Избранные циклы фантастических романов. Компиляция. Книги 1-26 [Юрий Григорьевич Корчевский] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Юрий Корчевский Атлант. Продавец времени
Глава 1. «Атланты»
После трудовой недели так хотелось в субботу выспаться, однако жена не дала: – Никита, вставай. Уже восемь часов, на рынок идти надо. – Оль, ну ещё пять минуточек… – Вставай, вчера обещал. Сколько можно со смесителем мучиться! И в самом деле, обещал уже неделю. Кран сломался ещё в понедельник, вода подтекала, и с каждым днём – всё сильнее. Никита умылся, позавтракал, быстро оделся и вышел из дома. Строительный рынок был от дома в двух кварталах. Там можно было купить всё – ламинат, доски, цемент, клей, сантехника – от китайской и турецкой до немецкой. Выбор – на все вкусы и кошельки. Добравшись до рынка, Никита добросовестно обошёл несколько магазинов. На китайские изделия он даже не смотрел – имел уже несчастье столкнуться с ними. Выйдя из магазина, он остановился на ступеньках, раздумывая. Немецкий смеситель хорош и служить будет исправно – но цена! Неожиданно взгляд его упал на вывеску магазина сантехники, находящегося в самом углу, и, чтобы совесть была совсем уж чиста, он направился туда. Справа, в проходе, он увидел неопределённого возраста мужчину. Если бы не аккуратная бородка клинышком, его можно было бы принять за сорокалетнего, но растительность на лице делала мужчину зрительно старше. Он никого не зазывал, просто крутил в руке вещицу, похожую на часы. Что толкнуло Никиту к мужчине, он и сам сказать не мог. Однако остановился, присмотрелся. – Часы? – Нечто похожее. – Это как? – Время я продаю. – Время продать нельзя! – засмеялся Никита. Он почему-то решил, что это очередная разводиловка, вроде магнитных браслетов от всех болезней. – А ты попробуй, – серьёзно ответил мужчина. – Даю десять минут бесплатно, вроде как на пробу. «Десять минут – время невеликое, магазин может подождать», – решил Никита. Вот так же товарищи как-то раз буквально затащили его в 3D-кинотеатр, и тоже на десять минут, а вышел он ошарашенный впечатлениями. А тут десять минут бесплатно, почему не попробовать? – Тогда я готов, как пионер, – Никите было интересно и весело. Незнакомец нацепил ему на руку эту странную, вроде часов, штуку. Стальной корпус, стальной браслет, чёрный циферблат, и на нём – никаких стрелок или светящихся цифр. Мужчина нажал кнопку, пощёлкал ею, и на чёрном циферблате появились крупные цифры – 10:00. Как понял Никита – минуты и секунды. – А теперь сам нажми зелёную кнопку сбоку. – Ничего не сломается? – Их и бить пробовали, и в воду с ними ныряли – никто ничего не сломал. Никита нажал на кнопку. Рынок, как и незнакомец, внезапно пропал. Стало невыносимо жарко – просто пекло, градусов сорок, не меньше. И ещё – Никита это тут же почувствовал – резко повысилась влажность. Он сразу взмок. Что было самым необычным – город исчез. Вокруг были высокие, незнакомые деревья, вокруг которых обвивались то ли плющ, то ли лианы. Под деревьями росли цветы. И запах – очень необычный, сильный. Странная смесь запахов цветов, гниения и ещё чего-то вовсе уж непонятного. – Что за фокусы? – удивился он. – Или у меня галлюцинации от этой штуковины? Никита посмотрел на часы – они вели обратный отсчёт. Уже было 9 минут и 22 секунды, теперь – 21. Может, это какие-то ловкие, хитроумные декорации вроде экранов вкруговую? Просто раньше он такого не видел. Но город у них невелик, и высокие технологии могли просто не дойти. Но тогда запах откуда? Ни одно кино не даёт эффект запаха. Да и ветерок волосы на голове шевелит – неужели сквозняком? Он обернулся. Ой! На него с огромной высоты своего роста маленькими глазками таращился какой-то динозавр. Видел он как-то фильм ВВС о древних ящерах – в основном компьютерное моделирование и мультипликация. А тут стоит в полусотне шагов доисторическое чудовище и что-то не спеша перемалывает во рту. Названия его Никита тогда не запомнил, но то, что травоядное, – это точно. Тоже компьютерная графика? Однако мастодонт сделал пару шагов, и земля под ногами Никиты содрогнулась. Тут только до него стало доходить, что всё увиденное – реальность. Стало жутковато. Однако противников, которые могли бы схарчить его, видно вокруг не было. Как еда, как добыча, он никого не интересовал. Озираясь на гиганта, Никита подошёл к диковинным цветам. Ящер его беспокоил только в том смысле, что мог наступить и расплющить. Сколько он весил – пять тонн, пятнадцать, пятьдесят? В любом случае Никите очень не хотелось попасть ему под ногу. Цветы пахли одуряюще. Запах был сладковатый, тяжёлый и в нос лез настойчиво. Никита провёл рукой по цветку, и тот мгновенно схлопнулся, как пасть хищника. Хм, плотоядный он, что ли? Завлекает запахом, а потом пожирает жертву. От таких цветов стоит держаться подальше. Человека съесть они не могут – слишком неравны весовые категории, но крысу или собаку – вполне. Он решил проверить свою догадку. Подобрав с земли камень, Никита бросил его в раскрытый бутон цветка, и бутон быстро захлопнул лепестки. Точно, растение-хищник. Сзади раздался дикий рёв, закладывающий уши, потом – топот ног. Никита в испуге обернулся. К травоядному мастодонту бежал на задних лапах тираннозавр. Открытая, угрожающая его пасть была полна огромных зубов, в локоть каждый. Мастодонт повернулся к противнику и ударил о землю хвостом. Громадный, метров десять длиной хвост, служащий своего рода балансиром и оружием, сбил тираннозавра с ног и пронёсся рядом с Никитой, обдав его потоком воздуха. Да что же он, раззява, стоит неподвижно? Никита спрятался за дерево, неотрывно наблюдая за схваткой. Тираннозавр вскочил после удара, однако на одну из лап он уже прихрамывал. Конечно, удар такого хвоста запросто мог размазать по земле медведя. Тираннозавр повторил попытку атаковать мастодонта. Прыгнув с диким рёвом, он вцепился зубами и когтями в хвост ящера и буквально повис на нём. Мастодонт махнул хвостом в сторону, приложив тираннозавра о выступающий из земли метров на пять камень, и Никита явственно услышал хруст ломающихся костей хищника. А мастодонт взмахнул хвостом и ударил ещё раз. Тираннозавр остался на камне, дёргая лапами и издавая рык. Через минуту он затих. Индикатор времени на часах тикнул, и всё вокруг пропало. Никита, ощущая, как бешено бьётся сердце, вновь очутился перед незнакомцем на строительном рынке. – Ну что, земляк, понравилось? – Охренеть! – Какой-то лексикон у вас у всех одинаковый! Индикатор-то верни. Пребывая в шоке от увиденного, Никита снял индикатор обратного отсчёта времени и вернул его незнакомцу. – Только я не понял – это вокруг голограмма была? Незнакомец покачал головой: – Всё самое настоящее. – Круто! Никита уже пришёл в себя, и его перестало трясти. Но впечатления были сильны, ни с чем подобным он раньше не сталкивался. – И сколько стоит твой аттракцион? – Обижаешь, у меня не цирк и не компьютерная графика – всё настоящее. А стоимость зависит от количества времени, которое берёшь. – Минута – сколько? – Никита не отставал. – Тысяча. – Ого! Если он был в другом времени десять минут, которые пролетели почти мгновенно, то заплатил бы десять тысяч. А у него в кармане всего две – на смеситель. – Пойду я смеситель покупать, старый уже неделю как сломался, – Никита потоптался. – Где тебя найти можно? – Ага, понравилось? Я всегда на этом месте. – Не видел я тебя здесь раньше. – В другом городе был, – коротко ответил незнакомец. Вопросов у Никиты к незнакомцу было много, но он постеснялся их задавать: знакомство поверхностное, неудобно. Он купил кран и поплёлся домой, а из головы не выходило увиденное. Говорить жене или нет? Решил – всё-таки не стоит. Дохнуть попросит, либо у психиатра предложит провериться – очень она у него прагматичная. Никита шёл домой и думал: где денег взять, чтобы опять испытать острые ощущения? Надо только у незнакомца узнать – а если ранение? Как тогда? Окажут ли помощь? Хотя, если подумать, при нападении тираннозавра помощь уже не понадобится, сожрет, и всё. Никита же видел, как он бежит. От него можно только спрятаться, но никаких укрытий поблизости он не увидел. Придя домой, он начал менять смеситель. Дело простое, но почему-то сейчас все инструменты валились из рук. Но работу он всё же сделал. Жена сразу отправилась на кухню, обед готовить, а он включил телевизор и уселся на диван. Однако, что показывают, Никита не видел, или видел, но не понимал, что показывают и о чём говорят, – он всё время перебирал в памяти впечатления от увиденного. Из кухни вошла в комнату жена: – Опять на диване лежишь? – А вдруг война, а я не отдохнувши, – отшутился Никита. – Обед готов, идём кушать. Ел Никита механически, не чувствуя вкуса. – Ты какой-то странный сегодня, – наконец заметила его состояние жена, – вроде как мешком прибитый. Борщ вкусный? – Как всегда. Был у Никиты загашник, откладывал он понемногу с зарплаты на всякий случай – вдруг машина сломается или ещё какая-либо срочная надобность появится. Как раз десять тысяч и было. Вот он и раздумывал – отдать его незнакомцу и окунуться в новые, незнакомые доселе ощущения или оставить загашник нетронутым? С искушением Никита боролся неделю. С другом Лёшкой посоветоваться бы, но как-то неудобно. Они, правда, были друзьями ещё с детского сада, потом учились в одном классе – в школе по соседству. В армии только вот служили в разных частях: Лёшка на Камчатке, в погранцах, а Никита – на Урале, артиллеристом. Потом пути-дороги их и вовсе разошлись: Лёшка институт политехнический закончил, а Никита – техникум. Только вот специалистом по обработке металлов не стал – платили копейки. Закончив автошколу, он работал водителем на «Газели» в коммерческой фирме. Неудобно было ему советоваться с другом ещё и по другой причине: Лёшка – парень образованный, умный, но на смех поднять может. Вот и маялся Никита со своими мыслями сам. В конце недели он плюнул на свои сомнения. Деньги заработать можно, а когда он ещё сможет побывать в незнакомом мире? Судя по всему, незнакомец отправил его за миллион лет до новой эры – как не дальше. В школе Никита учился средненько, и не потому, что тупой, – просто лень было. Куда как интереснее с мальчишками мяч футбольный погонять! А теперь силился вспомнить – когда же динозавры вымерли? Эх, надо было всё-таки учиться лучше, а не дурака валять! Между тем, выспавшись в субботу, он отправился в гараж. Ольге так и сказал: – В гараж иду, надо мотор подрегулировать. Машина была у него своя, купил задёшево «шестёрку» отечественную. Не спеша он перебрал её всю, поставив на хороший ход. Но в гараже, в укромном месте, был спрятан у него загашник. Никита достал деньги из жестяной коробки, пересчитал и вздохнул. Деньги достаются тяжело, а тратятся вмиг. Почему не наоборот? Хотя тратить их сейчас никто Никиту не заставлял. Но правильно говорят – охота пуще неволи. Знала бы жена, на что он такую сумму собрался спустить, – ох и скандал бы закатила! Никита пробежался до стройдвора. Вот и незнакомец – стоит на прежнем месте с безмятежным видом. Никита понаблюдал за ним издалека с четверть часа – никто к мужчине не подходил. Неужели он один такой дурак нашёлся? Ну и пусть! Быстрым шагом Никита направился к незнакомцу. Тот узнал его, улыбнулся. – Ещё раз попробовать хочешь? – Хочу. Только ответь мне: вдруг несчастье случится, травма, к примеру. Что тогда? – ТАМ, – незнакомец выделил это слово, – помочь будет некому. Так что берегись сам. – Хорошенькие дела! А вдруг я кровью истекать буду? – Тогда сиди дома – будешь цел. Однако Никита рассудил, что если за первые десять минут с ним ничего не случилось, то и потом он сможет выкрутиться – ведь морально он был уже готов. И вытащил из кармана деньги. – Вот, на десять минут. Продавец времени сунул банкноты в карман, не считая, потом протянул Никите уже знакомый ему индикатор, похожий на наручные часы: – Надевай. Потом начал нажимать кнопки. На циферблате появились уже знакомые Никите мигающие цифры – 10:00. – Теперь зелёную кнопку. Думая, что окажется на прежнем месте, Никита нажал зеленую кнопку. Но местность оказалась совсем другой – с холмами и даже горами вдалеке, поросшими лесом. Вот тебе и раз! Ожидал впечатлений в виде динозавров, а в пределах видимости – ничего живого. Никита даже расстроился: любоваться статичным пейзажем можно и на фото. Эх, зря он потратил деньги! В первый раз – куча впечатлений, завлекалочка – а теперь? Никита посмотрел на индикатор – оставалось 8 минут и 14 секунд. Он обогнул большой камень, одиноким зубом торчащий на склоне холма, и вдруг увидел: вдали, метрах в трёхстах, в его сторону бежал человек, за которым гнались какие-то твари, напоминающие собак. Более чётко рассмотреть издалека он просто не мог. Человек был в набедренной повязке из шкуры, в руке – увесистая палка. Хм, а ведь если он добежит сюда, то и твари тоже не отстанут. Во избежание неприятностей Никита, цепляясь за уступы, взобрался на камень. Вроде невысоко, метров четыре-пять, – но ведь собаки лазить вверх не умеют. К тому же время его неумолимо истекало. Человек бежал быстро, и, что было странно, по мере его приближения Никите становилось понятно, что он высокого роста. И не просто высокий – огромный. Сравнение пришло само собой: «Настоящий атлант». Никите на камне стало как-то неуютно – что в голове у этого дикаря? Даст дубиной по затылку и сбросит собакам, чтобы те отстали. И чем ближе подбегал дикарь, тем яснее было Никите, что рост его едва был поменьше самого камня – метра три с большим лишком. Человек прыгнул на камень и одним прыжком забрался наверх. Палку он бросил внизу, чтобы освободить руки. Ой, мама! Когда человек выпрямился, Никита оказался ему по пояс. Это с его-то ста восьмьюдесятью сантиметрами! Что-то он раньше не слышал о гигантах! По отношению к Никите дикарь не проявил никакой враждебности. Он повернулся к стае тварей, показал им кулак и крикнул что-то непонятное. При ближайшем рассмотрении твари оказались вовсе не собаками, как показалось сначала издалека, а ящерами, только мелкими. Они были размером с собаку и бежали на двух задних лапах, челюстям же с острыми зубами мог позавидовать даже волк. Похоже, люди их привлекали в качестве еды. Одна такая тварь с человеком не справилась бы, но их было около десятка. Пока отбиваешься от одной, другая сзади вцепится. Никита бросил взгляд на индикатор: вместо минут горели нули, секунды тоже были на исходе. Восемь… пять… одна! Сейчас он окажется на рынке, в своём городе. Но не тут-то было! По-видимому, произошёл какой-то сбой, потому что индикатор снова высветил 10 минут и 00 секунд, и начался новый отсчёт времени, а Никита так и остался на камне вместе с дикарём. Сначала Никита не осознал всего ужаса происходящего. Ну не получилось сейчас – получится через десять минут. Но поскольку это не его вина, деньги за добавочные десять минут он отдавать не собирался. Тем более, что и денег не было. Гигант, по прежнему не проявляя враждебности к Никите, с беспокойством оглядывался. Сложен он был атлетически, каждая мышца под кожей видна. На теле множество шрамов, что вовсе не удивительно – ведь вокруг полно разных тварей, которые хотят попробовать тебя на клык. Волосы длинные, до плеч, а вот лицо удивило – бритое! И где он только бритву взял? Не гладкое, щетина трёх-четырёхдневная, но бритое. Гигант начал раскачивать отломок камня на вершине и очень скоро выломал его. Отломок был увесистый, килограммов на пять-десять мог потянуть. Никита думал, что атлет швырнет его сейчас в тварей, со злобной кровожадностью беснующихся у подножия камня. Но гигант медлил, поводя вокруг головой. Никита насторожился – ему было непонятно, что же гигант хочет. Но потом он вдруг услышал странный звук – свист и хлопанье крыльев: на них пикировал птеродактиль. Это тоже был ящер – с гладкой кожей, перепончатыми крыльями и длинным, узким клювом, усеянным несколькими рядами острых зубов. Вид пугающий, и тоже хочет человека отпробовать. Летающий ящер был всё ближе, уже и глаза видны. Когда до него оставалось всего ничего, метров пять, гигант метко швырнул в него камень, угодив прямо в голову. Птеродактиль издал сильный писк, рухнул на вершину камня, но не удержался и скатился вниз, на землю – туда, где бесновались мелкие ящеры. Добыча в виде агонизирующего птеродактиля сама упала на них сверху. Ликорины накинулись на него все разом, вцепились зубами и стали рвать на куски. Так вот зачем дикарь выламывал камень и крутил головой, как будто ожидая чего-то! А Никита не понял ничего. Урок он усвоил. Это в его время птичка могла только нагадить на одежду, но не избрать человека в качестве еды. Теперь надо не только вокруг смотреть, но и в зенит, если хочешь живым остаться. Никита посмотрел на индикатор – вторая десятиминутка подходила к концу, оставалось несколько секунд. Да, тут интересно, но опасно. Посмотрел на другой мир – и хватит воспоминаний надолго. Однако на индикаторе высветились нули, и вновь ничего не произошло, Никита так и остался на камне. Настроение сразу упало, душу охватило беспокойство. Неужели незнакомец, отправивший его сюда, не понял, что творится неладное? И он не попытается вызволить Никиту в привычный ему мир? У подножия камня, раздирая добычу и не обращая внимания на людей, прыгали, пищали и дрались между собой ликорины. Гигант что-то произнёс. Язык был Никите совершенно непонятен, не похож на знакомые ему – тот же английский или немецкий. Никита развёл руками – не понял, мол. Не раздумывая, мужчина стал спускаться с камня, правда – с другой стороны от раздирающих добычу ликоринов. Никита понял: пока хищники заняты, надо убираться. Он тоже спустился вслед за мужчиной. Огромными шагами гигант направился в сторону от камня. Чтобы не отстать, Никита сначала ускорил шаги, потом перешёл на бег. Гигант не оглядывался, видно, Никита его не интересовал. Но одному оставаться было страшно: незнакомые земли, другое время, доисторические животные. Да где же он, в конце концов? Попасть сюда на десять минут – интересно, уникальная возможность посмотреть на этот мир в качестве туриста – но не более. А остаться? У него ведь ни еды, ни оружия. Никита быстро устал бежать за гигантом – в последний раз он бегал в армии, так тому уж восемь лет минуло. А гигант всё шёл и шёл, не оглядываясь. Видно, у него была своя цель – селение или, на крайний случай, пещера. Где-то же он должен жить, что-то же он должен есть? Наткнулись на ручей. Гигант встал на четвереньки и напился. Никита тоже утолил жажду. Потом гигант просто перепрыгнул ручей в один прыжок, а Никите пришлось перебираться вброд. Одежду вымочил, но на жаре она быстро высохла. Неожиданно для Никиты гигант вдруг лёг у кустов. Никита опасности не видел, но лёг рядом. Через некоторое время мимо них прошествовали довольно странные создания – вроде ящеров, но на их спинах в два ряда торчали костяные пластины. Длинный хвост заканчивался костяным шипом. Никита не знал, хищники это или травоядные, поэтому совершенно притих, даже дышал едва-едва. Вроде бы в фильме про динозавров он видел таких, назывались они стегозавры. Никита хотел подняться, потому что чудища уже прошли, но гигант положил ему руку на спину, прижав к земле. Сопротивляться Никита и не думал, ведь гигант – абориген и знает местную живность. Через несколько минут следом за стегозаврами, шедшими не спеша, пробежали два аллозавра – крупные хищники с большой головой и недоразвитыми передними лапами. Они были увлечены охотой и людей не заметили. Выждав ещё немного, гигант привстал, осмотрелся из-за кустов, потом поднялся. Вскочил и Никита – после бега он уже успел отдышаться. Но и гигант теперь шёл не так быстро, постоянно оглядывая окружающую местность: видимо, она была опасной. Справа показался холм с торчащей из него скалой, причём при приближении к скале в ней обнаружилось много отверстий. Туда и направился абориген. Никита старался не отставать. Наверху, на уступе, показался ещё один гигант. Он перебросился несколькими словами со спутником Никиты и сбросил вниз лестницу, сплетенную из лиан. Гигант показал на неё рукой, и Никита стал взбираться. С непривычки было неудобно: лестница раскачивалась, и Никиту било о скалу. Следом за ним полез гигант. За несколько секунд он догнал Никиту. Но вот Никита выбрался на площадку, и практически одновременно рядом с ним на площадке оказался гигант. Вид отсюда открывался великолепный, обзор – километров на десять. Видны леса, холмы, река. Оказывается, ручей, который они пересекали, впадает в реку, находящуюся в километре. По открытому пространству в поисках пищи бродила разная живность, в основном – крупные ящеры. В небе появлялись и пикировали на невидимые издалека жертвы разные летающие твари. С большого расстояния они выглядели, как птицы, но Никита уже узнал, что это за «птички» – таким в когти или в пасти лучше не попадаться. Гиганты о чём-то переговорили между собой, и, как понял Никита, речь шла о нём. Стражник с дубиной у пояса расспрашивал спутника Никиты, откуда тот взялся. Никита чувствовал себя беспомощно – что на уме у этих людей? Понятно, что здесь живёт их род или племя, для которого он чужак. Если они язычники, то могут принести его в жертву своим богам – даже просто изгнать. Зачем им кормить чужака? Никите вдруг стало интересно – знают ли они, что такое «огонь»? Ответ он получил почти сразу – справа потянуло дымком, запахом жареного мяса. Никита сглотнул слюну и понял, что очень хочет есть. В душе он уже начал себя укорять. Ох и дурак же он, ввязался в авантюру с непредсказуемым исходом! И жена не знает, где он. Поскольку в ожидаемое время он домой не явится, вечером она начнёт его искать – в гараже, у друзей… Потом в полицию побежит. А его нигде нет – ни живого, ни мёртвого. Вот это он попал в переплёт! А главное – не видел вариантов вернуться. Атлант, что привёл его сюда, знаком показал Никите, чтобы он следовал за ним. По площадке они обогнули скалу. Подобные же площадки шли в три уровня, и везде виднелись входные отверстия. Дверными проёмами их назвать язык бы не повернулся, всё чем-то напоминало речной откос с ласточкиными норами-гнёздами. Атлант завёл Никиту в одну из выдолбленных в скале пещер. Она была явно рукотворной, на стенах были видны следы зубил или кирок. Пол почти ровный, потолок высокий, метров пять. Ну да, у этих людей рост высокий. Небольшой коридор вывел в относительно большую комнату или зал. За каменным столом сидели двое, как понял Никита – предводители, вожди, а может быть – и жрецы. За пару минут атлант рассказал о своей встрече с Никитой, поскольку показывал на него пальцем. Жрецы выслушали, покивали и уставились на Никиту. Ему сделалось неуютно под их пронизывающими взглядами. Разглядывали они его долго. Один даже встал, вышел из-за стола и обошёл Никиту кругом, рассматривая его со всех сторон. Никита только ежился. Как в зоопарке, право слово! Однако от их решения зависело пребывание, да и сама его жизнь в этом селении. Одному в таких условиях выжить невозможно, это он уже понял. Когда кто-то сказал знаменитую фразу «Человек – царь природы», он явно не был в дикой природе, а зверей видел только в зоопарке. Один из жрецов обратился к Никите. Тот не понял ничего и отрицательно качнул головой. Жрец сказал фразу на другом языке – с гортанными звуками, но Никита только усмехнулся: нечего и пробовать, ни одного древнего, а скорее всего – забытого, исчезнувшего языка он не знал. Жрецы озадаченно переглянулись. Они не могли понять, кто он, какого племени и как попал сюда, а главное – друг он или враг? Судя по стражам на каждой площадке, люди либо звери нападали периодически – иначе зачем тогда охрана? Это не говоря уже о летающих ящерах – их Никита почему-то невзлюбил больше всех. Он откашлялся и произнёс небольшую приветственную речь. Жрецы внимательно его слушали. Они никогда раньше не слышали русского языка и сейчас припоминали, какое дальнее племя могло бы так говорить. Начали спорить между собой, но к единому мнению так и не пришли. Устав стоять, Никита уселся на плоский камень, вытащил из кармана пачку сигарет, зажигалку, чиркнул ею и прикурил. Курил он редко, и пачки хватало на три-четыре дня. Его простое действо произвело ошеломляющий эффект. Оба жреца и приведший его атлант вскочили, от удивления широко раскрыв глаза. Для них он, вдыхающий дым, был сродни огнедышащему дракону. Только есть ли здесь такие? Переволновался Никита сегодня, устал и проголодался, потому и взялся за сигарету. И, похоже, поступил опрометчиво – все три атланта громко заговорили. Знать бы ещё, о чём? Потом один из них протянул к зажигалке руку. Никита отдал вещицу. Атлант повертел её в руках, потом посмотрел на Никиту. «Ага, – понял тот, – не знают, как зажечь». Никита показал пальцем на колёсико, щёлкнул пару раз, зажигая пламя, потом снова отдал зажигалку жрецу. На этот раз получилось и у него. Все насторожились, вскрикнули. Похоже, с добычей огня в племени были проблемы. Обычно огонь поддерживали в очаге постоянно, круглые сутки, подбрасывая дрова или другое топливо. С явной неохотой атлант вернул зажигалку Никите. Это уже хороший знак, хотели бы убить – забрали бы всё. Да и забирать-то особо было нечего. В кармане брюк – ключи от дома с брелком, сотовый телефон, немного мелких денег и пачка сигарет с зажигалкой. Никита протянул зажигалку жрецу, приложив руку к сердцу и отвесив лёгкий поклон, показывающий, что он её дарит, и подарок этот – от всего сердца. Да и зачем она ему, если в пачке осталось всего две сигареты? Жрец принял подарок с радостью и сам приложил руку к сердцу, а потом – ко лбу. Тут же из его рук зажигалку взял второй жрец и высек огонь пару раз. Никиту взяла досада. Если они будут постоянно баловаться зажигалкой, то газ быстро закончится. И объяснить нельзя, языка он не знает. Но, видимо, подарок сыграл благоприятную роль. Жрецы сказали что-то атланту, тот кивнул, тронул Никиту за руку, и оба вышли из пещеры. Атлант похлопал Никиту по плечу. Сделал он это легонько, но Никите показалось, что его по плечу ударили – силы и вес были несоизмеримы. Атлант улыбнулся и ткнул себя в грудь пальцем: – Кави. Никита кивнул: – Никита, – произнёс он медленно, чтобы атлант понял. Тот медленно, нараспев повторил его имя по слогам: – Ни-ки-та. – И засмеялся. Блин! Зубы у атланта были белые, большие и крепкие, как у лошади. Атлант повёл его вокруг скалы по площадке, потом они взошли по вырубленным в скале ступеням на последний, третий ярус. В пещере горел костёр, над которым на вертеле жарилось мясо. Вокруг костра сидели несколько человек, и все с вожделением смотрели на него. Пахло натуральным шашлыком, но кусок мяса был большим, как бычья нога. Атлант показал на Никиту и что-то долго говорил другим. Никита скромно уселся на полено в стороне от костра: он никого не знает, он – гость. Атланты враждебности не проявляли, наоборот, Никита периодически ловил на себе заинтересованные взгляды. Когда атланты сочли, что мясо достаточно прожарилось, они сняли его с вертела. Один из них вытащил из-за пояса бронзовый нож и ловко порезал мясо на куски. Нож был большим, и в мире Никиты вполне мог сойти за короткий меч. Атланты сами велики, и предметы обихода тоже имеют размер соответствующий. Достали глиняные чашки, мясо разложили по ним и одну из чашек протянули Никите. Кто бы отказывался? Никита кивнул в знак благодарности, вслух сказал «спасибо» и взял миску. Немного подождал, пока мясо остынет, и откусил кусок. По вкусу оно напоминало куриное, но не белое, а то, что называется окорочка. Немного жестковато, но есть можно было вполне. Кусок был большим, как и у других. Одолеть его Никита не смог, почувствовал, что сыт. Он отодвинул миску от себя. Один из гигантов тут же пододвинул миску к себе и стал доедать. Потом аборигены взяли по веточке, расплющили, разжевали концы и, как щёточками, стали чистить зубы. Никита был поражён. Взяв себе ветку, он проделал то же самое. Аборигены в растениях понимали толк. Ветка была с запахом приятным, наверное – из семейства мяты или эвкалипта. Поев, атланты улеглись отдыхать на лежанках – у каждого было своё ложе из охапки сухой травы. У Никиты лежанки не было. Он покрутился на жёстком камне, да и уснул – уж очень устал за сегодня. Даже снов не видел. Под утро в пещере стало свежо. Никита проснулся, поднял голову: атланты спали, как малые дети. Похоже, племя приняло его к себе. А уж гостем временным или насовсем, зависит только от него. Что ж, надо учить язык, перенимать обычаи. Атланты тоже проснулись и вышли из пещеры. Никита не отставал. Спустившись со скалы, они направились к ручью. Умылись, напились воды. Похоже, наступало время охоты. Один из атлантов нашёл на земле камень, по меркам Никиты – большой, крупнее человеческой головы, и вложил его в пращу, свитую из лиан. Вся группа направилась к лесу, причём совершенно не скрываясь. Перед опушкой расположились в шеренгу – Никита держался возле Кави. У него не было оружия, он не знал правил охоты, да и на кого они охотятся – непонятно. Все смотрели на деревья и под ноги. Никита вертел головой во все стороны. Для атлантов эти места привычные, родина, для него же всё необычно. Вот один из атлантов остановился и ткнул пальцем в высокое дерево. Аборигены разбежались, выискивая сломанные ветки. Каждый вернулся с большой дубиной, и все дружно принялись колотить ими по дереву. «Плоды хотят сбить? – удивился Никита. – Как кедровые шишки?» Но сверху раздалось шипение, а затем вниз, обвивая дерево, заскользила змея. Таких размеров пресмыкающихся Никита ещё не видел. Удавам Южной Америки до них далеко – той же анаконде. Этот был толщиной с бочку, а о длине и сказать невозможно – он все время был в движении и хвоста ещё не было видно. Атлант-пращник начал раскручивать над головой своё оружие. Никита благоразумно отошёл в сторону. Пращник выждал удобный момент, когда удав или питон покажет голову, и ловко метнул камень. Бац! Камень угодил ползучему гаду точно между глаз. Атланты радостно закричали. Питон обмяк, кольца его ослабели, и он, с шумом ломая ветки, упал к корням дерева. Груда получилась изрядная. Кожа питона сверкала на солнце и переливалась узорами. К питону подскочил атлант и для верности врезал ему дубиной по голове, но питон был уже мёртв. Атланты растянули его. Ого! Метров пятнадцать-шестнадцать. Поднатужившись, атланты вскинули его на плечи. Никита пристроился под хвост – он тоньше и легче. Весил ползучий гад явно больше тонны, и несли его с напряжением сил. Добравшись до подножия скалы, атланты сбросили ношу на землю и уселись на питона. Стражник сверху увидел, что аборигены вернулись с добычей, и крикнул что-то непонятное. Из пещер вышли мужчины и сбросили вниз верёвки. Один из них спустился по верёвочной лестнице вниз – за поясом его торчал бронзовый топор. Питона разрубили на части и верёвками подняли вверх. Сразу поднялась суматоха. Откуда-то появились женщины и принялись за разделку, мужчины же отправились в лес за дровами. Как понял Никита, в племени существовало разделение труда: одни занимались охотой, другие выполняли тяжёлую хозяйственную работу, вроде добычи топлива, женщины, как во все времена, занимались приготовлением пищи. Он не видел пока мастеров, но кто-то делал бронзовые ножи и керамическую посуду. Пока охотники отдыхали в пещере, Никита стал осваивать язык – трудно жить в племени и не общаться. Он показывал Кави на разные предметы, и тот их называл. За день удалось усвоить около тридцати слов – перед сном Никита их повторил. Кстати, мясо питона, поджаренное на огне, оказалось довольно вкусным и нежным, вроде осетрины. Только Никита удивился – атланты мясо всё время жарят. А где же горшки, в которых можно варить? Впрочем, ложек он не видел тоже. Похоже, вкуса супчика атланты не знали. Групп охотников было несколько. Племя многочисленное, и еды требовалось много. В школе Никита видел картинки, как древние люди делали ямы-ловушки для мамонтов – вот только мамонтов Никита здесь не видел. Или не в те земли попал? Он даже не представлял, где, в какой части Земли он находится. Европа, Африка, Азия или даже Америка? Впрочем, на всей земле было тепло, и он не исключал, что вполне может находиться даже на севере Европы. Ещё не наступила эпоха глобального похолодания, когда вымрут многие виды – ящеры, мамонты и прочие птеродактили. А вот идея о яме-ловушке, навеянная картинкой из школьного учебника, прочно засела в голове. Но как её вырыть? Есть ли у атлантов орудия труда – лопата, мотыга? Он не видел. Но ведь и не интересовался! И вообще племя не производило впечатления развитого. Для изготовления бронзовых ножей нужен определённый уровень знаний о металлах и способах их обработки. Но за время нахождения здесь Никита не слышал ни одного удара молотом, ни одного вздоха кузнечных мехов. Никита склонялся к мнению, что где-то есть другое племя, которое владеет этими навыками, только вот расспросить об этом членов «своего» племени он пока не может. И потому донимал Кави вопросами. Когда шли на охоту, он показывал на всё, что видел. Совсем замучил аборигена, тот уже палец к губам приложил – всё-таки на охоту идут. На этот раз они охотились на мелких ящеров, немного побольше уже виденных им ликоринов. Войдя в лес, они стали двигаться тихо и осторожно. Неожиданно из-за кустов выскочил ящер размером чуть больше козы. Один из атлантов метнул сеть, сплетённую из лиан. Ящер запутался в ней и упал. Его тут же добили дубинами. Сеть с добычей подвесили на дерево, иначе тут же нашлись бы желающие поживиться на дармовщину. С того момента, как атланты двинулись дальше, им удалось убить ещё одного ящера. Забрав добычу, охотники двинулись к селению. И опять мясо жарили. А Никите давно уже хотелось жиденького. Шашлык он любил и сам делал, но изредка и при выезде на природу. Но употреблять его каждый день – это уже чересчур. После еды Никита указывал пальцем в глиняную миску, пытаясь привлечь внимание атлантов и узнать, где она сделана, но словарного запаса ему не хватало. На следующий день он решил не идти на охоту, а отправился на поиски глины. Долго искать не пришлось, свежие раскопки он нашёл недалеко от селения. Здесь же были ямы для обжига с пеплом на дне. Поблизости находилось небольшое озерцо. Никита наскрёб руками глины, хорошо её смочил и долго мял, как тесто. Эх, нет гончарного круга! Но тем не менее он попытался вылепить горшок с широким горлом. Горшок получился корявым. Ну да, опыта нет, гончарного круга нет… Никита с сожалением поглядел на своё изделие, махнул рукой и пошёл к озеру мыть руки. Для того, чтобы соорудить горшок, нужен круг. Леса вокруг полно, но нужны инструменты – пила, топор, а инструментов он не видел. Меж тем, пока он возился с глиной, вернулись охотники. На этот раз им не повезло, принесли только небольшого ящера. Зато другая группа принесла много рыбы – набили острогами в реке. И снова над всем селением стоял дым и запах жареной рыбы. Никита пристал к Кави, показывая рукой на следы долота на стене: – Как? Но атлант только пожимал плечами и что-то говорил. Никита лишь понял, что сделано давно. Сам Кави этого не видел, поскольку пещеры были вырублены ещё до его рождения. Никита попробовал показать ему рукой движения, как при работе пилой, но атлант не понял. Пришлось самому понемногу обходить все пещеры. Вроде неудобно заглядывать – как в чужие квартиры, но атланты не проявляли недовольства. Ничего похожего на мастерские или склад инструментов не было им обнаружено, и Никита укрепился во мнении, что есть другие селения, в которых живут и работают кузнецы, гончары, а может – и мастера иных специальностей. Следующий день вышел напряжённый. Первыми на охоту ушли охотники со второго уровня. Слегка задержавшиеся атланты из пещеры, в которой жил Никита, только стали спускаться по верёвочной лестнице, как вдруг увидели, что от опушки леса бежали, размахивая руками, вышедшие прежде них охотники. Их преследовало чудище. Никите сразу пришло на память выражение «Обло, огромно, стозевно и лаяй». Правда, чудище было не стозевно, об одной пасти, но усеянной огромными зубами. Никита даже затруднился сказать, что это. Передвигалось чудище, стоя на двух ногах, на каждой – по три пальца с кривыми когтями. Длиной оно было метров десять-двенадцать, высотой – метров шесть, не меньше. И что больше всего поразило Никиту – у него были крылья. Не такие, как у птиц, с перьями, а перепончатые. И ревел этот гигант оглушительно. Атланты рядом с ним казались совсем маленькими, а ведь они сами роста не малого. Но как остановить или убить чудище? Тут пушка нужна, не меньше. А у охотников только сети и бронзовые ножи. Вроде и ковыляло чудище неловко, но передвигалось быстро. И вот уже один из охотников закричал, попав ему в пасть, в зубы. Буквально разорвав его пополам, зверь отбросил останки человека – ведь впереди были ещё трое ненавистных ему людишек. Атланты из группы Никиты кинулись по лестнице наверх. Все обитатели селения попрятались в пещеры. Охотники, за которыми гналось чудище, добежали до скалы. Двое из них совершили непростительную ошибку, начав взбираться вверх по лестнице, один же побежал в сторону. Вот ему и удалось спастись. А двоих, карабкавшихся по лестнице, ящер схватил – каждого поодиночке. Разорвав, он проглотил их – прямо с обрывками лестницы из лианы. Испуганные аборигены забились поглубже в пещеры. Никита не знал, что предпринять. Лезть в одиночку к монстру глупо и неразумно – нет эффективного оружия. А выйти с голыми руками против исполина – значит стать ещё одной лёгкой добычей для него. Но и сидеть, забившись в угол пещеры, против его правил. Ведь, не получив отпора, монстр повадится наведываться к селению, пока не истребит всех людей. А, была не была! Никита вытянул из костра головешку побольше, у которой небольшой кусок с краю ещё не горел, и за него можно было держать головню. Выбежав из пещеры, он подскочил к краю площадки, под которой топтался ящер. Маленькими злобными глазками монстр осматривал пещеры. Видимо, он чуял там людей, но добраться до них не мог, вход в пещеру был слишком узок для него. Узрев Никиту, он сразу повернул к нему голову. Когда ящер ещё гнался за охотниками, Никита понял, что скорость реакции у монстра немного замедлена – на это он и сделал ставку. На краю площадки, рискуя сорваться вниз, он стал приплясывать и выкрикивать угрозы в сторону ящера, как будто эта кровожадная тварь могла его понять. – Эй ты, безмозглая туша! Вот он я! Ну-ка – давай, слопай меня! О! – Никита побежал по краю площадки. Такой наглости ящер не стерпел. Двинувшись вдоль скалы, он быстро догнал Никиту. Вот его пасть совсем рядом. Никита резко остановился, повернулся и ткнул головешкой прямо в глаз монстру. Оскаленная пасть находилась прямо перед ним, но прошла сбоку. От ожога в самое уязвимое, самое нежное место ящер дико взревел, и рёв перешёл в визг. Как же, такая лёгкая добыча, такая мелочь для монстра, человечишка – и так пребольно ужалил его! От испуга он даже отпрыгнул от скалы, и Никита почувствовал, как площадка под его ногами ощутимо дрогнула. Опомнившись от первоначальной боли, вызванной ожогом, ящер пришёл в ярость и кинулся к Никите. Тот стоял неподвижно, слегка помахивая тлеющей головешкой – так она лучше разгоралась. Сейчас главное – не оплошать самому, успеть среагировать вовремя, иначе сожрёт и не поперхнётся. Ящер упёрся грудью в склон скалы, и шея его пошла вперёд, выбрасывая голову для атаки. Разверстая пасть его была всё ближе и ближе. Однако раскрытая пасть – это хорошо, в самый раз для задуманного. Никита швырнул уже разгоревшуюся головню в пасть монстру, целясь прямо в глотку, поглубже. От боли чудовище мотнуло головой, сбив нижней челюстью Никиту с ног, и дико завизжало. Короткими, недоразвитыми передними лапами монстр царапал себе шею, пытаясь достать оттуда сжигающий его изнутри огонь, кружил головой и визжал. Если честно, Никита сильно испугался. Ему надо было, наверное, вскочить и бежать в пещеру, но он был словно в каком-то оцепенении. Из пещеры выбежал Кави, подхватил Никиту, словно ребёнка, и помчался назад. Чудовище, по-прежнему находясь в ярости от боли, не обратило на них никакого внимания. Мощными задними лапами монстр бил по скале, царапал её когтями, пытаясь обрушить. Бушевал он перед скалой долго, не меньше четверти часа. От его ударов от скалы отлетали камни, крупная дрожь сотрясала каменную твердь. Дикая, необузданная мощь! Люди боялись выйти из пещер – даже подойти ко входу. Только Никита и Кави стояли у входа в пещеру, издалека наблюдая за монстром. Никита был благодарен Кави за то, что тот не бросил его на площадке, вытащил, практически – спас ему жизнь. Монстр выдохся, утих. Из его глотки вырывался низкий, утробный рёв, временами походивший на стон. – Так тебе и надо, подлая тварь! – закричал Никита. Чудовище направилось к озерку, где вчера Никита упражнялся с глиной, и долго шумно пило воду. Никита злорадствовал. Ожоги очень болезненны и, как правило, долго не заживают – пусть помучается. Напившись, тварь удалилась в сторону леса, и долго ещё слышался её рёв. Осторожно озираясь, люди покинули пещеры. День выдался неудачный. Погибла, причём жуткой смертью, группа охотников, а племя осталось без еды. Двое атлантов вытащили из пещеры верёвочную лестницу, сбросили её вниз, предварительно закрепив верхний конец на кольях, и через несколько минут по ней уже карабкался единственный уцелевший охотник. Он был бледен, его колотила крупная дрожь. К Никите, стоявшему на площадке рядом с Кави, подошёл один из двух жрецов: – Ты смел, чужак. За время, проведённое в племени, Никита заучил пару сотен слов, и сказанное понял. – Всё живое боится огня, – медленно подбирая слова, ответил он. Жрец улыбнулся: – Ты отомстил за охотников, чужак. Но хмар злопамятен, он может вернуться. – Надо устроить ему ловушку. Слова «ловушка» на языке племени Никита не знал, и потомупроизнёс его по-русски. – Что это? Никита наклонился и стал рисовать пальцем по пыли. – Это яма, и в ней – деревянные колья с острыми концами. Яму надо закрыть ветками, чтобы хмар не заметил. Он попадёт туда, и охотникам останется его добить. – В твоём племени так делали? – Да, мы знаем многое. – После расскажешь. Как вырыть яму? Хмар велик. – Инструментами. Жрец не понял. Никита нарисовал на пыли, как выглядят лопата и кирка. – Вот это – из бронзы, а ещё лучше – из железа. А ручки – из дерева, – как мог, объяснил Никита. – Бронза? – переспросил жрец. Никита махнул рукой, подзывая Кави. Когда атлант подошёл, он вытащил у него из-за пояса нож и постучал по лезвию пальцем: – А, жёлтый металл. А железо? – Оно прочнее бронзы, но у твоих людей я его не видел. – Подарок богов. Оно падает с неба в огненном дожде. «Метеоритное железо, – догадался Никита. – Стало быть, атланты имеют понятие о железе». – Где оно? – спросил Никита. – Есть у другого племени, далеко. День идти. Жрец задумался, повернулся и ушёл в свою пещеру. Кави одобрительно похлопал Никиту по плечу: – Ты храбр, Ни-ки-та. Когда они знакомились, Никита произнёс своё имя медленно, с расстановкой, и Кави решил, что имя звучит именно так. Никите стало смешно, а Кави продолжил: – Мы не боролись с хмарами огнём, ты первый. – Почему? – Кто ходит на охоту с огнём? А когда нападали маленькие твари, мы отсиживались в селении или убивали. Только не всех убить можно. У некоторых – пластины из кости, их не пробьешь камнем или ножом. – А хмар летает? Я видел у него крылья. – Не знаю, я не видел. Он редко бывает в этих землях. Подошёл атлант: – Тебя зовёт к себе Великий Ануну. Ануной величали жреца, который говорил с Никитой. Он направился в пещеру жреца. – Твоё племя может справиться с такими зверями, как хмар? – У нас есть разные приспособления. – А у нас их нет. Подскажи, как ещё можно? Никита задумался, и тут ему в голову пришла одна мысль: – Можно попробовать. Надо сделать толстые, крепкие верёвки с петлёй на конце и разложить на земле. Когда зверь наступит, разом дёрнуть. Зверь не сможет двигаться. Тут всем разом напасть на него и убить. – Разве найдётся кто-нибудь, кто удержит верёвку? – ехидно ухмыльнулся Ануну. – Вбить в землю колы – такие короткие брёвна. Как зверь попадётся, сразу, не медля, привязать его к брёвнам. Лишь бы верёвки выдержали. Я видел, как хмар с лёгкостью порвал лестницу из верёвок. – В лесу растут лианы, которые очень прочны. Если верёвку связать из них, то выдержат. Надо попробовать. Два дня всё племя занималось работой. Мужчины нарубили лиан и принесли в селение. Женщины разложили их для просушки на солнце, вытянув на площадке. Плетение верёвок требовало особой технологии. Сначала лианы сушили до полуготовности, потом плели своеобразные косички, затем снова сушили. Если плести из сырых лиан, они быстро сгнивали. А пересушенные лианы были очень жёсткими, их было трудно даже свернуть в кольца. Мужчины камнями вбивали брёвна в землю. На всякий случай вбили несколько в разных местах, по обе стороны от висящей лестницы. Когда всё было готово, Никита сам разложил верёвочные петли – это напоминало ловлю зайцев силками. Только вместо верёвочек – канаты, а вместо длинноухих – огромные твари, сильные и кровожадные. И снова потянулись обычные дни. Мужчины ходили на охоту, женщины выделывали шкуры, собирали съедобные травы и коренья. Ничто не предвещало беды.Глава 2. «Твари»
После полудня из леса с визгом прибежали женщины. Они рассказывали, что видели вдали, за рекой, хмара и что вроде бы он направился в сторону селения. Женщин и детей спрятали в пещерах, а мужчины, вооружившись ножами или дубинами, с тревогой осматривали с площадок местность. Но настал вечер, а хмара не было. Ночь все провели спокойно, а утром, убедившись, что хмара не видно, атланты направились по своим делам. Женщины – копать коренья, собирать съедобные плоды, мужчины – на охоту и рыбалку. Группами люди расходились от селения в разные стороны. Никита шёл с охотниками и по приобретённой привычке крутил головой по сторонам. Не забывал он поглядывать и на небо, помня о птеродактиле, атаковавшем их на камне. Внезапно сзади раздался шум, напоминавший посвист ветра, и Никита резко обернулся. Их догонял хмар. Причём он не бежал, а летел, взмахивая перепончатыми крыльями, похожими на крылья летучих мышей, только значительно больше. – Берегись! – успел крикнуть Никита и упал на землю. Это его и спасло. Огромные когти, почти коснувшись спины, пролетели мимо. Ящер снова взмыл в небо, набирая высоту и делая разворот. Ситуация была опасной. Охотники находились на ровном месте, почти посередине между селением и лесом. Спрятаться было негде, разве что в небольших неровностях почвы, но это не спасёт. И защищаться было нечем – кроме ножей. Огня с собой нет, и зажечь его было нечем. Положение казалось безвыходным. – Кави, пусть каждый подберёт по камню, и когда хмар приблизится, разом бросаем камни. Не в тело – оно велико, а именно в глаза. Камней на земле хватало на любой вкус и вес. Никита выбрал булыжник по своей руке, атланты взяли камни покрупнее. – Стой здесь, рядом, – сказал Никита. Как ни странно, его послушались, хотя старшего у них не было. А ящер стал снижаться, явно выбирая себе цель. Вот до него осталось пятнадцать метров, десять, пять… – Кидай! – Никита первым швырнул в ящера камень и упал. Кто из них попал, он не видел, может быть, и все – в умении метать камни атланты были большие мастера. Ящер промчался над ними, никого не схватив, но он издавал такой визг, от которого закладывало уши. – Кави, ты же говорил, что хмар не летает? – Я говорил – не видел. Получив отпор, хмар выписал полукруг и приземлился недалеко от них. Стало понятно, что тварь от них не отвяжется. Никите показалось, что монстр выбрал целью именно его, ведь на фоне рослых атлантов он заметен. Неужели вернулся тот, кому он зашвырнул в пасть головешку? Башка у твари здоровенная, но мозгов должно быть совсем мало. Как говорится в пословице: «Сам с ёлку, а умка с иголку». – Хватаем камни и бросаем их в глаза этой твари, – скомандовал Никита. У них не было другого выхода. По крайней мере, сейчас Никита других вариантов не видел. Тварь угрожающе заревела и двинулась на них. Сердце бешено колотилось: малейшая оплошность – и эта гадина тобой закусит. – Кидаем! Один из камней точно угодил в глаз. Никита уже видел, как кидают атланты, попадая камнем на десяток метров в цель размером с кошку. А у хмара каждый глаз с локоть в диаметре. От боли ящер взревел и замотал головой. Из повреждённого глаза потекла студенистая масса. Решение пришло сразу, и Никита выхватил из-за пояса Кави нож. – Хватайте камни, бейте по здоровому глазу! Атланты стали перебегать налево от ящера, а Никита метнулся направо. Вся надежда его была на то, что повреждённый глаз не видит или видит плохо. Так и есть! Ящер начал поворачиваться влево, к атлантам. Никита остановился, собираясь с духом. Что он мог сделать ножом? До сердца ему не добраться. Просто начать резать шкуру бесполезно, тварь убьёт его раньше, чем он нанесёт ей серьёзные ранения. Надо взобраться на спину и перерезать крылья – это вполне по силам. И длины шеи у твари не хватит, чтобы цапнуть его зубами. Он разогнался, подпрыгнул, ухватился за сложенное крыло и взобрался на спину ящеру. Тут же стал наносить удары по крылу, метя в сосуды и повреждая кожу. Ящер почувствовал на себе человека, ощутил боль. Он повернул голову и клацнул зубами, обдав Никиту зловонным дыханием. Пасть его оказалась совсем рядом, но ящер не смог достать человека – метра не хватило. Никита ударил раз, другой. Ящер завертелся на месте, пытаясь стряхнуть его с себя и уже не обращая внимания на атлантов. А те кружили вокруг него, швыряя камни. Бац! Ящер взревел и замотал головой – камень угодил ему в другой глаз. Выбрав момент, Никита вонзил нож в туловище ящера и уцепился за него, пытаясь удержаться на спине. Если не удастся – ящер просто растопчет его в лепёшку. Теперь вся надежда была на то, что ящер ослеп и скоро выдохнется. Однако Никита недооценил ящера – тот ударил его хвостом. Неожиданный и сильный удар в спину сбросил Никиту с хищного зверя, от удара о землю перехватило дыхание. Вовремя подбежавший Кави схватил Никиту за руку и поволок его по земле – прочь от монстра. Ящер кружился на месте и топал ногами. Он и в самом деле ослеп и теперь пытался, определив местонахождение людей на слух, растоптать их. Охотники бросились убегать, ящер двинулся за ними. – Кави, хмар умеет плавать? – Нет. – Тогда к реке. Атланты бежали быстро, и Никита стал отставать. Ещё бы! Никите надо было сделать пять прыжков, а атлантам – один. Ящер был уже рядом. Никита бросился в сторону, и ящер пробежал мимо. Он чувствовал, слышал своих обидчиков и желал отомстить. Никита поднялся с земли. До реки была сотня метров. Перед самой водой атланты бросились врассыпную: похоже, плавать они не умели. Хмар с разгона влетел в реку, тут же понял свою ошибку и развернулся. Но тут кто-то большой, не уступающий хмару в силе, схватил его, и закипела борьба. Хмар кусал невидимого врага, перед глазами атлантов мелькали два тела, и вокруг бурлила вода, разбрасывая тучу брызг. И вдруг какая-то сила утянула хмара под воду. В последний раз он на мгновение показался над водой, судорожно дёрнул когтистой лапой и исчез навсегда. Вода успокоилась, и уже ничего не говорило о страшной борьбе двух гигантов, только что разыгравшейся на глазах людей. Никита добрёл до берега, но близко к воде не подходил. – Кто это был? – Водяной змей, огромный! В воду заходить нельзя! – Как же вы ловите рыбу? – Острогами с берега, и лучше в ручьях. Там он не помещается. Никита был обескуражен: на земле, в воздухе и даже в воде водятся свои монстры. Но что интересно, он заметил, что скорость реакции всех гигантов – и животных, и атлантов – была ниже, чем у него, какая-то замедленная, заторможенная. Вес ли тому причиной или условия? Бог знает. Отдышавшись и придя в себя, охотники направились в лес – племя нужно было кормить при любых обстоятельствах. Добыв древесного питона, они едва дотащили его до селения. Разрубив на куски, подняли на площадку. Едва успели пожарить и поесть, как пришёл атлант и позвал Никиту и Кави к жрецу. – Меня? – удивился Никита. – Да, он так и сказал – маленького чужака. Никиту неприятно кольнуло слово «маленького». В своём времени он был намного выше среднего роста, а тут – маленький. Впрочем, обижаться не стоило, он и в самом деле был вдвое меньше любого атланта. Они вошли в пещеру и уселись перед жрецом на камни. – Я принял решение, – медленно заговорил жрец, – вам обоим идти в племя азуру и обменять там вот это на лопаты и кирки. Кажется, ты так говорил? – он обратился к Никите, и тот кивнул. Жрец положил на плоский камень перед собой мешочек из кожи змеи с длинными ремешками. – Я посмотрю? – спросил Никита. – Да. Никита взял мешочек, ослабил кожаную тесёмку и высыпал содержимое на ладонь. Даже в легком полумраке пещеры заиграли, засветились крупные изумруды. – Ого! Красиво! – Тебе они нравятся, чужак? – Да, в моём племени любят эти камни. – Кави, я надеюсь на тебя. Ты имеешь опыт обмена, не прогадай. – Хорошо, Ануну, – Кави приложил руку к сердцу. – Когда идти? – Завтра утром. Возьми у женщин сушёного мяса в дорогу. И береги чужака, он знает, что нам нужно. Оба вышли из пещеры. Кави поскрёб волосатую грудь. – Надо взять ножи и бурдюк для воды. Идти далеко, быстрым шагом день. Хорошо бы успеть до захода солнца. – Чтобы не сбиться с пути? – Чтобы нас не сожрали ночные твари. Они днём отсыпаются, а ночью охотятся. У них отличное зрение, а я ночью почти ничего не вижу. – Что за твари? – Мелкие, летают, кровь пьют; причём ты даже не почувствуешь, как кожу прокусят. Утром просыпаешься, а на коже ранка, и слабость такая, как будто неделю не ел. А то и вовсе можешь не проснуться, если их несколько. Но хуже другие. Они большие, бегают по земле, крыльев у них нет, зато пасть большая и зубы острые. Жрут всё, даже падаль, и мы зовём их кратами. У них хороший нос, жертву издалека чуют. Но от них одна хитрость есть. – Какая? – Вечером надо намазаться синей глиной – встречается такая. Тогда крат рядом пройдёт и не учует. – Занятно. Они пришли в пещеру. Никита улёгся, а Кави пошёл к женщинам за мясом. Для походов у них всегда был запас копчёного и сушёного мяса, сушёных фруктов. Вернулся он с кожаным мешочком и двумя ножами. Выбрав один поменьше, протянул его Никите: – Бери, только его потом вернуть надо. Никита взял нож в руку. Для него – как римский гладий, с локоть длиной и довольно увесистый. Только хозяин плохо за ним смотрел, лезвие тупое. Выбрав подходящий камень, Никита принялся затачивать на нём нож. – Ты зачем ножом по камню водишь? – удивился Кави. – Чтобы он острее был. Попробуй! – Никита протянул нож атланту. Тот провёл лезвием по предплечью и порезался. – О! Да им можно волосы на лице удалять. Никита понял, что слово «бриться» атлантам неведомо. Кави вернул ему нож. – Покажи, как ты это делаешь? Никита показал ему, как надо затачивать нож о камень. Другие охотники из их пещеры внимательно следили за его действиями. Бог мой, что потом началось! Каждый охотник начал править свой нож о камень, и поднялся невыносимый скрежет. Наконец пытка для ушей прекратилась, и все принялись проверять на себе остроту лезвий, срезая волоски. – Так делают в твоём племени? – спросил Кави. – Всегда. И удобнее работать острым ножом. Никита обратил внимание, что в последние дни с ним обращались как с равным. Когда он появился у атлантов, в их отношении к нему сквозил холодок, некоторая отчуждённость. Чужак – он и есть чужак. Но во время выходов на охоту, борьбы с разными тварями он не только не увиливал, не укрывался за спинами атлантов – он ещё дельные советы давал. Холодок отчуждения медленно растаял. Быстро, как и всегда здесь, село солнце. Наступила ночь. Никита с восторгом рассматривал атласно-чёрное небо с крупными, ярко горящими звёздами. Однако он не находил среди них ни Полярной звезды, ни других, более или менее знакомых ему созвездий. Он не очень удивился этому. Если оказался далеко на юге, то и созвездия тут другие, незнакомые ему. Никита не был астрономом или штурманом и звёздную карту знал плохо. Но на звёзды поглядывал, стараясь запомнить некоторые созвездия – в дальнейшем это могло пригодиться для ориентации. Как сладко спалось на жёстком камне! Как в армии после марш-броска. Он натаскал на камень травы, сделав себе ложе по образцу охотников племени. Утром после лёгкого завтрака сушёным мясом они двинулись в дорогу. Мешочек с изумрудами висел на шее у атланта. Кави знал путь к племени азуру, потому что ему уже приходилось производить с ними обмен. Шли они быстро. Стоило произойти в пути непредвиденной задержке – и к ночи до селения азуру уже не добраться. Никите очень не хотелось пасть жертвой ночных хищников. Днём хотя бы можно уследить за движениями и действиями тварей – а ночью? Они видят в темноте, и в этом их преимущество, а он, как и Кави, – нет. Шли до полудня, отмахав, по скромным прикидкам Никиты, километров двадцать пять. Когда солнце стало печь немилосердно, уселись под кусты в тень – передохнуть и подкрепиться. Сушёное мясо жевалось трудно и было жёстким, как подошва. Из бурдюка выпили немного воды. Пить хотелось сильно, но оба знали: выпьешь много – все силы с потом уйдут. Через час двинулись дальше. К вечеру, когда солнце стало клониться к горизонту, Никита выбился из сил. Он уже не шёл быстрым шагом, а плёлся. Кави тоже устал. Он ухватил Никиту за руку, как ребёнка, и буквально тащил его за собой. – Немного осталось, терпи. – Кави, ты большой, а у меня сил уже нет, – взмолился Никита. – Селение уже близко, за теми холмами, – Кави показал рукой. Никита посмотрел в ту сторону, куда указывал атлант. Ого! До холмов было ещё километров пять, а это час быстрого хода. Он старался, но шёл всё медленнее. Кави не выдержал. Не сбавляя хода, он схватил Никиту поперёк туловища и, как мешок, забросил себе на плечо. Никита отдыхал с полчаса, потом попросил: – Отпусти, я сам. Кави снял его с плеча. Он и сам устал, и был рад, что Никита вновь может идти самостоятельно. Они старались идти быстро, однако солнце садилось ещё быстрее. Тени от холмов вытянулись и уже почти доставали до них. Они едва добрались до седловины между холмами. Внизу проглядывались каменные строения. – Почти дошли, – выдохнул Кави. Под уклон шагалось легче, но до селения они добирались уже в темноте. У первого же каменного дома их остановил стражник. Кави первым поприветствовал его: – Приветствую тебя, Ахнон. – Разве ты меня знаешь? – страж всмотрелся в лицо Кави. – Ты Кави, охотник с изрытой скалы? – Вспомнил? Мы к вам в гости с обменом. – Проходи. А это кто с тобой? – Великий охотник из далёкого племени, что на восход. – Великий? А ростом мал. Не забыл, где гостевой дом? – Нет. – Там найдёте воду и еду. Кави был почти счастлив, что они пришли. Он закинул за плечо мешок с остатками мяса и заорал что-то невнятное. – Ты чего кричишь? – удивился Никита. – Я пою радостную песнь, – обиделся Кави. Но долго обижаться он не мог. – Вот наш дом. Из каменных обтёсанных блоков был сложен правильной формы куб. у него был дверной проём, но окон не было. – Осторожно, тут каменные лежаки, – предупредил Кави. Никита начал шарить вокруг себя руками, продвигаясь вперёд мелкими шажками. Он нащупал камень – сверху лежал слой сушёной травы. Никита взобрался на постель, ему хотелось одного – спать, слишком устали сегодня оба. Кави немного повозился и затих. Утром их разбудили голоса за стеной и солнечный свет, бивший в дверной проём. Никита поднял голову. Кави ещё спал. – Эй, Кави, нужно вставать. Кави, кряхтя, поднялся. – Не успел лечь, как уже пора вставать. Давай подкрепимся. На столе стояла вода в кувшине, лежала в глиняной миске горка фруктов, ещё в одной – вяленое мясо. – Это откуда? – Дом для гостей вроде нас, тут всегда вода и угощение. Кушай, – разъяснил Кави. Никита взял невиданный доселе фрукт и откусил. Сладкий сок потёк по подбородку. Вкусно! По вкусу фрукт напоминал манго, даже аромат такой же. Никита омыл лицо из кувшина. – Ты готов? – спросил Кави. – Голому одеться – только подпоясаться. – Что ты сказал? – не понял Кави. – Это я так, присказка у моего племени такая. – Мы идём к старейшине, веди себя подобающе. – Объясни. – Ну – не плюйся, не ковыряй в носу. Никита засмеялся – кто бы кого учил! Дом старейшины стоял в центре. Пока они шли по единственной улице, Никита крутил головой по сторонам – ему было интересно всё. И слух может подкинуть ему хорошую подсказку. Он услышал сиплое дыхание кузнечных мехов, удары молота о наковальню. Даже нос подсказал – пахнет горящим углем. Племя явно имело мастерские – кузницу и гончарную, иначе откуда кувшин с водой правильной формы? – Нам сюда, – Кави свернул к большому дому. Из дверного проёма навстречу им вышел атлант. Никиту он поразил. На голове – бронзовый шлем, на поясе – бронзовый меч, на ногах – сандалии грубой работы. Племя по своему развитию было явно выше, чем племя Кави, в котором все ходили босиком. И для того, чтобы сделать шлем, нужно недюжинное умение. Стало быть, кузнец, опытный, умелый, настоящий мастер. Уж в металлообработке Никита толк понимал и работу неизвестного кузнеца сразу оценил. Весь дом старейшины состоял из одного зала. По всей видимости, тут собирались все мужчины селения. За каменным, из плит, столом, сидел старейшина – важного вида седовласый атлант. Никиту поразило, что на нём была накидка вроде индийского сари из ткани, пусть и грубой выделки. Ткань в этом мире он видел впервые. Есть, значит, у племени азуру ещё и ткацкая мастерская. Никите захотелось посмотреть кузницу, гончарную мастерскую – ему стало интересно. Кави приложил руку к сердцу – кланяться у атлантов было не принято. Никита спешно повторил жест – ему не хотелось показаться невежливым. – Рад видеть тебя здоровым, Вирт. Ануну передаёт тебе привет и желает племени процветания. Никита удивился, но вида не подал. Да Кави просто дипломат. Ишь, какие выражения знает, прямо восточный мудрец. Вирт в ответ также прижал руку к сердцу: – И я рад тебя видеть, Кави. Давно тебя не было видно, не меньше трёх лун. «Ага, три луны – это три месяца», – сообразил Никита. – Садитесь. Это кто с тобой? – Он из далёкого племени, много дневных переходов на восход солнца. Он великий охотник. Называется Ни-ки-та. – Да? – удивился Вирт. – Мне говорили, что на полуденную сторону, очень далеко, живут маленькие люди. Но сам я такого вижу впервые. – Он уже понимает наш язык, только не всё. Вирт кашлянул. – И какая же надобность привела тебя к нам, Кави? – Только веление нашего жреца Ануну. – И что хочет Ануну? – Всё объяснит Ни-ки-та. Вирт перевёл взгляд на Никиту. – Нашему племени нужны кирки и лопаты. Лучше из железа. – Железа? В твоём племени знают о железе? – Конечно. Оно падает с неба. Это хорошее железо. – Хм, интересно. Я полагал, что о железе, кроме нашего племени, не знает никто. – Боюсь показаться хвастуном, но мой народ знает многое. – А дал ли тебе, Кави, твой жрец Ануну то, что нам нужно для обмена? – вкрадчиво спросил Вирт. – Обязательно! – Кави дотронулся до кожаного мешочка на груди. – Я бы хотел посмотреть, – заявил Вирт. Кави снял мешочек с шеи, ослабил узел и высыпал изумруды на стол. Глаза Вирта вспыхнули. Он жадно оглядел камни, взял один и осмотрел его на свету. – Камни хороши, как всегда. С видимым сожалением Вирт вернул изумруды. Кави тут же сгрёб их в мешочек, который снова повесил на шею. В мире Никиты эти камни могли стоить целое состояние, а здесь их будут менять на рабочие инструменты. Неисповедимы пути господни! Он догадывался, что у атлантов, наверное, есть свои боги, хотя Никита ни разу за прошедшее время не видел, чтобы атланты отправляли религиозные обряды. А может, просто подходящих праздников не было? – Идём, – вздохнул Вирт. Они вышли из дома. Встречные аборигены с любопытством смотрели на Никиту, приветствовали Вирта. Сразу чувствовалось – старейшину уважали не только за его ранг и положение. Вирт привёл их в кузницу. У Никиты разбежались глаза: горн, меха, инструменты, перестук молотков, запах угля. В племени Ануну углем не топили, значит – тут есть шахта или что-то вроде разреза, есть углекопы. Взгляд Никиты наткнулся на арбалет, висящий на стене. Он был велик – под атланта сделан. – Можно посмотреть? – Никита показал на оружие. Вирт важно кивнул. Никита снял со стены арбалет. Кузнец с подмастерьями бросили работу и наблюдали за ним. Никита осмотрел оружие. Его интересовал уровень обработки, конструкция – он видел подобное в музеях. Обычная «козья нога» – это когда взводить тетиву надо ногой. Он сунул оружие Кави: – Наступи ногой на стремя и тяни! Кави сунул ногу в «козью ногу» и взвёл тетиву. Никита забрал у него оружие, нажал спуск. Тяжеловат арбалет, но для атлантов в самый раз. – Тебе знаком самострел? – не скрывая удивления, спросил его Вирт. – У нас есть более совершенное оружие. Им можно издалека легко убить любого, самого крупного ящера. – Не может быть! Лучше нашего оружия ничего нет! Никита усмехнулся: – Я никогда не лгу. Мы знаем корабли, на которых плавают по рекам и морям. У нас есть железные птицы, в которых летают по небу много людей. У нас есть железные колесницы, на которых можно легко и быстро одолеть любое расстояние. Кузнец и подмастерья слушали, раскрыв рты от удивления. Вирт был в прострации. Один Кави, даже не поняв, о чём идёт речь, гордо подбоченился. Он уяснил, что его друг произвёл впечатление, и он, Кави, простой охотник, друг Никиты, и на него падает тень славы и знаний маленького человека. Никита увидел небольшой кусок метеоритного железа. – Можно разогреть его в горне? Один из подмастерьев тут же бросился к осколку метеорита и сунул его в горн. Двое подручных тут же стали качать меха. Зашипел, засипел воздух. Метеорит стал нагреваться, потом покраснел. Когда температура достигла нужной величины, а кусок стал почти белым, Никита сделал знак, и подмастерье ловко выхватил кусок железа и уложил его на наковальню. Не мудрствуя лукаво, Никита взялся за молоток и ударил слегка. Молотобоец-атлант тут же ударил молотом. И пошло! Никита ударом молотка указывал, а подручный бил. Вот на глазах у всех из куска раскалённого металла получился брусок, потом – полоса. Затем стали вырисовываться контуры ножа. Никита снова сунул заготовку в горн. Нагрев до нужной температуры, он выковал хвостовик для ручки и лезвие. – Масло есть? Подмастерье услужливо показал на бронзовую ёмкость – вроде бака. Никита клещами схватил заготовку и сунул её в бак. Сизым облаком оттуда рванулся дым. Конечно, нож надо было ещё доводить, но вчерне он был уже готов. Кузнец взял ещё тёплое изделие, тщательно осмотрел его и одобрительно кивнул: – Очень хорошо, отличный нож будет. Металл был с присадками естественного происхождения вроде хрома и никеля – такой долго не будет ржаветь. Вирт, до того внимательно наблюдавший и сам видевший умение Никиты обращаться с молотком, покачал головой. Он не был кузнецом, но видел, что Никита умеет обращаться с железом. Новичку такое не удалось бы. Теперь он воочию убедился, что Никита не лжёт. – Говори, что вам надо. Угольком на стене Никита нарисовал изделия – как они могут называться на языке атлантов, он просто не знал. Кузнец кивнул – ему явно были знакомы эти несложные инструменты. – Нужно пять-шесть лопат и две-три кирки. – Через два дня всё будет готово. Никита пожал руку кузнецу, ощутив на его ладони твёрдые мозоли. Рукопожатия атланты не знали, и кузнец был немного удивлён. – Так в моём племени проявляют уважение, – пояснил Никита. Вирт, Кави и Никита вернулись в дом старейшины. Видимо, познания Никиты всерьёз заинтересовали Вирта. Он начал расспрашивать его о многих диковинах. Но Никита рассказывал не обо всём – уж слишком фантастичным, нереальным выглядел бы его рассказ. Кави слушал с обалделым выражением лица и в разговор не вмешивался. Когда речь зашла об оружии, Никита упомянул катапульты или баллисты – он вообще говорил о том, что было доступно и понятно. – Это что такое? – Машины. Приспособления такие, могут большие камни далеко метать. Дальше, чем от твоего дома до кузницы раза в три-четыре. Вирт оживился: – Ты сможешь сделать такую? – Мне нужны помощники с инструментами и дерево. Боюсь только, что не управлюсь за два дня. – Гостите, сколько хотите, в еде и питье не будет недостатка. А я дам столько людей, сколько понадобится. И если твоё оружие окажется таким, как ты рассказываешь, я даже зелёные камни не возьму в оплату за инструменты для твоего племени. Никита прикинул – должно получиться. – Согласен. Когда приступать? – Идите, отдохните. За вами придут. Никита и Кави вышли. Атлант с беспокойством спросил: – Ты правда сможешь? – Постараюсь. – Вирт очень умён, и он не прощает обмана. Если ты не сможешь выполнить обещанное, он продаст нас в рабство другому племени. – У вас есть рабы? – Невольники – их удерживает другое племя. Но ты держи язык за зубами. Они пришли в гостевой дом, подкрепились вяленым мясом и фруктами. Им принесли какой-то напиток. Кави обрадовался: – Никита, ты удивил старейшину. Этот нектар из разных плодов подносят только знатным людям. Кави присосался к кувшину. – Эх, каждый день пил бы такой! – Мне-то оставил? – Как я мог обидеть тебя? Пей! Нипиток был приятного вкуса и хорошо утолял жажду. Никите он понравился. Вскоре в гостевой дом зашёл атлант: – Всё готово, можем приступать к работе. Никита решил делать катапульту не торсионную, швыряющую камни за счёт скрученных воловьих жил – где он найдёт их? Тут и волов-то, скорее всего, просто нет. Была другая схема, работающая за счёт противовеса и по устройству отдалённо напоминающая качели. Помощников старейшина выделил десять человек, и все были при немного необычного вида топорах – явно плотники. Для старшего из них Никита нарисовал на земле устройство катапульты: – Тут будет опора вот такого вида, с перекладиной. На неё опирается бревно на оси – лучше железное, но на короткое время сгодится и из прочного дерева. Ещё нужны будут верёвки и большой кусок кожи. Старший – вроде бригадира – кивнул: – Только укажи размеры. Никита задумался. Чем больше размер, тем крупнее камни будет метать катапульта. – Каков размер брёвен? – пошёл он на хитрость. – По двадцать локтей. – Чьих? Моих или его? – показал Никита на атланта. – Его. Выходило, что дерево было длиной около восемнадцати-двадцати метров. – Тогда пилите бревно пополам, по десять локтей каждое. И закипела работа. Одни делали станину, другие – качающуюся часть. Никита же пытался припомнить из виденного им рисунка – ровные ли плечи у рычага. Известно ведь: выигрываешь в силе – проигрываешь в расстоянии. Законы физики пока ещё никто не отменял. Плотники работали споро, и дело быстро продвигалось. Уже к вечеру катапульта была почти готова, но из-за темноты работы были прерваны. Утром после завтрака они снова пошли на окраину, где возвышалась катапульта. Установили качающуюся часть, подвесили на верёвках кожаную петлю. Немного пришлось повозиться со стопором, но к полудню работы были закончены. Катапульту следовало испытать. – Несите камни, – распорядился Никита. – Какой величины? – уточнил бригадир. – С голову. Можно крупнее. Камни нашли, прикатили. С трудом уложили на кожаную петлю, потом крутили ворот, поднимая груз. И грузом и ядром служили камни. Всё было готово. – Отойдите на десять шагов, – попросил Никита. Атланты отошли. Никита отвернулся от них, перекрестился, хотя раньше был атеистом, и ударил по рычагу. Груз камней пошёл вниз, а петля взметнулась вверх. Камень со щелчком вылетел из неё и пошёл вверх по крутой траектории. Атланты запрокинули головы, наблюдая за полётом снаряда. Бах! Камень упал метрах в трёхстах, подняв облако пыли. За спиной Никиты раздался восторженный рёв десятка глоток. От неожиданности он едва не упал со станины. – Можете пригласить Вирта. А другие – заряжать. Теперь Никита распорядился уложить в петлю камень немного поменьше – такой полетит дальше. Ему нужно было произвести впечатление. К удивлению Никиты и плотников, Вирт пришёл в сопровождении десятка воинов. Это были не охотники, а именно воины – в шлемах и при мечах. Они молча обошли немудрёную конструкцию и скривились в ехидной ухмылке. – Старейшина! Никита приложил руку к сердцу. – Я могу начинать? Вирт важно кивнул. Никита выбил стопор, раздался щелчок, и камень полетел. Наступила мёртвая тишина – все напряжённо смотрели на камень. Он же просто исчез из вида. Спустя некоторое время довольно далеко взметнулась пыль. Плотники дружно закричали от избытка чувств – им явно понравилось. Воины же стояли молча. К Никите подошёл один из них: – Камень летит далеко – это правда. Но враг может появиться с любой стороны. Как тогда? К ним приблизился Вирт – ему тоже хотелось знать. – Я только показал возможности катапульты. Её можно поставить на колёса, быстро поворачивать в любую сторону и перевозить. В глазах воинов появился интерес: – Объясни, что такое «колёса»? И в самом деле, Никита не видел здесь ни повозок, ни тележек – ни вообще колёс. – Дайте мне время, и завтра я вам покажу. – Согласны, чужеземец. Вирт и воины, оживлённо переговариваясь, ушли. Пила двуручная у плотников была – лучкового типа. Никита объяснил, что нужно. Для скорости, просто для демонстрации, он распорядился отпилить четыре диска от бревна. Так и было сделано. Потом наступила очередь деревянных осей, которые приладили к станине. На оси надели колёса, забили чеки. За работой не заметили, как стемнело. Утром зрителей прибавилось – кроме воинов, пришли поглазеть на интересное зрелище почти все жители. Плотники снова загрузили камень в петлю. – В каком направлении пускать камень? – спросил Никита. Старший из воинов осмотрел окрестности и показал рукой: – Туда. Катапульту моментом развернули, взвели воротом. Никита нажал на спуск. Раздался глухой стук, и камень ушёл в небо. Зрители ахнули. Камень был виден некоторое время и упал на склоне холма. Место падения было заметно по взметнувшемуся облаку пыли. Воины удовлетворённо закивали. Вирт подошёл к Никите, рядом с которым стоял Кави: – Ты выполнил условия договора, Никита, и я сдержу слово. Твои инструменты готовы, можете их забирать. Никита приложил руку к сердцу: – Старейшина, позволь сказать слово. – Говори. – Вождь приосанился: на них смотрело много народа. – Ты видишь колёса простые, они не прочны. Надо делать по-другому. А на ось поставить деревянный короб, впереди две палки – вроде ручек. Можно положить большой груз, и один человек увезет столько, сколько с трудом унесут пять, а то и десять человек. Такие повозки у нас таскают лошади, прирученные животные. Иногда люди. – Повозка? Нам она не нужна. – Почему? – Ты забыл про ручьи и реки. Вирт оглядел воинов, стоявших рядом, – все ли оценили его ум и прозорливость? – Прости, старейшина, это легко поправить. – А, понял. Твоя повозка из дерева, потому она не потонет и будет плавать? – Нет. У нас делают мосты. Поперёк ручья кладут брёвна, и получается настил. Хоть пешком иди – не замочишь ног, хоть на повозке езжай. Воины подошли поближе. Старший попросил у старейшины слова. – Говори. – Чужак предлагает плохой способ перебираться через реки. Никита удивился заявлению: – Почему? – Если свободно пройдём мы, так же легко и свободно пройдёт в селение враг или ящер, – и улыбнулся довольно. Воину казалось, что он привёл неотразимый аргумент. – Это несложно и легко решается. Вирт топнул ногой: – Мост не может появляться и исчезать по желанию. – Дай мне два дня, дерево и плотников, и я всем покажу такой мост. Только что получу взамен? – Что хочешь? – Нож из железа, что отковал сам. – Договорились. – Где делать мост? – Вон там ручей. Он неширок, но глубок, и течение быстрое. Кроме того, в нём водятся рыбы, которые нападают на всё живое. Вирт отдал распоряжение плотникам. Кави, Никита и мастеровые направились к ручью – надо было осмотреть место работы. Ручей напоминал скорее небольшую горную реку. Хоть гор и не было, но холмов вокруг – в изобилии. Метров пять-шесть шириной, с быстрым течением, берега крутые, над водой возвышаются на метр-полтора. – Нужны брёвна и прочные верёвки. Однако старейший плотник отрицательно покачал головой: – Раньше вечера не доставим, далеко и тяжело. – Пусть будет так, – легко согласился Никита. – Сегодня вы занимаетесь материалами, завтра с утра строим. Когда они уже шли к гостевому дому, Кави сказал: – Я подслушал, о чём они говорили. В ручье много хищных рыб. Не успеешь опустить ногу – обглодают до костей. Берегись. – Благодарю. – Ты зря ввязался. Нельзя сделать так, чтобы мост исчезал, когда захочешь, – ты не Бог. – Я не Бог, Кави, но я сделаю. Человек может многое, надо только захотеть. И хватит о мосте. Сегодня мы отдыхаем и кушаем всласть. Кстати, ты принёс в гостевой дом заказанные инструменты? – Когда пойдём домой, заберу. Никита перечить не стал. Утром они направились на берег. С той стороны, где они стояли, сделали небольшой помост, сбили настил из четырёх брёвен и одну сторону закрепили на осях. Рядом установили деревянный ворот, намотали верёвку и свободный конец привязали к дальнему концу настила. Получился подъемный мост – как в старинных крепостях. – Пробуем, крутите ворот. Настил послушно поднялся, правда – со скрипом. – Надо смазать, несите масло. Один из плотников принёс чёрную густую жижу. Никита обмакнул в неё палец, понюхал. Да это же нефть! – Где ты его взял? – Земляное масло. Оно на окраине селения есть, там большая лужа. Никита только головой покачал. Живут и не знают, какая ценность рядом, под ногами. Только время нефти и моторов ещё не пришло. Но ведь нефть можно использовать и по-другому. Они обильно полили нефтью все сочленения. Попробовали поднять и опустить мост ещё раз. Теперь ничего не издавало скрипа, и усилие на вороте снизилось. Ох, как права поговорка «Не смажешь – не поедешь»… – Стойте здесь, – распорядился Никита, – и пусть один из вас позовёт старейшину и воинов. И ещё захватит с собой горящую головню. Плотник ухватился было за горшок с нефтью. – Нет, оставь. Пригодится. Через полчаса заявилась толпа – жители и воины во главе с Виртом. Они осмотрели мост, прошли по нему на другой берег, потопали ногами. Мост был прочен. – Ты обещал, что враги по нему не пройдут, – хитро улыбаясь, обратился Вирт к Никите. – Показываю, – Никита махнул рукой. Два плотника стали вращать ворот, и на глазах изумлённых атлантов настил поднялся. Теперь с другой стороны перебраться можно было только вброд, но в воде кишмя кишели хищные рыбы. Конечно, атланты не знали колеса, не имели повозок и, стало быть, необходимости иметь мост. Подъём моста атланты встретили криками радости и восхищения. Никита сделал знак, и плотники опустили мост. – Хочу показать вам ещё одну диковину. Ты позволишь, старейшина? – Дозволяю. Для жителей и воинов Никита был как фокусник, аниматор – всё время удивлял. Они подошли к катапульте. – Взводите. Плотники подняли груз. Никита взял у мастерового головню и поджёг нефть в горшке. Густая масса загорелась чадным пламенем. Никита водрузил горшок на петлю, подбежал к рычагу и нажал на него. Чадящий горшок взмыл вверх, пролетел большое расстояние, рассеивая огненные искры и капли, упал и разбился. Тут же вспыхнула трава. Вот теперь действительно был полный триумф. Воины, утратив прежнюю снисходительность, смотрели, открыв рты. Первым пришёл в себя Вирт – на то он и старейшина. – Ты что зажёг? – Земляное масло в горшке. Только горлышко горшка надо делать уже, тогда масло в полёте разливаться не будет. – Звери, да и всё живое, огня боятся. Это даже лучше, чем камни! Твой народ много знает. Хотелось бы мне побывать там, убедиться самому. Но далеко, я не могу надолго покидать свой народ. Вирт задумался. Воины тихонько переговаривались между собой. Другие атланты, поняв, что представление закончилось, стали расходиться. Никита топтался на месте, не зная, идти ему в гостевой дом или оставаться здесь. Вирт, видимо, принял решение и подозвал Никиту. Они направились в сторону от всех. – Ты много знаешь, Никита. Я рад за тебя. Никита молчал, ожидая продолжения. – Моё племя сильнее и, в отличие от племени Ануну, знает ремёсла. Никита стал догадываться, куда клонит старейшина. – Я предлагаю тебе остаться здесь, у нас. Живи в гостевом доме, кормить и одевать тебя будет племя. У тебя будет одна забота – делать полезные вещи, вроде катапульты или моста. Ты ведь упоминал про колёса и повозку. Никита задумался. Жить здесь и в самом деле будет интереснее. Тут были не только охотники и рыбаки, но и мастеровые с ремесленниками, воины. Короче, здесь существовало разделение труда. – Я обещал Ануну доставить инструменты и показать, как делать ловушки. – Разве я против? Возвращайся. Я даже воинов для охраны дам. А чтобы ты не утомился, они тебя понесут на носилках. Они же тебя и вернут к нам. Условия были заманчивые, и Никита кивнул: – Я согласен. Мы с Кави задержались здесь, уходим завтра утром. – Воины будут ждать. Я не ошибся в тебе, чужеземец. Тебе будет скучно у Ануну и опасно. У его людей нет никакого оружия, кроме дубин и ножей. На прощание очень довольный Вирт протянул ему руку. Никита пожал её и улыбнулся. Не забыл старейшина, как Никита жал руку кузнецу, говоря, что это – знак уважения. Вирт быстро учится. Знать бы ещё, для чего ему изумруды. Ничего, придёт время, и он увидит всё, чем владеет племя. Вернувшись в гостевой дом, Никита сказал Кави: – Иди в кузницу за инструментами, завтра утром выходим. Нас будет сопровождать охрана. Кави удивился: – Ещё никогда Вирт не давал своих людей для охраны и защиты. Это всё твои проделки! – Разве тебе от этого хуже? – Верно. Кави ушёл и, вернувшись с лопатами и кирками, свалил их в угол. – Не люблю я ихних воинов, – неожиданно признался он. – Почему? – Зазнаются. С людьми из других племён едва разговаривают, презирают. Воины не понравились и Никите, но набиваться им в друзья он не собирался. Утром они проснулись от разговора прямо у входа. Там уже стояли четыре воина, больших даже по меркам атлантов. Никита и Кави быстро поели, Кави собрал в свой пустой мешок все фрукты и мясо. – Будет чем перекусить, день долгий. Кави собрал инструменты, и оба вышли на улицу. Воины поприветствовали их, приложив руки к груди. Один из них зашёл в гостевой дом, снял верёвку, висевшую на стене, туго связал инструменты и закинул себе на плечо. Двое других показали Никите на носилки: – Садись, чужеземец! Вирт велел беречь тебя, и мы доставим тебя со всем старанием. Никита уселся на носилки. Они были велики, с его ростом на них можно было даже лежать. Воины подняли его, и Никита оказался на четырёхметровой высоте. Атланты пошли мерным быстрым шагом. Кави постоял некоторое время, не скрываяудивления, но потом опомнился и бросился догонять. Теперь им приходилось подниматься вверх по склону. Когда перевалили седловину, атланты побежали. Носилки раскачивались, и Никита уцепился за края, чтобы не вывалиться. Воины бежали и бежали, и дыхание их было ровным. Наверное, тренировки. Ведь в любой армии марш-броски – излюбленное упражнение командиров. Они преодолели изрядное расстояние. Кави устал и стал отставать. – Отдых! – объявил старший. Носилки опустили на землю, и в этот момент подбежал запыхавшийся Кави. Он почти рухнул на землю. – Я так долго не выдержу, – почти простонал он. – Слабак! – как камнем бросил старший. – Зато к вечеру, ещё до сумерек, будешь дома. Кави молчал – он восстанавливал дыхание. Воины-носильщики тоже сидели, а старший стоял, бдительно озирая местность вокруг. Вдруг он поднял всех: – Сюда что-то летит! Бегом к лесу! Никита едва успел заскочить на носилки. Теперь атланты бежали действительно быстро, местность так и мелькала. Носилки раскачивались. Кави, подгоняемый страхом, не отставал. Остаться одному на открытой местности было и страшно, и опасно. Они успели вбежать в лес и нырнуть под густые спасительные кроны деревьев. Было видно, что и воинам забег дался непросто. Они тяжело дышали, с лиц градом катился пот. Мчаться с носилками, на которых восседал он, Никита, да ещё так быстро? Просто вау! Почти сразу раздался шум крыльев, и над ними, едва не задевая деревья, пролетел птеродактиль. В чистом поле против хищного ящера шансов выжить у них не было. Атланты постояли немного, отдышались после бега. Затем старший вышел из-под крон деревьев и осмотрелся: – Вроде не видно. Решено было для верности идти вдоль опушки. Решение было разумным, потому как не успели они пройти и четверти часа, как из-за деревьев снова показался ящер. Не видя за кронами людей, он пролетел мимо, но тут же развернулся. Атланты снова нырнули под кроны деревьев – тут они были для ящера недосягаемы. Сверху напасть мешают деревья, на земле – тоже. К тому же этот вид ящера в воздухе стремителен, а на земле неуклюж. Как объяснил Никите Кави, ящер хватает свою жертву с лёта, когтистыми лапами, и уносит её на высокое место, где и съедает. Но не сидеть же под деревьями из-за летучей твари? Так они и шли по опушке, то прячась в лесу, то снова выходя на открытое место. Ящеру надоело играть в прятки, и он улетел. Никита пожалел, что в обоих племенах нет никакого оружия для этих летучих хищников. Впрочем, стоит над этим подумать. Впереди предстоял трудный участок, километров десять открытой местности, практически – степи. Они передохнули, осмотрелись, потом атланты побежали. Сидя на носилках, Никита вертел головой по сторонам. Сейчас только он один мог смотреть вверх, на небо – другие глядели под ноги. Так они домчались до ручейка, где решили отдышаться. Берега ручья были высокие, и когда атланты уселись у воды, их почти не было заметно. Если человек или животное стоит неподвижно, хищникам они почти не бросаются в глаза, те видят то, что движется. А всю дорогу люди бежали. Но пока всё обошлось. После отдыха атланты повторили бросок, и вот перед ними во всю свою высоту встала скала. Дошли!Глава 3. «Обезьяны»
Издалека скала напоминала сыр с дырочками, но когда они подошли ближе, стали видны площадки и входы в пещеры. Знающий своё селение с самого рождения, Кави заволновался: – Не видно людей и стражей… И веревочной лестницы не вижу. По его лицу было видно, он очень обеспокоен. Их не было в селении десять дней, учитывая дорогу. Что могло случиться за это время? Когда они подошли к подножию скалы, Кави стал кричать: – Эй, где вы? Это я, Кави-охотник! Я вернулся! Но ответом ему была тишина. Что стряслось? Либо всё племя ушло из-за какой-то опасности, либо все погибли. Но все и сразу? Верить в худшее не хотелось. Кави вдруг вспомнил: – Сбоку всегда была верёвка на всякий случай. Я попробую взобраться и сбросить лестницу. Он торопливо ушёл вправо и потом показался уже поднимающимся на скалу по верёвке. Никите, как и атлантам, вовсе не хотелось проводить ночь у подножия скалы. В пещере намного безопаснее, на площадку не заберётся ни один зверь. Кави показался наверху: – Держите! – и сбросил лестницу из лиан. Сначала взобрался Никита, потом неловко вскарабкался воин со связкой лопат и кирок за спиной, за ним – двое носильщиков и заключающим – старший. Лестницу тут же втянули наверх, свернув рулоном. Пока ещё было светло, разошлись по пещерам – может быть, их осмотр прольёт свет на исчезновение людей? Но тщетно. Люди ушли, причём не в спешке, забрав необходимые пожитки. Значит, у них было время собраться. Но почему и куда? Старший из воинов здраво рассудил: – Они не могли уйти, не оставив следа. Сколько людей было в племени? – Не знаю, наверное – столько, – Кави три раза показал растопыренную ладонь. – Пятнадцать десятков? Да после них должна была остаться целая тропа! Завтра по светлому времени найдём. Трупов умерших от болезни или от ран нигде не было, да и не могла никакая эпидемия враз выкосить всё племя. А может, в лесу появился новый монстр или произошло нападение неизвестного племени? Вопросов было много, но ответов на них пока не было. Спать улеглись все в одной пещере, выставив на площадке стража. Ночь прошла спокойно, а утром стражник внезапно вскричал: – Вижу лю… Ой! Все сразу вскочили и бросились из пещеры на площадку. С её высоты было видно, как из леса выходили – нет, не люди, а обезьяны! Похожие на людей человекообразные обезьяны! Их было много, сотни две. Длинные мощные руки, доходящие едва ли не до земли, кривоватые ноги, обильно поросшее шерстью тело и не оставляющая никаких сомнений морда. Не лицо, а именно животная морда. – Кави, втащи наверх верёвку, – попросил Никита. Кави кинулся к верёвке и втащил её на площадку. Уж если он взобрался по ней, то обезьяны с их силой и ловкостью – и подавно. Нестройным стадом, не спеша обезьяны направились к скале. Что им здесь надо? Людей тут нет, за исключением прибывших вчера, пищи тоже нет… Что их влекло? И не они ли были причиной ухода племени? Обезьяны встали под скалой. Никита думал, что они постоят, разбредутся и вскоре совсем уйдут – им же надо искать пищу, есть… Однако «орангутаны» – как обозвал их Никита – стали взбираться на скалу: внизу она была с небольшим уклоном, переходившим в отвесную поверхность. Человек без альпинистских приспособлений вроде вбиваемых крючьев, молотка, страховочной верёвки сюда не взобрался бы. Обезьяны безуспешно попробовали влезть. Потом они оставили бесплодные попытки, собрались в кучу и стали перекрикиваться невнятными воплями. Со стороны это походило на совещание, совет. Но какой может быть совет у обезьян? У них нет языка, одежды, да и мозгов минимум – одни инстинкты. Тем не менее обезьяны решение нашли. У подножия скалы встал крупный самец. Ему на плечи взобрался другой, потом – ещё один. Атланты, сначала посмеивающиеся, обеспокоились. – Кави, что за гости из леса? – Не было таких раньше, я не видел. – Хм, непохоже, что они пришли с миром. И что им надо на скале? – спросил старший из воинов. – Эй, гамадрилы чёртовы! – вскричал Никита. – Лес там, еда – там, тут только голые камни! А над краем площадки уже показалась обезьянья морда. «Орангутан» вылез на площадку и с ходу кинулся на атланта. Ростом он был с Никиту, оружия не имел, как не имел и шансов победить. Воин проткнул его мечом и сбросил тело на головы карабкающихся обезьян. Труп «орангутана» обрушил всю пирамиду. Обезьяны посыпались вниз, раздались крики боли. – Что их здесь привлекает? Что им надо? – буквально возопил Кави. – А ты спустись, спроси, – съязвил воин. – Нападают, хотя мы им ничего плохого не сделали. Но, кажется, я догадываюсь, из-за чего ушло племя. – Да? Ну-ка, расскажи нам… – Обезьяны не давали охотникам и рыбакам выйти, добыть пищу. Атланты переглянулись. Слова Кави походили на правду. Вода в одной из пещер была: там был маленький родник, и на них, шестерых, воды хватило бы. Еды же оставалось на день, и то, если растянуть припасы. Похоже, завтра перед ними встанет проблема голода. – Кави, куда могло уйти твоё племя? – Откуда мне знать? Разве я жрец? Спускаться вниз и пойти по следу племени было невозможно: внизу агрессивные обезьяны, да и следы все затоптаны на километр. Чтобы выйти на след ушедшего племени, надо описывать вокруг скалы круги, но обезьяны им этого не позволят. Их много, и они обозлены гибелью нескольких особей. Обезьяны сделали ещё одну попытку взобраться на скалу – с тем же успехом. Внизу снова остались несколько погибших и покалеченных тел. Надо было что-то решать. На случай, если обезьяны предпримут новый штурм, выставили стража. Кави был тут, как абориген. – И всё-таки, куда могло уйти племя? – повторил свой вопрос старший воин. – Только к солёным родникам, если я не ошибаюсь. Там в скале есть пещера, и большая, но вот с водой для питья плохо. Старики говорили, что раньше племя жило там. Потом вода сделалась солёной, и племя ушло. Это было много лун назад. – Ну хоть какая-то ясность. Теперь ты, чужеземец. – Нам здесь долго не продержаться. Обезьян много, а нас всего шестеро. Если они догадаются взбираться одновременно в нескольких местах, мы погибнем. Смысла защищать пещеры я не вижу – у нас нет еды. – Согласен, надо уходить. Похоже, обезьяны ночью спят. Как только они уйдут в лес, нам следует покинуть скалу. Кави, здесь есть ещё какой-нибудь выход? – Я слышал о нём, но сам никогда им не ходил. Начинается он из пещеры жреца Ануну. – И куда выводит? – Точно не знаю. Об этом знает только сам жрец и его подручный. – Тогда чего мы сидим? В темноте мы ход не найдём. Веди! Кави подвёл атлантов к пещере жреца, но у входа остановился. – Ты чего встал? – Жрец мог наложить страшные проклятия на того, кто войдёт. – Ха! Я не верю! Старший воин вошёл в пещеру, за ним потянулись остальные. Беглый осмотр никакого хода не выявил. – Кави, ты не ошибся? – Так люди говорили. Рукоятью ножа Никита стал простукивать стены. В одном месте звук выдал пустоту за камнем. – Помогите сдвинуть камень. Навалившись втроём, сдвинули камень в сторону, и за ним открылся неровный ход, из которого тянуло сквозняком. – Ветер! Значит, есть выход. Только темно там. – Нужен огонь. Взять с собой сучья – я видел в одной пещере – и идти. – А костра ты нигде не видел? – съязвил старший воин. – Где взять огонь? В этот момент Никита остро пожалел, что подарил жрецу зажигалку. Но тогда ему надо было удержаться в племени, выжить. – Можно попробовать добыть огонь, – сказал Никита. – Веди меня туда, где есть дрова. В заброшенной пещере были дрова и немного сушёного мха – он был хорош для растопки. Никита выбрал самую сухую и прочную на вид ветку, отрезал ножом кусок в локоть длиной, остриём ножа проковырял в другой ветке углубление. – Есть верёвка? Лучше тонкая. Кави выбежал и вернулся с верёвкой из лианы. Никита обернул ветку несколькими кольцами верёвки и вставил её конец в углубление другой ветки. – Теперь беритесь за концы – сначала один тянет на себя, потом другой. Пробуйте потихоньку. Поначалу получалось плохо, но потом дело наладилось, и ветка крутилась всё быстрее и быстрее. Вскоре в месте соприкосновения веток показался лёгкий, едва заметный дымок. – Кави, давай мох. Атлант протянул Никите пучок мха. Никита размял его, раскрошил между пальцами и, когда дым пошёл гуще, подсыпал в углубление порошок из мха. Через пару минут показался слабый, едва видимый огонёк. – Кави, неси сухую траву, а потом – тонкие ветки. Кави надёргал сухой травы из лежанки, Никита сунул в огонёк несколько травинок. Огонь вспыхнул ярче. – Кави, ветки! Ветки занялись от травы неохотно, но разгорелись. – Всё, у нас есть огонь! – почти закричал старший воин. – Берите все ветки, неизвестно, как велик ход. Я не хочу оказаться в темноте. Они забрали все заготовленные дрова и все ветки. – Теперь спускаемся в ход и уходим! Ведь ушло же через него всё племя. На площадке к ним присоединился страж. – А инструменты? – вспомнил Кави. – Бери! Не оставлять же их обезьянам! Первым шёл старший воин. За ним двигался атлант, бывший носильщиком – он нёс основной груз дров. Ход петлял, явно чувствовался уклон, тянуло сквозняком. Через четверть часа впереди показался свет, и они вышли из скалы. Выход был за кустом, прямо на берегу небольшого озерца. – Надо же! – воскликнул Кави. – Я тут ходил много раз и не подозревал, что рядом есть тайный ход. – Твой жрец Ануну не так глуп, чтобы открывать секрет всем, – заметил старший. – Теперь веди нас к солёным родникам. Дальше они шли, озираясь, но обезьян не было видно. Через некоторое время наткнулись на следы в траве. Один из воинов нагнулся, пощупал землю и примятую траву. – Тут прошло много людей, босых, четыре дня назад, – подвёл он итог. Старший удовлетворённо кивнул – нечто подобное он и предполагал. Теперь они уверенно шли по следу. Плохо, однако, было то, что солнце начало клониться к закату. – Тут недалеко уже, – успокоил всех Кави. Они вышли к большому холму, поросшему лесом. – Пещера с другой стороны, – сказал Кави. Они уже обошли холм и стали подниматься по склону вверх, как их окликнули. – Это я, Кави! Со мной чужеземец и четверо воинов из племени азуру. Из-за дерева вышел страж с дубиной в руке и ножом за поясом. – Рад вас видеть. Кави, как ты нас нашёл? – По следам, – буркнул Кави. – Почему вы ушли со скалы? – Пришли обезьяны, они убивали охотников и рыбаков. Племя стало голодать. Если бы не Ануну, мы бы все погибли. – Он в пещере? – Все в пещере. Она одна, но большая. Придётся обживаться здесь. – Старики говорили – тут плохая вода, – поинтересовался Кави. – Пить нельзя, очень солёная. Пресная есть в ручье, но далеко. Плохое место, и всё из-за этих обезьян, – страж с досады сплюнул. Вся группа поднялась ко входу в пещеру – там, как путеводная звезда, горел костёр. Возвращению Кави в племени обрадовались, однако Никиту встретил враждебный приём. Услышав про гостей, ко входу подошёл Ануну. Остановившись, он мрачно уставился на Никиту. – Я доставил инструменты, – сказал Никита. – Ты плохой человек, чужак! Как только ты появился в племени, у нас начались несчастья. Нынче племя вынуждено покинуть обжитые места. – Ануну! В этом нет моей вины! Я был в племени азуру, когда пришли обезьяны. – Я гадал по звёздам и внутренностям ящерицы – всё указывает на тебя. Уходи! – Но сейчас вечер, скоро ночь! – Переночуй у входа, в пещеру не заходи. А утром покинь эти места. – Ты уверен, что с моим уходом уйдут и обезьяны? – Уходи! Ануну повернулся, показывая, что разговор окончен, и ушёл в глубь пещеры. Такого приёма Никита не ожидал. Он не сделал племени, приютившему его, ничего дурного. Отойдя в сторону, Никита улёгся на землю недалеко от входа в пещеру. Воины, пришедшие с ним, последовали его примеру и покорно улеглись по обе стороны от Никиты. Аборигены приглашали их в пещеру, обещая накормить – гости всё же, но воины приглашение молча проигнорировали. Никита понял, что они будут его охранять, выполняя наказ Вирта. А впрочем, так даже лучше. Не надо будет объяснять Ануну, что он уходит в другое племя, что ему там интереснее, что его пригласили в общество, стоящее по развитию на ступень выше. Это надо же, связать приход обезьян и прочие несчастья с ним! Видимо, жрец пытался переложить всю вину на Никиту. Сам же виноват. Кто ему не давал посмотреть полезные нововведения в племени азуру? Кто не позволил образовать у себя отряд воинов, вооружить его? Мозгов хватило только на верёвочную лестницу и стражей на площадке. Быть жрецом или старейшиной – это не только почётно и приятно, но и очень ответственно. Жизнь племени зависит от правильности и своевременности принятых решений. Опоздал, не предусмотрел, не озаботился вовремя – получи жёсткое или даже жестокое наказание, урок. Времена суровые, вокруг полно опасностей: дикие звери, враждебные племена, неблагоприятные природные явления. Вождь должен смотреть вперёд на шаг-два, уметь предугадать развитие событий. Только вот не каждому это дано. Вождь – это, в первую очередь, не физическая сила, а ум. Едва забрезжил рассвет, Никита проснулся. Вместе с ним встали воины. – Мы возвращаемся к себе? – спросил его старший воин – его звали Фим. – Да. – Тогда идём, не будем терять времени. Группа уходила без завтрака, не прощаясь. Никита был благодарен воинам: они проявили солидарность, не ушли ночевать в пещеру, не стали есть, охраняли его на склоне. Только когда они уже успели отойти на полсотни метров, из пещеры выскочил Кави, крикнул что-то непонятное и махнул рукой. Никита сожалел, что они так расстались: Кави – парень неплохой, надёжный и незлой. Они шли пешком. Носилки, на которых его принесли сюда, остались у подножия скалы, но там сейчас обезьяны. Старший, Фим, определился по солнцу и указал направление: – Нам туда. Два воина шли впереди, следом за ними – Никита, и сзади – опять воины. Никита был в середине цепочки. В лесу тоже могло быть много неожиданностей, потому группа продвигалась осторожно, медленно. И только когда выбрались на открытую местность, воины прибавили ходу. Они непрестанно осматривались по сторонам, опасаясь появления хищных зверей или ящеров. Сразу сказалась разница в росте. Когда атлант делал шаг, Никита вынужден был делать три, а то и четыре. Фактически он бежал. Вначале он обливался потом, потом стал тяжело дышать. Фим заметил состояние Никиты и крикнул здоровому Тоту: – Возьми чужеземца на плечо! Тот был на голову выше остальных, и бугры мышц буквально распирали кожу. Настоящий монстр! Легко, словно пушинку, Тот подхватил Никиту и, как ребёнка, посадил себе на шею. Никите было неудобно перед атлантом, но и выдержать принятый темп он не мог – слишком неравны были физические возможности. После часа быстрого хода они перешли на бег. Тот бежал огромными прыжками, Никиту трясло, он держался за голову атланта. Если упадёт – травм не избежать: сидя на плечах атланта, он фактически находился на уровне между вторым и третьим этажом обычного дома. А высоты Никита всегда побаивался – с детства ещё. С бега воины переходили на шаг, потом снова бежали. В полдень Фим объявил привал, и все без сил повалились на землю. Тот обратился к Фиму: – Тебе ничего не кажется странным? – Нет, – Фим с беспокойством посмотрел на него. – Не смотри, небо чистое. Нигде не видно никакого движения: ни птиц, ни ящеров – как вымерли все. – Так это же хорошо, нам никто не будет мешать… – Я говорю – странно. Всякая живность хочет есть. Уже полдень, а никого нет, никто не охотится. – Пустое! Может, перед грозой? Так на небе – ни облачка. Они отдыхали не менее получаса. Но только поднялись на ноги, как раздался необычный гул. Было ощущение, что гудела земля и всё вокруг. Но гул почти сразу пропал, и воины прежним порядком двинулись дальше. Через полчаса гул повторился и снова стих. Но потом гудело всё чаще и чаще, а промежутки между необычными звуками становились всё короче и короче. Никто не мог понять, что происходит, поскольку раньше с подобными явлениями не сталкивались. Людей охватило чувство тревоги, на душе у всех стало беспокойно. И тут внезапно землю основательно тряхнуло, да так сильно, что никто из идущих не удержался на ногах, все попадали. Никита покатился кубарем. Он хотел подняться, но земля качалась из стороны в сторону. Наконец всё вроде бы успокоилось, и Никита понял, что произошло землетрясение. Да и то! Планета молодая, идут подвижки земной коры, формируется новый ландшафт. – Воины, нам бояться нечего, это землетрясение. Потому всё живое и попряталось в укрытия, – как мог, объяснил спутникам Никита. Воины были растеряны, а может быть – и напуганы, но тщательно скрывали свой страх. Их можно было понять. Земля для всего живого – твёрдая опора, нечто привычное и незыблемое. И вдруг она начинает качаться, трястись, уходит из-под ног. Такие грозные явления пугают даже цивилизованных людей – что же говорить об атлантах? Но Никиту сейчас беспокоило другое. В племени Ануну его прокляли и изгнали за приход обезьян. Сейчас – землетрясение. Не станут ли его считать на самом деле человеком, приносящим несчастья? Ведь о решении Ануну и последующем землетрясении старший из воинов, Фим, обязательно доложит Вирту. Если же его выгонят и из племени азуру, тогда хоть вешайся или лезь в пасть к тираннозавру. Трясти перестало. Воины поднялись, отряхиваясь. Над далёким лесом кружили птицы. Никита привстал на колени: – Советую лечь, за первым толчком будет второй. Воины тут же, как по команде, улеглись. И точно! Через несколько минут снова раздался гул, затряслась земля – это был автошок. От земли поднялась пыль, и все начали чихать. Постепенно всё стихло. – Теперь встаём. Если нам повезёт, толчков больше не будет. Чем хороша любая армия или воинство – так это дисциплиной и выучкой. Отдал приказ – исполнили. Вот и сейчас атланты послушно встали. Выглядели они не в пример спокойнее, чем четверть часа назад. Правильно и вовремя поданный совет или отданный приказ – большая сила. Вот только не учёл Никита, что условия на Земле были не те, что в его времена, – через час снова раздался гул. – Ложись! – закричал Никита. Все послушно попадали. На этот раз трясло долго и сильно – так, что лежащих на земле людей подбрасывало и перекатывало. Даже Никиту проняло. Когда всё стихло, атланты медленно поднялись да так и остались стоять в немом изумлении: ландшафт вокруг изменился. Позади них, всего в полусотне шагов, в земле зияла огромная трещина, шириной с приличных размеров овраг. А слева, на удалении в несколько километров, из земли вылез холм – как вначале подумал Никита. Однако со стороны холма громыхнуло, верхушка его разлетелась, и из образовавшегося жерла новорождённого вулкана вылетело облако дыма и пепла. Потом полетели камни. Зрелище было страшное и завораживающее одновременно. Люди стояли и смотрели, не в силах отвести взгляд. Но когда из жерла вулкана показалась раскалённая лава, Никита крикнул: – Бежим, опасно! Воины как будто очнулись, сбросили оцепенение. Тот схватил Никиту, посадил его себе на шею, и все кинулись бежать. Расстояние до вулкана было невелико, и Никита опасался, что их может накрыть градом камней. Бежать им удалось недолго: путь преградила новая трещина – почти каньон, глубиной с пятиэтажный дом. Она тянулась влево и вправо, насколько мог видеть глаз. Фим повернулся к Никите: – Что посоветуешь? – Надо идти направо, подальше от вулкана. Там трещина должна быть меньше. Теперь они вынуждены были идти не к селению, а на север. Тратили время и силы, не приближаясь к цели. Шли часа два, пока не заметили, что трещина стала уже. Постепенно она и вовсе исчезла. Тогда они повернули налево, вскоре наткнулись на родник у опушки леса и напились воды. Фим озирался: – Я здесь не был, местность мне не знакома. – Не заблудимся. Сегодня прийти в племя всё равно не успеем. – Похоже. Стоявший недалеко от них Тот вдруг взмахнул мечом. Фим удивился: вокруг никого не было, чего он машет оружием? – Змея! – коротко ответил Тот. А потом появилась ещё одна. Змей боялись все. Твари мерзкие, нападали внезапно, кусали насмерть. Внезапно Никите пришла в голову одна мысль: – Фим, у тебя найдётся мешочек пустой? – Найдётся – из-под еды; всё уже съели. – Дай! – Да бери, не жалко. Никита ножом подцепил отрубленные головы и сунул их в мешочек. Следивший за ним Фим с удивлением поинтересовался: – Неужели колдовать будешь? Или заговоры какие делать? Взгляд его стал подозрительным. Может, прав Ануну, и Никита в самом деле человек нечистый, порождение злых сил? Иначе зачем ему нужны змеиные головы? – Фим, эти змеи ядовиты? – Они все ядовиты. – Ты ошибаешься! Вспомни питонов. Они жертву душат, обвивая её, но они не ядовиты. – Ты прав. Я не знаю, ядовиты ли эти змеи. Всё-таки объясни, зачем тебе головы? – Неужели вы не пользуетесь ядом змей? – Нет, мне даже прикасаться к ним противно. – У вас же есть арбалеты, я сам видел. – Есть. Это наше секретное оружие. – Стоит пропитать змеиным ядом наконечник стрелы, как даже лёгкое ранение врага станет для него смертельным. И не играет роли, человек перед тобой или огромный ящер. Все воины слышали этот разговор и одновременно вскричали от удивления: – Вау! Фим переспросил: – В твоём племени так делали? Конечно, не стоило ему говорить правды. В городе видели змей только в зоопарках, а ядом пользовались в виде лекарственных мазей. – Да! Убивает отлично, быстро. – И летающего ящера убьёт? – Если попадёшь стрелой. – Здорово! Ты сделаешь мне такие стрелы? – Дай добраться до племени. Ночь застала их в открытой полустепи-полупустыне. Фим достал мешочек: – Мажьтесь! Каждый из воинов запускал в кожаный мешочек руку, доставал массу синего цвета, похожую на пластилин, и намазывал тело тонким слоем. Так это же синяя глина, о которой Никите говорил ещё Кави! Нанёс на тело глину и Никита. Он вспомнил, что летающие твари не видят человека, если он намазывает на себя эту глину. Ему было интересно, как она действует. Однако он понимал, что воины – практики, пояснить не смогут, и потому вопросов не задавал. Так они и улеглись на почву на открытом месте. Ни кустика, ни ложбинки, где можно было бы укрыться от алчных глаз. Ночью Никите чудился гул, исходящий из глубины земли. Он просыпался в тревоге, но всё было тихо, только бодрствовал один из стражей, и Никита снова засыпал блаженным сном. С утра они шли до тех пор, пока не наткнулись на ручей. Вдоволь напившись, набрали воды в кожаный мешок. Про себя Никита называл его бурдюком, однако мешок им не был. На Кавказе бурдюком называют обработанный желудок барана, и горцы на самом деле переносят в нём воду в походах. Вот только баранов в этих местах нет. Млекопитающих Никита вообще не видел – ни медведей, ни буйволов, ни баранов. Их время ещё не пришло. Двигались на юг, на полуденную сторону, как говорили атланты, – ведь вчера им пришлось обходить гигантскую трещину в земле. Потом повернули на запад, или на закатную сторону. Фим начал непрестанно оглядываться по сторонам, потом остановился. Небольшой отряд тоже встал. – Ты заметил какую-то опасность, старший? – спросил Никита. – Ничего не пойму. Должны быть знакомые места, а их нет. Вроде бы отдельные места узнаю – вот тот холм слева, у него двуглавая вершина. Но впереди всё не так, что-то изменилось. – Так идём вперёд! Если ты не заблудился, за грядой холмов должно быть селение. А немного левее или правее – неважно. – Похоже, ты прав. Так и сделаем. – Не забывай, землю трясло. Ты сам, как и мы все, видел появление огнедышащего вулкана. И здесь местность могла измениться. – Как быстро! Нас же не было всего несколько дней! Гряда холмов постепенно приближалась, но приходилось двигаться на подъём. Все уже устали, хотелось есть. Наконец выбрались на седловину между холмами и застыли в немом изумлении. Шок! На месте селения было озеро, плескалась вода. Кое-где из-под воды проглядывали крыши, не оставляя сомнений, что селение было именно здесь. Несколько минут атланты не могли вымолвить ни слова. Их дома были теперь под водой! А жители? Остался ли хоть кто-то жив, или все погибли? И если успели уйти, то куда? А откуда взялось озеро? Ведь недалеко от селения был только широкий ручей, через который Никита возвёл подъёмный мост. Первым пришёл в себя Никита. Путём несложных умозаключений он пришёл к выводу, что озеро образовалось в результате землетрясения. Скорее всего, после толчка последовал обвал породы ниже по течению, перегородивший ручей как запрудой. Но неужели так быстро? Или проявили себя подземные реки? Вопросов много, ответов нет. Спускаться в котловину, залитую водой, никто не хотел, все так и стояли в седловине между холмами. Атланты чувствовали себя опустошёнными, несправедливо наказанными природой. Плох твой дом или хорош, но это твой дом, и сюда тянет, где бы ты ни находился. Он как маяк, как якорь, исходная точка для любого похода, место, куда ты всё равно стремишься вернуться. И вот его нет. Все, как по команде, уселись на землю. Отдых и еда, которые они так предвкушали, остались в мечтах. Перед ними была жестокая реальность. Селения нет, еды нет, отдыха не предвидится. И жители ушли, а может – и погибли. Теперь и атланты, и Никита были в равных условиях – одинаково бездомными. Из атлантов первым пришёл в себя Фим: – Что делать будем? Никита удивился его голосу – какому-то потухшему, без присутствия командирских ноток. Воины молчали – они были подавлены. С такой катастрофой для своего племени они столкнулись впервые. – В племени умели плавать? – спросил Никита и сам устыдился вопроса. Рядом с селением был ручей, но в нём водились хищные рыбы, а больше учиться плавать было негде. На него посмотрели как на больного. Фим взял себя в руки: – Тот, Могул, добудьте еды. Надо поесть, иначе мы обессилеем. Я и Иср пойдём искать следы, если они есть. – А я? – спросил Никита. – Поступай по своему усмотрению. Я должен был обеспечить твою безопасность и привести тебя в селение. Свою задачу я выполнил. Но людей в селении нет. – Тогда я с вами. Никита не мог сидеть сложа руки. У его спутников беда – как остаться в стороне? К тому же надо искать племя. Там люди, и вместе есть возможность выжить. Старейшина Вирт умён. Если затопление шло медленно, хотя бы несколько часов, он успел увести людей. А если внезапно… Об этом думать не хотелось. Все трое спустились по склону вниз, к воде. Никита наклонился, зачерпнул ладонью воду и попробовал её на вкус. Вода была пресной. – Землетрясение завалило ручей ниже по течению, вода залила низину, и всё произошло постепенно. Ищите следы, Вирт должен был успеть увести людей. Надеюсь, все живы. – Откуда ты узнал? – возмутился Иср. – Разве ты можешь видеть прошлое? – Он прав, Иср, – поддержал Никиту Фим. – Я тоже думаю так же. Идём вокруг воды, ищем следы. Вирт умён и хладнокровен, он не допустит гибели племени. Следы нашли быстро. Трава была вытоптана, и получилась целая тропа. А что поразило больше всего – так это следы колёс. Причём было очевидно, что прошла не одна повозка, а, как минимум, три. Фим, наткнувшийся на след первым, подозвал Никиту: – Это что за странные полосы на земле? – Следы колёс. – Ушли, стало быть. Хвала богам, племя спаслось. Сегодня отдохнём, Тот и Могул должны что-то добыть, и у нас будет еда. А завтра с утра пойдём по следу. Наш старейшина мудр, он должен был распорядиться оставить знаки. – Какие? – Обычно зарубки на деревьях – они хорошо заметны. В один день с нами в другое племя уходили наши люди, несли товар на обмен. Полагаю, они ещё не вернулись, если не погибли от землетрясения или от ящеров. – Тогда можно подождать день-два, это уже ничего не решит. – Согласен. С торговцами не было воинов, но они люди опытные, могут постоять за себя. Настроение сразу поднялось. Они знали, что племя не погибло, а ушло. Догнать его – дело реальное, вопрос нескольких дней. Оказалось, у всех воинов семьи, и каждый беспокоился за детей и жён. Они поднялись к седловине. Тот и Могул уже были здесь, разделывали небольшого ящера, похожего на ликорина. Фим посмотрел на Никиту: – Попробуй развести огонь? – Ножи у вас есть, режьте ветки, собирайте сухостой, а я поищу сухого мха. Уже через час горел костёр. Он был виден издалека – седловину между холмами из степи было заметно с расстояния нескольких километров. А теперь костёр был как маяк. Мясо ящера нанизали на ветки, пожарили и впервые за три дня досыта наелись. До заката было ещё часа три, судя по положению солнца. После еды да ещё на фоне усталости людей начало клонить в сон. Мечталось уже не о мягкой кровати – на земле бы выспаться. Никита провалился в сон, а проснулся в наступающих сумерках от громкого разговора – это вернулись торговцы. Они увидели костёр и решили, что им подают знак. Их отряд вернулся не весь, двое погибли при землетрясении. Каждый из атлантов нёс на себе огромный мешок – тюк с товаром. Обнимались, радуясь возвращению, встрече. Торговцы ещё не знали об участи, постигшей селение. – А почему ты здесь, Фим? – наконец поинтересовался один из них. – Нет больше селения, затопило его. – Как? – вырвалось одновременно из нескольких глоток. – Не знаю, мы сами пришли только сегодня. Хвала богам, люди успели уйти. Мы обнаружили следы и завтра пойдём за племенем. Известие о катастрофе подействовало угнетающе, каждого волновала судьба семьи. Утром они спустились со склона. Торговцы долго стояли у вновь образовавшегося озера. – Вон там был мой дом. – А у моего часть крыши видна. Фим прервал разговор: – Время идёт. Неизвестно, как далеко ушло племя и сколько дней понадобится, чтобы их догнать. Часть поклажи торговцев взяли на свои плечи воины – в случае опасности груз можно было легко сбросить и взяться за меч. Тропа, вытоптанная множеством людей, сначала вилась вдоль воды, но потом резко забрала вправо и вывела на склон, в седловину. Здесь атланты остановились, осматривая равнину. След тянулся вдаль, уходя за горизонт. Людей видно не было. – Кажется, я догадываюсь, куда они могли пойти, – сказал Фим. – Поделись со всеми, – обернулся к нему торговец Рис. – В двух днях пути на полуденную сторону есть селение. – Ты о синезубых говоришь? Был я там много лун назад. – О них. – Места там богатые на дичь, но опасные. Воинственные соседи то и дело нападают. – Не забывай, что теперь там будет два племени – наше и синезубых. А их одних трудно одолеть, тем более что у наших воинов есть ножи и мечи, а у противников – дубины. Идти пришлось долго, несколько дней. Хуже всего было с едой. Ручьи встречались, жажду утоляли, а вот живности не было. Скорее всего, она разбежалась, испуганная землетрясением и появлением вулкана, извергающего дым и пепел. К исходу пути усталость и голод вымотали всех. Некоторые из торговцев уже подумывали о том, чтобы бросить узлы с товаром – уж очень тяжело. Но на новом месте племени нужны были ткани, застёжки, ремни и другая мелочь. При любом внезапном переезде часть вещей неизбежно бросается на старом месте, а в новом поселении необходимо что-то делать, на что-то покупать или выменивать. По мере продвижения к югу раскалённость, да и температура воздуха, влажность менялись. На равнине начали появляться отдельные кусты, потом заросли, затем – деревья. Влажность и температура здесь были выше, чем в родных для атлантов местах. При порывах ветра Никита почувствовал запах моря – пахло йодом, солью, водорослями. – Фим, эти синезубые у моря живут? – А что такое «море»? – Как озеро, только больше. Берегов не видно, и вода солёная. – Возле синезубых нет моря. Странно. Никита не мог ошибиться, слишком хорошо он знал этот запах. Его родня по матери жила в Балаклаве, в Крыму, – туда он ездил почти каждый отпуск. В этот день они наткнулись на заросли плодовых деревьев. Фрукты видом и вкусом напоминали крупные сливы. Они были сочные, но кислые. Ими удалось набить животы и немного утолить голод. А следующим днём почти повезло – убили ликорина. Почти – потому что мяса досталось всем, но понемногу. Однако мясо – не фрукты, сил заметно прибавилось. Хуже всего пришлось на седьмой день. Набежали тучи, задул ветер, и хлынул настоящий тропический ливень – стеной. Если бы на людях была одежда – промокли бы насквозь. А набедренные повязки влагу не впитывали. Отсиживались под деревьями – под ними ветер хоть не так сильно дул. Тучи ушли, выглянуло солнце. Время было двинуться в путь, но следы племени тропический ливень смыл. Фим заметался, пытаясь разглядеть следы на земле – тщетно! Лужи, грязь – и никаких намёков на следы. – Фим, я знаю, где селение синезубых, к вечеру мы дойдём, не беспокойся. И в самом деле, уже в сумерках они вышли к небольшим скалам. – Ложимся спать, – распорядился Фим. – А где же селение? – удивился Никита. – К вечеру синезубые убирают подвесной мост из лиан, и никто не может к ним пройти. Надо ждать утра. Спалось тут не в пример лучше. Рядом дружественное селение, там должны быть люди своего, родного племени. И идти никуда не надо. Чувство облегчения овладело всеми – долгий путь позади. Однако оставалось беспокойство за судьбу близких. Воины и торговцы, привыкшие к походам, закалённые, – и то перенесли этот поход тяжело. Не было съестных припасов, и обычным жителям, особенно детям, должно было быть крайне тяжело. Всех сморил тяжёлый сон, с дремотой боролся только страж. Едва забрезжили первые лучи солнца, со стороны скал раздался крик: – Кто такие? С миром пришли или с войной? – С миром, мы из племени азуру. – Давно от вас никого не было. Атланты переглянулись между собой. Они не могли поверить тому, что услышали. Как это «давно не было»? Не может быть! Ведь их племя ушло именно сюда! Фим пришёл в себя первым: – Разве на днях не пришёл к вам наш старейшина, разве не привёл он сюда своих людей? – Мы знаем уважаемого Вирта, но он был у нас очень много лун назад. Недоумение уступило место растерянности. Да, на равнине след был потерян, но никто не сомневался, что племя идёт именно сюда. С той стороны ущелья прокричали: – А что случилось? – У нас беда! Да сбросьте вы мост! – Пусть покажутся все! Если среди вас есть знакомые нам люди, сбросим. Атланты выстроились. На той стороне невидимый из-за кустов собеседник спросил: – Кто это с вами такой маленький? – Наш друг, он чужеземец. – Я узнал тебя, Рис. Это не Фим с тобой рядом? – Он. – Тогда погодите. По тонкой верёвке между скалами скользнуло что-то большое и зелёное. Расправившись, оно превратилось в подвесной мост. Никита поразился. Ловко они устроили переход! С земли не подобраться, а если жители мост уберут, то и для врагов они окажутся недоступны. Разумно! Первым ступил на зыбкий, раскачивающийся под ветром настил из бамбука Фим. Он был старший воин, и кому, как не ему, показывать пример. Держась за единственную верёвку, он ступал осторожно, но мост всё равно качался в такт его шагам. Наконец он перебрался и, обернувшись назад, крикнул: – Теперь Рис, а за ним – Никита! Рису было сложней – он нёс на плече тюк с грузом товаров. Но он здесь уже бывал, и потому перешёл быстрее Фима. Следом за ним на неустойчивый настил ступил Никита. Стоявший сзади Тот подсказал: – Вниз не смотри, голова закружится. Ступай мелкими шажками, так проще. Советов Никита послушался, но идти всё равно было страшно. От его шагов, от порывов ветра мост «играл» вверх, вниз и в разные стороны. Со стороны казалось, что перейти проще. Он не удержался и посмотрел вниз. Далеко под ногами виднелась бурная река, перекатывающая булыжники, и острые камни на её берегах. Они так давно ждали свою жертву! Голова у Никиты и в самом деле закружилась. Он поднял её, посмотрел вперёд и остановился. – Не бойся, иди. Со скалы, с небольшой площадки Фим призывно махнул рукой. Никита оглянулся. Пройдена была половина моста, и он стоял как раз посередине. Собравшись с духом, Никита двинулся вперёд. Нет, не зря он боялся высоты, страшно, аж сердце замирает. Но вот уже и конец моста. Фим протянул руку и схватил Никиту за локоть. – Я волновался за тебя. Никита перевёл дух – это было хуже, чем на «русских горках». За Фимом стоял незнакомый атлант. Он улыбнулся, и Никита едва не сделал шаг назад, в бездну. Зубы у аборигена на самом деле были синие! Красят они их чем-то или зубы у них от природы такие? Ведь мажут же себя воины синей глиной, чтобы сделаться невидимыми для ночных хищников? Абориген и Никита некоторое время разглядывали друг друга – для обоих вид другого был необычен. – Хза, – представился синезубый. – Ни-ки-та, – медленно, по слогам произнёс Никита. Затем по мосту двинулись остальные. Когда все перешли, Фим попросил: – Веди нас к старейшине. Хза кивнул и стал крутить ворот барабана из бревна. Подвесной мост пополз назад. Никита смотрел во все глаза. Придумано просто и остроумно, но уж очень опасно переходить. Впрочем, привычка приходит со временем. Хза пошёл вперёд, показывая дорогу. Сделав несколько поворотов, они вышли на широкую площадку, уступ. Наверное, это был центр селения. Вся скала была изгрызена входами в пещеры. Всё селение помещалось внутри скалы. Неплохая защита от ветра и дождя, да и стоит незыблемо. И ещё один плюс – не затопит. Торговцы сняли с себя поклажу. Из пещер выглядывали люди, потом стали подходить к пришедшим. Нашлись общие знакомые. Вдруг все расступились. По образовавшемуся проходу шёл большого роста, абсолютно лысый атлант. Держался он с достоинством, как и подобало вождю. В руке старейшина держал посох, скорее – как знак, как символ власти, как у царей скипетр или держава. Старейшина приложил руку к сердцу. Пришедшие сделали ответный жест. – Рад видеть у себя гостей из дружественного племени. Как поживает Вирт, не беспокоят ли соседи? – Прости, Зоз, но мы давно не видели Вирта. – Неужели заблудились? Так долго шли… – Зоз улыбнулся, напугав Никиту своей улыбкой. Ну не мог он пока привыкнуть к такого цвета зубам! – Беда у нас, вождь. Мы были в племени Ануну, провожали Кави. На них напали обезьяны, и они ушли к солёному источнику. Когда шли назад, произошло ужасное, тряслась и лопалась земля. Мы даже не могли устоять на ногах, попадали. Вырос большой холм, из которого валил дым и выбрасывался огонь. Всё изменилось вокруг. Попрятались или ушли в другие, более спокойные меставсе ящеры, мы не видели по пути птеродактилей. Когда подошли к своему селению, оказалось, что оно ушло под воду. Там образовалось большое озеро, и кое-где были видны только крыши домов. Раздался вопль ужаса. Кричали все собравшиеся вокруг – Фим не делал секрета из случившегося. Зоз нахмурился: – Продолжай. – Племя спаслось и ушло. Мы обнаружили следы – они вели в эту сторону. Но вчера прошёл сильный ливень, и все следы смыло. Однако твоё селение, Зоз, было в дне пути, и мы подумали, что Вирт повёл людей к тебе. И упавшим голосом добавил: – Мы ошиблись… – Плохую весть ты принёс нам, Фим. Но Вирта и его людей не было. Мы приютим вас у себя. Хотите – ищите следы. Племя не могло исчезнуть, пропасть без следа. Может быть, они пошли дальше? Земля велика, места всем хватит. – Сомневаюсь, Зоз. Мы с трудом нашли пропитание для нашего небольшого отряда. Племя велико, и всем нужна еда и вода. Вирт – человек мудрый, он не поведёт людей в неизвестность. Он шёл сюда. В ответ Зоз только развёл руками. – А это кто с вами? – Чужеземец именем Никита. Если позволишь, старейшина, я расскажу тебе о нём позже. – Согласен. Может быть, после отдыха и сытного обеда торговцы покажут нам свой товар? Давненько мы не видели полезных вещей из других племён. А сейчас располагайтесь вон в той пещере. Мои люди принесут вам еды и воды. Фим, пройди со мной. Атланты пошли к указанной пещере – она была чем-то вроде гостевого дома. Никите пещера напомнила такую же в племени Ануну. Интересно, смогли они победить обезьян? Иначе племя ждут трудности. Вернулся Фим, и с ним – несколько женщин. Они принесли жареное мясо, съедобные коренья и плоды деревьев. Атланты набросились на еду – все устали и были голодны. Съели всё, подчистую, глиняные миски с угощением были пусты. После непродолжительного отдыха, когда некоторые даже вздремнули, торговцы вышли на площадку. Здесь их уже поджидали синезубые. Товар был разложен, и пошёл торг. Куски тканей меняли на изделия из кожи, бусы из обточенных кораллов или ожерелья из странного вида зубов. Никаких денег, натуральный обмен. Только Никита не понимал, зачем торговцам новый товар – ведь своего племени они пока не нашли. Фим снова ушёл к старейшине и вернулся удовлетворённый: – Завтра Зоз даёт проводников. Воины разделятся на две группы, и пойдём в разные стороны – так мы быстрее обнаружим следы. Наше племя не могло исчезнуть бесследно, будем искать. Атланты чувствовали себя в безопасности. Селение неприступно, есть стражи. Сами они сытые и отдохнувшие. И главное – есть надежда найти своих. Родной дом для атлантов утерян, но живо племя. Ночью Никите спалось спокойно и безмятежно – так, как он давно уже не спал. Утром принесли завтрак. Никита никак не мог привыкнуть к синим зубам аборигенов – они его, в некотором роде, пугали. Оставшись наедине с Фимом, он спросил: – Почему у них такие зубы? Они их красят? Фим засмеялся: – У них зубы от рождения такие. У всего племени. Не обращай внимания, люди они добрые. Вот у тебя маленький рост, и это для них тоже непривычно.Глава 4. «Ящер»
Никита просился отправиться с Фимом, но тот категорически отказал ему: – Сам подумай. Нас могут подстерегать опасности, а я не имею права рисковать твоей жизнью. Если с тобой что-то случится, мне будет стыдно перед Виртом – ведь я давал ему слово, что приведу тебя назад в целости и сохранности. Вирт тебя оценил, и мне бы не хотелось перед ним оправдываться. Сиди здесь, отдыхай, отъедайся. Если мы найдём своих, придётся снова идти, и не исключено – далеко. Никита нехотя согласился – Фим привёл разумные доводы. И в самом деле, Никита не воин, местность для него неведома, повадок местных тварей не знает – чем он сможет помочь воинам? Они будут отвлекаться на его защиту, терять драгоценное время. Вполне может оказаться, что племя азуру в опасности, голодает. Никита пошёл проводить воинов. Он провёл с ними много времени, привык к ним. С торговцами он знаком мало, да они и были заняты обменом товаров. Воины с двумя проводниками прошли по мосту, оставшийся стражник вытянул воротом подвесной мост. Никита, стоя на площадке, помахал им на прощание рукой. Фим обернулся, отвечая ему. Но вдруг лицо его исказилось, и он вытянул руку в сторону, пытаясь обратить внимание оставшихся на что-то. Из-за склона скалы вынырнул огромный летающий ящер. Он летел почти неслышно, не взмахивал крыльями, а плыл в потоке воздуха. Страж, стоявший у ворота, среагировал сразу – он упал, укрывшись за станиной. А Никита замешкался, упустил буквально мгновенье, и ящер схватил его когтистыми лапами буквально на лету. Атланты закричали, один из них схватил камень и хотел запустить в летающую тварь, но Фим успел перехватить его руку – ведь раненый ящер мог выпустить Никиту из когтей. Тогда падение и смерть на камнях, усеявших дно ущелья. Никита замер. Ему было больно от когтей, но он терпел. Рано или поздно, но летающая тварь где-то сядет, решив им пообедать. Вот тогда он и попробует освободиться. Ящер пролетел по узкому ущелью и вырвался на простор. Внизу мелькнул лес, потом вдали показалась равнина. По ней шла цепочка людей, даже были видны три повозки. Никита едва не закричал. Похоже – это племя азуру! Он постарался запомнить направление. Слева показалось море, самое натуральное – вода блестит, волны на берег накатывают. Никите почудилось, что он даже слышит шум прибоя. Ящер стал снижаться, выписывая круги, хлопали кожистые крылья. Никита же лихорадочно обдумывал план спасения. Ударить тварь ножом? До его брюха не дотянуться, а бить по ногам выше когтей бесполезно и даже опасно. Серьёзной раны он не нанесёт, а от боли ящер может его выпустить. Высота пока приличная, метров сто. Даже если он упадёт в воду, то разобьётся. Времени на раздумья не было, мысли лихорадочно метались. В голове неожиданно мелькнуло: не ошибся он, ветер приносил запахи моря. Вот оно! Ящер снижался. Высота была уже небольшой: метров десять-пятнадцать – и он над морем. Сейчас или никогда! Иначе ящер сядет на берегу, и жить ему, Никите, останется считаные секунды. С трудом Никита вытащил нож – мешали когти твари. Он мысленно поблагодарил Бога, что ящер схватил его поперёк тела, не нанеся глубоких, опасных, кровоточащих ран. Иначе бы у него не было сил сопротивляться. Перехватив нож в руке поудобнее, он резко, на всю ёмкость лёгких, крикнул и вонзил лезвие в лапу ящера. От вопля Никиты и боли в лапе ящер разжал когти, и Никита камнем полетел вниз. Ящер заложил вираж – он явно хотел подхватить Никиту, но тот уже с головой ушёл в воду. Вошёл ногами, подняв столб брызг, и порадовался, что не плашмя. С такой высоты удар о воду всем телом – всё равно, что об асфальт. Ушёл глубоко. Уже находясь в воде, сунул нож за пояс. Нельзя потерять единственное оружие. Нож помог ему освободиться от когтей ящера и может выручить его ещё не раз, в нём – спасение. Почувствовав, что не хватает воздуха, Никита заработал руками и ногами и пошёл вверх, на поверхность, за спасительным глотком воздуха. Но только он сделал этот глоток, как надвинулась тень: ящер кружил над местом падения, не желая упускать добычу. Но ящер – это не пеликан или какая-нибудь другая водоплавающая птица, замочил крылья – не взлетит. Да и оперения у него, как у уток или гусей, нет, а оно создаёт воздушную прослойку, позволяет птицам держаться на плаву. Ящер кружил и кружил, не оставляя попыток схватить свою жертву. При этом он издавал резкие звуки. Но и Никита не намерен был сдаваться – на кону его собственная жизнь. А силы уже уходили. Он вынужден был держаться на плаву, следить за ящером и нырять в нужный момент. Ещё он опасался, что снизу, из морской глубины, всплывёт кто-нибудь. Есть ли тут акулы, он не знал, но ведь могут быть морские змеи. Да мало ли – крокодилы тоже вышли из моря когда-то. Ящер тоже устал, он спланировал в сторону и уселся на берегу. Никита поплыл к берегу. Мышцы у него устали, одеревенели, ему требовался хоть кратковременный отдых. Ногами Никита нащупал камни на дне и встал. Как хорошо стоять! И ощущать твердь под ногами. Ящер, увидев, что Никита стоит неподвижно, снова взлетел. Ага, как же! Нагнувшись, Никита выбрал на дне камень по руке. Когда ящер был уже совсем близко, он метнул камень прямо в его узкую разинутую пасть и ушёл под воду. Глубина – метр, стоит ящеру вытянуть когти, и он его достанет. Но не случилось. Ящер пролетел с десяток метров и плюхнулся в воду, видимо камень угодил прямо в глотку. Никита повернулся, собираясь полюбоваться делом рук своих. Ящер пытался встать на лапы, и вдруг вода под ним как будто вскипела. Из неё вырвалось нечто, обхватило ящера щупальцами и потянуло под воду. Ящер пытался цапнуть щупальца своей пастью, но его уже тащили в открытое море. Когда глубина стала достаточной, ящера просто утянули под воду. Никита стоял, замерев от ужаса – ведь всё происходило совсем рядом. Мало того, он сам только что был почти что в этом месте – нырял, спасаясь от ящера. А теперь и ящера нет, сам пошёл на корм. Б-р-р-р! Никиту передёрнуло от чувства страха. Судя по щупальцам, появлявшимся и исчезавшим под водой, это был огромный осьминог. Из всех известных Никите существ он единственный имел щупальца с присосками. Только какой величины должен быть этот осьминог, если он запросто утащил под воду совсем немаленького ящера? Никита поспешил выйти на берег. Там осмотрелся по сторонам: ящер летел сюда – вдруг у него здесь гнездо? Но вокруг были только скалы, камни и море. Никита оглядел себя. Несколько неглубоких ран – мелочь, могло быть значительно хуже. Да, опростоволосился он, упустил приближение летучей твари, и впредь ему будет урок. Не привык он в своей прежней жизни смотреть в небо, если уж только взглянуть на тучи – не будет ли дождя? Максимум, что ему грозило, – «памятка» от голубя. А тут всё значительно серьёзнее. Проморгал, расслабился – погиб. Опасность грозит со всех сторон: и с воздуха, и на земле, и даже в воде. Надо выбираться назад, к синезубым. Дорогу он запомнил, вроде бы и недалеко племя. Но это по воздуху. А ведь придётся карабкаться вверх по скалам, пересечь ущелье. Но лучше такое испытание, чем оказаться в желудке ящера. Никита вздохнул и пошёл прочь от берега по дну ущелья. Тут периодически попадались скелеты и разрушенные кости неведомых ему животных, причём большие – он видел когда-то нечто подобное в музее. Там стоял скелет мамонта. А в ущелье были не только скелеты, но и полуобглоданные туши. Они разлагались, и сильный тошнотворный запах был невыносим. Но хуже всего было то, что запах тления привлекал к себе мелких хищников. Мелких – это по сравнению с тираннозавром или трицератопсом. Для Никиты они представляли опасность, и он подобрал камень поувесистее. По дну ущелья протекал ручей. Никита наклонился к нему, чтобы напиться, и резко отпрянул – вода пахла тухлятиной. Видимо, выше по течению в ручье лежала гниющая туша. Ущелье извивалось, склоны его были отвесными и иногда даже принимали отрицательный уклон. Без опыта и снаряжения подняться по такой стене нечего было и думать. Но ни тем, ни другим Никита не обладал. Часа два он пробирался среди камней, пока не увидел, что по участку склона всё-таки можно взобраться. Тем более что немного в стороне виднелся подвесной мост из лиан. И вдруг сверху недалеко от него упал камень. Никита запрокинул голову – на площадке маячил кто-то из аборигенов. – Ты кто? – донёсся до Никиты далёкий крик, перешедший во многократное эхо. – Никита я, пришёл с воинами азуру. – Ты лжёшь, Никиту унёс ящер. – Да вот же я, я внизу стою! – Ты манзур, иди прочь! Кто такой «манзур», Никита не знал, но предположил, что это что-то очень нехорошее. И он полез наверх. Первое время подниматься было довольно удобно – он хватался за камни и подтягивался. Временами отдыхал, боясь глядеть вниз. Он уже проделал половину пути до площадки, как у её края показалась голова синезубого Хза: – Ты зачем лезешь сюда, манзур? Тут живые люди, тебе здесь не место! – Я Никита, и я живой. Но Хза, не слушая Никиту, стал швырять в него камни. Пока он не попадал, но ведь и расстояние было велико, метров пятьдесят. А увернуться невозможно, можно сорваться в пропасть. Никиту спасало ещё и то, что Хза был не меток, а кроме того, он укрывался за каменными выступами. Он понимал, что синезубого надо как-то убедить или хотя бы испугать, иначе рано или поздно он попадёт в него. И тогда конец. На скале невозможно удержаться, а значит – он сорвётся и неминуемо разобьётся. И Никита крикнул: – Позови кого-нибудь из наших, с кем я пришёл, – из племени азуру! – Их никого нет, все ушли. Уходи, откуда пришёл! – Так я же отсюда был утащен ящером, от моста! Ты сам видел! – Да, видел! Но теперь ты мёртвый! Ты манзур, призрак! – Вот я сейчас заберусь и задам тебе хорошую трёпку! Я вырвался из когтей ящера, остался живой, и ты в этом сам убедишься, если не станешь швырять камни. – Ты лжив, как манзур, и я тебе не верю! – Тогда зови вождя Зоза! Во время разговора синезубый не бросал камни, и Никита пользовался этим: разговаривая, он потихоньку продвигался вверх. Ему бы ещё метра четыре-пять вверх, там виден уступ, а над ним висит каменный козырёк. На уступе можно перевести дух и там не страшны камни, если их продолжит швырять недоверчивый Хза. Стараясь не прекращать разговор, Никита поднимался всё выше и выше. Вот и уступ. Он перевалился через край и улёгся на площадке, переводя дыхание. – Ты почему замолчал, манзур? – раздался сверху голос Хза. – Я тебе уже сто раз говорил, что я не манзур, а Никита. А манзур – он что, призрак? – Конечно! – Значит, он ничего не весит? – Угадал. – Тогда сбрось верёвку. Я подёргаю за неё, и ты убедишься, что я тяжёлый. Стало быть, живой. Наступила долгая тишина – синезубый обдумывал предложение. – Хорошо, – наконец отозвался он, – но если ты манзур, я отпущу верёвку. Через несколько минут сверху свесилась верёвка, сплетённая из лиан. Никита ухватился за неё и несколько раз крепко дёрнул. – Убедился? Тогда привяжи верёвку к выступу скалы, и я поднимусь наверх. – Лучше сделаем по-другому: ты обвяжешься, и я тебя вытащу. Предложение было заманчивым, но Никита опасался, не обманет ли его синезубый. Ведь если он обвяжется, то полностью окажется в его власти. Стоит тому заподозрить что-то, и он выпустит из рук верёвку. Никита не исключал, что это ловушка. Потому, обернув верёвкой левую руку, он крикнул Хза: – Тяни! Сам же, цепляясь правой рукой и ногой за камни, подстраховывался. Но Хза не подвёл: он тянул без рывков, медленно и ровно. Вот и площадка. Перевалившись на неё животом, Никита бросил верёвку. Хза стоял в некотором отдалении от него, метрах в семи-восьми. – Ну, убедился? Живой я! И я Никита, а не манзур, как ты меня назвал. – Тогда съешь вот это, – синезубый швырнул Никите какой-то плод. Никита поймал его на лету, понюхал. Запах от плода исходил специфический. Однако плод казался съедобным, и Никита откусил кусок. Ой, какая кислятина! Рот свело, Никита скривился и, не в силах проглотить, выплюнул кусок. Хза захохотал и подошёл к Никите: – Манзуры не едят эти плоды! Значит, ты на самом деле живой! – Я тебе всё время об этом говорил. – А! Ну на то я и страж, чтобы не пропустить к племени чужих или оборотней. – Разве они бывают? – Ты ещё встретишься с ними. – А как их узнать? – Они выглядят как обычные люди, но они – призраки людей. Не имеют веса, не боятся огня. Но если он к тебе притронется или, что ещё хуже – поцелует, ты превратишься в такого же мертвеца. Если их ударить – ножом или палкой, крови не будет. – Откуда же они берутся? – Никита никак не мог поверить в нечисть. – Всех умерших надо сжигать на костре, тогда манзуров не будет. Если человека убили, а тело его тут, на земле, появится новый манзур. – Эка всё запутано! Начинало темнеть. В этих местах солнце всходило и садилось быстро, поэтому светало и темнело значительно быстрее, чем на равнине. – Пора бы уже людям из племени азуру вернуться, – сказал Хза. Но не успел он договорить до конца, как на той стороне ущелья показались воины, первая группа. Впереди шёл старший, Фим. Лицо его было усталым и печальным, тело покрыто пылью и грязью. И остальные воины выглядели не лучше. Они перешли зыбкий, раскачивающийся подвесной мост. Увидев живого и невредимого Никиту, Фим удивился, и на лице его поочерёдно отразилась сразу целая палитра чувств: удивление, радость, восхищение. – Как тебе удалось? – Когда ящер стал садиться, я закричал и ударил его ножом в лапу. Он выпустил меня, и я упал в море. – В море? – Берег был недалеко, и я выплыл. А ящера схватил осьминог. – Не слышал о таком никогда. – А я видел. У него длинные щупальца, и он огромен. А как у тебя? Фим покачал головой: – Никаких следов. Вся надежда на другую группу. – Фим, я их видел, когда меня нёс ящер. – Ты не ошибся? Фим сразу воспрянул духом, в его глазах появился блеск: – Нет, не ошибся, это были они. Если ты повернёшься лицом к ущелью, то надо идти влево. Но они далеко, не меньше дня пути. – Так далеко мы не уходили. Но теперь мы хотя бы знаем, где искать. Ты молодец, Никита. Вскоре подошла вторая группа воинов, и тоже с неутешительными известиями. – Завтра с утра идём все, даже торговцы, если захотят. Только пусть товар оставят. Они пришли в пещеру для гостей, поужинали плодами и жареным мясом. После известия об обнаруженном племени и сытной еды все повеселели, воспрянули духом – всяко лучше, чем неизвестность. А главное – племя живо! Утром позавтракали. Торговцы все как один заявили, что они тоже пойдут. Узлы у них значительно уменьшились и полегчали. Люди азуру поблагодарили за гостеприимство вождя Зоза. – Будете в наших землях – заходите, – ответствовал он. Цепочкой, прежним порядком, как и пришли сюда, они вышли, перешли подвесной мост. Хза помахал на прощание рукой и тут же убрал мост. Небольшой отряд двигался быстро. Фим знал главное – направление. Племя, ушедшее вперёд, не должно было идти быстро – тяжёлая поклажа, дети, женщины и старики тормозили движение. А отряд Фима то шёл, то бежал. Когда Никита выбивался из сил, его хватал и сажал себе на плечи здоровяк Тот. Через полдня пути, когда атланты уже почувствовали усталость, Фим сделал привал. Люди повалились на землю без сил, а Фим стал бродить вокруг стоянки кругами, по спирали. Вдруг он издал радостный вопль: – Мы идём по пути племени! Я обнаружил след! Но след то появлялся, то пропадал. На равнине его заносило пылью, песком. И снова переход – долгий, утомительный. Когда остановились на ночёвку, один из торговцев задумчиво сказал: – Кажется, я знаю, куда идёт племя. – Поделись, – попросил Рис. – Сам я там не был, но ещё мой отец говорил, что далеко в полуночной стороне живут атланты. Вроде бы мы произошли от них. Даже говорил, как называется эта земля, только вот вспомнить не могу. – Постарайся. – Я ещё ребёнком был. И разговор шёл лет двадцать назад, а то и больше. Над стоянкой нависла тишина – все хотели услышать, о какой же это далёкой стране идёт речь. Синезубые дали им в дорогу сушёных плодов, но Фим распорядился приберечь их на утро – ещё неизвестно, когда попадётся дичь. Понемногу они стали засыпать – сказывалась усталость. И вдруг торговец радостно воскликнул: – Вспомнил! Я вспомнил, как называется эта земля! Атлантида! – Дай поспать, разбудил, – недовольно проворчал Рис. Хм, да ведь Никита уже слышал когда-то это название. Правда – от кого и в связи с чем – не помнит. Эх, историю да прочие науки в школе учить лучше нужно было. Утром они проснулись рано. Дул сильный ветер, забивал песком глаза, уши и нос. Никита разорвал обветшавшую рубашку и сделал себе повязку на лицо, закрывающую нос и рот – так хоть дышать можно было. Обрывки рубашки отдал воинам. У них из всей одежды – меховая набедренная повязка. Как дышать через мех? Повязки из обрывков рубашки получились узкие, но от ветра и песка спасали. Лица-то у охотников – ого-го, соответствовали росту. Только на третий день, уставшие, голодные, измотанные длинным переходом, они догнали племя. Заметив вдали неизвестных, племя азуру остановилось, и в арьергард выдвинулись немногочисленные воины. Однако, разглядев при приближении своих, те издали радостные вопли и бросились навстречу. Объятиям и восклицаниям не было конца. Когда радость встречи улеглась, воины из племени азуру спросили пришедших: – А где Хом? Почему мы его не видим? – Разве мы должны были его встретить? – Когда мы уходили, то оставили его у воды, пришедшей в селение. Он должен был рассказать вам, куда идти, – ведь отсутствовали и вы, и торговцы. Я вижу Риса и Мана, стало быть – все в сборе. Кроме Хома. – Не было его там – ни живого, ни мёртвого. – Странно! Но идём к Вирту, пусть порадуется. Прибывшие представились, рассказали о своих злоключениях: о землетрясении, о появлении вулкана, о посещении синезубых. Фим даже упомянул о ящере, унёсшем Никиту. – Именно он с высоты и увидел племя. Он помог нам выйти на ваш след. – Благодарение богам! А как прошли его проводы у Ануну? – Нас изгнали. Их атаковало много обезьян, и они вынуждены были покинуть пещеры и уйти к Солёному озеру. – Им там не выжить! А почему изгнали Никиту? – Говорят, что несчастья начались после его появления. – Неужели Ануну так глуп? Подкрепитесь. Но у нас у самих мало еды. Переход через равнину труден, и её осталось немного. Однако скоро появятся реки, и нам будет на кого охотиться. А дальше пойдут и леса. Пройдена уже большая часть пути, надо найти силы на оставшуюся. – Ну да. У нас говорят – дорогу осилит идущий, – поддакнул Никита. – Воистину – эти слова изрёк очень мудрый человек! Пришедшим дали немного сушёного мяса и сушёных фруктов, по паре глотков воды – вода была сейчас даже большей ценностью, чем пища. Их пожитки были уложены на неказистую повозку, следы колёс которой видели воины, и после небольшого отдыха племя продолжило путь. Они шли до сумерек, надеясь встретить воду – источник, ручей, реку. Но вокруг расстилалась ровная, как стол, полупустыня-полуравнина с чахлыми зелёными кустиками. И лишь на третий день пути, когда многие уже вымотались до предела и шли, пошатываясь, они наткнулись на источник. На зеленеющей вокруг траве его издалека заметил Фим. Он добрёл до него, поскольку источник находился в стороне от их пути, напился сам и призывно махнул рукой: – Вода! И откуда только силы у людей появились! Спотыкаясь и падая, все ринулись к воде. Пили жадно, набирали во фляги, выдолбленные из сушёных плодов, напоминающих дыни, и в бурдюки. Пили, отходили в сторону, уступая место другим, и возвращались снова. Вода – это жизнь! Жажда мучила их весь переход. Никите же это напомнило, как Моисей водил евреев по пустыне. Бродить сорок лет у него бы не хватило ни сил, ни терпения. У источника устроили привал до утра. Ещё хорошо было бы добыть пищи. Ели мало, скудные припасы делили на всех. На второй день после привала воины заметили вдалеке что-то движущееся. Наиболее выносливые тут же побежали в направлении движения и вернулись, таща всем небольшим отрядом питона. Его разделили и ели сырым, потому что развести костёр было не из чего. Сырое мясо чем-то отдавало, но Никита съел всё, порезав свой кусок на тонкие ломтики. В желудке появилось ощущение приятной тяжести, сил сразу прибавилось. Со временем полупустыня перешла в степь – с травой, мелкими ящерицами. Дети их ловили. На сухой траве, которую удавалось собрать, ящериц слегка обжаривали, содрав с них шкурку. В небе стали появляться небольшие птеродактили, да и сам воздух перестал быть таким раскалённым, посвежел. Всё чаще и чаще стали попадаться мелкие ручейки, и всё говорило о том, что самая тяжёлая часть перехода была позади. Никита, как и другие люди племени, устал. Хотелось досыта наесться, отмыться и выспаться. Но он знал, что до конца пути ещё далеко и надо набраться сил и терпения. Вдали показалась горная гряда. И чем ближе племя подходило к ней, тем более высокими казались им горы. Виделось – недалеко они, рукой подать, но племя шло уже два дня. Левее, в горной гряде просматривался проход, и впереди идущие начали отворачивать влево. Это было не ущелье, но ярко выраженная седловина, и Вирт думал провести племя именно там. Начался небольшой подъём, и тележку с пожитками пришлось толкать уже вдвоём, а по мере увеличения подъёма – и втроём. Только к вечеру племя взошло на седловину, где поверхность была ровной. И тут произошло событие, изрядно напугавшее всех: из-за правой горы показалось нечто, чему Никита не мог дать название. С виду – человек, однако на лбу его был всего один глаз. Да бог с ними, с глазами, может быть, это мутант, – но людей испугал его рост: он был выше любого из атлантов раза в четыре. Передвигался исполин быстро, и в нём даже на расстоянии чувствовалась мощь и сила. Воины сразу выдвинулись вперёд, женщины и дети замерли в ужасе. Такое чудище может раздавить всех ногами, растоптать. Никто не знал, как с этим бороться, а главное – можно ли? Вирт лихорадочно рылся в сумке, переброшенной через плечо. Великан приблизился с явно недобрыми намерениями. Один из воинов подобрал камень побольше, вложил его в кожаную петлю и стал раскручивать петлю. Циклоп, как назвал его Никита, сделал несколько шагов вперёд, остановился и издал рык – низкий, сильный, давящий на уши. В это мгновение Вирт нашёл всё-таки что-то в сумке, кинулся вперёд и поднял в руке предмет, блеснувший на солнце. Циклоп замер, глаз его уставился на блеснувшую штуковину. Наступила напряжённая тишина. Чудовище постояло неподвижно несколько минут, потом опустилось на четвереньки. В его спине открылась дверца, и из чрева выбрался человечек ростом чуть больше самого Никиты. Фу! Никита перевёл дух. Робот! Управляемая машина, так похожая на настоящего живого великана! В следующую секунду его внимание привлекло и несказанно удивило то, что на человечке был вполне современный Никите светлый комбинезон, униформа. От схлынувшего напряжения женщины обессиленно опустились на землю. – Приветствую тебя, вождь племени азуру! – крикнул незнакомец. Тут уж и воины расслабились – незнакомец не проявлял враждебности, хотя лежащего великана побаивались. Никто раньше не видел, чтобы из одного человека выходил другой. Явно чудеса! Незнакомец спрыгнул с робота и подошёл к старейшине. Оба приложили руки к сердцу во взаимном приветствии. – Мой вождь передал, что вы можете спускаться в долину спокойно. Скоро за вами прибудет корабль. Я вижу, что вы устали и голодны, но потерпите ещё немного. – Благодарю за приветствие. Не скрою, мои люди испуганы твоим появлением в этом чудище. – Я охраняю проход – так же, как это делали твои люди, Вирт. – Мы же никогда не виделись, откуда ты знаешь моё имя? – Видеокамеры передали твоё изображение, да ещё опознавательный знак в твоей руке. Меж тем воины нерешительно подошли к роботу, потрогали его. На ощупь – мягкое тело, как кожа снаружи. А надавишь рукой посильнее – сразу чувствуется нечто плотное. Никита понял, что в глубине робота металлическая основа, скелет. И куча разных сервоприводов должна быть, гидравлических или электрических. Ему стало интересно, как этот механизм устроен, однако спрашивать постеснялся. Хотя пилот или механик поглядывал в его сторону с любопытством – ведь Никита отличался от атлантов. – Идите спокойно, на вас никто не нападёт. Тут недалеко есть ровная площадка, ждите там, – напутствовал пилот. – Идёмте все! – воскликнул Вирт. Мужчины проходили мимо лежащего робота с любопытством, женщины же обходили чудище стороной. Неподвижная махина внушала ужас – ведь все видели, как она двигалась. Племя начало спускаться в долину, но уже через полкилометра появилась ровная площадка. – Всё, привал! Скоро нас заберут, конец мучениям, – объявил Вирт. Не успели они перевести дыхание и отдохнуть, как в небе показалась точка, довольно быстро увеличивающаяся. – Ящер! Ящер! – всполошились воины. Люди как по команде улеглись на землю – так ящеру было затруднительно с лёта схватить жертву. Но это оказался не ящер. Когда предмет приблизился настолько, что можно было уже рассмотреть его очертания, Никита понял, что перед ними – летающее судно или корабль, как назвал его пилот. При ещё большем приближении стало видно, что это дирижабль. Сигарообразное тело, снизу кабина, сзади рокочут двигатели – Никита видел нечто подобное в документальных чёрно-белых фильмах и даже название запомнил – цеппелин. Кажется, немецкий. Но на этом никаких опознавательных знаков не было. Дирижабль опустился, коснулся земли. В окно кабины высунулся воздухоплаватель: – Всех сразу не заберу, места не хватит. Пусть сначала поднимаются женщины и дети. Тем не менее вместе с женщинами и детьми на борт корабля поднялся старейшина. Вирту надо было определиться на месте – где и как разместить племя, пообщаться с вождём. Когда дирижабль, неспешно развернувшись, улетел, Никита спросил Фима: – Эти люди кто? Дружественное племя, как синезубые? – Я не знаю, мы никогда о них в племени не говорили. Когда-то, очень давно, был разговор о племени на севере, и всё. Хм! Откуда же тогда Вирт знал, куда идти? Мало того, у него ведь ещё имелся с собой какой-то знак… И может, он потому и принял Никиту, что тот похож на этих странных людей? Вопросов много, ответов нет. Никита решил, что всё прояснится со временем. Дирижабль отсутствовал долго, вернулся через час. И в этот рейс все не вошли, на борт посадили пожилых и сильно ослабевших. Никита остался с группой воинов. После долгого ожидания дирижабль вернулся, и на этот раз уселись все оставшиеся. Никита сразу прильнул к окну – было интересно посмотреть, как выглядит местность сверху. Летели невысоко, не больше сотни метров. От гряды гор, которую они пересекли, несколько километров вглубь тянулась суша – зелёная, просто оазис. Потом глазам пассажиров предстало море. Воины от окон отдвинулись – им было страшновато и непривычно. Мало того, что никто из них не летал и ощущения были необычными, так и море многие видели впервые. Жутковато, поскольку под ногами плетённая из ивовых прутьев корзина, а под ней далеко внизу – вода, вода без конца и края. Пролив? Или остров? Они летели около получаса, потом впереди показалась земля. Начало смеркаться, и размеров суши не было видно – она терялась в дымке. Дирижабль сел. Люди на земле тут же привязали к причальным столбам канаты. Воины и Никита вышли. Как приятно было стоять на твёрдой земле, а не на зыбком полу кабины! Некоторых даже укачало: лица людей были бледно-зелёными, их тошнило. Однако, как только они ощутили под ногами твёрдую землю, быстро пришли в себя. Подошедший к ним парень в такой же светлой униформе, как и на механике-водителе робота, улыбнулся и пригласил всех за собой. Идти пришлось недалеко. Вместе с остальным племенем воинов разместили в каменных домах. Домов было три, и местных вокруг не было видно. Никита понял – здесь нечто вроде карантина или резервации для прибывших. Зато воды было вдоволь и пищи достаточно. Первое, чему он удивился, – лепёшки из муки. На земле атлантов хлеб он видел в первый раз. Ни у ануну, ни у азуру хлеба не было. Схватив большую лепёшку, Никита отломил кусок и вцепился в него зубами. Ммм! Как, оказывается, он истосковался по хлебу! Но другие люди племени его восторга не разделили. А между тем жареное мясо с лепёшкой – самое то. Никита один съел большую лепёшку. А наевшись, улёгся на матрас, набитый, судя по запаху, высушенной морской травой – от него пахло йодом и морской солью. И в голову полезли весьма интересные выводы: эти люди хлебопашествуют – в отличие от племени азуру. Те могли только собирать в лесах плоды и сушить их. И роботы у них есть, и дирижабль. Странные, сильно отличающиеся между собой уровни развития цивилизации, техники. Совершая переходы из одного племени в другое, он как бы переносился из одного тысячелетия в другое. А ведь, похоже, тут, на новом месте, ему есть к чему приложить знания и руки. Несколько дней племя находилось в этих домах. Дирижабль доставлял еду, а вода была в источнике. С первым же дирижаблем отбыл Вирт, как полагал Никита – на переговоры. Ведь от того, насколько удачно они пройдут, зависит судьба племени. Но самое удивительное было в том, что на второй день, когда провизия была выгружена, на борт дирижабля позвали его, Никиту. Воины разгрузили плетёные корзины с едой, потом пилот ткнул пальцем в Никиту: – Никита? – Я Никита. – Мне велено забрать тебя. Не беспокойся, тебя ждёт Вирт. Кто бы отказывался, только не он, не Никита. Ему было интересно посмотреть, как живут аборигены, какая у них техника. И потому он с удовольствием сел на кресло у окна дирижабля. Что его в очередной раз удивило, так это отсутствие в окнах стёкол. Хотя температура за бортом была высокой, не меньше тридцати градусов по ощущениям, при движении сильно задувало, и по кабине гуляли сквозняки. – Прибыли! – прокричал пилот и показал на небольшое селение. Никита был разочарован. Он ожидал увидеть город, пусть и небольшой. Разве в селении можно сделать робота или дирижабль? Тогда напрашивается вывод: где-то должны быть города с производствами. Потому что невозможно изготовить робота в сарае, на коленке. Дирижабль стал опускаться и сел. Люди на площадке подхватили причальные концы и привязали их. Пилот обернулся к Никите: – Добро пожаловать к яйцеголовым. Постарайся им понравиться. От этого зависит, на каком уровне ты будешь жить. – Кто такие «яйцеголовые»? – поинтересовался Никита. – Сам увидишь. Совет мудрецов. Все важные решения принимаются ими. Никита хотел спросить про уровни, но дверца открылась, и в салон заглянул человек. Он был одет в светлый комбинезон из ткани, на груди красовался непонятный символ, напоминающий иероглиф. Так, здесь обучены грамоте! Человек доброжелательно кивнул Никите: – С прибытием! Тебя ждут, поторопимся! Они прошли немного и вошли в одноэтажное каменное здание. Коридор внутри освещался светом, но его источники были невидимы. По крайней мере, ламп Никита не увидел. Его подвели к двери. – Заходи и не забудь поприветствовать почтенных мудрецов. В ответ Никита только буркнул: – Не учи, знаю. Он вошёл в большой круглый зал. Сиденья амфитеатром, яркий свет. Посередине на кресле сидел Вирт. – Приветствую вас, мудрецы! – громко сказал Никита. Несколько секунд стояла тишина – его со своих мест разглядывали люди. Разного возраста, даже молодые, но в комбинезонах разного цвета – голубых, зелёных, жёлтых, белых и красных. Никита ожидал увидеть старцев, да и головы у них были обычной формы. Почему же их называют яйцеголовыми? – Садись, пришелец. Тебя зовут Никита? Говорил человек неопределённого возраста, лысый, с гладким, без морщин лицом, но, судя по голосу, далеко не молодой. Одет он был в красный комбинезон – в одежде такого цвета сидели всего лишь трое. На мгновение зал чем-то напомнил Никите римский сенат. Он шагнул в центр зала, участок пола перед ним деформировался, и перед ним поднялось ещё одно кресло. На него Никита и уселся. Получилось – рядом с Виртом. Вирт кивнул ему: говори правду, как есть. Никиту стали расспрашивать – откуда он появился в племени ануну, как попал к азуру и что видел на пути? Никита рассказал об обезьянах, напавших на племя ануну, о землетрясении, рождении вулкана и воде, заполнившей селение. Потом, воспользовавшись секундной паузой, спросил: – О синезубых говорить? Мы были там с воинами два дня. Всё племя прошло мимо. – Нет, не надо, мы всё о них знаем, – пренебрежительно махнул рукой лысый. – Ты лучше подробнее расскажи о своей земле. Где она, чем занимаются люди, что умеют. Никита решил врать, как соврал когда-то Вирту, что он из далёкой страны. В общем, рассказал то, что говорил и старейшине племени. В подробности не вдавался, отделывался общими фразами. – Что у тебя на руке? – неожиданно спросил его лысый. – Индикатор, время отсчитывает. – Позволь полюбопытствовать? Никита расстегнул браслет. К нему подошёл человек в светлом комбинезоне, взял индикатор, но не лысому отнёс, а вышел из зала. Никиту же продолжали расспрашивать. – Ты удивлён, что у нас есть летающие корабли? – Нет, с моей точки зрения они выглядят допотопными. Неповоротливые, скорость невелика, грузоподъёмность мала. По залу прошёл гул, присутствующие стали обмениваться мнениями. – На чём же летают ваши люди? – На самолётах. Мощные двигатели, большая скорость. Те, которые перевозят людей, могут взять на борт три сотни пассажиров. По залу прокатился новый гул. – Ты видел зита – у вас есть такие? – Я не понял, кто это? – Ну, то страшилище, что встретило племя у гор. – У нас его называют роботом. Да, есть. Могут летать, ползать, плавать. Есть мирные роботы, есть боевые. Люди на скамьях амфитеатра переглядывались, говорили возбуждённо: видимо, Никита рассказывал нечто необычное. – Да, Вирт рассказывал нам о повозке с колёсами, о катапульте, бросающей камни. Но это всё – примитивные механизмы. – Разве у меня было достойное оборудование и инструменты? Я исходил из уровня развития племени и с трудом смог сделать то, о чём вам рассказал Вирт. Нужен материал и много чего ещё. – Чем занимался ты? – Ремонтом моторов. Это то, что приводит в действие механизмы. Если вы знаете, машины, или, по-вашему, зиты, могут приводиться в действие паром, нефтью, добываемой из-под земли, и даже солнечной энергией. – Довольно общих характеристик, у нас есть специалисты. Как устроен ваш мир? Никиту расспрашивали долго, и он порядком устал. Сколько по времени длилась эта беседа, он сказать не мог: зал был закрыт, окна отсутствовали, а время он определял по положению солнца. В зал вошёл человек в светлом комбинезоне, внёс индикатор и протянул его лысому: – Наши учёные говорят, что не могут понять, что это за предмет. Но работа выполнена на очень высоком уровне, и пока этот уровень для нас недостижим. – Хорошо. Старейшина Вирт и ты, Никита, – на сегодня довольно. Вас проводят. Завтра мы продолжим. Вирта и Никиту отвели в другое здание, предоставили им воду, еду и комнату с постелями. Они сначала поели, а потом уселись на постели. – Ты заинтересовал Кару, – задумчиво сказал Вирт. – Кто это? – Лысый в красных одеждах. – Он вроде старейшины, вождя? – Он самый главный. Он и жрец, и старейшина, и вождь в одном лице. Все слушаются его беспрекословно, его слово – почти закон. Умён, образован, очень хитёр. Хм, характеристика короткая, но ёмкая. – Вирт, это не моё дело, я для твоего племени человек пришлый. Но мне непонятно, почему ты привёл племя сюда? – Отсюда, с этой земли, вышли мои предки. Здесь жил и я, будучи ещё ребёнком. Куда ещё я должен был вернуться в тяжёлый для племени час? – Так твоё племя не похоже на них. Вы большие, а они – моего роста. – Сложно объяснить, ты пришелец и пока многого не понимаешь. Мы люди третьего уровня, а они – второго. Племя ануну, где ты был, – четвёртого, низшего. – Как я понял, есть ещё люди первого уровня? – В логике тебе не откажешь. Чем выше уровень, тем более образованно племя, тем на более высокой ступени развития оно находится. Никто никого и ни к чему не принуждает. Хочешь жить в пещерах – твоё дело. Но чем выше развиты ремёсла, тем легче жить и приумножать племя. Ты думаешь, племя ануну имеет шанс выжить? Да обезьяны изведут их под корень! – Тогда почему ты изначально ушёл отсюда и жил в своём селении? – Ты задаёшь много вопросов, Никита. Хорошо, я отвечу. Третий уровень развития – это физическая сила, помощники для яйцеголовых, людей второго уровня. Что же касается меня – мне хотелось самостоятельности. Я думал, что смогу поднять людей племени до второго уровня. – Я тебе нужен был для этого? – Да. Ты кое-что нам подсказал и мог бы помочь ещё. Ты много видел, много знаешь, и ты изгой. – Разве? – Любой человек вне своего рода или племени – изгой. В одиночку не выжить. У тебя просто не было шансов. Мы помогаем тебе сохранить жизнь, ты делишься с нами знаниями. По-моему, обмен равноценный. Никита согласился. Теперь он начал кое-что понимать. – Выходит, яйцеголовым я нужен, чтобы помочь им подняться на первый уровень? Прямая аналогия с твоим племенем. – Ты догадлив. Но я еще раз повторяю: никто принуждать тебя ни к чему не будет. Хочешь сотрудничать – сотрудничай, нет – будешь исполнять службу воина или торговца. В крайнем случае – ремесленника. – А кто на первом уровне? – Черноголовые. Они живут не здесь, далеко, на большом острове. Я сам видел их всего один раз. У них много машин, и они повелевают всем миром. – У них на самом деле чёрные головы? – Прозвище. У них чёрные волосы, и ростом они не больше тебя. Ты не к ним ли задумал податься? – Я недостаточно знаком даже с яйцеголовыми – зачем мне стремиться к другим? Думаешь, наше племя примут? – Им нужны работники. Люди моего племени сильны и знают дисциплину. Они хорошие воины. – Разве здесь есть войны? Вирт усмехнулся: – Ты думаешь, ничего хуже, чем обезьяны или ящеры, нет? Заблуждаешься! Кроме опасных тварей, есть ещё племена, правда – далеко, которые периодически нападают, движимые алчностью и завистью. Они пока слабее нас, но урон наносят большой. К сожалению, они многочисленны. Нас спасает, что у них мало механизмов. Совсем нет летающих кораблей, смертельного луча, зитов. Но берегись попасть к ним – они заставят тебя работать на них помимо твоего желания. – Сложно. – Просто ты узнал сразу много нового, надо переварить. – Вирт, а карта у тебя есть? Никиту давно волновало наличие карт – не игральных, а географических. Племена совершают переходы – а где находятся? Вирт ухмыльнулся: – Я давно ждал от тебя этого вопроса. Есть карта, можешь полюбоваться. Он достал из сумки свёртоки развернул его на столе. Карта была нарисована тушью на хорошо выделанной тонкой коже. – Мы тут, – Вирт ткнул пальцем в карту. Никита присмотрелся. Ба! Да они находятся на территории нынешней Англии! Но ведь климат совсем другой. И где дожди вечно туманного Альбиона? – А где мы были? Вирт указал пальцем. Получалось – в районе Пиренеев. Далековато ушли, местность вовсе не узнаваемая. – Тогда где же черноголовые обитают? Вирт показал пальцем на большой, не меньше Англии, остров в северной части Атлантики. Никита мог поклясться, что на современных картах в этом месте нет никаких островов. Исландия только, так она западнее и имеет другие очертания. – А наши враги вот здесь, – Вирт показал на Африку. – Теперь ты знаешь всё. Никита, ты быстро узнал земли. Теперь покажи, где живёт твоё племя? Никита указал приблизительное местонахождение Москвы и более северные земли. В этом месте на карте было белое пятно – ни рек, ни гор, ни селений. – Действительно далеко! Я слышал от яйцеголовых, что там находится Гиперборея. И существует там развитая цивилизация. Выходит, ты один из них. Вирт задумался: – Я бы на твоём месте про Гиперборею молчал. – Почему? – Тебя могут туда послать с воинами и яйцеголовыми – так хочется нового в технике. Но как бы не создать новый очаг вражды. До сих пор людей оттуда не было, ты первый. А вдруг твои земляки захотят посмотреть, как живут тут? – Я не думаю. – Ты не знаешь, как поведут себя ваши вожди, ты же простой человек. – Это правда. Никита вспомнил о Гитлере, других тиранах. Они, конечно, не гиперборейцы, но всё же… – Если тебе покажут карту, сделай вид, что ты не видел её никогда. Ты же не картограф, а механик, ты сам им об этом сказал. Может быть, говоря так, Вирт преследовал какие-то свои цели, но после некоторого размышления Никита согласился. Он не знает местных условий, особенностей, проводимой политики – зачем рисковать? А наутро Никиту увели в другой зал, поменьше. И по вопросам он понял, что здесь собрались технари. Они расспрашивали обо всём: о транспорте, оружии, двигателях. Никита честно выложил всё, что знал. В конце дня он просто развёл руками: – Я только простой механик, занимаюсь ремонтом. Могу нарисовать, если хотите, но я не в состоянии дать вам больше, чем знаю. С Виртом они встретились вечером в отведённой им комнате. – О чём спрашивали? – первым делом поинтересовался Вирт. – О технике. Как устроена, на что способна. – Ага, с яйцеголовыми беседовал. И меня опять о тебе спрашивали. Я отнекивался: видел-то я тебя несколько дней – что я могу знать? Но вид у Вирта был невесёлый. – Ты что такой печальный, старейшина? – Моему племени отвели земли на берегу. Места необжитые, всё придётся начинать сначала – строить дома, обустраивать быт. – Я бы отправился с вами. – Благодарю, но яйцеголовые ещё не вытрясли тебя до конца. А только они решат, когда тебя отпустить. Думаю, ещё неделю они будут тебя мучить. И правда. В последующие дни его спрашивали, велико ли его племя, как оно управляется, какова армия и множество других вопросов. И уж совсем под конец показали карту – значительно большего размера и более точную, нежели у Вирта. Ну да, имея дирижабль, можно обследовать большие территории. Никита внимательно осмотрел карту, пытаясь запомнить. Вглядывался долго. На карте были нанесены селения, народы, которые там проживают, указано расстояние между ними. Вполне неплохо! Были указаны горы и проходы между ними, реки, леса. К своему удивлению, Никита обнаружил на месте пустынь нынешнего Египта леса, и там – маленький рисунок сфинкса. Он отшатнулся от стола. Сфинкс? Да сколько же тогда ему тысячелетий? – Увидел знакомые очертания или земли? – вкрадчиво спросил один из яйцеголовых. – Нет, но больно занятные у вас картинки, – Никита ткнул пальцем в изображение сфинкса. – Только не видел я раньше таких животных. Тело зверя, а голова – вроде как у человека. Странно! Разве есть такие? – Это всего лишь рисунок, забудь. – Вдруг встретится такое чудище? Как он и пообещал Вирту, Никита сделал вид, что карту видит едва ли не впервые. Поверили ему или нет, его не волновало – уж очень дотошными были яйцеголовые. Однако, как он понял по их вопросам, многих вещей они не знали. Например, они не знали колеса, им был незнаком порох. Роботы, с одним из которых они столкнулись, были похожи на людей, человекообразные. И вокруг него ни один предмет не имел колёс. А Никита просто не представлял себе жизни без колеса. Следующим днём случилось неожиданное происшествие. Один из яйцеголовых, уже знакомый Никите по предыдущим беседам, попросил на своём занятии посмотреть индикатор. Никите было не жалко. Он снял с руки прибор и протянул его яйцеголовому. Вокруг столпились любопытные из группы технарей. Яйцеголовый крутил в руке индикатор и с любопытством разглядывал светящиеся цифры. Они начинались с нуля, бежали секунды и минуты, но как только на табло выскакивало десять минут, всё повторялось сначала. – Они сломались? – спросил вдруг яйцеголовый. – Похоже, всё время показывают одно и то же, – ответил Никита. – Можно открыть крышку и посмотреть устройство? – Только не сломай, – разрешил Никита. Тонким инструментом, вроде часовой отвёрточки, технарь поддел заднюю крышку прибора. Там виднелся круглый аккумулятор и такая же круглая микросхема. И видимо, он что-то задел, потому что внезапно исчез. Только что стоял здесь, в окружении других яйцеголовых, и вдруг пропал. Нет – и всё. Его исчезновение было совершенно бесшумным – ни звука, ни вспышки света. Лишь на полу валялись индикатор и снятая с него крышка. Все застыли в изумлении. Никита сам с помощью индикатора переносился во времени, но со стороны эффект видел впервые, как и собравшиеся здесь технари. Они сразу, как только поняли, что товарищ их исчез, шумно загомонили. Никита подобрал с пола индикатор, щелчком поставил на место крышку и надел прибор на запястье. Он считал его сломанным, но прибор преподнёс сюрприз, причём неожиданный. В гомоне возбуждённых технарей Никита услышал слово «аннигиляция». Обсудив исчезновение товарища, технари повернулись к Никите: – Где он? Никита пожал плечами. – Он вернётся? – Не знаю, я сам не ожидал. На Никиту теперь поглядывали с опаской.Глава 5. «Пирамиды»
Никиту отпустили, он прошёл в свою комнату. Есть не хотелось, аппетит пропал начисто. Технарь исчез, и виновником этого оказался он, Никита: устройство-то было его. Только он и предположить не мог, что может произойти внезапное исчезновение. Где сейчас технарь? Неужели в его времени, на стройдворе, перед продавцом времени? Для обоих это будет шок. В голову лезли совсем уж дурацкие мысли – есть ли, например, тут суд и тюрьма? Должны быть, в конце концов. Любой народ или страна имеют армию для защиты и меры принуждения и наказания для нарушающих закон. Никита волновался, переживал за свою судьбу. Что с ним сделают? Посадят в узилище? Изгонят с острова? Быть изгоем плохо даже в своей стране, а уж в чужом времени – и подавно. В племени человек чувствует защиту, и это чувство вселяет уверенность, ощущение безопасности. А ему куда податься в этом случае? К синезубым? Одному преодолеть пустыню затруднительно – нет воды и провизии, не хватит сил. Пришедший Вирт заметил нервозное состояние Никиты. – Что случилось? Никита всё честно рассказал. Не упомянул он лишь о том, что знал, на что способен индикатор. – Ты же не виноват, он сам хотел посмотреть. В худшем случае тебя изгонят с острова. – Мне бы не хотелось оставаться одному. – Племя азуру возьмёт тебя к себе. Ведь если тебя изгонят, то только из общества яйцеголовых, моему племени ты не причинил никакого вреда. – Разве так можно? – У нас другой уровень, не забывай об этом. Мы для них… – Вирт замолчал, подыскивая слово. – Рабочая сила? – помог Никита. – Наверное. А ещё – они наблюдают за нами как за подопытными. – Вот это да! – И мы им нужны. Мы поставляем им камни, которые вымениваем у племени ануну. – Разве они не могут производить этот обмен сами? – Что-то у них не срослось со жрецом. – А для чего они им? – Смертельный луч, – коротко бросил Вирт. – Что это? – У них есть такое оружие. В руки его не поднимешь, тяжёлое. Оно стоит на зитах – ты называешь их роботами, на боевых дирижаблях, на кораблях. – У них есть корабли? – Есть. – Извини, я перебил тебя. Продолжай. – В случае опасности они направляют этот луч на врага, будь это огромный ящер или человек, и просто разрезают его на части, причём издалека. Никита задумался: есть полная аналогия с лазером. Дирижабли – отсталый век, как они могут сочетаться с лазером? Какие-то нелепости, нестыковки. Но если есть лазер, то должно быть электричество. А ведь наверняка оно есть! Никита вспомнил о рассеянном, но достаточно сильном свете в зале, где присутствовали старейшина и лысый, который с ними говорил. Кажется, его зовут Кара. Однако на следующий день о пропавшем технаре никто не вспоминал – как будто и не было исчезновения. Никиту же не отпускало напряжение. Он ждал если не ареста, то высылки с острова. Однако ему показали зита и даже позволили посидеть в кабине управления. Тут было тесно, вокруг жужжали и шумели механизмы. Сам пилот сидел в кресле. Никита примостился рядом. Управление зитом осуществлялось с помощью двух рычагов и нескольких джойстиков. Изображение окружающего поступало на оптические экраны, почти на 360 градусов. В движение робот приводился гидравликой. Тут Никита несколько разочаровался: он полагал, что приводы электрические, они менее громоздки и более быстродействующие. Никита посмотрел, как действует пилот, и попросился сам за управление. Ему позволили. Двигался робот легко, от падения его предохраняли гироскопы. Никита заставил его пройтись по равнине вперёд, развернулся и помахал руками. – А как же он кричит? – Никита вспомнил, что робот ревел дурным голосом. – Через трубу и рупор. Разгадка оказалась проще, чем думал Никита. С неохотой он слез с сиденья. – Хороша машина! – похвалил он. – Ты ездил на подобном? – Никогда, сегодня – в первый раз. – Да? А у меня возникло ощущение, что у тебя есть опыт. У нас после обучения молодые пилоты управляют не лучше. Ещё неделю ему показывали разные технические диковины, расспрашивая о том, какое впечатление они произвели на него. Ну да, со стороны, свежим глазом видно лучше. Фактически же он попал даже не в другое время, а в другую цивилизацию. Для него во всём происходящем был некоторый диссонанс. Как совместить динозавров, пещерный век и тех же роботов? Ведь по истории он учил, что был каменный век, потом – бронзовый, а ящеры к тому времени вымерли давно. По законам развития к третьему тысячелетию человечество, имея такое развитие техники, как у яйцеголовых, должно далеко уйти вперёд. Ему не хватало знаний, ума, да и познания этого мира для того, чтобы делать выводы. Но Никита чувствовал, что к нему приглядываются, оценивают его способности. Ведь человек, далёкий от техники, живший в неразвитом обществе, не сможет сразу же управлять роботом. Для этого надо иметь такую моторику пальцев, рук, хороший глазомер и понимание того, как действуют механизмы. В этот же день, вечером, Вирт заявил Никите: – Завтра моё племя уходит, будем обосновываться на новом месте. Ты с нами? – Меня пока никто не отпускал. Я думаю, меня изучают. – Знай, что я всегда приму тебя в племя. Мне кажется, что ты знаешь не меньше яйцеголовых, и многому можешь нас научить. Утром они попрощались, обнявшись на прощание. И в этот же день Никите предложили поучаствовать в экспедиции. Ему было всё равно, куда и зачем, хотелось посмотреть этот мир, разные племена, животных. Вылетели на дирижабле. В кабине было десять человек и груз. Никита сразу прилип к окну. Они перелетели через пролив, и у подножия гор он заметил робота, находящегося в седловине, на боевом посту. А дальше местность стала скучной – степь, переходящая в пустыню. Часа через три неспешного лёта справа показались горы, и он сверху увидел жилища синезубых – там он едва спасся от когтей ящера. И здесь Никита лишний раз убедился в том, что правильно гласит поговорка «Вспомни чёрта – так он тут». Из ущелья поднялся ящер. Он видел перед собой летящую цель и решил, что это – добыча. Попытался догнать, но не получилось: дирижабль летел вдвое-втрое быстрее. Так и отстал. После полудня показался небольшой вулкан, изрыгающий столб пепла и дыма. Никите подумалось, что это тот самый, который образовался на его глазах после землетрясения. И вновь он узнал знакомые места – пещеры, где жило племя ануну. Вот только признаков жизни, движения видно не было. Живо ли племя, или его одолели обезьяны? Местность стала незнакомой – здесь Никита не был. Судя по положению солнца, дирижабль продвигался на юго-восток. Ближе к сумеркам пилот выбрал место для стоянки и опустился. По причальному концу из корзины вниз скользнул один из технарей и привязал верёвку к могучему дереву. Без привязи нельзя, иначе сильный порыв ветра может унести дирижабль – ведь он легче воздуха. Смолкли двигатели, наступила тишина. Пассажиры спустились из корзины на землю. Поужинав сушёными фруктами и мясом с лепёшками, улеглись спать кто куда. Никита предпочёл пол в кабине, рядом с пилотом – ему казалось, что так безопаснее. После завтрака они снова взлетели, и Никита снова сидел у окна. Но сколько он ни всматривался в рельеф местности, не мог даже приблизительно сказать, где находится. Пилот поглядывал на карту и приборы – он-то точно знал конечную цель маршрута. Никита же не расспрашивал, не проявлял любопытства. На третий день пути впереди показалось море. Теперь дирижабль летел над водами, но далеко впереди была видна полоска суши. Температура воздуха стала выше – зной ощущался даже на высоте. Хотя и высоты той – метров сто – сто пятьдесят. Дирижабль достиг земли и повернул влево. Никита попытался представить карту. Отправную точку он знал, приблизительное направление – тоже. Выходило – они пересекли Средиземное море и сейчас летели над Северной Африкой. Он впился взглядом в землю, плывущую внизу, – где-то в этих местах должен быть Карфаген. Может, уже живёт племя, которое затем превратится в могучую державу, не устоявшую перед ударом Рима. Но он ничего не увидел, кроме пустынной земли. После двух ночёвок наконец приземлились, и пассажиры вытащили груз. Дирижабль сразу привязали за два причальных каната – на носу и на корме. Подняв ящики и узлы, технари направились к небольшому каменному зданию. Никита помогал, тоже неся ящик. Расположились на ночь. Утром же к зданию пришли десятки аборигенов. Телосложением и цветом кожи они напоминали египтян. Никите стало любопытно. Подошёл технарь, и все аборигены направились с ним в одну сторону, а другие прилетевшие – к дирижаблю. Никита поспешил за ними. Летели всего несколько минут – каменный карьер оказался недалеко. Дирижабль приземлился, технари разгрузили его и распаковали груз. На свет появился непонятный механизм. С первого взгляда Никита никак не мог взять в толк, для чего он предназначен. Механизм немного напоминал ствол на треноге, сверху находился широкий бункер. В него засыпали песок, и аппарат загудел. Один из технарей встал рядом с механизмом и ухватился за его ручки. Из ствола механизма под огромным давлением вырвалась тонкая струя песка. Технарь повёл стволом по разметке на каменной глыбе. Никита подошёл поближе, но стоять рядом было некомфортно, поскольку бьющая струя песка всё заволакивала песчаным облаком. Однако было видно, как струя песка прорезала камень, оставляя за собой узкий и ровный разрез. Полчаса работы – и из монолита был вырезан каменный блок. Канатами его прицепили к дирижаблю, и он тяжело взлетел, едва поднявшись над окружающими каменоломню деревьями. А аппарат продолжал работать, нарезая всё новые и новые блоки. И все – как по линейке: ровные, одинакового размера, как кирпичи. Только размер внушал уважение: не на миллиметры или сантиметры величиной, а на метры. Когда дирижабль вернулся, Никита забрался в кабину – ему было интересно, что же там строят. Ведь несколько дней назад он видел на карте крохотный рисунок сфинкса. Неужели ещё одного делают? Дирижабль подцепил каменный блок и полетел. Под самым блоком медленно проплывали деревья. Своего рода летающий кран двигался медленно, уж больно груз был тяжёл. Через некоторое время показалось место строительства. Хоть Никита и смотрел сверху, но не понял, что это. Каменные блоки лежали один к одному, образовывая площадку огромного размера. Дирижабль завис над ней, заскрипела лебёдка. Каменный блок опустился вниз, канаты отцепили. Железками вроде ломов аборигены стали подгонять блок к месту. Лопат и строительного раствора Никита не заметил. Что здесь будет, пока непонятно, – огромное здание, храм? Он вернулся в каменоломню – тут пока было интереснее. Пескоструйный аппарат резал известняк, как масло. До вечера удалось вырезать и перенести на стройку десяток блоков. За ужином технари поинтересовались: – У вас есть что-нибудь подобное? – Есть, только камни меньше. Технари переглянулись. Не выдержав, Никита поинтересовался: – А что это будет? Один из технарей вытащил из-за отворота комбинезона свёрнутую трубкой кожу и развернул её на столе. – Смотри. Никита посмотрел и не смог сдержать возгласа удивления: перед ним был чертёж пирамиды! Стрелками были указаны ширина и высота, а также количество рядов. – Зачем она вам? – Через них мы будем общаться с другими цивилизациями, – важно изрёк технарь. Никита хотел сказать, что пирамиды выстоят до его времени, но почему-то будут восприниматься учёными как усыпальницы фараонов, однако благоразумно промолчал. Технари нормально воспринимают, что он из далёких земель, что там тоже существуют механизмы, науки, определённый строй. Но как бы они восприняли сообщение, что он из другого времени? Наверное, к нему сразу появились бы вопросы – куда делась их цивилизация? Ответа на этот вопрос Никита не знал, он не учёный и не историк. Да и с пирамидами ему не всё ясно. Какая связь с другими цивилизациями? Это через космос? Что имел в виду технарь? Общение с людьми на других континентах или иных планетах? Неужели яйцеголовые достигли таких вершин в своём развитии? Чем больше он находился здесь, тем любопытнее и интереснее ему было. Только неясно, для какой цели его сюда взяли. Показать могущество яйцеголовых? Погляди, мол, какие огромные и величественные строения мы можем возводить? Или у них какие-то свои интересы есть, которые он пока не понял, не разгадал? Никита решил: не надо форсировать события, узнает ещё. Быть наблюдателем ему надоело, и он попросил разрешения поработать с пескоструйным аппаратом. В его времени были такие, но менее мощные, и применялись они для очистки металла от ржавчины или старой краски, камней старинной кладки от вековой пыли и грязи. Камень – даже металл – можно резать чем угодно, даже проволокой, только нужна высокая скорость резания. Та же газонокосилка с гибкой леской вместо ножа – яркий тому пример. Ему позволили, но сзади встали несколько технарей. Ишь, любопытные! Никита нажал рычаг, и аппарат выплюнул струю песка. Механизм вибрировал, и он не сразу приспособился. Но Никита был не из белоручек, он взялся за рычаги покрепче и повёл струю песка прямо по намеченной линии. Через пару минут стало получаться не хуже, чем у технарей. Они были поражены: – Ты раньше не трудился на подобном? – В первый раз взялся. До полудня он резал камень, получая от этого несказанное удовольствие. И если первый блок вышел не совсем ровным, то остальные были идеальными, ничуть не хуже, чем у опытных камнерезчиков. Ха! Вот бы сюда учёных из его времени! Все спорили, как и чем резали каменные блоки да как устанавливали их на высоту. А разгадка – вот она! Пескоструйка и дирижабль. Устройства не бог весть какие, известны давно. Его сменил другой технарь, и Никита, сев в прилетевший дирижабль, сделал с пилотом несколько рейсов. На пирамиде уже возводился второй ярус. До чего же она огромна! На обратном пути он не сводил глаз с пилота – как и что тот делает. Управление простое, не сложнее, чем на автомобиле. Дирижабль – не скоростной реактивный истребитель. Ножные педали поворота «влево-вправо», рукоятка рулей «вверх-вниз» слева и справа, обороты двигателей и винтов. Приборов – никаких: ни компаса, ни высотомера, ни указателя скорости. Даже на допотопных самолётах начала эры авиации такие приборы уже были. Присмотревшись, Никита попросился за управление. Дирижабль был без груза, и пилот встал с сиденья: – Пробуй. Но сам встал рядом для страховки. Никита сначала осторожничал, потом стал работать рулями с большей амплитудой, размашистей. У дирижабля, в отличие от самолёта, большая боковая поверхность, и порывами ветра его сносило в сторону. Приходилось постоянно подруливать, корректировать курс. Но привёл он дирижабль точно к каменоломне. Тут работа была уже тонкая, опыта у него не было, и пришлось уступить место пилоту. Пока цепляли груз, Никита слез на землю. Его занимал вопрос – есть ли у технарей магнит? Ему хотелось сделать компас. Имея такой простейший прибор, можно летать в условиях ограниченной видимости – ночью, в туман. Никита долго объяснял технарям, что ему надо: – С виду железо, но прилипает к другим железкам, – пытался он донести до них, что такое магнит. – Я понял! Железо намазано клеем! – улыбнулся один. – Да нет, оно само имеет такие свойства. – В доме есть разное железо. Ищи, может, повезёт. Нужного железа не нашлось, и Никита стал расспрашивать о метеоритном железе. О том, что с неба падают метеориты, технари знали, как и о том, что они бывают не только каменные, но и железные. Вот среди них и попадались намагниченные железяки. Видимо, они приобретали такие свойства, проходя через атмосферу. Кто-то вспомнил, что на стройке пирамиды у одного из аборигенов видел нечто подобное; на шее висело как талисман. Никита с дирижаблем перелетел туда. Он обошёл почти всех аборигенов, пока не увидел, что у одного из аборигенов действительно болтается на шее камень. Недолго думая, он вытащил из ножен нож и поднёс к талисману. Тот со щелчком тут же прилип к ножу. Магнит! С трудом он выпросил метеоритный кусок у его обладателя. Теперь надо было отковать из него стрелку. Оказалось – кузница есть, но далеко, час лёта на дирижабле, и Никите пришлось на время отложить свою задумку. Но метеорит он спрятал в свой узелок. Не вечно же они будут здесь, на строительстве? Набраться терпения пришлось на два месяца. Потом начался сезон тропических дождей, и работы прекратились. Аборигены разошлись по домам, а технари засобирались к себе на остров. Никита улетел с ними. Зато нашёл хорошо оборудованную кузницу, отковал стрелку, сделал ось. Корпус компаса сделал из бронзы – материал немагнитный. Стеклом бы ещё прикрыть! Он долго мучил окружающих вопросами, пока один из технарей не подсказал: – Возьми прозрачный камень – они есть у нас. Обточи сам, придай форму. Камень действительно был прозрачным и оказался кварцем. Никита обточил его по размерам, отшлифовал и вставил в корпус. Камень получился слегка выпуклым с одной стороны, вышло эстетично, и он даже увеличение давал: стрелка казалась крупнее, чем на самом деле. Готовый компас принёс технарям для демонстрации: – Любуйтесь! Технари покрутили-повертели прибор без интереса и ради вежливости поинтересовались: – Для чего эта безделица? – Это же компас! Для морского судна или дирижабля – вещь незаменимая. Ночью или в тумане, в открытом море, когда берегов не видно. Придерживайся нужного курса и будешь на месте. – А как узнать курс? – Легко! На карте верх всегда показывает север – это ноль, зеро. Определи сначала исходную точку полета или выхода в море и прокладывай курс. Вон, на компасе деления есть и цифры. Яйцеголовые имели алфавит, письменность, но цифры выглядели иначе, чем арабские или римские. Но это – дело привычки, навыка. Технари посомневались, подумали: – Надо пробовать на деле. – Давайте проведём опыт, я согласен. На корзине дирижабля все окна, кроме одного – перед пилотом, – заклеили чёрной материей. Никиту с компасом и картой усадили в самом конце кабины, спиной к пилоту – чтобы не смог подглядеть. В кабину тут же набились любопытные технари, и дирижабль взлетел. Никита сделал отметку на карте в месте старта. Дирижабль сначала шёл прямо, потом поменял курс. Никита отмечал время и положение стрелки компаса. После нескольких разворотов ему сказали: – Веди к исходной точке. Никита стал командовать: – Вперёд! Так, хорошо, доверни влево пятнадцать градусов. Но пилот не понимал, что такое «градусы», и приходилось объяснять допотопнее: – Чуть-чуть влево. Так, стоп! Теперь прямо. Всё это он говорил, время от времени поглядывая на часы. Плохо, что нет указателя скорости, да и штурман с него никакой. Тем не менее дирижабль к месту старта он привёл, но с небольшой ошибкой – метров двести. Вот теперь компасом всерьёз заинтересовались и технари, и пилоты. – А как же вы раньше летали или плавали? Ведь компас – главный прибор на любом судне. – На дирижабле – по местности. А на кораблях – по звёздам или по солнцу. Пришлось Никите подробно рассказать технарям про градусы. Их даже нанесли на карту, и последствия были неожиданными: через несколько дней его пригласили к Каре, лысому и похоже – главному. – У тебя есть опыт полётов у себя на родине? – Нет, я не пилот. – Тогда откуда у тебя такие познания в навигации? Это ведь очень мудрёная вещь. – У нас её дети в школе проходят, а про компас знают вообще все. – Ты меня удивил. И мои люди, с которыми ты был у пирамид, говорят, что ты очень быстро освоил механизмы. – Я не скрывал, что работал механиком, с разными техническими штуками. – Да, припоминаю. Ты не отлучайся далеко, с тобой немного позже поговорит ещё один человек. Никита вышел на улицу, присел на камень. Интересно, кто с ним разговаривать будет? Главный штурман флота? Старший пилот? Над селением бесшумной тенью промелькнула летающая «тарелка». Никита от удивления даже глаза зажмурил – почудилось? Но «тарелка» сделала разворот, опустилась и села на землю. Ни фига себе! Это у яйцеголовых такие аппараты есть? О них он слышал по телевизору, видел в Интернете нечёткие ролики. То ли артефакт, то ли на самом деле? А тут он своими глазами видит этот аппарат. Удивительно, да ещё и двигатели шума не издают. Как такое может быть? У «тарелки» откинулся внизу люк, на внутренней стороне которого был трап, как на самолёте «Як-40», и на его фоне показался человек. Никита не сводил глаз с тарелки и человека. Одет он был в серебристый комбинезон, на голове – шапка чёрных волос, которую он сначала принял за шлем. Только тут до него дошло: ведь Вирт говорил о черноголовых, людях первого уровня. И летающая «тарелка» – подтверждение тому. У яйцеголовых таких аппаратов не было. Человек прошествовал мимо и вошёл в здание. Тут же позвали Никиту. Хм, зачем он понадобился этому, похожему на мулата? Чёрные курчавые волосы, смугловатая кожа, но европейские черты лица. Глаза вот только его не понравились Никите: изучающие, и взгляд колючий, как будто внутрь, в душу проникнуть хочет. В зале сидели двое: лысый Кара и черноголовый. – Садись, Никита, – предложил лысый. Отчего же не сесть? Так разговор лучше идёт. – Покажи-ка нам компас, кажется, ты так назвал его пилотам? Никита достал из кармана брюк компас и отдал его черноголовому – именно он протянул руку, а не лысый. Тот только взглянул, повернул его в руке, глядя, как стрелка синим концом упорно показывает на север, хмыкнул и вернул компас Никите. – На руке у тебя прибор – я на него тоже хочу взглянуть. Не жалко? Никита снял индикатор. – Только предупредить хочу. Местный техник посмотрел и исчез. Без следа. Только что стоял вместе со всеми – и нет его. – Мне сказали. Черноголовый взял индикатор и быстро осмотрел его. Было такое ощущение, что вещица ему знакома, как и компас, и видит их он не в первый раз. – Видел я уже такую. Мы ещё не научились их делать, но я знаю, на что способен этот прибор, – и черноголовый спокойно опустил индикатор в карман своего комбинезона. Никита возмутился. Прибор, конечно, не сработал вовремя, но это его вещь! – Я бы попросил вернуть его, – твёрдо заявил он. – Боюсь, ты не тот, за кого себя выдаёшь. Не враг, потому что ты не местный. – Я не скрывал этого, моя земля далеко. – Так далеко, что за тысячи лет отсюда. Правда, Никита? Чёрт! Черноголовый каким-то образом понял, что он – пришелец из другого времени. – И ни на каком летательном аппарате мы не сможем его найти. Ведь так? Никита вынужден был кивнуть, а черноголовый продолжил: – Просмотрел ты пришельца из будущего, Кара! Ошибся, принял за аборигена из далёких земель. А ведь он уже второй. Первого мы, к сожалению, упустили. Он исчез, как и твой техник. А его я заберу с собой. – Как это «заберу»? Я пришёл сюда сам и никуда уходить не хочу, – Никита вовсе не собирался покидать эти места. Отнеслись к нему здесь вполне гостеприимно, заботами не перегружали. А слово «заберу» могло означать многое – от тюрьмы или каменоломни до анатомических экспериментов. Стать подопытным он не хотел категорически – не кролик. Однако лысый кивнул: – Виноват, не разглядел. Докладывали мне, что техник исчез, ломал я голову, как такое могло случиться, но не заподозрил. – Ладно хоть сообщил, пусть и с запозданием. Они разговаривали так, как будто его, Никиты, рядом не было. И он понял, что сопротивление бесполезно, участь его уже решена. – До встречи, Кара! – И тебе всего доброго, Гор! Лысый кивнул, и почти сразу в зал вошли двое воинов. Для конвоя? Или для того, чтобы подавить возможное сопротивление? Но Никита драться не думал. Он один, а их много – всё равно осилят, и потому пошёл за черноголовым обречённо. Почему-то ничего хорошего от всего этого он в ближайшем будущем не ожидал. Гор поднялся по трапу в «тарелку», воины сзади подтолкнули Никиту. – Не заставляй себя ждать! Никита вздохнул и оглядел «тарелку». Была она невелика, метров десять диаметром. Он поднялся по трапу, и люк тут же закрылся. Внутри было тесно, всего три кресла. – Садись! – Гор показал на кресло справа от себя. Сам он сидел в центре. Никита сел, и тут же вокруг его запястьев и лодыжек мягко захлопнулись обручи. Как в капкан попал! – Это для твоей же безопасности, Никита! – успокоил его Гор. Никита только усмехнулся. Ну да, кто бы сомневался! Гостей всегда так встречают! Гор стал нажимать кнопки на пульте управления. Никита внимательно следил за его манипуляциями – зрительная память была у него отменная. Зажглись мониторы перед креслами – они транслировали картину окружающего тарелку пространства. Под полом что-то зашуршало – было ощущение, что рядом с ногами вращаются большие массы. «Тарелка» плавно отрывалась от земли, взмыла вверх, и Никиту вдавило в кресло от перегрузок. «Тарелка» перешла в горизонтальный полёт. На экране своего монитора Никита наблюдал, как под нею, далеко внизу, мелькала вода. Атлантика? Никита пошарил взглядом по приборной панели. Вот и компас! Только вместо нуля на севере значок, вроде знака бесконечности. Картинка на мониторе сменилась, и теперь там было схематичное изображение берегов и синий пунктир, по которому двигалась жёлтая точка. Так это же они! Это их «тарелка»! Хм, занятно! Как в компьютерной игре. Как-то играл он – и в танки и в воздушные бои, но не подсел, как некоторые. «Тарелка» неслась быстро. По схеме он определил, слишком быстро сменялись очертания. И вот впереди показался, надвинулся берегом остров, и Никита впился взглядом в монитор: ведь интересно, куда они прилетели. Но очертания острова были ему незнакомы. В голове мелькнуло – Вирт говорил о далёком острове. Не Атлантида ли? Вроде бы слышал он из передач, что затонула она, под воду ушла. А она – вот, на мониторе. «Тарелка» замедлила ход и начала снижаться. Лёгкий толчок, и шум под ногами стих. Отщёлкнулись браслеты на руках и ногах. Открылся люк с трапом, повеяло свежим воздухом. – Пойдём, гость. – Разве гостей привозят в браслетах, как преступников? Я не сделал ничего плохого. Гор промолчал. К тарелке уже спешили несколько человек, одетых в белые и серебристые комбинезоны: видимо, Гор занимал не последний пост. – Отведите гостя в его комнату, – распорядился Гор, не слушая приветствий. Никиту взяли под локоток и повели. Но держали жёстко, не как приятеля. Однако, несмотря на приём, он глазел по сторонам – на площадке было несколько «тарелок». Вроде лимузинов они у них, что ли? И здания красивые – с портиками, с колоннами. Чувствуется не только функциональность, но и красота, вкус. Похоже, эти люди и в самом деле стояли на ступень выше яйцеголовых. Комната, куда его поместили, имела все удобства – даже душ; вот только окна не было. Хотя воздух был свежим, комфортной температуры. Никита пригляделся – воздух шёл из щелей под потолком. Ясно, в здании есть кондиционеры. Ну хорошо, эти черноголовые выше остальных, им виденных. А вдруг есть другие, ещё более развитые, по сравнению с которыми он просто питекантроп? Ведь Вирт мог и не знать о них, а Кара вообще ничего ему не рассказывал. Нет, ну каков подлец! Сдал его сразу со всеми потрохами. Зависит он от этих мулатов, что ли? Никита улёгся на матрас. Мягко, тепло и булькает. Водяной матрас. Для ленивых или больных, чтобы пролежней не было. Уснул, однако, быстро. Ему показалось – только веки смежил, а уже будят. Человек в белом комбинезоне принёс на подносе еду. – Проголодался? Пора подкрепиться. Голос был вежливым, ровным, без интонаций. Не робот ли? С них станется. Никита поел. Жареное мясо с тушёными овощами, сок, булочки. И всё – в посуде из металла вроде нержавейки. Человек или робот дождался, пока Никита насытится. – Нам пора, нас ждут. Он повёл Никиту по коридору. В комнате, куда его ввели, было трое, в том числе и его новый знакомый, Гор. – Доброе утро! Как спалось? – Прекрасно! Но ощущения – как в тюрьме. – Ну-ну, не перегибай! Наши техники исследовали твой прибор. Надо сказать, нам такие технологии пока не под силу. Где ты его взял? Никита решил валять дурака: – Нашёл. – Надо же! Сколько живу, никогда не находил ничего подобного. – Не по тем дорогам ходишь. – Грубить только не надо… И компас твой, хоть и сделан топорно, довольно точен. Никита слегка обиделся за слово «топорный». Попробовали бы сами, своими руками сделать подобный, можно сказать – на коленке, когда не хватает инструментов. Но он лишь сухо бросил: – Старался. – Где ты жил? Покажи на карте. Отпираться было бесполезно. Человек, изготовивший компас, разбираться в карте был обязан. Никита ткнул пальцем, черноголовые переглянулись: – Мы знаем эти земли. Там нет никакой цивилизации, только животный мир. – Но я именно оттуда. Какой смысл мне говорить неправду? – Тогда спросим по-другому: из какого ты времени? – Точно не скажу, но предположительно – миллион лет вперёд. – Что такое «лет»? – Год – это время, за которое наша планета делает вокруг солнца один оборот. Надеюсь, вам это известно? Во множественном числе – годы, «лета». – Ещё раз, подробнее. – В школе мы учили, что ящеры – динозавры и им подобные – жили очень давно. С того времени прошло множество эпох, протекли миллионы лет. Считалось, что людей на планете тогда ещё не было. – Заблуждение! Ты видишь нас, и в то же время ты сам видел ящеров. – Да, было. Но ведь так утверждал не я, а учёные, причём из разных стран. Я только механик, специалист по разным машинам, для вас – техник. Много ли я могу знать из истории или из других естественных наук? – Логично. Но я сам видел, что ты не удивился летающему кораблю и приборам на нём. – Ну не совсем уж мы дикари! По крайней мере, превосходим яйцеголовых. А с вами равны или чуть ниже. И, кстати, летающие «тарелки» представителям нашей цивилизации знакомы. Кое-кто даже признавался в том, что побывал на борту такого корабля. Троица опять переглянулась. – А такие приборы, какой был у тебя на руке, ты ещё видел у кого-нибудь? – Никогда! – твёрдо сказал Никита, и это было правдой. – Расскажи нам о своём мире. В ответ Никита только вздохнул. Ну вот, опять как попугай. Но деваться было некуда. – Что вас интересует? – Всё! И две недели, без выходных, с перерывом на сон, Никита рассказывал черноголовым обо всём, что видел и знал. Не упомянул он только о гибели Атлантиды. Потому что и сам не знал твёрдо – будет ли она, когда произойдёт? Да и причина неизвестна: то ли огромный метеорит упадёт, то ли землетрясение остров разрушит? Но потомки атлантов, если речь идёт о жителях именно этого острова, до его времени не доживут. Иначе бы учёные получили точные сведения. А то ведь только версии, которых множество, и, стало быть, ни одна из них не верна. Настал день, когда Никита выдохнул: – Всё! Больше не знаю ничего, хоть пытайте! – Ну разве мы похожи на дикарей? Или на обезьян? Ты славно потрудился, Никита, и мы благодарны тебе. Куда бы ты желал вернуться? – В своё время. – Увы, это невозможно. Мы не смогли разгадать секреты твоего прибора. – Тогда назад, на тот остров, с которого вы меня забрали. Я думаю, что Кара не будет против, если я буду жить у Вирта. – Обычно люди стремятся жить в лучших условиях. Ты же хочешь к Вирту, в пещерный век. – Но вы же не показали мне свой. Может быть, мне бы и понравилось. Гор догадливо хмыкнул: – И в самом деле! Наше упущение. Завтра тебе покажут наш город, а потом уже решай. Никита откланялся. На сей раз в свою комнату он шёл один, его не сопровождали. За две недели он выучил все коридоры и переходы. Завтрак принёс всё тот же человек. Никита насытился. – Кто же мне город показывать будет? Гор обещал. – Я. – На «тарелке»? Или правильно – блюдце? – Такими аппаратами пользуются только избранные. Если надо лететь, скажем, на другой конец страны, есть летающие корабли, которые легче воздуха. По земле мы передвигаемся на двухколёсном транспорте. – Пешком не хочу, много не увидишь. – Идём, Никита, мы попусту тратим время. Слева от выхода была стоянка. Там находились двухколёсные аппараты, с виду похожие на сегвей на электрическом ходу. «Ничего в этом мире не ново, всё повторяется», – подумалось Никите. Он уже видел такие по телевизору, но сам на них ещё не катался. – Бери, – предложил сопровождающий. – Как тебя зовут? А то ты моё имя знаешь, а я твоё – нет. – У меня нет имени. Я не человек, я – зита. – О господи! – вырвалось у Никиты. – Но как-то же к тебе обращаются? – Можешь звать меня, как тебе нравится, я откликнусь. – Тогда будешь Андреем. Был у меня в армии товарищ с таким именем. – Пусть так. Ты управлял когда-нибудь этой коляской? – Нет. – Когда ты берёшься за ручки, она активируется. Наклонился вперёд – едет быстрее, назад – замедляет ход или останавливается. Не бойся, она не упадёт. – Мне бы попробовать, круг сделать. – Пробуй. Никита встал на широкую подставку и взялся за ручки. На руле моргнула зелёная лампочка. Он осторожно наклонил своё тело вперёд, и сегвей, как назвал аппарат Никита, поехал. Никита сначала осторожничал, но потом осмелел. Аппарат был послушен, отлично маневрировал, да и разбиться было мудрено: судя по ощущениям, он развивал скорость не больше тридцати километров в час. – Понял? – спросил робот, когда Никита сделал круг и подъехал к нему. – Да, простая машинка. – Только помни: как загорится жёлтая лампочка, надо возвращаться сюда, домой. – Питание? – догадался Никита. – Да, требуется зарядка. От здания, в котором они находились, до города было рукой подать – не больше пятисот метров. Из-за обилия деревьев и кустарников сами дома видно было плохо. По нешироким улицам сновала масса сегвеев с людьми. Иногда над городом неслышно скользили летающие «тарелки». Горожане не обращали на них никакого внимания. Привычное дело, как у нас самолёты. Центральная площадь, к которой сходились все улицы, была хороша. Аккуратно постриженные газоны, фонтан в центре, немногочисленные гуляющие. Никите это быстро надоело – ничего нового для себя он не увидел. Город напоминал наши районные города. Вот посмотреть бы производство! Он технарь по сути, и было бы интересно посмотреть, как делают корабли, а уж увидеть производство летающих «тарелок» – вообще мечта. Но когда он заикнулся об этом сопровождающему его роботу, тот замахал руками – ну совсем как человек: – Нам туда нельзя! Нужно разрешение. Строговато у них! Неужели шпионов боятся? Никита был удивлён и раздосадован. Нет, всё-таки у Вирта, на худой конец – у Кары, ему было бы комфортнее. Вечером он объявил, что хочет уехать. К недоумению Никиты, Гор был разочарован: – Почему? – Ничего нового для себя я не увидел. Город, каких и у нас много. Отправьте меня назад. – Хорошо, ты сам принял решение. Тебя вернут утром. И ушёл, не попрощавшись. Да и пусть, начхать на его обиды, пусть он и вождь, или кто он там у них… Назад на остров его доставил на «тарелке» молодой пилот. На этот раз его не пристёгивали. Никита заявился к Каре, чем немало его удивил. – Тебя не оставили? – Наверное, не подошёл. У вас мне спокойнее. – Ну вот и славно! Мы сделали несколько десятков компасов, помогай пилотам их осваивать. Никита хотел съязвить. Ведь у черноголовых компасы были, сам на «тарелке» увидел. Почему же они не захотели поделиться с собратьями? Или рылом не вышли, уровень не тот? Но промолчал. Начались полёты на дирижаблях. Никита объяснял каждому пилоту, зачем компас нужен, как держать курс по нему, и подчёркивал необходимость время отвремени сверяться с картой. Во время одного из полётов, когда они уже пересекли пролив и прошли над горами, пилот вдруг добавил обороты. – Мы торопимся? – Нас догоняет дракон, надо оторваться. – Какой дракон? Никита думал, что это шутка. Но, выглянув в окно, увидел: с той стороны, где сидел пилот, к ним приближался ящер. Видел он уже такого, даже в когтях побывал. Но почему дракон? Или летающих ящеров здесь называли так? – А чем он опасен? – Видишь, у него на спине гребень – как плавник у рыб? – Вижу. Ящер с крыльями, да и только. – Э! Плавник только у дракона. Опасен же он тем, что изрыгает огонь. – Читал я когда-то в сказках о таком, но думал – сочиняют. – Дирижабль, если ты знаешь, наполнен лёгким газом. Оболочка тонкая. Стоит дракону её прорвать и дохнуть пламенем – всё, конец! Сгорим в воздухе! Никита не предполагал, что здесь есть драконы и что они так опасны. Ураган, шторм, ливень, обледенение – все погодные катаклизмы, но только не драконы. – Как защититься от него? – Если бы у нас был смертельный луч – то запросто. Ударили бы в него – и все дела, на землю упало бы жареное мясо. Кстати, вкус у него противный, горчит. – Но у нас нет этого луча! – Поэтому спасение только в скорости. Никита только хмыкнул – какая скорость у дирижабля? Корпус огромный – отсюда большое сопротивление воздуха; двигатели маломощные. По ощущениям, если дают километров восемьдесят-сто в час, так это хорошо. Никита выглянул в окно: дракон не отставал, но и не приближался. – Каждый раз, когда такая тварь видит дирижабль, она нападает. Думает, крупная добыча летит. Впрочем, думать ему нечем, у него мозгов с мой кулак. Не переживай, скоро отстанет, он не может лететь долго. И в самом деле, дракон стал отставать, потом снизился и пропал из виду. – Отстал. – Не только поэтому. У каждого дракона своя земля, он охраняет её от чужаков. Похоже, мы с тобой уже пересекли некую черту, и тут владения другого дракона. – Поразвелось всяких тварей! Пролететь спокойно не дают, – пошутил Никита. – В воздухе надо внимательно смотреть по сторонам. Они снизу, исподтишка нападают. В прошлом году у меня знакомый от дракона погиб, сгорел. – М-да! – Я отомстил. Сеть к кабине подвесил. Дракон за мной летел, а потом, как и сейчас, снизился. Я сверху зашёл и сеть на него сбросил. Он запутался в ней и рухнул на землю. Одной тварью меньше стало. – Куда же воины смотрят? – У них свои задачи. Не знаешь разве о нападениях? – Чьих? – Совсем от жизни отстал. Наши земли – не только остров, они на материке простираются на два часа лёта дирижаблем. – Не знал. – Так вот, на севере воинственные племена всё время пытаются занять эти земли – ведь там леса и полно съедобной дичи. Эти племена многочисленны, но нас выручает превосходство в технике. У них только бронзовые ножи и дубины. – У вас есть большие роботы, я сам видел на перевале. – Их мало, и они уязвимы. – Вот как? В чём же их слабое место? – Они боятся огня, и, к сожалению, племена краснокожих об этом знают. Так что секрета я тебе не открываю. – Ты сказал «краснокожие». Они индейцы? – Не слышал об индейцах. – У них на голове перья, а в руках томагавки – вроде маленьких боевых топориков. – Нет, их прозвали так за красноватый оттенок кожи. У них рыжие волосы, они бородаты, сильны, воинственны. По мне, так они мало чем отличаются от обезьян. Разве что умеют разговаривать. – У вас есть дирижабли. – Ну и что с того? – Мысль у меня появилась. Сведи меня с вашим главным воином, ему и расскажу. – Проще простого. Он утром бывает у Кары. Дождись, когда он выйдет, и говори. – Кто я такой? Чужак, пришелец, он может пройти стороной. – Ты не знаешь Гавта. Он груб и суров, это так. Но он прост и доступен. Заинтересуй его. Утром Никита так и сделал. Он нашёл себе место недалеко от входа в здание, где заседал Кара. Вот оттуда вышел человек в воинском облачении. Никита тут же подошёл. – Если не ошибаюсь, герой Гавт? – Ну, прямо-таки и герой! – Наслышан о твоих подвигах. – Ты тот, кто пришёл с Виртом, его племенем? – Да, меня звать Никита. – Говори, что тебе нужно, – у меня мало времени. – Пилот дирижабля, с которым я летал, сказал, что вы ведёте войну с краснокожими. – Это давно ни для кого не новость. – У вас в руках сильное оружие, почему вы его не используете? Гавт оживился: – Это же ты сделал компас? – Я. – Говори, я слушаю. – Дирижабли. У вас они есть, а у краснокожих нет. – Тоже мне, оружие! Предлагаешь камнями с них врага забрасывать? Пробовали уже! – Нет. В моей армии, – правда, это было давно – применяли другой способ. Надо изготовить сотни стрелок из железа и бросать их с дирижабля на скопления противника. – Эффективно? – Лошадь и всадника насквозь пробивает. – Я не знаю, что такое «лошадь», но попробовать можно. Пойдём со мной, нарисуешь или поможешь сделать такую стрелку. Мы её испытаем, и в случае, если всё пройдёт успешно, воспользуемся твоим предложением. – Согласен. Гавт привёл Никиту в мастерскую. – Сделаете, как он скажет. Надо срочно. Немного подумав, добавил: – Сто штук. – У нас заказ, когда мы успеем? – После полудня я приду снова и заберу… стрелки. Гавт развернулся и ушёл. Никита нарисовал на листе папируса стрелку, объяснив её размеры. Обозначений цифр он ещё не усвоил, как и алфавита. Объяснялся свободно, а писать не мог. Начальник мастерской кивнул: – Вещь простая, сделаем. Гавт явился в полдень, а с ним – пять воинов. – Готово? – Только закончили. Воины увязали стрелки в узлы и все вместе направились к дирижаблю. Никита, по своему обыкновению, уселся у окна. Дирижабль взлетел, поднялся на сотню метров. Внизу, на краю равнины, показались белые пятна – много. – Мои воины подготовили замену краснокожим. Видишь белые круги? Представь, что это враги. Действуй! – обратился Гавт к Никите. – Пусть твои воины поднесут ко мне стрелки. Когда узлы с железными стрелками оказались рядом, Никита стал хватать оттуда стрелки и бросать их за борт. За счёт утяжелённой части стрелки в полёте сами ориентировались острым концом вниз. Когда узлы опустели, Гавт приказал пилоту садиться. Едва корзина дирижабля коснулась земли, все живо выскочили. Круги на земле были из мела, и почти в каждом из них была одна, а то и две стрелки. Неплохие попадания! Промахи были тоже, но массированность атаки окупала всё. Стрелки входили в землю глубоко, до самого хвостовика, и воины с трудом вытаскивали их из почвы. Гавт ходил довольный – он получил в руки эффективное оружие. Полководец подошёл к Никите: – Молодец! Давненько мне в руки не попадало нечто подобное. Ну, теперь мы им покажем! Я посажу в корзину дирижабля по воину у каждого окна, а рядом – кучу стрелок: пусть бросают. Зачем им гибнуть в прямых стычках? А так – и воины целы будут, и враги уничтожены. Как мы раньше не догадались! Ведь всё так просто! – разразился Гавт непривычной для него тирадой. Лицо его светилось от удовольствия. – Всё гениальное просто! – скромно повторил чью-то фразу Никита. – Я закажу немедленно тысячу – нет: две тысячи стрелок! А о тебе обязательно расскажу Каре, пусть наградит достойно. Заслужил! – Может, сначала в деле испытаем? – предложил Никита. – А потом, как получим результат, можно и к Каре. – Ты трижды прав! Не хочешь пойти ко мне советником? – Хочу поучаствовать сам, лично убедиться. – Хо! Нет ничего проще, – совершенно знакомым жестом Гавт одобрительно похлопал Никиту по плечу. На секунду задумался. – За сегодня и завтра, я думаю, тысячу они сделают. А послезавтра за тобой зайдёт Кан, с ним и полетите. Гавт подозвал воина: – Знакомьтесь! Послезавтра ты полетишь с ним на краснокожих – испытаете стрелки в деле. – Слушаюсь! – А теперь вытащите и соберите все стрелки, негоже бросать такое добро! С трудом, но стрелки собрали. Они сидели в земле плотно: ведь дождей не было давно, и почва была твёрдой, как асфальт. Никита участие в сборах не принимал, на это рядовые воины есть. Зато обедал с аппетитом. Ах как вовремя он вспомнил этот метод борьбы с пехотой, применявшийся нашими авиаторами в Первую мировую войну! Потом появились бомбы и гранаты, и применение стрелок сошло на нет. Создать, что ли, им, этим яйцеголовым, здесь порох? Чёрный вполне можно, ведь ингредиенты простые – уголь, селитра, сера.Глава 6. «Катастрофа»
День Никита только и делал, что ел да валялся в постели, обдумывая, что бы ещё такое из своей прошлой жизни здесь внедрить. Вспоминал историю, увиденные фильмы и решил, что в первую очередь островитянам необходимо колесо. Как ни странно, но черноголовые, имея электрические коляски на колёсах, не спешили делиться этим простым изобретением с яйцеголовыми. Ни одного колеса Никита на этом острове не видел. А ведь оно может применяться везде и для разных нужд. Только делать его нужно из бронзы или железа, а не из дерева, как тогда, в племени у Вирта. Интересно, как он там поживает? Ладно, пусть обустроятся, к ним он ещё успеет. Кроме колеса, можно попробовать сделать подзорную трубу. Кварц вместо стекла есть, но проблема в том, как точно выдержать кривизну поверхностей. Не имея соответствующего оборудования, это сделать сложно. На следующее утро, едва он успел позавтракать, к нему пришёл Кан: – Стрелки погружены в дирижабль, воины ждут. – Я готов. В кабине дирижабля сидели восемь воинов и пилот. В плетёных корзинах у стен находились стрелки. Как только Кан и Никита поднялись на борт, дирижабль взлетел. Очень медленно, по сантиметрам, он набирал высоту. – Перегруз! – закричал пилот. С трудом, очень медленно, но им удалось подняться на полсотни метров: железные стрелки весили много, и дирижабль плохо слушался руля. – В следующий раз берите меньше груза или меньше воинов, – заметил Никита. – Я уже понял, но не выгружать же? Гор на пути нет, долетим. Над проливом чувствовался ветер, и дирижабль стало болтать. Он летел дольше обычного: перегруз не только не давал возможности подняться выше, но и «съел» скорость. Никита сидел у окна, посматривая на местность – тут он ещё не был. Судя по всему, дирижабль пролетал над территорией нынешней Бельгии, приближаясь к Дании. Внизу стали попадаться реки, островки в море – ведь они шли вдоль побережья. – Вот они! – закричал кто-то из воинов и показал вправо. Дирижабль медленно стал поворачивать направо. Никита, сидящий по левому борту, теперь и сам увидел бредущие толпы краснокожих – тела их и в самом деле отливали красным. Одеты они были в какие-то лохмотья, волосы на голове и бороды были длинные, рыжие. Увидев дирижабль, краснокожие завопили и стали размахивать кулаками и дубинами. Они никуда не разбегались, никто из них не прятался: дирижабль они уже видели, но не боялись. Они не знали, что на этот раз летающий корабль несёт им смерть. – Начали! – скомандовал Гавт, когда дирижабль завис над толпой. Воины хватали пригоршнями стрелки и бросали их вниз. С земли послышались крики боли и стоны. Никита жалел лишь об одном – высота мала, стрелки не успеют набрать нужную скорость. Но по мере того, как стрелки сбрасывали за борт, дирижабль потерял в весе и начал подниматься. Пилот старался направлять дирижабль, держась над группами. Теперь воины бросали стрелки без команды. Увидел врагов – и бросил пучок стрелок. Никита поднялся, крикнул: – Надо бросать с небольшим упреждением, стрелки по инерции летят вперёд! На него непонимающе уставились. – Когда дирижабль двинется, то вы не попадёте в цель, которая под вами. Надо бросать заранее, – попытался объяснить Никита. Кажется, его поняли, стало получаться лучше. А внизу уже вовсю была паника. Валялись убитые и раненые, а ещё живые разбегались по сторонам. Организованной толпы уже не было, каждый сам по себе спасал свою жизнь. Гавт завопил: – Удача! Мы не потеряли ни одного человека и рассеяли их армию! В ответ на эти слова Никита только хмыкнул. Какая армия? Человек двести-триста. Но в этих условиях даже эти сотни представляли грозную силу. Стрелки быстро закончились. – Летим домой – надо доложить о победе Совету. И немедля надо организовать производство стрелок во всех мастерских! Гавт был радостно возбуждён, не мог усидеть на месте и бегал по кабине. – Теперь мы разобьём любого врага! Это лишь вопрос времени! Подбежав к Никите, Гавт стиснул его в своих объятиях: – В первую очередь это твоя заслуга! Молодец, светлая голова! А наши техники только штаны протирают да вид умный делают. Поверь моему слову – тебя ждёт награда от Совета. – Я старался помочь, не думая о награде. Никите было неудобно перед воинами, но они смотрели на него восхищённо. Сколько бы их полегло в бою с этими дикарями, они знали это лучше других. Дирижабль сел уже в сумерках. Никита устал и очень хотел есть: ведь кроме завтрака у него во рту за весь день росинки маковой не было. Зато во время ужина он наелся до отвала, а там и сон его сморил. Утром воин вызвал его на Совет. Когда Никита вошёл, в зале сидело много людей. Выступил Гавт. Он красочно расписал победу, преувеличив количество убитых и раненых врагов. – Их телами было усеяно всё поле. Мы победили, – завершил он речь. Его проводили с возвышения восторженными криками. Гавт сошёл триумфатором, с победной улыбкой на лице. Победа – она всегда вдохновляет! Однако у победы много родителей, в то время как поражение – всегда сирота. Выступил и Кара. Он воздал должное доблестным воинам, вскользь упомянув Никиту. Тот сидел в углу, недоумевая, зачем его пригласили сюда – ведь все почести достались Гавту. Никита и не думал претендовать на чужую славу, но зачем его сюда позвали? Когда все разошлись, он тоже поднялся. Однако Гавт его задержал. В зале остались только трое: Кара, полководец и Никита. – Надо должным образом наградить Никиту, без него мы бы не одержали столь сокрушительной победы, – твёрдо заявил Гавт. Он был воином и привык выражать свои мысли коротко и чётко. Кара задумался, потом спросил Никиту: – А что бы ты сам хотел? Никита слегка растерялся. Чем у них тут награждают? Золотом, мясом? Потом решился: – Мне бы проведать племя, с которым я пришёл. – Оно же тебе не родное! – Кара скривился так, как будто бы лимона отведал. – Ну хорошо, будь по-твоему. Только ведь оно далеко. Ладно, дам тебе дирижабль, слетаешь, посмотришь. И на том спасибо. Никита откланялся. Утром он проснулся в приподнятом настроении. Сегодня он увидит Вирта и других знакомых. Племя ему не родное, это правда, но ведь это они не отвергли его, приняли как равного, и это с ними он совершил тяжёлый переход. Позавтракав, Никита отправился на стоянку дирижаблей. Назвать это место аэропортом или аэродромом язык не поворачивался: нет ни здания аэровокзала, ни взлётных и рулёжных дорожек. Ладно, не в названии суть. Пилот уже дожидался его у дирижабля. Увидев Никиту, лишних вопросов не задавал. – Готов? Можно лететь? – Летим! Очень хочется друзей увидеть! Не обременённый грузом дирижабль взмыл в небо и лёг на нужный курс. – Сколько лететь? – спросил Никита. – Вздремнуть успеешь, часа два. Никита мысленно прикинул. Получалось, что племя поселили далеко. Погода стояла чудненькая: светило солнце и на небе – ни облачка, даже не болтало потоками воздуха. Никита уже знал, что восходящие или нисходящие потоки бывают над горами и над водой. Но сейчас ни гор, ни больших водных пространств под ними не было. Поэтому Никита позволил себе расслабиться. Он развалился на сиденье и глазел по сторонам. А виды сверху открывались потрясающие. Куда ни глянь, изумрудная зелень травы, нежно-зелёная, пронзаемая ручьями и речками. Эти водные артерии искрились под солнечными лучами, как будто были покрыты серебром. Изредка попадались селения с людьми, и Никита увидел даже поле с созревающим урожаем – то ли пшеницы, то ли ржи. Через час полёта пилот повёл себя беспокойно. – Что случилось? – спросил Никита. – Ветер боковой усиливается, всё время приходится доворачивать. – Как бы дождя не нагнало. – Да, тогда придётся садиться. Дождь, если он не сильный, и ветер умеренный – не помеха. Другое дело, если это ливень или ветер ураганный, а хуже всего – крупный град. Такой может повредить мягкую обшивку дирижабля. Теперь уже и Никита наблюдал за погодой. А она ухудшалась с каждой минутой. Ветер пригнал кучевые облака, немного похолодало. И вдруг хлынул ливень. Не дождь, а настоящий ливень, как в тропиках, стеной. Дирижабль болтало порывами, видимость практически исчезла. – Садимся! – прокричал пилот. Как он будет это делать? Земли не видно, и можно воткнуться в любой бугорок или здание. Для водорода, находящегося в ёмкости дирижабля, любая искра – это взрыв, пожар. И дождь не спасёт. Через окна ливень захлёстывало внутрь кабины, Никита и пилот промокли до последней нитки. Дирижабль медленно опускался – пилот осторожничал. Огромная туша дирижабля раскачивалась под порывами ветра. Плохо, что нет высотомера и указателя скорости. Тучи затянули небо полностью, день превратился в сумерки. Пилот, не видя земли, прекратил снижение. – Опасно! Можем разбиться. – Что делать? – Я попробую развернуться носом против ветра. А дальше – ждать, когда ветер ослабеет и ливень перейдёт в дождь. Пилот перевёл оба мотора на холостой ход. Если совсем заглушить их, дирижабль станет вовсе неуправляемым, а так он хоть слушался рулей. Никита перешёл к другому борту – здесь не так заливало. Видимость была несколько метров, и всем оставалось уповать только на улучшение погоды. Однако ненастье только усиливалось. Ветер крепчал, промокшая одежда липла к телу и холодила. Эх, дождевичок бы! Пилоту и вовсе приходилось несладко. Он был в самом носу кабины, и вся сила ветра и дождя доставалась ему в полной мере. Но и совсем бросить управление дирижаблем нельзя, может перевернуть корабль. Где они сейчас находятся, ни пилот, ни тем более Никита не представляли. Ветер перешёл в ураганный. Их несло, раскачивая, воздух завывал в верёвочных снастях. Никита, держась за кресла, перебрался к пилоту. – Как думаешь, надолго? – Не знаю. – А где мы? – Над морем, это точно. Ветер был справа, а слева, вдалеке, было видно море. Нас снесло, внизу вода. Никита посмотрел на компас. Стрелка никак не хотела стоять на одном месте и постоянно крутилась. Ну да, дирижабль вертит, раскачивает. Просто чудо, что их ещё не ударило о воду и не перевернуло. – У тебя на борту есть спасательные круги или что-нибудь деревянное? Вдруг о воду приложимся? Но пилот покачал головой: – Я и плавать не умею. Ко дну сразу пойду, если какая-нибудь тварь раньше не сожрёт. Никита плавать умел. Но переплыть реку, тем более в хорошую погоду, – это одно, а вот переплыть море… Дирижабль начало крутить, он становился неуправляем. Пилот заглушил двигатель: – Зачем горючее жечь без толку? Нам ведь ещё возвращаться надо. Он прошёл в конец кабины, к Никите. – Я ничего не могу сделать, бессилен перед стихией. Всё во власти богов! От непрерывной болтанки Никиту стало подташнивать. Неужели у него морская болезнь, как в шторм на корабле? Через несколько часов стемнело. А ураган продолжался. Видимо, их носило невдалеке от эпицентра. Вконец измученные, промокшие и голодные, пилот и Никита улеглись на пол, и их сморила усталость. Наступило состояние какого-то безразличия. Они были не властны что-либо изменить, поэтому надо было набраться терпения и ждать. Либо ураган стихнет, либо дирижабль не выдержит и рухнет в море; но тогда конец неминуем. Никита уснул. Проснулся он от яркого света. Дождь и ветер прекратились, светило солнце. В углу кабины, поджав ноги, спал пилот. Никита поднялся и посмотрел в окно. Дирижабль висел над водой в полусотне метров. И везде, куда бы ни бросил взгляд Никита, была вода. Какое-то безбрежное царство воды! Никита разбудил пилота. – А, что? – вскинулся тот. – Ураган закончился, мы живы. – Хвала богам! – Не радуйся сильно, похоже – мы в океане. Везде вода, и никаких признаков земли. Пилот протёр глаза, поднялся и выглянул в окно. – М-да… – Что будем делать? – Идти на восток. Нас всё время сносило на запад, в океан. Стало быть, чтобы попасть домой, надо двигаться на восток. У меня же твой компас есть. Зарокотал один двигатель, потом чихнул и завёлся другой. – Топлива хватит? – Должно, – как-то неуверенно ответил пилот. Есть нечего, пить – тоже, хотя внизу полно воды. Только она солёная. Дирижабль развернулся носом на восток. Никита уселся рядом с пилотом. То, что они уцелели в такой шторм, ураган – уже само по себе чудо. А если ещё и вернутся на свой остров, это будет нечто совсем уж сверхъестественное. Через час полёта пилот обратился к Никите: – Слева, далеко – земля. Страшно. – Что страшного? Правь туда. – Судя по положению солнца, наш остров должен быть значительно правее. Это не наша земля. – Какая разница? Можно будет сесть, набрать воды, напиться, в конце концов – узнать у жителей, что это за земля, чтобы сориентироваться. – А вдруг там враги? – Ну, рядом с селением не садись, а от одного человека мы вдвоём отобьёмся. – У нас же нет никакого оружия. – По ходу разберёмся. Главное – дирижабль цел, мы живы, земля впереди. Есть надежда, что выберемся из передряги. – Да уж! Я в такой шторм первый раз в жизни попал! Дирижабль приближался к неизвестной земле. Пилот достал карту и долго смотрел на береговую линию. – Хм, не может быть! Нас не могло снести так далеко! – Что ты хочешь сказать? – Если карта не врёт, нас снесло очень далеко. – И где мы? – Атлантида, остров черноголовых. – Не может быть! Он же далеко! – Сейчас сядем и спросим у кого-нибудь. Дирижабль уже летел над сушей. Оба высматривали какое-нибудь небольшое селение, а лучше – одинокого человека. Потом пилот заметил вдали дорогу, по которой шли два путника. – Садимся. Надо узнать, где мы, – сказал Никита. – Нет. Я зависну над ними, а ты будешь разговаривать. Неизвестно ещё, кто внизу – враги или друзья. – Экий ты пугливый! Везде тебе враги мерещатся! Дирижабль медленно стал снижаться. Услышав шум моторов, путники запрокинули головы. Вот воздушное судно зависло в десяти метрах над дорогой. Пилот старался удержать дирижабль на одном месте, а Никита высунулся из окна едва ли не по пояс. – Приветствую вас, уважаемые! Подскажите, как называется эта земля? Путники засмеялись: – Заблудились? – Маленько есть. – Атлантида это. – У вас правитель Гор? – Он самый. – А где можно попить воды? – Вот туда, в ту сторону, – путники стали показывать руками направление. – Там родник есть. – Спасибо! Пилот разговор слышал и немного поднял дирижабль. – Где родник? – Туда, – махнул рукой Никита. Родник был заметен сверху – небольшое, метра три-четыре диаметром озерцо, из которого вытекал ручеёк. Вокруг – ни души. – Приземляйся! Я выскочу, привяжу причальный конец к камню. – Договорились. Кроме как к камню, привязывать канат было не к чему. Деревья далеко, а прикрепить к чему-нибудь дирижабль надо, иначе унесёт даже слабым током воздуха. Потом попробуй поймать! Вмиг превратятся в пеших! Дирижабль завис сбоку родника, высота – не более полуметра. Никита открыл дверцу и выскочил. Схватившись за причальный канат, он обмотал его вокруг камня, подтянул нос дирижабля, а потом направился к роднику. Встав на четвереньки, как животное, напился свежей холодной воды едва ли не до икоты. Отдышавшись, он вернулся в корзину дирижабля. Кабина, сплетенная из толстых прутьев, напоминающих ивовые, была лёгкой и прочной. Пилоты называли её и кабиной, и корзиной. Как только он шагнул за порог кабины, навстречу ему из двери уже сделал шаг мучимый жаждой пилот. В руке он держал ёмкость под воду – вроде фляжки. Напившись, он наполнил фляжку. Неожиданно раздался гул. Пилот поднял голову к небу – не летательный ли аппарат? Никита же насторожился. Слышал он уже похожий звук – перед землетрясением, когда с воинами азуру в племя возвращался. – Быстрее назад! Надо убираться отсюда! – закричал он пилоту. Тот недоумённо пожал плечами – чего, мол, шумишь? Он неторопливо подошёл к корзине, забросил внутрь фляжку и направился к камню – отвязать причальный конец. Но тут снова раздался гул, потом землю слегка тряхнуло. Пилот от неожиданности упал. Никита выпрыгнул из кабины, рванулся к упавшему пилоту и схватил его за руку: – Вставай! И быстро в корзину! Бегом! Сам же стал разматывать конец. Однако известно: когда торопишься, получается плохо. Верёвка запуталась. Никита обернулся – пилот уже забрался в кабину. Недолго думая, он выхватил нож и мгновенно разрезал канат. Хороший нож, острый, как бритва! Сам же и делал из метеоритного железа. Пригодился, не подвёл! Никита бегом бросился к кабине. Он знал, что подобные явления были предвестниками грозных землетрясений, и сейчас должно тряхнуть довольно сильно. Лишившись привязи, дирижабль стал подниматься. Никита подпрыгнул, упал животом на пол кабины, ухватился за сиденье, заполз и закрыл за собой дверцу. Гул от земли шёл такой низкий и сильный, что закладывало уши. Но хоть дирижабль не трясло. – Поднимайся выше и уходи в море! – закричал Никита. Земля начала мелко трястись, как в ознобе. Послышался сильный подземный удар, земля внизу заходила ходуном, поднялась пыль. Пилот испугался: – Что это? – Землетрясение! Набирай высоту! Но пилот уже и сам дал газ и тянул рули на себя, инстинктивно уходя от непонятного и страшного. Дирижабль уже набрал не менее сотни метров, и с высоты хорошо было видно, как озерцо, воду из которого они только пили, вдруг стало мелеть. Когда дно обнажилось, на глазах изумлённых Никиты и пилота оно вдруг начало «кипеть»: образовывающиеся пузыри лопались, выпуская наружу струйки горячего пара. Затем его прорезала трещина, и вверх ударил гейзер, состоящий из песка и кипящей воды. За ним последовал второй, третий, и вот уже всё дно озерца усеяно бьющими вверх фонтанами кипятка. Внезапно, как по мановению ока, цвет гейзеров изменился, приобрел огненный оттенок, дно озерца приподнялось в центре, и вверх ударил могучий поток лавы. Подземный огонь вырвался наружу, захватив с собой тысячи раскалённых камней. Они полетели вверх и в разные стороны, оставляя за собой клубящийся дымный след. «Вулканические бомбы!» – всплыло в памяти Никиты когда-то давно прочитанное. Бомб было так много, что дымные хвосты их сливались, пересекаясь, и вскоре над островом поднялись гигантские клубы дыма, пронизанные красноватым светом, идущим откуда-то из под земли. Зрелище было настолько же страшное, насколько и завораживающее. Дороги покрылись трещинами, и земля между ними заволновалась, вздымаясь и опадая. Края трещин начали расходиться, и в образовавшиеся разломы полетели люди, деревья, сегвеи и дома, складываясь, как карточные домики. Землю сотряс второй удар, подобный грому, и многотонные скалы на берегу океана начали ворочаться, как живые. Большой остров раскололся, поперёк него прошла огромная трещина, в которую хлынула морская вода. Тут же повалил пар, и из разлома выплеснулась огненная магма. Отовсюду доносились крики людей и рёв животных, сливающиеся с подземным гулом и шумом воды. Последовал очередной подземный удар, большая часть острова накренилась, и всё, что до этой минуты каким-то чудом оставалось ещё нетронутым, на глазах путников стало погружаться в воду, съезжая. Пыль, пар, дым… Видимость резко ухудшилась. Катастрофа, которую они наблюдали сверху, была поистине ужасна. Внизу разверзлась бездонная пропасть, и она поглощала всё, что находилось на теперь уже обломке острова. Меньшую часть острова развернуло в гигантской воронке, которая образовалась от погружения большей части, она также накренилась и исчезла под водой. Пилот выжимал из моторов всё возможное, и дирижабль, наконец, оказался над водной поверхностью. Но и тут тоже было неспокойно, вокруг острова бушевали огромные волны. Пилот растерялся, он был явно напуган: – В первый раз такое вижу. Ветра нет, а волны огромные. – Это катастрофа. Ты видел – остров сначала раскололся, а потом одна половина ушла под воду? Ушедшая половина была видна сверху – с неё всплывали на поверхность воды деревья, деревянные предметы, барахтались люди, хватаясь за всё, что может плавать. – Надо спускаться вниз, может, вытащим кого-нибудь, спасём, – предложил Никита. Оставаться зрителями, когда внизу творится нечто ужасное, не поддающееся осознанию, не хотелось, и в благородном прорыве Никита желал спасти хоть кого-нибудь. Но пилот отрицательно покачал головой: – Если спустимся ниже, корзину разобьёт волной. Ты оцени, какая высота волн. Они только сверху кажутся маленькими. Никого мы не спасём, только сами погибнем. Никита от досады кусал губы. Разумом он понимал, что пилот прав, но душе не прикажешь. Раздался ещё один громовой удар, оставшаяся часть острова накренилась, и почти сразу же, как тонущий корабль, ушла под воду. Вверх, на большую высоту, взметнулись камни, фонтаны воды, грязь и ещё непонятно что. – Убедился? – прокричал пилот. – Спустись мы пониже – и всё, конец. Вода ещё некоторое время бурлила, из неё вырывались струи пара – это заливало жерло подземного вулкана, расколовшего остров. Да, собственно, острова-то уже и не было. Куда не кинь взор – грязная, кипящая вода, на поверхности которой плавал мусор и раскачивались на волнах трупы. Люди и животные, кому удалось выплыть, задохнулись от сернистого газа, сварились в горячей воде. Даже в дирижабле дышалось тяжело. Оба были в шоке от увиденного. Так вот как погибла Атлантида! Первым пришёл в себя пилот: – Убираемся отсюда! Могут заглохнуть моторы, – с этими словами он развернул дирижабль. Немного удалившись от места катастрофы вселенского масштаба, земного катаклизма, он ударил по газам. – Эй, парень, сбавь обороты! Нам надо экономить топливо. Ты ещё хочешь попасть домой? Пилот послушался. Никита упал на сиденье в состоянии полной прострации. Цивилизация, которая была на голову, на ступень, а то и поболе, выше, чем племя яйцеголовых, погибла. И летающие «тарелки» им не помогли, по крайней мере, Никита не заметил в воздухе ни одной. Слишком быстро всё произошло, и люди оказались не готовы к катастрофе. Гул земли никто не осознал как предвестник надвигающейся катастрофы. Всё, нет Атлантиды! Мозг отказывался воспринимать увиденное. Было ощущение нереальности происшедшего. Молчал и пилот, также оглушённый картинами увиденного им ужаса. Подобного рода кошмары могут мучить только в бредовых снах. Всё-таки Никита пришёл в себя первым. Наверное, сказалось то, что он уже пережил землетрясение, но только на земле. Какой-никакой, а опыт. Океан уже успокоился, волн не было, и поверить в то, что всего лишь полчаса назад они воочию видели кошмар, гибель цивилизации, было очень трудно. Сколько людей было на острове, теперь никто никогда не узнает. Все мертвы. И с ними ушли безвозвратно их знания. Уж Никита точно знал, что люди его времени не изобретут летающую «тарелку» с двигателем, работающим на совершенно непонятной основе. Конечно, ему, чужаку, никто бы не раскрыл этот секрет – ведь ему не показали ни одного завода по их производству. В душе шевельнулся страх. А как их остров? Не было ли и там землетрясения? Не затопило ли и их? Ведь они летели домой в уверенности, что там всё в порядке… По коже пробежали мурашки. Не болтаться же им в воздухе вечно? У них нет никакой еды, а воду во фляжке, даже если её экономить, можно растянуть максимум на три дня. Так что вечно болтаться на дирижабле будут не они, а их трупы. Без воды человек выдержит не более десяти суток, дальше – смерть. Как странно! Воды внизу – целый океан, а им грозит гибель от жажды. Нелепость! Дирижабль летел до вечера. Потом пилот заглушил двигатели, встал с сиденья и с хрустом потянулся: – Всё, не могу больше! – Ты когда-нибудь летал в Атлантиду? – Никогда. – Интересно, сколько нам осталось лететь? – полюбопытствовал Никита. – Не знаю. Может быть, день. Вопрос в том, хватит ли топлива. Он сделали по глотку воды из фляжки – она показалась необыкновенно вкусной. – Ты много не пей, – предупредил Никита пилота, – экономить надо. Долетим ли завтра, неизвестно. О своих тревогах насчёт целостности острова он умолчал. Они уселись по углам кабины. Стояла полная тишина. Никита выглянул за борт: – По-моему, нас тянет на восток попутным ветерком. – Хорошо бы, топливо сэкономим, – флегматично ответил пилот. Он улёгся на пол и тут же уснул. Эх, парень, не знаешь ты, что нас может ждать впереди! Если их остров накрыло волной, придётся лететь до материка. А там – кровожадные краснокожие. Никита тоже улёгся – будь что будет! С этой мыслью он тоже уснул. Проснулся он от вопля пилота. За бортом было светло. – Чего орёшь? – Ящер летит! – Ну и что? Пусть себе летит. – Ты не понял. Они далеко от земли не улетают, значит – земля близко! Пилот был радостно возбуждён. Он тут же уселся на сиденье и запустил моторы. – Вперёд! – закричал он от избытка чувств. Никита отхлебнул из фляжки пару глотков. В животе сосало, хотелось есть. Через полчаса лёта впереди показалась земля, а ещё через полчаса оказалось, что это небольшие острова. Пилот схватился за карту: – Так-так-так, похоже – это они. Мы отклонились на север, вернее – нас снесло воздушным потоком. Сейчас мы повернём точнёхонько на юг. Над землёй пойдём! Заявление пилота обнадёживало. Раз уцелели маленькие острова, значит, и их остров должен остаться невредимым. И верно, далеко за полдень показался их остров. Его очертания узнал даже Никита. – Я на стоянку, есть хочу – сил нет! Да и Каре надо рассказать о катастрофе. – Я с тобой. Думаю, для Кары известие о гибели Атлантиды будет неприятной новостью. Никита вздохнул: – А к племени азуру после доберусь, наверное – пешком. Дирижабль – хорошо, но уж больно он подвластен стихии! Сели они на стоянке, но встречающий их замучился. Никита обрезал причальный конец, и остался буквально огрызок. Пока привязали другой канат, да пока его зафиксировали на столбе, заглохли сами по себе двигатели – топливо закончилось. Был бы Никита верующим – перекрестился бы! Повезло! Оба сразу направились к зданию Совета. Кара оказался на месте. Посмотрев на измученных пилота и Никиту, он сразу поинтересовался: – Что случилось? – До племени азуру не добрались. Поднялся шторм, и нас снесло в океан. – Да, и у нас был ливень и шторм, но обошлось без последствий. – Утром мы оказались у Атлантиды. – Не может быть, это очень далеко. – Я сверялся с картой. Там на наших глазах случилась катастрофа. Остров затрясло, и он разломился пополам. Сначала под воду ушла одна его часть, потом – другая. – Подожди! – Кара вытер внезапно вспотевший лоб. – Ты хочешь сказать, что остров весь, без остатка, ушёл под воду и его больше нет? – Именно так. Не спасся никто. Там творился ужас. Кара заходил по залу, бормоча что-то себе под нос и не обращая на них никакого внимания. Потом повернулся к ним: – Вы ещё здесь? Можете отдыхать. Ну и новость вы мне принесли! Поверить не могу! – Всё случилось именно так. Мы хотели приземлиться, спросили у жителей, куда нас занесло, и они ответили – Атлантида. Мы успели только воды во фляжку набрать, когда вдруг затрясло, – подтвердил Никита. – Даже причальный конец вынуждены были обрезать, настолько быстро всё произошло. – Да-да, ступайте. Мне надо осмыслить услышанное. Никита и пилот направились в столовую – на стоянке дирижаблей была такая. Впервые за три дня наелись. Оба были настолько подавлены увиденным, что даже не испытывали большой радости от собственного спасения. Наевшись, Никита отправился спать. Мельком подумал – помыться бы сначала, да сил нет. Едва раздевшись, он свалился в постель и уснул. Хватит с него, завтра будет спать до обеда. Однако не получилось. Уже утром в дверь постучали, и вошёл вчерашний пилот. Лицо его было помятым. – Вставай! – Опять ты! – Нас ждут на Совете. Члены Совета хотят услышать из первых уст, от очевидцев, как всё произошло. Никита выругался. Выспаться не дают, что за жизнь пошла? Он успел только умыться и заторопился на Совет. Там оба в подробностях рассказали, как проходил полет. Собственно, присутствующие желали знать из первых уст только о гибели Атлантиды. После рассказа все сидели подавленные: великого народа, обладавшего передовыми знаниями, больше не существовало. После рассказа на Совете Никита позавтракал, сходил в баню и вымылся. Разрешения Кары на посещение племени азуру никто не отменял. Да после происшедших событий до Никиты и дела никому не было. И он решил отправиться пешком. Собрав свои скромные пожитки в узелок, он, не прощаясь, покинул своё пристанище. Зашёл только в столовую на стоянке дирижаблей – взял хлебную лепёшку и вяленого мяса, чтобы в дороге не думать о провизии. Где располагалось племя, он посмотрел вчера по карте у пилота. Шагалось легко – чистый воздух, зелень вокруг. Он поглядывал на небо и по сторонам, чтобы не оказаться застигнутым врасплох какой-нибудь тварью. Ящеров и прочих бегающих и ползающих хищников на острове не было, их уничтожили. Но с материка вполне мог прилететь какой-нибудь птеродактиль или того хуже – дракон. За день Никита прошёл километров тридцать, если не больше. Как только солнце стало клониться к закату, он начал приглядывать место для ночёвки. Останавливаться в лесу было страшновато из-за ползучих тварей вроде питонов. На открытом месте – из-за летающих ящеров, вроде крата. Уже начало смеркаться, когда он обнаружил вход в пещеру. Как укрытие от непогоды – в самый раз, только выяснить надо, не обитает ли там кто-нибудь? Он покричал у входа, заглянул поглубже. Пещера была невелика и заканчивалась тупиком метрах в пяти от входа. Но кто-то здесь уже ночевал – в паре метров от входа лежала охапка высохшей травы. На лежбище зверя не похоже, скорее – ложе охотника. Никита зашёл в пещеру, лёг поудобнее, вытащил нож и положил его рядом с собой. Спал чутко, любой звук заставлял его просыпаться. Не сон, а дремота с перерывами. Но лучше так, чем не спать вообще. За ночь он отдохнул, утром подкрепился и снова отправился в путь. На дорогу ушло три дня. Места пошли дальше девственные, дороги исчезли, но была узкая, едва видимая тропинка. Уже бы и спросить кого-нибудь о племени, да людей не видно. А судя по карте, он должен быть уже на месте. Остановившись, Никита покричал. И услышал – то ли эхо ему откликнулось, то ли другой человек? Он пошёл на голос и спустя недолгое время наткнулся на здоровяка Тота – тот спешил ему навстречу. Никита обрадовался: Тот – воин азуру, стало быть, и племя рядом. Они поздоровались как добрые знакомые. – Каким ветром тебя сюда занесло? – спросил воин. – Специально к вам, к Вирту. – Э, заболел вождь. Уже неделю хворает. – Плохо. Умён вождь, о племени печётся. – Сами жалеем. Мы уже и травы ему разные завариваем, а лучше не становится. – Веди, чего нам здесь, в лесу, разговаривать? – Прости! Знакомое лицо увидел, обрадовался. – Пока идём, рассказывай, как вы тут живёте? – Сложно. Дома из камня построили, как у себя на прошлом месте. Речка рядом, за водой далеко ходить не надо. Только с охотой плохо, дичи мало. И только сейчас Никита обратил внимание, что здоровяк Тот похудел. Уже здоровяком его можно было назвать только за рост, а не из-за груды мышц. По всей видимости, племени живётся несладко. Конечно, новое место жительства, непривычные условия, другие животные. Ко всему приспосабливаться надо, а навыки приходят не сразу. Молодым легче, им с возрастом менять привычки не надо. За полчаса добрались. От опушки леса стало видно селение, и Никита поразился – дома стояли в том же порядке, как и в прежнем селении. – А камень где брали? – Яйцеголовые помогли. У них воздушные корабли есть, они каменные блоки сюда перенесли. Ну да, видел уже Никита, как строили пирамиды при помощи дирижаблей. Тот привёл его к дому вождя. Выглядел он почти как старый, затопленный в селении. Никита вошёл, поприветствовал старейшину и сразу обратил внимание на то, что вид у Вирта был нездоровый, болезненный. Он исхудал, осунулся, глаза ввалились. Вождь полулежал на ложе. Увидев Никиту, он обрадовался: – Садись. Не чаял уж тебя увидеть. Думал, в верхах обитаешь, о нас совсем забыл. Какие новости? – Да как я о вас забыть мог? Ты, как вождь, и племя меня приняли, а ведь я для вас чужак. Вы же отнеслись ко мне как к равному. А новостей много. Был я у черноголовых, разговаривал с Гором. – Надо же, заинтересовал самого Гора! Остаться предлагал? – Я настоял на возвращении. – Не ошибся я в тебе. Продолжай. – Несколько дней назад за успехи в войне с краснокожими мне в награду позволили слетать к тебе на дирижабле. Это такой летающий корабль. – Видел. – Только начался шторм, очень сильный – даже ураган. – И у нас он был. – Так вот, нас ветром снесло далеко в океан. Думали уж, конец пришёл. Настала ночь, дрейфовали. А утром увидели вдали землю. Подобрались к ней, спросили – оказалась Атлантида. – Земли Гора. Развесёлое племя! – Нет их больше – как и самого острова. Всё на наших глазах произошло. Земля треснула, остров развалился и ушёл под воду. С Атлантидой всё кончено, только память останется. – Так никто не спасся? – от неожиданной новости Вирт привстал со своего ложа. – Нет. Вода кипела. Сварились все, да ещё снизу газ отравленный шёл. У них не было ни одного шанса. – Ужасный конец… Вирт снова бессильно опустился на ложе. – Плохую новость ты мне принёс. Каразнает? – Вчера с пилотом были на Совете, всё рассказали. – Нас могут ждать тяжкие времена. – Тот говорил, что на новом месте тяжко с охотой. Никита намеренно подбирал обтекаемые формулировки. Он не сказал, что в племени недоедают – для вождя это было бы обидно. Но ведь не он выбрал место, Совет во главе с Карой указал. – Верно. В иные дни есть просто нечего. Больно мне смотреть на всё, все беды сразу навалились. И у меня со здоровьем плохо. – Да, выглядишь ты неважно, надо признать. – Травы пью, что наш лекарь назначил, да не помогают. – А если уйти отсюда на другое место? – На острове свободной земли мало, зачем мне враждовать с соседними племенами? – Я имел в виду – уйти с острова совсем. Вирт тяжело вздохнул: – Думал я уже не раз об этом. Уйти можно, нас никто не держит. Вопрос – куда, на какие земли? – Узнать надо, разведать. А место найти можно. Только пешком долго. У Кары надо просить дирижабль, с него осматривать. – Не люблю быть попрошайкой. – Ты не для себя будешь унижаться, для людей племени. – Понимаю, но как-то совестно идти на поклон. Ведь спросит – зачем тебе летающий корабль? И что я отвечу? Что земли скудные, прикормиться невозможно? – Пусть и так. Они знали, видели, куда вас посылали. Да и ремёсла надо развивать, обмениваться на продукты. – У нас инструментов почти нет. Никита задумался. – Я попрошу у Кары дирижабль. Не знаю, даст ли, нет? А ты выдели мне толкового воина на всякий случай. Если я получу в своё распоряжение дирижабль, будем осматривать вдвоём. – Воистину, боги послали тебя в племя, да воздастся тебе за заботы! – Не благодари раньше времени. Кара – себе на уме, и даст ли мне дирижабль, ещё не знаю. Ладно, что я всё о яйцеголовых? Расскажи, как у вас в племени дела? – Главное ты знаешь, а мелочи тебе ни к чему, – Вирт закашлялся. Никита понял, что вождь устал, болезнь забирала силы. Он откланялся. – Иди, пообщайся с людьми, думаю – они будут рады. Ты похож на яйцеголового – ростом, умом. Но ты – не они, ты другой. Никита вышел от Вирта мрачный. Вождь болен, причём, похоже, серьёзно. Выздоровеет ли? И племя находится в трудном положении. Хотелось помочь, но как? Никита нашёл Фима, старшего воина. Он тоже слегка похудел, но выглядел бодрым. На радостях Фим стиснул Никиту в обьятиях. – Оставь! Ты мне все кости переломаешь! – взмолился Никита. – Чертяка здоровый! Нехорошо маленьких обижать! Никита пошутил, но Фим принял сказанное всерьёз и помрачнел: – Ладно, прости, переусердствовал. Он провёл Никиту в свой дом, угостил фруктами. – Извини, другого ничего нет. Плохо нынче племя живёт, – грустно сказал он. – Ничего. Вирт ещё поправится, а племя найдёт лучшие земли. Так бывает. Чёрная полоса неудач, белая полоса удач… – Женщин и детей жалко. Они поговорили о жизни племени. Уже давно стемнело, на небе сияли яркие звёзды. Фим начал позёвывать, да и Никита устал, проделав немалый путь. – Давай ложиться спать, – предложил Никита. Ему отвели лежанку. Утром Никита засобирался в обратный путь – чего объедать полуголодное племя? Кара тоже хорош: удалил племя подальше от себя и забыл. Под палящим солнцем он прошёл несколько километров, когда заметил ручеёк. Подошёл напиться чистой воды и замер. Даже не сразу понял, что его насторожило, но что-то было не так. Вот! Дошло наконец! Ручеёк тёк в гору. Вода всегда стремится вниз, под уклон, а эта текла наверх. И уклон небольшой, а всё равно нелепость. Никита зачерпнул ладонью воды и попробовал на вкус. Необыкновенно вкусная, пил бы не отрываясь. Он припал к ручейку и пил, пока не почувствовал, что желудок полон. Во время краткого отдыха ощутил в теле необыкновенную лёгкость, бодрость и прилив сил. Не вода ли из странного ручейка тому причиной? Немного постояв и поразмышляв, Никита набрал воды в небольшую флягу и не стал продолжать путь, а повернул назад, к селению племени. Войдя в дом вождя, поздоровался и протянул ему фляжку: – Вирт, выпей воды. – Не хочу. – Я очень тебя прошу! – Ну хорошо, – Вирт припал губами к фляжке. Вождь полагал сделать пару глотков из вежливости – ну просит же человек… Однако оторваться не смог и выпил всю воду до дна. – Ох и вкусна вода, никогда такой не пил! Никита хотел посмотреть действие воды и задержался, завязал разговор. Померещилось ему, примнилось, или на самом деле вода из ручья обладает целебными свойствами? Вождь, который до того говорил медленно и с перерывами, постепенно стал изъясняться быстро и энергично – как всегда. – А как ты себя чувствуешь? – спросил его Никита в лоб. – Мне твоё присутствие всегда вселяет надежду. А ты знаешь, мне лучше. – Это не я причиной, а вода. – На вкус – замечательная! – В получасе ходьбы от твоего селения есть ручеёк странноватый. Пусть воины донесут тебя до него – я покажу. Мнится мне, что если воду эту ты будешь пить да купаться в ней, хворь твоя пройдёт. – Хм, – Вирт смотрел недоверчиво: – А ну как не поможет? – А что ты теряешь? – Да, попробую. Позови кого-нибудь. Никита нашёл Фима. – Возьми ещё одного воина и фляжку побольше для воды. Да к дому вождя поторопись. Фим кивнул. Вскоре он подошёл с Могулом. Тот нёс огромную, по меркам Никиты, ёмкость – литров на сто. – Полную-то донесёшь? – удивился Никита. – Не впервой. Фим легко поднял Вирта. Никита показывал дорогу. Из ручья они наполнили флягу и все по очереди напились. Вода была холодной. Вирт спросил Никиту: – Что, мне туда так и лезть? Холодно же! – Терпи, это ненадолго. Вирт стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть, вошёл в ручей и улёгся. Через пять минут заявил: – Не могу больше, зубы стучат. – Тогда вылезай! Воины обтёрли старейшину полотенцами. – О, хорошо! Я уже согрелся! Фим толкнул локтем Могула: – Смотри – чудно! Могул смотрел на ручей и не понимал. – Рыбу увидел? – Да нет, на течение воды смотри! – Ох! Да она же вверх по склону течёт! Тут и Вирт обратил внимание: – Никита, ты как про ручей узнал? – Случайно. – А ты знаешь, мне легче стало, сил прибавилось. – Вот и ходи сюда каждый день, а воду для питья Могул во фляжке приносить будет. И пусть всё племя пьёт, вода целебная. Фим подошёл к Вирту, собираясь поднять его на плечо, однако вождь отстранил его рукой: – Сам пойду, силы в себе чую. Ну, Никита, удивил! Спасибо! – Выздоравливай. И до встречи! Никита зашагал в город, а старейшина и воины – в своё селение. Никита уже проходил мимо стоянки дирижаблей, как его окликнул знакомый пилот: – Привет! А тебя ищут. Куда ты запропастился? – Я же предупреждал Кару, что в племя азуру пойду. – Мне-то что? Ты вождю скажи! Зачем он ему понадобился? Не заходя в столовую, хотя и очень хотел есть, Никита прошёл к зданию Совета. Едва поздоровавшись, Кара спросил: – Ты куда пропал? – В племя азуру ходил. Я ведь на дирижабле тогда так до них и не добрался. – Ну и как они? – Вождь Вирт приболел. И земли скудные им выделили. Охоты нет, с питанием плохо, – откровенно высказался Никита. – М-да, нехорошо получилось. Ладно, я помогу им, пошлю дирижабль с продуктами. А тебя я искал вот почему: ты вроде некоторое время в племени ануну был? – Был. Но когда на них обезьяны напали, племя ушло к Солёному источнику. – Не хочешь ли на дирижабле к ним наведаться? – Что я там забыл? Жрец Ануну обвинил меня, что с моим появлением племя стали преследовать неудачи, и изгнал меня. – Ты можешь не показываться ему на глаза, только покажи место, где они находятся. С тобой полетит Арс и воины для защиты – на всякий случай. Нам камни нужны. Раньше ими занимался Вирт, но сейчас одно племя далеко от другого. – Я не против. – Тогда завтра в путь. Всё уже готово, тебя ждали. В принципе, Никита мог отказаться. На острове он на неопределённом положении, постоянного занятия, как у других, у него нет. Но яйцеголовые его кормят и поят, дали кров, поэтому он чувствовал себя в некотором роде обязанным им. Кроме того, Никита имел подспудную мысль: имея в виду разговор с Виртом, осмотреть с дирижабля местность на материке. Не придётся ли племени азуру перебираться на новое место? Пока он поел, наступил вечер. Никита стал перебирать свои вещи и наткнулся на две змеиные головы в мешочке. Как давно они у него лежат! Он уже и забыл о них. Выкинуть? Пожалуй, нет. Ножом Никита добрался до ядовитых желёз в головах. Яд уже высох и превратился в желтоватые кристаллики. Никита бережно собрал кристаллики на бумажку, небольшую часть высыпал в кружку, слегка развёл водой и опустил туда нож. Небольшой заострённой частью лезвие погрузилось в ядовитый раствор. Оставшиеся кристаллики он бережно завернул в плотную тряпицу и уложил её в свой узелок. За ночь металл клинка пропитается ядом, станет отравленным. Резать продукты им будет уже нельзя, а вот использовать против врагов – можно. Правда, какой это яд и как он действует, Никита не знал. Яды у змей бывают разные, ведь используют же индейцы для охоты отравленные стрелы? Так почему бы ему не попробовать отравленный нож? Он служит для убийства, и отравленное лезвие станет опаснее вдвойне. Утром едва Никита успел привести себя в порядок, как за ним пришёл воин. – Мы уже выдвигаемся, ждём тебя на площадке у дирижабля. Но Никита сначала пошёл всё-таки в столовую. В пути всяко может случиться, и оставаться голодным он не желал. Наелся досыта, что, кстати, делал по утрам редко.Глава 7. «Полёт»
В кабине дирижабля уже находилось пять воинов во главе с Арсом. В задней части кабины лежал груз – товары для обмена, и стояли две большие корзины с железными стрелками. Никита хмыкнул – воины хорошо подготовились ко всяким неожиданностям. Дирижабль взлетел, медленно развернулся, прошёл над восточной оконечностью острова и перелетел через пролив. Вскоре в седловине показался робот, стоящий на страже. Пока шли ещё знакомые места. Никита сидел у окна, расположенного на носу кабины, справа от пилота. Сиденье слева занимал Арс. Рядовые воины, разместившись на сиденьях, быстро уснули. Ну да, как в каждой армии, по принципу: солдат спит – служба идёт. После перелёта через небольшие горы Никита стал внимательно оглядывать местность внизу, но это была степь. Потом появилась пустыня, местность, для жизни совершенно непригодная. Никита позволил себе расслабиться и даже слегка вздремнуть – так, вполглаза. К полудню снова появились горы – это пошла территория синезубых. Никита вглядывался – не мелькнёт ли Хза, страж у подвесного моста. Нет, не увидел. Ущелье было, а стража, как и подвесного моста, – нет. Около четырёх часов пополудни Никита увидел затопленное селение племени азуру. Ему показалось, что уровень воды понизился, по крайней мере – у многих домов виднелись крыши. – Теперь влево, – скомандовал Никита. Через час полёта справа показался курящийся дымком вулкан. Он уже не извергал пепел, не выбрасывал камни из жерла, и по склонам не стекала лава. Пилот ткнул рукой в сторону вулкана: – Когда год назад я пролетал здесь, его не было. – Он появился на моих глазах, тогда случилось сильное землетрясение. Честно говоря, жутковато было. Воин слева закричал: – Вижу летающего ящера! Он пересекает наш курс, но летит ниже. Воины и Никита повернули головы. Пилот всмотрелся: – Похоже, это дракон. Далековато до него, но с ним происходит что-то странное. По мере приближения на шее дракона стал виден какой-то нарост. Ещё несколько минут – и все дружно вскричали: – У дракона кто-то сидит на шее! Это было необычно и удивительно. Или дракон нёс на шее убитую жертву? Но нет, самым глазастым удалось разглядеть человека, сидящего на шее дракона. Однако по мере сближения они поняли, что ошиблись. Это был не человек, а обезьяна, и не убитая им жертва, а живая. Как она оказалась там? Никто из присутствующих в кабине ничего подобного прежде не видел. Вот уже дракон и дирижабль сблизились метров на сто, но дракон был значительно ниже. Пилот сбавил обороты двигателей до холостых, чтобы не привлечь их внимание шумом выхлопа. И тут наблюдающие увидели, как обезьяна показывает лапой в их сторону. Дракон начал усиленно работать крыльями, пытаясь подняться выше. – Атакуем стрелами! Добавь скорости, мы должны пройти над ними, – приказал Арс. Пилот двинул ручки управления двигателями вперёд. Дистанция уже слишком мала, дракон не успеет набрать высоту – он оказался на полсотни метров ниже. Воины успели схватить из корзин по нескольку железных стрелок, и когда дирижабль проходил над драконом, метнуть их вниз. Несколько острых железяк попали точно в летающую тварь. Дракон взревел, яростно заработал крыльями, но тем не менее начал быстро терять высоту и несколько раз перекувырнулся через голову. Дирижабль заложил поворот и начал снижаться. Пилоту было видно, как обезьяна, пытаясь удержаться, судорожно вцепилась в шею дракона. Однако земля неумолимо приближалась. Удар! На месте падения поднялось облако пыли. – Приземляемся! – скомандовал Арс. Когда корзина почти коснулась земли, из неё выскочили воины. Заученными движениями двое из них сразу схватили конец и привязали его к камню. Оставшиеся, выхватив мечи, бросились к лежащему дракону. Он был уже мёртв. Сломанные рёбра пробили кожу и выглядывали из раны, белея. Обезьяна же была жива, только оглушена ударом о землю. Дракон не упал камнем, он пытался удержаться в воздухе и тем самым смягчил удар. В последний момент тело дракона послужило для обезьяны некой подушкой. Воины окружили обезьяну. Мощные передние лапы, достигающие земли, низкий, скошенный назад лоб, крупные зубы и клыки – противник сильный. Без оружия против такого врага не устоять. Обезьяна смотрела злобно и рычала. – Дор, неси сеть, – приказал Арс. Воин сбегал к дирижаблю и принёс сеть. Её накинули на обезьяну. Она сразу попыталась разорвать её мощными лапами, но на неё набросились и скрутили. – Что дальше будем с ней делать? – спросил Арс у Никиты. Вообще-то главным был Арс, а Никита – просто проводник, советник, и не более. – Подвесь её в сетке под корзиной. А там видно будет. – Зачем она нам? С ней ведь даже поговорить нельзя. – Тогда для чего было сеть набрасывать? Ты знаешь, Арс, мне всё это кажется странным – даже пугающим. – Неужели обезьяны испугался? – Ну ты сам подумай: как она научилась управлять драконом, подчинять его себе? – Случайно на него села, – отмахнулся воин. – Нет, не случайно! Ты обратил внимание, что обезьяна показывала рукой на нас и дракон её послушал? – Разговорного языка у них нет, а у дракона и мозги с кулачок. Не верю! Между тем, с точки зрения Никиты, это был плохой знак. Если обезьяны научились подчинять себе других животных и как-то сами организовываться в стаи, лёгкого похода не будет. Их ожидают схватки. А для того, чтобы противостоять многочисленным обезьянам, воинов слишком мало. У пещер, где обитало племя ануну, Никита видел сотни обезьян. Да, они были безоружны, но, учитывая размеры зубов и мощные лапы, противник это был серьёзный. Видел он в зоопарке человекообразных обезьян – так эти даже крупнее. Сеть с обезьяной привязали под корзину на внешнюю подвеску. – Все в кабину, летим дальше! – приказал Арс. Затарахтели двигатели. Но как только они поднялись, обезьяна стала издавать жуткие, леденящие кровь вопли. Высоты боялась? Так ведь на шее дракона она летела молча! Между тем местность под дирижаблем становилась разнообразнее. Появились леса, стали видны бродящие динозавры – в основном травоядные, вроде диплодоков или стегозавров. Через некоторое время они увидели птеродактилей. Ящеры кружились над огромной тушей павшего анкилозавра. Падальщики, пожиратели мёртвых тел! Вдали появилась гора, испещрённая пещерами. – Там раньше жили люди племени ануну, – показал на неё рукой Никита. – Их изгнали стаи обезьян, и кто там теперь, я не знаю. – Надо посмотреть. Правь к горе, – приказал Арс пилоту. Они подлетели довольно близко. Висевшая под корзиной в сетке обезьяна снова стала издавать вопли. К удивлению воинов, на её вопли из пещер стали выбегать обезьяны. На площадке их собралось не менее трёх сотен. Они тоже кричали, подпрыгивали и воинственно били себя лапами в грудь. – Ты гляди-ка, сородича в сетке увидели! – усмехнулся Арс. – Может, обрежем верёвку и пусть летит к своим? – предложил Дор. – А когда сородичи соберутся посмотреть на труп, закидать их стрелками, – продолжил мысль Арс. Так они и сделали. Дирижабль завис в сотне метров над площадкой. Дор взмахнул мечом, перерубив верёвку, и сетка с обезьяной понеслась вниз, убив во время приземления пару не успевших увернуться обезьян. Раздался дружный горестный вопль. Обезьяны подбежали к сетке, дружными усилиями перегрызли и разорвали верёвки, вытащили труп. – Приготовились, берите стрелки в руки! Одна корзина в мгновение ока опустела. – Кидайте точнее! Ни одна стрелка не должна пройти мимо! Для сборища обезьян железный дождь с дирижабля оказался полной неожиданностью. Не меньше сотни их погибло сразу. Одни, раненые, вопили от боли, усиливая панику, другие метались по площадке. И лишь некоторые воинственно колотили себя в грудь, пронзительно крича. – Повторяем! – приказал Арс. Воины выбрали остатки стрел из корзины и послали железное оружие вниз. На этот раз урон был меньше, но всё равно много обезьян осталось лежать неподвижно. До обезьян дошла опасность, уничтожавшая их сверху, и они кинулись укрываться в пещеры. – И как теперь их оттуда достать? – поинтересовался Арс. – Выкурить огнём и дымом. Животные всегда боятся огня, – посоветовал Никита. – Где я возьму здесь огонь и дым? Да и задача у меня другая. Я должен выменять камни, а не перебить всех обезьян. – Полагаю, если мы сможем их извести и вернуть племя в их жилища, жрец отдаст камни без обмена на товары, – высказал своё мнение Никита. – Да, пожалуй, в этом что-то есть, – задумался Арс. Как и каждому воину, ему хотелось поучаствовать в битвах и снискать себе славу. Понятно, что обезьяны – не краснокожие, большой славы от их истребления не получишь, но спасение племени ануну будет той заслугой, которую надолго запомнят потомки. Арс колебался. Их слишком мало, да и стрелок осталось всего одна корзина. Но ведь и убито уже не меньше половины этих жалких подобий людей. Только откуда вдруг появилась здесь такая большая масса обезьян? Если они раньше и встречались, так единицы. И то людей боялись, убегали сразу. А эти ведут себя нагло и агрессивно. – Вечер скоро, надо выбирать место для посадки, – предупредил пилот. – Никита, веди к Солёному источнику, там сядем. Заодно поговорим с вождём – надо объединить наши усилия. Тогда вполне может получиться. – Тогда разворачивайся, – кивнул Никита. Вскоре дирижабль завис над лесом в районе Солёного источника. Площадки для посадки здесь не было, а темнота надвигалась. Пришлось пилоту выбирать площадку самому и поодаль от источника. Но они успели сесть и привязать к деревьям причальные концы. Арс решил ночевать у дирижабля. В темноте люди племени могли принять их за обезьян, и тогда без трагических последствий не обошлось бы.. Однако столкновения едва удалось избежать. Утром воины проснулись от воинственных криков. Все схватились за оружие. На опушке небольшой поляны, где с трудом уместился дирижабль, виднелись люди племени ануну. Они размахивали бронзовыми мечами и потрясали копьями. Неужели они приняли их за врагов? Арс выбрался из кабины и на глазах у всех демонстративно убрал меч в ножны. – Мы пришли к вам с миром. И вчера успели убить множество ваших врагов – обезьян, занявших ваши прежние жилища. – Кто ты такой? – выступил вперёд один из ануну. – Я Арс, воин с далёкого острова. – Что тебе здесь надо? Это наши земли! – Нам не нужна ваша земля! Я хочу говорить с вашим жрецом. Наступила тишина, воины ануну совещались. Потом один из них кивнул Арсу: – Хорошо, ждите! Через полчаса из леса вышел Ануну. Никита сразу узнал жреца – тот совсем не изменился. – Что ты хочешь, чужеземец? – крикнул жрец. – Племя азуру, с которыми вы вели обмен товаров на камни, теперь живёт на нашей земле. Случилась страшная катастрофа, после землетрясения их селение затопило, и они ушли к нам. Теперь мы сами прибыли за камнями, мы имеем товар для обмена. – Я подойду ближе. Арс тоже прошел вперёд. Они встретились на середине, между лесом и дирижаблем. Однако дистанция была мала, и почти весь разговор был слышен обеим сторонам. – Как тебя звать, чужеземец? – Арс. А как твоё имя, я знаю. Жрец самодовольно улыбнулся: – Мы переживаем тяжёлые времена, Арс. Камней для обмена мало, потому что нас изгнали из своих жилищ, и многие люди моего племени погибли в схватках с обезьянами. – Мы знаем, и вчера убили многих обезьян. Их телами усеяна вся площадка на горе. И мы бы помогли вам. Вам нужно вернуться в ваши прежние жилища, а нам нужны камни. – Вас всего несколько человек, что вы можете? – Твои воины могут сходить и убедиться сами, что я не лгу. Теперь обезьяны прячутся в пещерах, и надо их изгнать оттуда огнём. – Ну, если так… Ануну повернулся и позвал воинов. Всего в племени оставалось не более трёх десятков мужчин, способных держать оружие. – Что надо? – Приготовь побольше толстых сучьев – взять с собой огонь. – Сделаем. – Три моих человека выступят с вами, остальные будут воевать с дирижабля. – Разве это возможно? – Убедитесь сами. – Да пусть помогут нам боги! – жрец вскинул руки к небу. Пока рубили сучья, Арс вернулся к кабине: – Ты, Никита, и ещё двое – вы останетесь в кабине и будете метать в обезьян железные стрелки. Только будьте осторожны, не попадите в людей. Тем временем вернулись все мужчины племени, ушедшие за сучьями. Каждый нёс по большой охапке, а один – глиняный горшок с углями. – Начинаем! Вождь, веди! Гордый Ануну повёл своих людей. С ними ушли Арс и трое его воинов. Пилот помедлил немного, потом скомандовал: – Подъём! Дирижабль завис над горой. Тел убитых обезьян на площадке уже не было, их сбросили вниз сами же обезьяны. То-то началось пиршество у ночных хищников! Оставшимся на борту дирижабля были видны сверху валяющиеся кое-где обглоданные кости и черепа. Услышав шум двигателей и узрев дирижабль, обезьяны разбежались по пещерам. Дирижабль снизился. Теперь до верхнего яруса пещер оставалось не больше полусотни метров. Сверху было видно, как из леса вышли люди и взобрались на площадку. Услышав их, из пещер выбрались обезьяны. Тут же с дирижабля на них посыпались железные стрелы – их метали оставшиеся на борту дирижабля Никита и трое воинов. Но делали они это не пучками, а выборочно. Каждое удачное попадание воины сопровождали победными криками. Но длилось это недолго. Обезьяны и люди сошлись в рукопашной схватке. Теперь метать стрелки было нельзя, можно поразить своих, и Никите с воинами оставалось быть сторонними наблюдателями. Однако, похоже, люди недооценили обезьян. Пилот, по привычке внимательно осматривающий окружающее пространство, вдруг закричал, указывая рукой в сторону горы: – Смотрите! К горе, где кипел бой, приближался дракон. И точно так же, как и в предыдущий раз, на его шее сидела обезьяна. «Да что у них, эскадрилья дрессированных ящеров?» – изумился Никита. Дракон, управляемый обезьяной, направился к дирижаблю, почувствовав в нём главную опасность. – Поднимайся! – закричал Никита пилоту. Теперь их главное спасение было в высоте. С неё можно было метнуть в дракона стрелы – ведь на борту не было никакого другого оружия. Дирижабль стал описывать восходящую спираль. Дракон находился в кильватере и не отставал. Через несколько минут пилот с досадой крикнул: – Всё, выше не подняться! – Сбавь обороты! – посоветовал Никита. Дирижабль мог держаться, зависнув на одном месте, а дракон не мог – он не стрекоза. Он должен быть продвигаться, как птица. Дракон пролетел на уровне корзины – буквально в пятнадцати метрах, повернув голову и выдохнув в сторону дирижабля сноп пламени. Сноп не достиг кабины, но впечатление после себя оставил. Никите тут же вспомнились русские сказки про Змея Горыныча. Не отсюда ли идут корни древних былин и сказок? И снова дракон сделал разворот, и командовала им обезьяна – Никита видел, как она показывала на дирижабль лапой. В тот момент он остро пожалел, что в корзине нет никакого оружия для дистанционного боя – вроде лука, арбалета или смертельного луча. Рано или поздно, но эта летучая тварь с обезьяной на шее устроит на дирижабле пожар – подпалит кабину, сплетённую из ивы, или саму оболочку. Мысль билась в поисках выхода. А дракон развернулся и пошёл в лобовую атаку. Вот он уже близко, вот раскрыл пасть, извергая огонь. – Пригнитесь! – в последнюю секунду заорал Никита. Пламя слегка лизнуло кабину, дракон отвернул, чтобы не столкнуться. Никита выхватил из ножен нож: тело дракона проплывало мимо в шести-семи метрах, и он, размахнувшись, что было сил всадил в это тело нож. Бросал, ухватившись за рукоять, боясь притронуться к отравленному лезвию. Успел увидеть, как нож вонзился дракону в бок, немного ниже крыла. – Бесполезно, – заметил один из воинов, – у него толстая шкура, под ней – груда мышц. Что для него нож? Укус комара! Но дракон сделал несколько взмахов крыльями, потом уронил голову и закувыркался в воздухе. Обезьяна, завизжав, свалилась с его шеи и полетела вниз. Ударившись о крутой склон горы, дракон покатился вниз, сбивая вылезших из пещер обезьян, и замер неподвижно внизу на площадке. Воины в кабине дирижабля переглянулись: – В первый раз вижу, чтобы дракона ножом убили! – удивлённо сказал Дор. – У меня нож особый, – ответил Никита. Он уже понял, что змеиный яд подействовал. Воины дружно выглянули из окон дирижабля. Всецело поглощённые схваткой с драконом, они отвлеклись от событий внизу. А там продолжался бой. – Снижайся, будем метать стрелки! – скомандовал Дор пилоту. Дирижабль опустился ниже вершины горы. До дерущихся было не более тридцати метров. Сверху удавалось попасть выборочно, прицельно в каждую обезьяну. Воины остерегались бросать стрелки в тех, кто уже вёл бой, – можно было угодить в своего, и потому решили уничтожить обезьян, спешащих на подмогу. Пилот, по-прежнему неустанно наблюдающий за окружающей местностью, вдруг закричал: – Посмотрите направо! К ним спешит подмога! Из леса, крича и подпрыгивая на бегу, к месту схватки спешили обезьяны. Их было довольно много – до сотни. Да и кто может их сосчитать? – К ним! – скомандовал Дор. Пилот развернул дирижабль и направил его навстречу бегущим обезьянам. Те не обратили никакого внимания на странный летающий предмет. Воины по команде Дора стали метать вниз стрелки. Среди обезьян сразу появились убитые и раненые. Мгновенно потерявшие агрессивный настрой обезьяны стали разбегаться в разные стороны. Потом, видимо сообразив что-то, они дружно развернулись и кинулись в лес, под укрытие деревьев. Но на поле осталось много лежащих тел – не меньше половины от нападающих. Дирижабль прошёлся над опушкой. Целей видно не было, всё скрывали кроны деревьев. Но и туда были брошены стрелки. Из-под крон раздались крики боли – стрелки нашли своих жертв. – Поворачиваем к горе! Пилот развернул дирижабль и направил его к площадке. Здесь уже наступил перелом в схватке – люди теснили обезьян. – Садись на площадке, нужно помочь нашим! Добьём этих животных! – закричал Дор. Дирижабль только коснулся каменистой площадки, как воины выскочили из корзины. Вместе с ними выпрыгнул и Никита. Избавленный от лишнего веса, дирижабль поднялся выше. Воины, выхватив мечи, бросились в тыл к обезьянам, а Никита помчался к лежащему у склона горы дракону – ему нужно было забрать свой нож, ведь он совсем безоружен. Дракон лежал в луже крови, с многочисленными рваными ранами на теле. Никита обежал мертвое тело и увидел рукоять торчащего ножа. Сам клинок был полностью погружён в плоть. Никита с усилием вытащил нож и, сразу почувствовав себя увереннее, побежал к месту схватки. Наперерез ему из пещеры выбежала обезьяна. Кинувшись на Никиту, она вытянула лапы, чтобы схватить его, но Никита ударил её ножом – скользящим, режущим движением. Самец взвизгнул от боли и отскочил. Замерев на мгновение, он закатил глаза и грохнулся на камни. Вроде и рана не смертельная, и крови мало – неужели яд продолжает ещё действовать? Размышлять было некогда, и Никита бросился к дерущимся. Обезьян уже осталось мало – они несли большие потери. Но на площадке, кроме их тел, ещё лежали тела убитых воинов племени ануну. Никита полоснул одну обезьяну по спине, другую – по шее сзади и с удовлетворением увидел, как они упали. Перед ним уже были воины ануну. Он обернулся: несколько обезьян убегали в пещеры. Поскольку основная схватка была закончена, им оставалось только выкурить, выжечь оставшихся обезьян из пещер. И воины ринулись к пещерам. Они поджигали сучья и бросали их как можно дальше от входа. Некоторые пещеры оказались пусты, из других с рёвом и визгом выбегали спрятавшиеся обезьяны. Воины тут же убивали их копьями и мечами. До вечера им удалось полностью очистить от приматов все пещеры. Потом они сбрасывали их тела с площадки. Нечего им тут смердеть, отравляя воздух. Как только стемнело, все ушли с воинами к Солёному источнику на ночёвку. В пещерах ночевать было невозможно – в них стояла гарь, копоть и вонь от живших тут обезьян. Настоящие свинарники! К Солёному источнику Никита добирался на дирижабле и ночевал в его кабине. Арс с двумя воинами ушёл к вождю Ануну и остался там. Поддержка племени была оказана существенная. Большая часть обезьян была истреблена, оставшиеся рассеяны. Полученного урока должно было хватить им надолго. А Никиту интересовал ответ на один-единственный вопрос: как обезьяны приручили драконов и по какому сигналу они прилетали? Ведь, насколько он знал, говорить обезьяны не умеют, они издают только нечленораздельные звуки. Да и мозги у них уступают человеческим. В том, что лично он мог бы приручить дракона, Никита сильно сомневался. Эта рептилия тупа, кровожадна и подчиняется только инстинктам – пожрать, поспать, продолжить род. Сон сморил его быстро – слишком много событий он пережил сегодня, устал. Да и морально неприятно. Убийство, хоть и обезьян, ему претило. Спрашивается – зачем пришли, изгнали людей с обжитых мест, всё изгадили? Его не оставляло чувство некоторого омерзения. Утром заявился Арс, весёлый и довольный. – Всё, готовимся к отлёту. – Как? А камни? – У меня все семь штук, больше у вождя не было. У них потери небольшие – трое убитых и четверо раненых. Ануну говорит – легко отделались. Сегодня они будут перебираться в пещеры. Нас благодарили и отдали камни в знак признательности за помощь. Я уже договорился, что через три полных луны мы снова прилетим. – Хм, неплохо… – Собирайся. А что воинам собираться? Уселись в кабину – и готовы. Всё своё на себе. Груза железных стрелок почти нет, едва ли два десятка на дне корзины виднеется – так это на обратную дорогу. Лишившись изрядного веса за счёт сброшенных стрелок, дирижабль легко взлетел. Настроение у воинов было приподнятым. Камни приобрели, обезьян разбили, дружественные контакты наладили. Никита поглядывал в окно. Тут и подходящей местности для племени азуру нет. И он погрузился в мысли. Как остро не хватало оружия на дирижабле для борьбы с драконами! Пушку поставить? Нужно литейное производство и порох. Да, но выдержит ли плетёная корзина отдачу при выстреле? Смертельный луч у яйцеголовых есть. Никита его не видел, но, по словам воинов, аппарат тяжёлый, дирижабль его едва поднимал. И сколько ни перебирал Никита в памяти относительно простые средства, остановился он всё-таки на арбалете и сети. Сеть с крупными ячейками можно подвешивать под полом кабины и сбрасывать её в нужный момент. А чтобы она не летела вниз камнем, по углам привязать грузы вроде старинных пушечных ядер. И мощный арбалет даже не нужен, если арбалетный болт ядом змеиным пропитать. Только болт арбалетный нужно сделать наподобие гарпуна, чтобы из тела дракона при попадании не вывалился. Тогда яд будет действовать дольше и эффективнее. И ещё одно. Кабина дирижабля нуждается в переделке. Стрелка с арбалетом надо посадить в надстроечке, некотором балкончике перед пилотом – как на самолетах времён Первой мировой войны. На бомбардировщике «Илья Муромец» там пулемётчик сидел. Место отличное, поскольку обстрел можно вести в стороны, вверх и вниз. Только назад не получится. Но всё равно сектор обстрела получится достаточно велик. По прилёте Арс направился к Гавту – главному воину. Никита – за ним. – Ты чего? Я сам доложу. – Никто твоих успехов не отбирает, – парировал Никита. – Я по другому делу. Арс вошёл один, доложил о полёте и выложил на стол добытые камни. Только он вышел за дверь, как к Гавту вошёл Никита. Попытавшись объяснить цель своего визита, он на листе папируса нарисовал задумку. – Нет, арбалет не справится с драконом, пробовали уже. Даже большой арбалет с огромной стрелой пробовали. – А мой – убьёт. Хитрость у меня есть. Отмахнуться Гавт не мог. Железные стрелки Никиты здорово помогли в войне с краснокожими. – Ты скажи, что тебе надо? – Арбалет на станине, корзину у дирижабля переделать – как на рисунке. А мне стрелы дать, я их обработаю. Потом испытать. – Ты хочешь специально найти дракона и сразиться с ним в воздухе? Да ты просто безумец! – Если всё получится, как я задумал, лучшего оружия не сыскать. Тогда борьба с драконами и летающими ящерами превратится в интересное приключение, охоту для развлечения. – Ты меня заинтриговал! А в чём секрет? – Всё расскажу после испытаний. – Арбалеты есть, переделать корзину – два дня, – посчитал Гавт. – Вот на третий день и приходи. Сам не могу принять участие – дела. Может, дракона не один день искать придётся. А вот Арса с тобой пошлю. – Мне всё равно, кто свидетелем будет. Никита взял несколько арбалетных болтов в кузне, навёл раствор яда и опустил туда наконечники болтов. Плохо, что нет аптечных весов: невозможно отмерить необходимое количество кристалликов яда, и приходится сыпать всё на глаз. Из-за этого концентрация яда в растворе каждый раз может получаться разной, а отсюда – и разное время наступления смерти. Судя по тому, что яд действовал быстро, он принадлежал к парализующим. Яды, действующие на кровь, действовали медленнее, и жертва умирала в течение нескольких часов. Наконец минуло два дня. Никита замотал в тряпицу болты, пропитанные ядом, и отправился на стоянку дирижаблей. Болты нёс осторожно, держа их за хвостовики. У дирижабля уже крутились Арс и пилот. Арс осматривал надстройку спереди кабины. – И ты всерьёз думаешь, что арбалет сразит дракона? – Уверен. Ты помнишь, когда мы летали в племя ануну, на дирижабль напал дракон, ведомый обезьяной? – Как я могу помнить, если сам сражался с обезьянами у пещер? По сторонам смотреть некогда – не до того было. – Ну, может быть, воины рассказывали? – Припоминаю. Вроде бы ты ухитрился броском ножа его убить. – Именно так! – Хм! – Арс недоверчиво покачал головой. Пилот, слышавший разговор, вмешался: – Так мы летим искать драконов? Рискованное занятие. – Не более чем обычный полёт. Я готов, можно взлетать. Все трое устроились в кабине. Дирижабль затарахтел моторами и поднялся. Когда они пересекли пролив и уже летели над материком, пилот задумчиво произнёс: – Похоже, я знаю место, где их много, по крайней мере – почти всегда встречаю, когда летаю в эти земли. – Ну так и рули туда, – обрадовался Арс. – Не болтаться же нам целый день в поисках тварей! Пилот повернул направо и направил дирижабль вдоль береговой линии. Лететь пришлось часа три. – Ты нас покатать решил? – язвительно спросил Арс. – Нет, сейчас начнутся горы. Похоже, там их родовое гнездо. Арс заёрзал на сиденье. Победить даже одного дракона – удача, а если их тут несколько? Арбалет ещё не испытан, и неизвестно, насколько он эффективен. Ему самому предстоящая затея явно не нравилась, но он воин и привык подчиняться приказам. Любая армия держится на жёсткой дисциплине – во всех странах и во все времена. Иначе это просто шайка анархистов. Никита перебрался в носовую надстройку. Отсюда видимость была лучше во все стороны, кроме задней полусферы. Он взвёл тетиву, наложил в жёлоб болт и повернул арбалет вправо-влево. Сектор обстрела хорош, вниз, правда, поменьше, зато в зенит – почти девяносто градусов. Он и оружие готовы. Показались горы. Альпы или Пиренеи? Поди разберись, если карты нет. У пилота есть, но названия свои, понять невозможно. Никита всё время посматривал по сторонам, но первым дракона заметил пилот: – Влево и ниже смотри! Вон он! – и указал рукой. Прямо в их сторону поднимался, судя по плавникам на спине, дракон. Намерения у него были явно не дружеские – не привет же летит передать? Никита не сводил с него глаз. Экземпляр был крупный, но на его шее никто не сидел. Никита ухмыльнулся – из диких, не дрессирован. Сейчас мы его проучим! Он приложил приклад арбалета к плечу. Дракон был всё ближе. Теперь он пёр прямо в лоб, не сворачивая, уже и пасть разинул, готовясь изрыгнуть огонь. В эту раззявленную пасть Никита болт и запустил. Дракон как подавился. Он захлопнул пасть – вроде как кашлянуть попытался, но вдруг круто пошёл вниз. – Поворачивай! – закричал Никита пилоту. – Надо поглядеть! Вдруг он провести нас хочет? Дирижабль разворачивался медленно, и Никита потерял дракона из виду. Он тревожно шарил глазами по склонам гор, но дракона нигде не было видно. Сдох и упал в ущелье? Или только ранен и готовится к новому нападению? Раненое животное очень опасно – что кабан, что медведь. Они крепки на рану и имеют некоторый запас жизненной энергии, иногда достаточный, чтобы нанести охотнику смертельные повреждения. Как себя ведёт при ранении дракон, Никита не знал – опыта не было. И потому он уповал на яд, на отравленные болты. – Вон он! Снова поднимается! – закричал Арс. Справа, на одной высоте с дирижаблем, летел дракон – он приближался к ним. Никита сразу уяснил, что это другой дракон – поменьше размером и заметно отличающийся по окраске. Если первый дракон имел буроватый оттенок, то у этого дракона преобладали зеленые цвета. Никита взвёл арбалет, наложил болт, и в этот момент раздался крик пилота: – Ещё один, слева! Никита повернулся в ту сторону, куда указывал пилот. Слева, на большой дистанции, к ним приближался ещё один дракон. Не соврал пилот, явно гнездо у них тут. Растревожились! Видят в небе врага – надо добраться, уничтожить, сожрать. Не понимают они своими дурными головами, что не жертва перед ними – чего тут жрать? Оболочку от дирижабля, моторы или корзину? Дракон, летящий слева, был ближе. Никита развернулся к нему и стал выжидать. Сто метров, пятьдесят… Арс не выдержал: – Стреляй! – Рано, – процедил сквозь зубы Никита. У дракона шкура толстая, и на такой дистанции болт может её не пробить. А Никите надо, чтобы болт достиг плоти и вонзился глубоко. Тогда с током крови яд мгновенно разнесётся по всему телу. И промахнуться нельзя – тогда времени перезарядить болт не будет. Дракон может поджечь корзину или разодрать когтями оболочку. А дракон уже раскрыл пасть. Никита судорожно вздохнул, чувствуя, как гулко колотится сердце, направил прицел и выстрелил. Он успел увидеть, как болт вошёл дракону прямо в грудь, чуть ниже шеи. Как поведёт себя дракон после попадания, Никита смотреть не стал – ведь справа приближался ещё один враг. С усилием он взвёл в очередной раз тетиву, слыша крики пилота и Арса: – Стреляй, он рядом! Наложив болт, Никита повернулся вправо вместе с арбалетом. Дракон действительно был уже рядом. Раскрыв пасть, он дохнул пламенем, и туда, в это пламя, Никита и вогнал очередной болт. И успел только закрыть глаза. Лицо обожгло, затрещали волосы на голове, опалило ресницы. Резко завоняло палёным волосом. В это же мгновение он ощутил удар, пришедшийся по корзине, затем раздался треск. Это дракон, уходя вниз, задел корзину по касательной телом или крылом. – Живой? – закричал пилот. Никита разлепил веки: зрение было нормальным. Он провёл рукой по голове – только клочки волос. – Живой. Он перевесился из своей надстройки вниз. Дракон падал. Не снижался, не планировал, а именно падал, беспорядочно кувыркаясь. Готов! Но где же другой? Его не было видно. Никита повернулся к Арсу: – Где тот, который слева? Я по нему первому стрелял. – Не видел, прости! Упустил я его. Отвлёкся на того, который появился справа и был уже совсем рядом, а ты медлил! Никита снова в очередной раз взвёл арбалет и наложил болт. Между прочим – последний из тех, что были отравлены. – Поворачивай назад! – распорядился Арс. – Испытания прошли успешно. Никогда ещё не было, чтобы в одном полёте кто-то убил сразу трёх драконов. Я так и доложу. Успех! Никита перебрался в кабину. Слева, в середине кабины ивовые прутья были разодраны от удара, и зияла щелевидная прореха. – О! Повреждения! Пилот отмахнулся: – Работы на два часа! А ты молодец, не сдрейфил! Как последний дракон огнём дохнул, я думал – сгоришь! – Я даже испугаться не успел, только глаза закрыл. – Разворачиваемся! Мы сегодня заслужили хороший обед. Расслабившись, они не смотрели вокруг, и в этот миг сверху раздался удар, треск, а за ним – шипение. Арс и пилот разом вскрикнули. – Ещё один! Этот дракон атаковал их сверху и когтями разодрал оболочку. Из оболочки начал выходить газ, и дирижабль стал терять высоту. Но, видимо, разрыв не был большим, и дирижабль не падал, а плавно опускался, с каждой секундой всё ниже и ниже. Пилот ухватился за штурвал. Никитабросился вперёд, в надстройку – там был взведённый арбалет и последний наложенный болт. Если дракону удастся повторная атака и он снова нанесёт повреждения оболочке, им конец. Снижение превратится в падение, и встреча с землёй будет означать катастрофу, неминуемую смерть. Никита запрокинул голову кверху, но увидеть дракона мешала оболочка дирижабля. – Арс, смотри, где он? Пилот, полный газ! Обороты давай! Если дирижабль продвинется, может быть, удастся увидеть эту тварь. Лишь бы он не изрыгнул огонь! Тогда сгорят все – и дирижабль, и люди, и сам дракон! Из-за оболочки показалось тело дракона – но не всё, а только половина. Видны были могучие лапы и здоровенные, в полметра, когти. Никита успел поднять арбалет и выстрелить навскидку. Болт угодил дракону в брюхо, между ног. – Резко – рули влево! – скомандовал Никита, а сам бросился в кабину. В надстройке ему теперь делать было нечего, болты закончились. По оболочке дирижабля прошуршало чешуёй тело дракона. Он был уже мёртв и беспорядочно падал. Но и оболочка дирижабля была не такой надутой, гладкой и лоснящейся – она опадала. Но изменить ничего нельзя, от них ничего не зависит. Что случится раньше: они приземлятся на остатках газа или он выйдет и они рухнут? Никита упал плашмя на пол кабины – вероятный удар лучше принять всей площадью тела. Так больше шансов получить меньше травм. Куда и как снижается повреждённый дирижабль, Никита, естественно, не видел. Он со страхом ожидал удара. По примеру Никиты Арс тоже упал на пол, что-то бормоча. – Ты что там говоришь? – Не мешай, я прошу богов… Арс не договорил. Раздался страшный удар, от которого перехватило дыхание. В нос и рот полезла поднявшаяся облаком пыль. Никита чихнул, потом закашлялся. Про себя отметил, что раз чихает, значит – жив. И находится на этом свете, а не на том. И тут он услышал стон – это стонал пилот. На коленях Никита подполз к нему. – Жив? Где болит? – Бок. Никита ощупал пилота. Кости вроде целы, наверное, сильный ушиб – удар был жёстким. Но почему так сумрачно? Или у него что-то с глазами? Потом дошло: корзину накрыло оболочкой дирижабля. Однако надо выбираться. Не дай бог – пожар: ведь моторы горячие, и в топливных баках плещется топливо. – Выбираемся! Арс, помоги мне вытащить пилота. Они помогли пилоту выбраться из остатков кабины, посадили его на землю. Взглянув на кабину, Никита поразился – как же они уцелели? – Парень, спасибо! – За что? – Ты удачно посадил дирижабль. Все остались живы, а болячки зарастут. Выбираясь на свет божий, Арс полез под оболочку дирижабля и неожиданно закричал. Никита бросился к нему: – Чего орёшь? – Сам посмотри… Разбитый дирижабль лежал на ровном плато. Недалеко валялась туша мёртвого дракона. Но не это впечатлило обоих. Плато имело диаметр не больше сотни метров и круто обрывалось вниз. Оба обошли его по краю. Со всех сторон – отвесный обрыв, и только далеко внизу видна земля. Плато представляло собой плоскую, как стол, вершину горы. Настроение у обоих упало. Спуститься отсюда без альпинистского снаряжения было невозможно, но и имея его – тоже, поскольку для такого трудного спуска нужен опыт. И вокруг них – ни воды, ни кустика, только голые камни и кое-где – трава. Уж лучше бы им разбиться сразу насмерть, чем умирать медленной смертью от жажды и голода. А скорее всего, их, обессиленных, неспособных сопротивляться, через несколько дней сожрёт какой-нибудь пролетающий мимо дракон. Называется – провели эксперимент! Оба уселись на камни. – Как выбираться будем? – упавшим голосом спросил Арс. – Надо думать, выход должен быть. – Сомневаюсь. Ты лучше скажи, как тебе удалось драконов убить? – Всё очень просто. Арбалетные болты пропитаны змеиным ядом. Малейшее ранение – и неминуемая смерть. – Вот! – вскричал Арс. – Я так и думал, что здесь какой-то секрет. – Теперь ты о нём знаешь. – Жаль, что не узнает Гавт. Оружие на самом деле получилось знатным. – Не хорони себя раньше времени, сам ещё расскажешь Гавту об успехе. – У тебя отравленного болта не осталось? – сменил тему Арс. – Нет, последний выпустил в дракона, который оболочку нам разодрал. – Жаль. – Почему? – Не мучились бы. – Выбрось дурь из головы. Да, мы лишились дирижабля, но и пешком добраться можно. Долго, но вполне выполнимо. – Сначала спустись! – хмыкнул Арс. – Думать буду. Никита поднялся, подошёл к дирижаблю. Восстановить его не получится, но как-то использовать то, что от него осталось, можно попробовать. Моторы? Отпадает. Оболочку? Можно попробовать нарезать из неё полосы, скрутить их и использовать как верёвку. Но выдержит ли она вес человека, и хватит ли длины? Боязно, небезопасно. А думать и решать что-то надо быстро. Но сегодня уже поздно что-либо предпринимать. У них есть три-четыре дня, потом без воды будет плохо. Никита залез под оболочку к корзине и поинтересовался у пилота: – Как ты? – Немного лучше, уже дышать не так больно. – Руки-ноги двигаются? – Целы. – У тебя верёвки на дирижабле есть? – Вокруг оболочки обмотаны, корзина на них висит. Никиту не оставляла мысль снять верёвки, связать их и попробовать спуститься. Он выбрался наружу, нашёл верёвку. Толста, прочна. Если распустить, вполне может получиться нужная длина. Никита подошёл к Арсу: – Не сиди, я тебе дело нашёл. – Какое? – На дирижабле канатов полно. Надо их расплести – получатся верёвки. Свяжем их. – Ты хочешь спуститься по верёвкам? – Почему только я? Мы все. Арс какое-то время раздумывал: – Надо попытаться, другого выхода нет. Я тоже об этом думал. – Тогда за дело. Арс принялся разматывать запутавшиеся канаты, а Никита подошёл к обрыву. Сколько тут метров – сто, двести? Сбоку можно определить, а сверху затруднительно. Но больше ста, это точно. Сорвёшься – шансов нет. Ну почему у людей нет крыльев, как у птиц? Никита понял, что в голове что-то мелькнуло, какая-то мысль. И она показалась ему странной. Сделать крылья? Несерьёзно, у человека руки слабы, а тело тяжёлое. И ещё никому не удавалось летать, используя свои мускулы. Но ведь им не надо летать, им надо только спуститься! Погоди-ка, он же видел однажды, как у парашютиста была привязана ткань между руками и ногами и между ногами – как перепонки у белки-летяги. Попробовать? Но у них нет опыта. Нарезать нужные лоскуты ткани из оболочки – дело нескольких минут. Верёвки, чтобы привязать ткань к рукам и ногам, тоже есть. Опыта нет. Как управлять в коротком полёте? Тот парашютист, о котором снимали фильм, планировал несколько километров. Им столько не надо. Но приземлиться-то необходимо живым. И путь вниз – не эксперимент, его не проведёшь дважды. У каждого – одна попытка. Однако идея захватила. Если получится, риску не больше, чем спуск на верёвке. Та ведь может оборваться, или сам не удержишься. Он прикидывал и так, и этак. В конце концов куском верёвки обмерил себя, на пыли нарисовал пальцем примерный рисунок. Для каждого человека требовалось три треугольных полотнища. Ножом он вырезал из оболочки дирижабля требуемые куски. Материал оболочки подходил – был лёгким, прочным. Никита подозвал Арса: – Слушай, что я надумал. Ты когда-нибудь видел летучих мышей? – Бр-р-р, мерзость какая! Видел. – Теперь гляди на рисунок. Мы привязываем эти куски ткани от оболочки к рукам и ногам и прыгаем со скалы. Руками махать не надо, надо развести руки и ноги в виде косого креста и планировать. Перед землёй надо поискать место, где помягче – пусть это будет озерко, и можно садиться. – Боги лишили тебя разума! Это невозможно, это верная гибель. Я не буду в этом участвовать. – Хорошо, я прыгну сам. – Только после того, как мы спустим на верёвке пилота. Он нездоров, и ему надо помочь. – Согласен. Только сначала попробуем опустить на верёвке камень. – Это зачем? – Проверить, достанет ли верёвка до земли, нет ли на склоне преград, невидимых сверху, – уступов, например. – Ты осторожен, и я надеюсь, что у нас всё получится. Мне осталось не так много работы. Один канат я расплёл, пора вязать узлы. За работу они принялись вдвоём. Верёвки были жёсткие, и тянуть приходилось изо всех сил. В процессе спуска их уже не подтянуть, а на кону – жизнь. Бухта получилась изрядных размеров. Они нашли почти квадратный камень, обвязали его и начали спуск. Камень шёл то хорошо, то цеплялся за неровный склон. Но это было не страшно, живой человек при спуске может оттолкнуться. Но вот верёвка уже выбрана, а камень дна не достиг. – Ты был прав с проверкой, – признал Арс. Конец верёвки они привязали к обломку скалы, торчащему на краю обрыва, и Арс принялся расплетать ещё один канат. Похоже, что требовалось немного, метров десять-пятнадцать. Никита помог выбраться из-под оболочки дирижабля травмированному пилоту. Раньше он не делал попыток выбраться. На плато жарило солнце, а несколько небольших кустов не давали тени. Пилот осмотрелся. – Где мы? – На плоской вершине горы. Со всех сторон обрыв. – Как же нам выбраться? – Правильный вопрос. Тебя мы спустим на верёвке. Потом будет спускаться Арс. – А ты? – Я попробую спланировать вниз на кусках оболочки дирижабля. – Рискованно. – Риск – дело благородное. – Если других вариантов нет, я согласен на верёвку, – обречённо кивнул головой пилот. – Полетать не хочется? – Я не сумасшедший. Во как! Выходит, что из них троих ненормальный только он один. Между тем Арс расплёл канат и привязал верёвки к свободному концу. Они снова начали опускать камень. Только теперь он достиг дна, а у Никиты с Арсом появилась уверенность, что спуститься удастся. Долго и с трудом они тащили камень наверх. Хорошо было бы отвязать его внизу, но там никого не было, а узлы по мановению волшебной палочки не развяжутся. Пока втащили камень наверх, порядком умаялись – ведь он весил полсотни килограммов. Ведь и Арс, и Никита, хотели, кроме всего прочего, проверить и прочность узлов. Пока возились с камнем, начало смеркаться. Солнце ещё освещало вершину горы, где они находились, а внизу уже стемнело, и потому спуск отложили до утра следующего дня. Ночевали возле корзины, под укрытием оболочки. Она делала их невидимыми для летающих ночных хищников – кроме кратов и вампиров. Отчаянно хотелось есть, но еды, как и воды, не было. Ночью Никите снились кошмары, и он несколько раз просыпался с бешено бьющимся сердцем и в холодном поту. Арс же дрых, как у себя дома, – храпел, ворочался. Утром Никита чувствовал себя невыспавшимся, как и пилот – он ночью время от времени постанывал. Они подошли к обрыву. Пилот посмотрел вниз и отшатнулся: – Высоко! – Ерунда, ты на дирижабле выше поднимался, – попытался успокоить его Арс. – Сравнил! – фыркнул пилот. – Ладно, обвязывайте! Его трижды обвязали вокруг туловища и пропустили верёвку под мышками. – Теперь спиной вперёд иди к обрыву, а мы понемногу будем травить верёвку. Если что, кричи. Арс, как и договорились заранее, стоял у края. Никита – у торчащего зубом обломка скалы. Конец верёвки был привязан к нему и кольцами лежал вокруг. Если верёвка вырвется у Арса из рук, пилот не упадёт. Начали спуск. Никита отматывал по кольцу, Арс травил верёвку вниз, иногда поглядывал на пилота и перекрикивался с ним. Опускали медленно, памятуя о травмах пилота. Спуск шёл не менее получаса, и ладони у обоих уже горели от жёсткой верёвки. Наконец она ослабела, и снизу донёсся слабый крик. Арс встал на четвереньки и заглянул в пропасть. – Он уже на земле, отвязывается. Через несколько минут верёвку дёрнули – это пилот подавал сигнал. Без груза втянуть верёвку наверх удалось легко. Никита наматывал её на камень. Потом обвязался Арс и как-то буднично сказал: – Я спускаюсь. Ты всё-таки решил прыгать на тряпочках? – Попробую. – Лучше на верёвке. Просто и надёжно. Никита вцепился в верёвку, и Арс шагнул в пропасть. Теперь Никите приходилось тяжелее. Одно дело, когда вес пилота распределялся на обоих, и совсем другое – когда вес воина приходился на одного Никиту. Теперь спуск показался ему нескончаемо долгим. Саднили и горели ладони, ныла спина. И вот верёвка ослабела. Никита лёг на край обрыва и всмотрелся вниз. Кажущийся совсем маленьким с высоты, Арс помахал ему рукой: он уже стоял на земле рядом с пилотом и отвязывал верёвку. Никита втянул её наверх и смотал в бухту вокруг камня. Спускаться по верёвке или слететь? Опускать его теперь некому, надо самому, ручками и ножками, а высота большая. Никита вздохнул. Ну почему жизнь всегда ставит его перед тяжелым выбором? Однако он привязал верёвкой лоскуты разодранной оболочки дирижабля к ногам и рукам и встал на краю обрыва. Страшно! От высоты захватило дух, но деваться было некуда. Он набрал в грудь воздуха и бросился головой вниз. Снизу раздался вскрик – это испугались Арс и пилот. Никита раскинул руки и ноги косым крестом, его начало крутить и переворачивать. Потом он почувствовал, что падение стабилизировалось и его перестало кружить. С пугающей быстротой и в опасной близости рядом проносилась стена камня. Он попробовал изменить положение ног, совсем чуть-чуть, и скала сразу ушла в сторону. Ветер трепал волосы, свистел в ушах, выдавливал слёзы из глаз. Положением рук и ног он перевёл-таки падение в скольжение. Далеко внизу промелькнули удивлённые лица Арса и пилота, и Никита понял, что надо закладывать вираж, иначе скольжение унесёт его далеко от товарищей. Он поднял правую ногу, и получился разворот. До земли оставалось метров двадцать, и Никита снизил скорость и высоту. Он начал высматривать, куда бы приземлиться помягче. Решил, что на кусты, но пронёсся над ними. Впереди была голая земля. Он согнул обе ноги, на мгновение взмыл и, потеряв скорость, довольно жёстко упал. Всё его естество возликовало. Он сделал это! Ни разу не прыгнув таким образом в прежней жизни, он спустился со скалы! Чёрт! Да никто же не поверит! К нему уже бежали товарищи. – Никита, ты жив? – издалека закричал Арс. Пилот приотстал. Никита поднялся, согнул по очереди руки и ноги. Всё работает, переломов нет. Тело, конечно, побаливает – всё-таки приложился он к земле здорово. Никита запрокинул голову, пытаясь оценить высоту, с которой только спланировал. Ой, мама! Высоко-то как! И как ему удалось? Ведь всегда высоты боялся – до тошноты, до дрожи в коленях, до головокружения. Правду говорят: жить захочешь – выше головы прыгнешь. Подбежали товарищи. Арс осмотрел Никиту: – Цел? – Руки-ноги целы. Ушибся немного, но до свадьбы заживёт. Опыта нет, я ведь в первый раз так… спустился. – Я бы не смог. Видел бы ты себя со стороны! Жуть! Я думал – разобьёшься! Расскажи кому – не поверят. – У тебя свидетель есть, пилот. И лучше помоги мне верёвки развязать. Недолго думая, Арс разрезал их ножом. – Зачем они тебе? И обратился к пилоту: – Теперь веди нас! – Куда? – Ты ничего глупее спросить не мог? Это ведь ты нас на скалу посадил! У тебя карта, сориентируйся. Пилот стушевался: – Я карту в кабине оставил. – Чтобы ты никогда не женился! – заорал Арс. – Это почему же? – не понял его пилот. – Чтобы род дураков не продолжить! Как мы теперь наверх заберёмся? – Друзья, – счёл нужным вмешаться Никита. – Мы смогли спуститься, хотя, казалось, выхода нет. Зачем ругаться? Нам теперь выбираться вместе, пешком, и, похоже, долго. Давайте жить мирно, – попробовал он погасить зарождающийся конфликт. – А чего он? Карту забыть! Мы же тебя не забыли наверху! – не унимался воин. – Если ты будешь продолжать ругаться, карта появится? Нет. Найдём дорогу. Меня сейчас больше волнует еда и вода. Если я не ошибаюсь, когда падал, в конце ущелья видел речку или ручей. – Страшно было? – спросил пилот. – Не скрою, страшно. Даже пожалел, что по верёвке не полез. В безопасных условиях полетать бы, а то ведь впервые, и цена ошибки – сама жизнь. Через пятнадцать минут движения по каменистой почве вышли к небольшой речке и напились вволю. – Теперь пожевать бы чего-нибудь! – мечтательно сказал Арс. – Даже если и убьёшь какую-нибудь дичь, как ты её готовить будешь? – М-да, вопрос… Арс посмотрел на Никиту, но тот только пожал плечами – откуда он возьмёт огонь? Тут даже леса нет, одни кусты. Да и на дичь ничего похожего не видно. Они пошли вдоль речки, держа направление на северо-запад. Где-то в той стороне был их остров. Правда, топать до него не один день. Шли, ориентируясь по положению солнца. Но и от приблизительного направления приходилось отклоняться, поскольку местность была гористой, и она не позволяла идти напрямую. После полудня вышли на ровное место, и тут уже появился лес. Арс оживился: где лес, там есть дичь. И тут пилот увидел на опушке леса кусты с ягодами. – Давайте подкрепимся. Я знаю эти ягоды, они не ядовитые. Он забрался в кусты и тут же закричал. Арс с Никитой ринулись к нему, ломая кусты. Картина, которая предстала перед ними, была невероятной: ноги пилота обвил питон. Сжимая их, он укладывался кольцами на теле пилота и поднимался по нему, как по стволу дерева. Никита, подбежавший первым, выхватил нож и с двух ударов отсёк часть тела питона, ещё остававшуюся на земле. Кольца, обвившие тело пилота, он не трогал, боясь зацепить его отравленным ножом. Подоспевший Арс ударил питона ножом ниже головы. Стальная хватка питона ослабела, кольца разжались и упали на землю. Пилота трясло от пережитого ужаса. – Я его не увидел в кустах, – едва выговорил он. – Под ноги смотреть надо, в следующий раз тебя просто слопают, – назидательно проговорил Арс. – Ладно, нет худа без добра. У нас есть мясо, и его можно съесть сырым. – Я бы не стал этого делать, – предостерёг Арса Никита. – Почему? У питона вкусное мясо, – возразил Арс. – Я ударил его отравленным ножом. Думаю, яд уже в его теле везде. – А, чтоб тебя! Не мог подождать минутку! – стал ругаться Арс. – Первая добыча, и ту надо бросить! – По-твоему, я должен был спокойно смотреть, как питон душит и ломает кости нашему товарищу? Ты думай, что говоришь! Они наелись ягод, обобрав кустарник. В животе появилась некоторая сытость, но Никита знал, насколько она была обманчивой. Вроде желудок полон, а сил от ягод не прибавилось. Арс с сожалением поглядел на изрубленного питона, и они пошли дальше. К вечеру добрались до вулкана, который вырос на глазах у Никиты. Дальше пошли знакомые места. Никита помнил, как долог путь пешком до бывшего селения азуру, потом – переход до синезубых, а самое тяжкое испытание – это путь через степь и пустыню. И ни еды, ни воды взять будет негде. Ночевали в голой степи. Устали за переход сильно, но сразу уснуть не давал голод. Утром Никита и Арс проснулись первыми, а пилот встал с трудом – давали о себе знать травмы, полученные при падении дирижабля. Да ещё питон едва не переломал ему ноги – они были в огромных кровоподтёках. Благодаря запасу воды путники хотя бы напились, но вот голод ягоды не утолили.Глава 8. «Водяной человек»
Они двинулись дальше. Пилот шёл медленно и вначале прихрамывал, но потом разошёлся. Однако темп он всё равно сбивал, и Никита не представлял себе, как он сможет пересечь пустыню. Это и для здорового человека нагрузка чрезвычайная, но и о том, чтобы бросить пилота, речи не могло быть. Втроём они рухнули на дирижабле, втроём и вернуться должны, даже если пилота придётся тащить на себе. Еды бы только добыть. Пилот приотстал немного, и Никита остановился, поджидая его. Остановился и Арс. Но пилот не торопился их догнать, он стоял, подняв голову к небу. – Звук слышу. Никита завертел головой. – Не вижу ничего. – Звук моторов. Где-то дирижабль летит. Тут они уже все втроём стали оглядывать горизонт. – Вижу! – закричал пилот осипшим голосом. – Вон он! – и показал рукой. Дирижабль был далеко и летел низко, потому его сразу и не приметили. – Костёр бы сейчас, знак какой-нибудь подать! Арс принялся подпрыгивать, размахивать руками и кричать. – Не трать силы! – остановил его пилот. – Они тебя всё равно не слышат. Лишь бы не отвернули. Дирижабль шёл почти на них. Через некоторое время их заметили, пилот повернул дирижабль в их сторону и начал снижаться. – Заметили, слава богу! – заорал Арс. Дирижабль завис над ними, и из окна появилась голова. – Заберите нас! – опять закричал Арс. Видимо, их узнали, потому что дирижабль сел, и дверца кабины распахнулась. В первую очередь они подсадили пилота, потом Арс подтолкнул Никиту и запрыгнул сам. Долго удерживаться у земли дирижабль не мог, иначе его следовало привязывать. Только за что привязывать в голой степи? – Как вы здесь оказались? – спросил воин в кабине дирижабля. – Долгая история. Наш корабль атаковали драконы, распороли оболочку. Удалось сесть, теперь вот идём пешком, – объяснил Арс. – У вас пожевать чего-нибудь не найдётся? – Мясо, лепёшки, фрукты. – Давай всё! Два дня крошки во рту не было. Троица уничтожила все съестные припасы, которые были в дирижабле. Когда утолили голод, пилот спросил: – А вы куда, собственно, направляетесь? Нам бы домой… Воин в ответ засмеялся: – Сначала я выполню поручение, а потом можно и домой. Но если вы торопитесь, идите пешком. – Ну уж нет! Лучше лететь, чем на своих двоих. Дирижабль отвернул в сторону. Эту местность Никита не знал. Он некоторое время сидел у окна, потом улёгся на пол в задней части кабины, где уже спал пилот, и сам уснул. Сколько они так спали, непонятно. Звук моторов то усиливался, то стихал, и когда они проснулись, солнце уже клонилось к закату. – Сильны вы спать! – улыбнулся воин. – Ещё час – и успеем сесть до темноты. Никогда ещё Никита не желал так сильно оказаться в своей постели. Вроде и дом не родной – а вот поди ж ты… Они успешно посадили дирижабль и по причине позднего времени отправились по своим домам, договорившись встретиться утром у Гавта. Он давал добро на испытания – ему и докладывать. Утром Никита вскочил рано, умылся, привёл в порядок одежду и плотно поел. Какое счастье пользоваться простыми благами цивилизации – едой, водой, иметь крышу над головой. Что всё это значит, понимаешь только тогда, когда теряешь. Гавт выслушал доклад Арса и потом лишь уточнял у пилота и Никиты. Посидел немного в раздумьях. – Испытания прошли успешно, это радует. Но дирижабль потерян, а их осталось всего девять. Потеря серьёзная. Надо объясняться с Советом, с Карой. – Нет в том нашей вины, обстоятельства так сложились. – Ну-ка, ещё раз подробнее о спуске на обрывках ткани от оболочки расскажи. Никита повторил свой рассказ. – Занятно, но рискованно. Свободны пока. Понадобитесь – позову. Но всё обошлось, видимо, Совет удовлетворился рассказом Гавта. Зато по рисунку Никиты переделали три дирижабля и установили там арбалеты. Гавт обязал Никиту снабдить каждый дирижабль хотя бы пятью отравленными болтами. – По пять смогу, только обяжи воинов приносить отрубленные змеиные головы. Тогда я смогу дать столько болтов, сколько понадобится. И мечи пропитать можно. В бою лёгкое ранение приводит к смерти врага. – Обязательно. Никита поручение выполнил. Поскольку других дел не было, он решил навестить племя азуру – как там чувствует себя Вирт? Поправился ли? Взяв небольшой запас продуктов, он отправился в путь. К его удивлению и радости, Вирт был здоров и деятелен. Никиту он встретил как родного. – Ты знаешь, вода из ручья буквально поставила меня на ноги. И люди племени, кто болел, тоже выздоровели. Поистине – целебная вода. – Так используй её. – Как? – Пусть твои кузнецы или гончары сделают большие кувшины – из меди, бронзы или глины. А ты выбери людей посильнее, и пусть они носят воду в город и продают её. А ещё лучше сделать повозку и возить воду на ней. Главное – сделать рекламу. – Что это? – Ну, кричать громогласно, что вода целебная, что она лечит болезни. Многие купят для пробы. Ежели поможет, будут постоянными покупателями. Можешь обменивать её на продукты – муку, мясо, масло, лепёшки. И приварок для племени будет неплохой, и люди будут сытыми. Голодный человек злой, только о еде и думает. – Ты прав, – задумчиво сказал Вирт. – Я как-то об этом не подумал. Вроде – просто вода. – Попробуй, ты ничем не рискуешь. – Обязательно воспользуюсь советом. Они поговорили о многом, и Никита признался, что летал на дирижабле, но подходящих мест для переселения его племени не нашёл. Правда, путь его пролегал на юг. Что делалось на востоке и севере материка, он не знал. Потом Никита пообщался со знакомыми и после ночёвки ушёл в город. Здесь он принялся за создание подзорной трубы. Нашёл у ремесленников куски кварца и долго обтачивал и шлифовал их. Для изготовления сначала пришлось сделать шаблоны, чтобы линзы получились одинаковой кривизны. Только через месяц упорного, ежедневного, с утра и до ночи труда удалось сделать две линзы приемлемого качества. Но кварца Никита перевёл много, всё ушло в отходы. Потом на солнце он подобрал фокусное расстояние. Установив и измерив, заказал в мастерской медный корпус. А когда получил его, долго экспериментировал. Линзы надо было посадить в корпусе плотно. Но как? Механическими винтами – не годилось. Вот и пробовал разные клеи. Лучше всего оказалась живица от сосны – на неё и посадил. С волнением поднёс Никита трубу к глазам. Изображение в центре оказалось чётким, правда – по краям слегка размытым. Видимо, он в чём-то всё-таки ошибся, не ту кривизну выбрал. Ну так он не оптик-профессионал, для первого раза более чем удачно. И увеличение достойное, не менее четырёх-шести крат. Один из наблюдавших за ним ремесленников спросил: – Для чего эта труба? – Вдаль глядеть. Попробуй. Ремесленник осторожно взял трубу, поднёс к глазам. Тут же ойкнул, вытянул вперёд руку и стал шарить ею перед трубой. – Ты что там потерял? – Да вроде бы вон тот камень совсем рядом, даже потрогать захотелось. Никита забрал у него подзорную трубу и отправился с ней к Гавту. Уж тому, как полководцу, она необходима в первую очередь. – Новую диковину принёс! – заявил Никита. – Надеюсь, мы не потеряем ещё один дирижабль? – спросил воин. – Нет, ты ничем не рискуешь. Пойдём на улицу, сам увидишь. Гавт приложил трубу к глазам и тут же отдёрнул её: – Голова закружилась, показалось, что все предметы придвинулись. – Так оно и есть. Зрительная труба всё увеличивает, приближает. Вон дирижабли на стоянке. Посмотри на них – увидишь каждый канат, каждую мелочь. И противника увидишь издалека, меры предпринять успеешь, поскольку все подробности разглядишь. Гавт не мог оторваться от трубы, водил ею из стороны в сторону, забавлялся, как ребёнок с любимой игрушкой. – О, здорово! Замечательное устройство. Кто сделал? Я полагаю – ты изобрёл? – И изобрёл и сделал сам, своими руками. – О! Весьма похвально! Я подыщу мастеров. Полагаю – работа тонкая, не всякий сможет. А ты уж объясни, покажи. Нам нужны десятки, нет – сотни таких труб, нужны военным, морякам, воздухоплавателям! Я пойду к Каре, удивлю его! Ха-ха, думаю, он ничего подобного не видел. Довольный трубой, Гавт направился к зданию Совета. Никита же отправился к себе. Труба нужна, спору нет. Но после неприятности с дирижаблем он понял, что главное – огонь. Без него не развести костёр, не приготовить пищу, не согреться холодной ночью. И потому надо делать зажигалку. Вроде совсем простая вещь, когда она штампуется миллионами штук. Но попробуй сделать сам и покамест в единственном числе. Где взять топливо и какое? Газ или бензин? Да здесь и бензина нет: двигатели, что тарахтят на дирижаблях, работают на сырой нефти. Следовательно, и для зажигалки ему придётся использовать нефть, поскольку ничего другого всё равно нет. А где взять кремень? И ещё куча вопросов. А ведь сделать зажигалку в одном экземпляре – это ещё не всё. Надо, чтобы она была проста и могла изготавливаться в любой мастерской. У него даже мысль промелькнула – отработать технологию, изготавливать зажигалки монопольно и торговать ими. Но нет, не получится. Тут не знают патентного права, будут копировать. Так и прогореть можно. За неделю он сделал-таки зажигалку, но испытать её было невозможно – нет кремня. Ходил по разным мастерским, спрашивал, пока кто-то не поинтересовался – зачем? – Искру высечь. – Может, вот этот камень подойдёт? Камень и оказался кремнем, только называли его по-другому. Никита испробовал изделие – оно работало исправно, только коптило. Но для дела вполне сгодится. И он опять пошёл к Гавту. – Чем на этот раз хочешь удивить? – встретил его полководец, уже привыкший к тому, что просто так Никита к нему не приходит. Сегодня Гавт был настроен благодушно. – Зажигалкой. Смотри! Никита поставил зажигалку на стол, чиркнул раз и другой. Оба раза фитиль загорелся. – Занятно. Дай попробовать, – Гавт несколько раз зажёг огонёк. – Для экспедиции вещь незаменимая. Я отдам мастерам, пусть сделают несколько десятков штук. – Пять мне отдайте. – Зачем тебе столько? – В племя азуру отдам. Считайте – оплата за мой труд. И подзорную трубу хочу назад получить. А то, что ни сделаю, всё забирают. – Согласен, как-то нехорошо получилось. Как только труба и зажигалка будут готовы, обязательно с посыльным передам. А пока – благодарю. И жду с новыми диковинами. Вообще-то Никита сам ничего не изобретал. Он мастерил то, что видел в прошлой жизни и что было востребовано. Он бы мог соорудить карусель на потеху племени, но жизненные ситуации сами подталкивали его к тем или иным практическим изделиям. Он неплохо, ударно потрудился несколько недель и решил, что заслужил себе короткий отдых. Однако, выбравшись в город просто так – походить, посмотреть – вдруг увидел там людей из племени азуру. Не заметить их было нельзя из-за огромного роста. Великаны стояли на площади и кричали: – Целебная вода! Кто будет пить – выздоровеет! Пробуйте, жители! Однако всё это звучало как-то заунывно, без огонька. Но люди брали воду, обменивая её на продукты. Рядом с огромными кувшинами уже лежал мешок муки и большая связка сухих фруктов. – Давно водой торгуем? – подошёл Никита. – С полудня, как пришли. – Я не про сегодня. – Тогда три недели. За день разбирают. – Я рад. Передавайте привет Вирту! – Лучше сам приходи. Никита такую мысль имел, только он хотел получить зажигалки и подзорную трубу. Для походов ему и одной зажигалки хватит, а остальное племени в подарок преподнести. Насколько они нужны, он понял, испытал на своей шкуре. Только интересно, почему яйцеголовые не смастерили их раньше сами? Огонь в походах они несли в виде тлеющих фитилей в узких глиняных сосудах. Через несколько дней он получил от посыльного пять зажигалок и подзорную трубу. Все зажигалки проверил, все работали. Одну он оставил себе – пригодится, а остальные сложил в узел и отправился к Вирту. То, что в племени произошли перемены, он увидел, как только зашёл в селение. У его жителей не чувствовалось уныния. Люди были оживлены, дети играли на улице. Похоже, жизнь налаживалась. Вождя на месте не оказалось – Никита нашёл его в кузнице, где тот обсуждал с кузнецом, как сделать железные колёса для повозки. Вирт обернулся на тень, мелькнувшую на мгновение в дверном проёме, и тут же последовали радостные объятия и восклицания. – Что задумали? – спросил Никита. – Да повозку вспомнили. Деревянные колёса хоть и просты, но ненадёжны. Как высыхают, трескаются. Вот думаем над железными. – Сейчас нарисую. – Никита набросал рисунок. – Лучше делать со спицами, – подчеркнул он. – Такое колесо легче и по прочности не уступает цельному. Оставив кузнецу рисунок, Вирт и Никита вышли из кузницы. – Пойдём ко мне, – предложил Вирт. – Ты с дороги, не мешало бы подкрепиться. Никита с удовольствием согласился. Вирт выставил на стол разнообразное угощение, и Никита про себя отметил, что в прошлые его посещения такого изобилия продуктов не было. – У тебя появился рог изобилия, Вирт? – Ну да! А всё благодаря тебе! – Каким образом? – Торговля водой. – Неужели всё так хорошо? Видел я твоих людей в городе – обмен воды на продукты делали. Только вместе с ними кого-то покрасноречивее посылать надо. Твои мужчины хороши как носильщики, грубая сила. А торговцы из них неважные, не умеют они предложить товар, расхвалить его. Женщину им дай, чтобы говорить красиво умела. – Сделаю. Твои советы помогли племени выжить в трудное время. – Я принёс вам подарок. Вот, зажигалки. – Что это? Никита вытряхнул из узла зажигалки, взял в руку одну и крутанул колёсико. Фитиль загорелся чадным пламенем. В его время над такой зажигалкой только посмеялись бы: в ходу были газовые зажигалки и в исчезающе малом количестве – бензиновые. Вирт заворожённо уставился на огонёк: – Дай попробую. Несколько раз он сам запалил фитилёк. – Великолепное изобретение! Теперь, даже если очаг погаснет от дождя или ветра, поджечь его не составит труда. – И для охотников, для воинов в походе – незаменимая вещь. – Яйцеголовые дали? – Я сделал одну, а они принялись изготавливать массово – хотят воинам, охотникам и мореплавателям раздать. – Разумно! Откуда только ты все эти премудрости знаешь? – Это не я. У нас, у моего народа, всё это есть. Я делаю только жалкие поделки. Вирт задумался. – А как далеко живёт твой народ? Никита сразу понял, куда клонит вождь. – Своё племя туда увести хочешь? К сожалению, не получится. Я бы и сам хотел вернуться, только боюсь – не найду. Припомни: через пустыню племя прошло с трудом. А если она будет больше, длиннее? Всех погубишь! – Ты осторожен и мудр, как змей. – Разве это плохо? Человек должен предвидеть, просчитывать последствия своих решений или поступков. – Ты мыслишь как вождь, как старейшина племени, хотя молод. За неспешным поглощением пищи они поговорили о жизни племени и о яйцеголовых. К вечеру вернулись торговцы водой. С улицы раздались радостные возгласы – ведь они принесли продукты. Утром Никита отправился в обратный путь. Дорога была ему уже знакома. Вскоре показался ручей. Странный ручей – вода из него течёт на подъём, и вода целебная. Никита ручей перешагнул, услышал сзади необычный шум и обернулся. Из небольшого ручья бил фонтан, причём немалой высоты. Или он бьёт не всегда, и Никита его не видел – просто приходил не в то время? Но так ведь и люди племени азуру молчали. А уж они-то не могли не заметить! Меж тем фонтан на его глазах ширился, и его очертания стали приобретать вид человеческой фигуры. Никита непроизвольно сделал пару шагов назад. – Не бойся, я не причиню тебе вреда. От изумления Никита покрутил головой. Вокруг – никого. И слова были произнесены странно, нечто среднее между шепотом и бульканьем, вернее – журчанием. Никита удивился – откуда тут взяться этому водяному? Да и не умеет говорить вода. Точно, странный ручей! Вода в фонтане приобрела чёткие, но прозрачные формы, и водяной стал совершенно похож на Никиту – как две капли воды. Передразнивает? – Ты кто? – спросил ошарашенный происходящим Никита. – Я страж ручья, его охранитель. – А меня зачем копируешь? – Чтобы ты не испугался. – Чего воды бояться? – Ты не прав. Но я не об этом. Ты был первым, кто обратил внимание на ручей. – Ещё бы, ведь он течёт вопреки всем природным законам не под уклон, как другие, а вверх. – Правильное слово – «другие». Просить тебя хочу. – Ты? О чём же? – Я излечил твоего товарища – ведь ты брал воду для него. – Правда, было такое. – Я исполнил то, о чём ты думал. – И это правда. – Тогда скажи людям, чтобы они не брали отсюда воду. – Но почему? – Они берут её на продажу. – Но племени надо выживать, они обменивают воду на продукты. – Видишь ли, она обладает целебными свойствами, когда ты её пьёшь – я могу в это время прочитать твои мысли. Как я могу узнать мысли глиняного горшка? – Ну да, какие у него могут быть мозги? Сказать-то я могу, но как племени выжить? – Я подскажу, если люди оставят меня в покое. – Говори. – Выше по течению, – водяной человек показал под уклон прозрачной рукой, – на дне ручья есть камни. Они значительно лучше, чище тех, за которыми охотятся яйцеголовые. – Понял. Ты предлагаешь им добывать вместо воды камни и выменивать на них продукты. Но ведь месторождение не безгранично. И яйцеголовые могут узнать, откуда берутся камни. – Если сам не расскажешь другим и будешь добывать лично, их хватит надолго. Никита открыл было рот, чтобы задать вопрос, но водяной человек исчез, а фонтан плюхнулся в ручей, подняв облако брызг. Потом всё успокоилось. Никита был ошарашен – разговаривал неизвестно с кем. Поглядел бы кто со стороны, сказал бы – точно, сбрендил! Или это была галлюцинация? Так ведь он грибов-мухоморов не ел. Вот же чертовщина, просто сказки для взрослых! Он хотел повернуться и уйти, но что-то держало. А вдруг услышанное – правда? И он пошёл выше по течению. Ручей был длинен – как найти то место? Он начал смотреть налево и направо, отыскивая его. Ну должен же быть какой-то знак? И точно: впереди, метрах в двадцати от него, из ручья поднялся водяной столб. Чудеса! Никита подошёл, и столбик опал, исчез. Никита разделся – не лезть же в воду в одежде? Вода доходила до середины бёдер. Одно радовало – она была прозрачной. Под лучами солнца на дне ручья блеснуло что-то – как кусочек стекла. Рядом – ещё и ещё… Никита достал рукой блестевшие камешки – всего четыре штуки – и выбрался на берег. Камни у него на глазах высохли и сделались какими-то невзрачными. Неужели за них можно выручить много продуктов? Эх, жаль, не узнал он, сколько предлагал Кара жрецу Ануну за камни. Хотя ведь они достались ему бесплатно, за помощь в борьбе с обезьянами. Никита обсох, оделся и сунул камешки в узелок. Потом поклонился ручью. Вроде и неживой ручей, а вот диалог случился. – Спасибо тебе за помощь! И направился назад, в селение к Вирту. Тот возвращению Никиты несказанно удивился: – Забыл что-нибудь? – Важное дело появилось, вождь. Ты камни у жреца Ануну забирал для яйцеголовых? – Да. А почему это тебя заинтересовало? – Ты цену им знаешь? – Не могу сказать. Они нам помощь оказывали: дома построили, оружие давали, железо для кузни. – Больше воду в ручье не берите. – Но племя голодать будет! Никак нельзя! – Не берите – это вам мой настоятельный совет. – Ну, коли так – не будем. Только кормить племя чем? – Посмотри-ка. Никита достал из узелка камень и протянул его Вирту. Тот внимательно осмотрел камень. – Прекрасный камень! А где взял? – Не могу сказать, не обижайся. Отдам тебе все четыре, что у меня есть. Иди с ними в город, к Каре. Когда мы летали на дирижабле в племя ануну, у них было всего несколько камней. Они их отдали, а следующие будут не раньше, чем через три полных луны. Смекаешь? – Камни яйцеголовым нужны, а их нет. Стало быть, цена вырастет. – Правильно мыслишь. Никита выложил на стол все камни. – Торгуйся и не верь обещаниям. Пусть дирижаблями продукты сразу завезут. Отдай один камень, а остальные – после доставки. – Так и сделаю. Но о воде-то скажи – что не так? – Одному человеку, хворому, воду брать можно – поможет. Только желательно, чтобы он сам брал. А многим – не получится исцелиться. Ещё и побьют твоих торговцев за обман. – Вот как! Благодарю за советы и камни. Завтра же в город пойду. – И я загляну, как смогу. – Мог бы и почаще бывать, мы всегда рады тебя видеть. Они обнялись на прощание. На обратном пути, когда Никита подошёл к ручью – уже вторично за утро, он сказал: – Воду брать на продажу больше не будут, только если кто хворый, и для себя. В ответ ручей всплеснулся фонтаном. Надо же, расскажи кому – не поверят ведь! Только он молчать будет, на камни быстро найдутся желающие руки свои наложить. Но он же не для себя старается. Нет в этом времени и на этой земле такой роскоши, как у него дома. Председатель Совета Кара ни одеждой, ни другим чем от остальных яйцеголовых не отличается. Приказы отдавать может, власть у него, но внешне это не проявляется никак. Да и что такое могло бы быть, что выделяло бы его из окружающих? Телевизор, машина, деньги, наконец? Нет их здесь – так же, как и виллы на Лазурном берегу. И все помыслы Совета заключаются в том, как расширить сферы влияния, границы земель. И всё за счёт технического превосходства. Потому технари здесь в почёте. А в общем-то, народ вполне нормальный. Работают все, праздно проводящих время он не встречал. Есть небольшая армия, есть технари, преображающие и создающие технические новинки. Есть ремесленники – их трудом создаются механизмы, оружие и всё, что надо для жизни. Вот только возделанных полей и самих крестьян Никита не видел. Ему стало интересно, и он спросил об этом при встрече с Арсом: – Не пойму я что-то. Лепёшки есть, а полей, засеянных зерновыми, я не видел. – И не увидишь. Тут, на острове, зерно даёт малые урожаи, и потому мы его привозим. – Но ведь его нужно очень много, дирижаблями столько не привезёшь. Арс ухмыльнулся: – Так ведь флот есть! На кораблях возим. Ты же был на строительстве пирамид? – Был. – Вот оттуда и возим. Они нам зерно, а мы им помогаем во всём. Там сфинксы есть. – Я заметил. – Нам они не нужны, их строили по просьбе жрецов их богов. Резали камень, переносили и устанавливали дирижаблями. Так сказать, товарообмен, причём взаимовыгодный. – А пирамиды для чего? – Не знаю, будем ли мы их строить дальше. Они были нужны черноголовым. Но теперь Атлантида на дне океана – ты сам был свидетелем её гибели. И наши люди там уже не работают, надобность отпала. – Жалко, столько труда ушло зря. – Почему зря? Жрецы желают забрать их себе. Уж не знаю, для чего. Если договорятся с Советом, мы можем достроить – ведь мука нужна постоянно. Ты представляешь, на ихземлях урожай собирают два раза в год! – А для чего вам камни, за которыми мы летали в племя ануну? – У нас есть оружие – смертельные лучи. – Слышал, но в действии не видел. – Нам его черноголовые подарили. Так вот, без этих камней, причём обработанных, это оружие не действует. – Жаль, что с Атлантидой так вышло. Как я понял, они для вашего народа были источниками знаний. – Верно. Но у нас был равноценный обмен. А теперь многое придёт в негодность, ведь моторы для дирижаблей поставляли они. Видел эти моторы Никита. Допотопные, с клапанами, стоящими открыто, со штангами их приводов, работают на сырой нефти. Такие моторы были на заре моторостроения, применялись на стационарных условиях, вроде приводов качалок на нефтепромыслах. – Только атланты – не самая развитая раса, – уточнил Арс. Никита удивился – ни про кого другого он не слышал. – Есть народ. Не такой малочисленный, но развит чрезвычайно. Ты летающие «тарелки» у атлантов видел? – Видел. И сам на них летал. Меня отсюда на такой увезли. – Это не атланты их сделали, это им подарили несколько штук. Никиту информация и удивила, и заинтересовала. Он-то думал, что атланты самые развитые. – А кто они? И где живут? – Знаю только, что далеко на юге, за океаном. Туда только на такой летающей «тарелке» и можно добраться. Как называется племя, не знаю. Даже Кара никогда их не видел, ему атланты говорили. – Судя по «тарелкам», они умны и развиты. – Ты только не рассказывай никому. Говорят, они на людей непохожи. – А на кого? – Сам не знаю, говорю, что от других слышал. Не вздумай у Кары переспрашивать, он таких вопросов не любит. Для него сейчас наступили не лучшие времена. Поддержки атлантов нет, поступлений технических нет. Вот износится всё – что тогда? – Можно попробовать создать подобное. – Хм, попробуй. Арса окликнули, и он ушёл. Никита стоял озадаченный. Что это за существа, если они, по слухам, на людей, непохожи? И где они живут? А главное – какими знаниями обладают? В двадцать первом веке не смогли создать летающую «тарелку», стало быть – цивилизация более развитая, есть чему поучиться. Только захотят ли они общаться? Наверное, Никита для них – как питекантроп. Но услышанное запало в душу. Через несколько дней посыльный вызвал его к Каре. Не иначе, предстояло новое задание. Кара был любезен, как никогда, и Никита насторожился. Мягко стелет – жёстко спать. Кара начал издалека: – Ну, как тебе у нас живётся? – Нормально. – Чем интересным ещё порадуешь? – Думаю пока. – Для нас твои новшества очень кстати. Ты вроде как посещал племя азуру? – Было пару раз. – Мы не настолько с ним дружны, чтобы вождь посвящал меня в свои секреты. – Это верно, Вирт – человек себе на уме. И мне не сказал. Никита понял, что Вирт был у Кары и предлагал камни в обмен на продовольствие. Молодец, Вирт! Кара выглядел озабоченным: – Не возьмёшься ли отремонтировать моторы на дирижабле? – Можно попробовать. – Не пробовать надо – отремонтировать! И подготовить их к длительному перелёту, чтобы не подвели. – Запасные части есть? – Вот с этим плохо. – Тогда дайте мне дирижабль и пару человек. – Зачем? – Вы же знаете, когда мы испытывали арбалет с отравленными стрелами, наш дирижабль упал на вершине скалы. Мы заберём моторы, снимем с них детали. – Там, наверное, ничего ценного не осталось. – Посмотрим. – Хорошо, уговорил. Я отдам распоряжение. – Только мне нужен дирижабль с надстройкой, в которой арбалет стоит. Не столкнуться бы вновь с драконами. – Сейчас они на всех дирижаблях стоят – Гавт распорядился. Когда вернёшься, доложишь мне. – Всё сделаю в лучшем виде. – Надеюсь. Утром Никита вылетел со знакомым пилотом. Звали его, как в сказке Андерсена, – Кай. Есть у него такая, называется «Снежная королева». В кабине были ещё два воина крепкого телосложения – Никита их рассадил у противоположных бортов. – Смотрите в оба! Как только заметите дракона или какую-нибудь другую летучую тварь, сразу докладывайте. Дирижабль без ненужных приключений добрался до вершины плоской горы и приземлился. Его принайтовали причальным концом. Никита открутил с рамы один мотор, потом другой. На одном был сломан винт при посадке, но это была уже мелочь – сами моторы выглядели целыми. Вчетвером они погрузили их в кабину. – Чего вас сюда занесло? – удивился пилот. – Дракон обшивку разодрал, сюда приземлились. – Слышал. И на верёвке спустились? – Вон она лежит. Пилот подошёл к обрыву, заглянул: – Высоко и страшно. – Жить захочешь – спустишься. Вернуться до темноты они не успели, и потому приземлились у седловины, недалеко от робота-стража. Переночевав, утром перелетели на остров. Выгрузив моторы, они перенесли их в мастерскую. Вместе с механиками Никита успел осмотреть их и даже запустить – оба работали. Никита так и доложил Каре: – Моторы доставлены, опробованы, работают. – Не может быть! – Можешь сам убедиться. – Верю на слово. У меня к тебе важное поручение. Надо подготовить дирижабль к длительному полёту. Ну, моторы, арбалет со стрелами, запас топлива. Хотя нет, топливом будет заниматься пилот – так же, как и запасом продовольствия. Даю три дня, на четвёртый вылетаем. – Я тоже? – Да. Поскольку топлива придется брать много, кроме пилота, полетит Гавт, ты и я. Только никому говорить о полёте нельзя, это секрет. – Кому мне рассказывать? – усмехнулся Никита. – Верно, на болтуна ты непохож. Два дня Никита проверял моторы – это самое главное в полёте. На третий день он подвесил сеть под кабиной, проверил арбалет и запас стрел. В своем жилище собрал скромный узелок, в котором поместилось практически всё его имущество. Туда же он положил зажигалку и подзорную трубу. На поясе – отравленный нож в толстых кожаных ножнах. Утром он отправился на стоянку дирижаблей. Первым явился Гавт – в надраенных доспехах. Следом – одетый в подобие римской тоги Кара. С чего бы такая торжественность? Рядом с ним и Никита, и пилот выглядели бедными родственниками. Провожающих не было. Взлетели сразу же. Тяжело гружённый дирижабль высоту набирал медленно. От ёмкостей с топливом сильно пахло нефтью. Видимо, пилот уже знал маршрут, поскольку ни Кара, ни Гавт указаний ему не давали. Со своего места Никита видел картушку компаса. Как только дирижабль выбрался на земли материка, он прямым курсом пошёл на юг. Никита подумал было, что они летят к пирамидам. Но, миновав на второй день Средиземное море, пилот не повернул влево, а так и продолжил путь. К исходу третьего дня слева показалась береговая линия, океан. Карту Никита не видел – пилот её не показывал, но географию он знал. Судя по всему, берег – восточная оконечность Африки, а океан Индийский. Никита терялся в догадках – куда они летят? Разумеется, в конечной точке маршрута это станет понятно. После ночёвки пилот с помощью Никиты дозаправил баки, выбросив пустые ёмкости. Дышать в кабине стало легче, меньше стало нефтяных испарений, от которых к вечеру начинала болеть голова. И снова дирижабль летит на юг. «Может – к алмазным копям?» – опять терялся в догадках Никита. Но и на этот раз Никита ошибся. Ночевали они уже недалеко от южной оконечности Африки. Утром Никита и пилот осмотрели моторы, дозаправили баки. – Если топливо кончится раньше, чем мы долетим, или моторы выйдут из строя, нам конец, – тихо сказал пилот. – А куда мы летим? – На юг. Я там не был никогда, но приказали держать курс именно туда. – Ну карта-то у тебя есть? – Она за пирамидами кончилась. Они взлетели. Направление было прежним – на юг. Вскоре земля закончилась, и под дирижаблем раскинулась водная гладь. И тут Никита понял – они летят к Антарктиде. Но неужели заранее предупредить не могли? Да ведь в этих одёжках они все попросту замёрзнут! Но он помалкивал, поскольку его мнения никто не спрашивал. Через несколько часов в небе, на встречном курсе, показалась точка. Приближаясь, она быстро увеличивалась в размерах и вскоре превратилась в странное существо, похожее на стрекозу. Четыре крыла, большая голова с огромными выпуклыми глазами… Существо облетело дирижабль и, явно разглядывая его, легло на параллельный курс – даже опустилось чуть ниже. И это было его роковой ошибкой. Из морской пучины выпрыгнула огромная рыба с крыльями-плавниками, схватила стрекозу поперёк тела и тут же ушла под воду. Всё произошло в считаные секунды. Читал о летающих рыбах Никита, они существовали и в его мире, но их размеры были небольшими. А эта? Длиной с огромную акулу. Пилот, державший дирижабль в полусотне метров от воды, поднял его выше. Однако здесь ощущался сильный боковой ветер, и ему пришлось снова опустить дирижабль на прежнюю высоту. Через несколько минут из воды на огромной скорости вынырнула летающая «тарелка». Она была точной копией той, на которой Никиту отвозил в Атлантиду Гор. «Тарелка» снизила скорость, описала вокруг дирижабля круг и умчалась на юг – там уже виднелась земля. И не снежные глыбы, как с недоумением ожидал Никита, а зелень. Судя по появлению стрекозы и «тарелки», обитатели неизвестной земли заметили дирижабль издалека и засуетились, высылая навстречу им разведчиков. Дирижабль не выглядел угрожающе, он был тихоходен. Тогда что же так встревожило обитателей Антарктиды? Неужели на них случались нападения? Так вот куда стремились Кара и Гор! Лишившись помощи и знаний атлантов, они решили найти новых покровителей. Приблизительное местонахождение их они знали, вот и рискнули. Только, похоже, обитатели Антарктиды не очень ждали непрошеных гостей и были не на шутку встревожены. Однако агрессивных действий они не предпринимали, а дирижабль продолжил путь. Вот уже и земля рядом, дирижабль пересёк береговую линию. Вновь появилась «летающая» тарелка. Зависнув вначале над дирижаблем, она стала снижаться, буквально едва не касаясь оболочки. – Вынуждает сесть, – сказал пилот. – Выполняй, они здесь хозяева, – приказал Кара. Дирижабль медленно стал снижаться и сел. Никита выскочил, привязал причальный конец и в недоумении посмотрел по сторонам. И это Антарктида? В его время здесь громоздились ледники, трещали жуткие морозы, круглый год лежал снег. А он видит цветущую землю! Трава, деревья – и тепло! Однако людей не видно. «Тарелка» приземлилась рядом, в десятке метров. Никита стоял и смотрел на неё. Несколько минут ничего не происходило, потом от «тарелки» донёсся голос – он был каким-то металлическим. Громкоговоритель искажает или голос на самом деле такой? – Всем покинуть свой летательный аппарат и поднять руки. Оружие, если оно у вас есть, оставьте в кабине. Никита снял с себя пояс с ножом и забросил его через окно в кабину. Гавт снял меч, а подумав, – и доспехи. У Кары и пилота оружия не было. Все выбрались из кабины, выстроились и подняли руки. – Медленно повернитесь. Люди выполнили команду. – Теперь по одному следуйте ко мне. Первым на голос направился Гавт. В иерархии он занимал не самое первое место – но он воин! В нижней половине «тарелки» открылся овальный люк, и на землю медленно опустился трап. – Заходи. Гавт вошёл внутрь. Через две минуты снова раздался голос: – Теперь второй. На этот раз пошёл Кара. Таким же образом следом за ним в «тарелку» вошли Никита и пилот. Никита сразу увидел, что те, кто зашёл раньше них, уже сидят в креслах, а руки и ноги их охвачены захватами. Нечто подобное он предполагал – ведь Гор поступил с ним точно так же. В центре, спиной к нему, в скафандре, сидел пилот «тарелки» – со своего места Никита видел только макушку его шлема. Дверь закрылась, и «тарелка» поднялась в воздух. Никита не сводил глаз с мониторов – дирижабль уменьшился в размерах. «Тарелка» летела над морским простором. Потом она резко снизилась и под острым углом вошла в воду. Никита непроизвольно вскрикнул, ожидая удара. Он бы и лицо в испуге прикрыл ладонями, но руки были зафиксированы на подлокотниках кресла. А в эту минуту на мониторах открылась подводная стихия. Мимо проскочила крупная рыба – слишком быстро, чтобы можно было попытаться её рассмотреть. Пилот «тарелки» включил прожектора, и впереди, в конусе света показался большой грот. «Тарелка» вплыла туда, медленно продвинулась вперёд на несколько сотен метров и всплыла. Дверь отворилась, и в лицо пассажирам пахнуло запахами моря – солью, йодом. Щёлкнули зажимы, освободив конечности. – Выходите в том же порядке, – вновь раздался металлический голос. – Применять силу не рекомендую, будете наказаны. Предупреждать не следовало: они летели сюда за миром и дружбой, а не воевать. Никита выбрался из тарелки. Ого! Пред ним предстала огромная пещера, выбитая в скале, причём в глаза бросилось, что стены её были обработаны чисто и видны следы какого-то механизма. Какого же размера должен быть этот механизм? Слева подошли два аборигена в скафандрах. Боятся заразиться от них? Но ведь воздух чистый! – Следуйте за нами. И голос такой же – металлический, как будто робот говорит. А может, и в самом деле робот? Ведь были же у Кары роботы-стражи? Просто динамики не очень хорошего качества, искажают звук. Их провели в небольшой зал, где было окно. От него исходил свет, но картинка была застывшей. Потолок светился целиком неярким светом. – Садитесь, – предложил сопровождающий. Все уселись в удобные кресла. В боковой стене распахнулась дверь, и вошёл ещё один, в скафандре. – Приветствую вас, гости. Кара и все остальные поднялись, приложили руку к сердцу в приветствии и снова уселись на свои места. – Назовитесь, – попросил вошедший. Кара представился: – Кара, председатель Совета, а это – мои сотрудники. – С чем пожаловали? Или случайно попали к нам? – Не случайно, специально. Мы были в дружеских отношениях с атлантами, но их остров погиб, ушёл под воду. – Да, мы знаем, это большая трагедия! Они были нашими друзьями. Голос, отвечавший им, был такой же ровно металлический, без интонаций. – Мы прибыли с предложениями мира, дружбы и сотрудничества, – продолжил Кара. – Предположим. Что вы можете дать нам? – Пожалуй, вот это, – Кара достал из кармана камень и протянул его аборигену. Тот взял камень, рассмотрел его и вернул. – Этого слишком мало. – У меня будут ещё. – Я не о камнях. – Больше у нас ничего нет. И вдруг Никита почувствовал, как у него в мозгах как будто бы кто-то ковыряется. Ощущение было не из приятных. Он повернул голову и посмотрел на своих спутников: и Гавт и Кара сидели со странными лицами, как будто прислушивались к себе. Так же внезапно всё прекратилось, и Никита почувствовал огромное облегчение. – Вы двое… – абориген указал на Гавта и пилота, – …можете выйти, вас накормят. За дальнюю дорогу, я думаю, вы успели проголодаться. Когда Гавт и пилот вышли, абориген спросил, указывая на Никиту: – Вот этот человек давно у вас? – Шесть полных лун назад он пришёл с другим племенем, но он и для них чужак. – Честно ответил. Ведь он не только не из вашего племени – он из другого времени. Он из далёкого будущего. У Кары от удивления округлились глаза: – Да, он знает много механических приспособлений и помогает нам. – Ещё бы! Он видел и знает то, что вам неведомо. – Он полезен, он не приносит вреда, – заверил Кара. – Значит, дружить хотите? – С миром пришли, – подтвердил Кара. – Тогда будем знакомиться. С этими словами абориген поднял забрало шлема, и Кара невольно отшатнулся, а Никита волевым усилием сдержал вскрик: лицо у аборигена было пепельно-белым, абсолютно лысая, без волос голова и огромные, как у стрекозы, глаза, сближенные к переносице. Нос маленький, почти незаметный, губы узкие. Ушей не было видно из-за шлема. – Можете называть меня Харон, так будет привычнее для вашего слуха. Никита сразу подумал – инопланетянин! Нет на земле таких лиц! Всё сходилось: и внешность, и аппараты, на которых они передвигались, летающие «тарелки». Голос вот только на этот раз был тихим, каким-то шипящим. Угадал он с самого начала: не робот это говорил, а принимающие их существа через динамики, да ещё, возможно, через какой-нибудь преобразователь речи. – Угадал, Никита, – тут же сказал Харон. Ну и имечко он себе выбрал! В древнегреческой мифологии так звали лодочника, перевозившего души умерших через реку Стикс на другой берег. Да он, ко всему прочему, ещё и телепат, мысли на расстоянии читает. Харон состроил гримасу – то ли улыбнулся, то ли удивился мыслям Никиты – поди узнай. Кара покосился на Никиту. – И в чём должна заключаться наша помощь? – спросил Харон. – Моторы, оружие, смертельные лучи, – начал перечислять Кара. – Стоп! С моторами понятно, дадим. Хотя вам надо собственное производство их налаживать. А вот с оружием погодим. Как к вам лазеры попали? – Что? Не понял! – переспросил Кара. – Ну, аппараты для смертельных лучей. – Атланты дали несколько штук, в обмен на камни! – Ай-яй-яй! Я же запретил им это делать! Ладно, кое-что дадим и с производством поможем. Но и вы будете нам помогать. – В чём? – Надо достроить пирамиды. Атланты вас об этом просили, но они просто передали вам нашу просьбу. – Сделаем. Но для этого нужны дирижабли, а моторов нет. – Я понял уже. Никиту интересовало, откуда прилетели инопланетяне? Да это был и не один вопрос. Какого уровня развития они достигли, какими технологиями владеют? Поговорить бы просто – как живут? Наверняка они знают ответ на волнующий его вопрос – какие планеты ещё обитаемы? Харон улыбнулся Никите: – Наша звезда далеко, два световых года отсюда. Но говорить об этом рано. И обоих прошу – о нас никому ни слова. – Как можно! – Кара ударил себя в грудь. – Тогда отдыхайте. Оба вышли, сопровождаемые роботом или инопланетянином в комбинезоне. Никита перевёл дух. Вопросов у него было много, но ни на один из них Харон не ответил. Не хочет разглашать какие-то секреты или сомневается в умственных способностях Никиты? Для него, Харона, Никита вполне мог стоять в самом низу умственного развития, знаний – сравнить-то Никите не с чем. В отведённой для отдыха комнате находились Гавт и пилот. Оба уже поели и выглядели довольными: – Ух и вкусно они кормят! – Гавт счастливо улыбался. – Присоединяйтесь! Блюда выглядели необычно: какие-то шарики в окружении пасты. Никита понюхал – пахло съедобно и вкусно. Ну не отравить же их хотят! Он взялся за ложку. Шарики оказались рыбными, а непонятная паста – овощным пюре. Действительно вкусно! Потом подали сок. По вкусу – не то манго, не то папайя. Кара ел медленно и с задумчивым видом. – Мы здесь брюхо набиваем, а где-то сейчас решают, что с нами делать, – сказал он. – Хуже, чем было, уже не будет. Жили же мы без них и дальше проживём, – беззаботно отмахнулся Гавт. – Тебе бы только мечом махать! – Кара выглядел недовольным. – Там хотя бы противника видишь. Руби его – и все дела! Кара вздохнул и повернулся к пилоту: – У нас хватит топлива на обратный путь? – Если только до пирамид дотянем. И то, при условии, что встречного ветра не будет. К Никите подошёл робот: – Тебя зовёт Харон. – Может быть – меня? – приподнялся со своего места Кара. – Нет, его. Никита шёл позади робота. Как-то нехорошо получилось. Он в племени чужой, прилетел в сопровождении Кары. Кара главный, а позвали его. Харон был без шлема, но в комбинезоне. – Садись, Никита. Тебе понравилась еда? – Да, спасибо. Очень вкусна и напоминает нашу. – Похоже, из уровней интеллекта всех гостей твой уровень выше всех. – Спасибо за оценку. – Ты из другой цивилизации и лучше развит. Мы делаем ставку на тебя. – В смысле? – не понял Никита. – Мы вложим в твою голову необходимый объём знаний, и ты будешь главным технарём, как говорят на вашем острове. – А моей голове это не повредит? Ну, в смысле – я останусь нормальным? – Абсолютно! – И что я буду делать? – Руководить техническим прогрессом. – Вы смеётесь? Есть же Совет, Кара. – Мы внушим ему, что ты достаточно подготовлен. Он сам будет продвигать тебя и слушать. Тем более что у тебя уже были изобретения, хотя ты, по большому счёту, только повторил то, что уже было в твоём мире. Но и этого достаточно. Люди племени пока не готовы принять всё. – Несколько вопросов можно? – Сразу отвечу. Тебя не удивляет, что я читаю твои мысли? – В моём мире было несколько человек с телепатическими способностями, но я с ними лично не сталкивался. – Тогда отвечаю. Показать тебе свою планету я пока не могу. Полагаю, что мы с тобой ещё будем встречаться. А если совсем честно – мне для этого нужно разрешение руководства. И второе: люди сейчас живут только на части Европы, Британии и на севере Африки. Я выражаюсь понятным тебе языком? Мы называем эти земли по-другому. Ну и последнее. Спрашиваешь, зачем мы сюда прилетели? Сложно объяснить коротко. Наша планета прошла такой же путь, как и ваша, и нашим учёным интересно посмотреть, как развивается животный мир, люди, культура, цивилизация. Мы можем немного подтолкнуть вас в нужном направлении, но прямого вмешательства не будет. Вы должны развиваться сами, естественным путем. – То есть, даже если случится катастрофа, подобная Атлантиде, вы останетесь в стороне и вмешиваться не будете? – Ты понял правильно. – Даже если погибнут тысячи людей? – Так суждено. Выживает сильнейший. – Круто! – Такова жизнь. – Но вы не можете предвидеть будущее? – Нет, мы только создаём машину времени. Слишком сложно. Сядь в то кресло. Никита послушно пересел. Видимо, кресло стояло под каким-то облучателем, потому что кожа на голове у него зачесалась, а в самой голове начали проскакивать и исчезать какие-то образы и видения, искрами пролетали непонятные мысли. Голова стала тяжёлой, её как будто распирало изнутри. Потом всё пропало. – Как ты себя чувствуешь? – спросил Харон. – Как с похмелья. – Что это? – Состояние такое, вроде болезни. – Ну вот и всё. Знания у тебя в голове, пользуйся. Они почти из всех областей, и объём их очень велик. Но все знания в пределах земных возможностей. Сейчас приведут твоих товарищей, отправляйтесь к себе. Позже мы обязательно встретимся. – Я получу какой-то сигнал? – Я сам найду способ встретиться. В сопровождении робота пришли Кара, Гавт и пилот. Теперь Харон разговаривал с Карой. Никита же, не слушая их, задумался. Да, технически они, островитяне, продвинутся… И тут же прервал размышления, услышав интересную фразу: – Воевать с краснокожими не надо, слишком мало людей на планете. – Они сами нападают, – вмешался Гавт. – Надо подружиться, подчинить их себе. Пусть они пока не настолько разумны, как вы. Но истреблять себе подобных не стоит. Вас и так окружают естественные враги – ящеры, крылатые драконы, питоны, в океане – акулы и кальмары. Вот куда вам надо направить свои усилия! – Постараемся, – заверил его Кара, а Гавт скривился. На том они и расстались. Никто не знал, остался ли доволен переговорами Кара, но Гавт был разочарован. А телепату, похоже, было всё равно. Их вывезли обратно на «тарелке». Она села у дирижабля.Глава 9. «Эпидемия»
Из тарелки выгрузили несколько пластмассовых контейнеров с запасом продуктов. Пилот постучал по топливному баку, и тот отозвался ему приглушённым звуком полупустой ёмкости. – Сюда бы ещё залить! – У нас нет такого топлива, – отозвался сопровождающий. – Плохо, – огорчился пилот. Завели моторы. Непрогретые, они чихали и давали дымный выхлоп. Абориген поморщился. Конечно, запах стоял отвратительный. Когда все уселись в дирижабль, Никита отвязал причальный конец и бегом забрался в кабину. Пилот развернул дирижабль и повёл его на север, строго по компасу. – Ты попробуй идти на разных высотах, – посоветовал ему Никита. – Где-то всё равно будет попутное течение воздуха. – Разве воздушный поток разнороден? – искренне удивился пилот. Никита и сам не понял, зачем он это сказал, но то, что потоки воздуха по направлениям неоднородны, он знал твёрдо. Кара что-то обсуждал с Гавтом в задней части кабины. Никита сидел возле пилота – ему было интересно смотреть на земли дикой Африки. Буйную растительность пересекали бурные реки, в саванне бродили стада травоядных ящеров разных размеров. Потом пошли степи, далеко слева виднелись довольно высокие горы. Дирижабль шёл почти по береговой линии. Она была отличным ориентиром, можно было почти до самого экватора и на карту не смотреть. К вечеру показался продолговатый остров – во времена Никиты он назывался Мадагаскаром. Там они и приземлились для ночёвки. На островах всегда меньше шансов встретиться с хищниками – если только с летающими. Зато поели вкусно, сытно и разнообразно. Спали в кабине, благо места хватало. Кабина висела над землёй, и, по крайней мере, змея сюда забраться не могла. А этих ползучих гадов хватало на всех континентах. Утром, после завтрака, они продолжили полёт, и Никита снова занял место рядом с пилотом. К своему удивлению, он увидел внизу стадо больших носорогов. Ещё два дня полёт проходил нормально. Пилот уже отклонился от береговой линии влево, идя прямо на север – ведь берег уходил восточнее. А на третий день после полудня заглох один двигатель, потом зачихал другой. Пилот успел снизиться и сбросить якорь – большую железную болванку. К ней и подтянулись ручной лебёдкой, привязав для верности причальный конец к огромному, толщиной в несколько обхватов, дереву. – Приплыли, – мрачно сказал Никита. – Мы же летели, – удивился Гавт. – Почему приплыли? Где мы находимся? Пилот всмотрелся в карту, ткнул пальцем: – Похоже, здесь. – За картой и местностью следить надо было, – буркнул Кара, – а ещё говорили – ты лучший пилот. – Без топлива и лучший не полетит, – огрызнулся пилот. Дирижабль выработал весь запас топлива, стал намного легче, чем в начале пути, и теперь его болтало порывами воздуха. – Что делать будем? – задал риторический вопрос Гавт. – Надо кого-то посылать за помощью. Насколько я понял, пирамиды уже недалеко, и топливо там быть должно. – Недалеко? – едва не завопил Гавт. – Да до пирамид ещё два дня пути! – Ты воин, ты и иди. – Пусть он идёт! – Гавт ткнул пальцем в сторону Никиты. Никита понял ход мыслей полководца. Для них он чужой, и потерять его не жалко. Однако Кара принял другое решение: – Пойдут Гавт и пилот. – А почему я? – возмутился пилот. – Ты знаешь, где склады с топливом. – И как же мы сюда топливо доставим? – раздражённо спросил Гавт. – Гавт, ты военачальник. Организуй население, найми носильщиков, набери охрану – мне ли тебе советы давать? Дело как раз для воина. Возразить Гавту было нечего. – Мы возьмём один контейнер с едой. – Возьмите хоть два. Кара хитрил. Даже один контейнер было неудобно нести, если только перед собой. Однако пилот нашёл кусок верёвки из запасных, перевязал контейнер и закинул его за спину, на манер рюкзака. – Мы пошли! Гавт потоптался на месте – то ли с духом собирался, то ли ждал, что Кара отменит своё распоряжение. Но Кара невозмутимо ждал, и они ушли. Их было видно ещё какое-то время, но недолго, до первых деревьев. Хорошо, что это были не дикие джунгли, а саванна с редкими деревьями и кустарником. Никита заглянул в кабину: – Три контейнера. Если не усердствовать, хватит на шесть или семь дней. – Растянем. Лишь бы они топливо нашли и вернулись благополучно. Никита не полководец и не председатель Совета, но, доведись ему принимать решение, оно было бы другим: идти всем вместе – так безопаснее. И если они топливо раздобудут, так вместе и вернулись бы. А вдруг его там нет? Строительство пирамид не велось уже полгода, и аборигены могли использовать его для своих нужд, например – для розжига костров. Кара забрался в кабину, уселся на сиденье и прикрыл глаза. Но он не спал, время от времени шевеля губами, он явно размышлял. И было над чем. Кое-что ему пообещали, но он явно надеялся на большее. Никита обошёл дирижабль, потом сделал круг побольше, наткнулся на ручей и очень обрадовался. В Африке вода – редкость и ценность, можно день идти по саванне и не увидеть ни ручья, ни родника. В контейнерах есть немного сока, но им жажду не утолить. Руками Никита зачерпнул воды и с удовольствием напился. От нечего делать он забрался на корзину, а с неё по верёвочной лестнице – на оболочку дирижабля. Было высоко, метров тридцать от земли, и видно во все стороны далеко, хотя и смотреть особенно не на что. Саванна, пыль, редкие деревья и вдали – стадо динозавров. Оно находилось так далеко, что разглядеть, какие они, было невозможно. Шеи вроде бы длинные, значит – травоядные. Внезапно раздался громкий нарастающий по силе звук – как будто великан разрывал на куски материал. Это был не то треск, не то гром, причём довольно продолжительный, сопровождающийся дополнительным грохотом, напоминающим перестук гигантских камней в гигантской же, мчащейся по ухабистой дороге телеге. Никита испугался – не оболочка ли дирижабля трещит? Он поднял голову к небу – звук исходил вроде бы оттуда – и увидел, как небо прочертила огненная полоса. В южном направлении падала комета или метеорит, оставляя за собой дымный хвост, и Никите показалось, что упало небесное тело очень близко. Всё произошло за считаные секунды. Метеорит скрылся за горизонтом, и через несколько секунд раздался хлопок и звук удара. На самом деле метеорит упал где-то далеко, и даже с высоты дирижабля не было видно вспышки или облака пыли с места падения. «Рассыпался в атмосфере», – решил Никита. Но это было только начало. Со стороны падения метеорита послышался нарастающий шум, и Никита увидел приближающуюся полупрозрачную стену. Он сначала не понял, что бы это могло быть, но потом догадался: ударная волна гнала перед собой стену воздуха с пылью. Чёрт! А он на верху оболочки, и времени спуститься уже нет. Изо всех сил Никита вцепился в верёвочную лестницу. Редкие деревья вдали уже начали гнуться, раздался оглушительный рёв, как будто он стоял напротив сопла взлетающего самолёта. Потом он всем телом ощутил удар плотного воздуха, перемешанного с пылью, и зажмурил глаза. Дирижабль, висевший на якоре к волне воздуха боком, развернуло, как лёгкую пушинку. Никиту трясло и колотило об оболочку. «Господи, дай мне сил не сорваться!» – взмолился он. Он отвернул лицо от ветра, иначе невозможно было дышать – воздух забивал лёгкие. Верёвки, держащие дирижабль, – причальный конец, якорный – натянулись, как струны. Дерево начало гнуться – площадь поверхности дирижабля была слишком велика для такого напора. Наконец верёвки не выдержали и с резким звуком лопнули – одна за другой, дирижабль сорвался, и его понесло воздушным потоком. Неуправляемый, он то разворачивался, то едва ли не ложился на бок. Никита судорожно вцепился в верёвочную лестницу. Теперь надежда была только на неё, и если она оборвётся – мучиться придётся недолго, до столкновения с землёй. Дирижабль поднимался, раскачиваясь и крутясь, далеко внизу с большой скоростью проносилась земля. Никогда прежде Никита не летал на дирижабле так быстро. Летающий корабль попал в стену, волну плотного воздуха, его несло и несло. Одно обстоятельство вызывало у него некоторое удовлетворение: его несло на север, в нужном направлении. «Господи, о чём ты думаешь, Никита! Тут уцелеть бы, а ты о направлении!» – поймал он себя на мысли. Через четверть часа ветер стал тише, скорость полёта замедлилась и почти сравнялась с той, на которой дирижабль идёт под моторами. И порывов уже не было, дирижабль не крутило и не раскачивало. Никита медленно стал спускаться по лестнице. И дёрнуло же его залезть на оболочку! Что он там хотел увидеть? Вот уже и кабина. Он забрался внутрь неё через люк и перевёл дыхание. Кара лежал на полу, одной рукой вцепившись в сиденье, а другой прикрывая голову. – Кара, ты жив? Услышав звук его голоса, Кара едва не подпрыгнул от испуга: – Как ты здесь оказался? Тебя же не было! – Я на верёвочной лестнице висел. – Дирижабль цел? – Пока держится. Якорь оторвало и причальный конец. – А что это было? – Метеорит упал или комета. Взрыв, ударная волна… И Никита высказал своё опасение: – На юге взорвалось, хорошо, если на континенте. Боюсь, как бы не по нашим новым друзьям попало. Хотя они под землёй прячутся, всё равно мало не покажется. – Ты думаешь, что они как атланты… Кара не договорил, но Никита его понял: – Было бы топливо, можно было бы посмотреть. А впрочем, и так узнаем. – Как? – Если прилетят с обещанной помощью, стало быть – обошлось. А не будет их, значит – самим придётся выбираться. – Да что же нам так не везёт? – Кара сел на полу. Никита выглянул в окно. Дирижабль летел на высоте около двухсот метров. Неожиданно снизу донёсся едва слышный крик. Высунувшись едва ли не по пояс, Никита увидел внизу две фигуры – пилота и Гавта. Они размахивали руками – пилот явно узнал свой дирижабль. Но что мог сделать Никита? Моторы не работают, по сути – их несёт по воле ветра. Подует он в другую сторону – и они полетят туда же. И опуститься никак невозможно, дирижабль управляется только под тягой – винтами и рулями. Кара тоже выглянул в окно. – Кричал вроде кто-то? – Вон наши, Гавт и пилот – туда смотри, – Никита показал рукой. Дирижабль уже опередил обоих пеших. Получалось, что Никита с Карой могут первыми прибыть к пирамидам. Вопрос только в том – сядут ли? Или их будет нести дальше? Но ведь наступит ночь, температура окружающего воздуха понизится, плотность воздуха возрастёт, и дирижабль потеряет высоту. А если горы? Второй плоской вершины не будет, снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает. Управление дирижаблем весьма примитивное: рули направления и высоты, кнопки запуска и рычаги оборотов моторов. Но ведь должен же быть какой-то аварийный клапан? Если на дирижабле нештатная ситуация, должен пилот как-то его посадить? Зря он до мелочей не изучил устройство дирижабля. Казалось – всё на виду, что тут изучать? Снова лезть наверх в поисках клапана страшновато, уж больно высота большая. Никита уселся на сиденье, Кара плюхнулся рядом. – Выходит, мы опередили Гавта и пилота? – Так и есть. – Тогда что же ты сидишь? Управляй! – Я бы не против, но моторы не работают. Нас несёт, как щепку в ручье. Кара уяснил суть сразу: – Ты хочешь сказать, что приземлиться мы не сможем? – Думаю над этим. – Давай поедим? На сытый желудок думается лучше. И в самом деле: время уже далеко за полдень, а завтракали они рано, уже можно подхарчиться. Подкрепились немного: оба опасались съесть все припасы, а потом остаться без продуктов. После еды Никита вздремнул полчасика, а проснувшись, открыл верхний люк кабины. Должен быть клапан, и привод к нему – тоже. Причём пилот не будет лазить к нему наверх, на оболочку. Стало быть, какая-то верёвка или жёсткая тяга должна быть в зоне видимости. Верёвок на дирижабле хватало – прямо как на парусном судне. Ими была перетянута оболочка, создавая наружный каркас, верёвками же приводились в действие рули. Не запутаться бы в них ещё… А вот это что за верёвка идёт? Уходит в брюхо оболочки, а второй конец её привязан к крыше кабины, недалеко от люка – так, что можно ухватиться. Попробовать потянуть или сильно дёрнуть? Ошибка может стоить дорого! Снизу, из кабины, закричал Кара: – Думай быстрее, я вижу пирамиды! Собственно, никаких пирамид ещё не было, так, несколько слоёв каменных блоков да сфинксы рядом. Тянуть или нет? Никита потянул верёвку. Она поддавалась туго, как будто на другом конце её, уходящем в брюхо дирижабля, была пружина. Никита потянул сильнее. Верёвка поддалась, и сверху раздалось шипение. Точно, клапан, и теперь он травит газ. Но сколько же его можно выпускать? Никита выждал минуту и отпустил верёвку. Шипение прекратилось. Никита спустился в кабину, приник к окну – дирижабль медленно терял высоту. Никита перебрался на другую сторону кабины. В самом деле, там видны сфинксы, а за ними – несколько рядов будущей пирамиды. Стравить газ ещё, или дирижабль медленно потеряет высоту? Практики нет, и подсказать некому. Лишь Кара смотрит в окно и недовольно сопит. Да, это тебе не Советом управлять, работая языком. Высота была уже около ста метров. Никита снова выбрался через люк, ухватился за верёвку и потянул. Как только выходящий газ стал шипеть, он начал отсчитывать секунды: «Двадцать два, двадцать три…» На шестидесятой секунде он отпустил верёвку и снова вернулся в кабину. – Получается? – спросил Кара. – Не знаю, но вроде опускаемся. Снижение и в самом деле стало быстрее. Никита сел у окна и стал смотреть вниз. «Кажется, переборщил», – подосадовал он. Дирижабль терял высоту, и уже понятно было, что до пирамид им не дотянуть. Удар о землю был чувствительным, даже сильным. Никита тут же выскочил из кабины и ухватился за обрывок причальной верёвки – надо было привязать дирижабль! Его уже сносило ветром, корзину волокло по земле. Впереди торчал из земли небольшой каменный столб или изваяние – разглядывать его было некогда. Никита «припечатался» к нему, быстро сделал несколько витков верёвки и завязал узел. Всё! Из кабины выбрался Кара. – У тебя лицо в крови. – Нос разбил. Дирижабль ветром несло, удержать не мог. – А в общем – ты молодец! Не каждый, не будучи пилотом, сможет посадить дирижабль. Я молился богам, и они помогли. К ним бежало несколько человек, видевших посадку. – Как думаешь, не враги? – Кара взглядом указал Никите на бегущих. – Ты на всякий случай сядь к арбалету. Мера предосторожности отнюдь не лишняя. Никита снова забрался в кабину, натянул тетиву у арбалета и наложил стрелу. Она была великовата и рассчитана на летающих ящеров, человека же могла пробить навылет. Но когда люди подошли ближе, оказалось, что ни у кого из них оружия нет, а пришли они потому, что увидели дирижабль – он обычно прилетал на строительство пирамид. – Это строители, я узнаю вон тех двоих, – успокоил Никита Кару. В период межсезонья, между посевом и уборкой урожая, крестьяне с удовольствием нанимались на строительство – ведь тут неплохо платили. Нет, не деньгами – их тогда ещё не было, а товарами. Островитяне давали наёмным рабочим железные мотыги, бронзовые ножи, различные украшения для женщин вроде бус и ожерелий, медную и бронзовую посуду. Она, в отличие от глиняной, служила долго и вид имела красивый. Никита, как мог, объяснил, что у них небольшая неприятность и нужно топливо. А стройка вскоре продолжится, работа найдётся всем. Один из «египтян», как назвал его Никита, вызвался показать, где находится склад. – Бери людей и иди. Может быть, удастся заправиться. – Всё равно не взлетим. Я выпустил газ из оболочки, нет нужной подъёмной силы. – Рано или поздно подойдёт пилот – он знает, что делать. А ты пока решишь одну проблему. Склад был километрах в двух, и всё это расстояние за проводниками и Никитой шагала большая гомонящая толпа. Склад представлял собой навес из пальмовых листьев, покоящийся на четырёх столбах. Жестяные канистры громоздились рядами, и каждая их них вмещала на глаз около двадцати – двадцати пяти литров. Египтяне просунули жерди в ручки и подвесили груз на плечи. Никита вынужден был остановить благородный порыв, иначе аборигены вытащили бы на себе весь склад. Никита отсчитал тридцать жестянок. – Всё, всё, остальное пусть лежит здесь. С песнями и воплями толпа донесла топливо до дирижабля. Они же помогли Никите перелить содержимое канистр в баки. Помощь сопровождалась песнями и шутками. Весёлый народ! Когда работа была закончена, толпа удалилась, и Кара перевёл дух: – Я думал, они всё растащат. – Пока я был тут, на строительстве, не слышал ни об одном случае воровства, – решительно отверг подозрения Никита. – Вроде день прошёл успешно, мы живы, и дирижабль цел. Гавт и пилот дойдут, и мы улетим. – Меня беспокоит метеорит – не натворил бы он дел в Антарктиде. – Где? – Ну, мы были там в гостях. Земля эта так у нас называется. – А! Нам-то черноголовые по-другому её называли. – Нет уж их теперь. – Тогда давай спать. Устал я что-то сегодня, переволновался, наверное. Никита тоже чувствовал себя не лучшим образом, но выспался он хорошо. Утром оба были разбужены аборигенами, которые принесли им ещё горячие пшеничные лепёшки. Местные проявили заботу о гостях. Кара и Никита поели. – Теперь только ждать, – вздохнул Никита. Два дня тянулись утомительно долго, и только на третий день в полдень подошли утомлённые, пропылённые и загоревшие едва ли не до черноты Гавт и пилот. Военачальник, едва успев поздороваться, сразу заявил претензии: – Что же вы? Мимо пролетели! Мы вам сигналы подавали, а вы – ноль внимания! – Гавт, моторы не работали, нас несло штормовым ветром. Как бы мы, по-твоему, приземлились? Пилот лишь усмехался. Он-то знал, что посадка была невозможна. Тем не менее, отозвав в сторону Никиту, поинтересовался: – Как удалось посадить дирижабль? – Газ из оболочки травил понемногу, так и сели. Топливо нашли, в баки залили. – Отлично! – Да что же во всём этом хорошего? Взлететь, я полагаю, теперь невозможно? – Выход есть. Сзади, недалеко от моторов, есть два баллона со сжатым газом – как раз на такой случай. Сейчас заправим оболочку, проверим моторы – и можно в путь. Лучше лететь, чем идти пешком. Молодец, что удалось сохранить дирижабль в целости. Я как увидел со стороны, что вас крутит, подумал – всё, конец! И дирижаблю, и вам. А что случилось? Сначала громыхнуло, потом ураган пронёсся… Ветер такой ударил, что нас на землю повалило. Трава летела, мусор – все глаза запорошило. – Неужели до хлопка и удара вы не видели след в небе? – Так это звезда упала? –догадался пилот. Никита не стал его разубеждать: звезда так звезда… Пилот споро осмотрел моторы, обошёл вокруг дирижабля, потом полез за запасными верёвками и удлинил причальный конец. – Эх, жалко – якорь оторвало! – Как домой прилетим, новый в мастерских сделают, – успокоил его Никита. Пилот забрался на кабину, с неё – на верёвки оболочки, и оттуда уже пробрался в хвост дирижабля. Вскоре послышалось шипение, и в оболочку стал поступать газ. Она медленно расправилась, бока стали гладкими, лоснящимися и приняли свой обычный вид. Кара в сторонке разговаривал с местными жителями, а Гавт в кабине отсыпался. Пилот подошёл к Каре и доложил о готовности. – Очень хорошо, – обрадовался Кара, – прямо сейчас и взлетаем. – Поесть бы… Пилот поел лепёшек и запил их водой – контейнеры с едой уже были пусты. Запустили моторы. Сначала они работали с перебоями, чихали, но потом звук выровнялся. Один из аборигенов по знаку пилота отвязал причальный конец, и дирижабль поднялся в небо. – Слава богам! – закричал от избытка чувств пилот. А Гавт продолжал спать. Кара сидел у окна и улыбался. Никита был в носовой надстройке – оттуда обзор лучше. Ведь скоро будет море, а за ним – горы, где часто видят драконов. Местность, опасная для полётов. Дирижабль проходил над горами низко, казалось – вершины можно достать рукой, однако опасения по поводу драконов оказались напрасными. Мелькнул один вдалеке, но, увидев дирижабль, скрылся. Оно и к лучшему. Дальше полет проходил спокойно. Никите казалось, что с момента вылета прошло очень много времени, а местность не изменилась совсем. Так же дымил вулкан, так же бродили внизу стада динозавров. Однако, когда они приблизились к своим горам, их ждал неприятный сюрприз: в седловине лежал поверженный робот-страж, а по нему бегали и колотили дубинами краснокожие. Множество их трупов валялось вокруг. Кара вскочил с сиденья: – Опять краснокожие! Ну-ка, зависни над ними! В этот момент Никита пожалел, что взял мало железных стрелок – сейчас накрыть бы их тучей стрел! – Опустись ниже! – скомандовал Гавт. Он был разъярён: стоило покинуть остров, как напали краснокожие. Плохо, что повержен и, скорее всего, повреждён робот. – Никита, ты можешь свалить из арбалета вон того? На роботе стоит, руками размахивает? Сдаётся мне, что он у них предводитель. Высота невелика, метров пятьдесят. Для арбалета далековато, но выстрел сверху может получиться. Никита прицелился и нажал на спуск. Раздался щелчок, и болт ушёл к цели, но попал не в туловище краснокожему, куда целился Никита, а в ногу. Предводитель краснокожих покачнулся и упал. – Бросай стрелы! – распорядился Гавт и сам схватил несколько штук. Никита высматривал скопления по два-три-четыре человека и бросал стрелки туда – так было больше шансов, что они найдут свою жертву. Краснокожие, потеряв предводителя и десяток воинов, разбежались. Многие вообще побросали дубины и убежали подальше. Никита уже без команды заряжал арбалет и стрелял, стрелял… Почти ни один болт не пропал даром. Но запас болтов и стрелок был невелик, и вскоре уничтожать краснокожих стало нечем. Да и враги разбежались подальше от седловины и поверженного робота. – Садись у робота, – приказал Кара пилоту. – Надо посмотреть, что с его механиком. Может, ранен? Насчёт ранения Кара лукавил. После удара по голове крепкой дубиной шансов выжить у механика практически не было. Дирижабль сел рядом с роботом. Никита выскочил из кабины и привязал причальный конец прямо к руке поверженного зита. Гавт стоял рядом с мечом в руке, готовый отразить нападение, если таковое случится. Никита обратил внимание, что дверца в кабину робота закрыта изнутри, и постучал в неё. – Эй, выходи, если жив. Мы разогнали краснокожих. Изнутри кабины раздался приглушённый голос: – Назовись. – Я Никита. Рядом со мной Гавт, а в дирижабле – Кара. Щёлкнул замок, дверца кабины откинулась, и из дверного проёма с опаской выглянул пилот. На его голове красовалась большая шишка. Он осмотрелся, увидел Гавта и выбрался из кабины. Военачальник спросил: – Как же ты так? – Я сражался, применял смертельный луч, топтал их. Но краснокожих было слишком много, они подобрались сзади, накинули на зита верёвку и свалили его. Дубинами начали крушить сочленения. Боюсь, что зита надо отправить в ремонт, он не подчиняется командам и не двигается. – Ладно-ладно, вижу, что воевал. Вон сколько тел вокруг! И сам жив. А машину твою мы исправим, не перевелись ещё у нас мастера. Его настрой немного остудил подошедший Кара: – Не всё так просто, Гавт. Приводы для рук и ног робота нам давали атланты. Если удастся отремонтировать зита, считай, что нам очень повезёт. Надо лететь в город и, пока не стемнело, везти сюда воинов для охраны. Иначе краснокожие вернутся и сожгут робота. Вот тогда будет совсем плохо. – Не вернутся, робот и мы задали им хорошую трёпку! – Гавт был доволен, что врагов удалось рассеять. – Вернутся. Если я не ошибаюсь, Никита убил их вождя, вот за его телом они и придут. И полагаю, не позже ночи. – Тогда чего же мы стоим? Надо лететь! – воскликнул Гавт. – Всем в дирижабль! Пилота робота они тоже взяли с собой – что он сможет здесь один? На стоянке дирижаблей было пустынно, никто не встречал Кару и Гавта – ведь дата возвращения была никому не известна. И обычно сигналом о пролёте дирижабля предупреждал пилот робота. Но нынче робот неисправен, повержен. Гавт побежал отдавать приказания, а Никита отправился к себе. Полёт закончен, и надо отдохнуть. Но только он поел и улёгся в постель, как над головой пророкотали моторы дирижабля – это Гавт направил воинов на охрану робота. За первым дирижаблем последовал второй. Шаг правильный. В кабину больше десятка воинов не войдёт, а краснокожих значительно больше. Выспался Никита отлично. Он ожидал, что Кара его вызовет, и если не сегодня, так завтра – надо было обсудить планы на начало производства. Но вызова не было в течение трёх дней, и только случайно он узнал о постигшей всех, кто летал в Антарктиду, неизвестной болезни. Всех, кроме него. И у всех были одни и те же симптомы: головная боль, повышенная температура и высыпания на теле – налицо признаки инфекции. Заразились они от пришельцев с неведомой звезды, или от аборигенов-египтян – неизвестно. Но больше экипаж ни с кем не общался. Никиту удивило только, что никто не вводил карантинных мер вроде ношения масок и застав на дорогах – болезнь, скорее всего, передавалась по воздуху. И меры надо было принимать срочно, иначе болезнь превратится в эпидемию. Тогда будет совсем плохо. У жителей острова нет иммунитета, нет лекарств, а болезнь может поразить всех. Такие случаи в истории Никите были известны. Конкистадоры принесли индейцам на американские континенты много болезней, неведомых здесь раньше. От безобидной вроде бы кори вымирали целые селения. Конкистадоры даже специально дарили индейцам заражённые одеяла и одежды. Не так ли получилось и здесь? Никита сам направился к Каре. Тот лежал на постели со страдальческим видом. Кожа лица была покрыта красными пятнами, больного трясло от лихорадки. – Приветствую тебя, вождь! – Ох, худо мне, Никита… – Слышал я, что и Гавт болен, и пилот. – И что из этого следует? – Это заразная болезнь, надо принимать меры. – Но ты-то здоров? И кожа, я смотрю, чистая… – Наверняка у меня иммунитет есть от этой болезни. А все, кто общается с тобой или Гавтом, заболеют и разнесут болезнь по городу. Начнётся эпидемия, причём последствия её непредсказуемы. Кара в тревоге сел на постели: – Болезнь смертельная? – Я не доктор, не лекарь. Но полагаю, что в половине случаев – да. – Ох! И что же делать? – Всем надеть маски – кусок ткани повязывать на лицо. Я думаю, что болезнь передаётся по воздуху. И стараться как можно меньше общаться. Чем больше людская скученность, тем больше у них шансов заразиться. – Ты меня напугал. – Это ещё не всё. На всех въездах и дорогах необходимо выставить воинов. Они должны никого не впускать и не выпускать. – Чтобы не разнести заразу по всему острову? – догадался Кара. – Именно. А если кто умрёт, то не хоронить, а сжечь вместе с имуществом. – Круто! До сих пор ничего подобного у нас не было. – Кара, прошу, отнесись серьёзно. – Уже проникся. Позови ко мне кого-нибудь из Совета. – Исполню. Никита зашёл в Совет, передал просьбу Кары – и завертелось… На дорогах выставили посты, запретили собрания и развлекательные игрища. Никита же вёл себя как обычно. А через неделю в городе началась эпидемия. Заболевшими оказалась большая часть горожан. Начались смерти, над городом, как вестники беды, появились столбы чёрного дыма. Из числа заболевших, знакомых Никиты, умер пилот дирижабля, следом за ним скончался Гавт. И тогда Кара созвал Совет, на который явилась едва ли не треть его членов – остальные были больны. И сам Кара был плох – это видели присутствующие. На заседании Совета обсуждался один-единственный вопрос – что ещё можно предпринять? А в конце заседания Кара неожиданно объявил: – Прошу на время болезни избрать мне заместителя. Если же случится непоправимое, и боги оставят меня своей милостью, пусть избранный вами будет главой Совета. Слова давались Каре с трудом, он говорил, задыхаясь, и с паузами. Как всегда, члены Совета начали спорить. Кара какое-то время слушал их пререкания, потом поднял руку: – Мы летали на далёкую землю, и вы это знаете – я говорил вам. Чужаки, с которыми мы встречались, признали, что самым образованным из нас является Никита. В зале наступила тишина. Никто и предположить не мог, что Кара предложит его. Кто он? Чужак, пришедший с чужим, пусть и дружественным племенем. Да, он делал полезные изобретения, помогал. Но ведь этого мало! Будет ли он радеть за жителей острова так же, как это делал Кара? Ставки были слишком высоки, пауза затянулась. – Не обижайтесь на мои слова, – нарушил тишину Кара, – но я сам убедился в познаниях и храбрости этого парня. Решайте. Слова Кары подтолкнули всех к принятию нужного решения – всё-таки инопланетяне заложили в его голову какую-то программу. Почти единодушно Совет проголосовал за Никиту. Странно это было для него. Молод, корней среди островитян нет, и, положа руку на сердце, – он человек другого времени, образования, опыта, привычек. Никита хотел отказаться, но ему торжественно вручили жезл: – Поздравляем! На время болезни Кары ты главный. Но ты обязан поклясться, что ни одно твоё распоряжение не будет во вред жителям острова, и ты будешь печься обо всех, как о своих детях. – Клянусь! – Никиту бил лёгкий мандраж – уж очень велика ответственность. Нападают внешние враги, в городе эпидемия – тут и опытный человек может спасовать. Эпидемию погасить не удавалось: не было нужных лекарств, и местные лекари не знали, чем и как лечить. Но удалось хотя бы предотвратить её распространение по всему острову. А первым вопросом, который пришлось решать Никите, было питание жителей города. Запасы еды в нём иссякли – ведь кордоны не пропускали никого, торговля замерла. И Никита распорядился послать за зерном два дирижабля и одновременно направить судно. Ведь дирижабли много груза взять не смогут, зато тот груз, что поднимут, доставят быстро. Корабль же возьмёт зерна много, но рейс его займёт по времени полтора-два месяца. И какую сферу ни возьми – всё в зачаточном состоянии, всё убого. Но с чего-то начинать надо. Никита решил, что главная движущая сила – моторы, и в первую очередь надо заняться дирижаблями. Они позволят быстро перевезти грузы и людей в требуемые места. Поэтому он распорядился ставить дирижабли на профилактику. Каждый мотор осматривал сам в присутствии пилота и техника. Железным стетоскопом, как это делали автомеханики раньше, прослушивал работу двигателей. Осмотр выявил неисправности у половины парка моторов, и они были направлены в ремонт. Если создавать моторы нового типа техники не умели, то ремонтировать старые были способны. Но дирижабли имеют малую грузоподъёмность. Корабли важнее – ведь большую часть зерна привозят именно они. Однако корабли парусные, ход их зависит от силы и направления ветра. И Никита задумал исправить ситуацию. Однако создать новый двигатель – проблема. Надо иметь простую конструкцию, цеха механообработки, литья, а ничего этого нет. Но вот сделать паровую машину и создать пароход с колёсным приводом ему вполне по силам. Конечно, винт лучше, прогрессивнее, но всё упиралось в отсутствие станков и технологов. Вот ведь незадача! Он знает более совершенный вариант, а приходится начинать с архаичного. «Ничего, – успокаивал себя Никита, – ведь и Москва не сразу строилась. Сначала сделаю пароход, запустим его в массовое производство, а потом примусь за другое. Сразу всё не осилить». Тем более что пароходы позволят сократить время в пути, и, стало быть, судов потребуется меньше, чем парусных. И экипажей тоже меньше. Уже есть выгода. Он положил перед собой лист бумаги. Кое-что о паровых машинах он знал. Но его поразило другое: знания поступали сами, откуда-то из головы, а рука вычерчивала на бумаге линии котла, конденсора, паровой машины и гребных колёс с плицами. Когда чертежи, вернее – эскизы, были готовы, Никита пригласил технарей и объяснил им суть. За неимением угля топить котёл решили нефтью. По современным меркам – дорого и расточительно, но по местным – вполне нормально. Моторов немного, и две небольшие скважины обеспечивали потребности с лихвой. Когда техники, взяв эскизы, ушли, Никита пригласил корабелов. Леса на острове было полно, но выдержит ли деревянная конструкция жар котла, не сгорит ли корабль? Он рассказал кораблестроителям о паровой машине и о своей задумке установить её на корабль. – Мы и под парусом отлично ходим, – упёрлись судостроители. – А когда ветра нет? – Так все тогда стоят, и мы стоим. – Не пойдёт. Надо двигаться вперёд. Кто сможет построить железный корпус? В ответ раздался дружный смех: – Никита, железо утонет. Возьми кусок дерева и кусок железа и брось их в воду. Что получится? Железный корпус для корабля согласился делать только один из корабелов. Остальные ушли, насмешливо поглядывая на Никиту. Как же! Они строили корабли так, как это делали их отцы и деды. А тут пришёл чужак и пытается их учить! Это же неслыханно – корабль из железа! Насмешки Никита проглотил. Усевшись за стол вместе с корабелом, которого звали Гир, набросал на бумаге эскиз. – Вот парус. Сзади руль, как и у других кораблей. Посередине корпуса будет стоять паровая машина и котёл. Здесь же будут стоять гребные колёса – их вал будет проходить выше ватерлинии. Такому кораблю не страшен полный штиль, он будет идти против ветра. Не забудь предусмотреть топливный бак, ну и, само собой – трюмы. – Я всё продумаю, просчитаю, набросаю на бумаге и приду. – Устраивает. Работа закипела. Техники и рабочие в мастерской делали паровую машину, Гир продумывал схему и чертежи корабля. Дело новое, как-то он себя поведёт на воде? Через два месяца паровая машина была готова. Для опробования её установили на станину. В котёл залили воду и разожгли топку. Только через несколько часов вода в котле нагрелась до кипения. Вокруг собрались любопытные из числа рабочих и технарей. – Вы бы отошли подальше, я сам попробую. Никита с волнением повернул кран, пустив пар в паровую машину. Машина сделала тяжкий вздох, шток пошёл вперёд и провернул вал. Потом циклы ускорились, машина заработала всё быстрее и быстрее… – Хвала богам! – закричали создатели и очевидцы. Испытания прошли успешно. Хоть в топку уже не добавляли нефти, пара хватило надолго, и паровая машина работала несколько часов, в окна и двери мастерской вылетали клубы пара. Со стороны казалось – пожар! Даже любопытные прибегали – не случилось ли чего, не нужна ли помощь? Теперь дело было за кораблём. Его сразу решили строить небольшим – ведь надо было испытать саму идею. Выглядел пароход по сравнению с парусными судами неказисто: железный корпус с рублеными формами, с каждого борта – огромные гребные колёса, посередине палубы – дымовая труба. Пока заканчивали внутренние работы, многие моряки и корабелы посмеивались. – Эта гадкая посудина не похожа на корабль! Она же просто утонет! Другие перебивали: – Да вы только посмотрите на трубу! Она же провоняет всё вокруг! Тем не менее корабль достроили. Испытать его решили ночью, чтобы в случае конфуза было меньше свидетелей. Гир с командой был уже на борту, и когда прибыл Никита, они уже развели пары. Стемнело, луна ярко освещала бухту. Ветра не было совсем, на море стоял полный штиль. В такую погоду парусники стоят. Пароход же, шлёпая по воде плицами гребных колёс, медленно выбрался из гавани и пошёл в открытое море. Сначала опробовали рули – пароход медленно менял курс. Потом решили дать полную нагрузку на колеса. Подняли давление пара до максимума, до красной черты на манометре и полностью открыли кран пара. Пароход медленно набрал скорость. Гир бросил за борт линь с узлами для измерения скорости – все с интересом ожидали результата. – Неужели я ошибся? Гир снова бросил линь, считая узлы. Выходило много. Как приблизительно вычислил Никита, в переводе на современный язык – двадцать узлов, или немногим более тридцати километров в час. Не рекорд, конечно, некоторые парусные суда при сильном попутном ветре могли выжать и больше. Но ветер может стихнуть, изменить курс, и тогда парусник остановится или повернёт в ненужную экипажу сторону. Пароход же будет идти к намеченной цели. Они развернулись и пошли в порт. Там ошвартовались у причальной стенки. – Друзья! – обратился Никита к экипажу и Гиру. – Мы доказали всем неверующим, что железный корабль не утонет, а паровая машина заменит парус. Запомните этот день! Пришла пора машин, и мы с вами больше не будем зависеть от ветра. Вы будете плавать быстрее парусников. Я поздравляю вас! Ура! До Никиты «ура» тут никто не кричал. Но теперь клич подхватили и закричали сначала нестройно, а потом всё громче и громче. – Даю всем день отдыха, а послезавтра мы испытаем судно днём. Да не в одиночку. Мы будем соревноваться с парусником. – Слава богам! – закричала команда. – Тихо вы! – шикнул на них Гир. – Разбудите другие экипажи. Через день на середину бухты вышли два корабля – парусный и паровой. Зрителей на берегу собралось много, в их числе было и несколько членов Совета. Один из них сделал отмашку куском белой ткани. На паруснике забегали, матросы полезли по реям и распустили паруса. А пароход уже шлёпал плицами, поднимая фонтаны брызг и набирая ход. Решено было идти до южной оконечности острова и возвращаться назад. Парусник быстро набрал ход. Он шёл под всеми парусами, слегка накренившись, и зрители любовались изящными обводами его корпуса и водой, летящей из-под форштевня. Внешне парусник выигрывал. Пароход выглядел немного неуклюже, и особенно портили его гребные колёса. Но Никита знал, что по мере развития металлургии на смену гребным колёсам придут гребные винты. Эффективность увеличится, ход судов возрастёт, и внешне они станут элегантнее. На победу парохода никто не ставил. – Этот дымящий утюг или утонет, или придёт к вечеру, – шушукались зрители. Среди любопытствующих было много моряков, судостроителей и просто праздного народа. Суда скрылись из виду. Гир и Никита были на берегу. Это было честно: пусть экипажи сражаются на равных, хотя преимущество было на стороне команды парусника. Они плавали на судне давно, знали каждую мелочь, а главное – были слажены, сработаны и действовали как единый организм. Команда парохода была из новичков. Никита и Гир их всему учили, всё показывали, рассказывали и разъясняли. Но опыт! Он приходит только с практикой. Механизмы парохода не проверены длительной работой, и как они себя покажут – неизвестно. Прошло уже около часа ожидания, когда кто-то из зрителей, взобравшихся на портовую мачту, закричал: – Идут! Зрители пытались разглядеть, кто идет первым. Издалека показалось, что корабли идут рядом, но ещё через некоторое время раздался дружный вздох разочарования. Оказалось, что пароход не просто идёт впереди – он ведёт за собой на буксире парусник. К южной оконечности острова суда пришли одновременно, сделали разворот, но тут стих ветер. Паруса обвисли, и судно застыло на месте. Команда парохода проявила благородство, не бросив ставших враз беспомощными коллег в открытом море – ведь ветра можно было ждать долго. К тому же прямые паруса не позволяли ходить против ветра или под большим углом к попутному. Зрители были разочарованы. Они ожидали, что победит слаженность, красота и старые традиции. У Никиты и Гира камень с души свалился – всё-таки новое пробивало себе дорогу. Теперь на Совете требовалось согласие его членов закрыть постройку парусных судов и начать производство пароходов. А из уже существующих парусников оставить только маленькие, вроде рыбацких, или яхт для поручений и связных. К удивлению Никиты, на Совет пришёл Кара. Он был ещё слаб, но кожа уже очистилась от пятен. Эпидемия принесла в город большие беды, около трети населения города умерло. Эта потеря была ощутимой, ведь гибли в первую очередь самые слабые – дети. Никита был только рад появлению Кары – уж очень ему не нравилось заниматься хозяйственной деятельностью. Вот что-то в области техники придумать – это да, это ему по душе. На Совете ещё обсуждали, кого поставить на место умершего Гавта. Отбирали из кандидатов, служивших в армии и имевших опыт командования. Вся армия на островах была невелика, по современным меркам – полк, не больше, да и то, в основном, пехота. Однако армия была нужна. Хоть страна и была островная, она имела на побережье небольшие земли. Совет избрал Лена – он был опытен, храбр и умён. Однако тот с ходу заявил, что армию надо увеличивать, и Совет пришёл в волнение: – Ты что? Не знаешь ситуацию? В городе ещё не закончилась эпидемия. Где нам брать мужчин? Выход, как всегда, предложил Никита: – Есть племя азуру. Оно невелико, но там и охотники, и воины опытные. Набрать из их числа, немного обучить – и будут новобранцы. – Но их мало, – возразил Лен. – Существуют и другие племена. Из каждого взять по два десятка – уже будет солидная прибавка. – Но как их заинтересовать службой? – Платить. Поделиться продовольствием, тканями, разными изделиями. Племена живут трудно, я сам видел. Каждый из мужчин, возжелавших служить в армии, захочет жить богаче. Необходимо ежемесячно выдавать им определённое количество товара, и проблема нехватки будет закрыта, – заявил Никита. – Рациональное зерно в предложении есть – но где взять столько продовольствия? У нас самих его не хватает. – Зерно скоро доставят, недели через две-три. Стало быть, пополнение в армию уже можно набирать. Споров было много, но предложение Никиты приняли. Сложновато жить при натуральном товарообмене, и Никита решил при первом же удобном случае поговорить с Карой о введении денег. Только не о бумажных – это сложно для начала. Можно ввести монеты. Пусть и медные, они были самыми дешёвыми в производстве. А потом можно заняться сельским хозяйством. Не самому – возиться в земле Никита был не мастак. Но продумать стратегию – что сажать и выращивать, когда и как – это было в его характере. И люди для этого найдутся из тех же племён. Конечно, охранять свои границы от внешних врагов важно, но, говоря современным Никите языком, продовольственная безопасность страны тоже должна быть на высоте. Есть война или нет её, а люди хотят есть каждый день. И с голодного человека невозможно спросить ни работу, ни службу. А на сегодняшний день страна наполовину зависела от поставок зерна и сушёных фруктов из дружественных племён. Кара тоже был обеспокоен, но пока действенных мер не принимал. Медлителен он был или пока ещё на всё сил не хватало? В Совете предложений много, а вот конкретных, могущих улучшить жизнь города – мало. И сама ситуация подталкивала к тому, чтобы создать правительство, в котором каждый министр будет развивать порученное ему дело и отвечать за него. Но задуманное осуществить не удалось, поскольку от пилотов дирижаблей пришли тревожные вести. С востока приближались чужие люди, и их было много. Решено было отправить на облёт местности дирижабль. В полёт отправился Лен, как военачальник, и Никита, как второе лицо Совета. Дирижабль пошёл на восток от острова. Вёл его тот же пилот, что своими глазами видел чужаков. Прошло полчаса полёта, час – ни одного человека не видно. Дирижабль пошёл зигзагами, охватывая всё большую и большую площадь. – Может, ты что-то напутал? – усомнился Лен. – Что же я, людей от животных не отличу? Выходило, что в непосредственной близости от острова больших масс людей нет и угрозы – тоже. Успокоившись, напоследок решили сделать широкий полукруг, и дирижабль повернул к северу. Неожиданно вдали показалось облако пыли. Странно! Ведь ветра нет, откуда взяться пыли? – Ну-ка, давай туда! Интересно, кто там пыль поднимает? Дирижабль приблизился к пылевому облаку, и люди, сидящие в его кабине, увидели странное зрелище. По земле сплошным потоком, лавиной текло что-то непонятное. Лен приказал снизиться. И только с небольшой, около тридцати метров, высоты им удалось разглядеть: по земле ровными рядами ползли огромные чёрные жуки, похожие на майских. На их спинах восседали маленькие люди, воинственно размахивающие дубинами и копьями. Жуки на ходу срывали и поедали траву, и от пережёвывания, от движения жвал и лап снизу доносился непрерывный шум, похожий одновременно на шелест и скрежет. С высоты было видно, что впереди, перед жуками располагалась бескрайняя зелёная степь, а сзади – огромная полоса голой чёрной земли. Как саранча! – Кто они? – спросил Никита. Но ни пилот, ни Лен никогда не видели такого народа. Чужаки на жуках направлялись на север, к землям краснокожих, и для островитян, с одной стороны, это было совсем неплохо. Когда дерутся два твоих врага, оба теряют силы. Лен высказался совсем откровенно: – Пусть перебьют друг друга!Глава 10. «Лилипуты»
На заседании Совета после доклада Лена решили, что нашествие чужаков угрозы пока не представляет. Однако Никита имел на этот счёт своё мнение, о чём он и заявил Каре: – Надо готовиться. Краснокожие могут не выдержать и уйти дальше. Кто знает, как поведут себя эти лилипуты на жуках? Если они ринутся на остров, нам надо иметь боевые припасы, чтобы отразить нашествие. – Ты не слишком ли напуган? – Разве я похож на человека пугливого, который боится чучела в собственном огороде? – Нет, я не о том. В твоей личной храбрости я не сомневаюсь. Но задействовать все мастерские и ремесленников, когда людей и так не хватает, было бы расточительством. – И всё-таки я настаиваю, что надо сделать хотя бы тысячу железных стрелок – пусть и меньшего размера, учитывая, что чужаки – народ мелкий. Но их очень много. И там, где они прошли, осталась пустыня. Кара нехотя согласился, и две мастерские принялись изготавливать стрелки. Никита скорректировал размеры, уменьшил их. Лен каждый день посылал дирижабль на разведку. Наконец пилот доложил, что лилипуты добрались до земель краснокожих. Те были народом воинственным и диким и стали быстро стекаться к границам своей земли, готовясь дать отпор чужакам. Никита же засел за изготовление пороха. Составные части его в виде угля, серы и селитры на острове были, но в небольших количествах. Впрочем, открывать промышленное производство Никита пока не собирался. Он экспериментировал: делал смеси с разным процентным составом ингредиентов и поджигал их. Потом, остановившись на лучшем составе, запечатал его в глиняный горшок, поджёг пропитанный селитрой шнур и швырнул горшок в кусты. Взрыв был оглушительный, поднялись клубы дыма. Никита заказал в мастерских обрезки труб. Получив, сплющил один конец её кувалдой и засыпал внутрь пороховую смесь. Конечно, порох не был зернистым и пачкал руки, но другого варианта не было. В открытый конец трубы он ввёл шнур и обжал конец. Получилась бомба, начинённая порохом. Трубы были разного диаметра и длины, стало быть – и разной мощности, но для первого применения сгодятся. Никита хотел проверить их эффективность, и не в кустах, а на деле. Очень скоро подвернулся удобный случай – дирижабль вылетел на разведку. Никита взял в подмышки по трубе, прихватил зажигалку и уселся в кабине. Кроме пилота в ней сидели два рядовых воина – их задачей было попытаться подсчитать чужаков. Явно нелепое задание дал Лен. Это всё равно, что попытаться подсчитать комаров в туче, вьющейся над своей жертвой. Лететь пришлось долго, немногим больше часа. Никита прикинул – получалось около восьмидесяти километров. На землю краснокожих они заявились уже за полдень, когда там вовсю кипела битва. Аборигенов было значительно меньше, но они были более рослые и сильные. Пришельцы же уступали им в росте и силе раза в три, но превосходили по численности в десятки раз – просто какая-то живая лавина. Дирижабль завис в сотне метров над полем боя. Воины высунулись из окон, пытаясь сосчитать пришельцев, но это была бесполезная затея. Чужаки были мелкими и всё время перемещались. И их было очень много, тысячи! Такого нашествия Никита ещё не видел, впрочем – как и воины. Краснокожие дрались отчаянно, вокруг каждого громоздились груды мёртвых жуков и тела погибших лилипутов. Но их место занимали новые и упорно лезли вперёд. Никита решил, что лучшего места и времени для испытаний нет. – Парни, посмотрите, как рванёт, и много ли погибнет! – крикнул он, поджёг фитиль, сбросил за борт первую «адскую машинку» и сам высунулся в окно. Обрезок трубы угодил прямо в лилипута, свалив его замертво, остальные не обратили внимания на железку, упавшую сверху. Фитиль дымился, его скрыли тела жуков и маленьких наездников. И тут неожиданно для пришельцев рвануло. Столб огня, клуб дыма, взрывной волной ударило по ушам. Когда дым рассеялся ветром, стало видно пустое пространство. Осколками и взрывной волной лилипутов и жуков разметало в стороны. Убито было множество. К тому же жуки испугались громкого звука и попытались отползти подальше, в разные стороны, но плотность живой массы была настолько велика, что никому из них не удалось сколько-нибудь продвинуться. Дирижабль дрейфовал под воздействием слабого ветра, и Никита решил взорвать вторую бомбу. Он поджёг фитиль и сбросил трубу за борт. Даже пилот высунулся из окна кабины – поглядеть, как рванёт. Ещё раз рвануло, и на этот раз сильнее – ведь труба была больше. И снова успех: несколько десятков чужаков было убито, другие покалечены. Никита же сделал вывод: бомбы надо делать значительно меньше по размеру, но в большем количестве, и сбрасывать их массово. А ещё бы не помешали зажигательные бомбы. Всё живое боится огня, а запасы нефти на острове были. Пока они летели обратно, Никита уже продумывал конструкцию. С зажигательными бомбами было проще, под них можно было использовать глиняные горшки. При падении с высоты они легко разбиваются, нефть вытекает, а поджечь её может тот же шнур. Едва прилетев на остров, он тут же принялся за дело, и уже до вечера соорудил с десяток «зажигалок» – как он назвал свои бомбы. Ведь москвичи во время Второй мировой войны именно так и называли немецкие зажигательные авиабомбы. Следующим днём, загрузив опасный груз в дирижабль, он вылетел. Были приняты все меры предосторожности. Каждый горшок с нефтью находился в плетёной ивовой корзине, выложенной сухой травой. Малейшая неосторожность могла привести к тому, что горшок вспыхнет, а вместе с ним – и корзина с дирижаблем. Летели целенаправленно к месту вчерашнего боя. Однако, зависнув над ним, обнаружили, что там лежали только трупы убитых. Несмотря на высоту, в корзине дирижабля явственно чувствовался трупный запах. – А где же краснокожие? – пилот с недоумением смотрел на Никиту. – Смотри на землю, рули над останками погибших – они сами выведут, куда надо. Краснокожие вчера отступали. Медленно, поддаваясь натиску чужаков, яростно сопротивляясь – но отступали. Путь их отхода был усеян трупами, как маяками. И вот Никита с пилотом вновь увидели поле боя, только оно сместилось на север, километров на пять – чужаки снова теснили краснокожих. Как только дирижабль завис над лилипутами и жуками, Никита достал зажигалку и приказал одному из воинов: – Придвинь ко мне корзину и доставай горшки. Как только я подожгу шнур, швыряй горшок за борт. Только ради богов, осторожнее, иначе сами сгорим. Он поджёг фитиль первой бомбы, и она полетела вниз. До Никиты донёсся лёгкий хлопок, затем сверкнула вспышка, и повалил дым. Горящая нефть начала растекаться по земле. Среди лилипутов возникла паника. Жуки торопливо стали расползаться в разные стороны и наползать друг на друга. Кричали лилипуты – на их одежду попали брызги горящей нефти. Никита, наблюдавший сверху, удивился. «Зажигалка» проста в изготовлении, но гораздо эффективнее, чем пороховая бомба. – Вперёд малым ходом! – приказал Никита. И тут же воину: – Подавай! Никита поджигал фитили зажигалок, и воин бросал их за борт. Когда внизу вспыхивало, они поджигали фитили следующих зажигалок. Всё это происходило в тылу атакующих, и идущие в первых рядах не видели, что происходило сзади. А на земле несколько очагов возгорания уже слились в один большой пожар. Горела трава, горела одежда на лилипутах, обгорали лапки жуков. Паника охватила большую часть войска лилипутов, жуки расползались во всех направлениях. Никита бросал бы ещё и ещё, но «зажигалки» кончились. Воины единодушно высказались: – Замечательная вещь! С виду – горшок как горшок, а действие очень сильное! Сюда бы несколько дирижаблей, да запас «зажигалок» побольше. – Похоже, нашли управу на чужаков! – кивнул Никита. Для него важно было найти эффективное оружие, которое могло бы сдержать натиск лилипутов. И уничтожая их на земле краснокожих, они в первую очередь помогали себе. Никита выглянул в окно. Передние ряды лилипутов ещё напирали на краснокожих, но в их тылу уже был настоящий хаос. Всё затянуло дымом, и пахло отвратительно – горелым мясом, дымом, нефтью. – Летим домой! Они уничтожили сегодня чужаков больше, чем вчера, однако их всё равно осталось много. Но главное – они посеяли панику в тылу нападавших, жуки стали неуправляемы. Да и обожжённых появилось много, и вряд ли они смогут принять участие в завтрашней битве. Вернувшись, Никита отправился в Совет. Кара уже оправился от болезни и был деятелен: – Что случилось? Никита рассказал о «зажигательных» бомбах: – Так просто? – удивился Кара. – Сейчас же отдам распоряжение собрать горшки. Сколько помощников тебе надо? – Десяток-другой. А ещё плетёные корзины, нефть и шнур или верёвки. – Всё будет. Лучше уничтожить пришельцев на чужой земле, чем на своей, – Кара быстро схватывал суть. Они возились до полуночи, а утром вылетели двумя дирижаблями, и каждый был загружен до предельной своей грузоподъёмности. Зачем тратить железные стрелки, если есть способ решить всё проще? Ведь стрелки – это железо, труд кузнецов. А глину для горшков можно брать едва ли не в каждом овраге. Битва краснокожих с лилипутами продолжилась на вчерашнем месте. Видимо, помогло вмешательство Никиты, потому что, увидев дирижабли на этот раз, краснокожие радостно взвыли. Их вопли были слышны даже на высоте. Странно было это слышать, ведь краснокожие ещё совсем недавно были врагами островитян. Сейчас же они встречали их как союзников. Зато лилипуты, услышав шум моторов, запрокинули головы вверх и застыли в растерянности. Они уже были научены горьким опытом, что появление дирижабля в небе ничего хорошего им не сулило. Никита стал поджигать и бросать за борт «зажигалки». На втором дирижабле, идущем параллельным курсом в сотне метров, поступили так же, и через четверть часа внизу бушевало почти сплошное море огня. Битва стихла, и оставшиеся в живых лилипуты на жуках бросились наутёк. Они старались найти убежище в оврагах и лесах. Сквозь кроны деревьев их не было видно, но поджигать лес Никита не стал. А вот овраги превратились для чужаков в кладбища. Стоило бросить одну бомбу в начале оврага, другую в конце – и овраг превращался в огненную ловушку, из которой не выбирался никто. Сбросив весь огненный груз и полюбовавшись на дело рук своих, экипажи дирижаблей улетели. На земле, едва сойдя с борта дирижаблей, воины наперебой делились впечатлениями. Встречавший дирижабли военачальник Лен ревниво слушал о бомбёжках: это была не его заслуга, а ему очень хотелось отличиться. Ведь единственное, что он умел делать – так это воевать, а тут Никита перехватил все лавры и почести. Но Никита не гнался ни за тем, ни за другим. Придя в свою комнату, он разделся и стал умываться. После полётов с «зажигалками» он, как и остальные воины, бывшие с ним, возвращался чумазым от дыма и копоти. Нефть горела жидким, чадящим пламенем с чёрным дымом. И сам он пропах запахом нефти. Внезапно струя воды из крана искривилась в сторону и стала увеличиваться в объёме. Никита отшатнулся – нефти он нанюхался, что ли? Глюки уже пошли? Но перед ним возник водяной человек – как в ручье, только небольшого размера. Чуть слышным голосом он прошелестел: – Ты узнал меня, человек? – Фу! Не надо так пугать… – Так уж ты напугался! Не так действуешь. – Ты о чём? – О жуках. – Тебе-то до них какое дело? – Они мои самые злостные враги. – Неужели ты с ними сталкивался? – Ты их сжигаешь, но на их место придут другие. – Ты знаешь метод лучше? – Убей их матку, и тогда жуки сами вымрут. А лилипуты лишатся транспорта. – Ну-ка, ну-ка! – Никите стало интересно. – Где их обиталище, ты найдёшь по следам. Там, где прошли жуки, осталась мёртвая земля. Найди гнездо матки. Она велика по размерам, и ты её сразу узнаешь. Убей её, и тогда война не придёт в твои земли. – А далеко ли… Никита не успел договорить, как водяной человек рассыпался брызгами и исчез. Многое хотелось бы ему ещё узнать от водяного человека, но, увы, тот сам решал, когда ему появиться перед Никитой и когда исчезнуть. Однако толковую подсказку он Никите дал. В принципе, водяной человек преследовал свои интересы – ведь сказал же он, что жуки его злейшие враги. Хорошо, что их интересы совпадают. Видно, знает он много, а говорит избирательно. Только почему для достижения своей цели водяной человек выбрал Никиту? Неужели понял, что он – из другого мира? Никита направился к Каре, сказал, что ему нужно уничтожить центр обитания жуков, и тогда война прекратится. – И как ты собираешься это сделать? – Мне нужен дирижабль, два воина и зажигательные бомбы со стрелками. – Дирижабль и воинов даю, а провизию и бомбы сам возьми. Когда собираешься? – День на сборы, значит – послезавтра. – Удачи тебе. Потом расскажешь, как всё прошло. Надо было изготовить несколько десятков «зажигалок», и ему в этом помогали воины. За полдня им удалось снарядить три десятка «зажигалок». Ещё Никита погрузил в кабину две пороховые бомбы и корзину железных стрелок, а к арбалету приложил пяток отравленных болтов. Пилоту приказал залить полные баки топлива – неизвестно, как далеко удастся забраться. Вылетели утром. Дирижабль был тяжело гружён, от земли оторвался нехотя, высоту набирал медленно. Сначала им пришлось лететь к месту, где Никита увидел жуков в первый раз, а уж потом поворачивать вправо. Как говорится, танцевать от печки. Широкий, около километра след шёл сначала на восток, потом – на юг и снова поворачивал на восток. Сверху, с высоты, тёмная полоса была хорошо заметна. Часа через полтора лёта они заметили ещё одну полосу – она тянулась с юга, потом ещё и ещё… Все они сходились в одну и обрывались у горы. Похоже, гнездо или логово жучихи-матки именно там. – Опустись ниже, хочу посмотреть, где вход, – попросил Никита пилота. Когда дирижабль снизился метров до десяти, стал отчётливо виден вход в пещеру, довольно широкий – грузовик проехал бы. Никита приказал сделать облёт горы на низкой высоте – зачастую пещеры имеют второй выход. Скала выглядела, как конус посередине слегка холмистой степи, но ни жуков, ни другого какого-то движения вокруг неё не было. Неужели ошиблись? – Вижу! – вдруг закричал пилот. – Что видишь? – Второй выход! – пилот указал на отверстие немного ниже вершины. У Никиты сразу же созрел план – сбросить в верхний ход «зажигалку». Горящая нефть потечёт вниз, и жучиха выберется через второй ход. Тут-то они и забросают её стрелами и «зажигалками». – Зависни над входом! Как только пилот остановил дирижабль над входом в пещеру, Никита поджёг шнур и бросил горшок с нефтью в тёмное отверстие. Вспышка, и горящая нефть потекла вниз. Один вход был внизу, другой – вверху, а тяга воздуха – как в русской печи. Из отверстия повалил чёрный дым. – Отсюда вряд ли кто вылезет. Облетай, нам нужен нижний вход. Ждать пришлось недолго. Встревоженные дымом и огнём, из пещеры выбежали несколько жуков. Никита отдал команду воинам, и те бросили вниз несколько кучек стрел. От множества железных стрелок не увернёшься, и эти тоже нашли свою цель. – А почему не зажигалку? – спросил Никиту один из воинов. – Если будет огонь с обоих ходов, жучиная мать может спрятаться где-нибудь в горе. Там наверняка есть тупички, ответвления. Отсидится. Время шло, но из пещеры никто не выходил. Неужели не здесь главное гнездо? – Ну-ка, ещё один заход к верхнему входу! На этот раз Никита решил швырнуть пороховую бомбу. В пещере грохот должен быть просто невыносимым, а ударная волна вызовет сотрясения скальной породы и небольшие обрушения. Он выбрал самую большую по размеру и весу трубу, поджёг огнепроводный шнур и, высунувшись из окна, забросил бомбу в курящееся дымом отверстие. – Ходу! – крикнул Никита пилоту. – А то нас зацепит! Дирижабль уже успел уйти от входа, когда раздался мощный взрыв. Из пещеры вырвался столб огня, дыма, в разные стороны полетели камни. Донёсся запах пороха. – Такой взрыв и мёртвого разбудит. Давай к другой стороне! И приготовьте стрелки. Воины взяли в руки по пучку железных стрелок. Вот и нижний вход виден. Оттуда выбежали несколько жуков обычного размера. Тьфу! Только бомбу зря потратил! Какое-то время Никита ещё раздумывал, что ему делать, как вдруг из пещеры показалась матка. Господи! Она еле протиснулась под сводами пещеры, едва выбралась – настолько была велика. Огромное чёрное тело её было покрыто хитиновым покровом, как бронёй. Хилые ножки едва держали тело, и оно почти волочилось по земле. – Бросайте стрелки! – приказал Никита. Его приказание выполнили, но Никита сам увидел, как стрелки попали в матку, но отскочили от хитинового панциря, как от преграды. Никита схватил «зажигалку», поджёг её и, прицелившись, бросил вниз. Глиняный горшок, упав немного в стороне, вспыхнул. Матка тут же отползла в сторону и попыталась развернуться – она поняла, что лучше укрыться в пещере. Никита запалил шнур пороховой бомбы и бросил её вниз. И снова промахнулся – бомба взорвалась рядом. Однако жучихе-матке оторвало лапки с одной стороны и перевернуло её на спину. Маленькие жуки окружили её, пытаясь перевернуть на брюшко. – Бросайте стрелы! – приказал Никита. Жуки, хоть и сильно уступали в размерах матке, силой обладали большой. Совместными усилиями они и перевернуть её могли, и в пещеру затащить. По сравнению с ними муравей, хоть и мал, тащит груз, вес которого в несколько раз превышает его собственный. Стрелки поразили жуков. Их хитиновый покров не был толстым и пробивался железом. Никита поджёг ещё одну «зажигалку» и сбросил её. Тут же схватив другую, швырнул её следом. Эту бомбу он не поджигал – внизу ещё горела предыдущая. Матка шевелила головой и двигала лапками уцелевшей стороны – огонь уже добрался до неё. Внезапно раздался странный скрежет – это матка скрежетала мощными челюстями. Огонь уже окружил её. Никита не пожалел ещё одной «зажигалки» и швырнул её вниз. – Сгори дотла, тварь! Всё пространство внизу затянуло дымом, и жар огня чувствовался даже на пятидесятиметровой высоте. – Уходи в сторону, дышать нечем! – приказал Никита пилоту. Качнувшись, дирижабль отошёл в подветренную сторону. В этот момент раздался хлопок, и тело матки разлетелось на куски. Сразу появился отвратительный запах. «Да чем же они её там кормили, если она так смердит?» – подумал, морщась, Никита. – Заходи ещё раз к верхнему входу. В верхнюю пещеру Никита сбросил две «зажигалки» – гнездо надо было выжечь дотла. После этого он посчитал свою задачу выполненной. – Возвращаемся. Но только они облетели гору, как один из воинов закричал: – Смотрите! К горе приближались лилипуты, в руках у них были дубинки и копья. «Ага, идут за жуками, – подумал Никита. – Их ждет большое разочарование». – Взяли стрелки! Пилот, зависни над ними! Эти ещё не видели в дирижабле угрозы. Сначала на толпу сбросили стрелки, затем – несколько «зажигалок». Снизу донеслись крики – у лилипутов появились убитые и раненые. «Хм, а ведь они откуда-то пришли… Коли пешком да без узлов с провизией, значит, их дома или лагерь недалеко». – Направляй влево, – скомандовал Никита пилоту, а сам высунулся из окна, внимательно разглядывая землю внизу. И не напрасно: на пыльной земле были видны следы босых ног, кое-где прерываемых зарослями травы. Тогда Никита попросил пилота спуститься ниже и поводить дирижабль зигзагами. В это время воины высматривали следы, находили их, и дирижабль шёл дальше. Буквально через полчаса поисков показалось селение лилипутов. Небольшие, напоминающие игрушечные тростниковые домики – но их было множество. Матка жуков уничтожена, и лилипуты лишились средства передвижения. Теперь следовало нанести удар по самим лилипутам. Уничтожить всех явно не представлялось возможным, но нанести серьёзный урон, так, чтобы они долго не могли оправиться, – это вполне по силам. – Всем взять бомбы, поджечь их и сбросить! Целить по домам и селениям лилипутов. Дирижабль шёл над селением, а воины и Никита швыряли «зажигалки». Позади них горела земля и дома. В селении поднялась паника. Дирижабль не дошёл до конца селения, когда «зажигалки» закончились. Никита не рассчитывал наткнуться на селение лилипутов, его целью было уничтожение только жучихи-матки. Но как пропустить такую возможность? И на обратном заходе вниз полетели стрелки. Прицелиться было невозможно – лилипуты в панике бегали взад-вперёд, но их было много, и большая часть стрелок нашла своих жертв. Дирижабль пошёл дальше, а Никита с удовлетворением смотрел назад. Пожары, дым, крики… Теперь довольно долгое время лилипутам будет не до походов. Жили бы себе спокойно – зачем им чужие земли? Кабина дирижабля была пуста – ни «зажигалок», ни корзины со стрелками. Зато облегчённый дирижабль легко набирал и высоту, и скорость. Пилот вёл летающий корабль по компасу, и через пару часов впереди показался пролив, а за ним – и остров. Никита сразу отправился к Каре – похвастать результатами вылета. Обо всём рассказал в подробностях. – Молодец! Надеюсь, до нас эти ублюдки не доберутся! Всё-таки жизнь на острове имеет свои плюсы. Несмотря на сопротивление некоторых членов Совета, Кара внял многим рекомендациям Никиты. В армию был набран отряд новобранцев – в том числе и из племени азуру. Со стороны было смешно смотреть, как в одном строю стоят эти гиганты и обычные люди – лилипуты им вообще доходили бы до колена. Когда собрался очередной Совет, военачальник Лен вдруг завёл разговор о земле краснокожих. – Они ослаблены после нашествия лилипутов, и сейчас самое время ударить, добить. – А зачем? – спросил кто-то. – Как зачем? Расширим свои владения, отодвинем границы. Никите задумка Лена не понравилась. В стране не так много людей, а новые земли мало захватить – их надо удержать, освоить. Всё это потребует массу людей и ресурсов, а их на острове не хватает. И замашки у Лена явно имперские. Он встал. – Сколько воинов потребуется, чтобы захватить земли? – Не знаю. Но похоже – вся армия, – пожал плечами Лен. – А на охрану границ новых земель сколько воинов нужно? – Тысячи две. В зале Совета засмеялись, и вопрос о захвате земель отпал сам собой. Вся армия острова насчитывала две тысячи воинов. Если надо охранять границы новых земель, то кто будет охранять сам остров? Покрасневший, насупившийся Лен уселся на своё место. Прежде чем выносить на обсуждение какие-то вопросы, их следовало всесторонне просчитать – хватит ли сил? Гавт был осторожнее, а у Лена мало опыта командования. Но впредь ему будет наука. А Никита отправился к технарям. Была у него задумка – электрифицировать остров. Для начала крутить генератор должны были паровые машины, но по мере развития можно было сделать и гидроэлектростанцию. И он уже присмотрел для этого две реки с бурным течением. Однако он пока не знал, есть ли на острове запасы меди, а без этого металла все попытки электрификации его были бесполезны. А электричество – это и свет, и телеграф, и телефон – связь, одним словом. Сейчас же сообщения в ближайшие селения направлялись с посыльными, а в далёкие – дирижаблями. Оказалось, что медный рудник на острове был. Был и свинцовый. Но свет в зале заседаний давали аккумуляторы, подпитывающиеся от небольшого ветрогенератора. Никита воспрял духом – задуманное можно было осуществить. Эх, надо было в своё время всё-таки поступать учиться в вуз, а сейчас вот знаний и не хватало!.. Однако он понимал, что ни одна академия не давала знаний по всем отраслям науки, а у Никиты была в этом необходимость. Ведь ему повторно приходилось изобретать и порох, и генератор, и многие другие механизмы. Зачем захватывать чужие земли, если они не принесут богатства или, по крайней мере, комфорта? Лучше обустроить свои. Не мудрствуя лукаво, Никита взял за образец автомобильный генератор. Первый генератор получился неказистым – при относительно больших размерах он давал небольшое напряжение и ток, причём постоянный. Генератор приводился в движение паром от стационарной паровой машины, которая приводила в действие мельницу для помола зерна. Просто отвели от парового котла ещё одну трубку, а на ось генератора поставили лопасти, как у турбины. Для промышленного производства такой генератор был мал, а вот для связи вполне годился. Стоит только протянуть линию связи, а на другом конце её установить подобный генератор и телеграф, самый простейший – и за сотни километров можно отправлять депеши и самим получать новости. Никита пошёл к Каре – ведь надо было проделать огромную работу: поставить столбы, потянуть провод, сделать аппараты Морзе – как минимум два, обучить персонал. – Для чего это нужно? – в первую очередь спросил Кара, когда Никита объяснил ему суть. – Для связи. Произошло какое-то событие или бедствие – и через несколько минут ты и Совет уже в курсе. – Хм, в принципе – неплохо. Даю тебе десяток людей, и делай, что сочтёшь нужным. И закипела работа. Несколько человек пилили деревья, очищали их от веток, вкапывали через двадцать пять метров друг от друга, закрепляли изоляторы и тянули провода. Линию тянули вдоль дороги. Никита делал это намеренно, с расчётом, что если всё получится, в дальнейшем сделать ответвление к другим селениям. На работы ушло полтора месяца, потом начались опробования. Аппараты Морзе были примитивными – точка и тире, причём не на бумажной ленте, а только звуком. Но лиха беда начало: ведь в дальнейшем можно сделать угольные электроды и телефоны – по устройству они одинаковы и просты. На пуск, хоть и не торжественный, пришёл Кара, осмотрел аппарат: – Что-то он не производит впечатления… – Он же не для красоты – для дела, – заступился Никита за своё детище. – Можно что-нибудь передать? – Что угодно. – Тогда пусть спросит, какая погода? Телеграфист живо отстучал ключом и почти сразу же получил ответ: – Пасмурно, идёт дождь. – Хм, здорово! И быстро! Но всё же – игрушка… Жаль, не оценил Кара всю значимость связи. Ведь связь – как нервная система у организма, без неё страна управляется медленно, со сбоями. Никита делал ещё предложения: о введении металлических денег, о школах – хотя бы начального уровня, о типографии. Но Совет предлагаемые нововведения отвергал: – Наши отцы и деды так жили, и мы будем. – Так ведь нация должна развиваться, вперёд идти, – уговаривал их Никита. Кое в чём его поддерживал Кара, но Совет был против. Закоснели люди, не желали расти духовно и технически, хотя любой их них мог подняться выше своего горизонта, своих скудных познаний. Никите обидно было, да выше головы не прыгнешь – ведь все нововведения требовали реформ во всей стране. И Никита на время успокоился. Ощутив некоторую невостребованность, он направился к Вирту. Давно не был в племени азуру, месяца три. Несколько километров он шагал по дороге, вдоль линии связи, с удовольствием поглядывая на столбы и провода – всё-таки приятно видеть результаты своей работы. Ещё бы сеть поразветвлённее сделать, чтобы связать с городом все земли и племена. Вскоре ему пришлось свернуть с дороги в сторону, к землям азуру. Вот и знакомый ручей. Никита остановился на берегу: – Эй, водяной человек! Приветствую тебя и благодарю за подсказку о матке всех жуков. Уничтожил я её! Ты меня слышишь? Через несколько секунд из ручья поднялся вверх столб воды – нечто вроде фонтана, потом в глубине его вырисовались контуры человека – с головой, туловищем и руками. – И тебе спасибо, что послушал совета. Опасность острову грозит. – Какая же? Неужели ещё кто-то напасть хочет? – Хуже. Большая вода идёт. – Откуда? Нам что делать? Однако водяной человек на глазах уменьшился и исчез, не дав ответа. Только в воздухе некоторое время ещё висела водяная пыль. – Эй, объясни подробнее, что нам делать? Никита, не стесняясь, выругался. И что за манера у водяного человека? Скажет полунамёком и исчезнет. А ты думай теперь, что это за большая вода и что ему или другим людям делать? Затопление селения азуру после землетрясения он видел и представлял, насколько может подняться уровень воды – но то было в небольшой низине. Остров же велик и в некоторых местах изрядно возвышается над уровнем моря. Вот задал задачу! Как скоро это случится и что им делать – перебираться на высокие места или вообще покидать остров? Уйдёт ли потом вода? Вопросов много, и все они без ответа. Никита перепрыгнул странный ручей и зашагал к селению. Судя по виду спокойно работающих женщин и весело играющих детей, племя явно стало жить лучше. Вот только мужчин почти не видно. Никита сразу направился к дому Вирта. – Приветствую тебя, вождь! – О, Никита! Рад видеть. Садись, рассказывай – какие новости в городе? – Линию связи провели на самую дальнюю оконечность острова. А у вас как? – Налаживается жизнь понемногу. Десяток моих воинов теперь служат в армии, имеют неплохой доход. Охотникам нашли богатые дичью леса – плохо только, что далеко. Так что все сыты. – Ты меня успокоил, Вирт. Однако у меня тревожные новости. Вот что: делайте на берегу большой плот. – Что такое «плот»? – Стелите на земле ряд брёвен, перевязываете их канатами. Сверху накладываете ещё один ряд, и брёвна снова перевязываете – между собой и с нижним рядом. Впереди и сзади ставите по рулевому веслу. – И зачем он надобен, этот плот? Тем более – на берегу? – Большая вода идёт, ну – как у вас в селении было. Надо подготовиться. Небольшой навес на плоту сооруди, приготовь запасы пищи, которая не портится, воды питьевой запас поставь. – А будет ли вода? – Кто же точно скажет? Но лучше поостеречься. – Верно. Ты плохих советов не давал. Они поговорили о разном – о том, как обустраивается племя и как дальше жить. Уровень жизни племени был ниже, чем в городе, – не так комфортно, не так сытно. Переночевав, Никита утром отправился в город. По пути размышлял – сказать Каре о предупреждении водяного человека или нет? Ведь первым встречным вопросом будет – откуда узнал? И что он ответит? Что с ручьём разговаривал? Бред! И Никита решил ничего не говорить, но меры принять. Когда он вернулся в город, взял в мастерской трёхметровую трубу, сделал напильником поперечные борозды через каждые полметра и вбил трубу в воду рядом с портом. Понятно, что утром и вечером бывают приливы и отливы, но если измерять высоту воды в одно и то же время, скажем – в полдень, общее представление составить можно. Теперь он ежедневно, как на работу, ездил в порт и записывал на листе бумаги уровень воды. Он немного колебался, но оставался в ординаре. Прошёл месяц, и Никита успокоился. Либо наводнение будет локальным, и водяной человек преувеличил опасность, либо всё ещё впереди. Но человек ленив, и Никита не был исключением. Постепенно он стал приходить к своей водомерной рейке через день, а то и через два. И вдруг неожиданно для себя заметил, что за два дня, которые он здесь не был, уровень воды стал выше сантиметров на двадцать – двадцать пять. Это его насторожило, но он решил, что бить тревогу ещё рано. Но и на следующий день высота воды прибавилась на столько же. Встревоженный Никита пошёл к Каре: – Вода в море поднимается, за два дня – на локоть. – Эка беда! То приливы, то отливы – всю жизнь так. – Я измеряю высоту воды в одно и то же время. Приливы и отливы в полдень не оказывают влияния на уровень. – И что ты прикажешь делать? – Приказывать можешь ты, я же могу только совет дать. – Слушаю. – Прикажи кораблям пока не выходить из портов, а дирижаблям не покидать стоянку. – Зачем? – На случай экстренной эвакуации. – Неужели всё так серьезно? – Пока не знаю, но лучше приготовиться. И ещё: пусть воины делают плоты, – Никита тут же объяснил, как их делать. – Кроме того, надо обязательно сообщить во все земли, всем вождям племён – пусть готовятся. – А если наводнения не будет? Как мы будем выглядеть? Нас же осмеют! – А если мы не приготовимся, нас проклянут. Выбирай, что лучше. – Ладно, насчёт кораблей и дирижаблей распоряжение отдам, так и быть. – А плоты? – Повременю. А ты наблюдения продолжай. Может, спадёт вода. На несколько дней уровень воды стабилизировался. Кара каждый день интересовался этим, но потом успокоился. Забот много, явной угрозы нет – зачем забивать себе голову? Однако через неделю, среди ночи, к Каре прибежал телеграфист: – Вождь, только что передали – вода подступила к селению Киншот. Спрашивают – что делать? – Передай – пусть собирают вещи и уходят на возвышенное место. А сам послал посыльного к Никите. Похоже, худшие ожидания начинали оправдываться. Как только Никита прибежал к Каре и уже от него узнал новость, сразу же дал совет грузить женщин и детей на корабли и быть готовыми к отплытию. Потом побежал прямиком к своей рейке – увидеть, что происходит с уровнем воды. Да, за двенадцать часов, прошедших с полудня, уровень воды поднялся на метр. Вода подступила к настилу причала. Никита поспешил в Совет. Там уже была суета, обсуждали, что можно сделать. Никита сразу передал Каре, что вода выше ординара на полтора метра – чуть ниже человеческого роста. – Нужно срочно отправлять воинов в лес – рубить деревья, вязать плоты. При таком темпе подъёма к утру может затопить низкие места. – Спасёмся на холмах, – заявил кто-то в Совете. Спорить Никита не стал. Раз водяной человек предупредил о большой воде, то отнестись к его предупреждению надо серьёзно. Потом смеяться будет тот, кто выживет… В Совете начали спорить, и каждый имел и отстаивал своё мнение. А особенно возражал Лен – военачальник был против использования воинов. – Все леса вокруг города вырубить – да это же неслыханно! И зачем? Только потому, что Никите померещилось, будто вода прибывает? Никита хотел напомнить о сигнале из Киншота, но не стал этого делать, а просто ушёл – по-английски, не прощаясь. Дома он собрал узелок с вещами, коих оказалось немного, и вышел из города – он пошёл в племя азуру. Если Вирт послушал его, то плот должен быть готов. В селение он пришёл около полудня и увидел царящую там суету – люди куда-то несли узлы. Показался озабоченный Вирт: – И ты пришёл? Вода поднялась. Плот, который мы связали на берегу, уже в воде плавает. Хорошо – привязать успели, а то бы уплыл. – Я пойду посмотрю. – Идём вместе. Если что не так сделали, подправим. Вирт, уже переживший одно наводнение, к предупреждению Никиты отнёсся серьёзно, потому люди его и успели сделать плот. Они вышли к берегу и увидели, что его низины уже скрылись под водой. Сам плот держался на плаву и был привязан верёвкой к толстому дереву. На плоту стоял навес, под ним находились вещи племени. – Воду не забыл, вождь? – На плоту уже. Набирали из ручья, на неделю должно всем хватить. Есть мясо сушёное, лепёшки, сухофрукты. Ежели на всех и знать меру – хватит дней на десять. – Солидно, молодцы. Пока они разговаривали, вода подошла вплотную к ногам. Медленно, но неотвратимо она поднималась. – Похоже, нам надо поторапливаться, вождь. В селении Вирт собрал людей. – Сейчас мы все идём к плоту. С собой возьмите всё, что сможете унести. Не исключено, что мы вернёмся сюда не скоро. Народ разбежался по домам, а Вирт тихо сказал: – Если вообще вернёмся… Но Никита услышал. Через полчаса, нагруженные скарбом, жители селения цепочкой двинулись к берегу. Плот покачивался на воде, а сама вода уже подошла к деревьям, растущим на берегу, и начала разливаться по низинам. Подняв узлы повыше, чтобы не намокли, люди подошли к плоту. В первую очередь посадили детей. Испуганные, они жались к матерям. Никита про себя отметил, что мужчин совсем мало. – Все воины у Лена под командой, остальные здесь. Нам бы какое-то время переждать, пока вода сойдёт. Плот ощутимо покачивало. Женщины и дети укрылись под навесом от солнца. А вода всё прибывала. Канат, державший плот, периодически натягивался, как струна, грозя лопнуть. Однако и Никита, и Вирт медлили. Может быть, им удастся переждать на плоту, вода спадёт, и они все вернутся домой? Азуру – племя сухопутное, рыбалкой и морскими переходами не занимаются, и потому для них даже нахождение на зыбком, покачивающемся плоту было испытанием. Никита осмотрел плот, прошёлся по нему от начала и до конца. Плот был сделан добротно, да и по размерам с запасом, мог принять людей вдвое больше. Уж чего-чего, а вязать узлы люди племени азуру умели. Шёл час за часом, но вода всё прибывала, затапливая всё новые и новые участки суши. Вирт с Никитой всё-таки решили пока находиться здесь, на привязи. Кто знает, куда может отнести плот? Он плохо управляем, имеет большую массу, и если попадёт в мощное течение, выбраться из него будет затруднительно. Рядом с плотом начала выпрыгивать из воды рыба. Двое охотников ловко успели нанизать несколько на короткие копья и выпотрошить. Рыбу положили под навес. – Пусть сушится. Внешне мужчины вели себя спокойно, и женщины, глядя на них, тоже успокоились. День прошел в ожиданиях, настала ночь. Усталость и нервное напряжение утомили. Дети и женщины угомонились и улеглись спать. Никита тоже улёгся рядом с Виртом. Ему показалось, что он только смежил веки, как раздался пушечный выстрел. Никита подскочил на месте: откуда здесь пушка? Но оказалось, что это с громким хлопком лопнул канат, державший плот на привязи. Сам плот покачивался, движения не чувствовалось, и мужчины легли отдыхать. Утром Никита был разбужен громкими голосами. Вставать не хотелось, на свежем морском воздухе спалось просто замечательно. Он поднялся и замер: вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась водная гладь. А где же остров? Их так далеко отнесло от него, или остров целиком ушёл под воду? – Вирт, надо править к материку. Он на востоке, нам туда, – Никита указал рукой на восходящее солнце. Только сказать легко – сделать трудно. Плот обычно сплавляют по реке, его несёт течением, а рулевыми вёслами только направляют. Сдвинуть же плот – тяжеленную махину весом в десятки тонн – вёслами было нереально. Никита клял себя в душе последними словами. Ну что стоило приготовить заранее мачту и парус? Под ветром было пусть и медленное, но движение. Собрав вокруг себя мужчин, Никита объяснил им, что нужно сделать. Тонкий ствол дерева выбрали из плота, топорами вырубили под него гнездо. Мачта была, оставалось найти материал под парус. И Никита пошёл на поклон к женщинам. Они подобрали лоскуты ткани, у кого что было, и уселись за шитьё – нитки с иглами были у всех. Парус получился не очень большим, разноцветным, составленным из кусков. Его водрузили на мачту, растянув верёвками. Поворачивать его было невозможно, он работал только при попутном ветре. Никита уселся на носу плота. Планета молодая, в ядре её постоянно происходят разные процессы, а в земной коре – катаклизмы вроде извержения вулканов и подвижки тектонических плит, ощущаемых в виде землетрясений. Но наводнения? Или это тают ледники? Почему-то он вспомнил слова из Библии о Всемирном потопе – неужели это он и есть? Он же будет продолжаться до тех пор, пока над водой не останутся только вершины самых высоких гор! Но ведь ещё не родился Ной, построивший ковчег. Никита постарался прогнать от себя навязчивые мысли. Плот понемногу двигался – Никита это ощущал по течению воды вокруг него. Это подтвердили и объедки фруктов, сброшенных с плота – их относило назад. Скорость была не очень велика, километра три-четыре в час, но это всё равно лучше, чем ничего. Компас у Никиты был, но что от него проку, если неизвестна конечная цель? Общее направление – на восток, поскольку Никита справедливо считал, что их отнесло на запад, в океан. А материк на востоке, и неважно, к какой земле они пристанут. Главное – оказаться на суше, а там можно будет определиться, куда идти. Если остров цел, можно будет вернуться туда. Ну а если он под водой, занимать свободные земли. Их много, поскольку население Земли ещё мало, и жизненных территорий хватит на всех и без войн. Ведь предупреждали же его инопланетяне – не надо воевать! Надо договариваться и жить в мире. Наверное, они сами проделали весь этот долгий путь развития, совершив массу ошибок. Ведь только опыт даёт ценные знания. День клонился к закату. Все скромно поужинали сухофруктами и лепёшками – их надо было съесть в первую очередь, поскольку во влажном морском воздухе они портились очень быстро. Солнце село, но парус не опускали – за ночь плот мог пройти изрядное расстояние. Только Вирт, по совету Никиты, посадил на носу вперёдсмотрящего: в лунном свете не только вполне можно было разглядеть риф или остров, но и успеть уклониться от него или опустить парус. Ночь прошла спокойно, дул лёгкий попутный ветер. Никита не имел штурманских навыков, как и простейших приборов для определения своего местоположения. Единственное, что он мог делать, так это поглядывать на компас. Только компас позволял выдерживать правильное направление. К исходу третьего дня вдали показались горы. Поначалу все приняли их за тёмные грозовые тучи. Но чем ближе приближался к ним плот, тем яснее виделось, что это именно горы и пролив между ними. И плот несло именно туда. Никита попытался вспомнить карту – на что это могло быть похоже? На горы Португалии и вход в Средиземное море? Он не стал гадать: когда они подойдут ближе, всё станет понятнее, хотя ничего не изменит. Главное – вот она, земля! Не шаткий плот, а твердь, где вволю пресной воды, в лесах бродит дичь и где можно развести костёр и поесть горячей пищи. За три дня болтанки на плоту все измучились, а особенно дети. Качка вроде бы и невелика, а тошнотой с непривычки мучились многие. Прошло ещё много времени, прежде чем плот вошёл в пролив. Слева был холмистый, поросший лесом берег, справа – невысокие скалы, практически без всякой растительности. Дикие места! С трудом они подогнали плот к левому берегу и прикрепили веревкой к огромному валуну. Все осторожно перебрались на берег. Многие от счастья плакали. Спаслись! Мало того, что от наводнения, так ведь и выплыть удалось из океана. Некоторые целовали землю, на которую ступили. Ночью мужчины несли охрану. Неизвестно, живут ли здесь люди, и если да – не сочтут ли они их захватчиками? Сейчас племени не хватало только нападения. Люди устали, не ели вволю, мужчин мало, и достойного отпора дать просто не смогут. Утром Никиту разбудил Вирт: – Что будем делать? – Идём в глубь пролива. В этом месте океан близок, могут быть штормы. – Ладно, послушаюсь тебя и на этот раз. Однако застрять здесь, в непосредственной близости от океана, пришлось на два дня. Ветра не было – ни попутного, ни встречного. Мужчины отправились на охоту и заодно разведать местность. Вернулись они быстро. – Там дальше везде вода, – заявили они. Видимо, большая вода всё же дошла до этих мест. Надо было двигаться дальше, искать место более возвышенное. Одно обнадёживало: за два дня, что они были здесь, уровень воды не поднялся. Но вот подул лёгкий ветерок, и плот снова отправился в путь. Держались они недалеко от берега – его близость вселяла некоторую уверенность в сухопутное племя. Это не в открытом безбрежном океане находиться, когда непонятно, где земля, и в какую сторону плыть? Плыли-то под парусом, а когда ветер стихал, отталкивались шестами. Судя по очертаниям, Никита склонялся к мысли, что они находятся в Балтике. Слева скалистые берега, где в будущем расположится Швеция, справа – земли будущей Германии. Берега пустынны – ни людей, ни животных. Ещё через два дня неспешного хода впереди, прямо по курсу показался большой остров, поросший лесом, с невысокими горами. – Налегли на вёсла, правим туда! Они пристали к берегу и привязали плот. Первыми высадились мужчины, держа наготове короткие копья и мечи. – Вы трое – идёте влево, а вы четверо – вправо. Смотрите внимательно, нет ли следов людей. Женщины собрали хворост, и Никита развёл костёр. Подвесив над огнём котёл, женщины стали варить в нём немудреную похлёбку. Кое-кто заходил в воду, благо – глубина в бухте была небольшой, и мылся. Дети обнаружили недалеко ручей, впадающий в море. Находка необходимая, поскольку запасы пресной воды были на исходе. Они вволю напились и наполнили свежей водой все ёмкости. Мужчины явились часа через три – остров был невелик. Зато принесли известие, что ни людей, ни следов их пребывания не нашли. Видели разную дичь, обнаружили несколько ручьёв. Вирт слушал, одобрительно кивая головой. Никите остров тоже понравился. На материке земли больше, но там и враги могут напасть в любой момент. А к острову так просто не подберёшься, для высадки отряда нужен корабль, да не один. А если кто-то и приплывёт на лодке-долблёнке, так это не страшно. Потому было решено остаться здесь. Мужчины частично разобрали плот и вытащили брёвна на берег – зачем пропадать добру? Брёвна – готовый строительный материал. Как укрытие от солнца и дождя, вкопали четыре бревна и перекрыли их навесом. Одно плохо: если задует ветер, под навесом не укрыться, стен нет. Но это – дело временное. Временное жильё возводили в двух сотнях метров от берега, на опушке густого леса. Постройку закончили к вечеру. Под двумя навесами разместились вольготно. Утром охотники ушли в лес за дичью – племя надо было кормить. Никита же собрал вокруг себя подростков и показал им, как расплести верёвку на тонкие жилки, а потом – как из этих жилок сплести сеть. Поначалу получалось плохо, но потом появилась сноровка, и к вечеру удалось сплести неказистую и не очень большую сеть. Забросив её прямо с берега, они почти тут же вытащили рыбу. Она была одна, но большая. Никита такую видел в первый раз и не смог определить, какую рыбу она ему напоминает. Её быстро выпотрошили и зажарили над костром. Сначала кормили детей, они ели с удовольствием, а женщины просто смотрели и глотали голодную слюну. К сумеркам вернулись с охоты мужчины – им удалось добыть питона. Мясо его вкусное и напоминает белое мясо курицы. Питона тут же разделали, порубили на куски и повесили над костром. Теперь поело уже всё племя. Утро началось с рыбалки. Несколько раз Никита забрасывал сеть и поймал несколько рыбин. Завтраком ему удалось накормить всё племя – каждому досталось по небольшому куску, но голоден никто не остался. После завтрака мужчины отправились на охоту, а Никита учил подростков забрасывать сеть. Все объедки со стола бросали в море, приманивая рыбу, и потому почти каждый раз вытягивали сеть с уловом. Двое подростков всерьёз заинтересовались рыбалкой: и развлечение, и сыт всегда будешь. Остальных больше привлекала охота. К обеду парни уже наловили с десяток крупных рыбин. Не дожидаясь охотников, рыбу пожарили на костре и накормили всё племя. Матери были горды своими сыновьями. Никита же уединился с Виртом. – Что дальше делать будем? – спросил Никита. – Чем тебе остров не нравится? – удивился Вирт. – Он не настолько велик. Охотники выбьют всю дичь за месяц-другой – а дальше? – Ты так считаешь? – Сам посуди – за полдня кругом его обошли. Врагов нет – это хорошо, но и дичи не хватит. Вирт некоторое время поразмышлял: – Похоже, опять твоя правда. Что предлагаешь? – Сделать небольшой плот и мне вместе с двумя охотниками искать поблизости другие земли, более обширные и богатые дичью. – Приступай. Даю тебе двух охотников, вместе с ними делай плот или долблёнку. Ищи земли. Никита решил сделать небольшой катамаран – он устойчив и хорошо управляется. Плот тяжёл и неповоротлив, а лодка-долблёнка вёрткая. Одно неосторожное движение – и переворот-оверкиль. Никита-то выплывет, а вот охотники – вряд ли. Да и груз пойдёт ко дну. Они приступили к постройке. Охотники ловко, орудуя топорами, выдолбили ствол дерева, заострили нос и корму, придав им плавные обводы. Получилось неказисто, по поговорке «Первый блин комом». Вторая лодка вышла лучше. Обе скрепили помостом, поставили мачту, вытесали рулевое весло. И завершающий штрих – рея и парус. Общими усилиями всех мужчин стащили довольно тяжёлый катамаран на воду. Отплывать решили утром. Собрали скромный запас провизии – на два-три дня – у племени запасов не было, и утром, провожаемые всем племенем, отчалили. Никита стоял у рулевого весла, держа курс на восток. Потом море разделилось. Куда пойти? Повернуть налево или по-прежнему идти прямо? Налево – получится к берегам будущей Финляндии, прямо – к устью Невы. И Никита решил идти прямо. Он периодически черпал рукой воду и пробовал на вкус. В какой-то момент она стала менее солёной, а потом и вовсе пресной. «Нева рядом», – понял Никита и, повернув направо, повёл катамаран вдоль берега. Земли вокруг Невы низкие, болотистые, он же правил к землям будущих прибалтийских стран.Глава 11. «Начало империи»
У одного из мысов он причалил к берегу. Немного набравшиеся опыта охотники выскочили на берег и привязали катамаран к берегу. Земли Никите понравились. Холмы, поросшие лесом, луга с сочной травой, река рядом. Место для жизни удобное. – Теперь идём все вместе, описываем полукруг. Глядите в оба – нет ли людей, есть ли дичь. Нам здесь жить, если понравится. Следов пребывания людей не было, значит – и не придётся в ближайшее время воевать за территорию. И дичи полно. Когда море уже скрылось из глаз, из леса выбежал небольшой носорог. Никита, как и охотники, выдел его живым в первый раз. Точнее – видел, но мельком и в зоопарке. Носорог постоял минуту, принюхиваясь. У них слабое зрение, но отличное обоняние и агрессивности через край. Наклонив голову, зверь кинулся к группе людей. – Берегись! – крикнул Никита. Один из охотников стоял прямо на пути мчащегося животного. – Беги! – не выдержал Никита. – Он же тебя рогом пропорет! Но охотник стоял спокойно, опершись на копьё. Казалось, удар рогом неминуем. Неожиданно охотник, опершись на копьё, подпрыгнул, перебрасывая тело над животным, и ударил его копьём сверху. Приземлившись на ноги, он не удержался, упал и тут же вскочил. Носорог с торчащим в спине копьём пробежал с полсотни метров, встал, покачнулся и упал. К нему подбежал второй охотник, держа наготове длинный нож, но носорог уже испустил дух. Его тут же разделали, развели костёр и стали жарить куски мяса на прутьях. Запах шёл аппетитный, но мясо оказалось жёстким и невкусным. То ли стар был носорог, то ли у них у всех мясо такое? Они обогнули довольно большой сектор. Видели травоядного ящера-трицератопса, убили змею. Трофеями охотники были довольны. Змеиное мясо нежное, быстро готовится, и вкус у него приятный. В общем, всем троим земли эти понравились. Переночевали на катамаране, поужинав змеёй, и утром отправились в обратный путь. Никита шёл по компасу, и обратная дорога показалась ему короче. Вернувшись, он рассказал Вирту всё, что видел. – Надо перебираться, – решил Вирт. – Несколько мужчин и инструменты я перевезу заранее, пусть сделают хотя бы навес – всё не на пустое место племя перевозить. А остальным надо строить плот, опыт уже есть. Только надо будет обязательно поставить парус. – Так и решим. Следующим утром Никита повёз на катамаране на новые земли четверых мужчин с инструментами. После высадки он выбрал подходящее для селения место – на невысоком холме, почти в центре луга. По правде сказать, он облюбовал его ещё в первый приезд. Место вольготное, до леса и моря по две сотни метров. Если население будет расти, есть где строить дома. Брёвна, правда, далековато таскать, но племя малочисленно, и много жилищ не потребуется. А уж потом делать кузницу, гончарную мастерскую – даже коптильню. В его отсутствие подростки регулярно снабжали племя рыбой, и даже удалось насушить излишки. Никита взошёл на холм и топнул ногой: – Здесь будет дом Вирта. От него крест-накрест натяните верёвку, чтобы дома стояли ровно, чтобы вроде улиц было – как в городе. На первое время есть сушёная рыба, а дальше снабжайте себя сами. Вот лес, в нём дичь. В этот же день Никита отчалил. Какая здесь погода, есть сезонные изменения вроде осени или зимы, он не знал, поэтому следовало поторапливаться. Хотя он провёл в этом времени уже два года, но ничего похожего на зиму – хотя бы похолодания – не видел, не говоря уж о снеге. Температура всё время была почти одинаковая – немного выше тридцати. Термометров не было и в помине, но по ощущениям именно столько. Для него, жителя средней полосы, было жарковато, а люди племени воспринимали её как обычную, нормальную – ведь другой погоды и другой температуры они не знали. Вернувшись на остров, Никита увидел, как кипит работа по постройке плота. Было удивительно видеть, как атланты поодиночке носят брёвна. Для этого таких, как Никита, потребовалось бы человек пять-шесть. А тут принёс на плече, сбросил, отряхнул руки – и за новым бревном в лес. А из чащи уже доносится стук топоров. За два дня срубили и очистили от веток деревья, связали их в два наката. Плот делали значительно меньшим, чем первый. Был опыт, сын ошибок, и благодаря ему Никита счёл грузоподъёмность первого плота избыточной. Люди понимали, что переезд неизбежен, как восход солнца, но ступали на брёвна плота неохотно. Теперь дело было лишь за попутным ветром, а его не было уже несколько дней. Но как только он появился, погрузились в полчаса. Плотом управляли мужчины племени, Никита же на катамаране плыл впереди, указывая путь. Добирались два дня – ведь плот тихоходен. К тому времени мужчины, которых Никита отвёз раньше, успели сделать два навеса. Вирт призвал Никиту: – Сам место выбирал? – Сам, на возвышении. Лес рядом, море – и охота, и рыбалка. – Двоих подростков рыбачить отправлю, двух охотников – за дичью. Остальным – жилища обустраивать. Как я понимаю, мы сюда надолго? – Если не случится ничего чрезвычайного – навсегда. – Хорошо было бы, если бы боги услышали твои слова. А ты чем заниматься будешь? – В первую очередь – мастерскими, от них многое зависит. Кузница нужна, гончарная мастерская. И дома серьёзные делать надо. Камня здесь нет, зато есть лес. Можно выстроить прочные деревянные дома, как на моей родине. – Мы таких не знаем, покажешь моим людям. А что это за верёвочки натянуты? – Дома – избы называются – в линию стоять будут; и ровно, как в городе, на улицах. – Чудишь, но пусть будет так. Утром охотники и рыболовы ушли. Что бы ни происходило, кормить племя требовалось каждый день. Никита же с остальными мужчинами отправился в лес – валить деревья и переносить брёвна к будущему селению. Когда брёвен набралось много, Никита распорядился искать и носить камни – ведь сруб, поставленный на земле, быстро сгниёт. На принесённые камни уложили первые брёвна, и Никита сам вырубил топором углубления под поперечные венцы. Так и пошло. Когда стены были готовы, их перекрыли сверху накатом из брёвен. Вышло неказисто: без окон, с одной дверью, но защита от животных или непогоды хорошая. По указанию Никиты женщины принесли с берега реки глину. Её навалили ровным слоем на крышу, утрамбовали ногами. Под солнцем затвердеет – не хуже черепицы будет держать воду. Потом из жердей настелили пол. В доме приятно пахло деревом. Ребятня по указанию взрослых собирала в лесу мох и конопатила стены. Деревянная изба получилась прочной и, как надеялся Никита, непромокаемой и тёплой. Можно было сложить в доме печь для приготовления пищи, но Никита отказался от этой затеи – могли спалить дом. И огонь легко перекинется на другие строения. Первую избу занял Вирт – по старшинству. Далее строительство пошло быстрее – приобретался опыт. Два-три дня – и новая изба готова. За месяц на плоской вершине холма выросла целая деревня. Никита трудился вместе со всеми. Как-то его отозвал Вирт: – Жилища твои удобны, ни ветер, ни дождь им не страшны. Но жить в них неудобно. – Почему? – Сидеть не на чем, спать на полу неудобно. И в самом деле: Никита стремился обеспечить всех жильём, а вот мебель для дома упустил из виду. А она, хотя бы простейшая – на чем сидеть и за чем, да на чём спать – была просто необходима. – Не будет пока. Не могу сразу, людей не хватает. Через неделю с избами закончили. Каждая семья получила отдельное жильё. И только теперь они принялись за мебель. Пил не было, и кузницы ещё – тоже, поэтому топорами обтёсывали небольшие брёвна. В итоге щепы получалось много, а немного неровная доска – только одна. Трудозатраты большие, но сил у гигантов хватало. А щепу мальчишки таскали для костров – не пропадать же добру. Мебель соединяли круглыми шпунтами – вроде толстых деревянных гвоздей. Столы получились грубоватые, но прочные. Один из мужчин, дабы проверить стол на прочность, взобрался на него и попрыгал. И стол выдержал, хотя в гиганте было верных триста-четыреста килограммов живого веса. Работали в определённом порядке. Сначала всем сделали столы, потом лавки – их делать было проще и быстрее, чем табуретки. А уж о стульях и разговоров не было – нужен инструмент и навык. Следующим этапом было строительство печей. Мужчины собирали камни, женщины носили глину. Никита не мудрствовал. Русскую или голландскую печь ему не сделать, камень – не кирпич. И потому получилось что-то вроде узбекского тандыра. Но что-то варить или печь наверху можно было – на раскалённых от жара камнях. Всё лучше, чем на костре, да и ветер с дождем такую печь не затушат. Женщины, испробовав печи, высказали удовольствие. Такая печь нагревалась медленно, зато долго не остывала. Да и поставить на неё можно было несколько горшков одновременно. Вирт был доволен. Никита был для него как находка, многое делал для племени. И люди, видя, что он старается для них, слушались его безоговорочно. Закончив с жильём, Никита принялся мастерить горн. Трудно было сделать своды из камней, но с третьей попытки это удалось. Отличные мехи для поддува воздуха получились изшкуры носорога, теперь оставалась одна, но очень важная проблема – чем топить горн? Угля нет, на дровах железо не разогреть. Никита долго припоминал, чем богаты прибалтийские берега. Нефти нет, угля нет, но есть богатые запасы горючего сланца. По теплотворности он уступает углю, но значительно превосходит дрова. Никита сказал кузнецу: – Твоё дело болота искать – там руда есть. Из той руды можно железо выплавить. А моё дело – найти топливо для горна. Никита стал каждый день уходить из селения, меняя направления. А нашёл он горючий сланец по дыму. Видимо, в залежи ударила молния, и он тлел, как торф. Ударами ножа Никита отколол несколько крупных кусков, сложил их в узел и завязал его. Уже в селении, когда вернулся кузнец, они попробовали разжечь горн. Обложенный деревянной щепой сланец наконец вспыхнул. Подмастерье начал работать мехами, и огонь ярко вспыхнул, загудел. Кузнец удивился: – Надо же: с виду камень, а горит. Сроду бы не подумал. Следующим днём они мастерили носилки. Получились они огромные, как воз у телеги, но это никого не смутило. Десять крепких мужчин, прихватив их с собой, отправились к месторождению сланца. Кузнец рубил его кувалдой, а остальные укладывали куски на носилки. Нести сланец было далековато, километров десять, но ближе ничего не было. Зато во дворе вывалили целую кучу, и кузнецу можно было месяц, а то и больше работать. Кузнец с подмастерьем стали ходить вдвоём. Они искали болото, причём с выделением газа – там руда лучше. Через неделю нашли-таки. Место было не близко, но железо стоило таких физических усилий. Болотное железо уступало по качеству метеоритному, инструменты быстро тупились, но Никита надеялся найти что-либо более подходящее. Потом он принялся за гончарную мастерскую. Посуда была крайне необходима – ведь горшки позволяли готовить жидкие блюда. Не супы, конечно, но мясные бульоны с кореньями и фруктами. Получалось вкусно. Для гончарной мастерской нужен круг с приводом, который бы приводился в действие ногой. Никита помучился изрядно, но круг сделал. Был в племени мужчина, любивший лепить из глины игрушки для детей – вроде свистулек. Вот его Никита и приспособил в гончарную мастерскую. Показал, как размачивать глину и доводить её до готовности, как пользоваться кругом. Откуда у него столь разносторонние знания, он сначала и сам не понимал. Только потом дошло – это инопланетяне заложили их в его мозг. Гончар начал с простого – мисок; потом стал делать кружки, а уж по мере приобретения опыта – горшки и кувшины. Жизнь на новом месте постепенно налаживалась. Однако вскоре случилось происшествие. Как-то вечером Никита вышел из своей небольшой избы и стоял на крыльце, невольно любуясь закатом, как вдруг он увидел бегущего к деревне охотника. Тот на бегу размахивал руками, делая непонятные знаки, а добежав, выпалил всего одно слово: – Чужие! – Ты их видел сам? – Да, около десятка. Краснокожие. – А они тебя видели? – Да. – И ты не попытался запутать следы, сразу побежал к деревне… Охотник понял свою оплошность: даже зверь всегда уводит опасность от своего логова. А он указал путь к деревне. Как бы эта оплошность не вышла всем боком. Поразмыслив, Никита вместе с охотником направился к Вирту. – Вождь, Йо видел в лесу краснокожих. Вирт старался выглядеть спокойным, но Никита уже хорошо знал старейшину и понял, что тот встревожен. За первыми встреченными краснокожими могли прийти другие, и тогда племя в схватках будет терять людей. – Придётся биться. Йо, собирай мужчин – всех и с оружием. Ждать долго не пришлось. Пока они обсуждали неожиданно возникшую серьёзную проблему, из леса появились чужаки. Никита помчался в свою избу, нашёл подзорную трубу и выбежал на крыльцо. Точно, это краснокожие. Но на воинов, идущих захватить племя, они не похожи. Кажется, среди них есть даже женщины. Никита отложил трубу и взял нож с отравленным лезвием. Все мужчины, бывшие в селении, выстроились в шеренгу. У одних в руках были короткие копья, у других – мечи. – Медленно идём навстречу! – скомандовал Никита. Он не был военачальником и вообще не занимал никакого поста. Так, помощник вождя и советник. Но его послушались. Мужчины двинулись вперёд, навстречу отряду краснокожих. На окраину деревни высыпали женщины и дети – им было страшно. А вдруг бой, и мужчины азуру потерпят поражение? Обе шеренги сближались. Но чем ближе подходили краснокожие, тем яснее становилось – это не вояки. Вид их был ужасен: истощённые, грязные и без оружия. Среди них было четверо мужчин, пятеро женщин и двое подростков. Никита был удивлён: он не представлял себе их воинов без дубинок – уже насмотрелся с дирижабля. – Стоять! – приказал он. Мужчины азуру замерли, держа оружие наготове. И вдруг краснокожие, как по команде, упали перед Никитой на колени. Один из них подполз к шеренге азуру и что-то сказал, но язык их был непонятен. – Кто-нибудь знает язык краснокожих? Кто-то понял, что он сказал? Из шеренги краснокожих так же, не поднимаясь с колен, подполз ещё один, едва живой мужчина. – Я понимаю по-вашему, – произнёс он. – Скажи, кто вы такие и как сюда попали? – Перед вами все, кто остался в живых от некогда сильного и могущественного племени войя, называемого краснокожими. Мы потеряли много людей в битвах с маленьким людьми, которые пришли к нам верхом на жуках. Потом случилось наводнение. Ночью пришла большая вода и застала нас врасплох. Люди убегали от воды, но многие утонули. Наше племя издавна живёт на земле, и никто из нас не может плавать. Да это и не спасло бы. Теперь в твоих силах, вождь, решить – оставить нас у себя или не принять. Мы голодны, едва держимся на ногах и не желаем вам зла. Оба согнулись в поклоне, коснувшись головами земли. Остальные краснокожие последовали их примеру. Никита был растерян. – Вы трое, идите в селение, принесите им еды и воды, – распорядился Никита трём мужчинам племени азуру. – Остальным не сводить с них глаз. Он боялся, что это обман. Выслали вперёд слабых и истощённых, а основной отряд прячется в лесу. Отослав в селение троих мужчин, Никита отправился вместе с ними. Они пошли за провизией, он же направился к Вирту – надо было посоветоваться. Вирт стоял с женщинами и детьми на окраине. Увидев Никиту, он отошёл в сторону. – Кто это? Никита объяснил ситуацию. – Что думаешь? – Для начала накормить и напоить. Охотников отправить в лес, пусть обследуют окрестности – нет ли других краснокожих? Если слова их правдивы – а я чувствую, что врать они не должны, – оставить их у себя. Наше племя невелико, и чужаки лишними не будут. Отъедятся, будут охотиться или займутся другими делами. – Хм, пожалуй, так и сделаем. А пока пусть поживут под навесом, на окраине. Навес был сделан ещё в первое прибытие Никиты. Здесь сначала размещалось племя, но после постройки деревянных домов под навесом сушили коренья и фрукты, а также играли дети. От солнца и дождя группу людей он укроет. Мужчины, нагруженные корзинами с жареной рыбой, вяленым мясом и сухофруктами, направились к краснокожим. Те жадно набросились на еду. Никита отметил, что их предводитель сначала протянул еду женщинам и подросткам, а остальное разделил поровну между мужчинами. Это хороший знак, стало быть – не утратили краснокожие человеческий облик. Пока краснокожие насыщались, Никита отправил четырёх охотников в лес. – Быстро осмотрите окрестности! Увидите чужаков – сразу назад, в схватку не ввязывайтесь. Нам надо знать, пришли они одни или в лесу скрываются ещё их соплеменники. Охотники ушли. – Я не вождь, – сказал Никита, обращаясь к краснокожим, – но я сейчас разговаривал с ним. Он не против принять вас, но, оставшись у нас, вы должны будете соблюдать наши законы и чтить наши традиции. Каждый должен заниматься делом для блага всего племени. Драк, раздоров и воровства мы не потерпим. Первое время будете жить под навесом, а дальше всё зависит от вас. Вольётесь в наше племя – мы поставим вам деревянные дома. – Мы принимаем ваши условия, – поклонился предводитель краснокожих. Может, он и не был вождём, но в данной группе остальные признавали за ним право говорить от их имени. Что ж, значит, быть по сему. Лучше разговаривать с одним, чем убеждать всех. Краснокожих в сопровождении мужчин азуру отвели в селение, к навесу. Женщины и дети азуру смотрели на пришедших с любопытством и жалостью. Не так давно они тоже испытали горькую долю беженцев и едва спаслись. Вскоре вернулись охотники, отправленные Никитой в лес на поиски возможного основного отряда. Добросовестно обследовав окрестности, они не нашли даже следов, которые бы говорили о том, что где-то в засаде ждали результатов встречи племени азуру с остатками племени краснокожих их воины. Несколько дней краснокожие приходили в себя, отсыпались и ели. Потом их предводитель подошёл к Никите и ткнул себя пальцем в грудь: – Арат. – Никита, – представился в ответ тот. – Мои люди достаточно отдохнули. Мы не хотим быть вам в тягость. Скажите, что нам делать? – Ты же лучше знаешь, что умеют делать твои люди. – Мужчины – охотники. Женщины выделывают шкуры, шьют, готовят пищу. – Вот и занимайтесь. Вам никто не чинит препятствий. Арат помялся: – У нас нет оружия. Как без него охотиться? – Оружия вам мы пока не дадим. Навес рядом с домами, и никто не хочет нападения. – Я понял: вы пока нам не доверяете. – Ты прав, доверие надо заслужить. А для этого нужно время и добрые дела. – Хотя бы один нож на всех, кусок верёвки и клочок прочной кожи. – Это можно, жди. Спустя непродолжительное время Никита принёс всё, что просил Арат, и его воины живо смастерили себе пращи. Вещь незамысловатая, но при должном навыке опасная. Неожиданно Арат сказал: – А ведь я тебя узнал! – Это невозможно, мы никогда не виделись. – Ты был на летающем корабле и сбрасывал с него огонь на жуков и маленьких людей. – Было такое, – вынужден был признать Никита. Он понимал: дирижабль летел низко, в полусотне метров над землёй, и человек с острым зрением вполне мог разглядеть его лицо. – Ты нас здорово тогда выручил. Их было много, больше, чем звёзд на небе. Сначала мы думали, что вы пришли вместе с ними – ведь летающие корабли уже причиняли нам вред, бросая сверху железные стрелы. А стали нам помогать. Почему? – Разбив и уничтожив вас, они пришли бы на наши земли. Арат кивнул. – А скажи, когда вы уходили от воды, ты не видел людей других племён? – Один раз и издалека. Мы предпочли укрыться – кто знает, что у них в голове? – Как они выглядели? – Как ты. Арат повернулся и ушёл к своим. К удивлению Никиты, краснокожие вернулись из леса с добычей. Оказалось, что все они были отличными пращниками – этому их учили с детства. Постепенно краснокожие, сначала державшиеся особняком, овладели языком и влились в племя. Как только кузнец освоил выплавку железа из болотной руды, Никита стал задерживаться в кузнице – ему хотелось сделать железные колёса. Стоило их поставить на ось, приспособить сверху платформу – и можно возить грузы. Сейчас охотники, возвращаясь с добычей, несли её на себе. Если груз был невелик – на плече, а коли огромен – подвязывали его к жерди, а то и к тонкому бревну, и несли вдвоём или вчетвером. Тележка нужна была всем: кузнецу – для перевозки горючего сланца, охотникам, иногда рыбакам. Ведь в удачные дни рыбу приходилось носить в плетёных корзинах и делать с этими корзинами не один рейс. Колёса вышли с широким плоским ободом, чтобы они не проваливались в рыхлую землю, и с железными спицами. Никита рисовал эскизы прутиком на земле, а кузнец делал. Когда тележка была готова, её выкатили из кузницы. Тут же набежали дети – посмотреть на диковину. – Садитесь, прокачу. Никита повозил по улице визжащую от радости и переполнявших чувств детвору. Взрослые же смотрели на эту картину с изумлением: один человек, а везёт целую ватагу! Никита решил организовать школу. Конечно, не такую, в какую ходил сам. Времена были суровые, и здесь дети лет с двенадцати уже ходили с мужчинами на охоту, а до того с женщинами собирали плоды с деревьев, копали съедобные коренья. Никита собирал детвору на час-другой и объяснял им простые вещи: каково устройство мира, в чём суть происходящих природных явлений, способы ориентировки на местности, определение сторон света. Он не нудил и рассказывал обо всём простым языком, доступным их пониманию. Иногда замечал, как подходили матери детей, садились в сторонке, шили или занимались другими делами, а сами внимательно слушали. Ведь никто раньше ничего подобного им не объяснял, а послушать было занятно. Потом Никита стал привлекать для занятий людей племени. Кузнец рассказывал о железе, рыбаки – о способах ловли рыбы, охотники – о повадках зверей. Все занятия имели прикладной смысл, и навыки, которые они формировали, могли пригодиться в жизни. Занятия детям нравились, и многие ходили на них с удовольствием. Никита подумывал о сельском хозяйстве. Сбор кореньев, грибов, ягод и плодов деревьев разнообразил стол, но всё зависело от удачи. Если бы можно было засеять поля злаками, они получали бы зерно, муку и пекли бы из неё лепёшки – Никита соскучился по хлебу. Но увы: для посевов необходимо зерно, и неважно какое – рожь, пшеница, овёс. А вот его-то как раз и не было – ни горсточки. Для похода же в Египет, где выращивали пшеницу, не хватало ни сил, ни припасов. Самим осилить строительство дирижабля было невозможно: нет мастеров, не из чего сконструировать оболочку, нет газа и топлива. Никита решил сделать небольшую лодку и исследовать берега моря и реку. Может быть, выше по течению реки есть селения, где живут люди. Целый месяц Никита вместе с помощником выдалбливал ствол дерева, а потом топором делал обводы. Приладил невысокую мачту, сделал два весла с деревянными уключинами. Лодка получилась небольшой, на два-три человека, но Никите больше и не надо было. Она нужна была ему для разведки, а не для перевозки грузов. Он опробовал её на воде. Лодочка оказалась маневренной, лёгкой на ходу. Вместо якоря Никита подобрал камень, перевязал его верёвкой и уложил на носу. Помогавший долбить дерево помощник, юноша Ном, попросился идти вместе с ним: – Одному несподручно – вдруг помощь нужна? А я – вот он, в лодке, только прикажи. И Никита решил его взять – вдруг на самом деле ему будет нужен помощник? Тем более что юноша был из племени азуру, а значит – высок, силён и сообразителен. Никита поговорил с Виртом и, взяв съестные припасы, отчалил. Для начала он решил обследовать берега реки – обычно люди селятся на них. Иметь воду для питья, приготовления пищи – это очень важно. Они гребли по очереди. Был полный штиль, ни малейшего дуновения ветерка, но идти пришлось против течения. Мимо проплывали живописные берега. Иногда Ном неожиданно вскакивал, раскачивая утлую посудину: – Вон ящер! Руки чешутся! Ведь это целая гора мяса! – Ну так убей его и отнеси тушу в племя! Я подожду, – пошутил Никита. – Один не одолею, у меня только небольшое копьё, – принял его слова за чистую монету юноша. Вверх по течению реки они поднимались три дня. Никита уже решил, что они будут продолжать движение до вечера, переночуют и отправятся в обратный путь, поскольку ничего, заслуживающего внимания, он не обнаружил. Шли под парусом – его поддувал умеренный ветер. Первым закрутил носом Ном: – Падалью с берега тянет, Никита. – Ящер где-нибудь сдох. Никита пока запаха не чувствовал. Он уже давно заметил, что люди племени азуру, как более близкие к природе, обладают хорошим обонянием, слухом и зрением. Видимо, процесс эволюции и плоды цивилизации действуют на органы чувств не самым лучшим образом. Но потом и он почувствовал запах. – Откуда ветер? Никита послюнявил и поднял палец. Ветерок тянул слева, от дальнего берега. – Садись на вёсла, правим туда. Никита спустил парус, и Ном мощными гребками погнал лодку к берегу. – Привяжи лодку за камень и оставайся здесь. Как увидишь, что я бегу к лодке, отвязывай её и садись за вёсла. – Я хочу идти с тобой. – Ты должен исполнять все мои приказы! – жёстко отрезал Никита. Парень понурил голову. Никита выбрался на берег и пошёл против ветра – запах доносило с ним. Если это павший ящер, то и приближаться не стоит. Но для ящера запах был слишком силён. Никита перебрался через небольшой взгорок и остановился, оторопев: в ложбине, невидимое с реки, стояло селение. Лёгкие дома из жердей были огорожены по периметру настоящим тыном из брёвен – явно для защиты от врагов. Никита подошёл ближе. Запах тления, и без того сильный, ещё больше усилился и стал просто отвратительным. В тыне из брёвен зияла огромная дыра, а брёвна были сломаны как спички. Так мог сделать огромный ящер, и причём не травоядный, а хищник вроде тираннозавра или аллозавра. Никита решил осмотреть селение и с беспокойством обернулся – не видно ли поблизости хищника? Ему было понятно, что живых он не найдёт, но картина его глазам открылась чудовищная: везде одни изувеченные трупы, многие с оторванными конечностями, а кое-где – и вовсе половина тела. Зрелище не для слабонервных. И прочный бревенчатый тын не помог. Вот дома хилые, только для защиты от дождя и ветра. Зажимая нос, Никита осмотрел один дом, другой, третий… В них было или совсем пусто, или лежали люди, умершие от страшных ран. Рядом с мужскими трупами валялось оружие – копья с бронзовыми наконечниками. Судя по степени разложения, беда случилась совсем недавно, не больше недели назад. Он уже собрался уходить, не в силах переносить запах и жуткое зрелище, как вдруг услышал вдалеке детский плач. Значит, есть кто-то живой! Никита пошёл на плач, одновременно крича: – Эй, здесь есть кто живой? Отзовись! Он не был уверен, что его поймут, но рассчитывал, что, услышав человеческую речь, а не злобный рёв хищника, человек как-то даст о себе знать. Никита прошёл коротенькой улицей – плач раздавался из-за забора. Он вернулся назад, пролез в пролом и стал обегать забор. За тыном, прижавшись друг к дружке, сидели две истощённые, грязные девочки. Увидев Никиту, они испугались и замолчали, глядя на него с нескрываемым ужасом. Медленно, стараясь не делать резких движений, Никита подошёл к ним и погладил по головам. Девочки прижались к нему. Подняв с земли, он посадил на руку младшую, старшую взял за руку. – Идём! Вы, наверное, проголодались и ужаса натерпелись, – негромко и ласково говорил он, делая упор не на смысл сказанного, а на интонацию. – Но теперь всё будет хорошо. Он уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился, поражённый: между лесом и тыном вокруг деревни было небольшое скошенное поле. Сердце ёкнуло. Раз есть поле, значит, где-то лежит урожай! Торопясь, он привёл девочек к лодке и сдал ничего не понимающему Ному: – Напои и накорми, только сделай это поласковее – дети напуганы. Там целая деревня мёртвых. – А ты куда? – Я ещё посмотрю. Никита стал осматривать дома тщательнее, и в одном, явно нежилом, обнаружил несколько больших глиняных горшков, полных зерна. Это была неслыханная удача! Он с трудом поднял один и дотащил его до лодки. Девочки уже напились и ели сухие фрукты. Мяса бы им, оно быстрее восстанавливает силы, но его сегодня уже съели. Больших припасов Никита не брал, поскольку на жаре всё съестное быстро портится. Ном принял горшок и поставил его на дно лодки. – Пошли вдвоём, там ещё два таких же горшка. – Что это? – Зерно. Потом лепёшки будем печь. Они уже отошли от лодки, как девочки выскочили из неё, вцепились в их одежду и заплакали. Дети боялись остаться одни. – Хорошо, идём все вместе, но ты останешься с детьми за тыном. Ни к чему им видеть весь этот кошмар. Я вынесу тебе горшок и вернусь за вторым. Одному нести неудобный горшок было тяжело. Никита и пока первый нёс, умаялся: ведь ручек у горшка нет, и держать его приходилось в обхват перед собой. Он вынес за тын оба горшка, и уже вчетвером они направились к лодке. Когда погрузили горшки и сели сами, лодка глубоко осела – от краёв бортов до воды было не больше ладони. Стоит ударить волне, и лодка зачерпнет воды. Но и оставить что-либо – горшки с зерном или детей – было невозможно: ведь с зерном ему неслыханно повезло. Плыли недалеко от берега, под вёслами, да ещё течение помогало. На ночёвке драгоценный груз выгружали на берег. Девочки сначала дичились, держались друг друга, но Никита и Ном их не обижали, кормили и поили. Вот только языка их не понимали. Девочки пытались им что-то сказать, но язык их был незнакомым. Со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями они добрались до своего селения. Вот удивились в племени, когда из лодки высадили девочек, а потом вынесли горшки с зерном. Горшки отнесли в избу Никиты. Он всех строго-настрого предупредил, чтобы зерно не трогали, оно нужно на посев. Девочек забрали женщины. Они подарили им глиняные свистульки, накормили. Но когда Никита, рассказав Вирту о путешествии, собрался идти спать, девочки заявились к нему в избу и ни в какую не хотели уходить. Пришлось ему уступить им своё ложе из сухой травы, а самому лечь спать на полу. Так и повелось. Днём девочки играли со сверстницами, а женщины племени кормили их и присматривали за ними. Но на ночь они приходили к Никите. Он недоумевал: вроде не родственник, да и женщины должны быть им ближе. Но не выгонять же детей! Потом он стал приносить им найденные коренья, или у гончара брал фигурки животных, искусно вылепленные из глины, и дарил. И тогда девчонки его обнимали, а глазёнки их радостно блестели. Язык же племени они освоили быстро – помогли совместные игры с детьми и общение. Так постепенно росло племя. Приходили чужаки и становились своими, создавались семьи, рождались дети, строились новые избы. Никита создал наброски плуга с железным лемехом, сам мастерил деревянные части. Видел он такой – сначала в музее, а потом в деревне, когда приезжал отдыхать к бабушке. Деревенский пастух Захар верхом на коне с его помощью пахал огороды. Как жаль, что не рассмотрел тогда Никита этот плуг в деталях! Думал – отживший век, такие исчезнут скоро. Ведь есть же трактора и многолемешные плуги. А вышло – не прав. Плуг был готов, однако тягловой силы не было. И Никита уговорил двоих сильных мужчин тянуть плуг. Мужики здоровые, из племени азуру, и тянули не слабее хорошего битюга. Посмотреть на пахоту собралась вся деревня, даже Вирт явился. Земля не пахана, целина, и Никита порядком вымотался, пока вспахал небольшую делянку. Затем он взял глиняную миску с зерном и пошёл по пахоте, разбрасывая его старинным дедовским способом. – И что теперь? – поинтересовался Вирт, зная, что остальные прислушиваются к их разговору. – Главное – теперь не ходить по полю. Вырастут колоски, на них появятся зёрна. Колоски пожелтеют, зёрна созреют, и мы уберём урожай. Часть оставим для следующего посева, а другую смолотим на муку, и будут у нас хлебные лепёшки. – Гладко говоришь… – Теперь от погоды всё зависит. Будут дожди и тепло – будем с зерном. Посевы взошли дружно. Никита проверял поле каждый день, как настоящий и добросовестный агроном. Сначала ростки были зелёными, но поднявшись, стали желтеть. Похоже, недели через две надо уже убирать. В кузнице по заказу Никиты был сделан серп, а он сам искал в окрестности плоские камни. Без пары камней с плоской поверхностью мельница не получится. Один камень был найден, а другой пришлось ровнять зубилом и кувалдой, выбивать желобки. И почти всегда находились помощники, а уж без зрителей не обходилась ни одна затея. Пока он возился с мельницей, урожай созрел. Определил это Никита опять-таки старым дедовским способом. Сорвав колосок, он вышелушил зёрна, пожевал. Пора! Серпом он сжал колосья и собрал их в снопы – подсушить. А потом долго выбивал палкой на растянутой парусине, чтобы ни одно зёрнышко не пропало. Урожай получился сам-пят. Часть зерна он снова засыпал в глиняные кувшины – на следующий посев. А большую часть урожая сложил в углу своей избы. «Надо делать амбар и там же хранить серп, плуг и мельницу», – решил Никита. Отдохнув, он сел за мельницу. Сначала у него ничего не получалось. Тяжело одновременно вращать верхний камень, засыпать зерно и подставлять миску под тонкую тёплую струйку готовой муки. Однако среди зрителей нашлось много желающих помочь. Один из мужчин стал с лёгкостью крутить камень, а старшая из найденных девочек, Вея, сама стала засыпать зерно. – Моя мама так помогала отцу, – объяснила она. Мука получилась грубого помола, но для тонкого помола нужны другие камни, а Никите был важен сам принцип. Как говорится – дайте только срок. Тут же часть готовой муки развели водой и перемешали. Печь была уже растоплена. Тесто раскатали палкой, уложили на печь. Спустя какое-то время Никита ухитрился ещё и перевернуть полуготовые лепёшки. Запах от печи пошёл прямо восхитительный, и зрители глотали слюнки. Когда Никита увидел, что лепёшки подрумянились, он снял одну, обжигаясь, отломил кусочек, подул на него и положил себе в рот. О! По вкусу – прямо лаваши. Разломив лепёшку на части, он раздал её зрителям. Потом он снял с камней печи оставшиеся лепёшки. Одну, самую большую, он отдал зрителям. Самую маленькую – своим девчонкам, а среднюю понёс к Вирту – угостить. Всё-таки он вождь, а вождя надо уважить. Вирт оторвал кусочек, пожевал, одобрительно кивнул головой и стал есть. А доев, сказал: – К этой лепёшке хорошо бы ещё мяса – сытный обед получился бы. А вообще твоя задумка с зерном толковая, оно может долго лежать. Не добудут охотники дичь – племя голодным не останется. – Ты понял мою задумку, Вирт. А теперь надо делать амбар. Ну, такую избу, где хранятся запасы зерна. И людей подобрать, которые бы занимались выращиванием зерна, сбором урожая и его помолом. – Сегодня же соберу сход. Думаю, желающие найдутся. Двух мужчин и двух женщин хватит? – Вполне. Как только Вирт высказал на сходе своё мнение, вызвались многие. С молчаливого согласия вождя для работы в поле Никита отобрал двух мужчин из азуру – пахать землю и крутить камни нужны сильные. А вот выпечку лепёшек он поручил женщинам из краснокожих. Они готовили лучше женщин азуру, да и выпечкой лепёшек интересовались больше всех. С этих пор женщины пекли лепёшки каждый день. Готовили они их пока немного – ведь зерна было мало. Но доставалось по куску лепёшки каждому – всё было сытнее. Кто-то из женщин набрал несколько кусков горючего сланца у кузнечной мастерской и попробовал растопить ими печь. Сланец никак не хотел гореть, и женщина прибежала к Никите за советом. – Сначала подожги дрова, а как они разгорятся, положи сверху камни. Затея удалась. Но лучше бы он не объяснял этого женщине! Сланец горел ровно, давал сильный жар, и подкидывать дрова постоянно нужды не было. К тому же сланец был экономичен, и несколько кусков вполне заменяли огромную охапку дров. Женщины – народ общительный, и вскоре сланец, грудой лежавший у кузницы, стал потихоньку исчезать. Пришлось Никите отрядить группу мужчин с телегой – рубить природное топливо. Две полных телеги привезли к кузнице и две вывалили в центре селения, на площади. Этот сланец сразу растащили корзинами по избам. Никита понимал женщин – тяжело нарубить и принести из леса вязанку хвороста. Как он ни старался, племя пока не достигло уровня развития и жизни островитян. Скорее всего, на это уйдут годы упорного труда. Но в своих мечтах Никита видел племя большим, сильным и развитым. Кроме того, он знал, что сознание людей меняется медленно. И нельзя перепрыгнуть из первобытно-общинного строя в капиталистический. Тем более что техническими и другими познаниями обладал в племени только он один. Однако известно, что один в поле не воин. Как только Никита видел назревающую проблему, он сразу начинал искать выход, и к нему практически тут же присоединялись единомышленники. Земля была плодоносящей, посевы зерна давали по два урожая в год. Площади посевов постепенно расширялись, и уже каждой семье доставалось по целой лепёшке. Люди по достоинству оценили хлеб, и Никита был горд собой. Девочка Вея сама стала понемногу кухарить. Видно, у женщин эта черта заложена на генетическом уровне. Лепёшки у неё получались вкусные, да она ещё и экспериментировать стала. То сухофруктов в тесто добавит, тот размолотых съедобных кореньев. Вкус у лепёшек получался разный, и Никита ел да нахваливал. Младшая же, Мос, повадилась рисовать. Сначала прутиком на пыльной земле, потом появились небольшие рисунки кусочком известняка на брёвнах. То цветок изобразит, то животное. Между собой девочки общались на родном, непонятном Никите языке, но с каждым месяцем всё реже и реже, поскольку освоили азурский. Всё спокойствие племени и всё его относительное благополучие едва не рухнули в один миг. Сначала Никита услышал детский визг и выскочил из дома. Из леса бежали дети, и бежали стремглав. Однако Никита не увидел ни врагов, ни опасных животных. На крик детей из домов выбежали жители. Первой добежала до людей старшая девочка, Вея. – Там, там… – она заикалась от бега и испуга. – Успокойся, за тобой никто не гонится. Что случилось? – Там этот… страшный… который напал на наше селение и убил всех людей… и папу с мамой убил… – Ты его сама видела? – встревожился Никита. – Да. Он напал на охотников, а мы успели убежать. Далеко в лес дети не заходили. Собирая коренья и плоды на опушке, они всегда были под приглядом взрослых. Дети убежали, а вот охотников не было видно. Почудилось им, или на самом деле кто-то напал? Лучше перестраховаться. Никита крикнул: – Всем мужчинам взять оружие! Мужчины, уже встретившие своих детей, побежали по домам и вскоре вернулись с копьями и мечами. Несколько краснокожих захватили с собой ножи и пращи. Женщины с детьми попряталась в домах. Но судя по тому, что Никита видел – сломанные брёвна тына и разорванные тела, – избы защитить их не могли. Быстрым шагом отряд направился к лесу. Там, в глубине чащи, явно что-то происходило, поскольку именно оттуда доносились крики мужчин и взрёвывание неизвестного животного. – Вперёд! Там наши охотники сражаются, их надо выручать! – вскричал Никита и бросился между деревьями. Отряд молча побежал за ним – они ориентировались на шум схватки. Из-за деревьев, пошатываясь, вышел охотник из числа краснокожих. Соплеменники бросились к нему, поддержали. – Там ящер! Я выбил ему левый глаз. Так что подходите к нему слева, с этой стороны он не видит. Поспешите! И буквально повис на руках у охотников, потеряв сознание. Пытаясь не уронить его, охотники увидели на его спине три глубокие параллельные раны – как от удара когтистой лапой. Обычно ящеры избегали густых лесов, предпочитая догонять добычу на равнине. Бегали они быстро, но из-за больших размеров тела и хвоста сквозь густой лес пробирались медленно, да и крупный питон мог на них напасть. Охотника уложили на мох и побежали дальше. Сломанный кустарник, взрытая мощными лапами земля… Недалеко от этих следов обнаружили разорванное пополам тело охотника, а из-за густых деревьев доносились рычание и возня. Выставив копья, охотники приблизились, и от увиденного Никиту едва не стошнило: ящер доедал охотника, из пасти торчала человеческая нога. Услышав или увидев приближающихся людей, он повернул в их сторону морду и глухо зарычал. Рык был низкий, могучий, и у людей по спине пробежали мурашки. Никита обратил внимание, что левая половина морды ящера залита кровью, обильно стекающей из глазницы, а на месте левого глаза зияет кровавая рана. Раненый охотник не соврал. Он нашёл глазами двух наиболее сильных охотников азуру: – Вы двое, крутитесь перед ним, отвлекайте. А вы, – обратился он к охотникам из краснокожих, которые слыли искусными пращниками, – постарайтесь попасть ему в уцелевший глаз. А ещё двое – за мной! Краснокожие стали обходить ящера справа, на ходу раскручивая кожаные петли с камнями. Никита стал забегать влево, за ним следовали двое охотников из племени азуру с копьями. Ящер непрерывно вертел головой с единственным уцелевшим глазом. Людишки перед ним рассеялись, непрестанно мельтешили, и он никак не мог решить, на кого из них напасть в первую очередь. Людей он не боялся, слишком мелкий и слабый противник. Пращники начали метать камни. Ящер взревел и двинулся на них. Атлант – из тех, что шли рядом с Никитой, бросился к ящеру и всадил ему копьё прямо в брюхо, вогнав его почти до половины древка. Издав страшный рык, ящер сильно ударил хвостом, и атлант отлетел в сторону. Всем телом ящер повернулся в сторону обидчика, и тут краснокожие разом метнули камни – ведь повернувшись, ящер подставил правый бок. Видимо, попадание было удачным. Никита со своего места не видел, но краснокожие вопили от восторга. Ящер метнулся в их сторону, ударился головой о ствол дерева, и Никита понял, что ящер ослеп. Теперь надо добить эту тварь, иначе она, даже слепая, натворит бед. Ящер оглушительно ревел и бил хвостом из стороны в сторону. «Надо подобраться и ударить в любое место отравленным ножом», – решил Никита. Но как только он подбежал к ящеру, тот сильно ударил хвостом, чудом не задев его. Никита упал на землю, и следующий удар мощного хвоста прошёлся над ним. Второй атлант успел ударить копьём в хвост. Но это была бесполезная затея: в хвосте ящера одни мышцы, и такое ранение не приведёт к смерти. Бить копьем надо только в брюхо. Вскочив с земли, Никита рванулся в сторону и встал за ствол дерева. Ящер снова ударил хвостом, зацепив им ствол дерева, за которым стоял Никита. Никита тут же ткнул его ножом в морщинистую кожу и успел выдернуть лезвие. Через сколько времени подействует яд? Ящер шарил перед собой короткими передними лапами, желая схватить и растерзать когтями этих мелких людишек, причинивших ему столько неприятностей. Никита исхитрился и ещё раз вонзил в хвост ящеру лезвие ножа – на этот раз по самую рукоятку. Ящер дёрнулся всем телом и стремительно повернулся к нему. Хвост с воткнутым в него ножом ушёл в сторону, и Никита остался безоружен. Ящер сделал шаг вперёд, замер, качнулся и рухнул набок. Мощные задние лапы его задёргались в агонии. – Не подходите к нему! – закричал Никита. Ящер издал затихающий рёв, уронил огромную голову на землю и замер. Наступила тишина. Охотники выжидали – вдруг ящер только ранен? Но минуты шли за минутами, а ящер не шевелился и не дышал. Никита подошёл к его хвосту, выдернул нож, вскинул обе руки вверх и закричал: – Он сдох! Мы победили, ура! От избытка чувств он по хвосту взбежал на саму тушу, размахивая ножом, как мечом. Стоящие внизу охотники дружно закричали: – Слава богам! Ради такой минуты стоило жить. Не было на этих землях селения, а теперь оно стоит, и пусть все враги обходят его стороной! Из маленького селения и немногочисленного народа зарождалась новая страна, будущая империя.Юрий Корчевский Гипербореец. Укротитель мамонтов
Глава 1. Дьявольский червь
На западе собирались тучи. Там погромыхивало, сверкали далекие молнии. В воздухе запахло сыростью, и жители селения стали собираться под навесы, уходить в избы. Какой прок мокнуть, когда вся живность попряталась в свои норы и ушла на лежбища? Животные, птицы, пресмыкающиеся изменения погоды чувствуют раньше человека. Ни охоты нет, ни рыбалки – рыбаки вернулись с пустыми сетями. Хорошо, что были запасы копченой и вяленой рыбы, сушеного мяса и муки, иначе племени пришлось бы голодать. Самые тяжелые времена – сразу после наводнения, вынужденного переселения на новые, необжитые земли – остались позади. Было трудно, зачастую голодно, но племя выжило. Люди построили избы, и племя даже приросло за счет охотников из племени краснокожих. Те одно время – еще до природных катаклизмов – врагами племени были, войны с атлантами вели. Но племя их утонуло, фактически погибло. Уцелело лишь несколько человек, которые и пришли в селение, к племени азуру. Былая вражда постепенно забылась, со временем краснокожие освоили язык, переняли привычки принявшего их племени, построили себе деревянные избы и обжились. Главой племени, его вождем оставался Вирт, но все хозяйственные заботы легли на Никиту. Он не прилагал никаких усилий, чтобы стать фактически вторым человеком в племени, все получилось как бы само собой – ведь он обладал техническими знаниями. Это Никита внедрил в племя колесо, нашел горючий сланец для кузницы и печей. Да, собственно, и первую печь сделал он сам из камней. Печь – аналог среднеазиатского тандыра. Лепешки печь можно, пищу готовить. Жаль только, что в избу ее нельзя поставить, для обогрева. Была у него задумка соорудить в избах печи для обогрева – голландские или русские, но не хватало знаний и времени, а еще – материалов. Кирпич нужен для них, а не камни. Кроме того, Никиту, как и Вирта, беспокоила безопасность племени. Недавняя схватка мужчин с ящером в лесу показала, что этому надо уделить внимание – ведь в данный момент селение никакой защиты не имело. Стоял десяток деревянных изб на небольшом пригорке, и даже изгороди не было вокруг них. Если после потопа первоначальной задачей было элементарное выживание, поскольку есть было нечего и укрыться от непогоды – дождя-ветра – тоже было негде, то теперь, когда питание стало делом относительно налаженным, именно безопасность племени и беспокоила в первую очередь. Ведь ящер, напавший на людей, сразу показал, как уязвимо племя. Никита размышлял. Поставить деревянный, из столбов, тын – можно. Труда много: спилить деревья, срубить сучья, вкопать… Однако от ящера тын – защита неважная. Видел он уже в разгромленной деревне на берегу реки, как ящер разворотил бревна. И Никита пошел к Вирту. Отношения между ними сложились дружеские. Вирт когда-то принял его в свое племя, почуяв интуицией, что Никита нужен племени, будет ему полезен. И не ошибся. Никита не раз помогал племени выжить, давал дельные советы. Поздоровались, и Вирт сразу предложил Никите сесть. Жил он, как и Никита, в отдельной избе. – Гроза надвигается, – начал разговор Никита, – ливень будет. Не принято было сразу говорить о деле – это считалось невежливым. – Слава богу, у нас запасы пищи есть. А непогоду – на день-два – переждем, – откликнулся Вирт. – Все так, вождь. Я вот по какому вопросу. Безопасность племени меня беспокоит. – Неужели ящер так напугал? – Этот ящер первый. Но будут и другие, которым человечина по вкусу. – Полагаешь, надо крепкий забор возводить? – Непременно. И лучше из камня – да где его взять? Это для печи не много нужно, а здесь ограждение… Придется из дерева, хотя оно и слабая защита. Вирт помолчал, раздумывая. – Знаешь, когда-то давно, у шерстяных людей… – Шерстяных? – не дал договорить ему Никита. – Да, они сами себя так называли, потому что настоящей шерстью обросли, и в холодное время им тепло было. Видимо, вспомнив их странный вид, Вирт улыбнулся. – Так вот, их тоже всякие хищники донимали. Забор они из бревен сделали, а перед ним – ров с кольями. И никто преодолеть этот ров не мог, только птицы. – Вирт, задумка хорошая. Но чтобы выполнить такие работы, очень много людей надо, не осилим. Но подсказку ты дал. – Да? И что ты задумал? – Вообще тогда забор не делать, а установить вокруг деревни колья в два ряда – так будет проще. Человек или мелкое животное пройдет, а ящер – нет. – Тогда я скажу мужчинам, пусть под твоим руководством приступают. – Сначала лес рубить надо. Два дня дождь лил как из ведра. Люди сидели в избах, ели сушеное мясо, вяленую рыбу, сухие фрукты. Даже лепешки испечь было невозможно – ведь печи остались под открытым небом. Но не голодали. Женщины собирали детвору, рассказывали им, какие плоды съедобны, а какие – нет, как выкапывать вкусные коренья, как собирать папоротник. Дети, по мере своих сил и возможностей, тоже участвовали в сборе съедобных даров леса. Подросткам постарше охотники из числа краснокожих объясняли, как охотиться – подкрадываться к зверю или гигантской змее, куда лучше бить, как уберечься от нападения хищников. Подростки слушали внимательно, поскольку все знания были абсолютно прикладными, насущными. Наконец тучи унесло ветром, и выглянуло солнце. Рыбаки на лодках вышли на рыбалку, охотники отправились в лес, женщины – на сбор грибов, ягод, кореньев – надо было пополнять запасы продовольствия. Селение опустело. И только через несколько дней мужчины под руководством Никиты принялись возводить защиту вокруг поселения. Охотники рубили деревья, очищали от сучьев, атланты возили их на тележке, носили на плечах – вдвоем они легко несли изрядной длины и толщины кряж. Другие мужчины на месте вкапывали его в землю, причем под углом, потом затесывали конец, делая его острым. Такой заостренный частокол глядел в сторону леса и луга. Со стороны все это выглядело внушительно, напоминая защитное сооружение римских легионеров, только без рва. Он бы тоже не помешал, да где взять лопаты? И долгое это дело. Маленький ров не сможет стать препятствием, динозавр его перешагнет или перепрыгнет, а вырыть большой не хватит ни сил, ни времени. Когда уже вкопали несколько десятков бревен, появился опыт, и дело пошло веселее. Сначала вкапывали бревна на метр, потом по тупому еще концу били деревянными чурбаками, как бабой, когда надо забить сваи. Бревно входило в грунт до нужной глубины, и конец его заостряли. Охотники не успевали рубить лес, и если в первый день с трудом удалось поставить два десятка кольев, то к концу недели ставили уже по полсотни в день. А через десять дней напряженного труда все селение было окружено кольями. Никита оставил в ограждении два узких прохода: один – в сторону моря и второй – в противоположную сторону, к лесу, для проезда повозки. Но и эти проходы закрыли деревянными ежами по типу противотанковых. Селение со всех сторон оказалось окруженным, и Никита с гордостью любовался рядами кольев, поскольку его задумка воплотилась в жизнь. Правда, оставалосьнекоторое беспокойство – выдержат ли они натиск ящера? Эффективность заграждения пришлось проверить уже через неделю. Никита был в избе, когда услышал крики. Выскочив на улицу, он увидел, как за двумя девочками-подростками гонится аллозавр, причем не взрослая особь, достигающая в длину до десяти метров и в высоту до четырех, а совсем еще молодой. И он уже настигал их. Ни один из мужчин, выбежавших на крик из домов, не успевал помочь детям, и оставалось только наблюдать. Девочки буквально летели, едва касаясь ногами земли. В последнюю секунду, когда челюсти хищника уже клацали рядом с ними, они успели проскользнуть в промежуток между двумя кольями. Динозавр же, увлеченный погоней, предчувствуя скорую добычу, оказался неосмотрителен и напоролся на кол. Заостренное дерево вошло ему в грудь не меньше чем на метр, и дикий рев раненого хищника пронесся над селением, заставляя сердца жителей содрогнуться от ужаса. Аллозавр царапал короткими передними лапами бревно, пытаясь вытащить его из раны, откуда хлестала кровь. Он дергался изо всех своих немалых сил, но травма была серьезной, и кровотечение – обильным. Содрогаясь в агонии еще какое-то время, динозавр уронил голову и затих. Как показало будущее, это была первая, но не последняя жертва защитного ряда деревянных кольев. Мужчины, вооружившись копьями, осторожно приблизились к хищнику и несколько раз ткнули его железными наконечниками. Динозавр был мертв. Мужчины, а за ними и женщины, стоявшие у изб и видевшие все происходящее, закричали от радости. Ящер был велик и силен, и, ворвись он в селение, наделал бы много бед. Вирт, вместе со всеми наблюдавший за ситуацией с крыльца, удовлетворенно кивнул – многодневные труды мужчин племени не пропали даром. Но больше всех был доволен Никита. Ведь это была его идея, и, воплощенная в защитный ряд кольев вокруг селения, она остановила хищника. Из леса стали возвращаться охотники, сборщики даров леса, и все они с удивлением и даже страхом смотрели на тушу убитого динозавра. Женщины обходили ее стороной, а мужчинам пришлось рубить труп хищника на части, обвязывать каждую часть веревкой и волочить к морю. В тепле труп быстро разложится, будет смердеть, а главное – привлекать внимание любителей падали вроде птеродактилей, которые не брезговали ничем. В пищу людям мясо аллозавра не годилось, оно было жестким и пахло отвратительно. Весь вечер ушел на разделку и транспортировку туши, да еще краснокожие выбили у него зубы, сделав потом из них ожерелье себе на шею. Среди охотников было почетно носить такие амулеты, считалось, что они приносили удачу. Несколько месяцев прошли без чрезвычайных происшествий. Никита занимался благоустройством селения. Во время дождей в избах поселялась сырость, становилось неуютно, сушить вещи было негде. И Никита соорудил над печью навес, чтобы и самому не мокнуть, и огонь дождем не заливало. Потом он собрал камни, замесил глину и провел дымоход прямо по земле до избы. В кузнице вместе с кузнецом он выковал куски жести и скрутил их в трубку, которую установил в самой избе, у стены. Конец трубки он вывел на крышу. И тяга у печи была, и от теплой трубы в избе стало сухо и тепло. Девочки, спасенные им из деревни и проживающие вместе с ними, нашли трубе применение – они сушили рядом с ней фрукты, подвесив их на бечевках. Получалось быстрее и лучше качеством. Когда он затопил печь в первый раз, к его избе сбежались все мужчины. Оказывается, они подумали, что загорелась крыша – дым-то шел от нее. А узнав, в чем дело, долго разглядывали дымоход и качали головами. Вердикт вынесли однозначный – блажь. В избе и так тепло, а что сыро во время дождей бывает, так дожди не вечны, выглянет солнце и все просушит. Наивные, как дети – они снега еще не видели… Никита же опасался, что после катастрофического наводнения, погубившего многие народы, климат на планете может измениться не в лучшую сторону. Ведь вымерли же от переохлаждения сначала динозавры, а потом и мамонты. Даже Вирт пришел посмотреть, что удумал Никита. Он явился в промокшей накидке и уселся у теплой трубы. От одежды пошел пар, и подсохла она быстро. Да и сам вождь разомлел в тепле. По местным меркам Вирт – человек уже пожилой, кровь плохо греет, и для него тепло – благо. – Славно у тебя, вот бы и мне такое. – Поговори с кузнецом, пусть он и тебе такую трубу сделает. А дымоход из камней я тебе устрою. – Замечательно, ловлю тебя на слове. Вирт сидел у Никиты до вечера, и уходить ему явно не хотелось, тем более что Вея и Мос угостили его свежеиспеченными лепешками с сухофруктами. Странным образом племя стало прибавляться пришлыми людьми. После потопа, затронувшего большие территории, спаслись немногие. Сорванные со своих мест, лишившиеся всего – жилья, утвари, защиты племени, люди бродили по неизведанным для них землям в поисках себе подобных. Человек – существо стадное, как обезьяны, и одному ему в дикой природе выжить чрезвычайно сложно. Даже уцелев при потопе и сбившись в немногочисленные группы, они теряли соплеменников от нападения хищников, от травм и болезней, и для Никиты было удивительным, как они находили их селение. Когда пару недель назад к ним вышли мужчина и женщина, он спросил: – Как вы нас нашли? Мужчина ответил: – Дым вдалеке увидел от костров. А женщина добавила: – А я носом учуяла – сначала дым. Думала, пожар, но потом запахло съестным. Оба были из неизвестного Никите и Вирту племени, но говорили они на понятном атлантам языке, видимо, предки были общие. Всех вновь прибывших Никита приводил к Вирту. Он вождь, и он должен решать, оставить пришлых у себя или не принять их. Правда, до сей поры он принимал всех. Избы для размещения прибывших можно построить, а лишними эти люди не будут. Чем больше людей в селении, тем сильнее, могущественнее племя. С позиции Никиты, Вирт рассуждал разумно. Пока ни одного происшествия вроде кражи, драки или еще хуже – убийства – не было. Натерпевшиеся неисчислимых бед, вновь прибывшие были благодарны вождю и племени, старались отплатить добром, быть им чем-то полезными. Например, принятая женщина хорошо выделывала шкурки животных и шила из них набедренные повязки и накидки, похожие на плащи, только без рукавов. Никита всегда разговаривал с людьми: откуда пришли, с какой стороны, чем занималось племя и чем богаты были земли, на которых оно проживало. Ему важно было знать обстановку на соседних землях: где большая вода, нет ли какой угрозы от неведомых пока соседей – ведь не одни же они остались? Вон, приходят к ним, стало быть – и другие племена остались, не задетые наводнением. И кто знает, что у них на уме? Вполне могут оказаться воинственными, как в свое время краснокожие или лилипуты. Когда кузнецу удавалось выплавить несколько криц из болотного сырья, он делал из этого железа наконечники для копий, мечи разных размеров: побольше – для атлантов, поменьше – для людей обычного роста, вроде Никиты или краснокожих. Ящеры, птеродактили или питоны – не самая страшная угроза для племени. Будет значительно хуже, если придет воинственное племя. Ящер удовольствуется несколькими жертвами, чтобы насытиться, чужаки же перебьют всех, кто сопротивляется, а слабых – женщин и детей – возьмут в плен. Во многих племенах было рабство, и пленные выполняли самую тяжелую и грязную работу. К счастью, племя атлантов рабство не приветствовало. Пока было свободное время, Никита стал делать стреломет, решив, что для борьбы с хищниками это оружие наиболее подходящее. Врытые в землю колья – оборона пассивная, и если ящер или иной хищник прорвется за частокол, остановить его будет нечем. Стреломет он замыслил большой, станковый, стоящий на земле, чтобы два-три таких стреломета обеспечивали круговой обстрел вокруг селения. Это оружие напоминало собой римские баллисты, стоявшие на кораблях, – какими Никита видел их на гравюрах и картинах. Вроде простая с виду вещь, фактически – увеличенный арбалет на станине. Казалось бы – ничего хитрого, но как устроен механизм взведения тетивы? Никита избрал лебедку с воротом и трещоткой. Деревянные детали делали плотники, а железные, вроде храповика – кузнец. Сам же Никита взялся за изготовление стрел. Размер их был с человеческий рост, а толщина древка – с руку. На конце – железный наконечник величиной с рожон копья. Сначала у него была мысль сделать несколько катапульт, да уж больно тяжелы, неповоротливы, мешкотны в заряжании они были, а главное – точность невелика. Из них лучше обстреливать врага по площадям, если на них отмечены группы или большие скопления врага. В одиночную подвижную цель попасть из нее затруднительно. Катапульта – оружие осадное и больше подходит для разрушения крепостных ворот и стен. Только вот крепостей нет еще в этом мире. Вот и выходило, что стреломет – самое правильное оружие для крупных целей в данной ситуации. Когда все было собрано, Никита решил провести испытания, причем не привлекая излишнего внимания. Он выбрал в качестве мишени одиночное дерево метрах в ста пятидесяти от селения. Минут пять он крутил ворот, пока натянул тетиву. Потом наложил стрелу. Размер еще тот, как метательное копье на Руси, прозываемое сулицей. За ручку повернул стреломет. Вот незадача! Прицела нет, даже самого примитивного. Как целиться? Наведя по самой стреле, он нажал спусковой рычаг. Изрядно щелкнуло, стрела сорвалась с желоба и ушла к цели. Спустя пару минут Никита пошел следом – осматривать результаты своих испытаний. Учитывая отсутствие опыта и прицела, результаты его обнадежили. Стрела прошла мимо дерева и воткнулась в землю метрах в двухстах с небольшим. Железный наконечник весь вонзился в плотную землю, и вытащить его Никите удалось с трудом. Надо исправлять недочеты. Вместо прицела подошла бы трубка от камыша, но уж больно хлипкой она была. Пришлось опять идти к кузнецу на поклон, заодно и крепление придумывать. Через день он все установил на корпусе стреломета и сделал несколько выстрелов – подправлял прицел. Наконец восьмой или девятый выстрел принес успех. Стрела попала точно в центр дерева, куда он и целился. Еще неделя ушла на изготовление десятка стрел. Какой прок от стреломета, когда стрела всего одна? И только потом он отправился к Вирту – рассказать о новом оружии для обороны. На смотрины собрались все незанятые на охоте или рыбалке мужчины. Снедаемые любопытством – извечным женским пороком, – прибились поглазеть и женщины. Никита показал рукой на одинокое дерево: – Представьте, что это ящер и он бежит к деревне. Прицелившись, Никита выстрелил – стрела угодила в дерево. Жители радостно завопили. Вирт величественно кивнул головой, одобряя, и кузнецу и плотникам было заказано еще два экземпляра по готовому образцу. Пригодились они некоторое время спустя и совершенно неожиданным образом. Краснокожие охотники всем видам добычи предпочитали змей. Мясо их было нежным, вкусным, готовилось быстро. Никита, памятуя об успехах в борьбе с летающими драконами с помощью отравленных стрел, договорился с охотниками, чтобы те отдавали ему головы ядовитых змей – они не годились в пищу из-за наличия ядовитых желез. Никита же в своей избе выдавливал из них яд, собирал его в большой глиняный горшочек, где и высушивал естественным образом, поскольку перевязывал верх горшочка мягкой тряпицей. Стоило намочить наконечник стрелы настоем яда, как даже легкое ранение такой стрелой неизменно приведет к смерти. А при большом разведении, в микроскопических дозах, смешанный с нутряным жиром животных яд становился лекарством и использовался при травмах, ушибах и радикулитах. Что делать, приходилось быть специалистом на все руки. Конечно, намного лучше иметь профессионалов. Да только где их взять, если вместе с пришлыми число жителей деревни едва перевалило за две сотни, и это если считать с детьми. Но из детворы помощники слабые, хотя некоторые подавали большие надежды. Один из подростков, Пирс, довольно ловко научился вырезать деревянные ложки. Никто его не учил, видеть он нигде не мог, мастерить стал сам. Когда Никита увидел, как семья подростка ест похлебку ложками, он сильно удивился и попросил посмотреть. – Это кто же сделал? Мать вытолкнула подростка вперед. Щуплый, небольшого роста мальчишка стоял с опущенной головой, и Никита обратил внимание, что руки его изрезаны то ли ножом, то ли колючками кустарников. – Пирс, где ты это видел? – Нигде, сам придумал. – Молодец! Делай для всего племени, и от других работ я тебя освобождаю. У парня явно был талант резчика по дереву. Повзрослеет, опыта наберется и будет делать что-то нужное, красивое – ведь ручки у ложек были украшены тонкой, затейливой резьбой. Расписать бы их еще, лаком покрыть… Однажды солнечным утром, когда почти все члены племени разошлись и деревня опустела, к Никите примчался охотник. – К деревне червь ползет! – выпалил он, едва отдышавшись от быстрого бега. – Для того чтобы сообщить мне такую новость, ты бежал сломя голову? Неужели ты думаешь, что я червей не видел? Их на берегу из земли выкапывают, чтобы наживку сделать для ловли рыбы. – Никита, такого червя ты не видел еще никогда! Он огромен, прямо как из преисподней. В общем-то, червь – существо безобидное, и Никите стало любопытно, отчего охотник так всполошился. – Проведи, посмотрим. Охотник все время с шага срывался на бег, и Никите приходилось его осаживать. Шагать пришлось не меньше километра. Сначала послышались крики и звуки ударов, потом перед его взором открылась сюрреалистическая картина: двое охотников нападали, пытаясь поразить копьями огромного червя. Да и червем назвать его язык не повернулся бы. Метров двадцать в длину, около двух – в диаметре, все тело покрыто хитиновыми, как у жуков, пластинами. Только потом он разглядел, что это были кольца. Ни глаз, ни ушей, ни носа с ноздрями… Но вот червь разинул рот, скорее – пасть, и Никита поразился: на обеих челюстях – острые, в три ряда, как у акул, зубы, едва ли не в локоть длиной. Чем он питается, как видит или ощущает добычу? Скорее, это существо походило на огромную личинку, чем на червя. Занятная диковина! Всерьез обеспокоился Никита только тогда, когда червь резко повернулся и хлопнул челюстями, едва не ухватив охотника за руку. Оказывается, этот червь не так безобиден, как ему сначала представилось. – Эй, парни, отступитесь от этой твари! – крикнул он. – Да мы бы отступились. Червь не дает, ползет по пятам, – отозвался краснокожий охотник. Неужели эта тварь ползает так быстро? Никита подобрал сломанную ветку и швырнул ее в червя. Тот, не имея глаз, резко мотнул передней частью туловища и отбил ее. Назвать эту часть тела головой было нельзя – невозможно определить, где голова, а где тело, переходящее в хвост. – Бежим, все дружно! – крикнул Никита. Все четверо рванули бежать. Червь изогнулся, как это делают гусеницы, и двинулся за ними. Люди бежали быстро, но мерзкая тварь не отставала, держась позади метрах в двадцати. Вот тут Никита уже перепугался. Если бежать к деревне, они приведут за собой и червя. Куда в таком случае? Решение пришло быстро. – К реке! Крикнув это, он резко повернул в сторону. Все дружно, ни секунды не колеблясь, последовали за Никитой. Червь – за ними. До реки было рукой подать, и Никита скомандовал: – Бежим до самой воды! Потом вы двое налево, а мы – направо! Он рассчитывал, что червь с разгона плюхнется в воду и утонет, но не тут-то было. Группа перед водой рассыпалась в разные стороны, а мерзкая тварь замерла у самого уреза. Передняя часть его туловища была уже над самой водой, еще чуть-чуть – и червь окажется в воде. Но он остановился. Как же он понял без глаз? Никита был в замешательстве. Или у червя есть какие-то биолокаторы, как у летучей мыши, позволяющие ему видеть в темноте? Должны же у него, в конце концов, быть какие-то органы чувств? Ведь червь их преследует точно: они влево – и он за ними. Не мешает проверить, как он ориентируется. – Замрите все, никому не шевелиться! – приказал он и неподвижно застыл сам. Червь – житель подземный, такие хорошо чувствуют вибрацию всем телом. Но не прошло и нескольких секунд, как червь повернул вдоль берега и пополз к краснокожим. Да сколько же они будут бегать? Тварь явно рассчитывала, что они выдохнутся и он их догонит. Надо было что-то предпринимать. И в данном случае остается только его уничтожить, поскольку утонуть червь не захотел. Воистину – порождение злых сил, исчадье ада, дьявольское создание! – Сделайте полукруг и бегите к деревне! – крикнул он охотникам. Надо было выиграть время. Краснокожие кивнули. Червь пополз за ними. Никита еще с одним охотником постояли неподвижно и, когда червь отполз на достаточное расстояние, побежали в деревню. Едва вбежав, Никита стал громко кричать: – Укройтесь все в избы! Женщины, хлопотавшие у печей, похватали детей в охапки и кинулись в избы. Никита подбежал к стреломету. Рядом с ним топтались растерявшиеся охотники. – Хватаем, надо перенести его ближе к кольям. Поднатужившись, они перенесли стреломет, и Никита стал крутить ворот, натягивая тетиву. Металлические плечи огромного лука изогнулись, и Никита наложил стрелу. Эх, за делами и заботами он не удосужился поторопить кузнеца и плотников с еще двумя стрелометами. Сейчас бы в поте лица не бегали, не таскали оружие. К селению мчались охотники, только теперь уже не так быстро – выдохлись. Они все приближались, и, когда до краснокожих осталось полсотни метров, Никита крикнул: – Разбегайтесь в стороны! – и развел руки в стороны, дублируя сигнал – вдруг не расслышали. Сам же приник к трубке прицела. Червь застыл на секунду, когда охотники прыснули в разные стороны, и в это мгновение Никита нажал на пуск. Щелкнула тетива из высушенных и скрученных жил, и стрела, сорвавшись, попала точно в голову червя – или что там у него? Червь издал запредельно высокий, очень сильный визг – такой, что у людей заложило уши, и замотал из стороны в сторону передней частью туловища, одновременно ударяя хвостом о землю. – Сдохни, сволочь! – закричал Никита, торжествующе вскинув руки. Червь бился в агонии несколько минут, взрыв своим хитиновым телом землю вокруг себя – как стадо кабанов у дуба во время кормежки желудями. Но вот визг стих, и он упал. И тут нахлынула страшная вонь. Червь просто невыносимо смердел. Странно, ведь Никита был с ним рядом, пока он был жив, но удушающего запаха не было. Воистину скунс пахнет лучше. Охотники и Никита зажали пальцами носы. Они поняли, что если оставить червя здесь, он провоняет собой всю деревню. Один из охотников набросил убитому червю веревку на хвост, затянул ее петлей, и все четверо впряглись. Куда там! Червь даже не сдвинулся с места. Нужны были еще люди. Охотники пошли к рыбакам на берег моря – их лодки уже причалили. Никита же вернулся к стреломету. Очень вовремя он его сделал, только не пропитал ядом наконечники огромных стрел. А надо было! Пока рыбаки и охотники объединенными усилиями тащили к берегу червя, он зашел в свою избу, бросил в пустой горшок несколько кристалликов высушенного змеиного яда и развел его водой. У разных змей яд разный по составу и действию. Один яд действует на кровь, другой парализует нервную систему жертвы. У него же была смесь – не без основания Никита полагал, что так будет лучше. Куском веревки вместо кисточки он обильно смазал железные наконечники стрел. Теперь оружие будет эффективнее, и даже касательное ранение приведет к смерти. И еще одно. В селении не было дозорного, караульного – можно назвать его, как угодно, и Никита поручил быть дозорной девочке Вее. Обе спасенные девочки прижились у него в доме, и он считал их своими приемными дочерьми. Он заботился об их пропитании, одежде, безопасности, соорудил лестницу из жердей, ведущую на крышу. – Вея, девочка моя, отнесись к поручению серьезно. Как заметишь приближающегося к селению любого постороннего человека, зверя или наших, которые подают сигналы тревоги, сразу сообщи мне, а если меня не будет – вождю Вирту или взрослому мужчине. – Я поняла. Девочка была горда серьезным, взрослым поручением. Никита заметил, что женщины более исполнительны, более пунктуальны, чем мужчины. Бог обделил их силой, но не наблюдательностью. Кроме того, этим же вечером, с согласия Вирта, Никита собрал мужчин. Женщины вертелись неподалеку. – Вот что, друзья мои. Сегодняшний случай показал, что мы не готовы к внезапному нападению и не можем дать мгновенный отпор. Во-первых, надо выработать условные сигналы, чтобы их можно было подавать издалека. Какие будут мысли? Сам Никита уже имел предложение, но хотел выслушать других. Ведь охотники и рыбаки тоже были не лыком шиты. Сразу предложили два варианта. Первый был известен издавна – нужно было зажечь костер, подбросив сыроватых сучьев, и, когда пойдет дым, периодически прикрывать костер – это можно делать курткой. Число прерываний может говорить об опасности. Они уговорились: два дыма – опасность сверху, с воздуха, если угрожает что-нибудь вроде летающего ящера. Три дыма – опасность на земле. Ящер это будет или же, как сегодня, червь – не важно. Вирт предложил четыре дыма, если появятся незнакомые люди. Они опаснее любого зверя, ведь никто не знает, с добрыми или злыми намерениями они явились. Вариант устроил всех. Другой способ – пустить вверх зажженную стрелу – предложили охотники. К сожалению, луков было только два, а рыбаки и вовсе их не имели. Никита предложил подавать сигнал светом. Кузнец может сделать маленькие железные пластины и отполировать их, как зеркала. Стоит охотнику или рыбаку пустить солнечный зайчик, периодически прикрывая его рукой, как сигнал будет подан. В этом был плюс – не надо будет разжигать костер, но был и свой минус: охотникам нужно было взбираться на высокое дерево. И еще: сигнал возможно было подать только в солнечный день. Они судили-рядили, но в итоге приняли все три способа, здраво рассудив, что одно другому не помешает. Кузнец кивнул. Ему предстояло сделать несколько десятков пластин, а его подручным – отполировать их. К слову сказать, когда через несколько дней пластины были готовы и их раздали, произошло нечто необычное. Пластины были отполированы на совесть, как зеркала, и многие, впервые увидев в них свое отражение, удивлялись и хохотали, показывая его друг другу. Когда же веселье поутихло и мужчины разошлись по своим делам, к кузнецу заявились женщины с требованием сделать для них такую занятную и полезную вещь. Ни Вирт, ни Никита, ни кузнец не ожидали такого ажиотажа среди женщин – ведь пластины делали как инструмент для сигнализации. Никита лишь ухмылялся: вот из какой древности идет желание женщин покрасоваться собой. Какая женщина, даже современная ему, пройдет мимо зеркала и не посмотрится в него? Прошло несколько дней, и Никита успокоился. Видимо, происшествие с червем – единичное. Но он понимал, что это наводнение выгнало из-под земли этих подземных обитателей. Ведь всегда после обильного дождя на поверхности земли полно дождевых червей – даже в городах, на асфальте. И названы они так не потому, что любят дождь, а потому, что появляются после него. Никита возился у нового стреломета, когда с крыши его дома донесся крик Веи. Обернувшись на крик, Никита увидел – Вея рукой указывала направление. Километра за четыре от их селения, из-за леса вырывались клубы дыма. И это не был лесной пожар, поскольку дым укрывался. Никита стал считать: один, второй, третий… Потом дым идет столбом – и снова: один, второй, третий. Опасность грозила им с земли, и даже направление было известно. Никита стал крутить ворот, взводя тетиву, – заранее, скажем вчера, это сделать нельзя. Ни одну пружину невозможно удерживать в сжатом состоянии долго: обязательно сядет закалка, и она ослабеет. А железные плечи лука и являются плоскими пластинчатыми пружинами. Никита наложил стрелу и притащил еще несколько штук из своего запаса – отравленных. По пути к избе поднял тревогу. Женщины забрали детей и укрылись в избах. Несколько мужчин, занятых другими работами, выбежали с оружием в руках. Не важно, кузнец ты или резчик по дереву – отражать атаку, защищать селение обязаны все. Никита распорядился дать сигнал тревоги. Один из мужчин подбежал к печи и стал прикрывать железной заслонкой выход дыму: это был сигнал для тех, кто не увидел дымы от костра охотников, и ответ самим краснокожим – видим, мол. Через полчаса к берегу причалили рыбаки на лодках, увидевшие тревожный сигнал, потом прибежали охотники из числа атлантов – они были в противоположной от краснокожих стороне. Пока врага не было видно, однако напряжение нарастало. И вот сначала они услышали треск сучьев, а потом увидели, как раскачиваются верхушки деревьев. Но ветра не было, и всем стало ясно, что по лесу продирается крупный зверь. Ящеры любят пространства открытые или редколесье – ведь они преследуют врага, поскольку большинство из них хорошие бегуны. Так могли ходить динозавры травоядные, скажем – диплодоки, стегозавры или анкилозавры, и Никита ожидал увидеть их, поскольку они живут стадами. Но к великому изумлению его и других мужчин, из леса вышли три мамонта – животные крупнее слонов, с бивнями, обросшие косматой шерстью. Никита хотя бы видел слонов в зоопарке, а вот местные жители были шокированы. Что за зверь, чем он опасен и чего следует ожидать от него? Вроде мамонты травоядные, не агрессивные – чего же тогда встревожились охотники? Испугались невиданных доселе животных? Мамонты шли быстро, покачивая хоботами. Один из них, самый крупный, наверное самец, вожак стада, постоянно оглядывался, шевеля огромными ушами, и Никита сделал вывод, что мамонтов преследует хищник. И он оказался почти прав. Почти, потому что за мамонтами не выбежал тираннозавр, а выполз червь. Опять это дьявольское отродье! Никита, как и краснокожие охотники, знал, на что способна эта тварь. Он неутомим и способен загнать до изнеможения любого, передвигается быстро, хотя ног у него нет. Впрочем, змеи тоже ног не имеют, а передвигаются быстро. А уж плавают! Поди догони, хотя и ласт у них не наблюдается. Мамонты были явно утомлены – им приходилось прокладывать себе дорогу через чащу, а червь уже полз по проторенному пути. Вожак выглядел неплохо, хотя шерсть свисала с могучего тела лохмотьями, изодранная о ветви деревьев. Зато два других мамонта едва держались на ногах, похоже, это были самка и детеныш. Самка иногда поддерживала его хоботом, и жить им на ровном лугу оставалось недолго. Все жители селения смотрели на разворачивающуюся драму во все глаза. Дальность для выстрела из стреломета была предельная, но Никита решил испробовать: червь представлял угрозу для селения, и это был уже второй. Неужели у них где-то гнездо? Хотя даже и не гнездо, скорее – нора. Он прицелился и нажал на спуск. Раздался щелчок тетивы, и стрела с шелестом ушла к цели. Недолет! Было видно, как она воткнулась за несколько метров от поблескивающего хитином тела отвратительного создания. Червь отреагировал тут же – он повернул голову, наверное, его насторожил удар стрелы о землю. Никита стал вращать ворот. Ему на помощь бросился здоровяк Тот. В пару секунд он взвел тетиву, и Никита наложил на желоб стрелу. Червь прополз еще десяток метров, разинул пасть и зашипел, как проколотая шина. Никита навел трубку прицела в верхнюю часть тела червя и выстрелил – на этот раз удачно. Стрела угодила в центр тела, червь завизжал и стал извиваться. Мамонты явно испугались и, несмотря на усталость, побежали к селению. Никита обеспокоился – не наткнутся ли они на колья? Конечно, по книгам он знал, что древние люди охотились на мамонтов, ели их мясо. Но уж больно они были велики, прямо гиганты! Червь на удивление быстро затих – Никита приписал его быструю смерть действию яда на наконечнике стрелы. Мамонты, не видя за собой преследователя, остановились, и детеныш тут же лег на землю. Вожак развернулся головой к лесу и коротко, трубно заревел – он видел неподвижного и страшного врага. Потом и у него ноги подогнулись, и мамонт улегся на землю. – Что это за звери? – недоуменно спрашивали охотники друг у друга, в том числе – и у Никиты. – Это мамонты. Они пришли с полуночной стороны, у них горячая кровь. Лучше пусть они уйдут после отдыха, они устали. Если вы убьете одного, другие потом вернутся – они злопамятны. Злопамятны мамонты или нет, Никита точно не знал, он просто провел аналогию со слонами. Те, хорошо поддаваясь дрессировке, тем не менее помнили и добро и зло. – В твоих землях были такие? – Видел. Их приручают, они способны переносить тяжести. С их помощью даже войны ведут. – Войны? – Охотники не могли поверить. – Наверху, на шее этого животного, сидит погонщик и управляет им. Представьте – перед ним ряд врагов. Мамонт накрыт толстой попоной, чтобы в живот ему не воткнули копье. Он топчет неприятеля ногами, бьет бивнями. – Что такое «бивень»? – Видишь, у самца впереди торчат две изогнутые кости, как длинные клыки? Это и есть бивни. – А как его приручить? – сразу загорелся один из охотников. – Лаской. Еды ему дай, водой напои, погладь, поговори ласково. Звери понимают хорошее обращение к себе. Пусть он привыкнет к тебе, за друга примет. А уж потом и учить можно. Охотник сорвался с места, схватил деревянную бадью, набрал в нее речной воды и понес ее к мамонтам. Самец увидел человека, попытался встать, но задние ноги его подогнулись, и он сел, как собака. Охотник зашел спереди и осторожно поставил перед животным бадью с водой. Вплотную он не подходил, побаивался бивней, да и вообще страшновато было – уж очень велик мамонт. Детеныш, заслышав звук плещущейся воды, поднялся, прильнул к бадейке и выпил всю оставшуюся в ней воду. Присутствующие следили за ними, затаив от волнения дыхание. Охотник забрал бадью, сбегал к реке еще раз и опять вернулся к мамонтам. На этот раз пила самка. Минута – и бадья опустела. Конечно, попробуй напои такую махину! Мамонты явно обессилели от бега, были мучимы жаждой и голодом. Охотник опять сбегал к реке, и на этот раз всю воду до дна выпил самец. Мамонты, не проявляя враждебности, лежали, отдыхая, потом поднялись и направились к реке. Они пили шумно и долго. Затем детеныш набрал хоботом воду и вылил ее на себя, как из душа. Толпившиеся поодаль зрители засмеялись. Особенно радовались неожиданному зрелищу дети и женщины. Цирк! Никита же пошел к убитому червю – надо было забрать стрелы. Наконечники у них отравлены, кто-нибудь из детворы может прикоснуться, пораниться. Он выдернул стрелу из земли, потом с усилием – из тела червя. Был он такого же размера, как и первый, и так же отвратительно вонял. Одно радовало – далеко от селения, воздух отравлять не будет. Мамонты, напившись, пришли в себя, и вся троица не спеша направилась в лес. Но не в тот, где у опушки лежал убитый червь, а по другую сторону деревни. Рядом с самцом шагал охотник – он даже несколько раз погладил мамонта. Тот косил глазами, но враждебности не проявлял. Мамонты вошли в лес и скрылись из глаз, а охотник подошел к Никите: – Как думаешь, вернутся? – Не знаю, понравился ли ты им? Не торопи события, наберись терпения. Мохнатых гигантов не было три дня, вечером четвертого они появились на опушке снова – там и расположились на отдых. Обычно дикие звери ведут себя осторожно, к людям не приближаются. Но троица мамонтов наверняка почувствовала интуицией, что люди не сотворят им зла. Только Никита предупредил детей, чтобы они не подходили близко. Так мамонты и обосновались недалеко от деревни. К селению они не подходили, утром уходили в лес на поиски пищи, а вечером возвращались на лежбище. Охотник посещал их стоянку, разговаривал с животными, приучая их к себе, но близко не подходил, не надоедал. Подолгу находясь рядом, тем не менее он им не мешал. Через несколько дней мамонты вернулись в неурочное время. Сначала раздался трубный звук, а потом появились и сами животные. Никита понять вначале не мог, какова причина такого их появления – неужели мамонтов выгнал из леса ящер или червь? Но проходили минуты, а никто из хищников не появлялся. Никита направился к мохнатым гигантам и, подойдя ближе, увидел, что детеныш опирается на три ноги, а правую переднюю ногу держит полусогнутой. Из его глаз катились настоящие слезы. В первый раз Никита видел, как плачет животное. Он осторожно подошел к мамонтенку. Рядом с детенышем, поддерживая его, стояла мамонтиха-мать, и бивни у нее были впечатляющей величины. Из подошвы мамонтенка торчала длинная игла – то ли дикобраза, то ли просто щепка. Еще она напоминала иглу гигантского кактуса, хотя, насколько знал Никита, кактусы здесь не росли. Решив про себя, будь что будет, Никита подошел к мамонтенку и согнул его ногу в колене, чтобы осмотреть стопу. Плохо, если игла сломалась внутри, в дальнейшем рана будет гноиться. Надо попробовать вытащить. И где он ухитрился ее воткнуть? Никита ухватился за иглу и попробовал ее покачать. Однако кожа у мамонтов плотная, и у него ничего не получилось. Тогда он уперся ногой в ступню мамонтенка, напрягся и выдернул иглу. Мамонтенок заревел от боли, и Никита зажмурил глаза: мамонтиха может решить, что он обидел детеныша, и тогда Никите придется плохо. Игла на самом деле оказалась принадлежащей дикобразу – длинная, слегка изогнутая, с окровавленным концом. Но главное – она была цела, не разломилась в ране на части. Насколько был осведомлен Никита, раны от игл дикобраза были очень болезненными. Он похлопал мамонтенка по ноге, и тот как будто понял Никиту, осторожно поставил раненую ногу на землю и оперся на нее. Видимо, ему было еще больно, но главное – он опирался на пораненную ногу. Пройдет несколько дней, рана затянется, и детеныш сможет ходить. Мамонтиха помощь оценила. Она несколько раз коротко взревела, подняв хобот и едва не оглушив Никиту, а он бочком-бочком отошел от мамонтов – так оно спокойнее. Было бы лучше, если бы помощь мамонтенку оказал охотник, но он был в лесу. В общем, соседство с людьми шло мамонтам на пользу, только вот племени пока никакой пользы от этого не было. Эх, приручить бы пару собак или шакалов! Но собак он здесь не видел, а шакалы иногда рылись на свалке, выискивая кости. Прирученные собаки или шакалы вполне могут нести сторожевые функции и ходить с группой краснокожих на охоту. А пока Никита решил оборудовать подходы к деревне ловушками и прочими неприятностями для непрошеных гостей, и в первую очередь его беспокоил лес к северу от селения – оттуда уже дважды выползали черви. Правда, оба раза удалось их убить, а вот охотники в лесу уничтожить крупного хищника – вроде аллозавра или червя – не имели возможности. Что такое копье против многотонной груды мышц с острыми зубами? Долго размышлять не пришлось: Никита вспомнил фильм с участием Шварценеггера и решил, что подвешенные бревна с заостренными концами будут в самый раз против крупной твари. Несколько дней трудились двое атлантов и Никита, пока не сделали первую ловушку. Они подвесили три заостренных бревна параллельно. Держала их веревка, сплетенная из лиан и привязанная морским узлом к дереву. Стоило дернуть за свободный конец узла, как он моментально развязывался, освобождая бревна. И горе было тому, кто в тот момент оказывался внизу под бревнами, – на пробах заостренные концы бревен уходили в землю на локоть. Когда ловушка была испытана, Никита собрал возле нее всех мужчин племени, объяснил и показал, как она действует. – Вы только дождитесь, когда ящер или червь окажутся под бревнами, и только тогда дергайте. Охотникам, применяющим для ловли дичи силки, разного рода капканы и ловчие ямы, это ничего нового не давало, разве что размеры впечатляли. Еще две недели делали три подобные ловушки, и, когда все было готово, Никита немного успокоился. Для безопасности племени он сделал все, что мог. Месяц прошел в трудах и заботах, и однажды утром Вея, сидевшая на крыше избы, закричала: – Вижу дымы! Один, другой, третий… Три! К тому моменту Никита и сам увидел дымы. Охотники подавали сигнал – опасный хищник! Схватив стрелу с отравленным наконечником, Никита выскочил из избы и побежал к лесу. Стрела от стреломета велика, как небольшое копье, а где-то недалеко и первая ловушка. Внезапно послышался тяжелый удар, крики и визг. Так визжал червь, и этот звук Никите был уже знаком. Из-за деревьев ему уже были видны приплясывающие охотники. Увидев Никиту, краснокожие восторженно завопили – ловушка сработала. Когда охотники выслеживали питона, к ним подобрался гигантский червь. Памятуя о ловушке, охотники бросились бежать к ней, и, когда мерзкая тварь длинным своим телом заползла под заостренные бревна, их предводитель Арат дернул за веревку, развязав узел. Бревна глубоко вошли в тело червя, пригвоздив его к земле. Он бился в агонии, а охотники восторженно приплясывали вокруг него, торжествуя победу. – Арат, надо найти нору, из которой выползают черви. – Правильно! Червь оставлял за собой след из слизи. На небольшом расстоянии, свежая, она была полужидкой и напоминала собой холодец. Но чем дальше шли люди, тем лучше они видели: слизь высыхает, оставляя за собой белесую дорожку. Километра через два охотники вышли к небольшому холму. В нем зияло большое отверстие – нора, из которой червь и выполз. – Разве он в земле живет? – удивлялись охотники. Никита был поражен: неужели краснокожие не знают, что черви живут в земле? Он зашел в этот тоннель. Стенки его были плотные и ровные, из глубины хода тянуло отвратительным запахом. Дальше он не пошел: темно, да и черви могут быть, а что он сделает копьем? В подземном ходу тянуло сквозняком, и, стало быть, есть еще один выход. Никита вышел на солнце и передернул плечами. В тоннеле темно, тянет сыростью – а уж запах… – Надо уничтожить ход. – А как? – Собирайте ветки, рубите деревья и все носите в эту пещеру. Вы же двое идите в деревню, пусть атланты принесут сюда стреломет. Дорогу вы им покажете. Да не забудьте пару стрел! И закипела работа. Охотники топорами рубили ветви, небольшие деревца и складывали их внутри подземного хода. За работой пролетело часа два-три. Уже и охотники с атлантами вернулись, доставив стреломет. Никита пощелкал зажигалкой, поджег сухой мох, и от него занялись ветки. Он повертел ее в руках, критически осмотрел. Эх, жаль – зажигалка скоро станет бесполезной, нефть кончается. А ведь он берег ее, пользовался редко – вот как сегодня. Еще одна такая зажигалка была у Вирта. Вспыхнули деревья. Влажноватые, они давали много дыма, что и требовалось Никите. – Теперь смотрите по сторонам – где-то должен появиться дым. Подземный ход имел второй и даже, может быть, не один выход. Сквозняком дым разнесет по подземелью, и черви поползут наружу. И выходящий дым укажет охотникам, где есть еще выходы. Внезапно один из охотников закричал: – Вижу дым! – И показал рукой направление. Никита тут же приказал атлантам: – Берите стреломет – и за мной! Никита подхватил три стрелы и первым побежал вперед. За ним топали атланты, они легко несли тяжелый стреломет – подобные устанавливались в древности в крепостях и на крупных судах. По дыму они точно вышли ко второму выходу. Никита указал место для установки оружия – напротив выхода, метров за сорок от него. Ближе было невозможно – выходящий дым разъедал глаза. Наблюдая за тем, как Никита готовит оружие, атлант Тот сказал: – Настоящая преисподняя, выход из подземного мира. И черви дьявольские! Никита поразился, насколько точно Тот определил увиденное. Атланты были язычниками и верили во многих богов – Солнца, Земли, Плодородия, Удачи. Воротом Никита натянул тетиву и наложил стрелу. Через несколько минут послышалось сипение, как от паровоза, исходящего паром, и Никита направил стрелу в отверстие. Из него показался червь. Был он огромен, едва протискивался в тоннель, и, пока он не успел выбраться, Никита выстрелил. Стрела вонзилась в переднюю часть червя – промахнуться с такого расстояния было невозможно. По телу червя пробежала дрожь, но даже дергаться в агонии он не мог – мешали своды подземного хода. Своим телом червь закупорил выход из норы, и Никита подумал, что поторопился. Надо было дать ему выбраться, тогда тяга дыма была бы сильнее. Прошло несколько минут, и Никита уже собрался отдать указание уходить, но червь вдруг неожиданно дернулся. Никита подбежал к нему и выдернул из тела за древко стрелу. Он мог бы поклясться, что червь мертв – но тогда почему он двигался, и причем назад? Было полное ощущение, что он уползает назад, в свою нору. Никита побежал к стреломету. Похоже, представление еще не закончилось. Понемногу тело мертвого червя сдвигалось назад – сначала по сантиметрам, потом быстрее, пока не исчезло из вида в темном жерле входа. Наверное, оставшийся в живых червь оттащил тело мертвого собрата, чтобы освободить себе дорогу. Один из атлантов воротом взвел тетиву, и Никита наложил стрелу. В этот момент из выхода показался еще один червь. Он приостановился, открыл пасть и резко выдохнул в сторону людей сгусток слизи. Она не долетела совсем немного, но запах был такой, что хотелось зажать нос и убежать как можно дальше. Воспользовавшись моментом, Никита выстрелил прямо в разинутую пасть. – Получи, гад смердящий! И этот червь издох. Стрела вошла куда-то в глубь глотки, во внутренности. Атланты уже без команды завертели ворот. Боковой ветерок немного отнес в сторону чудовищный запах, и Никита с наслаждением вдохнул полной грудью свежий воздух. Теперь надо было ждать. Если в глубине холма остался еще червь, он может повторить виденный людьми трюк. Однако шло время – пять минут, десять, и ничего не менялось. Внезапно в стороне холма послышался странный звук. Никита, как и атланты, не мог сразу понять, что это. Но потом метрах в семидесяти от входа вздыбилась земля, полетели комья, потом повалил дым. Догадка пришла сразу: это еще один червь рыл новый выход – к свободе, свежему воздуху. В склоне холма появилось небольшоеотверстие, все больше и больше расширяющееся на глазах людей. Червь работал быстро, стремясь покинуть задымленную атмосферу подземелья. А Никита все ожидал. Тут из-за деревьев показалась фигура бегущего охотника. Приблизившись, он сказал: – Арат спрашивает, надо ли поддерживать огонь? – Обязательно! Мы убили уже двух червей, а вон на холме роет новый ход еще один. Кто знает, сколько их еще под этим холмом, и либо мы должны их убить, либо они должны задохнуться. Так ему и передай. Охотник кивнул и побежал назад. Молодец, Арат! Не поленился поддерживать огонь. А это трудно, деревья горят в костре, и потому надо рубить все новые и новые и подтаскивать их к входу в нору. Учитывая, что охотников не так уж и много, а работа тяжелая, изнурительная, необходимо было отдать им должное. Но у людей не было иного выхода. Гнездо тварей должно быть уничтожено окончательно, иначе селению постоянно будет грозить опасность. Еще полчаса – и из отверстия показалась передняя часть червя. Видимо, дымная атмосфера подземелья и активная работа утомили его. Он передохнул, подышал свежим воздухом. Стрелять было еще рано, слишком небольшая часть червя показалась наружу, а стрела оставалась всего одна. Правда, была еще использованная, которую Никита вытащил из убитого червя, но сохранился ли на ней яд? Червь вновь активно заработал. Он шевелил телом, мордой отбрасывал землю в стороны, а люди не сводили с него глаз. До чего же силен! Но и противен… Когда из дыры на склоне холма показалось метра два тела червя, Никита выстрелил. Червь завизжал, стал бешено биться, но быстро затих и исчез в отверстии норы. Издох или уполз? – Парни, рубите или ломайте сучья – надо его поджарить. Сам Никита стал собирать сухой мох – он послужит растопкой. На краю ямы сложили ветки, Никита сунул вниз пару хороших пригоршней мха и чиркнул зажигалкой. Появился робкий огонек. Почти сразу его раздуло ветром, занялись ветки. – Толкаем их вниз, в дыру! Охотники ногами столкнули горящие ветки вниз, и через несколько минут отверстие осветилось изнутри, повалил дым. Чтобы не угореть, люди отошли подальше. Стояли долго, около часа, однако никакого шума, никакого движения не наблюдалось. Похоже, с червями покончено. По распоряжению Никиты атланты подхватили стреломет и двинулись к первому входу, где были охотники. Те встретили их с радостью. Понятное дело! Перед входом была вырублена целая поляна. Никита поразился – это сколько же деревьев сгорело!Глава 2. Электрические люди
В деревню охотники вернулись триумфаторами. Атланты и краснокожие громогласно известили всех, что черви уничтожены. Едва вернув стреломет на место, устроили пляски, на которые сбежались все жители деревни. Устав плясать, люди стали выносить из домов запасы еды, устроив себе настоящий праздник. Это было первое радостное событие в деревне. Празднество закончилось далеко за полночь. Наступило некоторое затишье, обычные будни племени. Мужчины были заняты добычей пропитания: рыбаки выходили на лодке в море – ловить рыбу, охотники шли за добычей в лес. Женщины тоже не сидели сложа руки. Они собирали ягоды, грибы, съедобные плоды и коренья. Все это надо было собрать, высушить, приготовить пищу. Заняты были все, нахлебников в племени не было. Никита стал подумывать о деловом путешествии: надо же было знать, где они живут, есть ли племена поблизости, и что они собой представляют, враждебны они его племени или нет? Ведь пока что они жили почти уединенно. Прибивались к ним небольшие группы, вроде краснокожих, а также единичные люди, вышедшие на них случайно, но такая неопределенность Никите не нравилась. «Кто владеет информацией, тот владеет миром» – была такая пословица. Миром, конечно, Никита владеть не собирался, но и жить с закрытыми глазами не хотел. Соседи наверняка были, но не преподнесут ли они им неприятный сюрприз? Обдумав все, он пришел к Вирту. Он вождь, ему решать. Если бы он шел один – другое дело. Только одному отправляться неведомо куда опасно, нужны помощники – хотя бы двое. И на эту тему он обстоятельно поговорил с вождем. Тот был согласен, сам подспудно вынашивал подобную мысль. Обсудив кандидатов, остановились на здоровяке Тоте и краснокожем охотнике Варде. Тот может нести груз, а в случае непредвиденных обстоятельств – и человека, причем легко и долго. Кроме того, общаясь раньше с другими племенами, они знали их языки, потому пригодятся как переводчики. Получив согласие Вирта, Никита стал разговаривать с претендентами. Тот не выказал удивления. – Если племени надо и Вирт согласен – я не против. Варда тоже согласился сразу. – Хочу другие земли посмотреть, – заявил он. – Мы ведь окрестные леса уже вдоль и поперек исходили. – Но это может быть опасно! – Ха! А на охоте не опасно? Мужчина рожден, чтобы побеждать страх. Опасности только закаляют дух. Вот те на! О духе заговорил. Не подозревал Никита, что охотник имеет понятие о таких сложных вещах. Для подготовки к походу обоих освободили от обязанностей. Соорудили нечто вроде рюкзаков из шкур животных – ведь с собой надо было взять запас провизии хотя бы на несколько суток, кружки, ложки, выделанную шкуру – на землю постелить при ночевке. Особое внимание было уделено оружию. У Тота были меч и нож, у Варды – короткое копье и нож. Никита заказал у кузнеца арбалет, вернее – металлические его части. Ложу он с любовью сделал сам, как и древки стрел – руки у него росли из нужного места. Потом – сборка, отладка, пристрелка. Наконечники стрел он не стал пропитывать ядом – они могли пригодиться для того, чтобы дичь добить, предназначенную для пропитания, – но горшок с ядом взял. А еще – моток веревки, топор, зажигалку и много чего другого по мелочи. Самодельные рюкзаки распухали от груза. Наконец все было готово. – Завтра утром выходим, – известил Вирта Никита. – Я принесу богам жертвенные дары, и пусть сопутствует вам удача. Никита брал с собой хорошо выделанный кусок кожи – на обороте железным писалом можно было рисовать маршрут, которым они собирались пройти, земли, реки и берега озер и морей. О походе в племени знали все – уходившие не делали из этого никакого секрета. Своих приемных дочерей Никита поручил соседке: девчонки вполне могли себя обслужить, но пригляд за ними нужен. Да и охотники обещали не забывать его девочек, отдавать им долю добычи. А запас муки в его избе был. Уходили с легким сердцем и, уже отойдя метров на триста, обернулись. Люди не расходились, махали им на прощание руками. После переселения на новое место они были первыми, кто уходил далеко и надолго. У Никиты не было предчувствия неприятности, беды, а интуиции своей он доверял. На другой стороне реки показалось заброшенное селение, жителей которого истребил ящер, – именно оттуда Никита забрал двух девочек и зерно. Дальше же пошли земли вовсе не знакомые. Леса чередовались с лугами – даже болото пришлось обходить. Через ручьи переходили вброд, хуже было с реками. Приходилось рубить дерево и переправляться на нем. Ни Тот, ни Варда плавать не умели и воды побаивались. До вечера ни одного признака обжитых мест они не обнаружили – ни хижин, ни полей с урожаем. Только звериные тропы. А ведь за день прошли километров сорок. Вечером нашли место для ночевки, поужинали взятыми припасами и улеглись на расстеленных шкурах. Лежа на ней, Никита уставился в звездное небо и вдруг, к своему немалому удивлению, обнаружил, что оно ему незнакомо, звезды расположены не так. Он, конечно, не астроном, но многие созвездия и звезды, вроде Полярной, знал. Неужели за прошедшие тысячи лет так изменился рисунок созвездий? Или это сам Никита находится в другом полушарии? Ведь он никогда в прежней жизни не был южнее экватора. Утром они вскочили, умылись из ручья и позавтракали всухомятку. От ручья тянуло сыростью, и было прохладно. Тронулись в путь. Чтобы не петлять, не кружить и точно вернуться к своим, Никита держал направление на восток. И тут они стали свидетелями битвы двух гигантов. Услышали шум, потом увидели, как птеродактиль нападает на огромного питона. Летающий ящер подлетал, хлопая кожистыми крыльями, пытался ухватить пастью тело питона, но тот ловко уклонялся, а затем и вовсе исхитрился схватить птеродактиля за крыло, быстро его обхватил кольцами своего тела, сжал. Никита и его люди явственно услышали хруст костей, и птеродактиль обмяк. Проглотить его целиком питон не мог, рвать на части и глотать куски тоже, ведь у питона не было клыков, добычу он заглатывал целиком. Еще полдня пути – и троица вышла на опушку леса. Впереди виднелись наполовину врытые в землю хижины. Полноценными домами или избами такие жилища назвать язык не поворачивался, но было видно, что тут живут люди, и, значит, надо было идти знакомиться. Похоже, по пути на восток это – ближайшие соседи. Однако, как только они приблизились к деревне, их заметили, потому что среди хижин забегали люди – явно поднялась тревога. Когда до деревни остался десяток метров, навстречу путешественникам вышел мужчина средних лет – ростом он был с Никиту. Он был явно удивлен атлантом Тотом, его размерами. Вскинув вверх обе руки и выставив вперед ладони, мужчина жестом остановил пришельцев. Оружия при себе он не имел. Сзади за ним толпились жители. Никита, охотник и атлант замерли. Мужчина произнес длинную фразу. Никита и атлант не поняли ничего, но Варда улыбнулся: – Старейшина спрашивает, кто вы и откуда, с миром пришли или с камнем за пазухой? – Варда, ты его понимаешь? – удивился Никита. – Как тебя. Он говорит на языке моего племени, хотя на моих соплеменников совсем не похож. Посмотри на цвет моей кожи и его. – Переведи ему, – попросил Варду Никита, – что мы пришли с миром. Мы их соседи в полутора днях пути. Охотник перевел, и старейшина опустил руки. – Проходите, гости! – Он сделал приглашающий жест рукой, и все трое подошли к нему. Никита протянул для рукопожатия руку. Во многих племенах так было принято, это жест дружелюбия. Старейшина помедлил, потом потер ладони, как будто они у него озябли, и протянул в ответ ладонь. Никита поднес свою руку к его. Раздался легкий треск, между ладонями проскочила искра, и Никиту здорово тряхнуло. На пару минут рука перестала слушаться, появилось ощущение, что он схватился за оголенный провод под напряжением. Что за чертовщина? В природе существовали электрические скаты, еще какие-то создания – а это электрический человек? Атлант и краснокожий охотник благоразумно от рукопожатия отказались. – Прости, чужеземец, – сказал старейшина, – но не пожать протянутую руку – повод для оскорбления. Я не хотел бы начинать знакомство с обиды. Ну да, предупредить хотя бы мог. Никита спросил Варду: – Ты знал, что они особенные? – Нет, я в этих местах впервые. – Не прикасайтесь к ним. Гостей провели по небольшой деревне. К своему удивлению, Никита не увидел у мужчин оружия кроме небольших ножей на поясе для разделки добычи. На небольшой площади в центре селения стоял длинный стол, по бокам его – лавки. Всем троим предложили сесть. Сам старейшина уселся напротив, справа и слева от него сели мужчины. Женщины толпились сзади. Понятно, уклад жизни в племени – патриархальный. – Вы голодны с дороги, желаете утолить жажду? Услышав перевод, Тот кивнул – он всегда хотел есть. По меркам Никиты, Тот ел много, но атлант был великаном, и ему требовалось много пищи. Старейшина что-то произнес, и вскоре женщины принесли глиняные и деревянные чаши с фруктами и кусками жареного мяса. Тот, не дожидаясь, когда женщина поставит чашу на стол, принял ее из рук и тотчас же, получив удар током, выпустил. Хорошо – чаша не разбилась, высота над столом была невелика. – Варда, как они это делают? – Спроси сам. Меж тем разряд электричества, полученный великаном, не прошел незамеченным, аборигены развеселились. Тот сконфузился и сел. Никита подсказал: – Не дотрагивайся до них, ничего не бери из рук – тогда все будет нормально. – Как же не брать, когда есть хочется? – Дождись, пока на стол поставят, тогда можно прикасаться. – Как же они живут? – Они все из одного теста, друг другу вреда не нанесут, только чужим. – Удивительно! Тот осторожно, уже боясь удара электричеством, дотронулся до куска мяса. Однако за этим ничего не последовало, и, довольный тем, что его не шарахнуло, он сунул кусок мяса в рот и начал жевать. – Вкусно. Только я не понял, что это? – Позже узнаешь, ешь. На стол поставили глиняные чашки с желто-зеленой жидкостью. Никита понюхал: пахло приятно, фруктами. Он сделал глоток. Ну да, это не сок, вернее – перебродивший напиток из фруктов с небольшой долей алкоголя. Никита опустошил чашку, и в желудке сразу потеплело. Старейшина и мужчины терпеливо дождались, когда гости насытятся, и по его знаку женщины убрали со стола. Во всех племенах существовала традиция – гостей сначала надо накормить-напоить и только потом вести беседу. Гость с дороги устал, проголодался, надо его уважить. Старейшина начал разговор первым: – Как называется ваше племя? – Азуру, и вождь у нас Вирт. – Никогда не слышал о таком. Мои люди так далеко в сторону заката не уходили. Наши земли плодородны, в реке полно рыбы – зачем искать лучшей доли? – Ты мудр, вождь! – польстил ему Никита. Вождь приосанился, взгляд его подобрел. Он горделиво посмотрел по сторонам – все ли слышали, что чужеземец назвал его мудрецом? – Чем живет ваше племя? – поинтересовался вождь. – Мы охотимся, ловим рыбу, женщины собирают съедобные плоды. – Почти как мы. Только не пойму я: вы из одного племени, а такие разные. Почему? – Видишь ли, вождь, было большое наводнение, и к нашему племени прибились пришлые люди. Мы их приняли на равных. – О большой воде я слышал от других племен. Хвала богам – нас эта беда обошла стороной. Ну что же, поживите у нас, осмотритесь. Соседи должны жить дружно, мирно и в случае беды помогать. – Ты мудр и прозорлив, вождь. Как тебя зовут? – Глас. Вам покажут хижину для гостей. Один из мужчин встал, кивнул, приглашая, и провел их к жилищу. Полухижина-полуземлянка, крытая сухим камышом. Потолок низкий – Тот не мог встать во весь рост. На земляном полу несколько циновок. Тот с удовольствием стянул рюкзак, положил его в изголовье, улегся и вскоре захрапел. Его примеру последовали Никита и охотник – за полтора ходовых дня они отмерили не меньше шестидесяти километров, а это много. И потому они устали. Ближе к вечеру две женщины принесли жаренную на вертеле рыбу. Она была просто огромной, еще теплой и исходила ароматом. Гости накинулись на еду. Первыми насытились Никита и Варда, а Тот продолжал чревоугодничать. Наконец и он отвалился от рыбины, отдуваясь, однако половина рыбы оказалась не съеденной. Варда расхохотался: – Мой большой брат, я тебя не узнаю! Оставить такое угощение! – Сам ешь, я уже не могу. Интересно, как они ловят таких огромных? – Завтра пойдем с ними на рыбалку и посмотрим. Утром с несколькими местными жителями они отправились к реке. Мужчины несли ивовые корзины, и это было все, что они приготовили для ловли рыбы – ни сетей, ни удочки Никита не увидел. Пятеро местных зашли с корзинами в реку, еще двое поднялись выше по течению – гости наблюдали за ними с берега. Оба мужчины одновременно опустили руки в воды реки. Раздался треск, как во время короткого замыкания, и через несколько минут на поверхности воды всплыла кверху брюхом оглушенная рыба. Мужчины, стоявшие ниже по течению, собирали ее в корзины. Как понял Никита, рыбу оглушили разрядом электротока. Ничего себе рыбалка! Сунул руку в реку – и получай улов! Гости были поражены. Тот и Варда, не имевшие понятия об электричестве, спрашивали Никиту: – Как это у них получается? А мы можем так научиться? – Наверное, нет. Для этого надо было родиться в этом племени. А для рыболовов такой способ ловли рыбы был делом обычным. Рыбу в селении разделывали женщины, солили, и Никита сразу заинтересовался: – Где вы соль берете? – Мы вымениваем ее у соседнего племени на рыбу. Для племени азуру соль доставалась тяжело – женщины выпаривали на печах в горшках морскую воду. Соль была с привкусом йода, морских водорослей и слегка горчила, но без нее невозможно было сохранить рыбу, мясо, да и похлебку требовалось подсаливать. И Никита постарался вызнать, где находится это племя. – А где это племя? Мы бы тоже хотели делать с ними обмен. – Поговори со старейшиной, но боюсь, что встретиться солевары не согласятся. Если честно, мы их и сами редко видим. Приходим на опушку леса, кладем рыбу, бьем в барабан и отходим. Солевары забирают рыбу и оставляют соль в корзинах. – Странно… Они какие-то особенные? – Нет. Я их видел – люди как люди. – Ну да, вы тоже с виду обычные. Местные дружно засмеялись – уж они-то знали свою особенность. Следующим утром все трое напросились с местными на охоту. Раз их угощали мясом, значит – на животных охотились. Несколько охотников пошли по лесу цепью, шумя и громко разговаривая. Варда был удивлен: по его мнению, дичь надо выслеживать в тишине. Но местные знали, что они делают. Цепь состояла из загонщиков, а впереди пряталось несколько охотников. Внезапно из кустов с шумом вырвался вепрь и рванулся в сторону от загонщиков. Один из охотников, прятавшийся за деревом, мгновенно вытянул руку. Он успел коснуться спины вепря, и того подбросило от электрического разряда. Кабан упал, вяло шевеля ногами. Охотник набросился на него, ножом взрезал жилы на шее и выпустил кровь. Кабану связали веревками ноги, просунули жердь под ними и вчетвером понесли в деревню. – И это все? – поразился Варда. – Хотел бы я так жить. Ничего и делать не надо. Прикоснулся – и забирай еду. Хм, только рот открывай. Когда кабан был разделан, зажарен и съеден всем племенем, местные охотники предложили гостям показать завтра свое умение. Никита согласился. Если бы он отказался, насмешек было бы не избежать, а уважения к племени азуру не было бы. Ведь они сейчас представляли не себя, а все племя, и вся троица это прекрасно понимала. – Что делать будем? – спросил Никита в гостевой хижине. – Пусть загонщики только выгонят на нас зверя, а уж мы с ним управимся. Ты с арбалетом, а я с копьем. – А Тот? – Он не охотник – воин. Тот пусть с мечом подстраховывает. На том и порешили. Наутро загонщиков собралось много – не столько принять участие в охоте, сколько поглазеть. Со зрелищами в племенах было туго, и о любом событии говорили долго. Один из охотников провел их на место: – Стойте здесь, только не шумите. Мы выгоним зверя на вас. Он приложил руки ко рту и вскричал на манер какой-то птицы, подав сигнал. О приближении загонщиков сообщил шум – они кричали, топали, били палками по деревьям. Мимо охотников стремительно промчались мелкие зверушки. Никита взвел арбалет, наложил болт. Варда стоял метрах в десяти за деревом, сжимая копье, – он измазался грязью и сливался с лесом. Внезапно из чащи вырвалось неизвестное Никите животное. Оно напоминало бегемота, но ростом и размерами было едва ли больше вчерашнего кабана. Никита посмотрел на местного охотника – тот кивнул. Стало быть, съедобное. Никита вскинул арбалет и нажал на пуск. Времени не было, еще секунда – и зверь скроется в кустарнике. Болт достиг цели, зверь упал и забился в агонии. Никита уже счел было охоту законченной, как вдруг на небольшую поляну выбежало нечто мохнатое, и сразу нельзя было разобрать, медведь это или большая обезьяна. Не раздумывая, Варда метнул копье – сказалась большая практика. Копье угодило животному в грудь. Раздался короткий рев, и зверь упал, царапая когтями древко копья. К нему несколькими гигантскими прыжками подскочил Тот и мечом снес зверю голову. Охотник из местных покачал головой: – Зря убили. Есть его нельзя, мясо жесткое и пахнет нехорошо. А шкуру выделать можно, знатная получится. Из леса высыпали загонщики и уставились на добычу. Они шумно заговорили между собой и с местными охотниками. Тот живописал картину охоты, изображая Никиту с арбалетом и Варду, метнувшего копье. И копье, и болт были осмотрены. – Так вы можете убивать издалека? – уточнили загонщики. – Да, нам не надо притрагиваться к животному, как вам. – Хорошо. И зверь мертв, и охотник цел. У нас были случаи, когда зверь калечил охотника. – Так и у нас такие случаи бывают, когда зверь только ранен или слишком велик. И Никита рассказал о громадных червях, выползавших из земли. Люди слушали его с открытыми от удивления ртами. – Неужели такие бывают? У нас дети их собирают, но это черви маленькие. Их жарят и едят, вкусно. Никита внутренне содрогнулся от отвращения – их черви тошнотворно воняли. С мохнатого зверя быстро сняли шкуру, а убитого гиппопотама поволокли в селение. Племя снова было с мясом. После того как мясо было съедено, в центре селения на пенек уселся абориген, положивший себе на колени нечто непонятное, похожее на два медных таза, скрепленных между собой днищами наружу. Музыкант – а это был он – стал бить ладонями в этот странный барабан. Звуки были мелодичные и напоминали гитарный перебор, а вовсе не звучание барабана. Потом музыкант затянул песню. Голос его был высоким, звонким, мотив песни необычным, но зрители стали хлопать в ладоши и подпевать. Одна песня сменяла другую, многие пустились в пляс. Телодвижения танцующих напоминали африканские танцы: танцоры крутили головами, вертели задом и притопывали ногами. Не зря римляне говорили: хлеба и зрелищ! Вместо хлеба было мясо, а зрелище – вот оно. И много ли человеку для счастья надо? Через пару часов музыкант неожиданно встал, подошел к Никите и протянул свой незатейливый инструмент. Варда перевел его слова: – Бери кулах и спой нам песни своего племени – мы хотим послушать. Никита растерялся. Как играть на инструменте, он не знал – да и какие песни петь? Ни одной песни племени азуру, к своему стыду, он не знал, а как петь современные ему, песни двадцать первого века, под этот барабан? Но на него смотрело множество людей. Никита прошел к пеньку в центре, уселся и несколько раз легонько ударил пальцами по меди. Кулах был чувствительным к прикосновениям, меняя тембр в зависимости от места удара. Ближе к краю тембр был низким, вроде ноты «до», а в центре – высокий, это «ля». Что играть? Музыкальный слух у него был, в детстве он даже ходил в музыкальную школу, правда – не доучился, бросил, сольфеджио доконало. Футбол, тогда дворовый, был куда интереснее. И с друзьями в пивбаре под караоке пел, получалось неплохо. Но ведь он языка не знает! И Никита решил сбацать лезгинку. Он начал играть, жители захлопали в такт и стали притопывать ногами. Никита заметил, как Варда непроизвольно двигает ладонями в такт его игре – не иначе, как у него есть опыт игры на барабане. Он махнул рукой, подзывая краснокожего, и, когда тот подошел, показал ему, где и как бить. Варда уселся на пенек и стал играть. Несколько минут получалось неважно, но потом дело пошло на лад. Никита же стал отплясывать так, как это делают кавказцы. Вскинув руки в стороны, он плавно пошел по кругу, закричав «Асса!», и стал выделывать ногами коленца. Местные стали присматриваться, а потом и сами освоили нехитрые движения. И вот уже вся деревня танцует лезгинку. С Варды уже пот катил градом, но он стойко держал темп и только наяривал. Через полчаса Никита выдохся, а народ отплясывал вовсю. В чем аборигенам не откажешь – так это в музыкальности, гибкости, подвижности. А движения они на лету схватывают. Никита смотрел на массовую лезгинку и улыбался. Лезгинка – и где? В дремучем лесу, в исполнении членов первобытного племени! Уже не сдерживаясь, он начал хохотать, настолько нелепо и дико это выглядело: полуголые «электрические люди» отплясывают лезгинку! Сюжет для психиатра. Глядя на него, стали смеяться и местные. Один, другой, а потом – как массовое помешательство – все. Смеялись до колик в животе, до слез. Затем инструмент вновь взял музыкант, затянул грустную песню, наверное – балладу о неудачной охоте, и аборигены пригорюнились. Но потом снова зазвучала веселая мелодия, и жители опять пустились в пляс. Давно настала ночь, вокруг было уже совсем темно, яркие крупные звезды незнакомых Никите созвездий мерцали над лесом, и только огонь от двух больших костров давал неверный, колеблющийся свет. И только когда они уже ложились спать, Варда сказал: – Хорошо в гостях! Кормят, поят, ничего делать не надо… – Гость хорош, когда он вовремя уходит. Завтра идем дальше. – Жаль. Мне здесь нравится. Утром они попрощались с племенем. Глас, как вождь племени, выделил им из запасов сушеного мяса и вяленой рыбы в дорогу. Вот чего у них не было – так это муки, «электрические люди» не знали вкуса хлеба. Все трое поклонились, благодаря за провизию, забросили рюкзаки за спины и вышли из деревни. Никита шел первым по едва заметной тропинке, Варда торопился за ним. – Ты так идешь, как будто знаешь цель. – Конечно. Я вызнал у местных, где деревня солеваров. Хочу познакомиться, а может быть – и наладить обмен. – Не, добираться далеко, – возразил Варда. – Тут же река. Если ты заметил, мы вдоль нее или ее притоков шагаем. На лодке можно подняться, груз соли взять, а обратно и вовсе по течению плыть. Варда смутился. Он охотник, а не рыбак, и воду во всех ее проявлениях – река, море – не любил. Через два часа хода Никита остановился. – Деревня должна быть недалеко. Только солевары – народ скрытный, необщительный. Почему – не знаю. Полагаю, они ловушек понаставили. Варда, ты охотник, у тебя глаз набит – иди первым. Только смотри внимательно под ноги и на деревья. Охотник двинулся первым. Через полчаса он поднял руку, и мужчины остановились. – Смотрите! Но сколько Никита и Тот ни смотрели, они ничего не увидели. Варда ухмыльнулся, подобрал засохшую ветку и ткнул ею впереди себя. С земли с шелестом сорвалась веревочная петля и унеслась вверх. – Стоило первому из нас наступить на нее – сейчас болтался бы на дереве. Подобные петли ставили и краснокожие. Веревочную петлю укладывали на тропе под молодым деревом, маскировали травой и листьями. Потом сгибали дерево и фиксировали его веревкой – оно играло роль пружины, и конец петли привязывали к нему. Стоило идущему задеть маленькую веревку, лежащую поперек тропы и играющую роль спусковой, как – оп! И посторонний человек или животное болтались на верхушке распрямившегося дерева. Сделано просто, но для тех, кто не знает об этом, – эффективно. Ловушку обошли. Варда срезал жердь и, прежде чем наступить ногой, прощупывал жердью землю. Предосторожность оказалась нелишней: в одном месте жердь провалилась, и перед ними оказалась яма, умело прикрытая ветками и листвой. Она была довольно глубокой, метра три, и в дно были вбиты заостренные колья. Горе тому, кто упадет на них, верная смерть. Никита удивлялся: зачем деревня солеваров так защищена? Неужели соседние племена все сплошь только и мечтают захватить запасы соли? Ведь вождь «электрических людей» Глас говорил, что они получают ее на обмен. Конечно, Никита не знал, живут ли поблизости другие племена, и насколько они воинственны. Они вышли к опушке леса. Никита распорядился не выходить на открытое пространство, а укрыться за деревьями и наблюдать. Один наблюдает, двое отдыхают и перекусывают. Перед ними, в двухстах метрах, лежала деревня солеваров, десятка три хижин, сложенных из сырой глины, высушенной на солнце. Один хороший ливень – и дома могут оплыть, развалиться. У людей возникло стойкое ощущение, что дома временные. Первым наблюдал Никита. Его удивило, что на улице, вдоль домов не видно ни детей, ни женщин. Мужчины – те ходили, таскали мешки, а если без груза, то шли торопливо. Понятно было, люди заняты делом. У Никиты закралось сомнение, что деревня настоящая. Скорее всего, она рабочая, сезонная, а настоящая, где живет племя, расположена в другом месте. Интересно, как и где они добывают соль? Костры, на которых должна вывариваться соль, нигде не дымят, все везде тихо. Часа через два глаза устали, и Никита подошел к Варде: – Передохнул, поел? Теперь твоя очередь. Заметишь что-нибудь необычное – сразу зови меня, только тихо. Здоровяк Тот, развалившись под деревом, крепко спал. Никита пожевал сушеного мяса. Жесткое, как подошва, посоленное – такое могло храниться во влажном и жарком климате долго, месяцами. Наевшись, он прилег и только стал подремывать, как почувствовал толчок – это был Варда. – Сам посмотри. На четвереньках Никита подобрался к опушке. К деревне возвращались мужчины. Они шли цепочкой – десятка два, и каждый нес на спине мешок. «Соль несут», – догадался Никита. Но тогда почему деревню не поставят у места выработки? На входе в деревню мужчины разделились: часть пошла направо, к длинному дому, наверное – к складу, хранилищу, а человек пять свернули налево. За домами Никита не заметил, куда они делись. Ничего подозрительного, просто они разнесли мешки с солью на два склада. Может, качество разное или другая какая причина. Вполне может быть, что и хозяева соли разные – да не все ли ему равно? Соль во все времена была товаром стратегическим. У любых народов и при любых правителях, в мире и во время войны соль пользовалась спросом. Без нее не посолишь рыбу, мясо, овощи, не создашь запасов на зиму. Словом, соль – это своего рода валюта. И Никита решил просмотреть, где ее добывают, – такие знания нужны и ценны. Племя, владеющее солью, может монопольно диктовать условия, цены. Речь не о деньгах – здесь их не знали, но обмен производился. Они наблюдали до темноты, а ночью спали по очереди, понимая, что будет плохо, если на них наткнется местный житель или ночной зверь. Утром проснулись все, и Никита сразу принялся за наблюдение. Вскоре из деревни вышли мужчины без груза, с пустыми мешками в руках. – Быстро собираемся! Надо незаметно пройти за солеварами! – приказал Никита. А чего собираться? Только рюкзаки из шкур на плечи набросили. Шли по лесу, прячась за деревьями, не выпуская из виду солеваров, и прошли не меньше километра, пока не приблизились к небольшой горе. Солевары вошли в пещеру. Выходит, они вовсе не солевары, в смысле – соль они не вываривали из соляной рапы, а добывали ее как шахтеры. Трудозатраты – только маши кайлом или киркой. Никаких печей, долгого процесса вываривания, выпаривания воды. Руби соль и собирай ее в мешки. Прямо Клондайк! По сути, цель, которую поставил перед собой Никита, достигнута, он вызнал, где добывают соль эти соле… тьфу, шахтеры. Можно двигаться дальше, однако какое-то шестое чувство подсказывало ему, что надо остаться, как будто ноги сами к земле приросли. Они сидели в лесу до вечера. Варда и Тот успели отлично выспаться, Никита же, прислонившись спиной к дереву, наблюдал за пещерой. Но вот рабочий день закончился, и шахтеры гуськом потянулись из пещеры. Каждый нес на спине тяжелый мешок. Никита пересчитал людей. Число сходилось, стало быть – в пещере никого не осталось. Для него это было важно, ибо он сам хотел посетить шахту и оценить – хороша ли добыча, каковы запасы. Он и сам этого не осознавал, но действовал как будущий владелец, захватчик чужого производства. Никита дождался, когда шахтеры скроются из виду, и толкнул Варду и Тота. – Просыпайтесь, лежебоки! Вас ждут великие дела! – пошутил он. Все трое направились к пещере. Как только они вошли под низкие своды, Никита распорядился: – Варда, будь здесь, смотри, не появятся ли местные. Если что заметишь, беги за нами. У входа, на длинной деревянной лавке, стояли масляные светильники. Конечно, как же без них работать в темноте? Один из них тлел, чаша с маслом была полна. Да тут хоть костер разводи, пожара не вызовешь, одни каменные стены кругом. Никита зажег от горящего светильника два других и один вручил Тоту. – Идем. Тот помялся. – Боюсь я под землей, – признался он, – вдруг обрушится и придавит. – Жители деревни каждый день ходят, кирками долбят – и ничего, не рухнуло. Мы же ненадолго. Тот со вздохом взял светильник и кивнул. Вот уж не думал Никита, что здоровяк атлант, воин, прошедший не одну битву, может чего-то бояться. Они двинулись в глубь пещеры. Через полсотни метров ход разделился, и в глубину повели уже два коридора. Никита направился влево. Через несколько метров они увидели сваленные в кучу инструменты – деревянные лопаты, железные, кирки, ломы. А потом стены коридора вместо каменных темных стали белыми, засверкали от скудного света искорками, как свежевыпавший снег под лучами зимнего солнца. – Ого! – удивился Тот. – Неужели соль? Никита поскреб ногтями белый налет на стене и попробовал его на вкус. Натуральная соль. – Соль! И качества отменного. – Эх, нам бы такой рудник! – не скрывая, позавидовал Тот. – Может, наших мужчин привести и местных перебить? Их ведь немного. Да самим начать солью торговать? – Выбрось из головы. Ты обратил внимание, что в селении солеваров не видно женщин и детей? – Вроде бы припоминаю. – Тот сконфузился. Он, воин, и не обратил внимания на такую важную деталь. – Не вроде бы, а так и есть. О чем это говорит? В селении только рабочие живут. Стало быть, где-то живет все племя. Какое оно? Велико ли? Ты о нем знаешь? Захватив солевой рудник, ты навлечешь на всех нас беду. Их может оказаться много, они перебьют наших мужчин, и племя азуру перестанет существовать. Вот какой может быть цена твоего необдуманного шага. – Прости, Никита. Ты мудр, все предвидишь, все можешь просчитать наперед. Потому ты правая рука Вирта, а я – рядовой воин. – Тот почтительно поклонился, и оба пошли дальше. Коридор выработки, ведя дальше, причудливо изгибался, и метров через сто они уперлись в тупик. Похоже, именно тут сегодня рубили соль шахтеры, потому как на каменном полу лежала куча добытой соли в виде крупных кусков. Никита с Тотом повернули назад и дошли до развилки. Прямо будет выход из пещеры, где они оставили на охране Варда. Никита повернул влево. – Что ты тут хочешь найти? – проворчал Тот. – Соль везде одинакова. Нам надо уйти подальше от пещеры и подкрепиться, есть охота. – Тот, ты все время говоришь о еде. У тебя другие мысли есть? Буквально через двадцать шагов они уперлись в стену из бревен с небольшой дверью. Дверь была крепкой на вид, из толстых досок, но замка не было. Никита попробовал ее толкнуть, потом потянуть на себя, но дверь не открывалась. Тот оттеснил его в сторону, достал нож, просунул лезвие в щель, провел им вверх и толкнул дверь. Она распахнулась. – У нас в племени иногда делали внутренние запоры. Кто не знает, не откроет. – Хм, интересно, что тут скрывают шахтеры? Но сначала Никиту ждало разочарование – перед ним ровными рядами были уложены в штабеля мешки с солью. Скорее всего, это были запасы для обмена: вдруг кто-то оптом возьмет, скажем – заезжие торговцы? Место сухое, и соль здесь может лежать веками. Для соли есть только один враг – это вода. Но коридор вел дальше, не заканчивался, и Никита двинулся дальше. Путь ему преградила металлическая решетка, кованная из железных полос. Никита попробовал ее потрясти, впрочем – безуспешно. Подошел Тот, поднял светильник – с высоты его роста и поднятой руки он давал свет из-под потолка. – Ну-ка, подержи! Никита взял масляную плошку, Тот ухватился обеими руками за железо, поднатужился и поднял решетку вверх. – Проходи. Никита прошел, и Тот опустил решетку себе на плечо. – Никита, ты только недолго, уж больно решетка тяжелая. За решеткой оказалась небольшая, метров четырех-пяти в диаметре, каменная камера. Посередине – каменный постамент, на котором лежал железный шлем. Он был довольно большого размера с крылышками по бокам. Все железо было полировано и отбрасывало на каменные стены блики. Никита поставил светильники и попробовал надеть шлем себе на голову. Однако он оказался ему велик и болтался, как седло на корове. Смотревший на него Тот сказал: – Похоже, он на меня сделан. Никита, подойдя к Тоту, надел шлем ему на голову, и Тоту он оказался в самый раз. – Коли нравится – носи! Никита забрал светильники, Тот опустил на место железную решетку. – Идем на выход, мы все осмотрели. Увидев Тота в блестящем шлеме, Варда восхитился: – Тебе идет! Где взял? Я тоже такой себе хочу. – Нет, там только один был. – Ты в нем, как бог Амхар. – Кто это? – У моего племени бог войны. Никита остановился. Наверное, не стоило трогать шлем – не зря же солевары поместили его в уединенное место? Он не расценивал присвоение шлема как кражу. Если бы для солеваров шлем был ценен, они хранили бы его в своем племени и берегли бы как зеницу ока. Но не связаны ли со шлемом какие-то суеверия или драматические события? Впрочем, возвращать его все равно уже поздно. Шлем на голове Тота, и, судя по его довольному виду, возвращать на место чужую вещь он не собирался. – Парни, уходим! Идем влево, подальше от селения солеваров. Доберемся до места – и отдыхать. – Ловушки опасаешься? – догадался Варда. – Правильно делаешь. Они улеглись в лесу на шкуры – Тот даже спал в шлеме, а едва рассвело, двинулись дальше. Если промедлить, то заявятся солевары и могут обнаружить пропажу, а Никите не хотелось приключений на пятую точку. До полного восхода солнца они успели пройти несколько километров, и Никита стал поворачивать вправо, к югу: он первоначально планировал описать вокруг селения азуру широкий полукруг, а возвращаясь, на обратном пути, описать малый – так почти все соседние племена станут им известны. Шли до полудня, а потом расположились у ручья на отдых и еду. Перекусив, захотели напиться воды. Тот встал на колени у ручья, наклонился к воде да так и застыл на месте. – Тот, ты чего? – поинтересовался Варда. – Ты посмотри, как здорово сидит на мне шлем! Как будто на меня сделан! – Хватит любоваться, пей! Однако Тот еще какое-то время смотрел на свое отражение, потом зачерпнул ладонями воду и напился. Только они надели рюкзаки, как Варда поднял руку: – Тихо! Но сколько Никита ни вслушивался, он ничего не услышал. – Варда, в чем дело? – Показалось – в лесу ветка треснула. Не погоня ли за нами? – Тогда уходить надо, и как можно быстрее. Никита встревожился. Ох, не надо было брать шлем! Солевары, обнаружив пропажу, наверняка бросились в погоню. Они местные, знают здесь все тайные тропы и переходы. Теперь вся троица шла быстро. Варда шел впереди, осматривая местность. Через час они вышли к открытому пространству. Далеко впереди, за куском степи, просматривался другой лесной массив, но до него было не меньше часа ходу, и все это время они будут на виду. Укрыться в степи негде. Впрочем, если преследователи есть, их тоже будет видно. Ловушку в степи устроить практически невозможно, потому они шли быстро, почти бежали. Через полчаса Никита обернулся и понял, что Варду слух не подвел: из леса вслед за ними двигался отряд мужчин численностью не меньше двух десятков. – Парни, за нами погоня! Варда и Тот обернулись. – От двух десятков должны отбиться! – Лучше добежать до леса и резко свернуть в сторону, пусть попробуют найти. Чтобы уметь читать следы на земле, надо родиться охотником, – заявил Варда. – Тем не менее они вышли на наш след и теперь не отстанут. Дальше шли молча, экономя силы. Когда до леса оставалось метров двести, из него вышли мужчины, судя по облачению – воины. Их было много, не менее полусотни. В руках они держали копья, на поясах просматривались мечи. Троица сразу остановилась. Сзади два десятка, впереди – пять. Биться втроем против семидесяти – безумие. Уйти в сторону невозможно, они уже устали, воины же будут преследовать их со свежими силами. Значит, надо договариваться. Никита скомандовал: – Идем вперед. Надо успеть договориться с ними до того, как подойдут солевары. Троица смело пошла вперед. Растянутая цепь воинов стала сжиматься, сходиться, и, наконец, они встали плотно, плечом к плечу. Но когда до них осталось совсем немного, произошло невероятное. Один из воинов, вероятно – военачальник, указал на троицу, что-то прокричал на непонятном языке, и воины упали на колени. А когда до троицы остался десяток метров, и вовсе пали ниц, оперевшись на руки. – Что это они? – удивился Варда. – Обознались, наверное, – не очень уверенно ответил Никита. Ох, не стоило ему брать этот шлем! Похоже, все проблемы именно из-за него. Главный воин на коленях подполз к Тоту, снова упал ниц и начал что-то говорить. В его речи Никита уловил знакомые слова, только на немецком языке: – Got mit uns. Ага, значит, «С нами бог». Похоже, Тота с его огромным ростом и шлемом на голове приняли за одного из богов. – Тот, в этом шлеме тебя приняли за бога. Учти это и веди себя соответственно, – сказал Никита. Атлант приосанился и напустил на себя важный вид. И в самом деле: рост огромный, почти в два раза выше обычного человека, телосложение атлетическое – все мышцы под кожей рельефно проступают; меч на поясе просто гигантский, а на голове шлем блестит. Причем железный шлем был только у него одного, да и раньше Никита видел их редко. Поневоле язычники приняли его за одного из богов, сошедших на землю. Никита обернулся: к ним бежали солевары, размахивая оружием. Они не видели воинов, стоящих перед Тотом на коленях, или были с ними в дружественных отношениях? Никита тихонько сказал Тоту: – Не стой истуканом! Подними вождя, погладь его, скажи ласковые слова. А потом покажи на солеваров и намекни, что они враги. Тот оживился – он понял, что от него требуется. Могучей рукой он поднял военачальника, который от испуга закрыл глаза – не каждый день тебя поднимают боги! Тот заговорил с ним на азурском языке, и речь его была вежливой и приятной на слух. Вождь открыл глаза, заулыбался. Тот, держа его за одежды вытянутой рукой, указал на преследовавших их солеваров и покачал головой: – Они плохие, они хотятнам зла, – и сделал рукой жест поперек горла. Никита хотел вмешаться – ни к чему проявлять враждебность, ссорить племена, – но опоздал. Вождь кивнул – он понял, чего от него хотят. Тот поставил вождя на землю. Вождь оправил одежду, приосанился и отдал приказ воинам. Потрясая копьями и мечами, те бросились бежать в сторону солеваров, издавая воинственные вопли. Все трое путешественников обернулись. Увидев бегущих на них воинов – явно с враждебными намерениями, солевары остановились, а потом резво рванули назад. Никита раздумывал: Тота явно приняли за бога. Сейчас это помогло, но вдруг непреднамеренный обман раскроется? Лучше бы шлем остался стоять в подземелье, тогда не было бы погони солеваров. Хотя встречи с воинами им все равно было бы не избежать. Убежать солеварам не удалось. Воины, не утомленные погоней, догнали их, и завязался бой. Силы были не равны, к тому же солевары не были профессиональными воинами и стали нести потери. Потом они и вовсе дрогнули и побежали в лес, вырваться удалось буквально единицам. Неизвестные воины замешкались у тел поверженных врагов. Обыскивают они их, что ли? Никита уже раздумывал: не скрыться ли им в лесу, пока за ними не наблюдают? Но потом он отбросил эту мысль: воины откуда-то пришли, их селение неподалеку. Не получится ли так, что, уйдя отсюда, они наткнутся на еще более враждебную группу? Воины вернулись, и почти каждый нес в руке отрубленную голову. Их сложили у ног Тота с поклонами. – Чего это они? – удивился атлант. – Принесли тебе головы врагов, чтобы ты увидел их доблесть и похвалил их. Ну же, не стой истуканом. Скажи им какие-нибудь слова, обними их, наконец. Тот заговорил. Он сам был воином, и потому был немногословен, косноязычен и вскоре замолк. Воины слушали непонятную для них речь в полной тишине. Потом Тот подошел к военачальнику, поклонился и обнял его. Что тут началось! Воины вопили от избытка чувств, потрясали оружием, устроили пляску: они встали в круг и начали что-то напевать, ритмично притопывая и вскидывая ноги. Круг из людей начал перемещаться, и вскоре Тот оказался в его центре. Закончив победную песнь, воины разом склонились в поклоне. Какие-то ритуальные пляски. Лишь бы Тота или Никиту с Вардой не принесли в жертву. А с них станется, уж больно кровожадны. Вождь показал рукой вперед, сделал приглашающий жест и пошел первым. За ним двинулся Тот, сзади семенили Никита с Вардой, а потом уже шли воины. Они пели какую-то воинственную песню и периодически дружно топали ногами. Варда коснулся плеча Никиты: – Как думаешь, поесть хоть дадут? – Ты стал, как Тот – все мысли о еде. Как бы нас самих не поджарили. – Ты думаешь, они людоеды? – округлил глаза Варда. – Откуда мне знать? Я никогда в этих местах не был и даже не знаю, как племя называется. Дальше они шли молча. Впереди показалось селение. Сложенные из глины-сырца хижины, крыши покрыты деревянными плашками. Дома стоят не улицей, а вразброс. Посередине селения площадь, на которой тлеет костер. Вокруг домов снуют люди, в основном – женщины, старики и дети. Увидев странную процессию, они замерли. Воинов своих они опознали, но среди них возвышался Тот, и выглядел он, как пришелец из другого мира. Высок, могуч, с блестящим шлемом на голове. Когда процессия воинов с троицей путешественников подошла к площади, на ней собралось все население – не каждый день увидишь живого бога, снизошедшего в племя. Никита же был разочарован: неужели поток смел с лица Земли племена развитые? Ведь именно их он искал. А видел «электрических людей», солеваров и воинов, стоящих на нижней ступени цивилизационной лестницы. Процессию встретили в тишине. Все жители деревни таращились на Тота, открыв в изумлении рты. У костра воины остановились. Навстречу им вышел явно вождь племени – старый, морщинистый, седой. На его шее висело ожерелье из зубов каких-то животных, на плечи была накинута шкура неизвестного Никите хищника. Вождь тоже был изумлен. Он произнес слова приветствия и даже поклонился в конце. – Не стой, поприветствуй вождя, погладь его по голове, руки не отвалятся, – советовал Никита Тоту. Тот и в самом деле поприветствовал вождя, он пожелал племени процветания и вождю – долгих лет жизни. Потом он подошел и погладил вождя по голове, неожиданно подхватил его и посадил себе на плечо. Народ взвыл от восторга – сам живой бог снизошел до вождя! Наверное, об этой встрече будут рассказывать своим внукам потомки этих воинов. А вождь начал оглаживать руками шлем Тота и что-то сказал. – Не понимаю, – покачал головой Тот. Один из воинов побежал в дом и привел за руку слепого старика. Глаза его были закрыты, он едва передвигал ноги. Старик начал говорить на разных языках. Скажет несколько слов и замолчит – не ответят ли ему пришельцы? И вдруг все услышали наречие атлантов. Никита отреагировал сразу: – Это наш язык! Старик что-то произнес на местном языке, и толпа вдруг возликовала. – Что ты им сказал? – спросил Никита. – Меня этому языку научили мои предки. Они говорили, что есть полулюди-полубоги, которые могут летать по небу. Они велики ростом и пользуются необыкновенными предметами, не знакомыми нам. Они верили, что настанет день, когда один из этих полубогов явится к нам и поможет. Никита переваривал услышанное – для него это больше походило на приукрашенную легенду. Хотя… Ведь летали на дирижаблях островитяне, применяли робота, Зиту, да и в быту пользовались разными техническими устройствами. Не их ли имел в виду слепец? – Один из нас точно подходит под твое описание, мудрец, – уклончиво ответил Никита. – Мне никто из племени не верил, меня считали лгуном! А я так долго ждал этого дня! Можно мне потрогать его? Никита понял, что слепой говорит об атланте. – Тот, опусти вождя, дай себя потрогать слепому. Тот опустил вождя племени на землю и сделал пару шагов вперед. – Умудренный годами, перед тобой тот, которого ты ждал. Протяни руки. Старик протянул руки и наткнулся на ногу Тота. – Это нога? – удивился он. – Да. Тот захихикал: – Мне щекотно. – Стой и молчи, – приказал ему Никита. Старик едва смог дотянуться до пояса Тота. Он наткнулся на огромный меч и испуганно отдернул руки. – Да, он такой, какими их описывали мои отцы и деды. С миром вы к нам пришли или с войной? – С миром! Старик сразу перевел слова Никиты, и жители издали дружный вздох облегчения. Тот велик, но он один. А если к ним в селение заявится десяток или даже сотня таких великанов? Страшно даже представить себе такое. Вмешался вождь племени, и старик сразу перевел: – Наш мудрый вождь Эрик предлагает высокочтимым гостям разделить с нами трапезу. – Мы согласны. По нашим традициям, люди, совместно разделившие трапезу, становятся друзьями и не должны враждовать. Когда вождю племени перевели эту фразу, он довольно закивал головой и отдал распоряжение. Жители засуетились и понесли к площади съестные припасы. А Никита размышлял. Занятный старик: знает не один язык, да и слова не из лексикона дикаря. Раньше Никита никогда не слышал, даже из уст вождей – Вирта, Кары – таких словечек. Похоже, не прост старик, общался с другими народами. Потолковать бы с ним наедине. Проголодались все – и воины, и пришельцы, и все дружно накинулись на еду. Около старика остался молодой воин. Он подавал ему куски мяса, фрукты. Ел старик мало, но с аппетитом. Рядом с Эриком, на почетном месте восседал Тот. Со стороны это выглядело немного комично: небольшой, даже не доходящий атланту до пояса Эрик и гигант Тот в шлеме и с самодовольным видом. Оба пытались как-то общаться друг с другом – больше жестами и междометиями. Никита с Вардой сидели слева от слепца. Когда племя утолило голод и принялось танцевать и петь песни, Никита спросил слепца: – Расскажи, мудрец, где ты был и что видел? – Это было очень давно, когда я еще мог видеть. За давностью лет и слабостью памяти я многое забыл, чужак. Кому нужны воспоминания, если они ничему не учат и не дают лишнего куска лепешки? В словах слепца была едва скрытая горечь, и Никита понял: положение его в племени было непростое. Скорее всего, вождь пользовался его советами, когда это требовалось ему, а вот кормил не всегда вдоволь. И тем не менее понемногу они разговорились. Старик рассказывал о племенах, живущих далеко на юге. – Мы шли до них трижды по тридцать дней, – сказал он. – Это будет три месяца, – уточнил Никита. – Да, именно так. Я забыл это слово. Этот язык мне не родной, а говорил я на нем… Слепец замолчал, вспоминая: – …около двадцати лет. Потом разговор перешел на соседей: – Скажи, мудрец, почему вы не ладите с солеварами? – Они жадны, не брезгуют обманом. В мешок с солью кладут камни – для веса. – О! – удивился Никита. Стало быть, здесь тоже прибегали к обману. Торговцы везде одинаковы. – Да, менялы везде одинаковы, – вздохнул слепец. Да он настоящий философ! Никита был поражен. В этом диком, кровожадном племени этот слепец был настоящим, без натяжек, мудрецом. Жаль, что не он вождь, жизнь племени могла бы измениться к лучшему. Вождь Эрик не проявлял к Никите и Варде враждебности, непочтительности или пренебрежения, а на Тота вообще смотрел с восхищением, буквально боготворил его. Но сам Никита испытывал к вождю чувство неприязни, отчуждения. Или ему что-то интуиция подсказывала? Никита завел разговор о соседних племенах. – Хочешь пойти и сам посмотреть? – догадался слепец. – Ты читаешь мои мысли, – усмехнулся Никита. – Я хочу знать, кто из них может быть союзником и другом, а кого следует сторониться. – К северу от нас, на берегу моря, обитают сладкоголосые сирены. Не ходи туда. Попадешь в рабство, причем и сам не заметишь как. От них возвращались единицы, те, кто догадался закрыть себе уши смолой деревьев. – Сирены? До сих пор Никита считал, что эти существа бывают в легендах, в основном – в греческих, и сказках. – Ты правильно усомнился, чужак. Твои предки тебе, наверное, рассказывали о них сказки, но это правда. Я другое тебе поведать хочу. Далеко за сиренами, за племенем трехглазых, в тридцати днях пути живет могучее племя. Велики их земли, они обладают большими знаниями и называют себя гиперборейцами. Услышав о гиперборейцах, Никита онемел от удивления. Были на Руси легенды о земле гиперборейцев, только никто не знал, где она, и куда делись люди, жившие там. – Ты удивлен, чужак? Неужели ты о них слышал? – Не буду скрывать, слышал. Но больше удивлен тем, что о них знаешь ты. – Я выгляжу настолько дряхлым и выжившим из ума? – улыбнулся старик и огладил бороду. – Прости, если обидел. Мало кто знает об этой далекой стране и ее жителях. – Хм, я подозреваю, что ты не против совершить туда поход. – Ты проницателен, есть такая мысль. Но сейчас я не готов идти столь далеко, нужны люди и запасы провизии. А лучше добираться на лодках, меньше опасностей. – Разве туда можно доплыть? Не знал. Чужак, ты не прост, ты явно знаешь туда дорогу. – Только приблизительно. Сейчас же я направлен вождем своего племени узнать соседние земли и познакомиться с племенами, на них живущими. – Разумное решение. Если этого не было сделано раньше, полагаю, что ваше племя появилось здесь не очень давно. – Ты догадлив. Мы жили на большом острове, но в один несчастный день пришла большая вода, и мы едва спаслись. Племя на большом плоту из бревен перебралось сюда. – Да, я слышал от своих воинов, что был большой потоп. Многие племена утонули, исчезли с лица Земли. Другие, вроде вас, перебрались в иные земли. Великое переселение народов. – Старик улыбнулся. – Не все с честью прошли испытание, посланное нам богами. Лилась кровь, племена боролись за жизнь, за землю, люди уподобились диким зверям. – Не все. – Конечно. Там, где был мудрый вождь, сохранили людей, язык, традиции. Никита заметил, что старик стал клевать носом. Немудрено, за разговорами время летит быстро, да и луна стоит над головами – полночь уже. Он показал на старика воину из местных. Тот понял и помог слепому добраться до своего дома. Для ночлега вождь Эрик выделил гостям отдельный дом. Тут было сухо, тепло, мягкие ложа из сухой травы. Тот стянул с головы шлем. – Фу, наконец-то! – Теперь будешь знать, как брать чужие вещи. Но коли уж взял, носи. Сегодня шлем помог нам выжить. – Завтра… Никита не дал ему договорить: – Завтра уходим. – Но почему? Мне здесь понравилось. – Не думаю, что твое появление очень понравилось вождю Эрику. Как ты думаешь, ему нужен конкурент? – Я не претендую на трон, если он у него есть. – Бог должен снизойти до народа и уйти. Тогда ты будешь хорош и твоего повторного явления будут ждать. Тот что-то пробурчал и улегся спать. Утром, когда в селении началось движение, троица вышла на площадь. Они перекусили оставшимися фруктами и откланялись. Пару километров их сопровождала свита из воинов, но на границе своих земель они остановились и попрощались. Едва они немного отошли, Никита скомандовал: – Привал! – Так мы же не устали, – удивился Варда. – У каждого есть нож. Срезайте ветки, делайте небольшие пробки. Только обстругайте их гладенько. – Зачем? – В уши воткнуть! – рявкнул Никита. – Мы же услышать ничего не сможем, – возразил Тот. – Для того и делаем. Выполняйте! У Тота пробки получились больше размером, чем для бутылки шампанского. Никита усомнился: – А войдут? – Должны. – Вставь, только осторожно. Тот попробовал и захихикал. Никита громко крикнул и жестом показал – вытащи пробки. – Ну как? Слышно? – Едва-едва. – Держите их при себе, рядом. – Объясни толком, для чего? – Ну хорошо, слушайте. Мы вступили на землю, где живут сирены. – Поподробнее, я не понял, – попросил Варда. – Сирены – это женщины такие. Поют сладко, с собой путников уводят – в рабство. А вот оттуда никто не возвращался. – Убивают, что ли? Да я их! – Тот схватился за рукоять меча. – Ты не понял. Когда они начинают петь, ты становишься послушным, теряешь волю и не можешь сопротивляться. Фактически – попадаешь в сладкий плен, причем навсегда. – Точно! Я видел, как змеи гипнотизируют своих жертв, и те сами в пасть змеи лезут. – Вот же подлые твари! – возмутился Тот. – Ты про змей? – Нет, конечно – про сирен этих. – В случае чего, если я скажу закрыть уши – выполнять без промедления. И руками покажу на всякий случай. – Я их побаиваться начинаю, – как-то неуверенно сказал Тот. – Ящеров не боюсь, врагов разных – с ними сражаться можно. А этих… – Воин махнул рукой. – Земли их не так велики, думаю – за день пройдем. – Может, к себе повернем, назад? Что-то я по своему племени соскучился. – Пройдем эти земли, сделаем круг – и к себе. Если все хорошо будет, через неделю будем дома. – Ладно, уговорил. А как эти сирены выглядят? Я их узнаю? – Сам никогда не видел, но, говорят, похожи на обычных женщин. – Я думал, что они с клыками, страшные, на руках когти и людей едят. – Кто их знает, может, и едят. Ты вон какой здоровый, тебя им надолго хватит, а мы за это время убежим, – пошутил Никита. Однако Тот шуток не понимал и насупился. С юмором у атланта вообще были проблемы. Вот если кто-то упадет или в грязи измажется, тогда смешно. А что смешного в том, что тебя съедят? После инструктажа они пошли дальше. Со слов слепца, сирены находили своих жертв днем, ночью они никому не показываются. Силу голоса теряют, что ли? Никита хотел посмотреть на побережье и забраться в земли трехглазых. Кто они такие? Могут ли быть союзниками? Есть ли у них что-либо полезное? При везении, если у них есть лодки, можно по морю вернуться домой – чего ноги попусту бить? Через час они вышли к перекрестку дорог. Рядом, на пеньке сидела дева – молодая, красивая, в одной набедренной повязке. Увидев троицу, она улыбнулась лучезарной улыбкой, и глаза ее засияли радостью, как будто она встретила близких людей. – Не хотите ли присесть, путники? Отдохните, а я вам спою. Черт, никак сирена? Никита их представлял как-то по-другому. Он тут же крикнул спутникам: – Пробки! – И сделал руками жест. Сам тут же воткнул в уши деревянные пробки. А дева вытащила из-за спины маленькую лютню в локоть размером и, начав перебирать струны, запела. Может быть, и хорошо запела, но Никита ее не слышал. Бросить ее и уйти? Может привязаться, преследовать. Убить? На чужой земле кровопролитие без причины кончится плохо. Никита не забывал, что в подчинении сирен есть рабы, в том числе – наверняка воины. Мысль пришла – взять ее в заложницы. Он шагнул к деве. Та удивленно вскинула брови, а Никита ударил ее хуком справа, отправив в нокаут. Тот и Варда только таращили глаза. Никита разрезал ножом набедренную повязку на деве, скомкал ее и затолкал ей в рот – теперь-то она точно петь не сможет. Спутникам показал жестом – удалите пробки. Спросил у Тота: – У тебя мешок есть? – Есть. – Свяжи ей руки и ноги – и в мешок. – Связывать зачем? – Чтобы кляп изо рта не вытащила. Варда быстро связал сирене руки и ноги веревкой, и вдвоем они затолкали девушку в мешок. – Тот, на плечо ее возьмешь или в рюкзак? У Тота и рюкзак из кожи был соответствующих размеров, по вместимости он мог поспорить с экскаваторным ковшом. – В рюкзаке нести удобнее. Вдвоем они с Вардой уложили деву в рюкзак, и Тот вскинул его на спину. – А что ты с ней хочешь сделать? Сиренам отдать вместо себя? – Ты что, тупой? Это и есть сирена! Молодая только. – Красивая, – вздохнул Варда, – я бы такую в жены хотел. – А теперь идем шустро. Всем смотреть за мной, пробки держать в руках. Они двинулись по дороге. Никита по солнцу определил направление. Только идти пришлось недолго, полчаса. Навстречу им показалась женщина лет тридцати в хитоне, в волосах ее алел цветок. Никита подал команду: – Пробки! – И сам тут же воткнул в уши деревяшки. Женщина приближалась и вблизи оказалась просто красавицей. Она начала что-то говорить, но все трое ее просто не слышали. Никита подал Варде знак. Охотник сделал шаг вперед и коротко, без замаха ударил ее рукой в солнечное сплетение. Женщина согнулась и упала. Сейчас ей было явно не до пения. Конечно, женщин бить нехорошо, даже подло. Но сейчас они самые настоящие враги, вынашивающие одну цель – сделать их, мужчин, рабами. Не бывать такому! Варда связал женщину, Никита отрезал ножом у нее часть хитона и затолкал импровизированный кляп ей в рот. Главное – заставить ее замолчать. Для сирены ее голос – что оружие для воина. Никита вытащил из ушей пробки. Как он благодарен слепцу, что тот предупредил его о грозящей опасности! Сирены выходили на дорогу во всей красе и без оружия. Ничего не подозревающий путник попадал в сладкие сети, как муха в паутину, – и все, самостоятельная и свободная жизнь на том и заканчивалась. Попутчики Никиты тоже вытащили пробки. – Никита, ты не преувеличиваешь опасность? Что они могут нам сделать? Они так красивы, – засомневался Варда. – Хочешь попробовать на себе действие их голоса? – Нет, я послушаюсь тебя, – сразу пошел на попятную Варда. – Тот, сможешь нести двоих? – Конечно, они вдвоем весят меньше, чем ты один. А помнишь, я даже бежал, неся тебя на плечах? – Тогда и ее в мешок. Тот не выказал удивления. Никита в походе старший, а воин привык исполнять приказы. Однако дальше идти не пришлось. На дороге показалась группа мужчин – явно с агрессивными намерениями, поскольку с добрыми не ходят с дубинами на плече. Да и выражение их лиц не сулило ничего хорошего. Мешок с женщинами лежал у ног Тота, и воин, завидя группу врагов, схватился за рукоять меча. – Будем драться? – Подожди. Оба – пробки в уши. Варда и Тот исполнили приказ. Никита развязал горловину мешка и вытащил из него последнюю из женщин. – Я не знаю, понимаешь ли ты мой язык. Если нет – тебе же хуже. Это ваши идут? Женщина посмотрела, кивнула. Уже хорошо, можно общаться. – Сейчас я закрою уши и вытащу у тебя изо рта кляп. Хочешь – пой, хочешь – говори сладкие речи, мне все равно. Но они должны уйти. Не исполнишь – отрежу тебе язык или голову. А дикарей ваших с дубинами мой бог войны перебьет без всяких усилий. Я пришел не воевать, мне с моими друзьями нужно просто пересечь ваши земли. На рубеже, где они заканчиваются, я вас отпущу. Ты поняла? Женщина не отвечала. – Если согласна – кивни. А если нет, бог войны отправится косить свои жертвы, его меч давно не пил крови. Я понимаю, тебе не жаль этих презренных рабов. Но свой язык ты ведь боишься потерять? В подтверждение своих слов Никита достал нож и поднес его поближе к лицу женщины. Резать он не собирался, не палач. Но психологически сломить эту женщину, подчинить ее себе было необходимо. Женщина попыталась уклониться от ножа – еще никто ее так не пугал. – Времени нет. Либо ты соглашаешься на мои условия и живешь, либо я отдаю приказ богу войны. Ты сама видишь – он огромен и неуязвим, и он один в состоянии разорить ваши земли и уничтожить вас всех. Женщина мелко-мелко закивала головой. Никита воткнул себе в уши пробки и вытащил у нее изо рта кляп. Группа чужих воинов была уже близко – два-три десятка шагов. Тот без команды обнажил огромный меч, один клинок которого был размером в рост обычного человека. Женщина открыла рот. Пела она или говорила, Никита не понял, но мужчины замерли и опустили дубины. Вид у них стал блаженный, даже дебильноватый. Они закрыли глаза и стояли, покачиваясь, как в трансе. Тот и Варда смотрели на происходящее с огромным интересом и удивлением: они воочию видели, что им самим грозило, видели эффект, который производит голос сирены. Потом мужики стали поворачиваться, бросать дубины и уходить в лес. Кто в одиночку, некоторые – небольшими, по два-три человека, группами. Когда они окончательно скрылись из виду, Никита снова затолкал кляп в рот женщине. – Помолчи, отдохни. Ты молодец, спасла их жизни и свою. Вам там вдвоем не слишком тесно? Никита вытащил пробки из ушей. Воистину эти простые деревяшки спасли их сегодня. Глядя на него, спутники Никиты тоже вытащили пробки из ушей. – Никита, что она сделала? – Голосом их убаюкала. Они сейчас не в себе, в лес ушли. Поэтому пробки держать в руке, и когда впереди покажется женщина или вдруг вы услышите пение, не медлить. – Они коварны! – только и вымолвил Варда. Никита осмотрелся по сторонам. Вокруг кроме них – ни одной живой души. Видимо, селения женщин находятся не здесь, это земли окраинные. И поэтому не видно никаких следов их жизнедеятельности – домов и каких-то вспомогательных построек. Не в лесу же они живут, на ветках деревьев? Где-то делают ткань для хитонов и другой одежды. В голове мелькнула мысль: а не мужчины ли работают на них? Слишком нежные, без мозолей и грязи под ногтями, их руки. У местных женщин Никита таких не видел. – Поднимай ценный груз, Тот, надо идти.Глава 3. Метеорит
Однако им снова не удалось уйти далеко, всего километра три-четыре. Сзади послышался странный, нарастающий звук, причем шел он сверху, с неба. Никита остановился и запрокинул голову. Издалека к ним быстро приближалась раскаленная точка, вырастающая на глазах, – за ней тянулся белый инверсионный след. Звук напоминал треск рвущейся бумаги, и одновременно слышались хлопки. Метеорит или инопланетный корабль? Сила звука стремительно нарастала. В мешке у Тота задергались, замычали пленницы. Видимо, для их ушей мощность звука была избыточной, вызывала боль. – Поставь мешок, Тот, и вставь пробки в уши. Никита развязал мешок. Из его горловины сразу показались две головы. Старшая из пленниц увидела несущееся по небу космическое тело. От удивления и ужаса глаза ее сделались круглыми и большими. Звук перешел в оглушительный рев. Никита, а по его примеру и Варда воткнули пробки в уши. В этот момент раздался громкий хлопок, скорее даже взрыв! Единый до того метеорит раскололся на несколько горящих кусков. Они прошли высоко и скрылись за горизонтом. Потом до путников долетела звуковая волна, грохотом ударившая по перепонкам. Метеорит где-то упал, поскольку от удара содрогнулась земля. Чтобы не свалиться от удара звуковой волны, огромный Тот присел. Он, как и Никита, уже видел и пережил землетрясение и сейчас действовал грамотно. А девы в мешке продолжали дергаться и бесноваться. – Ну чего вам не сидится-то? – спросил Никита. Ответа он не ждал, уши были по-прежнему закрыты пробками. Однако старшая из дев мычала и мотала головой, и Никита достал нож. – Сейчас я вытащу кляп, и ты сможешь сказать, что хочешь. Но помни, запоешь – язык отрежу. Он извлек пробку из одного уха и вытащил изо рта девы кляп. – Говори! – Надо срочно искать укрытие, иначе смерть всем! До Никиты дошло. Он сунул кляп женщине в рот, нож – в ножны и крикнул Тоту: – Хватай мешок, бежим! И сам рванул к лесу. За ним припустил Варда. А Тот просто схватил мешок за горловину и гигантскими шагами сразу догнал успевших отбежать на значительное расстояние Никиту и Варду. Левее их была небольшая ложбинка. Никита свернул туда и упал на ее дно. Рядом с ним шлепнулся Варда, а Тот и вовсе свалился, крепко приложив мешок с девами о землю. Женщины пискнули и затихли. Издалека, от места падения метеорита, нарастал гул, перешедший в жуткий рев. По земле прошла тугая воздушная волна, все сметая на своем пути, ломая и выкорчевывая деревья. Никита был рад, что им подвернулась эта ложбинка, в лесу бы они погибли. И так над ними пролетали, задевая одежду, сломанные ветки и даже небольшое дерево. В лесу поднялась пыль, скрывшая солнце. Стало сумрачно, как вечером. Так продолжалось около минуты. Потом ураган стих, но пыль в воздухе еще держалась. – Все целы? – спросил Никита. – Со мной все в порядке, – ответил Варда. – А мне что сделается? Что я, ветра не видал? – отозвался Тот. – А женщины? Тот развязал горловину мешка. Лучше бы он этого не делал! Девы были живы – но вид! Лица их были окровавлены, видимо, Тот именно лицами приложил их о землю, глаза выпучены от ужаса. Ведь если мужчины слышали приглушенный шум из-за пробок в ушах, то сиренам досталось по полной. Никита вытащил пробку из одного уха и выдернул кляп изо рта у старшей женщины. – Откуда ты знала, что надо укрыться? – Я уже видела однажды, много лун назад, как по небу проезжала огненная колесница. Тогда было разрушено наше селение и погибли многие. – Могла бы раньше предупредить. – Как? У меня же тряпка во рту! – М-да, верно. – Отпусти нас, мы не сделали вам ничего плохого. – Лжешь! Сначала вы хотели превратить нас в послушных рабов, а потом, когда поняли, что вам это не удастся, наслали на нас мужчин с дубинами. – Мы исполняли волю главной, божественной Нусрат. – Я бы отрезал язык твоей Нусрат. – Нельзя так говорить о ней. – Ну да, говорить нельзя, зато делать можно. – Боюсь, что наше селение разрушено и сестры могли не успеть укрыться. – Туда им и дорога. – Ты жесток, чужеземец. – Разве ты встретила нас цветами и предложила отдохнуть и разделить с вами пищу с дороги? Не тебе говорить о жестокости. Никита решил прекратить пустую болтовню – нужно было выбираться отсюда. Однако там, куда он направлялся, упал метеорит. С той стороны поднимался дым, и, скорее всего, начали гореть леса. Увидев, что он в очередной раз собирается заткнуть ей рот кляпом, дева взмолилась: – Выпусти нас из мешка, тут тесно. Кроме того, твой бог войны так шваркнул нас о землю, что мы едва не переломали себе кости. – Ну хорошо, пойдете сами. Но руки у вас будут связаны, а во рту по-прежнему будут кляпы – иначе вы начнете петь свои песни. Тот без церемоний поднял мешок и просто вытряхнул оттуда женщин на землю. Варда развязал им ноги и этой же веревкой связал женщин между собой, чтобы они не разбежались. Никита же раздумывал. – Что ты знаешь о трехглазых? – обратился он к старшей сирене. – Их земли лежат за вашими. – Мы общались с ними несколько раз. С виду они – обычные люди, просто на лбу у каждого из них есть небольшое красное пятнышко, как третий глаз. Но они умеют читать чужие мысли. Ты только подумал о чем-то, а он уже отвечает. Свойство просто поразительное! Только они никого в свои земли не пускают. – Ты же с ними говорила и осталась жива. – Я только решила спеть, как один из трехглазых мысленно приказал мне молчать и уходить. Я просто не в силах была противиться, это выше моих возможностей. – Как велики их земли? – Не знаю. Но мои сестры говорят, что надо идти четыре-пять дней. Или плыть на лодке вдоль берега. – Их земли выходят к реке? – Нет, к морю. – А что за землями трехглазых? – Несравненная Нусрат говорила нам, что далеко, очень далеко земли огромных людей. Они больше твоего бога войны. Сама великолепная Нусрат там не была, ей говорили родители. – Можно ли доплыть на лодках до тех земель? – Я не знаю. Я не лгу. Отпусти нас, я переживаю за сестер. – Они тебе родные? – Нет, мы так называем друг друга. Никита задумался. Похоже, в землях трехглазых сейчас разрушения и пожары. Идти туда рискованно, в лучшем случае можно после дождя. – Тогда я предлагаю вам обмен. Глаза женщины блеснули. – Ты ведешь нас в свое селение, и мы освобождаем вас в обмен на лодку и запас еды. И мы уплываем к себе. – Я не согласна. Ты узнаешь, где мы живем, и потом заявишься с множеством воинов вроде твоего бога войны. – А есть ли еще твое селение? Может быть, оно лежит в руинах, а твои сестры погибли или лежат под завалами и взывают о помощи? – Ты бередишь мне сердце, чужак! – Соглашайся, я даю слово. – Много ли оно стоит? – Больше, чем твое. И пока я предлагаю решить дело добром – мы ведь можем найти твое селение и сами. – Ты не найдешь дорогу! – Женщине показалось, что Никита отстанет. – Посмотри на свою сестру. Она нага и красива. Ты думаешь, Варда или бог войны откажутся от женщины? Они исполняют мой приказ – не трогать, но ведь я могу и передумать. Отдам ее им обоим, пусть потешатся. Причем на твоих глазах. Тебе ее не будет жалко? А виноватой будешь ты! Женщина закусила губу. Молодая же дева слушала этот разговор с ужасом. Она не могла принять в нем участие – рот был заткнут кляпом. Никита обратился к ней: – Может быть, ты нам покажешь дорогу к селению? Клянусь, мы не сделаем ничего плохого, пальцем никого не тронем – только лодка и запас еды. И вы будете свободны и будете вспоминать нашу встречу как страшный сон. Из глаз молодой девы катились слезы. Ей было жаль себя, но решиться показать дорогу она не могла. Никита продолжал давить – надо было сломать их морально и подчинить себе. – Я понял. Тебе мешает принять решение твоя старшая подруга? Так мы ее сейчас убьем. Свидетелей не будет, и ты согласишься. Такой разговор явно не понравился старшей – на кону стояла ее жизнь. Тем более что тридцать лет – это не так много, и хочется жить. – Ладно, я согласна, – заявила она. – У меня нет выбора. – Вот и славно. Как говорил один мудрый человек, доброе слово и револьвер лучше, чем просто доброе слово. – Револьвер? – Ты все равно не знаешь, что это. Веди. – И Никита заткнул ей рот кляпом. Идти она может, но вдруг задумает петь? А так спокойнее. Женщины способны заболтать любого, а эти – просто уморить пением. Вот же создал господь! Женщины под конвоем мужчин повели их к своему селению. Путь давался трудно: везде завалы из поваленных деревьев, камни, мусор. Со слов старшей, которая назвалась Идой, местность сильно изменилась. Приходилось идти кружной дорогой – через поваленный лес путь был почти непроходим. Потом потянуло морским воздухом, запахло солью и йодом, хотя моря еще не было видно. Когда они вышли на пригорок, впереди, между бывшим лесом и пригорком, открылось селение. Вернее – то, что от него осталось. Разрушенные каменные, когда-то, видимо, бывшие довольно красивыми дома. Много труда и сил было когда-то в это вложено, а теперь все лежало в руинах. Обе женщины застыли на месте от шока. Они предполагали, что селению нанесен ущерб, но чтобы он был настолько сокрушительным? Они спустились с пригорка. Вблизи разрушения впечатляли еще больше, потому что стали видны жертвы. То там, то здесь из-под каменных завалов были видны мертвые тела. И ни одного живого человека – ни сирен, ни рабов. Женщин стали бить рыдания, по их лицам потекли слезы. – Варда, сними с них путы, деваться им некуда. Варда развязал веревки и заботливо уложил их в рюкзак – веревки могли еще пригодиться. Селение было невелико, и путники обошли его за час. Потом женщины в изнеможении присели на груду камней. Мужчины их понимали, они в свое время пережили нечто подобное, потеряв свои жилища в потоке воды. Да и их надежды на скорое возвращение домой на лодке, на пополнение запасов провизии испарились как утренний туман под лучами восходящего солнца. Оставив Тота рядом с сиренами, Никита взял Варду – он охотник, у него острый глаз, и они пошли осматривать берег. У причала обнаружили затопленную лодку. Ее перевернуло ударной волной, через борт хлынула вода, и лодка затонула. – Варда, зови Тота. Нужна грубая физическая сила. – Там же эти, и кляпов у них во рту нет. – Они теперь сами никуда не уйдут и петь не будут – не до пения им сейчас. Варда вернулся с Тотом. Втроем они вытащили лодку на берег, перевернули ее, и Варда осмотрел днище и борта. – Никита, повреждений нет. Пусть просохнет до завтра, и можно плыть. – Ищите весла. В лодке их не было, стало быть – они где-то рядом, в завалах. Весла нашлись в разрушенном до основания сарае – там же было тело погибшего рыбака. Пока они возились с лодкой, к ним подошли женщины. Младшая, Адель, была замотана в какое-то тряпье, видимо – нашла в развалинах. Ведь до того она была совершенно нагая. Вид у сирен был печальный. – Вы собираетесь покинуть наши земли? – Мы не собирались здесь оставаться. Обменяли бы вас на провизию – и поминай как звали. – А мы? – спросили женщины разом, дуэтом. Видимо, они осознали, в какой переплет попали. Селение разрушено, товарки погибли. Жить негде, есть нечего, впереди – холодные ночи, и в перспективе – голодная смерть. Для них сейчас Никита со своими спутниками – единственная надежда на выживание. Конечно, гибель их племени подействовала на сирен угнетающе, шокировала их, но сейчас они размышляли трезво. Мужчины уплывут, а им оставаться, и потому решать надо было здесь и сейчас. – Вы же петь любите, что же не поете? – встрял Варда. Обе женщины посмотрели на него негодующе. Какие песни, когда кругом трупы? – Что вы предлагаете? – спросил Никита. – Возьмите нас с собой. Жилища наши разрушены, есть нечего. До соседних земель далеко, и живут там враждебные нам племена. – Опомнились! С соседями дружить надо, а они вас ненавидят за то, что вы случайных путников превращаете в рабов. Жили бы мирно – ушли бы сейчас к соседям. А теперь, узнав о том, что селение разрушено, соседние племена могут нагрянуть. И не думаю, что они вас оставят в живых. – Зачем им наши земли? – дрожащим голосом спросила Ида. – Как зачем? Присоединить к своим землям, расширить охотничьи угодья, приобрести выход к морю. – Возьмите нас с собой, – дружно повторили просьбу женщины. – Вы же ненужный груз! В моем племени каждый человек приносит какую-то пользу. Мужчины охотятся, рыбачат, оберегают селение от животных или врагов. Женщины и подростки собирают фрукты с деревьев, готовят пищу. Ваши же руки чисты и белы, потому что они не знали работы. И кроме того, я не имею права рисковать жизнью племени. Представьте такую картину: мы вас приводим, вы отдохнете, отъедитесь, начнете петь – и члены племени станут вашими рабами. Они будут кормить и оберегать только вас. Зачем нам проблемы? – Не будем! – На глазах у сирен появились слезы. Однако Никита был тверд и брать их не хотел. Впереди ночь, уже хотелось есть. А завтра они останутся одни – без жилья, еды, защиты. Никто не даст за их жизнь и сушеного персика. Никита всерьез опасался, что, придя в себя в новом племени, они возьмутся за старые проделки. Не хотелось ему приводить в племя возможного врага, даже если этот враг – милые с виду и безобидные на первый взгляд создания. Он понимал, что все это – только до тех пор, пока они не откроют рот. К тому же Никита еще и сам не знал, можно ли добраться на лодке до родного племени. Ведь вполне может быть, что лодку придется бросить и идти пешком, а это не так просто для их изнеженных ног и тел. Поняв, что Никита настроен твердо и брать их не собирается, женщины встали на колени: – Мы умоляем! Наши жизни в опасности! Если мы не умрем от голода, нас сожрут дикие звери. Ужас и паника плескались в их глазах. Сейчас они выглядели несчастными, и кто из мужчин сможет устоять в такой ситуации? В Никите боролись жалость и сочувствие к этим женщинам с осторожностью. Он не был человеком беспечным и думал о благе своего племени. – Хорошо, встаньте. У меня есть время подумать до завтра. А сейчас пройдите по развалинам. Возьмите с собой Тота – вдруг пригодится мужская сила. Соберите все, что может вам пригодиться в дальнейшем, – посуду, ткани, светильники… Одним словом – все, что уцелело. Тем, кто под завалами, все это уже не нужно. Ида кивнула, однако Адель сначала уперлась: – Там мертвые, а я их боюсь. Но Ида толкнула ее локтем: ведь Никита еще ничего не решил, и отказ Адель может склонить чашу весов не в их пользу. – Тот, пойди с женщинами, помоги им. – Подчиняюсь. Но если они вздумают петь, я сверну им шеи. – Дозволяю. После такого разговора, да еще происшедшего в их присутствии, женщины боялись лишний раз открыть рот. До вечера им удалось собрать у лодки целую кучу вещей. Чему был рад Никита – так это медным котлам, в которых удобно готовить пищу. Он перебрал все, что принесли, и нужное отложил в одну кучу, а ненужное, по его понятиям – в другую. Обе горки были равны по величине. – Что ты делаешь? – удивилась Ида. – Если бы ты принесла муку в мешках или зерно, я был бы рад. А это нам зачем? Какой с этого прок? – Никита взял в руки два малюсеньких, меньше его кулака, медных кувшинчика. – Это же притирания, лицо умащать. – Ты считаешь, твои мази помогут нам выжить? Лодка не сможет нести большой груз. Нас пятеро, Тот вообще весит, как трое мужчин – плюс оружие и вот эти вещи. Нет, не возьмем. Моя задача – доставить всех домой в целости. – Да у них веса нет! – Ида была не готова бросить милые ей вещи. – Ты знаешь, где была кухня? Или место для хранения продовольствия? – Конечно, это же мое селение. – Тот, иди с ней, разбери завал. Ищи мешки или лари с мукой – с зерном даже лучше. Обе женщины и Тот ушли. Варда посмотрел им вслед: – Ты в самом деле думаешь их взять? – Мне их жалко. Они ведь живые люди и в одночасье лишились всего – племени, жилья, еды. Впереди – неминуемая смерть. А они молоды и хотят жить. Встань на мое место – что бы ты решил? Охотник задумался. – Не знаю. И хотелось бы помочь, и боюсь – не навредят ли они племени? – Вот и я о том же. Варда, пройдись по берегу вправо, а я – влево. Все, что найдешь полезного, неси сюда. Волны вполне могли выкинуть на берег что-нибудь полезное. Никита прошелся по берегу с километр и обнаружил весло, вполне добротное, скорее всего – с утонувшей на море лодки. Он принес его – пусть будет запасное. Варда вернулся с меховой накидкой в руках. – Где взял? – Недалеко мертвый лежит. Вся голова в крови, а рядом – шкура. Чего ей пропадать? – Верно. Сходи посмотри, что так долго Тот возится? Но Тот уже и сам показался – на каждом плече он нес по мешку. Сзади семенили женщины. Тот сбросил мешки на землю. – Что это? – Зерно. Какое – не знаю. – Потом разберемся. За хлопотами они и не заметили, как настал вечер. – Надо укладываться спать, завтра у нас будет трудный день. – Есть охота, сил нет, – пробурчал Тот. – У нас еды на пятерых на один раз. Оставим на завтрак. Никита протянул женщинам найденную Вардой шкуру: – Постелите и ложитесь. Другого ложа предложить не могу. Сами мужчины улеглись на голой земле, подложив под голову рюкзаки – так спать им было не впервой. Никита уже решил, что женщин берет. Они уцелели, а это главное. И с чувством покоя на душе Никита уснул. Проснулся он от возни рядом. Вместе с ним на голой земле, прижавшись к нему всем телом, лежала Ида. «Хм, женские штучки, – сквозь сон подумал он. – Думает купить своим телом место в лодке». Никита же этого не хотел. Ведь, случись, она будет думать, что таким путем можно решить все вопросы. Не настолько он продажен. Хотя, будь другая ситуация, он бы не отказался. Не меняя положения, Никита прошептал: – Иди к своей подруге. Меня ты не купишь. Обиженная отказом, Ида удалилась. Она что думает? Что он варвар, дикарь и слаб на женские ласки? Утром Ида старательно делала вид, что ночью ничего не произошло. Они сели завтракать. На шкуре разложили все свои припасы – сушеное мясо, сухофрукты. Никита разделил всю провизию на шесть равных долей. – Нас же пятеро! – воскликнула Адель. Однако Никита сгреб две кучки в одну и подтолкнул Тоту. – Ему больше надо. Невеликие запасы уничтожили в несколько минут. – Парни, сталкиваем лодку на воду. Лодку перевернули, уложили весла, напряглись и столкнули ее на воду. Лодка была велика, скорее – баркас, и напрочь пропахла неистребимым запахом рыбы. Но выбирать было не из чего. – Становимся цепочкой, грузимся. В лодку забрался Варда, по пояс в воде стоял Тот, ближе к берегу был Никита. Женщины находились на берегу и подносили вещи. Когда поклажу сложили в лодку, Никита скомандовал: – Адель, иди сюда. Он поднял ее на руки и передал Тоту, который перенес девушку на посудину. Ида запаниковала, в отчаянии заломила руки. Она уже подумала, что из-за ночного инцидента Никита передумал ее брать. – Чего приплясываешь? – обратился он к ней. – Иди теперьты. Ида буквально бросилась к Никите и обвила его шею руками. Он погрузил ее в лодку и забрался сам. – Тот, твоя очередь. Когда гигант начал взбираться, лодку здорово закачало, и Никита слегка струхнул – надо было Тота сажать в первую очередь. А теперь лодка нагружена, осела, и вода может хлынуть через борт. Однако обошлось. – Тот, осторожно – на весла. Женщины – на нос. Вот и пригодилось найденное третье весло – Никита уселся на корме за рулевого. – Отчаливаем. Тот заработал веслами. Гребки были мощными, и лодка шла быстро. Они отошли от берега на сотню метров, и Никита повернул лодку влево. Теперь они шли вдоль берега. В случае опасности с моря можно быстро причалить. Никита сомневался, что еще кто-нибудь, кроме него, умел плавать. Мимо проплывали чужие берега. Выглядели они как будто после бомбардировки. Но с каждым пройденным километром разрушений было все меньше, а к полудню местность и вовсе оказалась нетронутой и радовала глаз. А ведь они прошли уже не меньше тридцати километров. Варда просто глазел на берега – он надеялся увидеть знакомые очертания. Никита усмехнулся. До них еще далеко, и, по его прикидкам, это случится не раньше завтрашнего вечера. Ведь они преодолели по суше, по самым скромным подсчетам, около двухсот километров, правда, шли не прямиком. И еще один момент был. Море вполне могло оказаться не их, не тем морем, что омывает берега у родного селения. Но о своем беспокойстве он попутчикам не говорил. Нет ничего хуже, чем сомнения предводителя, тогда подчиненные начинают не доверять решениям начальника. Вождь должен знать больше, принимать верные решения, и у подчиненных не должно возникнуть даже тени сомнения, что их вождь – большой или маленький – сам не знает пути или сомневается в правильности выбора. Лодку слегка покачивало, пригревало солнце. Утомленные вчерашними приключениями, полубессонной ночью и тревогой за свою дальнейшую судьбу женщины уснули. Зато Тот греб без устали. Для него работа на веслах не была большой нагрузкой, в походах иногда тяжелее приходилось. А теперь еще грела и подгоняла мысль, что они возвращаются. Никита сожалел об одном – что им не привелось пройти в земли трехглазых. Собственно, они были ему не нужны. Вернее, познакомиться было нужно, связи наладить. Но больше его интересовало, знают ли трехглазые о гиперборейцах? К сожалению, метеорит основной своей массой рухнул именно там, куда они направлялись. И картина там должна была быть еще более разрушительной, чем в селении сирен. Если и остались там живые, то немного. Забот о выживании у трехглазых больше, им сейчас не до гостеприимства и бесед. Не дожидаясь вечера, темноты, Никита направил лодку к берегу. Тот удивился: – Светло еще, я полон сил и могу грести дальше. – Пока светло, Варда отправится на охоту. Нам надо есть, чтобы сохранить силы. А мы с тобой тем временем соберем ветки для костра. – А мы? – спросила Ида. – Вам также дело найдется. Возьмите котел, найдите ручей или речку с пресной водой и принесите ее в котле. Надо будет сварить добычу – хочется чего-нибудь горяченького. – Во! А то у меня в животе уже урчит, – обрадовался Тот. Лодка ткнулась носом в берег, и люди по очереди выпрыгнули из нее. Каждый знал, чем ему заняться. Варда с копьем отправился в лес. Никита осмотрелся – местность была незнакомой. Здесь могут жить люди, и вполне может случиться – враждебные. Потому главное – безопасность. Но все было спокойно. – Идем, Тот. Женщины пошли вдоль берега с котелком в руках – рано или поздно любой ручей впадает в море. Тот обламывал ветки в лесу, Никита их перетаскивал. Топор был, но его стук далеко слышен. Хруст веток не насторожит зверя или человека, а вот ритмичный стук – запросто. Вернувшись на берег, Никита выбрал место поудобнее. Ножом настрогал щепочек, наломал веток поменьше и сложил их пирамидкой. По обеим сторонам будущего костра воткнул в землю две рогулины – котел подвесить. Дело встало за малым – что в него положить? Варды не было долго, часа три. Уже над горизонтом показалась бледная луна. До темноты оставалось совсем немного, и Никита обеспокоился – не случилось ли чего? Охота не прогулка, зверь может и сам счесть человека за добычу. – Тот, пойди в лес, покричи – что-то нашего охотника давно нет. Однако не успел Тот войти в лес, как увидел Варду. Согнувшись в три погибели, он тащил на себе убитого питона. Хвост змеи волочился по земле. Тот снял груз с Варды и взвалил себе на плечи. Охотник же перевел дух. Вдвоем они быстро разделали огромного змея. Женщины, принесшие воду, с брезгливостью оглядели добычу: – Его можно есть? – Мясо нежное и вкусное, довольны останетесь, – успокоил их Варда. Никита развел костер и подвесил над огнем котелок. Мяса с избытком, надо варить все. Тогда хватит и на ужин, и на завтрак, и на обед в лодке. Не пропадать же добыче… Он подсолил варево. Хорошо бы еще сюда приправ из трав и съедобных кореньев, совсем бы похлебочка была классной. Через некоторое время от котелка пошел восхитительный запах, и у всех собравшихся вокруг костра потекли слюнки. Наконец Никита, ткнув в мясо ножом, объявил: – Готово! Горячее сырым не бывает. Девы, где ваши миски? Каждому положили по большому куску мяса, еще и на завтра осталось, хотя Тот дважды просил добавки. Уснули возле костра – так уютнее и теплее, да и воспоминания о домашнем очаге навевает. К утру варево в котелке настоялось, загустело. Хлебали по очереди ложками. Мясо съели все, зато наелись впрок. И снова – плавание. Тот без устали гнал лодку веслами, женщины дремали на носу, Варда откровенно храпел. Никита правил курс лодки рулевым веслом. На море – полный штиль, солнце греет. Красота! Так бы плыть и плыть. Однако на берегу появились люди. Никита не сразу их заметил, только когда они кричать начали. Тела их были раскрашены краской, жесты воинственны. Никита особенно не обеспокоился – пусть себе кричат на берегу. Однако мужчины вытащили из кустов две узкие пироги, в каждой уселось по пять человек, и узкие долбленые лодки кинулись за путниками в погоню. На твердой земле сразиться с ними шанс был – но на лодке? Она от каждого движения раскачивается, как плоскодонка. Скорее всего, раньше на ее дне был какой-то груз, возможно – камни, для балласта, остойчивости. Когда лодку перевернуло ударной волной, балласт оказался на дне, а положить новый Никита не догадался. – Тот, за нами погоня. – Вижу. Что делать будем? – Либо ты будешь грести быстрее, либо надо причаливать к берегу. Иначе нашу лодку чужаки перевернут, тогда и люди пойдут ко дну, и груз потонет. Тот заработал веслами в хорошем темпе, однако пироги не отставали. Лодки узкие, для быстрого хода приспособлены, да еще на каждой по пять гребцов. За кормой лодки Никиты тянулся след, как от катера, и все же пироги медленно приближались, сокращали дистанцию. Варда и женщины проснулись; видимо, их насторожило изменение ритма работы весел. Варда поднял голову над бортом: – И давно они за нами гонятся? – Вон от того мыса. На берегу их полно. Варда взял в руки копье, кинул – и один из мужчин рухнул в воду. Но это только раззадорило остальных преследователей – они яростно завопили. Вдруг Ида попросила: – Никита, прикажи своим людям заткнуть уши. Никита мгновенно сообразил: – Варда, Тот, пробки в уши! – И сам заткнул. Усевшись поудобнее, Ида запела. Что она поет и как, осталось для Никиты и его спутников загадкой. Никита просто видел, как шевелятся ее губы. Он обернулся – преследователи так же яростно работали веслами. Но потом их пироги стали сворачивать в сторону открытого моря, и на приличной скорости они стали удаляться, пока не превратились в две точки. Потом они и вовсе исчезли из виду. Никита не сводил с них глаз, затем повернулся к женщинам: Ида пела, закрыв глаза. – Все! Замолчи! – крикнул Никита. Ида открыла глаза. Смотреть в них было страшно – пустые какие-то, бездонные. Она кивнула и закрыла рот. Никита вытащил из ушей пробки и сделал знак друзьям. Те тоже освободили уши. Варда восхитился: – Надо же! А я думал, что это все сказки – про сирен-то. А вон, десять мужиков в море ушли, и ни лука не надо, ни пращи. Интересно, а с ящерами она так может? Ида услышала его слова: – Варда, мое пение действует только на людей. – Жаль, знатная охота могла бы получиться. До вечера плавание протекало спокойно. Однако Никита и Варда уже не спускали глаз с близких берегов. Тот уже устал, гонка с пирогами отняла у него много сил. Никита только удивлялся – как выдержали и не сломались весла. Он уже подумывал причалить на ночевку. Надо было отправлять Варду на охоту и разводить костер. Но видимо, сегодня им было не суждено увидеть свои берега. Впереди показалась лодка, и в ней – двое людей. Никита направил свою посудину к ней и, когда они сблизились, увидел знакомые лица. Это же подростки из его племени! Насторожившиеся было при виде чужой лодки, подростки заулыбались: – Никита, Тот, Варда! Мы рады вас видеть! – А уж как мы вас рады видеть! В племени все спокойно? Почему я не вижу мужчин? Или у вас праздник? Улыбки исчезли с лиц подростков: – Хуже! На нас несколько дней нападают чужаки. Все воины и охотники там. – Ну-ка, ну-ка, поподробнее! – посерьезнел и Никита. Радость от прибытия домой, в родное селение, мигом улетучилась. – Четыре дня назад пропал охотник. Мужчины пошли искать его и нашли убитым. – Кто это? – выкрикнул Варда. Охотники были из краснокожих, и все – из его племени, примкнувшего к атлантам. – Нигм. Варда огорченно покачал головой. – А на следующий день из леса вышли чужаки. Наши мужчины бились с ними весь вчерашний день, а как сегодня – не знаем. В племени только женщины и дети. – Тот, греби к берегу. – Мы с вами, – попросились подростки. – Нет, вам надо ловить рыбу и кормить оставшихся. Это дела военные, и за их нарушение Вирт не погладит по голове. – Так уже вечер, и мы наловили много рыбы. – Тогда все к берегу. Когда лодки ткнулись в прибрежную гальку, мужчины вытащили их подальше, чтобы не унесло приливом. К лодке уже бежали женщины – рыбу надо было разделать и приготовить. Увидев троих своих мужчин, вернувшихся из похода, они обрадовались: – Подмога прибыла! У нас война с чужаками. – Все, кто в моей лодке – со мной! – скомандовал Никита. – И женщины тоже. Куда Вирт увел воинов? – Туда! – дружно показали женщины направление. После перехода неплохо было бы отдохнуть, подкрепиться, но обстановка диктовала иное, и они быстро прошли к лесу. Еще не доходя, услышали издалека звон оружия и крики. Кто кого одолевает? Никита с друзьями выбежали на огромную поляну, и перед ними открылась невероятная картина: на поляне шла самая настоящая битва! На каждого мужчину племени азуру нападало по нескольку врагов. Чужаки были непривычного вида: смуглые, они напоминали цветом кожи мулатов. Но в их руках были не дубины, а бронзовые мечи, и это уже говорило об уровне развития их племени. – Ида, ты можешь сделать так, чтобы все замерли, застыли? – Могу. – Варда, Тот, заткните уши. – И сам вставил в уши пробки. – Пой. Прошло несколько секунд, и движения дерущихся стали медленнее, как будто на всех разом навалился тяжелый, дурманящий разум сон. А потом они и вовсе замерли в нелепых позах. Веки воинов сомкнулись. Полный транс! Блин! А что теперь? Если сказать Иде «молчи», они снова начнут драться. Никита не придумал ничего лучшего, как подбежать к сражающимся. Он выхватил у чужака из рук меч и ударил им чужого воина в грудь. Одного, другого… Тот и Варда поняли и кинулись на помощь. Началось не сражение, а массовое убийство чужаков. Однако Никите не было их жалко. Чужаки пришли на их земли – захватить, убить живущих на них людей. Вот пусть они и получат сполна. Тот же просто бил огромным кулаком по головам чужаков, проламывая им черепа. Когда остался последний вражеский воин, стоящий в нелепой позе с занесенным над поверженным воином азуру мечом, Никита остановился и замер. Он понял, что его-то уж они убивать не имеют права, что надо допросить его, узнать – откуда он, где их племя и как они вышли на племя азуру. Никита показал Варде жестом – свяжи руки. Охотник понял, заломил чужаку руки за спину и связал их. Никита окинул взглядом поле боя: картина фантасмагорическая. Воины его племени застыли там, где каждого застало врасплох пение сирены, а чужаки, даже раненые, лежали на земле, молча и с закрытыми глазами. Вдруг Варда закричал, показывая рукой: – Вон на дереве еще один сидит! – Сбей его из лука или пращи! Варда подбежал поближе, подобрал камень и раскрутил пращу. Бац! Камень угодил сидящему в грудь, и чужак свалился вниз. Был он раскрашен белой и коричневой краской, на шее – ожерелье из зубов хищных животных. «Какой-то вождь, наверное», – подумал подбежавший первым Никита. Но при падении чужак свернул себе шею и уже не дышал. – Аккуратнее надо было, – пробормотал Никита, понимая, что Варда все равно его не услышит. Он подошел к Иде и приложил палец к губам. Женщина поняла его и перестала петь. Вид у нее был усталый. Никита вытащил пробки из ушей. – Молодец, помогла. Думаю, наш вождь Вирт по достоинству оценит твои способности и помощь. Как долго они будут так стоять? – Скоро отойдут. Только будут не в себе, недолго. И помнить ничего не будут. – Ни фига себе! Никита не предполагал такого действия. Воистину, сирена – как оружие массового поражения. Такую хорошо иметь союзником или другом, но никак не врагом. И откуда у них столь редкое качество? По наследству передается или они этому учатся? В этот момент Ида покачнулась, и стоявшая рядом Адель поддержала ее и усадила на траву. Никита же подошел к Вирту. Вождь открыл глаза, раскинул руки в стороны. Его раскачивало на твердой земле, как на палубе корабля в шторм. Никита усадил его на землю. – Тот, Варда, ко мне! Когда оба подбежали, Никита приказал: – Отберите у наших воинов оружие и усадите их на землю. Иначе они могут упасть и напорются на свои же мечи. Приказание было исполнено. Воины понемногу приходили в себя. Сначала покачивались, и движения их были неловкими. Потом стали хихикать, хотя вокруг лежали трупы поверженных врагов и их товарищей, и смешного в этом ничего не было. Но что пугало больше всего – это их безумные глаза. Дурман от пения сирен прошел через полчаса. Воины понемногу приходили в себя, взгляд их становился все более осмысленным. Они с удивлением осматривались вокруг. Никита помог встать Вирту. Вождь узнал его, обнял: – Ты, как всегда, вовремя, Никита. У нашего племени настали тяжкие времена, пришли чужаки. – Нет уже их, вождь! – Как?! – В твоем жилище расскажу, без чужих ушей. Тот, помоги воинам – кому нужна помощь. Варда, ты ведешь сирен к избе вождя. А сам повел Вирта. На окраине селения их встретили встревоженные женщины. – Что там? – Успокойтесь, полная победа! Нам больше ничего не грозит. Сейчас придут ваши мужья и братья – они сильно устали. Уложите их на ложе, пусть отдыхают. Никита завел Вирта в дом, усадил. – Ты что-нибудь соображаешь, вождь? – Голова как в тумане, соображаю плохо. Вроде сок перебродивших фруктов не пил. – Тогда отложим разговор на завтра. А сейчас отдыхай. – На тебя надеюсь. Выстави охрану. – Все сделаю, вождь. Никита вышел из дома вождя. У порога стоял Варда с обеими сиренами. – Варда, сирен я заберу. Где пленный? – Тот его притащил, я его к столбу привязал. – Правильно сделал, одобряю. Но тебе придется еще потрудиться. Ночью селение охранять будешь, вдруг недобитые остались? Возьми подростков, пусть на крыше сидят, бдят. А ты вроде начальника. В случае тревоги – сразу ко мне. – Понял, сделаю. Можешь на меня положиться. Варда ушел. – Ну что, девы? Отдохнуть надо? Идем ко мне. Переоденетесь, а там видно будет. Завтра к вождю идем. Я замолвлю словечко, даю слово – вас оставят в племени. И обижать не будут, если вы свой голос на пользу племени использовать будете. Обе сирены устали и только кивнули в ответ. Едва Никита переступил порог своего дома, как ему на шею с визгом кинулись его приемные дочери – Вея и Мос. – Заждались мы тебя, Никита! У нас война! Чужаки напали. Так страшно, а тебя нет! И вдруг перестали тараторить, увидев сирен. А те, хоть и были измучены дорогой, красоты своей не потеряли. – Никита, ты женился на обеих? – В голосе Веи прорезались ревнивые нотки. – Нет, конечно. Ну как же я мог жениться, а вас на свадьбу не позвать? В беду они попали. Пусть у нас пока побудут, а там как Вирт решит. – Тогда пусть, – кивнули обе. – Приготовьте им ложе и поесть. – У меня лепешки еще теплые. – Неси. Никита и сам с удовольствием съел лепешку, и женщины не отказались. Но сначала они осторожно откусили по маленькому кусочку, пожевали. Однако незнакомая пища понравилась – от нее исходил вкусный запах. Поэтому съели все до последней крошки. Вея и Мос настелили в углу сушеной травы, кинули поверх дерюжку. – Пусть ложатся. Женщины улеглись и сразу уснули. За день им пришлось немало пережить. Девчонки еще болтали что-то. Никита пытался вникнуть в их разговор, но тоже позорно уснул – не железный. Во время всего похода он был напряжен, а теперь отпустило. Что может быть лучше дома? Утром проснулся от перешептывания. Девчонки обсуждали, будить его или нет? – Да проснулся я уже, – сладко потянулся Никита. – Чего хотели? – А мы кашу сварили и лепешек напекли. И рыбу успели пожарить – мальчишки вчера наловили и дали. – Молодцы, хозяюшки! – искренне восхитился Никита. – Хорошими женами будете! – Так есть пора, остынет. Сирены тоже проснулись и привели себя в порядок. Выйдя во двор, все уселись за стол, стоящий под навесом. Поели горячей каши, еще теплой жареной рыбы, лепешек. Завтрак был сытным. – Ну, девы, – поднялся со своего места Никита, – нам пора к вождю. Он все-таки главный у нас. В сопровождении сирен Никита подошел к дому Вирта. Оставив сирен у порога – куда они денутся? – он вошел к вождю, поздоровался. – Как вовремя ты на помощь пришел! – кивнул ему Вирт. – Рассказывай. Никита коротко рассказал об «электрических людях», о солеварах, упомянул и о трехглазых. – Но до их земель я не добрался. С небес с грохотом упал камень, повалил много деревьев, разрушил селения. Две женщины уцелели, и я взял их с собой. – Правильно сделал, воинам нужны жены. – Вирт, они особенные. И Никита рассказал о голосе сирен, о том, что с помощью Иды одержал победу. Вирт слушал с удивлением. Как разнообразен мир! – Зови их сюда, я сам посмотреть хочу. Никита завел сирен в дом. Они выспались, насытились и выглядели отлично. – Хм, да они просто красавицы! И не подумаешь, что опасны. – Вирт, они понимают по-нашему. – Да? Вот что: польза от них есть, и не принять их в племя – просто грех. Но пусть помнят: если они обратят свои способности на людей азуру, будут с позором изгнаны из племени. Обе сирены поклонились. – Подожди, а спали они где? – В моем доме. – Не побоялся? Ну пусть тогда они и дальше у тебя живут. Ты с ними поладил, пусть под приглядом будут. – Вождь, надо с убитых чужаков оружие собрать. – Уже распорядился. И наших земле предать. – А чужаки? – Пусть их тела шакалы сожрут. – Я на лодке прибыл, там груз есть. – Распоряжусь, подростки и женщины к твоему дому перенесут. – Тогда я пленного допрашивать буду. – Так вы еще пленного взяли? Тогда, конечно, разговори его. Надо же знать, что это за племя и почему его воины на нас напали. Никита вышел на крыльцо. Подростки и женщины тянулись гуськом от берега, переносили с лодки груз. Впрочем, сделали они всего лишь один рейс – груза было не так много. Зато в племени появилась добротная лодка. К ней бы еще мачту приспособить и парус, тогда и далеко уходить можно, не только вблизи берега рыбу ловить. Обе сирены и его девочки принялись разбирать вещи. Местные жительницы стояли рядом, смотрели. Ох это извечное женское любопытство! Однако кое-что перепало и им – несколько медных тарелок, кусков ткани. Когда дошли до мешков, Никита всполошился – он не мог допустить разбазаривания стратегического запаса. – Все! Мешки для сева! Он перенес мешки в амбар. Правда, для сева нужен был мешок с зерном. Но мука пусть тоже хранится, на черный день. Рядом с домом Варды стоял на коленях пленный. Руки его, заведенные назад, охватывали столб и были связаны. Никита подошел к пленному, присел на чурбак и попытался заговорить с ним. Но пленный мотал головой – он явно не понимал языка. Никита подозвал одного из краснокожих охотников: – Поговори с ним, может, он поймет твое наречие? Однако пленный опять ничего не понял. Никита подошел к Иде: – Ты кроме своего языка какие-нибудь еще знаешь? – Конечно, ведь с тобой я сейчас разговариваю на твоем. – Это я понял. А другие? Надо с пленным поговорить. Поможешь? – Попробую. Ида подошла к пленному и сказала ему несколько слов на незнакомом Никите языке. Однако ничего не изменилось, пленный все так же качал головой. Потом прозвучала фраза еще на одном языке – он отличался от предыдущего. Неожиданно пленный вскинул голову и что-то залопотал. – Что он говорит? – поинтересовался Никита. – Он из племени окувани, и зовут его Дир. – Мне все равно, как его зовут. Ты спроси, где живет его племя и почему они на нас напали? Ида и Дир стали переговариваться, потом сирена перевела: – Они обитают на другом берегу, через море, сюда приплыли на лодках. Шли за трофеями, на племя азуру наткнулись случайно, встретив охотника в лесу. Было их четыре десятка. – Много ли мужчин в племени? Никиту беспокоила их численность. Те, кто напал, убиты. Однако, не дождавшись их возвращения, другие воины могут отправиться их искать. – В их селении остались старики, женщины и дети. А с воинами был вождь, его легко узнать по росписи на теле и ожерелью из зубов диких животных. – Он мертв, как и другие, – устало сказал Никита, усаживаясь рядом с сиреной. – Как найти его племя? Однако на этот вопрос пленный отвечать не захотел. – Переведи ему, – обратился к сирене Никита, – что если он не скажет, я буду его живьем поджаривать на костре. Это будет больно, и он расскажет все. – Это жестоко! – вскинулась Ида. – Переведи! – жестко повторил Никита. – Я добрый человек, но когда под угрозой жизнь моего племени, я готов принять любые меры. Пленный, услышав перевод, посерел от страха. Помощи ждать ему не приходилось, а Никите никто не мог помешать. Пленный рассказал, что надо переплыть море – всего день пути при попутном ветре, и Никита сделал вывод, что море перед ними – лишь широкий пролив. – А дальше? – Держаться правой руки. Через полдня пути будет видно их селение. – Я разорю их, – сказал Никита, обращаясь к Иде, – и ты мне поможешь это сделать. А он будет проводником и заложником. Укажет неправильный путь – я скормлю его рыбам. Пленный, которому Ида перевела слова Никиты, поник головой. Никита приказал детям принести пленному воды и еды, сам же отправился к Вирту, которому рассказал сведения, полученные от пленного. – Что сам думаешь? – спросил его Вирт. – Для начала хочу обнаружить на берегу их лодки. Они их где-то спрятали, иначе бы мы их видели, когда плыли. В противном случае пленный врет, и они пришли пешком. Вирт кивнул: – Продолжай. – Взять десять человек и отправиться в их селение. Взрослых перебить, а детей забрать и воспитать по-своему. – Тех, кому семь-восемь лун, ты уже не переделаешь. Они будут помнить своих родителей и в один несчастливый для нас день ударят нам в спину. Лодки найди и приведи, пусть рыбаки используют их. А рисковать, не зная результата, не стоит. Это племя уже потеряло своих мужчин и оправится не скоро, через много лет. Сейчас они нам не страшны. Никита вынужден был признать правоту вождя. После полудня он, взяв Варду, отправился на поиски лодок, которые оказались не так далеко. Лодок было три, и они были довольно вместительные, с мачтами. Их завели в небольшую бухту и прикрыли срубленными ветками деревьев. С моря обнаружить их было невозможно. Повадки настоящих разбойников, уже имеющих опыт набегов. Перегонять лодки Никита с Вардой не стали – вдвоем это невозможно, и просто вернулись в селение. Все жители собрались на погребение павших – племя потеряло убитыми пять человек. Для небольшого племени потеря пятерых мужчин – удар чувствительный, но не критический. Всех погибших похоронили в общей могиле, завернув каждого в дерюжку. А потом устроили тризну – по обычаю племени.Глава 4. Путь на север
С утра несколько мужчин, в числе которых были все рыбаки, перегнали лодки к своему берегу. Лодки были ценным приобретением. Сделанные из струганых досок, большие, фактически – боты, они имели две важные детали – мачту и парус. Никита облюбовал одну, на корме которой был устроен небольшой трюм. Удобно: и вещи можно было сложить, и брызги не намочат. Наверное, это была лодка вождя. Мысль, что где-то живут гиперборейцы, не оставляла Никиту, сидела занозой. У него появилась мечта, навязчивая идея – достичь этих земель, своими глазами увидеть гиперборейцев. Легенд об их существовании в его время было много, но фактов, вещественных находок не было. Предания гласили, что гиперборейцы стояли на высокой ступени развития, и он понимал, что тогда было бы чему у них поучиться. Случай уже сводил его с инопланетянами, он видел гибель Атлантиды, но, к его сожалению, жил в племени, влачившем существование на уровне начала бронзового века. А в глубине души он надеялся когда-нибудь вернуться в свое время. Конечно, прошел уже не один год, и жена небось вышла замуж за другого, да и с работы его уже уволили за прогулы. Но ему хотелось поделиться увиденным с друзьями или даже прессой. Это будет сенсацией! Правда, было одно «но». Если он не представит каких-то артефактов, не укажет земли, где жили племена, и археологи не найдут материальных доказательств, то в лучшем случае его сочтут фантазером и пустобрехом, а в худшем примут за умалишенного. Ему же этого совсем не хотелось. Иногда, просыпаясь, он видел вокруг себя действительность и полагал, что это сон. Стоит отогнать его, и все вокруг исчезнет. Но сон почему-то никак не заканчивался. Периодически на него наваливалась хандра. Хотелось посмотреть телевизор, выпить пива, съесть конфету, поболтать с друзьями. Как он клял себя последними словами за то, что купился на посулы продавца на базаре! Дурак, новых ощущений ему захотелось! Получил? Теперь бы он не согласился ни за какие коврижки! Прошел месяц. Никита занимался хозяйственными делами – селение требовало обустройства. Сирены прижились у него в доме, подружились с его девочками, и как-то Ида спросила: – А куда делась твоя жена? – У меня ее не было. Никита не врал: в этом времени подруги действительно у него не было. – А дети? – Ты про девочек? Они не мои. Ящер разрушил их селение, и родители девочек погибли. Я нашел их случайно. Голодные, испуганные, они стали бы легкой добычей любого зверя. Ну не бросать же их? Теперь они отъелись, отогрелись, прижились у меня. Мы вроде как одна семья. – Чем-то это напоминает нашу историю, – задумчиво сказала сирена. – Я ведь хотела сделать из тебя послушного раба, а получилось, что ты спас нас с Адель. – Слишком добрый, наверное. – Тогда ты показался нам очень жестким – даже жестоким, бесчеловечным. Я думала, у тебя нет сердца. Но оказалось, что ты совсем другой. Я имела время и возможность понаблюдать за тобой. – И какие же выводы ты сделала? – Ты второй человек в племени, после вождя. Никита усмехнулся: – Я и сам это подозревал. – Подожди, не перебивай, я и сама собьюсь. Ты все время проводишь в заботах, но не о себе – о людях племени. И люди в племени разные: атланты, краснокожие – вроде Варды. Все тебя уважают, почитают. Быть тебе в дальнейшем вождем. – Вирт жив, о чем ты говоришь? – Я вижу, что Вирт болен. Изнутри его точит какая-то болезнь. – Если можешь, вылечи. – Увы, я не умею. Ида помолчала несколько минут. – Ты не из этого племени. – Открыла новость! Об этом знают атланты, я сам пришел к ним. – Ты не только отличаешься от них ростом, цветом кожи и глаз. Ты другой. – Конечно, ты ведь тоже от меня отличаешься. – Я неправильно выразилась. Но это очень трудно – передать мысли языком. Наверное, я плохо владею языком твоего племени. – Научишься. Никита не мог понять, куда клонит сирена. – Ты не рассердишься на меня? – Не рассердился же до сих пор. А что, ты что-то натворила? – Нет. Но кажется, я догадываюсь. Ты скрываешь от всех, но наша предводительница, уже ушедшая из жизни несравненная Нусрат, говорила нам о таких людях, как ты. – Неужели я настолько хорош? – ухмыльнулся Никита. – Опять ты переводишь разговор на мелкое? Интересно, что заподозрила Ида? В принципе она в племени новичок, и к ее мнению никто прислушиваться не будет – особенно Вирт. Но свежий взгляд поможет другим по-новому увидеть то, к чему они уже привыкли. – Так вот, наша предводительница, несравненная Нусрат, однажды встречала такого мужчину, как ты. Он был умен, проницателен и думал не только о себе. – Твоя Нусрат была женщиной. Он ей понравился, и она влюбилась – только и всего. С женщинами такое случается. – Я знаю. Но тот мужчина был с далекого острова и обладал знаниями, которыми не владел никто. Их племя было на голову выше других. – Ты говоришь об Атлантиде? – Тебе знакомо это название? Но ведь я его не произносила. – Какой в том секрет? – Могу ручаться, что в твоем племени о нем не знают. Ты один из них? – Скажем так: я был там и даже стал невольным свидетелем гибели острова и всего живого на нем. Я был на дирижабле с пилотом. Это такое устройство, которое может летать по воздуху, высоко. Была непогода, и сильным ветром нас отнесло к острову. Мы хотели сесть, но произошло землетрясение, остров раскололся и ушел под воду. Погибли все. Теперь там лишь водная гладь. – Ты же сказал, что бывал там. – Да, был до катастрофы, причем почти пленником. – Пленники не могут знать того, что знаешь ты! – Как ты можешь судить об уровне моих знаний? Разговор шел какой-то странный – на недомолвках и недоговоренностях. Никто из двоих не хотел полностью раскрывать свои карты. Никита был удивлен, хоть и не подавал виду. Да, эта женщина была хорошо сложена, у нее было красивое лицо и редкая способность подчинять себе людей голосом. Но и в проницательности ей нельзя было отказать, она обладала аналитическим умом, хитростью и, не исключено, знаниями. В этом мире такое сочетание – большая редкость. – Я сужу по отдельным твоим словам, действиям. У меня складывается впечатление, что ты из какой-то другой расы людей, – допытывалась Ида. – Даже если я тебе сейчас откроюсь, что тебе это даст? Лучше будешь спать? Утолишь извечное женское любопытство? Зачем тебе это? И не будет ли тебе страшно? – Ну, хуже, чем мне было в селении, когда с неба упала огненная колесница, мне уже не будет. Ты когда-нибудь терял друзей? Это больно. Никита кивнул. Ида смотрела на него, дожидаясь ответа. – Я пока плохо тебя знаю, Ида, и потому не готов открыться. Придет время, и ты узнаешь, кто я и откуда. Ида разочарованно вздохнула и отошла. Откровенного разговора не получилось. Но Никита стал ловить на себе мимолетные взгляды Иды, и было как-то неловко ощущать, что за тобой следят. И ведь не прикажешь закрыть глаза. Он и так уже запретил женщинам петь, а, наверное, им это так же трудно, как и птицам. Постепенно Никита начал готовиться к новому походу. Он откладывал сушеное мясо и рыбу, подвешивая продукты в полотняных мешочках на сквозняке, отсыпал половину мешка муки. А вот мешок с непосеянным зерном поставил его в тупик. Не греча, не пшено, не овес… Что бы это могло быть? Никита показал содержимое мешка Иде. Все-таки мешок найден в их разрушенном амбаре, и она могла знать. Сирена запустила руку в мешок и достала пригоршню зерен. Были они фиолетового цвета, формой напоминали фасоль, только мелкие. Ида понюхала, пожевала пару зерен. – Лучше бы ты их не брал. – Но они похожи на что-то съедобное. – Их растирают в муку, делают отвар и пьют для поддержания голоса. Простым людям он не нужен, а сиренам дает силу и красоту голоса. – Так, значит, весь секрет вашего пения в этих зернах? – Не только. Но зерна необходимы. Никита запер мешок с зернами в амбар под замок – от греха подальше. Через месяц, отдохнув, он отправился к Вирту. – С чем пожаловал? – Вирт выглядел не лучшим образом, был нездоров, но виду старался не показывать. Одно время Никита поил его водой из «живого» ручья. Но уже нет ни острова, ни ручья. Помочь бы как-то вождю, но знаний нет, не врачеватель Никита. – Хочу в новый поход отправиться. Мне слепой мудрец сказал, что в полуночной стороне обитает племя гиперборейцев. Они велики ростом и обладают большими знаниями. Если удастся свести с ними знакомство, это будет полезно для племени. – Ты успел отдохнуть? – Вполне. – Твое стремление принести пользу племени похвально. Долгим ли, думаешь, будет поход? – Не знаю. Могут быть неожиданности на пути, а главное – я не знаю точно места обитания гиперборейцев. – Очень давно я слышал от отца легенды о них. Полагал – сказы, мифы. Однако слышу о них уже не первый раз. Хватит ли у тебя сил? – Я молод и здоров. – У тебя есть то, чего нет у меня, – грустно кивнул в ответ Вирт. – Кого думаешь взять с собой? Никита понял, что Вирт не возражает против похода. Худо-бедно, а племя уже обжилось на новом месте и не страдает от голода. – Если ты не против, я возьму Тота, Варду… и Иду. Она из сирен. Почему Иду, Никита и сам не понял. Хотел ли он взять сирену как неотразимое оружие или была еще какая-то причина. – Согласен. Предупреди тех, кого хочешь взять с собой, собирайся – и в путь. – Спасибо за доверие, Вирт, я постараюсь их найти. Никита нашел Тота и Варду. – Согласны ли вы отправиться со мной в новый поход? – Если не будет против Вирт, – осторожно заметил Варда. – Я беседовал с ним, вождь не возражает. Поэтому готовьтесь. Тот, возьми шлем, в нем ты выглядишь неотразимым. Здоровяк расплылся в улыбке. Вечером, после ужина, Никита подсел к Иде: – Готовится новый поход, я хочу познакомиться с гиперборейцами. – Сначала надо их найти. – Пойдешь со мной? Послезавтра отплываем. – А как же Адель? – Она останется здесь, в моем доме. – Согласна, с тобой я пойду хоть на край земли. – Похоже, именно на край земли мы и поплывем. Как-то не понравился Никите ее ответ, было в нем личное. Уже в сумерках к Никите в избу пришел Варда. – Что случилось? – С нами в поход просится один из рыбаков. – Кто? – Кван. – Он же еще подросток, ему четырнадцать едва минуло. – Зато с лодкой управляется не хуже взрослых мужчин. – Иди с ним к Вирту. Если вождь даст добро, возьмем. Похоже, новость о предстоящем походе уже узнали все в племени. С утра к дому Никиты потянулись люди. Кто-то принес тряпицу с сушеными фруктами, другие – плетеную из прутьев корзину с вяленой рыбой. Один из охотников принес шкуру непонятного зверя, вроде козлиной. В конце дня Никита разобрал подношения. Кое-что брать с собой было нельзя: не все продукты могли перенести путешествие, какое-то время спустя ими можно было отравиться. Утром вся команда взялась переносить груз в лодку. Им бросилось помогать все племя. И вот уже лодка готова к отплытию. В этот момент пожаловал сам Вирт. – Молю всех богов, чтобы поход ваш был удачным. Не рискуйте понапрасну. Знаю, что ты осторожен, Никита, но все же напоминаю. Все забрались в лодку, и несколько атлантов легко столкнули ее в воду. Люди на берегу размахивали руками. Чрезвычайно гордый оказанным доверием, подросток Кван поднял парус, и лодка заскользила по волнам. На ее носу устроился Варда, а Кван сидел на корме с рулевым веслом. Тот, Ида и Никита уселись на лавке почти в центре, под парусом. Шли в сотне метров от берега. Так невозможно сбиться с курса, да и в случае опасности можно быстро пристать к берегу. – Пробки для ушей взяли? – спросил Никита. Ида покраснела. Пробки прихватили все, кроме Квана. – Варда, что же ты не предупредил рыбака? – Запамятовал. Но как только сойдем на берег, сам выстругаю, – клятвенно пообещал охотник. К вечеру они прошли вдоль берега, откуда гнались за ними две пироги с воинами. Их снова заметили, и несколько мужчин выбежали к урезу воды. Однако, приметив в лодке женщину, они тут же разбежались. О, не зря Ида старалась! К берегу пристали уже в сумерках. Варда сразу обследовал близкий лес и вернулся с двумя деревянными палочками-пробками для ушей Квана. Еда на вечер у них была, и потому, поужинав, улеглись спать: Ида на шкуре, мужчины – на земле. Один Кван устроился в лодке – так ему было привычнее. На следующий день они миновали разрушенное селение сирен. Тишина и безмолвие владычествовали там, и только обожравшиеся грифы-стервятники лениво перелетали с места на место. При виде селения Ида заплакала: слишком свежи были воспоминания, слишком сильно они бередили душу. Может быть, Ида и хотела бы пристать к берегу, походить по селению, вспомнить своих подруг, но ее явно отпугивали многочисленные грифы-стервятники. Да и Никита не горел желанием делать здесь остановку. Не стоило беспокоить духов безвременно ушедших из жизни, обитателей этого последнего пристанища. А дальше потянулись берега незнакомые. Через несколько километров местность оказалась безжизненной – ни птиц, ни зверей. Все деревья были сломаны, повалены, причем лежали вершинами в одну сторону. Путники приближались к эпицентру взрыва одного из крупных осколков метеорита – ведь Никита ясно видел, как раскололось на несколько частей небесное тело. Самый крупный осколок, ядро, пронесся дальше, за горизонт. Зрелище было угнетающим, а потом и вовсе апокалипсическим: выжженная, без травы и деревьев земля, тишина и пепел. Жутковатая картина – как после ядерного взрыва. Выручало то, что под парусом шли быстро. Постепенно на месте пожарища стали появляться островки целой травы, потом – сломанные, но не сгоревшие деревья, и только к вечеру путешественники увидели нетронутый лес. По прикидкам Никиты, кусок упавшего метеорита фактически уничтожил все живое в диаметре полусотни километров. Им тогда еще повезло, что они не успели пройти дальше, к самому эпицентру, – тогда бы от их тел остались только обгорелые головешки. Никиту передернуло. На ночевку они остановились на берегу, к воде близко подступал лес. Поужинав, улеглись спать: Кван в лодке, остальные – на берегу. В середине ночи Ида разбудила Никиту. – Тут кто-то есть, – прошептала она ему на ухо. Никита прислушался – полная тишина. И глаза к темноте уже успели адаптироваться, что-то видели. Только смотреть было не на что: берег, деревья и – никакого движения. – Я ничего не вижу и не слышу, – прошептал он в ответ. – Я его чувствую. Чужой рядом, он изучает нас. – Где он? – Между нами и лесом. Никита всмотрелся. Что-то неосязаемое, почти невидимое сдвинулось. Когда это «нечто» стояло, заметить его было совершенно невозможно, но когда оно двигалось, изображение за ним становилось нечетким, смазанным, похожим на мелкие квадратики – как при глюках цифрового изображения на мониторах. Черт! Арбалет в лодке, а Варду будить не хотелось. Проснется, говорить начнет и вспугнет невидимку. Непонятно только, друг это или враг, и как ему удается достигать невидимости? Тело такое или он использует хитрую накидку? Во времена, когда Никита жил в XXI веке, такие накидки были изобретены. На самом деле они часть видимого спектра поглощали, а часть – отражали. На такой накидке было изображение близлежащей местности, она просто сливалась с нею, как маскировочный халат. Но халат имел один незыблемый рисунок. Если расцветка была для осеннего леса, в пустыне человек в таком маскхалате будет виден, а в накидке – нет, она приспосабливается к пейзажу. Для путников разница большая. Если это накидка, то она – продукт высоких технологий, и существо, ее надевшее, – из развитого народа. Но если тело прозрачное, то это может быть даже животное – имеет же простейшая медуза почти прозрачное тело? Никита потянулся рукой к Варде – надо слегка его толкнуть. Охотник спит чутко, но неожиданно для Никиты Варда прошептал: – Я не сплю, я вижу его. Просто здорово! Варда еще раз подтвердил, что он настоящий охотник. – Попробуй достать его из пращи. За луком и стрелами тянуться надо – «нечто» может исчезнуть. Но, видимо, Варда уже сам достал пращу и ждал только сигнала Никиты или враждебных действий неизвестного существа. Лежа Варда раскрутил пращу. Запел рассекаемый воздух, и камень полетел в цель. Раздался явно слышимый удар и вскрик неизвестного. Дрожащее изображение сдвинулось в сторону, потом переместилось к лесу. Как будто сами собой раздвинулись кусты, явно обозначилась фигура, тут же слилась с темной ночной зеленью и исчезла. – Кто-нибудь из вас видел раньше нечто подобное? Варда пожал плечами, Ида отрицательно качнула головой. Никите стало интересно. – Варда, как ты понял, что здесь чужой, почему проснулся? – Невидимка прошел рядом. Ветра нет, а лицо ощутило движение воздуха. Я сплю чутко, проснулся. – А ты, Ида? – Он почти невидим – если только приглядеться. Но у него есть запах. Каждый человек имеет свой запах. От Варды пахнет кровью добытой дичи, их страхом. От Тота тупой силой – уж извини, Тот. – Он спит и не слышит. А от невидимки? – Я пока не разобралась, чем. Сложный запах. Просто я спала и ощутила, что рядом кто-то есть. Это нечто двигалось, причем рядом, и запах перемещался вместе с ним. Вы все пахнете не так, и если бы запах был привычным, я бы ненасторожилась. И еще: не знаю, как объяснить, это просто нелепо, но мне показалось, что невидимка пытался проникнуть мне в голову, прочитать мои мысли. – Ида, это вовсе не женские причуды, такое возможно. Хуже всего было то, что невидимка был рядом с ними – только руку протяни. Он их разглядывал и, если бы имел злые намерения, вполне мог бы причинить вред – вплоть до убийства. Очень опасная ситуация! А главное – что хотел невидимка? Складывалось ощущение, что он хотел узнать, с какой целью пожаловали на берег путешественники. А если он не один, если их тут целое племя и они нападут? Как с ними сражаться, если их не видно? – Варда, придется тебе сегодня не спать. Держи глаза открытыми, а пращу под рукой. – Я понял, выполню. Никита попробовал уснуть, но не получилось – все время ему казалось, что невидимка рядом. Да и Ида не спала. Веки ее были закрыты, но подрагивали. Не спит, видимо, ей страшно. Молодец, первая тревогу подняла. Стало быть, обиды на Никиту она не держит. А ведь могла зло затаить. Он же фактически сначала их в плен взял, связал и в мешок посадил. Правда, этим спас их от гибели. А впрочем, оберегая их жизни, она защищает сейчас свою. Если их убьют, что станет с нею? Он вертелся на земле, разные мысли одолевали. За несколько месяцев нахождения племени на новой земле он увидел столько нового и необычного для себя, получил столько впечатлений и бесценного опыта! Ну, были «электрические люди» – но их видно, с ними можно было контактировать, дружить. А как общаться с невидимкой? Что он хочет? И еще одно волновало Никиту – человек ли он? Или неизвестное им животное, даже какой-то призрак? Хотя в потусторонние силы, духов и привидения он не верил. Зато Тот выспался и ел утром с аппетитом. – Вы чего такие притихшие, как будто не спали ночью? Солнце светит, еда есть, все здоровы – что еще надо для счастья? – Тот, а что такое счастье? – неожиданно спросила Ида. Никита навострил уши – вопрос философский. У каждого свое понятие о счастье. – Это когда ты и твои близкие здоровы, ты сыт и рядом нет врагов. Коротко, почти всеобъемлюще, но просто. Впрочем, Тот и сам парень простой. Видишь врага – убей, тихо вокруг – радуйся жизни. – Тот, у нас ночью гость был незваный, – решился рассказать Никита. – Почему меня не разбудили? – Он был невидим. – Тогда пустое. Это дух леса или того, кто умер. Святая простота, он верит в духов. – А как он выглядел? – продолжал расспрашивать Тот. – Я же тебе сказал – он невидим. – Но вы же его узрели?! Крыть было нечем. – Завтракаем и уходим. Они перекусили запасами, не разводя костра. Костер – это долго; кроме того, дым демаскирует, дает сигнал местным – на берегу чужой. Они уже уложили мелкие вещи вроде шкуры, на которой спала Ида, в лодку, как вдруг Варда обернулся: – Он здесь. Никита сразу понял, о ком говорит Варда, и решил применить другую тактику: – Пробки в уши, быстро! Ида, пой! Парни исполнили приказание немедленно, и Ида запела. Никита не слышал звука ее голоса, но видел, как она открывает рот, как напрягаются жилы на ее шее. Он стал шарить глазами по берегу. Солнце уже встало, было светло, и видимость была великолепная. Боковым зрением он засек движение слева. Повернул голову – никого. Но все-таки невидимка себя выдал. Он дернулся, и изображение куста за ним поплыло, заструилось. Да ведь он рядом совсем! Пять метров, не больше. И вдруг раздался резкий визг, очень громкий, слышимый даже сквозь пробки, а скорее всего – ощущаемый всем телом. Человек, как и другое животное, слышит не только ушами, но и костями, и в первую очередь – черепа. Кости прекрасно проводят звук, а площадь кости черепа велика. Визг оборвался, и перед ними возникла человеческая фигура, срывающая с себя прозрачную пленку. Одной рукой бывший невидимка пытался закрыть себе ухо. Тот от увиденного впал в ступор. Только он и Кван не знали о ночном происшествии, поэтому внезапное появление чужака, причем совсем рядом, произвело шокирующий эффект. Да еще и невидимка снял накидку до половины тела. До пояса он был виден, а всего того, что ниже, как будто не существовало. Ощущение нереальное – половина тела висит в воздухе. И причем не только висит, но еще и двигается. Было чему удивляться – даже испугаться. Но Тот был воином, Вирт выделил его в экспедицию для защиты, обеспечения безопасности. Атлант с места, без разбега сделал гигантский прыжок – кенгуру позавидует! Одним движением он сбил этого страшного человека, припечатав его своим телом к земле, и кулаком нанес ему удар по голове. Незнакомец дернулся и затих. Никита приложил палец к губам Иды, и она, поняв знак, замолчала. Жестом Никита отдал приказ – удалить пробки, и только потом кинулся к Тоту: – Зачем ты его убил? – Я же его слегка… А чего он тут висит? Никита потрогал сонную артерию на шее человека – бьется. Стало быть, он жив. – Поднимай его, и в лодку. Тот легко поднял незнакомца и перенес его в лодку. Жутковато было видеть половину человеческого тела на руках у атланта. Ида перебралась на нос лодки, подальше. – Кван, отчаливаем! Поднимай парус! Тот, приглядывай за ним! Только не бей. Куда он с лодки денется? Конечно, незнакомец мог выпрыгнуть из лодки и доплыть до берега, но сейчас он лежал без сознания. Все-таки Ида со своим голосом – приобретение для племени ценное. Никита еще раз похвалил себя за то, что уберег женщин и взял их с собой. Прямо-таки секретное и всесильное оружие. Минул час, однако незнакомец по-прежнему лежал недвижимо. Но дышал. Никита перегнулся через борт лодки, набрал воды в ладони и выплеснул ее на лицо неизвестному. Тот вздрогнул и открыл глаза. От удара он явно не отошел, зрачки закатывались вверх, под лоб. Но уже очухался. Еще немного времени – и вовсе придет в себя. Пока незнакомец лежал в прострации, Никита его разглядывал. Был он белокожим, лицо – европеоидного типа, с бородкой, кожа загорелая. Верхняя часть тела – в светлой полотняной рубахе с длинными рукавами. На запястьях и поясе нет ремешков, не видно оружия. Нижнюю часть тела по-прежнему укрывала пленка, но Никита решил пока не трогать ее, не снимать. Только бы найти общий язык, чтобы пообщаться. О таких пленках-накидках Никита слышал, но вблизи не видел никогда. Показывали как-то по телевизору кадры из лаборатории ученых, создавших ее, но как она здесь-то оказалась? И кто этот незнакомец? Как всегда в таких случаях, вопросов было много, но ответов на них пока не было. А лодка уже вовсю бежала по воде. Сегодня на море было небольшое, балла два-три, волнение, дул изрядный ветерок. Под парусом ход хороший, только брызги соленые в лодку залетали, и хитон на Иде был уже мокрый. – Ида, иди сюда, – позвал ее Никита, – промокнешь, а сменной одежды нет. Ты мне нужна здоровой. Ида как-то странно взглянула на него – то ли более внимательно, то ли оценивающе, и перебралась к мачте. Неизвестный в этот момент окончательно пришел в себя и попытался привстать, опершись на локти. Он смотрел на людей удивленно. – Очнулся? – спросил его Тот – он сидел на корме рядом с Кваном. Неизвестный обернулся на голос, но, увидев своего обидчика, шарахнулся в сторону. И немудрено. В лодке люди обычного роста, а этот – гигант, мышцы внушительные под кожей играют. С таким бороться бесполезно. «Невидимка» уселся, осмотрелся вокруг, и на его лице появился испуг. Лодки, моря боится или того, что его увозят. Ведь вполне может статься, что он пленником себя ощутил. Он уже схватился за накидку, но Варда, наблюдавший за ним, покачал головой. Да «невидимка» и сам понял, что его накидка не даст ничего. Броситься в воду? Надо уметь плавать, да и хищники разные в воде бывают, сожрут на раз и не подавятся. Незнакомец пока молчал, но было ощущение, что он прислушивался к разговорам, пытаясь понять язык. Никита решил поторопить события: – Кто ты и откуда? Как тебя зовут? Незнакомец слово в слово повторил сказанное, сохранив даже интонацию. – Зачем ты повторяешь мои слова? Я ответов жду. Но незнакомец повторил и эти фразы. Это уже было странно. Неужели Тот так шарахнул его по голове, что его переклинило? Или он заработал себе сотрясение мозга? – Может, он не живой человек, а биоробот? – уже вслух начал раздумывать Никита. Но у биоробота только внешность человеческая, а у этого пульс на сонной артерии прощупывается. Да и откуда здесь, в глуши, взяться биороботу? – Ты меня понимаешь? – медленно произнес Никита. – Понимаешь, – эхом отозвался неизвестный. Никита отвернулся. Пока контакт установить не удавалось, «невидимка» явно не понимал языка атлантов. – Вот же принесла нелегкая! – совершенно отчаявшись, уже по-русски сказал Никита. Незнакомец отозвался сразу: – Мне знаком этот язык! От удивления Никита едва не свалился с лодки. – Ты… – обернулся он к незнакомцу. – Ты откуда?! Как ты здесь оказался? И как твое имя? – Он обрушил на незнакомца град вопросов. – Не так быстро, пожалуйста. Язык мне не родной, мало разговорной практики с аборигенами. – Это я абориген?! – взвился Никита. – Ты ведь живешь здесь, значит – абориген. Логично. – Меня зовут Эберхартер, но можно проще – Эбер. – Имя у тебя заковыристое, нерусское. Ты из каких земель? Вопрос поставил Эбера в тупик. – Ну хорошо, откуда язык знаешь? – Нас учили. – Кто? – Ты агрессивен, предводитель. – Ты угадал, в лодке я старший. Зовут меня Никита. – Я уже слышал. Говорил Эбер правильно, только ударения в словах не всегда ставил в нужное место. Так говорят иностранцы, старательно учившие язык. Только вот преподаватели их не были носителями родного, русского, языка. – Ты из какого племени? Эбер сделал вид, что не понял вопроса. – Будешь молчать, я попрошу Иду запеть. – Нет, только не это. Ее голос вызывает у меня головную боль, сознание туманится, воля парализуется. – Тогда отвечай. – Хорошо. Но я не знаю, поймешь ли ты меня, хватит ли у тебя знаний и широты мышления. Ты можешь принять услышанное за небылицу. – Это мое дело. Я весь внимание. – Ты знаешь, что такое комета или метеорит? – Немного. – Не так давно немного южнее упал кусок метеорита, другой пролетел дальше. – Ага, на север. – Ты знаешь направления сторон света? – Самый умный, да? Продолжай. – Упал вовсе не метеорит. Я не землянин, я с далекой планеты, и светит у нас вовсе не Солнце. Никита напрягся. Выдумать такое никто из местных не мог, и потому это похоже на правду. – Стоп! Если метеорит – это инопланетный корабль, то он взорвался. Тогда как ты остался в живых? – Я разведчик, опустился на вашу планету в небольшом космическом зонде неделей раньше печального события. Я оказался совсем один – без связи, без еды, а теперь и без цели. – Ни фига себе! – Не могу понять сказанное тобой. – Это непереводимая игра слов, выражает удивление. Ну ладно, метеорит или твой корабль взорвался, я видел это сам. Но русский-то язык почему? – На вашей планете живут люди очень развитой расы. Мы хотели посмотреть, а может быть – наладить контакт. Это уже очень интересно! Никиту охватило возбуждение – как охотника, приблизившегося к добыче. – И где это племя? Оно что, говорит на моем языке? – Подозреваю, что ты один из них. Ты говоришь на этом языке, ты не удивился моим словам о межзвездных полетах. На этой планете не может быть больше таких совпадений. – Наверное, вы ошиблись в исчислении времени. – Нет. Смотри. – Эбер полез рукой под накидку. Варда сразу насторожился и взялся за рукоять ножа. – Успокой своего друга! – бросил Эбер. – Варда, не своди с него глаз, но нож не применяй, – сказал на азурском Никита. Эбер достал плоскую коробочку и нажал кнопку на ее панели. Засветился экран, по размеру – как у хорошего смартфона, дюймов пять-шесть, и показалась карта Земли. Никита узнал очертания материков, только береговые линии не везде были привычны. То ли инопланетяне не смогли создать точную карту, что само по себе сомнительно, то ли за многие тысячи лет из-за катаклизмов берега изменились. – Ты можешь понимать карту? – спросил Эбер. – Да, увеличь масштаб. Изображение стало крупнее, потом еще увеличилось. На экране моргала маленькая красная точка. – Это что? – ткнул пальцем Никита. – Мое и ваше местоположение. – Занятно. А где живут люди, встретиться с которыми вы хотели? – Вот тут, – палец Эбера указал в район между Мурманском и Архангельском. – Там гиперборейцы живут, – заявил Никита. – Они себя так называют? Надо запомнить. У вас не найдется еды? – Есть сухие фрукты, сушеное мясо. – Я голоден, мне все равно. – Варда, накорми гостя. – Какой он гость? Он пленный. Только я не пойму, откуда тебе знаком его язык? Варда дал Эберу сушеных фруктов. Эбер понюхал, осторожно откусил кусочек, пожевал, удовлетворенно кивнул и съел все. – Ешь. Если мы едим и не умерли, то и тебе вреда быть не должно. Мыслей в голове Никиты было много. Встретить в глуши, среди диких племен инопланетянина – невероятное событие! И удачу оно принесет им или беду, пока неясно. Но сейчас Никита с друзьями нужен Эберу для выживания. – Эбер, а корабль, потерпевший катастрофу, был один? Или на орбите есть еще? – Один, – вздохнул Эбер. – Наверняка на моей планете уже встревожились, потеряв со мной связь. – Тогда они должны направить помощь, – рассудил Никита. – Направят. Только по земным меркам она прибудет через год. – Ого! – Да. И этот год мне надо продержаться. Боюсь только, что они не смогут меня найти. Сядет аккумулятор в приборе – он как маяк. – Не думаю, что приземление будет тихим – появится след в небе. Он и покажет, куда тебе направиться. – Надо выжить. Год – это много. – Я живу здесь уже четыре, – невольно сорвалось у Никиты. – Значит, ты тоже не абориген, как и я? – Между нами разница. Ты с другой планеты, а я из другого времени – хотя землянин. Эбер несколько минут переваривал информацию. – Более чем интересно, – наконец сказал он. – Не исключаю, что ты потомок этих гиперборейцев. А я сначала думал, что он. – Эбер указал на Тота. – Да, он велик, но он атлант, из племени азуру. – Надо же, как я ошибся! Ведь я принял его именно за гиперборейца! Потому и приблизился к вашей стоянке. – Ты говоришь не всю правду, к нам тебя толкнул голод и одиночество. Ты видел гибель своего корабля, и это привело тебя в ужас. – Ты можешь читать чужие мысли? – Нет, не могу. Но я проанализировал полученную от тебя информацию и сделал правильные выводы. – У тебя странная команда. Люди из разных племен и с разными, довольно занятными способностями. – Ты прав. Но мы прекрасно уживаемся и составляем одну команду. Если ты дашь слово, что не причинишь никому из нас вреда, будешь помогать по мере сил и выполнять все мои приказы, как командора экспедиции, ты можешь из пленника стать членом команды. – Даю слово. – И еще одно… – Никита помялся. – Как бы это правильно выразить? Ты на самом деле имеешь такой вид, как сейчас? Или это сменяемая оболочка? Как камуфляж, мимикрия у животных? Эбер усмехнулся: – Я таков, каким ты меня видишь. Мы заинтересовались расой гиперборейцев потому, что они очень похожи на нас. – Планет в разных звездных системах много, как вы нашли нашу Землю? – Межпланетные автоматические зонды. Они определили, что на этой планете есть вода, подходящая для жизни атмосфера, пригодная для дыхания, и комфортная температура. Три важные составляющие, почти полностью повторяющие условия нашей планеты. Зонды также определили, что здесь есть разумные существа, поскольку на снимках были строения не природного характера. Нам стало любопытно, и к вашей планете был направлен обитаемый корабль. Исход ты знаешь. – Хорошо. Друзья, – обратился Никита к команде, – отныне Эбер не пленник, он дал слово никому не причинять вреда. Он становится членом нашей команды, одним из нас. Но скажу честно: я пока его не знаю и прошу вас быть внимательными по отношению к нему. В случае подозрительных или даже опасных действий его сразу сказать мне, а Эбера связать. Все эти слова Никита произнес на азурском языке. Прежние члены команды согласно кивнули, а Варда вдруг добавил: – Пахнет он не так, как мы. Не нравится он мне. – Я не уверен, Варда, что наш запах нравится ему, – остановил его Никита, – но надо как-то уживаться. Зачем конфликтовать? Они шли под парусом до вечера. Едва солнце стало клониться к закату, Никита отдал команду пристать к берегу. Кван направил лодку вправо – там виднелась небольшая бухта, удобная для стоянки. Лодка ткнулась носом в гальку, и команда выбралась на сушу. – Тот, подтяни лодку, – распорядился Никита. – Варда, на охоту! Людей в команде прибавилось, и забота о продовольствии становилась одной из главных задач. Засидевшийся в лодке Варда с удовольствием отправился в лес. Конечно, время для охоты в незнакомом лесу не самое удачное, лучше охотиться днем. Но и плыть ночью опасно, можно сесть на мель или разбить лодку о камни многочисленных мелких островов. Тот принялся собирать сушняк и ветки для костра, Кван прямо с кормы лодки забросил небольшую сеть. Эбер еще в лодке снял с себя накидку, и Никита спрятал ее в рундук, подальше от соблазна. – Эбер, можно посмотреть твой прибор? Меня интересует карта. – Конечно. – Эбер включил навигатор. Красная мерцающая точка показала Никите их расположение. Получалось, что они в восточной части Балтики. Берега не совсем привычные, но общие контуры узнаваемы. Вон и устье Невы видно, а за ним и сама река. Никита вздохнул. Далеко добираться до русских северов, да еще неизвестно, какая там температура – ведь теплой одежды нет ни у кого. А главное – как их примут гиперборейцы? Если они на высоком уровне развития, то команду Никиты не примут всерьез. Только Эбер и сам командор обладают какими-то знаниями, остальные же находятся на уровне немногим выше уровня пещерных людей. И в качестве кого окажется команда? Непрошеных гостей? Пленников? Вопросов возникало много. Хотя пообщаться можно было. Со слов Эбера, гиперборейцы говорят на русском. Конечно, еще не факт, что их можно понять, ведь за тысячи лет язык мог измениться до неузнаваемости. Из леса вышел Варда, махнул рукой: – Тот, иди сюда, помоги донести добычу! Великан ушел, а Никита разжег зажигалкой костер. Эбер внимательно наблюдал за его действиями. – Можно посмотреть? Он взял у Никиты из рук зажигалку, чиркнул. – Я видел почти такую же в музее. Вот блин! Никита гордится своей зажигалкой, а на планете Эбера она в музее как реликтовое изделие. – Чем же вы огонь разжигаете? Эбер вернул зажигалку. – Есть другие приспособления, вроде этого. – Он вытащил из кармана сигарообразный предмет и направил его на ветку. Вспыхнул ослепительный белый луч, и ветка загорелась. Похоже на лазер. – Если луч направить в одну точку, вспыхнет огонь, а если провести линию, то этим лучом можно разрезать предмет, – пояснил Эбер. – Только мы давно не пользуемся огнем, разве что любители старины. Жалко уничтожать природу и отравлять атмосферу. Во Вселенной очень мало обитаемых планет, и их надо беречь. Ну да, Эберу с экологами и «зелеными» по пути. Тот притащил добытого Вардой животного. По виду – кабанчик, только морда более вытянутая. Варда разделал тушу, нарезал мясо на пластины, насадил их на оструганные ветки и положил на рогульки над костром. Вскоре над бивуаком поплыл восхитительный запах жареного мяса, и Эбер завертел носом. – Чем это так пахнет? – Мясо жарится, скоро будем есть. – Вот это? – удивился Эбер. – У тебя есть другие предложения? – Как в доисторические времена, я имею в виду – очень давно. – Что же вы едите? – У нас вся еда в брикетах и тюбиках. Разогрел – и ешь. – Я понимаю, для космического корабля это удобно. А на твоей планете? – Такая же. – Хм… Никита резонно сомневался, что еда в тюбике вкуснее доброго куска жареного мяса. Полезнее? Может быть, но где вкус, где аромат? Варда, как заправский шашлычник, крутил над угольями импровизированные шампуры. А тут и Кван подоспел с парой крупных рыб. Он моментом разделал их, тоже насадил на ветки и подвесил жарить. Эбер смотрел на действия команды с удивлением. Первым подоспело мясо. Варда снял с ветки кусок, попробовал его и удовлетворенно кивнул – готово! Все разобрали по ветке с кусками мяса – горячими, исходящими аппетитным дразнящим запахом, с дымком. Еще бы хороший кусок хлеба к нему или лепешку, да помидорчик – только где же их взять? Члены команды дули на мясо, осторожно, чтобы не обжечься, откусывали. Никита откусил, прожевал. Немного суховато, но вполне съедобно. – Эбер, ты так и будешь смотреть? Ешь, другой еды не будет. Эбер понюхал, осторожно откусил, разжевал. Видимо, счел еду приемлемой, потому что принялся есть. Потом подоспела рыба, и каждому досталось по изрядному куску. Эберу рыба понравилась больше. Ее мясо было нежнее, и единственное, что не устраивало – это кости. Тот, по обыкновению, взял себе еще две ветки с нанизанными на них кусками мяса – большое тело требовало больших объемов еды. Они омыли руки в морской воде и стали готовиться ко сну. Эбер, разглядывая следы пиршества, с сомнением произнес: – Убивать животных и есть их жареное мясо – варварство, конечно, дикость. Но мне понравилось. – Смотри, привыкнешь еще, будешь шокировать своих варварскими привычками, – отозвался Никита. – А когда бы я еще это попробовал? – в тон ему отозвался Эбер. – Но теперь я знаю, как и чем питались мои предки. Спать он отправился в лодку вместе с Кваном. Ида, единственная из женщин команды, все время похода старалась лечь рядом с Никитой. Наверное, ближе к командиру ей казалось безопаснее. А может быть, Тот и Варда выглядели теперь в ее глазах необузданными дикарями, от которых можно ожидать чего угодно. К утру все слегка продрогли – от воды тянуло сыростью. Приведя себя в порядок, они доели вчерашнее мясо и столкнули лодку на воду. Шли в виду берега. Как только показалось устье Невы, Никита приказал Квану править туда. Когда они вошли в полноводную реку, Эбер опустил руку за борт, а потом лизнул ее. – Вода пресная! – воскликнул он с удивлением. – В реках всегда так, обычное дело. – Тогда почему в море вода соленая? – Эбер, я не геолог, не знаю. Ты лучше расскажи мне что-нибудь о своей планете. – Она как ваша, только материки другие. И у нас три спутника, а у вас один – Луна. У вас разрознены племена, вы деретесь, убиваете друг друга. У нас же на всей планете один язык, одна раса, одно правительство, одни законы. – Не жизнь, а сказка! – позавидовал Никита. – Это тебе так кажется. Мы во Вселенной не одни, и у нас есть враги. Есть похожие на нас внешне жители планеты Гуам. Они агрессивны и хотят захватить нашу планету, поэтому нам приходится воевать. Но еще хуже существа с планеты Верде. Никто не знает, как они выглядят на самом деле – они могут видоизменять свое тело. Наши ученые говорят, что их тела, как желе, могут принимать любую форму и, как правило, это вид жителей планеты, которую они прибыли покорять. – Ну и соседи у вас! Не позавидуешь! – У них допотопные космические корабли, и вам, землянам, повезло, что они не могут добраться до вас – слишком далеко. – А я-то полагал, что каждая цивилизация по мере развития становится добрее, разумнее. – Умнее – да, технологичнее, но мудрее, терпимее – не всегда, как мы видим. Рано или поздно полезные ископаемые вроде железа, нефти, урана истощаются. И существа разумные начинают искать другие планеты, которые смогут дать то, что на их родной планете почти исчезло. И так постоянно. Мир не стоит на месте. – В мое время говорили: золото правит миром. – Золото? Смешно. Это просто интактный металл. Миром правит уран, он дает тепло, свет. Без него невозможно создание грозного оружия. Ты знаешь, что такое уран? – Знаю. Уран – это угроза миру и планете в целом в чужих руках. – Это всего лишь инструмент. Сумеешь обратить на пользу – всем благо, используешь как оружие – разрушение. Неву они прошли за день, вошли в Ладожское озеро. Огромное, берегов не видно, почти как море, только пресное. – Держись поближе к берегу, – предупредил Квана Никита. Еще из уроков географии он помнил, что Ладожское и Онежское озера соединены рекой Свирь – она была в южной части озера. А еще – на Ладоге бывают внезапные штормы. Но обошлось. До вечера до Свири они не добрались, заночевали на берегу. Местность болотистая: редкие деревья, а больше кустарники да трава по пояс. Варда ушел на охоту, Тот собирал топливо для костра. Веток набралось мало, а Варда вернулся в темноте и вовсе с пустыми руками. – Место нехорошее, – пояснил он. – Земля влажная, ноги в нее по щиколотку уходят. Живности нет. Они доели сухофрукты. Для целого дня – очень скромно, но выбора не было. Улеглись спать. Никита решил сделать остановку днем и в более сухом месте, устроить охоту всеми силами, а Кван пусть ловит рыбу. Они задержатся на день, зато хорошо подкрепят силы. Спать было неуютно: земля влажная, донимали комары, и только дым от костра немного выручал. Все члены экспедиции не выспались и утром чесались от комариных укусов. Есть было нечего, и потому, умывшись, они сразу отправились в путь. Вошли в Свирь – она значительно уступала Неве по полноводности, и уже в виду Онежского озера, выбрав сухое место, пристали к берегу. – До утра будем тут, – сказал Никита, окидывая взглядом окрестности. – Кван, ты рыбачишь, Ида – собираешь ветки для костра, остальные – на охоту. Эбер оживился. Для него охота была экзотикой, занятием предков. Только вот оружия у него не было. Варда имел пращу и лук, а Тот и Никита – ножи. Местность, насколько мог судить Никита, была необжитой. Ни тропинок, ни дымов от костров, ни построек. А может, оно и к лучшему? Не хотелось выяснять отношения. Ведь каждое племя охраняет свои земли и зачастую чужих воспринимает агрессивно, как лазутчиков – ведь за ними могут появиться воины. Также охраняют свои территории животные, метя их границы. Впереди шел Варда, за ним – остальные. На первых порах Эбер шел шумно, но Никита сделал ему замечание. Они отошли от берега уже изрядно, километра два. Путь пересекали ящерицы, крысы. Но все это было мелкой дичью, и на них не обращали внимания. Но вот Варда поднял руку, и мужчины замерли. Впереди раздался треск сучьев, и на поляну вышел то ли тур, то ли зубр. По мнению Никиты – бык, обросший шерстью и с рогами, причем внушительными. Варда начал раскручивать пращу. Вот уже засвистел рассекаемый воздух. Бык насторожился и повернул голову, прислушиваясь. Эбер же от удивления широко раскрыл глаза. Бац! Камень из пращи угодил животному точнехонько в лоб. Такой удар мог бы размозжить голову человеку, но бык стоял и даже не пошатнулся. С диким ревом мимо Варды пробежал Тот. На ходу он выхватил меч, с которым не расставался. Бык тупо смотрел на нечто непонятное, надвигающееся на него. Но все-таки удар из пращи возымел свое действие – бык был явно оглушен и не делал даже малейшей попытки напасть. Тот с ходу нанес быку два удара мечом в грудную клетку, и животное завалилось на бок. Тот вскинул окровавленный меч и завопил. – Тише ты, не привлекай внимание, – попытался успокоить его Никита. – Да ты полюбуйся, это же груда мяса! Нам его и за неделю не съесть! – радовался Тот. – Тогда все не понесем, заберем лучшие куски. Варда приступил к работе. Он ловко орудовал ножом, и Эбер скривился: – И это вся охота? А где риск? Где преодоление опасности, схватка? – Считай, что на этот раз нам просто повезло. Не переживай, еще увидишь. К берегу – к стоянке – возвращались тяжелогружеными: каждый нес на палке, переброшенной через плечо, большой кусок мяса. Вернувшись, Никита запалил костер. Тот ловко настрогал веток, Варда принялся нанизывать мясо, и через пару часов путешественники уже ели жареное мясо. Каждый ел, сколько хотел. Особенно на еду налегал Тот. – Это за вчера и за сегодня, – отдуваясь, сказал он. – Столько есть вредно, – заметил Эбер. – Еще вреднее совсем не есть, – парировал воин. А потом подоспела рыба, выловленная Кваном. Но на нее уже ни у кого не оставалось ни сил, ни места в животе, и потому решили съесть ее вечером. А сейчас продолжить путь, светлого времени было еще часа три. Но едва путники погрузили рыбу и отчалили, из леса вышли несколько человек. Они держали в руках дубины, и глаза их злобно сверкали. Главарь проводил взглядом удаляющийся парус и сплюнул: – Им повезло, уходим.Глава 5. Странный город
Онежское озеро на карте выглядело меньше Ладожского, а в действительности поражало своей бескрайностью. – Кван, теперь держись левого берега. Лодка продвигалась на север. Значительно позже, уже при Сталине, озеро соединят с северными морями Беломорканалом, но сейчас его не было. Никита планировал найти какой-нибудь широкий ручей или реку, впадающую в озеро, и продвигаться на север, пока можно двигаться на лодке, а уж потом идти пешком – ведь сил тащить лодку волоком не было. А самим сооружать волок долго и трудозатратно. Шли до вечера, когда впереди показался берег. В поисках реки повернули и пошли вдоль него. Реку нашли – безымянную, и вошли в нее. Наверняка впоследствии река приобрела название, только Никита название это не знал, да и что это изменило бы? От берега до берега реки верных тридцать метров, да и глубина позволяла идти, не осторожничая. До сумерек успели одолеть километров тридцать. Это радовало – все не пешком. Когда пристали к берегу, Кван сказал: – Да тут рыба кишит просто. Не надо на охоту идти, сейчас я сеть заброшу. Пока путешественники располагались и искали сушняк для костра, Кван крикнул: – Помогите кто-нибудь! На помощь к нему отправился Тот, но даже такой силач едва смог втащить сеть с рыбой в лодку. – Идите посмотрите! Я такого улова не видел никогда! Все забрались в лодку. Сеть была полна лосося, видимо, как раз наступила пора нереста. Никто улов не взвешивал, но в сети было не менее полутонны. Никита сразу распорядился: – Выберите крупную рыбу, штуки по три на человека, а остальную – за борт. – Мне – пять, а лучше даже шесть, – как всегда, пожадничал Тот. Впрочем, с его ростом и весом это не было излишеством. Впятером они быстро перебрали рыбу прямо в сети. Живая, она била хвостом и даже цапнула за палец Варду. Отобрали немного для ужина, а остальную из сети сбросили в воду – пусть живет. Каждая рыба была полна икры – зачем губить потомство? Разведя костер, они выпотрошили рыбу и нанизали ее на прутики. Кван спросил Никиту: – В первый раз такую рыбу вижу – мясо красное и икра. Она не ядовита? – Очень вкусная и полезная рыба. А икра, если ее посолить, так просто объедение. Кван тут же бросил икру в миску, посолил ее на свой вкус, перемешал ложкой и опробовал, прислушиваясь к своим ощущениям. Все с нетерпением уставились на него. – Просто пища богов! Никогда ничего вкуснее не ел! Пока жарилась рыба, все только и занимались очисткой и посолом икры. Даже Эбер нагреб себе миску. – А ты почему не ешь? – спросил он Никиту. – Опасаешься? – Нет! Когда она немного постоит с солью, даже вкуснее будет. А если бы еще хлеба! Так бы всю жизнь и ел. Рыбы в реке было много, она даже выпрыгивала из воды. Видел Никита как-то по телевизору идущую на нерест рыбу на Камчатке, даже удивился. А теперь вот увидел воочию. Они наелись икры досыта, и даже когда рыба уже пожарилась, к ней никто не прикоснулся – не хотелось есть. Один Тот умял пару рыбин. – Ох и вкуснотища! Так бы и жил все время у такой реки! Красота! Закинул сеть и выбирай себе, какая рыбка больше нравится. – Обленишься совсем! – подначил его Варда. – А как же охота, азарт? – Не, не по мне это! – Тот огладил живот. – Благословенный край! Никита усмехнулся: нерест кончится, и рыбное изобилие исчезнет. Но говорить об этом Тоту он не стал, пусть верит в молочные реки с кисельными берегами. Поужинав, они улеглись спать, и Никита уже стал засыпать, как вдруг почувствовал, что к нему прижалась Ида. – Никита, ты совсем на меня внимания не обращаешь. Неужели я некрасива? – Красива. – И все? Я смотрю, ты больше с Эбером говоришь. Видно, заинтересовал он тебя, даже глаза горят. – Он житель другой планеты. Такая встреча раз в тысячу лет бывает. Мне интересно. – Неужели он тебе интереснее, чем я? – Ида неожиданно прильнула к его губам. Кровь ударила Никите в голову: все-таки он мужчина, и у него так давно не было женщины… Но и здесь, у костра, когда в двух метрах храпит Тот и вздыхает во сне Варда, заниматься любовью ему было неудобно. – Ида, вы мне оба интересны. Ты – как женщина, он – как инопланетянин. Но сейчас не время. Оглянись вокруг, ведь рядом мужчины. – А может, ты глаз на Адель положил? Она моложе и привлекательнее. – Уймись. Давай спать. – Никита обнял Иду и погладил ее по спине. Хороша чертовка! Только сон отогнала. Утром Ида уже лежала на своей меховой подстилке. И когда только перебраться успела? Варда, поглядывая на Никиту, загадочно ухмылялся, наверное, слышал, как они с Идой ночью перешептывались. Умылись, съели вчерашнюю жареную рыбу. Очень вкусно! Убрав за собой последствия ночлега и остатки завтрака, собрались в путь. С каждым пройденным десятком километров река становилась уже, временами ветви деревьев смыкались над водой, и лодка двигалась, как в зеленом туннеле. К концу следующего дня лодка едва протискивалась между извилистых берегов – ни веслами грести, ни парус поставить. Но Кван отталкивался от неглубокого уже дна веслом, используя его как жердь. И вот наконец настал момент, когда Никита мог мысленно сказать про себя: «Все, приплыли!» Лодка фактически застряла. – Водное путешествие закончилось, друзья! Забирайте свои вещи. Эбер, не забудь свой костюм, только не надевай его. Кван, оставь сеть, что ты за нее ухватился? Теперь нам хватит и удочки. Варда, выстругай Эберу палочки для ушей. – Это еще зачем? – удивился Эбер. – Потом узнаешь. Но если я дам команду, сразу заткни ими уши. – Понял, командор. – Он еще не знал, что главным оружием их экспедиции был не Тот, а миловидная Ида. Они разбили бивуак вокруг костра. Лодку оставлять было жалко: она позволяла двигаться быстро, несла на себе груз и давала возможность избегать встреч с опасными животными и дикими, кровожадными племенами. – Эбер, если возможно, определи координаты лодки и весь трек – нам еще возвращаться домой. Инопланетянин пробежался пальцами по кнопкам: – Готово! – И показал Никите монитор, где мерцала голубая точка. Пунктиром был прослежен весь их путь от места первой встречи с Эбером до бивуака. Рыбы в реке по-прежнему было много, и Кван за полчаса надергал удочкой приличный улов. Ужин был сытным и вкусным. Чистый воздух, журчание воды и сытый желудок навевали сон. Поэтому все как-то быстро уснули, но в середине ночи Варда разбудил Никиту. – Проснись, – прошептал он ему на ухо. Никита с трудом разлепил веки. – А что такое? – Он осмотрелся. Все спали, курились дымком угли костра. На черном небе сияли яркие звезды, полная луна излучала холодный свет во всю свою мощь. Тишина и спокойствие. – Прислушайся. Или мне это кажется? Никита приподнялся на локте. Легкий шелест листвы от едва заметного ветерка, далекие вскрики ночных птиц. – Что тебя так насторожило? – также шепотом ответил он Варде. – Я ничего не слышу. – Слушай. Звук не всегда слышен. И в самом деле до Никиты донесся звук – далекий, негромкий, напоминающий чавканье. Раз – и стих. Ну и слух у Варды – как у собаки. – Что-то он напоминает мне, но что – не пойму. Варда, звук исходит из одного места? – Да, оттуда. – Охотник показал рукой направление. Но даже при полной луне ее света было явно недостаточно, чтобы что-то разглядеть в темноте. – Я давно слушаю. И звук приближается. Не быстро, но он становится более отчетливым. Сонливость у Никиты как рукой сняло. Звук был ему непонятен, и это тревожило. Любая неизвестность таила в себе угрозу, а Никита отвечал за пятерых человек, если считать человеком еще и Эбера. Да, внешне похож, обладает разумом и речью, но человек ли он? Не землянин – это точно. Звук снова повторился, и снова с прежнего направления, только был несколько более отчетливым. Потом раздался вскрик какого-то животного, причем жалобный, предсмертный. И внезапно с той стороны, откуда доносился звук, возникла и докатилась до людей необъяснимая волна животного страха, ужаса. Сразу проснулись Ида и Эбер – Тот и Кван пока спали. Наверное, у Иды сработала женская интуиция, но Эбер? Или у него более тонкая, чем у земного мужчины, организация? Ведь он не знает толком земных звуков. – Вы чего проснулись? – прошептал Никита. – Тревожно на душе, волнение какое-то. – Ида пожала плечами. – А я чувствую приближение чего-то непонятного, но явно с недобрыми намерениями, – ответил Эбер. – И впереди «этого» идет волна страха. А ведь точно сказал. – Может, сходить посмотреть? – как-то неуверенно спросил Варда. – Нет. Ночью ты ничего не увидишь, только в беду попадешь. Нам надо держаться вместе. Вот что: будите Тота и Квана, собирайте ветки. Нам надо разжечь большой костер – все животные боятся огня. – Хотел бы я знать, что это за животное, от присутствия которого у меня мурашки по коже бегают? Я с динозаврами сражался, но такого страха не было. Народ разбрелся в поисках сухих веток, а Тот и вовсе срубил мечом и приволок в лагерь два сухих дерева. От угольков зажгли небольшой костер, и все уселись вокруг него. Из темноты по-прежнему накатывались волны ужаса, тревоги, и причем Никита заметил, что те, кто сидел за костром, вели себя спокойнее, чем сидевшие перед костром. Вскоре все пересели за костер, и теперь он отделял, ограждал их от неясной угрозы. Костер развели поярче и в виде полосы, и местность за костром была видна на несколько метров. В дополнение ко всему Тот вытащил из ножен меч и воткнул его перед собой в землю. Снова раздался чавкающий, хрустящий звук, наводящий на нехорошие мысли. Ида прижалась к Никите. Эбер вытащил из кармана сигарообразный предмет. Ну да, лазер, Никита его уже видел. – Что ты хочешь делать? – У прибора есть инфракрасный режим. Я подсвечу им, и мы увидим глаза зверя, а его ослепим. – Давай. Эбер встал и медленно повел перед собой прибором. – Ничего не пойму. Прибор показывает наличие чего-то живого, но глаз у него нет. Никите сразу припомнились дьявольские черви, вылезшие из земли, – у них тоже не было глаз. Не они снова встретились на их пути? Людей слишком мало, меч всего один, и потому спокойнее всего им будет в лодке. Нужно вернуться назад, ведь черви не полезут в воду. – Кван, иди в лодку, приготовь весла. Если что, будем отталкиваться. Снова послышался непонятный звук, чавканье да еще что-то вроде бульканья, причем все это ближе, чем раньше. – Эбер, ты говорил – твой прибор может резать? – Да, командор. – Тогда попробуй в этом режиме провести лучом по местности за костром – зигзагами. – Исполняю. Эбер вытянул руку, и секунду спустя вспыхнул ослепительный белый луч. Метров через пятьдесят он уперся в непонятную, белесоватую, колышущуюся массу. Тут же раздался визг, и масса стала отступать назад, но Эбер продолжал держать ее в зоне действия луча и резал. Ни одно живое существо не имело такого вида, но оно явно чувствовало боль и реагировало на нее визгом, пытаясь выскользнуть из-под источника боли. А главное, что беспокоило – от этой массы исходил явно ощущаемый людьми фон гнетущей психологической тяжести, необъяснимого страха, способного вызвать ужас и неконтролируемую панику. – Эбер, побереги энергию. Инопланетянин продолжал водить перед собой лучом и разрезать непонятную массу на части. Она была в полусотне метров, но окружала людей уже с трех сторон. Если бы не было реки, собственно – уже ручья, масса охватила бы их со всех сторон. – Энергии хватит надолго, командор. По заверениям создателей, на два года, если ориентироваться по зеленым огонькам на приборе. – Тогда давай, поджарь эту тварь! И Эбер снова принялся водить лучом перед собой. Масса колыхалась, визжала и отползала, оставляя за собой студенистые куски. Черт-те что, но Никита готов был поверить, что эта слизь, этот холодец имеет мозги. Через четверть часа в небольшом круге света от костра не было ничего подозрительного. Но люди, напуганные происшедшим, по-прежнему держались вместе и не ложились спать. Никита хотел одного – чтобы скорее наступил рассвет, хотя бы посмотреть можно было, что за тварь подбиралась к ним ночью. Никита, как и другие путешественники, встречался с динозаврами, птеродактилями, питонами, и все они были хищниками – сильными, кровожадными. Но их можно было победить. Они были чрезвычайно опасны и сгубили немало людей, но никогда от них не исходили мощные флюиды ужаса. Это было новое ощущение, и довольно неприятное, шокирующее. Если бы не Эбер с его прибором, то еще неизвестно, чем бы все закончилось. Забрезжил рассвет, и ночь постепенно уступила место дню. Когда достаточно рассвело, люди увидели на лугу перед собой бесформенные куски плотной слизи, исходящие гнилостным запахом. – Эбер, Тот – за мной. Приготовьте оружие. Остальным не отходить от костра. Они подошли к первому куску, напоминавшему крупное отсеченное щупальце. Кусок был полупрозрачным, а внутри был виден полупереваренный труп небольшого животного – вроде зайца или собаки. Наверное, это его предсмертные крики слышали люди в ночи, а чавкающие звуки издавала дьявольская слизь. Дальше валялся еще один кусок слизи, и еще… Как хорошо, что у Эбера оказался лазер! Никита просто не представлял себе, как бы они в ночи отбивались от непонятного студня. В увиденных ими кусках не было видно никаких собственных органов – ни сердца и сосудов, ни пищеварительной инервной системы, ни тем более мозга. Но эта тварь явно чувствовала и соображала, потому как действия ее осмысленные. Пусть и на уровне животных инстинктов, но все же… Там, где проползала эта гадость, оставался след – широкий, слегка поблескивающий высохшей слизью. А ведь по ней вполне можно было найти логово, убежище этой твари. Никита произнес последнюю мысль вслух, и Эбер сразу оживился: – Да, отличная идея! Это будет настоящая охота! И риск, и опасность, и состязательность! Я согласен! Тот пожал плечами: – Лишь бы эта тварь рубилась мечом. В принципе можно было не преследовать чертов студень: по всей видимости, он выходил на охоту только ночью. Сейчас же впору было позавтракать и двигаться в путь, не теряя времени. Но Никита жаждал отомстить за бессонную ночь, за ужас, пережитый всеми членами экспедиции, и потому махнул рукой: – Варда, иди сюда. Варда подошел. – Хотим найти и уничтожить ночную тварь. Поможешь найти ее по следу? – Конечно, у меня руки чешутся ее уничтожить. И Варда пошел по дорожке из засохшей слизи как заправский следопыт, как охотничий пес. Следы высохшей слизи вели к лесу, а потом поворачивали к скале, и жаждущие мести охотники направились туда. Небольшая скала, скорее – огромный валун, принесенный ледником, торчал над окружающей его местностью, как одинокий зуб. Однако, обойдя его вокруг, охотники не обнаружили никакого подобия пещеры или даже небольшого углубления. Но ведь след вел сюда, ошибки быть не могло. Мужчины топтались в растерянности. Студень был довольно велик по объему и не мог забраться в маленькую норку – вроде норы суслика. Внезапно Тот замер на месте и стал пристально всматриваться в камень. – Тот, что ты там интересного увидел? – По-моему, командор, эта тварь на камне… Тот ткнул мечом в камень, и на глазах его и других членов команды произошло неожиданное: поверхность камня пришла в движение. Конечно, сам камень двигаться не мог, это пришла в движение слизь. Она покрывала камень равномерным слоем со всех сторон, а поскольку была полупрозрачной, камень просвечивал сквозь нее. Своеобразная мимикрия хищника под окружающую среду. Все разом отскочили: еще свежи были в памяти людей впечатления от увиденных ими не до конца переваренных животных, которых эта слизь поглотила. – Что делать будем? – спросил Тот. – Я знаю, – выступил вперед Варда. – Надо собрать веток, обложить камень со всех сторон и поджечь. Надо поджарить эту тварь! Мужчины кивнули. Даже если порубить ее мечом на куски, порезать лучом лазера, совсем не факт, что куски не станут жить самостоятельно. Может, она даже размножается так, почкованием. Огонь куда надежнее. Они быстро натаскали сухих веток из леса, обложили камень и подожгли. Слизь отреагировала на огонь – она подтянула края и собралась наверху камня в огромный, едва ли не с сам камень, студенистый ком. Тот и Варда продолжали подтаскивать валежник. Пламя бушевало, поднимаясь метра на три, и камень стал разогреваться. Студень начал выпускать отростки, похожие на щупальца. Опуская их вниз, он старался найти путь к спасению. Но огонь и высокая температура были везде. Раздался визг – высокий, как у дисковой пилы. Он звучал так, что у всех присутствующих заложило уши. – А, не нравится? – заорал от восторга Тот. – Поддай жару! – крикнул Варда. Он схватил пылающую ветку и ловко забросил ее на вершину, на тело студня. И студень лопнул. По камню во все стороны потекла жижа. Она попадала на огонь, шипела и издавала невыносимую вонь. Эбер зажал пальцами нос. – Какая вонь! – прогнусавил он. – Уходим, с этой дрянью покончено! – приказал Никита. Да и без его распоряжений все уже пятились, не в силах оставаться рядом с камнем. Довольные собой, мужчины возвратились к бивуаку. По пути увидели куски слизи – под солнцем они высохли и потрескались. Их встретили Ида и Кван. Мужчины, увидев идущих им навстречу членов экспедиции, разом, без команды, вскинули вверх руки. – Победа! – закричал Варда. – Мы ее одолели! Пока собирали вещи, вонь дошла до бивуака, и потому они решили не задерживаться. Кван с сожалением смотрел на оставленную лодку – уж больно она пришлась ему по душе. Вернется ли он за суденышком? Идти пришлось пешком, и скорость передвижения снизилась. На лодке было бы удобнее, а двигаясь по суше, приходилось обходить болота и искать переправы. Здорово выручал Тот, он с легкостью переносил через ручьи Иду и вещи экспедиции. Впереди, в пределах видимости, шел Варда. Он выбирал удобный путь и мог предупредить о внезапно возникшей опасности. Но день проходил за днем, а стычек с опасными зверями или враждебными племенами не происходило. Никита вообще обратил внимание на то, что по мере продвижения на север обжитые места исчезли. Было полное ощущение, что местность совершенно безлюдная. Но Никита знал из легенд, что гиперборейцы обитают именно там. К тому же он уверился в этом после разговора с Эбером. Ведь на снимках, сделанных со спутника, с его слов, явно были видны сооружения искусственного характера. На девятый день пешего пути, когда путники уже изрядно устали, Варда поднял руку – это был сигнал опасности. Люди сразу попрятались. Тот занял место под деревом, другие члены экспедиции укрылись за камнями – ведь дерево было единственным на сто метров в округе. Никита был обеспокоен – что узрел Варда? Животного, на которого можно охотиться, или врагов двуногих? Но Варда и сам залег, указав рукой вверх. Понятно, опасность исходит сверху, и это, скорее всего, птеродактиль. Летит, выискивая добычу. Тогда Тот в выигрышном положении, под деревом его не видно. Теперь и Никита увидел приближающуюся к ним точку. Немного слепило солнце, и разглядеть, что это – птеродактиль или дракон – не представлялось возможным. Если дракон, то ситуация более серьезная. Он сильный боец, что в воздухе, что на земле, да и на рану крепче. Однако по мере приближения объекта удивление Никиты росло. Уже должны быть видны крылья. Ведь корпус объекта виден, а крылья где? Объект летел низко, в сотне метров над землей. Вот он приблизился, и стало понятно, что это не дракон или птеродактиль и не крупная птица вроде стервятника. По небу плыла лодка! Самая настоящая! У нее был деревянный наборный корпус, только не было весел и паруса. Внутри, на корме, явственно виднелась фигура человека. Он поглядывал по сторонам. Но не вниз, чего опасался Никита. Летающая лодка проплыла почти над ними, причем беззвучно. Было бы логично услышать шум работы двигателей, увидеть диск вращающегося винта – но ничего! Гладкая обшивка – и тишина! Когда лодка пролетела, ошарашенный Никита спросил: – Все это видели или у меня галлюцинация? Первым отозвался Эбер: – Я видел и не удивлен. Нечто подобное я и ожидал. На снимках были видны летающие предметы. Мы только не могли понять, что это. Теперь я знаю. У Квана-рыбака горели глаза: – Вот бы мне такую лодку! Стало быть, видели все, и это не иллюзия, не видения воспаленного мозга, навеянные съеденными утром грибами. Их собирал Варда, а он толк в грибах понимает. Жареные грибы были очень вкусны и напоминали мясо. – Идем дальше. Всем, по возможности, наблюдать за воздухом. Эбер пристроился рядом с Никитой. – Мы не ошиблись! – возбужденно сказал он. – Летающая лодка существует, и я видел ее собственными глазами! А главное – они знают какой-то новый тип двигателя. Ни шума мотора, ни винта, ни реактивной струи… – Эбер, я думаю – разгадки ждать недолго. Они взошли на верхушку сопки, что тянулись цепью, длинной грядой, и замерли. Отсюда открывались необозримые дали! Впереди, в паре километров, лежало море. Только сейчас оно было теплым, поскольку до ледникового периода дело еще не дошло. По берегам его виднелась зелень. Но не это удивило. Впереди, между сопкой и морем, раскинулся город. Четкие линии улиц, дома с плоскими крышами. Все повернулись к Никите – ведь их цель была совсем рядом, прямо перед ними. Никита на несколько секунд задумался. Выслать вперед Варду в разведку? Или идти всем? Но как их примут? Не сочтут ли врагами? Или варварами, не достойными общения? Нет, для врагов, желающих напасть, их слишком мало. И Никита решил держаться всем вместе, а там – будь что будет. В худшем случае их просто отправят назад. Все-таки гиперборейцы – если перед ними именно их город – люди цивилизованные, и в плен, в рабство взять их не должны. – Идем! Оружие без моего приказа не применять. Они начали спускаться с сопки. На сей раз Варда двигался не впереди, в дозоре, а шел с основной группой. Когда до города оставался всего лишь километр, их заметили, потому что над городскими воротами, куда они направлялись, поднялся на бечевке красный воздушный шар. Через несколько минут из-за городской стены в воздух взмыла лодка. Она приблизилась к путешественникам и описала вокруг них широкий круг – явно с целью осмотра. Сидевшие в лодке трое людей свесились за борт, разглядывая незнакомцев. Наверняка они сочли, что пришельцы угрозы не представляют, и улетели обратно. Но когда через четверть часа путешественники подошли к городским воротам, те оказались закрытыми. Ну да, непрошеных гостей нигде не жалуют. В принципе местные жители имеют летающие лодки, и ворота им не нужны. Нелепо было стоять перед закрытыми воротами. Цель похода перед ними, а недоступна. Неожиданно сверху, с башенки, выглянул страж. Он был в обычной одежде, без шлема, щита, кольчуги или панциря. Но в руке он держал арбалет, только с прикрепленным сбоку каким-то тубусом. Роста страж был огромного. Правда, оценить это было сложно, страж был виден только по пояс. – Кто такие? – говорил он на русском языке, и у Никиты екнуло сердце. Язык был понятный, родной. – Гости издалека. Познакомиться хотим, а может быть – и подружиться, – объяснил Никита. – Ждите. Страж исчез. Через несколько минут ворота со скрипом распахнулись, и навстречу путешественникам вышли три человека. Мать моя! Ростом они были около четырех, а может быть – и больше метров, и великан Тот доходил им только до подмышек. Люди были сложены гармонично, лица европеоидные, бородатые, из одежды – рубашки и штаны из материала, похожего на лен. Они были безоружны, на лицах – любопытство. Как же, появились, по их представлениям, карлики, а говорят на понятном языке. – Приветствуем вас на земле Гипербореи, пришельцы! – Здравствуйте! Никита поклонился в пояс. Глядя на него, поклон отвесили и другие путешественники. Видимо, поклон произвел благоприятное впечатление на хозяев. Они приложили правые руки к сердцу и улыбнулись. У Никиты и Эбера рты также растянулись в улыбке. Как же, оба достигли цели. Каждый из них стремился сюда, правда – по разным причинам. Но вот он, город, к которому они шли. И если Никита преодолел сотни километров, то Эбер – многие миллионы. – Кто вы, откуда знаете наш язык? – Я командор нашей экспедиции, идем из племени азуру. Наша родина далеко, Великий потоп заставил нас сняться с места, и теперь мы обитаем у берега моря. Оно далеко отсюда, на юге. – Про потоп знаем, как и про переселение народов. Добро пожаловать в город. Будьте гостями, отдохните после долгого пути, подкрепитесь. А потом будем разговаривать. – Хозяева сделали приглашающий жест. Когда Никита проходил мимо одного из них, поразился: ростом своим он не доходил даже до пояса гиперборейцу. И впрямь карлик, как и остальные члены его экспедиции – за исключением Тота. Было видно, что хозяева удивлены – слишком по-разному выглядели гости. Варда – раскосый, с красноватой кожей. Остальные – белокожие, но Тот никак не вписывался в этот ряд. Прямо-таки делегация представителей разных народностей! Однако вопросы свои хозяева приберегли на потом. Один из них шел впереди, показывая гостям дорогу, Никита же, пользуясь моментом, разглядывал улицы, по которым их вели. По обеим сторонам улиц двухэтажные дома из камня, но оконные и дверные проемы были велики, по росту гигантов. Встречные прохожие при виде необычной делегации не выказывали никакого удивления. Их привели в гостевой дом – непривычно большой, даже огромный. А уж кровати размером пять на пять метров просто поражали. Да на одной такой все путники запросто могли уместиться. Комнат было несколько, и каждый занял понравившуюся. Один из встречавших их гиперборейцев принес несколько тарелок – каждая размером с таз, наполненных едой. Тут были свежие фрукты, лепешки, жареное мясо и – удивительное дело! – пшенная каша. Ида сразу протянула руку к фруктам, Тот жадно схватил здоровенный кусок мяса, а Никита пристроился к каше, не забыв о лепешке. Как он соскучился по простой, привычной для него еде! Насытившись, он прошел в выбранную комнату – хотелось отдохнуть на мягком ложе, под крышей, в безопасности. Кто побывал в походах, тот поймет его чувства. Вошла Ида: – Я не помешаю? – Ложись, тут места на всех хватит. Ида пристроилась на краю. – Если бы еще можно было вымыться, то совсем было бы хорошо. – Спроси у хозяев, ведь моются же они где-то! Никита и сам не прочь был помыться, но в первую очередь – отдохнуть. В походе только Ида могла позволить себе спать беззаботно, да, пожалуй, еще Эбер. Все остальные спали вполуха и вполглаза, беспокоясь о безопасности экспедиции, и это не раз спасало их жизни. Теперь же на душе Никиты был полный покой. Отрубился он мгновенно. Сквозь сон слышал, что рядом с ним кто-то улегся. А и пусть, дело привычное, на ночевках зачастую спали вместе – так теплее и уютнее. Однако этот «кто-то» стал толкаться: – Никита, Никита… Да проснись же, Никита! – Кому не спится, что случилось? – сквозь сон пробормотал Никита и приоткрыл один глаз. Рядом с ним сидела Ида, и ее глаза блестели от возбуждения. – Слушай, тут у них чудеса! – Какие? – В одной из комнат вода теплая из потолка льется. Я помылась. – Поздравляю. – Никита закрыл глаз, готовясь вновь вернуться в сладкую дремоту. – Слушай, она сверху льется и утекает куда-то. Чудно! – Вот чертовка, разбудила все-таки! Веди, показывай. Ида привела его в душ – как он и думал. Но сколько ни смотрел Никита, ни кранов, ни труб не увидел. – А ты шагни вперед. Никита сделал шаг вперед, и сверху на него полилась вода. Она струилась из множества отверстий на потолке, и это напоминало дождь. Он отпрянул. Уж если мыться, так надо снять одежду. Не стесняясь Иды – ведь в его племени мужчины, женщины и дети мылись вместе, – он стянул одежду и шагнул вперед. Ах, как хорошо! С него потоками стекала грязная вода, температура ее повышалась, и мыться было комфортно. Боже мой, как давно он не был в душе! Мылся, конечно – в реке, в море; даже в построенной деревянной бане мылся – но из шайки. А тут душ, тугие струи бьют – лепота! Плескался он долго. Вышел взбодренный и увидел, что Ида дожидается его с полотенцем на плече. Никита растерся им докрасна, и жизнь заиграла новыми красками. От избытка чувств он подхватил Иду на руки, отнес в комнату и уложил на огромную постель. От женщины пахло восхитительно – чистотой, свежестью и еще чем-то непонятным, чем могут пахнуть только женщины. Страсть взыграла в нем. Наверное, молодость брала свое, и он овладел Идой, набросившись на нее, как дикий зверь. Она от удивления только пискнула. Потом уже спросила: – Что же ты меня раньше не замечал? – Как тебе сказать? – Никита погладил ее по изящному изгибу спины. – Сначала ты пленницей опасной была, потом нашим тайным оружием… Где тут место женщине? Ида согласно кивнула: – Нечто подобное я предполагала. Сон вскоре сморил обоих. Проснулись они от вежливого покашливания – у дверей стоял Варда. – Утро уже, вставать пора. Неужели они спали так долго? Никита и Ида вскочили, только успели одеться, привести себя в порядок и собрались уже завтракать, как Тот выглянул в окно. С его ростом это удобно, Никита же головой едва доставал до подоконника. – Похоже, к нам хозяева с визитом. В дом вошли два гиперборейца. Один из них был вчерашним провожатым, другого они раньше не видели. Он был седым и осанистым, в движениях чувствовалась властность. Похоже, не простой дядька, скорее всего – из вождей или старейшин. – Утро доброе, гости. – Здравствуйте. – Мы бы с вашим старшим поговорить хотели с глазу на глаз. – Я старший, – поднялся Никита. – Оставьте нас, – обратился он к членам своей группы. Люди из экспедиции покинули комнату. – Мы бы хотели получить ответы на несколько вопросов. – Я готов, – учтиво склонил голову Никита. – Меня зовут Баюн, я старейшина в городе, – представился седой. – А меня – Никита, я старший в группе. – Расскажи нам о них. Для одного племени вы слишком разные внешне. – Мы и в самом деле из разных племен, Великий потоп объединил всех. Живем на берегу моря, племя называется азуру. Самый большой из нас, Тот – абориген, у них все большие. Варда – у него красная кожа – пришел к нам со своими людьми, коих остался всего десяток. Они прирожденные охотники. Об Иде, Эбере и себе Никита пока не хотел распространяться. – Это понятно. Женщина занимается хозяйством? – Да, она готовит пищу. Говорить о ее даре Никита почему-то пока поостерегся. – Ты ведь не похож на Тота. – Верно, я прибился к их племени. Это было давно, еще до потопа. Нас согнало с места землетрясение. Мы перебрались на остров, объединились. А потом пришла большая вода. Спаслись чудом, на большом плоте. – Ты слишком развит. У тебя хорошая речь, и ты не похож на Тота. К тому же командор похода не он, абориген, а ты. Почему ваш вождь… – Вирт… – Пусть так. Почему Вирт поставил тебя старшим? – Не могу знать, это его решение. – Почему поход был спланирован именно сюда? О нашем существовании мало кто знает. – Вы заблуждаетесь. Вас называют гиперборейцами, и о вас знают другие племена. – Вот как? – удивились оба. – Наш вождь направил нас сюда установить контакт. А может быть – подружиться и в дальнейшем сотрудничать. Седой на секунду задумался и неожиданно спросил: – Что показалось тебе необычным в нашем городе? – Летающие лодки, – не раздумывая, ответил Никита. – Да, это выдающееся изобретение наших ученых, – довольно усмехнулся седой. – А каков принцип… ну, парения лодки в воздухе? Ни винтов, ни шума моторов я не слышал. – Откуда ты знаешь о моторах? – впился в него глазами Баюн. – На острове, где мы жили, у нас были дирижабли. На них стояли винты и моторы, – спокойно ответил Никита. – По-моему, ты что-то недоговариваешь, – усомнился старейшина. – Я вижу, что ты знаешь больше, чем говоришь. – Спрашивайте, я отвечу. Чего мне от вас скрывать? – Понравился ли тебе душ? – Да, давненько не приходилось мне его принимать. – Где ты его видел раньше? – Уважаемый старейшина, мне приходилось сопровождать одного из островитян на дирижабле к Южному полюсу. Гиперборейцы переглянулись: ответ их явно заинтриговал. – Так вот, там мы встретили людей – если их можно так назвать – с другой планеты. Я не могу их описать, поскольку они были в скафандрах. У них были летающие корабли, похожие на диски. – И ты можешь показать дорогу туда? – Могу, но боюсь, что вы опоздали. Когда мы уже улетали на дирижабле, на базе произошел сильный взрыв. Метеорит тому виной или техническая неисправность – не мне судить, но наш дирижабль даже на очень большом расстоянии от эпицентра взрыва получил повреждения, и мы едва спаслись. – Как обидно! Мы давно подозревали, что на противоположной от нас стороне Мидгарда находятся жители других миров. – Насколько сильно ваше желание увидеть инопланетянина? – Что ты можешь? Ведь для тебя даже душ – роскошь. – Я своими глазами видел гибель Атлантиды. Надеюсь, это название вам знакомо? – Ты слишком осведомлен, командор. Да, у нас были контакты с атлантами. Но даже наши летающие лодки – жалкое подобие их кораблей. Так что насчет инопланетянина? – Я вас сейчас познакомлю, немного терпения. Никита вышел в соседнюю комнату. – Эбер, ты жаждал познакомиться с гиперборейцами? Тебе представилась такая возможность. Кстати, где твоя накидка? – У меня под подушкой. – Идем, не заставляй старейшину ждать. Когда они оба вошли в комнату, Никита торжественно объявил: – Посланец далекой планеты Эбер! Он владеет вашим языком, и потому я не буду вам мешать. Никита вышел, прошел в комнату Эбера, достал накидку, делавшую ее владельца невидимым, и надел. По покрою она напоминала комбинезон. – Ида, иди сюда. Услышав свое имя, Ида вошла в комнату: – Ты здесь, Никита? Но я тебя не вижу. – Вот и отлично. Будь здесь, а я пойду в комнату переговоров. Очень интересно послушать. – Будь осторожен. Двигайся медленно и не вздумай чихнуть или кашлянуть. – Спасибо за напоминание. Выходя из комнаты переговоров, Никита специально не закрыл плотно дверь, а оставил небольшую щель. Теперь он подошел, присмотрелся. Все были увлечены разговором. Он осторожно приоткрыл дверь, протиснулся в образовавшуюся щель и потянул на себя ручку. На него никто не обратил внимания. – Как далеко расположена ваша планета? – Четыре световых года. Старейшина досадливо поморщился: – Это расстояние, которое свет проходит за год. – Очень далеко! – Да, не обладая развитыми технологиями, к нам не добраться. Думаю, через четыре года земного времени за мной прилетит корабль. – Разве вы знали о нашей земле, городе, людях? – Да, конечно. Наши спутники сделали снимки земной поверхности, а один из них приземлился недалеко и записывал разговоры проходящих людей. Так мы узнали язык. – Думаю, нашим цивилизациям есть о чем поговорить. Раньше на этой планете, называемой нами Мидгардом, была земля атлантов. Это была очень развитая раса, но она погибла от землетрясения. Была еще база инопланетян на Южном полюсе. Мы подозревали это, поскольку видели чужие корабли, летящие по воздуху. Твой командор Никита в разговоре со мной обмолвился, что там был взрыв и что они погибли. – Ваша планета – одна из немногих, где есть условия для жизни: подходящая температура, вода, растительность и животный мир, а в атмосфере – кислород. Поэтому она привлекательна для развитых цивилизаций других планет. Кто-то прилетает изучать Мидгард, другие просто на разведку. Причем цели их неясны: захватить, покорить, переселиться или просто наблюдать, не вмешиваясь. Ваша планета интересна для ученых, она проходит такой же путь развития, как и наши планеты тысячи, а может, и миллионы лет назад. Я не ученый, мое дело установить контакт с мыслящей расой. Если все пройдет хорошо, сюда, по моим следам, прилетят настоящие ученые. – А командор Никита – что ты о нем думаешь? – Волевой, временами жесткий, умеет организовывать людей. Умен. – Тебе не показалось, что он знает больше, чем говорит? – Он хитер, но не агрессивен. – Я не о том. Не показалось ли тебе, Эбер, что он… Мягко говоря, что он не с этой планеты? – Не с этой? Мне такое как-то не приходило в голову. Лодка, воины, навыки аборигена… Впрочем, речь его говорит об уме и достаточных знаниях. По сравнению с ним охотник Варда и воин Тот находятся просто на пещерном уровне. Я пробыл с ними достаточно долго, две недели, и мог убедиться. – Ты не был в их племени? – Нет, я попал к ним, когда они направлялись сюда. – Разве они шли целенаправленно? – Да, командор говорил о Гиперборее. Для гиперборейцев это стало неприятным известием. Стало быть, их город, расположение этой земли не было тайной. Но одно дело – легенды, о которых говорил Никита, а другое – целенаправленная экспедиция. – Расскажи мне о других путниках. – Кван – рыбак, управляет лодкой. Дело свое он знает, но необразован. О Тоте и Варде я уже сказал – они исполнители. Женщина Ида… Мне непонятна ее роль. Мясо и рыбу готовили Варда и Кван, она пищей не занималась. – Ублажала командора? – Совсем нет, я не замечал. – Какие-то сверхспособности? – Нет, просто красивая женщина. – Ладно, что с нее взять? Теперь еще раз о командоре. Чем больше я о нем узнаю – даже мелочей, тем более загадочной фигурой для меня он выглядит. Мы возьмем тебя с собой, ты будешь беседовать с нашими учеными. Они покажут тебе свои достижения. – Мне бы не хотелось уходить от людей Никиты. – Ты же ему ничем не обязан. – Он не дал мне умереть с голоду, разве этого мало? – Он будет сыт, его никто не собирается обижать, он наш гость. Но к нему надо присмотреться. – Почему? – Ты сразу назвался представителем другой планеты и показал прибор, подтверждающий твои слова. То есть ты предельно честен в наших глазах, не скрываешь своего лица. Никита же нам пока непонятен. Вот так раз! Никита был очень удивлен. Он никогда не считал себя обманщиком, двурушником – и вдруг такое недоверие, даже подозрение. За кого они его принимают? Неужели за разведчика с другой планеты, причем прибывшего с недобрыми намерениями? Гиперборейцы, а с ними и Эбер, ушли. Никита вышел за ними на улицу и тут же вернулся, потому что навстречу ему шли два стражника, а с ними – собака. Пес сразу учует рядом с собой чужой запах и может цапнуть зубами накидку. Тогда Никита попадет под еще большее подозрение. Вернувшись в свою комнату, Никита снял накидку и уложил ее себе под подушку. Эбер, уходя с гиперборейцами, забыл о ней. Ну и пусть не вспоминает, накидка может еще пригодиться ему. Вошла прислуга и принесла еду. Однако после подслушанного им разговора кусок в горло не лез, а товарищи его, особенно Тот, налегали на еду. Только Ида заметила его задумчивость. Одно слово – женщина, у них интуиция развита. После еды Никита решил прогуляться и предложил Иде разделить с ним прогулку. Та с радостью согласилась – она никогда не была в большом, по местным меркам, городе. Остальные члены экспедиции от прогулки отказались. – Зачем? Нас и здесь хорошо кормят, – заявил Тот. – Я лучше посплю. Но стоило Никите выйти за дверь, как за ним пошел один из двух стражей, стоявших у дверей на улице. Никита это заметил. Так, выходит, они под наблюдением! Но раз уж так, надо использовать стража по полной. Никита повернулся к великану: – Меня зовут Никита, и я гость. – Я знаю. Меня величают Амбером. – Вот и познакомились. Расскажи нам о городе, покажи интересные места. – Интересные? – Страж был явно в замешательстве. Наверное, на этот счет он не получал никаких указаний. – А что вас интересует? – Да все. Где торговля, чем занимаются жители, какие у вас деньги? – Деньги? – Страж полез в карман и вытащил несколько медных кружочков. – Вот они. На медных монетах были непонятные значки – вроде цифры, но не арабские и не римские. – У вас все монеты из меди? – спросил Никита. – А разве бывают другие? – не меньше его удивился страж. – Конечно! Из серебра, золота, например. – Не видел никогда, – растерялся страж. – Ну хорошо. Ты в городской страже, как я понимаю. А другие жители чем занимаются? – Некоторые рыбу ловят, другие ремесла ведают, скажем – ткани ткут или краску делают. А больше всего ценятся ученые. На краю города у них целая слобода. – Чем же они заслужили уважение? – Изобретениями полезными. Есть такие коробочки, что под землей разные руды видят, например – медные, или горючую жидкость. Никита решил прикинуться дураком. – Это какую такую горючую жидкость? Воду, что ли? Вода гореть не может! – Разве я сказал «вода»? Я сказал «жидкость». В некоторых местах она желтая, в некоторых – черная. Пахнет нехорошо, но пользы от нее много. Никита понял, что речь идет о нефти. – А вот скажи, Амбер, у вас лодки на крышах стоят для чего? Они ведь на берегу должны быть. – И на берегу тоже есть – как без них рыбу поймаешь? А которые на крышах – те по воздуху летают. – Да? – притворно удивился Никита. – То есть любой может сесть и полететь? – Ну, не любой, конечно. Ключ должен быть, как у меня. Амбер потянул за шнурок и вытащил из горловины рубашки круглую плоскую пластину – вроде крупной монеты. – Опускаешь ее в щель на ящике в лодке – и лети. – О! Наверное, это сложно? – А чего тут сложного? Одна ручка. Вверх потянул – в воздух поднялся, вперед двинул – лодка вперед летит. – И у каждого такая чудесная лодка есть? – Нет, только у людей, нужных городу, можно сказать – полезных государству. – Ладно, что это мы все о лодке? Ты мне о комнате для мытья расскажи – откуда теплая вода берется? – А, понравилось? Воду солнце греет, наши ученые так сделали. Когда холодно, горячая вода под полом в трубах течет, и в доме тепло. А хочешь помыться – иди в помывочную. Наступил на пол – вода сверху льется, убрал ногу – вода течь прекратила. – Умно! – Я же говорю – ученые! Уж они поумнее нас с тобой будут! – Это ты правильно сказал, – поддакнул Никита. Дома на городских улицах почти все были в два этажа, но по высоте – как четырехэтажные, поскольку гиперборейцы строили их под свой рост. Сделаны они были из пиленого камня. Никита сразу заинтересовался: – Откуда камень? – Этого добра в округе полно. – А доставляют как? – Да летающими лодками, и с них сразу на место опускают. Никаких других приспособлений не надо, удобно. – Верно, удобно все сделано, – снова поддакнул Никита. И что бы он ни увидел – рот разевал, спрашивал, восхищался – прямо театр одного актера. Когда они уже устали от прогулки и вернулись в гостевой дом, Ида сразу спросила: – Ты чего дурака из себя изображал? Думаешь, я не поняла? – Прощупывают они нас, узнать хотят, что нас удивит. Что мы знаем, а что на самом деле нам в диковину. – Фу, кому это надо! – Думаешь, для чего страж приставлен? – Охранять. – И это тоже, но в первую очередь – наблюдать. Я не удивлюсь, если он вечером старейшине или еще кому-либо о нашей прогулке доложит. Они поужинали и легли спать. Только с Идой разве уснешь? Несмотря на свою молодость, в любовных утехах женщина оказалась опытной и в чувственных удовольствиях знала толк. И на второй день, и на третий они гуляли по городу в том же составе. От края до края его можно было пройти пешком за час. По меркам Никиты – провинциальный городишко, каких на Руси полно. Правда, на Руси двадцать первого века. А для этого времени и места – столица, какой гиперборейцы явно гордились. Технические новинки и в самом деле были. Те же летающие лодки или голосовые коробки, как их называли гиперборейцы. Они напоминали домашние телефоны, скорее даже рации. Нажал кнопку – говоришь, отпустил – слушаешь. И оружие у них оказалось занятным. Оно напоминало знакомый Никите арбалет, только с электроприводом от аккумулятора. А коробка сбоку – магазин со стрелами – тоже стражник похвастался. Только вот лазеров Никита нигде не увидел. Может быть, они и были, но ему не показывали. Ну да, Эбер небось похвастался перед местными учеными. Как говорится, упомяни черта всуе – он и объявится. Вечером вернулся Эбер – он явно торопился. – Никита, мне с тобой поговорить надо наедине. Я недолго. – Хорошо. Они уединились в спальне Никиты. – Буду краток. Не знаю почему, но гиперборейцы, вернее – их старейшина Баюн, тебе не верят. – Я уже понял. – В ближайшие дни они хотят тебя протестировать. Слово знакомое? – Да. – Они прикрепляют к голове датчики и все считывают. – Мне нечего скрывать, я не враг. – Я знаю, вернее – чувствую. Но дело не в этом. После детектора ты забудешь все, что знал. Память просто сотрут, вернее, перепишут себе на аппаратуру, а у тебя останутся простые навыки и инстинкты – есть, пить, спать. Да еще разговаривать сможешь. – Ни фига себе перспектива! – Я случайно подслушал и решил тебя предупредить. – Спасибо. – Я бы на твоем месте поскорее сбежал. – Как? – Пока не знаю. Так я пошел, а то они искать начнут. – Чего им тебя искать? У входа стражи стоят, донесут. – Не смогут. У меня лазер остался. Если нажать на нем зеленую кнопку и направить на разумное существо, можно стереть оперативную память. Ненадолго, правда, последние десять – пятнадцать минут. Потому я и тороплюсь. – Тогда прощай. Не знаю, свидимся ли еще. Эбер поколебался, потом полез в карман и вытащил уже знакомый Никите предмет, похожий на сигару. – Держи, дарю. Может, пригодится. Гиперборейцы о нем не знают. – Спасибо и за предупреждение, и за лазер. – Ты мне жизнь спас, я тебе обязан. Если наши прилетят, дай сигнал лазером. Белую кнопку нажми и луч вверх направь. Это как аварийный сигнал. – Понял. Удачи! Эбер быстрым шагом вышел. Все-таки инопланетянин оказался неплохим парнем, если это от начала до конца не подстроенная провокация. Никита вздумает бежать, его перехватят, а старейшина Баюн еще раз убедится в своих подозрениях. Никита уселся на кровать и задумался. Что делать? Если Эбер сказал правду, надо бежать, и чем скорее, тем лучше. Одному это сделать проще, но бросить здесь своих людей он не мог. Да и долго ли он протянет один, среди враждебных племен и диких зверей? Ляжет спать, а его какая-нибудь тварь вроде студня схрумкает. Нет, надо выбираться отсюда всем. Не такого отношения к себе он ожидал. Конечно, не хлеба с солью и цветами, но все же благожелательного.Глава 6. Побег
Никита пригласил в комнату всех – нужно было спросить мнение каждого и услышать советы. Правда, он знал, что Кван поступит так, как скажет Никита. А вот послушать мнение Иды, Варды и Тота ему хотелось. Коротко он рассказал о визите Эбера. – Хозяева хотят изъять у меня из головы память. Не исключаю, что потом они доберутся и до вас, в первую очередь – до Иды. – А почему я? – вскинулась женщина. – Им неясна твоя роль в команде. О голосе они не знают, но знают, что в походе ты не готовила еду, не стирала белье, не ублажала мужчин. Тогда для чего ты нужна? Этого они понять не могут. – Хоть какая-то ясность. – А по мне – уносить ноги отсюда надо, и поскорее. Кормят тут сытно и вкусно, слов нет. Но я воин, а риском тут и не пахнет. – А ты, Варда? – Ты голова, Никита. Ты оказал людям моего племени неоценимую услугу, принял в трудное для нас время. Как я могу бросить тебя, отплатить за добро неблагодарностью? Распоряжайся мной по своему усмотрению. Ты – голова, я – твои руки и глаза. – А я твой голос! – вмешалась Ида. – Я решил покинуть город, и чем скорее, тем лучше. Может быть, даже сегодня ночью. – У дверей двое стражей, – напомнил Варда. – Хоть они и больше меня, я их прикончу, – мрачно пообещал Тот. – Оружие-то у нас не отобрали. – Нет, уйти желательно без кровопролития. Тогда у хозяев города не будет основания преследовать нас и мстить нам, – остановил Тота Никита. – У тебя есть план? – спросил его Варда. – Нечто подобное ему, но без деталей. Говорю главное. Сможете предложить лучше – с удовольствием выслушаю. Но предупреждаю: решение, как командору, принимать мне. – Говори. – Тот аж вскочил с места в нетерпении. – Эбер оставил мне лазер – такую штуку, что слизь сожгла. Помните? – Еще как! – Я отведу глаза стражам и надену накидку, которая делает невидимым. Твое дело, Тот, снять у стражника шнурок с шеи – там будет такая круглая штуковина. Это ключ от летающей лодки. – Разве ты сможешь ею управлять? Ты ведь сам ее в первый раз совсем недавно увидел! – возразил Варда. – Предложи другой вариант, попроще. – А если пробиться через ворота? – предложил Тот. – Не годится. Завяжется бой, будут потери. А я бы хотел привести всех вас домой в целости, живыми и здоровыми. – Ну хорошо. Ключ от лодки мы раздобудем, а где саму лодку взять? – Да, это самое сложное. На крышах домов они есть, по крайней мере – на соседнем доме я ее видел. Полагаю, тут выручит Ида. Пусть она споет им что-нибудь снотворное. Сможешь? – Песни такие есть, но я не знаю, как они подействуют на великанов. – У нас нет выбора. Если гиперборейцы уснут или хотя бы станут послушными, мы бежим на крышу, а там – как повезет. Да помогут нам боги! – Вещи с собой брать? – Пусть их несет Кван. Варда, держи оружие при себе, но применять его разрешаю только в крайнем случае. И еще: воткните себе пробки в уши еще здесь, в доме – на всякий случай. Действовать по обстановке, смотреть на меня. – Эх, наконец-то стоящее дело, не только жрать и спать! – заходил по комнате Тот. – Друзья, не будем терять времени. Собирайте вещи. Кван – на тебе груз. Ида, помоги надеть костюм. Когда комбинезон был натянут, Никита взял в руки лазер и рассмотрел его. Зеленая кнопка самая верхняя, ниже – белая, в самом низу – красная. Для чего она? Эбер не сказал, а Никита не спросил – времени не было. Все собрались в большой комнате. – Все готовы? Ничего не забыли? – Готовы, – вразнобой ответили люди. – Попрыгайте! – Это еще зачем? – не понял Тот. – Чтобы не гремело ничего, что может тебя выдать, тупая ты башка! – ответил Варда. Однако ничего ни на ком не гремело и не брякало. – Тот, я выхожу через несколько мгновений. За мной – ты, – с этими словами Никита натянул на голову капюшон. – Вот черт! Никак не привыкну, что накидка невидимая! – восхитился Тот. Они подошли к дверям, за которыми стояли стражники. Никита нащупал зеленую кнопку и глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду. – Открывай, – шепнул он Тоту. Тот осторожно отворил дверь. Она была огромной, но отворилась без стука. Все, пора действовать! Никита выскочил, но стражи стояли неподвижно. Эх, хороша накидка, можно было не торопиться так! Он нажал кнопку, и в коридоре вспыхнул зеленый луч. У стражей от удивления расширились глаза. Как же, перед ними никого не было, и вдруг ниоткуда, из пустоты возник луч! Поневоле удивишься! Никита посветил лучом стражам в глаза. Господи, как быстро подействует луч? Эбер ничего на этот счет не сказал. Однако действие луча было очень быстрым. Стражи приняли умиротворенный вид, как будто ничего не произошло. – Тот, выходи! Из дверей вывалился Тот. За ним виднелись остальные, но они стояли. Тот, как самый высокий, тут же вытянул шнурки у обоих стражей. – Никита, что делать? Не могу снять шнурки с шеи, рук не хватает! – Режь шнурки! Тот ножом надрезал один шнурок, другой, протянул руку с дисками. – Никита, ты где? – Перед тобой. Никита взял из его рук диски и сунул в карман. – Пробки в уши, немедля! Тот об этом явно забыл, поскольку слышал Никиту. – Выходите все и бегом к соседнему дому. Идти было десяток метров. Никита постучал в запертую дверь. Послышались шаги. – Ида, пой! Что она пела, Никита не слышал, просто видел, как Ида открывала рот. Открывший дверь хозяин дома тут же застыл на месте, веки его сомкнулись, и он покачивался, напоминая пьяного. И вдруг вспыхнул прожектор, затем – еще один, осветивший всю группу беглецов. Черт! Эбер их подставил или Баюн сам догадался? – За мной! Никита забежал в дом, за ним – остальные. Теперь надо бежать по лестнице наверх, на крышу. Никита запер дверь, а перед ним уже бежали его люди. Выход на крышу был заперт, но Тот ударил плечом, и дверь сорвало с петель. На крыше стояла лодка, все собрались вокруг нее. – В лодку! Но люди стояли неподвижно – в ушах были пробки. Ко всему прочему, они еще и не видели Никиту. Он стянул рукав накидки и показал на лодку. Кван просто остолбенел, увидев перед собой руку. Рука есть, шевелится, а человека нет! Тот сгреб Квана за шиворот, и они быстро погрузились. Никита приник к уху Иды: – Пой громче! Он надеялся, что ее голос достигнет ушей тех, кто устроил засаду. Зря он доверился Эберу, продал тот его. Но теперь надо доводить дело до конца. Удастся сбежать – отлично, а не получится – так один ответ! Никита сунул диск в щель здоровенного ящика на полу, но вопреки его ожиданиям ничего не произошло. Ах да, ручка! Где же она? Вот, на краю ящика, что ближе к корме. Он ухватился за ручку, напоминающую джойстик, и потянул вверх. Медленно и абсолютно бесшумно лодка поднялась вверх, метров на пять. Прожекторы внизу светили, но освещали они дом, а им сверху была видна расстановка сил. Около десятка стражников перегородили улицу сетями, но все они застыли на месте, как истуканы острова Пасхи, такие же огромные и неподвижные. Никита двинул ручку вперед, и лодка сдвинулась с места. Пусть истуканами любуется Баюн, может быть, догадается, какой у Иды талант? Внизу проплывали крыши домов, и вот уже городская стена. По борту лодки раздалось два глухих удара. Неужели задел за что-то? Никита вытянул ручку вверх, и лодка послушно набрала высоту. А теперь полный вперед! Никита до упора двинул ручку от себя и почувствовал, как ударил в лицо ветер. Свободной левой рукой он прикрыл Иде рот, потом приложил палец к ее губам. Женщина-сирена закрыла рот и перевела дыхание. – Отдохни, помолчи! Нам надо убираться отсюда подальше! Все, кроме Никиты, сидели на дне лодки, судорожно вцепившись в ее борта. Восходящими потоками воздуха лодку иногда покачивало, и ощущения были не самыми приятными даже у Никиты, летавшего на самолете. Что уж говорить о людях, никогда не поднимавшихся в воздух? Надо было сесть, но Никита решил убраться подальше от города. Погоню за ними точно пустят, но пусть попробуют найти их в ночном небе! К утру они будут уже далеко. Судя по проплывающему внизу темному пейзажу, лодка делала километров пятьдесят в час. Но вот передвижений внутри лодка «не любила»: стоило Тоту пошевелиться, как она закачалась с борта на борт, и все в испуге закричали. Никита жестом показал – пробки из ушей, и тут же прозвучала просьба Квана и Варды: – Никита, помедленнее и потише, а то тошнит. – Терпите, надо уйти подальше. Пешком мы так не сможем. В темноте не было видно ничего, но вроде бы высоких гор по пути сюда Никита не видел. Врезаться в скалу на такой скорости было бы непростительной ошибкой, в лучшем случае они покалечатся. Никита управлял по звездам и правил на юг – ведь к гиперборейцам они держали путь строго на север. Правда, тогда им помогал навигатор Эбера. ЧертовЭбер! Подставил Никиту и его команду, спровоцировал на побег! Хорошо, что он не знал способностей Иды. Вот уж кто молодец! Свободной рукой Никита приобнял Иду. – Ты чего? – удивилась та. – Ты молодец, у нас с тобой все получилось! – Я рада, что смогла быть тебе полезной. Пережитое волнение и качка навевали сон, и вскоре вся команда уснула. Никита периодически оглядывался назад – не видно ли преследователей? Но что увидишь в темноте? Наконец стало светать. Небо на востоке окрасилось багрянцем, потом показался солнечный диск. Люди сразу проснулись, и Тот осторожно выглянул за борт. – Ого! В нас стреляли! Он выдернул рукой два арбалетных болта и показал всем. Так вот что за стук слышал Никита! Один из бодрствующих стражников на стене, до которого не долетел голос Иды, успел выстрелить. Впрочем, он не нанес вреда. Никита усмехнулся. Лодку он все-таки угнал и команду свою вывез. Он чувствовал усталость, но понимал, что в первую очередь надо дать возможность передохнуть людям, и потому решил приземлиться. Он уже стал присматривать место – не хотелось бы приложить лодку днищем о камни, как вдруг Кван неожиданно закричал: – Знакомое место, мы тут свою лодку прятали! Ну раз так – быть посему. Никита перевел руку, державшую джойстик, вертикально. Лодка пролетела по инерции еще пару сотен метров вперед и зависла. До земли оставалось полсотни метров – многовато. Никита медленно нажал на рычаг, заставляя его опускаться. Лодка, покачиваясь, стала снижаться, и все ощутили легкий удар о землю. Не дожидаясь команды, за секунду, все члены экспедиции оказались на твердой земле. Никита отпустил ручку, и лодка, освободившись от тяжести, медленно оторвалась от земли. «Что-то я делаю не так», – сообразил Никита. Понятное дело, судоводительских курсов он не заканчивал, даже с инструктором не летал. Он снова утопил ручку, и лодка приземлилась. Никита догадался выдернуть диск из щели. Все, лодка неподвижно лежала на земле. А здорово она их выручила! Пешком, даже если бы им удалось пробраться за ворота, они бы далеко не ушли. Гиперборейцы днем догнали бы их на лодках, постреляли бы сверху из своих арбалетов – и все дела. Вот уж повезло! Никита покинул лодку. Кван перегнулся, схватил узел с вещами и кинулся к оставленной на реке лодке. Правда, в верховьях река была похожа на ручей. – Кван, стой! Ты куда? Кван остановился, обернулся: – Никита, ты главный. Но летать я больше не хочу. Меня выворачивает. Уж лучше я на своей лодке. Так дольше, зато привычнее. Никита пожалел парня и уже хотел согласиться, но Кван понял его заминку по-своему. – Зачем бросать такую лодку? Мачта есть, парус! Я в одиночку ее пригоню. Парус крепкий, она еще послужит. – Кто думает так же? – Я, – шагнул вперед Тот. – И я, – присоединился Варда. – Не птицей был рожден, зачем мне небо? Уж лучше я на обычной лодке… Ида шагнула к Никите: – Куда ты, туда и я. Ты мой мужчина! Никита колебался. Что делать? Команда боится лететь, хотя так будет быстрее. Ладно, зачем мучить людей? – Хорошо, пусть будет по-вашему. Плывите на лодке. – А ты как же? – заколебался Варда. – Я полечу над рекой. Если что-нибудь непредвиденное произойдет, я сяду, и вы нас подберете. – Я с тобой, Никита! Ты же совсем без оружия, и вам надо что-то есть, – неожиданно изменил свое решение Варда. – Думаю, к вечеру я уже буду на месте. Мы не умрем с голоду за это время. – Помочь с лодкой? – Мы сами! Если бы Ида не согласилась с ним лететь, Никита бы оставил летающую лодку. Одному и в самом деле плохо – ни помощи, ни поддержки. А она одна со своим голосом может выручить его в передряге. На охоте от нее толку нет, а вот при встрече с людьми поможет. – Ну, красавица, экипаж подан, прошу! Ида стала неловко забираться в лодку, и Никита подсобил. – Только я рядом с тобой сидеть буду, – заявила она. – Впереди лучше видно. – Нет, – уперлась Ида, – мне рядом с тобой спокойнее. Ты всегда находишь выход из любой ситуации. Скажу откровенно, раньше я презирала мужчин. Они годны только для грубой работы да еще для любовных утех. Кстати сказать, и в постели не очень умелы. А теперь благодарю всех богов, что ты тогда перехитрил меня. – Почему? – Иначе бы я не узнала тебя. Поверь, сотни мужчин не стоят одного твоего пальца. – Ида, ты не права. В тебе говорит страсть, а не разум. – Разум? А где он у Тота, Квана и им подобных? Они лишь выполняют твои приказы. – А Эбер? – Он чужак. Временами мне казалось, что у него нет души. Души? Хм! А ведь он вполне мог оказаться человекоподобным биороботом. Вот над этим Никита как-то не задумывался. Под дружное уханье парни столкнули лодку вниз по устью реки и забрались в нее. Тот упирался веслом в дно, как жердью, и толкал лодку вперед кормой, выталкивая ее на свободный участок воды. – Никита! – Слушаю. – А ты хоть чуточку меня любишь? «Ну вот, – слегка поморщился Никита, – извечные женские вопросы. И почему им все время хочется слышать признания в любви? Неужели женщинам это так важно?» – Даже больше, чем чуточку. – Только меня одну? – А кого же еще? – Адель моложе и привлекательнее. Увы… – Глупышка! Я же взял с собой в поход не Адель, а тебя. – Значит, ты все-таки думал обо мне? – Ида, время не совсем подходящее для разговоров о любви, ты не находишь? Нам надо еще добраться до племени. А у меня предчувствия! – Тогда чего ты сидишь? Я готова! М-да, женщины – натуры непоследовательные. Никита опустил в щель диск и взялся за ручку управления. Теперь он чувствовал себя увереннее, появился хоть какой-то опыт управления. Знать бы еще принципы движения, а главное – на сколько хватит топлива или заряда батарей – что там у них? Ведь вечного двигателя не существует в природе. Судя по небольшому размеру ящика в лодке, отсутствию шума мотора и даже малейшего намека на двигатель вроде винта, гиперборейцам удалось оседлать высокие технологии. Не антигравитацию ли? Интересно было бы расковырять ящик и посмотреть его содержимое. Останавливали два момента: хватит ли знаний и ума, чтобы оценить сие техническое чудо. А то, что в ящике изобретение уникальное, он не сомневался. И второй момент: эта штуковина внутри вполне могла убить. Просто испепелить, превратить в атомы, в молекулы. Понятно, что после смерти тело его распадется, но зачем торопить события? Никита поднял лодку в воздух и набрал высоту в полсотни метров – выше подниматься он почему-то опасался. Потом попробовал сделать несколько маневров – влево и вправо, даже вираж заложил. Ида ухватилась за его руку: – Сломалась? – Нет, пробую на всякий случай. Каждые несколько минут Никита оборачивался, вертел головой по сторонам. – Ты чего все время вертишься? – Догадаешься сама с двух раз? – Погони опасаешься? – Да. У нас фора небольшая, а у них могут быть более быстроходные лодки. И вдруг его пронзила неожиданная мысль: если Эбер предал его, то и подарок в виде лазера может оказаться маяком, а навигатор – он же пеленгатор – остался у Эбера. Он тут вензеля выписывает, а Эбер, возможно, усмехается, видя его потуги. Никита же не знал возможности лазера. Штука занятная и в жизни удобная, но если она выведет преследователей на Никиту, надо избавляться от подарка. Как там это? «Бойтесь данайцев, дары приносящих!» Однако просто бросить лазер за борт рука не поднималась, функций полезных у этой небольшой штуковины много. Часа через два полета Никита заметил в стороне высокую сопку. Вершина лысая, склоны поросли лесом. Он направил лодку туда и приземлился. Нашел небольшой камень, отвалил его и положил в углубление подарок Эбера. Если он, Никита, ошибся, лазер потом можно будет забрать. А если лазер является маяком, пусть сгниет тут. Он вернул камень на место, поднял лодку в воздух и перелетел ниже, к подножию сопки. С трудом опустил лодку между деревьями. Сверху, из-за густых веток, лодка была незаметна. Ухватив Иду за руку, он потянул ее из лодки. – Идем! – Куда? – Сама увидишь. Около получаса они карабкались вверх по склону. Улеглись у последних деревьев. Лысая вершина с камнем проглядывалась отсюда, как на ладони. – Кого мы ждем? – Если Эбер предатель, вскоре покажутся наши преследователи. Ида в испуге прижала ладонь ко рту. – Помоги мне накидку натянуть. Если я не обманываюсь в ожиданиях, вскоре здесь сядет лодка. Тогда я подберусь послушать. – Я боюсь оставаться одна. – Здесь не видно ни зверей, ни людей. Я буду недалеко от тебя и беды не допущу. Положись на меня. – Считай – уговорил. Но я все равно боюсь. Из-за сопки вынырнула лодка – Никита ожидал ее позже. Видимо, своим побегом он здорово разозлил старейшину. Лодка описала полукруг и села на вершине. В ней было шесть-семь человек, и среди них Никита заметил голову Эбера. Вот гад! Теперь он твердо уверовал в то, что инопланетянин предал и продал его, прикинувшись другом. Вроде бы заботу проявил, а сам змеей подколодной оказался. Все прилетевшие выбрались из лодки. – Сиди тихо! – шепнул Никита на ухо Иде, а сам побежал к вершине. Пробежав около половины расстояния, он с бега перешел на шаг, чтобы успокоить дыхание. Гиперборейцы были ему незнакомы. Один из них спрашивал Эбера: – Что говорит прибор? – Маяк рядом. – Так покажи мне его! Ты же утверждал, что они никуда не денутся! – Он никогда не догадается, что я вручил ему маяк, – оправдывался Эбер. – Тогда ищи! Эбер поворачивался во все стороны. – Чертовщина какая-то! Маяк под нами. – Хочешь, чтобы мы копали? А ну-ка, отвороти камень! – распорядился старший одному из воинов. Тот с легкостью откинул камень в сторону. – Есть! – Воин наклонился и поднял лазер. Старший засмеялся: – Твой командор оказался умнее, дальновиднее и хитрее тебя. Возвращаемся в город. Эх, дать бы по морде предателю, да обнаруживать себя нельзя. Никита стал медленно пятиться – уж больно пристально Эбер водил глазами. Наверняка он не обнаружил в гостевом доме накидки и резонно мог полагать, что Никита ее использовал. – Он где-то здесь! Мне кажется, что он мелькнул там! – Быстро в цепь! – скомандовал старший. – Вперед! Брать живым! А ты чего застыл? – Это уже относилось к Эберу. Все пошли вниз по склону, только не в сторону Никиты, а на запад. Он хотел броситься бежать к Иде, но развернулся к лодке и перелез через борт. Ну да, чего гиперборейцам было опасаться? Врагов вокруг не видно, вот они и оставили диск в щели ящика. Никита вытащил диск и повесил шнурок с ним себе на шею. Если у гиперборейцев есть другой диск, то они не почуют подвоха. А вот если он единственный, это серьезно осложнит им жизнь. Отсюда, от сопки, до их города пешком неделя пути, если не больше. Довольный собой, он сбежал вниз. Ида напряженно смотрела на вершину. Никита тихонько кашлянул, и она от неожиданности вскрикнула. – Тихо, услышать могут! Бежим к лодке! – На вершину? – Нет, к нашей. Ждать финала он не хотел. Если гиперборейцы обнаружат пропажу, они могут догадаться, что он рядом, и бросятся искать. Потому надо уносить ноги. Под уклон бежалось легко, не то что к вершине. Да где же лодка? Они едва не пробежали мимо. – Садись. Сам уже воткнул чужой диск в щель ящика и медленно поднял лодку, опасаясь, что ее могут перевернуть цепляющиеся за нее ветви. Едва лодка всплыла выше деревьев, он дал ход. – Ну, что узнал? – Эбер с ними. – Как же ты его раньше не раскусил? Двуличный человек! – Да человек ли он? Он дал мне в подарок лазер, ну – ту штуку, которой я светил в глаза стражникам. Мне бы ее потом бросить, да жалко стало, вещь полезная. По этому подарку нас нашли. – Ой, каков подлец! А больше у тебя нет его подарков? – Накидка только если. Но она тонкая, там ничего не спрячешь. Да и искал Эбер по прибору именно лазер. Никита прибавил ходу. Странное дело, лодка стала значительно быстрее, по ощущениям – километров восемьдесят в час. Ветер так и выжимал слезы из глаз. А не диск ли тому причиной? Ведь он взял чужой, у преследователей, а там вполне мог оказаться чип, разрешающий большую скорость. Похоже на правду. Никита еще несколько раз оглядывался, но никаких лодок преследователей в небе он не увидел. – Никита, я так за тебя волновалась! – Я был осторожен, ведь у меня есть ты. – Правда-правда? – Можешь мне поверить, я не Эбер. – Да, ты настоящий мужчина, командор! Тебе бы быть вождем племени. – Мордой не вышел, – буркнул Никита. – Я не поняла. – Ну, в племени есть вождь, Вирт. Он избран всем племенем, правит давно и мудро. А я по рождению не азуру и, по традициям племени, не могу быть вождем. – Как жалко! – Ты бы хотела быть женой вождя? – пошутил Никита. – А чем я хуже других? – на полном серьезе ответила Ида. Ого, запросы у Иды высокие! А впрочем, кое в чем она права. Красивее и умнее женщин его племени, даром редким обладает. Но такой же дар есть и у Адель. Получается, они соперницы. Хотя Адель никогда не делала попыток сблизиться с Никитой. До вечера им не удалось добраться до племени, и Никита приземлил лодку на маленьком островке посреди моря, правда – в двухстах метрах от берега. Кто его знает, есть ли тут высокие приливы. – Это же остров! – заметила Ида. – Конечно. Охотиться не на кого, зато и мы будем в безопасности. – Кушать хочется… – Мне тоже. Потерпи немного, завтра мы уже будем у своих. Преследователи нас не отыщут. У нас одна дорога, а у них тысячи. – Хотелось бы тебе верить. Ида прижалась к Никите: – Ты такой большой и теплый! – Тот еще больше. – Тот простой воин, гора мышц. Воином и умрет. – Воины тоже нужны. – Согласна. Но воинов много, а ты один. Пока Никита размышлял над ответом, Ида уснула. Интересно, любит она его или лукавит? Женщина всегда тянется к мужчине с положением. Он может предоставить ей обильную и вкусную еду, лучший кров, создать более комфортные условия для жизни. Неудачники мало кого привлекают. Не играет ли она с ним? Да, он командор похода. Но экспедиция заканчивается, и вскоре он снова станет равным с другими. Или она чувствует своей интуицией, что он способен на большее? И решила заранее пристроиться рядом? Кто их разберет, этих женщин, этих загадочных существ? Не хуже Эбера играют. Никита задремал. Проснулся он от того, что замерз. Прижавшись к нему и свернувшись в клубочек, спала Ида. На востоке брезжил рассвет. Интересно, как там дела у парней? Ведь недалеко от сопки проходит река, по которой вскоре поплывут его люди – Тот, Варда и Кван. Никита встал, потянулся. Ида проснулась. – Утро уже. Умываемся – и в путь. Никита немного ошибся со временем. Знакомые им места появились только в полдень, но уже одно это было приятно – дом близок. А там спокойно, все свои и есть еда. Он посадил лодку на берегу, чтобы не пугать людей племени – пусть думают, что он приплыл. Однако сразу обратил внимание на то, что люди хмурые, озабоченные, здороваются с улыбкой, которая тут же исчезает. – Что случилось? – Вирту плохо, болеет сильно. Никита поторопился к дому вождя. – Приветствую тебя, вождь! Вирт ответил слабым голосом: – Рад видеть тебя, еле дождался. Говори. – Мы добрались до земли гиперборейцев. К сожалению, они не приняли нашей искренней дружбы, и мы вынуждены были бежать. На летающей лодке прибыли я и Ида; остальные плывут на другой, обычной, и скоро будут здесь. – Слава богам, я дождался! Собери все племя, хочу говорить. – Как скажешь, вождь. Никита остановил проходящих воинов: – Соберите всех людей племени здесь, у дома вождя. Люди собрались быстро, почти две сотни. – Вынесите меня, – распорядился Вирт. Четверо воинов азуру с легкостью подняли топчан с вождем и вынесли его на крыльцо. – Слушайте, люди племени! Голос Вирта был слаб, но тишина стояла полная. Чтобы лучше слышать, люди подались вперед, ближе к вождю. – Я чувствую, что приходит мой последний час. По традиции племени, вождем может быть избран один из азуру, рожденный азуру. Но я предлагаю Никиту. Он не урожденный азуру, но он один из нас, близкий нам по духу. И он один из достойнейших. И когда… Не договорив, Вирт уронил голову и затих. Несколько мгновений стояла мертвая тишина, потом зарыдали женщины. Много лет Вирт мудро правил племенем – честно, справедливо, достойно. И его уход из жизни стал трагедией для племени. Никита чувствовал себя неуютно, как будто он успел вернуться к передаче власти. Да и Вирта было жалко. Он сблизился с ним, как ни с кем другим из племени. Проводы вождя в последний путь – удел воинов, женщин к обряду не допускали. Мужчины обмыли тело вождя, обложили цветами. В правую руку вложили меч. Потом все вместе отправились рыть могилу. Когда яма стала достаточно глубока, траурная процессия направилась к могиле. Четыре воина несли на руках топчан с усопшим вождем. Перед ними шли женщины и бросали под ноги процессии цветы. А уж за телом усопшего шли остальные. Когда тело опустили в могилу и накрыли саваном, каждый житель положил туда какой-то предмет: чашку, горшок, ложку, стрелу. Люди верили в загробную жизнь и считали, что у вождя в его последнем пристанище должны быть все предметы обихода. Под заунывный плач женщин могилу засыпали, но люди продолжали нести на кусках ткани землю, насыпая возвышение. На глазах Никиты вырастал погребальный курган. Он сам принимал активное участие в похоронах. Горестные мысли одолевали его – не так он думал вернуться. Полагал, что наладит связи с гиперборейцами, обрадует Вирта. Сказать честно – не справился Никита со своей задачей. Потому он был подавлен и на тризне сидел молча, опустив голову. По неписаным законам племени выборы нового вождя проводились только при полном составе. Поскольку три члена племени – Кван, Тот и Варда – отсутствовали, люди ждали их прибытия. Но день шел за днем, и Никита уже начал беспокоиться. Не случилось ли чего? Вдруг на их лодку напали? Те же гиперборейцы – ведь они вполне могли встретиться. Люди азуру плыли в южном направлении, а гиперборейцы должны были двигаться на север, если не смогли улететь. Минула неделя. По всем подсчетам, лодка должна была уже вернуться. Встревоженный Никита решил поднять в воздух трофей, летающую лодку, и вылететь им навстречу. Может быть, они попали в трудную ситуацию, и им нужна помощь? Никита собрал воинов: – Мне нужно трое самых храбрых и отважных воинов. Людка с Тотом, Кваном и Вардой не вернулась, и не исключено, что им нужна наша помощь. Вызвались все – ведь каждый считал себя самым храбрым и опытным. Однако Никита остановил их: – Я не сомневаюсь в вашей храбрости и силе, но всех взять не могу – кто-то должен остаться защищать селение. Да и лодка у меня невелика, всех желающих не возьмет. Поэтому помощников я выберу сам. Остальных прошу не держать на меня обиды – так будет справедливо. Молодых Никита отмел сразу. Силы и реакции у них не занимать, но опыта, выдержки и терпения не хватает. Он оставил Могула – видел уже его в деле, походе. Вторым был краснокожий Мом – лучше и точнее его никто не метал камень из пращи. Третьим стал воин азуру Ним. – Фим, – указал старшему воину племени Никита, – собери запас продуктов на три дня – сушеное мясо и сушеную рыбу. Желательно побыстрее. – Исполню! Из амбаров быстро принесли запасы провизии. Могул точил камнем меч, Мом собирал запас камней для пращи. К Никите подбежала Ида: – Ты куда собрался? – На сердце тревожно, надо искать лодку с нашими людьми. – Я с тобой. – Мы ведь только вернулись. Ты устала, отдохни. – Нет, я с тобой. Я успела выспаться и поесть. – Ну, если так, настаивать не буду. Бери шкуру для ночлега и иди к лодке. Ида убежала в избу. Когда через четверть часа воины и Ида собрались у лодки, Могул растерянно произнес: – А где же весла? Чем грести? – Всем в лодку! – скомандовал Никита. – Постарайтесь не испугаться, держитесь за борта и не делайте резких движений. Люди заняли места в лодке. Никита опустил в щель диск и слегка потянул вверх ручку управления. Лодка поднялась над землей на метр. Вышедшие провожать воинов люди ахнули от испуга, удивления и восхищения небывалым зрелищем. Никита медленно развернул лодку и направил ее вдоль берега над морской водой. Лица у воинов были несколько бледными – это был их первый полет. Они вцепились руками в борта и сидели неподвижно, лишь косили глазами на воду. Никита медленно поднял лодку и добавил хода. Бежавшие за ним по берегу дети сразу отстали. Будет сегодня разговоров в племени! – Мом, ты сидишь впереди – смотри на воду. Заметишь лодку с нашими – сразу говори. Могул, Ним – вам смотреть на берег, они могут идти по суше. Когда люди заняты делами, бояться некогда, и постепенно воины освоились, заулыбались. – А здорово летать, как птица! – воскликнул Могул. – Пешком два дня пути, а в летающей лодке – раз, и ты уже в другом месте! Мне нравится. А вот Ним не разделял мнения собрата. Он сидел с выпученными глазами и позеленевшим лицом. Он ни на что не жаловался, но видно было, что ему дурно. Еще через час, когда они преодолели верных сто километров, Мом крикнул: – Вижу впереди на воде две лодки! Никита про себя чертыхнулся. Их люди не могут идти двумя лодками – у них была одна. Это или чужие плывут, или Тота, Квана и Варду преследуют, и им нужна помощь. Сбавив ход до малого, Никита опустился вниз – до воды оставалось каких-то пара метров. Первая лодка с мачтой и парусом приблизилась, и Никита увидел, что на ее носу восседал Варда. Разглядев своих, он радостно заорал и замахал руками. Из-за паруса выглянул Тот и вскинул вверх руку с поднятым большим пальцем, показывая, что у них все хорошо. Оказалось, что вторая лодка пуста, и ее тянут на буксире. Никита опустил свою лодку на воду. Кван спустил парус, и лодки встали рядом. – У вас все в порядке? – Никита окинул взглядом лодку и троих людей в ней. – Все! Возвращаемся живы-здоровы и даже с трофеем. – Где взяли? – Не поверишь – на сопке увидели! И какой дурак ее туда затащил? Пришлось попыхтеть немного. Нарубили жердей и на них спустили лодку вниз. Жалко бросать, рыбакам нашим сгодится. Никита перебрался в парусную лодку, перешел на корму, за веревку подтянул к себе вторую лодку и захохотал от души. Все с недоумением уставились на него, не понимая причины его веселья. – Ой, не могу! Ида, это же лодка гиперборейцев! Я у них украл диск, и они вынуждены были бросить лодку и возвращаться домой пешком. Полагаю, они до сих пор идут! Надолго запомнится им эта поездка! Ха-ха-ха! Ида тоже начала смеяться, как сумасшедшая. Тот покрутил пальцем у виска: – Да объясните вы наконец? Мы сделали что-то не так? – Все так и даже лучше, чем так. Это была лодка наших преследователей. Они нас догоняли. Мы сели в лесу. Гиперборейцы оставили лодку и пошли нас искать. А я украл ключ – без него лодка лететь не может. Теперь у нас есть вторая лодка и ключ к ней. Воины начали смеяться над незадачливыми преследователями. Хорошо, что все закончилось благополучно. Ним, пользуясь случаем, перебрался в парусную лодку, а Никита стал размышлять, как бы им побыстрее добраться до племени. – Кван, у тебя найдется веревка? – Найду. – Заводи на мою лодку буксир. Теперь все три лодки оказались связаны в одну цепь. Лодка Никиты головная, и он решил попробовать – вдруг получится? Двинул ручку вперед, и лодка поплыла, потащила за собой еще две. Он толкнул ручку вперед почти до упора – и лодка добавила ход. Все три лодки продвигались быстро. Выходит, лодка гиперборейцев может не только летать, но и плавать, служить буксиром. Наверное, именно для передвижения по морю гиперборейцы выбрали корпус лодки, а не шар, овоид или нечто другое. Кстати, страж тогда говорил именно о рыбаках. Уже в сумерках все три лодки причалили к берегу у селения. Из темноты навстречу им выступил старший воин Фим. – Свои! – успокоил их Тот. – С прибытием! – отозвался Фим. Совместными усилиями они вытащили все лодки на берег. Селение уже спало, нигде не было видно ни единого огонька. Когда глаза адаптировались к темноте, стали видны фигуры воинов, несущих караульную службу. Молодец Фим, службу знает. Следующим днем, в полдень, состоялся сбор племени с единственной целью – избрать вождя. Поскольку Вирт перед смертью назвал преемника, избрание прошло быстро. Выкрикнули имя Никиты, все дружно поддержали, и ему повесили на шею венок из цветов. Затем воины азуру подняли его на руки, трижды пронесли вокруг селения и поставили перед жителями. Все смотрели на Никиту, явно чего-то ожидая от него. Он наклонился к Фиму: – Что дальше делать? – Клятву на верность племени произнести! О господи! Конечно же! Как он мог забыть? В племени не было письменности, само собой – азбуки, соответственно – и рукописного текста, поэтому Никита начал говорить своими словами. Говорил о том, что он клянется перед людьми племени править так же честно, справедливо и мудро, как это делал Вирт, и все действия свои совершать на благо племени. Он никогда раньше не отличался красноречием, но вошел во вкус, тем более что слушали его очень внимательно. Это не пустые предвыборные речи кандидатов на политический пост, здесь он на виду. Никита не знал, существует ли в племени такая процедура, как импичмент или смещение. Но он и в самом деле желал процветания племени, чтобы дети не болели, чтобы все были сыты, одеты и имели крышу над головой, хотел обеспечить хотя бы минимальные насущные нужды людей. Никто из стоящих перед ним людей не был лентяем или тунеядцем, каждый вносил свою лепту. Труд каждого виден соплеменникам, и кормить дармоеда никто не будет. В конце своей речи Никита поблагодарил людей за оказанное ему доверие. Люди азуру засвистели, затопали ногами и закричали, выражая свое одобрение, – аплодировать тут было не принято. Никакого пиршества после восхождения на престол не было, все буднично занялись своей обыденной работой. Для начала Никита решил обучить двух людей умению управлять летающей лодкой. Одну он отдавал воинам, другую – охотникам. Среди охотников выбор пал на Варду, он сообразителен и уже летал пассажиром. А из воинов, конечно же, Фим. Он старший, опытен, осторожен и более развит. Для начала он усадил обоих в лодку и объяснил, как она управляется. Потом совершил, как это ни смешно звучит, вывозной полет – как в авиации. Все действия совершал медленно, показывая и комментируя. – Только осторожнее при посадке, иначе разобьете лодку. Отремонтировать ее мы не сможем, зарубите себе это на носу. А владение такими чудесными лодками даст нам преимущества. Воины могут облетать границы, чтобы издалека увидеть врагов, охотники – выслеживать добычу и привозить трофеи в племя. – Да, полезная штука, – подвел итог Фим. – Тогда садись к ручке, попробуем. Фим вцепился в ручку мертвой хваткой, и от напряжения на лбу и верхней губе его выступили капельки пота. – Не так, Фим. Ручку управления надо держать легко, как женщину. А ты ее держишь, как дубину перед боем. Никита опасался, что физически мощный Фим просто вырвет ручку, но обошлось. Фим осторожно поднял лодку и описал на ней круг по периметру селения. Высыпавшая из изб детвора с криками бежала следом. Это же диво невиданное! Потом он попробовал учить управлять лодкой Варду. У того получалось лучше. Как охотник, Варда был очень наблюдательным и видел, как управлял лодкой Никита, а потом – и Фим. Резко за ручку он не дергал, полет совершил плавно, при посадке притер лодку к земле почти без толчка. – Молодец, Варда! Из тебя выйдет отличный пилот! Варда показал в улыбке белоснежные зубы: – Я буду хорошим учеником, командор! И где только он услышал это слово? В обиходе Никита его не произносил. Не Эбер ли так называл его за глаза? И название это с легкой руки Варды прилипло к Никите. Уже через неделю его чаще называли командором, чем Никитой. Теперь он упражнялся с «пилотами» каждый день. За четыре дня они освоили развороты, посадку на воду и зависание на одном месте. Обоих процесс управления, постепенного овладения лодкой увлек. По селению они ходили гордые собой, видя зависть и почтение окружающих. Оба возвысились в глазах окружающих. На пятый день Никита вручил им ключи-диски: – Только предупреждаю – осторожнее! Иначе погубите и лодку и людей! Фим и Варда повесили диски на шею на шнурках как некий знак доблести, как награду. Никита не ожидал, что обучение так быстро даст эффект. Уже в первый день охоты Варда с группой своих краснокожих забрался довольно далеко. Они убили зубра, привязали его веревками к лодке и доставили в селение. Отныне охотники малыми силами обеспечивали племя мясом. Его варили, жарили, женщины делали запасы впрок – солили, сушили, коптили и вялили. Случись непогода – голод племени не грозит. Пожалуй, приобретение трофейных лодок оказало племени очень важную услугу – избавило от призрака голода. Рыбаки с успехом пользовались парусной лодкой, и свежая рыба разнообразила стол. В первый раз после похорон Никита зашел в избу Вирта: теперь это была его резиденция, вождя племени. Только вот вождем в полном смысле этого слова он себя не чувствовал. Он и раньше занимался хозяйственными делами, фактически был правой рукой Вирта, его помощником. Он уселся в кресло Вирта. Ох, зря он сказал гиперборейцам, что его племя живет на берегу моря! Свои берега они знают, а много ли морей в пределах досягаемости? В душу закралась тревога. Предатель Эбер может провести их к тому месту, где он встретил экспедицию Никиты, а от этой точки недалеко и до селения. Для летающих лодок – полдня полета. А что он вообще знает о гиперборейцах? Цивилизация сгинула, не оставив после себя никаких материальных следов, только легенды и мифы. А почему? Побережье – не остров, как Атлантида под воду не уйдет. Погибли в войне, в стычке с другими племенами? Маловероятно, гиперборейцы имеют арбалеты с электроприводом, летающие лодки. Только одного этого набора хватит, чтобы одолеть практически любое племя. Учитывая рост и физическую силу гиперборейцев, они могли победить врага и без летающих лодок. Не исключено, что они имели нечто более совершенное, ведь Никите ничего не показывали и к ученым его не подпускали. Эпидемия? Вполне вероятно. Но тогда они умерли бы, а город или города остались, их бы нашли позже люди других племен либо археологи. Метеорит? Никита даже подскочил в кресле. Как же он забыл? Впереди эпоха резкого похолодания. Вот ведь дубина стоеросовая! Надо было лучше учиться в свое время. А похолодание отчего? Вроде метеорит огромный упал, подняв в небо тучи пыли. Они на годы закрыли Солнце, на Земле похолодало, мамонты и динозавры вымерли. Знать бы еще, когда это случится. Может, впереди долгие столетия спокойной жизни, но не исключено, что катастрофа планетарного масштаба произойдет завтра. А селение расположено неудачно. Близость моря имеет свой плюс – есть рыба. Но стоит уровню воды подняться на пару-тройку метров, и селение затопит. Вот и выходит, что живут они в опасной зоне. Уходить? Для племени нагрузка тяжкая, избы с собой не унесешь. Да и пеший переход утомителен, особенно для женщин и детей. И куда идти, если их нигде не ждут? Никита обхватил голову руками. Валуны, принесенные наступающим ледником, находили на Европейской части Руси вплоть до Москвы. Если уводить людей, то южнее, до Южного Урала, в Причерноморье – там можно было выжить. Ведь всякие питекантропы и кроманьонцы выжили. Он уже мысленно проложил маршрут к Черному морю. Там тепло, есть фрукты. Но как сказать племени? Сейчас людям ничего не угрожает, жизнь налажена, еды хватает. Его могут просто не понять. Люди племени пока не способны оценить далекие угрозы, для этого надо знать историю, археологию, биологию и много других наук, коими Никита и сам не владел в полной мере. В избу вошла Ида: – К тебе можно, командор? – Можно. Это жилище вождя, а ты его жена. – Жена? – Ну да. Только штампа в паспорте не хватает – как и самого паспорта. – Ты говоришь непонятные слова. – Жена – это верная подруга мужчины. Они любят друг друга, живут вместе, заводят детей, растят их. – Ты хочешь детей? – Пока еще не знаю. Времена тяжелые. – Сейчас? Не хуже других. Племя живет в деревянных домах, у людей есть пища, они в безопасности. Что еще человеку для счастья надо? – Много. Сейчас постараюсь объяснить, но только никому не рассказывай. – Все настолько серьезно? – Выслушай, потом сама решишь. Никита слукавил: он не мог рассказать ей правду, да и сам ее не знал, всего лишь предположения. Он положил руку на большой, имевший почти правильную форму кусок кварца, лежащий на столе и оставшийся от Вирта. – Камень этот иногда может предсказывать грядущие события. Ида посмотрела на камень с удивлением и почтением. – Я видел, как поднимается море и затапливает селение. Люди в панике бегут. Кто замешкался, тот захлебывается и тонет. – Страшно! – Ида передернула плечами как в ознобе. – И когда это произойдет? – спросила она. – Не знаю. Через день, через год… – Ты меня напугал. Что надо делать? – Постепенно, чтобы не испугать, надо готовить людей. – Ты рассказывал о наводнении на острове, когда племя делало плот. Сейчас тоже будем плот строить? – Боюсь, плотом не обойдемся, людей в племени прибавилось. Плот плохо управляем, и сколько нас может носить по волнам, неизвестно. Если долго, не хватит еды. – Какой же выход? – Уходить надо как можно дальше от моря, в теплые края, где есть большие реки, обильные рыбой, и леса, богатые дичью. – Ты так говоришь, как будто был там. – Видел. Когда жил на острове, летал на дирижабле – это как большая летающая лодка. Сверху все хорошо видно, да ты и сама знаешь, летала. И зрел я и реки полноводные, и леса обширные. Даже море теплое видел, не такое, как у нас. – Заманчиво. А как далеко эти благословенные леса? – Вот! Прямо в корень зришь. В том-то и дело, что далеко. Если идти всем племенем, то не меньше месяца, а то и двух. Женщины и дети не могут идти быстро. Кроме того, надо делать остановки – охотникам дичь добывать, людей кормить. Все это отнимает время. – Раз ты видел страшное будущее, надо уходить. Лучше месяц или два – даже три – быть в пути, испытывать неудобства, чем остаться и погубить племя. – Разве дело только в том, чтобы сняться с насиженных мест? – Что еще? – Я боюсь, что рано или поздно нас могут отыскать гиперборейцы. Нам с ними не совладать, у них разные диковины вроде летающих лодок. И второе: не думай, что путь в далекие земли будет легок. По дороге встретятся другие племена, которые могут устроить войну, сочтя, что мы посягаем на их земли. Мне же хочется сохранить все племя, каждого человека. – Лучше пожертвовать малым, чем потерять все. – Говорить легко. А ты поставь себя на мое место! Каждый человек ценен, каждый человек нужен, и потерять одного – это как лишиться пальца. Без одного можно жить, а что сможет беспалый? – Все-таки тебя не зря избрали вождем, Никита. Ты умен, можешь предвидеть события, оценивать свои действия. – Я мужчина, Ида.Глава 7. Переселение
Жизнь племени текла спокойно и размеренно. Однако Никита все раздумывал, прикидывал варианты. Идти на юг, к Средиземному морю, или на юго-восток, к Каспию? До Каспийского моря дальше, зато ледники туда не доберутся. До Средиземного моря ближе, но по пути есть горы, и местность населена враждебными племенами. Значит, будут стычки. Оба варианта имеют как свои плюсы, так и свои минусы. А от выбранного варианта зависит многое. Если бы речь шла только о нем или только об Иде, было бы куда проще. Но на Никиту сейчас давил груз ответственности за жизнь доверившихся ему людей. Для того чтобы утвердиться во мнении, он решил на летающей лодке обследовать пути, хотя бы на половину дня полета. Утром улетел – после полудня повернул назад, чтобы обернуться одним днем. Он заранее предупредил Тота и Варду о совместном походе, оставил после себя старшего воина Фима. Утром, едва забрезжил рассвет, Никита поднял лодку в воздух. Направился он строго на юг. Сначала шли хорошо знакомые ему места. И Варда здесь бывал, и Тот. Оба с любопытством поглядывали за борт. На этот раз Никита поднял лодку повыше, метров на сто – с высоты лучше видны реки или другие преграды. Было бы летающих лодок много – все племя можно было бы перевезти. Но увы… Какой-то груз можно взять, пожитки, чтобы идти легче было. Но усадить две сотни человек в две лодки нереально. До полудня, когда солнце уже стояло в зените, они преодолели километров триста. И чем дальше забирались на юг, тем ярче была зелень, да и зверья прибавлялось: сверху им было это отлично видно, и у Варды горели глаза. Дважды они видели чужие селения. Один раз – хижины, плетенные из хвороста, в другой раз – землянки. Никита их не увидел, разглядел остроглазый Варда. – Люди внизу! – крикнул он. Никита замедлил ход. Внизу, из-под крон деревьев, потрясая копьями и грозно вопя, показались полуголые аборигены. Наверное, они приняли лодку за незнакомый им вид динозавра. Пролетев еще немного, Никита посадил лодку. – Варда, посмотри, есть ли здесь съедобные фрукты? Тот остался у лодки, а Никита отправился к протекающей неподалеку реке. Подобрав палку, он опустил ее в воду, измеряя глубину. Палку тут же рванул кто-то невидимый, раздался хруст, и в руке у Никиты остался небольшой ее кусок, а из воды показалась пасть крокодила. М-да, такие реки форсировать вброд опасно. Плохо, что на юг не ведут водные пути. Имея корабль, обогнуть Европу, вполне вероятно, можно было бы. Но построить корабль, не обладая нужными знаниями, невозможно. Плот, хоть и поднимет всех, плохо управляем, плывет по течению, а подвергать риску жизни людей Никита не имел никакого морального права. Он вернулся к лодке. Варда был уже здесь – он набил полную походную торбу мелкими яблоками. – Угощайся, Никита! Никита взял одно, надкусил. Кислятина ужасная! Тот же уплетал яблоки как семечки. – Зря, Никита, не ешь. Вкусно! – прошепелявил он с набитым ртом. Они уселись в лодку. Никита поднял ее в воздух, но обратно в селение повел правее – зачем один и тот же маршрут осматривать дважды? К вечеру, еще до сумерек они вышли к морскому побережью. С точкой возврата Никита немного промахнулся и потому застопорил ход, зависнув в воздухе. Налево повернуть или направо? Верное решение подсказал Варда: – Нам направо надо. Несколько минут полета – и показались знакомые берега. Только что это? Над поселком кружила лодка. Неужели Фим поднялся? Когда они подлетели ближе, то увидели, как от селения бежали люди – на земле происходила самая настоящая паника. Так вот оно что! Лодка была чужой. Гиперборейцев, больше ничьей. Никита завертел головой из стороны в сторону, пытаясь понять, одна лодка или их несколько? Однако лодка была одна, наверняка на разведку выбралась. Надо ее уничтожить, чего бы это ему ни стоило! Иначе разведчики приведут за собой войско. Мысли заметались в голове – ничего хорошего от гиперборейцев Никита не ждал. Однако никакого серьезного оружия в лодке, если не считать меча Тота, не было. И Никита решил таранить чужую лодку. Он набрал высоту. На лодке гиперборейцев их явно не видели: Никита подошел к ним с запада, откуда сейчас светило заходящее солнце. Оно слепило чужим глаза. – Держитесь за борта крепче! – приказал он и двинул ручку вперед. С нарастающей скоростью лодка понеслась вперед. На чужой лодке их заметили в последнюю секунду и попытались отвернуть. Никита ударил сверху. Удар киля пришелся по корме чужой лодки. Треск, звук ломающихся досок… Лодка Никиты встала почти боком, крен достигал градусов семидесяти. Но лодка не перевернулась, а по инерции прошла вперед и вновь приобрела горизонтальное положение. Никита обернулся назад: чужая лодка, перевернувшись кверху днищем, падала вниз. Люди, сидевшие в ней, с воплями, чувствуя близкую смерть, летели к земле. Вот упал один, подняв тучу пыли, рядом еще и еще… Четыре тела застыли неподвижно. А потом грохнулась лодка. Из облака пыли полетели обломки досок. Никита описал полукруг. Лодка хорошо слушалась управления, и он приземлился недалеко от упавшей чужой лодки. Тут же просвистел камень от пращи, ударив в борт. Тот поднявшись, закричал: – Свои! Вождь вернулся! Из-за изб показались воины, подошел Фим. – Врасплох они нас застали, – смущенно сказал он, показывая на неподвижно лежащие тела великанов. – Мы сначала чужую лодку за вашу приняли. А они сразу стрелять начали, да так быстро стрелы метали, как будто их в лодке много было. – Кого-то из наших убили? – Одного из рыбаков. – Жаль. Пойдем посмотрим. Все гиперборейцы были мертвы. Для летающей лодки полсотни метров – высота небольшая, а для свободного падения человека это очень много, смертельно. Никита сам обыскал одежду мертвых – он искал средства связи. Не найдя, вздохнул облегченно. Стало быть, гиперборейцы не смогли, не успели сообщить своим о селении. Конечно, из-за их невозвращения в город встревожатся, но ведь неизвестно, на каком участке полета произошла авария и в каком направлении искать лодку. Никита осмотрел разбитую лодку чужих разведчиков. Восстановлению она не подлежала – сломаны шпангоуты, борта. А вот черный ящик, служащий двигателем, внешне цел. Никита вытащил из его щели диск-ключ на шнурке и повесил себе на шею. Потом осмотрел свою лодку. Рядом вертелся Кван. – Да здесь ерунда, Никита. Отремонтировать можно. Заменить кусок киля, закрыть вот эту трещину – и все! – Берешься? – Завтра с утра. Можно с разбитой лодки кое-что взять? – Черный ящик перенесите ко мне в избу, нужные и целые детали используйте по своему усмотрению. Остальное сжечь, чтобы и следа не осталось. Никита подобрал валявшийся арбалет разведчиков. Занятная штуковина! Поодаль лежал еще один. – Фим, арбалеты пусть занесут ко мне в избу – вон они лежат. Тела чужаков немедля сбросить в море, пусть их рыбы сожрут. Как освободишься, ко мне. Мужчиныселения занялись делом. Кван с рыбаками разбирал разбитую лодку, воины потащили тела гиперборейцев к морю. Площадь быстро очистилась, только Кван с рыбаками хлопотали у разбитой лодки. Эх, не вовремя разведчики прилетели! Еще немного времени, всего лишь пару недель – и племя могло бы уйти. Их появление ускорило принятие решения. Пришел Фим: – Все в порядке, тела в море. – Хорошо. Это были разведчики гиперборейцев, и их наверняка будут искать. Потому я и хотел, чтобы и следов от них не осталось. Их племя велико, имеет много летающих лодок и других диковин. Нам с ними не совладать. Надо уходить. – Жалко, место обжитое. – Не жалей, Фим. Море рядом, и нам грозит потоп. Раньше или позже, а уходить все равно пришлось бы. Я уже и сейчас осматривал пути, так что чужаки только поторопили события. – Что делать будем? – Охотникам запасаться продуктами. Кван с рыбаками пусть ремонтируют мою лодку, а я завтра вылечу на лодке рыбаков. Полагаю, через неделю всем племенем тронемся в путь. – Неделя – это слишком долго. Чужаки нас могут обнаружить. – Думаешь, люди успеют собраться? – Избы все равно бросать. – Все остальное унесем на себе, а самое тяжелое погрузим в летающие лодки. – Разумно. Мы с утра вылетаем прежним составом, а ты готовь людей, пусть собирают вещи. – Эх, который раз все бросать приходится! Только обжились! – Еще лучше устроимся, вот увидишь! – До нового места еще добраться надо. Озабоченный Фим ушел, однако тут же заявился Кван с рыбаками. Пыхтя от натуги, они притащили черный ящик с разбитой лодки. – Ох и тяжел, как будто камнями набит! – По лицу Квана тек пот, и он отдувался. В этот момент у Никиты созрела мысль. Он осмотрел ящик: какой-то металл, но вмятин и трещин нет. – Кван, как отремонтируешь завтра мою лодку, установи этот ящик в свою. Мачту сними, а на ее место закрепи. – Ты что же, хочешь, чтобы моя лодка летала? – догадался Кван. – Если получится. Племя будет перебираться на другое место. Далеко, и парусную лодку все равно придется бросить. А если с ящиком все получится, лодка очень пригодится. – А… – Уже решено, Кван. Иначе племя просто перебьют. Ты сам сегодня видел их разведчиков. – Понял, – поник головой Кван. – С утра сразу и начинай. Пусть вам рыбаки или свободные мужчины помогают. Кван ушел, и тут же прибежала Ида: – Фим только что объявил: будем уходить, надо собирать вещи. Это правда? – Да, мы только что это обсудили. Другого решения не будет. – Я полагаю, у нас еще есть время. – Ты сама видишь. Сегодня появились разведчики, за ними, рано или поздно, появятся другие. Мы не сможем победить или долго сопротивляться. А я не хочу видеть моих людей рабами или убитыми. – Идем домой, – обняла его Ида. – Ты хотя бы ел сегодня? – Утром. Рано утром Никита, Тот и Варда снова вылетели из селения, но уже по другому маршруту. Теперь Никита держал путь на юго-восток. И чем дальше он забирался в этом направлении, тем все более укреплялся во мнении, что вести племя надо именно сюда. Здесь меньше рек и болот, но чаще встречаются леса. Стало быть, у племени меньше возможностей быть обнаруженными с воздуха теми же лодками гиперборейцев или птеродактилями. И с охотой в лесной местности лучше, а стало быть – и с едой. Как и в прошлый раз, они летели до полудня, а потом повернули назад, немного сменив направление. Никита уже наметил путь и даже нацарапал на бересте железным писалом опорные точки маршрута и места стоянок. Теперь он был готов вести за собой людей. С некоторой тревогой он подлетал к селению, но в небе все было чисто, и на земле спокойно. После ужина – спать. Устал он за эти беспокойные дни. Утром его разбудила Ида: – Тебя дожидается Кван. Никита только умыться успел. Кван с ходу доложил: – Твоя лодка готова, вождь. И в парусник мы установили черный ящик – как ты повелел. – Пойдем пробовать. Сначала Никита испытал свою лодку. Летала она не хуже, чем до аварии. Все-таки парни молодцы, все сделали на совесть. Потом они подошли к бывшей парусной лодке, лежащей на берегу, – мачту с парусом с нее уже сняли. На месте мачты стоял черный ящик, притянутый к килевой балке железными скобами, снятыми с лодки чужаков. Никита вставил диск в щель ящика. – Отойдите все. Кто знает, как поведет себя лодка? Все-таки она была сделана под парус. Работа добротная, но не для полетов по воздуху. На взгляд Никиты, у лодок гиперборейцев килевая балка и шпангоуты посолиднее, помощнее будут. Он поднял ручку управления вверх, и лодка послушно поднялась в воздух. Кван снизу закричал: – У нее все дно в ракушках и водорослях, чистить надо! Никита описал круг. Лодка слушалась руля и уверенно следовала за движением ручки. Он посадил ее. – У вас есть еще один день. Чистите днище и смолите. – Сделаем! Никита был доволен – племя обзавелось летающими лодками. Конечно, это не флот, как у гиперборейцев, но вести разведку маршрута и нести запасы провизии лодки могут. А налегке и шагать веселее. Через три дня племя было готово к выходу. Лодку охотников нагрузили запасами зерна, муки и сушеного мяса, пилотом на нее Никита назначил Варду. Управлять лодкой, переделанной из парусной в летающую, Никита вынужден был поставить Фима, поскольку умеющих управлять было только трое, включая его самого. В лодку Фима определили нескольких воинов, а также маленьких детей с их матерями. Стариков и детей постарше Никита посадил к себе. Таким образом, те, кто мог сдерживать движение, сбавлять темп на переходе, были теперь распределены по лодкам. Люди построились нестройной колонной. Возглавил ее Тот с воинами. – Тот, мы будем висеть на лодках прямо над вами, чуть впереди. Вот и веди людей за нами. У первой же реки мы сядем и будем перевозить людей на лодках. В случае непредвиденных обстоятельств садимся сразу. Все понял? – Так понятно объяснил. – Выступай, и да помогут вам боги! Колонна тронулась. Женщины плакали, оборачиваясь на покинутые жилища. Здесь у них была крыша над головой, обустроенный быт – а как будет на новом месте? И тягостен переход. Многие еще помнили, как тяжело им пришлось при пересечении пустыни, когда их вел Вирт. Сейчас ситуация была лучше, но неизвестность пугала. Никита подошел к Фиму и Варде, стоявшим у лодок. – Я лечу первым, за мной Варда, замыкающим летит Фим. Летим очень медленно, немного впереди нашей колонны. Смотрите по сторонам, при опасности – предупредить и сразу приземляться. Никакого риска, вы поняли? – Да, вождь! – Оба были серьезны. Переход всего племени – дело более чем ответственное, тяжелое и опасное. Лодки поднялись в воздух. Высота – не более двадцати метров, чтобы только верхушки деревьев не зацепить. Так и пассажирам не страшно, и сесть можно быстро. Часа через два полета встретилась река. Лодки приземлились на другой стороне, высадили людей, вернулись к колонне, забрали пассажиров и перевезли их по воздуху на противоположный берег. Пока перелетали, на берег вышла колонна. Дальше людей перевозили по воде, как обычные лодки – так было быстрее. Реку все племя пересекло быстро. И – снова вперед. На следующей реке, уже более широкой, времени потеряли больше, а перебравшись, устроили небольшой привал – надо было покормить детей, напиться и набрать свежей воды. Конечно, такая же по численности группа воинов преодолела бы это расстояние значительно быстрее, но женщины уже устали, и им был необходим небольшой отдых. До вечера они двигались прежним порядком. Но, как ни старался Никита, до сумерек они успели преодолеть лишь километров тридцать. Когда он прикинул расстояние, которое им предстояло пройти, да разделил его на суточный переход, неприятно удивился. По самым оптимистическим подсчетам, выходило – три месяца в пути! Это много, очень много! Да наверняка еще придется устраивать выходные: приготовить горячую еду, просто отдохнуть. А уж если будут непредвиденные задержки, то они и в три месяца не уложатся. К Никите подошла Ида – она шла вместе со всеми. – Устала? – поднял на нее глаза Никита. – Есть немного. Но я думала, что придется тяжелее. Нас здорово выручают летающие лодки. – Да. – Ты чего такой серьезный, Никита? – Сейчас считал, сколько дней нам понадобится, чтобы добраться до места. – И сколько же? Неделя, месяц? Никита вздохнул: – Больше, гораздо больше. Даже говорить страшно. Три месяца, если все пойдет хорошо. Ида так и села на землю. – Три месяца? – Именно. – Никита, придумай что-нибудь… Сейчас все еще полны сил, просто устали после перехода. А что будет через три месяца? Даже через два? – Сам об этом думаю. И Никита решил изменить тактику. Он посадил к себе в лодку женщин с детьми и воинов, а остальные должны были идти прежним темпом. Все три лодки ушли вперед и через час приземлились у большой реки, на дальнем ее берегу. Там выгрузили всех. – Тащите дрова, разжигайте костры, готовьте в котлах еду. Мы отправляемся за другими. И все лодки только с одним рулевым вернулись назад. За это время колонна прошла с десяток километров и встала у реки. Большую часть людей они перевезли через реку, с остальными улетели к бивуаку. До вечера четырьмя рейсами успели перевезти всех. Получилось лучше, чем вчера. Племя переместилось вдвое дальше, люди не так устали и даже успели поесть горячего. Это было важно – подкрепить силы горячей похлебкой. И на следующий день Никита сделал то же самое, только в первую ходку он посадил тех, кого вчера забрал последними – они прошагали больше всех. Так и повелось. Каждый день лодки делали челночные рейсы, перевозя людей и грузы. Удавалось и реки форсировать с их опасностями, и племена обходить, если они были. За полмесяца удалось преодолеть больше полутысячи километров, хотя кто их мог посчитать? Все по прикидкам Никиты. С такими темпами еще месяц – и они на месте. Но главное – люди переходом не вымотались, были здоровы и не утомлены. Да, питание стало хуже, крыши над головой нет, но это временные неудобства. Кстати, по глобальным меркам, преодолели они вроде бы немного, а стало ощутимо теплее, особенно по ночам. Это отметили все. И если в первую ночь похода многие кутались в шкуры и тряпки, то теперь люди не жались друг к другу, пытаясь согреться. Но видимо, в какой-то момент боги отвернулись от них. Утром после завтрака всухомятку все три лодки были загружены людьми и поднялись в воздух. Час полета – и они приземлились на большом острове посередине широкой реки. Сверху прекрасно было видно, как река разделяется на два рукава, обтекая остров, – отличное место для ночевки и отдыха! Вода не даст подобраться к стоянке хищникам и двуногим врагам. Высадив первую группу людей, пилоты направили лодки за остальными – большая часть племени оставалась на месте стоянки. А там происходило непонятное. И только когда лодки снизились, стало ясно, что внизу идет самый настоящий бой. Черт, чужаки выбрали самый неподходящий момент. Любая армия, даже самая сильная, уязвимее всего на марше, в походе. И сейчас часть воинов уже была на острове. Мускулистые, обросшие волосами чужаки были одеты в шкуры. С искаженными от ярости лицами, неразборчиво вопя, они размахивали дубинами направо и налево. Никита приземлился за их спинами, рядом с ним сели другие лодки. Фим сразу выскочил и, выхватив меч, бросился на врагов с тыла. Чужаки роста были обычного, и нападение великана с тыла сразу внесло панику в их ряды, поскольку Фим умело работал мечом, кровь так и брызгала во все стороны. Со стороны племени было пять воинов азуру и пять охотников – численный перевес чужаков был трехкратный. Никита схватил арбалет гиперборейцев. Для него оружие было велико, держать в руках арбалет ему было тяжело, и он уложил его цевьем на борт лодки. Рядом уже крутил пращу Варда. Камень со свистом улетел и ударил в голову чужаку. Никита прицелился в спину самому большому аборигену и нажал на спуск. Арбалетный болт пробил шкуру и тело дикаря. Никита перенес прицел на другого чужака, снова нажал на спуск, и еще один абориген рухнул на землю. Хорошая штука этот арбалет! Ни перезаряжать его не надо, ни болты накладывать на желоб – только спусковой крючок нажимай как в автомате. Только тяжел очень, килограммов десять, как не более. Никита выстрелил еще три раза, и все болты нашли свою цель. Аборигены не выдержали потерь. Они оказались между Никитой, Вардой, Фимом и остальными воинами как между молотом и наковальней. Чужаки побежали. Варда и охотники еще метали – и довольно метко – камни им вдогонку, Никита выстрелил еще раз. Воины азуру пытались преследовать врага, но строгий окрик Фима их остановил: – Ваша задача – беречь племя, а не уничтожать всех врагов. Оставьте их! Чужаки бегут в панике, и они не отважатся на повторное нападение! Разгоряченные боем воины остановились и вложили мечи в ножны. Никита уложил арбалет на корму лодки и подошел к людям племени. – Какие у нас потери? – Погибли двое охотников и один воин. Да еще похитили женщину – она отлучилась в кусты. – Кто? – Ноко, из краснокожих. В лодки быстро загрузили всех женщин и подростков, и для десятка воинов места не хватило. – Ждите, мы постараемся вернуться как можно скорее. Все три лодки, загруженные под завязку, совершили рейс и высадили людей. На острове уже полыхали костры, и вкусно пахло от котлов. Никита подошел к Варде и Фиму: – Негоже бросать женщину у дикарей. Летите со мной? Больше всего этому предложению обрадовался Варда – ведь Ноко была из краснокожих. – Тогда так: одну лодку оставляем здесь – двух вполне хватит. Вперед! Все трое были голодны, но о еде никто и не заикнулся. Две лодки тут же поднялись в воздух. Оставленные воины ожидали их на месте. – Пятеро – в лодку Фима, остальные – в мою. Воины и охотники заняли места в лодках. Никита поднял лодку в воздух. За ним неотступно следовала лодка Фима. В первую очередь они направились туда, куда убегали аборигены. Лодки шли медленно. Воины и охотники, свесившись за борт, внимательно разглядывали лес – ведь под его кронами могли быть хижины враждебных аборигенов. Со второй лодки донесся крик: – Дым слева! Никита свернул влево. Дым жиденькой струйкой поднимался метрах в двухстах. – Полная тишина! – приказал Никита. Лодки бесшумно подплыли к опушке и зависли. На обширной поляне хаотично были разбросаны хижины из лиан и тростника, похожие своими островерхими крышами на вигвамы индейцев или чумы якутов. В середине селения горел костер, но не он привлек внимание воздухоплавателей. Недалеко от костра был врыт столб, и к нему привязана женщина. Это была именно Ноко – цвет кожи не оставлял сомнений. Между хижинами ходили аборигены – никто из них не поднял головы. Никита дал задний ход, вторая лодка последовала за ним. Они зависли рядом, борт о борт. – Фим, твои мысли? – Опускаемся и берем деревню набегом. Они понесли большие потери – я видел только троих мужчин. – Другие могут быть в хижинах, – возразил Варда. – Тогда делаем так. Я опускаюсь здесь и высаживаюсь. Ты, Фим, облетаешь поляну стороной и садишься за ней. Все мужчины идут к деревне и окружают ее. Убивать всех, кто окажет сопротивление. – Ясно, вождь. Никита опустил лодку на землю. У него были воины азуру, и он вручил двоим из них арбалеты. – Несите, только не трогайте вот эти штуки, – он показал на спусковые крючки. Все-таки он вождь. Пусть тяжести таскают великаны, они им не в тягость. До деревни добрались быстро. Самонадеянные аборигены, понадеявшись на свою славу сильных и свирепых воинов, даже не выставили караулы. Никита уложил рядом с собой оба арбалета. – Рассыпайтесь цепью, как на звериной облаве, и ждите сигнала. Едва азуру разошлись, как на другом конце деревни раздались крики, поднялась тревога. Женщины и дети в панике бросились в другую сторону от боя и наткнулись на воинов азуру. Гиганты так испугали жителей, что те подняли дикий визг и устремились назад. Теперь паника охватила всех, и дикари беспорядочно бегали по деревне. Никита поднял тяжелый арбалет и прислонился к стволу дерева. Вот показался мужчина с палицей. Никита тут же нажал на спуск, и абориген рухнул. Из хижины показался еще один, с перевязанной головой, наверное – был ранен в предыдущей схватке. Никита застрелил и его. Любой мужчина этого дикарского племени должен умереть! Ведь племя азуру просто проходило мимо, ни на кого не нападало, а несколько человек погибло. Сейчас требовалось отомстить. Воины азуру двинулись вперед. Их огромный рост и сверкающие мечи произвели устрашающее впечатление. Жители побежали влево, но из леса навстречу им полетели из пращей камни. Каждый краснокожий успевал за минуту ловко и точно метнуть не меньше пяти-шести камней. Толпа замешкалась. С одной стороны – невидимый отсюда бой, с другой – из кустов камни летят, с третьей – великаны мечами размахивают. Никита зажал под мышкой приклад арбалета и тоже двинулся в деревню. Негоже, когда воины идут в бой, не видя вождя. Он не хотел, чтобы его сочли трусом. В этот момент прямо на него с ножом, зажатым в руке, выскочил седовласый старик и тут же упал, пронзенный арбалетным болтом. Те, кто сдастся, будут помилованы и останутся жить. Никита не был кровожадным по натуре, но зло должно быть наказано. За полчаса все, кто держал оружие или бросался в драку с голыми руками, были убиты. Остальных собрали в центре, у костра и усадили на землю. Мужчин в племени не осталось – за исключением нескольких стариков. Еще полсотни женщин испуганно смотрели, прижимая к себе детей. Теперь они были в полной власти грозных пришельцев. А не буди лихо, пока оно тихо! Сами нарвались на неприятности! С женщинами пробовали говорить на разных языках – бесполезно. – Варда, отвяжи пленницу! Варда разрезал веревки и освободил Ноко. Та едва держалась на ногах и чуть слышно попросила воды. Один из краснокожих тут же поднес к ее губам фляжку из небольшой долбленой тыквы. Ноко напилась. Потом, опираясь на руку Варды, встала и пошла среди женщин-аборигенок, вглядываясь в их лица. Внезапно она вцепилась одной из них в волосы: – Это жена одного из воинов! Она меня била и щипала! Неожиданно Ноко выхватила нож из ножен Варды и вонзила его в грудь женщины. Та упала и забилась в агонии. Женщины закричали и попытались отползти от Ноко. Теперь ситуация резко изменилась, недавняя пленница обрела свободу и власть над аборигенками. – Варда, забери у нее нож! – приказал Никита. – Нельзя убивать безоружных. – Они хотели принести меня в жертву своему идолу, сжечь живьем! – с вызовом крикнула Ноко. – Ты хочешь быть такой же дикой, как и та, которую ты убила? – Нет, – опустила голову Ноко. – Уходим. Нам надо до сумерек добраться до своих. Обратно к своей лодке шли азуру. Никита подобрал второй арбалет и отдал его воину. В полете воины обсуждали подробности боя. Никита усмехнулся, слушая: – Угомонитесь, воины. Вас послушать – так каждый убил по десятку врагов, а их всего было десятка два. Они успели сесть на острове до темноты. Здесь к Никите сразу подсел Варда, а за ним – Ноко. Варда обнял Никиту: – Благодарю тебя, вождь, за то, что ты не бросил Ноко на произвол судьбы – сейчас ее уже не было бы в живых. – Не благодари, Варда. Она из нашего племени. Каждый человек для меня ценен и дорог, и ни одного я не брошу. Я вождь всего племени, и вы, охотники, – часть его. Варда обернулся к Ноко: – Благодари Никиту! Та встала на колени: – Прости меня, вождь, за мой необдуманный поступок. Не следовало мне убивать ту женщину. – Хорошо, что ты это поняла. Жизнь каждого человека – ценность для племени. А теперь встань. К Никите подбежала Ида и с ходу обняла его. Раньше она так, на виду всего племени, не делала. – Как я рада, что ты жив! – А что такое? – Сейчас воины и охотники подошли, рассказали, что вы одержали победу над дикарями. Я так за тебя испугалась! – Пустое. Ты лучше скажи, почему не запела, не остановила дикарей, когда они напали? – У меня от испуга голос пропал, даже говорить не могла. – Жаль. – Я всего лишь женщина. Мне спокойно, когда ты рядом. Тогда я ничего не боюсь. – Ида, в походе я не могу быть все время рядом. Ты сама видишь – все устали. Неустроенность, неизвестность, а тут еще и нападение. Люди на пределе. – Вот и устрой день отдыха. Мы на острове, нам ничего не грозит. – Как не грозит, если я умираю от голода! – пошутил Никита. – Бедненький, я совсем тебя заболтала. Идем, я тебя покормлю. Из уважения к вождю ему оставили самые лучшие куски мяса и большую миску похлебки. Никита с жадностью набросился на еду, а поев, громогласно объявил: – Завтра день отдыха, стоим на месте. Всем спать кто сколько хочет. Женщинам готовить горячую пищу. Известие это было встречено одобрительными криками. Племя не было кочевым, и месяц в пути оказался для него тяжелейшей нагрузкой. Здорово выручали летающие лодки. Никита с тревогой думал о том дне, когда они не смогут подняться в воздух. Рано или поздно топливо – или что там у них внутри – закончится, ведь вечных двигателей не бывает. Утром, после завтрака, он вызвал к себе Варду и Фима. – Пусть племя отдыхает. Нам же надо разведать дорогу и определить место следующей стоянки. Варда и Фим устали не меньше других, но они понимали беспокойство Никиты. Они были помощниками вождя, и на них тоже лежала ответственность за судьбу племени. И они гордились тем, что вождь отметил и выбрал именно их. Поднялись в воздух на одной лодке. Через пару часов полета впереди показалась широкая река. Своими изгибами она что-то напоминала Никите. Не Волга ли? Никита обрадовался. Волга – как путеводная нить. Лети или иди вдоль нее и попадешь на Каспий. Даже если сломаются двигатели лодок, на них можно просто плыть по течению – все лучше, чем идти пешком. К тому же Никита не хотел осваивать побережье Каспия: рядом, с западной стороны должны были обитать племена воинственных горцев. Война с ними не входила в его планы, так можно извести все племя под корень. А вот поселиться у южных отрогов Уральских гор – самое то. Тепло, есть реки, и самое главное – сюда не доберется ледник. Кроме того, в горах есть железо и другие полезные ископаемые, а леса полны дичи. Это сейчас планета мало заселена людьми, от племени до племени – пятьдесят, сто, а то и пятьсот километров. Но придет время, когда людей станет больше и им будет тесно на прежних территориях. Никита надеялся, что к тому времени его племя станет большим и сильным, как гиперборейцы. Но те обречены, в истории от них остались только мифы. А все гордыня, мания величия. По Библии – грех! – Поворачиваем! Вот место хорошее, где реки сливаются. Если Никита не ошибался, это была излучина Волги и Оки. Далеко они уже забрались. Через много тысяч лет на этом месте будет стоять большой город, Нижний Новгород. Сидевший на управлении Фим развернул лодку. Уже в полдень они приземлились на острове, и Никита сразу насторожился. Что-то было не так. Котлы перевернуты, народа не видно. Вот из леса показалась женщина, только шла она как-то странно. Все трое бросились навстречу ей с желанием прояснить, что же все-таки произошло. Вблизи женщина производила впечатление пьяной: шаткая походка, бессвязная речь. Но никакого вина в племени не было отродясь. – Где все? – Там! – Женщина указала рукой на лес, потеряла равновесие и упала. Этого еще не хватало! Мужчины помчались в направлении леса. На небольшой поляне лежали, сидели и ходили, покачиваясь, люди племени. Никита схватил за руку проходящего мимо краснокожего: – Что вы ели? – Сам попробуй! – Охотник пьяно хихикнул. Возле кустов, на ветках которых висели крупные черные ягоды, вповалку лежали люди. Никита сорвал одну и сунул себе в рот. Он ощутил приятный вкус и аромат, но язык стало пощипывать. Какая-то винная ягода! И угораздило же кого-то ее отведать! – Фим, Варда! Несите всех к бивуаку! Фим стал брать сразу по два человека и носил их под мышками. Варда брал по одному, да и то тех, кто полегче – женщин и детей. Никита тоже не стоял в стороне. До вечера удалось перенести всех. – Варда, Фим, берите топоры и идемте к кустам. Кусты безжалостно вырубили и сложили в центре поляны. Варда надергал сухого мха, разожгли костер. Никита чертыхался. Ну как малые дети, ей-богу! Оказывается, племя нельзя оставить без присмотра даже на несколько часов. Успокоенные безопасностью, сытые, они решили отведать ягод. А вдруг они ядовитые? И завтра все племя сляжет с отравлением? Но больше того, что он сделал, Никита совершить не мог. Оставалось только ждать, время – лучший лекарь. К утру у многих будет тяжкое похмелье, даже у детей. – Фим, Варда, с утра в лес никого не пускать! – распорядился он. Ведь в лесу могут быть и другие кусты с пьянящими ягодами. На Руси издавна произрастала бузина, и ее ягоды при употреблении тоже вызывали галлюцинации. Никита разумно полагал, что постепенно действие ягод ослабеет. Но не тут-то было. Ночью люди племени бродили по острову, размахивали руками, что-то кричали бессвязно и хохотали. От вида массового помешательства волосы вставали дыбом. Те, кто не пробовал ягод, смотрели на происходящее с ужасом и подходили к Никите. – Вождь, они насовсем умом тронулись? Можно ли им чем-то помочь? – Надо ждать, завтра будет видно. Никита не делал никаких прогнозов, его беспокоило, что ночью действие ягод только усиливалось. Если отравление токсинами сильно, с утра начнутся смерти. Пройти такой большой путь, чтобы умереть на острове от невзрачных с виду ягод? К такому исходу Никита был не готов. Ему не за что было корить себя, он позаботился обо всех мерах безопасности. Но кто мог предположить, что племя предпримет необдуманные действия? После массового буйства отравление перешло в другую стадию. Люди стали апатичны, сонливы и заторможены. Смотришь на человека: идет, покачиваясь, потом падает и засыпает – в любом, даже неподходящем, месте, в нелепой позе. Утром взошедшее солнце осветило страшную картину: везде по острову валялись недвижные тела. Никита с Фимом и Вардой пробовали разбудить несколько человек – тщетно. Оставалось только ждать. Ни о каком дальнейшем передвижении и речи быть не могло. Никита страстно хотел лишь одного – чтобы никто не умер. На пути к острову уцелели в схватке с воинственным племенем и от ягод свалились. Только к вечеру неподвижно лежащие тела стали подавать слабые признаки жизни. Люди поднимались и, держась за головы, покачивались из стороны в сторону. Вид у них был, как с тяжелого похмелья. Но самое плохое было в том, что они не понимали, что произошло и почему они все больные? К вечеру Варда развел костер, вскипятил в котле воду и бросил туда лечебных трав, какие знал и какие нашел на острове, – этим отваром поили людей. Все хотели пить, и никто не просил есть, хотя не ели больше суток. Напившись, люди снова укладывались спать. Но Никита вдруг успокоился: никто не отравился насмерть, и это главное. Следующим утром, собрав всех вокруг себя, Никита для начала отругал людей: – Как можно было есть самим и давать детям неизвестные ягоды? Вы еще легко отделались, а ведь выглядели вчера отвратительно, Фим и Варда не дадут соврать. Потеряли день, а могли потерять жизнь. Впредь запрещаю вам есть неизвестные фрукты и ягоды. Сейчас подкрепитесь сушеными фруктами – и в путь. Все три лодки, битком набитые людьми, поднялись в воздух. Два часа полета – и вот уже излучина. Людей выгрузили на правом берегу. Лодки опустели и снова поднялись в воздух, но как-то уж очень неохотно, медленно. У Никиты екнуло в груди: какое-то топливо либо аккумулятор, как источник питания, должен быть в лодке. Он всегда с чувством глубоко скрытого страха поднимал лодку в воздух, опасаясь именно этого момента – когда перестанет работать двигатель в черной коробке. И, похоже, этот момент настал. Удивительно, но дальше лодки вели себя обычно: набирали высоту, увеличивали скорость, и Никита уговаривал себя – показалось! И вот новый рейс с людьми племени. Полет и посадка – как всегда, а взлет вялый. Два раза подряд, и это уже не случайность. Когда они приземлились на острове, Никита подошел к Варде и Фиму: – У вас все в порядке? Ничего странного не заметили? Фим только пожал плечами, а Варда не скрыл: – Туда летел нормально, а вот взлетал плохо. – Ага, значит, и у тебя так же! Похоже, лодки наши скоро перестанут летать. – Но они же еще и плавать могут… – Думаю, скоро мы сможем передвигаться на них только под веслами. И Фим, и Варда поскучнели. Сейчас они в племени на высоком положении, как полубоги. Им нравилось внимание и восхищение окружающих, и лишиться мелких благ, прилагающихся к почитанию, они явно не хотели. – А почему? – спросил Фим. – Ты ешь для того, чтобы жить. Вот и черную коробочку, что позволяет лодке летать, кормить надо. Только еда у нее специальная, у нас такой нет. Ответ Никиты их явно разочаровал. Сделав последний рейс, все шли с небольшим перегрузом. Так бывало и раньше, но лодки просто становились более медлительными, валкими. На этот раз, когда они уже были над водами самой могучей реки, лодки стали медленно терять высоту и плавно приводнились. Благо, что произошло это недалеко от берега, и по инерции лодки прошли еще немного. Лодки Варды и Фима ткнулись носом в берег, а лодка Никиты не дошла до него метров пятнадцать – но все равно мелководье. Мужчины спрыгнули в воду и, стоя в ней по пояс, дотолкали лодку до берега. Потом все лодки до половины вытащили на сушу – Никита опасался, что их унесет течением. Никто из пассажиров не понял, почему лодки сели на воду, а не на сушу, как обычно. Никита был расстроен: – Варда, сколько у нас весел? – Четыре. – Завтра те, кто может умело управляться с топором, пусть сделают еще восемь. Остальные мужчины пусть валят лес и строят из бревен плот – будем тянуть его лодками. Ужинали уже в темноте, зато горячее, поскольку развели костры. Никита размышлял, пытаясь понять, почему все три лодки оказались обездвиженными. Не бывает так, чтобы все три аккумулятора сели одновременно. После некоторых раздумий он пришел к выводу, что гиперборейцы передавали энергию на аккумуляторы электромагнитными колебаниями с мачт. Просто Никита с племенем забрались слишком далеко от базовых станций – другого объяснения он придумать не мог. Плохо, что лодки теперь не смогут подняться в воздух, но они в состоянии плыть. И еще один плюс был: при всем желании гиперборейцы теперь не смогут забраться так далеко. Да, видимо, им это и не нужно было. Добрую тысячу верст, как не больше, племя уже преодолело. А река-то – вот она, широка и полноводна, сама течением вниз понесет. Летающие лодки и так их здорово выручили. Уж на что люди в племени малообразованны, так и они поняли пользу лодок. Два дня ушло на постройку плота. Сделали его узким, вытянутым и небольшим: ведь часть людей будет в лодках, и в основном – мужчины, поскольку Никита не исключал, что придется грести. Четыре весла на лодку – это очень мало, но ему не хотелось терять время на их изготовление. Да и мужчин не хватало, а от женщин на веслах толку немного. Пока мужчины строили плот, двое охотников снабжали племя дичью. День и ночь горели костры, женщины готовили еду. Степь с редкими лесами на правом берегу была полна птицами и зверьем, а травы стояли по пояс. Дикая природа, не испорченная цивилизацией. Днем вдали были видны стада травоядных ящеров. Мастодонты были так велики, что их шеи и головы были заметны за несколько километров. Но для людей они угрозы не представляли. Только на четвертый день закончилась вынужденная стоянка. Общими усилиями плот столкнули в воду. В центре его стояла хижина из жердей, как укрытие от дождя и солнца. Пятая часть людей, в основном – мужчины, расположилась в лодках. Гребцы взялись за весла, веревки натянулись, и плот медленно сдвинулся с места. – Гребите к центру реки, там течение сильнее, – распорядился Никита. Когда выбрались на стремнину, по команде Никиты грести бросили. Плот и лодки и так несло по течению километров пять-шесть в час, скорость шустрого пешехода. Они потратили несколько дней, зато сейчас никто не бьет ноги, не тащит на себе груз. Красота! На ночь они приставали к берегу. Мужчины уходили на охоту и почти всегда возвращались с добычей. В лесах было много дичи, а люди с момента начала плавания не встречались. Через несколько дней слева по течению показалось устье широкой реки – Никита определил ее как Каму. Насколько он помнил, в этих местах слева впадали только Кама и Белая, но эта река должна быть ниже. Рыбаки по ходу забрасывали с плота сети, и свежая рыба была всегда. Только один раз рыбалка едва не закончилась трагически: едва рыбаки забросили в воду сеть, как тут же последовал сильный рывок. Рыбаки попытались удержать сеть, предвкушая крупную добычу, но их тащило по бревнам к краю плота. Никита заметил с лодки неравную борьбу и закричал: – Бросайте сеть! Сеть было жалко. Для того чтобы ее сплести, требовалось много времени и кропотливого труда, но люди для племени важнее. Рыбаки отпустили сеть, но сами едва удержались на краю плота. Через несколько секунд из воды показалась огромная голова какого-то чудовища, похожего на ихтиозавра, и люди в ужасе закричали: тварь запросто могла перевернуть лодки и разбить плот. Никита решил идти недалеко от берега. Течение здесь слабее, но и глубины меньше, крупных тварей быть не должно. Они любят глубину, где есть возможность развернуться. Чем дальше они плыли, тем жарче становилось, а слева вдалеке уже проглядывали вершины Уральских гор. Волга делалась все полноводнее, и от берега до берега было уже километра три-четыре. Никита решил держаться ближе к левому берегу и присматривать удобное место для племени. Спускаться вниз, к Каспию, он не планировал, там могли обитать воинственные горские племена. В один из дней Никита обратил внимание, что горы стали отдаляться. Похоже, Волга в этих местах делала плавный поворот, удаляясь от Урала. – Все, пристаем к берегу, выгружаемся. В его время здесь будут степи и редкие перелески, а теперь – густые заросли кустарников и дремучий лес. Эх, как не вовремя перестали летать лодки, сейчас бы самое время сделать облет местности, разведку! Люди племени скоро разгрузили скромные пожитки. Никто не задавал никаких вопросов: раз вождь сказал, надо делать. А Никита и сам не знал, что ждет их впереди. Не исключено, что в лесах живут страшные твари либо воинственные племена. А в том, что придется с ними столкнуться, Никита нисколько не сомневался – уж такова данность. И племена живут, и динозавры бродят, и ничего с этим не поделать. Но сейчас племя уязвимо, как никогда. Нет обустроенного поселения, негде укрыться от непогоды, хищников или тех же агрессивных племен. Нет запасов продовольствия, им незнакомы богатые дичью места. Кроме того, люди утомлены длительным путешествием и нуждаются в отдыхе. Никто не роптал, но Никита чувствовал положение. Впереди племени продвигались охотники, выискивая удобные пути, – они же служили дозором. Воинов Никита разделил поровну: одна часть впереди колонны, другая – сзади, иначе при внезапном нападении можно понести большие потери. Три дня они шли в сторону Уральских гор. Маленькие издалека, вблизи они показались высокими, но без снежных шапок, как в Швейцарии или на Кавказе, и были поросшими лесом. К исходу четвертого дня обнаружилось отличное место для поселения. Посреди леса – огромная, в четыре футбольных поля, поляна, разделенная ручьем, впадающим в реку. Земля имела легкий уклон в сторону близких – километров пять – гор. И Никита решил обосноваться здесь. Он объявил длительный привал. Охотников отправил за добычей, воинов – на разведку местности, причем во все стороны, группами по два человека. Оставшиеся мужчины стали заготавливать дрова для костров. Сами костры Никита разводить пока запретил – дым виден издалека. Если лесная живность огня боится, то для человека дым – как сигнал. Пусть сначала воины вернутся, расскажут – не обнаружили ли чего опасного. Воины вернулись через пару часов. Никаких селений или троп ими обнаружено не было, и Никита успокоился, разрешил разводить костры. Потянуло дымком, забулькали котлы с кипящей водой, а еще через час появились охотники. Вчетвером, на длинной жерди, они несли тушу убитого животного. Никита даже определить не смог, кто это. Да и какая разница? Племени нужно было мясо, и теперь оно у него есть. Добычу разделали, сварили, члены племени насытились и улеглись спать. Однако Никита все же распорядился выставить дозорного из воинов – он не хотел неприятных неожиданностей. Утром охотники отправились в лес – что бы ни происходило, люди должны быть сыты. Оставшиеся же мужчины стали рубить деревья, зачищали их от сучьев и сносили в центр поляны. Опыт строительства деревянных изб уже был, и дело продвигалось быстро, за день всем племенем возводили избу. Никита разметил бечевкой улицу, чтобы дома стояли ровно, компактно – так их легче оборонять. Ровно полтора месяца ушло на постройку изб, зато каждая семья имела пусть небольшое, но свое жилище. Затем еще месяц они обносили вновь отстроенное селение бревенчатым тыном. Даже поставили с двух сторон сдвижные ворота на деревянных катках. Теперь постороннему человеку или дикому зверю проникнуть внутрь периметра было весьма затруднительно. Конечно, бревенчатый забор не мог защитить от гигантов вроде тираннозавров или аллозавров, но в этой местности Никита их пока не видел. Хуже было то, что все ремесла надо было налаживать заново. Кузнец есть, но без угля или сланца для печи, без рудного или болотного железа он ничего не мог сделать. Гончары тоже были, но не были разведаны залежи глины. И так во всем. Даже печи для выпечки сделать было не из чего. Женщины по ним горевали: на костре лепешек не испечь, а люди к ним привыкли. Правда, запасы муки были небольшими, всего два мешка, но было еще три мешка с зерном, этим ценным и неприкосновенным запасом, позволявшим в дальнейшем надеяться на урожаи. На старом месте было брошено все: избы, ручные каменные мельницы, печи – не понесешь же с собой жернова? Каждый день Никита давал людям задания. Мальчики постарше искали камни, пригодные для изготовления жерновов, гончары разыскивали глину – ведь большие горшки тоже пришлось бросить. В один из дней Никита обратил внимание на то, что один из подростков пытается смыть с себя грязь в ручье. Песком он растер себе кожу едва ли не до крови. – Ты где так вымазался? – В лужу наступил. Только не болотная вода там была, а другая. Она какая-то черная и воняет. – Да? Ну-ка веди, показывай. Черная лужа оказалась в километре от поселения. Никита обмакнул в лужу палец, понюхал его. Елки-палки, так это же нефть-сырец! В этих местах через много тысяч лет люди будут добывать это черное золото. Башкирская нефть всегда славилась качеством, поскольку в ней было мало гудронов и много светлых фракций. Никиту находка обрадовала. Это же дармовое топливо для костров, да и для кузницы тоже. Стоит вымочить, пропитать нефтью пористый камень вроде известняка, как он будет гореть не хуже угля. – Молодец! Только надо было об этой черной жиже сразу мне сказать. Назначаю тебя на важную работу: ты будешь носить эту черную воду в кувшине в племя. – Зачем? Она же только пачкается. – Потом увидишь. Когда была найдена глина на берегу реки, правда – далековато, Никита тоже обрадовался. Глина – это кирпичи для печей, это посуда – миски, кувшины, поскольку емкостей категорически не хватало. Из чего есть, в чем хранить воду? Ложки для похлебки можно сделать из дерева, миску же не вырежешь, рассыхаться, трескаться будет. Однако понемногу жизнь племени налаживалась. Каждый день охотники возвращались из леса с добычей, рыбаки снабжали рыбой, женщины – плодами и кореньями. Остро не хватало железа. А железо – это наконечники для копий и стрел, ножи, мечи. Даже для лемеха плуга железо потребно. А уж для колеса, косы, петли – и подавно. Кузнец тоже не сидел сложа руки, он обследовал местность. Реки в окрестностях были, но болот не находили. Железо из болотных криц было дрянным по качеству: оно плохо держало заточку, топоры из него тупились напрочь после одного срубленного дерева, а уж ножи – одни слезы. Но лучше оно, чем ничего. При встрече с Никитой кузнец разводил руками – нет железа. Охотники и воины в своих походах исследовали окрестности на два дня пути и утешали своего вождя тем, что не находили чужих племен. Это успокаивало, предвещая мирную жизнь племени. Никита поглядывал на горы. Урал славился своими рудными запасами – железом, медью, самоцветами. Только вот добраться до них трудно. И все же Никита решился. Он собрал группу из четырех человек: кузнеца, охотника Варды и двух воинов – Тота и Могула. Все они уже были проверены в походах и боях. Оставив племя на Фима, Никита с группой отправился по горам. Конечно, для их исследования нужно время, а главное – знания. Специалист нужен, да только нет его и не предвидится, по крайней мере – в обозримом будущем. Поэтому в поисках руды он мог рассчитывать только на себя и на кузнеца. Полтора часа пути по неизведанному маршруту – и они у гор. В некоторых местах, на разломах, скальные породы были видны хорошо. Но нигде и намека не было на вкрапления каких-то руд. Они бродили до вечера, когда уже пришла необходимость расположиться на ночлег, а утром один из воинов сказал: – Похоже, тут кто-то неподалеку живет, вон тропа. Действительно. Вечером никто из них не обратил внимания на едва заметную тропинку, шедшую по краю полянки. Подошли все. Варда наклонился и потрогал землю. – Тропа не звериная, человеческая. Здесь ходили люди, но давно, неделю, а то и больше назад. Так, это понятно. Но почему тропа используется редко? Племя немногочисленное? Выяснить это надо обязательно. – Варда, веди по тропе. Проверьте оружие. Варда шел первым, но через полчаса тропинка вывела их не к селению, а ко входу в рудник. Короткие бревна подпирали свод входа, а внутри на уступестоял масляный светильник и железное кайло. – Тот, Могул, Варда, охраняйте здесь, у входа. В случае нападения или иной опасности шумните. А мы пойдем посмотрим. Никита с кузнецом Роном зажгли чужой светильник, кузнец взял в руки кайло. Ход был извилистым, узким и низким, потому приходилось пригибаться. Но все равно Никита пару раз приложился головой о камни. Ох, не зря шахтеры каски носят. А по здешним условиям пригодился бы кожаный или железный шлем. После нескольких поворотов ход привел в тупик. Тут лежало несколько кусков отколотой породы. Никита поднял светильник выше – свет был скудный, колеблющийся. – Смотри, – сказал он Рону. Никита исходил из того, что никто не будет копать землю и рубить кайлом скалу просто так. Если бы в выработке стояли предметы культа, языческие божки – тогда понятно. Но в штольне были следы добычи, поскольку перед входом почти не было отвала пустой породы. Кузнец поднял отбитый кем-то кусок породы и поднес его к светильнику. На сколотой поверхности проблескивали искорки. – Что это? – Пока не знаю, – ответил кузнец. – Надо сделать плавку и посмотреть. – Отбей несколько кусков в разных местах, коли мы уже в штольне. Кузнец стал отбивать куски породы, Никита подсвечивал ему. Каменная крошка и пыль летели в лицо, попадали в легкие. Никита закашлялся. – Хватит. Собирай куски, в мешок их. Мешок оказался тяжелым. Вдвоем они едва донесли его до входа и отдали Могулу – для атланта это был не такой уж большой груз. – Варда, запоминай дорогу. Чует мое сердце, мы еще сюда вернемся. Никита погасил светильник и вернул его на прежнее место. Кайло кузнец тоже поставил туда, откуда взял. Пусть все в штольне выглядит так, как будто в нее никто не заходил. Они двинулись в племя и еще до полудня вернулись в селение. Никита с кузнецом – в недостроенную кузницу, где в горне поддерживался огонь. Правда, в нем горело дерево – это старался помощник, подмастерье. В горн щедро плеснули горшок нефти, и подручный стал качать мехи. Загудело пламя, пошел жар, а кузнец только торопил помощника: – Поддай! Когда температура поднялась, Рон кинул в горн куски породы, предварительно разбив их кувалдой. Прошло не меньше часа, прежде чем кузнец кивнул помощнику: – Хватит! К этому моменту подручный был уже весь в поту и тяжело дышал. Кузнец вытащил железный противень, на котором переливался желтый металл. – Это же медь! – сразу определил он. Рон вылил расплавленный металл в воду. Она зашипела, во все стороны заклубился пар. Кузнец выждал некоторое время, залез рукой в ведро и вытащил застывший уже металл. – Смотри! – Он повернулся к Никите и поднес руку к его глазам. На ладони лежал бесформенный кусочек металла красно-желтого цвета. Никита взял его в свою руку. Тяжелый! Хоть и не железо, а все равно здорово. Добавь в медь олово – получится бронза. Да и из самой меди можно делать посуду, кувшины – да много чего полезного. Не получилось железо найти – но ведь они только начали обследовать горы. И Никита не терял надежды на более весомые открытия. – Завтра с воинами Тотом и Могулом идете в штольню. Можете взять подручного. Захватите с собой мешки – надо будет принести породы. Пока есть возможность, делай изделия из меди. – Как скажешь, вождь. Все лучше делом заняться, чем сидеть сложа руки. Воинов Никита давал не столько для переноски мешков с породой, сколько для охраны. Штольня чужая, и он не исключал возможности встречи с чужаками. А незваных пришельцев, вроде Рона, они на своей собственной территории не потерпят, попытаются изгнать силой. Вот тут-то воины и пригодятся. Главная задача вождя – предугадать события и постараться свести к минимуму возможные отрицательные последствия своих действий.Глава 8. Караимы
Каждый в племени знал свои обязанности, селение обустраивалось, и жизнь на новом месте налаживалась. За три месяца пребывания здесь племени были сделаны важные находки – нефть, штольня с медью. В реках было полно рыбы, в лесах – дичи и съедобных плодов. Раз в неделю кузнец совершал вылазки в штольню. Никита его поторапливал – в племени должен был быть хоть один плуг. Есть запас семян для посевов, потому надо засеять кусок земли. Урожай когда еще будет, а мука на исходе. Но в один из дней кузнец и воины вернулись в селение с пустыми мешками. – На нас напали у рудника. Нам удалось отбиться, но их было много. – Наши все целы? – Все, – ответил кузнец. – Чужаки понесли потери. – Плохо! Это их владения, и за своих убитых они будут мстить. Когда возвращались, за вами никто не следил? Воины переглянулись: – Не должны были. Им не до этого было, мы им задали жару. – Лучше бы договориться попытались, мирным путем все решить. Отныне они наши враги, поскольку вы убили их людей. – Да они сами первыми начали! Копьями перед носом размахивали – кто же такое потерпит! Да еще ругались! – Ругались? Ты понял их язык? – Да не знаю я их языка! И так понятно было, без слов. А язык у них странный, как шакалы гавкают. – Ясно. Собирайте всех мужчин племени. Сам же Никита нашел Иду и отозвал ее в сторону от играющих детей. – Собирайся. Возьми еды на пару дней, мы идем в поход. – Далеко? – Пока сам не знаю. Твой голос, похоже, нужен будет. Ида удивилась – давно Никита не использовал ее редкий дар для дела. Однако пошла собираться. Никита и муж, и вождь, глава семьи и племени. Когда мужчины собрались, Никита объявил: – У пещеры, где добывают медь, наши воины сегодня оборонялись от напавших на них людей. Что это за племя и где их селение, мы не знаем, но я думаю, что они нам не простят своих убитых и двинутся на нас войной. Пока они не собрались, надо опередить их, ударить первыми, нанести серьезный урон и обязательно на их земле. Чтобы они только оборонялись и о нападении не помышляли, надо показать им нашу силу. Кровь пролилась, и мирных переговоров пока не будет. В селении остается Могул и с ним двое охотников для защиты. Остальным взять с собой оружие и запас еды на два-три дня. И еще: выстругайте себе из веточек пробки для ушей. Кто не знает – Тот или Варда покажут, как это делается. Сбор здесь. Лагерь сразу оживился. Женщины собирали узелки с провизией, мужчины точили оружие, кто-то уже выстругивал палочки для ушей. И когда через полчаса воины собрались, Никита окинул их взглядом. Перед ним стояла полусотня воинов с ножами, мечами, пращами, охотничьими копьями, и выглядели они внушительной силой. Правда, неизвестно, сколько врагов будут им противостоять. – Палочки для ушей все приготовили? Держать их под рукой. Когда я подам сигнал, не раздумывая, сразу вставить их в уши. – Что за сигнал? – спросил Фим. – Я свистну, вот так. – Никита заложил пальцы в рот и дунул во всю силу своих легких. Получилось просто оглушительно, не хуже Соловья-разбойника. Никогда раньше он не свистел, да и воины свист слышали впервые. Подростки и дети, толпившиеся рядом, присели от испуга. Слегка опомнившись, некоторые из них попытались сунуть пальцы в рот и повторить. Ну да, как же! Никита в их возрасте половину дня учился у старших. Захотят – научатся, время есть. А воины переглядывались. Такой сигнал даже в бою не услышит только глухой или мертвый. Тот единственный среди них был в позолоченном шлеме и выглядел скорее предводителем, чем рядовым воином. Фим тоже был в шлеме, но железном и довольно скромном с виду. – Варда, идешь с охотниками впереди. Цель – рудник, путь ты знаешь. А от него твои люди должны искать тропу, какие-то следы, оставленные чужаками, – нам надо выйти к их селению. Варда только кивнул. Он и его охотники вышли из селения первыми. За ними, на дистанции в полсотни метров, – остальные во главе с Никитой. Могул закрыл за ними ворота. Ему тоже хотелось со всеми в поход, хотелось славы и трофеев, но приказ вождя – закон. И в его голове не укладывалось, как можно его нарушить. Двигались быстро. Тяжелого груза у них с собой не было, путь до рудника знаком, и вскоре они уже подошли к черному отверстию входа в штольню. Люди Варды уже разошлись по окрестностям, разыскивая следы. Очень скоро тропинка была обнаружена, и охотники направились по ней. – Варда, ты поосторожнее. Под ноги смотри и на деревья тоже: могут быть ловушки вроде звериных или засады. – Понял, вождь! Воины двигались следом. Каждый из них уже был в походах и знал, как себя вести. Никто не разговаривал, не гремел оружием – врага надо было застать врасплох. Охотники временами двигались медленно, а порой почти бежали. За четыре часа, судя по положению солнца, они прошли километров двадцать пять. Никита понимал, что пора было делать привал, дать людям отдых и возможность перекусить. Но он также чувствовал, что селение чужих рядом. Еще часа три – и опустятся сумерки, тогда воевать будет поздно. А к утру чужаки могут приготовиться к отпору. И потому сейчас время решало многое. Но вот охотники впереди остановились, Варда поднял руку. Это был сигнал воинам – остановиться. Никита обратился к ним: – Ложитесь, парни. Так вы менее заметны, а ноги отдохнут. А сам подошел к Варде: – Что у тебя? – Вон селение чужаков. Впереди был лесной уклон. Поперек пути протекал ручей, за ним – подъем. Именно там виднелись дома, ходили люди, горели костры. И во вражеском селении не было заметно никаких признаков тревоги, все было спокойно. – Варда, а это именно то селение? Может, вы сбились с тропы и мы вышли не туда? Как бы не случилось беды. Мы можем напасть на селение мирных людей, а в это время на наших женщин и детей нападут настоящие враги. Я имею в виду тех, кто напал на кузнеца у рудника. – С его слов, они были одеты в светло-коричневые одежды. Эти в таких же. Зрение у предводителей охотников было отличным. Никита видел лишь фигурки людей, а Варда различал еще и цвета их одежды. – Пусть твои люди разузнают, как можно подобраться к селению незамеченными. – Я и так тебе скажу. Посмотри: со склона, мимо селения идет небольшой овраг – там еще трава темно-зеленая. Наверное, по оврагу после дождей вода в ручей стекает. Вот по этому оврагу можно подобраться к селению и напасть. – Нас слишком много, кого-то заметят. – Тогда по оврагу пойдут охотники. Когда мы проберемся, вы бегом перебежите через ручей и нападете на селение. Мужчины с оружием побегут навстречу, а мы ударим сзади. Получится – с двух сторон, капкан. – Годится. Всех, кто будет сопротивляться, не щадить. Безоружных не трогать. Мы не кровожадные, но и себя в обиду не дадим. – Понял, выполняю. Охотники скрылись между деревьями. Никита махнул рукой, и Фим, заметив знак, подошел к нему вместе с воинами. – Вон селение, в нем враги. Варда ушел вперед. Как только он займет место в овраге напротив селения, мы нападем. Убивать всех, кто будет с оружием в руках. Детей, женщин и безоружных мужчин не трогать. Ида, ты остаешься с Варсом. Когда завяжется бой, перейдите ручей и ждите моего указания. Они стояли около получаса, и Фим не выдержал. – Я уже все глаза просмотрел, а Варды и его людей не вижу. Уснули они, что ли? Время уходит! Никита решил напасть – времени до сумерек действительно оставалось мало. – Пришла пора действовать, – обратился он к воинам. – Бежим молча, пусть нас заметят как можно позже. Вперед, и да помогут нам боги! И он побежал вперед. За ним нестройной толпой – мужчины его племени. Вождь должен сам вести воинов в бой, руководить ими. Если вождь струсит или будет убит, воины тоже дрогнут и могут побежать. Вниз по уклону бежалось легко, как будто и не было пройденных километров, не ощущалось усталости в ногах. Атланты с их ростом могли запросто обогнать остальных, но все держались вместе. Они уже форсировали ручей и бежали на подъем, когда их заметили. В селении послышались тревожные крики, и было видно, как там заметались люди. Из хижин с оружием в руках выбегали мужчины и мчались навстречу Никите и его воинам. Никакого ограждения вокруг селения не было, что облегчало нападение. Да и чужаки бросались в бой разрозненно, не зная строя. Почему-то они приняли Тота за главного, видимо – из-за его огромного роста и позолоченного шлема, сиявшего в лучах заходящего солнца. Даже светило было на стороне Никиты – оно било своими лучами в глаза обороняющимся. Сначала потери стали нести мужчины чужого племени. Они вступили в бой разрозненно, а воины азуру держались единым фронтом. Вот пал один чужак, другой… Воинам Никиты удалось продвинуться на десяток метров вперед. Но от селения бежали все новые и новые чужие воины, и численность сражающихся сторон почти сравнялась. А вот наступательный порыв азуру почти иссяк. И вдруг на другом конце селения раздался шум, оттуда донеслись крики – это вступили в бой охотники Варды. Их было немного, всего десяток, но они внесли панику, неразбериху, и обороняющиеся дрогнули. Впереди перед ними враги, и, что хуже всего – враги в тылу, причем в тылу уже идет схватка между хижинами. А там и сопротивляться некому, ведь в селении боеспособных мужчин не осталось, все здесь. И сопротивление сломалось. Видимо, в племени не было сильного и властного вождя, способного организовать, возглавить и повести за собой воинов. Некоторые побежали назад, в селение, опасаясь за жизнь своих близких. Другие пытались сопротивляться, но их моральный дух был подорван паникой в тылу и бегством с поля боя их соплеменников. – Всем стоять! – громко, перекрывая шум битвы, закричал Никита. Воины азуру замерли. Вождь сделал шаг вперед. – Сдавайтесь! – властно произнес он. – Бросайте оружие – и вы останетесь живы. Это прозвучало приказом и относилось к чужакам. Но его никто не понял – слишком разные языки были у противоборствующих сторон. Тогда Никита сделал жест, показывая, что он кладет меч на землю. Прошло несколько мгновений, и все вдруг увидели, как один чужак бросил меч. Его примеру последовал другой – он воткнул в землю копье. И пошло – как плотину прорвало. Воины чужого племени стали бросать оружие на землю и отходить в сторону. Однако глядели они опасливо, опасаясь расправы. – Фим, пусть твои воины соберут оружие. – А этих куда? – Фим показал на безоружных чужаков. – Пусть идут куда хотят, хоть по домам. Война закончилась. Никита был рад такому исходу. С его стороны были раненые, но не было ни одного убитого. – Тот, бери одного из пленных и иди в селение. Пусть Варда прекращает бойню, все кончено. Тот схватил одного мужчину, взял его под мышку и побежал в селение. От страха чужак закрыл глаза – он полагал, что огромный воин сейчас его казнит. Вскоре в селении наступила тишина, и потому рев динозавра, раздавшийся на окраине поселения, стал для всех страшной неожиданностью. Никиту пробил холодный пот: неужели у чужаков есть прирученные динозавры? Ситуация становилась непонятной. Но пока Никита размышлял над ней, из-за домов на околице поселения выскочил динозавр и помчался к лесу. На его спине, держась за шею, сидела женщина. Хищная ящерица мчалась огромными прыжками. Несколько минут – и они скрылись из виду. Никита, да и его воины были обескуражены и даже слегка шокированы увиденным. А если у чужаков аллозавр не один? И они решатся вывести их в бой? Тогда людям азуру придется туго. Аллозавр – хищник быстрый, мощный и своими сильными челюстями может перекусить человека на раз. Чужаки же увиденному обрадовались, загалдели. Черт, предвидеть такой поворот событий он просто не мог! Как чужакам удалось приручить тупого, кровожадного и сильного хищника? Просто невероятно! Воины азуру вошли в селение. Жители его разбежались по хижинам, и селение было пустынно. Но из дверных проемов и из-за углов за воинами наблюдали. Навстречу воинам вышел Варда с охотниками: – Все целы? – Один ранен копьем в руку. Удача! Как у вас? – Только раненые. Подошел Фим. Его воины свалили в кучу оружие сдавшихся и убитых. – Вождь! – обратился он к Никите. – Не нравится мне эта баба верхом на животном. За помощью она сорвалась. А ну как подмогу приведет – десяток воинов на драконах? Что делать будем? – Не дракон это, динозавр. – Мне от этого не легче. – Да, стоит подумать. Никита имел в рукаве козырь – Иду. О господи, в пылу битвы он совсем забыл про нее! – Варда, пошли кого-нибудь из охотников к ручью – там Ида и Варс. Приведи их сюда. Фим, посмотри, есть ли в селении что-нибудь горючее? Ну как у нас черная вода. Варда, пройдись по хижинам. Собери провизию – нам надо подкрепиться. Только последние крохи не забирай. Если увидишь что-нибудь железное или медное – неси. Трофеи нам нужны. Тот, попробуй отыскать у них старшего – надо как-то попытаться найти с ним общий язык. Никита хотел объясниться хотя бы на уровне жестов. Он не хотел, чтобы соседние племена враждовали. Им, азуру, всего-то и нужно было, чтобы был доступ к руде из штольни. Воины и охотники отправились исполнять поручения. Рядом с Никитой осталось несколько мужчин. Вскоре охотники стали приносить трофеи, и в первую очередь – еду, сушеное мясо и фрукты. Затем – медные изделия. Их было много, видимо, рудник использовался давно. Кувшины, миски, котлы разных размеров, ложки, даже украшения, причем довольно искусно сделанные. А вот железных изделий не было. Никита был слегка разочарован. Местное племя знало железо, некоторые изделия – наконечники копий и несколько ножей – были железными. Никита предположил, что они были куплены, обменены или захвачены в виде трофеев. Был бы источник железа в виде рудника – железных изделий было бы больше. Явился Фим, развел руками: – Ничего горючего здесь нет. – Не может быть. Найди кузнеца, чем-то же он топит горн. Почти сразу показался Тот. За шиворот он тащил упирающегося мужчину. Встряхнув, поставил его перед Никитой. – Кого ты привел? – Наверное, вождя. – Почему ты так решил? – Он был в самом большом доме. Перед ним стояли столбы, и хари страшные на них вырезаны. Однако Тот ошибался. Вероятно, это был Верховный жрец племени или шаман. Кто знает, кому или чему поклоняются эти аборигены? На шее у мужчины висело ожерелье из зубов хищников, что еще больше укрепило Никиту в его догадке. Он попробовал заговорить с приведенным мужчиной на азурском, потом на русском – бесполезно. Стоявшая рядом Ида не выдержала: – Не мучайся, я попробую с ним объясниться. – Ты же не знаешь языка… Но Ида встала напротив мужчины и уставилась ему в глаза. Никита усмехнулся – устроила гляделки! Однако шаман через некоторое время застыл и как будто оцепенел. – Ида, он в трансе. – Я не знаю такого слова, но я читаю его мысли. – Да? Поделись. – Они испуганы, поскольку не ожидали нападения. Их вождя в селении нет, он уехал к Верховному вождю – его селение в полудне пути. – Как называется их племя? – Караимы. Подожди, мелькнуло что-то интересное. Вокруг Никиты, Иды и местного шамана образовался круг из подошедших мужчин-азуру. – Он посылает на нас проклятия и уверен, что завтра придет помощь и мы все погибнем – если не в бою, так на жертвенных кострах. – Надо же, какие они кровожадные! И велики ли силы у караимов? – Он не знает. Но десять лун назад, когда на них напали чужаки, Верховный вождь Ахрар прислал десять десятков. – Интересно! Попробуй еще что-нибудь вытянуть из него. Десять десятков – это сотня воинов. Если они хорошо вооружены и обучены, а также опытны – это серьезная сила. То, что Никита мог противопоставить им, было вполовину меньше. Надо дать бой здесь, в свое селение уходить поздно. Найдут по следам и уничтожат селение вместе с жителями, а медный рудник не стоил таких жертв. И, похоже, мирных переговоров не будет. Никита задумался и не услышал, что говорит Ида. – Повтори, я не все услышал. – Войско караимов прилетит по воздуху, оно непобедимо. Хм! То ли глюки у шамана, то ли и в самом деле у караимов есть нечто летающее – вроде дирижаблей или летающих лодок. Во всяком случае, перспективы не очень радужные. Эх, как не хватает ему летающих лодок! Нет, при любом раскладе бой придется принимать здесь. Заявился Фим – он привел кузнеца – его внешний вид не оставлял в том сомнений. На нем был кожаный фартук, прожженный местами. Одеяние, интернациональное для всех кузнецов – кожаный фартук позволял избежать ожогов. – Ида, оставь пока шамана. Выуди у кузнеца, чем он топит свой горн? Женщина переключилась на кузнеца. Шаман же, постояв минуту, вдруг рухнул на землю. – Ида, он что, умер? – Нет, уснул. И будет спать беспробудно до самого утра. Не мешай. Через несколько минут бессловесного объяснения Ида выдала: – Кузнец знает место, где добывают горючий камень. Он черный и пачкает руки. – Уголь! – Камень этот жарко горит, даже железо плавится. Никита обрадовался – недалеко есть залежи угля. Ведь издалека такую тяжесть не натаскаешь. Так, уже хорошо. – Что он знает о селении, где живет Верховный вождь? Ответ получил быстро: – Он там не был никогда. Знает, что всю работу исполняют рабы из пленных, взятых во многих племенах. Хм, да у них настоящий рабовладельческий строй! – Как и чем воюют караимы? Тут же последовал ответ: – Он не знает. Его дело – кузница. Он тоже из племени караимов. Его захватили ребенком, он вырос здесь. – Пусть идет восвояси, куда хочет. Никита решил устроить совет. Он отошел к костру и подозвал Фима, Варду и Иду. – Полагаю, завтра тут будут караимы, около сотни бойцов. Что скажете? Варда не раздумывал: – Уйдем в лес, пусть попробуют найти. Отсидимся, да и драться в лесу сподручнее. – Ты, Фим, хочу услышать твое мнение. – У караимов могут быть следопыты, и нас быстро найдут. Сто воинов – это много. Нас окружат в лесу и перебьют поодиночке. Надо драться тут, в селении. – Ида? – А если вернуться к себе? Фим и Варда скривились. – Селение найдут по нашим следам. Полсотни наших воинов – это не один человек, след будет. Их вдвое больше, все племя могут уничтожить, – ответил Фим. – Я думаю так же, – твердо сказал Никита. – Итак, ночью отдыхаем, а утром дадим бой. Каждый атлант стоит двух-трех обычных бойцов. У нас есть шанс. А сейчас всем необходимо поесть – надо подкрепить силы. Фим, не забудь выставить дозорных. Все разошлись, рядом с Никитой осталась только Ида. – На тебя надежда, – обратился он к ней. – В трудную минуту ты должна нас выручить. Вот только беспокоюсь, поймут ли они твое пение? Язык-то незнакомый. – Не волнуйся, муж, тут важен не язык, а голос. Лишь бы у них были открыты уши. Никита поцеловал Иду и мысленно похвалил себя за то, что взял ее и Адель с собой когда-то, не бросил на обломках их селения. Удобно устроившись вокруг костра, воины поели. Отдых и еда восстановили силы, подняли настроение. Солнце уже садилось, начинало темнеть. – Варда, Фим, освободите от местных две большие хижины. Спать будем там, так спокойнее и безопаснее. Ночь они и в самом деле провели спокойно. Утром позавтракали, воины приводили в порядок оружие, доспехи. Внешне никто не проявлял признаков волнения. Караимы тоже люди, они так же смертны и так же умрут под ударами их мечей. Их больше, но у азуру есть огромные атланты, так что еще неизвестно, на чьей стороне будет победа. И вдруг раздался вопль Варды – он обычно никогда не кричал: – Смотрите! – И показывал рукой на юг. Оттуда надвигалось черное облако. По мере приближения стало видно, что это не кучевое облако, несущее дождь, а множество птиц. Уже через десяток минут стало ясно, что это не птицы вовсе, а птеродактили – и об этом Варда с его острым зрением известил. – У каждой твари на спине человек! Никита был уже готов к тому, что увидит летающие лодки или воздушные шары, дирижабли – ведь говорил же вчера шаман, что воины прилетят. Но птеродактили? И как они их только приручили? Огромные летающие твари с длинными челюстями, усеянными множеством острых зубов, беспощадные хищники. Как с ними бороться? Даже если всем воинством они смогут одолеть нескольких, так другие не будут наблюдать за этим со стороны. В первый раз Никита серьезно испугался – он был готов умереть в честном бою. Смерти он не боялся, когда-нибудь, но она придет за каждым. Но быть разорванным и съеденным летающей тварью? При одной мысли об этом на душе стало жутковато. Но он не подал виду, поскольку знал – на него, на его решение надеются все его воины. В воздухе повис шум многочисленных крыльев птеродактилей. Они были уже близко и с каждой секундой приближались к селению. – Всем – пробки в уши, и в хижину! – приказал Никита. Воины бросились к хижинам, где ночевали, а Никита обратился к Иде: – На тебя единственная надежда. – Я не смогу, – вдруг призналась Ида. – Птеродактили – не люди, на них мой голос не действует. – Но они управляют этими тварями! Пой! – Хорошо, муж, как скажешь. Никита воткнул деревянные пробки в уши. Он стоял рядом с Идой, обнажив меч – больше для ее успокоения. Что он мог сделать один с коротеньким мечом против сотни воинов, восседающих на летящих тварях? Противник приближался. Летящие впереди птеродактили уже начали снижаться, вот они уже над краем селения. И тут Никита увидел, как Ида открыла рот, как вздулись вены у нее на шее. С десяток секунд ничего не происходило. А птеродактили с караимами на спинах были уже рядом, еще два-три десятка метров – и Никите с Идой конец. Никита уже ясно видел разинутые пасти, горящие злостью глаза хищных тварей. И вдруг все изменилось. Твари не спикировали, не вцепились когтями, не щелкнули челюстями, разрывая человеческую плоть. Они пронеслись над крышами хижин, едва не задевая их когтистыми лапами, – один, другой, десятый! Боже мой, сколько их! Небо потемнело, по земле беспрерывно метались тени, туча хищников закрыла солнце. Но ни один из них не причинил вреда. Твари описали широкий полукруг и приземлились на лугу, между селением и ручьем. Птеродактили щелкали клювами, шипели, люди сидели на них с безразличным видом, а Ида продолжала петь. Странное дело! Из хижин стали выходить аборигены, они потянулись из селения к птеродактилям. Те, по своей хищнической привычке, стали хватать их, разрывать на куски и пожирать. Луг окрасился кровью. Ида пела еще несколько минут, потом замолчала. Никита вдруг увидел, как она качается. Видимо, напряжение, которым сопровождается пение, отобрало у нее много сил. Он подхватил ее и усадил на бревно у тлеющего костра, служившее своеобразной лавочкой. Ида часто дышала, глаза были прикрыты. Никита вытащил из ушей пробки. – Ты как, девочка моя? – Сейчас… отдышусь только. Ида пришла в себя. – Что будем делать с тварями и людьми? – спросил он Иду. – Люди теперь подчиняются мне, а твари – людям. – Ты можешь им внушить или приказать, чтобы они летели к себе и напали на свое селение? Пусть учинят там полный разгром, пожрут всех, кто попадется им на глаза! Он хотел, чтобы смертоносное оружие обернулось против тех, кто послал его сюда. – Только соберусь с силами. Никита подал ей медный кувшин с водой: – Испей. Ида напилась и подняла на него глаза: – Я готова. Никита вновь вставил пробки в уши. Ида поднялась с бревна и запела – минуту, две… Потом смолкла. Никита вытащил пробки. Ему стало слышно, как птеродактили на лугу вдруг дружно захлопали крыльями и поднялись в воздух. Они возвращались обратно. От радости, от восторга Никита был готов кричать, плясать – все, что угодно. Бой был выигран, еще даже не начавшись. Воистину только теперь он понял китайскую мудрость: «Хочешь победить в драке – не начинай ее». Но Ида совсем обессилела. – У тебя всегда так? Ну, после пения? – Нет. Но сейчас я сильно напряглась, вложила в голос все свои силы. Да и людей было слишком много. – Молодец, я горжусь тобой… Ида в ответ только слабо улыбнулась. Никита побежал к хижине, распахнул дверь и едва не наткнулся на мечи – воины стояли с оружием на изготовку. Они не знали, что происходило снаружи, и были готовы к отпору. Никита сделал жест, призывая их вытащить пробки из ушей. – Все кончено. Твари улетели вместе с людьми и уже не вернутся. Фим, Варда – за мной! Они отошли подальше от хижин. – Если все получится, то мерзкие твари нападут на селение караимов. – Ты хочешь сказать, что они будут убивать своих хозяев? – удивился Фим. – Да. А у нас есть два пути – отправиться домой или двинуться к селению караимов. Посмотрим, что из всего этого получилось. После взбучки кто-то должен обязательно остаться, скажем – спрятаться в доме. Надо добить их или взять в плен. Разрушим осиное гнездо, уничтожим врага. – Я согласен, – сразу сказал Фим. Он был воин, он привык воевать. Он понимал войну. Варда тоже кивнул. – Но идти придется долго, не менее половины дня. – Разве мужчину испугает дорога? – фыркнул от возмущения Фим. – Тогда не будем откладывать. Все сыты, все отдохнули. Фим, пусть твои воины поочередно несут Иду – своей победой мы обязаны ей. – Хвала всем богам! А ведь в племя привел ее ты, вождь! Фим подошел к Иде, поклонился ей, потом подхватил на руки и вскинул вверх. Воины громко и дружно вскричали: – Слава! Фим посадил Иду на плечо: – Нести тебя – великая честь! – В поход! – взмахнул мечом Никита. Оставив трофеи посреди селения, маленькое войско выступило в поход. Сначала Никита вел их точно в направлении юга, справедливо полагая, что птеродактили будут лететь по прямой, сокращая путь. Двигаясь к намеченной цели, они с шага переходили на бег, потом снова возвращались к шагу. Ручьи форсировали вброд, река попалась на пути лишь однажды. Они вынуждены были срубить деревья, и за каждое бревно держалось несколько человек – так и переправились. Никита опасался одного – не сбиться бы с пути. Он ориентировался по солнцу, но оно перемещалось к западу. Он засекал далекую приметную цель вроде одиноко стоящего дерева или скалы и вел людей к ней. Потом снова выбирал своеобразный «репер» и снова шел к нему, увлекая за собой людей. По его расчетам, селение должно было быть уже близко, не пройти бы мимо. Когда они взошли на небольшой пригорок, то поняли, что волноваться не стоило. Над большим селением – фактически городом, только одноэтажным – носились птеродактили. Они атаковали все живое, что появлялось на улицах или площадях. Зрелище было необычное, одновременно завораживающее и страшное. Из-за расстояния криков и хлопанья крыльев не было слышно – как в немом кино. Судя по времени, было далеко за полдень, и нападение должно было уже продолжаться давно. Некоторые птеродактили обожрались человечиной, брюхо у них расперло, и взлетали они тяжело, медленно отрываясь от земли. А вот люди на их спинах вели себя странно. Некоторые сидели безучастно, другие веселились, как будто не свое селение громили, а неприятельское. Вид фантасмагорический. Где-то через час птеродактили устали, выдохлись и стали отлетать в сторону. Причем садились они за небольшим леском, в одном месте. Видимо, там и была площадка, где базировалась эскадрилья этих тварей. – Идем в селение. Сделать это было нетрудно, поскольку ворота были распахнуты. Везде валялись разорванные трупы людей со страшными ранами или вообще их половины. Птеродактили обожрались на неделю вперед. Живых людей на улицах не было. Смелых или беспечных слопали летающие твари, оставшиеся попрятались по домам. Дома в большинстве своем были бревенчатые, такие аллозавр или тираннозавр легко могут разрушить. У них большой вес и мощь, по сути – это просто живая груда мышц. А для птеродактиля деревянная изба – как неприступная крепость, она ему не по зубам. Из окон на воинов-азуру смотрели, Никита сам видел удивленные лица караимов. Они, наверное, решили, что настал их последний день. Сначала атаковали хищные твари, причем со своими воинами, потом на улицах появились чужие воины. Мир перевернулся. Никита вел воинов к центру. Верховный вождь или шаман, не исключено – оба в одном лице – должен располагаться именно в центре. Они вступили на площадь. Подходящего вида дом был, сложенный из камня – не из кирпичей, а из природного камня. – Туда! Пока вождь не сбежал, надо было его взять в плен или убить. Смерть вождя всегда оказывала на любое племя дезорганизующее воздействие, особенно в экстренной ситуации, когда не было преемника. Дверь дома была не заперта, и Никита вошел беспрепятственно. За ним вошел Фим с обнаженным мечом. За столом сидел, судя по богато украшенной вышивкой и золотыми бляшками одежде, вождь. На голове его был надет золотой обруч, надо лбом красовалась крылатая фигура – то ли птеродактиля, то ли дракона. Фигура была мелкая, и разглядывать ее времени не было. Вид у вождя был крайне расстроенный, он сидел, подперев голову обеими руками. – Фим, снимите тиару с его головы и посмотрите, нет ли у него оружия. И свяжите его. Варда, пройдешь по дому. Если кого-то найдете, ведите сюда. Вождь не сделал ни единой попытки сопротивляться – он был просто раздавлен случившимся. Такого вероломства от своего войска он не ожидал. Это был удар ножом в спину. – Ида, будь добра, побеседуй с вождем. Женщина подошла к караиму, какое-то время пристально смотрела в его глаза, но потом отвела взгляд и вздохнула: – Не могу. Одни обрывки мыслей, бред какой-то. Наверное, он просто сошел с ума. – Фим, выведите его на улицу и убейте. Пусть караимы видят, что их вождь свергнут, пусть трепещут от ужаса. Фим кивнул. Азуру не были жестоки или кровожадны, но старый воин понимал, что чужой вождь должен быть убит. Вождь – это символ, знамя племени. Он заставил вождя подняться, жестом указал на открытую дверь, и оба вышли. Вскоре Фим вернулся: – Вождь мертв! – Да, не хотелось мне воевать с ними, мы могли бы быть дружественными соседями. Фим, Варда, Ида – останьтесь здесь, остальным выйти. Никита занял место убитого вождя. – Что скажете, друзья? – Взять богатые трофеи и уйти, – сказал Варда. – Обобрать их до нитки, чтобы помнили, – кивнул Фим. Никита посмотрел на Иду, ожидая ее вердикта. – Я не знаю, – пожала плечами та. – Ответь, как долго эти, что на птеродактилях, будут не в себе? – Пока я не спою другую песню. – Так… надо обдумать. Он молчал около получаса, и трое его людей стояли, не шелохнувшись, боясь нарушить ход мыслей Никиты. А помыслить было над чем. Наконец он поднял голову: – Зачем грабить и нести добро домой, если селение наше? Вождя нет, человеческие потери огромны, войско подчинено нам. Не проще ли будет остаться здесь? Приведем сюда наших женщин и детей, они выберут лучшие дома. Пусть аборигены нам подчиняются – куда им деваться? Кому не нравится, пусть уходит. А с летающим войском мы можем разбить любую угрожающую нам армию, не потеряв своих воинов. Троица слушала Никиту, разинув от удивления рты. Никто не мог предполагать такого развития событий. – Фим, ты будешь главным над всеми воинами, тебе будут подчиняться все – и свои, и чужие, летающие. Варда, ты заслужил звание главного охотника и начальника над всеми мастерскими. У обоих мужчин от перспектив загорелись глаза. – А я? – Ида тоже захотела своей доли во власти. – Ты была женой вождя, ты совершила невозможное – остановила чужую армию. Ты будешь управлять учебой детей, и тебе будут подчинены все рабы. Шаман сказал, что у караимов много рабов. Ида кивнула. Рабы были и в ее родном селении, которого уже нет. От грядущих высот власти у всех захватывало дух. – А если у караимов не только вот это селение, но есть и другие? – вдруг вкрадчиво спросила Ида. – У нас в племени есть достойные люди, и я назначу их вождями небольших племен. Но все будут подчиняться нашему совету. Отныне вы все становитесь моими советниками, а вместе мы – Совет, верховная власть. – Да будет так! – гаркнул Фим. Конечно, ведь еще Наполеон говорил, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Ида внесла главный вклад в его победу и жаждала награды. И соответствующая ее заслугам награда ей досталась. Варда не очень стремился, ему хватало своих охотников, но отказываться от сытой жизни ему тоже не хотелось. – Тогда так! – подвел итог Никита. – Ида, тебе придется напрячься. Обойди с воинами улицы и постарайся внушить мирным жителям, что теперь у них другой вождь и Совет, которым надо подчиняться. Пусть приберутся на улицах, а с завтрашнего дня приступают к делам. Даже для самого Никиты такое решение было спонтанным, неожиданным. План был поистине грандиозным, наполеоновским. Он и сам до конца не верил в его осуществление. Авантюризм чистой воды. Но тем не менее получилось. Что сыграло ему на руку? Растерянность жителей, потерявших вождя, внезапная атака своего же войска или амбициозность и наглая агрессивность пришельцев? Наверное, все вкупе. Ида с воинами прошла по улицам, и жители подчинились ей, стали убирать трупы, оказывать помощь раненым. Когда Никита увидел, что жители вышли на улицы, то понял, что план его может сработать. – Варда, идешь с охотниками в наше селение. Забирай всех и веди сюда. – А вдруг… – Никаких «вдруг». Все у нас получится! – Когда выходить? – Утром. Сейчас вечер, какой смысл идти? Когда вернулась Ида, он и ее загрузил новым заданием. – С утра с Фимом и его воинами идешь к этим, что на птеродактилях летали. Пой им или еще как-то внуши, но чтобы они сидели безвылазно. Нам теперь птеродактили в небе ни к чему, только жителей пугать. Надо налаживать жизнь. Спали все в большом доме бывшего вождя – Никита избрал его своей резиденцией. Дом большой, удобный, да и жителям привычнее. Сменился вождь, только и всего. На их памяти были и другие вожди, ушедшие из жизни естественным путем, но город ведь не рухнул от этого. Одно было плохо: ни он, ни его люди не владели языком, а объясняться с жителями жестами было сложно. Варда ушел утром с охотниками, Фим с десятком воинов и Идой отправился в воинский лагерь. Никита вышел на улицу. Как ни странно, но селение продолжало обычную жизнь. Дымили печи, готовилась еда, по улицам сновали люди – как будто вчера ничего не произошло. А к полудню к нему пожаловала делегация из двух десятков аборигенов, наверное, самые уважаемые жители. По такому случаю Никита водрузил на голову тиару с птеродактилем, отобранную у прежнего вождя, и вышел из дверей в сопровождении воинов. Особое внимание на них произвел Тот в позолоченном шлеме – на него показывали пальцем и перешептывались. Потом шум стих, вперед выступил седобородый старец, произнес приветственную фразу и склонил голову. Вождю кланяться не пристало, и потому Никита поднял в приветствии руку и улыбнулся – надо было выказать дружелюбие. Он и его люди не кровожадны и пришли надолго. Никита сказал несколько фраз на азурском, но его никто не понял. С досады он произнес на русском: – Откуда им язык знать? Стоящий перед ним старец улыбнулся: – Я тебя понял, пришелец. Никита был поражен: старец говорил с акцентом, но его можно было понять. – Ты откуда язык знаешь? – Очень давно, двадцать лун назад, я был в далекой полуночной стране и там его освоил. – Отлично! Будешь толмачом, будешь переводить мои слова местным жителям. – Как скажешь, вождь. – Как твое имя, почтенный? – Аюб. – А меня зовут Никита, я вождь племени азуру. Ваши люди на летающих тварях напали на нас, и нам пришлось выступить в поход. – Да-да! Но они как обезумели! Это наши воины. Они должны были защищать и оберегать город, однако вчера они устроили бойню. Погибли сотни мирных жителей. Даже не знаю, как объяснить столь массовое помешательство войска. – Мои воины ушли в лагерь, где располагаются ваши. Они наведут порядок и обеспечат вашу безопасность. Переведи. Старик говорил долго, подбирая слова. Жители его поняли, кивали согласно. Никита же надеялся на «сарафанное радио», на то, что стоящие перед ним расскажут другим услышанное – иного способа оповестить всех он не видел. – Ваш вождь оказался слаб, мер к спасению жителей не принял и понес заслуженную кару. Отныне воины моего племени будут отвечать за вашу безопасность, а ваши – помогать им. Управлять городом будет Совет из четырех человек. – Для убедительности Никита растопырил четыре пальца. Говорил он медленно и четко, чтобы старик его правильно понял. Все-таки языковой практики давно у него не было, другой на его месте уже бы все слова забыл. – Вождем моего племени являюсь я! – Никита ткнул себя пальцем в грудь. – Пока все порядки в городе сохраняются прежние. Старик перевел и эти слова толпе, а потом повернулся к Никите: – Племя караимов имеет не только этот город, но и другие селения. У нас целая страна, а вас мало. Я вижу всего три десятка воинов. – Нас много, думаю, на днях подойдут еще две сотни человек. Никита намеренно схитрил, произнес «человек», а не воинов. Варда приведет в большинстве своем женщин и детей, да еще десяток воинов – из тех, что оставались для охраны. Да, он блефовал, но делал это для пользы своего племени. Пока караимы для него чужие, но когда-то и азуру были чужаками. А теперь он их вождь, и люди ему верят. Если не произойдет ничего необычного, что оттолкнет от него караимов, то и это племя станет его. К тому же старик говорил, что этот городишко – еще не все, у них целая страна. Там еще не знают о происшедшем перевороте, а если говорить точно – о захвате власти. Но если столица его примет, то все попытки изменить ситуацию ни к чему не приведут. – А как называется ваш город? – спросил Никита у старика. – Город Беддах, а страна – караимов. Старик был удивлен вопросом. Как же! Захватил город и власть в нем, а названия города, как и языка, на котором говорят его жители, не знает. Наверное, в его глазах Никита выглядел варваром. – Жители города, вам можно расходиться. Не волнуйтесь, мы пришли с миром, никаких бесчинств и грабежей не будет. Но вот что еще: скажите, какие дома освободились – все же погибших много. Скоро придут мои люди, им нужно будет дать кров над головой. Старик перевел. Жители, оживленно переговариваясь, стали расходиться. – Уважаемый Аюб, тебя я попрошу задержаться. Идем в дом. Старик прошел, огладил бороду,осмотрелся. – Садись. Я хочу назначить тебя своим помощником и толмачом. Согласен? – Если это будет в моих силах. Все-таки я прожил долгую жизнь и немолод. – Никто не будет просить тебя воевать или таскать тяжести – для этого есть молодые. Ты прожил тут долгую жизнь, знаешь местные порядки и уклад жизни горожан, традиции народа. Мы пришли надолго, но я не хотел бы что-то сильно изменять, чтобы не вызвать недовольства. Я готов забыть нападение на нас ваших воинов и понесенные нами потери. Но и оставлять воинственного врага по соседству я не хочу. – Но мы даже не знали о нападении и погибших, прости наших воинов. – Я говорю сейчас о мирных жителях. Кто помогал вождю? Ведь есть же какие-то склады с зерном, мукой, сушеным мясом. – Конечно, есть. У прежнего вождя был помощник, он заведовал складами, и у него есть ключи. – Я хочу его видеть. – Увы, это невозможно. Он умер вчера. – Тот! Иди сюда! Когда Тот вошел в комнату, Никита представил ему гостя: – Это Аюб, мой помощник из местных. Бери с собой трех воинов – он покажет дорогу к складам. Возьмешь их под охрану. – Слушаюсь. Аюб и Тот вышли, но Никита задержался. Племенем он управлял удачно, но жителей в городе намного больше. Для него они пока чужаки, языка их он не знает. Сможет ли он грамотно и толково править не только городом, но и страной, какого бы размера она ни была? Не устроит ли чужое войско бунт – тогда прольется много крови. Одни вопросы без ответов. В комнату вошли Ида и Фим, оба с довольным видом. – Как войско? – Воины ходят как пришибленные, и ни о каком сопротивлении они не помышляют. Правда, один из них, что не летал, вроде бы начальник, бросился на меня с мечом. Но я его… – Фим сделал характерный жест. – Надо было бы там оставить двух воинов, для пригляда. – Смысла нет, – вмешалась Ида. – Воины будут выполнять только мои команды, они просто не будут понимать того, что им приказывают другие. – Жутковатое зрелище, – добавил Фим. – Ходят, как живые мертвецы. Но птеродактили их слушаются, прямо ручные. Я попробовал приблизиться, так один мне руку чуть не отхватил. Едва успел отскочить в сторону. – Хищники они, их травой не накормить, – кивнула Ида. – А ты как? – Старика нашел, представляешь? Язык гиперборейский он знает, бывал там когда-то. Я через него местным жителям втолковал, что хотел. Он сейчас Тоту показывает, где склады продуктовые. Надо их охранять, пока жители не разграбили. Надо кого-то главным туда ставить и охрану давать. А людей не хватает. – Варда скоро приведет, дня два-три еще. – Там воинов десяток всего, с охотниками Варды – два. Кстати, старика Аюбом зовут. Я его толмачом взял, будет мне помогать. – Надо брать на службу людей из местных, нас на все не хватит. Всегда были люди, желающие приблизиться к власти, получить какие-то послабления. – Интересно, есть ли у них налоги? Или деньги? – спросил Никита. – Если есть склады, должны быть и налоги, – рассудила Ида. – А что такое деньги? – Потом объясню, сначала узнаю у Аюба. Вернулся Аюб, да не один. С ним было несколько горожан, они несли подносы с едой – фруктами, жареным мясом и лепешками. – Я не просил, – удивился Никита. – Каждый человек хочет кушать. А вождя у нас всегда кормили. Подносы поставили на стол. Аюб махнул рукой, и местные вышли. – Тогда не дадим пропасть еде! К столу! Никита уселся сам, по его правую руку пристроился Фим, слева присела Ида. Но Аюб остался стоять. – Ты чего стоишь? Садись, раздели с нами трапезу. – Благодарю. Аюб сел, отломил кусок лепешки, бросил в рот финик. И Никита успокоился. Не Средневековье, но подсыпать отравы могли. Наверняка в городе есть знахари, колдуны. Они с аппетитом поели. Аюб же с удивлением смотрел, как поглощает еду Фим. Будучи атлантом, он и съедал втрое больше обычного человека. Никита и Ида давно к этому привыкли, а для Аюба зрелище это было в диковинку. – Скажи, Никита, у вас много таких воинов? – Хватает. Удивляешься, что он ест много? Так и в бою он против троих-четверых дерется и побеждает. Аюб покрутил головой. Будет ему что рассказать своим соплеменникам. Когда подносы опустели, стоявшие у входа на улице жители сразу их унесли. Пришла пора поговорить о порядках в городе. – Скажи, Аюб, налоги у вас есть? – Ты подразумеваешь десятину? Есть! Каждый житель волен заниматься чем хочет. Одни ткани ткут, другие одежду шьют или обувь тачают, некоторые торгуют. Но десятую часть они обязаны отдавать каждую полную луну. – Отдают натурой? Ну, я имел в виду ткань, одежду, сапоги или что-то еще. – Можно и так. Есть сборщики налогов. Они обходят каждый дом, каждую мастерскую. Все учитывают и сдают на склад. – Для чего? – А разве у вас не так? Войско надо кормить, одевать и обувать. Да и другой люд, тех же сборщиков налогов, хранителей складов, вождя. – Разумно. А если человек сеет зерно? – Тогда зерном и отдает. – А лепешки печет? – Отдает мукой. – Ну он ее ведь где-то берет? – А как же? Обменивает или покупает. Никита подталкивал Аюба к деньгам. – Как покупает? – За медные монеты. – Покажи! Аюб достал из-за пояса кожаный кошелек, расшитый узором, развязал его и вынул медную монету. Она была грубой чеканки, довольно увесистая, круглая, с дыркой посередине. Никита подкинул ее на ладони: – Дырка-то зачем? – Плохо без нее. Если монет много, можно нанизать их на веревочку и носить на шее. – И что за нее можно купить? – Миску супа с мясом или штаны. – Сколько стоит мешок муки? – Четыре такие монеты – у нас их называют номы. – Другие номиналы есть? – Не гневайся, вождь, объясни, что такое «номиналы»? – У монеты, в зависимости от цифры на ней или веса, может быть разная покупательная способность. Аюб долго соображал. – Нет, у нас все монеты одинаковы. Надо купить больше – давай две монеты, три, десять – только и всего. Ида и Фим с монетами не сталкивались, потому слушали и смотрели удивленно. Потом подержали медную монету в руках. Никита понял, что кое в чем караимы обошли племя азуру. – И давно у вас деньги? – С тех пор, как я и прежний вождь побывали далеко в полуночной стороне. – Ты имеешь в виду гиперборейцев? Которые тебя языку научили? – Именно так. А разве ты не один из них? – Родственное племя, – буркнул Никита. – Ага. – Аюб кивнул. Наверное, и у него были вопросы к Никите, но он пока воздерживался. Никита обращался с ним подчеркнуто уважительно. И старику было приятно, и от Никиты не убудет. Сейчас Аюб был ему нужен, без него общение с жителями было невозможно. До вечера Никита мучил Аюба вопросами. Его интересовало, кто и где чеканит деньги и где их хранят; кому подчиняются сборщики налогов и кто из чиновников еще есть в городе; как вершится суд, кто командует войском, какие города или селения есть еще в стране, кто соседи и воинственны ли они, и множество других вопросов. На некоторые Аюб отвечал охотно, другие ставили его в тупик. Все ответы Никита тут же переводил на азурский язык – ведь Иде и Фиму тоже было интересно и необходимо услышать ответы Аюба.Глава 9. Правитель страны
Несколько дней Никита находился в напряжении. Его племя еще не пришло, а местные могли поднять бунт. Отойдя от шока после нападения своих воинов, аборигены могли возмутиться. Пришел чужак, самовольно сел на престол – негоже. Хоть Никита и вождь, но он вождь своего племени. Однако городок жил спокойно. Его жители хотели одного – мирной жизни без катаклизмов, хотели спокойно растить детей, трудиться и не бояться за свою жизнь. А кто сидит наверху с тиарой на голове – не суть важно. Ведь порядки не изменились: налоги не увеличились, пришедшие воины не бесчинствовали. И кабы не атланты на улицах, можно подумать, что ничего не изменилось. Фим, Ида и Никита каждый день по часу учились караимскому языку. Был он не очень сложен, как и многие древние, не было в нем сложносоставных или заковыристых и уж тем более заимствованных из других языков слов. Никита был молод, память хорошая, желание освоить язык сильное, и дело шло на лад. Ида видимых усилий не прилагала, но осваивала язык быстрее. А Фим, отличный и опытный воин, усваивал язык с трудом. За четыре дня он только и смог выучить «здравствуй» и «до свидания». Не давались ему языки. К вечеру пятого дня через ворота города втянулась колонна племени азуру. Люди были утомлены переходом, хотели есть, и многие жители, увидев множество чужаков, среди которых преобладали высокие люди-атланты, толпились, глазели, переговаривались. Зрелище было необычным. Аюб был еще в доме Никиты. Когда оба услышали шум с улицы, вышли, и к Никите подбежал Варда: – Вождь! Как ты и повелел, я привел всех наших. Шли долго, потому как с грузом и детьми. – Все целы, потерь нет? – Нет. – Молодец, хвалю. Никита повернулся к Аюбу: – Сам распредели каждую семью по пустым домам, как и договаривались. И попроси жителей накормить прибывших – хотя бы сейчас и утром. А дальше я сам решу. – Сделаю. Дома уже известны, а ужин приготовить недолго. Никита обратился к людям племени азуру: – Сейчас мой помощник из местных жителей разведет вас по домам. Каждой семье – по дому. Берегите жилище, вам в нем жить. Жители приготовят для вас ужин и завтрак, а дальше вы уже сами. На первое время Тот выделит вам продукты со склада – муку и сушеное мясо. С соседями не ссориться, не скандалить и не драться. Отныне наше племя вливается в племя караимов, и в дальнейшем нам жить вместе. Если вам все понятно, следуйте за Аюбом – так зовут моего помощника. Люди слишком устали и потому, не задавая вопросов, поплелись за караимом. – Фим, попозже пройдись по домам, где поселились наши, посмотри, все ли получили кров над головой, все ли накормлены. Потом скажешь Тоту – он у складов, чтобы выделил мясо и сухофрукты. Мне доложишь. Фим был исполнителен и точен. Но на всех своих людей Никита полагаться не мог: дисциплина была не на высоте, особенно у женщин. Уже около полуночи пришел Фим: – Все устроены и накормлены, сам в каждом доме побывал. – Хорошо, пусть отдыхают. И ты иди. На следующий день, когда пришел Аюб, Никита на хорошо выделанной шкуре какого-то животного решил нарисовать карту, пусть и приблизительную, страны караимов. Угольком набросал южную оконечность Уральских гор, рудник медный, селение, где жили азуру, и сам Беддах. – Аюб, смотри. Вот горы, вот наш город. Где еще есть селения, как они называются, далеко ли они и сколько жителей там обитает? – Не так быстро, Никита, дай сосредоточиться. Вот здесь, в одном дне пути пешком, селение Агло. В месте, которое указал на карте Аюб, Никита поставил карандашом жирную точку и написал название. – Тут, на восход, – он ткнул пальцем в карту, – два дня пути – Таш, жителей около сотни. Они промышляют добычей соли. Никита и его отметил. – Вот здесь, на полуденную сторону, – Мухир. Там хорошая земля, дает два урожая зерна в год. Аюб вспоминал, а Никита наносил. Когда старик замолк, он спросил: – Все? – Вроде. – Посмотри еще раз. Тут восемь селений, кроме самого Беддаха. – Какой ты проницательный! – Не хватает еще одного… Аюб поводил пальцем по импровизированной карте: – Пожалуй, здесь. – Как-то ты неуверенно показал, – заметил Никита. – Я там не был никогда. Это Гамба. – На лице Аюба появилось выражение отвращения. – Поясни, – попросил Никита, увидев выражение его лица. – Гамба на краю страны, как ты видишь. Там выращивают аллозавров и птеродактилей для нужд войска. Если ты не знаешь: яйцо держат при повышенной температуре, но его надо постоянно поворачивать. Этим занимаются рабы. Но когда из яйца вылупляется аллозавр, рядом должен стоять воин, который будет на нем ездить, – ведь детеныш кого увидит первым, того и считает своей матерью. Он должен подчиняться воину, а когда вырастет, будет защищать его. Но чужим лучше к нему близко не подходить, сожрет. – Ты не любишь динозавров? – А за что любить этих мерзких созданий? Кроме того, почти каждые семь-восемь дней кто-то из рабов погибает мученической смертью. Можно сказать – издержки, отходы. Никита вспомнил, как за помощью уехала или ускакала – не знаешь, как правильно сказать – женщина именно на аллозавре. Стало быть, не почудилось. – И много у вас динозавров в войске? – Не знаю, надо у воинского начальника спросить. – Увы, это невозможно. Он бросился на Фима – ты его знаешь – с мечом, и был убит. – Жалко. Его в городе знали и уважали. – Сделанного не изменишь. Ты лучше расскажи, какие страны или племена вас окружают, соседствуют, чего от них ждать? – На полуденную сторону десять дней пути – страна зырян. Они смуглы, упрямы и воинственны. Это единственный наш враг, и хорошо, что он далеко. Племя многочисленно, но передвигаются они пешком. На восход от нас мизгири, до них семь дней пути. Их город называется Парват. Племя мирное, занимаются ремеслами, ткут великолепные ткани – наши торговцы часто там бывают. На полуночную сторону горы и лес, там никаких племен нет. А на закатную, у реки – племя рыбоедов – так они себя называют. У них нет крупных селений, деревушки по три-четыре дома. У них очень вкусная копченая и сушеная рыба. В дни, когда полная луна, они приплывают на лодках и меняют рыбу на товары. Мы с ними никогда не враждовали. У них вождь – женщина, и в семьях главнее тоже женщины. – Матриархат, – вспомнил словечко Никита. – Не слыхал такого. Это что? – Когда женщины правят. Они говорили долго, весь день с перерывом на обед. Никиту интересовало все: есть ли горы, где протекают реки, растут ли в лесах ядовитые плоды, какому богу поклоняются и много чего еще. Ему хотелось знать все, поскольку племя для него было новым. А старик был просто кладезем знаний. Конечно, после ознакомления, хотя бы периодического, надо было проехать по селениям самому, познакомиться с жителями, узнать обстановку. Но пока дел было полно и в Беддахе. Не было у Никиты опыта управления крупным населенным пунктом, множеством людей. Аюб дал приблизительную численность жителей города – три тысячи человек. По сравнению с двумя сотнями племени азуру, где он каждого знал в лицо и по именам, разница существенная. Да и ехать было не на чем. Коней в стране караимов не было, а ехать на аллозавре он побаивался. Кто знает, что при виде его зашевелится в тупой башке кровожадного хищника? Однако дела пришлось прервать уже ночью. К Никите пришел Фим и с ходу заявил, что прибежал гонец. Он взволнованно что-то говорит, но Фим не знает языка. – Иди за Аюбом. Черт! Плохо без знания языка, а учить нет времени. Он ведь вождь объединенного племени всего неделю, за это время ни один полиглот не сумеет освоить незнакомый язык. Через полчаса явился Фим. Аюба он просто принес – для быстроты. Вместе с ним впустили и гонца. Он едва держался на ногах, был пропылен, глаза ввалились, видно – прошел или пробежал изрядную дистанцию. – Аюб! Прости, что не дали отдохнуть. Спроси у гонца, что случилось? Старик стал разговаривать. Гонец говорил сбивчиво, Аюб несколько раз переспрашивал, а затем повернулся к Никите: – Беда! С полуденной стороны идет большое войско! – Зыряне? – Нет, он смог бы отличить. С его слов, зыряне потерпели в битве поражение, а незнакомцы идут в нашу сторону, они уже на нашей земле. Гонец плыл на долбленой лодке, потом бежал. Он очень устал. – Сколько чужеземцев? – Я спрашивал, он не знает. Говорит – много, несколько сотен. – Спасибо. Накорми его, Аюб, и дай приют. Аюб с гонцом ушли, а Никита с Идой и Фимом устроили совет. – Что делать будем? К городу чужеземцев подпускать нельзя. Город почти не защищен, а воинов у нас мало. – Надо задействовать этих зомби на птеродактилях. Для них расстояние невелико, – сказал Фим. – Ты хочешь их возглавить? – усмехнулась Ида. Но Фим отвел глаза. Ему воины не подчинились бы. Тогда придется посылать Иду. Но отпускать ее одну Никита опасался, стало быть, вместе с ней придется ехать самому. – Вроде еще есть воины на аллозаврах, – неуверенно сказал Фим. – Вроде? – Их около полусотни, я сам видел; но не считал. – Тогда так. Мы с утра с Идой идем к летающим воинам. Вылетим вместе с ними, попробуем заставить выступить воинов на аллозаврах. Они уступают в скорости, но будут хорошей поддержкой. Ты, Фим, останешься здесь. Будешь и властью, пока меня нет, и старшим над воинами-азуру. Если враги подойдут, ты должен защищать Беддах, как свой дом. Я на тебя надеюсь. – Все исполню в точности. – Старик Аюб будет тебе хорошим советчиком. – А вы как же без него? – Ида справится. Фим ушел. – Жена моя, сможешь ли ты управлять воинами? – Ты будешь говорить мне, куда их направлять и что делать, а дальше не твоя забота. – Уверена? – Иначе бы не говорила. – Полагаю, нам придется лететь на этих тварях. – Да, иного выхода нет. Но я их боюсь. – Я тоже. – Ты? Я думала – страх тебе не знаком. – Я такой же смертный, как и другие. Просто умею держать чувства при себе, не показывать их. Если вождь будет нерешителен, будет бояться – кто из воинов пойдет за таким? Ночью Никите спалось плохо. Снились незнакомые воины, птеродактили, предстоящий полет на этих тварях. Чистой воды авантюра, просто безумие… И зачем только он влез в эту шкуру? Сидел бы сейчас спокойно со своим, до мелочей знакомым ему племенем, пользовался уважением и почетом. А в Беддахе он вождь пока что только номинально, потому что тиара есть. Если завтра он проиграет битву, его просто изгонят с позором из города. Ладно, позор можно пережить, уйти – но ведь он взял на себя ответственность за жизни и безопасность тысяч людей, надев на себя тиару как знак верховной власти. И отступать уже поздно. Или он победит, или умрет там, хотя бы чести не замарав. Правда, такого слова здесь не знали, но в отношении к некоторым ситуациям оно подразумевалось. Говорили – потерял лицо. С таким человеком никто не побратается, не разделит трапезу, кров. Руки для рукопожатия не подаст, но это здесь и не принято. Утром он поднялся, как будто не отдыхал, настроение было паршивое. Ида сразу это заметила: – Садись, ешь. Мы выиграем эту битву, даже если все птеродактили сдохнут, а воины погибнут. У нас нет выбора. – И сама взялась за лепешку. Как ни странно, но ее слова Никиту успокоили. Да и если верить известной поговорке, аппетит приходит во время еды. И потому, стоило ему съесть пригоршню фиников, как он взялся за лепешку и мясо. Плотно позавтракав, он поднялся, взял стоящий тут же у стены щит, опоясался мечом. – Идем, время! По приказу Фима несколько воинов сопроводили их к воинскому лагерю. Для глаз того, кто здесь никогда не бывал, картина открывалась страшноватая. Сновали воины, визжали, хлопали перепончатыми крыльями и щелкали челюстями птеродактили. На другом конце лагеря ревели аллозавры. Хозяева динозавров безбоязненно подходили к своим хищникам и кормили их с рук кусками мяса. У Никиты мурашки по коже пробежали. Как им втолковать задачу, как заставить ее выполнить? И в этот момент он услышал голос Иды: – Никита, пробки! Никита послушно воткнул пробки в уши, и Ида начала петь. Замолчали все – и люди, и динозавры. Пела она недолго, но как только закончила, поднялась суматоха. Воины хватали оружие, надевали амуницию. Потом по хвостам ящеров они взбежали им на спины и уселись на основании шеи. Ида повернулась к Никите, жестом попросив извлечь пробки из ушей. – Куда им держать путь? – В полуденную сторону, к землям зырян. Караимов не трогать, а чужаков убивать безжалостно. Пленных не брать. Пусть идут и сражаются, пока не падет мертвым последний враг. Ида снова запела – и на этот раз недолго. Аллозавры, повинуясь командам седоков, сорвались с места – Ида с Никитой едва успели отскочить в сторону. Воины управляли ящерами ногами. Толкнул в шею левой ногой – и ящер поворачивал влево. Никита с трудом успел посчитать – выходило около семи десятков ящеров, соответственно – и воинов столько же. Никита даже и представить себе не мог, сколько воинов надо, чтобы им противостоять. А летающие воины не обращали внимания на выезд ящеров – вроде бы ничего рядом и не происходило. Полным отсутствием интереса к окружающему они напоминали Никите зомби. – Найти бы у них главного, – задумчиво проговорил Никита. – Главного убил Фим, – отозвалась Ида. – Ну хоть кто-то у них есть? Хоть какой-то начальник, пусть и маленький? Мимо проходил воин. Ида остановила его за руку и вперилась взглядом ему в глаза. Воин кивнул, ушел и быстро вернулся вместе с другим. Этот явно был старшим воином – на его шлеме развевались перья какой-то птицы. Воин вытянулся перед Идой, не обращая никакого внимания на Никиту. И снова игра в гляделки. Потом оба воина дружно убежали. – Что ты им внушила? – Что ты вождь, правишь всей страной. Предстоит боевой поход, и нам нужно лететь с ними, поэтому необходимы два летающих динозавра с погонщиками – ведь ни ты, ни я не умеем управлять птеродактилями. – О господи! Старший воин бегом вернулся и показал рукой на двух птеродактилей. Это были довольно крупные экземпляры злобного вида. На шее у них были ошейники, от которых к врытому в землю столбу вела железная цепь. Снова перегляд с Идой – и старший воин повел их к ящерам. Никита шел, едва передвигая ноги, а все существо его кричало – остановись, если тебе жизнь дорога! У птеродактилей их ожидали воины, хозяева летающих тварей. Они быстро влезли на птеродактилей и похлопали каждый своего по шее. Твари послушно подогнули лапы и сели брюхом на землю. Старший воин взял Иду за руку, подвел сзади, показал на спину и поддержал под локоток. Ида неловко взгромоздилась ящеру на спину и обхватила руками воина – больше держаться было не за что. Так же неловко забрался на спину динозавру и Никита, только что без помощи старшего воина. – Ида, пой! – скомандовал Никита, закрыл пробками уши. И Ида снова запела. Никиту разбирало любопытство – что она им поет, но вынимать пробки из ушей он не стал. И снова забегали воины, забираясь каждый на своего ящера. Воины расстегнули ошейники, птеродактили захлопали крыльями, заклекотали. Потом короткая пробежка – и они поднялись в воздух. Никита хоть и летал в лодке, все равно был немного испуган. Высота около сотни метров, одно неосторожное движение – и костей не соберешь. И никаких парашютов или страховочных веревок нет. Птеродактили с Идой и Никитой летели рядом, они были во главе, за ними тянулись другие. Немного пообвыкнув, Никита обернулся. Зрелище было впечатляющим: не меньше двух сотен кровожадных хищников растянулось в небе беспорядочной стаей. У воинов, сидящих на них, были короткие мечи, шлемы, но щитов или хотя бы кожаных доспехов на них не было. Понятно, за них будут воевать летающие ящеры. Судя по тому как мелькала внизу местность, Никита прикинул скорость – не меньше сорока километров в час. Стало быть, к полудню они будут на месте. Никита был напряжен, мышцы затекли от неподвижности, но пошевелиться он опасался. Под ним, под кожей птеродактиля, двигались огромные мышцы, а сзади, совсем рядом, взмахивали огромные крылья. Ида же крутила головой во все стороны, похоже – она отошла от первоначального шока. Еще два часа полета – и впереди показались клубы пыли. Когда они приблизились, стало понятно – идут воины, много, но идут толпой, строй не держат. Но на головах всех поблескивают шлемы, в руках у всех есть щиты. Кроме как чужим, иным воинам здесь взяться неоткуда. Старший воин прокричал команду и показал вниз. Сердце у Никиты гулко и часто забилось и ушло в пятки. Если ящер начнет пикировать, рвать клювом людей, ему не удержаться на его спине. Но все оказалось проще. Ящеры, на спинах которых сидели Ида, Никита и старший воин, встали в круг. Остальные же один за другим резко уходили в пике, хватали чужих воинов, рвали их на части и заглатывали. И работали они не только челюстями, но и когтистыми лапами. Захватывали добычу, набирали высоту метров тридцать и бросали свою жертву вниз. Крики людей, рев ящеров, возгласы воинов-седоков, хлопанье крыльев – все слилось в жуткий и оглушающий шум. Никиту не спасали от него даже пробки в ушах. Чужаки явно были не готовы к нападению летающего противника. Обороняться им было нечем, поскольку Никита не увидел у них копий. Были мечи, дубины, но разве это оружие против огромного, сильного и кровожадного ящера? Чужаки попробовали сплотиться и прикрыться сверху щитами – в Древнем Риме такое построение называлось «черепахой». Пустая затея! Ящеры когтями вырывали из их рук щиты и тут же щелкали челюстями, выхватывая куски человеческих тел. Казалось, разгром чужаков уже близок. Но они нашли способ борьбы. Никита кружил невысоко над полем битвы и видел все в мелочах, в подробностях. Из гущи воинов взметнулся волосяной аркан и захлестнулся прямо на шее птеродактиля, который атаковал. Дружными усилиями нескольких человек его принудили опуститься ближе к земле, прижали и тут же принялись рубить – мечами, топорами. В первую очередь погиб воин-седок. Птеродактиль же долго боролся за свою жизнь, отбивался когтями, щелкал пастью. Но вскоре, изойдя кровью от многочисленных ран, затих. Чужаки радостно взвыли. От их войска осталась едва ли половина, но теперь они нашли способ защиты. За первым убитым птеродактилем последовал второй, третий… Никита приблизительно попытался подсчитать, сколько же чужаков пришло на землю караимов, но определить их точное число было просто невозможно, они постоянно перемещались. Тогда он прикинул площадь, которую занимало войско. Чужаки покрывали площадку примерно сто на сто метров. Учитывая, что на одном квадратном метре стоят два воина с вооружением, получалась тысяча. И это только тех, кто жив. Мертвые же лежали в стороне, обозначая путь войска – оно не стояло на месте, медленно перемещаясь в сторону севера. Внезапно, как по команде, птеродактили с седоками развернулись, пролетели несколько километров на полуночную сторону и приземлились. Ящеры тяжело дышали. Никита спрыгнул с летающей твари и подбежал к Иде. – Узнай у старшего, что произошло? – Они отвечают, что ящеры устали. Перелет был долгим, борьба ожесточенная. Им требуется отдых, они тяжело дышат. – Сколько времени нужно ящерам для отдыха? – Не знаю. Ящеры отдохнут, их напоят водой – и только потом можно продолжать биться. За лесом появилось быстро смещающееся в сторону облако пыли, и Никита встревожился – неужели их окружают чужаки? Но из-за деревьев показалась стая аллозавров, на спинах которых были видны всадники. Это прибыла группа воинов, вышедшая из воинского лагеря первой. Аллозавры бежали ходко, только ноги мелькали. Их огромные туши раскачивались, хвосты мотались из стороны в сторону, помогая поддерживать равновесие. Каждый аллозавр весит от двух до трех тонн, топочут они громко да еще периодически издают устрашающий грозный рев. Страшно оказаться на пути такой несущейся оравы. Ящеры пронеслись мимо. Видимо, к присутствию птеродактилей они привыкли, потому что даже головы не повернулись в их сторону. Минуло меньше четверти часа, и с той стороны, куда они умчались, раздался шум возобновившейся битвы. Схватки Никита не видел, но с мстительной радостью представил, как ящеры работают мощными челюстями. Они значительно сильнее птеродактилей, ведь у летающих тварей много сил уходит на то, чтобы удержаться в воздухе. Очень хотелось вождю посмотреть, что там творится – но как? «Птички» отдыхают, заслужили, а пешком идти он опасался. Те же динозавры, встретив его, сожрут запросто. Кто он для них? Добыча, еда. Вскоре птеродактили начали расправлять крылья и хлопать ими. – Все, можно лететь! – сказал старший. Никита едва успел запрыгнуть на спину ящеру, и «птички», как он их назвал, поднялись в небо. Однако уже с высоты было видно, что поспели они к шапочному разбору. На поле царил настоящий разгром. Организованного войска не было. Отдельные уцелевшие чужие воины пытались спастись бегством, за ними гонялись ящеры. Жутковатое зрелище чем-то напоминало схватку гладиаторов со зверями на арене. Только у чужаков шансов не было. Десяток минут – и не стало видно ни одного живого. Поле было усеяно трупами и окровавленными кусками разорванных тел. Аллозавры распалились от вида такого богатого «стола». Они рвали мертвых и заглатывали куски тел, не разжевывая. Все, битву можно считать выигранной. Никита показал рукой назад. Старший воин увидел его жест, кивнул, и его ящер повернул к городу. За ним потянулись остальные птеродактили. Ревущие и беснующиеся аллозавры остались позади. Пара часов лета – и уставшие ящеры тяжело плюхнулись в лагере. Никита сполз по спине ящера на землю. Его покачивало. Насмотрелся он сегодня страшилок! Не думал он, что немногочисленное войско караимов одержит такую быструю и такую убедительную победу. Теперь стало понятно, почему соседние племена делают такие редкие набеги на земли караимов, понимают, что себе дороже выйдет. Он поддержал спускающуюся Иду. – Передай старшему мою благодарность. Скажи – за геройство каждому воину, кроме жалованья, выплатим по три нома, а ему, как старшему – пять. Услышав новость, воины радостно закричали, а Никита усмехнулся: солдаты во всех армиях мира и во все времена, услышав о вознаграждении, ведут себя одинаково. Никита и Ида не спеша шли к городу и даже не разговаривали. Переволновались, устали. Завидев их, навстречу выбежали воины Фима – они охраняли город и были его последней надеждой. – Ну как? – Мы одержали победу! Воины подхватили Никиту, подняли его на руки и так внесли в город. Ида скромно шла сзади, хотя ее вклад в разгром потенциальных захватчиков был больше, чем у Никиты. Воины кричали здравицы в честь Никиты. Жители останавливались и смотрели с удивлением. Город жил обычной жизнью, как и каждый день, тогда с чего бы вождя нести на руках? Только Аюб и через него несколько человек знали о грозящей городу и стране опасности. Аюб и Фим находились в доме вождя и, услышав шум приближающейся процессии, выбежали на площадь. Они сразу догадались о победе – ведь одержавших поражение так не чествуют. Аюб стал выкрикивать по-караимски: – Хвала вождю, одержавшему победу! Город спасен! Его жители могут спать спокойно! Жители подходили, расспрашивали Аюба и удивлялись. На страну напало войско, произошла битва, а они даже не знали об этом. В порыве радости горожане присоединялись к воинам Фима и тоже кричали здравицы Никите. Толпа росла как снежный ком, а к ней все подходили и подходили. Никита понял, что надо сказать краткую речь. Один из атлантов поднял его и посадил к себе на плечо. Теперь Никиту видели все, и он видел людей, собравшихся на площади. Дождавшись тишины, он попросил: – Фим, подними Аюба, пусть толмачит. И Аюб тут же был поднят и усажен на плечо Могула. – Вчера прибежал гонец из полуденных земель. Чужое, большое и сильное войско разгромило зырян и напало на страну. Как вождь, я не мог допустить, чтобы гибли наши мирные люди, чтобы проливалась кровь. Сегодня утром я возглавил поход на захватчиков. Наши воины дрались, как львы, как драконы. Тысячи чужаков пали в битве. Враг был побежден нашим войском! Слава воинам! Аюб перевел, и площадь взорвалась криками. Так вот почему Никиту несли на руках! Люди кричали: – Слава воинам! Слава вождю! Страна караимов всех сильней! Никита поднял руку, и наступила тишина. – По случаю победы объявляю завтрашний день нерабочим. Празднуйте, люди! Веселитесь, пляшите, пойте песни. Мир на долгие времена! Аюб перевел, и снова раздались восторженные крики. Следующим днем весь город отдыхал, гулял. Встреченных на улицах воинов, в основном бойцов Фима, украшали венками из цветущих растений. Воины не участвовали в битве и потому смущались. А их угощали фруктами, лепешками, пирогами с начинкой, напоминающими кавказские хычины. Никита помнил твердо: народу – хлеба и зрелищ. Со зрелищами было туго, покричали песни, устроили пляски – что-то вроде хоровода. Но все остались довольны. Следующим днем Никита, Фим и Аюб, как переводчик, отправились в военный лагерь. С ними шел городской служащий, по должности казначей. Он нес на спине мешочек с монетами: обещание, данное воинам, нужно было выполнять. Но не только это хотел выполнить Никита. Его волновало оружие павших чужаков. Оружие – это металл. Негодное – в переплавку, а годное – на склад, в арсенал. Никита задумал создать небольшой отряд городской стражи из добровольцев. К его удовольствию, старший воин группы воинов, воевавших на аллозаврах, оказался на высоте – он собрал и привез в лагерь оружие. Обрадованный Никита сверх положенных пяти ном распорядился выдать старшим еще десять. Проявленная бережливость и смекалка позволила городу обзавестись запасом мечей, а у старшего воина хватило ума не собирать дубины и щиты. Никита и тут сказал короткую речь. Воины, хоть и под сильным влиянием и воздействием Иды, должны вождя знать в лицо. А потом начались хозяйственные хлопоты. Свежим, незамыленным глазом Никита видел недостатки, упущения. Что ему нравилось, так это то, что все его распоряжения выполнялись без пререканий – с дисциплиной у караимов было неплохо. В первую очередь сделали водяную мельницу. Река рядом, энергия дармовая. До этого зерно мололи на муку кто как, и преимущественно дома, на небольших жерновах. Качество ее не всегда было хорошим. А новая мельница, сделанная за неделю под руководством Никиты, за день могла смолоть четырнадцать мешков зерна, причем обработка шла сначала на грубых камнях, а потом на камнях, дающих тонкий помол. Мука получалась легкой, рассыпчатой и скрипела между пальцами. Жители, отведав лепешки из этой муки, дружно становились в очередь к водяной мельнице. Мельниками Никита поставил мужчин, одного из племени азуру, а другого – караима, и за работу они брали десятину. Никита решил, что, по крайней мере, жители не будут шептаться, что он пристраивает везде своих людей. А занять работой пришедшее племя было просто необходимо, поскольку местные уже владели ремеслами и имели мастерские. Азуру же надо было на что-то жить. Охотники с Вардой во главе так и продолжили привычное дело, поставляя в город мясо, рыбаки на лодках-долбленках ловили рыбу. Фим возглавлял воинов, но все равно половина людей нуждалась в работе. Общаясь с караимами, Никита запоминал слова их языка и пытался их повторить, а потом и вовсе стал учить язык с Аюбом, по вечерам. Через два месяца он стал понимать, о чем говорят караимы, но сам говорить еще стеснялся: знал не все слова, а те, которые знал, произносил с сильным акцентом. Но он надеялся вскоре говорить свободно. Незнание языка воздвигало невидимую стену между ним и местными жителями. Вот дети азуру – те язык усваивали с лету, не утруждаясь, и, играя, лопотали на смеси двух языков. Однажды утром на площади загремели бубны и трещотки. Услышав их, Никита вышел из резиденции и замер, удивленный зрелищем, – на площадь въезжал караван верблюдов. В этом мире Никита видел верблюдов впервые. Стало быть, из южных и далеких краев пришли, потому как сам Никита пустыни здесь не встречал. Степи были, леса, равнины – но не пустыни с дюнами. Некоторые верблюды несли тюки, между горбами животных восседали погонщики. Стоявший рядом Аюб сказал: – Торговцы приехали, товары в тюках привезли. – Торговля – это хорошо, – одобрил Никита. – Новые товары будут, да и наши могут что-нибудь продать. – Животные у них странные, горбатые. Да и сами торговцы необычные, испугать с непривычки могут. Так ты сталкивался с ними раньше? – Конечно! Они появляются у нас каждый год. – А почему они испугать могут? Хоть до торговцев было полсотни метров, ничего необычного Никита не заметил. Люди как люди: одна голова, две руки, две ноги. – У них два лица. Одно – как у всех, спереди, а другое – сзади, где у остальных людей затылок. С непривычки это пугает. Сами себя они называют янусами. Точно! Знал Никита такое выражение – «двуликий Янус». Ему стало интересно, захотелось подойти, но Аюб остановил: – Не дело вождю к караванам бегать. Пусть сами подойдут, поклонятся. А тебе лицо блюсти надо. И это верно. Никита вернулся в дом, надел тиару. Делал он это редко – неудобно ходить с обручем на голове, сдавливает и падает иногда. Он вытащил из-под стола самодельную, на шнуре, карту и раскатал ее на столешнице. В этот момент вошли торговцы, ведомые Аюбом. Старик остановился и торжественно провозгласил: – Вождь страны караимов Никита! Торговые люди отбили поклон, приложив правую руку к сердцу. – Рады и счастливы видеть тебя, вождь. Вести о победе твоих воинов облетели все ближние и дальние земли. Народы радуются и возносят тебе и твоим воинам хвалу, да продлятся твои годы! – И я рад вас видеть. Торговля между соседями очень полезна и нужна. Купцы расплылись в улыбках, видимо, не везде их встречали приветливо. А зря. Торговые люди могут рассказать об обстановке в чужих землях, привезти новые товары. При умелом, направляемом в нужное русло разговоре можно многое почерпнуть. – Подойдите, – пригласил их Никита, – покажите на карте, из каких земель вы пожаловали. К столу подошли все трое. По тому, как они разглядывали карту, Никита понял, что они знакомы с такими рисунками – назвать свое изделие картой у него язык не поворачивался. – Это что? – Один из купцов ткнул пальцем в карту. – Беддах, где вы сейчас и находитесь. По-караимски гости говорили с сильным акцентом, но при желании их можно было понять. – А это? – Это Парват, там мизгири. Купцы дружно закивали головами и стали переговариваться между собой. Затем один из них вытащил из-за пазухи ткань и развернул ее на столе. Ешкин кот! Никита был поражен. Вот это карта! На ткани были нанесены страны, города, реки и горы, а пунктиром – дороги. Выписано было довольно точно и вроде как тушью. Вот это купцы! Один из них ткнул пальцем в свою карту: – Беддах. Никита кивнул. – Это страна янусов. Никита прикинул: масштаб не обозначен, но, судя по расстоянию от Беддаха до Парвата, до их города не меньше месяца пешего пути, а это километров шестьсот – семьсот. Никита жадно шарил глазами по карте – на ней были обозначены страны и племена, о которых он никогда не слышал. Как они исчезли, в войнах или природных катаклизмах – кто знает? А может, их выкосила эпидемия неизвестной болезни или сожрали хищники? Никита с трудом оторвался от карты – она позволяла многое узнать о близких и далеких соседях. – Продайте, – попросил он торговцев. Те переглянулись и быстро перебросились короткими фразами на своем языке. – Что можешь дать за нее, достопочтенный вождь? – Ваша цена? – Пять мешков муки. Хоть запасы зерна были невелики, но на полях зрел новый урожай, а на реке стояла мельница. Торговцы знали, что просить – мука стоила дорого. Зверя можно было убить, обработать его кожу, сшить сапоги. А для того чтобы получить муку, надо было иметь зерно для посева, плуг, а еще – знающих людей. Никита кивнул: карта была стоящей, и обмен предстоял равноценный. – Беру! Торговец свернул ткань и протянул Никите: – Владей! Мы редко продаем такие рисунки. Ты первый из вождей, кто заинтересовался им. – Муку вам доставят в течение дня. Торгуйте свободно, вас никто не притеснит. Торговцы приложили руки к сердцу, склонились. Сначала попятились спиной к выходу: у многих народов повернуться спиной к вождю – значит нанести ему оскорбление. Но когда они повернулись у двери, Никита едва сдержал крик: возникло стойкое ощущение, что торговцам свернули головы. Перед его глазами была спина, а выше нее – улыбающееся лицо, с глазами, носом и ртом. Все, как обычно, только сзади. Видеть это было странно, нелепо, непривычно. И если бы Аюб не предупредил, можно было бы испугаться. Через посыльного Никита известил Тота, чтобы он принес пять мешков муки и отдал торговцам на площади. Через некоторое время с улицы раздались крики. Никита выскочил из дома и увидел такую картину: торговцы показывали пальцем на Тота. Гигант нес на плечах все пять мешков муки, и, судя по походке, не сильно напрягался. Когда же он опустил груз на землю, рядом с верблюдами, купцы окружили его и, разглядывая, как диковинку, галдели. Никита подошел: – Что вас так удивило, торговые люди? – Мы такого большого человека видим в первый раз. Откуда он? – Он из племени азуру, там все такие большие. – Азуру?.. Нет, не знаем. Но наши отцы и деды говорили, что есть такие люди, но очень далеко, на острове. И эта земля называлась… – Торговец наморщил лоб, вспоминая. – Атлантида? – подсказал Никита. – Да-да, именно так. – Нет ее больше, на моих глазах погибла. – Как? – Удивление янусов было сильным и неподдельным. – Случилось землетрясение, земля раскололась, и вместе с людьми ее поглотила вода. – Какой ужас! – Да, это был развитый народ, у них были летающие диски. При упоминании о летающих дисках торговцы снова оживились, начали переговариваться, и Никита уловил знакомое слово – Гиперборея. – Вы знаете о Гиперборее? – Ты знаешь об этом племени? – Удивлению торговцев не было предела. – Знаю. И я был в их городе. – А что такое «диски»? – Это такие большие летательные лодки вроде мисок для похлебки. – Да, у нас дома есть рисунки на камнях, целое собрание. Именно так! – Хм! Интересно, а вы откуда знаете о Гиперборее? Торговцы заговорили на своем языке и как-то засмущались. – Мы там были, только давно. Очень давно, много полных лун назад. – Я даже улетел от них на их же лодке, – как бы между прочим сообщил Никита. – Ты умеешь ею управлять? И ты знаешь ее устройство? – Управлять могу, иначе я не стоял бы перед вами. А вот устройства не знаю. Торговцы вновь стали переговариваться. – А не мог бы ты, достопочтенный вождь, показать нам это рукотворное чудо? – Они остались на берегу, далеко отсюда. – Может быть, кто-нибудь сможет проводить нас туда? – Старший охотник Варда. Но егосейчас нет, он на охоте. – Ты разрешишь ему проводить нас? – А как же торговля? – Мы оставим товар и одного человека. Глаза торговцев блестели от возбуждения. «Да пусть смотрят, – решил про себя Никита, – в деле они все равно лодку не увидят – нет энергии для полета». Вечером Никита поговорил с Вардой: – Ты помнишь, где мы оставили лодки? – Конечно, вождь. – Поведешь туда завтра приезжих торговцев. – Они хотят их купить? – удивился Варда. – Сомневаюсь, лодки-то теперь обычные. Главное в них – их черные ящики, а они не работают. – Как скажешь, вождь. С утра маленький караван из четырех верблюдов ушел из города – Варда гордо восседал на первом. Все верблюды были связаны друг с другом, и, по сути, погонщик на первом мог вести за собой большой караван. А на площади в это время шла бойкая торговля. Оставшийся купец продавал или обменивал на местные товары одеяла из верблюжьей шерсти, женские украшения, фигурки диковинных животных, искусно вырезанные из камня. Никита подержал фигурки в руках, полюбовался. Видно было, что резчик – настоящий мастер, фигурки передавали движение животных. Одна поделка его заинтересовала. Это был натуральный слон, только бивни огромные, закрученные кверху, и шерстью сильно оброс. «Это же мамонт!» – вдруг понял Никита. Здесь, в этих местах он их не видел. Неужели торговцы забираются в столь отдаленные места? – Что за зверь? – на всякий случай полюбопытствовал Никита. Но торговец лишь пожал плечами. – Я такого не видел, но мастер, который делал фигурку, утверждает, что в полуденной стороне, очень далеко от страны янусов сам видел целое стадо таких животных. У них огромные кривые зубы, как здесь. И сами они огромные, в пасти одного может человек целиком поместиться. Мастер испугался, что они могут его съесть, и убежал. История была похожа на правду, вот только мамонты травоядные, людьми они не питаются. Через неделю в город вернулся караван с торговцами. Первым в дом к Никите вошел Варда и жестом остановил идущих следом купцов. Опасаясь, что торговцы могут подслушать, он обратился к Никите на языке азуру: – Я исполнил твое поручение, вождь. – Но я не вижу радости на твоем лице. Что случилось? – Двух лодок я не нашел, хотя обыскал все камыши у берега. – Ты ошибся с местом? – Место именно то. Одна лодка там была, только поломанная. Борта как будто обгрызены ящерами, и на дереве видны следы зубов. Наверное, две другие лодки обнаружили люди из других племен и увели их. – Ну, искать мы их не будем. А что торговцы? – Они и этой лодке обрадовались. Вернее – не самой лодке, а черному ящику. Вырубили в днище лодки топором дыру и ящик забрали вместе с куском обшивки. Как я понял, будут просить ее у тебя. – Хорошо, что ты предупредил меня. А теперь скажи им, пусть заходят. Варда сделал приглашающий жест. Торговцы вошли, поклонились – в вежливости и учтивости им нельзя было отказать. – Благодарим тебя, вождь, что дал нам сопровождающего – лодку мы нашли с его помощью. Просьба у нас к тебе. – Говорите, мои уши открыты для вас. – Мы бы хотели забрать черный ящик с лодки. – Пять верблюжьих одеял, – сразу определил цену Никита. – Это много. Лодка была брошена и разрушена. – Но без провожатого вы ее никогда не нашли бы. Человек, который вас сопровождал, семь дней не выходил на охоту, и город понес убытки. Я полагаю, что цена справедлива. Скрепя сердце, торговцы согласились. – Так мы можем забрать его? – Можете. Несите пять одеял сюда и берите. Обмен состоялся. Никита отдал им и жетон на веревочке, чудом у него сохранившийся. – Это как ключ к ящику. Владейте. Утром, не распродав товар, торговцы спешно собрались и уехали. Никита же гадал, случайные ли это были купцы или они каким-то образом проведали про лодки и прибыли специально? Не зря же до двадцать первого века ходят поговорки о хитрых двуликих янусах. Производство и добыча меди возросли. Кузнец Рон после разговора с Никитой набрал себе еще четырех помощников. Двое почти постоянно рубили руду в штольне, а двое на тележках отвозили ее в город. По пути к руднику доставляли «шахтерам» еду. На провизии для рудокопов Никита не экономил, сушеное или копченое мясо, фрукты и лепешки были в рационе работников постоянно. Работа была пыльная, вредная и в темноте. Никита планировал начеканить побольше монет, увеличить их номинал – выпускать деньги в два и три нома. Уж коли деньги есть, они должны быть разной стоимости. А еще Никита начал проводить реформу в войске – не среди азуру, а в караимском. Видел он летучий отряд в бою и решил, что эффективность действия можно повысить. Сейчас седоки на птеродактилях действовали неорганизованно, нападали на противника поодиночке, по очереди или всем скопом, мешая друг другу. И сами седоки при этом только управляли птеродактилями, фактически никак не поражая противника. Никита же решил разбить их на десятки. Так делал Древний Рим, так воевали монголы. Тогда войско станет более управляемым. Один десяток напал, отлетел в сторону – и его место занимает другой. А летающих воинов можно вооружить метательными копьями, по типу русских сулиц, или арбалетами. Но и у них есть недостатки. Сулица – оружие разовое, метнул – и оно утрачено. Арбалеты же перезаряжаются, но сделать это, сидя на подвижном птеродактиле, сложно, ведь так и свалиться недолго. Пока же, с помощью Иды, удалось разбить войско на десятки, поставив во главе десятника, и, соответственно, во главе сотни – сотника. Теперь боевую задачу может выполнять десяток или сотня, но никак не все войско. Никита удивлялся, как подобное деление по десятичному принципу не пришло в голову командиру войска или прежнему вождю раньше. Торговлю он тоже перестроил. Караимы, из числа ремесленников, торговали на дому, там же была мастерская – кожевенная, ткацкая или швейная. Никита обязал построить небольшие лавки для торговли на площади. Нужно жителю купить несколько товаров – он идет в торговый ряд, а не бегает по всему городу. Кроме того, по примеру янусов, он призвал охочих людей выезжать за пределы страны. Верблюдов или лошадей у караимов не было, но рек в стране хватало, и на лодках можно было легко добраться до соседей. И новые, невиданные доселе товары купить и привезти в Беддах, и свои продать. Для того чтобы подтолкнуть торговцев к походам, он объявил, что уберет с них налоги. Аюб поинтересовался: – А для чего нам убирать налоги? Ведь это доходы, они идут на содержание войска! – Э! Торговец будет вывозить наши товары, стало быть – ремесленники будут загружены работой, и они увеличат свои выплаты. Мы ничего не потеряем. А еще мы будем знать, что замышляют наши соседи, какие у них есть новинки полезные. Купец, если он не дурак, – это наши глаза и уши. – Убедил, – выдохнул старик.Глава 10. Ледниковый период
Понемногу жизнь в городе стала меняться к лучшему. Сначала не все нововведения Никиты принимались, жители были недовольны. Но потом они привыкли, поняли – так лучше. Никита стал уважаем в городе, при встрече с ним раскланивались. И не потому, что вождь, а потому, что правил мудро, хотя и молод был. Только он сам знал, что не мудростью силен, а тем, что брал примеры из своего будущего, из истории своей страны. Причем образцы для подражания брал успешные и применимые к здешним условиям. Месяц проходил за месяцем. Все люди племени азуру пристроились в мастерские, на городскую службу, и Никита, вначале переживавший за своих, уже не разделял жителей по племенному признаку. Они все стали для него равными, все были его подданными. Торговцы из Беддаха освоили речные пути, начали обмениваться товарами с соседями. Особым спросом пользовались мука и медные изделия. В город привозили разное: поделки из костей животных, кожаные изделия – даже железные изделия. Никита взял за правило – обстоятельно беседовать с прибывшими купцами. Его интересовало все: сколько человек в селениях, где они бывали, что едят, чем вооружены и что изготавливают ремесленники; каких животных видели. Сначала торговцы не знали, что ответить, потому как занимались только торговлей и по сторонам не глазели. Но затем стали опытнее, отвечали обстоятельнее. На базарах люди всегда обмениваются местными новостями, поэтому и слушать надо. Для успешной торговли надо было знать язык, хотя бы в минимуме, и торговцы поневоле изучали его, запоминая слова. Толмачами им не быть, но кое-как объясниться могли, да и новости выслушать. А для Никиты торговцы – как лазутчики. Где-то вождь у племени сменился, а в другом месте грызня идет между племенами, стычки, которые вскорости и в войну перерасти могут. Понемногу он стал разбираться в обстановке, заочно узнал соседей – кого ему надо опасаться, а кто и его караимов боится. В один из дней, когда он вышел на площадь посмотреть товар у пришлых торговцев, раздался далекий гром. Никита поднял голову: в небе – ни облачка, солнце сияет. Откуда грому взяться? Внезапно громыхнуло еще раз, только сильнее, и гром не стих, а начал нарастать. Уже все, кто был на площади, подняли головы. За явлениями природы караимы следили, ведь все были ее детьми и все зависели от природных катаклизмов. Спустя несколько секунд раздался звук, напоминающий треск рвущегося куска материи. Никита раньше уже слышал такой, когда был свидетелем падающего метеорита, и потому он начал настороженно оглядывать небо. И точно! Далеко на юге, очень высоко показалась огненная точка, за которой тянулся огненный хвост, становившийся затем белым. Опять небесное тело из космоса прилетело! Точка быстро приближалась, и уже слышался не треск, а все нарастающий рев. От испуга жители попадали на землю и прикрыли головы руками. Воздух стал сотрясаться и вибрировать, комета же росла на глазах, достигая огромных размеров. Никита не на шутку испугался. Если небесное тело упадет неподалеку, город будет разрушен, и многие жители погибнут под его развалинами. Предупредить никого уже не удастся, цейтнот полный! Но комета с грохотом промчалась на север, и Никита перевел дух – вроде пронесло. Через полминуты донесся хлопок, потом тяжкий удар, и земля под ногами заходила ходуном – Никита едва удержался, чтобы не упасть. Он единственный стоял, остальные же, жители и пришлые торговцы, также лежали в пыли, по-прежнему прикрывая головы руками. Через минуту все стихло, земная твердь успокоилась. А еще через несколько минут поднялся сильный ветер, перешедший в ураганный. Теперь и Никита упал, не в силах устоять. Ураган вырывал с корнем деревья, срывал крыши домов и с легкостью ворочал и катил огромные камни. Буйство продолжалось несколько минут, показавшихся Никите вечностью. Но постепенно ураган стал стихать, превратился в сильный ветер, а затем и в легкий ветерок. Никита поднялся с земли, отряхнул одежду и осмотрелся. Разрушения в городе были изрядными. Почти со всех домов сорваны крыши, часть домов и вовсе были разрушены. На улицах валялись вырванные с корнем деревья, разнесенный ветром домашний скарб, кое-где лежали люди. В этот момент из-за угла показался Фим с десятком воинов, что было очень кстати. На лицах воинов Никита не заметил даже тени испуга или страха. Никита тут же отдал распоряжение Фиму пройти по улицам и оказать помощь жителям: ведь вполне могло быть, что кто-то придавлен упавшим деревом или лежит под развалинами дома и сам выбраться не может. Отведя в сторону Фима, он тихонько сказал ему: – Если погибшие есть, снесите их к кладбищу. Посчитаешь и мне доложишь. Воины ушли. А к дому вождя уже тянулись люди. Их требовалось успокоить и послать помощь, если она была нужна. Никита полагал, что все уже закончилось. Упал еще один метеорит – крупный, содрогнувший планету. Так сколько их за год падает, только более мелких? Раз они уже пережили столкновение, надо привести все в порядок и жить, как и раньше. Никита и подумать не мог, что упавшее космическое тело принесет всему живому на Земле множество неисчислимых бед, и выживут лишь люди и звери, волею случая оказавшиеся ближе к экватору. Полюса планеты на многие тысячелетия покроются ледяными шапками и станут царством снега, льда и холода. Потери города оказались не столь велики: полтора десятка раненых, один погибший, десяток разрушенных до основания домов и полсотни поврежденных. Никита опасался худшего. Он распорядился, чтобы все мужчины с утра приступили к разбору завалов и ремонту домов. Кто умеет владеть топором, будет заниматься ремонтом, другим найдется работа по силам: поднести разбросанные бревна, убрать камни и поваленные деревья с улиц. Ночь прошла спокойно, но утром обнаружилась другая напасть. Никита уже выспался, однако на дворе по-прежнему было темно. Странно! Он оделся и вышел на улицу. В самом деле темно, но темнота эта была необычной. Оказалось, что в воздухе висит густая пыль, заслонившая светило. Солнце уже взошло, но пыль, поднятая ударом метеорита о землю, заволокла верхние слои атмосферы густым туманом. Полной темноты, как в безлунную ночь при ненастье, не было, просто все вокруг было темно-серым. Даже на улицах и крышах домов лежал слой пыли. И стоило ветру подуть, как она забивала глаза, ноздри, покрывала одежду. Никита попытался себя успокоить: «Эка проблема – пыль! После извержения вулканов пепел тоже долго висит в воздухе, но через несколько дней, пусть – недели – оседает вниз. Вот и сейчас стоит только набраться терпения». Однако одного не учел Никита: извержение вулкана – явление точечное, с ударом о землю гигантского космического тела, когда в воздух поднимаются и зависают в верхних слоях атмосферы, как после ядерного взрыва, сотни тысяч тонн земли, несравнимое. И все это постепенно разносится над всей планетой. Пыль не пропускает солнечный свет, задерживает живительное тепло, температура у поверхности планеты медленно, но непреклонно понижается. А поскольку сама планета слишком велика, снижение это плавное, почти неощутимое, но неуклонное. И идет оно с севера. Каждый день температура понижалась на градус, а то и меньше, но через две недели ходить в легких одеяниях, как раньше, стало уже невозможно. У кого были шкуры, те надели их на себя, а владельцы верблюжьих одеял вообще считали себя счастливчиками. Никита надеялся, что пыль осядет и солнце выглянет вновь, согревая землю. Градусника у него не было, но он кожей ощущал – холодно. А когда изо рта пошел ясно видимый пар, понял – надежды его тщетны, надо спасать людей. Дома для обогрева не приспособлены, печей в них нет. Оконные проемы узкие были, чтобы хищник не пролез, но без стекол – стекло на планете существовало только в вулканической лаве. Дом в Беддахе служил для защиты от ветра, дождя и набегов туземцев. Печи были, но в них выпекали лепешки и готовили пищу. Сделанные из природного камня, они напоминали тандыры и стояли во дворах. Никита обдумывал разные варианты спасения от холода. Ставить печи в избах? Так холодно, глина не высыхает, а замерзнет – мастеров, умеющих ладить такую печь, нет. Да если дома и удастся смастерить печь, тепло выдует через окна, двери и многочисленные щели. Раньше, до удара метеорита, на Земле царил рай, температура была от тридцати до сорока градусов тепла. Двадцать градусов – и уже было холодно. А нынче если и будет четыре-пять, то едва ли. Уходить на юг? Планета пока мало заселена, но преобладающее большинство проживает вблизи экватора. Там теплее всего и есть моря, изобилующие рыбой. Однако никто без боя свои земли не уступит. И даже если удастся отбить клочок земли, обиженные хозяева ее будут подстерегать в засадах, пока не перебьют поодиночке всех мужчин, а женщины и дети сопротивления оказать не смогут. И увести многотысячную толпу далеко тяжело. Много провизии с собой не возьмешь, охотиться сложно – все зверье попряталось от голода, охотники зачастую возвращаются с пустыми руками. Обдумывая этот и другие варианты, Никита пришел к неожиданному выводу: надо уводить жителей в рудник, в штольню. Она уже достаточно большая, имеет много ответвлений и может вместить всех. Температура там всегда одинаковая – около двадцати градусов, крыша в виде камня надежная. Одно плохо: выход один и печей нет. Впрочем, печи можно сделать, причем быстро – «буржуйки». Есть кузнец и подмастерья, есть медь в виде слитков, а устройство «буржуйки» Никита им нарисует. И топить есть чем – рудник с каменным углем недалеко. А с помощью печек-буржуек можно готовить мясо или рыбу, печь лепешки и обогреваться самим. Только как вывести трубы? В местах, где штольня залегает неглубоко, можно пробить отверстия. И чем дольше Никита обдумывал этот вариант, тем больше он ему нравился. Став пещерными людьми, племя сможет выжить. Уж коли он сам явился сюда из далекого будущего, значит, не все люди и животные погибли. Надо бороться за выживание. Да, уйдет много трудов и сил, но выживут сильнейшие племена. Вот войско жалко, воины-седоки уйдут вместе с горожанами. А птеродактили и аллозавры уже сейчас впали в оцепенение. Ведь они относятся к ящерам, хладнокровным. Чем сильнее греет солнце и выше температура, тем они активнее. Теплого помещения для них нет, а среди природы они замерзнут насмерть. Очень жалко! Ящеры были мощью войска, его опорой. Соседи знали о ящерах и побаивались нападать. В глубине души Никита сомневался, что воины-седоки чего-то стоят в обычном пешем бою. Они умеют подчинять себе животное, управлять им – но и только. Приняв решение, он начал действовать. Рудокопам приказал сделать три отверстия для выхода дымовых труб и очистить шахту от пустой породы. На помощь им он придал еще несколько горожан. Прутиком на земле нарисовал кузнецу, как должны выглядеть печки, и указал размеры. Двух его подручных с двумя десятками горожан – из тех, кто физически покрепче, отправил рубить уголь и переносить его в медный рудник. А всем остальным приказал готовиться к переезду: собирать теплые вещи, у кого они есть, обувь, продукты. За два дня кузнец сподобился сделать первую «буржуйку». Выглядела она, как самовар, также поблескивала медными боками. Водрузили на нее колено трубы, подожгли уголь. Вскоре печь загудела, стенки ее быстро прогрелись. – Ох, красота! – восхитились подручные кузнеца. – С такой в холода не страшно. – Только угля или дров жрет много, – осадил их Никита. – Пока топишь – тепло, а пламя погасло – остывает быстро. – А вокруг нее камни положить можно, без раствора. Они от печи нагреются и долго тепло отдавать будут. – Молодец, толково, – похвалил Никита подмастерье и про себя подосадовал, что не ему самому пришла в голову такая простая мысль. Когда три печи были готовы вместе с трубами для них, Никита отправился к руднику с атлантами. Они несли печи, медные трубы и кое-какие инструменты. Никита в руднике давно не был и сейчас удивился: штольни удлинились, в них появились тупиковые ходы – прямо катакомбы какие-то. Рудокопы потрудились на славу. В трех точках были пробиты сквозные отверстия. В них вставили трубы, снизу их подсоединили к печам. В штольнях было теплее, чем на воздухе, по крайней мере – пар изо рта не шел и тело так сильно не мерзло. А когда для пробы затопили печи, стало и вовсе терпимо, по ощущениям – градусов семнадцать-восемнадцать. – Ищите камни, обкладывайте ими печи. Только проход к дверце оставьте. Атланты начали искать и сносить в штольню камни. Хорошие ребята, сильные и исполнительные. Но приказы им следует отдавать точные. Не скажи он им, чтобы проходы к печным дверцам не закладывали – завалили бы камнями. Уголь уже был запасен. Не очень много, на неделю, но дров не было. Кто не знает – уголь просто так не подожжешь, надо сначала развести огонь дровами, а потом уже и уголь займется пламенем. Тяга через трубы была хорошей, дымом почти не пахло. Никита обошел все углы. Тесновато будет и темно, зато выжить все шансы есть. Когда он обдумывал варианты, силился вспомнить уроки географии в школе. Сколько длился ледниковый период – месяц, год, десятилетие? Не вспомнил. Но, может быть, учителя не говорили, потому что сами не знали? Лучше готовиться к худшему, тогда не будет неприятных неожиданностей. К вечеру команда вернулась домой, и Никита распорядился атлантам заняться переноской провизии из складов в штольню. Для жизни в руднике требовалось два условия – еда и тепло. Ручья рядом не было, но небольшая речушка в двух сотнях метров, у подножия горы, протекала. Атланты навьючивали на себя столько мешков, что Никита поразился. Да один мужчина-азуру несет на себе в два раза больше груза, чем верблюд у янусов-купцов! Между Беддахом и рудником постоянно сновали люди и протоптали дорогу вместо тропинки. В дом к Никите стали приходить горожане и интересоваться ситуацией. – Успокойтесь! – отвечал им Никита. – Для жилья оборудуется старый медный рудник. Там уже стоят печи, перенесены продукты. Как только все обустроят, я сообщу, никого не забудем. По городу бродили разные слухи. Недоверчивые ходили на рудник сами, осматривали. Паники удалось избежать. Возвратившиеся говорили, что в штольнях тепло и сухо, есть запасы угля и дров. Никита торопил мужчин с подготовкой штольни. Пока люди еще держатся, но все имеет свой предел, могут начаться болезни – от стресса, переохлаждения. И вот момент перехода настал. Никита объявил сбор жителей. Пришли все – женщины, старики, дети. Мужчин было мало, все заняты на работах. – В полдень переходим на жительство в рудник. Берите все, что сможете унести. Обустроитесь на новом месте – сможете вернуться за другими вещами. Не знаю, сколько продлятся холода, но готовьтесь к тому, что жить в штольне придется долго. – Как долго? – До двенадцати полных лун. Что такое год, жители не знали, но двенадцать полнолуний и было годом. Никто не возмущался, не плакал. От холода страдали все члены племени, однако люди видели, что Никита и мужчины не сидели сложа руки, а делали все возможное, чтобы спасти жителей. Каждый понимал, что погода не подвластна вождю. После полудня, когда на площади собрались все жители, Никита обратился к племени: – Я надеюсь, что похолодание не продлится долго. Да, какое-то время мы будем жить в тесноте, но в тепле. Прошу всех соблюдать спокойствие и порядок, не ссориться. Тяжелые времена пройдут, и мы снова вернемся в свой город и будем жить лучше прежнего. И мне бы не хотелось, чтобы вам было стыдно смотреть в глаза соседям. И да пусть помогут нам наши боги! Никита шел впереди выстроившейся колонны со скромными пожитками в руках, рядом Ида, кутавшаяся в верблюжье одеяло – подарок янусов. За ними – множество жителей. Колонна растянулась на километр. Из-за стариков и детей она двигалась медленно. У кого не было сил, тех поднимали на свои плечи атланты и несли. К приходу жителей бывшие рудокопы уже растопили печи, сварили немудреную похлебку, но озябшие люди и этой заботе были рады. В штольнях старались селиться рядом с соседями по улице. Одна глухая штольня – одна улица. Никто не роптал, не скандалил. Под землей было сумрачно, но зато тепло и сухо, и многие впервые согрелись за эти дни. Однако даже Никита не смог всего предусмотреть. Люди принесли с собой запасы еды, теплые вещи, но вот лежать было не на чем, хоть на голых камнях. Так ведь жестко, да и камни высасывают тепло из человеческих тел. Ночь кое-как перебились, а утром мужчины вернулись в опустевший город и забрали матрасы. Одним рейсом не обошлись, ходили дважды. Хуже всего получилось с войском. Сначала воины-седоки наотрез отказались бросать своих ящеров. – Нам бы несколько печей – таких, какие кузнец сделал, и мы как-нибудь перебьемся. Никто не думал уходить от подопечных. За годы службы к ящерам привыкли как к членам семьи, и потому Никита не пытался спорить. Кузнец сделал печи, которые воины установили в своей общей избе. Но с понижением температуры ящеры сделались малоподвижными, сонливыми, а потом и вовсе начали гибнуть от холода. Когда падеж стал массовым, воины осознали, что помочь им ничем не могут. Они даже воду для питья ящеров на печах грели, но не было самого главного – теплого укрытия. Да и разве можно было сделать такое? Нужен гигантский ангар, да не один. Никита сожалел, видя, как на его глазах гибли один за другим ящеры, составлявшие силу войска. Даже если наступят другие, теплые и благословенные времена, приручить и выдрессировать ящеров долго и очень непросто. Воины-седоки держались, сколько могли. Потом, увидев смерть последнего ящера и глотая слезы от обиды, они пришли в штольню. Вот теперь там стало по-настоящему тесно! И едоков прибавилось изрядно. Чтобы прокормить столько людей, надо было увеличить количество охотников, и Никита вызвал к себе Варду. – Времена плохие, еды не хватает. Пусть каждый из твоих охотников возьмет себе пять – десять мужчин, умеющих обращаться с оружием, и обучит их охотничьим навыкам. И впредь в лес теперь будут уходить несколько групп. Понимаю, что на первых порах они будут только мешать, но со временем приобретут опыт и в дальнейшем сами начнут добывать дичь. Сам понимаешь, теперь главные добытчики еды – это охотники. Едоков много, посевы померзли, да и рыбачить невозможно – по утрам на реке уже лед. – Понял, вождь. Я и сам так думал, предложить хотел. – Тогда чего молчал? – Ты мог подумать, что я ставлю себя умнее тебя. – Скромность украшает мужчин, Варда. Но я выслушаю любое предложение любого члена племени, если оно облегчит нашу жизнь. – Прости, вождь, я думал – ты обидишься. – Варда, мы с тобой знакомы давно, и я в тебе уверен, как в Фиме или Тоте. Как ты мог подумать такое? Варда бочком вышел из маленького тупичка штольни, где расположился Никита. В длину он был метров семь-восемь, узкий и невысокий, а проживали здесь сам Никита, Ида, Адель, Вея и Мос. По здешним меркам Вея и Мос – вполне зрелые девушки, им замуж пора. Но девчонки отвергали ухажеров, а Никиту чтили за отца. Через несколько дней от входа в штольню раздались заполошные крики. Никита сорвался с места и побежал к входу. Там стояли охотники, и было непривычно светло. Никита выглянул: лес, степь, горы – все вокруг было в снегу. Как вовремя он увел людей из города! В штольне похолодания не чувствовалось, а в городских домах уже появились бы обмороженные, а то и насмерть замерзшие люди. – Нас покарали боги! – волновались охотники. Никто из них не ступал на снег, все видели его впервые. Никита успокоил людей. Он вышел на снег, зачерпнул его рукой, слепил снежок и швырнул его в стену штольни. – Это же просто снег! Замерзшая вода. Вы все видели дождь – это когда вода падает с неба. Сейчас она замерзла, а когда будет тепло, растает и снова станет водой. Никита опять зачерпнул ладонью снег и поднес его охотникам. От тепла его руки снег стал таять. Охотники завороженно смотрели на его ладонь, а когда снег растаял, облегченно вздохнули. – Снег холодный, – сказал Никита, – и потому лежать на нем не надо, можно сильно простудиться и заболеть. Зато на нем остаются следы. – Он описал на снегу полукруг. – Видели? По следам на снегу можно быстро найти животное. Сейчас они должны прятаться от холода в расщелинах и под корнями упавших деревьев – там и ищите. Охотники были с опытом, но откуда им знать о повадках животных зимой, на холоде? Для них это было откровением, хотя каждый мальчишка во времена Никиты знал такие вещи с младых ногтей. Один из охотников по примеру Никиты тоже зачерпнул ладонью снег, а потом лизнул его. – Холодный! – Ты не вздумай железо или медь на холоде лизнуть, – предостерег его Никита. – Язык прилипнет намертво! – И что делать, если это вдруг случится? – Не отдирать. Полить теплой водой – он и отстанет. Но пробовать не советую. Охотники осторожно пошли по снегу. Он похрустывал, и охотники вертели головами, ища источник этого звука. Шедший последним в цепочке остановился: – Как же охотиться, если снег хрустит? Это же шум! – Замри на месте, и шум пропадет. – Лучше бы без снега. Охотники ушли, зато из пещеры высыпали любознательные мальчишки. С осторожностью они походили у входа, кто-то сообразил слепить снежок, а потом бросить. И что тут началось! Мгновенно в воздухе замелькали снежки, едва ли не весь снег у входа в пещеру был разбросан. Женщины снегу не обрадовались – холодно и скользко. Некоторые из них сразу упали. Никита подбодрил: – За водой ходить не надо. Ковшиком набираешь снег в ведро, на печку ставишь, он тает – получается вода. Метод женщинам понравился. К ручью идти далеко и холодно, а тут вода везде, даже под ногами. За несколько дней теперь уже в новом статусе подземных жителей люди отогрелись и повеселели. Но и сидеть, ничего не делая, им надоело. Двое кожевников отправились в город за кожей и инструментами. Люди сейчас нуждались в теплой обуви – холод не прощал пренебрежительного отношения к себе. Когда было тепло, большинство ходило босиком или в подобии шлепанцев – больше для защиты от колючек. Ныне же требовалось подобие сапог, какие носили воины-седоки, только без каблуков. Понемногу то один, то другой житель совершали вылазки в город и переносили в рудник инструменты и домашнюю утварь – вроде допотопной прялки. Хуже всех ограниченное пространство переносили дети. У них не было подходящей для холодов одежды и обуви, а морозы уже опускались градусов до пяти. Конечно, градусников не было, Никита мог судить по своим ощущениям: снег скрипит, реки и ручьи сковало льдом, мороз щиплет незащищенные участки кожи. Для него, русака, это был и не мороз вовсе, а для аборигенов – тяжелейшее испытание. От штольни к пещере с углем уже была проторена дорожка, по которой каждый день сновали «шахтеры». Угля расходовалось много, и Никита мог уповать только на удачу – не кончился бы так он скоро. На дровах долго не продержишься, сгорают быстро, а тепла дают меньше. Но с добычей угля периодически возникали перебои. Угольный пласт был невелик, около полуметра, иногда уходил в сторону от штрека, и «шахтерам», как называл их Никита, приходилось тратить много времени и сил на отвал пустой породы. К тому же иногда уголь плохо горел, а причину Никита понять не мог. И он решил сам посмотреть на шахту – не был в ней никогда. Отправился туда вместе с Аюбом. Старик хорошо знал окрестности и мог подсказать что-нибудь дельное. Что неприятно удивило Никиту – так это отсутствие деревянного крепежа сводов. Медный рудник своды имел каменные, которые даже при желании обрушить сложно, надо очень сильно постараться. А тут тесно, не разогнешься, и земля сверху нависает. Для того чтобы меньше трудиться над пустой породой, штрек делали по пласту, фактически – узкий лаз. Такой если обрушится – придавит насмерть. Никита сделал внушение старшему. Обрушение породы – это не только смерть «шахтера», добыча угля остановится. Он разъяснил, что надо рубить деревья, а коротенькие бревна ставить в распор. Когда они возвращались назад, Аюб спросил: – Никита, ты откуда столько знаешь? И про рудник в качестве укрытия, и про медные печки, и про распорки в проходах, где уголь добывают… Невозможно одному человеку столько знать. Сдается мне, что ты жил в племени, обладавшем большими знаниями. – Так, Аюб. И к людям азуру я попал случайно. Приютили они меня, а когда их вождь умер, они вождем избрали меня. До этого приходилось жить на острове и летать на дирижаблях. – Это что такое – дирижабль? – почти по слогам выговорил Аюб незнакомое и трудное для произношения слово. – Что-то вроде ящеров, на каких летали наши воины? Ответить Никита не успел. Поскользнувшись на обледенелом камне, он упал навзничь. Удар, острая вспышка света перед глазами, боль в голове – и темнота. Пришел в себя от режущего света в глазах. Все вокруг него кружилось, плыло, и он никак не мог сфокусировать зрение. Понемногу отошел. Рядом стояли двое подростков, и Никита слышал их разговор: – Может, «Скорую» мужику вызвать? У него затылок в крови. – Да ты посмотри на него, это же бомжара. Одет черт-те как, да и пованивает от него, забыл, когда и мылся. – Человек все-таки, жалко. Постояв еще несколько секунд, парни ушли. Прохожие вообще обходили Никиту стороной. Однако он собрался с силами и встал. Увидев его, бородатого и в шкурах, идущая мимо женщина взвизгнула и шарахнулась в сторону. Какой-то мужик снял его на телефон и пыхнул сигареткой: – Чего йети искать? Вот же он! Люди мимо проходят, а тут – сенсация… Никита откашлялся. Голова все еще болела, но уже терпимо. – Какой я тебе йети? Ты лучше скажи, какой сейчас год и число? У мужика от удивления сигарета изо рта выпала. – Йети – и разговаривает?! Или ты из дурдома сбежал? Никита не ответил. Он осмотрелся и понял, что вернулся в родной город. Сориентировавшись, он направился домой. Вот приведет себя в порядок, оденется нормально и придет на рынок – надо набить морду продавцу времени.Юрий Корчевский Спецназ всегда Спецназ. Прорыв диверсанта
Иллюстрация на обложке – Нина и Александр Соловьевы © Корчевский Ю.Г., 2015 © ООО «Издательство «Яуза», 2015 © ООО «Издательство «Эксмо», 2015Глава 1. Шок
Парень не понравился Александру сразу. Черная куртка, черная вязаная шапочка на голове, глаза карие, и зрачки расширены, как у наркоманов. В руке сумка китайская, какие раньше челноки таскали. Однако в принципе – что с того, понравился парень ему или нет? Кого только в аэропорту не встретишь – от кавказцев до причудливо одетых индийцев. И что с того? Может, я им тоже не нравлюсь своей славянской внешностью. Однако какое-то смутное беспокойство, легкая тревога в душе поселились. Александр посмотрел на часы. Уже скоро. Сейчас 16–20, самолет из Екатеринбурга должен приземлиться через пять минут. И почти сразу по громкой связи диктор объявила: «Совершил посадку самолет «Ту-154» рейсом 268 из Екатеринбурга. Просим встречающих…» Дальше Александр уже не слушал, начал не спеша продвигаться в зал прилета. А чего спешить? Пока трап подадут, пока пассажиры выйдут, счастливые оттого, что перелет позади и они на земле, да пока багаж получат. Если у Антона сумка небольшая, так появится быстро. Антон – его старый, еще с армии – друг. Вместе лямку в учебке тянули, где, собственно, и познакомились. Потом двухгодичная служба сержантом в 22-й бригаде спецназа ГРУ в Батайске. Если кто не знает, ГРУ – это Главное разведывательное управление Генштаба. Создано оно было для ведения разведки и уничтожения мобильных ядерных средств противника в его глубоком тылу, а также проведения диверсий и организации партизанского движения. Разумеется, в случае войны. Поначалу без привычки служить было тяжело. И не из-за дедовщины пресловутой, а из-за физических перегрузок. Попробуй выполнить учебную задачу, пройдя перед этим марш-бросок километров на сорок с полной выкладкой да скрытно, за чем рьяно следили офицеры-посредники. Обнаружили себя, считай – задание провалили. Потому передвигались больше по звериным тропам, да еще так, чтобы веточку какую случайно не сломать, травку не помять. При этом шли строго след в след, и не столько из-за примятой травы, сколько из-за того, что если первый мину не усмотрит, подорвутся не все. Да и следов меньше остается. Поди разбери, один человек прошел или несколько. Антон был парнем физически крепким, выручал Александра. То скатку его заберет – пусть и ненадолго, то разгрузку. Но и Антону с Александром интересно было: тот знал уйму разных историй и помогал сочинять письма любимой девушке Антона. Молчун был Антон: «да» и «нет» – и весь разговор. И писал коряво – буквы неровные, как пьяные. Уж сколько лет после армии прошло… Александр прикинул: «Так, сейчас мне тридцать шесть, демобилизовался я в двадцать. Выходит, дружбе нашей уже восемнадцать лет». Встречаются они иногда, раз в два-три года. По этому поводу Александр отгулы берет, знакомит Антошку со столицей. Много в Москве интересных мест, все сразу и не покажешь. Вот Исторический музей недавно открылся – после затяжного ремонта, да Антон просил сводить его в Сокольники, в музей восковых фигур. А уж вечерком – непременно водочки, да чтобы из морозилки была, лилась тягуче, а бутылка чтобы морозцем по стеклу подернута. И закуска: чтобы обязательно огурчики домашней солки, что Александр брал на Дорогомиловском рынке, да грибочки маринованные, лучше грузди, да под черный хлебушек. Вкуснотища! А потом – картошечку, жаренную с сальцем. Сало Саша покупал на Киевском вокзале, у приезжих украинцев. Надо же! Раньше самостийные братья-славяне кричали на каждом углу – дескать, объели их москвичи! А теперь сало свое сами в Москву везут, добровольно. Чудны дела Твои, Господи! В предвкушении встречи с другом и последующего застолья Саша потер руки. На глаза снова попался давешний кавказец в черном. Тьфу, чтоб тебе! Как черный ворон! Александр вытянул шею, пытаясь через головы встречающих увидеть Антона. Сзади кто-то дернул за руку. – Земляк, едем в Москву! Недорого, всего три штуки, – предложил нагловатый таксист, крутя на пальце связку автомобильных ключей. Ответить Александр не успел. За спиной таксиста сверкнула яркая вспышка, в уши ударил тяжкий грохот. Со звоном посыпались стекла, раздались крики ужаса. «Кавказец!» – мелькнуло в затухающем сознании, и Александр отключился. Как ему показалось, в себя он пришел довольно быстро. Вот только непонятно было, где он и почему так светло. Саша поднял голову и изумился: он лежал на берегу маленькой речки и, что удивительно, было лето. Журчала вода, трава зеленела и одуряюще пахла, над ней летали шмели. Было тепло, даже жарко. Что за черт! Александр хорошо помнил взрыв в аэропорту и то, как его прикрыл от осколков таксист, принявший на себя порцию смертоносного металла. Но ведь тогда был январь, холодно. Александр поднялся, сел и оглядел себя. Вся левая сторона куртки была посечена, в прорехах белел синтетический наполнитель. Сняв куртку, он критически ее осмотрел. Ну и досталось ей, пожалуй, бомжи носят лучше. А ведь почти новая. Александр пошарил по карманам, забрал сотовый телефон и ключи от квартиры, куртку же оставил на берегу. Он нахмурил лоб, соображая, что произошло. По идее, он должен сейчас быть в аэропорту Домодедово и лежать на бетонном полу, а не на берегу речки. И что еще удивляло – почему лето? И как он сюда попал? Ушел в шоке после взрыва? Могло такое быть. Но лето? Не полгода же он сюда шел? Для начала надо позвонить Антону – он ведь его встречал. Достав телефон, Александр набрал привычный номер. Но телефон показывал «поиск сети» и на вызовы абонентов не реагировал. Ладно, с этим позже можно разобраться. А сейчас надо выйти к людям, узнать – где он. Александр стал внимательно осматривать окружающую местность. Вдали, едва различимые на фоне леса, стояли несколько домов. Туда он и направился. Шел быстро, дышал размеренно, как и учили в спецназе. Вот и дома. Александр испытал легкое разочарование: к бревенчатым избам вели деревянные столбы с электрическими проводами, а телефонного видно не было. А он так надеялся позвонить! Александр постучался в дверь бревенчатого дома. На стук вышла вполне ничего себе девушка лет восемнадцати, как раз во вкусе Александра: не худая, не толстая, есть на чем глаз остановить. Саша спросил: – Девушка, я заблудился немного, не подскажете – что это за деревня? – Так Богдановка же! Минуту Александр переваривал услышанное. Что-то он не припомнит такое название населенного пункта близ Москвы либо в Подмосковье, хотя коренной москвич. А впрочем, чего удивляться? После армии он устроился в метро, закончил курсы, работал помощником машиниста, потом – машинистом и больше времени проводил под землей, чем на ней. А за город выбирался всего несколько раз с друзьями на дачу: шашлыки пожарить, пива попить. – Не соображу что-то, где это – вы уж меня простите, пожалуйста… А район какой? – Пинский. – Вы хотите сказать, что я в Белоруссии? – Да, именно так. Похоже, девица не шутила, да и говор у нее странный – не акающий, как у москвичей. Первое, что пришло ему на ум – Пинские болота. Откуда, из каких уголков памяти он вытащил эту ассоциацию? – И болота у вас здесь есть? – уточнил он. – Полно вокруг, – первый раз за все время разговора улыбнулась девушка, – но не только болота. Речки еще есть, озера. – А какое сегодня число? – Первое июля, десятый день войны, – снова посерьезнела девушка, не спуская с незнакомого парня ставшего вдруг подозрительным взгляда. Наверное, его после взрыва все-таки контузило. Девушка о войне говорит, он сам понять не может, куда его занесло. – Месяц, год какой вы говорите? – переспросил изумленный Александр. Тут уж девушка удивилась: – Я и говорю – первое июля тысяча девятьсот сорок первого года. – Правда?! Внезапно Александр услышал странный незнакомый гул, идущий откуда-то сверху. Гул был натужным, и ничего хорошего живущим на земле не обещал. Он предупреждал: «Везу-у, везу-у-у…» Александр поднял голову и увидел идущие ровным строем звенья тяжелогруженых самолетов, по-видимому, бомбардировщиков, сопровождаемых юркими истребителями. Олеся проследила за его взглядом и тоже увидела самолеты: – Опять летят! – Кто «летят»? – Да самолеты ж фашистские! Города русские бомбить полетели! А наших самолетов что-то не видно! Кто же остановит эту черную силу? – с горечью в голосе проговорила она. И это заставило Александра поверить в страшную, неправдоподобную, но реальность. Шок и столбняк! Так сильно его никто в жизни не удивлял. – Вы не контужены, товарищ? – участливо поинтересовалась девушка. – Был взрыв, куртку посекло, а на мне – ни царапинки, – честно ответил он. – А, понятно! Вот вы все и забыли. Сами-то откуда будете? – Из Москвы. – Из самой столицы? И Сталина видели? – Нет, только на фотографиях. – Да что же мы в дверях стоим, вы же, наверное, есть хотите? Проходите в избу! Александр прошел в комнату. Обстановка бедноватая: кровать с панцирной сеткой и никелированными шишечками, домашний коврик на полу, и уж совсем древний круглый репродуктор в углу. Вошла девушка, неся крынку молока и каравай хлеба. – Вы уж извиняйте, товарищ москвич, разносолов у меня нет – чем богата… Она налила в кружку молока, отрезала ломоть хлеба. Особо есть Александр не хотел, но, учитывая обстоятельства, решил подхарчиться – еще неизвестно, когда придется поесть в следующий раз. Молоко оказалось очень вкусным: густым, с толстым слоем сливок вверху, да и хлеб отличный – с хрустящей корочкой. Александр выпил всю крынку, умял половину каравая; смахнув крошки со стола в ладонь, закинул в рот. – А что сейчас в мире творится, где фронт? – Отступают наши, по всем фронтам отступают. Говорят – немцы Борисов взяли и Бобруйск. – Это далеко отсюда? – Двести километров в сторону Москвы. Мы в немецком тылу уже. – Немцы здесь были? – Чего им тут, в болотах, делать? Они по дорогам прут. Я их не видела даже. – Даст бог – и не увидишь. – Я комсомолка и в Бога не верю. – А зря! Только в него и можно верить, остальные врут. Девушка обиженно поджала губы. – Ну а власть у вас в районе какая-нибудь есть? – Не знаю. Отца в армию неделю назад забрали, про Пинск не слышала ничего. Александр сидел в полной растерянности. Ладно бы контузия была, а то ведь – сорок первый год! А может, девушка ненормальная, а он ей поверил… – Радио работает? – Нет, конечно, – вздохнула девушка. Надо зайти к соседям, у них узнать. Александр встал, поблагодарил девушку за угощение. – Как тебя звать, красавица? Щеки девушки вспыхнули румянцем – так в деревне ее никто не называл. – Олеся. – В деревне живет еще кто-нибудь? – Одни старики и старухи остались. Из молодежи до войны одна я была. А мужиков в армию призвали. Вы-то почему не в армии? Или больной? – Ага, больной, – отшутился Саша. – А с виду – так и не скажешь, – покачала головой Олеся. – Подскажи-ка, Олеся, в какую сторону шоссе? – А вам какое? Если на север, то будет Минское, до него часа три пешком. Если на юг, так Пинское будет, до него поближе – часа два идти. И железная дорога там же. Александр снова уселся и задумался. Если все услышанное от девушки – правда, то надо обдумать ситуацию. Идти к своим, прорываясь через линию фронта? Далековато, а главное – если и выйдет, так документов нет, назвать адрес и место работы не может. Ведь НКВД проверять будет, а в отделе кадров метрополитена гражданин Дементьев Александр, тридцати шести лет, москвич, не судимый, беспартийный – не значится. Стало быть – шпион! И по законам военного времени его – к стенке! Александр передернул плечами, представив такую перспективу. Еще вариант – отсидеться здесь, в этой Богдановке. Но рано или поздно сюда заявятся немцы. Кто такой? Почему здорового мужика в армию не взяли? А может – партизанить оставили? Перспектива незавидная. А впрочем… Его в мирное время готовили к разведывательно-диверсионной деятельности во вражеских тылах – на случай войны. Сейчас война, и тыл самый что ни на есть вражеский. Он хоть и не призван, но, попав в непредвиденную ситуацию, должен действовать по совести, по велению души и в соответствии с его представлением о воинской чести. Враг топчет его землю, убивает его соотечественников, значит – и поступать ему надо соответственно. Правда, спецназ действует по заданию разведупра. Рейды короткие: выброска в тыл врага, проведение акций и возвращение к своим. Сейчас же у него рации нет, начальства и задания нет – даже оружия нет. Но это еще не повод сидеть сложа руки. И Богдановка эта как база хороша. Местность глухая, лесистая, с болотами, по обеим сторонам в отдалении – шоссейная и железная дороги. Тяжелая техника здесь не пройдет, а самому спрятаться можно запросто. Вот только загвоздка остается – как легализоваться. Он сейчас не в рейде, сколько времени пробудет – неизвестно, надо же где-то есть, мыться, в конце концов, чтобы не отличаться от людей. Александр посмотрел на Олесю, спокойно занимавшуюся домашними делами. – Вот что, Олеся. Можно я у тебя какое-то время поквартирую? Только вот платить мне нечем, могу лишь натуральной оплатой: забор там поправить, травы для коровы накосить, дров наколоть. Мужик-то в хозяйстве всегда надобен. На некоторое время повисла тишина. Было видно, что девушка удивлена. Она думала – беженец, да еще без памяти, контуженый, а он пожить просится. На бандита вроде не похож, хотя сама она их никогда не видела. Места в избе хватает, но… деревенским только повод дай для пересудов. – Ну хорошо, – неуверенно ответила Олеся. – Однако спать вы будете не в избе, а на сеновале, на заднем дворе. И чур только – не курить. – Я вообще не курю. – Тогда договорились. Подождите, я сейчас вас отведу. Девушка вытащила из сундука дерюжину, подушку, тонкое одеяльце и все это вручила Саше. – Идите за мной. Они вышли из избы, повернули на задний двор, миновали коровник. На отшибе стояли баня и сарай. Девушка шла первой, Саша – сзади и невольно любовался фигурой Олеси. Хозяйка распахнула широкую дверь. Одна половина сарая была пуста, в другой находилось сено. – Здесь и располагайтесь. – Спасибо, – Саша разостлал на сене дерюжку, бросил на нее подушку и одеяльце. В сарае одуряющее пахло разнотравьем. – Как вас звать-то? – Ой, извините – забыл представиться. Александр, тридцать шесть лет, москвич. – У-у-у! Старый уже! – рассмеялась девушка. Александр чуть не поперхнулся. Это он-то в свои тридцать шесть – старый?! А с другой стороны – он ведь ее в два раза старше. И вообще – все относительно. Перед самым призывом в армию ему тридцатилетние казались почти дедами. – Отдыхайте сегодня, Александр, завтра за дровами пойдем. – Слушаюсь, хозяйка! – Александр шутливо поклонился. Олеся ушла. Саня же улегся на дерюжку и закинул руки за голову – так легче думалось. Во-первых, надо придумать легенду – кто он и как сюда попал. Во-вторых, что Олесе сказать соседям, если они поинтересуются ее постояльцем? Если беженец и идет из Бреста, от родни – то почему бы ему не вернуться к ним? Не пойдет. Тогда – версия о разбомбленном поезде. Правдоподобно, по крайней мере – для Олеси. Она пока вопросов не задавала, но спросит обязательно, женщины – народ любопытный. А вот соседи? Чужой человек в деревне заметен сразу, это не Москва или Питер, где жильцы подъезда не всегда знают соседей. Если сказать, что родственник, то почему живет на сеновале, а не в избе? Александр перебирал один вариант за другим, пока не остановился на дезертире… Уклонился, мол, от призыва в Красную армию, не хочет служить ни Сталину, ни Гитлеру. Вот и подался к дальней родне в глухомань, от любых властей подальше. Учитывая, что в Западной Белоруссии, не так давно присоединенной к СССР после известного договора Молотова – Риббентропа, жители еще не очень верили Советам, это могло пройти. До самого вечера Александр обдумывал свою легенду, поведение и будущую деятельность. Не такой он представлял себе войну – в отрыве от своих, без боевого задания, и самое паршивое – без поддержки и сроков возвращения. Но и преимущество у него в отличие от пехотинца или танкиста было. Его этому учили! Для рядового любой армии попасть в окружение – стресс, ситуация нештатная, из которой нужно выбираться. А для диверсанта – норма. Одно уязвимое место, правда, в его плане есть – Богдановка. Спецназ ГРУ – это разведка тактическая, армейская. Забраться в ближний тыл, километров за сто-триста, навредить посильнее и уносить ноги. Это первое управление КГБ, переросшее затем во Внешнюю разведку, занимавшееся разведкой стратегической с агентами под прикрытием – теми же дипломатами, журналистами, торговыми представителями. И агенты-нелегалы тоже у них – вроде небезызвестной Анны Чапман. Скрупулезная работа, подготовка годами ведется, и работать нелегалу приходится в чужой стране десятилетия, а то и всю жизнь. Изучать страну внедрения надо тщательно, знать все мелочи, на которые в обыденной жизни внимания не обращают, а внимательный взгляд меж тем сразу заметит: ботинки не так зашнурованы, сигарету не так затушил, швейцару чаевых много дал, машину припарковал не как, скажем, француз. В каждой стране свои особенности. Если итальянец, то почему пасту не любишь? А парень, может, и слово-то это впервые услышал в разведшколе – вырос на картошке. Откуда ему знать, что паста бывает с сыром разных сортов и с прочими приправами? Нет, стратегическая разведка – иной уровень, своего рода высший пилотаж при максимальном самоотречении и самопожертвовании. И построена она фактически на патриотизме, поскольку оплачивается не по результату. Кто припомнит хоть одного разведчика, ставшего олигархом? И славы там не заработаешь. Только единицы из них становятся известными, да и то после громких провалов. Спецназ же – другое: своего рода боевики, кулак, бьющий в уязвимое место врага. Ударил – отошел. В положении же Александра отходить некуда. Родни нет, документов нет. Для немцев он однозначно враг, для своих – неизвестно кто, человек ниоткуда. Ни одну серьезную проверку среди своих в НКВД он не выдержит. Такого лучше в лагерь определить или расстрелять. Потому по мере размышления его убеждение остаться в немецком тылу только окрепло. Но вот проблема – где развернуть свою деятельность? Ведь даже волк не режет овец вблизи своего логова. Так и ему надо вести боевые действия вдали от Богдановки. И опять вставала масса вопросов: где хранить оружие, взрывчатку – не на сеновале же? В том, что он быстро обзаведется необходимым, Саша просто не сомневался. Ведь что такое «спецназ»? Профессиональные убийцы! Точно так же в других странах. Война и разведка с диверсиями не делаются в белых перчатках. Это – тяжелый, грязный, кровавый труд. Долго вертелся на дерюжке Александр, думы тяжкие в голову лезли. Начать с того, как он здесь оказался. Почему именно он? Или это связано со взрывом в аэропорту? Жив ли Антон или не успел дойти к месту взрыва? Эх, подойди он немного попозже – ну хоть на минуточку, сейчас бы уже сидели с Антоном за столом, в однокомнатной Сашиной квартирке, что в проезде Соломенной сторожки, вспоминали молодость. Все-таки сон сморил. Саша всегда следовал золотому армейскому правилу: солдат спит – служба идет, ведь неизвестно, когда еще удастся поспать вдосталь. Утром он проснулся от незнакомых звуков, пытаясь понять, что это. Как оказалось – Олеся доила корову, и тугие струи молока били в подойник. Все-таки Саша до мозга костей горожанин. Научили его в спецназе многому: ходить бесшумно по лесу, маскироваться, сливаясь с местностью, выживать, питаясь съедобными растениями да разными жучками-червячками. Но живую корову он видел только издалека, из окна машины, а как доят – не видел никогда. Встал быстро, сложил в узел подушку и одеяло. Выскочил во двор, по-быстрому сделал физзарядку, обмылся у колодца. Водичка чистая, вкусная, но ледяная – аж зубы ломит. Из коровника Олеся вышла с полным подойником молока. – Доброе утро, Олеся! – Доброе, Саша! Идите в избу, завтракать пора. Они поели вчерашней вареной картошки, попили парного молока с домашним караваем. – Вот что, Олеся. Если в деревне кто спросит про меня, говори – дальний родственник, от призыва в Красную армию скрывался. А теперь – и от немцев. И называй меня на «ты» – родственник все-таки, если ты, конечно, согласна. – Хорошо. Теперь – в лес. На сеновале веревки на стене висят, возьми. Саша сходил, снял со стены сеновала связку коротких веревок, поискал глазами топор – не нашел. Странно: идти в лес за дровами – и без топора и пилы. Однако Олеся лучше знает – она местная. Как говорится, в каждой избушке свои погремушки. Его дело – хозяйке с дровами на зиму помочь. Впрочем, печь топится и летом, готовить-то надо на печи… А газа в деревне отродясь не было. К тому же вылазка в лес ему полезна – подходы к деревне запомнить надо, на местности сориентироваться. Карты, даже самой захудалой, ведь нет, и придется все запоминать. Далеко идти не пришлось, лес был рядом. Олеся и Саша собирали валежник. Потом они увязали его в две вязанки, причем для себя Саша связал прямо-таки огромную, едва поднял. – Смотри не надорвись, беженец, – пошутила Олеся, – лечить я не умею. Однако Саша отмолчался и продолжал тащить вязанку. «Лучше бы пилу взять, – подумал Саша, – валежник нести неудобно – широкий, цепляется за кусты, а в печи прогорит быстро. Не то – попиленные деревья: и жару больше, и горят дольше. Еще бы тележку для перевозки не мешало. Ага, еще бы грузовичок тебе», – усмехнулся своим мыслям Александр. Поход в лес занял полдня. Еще часа два Саша рубил валежник, чтобы в печь вошел. Куча дров получилась изрядной. – Да здесь на неделю хватит! – радостно всплеснула руками девушка, увидев результаты его труда. Довольный похвалой, Саша оглядел кучу дров и солидно сказал: – Пилу бы да тачку или тележку какую-нибудь – на зиму дров запасти надо, валежником не натопишь. – Отец еще угля на зиму брал, да где ж его сейчас возьмешь? Война! Мой руки, кушать будем. Пока Саша рубил валежник, Олеся приготовила драников, выставила на стол розоватое, тонкими ломтиками порезанное сало, малосольные огурчики. Когда Саша уселся за стол, Олеся обвела глазами угощение и горестно вздохнула: – Эх, был бы отец дома! – Не горюй, – отозвался Александр, – вернется еще твой батька. – Когда-то это еще будет… – Погоним немца – вернется! – Боюсь я! Вон, война только началась, а немцы уже куда продвинулись! Вот ты взрослый – объясни мне, почему Красная армия отступает? – Врасплох они нас застали, – привел ставший потом расхожим аргумент Саша. Не мог же он, в самом деле, рассказать ей о чистках в армии 37–39-го годов, когда были репрессированы командиры армий, дивизий, полков, а также о том, что на их место встали неопытные, малообразованные партийные выдвиженцы, ничего не понимающие в тактике и тем более в стратегии. И о многих других причинах вроде сталинского приказа «не поддаваться на провокации». В ангарах стояла боевая техника, но горючего и боеприпасов к ней не было. Мало того, военно-служащие не умели с новой техникой обращаться: в баки дизельных танков заливали бензин, коим питались Т-26 и БТ. Таким образом, много техники было выведено из строя. А укрепрайоны вдоль старой государственной границы? После пакта Молотова – Риббентропа из дотов было снято вооружение, а сами укрепления разрушены. Новые же никто построить не успел, да этим и не особенно заморачивались – ведь существовала сталинская доктрина: врага будем бить на его территории, победим малой кровью! Дозакидались шапками! Саша набил рот драниками со сметаной. Ну и вкуснятина! Умеют же белорусы делать из картошки, бульбы по-ихнему, прямо-таки объедение! Прожевав, спросил Олесю: – Никаких сообщений с фронтов нет? – Сама бы хотела знать, да радио не работает. А почему врасплох застали? – вернулась она к прерванному разговору. – Ведь товарищ Сталин должен был предвидеть, знать. – Я же за него тебе ответить не могу, – резонно рассудил Саша. – Да, я после обеда пойду пройдусь по округе. Олеся покачала головой, осуждая. Какие могут быть прогулки, когда война? Пообедав, Саша поблагодарил Олесю и, вый-дя из избы, не спеша направился из Богдановки на юг. Через полчаса он добавил шагу, а потом и побежал, благо дорога была хоть и грунтовой, но ровной. Бежал ровно, сохраняя дыхание. Неожиданно для него за деревьями раздался перестук колес. Александр метнулся к ближайшим кустам и, пригибаясь, осторожно двинулся вперед. Через полсотни метров деревья кончились, и открылась насыпь с железнодорожными путями. На рельсах стояла ручная дрезина, возле нее – два немца, и, судя по тому, что они осматривали рельсы и стрелочный перевод – явно технических специалиста. Один, в очках, похоже, был старшим – на ремне у него висела кобура с пистолетом. У другого, долговязого, за спиной болталась винтовка «Маузер 08К». Пока Александр соображал, как подобраться поближе и остаться при этом незамеченным, немцы уселись на дрезину и взялись за рычаги. Постукивая на стыках рельсов колесами, дрезина медленно укатила за поворот. – Ваше счастье, фашисты, задержись вы немного – и я бы забрал ваше оружие, – процедил огорченный Александр. Впрочем, два немца – слишком незначительная цель. Со слов Олеси, недалеко должна быть небольшая станция Лобча. Надо разведать, что творится на ней. Александр вышел на тропинку, ведущую вдоль насыпи, и едва успел пройти сотню метров, как далеко позади услышал шум приближающегося состава. Впереди пыхтел паром паровоз. «Тьфу, по своей земле ходить не дают!» – Александр снова нырнул в кусты. Через несколько минут мимо, натужно пыхтя, прокатил паровоз – советский, серия «ФД», за ним – длиннющий состав, почти сплошь из платформ, на которых стояла укрытая брезентом военная техника. – О! Вот эта цель по мне! Только мины не хватает – так это дело наживное… Состав стал сбавлять ход, заскрежетали колодки, запахло жженым железом. Медленно втянувшись на станцию, эшелон остановился. Александр прошел следом, затем взобрался на дерево – залез повыше. Отсюда станцию было видно, как на ладони. Она была небольшой – всего три пути. На двух стояли составы. На одном – только что пришедший эшелон с платформами, на другом – цистерны, наливник. «Вот бы на него наши бомбардировщики навести! – с досадой подумал Саша. – Но рации нет, да и позывных я не знаю». Он наблюдал и запоминал. У входных стрелок прохаживается часовой, у выходных, скорее всего, – тоже. А есть ли они по периметру – отсюда не видно. Скорее всего, немцы не успели поставить. «Это мне на руку», – обрадовался Саша. Снизу послышался шорох. Александр перегнулся через ветку. Внизу, под деревом, улегся молодой парнишка лет четырнадцати-пятнадцати. Занятно! Чего бы ему тут лежать, хоронясь? Ну и шел бы себе по делу. Паренек немного понаблюдал со станцией, потом вытащил из-под рубашки две немецкие гранаты с длинными деревянными ручками, прозванные на фронте «колотушками». Слабоватые, с большим временем горения запала после выдергивания чеки, чем нередко пользовались наши бойцы. При падении такой гранаты в наш окоп бойцы успевали схватить ее и швырнуть обратно. Правда, и немцы вскоре нашли «противоядие». Выдернув чеку, они секунду-другую держали гранату в руке и лишь потом бросали. Паренек явно затевал теракт, намереваясь швырнуть гранаты в немцев. Пока кидать было не в кого, но в любую минуту могла показаться ручная дрезина или пройти патруль. Если начать медленно слезать с дерева, паренек мог испугаться и убежать. Окликнуть? Эффект мог оказаться таким же. Надо прыгать, чтобы застать его врасплох. Александр медленно, стараясь не произвести шороха, стал спускаться, наблюдая за пареньком. Пока тот ничего не заподозрил. Когда высоты осталось метра четыре, Александр оттолкнулся от дерева, приземлился на полусогнутые ноги и сразу упал на бок. Перекатился и навалился на паренька, не давая ему возможности вытянуть вперед руки и схватить гранаты. Паренек был настолько ошарашен неожиданным появлением Александра, что даже не дергался. – Лежи тихо, не то пришибу! – пообещал Александр. – Ты кто такой? – Отпустите меня, дяденька, – заныл паренек, – я просто мимо проходил. – Ну-ка, потише! Ага, мимо проходил, прилег отдохнуть, а гранаты рядом положил. Так? Паренек лишь шмыгал носом. – Как тебя звать? – Мыколой. – Где гранаты взял? – С грузовика украл. На дороге машины немецкие стояли, в кузове – ящики. Я думал – консервы в них, упер ящик. А там… – парень головой показал на гранаты. – И немцы тебя не видели? – Не-а. Они уехали сразу же. – Повезло тебе, парень. Если бы заметили – застрелили. – Так не заметили же! – Сейчас-то их чего сюда принес? Паренек насупился и молчал. – Ага, в героя решил поиграть. Погибнешь по-дурному ведь! – Зато хоть одного гада убью! – В голосе паренька появилась злость. – Э – нет, так не пойдет! Ты одного убьешь, тебя убьют, и счет будет «один-один». А ты убей сто и останься в живых. – Умный больно! Сам-то почему не в армии? – Не твое дело. Хочешь серьезный урон немцам нанести? – А то! – Где твой ящик с гранатами? Парень отвернулся – не хотел отвечать. – Вот что, Коля. Неси еще штуки три-четыре и кусок веревки. Найдешь? – Найду! – дерзко ответил парень. – Тогда чего лежишь? Неси! Я здесь ждать буду. – А не обманешь, дяденька? – Ты еще здесь? Паренек вскочил и скрылся между деревьями. Начало смеркаться. Прошло полчаса, час… «Не нашел меня или мамка не отпустила», – подумал Александр. И почти сразу недалеко зашевелились кусты. – Дядько, вы где? – Тише ты, ползи сюда. Шумно, как кабан на тропе к водопою, подобрался Мыкола. Из-за пазухи он достал четыре гранаты и кусок бельевой веревки. Самое то! Александр веревкой стянул все гранаты в связку, причем одну гранату – ручкой в другую, противоположную от остальных сторону. – Это что будет? – спросил Мыкола, до того внимательно глядевший за действиями Александра. – Называется – связка. Одна граната слабая, а вместе – уже кое-что. Хочу во-о-от тот эшелон с цистернами взорвать. – Ой, дядько, не ходи! Там немец с винтовкой, часовой ихний. – Поможешь? Парень кивнул. – Тогда делаем так. Берешь гранаты и идешь со мной. Когда до часового останется немного, я дам знак. Будешь лежать тихо и считать. Как отсчитаешь две минуты, так шумни. – Крикнуть, что ли? – Ни в коем случае. Кинь камешек. – Куда? – Куда хочешь. Нужно, чтобы немец услышал и в твою сторону повернулся. – Понял. А потом? – Любопытный ты. А потом я тебя позову. Берешь гранаты – и ко мне. Все понял? – Все. – Тогда идем. Уже стемнело, и они пошли по тропинке вдоль железной дороги открыто, не скрываясь. Но вот впереди показалась тускло освещенная входная стрелка. За ней едва проглядывались цистерны. – Уходим с тропинки в лес, – скомандовал Александр. Они подошли к началу станционных путей совсем близко. Черт! Он не смог приметить время смены караула – отвлекся на парня. – Вот что, Мыкола, – прошептал он парню на ухо, – теперь сиди здесь тихо, как мышь, и считай. Потом бросишь камешек. – Я помню, – едва слышно прошептал в ответ Мыкола. Парня колотила крупная дрожь. Александр упал за кусты и быстро пополз к входной стрелке. Тусклый огонь ее фонаря служил ему ориентиром. Он замер слева от стрелки, напряженно вглядываясь в темноту. Где-то здесь находится часовой – вот только где он? Ни огонька от сигареты, ни запаха табачного дыма, ни движения. Ну не может такого быть, чтобы педантичные немцы пренебрегли охраной. Да, они сейчас рвутся вперед, считая, что смятые первым ударом советские части будут отходить, оказывая слабое сопротивление. Командиры их в эйфории от первых побед, внимание к тылам и коммуникациям ослаблено. Но ведь есть устав и порядок, и, следуя его духу и букве, тут должен быть часовой. Секунды тянулись, а немец себя не обнаруживал. Наконец по рельсу едва слышно ударил камешек. Почти тут же раздались шаги. Из-за цистерны вышел часовой. В руках он держал винтовку с примкнутым штыком. По матовому отблеску от фонаря стрелки Александр определил его положение. Немец, всматриваясь в темноту, громко сказал: – Хальт! Александр, предусмотрительно снявший туфли, в одних носках подобрался к часовому сзади. В последнюю секунду немец почувствовал опасность и попытался повернуться, но Саша резко ударил его ребром ладони по шее. Немец обмяк, пошатнулся, а Саша схватил обеими руками его голову и резко крутанул в сторону и вверх. Раздался хруст. Готов! Выпавшая из рук немца винтовка ударилась о рельс, громко звякнув. Саша подхватил немца под мышки и потащил в сторону. Господи, он только сейчас заметил, как подошвам ступней больно от гравия! Немца он швырнул за стрелку, в темноту. Где-то тут он снимал туфли. Александр начал шарить руками, нашел свою обувь, обулся. Вот теперь он готов воевать! Александр сделал несколько шагов в сторону Мыколы, однако паренек сам вышел ему навстречу. – Дядько, ну что? – Я же приказал – меня ждать. – А вдруг тебя уже убили? – Тогда тебе уходить надо было. – Нет уж, я бы гранаты кинул, – парень показал связку гранат в руке. – Давай их мне, а сам уходи отсюда. И чем быстрее, тем лучше – сейчас здесь будет жарко. Смотреть можно, но издалека. Парень нехотя отошел. – Да уходи же ты, мешаешь, – свирепо прошипел сквозь зубы Саша. А сам повернулся и побежал к стрелке. Положив связку гранат под фонарь, чтобы было видно, он подобрал винтовку, бросился к немцу, расстегнул на нем ремень с подсумками и нацепил их на себя. Потом подхватил связку гранат и, не таясь, побежал вдоль эшелона. У третьей от хвоста цистерны остановился и повернул в сторону. Пожалуй, хватит. Саша сорвал с плеча винтовку, на затыльнике затвора перекинул флажок предохранителя, передернул затвор и тут же выстрелил в середину цистерны. Почти сразу же раздался журчащий звук, остро запахло бензином. На здании станции вспыхнул прожектор, завыла сирена. Саша взялся за связку гранат, открутил фарфоровую пробку в рукоятке и дернул ее. Услышав щелчок взрывателя, что было сил швырнул гранаты к цистерне и упал ничком. – Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, – шептал он, считая секунды. Раздался взрыв, ослепило вспышкой. Честно говоря, Саша ожидал большего. Но от пламени взрыва воспламенился вытекший из пробитой цистерны бензин. Скоро здесь будет бушующее, всепожирающее пламя, настоящий ад. Со стороны вокзала слышались крики, топот бегущих солдат. Саша подхватил с земли винтовку и бросился бежать прочь от станции. Увидеть его за стеной бушующего пламени было невозможно, и он бежал по тропинке, не скрываясь. Пробежать успел метров триста, когда из кустов его окликнул знакомый голос: – Дядько, ты жив?! И столько было радости и ликования в его голосе, что Саша остановился. – Уходи, Мыкола. Тебе сейчас со мной нельзя – опасно. – Я с тобой воевать хочу! – Не могу тебя с собой взять – один я. Иди домой, мать небось переживает. Давай завтра встретимся у Белого озера. Знаешь такое? – Знаю. – Тогда вечером. – Не обманешь, дядько? – Слово даю! Паренек сорвался с места, пересек пути и исчез в лесу. Опасно втягивать его во взрослые игры, но с Сашей он хотя бы под контролем будет. Паренек боевой, рвется немцам насолить и сам по глупости куда-нибудь влезет. Саша обернулся. Полнеба было освещено заревом. Потом раздался взрыв, за ним – еще один. Вверх взметнулось пламя. «Все, разгорелось, теперь не потушат! – злорадно подумал Саша. – Не зря день прошел. Теперь надо сматываться, и как можно скорее». Саша бежал по дороге, пока не споткнулся о корень дерева и не упал. А после удара в мозгу как высветило: чего же он прямиком в Богдановку бежит? Или совсем забыл все премудрости, которым учили в спецназе? Насколько помнил Александр, слева от дороги была небольшая речушка. Вот туда он и направился. Память его не подвела, речушка оказалась именно там. Метра четыре шириной, едва по пояс, да и то не везде. По ней и пошел Саша. Кто его знает, вдруг у немцев есть собаки? А у него на такой случай даже махорки нет – следы посыпать. Едва не прокололся. «Старею, все забыл!» – укорял себя Александр. Так он шлепал по воде не меньше километра, а совсем перед селом выбрался из реки, весь мокрый. Потихоньку пробрался в свой сарай, повесил сушиться на веревку мокрую одежду, сам же улегся на дерюжку и – спать. И так от ночи едва половина осталась, да и устал с непривычки. Проснулся он от ударившего в глаза света. Открыл глаза и зажмурился: дверь распахнута, и в лицо солнечный свет бьет. А в дверном проеме Олеся стоит, и тоненькое платье солнечные лучи насквозь пронизывают, не скрывая фигуры. Аж залюбовался Саша, не в силах оторвать взгляда от грациозного стана юной девушки. – Поднимайся, родственник! Уж солнце давно встало, лентяй! Взгляд девушки упал на веревку с сохнувшей одеждой. Олеся подошла, пощупала волглые брюки и рубашку, спросила недоуменно: – Сырая-то одежа отчего? Дождя несколько дней не было. – Оступился в ручей вчера вечером, – только и нашел, что сказать ей в ответ Саша. Он присел на дерюжке и пяткой старался как можно незаметнее протолкнуть подальше в окно винтовку, приклад которой предательски выглядывал. – Хм, ну ладно. Умывайся, и идем завтракать. Олеся вышла, а Саша перевел дух. Впредь надо быть аккуратнее. А если бы кто чужой вошел? Он ногой протолкнул винтовку подальше в окно – после завтрака надо найти ей удобное укрытие. На улице ее не спрячешь – заржавеет, если дождь пойдет. А без оружия нельзя. Великовата винтовка, пистолет бы раздобыть. А уж автомат – так совсем красота. Только доставать их придется с боем, просто так их никто не отдаст. Пока он умывался во дворе, подошла Олеся. – Вот, возьми отцову одежду, пока твоя сохнет. – Спасибо! Саша натянул старые штаны и застиранную почти до белизны, но без дырок, рубашку. Оглядел себя: сгодится, теперь от местного не отличить, а то джинсы выделяли его среди местных, а ему, наоборот, надо с ними слиться. Они поели драников, запили молоком. – В лес пойду, за дровами, – поблагодарив Олесю за вкусный завтрак, заявил Саша. Взяв веревку и топор, он отправился в лес, только сегодня – в другую сторону. Необходимо было изучить все подходы к деревне, чтобы не заблудиться ночью. Александр прошелся по лесной дороге, запоминая повороты и укромные места вроде вывороченного пня. Свалив дерево-сухостой, он порубил его на куски и, связав вязанку, понес к дому Олеси. Едва он подошел к сараю и свалил вязанку с плеч, как из избы выскочила Олеся. – Ой, а я новость услыхала! Представляешь, у немцев в Ловче целый эшелон сгорел. Взрывалось и горело ужас как! Говорят, даже в Дубовке и Борках зарево видно было. Олеся наклонилась поближе к Александру и прошептала: – Говорят, партизаны… Целый отряд налетел на станцию. Немцев постреляли, а эшелон сожгли. – Да ну, враки! Откуда тут партизанам так быстро взяться? Война всего две недели идет. Наверное, наши с самолетов разбомбили. – Ага, как же! – горячилась Олеся. – А почему никто самолетов не слыхал? – Она посмотрела на Александра, как на неразумное дитя, пожала плечами и ушла в избу. Ладно, пусть думает, что хочет, лишь бы на него подозрение не пало. У женщин язык длинный, сболтнет соседям – пиши пропало. Обязательно найдется паскуда, немцам донесет. Саша поколол дрова, сложил их в поленницу под навес, сунул топор за пояс и снова отправился в лес, на дорогу, и ходко – по ней. Где-то там должно было быть озеро Белое. Впереди забренчал колокольчик. Александр сбавил ход и пошел уже неспешной походкой. Осторожность его оказалась нелишней. На полянке паслись две козы, на шее которых висели на веревочках маленькие колокольчики. Они позванивали при каждом движении. Коз пас старик с седой окладистой бородой. – Здравствуйте, дедушка, – поприветствовал его Саша. – И тебе доброго дня, сынок. Дед пытливо всмотрелся в лицо Александра подслеповатыми, выцветшими от времени глазами, пытаясь припомнить, чей это сын. – Не подскажете, где озеро Белое? – Э, сынок, по дороге к нему не пройдешь. Дорожка эта скоро кончится – версты через две. Там еще два пня рядом стоять будут. Так ты прямо не ходи – топь там, сгинешь. От пеньков направо тропка идет, вот она тебя к озеру-то и выведет. – Спасибо, добрый человек, за совет! – Саша приложил руку к сердцу. Едва дед с козами скрылся из виду, как он побежал. По его прикидкам, до озера еще час быстрым шагом, а ему надо успеть осмотреть берега, подходы. Лучше перестраховаться, вдруг Мыкола попался и на встречу немцев приведет? Конечно, не должно бы, но береженого бог бережет. Когда Александр уже притомился слегка и хотел сделать привал, открылось озеро. Небольшое – около километра диаметром, почти круглое, берега камышом да осокой поросли. Не поленился Саша, по берегу вокруг обошел, подмечая – нет ли окурков или свежих следов на траве? Место глухое, отдаленное, могли и окруженцы тут остаться. Землянку или блиндаж тут не вырыть – почва влажная. Но так лето же сейчас, можно в шалаше жить. Одно плохо – комарье донимает. Пока бежал, все хорошо было, а как пошел неспешно, враз лицо и руки облепили, живодеры-кровососы. Александр зачерпнул у берега илистой грязи и вымазал ею лицо и руки. Заметен не так будет, да и комары меньше донимать станут. Ха, двойной эффект в одном флаконе. Он выбрал себе удобное местечко – рядом с тропинкой, где репейник погуще рос, да и заполз в него. Сверху листья широкие нависают, закрывают от взглядов. Близко стоять будешь и не углядишь. Немного повозившись, Александр выбрал удобную позу и замер. Теперь вся надежда на слух. А комарье над ним так и вьется, так и звенит. Прошел час, пошел второй… Александр поглядел на часы. Есть охота, пора бы уже парню быть. Заверещали сороки в лесу, смолкли птицы. Значит, приближается кто-то. Вскоре послышались шаги. На тропинку вышли двое, остановились в шагах десяти от Александра. – И где, Мыкола, твой партизан? – Обещал быть, – шмыгнул носом подросток. Александр сразу узнал его голос. А вот кто второй? Саша медленно отодвинул лист лопуха. Рядом с Мыколой стоял мужик вполне призывного возраста в гражданской одежде. Что ж ты не в армии, дядя? Нет, надо еще понаблюдать, терпения ему не занимать. – Ох, комары жалят, брат. «Неужели брата привел? Вон, братом назвал». – Может, костерчик развести? – Ты шо, сказывся? Дым издали виден будет. Терпи! Оба еще немного потолкались на берегу озера, но через полчаса терпение их иссякло. – Нет, не придет твой знакомый. Видно, обманул он тебя или просто не захотел. Домой надо идти, стемнеет скоро. «Пора выходить, – решил Александр. – Зачем-то ведь Мыкола привел мужика?» Он поднялся и неслышно сделал несколько шагов: – День добрый! От неожиданности и испуга оба подскочили. – Тьфу ты, испугал! – Здравствуй, дядько! – это Мыкола. Он явно обрадовался встрече. – Тогда знакомь меня, Мыкола. – Мой двоюродный брат, Михась, – представил Мыкола своего спутника. – Между прочим, на железной дороге работает. Мужчины пожали друг другу руки, испытующе глядя в глаза. Михась Александру понравился: взгляд спокойный, уверенный, рукопожатие сильное. – Мне тут Мыкола рассказал трошки о вчерашнем, – начал Михась. – А что вчера? Ничего и не было! – заметил Александр. – Как не было? А взрывы? Народ только об этом и говорит. – Цистерны сгорели? Так это случайность! – Не сами же они загорелись! – Ты лучше скажи, что немцы делают! – Говорят, что это вылазка окруженцев. Мол, разрозненные части красных пробиваются к своим, вот и устроили пожар. Испорченные цистерны они тягачами сбросили с путей. А на всех станциях охрану усилили. – Ты кем работаешь? – И при советской власти, и при немцах – кочегаром на паровозе. Как немцы пришли, сразу всех переписали, кто на железной дороге работал, и обязали выйти на свои места. Начальник станции – немец, охрана тоже немецкая, из тыловиков. А остальные – наши. – Занятно! – Стало быть, все сам, своими глазами видишь? – Не больно-то посмотришь. Кроме паровозной бригады – машиниста, его помощника и кочегара – на каждом паровозе немецкий охранник едет, с оружием. Смотрит, как бы мы чего не натворили. – Не доверяют, стало быть? А сейчас-то чего пришел? – Познакомиться хочу, может, в чем-то полезным могу быть. – Можешь. Во-первых, посмотри, что возишь, какие грузы. Во-вторых, взрывчатка нужна. Сможешь достать? – Постараюсь, но сам понимаешь – сложно. – Было бы просто, в магазине бы купил. – А сколько надо? – Чем больше, тем лучше. Чтобы мост взорвать или эшелон под откос пустить, килограммов пять-семь надо. – А я знаю, где взрывчатку взять можно, – вмешался раньше молчавший Мыкола. Мужчины повернулись к нему. – В урочище, где грибы в прошлом году собирали, ящики со снарядами есть. Много! – А ты откуда знаешь? – Видел, – огрызнулся Мыкола. – Вот что, Мыкола. Ты потихоньку припрячь их в укромное место – только чтобы не видел никто. Потом мне покажешь. – А не взорвутся? – опасливо спросил Михась. – Если взрыватели не стоят, не опасно. Снаряд – он опасен, если им выстрелили, да он не взорвался. Давайте договоримся: через три дня соберемся у Ловчи – на том месте, где мы с Мыколой встретились. Годится? – Годится. Пожав друг другу руки, мужчины разошлись. Саша шел и рассуждал: «Надо будет сходить с Мыколой, посмотреть, что за снаряды. Они ведь разные бывают. Если бронебойные, так ими не взорвешь ничего – железная болванка. Шрапнельные тоже не подойдут – начинены шариками да вышибным зарядом. А фугасные в самый раз будут. Вопрос только в том, сколько снарядов и какого они калибра».Глава 2. Аэродром
Три дня Александр изображал из себя домовитого мужика. Натаскал из леса и наколол дров, уложив их поленницей, поправил забор и починил крышу. Дел было немного, видно, батька у Олеси был рукастый, хозяйство содержал в порядке. Правда, периодически Александр ловил на себе пристальные взгляды Олеси, казалось ему – подозревала она его в чем-то. И как-то после обеда она открыто спросила его: – Ты дезертир? Александр едва не поперхнулся чаем. – С чего ты взяла? – Я посмотрела: мужик ты вроде здоровый, вон – дрова из леса едва не по половине телеги носишь, стало быть, здоровье позволяет. И возраст призывной. Тогда почему ты не в армии? За женской юбкой отсиживаешься? – В голосе Олеси звучало явное осуждение, даже презрение какое-то. – Да нет, – смутился Саша, – не дезертир я. Был у родни, попал под бомбежку. Веришь – забыл все, даже даты забыл. Олеся хмыкнула, пожала плечами. Разговор прервался, но Саша чувствовал – только на время. Да и в самом деле, чего он тут, в деревне, сидит? Другой бы к фронту шел, к своим пробивался. А Сашу как будто все устраивало. Домашней работой занимается, с деревенскими перезнакомился – вроде он на отдыхе и войны никакой нет. На третий день он отправился на место встречи с Мыколой. Паренек уже поджидал его. Как увидел – даже поздороваться забыл, видно – распирало новость сообщить, похвастаться. – Ну, говори уже, вижу ведь – невтерпеж. – Ага! Ящики со снарядами я снес в укромное место. Тяжелые! – Посмотреть можно? – А то! Идем! Шли около получаса. Сначала по тропинке, потом просто по лесу. Внезапно Мыкола остановился и гордо сказал: – Вот, смотри. И куда смотреть? Ящиков со снарядами нигде не было видно. Гордый от того, что Александр ничего не увидел, Мыкола подошел к наклоненному дереву и отвел в сторону ветки, прикрывающие схрон. Александр подошел поближе и едва не застонал от разочарования. Зеленые ящики со снарядами своей маркировкой указывали, что они – осколочно-фугасные к 45-миллиметровой пушке 53К, прозванной на фронте «Прощай, Родина!». Снаряды слабенькие, для подрыва эшелона или моста непригодные. Конечно, парень старался, и не его вина, что снаряды эти им не нужны. Ему бы 76-миллиметровые осколочные к полковой пушке или 122-миллиметровые, гаубичные. – Ты чего молчишь, дядько? – Снаряды слабые, Мыкола. Не взорвем мы ими ничего. Улыбка на лице Мыколы погасла. Парень старался, таскал такую тяжесть – и зря! Однако Мыкола, секунду помедлив, коснулся рукава Александра. – Пойдем, еще чего покажу! Мыкола провел его к небольшому оврагу, раскидал лежащие грудой на дне его ветки. – О, блин! – только и вырвалось у Александра. Перед ним стояла противотанковая пушка, та самая сорокапятка, снаряды от которой он только что видел в ящиках. Видно, пушку бросили при отступлении наши, причем бросили впопыхах. Сошниками она опиралась на зарядный ящик на колесах, называемый «передком». Постромки от ящика были отрезаны. Видно, обрубили и на лошадях уехали, бросив пушку и передок. Саша осмотрел пушку. Исправная. Только прицела нет, сняли. Обычно, когда бросали орудие, снимали не только прицел, но и затвор, чтобы им воспользоваться нельзя было. Но на этой пушке затвор стоял. Видно, торопились очень, не успели снять. Почти подарок, но что с ним делать? По танкам стрелять – так их тут нет. Пушечка легкая, приземистая. Бросить жалко, а использовать нельзя. Мыкола расценил молчание Саши как сомнение. – Ты чего, дядько? Пушка настоящая! К станции подвести да по эшелону как жахнуть! – Слаба она по эшелону. И стрелять можно только днем. Наводить по стволу нужно, да и то с близкого расстояния – прицел-то с нее сняли. И сколько мы после такой стрельбы проживем? Немцы очередями из пулемета посекут, и все. – Тогда пусть стоит, авось пригодится. – Пусть. Только без ухода заржавеет быстро. Пушке чистка нужна, смазка. – Эх, жаль! – огорчился Мыкола. – Я думал – у нас пушка своя будет. – Ты бы лучше самолет поискал, – пошутил Саша. – А чего его искать? Вон, немецкий аэродром рядом. Самолеты на нем здоровенные – двухмоторные, с крестами. – Откуда знаешь? – Сам видел. И моторами каждый день ревут – только глухой не услышит. Что-то щелкнуло у Саши в мозгу. Еще не зная, зачем, он попросил Мыколу: – Покажешь? – Да хоть сейчас! – Тогда веди. – Далековато. – У тебя дела? – Да это я так, к слову. Дальше они шли молча. Пересекли железную дорогу, потом пошли по грунтовке. А когда вдали показалось село, обошли его стороной. – Это Дубовка, – пояснил Мыкола. – Недалеко от нее – поле с аэродромом. Насчет аэродрома можно было уже не пояснять. Александр сам услышал рев прогреваемых моторов. Из-за перелеска взлетел самолет. – «Юнкерс-88», – определил Саша. Живьем самолет он не видел никогда – только на кадрах хроники и фото. Двухмоторный бомбардировщик наряду с «Хейнкелем-111» составлял основу бомбардировочных сил Люфтваффе. – Ты вот что, Мыкола… Посиди здесь, в перелеске, я поближе к аэродрому подберусь. – Ой, не ходи, дядько! Голое же поле, далеко видать. У них часовые там. – Я осторожно. Если стрельбу услышишь – сразу тикай отсюда. Александр лег на траву и пополз к аэродрому. Собственно, это было ничем не огражденное поле. На нем стояли несколько бомбардировщиков, три большие брезентовые палатки и склад ГСМ с бочками в отдалении.Были и редкие часовые, прохаживающиеся по периметру. У самолетов возились механики, было видно, как к бомболюкам подвешивались бомбы. Где же у них склад с бомбами? Бинокль бы сейчас! Александр всматривался в аэродромную жизнь до боли в глазах. Так, вот грузовичок поехал от самолета в сторону. Саша не отрывал от него глаз. Грузовичок остановился, из кузова выпрыгнули трое солдат и начали загружать в грузовик бомбы в решетчатых ящиках. У них – капонир. В земле вырыли большую яму и хранят бомбы там! Так, это для него неудобно. Хранись ящики на земле, можно было бы выстрелить наудачу, вдруг сдетонируют. Теперь это исключалось. Саша прополз еще вперед, чтобы рассмотреть все получше, но руки его неожиданно ощутили проволоку. Лоб мгновенно покрылся холодным потом. Проволока не просто валялась, она была натянута низко над землей. А на концах проволоки – взрыватели от мин. Потянул неосторожно – и ты уже на том свете. Так что, ползи он быстро и небрежно, обязательно бы задел. И это – еще лучший выход. А если ранен? Обязательно немцы прибегут и добьют. Да и куда с ранами уползешь? От них без медицинской помощи сам загнешься. Мины Александр снимать не стал – вдруг их ежедневно инспектируют? Пусть все останется нетронутым. Он высмотрел, что хотел, и только собирался ползти назад, как над головой прошел и сел, подняв пыль, бомбардировщик. Он едва не задев его колесами выпущенного шасси. За ним – второй, третий… – Ого, сколько же вас! – вырвалось у Александра почти беззвучное восклицание. Насколько он понял, самолеты вернулись с бомбардировки. Быть замеченным сверху, с самолетов, он не боялся. У экипажей при приземлении одна забота – точно посадить самолет, и летчикам не до того, чтобы крутить головой по сторонам. Итак, по времени все сходится. Утром вылет, полет на задание и возвращение на свой аэродром. И сколько аэродромов сменит авиаполк или эскадрилья, передвигаясь в отдалении от линии фронта? Саша шустро отполз назад, к перелеску, где его с нетерпением ждал Мыкола. Дождавшись, пока самолеты перестанут летать, они пошли к железной дороге. Александр молчал, раздумывая. Мыкола же сгорал от нетерпения: – Ну, видел? – Видел, – односложно ответил Саша. – Знаешь, по-моему, твоя пушечка может пригодиться. – А! Что я говорил! Ценная вещь! – Только помучаемся мы с ней. – Почему? – По кочану! Помолчи пока, дай подумать. В принципе, план обстрела аэродрома возник сразу, как только Мыкола про эти самолеты упомянул. Требовалось все осмотреть на месте, и причем следовало поторопиться. Ведь фронт не стоит на месте, он двигается на восток. За ним и бомбардировщики перелетят на новое место. Это истребители с их небольшим радиусом действия базируются относительно недалеко от фронта. А для бомбовозов – в самый раз. Но все равно рано или поздно они перелетят. И если подготовку к обстрелу затянуть, можно опоздать, и все хлопоты пропадут впустую. С чего начать? Да со снарядов! После обстрела пушку придется бросить на месте. Доставить пушку первой – так укрыть ее негде, перелесок простреливается. Тогда надо делать две ходки. В одну ночь – со снарядами, в другую – с пушкой. Причем надо ухитриться перекатить пушку за одну ночь, а утром, пока самолеты еще на стоянках, открыть стрельбу. И потом уносить ноги – если получится, конечно. – Вот что, Мыкола. Встречаемся сегодня же вечером у снарядов. Дорогу я уже найду. Михася с собой привести можешь? – Постараюсь. – Только никому не говори. – Могила! – Как-то уж очень мрачно клянешься! Мыкола ушел к себе домой, а Александр направился к тому месту, где находилась пушка. Внешне он ее уже осмотрел, теперь надо проверить – все ли механизмы работают. Вот будет прокол, если они перетащат ее в перелесок, к аэродрому, а она неисправной окажется? Саша открыл и закрыл затвор, нажал на спуск. Сухо щелкнул боек. Он еще раз открыл затвор, осмотрел ствол. Пыльноват, но для нескольких выстрелов сгодится. Отцепил сошники от передка. У них коней нет, самим тащить пушку придется – зачем им лишний вес? Эх, прицела не хватает, но где же его взять? Как говорится, за неимением гербовой бумаги будем писать на простой. До прихода Михася еще было время, и Александр прилег отдохнуть – предстояла бессонная ночь. Спал он крепко, но, как только Мыкола приблизился, сразу проснулся. Мыкола был не один – с Михасем. Мужчины поздоровались, и Александр сразу задал главный на сегодняшний день вопрос: – Как можно перетащить пушку через рельсы? Нет ли поблизости переезда? – Есть переезд, но на нем пост немецкий круглосуточно. – Тогда отпадает. Наша задача на сегодня – перенести к аэродрому по ящику снарядов и спрятать их там поблизости. А завтра – доставить пушку. – О! Сподобимся ли? Это не ящик. – Должны! Не разговаривая более, они взяли каждый по ящику снарядов, благо – ручки удобные были – и понесли. Сначала казалось – не тяжело, но с каждым пройденным километром ящик вроде свинцом наливался, все тяжелел и тяжелел. Саша и Михась шли легко – привыкли к нагрузкам, а вот Мыкола притомился. Сначала он нес ящик на руках, потом пристроил его на плечо, наконец – попросил остановиться и передохнуть. Сделали привал. – Саша, ты что же – из пушки аэродром обстрелять хочешь? – спросил Михась. – Догадливый, – усмехнулся Саша. – Только аэродром мне ни к чему. Аэродром – голое поле. Я же самолеты немецкие уничтожить хочу. – А стрелять сможешь? Я ведь тебе не помощник, пушку только издали видел, когда наши отступали. – Ну вот завтра вечером и пощупаешь ее. – Чего ее щупать, не девка. – Да не переживай ты так. Самое тяжелое будет – через пути железнодорожные ее перетащить. А стрелять буду я. Вы мне там нужны не будете. Да и вообще хватит отдыхать, поднимайтесь. Они понесли ящики снова. На этот раз даже Мыкола стоически дотащил свой ящик до перелеска. Александр здраво прикинул: зачем нести все снаряды? Трех ящиков хватит. Прицела нет, стало быть, и о скорострельности речь не идет. Да и немцы дремать не будут: если обнаружат, охрана накроет огнем. Хорошо будет, если он успеет пять-шесть выстрелов сделать. Отсюда вывод: снаряды между станин лежать должны – подносчика и заряжающего у него не будет, впрочем, как и наводчика с командиром. Все сам. С наводкой бы справиться. Из пушки БМП он стрелял, но там прицел был. И стрелять придется как можно быстрее, лишнего времени не будет. Отстреляться и уходить сразу же. Ящики укрыли в небольшой ямке, забросав их ветками и травой. – Ну, все на сегодня, парни. Встречаемся завтра вечером в урочище, у пушки. Они обошли Дубовку стороной и у железной дороги расстались. К себе, в Богдановку, Александр пришел, когда на востоке предутренняя темень уже сменялась серым рассветом. Проспал он до обеда, и, когда выбрался из сарая и умылся, встретил неприязненный взгляд Олеси. Конечно, с ее точки зрения, дрых всю ночь да еще полдня, а к обеду вылез на свет божий, как медведь из берлоги. С какой стороны ни посмотри – тунеядец и нахлебник. Под осуждающим взглядом Олеси Александр почувствовал себя неуютно. Он все-таки мужчина, к девчонке прибился, добытчиком и кормильцем вроде как быть должен. Он же захребетником и примаком стал. Пожалуй, после нападения на аэродром придется жилье менять. И уйти самому надо, пока с позором не изгнали. Вещей нет, и потому бросить насиженное место можно легко. Только вот куда идти? Из знакомых – только Мыкола и Михась. У них спросить? Или после обстрела аэродрома идти на восток, к фронту? Хотя какой сейчас, к черту, фронт? Единой линии фронта нет, немцы вдоль дорог идут, и можно найти щелку, просочиться. Останавливало только то, что нет документов, легенды. Хотя паспортов у деревенских жителей как до войны, так и после нее не было. Не желая маячить перед глазами Олеси, чувствуя появившийся по отношению к себе холодок с ее стороны, Александр прошел в сарай и прилег на дерюжку. «Похоже, это последние мои часы в Богдановке. Ладно, чему быть – того не миновать. Однако раскрываться перед Олесей я не имею права, даже если буду выглядеть в ее глазах дезертиром, трусом и дармоедом», – с грустью думал Александр. Отдохнув пару часов, Саша вытащил из-под стрех соломенной крыши трофейный «маузер», задами выбрался из деревни и направился в урочище. Он пришел первым и, спустившись в овраг, раскидал прикрывавшие пушечку ветки. На броневом листе виднелась табличка «Завод № 8» и порядковый номер орудия. Близился вечер, но было еще достаточно светло. Через некоторое время подошли Мыкола и Михась. Александр поприветствовал подошедших товарищей: – Немцев поблизости нет? Ну, тогда давайте выкатывать, посветлу удобнее. Не раздумывая долго, они взялись за сошники и покатили пушечку. Довольно легкое орудие, имевшее заводской индекс 53К, на больших автомобильных колесах, весившее 560 килограммов, перекатывалось легко. До темноты без передыхов успели преодолеть километра три. – Все, отдохнуть надо, – заявил Михась, в изнеможении опустившись на землю прямо возле орудия. – Тут уже железная дорога близко, по ней немцы дрезины с солдатами пускают. Как бы не нарваться. Уж лучше темноты дождаться. Спорить Саша не стал, представив себе всю трагичность ситуации, если бы немцы застали их, перетаскивающих пушку, на путях. И самое плохое – отбиться нечем. Три ящика снарядов – в перелеске у аэродрома, другие остались в урочище. Фактически только из винтовки отстреливаться можно, но в темноте толку от нее немного, не автомат. Прошел час. Стемнело, на небе высыпали яркие звезды. – Пора! – теперь уже командовал Саша. Они взялись за сошники и покатили пушку по дороге. К счастью, дорога пошла под уклон. – Давайте-ка с разгончика, перед нами насыпь. С разгона удалось выкатить пушку на железнодорожную насыпь и даже перескочить через первый рельс. А дальше уже толкали, переносили вдвоем одно колесо, пока Мыкола придерживал другое. Но преодолели насыпь быстрее, чем предполагали. Видимо, страх перед появлением дрезины с немцами придал дополнительные силы. Наконец пушку скатили с насыпи, и перед ними – проселочная дорога. Изрядно устав, они не стали обходить Дубовку, а нагло прокатили пушку через деревню. Ночью и в советское-то мирное время деревни были пустынны, жители закрывали ставни и ложились спать, а уж в военное-то лихолетье на улице даже собак не было. До войны собаки брехали, заслышав любой звук. Однако, оккупировав чужую землю, немцы собак сразу перестреляли – чем-то они им помешали. Оставшиеся дворняги голоса теперь не подавали. Вот и переулок. Жадно хватая открытым ртом воздух, все трое повалились в траву. – Тяжелая, чертяка! – подал голос Михась. – Ты бы полковую пушку потолкал, тогда бы сравнивал! – резонно возразил ему Александр. – Давайте выкатим пушку на край перелеска. С трудом поднявшись, они смахнули пот с лица, перекатили пушку. – Ну, парни, еще одно дело, и вы свободны. Надо ящики со снарядами к пушке перенести. В темноте с трудом нашли схрон с ящиками и перенесли их к пушке. – Все, парни, теперь по домам. Дальше уже я один. – Как же ты один-то? Я останусь, помогу, – вызвался Мыкола. – Я сказал – один останусь. Стрельну завтра несколько раз и буду ноги уносить. Пушку жалко, но придется ее бросить. Вам рисковать ни к чему, да и уйти одному легче. – А если?.. – Выполнять приказ, без всяких «если»! Парни потоптались в нерешительности. По всему выходило, что давать бой завтра будет один Александр. Стыдновато им уходить было, вроде бросают товарища. – Свидимся еще, парни. Через два дня – в урочище. – Точно, дядько? – Я тебя хоть раз обманул? – Тогда до встречи! – облегченно выдохнул Мыкола. Эх, знать бы еще, удастся ли еще уйти после стрельбы? Парни ушли, в ночной тишине стих шорох их шагов. Можно немного и самому передохнуть. Тяжеловато далось перетаскивать пушку, вон – рубаха на спине насквозь мокрая, и руки дрожат от напряжения. Александр посидел немного на станине, потом прилег. Все равно ничего не видно, и, пока не забрезжит рассвет, сделать ничего нельзя. Он даже вздремнул неожиданно. Проснулся от звука мотора. Это на аэродроме для прогрева запустили двигатель. Саша протер глаза, зевнул. Темень вокруг посерела, стали видны контуры кустов, растущие поблизости. Александр раздвинул станины, подпрыгнул на сошниках, вгоняя их в мягкую землю. Снял с плеча винтовку, повесил ремнем на край щита, открыл затвор. Зашел спереди, оглядел пушку. Хоть и низенькая – едва выше пояса, а замаскировать надо. Он наломал веток, укрыл орудие. Хотя бы первые два-три выстрела маскировка поможет ему остаться незамеченным, и несколько минут он выгадает. На такой короткой – метров четыреста – дистанции стрелявшую пушку все равно не скроешь. Засекут по вспышкам, пыли, звукам выстрелов. На востоке светлело. На аэродроме уже стали видны самолеты, вокруг которых суетились механики. Пора готовиться. Александр подтащил ящики со снарядами, уложил их возле правой станины, открыл. На крышках – маркировка. «Так, 53-О-240, 53-Щ-240. «О», похоже, осколочные. А что такое «Щ»? Ладно, начну с осколочных». Александр встал на колени слева от ствола. Низковата пушечка, крутить маховички наведения можно или стоя на коленях, или согнувшись в три погибели. Дернув за рычаг, он опустил клиновый затвор и через ствол посмотрел на аэродром. Так, высоковато ствол задран. Покрутив маховичок вертикальной наводки, Александр опустил ствол. Поведя стволом влево-вправо, он поймал кабину бомбардировщика точно в середину отверстия ствола. Пора! Если пилоты бомбардировщиков начнут выруливать по дорожкам, ему за подвижной целью не успеть – прицела нет. Александр загнал в ствол патрон, нажал на кнопку спуска в центре маховичка. Пушка громко выстрелила, подпрыгнула, перед стволом взметнулось облачко пыли. По наставлениям, если лето и позиция неподвижна, полагается землю перед позицией полить водой, чтобы не демаскировать пушку вздымающейся пылью. Да где же воду взять? Александр все-таки потерял секунду, посмотрев, куда попал снаряд. Оказалось, в самую точку! Правда, не в кабину бомбардировщика, а в двигатель. Тоже неплохо: мотор дымился, и уже показались языки пламени. Теперь – стрелять в темпе, ведь немцы еще ничего не поняли. Запуск холодных моторов сопровождался хлопками, клубами дыма и языками пламени. Может быть, и разрыв относительно маломощного снаряда 45-миллиметровой пушки был воспринят как такой хлопок. Александр маховичком повел стволом вправо и поймал в отверстие ствола грузную тушу фюзеляжа самолета. Загнав патрон в ствол, надавил спуск. Тут же прицелился в другой самолет, снова выстрелил. И только теперь посмотрел на бомбардировщики. Два из них горели. О, пошло дело! Саша снова прицелился. Но и немцы всполошились. Над аэродромом взревела сирена, объявляя тревогу. Но пока немцы соображали, откуда может исходить угроза, Саша успел выстрелить в еще один самолет. Со стороны часовых в направлении лесополосы прозвучали первые винтовочные выстрелы, пока еще не прицельные. Склад горючего! Как он про него забыл? Саша выглянул из-за щита пушки. Вот он, на территории аэродрома. Далековато, но и у него не винтовка. Саша прицелился, выстрелил. Промах! Немного поправил маховичком прицел, – выстрел! На этот раз – попадание. Полыхнуло пламя, раздался взрыв. И сила взрыва была такова, что у Саши заложило уши. От склада ГСМ полетели бочки. Падая, они лопались и возгорались. В той стороне аэродрома бушевал огненный ад. Саша схватил патрон и выстрелил в склад снова – для верности. А от аэродрома в его сторону уже ехал грузовик с солдатами в кузове и два мотоцикла с колясками. «Дело плохо, с одной винтовкой не устоять», – пронеслось в голове у Саши. А-а-а, была не была! Саша взял патрон из другого ящика с маркировкой 53-Щ-240, навел орудие по стволу на грузовик и выстрелил. Эффект превзошел все ожидания. Грузовик вильнул в сторону, и при этом несколько солдат выпало из кузова. «Да ведь это шрапнель», – догадался Саша. Он читал и знал о таких снарядах. При выстреле снаряд летит к цели. Когда срабатывает замедлитель, подрывается вышибной заряд, и на цель летит уже облако круглых шрапнельных пуль, поражая по фронту на своем пути все живое на шестьдесят метров, а в глубину – до четырехсот. Удачный выстрел! Только, увлекшись грузовиком, он упустил из виду мотоциклистов. Пулеметчики в колясках засекли орудие и открыли огонь. Пули защелкали по броневому щиту пушки. Саша схватил «маузер», передернул затвор. Укрывшись щитом и опершись локтем о пушечное колесо, он прицелился в водителя и плавно нажал на спуск. Бах! Стрелял он хорошо, в учебке из десяти патронов восемь в десятку клал. Мотоциклист завалился назад, мотоцикл дернулся и заглох. Зато второй уже был метрах в двухстах. Саша передернул затвор, прицелился, нажал на спуск. А вместо выстрела – ни щелчка, как при осечке, ни выстрела. Александр ладонью слегка ударил по рукояти затвора, снова прицелился. На этот раз все получилось, прозвучал выстрел. Пулеметчик в коляске всплеснул руками и завалился набок. Ствол пулемета задрался вверх. Мотоциклист попытался развернуть мотоцикл, но тут из-под колеса коляски вырвалось пламя, прозвучал взрыв. «Так это он на своей мине подорвался!» – догадался Саша. Или мотоциклист не знал о минах, или в пылу боя забыл о них. Ведь еще вчера, когда он полз к аэродрому, сам наткнулся на мину-растяжку. Но сейчас мотоцикл лежал на боку и из пробитого бака тек бензин. Попав на раскаленную выхлопную трубу, бензин вспыхнул. Пора уходить! От аэродрома в его сторону бежали солдаты. Александр повел стволом и дважды выстрелил по солдатам шрапнелью. Не глядя на результат, он подхватил «маузер» и по-пластунски стал отползать. Потом вскочил и, пригибаясь, бросился бежать. Дело сделано, надо спасаться самому. По левому предплечью ударило, как палкой, и кисть руки сразу занемела. Только не останавливаться, ведь он как раз на открытом месте. Надо добраться до леса. Еще немного, метров двести! Александр с трудом дотянул до леса и в изнеможении упал на землю. Дыхание совсем сбилось. Он лихорадочно оглянулся назад. Немцы окружили пушку, но близко подходить не решались, находясь от нее в полусотне шагов. Видимо, они опасались, что пушка заминирована. Эх, не все снаряды успел выпустить… Саша посмотрел на руку. Немного ниже локтя из рукава рубашки был вырван клок, все пропиталось кровью. Саша засучил рукав, осмотрел рану. Ранение было сквозным, входное и выходное отверстия недалеко друг от друга. Оторвав подол рубашки, он, как мог, перевязал руку. Нельзя терять время, надо уходить быстрее! Саша поднялся и побежал по лесу. Со стороны аэродрома продолжали раздаваться взрывы, поднимался дым. Лесок он пробежал за час, а ведь когда пушку втроем тащили, полночи ушло. Лес впереди поредел, показалась насыпь. Саша вышел к железной дороге. Он залег. Сейчас торопиться нельзя, необходимо осмотреться. И не зря! По рельсам неспешно катила ручная дрезина. Двое немцев тянули за ручки привода, качая телами, как заводные. Еще двое автоматчиков сидели сзади, настороженно глядя по сторонам. Пальцы на спусковых крючках, к стрельбе готовы. Еще бы им не насторожиться: со стороны аэродрома по-прежнему валил дым и продолжали раздаваться взрывы. Колеса дрезины мерно постукивали на стыках. Она проехала мимо затаившегося недалеко от насыпи Александра и скрылась за поворотом. По обе стороны – никого. Саша вскочил и опрометью бросился через пути. Оказавшись по другую сторону железной дороги, нырнул в густые заросли кустарника. Уф, теперь можно и дух перевести. Дальше – проще: рельсов с охраной и деревень не будет до самой Богдановки. А почему, собственно, Богдановка? Он же не собирался туда возвращаться? Саша добрался до урочища, откуда тянули пушку, и присел на пушечный передок. Его донимали раздумья. Куда направиться? Где живут Михась и Мыкола, он не знал. Да он и не пошел бы туда, только семьи их подставил бы. Наверняка уже полицаи из местных есть, да и предатели найдутся. А тут у него еще ранение свежее. Любой дурак сопоставит ранение и стрельбу у аэродрома. Так что, хочешь не хочешь, а придется возвращаться в Богдановку, к Олесе. Хорошая она девка, да больно правильная, принципиальная, может и прогнать. А что? Она хозяйка в доме, на кой ляд ей трутень? «Доберусь до сарая задами, как и уходил, переночую, а там видно будет, – подумал Саша. – Утро ведь уже, надо хоть рубашку застирать». Далеко позади залаяла собака, и Александр почувствовал, как по спине пробежал холодок. Дворняг немцы повыбивали. Значит – служебная, по следу идет. Тогда надо к озерам идти. Речки больно маленькие, не укроют. Саша открыл затвор «маузера». Два патрона всего. Хм, только застрелиться. Ну уж нет, не для того он сюда попал, чтобы пулю себе в башку пустить. «Надо убить собаку и спрятаться на озере, в камышах», – придумал он выход. Александр пробежал через урочище, выбрал дерево – невысокое, разлапистое, чтобы залезть удобно было. Взобрался, однако, с трудом. Кисть левой руки, хоть и отошла от онемения, ныла, причиняя боль при каждом движении. Он уселся в развилке поудобнее, положил маузер на ветку. Перед ним было метров двести открытого пространства. Урочище представляло собой овраг с пологими склонами, скорее даже – глубокую ложбину. На склонах – редкий кустарник, а за ним уже – густой лес. «Только бы собака была одна!» – взмолился про себя Саша. И видно, Господь услышал его молитву. Из-за деревьев показался солдат. Перед ним, на длинном, метров десяти, поводке бежала овчарка. Она шла по следу Саши, туго натянув поводок. Вот она, а следом и солдат, свернули к пушечному передку, на котором Саша сидел перед этим. Саша устроился поудобнее, поймал в прицел собаку. Уловил момент, когда она замерла, обнюхивая передок. Выстрел! Собака жалобно заскулила и упала, дергая в конвульсии лапами. Солдат метнулся в сторону и благоразумно залег за передок, используя его как укрытие. Из-за деревьев выбежало около десятка солдат. Собаковод опередил их на сотню метров и потерял собаку. Солдаты слышали выстрел и почти с ходу открыли беспорядочный огонь из автоматов. Пули били по веткам дерева, по листве. В «маузере» оставался последний патрон. Не тащить же ему было всю винтовку из-за одного патрона? Саша прицелился, задержал дыхание и плавно потянул за спусковой крючок. Выстрел! Один из солдат, высокий, упитанный, схватился руками за грудь и упал. Остальные тут же залегли. «Теперь надо спасаться самому», – понял Саша. Придерживаясь за ветки и закрываясь от немцев стволом дерева, он спустился на землю и бросился бежать. Без винтовки было легче. Найдут ли немцы другую собаку – большой вопрос, а он успеет добраться до озер. В открытом бою он, даже если бы не бросил «маузер», не смог бы выдержать бой с десятком автоматчиков. Потому лучший выход для него сейчас – спрятаться, переждать. И Александр бежал изо всех сил. Пока немцы поймут, что противник исчез, его уже и след простынет. Вот и озера. Тут их два рядышком были. Одно называлось Белым, а другое – Черным. И несколько минут, а может, даже полчаса у него есть. Александр сначала кинулся вправо, где камыши росли гуще. Но потом понял, что немцы туда побегут в первую очередь. Он сорвал несколько тростинок, перекусил их зубами и побежал влево – туда, где камыши росли редко и то – только у берега. Берег проглядывался насквозь, и спрятаться там было решительно негде. В самый раз местечко! С берега Александр прыгнул подальше, чтобы не оставить следов. Потом взял полую камышинку в рот и погрузился в воду. В этом месте было неглубоко, немногим больше полуметра. Вода была теплая, а дно противное: илистое, скользкое. Ил – это плохо. Он поднимается со дна, когда его потревожишь. И опытный глаз сразу увидит, что в этом месте кто-то проходил. Одна надежда: пока немцы доберутся до озера, муть уже успеет осесть. Александр лежал неподвижно, размеренно дыша через трубку. Минуты шли за минутами, и ничего не происходило. Что творится на берегу? Посмотреть бы хоть одним глазом, да нельзя. Вдруг они сейчас на берегу и наблюдают за поверхностью воды? Неожиданно далеко в воде раздался взрыв – как раз в том месте, куда он кинулся поперва. «Гранатами забрасывают, – догадался Саша. – Лишь бы сюда не швырнули, а то всплыву, как оглушенная рыба». Раздалось еще три или четыре взрыва, и все стихло. Саша пролежал неподвижно около часа – уж продрог. Вода хоть и теплая, а попробуй полежи в ней долго, да еще и неподвижно. Все тепло из тела высасывает. Саша медленно поднял голову, стараясь, чтобы по воде не пошла рябь. Берег был пустынен. Но Саша не торопился. Вдруг немцы засаду оставили? Нет, никакого движения. Он медленно выполз на берег. От долгого лежания в воде рана снова начала кровить. Да еще несколько пиявок с руки сорвал, брезгливо поморщившись. Немцы ушли. Только вот куда? Саша, пригнувшись, прошел по берегу. На песчаной почве были видны следы сапог. Ни один след не вел в сторону деревни. Можно идти к Богдановке. Поесть бы сейчас чего-нибудь! И тем не менее Саша прошел около километра по маленькой речушке или, скорее, ручью, сбивая возможное преследование с собаками. К Богдановке подошел задами, выметенными донельзя. Пройдя незамеченным к сараю, снял с себя полусырую одежду, бросил ее на веревку сушиться и улегся на все еще лежащую на сене дерюжку. От пребывания в воде и голода его трясло. Но, согревшись под легким одеялом, он уснул. Проснулся от присутствия постороннего. Не открывая глаз, попытался понять – кто в сарае? От мужчин обычно исходит запах табака, ваксы для сапог, пота. Сейчас запаха не было. «Наверное, Олеся», – Саша открыл глаза. На него смотрел ствол дробовика, а держала его в руках именно Олеся. Сколько она здесь стояла, неизвестно, но от ее взгляда не ускользнула окровавленная повязка на Сашиной руке. – Не пойму я тебя! Кто ты по жизни? Ночью исчезаешь, днем приходишь – с раной на руке, в окровавленной одежде. Ты дезертир, а по ночам людей грабишь? Или партизан? – Я сам по себе. – Где руку поранил? – О колючую проволоку, когда перелазил через нее. – Куда ты мог лазить? – На немецкий склад за продуктами. Не сидеть же на твоей шее! Поверила Олеся его словам или нет, но дробовик опустила. Это была старая «фроловка», вероятно – отцовская. С началом войны на всей территории Советского Союза оружие и радиоприемники под страхом тюремного заключения было приказано сдать в милицию. Сюда немцы пришли слишком быстро, и, скорее всего, жители об указе ничего не знали. Но и при немцах хранить дома дробовик было невозможно. Александр посмотрел на ружье, потом на Олесю и покачал головой. – Утопила бы ты ружьецо где-нибудь, не ровен час – немцы придут. За него ведь и расстрелять могут. – Это за старый дробовик? – За него, милая. – Я тебе не «милая», получше кого-нибудь найду. – К слову пришлось, прости, если обидел. – Давай рану посмотрю. – Чего ее смотреть, только подсыхать начала. – Если гноиться начнет да антонов огонь приключится, умрешь ведь. Нет сейчас докторов и больниц. – Тогда смотри. Олеся принесла из избы чистые тряпицы и кастрюлю с теплой водой. Она умело отмочила водичкой заскорузлую повязку и сняла ее. Осмотрев рану, заметила: – Врун! Никакая это не колючая проволока! Видела я уже раны, даже перевязывала, когда наши отступали. Это сквозное пулевое ранение. – Надо же! – делано удивился Саша. – А я думал – проволока. Девушка внимательно посмотрела в глаза Александру и промолчала. Она промыла рану водой, приложила сухой мох, как еще наши деды в старину делали, и перевязала чистой тряпочкой. – Где рубашка твоя? – Сушится. Олеся подошла к веревке, на которой сушились штаны и рубашка. Брюки только осмотрела, а рубашку тут же сорвала с веревки. – Кровь на ней и рукав рваный. Выкинуть надо! – Нет, лучше в печке сожги, чтобы следов не осталось. Олеся усмехнулась, но перечить не стала и ушла в избу. А вернувшись, повесила на веревку сухую и чистую рубашку. – Этак, пока отец вернется, у него одежды не останется. Почему одежда сырая? Дождя вроде не было, – Олеся испытующе смотрела Саше в глаза. – По ручью шел, собак со следа сбивал, – вынужден был признаться Саша. – Так за тобой немцы гнались? – Именно. – И где же они? – Я быстрее бежал, – пошутил Саша. – Ты чего-то не договариваешь! – Что ты ко мне пристала, как банный лист? Ты что, следователем работаешь? – Саша едва удержался, чтобы не добавить «в НКВД». – Ладно, не хочешь – не говори. Все равно сама все узнаю. Вставай, снедать будем. – О, хорошее дело! А то – ружье сразу на меня. Да «где был, что делал»? Как сварливая жена… – А ты женат? – Нет, если тебе это интересно. И детей у меня пока нет. Ели молча. Саша уплетал за обе щеки суп с клецками, потом – картофельные оладьи. Все с пылу, с жару, вкусное. Эх, сейчас бы мясца кусочек да стопку водочки! Подхарчившись, он почувствовал, как неудержимо потянуло в сон. И то сказать, за последние трое суток он едва ли десять часов спал, а уж пешком отмахал! Веки закрывались сами собой. Глядя на Сашу, Олеся почувствовала к нему жалость и какое-то необъяснимое пока доверие. Заметив, что он клюет носом, она сказала: – Ложись, ты что-то совсем квелый. Саша направился к двери. – В избе ложись, на отцовой кровати. Она проводила его в комнатку, указала на кровать. Была кровать сделана своими руками, грубовато, но даже не скрипнула, когда он лег. «Добротно сработана», – про себя похвалил мастера Саша. Перина пуховая, мягкая, давно не спал на такой, Сон навалился мгновенно. Проснулся он от громкого стука в дверь. – Да что такое, выспаться не дадут! На стук пошла открывать дверь Олеся. Саша же лихорадочно одевался: не хватало, чтобы соседи увидели его в избе девушки раздетым. Но это оказалась не соседка. Грубый мужской голос интересовался у Олеси, не видела ли она чужих. – Нет, пан Василий! – А чего ты меня в горницу не приглашаешь? Могла бы первачом угостить! – Нет у меня первача. – А у батьки твоего был, я знаю. И не называй меня Василием! Я нынче на службе Великой Германии. Потому называй «пан полицейский». – Хорошо, пан полицейский. – Вот, другое дело. Пошли в избу, осмотреть велено. – Не прибрано у меня… – Ничего. Олеся и полицейский вошли в избу. Саша лихорадочно раздумывал, что делать. Сигануть в открытое окно? Заметит ведь. А если этот полицейский не один? Вот ведь попал в переплет! Саша замер в ожидании какой-то развязки ситуации. Дверей между комнатками не было, лишь ситцевая занавеска. И сквозь щелочку в ней Александр видел, как по-хозяйски вошел в избу полицай – рыжий мужчина лет сорока с белой повязкой на рукаве и надписью «ПОЛИЦАЙ» на ней. Он уселся на лавку возле стола и поставил рядом с собой снятую с плеча винтовку, советскую трехлинейку, видимо, захваченную немцами в качестве трофея. – Давай-ка, Олеся, налей, встреть гостя как положено. Олеся фыркнула, однако нагнулась к люку подпола – видимо, самогон хранился в подвале. Полицай среагировал мгновенно: он схватил Олесю лапищами за бедра и задрал на ней платье. Олеся взвизгнула и сделала отчаянную попытку освободиться. Этого Саша уже стерпеть не смог. В два прыжка он оказался рядом с полицаем и заученным движением свернул ему голову. Раздался хруст шейных позвонков, детина обмяк и завалился на скамье. Прикрыв ладошкой рот, Олеся смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, в которых плескался нескрываемый ужас. – Ты что сделал? – наконец произнесла она. – Гада прищучил! – Как очнется, что говорить будем? Ой, мамочки! – Он уже не очнется. – Ты его… убил? – прошептала она. – Натурально убил. Саша потирал руку. Рана заныла от физической нагрузки. – Это же Василий Пасюк, из Борков! – Был Василий, стал полицай. Туда ему и дорога! – Он до войны в тюрьме сидел, за разбой. – Наверное, немцы освободили. – Ой, что же теперь будет? Было видно, что Олеся паникует и уже находится на грани истерики. Конечно, не каждый день на глазах человека убивают, хоть он этого и заслужил своей паскудной жизнью. – Труп я ночью уберу, – спокойно сказал Саша. – Он до ночи в избе будет? Я боюсь мертвых, я в избу не войду! – Живых бояться надо, чего он тебе мертвый сделает? Ты, когда открывала, других полицаев не видела? – Вроде нет. – Вроде! Где твои глаза? Саша осторожно подвинул край занавески на окне. Деревня была пустынной – никакого движения. Хорошо, если никто не видел, как Пасюк этот к Олесе зашел. – Тихо, не видно никого. – Зачем его убивать было? – спросила девушка. – А зачем ты орала? Я же думал, что он тебя изнасиловать хочет. – Отбилась бы, – как-то неуверенно ответила девушка. – Теперь поздно об этом говорить. Олеся ушла в другую комнату. – Не могу я вместе с этим… – она не договорила. Александр в раздумье присел на лавку перед лежащим на полу трупом. «Черт, не оставлять же его на кухне. Не ровен час, зайдет кто-нибудь. Может, в подпол его сбросить? Так ведь трупное окоченение наступит, потом его оттуда не вытащишь». – У тебя большой мешок есть? – окликнул он Олесю. – Есть. – Неси. Олеся опасливо, сторонкой, по-над стенкой обошла мертвого полицая и вскоре вернулась с большим мешком. – Теперь веревку принеси. Когда Олеся принесла веревку, он попросил ее выйти, а сам притянул и связал руки и ноги полицейского, сложив его тело вдвое. С превеликим трудом он затолкал труп в мешок, завязал горловину и, перетащив мешок в коридорчик, положил его в темный угол. Так он хоть в глаза бросаться не будет. А тяжел, собака! Ночью этого гада еще вытаскивать придется. Саша оглядел кухню. Е-мое, кепка полицейского на полу валяется, и винтовка у стола стоит. Не помогла она хозяину. Саша открыл крышку магазина, и ему на ладонь вывалилось три патрона. Он даже рассмеялся. Не густо немцы полицаев снабжают! Карманы-то у полицая пустые – ощупал, пока в мешок заталкивал. Винтовку с дробовиком в ручье утопить придется. Полицейский мог сказать, куда направился, а если еще его винтовку найдут, не отвертеться будет. До темноты они сидели, как на иголках. Едва стемнело, Саша взял винтовку полицая, дробовик Олеси и задами направился к ручью. Пройдя подальше вдоль берега, он закинул оружие в воду. А вернувшись домой, сказал Олесе: – Помогай! Вдвоем они едва дотащили мешок с трупом до ручья. – Все, – обернувшись к Олесе, сиплым от натуги голосом сказал Саша, – иди домой, дальше я сам. По земле тащить труп в одиночку тяжело, а вот по воде – в самый раз. Александр столкнул мешок с трупом в воду и увидел, что тот до конца не тонет и хоть немного, самую малость, но из воды выглядывает. Тогда он ухватил мешок за горловину и потащил его вниз по течению. Хорошо хоть туфли не надевал. Они и так размокли, а другой обуви у него нет. Километра через два-три – разве определишь расстояние ночью, в кромешной тьме – он наткнулся на корягу. Под нее мешок и затолкал. Глядишь, сожрут раки, они мертвечину любят. По ручью же он вернулся в Богдановку. Дно у ручья песчаное, мягкое, ногам даже приятно. А про битые бутылки и другой мусор, о который пораниться можно, здесь даже не слыхали. Заявившись во двор, он повесил брюки сушиться в сарае. В избу зашел в рубашке и трусах. Олеся всплеснула руками: – Где штаны оставил? – Представляешь, дождя нет, а брюки снова сырые. Не везет мне что-то. В сарае висят, сушатся. Спать пора. Надоели мне сегодня водные процедуры. Саша снял рубашку, улегся на постель и еще раз вспомнил все происшедшее с полицейским. Вроде все предусмотрел, следов нигде не оставил. С тем и уснул. Проснулся он в полночь от чьего-то прикосновения. – Саша, это я, Олеся. Уснуть не могу, страшно. Так и кажется, что мертвый Василий сюда вернется. Можно я с тобой полежу? – Ложись, места много. Кровать и в самом деле была широкой, двуспальной. – Все не решался тебя спросить – а где же мама твоя? – От тифа умерла, еще за три года до войны. – Прости, Олеся, не знал. Саша повернулся к Олесе, приобнял. Девушка запротестовала: – Только без рук! – Как знаешь. Саша засопел, повернулся к ней спиной и уснул. Проснувшись утром, он обнаружил, что Олеся повернулась во сне к нему лицом, обхватила рукой, да еще и ногу ему на ногу положила. Ночная рубашонка задралась, обнажив прелестные ноги и попку. Видно, Саша неосторожно повернулся, и девушка проснулась, смущенно поправила ночнушку. – Я же говорила – без рук! – попыталась рассердиться Олеся. – Так это же не я тебя обнимал – ты сама… Девушка покраснела слегка: – Отвернись! Она встала с постели, вышла из комнаты, и вскоре Саша уже услышал звон подойника. – Коровку подоит сейчас, молочко парное пить будем! – обрадовался Саша. Только они уселись завтракать, как в окно постучали. – Это дед Трофим – наш, деревенский! – поспешила успокоить Александра Олеся. Она вышла на крыльцо, и, поскольку окно было открыто, Саша ясно услышал их разговор. – Здравствуй, Олеся. – И вам доброго здоровья, деда. – Не мое, конечно, дело, Олеся, только ты бы побереглась, дочка. Прошлой ночью аэродром немецкий, что под Дубовкой, наши разгромили, должно – окруженцы. Так немцы злые сейчас, по деревням рыщут, всех молодых парней с собой увозят. Люди говорят – в Пинск. Сегодня в Борках были. А тут еще полицай из этих Борков, Васька Пасюк, будь он неладен, пропал. – Деда, я-то здесь при чем? – Ты уж прости, дочка, меня, старого, только жилец-то твой – уж не знаю, кем он тебе приходится, мужик молодой и, похоже, из военных. Ушел бы он от греха подальше. У нас в деревне мужиков-то, окромя него, и нет, одни бабы с детишками да старики остались. – Хорошо, деда, спасибо вам, что предупредили. Родственник это наш дальний. Только о нем немцам – ни слова. – Понимаю, дело молодое, а все же поберегись. Олеся вошла в избу бледная, видимо, спокойствие во время разговора далось ей нелегко. – Я слышал разговор, Олеся, – опередил ее Александр, поднимаясь из-за стола. – Сейчас доем и уйду. – Куда же ты пойдешь? – А к фронту и пойду. Нагрянут немцы – из-за меня вся деревня пострадать может. Тем более что у меня ранение свежее. Немцы не дураки, быстро сообразят, что к чему. – Так аэродром – твоих рук дело? – Моих, – не стал больше скрывать Саша. Все равно уходить, так чего дальше темнить. – И эшелон на станции ты сжег? – Было дело. – Вот я дура! – Это ты о чем? – Думала о тебе плохо. Да ты сядь, доешь. А я пока узелок тебе соберу. Саша допил молоко, доел хлеб. Олеся же металась по дому, собирая узелок, яичек вареных, несколько картофелин, половину каравая ржаного хлеба, огурцов и немного соли в спичечном коробке. Александр успел сбегать в сарай и надеть высохшие штаны и рубашку. – Ну, Олеся, давай прощаться. Девушка ты хорошая, береги себя. Даст бог, свидимся еще. Олеся обняла Сашу, всплакнула. Ну да слезы девичьи – что роса под лучами летнего солнца, высыхают быстро. – Ты ведь с немцами боролся – один! А я вместо помощи… – Ну-ну, – погладил ее по плечу Саша, – успокойся. С кем не бывает! Он повернулся, взял узелок со стола и вышел. Уходил задами, через огороды, чтобы меньше любопытных глаз его видело.Глава 3. Политрук
Александр уходил на восток, по направлению к Черному и Белому озерам. Правда, с Мыколой и Михасем нехорошо получилось. Сегодня они встретиться должны, а его не будет. Но и немцев дожидаться тоже не стоит. Когда еще рана подживет? Он шел себе и шел, помахивая узелком. По крайней мере, о пропитании на сегодняшний день беспокоиться не стоит. Какое же сегодня число? Александр начал считать. Выходило – пятое, а, кажется, он здесь так давно, столько событий произошло! И каких событий – не соскучишься! Но главное – сам пока жив и немцам урон нанес немалый, внес свою лепту в победу над врагом. Теперь вопрос в другом – куда идти и что делать? Нынче он изгой: ни родни, ни дома, ни документов. Одним словом, выражаясь милицейским языком, бомж. Во-первых, узнать бы – где линия фронта и как далеко придется пробираться? Общественного транспорта, вроде автобусов или электричек, нет, потому на своих двоих придется топать. Настолько, насколько он помнил из истории, немцы должны быть у Березины, но где эта река, Саша не помнил точно. Вроде бы наши предки французов при этой реке били сильно, но сколько до нее добираться – сто, двести, триста километров? Немцы наступают, фронт нестабилен, и сплошной линии, как это бывает при позиционной вой-не, то есть траншей, блиндажей, дзотов и прочих сооружений, нет. Просочиться вполне можно. Он бы прошел через линию фронта в любом случае – их этому учили. Ночью траншеи и окопы охраняют часовые, и между ними можно проползти. Пожалуй, наихудшее – только мины. Из-за них сильно падает скорость передвижения, так как приходится присматриваться к каждой подозрительной кочке или лунке. К полудню он подошел к Лунинцу, только севернее, и залег перед шоссе, ведущим на Бардковичи. Лежать пришлось долго: то с одной, то с другой стороны шли колонны автомашин и одиночные мотоциклы. Тут всего-то, казалось бы, перебежать через дорогу – и в лес, а – поди, попробуй… Улучив момент, Александр метнулся на другую сторону. И снова – пешком по лесу. Направление выдерживал без компаса. Чего хитрого: солнце справа, деревья на южной стороне гуще, мох или лишайник на дереве с северной стороны растет. Зная эти мелочи, можно определиться с направлением. До вечера он успел сделать привал и съесть все, что положила в узелок Олеся. Сейчас лето, жарко, и продукты беречь нет смысла – испортиться могут. Уж лучше живот набить. Поев, Александр полежал немного, задрав ноги на ствол дерева. В такой позе ноги отдыхают лучше всего, этому его еще взводный в свое время в армии научил. И – снова вперед. К вечеру Александр добрался до селения Микошевичи, отмахав за день километров тридцать пять. Тяжеловато с непривычки, давно он марш-броски не совершал. А ведь в армии и большепроходил, да еще с грузом – рюкзаком, автоматом. «Стареть стал, физкультурой не занимаюсь, водочку иногда употребляю – вот итог, – укорял себя Саша. – Картой бы разжиться!» – размечтался он, улегшись на ночлег под разлапистой елью. Для человека военного, пусть и в прошлом, карта значит много. Есть возможность сориентироваться по месту, определить расстояние, естественные преграды вроде рек и болот. Утром Александр проснулся рано оттого, что продрог. Хоть и лето, а не жарко в Белоруссии по ночам. Да еще легкий туман, промозгло. Есть было нечего, и, чтобы согреться, он пошел быстрым шагом. Когда встало солнце, туман рассеялся и стало теплее. «Далеко ли до наших? – размышлял Саша. – Сейчас бы радио послушать. Несбыточные мечты!» Легкий ветерок донес до него смрадный запах. Почудилось? Нет, с каждым шагом запах становился все сильнее. Саша вышел на проселочную дорогу и остановился, пораженный увиденным. Так вот откуда этот запах! На дороге стояла разгромленная автоколонна Красной армии. Явно истребители немецкие поработали. Следы от воронок на дороге, на машинах пулевые отверстия сверху – на капотах, кузовах… Если бы стреляли из танков, пробоины были бы на бортах. Невелика колонна, всего четыре полуторки. Две сгорели дотла, две имели значительные повреждения. А в грузовиках и вокруг них в нелепых позах лежали тела наших бойцов, уже вздувшиеся от жары. Красноармейская форма была залита кровью. Вокруг кружили тучи мух. Сашу едва не стошнило. Преодолев мучительное чувство головокружения, он вздохнул. Похоронить их по-человечески не удастся: лопаты нет. Но даже если бы она и была, копать братскую могилу одному хватило бы на неделю. «Нет, не смогу, кишка у меня тонка. Заберу у них документы и уйду», – решил Саша. Зажав левой рукой нос, он стал обшаривать карманы гимнастерок. К его удивлению, документов почти ни у кого не оказалось. Только маленькие пластмассовые смертные пеналы. Только у сержанта нашлась красноармейская книжка. Он сидел в кабине первой полуторки и, похоже, даже выпрыгнуть не успел. Пули разворотили ему голову, превратив ее в кровавое месиво. Саша сунул его книжку в карман, вытянул из кобуры наган, из кармашка на кобуре – плоскую картонную пачку патронов. Заглянул в кузов. Бойцы успели покинуть его при налете, только у задней стенки кабины лежал брошенный в спешке вещмешок. Саша вытащил «сидор» и поспешил в лес. Дышать смрадом не было сил. Отойдя подальше, он уселся на ствол поваленного дерева и развязал «сидор». Обычные солдатские вещи: вафельное полотенце, бритвенный станок, пачка патронов к «трехлинейке», запал от гранаты, кисет с махоркой. И – удача! Банка бычков в томате. Наверное, выдали как НЗ или сухой паек. Жаль, открыть нечем. Очень не хочется, но придется возвращаться к разбомбленной автоколонне, чтобы поискать нож или что-то другое, чем можно вскрыть банку. Оставив вещмешок, Саша пошел к машинам. Густой трупный запах напрочь отбивал любые желания, оставляя только одно – лишний раз глотнуть чистого воздуха. Рядом с убитым бойцом он увидел лежащую на земле винтовку СВТ с примкнутым штыком. «А вот это – то, что надо!» – обрадовался Саша. Отстегнув штык от винтовки, он быстрым шагом, почти бегом, вернулся к поваленному дереву. На мосинских трехлинейках штыки были игольчатые, четырехгранные. Ими можно было только колоть. В повседневной жизни бойца такой штык – вещь бесполезная. Другое дело – штык СВТ, самозарядной винтовки Токарева. Плоский, вроде длинного ножа, по типу немецкого маузеровского. При нужде им и консервы открыть можно было, и ветку срезать. Саша обтер штык о рукав рубашки, вскрыл банку, и, пользуясь штыком, как ложкой, поел. Хороши бычки, жалко только, что банка маленькая. Однако, несмотря на скудость завтрака, он почувствовал прилив сил. Теперь можно и оружием заняться. Провернув барабан револьвера, он осмотрел камеры. Все семь тупорылых патронов были на месте. И револьвер попался неплохой, офицерский, с самовзводом, выпуска еще Тульского оружейного завода Его Императорского Величества. А вообще-то были еще и револьверы солдатские, без самовзвода. Саша сунул револьвер в правый карман, картонную пачку с запасными патронами – в левый. А что со штыком делать? В руке нести неудобно, ножен к нему нет, но и выкинуть жалко. Не найдя в себе силы расстаться со штыком, он осторожно заткнул его за ремень. Небезопасно, конечно, обрезаться можно – одна сторона клинка острая, как бритва. Александр попрыгал, как их учили в спецназе, чтобы проверить – не бренчит ли на нем что– либо. В противном случае звуки могли его выдать. И – снова вперед. Съеденные бычки в томате давали о себе знать легкой изжогой, и потому в первом же встреченном ручье он напился воды – чистой, прохладной. Шел до полудня, пройдя не менее двадцати километров. Ноги после вчерашнего марш-броска немного гудели, и Саша сделал привал. Он полежал с полчаса, пролетевшие до огорчения быстро. Вставать и идти надо, а так не хотелось! Через километр Александр наткнулся на деда, собиравшего в лукошко грибы. Он-то и сам видел грибы по пути, только собирать их боялся, поскольку мало что в них смыслил. Дед от неожиданной встречи даже лукошко уронил. Но, разглядев подслеповатыми глазами, что перед ним свой, крякнул с досады и стал собирать в лукошко рассыпавшиеся грибы. – Бог в помощь, дедушка! – поприветствовал его Саша. Дед в ответ пробурчал что-то невнятное. – Не подскажете, село или деревня поблизости есть? – Есть, как не быть. Житковичи называется. Только не ходи туда, там немцев полно. Избы наши заняли, ведут себя как хозяева. Кур постреляли, баб наших сварить их заставили, да и пожрали, чтоб они подавились ими. – А вы-то где живете? – Где? В сараях да на сеновале. – Про фронт, про наших не слышал ничего, дедуля? – Радио у нас нет, газет тоже. Немцы говорят – скоро Москву возьмут – до осени. Да еще и гогочут, сволочи! – Ну, это вилами по воде писано, – уверенно возразил Саша. – Немцы-то все здоровые, откормленные – как бычки. А на наших я насмотрелся, когда отступали. Голодные, на ногах обмотки, винтовки – и то не у всех. Как им победить-то? – Ничего, дедуля, будет и на нашей улице праздник, попомни мои слова. – Да ты на себя-то давно смотрел? – усмехнулся в усы дед. – Не лучше тех, что отступали. Саша промолчал. В словах деда все было правдой. И отступаем мы, и едим не досыта, и на ногах ботинки с обмотками, а не сапоги, как у немцев. Да и с оружием пока худо, как и с боеприпасами. А все равно отлаженная немецкая машина сломается, увязнет на наших просторах. И мы будем в Берлине, а не немцы в Москве! Колюч дед, ершист, но ведь правду говорит. А правда не всегда нравится. Да и что бы он сам говорил, окажись на месте деда? До войны ведь из каждого репродуктора настойчиво утверждали: нет Красной армии сильнее, мы врага шапками закидаем, и воевать будем малой кровью на чужой территории. На деле же не успела война начаться, как немцы уже заняли Минск, Могилев, Рогачев, стоят перед Оршей, от которой до Москвы – меньше пятисот километров. Армия же отступает, у красноармейцев не хватает винтовок, патронов, не говоря уж о танках. А самолетов краснозвездных с началом войны в небе вообще практически не видно. Вот и думай, что хочешь. Конечно, Родина – она как мать, любишь ее за то, что она у тебя есть. Хотя временами Родина не всегда ласкова к своим сыновьям, а порой и просто жестока. – Ты прости, дедушка, Красную армию. В растерянности она, в себя не придет от вероломности удара. Но трудности это временные. Вон сколько татары на нашей шее сидели, а ведь скинули. И Красная армия соберется с силами, выгонит немцев – только верить надо! – Правильно говоришь, парень, только комиссары тоже красиво говорили, а на деле… Дед горестно махнул рукой и продолжил: – Я тебя уже за то зауважал, что ты к немцам в плен не сдался, к своим пробираешься. Немцев-то я знаю, сам воевал с ними в Первую мировую, потом – с белополяками. Русскому чем сильнее по мордасам надают, тем он в драке злее становится. Тяжело нам под немцами, только помни: ждать будем вашего возвращения! Ох и дед! С виду прост, а речь закатил не хуже пропагандиста. Саша попрощался со стариком и пошел к Житковичам. Надо посмотреть, что там за немцы остановились, может – картой разжиться удастся. Увидев дома издалека, он улегся на опушке, в бурьяне. Немцев в самом деле оказалось много. На улицах местных жителей почти не было видно, а серая мышиная форма мелькала часто. Проезжали машины, мотоциклы. К удивлению Саши, проехала группа немецких солдат на велосипедах – да много, около роты. Для Саши это было открытием. Раньше он полагал, что все гитлеровские части сплошь моторизованы. Хорошо бы высмотреть одиночку, да не рядового – офицера! У того и карта может быть. Допросить бы еще, да беда – языка не знает. В школе английский изучали так себе. Наблюдал он за передвижением немцев в селе долго. И разработал-таки план. Саша обратил внимание на то, что к одному из домов часто подъезжают мотоциклы и машины, заходят и выходят солдаты и офицеры. Наверняка штаб какой-то части. А где штаб, там обязательно линия связи и связисты. Саша посмотрел наверх. Столбы на улице были, причем старые, потемневшие от времени. И провода на изоляторах висели – только вот какие? Электрические, по случаю войны не действующие, или же немцы протянули по ним свой телефонный провод? Надо бы узнать. Саша обошел село. Выйдя на восточную окраину, он нашел взглядом столбы и пошел вдоль них, держась в отдалении метров на сто. Житковичи уже скрылись из вида. Меж тем столбы с проводами потянулись по просеке в лесу. Место для засады удобное во всех отношениях. «Буду резать провода здесь», – решил Саша. Он огляделся, прислушался. Никакого движения вокруг, никаких настораживающих звуков. Сняв ботинки и зажав во рту штык, Саша полез на столб. Неудобно. Ноги скользили по отполированной поверхности столба, руки ныли от напряжения. С «кошками» получилось бы лучше. Добравшись до верха, он с удовлетворением обнаружил телефонные провода с черной оплеткой. Штыком Саша аккуратно перерезал провод – но не полностью. Пересек медные жилы, но оставил целой оплетку с одной стороны. Потом спустился вниз, запрокинул голову, стараясь рассмотреть с земли место повреждения, и, не заметив, остался доволен. Провод выглядел неповрежденным. Если он не ошибся, скоро должны появиться немецкие связисты. Саша залег за дерево напротив столба, положив перед собой револьвер и штык. Пригодился-таки штык от СВТ! Через полчаса и в самом деле на просеке появились два солдата-связиста. У одного через плечо – сумка с инструментами, у другого – полевая катушка с проводом. Оба были вооружены винтовками. Сразу видно – технари, не вояки. Почти у каждого столба солдаты останавливались. Один из них доставал из сумки «кошки», надевал на ноги и лез на столб, подключая к проводам трубку и прозванивая цепь. Медленно они приближались к месту засады. Наконец остановились у столба с поврежденным проводом. Связист снял винтовку, чтобы не мешала, и отдал ее товарищу. Нацепив «кошки», он полез на столб. Повреждение связист обнаружил сразу, радостно что-то прокричав товарищу. «Нельзя мне его сейчас трогать, пусть ремонтирует, – решил Саша. – Когда связь восстановится, никто сразу не насторожится. Что странного? Сделав дело, связисты должны вернуться в подразделение. Если их убить сейчас, вышлют вторую пару связистов, а то, может, и с автоматчиками». Между тем связист на столбе соединил провода и замотал скрутку черной изолентой. И только он стал спускаться вниз, как Саша выстрелил из револьвера в того, что стоял на земле. Связист упал, как подкошенный. Чем хорошо револьвер – выстрел негромкий, ТТ куда более шумный. Связист на столбе застыл, как изваяние. Товарищ внизу убит, обе винтовки – возле него, со столба с «кошками» на ногах не убежишь. Положение самое дурацкое. Подойдя к убитому, Саша махнул стволом револьвера связисту – слазь, мол. Связист спустился, с опаской поглядывая на русского. Едва коснувшись ногами земли, он тут же поднял руки вверх. – Нихт шиссен, камерад! – Какой я тебе «камерад»? Аусвайс? Немец полез в карман и вытянул солдатскую книжку. Саша стволом револьвера показал ему – бросай на землю. Не стоит подходить слишком близко. Этот «камерад» запросто мог ударить его по голове сумкой с инструментами. Когда немец неуклюже отошел назад – все-таки с «кошкам» на ногах ходить неудобно, Саша поднял «Soldaten buch» – солдатскую книжку – и раскрыл ее. – Так, Фридрих… – ну и фамилии у них, одни согласные, не прочитаешь. – Двадцатая танковая дивизия, тридцать девятый мотокорпус. Черт! Как плохо, что он не знает немецкий. Как объяснить, что ему нужна карта. Про «аусвайс» случайно выскочило – насмотрелся фильмов про немцев. Саша обеими руками очертил в воздухе квадрат и сказал по-английски: «Мэп». Как ни странно, немец понял. Он кивнул и показал на убитого. Держа в поле зрения связиста, Саша обшарил карманы убитого и нашел карту. Слегка потрепанная на сгибах, с надписями на немецком. Когда он развернул ее, в глаза бросилась красная полоса, тянущаяся с севера на юг и проходящая через Полоцк, Оршу, Витебск. Так это же линия фронта! От Житковичей тянулось несколько карандашных пунктиров. «Это линии связи обозначены», – догадался Саша. Он резко вскинул револьвер и выстрелил в немца. Пуля попала тому в грудь. Связист попытался закрыть рану руками и упал. Оставлять его в живых было нельзя, вызовет фельджандармов – или кто у них там за порядок в тылу отвечает – потому и пришлось убить. Не нравилось ему это дело, мера вынужденная, но необходимая. И что теперь ему делать с солдатской книжкой? Только и понял из нее номер дивизии и корпуса. Саша бросил книжечку рядом с убитым, осмотрел его сумку с инструментами. Когда немец был еще на столбе, Саша заметил в его руках складной нож. Нож в сумке нашелся – хорошей золингеновской стали, с деревянной ручкой. Все лучше и удобнее, чем штык без ножен за ремнем носить. Винтовки Саша брать не стал – носить тяжело. Так он и пошел по линии связи от Житковичей. На ходу вытряхнул из барабана револьвера две гильзы, дозарядил патроны. Необычные они: пули в гильзе утоплены глубоко, кончики у пуль абсолютно низкие, как срезанные. Пройдя километров пять, Александр уселся передохнуть на пень и развернул карту. Надписи на ней были по-немецки, но перевести их вполне можно. Карта довольно подробная – немцы печатали все детали. Саша посмотрел на масштаб карты, прикинул расстояние до линии фронта. Получалось порядочно, километров двести сорок. Этак пешком больше недели идти надо, да и то – в хорошем темпе. А немцы все дороги на восток заняли, потому быстро не получится. Так, а что это идет вдоль дороги? Река, ей– богу, река! Саша по слогам прочитал с немецкого: «При-пять». И расположено удобно – до Мозыря, поворачивая потом на юг и впадая в Днепр. Ну, туда Саше не надо, а вот сплавиться по реке вполне можно, все лучше, чем ноги пешком бить. И было до реки всего-то километров десять на юг, куда Саша и повернул. Все-таки карта – удобная вещь! Он добрался до шоссе Пинск – Гомель… и застрял перед ним до вечера. Почти сплошным потоком по шоссе шли колонны автомашин с пехотой, грузами, натужно ревели танки и бронеавтомобили, тарахтели мотоциклы. И все это моторизованное воинство шло на восток. Перебежать шоссе не было решительно никакой возможности. Пришлось ждать темноты. С приходом ночи движение почти прекратилось. «Порядок у них, «орднунг», – цокнул языком Саша. – Днем воюют, ночью спят, обед по расписанию». Сумев-таки пересечь дорогу, до реки он добрался уже глубокой ночью. Теперь надо утра ждать и искать, на чем сплавляться. Хорошо бы лодку раздобыть, на худой конец – пару бревен. И на них – вниз по течению. Немцы реками, как транспортной артерией, пренебрегали. А ему будет в самый раз. Остаток ночи Александр провел под кустами, только уснуть толком не мог – от реки влажность большая. Под утро – туманчик легкий, промозгло. Едва начало светать, Саша, дрожа, поднялся, попрыгал, поприседал, согреваясь. Спустившись ближе к воде, он внимательно осмотрел реку и испытал чувство глубокого разочарования. Была река шириною метров семьдесят, и хороший стрелок мог попасть в цель на другом берегу даже из пистолета, а уж из винтовки или из автомата по цели на воде – тем более. И – никаких плавсредств в пределах видимости! Спрашивается, и чего он шел к реке? Эх, сюда бы сейчас моторную лодку, да с ветерком прохватить! Пришлось идти пешком по берегу. Через час бодрого хода он увидел слева, в полукилометре, нашу разбитую батарею полковых пушек. Не поленился, подошел в надежде разжиться продуктами. Голод – не тетка, живот урчал, требуя еды. Батарея находилась в боевом положении, все четыре пушки стояли в отрытых орудийных окопах, между станинами лежали тела погибших артиллеристов и валялись стреляные гильзы. Пушки были искорежены, и везде – следы танковых гусениц. Поодаль стояли два трактора-тягача «Комсомолец», две полуторки. Все было разбито и сожжено. Саша попытался представить картину боя. Наши артиллеристы успели отрыть позиции и приготовиться к бою. Немецкие танки двигались с востока и попали под огонь батареи. Скорее всего, немецкая пехота обошла батарею с флангов и посекла артиллеристов из автоматов. А уж потом танки довершили разгром. В бою пушки всегда ставят позади пехоты. Их задача – уничтожить танки и другую технику врага. А пехотинцы должны бороться с пехотой. Тут же – никаких окопов пехоты перед пушками. Батарею бросили заткнуть дыру на танкоопасном направлении – без пехоты, без поддержки. Вот и полегла вся батарея, и, похоже, бесславно. Ведь ни одного подбитого танка перед батареей не было. Хотя времени прошло после боя много – не один день, и немцы могли утащить танки в свой тыл, на ремонтные заводы. Саша подошел к грузовикам, нашел в кузове галеты и банки с тушенкой – явно сухой паек. Он вытряхнул вещи из чьего-то вещмешка и уложил туда продукты. Есть хотелось безмерно, но не здесь же, не на разбитой батарее. Проутюженные вражескими танками тела бойцов, запекшаяся кровь и – особенно – смрадный запах не способствовали аппетиту. Саша вернулся на берег, открыл консервы, распечатал пачку галет и поел. Зачерпнув пустой банкой воды из реки, напился. Мысль, которая вдруг осенила его, была до того простой и ясной, что он поразился, почему при виде разбитой батареи она сразу не пришла ему в голову. «Ох и тупица же я! – обругал себя Саша. – Мозги на гражданке жиром заплыли! Ведь на пушках и машинах колеса есть, а в них – камеры. Самое подходящее плавсредство!» Пришлось ему снова идти на батарею. Еще удивительно, как местные жители из близлежащих деревень не растащили все, что уцелело, хоть те же консервы. Или убоялись вида убитых? В автомашине нашлись инструменты, коими Саша разбортировал колесо и вытащил камеру. Насосом накачал ее до звона. Это сейчас автолюбители избаловались, кроме запаски, домкрата и баллонного ключа никаких других инструментов с собой не возят. Многие не знают, как пробитое колесо поменять. Ну да он, Саша, не из таких… Александр подкатил камеру к берегу, снял вещи и связал их в тугой узел. Бросил камеру в воду, улегся на нее спиной, а узелок с вещами и вещмешок с консервами на живот положил, где посуше. Течение подхватило камеру с Сашей и понесло ее вниз. Руками он подгребал немного, стараясь не удаляться далеко от берега. На середине, где стремнина, течение сильнее, но и опасность быть обнаруженным выше. Несмотря на то, что река равнинная, плыть получалось быстрее, чем идти. Приходилось только зорко смотреть на оба берега – не появятся ли немцы? Часа через три Саша подгреб к берегу – обогреться. Ноги и пятая точка были в воде, и он замерз. Вода хоть и тепленькая – июль все-таки, но долго находиться в ней было невозможно. На берегу он съел еще одну банку тушенки, вполне неплохой – умели же раньше делать, и, греясь на солнце, размышлял. Что он скажет за линией фронта, выйдя к своим? В правду не поверит никто. Поэтому надо придумать легенду и твердо ее придерживаться. Саша вспомнил о красноармейской книжке убитого сержанта. Он достал ее, развернул. Бумага неважного качества, фотографии нет, но записи чернилами читаются хорошо, и оттиск печати четкий. Итак, Савельев Александр Трофимович. Ты гляди, тезка! Год рождения – тысяча девятьсот десятый. Немного моложе его сержант был, но при случае сойти может. Сто седьмой стрелковый полк пятьдесят пятой дивизии, Западный особый военный округ. Саша повторил дважды номер полка и дивизии, а также фамилию и инициалы сержанта. Теперь ему предстояло стать сержантом Савельевым. Хоть какая-то зацепка в этом мире. Придя к такому решению, Саша сразу почувствовал себя увереннее. Теперь, перейдя линию фронта, он может найти хоть какое-то обоснование своему существованию. А то, что он с оккупированной территории вышел, – так в сорок первом, особенно в начале, не он один это делал. Выходили целыми подразделениями. И ему стыдиться нечего: в плен не сдавался, с врагом не сотрудничал. Даже свою лепту в борьбу с ним внес, пусть и малую пока. Отдохнув и обогревшись, он продолжил плавание. Воду Саша никогда не любил. На море был пару раз, плавать умел – по крайней мере, ту же Припять спокойно переплыть мог, но не любил. Однако в жизни ведь приходится делать далеко не все, что любишь, что тебе по душе. Так, без приключений и неприятностей сплавлялся он до вечера. Что его удивляло и настораживало даже, так это отсутствие на реке какого-либо движения. Ни лодок с рыбаками, ни воинских катеров… С рыбаками понятно – им не до рыбалки, хотя рыбка свежая – хорошее подспорье к скудному столу. А военные? Для него к лучшему, но вообще – почему немцы не контролируют реку? Обогревшись на берегу, Александр натянул свою одежду, еще слегка влажную от брызг и близости воды. Надувную камеру он спрятал в кустах, а сам слегка углубился в лесок. Найдя удобное место, улегся на сосновую хвою и уснул. И сны снились ему еще из прошлой, счастливой жизни. Он увидел во сне свою встречу с Антоном, застолье обильное с разносолами, беседу по душам с другом. Проснулся Саша бодрым, с хорошим настроением. Вокруг щебетали птицы – в этом месте вой-ны не было. Он позавтракал тушенкой с галетами, выпил водички. Полежал немного, прикидывая, какое расстояние он покрыл за вчерашний день. Получалось – километров сорок. Ежели бы он шел пешком, ноги утром были бы чугунными. А вплавь – бодрость с утра и усталости никакой. Саша собрался было раздеться и продолжить сплав, да поведение птиц насторожило его. Совсем рядом кружили и трещали сороки, подсказывая ему, что по лесу явно кто-то шел. Оставив на месте вещмешок, Саша вытащил из кармана револьвер и, перебегая от дерева к дереву, стал осторожно приближаться к месту, над которым летали встревоженные птицы. Сначала он услышал голоса, а, приблизившись, различил немецкую речь. Немцы! И довольно близко от него, в двухстах метрах от его ночлега. На небольшой поляне стояло с десяток мотоциклов с колясками, на которых было небрежно брошено обмундирование. Сами же немцы загорали на берегу. Все они были сильными и рослыми, только вот кожа была бледная. Пока Саша раздумывал, что предпринять, немцы с хохотом полезли в воду купаться. Приехали они явно вчера, иначе сегодня он услышал бы тарахтение мотоциклетных моторов. Скорее всего, подразделение их следовало маршем, вот и свернули на ночевку. А утречком искупаться решили, смыть дорожную пыль. Чего-чего, а пыли на наших дорогах хватает, это вам не Франция или Польша. Решение пришло мгновенно. Надо броском преодолеть двадцать метров до ближайшего мотоцикла и воспользоваться пулеметом. Ствол МГ-34 как раз в сторону Припяти смотрит. Немцы плещутся, толкают друг друга в воде, как будто и войны никакой нет, а они просто на отдыхе где-нибудь на Лазурном Берегу. Ну, будет вам сейчас отдых! Саша вытянул шею, пытаясь разглядеть, заправлена ли в пулемет лента. Ошибка будет стоить жизни. С облегчением отметил – лента в пулемете есть. Он набрал в грудь воздуха, как перед прыжком в воду, и, пригнувшись, бросился к мотоциклу. Чем позже его заметят немцы, тем лучше. С ходу запрыгнул в коляску, одним движением сбросив лежавшую на ней униформу, взвел затвор – ведь МГ-34 стрелял с заднего шептала, довернул ствол на купающихся и нажал спуск. Пулемет загрохотал. Саша водил стволом по купающимся немцам. Дистанция огня была всего метров тридцать, и он даже особо не целился. Воздух огласился криками и стонами немцев – ничего не понимающих, падающих в окрасившуюся в красный цвет воду. И вдруг пулемет замолк. Саша с ужасом увидел, что лента закончилась, затвор пулемета щелкнул вхолостую. Видно, немецкий пулеметчик уже стрелял в предыдущие дни, и лента была неполной. Саша рвал из кармана револьвер, а он, как назло, зацепился спицей курка за подкладку. Недобитые немцы, воспользовавшись заминкой, рванули из воды прямо к нему. Исход столкновения решали секунды. Саша рванул револьвер, услышав треск разрываемой ткани кармана, и в это время с другой стороны поляны ударил очередями автомат. И не по мотоциклу, не по нему, Саше, а по немцам. Это было неожиданно, но незнакомый автоматчик позволил выиграть миг, спасший Саше жизнь. Он вскинул «наган» и почти в упор, самовзводом, выстрелил в единственного добежавшего почти до мотоцикла немца. Тот упал, ударившись головой о колесо мотоцикла. Больше стрелять было не в кого. Саша выбрался из коляски и побежал к берегу, сжимая в руке револьвер. Течение реки медленно относило трупы немцев. «Раз, два, три, – начал считать Саша. – Четырнадцать! И на берегу четверо. Итого – восемнадцать». Саша пересчитал мотоциклы. Их оказалось десять. На каждом ехали водитель и пулеметчик. Где же еще двое? Уйдут ведь, тревогу поднимут! И где же этот неизвестный, так вовремя поддержавший Сашу огнем, выручивший в трудной ситуации? – Эй, выходи! – крикнул Саша, повернувшись к той стороне поляны, откуда раздавались автоматные очереди. Из-за деревьев, прихрамывая, вышел командир Красной армии – без головного убора. На левой ноге, прямо поверх галифе – грязный бинт. В руке он сжимал пистолет-пулемет Дегтярева. Лицо исхудавшее, обросшее недельной щетиной, запавшие глаза лихорадочно блестели. – Все, амбец немцам? – хрипло спросил он. – Двоих не хватает, – с досадой ответил Саша. – Хрен с ними, может – утонули. – Мотоциклов десять, стало быть, немцев должно быть двадцать. Если двоих упустили, они вскоре подмогу приведут. – Не приведут. Голые да без оружия… А деревни поблизости я не видел. Ты кто? – Сержант Савельев, сто седьмой стрелковый полк, – четко представился Саша. – А я из восемьдесят четвертого, политрук Шумилин, – командир показал левый рукав, на котором была нашита красная звезда. Большая, суконная – и как только Саша сразу внимания на нее не обратил? – Сержант, сматываться отсюда быстрее надо, стрельбу немцы слышать могли, да и двоих ты не досчитался – тоже тревогу могут поднять. Только мотоциклы обыщи. Жрать охота, сил нет. Я уж три дня как крошки во рту не держал. Саша обыскал коляски мотоциклов и собрал целую кучу снеди: копченая колбаса, вино в бутылках, белый хлеб в фольге, и множество консервных банок. Только с чем – неизвестно, все надписи на немецком. Политрук едва не прослезился. – Жалко жратву бросать, а все съесть не сможем. Одной рукой он схватил колбасу, другой – хлеб и начал есть, жадно отрывая от еды большие куски. – Да ты не торопись, политрук! Когда три дня не ел, сразу много нельзя, живот скрутит. И винцом запивай, чтобы не всухомятку! – Знаю, удержаться не могу, – с набитым ртом невнятно промычал политрук. Прожевав, он сказал: – Вещмешок бы найти, кое-что с собой прихватим. Только вещмешков у немцев не было, одни ранцы из телячьей кожи. – Погоди-ка, есть вещмешок, с тушенкой, на берегу оставил, – вспомнил Саша. – Я отлучусь ненадолго, принесу. Политрук поднял на него глаза. – А не сбежишь? – Дурак ты, хоть и политрук. Саша взял кольцо колбасы и хлеб. Он шел по берегу, жевал и анализировал происшедшее. А ведь он ошибку совершил. Немцы были на берегу, а сороки верещали немного далее. Человек сюда шел, а он все внимание на немцев обратил. А если бы это был не политрук, а враг? «Навыки утратил, Саня!» – укорил он сам себя. Забрав вещмешок с тушенкой, он вернулся назад. Политрук сидел в коляске, разложив перед собой еду, и пил вино из горлышка бутылки. – Ну и вино у них вкусное! – поделился он с Сашей впечатлением. Саша присел на сиденье мотоцикла. – Времени у нас мало, политрук, думаю – четверть часа, не больше. Что с ногой? Идти сможешь? – Сквозное пулевое. Болит, сволочь. Как пройдешь, ногу натрудишь, кровить начинает. «Стало быть, политрук не ходок, скорее – обу-за», – промелькнуло в голове у Саши. Шумилин как будто прочитал его мысли. – Ты что удумал? Один уйти хочешь? – Если бы хотел, не вернулся бы, – усмехнулся Саша. – В мешке – тушенка. – О! Здорово! То ни гроша, а то вдруг алтын! – пьяненько хихикнул политрук. На голодный желудок его развезло. – Я сейчас бинты поищу, видел где-то, – поднялся Саша. – Перевязать тебя надо. Индивидуальные перевязочные пакеты Саша видел в ранцах у немцев. Он принес несколько штук, сложил их на коляску мотоцикла. – Скидывай галифе! Политрук стянул брюки. Осмотр раны Сашу не порадовал. Выходное отверстие гноилось, вокруг него – краснота. «Как бы гангрена не приключилась, – обеспокоился Саша, – ему бы сейчас врача и перевязку». Он прошел по поляне, нашел листья подорожника. Ополоснув в воде, приложил их к ране и перевязал немецким бинтом. – Ловко у тебя это получается, – похвалил его политрук. – Это от бабушки. Пацаном еще был – то коленку собьешь, то занозу загонишь. Вот она подорожник и прикладывала. Политрук попытался натянуть галифе. – Стой! – остановил его Саша. – Надевай немецкую форму! – Ты что?! Чтобы я, красный политрук, – и вражью форму надел?! Да ни за что! – А теперь послушай меня. Ты со своей ногой далеко не уйдешь, рана гноиться начала. А до линии фронта, по моим прикидкам, больше двухсот километров. Сможешь ты их пройти? Политрук отрицательно покачал головой. – Потому я и предлагаю тебе переодеться в немецкое. Форму натянем, очки мотоциклетные, каски. Сколько сможем, проедем. Глядишь, и рана твоя подживет. – Ты думаешь, кто-нибудь поверит, что мы немцы? Политрук провел рукой по лицу, заросшему недельной щетиной. И в самом деле: немцы выбриты чисто, гладко, а у политрука не лицо, а рожа – как у оборванца. Но ведь должны же у немцев бритвенные принадлежности быть! Саша перевернул ближайший к нему ранец, высыпал его содержимое на землю. Нашлась и бритва – опасная, и помазок, и кусочек мыльца. – Садись, политрук, побрею! Он развел в немецкой жестяной кружке мыльце, помазком нанес пену на лицо политрука, осторожно выбрил. Опасной бритвой он пользовался в первый раз, и с непривычки было неудобно. Политрук с наслаждением провел рукой по лицу. – Эх, сейчас бы подворотничок свежий! Да «Шипром» побрызгаться, – мечтательно произнес он. Саша меж тем обошел поляну и собрал немецкое обмундирование. – Вот, примерь на себя! – протянул он политруку чужую форму и сам стал раздеваться. После примерки нескольких френчей он подобрал себе китель и галифе, потом принялся за сапоги. Сорок второй – ходовой размер – он нашел быстро. От одежды пахло прежним владельцем – потом, каким-то одеколоном и еще бог знает чем. Политрук после некоторых колебаний тоже переоделся. Одежду – свою и политрука – Саша уложил в пустой ранец. Потом протянул политруку мотоциклетные очки и каску. – Надевай! Политрук с видимым отвращением натянул очки, нахлобучил шлем. Саша с удовольствием осмотрел его. – Ну вот, а ты не хотел! Вылитый фриц! Никто тебя остановить не посмеет, кроме разве что фельдполиции. Да еще и погоны на тебе не рядового. – Да? А в каком я теперь звании? – Не знаю, я их знаки различия не изучал. Ты должен это лучше меня знать. – У нас в политотделе всякой дрянью не занимались. – Ага, бить врага хотели – на чужой земле и малой кровью. Слышал не раз уже. Политрук хотел ответить резкостью, но понял – время и ситуация не те. Саша прошелся по поляне; открыв пробки бензобаков, выбрал мотоцикл, где бензина в баке плескалось побольше. Затолкал в багажник коляски ранец и вещмешок с тушенкой, в другой ранец уложил трофейные продукты и тоже бросил его в коляску. Туда же отправил и пару железных коробок с пулеметными лентами. Политруку протянул немецкий автомат. – Не возьму, у меня свой есть! – возразил Шумилин. – А как ты себя представляешь – в немецкой форме да с русским автоматом? Ты еще надпись сделай – «партизан» и на грудь ее прилепи. – Сержант, не забывайтесь, я все же политрук! – Мы сейчас на оккупированной земле. И ты, и я – просто бойцы Красной армии. Чтобы до тебя дошло – окруженцы! Так что командовать будешь у наших. Политрук нехотя положил свой автомат на землю и повесил на шею ремень МП-40. Сашу разобрал смех. Совершенно натуральный немец! А ведь еще полчаса тому назад был политруком – с грязным бинтом на ноге и недельной щетиной на лице. Теперь щеки выбриты, глаза огнем горят, форма хоть и чужая, но не рваная… Сам Александр выглядел подобным же образом. Осмотром он остался доволен. Конечно, языка немецкого они оба не знают, но внешне очень похожи на немцев. – Садись в коляску, – скомандовал он политруку, – сойдешь за пулеметчика. Политрук неловко залез в мотоциклетную коляску, долго в ней устраивался. – Сержант, какого черта ты сюда всякого барахла натолкал? – недовольно выговаривал он Александру. – Сесть нормально невозможно, ноги не устроишь! – Извини, – с видимым простодушием улыбнулся в ответ Саша, – с легковой машиной промашка вышла, да и грузовика на поляне я не наблюдаю. Кстати, ты с немецким пулеметом обращаться умеешь? – Нет, – все еще сердито пробурчал политрук. Саша показал ему, как взвести затвор. – А дальше просто: нажимаешь на спуск и стреляешь по цели. – Не сложней, чем из автомата, – прокомментировал его действия политрук. – Ну что, поехали? Только уговор: увидишь немцев – не стреляй. Мы сейчас под них косить будем, вроде как свои. Сколько удастся, проедем, а там – как Бог даст. – Ты чего, верующий? – Это я к слову. Саша толкнул ногой кикстартер. «Цюндап» завелся сразу. Усевшись в седло, Саша включил передачу и тронулся. Эх, хорош мотоцикл! Тянет мощно, ровно, мягко и в сторону коляски не ведет, как обычно бывает у мотоциклов с боковыми прицепами. Они проехали километра три-четыре по грунтовке и выбрались к перекрестку. По шоссе направо, на восток, двигались мотоциклы, машины, танки. Рев моторов, запах отработанного бензина, пыль… Улучив момент, Саша вклинился в небольшой разрыв между машинами. Сидевшие в грузовике немецкие пехотинцы крикнули им что-то и засмеялись. Колонна шла без остановок километров тридцать. С ходу прошли Речицу. И, едва ее миновали, как машины стали тормозить. Солдаты выпрыгивали из кузовов. Высоко в небе показались три бомбардировщика ТБ-3. Большие, тихоходные, устаревшие еще задолго до войны – и без прикрытия наших истребителей. Легкая добыча для истребителей врага и зенитной артиллерии. Немецкие пехотинцы побежали от машин в разные стороны и стали падать в кюветы. «Ну уж нет, – решил Саша, – не хватало нам только погибнуть от своих же бомб, от рук русских летчиков». Он добавил газу и стал объезжать колонну. Послышался нарастающий вой падающих бомб. Один разрыв впереди, второй, третий – и все ближе и ближе… Саша свернул на мотоцикле в поле – при переезде через кювет здорово тряхнуло. Политрук громко, по-русски выматерился. Вот на таких мелочах можно и проколоться. Отъехав подальше, Саша остановился. С тяжелого бомбардировщика никто не будет бомбить такую ничтожную цель, как мотоцикл. Политрук сидел, полуобернувшись назад, и смотрел, куда падают бомбы. – Политрук, ты бы хоть ругался по-немецки, что ли! Или уж вообще молчи, коли языка не знаешь. – Вырвалось! Ты как в поле свернул, меня пулеметной коробкой по ране на ноге ударило, вот и не сдержался. – Впредь молчи, хоть язык прикуси! Это сейчас за разрывами бомб тебя никто не слышал. В другой ситуации ты уже был бы трупом. Слова Александра политруку явно не понравились, но он промолчал – виноват все-таки. Ну, как же – он политрук и привык сам приказывать, а тут какой-то сержант учит. – Ты где научился на мотоцикле ездить? – спросил он. – В армии, – коротко ответил Саша. Лишнего он говорить не хотел. В перспективе – переход фронта, и не исключены допросы особистов. Неизвестно еще, что там наговорить может политрук. Слишком мало времени они знакомы, чтобы Саша мог ему полностью доверять. Конечно, политрук проявил себя достойно, выручив Сашу автоматным огнем на поляне у реки, и оснований не доверять ему вообще у Саши пока не было. Но – береженого Бог бережет. Меж тем, сбросив бомбы, бомбардировщики описали полукруг, развернувшись на восток, и стали бомбить снова. Уж слишком велика и заманчива была цель – нескончаемая немецкая автоколонна. На этот раз бомбы упали точнее, прямо по центру дороги. Многие машины загорелись, другие были разбиты осколками. Изрядное количество немцев было убито или искалечено. Но и немецкие истребители не заставили себя ждать. Едва бомбардировщики успели отбомбиться, как с запада прилетели две пары «Ме-109». Они с ходу зашли в хвост крайнего правого ТБ-3, с высоты донеслись звуки пулеметно-пушечных очередей, и бомбардировщик задымил. Немцы у автоколонны, наблюдавшие за воздушным боем, возликовали и стали радостно кричать. А «мессеры» уже пристроились в хвост ведущему бомбардировщику. Снова очереди – и бомбардировщик задымил. Из самолета стали выпрыгивать фигурки пилотов – экипаж покидал обреченную машину. Раскрылось несколько парашютов. От колонны немцев отделилась группа мотоциклистов и направилась к месту посадки летчиков. Политрук встрепенулся: – Едем туда, выручим красных соколов! – Их мы не выручим, а сами не за понюшку табаку сгинем, – возразил ему Александр. – Ты трус, сержант! – разъярился политрук. – Когда выйдем к своим, я так и доложу. – Если мы поедем летчиков выручать, то уж точно к своим не выйдем. Слова Александра немного сбили воинственный пыл политрука. Саша завел мотоцикл, немного проехал по полю и выбрался на дорогу. Немцы уже пришли в себя после бомбежки и перевязывали раненых. Саша же поехал вдоль стоящей автоколонны, и, когда она закончилась, дал газ. Надоело ему глотать пыль за грузовиками, да к тому же колонна шла со скоростью сорок-пятьдесят километров в час, можно сказать – тащилась. На свободном шоссе Александр добавил скорости. Они догнали еще одну колонну и пристроились сзади. – Шумилин, гляди – другая часть. – С чего взял? – Посмотри, на заднем борту в кружочке – голова слона. – Ну и что? – А у той, разбомбленной, колонны в кружочке был лев. – Сдались тебе эти рисунки! – вконец разозлился политрук. Понятно, он был далек от разведки и ненаблюдателен. Следовало это учесть на будущее. Они проехали еще часа два, и политрук заявил: – Давай съедем с дороги в лесок. По нужде хочу, да и подхарчиться не помешает. Саша и сам хотел предложить привал – только не для еды, а чтобы сориентироваться и посмотреть, сколько бензина осталось в баке. Конечно, немецкие машины где-то, скорее всего из бензовозов, заправлялись. Но как заправиться, не зная языка? И вдруг для этого надо какие-то документы предъявить? Вариант с заправкой отпадал. Они свернули на узкую боковую дорожку и остановились на лесной опушке. – Ты бы в лес заехал, сержант. А то стоим на виду у немцев, – забеспокоился политрук. – Самое то! Когда хочешь что-нибудь спрятать, положи на видное место. Сам подумай, разве чужой будет стоять на виду, рядом с дорогой? Политрук, кряхтя, выбрался из коляски, сбегал за деревья. А, вернувшись, заявил: – Понравилось мне ехать. Так бы до самого фронта. – А до Москвы не хочешь? Фронт пешком переходить, скорее всего – переползать на брюхе придется. – Ты предлагаешь мне, красному командиру, на пузе перед немцами ползти? – Не нравится – иди парадным шагом и про барабан не забудь. Саша достал хлеб, колбасу и вино. Банки с консервами надо приберечь. Они поели, запив скудную пищу вином. И еще не успели убрать остатки еды, как политрук толкнул Сашу под руку: – Гляди! По дороге шли бензовозы. – Вот бы сейчас по ним из пулемета! В принципе мысль была неплохая. Надо только выбрать удачный момент. Саша открыл пробку бензобака, опустил туда сорванную ветку. Бензина в баке оставалось на треть. Километров на восемьдесят-сто должно хватить. До прифронтовой полосы они дотянут, а там мотоцикл все равно придется бросить. Он надвинул на глаза очки, поправил каску. – Садись, политрук, едем. После еды, на сытый желудок, ехать было веселее. Саша пристроился за бензовозами. Где-то же они должны остановиться для отдыха? К фронту пустые бензовозы ехать не будут, стало быть, цистерны полные. – Слышь, политрук, погляди-ка в железных коробках под ногами, есть ли в лентах зажигательные пули? Политрук кивнул, согнулся в три погибели и, положив на колени одну из коробок, открыл ее. – А зажигательные – они какие? Черт его знает, как немцы обозначают свои патроны? В Красной армии бронебойно-зажигательные пули имели черно-красные пояски на кончике. – Ты посмотри, обычные пули не красят ничем. Если же краска есть, значит – или зажигательные, или трассирующие. Нам любые подойдут. Политрук достал из коробки ленту. – Ага, есть, через каждые три патрона вот эти идут. Он показал Саше патроны, пули в которых имели зеленую окраску носика. – Вот их и попробуем. Они проехали еще километров пятнадцать, пока бензовозы не стали сворачивать в поле и останавливаться. Так делается в любой армии мира: через пятьдесят-семьдесят километров колоннаостанавливается, водители осматривают технику, справляют нужду, курят. Саша проехал по дороге немного дальше и таки свернул направо, к лесочку, а мотоцикл загнал между деревьями. – Ленту сам заменить сможешь? – обратился он к политруку. Тот качнул головой: – Если только покажешь. Саша присмотрелся к пулемету. Похоже, что перезаряжается он, как РПК. Он нашел защелку, откинул крышку лентоприемника, вытащил ленту с обычными патронами и зарядил трассирующими. Метров на триста, пока горит фосфорный состав в донце пули, они не хуже зажигательных могут сработать, поджечь легковоспламеняющиеся материалы вроде сена или досок, а уж бензин – и подавно. Только одно свойство у них есть, для Александра и политрука не очень приятное – по трассерам можно засечь место, где находится стрелок. А уж с ответным огнем немцы не задержатся. Стало быть, надо отстреляться по бензовозам и мгновенно уносить ноги. – Политрук, ты готов? – Готов! – Значит, делаем так. Я сейчас подъеду немного поближе, и как скомандую – ты сразу открываешь огонь. Патроны не экономь. Цель большая, думаю – не промахнешься. Потом сразу по газам – и в лес. Иначе накроют нас сразу, решето сделают. На все про все у нас не больше минуты. Согласен? – Поехали! Саша завел мотоцикл, сел в седло, глубоко вздохнул. Еще секунда – и уже ничего изменить будет нельзя. Он отпустил ручку сцепления, выехал из-за деревьев и по полю направил мотоцикл к бензовозам. Они стояли рядышком, как слоны на водопое, облегчая задачу политруку. Не доезжая метров двести, Саша притормозил. – Давай! Загрохотал пулемет. Сначала политрук с непривычки взял низковато, и трассеры ударили по колесам грузовиков, начавшим с оглушительными хлопками лопаться. Но затем Шумилин приподнял ствол. Трассеры хлестали по цистернам, из них забили струйки бензина. – Чего же они не горят? – удивился Саша. Но бензин уже горел, только язычки пламени были бледными и ярким солнечным днем не видны. Вскоре показался черный жирный дым – это занялись огнем колеса. Водители бензовозов кинулись врассыпную от своих машин. Уж они-то лучше других представляли себе, какой ад сейчас тут начнется. Пулемет смолк. Саша увидел, как политрук откинул крышку лентоприемника и меняет ленту с патронами. Как быстро кончилась та, с трассерами! Но стоять нельзя. Немцы уже очухались от внезапного нападения, и в сторону мотоциклистов прозвучали первые, редкие пока выстрелы. Саша включил передачу и, резко дав газ, развернул мотоцикл – так, что политрук едва не вывалился из коляски. Мотоцикл подпрыгивал на кочках, набирая ход. Саша поглядывал направо, выбирая место, куда можно было бы нырнуть и скрыться. Далеко позади ударил пулемет. Пули прошли левее, взбив фонтанчики земли. На мгновение обернувшись, Саша увидел, как на дороге остановился полугусеничный бронетранспортер, и пулеметчик на нем берет их в прицел. Сейчас их спасет только скорость! Саша выжимал из мотоцикла все, что можно. Руль на неровном поле рвался из рук, мотоцикл болтало, как лодчонку на волнах. Справа показался небольшой разрыв между деревьями, куда вела узкая лесная дорога. Туда Саша и свернул – причем резко, так, что мотоцикл встал под углом, задрав в воздух коляску и едва не перевернувшись. Из-за совсем уж отвратительной дороги скорость пришлось сбросить. Так они проскочили километра полтора или два – кто их считал в такой ситуации? Наконец Саша остановил мотоцикл, заглушил мотор. Надо послушать, нет ли за ними погони? – Эй, политрук, ты чего молчишь? Он тряхнул политрука за плечо и в испуге отдернул руку. Политрук завалился вперед, и Саша увидел, что на его затылке зияла огромная рана, а спина была залита кровью. Убит! Достал его все-таки пулеметчик с бронетранспортера! Вот сука! Меж тем далеко позади, но явно по лесной дороге приближался звук двигателя и лязг гусениц – бронетранспортер пустился за ними в погоню. Времени не было. Саша, привстав на подножках мотоцикла, ногой толкнул кикстартер и рванулся с места. Выручал стальной шлем, о который бились ветки деревьев, и мотошлем. Мотоцикл бешено летел по петляющей грунтовке – Саше надо было оторваться от преследователей. Впереди блеснула река. Черт, Припять! Саша крутанул руль влево и, петляя между деревьями, покатил по берегу. Он едва успел затормозить перед оврагом, заскользив по траве юзом. Заглушив мотор, соскочил с мотоцикла, откинул крышку багажника вместе с запаской, расположенной на коляске. Надо было забрать вещмешок и ранец – там его гражданская одежда и документы сержанта Савельева. Услышал, как глухо брякнули банки с тушенкой. Переодеваться некогда, надо бежать. Лязг гусениц бронетранспортера приближался, и Саша побежал вниз, съехав по склону оврага на пятой точке. А чего жалеть чужой мундир, все равно его бросить придется… Почувствовал под ногами дно, усыпанное сухими сучьями, ветками, камнями, и, ломая ногти, полез наверх. Лязг гусениц стих, но мотор бронетранспортера продолжал работать. Стало быть, они добрались до берега. Худо будет, если у них есть рация, они свяжутся с другими частями и успеют пустить навстречу ему облаву. И Саша бежал, петляя между деревьями и кустами. Вскоре звук мотора бронетранспортера затих. Продолжают ли преследовать его немцы или оставили эту затею? Саша пробежал еще километр и свалился без сил.Глава 4. Взводный
Он лежал на траве и жадно, как вытащенная из воды рыба, хватал ртом воздух. Немного придя в себя, вслушался в окружающую его тишину. Похоже, его никто не преследовал. Не слышно треска веток, разговоров. Он вдруг с неожиданной теплотой вспомнил Шумилина. Молодец, политрук, не сдрейфил. Настоящий мужик, хоть и фанатик сталинский. Жалко только, что похоронить его не получилось, хоть он это по праву заслужил. И лопата к коляске мотоцикла приторочена была, да преследователи помешали, времени на это не дали. Надо было самому спасаться. Саша поднялся, отряхнул одежду от приставшего к ней мусора и пошел на восток. Время от времени он видел, как справа, между деревьями и кустарником, мелькала река. Где он сейчас? Хоть бы определиться! Карта была, но где она? В вещмешке или в ранце? Что-то у него многовато поклажи. От лишнего надо избавляться. И Саша устроил привал. Сначала он открыл ранец. Вот свернутая, измятая и грязная форма политрука. В кармане гимнастерки – его документы. Здесь же – Сашина гражданская одежда. Только вот карты нет. Саша перерыл вещмешок сверху донизу. Колбаса, хлеб, банки с тушенкой, индивидуальные немецкие перевязочные пакеты. А карты – той, трофейной, которую он забрал у убитых немецких связистов, – карты нет. Куда же она делась? Ведь без нее – как без рук! Саша доел круг колбасы с хлебом. Лето, жарко, она хоть и полукопченая, но испортиться быстро может. Не спеша допил вино. Прихлебывая из бутылки, размышлял – переодеваться ему в свою одежду или пока идти в немецкой? Пришел к выводу, что, пожалуй, в немецкой пока безопаснее и в сапогах немецких по лесу идти куда удобнее, чем в своих туфлях. Да и на спине ранец должен быть, а не сидор отечественный. Вот только как будет выглядеть немецкий пехотинец, в одиночку бродящий по лесу? Однозначно: подозрительно как для самих немцев, так и для местных жителей. Зато потом немецкая форма поможет, когда через немецкие позиции в прифронтовой полосе пробираться придется. Поразмышляв так, Саша закопал форму политрука, предварительно достав из нагрудного кармана гимнастерки и переложив к своим документам удостоверение Шумилина. Плотненько утолкал свою одежду и продукты в ранец и забросил ранец за спину. Немецкий же автомат повесил через плечо – так удобнее. Сами немцы носили его на шее, стволом вправо, что для Саши было непривычно. Он попробовал развернуть его стволом влево, но рукоятка затвора при каждом шаге била его в живот, и идти было неудобно. Он по привычке попрыгал на месте – не стучит ли чего, и – в дорогу. Шел осторожно, прислушиваясь – не кричат ли тревожно птицы, не шумит ли поблизости мотор. Здесь мотор – это всегда немцы. У жителей сроду ничего, кроме велосипедов, не было, да и они в редкость. К вечеру Александр добрался до какой-то деревни. Он постоял на опушке, пытаясь определиться, нет ли в ней немцев. Вроде было тихо. Мирно кудахтали куры, взвизгивали собаки. Если бы в деревне побывали немцы, то кур они бы постреляли и съели. Саша встал, оправил форму и спокойным, уверенным шагом направился в деревню. Была она невелика – единственная короткая улица по десятку деревянных изб с каждой стороны. Саша остановился посередине улицы в недоумении. Деревня как вымерла. Возле изб – ни одного жителя. Хотя Саша чувствовал, что из окон за ним наблюдают. Он решил, что надо вести себя нагло, как завоевателю. Подойдя к ближайшей калитке, Саша пнул ее сапогом. Остановившись посередине двора, громко крикнул: – Рус, выходи! За оконной занавеской мелькнуло испуганное женское лицо, потом загремел запор. Во двор вышел, опираясь на костыль, мужик лет сорока – без одной ноги. Намеренно коверкая слова на немецкий манер, Саша спросил: – Эта деревня как имя? – Малиновка, пан офицер. – Их бин зольдат. Я найн офицер! Где есть Гомель? – Так вон там, пан солдат, – мужик махнул рукой, указывая куда-то за Сашину спину. – Как далеко? – Километров пятьдесят будет, – для убедительности мужик показал Саше пятерню с растопыренными пальцами. – Днепр? – Совсем недалеко, пан солдат. Часа три пешком. – Дойче зольдатен тут марширойн? (Германские войска здесь были?) – Бог миловал. Вы – первый. – Партизанен? Пуф-пуф? – Откуда, пан солдат? – Смотри! Если ты меня обманывать, я делать пиф-паф! – Для убедительности Саша сложил пальцы правой руки в воображаемый пистолет. Мужик перекрестился, не отводя глаз от Сашиной руки. – Ком! Идти домой! – Саша махнул рукой в направлении избы. Мужик, часто оглядываясь, заковылял к дому и скрылся за дверью. Основное Саша узнал и задерживаться в деревне не стал. Скоро начнет смеркаться, а ему надо еще ночлег отыскать. Он вышел из Малиновки, спиной ощущая испуганные взгляды селян, и бодрым шагом направился на восток, время от времени переходя на легкий бег. Когда стало темнеть, впереди открылось поле, а за ним – Днепр. Был он не так широк, как у Киева, где проезжал прошлым летом Саша. Пересекать поле в темноте Саша не рискнул. Немцы могли поставить мины – хотя здесь-то зачем? Но рисковать он не стал и улегся спать на опушке леса, подложив под голову ранец и сняв автомат с предохранителя. Хоть и спал он вполуха, но проснулся ранним утром бодрым. Берег реки был скрыт от него плотной пеленой утреннего тумана, и сейчас это было ему только на руку. Он осторожно направился к реке, глядя под ноги – не видно ли где проволочки или свежего бугорка земли. Встречались такие холмики, но, скорее всего, их понаделали кроты. На всякий случай Саша их обходил. Вот и Днепр. Как там у Гоголя? «Чуден Днепр при тихой погоде…» Однако Саше было не до красот природы. Он раздумывал – как перебраться вплавь, не замочив оружие? Форму немецкую Саша снял и отбросил в сторону – не пригодится она ему больше. Автомат оружейным ремнем притянул к ранцу. Ранец же водрузил на загривок, ремни плечевые зажал зубами. Даже если плеснет водой на него – кожа ранца добротная, сразу не промокнет. Завершив таким образом все приготовления, Саша осторожно вошел в воду и поплыл. Течением его сносило в сторону, но Саша не сопротивлялся. Какая разница, на каком месте он выберется на том берегу? Он уже преодолел больше половины пути, как почувствовал, что стал уставать. Ноги и руки отказывались повиноваться, ранец давил на плечи чугунной плитой. Нет, не зря он недолюбливал воду. Добравшись из последних сил до берега, Саша вцепился в кусты и довольно долго пролежал так, тяжело дыша. И только выбрался на крутой склон, как услышал позади себя: – Руки вверх, фашист! – Да какой же я фашист? – не поворачиваясь, изумился Саша. – Свой я, сержант Савельев! – Руки вверх подними, а то стрельну! – Из-за кустов вышел красноармеец с трехлинейкой в руках. Он повел стволом винтовки, указывая Саше направление: – Иди вперед, и пусть командир роты решит, наш ты или немец! Боец был совсем молоденький, от волнения голос его периодически срывался. Но Саша рад был, что попал на часового Красной армии, а не на немецкий дозор. Всякое ведь могло случиться. Часовой довел его до брезентовой палатки, крикнув у входа: – Товарищ младший лейтенант! Из палатки вышел младший лейтенант с «кубарем» в петлице. Саша про себя невольно отметил, что староват он для младшего, скорее всего – из запаса призван. Лицо у лейтенанта было хмурое и утомленное. – Чего у тебя случилось, Дудкин? – Вот, товарищ младший лейтенант, перебежчика с той стороны задержал. Из воды на наш берег выбрался. – Разберемся! Возвращайся в дозор. – Есть! – на ходу козырнув, рядовой Дудкин убежал. – Кто ты такой и что у тебя в ранце? – обратился младший лейтенант к Саше. – Сержант Савельев, сто седьмой стрелковый полк, выхожу из окружения, – встав по стойке «смирно», представился Саша. – Опять окруженец! Документы есть? Саша опустил ранец на землю, развернул одежду, достал солдатскую книжку и протянул ее младшему лейтенанту. Тот бегло просмотрел, зевнул. – Почему не в форме? – В негодность пришла, в деревне цивильное выпросил. – Хм! В Особый отдел тебя отправить? – Лучше оставить в части. – Гляди, какой умный! Автомат немецкий где взял? – У немца отобрал. – Молодец! Воинская специальность? – Разведчик. – О! Такие мне нужны. Считай – зачислен. У меня в роте – едва половина состава, да и то все зеленые, только призваны. Даже стрелять толком не умеют. На том берегу немцев видел? – Нет. Разрешите одеться? Саша стоял перед командиром раздетым – в том виде, в каком вылез из воды, и чувствовал себя неуютно. – Разрешаю. В форму бы тебя одеть, да где тылы наши – не знаю. Саша достал командирское удостоверение Шумилина и протянул младшему лейтенанту. – Со мной вместе политрук выходил, погиб геройской смертью. Вот его документы. – Это же сколько наших на той стороне осталось? Почти каждый день выходят. Мне приказано их на сборный пункт отправлять. Только ты не надейся! У меня в роте сержантов нет, из командиров только я. Вот и примешь взвод. – Так я же только отделением командовал. – Я срочную еще в тридцать втором проходил, а потом учительствовал. Опыта тоже нет, однако приказали – исполняю. Пойдем в палатку, она у меня вроде штаба. Запишу все, как положено. Я потом в полк данные передам. Тебя же на все виды довольствия ставить надо. Командир роты переписал данные с солдатской книжки на лист бумаги и вложил его в планшет. – Пойдем, представлю тебя взводу. Да, забыл совсем. Служить ты, сержант, будешь теперь в сорок четвертом стрелковом полку сорок второй стрелковой дивизии. Меня зовут Иван Анатольевич Звягин, я – командир роты. Они шли около получаса, пока не добрались до отрытых не в полный профиль окопов. – Принимай, сержант, взвод – все восемь человек. – Как восемь? Это же меньше половины! – Сколько есть! Будет пополнение – укомплектуем по штату. Звягин собрал всех бойцов, представил им нового командира, пожелал удачи и ушел. Конечно, хлеб-соль при встрече Саша не ожидал, но и такого… Одежда гражданская, автомат немецкий, обоймы к нему только две, и взвод – как неполное подразделение. Как можно воевать с немцами? Уж Саша-то знает, видел, как хорошо вооружены и экипированы гитлеровцы и как много у них техники. Он обвел взглядом бойцов. Почти все молодые, у всех трехлинейки. Только один – лет тридцати пяти, с усами – без оружия. – Фамилия? – Саша остановился против него. – Рядовой Федотов. – Почему без оружия? – Неудобно в строю с противотанковым ружьем стоять, – степенно ответил боец. «Ага, – мгновенно сообразил Саша, – во взводе ПТР есть, – это хорошо». Он оглядел бойцов. – Красивых слов говорить не буду. Надо держать позиции столько, сколько прикажут. Вопросы есть? – Есть, – подал голос совсем молоденький боец. – Представляться надо. – Виноват, красноармеец Безменко. – Слушаю вас, красноармеец Безменко. – Почему у вас одежда гражданская, а автомат немецкий? – Вопрос не по существу. Но коли всем интересно, скажу. Из окружения выходил. Форма обгорела при бомбежке, а оружие я у немца забрал. – Так вы и немцев видели? – глаза бойца округлились. В строю хихикнули. – А ты думаешь, немец мне свой автомат подарил? Убил я его, а оружие забрал. Все, разговоры окончены, занять свои места. Бойцы разбежались по окопам. Вырыты они были неправильной дугой, обращенной к Днепру. Но немцы не дураки форсировать Днепр. Скорее всего, они прорвутся по шоссе севернее и попрут вдоль дорог. А сюда если и ударят – так справа, со стороны шоссе. Саша обошел позиции и спрыгнул в окоп к бронебойщику. У него единственного окоп был отрыт в полный рост. – Это ты молодец, Федотов, что окоп полного профиля вырыл. – Финскую прошел, знаю. Это молодняку лень лопатой поработать. Так после первого боя ума добавится. – Думаю, окопы надо снова рыть. Немцы через Днепр не полезут, они с севера придут. Там шоссе, там они и прорываться будут. У них – танки, бронетранспортеры, грузовики. Здесь же понтонную переправу наводить надо, чтобы технику переправить. Как полагаешь? – Точно так же. – Тогда бруствер с северной стороны насыпь. Место для окопа сам подобрал? – Сам. – Молодец, удачное местечко. Саша показал бойцам, где надо рыть окопы. Бойцы были недовольны, но перечить не посмели, взялись за лопаты. Далеко на севере были слышны глухие раскаты, напоминающие раскаты грома. Один из солдат оглядел небо. – Странно… Туч нет, дождя не предвидится – а громыхает. – Это пушки бьют, там сейчас сражение идет. Немцы если прорвутся – с той стороны покажутся. Едва бойцы успели отрыть окопчики по колено, как в небе показались черные точки. Они быстро увеличивались в размерах и превратились в самолеты. – Воздух! – закричал Саша. – Ложись! Все попадали в незаконченные окопы, смотрели вверх. Саша спрыгнул в пустой окоп недалеко от бронебойщика. Самолеты оказались пикировщиками, «Юнкерсами-87» – с неубирающимися шасси. Один за другим они сваливались в пике, сбрасывали бомбы и с разворотом набирали высоту. Саша попал под бомбежку в первый раз. Нарастающий вой бомб, потом разрывы, мучительное содрогание земли… Пыль, запах тола, бьющие по голове и телу комья земли. Сделав два захода, пикировщики сместились дальше и стали бомбить другую цель, за лесом. Саша поднялся из окопа, стряхнул землю с одежды, руками стер, скорее – размазал по лицу пыль, крикнул: – Эй, все живы? Из окопов поднимались бойцы. Один, второй – все восемь. – Продолжаем рыть окопы! – распорядился Александр. Только что пережившие бомбардировку бойцы стали остервенело копать землю. Еще несколько минут назад над их головами свистели осколки, и только окопчики помогли выжить. Бойцы на своей шкуре поняли, что окоп – это сохраненная жизнь. Около шестнадцати часов на позицию пришли подносчики, доставившие бойцам термосы. Один – с пустой перловой кашей, другой – с жидким чаем. В вещмешке принесли хлеб и две бутылки водки. Бойцы сели обедать. – А супчика не будет? – спросил Безменко. – Не будет, – хмуро ответил подносчик, – осколками одну кухню начисто разбило. Только котел с кашей и остался. Они съели все, что было, выпили по сто грамм водки. Издалека донесся едва уловимый пока звук моторов. – По местам! Приготовиться к бою! – скомандовал Саша. Пробежав вдоль линии окопов, он предупредил: – Патроны экономить, стрелять только по моей команде! Ждать немцев пришлось больше часа. Сначала появились несколько мотоциклов, за ними двигались полугусеничные бронетранспортеры – спереди колеса, под бронированным кузовом, больше похожим на гроб, – гусеницы. Немцы рассыпались в боевой порядок. Пехота, покинув бронетранспортеры, бежала цепью. «Эх, сейчас бы пулемет сюда – хотя бы ДП или «Максим»!» – подосадовал Саша. Когда до немцев осталось метров триста, он крикнул бронебойщику: – Федотов, по броникам – огонь! Почти тут же по ушам ударил выстрел. Длинноствольное ружьецо стреляло просто оглушительно. На фронте его потом прозвали «ствол длинный – жизнь короткая». Шедший в центре бронетранспортер остановился. Чего же он не горит? Может, пуля в двигатель попала? Федотов зарядил ПТР, снова прицелился и снова выстрелил. На этот раз получилось удачнее – бронетранспортер сразу вспыхнул. Но и бронебойщика засекли по пламени и вздымаемой пыли. Для уменьшения чудовищной отдачи на конце ствола стоял дульный тормоз. Отдачу он гасил, но пороховые газы шли в стороны и вниз, поднимая пыль и демаскируя стрелка. Александр увидел, что из двух оставшихся бронетранспортеров открыли огонь пулеметчики. И бить они старались по позиции бронебойщика. – Огонь! – крикнул Саша. По пехотинцам открыли огонь из винтовок бойцы взвода. Немцы не прицельно, от живота поливали окопы советских бойцов огнем из автоматов. Но автомат хорош в ближнем бою, уличном бою, когда стрельба идет почти в упор, когда просто незаменимы высокий темп стрельбы и компактность. А вот на дистанции больше двухсот метров автомат – просто хлопушка. Как говорится, много шума из ничего. Для автоматов, или, если правильно – пистолетов-пулеметов, используют пистолетные патроны. Для советских ППД, ППШ или Судаева – от пистолета ТТ, для немецких МП-40 – от пистолета «парабеллум». Эффективны они метров на семьдесят-сто. Винтовка же скорострельностью не обладает, в траншее с ней не развернешься, зато на расстоянии в триста метров в цель попасть, если стрелок имеет навык, вполне реально. Звонко хлопали выстрелы трехлинеек, и немцы стали нести потери. Солидно громыхнул выстрел из ПТР – это Федотов улучил момент. Еще один бронетранспортер получил повреждение и встал. Но машина не загорелась, и этим воспользовался ее пулеметчик – он продолжал стрелять. Пользуясь огневой поддержкой, немецкая пехота упрямо шла вперед. Саша откинул складной приклад и короткими – на два-три патрона – очередями стал стрелять по набегающим фигурам. Он отчетливо понимал, что, если так и дальше пойдет, сомнут их немцы. – Федотов, по транспортеру бей! – крикнул Саша бронебойщику. В треске выстрелов услышал его бронебойщик или сам догадался, но он прицелился и выстрелил в пулеметчика. Даже издалека было видно, как крупнокалиберная пуля снесла немцу голову. Этот момент стал переломным для боя. У немцев оставался еще один транспортер, но, видимо, водитель его испугался – дал задний ход. Пулеметный огонь стих, и наступающие оказались без огневой поддержки. Саша расстреливал немцев, пока не услышал, как клацнул вхолостую затвор. Патроны закончились, мать их так! Саша присоединил другой магазин, последний. Надо патроны экономить. Неплохая машинка, однако патронов взять негде. Он перевел переводчик огня на одиночные выстрелы. Один выстрел, второй, третий… И каждый выстрел сопровождался попаданием. Убит противник или ранен – не столь важно, главное – выведен из строя. Немцы дрогнули, побежали назад. – Прекратить огонь! – закричал Саша, высунувшись до половины из окопа. Патроны следовало экономить. Немцы – народ упорный, полезут в атаку снова. Саша выбрался из окопа и переполз к бронебойщику. – Как ты, Федотов? – Жив! – радостно ухмыльнулся тот. – Молодец! Кабы не ты – смяли бы нас. – Пусть утрутся. У меня патроны еще есть. – Ты себя береги, не рискуй зря. Саша пополз к другим окопам. – Все живы? Раненые, убитые есть? К немалому его удивлению все оказались живы. Как в поговорке: «Новичкам и дуракам везет». Но при опросе выяснилось, что с патронами совсем худо. У кого обойма в запасе была, у кого – две. – Рядовой Безменко! – Я! – Приказываю ползти к ротному, пусть патронов даст – хоть один ящик, хотя бы «цинк». – Слушаюсь! – И ползком! Солдат уполз. Над позициями нависла напряженная тишина. День катился к вечеру. По сумеркам немцы атаковать не будут, они днем воевать привыкли. Вот только не вырезали бы ночью наших. «Надо дозорного вперед выдвинуть, – подумал Саша. – А кого? Кроме Федотова и меня – один молодняк». Безменко вернулся уже в темноте. Он полз, волоча за собой тяжелый ящик с винтовочными патронами. – Бойцы, ко мне! Все собрались у окопа Безменко, вскрыли ящик и оба «цинка». Саша раздал патроны бойцам. Кто-то подставлял пилотки. Патроны еще на заводе были снаряжены в обоймы. – Патроны беречь! Стрелять только по цели! – строго напутствовал бойцов Саша. Ящик быстро опустел. Саша подошел к окопу бронебойщика. Тот сидел на земле, свесив ноги в окоп, и хрустел ржаным армейским сухарем. – Жрать охота – сил нет! – пожаловался он. – От перловки только брюхо болит, никакой сытости. – Как думаешь, полезут немцы завтра? – спросил Саша. Ответ он и сам знал, просто хотел посоветоваться. – Это как пить дать! Вот позавтракают и попрут. – Нет у меня надежды на бойцов с их винтовочками. Пулемет бы нам, – посетовал Саша. – Попроси у ротного. – Был бы у него – уже дал бы, – махнул рукой Саша. Он помолчал, потом спросил: – Ты не видел – немцы, когда уходили, пулемет с бронетранспортера сняли? – Ты чего удумал, взводный? Не ходи туда – в одиночку нельзя. А от пацанов толку мало, только мешать будут. – Не будет пулемета – не устоим завтра. У тебя гранаты есть? Бронебойщик помолчал, потом сказал нехотя: – Найду одну лимонку. Он нырнул в окоп, достал из ниши гранату Ф-1, прозванную за округлую форму «лимонкой». Граната оборонительная, мощная, с большим разлетом осколков. – Держи, сержант. – Пойду я. Спасибо, – обернулся уже на ходу Саша. Саша решил пробраться к подбитым бронетранспортерам и снять пулемет. Конечно, неизвестно, ушли немцы из бронетранспортера или дозорного оставили, но другого выхода он не видел. Александр перебросил через плечо автомат. В магазине его едва ли десяток патронов остался, а все же выручить может. Достав из кармана, проверил «наган». Федотов заметил, ухмыльнулся. – Из него только застрелиться. – Я из него двух фрицев уложил. – Саша встал и направился к подбитым бронетранспортерам. Темнота была, хоть глаза выколи. Спотыкаясь на неровностях, он прошел большую часть поля, потом лег и дальше двигался уже ползком, на ощупь. Пару раз он натыкался на трупы убитых немцев. Вот и массивная туша первого бронетранспортера. Этот точно не годится, от него горелым пахнет – резиной, железом. Там явно нечем поживиться. Саша попытался припомнить, где стоял другой, подбитый и неподвижный, но не горевший бронетранспортер. По всей видимости, пуля ПТР в двигатель угодила. Выходило, что он стоял правее и дальше. К нему Саша и пополз. Память не подвела Александра – бронетранспортер оказался там, где он и думал. Саша прислушался. Ни звука вокруг, только цикады трещат. Он забрался в бронетранспортер через распахнутую дверь. Воистину – железный гроб. Броневые стенки под наклоном, только крыши нет. На перекладине поперек кузова – пулемет, на полу – убитый пулеметчик. – Дострелялся, сволочь! – позлорадствовал Саша. Только он снял пулемет с опоры, уложил его на пол и собрался пошарить в поисках коробок с лентами, как раздались голоса. Немцы! Саша вытащил из кармана револьвер. Немцы подошли к бронетранспортеру, к его заднему борту. Вспыхнул синим маскировочным светом фонарик, загремело железо. «Чего они там делать могут?» – удивился Саша. Ответ он получил тут же. Заревел мотор, и довольно быстро звук приблизился. К подбитому бронетранспортеру подошел другой. Фары он не включал, ориентируясь на свет фонарика. Бронетранспортер встал совсем рядом, снова загремело железо. Саша осторожно приподнял голову над бортом. Немцы цепляли к подошедшему бронетранспортеру буксировочный трос. – Блин, в тыл утащить хотят! Вот попал, как кур в ощип! Мысли лихорадочно заметались. Что делать? Срезать их из автомата? Но удастся только этих двух, что трос цепляют. Те, кто в бронике, уцелеют. Да и сколько их там, неизвестно. Выпрыгнуть через дверь и бежать? Может, не заметят? Пока он раздумывал, лихорадочно ища выход, буксировщик дернулся, трос натянулся. Один из немцев направился к дверце подбитого бронетранспортера, где прятался Саша. Все решали мгновенья. Когда немец возник смутным силуэтом в проеме дверцы, Саша выстрелил в него из «нагана». Выхватив левой рукой из кармана «лимонку», он зубами выдернул чеку и швырнул гранату в открытый сверху кузов бронетранспортера-буксировщика. «Только бы не промахнуться!» – взмолился он. Попал! Жахнуло так, что заложило уши. Граната взорвалась внутри бронетранспортера, уничтожив все живое. Деваться осколкам внутри стальной коробки было некуда, они рикошетили от бортов. И неважно, сколько человек было в бронетранспортере – шансов выжить после такого взрыва не было ни у кого. «Надо уносить ноги, и побыстрее! – мелькнуло в голове. – Ну – нет, без пулемета и патронов не уйду!» Саша начал шарить по полу, отыскивая коробку с лентой. Приподнял. Тяжелая, стало быть, не пустая. Подтолкнул коробку к дверце, туда же ногой подвинул пулемет. Осторожно выглянул. Тишина. Только негромко урчит мотор тягача, пригнанного немцами, и голоса немецкие довольно далеко. Саша выпрыгнул из бронетранспортера, положил на плечо, придерживая одной рукой, пулемет, в другую взял коробку с патронами и бегом пустился в сторону своих позиций. Ведь к бронетранспортеру, желая узнать, что произошло, должны подойти немцы. И встречаться с ними сейчас Саше совсем не хотелось. Он пробежал поле до половины, споткнулся, упал, больно ударив колено. Слепо пошарил вокруг себя, подобрал пулемет и коробку, поднялся и, прихрамывая, поковылял к своим позициям. Бежать уже не получалось – болела нога. Вскоре из темноты его окликнул знакомый голос. – Взводный, это ты? – Я, Федотов! Помоги! Встревоженный выстрелами и взрывом, бронебойщик выбрался из окопа и уже полз навстречу Саше. Федотов забрал у него пулемет, и сразу стало легче. Они доползли до своих окопов, и Саша с удовлетворением спустился в него. – Ну, рассказывай, взводный! Ты чего это удумал там – воевать в одиночку? – Не думал я, так получилось. И Саша рассказал все, как было. – Повезло тебе, взводный! В рубашке родился. Я уж думал грешным делом – хана тебе. – Не, поживу еще. Ты вот что. Там, на поле, немцы убитые лежат – метров сто отсюда. Сползал бы ты, поснимал с них автоматы и подсумки – завтра пригодятся. – Это можно, недалеко. Федотов исчез в ночи. И как пропал. Саша уже беспокоиться начал, почему его так долго нет, как Федотов объявился. – Фу, уморился, – прохрипел он, переваливаясь через бруствер окопа. И сбросил в окоп груду железа. Добыча была изрядной – пять автоматов и подсумки к ним, в каждом – по четыре магазина. Один подсумок Саша сразу же себе забрал, а остальное оружие и патроны раздал бойцам. – Издалека – только из винтовочки, парни, – напутствовал он их. – Вот когда они близко подойдут, тогда за автоматы беритесь. И длинными очередями не стреляйте. Прицелился, очередь на два-три патрона – и хорош. Те бойцы, кому достались автоматы, сразу стали их осваивать: откидывать приклады, отсоединять магазины. Кому же это оружие не досталось, вздыхали завистливо. – Убивайте их завтра, стреляйте точно, чтобы наповал – и у вас такие же трофеем будут, – обнадежил их Саша. Он посмотрел на часы – стрелки едва различались в темноте. Ого, уже час ночи. – Так, рано обрадовались. Фамилия, – он ткнул пальцем в грудь ближайшего бойца. – Рядовой Митюшов. – Заступаешь на пост. И чтобы не спал, наблюдая за местностью. – Чего за ней наблюдать, немец спит, – пробубнил кто-то сзади. – Немцы могут выслать штурмовую группу. В два счета вас, сонных, вырежут. Саша вернулся в окоп по соседству с Федотовым. Тот сидел в своей излюбленной позе на бруствере, свесив ноги в окоп, и, запрокинув голову, пил из фляжки. – Хочешь хлебнуть? – он протянул фляжку Саше. – Вода? – С немца фляжку снял, а в ней – настойка какая-то. – Хлебну немного. Саша сделал три глотка. Хорош коньячок. Вкус приятный, аромат просто изысканный. Не иначе – трофейный, из Франции. – Отменный коньяк, – похвалил Саша. – Так это коньяк? Слыхать – слыхал, да не пробовал никогда. Думал – водка, на травах настоянная. – У немцев вместо водки шнапс. По вкусу – как разбавленный самогон. Ты скажи лучше, где твой второй номер? – Убило его, еще неделю назад. Мы в колонне шли, истребитель немецкий налетел, бомбу сбросил. Веришь, рядом с колонной бомба взорвалась, а убило его одного. – Бывает, – философски заметил Саша. – А ты откуда призван? – Из Перми. – Далековато. – Давай-ка спать, взводный. Чую я, завтра день тяжелый будет. – И то правда. Саша улегся на дно своего окопа. Полностью вытянуть ноги не удавалось – коротковат окопчик, но уснул быстро. Он еще на срочной службе в армии привык: есть свободные минуты – спи, служба быстрее пройдет. Утром бойцы успели сбегать к Днепру умыться, а потом пришли подносчики с полевой кухни с термосами. Завтрак был скромный: ржаной хлеб, селедка с пшенной кашей и чай. В каше было больше мусора, чем пшена. – Эх, сюда бы маслица – в кашу-то, совсем другой вкус был бы! – Ага, еще и пшено перебрать – одни остяки. Однако после завтрака – даже скудного – желудок перестал сосать и просить еды. Очевидно, немцы тоже позавтракали, поскольку вдалеке, на другом конце поля, заурчали моторы. – К бою! – отдал команду Саша. Справа от них, за перелеском, уже разгоралась стрельба. Немцы пытались прорвать оборону полка на другом участке тоже. А дальше – по излюбленному ими сценарию. Прорвав на слабом участке оборону, они бросали туда подкрепление, расширяли прорыв и растекались по тылам, добивая разрозненные подразделения. Из-за небольшого холма показался немецкий танк – средний Т-III, за ним – еще один. За танками бежала пехота. – Стрелять по пехоте по моей команде! – передал Саша по цепи. Оба танка распределились по фронту, стреляя из пушек с коротких остановок. Танк – техника более грозная, чем бронетранспортер. У него толще броня, мощнее вооружение. И поскольку гранат и бутылок с зажигательной смесью во взводе не было, вся надежда была только на Федотова. Немцы приближались, постреливая из автоматов. Вот уже различимы лица под стальными шлемами. Танки шли медленно, чтобы пехота не отставала. Резкий выстрел из ПТР прозвучал неожиданно. С левого танка слетела гусеница, его слегка развернуло, и стал виден борт. – Федотов, бей в борт! – закричал Саша. Но Федотов и без Сашиной команды уже поймал подставленный борт в прицел. Выстрел! Было заметно, как пуля ударила в броню башни, высекла искры и срикошетировала. – Не берет ружье этого гада! – в отчаянье закричал Федотов. Конечно, ведь башня – ее боковая часть – стояла под острым углом к бронебойщику. – Бей по мотору, авось загорится! – крикнул ему Саша. Но не успел бронебойщик сделать выстрел, как прямо перед бруствером его окопа взорвался снаряд. Это его засекли из второго танка. Немецкий танкист остановился, не решаясь идти дальше, и издалека – из пушки – расстреливал позиции взвода. А пехота меж тем двигалась вперед. – Огонь! – скомандовал Саша. Нестройно захлопали выстрелы винтовок. Один немец упал, другой, но немецкая цепь неумолимо приближалась. Саша поставил сошки пулемета на бруствер. Передернул затвор. Прижав приклад к щеке, прицелился и дал длинную – в треть ленты – очередь по наступающим. Пулеметный огонь оказался для немцев неожиданным. В середине цепи появилась прореха, там уже корчились от боли раненые и лежали убитые. Саша перенес огонь с центра на фланги цепи. Не выдержав плотного пулеметного огня, немцы залегли. Да чего ж там Федотов медлит? – Эй, Федотов, ты жив? Тишина в ответ. Немцы осмелели и вновь поднялись в атаку. Их подгонял какой-то офицер, размахивающий пистолетом. Саша тщательно прицелился, дал очередь. Выпустив последние патроны, оставшиеся в ленте, пулемет смолк. Саша опустился на дно окопа, стащив туда пулемет. Надо было ставить вторую, последнюю ленту. В этот миг рядом с его окопом взорвался снаряд, оглушив Александра и накрыв его облаком сгоревшего тола. Видно, и его огневую точку засекли танкисты. Отсюда стрелять больше было нельзя. Ведь учили же в спецназе: дал очередь-другую – перекатись, смени место. А он целую ленту из одного окопа расстрелял. Ах, Саша, Саша! Забывать стал воинскую науку. Улучив момент, когда стрельба немного стихла, он подхватил пулемет и переполз в окоп Федотова. Одного взгляда хватило, чтобы понять – бронебойщик мертв. Его широко раскрытые глаза смотрели в небо, голова была залита кровью, а мертвая рука сжимала патрон. Жаль мужика, он был единственным серьезным бойцом во взводе, кто мог дать дельный совет, кто своими редкими, но точными выстрелами сдерживал немцев. Саша немного приподнял голову, не высовываясь за бруствер. И посмотрел вправо, на свои позиции. Огонь вели не больше пяти человек. «Совсем хреново», – подумал Саша. Сейчас главное – если не поджечь, так повредить второй танк. До него метров двести. Если он сам не сможет этого сделать, через несколько минут бронированная машина будет утюжить окопы. Тогда – все, хана! Саша вытащил из руки Федотова патрон, вложил в ствол и закрыл затвор. Взявшись за рукоятку, повел стволом. Вот она, эта гадина! Окрашенная серым броня, траки сверкают. Вот по ним и надо стрелять. Но ружье – не противотанковая пушка и танк в лоб не возьмет. Александр прицелился в гусеницу и выстрелил. Отдача была мощнейшей – куда до нее трехлинейке. Танк дернулся, проехал по инерции немного вперед, но гусеница была перебита, и он встал. Саша отчетливо видел, как поворачивается ствол, выискивая и прицеливаясь в него, Сашу. Вот черная дыра ствола замерла. Саша нырнул в окоп. Грохнул выстрел пушки – снаряд взорвался с небольшим перелетом. Где же у Федотова патроны? А – вот они, в нише лежат, на тряпице, масляно блестя боками. Рядом валяется картонная укупорка с обозначением – «Патроны Б-32, 14,5х114 мм, бронебойно-зажигательные». Схватив патрон, Саша лихорадочно вложил его в ствол и закрыл затвор. Сейчас все зависит от того, кто быстрее успеет выстрелить – немецкий танкист или он? От напряжения дрожали руки, расплывался прицел. Ну, была не была! Саша прицелился под башню, в заман. Это нижний скос броневого листа у башни. Даже если пуля срикошетит от наклонного листа, то она пойдет вниз, а верхние листы бронекорпуса на всех танках самые тонкие. На это и расчет. Только бы успеть и не промахнуться. Саша навел мушку на заман, нажал спуск. Ружье ощутимо ударило в плечо. Бросив ружье, Саша присел в окоп, ожидая выстрела танковой пушки. Секунда, другая, третья… Они прошли в томительном ожидании. Ну, чего же немецкий танкист тянет? Саша приподнял голову и едва не закричал от радости. Танк горел! Изо всех его щелей валил черный дым. Вот ведь, вроде бы железяка – чему там гореть? Распахнулись верхние и боковые люки машины, и из них неуклюже, как тараканы, начали вылезать танкисты. Ну, суки! Саша схватился за пулемет и дал очередь по танку. Жалко – не понять, сами танкисты с горящей машины спрыгнули или упали убитыми. А пехота их уже в метрах ста пятидесяти, фонтанчики от пуль по брустверам наших окопов пыль вздымают. Менять позицию было некогда, да и просто опасно. Саша вытащил со дна окопа пулемет и поставил его на сошки. Прицел был постоянный, и он огненным шквалом по цепи немецкой, как смертной косой прошел. Потом перенес огонь на правый фланг, где до немецкой цепи было уже совсем близко – не больше ста метров. Немцы залегли. Жутко бежать в лоб на пулемет, даже если ты очень смелый. Саша же подправил наводку и – по лежащим немцам, слева направо, пока не смолк пулемет. Все, патроны закончились. Теперь вся надежда на автомат. Но немцы дрогнули. Воспользовавшись тем, что пулемет замолк, оставшиеся в живых вскочили и бросились бежать назад. На месте осталось лежать не меньше полусотни трупов в серых немецких шинелях, и два стоящих неподвижно танка. «Неплохо повоевали, – отметил про себя Саша, – но второй такой атаки нам не выдержать. К ПТР осталось два патрона, к пулемету их нет совсем. А что с бойцами?» Саша подполз к окопам. Картина перед ним предстала удручающая. В живых, кроме него, осталось три человека. Тоже мне, взвод… А ведь устояли! Устояли перед танками и ротой немецкой пехоты! И урон немцам нанесли ощутимый. Для их армии вроде пустяк, как комариный укус, но сколько таких взводов и рот оборону страны держат? И тают понемногу силы, теряет скорость бронированный немецкий кулак, увязая на российских просторах. Надо бы с ротным связаться, пополнение попросить, если прикажет – и дальше держать позиции. Немцы сейчас в атаку не пойдут, им надо танки или бронетранспортеры подтянуть, пехоту. Значит, около часа, а то и больше у Саши в запасе есть. – Безменко! – Я! – Я убываю к командиру роты. Надо узнать, как и что, да пополнение попросить. Остаешься за старшего. Собери оружие и патроны, подели их по-братски. – Есть, товарищ сержант. Сначала пригибаясь, перебежками, а дальше уже во весь рост и ничего не опасаясь, Саша направился к перелеску, к палатке ротного. Но едва он успел сделать первый шаг под кроны деревьев, как услышал сзади гул моторов. Неужели немцы снова в атаку пошли? Но звук моторов шел сверху. Бомбардировщики! Они зашли на позиции взвода с севера. Пикируя с высоты, сбросили бомбы, поднялись – и снова в пике. Позиции закрыли клубы пыли, поднятые взрывами. Там же всего трое солдат, новобранцев! Против них – шесть «Юнкерсов-87», силища, и шансов устоять у трех мальчишек – никаких! А ему бежать сейчас к своим бойцам, значит – погибнуть бесславно. Саша стоял под деревьями и, стиснув зубы, смотрел, как бомбардировщики стирают в пыльпозиции взвода. «Пока бомбят, атаки точно не будет, – решил Саша. – А бойцам я сейчас ничем помочь не могу. Надо к командиру роты за помощью». Саша бегом направился к месту, где располагалась брезентовая палатка. Но что это? Место то же – он его узнал. Вот тут он стоял голый, а тут была палатка. А сейчас одни воронки от снарядов. Убитые бойцы есть, правда, немного. И в живых – никого. Где командир? Саша пробежал по расположению подразделения. Вот разбитая полевая кухня, о ней подносчики пищи еще вчера говорили. А где же рота? Ушли, бросив их? Или погибли? Саша понял, что помощи он здесь точно не получит. Надо возвращаться к своему взводу. Смешно – какому там «взводу»! Трое новобранцев и он – вот и весь взвод. И никакую атаку они уже не выдержат. Надо уходить. Вернуться на позицию, забрать бойцов и уводить их. Вон, громыхает на востоке, километров семь-десять отсюда. Вот туда, на звук пушечной канонады, и выходить надо. Решив так, Саша рысцой побежал к взводу. Бомбардировщики уже улетели, но, выбежав из-за деревьев, Саша не узнал позиции взвода. Все перепахано, везде воронки – прямо лунный пейзаж. Не пригибаясь, он добежал до окопов. – Эй, бойцы! Его отчаянный зов повис в тишине. – Славяне, есть кто живой? Александр пробежал по линии окопов. Ни одного целого, сплошь воронки. Даже трупов нет – куски тел, изрешеченные каски, чья-то оторванная нога в сапоге. Сашу чуть не стошнило. Он же совсем недавно говорил с бойцами, и они были живы! От осознания гибели бойцов и потери взвода хотелось материться, стрелять во врага. Ведь молодые же все ребята были, им бы жить да жить. Ничего они сделать не успели – ни выучиться, ни поработать, ни познать радость любви, ни детишками обзавестись… Детство, школа и сразу – вой-на. И на войне как на войне – винтовка, неполный подсумок патронов, скудная еда, неустроенный быт. Чего хорошего они в жизни успели увидеть? В душе бушевала ненависть, ненависть и горечь от потерь. Злоба на немцев душила Сашу, хотелось выть волком. Вдали снова послышались звуки работающих моторов. Немцы после бомбового удара по нашим позициям собирались в атаку. Только они не знали, что противостоять им было уже некому. Саша бешено озирался по сторонам в поисках целого оружия. Был бы хоть пулемет с патронами! Нельзя же всерьез рассматривать автомат с револьвером как средство отражения атаки. К тому же он остался один. Надо уходить, пока не поздно. Саша вернулся в перелесок, на место разбитой роты. И это называется – «перешел линию фронта и повоевал в составе регулярных частей Красной армии»? Неполные трое суток длилась его служба взводным. Вот дубина! Надо же было у ротного узнать, где фронт проходит. Хотя нет, он как раз на фронте и был. Где теперь наши части? Снова придется пробираться по немецким тылам, выходя к своим. Правда, есть еще два варианта: сдаться в плен или прилепиться к какой-нибудь бабенке в примаки. Но оба варианта – не для него. Лучше погибнуть в бою с врагом, как нормальному мужику, чем позор плена или женская юбка. Плен может оправдать только одно – если ранен или контужен и находишься без сознания. И не для того судьба дала ему шанс проявить себя в другом времени, явно испытывая его характер, чтобы он сдался в плен или позволил себе отсиживаться под женской юбкой. И еще одно знамение ему было: рядом с ним гибли люди, а он остался жив. Видно – это знак свыше. Саша зашагал на восток, туда, где громыхал фронт. Раз стреляют, значит – держатся. Километра через два он натолкнулся на поле боя: полуразрушенные траншеи, в окопах – трупы. Трупы везде: на самом поле – немецкие, в окопах и траншеях – наши. Сколько же здесь народу полегло? Саша нагнулся и достал из кармана убитого лейтенанта документы. Открыл командирскую книжку. Так это же сорок четвертый стрелковый полк, его полк, где он успел провоевать всего три дня! Вот почему подкрепления не было. Полегли все. Недалеко валялась перевернутая «сорокапятка», на поле боя застыли сгоревшие бронетранспортеры и танк. Видно, жарким был бой. Немцы любой ценой пытались прорваться, наши – удержать позиции. Саша сначала хотел обойти поле боя, поле смерти. А затем решил воспользоваться ситуацией. Он стянул с убитого молодого немца сапоги, примерил их. В самый раз. Сначала мысль мелькнула – не мародерствует ли он? Потом решил – нет. Идти далеко, в сапогах удобнее – речку ли перей-ти вброд или по грязи. В плохой или неудобной обувке человек не ходок, в Красной армии сапоги были только у командного состава. Солдаты ходили в неудобных ботинках с обмотками, которые часто разматывались в самый неподходящий момент и мешали идти. У немцев сапоги носила вся армия. И сапоги были удобными – с подковками, на рубчатой подошве, с широкими голенищами, за которыми немцы носили запасные магазины. Практичные сапоги. И Саша уже имел возможность в них походить. С этого же немца Саша снял штык с ножнами, подвесил на ремень, у другого вытащил из подсумка магазины к автомату. Один сунул в пустое гнездо своего подсумка, по одному – в голенища сапог. Теперь еще харчами разжиться, и совсем неплохо было бы. Но вот с едой вышла промашка. У наших еды не было – как и у его взвода, а немцы шли в атаку без ранцев, налегке. А времени – четырнадцать часов, кушать хочется. Саша уже уходил с поля боя, как взгляд его упал на гранату Ф-1, висевшую на поясе у убитого красноармейца. «Возьму, – решил он, – здорово меня граната тогда, с бронетранспортером, выручила». Небольшая, относительно легкая – это не противотанковая РПГ-40 1200 граммов весом. Такую ни в один карман не затолкаешь. Все, надо уходить. Немцы – народ аккуратный, педантичный. На поле боя быстро появятся сначала трофейные команды, которые соберут оружие и свою, немецкую, а также нашу амуницию. Одновременно с ними – похоронные команды из нестроевых солдат. У них дома этот печальный момент отработан. Своих погибших они поместят в плотные брезентовые мешки и захоронят. Все, как положено – могила, крест деревянный с табличкой, и каска на нем. Наших же павших или оставят на поле боя, или, в лучшем случае, побросают в одну общую яму и бульдозером сверху присыпят землей. И часа не прошагал Саша, как вышел к дороге. Конечно, не шоссе асфальтированное, укатанная гравийка. Он залег в кустах, ожидая, когда можно будет ее перебежать. По дороге шли грузовики. Под брезентом, в кузовах – ящики. Сзади, у борта, сидит солдат. Интересно стало Александру. Если бы пехоту везли в грузовиках, тогда еще понятно. А ящики зачем? Он решил проследить за грузовиками. Прячась за деревья и кусты, пошел вдоль дороги. Вскоре навстречу пошли пустые грузовики. Стало быть, склад, где машины разгружались, недалеко. Будет обидно, если он шел зря и склад окажется продовольственным. Немцы склады охраняют тщательно, и рисковать головой из-за мешка сухарей или нескольких банок тушенки не стоит. Хотя подкрепиться вовсе не помешало бы. Километра через три он обнаружил на дороге пост из двух солдат и старшего – капрала или фельдфебеля. Саша благоразумно обошел пост стороной. А еще через километр интересная обнаружилась картина. Грузовики съезжали в бывший песчаный карьер, где их разгружали солдаты. Причем, как заметил Саша, не все грузовики разгружались в одном месте. На дне карьера высились штабеля ящиков, но стояли они довольно далеко друг от друга – метров за пятьдесят-семьдесят. Был бы у него бинокль – можно было бы рассмотреть маркировку. Во всех армиях мира на ящиках с боеприпасами первыми цифрами идет калибр. И даже не зная языка, сразу можно понять, патроны там или снаряды. На продовольственных ящиках или ящиках с воинской амуницией идут надписи. Черт, как же подобраться? Конечно, не сейчас, когда день и светло, а в карьере, превращенном в склад, куча немцев. Но вот вечером или ночью наведаться туда нужно обязательно. Все, что он может сейчас, – наблюдать. Причем наблюдение внимательное. Где у немцев посты охраны, как часто и во сколько меняются часовые, где расположено караульное помещение – да мало ли других вопросов? Вопрос с ночным освещением отпал сразу – столбов с проводами Саша не увидел. Да и какой идиот будет включать прожектора? Только себя демаскировать и привлечь внимание противника. Так и до беды недалеко. Правда, это на руку Саше. Темнота – не только друг молодежи, но и союзник диверсанта. Во время службы в спецназе темнота помехой ему не была, поскольку использовались приборы и прицелы ночного видения. Но сейчас-то сорок первый год! Караульное помещение наверху карьера Саша распознал сразу – небольшая длинная избенка, больше напоминающая амбар, только с оконцами. До войны в нем, скорее всего, была нарядная или маркшейдерская. А уж часовых определить было просто. В восемнадцать часов из караульного помещения вышла новая смена – пять часовых. «Ага, – сообразил Александр, – четверо часовых и разводящий». Саша до рези в глазах всматривался, пытаясь увидеть, где произойдет смена. Трех часовых он и сам приметил, а четвертого выдала смена караула – он укрывался между деревьями искусственной посадки, и сразу разглядеть его было затруднительно. Теперь он знал расположение часовых. «Редковато стоят, слишком большая между ними дистанция, – подумал Саша. – Наверное, склад новый, не успели определиться со схемой постов. Другой вариант – склад временный, и на несколько дней не захотели выставлять большую охрану. Хм, склад-то армейский, обычно такие устраивают на удалении пятнадцати-двадцати километров от линии фронта, за пределами дальности стрельбы из пушек. Стало быть, до фронта не так уж и далеко. В мирной обстановке такое расстояние можно за ночь пройти». Вторую смену караула немцы провели в десять часов вечера. Стало быть, следующая смена должна быть в два часа ночи – они стоят по четыре часа. К одиннадцати часам ночи стемнело. Пора было спускаться в карьер – посмотреть, чего у них там. Если что-то важное, вполне можно завтра перейти фронт и сообщить нашим. По дороге, что ведет в карьер, спускаться нельзя – там наверняка солдаты или даже пост. С места, где лежал Саша, карьер проглядывался не весь, а только дальняя от него половина. Ближнюю часть прикрывали от его взгляда почти отвесные уклоны карьера. На левой боковой стене Саша высмотрел удобное место. Похоже – промоина. Шедшие когда-то дожди размыли грунт, вода ручьями стекала в карьер, и сейчас эта промоина как нельзя лучше подходила для скрытного спуска. Саша, как всегда перед серьезной вылазкой, попрыгал за деревьями – не стучит ли чего в его экипировке, затем лег на живот и пополз к промоине, время от времени приподнимаясь на четвереньки для быстроты. Вот и промоина. Почти желоб треугольной формы. По краям кусты, полынь растет. Саша лег в промоину на живот и, хватаясь за неровности и ветки кустов, стал спускаться. Вроде и неглубок карьер – метров десять, а спуск занял четверть часа. Важно было не стронуть посторонний камень или произвести какой-либо другой шум. Но – обошлось. Вот и дно. Саша встал, осмотрелся. Луну периодически закрывали тучи, но зрение уже адаптировалось к темноте. Саша лег на живот и ползком направился к ближайшему штабелю. По пути ощупывал перед собой землю – не натянут ли провод к гроздьям пустых консервных банок. Заденешь – и загромыхают, подняв тревогу. Мины на складе никто ставить не будет, а вот такое примитивное сигнальное устройство – запросто. До штабелей он добрался успешно. Осторожно приподнял край брезента, закрывающего ящики. Какие-то надписи черной краской есть, но в темноте прочитать их невозможно. Надо открыть один ящик, посмотреть. Саша осторожно – не без труда – открыл одну защелку, потом другую, приподнял крышку и сунул туда руку. Пальцы ощутили холодный металл. Открыв крышку, он провел по металлу рукой. Да это же минометная мина, и калибра приличного – не менее 120 миллиметров. Теперь стало ясно: это склад боеприпасов для артиллерии. Сразу в голове родилась бредовая идея – взорвать! Тут ведь мин и снарядов – не на одну дивизию. Понятно, что у немцев таких складов – не один и не два, но урон все рано будет чувствительный. Только как это сделать? Саша знал, что в любой армии на складах боеприпасов снаряды и мины хранятся отдельно от взрывателей, которые устанавливаются уже на боевых позициях артиллеристов и минометчиков. А без взрывателя мина или снаряд – вполне бе– зобидная железяка с толом. Ими можно хоть гвозди забивать. Как же их взорвать? Без взрывателя не обойтись. Есть у него в кармане граната, но ее запал, если выдернуть чеку, горит три – три с половиной секунды. Потом последует взрыв, от детонации взорвутся снаряды и мины в штабелях, но это – чистое самоубийство. За три секунды он даже до откоса карьерного не добежит, не говоря уже о том, что по промоине наверх забраться надо. «Думай, Саша, думай! Безвыходных ситуаций не бывает», – твердил он себе. Невдалеке раздались размеренные шаги, заскрипел под ногами гравий, пахнуло чужим запахом – пота, дешевого одеколона, ваксы для сапог. Твою мать, еще один часовой! Саша опустил брезент, залез под него в промежуток между штабелями и сжался в комок. Он дышал едва-едва и через раз. Сердце стучало так громко, что, казалось, его стук услышит часовой. Нет, прошел мимо – всего в нескольких шагах. Саша сидел под брезентом и напряженно думал – как взорвать склад и при этом самому остаться в живых? И придумал! Известно, что в стрессовых ситуациях мозг работает быстрее любого компьютера. И идея, пришедшая на ум Саше, была очень простой. Надо вытащить один ящик из штабеля, положить его в проход, а под него положить гранату с выдернутой чекой. Пока ящик лежит, он своим весом будет прижимать рычаг. Как только немцы увидят лежащий в стороне ящик, они сочтут это за нерадивость и попытаются поднять его и водрузить в штабель. Рычаг гранаты освободится, и как… Это – выход. А если часовой запнется о ящик в темноте? В принципе, это ничего не изменит. Значит, решено. Саша высунул голову из-под брезента и прислушался. Тишина полная. Пальцами, ломая ногти, он выбрал в грунте, что был пополам со щебенкой, небольшую ямку – как раз по объему гранаты. Поднатужившись, снял верхний ящик со штабеля и уложил его на землю – так, чтобы он своим краем прикрывал часть ямки. Вытащив из кармана гранату, Саша выдернул чеку и, прижав рычаг, осторожно засунул гранату в ямку. Выдохнул. Оказывается, во время манипуляций с гранатой он все время не дышал. Все-таки он не сапер, навыка нет, страшновато. Теперь надо выбираться. Саша ползком добрался до промоины. Вверх лезть было удобнее, чем спускаться. Осторожно, чтобы не зашуметь и не сорваться, он выбрался наверх, но – на ровную землю. Улегся передохнуть, перевести дух. Непросто дался ему спуск в котлован и подготовка взрыва. Кончики пальцев мелко дрожали от напряжения. Теперь надо убираться отсюда, скоро смена караула. Саша пополз вправо, замирая при каждом шорохе. Не хватало только нарваться на бдительного часового. Правда, перед сменой караула часовой обычно слегка утрачивает бдительность, все помыслы его сейчас о предстоящей смене и отдыхе. Ему удалось проползти незамеченным. Для верности Саша полз еще метров двести, потом встал. Уходить ночью подальше или остаться? Он задумался и разумно рассудил, что близко от карьера находиться опасно – если рванет, то мало не покажется. Спотыкаясь в темноте о кочки и проваливаясь в барсучьи норы, Саша прошел по времени еще около часа. Должно быть, километра три преодолел – ночью определить сложно. Он нашел укромное место – под кустами, в ложбине, и улегся спать. Все-таки не двужильный, устал за сегодняшний день. Вырубился сразу. Проснулся Александр, когда начало светать. Умылся из журчащего неподалеку небольшого ручья, напился воды. Поесть бы что-нибудь – сейчас он был бы рад даже сухарям. Идти к фронту или ждать? Хотелось все-таки увидеть плоды своих трудов. «Буду ждать, один день ничего не решит», – рассудил Саша. Однако время шло, но ничего не происходило. На часах – хороших, японских, кварцевых, батарейки которых хватало на год работы, было уже восемь часов утра. Пора бы немцам проснуться, позавтракать и приступать к работам. Неужели они не видят ящика? Может, разгадали ловушку и вытащили гранату? Или хуже того – вызвали саперов? И только он подумал о саперах, как в стороне карьера громыхнуло. «Что-то скромно», – огорчился Саша. И вот тут рвануло по-настоящему. Над карьером поднялось пламя, взрывы следовали один за другим, сливаясь в канонаду. А потом громыхнуло так, что заложило уши. Над карьером поднялся столб дыма. Недалеко от Саши грохнулся на землю крупный кусок рваного железа. «Хм, близковато я устроился, почти в партере. Надо перебираться в амфитеатр». Пробираясь через кусты, Саша пошел на восток, удаляясь от карьера. Там бушевал сущий ад. «Ну, теперь это на весь день! – злорадно ухмыльнулся Александр. – Это вам за моих погибших парней – за Федотова, за Безменко и еще шестерых, фамилии которых я не успел запомнить. И за разбитый сорок четвертый стрелковый полк тоже». Удаляясь в сторону фронта и с удовольствием слушая взрывы за спиной, Саша наслаждался ими, как музыкой. «Хорошая работа», – похвалил он сам себя. Судя по многочисленным немецким подразделениям, занявшим все мало-мальски пригодные для укрытия леса, Александр достиг ближней прифронтовой полосы. В основном здесь были тыловые части – госпитали, штабы, технические и ремонтные службы, кухни, прачечные, полковые и дивизионные склады. Идти дальше днем было невозможно, и Саша залег в небольшой ложбинке – почти посреди поля. Со стороны не видно, и, стало быть, искать его никто не будет. Там он пролежал до темноты и лишь с наступлением ночи двинулся к линии фронта. Передвигался перебежками. Осмотрелся – бросок вперед, до следующего укрытия, потом – еще и еще… Дальше немцы стали встречаться чаще, и причем не тыловые части, а артиллерия, танкисты. Часовые у них если и были, то службу несли спустя рукава, надеясь, что перед ними стоит своя пехота. Часовые на посту ели, пили шнапс, курили – и благодаря этому нарушению дисциплины Саше удавалось их обнаружить. В чистом ночном воздухе табачный дым улавливается метров за двадцать, если не дальше. И Александру приходилось не только всматриваться и вслушиваться, но еще и принюхиваться. Уже стали различимы винтовочные и автоматные выстрелы, – даже видны вдалеке взлетающие осветительные ракеты. Их пускали немцы, потому что у нас в начале войны ракет не то что осветительных, на парашютиках, не было – сигнальных, разных цветов, не хватало. Дальше Александр передвигался уже ползком. Ведь до передовой, если судить по звукам, оставалось чуть больше километра. Пушечная стрельба слышна за десять-пятнадцать километров, винтовочная или пулеметная – за полтора-два километра, автоматная – за километр. Вот этот километр Саша и прополз на брюхе, изодрав штаны и рубашку. Добрался до передовой. У немцев были отрыты окопчики, да и то не в полный рост, а траншей вообще не было видно. Ну да, ленятся. Чего попусту землю рыть, если блицкриг, если завтра снова в наступление? Однако же ракетчики исправно пускают осветительные ракеты, а пулеметчики периодически постреливают по нейтральной полосе. Саша понаблюдал за немецкой передовой около получаса. Еще бы осмотреться, да велик шанс, что на него наткнется кто-нибудь из солдат. Поторопился он, надо было по пути к фронту пришибить какого-нибудь немца и переодеться в его форму – вообще приняли бы за своего. Ночью притвориться спящим можно было бы. Но – чего не случилось, того не случилось, не предусмотрел. А теперь приходилось и за передовой наблюдать, и за окружающей местностью, рассеивая внимание.Глава 5. Изгой
Между пулеметными гнездами было метров по двести, почти посередине – окопчик с ракетчиком. И стреляют ракетчики по очереди: один пустит ракету, которая на парашютике минуты три горит мертвенным, с голубизной, светом. Второй ракетчик стреляет, едва гаснет первая ракета. Между выстрелами есть небольшой, в минуту, перерыв. И прорваться на нейтральную полосу можно, если убить ракетчика или пулеметчиков. Саша размышлял. Ракетчика убить проще, он один. Но это сразу станет заметно – почему он вдруг перестал пускать осветительные ракеты. И кто-то пойдет проверять. Пулеметчиков обычно в расчете двое. Убить двоих в окопе сложнее, но хватятся их не сразу. Саша склонился ко второму варианту. Он пополз к пулеметному гнезду, умело прячась в складках местности. Это для непосвященного человека любое поле – ровное. Для диверсанта это совсем не так. Всегда есть складочки, ложбинки, которые дают тень и хоть небольшое, но укрытие. Времени уже час ночи. Когда будут менять пулеметчиков? Вопрос очень важный. Он может ворваться в окоп, убить пулеметный расчет, а сзади подойдет новая смена. Однако они могут и до утра пробыть на боевом посту, а он пролежит, как дурень, в непонятном ожидании. Нет, надо действовать быстро! Саша вытащил из ножен и взял в правую руку немецкий штык, а револьвер заткнул за ремень. В случае непредвиденного хода событий он будет последней надеждой. Дождавшись, когда пулеметчики дадут дежурную очередь, в два прыжка Александр бросился в окоп. После стрельбы пулеметчик несколько секунд почти ничего не слышит. Пулемет – не пистолет, грохочет сильно. Этим моментом и воспользовался Саша. Он упал сверху в окоп и сразу же, с лета, вонзил штык в спину второго номера. Он был ближе и был более опасен, поскольку стоял боком к пулемету и руки его были свободны. Первый номер был занят пулеметом, стоял к Саше спиной и момент убийства второго номера сразу не осознал. Он отпустил рукоятку пулемета, дернулся рукой к пистолетной кобуре – а уж поздно. В сердце вошло холодное жало штыка. Не зря в свое время в спецназе Саша долго тренировался бить автоматным штыком – прямым и обратным хватом. Правда, штык на АК-47 покороче винтовочного будет, и работать им удобнее. Но ведь получилось же! Как будто и не было мирных лет… Оба номера расчета осели на дне окопа. Теперь нельзя терять ни минуты. Саша выждал, пока хлопнет ракетница, выбрался из окопа и быстро пополз в направлении советских окопов. Выручило то, что ракетчики пускали ракеты вперед, стараясь, чтобы была видна «нейтралка». Немецкие позиции при этом оставались в темноте. В один момент, когда очередная ракета погасла, Саша вскочил и даже успел бегом преодолеть с полсотни метров. Когда раздался выстрел ракетницы, он упал и пополз. И дальше – только ползком. Когда ракета светила ярко, он замирал на месте; когда гасла, активно работал локтями и коленями. Наконец ракеты с их предательским светом остались позади, но Саша не поднимался. Пулеметчики периодически постреливали, и ему не хотелось попасть под шальную пулю. Локти уже саднило. Да сколько же будет тянуться «нейтралка»? Километр? Полтора? Пахнуло махорочным дымком. Впереди точно наши! Немецкие сигареты имеют другой запах, дым у них легкий, а от нашей махорки першит в горле. – Эй! – тихонько окликнул Саша. Вваливаться в незнакомый окоп или траншею без предупреждения он не хотел. С перепуга дадут очередь в живот, и поминай, как звали. Тишина. – Эй, товарищи! Не стреляйте, я свой! Было слышно, как забубнили два голоса. – Ползи сюда, мы стрелять не будем. Только руки подними! – Как же я их подниму? Мне же ползти надо! – Ну ползи. Саша прополз еще полсотни метров и свалился в большую воронку, где сидели в дозоре двое красноармейцев. – Оружие сними! Саша положил на землю автомат, револьвер, взялся за ножны, но они оказались пустыми. – Ты кто такой? – Сержант Савельев, из окружения выхожу. – Да сколько же вас? Почти каждую ночь кто-нибудь выходит. Сиди пока здесь, смена придет – к командиру тебя отведем. Саша откинулся на стенку воронки. И снова повезло – он прошел линию фронта и остался живым. Не заметил, как уснул, – расслабился в относительной безопасности. Все же среди своих. Проснулся Александр от толчка. – Эй, окруженец! Хорош дрыхнуть, тут тебе не санаторий! Смена пришла, ползи за нами. Один из бойцов пополз впереди, за ним – Саша. Второй, забрав его оружие, полз сзади и чертыхался. Конечно, своя винтовка да Сашино оружие – попробуй поползи! Они добрались до траншеи, перевалились через край и пошли вправо. – Сиди тут! – бросил старший. – А ты глаз с него не спускай! – наказал он второму. Вернулся старший скоро, сплюнул в сердцах. – Свалился ты на нашу голову! К «особисту» командир приказал тебя отвести. Кабы не ты, сейчас бы уже спать легли. Идем! Петляли по темноте мимо позиций артиллеристов, потом в ложбину спустились и километра через полтора подошли к землянке. – Стоять. Старший картинно покашлял у плащ-палатки, которая висела вместо двери. – Ефрейтор Сольнев. Вот, наш лейтенант приказал доставить к вам окруженца. Он на нас вышел, когда мы в дозоре сидели. Что ответил особист, Саше слышно не было, но ефрейтор Сашино оружие занес в землянку. До Саши донесся тихий разговор, из которого он не понял ничего. – Сиди тут, утром с тобой разберутся. Оба красноармейца ушли. Ничего себе порядочки! А если он убежит? Или еще того хуже – особиста прибьет? Едва занялся рассвет, из-за брезента высунулась голова. – Ты окруженец? Саша вскочил. – Я! Сержант Савельев. – Зайди. Вся землянка – два на два метра, низкая, темечком бревенчатый потолок задеть можно. На снарядном ящике едва теплится масляная плашка. На другом ящике сидит лейтенант. Ворот гимнастерки расстегнут, без ремня, волосы после сна всклокочены. – Документы какие-нибудь есть у тебя? Саша достал документы и передал их особисту. Тот пролистал их почти мгновенно и бросил на снарядный ящик. – Почему в штатском? – Обмундирование почти сгорело при бомбежке. А эту одежду в деревне выпросил. – Это откуда же ты идешь? – Из-под Пинска. – Далековато! – присвистнул особист. Он задал еще Саше несколько вопросов – где скрывался, как прибился к сорок четвертому стрелковому, где полк. Потом закурил, выпустил облако дыма. – На труса и паникера, на агента немецкого ты не похож. Да приказ есть: кто вышел в одиночку, не в составе своего подразделения, отправлять в сборный лагерь, на фильтрацию. Особист пожал плечами: – Потому подожди у входа. Саша сидел часа два, пока не появился боец – явно из комендантского взвода. Этих служак сразу можно узнать. Не в ботинках с обмотками, а в сапогах. И ремень не солдатский, брезентовый, а командирский, кожаный. Он зашел в землянку и вышел с пакетом в руках. – Ты окруженец? Пошли. Только ни шагу в сторону – стрелять буду. Боец демонстративно поправил на плече ремень карабина. – Руки назад! Шагай! Саша сложил кисти рук за спиной и пошел. Что-то уж больно на зэка похож, по меньшей мере. Встречные поглядывали на них с любопытством, а конвоир при встрече с посторонними демонстративно покрикивал: «Живее давай!» Власть свою показать хотел. Саша таких уже встречал – ничтожество. Часа через два они дошли до фильтрационного лагеря. Чистое поле, обнесенное колючей проволокой. «Лучше бы ее на передовую отправили – для заграждений от настоящего врага», – покосился на проволоку Саша. Внутри периметра находилось сотни полторы людей в гражданской одежде и в форме всех родов войск. На двух противоположных углах лагеря – вышки с часовыми. У ворот, справа от них – длинный барак. Туда конвоир и повел Сашу. – Лицом к стене, стоять! Сам же, постучав, вошел в комнату, а выйдя, приказал: – Заходи! Саша вошел, представился: – Сержант Савельев. Сидевший за столом младший лейтенант заорал: – Какой ты сержант, где твоя форма? Ты арестованный! – В чем моя вина, за что арестовали? – Вопросы здесь задаю я! И дышать ты будешь через раз и только с моего разрешения! Саша молчал. Похоже, он попал в неприятную историю. Особист закурил и пустил струю дыма в лицо Саше. – Лучше сразу сознавайся, кем и когда завербован и с каким заданием шел в нашу армию? – Меня никто не вербовал, я к вам с боем прорывался. – Так рвался вернуться, что форму бросил? Ты еще пожалеешь об этом! О чем он должен пожалеть, Саша не понял. Допрос шел часа два. Вопросы, однообразные и тупые, повторялись с вариациями. Саша или вообще молчал или все отрицал. Лейтенант стукнул кулаком в стенку. Вошел рядовой. На воротнике – петлицы василькового цвета. Тоже из энкавэдэшников. – В лагерь его, попозже еще допросим. Сашу отвели за колючую проволоку. Люди сидели на земле, ходили. Лица у всех были хмурые. Особо радоваться было нечему. Каждый переживал – как-то оно все повернется? Ведь вчера за периметром расстреляли двух красноармейцев, заподозренных в трусости и оставлении поля боя. Саша уселся на землю. Хорошо хоть, что тепло и дождя нет, иначе укрыться было бы негде. Лежавший по соседству боец в поношенном изодранном реглане спросил: – Браток, закурить не найдется? – Извини, не курю. – Тебе повезло. Есть охота, но голод терпеть можно, а вот курить хочется – сил нет терпеть. – А что, здесь, в лагере, не кормят, что ли? – Я тут второй день. Воду дают, а со жратвой туго. – Ну и порядки у них! – усмехнулся Саша. – Меня Александром звать, – он протянул красноармейцу руку. – Меня Антоном, – красноармеец, оглянувшись, тихонько пожал руку Александру. – Ты как сюда угодил? – Полк разбили еще под Пинском. Выходил из окружения. Прибился к другому полку, так и его немцы разгромили. Удалось к своим выйти, а с передовой сюда отправили. – Почти у всех истории одинаковы. Я летчик, меня за линией фронта сбили. Неделю к своим пробирался, и вот – на тебе, вышел, называется. Пилот в сердцах сплюнул. – Антон, людей быстро… – Саша замолчал, отыскивая подходящее слово. – Фильтруют, ты хочешь сказать? – Вроде того. – Кому как повезет. Хуже будет, если немцы в наступление попрут. Тогда, если не успеют всех вывезти, просто расстреляют. – Ни хрена себе! А не лучше ли будет нам оружие дать и против немцев поставить? – Это ты у особиста спросишь, когда вызовут. – Он уже меня допрашивал. – Погоди еще, это только начало. Не били? – Нет. – Значит, все еще впереди. – Вот уроды! – Ты потише, донесут. Саша замолчал. Условий для содержания – никаких, да еще и бить будут. Перспектива не прельщала. – Ночью прожекторами периметр освещают? – спросил Саша. – Откуда у них электричество? Просто на ночь пускают вдоль колючки еще двоих часовых. Куда бежать, если документы у них, в бараке? К тому же, если убежишь, значит – точно враг. Тогда искать со всей силой будут. – Куда ни кинь – всюду клин. – А ты что, бежать собрался? – Да нет, это я к слову. Я при свете прожекторов спать не люблю, потому и спросил. Периодически из барака выходил рядовой, выкрикивал фамилии. Названные люди поднимались и шли в барак. Когда начало темнеть, выкрикнули: «Савельев!» Саша даже не сразу понял, что это его вызывают. Он подошел к бараку. – Ты чего, уснул? – Есть маленько. Его завели в ту же комнату. – Надумал признаваться? – Не в чем мне признаваться. Лейтенант был явно выпивши – от него пахло спиртным, лицо раскраснелось. – Ничего, и не таких раскалывали. Ты у меня не то что говорить – петь будешь! Лейтенант кулаком постучал в стенку. Вошел уже знакомый рядовой. Лейтенант кивнул. Рядовой с ходу кулаком врезал Саше в ухо. Саша не удержался и упал, а энкавэдэшник с видимым удовольствием пару раз пнул его сапогом. Саша поднялся, поняв, что если будет лежать, тогда его будут бить ногами, а это больнее. Но едва он поднялся, как мучитель ударил его снова – коварно, под дых. Саша согнулся, хватая ртом воздух. Нет, пора с избиениями кончать. – Я… подпишу… все, – сипло выдохнул он. – Ну вот, другое дело! – обрадовался младший лейтенант. – Вот бумага, ручка – садись и пиши. Саша подошел к столу, уселся на табурет, взял в руку ручку – обычную, ученическую, какие тогда были в ходу, с деревянной ручкой, стальным пером, и… мгновенно ударил ею лейтенанта в глаз, вогнав ручку почти до середины. Лейтенант, не издав ни звука, рухнул на стол. Тут же мгновенный поворот назад и мощнейший удар ребром ладони по гортани второму, который бил Сашу. Рядовой схватился за шею, засипел, обмяк и сполз по стене на пол. Саша изо всех сил ужарил его каблуком в переносицу. После такого удара не выживают. Он снова повернулся к столу. Лейтенант уже валяется на полу. Саша был вне себя от злости. Это вам не безоружных и покорных людей бить! Чешутся руки – шли бы на передовую. Так боязно небось! Немец – он ведь и убить может. Так, что теперь делать? За совершенное двойное убийство он теперь враг советской власти – но не страны. А впрочем, не он – документы-то на сержанта Савельева. Надо уходить, не ровен час – заявится кто-нибудь. Барак имел, как уже заметил Саша, два выхода. Один – в лагерь, другой – за периметр, на волю. Но рядом с бараком – ворота, и там часовой. Надо надеяться, что освещения нет, и глядишь – фокус удастся. Саша быстро оглядел убитых. У лейтенанта гимнастерка в крови – не годится. Саша стянул гимнастерку с рядового, разделся сам до трусов и надел трофей на себя. А галифе он снял с лейтенанта – тот подходил ему по комплекции. И ремнем офицерским опоясался, благо на нем висела кобура с ТТ. Сапоги же взял рядового – они подошли по размеру. У лейтенанта уж больно маленькие, наверное – не больше сорокового. Он уже шагнул к двери, как вспомнил о фуражке. Нет, не пойдет. Фуражка – принадлежность офицерской одежды, а не одежды рядового. После некоторых поисков нашлась пилотка, отлетевшая после удара в угол. Саша вытащил из кобуры пистолет, передернул затвор и сунул пистолет в карман галифе – так быстрее достать можно. Расстегнул карманы гимнастерки, достал документы, поднес их к керосиновой лампе. На обложке солдатской книжки надпись – Народный Комиссариат Внутренних Дел. Раскрыл, прочел: «Сахно Павел Иванович». Надо же знать, кем придется быть некоторое время. Вышло нелепо, но раз так… В конце концов, он вышел к своим, чтобы воевать, а не сидеть в камере и не быть битым ни за что ни про что. Он – не овца, покорно идущая на заклание. Саша подошел к двери, прислушался. В коридоре тихо. Он открыл дверь и, не скрываясь, хотя коридор был пуст, пошел к входным дверям. Распахнул их, обернулся назад и сказал несуществующему собеседнику: – Я скоро вернусь. Часовой у ворот буквально в десятке шагов посмотрел мимолетом в его сторону, зевнул и отвернулся. Саша спокойным и уверенным шагом направился прочь, хотя его так и подмывало побежать. Он шел по дороге и размышлял. Понятно, что убитых обнаружат, и, скорее всего, утром. Но на кого, на кого думать? Да черт с ними, пусть ищут, кого хотят. А вот что теперь ему делать? Искать другую часть? Глупо – у него документы энкавэдэшника. Эх, поспешил он. Наверняка в столе у лейтенанта были его документы, вернее – сержанта Савельева. Ну чего стоило ему задержаться еще на пару минут, найти и забрать «свою» солдатскую книжку? Нет, обрадовался близкой свободе, ушел. Хоть назад возвращайся! Сказать, что документы утеряны? Снова в лагерь фильтрационный отправят. И не исключено, что в этот же. Не так много таких лагерей в полосе обороны дивизии, скорее всего этот – единственный. Как ни прикидывал Саша, реального плана не вырисовывалось. Вот это попал так попал! Он, конечно же, не надеялся на радушный прием с угощением, когда фронт переходил, и даже был готов в душе к тому, что его будут проверять. Но не бить же с перспективой расстрелять! Реальность оказалась жестче и страшней, чем он думал. За ночь Саша отмахал от лагеря километров пятнадцать по грунтовой дороге и только один раз нарвался на патруль. Из придорожных зарослей в лицо ударил луч света, на миг ослепив его. И тут же последовал негромкий, но властный голос: – Стой! Руки вверх! Вперед и – медленно! Пройдя несколько шагов, Саша увидел перед собой сержанта, рядового и торчащее из зарослей колесо мотоцикла. – Стой! Кто такой? Документы! – Сержант осветил лицо Саши и что-то сказал напарнику Саша спокойно предъявил документы рядового. – Куда следуете ночью? – Не могу сказать, дело особой важности. С НКВД, всесильной и жесткой, связываться никто не хотел. Вечно у них секреты и тайны. За излишнее любопытство самому можно в застенок угодить. Документы Александру вернули, козырнув, и он вздохнул свободно. Неплохие документы, можно сказать – вездеход. Саша посчитал, что уже отошел на достаточно большое и безопасное расстояние от лагеря, и устроился неподалеку от дороги – под кустами – на ночлег. Утро вечера мудренее, как говорится в пословице. В сложившейся ситуации надо было отдохнуть, выспаться, чтобы наутро иметь свежую голову. Александру даже показалось, что он спал крепко, выспался и проснулся с ощущением найденного решения. Наверное, во сне мозг усиленно искал выход. А он оказался неожиданным. Получалось так, что надо снова перейти линию фронта. А дальше – два варианта развития событий. Или примкнуть к нашим окруженным частям под Смоленском или Ельней, где разворачивались тяжелейшие бои и где были окружены сразу несколько наших армий. А с ними уже пробиваться к своим. Ни одно НКВД не в состоянии поместить в лагеря такую массу народа. Армии просто вольются в состав других фронтов и продолжат военные действия. Существовал и второй вариант: после перехода линии фронта искать и найти партизан. Нигде партизанское движение не было так развито и сильно, как в Белоруссии. Пользу своей Родине, причем немалую, учитывая его подготовку, можно принести и там. Трудновато будет их найти, поскольку партизаны и подпольщики опознавательных табличек на груди не вешают, а к незнакомцу отнесутся с явным недоверием и будут его проверять. Впрочем, проверки Александр не боялся. Он не предатель, не засланный казачок и в гестапо никого не сдавал. Саша отряхнулся от пыли, осмотрел себя – все ли в порядке. Как он полагал, пользоваться документами убитого Сахно можно было еще часа три-четыре, потом от них следовало избавиться. Утром обнаружат убитых, пропажу личных документов, объявят тревогу и розыск. Правда, в условиях фронта, когда есть большие проблемы со связью, когда штабы армии не могут связаться между собой, на оповещение особистов в прифронтовой полосе уйдет не один час. Саша предполагал, что минимальное время – три часа. На самом деле оно может быть значительно больше, но рисковать нельзя. И в первую очередь необходимо сориентироваться. Саша вышел на дорогу и тормознул проходящую машину – «ЗиС-5», груженный ящиками. – Браток, ты куда? – В Чечерск. – Подбросишь? – Не положено попутчиков брать. Саша сунул ему под нос свои документы. – Тогда другое дело, – смягчился водитель. – Садись. Саша обежал машину и уселся на сиденье рядом с водителем. – Ты чего же в одиночку едешь? – спросил он водителя, чтобы завязать разговор. – Я не в одиночку. Мы колонной шли, да подломался я в Терновке. Пока движок отремонтировал, колонна ушла. Вот, догоняю теперь. – Понятно. Новости с фронтов слыхал? – Откуда? Говорю же – машину делал. Одно знаю – наш корпус в наступление перешел, Днепр форсировали, вроде как Рогачев и Жлобин взять должны. Я как раз снаряды на артиллерийский склад везу. – Что-то не слышал я о наступлении. Все больше плохие новости – один город сдан, другой… – О, у нас в двадцать первой армии командующий мировой! Кузнецов. Не слыхал? – Нет, не доводилось. Плохо учил Саша историю в школе, не помнил, чем кончилось сражение у Жлобина. В памяти только Смоленск застрял да Ельня, где в июле велись тяжелые бои и где была окружена и разбита не одна армия РККА. – Далеко ли до Смоленска? – спросил Саша. – Сам там не был – точно не скажу, но немногим более двухсот километров. – Далековато. – А тебе туда? – Военная тайна. – Тогда не говори. Руки водителя, лежащие на руле, были черными от моторного масла, белки глаз покраснели от напряжения. И болтал он, скорее всего, для того, чтобы не уснуть за рулем. К полудню Саша выбрался из кабины грузовика на въезде в Чечерск. Ему надо принять безошибочное, а потому очень непростое решение: двинуть к Смоленску или воспользоваться услышанными от водителя сведениями и пробираться к Жлобину? Из курса истории СССР XX века он помнил, что все наши контрнаступления в начале войны заканчивались одинаково трагично. Незначительный тактический успех, потом окружение, и дальше – как повезет. Или немецкий плен для десятков, а то и сотен тысяч красноармейцев, или прорыв кольца и выход к своим. А коли так, чего ему идти в Смоленск? Пока он стоял и размышлял, в небе завыли моторы. Саша запрокинул голову. Над городом повисли пикировщики «Ю-87». С боевого курса они стали сбрасывать бомбы на неизвестную ему цель на другой стороне городка. Саша благоразумно лег в кювет у дороги. Защита небольшая, но все же лучше, чем на ровной земле. Приподняв между разрывами бомб голову, он увидел, как по дороге к городку пылил мотоцикл. Треск его мотора был все ближе и ближе. Он что, не видит, как бомбят городок? На одинокую цель, явно развлекаясь, спикировал истребитель «Ме-109». Он зашел в спину мотоциклисту. Тот все время оборачивался и, когда «мессер» открыл огонь, резко затормозил. Фонтанчики от пуль двумя ровными рядами пробежали по дороге, но мотоциклист остался цел. Промах вывел пилота «мессера» из себя. Он описал полукруг, снизился и теперь атаковал мотоциклиста спереди. Треск очередей – и мотоцикл летит в одну сторону, а мотоциклист – в другую. Истребитель, победно качнув крыльями, ушел к бомбардировщикам. Саша бросился к мотоциклисту. До него оставалось не больше сотни метров. Это был боец в красноармейской форме с командирской сумкой на боку. Когда Саша подбежал к нему, раненый приподнялся на левой руке навстречу ему. Правая рука была прижата к животу, из-под кисти сочилась кровь. Похоже, не жилец, и протянет не дольше нескольких минут, так как кровь была почти черного цвета. Это бывает при ранениях печени. В таких случаях даже срочная операция не гарантирует благополучного исхода. – Стоять, – силился сказать раненый. Но из горла вырвался только шепот. – Ты кто? – НКВД,рядовой Сахно. – Хорошо, – с облегчением выдохнул раненый. – Забери у меня сумку, там пакет. Передай его в штаб командующему. – А где штаб? – Срочно, – едва слышно прошептал раненый и испустил дух. Какой штаб, как ему соваться туда с его документами? Но в пакете наверняка содержится срочная и важная информация. «Была не была, доставлю!» – решил Саша. Он стянул с погибшего командирскую сумку, подошел к мотоциклу. Внешних повреждений он не имел. Саша поднял мотоцикл, завел его. Где этот штаб – в Чечерске или дальше? Саша въехал в небольшой, в основном одноэтажный городок. Штабы обычно располагают в больших зданиях вроде школы, исполкома, Дома культуры, которые искать надо в центре. Вот и небольшая площадь. Военные снуют в разные стороны. Саша остановил мотоцикл, спросил проходивших бойцов. – Как найти штаб? У меня пакет! – Вот он! – бойцы указали ему на двухэтажное здание. Когда Саша подъехал к нему, то прочитал на вывеске – «Дом культуры». Он заглушил мотоцикл, поставил его на подножку, взбежал по ступенькам и тут же был остановлен часовым. Направив на него примкнутый к винтовке штык, боец приказал: – Стой! Пропуск! – Нет у меня пропуска, – пожал плечами Саша. – Я к командующему со срочным пакетом, – для убедительности он приподнял висевшую на боку сумку. Часовой повернулся к дверям и крикнул в дверной проем: – Товарищ старшина! Увидев выходящего из дверей старшину, Саша вытянулся по стойке «смирно»: – Срочный пакет для командующего! – Подожди, позову адъютанта, – остановил его старшина. Старшина исчез, но вскоре вернулся в сопровождении старшего лейтенанта и показал ему на Сашу. – У него пакет. – Наконец-то, заждались уже! Давайте его сюда. Саша расстегнул сумку и протянул лейтенанту бумажный, с пятью сургучными печатями, пакет. – Жди здесь, – сказал лейтенант. – Старшина, накорми. Адъютант быстро ушел. – Есть хочешь? – повернулся старшина к Саше. – Очень! Саша попытался вспомнить, когда он в последний раз ел. Выходило – три дня назад. Старшина провел его мимо часового в столовую и приказал накормить. – Так не время, товарищ старшина! – запротестовал повар. – У нас почти ничего не осталось. – Вот этим «почти» и накорми, – жестко отрезал старшина. Саше дали железную эмалированную миску, почти доверху наполненную гречневой кашей с тушенкой. От запаха – просто потрясающего – в желудке возникли голодные спазмы. Повар поставил на стол кружку с чаем и хлеб. – Все, больше ничего нет. – Спасибо, – невнятно пробормотал Саша с набитым ртом. За пару минут каша была съедена, потом дошла очередь до чая и хлеба. Впервые за несколько дней Саша почувствовал себя сытым. Не спеша, вразвалку, прошел он по коридору к выходу. Неожиданно из боковой комнаты вышел уже знакомый ему адъютант. – Стой здесь, сейчас пакет повезешь к своему командиру. В нем – приказ. Саша открыл было рот, чтобы объяснить, что он не посыльный, что тот убит по дороге сюда, а он не знает, куда ехать. Но в последний момент счел за лучшее промолчать и терпеливо подождал в коридоре. В штабе царила суета. Сновали военные, из-за двери слышны были приглушенные голоса, зуммеры полевых телефонов. Из-за дальней двери доносились писк и треск работающих радиостанций. Появился адъютант, махнул рукой. – Боец, ко мне! Распишись в получении пакета. Саша поставил закорючку и получил пакет из плотной бумаги с сургучными печатями. На лицевой стороне – короткая надпись: «Комкору Петровскому. Секретно». – В случае опасности пакет уничтожить! – приказал адъютант Саше. – Ну да не мне тебя учить, небось – не в первый раз пакет везешь. Исполнять! – Слушаюсь! – Саша поднес руку к виску, четко повернулся и вышел. Вот это он попал! Куда ехать, где этот корпус и его командир? И не доставить пакет нельзя – там могут быть военные сведения, от которых будет зависеть исход войсковой операции и жизни сотен и тысяч бойцов. И спросить у адъютанта нельзя, сразу себя с головой выдашь. Уложив пакет в командирскую сумку, Александр вышел на крыльцо. Там стоял тот же часовой. – Слышь, земляк! – обратился к нему Саша. – Не подскажешь, где штаб шестьдесят третьего стрелкового корпуса? У меня пакет туда, – Саша похлопал ладонью по сумке на боку. Часовой огляделся по сторонам – разговаривать на посту запрещалось. – Говорят, под Рогачевом. Его корпус наступает. Жми туда. – Спасибо. Саша завел мотоцикл, отъехал от штаба. Он понимал, что надо ехать туда, откуда ехал убитый связной – это логично. Едва он выехал на грунтовку, как увидел у тела убитого мотоциклиста нескольких местных жителей с лошадью и подводой. Саша остановился. – Товарищ военный, куда его? Саша вытащил из нагрудного кармана убитого документы. Как бы там ни было, надо отдать их в штабе шестьдесят третьего корпуса – пусть узнают судьбу связного. – Похороните его по-христиански, – обратился он к местным жителям. – Он от вражьей пули погиб. – На кресте-то что написать? – поднялся стоявший до того на коленях перед телом убитого невысокий крепкий старик. Саша открыл солдатскую книжку. – Терехин Алексей Митрофанович, рождения пятого мая одна тысяча девятьсот девятого года. А погиб сегодня. Запомните? – Да уж не запамятуем, – наперебой заверили окружающие его люди. Саша сунул документы Терехина в свой карман и уже завел было мотоцикл, но вдруг остановился: – На Рогачев как проехать? – Сейчас перекресток будет, от него – сразу направо. Километров через тридцать шоссе будет – еще раз направо повернешь. В Жлобин упрешься, а там спросишь. – Спасибо! – Саша надавил на газ. Трясло на дороге немилосердно. «Хватило бы бензина, – обеспокоился Саша. – Ладно, буду ехать, пока можно». На перекрестке с шоссе он повернул направо и остановился. Надо было избавиться от документов Сахно – времени после побега из лагеря прошло много, и сейчас эти документы стали просто опасными. Саша изорвал в клочья солдатскую книжку и швырнул обрывки в кювет. По-хорошему надо было бы избавиться и от пистолета – по номеру можно определить владельца. Но оставаться бе-зоружным так близко от передовой не хотелось. Он проехал еще. Показался мост через Днепр и указатель «Жлобин». Саша проскочил через мост и тут же был остановлен на заставе. – Пакет из штаба армии, срочно, комкору Петровскому! – он похлопал ладонью по сумке. – Так штаб корпуса под Рогачевом. – Как мне проехать? Старшина, как старший, объяснил, и еще через полчаса Саша въезжал в город. Слева доносился шум боя. Громыхали пушки, едва прослушивалась пулеметная стрельба. «Километра три», – определил Саша. Доехав до центра, он нашел штаб в здании бывшей школы и вручил пакет офицеру. – Свободен, боец! – Есть! Саша вышел на крыльцо и остановился в раздумье. Пакет доставлен, и что делать дальше? Понятно, контрнаступление корпуса, сколь успешное в начале, столь и обреченное. Слишком неравны силы. На крыльцо вышел коренастый, с пышными усами командир с орденами Красной Звезды и Красного Знамени и медалью на груди. В самом начале войны награды были редкостью. За ним шли другие командиры. Они остановились недалеко от Саши. – Товарищ комкор, не удержит полк позиции без артиллерии! – доказывал командиру какой-то майор. А, так это он самый Петровский и есть! И не знал тогда Саша, что жить комкору остается месяц. Когда немцы подтянут дивизии из-под Минска и возьмут в окружение его корпус, Петровского назначат командиром двадцать первой армии. При прорыве кольца, в три часа ночи, находясь среди воинов сто пятьдесят четвертой стрелковой дивизии генерала Фоконова, Петровский получит смертельное ранение у деревни Слепня. И еще семь километров бойцы его корпуса будут нести его тело, а похороны состоятся в братской могиле в деревне Старая Рудня. Командиры ушли. По небольшой площади, скорее даже – широкому перекрестку, сновали военные. Связисты сноровисто тянули телефонный кабель, пулеметчики провезли «Максим» на колесном станке, проехала бричка, заполненная патронными ящиками. Только Александр стоял, никому не нужный. Настоящий изгой. Подготовленный диверсант оказался невостребованным. И никому из начальства сказать о том нельзя. Какая, к черту, бригада спецназа? Нет у нас такой. В корпусах если и слышали, то только о немецком полке «Бранденбург-800». Там служили настоящие диверсанты, отлично знающие русский язык, одетые в форму красноармейцев и вооруженные советским оружием. В первые дни войны немцы сбрасывали их на парашютах в наш тыл, где диверсанты усиленно резали линии связи, убивали командиров и сеяли панику в войсках, крича о прорывах немецких танков. Так что напакостили они нам изрядно. И заяви сейчас Саша о службе в бригаде, запросто мог попасть под горячую руку. Ну нет в РККА диверсантов, они появятся несколько позже, и то в НКВД – тот же ОМСБОН полковника Старинова. Хотя Старинов, тогда еще капитан, начинал с боев в Испании. Пока Саша раздумывал, на прилегающей улице громыхнул взрыв, следом, уже ближе – второй. Стоять и дожидаться последующих Саша не стал, он бросился бежать по прилегающей улице к окраине. Едва успел пробежать полсотни метров, как почти на том месте, где он стоял, прогремел взрыв, разнеся мотоцикл на куски. Немцы вели обстрел городка из минометов – это Саша понял сразу. Минометная мина – особенно на излете – издает характерный звук, нечто похожее на вой или свист, потому как летит медленно. Если услышал свист снаряда, то это не твой снаряд. Значит, он уже улетел далеко, и можно не опасаться. И снова Саше повезло – он невредимым добрался до окраины, где залегли цепью красноармейцы. Наиболее запасливые, у кого сохранились саперные лопатки, успели отрыть себе неглубокие окопчики. Какое-никакое, а укрытие. Едва он упал в воронку от снаряда, как прозвучала команда: – В атаку! Красноармейцы дружно поднялись, выставив примкнутые к винтовкам штыки, и побежали в атаку на вражеские позиции. С окраины их поддержали наши минометчики. Через головы наступающих, взрываясь на немецких позициях, полетели мины. Саша заскрежетал зубами. Не винтовки бы пехоте, а автоматы! Пока на трехлинейке затвор передернешь, немец из своего МП-40 уже полмагазина опустошит. И в траншее с винтовкой неудобно – длинная она, особенно со штыком, не развернешься. Вот только у Саши из оружия лишь ТТ. Бойцы рядом бегут, стреляют, а ему чего стрелять? До немцев еще метров двести, куда сейчас попадешь из ТТ? Впереди него, словно споткнувшись о невидимую преграду, упал убитый боец. Добежав до него, Саша оглянулся и быстро наклонился над убитым. Расстегнув на нем ремень, снял подсумок с патронами, саперную лопатку в брезентовом чехле и все это нацепил на свой пояс. Выдернул из руки убитого винтовку, открыл затвор – магазин пустой. Он загнал в винтовку новую обойму и бросился догонять цепь – с винтовкой все же спокойнее. Вот уже видны головы немцев в касках, возвышающиеся над бруствером. Саша остановился, прицелился, выстрелил. Точно попал, поскольку голова немца исчезла. Для трехлинейки двести метров – не дистанция. Голову в стальном шлеме навылет пробивает. Слева и справа падали убитые и раненые бойцы. Чем ближе к немецкой траншее подходила цепь, тем интенсивнее был автоматический огонь гитлеровцев. Удачно ударили залпом наши минометчики, накрыв передовую минометным огнем. Огонь, пыль, грохот разрывов, крики раненых. Пехота ворвалась в немецкие траншеи. Вот где пригодились штыки! Немцев кололи штыками, стреляли, били прикладами. Они пытались отстреливаться, но наша пехота озверела. Красноармейцы взялись за саперные лопатки – у кого они были – и орудовали ими, как топорами. В принципе, ВДВ и морпехи тоже не брезговали использовать в бою саперные лопатки еще во время срочной службы Саши. Их этому учили. Остро заточенная с боков лопатка – оружие в ближнем бою страшное, им можно нанести ранения просто ужасающие. Когда Саша вбежал на бруствер, он успел выстрелить в немца из винтовки только раз, потом просто не было времени передернуть затвор. Александр свалился сверху в траншею и увидел бегущего прямо на него немца. В руках – винтовка с плоским примкнутым штыком. Саша успел левой рукой перехватиться за шейку приклада, а правой – за затыльник. Он с силой выбросил вперед свою винтовку – почти как копье. Длина штыка и дальний выпад сыграли свою роль. Четырехгранный штык вошел немцу в грудь. Немец выпустил свою винтовку из рук, покачнулся, схватился рукой за ствол Сашиной винтовки, словно пытаясь выдернуть ее штык из своей груди, да так и рухнул замертво. Попытался Саша выдернуть из груди немца штык, да он прочно застрял между ребрами. Александр выхватил из кобуры ТТ и передернул затвор. Внезапно из-за поворота траншеи выбежал немецкий офицер. Оба вскинули пистолеты одновременно, прогремевшие выстрелы слились в один. Саше немецкая пуля вскользь зацепила подсумок на ремне, а офицеру не повезло – пуля угодила ему в правое плечо. Недолго думая, Саша выстрелил в немца еще раз. Еще в спецназе его учили: добей врага и не поворачивайся к поверженному противнику спиной – можешь поплатиться жизнью. Слева раздавались яростные крики, лязг железа, одиночные выстрелы. Саша кинулся туда. В траншее шла рукопашная. На нашего пехотинца навалился здоровенный немец и держал его своими лапами мертвой хваткой. Саша дважды выстрелил немцу в спину, толкнул его ногой. Освобожденный красноармеец едва дышал, и лицо его было багровое. Саша протянул ему руку: – Живой? Тогда вставай, иначе убьют! Перед ним ловко орудовал винтовкой красноармеец. Вот он сделал выпад, ударил штыком в живот немца с карабином и рванулся по траншее вперед. Саша кинулся за ним. Отрытая на скорую руку траншея была узенькой, вдвоем не разойдешься. Из-за изгиба траншеи выскочили два немца с автоматами. Саша из-за спины бойца сделал выстрел, сразив бегущего первым немца. Но второй успел дать очередь. Бегущий перед Александром боец упал. Саша выстрелил в немца, но пуля попала тому в автомат. У Саши же затвор встал на затворную задержку – кончились патроны. В самый неподходящий, самый острый момент! Немец попытался передернуть затвор автомата, но, видимо, пуля из Сашиного ТТ заклинила его. Между врагами – метров десять, но быстро пробежать их не получится. Саше, как и немцу, мешали трупы убитых. Александр сорвал клапан с брезентового чехла, выхватил саперную лопатку и кинулся на немца. В глазах того мелькнул ужас, он развернулся и бросился убегать. Струсил, сволочь! Убежать гитлеровцу не удалось. В траншее грохнул взрыв, и немец упал. Видно, кто-то из наших швырнул в траншею гранату. Сашу на миг оглушило близким взрывом. Голова закружилась, в ушах зазвенело, и он ухватился за край окопа, чтобы не упасть. Саша видел, как дрались немцы и советские солдаты, но все было как в немом кино – изображение есть, а звука нет. Лишь через минуту, а может, и больше слух восстановился. Бой уже шел где-то вдалеке, метрах в ста пятидесяти. Саша вернулся по траншее назад, подобрал брошенный им пистолет, сменил магазин. Сунул в чехол саперную лопатку – выручила она его сегодня. Заглянул за поворот и увидел: в траншее – одни трупы, вперемежку наши и немецкие. Потом он выглянул из траншеи: немцы убегали прочь от траншей – в свой тыл. Но их было довольно немного, человек пятнадцать. Наши их и не преследовали, поскольку также понесли большие потери. Саше было даже удивительно – как хорошо вооруженные немцы не смогли противостоять красноармейцам, подавляющая часть которых была вооружена винтовками? С бруствера в траншею спрыгнул пехотный лейтенант, на красных петлицах – по два «кубаря». – Живых много осталось? – Я не считал, – ответил ему Саша. – С ихним пулеметом умеешь обращаться? – Могу. – Разворачивай в ихний тыл. Небось сейчас в атаку пойдут – позиции свои возвращать. Адреналин после боя схлынул, и пришла усталость – даже безразличие. Саша заставил себя пройти к немецкому пулемету, перебросил его на другую сторону траншеи, нашел две коробки с пулеметными лентами. А теперь – отдохнуть! Он уселся в траншее на корточки, пальцы рук мелко дрожали. Во рту было сухо, хотелось пить. Он видел фляжку на поясе убитого немца, но как тяжело вставать! На четвереньках Александр дополз до убитого и вытащил фляжку из чехла; свинтив пробку, припал к горлышку губами. Содержимое фляжки обожгло рот. Да это же водка! Наверняка какой-нибудь склад наш захватили. Уж вкус ихнего шнапса Саша знал. Он сделал пару глотков, перевел дыхание, опять приложился. – Отставить! С бруствера в траншею свалился политрук – Саша опознал его по красной суконной звезде на левом рукаве гимнастерки. – Фамилия? – Красноармеец Терехин! – Люди жизни своей не жалеют, а он шнапс пьет. Выйдем из боя – доложу командиру полка! – А не пошел бы ты… – Александр выматерился. – Что-то я в бою тебя не видел, политрук! – Как вы разговариваете с командиром, боец Терехин? Я… – Заткнись, без тебя тошно! Политрук так и застыл на месте с открытым ртом и выпученными глазами. Потом, не отводя взгляда от Саши, потянулся к кобуре. – Неповиновение?! – Не успеешь! – Саша уже держал в руке пистолет. Ствол его был направлен политруку в живот. Политрук струхнул – умирать вот так, от своей пули, было неохота. Боец-то пьяный, взгляд бешеный. Нажмет на курок, и кто будет разбираться? Может, немцы в бою убили! Слегка побледнев, политрук процедил сквозь зубы: – Я твою фамилию запомнил… – Выжить еще надо! – парировал ему Саша. Он демонстративно отвернулся. Трусоват политрук, не схватился за пистолет, руку от кобуры убрал. Но Саша пальца со спускового крючка не убирал. Ведь трус – он в спину выстрелить может. Но услышал один осторожный шаг, другой… Политрук не стал обострять отношения, а скрылся за поворотом траншеи. Сейчас лейтенанту наврет с три короба. Да черт с ним! Если немцы в атаку пойдут, еще неизвестно, кто останется в живых – он, Саша, или политрук? Но такие деятели злопамятны. Саша понял, что лучше перейти фронт и уйти в немецкий тыл. Не так он воспитан, не фанат коммунистического строя. Патриот – это да. И какая разница, где он немцев будет бить? Ну не принимает его армия, хоть тресни! Или он сам что-то делает не так? Послышались шаги, и в траншее появился давешний лейтенант. За ним шли четверо бойцов. «Арестовать хотят!» – мелькнуло в голове у Саши. Он крепче сжал рукоять пистолета. – Ты чего с политруком не поделил? – спокойно спросил лейтенант. – Прибежал ко мне, на тебя жаловался. Я вот подкрепление тебе привел. У Саши камень с души свалился. Арест откладывается, еще повоюем. – Чего пил? – поинтересовался лейтенант. – Водку. – Дай глотнуть. – Лейтенант приложился к фляжке, потом шумно выдохнул: – Сильна, зараза! – И протянул фляжку бойцам. Там и оставалось-то не больше трети, каждому – по паре глотков. – Считай – фронтовые сто граммов. Думаю, кухни сегодня не будет. Пошарьте по блиндажам, может, найдете, чего схарчить. Боец, фамилия? – продолжил он, обращаясь к Саше. – Боец Терехин. Политрук уже небось доложил. – Назначаю тебя старшим. Метров по двадцать – двадцать пять в стороны – под вашу ответственность. Я пока организую всех, кто жив остался. Попозже загляну. Лейтенант ушел, пробираясь через завалы из мертвых тел. Вроде неплохой мужик, понравился он Саше. Прибыло пополнение. Только почему-то петлицы у них были черные. – Саперы, что ли? – Так точно. – Вот что, бойцы. Винтовочки пока аккуратно в сторону составить. Пройдите по траншее, соберите немецкие автоматы и подсумки с магазинами. Долго ждать не пришлось, бойцы вернулись через считаные минуты. – Обращаться с автоматом умеете? – В первый раз в руках держу, – признался молодой парень. – Тогда показываю. Саша показал, как откинуть и сложить приклад, как заменить магазин, снять затвор с предохранителя. – Только бейте короткими очередями. Дашь длинную – так только первая пуля в цель попадет, остальные – попусту. – Понятно, простая машинка. – Сейчас оборудуйте себе место. Вы двое – вправо от меня, вы – влево, метров через семь-восемь друг от друга. Бойцы разошлись. Саша выглянул из траншеи. Вроде тихо, немцев не видать. Он прошел по траншее, заглянул в один блиндаж, другой… Харчи нашлись, да еще какие! Куча консервных банок, сало, явно у селян отобранное, хлеб, несколько бутылок вина. Он поделил все по-братски и разнес по стрелковым ячейкам. – Ешьте, хлопцы, пока время есть. – Не могу, – пожаловался один из саперов, – пока мертвяки рядом, кусок в горло не лезет. Боюсь я их. – Чего их бояться? Отвернись да ешь. – Куда отворачиваться – они со всех сторон! – Ну, хозяин – барин. Я насильно никого кормить не буду. Саша выдернул из ножен убитого немца штык, отрезал ломоть сала – розоватого, с прослойками мяса, наложил его на кусок хлеба и впился зубами. Вкуснотища! А главное – сытно! Боец не выдержал такой демонстрации. Он тоже отрезал сала и стал есть. – Давно ел? – спросил его Саша. – Вчера вечером. – Тогда чего кочевряжишься? Есть возможность есть – ешь, есть времечко поспать – спи, поскольку неизвестно, когда еще придется поесть и поспать. Но они только и успели, что поесть сала, как немцы поднялись в атаку. Саша не сразу спохватился, а только когда по соседству захлопали винтовочные выстрелы. Немцы бежали молча, потому им удалось полсотни, а может, и поболе метров пробежать незамеченными. – Как поближе подойдут, тогда огонь открывайте, экономьте патроны, – напутствовал бойцов Саша. Сам подбежал к пулемету – проверил ленту, устроился поудобнее. Дистанция для пулемета вполне подходящая, но лучше поближе подпустить, чтоб уж наверняка. Поле перед ними ровное, укрыться им будет негде. Когда до немцев осталось метров сто пятьдесят, Саша открыл огонь. Не снимая палец с гашетки, он водил стволом пулемета влево и направо, прореживая немецкую цепь. Едва закончилась лента, заложил другую – и снова стрельба. Неся значительные потери, немцы стали откатываться к своим траншеям. Выстрелы стихли. Прибежал лейтенант. – Напугал ты меня, Терехин. Немцы прут, а пулемет молчит. Ну, думаю – сомнут. В самый решающий момент ударил. Молодец, хвалю за выдержку! – Служу трудовому народу! – Не дрейфь, поговорю я с политруком. Это он погорячился, остынет – отойдет. Только ты все-таки держись от него подальше. – Спасибо, лейтенант. – Держитесь, парни! Лейтенант ушел по траншее влево – проверять боеспособность. Ей-богу, неплохой мужик, толковый! До вечера немцы не предпринимали попыток отбить потерянные позиции. Понемногу стемнело. Саша собрал своих саперов. – Вот что, бойцы. Я понимаю, день нелегкий выдался, все устали. Но воинский Устав никто не отменял, все пункты в нем кровью писаны. Надо, чтобы ночью дозор был. Хотите – сами решайте, кто будет караул нести, не хотите – я назначу. Саперы переглянулись. – Нет уж, чтобы было без обиды – назначай сам. Саша посмотрел на часы. – Ты! – он ткнул пальцем в грудь ближайшего бойца. – Дежуришь с сей минуты до полуночи. Ты! – он показал на другого. – До трех часов ночи. Потом его сменишь ты, – палец Саши уперся в грудь очередного бойца. – А я как же? – подал голос четвертый боец. – Фамилия? – Иванов, рядовой Иванов. – На Ивановых вся Россия держится. А на тебе будет держаться наша оборона. Мы с тобой сейчас очистим блиндаж, где все спать будут. Какое-никакое, а укрытие. Я уж глянул мельком. Накат в три бревна, минометная мина не возьмет. Туда же продукты перенесем да поужинаем. Кто на посту стоять будет – не спать, сам лично проверять буду. Саша с Ивановым вытащили из блиндажа труп немца и, раскачав, забросили его за бруствер. Другие саперы снесли в блиндаж оружие. Саша с сапером прошелся по траншее. Из другого блиндажа, где явно взорвалась граната и лежали изрешеченные осколками трое убитых немцев, они принесли продукты. Вот чего у немцев не отнять – так это способности обустраиваться в полевых условиях. В блиндаже у них и запас продуктов, и патефон, и матрасы на нарах. Похоже, в деревне какой-то реквизировали. Саша даже фонарик электрический нашел. При его скудном свете они и поужинали в блиндаже, сидя за дощатым столом. После еды потянуло в сон. Саперы улеглись на нары, не снимая формы, и почти сразу уснули. Саша еще боролся со сном несколько минут, стараясь припомнить – все ли он сделал правильно, все ли предусмотрел? Постепенно его сморил сон. Значительно позже, сквозь сон, он слышал, как меняются караульные. Надо бы встать, проверить, как саперы службу несут, да больно спать охота. В третьем часу Александр проснулся – захотелось в туалет. Он вышел потихоньку, хотя можно было особо и не таиться – саперы спали богатырским сном, и храп стоял такой, что Саша удивился – как он мог спать рядом и не слышать? Он отошел по траншее подальше, облегчился и уже застегнул ширинку, как услышал шорохи и едва слышную возню за бруствером. Творилось явно неладное. И где караульный? Или он перешел на другую сторону траншеи? Не торчать же ему все время на одном месте? Саша расстегнул кобуру, вытащил пистолет. Потом осторожно приподнял голову и выглянул из траншеи. Совсем рядом, буквально в десяти метрах от него, по земле двигались неясные тени. Наших там точно быть не должно, стало быть – это немцы. Скорее всего – разведка, за «языком» пришли. Ладно, добро пожаловать. Будет вам, гады, «язык»! Саша навел пистолет на неясную тень и нажал спуск. Яркая вспышка выстрела в ночи ослепила. Саша немного довернул ствол, зажмурил глаза и снова выстрелил. Впереди послышался вскрик. Ага, попал в кого-то. Саша успел выстрелить еще дважды, пока в ответ не ударила автоматная очередь. Его спас слух. Перед стрельбой немец снял затвор с предохранителя, и этот характерный звук донесся до Саши. Он пригнул голову. Пули взбили пыль на бруствере, запорошив лицо. Не успел бы пригнуться, уже бы валялся с простреленной головой. Из блиндажа выскочили саперы с автоматами в руках. Они сразу же кинулись к Саше. – Пригнитесь! – предостерег их Саша. – Чего слу… – только и успел сказать Иванов, на котором вся Россия держится, как сзади, за спинами саперов взорвалась граната. Своими телами саперы прикрыли Сашу от осколков. Просмотрел, прозевал! У разведгруппы на такой случай всегда прикрытие есть. Один или двое немцев страховали свою разведгруппу с другой стороны траншеи. Похолодев от предчувствия беды, Саша хотел обернуться, да не успел. Он уловил чужой запах. А дальше – удар по голове, и сознание померкло.Глава 6. Танкист
Очнулся Саша, судя по всему, скоро и оттого, что его бесцеремонно волокли по полю. Голова билась о кочки, стерня больно царапала кожу, но немцев это не волновало. А то, что это были немцы, Саша понял сразу. Запах от них исходил чужой. Сапоги их были у самой Сашиной головы и отчетливо пахли гуталином – ихним, немецким. Да еще и один другому прошептал что-то по-немецки. Слов Саша не понял по незнанию языка, но тон сказанного был злой. Видно, обозлились они из-за потерь. Их было больше: Саша успел выстрелить не один раз, и в кого-то точно попал – слышал вскрик. Но в любой разведке закон один: в первую очередь доставить «языка», а уж потом – по возможности – вытащить своих раненых и убитых. До Саши только сейчас дошло, что «язык» – это он сам. Еще немного времени – и его, как куль, сбросят в немецкую траншею. А там – допрос и, скорее всего, расстрел. Расстрел – это даже громко сказано. Пустят пулю в затылок и сбросят тело в какой-нибудь овражек. Отработанный материал – чего с ним возиться? Сколько уже тащили его немцы? Где он находится? Судя по тому, что немцы ползут и разговаривают шепотом, от наших позиций они далеко не ушли. Когда свои будут рядом, немцы встанут во весь рост и крикнут им, чтобы не стреляли да помогли «языка» доставить. Стало быть, решение надо принимать немедленно. В первую очередь надо не показать им, что он пришел в себя. Пока немцы думают, что он без сознания, они его не опасаются. Саша пошевелил пальцами рук – пистолета не было. Конечно, он выпал, когда его шарахнули по башке. Да если бы пистолет и остался, немцы все равно его выкинули бы – они не дураки. Интересно, те, кто его тащат, подготовленные разведчики или простые пехотинцы, которых приказом послали за «языком»? Если это пехота, то с двумя он справится, если разведка – сомнительно. И все же надо пробовать. Немцы будут пытаться с ним бороться, скрутят, и стрелять до последнего не будут – не для того они своими жизнями рисковали, чтобы просто застрелить. Им живой «язык» нужен, а не труп. Саша незаметно провел рукой по поясу. Ничего, что могло бы сыграть роль оружия – ни ножа, ни штыка, ни саперной лопатки. Понятно же, какой идиот может спать с зачехленной саперной лопаткой на поясе? Вскоре местность пошла под уклон. Немцы стащили его в небольшой овражек, а может, и в противотанковый ров. Бросив его, они решили несколько минут передохнуть. Все-таки Саша – мужик тяжелый, тащить его волоком по полю, да еще ползком – работенка еще та. Сколько до немецких траншей? Сколько у него времени? Саша слегка приоткрыл левый глаз, всмотрелся. Немцы сухопарые, жилистые, с такими врукопашную драться тяжело – ловкие, увертливые. Автоматы за спинами, у одного за поясом граната ручкой заткнута, у другого – нож в чехле вроде финки. Темно, видимость плохая, и если что-то и можно разглядеть – то только когда луна из-за туч выглядывает. Немцы отдохнули несколько минут, обменялись парой фраз. Потом поднялись. Один взял Александра за отворот гимнастерки и потащил по склону вверх. Другой легко взобрался наверх и протянул руку для помощи. У Саши мелькнуло в голове: «Момент подходящий». Слава богу, немцы руки ему не связали, полагая, что он без сознания. А может, просто нечем было, веревка осталась у других членов группы, застреленных Александром. Саша дернулся, повернулся на бок. Ворот гимнастерки затрещал и остался в руке у немца. Саша ухватился за ножны, благо пояс немца был на одном уровне с его лицом, выдернул нож и всадил его в сердце немецкому разведчику. Тот даже пикнуть не успел – тяжело осел. На лицо Саше брызнула теплая кровь. Это просто удача, везение необыкновенное! Второй немец в темноте ничего не понял. Он протянул руку и что-то спросил. Саша прошептал: «Я-я», вроде бы соглашаясь, ухватился за протянутую руку и полоснул немца ножом. Целил в шею, да не дотянулся – получилось по лицу. Немец взвыл от внезапной боли. Саша, не отпуская его руки, ударил немца ножом в плечо, потом резанул по груди. Ударить в шею или в грудь, чтобы наповал, наверняка не получалось. Немец уже лежал на ровной земле, а Саша еще находился в овраге и держался лишь благодаря его протянутой руке. Разведчик изогнулся, сложившись пополам, и попытался ударить его ногой. Саша успел подставить нож, и острое лезвие, пробив голенище, вошло в икру. Немец выматерился. Даже не знающему языка это было понятно без перевода. Не отпуская руки немца, сжав ее со всей силы, Саша напрочь уперся в склон ногами и с силой рванул немца вниз, в овраг. Если он не может выбраться наверх или нанести серьезный удар, значит, надо тянуть немца к себе, в овраг. Как ни пытался немец сопротивляться, цепляясь левой рукой за землю, рывок оказался сильным, и верхняя часть тела немца оказалась висящей над оврагом. Саша извернулся, ударил немца в грудь ножом, но удар вышел скользящим, неглубоким, потому как Саша не удержался за руку немца и упал на склон оврага. Потные ли руки были тому виной или элементарно не хватило силы, но и немец не удержался – рухнул в овраг за Сашей, сбив его с ног. Оба покатились по склону. Неглубок овражек был – метров пять всего, и никто этим падением серьезных увечий себе не нанес. Хуже было другое – при падении Саша потерял нож. Потому, едва скатившись на дно, он бросился на немца. Тому терять было нечего. Из жертвы, которую ведут на заклание, «язык» превратился в опасного врага. Потому сейчас ему было не до сохранения жизни «языку» – свою бы сберечь. Немец тянул из-за спины автомат, но правая рука висела плетью из-за ранения плеча, а левой рукой быстро передвинуть оружие из-за спины несподручно. Саша упал на немца сверху, ударил кулаком в лицо, больно ушибив при этом костяшки пальцев. Немец исхитрился ударить его коленом в живот. И тут Саша ощутил под собой твердый предмет. Граната! Он ухватился за ее «рубашку», вытянул из-за пояса, перехватил за ручку и стал бить гранатой немца по лицу, как колотушкой. Он уже нанес три или четыре удара, когда немец собрался с силами и отшвырнул его ногой. Видно, этот удар отнял у него силы – все-таки Саша успел ударить его на верху оврага ножом, и немец потерял много крови. Саша снова набросился на немца и ударил его гранатой в висок. Немец обмяк, а Саша свалился рядом, хватая ртом воздух. Болела голова и почему-то левая половина челюсти. Губы распухли, во рту – солоноватый вкус крови. Или в траншее его сильно ударили, или здесь, в овраге, он пропустил удар и в горячке не почувствовал. Отдышавшись немного, Саша привстал на колени. Немец хрипло, с клокотанием в горле, дышал. «Живой, паскуда! – со злостью подумал Саша. – А ведь чуть было не уволокли к себе. Без малого у них это не получилось». Саша сунул гранату рукояткой за пояс. Плохие у немцев гранаты: слабые, и запал горит долго. Но колотить ими можно здорово. Он стянул с полуживого немца автомат, повесил его себе на плечо. Без оружия Саша себя чувствовал голым на людной улице. Пошарив руками по склону, он нашел нож. Хороший нож, в руке сидит, как влитой, и острый, как бритва. Расставаться с таким ножом ему не хотелось. Подойдя к первому убитому им немцу, Саша разрезал ножом поясной ремень и снял ножны – нацепил на свой ремень. Потом вернулся к раненому и хладнокровно добил его ударом ножа в грудь. Он враг и должен умереть. И немцы его бы не пожалели. Они пришли за его жизнью и потому должны были быть готовы потерять свои. Все честно! Саша уже стал взбираться на склон овражка, чтобы вернуться к своим, как остановился в нерешительности. Вот, приползет он сейчас к своим – с разбитой мордой, в крови, с немецким автоматом в руках, а там, в траншее, его небось уже лейтенант с политруком дожидаются. Ночная стрельба и взрыв гранаты не могли пройти незамеченными. И как объясняться? Что немцы его в плен взяли? То-то политрук обрадуется! С той короткой и нечаянной встречи с политруком в траншее Саша его сразу невзлюбил. И похоже – взаимно. И тут уже не оправдаешься выходом из окружения. Саперы его мертвы, а сам он живехонек, и из плена, пусть и кратковременного, пришел. Только с лейтенантом вроде общий язык нашел, думал в полку остаться. Тьфу! Саша зло сплюнул. Похоже, ему теперь одна дорога – в немецкий тыл. Все складывалось так, что быть ему диверсантом. Ну не получилось у него воевать среди своих, хоть плачь! Или судьбе так угодно? Подумав так, Саша спустился на дно оврага и, немного поразмышляв, пошел вправо. Овраг куда-нибудь приведет – обычно к реке. Теперь у него одна задача: как можно незаметнее просочиться в немецкий тыл и уйти подальше от линии фронта. В прифронтовой полосе много войск, и особенно не спрячешься. Если засекут, организуют облаву – и конец. Иллюзий Саша не питал. Чего-чего, а воевать немцы умеют, этого у них не отнять. Сколько же времени? Саша посмотрел на часы. Пятый час, скоро светать начнет. Надо искать укромное местечко и сидеть тихо, как мышь. Может, осмотреться удастся. А ночью выбираться отсюда. За ночь он сможет пройти километров пятнадцать. Быстрее не получится, поскольку войск полно. На востоке уже начало сереть. Найдя куст на дне оврага, Саша забрался в середину, залег. Сашу не покидала одна назойливая мысль. Почему ему так не везло среди своих? Или он сильно отличается воспитанием, отсутствием большевистского фанатизма? Может, еще чем-то, что он определить не может? В одиночку бороться с врагом получается, а с политруком повздорил, не сдержался. Или в душе его умер рабский страх перед Сталиным и его репрессивной командой? Так и не найдя ответа, Саша решил вздремнуть. Спал он вполуха, постоянно прислушиваясь к посторонним звукам. Проснувшись, посмотрел на часы. Ого, восемь часов проспал! Выбравшись из кустов, он взобрался по склону овражка и осторожно выглянул. Немцев не было видно – впрочем, как и наших. Неужели основательно закопались? Или он в самом центре нейтральной полосы? Увидев на краю оврага, метрах в двухстах от себя, дерево, Саша по дну оврага направился к нему. Осмотрелся – никого вокруг. Он взобрался почти на вершину дерева – с высоты видно дальше. Жаль – бинокля нет. У леска, в полукилометре от оврага на запад, стояла немецкая минометная батарея. Нанести бы ее данные на карту да передать по рации нашим. Только ни карты, ни рации у него нет. С востока доносилась редкая винтовочная стрельба. Отошли наши, что ли? Но сейчас Сашу больше интересовали немцы. Он метр за метром изучал местность к западу от оврага. Но кроме минометчиков – ничего, заслуживающего внимания. Александр спустился вниз, в овраг, поскольку долго сидеть на дереве неудобно, и просидел в этом овраге до вечера. Очень хотелось есть, и особенно – пить. Ушибленная щека опухла, но зубы были на месте. Саднила и пульсировала шишка на затылке. Здорово его немец саданул, а главное – подкрался незаметно, слишком поздно Саша почувствовал за своей спиной его присутствие. Ну да ничего, впредь наука будет. Саша осмотрел гимнастерку. Вся в крови, ворот оторван, две пуговицы с мясом выдраны. Учитывая его трехдневную щетину и опухшую щеку, видок у него еще тот, только детей пугать. Да, пожалуй, и не только их. Едва дождавшись темноты, Саша выбрался из оврага и направился к минометной батарее. Немного не доходя ее, опустился на землю и пополз. Так, вот и миномет, рядом с ним – несколько ящиков с минометными минами. К стрельбе завтрашней приготовились. Поодаль – палатки с минометчиками, и оттуда периодически голоса доносятся. Прошмыгнуть мимо или погром учинить? Вон они, немцы, на его земле как хозяева себя ведут: в карты играют, смеются наверняка вино пьют. А он, как червь земляной, мимо них, таясь, ползти должен? Не пойдет! Где у них часовой? С полчаса Саша понаблюдал, пока увидел его. Немец не спеша прохаживался от палаток к минометам и обратно. Саша стянул с плеча автомат и положил его на землю – сейчас он только мешать будет. Выждал момент, когда часовой подойдет к минометам и повернется к нему спиной. Дистанцию в десяток метров он пробежал буквально на цыпочках. Однако, почувствовав за спиной неладное, часовой стал поворачиваться к нему лицом. Но рот открыть, чтобы тревогу поднять, не успел. Саша ударил его ножом в сердце, подхватил падающее тело, осторожно опустил его на землю и бегом бросился назад, к миномету. Перебросив через плечо автомат, он подхватил ящик с минометными минами и подтащил его к палатке. Установив его с тыла – с противоположной от входа стороны, он откинул крышку и уложил на мины гранату, предварительно отвинтив на ручке фарфоровый колпачок и дернув за шнур. И, уже не таясь, бросился в лес. Он ломился через кусты, как лось, боясь одного – не выколоть бы глаза. Немцы, даже если услышат топот его ног, ничего предпринять уже не успеют. Запал на немецкой гранате горит долго, секунды четыре-пять – в самый раз для таких случаев. За спиной здорово грохнуло, и, озарив лес, взметнулось пламя. Взрывной волной Сашу толкнуло на землю. От осколков уберегли деревья. От других палаток минометчиков, что стояли поодаль, неслись крики. То ли раненые кричали, то ли немцы понять не могли, что случилось. Саша не стал ждать окончания страшного «спектакля», а бросился бежать в глубь леса, прикрывая лицо рукой. Пару раз он спотыкался о коряги и падал, но опять поднимался и бежал дальше. Вроде и невелик ущерб для батареи, а все-таки один из расчетов, скорее всего, погиб. Немцы наверняка быстро обнаружат труп часового с ножевой раной, потому списать взрыв на неосторожность расчета при обращении с боеприпасами не получится. Явная диверсия русских! Грешить немцы будут на наших разведчиков, но искать если и станут, то в стороне от передовой. А кто в своем уме после диверсии будет уходить не к своим, а в немецкий тыл? Саша перешел на шаг. Шел он быстро, стараясь держать ровное дыхание. Сначала не получалось, потом вошел в ритм. За ночь, по его прикидкам, отмахал километров пятнадцать, а то и двадцать. И где сейчас он находился, ему было непонятно. Знал только, что западнее Рогачева. Когда темнота начал сереть, он наткнулся на ручеек. Напился вволю, натерпевшись жажды вчерашним днем в овраге, и улегся спать под елкой. Лес жил своей ночной жизнью. Пробежал, пыхтя, ежик. Поскрипывали от легкого ветерка кроны деревьев, шумела листва. Дикие звери, если они и были в лесу, ушли, испуганные боями. Бояться окрест в лесу некого, потому Александр, устав от ночного перехода, уснул спокойно и быстро. Проснулся около полудня, выпил еще воды. Теперь бы еще поесть – хоть кусок хлеба. Но, увы! Саша двинулся дальше, только уже осторожно – лес поредел. Увидев грунтовую дорогу, Саша из-за деревьев осмотрелся. По дороге явно ездили, и ездили немцы, потому как на грунтовке отпечатались следы от гусениц и покрышек автомашин. Наблюдательный Саша видел протекторы шин наших полуторок и трехтонок «ЗиС-5» – они были другими. Причем следы были относительно свежими, не более чем суточной давности. Их не успело занести пылью, сгладить ветерком. Нужно удвоить осторожность – немцы могут быть совсем рядом. Саша пошел вдоль дороги, не выходя из леса. Все-таки дорога должна привести его к какому-нибудь населенному пункту – селу или городу. Не блуждать же ему по лесу до бесконечности! Через час бодрого хода послышался рев моторов. Предосторожности ради Саша залег под ветками ближайших к дороге деревьев. По дороге сначала проехали мотоциклисты, потом пошли колонной грузовики с солдатами. За ними, с промежутком минут десять, потянулась техника – тягачи с пушками на прицепе, бронетранспортеры, несколько танков. «К Рогачеву идут– своим на помощь силы собирают, сволочи!» – зло подумал Саша. Гул моторов стих вдали. Саша поднялся, отряхнулся от налипших на одежду прошлогодних иголок – лежал как раз под елью, и вышел на обочину дороги. Остро пахло отработанным бензином. Далеко, едва-едва слышно, раздался собачий лай. Сашу как током пронзило. Какие в лесу могут быть собаки? Немцы по следу идут! Не понравились им убитый часовой и взрыв, вот и пустили по следу собак. Конечно, враг в ближайшем тылу – как заноза. Сильно не повредит, но беспокойство вызывает. И, похоже, он их очень разозлил. Значит, так. От погони надо оторваться, а для этого – идти быстро. Немцы – они не железные, тоже отдыхать будут. Ему же главное – найти широкий ручеек или реку, а по ней – вверх или вниз, в зависимости от обстоятельств. Надо, чтобы собака след потеряла. Саша не бежал, но шел быстро. Остановился, услышав металлический стук. Что бы это могло быть? Он пошел на источник странного звука, доносящегося из леса. На дороге стоял немецкий танк PZ IV серии А, каких до войны немцы выпустили немало. Наряду с T-III он составлял костяк танковых войск вермахта. Массой девятнадцать тонн, он был вооружен 75-миллиметровой пушкой и двумя пулеметами. Ведь «пантер» было выпущено немцами всего 1354 штуки, T-VI «Тигр» всех модификаций – 1853 штуки, а T-IV, который стоял на дороге, – 8519 штук. Немцы считали его неплохим танком, пока не столкнулись в начале войны с советским Т-34. Длинноствольная 76-миллиметровая пушка Т-34 с большого расстояния пробивала 30-миллиметровую лобовую броню T-IV. Немцы срочно приняли меры, навесили на лоб корпуса и башню дополнительные листы брони, а главное – сменили пушку. На модификации «А» стояла пушка со стволом длиной 24 калибра, прозванная самими же немецкими танкистами «окурком». Ствол удлинили сначала до 43, а затем и до 48 калибров. И только после этого T-IV смог на равных вести огневую дуэль с Т-34. Да и с броневой защитой немцы прогадали. На советском Т-34 броневые листы были расположены под рациональными углами наклона, а на «немце» стояли вертикально, оттого выглядел T-IV угловато, и снаряды пробивали T-IV легче, чем наш Т-34. По всей видимости, танк отстал от прошедшей колонны из-за неисправности. Как это бывает на любой гусеничной технике, вышел из строя палец, рассоединив траки. Гусеница соскочила с катков, и танк потерял ход. Танкисты всем экипажем вернули гусеницу на место и сейчас кувалдой забивали палец на место. Работа не из легких – трудились все. На всех танках, наших и немецких, на корме был ящик, где хранились необходимые инструменты – вроде той же кувалды. Техника стальная, тяжелая, и инструменты ей под стать. Саша некоторое время понаблюдал за мытарствами экипажа и уже хотел тронуться в путь, как понял – вот оно, спасение от собак и преследователей. Зачем искать реку, когда перед ним бронированная машина? Что ей могут сделать идущие по следу солдаты с собаками? И экипаж снаружи, по сторонам не смотрит, стараясь как можно быстрее закончить работу. Ведь они в своем тылу, так чего опасаться? В перерывах между ударами кувалдой Саша прислушался. Лай собак явно стал ближе. Взять экипаж на мушку и перестрелять? Он уже поднял автомат, как вдруг подумал: «Пусть закончат работу – вдруг техника пригодится. Поставят немцы палец на место, тогда я их и перестреляю. Риска почти никакого. Экипаж у гусеницы плотно стоит, одной очередью снять всех можно. Подожду». Но немцы, как назло, устроили перекур. Затянулись сигаретами, разговорились. Потом один из членов экипажа нырнул в танк через распахнутый боковой люк башни и вытащил бутылку вина. Все по очереди приложились к горлышку. Экипаж явно не торопился. Наконец перекур закончился. Один из танкистов швырнул пустую бутылку в кусты, едва не угодив Саше по голове. «Ну, паскуда, тебя первого завалю!» – обозлился Александр. Зря похвастался. Танкисты выглядели совершенно одинаково – в черных комбинезонах, на головах – черные ребристые танковые шлемы, и похожи один на другого, как патроны в пулеметной ленте. Один из танкистов двумя ударами кувалды поставил палец на место. Другие одобрительно похлопали его по плечу. Потом механик-водитель подтянул гусеницу. Элемент немаловажный: туго подтянешь – может лопнуть на кочке, слабо – соскочит. Танкисты побросали инструменты в ящик. Ремонт закончен. Еще пара минут – и они полезут в танк, тогда он ничего не сможет сделать. Саша остро пожалел о гранате. Знал бы – приберег, и черт с ними, с минометчиками. Саша прицелился и дал длинную – в полмагазина – очередь по танкистам. Промахнуться с тридцати метров было невозможно. Четверо сразу упали замертво; один, явно раненый, неловко полез на танк. Еще немного – и он нырнет в распахнутый люк. Саша выстрелил ему в спину. Танкист так и остался лежать на корме танка. Выскочив на дорогу, Александр осмотрел танкистов. Все были мертвы. Застыв на месте, он весь обратился в слух. Погоня приближалась, лай собак раздавался совсем уже недалеко. Собак было две: одна лаяла громко, басовито, другая – с подвыванием и повизгиванием. Она чуяла свежий след, близкое присутствие преследуемого. Даже сам не поняв, зачем, Саша оттащил трупы с дороги, за ближайшее дерево. Он даже исхитрился стащить немца с кормы танка. Затем забрался на броню, подобрал шлем, свалившийся с головы убитого немца и надел его на себя. Скорее всего, он сделал это автоматически – Саша еще не забыл свои поездки на БМП и БТР. Если на голове нет шлема – стального или танкового, тут же набьешь шишки: всяких железяк внутри боевой техники с избытком. Затем он залез через боковой люк в башню и закрыл его. Потом закрыл верхний – в командирской башенке. Все, теперь он в относительной безопасности. Тускло горела лампочка, освещавшая боевой отсек. Свет проникал также через узкие смотровые щели, бывшие в обоих боковых люках башни: по бокам от маски пушки и целых пять – в командирской башенке. Саша уселся на командирское кресло. Оно выше всех, и обзорность через смотровые щели во все стороны. Повернул голову направо: пока на дороге никого не было. Интересно, насколько отстали от него преследователи? Часть ночи и утро он проспал, около получаса пролежал, наблюдая за танкистами. Выходило в общей сложности – часов на семь. Быстро немцы сработали! Саша осмотрелся в боевом отделении. Да, это не Т-34. Внутри все окрашено белой краской; в башне, за боевыми постами наводчика, заряжающего и командира наклеены листы пробкового дерева. Комфортабельно фрицы воюют, если учесть еще и мягкие сиденья, обтянутые дерматином. Саша пощупал подушку сиденья. А может быть, и кожей – с них станется. Жаль, все надписи у кнопок, тумблеров и ручек на немецком. Языки надо было учить, лентяй! Он крутанул круглый маховик. Башня стала поворачиваться вправо. Просто замечательно! Саша развернул башню стволом назад – так было удобнее наблюдать. Посмотрел в щель – никого. Он пересел на место наводчика. Рядом с казенником пушки – спаренный пулемет. Лента в приемник заправлена, все к стрельбе готово – только затвор взвести. Что Саша и сделал. Не любоваться же преследователями! Их уничтожать надо, и в первую очередь – собак. Служебная собака – существо злобное, быстрое, от нее не убежишь – догонит. Нюх острый, про зубы вообще разговор отдельный. Диверсанты и разведчики собак не любили, да что там – ненавидели. Собака – самый первый враг диверсанта. Учует, услышит, тревогу поднимет, по следу найдет. Потому и уничтожать по возможности их надо в первую очередь. Хотя Александр и готовился, все произошло как-то неожиданно – на дорогу выбежали преследователи с собаками. Впереди бежали два немца с овчарками на длинных поводках, за ними – целое отделение: около десятка солдат. «О-о-о! Уважают меня немцы! Столько солдат по мою голову отрядили!» – горько усмехнулся про себя Александр. Собаки, а за ними и проводники кинулись на другую сторону дороги – туда, где раньше укрывался Саша, наблюдая за танкистами. Злобные немецкие овчарки тянули за собой проводников, остальные солдаты остановились на дороге, переводя дух. «Изрядно им побегать за мной довелось сегодня», – позлорадствовал Саша. Солдаты с любопытством смотрели на танк. Что он здесь в одиночестве делает? Двигался бы, так и вопросов бы не было. Со стороны кустов – от проводников – раздался тревожный крик. Е-мое! Да собаки трупы танкистов нашли! Саша понял, что сейчас солдаты кинутся врассыпную. Он нажал на спуск и крутанул маховик поворота башни влево – вправо. Спаренным с пушкой пулеметом нельзя было управлять рукоятью, как обычным пулеметом. Очередь пришлась в самый центр солдат, скосив сразу четыре-пять человек. Остальные бросились врассыпную и залегли по обе стороны дороги. Однако не стреляли – какой смысл переводить патроны? Теперь немцы точно знали, что в танке чужой. Ситуация почти патовая. Немцы не могут достать его в танке, а Саша не имеет возможности их перестрелять. Пехотинцы слишком близко залегли, попав в мертвую зону. Рации у немцев не было – это Саша успел заметить – ни у кого не было за плечами увесистого ящика, не торчала из-за плеча антенна. Это хорошо – подкрепление вызвать не смогут. Но и продолжаться долго такая ситуация не может. Как только на дороге появятся войска, Саше придется туго. Даже из пушки расстреливать не будут – все-таки своя боевая техника. Подожгут дымовую шашку и подкинут на танк. Через смотровые щели дым проникнет в танк и выкурит его, как пчелу из улья. Или еще что-нибудь придумают – немцы на выдумки хитры. Попробовать завести танк? Александр был настоящим русским мужиком – из тех, кто инструкций не читают, а все делают методом тыка. Метод помогает не всегда – иногда купленная техника ломается, но это останавливает далеко не всех. Саша перебрался из башни на место механика-водителя. В принципе, управление на немецком танке такое же, как на любой гусеничной технике. Две ручки, педаль главного фрикциона – что-то вроде сцепления, если по автомобильному, две педали бортовых фрикционов для поворотов, несколько тумблеров и кнопок. Неожиданно испугав, запищала радиостанция справа от него. Кто-то на немецком стал вызывать танк на связь. Саша хоть и не знал немецкого, но слово «панцер» понял. Наверное, вызывали экипаж этого танка. Он подергал ручку коробки передач, проверяя – не включена ли передача. Вот этот рычажок похож на ручку стартера. Саша повернул подпружиненный рычажок. Удача! Взвыл стартер, почти сразу же зарокотал могучий двигатель, по танку прошла мелкая вибрация. Саша обрадовался. Дальше-то он сможет, приходилось ездить пару раз на гусеничном тягаче «АТТ». Это – как на машине. Если научился управлять легковушкой, то в случае экстренной необходимости и с грузовиком управишься. Александр посмотрел в смотровую щель – грунтовая дорога была пустынна. Он снова пересел в боевое отделение – в башню. Ведь с места механика-водителя обзор ограничен, виден только узкий сектор перед собой. А из командирской башенки обзор круговой. Немцы, встревоженные запуском двигателя, отползали и перебежками отходили назад, подальше от танка. «Сейчас я напугаю вас еще больше», – пообещал им Саша. Он спустился вниз и уселся на место механика. Выжав педаль главного фрикциона, включил передачу и дал газу. Танк взревел и поехал, но только не туда, а вперед, и немцы остались сзади. Саша нажал левую педаль и потянул на себя левый рычаг. Ломая деревья, танк описал широкий полукруг – что такое деревья для его веса и двигателя в 500 лошадиных сил? Кирпичные стены зданий не выдерживали и рушились. В смотровую щель хорошо были видны спины убегающих немцев. Из преследователей, охотников они сами превратились в дичь. Ломая деревья, Саша вел танк за убегающими. Правда, скорость была невелика – он включил первую передачу. А на танке можно начать движение с любой передачи. Преследование продолжалось несколько минут, пока до Саши не дошло – ведь совсем рядом, в лобовой броне, в шаровой установке есть пулемет для стрелка-радиста. Не останавливая танка, он пересел в соседнее кресло. Прижав приклад к плечу, взялся за ручку, прицелился и дал очередь, а потом, не жалея патронов, повел стволом влево-вправо. Танк сильно качнуло. Саша вернулся в кресло механика – и очень вовремя. Впереди начинался уклон, переходящий в овраг. Если танк туда съедет – без посторонней помощи ему не выбраться, гусеницы будут только срывать дерн. Саша развернул танк и остановил его. Перелез в башню, прильнул к смотровым щелям. Двое немцев с собакой убегали влево, мелькая среди деревьев. Ну и черт с ними! Не хватало только угодить в такой же овраг или нарваться на противотанковую мину. Их ставили и немцы, и наши, а при изменении линии фронта мины снимались редко. Александр вывел танк на дорогу и остановился. Неожиданный трофей озадачил его. Чего теперь с ним делать? Может, взорвать или сжечь и уйти? Пожалуй, нет! В его руках мощное оружие, и использовать его надо на полную катушку. В топливном баке – половина горючего, боезапас полон. Если не соваться к передовой, где полно артиллерийских орудий и танков, можно здорово потрепать их тылы. Александр развернул танк на дороге и направился в ту сторону, откуда пришла колонна. Плохо, что в танке он один, – придется или ехать, или стрелять. Заниматься обоими делами одновременно невозможно. Танк шел мягко, как будто бы под гусеницами был асфальт, а не изрытая выбоинами грунтовка – сказывалась мягкая подвеска и восемь опорных катков. Передачи переключались четко – прямо не танк, а бронированный лимузин какой-то. Километр за километром летели под гусеницы. Саша даже поднял бронированный люк перед креслом механика-водителя. В щель на ходу смотреть было затруднительно. Танк раскачивался на ухабах, и дорогу было видно плохо. Показался деревянный мост. Перед ним – немецкий пост из двух мотоциклистов, на груди – полумесяцем бляхи. Фельджандармы, вроде полевой полиции. Один из них поднял жезл, приказывая остановиться. Не сбавляя хода, Саша снес мотоцикл и жандарма. Второй в последний момент успел отскочить в сторону. За мостом – село с указателем «Оболово». Сбавив ход, Саша проехал по единственной улице и через пару километров остановился перед перекрестком. Согласно указателю налево шоссе вело на Жлобин, направо – на Бобруйск. Куда повернуть? Эх, попалась бы ему колонна автомашин с пехотой! То-то была бы потеха! Но шоссе было пустынно, лишь проскочил мотоцикл с коляской. Справа донеся отрывистый паровозный гудок. Саша высунул в люк голову. Прямо галлюцинация какая-то. Да нет: за шоссе, параллельно ему, на удалении в пару километров шел бронепоезд. Кресты на бронированных бортах вагонов не оставляли сомнений в принадлежности поезда. Бронепоезд катил тихо – мин остерегался или разрушенного пути? Наверняка к Жлобину катил, для поддержания своих войск. «Вот это – настоящая цель, лакомый кусок!» – ликовал Саша. Александр включил передачу, дал газ. Он еще не решил, что будет делать дальше – просто пошел на сближение. Можно таранить бронепоезд, постараться сбросить его с рельсов. А можно попробовать перед этим пальнуть в него из пушки. Броня на бортах у бронепоезда тоньше, чем у танка, в основном – для защиты от пуль и осколков. Саша уже вел танк по полю. Бронепоезд приближался, но какой-либо тревоги немцы не поднимали. Свой же танк идет, немецкий! Уже были видны немцы на передней платформе, где был установлен зенитный 20-миллиметровый автомат «Эрликон». За платформой следовало несколько бронированных закрытых вагонов, в башнях которых были видны орудийные стволы. В середине поезда был паровоз, пускавший клубы пара. За паровозом снова шли четыре бронированных вагона, и замыкала состав открытая платформа с таким же зенитным орудием, как и на первой платформе. Серьезная сила! Сделает пару-тройку залпов и тут же переедет на другое место, потому засечь такую подвижную батарею затруднительно. В первую половину войны и немцы, и наши использовали бронепоезда. Не доезжая метров сто до рельсового пути, Саша остановил танк и перебрался в командирскую башню. Открыв затвор орудия, он вытащил из боеукладки снаряд, загнал его в казенник. «Разобраться бы теперь с наводкой», – беспокоился Саша. Он пересел в кресло наводчика и приник к прицелу. В первую очередь надо поразить паровоз, лишив тем самым бронепоезд подвижности. Саша покрутил маховичок, навел перекрестье прицела на паровозную будку. «А где спуск? Как выстрелить? – оторопел Саша. – Ни кнопок, ни рычажков. Как-то же из пушки стреляют?» Внизу, под ногой, он увидел педаль, нажал. По ушам ударил звук выстрела. Казенник пушки выскочил назад и выбросил дымящуюся гильзу. Ура, нашел-таки этот чертов спуск! Не мешкая, Саша вбросил в камеру снаряд, повернул пушку влево и выстрелил, еще раз угодив в блиндированный вагон. Опять – снаряд в ствол, доворот башни, выстрел по другому вагону. Саша трудился в бешеном темпе, понимая, что времени у него катастрофически мало. Немцы сейчас опомнятся и шарахнут по нему со всех стволов. Иллюзий он не питал. На бронепоезде пушки больше, они мощнее, и команда многочисленная – человек сто наверняка. Сколько их на самом деле, он не знал – не сталкивался никогда с бронепоездами, видел лишь в кино да в музее Российской армии в Москве. Но там он не произвел на Сашу должного впечатления. Саша заглянул в смотровую щель. Бронированный паровоз был окутан паром, с шипением и свистом выходившим из пробоин. Один броневагон явно горел. Открытого пламени Саша не видел, но дым валил из всех щелей. Повреждений на других вагонах он не заметил. Как же так? Он выпустил пять снарядов, а поврежден только паровоз и один вагон. В том, что Саша не мог промахнуться, он был уверен. Или бронебойный снаряд пробил броню и не вызвал пожара? Немцы пришли в себя и открыли по танку огонь. Но что было странно – стреляли они из пулеметов и зенитных малокалиберных пушек «Эрликон». Пули били по броне, с визгом рикошетировали, а пушки бронепоезда молчали. И только тут до Саши дошло: он же стоит в сотне метров от бронепоезда, сами рельсы возвышаются на щебеночной насыпи – танк в мертвой зоне! В отличие от пулеметов и зениток, имеющих большие углы обстрела, пушки в башнях по своей конструкции не могут иметь отрицательного угла прицеливания. Даже если немецкие артиллеристы опустят до упора стволы, снаряды пройдут выше. От осознания своей малоуязвимости Саша возликовал. Бронепоезд рядом, а сделать с ним ничего не может! Пулеметы же ему не угроза. Саша выключил задний ход и зигзагом приблизился к поезду еще, остановившись у передней платформы, где расположились зенитчики. Загнал снаряд в ствол, довернул башню. Зенитчики в панике стали прыгать с платформы, и Саша с наслаждением влепил снаряд в зенитную установку. Осколки снаряда и части разбитой зенитки застучали по броне танка. Опять снаряд в ствол и выстрел в торец броневагона. По логике, там броня должна быть тоньше. Пробив броню стенки, снаряд с грохотом взорвался внутри. Когда Саша только подъезжал к бронепоезду, он его боялся. Несравнимые категории по мощи огня и весу, а вот – получается же. У Александра защипало в носу, начали слезиться глаза – в танке остро пахло сгоревшим порохом от стреляных гильз. «А как же танкисты ведут бой? – попытался представить себе Саша. – Ведь тут – как в газовой камере, задохнуться можно. Наверняка где-то стоит вытяжной вентилятор. Но как его включить?» Саша продвинул танк вперед, собираясь по порядку расстрелять все вагоны, окончательно уничтожив бронепоезд. И только собрался пересесть из кресла водителя в кресло наводчика в башне, как в танк сильно ударило – до звона в ушах. И неожиданно стало светло. Саша повернул голову. Правый боковой люк башни был сорван, там зияла квадратная дыра. Если бы он успел пересесть в башню, был бы убит. Времени разбираться не было. Двигатель работал, и Саша дал газ, помчавшись вдоль состава. Справа послышался выстрел пушки, и по башне раздался несильный удар. «Всерьез взялись за меня немцы! Значит, боятся!!» – подумал Саша. Его это даже обрадовало. Во-первых, признают в нем врага. Во-вторых, чем больше он уничтожит вражеской техники и живой силы, тем быстрее придет Победа, тем легче будет на фронте нашим. А по большому счету он не отсиживаться в немецкий тыл забрался. Лес приближался, слева промелькнула последняя платформа бронепоезда с зениткой, но немцев на ней не было. Деревья были уже близко, когда танк получил еще один удар справа. Однако ход не потерял и въехал в лес. Проехав еще немного, Саша круто развернул боевую машину, вломился в гущу леса и, валя деревья, снова поехал к опушке. Ему было интересно – кто это его подловил? А главное – очень хотелось отомстить. Ведь полностью уничтожить бронепоезд ему не удалось. Впереди посветлело, показались крайние деревья. Остановив танк, Саша выбрался на броню и, прячась за деревьями, подошел к опушке. Вот он, гаденыш! На перекрестке стоял такой же T-IV, как и у него. Видно, немцы связались с танкистами по рации, и ему ударили в правый борт. Чего еще у немцев не отнять – так это прекрасную связь. Рации стояли на всех танках и самолетах, были во всех ротах, не говоря уже о батальонах или полках. И даже ротный командир мог связаться с летчиками и вызвать на помощь бомбардировщики, если наталкивался на позиции пушек или крепкую оборону. В Красной армии же даже командирские машины рации имели далеко не всегда, да и качество их было низким. Зачастую кроме треска и помех ничего нельзя было услышать. Саша вернулся к танку и внимательно осмотрел его. На башне – большая выщербина от снаряда, проломлен и сорван боковой люк, разбит один из ходовых катков по правому борту. Повреждения серьезные, но какое-то время танк двигаться может. Подловил его немец, ударил в борт. А спасло то, что дистанция была велика – практически предельная для 75-миллиметровой пушки T-IV. Был бы второй член экипажа – насколько было бы проще! А если выехать на опушку – едва-едва, только чтобы башню повернуть можно было, перебраться на место наводчика и пальнуть пару раз? И сразу – по газам и назад, в лес? Может, получится? Не будет же вражеский наводчик постоянно смотреть в прицел? Саша забрался в танк, зарядил пушку, чтобы выиграть драгоценные секунды. Потом спустился в отделение управления, дал газ и выехал на опушку леса. Корпус танка выдвинулся за деревья едва-едва, только передним ведущим катком. Саша метнулся в башню, больно ударившись коленом о какую-то железяку, плюхнулся на кресло наводчика и начал вращать маховик поворота башни. Приник к прицелу. Мимоходом заметил, что оптика у немцев великолепная, даже по периферии прицела изображение четкое, без искажений. Подвел перекрестье на гусеницу, на передний каток. Снаряд, направленный в лоб, может не пробить корпус, а вот разбив каток, можно лишить танк хода. Выстрел! Мимо! Саша в прицел видел, как снаряд взметнул фонтан земли перед танком – выстрел был сделан с небольшим недолетом. Конечно, он же артиллерист, а не наводчик. На прицеле сетка есть – с вертикальными и горизонтальными черточками и цифрами. Наверняка дальномер – для точной стрельбы, поскольку ствол у пушки короткий, и траектория снаряда больше навесная. Подправив наводку, Саша зарядил пушку и выстрелил еще раз. На этот раз точно, угодив в гусеницу. В прицел было видно, как сорвало траки. Вообще-то после второго выстрела надо было убираться, но, как всегда, Александра одолел азарт. Он решил выстрелить еще раз. И только нагнулся к боеукладке за снарядом, как раздался сильный удар и треск. Мотор заглох, и тут же из моторного отсека повалил дым. Не медля ни секунды, Саша вывалился через разбитый люк башни наружу. Мотор уже вовсю пылал. Вроде железяка, и кроме бензина гореть там нечему, а сгорает за считаные минуты. Немного замешкаешься – и в лучшем случае обгоришь, а в худшем – сгоришь в машине заживо. Танкисты обеих воющих армий гибли, в основном, от ожогов, а не от ранений, как пехотинцы, артиллеристы и саперы. Специфика службы такая. Саша не стал дожидаться, когда рванет боезапас – он бросился бежать от горевшего танка. И только отбежав на сотню метров, вдруг осознал – стреляли в него из бронепоезда. Он оказался между молотом и наковальней. Успев удалиться метров на триста, Александр услышал за спиной глухой взрыв – это взорвались снаряды в боеукладке. Сколько раз всего он успел выстрелить? Да не больше десяти-двенадцати, в боеукладке же было всего восемьдесят четыре снаряда – он успел сосчитать. Саша засмеялся. Он опять в лесу, один, голодный и без оружия. Из трофеев – только танковый шлем на голове. Саша снял его и отшвырнул подальше. В нем ничего не слышно, а слух ему сейчас очень нужен. Наткнувшись на заросли дикой малины, Саша набросился на небольшие, но ароматные и сладкие ягоды. Он потерял не меньше часа, пока не набил желудок. Еда, конечно, не очень сытная, но все же лучше, чем ничего. Он опять попытался вспомнить, когда последний раз ел. Выходило – три дня тому назад. Сейчас бы хороший ломоть хлеба с салом! Саша шел по лесу, держа путь на север. Кто знает приметы, не заблудится. С южной стороны у деревьев крона гуще, с северной – реже, на стволах – мох, да лишайник у корневищ растет. И много еще чего. Взять те же церкви – крест на куполе всегда к востоку обращен. Не знал он тогда, что первого июля 1941 года ЦК ВКП(б) Белоруссии разослало директивы о создании партизанских отрядов. К первому августа за месяц было организовано восемьдесят партизанских отрядов общей численностью до тысячи двухсот человек. Вооружались они из тайных складов, заложенных в лесах войсками НКВД. Кабы знал Александр об этом, то шел бы их искать в леса неподалеку от районных центров. Саша же хотел держаться поближе к шоссейным и железнодорожным путям – там, где можно было устраивать диверсии. Вот только из оружия у него на поясе – немецкий нож в чехле. Да ладно, были бы руки и голова, а остальное добыть можно – и продовольствие, и оружие. И неплохо бы как-то легализоваться – в деревушке или городке маленьком. Беженцев сейчас много, легче затеряться. И видно, глубоко задумался Александр, потому как окрик «Стой, стрелять буду!» прозвучал для него неожиданно. Он поднял голову. Из-за кустов показался красноармеец в форме, в руках – винтовка с примкнутым штыком. Сашиному изумлению не было предела. Здесь немецкий тыл – уже две недели как, а его останавливает наш часовой. – Ты еще пароль спроси! – съязвил Саша. – Надо будет – спрошу, – ответил часовой. – Ты хоть знаешь, что мы в немецком тылу? Часовой с ответом замешкался. Похоже, это известие его смутило. – Ты правду говоришь? – Три дня назад наши стояли под Рогачевом и Жлобином. Где сейчас – не знаю. По лицу часового было видно, что он не верит в услышанное, вернее – не хочет верить. – А ты не дезертир… ну, в смысле – не паникер? Может, ты из своей части убежал? – засомневался он. – Ну и дурак ты, хоть и часовой! – Часовой – лицо неприкосновенное, не имеешь права оскорблять! – Он наставил на Сашу винтовку. – Ты поосторожнее с оружием – оно ведь выстрелить может. Ты уже сколько на посту стоишь? – Третья неделя пошла. Саша присвистнул. Слышал он об одном похожем случае – читал как-то в газете. Дело происходило еще в Первую мировую войну, когда взорвали входы на склады русской императорской армии. Так там часовой на посту простоял бессмысленно девять лет! Крепость и склады в Осовце уже отошли к польской территории. Поляки входы откопали и часового обнаружили. Комиссары верность воинскому долгу солдата не оценили. Вот кабы он служил в рабоче-крестьянской армии – тогда да, тогда подвиг, да еще под чутким руководством ВКП(б). – Чего охраняешь? – поинтересовался Саша. – Военная тайна, – отрезал часовой. – Ну, тогда охраняй, а я дальше пошел. – Подожди! – заволновался часовой. – А как же я? – Ты же на посту стоишь. По уставу караульной службы тебя сменить с поста может караульный начальник либо командир части. Я – ни то, ни другое. Так чего же ты от меня хочешь? – Что мне делать, скажи! – взмолился часовой. – Во-первых, винтовку убери. Ежели бы я немцем был, уже башку тебе прострелил бы. А я стою спокойно и с тобой разговариваю. Во-вторых, ты уже на оккупированной немцами территории, где советские законы не действуют. Так что смело можешь оставить пост. Забыли про тебя в суматохе отступления! – посочувствовал часовому Саша. – Как же склад бросить? Я его три недели бессменно охранял. – Коли ты так к нему прикипел, охраняй дальше. У тебя поесть чего-нибудь найдется? – На складе есть, – замялся часовой, – только вскрывать его нельзя – под пломбой он. – Я же говорю – дурак ты. Мы не вскроем, так немцы вскроют. Они сейчас в наступление прут, им не до частей или одиночных солдат, оставшихся у них в тылу. Но пройдет немного времени, и немцы начнут свой порядок наводить. Вот тогда и до тебя непременно доберутся. Судя по расстроенному лицу, часовой явно упал духом. Он присел на сломанное дерево и спросил Сашу: – Закурить не найдется? – Не курю, – отрезал Саша. – Ладно, прощай. Часовой вскочил: – Подожди, а я как же? Он метнулся в сторону склада, невидимого за деревьями, потом – снова к Саше, схватил его за рукав. – Возьми меня с собой! – Пожрать дашь? – Пошли на склад, коли такое дело. Саша направился за часовым. Простой русский парень, можно сказать – подвиг совершил, хотя и не бросался грудью на амбразуру и не убил еще ни одного немца. Столько времени стоять на часах, когда вокруг – полная неизвестность, когда не приходит смена, когда над головой пролетают немецкие самолеты! Для этого дух и верность долгу потребны! «А ведь мне напарник нужен, – подумал Саша. – Возьму-ка я его с собой – такой парень не подведет!» Они подошли к колючей проволоке. Часовой стволом винтовки приподнял проволоку: – Лезь! Саша поднырнул под колючку. На небольшой поляне стояло два бревенчатых барака – длинные, с запертыми воротами по центру и без единого окна. – В этом бараке – постельное белье и обмундирование, а здесь, – часовой показал пальцем, – продовольствие. – Ты хозяин, – Саша повел рукой, – открывай, приглашай, накрывай на стол. Часовой вскинул винтовку и прицелился в замок. – Да ты что, сдурел? – Саша схватил его за руку. – Выстрел далеко слышен будет! Прикладом его сбей. После нескольких ударов прикладом винтовки замок сдался. Часовой распахнул ворота, и Саша шагнул вперед. Богатство, открывшееся его глазам, описанию поддавалось плохо. На длинных стеллажах рядами лежали ящики со сгущенкой, тушенкой, кашами, рыбными консервами. Нашлись даже сухари в полотняных мешочках, уложенные в деревянные ящики. Были крупы, макароны, но не они сейчас интересовали Сашу. – Ну-ка, боец, бери сухари, а я банки с консервами возьму. Где караулка? Веди! Караулка оказалась маленькой и тесноватой избушкой рядом с воротами. Расположившись за столом, Саша ножом ловко вскрыл несколько банок. – Ну, давай подхарчимся, – жестом хлебосольного хозяина он пригласил часового к столу. Саша начал есть тушенку ножом, но часовой протянул ему вилку. – У нас здесь и котелки есть, и печурка. – Здорово устроились, – одобрил Саша. – Да склады же Могилевскому укрепрайону принадлежали – его еще в тридцать восьмом году построили. А потом, как границу на запад перенесли, все вооружение и связь с укрепрайона сняли. Этот склад да еще один – километрах в десяти отсюда – и остались. – Тебя как звать, боец? – Ваньшей мамка назвала. – И тут же поправился: – Рядовой Иван Кузьмичев, из Рязани. – Сколько же тебе лет? – Двадцать в мае стукнуло. В мае же и призвали. – О, так ты зеленый совсем! Рядом с часовым Саша чувствовал себя умудренным опытом, почти пожилым человеком. Конечно, разница в возрасте чуть ли не в два раза. Кузьмичев молодой, прослужил совсем немного, да и знал-то его Саша несколько минут всего, но в разведку с ним точно бы пошел. – Вань, у тебя, кроме твоей винтовки, еще оружие есть? – Не-а. Откуда ему взяться? Складов вооружения года полтора как нет. – Жалко. А то у меня, кроме финского ножа, нет ничего. – А вы из каких будете? – осмелился наконец полюбопытствовать часовой. Саша достал из кармана гимнастерки солдатскую книжку убитого связного-мотоциклиста. Люди почему-то больше верят документам с печатями. – Терехин Алексей Митрофанович, – прошептал Иван и вернул Саше книжку. – Так вы уж старый совсем. Саша чуть не подавился сухарем. – Это не я старый, это ты молодой. – А вы коммунист? – Не удосужился, – коротко ответил Саша. – А вот я – комсомолец, – часовой показал на красный значок, приколотый к груди. – Вы, Алексей Митрофанович, из какого же рода войск? Врать почему-то парню не хотелось, хотя проще всего было сказать – из пехоты. – Диверсант я, Ваньша. Парень от удивления округлил глаза. – Не слыхал я о таких войсках. – О чем на складе услышать можно? Иван обиделся и замолчал. – Не дуйся. Войска, можно сказать, секретные, подчиняются Генштабу, потому ты о них и не знаешь. – Так вас чего – в тыл к немцам с особым заданием забросили? – Глаза у часового загорелись. – Нет. Я в окружение попал, повоевать немного успел, а потом на тебя вот вышел. – И немцев живых видели? – Как тебя. – А самому убивать довелось? – А как же – даже вот этим ножом. Часовой со страхом посмотрел на нож, воткнутый лезвием в стол. – Так вы же им консервы открывали! – И что с того? Одно другому не мешает. Я привык, и ты привыкнешь. Слушай, разморило меня. Я вздремну немного, а ты поохраняй – тебе не привыкать. За прошедшие дни Саша устал, вымотался, наголодался. А сейчас поел и, почувствовав себя в безопасности, расслабился. Веки закрывались сами. Он улегся на жесткий топчан, на котором наверняка отдыхала караульная смена, и мгновенно провалился в сон.Глава 7. Паровозник
Проснулся он оттого, что солнце все так же светило в окошко караульного помещения. Рядом кто-то заскрипел табуреткой. Саша вскинулся, схватился за ножны, однако нож был воткнут в столешницу. Фу-ты, это Иван за столом сидит – аж испугал! Рот у Ивана был до ушей. – Здоров ты спать, Алексей Митрофанович! Сутки ведь проспал! – А ты не загибаешь? – не поверил Саша. Но похоже – не врет. Чувствовал себя Саша отлично – выспавшимся, отдохнувшим, полным сил. И снова голодным. – Угощай, хозяин! – Ну ты и диверсант! Только спать и есть горазд! – Не сомневайся. Диверсант настоящий, сам потом убедишься. – Так вы меня с собой берете? – Что значит «беру»? Мы этот склад своей базой сделаем – хотя бы на первое время. А что? Крыша над головой есть, печурка в углу стоит, консервов на складе полно. Чем не база? Оружие сами раздобудем – чай, руки пока не отсохли. Единственное «но» – уходить от базы далеко надо будет. Нельзя немцам вредить по соседству – вычислят быстро. Собаки у них есть, сам убедился. Еле ушел. У Ивана округлились глаза. – Расскажи, Алексей Митрофанович. – Чего ты меня по отчеству величаешь? Я не командир над тобой. Мы оба – бойцы РККА, вот и зови по-простому – Алексей. – Хорошо. Да ты ешь! – Иван подвинул к нему сухари и открытую банку рыбных консервов. Саша ел не спеша – все-таки он был уже не такой голодный. – А что сказать, Ваня. Наша часть под Рогачевом стояла. Ночью разведка немецкая в наши окопы пожаловала, а я из блиндажа оправиться вышел. Дали мне по башке и поволокли к себе – вроде «языка». Я вовремя очнулся и этим вот ножом обоих и порешил. По оврагу пошел – думал к своим выбраться, а вышел в немецкий тыл. Немцы, видно, своих убитых разведчиков нашли, собаку по следу пустили. Саша намеренно рассказал не все, не упомянув эпизоды с захватом танка и обстрелом бронепоезда. – И от собаки ушли? – Ага! Ручей попался, так я по нему и ушел. – Здорово! А вообще-то вам, Алексей, умыться бы не помешало – лицо черное от копоти. Иван подошел к тумбочке, достал и протянул Саше маленькое зеркальце. Саша посмотрел в него и замер. Неужели это он? Лицо в ссадинах, в пороховой копоти от стрельбы в танке, щеки обросли изрядной щетиной. Как есть бомж! Видно, последнее слово он вслух произнес, потому как Иван переспросил: – А кто такой бомж? – У тебя где-нибудь умыться можно? – Алексей сделал вид, что не расслышал вопроса. – Ручей рядышком. Пошли, покажу. Саша сначала вымыл с мылом лицо и руки, а потом залез в ручей и помылся весь. Не одеваясь, держа в руках сапоги и грязное обмундирование, ввалился в караулку. – Вань, ты говорил, что второй склад с обмундированием? Одень меня в чистое. – Гулять так гулять, – поднялся со скамейки Иван, – идем. Саша подобрал себе нательную рубаху, трусы, а не кальсоны; гимнастерку, брюки-галифе и портянки новые, а то старые от грязи и пота больше на тряпки были похожи, и впервые за несколько дней почувствовал себя человеком. – Вань, мне бы побриться теперь. – Это мы мигом! Иван достал из тумбочки безопасную бритву, помазок, подогрел на печке воду в жестяной кружке. Саша сбрил щетину, с удовлетворением провел по щекам ладонью. Совсем другое дело! – Ну что, Ваня, пройдемся по округе? – А склады как же? – Ты дужки замков в проушины вставь, чтобы зверье продсклад не разорило. Да, штык с винтовки сними – он только мешать будет. Саша подождал, пока Иван закроет створки ворот на складах. Сам же обдумывал, куда податься. Железная дорога, по которой бронепоезд шел, километрах в пяти-семи слева осталась. Вот туда и надо наведаться. У немцев пока вся жизнь вертится вокруг дорог – шоссейных, железных. Вперед прут, силу чувствуют, куража еще полно. Думают до осени Москву взять! А вот зарядят дожди, грунтовки превратятся в болота. Когда же морозы ударят да снег пойдет, тогда для немцев совсем беда будет. У них же техники полно, которая к нашим суровым условиям не приспособлена. Взять хотя бы моторное масло. Двигатели есть на самолетах, автомашинах, танках. На морозе масло густеет, завести двигатель – проблема. А танки и бронетранспортеры? Немцы любили располагать катки в шахматном порядке – это улучшает плавность хода. Однако после езды по грязи за ночь и грязь, и катки смерзались в одно целое, делая танк неподвижным. А шинели немецкие? Они только для осени годились, шапок же вовсе не было. По большому счету, немцы оказались не готовы к русским условиям. Они сразу направились влево, в лес. Саша объяснил Ивану, что пойдет первым. – Если подниму руки – замри и стой! Опущу ладонь вниз – ложись. И ради бога, иди тихо, не наступай на ветки – их хруст в лесу далеко слышен. Иван кивнул – понял, мол. Он шел, приотстав от Саши на десяток шагов, но, как ни старался, все равно шумел. Через час пути они вышли к железной дороге и, прячась за кустами, прошли вдоль нее. Показался маленький разъезд, на боковом пути стоял поезд. Осторожно подобрались поближе. На платформе стояла разбитая в боях техника – видно, немцы везли ее в тыл, на ремонт. Среди побитых танков и бронетранспортеров Саша увидел две советских «тридцатьчетверки». Иван тоже увидел их, подполз к Саше. – Чего это немцы наши танки везут? – Отремонтируют, воевать на них будут. Немцы и в самом деле не брезговали трофейной советской техникой и вооружением. Уже осенью и зимой сорок первого года советскими Т-34 были вооружены целые танковые немецкие полки. И немецкие пехотинцы использовали наши самозарядные винтовки СВТ-40 – благо, в трофейных боеприпасах недостатка не было. Высоко оценивали гитлеровцы и наши артиллерийские орудия. Немцы вообще широко использовали технику покоренных стран, например – чехословацкие танки Т-38. Устаревшие модели переделывали в самоходные артиллерийские установки, каких в Красной армии еще не было. А немецкая САУ «Хетцер» проявила себя очень достойно. Значительно позже у немцев появились специальные разработки САУ – вроде «Фердинанда», грозы наших КВ. Перенимали немецкий опыт и наши – на базе трофейных немецких танков T-III они выпустили СУ-76. На восток прошел поезд с пушками на платформах, за ним ушел в тыл поезд с разбитой техникой. Разъезд опустел. – Вот что, Иван, надо наведаться на разъезд. Рядом с путями стояло здание, в котором находились станционные службы – стрелочники, какой-то начальник. Прячась за деревьями, они подобрались к зданию с тыла. Глухая стена, ни одного окна. Сколько человек в здании? А самое главное – сколько немцев? Оккупанты принуждали работать железнодорожников, ставя над ними начальниками своих специалистов – ну и охрану, естественно, куда же без нее? «Вот ведь незадача, – подумал Саша, – с тыла ничего не видно, надо перебираться на другую сторону путей. Причем напрямую перебежать нельзя – заметят. Ведь на маленьком разъезде нет больше никаких зданий и местных жителей». Помог случай. Из-за угла вышел служащий в советской еще железнодорожной форме и направился к кустам – явно по нужде. «Язык» сам шел в руки. Саша жестом показал Ивану – лежи тихо! Сам же осторожно, неслышно подкрался к мужику, дождался, пока тот застегнет брюки, и приставил к горлу нож. – Стой тихо! Попытаешься крикнуть – умрешь! Мужик замер, боясь шевельнуться. – Ты кто? – Связист. – Русский, значит. – Немцы на разъезде есть? – Двое – начальник и охранник. – Оружие у них есть? – У начальника пистолет на поясе, у охранника – винтовка. – Во время несения службы они выходят из здания? – Редко – только до ветру. Начальник выходит на перрон поезда встречать. – Поезда часто бывают? – Нет, у нас однопутка, да еще немцы не успели служащих набрать. Кого в Красную армию призвали, кого при бомбежке убило. Колеса-то на европейский манер поменять не успели, потому вагоны и паровозы наши, отечественные. – Когда следующий поезд будет? – Через час – воинский эшелон. – Понятно, что не пассажирский. Охранник где? – У самого входа, слева. – Возраст? – Чей? – Охранника! – Так молодой парень, в очках. Потому в нестроевых частях. Все на губной гармошке пиликает. – А начальник? – У него отдельный закуток – комнатушечка такая. Ты бы отпустил меня, парень. А то охранник беспокоиться начнет. Я им ничего не скажу. – Наших, русских, тамсколько? – Кроме меня – еще двое стрелочников. – Меняют вас когда? – В двадцать часов – работаем сутки через двое. – Ладно, иди – и никому ни слова, иначе первым порешу. Не оборачивайся, иди спокойно. Служащий пошел. Однако Саша обратил внимание на то, что походка у него была уж больно напряженная, вроде как выстрела в спину ждал. Саша подошел к Ивану, разъяснил ситуацию. – Хм, Алексей, я что-то не пойму, зачем нам этот разъезд? Тут, кроме двух немцев, нет никого. – Э, Ваня, ты неправ. Поезд через час будет. – Этот, с разъезда, сказал – воинский эшелон. Ты что, остановить его хочешь? А вдруг там батальон немцев? – Не знаю пока, Ваня, сам думаю. Тем не менее от намерения захватить разъезд Саша не отказался. Можно было подождать, пока кто-нибудь из немцев выйдет до ветру, а можно ворваться в здание. Риску больше, но и результат быстрее. Саша решился на штурм. – Значит, так, Иван. Обходим здание. Я вхожу первым, ты – следом за мной. По возможности старайся не шуметь – все надо сделать тихо, стрелять – в крайнем случае. Уяснил? Иван кивнул и облизал пересохшие от волнения губы. – Тогда – пошли. Ты обходи здание слева, я – справа. Саша вытащил нож из ножен и взял его обратным хватом. Так, прикрытый рукой, он не бросается в глаза, и ударить им можно быстро и сильно. К тому же при таком хвате удобно резать, а не только наносить колющие удары. Саша спокойно обошел здание и увидел показавшегося из-за угла Ивана. Тот крепко сжимал винтовку побелевшими пальцами. Нервничает, конечно, – а как без этого? Они подошли к двери с двух сторон. Саша нажал на ручку, кивнул. Иван резко распахнул дверь, и Саша ворвался в комнату. Охранник сидел на стуле у входа. Саша с ходу ударил немца ножом в грудь. Сзади его уже подпирал Иван, дышал в затылок. Находившиеся в общей комнате железнодорожники застыли в шоке от увиденного. Саша подхватил винтовку убитого немца, чтобы не громыхнула при падении, и, стараясь это сделать медленно, передернул затвор. Подойдя к единственной внутренней двери, он распахнул ее и наставил винтовку на сидящего за столом немца. Тот поднял голову от бумаг, изменился в лице, рука дернулась к поясу, где была кобура. – Хальт! – жестко сказал Саша. Немец замер. – Ваня, забери у него пистолет и свяжи ему руки. Подбежавший Иван вытащил из кобуры пистолет и протянул его Саше. – А чем связывать? – Его же брючным ремнем. Саша подошел к немцу и сноровисто заломил ему руку. – Снимай ремень. С немца стащили ремень и связали ему руки за спиной. – Пусть пока полежит на полу, присмотри за ним, – распорядился Саша. Он вышел в общую комнату. – Когда будет поезд? – Через час. – А встречный? – Мы не знаем. Начальник должен знать, ему по телефону говорят. – Всем сидеть на местах. Саша вернулся в комнату, где лежал на полу связанный немец. – По-русски говорить можешь? – Немного, – немец говорил с сильным акцентом. – Что за поезд будет через час? Немец молчал. «Ага, в героя решил поиграть», – понял Саша. – Если не скажешь, буду резать тебя по частям, а это больно. Немец упорно молчал. Ну-ну! Саша вытащил нож, схватил немца за ворот мундира, посадил его на пол и резким движением отсек ему ухо. Это не смертельно, но очень больно и сильно кровит. Немец сильно дернулся и закричал, с ужасом глядя на льющуюся на его мундир кровь. – Если не ответишь, отрежу второе ухо, а дальше – со всеми остановками, – схохмил Саша. – Военный эшелон с зольдатен. Ферштеен? – Ага. Молодец! Ответил бы сразу – сохранил бы ухо. А встречный поезд когда? Немец помедлил. Саша поднес к его голове нож. – Через… как это… двадцать пять минут будет стоять запасный путь. – Что за эшелон? Немец пожал плечами. Может, и в самом деле не знает – он же не военный комендант, а всего лишь начальник разъезда. Кстати, интересно, почему встречный на запасный путь поставят? Или будет еще эшелон? На столе у немца зазвонил телефон. Не ответить? Немцы всполошатся. Сам он языка не знает. Дать трубку немцу? А что он будет говорить? Вдруг скажет, что разъезд русскими захвачен? Подгонят немцы дрезину с пулеметом, и поминай как звали. – Мужики! – крикнул Саша в открытую дверь. – Кроме начальника, еще кто-нибудь на телефонный звонок ответить может? – Когда его на месте не было, обычно я отвечал, – спокойно сказал пожилой мужчина. – Тогда бери трубку. Говори спокойно. Железнодорожник подошел к столу, взял трубку. – Да, слушаю. Путевой мастер Когольницкий. Да, да, сейчас запишу и передам. Он положил трубку. – Поезд через полчаса будет у нас. Идет полным ходом, без остановки. – Ну и славно – чего тут эшелону с солдатами стоять? Кто-нибудь с флажком выйдите встретить. Мужик кивнул. – Сделаю. – А пока уберите с глаз долой охранника – за здание, в лес. – Петро, Василь, отнесите немца, – распорядился путевой мастер. Немца ухватили за руки и за ноги и унесли. Прошло пять минут, десять – железнодорожники не возвращались. – Иван, – распорядился Саша, – выйди, посмотри – где убитый охранник и рабочие. Иван вернулся быстро. – Охранник в кустах лежит, рядом со зданием, а рабочих нигде нет. – Сбежали. Никто бы их не тронул, зря испугались. – А что бы ты сделал на их месте? – спокойно спросил путевой мастер. – У них семьи, дети. Ты напакостишь и уйдешь, а немцы спросят жестко. – Я не пакостить пришел – воевать. – На фронт иди воевать, – буркнул мастер. В этот момент раздались паровозный гудок и шум приближающегося поезда. – Сам пойду поезд встречать. Мастер взял сигнальные флажки в чехле и вышел на перрон. По рельсам на восток простучал на стыках поезд. Вагоны были пассажирские, но в окнах виднелись пехотинцы. Не то что у наших – везут в теплушках с надписью «Сорок человек восемь лошадей». Через полчаса на разъезд прибыл поезд, на этот раз – грузовой. Вагоны были пусты, раздвижные двери открыты. Паровоз, пыхтя паром, набирал воду у выходной стрелки. Снова раздался звонок телефона. От неожиданности все вздрогнули. – Бери трубку, – приказал Саша путевому мастеру. Когольницкий приложил трубку к уху. – Алле! Он долго слушал, потом сказал: – Да, я все понял. Пропускаем встречный поезд с хода, выпускаем с бокового пути. Обычная работа, которая идет на любой станции, на любом разъезде – как у немцев, так и у наших. Но Саша понял – пришло его время. – Когда будет встречный? – Через полчаса – воинский эшелон. Надо было поторапливаться, времени в обрез. – Иван, поднимай немца. С помощью Кузьмичева начальник разъезда встал. – Пошли, Ваня, да немецкую винтовку не забудь. – Сам Саша сунул в карман трофейный пистолет. Они вышли на перрон и пошли к паровозу. Отойдя от станции метров на сто, Саша сказал немцу: – Если ты согласен нам помочь, я оставлю тебя в живых. – Что от меня надо? – Сейчас тебе развяжут руки. Мы вместе подходим к паровозу, ты приказываешь паровозной бригаде отцепить паровоз от поезда и ехать. – Идет встречный! – запротестовал немец. – Я слышал разговор, нельзя ехать! Будет катастроф! Бум! – Будет! – жестко сказал Саша. – Гут! – немец кивнул. Саша развязал ремень на его руках. Но немец, несмотря на достигнутую между ними договоренность, неожиданно скакнул в сторону и побежал к лесу. Однако гитлеровец не учел одного – руки-то его были связаны брючным ремнем, выдернутым из его же галифе. Брюки тут же начали сползать, немец запутался в них и упал. Подняться ему было уже не суждено. Догнав немца, Саша ударил его ножом в сердце. Иван отвернулся от неприятного зрелища. – Вот сука! Едва не убежал. И стрелять нельзя – вдруг на паровозе сопровождающий немецкий? – Немцам верить нельзя, – согласился Иван. – Вон, подписали пакт о ненападении, а напали коварно. – Проспал Сталин! – Не, не товарищ Сталин! На это же разведка есть и НКВД с товарищем Берией. Спорить Саша не стал. Воспитали парня так, что поделаешь. Прижимаясь к вагонам, они подошли к паровозу. – Я иду первым, ты – сразу за мной! – Понял. Саша зажал нож в зубах, ухватился за поручни и взлетел в паровозную будку. Сразу охватил ее взглядом, повернулся к тендеру – нет ли немца там? Нет, одни паровозники – застыли на месте. Прямо пиратский захват! Врывается в будку человек с ножом в зубах – тут ошалеешь от испуга. Саша вложил нож в ножны, и тут присутствующие увидели, как по ступеням следом за ним поднимается еще один человек. Иван громыхал по ступеням прикладами обеих винтовок. – Спокойно, мужики, я свой, русский, – обратился Саша к бригаде. – Охраны нет? – Чего ей тут делать? Порожняк гоним, не воинский эшелон. – Вот и ладушки. Механик, пусть кочегар отцепит паровоз от состава. Машинист кивнул, и кочегар полез отцеплять паровоз. – А теперь пусть твой помощник переведет стрелку. – Невозможно, ключ нужен. – Тогда без него обойдемся. Кочегар и помощник остаются здесь, на разъезде. Трогай! – Да ты кто такой, чтобы здесь распоряжаться? Немцы же всех расстреляют! – Вот потому людей своих оставишь здесь. Паровозом стрелку взломаем – спрыгнешь. Немцам скажешь – под угрозой оружия принудили. Машинист кивнул, но явно нехотя. Он уже понял, к чему идет дело. Паровоз ему свой жалко было, свыкаются люди с техникой, когда долго на ней работают. Да и не только о технике речь – немцы покарать могут. Но и у Саши выбора не было. Взрывчатку бы ему, тогда не пришлось бы устраивать катастрофу. Машинист по привычке протянул руку к чердаку. – Лишнее оставь. Трогай. Саша в той, прежней жизни сам работал машинистом метро, но на паровозе был первый раз. Неуютно: от топки – жара, везде угольная пыль. Паровоз хоть и стоит, ведет себя, как живой. Подкачивает воду в котел насос, журчит она, гудит пламя, шипит пар – прямо огнедышащий дракон. Саша стоял за спиной машиниста, внимательно наблюдая за его действиями. Вот он отпустил тормоза, двинул рычагом реверса, поднял рычаг подачи пара в цилиндре. Паровоз шумно вздохнул, окутался паром. Тяжело провернулись колеса, пришли в движение многочисленные дышла, кулисы на ведущих осях. Стронулись с места, мягко начали набирать ход. Саша ожидал – сейчас произойдет… Под колесами пронзительно завизжало железо – это не выдержала стрелка. Паровоз мотнуло в сторону, он вышел на главный и единственный путь. – Слышь, отец, пока скорость маленькая – прыгай и возвращайся на разъезд. Немцам скажешь – на стоянке я вас выгнал с паровоза, угрожая убить. Говори, что хочешь, мне все равно – хоть сумасшедшим назови. Мне бы не хотелось, чтобы бригада паровозная пострадала. – Ну, тогда удачи! Машинист, не теряя времени, спустился по ступеням, держась за поручни. Улучив момент, когда мимо проплыл столб, он спрыгнул. – Ваня, подбрось угля в топку. Иван поставил винтовки в угол и взялся за лопату. Саша приоткрывал дверцы топки рычагом, а Иван бросал в нее уголь. Паровоз набирал ход. – Ваня, выбрасывай на правую сторону винтовки и прыгай сам. – А ты как же? – Как спрыгнешь, подбери оружие и скрытно, по лесу, возвращайся к своим складам. Я тоже выпрыгну, только попозже. – Я останусь! – Рядовой Кузьмичев, это приказ! Иван сбросил с паровоза винтовки и спрыгнул сам. Саша до половины тела высунулся из окна – посмотреть, все ли нормально, не покалечился ли Иван? Но тот после падения поднялся и помахал ему рукой. Саша посмотрел на манометр. Какое должно быть давление пара, он не знал, но на манометре была красная риска, показывающая опасно высокое давление. Стрелка до красной черты была еще далеко. Саша посмотрел вперед. Пути впереди поезда были пустынны, блестели под солнцем рельсы. Поплевав на руки, Саша взялся за лопату. Оставив дверцы топки распахнутыми, он кидал в нее уголь. Бросив с десяток лопат, остановился. На котле была бронзовая табличка: «Паровоз серии Э, сделан в Швеции». Да, недолго тебе осталось ходить, работяга. Знать, холил и лелеял тебя машинист. Все бронзовые краники, рычажки, ручечки надраены до блеска. Саша поднял до максимума рычаг подачи пара. Стрелка указателя скорости прошла отметку «пятьдесят», потом – «шестьдесят километров». Далеко впереди, за лесом, раздался паровозный гудок. Выглянув в окно, Саша за плавным изгибом рельсов, за деревьями увидел выдохи пара из паровозной трубы. Приближался встречный состав. Вот он, показался из-за деревьев. Машинист встречного паровоза заметил опасность и дал длинный гудок, а потом стал почти непрерывно подавать короткие сигналы. Из-под колес паровоза посыпались искры – это машинист включил экстренное торможение. Но и современный поезд тормозит километр-полтора, а уж эти, с древними тормозами Вестингауза – еще больше. Все, теперь столкновение неизбежно. И место удачное – на повороте, пусть и небольшом. Вагоны повалятся с пути. Теперь надо подумать о себе. Саша спустился по ступенькам. Совсем рядом бешено вращались огромные, почти в человеческий рост, колеса, вверх-вниз ходило дышло. Саша спрыгнул, сгруппировавшись, как его учили, покатился кубарем, потом вскочил и пробежал немного, гася скорость. Удачно, даже не ушибся. Необходимо было как можно скорее убираться отсюда. Саша рванул бежать по полю – в сторону от железной дороги, к далекому лесу. Сзади раздался страшный грохот, потом взрыв, скрежет железа. Обернувшись, Саша увидел, как паровозы падают под откос, на них налетают вагоны, громоздя завал. Потом до него долетели крики и вопли, полные животного ужаса. Апокалипсическая картина! Не каждый день наяву увидишь подобное. Саша побежал дальше. К месту катастрофы быстро прибудут аварийные службы, стянутся вой-ска, карательные органы. И неважно, кто это будет – гестапо или фельджандармы. Саша бежал, пока не закололо в правом боку, а до леса оставалось еще с километр. Он перешел на шаг, восстанавливая дыхание и периодически оборачиваясь. На месте крушения появился дым – огонь из топок паровоза перекинулся на вагоны. Дело сделано! Перед лесом протекал ручей. Саша, хоть и смертельно устал, зашел в него – благо он оказался неглубоким – и пошел вниз по течению. Если немцы пустят собак, может быть, это хоть как-то собьет их со следа. Он добрался до склада к вечеру, когда солнце уже начало садиться. Еще из-за деревьев, не доходя, подал голос: – Иван! Ты здесь? Это Алексей! Из-за караулки выбежал Иван с винтовкой за плечами и кинулся к Саше. – Живой! Как я рад тебя видеть! Ну, рассказывай! – Чего рассказывать? Произошло крушение, военный эшелон упал с путей, возник пожар. Полагаю, погибших и раненых много. – Вот здорово! Нашим бы сообщить! – А зачем? Иван смутился. – Небось на медаль рассчитываешь? Так не будет этого. Надо просто делать свое дело – изо всех сил. Даже когда ты один и тебе страшно, сожми зубы и делай. Страшно всем, только дураки не боятся. Задави страх в душе, переступи через него – и ты победишь. И тут же: – Ты кормить меня собираешься? А то проголодался я что-то! – Конечно, уже и стол накрыт. Иван забежал вперед, открыл дверь склада. Чувствовалось, что парень рад видеть Сашу. На столе и в самом деле стояли вскрытые банки – весь ассортимент склада. – Решил гулять на всю катушку? – пошутил Саша. Оба поели – с аппетитом и в полном молчании. Утром ведь только завтракали, а за день набегались, да и денек выбрался не самый спокойный. Иван поднял глаза на Сашу. – Это же сколько фрицев сегодня погибло? – Думаю – рота, а может – и две. Учти, что железная дорога лишилась двух паровозов и кучи вагонов и движение парализовано дня на три-четыре. Все помощь нашим. – Ого! Еще и какая помощь! А что завтра делать будем? – Самого Гитлера в плен брать, – пошутил Саша. – Отдыхать будем пару дней. Опасаюсь я, что немцы погоню по следу пустят: пару собачек и с ними – взвод пехоты. – Что, правда? – Тут уж не до шуток. Ты ручей видел? – Видел. – По нему шел? – Нет, просто на другой берег перебрался. – Плохо. Немцы могут по твоим следам прий-ти. – Не могут. Я задолго до места крушения спрыгнул. Саша поразмышлял. Похоже, он перестраховывается, в словах Ивана есть разумное зерно. – Тогда давай спать. Только вот что: в караулке обоим спать опасно – могут тепленькими взять. А выспаться надо. Идем на склад, заберемся на чердак. Там сухо, тепло, мы еще и матрасы постелем. – Согласен, – отозвался Иван. По внутренней лестнице они втащили на чердак матрасы и улеглись у слухового окна. В случае чего – все видно будет. В торцах еще и дверцы есть – как запасные выходы. Однако ночь прошла спокойно. Иван спал сном младенца, и взорвись рядом граната – сомнительно, что он проснулся бы. Саша же просыпался несколько раз, прислушивался. Своих близко нет, немцы ночью не пойдут. Самые опасные дни будут завтра и послезавтра. Собаки хорошо берут свежий след, пускать их в погоню через два дня будет бесполезно. Потому Саша и опасался. Однако и первый, и второй день после крушения прошли спокойно – как на отдыхе. Они отъедались и отсыпались, но бдительности не теряли, караул несли по очереди. – Ты, Ваня, как лай собачий услышишь вдалеке – сразу ко мне. Деревенской собачонке в лесу делать нечего. Если лают, значит – по наши души идут. – Понял, Алексей. То, чего опасался Александр, случилось на третий день. Он уже было совсем успокоился – какие собаки, когда след выветрился. Однако он уловил далекие голоса и треск веток. Шла большая группа людей. – Ваня, бегом за мной! – Да я… – Бегом! – рявкнул Саша. – Кажись, дождались мы на свою голову. Они помчались между деревьями, удаляясь от голосов. Пересекли поляну. Саша остановился. – Погодь-ка! Он взобрался на дерево, но только до середины. Если выше, ветки раскачиваться будут и внимательный наблюдатель засечет. Ждать пришлось недолго. Через четверть часа из лесу вышли немцы. Много, цепью. Разъяренные и разозленные убийствами на разъезде, захватом паровоза и последующим крушением, они устроили облаву, прочесывая лес, как гребенкой. Саша сплюнул от досады. Накрылась их база, их продовольственный склад. – Алексей! Алексей Митрофанович! Немцы! – Тише ты! Сам вижу! Немецкой пехоты было много – рота, как не больше. Шли цепью, солдат от солдата метрах в десяти, как сетью захватывая ширину метров в пятьсот. «Надо уходить в сторону и подальше, – подумал Саша, – с двумя винтовками нечего и думать затевать бой». Он сполз с дерева. – Пошли влево, подальше от железной дороги. Они побежали по лесу, потом перешли на быстрый шаг. Свернули к опушке, и Саша выглянул из-за дерева. Немцы уже пересекли поляну. Двигались они не спеша. Но хуже было другое. Справа, со стороны поля приближались грузовики с солдатами. «Машин около десятка, и в каждой – не менее двенадцати-пятнадцати человек, – быстро прикинул Саша. – Кажись, мы крепко вляпались». – Иван, тут тоже немцы! Бегом за мной! Саша побежал, петляя между деревьями. Он хотел углубиться в лес, опережая цепь облавы. Может, повезет, и им удастся уйти в сторону, ускользнуть от немцев. Вдали послышались одиночные выстрелы. Что за ерунда? Немецкая цепь осталась позади, грузовики с пехотой – слева, и они еще выгружаются. Тогда что происходит впереди? С бега они перешли на шаг. Застрекотала сорока. – У, проклятая! – погрозил ей пулеметом Иван. – Выдаст ведь! Деревья стали редеть, появились заросли малины. Лес заканчивался – он оказался не так велик. А на поле стояли грузовики, возле которых выстраивались шеренгой гитлеровские солдаты. Немцы взяли лес в кольцо. Сзади идет цепь, слева уже выгрузились солдаты – тоже пойдут цепью, и впереди немцы. Кольцо получилось, удавка смертельная. Решение необходимо принимать безотлагательно – всякое промедление было смерти подобно. Что делать? Можно было бы рвануть вправо, к железной дороге, но Саша предполагал, что и там стоят пехотинцы. Быстро и грамотно немцы окружили лес, и ни одна живая душа незамеченной из него не вырвется. – Все, Ваня, добегались мы с тобой! Со всех сторон немцы. – Я сдаваться не буду! – решительно заявил Кузьмичев. – У меня полный подсумок патронов! – Их много, Ваня! И у них автоматы. Долго не продержимся. – Ты уже успел повоевать, а я еще ни одного немца не убил, – как-то совсем по-детски заявил Иван. – Вырваться бы из кольца – еще успеешь повоевать. Но в голову пока ничего умного не приходило. Между тем по команде офицера солдаты рассыпались цепью и двинулись к лесу. В том, что это офицер, Саша не сомневался – на нем была фуражка с высокой тульей. На солдатах же – стальные шлемы на головах. Придется пострелять! Немцы залягут, а Саша и Иван получат немного времени – может, найдется решение. – Тогда выбирай позицию и готовься. Саша лег за кочку и положил на нее трофейный маузер. В обойме – всего пять патронов, и надо их потратить с пользой. Правда, есть еще пистолет, но это – на крайний случай, для ближнего боя. Был бы хоть армейский «парабеллум», а то «Вальтер-РР», больше для полиции подходит, потому как слабоват для боя. Саша передернул затвор, нашел взглядом офицера, прицелился и нажал спуск. Бах! Офицер неловко взмахнул руками и упал навзничь. Рядом громыхнула винтовка Ивана, и еще один немец упал. Остальные солдаты моментально залегли. – Алексей, ты видел, как я его?! – не удержался, чтобы не похвастаться, Иван. – Молодец! Только в следующий раз постарайся стрелять по офицерам, капралам и пулеметчикам. – Понял! – И патроны попусту не жги – не в тире. Сашу беспокоила цепь, приближающаяся сзади, они попали между молотом и наковальней. Неожиданно сзади раздался треск автоматов: басовитые, с медленным темпом стрельбы – немецкие МР-40, и частые, звонкие, явно наши – ППД или ППШ. – Ваня, мы не одни в лесу в капкан попали! Слышишь стрельбу? Поскольку со стороны Ивана и Саши выстрелов больше не было, немцы снова поднялись и зашагали к лесу. Саша высматривал в цепи тех, кто командует. Обычно это были капралы или фельдфебели – вроде наших сержантов и старшин. Ага, вот один руками размахивает, явно поторапливая солдат! Саша тщательно прицелился и выстрелил. Немцы залегли и ударили из автоматов по лесу. Пули били по деревьям, ломали ветки, сбивали листья. Огонь был плотным, и Саша опустил голову за кочку. Известное дело, пуля – дура. Хуже другое – в магазине его винтовки оставалось три патрона, а никаких мыслей по поводу того, как выбраться отсюда живыми, не было. А сзади разгорался нешуточный бой. Кроме автоматов стал бить пулемет, по звуку – наш, пехотный «Дегтярев». Экономно пулеметчик бьет: очередь из трех-четырех патронов, потом – пауза, и снова короткая очередь. «Патроны экономит, бьет выборочно», – вслушивался Саша. Немцы снова поднялись в атаку. Саша прицелился и выстрелил, отметив про себя, что немец упал. Передернув затвор, он выстрелил еще раз – снова попадание. Справа, почти без пауз, стрелял Иван. Пять выстрелов, пауза для перезарядки магазина, опять пять выстрелов, и опять пауза… «Эх, Ваня, тщательнее целиться надо!» Саша прицелился. Выстрел! И последний патрон не пропал даром. Потеряв убитыми или ранеными около десятка человек, немцы не выдержали и, оценивая ситуацию, прекратили огонь. Саша решил, что надо воспользоваться передышкой. Он отполз назад, окликнул Ивана. – Ваня, отползай назад, уходить надо! Иван неловко попятился назад, волоча винтовку за ремень. Саша свой трофейный «маузер» так и оставил на кочке: все равно патронов нет – зачем железяку зря таскать? Они отползли в лес и поднялись. Немцы обложили лесок со всех сторон – как флажками на волчьей охоте. Пожалуй, надо искать тех, кто ведет бой. Раз стреляют, значит – живы. Наверняка окруженцы, коих облава случайно застала. С ними будет шанс прорваться. Они побежали между деревьями на звуки выстрелов. Вдруг бабахнул выстрел, пуля сорвала с дерева кусок коры. – Эй, мы свои, русские! – в отчаянии закричал Саша. – Выходи с поднятыми руками! Это несложно. Правда, Иван винтовку на землю не положил – перекинул ремень через плечо. – Красноармеец Терехин! – крикнул Саша, поднимая на ходу руки. – Красноармеец Кузьмичев! – это уже Иван. Они вышли на голос и остановились, увидев перед собой бойца в форме рядового Красной армии. Однако вместе с ним на Ивана и Александра в упор смотрел черный глаз трехлинейки. – Да свои мы, свои! Немцы нас прижали с южной стороны, слышим – здесь стреляют. Стало быть, наши! – попытался оправдаться Саша. – Можно подумать, вас звали! – проворчал боец. – Ладно, идите к опушке, там старшина Кочкин – он за главного. Они стали осторожно пробираться к опушке. Стрельба в этот момент стихла. «Вероятно, старшина опытен, и люди у него есть, – подумал Саша, – коли он пост в своем тылу выставил». На опушке, укрываясь за деревьями, было десятка полтора бойцов. – Кто старшина? – спросил у ближайшего бойца Саша. – Вот он, – показал рукой боец за соседнее дерево. Саша и Иван подползли. Саша спросил: – Вы старшина Кочкин? – Ну, я, – обернулся на голос усатый старшина, в петлицах – по четыре треугольника. – Вот, к вам прибиться хотим. – Попробовали бы сами выйти, здесь облава, цепь немецкая. – Так мы пробовали, но на южной окраине тоже немцы. Постреляли, пока патроны были, слышим – здесь бой идет. Стало быть, наши. – Обложили, гады, со всех сторон, – зло сказал старшина. – Сами выбирайте позиции и отстреливайтесь. – У меня только пистолет трофейный, – извиняющимся тоном сказал Саша. – Свое оружие терять не надо было! – прошипел старшина. – Ладно, идите на левый фланг, там вроде наши убитые есть – возьмите их винтовки. – У меня своя есть! – обиделся Иван. Саша с Иваном переползли на левый фланг. Здесь и в самом деле было двое убитых, петлицы – зеленые. Пограничники, далековато от границы ушли. Иван улегся за дерево, Саша дотянулся до винтовки, подтянул ее к себе и открыл затвор. Магазин был пуст. Расстегнув на поясе у пограничника подсумок, он вытащил две обоймы. Одну сразу загнал в магазин, другую сунул в нагрудный карман. Немцы поднялись в атаку, стреляя от живота длинными очередями и не жалея патронов. Захлопали редкие винтовочные выстрелы с нашей стороны. Патроны берегли, потому целились тщательно, и почти каждая пуля находила цель. Пехотинцы залегли. Вдалеке у автомашин во-зились немцы. Бинокль бы сейчас – рассмотреть, что они делают? Хлопнул далекий выстрел. Почти на опушке леса взорвалась минометная мина, за ней – еще и еще… – Уходить в лес! – передали по цепочке. Решение правильное – там деревья укроют от осколков, а минометчики не будут видеть цель. Отошли на сотню метров. Саша оглядел разномастное воинство. Двое танкистов в темно-синих комбинезонах и с танковыми пулеметами ДТ, у прочих бойцов петлички на гимнастерках голубые – видимо, из технарей; один артиллерист: на черных петлицах – скрещенные пушечные стволы, остальные с красными петлицами – из пехоты. Самый старший по званию, да и по возрасту – старшина Кочкин. Один из артиллеристов протянул Саше руку: – Сергей. – Александр, – Саша пожал протянутую руку пушкаря, отметив про себя, что рукопожатие у того крепкое и энергичное. – А я – Володя, – подошедший танкист также подал ему руку. Она была в несмываемых уже пятнах моторного масла, а из-под танкового шлема на Александра смотрели серые, внимательные, слегка настороженные глаза. Остальные бойцы знакомиться ближе не спешили. – Ну, что делать будем, хлопцы? – Старшина пытливо оглядел присутствующих. – Лес со всех сторон обложили. Патронов – кот наплакал. У кого какое мнение? – Отбиваться до последнего патрона! – зло бросил один из танкистов. – Много не навоюем – они минометы подвезли, – резонно заметил старшина. – Тогда прорываться, – высказал свое мнение пехотинец. – У них автоматы, всех покосят, пока добежим до опушки, – это уже второй танкист. – Немцы подкрепление вызовут, думаю, что их подхода недолго ждать, – сказал Саша. Многие в знак согласия закивали головами – они думали точно также. Однако немцы открыли по лесу огонь из минометов. Били они не прицельно – по площадям. Мины падали густо – батарея работала в темпе. Взрыв слева, ближе к опушке, затем – дальше. Вдруг один из артиллеристов заорал: – Ложись! Военному человеку не надо повторять дважды. Все рухнули на землю. И почти тут же в десяти метрах взорвалась мина. Почва в лесу влажноватая, мягкая; мина успела в нее зарыться, и большая часть осколков прошла вверх. Бойцов засыпало влажными комьями вперемежку с хвоей и обломками веток. Саша, отряхивая волосы от земли, спросил артиллериста: – Ты как догадался, что мина сюда попадет? – Так ведь сначала перелет был, потом – недолет. Классическая вилка. Значит, следующая мина сюда угодить должна была – вот она и угодила. – Молодец! – похвалил его Саша. – На том стоим, – артиллерист в улыбке блеснул железными зубами. – Надо к железной дороге идти, – предположил Саша. – Думаю, там тоже немцы, но они между лесом и насыпью будут. Расстояние невелико, метров пятьдесят. Нападем внезапно, откроем огонь из всех стволов. Шанс прорваться есть. Все молчали, обдумывая услышанное. – Пожалуй, так и сделаем, – подвел итог старшина. – Так это же опять от фронта уходить! – запротестовал танкист. – Зато есть шанс из котла вырваться. Иначе – хана! Ситуация была почти безвыходной – это понимали все. Полагаясь больше на удачу, они пошли на запад, в сторону железной дороги. Меж тем минометчики перенесли огонь, и мины теперь рвались на опушке леса. Саша подошел к старшине: – Разрешите вперед уйти, разведать. – Ты из разведчиков, что ли? – Так точно! – Тогда иди. Для связи возьми с собой… ну этого, с кем пришел. – Красноармейца Кузьмичева. – Во-во. Саша с Иваном быстрым шагом оторвались от основной группы. Полчаса ходьбы – и лес поредел. Вдали, между деревьями, тускло поблескивали на насыпи рельсы. – Иван, будь тут; я подползу, гляну. Саша ужом пополз к опушке леса и лег за кустом. Немцы были и здесь. Они стояли группками по три-четыре человека, курили, ели бутерброды. Перестрелка шла далеко от них, и солдаты отдыхали, пользуясь возможностью. Так же незаметно вернувшись, Саша сказал Ивану: – Давай к нашим, и пусть идут тихо. А как сосредоточатся – огонь из всех стволов и бегом за насыпь. Иван кивнул – понял! Он исчез в лесу, а Саша продолжал наблюдение. Минометов он не увидел, пулеметов – тоже. Солдаты сейчас спокойны, нападения не ждут. Тем лучше – есть шанс прорваться. Только что за железной дорогой? Отсюда не видно. Может, там тоже немцы? И получится – из огня да в полымя! Подползли окруженцы. Саша их приближение услышал за полсотни метров, хоть они и старались передвигаться тихо. Однако ж немцы не встревожились. – Ну что, старшина, времени нет. Боюсь, по нашим следам уже преследователи идут, – поделился Саша, увидев старшину. – И я так же думаю. – Приготовить оружие к бою и разом – огонь! – сказал он громко – так, чтобы услышали бойцы. Затрещали автоматы, басовито заработал пулемет, захлопали винтовочные выстрелы. Саша тоже успел выстрелить из трехлинейки. – Вперед! – закричал старшина. Окруженцы дружно поднялись и бросились к железной дороге, сметая огнем находившихся на их пути немцев. Те, что стояли в стороне, залегли и открыли ответный огонь. Среди окруженцев появились первые потери. И все равно – вперед, нужно любой ценой перевалить за пути! Однако, преодолев железнодорожную насыпь, они обнаружили, что на другой ее стороне стоят грузовики. В принципе, это можно было предположить, ведь не пешком же немцы сюда пришли. Не любят они пешком-то! Стоящие возле автомашин водители так ничего и не успели понять – из танкового пулемета, с руки, их срезал танкист. Старшина отцепил от пояса единственную гранату, сорвал кольцо и швырнул ее за насыпь. – За машины! – скомандовал Саша. Окруженцы, от которых осталась едва ли половина, бросились бежать к машинам – все-таки это было укрытие от пуль. Саша рванул ручку дверцы и взлетел на сиденье. Слава богу, ключ в замке зажигания! Он повернул ключ, и мотор завелся с полуоборота. – Все в грузовик! – высунувшись из окна кабины и перекрывая голосом сухой треск автоматных очередей, прокричал Александр. Уговаривать никого не надо было. В считаные секунды все оказались в кузове. Саша включил передачу и дал газ. Автомобиль стал неспешно набирать скорость. «Ну, быстрее, быстрее!» – торопил его Саша. Однако автомобиль – не легковушка, разгоняется медленно. А на насыпи уже появились немцы. Послышались нестройные хлопки – это из кузова стали отстреливаться окруженцы. Автоматная очередь прошила дверцу, со звоном рассыпалось лобовое стекло. Но грузовик уже вывозил их из окружения, спасал от неминуемой гибели. В лицо Саше бил ветер, выжимая из глаз слезы. Грунтовая дорога петляла, и Саша едва успевал крутить непривычно большую баранку, стараясь удержать машину на дороге. К тому же ее все время тянуло вправо. До него наконец дошло – колесо справа прострелено. Оторваться бы немного, а там можно машину бросить. Но что впереди? Успели немцы сообщить по рации о прорыве красноармейцев из окружения? С их насыщенностью войск радиостанциями это запросто. И за ближайшим поворотом может стоять бронетранспортер с пулеметом. Вот тогда все, тогда – ни одного шанса. Пробитое колесо начало хлопать, от него отлетали куски резины. Саша сбросил ход, остановился. Открыв дверцу, встал на подножку. – Все, приехали. – Да уж мы слышим – колесо хлопает, едешь почти на диске. – И за то спасибо, – поднялся в кузове старшина. – Спас нас всех грузовик. Вылезайте, уходим. Из кузова выпрыгнули всего пять человек: старшина, танкист с пулеметом, артиллерист, пре-дупредивший о мине, Иван Кузьмичев да пехотинец с автоматом. Остальные полегли при прорыве окружения. Переглянулись, мысленно подсчитывая потери. М-да, едва треть осталась. – Веди, старшина, – танкист удобнее перехватил лежащий у него на руках танковый пулемет. Кочкин вытащил из-за пазухи сложенную вчетверо карту и стал ее разворачивать. В это время послышался рокот мотора, и на грунтовую дорогу выехал грузовик с немцами. Без сомнения – это была погоня. – Уходим в лес! – первым закричал артиллерист, едва увидев грузовик. Окруженцы бросились бежать вправо, и метров через двести выскочили к железной дороге. Перемахнув через насыпь и рельсы, они нырнули в кусты. Бежали изо всех сил, не обращая внимания на колючки, рвущие одежду, на ветки, хлещущие по лицу. Еще пять-десять минут – и на насыпи появятся немцы. Кусты низкорослые, укрытие ненадежное, а леса поблизости не видно. Поэтому бежали из последних сил, понимая, что спринт для них сейчас – единственная возможность выжить. Но бег в тяжелых сапогах, с оружием и сквозь заросли кустарника – не самое легкое дело, это – не по дорожке стадиона в трусах и кроссовках. Через некоторое время, почувствовав, что они выдохлись, перешли на быстрый шаг. К этому времени на насыпи появились немцы. Выстроившись цепью, они открыли огонь из автоматов. Пули сбивали ветки, шмелями жужжали над головами, и бойцам пришлось передвигаться, согнувшись в три погибели. Выбежав на берег широкого ручья, окруженцы свалились в воду. Ужасно хотелось пить. – Парни, не больше трех глотков! – предупредил их Саша. – Иначе бежать не сможете. А пить так хотелось! Саша, сдерживая себя, глотнул немного, прополоскал рот водой. Мгновенно на лбу выступила испарина. – Уходим влево, на север, – сипло скомандовал старшина. Бойцы гуськом пошли по ручью вверх по течению. Хорошо, дно не илистое, а песчаное, – держит. Стрельба стала заметно отдаляться, и они пошли в полный рост. Затем выстрелов и вовсе не стало слышно, а может, немцы вообще прекратили стрелять. – Тяжело по воде идти, надо на берег выбираться, – сказал старшина. Ему было труднее всех. Старше всех по возрасту, на вид – лет сорок пять, как определил Саша. Они выбрались на берег и снова вернулись в ручей, потому что вокруг – поля, укрыться негде, они на самом виду. У ручья же стенки отвесные, по метру, и издалека не видно, что по ручью идут люди. Саша периодически поднимался и осторожно выглядывал. К немалому удовольствию окруженцев слева показалась роща – небольшая, березовая. Деревья стояли редко, и она проглядывалась едва ли не насквозь, но все же это было укрытие. Бойцы выбрались из ручья, зашли в рощицу и попадали от усталости. Не было сил снять сапоги и вылить воду. Все же отдышались. – Интересно, где мы находимся? – спросил танкист. – У старшины узнай, у него карта, – ответил артиллерист. – Пушкарь, уж ты-то должен знать, что для привязки к местности нужен компас и характерные приметы – ориентиры: мельница, скажем, или населенный пункт. – Да это я так, к слову. Но старшина достал карту. Он долго вертел ее в руках, потом с досадой сплюнул. Полез в карман за кисетом с табачком и только крякнул расстроено – кисет промок. – Терехин! – Я! – Саша сел на траве. – Ты разведчик, тебе проще сориентироваться. Сходи, осмотрись, разведай. – В одиночку? – Сам решай. Саша долго не раздумывал – одному проще. Он оставил товарищей и пошел вдоль ручья. Обычно люди селились вдоль рек и ручьев, чтобы не рыть колодцы, удить рыбу и чтобы в распутицу сплавляться на лодках. Коли заблудился, держись реки или ручья – всегда к жилью вый-дешь. Через пару километров показались избы. Понаблюдав некоторое время за избами, Саша решил, что немцев в деревеньке не было, шумов моторов не слышно. Он подобрался к околице и постучал в оконце. – Кого в лихую годину носит? – Свои! К оконцу прильнул дед. Увидев Сашу, он покачал головой, но вышел на крыльцо. – День добрый! – поприветствовал его Саша. – Не подскажете, что за село? – Не село – деревня. Запонье называется. – Это где, чей район? – На запад Бобруйск будет – километров шестьдесят, на восток, в трех километрах отсюда – Друть, река такая. – Вот спасибо! А хлеба не найдется? – Погоди, мил-человек. Дед отсутствовал недолго. Спустя некоторое время он вышел и вынес в берестяном лукошке кусок хлеба, несколько луковиц, огурцы. – Соли нет, извини. – И на том спасибо. – Ну, прощевай, служивый. Саша отправился в обратный путь. Когда бойцы увидели лукошко с провизией, они оживились, обрадовались – особенно старшина. – Ты уж прости, Терехин. Долго тебя не было, и мы грешным делом подумали – один ушел. Одному-то легче прорваться. Разделив по-братски скудную еду, они поели. Показалось – сил прибавилось. Старшина определил по карте место нахождения группы.Глава 8. Маскарад
– Про деревеньку-то ты спросил, а где фронт, не узнал? – Откуда деду знать? Старшина почесал затылок. – Да, пожалуй, верно. А сам-то как думаешь? – Полагаю – под Ельней, под Смоленском – туда идти надо. Старшина долго смотрел на карту, прикидывал, вздыхал. – Далековато получается, можем не дойти. Устроят немцы еще одну облаву – всем хана будет. И ловко ведь как, едрена вошь, колечко набросили! Чтобы своих сохранить, минометы подтянули. – Что же, дураки они – грудь под пули подставлять? Немцы с умом воюют да с техникой. Только мы со штыком да с трехлинейкой, – тихо пробурчал Саша. Старшина прищурился. – Чтобы я от тебя таких слов больше не слышал. Дисциплину разлагаешь своим неверием в силу русского оружия. Еще увидишь, что мы могем! Саша спорить не стал, замолк. Если приведется к своим выйти, этот разговор могут передать особисту, а лишних неприятностей для себя он не хотел. – Старшина, а может, партизанскую войну устроим? Какая разница, где немцев бить? По-моему, так даже сподручнее – врага искать не надо. – Не, я из кадровых. Привык приказы исполнять, а уж думать, где и как воевать – то командиры должны. Опять же, когда ты в армии, о боеприпасах, обмундировании и питании голова не болит – для того интенданты есть… Старшина явно хотел пробиться к своим, отметая саму мысль о партизанской войне и диверсиях, как идущую вразрез с уставами. Так ведь не дойдет группа до того же Смоленска – немцы не дадут. Двести километров по немецким тылам – нешуточное дело. Группа окруженцев, хоть и солдаты все, не имеет необходимых навыков, патронов в достатке, еды. Однако командовал в группе старший по званию. – Ну что, парни, подхарчились? Отдохнули? Тогда подъем! Так всей группой и двинулись к реке. «Ой, зря старшина группу так ведет!» – Саша едва не застонал от досады. Впереди дозор идти должен. Поскольку группа малочисленная, хватило бы одного человека. Саша даже готов был взять на себя обязанность дозорного. Так и группу об опасности предупредить заранее можно. Однако хотя старшина был и смел, но твердолоб. Привык в армии бойцов строем водить, а ситуация изменилась. К реке они подошли уже к вечеру. Переправиться вплавь сумели. Выжали одежду, натянули на себя – так быстрее высохнет. Старшина приказал прибавить шаг – он решил как можно быстрее увести группу от реки. Саша мысленно одобрил его действия. Если сейчас ночевку устроить, к утру замерзнут все. Не смертельно, конечно, но чихать будут. А вот это уже плохо, чих – он далеко слышен, дальше, чем разговорная речь. В их положении, если старшина хочет вывести группу к своим, надо вести себя тихо, как мышам в амбаре. Часа через два, когда одежда уже подсохла и только портянки были еще влажноватыми, танкист взмолился: – Все, старшина, не могу… Привал! – Хорошо, делаем привал, темно уже, – согласился старшина. – Можно оправиться и отдохнуть, – пошутил пехотинец, но никто не рассмеялся – люди были измотаны. Сон восстановил силы, но все тело ныло от жесткой, покрытой корягами и корневищами земли, на которую попадали вконец обессиленные люди. А ведь вчера вечером земля им вроде ровной казалась. Посколькуесть было нечего, бойцы двинулись дальше. Старшина вел людей по компасу на северо-восток, желая по прямой выйти на Смоленск. Через час, когда группа уже втянулась в монотонное движение, они вышли на опушку и тут же поспешно вернулись назад. Поперек их движения проходила железная дорога. Едва они убрались в лес, как на дороге показалась мотодрезина. Негромко постукивая движком, двухосная платформа медленно катила по железной дороге. Лежа на платформе, два пулеметных расчета нацелили стволы на обе стороны от рельсов. Стало ясно, что немцы охраняют дорогу и переходить ее следует со всей осторожностью. Когда затих шум мотора и перестук железных колес, танкист стащил с головы шлем и вытер рукавом взмокший лоб: – Чуть не влипли! Старшина из-за дерева осмотрел железную дорогу. – Никого. Бегом – марш! Группа перебежала рельсы и углубилась в лес. С несколькими привалами они к вечеру добрались до деревни Залозье. Недалеко от крайних изб старшина объявил: – Все, привал. Завтра кто-нибудь в деревню сходит – сколько же можно без харчей! Ноги уже не держат. – А ведь прошли немного, километров двадцать с небольшим, – заметил Саша. – Отставить разговоры, отдыхать. Утром, едва начало всходить солнце, все проснулись от холода. Стоял густой промозглый туман, на траву выпала роса, и все промокли. Поеживаясь, бойцы вскочили, начали размахивать руками и приседать, пытаясь согреться. – За провизией в село идти надо, – решил старшина. – Добровольцы есть? Саше не нравилось, что в селе было тихо – это казалось ему подозрительным. Село – не город, люди просыпаются рано – надо обиходить и накормить скотину. А тут не слышно кудахтанья кур и хрюканья свиней. – Старшина, – обратился он к старшему, – неладно что-то с деревней, не стоит туда идти. – Тогда ноги от голода протянем. Нет добровольцев? Я сам пойду. Старшина отдал пехотинцу свой ППД, карту и повернулся к Саше: – Вроде у тебя пистолетик был? С ним сподручней за харчами идти. Саша вытащил из кармана пистолет и отдал его старшине. Тот крякнул, провел ладонью по усам, повернулся и пошел прямиком к деревне. Группа лежала на опушке, наблюдая за старшиной. До околицы было едва ли сто метров. Старшина прошел их быстро и скрылся за избой. – Сейчас бы хлебушка с молочком! – мечтательно произнес артиллерист. – Ага, а еще – яишню со шкварками, – поддержал его пехотинец. Внезапно раздался выстрел, и из-за избы, размахивая пистолетом, выбежал старшина. – Немцы! – громко закричал он. Окруженцы схватились за оружие, защелкали затворами. Следом за старшиной выбежало несколько немецких солдат. У одного из них за спиной была странная штуковина – вроде баллона с воздухом для акваланга. Саша даже удивиться не успел, как немец поднял трубку, и из нее ударила тугая струя пламени. «Конечно же, это огнемет! Как я сразу не догадался?» – подосадовал на себя Саша. Одежда на старшине сразу вспыхнула, он закричал от боли. Окруженцы были в шоке от расправы над старшиной. Медлить было нельзя. Увлеченные страшным зрелищем, немецкие солдаты на несколько мгновений потеряли бдительность. Этого оказалось достаточно. Саша прижал приклад к плечу, прицелился в огнеметчика и выстрелил. На таком коротком расстоянии пуля трехлинейки пробила тело немца навылет – вместе с баллоном на спине. Из него вырвалось пламя, брызги его попали на стоявших рядом немцев. Тем стало не до потехи над старшиной – в панике они начали руками сбивать пламя с горящей формы. – Чего разлеглись? Огонь! – зло крикнул Саша окруженцам. Бойцы открыли огонь по солдатам. В несколько секунд немцы были перебиты. А старшина без признаков жизни упал на стерню и уже не шевелился. От тела его, от одежды шел едкий черный дым. Страшное оружие – огнемет. После напалма хоронить практически нечего. – Уходим быстро! – скомандовал Саша. Все бросились в лес. Неизвестно, сколько немцев в деревне, запросто могут преследование организовать. – Эх, Кочкин! Предупреждал же я его – неладное с деревней, не надо ходить туда, – сокрушался Саша. Он бежал первым, выдерживая направление на северо-восток. Минут через пятнадцать окруженцы без сил повалились на землю, хватая воздух открытыми ртами. – Поку…шали… называется, – сипло, с паузами выдавил из себя танкист. – Что делать будем? – отдышавшись, спросил Иван. Он явно признавал в Саше старшего, потому как не раз видел его в деле. – Давайте решать, нас немного осталось, – стараясь сохранять спокойствие, обратился Саша к окруженцам. – Идем к своим, на Смоленск, или остаемся в тылу и партизаним. Но потом, как решим, будем выполнять. Похоже, окруженцы признали негласно его старшинство. Трое бойцов из группы старшины высказались за переход линии фронта – к своим. – Я – танкист, мне боевая машина нужна, чтобы гадов этих сильнее бить. А в партизанах, кроме винтовки, ничего не будет, – пояснил танкист свою позицию. Остальные согласно кивнули. Конечно, постоянно скрываться от немцев, нести потери, голодать – кому понравится? – Эх, ребятки, думаете – сразу в действующие части вас возьмут? – попытался образумить их Саша, а сам подумал: «Нет, еще помаетесь в фильтрационном лагере». Правда, об этом Саша не сказал ничего – случай, когда молчание – золото. – Открой карту, – потребовал Саша. Была проблема такая в войсках – карту умели читать немногие. Выходцы из крестьян и рабочих, даже окончившие военные училища, в оперативных картах разбирались плохо. Это уже потом, с года сорок второго – сорок третьего выпускники училищ стали приходить более подготовленными, могли легко обращаться с рациями, свободно читали карту, водили технику. Читать карту – это не только возможность определиться на местности, это умение читать рельеф определения высоты. Это еще и возможность определить реперы для стрельбы из танков, минометов и пушек, умение определить скорость течения воды в реке и глубину. Знающий человек многое может почерпнуть из топографической карты. Когда бежали, было не до ориентиров, но по карте было понятно: справа от них – Днепр, несущий в этих местах свои воды с севера на юг, и переправляться через него надо было по-любому. Вот Саша с группой и повернул на восток. К полудню лес поредел, впереди открылся луг, за ним блестела вода. – Отдыхаем, днем по открытой местности не пойдем, – распорядился Саша. Бойцы улеглись на траву. Саша чувствовал острый голод и усталость. Вроде и прошагали сегодня немного, а ноги как чугунные. «Если не подкрепиться, завтра от усталости падать будем, – думал он. – Надо искать деревню, выпрашивать с провизией – больше взять негде». И просить неудобно – не привык Саша попрошайничать. Тем не менее – голод не тетка. – Вставай, пехота! – толкнул он в бок лежащего рядом пехотинца. – Ищи деревню и без еды не возвращайся! Выпроси, укради – но добудь! И – без мародерства! Чтобы не позорил честь и достоинство воина Красной армии! – Есть. Пехотинец встал, поправил на плече автомат, оставшийся от старшины. – В какую сторону идти? – Иди по лесу вдоль опушки и на открытое место не выходи. Днепр – вот он, стало быть, село, деревенька или, на худой конец, хутор должны быть обязательно. Пехотинец ушел с явной неохотой. И тут подал голос танкист. – Надо было меня послать. – Чего же ты не вызвался добровольно? – Ты же немца к немцам послал, – не ответил на заданный вопрос танкист. – Это как? – удивился Саша. – А ты разве не знал? Он из поволжских немцев. В армию еще до войны призван был, потом – окружение. А нам политрук еще в конце июня говорил, что немцев только в трудовые армии, на работу в тылу призывать будут. И евреев на передовую посылать нельзя – только в тыловых частях использовать. – Не знал, – обескураженно ответил Саша. – Может, он сейчас уже сдался немцам и сюда их ведет. А у нас патронов – кот наплакал. На Сашу как ушат ледяной воды вылили, аж холодный пот пробил. В таком случае надо срочно дислокацию менять, перестраховываться. А с другой стороны поглядеть – пехотинец этот воевал вместе с ними, в немцев стрелял, через железнодорожное полотно прорывался. Если бы хотел к немцам перейти, то сделать это можно было проще простого. Притворился бы раненым или убитым, а когда группа дальше пошла, поднял руки и прямиком к гитлеровцам. – Как, ты говоришь, его имя и фамилия? – Вилли Хаузе. Мы его Витей промеж собой называли. Когда мы с погибшим стрелком-радистом к группе прибились, он уже тут был. Кто он такой, из какой части – не знаю. Старшина его документы видел. – М-да, занятно. – Подозрительно! Я лично ему не верю. – Подожди клеймо на человека ставить. Пока он ни в чем плохом не замечен, воевал не хуже других. – Это – да, с этим не спорю. Разговор затих. Иван и пушкарь осмысливали услышанное. – Боец Кузьмичев! – Я! – Лезь на дерево и поглядывай по сторонам. Если немцев увидишь, сигнал дашь. Я ничего плохого о Вилли Хаузе не думаю, но береженого бог бережет. Остальным отдыхать. Саша улегся на траву, ноги поднял и положил на ствол дерева. Их в учебке в свое время сержант учил – так усталость быстрее проходит. Все трое погрузились в сон. Уже прошло часа четыре, когда прокукарекал петух – довольно близко и явственно. Саша сразу проснулся. То ли сон приснился, то ли голодные галлюцинации? Откуда петуху в лесу взяться? – Ну, наконец-то! – прошипел сверху Иван. – Дрыхнете, аж храпом всех зверей разогнали. Саша разозлился. – Кто же в лесу кукарекает? Ты видел в лесу петухов? – Так я по-другому не умею. – Ну – куковал бы, как кукушка. Чего кукарекаешь? – Так вон он, немец наш идет! – Тьфу ты со своим петухом, так бы сразу и говорил! Давай, слазь оттуда! – Наконец-то, – задорно отозвался Иван, – а то я весь зад на ветке отсидел. Саша подобрался к опушке. Всмотревшись повнимательнее, он увидел между деревьями посланного им в деревню пехотинца. Поискал глазами – нет ли за ним «хвоста»? Вроде не видать. Вскоре пехотинец был уже на месте отдыха группы. За спиной у него была наволочка от подушки, которую он, остановившись, с явным облегчением сбросил на землю. – Товарищ… – обратившись к Саше, он запнулся. – Называй пока командиром – я ведь тоже рядовой, как и ты. – Товарищ командир, ваше приказание выполнено, продовольствие доставлено. – Молодец! Саша поймал себя на мысли, что он вслушивается в речь пехотинца – не проявится ли акцент? Но пехотинец говорил по-русски чисто, как коренной русак. – Доставай, хвастайся добычей. Группа моментально окружила добытчика. Он запустил руку в наволочку и вытащил целый каравай серого хлеба – явно деревенской выпечки. – Ура, – вполголоса сказал танкист. А когда следом показался добрый шматок соленого сала, радости бойцов не было предела. Жестом фокусника пехотинец достал из наволочки несколько луковиц, изрядный пучок моркови и огурцы. Напоследок же, придав лицу торжественное выражение, вытащил бутылку водки. Самой настоящей, заводской, с сургучной пробкой. Все это походило на сказку. Саша извлек из ножен нож и протянул танкисту. – Дели поровну. Сам же отозвал пехотинца в сторонку. – Рассказывай. – Дед у деревни коз пас, я на него случайно наткнулся. Он мне это добро и принес. – Ты нигде не засветился? Немцев за собой не привел? – Вроде нет. – Вроде! А то когда ты ушел, танкист тут про тебя небылицы рассказывал. Пехотинец покраснел, как девица. – Документы свои дай! Боец достал солдатскую книжку. И в самом деле – Вилли Франц Хаузе. – Так ты действительно немец? – Мне теперь что – с гранатой под танк броситься? – Да нет, это я так. Хоть предупредил бы. – В следующий раз табличку на грудь повешу – «немец», – прищурился Вилли. – Прости. Пойдем, подхарчимся. Вся еда была уже поделена, и бойцы только ждали команды. Танкист с вожделением поглядывал на бутылку водки. – Выпивку отставить, с собой водку возьмем. – А фронтовые сто граммов? – обиделся танкист. – А переправа через Днепр? На тот берег выберемся, тогда водка в самый раз будет – для сугрева. – Командир, зачем тяжесть нести? Вдруг разобьется? – Черт с вами, – сдался Саша, – по сто граммов и в самом деле не повредит. Они дружно накинулись на хлеб с салом и только мычали от удовольствия. Потом пустили бутылку по кругу, сделали по паре глотков и взялись за лук и огурцы. Съев их, они допили водку и грызли морковь. – Ух, хорошо! – раскраснелся танкист. – Витя, мы всегда тебя за харчами посылать будем – ты удачливый. До вечера было еще далеко, и потому, поев, все улеглись отдыхать. Теперь на дерево полез танкист – без караульного нельзя. К Саше подошел Вилли, присел рядом. – Я не все сказал. В деревне немцы стоят. Одна машина грузовая и несколько солдат. Когда старик в деревню ушел, я проследил. Не, из леса не выходил! А старик, когда вернулся, рассказал, что они уже второй день тут. Его семью из дома выгнали, и они в сарае спят. Немцы целыми днями шнапс глушат, всех кур в деревне перестреляли и съели. – Ты это все к чему мне рассказал? – Этот, что на дереве сидит, мне прямо в лицо говорил, что я сплю и вижу, как к немцам перебежать. Вроде зов крови. – Я тебе верю. Как ты воевал, я видел. К немцам в деревне с поднятыми руками не вышел. И наплюй – дураки были всегда и везде. – Боюсь я. Когда к нашим выйду, замучают меня вопросами – как воевал, что да почему. – Вполне может быть. Так что стисни зубы и терпи. Видно, Вилли волновал этот вопрос. Для окруженцев он немец, для немцев – чужак. Саша уже стал проваливаться в сон, как подскочил от внезапно осенившей его мысли. Как же он сразу-то не допер? Машина в деревне одна, и значит, немцев много быть не должно, коли они в одной хате помещаются на ночевку. Всего и дела-то – немцев ночью вырезать да на их грузовике уехать. Немчика нашего в немецкую форму переодеть – вдруг патруль остановит? За ночь можно сотни полторы километров отмахать. Ежели на рожон не лезть, то вполне может получиться. Саша растолкал уснувшего пехотинца. – Ты прости, что спать мешаю. Сколько немцев в деревне? – Старик не сказал, а я не спросил. А что? – Мысль у меня есть. Немцев вырезать ночью, да на их грузовике в сторону Смоленска поехать. За ночь ох и далеко проехать получится! – А если патруль остановит? – А мы тебя в немецкую форму переоденем. Ты язык немецкий знаешь? Вилли улыбнулся. – У нас в семье все родной язык знают. Я на немецком не хуже, чем на русском говорю. Учительница немецкого языка в школе говорила, что у меня берлинский выговор. – Вот! Что я говорил! – обрадовался Саша. – В форму оденем тебя – за немца вполне сойдешь. Дальше отдыхать сразу расхотелось. – Хлопцы, подъем! – Только поели, остограммились, сейчас бы вздремнуть минуточек шестьсот, – пробурчал танкист. – Предлагаю вместо нашего похода и заплыва через Днепр передвижение на колесах. – Это как? – Конфисковать у немцев грузовик. – Э, нет, старшой. Мы на грузовике уже ехали, едва в живых остались. – В детали операции раньше времени посвящать не буду. Сейчас идем к деревне, дозорным – Виктор, он дорогу знает. – Старшой, это тебе наш немец в уши надул? Смотри, прямо в лапы к своим и приведет. Саша с размаху влепил танкисту хук справа. Тот растянулся на земле. – Он такой же боец, как и ты! Если не доверяешь, выбирайся сам, в одиночку, – Саша был зол до чрезвычайности. – Я что, свое мнение сказать не могу? – Танкист поднялся, держась за скулу. – А в Красной армии, между прочим, рукоприкладство Уставом запрещено. – Как к своим выйдем, можешь пожаловаться политруку, – отрезал Саша. Танкист старался скрыть обиду, но это ему удавалось с трудом. Сопя от едва сдерживаемого негодования, он встал в строй, и группа двинулась вперед. Витя, или Вилли, шел впереди группы, оторвавшись метров на пятьдесят. До деревни они добрались через час, потому как группа – не одиночный боец, передвигаться быстро не может; необходима скрытность. Для начала они залегли на окраине и стали наблюдать за деревней. Грузовик так и стоял на единственной деревенской улице – здоровенный «Бюссинг» с крытым брезентом кузовом. Солдаты изредка показывались на улице без френчей, поскольку на улице было тепло. Потом из открытых окон избы донеслась песня «Лили Марлен». Кто-то пиликал на губной гармошке. – Вот суки! Кому война, а кому – веселье, – злобно проговорил танкист. – Гранату бы им в окно… – Погоди с гранатой! Тем более – нет ее. Втихую снимем и на грузовике уедем. Сможешь совладать? – Чего там уметь – три педали и баранка! Справлюсь. Как стемнело, солдаты угомонились, но Устав блюли. Между избой и грузовиком стал расхаживать часовой. В свете яркой луны поблескивала каска. Настроение у часового было хорошее, солдат мурлыкал что-то под нос. – Значит, так, парни, – громким шепотом, чтобы слышали все, сказал Саша. – Я иду один. Полагаю – справлюсь. Потом сигнал дам – коротко свистну два раза. Тогда – бегом ко мне. – Старшой, да ты чего? – запротестовал танкист. – Их пятеро, а ты один? Пусть с тобой еще кто-нибудь в помощь пойдет, хотя бы и я. – Отставить! Это приказ. Если случится непредвиденное – стрельба, скажем, то уходим сразу. Саша проверил, как выходит нож из ножен, подполз к крайней избе и замер у забора. Часовой не стоял на месте – прохаживался. Пройдет мимо машины – до угла, за которым спрятался Саша, разворачивается – и назад. Тут, на повороте, Саша и решил его убрать. Как только немец прошел к машине, направляясь в его сторону, Саша взял в руки нож и встал за забором. Вот шаги ближе, потянуло сигаретным дымком, над забором мелькнула каска. Потом шаги стихли – немец возвращался назад. Саша выпрыгнул из-за угла и ударил часового ножом под левую лопатку, тут же подхватил обмякшее тело на руки и осторожно опустил на землю. Потом обтер нож о мундир убитого и вернул его в ножны. Часового за руки оттащил за угол. Вдруг кто-то из немцев выйдет, так не запнется о мертвое тело. Крадучись, он подошел к избе и неслышно подкрался к окну. Даже отсюда было слышно – тишину в избе разрывал храп солдатских глоток. Александр прикинул, как проще попасть в избу. Пожалуй, через окно сподручнее будет. Он снял сапоги и заглянул внутрь. Глаза уже свыклись с темнотой. Лишь бы у окна не стояло чего-нибудь вроде стула – не хватало только разбудить спящих. Саша подтянулся на руках, взобрался на подоконник и опустил ноги на пол. На кроватях хозяев спали два немца. Вытащив нож, Саша шагнул к койке и толкнул спящего. Если ударить его ножом во сне, обязательно вскрикнет. Надо разбудить. Немец перестал храпеть и недовольно забормотал. Тут ему Саша и вогнал нож в сердце по самую рукоять. Немец дернулся и затих. Диверсант майкой немца вытер нож от крови, чтобы он не скользил в руках. Таким же образом он расправился и со вторым. Где еще двое? Саша потихоньку потянул на себя дверь, ведущую в другую комнату. Справный хозяин в избе – двери даже не скрипнули, петли смазаны оказались. Он постоял немного – уж больно в комнате темно. В первой-то лунный свет в окна отсвечивал. Постепенно глаза привыкли к темноте, и он смог различить кровать со спящим на ней немцем. Дух в комнате стоял тяжелый, спиртной. Немец дышал хрипло, выводил носом рулады. – Эй! – толкнул его в плечо Саша. Но не тут-то было. Немец никак не хотел просыпаться – хмель брал свое. Саша пальцами левой руки зажал ему нос. Немец взбрыкнулся, махнул рукой, приоткрыл глаза. Тут Саша и вонзил нож ему в грудь. В груди у немца булькнуло, и он затих. Саша стоял и прислушивался – где-то же должен быть еще один, если сведения верны. Он обошел всю избу – немца нигде не было. Но и оставлять ненайденным его было нельзя – мог объявиться в неподходящий момент и открыть стрельбу в спину. Может, Вилли просчитался? Все же лучше перестраховаться. Саша вышел в сени – и здесь ни одной живой души. Он выбрался из избы и решил обойти двор – осмотреть. Но стоило Александру завернуть за угол, как он наткнулся на лежащего на земле немца. Оказывается, тот вытащил из дома пуховую перину, бросил ее на землю и сладко почивал, спасаясь от духоты в комнате. Любитель свежего воздуха, чтоб его! Саша со злости пнул немца в бок. Тот, не открывая глаз, просто повернулся на бок. Наверное, он сильно храпел во сне и привык к тому, что сослуживцы все время его толкают. Выбирать не приходилось – время было дорого. Саша ударил его ножом в спину. Немец вскрикнул, засучил ногами и затих. Вроде все было кончено. И все-таки Саша обошел вокруг избы – в таком деле лучше перестраховаться. Потом, подойдя к забору, он коротко свистнул два раза. Через несколько минут появились окруженцы. Саша махнул им рукой: – Парни, давайте в дом – подбирайте форму по себе и забирайте оружие. Танкист чуть не задохнулся от возмущения: – Да чтобы я надел гитлеровскую форму?! Да не бывать такому! – Тогда пешком иди, а то всех нас под монастырь подведешь. В избу зашли все. Саша зажег свечку, стоявшую на столе. Аккуратно сложенные немецкие мундиры лежали рядом с кроватями, на лавке. Вилли вдруг побледнел, охнул и подбежал к окну – его рвало. Одно дело, когда стреляешь в далекую цель, другое – совсем рядом увидеть окровавленного, убитого ножом врага. Себе форму Саша уже приглядел. Чего ее примерять, когда по телосложению убитого сразу понятно – твой размер или нет. Натянул на себя брюки галифе, френч. Все пришлось впору, но неприятно было – мундир пропитался запахами прежнего хозяина: потом, табачным дымом, шнапсом, да чувствовал себя Саша немного мародером. Надевать форму убитого владельца, когда труп еще не остыл, было противно – душа протестовала. И деваться некуда, обстоятельства заставляли. Сапоги были немного свободноваты, но было бы хуже, если бы они жали – только мозоли бы набил. Застегнув пояс с подсумками, Саша надел пилотку и повесил на плечо автомат. – Ох, мать твою, едва не забыл документы забрать из своей гимнастерки, – он вышел в соседнюю комнату. Вилли уже переоделся и выглядел со стороны, как заправский немец. Переоделся и Сергей, – только танкист сидел в своей гимнастерке. – Формы на меня не хватило! – радостно ухмыльнулся он. И в самом деле, часовой валялся за углом, и форму его надеть было невозможно – она была вся в крови. – Черт с тобой! Ищите ранцы и несите их сюда. Ранцы отыскались под кроватями. Их положили на стол и вывалили содержимое. В один из освободившихся ранцев Саша забросил несколько индивидуальных перевязочных пакетов, фляжку, пачку галет. Остальные предметы – вроде губной гармошки, полотенца и прочих немудрящих солдатских мелочей оставил на столе. Один из перевязочных пакетов он протянул танкисту. – Бинтуй голову. – Зачем? – За рулем сидеть будешь. По-немецки ответить не сможешь, за тебя Витя говорить будет. А ты с перевязкой за раненого сойдешь. Ключи от грузовика нашел? Танкист стал рыться в вещах, лежащих на столе. – Не там ищешь, они в карманах у кого-то должны быть. Ключи нашлись во френче у Ивана. – Иди, заводи машину. И еще: все забрали свои документы? Оказалось, что при себе документы были только у танкиста, и то потому, что он не переодевался. Саша укоризненно покачал головой. – Старшой, посмотри сюда! Вилли нашел карту, открыл ее. – Смотри – вот Смоленск. Вокруг него немецкие позиции. Похоже, окружен город. – Сейчас времени нет, потом посмотрим. В машину! Нам надо успеть по темному времени проехать как можно дальше. Они вышли из избы. Непривычно было видеть окруженцев в полной полевой форме немецких пехотинцев. Одно бросалось в глаза – многодневная щетина. Саша бегом вернулся в избу – где-то он видел бритвенные принадлежности. Вот они: бритва, помазок – все в коробочке. Он схватил ее и – бегом к машине. Парни стояли у грузовика. – Так, Вилли, ты рядом с водителем садишься. Документы немецкие не забыл? – Нет, вот они. – Всех пятерых? – У меня только четыре книжки. Саша рванул за угол, вытащил из кармана убитого часового солдатскую книжку и протянул ее Вилли. – Держи! – Володя, играешь роль раненного в челюсть. Едешь, не нарушая правил. Когда выйдем на большак, лучше прибиться к какой-нибудь колонне – одиночный грузовик могут остановить для проверки. И молчи! За тебя Витя говорить будет. Все остальные – в кузов! Откинув брезентовый полог, окруженцы забрались в кузов, и грузовик тронулся. Танкист сначала переключал передачи неуверенно, рывками, но потом приловчился. На грунтовке трясло, но потом выехали на более гладкую дорогу, похоже – гравийный грейдер. Машина пошла ровнее, мягче. Саша сидел у заднего борта, периодически поднимая полог и поглядывая на дорогу. Попутных и встречных машин не было. «Бюссинг» шел по грейдеру ходко – километров пятьдесят. Для огромной махины это было очень неплохо. Потом грузовик стал притормаживать и остановился. Послышалась лающая немецкая речь. – Хлопцы, пост немецкий! Ложитесь и притворитесь спящими. Все повалились на какие-то тюки и закрыли глаза. Саша выхватил нож, взял его обратным хватом. Со стороны незаметно, а в случае непредвиденных обстоятельств можно быстро и без шума убрать патрульного. Хлопнула дверца, послышался голос Вилли, отвечавшего на вопросы патрульного. Раздались шаги, полог приоткрылся, блеснул свет фонарика – патрульный обвел спящих солдат лучом. Саша натурально пробормотал что-то невнятное и повернулся на правый бок. Полог опустился, и патрульный спрыгнул с фаркопа. Немец вместе с Вилли отошли к кабине и разговорились. Судя по тону, разговор был веселым. Еще раз хлопнула дверца, и грузовик тронулся. – Фу, пронесло! – Саша смахнул со лба капли выступившего пота. – Ну и нервы у Витьки! Я уже думал – стрелять придется, – сказал, позевывая, Иван. – Выручил парень. Я тоже немного струхнул, – признался Саша. Зато пушкарь Сергей захрапел. – Эй, Серега, не прикидывайся, пост уже проехали. Но Сергей натурально спал. Иван с Сашей засмеялись. Усталость и нервы сделали свое дело – отключился человек. Машина миновала Воронино, Вильчицы, Бабичи, Дубровно. Катился бы так и катился. (Ехали бы так спокойно и ехали.) У деревушки Застенки вновь остановились. Названьице, прямо скажем, невеселое, учитывая немецкую оккупацию. По дороге проходила немецкая автоколонна с включенными синими фарами. Едва проехал последний грузовик, как «Бюссинг» тронулся и пристроился в хвост колонне. Правда, упала скорость – колонна шла со скоростью километров сорок; но зато ее нигде не останавливали. Проехали, судя по дорожным указателям, Красное. Затем повернули направо – дорога теперь шла на восток. Ночная темень стала сереть. Саша пробрался к кабине и постучал по крыше кулаком. Грузовик сбросил ход, остановился. Из окна кабины высунулся танкист. – Чего случилось, старшой? – Светать начинает. Выбирайте место, съезжайте в лес. – Так ведь хорошо едем. – В лес, я сказал! Грузовик проехал еще немного и свернул с дороги. Сразу затрясло. «Бюссинг» остановился, мотор заглох. – Выходим, хлопцы. Как говорят в армии – оправиться и отдохнуть. К Саше подошли Вилли и танкист. – Хорошо ведь ехали за колонной – что в лес свернули? – Вы посмотрите на свои рожи! Щетина такая, что ни один документ не поможет. Танкист провел по щеке рукой – под ладонью зашелестело-затрещало. – И правда… – Будем днем отдыхать здесь. Привести себя в порядок! Бритвенный прибор я прихватил. А вечером – снова в дорогу. Заодно определимся, где мы, и посмотрим, что в кузове. Ищите ручей или речку. Далеко холить не пришлось – совсем рядом журчал маленький ручеек. – Вилли, ты скажи, чего с патрульным болтал так долго? – Он берлинцем оказался и по моему говору решил, что я его земляк – вот и поболтали. А я же улиц не знаю – чуть не вляпался. Хорошо, вспомнил одну, Фридрихштрассе называется – вроде жил там. – М-да, рискованно. – Все равно ведь проскочили. А пешком бы неделю, как не больше, топали. – Ладно. Давай карту, надо определяться. Не запомнил, как последний населенный пункт называется? Вилли отрицательно покачал головой, а Саша с тревогой подумал о том, что парень-то он хороший, окруженцам нужный, но вот навыков у него нет. Саша всмотрелся в карту. Названия на немецком, но понять вполне можно. И карта классная, лучше нашей – со всеми деталями, вроде отдельно стоящего колодца. Готовились нацисты к войне! Он постарался припомнить населенные пункты, которые проехали. Указатели были не везде и только на немецком, да еще и темно. «И когда только немцы успели свои указатели поставить? Похоже, мы сейчас здесь», – Саша прикинул расстояние. Выходило, что до Смоленска – километров восемьдесят, может, немного меньше. Курвиметра нет, точнее не определишь. Хотя – вот железная дорога, переезд недавно проехали. Она тут одна и идет поперек шоссейки. Так ведь это уже не белорусская – смоленская земля. – Сергей, посмотри, что в кузове, – распорядился Саша. Пушкарь забрался в грузовик и вылез сконфуженный. – Старшой, не пойму ничего! Пакеты какие-то длинные, из бумаги. – Витя, посмотри ты. Вилли забрался в кузов и вскорости вылез, держа в руках плотный пакет из крафт-бумаги. – Командир, ты знаешь, что это? – он потряс пакетом. – Понятия не имею, – недоуменно пожал Саша плечами. Ему стало интересно – для трофеев, что ли? – Немцы в таких пакетах убитых своих хоронят. – С чего ты взял? – Да вот же, написано на них! – Тьфу! Мы что, вырезали похоронную команду? И грузовик их? – Вроде того. Саша сначала хотел пакеты выбросить из грузовика, но потом раздумал. Ведь если немцы их остановят, то груз будет соответствовать бумагам. – Вилли, ну-ка, прочитай, что там в солдатских книжках этих немцев написано? – Так, – Вилли открыл первую книжку. – Двадцать девятая моторизованная дивизия, сорок седьмой моторизованный корпус… Вот! Похоронная команда! – Повезло! – саркастически заметил подошедший танкист. – Чем зубы скалить, лучше проверь, сколько горючки осталось, – оборвал его Александр. Танкист, особенно не мудрствуя, сорвал с дерева ветку, открыл крышку бензобака и опустил туда ветку. Достав ее, приложил к баку. – Четверть еще! До Смоленска должно хватить. Все улеглись отдыхать, чтобы убить время и набраться сил. Всем было понятно, что и эта ночь будет бессонной. Выехали, едва начало смеркаться. Сунулись было на большак – шоссе, что к Смоленску вело. Но по нему почти непрерывной колонной шли мотоциклы, грузовики, танки. – Какая силища прет, – задумчиво протянул Сергей. – Ага, и все по нашу душу, – Иван сплюнул. Саша пожалел, что они выехали к шоссе. Постучал по кабине. – Уезжайте от перекрестка, поедем по грунтовым дорогам! «Бюссинг» сдал назад и развернулся. Танкист, не таясь, включил фары. Наших бомбардировщиков не видно и не слышно. Да они, скорее всего, для бомбежки выберут оживленное шоссе, а не единичную цель. Конечно, по грунтовке быстро не поедешь, но зато не так рискованно. Через час они проехали деревушку со странным названием Концы и вскоре подъехали к перекрестку. Саша еще днем изучил карту и помнил – это шоссе на Витебск. Надо пересечь его, пока движение малооживленное. Он видел, как на Витебск проскочил мотоцикл с коляской, навстречу ему – легковая машина «Опель-Капитан». В Саше сразу взыграл охотничий азарт. Как же – ночь, вражеская легковая машина – и без охраны! Рядовые солдаты в таких не передвигаются – только офицеры. Недолго думая, Саша автоматом выбил заднее стекло кабины. От неожиданности Владимир, сидевший за рулем, и Виктор шарахнулись в стороны. – Танкист, гони за легковушкой! Володя сразу включил скорость и утопил педаль газа. – Старшой, можем не догнать. Тяжело грузовик раскочегаривать. – Поближе подберись. Я его из автомата тогда ущучу. Грузовик, нещадно ревя мотором, подпрыгивал на колдобинах. Гравийка и в довоенные времена не была гладкой, а теперь, после того как по ней массово прошли тяжелые грузовики, танки да тягачи, и вовсе стала не дорогой, а направлением. Грузовик сначала не отставал, потом стал приближаться. Теперь бы выбрать удобный момент, когда встречного транспорта не будет. И вот такой момент наступил. На прямом участке шоссе встречных фар не было видно, сзади – тоже. Пылища сзади, за грузовиком, стояла стеной. Саша высунулся из-под брезента, оперся руками о крышу кабины, прицелился. Грузовик мотало нещадно, и «Опель» никак не попадал в прицел. Уловив момент, Саша все же дал очередь. Рассыпалось осколками заднее стекло легковушки, а Саша бил короткими очередями по кузову, по колесам. Цели взять живьем «языка» у него не было, поэтому церемониться он не стал – бил на поражение. Машина вильнула на пробитом колесе, съехала на обочину и, перевернувшись на крышу, снова встала на колеса и уткнулась бампером в дерево. Двигатель заглох, из-под капота валил пар. Грузовик резко, до юза колес, затормозил. Саша выпрыгнул из кузова, Виктор – из кабины, и оба бросились к «Опелю». Саша рванул на себя ручку дверцы, и на него вывалилось тело немецкого офицера с окровавленной головой. Водитель сидел неподвижно, уткнувшись лицом в баранку. Саша распахнул дверцу с его стороны и, нашарив рукой выключатель, погасил фары. Так-то лучше! На заднем сиденье лежал толстый портфель из натуральной кожи с двумя замочками. Внизу, на полу – вещевой мешок, явно красноармейский, потому как немцы носили ранцы. Саша кинул «сидор» и портфель Виктору. – Быстро в грузовик! А сам обшарил руками легковушку: все-таки темно, не упустить бы чего-нибудь существенного. Но вроде пусто. Напоследок расстегнул на немце ремень, снял кобуру с пистолетом и нацепил на себя. Застегнув ремни, он бросился бежать к грузовику, на ходу крикнув: «Трогай!» Грузовик тронулся. Саша ухватился руками за задний борт, его подхватили под руки и втянули в кузов. – Ну ты силен, старшой! – восхитился Сергей. – Без сучка, без задоринки, за три минуты… – Как учили! Хорошо, немцев на дороге не оказалось – ушел бы «Опель». – Посмотрим трофей? Саша расстегнул портфель. – Сергей, глянь, что в мешке. Может, пожевать что-нибудь найдется, не зря же немец его с собой вез. Саша извлек из портфеля его содержимое: карту, бумаги, бутылку коньяка. Вдруг рядом громко, в три этажа заматерился Сергей. – Тихо ты! – попытался остановить его Саша. – Чего взбеленился? – Гляди, старшой! Сергей подполз ближе к заднему борту грузовика, расправил какую-то тряпку, и Саша онемел. Хоть и темно было, однако при свете луны он все же увидел – знамя! Наше знамя, двадцать четвертой стрелковой дивизии! Шитую золотом надпись прочитать было можно. – Это же немцы, суки, штаб дивизии разгромили, знамя взяли! А мы своим вернем! Как думаешь, старшой, по ордену нам дадут? – Сергей возбудился. – Ты еще к своим перейди и знамя доставь! – урезонил его Саша. Знамя – святыня части. Пока знамя у знаменосца, полк или дивизия живы, и даже если погиб последний боец, честь не уронена. Потеря знамени – несмываемый позор, такую часть, даже если она в полном составе, расформировывают. – Я доставлю, – взволнованно зачастил Сергей, – вернее – мы доставим! Он снял немецкий френч и нательную рубаху, обмотал вокруг своего тела вдвое сложенное знамя и вновь натянул рубаху. А вот френч уже не сходился, даже пуговицы застегнуть нельзя было. Это не наша безразмерная гимнастерка. Но Сергей только рукой махнул: «Сойдет!» Потом, слегка задумавшись, спросил: – Ну а медаль хотя бы за спасение знамени дадут? – Далась тебе эта медаль! – вступил в разговор молчавший до этого Иван. – Грузовиком управлял Володя, стрелял по легковушке старшой, документы у фрица тоже старшой забирал – вместе с Виктором. Ты-то каким боком к спасению знамени причастен? – Так не одному же мне – всем нам! Вот представляешь, приду я с фронта домой, а на груди – ни одной медали, не говоря уж об ордене. Земляки мои из деревни Рыжковка Переволоцкого района спросят: «Ты чего же, Сергей, так плохо воевал? Не в тылу ли проедался, за чужими спинами прячась?» И что я им скажу? Сергей сел в угол кузова и замолчал. Награды на гимнастерках и в самом деле были большой редкостью, и если и встречались у кого – так за финскую войну или за бои в Испании. Наградами гордились, и при необходимости документы подписывали – орденоносец Иванов. Не только наград было мало – всего остального тоже не хватало. Бедно жил народ. Велосипед был редкостью, мотоцикл воспринимался так же, как личный вертолет сейчас. Личные машины в собственности были только у народных артистов и академиков, потому и управлять автомашинами умели далеко не все, можно сказать – единицы. Да что мотоцикл, наручные часы – огромные, тяжелые – были гордостью владельца. Бойцы Красной армии не брезговали снимать часы с убитых немцев – трудно без них военному человеку. Немцы же наручные часы имели поголовно, да и не только их. И что интересно, – никто не роптал, не говорил, что плохо живет, – все верили в светлое социалистическое будущее. Саша же сунул документы в портфель и застегнул полированные замочки. Все равно он язык не знает, так пусть их Вилли посмотрит, может, что-то ценное есть – все не с пустыми руками к своим явимся. Хотя и одного знамени хватило бы. Они проехали Лешно, Зарубинку, Верховье. – Тормознуться бы, может, в деревне еду раздобудем? – спросил Иван. – В этой форме ты не просить должен – только отбирать. Да и в прифронтовой зоне жителей, скорее всего, не осталось. – Так фронт вроде же еще далеко! – А ты послушай! За шумом мотора, да еще в кузове, крытом брезентом, посторонних звуков не было слышно. Иван подобрался поближе к заднему борту и вслушался. Саша смотрел на Ивана с интересом – он-то уже четверть часа слышал дальние раскаты. Пушки где-то далеко бьют. Пулеметов еще не слыхать, но коли пушки слышны, стало быть, до передовой – десять-пятнадцать километров. – Эх, что имеем – не храним, потерявши – плачем, – сказал Иван. – Это ты о чем? – О складе продовольственном, что охранял. Меня бы сейчас туда. – Не о том думаешь. Машину бросать пора. Саша подобрался к кабине. – Володя, съезжай в лес. Грузовик проехал еще немного и свернул с грейдера на глухой проселок. Танкист заглушил мотор. – Все, парни, вылезайте! Дальше – пешком да на пузе. – Эх, а как хорошо ехали! – огорчился танкист. – Это ты с машиной хорошо придумал, старшой. Немецкая машина, гитлеровская, – уточнил он, – а хороша, не хуже нашего «Захара». «Захарами» называли отечественные «ЗиС-5». – Ну что, бойцы, попрыгали! – Это еще зачем? – возмутился Сергей. – От голодухи скоро качать начнет, а ты изгаляешься. – Это надо для того, чтобы в пути на тебе не бренчало ничего, чтобы ты в опасный момент себя посторонним звуком случайно не выдал. В окруженцы попали бойцы из всех родов войск, но разведчиков среди них не было. Они попрыгали, поправили оружие, снова попрыгали. Александр нашел, что теперь ситуация в полном порядке. – Идем по лесу вдоль дороги, – предупредил Саша. – Я – впереди, вроде как в боевом охранении. Иван, забери портфель – головой за него отвечаешь. – Старшой, подожди, – встрял танкист, – а с машиной как же? Может, подожжем? – И немцев на хвост повесим. Отставить! Шагом – марш! Саша шел по лесу, держа грейдер с левой стороны, в поле зрения. Через час начало светать. Ночная темень посерела, луна спряталась за облаками. На дороге оживилось движение, прошла колонна грузовиков с пехотой. И чем ближе становился фронт, тем чаще встречались немцы – они едва не наткнулись на немецкую гаубичную батарею. Повезло – Саша первым успел обнаружить часового. Они отошли назад и обошли батарею стороной. Через километр бойцы вышли на немецкий полевой госпиталь. Прошли стороной, не особо прячась – медикам и раненым не до своих здоровых камрадов, идущих в сторону фронта. Однако Саша сделал вывод, что воинские части недалеко одна от другой стоят и пробиться через них днем невозможно. Надо устраивать дневку и отдыхать, да и то рискованно. Набредет случайно какой-нибудь ганс, и последствия непредсказуемы. Правда, обошлось – затихарились в небольшом овраге. Одна беда преследовала – не было воды. Есть хотелось, но к этому притерпелись, а жажда к вечеру мучила. Едва стемнело, они снова вышли к грейдеру и шли теперь не по лесу, а прямо по обочине. И в самом деле, если бы шли в тыл, ими могли бы заинтересоваться, а так – идут солдаты к передовой, чего интересоваться их документами? Потянулись пригороды Смоленска – сначала деревянные, а потом уже и кирпичные дома. – Где передовая? – спросил Вилли. Теперь они уже все шли рядом. – Откуда мне знать? Видно будет, – пожал плечами Саша. Город носил страшные следы разрушения. На улицах стояла разбитая техника – наша и немецкая, некоторые дома сгорели, от многих остались только руины, видно бомба попала или снаряд. И лежали трупы гражданского населения, в советской форме – военных. Трупов немецких военнослужащих не было – скорее всего, их убрали похоронные команды. Впереди послышалась пулеметная стрельба. – Парни, давайте в развалины, осторожнее теперь надо. Они зашли в глубину квартала – немцев не было видно. Впереди, в сумерках, светлело высокое здание. – Гляди-ка, церковь уцелела, – удивился Сергей. Он направился к ней, поскольку двери были сорваны, однако тут же выскочил оттуда и бегом вернулся к окруженцам. – Братцы, там немцы! – А ты кого ожидал увидеть? – Нет, я не то хотел сказать. Там артиллерийские корректировщики. Я в церковь вошел, а у них фонарик горит – ужинают. Ну, я и назад. – А с чего ты решил, что они корректировщики? – Так я же артиллерист, неуж буссоль и дальномер с полувзгляда не узнаю? Точно, корректировщики! Корректировщик – довольно лакомая цель. В рядах врага должны выбиваться в первую очередь офицеры и они. Корректировщик –глаза пушкарей. Сидит он обычно недалеко от переднего края на возвышенности или высоком здании и по рации управляет огнем батареи. Без него батарея пушек слепа. Саша сообразил сразу. – Сколько их? – Не считал, но человека три-четыре будет. – Володя, ты как, сходишь со мной в церковь? – Я атеист, – ухмыльнулся танкист, – но на экскурсию схожу. – Тогда так. Врываемся в церковь. Ты стреляешь в тех, что справа, я беру на себя тех, что слева. – Так стрельбу же услышат! – В городе и так стреляют. Кроме того, у церкви стены толстые, звук пригасят. Автомат с предохранителя сними. Стараясь идти тихо, они подобрались к церкви сбоку. Было это непросто, учитывая, что на подошвах немецких сапог набиты металлические набойки. Замерли у дверного проема. – Володя, – зашептал танкисту в ухо Саша, – заходим спокойно и открываем огонь. На нас ихняя форма, и они сразу не поймут, не встревожатся. – Понял, – кивнул в ответ танкист. Они спокойно вошли, постукивая по каменному полу подковками. Один из корректировщиков вскочил было, но, увидев своих, успокоился. Огонь открыли сразу из двух стволов. Никто из корректировщиков не успел оказать сопротивления. Зал, где проводились церковные богослужения, затянуло пороховым дымом, а звук выстрелов, множась эхом от высоких потолков, бил по ушам. И в самом деле, в углу аккуратно стояла буссоль и около нее – дальномер. Рядом с телами убитых, помаргивая желтым огоньком, попискивала рация. – Добей немцев, если кто еще жив. Саша решил вывести из строя оптические приборы. Вещь дорогая, точная оптика и механика – на складах такую еще поискать надо. Александр автоматом разбил оптику на дальномере и буссоли, ударами каблука снял металлические корпуса. Обратил внимание – что-то тихо в церкви. Он повернулся к танкисту. – Ну, ты чего? – Как-то не по-людски раненых добивать. Уж лучше ты! – А они бы нас пожалели? Враг хорош, когда он мертв. Или ты воевать в белых перчатках хочешь? Не получится. Саша подошел к лежащим на полу немцам. Сергей просчитался – их было пятеро. Четверо были мертвы – с такими ранами в груди и голове не живут. Пятому же пули угодили в живот, он был без сознания и часто дышал. Саша вытащил пистолет и выстрелил раненому в голову, вторым выстрелом разнес рацию. Какой-никакой, а ущерб. – Пошли! На танкиста было жалко смотреть. Он плелся за Сашей, как побитая собачонка. За рулем трофейного грузовика рисковал, в церковь войти и стрелять не побоялся, хотя кто-то из немцев вполне мог успеть выстрелить в ответ. А раненого добить кишка оказалась тонка. Вот почему так? Или в русских сострадание к увечным – даже врагам своим – от рождения заложено? – Долго вы что-то, – обеспокоился Вилли при встрече. – Сам бы, наверное, быстрее сделал. Только чего тогда вместо меня не пошел? – зло прошипел танкист. – Хватит ссориться, только время попусту теряем. Они пошли на звуки стрельбы. Была уже ночь, но стрельба не стихала. То винтовочный выстрел бабахнет, то пулемет басовито очередью зайдется. Вывернув из развалин на улицу, они увидели блестевшую впереди воду. Днепр! Саша такого даже и предположить не мог. Оказалось – позиции немцев и наших разделяет река. Сами-то они переплывут – не дворяне, а как же оружие, портфель с документами? Да и свои красноармейские книжки желательно не замочить. – Бойцы! Надо искать бревна или кусок забора. Портфель с немецкими документами и оружием на него положим. – А ведь верно. Вскоре бойцы нашли разбитый взрывом забор – бревенчатый столб, жерди и доски. Уж портфель и оружие по-любому выдержать должен. – Давайте влево, там вроде бы пока не стреляют. Переправляться желательно так, чтобы не попасть под огонь врага. Ночь, луна периодически выглядывает в просветы между облаками. Если их на воде обнаружат, посекут из пулеметов. Ну, немцы – это понятно, так еще и наши могут принять за гитлеровцев, встречного огоньку добавить, тогда – полная хана. По заваленным обломками домов улицам они пробрались влево – квартала два. Тут не стреляли. Осторожно спустились к воде. – Парни, документы свои личные – в портфель. Он кожаный, даже если вода попадет, сразу не промокнет. И оружие сюда же – плыть сподручнее будет. Они столкнули импровизированный плот в воду. Сергей и Володя полезли в воду сразу. – Вы что, сдурели? Снимайте сапоги, френчи, брюки! Или хотите к своим в немецкой форме явиться? Да вас еще на берегу расстреляют!Глава 9. Снайпер
Все, кроме танкиста, разделись до исподнего. Он снял только сапоги. Их, как и оружие, уложили на плотик, потому как редкостью были сапоги в Красной армии, и в основном только у комсостава. Бойцы же ходили в ботинках с обмотками. О! Эти обмотки! То они разматываются во время марша, и боец падает на ходу, то во время тревоги их невозможно быстро намотать. Немецкая же армия была вся обута в сапоги. У офицеров – хромовые, лакированные; у солдат – попроще, с широкими голенищами, удобные в носке. Немецкие пехотинцы чего только за голенищем не носили – запасные магазины к автомату, губные гармошки, гранаты с длинными деревянными ручками. Жалко было бойцам бросать такую обувь. Они вошли в воду, и пушкарь тут же порезал ногу – на дне реки было полно всякого хлама. Держась за плот, поплыли. И только оказавшись в воде, Саша осознал, что он допустил ошибку. Плот был тяжелым, и его быстро сносило течением – как раз к тому месту, где шла перестрелка. Как же он так опростоволосился? Вплавь, без плота – и все получилось бы нормально. Но плот, сносимый течением, как якорем держал вокруг себя окруженцев, неся их в опасную зону. Вспыхнула осветительная ракета, высветив людей на самой стремнине. Немецкий пулеметчик дал длинную очередь. Пули цепочкой ударили по воде, фонтанчики стремительно приблизились к плоту, от которого полетели щепки. Саша, не отпуская плота и задержав дыхание, с головой погрузился в воду. Свет над водой погас, и он вынырнул, жадно хватая ртом воздух. Почувствовав, что кого-то не хватает, обернулся влево. Чье-то тело уплывало от плотика. Это был Володя, танкист – только он не раздевался, поскольку был в комбинезоне. Жаль мужика, но сейчас надо было заботиться о живых. – Парни, дружно толкаем плот к берегу. Сказать просто, а ты попробуй погреби в полную силу, когда этих самых сил уже нет. Снова хлопнула ракетница, и над Днепром повисла на парашютике еще одна осветительная ракета. Вот ведь дурацкая ситуация – ты виден всем, а самому спрятаться невозможно. Немецкий пулеметчик явно ждал подходящего момента. По плоту и людям ударила очередь, следом – еще одна. Патронов пулеметчик не жалел. Все четверо нырнули в воду – так меньше шансов попасть под пули, да и скорость в воде они теряют быстро, становятся менее опасными. Ракета погасла, и окруженцы тотчас вынырнули, пытаясь отдышаться. Саша оглядел оставшихся. Иван тут, Сергей тут, хотя ему труднее всего – обмотанное вокруг тела знамя намокло и тянуло вниз. С ним – трое. Четвертого не было. Вилли… Значит, русский немец Вилли, или Витька, погиб. Может, если бы только ранен был, но на твердой земле – перевязка, госпиталь, а там глядишь – и в живых бы остался. На воде же ранение всегда страшно чревато. Даже не смертельная рана сильно кровит, и кровь не останавливается. Пока до берега доберешься, кровью изойдешь. Как только взлетела следующая ракета, Саша тут же скомандовал: – Все под воду! И вовремя. Пулеметчик ждал – дал очередь, от плота полетели щепки. Несколько пуль попали в портфель – Саша потом уже, на берегу, обнаружил несколько пробоин. Тактика, выбранная им, оказалась правильной, но потеря двух человек сказывалась: плот едва-едва приближался к берегу, его больше сносило по течению вниз. Правда, и в этом случае обнаружился плюс: ракетчик с пулеметчиком остались позади, и теперь окруженцам не приходилось нырять, тратя силы. С трудом им удалось дотолкать плот до берега. Из последних сил выбросили на отмель портфель, сапоги и оружие, а сами буквально выползли из воды и упали на траву. Плот же медленно уплыл по течению вниз. Отдышавшись, бойцы обулись, а Сергей стянул с себя рубаху, размотал знамя и выжал из него воду. – Намокло, тяжелое – страсть! Кабы не плот, уже ко дну пошел бы. Потом оглядел товарищей и рассмеялся. – Видели бы вы себя! Умора! В трусах, сапогах и с автоматами! Ой, не могу! Видок у них в самом деле был еще тот. Мокрое белье неприятно липло к телу. Форму бы сейчас – сухую, и поесть от пуза, а тогда уже и дальше воевать можно. Невдалеке послышались шаги, шелест травы, и из темноты возникли двое парней – в гражданской одежде и с винтовками. – Стой, кто такие? – Свои, из окружения выходим. – Сдайте оружие и – к командиру. – Вы-то сами кто будете? Мы красноармейцы, и цивильным не подчиняемся. – Ополченцы мы. – В доказательство парни сняли с плеча винтовки. – Тоже мне, аргумент. Оружия сейчас только у ленивого нет. Шли бы вы, парни, своей дорогой. Ребятки, однако, обиделись, щелкнули затворами. – Руки вверх! Саша не выдержал. – Ты винтовку свою вон туда, на немцев направляй. Мы только что на переправе двух боевых товарищей потеряли, а ты стволом в меня тычешь! – Сдайте оружие! – А ты мне его давал? Я немца убил и автомат забрал. Ты скольких немцев сам, своей рукой убил? Чего молчишь? Ополченцы молчали, переглядывались. – К начальнику положено всех вести, кто с немецкой стороны приходит. – Ладно, чего с вами разговаривать? Ведите к командиру! Бойцы повесили на себя автоматы, Саша взял портфель. Ополченцы шли впереди, показывая дорогу. Окруженцев привели в полуразрушенное здание. На первом этаже уцелевшего левого крыла расположился штаб батальона. За столом – письменным, обычного вида, сидел командир со звездой на рукаве и без знаков различия. Комната скудно освещалась неверным, колеблющимся светом коптилки, сделанной из снарядной гильзы. – Товарищ комиссар! Троих подозрительных задержали! Приплыли с той стороны, оружие сдать отказываются. Политрук поднялся из-за стола. Был он молод – лет двадцати шести, и форма на нем сидела, как на корове седло. Видимо, в армии он не служил никогда. Саша таких не любил. Одно дело – руководить за столом, и совсем другое – боевыми действиями на фронте. – Командир истребительного батальона Винокуров, – представился комиссар. – Кто такие? – Красноармеец Терехин. – Красноармеец Кузьмичев. – Красноармеец Пилипченко. Бывшие окруженцы представились. – А документы у вас есть? Саша поставил портфель на стол, открыл его и достал пять красноармейских книжек. Комиссар просмотрел их. – Почему книжек пять, а вас трое? – Двоих наших товарищей убило при переправе. – Жаль. Что за портфель? – Это трофей – офицера немецкого убили. Карта там и бумаги, все на немецком. Показать бы это все командованию, может, важное что? – Хм, похвально. А как же вы через немецкие позиции на той стороне Днепра прошли? – Где ползком, где с огнем прорывались. – Занятно, занятно! На самом оживленном участке прошли. Как только вам это удалось? Комиссар повернулся к ополченцам. – Расстрелять! Приказ был неожиданным – как для бывших окруженцев, так и для самих ополченцев. Несколько мгновений в комнате висела тишина. Вдруг Сергей с треском рванул на себе нательную рубаху, разодрав ее до пояса. – А это видел? Ты что же думаешь, мы знамя из немецкого тыла вынесли для того, чтобы здесь от пуль своих погибнуть? Ах ты, крыса тыловая! За немцев нас принял? А это ты видел? – Сергей указал на татуировку на груди. Там были выколоты профили Ленина и Сталина, какими их изображали на плакатах. Пушкарь потянул за край знамени и с трудом размотал волглую ткань. – Сюда смотри, комиссар! Один из ополченцев прочитал вслух: «Двадцать четвертая стрелковая дивизия». – Товарищ комиссар, это же знамя дивизии! – Сам вижу, не слепой, – буркнул комиссар. – Ошибочка вышла, приказ о расстреле отменяю. Он уселся на скрипучий стул и принялся крутить ручку полевого телефона. На том конце ответили. – Да, это я, Абрам Винокуров. Тут мои трех окруженцев задержали. Нет, с документами немецкими, а главное – со знаменем. Да, понял, жду. Саша и двое его товарищей стояли у стены. «Опять «радостная» встреча у своих. Без малого не шлепнули. Ей-богу, в немецком тылу безопаснее. Надо было нож в сапог сунуть. Вероятно, комиссар начальству названивал. Сейчас заявятся, снова допрашивать будут. Если все же расстрелять решат – брошусь к автомату, он недалеко лежит. Постреляю, кого смогу. Повезет – уйду, ну а если нет…» – думал Саша. Вид у его товарищей был понурый – даже у Сергея, который рассчитывал на медаль. «Ведь приходил я уже к нашим раз, в фильтрационный лагерь попал. Что меня второй раз понесло?» – размышления у Саши были нерадостные. Распахнулась дверь, и вошел командир – лет сорока, с пшеничными, как у маршала Тимошенко, усами. Форма на его фигуре сидела, как влитая, и сразу было видно – кадровый военный. На петлицах – майорские шпалы, только вот сами петлицы василькового цвета. НКВД. Вошедший за руку поздоровался с комиссаром. – Что у тебя за происшествие, Абрам? – Эти люди портфель с немецкими документами принесли и знамя. – Покажи. Ополченец взял со стола знамя, развернул. – Так это же знамя двадцать четвертой дивизии, – не скрыл своего удивления майор, – она под Могилевом сражалась. – Где взяли? – повернулся он к Саше. – Легковушку немецкую расстреляли, забрали портфель и знамя. Глаза у майора стали холодными и колючими. «Видно, амбец нам приходит», – с тоской подумал Саша. Однако майор неожиданно шагнул вперед, обнял Сашу, пожал руки его товарищам. – За знамя спасибо. Мы ведь никаких сведений о дивизии не имеем. Выходили отдельные бойцы, а где штаб, что с ним? Где знамя? Я – майор Фадеев, Евгений Ильич, – представился он, – командир полка. Окруженцы представились по очереди. – Абрам, накорми людей, одежду для них найди. Что же им, в трусах воевать? Да к себе в батальон зачисли. – Нам бы в кадровую часть, – попросился Саша. – А мы чем хуже? – улыбнулся майор. – От сто двадцать девятой стрелковой дивизии, что Смоленск обороняет, едва половина осталась. Но там хоть обученные бойцы, а у меня – вон, – майор кивком головы показал на ополченцев. – Так ведь расстрелять нас хотели, товарищ майор, – пожаловался Сергей. Он продолжал мечтать о медали. – Это комиссар сгоряча, он вас за диверсантов немецких принял. Бери, комиссар, знамя, а я портфель, да пойдем, проводишь меня. – И документики наши вернуть бы, – это уже Саша. – Вернем. Фадеев и комиссар батальона вышли. Ополченцы неловко толкали друг друга. Задержали подозрительных лиц, а получилось – знаменосцев. – Сейчас поесть что-нибудь сообразим, – один из ополченцев вышел. Он вскоре вернулся, прижимая к груди буханку черного хлеба и три селедки. – Вот, все, что нашел. Кушайте. Окруженцы уселись за стол, и Саша быстро нарезал ножом хлеб и селедку. И ничего, что хлеб сыроватый, плохо пропеченный, а селедка – соленая до жути. Съели за один присест. Саша еще бы повторил, да больше нечего было. Пока они ели, ополченцы приглядывались к автоматам. – Можно подержать? Саша отщелкнул магазин. – Пробуй. Ополченец пощелкал затвором, глаза его заблестели. – Наша-то винтовка дальше бьет. – Дальше, – согласился Саша, – и штык у нее есть. Однако в ближнем бою – в городе, например, или в траншее вражеской, лучше автомата нет ничего. Короткий, двигаться не мешает, а в рукопашной – сила. Заскочил в траншею, и очередью на полмагазина – вдоль нее. Ополченец с неохотой вернул автомат. – Ладно, забирай – дарю. Но магазин с патронами только один дам, самому нужны. Лицо ополченца вспыхнуло от радости. – Вот спасибо! – Не за что – не часы или велосипед подарил. – Ну, я теперь им дам! – ополченец потряс автоматом в сторону Днепра. – Издалека не стреляй, не попадешь. И очереди давай короткие. Поймал в прицел, два-три патрона – и все… Открылась дверь, вошел комиссар. – С вами разобрались, идите с ополченцами. Утром зайдете ко мне за своими документами, а я пока внесу вас в списки батальона. Окруженцы забрали свое оружие – не оставлять же трофеи. Да и чем воевать потом? Абрам лишь проводил взглядом трофейные автоматы и вздохнул. Небось виды на них имел. А вот черта тебе лысого за то, что, не разобравшись, чуть не шлепнул! Саша представил на миг, что бы случилось, выберись они на берег в немецкой форме. Сроду бы не поверили! Ополченцы привели их в какой-то подвал, где стояли топчаны. – Сейчас одежду найдем. Отыскали брюки, рубашки. Воинской формы не было. И на том спасибо. Хорошо хоть сапоги немецкие остались, потому как обуви в подвале тоже не было. – Занимайте свободные топчаны и отдыхайте. После подъема завтрак и – к комиссару. – Он всегда такой? – Да нет. Сам удивляюсь, какая муха его укусила. Едва добравшись до топчанов, окруженцы сразу отрубились. Тяжело давшаяся переправа, голод, потеря боевых товарищей, нелепый приговор – и все это за одну ночь. За многие дни Саша впервые спал спокойно, чувствуя себя в безопасности. Утром дневальный прокричал: «Подъем!» Они позавтракали черным хлебом и кипятком – не нашлось даже заварки и сахара. Батальон построился во дворе дома, хотя по численности он едва дотягивал до полноценной роты. Одежда на всех была гражданская, вооружение – самое разное: наше, отечественное, трофейные винтовки и единственный пулемет «Максим» – на колесном станке Соколова и без щита. На свежий взгляд ополченцы выглядели ну, в лучшем случае, партизанами. Возраст – самый разный, но большинству людей – за сорок лет. Понятное дело – молодежь сразу в армию призвали, и в городе остались только те, у кого была бронь, или те, кто не годились по здоровью к строевой службе. Комиссар поставил боевую задачу: – Немцы высадились ночью на лодках в районе городского кладбища. Наша задача – уничтожить десант. Вопросы есть? Нет? Товарищи красноармейцы, шагом марш! Ополченцы вразнобой, группками потянулись к выходу со двора. Бывшие окруженцы подошли к комиссару, получили свои красноармейские книжки. – Догоняйте! Чего их догонять? Последние ополченцы только выходили на улицу. Но и отставать нельзя, Саша и его товарищи города не знали. Идти оказалось недалеко, старое кладбище было на берегу Днепра. Еще на подходе к нему ополченцы услышали беспорядочную стрельбу. По команде они, пригнувшись, рассыпались цепью и стали перебегать от городских зданий к кладбищу. Саша, Сергей и Иван держались вместе. У них уже был боевой опыт, а главное – они доверяли друг другу. Как себя проявят ополченцы, неизвестно. Многие из них до войны были гражданскими специалистами – учителями, токарями, грузчиками, и как они поведут себя в первом бою, предсказать было невозможно. Бой шел где-то в глубине кладбища, а сюда залетали лишь шальные пули. Ополченцы добрались до ограды, перемахнули ее. Местечко не самое веселое – памятники стоят, кресты высятся. Вот и до царства мертвых немцы добрались. А ведь на кладбищах испокон веку шуметь было нельзя. Впереди грохнул взрыв гранаты. – Ползем туда, посмотрим, – скомандовал своим бойцам Саша. Ползком они добрались к месту стрельбы. Понять что-либо из происходящего было невозможно – стреляли со всех сторон. Где свои, где немцы? Бой, видимо, разбился на отдельные схватки. Из-за зарослей кустов, деревьев, из-за громоздящихся памятников видимость была почти нулевой. Из-за кустов появилась голова в немецкой каске. Саша дал по ней очередь, однако в ответ – никакого движения. Промазал, что ли? Неожиданно в воздухе кувыркнулась немецкая граната на длинной деревянной ручке. Она упала перед памятником. Бойцы прижались головами к земле. Взрыв! Памятник их прикрыл от осколков не хуже дота, только оглушило сильно. После применения гранат немцы обычно шли в атаку. И сейчас получилось так же. Едва Саша приподнял голову над могильной плитой, как из кустов появились три немецких пехотинца. Сашу они не видели, поскольку смотрели вперед – он же лежал сбоку. Очередью Саша срезал всех троих. Они поползли к убитым немцам. Сергей вытащил у гитлеровцев гранаты из-за пояса, Саша снял подсумки с магазинами. «Экипировку» окруженцев за счет немцев прервала очередь, раздавшаяся рядом. Саша вскинул автомат, но это стрелял Иван. Внезапно из-за куста, растущего у могилы, появился немец. – Серега, брось гранату за те кусты! Сергей неловко, из положения лежа, перебросил гранату через кусты. Когда она взорвалась, Саша бросился к месту взрыва. Там лежал немец, изрешеченный осколками. Из-за памятника слева вышли несколько ополченцев с винтовками. – Хорошо – на своих вышли! А то стреляют со всех сторон, и где немцы, не понять. – Вот что, братья-славяне! Заберите у немцев автоматы. Стрельба накоротке идет, здесь автомат сподручнее. Ополченцы забрали оружие у убитых немцев. Они вертели автоматы в руках и так и сяк. Видно было, что пользоваться оружием никто из них не умел, и в руках держали его первый раз. Видя заминку, которая недопустима в ближнем бою, Саша решил взять инициативу в свои руки. – Смотрите! – Он отсоединил магазин, взвел и опустил затвор, показал, как откидывать и складывать приклад. – Все очень просто, в ближнем бою, как здесь, такой автомат – в самый раз. Занимайте позиции за могилами, рядом с нами. Едва ополченцы неловко улеглись, как из-за ивы выбежали трое немцев и с ходу открыли огонь. Ополченцы дружно ответили. Два немца повалились на землю, третий скрылся. Тяжело воевать в таких условиях, когда враг может появиться внезапно из-за любого куста или вылезти из склепа. Оказываешься с ним буквально нос к носу, и успех схватки решают не минуты, а мгновения. Но основательно повоевать сегодня на кладбище не удалось. В воздухе раздался противный свист. – Ложись! – заорал Сергей. Бойцы сразу упали, а ополченцы слегка замешкались. Минометная мина взорвалась неподалеку, одного ополченца ранило в руку. Остальные же уцелели лишь благодаря тому, что осколки принял на себя памятник. Потом один за другим последовало еще несколько взрывов. Минометные выстрелы были не слышны, скорее всего, минометы били с другого берега Днепра, а их огонь немцы вызывали по рации. – Отходим! – раздался чей-то крик. Ополченцы подхватили под руки раненого и выбрались с кладбища. Когда они стали пересекать небольшой пустырь, отделяющий их от зданий, несколько мин взорвалось с небольшим недолетом. – Бегом! – закричал Сергей. Все рванули вперед, а через несколько секунд на том месте, где они только что стояли, взорвались мины. У разрушенного здания ополченцы отдышались, перевязали раненого. – Вы местные, ведите его в госпиталь или больницу! – приказал Саша. От кладбища ополченцы перебежками бежали к городу – группками и поодиночке. Насколько можно было увидеть, ряды ополченцев значительно поредели. Конечно, немцы обучены, имеют боевой опыт, вооружены автоматами. А им противостоят, по сути, гражданские люди – необученные, не понимающие тактики боя и вооруженные винтовками. «Кроме потерь, в истребительном батальоне ничего больше из этого не получится, – решил Саша. – Да, они патриоты и горят желанием сразиться с врагом, но сами они сейчас – не больше, чем пушечное мясо». Внимание Саши привлек один из ополченцев. Он то бежал по полю, то полз. Добрался до города живым, но предельно огорченным. Увидев ополченцев, подошел, расстроенно махнул рукой. – Ну что за оружие?! Я только два раза и успел из нее выстрелить. В руках он держал снайперский вариант самозарядной винтовки СВТ-40. Винтовка была сложна, боялась пыли, но при правильном уходе и смазке служила верой и правдой. Ее, захваченную в качестве трофея, с удовольствием использовали немцы. – Да кто же тебе ее дал? – удивился Саша. – Я в Осоавиахим ходил, в стрелковый кружок. Парень показал значок «Ворошиловский стрелок» на лацкане пиджака. М-да, одно дело – стрелять из «мелкашки» или трехлинейки, и совсем другое – из снайперской винтовки. Мало того, что надо знать устройство винтовки и уметь пользоваться оптикой – так ведь и патроны надо тщательно отбирать. Патроны, даже из одной пачки, могут отличаться друг от друга. Это для непосвященного они выглядят одинаково. Разная посадка пули в гильзе, капсюля в гнезде, на доли миллиметра отличающийся диаметр дульца гильзы – все это влияет на точность выстрела. – Дай посмотрю! – Саша протянул руку. Прицел ПУ, четырехкратный, цел. А затвор здесь заклинило в заднем положении. Решение пришло сразу. – Меняю на автомат, – не раздумывая, сказал Саша. От такого предложения ополченец не мог отказаться. Саша снял с плеча и протянул ему автомат, снял с ремня подсумок с запасными магазинами. – Извини, патроны винтовочные отдай, они тебе ни к чему. Ополченец отдал ему четыре обоймы, валявшиеся у него в кармане. К патронам прилипли махорочные крошки, лузга семечек. «Вот вояки!» – усмехнулся про себя Саша. – Сергей, Иван, посмотрите за кладбищем – вдруг немцы в атаку пойдут, – попросил Саша. Сам же зашел в полуразрушенный дом, уложил винтовку на стол и медленно, не спеша разобрал ее. Делал он это в первый раз, поэтому детали раскладывал по порядку, чтобы не ошибиться при сборке. Он вычистил затвор и детали автоматики куском оторванной простыни, собрал винтовку. Все работало. Смазать бы еще! Масленка нашлась в прикладе винтовки. Совсем хорошо! Саша смазал винтовку и попробовал ход затвора. Кто сказал, что СВТ – плохое оружие? Просто чистить его надо. Он прищелкнул магазин. Пристрелять бы винтовочку надо – еще неизвестно, что этот горе-снайпер с прицелом сделал. Он выбрался из дома, подбежал к своим. – Ну что? Не видать немчуры. Вроде за памятником, вон там, – Иван показал направление, – шевелилось что-то. Саша улегся за битые кирпичи. «Сейчас посмотрим, заодно и бой винтовки проверим». Прицел не ПСП, конечно, как на СВД, что во взводе у них была, потому кратность похуже. Саша повел стволом по зарослям сирени на кладбище. В четырехкратный прицел ПРУ памятники, кресты, деревья казались совсем рядом – рукой дотянуться можно. Стоп! В прицеле мелькнула немецкая угловатая каска. Саша вернул ствол назад. Так и есть, немец за надгробием устроился – как за бруствером. Саша подвел пенек прицела под обрез стального шлема, задержал дыхание, выбрал свободный ход спускового крючка и на выдохе дожал. Выстрел! Винтовка мягко ударила в плечо. Вот это да! Отдача намного меньше, чем у трехлинейки, а стрельба комфортнее. Попадание было точным – да с сотни метров и из обычной трехлинейки попасть не хуже можно. Саша осмотрел в прицел кладбище, вернее – только его переднюю, видимую часть. Притихли немцы. Не иначе – пакость какую-нибудь замышляют, вроде атаки. Саша повел винтовкой вправо, выискивая цель. А вот и три немца – идут от берега к кладбищу, видно, на лодке на этот берег перебрались. Саша прицелился первому в ногу – в бедро. Выстрел! Немец упал, беззвучно разевая рот. Конечно, до него метров триста, никакой крик не долетит. Оба немца бросились к раненому. Саша прицелился и выстрелил в спину одному, а потом – другому, с удовлетворением заметив, что попал. Спасибо конструктору СВТ: сделать подряд два выстрела – почти дуплетом – из трехлинейки он не смог бы. Уже не спеша Саша добил раненого выстрелом в голову. Из памяти чеченской кампании девяностых годов всплыло: тактика, которую он применил, была чисто ихней. Специально ранили нашего бойца, а когда товарищи приходили ему на помощь, безжалостно расстреливали их. Да и винтовочка хороша, зря на нее ополченец обижался. Полчаса всего-то прошло, а на счету – четыре убитых немца. Саша потом сделал на прикладе четыре зарубки. Это, конечно, не такой счет, как у Людмилы Павлюченко – 343 убитых врага, или Максима Пасефы – 273 убитых, но начало снайперской стрельбе положено. А в снайперах ох как нуждался фронт! Но только в конце сорок первого года наконец откроются снайперские курсы и на фронте организуют снайперские команды. Набирать в них будут охотников, отличных стрелков. И это себя оправдало: за годы войны только снайперами будет убито более пятисот тысяч немцев. Саша выбрался из развалин и подошел к Ивану и Сергею. – В белый свет палил? Или немцев пугал? – улыбнулся Сергей. – Да нет, винтовку опробовал. – Ну и как? Саша показал четыре свежие зарубки на прикладе. – Это что за царапины? – поинтересовался Иван. – Четырех немцев убил. Снайперы так счет ведут – ну, как артиллеристы, если тебе понятнее. Подбил танк – звездочку на стволе рисуешь. – Это пока мы здесь лясы точили, ты четверых убил? – удивился Иван. Он уже знал немного Сашу – тот слов на ветер не бросал и зря не бахвалился. – Времени сколько? Что-то желудок сосет, есть пора, – Саша посмотрел на часы. – Двенадцать ровно. – Ну-ка, покажи часы. Сергей с Иваном осмотрели диковину. – Где взял? – Трофей. – Я себе такие же хочу. – Убей фашиста и сними с него часы. – Может, махнемся на что-нибудь, – не унимался Сергей. – Так ты же гол, как сокол! Да я и не отдам часы, мне они нравятся. Не говорить же им, что часы японские и куплены в обычном магазине через шестьдесят пять лет после войны. Бойцы направились к месту расположения батальона. В нетерпении они ввалились в подвал, служивший кухней, где их встретили восторженные возгласы ополченцев. – О, вовремя, парни! Тут на одном дворе корову миной ранило. Так мы ее дорезали и мяса наварили. Сегодня обед знатный будет! В подвале и в самом деле пахло мясным духом. Надо сказать, что мясом бойцов не баловали, редко оно в котелке бывало. А, учитывая, что Смоленск был почти окружен, с питанием дело обстояло совсем плохо. Немецкие танки перерезали шоссе на Москву в пятнадцати километрах от Ярцева, и уйти к своим теперь можно было только по полям да лесам, где техника не пройдет. Мяса дали много. С черным хлебом – сытнее не бывает. Наелись от пуза. А чего не есть? Холодильника нет, в тепле мясо пропадет быстро. Вот рота корову зараз и съела. После еды в сон потянуло, к тому же в предыдущую ночь поспать почти не удалось. Город обороняла 129-я стрелковая дивизия генерал-майора А.М. Городнянского. На очистку кладбища от немцев направили истребительный батальон. Немцы нащупали на левом берегу уязвимое, слабое место в обороне и смогли переправиться и занять тут плацдарм. Едва бойцы вышли из-за здания на открытое место, немцы открыли интенсивный огонь. Понеся потери, батальон отступил. Кто же в лоб без разведки, без артподготовки наступает? К сожалению, в сорок первом – сорок втором годах этим грешили не только командиры из резервистов, но и кадровые военные – людей не жалели. С призывом «За Родину! За Сталина!» из окопов поднимался политрук. Чтобы не быть обвиненными в трусости, за ним поднимались пехотинцы – на пулеметы немцев, на танки. Доходило до маразма. Один из кавалерийских корпусов бросили на прорвавшиеся немецкие танки. Исход был предсказуем – корпус бессмысленно полег. Саша взобрался на второй этаж полуразрушенного здания и устроился поудобнее у окна. Обзор открывался неплохой. Впереди – кладбище с засевшими на нем немцами. В окно справа видна широкая лента Днепра. Заметив на воде какое-то движение, Саша перебрался к правому окну. Ба! Да это немцы подкрепление своим переправляют! От правого берега отчалили две большие резиновые лодки – каждая вмещала пятнадцать-двадцать человек. Надо дождаться, пока лодки выйдут на середину реки, и попытаться утопить их. Солдаты с оружием, в сапогах, с ранцами – выплыть и спастись удастся немногим. Вопрос только в том, потонет ли лодка от пулевого отверстия. Немцы к надежности любой техники подходили ответственно, все делали на совесть. Лодка состояла из нескольких герметичных отсеков. Прострелишь один, другие будут продолжать лодку на плаву держать. Но и смотреть бе-зучастно, как подкрепление плывет на этот берег, невозможно. Взвод вновь прибывших солдат – опытных, с автоматами – может смять необученных ополченцев. Лодки уже отплыли от берега на изрядное расстояние. Пора! Саша на глаз прикинул дистанцию, подкрутил маховичок прицела – по-любому попасть должен, лодка – цель большая. Он прицелился и выстрелил. Промахнулся, что ли? Ничего не изменилось. Еще выстрел и еще… А лодка плывет. Вот она на середине реки, за ней идет вторая. В чем ошибка? Дистанцию неверно определил? Саша с досады хлопнул себя по лбу. Он, оказывается, забыл простое правило: при стрельбе над водной поверхностью пули попадают ниже цели, а в горах – выше. Подняв пенек прицела немного выше цели, Саша выстрелил снова. О! Немцы на лодке, заслышав свист выходящего из пробоины воздуха, засуетились. Саша сделал подряд три выстрела и стал наблюдать. В прицел было видно, как лодка начала съеживаться, ее лоснящиеся бока потеряли гладкую упругость. Солдаты, оценив грозящую им опасность, бросили грести. К первой лодке подошла вторая. Саша сделал три выстрела в нее. Выстрелил бы еще раз, да в магазине закончились патроны. Пока он менял магазин, по лестнице в комнату вбежал Винокуров. – А! Окруженец! Ты чего патроны почем зря переводишь? Саша дал ему винтовку: – Смотри на реку Комиссар вскинул винтовку, нашел оптикой лодки. – Ты гляди, немцы переправляются! Нет, погоди-ка – лодки тонут! Красота! Он вернул СВТ Саше. – А я понять не могу. От кладбища немцы постреливают, из соседнего дома винтовка почти без перерыва палит… Правильно делаешь, боец… Комиссар попытался вспомнить его фамилию и замялся. – Красноармеец Терехин! – пришел на выручку Саша. – Да, Терехин! И дальше продолжай. – Так патронов всего один магазин и остался. – Сейчас организую, – комиссар степенно спустился вниз. Саша вскинул винтовку и посмотрел в оптику. Обе лодки сдулись, и их сносило течением. На воде барахталось несколько человек. «И эти не жильцы, не доберутся до берега», – с удовлетворением подумал Саша. Прибежал ополченец, принес в карманах винтовочные патроны. – Вот, комиссар послал. – Спасибо, друг. Не успел Саша поднять глаза, как раздался резкий нарастающий свист, и перед домом взорвалась мина, потом – еще одна. Причем били довольно точно. Блин! Да он же сам выдал артиллеристам свое местонахождение! «Эх, пехота!» – обругал он сам себя. После двух-трех выстрелов позицию менять положено, а он как в тире расположился. И еще одно. Солнце било сбоку, и оптика отразила солнечный зайчик. Да, немецкие артиллеристы – профессионалы, а ему пора срочно менять позицию. – Бежим! – схватив винтовку, Саша побежал по лестнице вниз, ополченец бросился за ним. И только они выбежали во двор, как в крышу дома ударила мина, обрушив балки. Надо было выбирать другое место. Батальон готовился к атаке, бойцы пристегивали к винтовкам штыки. Немцы не скоро решатся отправлять лодки, а вот ополченцам помочь надо. Саша перебежал улицу, выбрал дом подальше и забрался на второй этаж – сверху обзор лучше. Дом выглядел целым, но по комнатам были разбросаны вещи – понятно, что хозяева покидали его в спешке. А может, уже мародеры побывали. Война – она не только являла миру примеры мужества, стойкости, верности воинскому долгу. Просыпались в людях и худшие качества – трусость, предательство, шкурничество. Саша открыл окно и устроился у подоконника. Немцы явно готовились отразить атаку. За одной из могил установили пулемет. Его Саша и выбрал своей первоочередной целью. Как только немец приподнялся немного, заправляя ленту, Саша выстрелил ему в голову. Но впопыхах не поменял прицел после стрельбы по лодкам, и пуля попала немцу не в лицо, а в верхнюю часть каски. На таком расстоянии ни один стальной шлем – ни наш, ни немецкий – не выдерживает удара мощной винтовочной пули. Шлем защищает от осколков, ударов прикладов в рукопашном бою и от пули дальнего выстрела, когда она часть своей энергии уже потеряла. Саша в прицел видел, как немца оттащили в сторону, а за пулемет лег второй номер расчета. Этот оказался потрусливей или поумней – он не высовывался. Но Саша терпеливо ждал. Батальон поднялся в атаку, немец привстал, чтобы открыть огонь, и вот тут Саша всадил в него пулю. А дальше – смотри в оптику. Как только он замечал фигуру в серой мышиной шинели, тут же стрелял. Однако огонь со стороны кладбища не ослабевал. Да сколько же их там еще? Мелькнула фуражка офицера. Сам офицер не показывался из-за кустов – его выдала высокая тулья. Надо было тебе, фашистскому франту, надевать пилотку или кепи. Саша опустил пенек прицела немного ниже тульи и выстрелил. В оптику было видно, как подбросило фуражку. Застрелил или нет, непонятно. Вот в прицеле появился автоматчик, осторожно приподнявшийся для смены магазина. Выстрел. Труп… Еще один гитлеровец, прячась за кустом, привстал на коленях, чтобы бросить гранату. Саша успел его застрелить. По всей видимости, немец успел сорвать чеку с гранаты, потому что через четыре-пять секунд в этом месте громыхнул взрыв. К этому времени батальон уже преодолел большую часть открытого пространства. Саша стал набивать патронами опустевший магазин. С правого берега, явно по наводке с рации, открыли огонь минометчики. Четыре взрыва дружно легли один за одним в линию, но ополченцы были уже впереди, и разрывы пришлись метров на двадцать пять – тридцать за цепью. Сейчас немцы поправят прицел, возьмут упреждение и… – Ложись! – заорал Саша в окно. Да кто ж его услышит в бою, когда со всех сторон гремят взрывы гранат и раздаются выстрелы? Однако минометчики больше не стреляли, боясь задеть своих. Ополченцы ворвались за изгородь кладбища. Теперь бой разбился на отдельные очаги, когда каждый дрался сам за себя, за свою жизнь. Саша выстрелил по неосторожно высунувшемуся немцу. Шум схватки и треск выстрелов отдалялись в глубь довольно большого кладбища, и только со второго этажа Саша увидел, сколь обширна его территория. Уже надо было менять огневую точку, перемещаться туда, где бой. Саша спустился по лестнице, прикидывая, сколько же врагов он сегодня уничтожил? Выходило – шесть, не считая тех, которые были в лодках. Как их сосчитать, если он по ним фактически и не стрелял – они утонули. Правда, не без его активного участия… Саша стремглав пробежал открытый участок. Многовато ополченцы потеряли – трупы в гражданской одежде лежали в самых разных позах тут и там. Он уже нырнул в кусты за изгородью, как спохватился. Бой на кладбище – это бой на короткой дистанции, на бросок гранаты. Зачем ему там снайперская винтовка? Только мешать будет. Саша резко свернул влево и пошел по окраине кладбища. Где-то должен быть ручной пулемет и расстрелянный им расчет. То ли не увидели ополченцы пулемет, то ли просто не взяли, потому что пользоваться им никто из них не умел, но пулемет стоял на месте, и лента была заправлена. Саша снял с плеча СВТ и повесил ее на сучок дерева – не забыть бы на обратном пути забрать. Он подхватил на руки пулемет, в левую руку взял коробку с запасной лентой. Вот теперь можно и повоевать! Он шел к месту боя, ориентируясь на выстрелы. Навстречу попался ополченец без оружия. – Немцы давят, в атаку пошли! – закричал он и побежал дальше. Паникер! Но это не Сашино дело, пусть с ним командир с комиссаром разбираются. Что на войне плохо – так это паника. Она – как заразная болезнь. Побежал один, могут дрогнуть и остальные. Но он не судья. Пригнувшись, Саша пробежал еще немного. По звукам выстрелов понял – бой явно перемещался в его сторону. Саша улегся, поставил пулемет на могильную плиту. Место удобное, перед ним – широкая аллея, рассекающая кладбище надвое. Именно на нее выбрались ополченцы, отстреливаясь от не видимого Саше врага. Мелкими группами и поодиночке они пересекали аллею и скрывались в зарослях. Та часть кладбища, на которой находился Саша, была, судя по надписям и датам на памятниках – еще с «ятями», со старыми захоронениями. Соответственно деревья и кустарники здесь росли гуще. Ополченцы пробежали все, хотя в отдалении еще слышались одиночные выстрелы. Из-за кустов высунулся немец. Он осторожно огляделся, вышел на аллею и призывно махнул рукой. За ним следом выбралось около десятка пехотинцев. Что ж, цель вполне подходящая. Саша поймал на мушку первого пехотинца и, нажав на спуск, повел стволом по группе. Патронов он не жалел – все равно чужие. Человек пять упало сразу, однако нескольким удалось вернуться в кусты. Пулеметного огня немцы не ожидали. Но через несколько минут на аллее раздался взрыв гранаты. Потом еще один, значительно ближе – немцы решили забросать русского пулеметчика гранатами. Из-за кустов и памятников не видно ничего. Саша повернул пулемет, очередью прошелся по кустам и с удовлетворением услышал вскрик. Раз кричит, значит – ранен, мертвый падает молча. Однако спустя несколько мгновений в его сторону ударили сразу из двух автоматов. Стрелявших видно не было – они засекли Сашу по звуку выстрелов и теперь пытались подавить пулемет. Саша дал длинную очередь по кустам, опустил немного ствол и прошелся еще раз. Тишина… «Надо поменять ленту, чтобы быть наготове», – решил он. В той, что стояла в пулемете, оставалось всего два патрона. Стараясь не щелкать громко деталями, Саша сменил ленту. Коробка большая – на двести пятьдесят патронов. Но сколько он ни вслушивался, уловить в кустах неподалеку хоть какое-то движение не мог. Где-то на окраине кладбища постреливали – там продолжался вялотекущий бой, и надо было идти, помогать ополченцам. Нет, идти рискованно. Лучше одежду выпачкать – даже порвать, но остаться в живых. Убрав сошки, Саша пополз, толкая пулемет перед собой. Тяжеленная железяка! Послышались голоса, немецкая речь, потом смех. Саша осторожно выглянул из-за куста. Метрах в семидесяти на могильных плитах сидела группа немецких пехотинцев. Рукава засучены до локтя, воротникимундиров расстегнуты, лица потные. Пьют из фляжек, зубоскалят. Довольные, небось, что кладбище в их руках осталось, выбили ополченцев. Нашли чем гордиться. Ополченцы – не воины с опытом, люди от станка и кульмана, многие винтовку впервые в жизни взяли. Он осторожно, чтобы щелчком не спугнуть немцев, раздвинул сошки и дал из пулемета длинную очередь по веселящейся солдатне. Ливнем пуль пехотинцев разметало, изувечило. Тела застыли в нелепых позах. Однако же нескольким солдатам, что стояли на периферии, удалось нырнуть за памятники. И теперь на позицию Саши обрушились автоматные очереди. Подхватив пулемет, он перекатился за соседнюю могилу. Установив пулемет, прицелился, нажал спуск. Выстрелов не последовало. Саша осмотрел пулемет. Одна из автоматных пуль попала в лентоприемник и изуродовала его. Оружие стало бесполезной железякой. Положение Саши стало критическим. Из оружия только пистолет в кармане и нож на поясе. Что они против нескольких автоматов? Надо срочно сматываться. Он отполз подальше, вытащил из кармана пистолет и, передернув затвор, бросился в сторону городских зданий. Петляя между могилами, домчался до изгороди. Где-то здесь, на сучке дерева, висела его винтовка. Пробежал влево, вправо – не видно. Видимо, выскочил не на то место. Времени искать нет, уже слышен треск веток и голоса преследующих его немцев. Они не особенно скрывались, горели желанием отомстить дерзкому одиночке. Саша вгорячах решил бежать через поле, сто метров не так и много. Но в сапогах стометровку, да по испаханному взрывами полю быстро не пробежишь, немцы срежут из автоматов. Мысли заметались, ища выхода. Он только что склеп пробегал, надо к нему. Укрытие ненадежное, но это лучше, чем ничего. Саша рванул вправо, влево, потом в сторону немцев. Вот и склеп, маленький и низкий. Саша влетел в него. По центру стояло нечто вроде саркофага. Саша забежал за него и присел. Теперь бы дыхание успокоить, чтобы не выдать себя. Он старался дышать носом. Со лба катились градины пота, хотелось чихнуть – пыли в склепе было предостаточно, пахло мышами. Немцы прошли рядом, был слышен их разговор. Но в склеп не заглянули. Он не торопился выходить. Немцы наверняка будут возвращаться, он может столкнуться с ними. Какой бес понес его с пулеметом в глубь кладбища? Ополченцы отступили, надо было уходить с ними. Вот теперь расхлебывай кашу, что сам заварил. Все равно, что тигра за хвост ухватил. Страшно, и отпустить нельзя. Из глубины кладбища донесся свисток. Вероятно, капрал или фельдфебель созывал солдат. Немцы использовали такие свистки, как в свое время боцманы на флоте. Пехотинцы прошли обратно. Саша перевел дух. Похоже, пронесло. Сам сунул руку в осиное гнездо. Выждав еще немного, он выбрался из склепа и ползком добрался до ограды. Надо оружие свое найти, как без него возвращаться, все-таки имущество казенное. Да и зазорно воину без оружия возвращаться, вроде по трусости бросил на поле боя. Саша на животе прополз вдоль ограды. По пути забрал у убитого немца автомат, сразу почувствовав себя с ним увереннее. Фу, вот и винтовка его на дереве висит, где он ее оставил. И всего-то надо было на десяток метров дальше в первый раз пройти. Через поле днем идти сейчас рискованно. Не может быть, чтобы немцы наблюдателей не оставили известить на случай атаки ополченцев. Выходит – надо ждать сумерек. Саша подошел к убитым пулеметчикам. У одного из них на поясе висела фляга. Пить хотелось сильно. Он вытащил фляжку из чехла, отвинтил пробку и понюхал. Пахло шнапсом. Лучше бы вода была. Но пару глотков сделал. Алкоголь пробежал по жилам, взбодрил. А до ночи еще далеко. Саша посмотрел на часы. Так и есть, четыре часа пополудни. Уселся на могильную плиту рядом с убитыми. Они ничуть не портили настроения, ведь труп врага хорошо пахнет. К тому же трупы совсем свежие и не пахли совсем. Издалека приближался гул моторов. Саша забеспокоился, привстал и прислушался. Звук шел сверху. Через Днепр, довольно высоко, приближались немецкие бомбардировщики. Описав полукруг, произвели бомбометание. Бомбы попали в крайние дома, разнеся их на куски. И потом – по ходу самолетов. Взрывы удалялись, сея разрушения. Самолеты описали круг, зашли снова. На этот раз ведущий промахнулся, бомбы упали на кладбище, разрывы цепочкой пошли через поле к домам. Саша вскочил и бросился к домам. Небось немецкие наблюдатели на кладбище попрятались от бомб. Пыль от взрывов, поднятая в воздух, забивала нос, проникала в легкие. Но Саше удалось невредимым добежать до развалин. Упал за кирпичами, сердце колотилось, губы пересохли. Зато выбрался с кладбища. Забросил на плечо винтовку, постоял, раздумывая – бросить автомат или нести в батальон. Решил нести, оружие ополченцам было нужно. Провел рукой по лицу, ладонь стала грязной. Ничего, приду – умоюсь. Добрался до подвала. Сергей и Иван встретили радостно. – Мы думали, тебя убило на кладбище, переживали. Есть будешь? – И пить тоже. Саша поел перловой каши с хлебом, выпил две кружки жиденького чая. Каши в миску положили неожиданно много. – Хлопцы, вы что, сами не ели, мне одному оставили? – Да нет, повар на всех готовил, а с кладбища едва половина вернулась. Саша покачал головой. Мало остается защитников. Многие жители покинули город при приближении врага, но не все. Туго оставшимся сейчас приходилось. Бомбежки, артобстрелы, водопровод не работает. Мужчин в армию мобилизовали, а кого не взяли, сами в ополченцы пошли. Пополнения ждать неоткуда. Рядом на топчан подсел Иван. – Разговор я слышал, вроде на помощь Смоленску пробивается 152-я дивизия. Как думаешь – удастся? – Хорошо бы, но сомневаюсь. У немцев танки, самолеты. А ты наши самолеты в небе видел? То-то! Едва Саша успел поесть, как остаток батальона построили. Он прикинул количество – едва ли больше семидесяти-восьмидесяти человек. Личному составу была поставлена задача – патрулировать улицы. – Воспользовавшись сложной обстановкой, в городе активизировались грабители, мародеры и прочие отщепенцы и сброд. Ваша задача – поддерживать порядок. Если обнаружите таких лиц – расстрел на месте по законам военного времени. Ополченцев разбили на группы. Саша, Иван и Сергей держались вместе. Совсем кстати оказался автомат, не патрулировать же улицу со снайперской винтовкой. Начали обход улиц. Многие дома стояли пустынными. Мало в каких теплилась жизнь. Прошли по улице Ленина, повернули в какой-то переулок. Из дома напротив слышен визг, женский вскрик. – Туда! Все трое бросились к подъезду трехэтажного дома. На первом этаже порядок, шум слышен сверху. Стараясь не топать по лестнице сапогами, парни поднялись на второй этаж. Одна из дверей распахнута, слышны мужские голоса. – Отдавай, дура старая, золотишко! Точно, грабители. Вся страна на борьбу с захватчиками стала, а эти подонки грабить пришли. Ну ничего святого, кому война, кому мать родна. Бойцы вбежали в квартиру. Двое парней вполне призывного возраста и приблатненного вида подставили ножи к горлу пожилой женщины. Завидев бойцов, повернулись, выставив вперед ножи. – Шли бы вы отсюда подобру-поздорову, – угрожающе блеснув золотой фиксой во рту, произнес старший. – Брось оружие, руки подними! – полным ненависти голосом приказал Саша. Грабитель бросился вперед, пытаясь ударить Сашу ножом. Он ударил кованым сапогом по руке, нож вылетел. С разворота стволом автомата врезал в зубы. Уголовник вскрикнул, зажал рукой рот, потом сплюнул кровью. Прошамкал выбитыми зубами: – Сука! Придут немцы… Что он хотел сказать, Саша не дослушал и врезал ему сапогом в пах. Бандит согнулся в три погибели, завыл от боли. Второй грабитель стоял, застыв на месте. Те же тюремные университеты прошел, судя по наколкам на пальцах. Саша бы его застрелил, но женщина рядом, можно случайно зацепить, да и испугается выстрела. – Тебе что, повторять надо? Уголовник швырнул на пол нож, рванул на груди рубашку так, что поотлетали пуговицы. – Стреляй! – истерично завизжал он. – Пока ваша сила, только недолго осталось, конец вашей власти. – Выводите обоих! – приказал Саша. Иван подхватил бандита, что валялся на полу, под руку. Сергей повел стволом автомата. – Выходи, шантрапа! И не вздумай дергаться, застрелю. Обоих грабителей вывели из дома. Саша на прощание посоветовал женщине запереть дверь. – Да что у меня брать? Какое золото? Обручальное кольцо неделю назад на хлеб обменяла, а больше брать нечего, – усталым голосом ответила она. Бандитов поставили у стены. – По законам военного времени вы приговариваетесь к расстрелу, – объявил Саша. – Не имеете права, нету таких законов, – завопил молодой бандит. Второй молча держался за отбитое причинное место. – Огонь! – скомандовал Саша. Прогремели три очереди. Бандиты упали замертво. – Вот же мрази! – мрачно бросил Иван. За ночь удалось застигнуть на месте преступления еще одного бандита. Он пытался сбить молотком замок с отделения банка. Шлепнули сразу. Придурок, ей-богу! Из банка ценности вывезли, как только немцы приблизились, даже охрану не оставили – чего в пустом банке охранять. В ночном городе в разных местах раздавались выстрелы, это ополченцы наводили порядок. За ночь было уничтожено два десятка грабителей, бандитов, насильников. Прискорбно, что не всех. Ситуация повторилась на следующие вечер и ночь, а после поутихло. То ли затаились мерзавцы, то ли очистили город от скверны. Днем по городу била немецкая артиллерия, дважды бомбила авиация, целя по окраинам, там, где находились бойцы 129-й стрелковой дивизии и ополченцы. С каждым днем приходилось все тяжелее. Сказывалась нехватка патронов, снарядов, горючего, людей. Но город держался. Пока петля окружения не затянулась полностью, по коридору выходили мирные жители, уводя детей, вынося на себе скудный скарб, представляющий хоть какую-то ценность. Город окутывал дым от пожаров, которые было некому тушить. Саша обращался к начальству с просьбой разрешить свободную охоту. Комиссар удивился: – Желание твое мяса в рацион ополченцев добыть похвально, только где ты в городе зверей видел? Комиссар понял его буквально. – Нет, на немцев охоту. Они хуже зверей. В конце концов зачем мне тогда винтовка снайперская? – Это другое дело. Действуй! Саша направился на берег Днепра. В районе Смоленска он был еще не так широк, как у Киева, в низовьях. Для пехоты – преграда, но для пули – нет. Он присмотрел дом в три этажа на берегу, обследовал – нет ли жителей. Саша помнил, как его накрыли немецкие минометчики и не хотел навлекать беду на жителей, если они остались. Дом оказался покинутым жителями. Саша взобрался на чердак, приник к слуховому окну. Обзор отличный, самое то, что надо. Оставив на чердаке винтовку, он спустился на этаж, пошарил в печке рукой и сажей вымазал лицо. На фоне черного провала слухового окна белое лицо может выделяться. Немцы не дураки, у них наблюдатели имеются, артиллерийские разведчики, корректировщики огня, снайперы, наконец. Опасны тем, что у них оптика мощная имеется. Со счетов нельзя сбрасывать и офицеров, у которых бинокли есть. Ему бы сейчас бинокль тоже не повредил, но придется цели искать только через прицел. Саша высунул ствол винтовки в окно, оперся ложей на подоконник. Если держать винтовку на весу, изображение в прицеле дергаться будет. Сначала повел прицелом вдоль берега. Немцы вели себя как дома, спокойно ходили по набережной, вдоль домов. Видно, не пугали их раньше наши снайперы. Саша выбирал для первого выстрела достойную цель. А в прицеле видны только рядовые. Их легко можно определить по пилоткам или шлемам. Это в траншее, на самой передовой, офицеры тоже пилотки одевали, а в тылу, пусть и ближнем, чего опасаться? Наши огонь из пушки по правому берегу не открывали ввиду нехватки снарядов, бомбардировщики наши не летали, по крайней мере Саша их не видел. На улице остановился «Кюбельваген», армейский вариант «Фольксвагена», сразу узнаваемый по угловатому кузову и скошенному капоту, на котором лежало запасное колесо. Из него вышли два офицера, подошли к берегу, стали осматривать его в бинокли. Не иначе присматривают место, где переправить десант. Один потолще был, второй подобострастно показывал ему что-то рукой. Наверное, толстый старше чином, с него Саша решил начать. Прикинул расстояние, повернул маховичок. Помедлив, щелкнул еще на одно деление, вспомнив про свою ошибку, когда стрелял по надувным лодкам. Сделав пару глубоких вдохов, прицелился, на медленном выдохе мягко потянул спусковой крючок. Выстрел! Винтовка ударила в плечо. Саша тут же приник к прицелу. Попал! Толстый офицер лежал на мостовой, возле суетился его помощник, размахивая руками и подзывая солдат. Он не понял, что выстрел был прицельный, и решил, что пуля шальная. Саша прицелился в него и, когда он встал к нему спиной, выстрелил. К убитым офицерам бежали солдаты. Надо бы позицию менять, но уж больно цель удобная. Саша прицелился в пехотинца, что добежал до офицеров и встал, недоуменно глядя по сторонам. Выстрелив еще раз, даже не стал смотреть – попал или нет – и не перезарядил винтовку. Кубарем скатился по лестнице и выбежал из дома. И очень вовремя! Вспышки его выстрелов засекли, на крыше взорвался снаряд, осыпав пылью и деревянными щепками. Дворами Саша перебежал за несколько домов от первой позиции. Теперь он засел у выбитого окна двухэтажного дома. Немцы настороже, можно сделать всего один выстрел. Иначе жадность до стрельбы приведет к гибели. Но немцы будто прочитали его мысли, стали обстреливать из пушек чердаки и верхние этажи зданий, выходящих к реке. Саша не увидел в прицел ни одной живой души. Быстро они усвоили преподанный урок! В соседнем здании разорвался снаряд. Саша понял, что следующим будет его дом. Стремглав бросился по лестнице вниз и выскочил во двор, напугав нескольких ополченцев. – Фу, черт! Из подъезда, как негр, выбегает, я их в кино видел! Ополченец сплюнул. Саша забыл, что лицо сажей вымазал. – Ты чего здесь? – спросил он. В доме разорвался снаряд. Ополченцы упали на землю. – Охоту на немцев веду по распоряжению комиссара, – ответил Саша. Похоже, сегодня уже ему поохотиться будет не суждено. Немцы методично обстреливали дома. Он вернулся в подвал и, пообедав, улегся спать. Бессонная ночь, охота на немцев утомили. Ночью опять патрулировали улицу, но на сей раз обошлось без расстрелов. Бандиты и грабители притихли. Повсплывали всякая пена и мусор, когда милиции в городе не осталось, а у армии своих забот было полно. После ночного патрулирования и завтрака Саша вздремнул пару часов и вновь отправился на набережную. После обеда, когда солнце будет уже с запада светить, делать там нечего, поскольку лучи будут отражаться от оптики, позволяя быстро его засечь. Вчера именно так и получилось, не все до конца продумал Саша. Но каждый день пополнял его боевой опыт, каждый промах он анализировал в спокойной обстановке, желая избежать ошибок впредь. Походил по дворам, выбирая дом, причем не таясь. Дома прикрывали его от немцев, а подъезды выходили во двор, на противоположную набережной сторону. Вот подходящее здание – окна выбиты, никакого движения, нет сушащегося на веревках белья. Саша забрался на третий этаж, на чердак не полез – спускаться неудобно, да и лицо мазать сажей надо. И так вчера ополченцев напугал и потом еле отмылся. Мыла в батальоне уже неделю не было, пришлось песком с водой сажу оттирать. Лицо потом горело, как после наждачки. Саша подтащил к окну табуретку и уселся, винтовку на подоконник положил. Повел прицелом по правобережной части города. Ну ни одной живой души, даже рядового пехотинца! Однако же оптика блеснула в окне дома на той стороне. Саша не отрывал от оптики глаз. Вот еще раз отразился солнечный лучик от вращения оптики. А за зайчиком шлем стальной промелькнул. Что за ерунда? Немецкая каска на голове глубже нашей сидит. Если она на голове, ни в прицел не посмотришь, ни в стереотрубу. Непонятка! Он смотрел в окно на отрываясь. Опять отблеск от стекла и шлем. А не ловушка ли это? Ловушка для него. Нет, не покушение на красноармейца Терехина, а на неизвестного русского снайпера. Саша себя обнаружит выстрелом, наблюдатели его засекут, а потом попытаются уничтожить. И могут ведь! Чего им стоит накрыть одиночный дом залпом батареи? От дома только развалины останутся. А если его «пасет» немецкий снайпер? У них тоже спецы имеются. Тогда он где-то недалеко должен быть. Подстава в окне видна только узкому сектору, вот в нем и должен быть снайпер, если он есть. Не торопясь, тщательно Саша начал осматривать все возможные снайперские точки. Первые этажи исключил сразу. Вражеский снайпер должен находиться на возвышении. Вторые этажи можно осмотреть в последнюю очередь. Лучше начать с чердаков и последних этажей, от места ложной цели метров по сто в стороны. Подходящих мест обнаружилось два. На чердаке, в слуховом окне четырехэтажного дома, и в любом из окон трехэтажного промышленного здания какого-то завода. Стекла там выбиты и за любым окном может спрятаться враг. У немцев оснащение хорошее: чтобы стекла на оптике не бликовали, могут поставить бленды или еще что-нибудь. Прошел час, глаза устали и начали слезиться. Так не пойдет: в ответственный момент, когда нужно будет сделать точный выстрел, можно совершить промах. Снайперы обычно работают парами – один наблюдает, второй стреляет. Саше же приходилось все делать самому. А не вызвать ли выстрел на себя? Подставлять свою голову желания нет, надо придумать какую-то хитрость. Немец же исхитрился. Был бы напарник, насколько проще решился бы вопрос. Саша прошелся по покинутой хозяевами квартире. Ура! Кажется, выход есть. В коридоре висело зеркало. Саша разбил его прикладом, выбрал осколок покрупнее, размером в ладонь. Оторвал от ситцевой занавески длинную полосу, примотал зеркало к открытой раме, благо стекол не было, оторвал еще несколько полос, связав их в длинное подобие веревки, и привязал одной стороной к раме. Теперь можно будет шевелить раму, а с ней и зеркало, не рискуя высовывать голову. Саша потянул за импровизированную веревочку, сам же смотрел правым глазом из-за оконного откоса. Потом пинком ноги вернул раму с зеркальцем в исходное состояние и снова потянул за ленточку. Немец себя обнаружил. В слуховом окне блеснул на мгновение зайчик, потом вспышка выстрела. Пуля немецкого снайпера разнесла зеркало на куски. Точно стреляет, гад! Саша перебежал к другому окну, присел на одно колено и опер винтовку на подоконник. Поймал в прицел слуховое окно. Лица врага там не было видно, ну так он мог лицо сажей зачернить или черную маску одеть. Саша выстрелил в окно, опустил ствол ниже и выстрелил еще раз, потом сделал два выстрела. Хорошо, винтовочка самозарядная, можно не терять время на передергивание затвора. Вот теперь надо срочно убегать. Четыре выстрела с одной точки – это много, по-любому его засекли. Подхватив винтовку, Саша стремительно бросился из квартиры. Еще сбегая по лестнице, услышал взрыв на крыше, потом еще. Вниз, в лестничный пролет, полетели доски, кирпичи. Саша прижался к стене подъезда, она сотрясалась. Нельзя медлить, быстрее вперед! Он побежал вниз, и в это время в квартире, мимо которой он пробегал, прогремел взрыв. Взрывной волной сорвало дверь с петель, ударило в бок. Удар по телу был силен. Саша упал на лестничной площадке, все заволокло пылью и гарью. Остро пахло сгоревшим тротилом. Он поднялся на колени. Бок сильно болел, левая рука слушалась плохо. Правой вытер запорошенные глаза. Где винтовка? Ее не было видно. Черт с ней, надо спасаться самому. Придерживаясь за перила правой рукой, он стал спускаться дальше. Лестница была усеяна битым кирпичом, кусками штукатурки. Уже на выходе, на последнем лестничном марше, где лежала целая груда мусора, Саша споткнулся и упал. Это спасло ему жизнь, потому как через пару секунд во дворе, недалеко от подъезда, громыхнул взрыв. По дверям подъезда ударили осколки. Поднявшись, Саша отряхнулся – одежда его была густо припорошена красноватой пылью. Из-под мусора торчал приклад. Саша правой рукой потянул его на себя. Так это же его СВТ, но в каком виде! Прицел разбит, ствол погнут, приклад дал трещину по шейке. Все, винтовке конец. Скорее всего она приняла удар на себя, ведь он нес ее в левой руке. Похоже, его «охоте» на немцев со снайперской винтовкой пришел конец. Саша открыл дверь подъезда. Она вся была в дырах от осколков, но чудом держалась в проеме. Разрывы снарядов прекратились, можно возвращаться в батальон. На свету Саша осмотрел руку. Крови не видно, а ушиб пройдет.Глава 10. Чемодан
Рука болела сильно, было ощущение, что занемели пальцы, выполнять ею какие-либо работы было невозможно. Руку осмотрел санинструктор – бывший санитар психбольницы. Переломов и ранений не обнаружил, но кровоподтек был изрядный – от плечевого сустава и до запястья. Сашу освободили от службы на два дня. Он высыпался, чистил трофейный автомат. А на вторые сутки остаткам батальона объявили, что вместе с бойцами 129-й дивизии они ночью идут на прорыв. С наружной стороны кольца немецкого окружения к ним будет пробиваться 152-я дивизия. К вечеру ополченцы сосредоточились на северо-восточной окраине города. В час ночи послышалась артиллерийская канонада, потом ожесточенная стрельба. Прошел час, другой, а приказа атаковать не было, видно, сил пробиться к Смоленску у дивизии не хватало, Саша ерзал на месте. Он не был стратегом, даже не заканчивал военного училища, никогда не носил звания офицера, но понимал, что окруженцам в Смоленске надо ударить навстречу пробивающейся дивизии. Немцы могут не выдержать боя на два фронта, кольцо можно будет прорвать. Видимо, командир дивизии А.М. Городянский это тоже понял, а может, ждал приказа. Взлетела ракета, и бойцы дивизии поднялись в атаку. Следом за ними бежали ополченцы. С ходу удалось преодолеть первую линию немецких траншей. Везде лежали трупы убитых красноармейцев и немцев, в одном месте траншея была завалена телами почти доверху. Видно было плохо, только от выстрелов да осветительных ракет, что пускали немцы из второй линии траншей. Бежали все, и бежал Саша. Вдруг темноту справа прорезал яркий сноп пламени. Объятые огнем красноармейцы кричали, безуспешно пытаясь сбросить гимнастерки, прилипшие к телу, катались по земле. Это метнул зажигательную смесь наполовину врытый в землю огнеметный танк. Дальность ревущего адского пламени достигала метров шестидесяти. Танк обежали стороной, ворвались в траншею. Вокруг стреляли, Саша тоже дал очередь по траншее, ловко перескочил. Бойцы и ополченцы как-то разделились на две группы. Одна группа забирала влево, другая, значительно большая, вперед и вправо. Саша стал догонять именно эту группу. Понятное дело – чем больше бойцов, тем больше у них шансов пробиться к своим. Как оказалось позже, меньшая группа была остатками батальона под командованием старшего политрука А.С. Туровского. К своим пробиться им не удалось, и они партизанили на Смоленщине. Немцы открыли по бойцам минометный огонь. Мины то рвались в гуще бегущих бойцов, то падали в чистом поле, поднимая фонтаны земли при разрыве. Саша старался не отставать от группы. Где-то рядом должен был бежать Иван Кузьмичев. Впереди разорвалась мина. Саша упал, ударившись левой, больной, рукой. Ему показалось, что на миг от нестерпимой боли он потерял сознание. Пришел в себя быстро, крики «ура» и стрельба раздавались еще недалеко. Вскочил и бросился догонять. Справа, на приличном удалении, ударил пулемет. Чей он? Наш или немцев – непонятно. Трассирующие пули летели низко. Саша упал на землю, пополз. Выглянувшая из-за туч луна осветила лес слева, ложбину. Саша добрался до нее, перевел дух. Ложбина неглубокая, скорее всего – промоина от вешних вод, что стекали к Днепру. Но для него эта промоина была спасением. Для пехотинца, нашего или немецкого, единственное естественное укрытие и защита – земля. Потому пехота всегда закапывалась в землю. Не успел пехотинец залечь от огня, как начинал искать глазами воронку или ямку, промоину или овраг. Если поле ровное – тут же надо хоть маленький окопчик вырыть, а землю – вперед, перед собой. Если, конечно, есть время. Землица – она укроет, защитит от пули, от смерти. Вот и Саша по ложбине к лесу пополз. Лес – укрытие от чужих глаз, шального выстрела надежное. Добрался, перевел дыхание. Изрядно устал, поскольку ползти приходилось, опираясь на правую руку. Брюки на коленях изодрались о камни и коряги. Ладно, брюки дело наживное, голову бы сохранить. Меж тем выстрелы и вспышки удалялись в сторону. В голове стучало: «Догонять? Или ждать до рассвета и уже посветлу выбираться?» Саша пошел по опушке, потом свернул в лес, улегся под корягу и уснул. Проснулся он от промозглого тумана. Конечно, осень на носу, конец июня, а Смоленск – не теплый Крым или Кавказ, по ночам прохладно. Осмотрел автомат, проверил патроны. В автомате оставалась половина магазина, в кармане брюк – пистолет с четырьмя патронами, нож на поясе. Негусто, но лучше, чем ничего. На войне боец без оружия – хуже, чем голый на людной улице. Надо пробираться на северо-восток, параллельно шоссе на Москву. После прорыва окружения сейчас неразбериха, сплошного фронта нет. Это когда фронт стабилен, то обрастает укреплениями – колючей проволокой, минными полями, дотами и дзотами. А сейчас проскочить можно, потому отдыхать потом будем. Саша шел быстро, пока не согрелся. Шинельку бы сюда, рубашка грела ночью плохо. На худой конец телогрейку, она даже удобнее. Саша вышел на проселочную дорогу, осмотрелся. Куда она ведет? К населенному пункту, что понятно, но кто окажется в селе – наши или немцы? Вот будет нелепо, если он на своей, не оккупированной территории по лесу бродит. Примут за дезертира и расстреляют без разговоров. Нет, уж лучше в бою погибнуть как мужчине, а не от старческой немощи в постели в окружении скорбящих родственников. «Да, иду в село!» – решил Саша. Через полчаса пути открылся небольшой – в три дома – хутор. Саша залег неподалеку, наблюдая. Не влипнуть бы! Вроде немцев не видно. По крайней мере, мотоциклов, машин, техники, одним словом. Саша знал – не любят немцы пешком ходить. Из одной избы раздался женский крик. Ощущалась в нем какая-то обреченность. Женщина кричала, видно, не надеясь на помощь. Да и откуда здесь помощи взяться? Глухой хуторок в лесу при дороге. Не раздумывая, Саша побежал к избе. Немцев не видно, а больше он не опасался никого. Пнул ногой дверь, влетел в сени, рванул дверь на себя. На полу шла борьба. Здоровенный мужик с косматой бородой лет сорока навалился на женщину. Платье на ней было разорвано. Женщина сопротивлялась изо всех сил, безуспешно пытаясь руками оттолкнуть голову мужика от себя. Мужик услышал скрип двери, но, не обернувшись даже, бросил: – Федька, уйди! Чтобы не поднимать шума, дабы не привлечь неведомого Федьку, Саша автоматом огрел мужика по голове. Ударил сильно, так что кость захрустела. Мужик обмяк, уронил голову на женщину, пустив изо рта струйку крови. Женщина столкнула мужика с себя. Увидела Сашу с оружием в руках, завыла тонко, по-бабьи. – Заткнись! – скомандовал Саша. Если ласково уговаривать, вполне истерика приключиться может. Саша взял со стола кружку с недопитым чаем, плеснул ей в лицо. Женщина охнула, замолчала. Пришла в себя, уселась на полу, пытаясь свести вместе разорванное пополам платье. – Вставай! Ты кто такая? Беженка? – Можно и так сказать. Женщина повернула голову в сторону, увидела остекленевшие глаза насильника, струйку крови на грязной бороде. Широко открыв в ужасе глаза, попыталась крикнуть, но Саша быстро зажал рукою рот. Женщина укусила его за палец. Саша отдернул руку и влепил ей пощечину. Дура! Одна рука здоровой была, так за палец укусила. – Молчи, не то застрелю. Он что, муж твой? Женщина мотнула головой. – А Федька кто? Женщина пожала плечами. Картина начала складываться, похоже, беженка, коих из Смоленска много выходило, попала на хутор, а тут мужичок развлечься решил, да Саша помешал. Он отошел в сторону, уселся на стул, держа под наблюдением дверь. Саша помнил про Федьку. Чего доброго шарахнет сзади дрекольем, нет уж, увольте. Женщина встала, стыдливо прикрываясь рукой. Ба, да это и не женщина – девушка лет двадцати пяти. Она по-прежнему смотрела на Сашу со страхом. Ну что ж, понять ее можно, сначала насильник напал, потом явился он, мужика убил, ей затрещину влепил, оружием угрожает. Кто хочешь испугается, даже не женщина, парень здоровый. – В себя пришла? Девушка молча кивнула. Похоже, его приказ молчать она поняла слишком буквально. – Ты меня не бойся, я красноармеец, из Смоленска выходил. Заплутал маленько, а тут хуторок, женщина кричит. Вот я и… Саша посмотрел на мужика. – Не орала бы, как резаная, мимо бы прошел. Так и будешь стоять? Ну тогда я пошел. Саша поднялся. – Нет, я с тобой, – дернулась к нему девушка. – Ты меня не меньше того мужика боишься. Да и опасно со мной. Нашла бы тихую деревушку, войну пересидела. – Не могу, мне к своим надо. – Очень? – Очень. – Тогда идем. – Куда же я в таком виде? – Поройся у хозяина в шкафу, может, найдешь чего-нибудь подходящее. Девушка открыла старый, видавший виды шкаф. Из одежды здесь только пиджак чесучовый висел на вешалке да рубашка. – Вот сундук стоит, посмотри еще там. – Нехорошо в чужих вещах рыться. – Они уже ничьи. Ройся спокойно, хозяин не обидится. Тем более сам виноват. Это же он тебе платье порвал? – Он. Женщина бочком, стороной обошла убитого хозяина, открыла сундук. Здесь женская одежда нашлась, но уж больно старушечьего вида. – Одевай, все лучше, чем голяком ходить. – Отвернись. Женщина сбросила с себя обрывки, зашуршала найденным платьем. Саша повернулся и не смог сдержать улыбки. Платье было черным, длинным и широким. Видимо, его обладательница была женщиной высокой и дородной. Саша качнулся, расстегнул на мужике тонкий ремешок. – Перетянись, все лучше будет. – Ой, я с мертвого не возьму! – Ходи пугалом. Саша бросил ремешок на стол. Надо уходить. Неведомый Федька мог видеть, как Саша в дом забегал. За немцами сбегать не успеет, но выстрелить в спину запросто может. Брошенного оружия на полях сражений хватало. Саша из кухни прошел в комнату, выглянул в окно. В самый раз, окно на огород выходило, за ним виднелся лес. Он распахнул рамы, уселся на подоконник. – Дамочка, как там тебя?! Через окно уходить надо. Он спрыгнул на землю. Девушка подошла, поколебалась – прыгать ли. Потом забралась на подоконник, неловко свалилась вниз. Саша едва успел ее подхватить, ощутив рукой, что тело у девушки вполне стройное. Впрочем, толстых он в последнее время не встречал. Пробежали по огороду, а дальше – в лес. – Ну, топай за мной. Тебя как звать? – Таня. Я не могу с тобой. – Ну так иди сама. Я тебя не держу, мне одному проще. – Я хочу, но не могу. – Занятно. Объяснись. Девушка потупилась, покраснела. – Прощай! – Саша повернулся. – Стой. Ты тайну хранить умеешь? – Конечно нет. Я тайны продаю всем желающим за шапку сухарей, – пошутил Саша. – Мне не до шуток! – вспылила девушка. Щечки покраснели, глаза праведным гневом горят, волосы длинные, черные, прямые. Дьяволица, но очень даже симпатичная! Саша даже залюбовался спутницей. Не зря бородатый мужик на хуторе покусился на ее честь. – Я работница архива Смоленского обкома ВКП(б), – с вызовом в голосе продолжила она. – Ой, у меня аж коленки затряслись. И что с того? Ваши уже сбежали давно, с барахлом и детьми. Знать, ты невысокого полета птичка, коли пешком из города выходишь. Девица вспылила. – Да как ты… вы смеете?! – Вот с женщинами всегда так. Я ее от насильника спас, а может – и от смерти. Вместо человеческого спасибо слышу лишь упреки. Как в анекдоте: «милый, я не права, но ты бы мог извиниться». – Да, спасибо, конечно. Я совсем забыла поблагодарить. – Принято. Так что ты хотела сказать насчет архива и тайны? Надеюсь – меня потом не расстреляют за то, что в тайну посвятила? – Шуточки у тебя! Так вот, грузовик наш разбомбили. Нас двое оставалось. Старший взял чемодан с наиболее ценными документами, второй – я. Остальное сожгли с машиной. Потом немцы обстреляли, мы побежали и потеряли друг друга. – Ты хочешь сказать, что чемодан при тебе? – Тяжелый он очень, я его в лесу спрятала. – Делов-то! Сожгла бы! Ведь другие документы вы сами сожгли. Кто узнает, может, и эти сгорели? – Никак нельзя! А вдруг старший наш, Василий Андреевич, к нашим выйдет. Он сам мне поручил чемодан доставить. – Тогда давай закопаем его. Что с ним сделается? Погоним немца, найдешь чемодан. Зато документы сохранишь. Сама подумай – как ты с ним через линию фронта перейдешь? Даже налегке еще большой вопрос – удастся ли нам живыми до своих дойти. Девушка закусила губу, раздумывая. – Нет, надо нести, пока можно. – Дался тебе этот чемодан! У меня левая рука отбита, толком владеть ею не могу. За палец правой ты укусила, да и нужна мне правая, хотя бы оружие держать. Пока чемодан твой бросишь да за оружие схватишься, немцы сито из меня успеют сделать. И ради чего? Ради чемодана пожелтевших бумажек? Саша был настроен решительно. На кой черт ему надрываться? Что может быть ценного в парт-архивах? Данные о репрессированных? О голоде 33-го года? Сжечь или закопать, дел на три копейки. Упорство девушки вызывает уважение. Ведь вот он – соблюдает верность Родине, воинскому долгу, хоть присягал России, а не Советскому Союзу. Вот и она тоже верной своему делу остаться хочет. – Ладно, веди к чемодану. Девушка попетляла по лесу в поисках спрятанного чемодана. Саша уже злиться начал. Известное дело – женщина в трех соснах заблудится, левую руку с правой путает. Какой из нее поисковик, только заначки у мужа искать. Но девушка схрон с чемоданом все-таки нашла. Спрятала ловко, под корягу, и сверху присыпала листьями и травой. Вроде не видно ничего, но это потому, что схрон свежий, листья завять не успели. Через три дня укромное местечко уже выделяться будет на фоне цветущей зелени. Опытный глаз сразу заметит. – Тут, – показала она. Саша разбросал листья да мусор. Хорош чемоданчик! С виду обычный, как и все они, довоенные. Уголки металлические, два замка, ручка. Однако стенки не из картона крашеного, а хорошей выделки кожи. Ручка удобная. Сделан на совесть, из добротных материалов. Саша даже немного обозлился. Для обкома даже чемодан архивный сделан по спецзаказу, как и доппайки для партверхушки. Поднял чемодан. Ого! Да в нем веса килограммов двадцать – двадцать пять! Попробуй – потопай с таким! Да оно и понятно, бумага всегда тяжелой была. С детства помнится – портфель школьный учебниками да тетрадями набьешь, руку оттягивает. – Тань, давай здесь оставим! – взмолился Саша. – Замаскирую я его так, что никто не найдет, и все. – Нет! – твердо ответила девушка. – Я уже два дня не ел ничего, рука толком не работает, как я его потащу? – взорвался Саша. – Я еды постараюсь найти, помоги только. – Ладно, но еда за тобой! – нехотя согласился Саша. Был бы на ее месте их старший, как его там она назвала? Василий Андреевич? Сразу бы не согласился, ни за какие коврижки. И что же ему так не везет? Да нет, сам нарвался. Крик, видите ли, женский услышал и на помощь рванул. Вот теперь тащи этот чертов чемодан. Как говорится – ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Подхватив чемодан за ручку, Саша двинулся по лесу. Девушка сначала шла сзади, потом пристроилась рядом. Саша только покосился, вздохнул. Кто же по лесу, в условиях ограниченной видимости, на оккупированной земле ходит вот так, рядком, как в городе по тротуару? Враг одной очередью обоих снять сразу может. И шумновато шла – то за ветку зацепит, надломит, то за корягу запнется. – Ты что, тише идти не можешь? Ноги поднимай и смотри, куда ступаешь, – прошипел Саша. Сейчас в лесу можно не только немцев встретить, но и окруженцев. Были среди них всякие люди. Одни бойцы стремились к своим выйти, но находились и другие – мародеры и грабители, отбиравшие продукты, деньги и ценности. Такие потом в банды сбивались, часто переходили на службу к врагу, в той же полиции, карательных отрядах. Не любили немцы грязной и кровавой работы, старались делать ее чужими руками, тем более в добровольцах из местных и окруженцев недостатка не было. Одни служили врагу по политическим мотивам, яро ненавидя советскую власть, но таких все же было меньшинство. Большинство же предателей служили за похлебку, за желание и возможность покуражиться всласть, свести счеты с кем-либо из старых недругов. Да просто из желания выжить, прилепиться к сильному, что верх одерживал в войне на первых порах. Вот на таких уродов и наткнулись к концу дня Саша с Таней. Едва вышли из чащи на большую поляну, метров шестидесяти длиной, как из-за деревьев вышли двое, явно окруженцы. Сильно грязная и местами порванная форма, обросшие бородами. Один из них вскинул винтовку и крикнул: – Стоять! Оружие на землю! Второй, осклабившись, направился к Саше и девушке. Взгляд его с чемодана перебегал на девушку. Сашу он явно не брал в расчет. Шел грамотно, держась левее первого, чтобы не перекрывать сектор обстрела. Саша бросил чемодан, рухнул на землю, схватился за автомат. – Ложись! – крикнул он Тане. Сам же из автомата дал очередь по идущему к ним окруженцу. Тому укрыться на поляне было просто негде, да и дистанция мала – на такой из пистолета не промахнешься, не то что из автомата. Тут же грохнул винтовочный выстрел. Пуля попала в чемодан, за которым укрылся Саша. Сделал он это инстинктивно, все-таки какое-никакое укрытие, бумага держит пулю не хуже бревна. Дал очередь по стрелявшему, но тот укрылся за деревьями, пальнул снова. Как не вовремя они попались! Если немцы недалеко, выстрелы услышат, вполне могут заявиться. И еще беспокоила неизвестность. Сколько окруженцев? Он видел двоих, но это мог быть дозор. Если еще люди есть, плохо. Даже если они разбоем решили промышлять, воинские опыт и умение пользоваться оружием не растеряли. Стрелявший в него ополченец среагировал на Сашину стрельбу мгновенно и пулю послал точно. Кабы не чемодан, лежал бы с простреленной башкой. Скорее всего их было двое. Один лежал недвижимо на поляне, второй уходить стал. Шорох, треск веток, мелькнувшая вдали, между деревьями, гимнастерка говорили за это. Конечно, в открытую напасть не решится, винтовка против автомата в лесу явно проиграет. Может, конечно, следить издалека, исподтишка, да выстрелить в спину. Тем не менее уходить надо. – Ползем назад! – тихо сказал Саша. И, подхватив чемодан за ручку, пополз. С чемоданом идти неудобно, а уж ползти и вовсе. Автомат, закинутый за спину, норовил сползти, левая рука слушалась плохо. Метров через тридцать Саша поднялся на ноги, Таня тоже. – Слушай, – обратился он к ней. – Ты хоть немного представляешь, где мы? Может, карта есть? – Откуда? Я же не военный человек. Ну да, в самом деле, нашел, у кого спрашивать. Предположительно были они километрах в двадцати пяти – тридцати от Смоленска. Саша сориентировался на местности по положению солнца, лишайникам на деревьях. Повернули на северо-восток. – Нам туда, – махнул он рукой, – если выбираться к своим, общее направление к Москве. Поднял чемодан и пошел. Таня едва поспевала за ним. Через час хода вышли на грунтовку, потом лес внезапно закончился. Залегли на опушке, стали наблюдать. Впереди, за полем, деревушка виднелась, однако детали не просматривались. Далековато для наблюдения без бинокля. Кушать хотелось изрядно, а эта девчонка идет и ни на что не жалуется. Она что – сытая? Или на хуторе поесть успела? Другие бы уже ныть стали – мол, ноги устали. А эта шла бодрячком. Саша до рези в глазах всматривался в деревеньку. Не видно движения машин, людей. Немного поближе надо подойти к деревне. Если идти по опушке леса, то крюк получается изрядный, до километра. Саша пожевал травинку. – Есть охота. – Что же вы, мужики, все время о брюхе думаете? – Так на голодное брюхо далеко не уйдешь. Вроде бы я слышал чьи-то обещания насчет кормежки в дороге? – напомнил Саша. – Да я не отказываюсь, потерпи еще, – вздохнула Таня. После неудавшегося покушения на изнасилование ей явно не хотелось идти в деревню. – Ты лесом по опушке иди, – посоветовал Саша. – Так хоть и дальше, зато безопаснее. – Будь на этом месте, чемодан береги, я вернусь, – отозвалась Таня. – Жду. Девушка пошла по опушке, Саша проводил ее взглядом, пока она не скрылась между деревьями. Пора оружием заняться. Саша отщелкнул магазин автомата, пересчитал патроны. Всего шесть штук. Негусто! Он достал из кармана трофейный пистолет, вытащил обойму. Патроны такие же, как и у автомата, калибра 9 мм, люгеровские. Саша опустошил магазин пистолета, дозарядил автоматный. Пистолет – оружие уж совсем ближнего боя, автомат ему сейчас нужнее. Отшвырнул ненужный пистолет на землю. Опять же – все идти легче будет. Начал осматривать чемодан, все равно делать пока нечего. Ага, вот и входное отверстие от винтовочной пули – маленькое, аккуратное. А выходного нет. Попал в чемодан окруженец. Вот только маленькая странность была. Когда пуля в чемодан ударила, вроде как металлический щелчок Саше послышался. Если там архив, то почему звякнуло? И еще странность. На чемоданах с секретными документами, пусть и архивными, должны какие-то пломбы стоять, печати сургучные, на худой конец наклеены бумажки с подписями и оттисками печати. На этом же чемодане не было ничего подобного. Саша сначала боролся с желанием открыть чемодан и посмотреть содержимое. Ради чего он надрывается? Перед войной, да и после, партийная бюрократия любила засекречивать все, доходя до маразма. Может, и здесь подобные документы? Не тащит ли он пустышку? Саша решительно положил чемодан, снял с плеча автомат, положил рядом. Присел на колени, поколебался немного, потом махнул рукой, отщелкнул замки на чемодане и поднял крышку. Вот это да! Да в чемодане и не архив вовсе, бумаг нет никаких. Лежат мешочки из плотной брезентовой ткани. Чего же чемодан тяжелый такой? Саша взял один из мешочков в руку. Горловина завязана шнурком, сургучная печать, рядом бирка. Так, почитаем: «Ценности, изъятые при обыске 27 января 1938 года у врага народа…» Саша сразу вспотел. Ни хрена себеархив! Взял второй мешочек. Тоже тяжелый и на бирке подобная же надпись, только даны другая дата и фамилия. В голове сразу мысль мелькнула. Татьяна – вовсе не сотрудница архива, а наверняка НКВД или какого-то спецхранилища. Не исключено, что банка, куда чекисты могли сдать ценности. Нет, тут он не прав, в банк ценности с такими бирками не сдадут. Саша еще раз посмотрел на вторую бирку: «Опись ценностей – дело № 846515, лист 18–19». Точно, энкавэдэшница, ценности спасает! Любопытно Саше стало: что внутри? Сломал на одном мешочке сургучную печать с оттиском герба СССР, развязал тесемку, высыпал осторожно на ладонь часть содержимого. Ого! Брошь золотая с рубином, работа явно старинная, царских еще времен. Серьги изумительной работы – резные, в виде двух переплетенных сердечек. Остальное он разглядеть не успел. В спину ему ткнулся ствол. – Не шевелись, падла! Саша замер. Досада взяла. Как это он, подготовленный диверсант, увлекся настолько, что не услышал, как сзади человек подкрался? Правду говорят: золото глаза застит. Пинок чужого сапога отбросил в сторону автомат. Да он бы сейчас и не помог. Пока схватишь его, чужак выстрелить между лопаток успеет. Чужак наклонился вперед, обдав Сашу запахом давно не мытого тела и чеснока. – Ну-ка, поглядим, что за чемоданчик? О! Чужак явно увидел ценности в левой руке Саши. – Рыжья награбил полный чемодан, баба исправная. Гуляй – не хочу! Делиться надо, был бы жив! Это ведь ты, падла, Сергуню замочил на поляне! Думал – от меня уйдешь? Я охотник, от меня ни один зверь не уходил. Так вот почему он стреляет метко! Но как же Саша не заметил хвоста за собой? Саша едва не застонал. Попасть так глупо! В голове заметались мысли – как спастись? До автомата не добраться. Есть нож на поясе, так в одной руке мешочек, в другой – ценности. – Где взял-то? – ствол винтовки вдавился в спину. Окруженец явно был образован, ослеплен золотом. Такого трофея он не ожидал увидеть в лесу. – Чего молчишь? Чемодан один или еще есть? Окруженец сам подсказал выход. – Есть! – процедил Саша. – Еще один чемодан есть. – Вот и хорошо, вот и славненько! Бабу используем и шлепнем, а где второй чемодан, покажешь, я тебя убивать не стану, так отпущу. Советам конец, немцы скоро Москву возьмут. Кричали ведь – мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути. И где этот бронепоезд? Сгнил на путях! Ты золотишко-то в чемоданчик положи, золотишко, оно к рукам прилипает. Саша ссыпал ценности с ладони в чемодан, бросил туда же пустой мешочек. – А теперь подымись и в сторону отойди шагов на пять. И смотри, я стреляю метко! – Я жить хочу, – глухо сказал Саша, демонстрируя покорность. Бандит в форме явно мерил Сашу на свой манер – выжить хочет любой человек. Саша оперся левой рукой на чемодан и стал подниматься, покачнулся неловко, неуловимым движением выхватив нож из ножен. – В сторону! Саша резко присел, оборачиваясь, и с силой метнул нож в окруженца. В спецназе их учили бросать разные острые предметы, вроде ножа, топора, саперной лопатки. Окруженец успел среагировать, повел винтовку в его сторону, нажал на спуск. Только нож уже вошел ему в глазницу и точного выстрела не получилось. Пуля ударила в злополучный чемодан, а окруженец упал на спину. Саша осмотрелся по сторонам. Больше никого не видно, только воронье, испуганное выстрелом, поднялось над лесом. «Из-за чемодана чуть жизни не лишился!» – ругал себя Саша. Он подошел к убитому, пнул его ногой в сердцах. Вытянув из раны нож, обтер его о гимнастерку убитого, вложил в ножны. Добрел до автомата, повесил ремень на шею. Пальцы рук от пережитого мелко подрагивали. Он собрал ценности, ссыпал в мешочек, завязал тесемки. Чемодану досталось две пули. Саша переложил мешочки и вдруг увидел одну странную вещь. Даже очень странную, никак не вяжущуюся с чемоданчиком, войной, 41-м годом. Это была пластмассовая коробочка с экраном. Коробочка была разбита пулей и теперь явно находилась в нерабочем состоянии. Вещица была знакома Саше, у него в Москве была похожая. И называлась она GPS-навигатор. Фирма-производитель была та же самая, только модель более совершенная. Даже обнаружение золота и схватка с окруженцем не шокировали так сильно, как необычная находка. Саша уложил коробочку в чемодан, прикрыл мешочками. Хлопнул крышкой, защелкнул оба замочка. Вот это находка! Уселся на чемодан. Сроду не курил, но сейчас бы с удовольствием затянулся. Голова шла кругом. Кто такая эта Таня? Он же о ней ничего не знает, только то, что она сообщила сама, так и наврать недолго. Откуда у нее ценности, откуда взялся навигатор? Он же должен появиться только через шестьдесят лет! Она не та, за кого себя выдает. Но это не главное. Основной вопрос – она тоже из будущего, как и он? Как она попала в Смоленск? Нет, не то думаю! Куда она тащила чемодан? Как туда попал навигатор? Нет, опять не то. Вот! Вот главный вопрос – может ли она вернуться назад? Знает ли она, как это сделать? А второй вопрос – говорить ли ей сейчас о находке? Про то, что он чемодан открывал, она догадается, увидев труп окруженца рядом. Но ведь она считает его обычным красноармейцем, окруженцем, явно неспособным понять, что такое GPS-навигатор. Открыться перед ней или пока молчать, смотреть, что она предпримет? От нахлынувших вопросов и мыслей гудела голова. Так интенсивно размышлять ему еще не приходилось. В спецназе подчиняешься приказам командира, на работе – указаниям начальства. Может, спрятать чемодан и заставить Таню объясниться? «Нет, ничего прятать не буду, пусть все остается, как есть, понаблюдаю за ней», – решил Саша. Только через час вернулась Таня. Саша заметил ее еще издали. Таня сразу увидела труп ополченца, взор ее метнулся на чемодан. Из руки на землю выпал узелок с провизией. – Что произошло? – Разве ты не слышала выстрела? Это один из тех двоих, что встретили нас на поляне. Он за нами шел, гаденыш. Я автомат перезаряжал, он меня подловил. Выстрелить успел, да я его ножом… Саша махнул рукой. – Ты бы посмотрела, что там, с чемоданом. Вторая пуля в него угодила. Первая – еще тогда, на поляне, – продолжил он. – Что с ним будет, – отмахнулась Таня. – Бумаги, они и есть бумаги. Ты ешь! Сашу уговаривать не пришлось. Он развернул узелок. Краюха хлеба, огурцы, яйца, небольшой кусочек сала. По нынешним временам очень даже неплохое угощение, почти царское. – А ты как же? – Бабуля в селе накормила, – отмахнулась девушка. Саша стал жадно есть. Голод не тетка. Поглядывал на Татьяну, думая о своем. Она о чем-то размышляла, глаза блуждали по предметам, не останавливаясь. Видимо, приняв какое-то решение, присела перед чемоданом на корточки, открыла замки, откинула крышку. Прощупала мешочки, явно осталась довольна. Потом пошарила в чемодане, выудила навигатор. Саша успел заметить над краешком крышки знакомую уже пластмассовую коробочку. Таня изменилась в лице, безвольно выронила навигатор обратно в чемодан. Теперь лицо ее выражало отчаяние. – Чего случилось-то? – участливо спросил он. – Пропало что? На тебе лица нет. – Нет-нет, все на месте, спасибо. – Этот гад хотел чемодан к своим рукам прибрать, а нас обоих на тот свет отправить. Правда, обещал еще тебя… – Животное! Таня резко встала, подошла к убитому, всмотрелась в лицо, даже обошла, посмотрела в профиль. Почему-то успокоилась, захлопнула крышку чемодана, уселась на него. – У тебя закурить нет? – неожиданно спросила она. – Не курю. Ты узнала, как деревня называется? – Конечно, Шокино. – Прямо в масть. Был у меня тут шок, когда в спину этот стволом ткнул. – Лучше бы ты их обоих тогда, на поляне… – Как уж получилось. Саша доел все, что было в узелке, собрал хлебные крошки, кинул в рот и пожевал. Лицо у Татьяны было хмурое, огорченное. – Да не переживай ты так, Таня. Мы живы, чемодан цел. От этих слов Таня прикусила нижнюю губу, потом из глаз ее ручьем потекли слезы. – Вот я дура!. Она застонала, как от боли, обхватила голову руками. – Да что случилось-то? – участливо спросил Саша. Причину он знал, но хотелось вытянуть хоть какие-то сведения от девушки. И имя, похоже, не ее настоящее. После еды настроение у него поднялось, он был не прочь поиграть в игру, выпытать хоть незначительные детали. По ним все равно картину сложить можно. А из девушки актриса плохая, сразу в слезы, на лице отчаяние. Любую ошибку исправить можно или минимизировать ее последствия. Невозможно только одно – вернуть убитого к жизни. А они оба живы. Таня отняла руки от лица. – Все пропало! – Да ничего не пропало, все в чемодане на месте. Этот придурок его только открыть успел, не взял ничего, – продолжил придумывать Саша. Ему уже было интересно, чем все кончится. Ведь навигатор – прибор для определения своих точных координат. Зачем ей, женщине, человеку гражданскому, знать точные, до секунды, координаты? Ответ напрашивался сам собой – для встречи с кем-то, кому предназначался чемодан с золотом. Подумаешь – разбитый навигатор! Зная необходимые координаты, можно найти выход из положения. Захватить, украсть в конце концов у немцев карту, определиться по ней, привязаться к местности, и все! Дел-то три копейки, так чего так убиваться? Или она не знает про карты? Разбаловались, все по приборам, а сломался он – и ты уже в шоке, не знаешь, как жить и что делать. Инфантильность какая-то. Ничего, я ее раскручу, узнаю, как попала в этот мир, в это время. – Мне отсюда уже никогда не выбраться, – каким-то потухшим бесцветным голосом сказала Таня. – Из любой ситуации всегда есть выход! – жизнерадостно заявил Саша. – Мне кажется, нам надо отсюда уходить. Любопытные на выстрел прийти могут, тут труп лежит, ценности опять же. – Ах, оставь, мне все равно! – истерически вскрикнула Таня. – Ага, сейчас немцы заявятся или полицаи, пустят тебя по кругу на потеху, поглядим, как тебе все равно будет. Довод возымел действие. Женщины быстрее понимают эмоциональные доводы, чем разумные. Саша понес чемодан, Таня поплелась за ним. Казалось, силы ее оставили. Саша раздумывал – зачем тащить чемодан? Неудобно, тяжело, рискованно. А главное – теперь, когда навигатор разбит, зачем? Дураку понятно, что по навигатору девушка должна была выйти в определенную точку местности, на встречу с кем-то. Просто дойти до какого-нибудь села или города можно и без навигатора. Язык до Киева доведет, есть же такая поговорка. С картой будет быстрее, ну а с навигатором – и быстрее, и значительно точнее, буквально до метра. До метра? А ведь это зацепка! За ней должны прилететь на самолете, вот что. Потому она так переживала. Чего проще – вышел в обозначенное и оговоренное место, тебя впустили, забрали вместе с чемоданом. А ты, Саша, как вьючный осел, тащи золотой груз какому-то прохиндею. Не бывать такому. Саша остановился для отдыха. Чемодан и самом деле оттягивал руку. Дождался приотставшей Татьяны. – Таня, если тебе очень надо выйти к определенному месту, беде твоей можно помочь. – Как? – встрепенулась Таня. – Надо раздобыть карту, только военную, не туристическую. Координаты ты знаешь, по ней, по карте, я тебя выведу в необходимое место. – С точностью до секунды? – не поверила девушка. – Ну, не до метра, конечно, но плюс-минус сто метров, может, поменьше тебя устроит? – Да! На глазах Татьяна возвратилась к жизни. Только что Саша видел апатию, отчаяние, а теперь – огонь в глазах загорелся. Потом она снова сникла. – Где же мы карту добудем? – Немца убьем или своруем, – как о чем-то само собой разумеющемся сказал Саша. – Ой, это не для меня! Я убить не смогу. – Чего не сделаешь ради красивой женщины, – бросил комплимент девушке он. – Тогда делаем так. Прячем чемодан, ищем село, где немцы есть, а дальше моя работа. Саша потом вырезал квадрат метрового размера из дерна, отложил его в сторону. Ножом рыхлил почву и выгребал ее руками. Когда яма стала достаточной, спустил туда чемодан, присыпал землей и утрамбовал ногами. Сверху уложил кусок дерна. Осмотрел придирчиво. Если не искать специально, то и не найдешь. На стволе ближайшего ясеня сделал две параллельные зарубки. – Это зачем? – заинтересовалась Таня. – Знак, чтобы найти быстрее. – Пустые надежды, – фыркнула Таня. – Наберись терпения. Идем. – Куда? – Ищем любое село или деревню, где немцы есть. Нам карта нужна. Через час блуждания по лесу вышли к поселку Кардымово. Таня с Сашей улеглись на опушке, наблюдая за поселком. – Есть немцы! – прошептал Саша, как будто немцы могли его услышать. – Как свечереет, пойду. Когда стемнело, Саша пошел к поселку. Пригнувшись и крадучись, шел вдоль забора. Он искал автомашину. Карты секретные, на которых нанесены позиции войск, расположение батарей, офицеры носили в планшетах, командирских сумках, с которыми не расставались. У водителей же были карты обычные топографические, безо всяких отметок. Потому находились всегда под рукой – в бардачке, за отворотом солнцезащитного козырька, между сиденьями. На такой случай и надеялся Саша. У одного из домов стоял грузовой «Мерседес», рядом три мотоцикла с колясками. Саша улегся, прижимаясь к забору. Надо понаблюдать, нет ли часового? В ожидании прошло полчаса, хотелось спать. Часовой мог неподвижно сидеть, к примеру, на подножке, и сразу не обнаружить себя, но за полчаса наблюдений кашлянул бы или прошелся. Похоже – нет охраны. Конечно, немцы чувствуют себя победителями, чего им опасаться? Саша подполз к машине, прислушался. Даже небольшой камешек в борт грузовика бросил. Никакого движения, только из избы гогот и громкий разговор солдат слышны. Саша тихо открыл незапертую дверцу, забрался в кабину, обшарил все – бардачок, козырек над стеклом, сунул кисть между сиденьями. Пусто! Выбрался из кабины и прикрыл дверцу, но не захлопывал. На четвереньках подобрался к мотоциклу, вернее – коляске. Откинул полог. На сиденье только автоматный магазин нашел с патронами, сунул его за голенище – пригодится. Собирался уже осмотреть другой мотоцикл, как заметил на бензобаке мотоцикла что-то вроде листка. Перебрался на другую сторону. Так это же карта! Мотоциклист ее прижал к бензобаку резинкой от колесной камеры. Ловко придумал – перед глазами все время. Саша вытащил карту, сунул ее за воротник рубашки. Прячась за грузовиком, отбежал в темноте и вдоль по улице, пригнувшись к заборам… Успел благополучно, даже удивившись удаче. Немцы совсем рядом были, а он ни одного не убил. Как трусливый шакал, только карту украл. Добрался до Татьяны только в три часа ночи. Да и то искал по опушке. Кричать в ночи неразумно, а она хоть бы знак какой дала. А обнаружил ее мирно спящей. Сказать, что у нее нервы железные, нельзя, сам видел, как на истерику срывалась. Устала, скорее всего, сморило. Саша улегся рядом. Просто вместе спать на прохладной земле теплее. Во сне Татьяна почувствовала тепло, придвинулась. Так и спали до утра. Проснулись от звука моторов. Немцы встали в поселке рано, собирались на марш. Выглядела Татьяна просто уморительно – волосы растрепаны, в них лесной мусор, платье с чужого плеча широченное. Саша улыбнулся. – Я некрасивая, да? – Нет, смешная. – Ой, а ты карту нашел? – Украл. Диктуй координаты. Саша развернул карту. Названия русские, но буквы немецкие, прочитать можно. По краям карты обозначены долготы и широты. Татьяна на память продиктовала координаты. Саша водил пальцем по карте. – Так, пятьдесят четыре градуса, пятьдесят пять минут. А долгота? – Тридцать два градуса, – без запинки сказала Таня. – Подожди, не торопись. Дальше нашел искомую точку. – Где-то здесь. Нам назад идти надо, километров семь. Смотри, по карте – поле или луг. – Тогда идем. Саша кинул вопросительный взгляд в сторону закопанного чемодана. Таня отрицательно покачала головой. Саша облегченно вздохнул – не надо тащить тяжеленный чемодан. Вернулись почти туда, где прятали чемодан, только западнее. Поле как поле, не пахано давно, заросло травой и бурьяном, но ровное. Прямо настоящий полевой аэродром. – Тебя что, на самолете, на кукурузнике вывезти должны? – Сама не знаю. А голосок дрогнул. Врет фронтовая подруга. – Во сколько? – наступал Саша. – Сказали каждую ночь в ноль часов. – Времени полно еще. Давай так. Я за чемоданом пойду, а ты хворост собирай. – Это еще зачем? – Как сигналы подавать будешь? Обычно костры складывают в виде какой-то фигуры, конверта, скажем, или треугольника. – Не надо костров, – твердо сказала Таня. – Не надо, так не надо, тебе лучше знать. Так я пошел? – Найдешь чемодан? – Сам прятал, найду. Ты только не стой в голом поле, к лесу отойди. Саша ушел за чемоданом. Найти-то нашел, но времени ушло часа два. Переоценил свои возможности. Кабы не зарубки на дереве свежие, так и блуждал бы. Откинул дерн, сгреб с чемодана землю. Золото ему не нужно, по крайней мере здесь, в этом времени. Вздохнув, отправился в обратный путь. Тяжело нести, а если к своим выйдет, за мародера примут. Но и отдавать его Татьяне просто так не хотелось. Зачем она его отсюда увозит? К какому-нибудь олигарху без совести и принципов? Нет уж! Сама пускай сматывается, куда хотела, а золотишко оставит. Саша открыл чемодан, осторожно развязал на всех мешочках тесемки, стараясь как можно аккуратнее, чтобы сургучные печати не сильно повредить. Высыпал золото в ямку из-под чемодана. Завернуть бы ценности во что-нибудь, да кроме рубахи драной и таких же штанов на нем нет ничего. Пусть так лежит. Около получаса собирал камни и увязывал мешочки снова. Вроде и ничего получилось, если на первый взгляд. Саша закрыл чемодан, засыпал ямку, прикрыл дерном. Взялся за чемодан. Похоже, с камнями переборщил немного. Чемодан стал явно тяжелее. Направился к Татьяне. Она уже извелась, ожидаючи. – Ты где пропадал? Я уже беспокоиться стала. – Долго место найти не мог. Мы же от него на север пошли, а вернулся я с востока. – А, понятно. Татьяна, вроде невзначай, приподняла чемодан. Ага, убедиться хочет, что золото на месте. Девушка успокоилась. – Пожрать бы! – Саша растянулся на траве. – Ты, как животное, на одних инстинктах живешь. – Что за слово мудреное? – Саша на полном серьезе ломал комедию. Татьяна не поняла. – Потом объясню как-нибудь. Похоже, она не брала его в расчет, а может, мысленно уже попрощалась. Ну-ну, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Саша зевнул. – Спать охота, полночи за картой охотился, не выспался. Саша подтянул к себе чемодан, положил на него голову. – Я вздремну немного, ты покарауль. Только спать не вздумай. И Саша на самом деле уснул. Место глухое, немцев здесь быть не должно. Чемодан у него под головой, проверять содержимое девушка не сможет, почему не поспать? Спал до самого вечера, отдохнул славно. Ну и что? Ведь ночь предстояла бессонная при любом раскладе. Потянулся, зевнул. Татьяна сидела рядом, вид спокойный. Конечно, за ней прилетят сегодня, а он? Вот свалилась на его голову! Он оберегал ее, думал – честная банковская работница, исполняет свой долг. Она же оказалась авантюристкой. – Выспался? – Еще как! – Тогда бери чемодан, выходим в центр поля. Вышли. Саша запыхался, поставил чемодан на землю. – А дальше что? – Смотри по сторонам, увидишь необычное – мне скажи. – А что искать? – Поймешь потом. Как появится, бегом к нему с чемоданом. – А ты? – Вот глупый, я тоже. Ничего не происходило. Саша поглядел на часы. Уже двенадцатый час. Саша прислушивался. Ведь если будет самолет, он его сперва услышит, а потом увидит, ведь темно, и только луна светит неярко. Саша поглядывал на часы, благо – подсветка стрелок была. Ждали молча, чувствовалось нарастающее напряжение. Без одной минуты двенадцать ночи. Саша поднял глаза от циферблата и едва не вскрикнул. Метрах в ста на поле мягко светилось нечто. Это был вовсе не самолет, как ожидал Саша. На поле нежным зеленоватым мягким светом переливался шар, довольно большого размера, метра два диаметром. Первой очнулась Таня. Она взвизгнула, толкнула Сашу в плечо. – Бежим, а то не успеем! И бросилась бежать к шару. Саша подхватил чемодан и – за ней. Бежать было трудно. Поле только выглядело ровным, кочек и неровностей полно, да и чемодан тяжелый мешал. Татьяна добежала первой, запыхалась. К ней, топая сапогами, с опозданием добежал Саша. Таня почти вырвала из его руки ручку чемодана и шагнула прямо в шар. Он слегка изменил цвет на бирюзовый. Вроде стенки видно, а их нет, как будто воздух поплотнее и колышется или колеблется, как марево над разогретым асфальтом. Саша сделал шаг к шару, даже дотронулся рукой, но ничего не ощутил – рука просто проникла внутрь. – Не теперь, солдат! Я одна! – резко сказала Таня. – А за заботу обо мне скажу одну вещь. Советский Союз победит. Победа будет в 1945 году. – Да я знаю, 9 мая! – ответил Саша. Брови девушки вскинулись в изумлении, она хотела что-то спросить или ответить, но не успела. Шар и сама Татьяна стали стремительно бледнеть, мягкое свечение потускнело, и через несколько секунд все пропало, как галлюцинация. Саша некоторое время был в шоке. Потом наклонился, при лунном свете осмотрел место, где был шар. Трава даже не примята, следов термического воздействия нет. Саша обернулся. Вот виден смутно след от его сапог, трава примята. А тут – ничегошеньки. Это из какого же времени Татьяна здесь оказалась? Похоже на машину времени, какой ее описывают фантасты. Только в 2011 году ее не было, и в обозримом будущем не намечалось. Эх, ну чего стоило расспросить Татьяну после того, как он обнаружил навигатор. Узнать, как живут, что происходило за прошедшие десятилетия, а может, и века? Была ведь возможность. Что бы она сделала? Убила? Так у нее оружия нет, и на человека жесткого, способного убить, она не похожа. Саша лишь сплюнул с досады. Как он оплошал! Общался с пришельцем из будущего и не понял, хотя была зацепка – навигатор. Ума хватило лишь на самолет! «Бестолочь!» – укорил себя Саша. Вот и оставайся теперь здесь до скончания своих дней! Но хоть одно хорошо – девушки теперь с ним нет, как и чемодана. Она связывала его, как путами, по рукам. В одиночку пробиться через линию фронта значительно легче. А можно и в тылу немецком остаться. Здесь у него получалось лучше немцам вредить. Саша вспомнил об украденном из коляски мотоцикла магазине с патронами к автомату. Отщелкнул свой, почти пустой, и замер. Оба магазина были пусты! Не блестели матово-медным блеском патроны. «Вот чертовка!» – искренне восхитился Саша. Пока я спал на чемодане, она вытащила патроны из магазинов, я даже не услышал. Обезопасила себя от неожиданных действий с моей стороны, если крыша съедет от увиденного шара? Кто знает? Ну, девка, молодец, переиграла! А ему надо продолжать войну, ведь он – диверсант! Вся война еще впереди!Юрий Корчевский Взрывай! Спец по диверсиям
© Корчевский Ю.Г., 2016 © ООО «Издательство «Яуза», 2016 © ООО «Издательство «Эксмо», 2016Глава 1 Полицай
Александр стоял в голом поле, как одинокий куст. Ярко светила луна. Он был в полной прострации. Надо же! Девчонка, можно сказать – пигалица, а как ловко обвела его, тертого калача, вокруг пальца. Сама улизнула, а его оставила, да еще и без патронов. Автомат трофейный у него есть, а толку? Железяка бесполезная! Это еще хорошо, что у него хватило ума заглянуть в чемодан, поинтересоваться – чего он такой тяжелый? И пигалицу эту обмануть удалось в последний день, мешочки с золотыми изделиями припрятать, не то вместе с ними бы исчезла. Только он промашку дал: в молчанку с ней играл, не думал, что все так неожиданно и круто повернется. Тугодум! Нет чтобы допросить ее. Ведь видел же навигатор, сообразил, что это такое. А языки развязывать его еще в спецназе учили, и эта, которая себя Таней назвала, не устояла бы, рассказала все как есть. Пытать он ее, конечно, не стал бы – и без того можно разговорить человека. Только его логические построения неверными оказались. Саша предполагал, что за девушкой самолет прилетит. А уж там он ухитрился бы в него сесть. Не пустили добровольно – под угрозой оружия попал бы на борт. Однако он и предположить не мог, что появится этот странный шар – то ли машина времени, то ли аппарат для телепортации. И от происшедшего ему не легче. Он-то и девушку с ее чемоданом берег потому, что рассчитывал вернуться с ней в свое время – да хоть в тот же Домодедовский аэропорт. Только вот не случилось, видно – не судьба. А скорее всего, мозгов не хватило. Сашка ухмыльнулся. Ни у кого в такой ситуации не хватило бы, будь здесь даже академик. Невозможно просчитать наперед появление неведомого. Да ну и ладно. Он их тоже в шок вогнал. Появится эта пигалица у себя, вскроют чемодан – а там камни. То-то помянут его «добрым» словом! Саша представил себе эту картину и улыбнулся. Счет один-один, ничья! Ладно, чего стоять истуканом в чистом поле. Жизнь продолжается. И в первую очередь надо патронами разжиться. Придется еще раз наведаться в деревню, где немцы на ночлег остановились. Карту он там украл да магазин автоматный. Не шумел, тихо ушел, по-английски. Потому немцы тревогу поднять не должны – небось утром пропажи хватятся. Но могут и внимания не обратить. Карта не секретная, войсковых позиций на ней нанесено не было, а рожок к автомату – тьфу, мелочь. Видел Саша, как немцы, идя в атаку, меняли пустые автоматные магазины на полные. Израсходованные же магазины на землю бросали. Для них эти рожки – просто расходный материал. К нашим автоматам, пришедшим с завода, два магазина прилагаются, и часто так бывает, что магазины одного автомата к другому этой же модели и не подходят вовсе. Те же ППШ в годы войны кто только ни делал, даже кроватные мастерские, можно сказать – на коленке собирали. А вот в бою он неудобен. ППШ – машинка скорострельная, и не заметишь, как магазин опустел. Ставишь запаску – и сразу думать надо, как опустевший диск наполнить. Это уже позже рожковые магазины на тридцать патронов появились, а с круглыми еще намучаешься, пока зарядишь – мешкотно очень. И набивать полный магазин нельзя, два-три патрона надо недозарядить, иначе перекосы при подаче будут. Но у нашего ППШ большая скорость полета пули, и стрельба на сто – двести метров эффективная. У немецкого же «МР 38/40» прицельный огонь только метров на семьдесят. А если мишень дальше, то ствол задирать надо – так что и цель иногда не видна, и не факт, что попадешь. Хотя удобен «немец», особенно в городском бою или при рукопашном в траншее – короткий, легкий. Пожевать бы сейчас чего-нибудь да в бане помыться или под душем. Саша периодически мылся, коли возможность была. Но где? В ручье, реке – без горячей воды и мыла с мочалкой. Сейчас бы в душ, телом отмякнуть. Да и волосы на голове уже отросли. Их бы шампунем промыть, а то колтун скоро будет или вши заведутся. Ноги сами несли его по знакомому маршруту, к деревне. Саша вышел к околице, постоял, прислушался. Вроде тихо. Он с сожалением повесил автомат на сучок дерева. Чего его с собой тащить? Только вес лишний, да и громыхнуть может. А патронов все равно нет. Придется украсть втихую или поработать – снять с убитого немца подсумок. О том, что придется убить ради патронов, Саша уже не задумывался. Чего врагов жалеть? Они сами на его землю пришли, да и не переживал он уже так остро, что убивать приходится. Не на гражданке, чай. Он осторожно двинулся вдоль забора, укрываясь в его тени. Вот и грузовик показался, мотоциклы с колясками рядом с ним. Саша улегся на землю. Надо понаблюдать – нет ли часового? Прошло четверть часа. Никакого движения возле техники не было. Дементьев подполз поближе. Прошло еще минут пять, и только он хотел уже метнуться к грузовику, как из-за него вышел человек. Выскочи Саша на десять секунд раньше – и часовой увидел бы его. Видно, стоял немец за кузовом грузовика, в затишье. Тускло поблескивала каска, за плечом виднелся длинный ствол. Тьфу, черт, у часового винтовка! Даже если Саша его убьет, винтовка ему ни к чему. Длинная, тяжелая, в лесу только мешать будет. В ближнем бою она малопригодна, а стрелять на полкилометра Саша не собирался. Он лежал и раздумывал. Уйти не солоно хлебавши или пошарить по деревне? Солдаты с грузовика и мотоциклов где-то же спят? Скорее всего, в избах, а хозяева – в сараях да коровниках. Автоматы у немцев точно быть должны – он же стянул из мотоцикла магазин. А может – не рисковать? Должен же подвернуться случай поудобнее? Но и без оружия плохо, недавняя встреча с окруженцами, когда он еще с Татьяной был, доказала это. Не будь у него автомата тогда, уже бы гнил-смердел в лесу – он, а не дезертиры. Да и не столько они дезертиры, сколько бандиты натуральные. Решили, что стране конец и все дозволено – грабить, насиловать, убивать. «Гуляй, рванина!» А сколько таких? Не только дезертиры, но и выпущенные немцами или сбежавшие из тюрем преступники; деревенские, решившие покуражиться, мошну набить во время горестных событий, а то и в услужение к немцам пойти – в ту же полицию. За жратву продались, за власть – пусть и мизерную, в пределах своей деревни, за возможность безнаказанно покуражиться над людьми. Нет, уходить без патронов нельзя. Просто надо попробовать сделать все втихую. Саша перемахнул через забор. Собаки во дворе не было, иначе учуяла бы давно, голос подала. Дверь в избу была закрыта, но открыты окна. А для него что дверь, что окно – все едино. Саша подобрался к окну, прислушался. Слышалось дыхание спящего человека – ровное, спокойное. Сколько их там? И немцы ли это? Может, немцы в другой комнате? Хотя сомнительно это, не будут немцы ночевать в одной избе с недочеловеками. Саша поднялся и заглянул в окно. Глаза его уже адаптировались к темноте. Взору его предстала кровать со спящим на ней молодым парнем. Рядом стоял стул с аккуратно уложенной формой. Точно, немец! Медленно, стараясь не шуметь, Саша поднял ногу на завалинку и вытащил нож. Взяв его в руку, он встал коленями на подоконник и уже с него рухнул на немца. Одной рукой он зажал ему рот, а второй дважды ударил ножом. В первый раз получилось неудачно – в живот, а второй раз – уже в сердце. Немец задергался и затих. Саша вытер нож о его майку – лезвие и рукоять были мокрые и скользкие от крови – и направился к дверному проему другой комнаты. Проем – по деревенской традиции – имел не дверь, а ситцевую занавеску. Ножом Саша отодвинул край занавески. На кровати – широкой, хозяйской, о двух перинах – дрых пузатый немец. На стуле рядом – форма, погончики серебром отливают и квадратики на них. На столе – фуражка с высокой тульей. Никак офицер. Вот только в званиях немецких Саша не разбирался. Он советские недавно освоил, все эти шпалы да кубари на петлицах, причем не соответствующие друг другу в разных родах войск – просто головоломка. Например, сержант госбезопасности соответствовал армейскому лейтенанту, а старший политрук – воентехнику третьего ранга. Надо бы изучить немецкие знаки отличия. «Вот только учителя нет», – усмехнулся про себя Саша. Сладко спал немец, уверенный, что часовой охраняет его сон, и из угла рта его слюнка стекала. Саша почему-то сразу его возненавидел. Понятно – враг, но вот в первой комнате он убил немца без всякой ненависти. Тот был просто врагом, которого следовало уничтожить. Саша подошел к немцу и кольнул его в жирное пузо кончиком ножа. – Эй! Немец проснулся, открыл глаза, не понимая, кто осмелился прервать его отдых. Саша резанул его по шее – по сонным артериям, по трахее. Немец захрипел, исходя кровью. Конечно, он умрет через несколько секунд, но пусть хоть немного помучается перед смертью. Гитлеровец еще сипел и дергался в кровати, а Саша уже искал его оружие. Пистолет лежал в кобуре – под формой, на стуле. Сразу видно – не фронтовик, тыловая крыса, поскольку пистолетик маленький – прямо хлопушка. «Браунинг» калибра 6,35 мм, и больше для дамской сумочки подходит, чем для армейского офицера. Саша сунул пистолет и запасную обойму к нему в карман брюк. Глядишь – пригодится на крайний случай, как оружие выживания. Он вернулся в первую комнату. Автомат убитого висел на спинке кровати, рядом, на ремне – подсумок с запасными магазинами. Вот это уже то что надо! Не за пистолетиком же он сюда лез. Рядом с кроватью стоял солдатский ранец. Не церемонясь, Саша открыл его и вывалил содержимое на пол. Индивидуальный перевязочный пакет он сразу вернул в ранец, как и несколько банок консервов. А ведь и у офицера, убитого им, тоже должен быть багаж какой-то. Чертыхнувшись, Саша вернулся назад. Осмотрелся. Вроде нигде ранца или чемодана не видно. То, что у солдат ранцы есть, он знал, но в чем офицеры личные вещи носят? В чемоданах? Он уже собрался уходить из комнаты и вообще из избы, но в последний момент решил заглянуть под кровать. Там что-то темнело. Саша протянул руку и нащупал нечто кожаное. Ухватившись, он вытащил саквояж. Немного повозился с никелированными замочками, но открыл. Вытащил папку с документами, пролистал. Ничегошеньки не понятно! Немецкого он не знал, ну если только несколько слов – вроде «Хальт!» или «Хенде хох!». Говорила мама в свое время: «Учи языки, Сашенька!» Так ведь не послушал. И карты нет – а как пригодилась бы… Зато обнаружилась фляжка граммов на триста. Не открывая, Саша сунул ее в карман – после разберется. Были и личные вещи – вроде портмоне и бритвенного прибора. А вот носки взял – хоть свои, пропотевшие, поменяет. Он выбрался через окно и перебежками, пригнувшись, побежал в лес. Отбежал немного, а на востоке небо уже начало светлеть. Устал он что-то – день не спал, ночь в заботах провел… Саша устроился под кустом, свернулся калачиком и отрубился. Но спал, как всегда, чутко. Это его и спасло. По ощущениям, проспал он часа три. Солнце уже встало, было светло, вовсю пели птицы. А разбудила его сорока – трещала не умолкая. Саша сел, осмотрелся. Вдали, за стволами деревьев, мелькали серые мундиры немцев. Облава! И виновник, скорее всего, он. Утром немцы обнаружили убитых и решили прочесать местность. Слава богу, не было слышно собачьего лая – немцы просто рассыпались по лесу цепью. Саша набросил на плечи лямки немецкого ранца и, пригибаясь, побежал в глубь леса. Отбежав таким образом сотню метров, он побежал уже не таясь, в полный рост. Шумел, конечно, но возможности бежать тихо не было. Немцы изредка постреливали – в скопление кустов, по небольшим, заросшим травой оврагам. Да, разворошил он осиное гнездо. Интересно, кем был убитый им боров? Или особо важные документы на фронт вез? Теперь уже не узнать. Надо бежать подальше в глубь леса. Нечего было и думать принимать в одиночку бой со взводом автоматчиков – именно столько помещалось в кузове грузовика. Впереди послышалось странное пыхтение. Похоже – паровоз, причем пыхтит тяжело, вроде на подъем тяжелый состав тянет. Саша пробежал еще метров триста и оказался на просеке. Перед ним была невысокая насыпь, по которой медленно катил грузовой состав. Впереди шел подъем, на платформах виднелась разбитая немецкая военная техника. «На ремонт в Германию везут, – подумал Саша. – Так чего я стою? Вот он, счастливый случай! Не пассажирский экспресс, но все лучше ехать на нем, чем убегать от солдатни!» Саша бросился на насыпь. Перед ним проплывал последний вагон с тормозной площадкой. Благо скорость была невелика, только бежать по щебенке и шпалам было неудобно. Саша на ходу снял лямки ранца, забросил его на площадку и уцепился рукой за скобу. Сил подтянуться не хватало. Ну – сейчас или никогда! Он подпрыгнул, ухватился за скобу второй рукой, подтянулся. Носки сапог тащились по щебню. Саша напрягся, подтянул тело, коленом оперся на подножку. Так и ехал несколько минут, переводя дыхание. По лицу обильно струился пот, спина была мокрой. Немного отдышавшись, он животом заполз на площадку и встал на колени. Повернув голову, увидел, как из леса на просеку, к железной дороге выбегают солдаты. Вовремя поезд подвернулся! Если бы не он – пришлось бы бой принимать, и, скорее всего, последний. Нет, поживем еще, повоюем! Саша уселся на откидную деревянную скамейку. Поезд уже взобрался на подъем, покатил быстрее. Интересно, далеко ли до станции? И тут же неожиданно обожгла мысль: а вдруг немцы со станцией по рации связались? Ведь заметили его небось? И на станции его может ждать горячий прием в виде автоматчиков. Саша встал на подножку и, держась рукой за скобу, посмотрел вперед. Далеко впереди вагоны поезда начали заходить в пологий поворот. Показались крыши зданий. Станция! Прыгать или лечь на пол площадки? Если поезд пройдет станцию с ходу, то это будет просто отлично. А если остановится? Паровозу периодически нужны вода и уголь для движения. По скобам, ведущим на крышу, Саша взобрался по стенке вагона. Когда голова его поднялась над крышей, он с облегчением увидел на входном семафоре две поднятые перекладины. Поезд следовал без остановки! Он слез на площадку и улегся на пол. На всякий случай снял автомат с предохранителя. Но поезд шел ходко. Станция была маленькой, и поезд проскочил ее быстро. Фу! Саша перевел дух. Можно проехать еще немного. Но перед следующей станцией надо прыгать. У паровоза запасов воды километров на сто хватает. Расстояния между станциями – по двадцать-тридцать километров. Одну станцию уже проехали без остановки, так что на следующей остановка более чем вероятна: состав с техникой весит много, расход воды и угля большой. Саша периодически выглядывал с тормозной площадки, высматривая станционные постройки или входной семафор. Мимо проплыла пустая будка путевого обходчика, затем состав громыхнул на стрелке. Впереди показался семафор. Все, накатался бесплатно, пора прыгать. И так удалось отъехать на изрядное расстояние, из кольца облавы ускользнуть. Саша сбросил ранец, пропустил телеграфный столб и прыгнул. Он приземлился на ноги, как учили в спецназе, перекатился кубарем и встал. Руки-ноги целы, ничего не сломал, не повредил. Он побрел назад, за ранцем. Наклонился, поднял, продел лямки. И услышал сзади, от жиденькой лесопосадки, голос: – Брось оружие и ранец, не то стрельну! Как же это он так вляпался? Пришлось снять ремень автомата с шеи, вытянуть руку в сторону и демонстративно бросить автомат на землю. Затем сбросил ранец. Черт, даже не успел посмотреть, что за консервы были. А впрочем – до консервов ли? – Повертайся! Только руки в гору, и медленно! Саша поднял руки, повернулся. Метрах в десяти от него стоял крепенький краснощекий мужичок. Одет в цивильное, а на рукаве белая повязка с надписью по-русски: «Полиция». В руках мужичок держал нашу трехлинейку и целился в Сашу. – Попался, коммуняка! – Я не коммунист и не был им никогда. – Ага, поговори еще. Ладно, в полиции разберутся. Иди на рельсы и стой там. Но не дергайся, башку сразу прострелю. Саша, демонстрируя покорность, поднялся по насыпи и встал на путях. Полицай, придерживая одной рукой винтовку, подошел к ранцу, расстегнул пряжки на кожаных ремешках и откинул крышку. – О, харчи! Это хорошо. Полицай подобрал Сашин автомат, повесил его ремнем себе на плечо и начал вдевать руки в лямки ранца. Вот удобный момент! Саша повернулся левым боком к полицаю, сунул руку в карман брюк и вытащил «браунинг». Предохранитель у него был автоматический, на задней стенке рукоятки. Сжал рукоятку в кулаке – и предохранитель снят. Он резко повернулся к полицаю и выстрелил – раз, другой, третий… Пистолетик был слабенький, а мужик крепкий – не надеялся Саша его свалить с одного выстрела. Он попал все три раза. Мужик поглядел на Сашу удивленно, покачнулся, попытался неуверенно поднять винтовку. Саша выстрелил еще раз – в голову. Пуля угодила в лоб, и только тогда полицай тяжело осел на колени и завалился лицом вниз. М-да, это не «ТТ» или «парабеллум» – там бы и одного выстрела хватило. Слаб пистолетик, хлопушка, но жизнь Саше он спас. А полицейский дурак! Проверил ранец, убедился, что оружия там нет, и отдал бы Саше нести, а сам только автомат подобрал бы. Куркуль, все трофеи сам нести решил, чтобы не пропало ничего. Вот и поплатился за жадность свою. Саша беспокойно посмотрел по сторонам – не слышал ли кто выстрелы? Но пистолетик – не винтовка, звук выстрела слабый. А ведь он вначале и брать его не хотел. Саша сунул пистолетик в карман. Выручил он его один раз – может и в другой раз пригодиться. Он спустился с насыпи, ухватил полицая за ноги и потащил за деревья. Нечего ему тут, на самом виду валяться. Потом вернулся, подобрал винтовку полицая и тоже бросил ее в посадке. Снял с полицая автомат, повесил себе на шею и уже повернулся было уходить, как взгляд его упал на повязку полицая. Надо снять ее и нацепить себе на рукав – какое-никакое, а прикрытие будет. Только бы от своих пулю не заработать. Саша стянул с руки убитого повязку, натянул себе на предплечье, поправил. Затем обыскал карманы его пиджака. Нашлась бумага. Текст, отпечатанный на машинке, гласил, что Левадный Мыкола Павлович является шуцманом 14-го участка. Надо запомнить, чтобы не проколоться. Сложив бумажку вчетверо, Саша сунул ее в нагрудный карман. Фотографии на бумаге нет, может помочь при случае. Он подобрал ранец, надел его и двинулся к станции, но, не доходя немного, углубился в посадку. Надо поесть – лучше тяжесть в животе носить, чем на спине. Открыв ножом банку, Саша понюхал ее содержимое. Пахло вкусно, но понять, что внутри, по этикетке было невозможно. Оказалось – бобы с мясом. Саша с аппетитом поел. Хлебушка бы еще сюда! Тут он вспомнил про фляжку в кармане. Открутил крышку, понюхал. Не шнапс – это точно, пахнет качественным спиртным. Саша приложился к горлышку и сделал пару глотков. Да это же коньяк, причем из дорогих, выдержанных! На языке осталось тонкое послевкусие. Саша сделал еще пару глотков. Неплохо! Он убрал фляжку в карман. Потом снял свои пропотевшие сапоги, носки, протертые на пятках до дыр, закинул их подальше и с удовольствием надел трофейные. О, другое дело! Помыться бы еще и побриться. Но побриться – в первую очередь. Полицаи набирались из местных, те на службу бритые ходили и в начищенных сапогах. Немцы во всем требовали порядка. Поэтому недельная щетина подозрение вызовет. Бритвенный прибор и мыльце в ранце были – вода нужна. Но ни речки рядом, ни ручейка. Подосадовал Саша и решил идти на станциютак, небритым. Закинул ранец за спину и бодрым шагом, по тропинке вдоль железной дороги направился к станции. Чего ему скрываться? Он шуцман, представитель властей, пусть его боятся и ненавидят. У входной стрелки стоял немецкий часовой. Он покосился на Сашу, но ничего не сказал и остановить не попытался – повязка на рукаве сыграла свою роль. Только миновав часового, Саша понял, что он напряжен, нервы, как струны натянуты, а во рту сухо. «Что-то ты, Саня, волнуешься! Как будто немцев не видел», – укорил он себя. Потом понял – ему не немцев бояться на этой станции надо, а полицаев. При станции – небольшое село, жители друг друга в лицо знают – так же, как и полицаев. Да и в полицейском участке их не может быть много. Потому надо ему отсюда уносить ноги, и как можно быстрее. Но он не успел. На небольшую площадь перед станционным зданием, которое и вокзалом назвать язык бы не повернулся из-за его малых размеров, выкатился мотоцикл с коляской. Из коляски выбрался молодой – лет двадцати пяти – немец в запыленном мундире. Увидев Сашу, он махнул ему рукой, подзывая. – Ком! Саша подбежал и вытянулся по стойке «смирно». – Шуцман? – Яволь, герр офицер! – Аусвайс! Саша достал из кармана бумагу и протянул офицеру. Он попытался прочитать, однако текст был на русском языке – откуда в полицейской управе возьмутся люди, знающие немецкий язык или пишущая машинка с немецким шрифтом? Но немец смог прочитать знакомое слово «шуцман» и увидел печать. Он вернул Саше бумагу и направился к мотоциклу. – Ком! Саша пошел за ним. Немец уселся в коляску и показал Саше на заднее сиденье. Делать нечего, назвался груздем – полезай в кузов. Саша уселся за водителем. Мотоцикл тронулся. «Черт, вот ведь вляпался! Куда меня везут? Может, пока не поздно, достать пистолетик да в голову стрельнуть обоим?» – Мысли в голове у Саши метались самые разные. Но он решил подождать. Все-таки по селу едут, выстрелит он – и погоню за ним быстро организуют. Они выехали на окраину села. На земле сидели наши пленные красноармейцы – человек пятьдесят, а может быть, и поболее. Около них стоял долговязый рыжий молодой немец в очках, на его плече висел карабин. Явно из тыловых, скорее всего – из нестроевых. Мотоциклист подкатил к нему. Офицер лихо выскочил из коляски. Слез с сиденья и Саша. Офицер что-то быстро залопотал солдату, а может, судя по нашивкам на рукаве – и ефрейтору. Потом повернулся к Саше. – Конвой, марширен! Ферштеен зи? – Яволь, герр офицер! Офицер кивнул, довольный тем, что полицай его понял, и крикнул: – Ауфштейн! Пленные начали медленно подниматься. Кто в гимнастерке, кто в одной нательной рубахе, единицы в сапогах, большинство – в ботинках с обмотками; кто-то и вовсе босиком. Лица обросли щетиной – недельной, а то поболее давности. Глаза потухшие, апатичные. Саша понял, что пленных поведут в какой-то сборный лагерь, а его немец привлек для сопровождения, для конвоя. Все-таки одного немецкого солдата для полусотни пленных было мало. – Строиться в колонну по четыре! – крикнул Саша, демонстрируя перед офицером усердие в службе. Офицер кивнул довольно. Солдат вышел вперед колонны, Саша пристроился сзади. Солдат молчал, видимо, не зная русского языка. Саша крикнул: – Колонна, вперед – марш! Пленные нестройно зашагали. Офицер постоял несколько минут, потом запрыгнул в коляску, и мотоцикл запылил по дороге. Куда они идут и сколько до лагеря, Саша не знал. Скорее всего, к вечеру дойдут. На него обернулся красноармеец из последней шеренги. – У, сука! Немцам продался! – Шагай! – Наши придут – повесят тебя на дереве, как собаку! Пленный зло сверкал глазами. – Еще раз рот откроешь – пристрелю! – пообещал Саша. Боец был без гимнастерки и обут в сапоги. Саша сообразил – наверное, офицер. Гимнастерку сбросил, чтобы немцы по петлицам звание его не определили. А может, и политрук. У них на рукаве гимнастерки красные суконные звезды были нашиты. Немцы их в плен не брали – расстреливали на месте, как евреев и цыган. Остальные пленные брели молча, берегли силы. А скорее всего, смирились со своей участью. Да и куда бежать? Они в немецком тылу, для них война с ее ужасами уже закончилась. Но так думали не все. Тот пленный, который грозился Саше, периодически оборачивался и крутил головой по сторонам. Он явно хотел дать деру и ждал удобного случая. Саша приотстал от колонны метров на пять-семь. Чего доброго, пленный неожиданно кинется на него да камешком по башке угостит. Быть искалеченным или убитым своим же красноармейцем, пусть и пленным, не хотелось. Слева и справа потянулись деревья, а еще через полчаса жиденький лесок перешел в густые заросли. Пленный еще раз обернулся, и Саша, неожиданно для себя, махнул ему рукой, показывая на кусты. Пленный секунду-другую раздумывал – а может, полицай специально его провоцирует, чтобы застрелить при попытке к бегству? Но потом решился: приотстал от колонны на шаг и метнулся за деревья. Саша сделал вид, что не заметил. Проявляя рвение, прикрикнул: – Подтянись, не отставай! Они шли часа три, потом немец скомандовал привал. Пленные обессиленно повалились на землю. Саша присел на камень у дороги. Если бы пленные побежали в лес все вместе, он бы застрелил немца и ушел с ними. Но убежал только один человек, в ком силен был дух свободы, кто хотел продолжать исполнять свой воинский долг до конца. Можно бороться с немцами и в тылу, а можно попробовать перейти к своим через линию фронта. Вот только неизвестно, как свои примут. После привала шли еще часа два. По дороге им встретился небольшой деревянный мост через узенькую речушку. Пленные бросились к реке и стали жадно пить. Видимо, никто не удосужился их накормить и напоить. Немец смотрел на пленных безразлично, даже с презрением. – Швайне, – только и промолвил он. Люди напились вдоволь. У кого сохранились фляжки, наполнили их, и колонна двинулась дальше. В принципе, Саше было все равно, куда идти – в немецкий тыл или к линии фронта. Воевать можно везде и везде наносить немцам урон. В их тылу даже сподручнее. На передовой или в ближнем немецком тылу войск много, особо не разгуляешься – сами солдаты настороже и воинская выучка у них на высоте. В тылу же немцы в расслабленном состоянии, удара не ожидают. Воинских подразделений мало, только тыловые части – пока еще немногочисленные – да полицаи. Быстро немцы набрали штат полицейских; недели после оккупации не прошло, а уже полицию создали, управы в селах и городах, на столбах и заборах объявления повесили. Читал как-то Саша такое. За саботаж – расстрел, за хождение в ночное время без пропуска – расстрел, за хранение оружия или укрывательство красноармейцев – расстрел… Пунктов много, а наказание одно – смерть. По деревням и селам стали ездить немецкие команды – реквизировали у местных жителей продукты для армии. Забирали скот, зерно, сало – продукты длительного хранения или предназначенные для переработки. И работать обязали тех, кто обеспечивал жизнедеятельность городов – водокачки, больницы, пищевые предприятия. Ну а железнодорожников – в первую очередь. Колею-то не успели перешить – с советской широкой на немецкую узкую. И паровозы ходили с русскими бригадами под немецким надзором. К вечеру колонну пленных довели до сборного лагеря. Правда, «лагерь» – слишком громко сказано. Огородили кусок поля колючей проволокой, и все пленные сидели и лежали на голой земле. Немецкий солдат, который шел впереди колонны, зашел в сарай, служивший немцам комендатурой, и вынес Саше буханку черного хлеба и две пачки сигарет. – Битте! – Данке шеен, – выскочило у Саши откуда-то из глубины памяти. Солдат махнул рукой – свободен, мол. Саша уложил хлеб в ранец, а сигареты оставил в руке. Когда солдат ушел, он зашвырнул их за колючую проволоку. К сигаретам тут же бросились пленные. Саша решил было бросить за «колючку» полбуханки хлеба, но из сарая вышел фельдфебель и уставился на Сашу. И он решил уходить – не стоило привлекать к себе внимание. Перво-наперво пора узнать, где он находится. Недалеко виднелись избы, туда он и направился. На лавочке возле избы сидел дед. – Дедушка, добрый день! – поприветствовал его Саша. – И тебе доброго здоровьица, – поднял на него подслеповатые глаза дед. – Не подскажете, как село называется? – Не село у нас – деревня, Верещагино прозывается. – Это где же? Не слыхал никогда. – Аккурат посредине между Ярцево и Смоленском. – Вот спасибо! – обрадовался Саша и зашагал по грунтовке. Зайдя в лес, он расположился на поляне. Надо было поесть и обдумать положение. Можно идти к Вязьме, попытаться пробиться к нашим частям – в этом районе серьезные бои идут. Как Саша помнил из истории, большая часть наших войск будет пленена немцами или уничтожена, и лишь небольшому количеству удастся прорваться к своим. А что делать в окружении ему, подготовленному диверсанту? Патронов мало, оперативного простора для действий нет. Пожалуй, этот вариант не годится. Второй вариант: попытаться обойти «котел» и перейти линию фронта, выйти к своим. Только не получалось у него как-то с нашими вместе воевать. То в фильтрационный лагерь НКВД попадет, то у ополченцев едва не расстреляют. Нет, надо оставаться в немецком тылу. Здесь есть простор для действий, для диверсанта – самое то что надо. И урон немцам он нанесет не меньший, а то и больший, чем если бы он воевал в пехоте. Ведь он не летчик, не танкист, ему не нужна техника, снабжение горючим, базы. Еще бы крышу над головой найти – в самом прямом смысле слова. На носу осень, скоро начнутся дожди и холода, да и кушать хочется. У немцев он всегда может разжиться трофейными консервами. С голода не помрет, но сколько можно продержаться на консервах? Хочется и горяченького – того же супчика, картошечки отварной, хлеба, а не галет немецких. Неплохо было бы найти партизан или группу красноармейцев, оставшихся в немецком тылу и решивших бить врага. Несколько толковых, способных на вооруженную борьбу людей – уже сила. Пока он обдумывал варианты, съел банку рыбных консервов с хлебом. Показалось мало. Достал еще одну банку. Надпись прочитать не смог, а банка была странной. Одна крышка с торца была окрашена красной краской. Что бы это могло означать? Или это какое-то отравляющее вещество? Саша решил банку открыть и проколол ножом жесть. Сразу зашипело, блеснул огонь, пошел дым. От неожиданности и испуга Саша бросил банку на землю, даже отбежал немного. Может, дым ядовитый? Через несколько секунд шипение и дым прекратились. Что за фигня? Саша подошел к банке и осторожно пнул ее сапогом. Ничего не произошло. Он попытался взять банку в руку и сразу отдернул ее – банка была горячей. Сашу разбирало любопытство. Выждав немного, он подобрал банку с земли – теперь она была равномерно теплой. Он встряхнул ее. В банке что-то булькало, и по весу она была такой же, как и до горения. Саша поставил банку горевшей стороной вниз и с другого торца вскрыл ее ножом. В банке была горячая рисовая каша с мясом. Саша восхитился. Вот же немцы! Заранее готовились к войне, предусмотрели все! В теплое время года можно было есть и так, а в холодное стоило проткнуть крышку с окрашенного торца любым острым предметом – штыком, ножом – даже гвоздем, как находящийся между двойным дном фосфор начинал гореть. И, пожалуйста, ешьте горячее блюдо. Ловко! Саша попробовал содержимое. И вкусно! В ранце болталась еще одна такая банка и полбуханки хлеба. «Это на завтрак, – решил Саша. – Уже вечереет, скоро ночь. Надо спать». Он углубился в лес, нашел местечко поудобнее под вывороченной корягой. Видимо, кто-то спал здесь и до него – в углублении лежала уже высохшая трава. «Мягче спать будет», – подумал он. Нарвал еще травы и улегся. Автомат снял с предохранителя, вытащил из кармана пистолетик, выщелкнул обойму – в ней оставался один патрон – и зарядил снаряженной обоймой. В ней было шесть патронов. Небольшие, размером с малокалиберный патрон, только центрального боя. Невелик пистолетик, и патроны как семечки, а жизнь ему спас. Саша улегся поудобнее и задремал. Спал он чутко, как всегда. Проснулся от неясного шума. Кто-то шел по лесу. Зверь или человек? Он взял в руки автомат. «Человек», – понял он, потому что стали слышны шаги. Неосторожно шел человек, шумно, и направлялся он к вывороченной коряге, где уже находился Саша. Видимо, старый жилец. На землю упало что-то тяжелое, послышался негромкий матерок. Саша направил ствол автомата на неясную тень. – Замри и руки подними! Человек от неожиданности действительно замер в полусогнутом положении. Саша выбрался из своего укрытия. – Ты кто такой? – Русский. – Я слышу. Чего в лесу ночью делаешь? – Тебе какое дело? Сам-то кто? – Сейчас прострелю башку – узнаешь! Ишь, любопытный какой! Повернись спиной. Неизвестный разогнулся и повернулся к Саше спиной. Александр повесил автомат на шею и взял в руки пистолет. Приблизившись к незнакомцу, он споро обыскал его. Оружия при незнакомце не было. – Снимай брючный ремень! – Это еще зачем? Рукой с зажатым в ней пистолетом Саша врезал незнакомцу в ухо. Тот выматерился и вытащил из шлевок ремень. – Руки за спину! Саша связал незнакомцу руки его же ремнем. – Ну вот, теперь побеседовать можно. Садись. Мужик неловко уселся на землю. – Рассказывай – кто такой и почему здесь оказался. – Красноармеец я. Пулеметный взвод немцы разбили. Иду к своим, а фронт все дальше и дальше. – Складно говоришь. – Сам-то кто? – Да такой же, как ты. Чего принес? Саша давно обратил внимание на ящик, который принес и шмякнул о землю красноармеец. – Не знаю. Украл у немцев из грузовика. Темно, думал – утром посмотрю. Может, жратва или оружие. Мне бы все пригодилось. – Звать как? – Сержант Рогозин. Сергей. Парень Александру понравился. Не похоже, что враг, но развязывать до утра Саша его не хотел. Треснет чем-нибудь по башке и уйдет. – Есть хочешь? – Два дня маковой росинки во рту не держал. Саша достал из ранца хлеб, отломил краюху. – Кусай, – он поднес хлеб ко рту сержанта. Тот откусил изрядный кусок и стал жевать. – Ты бы хоть руки развязал, неудобно. – Погожу до утра, – и снова поднес кусок ко рту сержанта. Когда весь кусок был съеден, Саша поинтересовался: – Это ты здесь ночевал? – Я, – не стал отнекиваться Сергей. – Тогда я твое хозяйское место займу, а ты рядом полежишь. – У меня есть выбор? – Вот и молодец. А утром разберемся, что к чему. Только без фокусов. Вздумаешь развязаться – пристрелю. Мне проблемы с тобой не нужны. Сержант повозился на земле – все-таки руки за спиной связаны, неудобно. Но заснул он быстро, даже похрапывал. Саша позавидовал ему. Спит человек, а он, получается, при нем, как часовой, сон сержанта охраняет. Но и его сон сморил. Несколько раз за ночь Саша просыпался, как только сержант начинал шевелиться. Но под утро угрелся и уснул глубоко. Разбудил его сержант. Ногами стал ерзать, пытался встать и отползти. А глаза расширены, на Сашу смотрит злобно. – Эй, сержант! Ты чего? – Тварь паскудная! Я тебе ночью поверил даже! – Какая муха тебя укусила? – Немцам продался! Полицай! Только тут до Саши дошло. Как рассвело немного, сержант повязку на его рукаве разглядел. – А, ты про повязку? Не обращай внимания, это для маскировки. Но сержант смотрел на Сашу волком, хотя дергаться перестал. – Я тебе руки развяжу, только ты не делай резких движений – своему здоровью сильно повредишь! – для убедительности Саша тронул рукой автомат. Он подошел к сержанту, развязал ремень. – Опоясайся, не то брюки потеряешь. Сержант поднялся и долго растирал затекшие кисти рук, потом нагнулся за ремнем и внезапно бросился на Сашу. Но тот уже был настороже, откачнулся в сторону и подставил сержанту подножку. Сержант упал лицом в землю, попутно ударившись темечком об угол ящика. – Ай-яй-яй! Мы же с тобой договорились! Вставай, но запомни – в последний раз прощаю. Был бы я действительно полицейским – сдал бы тебя полицаям, не развязывая. А ты кидаешься! Нехорошо! Сержант поднялся, вдел ремень в шлевки брюк, затянулся. – Открой-ка ящик, посмотрим, чего ты у немцев стырил. Сержант перевернул ящик, расстегнул на нем защелки и откинул крышку. Саша взглянул и расхохотался. – Самая бесполезная для нас вещь, которую я в последнее время видел! – Что это? Сержант вытащил из ящика ребристую, овальную в сечении металлическую коробку. – Не видел никогда? Это же противогаз, в упаковке для переноски. Наши противогазы в брезентовых сумках, а у немцев – в гофре. – Вот блин, стоило рисковать из-за этого и сюда тащить? Я думал – консервы или гранаты. – Кстати, о консервах. Пора позавтракать. Саша достал из ранца последнюю банку и проткнул дно ножом. Зашипело, пошел дым, но Саша уже поставил банку горящей стороной на землю. Сержант наблюдал за ним с интересом. – Это что? – Сейчас увидишь. Ложка есть? – Как же без нее? Сержант достал из-за голенища сапога алюминиевую ложку, обдул. – Садись, сейчас завтракать будешь. Саша разделил оставшийся хлеб поровну, вскрыл ножом банку. – Пробуй! Сержант зачерпнул ложкой варево, подул на ложку, понюхал, попробовал. – Вкусно! Но что там той банки для двух здоровых и молодых мужиков?! Сержант кусочком хлеба вытер банку изнутри. – Эх, сейчас каждому бы по банке, а лучше – по две. – Все, сержант, у меня не столовая. Для себя держал, чтобы не с пустым брюхом идти. – Спасибо, а то от голодухи слабость уже. Два дня назад удалось несколько сухарей съесть, и перед этим три дня не ел. – А чего же в деревнях? Не дают? – Боюсь я. Нарвался уже раз на немцев, еле ушел. – А ты вообще куда путь держишь? – Так к фронту же, я говорил. А ты кто? – По справке, что у убитого мной полицая забрал, – Мыкола Левадный, а на самом деле – сержант Александр Дементьев. – Кадровый? – В запасе. – Ага, вижу – староват ты для сержанта. Вместе пробираться будем? – Пробовал уже. Вышел к своим – с документами, с оружием. А меня – в лагерь. Был на оккупированной территории – нет тебе веры. – Ну ни хрена себе! Так сейчас тысячи таких, как мы, выходят. – Вот тысячи в лагерях и сидят. – Вот оно как обернулось?! А сюда как попал? – Из лагеря сбежал, попал на передовую. А дальше – сам знаешь. Немцы прорвались, попали мы в окружение. Ночью удалось выйти, только не на восток, а на запад. Полицейского грохнул, забрал его оружие да документы в портмоне нашел – тоже себе забрал. Хоть и липа, а все по оккупированной земле идти сподручней. Ты же на повязку купился. – М-да! Думал, пробьюсь к своим – и снова в строй. Так ведь и в лагере, я думаю, не звери, разберутся. С некоторыми разобрались. К стенке поставили – и все. – Ты хочешь сказать – расстреляли? – Именно! Сержант задумался. – Думаю, клевещешь ты на органы. Грешок на тебе есть, но кто нынче без греха? Однако чувствую, нутром своим чую – пугаешь ты меня, чтобы я здесь, с тобой остался. – Частично угадал. Как на духу: грехов перед советской властью на мне нет, а рисковать, переходя фронт, считаю неразумным. Если бы тебя сразу в строй поставили да пулемет дали – другое дело. А в лагерь я не согласен. – Так ты что же, войну в немецком тылу пересидеть хочешь? В тепле, под мягким боком у какой-нибудь бабенки? Вошь ты навозная! – С чего ты взял, что пересидеть? Ты в армию рвешься зачем? Врагов убивать? Так здесь их и искать не надо, полно вокруг. Только если без головы к делу подходить – сам погибнешь. Мне расклад – одного убил и сам погиб – не нравится. Десять убей, сто! Но сам живой останься! Кто после войны страну из руин поднимать будет? – Ты прямо как политрук на занятиях заговорил. – Знавал я одного политрука, Шумилин его фамилия. Геройский был человек и погиб как герой. Так что не все они пустозвоны. Помолчали немного, и каждый думал о своем. – Так что ты там насчет бабы говорил? – пошутил Александр. – Тьфу ты! С тобой о серьезном, а ты… – Ты на себя посмотри! – честно ответил Саша. – Небрит, грязен, обмундирование рваное, оружия нет – какой из тебя вояка? Как есть леший! Ты всю жизнь в лесу скрываться будешь? А на дороге тебя любой немец сразу пристрелит – уж больно подозрителен ты. – Так не в казарме проживаюсь, то и грязен и небрит. – Я в таком же положении, как и ты, но даже офицер немецкий не заподозрил ничего. Да что я на тебя время зря трачу? Надумал к своим пробиваться – скатертью дорога, я не держу. Только думаю, что здесь сподручнее немца бить. Они на Москву прут, им сейчас не до тылов. Самое время их пощипать. Саша видел, что Рогозин колеблется. – Кстати, у меня оружие трофейное, а где твое, сержант? – Патроны к пулемету кончились. Что же мне – «максим» за собой тащить? Знаешь, сколько он весит? Саша решил прекратить бесплодные разговоры и встал. – Прощай, сержант Рогозин. Удачи тебе! – Постой, ты что же – один уходишь? – Я же тебе предлагал со мной, но ты решил через линию фронта идти. – Считай, что ты меня переубедил. – Тогда пошли, только потом не ной и не пускай слезу, сам дорогу выбрал. – Сержант, а куда мы идем? – Сам пока не знаю. Надо бы где-нибудь пристроиться для начала. Как ты говоришь – под теплым боком у какой-нибудь вдовушки. Вести себя тихо-мирно, а немцам всячески вредить. – Где же нам такую вдовушку найти? – Это я образно. Саша и в самом деле пока не знал, куда идти, просто шел подальше от фронта. Ситуация осложнилась. Их стало двое, и в одной деревне, где каждый житель на виду, им не пристроиться. Придется или устраиваться в соседних деревнях, или рыть землянку и обустраиваться в лесу. Саша даже остановился. А, пожалуй, это выход. Только место подходящее подобрать, чтобы и лес глухой был, и выход к железной дороге имелся. В принципе – он уже проходил нечто похожее, когда встретил Ивана Кузьмичева, часового у складов. Так они тогда еле ноги унесли – немцы облаву устроили. Тут надо или в одиночку, или собрать отряд, чтобы сила была, чтобы отпор достойный можно было дать. А люди найдутся. Вон, Рогозин нашелся – и другие также появятся. Окруженцы в лесу есть, некоторые по деревням осели. – Чего стоим? – прервал его размышления Рогозин. – Топочешь ты, как носорог в саванне, – недовольно поморщился Саша. – Я вперед пойду, а ты – метрах в десяти сзади. Под ноги смотри, на ветки не наступай, не кашляй: кашель в лесу далеко слышен. Если руку подниму – замри на месте. Опущу ее ладонью вниз – ложись. Понял? – Дело нехитрое. И они пошли.Глава 2 Мост
Двигались по лесу, вдоль опушки, не выходя на открытое место. Александр сначала обратил внимание на сорок – больно шумно они себя вели. И, судя по их поведению, в лесу или на опушке явно был чужой. Саша поднял руку, прислушался. В отдалении слышался разговор. Кто говорит, о чем, на каком языке – не понять. Он опустил руку кистью вниз, обернулся. Сергей сигнал понял, лег. Саша мелкими шажками подобрался к опушке. Метрах в пятидесяти стоял мотоцикл с коляской, рядом с ним – два немца в серой полевой форме возились с мотором. Понятно, поломка. И возились, похоже, давно, иначе Саша услышал бы звук мотоциклетного двигателя. Подобраться за деревьями поближе да срезать их из автомата? Немцев мотоцикл прикрывает, и потому может получиться конфуз – одного убьет, второй же ответный огонь откроет. А учинять бой в незнакомом месте Саша не хотел – вдруг недалеко воинская часть расположена? Решение пришло сразу. Он вернулся к Рогозину. – Немцы там, у мотоцикла. Сделаем так. Отходим назад метров на сто – там опушка изгиб делает. Выходим на дорогу и идем к немцам. Я с повязкой – вроде полицай, а ты – вроде задержанный. – Страшновато, я же без оружия. – Ты когда-нибудь у задержанных оружие видел? Когда совсем рядом будем, я их из автомата срежу. – Но на кой черт они нам сдались? Обойдем по лесу. – Я чего-то не понял, сержант?! Ты воевать с ними собрался или от них по лесу бегать? Два немца рядом и еще живые. Сергей вздохнул. – Согласен. – Тогда отходим. Они отошли немного назад. Выйти из леса на глазах у врага было бы непростительной глупостью. Немцы воевать умели. Из леса вышли на грунтовую дорогу. – Ты иди впереди, а я – за тобой. Саша снял автомат с предохранителя, проверил пистолетик и отдал его Сергею. – Сунь в карман – на всякий случай. Слабоват, хлопушка дамская, но если в лоб, да еще с близкого расстояния – то наповал. По дороге они пошли к немцам. Еще издалека Саша стал подавать голос: – Шевелись, большевистское отродье! Немцы, увидев и услышав их, сначала насторожились. Один к коляске подошел, на которой пулемет стоял, второй расстегнул кобуру пистолета. Саша специально чуть выдвинулся влево, чтобы была видна повязка на рукаве. Когда они приблизились, немцы расслабились. Тот, что стоял у мотоциклетной коляски, сунул в рот сигарету. – Гутен таг! – поприветствовал их Саша. – Большевик, зольдат, конвоирен нах шталаг. – О! Зер гут! Немцы оживились. А Саша сам себе удивился – откуда только он такие слова вспомнил, ведь не учил язык. Когда до немцев осталось метров пять, Саша скомандовал: – Хальт! Стой! Рогозин послушно остановился. Саша вышел вперед и показал пальцами, что хочет закурить. Немец полез в нагрудный карман. Момент был удобный. Саша чуть развернулся вправо и нажал на спусковой крючок. Пули ударили в грудь тому немцу, что стоял у мотоцикла. Сзади сразу хлопнул негромкий выстрел, еще один, и пулеметчик у коляски сложился пополам. Еще один выстрел. Саша обернулся. Это стрелял Рогозин. – Ты чего? – Испугался, вдруг ты не успеешь второго. – На первый раз прощаю твою самодеятельность. Но больше так не делай. А в общем – молодец, неплохо стреляешь. – Первым номером в расчете был! – Отставить разговоры! Забираем оружие и продукты – если они есть. И вот еще что. Давай трупы забросим в коляску, а мотоцикл в лес закатим. Немцы найдут их нескоро, а мы за это время далеко уйдем. Они осмотрели коляску. В багажнике нашли сухой паек – несколько банок консервов и армейскую сухарную сумку. Забросив убитых в коляску, они закатили мотоцикл подальше в лес. С дороги его не было видно совсем – Саша на всякий случай выходил на дорогу, проверял. А еще посмотрел, не осталось ли забытых впопыхах вещей – того же портсигара или продуктов. Сломив с дерева несколько веток, он замел следы протекторов – ничто не должно указывать на то место, где убили солдат. Искать пропавших немцы обязательно будут, и за это возьмется фельджандармерия. Видел уже их Саша. Форма серая, полевая, только погоны зеленого цвета, и на груди полулунной формы – латунная бляха на цепи. Как есть цепные псы! А уж искать немцы умеют, в этом им не откажешь. Саша снял с убитого ремень с кобурой и надел его на себя. Сергей же снял пулемет «МГ-34» с вертлюга, поцокал языком: – Хороша машинка! – Дарю! – ухмыльнулся Саша. – И коробку с патронами не забудь. Рогозин взвалил пулемет на плечо, взял в руку коробку с пулеметной лентой. – Старшой, пистолетик тебе отдать? – У меня уже есть, оставь себе. А теперь – ходу. Около часа они шли быстро – Саша хотел подальше уйти от убитых. Даже в армии у немцев овчарок полно, а уж в фельджандармерии – тем более. Имел он уже «счастье» столкнуться с ними. Вдали раздался едва слышимый паровозный гудок. Саша даже головой потряс – не почудилось ли – и обернулся к Сергею. – Ты что-нибудь слышал? – Вроде паровоз гудел, – безразлично ответил тот. Значит – не послышалось, был гудок. Карту бы сейчас, сориентироваться. Саша взял немного правее – как раз по направлению на гудок. Через полчаса довольно быстрого хода деревья поредели, и Саша с сержантом вышли к опушке. Впереди – кочковатый лес, за ним – небольшая река и мост через нее с железнодорожными путями. У Саши сердце забилось чаще. Мост железнодорожный через реку – мечта и лакомый кусок для любого диверсанта. Обрушить его – и движение замрет на много дней. Мостовые конструкции быстро не восстановить, работы будут затруднены из-за реки. Ведь для подъема мостовых пролетов нужен кран, а сбоку от моста его не поставишь. – Ты что застыл, как статуя? – Так мост же! – Через реку перейти хочешь? – Ты что, там же часовые! Смотри внимательнее. С обеих сторон моста стояли будки, маячили часовые с винтовками – это Саша приметил в первую очередь. И все-таки Сергей не диверсант, для него мост – только мост, средство для того, чтобы перейти на другой берег. Саша стал прикидывать, что необходимо для взрыва. Если взорвать одну опору, можно обойтись полусотней килограммов тротила. Еще нужны подрывная машинка, провода, электродетонаторы. А где их взять? Ну ладно, тол можно заменить снарядами или минами. Их достать проще – своровать с любого склада. Рискованно, но реально. Тол в чистом виде на фронте или в действующих частях еще поискать надо. Он есть в виде начинки в гранатах, снарядах, минах – но с железной оболочкой. А это вес, поскольку снаряды еще донести до моста надо. Провод? Можно срезать телефонный со столбов. Но подрывная машинка или электродетонаторы? Они есть только у саперов. Отпадает. Тогда бикфордов шнур и обычные детонаторы. Саша стоял и просчитывал варианты – как и чем взорвать мост и где это «чем» найти? – Так мы идем? – Положи пулемет, небось умаялся. Есть будем? – Не откажусь. – Открывай две банки трофейных консервов, сухари. Сделаем привал. Сергей только рад был. Он прислонил пулемет к березе, рядом поставил коробку с патронами. Из ранца, который снял Саша, достал консервы, сухарную сумку. – Сержант, ты погляди, какие у немцев сухари! У нас в армии сухари были только ржаные, а у немцев – только пшеничные, из белого хлеба, тоненькие. На сухари щедро положили содержимое консервных банок. В одной банке были сардины, в другой – тунец с овощами. Вполне вкусно и сытно, но лучше бы, конечно, с хлебом, а не с овощами. – Ты чего надумал, старшой? Вижу – задумался. – Мост покоя не дает, взорвать хочу. И желательно – вместе с поездом. – Дело! Только я – пас. – Почему? – Боюсь я всяких взрывающихся штучек, не ровен час – в руках сработают. – Это я на себя беру. Думаю вот, где взрывчатку взять. Саша решил взорвать мины или снаряды гранатой, только им веревка длинная нужна, чтобы самому не пострадать. Схему закладки и подрыва он уже придумал, осталась «мелочь» – где-то найти взрывчатку и доставить ее к мосту. Выход один – пошарить по району, в основном – по крупным селам, где могут стоять немецкие гарнизоны или располагаться склады. – Вот что, Сергей. Сейчас мы разделимся. Пулемет и коробку здесь оставь. Хочешь – иди вдоль железной дороги на восток, а я – на запад, хочешь – наоборот. Надо искать склады боеприпасов – мины, снаряды, бомбы. К вечеру возвращайся сюда. Все понял? – Понял, сержант. А как я узнаю, что это склад? – Склады со снарядами или бомбами недалеко от железной дороги будут или от шоссе. Почти всегда в глухих местах, подальше от чужого глаза – да и для населения безопасней. Поскольку склады – вещь временная, то и капитальных строений не будет. Колючая проволока, внутри ящики, часовые по периметру. Если наткнешься – понаблюдай, что привозят, только на глаза часовым не попадись, нельзя сейчас их потревожить, насторожить. – Уяснил. Слушай, для обычного сержанта ты много знаешь. Ты не врешь насчет сержанта? – Можешь называть меня полковником, не обижусь. – Молод ты для полковника, и стать у тебя не та. У командира взгляд властный, голос командный. – Хорошо, согласен на капитана. Сергей только рукой махнул. – Когда идти? – Прямо сейчас. Ты – туда, я – в другую сторону. Чувствовалось – не хотелось Сергею в одиночку уходить, привык в армии к отделению, ко взводу. А для диверсанта действовать в одиночку – привычное дело, даже сподручней. Надеяться не на кого, и если ошибешься, то сам пострадаешь, никого за собой не потянешь. Саша шел по лесу, но далеко от опушки не отходил, держал железную дорогу в виду. Прошел грузовой поезд, груженный боевой техникой. Под брезентом угадывались пушки, танки. Поезд тащили два паровоза – состав был тяжелым. Саша посмотрел на него, как ребенок на сорвавшуюся с крючка рыбу. Он отошел уже изрядно – за это время прошло три поезда, из них один – пассажирский. Из окон вагонов выглядывали солдаты, они весело галдели. Вот бы его подорвать! Железо – пушки, танки – можно восстановить, новые сделать. А солдат и офицеров быстро не подготовишь, это самые чувствительные и болезненные для любой армии потери. Едва он замечал грунтовку, подходящую к железной дороге, переезд – уходил в сторону и смотрел, куда она идет. Но ему не везло: дороги шли к селам. Летом накатать грунтовку просто: проехала колонна грузовиков, уничтожила траву – вот и колея. К шести вечера он устал и вернулся назад. К сумеркам едва поспел. В ночи временную базу можно не найти, никаких опознавательных знаков не было. Одна зацепка – мост. Сергей был уже на месте, улыбался довольно. – Ты чего, Сергей, лыбишься? Неужели нашел что-то интересное? – Представь себе, нашел. Склад немецкий, с бомбами. Саша про себя позавидовал его удачливости. – Завтра вместе пойдем, покажешь. – Ноги гудят. – Сам такой. Они поужинали одной банкой консервов с сухарями, оставив последнюю на утро. Саша отметил про себя, что завтра кроме склада надо еще где-то раздобыть еды. Голодный воин – не вояка. Они улеглись спать, и Сергей сказал мечтательно: – Сейчас бы борща украинского с пампушками. – Я бы от драников не отказался. Да еще бы колбаски домашней, чтобы с сальцем да с чесночком, – поддержал его Саша. – Давай о еде не будем, жрать охота. Помолчали. Но спать еще не хотелось, и Сергей спросил: – А ты женат? – Нет, не успел обзавестись семьей. – А у меня жена в Киеве осталась, на сносях. – Плохо, Киев под немцами уже. – Знаю, – вздохнул Сергей. – Как-то она там? Усталость, однако, взяла свое, и сержанты уснули. Утром они доели последнюю банку консервов. Саша приберег в сухарной сумке два последних сухаря – вдруг не удастся добыть провизии, так хоть будет чем червячка заморить. Хотя – что значит после длительной ходьбы съесть по сухарю? Только желудок раздразнить. К удивлению Саши, склад оказался в часе ходьбы. От железной дороги отходила накатанная грунтовка, вдоль нее направились в сторону. А там – ровное поле, вокруг – колючая проволока, за которой лежали штабелями ящики, укрытые маскировочной сетью. По периметру прохаживались часовые. Саша посчитал: с каждой стороны – по двое. Сходятся от углов, встретятся – и назад. Когда у них смена караула? Он засек время. Оба лежали у крайних кустов, до колючки было метров пятьдесят открытого пространства. Все на виду. К складу подъехал небольшой грузовик, караул сменился, и грузовик уехал со старой сменой. Вдали послышался гул моторов, и над складом проплыли бомбардировщики «Хейнкель-111» с выпущенными шасси. На посадку идут? Самолеты скрылись за полем. – Аэродром у них недалеко, а склад здесь, – прошептал Сергей. – Да понял я. Бинокль бы сейчас… На складе могли храниться патроны к пулеметам и снаряды к авиапушкам. Тогда склад был бы для них бесполезен. Пушки калибром 20 миллиметров; таким снарядом мост не взорвешь, да и он вместе с гильзой. Бомбы же хранятся в круглых деревянных решетчатых футлярах. Саша до рези в глазах всматривался в штабеля, но рассмотреть что-либо за маскировочной сеткой было невозможно. Оставался один вариант – лежать и ждать. Должны же самолеты и бомбы везти – если там именно бомбы! – Сергей, даю задание – добыть еды. Я до вечера буду здесь. – Где же я еды найду? – Найди деревню какую-нибудь, где немцев не видно. Хоть картошечки с луком, а уж хлеба дадут – совсем хорошо. Встречаемся на базе, у моста. Сергей открыл было рот, но Саша зашипел: – Выполнять приказ! И Сергей отполз. Саша тоже пополз – вокруг склада. Грунтовка начиналась от железной дороги и заканчивалась у склада. По ней грузовики перевозили груз от железной дороги. Стало быть, есть еще дорога. Вот к ней поближе надо быть. Нашел ее Саша, улегся поудобнее и стал наблюдать. Пригревало солнце, в траве звенели и трещали кузнечики или цикады – Саша путался в насекомых. По полю к складу ехали три грузовика. Саша насторожился. Грузовики въехали под маскировочную сеть. Саша занервничал – ничего не видно. Что они грузят? Он набрался терпения, и оно вознаградилось. Грузовики выехали со склада, и Саша увидел – в кузове стояли вертикально обрешетки с бомбами. – Йес! – Саша вскинул кулак. Не любил он, когда в том, прежнем мире к месту и не к месту вставляли английские словечки. А сейчас вот у самого вырвалось. Он отполз подальше, прислушался и встал. Коли найден склад с бомбами, то теперь надо искать гранаты. А они могли быть только у немцев. Не нравились они ему, эти гранаты на длинной деревянной ручке, прозванные на фронте «колотушками». Слабые, запал долго горит. Сюда бы нашу, «лимонку», правильнее – «Ф-1». Небольшая, мощная, удобная при переноске – в карман затолкать можно. Еще были гранаты у немцев венгерские – как яйцо с обеими тупыми сторонами. Такая граната после броска при падении на землю взрывалась мгновенно. Причем взрыватель у нее чуткий был, граната рвалась и на поверхности воды, и при падении на снег. Саша раздумывал – в какую сторону пойти? К мосту нельзя, чтобы часовых нападением не обеспокоить. Немцы ведь гранату не отдадут, значит, придется напасть на кого-то, шум будет. И не просто на пехотинца или офицера, а только на того, у кого гранаты есть. А с этим сложно, поскольку у тыловиков гранат при себе не бывает – не на передовой. Еще гранаты могут быть у служащих маршевых рот. Только немцы пешком не ходят, все на машинах да на мотоциклах. Видел как-то Саша кавалеристов, правда – один раз. А еще – целую роту на велосипедах. Вот чего в Красной Армии не было, так это велосипедистов. Он пошел вдоль железной дороги, надеясь свернуть в сторону. Показалась тропинка. Увидев тропинку, Саша свернул на нее. И вовремя: по железной дороге уже громыхал нефтеналивной состав. Саша аж зубами скрипнул от злости. Это сколько же бензина немцы на фронте получат? Тысячи танков в бой пойдут, сотни бомбардировщиков в небо поднимутся. Тропинка вывела к небольшой – в четыре избы – деревушке. Просматривалась деревушка хорошо, техники, как и самих немцев, видно не было. Саша, не скрываясь, направился к избам, имея надежду разжиться харчами. В деревне оказались одни старики. Они накормили Сашу вареной картошкой, поскольку больше угостить его было нечем. Однако он и этому был рад, от всей души поблагодарил стариков. Он попытался расспросить их о немцах, но старые люди из деревни не отлучались и ничего сказать ему не могли. – Ну, а деревня побольше или село есть рядом? – Есть, – ответил один дедок, – версты две отсюда. Пойдешь по дороге – аккурат в село уткнешься, Тишино называется. И Саша направился в село. Немцы тут точно были. Он еще до села не добрался, как заметил на столбах синие телефонные провода. Такие применяли только немцы, у наших оплетка была черного цвета. Село большое: две улицы, колокольня церкви над селом возвышается. А на улицах машины и мотоциклы стоят. Из труб деревянных изб дымок вьется, видимо – хозяйки еду готовят. Но ни лая собак, ни кудахтанья кур, ни хрюканья свиней Александр не услышал. Для него отсутствие собак – это хорошо, они не залают, почуяв его приближение. Саша залез на дерево и осмотрел село, запоминая, где стоят грузовики. Он решил наведаться в село ночью, обыскать машины. Немцы порой были беспечны, особенно в начале войны. Они оставляли в кузовах боеприпасы, продукты. Но вот оружие не оставляли никогда, не было этого. Так, семь грузовиков, две легковушки вроде «Опель-Кадета», десятки мотоциклов с колясками. Про мотоциклы не забыть бы, в багажниках колясок иногда очень нужные для него, Саши, предметы имелись – вроде консервов и подсумков с магазинами. В селе, на небольшой площади, в здании бывшего правления колхоза явно находился штаб или комендатура. У входа на ступеньках маячил часовой. Туда периодически заходили и оттуда выходили военнослужащие вермахта. Запомнив все, что увидел, Саша спустился с дерева и сделал несколько приседаний, размяв затекшие руки-ноги: сидеть на дереве было неудобно. Быстрым ходом он вернулся на базу. Пулемет был на месте, а Рогозина не было, но ближе к вечеру и он появился, принес плетеную корзинку с провизией. Доволен был, как кот, объевшийся сметаны. – Вот, старшой, еды принес, на пару дней хватит. И снял прикрывавшую лукошко тряпицу. В лукошке было целое богатство! Круглый деревенский каравай, картошка, варенная в «мундире», несколько луковиц, а главное – добрый кусок сала. Саша восхитился: – О! Ты где разжился таким добром? – Нашлась добрая душа. – Долговато тебя не было. – Кто бы мне за красивые глаза еду дал? – обиделся Сергей. – Поработать пришлось: бревна пилил, дрова колол. Тетка одинокая, хозяйство мужских рук требует. Да ты ешь, ешь. Я сыт. – Повезло тебе. – Ага, звала еще приходить. – Ты же сам три дня назад меня осуждал, говорил, что нельзя сидеть всю войну под женской юбкой. – Говорил, – смутился Сергей, – так мы же в тылу воюем, жрать что-то и на войне надо. Саша отрезал краюху хлеба, сверху положил кусочек сала, откусил. Эх, какой дивный вкус, ну просто восхитительный! Незаметно для себя он умял хлеб и сало. – Вот что, Сергей, за еду спасибо. Однако ночью вылазку делаем в село: машины на улицах стоят. Хочу по ним пошарить, может – гранаты или еще что-нибудь найдем. – Слушаюсь. – Собственно, по селу я один шарить буду – в одиночку сподручнее. А ты за околицей последишь, вдруг помощь потребуется. Сергей явно повеселел: все-таки он был пулеметчик, а не диверсант. Его дело в окопе сидеть, стрелять, приказы исполнять, а не машины ночью по-воровски обшаривать. Подготовка не та, а главное –мировоззрение. Увидел немца – убей, но в открытом бою. А в спину ножом – вроде как подленько. Нет, Серега, война в белых перчатках не делается. Вот он, Саша, урона немцам нанес, как иная стрелковая рота, а не известен никому. Вечер они отлеживались, отдыхали, а в сумерках двинулись вдоль дороги. Обратный путь от села Саша запомнил и шел быстро. Село было погружено в темноту, лишь кое-где светились окна – это оккупанты освещали комнаты керосиновыми лампами. В этих местах и машины стояли. – Ты здесь будь, – отдавал последние указания Саша. – Держи автомат. Если вдруг заварушка случится – прикроешь. В село по-любому не ходи, там немцев полно. Я сам сюда вернусь. – Понял. – Только меня на обратном пути не подстрели, я свистну, как суслик. – Тут суслики не водятся. – Думаешь, немцы знают об этом? Саша ушел. Пистолета и ножа вполне хватит. А лучше бы пистолет не применять вовсе или уж в крайнем случае. Желательно вообще все тихо сделать, никого не убивая. Иначе немцы всполошатся и могут овчарок по следу пустить. Им же себя надо пока вести тише воды ниже травы. Мост – слишком притягательная цель. Короткими перебежками, прячась в густой тени заборов, Александр подобрался к первому грузовику. Застыл, прислушиваясь. Тишина стояла полная. Он метнулся к грузовику и перемахнул через задний борт в крытый брезентом кузов. На четвереньках прополз его весь, но вот незадача – кузов был пуст. Он выбрался наружу и перебежал к следующему грузовику. Метрах в тридцати, у легковушки маячил часовой. «Днем его не было», – автоматически отметил про себя Саша. Стараясь не издать ни звука, он забрался в кузов. В передней его части лежало несколько ящиков. Саша тихонько откинул защелки, приподнял крышку, ощупал содержимое: какие-то картонные коробки. Вытащив одну, он подобрался к заднему борту. Свет луны был неярким, но хоть немного было видно. Саша открыл крышку. Внутри коробки находился какой-то оптический прибор, похожий на прицел к пушке или танку. Ему он был не нужен. Разбить бы оптику, да нельзя – очень шумно будет. Он закрыл коробку, уложил ее обратно в ящик и застегнул защелки. Все должно выглядеть в полном порядке. Выбравшись из грузовика, Александр прополз мимо часового по другой стороне улицы. Насколько он помнил, там стояло несколько мотоциклов, а караульного не было. Из положения лежа он запустил руку в коляску. Пусто. Нажав на рычажок, откинул крышку багажника вместе с запасным колесом. Пальцы нащупали консервные банки. Не гранаты, но тоже сойдет. Он сунул обе банки в карманы брюк. Обыскал второй мотоцикл – пусто. Чертыхнулся про себя. Что за немцы такие нищие пошли! Ни пожрать тебе, ни выпить – даже пачки патронов нет. Шли минуты. Саша посмотрел на часы – минуло полтора часа с того момента, как он расстался с Сергеем. Коротка летняя ночь, еще часа два – два с половиной, и начнет светать. Неужели пропадут втуне все усилия, весь риск? Но неожиданно повезло, да еще как! В грузовике на второй улице Саша нашел гранатную сумку с четырьмя гранатами, правда – немецкими «колотушками», но иных ожидать у немцев было нельзя. Он повесил сумку через плечо и выбрался из грузовика. Теперь надо уносить ноги. Обратно решил идти задами, через огороды – так меньше шансов нарваться на бдительного часового. Из опыта он уже знал, что пунктуальные и исполнительные немцы караульную службу несут ревностно и на посту не спят. Задами он миновал несколько дворов. Обычно у селян там стоят хозяйственные постройки: коровники, сарай для сена, бани – да мало ли чего нужного для нелегкого деревенского быта. Он уже собирался перемахнуть через низенький плетень, как услышал тихий разговор. Говорили на русском языке, мужчина и женщина. Саша чертыхнулся про себя – нашли время шашни разводить! Однако разговор быстро закончился, и женщина ушла. Выждав немного, Саша перепрыгнул через плетень. Как уходила женщина, он слышал. Но неужели мужчина ушел неслышно? Впрочем, ему какое дело? Но только он собрался перебраться на соседний двор, как услышал сзади шорох. Александр резко обернулся и тут же получил удар жердиной поперек живота. Он едва сдержал крик от боли и неожиданности. Выдернул из ножен нож, но бить не решился. Немец бы выстрелил, шум поднял, а ударивший все делал молча, стало быть – свой и шума не меньше его боится. Нападавший еще раз попытался нанести удар, но Саша успел пригнуться, упал на бок и нанес нападавшему удар ногой в коленный сустав. Вскрикнув, мужик упал на спину. Саша бросился на него и прижал нож к шее. – Молчи, сука, зарежу! Мужик дышал тяжело, он здорово приложился спиной при падении. – Ты кто такой? Только тихо! – продолжил Саша. – Свой я, русский! – Это я понял. – Окруженец. – Какого … на меня напал? – Думал – вор. – У вас в селе мужиков-то не осталось, поди. Какой вор? О чем с бабой болтал? Мужик под Сашей задергался, и Саша прижал нож к горлу. – Договаривался о цивильной одежде и еде. – Добренькую женщину нашел? – Так получилось. – Ладно, живи пока. Саша убрал нож в ножны, поднялся. – Эй, – окликнул его окруженец, – возьми меня с собой! – У меня не приют для сирот. Иди, куда шел. – Вдвоем сподручнее идти. – Не нужен ты мне. Лишние люди Саше сейчас действительно были не нужны. Он горел одним желанием – подорвать мост с эшелоном. И тогда можно будет уходить отсюда спокойно. Саша перебрался еще через три участка, потом перебежал через небольшое поле. Вот и лес. Похоже, ему надо немного левее – вышел ведь он с другой улицы. Он пробежал немного вдоль опушки, остановился и дважды тоненько свистнул – как суслик. – Сержант, ты? Из-за деревьев шагнул Рогозин. – Долго, заждался я тебя. Но в селе тихо. Если бы немцы застукали, шум бы поднялся, стрельба. – Правильно подумал. – Сержант, человек к лесу бежит! И в самом деле, из села в лес метнулась тень. Наверняка окруженец давешний. Вот прилип, как банный лист к известному месту. Вскоре раздались шаги, шорох листвы. – Эй, ты где? – спросили из темноты. – Чего ты за мной увязался? – вопросом на вопрос грубо ответил Саша. Это и в самом деле был окруженец. Он подошел поближе. – Так вас двое? – удивился он. – Тебе какое дело? – отрезал Саша. – Возьмите меня, я обузой не буду. Мне к своим надо. – Еще неизвестно, какой ты свой, – подал голос Рогозин. – Так что мне – к немцам идти сдаваться? – с каким-то отчаянием в голосе спросил окруженец. Саше стало жалко мужика. – Ладно, черт с тобой, пошли. Только легкой жизни я тебе не обещаю. – Согласен. От села шли быстро. Немцы по ночам из населенных пунктов не выходили, и шансов наткнуться на них не было. Они вышли к железной дороге и двинулись вдоль нее. Окруженец несколько раз поглядывал на небо, потом заявил: – Мы не на восток идем. – А кто тебе сказал, что мы на восток пойдем, что к своим пробираться будем? У нас тут дело есть. Вот провернем, а там видно будет. – И что за дело? – Любопытный больно! Дальше окруженец шел молча. Уже начало светать, когда они по лесу добрались до своей базы. – О! Пулемет! – обрадованно вскрикнул окруженец. – Не твой, отойди, – отрезал Рогозин. Саша с облегчением снял с себя гранатную сумку и достал из карманов две банки консервов. – Богато живете! – позавидовал окруженец. – Ты лучше расскажи-ка нам, мил человек, кто ты такой, откуда и как звать-величать. – Телефонист я, Борис Шередин, в Минске служил. Старшина взвода связи. Отходил со своими, попал в котел под Витебском. Окруженец помолчал немного. – Из взвода нашего я один остался, все остальные погибли. – Коммунист? – Беспартийный. – Чего так? – Отец священником был. В комсомол и в партию принимали людей из рабочей среды, из крестьянства. Происхождение играло роль, о нем каждый писал в анкете. – Понял. Сейчас отдыхать. Рогозин, на пост. Ночь опять бессонная предстоит. Саша уснул быстро. Проснулся он от толчка. Рядом с виноватым видом стоял Сергей. – Что случилось? – Окруженец, старшина этот, исчез. Остатки сна сразу улетучились. – Как? – Сказал – до ветру хочет. Ушел – и с концами. Саша сел, бросил взгляд на мост. Тревоги там не было, часовые стояли у будок. Если бы старшина хотел сдать их немцам, он бы в первую очередь туда пошел. Скорее всего, он увидел, что их двое, понял, что они тоже от своих частей отстали, и счел за благо смыться. Зачем только напрашивался? Одно плохо: старшина знал, где у них пристанище. Саша посмотрел под дерево: пулемет стоял на месте. – Черт с ним, наука будет. Отлежимся до вечера здесь, а вечером уйдем – совсем уйдем. Ты ложись, Сергей, поспи, я подежурю. Жалко, место хорошее, за охраной моста наблюдать можно. – Ага. Сергей улегся и почти сразу же уснул. Саша отошел от дневки метров на двадцать и улегся в высокую траву. Не должен вроде старшина немцев привести, но поостеречься надо. Послышался шорох. Саша сразу насторожился, поднял автомат. Но это возвращался старшина. Через плечо у него был переброшен крестьянский мешок, в каких обычно картошку на телегах возят. – Стой! – тихо скомандовал Саша. Старшина замер. – Ты куда и зачем отлучался? Старшина с шумом выдохнул. – С женщиной-то я вчера о еде и одежде договаривался, вот – принес. – Почему разрешения не спросил, тайком? – Боялся – не отпустите. – А не боялся, что в лоб стрельну? Старшина пожал плечами. – Показывай, что принес. Борис развязал горловину мешка и вытащил ситцевую рубашку и черные штаны. Все остальное место занимала картошка. – Во, бульба. Сварим – все еда будет. – Пока не получится. Если ты заметил – мост рядом, охрана. Дым от костра вмиг заметят. Саша со старшиной вернулся к дневке. Сергей сладко спал. Пожалуй, пора есть. У них еще была вчерашняя вареная картошка, сало и начатый каравай хлеба. – Подъем! – скомандовал Саша Сергею на ухо. – Обедать пора! Они разделили на троих картошку, сало, хлеб и съели все подчистую, до крошки. – Значит, так. Через час выходим, придется сегодня потрудиться. Сергей догадывался, куда и зачем они пойдут, а старшина помалкивал. Уже затемно они добрались до немецкого склада с авиабомбами. – Лежите здесь. Если поднимется тревога и меня обнаружат – отвлеките огнем. Собственно, автомат, да и то Сашин, был у Сергея – так же, как и пистолетик. Старшина был безоружен. Пулемет решили не брать – лишний груз, а они не воевать идут. Саша подполз довольно близко к колючей проволоке. Буквально в десяти шагах от него проходил часовой. На складе соблюдалась светомаскировка, света не было. Это и помогало, и мешало. Саша по часам засек, как часто проходил тут часовой. Получалось – пять минут и двадцать секунд. Туда-то он проползет, а вот как назад, с бомбой? Как только часовой прошел, Саша выждал минут тридцать и быстро пополз к колючей проволоке. Проволока на кольях была натянута плохо и всего в три ряда. Саша перевернулся на спину, приподнял рукой нижний ряд и прополз. Потом вновь перевернулся на живот, встал на четвереньки и уже через несколько секунд был у штабелей, под маскировочной сеткой. Через щели в обрешетке он руками ощупывал бомбы. Ему нужна была маленькая, килограмм на двадцать пять – с пятидесятикилограммовой бомбой проблем больше, а «сотку» он просто не сможет дотащить или докатить. Во втором штабеле попалась небольшая на ощупь бомба. Саша расстегнул три замка, поднатужился и, вытащив бомбу из обрешетки, положил ее на землю. Что-то он ошибся, тяжела бомба, скорее всего – на пятьдесят килограммов. Но времени лазить по штабелям у него уже не было. Он пронес бомбу на руках до конца маскировочной сетки, улегся. За колючей проволокой прошел часовой. Саша пополз и потащил за стабилизатор бомбу. Подтянув ее к «колючке», пополз назад, под сетку. За один раз он не успеет, однако лучше потерять немного времени и обойтись без шума. Часовой не спеша проследовал обратно. Там он должен встретиться с другим часовым. Саша метнулся к «колючке» и пополз, таща за собой бомбу. Хорошо хоть гладкая, зараза, по земле скользила. Часовые встретились, заговорили. Саша преодолел «колючку», потом встал, взял бомбу на руки и зашагал прочь. Он уже понял, что ползти и тащить за собой бомбу будет мешкотно, что он не успеет. И только он отошел метров на двадцать – двадцать пять, как часовой двинулся обратно. Сердце у Саши колотилось, он старался дышать реже и тише. Полежав, успокоил дыхание, потом поднялся, взял бомбу и стал удаляться от склада. Сил хватило метров на шестьдесят, да и кто сможет измерить пройденный путь ночью, в темноте и с грузом? Саша оставил бомбу и пополз к месту, где остались Сергей с Борисом. Они вздрогнули, когда он появился слева – с этой стороны его не ждали. – Старшина, ползи за мной, только тихо, немцы рядом. Они добрались до бомбы. – Берись. Назад ползли вдвоем, таща за собой бомбу. Когда добрались до Сергея, стало легче – он подменил Сашу. А потом и вовсе встали в полный рост. Бомбу несли Сергей и Борис, а Саша шел впереди, справедливо полагая, что, поскольку самую опасную часть работы сделал он, пусть теперь попыхтят они. Старшина с сержантом останавливались на отдых каждые сто метров. Нести было неудобно, ребра стабилизаторов резали руки. Потом догадались – под стабилизатор на ладонь подсунули гимнастерку. Они едва управились дотащить бомбу до места дневки к рассвету. Старшина без сил плюхнулся на землю, оперся спиной о ствол дерева и спросил: – Сержант, зачем тебе бомба? – Берлин бомбить буду, – отшутился Саша. – Шутишь? Мост взорвать хочешь? – Он показал рукой в сторону моста. – Хочу – вместе с поездом. – Сложно. На бомбе взрывателя нет. – О, специалист! Знаю, что нет, гранатами попробую. А сейчас – всем отдыхать, вымотались. Все трое действительно настолько вымотались за ночь, что даже про еду не вспомнили, и проспали почти до вечера. Они доели консервы. Желудок просил еще, но из запасов оставалась только сырая картошка. Варить ее было не в чем – котелка нет, да и опасно: ночью виден огонь, днем – дым от костра. – Вот ведь незадача, прямо как в поговорке – видит око, да зуб неймет, – сетовал старшина. – Это вроде как наш НЗ, – пошутил Саша. – Ладно, забудем про еду. Ты, старшой, думаешь мост рвать? Похоже, нам придется принимать участие, так что посвяти в свои планы. – Полагаю взорвать днем. Я уже засекал время. Поезда, правда, не по расписанию ходят, но раз в час, а то и в полчаса – обязательно. Как только поезд пройдет, у нас небольшой запас по времени будет. Старшина, ты как стреляешь? – Вроде неплохо. – А без «вроде»? – Из винтовки в ростовую мишень с трехсот метров попадал. – Сгодится. По моему сигналу ты, старшина, стреляешь из автомата по ближайшей сторожке и часовому. Их обычно двое. Один на путях, второй – в сторожевой будочке. Скорее всего, у них там есть телефон. Постарайся положить сразу обоих: будочка дощатая, пуля должна пройти насквозь. Сержант Рогозин из пулемета снимает дальнего часового, ну и второго – в будочке. Сергей, ты старшину подстраховываешь. Мало ли что, автомат – не пулемет. Потом хватаете бомбу – и к мостику. – А ты? – прямо спросил старшина. – В кустах сидеть буду и вами руководить, – засмеялся Саша. – Все шуточки у тебя, а дело рискованное, мне все знать хочется. – Боишься – сиди здесь. В такой операции предусмотреть все заранее невозможно. – Да, – согласился старшина. Ночью Саша спал, а старшина долго не мог уснуть, все ворочался и вздыхал. Не имея опыта, он переживал. Утром Рогозин и Шередин заметно нервничали. – Старшина, ты же связист? – Так точно. – Напомни, какая дистанция между телеграфными столбами? – Двадцать пять метров. – Ага, спасибо. Значит, ему придется срезать провода с двух пролетов. Но связь рвать по-любому надо. Из-за дальнего поворота показались клубы дыма, потом они услышали тяжелое пыхтенье паровоза и перестук колес. – Занять места, зарядить оружие. Сергей и Борис улеглись на землю. Сергей сноровисто откинул приклад лентоприемника на пулемете, заправил ленту, защелкнул крышку и передернул затвор. Видно было по всему – он уже умел обращаться с немецким пулеметом. Прицел выставил на сто метров. Старшина с автоматом возился дольше, но под приглядом Саши все сделал правильно, в конце целик на прицеле перекинул. – Готовы? – Готовы. – Тогда я пополз. Сигнал к стрельбе – моя поднятая рука. Последний вагон прошедшего поезда скрылся за небольшим подъемом. Пора! Саша перебросил через плечо гранатную сумку и глубоко, как перед прыжком в воду, вздохнул. Сейчас еще можно переиграть, отказаться, а через несколько минут действия будут необратимые. Или мы немцев, или они нас. Обернувшись, он шутливо сказал: – Только мне в задницу не угодите. – И – змеей со склона вниз, по траве. Сколько ни смотрел старшина, засечь Сашу он не смог. Знает – человек только что был здесь, знает, что ползет перед ним – а не заметно. «Мастер!» – только и подивился старшина. Саша подобрался к мосту поближе. Оставалось метров пятьдесят-шестьдесят. Пора. Он поднял руку. Тут же короткими очередями забил пулемет. Хорошо стрелял Сергей, грамотно. Очередь три-четыре патрона, потом – еще… Часовой на путях упал сразу, а в изрешеченной будке уцелеть было невозможно. Старшина начал стрелять на секунду позже. В первого часового он попал удачно, и тот сразу упал замертво. А со вторым положение спас Сергей. Покончив со своими целями, он перенес огонь на ближнюю будку. Саша рванулся к насыпи. Первым делом он подбежал к будке караула. Сергей не стрелял, опасаясь зацепить Сашу. Он рванул на себя дверь. Караульный, находившийся в будке, неподвижно лежал у стены, у висящего на ней телефона, сжимая в руке телефонную трубку. Он был мертв. Саша подошел, вытащил из руки убитого трубку и приложил к своему уху. Шел длинный гудок. Слава богу, не успел дозвониться, иначе бы караул выслал на дрезине подмогу и остановил поезд. Саша выбежал из дежурки, замахал руками. Это был условный знак – пусть несут к мостику бомбу. Он затащил в дежурку тело убитого часового и помчался на другой конец моста. Задняя стенка будочки, невидимая со стороны путей, была изрешечена пулями. Сергей дал очередь на уровне груди, вторая строчка пуль легла на высоте ног. Грамотно и метко стреляет, надо взять на заметку. Он уже собрался бежать к ближайшему телеграфному столбу, как заметил, что телефонные провода идут по железным фермам моста. Прямо удача! На гладкий столб взобраться – та еще задачка, не то что по фермам. Саша посмотрел направо. Старшина и сержант быстрым шагом пытались нести бомбу, но получалось у них не очень слаженно. Старшина был ниже ростом, плотен и не поспевал за Сергеем, семенил. Бомбу дважды роняли. Ну-ну, лишь бы дотащили. Он полез к двутавровым балкам, перерезал ножом провод, перелез дальше, отцепил его от проволочных креплений – и так до другого конца моста. Смотал провод в кольца. Метров пятьдесят получилось. Маловато, конечно, но время – деньги. Не успеют – вся затея насмарку пойдет. Ребята это тоже понимали. Пыхтя и обливаясь потом, они подтащили бомбу к будке охраны. – Держать неудобно, – пожаловались они. – Некогда отдыхать, парни! Сергей, быстро на ту сторону, убери часового с путей – затащи его в будку. И забери их оружие с патронами. Если пожевать чего найдешь – тоже бери. – Так точно! Сергей побежал к будке охраны. Пусть заодно и на дело своих рук полюбуется. Пулеметчик не всегда видит результаты своей работы – вот подходящий случай. Взрывать Саша решил среднюю опору моста. Впрочем, она была единственной, двумя другими концами мост опирался на укрепленный бетоном берег. – Ну-ка, старшина, берись. Вдвоем они подхватили бомбу, донесли до опоры и стащили по железной лестнице вниз, на бык из камней. Самое уязвимое при взрыве место: мост рвется пополам, и оба пролета падают в воду. Желательно – с поездом. Саша привязал срезанный телефонный провод к бомбе. – Старшина, бери провод, тяни на берег и там принайтуй к чему-нибудь. Потом – бегом к будке, забери оружие у убитых. Оттуда – к базе, и ждите меня там. – Понял. Старшина по лесенке полез с быка на мост. Саша уложил бомбу вплотную к опоре, сунул под ее круглый бок небольшой камень, валявшийся на быке, – для надежности, чтобы не покатилась. Потом он достал из гранатной сумки «колотушку» и подсунул ее под стабилизатор бомбы – поближе к тому месту, где был тротил. Старшина уже взбирался на насыпь, к будочке. К ближнему концу моста бежал Сергей с двумя винтовками на плече, в руке он держал солдатский ранец и подсумки на ремне. И Сергей, и старшина подбежали к сторожевой будке одновременно. Не задерживаясь долго, забрали оружие и патроны. – Старшой, мы все! – Теперь руки в ноги – и к дневке. Сергей, будь у пулемета, если что – мой отход прикроешь. Оба тяжело побежали к лесу. Железа на них много, шагов и поезда пока не слышно. Саша выкрутил из торца деревянной ручки гранаты фарфоровую пробку, осторожно привязал к ней телефонный провод. У немецкой гранаты был устаревший терочный замок. Стоило резко дернуть за фарфоровую пробку, как срабатывала терка, воспламеняя пороховую мякоть в замедлителе. Саша взобрался на мост, побежал к берегу, спустился по насыпи, нашел конец телефонного шнура. Старшина привязал его к маленькому кустику орешника. Фу, успел! Теперь осталось только ждать. Маловат провод – всего полсотни метров, разлет осколков у бомбы больше. Конечно, часть осколков примут на себя бык и железные фермы моста, но часть полетит в его сторону. Саша почувствовал себя немного неуютно. Глупо погибнуть самому от собственными руками организованного взрыва. Окопчик бы ему, но лопаты нет. Он начал работать ножом, подрезая дерн и складывая впереди – наподобие бруствера. Укрытие слабое, но хоть замаскирует немного. Саша посмотрел на часы. После прохода поезда прошло двадцать шесть минут. Обернулся назад. От опушки ему помахал руками Сергей – мол, все в порядке, мы наготове. Теперь оставалось только ждать. Из оружия при Саше были только «парабеллум» в кобуре и нож. Если пойдет поезд и ему удастся взорвать мост, оружие вроде автомата не пригодится, только мешать будет. Немцы – если кто-то и уцелеет после взрыва – будут несколько минут в шоке, и им будет не до стрельбы по нему. Так ведь и он ждать не собирается, пока они очухаются. До леса сотня метров, за десять секунд он ее не пробежит – не спортсмен, но за полминуты успеет. Медленно тянулись минуты. Солнце жгло спину, хотелось пить. Вода – вот она, в трех метрах, но подниматься и обнаруживать себя не стоило. Вдруг немцы дрезину ручную впереди поезда пустили или пеший патруль? Саша сорвал травинку, сунул в рот и снова посмотрел на часы. Прошло уже сорок восемь минут. Интересно, звонят ли немцы на мост перед проходом поезда, и как часто они по телефону интересуются охраной? Этого он не знал и не узнает теперь никогда. Далеко заревел паровозный гудок. Укрытие Саши располагалось низко у реки, и насыпь закрывала обзор. Что за поезд и далеко ли он? Саше был виден лишь участок пути метров за триста-четыреста от моста. Потом Саша услышал одышливое дыхание паровоза, стук колес. Все ближе и ближе, вот уже и рельсы загудели. Показался паровоз, вернее – даже два. А за ними – теплушка и платформы с танками. Вот это удача! Прямо фарт! Саша как-то внутренне подобрался. Сейчас его занимал только один вопрос – когда потянуть за шнур? У немецкой гранаты замедлитель срабатывает через 5–7 секунд. Какую часть пути за это время преодолеет поезд? Максимального эффекта от взрыва можно достичь, когда паровоз будет над бомбой. После моста начинается подъем, и машинисты должны разгонять поезд, поддать пару, чтобы было легче взобраться. Тогда после взрыва, по инерции, все вагоны должны упасть в реку. Поезд был все ближе и ближе, уже слышны шумные выдохи паровой машины. Переднему паровозу оставалось пройти метров сто, когда Саша потянул провод, выбрал слабину. Ну! От паровоза до первой фермы полсотни метров. Саша со всей силы дернул за провод и замер. Одна секунда, вторая… Паровоз вкатывается на мост… Третья… На мост въезжает второй паровоз… Четвертая… Первый паровоз благополучно минует бык. Не получилось? Пятая секунда… Второй паровоз подходит к быку, где заложена бомба… Между быком и паровозом взметнулось пламя и ахнул сильнейший взрыв. Саша прижал голову к земле и прикрыл ее руками. Взрывной волной на него швырнуло срезанный им дерн. Он протер глаза и приподнял голову. Оба пролета моста упали в воду, передний паровоз каким-то чудом выскочил с моста, а следовавший за ним – боком упал в реку. На него валились платформы с танками, все еще въезжающие на мост. Грохот стоял ужасающий. Платформы уже забили русло реки, а сзади по инерции напирали другие платформы, они наползали на передние и переворачивались. На платформах начало что-то гореть, скорее всего – горючее в баках танков. Саша увидел, как в его сторону по воздуху летит теплушка. Чтобы не быть раздавленным, он вскочил и помчался к лесу. Так быстро он еще не бегал никогда! Сзади тяжело ухнуло. Саша сбавил шаг, обернулся. На том месте, где он только что находился, лежала платформа. У нее еще крутились колеса. Мало кто мог уцелеть в этой железной давке, а если даже кто и уцелел, то думал только об одном – как спастись, как выбраться из чудовищной мясорубки. Саша побежал по направлению к лесу, правда – уже не так быстро. Он взобрался по косогору к опушке, к своим товарищам, которые с нетерпением ожидали его. Остановился, переводя дыхание, и обернулся. Зрелище было не для слабонервных. Мост перестал существовать. На его месте громоздились платформы, вагоны, покореженные танки. И все это горело. Потом начались хлопки – это от жара стали взрываться снаряды и патроны в боевых машинах. Уцелел только первый паровоз. Он откатился от моста метров на двести и теперь гудками подавал сигналы тревоги. – Вдарить по нему из пулемета? – предложил Сергей. – Не трать попусту патроны. Нам надо уносить отсюда ноги. Не знаю, где ближайшая станция, но думаю, что через полчаса здесь будет не протолкнуться от немцев. Как бы они еще собак не пустили по нашему следу! Старшина, бери две винтовки и все патроны к ним. Что в ранце? – Харчи, – расплылся в улыбке Сергей. – Старшина, ранец и полмешка картошки несешь тоже ты. Сергей, на тебе – пулемет и коробка с лентой. Я впереди, за мной старшина, Сергей прикрывает. С Сашей не спорили, подчинились безропотно. Оба после подрыва моста признали его старшинство не по званию – Шередин был старше, – а по боевым навыкам. Мост с поездом далеко не каждый пехотинец или связист взорвет. Ущерб немцам был нанесен огромный, и Сашу, как и его боевых товарищей, распирала гордость. А как же! В тылу, без поддержки своих, без еды, оружия и взрывчатки они нашли способ взорвать мост и поезд. Шли быстро, даже вспотели. Саша дважды выбирал путь по дну небольших ручьев на случай, если немцы по следу пустят собак. Далеко позади слышались приглушенные взрывы, потом стихли и они. Старшина выдохнул: – Не могу больше! – Привал! – объявил Саша. Без сил бойцы повалились на траву. Отдышавшись, старшина сказал: – Ну ты как лось здоров, старшой. Прешь и прешь вперед, как танк. – А ты небось курил да по танцам бегал в своем Минске, Боря! А надо было за здоровьем следить, кроссы бегать. – Да ну тебя, Александр, тебе бы только шуточки. А все же здорово мы его рванули! Нашим бы рассказать! – Не поверят.Глава 3 Каратели
Старшой, мы что – на запад идем? – спросил старшина. – Точно. – Зачем? – Немец подумает – окруженцы мост взорвали. Куда они могут направиться после взрыва? К линии фронта, там их и искать будут. – Что-то мудрено. – Сначала постарайся думать, как твой противник, а потом поступи вопреки очевидному. – Хм, слова у тебя заковыристые. Ты сколько классов закончил? – Школу, после – техникум. – Вот – потому что умный. А я без отца рано остался, у матери кроме меня еще четверо. Кто братьев кормить будет? Я после отца старшим остался. Школу пришлось бросить, работать пошел. В кузнице деревенской работал подмастерьем, потом в армию призвали, потом – на курсы, телефонистом стал. На сверхсрочную остался. Оклад хороший, матери с братьями половину отсылал. А ты – «думать», «очевидное»! – Прости, старшина, обидеть не хотел. – Похоже, ты у нас самый грамотный, – вставил Сергей. – Я вот семь классов кончил, а не всегда тебя понять могу. – Разговорились! Передохнули – и в путь. Подъем! К суровым армейским будням сержант и старшина привыкли и не роптали. Одно их напрягало: Саша – тоже сержант, Сергею ровня по званию, а Борис – так тот вообще званием выше. Но Саша действиями своими ежедневно доказывал, что именно он имеет право командовать маленькой группой. После отдыха шагалось веселее. До сумерек они успели пройти, по прикидкам Саши, километров двадцать. И все-таки не по шоссе ровному да гладкому шли и налегке – с грузом, да по пересеченной местности, остерегаясь внезапно наткнуться на немцев. Наконец Саша объявил привал. Вокруг глухомань, лес да болото справа. И никаких следов человека – тропинок, жилья. Саша собрал сухой валежник. Дыма от него мало, жар хороший, жаль только – прогорает быстро. Котелка у них нет, это правда, но картошку можно в золе испечь, «в мундире». Получается вкусно, не хуже вареной. Когда валежник прогорел, в середину бросили корягу. Жара она не дает, но дымом от комаров спасает. Закатили в золу по десятку картофелин на каждого. Прутиком каждый переворачивал свои картофелины, чтобы не обгорели. – Вроде все, готово, – старшина выкатил из угольев картофелину, разломил ее. – Ой, горячая! Обжигая пальцы, он очистил картофелину от кожуры, подул, осторожно попробовал: – Готово, хлопцы, доставайте. Саша залез в ранец, достал банку тушенки. – Знатный ужин получится! – Сюда бы еще по сто грамм – мост взорвали с поездом, отметить не грех. – Не грех, только где ее взять? Мужчины дружно вздохнули. Никто из них пьяницей не был, но после сегодняшних испытаний не отказался бы снять напряжение. Картошку под тушенку умяли в пять минут. Старшина приподнял мешок с картошкой. – Красота, завтра нести легче будет! – От пулемета бы кто отъел часть, – мечтательно произнес Сергей. Пулемет был тяжел, и вместе с коробкой с патронной лентой тянул килограммов на пятнадцать. Но Саша старался Сергея сильно не нагружать. Пулеметчик он хороший, в бою очень пригодится. Старшина же пока себя никак не проявил, вот и пусть груз тащит. Они улеглись спать, но часа через полтора Сашу толкнули в бок. Он открыл глаза и схватился за пистолет. – Тс, тихо! – прошептал старшина. – Слышь, командир, вроде стонет кто-то недалеко. – Показалось, старшина. Глухомань, болото рядом. Небось леший. Спи. – Сам послушай. Пойдем. Не хотелось Саше вставать, а пришлось. Они подошли к краю болота. Топь, камыши, кочки, комары зудят. – Ну, кто стонет? – Постой, послушай. И в самом деле, издалека донесся не то стон, не то далекий короткий крик. – Тьфу ты, в самом деле! Что делать будем? – Я ночью в болото не полезу, – заявил старшина. – Я хоть в чертей и леших, болотников всяких не верю, но утонуть в болоте не хочу. – Пошли спать, старшина, до утра все равно ничего сделать нельзя. А утром, как солнце встанет, посмотрим. Они улеглись снова. – Старшина, а как это ты стоны услышал? Я отсюда не слышу ничего. – До ветру ходил. – А… Саша придвинулся к тлеющим углям костра. От болота тянуло тиной, волглостью, становилось зябко. У костра комары меньше донимали. Похоже – они сюда слетелись со всего болота. Как же! Жратва для них сама в гости пришла. Праздник у комаров сегодня. Зудят над ухом, спать мешают. Но уснул все-таки. Утром встали помятые, с опухшими от укусов лицами, которые неимоверно горели и чесались. А еще щетина отросла, бородки начали формироваться. – Борис, нам вчера почудилось, или действительно стонал кто-то? – Да выпь небось кричала, – подал голос Сергей. – А все же пошли, посмотрим. Они подошли к краю болота. Земля здесь пружинила под ногами, из-под травы проступала вода. – Эй, есть здесь кто-нибудь? – крикнул Саша. Постояли, послушали. Тишина. – Почудилось, – облегченно вздохнул старшина. Они уже повернулись, было уходить, но совершенно неожиданно стон раздался снова. – Эй, коли живой кто есть – отзовись! Донеслось неясное и затихающее: – Помо… – Точно, человек там, помочь надо, – сказал Сергей. – А вдруг немец? – В глухомани, в болоте – немец? Старшина, откуда ему здесь взяться? Вот что: ищите валежины, попробуем подобраться. Они подобрали валежины – сухие стволы упавших деревьев. Ножом Саша убрал сучья. Сняли брюки и сапоги – болото сапоги запросто засосать может, как без них дальше идти? Первым пошел Сергей, прощупывая валежником топь, за ним – старшина. Саша держался сзади. Исконно городской житель, в болоте он был впервые и потому побаивался. И вообще, он болота только в кино видел, да и то пример был не слишком хороший. Фильм назывался «А зори здесь тихие…», где Лиза Бричкина в болоте сгинула. Несмотря на лето, вода была холодной – аж пальцы сводило. Сергей остановился, крикнул: – Вижу! Стойте на месте! Передайте мне несколько валежин, попробую вытащить. Саша передал старшине свою слегу, а сам замер на месте, боясь ступить в сторону. – Хватайся за слегу и держись! – крикнул Сергей. – Сильнее держись! Саше ничего не было видно, сколько он ни вытягивал шею. Раздался всплеск, шум. – Стой, а то оба потонем! А теперь на эту слегу ложись, за другую держись. Я подтяну. Вскоре рядом с фигурой Сергея появилась еще одна. Сказать, кто это – мужчина или женщина, старый человек или молодой, – было невозможно. Он был весь в грязи, одежда прилипла к телу, невозможно было под грязью различить ее цвет. Кое-как они вернулись обратно, на твердую землю, потратив на возвращение времени втрое больше, чем на дорогу туда. Саша сразу ушел разводить костер – надо было обсушиться, ноги замерзли до судорог. А в первую очередь – обогреть человека, да и картошки напечь: завтракать тоже надо. Пока он собирал хворост, Сергей раздел человека – согреться в мокрой одежде было невозможно. Саша разжег костер. Сергей приказал: – Обмойся хоть немного и иди к костру. Человек обмылся ржавой болотной водой и, шатаясь, подошел к костру. Его знобило и трясло, зубы выстукивали дрожь. – Садись поближе, грейся, а там и картошечка поспеет. Неизвестный уселся на корягу, сунув ноги едва ли не в огонь. – Ты поосторожнее, не обожгись, а лучше сядь спиной. Саша поймал на себе внимательный взгляд незнакомца. Что-то он уж очень пристально смотрит, они вроде бы не знакомы. Вдруг человек вскочил и бросился к Сергею: – Это предатель, не верьте ему, он иуда! – Парень, ты обознался, – успокоил его Сергей, – это наш командир. – Нет, он полицай! Сука немецкая! Как только он произнес эти слова, Саша сразу все вспомнил. Он конвоировал с немцем наших военнопленных. Последний пленный, шедший в колонне, бросал на него злобные взгляды, обещал повесить, когда наши придут. Точно, он это! – Ну-ка, мил человек, иди сюда! – Убить хочешь, паскуда? Стреляй! Неизвестный бросился к Саше. – Стоять! Но человек бежал к нему с явным желанием ударить. Саша уклонился, подставил ногу, и неизвестный с размаху упал на землю. – Согрелся? А теперь марш к костру! Человек уселся на корягу, но продолжал бросать на Сашу полные ненависти взгляды. – Успокойся. Да, была на мне повязка полицая, но разве не я позволил тебе бежать? Было такое? – Было, – нехотя выдавил мужчина. Сергей повязку видел, через шок прошел. Но старшина слушал, раскрыв от удивления рот. Потом потянулся рукой к немецкому карабину. – Старшина, отставить! Остынь! Да, у меня повязка полицейского и даже бумага немецкая до сих пор в кармане. Я полицая убил, а его повязку и документы забрал – только и всего. – А чего он говорит, что ты с немцем шел? – Было дело, не отрицаю. Для службы так надо было. Старшина недоверчиво покачал головой. – Александр, я всего, может, и не знаю, но ты непонятный какой-то. То с немцем идешь, то эшелон их под откос пустил… Ты кто на самом-то деле? Для пользы дела Александр соврал: – Разведчик я наш, в тылу оставлен для диверсий и организации сопротивления врагу. Над маленькой группкой нависла тишина. Все молча переваривали услышанное. – Сразу-то чего не сказал? Мы бы поняли. – Государственный секрет, я даже вам его открывать не должен был. А если кто-то из вас в плен попадет – вот как он? – Саша ткнул пальцем в спасенного из болота. – И проболтается? – Бойцы пристыженно молчали. А Саша нагнетал обстановку: – Судить о человеке надо только по его делам. Слова – пустое. Я мост и эшелон с танками взорвал? – Взорвал, – хором ответили Сергей и Борис. – А вот он, – Саша ткнул в спасенного пальцем, – в плену был. И был, между прочим, как я заметил, в сапогах и без гимнастерки. – И что? Я чего-то не понял, – недоуменно протянул Сергей. – Товарищ Сталин говорит, что лучше застрелиться, чем красному командиру нашей армии в плен попасть. Думаете, почему он без гимнастерки был? Снял он ее, потому что немцы сразу же определили бы, что он командир, а скорее всего – политрук. Сергей и Борис повернулись к мужчине. – Да, я политрук, – с вызовом в голосе ответил он. – Я не застрелился и гимнастерку снял. Не застрелился потому, что патроны закончились. А гимнастерку… Да чего душой кривить – жить я хотел! Из плена бежать можно и дальше пользу армии приносить, а с того света чем поможешь? Практически в одно мгновение политрук из обвинителя превратился в обвиняемого. Действительно: политрук, коммунист и должен подчиненному ему личному составу пример показывать, а сам в плен попал! Саша осуждающе покачал головой. Политруков он не любил в принципе – за их зачастую оголтелый фанатизм и трескотню на политзанятиях. Потому и перевел стрелки с себя на него. Настроение Сергея и Бориса изменилось, они тоже с осуждением стали смотреть на политрука. Он даже как-то съежился под их взглядами. Саша сжалился: ну нельзя же вовсе человека добивать, и сказал словами из Евангелия: – Кто не знает за собой греха, пусть первым бросит в него камень. Политрук вскинул голову: – Ты же коммунистом должен быть, коли разведчик, а словами из Библии заговорил. – Ты, политрук, мне на еще один, но самый важный вопрос ответь. Пусть ты в плен попал и бежал из него, но почему ты шел не к линии фронта, а в немецкий тыл? – Да! Ну-ка, политрук, ответь! – заинтересовался Сергей. И в самом деле, нелогично. От места, где он сбежал из колонны пленных, верных полсотни, а то и поболе километров до болота. К своим идти – совсем в другую сторону. – Причина у меня была, – нехотя выдавил политрук. Тут взъярился старшина: – Небось на политзанятиях о воинской чести красиво говорил, а как война неожиданно нагрянула, в тыл немецкий потянуло? Под юбкой у знакомой бабенки отсидеться хотел? Да я тебя за это самолично расстреляю, и рука не дрогнет! – Эй, старшина, остынь немного! – Саша решил остудить горячие головы, иначе и в самом деле парни за оружие схватятся. – У нас не трибунал, нельзя человека без суда расстрелять! Его слова возымели действие. Старшина сплюнул и уселся на пенек. Хоть и не любил Саша политруков, но в душе вынужден был признать, что один политрук, Шумилин, жизнь ему спас. Погиб после, но вел себя, будучи раненым, мужественно. А долги возвращать надо. – Парни, у нас не воинское подразделение Красной Армии, и я вам не командир. Давайте решать, что с политруком делать будем? С собой возьмем или пусть сам по себе живет? Неожиданно политрук подошел к Саше: – Отойдем в сторонку на пару слов? – Можно. Они отошли метров на десять. – Говори, что хотел? – Не при всех. Я в тыл немецкий шел, потому как до передовой далеко, линию фронта перейти сложно. Да и наших документов у меня нет, сложности будут. – Это ты точно сказал. – Секрет открою. Я еще в тридцать четвертом – тридцать пятом годах занимался по линии партии в Западном Особом округе закладками. Саша сразу понял, о чем речь. Это когда армия на своей территории делает маленькие тайные склады – с гражданской одеждой, с провизией на несколько дней для небольшого отряда, с оружием и боеприпасами. Каждая закладка рассчитана была на случай войны и оккупации территории – для организации партизанского движения. Даже теория такая была выдвинута Фрунзе. Ближе к границам обустроить УР – укрепленные районы с капитальными бетонными подземными казематами, орудийными и пулеметными точками. Армия будет сопротивляться врагу в УРах, а коммуникации – связь, железные дороги и склады – будут выводить из строя партизаны. Для того была создана целая сеть – тысячи закладок. После тридцать седьмого года, после многочисленных чисток в армии и НКВД о закладках, как и о самой теории, благополучно забыли. – Места закладок помнишь? – Как «Отче наш»! – Политрук смутился – ведь ответил он не как коммунист. – Хорошо, покажешь. А связи с подпольем есть? – Развалили все, люди поменялись. Не думаю, что найду кого-то, но попробовать можно. – Договорились. Они вернулись к костру. – Вот что, парни. Политрук мне маленькую тайну открыл. Берем его с собой. Вопрос не обсуждается! – сказал он категорично. – Во! Вот это правильно, а то – «я не командир, мы не армия»… Не колхоз же, где все вопросы на собраниях решают. – Старшина, у тебя в мешке вроде бы цивильная одежда была – отдай ее политруку. Его одежду после болота все равно не отстирать. А ходить голым бойцу Красной Армии не пристало. Старшина побурчал под нос, но одежду – рубашку и брюки – отдал. Обуви вот только не было никакой, а свои сапоги политрук утопил вболоте. – И карабин немца ему отдай – с патронами, и ранец пусть несет. – О! Хоть какая-то польза от человека! Когда политрук оделся, повесил карабин на плечо и опоясался поясом с подсумками, выглядеть он стал по-человечески. Обуви не хватало, но с этим еще решится вопрос. – Политрук! Ты бы хоть представился людям! – Батальонный комиссар Покидько Александр Афанасьевич! – отрапортовал политрук. Ничего себе! Батальонный комиссар – это, если по-армейскому, майор. Старшина хмыкнул: – Нам бы еще комдива сюда. Генералов в Красной Армии не было, такие звания ввели только с января 1943 года, но комдив по должности как раз ему соответствовал. – Сергей, собирай хворост, сухостоины, разводи костер. И так много времени потеряли. Старшина, сколько картошки у нас осталось? Борис порылся в мешке. – Каждому по двенадцать штук – и все, кончится картошка. – Вот всю и будем печь. И тебе груз не нести, и нам сытнее будет. Комиссар подошел к Саше. – Ты в каком же звании, разведчик? – Сержант, – Саша не покривил душой. Он назвал свое армейское звание, но комиссар принял его за сотрудника НКВД – у них градация званий была иной. Сержант НКВД соответствовал армейскому лейтенанту. Запутанной была система соответствий, в каждом ведомстве своя, и лишь с января 1943 года было введено однообразие званий во всех родах и видах войск, за исключением Военно-морского флота. Там до сих пор майор – это капитан третьего ранга. Традиции флотские, никуда не денешься. – Комиссар, нам вообще куда идти? – Под Полоцк. Саша присвистнул. Это по прямой – около ста километров, а учитывая леса, овраги, обходы населенных пунктов, занятых немцами, – так и все двести получится. Далековато! – Сержант, можно карту посмотреть? – Нет у меня карты; нужна, а нет. Придется у немцев добывать – вместе с сапогами для тебя. У тебя какой размер обуви? – Сорок второй. – Ходовой размер, найдем. И еще. Ты комиссар, по званию старше, но в отряде подчиняешься мне. Своеволия не потерплю. – Я уже понял, согласен. – Ну, тогда к костру. Сергей уже развел костер, тонкие ветки прогорели быстро. Каждый стал заниматься своими картофелинами – переворачивал их прутиком. Стоило не усмотреть, зазеваться, и бочок у картофелины становился черным – сплошная сажа. И другой картофелины добрый повар уже не даст, потому как повара нет, как, кстати, и картошки в запасе. Съели все, желудок заполнился. Только картофельная сытость обманчивая. Вроде полон желудок, а через час-два уже снова есть хочется. Были в ранце еще две банки консервов, только Саша берег их на крайний случай. Вдруг случится, что сегодня или завтра еды вообще будет не найти? Они вымыли в болоте руки – после печеного картофеля они были черными, как у трубочиста. – Отряд, приготовиться к маршу! – подал команду Саша. Ничто так не дисциплинирует, как уставные команды в армии. Шли почти прежним порядком. Впереди Саша, за ним – старшина, потом Сергей с пулеметом, и замыкал жиденькую колонну комиссар. Он запинался на ходу за корни и кочки, стоически терпел, но сбил ноги в кровь. На привале Саша решил, что надо искать сапоги, иначе комиссар станет обузой. Командир любого воинского подразделения отвечает за боеспособность, за готовность личного состава к выполнению боевой задачи. А насколько боеспособен комиссар, когда он еле идет на сбитых ногах? Вот и приходилось Саше выполнять функции снабженца. Едва они дошли до первой деревни, выпросил он у старухи старые дедовы башмаки. Перевязали отваливающуюся подошву у ботинка – по крайней мере, ступни будут целы. Конечно, не выход из положения, но ноги сохранят. С обувью, одеждой до войны было плохо. Удалось раз в год отрез ткани купить на костюм – большая удача. Потому селяне расставались с одеждой неохотно, латали ее по многу раз. С обувью – еще хуже ситуация. В некоторых семьях одна пара сапог или галош – на всех домочадцев, а зимой – одна пара валенок. Скудно люди жили. А во время войны резали поперек автомобильные покрышки, привязывали веревкой к ногам и так ходили. Понял Саша: реально достать сапоги – снять их с убитого немца. Однако ждать милости он не привык, и как только группа вышла к телефонным проводам, Саша приказал старшине их обрезать. Через час уже на велосипедах показались немецкие связисты. Сергей, укрывшись за кустами, расстрелял их из автомата. Группа подошла к убитым. – Комиссар, выбирай себе сапоги. Только примерь, чтобы не жали. – Противно как-то с убитых снимать, вроде как мародерство. – Не путай мародерство с трофеем – это противник. Мне твои ноги важнее сантиментов. Приказываю надеть! Комиссар подошел к трупам и остановился в нерешительности. Сергей сам стащил с убитых сапоги и бросил их под ноги комиссару. – Как девица ломаешься! Подобрал все-таки комиссар себе сапоги, обулся, повеселел. – Старшина, патроны у убитых забери. Оружие было у всех, а патронов немного. Зачем брать карабины? Только лишнюю тяжесть тащить. Вот без карты плохо, хоть немецкую бы найти! У связистов при себе карты не было, хотя Саша в глубине души надеялся, сам обыскал сумку с инструментами и карманы. Эх, знать бы им, во что эти сапоги для комиссара обойдутся! После расправы над связистами Саша с отрядом прошел с полкилометра по ручью, чтобы сбить со следа собак, если немцы их пустят. Они остановились немного обсушиться – почти у всех промокли сапоги: давно ваксы не видели, кожа воду пропускать стала. А идти в промокших – набить мозоли. Развели небольшой костерок из трухлявого пня – он почти не давал дыма. На сломанные ветки насадили сапоги и протянули их к огню – даже пар повалил. Когда обувь подсохла, принялись сушить портянки. Дух от старых, давно не стиранных портянок стоял еще тот, хоть носы зажимай. Сергей вдруг сказал: – Бойцы, дым идет. – Да нет, костер хороший: жар есть, а дыма нет. – Вы туда поглядите, – он показал рукой вправо. Сразу несколько дымов поднимались за лесом. – Никак – немцы деревню жгут? – высказал предположение комиссар. – Похоже. Отряд, к маршу готовсь! Бойцы намотали на ноги портянки, натянули сапоги. – Бегом за мной – марш! Саша бежал не быстро, чтобы не сбить дыхание и не отстали другие. Небольшой лесок миновали за полчаса. Только подобрались к опушке, как услышали нестройный винтовочный залп, за ним еще один, потом – отдельные пистолетные выстрелы. Перед ними стояла небольшая деревня – полтора десятка домов. Половина деревни пылала. Кто в кого стрелял, было непонятно – избы закрывали обзор. – Вольно, пока отдышитесь; я узнаю, в чем дело. Короткими перебежками, прячась за кустами, Саша подобрался к огородам, а там уже ползком пробрался к домам. Он миновал крайнюю избу, и перед ним открылась страшная картина: десяток полицаев под руководством немецкого офицера расстреляли на окраине деревни всех жителей – от мала до велика. Офицер добил раненых и деловито вложил пистолет в кобуру. Полицаи строем под его командой направились в деревню. На улице уже стояло несколько подвод с лошадьми. «На расправу приехали, гады! – мелькнула мысль у Александра. – Не за убитых ли связистов мстят? Надо их жестоко покарать!» Саша вернулся к отряду и кратко пересказал увиденное. – Вот гады! Командир, такое прощать нельзя! – Согласен. Сергей и Борис, вы останетесь здесь. Готовьтесь к бою. Комиссар – за мной. Как появятся, я дам сигнал выстрелом. Постарайтесь никого не упустить живым. Сергей, я на тебя особо надеюсь! – Не подведу, командир! – Комиссар, за мной – перебежками. Вдвоем они пробежали по лесу вдоль опушки – там лес и дорога делали изгиб. – Все, здесь наша позиция. Мы ударим в лоб, сержант и старшина – во фланг. Если кто из полицаев побежит, ему одна дорога – через открытое место к горящей деревне. Заполыхали другие избы. Находиться в горящей деревне было невозможно из-за сильного жара, легкий ветерок забивал дым в легкие. Полицаи уселись на телеги и выехали из деревни. Вот они приблизились к месту, где залегли Сергей и Борис. – Огонь! – скомандовал Саша комиссару. Сам же взял на прицел переднюю подводу, где сидел офицер и двое полицейских. Рядом бухнул выстрел из карабина – это стрелял комиссар. Тут же из леса раздались очереди пулемета и выстрелы из карабина. В ответ не раздалось ни одного выстрела – никто из полицейских среагировать не успел. Огонь на близком расстоянии из пулемета и автомата при поддержке двух карабинов сделал свое дело. Лошади встали. Только одна лежала и билась в конвульсиях – зацепило шальной пулей. Стрельба стихла. Саша выждал немного. Потом, держа наготове автомат, вышел из леса. Все полицейские и офицер были мертвы. На подводах лежали узлы с трофеями – не погнушались полицаи забрать из домов скудные деревенские пожитки. На плече офицера, на тонком ремешке висела офицерская сумка. Саша забрал ее себе. – Выходите, каратели получили свое. Соберите патроны, можете забрать продукты, если найдете. Комиссар, сними с офицера ремень с кобурой – пригодится. Комиссар не стал говорить о мародерстве, он снял с немца ремень с кобурой и надел его на себя. Еще один ствол в отряде не помешает. К сожалению, автоматов у полицейских не было, да и патронами было не разжиться. Вооружены они были советскими трехлинейками, вероятно – немецкими трофеями, и смысла брать их Саша не видел. В немецком тылу проще было добыть патроны к немецким карабинам. Автоматов же немцам самим не хватало, и в руки полицаям давать их никто не собирался. – Может, похороним деревенских? – предложил старшина. – Нам четверым работы здесь на два дня хватит. Немцы раньше появятся. Все, уходим. Продукты нашли? Сергей показал четверть самогона, старшина нашел два подовых хлеба и лукошко с яйцами. – Забирайте, сгодится. Шли быстро. Каждый понимал, что если полицаи не вернутся, немцы захотят узнать, почему. Вышлют солдат на грузовике, и тогда худо будет. Бойцов в отряде всего четверо, автомат один, запасных магазинов к нему – всего два, а к пулемету вообще несколько патронов в запасе осталось. Боя с обученными солдатами вермахта им не выдержать. Через час быстрого хода они остановились передохнуть. Решили съесть яйца – хрупкую поклажу нести было неудобно. Каждому досталось по пятку сырых яиц и краюхе хлеба. После скромной трапезы Саша решил ознакомиться с сумкой офицера. И первое, на что он наткнулся, была топографическая карта. Саша был рад несказанно. Немецкие карты очень точны – указаны даже колодцы; наши картографы им в этом значительно уступали. Единственное неудобство: все названия сел, рек, городов были на немецком языке. Перебирая содержимое сумки, Саша наткнулся на свернутый вчетверо листок бумаги, развернул его. Это был список полицаев, участвовавших в акции устрашения, написанный на корявом русском языке. Саша уже хотел листок выбросить: зачем он, если полицаи мертвы? Но подошедший комиссар остановил его: – Отдай мне листок. Полицаи мертвы, это так. Но пройдет время, закончится война, и люди должны будут узнать поименно и своих героев, и предателей. – Бери, не жалко. Были еще какие-то накладные – их он выкинул сразу; машинописный текст на немецком, на четырех листах. Ни сам Саша, ни его товарищи немецким языком не владели и текст этот перевести не могли. Эти листки Саша решил сохранить. Мало ли, вдруг там что-то ценное, а им случится встретить учителя немецкого или переводчика? По характерным приметам местности Саша сориентировался и теперь вел свой маленький отряд более уверенно. И вот настал день, когда они достигли цели. Комиссар, немного поплутав, сказал: – Здесь где-то закладка быть должна. Место нашли. Это оказался полуразрушенный погреб или землянка – точнее сказать было невозможно. Сгнившие бревна обрушились, земля просела. Руками разобрали часть завала и с разочарованием убедились, что закладка пуста. – Комиссар, как же так? Он только смущенно пожал плечами и развел руками. В самом деле, с момента закладки прошло несколько лет. Содержимое ее могли изъять армейцы или НКВД, мог обнаружить и поживиться случайный человек. – Еще места закладок помнишь? – Да, два. – Веди. – Это у деревни Берковичи, там еще хутор есть. Нам туда. Но и вторая закладка оказалась пустой. Бойцы приуныли. – Веди к последней, – распорядился Саша. Последняя закладка оправдала их надежды. Замаскированная под муравейник, она имела люк и бревенчатые стены из лиственницы. Чувствовалось, что создавали ее люди рачительные и толковые. Фактически это было убежище, рассчитанное на десять человек. Там стояли нары в два яруса, на которых лежали винтовки в двух ящиках, ящик патронов в двух цинках, консервы, бинты в прорезиненной упаковке, ватники, ушанки и сапоги. Не была забыта посуда, а в углу стояла печь-буржуйка. – Царские хоромы! – оглядев закладку, заявил довольный Саша. – Здесь пока обоснуемся, базой своей сделаем. Место удобное – между железной дорогой и шоссе. Располагайтесь. Но не все оказалось хорошо. Ватники сопрели, и их пришлось выкинуть. Автоматов, пусть даже русских «ППД» – поскольку в день закладки «ППШ» еще не существовало, – не было. А с винтовками хорошо только издали воевать, для ближнего боя они несподручны. Но Саша был доволен. Впереди осень, дожди пойдут. Схрон же сухой, какое-никакое, а укрытие. И весь следующий день ушел на обустройство. Потом Саша отозвал в сторону комиссара: – Иди в Полоцк, попробуй найти знакомых людей. Наверняка кого-то из коммунистов или НКВД оставили в городе для организации подполья. Мы же не банда какая – в схроне отсиживаться, нам связь с партизанами нужна, если они есть. Рацию бы хорошо для связи с нашими. Без продуктов, опять же, долго не протянем. – Понял, командир! – Тогда ступай. Оружие комиссар оставил на базе. Если попадется немцам на глаза, могут обыскать. Пистолет не поможет, не отобьешься. Саша оглядел Покидько и остался доволен. На комиссаре – ни одной вещи из военной формы, ничего не выдавало в нем человека военного. Саша проводил его до шоссе. – Ну, удачи, комиссар, надеюсь на тебя! – К черту! Несколько дней Саша по очереди то с Сергеем, то с Борисом выходил обследовать местность. Надо было узнать, где протекают ручьи, где есть овраги, короче – изучить, где можно укрыться в случае облавы или самим сделать засаду на непрошеных гостей. Саша отметил в памяти, где он в дальнейшем поставит растяжки из гранат, чтобы непрошеные гости не только подорвались, но еще взрывом хозяев известили о своем появлении. Сейчас ставить растяжки было нельзя, поскольку неприятные сюрпризы надо показать бойцам и рассказать им о них, комиссар же отсутствовал, и Саша опасался, что он может наткнуться на такую ловушку. Один человек всегда оставался на охране бункера – Саша старался поддерживать дисциплину и порядок, иначе его маленький отряд мог превратиться в банду. Когда ближайшие окрестности были изучены, Саша с обоими бойцами сделал вылазку к шоссе, понаблюдали за движением. Видимо, партизанское сопротивление еще не организовалось, поскольку немцы вели себя беспечно. Проезжали одинокие легковые машины, мотоциклисты, небольшие колонны грузовиков или военной техники. Ничего, придет еще время, когда немцы будут ездить только днем и только в колоннах. Окруженцы, отчаявшиеся выйти к своим, присоединялись к небольшим местным группам партизан, внося в отряды воинское умение и дисциплину. Местные же хорошо знали особенности местности. В глухие или отдаленные места немцы не совались, при необходимости посылали туда полицаев. В селах и деревнях были назначены сельские старосты, в городах – бургомистры. В крупных селах и городах были образованы отделы полиции. Немцы ужесточили режим: по дорогам можно было передвигаться только при наличии пропуска, а на дорогах, ведущих в села и города, появились заставы. В крупных селах – из полицаев, а в городах – из фельджандармерии. Для устрашения жителей издавались приказы, гласящие, что за укрывательство окруженцев или помощь им, за хранение оружия и радиоприемников, за появление на дорогах без пропусков – расстрел. Кроме того, немцы обязали жителей пройти регистрацию в сельских или городских управах. Лиц с нужными немцам специальностями они заставляли работать на себя, молодых парней и девушек стали отправлять на принудительные работы в Германию. Из евреев формировали гетто, а чаще всего расстреливали. За провинности перед властями устраивали показательные казни. Но они дали обратный эффект. Народ стал уходить в леса, образовывая партизанские отряды. Почти безоружные, без воинской подготовки, без питания и подходящей одежды, без связи с Большой землей и без толкового руководства люди пытались дать отпор врагу. Прошла неделя после ухода комиссара. Саша уже начал беспокоиться – не случилось ли чего на опасных нынче дорогах, или застава немецкая его задержала? Александр с бойцами возвращался с осмотра железной дороги. Делать диверсию нечем – нет тола, но понаблюдать за интенсивностью перевозок и охраной путей было необходимо. Осмотр его не порадовал. Железнодорожные пути проходили по ровной местности – ни уклонов, ни высокой насыпи. А лес с обеих сторон от насыпи аж на сто метров вырубили местные жители по приказу немцев. Подобраться было сложно. Между поездами немцы пускали дрезину с автоматчиками и пулеметом. А еще неприятная новость: впереди паровоза немцы стали пускать пустую платформу. Если партизанами будет установлена мина нажимного действия, то сработает она под платформой. Ущерб будет нанесен минимальный. А там – заменил кусок поврежденного рельса и путь снова открыт. Отсюда вывод: для диверсии использовать мину с электродетонатором и взрывать ее под паровозом. Даже самые легкие паровозы весят около пятидесяти тонн, а большинство – больше ста тонн. При взрыве такой тяжеловес потянет за собой вагоны и платформы – ведь все они в годы войны были легкие, двухосные. Саша шел впереди, бойцы гуськом двигались позади него с дистанцией в десять метров – для того, чтобы одной очередью не срезали. И первым он шел не потому, что командир, а потому что навыки имел, не раз жизнь спасавшие. Бойцы за ним как лоси на гону шли, слышно их было за полсотни метров. Хоть и наставлял их Саша, но такие навыки сразу не приходят. Еще на подходе к схрону учуял Саша табачный дымок – не легкий, сладковатый, как от немецких сигарет, а ядреный, от самосада. Стало быть, кто-то из местных – у немцев здоровья не хватит курить такой табак. Он сделал знак своим, чтобы залегли, а сам подполз к схрону. Люк был откинут, и оттуда веяло табачным дымком. Саша обозлился. Неужели деревенские случайно наткнулись на закладку и сейчас радостно потирают руки, обнаружив немалое по военному времени богатство. Он сунул ствол автомата в люк. – Выходи по одному с поднятыми руками, если жизнь дорога! В ответ услышал знакомый голос: – Командир, ложная тревога! Это я, Покидько. – Тьфу, напугал. Чего прячешься, выходи на белый свет. Комиссар выбрался из люка. – Ну, здравствуй, Александр. Вот отпусти тебя ненадолго, а ты уже курить без пригляда научился, – пошутил Саша. – Да это не я. Не курю я и не курил никогда. Попутчик это мой, с кем связать ты меня просил. Анатолий Терентьевич, выходи, наши пришли. Из люка показался зрелых лет мужчина – гладко выбритый, одетый в поношенную, ничем не примечательную, но чистую одежду – так обычно одевались чекисты. Саша и незнакомец пожали друг другу руки. – Александр. – Ну а мое имя-отчество вы уже слышали. – Наверняка ненастоящие, – заметил Саша и увидел, как остро блеснули глаза его визави. Угадал, в самую точку! – Время нынче такое, – сказал «чекист». – На связь со мной вышел батальонный комиссар Покидько. Мы с ним старые знакомые, еще по Минску. Обрисовал обстановку. Желаете партизанить? – Нет, не желаю! – отрезал Саша. – Я уже партизаню, желания остались в прошлом. – Гляди, какой ершистый! – вскинул брови в удивлении «чекист». – А фамилию твою узнать можно? И звание? – Сержант. А фамилия – называйте Ивановым, на них вся Русь держится. Вы же мне свою фамилию не называете. – Как-то не так у нас разговор пошел, – назидательно сказал «чекист». – Может, присядем? Они присели на траву. – Сержант Иванов, у вас карта есть? – Немецкая, – Саша достал карту. – Покажите, где ваша группа взорвала мост и эшелон. – Легко, – Саша показал на карте мост. – И аэродром там неподалеку – вот тут. Если по рации связь с Большой землей есть, хорошо бы передать. – Попробуем. А где деревня, у которой вы карателей расстреляли? – Вот, – Саша показал. – В сумке еще текст на немецком языке был – не познакомите? – Пожалуйста. – Саша достал из сумки листки и передал их «чекисту». Тот быстро пробежал листки глазами. Так может читать человек, знающий язык на уровне родного. – Очень интересно. Знаете, о чем речь? – К сожалению, немецкого не знаю. – Тут говорится о том, что немцы создают ягдт-команды из подготовленных егерей и военнослужащих из числа бывших охотников для борьбы с партизанами. Эти команды планируется засылать в леса. Маленькие отряды, вроде вашего, будут уничтожать сразу, для борьбы с большими будут создаваться зондер-команды, и акции будут проводиться совместно с полицаями. Очень интересный документ! Позвольте, я заберу у вас бумаги? – Конечно, мне они ни к чему. – Как воевать думаешь, сержант? – Полагаю – не хуже других. – Для серьезной борьбы вас мало. Схрон у вас добротный, место удачное. В Полоцке желающих стать партизанами достаточно, проблема с оружием и командирами. А у тебя, судя по рассказам Покидько, подготовка солидная. Если я тебе людей пришлю? Хорошие ребята, но в армии не служили, навыков нет. Сам подготовишь, и сам с ними воевать против немцев будешь. – Можно, – Саша раздумывал недолго. – Разместить есть где, винтовки найдутся. Главное – кормить чем? – Они местные, будут по родне в деревнях ходить. Думаю, от голода не помрете. – Тогда договорились. – Я комиссара с собой заберу, он людей приведет. – Разумно. Люди проверены, предателей нет? – Биографии хорошие, но каждому в душу не залезешь, потому сам присмотришь. – Взрывчаткой не богаты? Может, передадите с людьми? И взрывателей немного. – Что, цель наметил? – заинтересовался «чекист». – Железная дорога, – коротко ответил Саша. – Сложно, не подобраться; пробовали уже. – Плохо пробовали. Дайте взрывчатку, и все получится. Заодно хлопцев своих встряхну, чтобы жирком не обросли. – Как связь держать будем? – Покидько дорогу к вам знает, а другим говорить не стоит. Если надо будет со мной связаться, посылайте связного. Только пароль обговорить надо. – Договорились. Связной скажет «винтовка», отзыв – «Москва». – Сгодится на первое время. Довольные разговором, мужчины расстались. Как понял Саша, Покидько привел «чекиста», чтобы тот присмотрелся к нему: все-таки человек не из местных, незнакомый. А еще – чтобы отряд организовать. Военнообязанные ушли с нашими отступающими частями, одна надежда на окруженцев. Желающие драться с врагом найдутся, но их надо обучить, обустроить, направить на наиболее эффективные действия. Иначе можно и людей ни за понюшку табаку положить, и урон врагу не нанести.Глава 4 Партизаны
Комиссар и «чекист» ушли этим же днем. Саша же решил сходить в ближнюю деревню. Был у него план, как подорвать поезд, но для этого ему нужен был кусок рыболовной сети. Учитывая, что вокруг столько рек и озер, сети у деревенских быть должны. Из оружия взял с собой только пистолет, сунув его в карман. Он знал расположение деревни, бывал на околице, но в саму деревню не заходил. Теперь был повод. Деревушка была небольшая, в два десятка деревянных изб. Понаблюдал Саша с опушки за деревней: немцев не видно, только местные занимаются обычными крестьянскими делами: кормят живность, чистят коровники, женщины стирают белье. Саша поднялся с земли и подошел к крайней избе, у которой возился дед. Поздоровался. Но дед, как услышал про сеть, уперся: – Есть, есть, добротная еще. Однако тебе дам – сам чем рыбу ловить буду? По нынешним временам сеть нигде не купишь, а рыбка – хороший приварок к столу. – Да мне небольшой кусок, и можно старой, рваной. – Сразу бы сказал. Такое добро есть. Дед ушел в сарай, долго там возился и вышел с куском крупноячеистой сети, метра три. – Хватит ли? – Ой, спасибо! Хватит! – Да на что тебе этот кусок-то, да еще дырявый? – Крупную рыбу поймать хочу! – усмехнулся Саша. Однако, видимо, заболтался он, расслабился, бдительность потерял. Сзади раздался голос: – А ну-ка повернись, мужичок! Что-то я тебя не знаю. Говор был белорусский, интонации угрожающие. Саша повернулся, держа сеть в руках. Перед ним стоял шуцман, проще говоря – полицай. Упитанный дядька лет сорока пяти с пышными усами. На плече висела винтовка, на рукаве – белая повязка с надписью по-русски: «Полиция». – Документы есть? – Нет. – И откуда ты к нам в деревню попал? – В Полоцк иду. – Там тебя и ждали! Придется мне тебя в управу вести, пусть разберутся – кто такой и откуда. – Я человек мирный, – попытался объяснить Саша, – вот, за сетью пришел. Убивать полицая в деревне не стоило, иначе полицаи из управы, а хуже того – немцы – могли устроить показательную расправу над жителями. – Поговори еще! Выходи со двора и шагай. Саша перекинул кусок сети через плечо и подчинился полицаю. Они вышли из деревни и пошли по дороге. Полицай снял с плеча трехлинейку и предупредил: – Бежать даже не думай, застрелю. Саша демонстрировал покорность, однако сам раздумывал – когда пристрелить полицая? Но тот сам ускорил свою смерть: – Сапоги на тебе справные, парень. Думаю, они тебе будут уже не нужны. Снимай. Саша кивнул, уселся на траву на обочине дороги, потянулся левой рукой к голенищу, а правой, не видимой полицаю, нырнул в карман, выхватил пистолет и выстрелил противнику в грудь. Выронив винтовку, тот рухнул в дорожную пыль. За перелеском поблескивала вода, и Саша решил оттащить туда труп. Взявшись за ноги, он поволок к воде убитого им полицая и уже собирался столкнуть его в воду, как внезапно решил снять с рукава повязку. Одна ему уже раз помогла, поэтому вторая не помешает. Он обшарил карманы и, найдя удостоверение, выданное полицейской управой, сунул в свой карман вместе с повязкой. Теперь надо вернуться к дороге, подобрать и спрятать винтовку – для пополнения пригодится. Столкнув тяжелое тело в прибрежные камыши, Александр поднялся к дороге и подобрал винтовку. Вдали раздался треск мотоциклетного мотора, который становился все ближе и ближе. Саша хотел метнуться в сторону, но уже было поздно: мотоцикл с коляской показался из-за поворота, и Сашу заметили. Он натянул на рукав повязку, повесил винтовку на плечо и бегло осмотрел свою одежду. Крови не видно, вроде бы порядок. Лишь на земле лежал кусок рыболовецкой сети. Мотоцикл подкатил к нему и остановился. За рулем сидел рядовой, на лице – мотоциклетные очки, в коляске – офицер. – Шуцман, ком! Саша подбежал к мотоциклу и встал перед офицером по стойке «смирно». Офицер вытащил планшет с картой, посмотрел. – Ровное? – По дороге – туда! – громко, как глухому, сказал Саша и махнул рукой в надлежащем направлении. Офицер кивнул, и мотоцикл покатил дальше. Интересно, у офицера окантован погон, просветы на петлицах… И на фуражке кант был черного цвета, обозначавшего принадлежность офицера к инженерно-техническим частям вроде саперов или железнодорожников. Чего железнодорожнику делать в Ровном, где отродясь железной дороги не было? Или саперу, коему надлежало быть в тылу действующей армии, поближе к передовой? И у рядового мотоциклиста тоже черный кант на погонах и арабские цифры. Ну, с цифрами-то понятно, у немцев они обозначали номер полка. Мотоцикл уехал, а Саша решил завтра же наведаться в Ровное, поинтересоваться, что там забыл офицер с черным кантом на погонах. А сейчас он поднял кусок сети, вернулся в лес и, обойдя деревню, направился к себе, в схрон. Повязку полицая сунул в карман, чтобы не смущать своих бойцов зря. Однако же они приметили, что он вернулся с трехлинейкой, и переглянулись. – Что, опять полицай? – Он, проклятый! Пришлось пустить поплавать. Борис, завтра вместе с тобой идем в Ровное. – Чем оно примечательно? – Поинтересоваться хочу, занятная мысль появилась. Утром они двинулись в Ровное. Путь не близкий – пятнадцать километров по лесу, да через речки и овраги. Это по карте, по прямой пятнадцать, а на деле – все двадцать. Они добрались до места и залегли на опушке леса у окраины села. Село как село, избы, жители. Через центр две дороги грунтовые проходят, перекресток прямо у церквушки на площади. Около часа они наблюдали за селом, но немцев не было видно и ничего примечательного в глаза не бросалось. Саша вздохнул разочарованно: пустышку вытянул, обманулся, на кант на погонах клюнул. Едва он собрался подать команду уходить, как на одной из дорог показалась колонна грузовиков, крытых брезентом. От перекрестка в центре они свернули на узкую улочку и направились в лес. Занятно! Чего автомобилям в лесу делать? Саша толкнул Бориса локтем в бок: – Видишь? – Не слепой. – Нам туда, разведать надо. Они обошли деревню стороной. Это не город, в селе все друг друга знают, чужаки сразу видны. На пыльной дороге четко отпечатались рубчатые следы покрышек. Дорога узкая, петляет. Саша с Борисом решили идти в стороне от дороги, и эта предосторожность оказалась не лишней: через полкилометра на дороге показался пост – двое часовых и шлагбаум. Интерес у Саши возрос. Дальше они уже шли медленнее, стараясь не шуметь. Когда послышался звук моторов, Саша приказал Борису залечь и ждать его здесь. Сам же пополз вперед. Деревья поредели, и перед ним открылась большая поляна. На ней стояло несколько бревенчатых строений, вроде складов, потому что окон у них не было, как не было и печных труб. Подошедшие грузовики заканчивали погрузку. Что находится на складах и что грузят, было непонятно. Зачем немцы устроили склад в лесу, а не рядом с железнодорожной станцией? Ведь так было бы удобнее. Меж тем колонна грузовиков медленно выползла со склада. Решение пришло сразу же: догнать последнюю машину, забраться в кузов и посмотреть: что везут? Саша бегом рванул к Борису: – Лежи здесь. Оставив ему свой автомат, Саша бросился к дороге. Мимо проползала середина колонны. Грунтовка узкая, две машины не разойдутся, и петляет – не разгонишься. Саша дождался последней машины, выскочил на дорогу и, догнав грузовик, ухватился за борт, подпрыгнул и вскочил ногой на фаркоп. Держась одной рукой за борт, второй поднял брезент. В кузове в три ряда по высоте лежали зеленые ящики. В глаза сразу же бросилась маркировка черной краской. Да это же 120-миллиметровые мины к минометам. Ясно, это – артиллерийский склад! Саша спрыгнул с машины. Не устояв на ногах, упал, перекатился и тут же бросился в кусты, за деревья. Вот-вот должен был появиться пост с часовыми и шлагбаум. Главное – он узнал, что это за склад. Вот бы взорвать его! Саша вернулся к Борису: – Идем в схрон. – Узнал? – Минометные мины в грузовиках. Дальше они шли молча, но вернулись в схрон уже в потемках, немного поплутав в поисках люка. На следующий день в полдень Саша только сосредоточился, чтобы обдумать план диверсии, как в люке показалась голова Сергея: – Командир, по лесу идет кто-то. Голоса слышны, треск сучьев. – Тревога! Они с Борисом выбрались из схрона. Оставаться в нем – все равно что запереть себя в ловушке. Точно, посторонние в лесу! Едва заметны среди деревьев. Вот они остановились, и вперед двинулся один. Да это же комиссар, целую группу привел! – Не ждали так скоро? Принимайте пополнение! Подошедший комиссар был доволен, а Саша был слегка обескуражен. Договаривались о десяти, а тут верных пятнадцать человек, и один – прямо совсем мальчишка, лет пятнадцати. Не хватало еще детский сад опекать! – В одну шеренгу стройся! – скомандовал Александр. Встали медленно, не по росту. Саша не был поклонником муштры, тем более здесь – не армия. Но приказы командира должны исполняться быстро и неукоснительно. – Разойдись! Вновь прибывшие переглянулись, но разошлись. Некоторые закурили. Стоявшие в сторонке Сергей и Борис ухмылялись, предвкушая предстоящее действо. – В одну шеренгу становись! – снова подал команду Саша. – И опять все построились. – Разойдись! И через пару минут – снова: – В одну шеренгу становись! До парней кое-что стало доходить, и на этот раз построились они быстро. – Встать по росту! – последовала новая команда. Долго толкались, но встали. – По порядку рассчитайсь! – Первый, второй… четырнадцатый. – Значит так, бойцы. Я командир отряда, для вас – «Иванов». Беспорядка и неисполнительности в своем отряде не потерплю. Да, у нас – не регулярная армия, но приказы следует выполнять быстро. От этого в бою будет зависеть ваша жизнь и жизнь ваших товарищей. Все допущенные вами ошибки будут исправлять немцы – из пулеметов и автоматов. Ясно? – Ясно, – послышались нестройные голоса. – В армии отвечают «так точно». А теперь давайте познакомимся поближе. Саша прошел вдоль шеренги, спрашивая фамилии бойцов, возраст и род занятий до войны. Особое внимание уделял умению новоприбывших стрелять. Семь человек – половина из пришедших – имели значок ГТО или «Ворошиловский стрелок». «Уже хорошо, – отметил про себя Саша, – не надо учить обращаться с винтовкой, а главное – не надо учить стрелять. На выстрелы в лесу все полицаи и каратели сбегутся». – Что у вас в «сидорах»? Двое принесли обещанный «чекистом» тол в шашках, а один – подрывную машину и моток провода. Саша, как увидел допотопную «ПМ-1», обрадовался. Машина старенькая, эбонитовая, корпус потерт и надтреснут, но она есть. От избытка чувств он едва не закричал «ура». – Старшина Шередин! – Я! – Борис шагнул вперед. – Расположите бойцов в схроне, мест хватит. Сержант Рогозин! – Я! – Назначаю вас командиром взвода. Раздать винтовки и патроны, научить обращению с оружием – чистка, разборка, заряжание. – Так точно! Парни посерьезнели, полезли за сержантом и старшиной в люк схрона. К Саше подошел комиссар: – Ты не слишком ли круто взял? – Так и надо, партизанской вольницы не будет. Либо они подчиняются командованию, либо пусть уходят. Не в игрушки играем. – Правильно. – Вот и будешь комиссаром отряда. На тебе – связь с Анатолием Терентьевичем, с городским подпольем и политическая работа – чтобы не разлагались, чтобы дух боевой у ребят был. – Саня, ты и правда сержант? – А что? – Как опытный командир себя ведешь, минимум – как лейтенант. И началась учеба. Сергей и Борис учили парней разбирать и собирать оружие, причем не только трехлинейки, но и немецкий автомат «МР-40» и пулемет «МГ-34». Бойцы должны знать трофейное оружие. Сам Саша рассказывал им, как маскироваться, как ходить, не издавая шума. Через неделю обучения Саша вместе с Сергеем и Борисом уселся в схроне. – Что скажете о ребятах? Толковые есть? – Двое – Шурыгин и Клепиков. Все хватают на лету. – Уже хорошо. Я думаю взорвать артиллерийский склад, что за деревней. Пойдем я, вы оба и новички – Шурыгин и Клепиков. Пора ребят вводить в работу. Глядишь, остальные подтянутся. Выход завтра утром. О предстоящей диверсии Саша сказал комиссару отряда Покидько. Молодые партизаны оставались на его попечении. После завтрака – салом со шкварками и хлебом – диверсанты гуськом направились к деревне Ровное. Шли почти налегке – только оружие у всех да сам Саша нес подрывную машину, детонатор и провода в «сидоре». Такую ценную вещь он не доверял никому. Он шел первым, замыкал маленькую колонну старшина Шередин. Конечно, брать неопытных, необстрелянных бойцов на серьезную операцию – большой риск. Но ведь один из постулатов диверсанта в тылу врага – организация партизанского движения. Ведь если парней не обучать, не натаскивать, они все равно сами пойдут немцев бить. Только и получится плохо, и потери будут. Немцы обучены, хорошо вооружены и с дилетантами в воинском деле расправляются легко и просто. Погибнут ребята ни за понюшку табаку, не причинив особого вреда, вот и все. Потому он и вел их за собой. Деревню они обошли стороной и дальше шли по лесу, вдоль грунтовки. На дорогу не выходили, держась левее ее на полсотни метров. Добравшись до складов, обойдя немецкий пост на дороге, они залегли и стали наблюдать. За прошедшее с предыдущего посещения склада время припасов у немцев прибавилось. Ящики появились на самой полянке – они были умело замаскированы сетью. Возле них прохаживался часовой, второй стоял у бревенчатых складов. Саша подполз поближе к новичкам. – Для начала – наблюдаем. Надо определить, где у немцев дежурная и отдыхающая смена, во сколько меняются часовые. Лучше всего проникать на территорию склада или другого охраняемого объекта ближе к смене постов. Часовые к тому времени устанут, бдительность притупится. Немцы – народ пунктуальный и исполнительный, на посту не курят и не выпивают, службу несут исправно, и потому на упущения в их службе не надейтесь. Рассчитывать будете только на свою ловкость и сообразительность. Главное же – маскировка и никакого шума. Понятно? – Поняли, командир. Парни волновались. Виду они, конечно, не подавали, но губы у них сохли, и они их постоянно облизывали, сами того не замечая. Лежали и наблюдали они долго, до сумерек. Зато изучили время смены часовых, маршрут разводящего, местонахождение отдыхающей смены. Похоже, охрана склада здесь и жила – в небольшом бревенчатом строении с одним окном, стоящем в отдалении от самого склада, метрах в двухстах. – Расклад такой, парни, – прошептал Саша партизанам, – Шередин и Рогозин обходят склад по лесу слева и направляются к немецкой дежурке. К ней не приближаться, держать на прицеле. Если что-то пойдет не так и часовые тревогу поднимут – бейте по тем, кто из дома выбегать будет. А потом – сами в отряд, нас не ждите. Выполняйте! Сержант и старшина уползли. – Вы двое, – Александр качнул головой в сторону двоих бойцов, – лежите здесь и смотрите за часовыми. Если немцы меня обнаружат, стреляйте по ним, а потом в отряд. – А если не обнаружат? – Тогда я сам сюда приду, вместе вернемся. – Саша поправил на плечах лямки «сидора» и пополз на поляну, к ящикам. Уже стемнело, но Саша зрительно запомнил расположение ящиков и маршрут обхода часового. Прожектора или фонари, если они и были на складе, немцы не зажигали, соблюдали светомаскировку. Продвигался он медленно, шаря перед собой руками. Мины немцы не должны были поставить – все-таки до взрывоопасного склада рукой подать. А вот проволоку протянуть, а на концах пустые консервные банки повесить – это запросто. Как говорится – дешево и сердито. Зацепишься за проволоку, банки греметь и бренчать начнут – чем не сигнал тревоги? Потому торопиться не стоило. Он добрался до первых ящиков, положил на землю автомат и снял со спины «сидор». Потом вытащил нож из ножен и стал ожидать часового. До смены оставалось сорок пять минут. Успеет, если все пойдет как надо. Внезапно он услышал едва уловимый скрип сапог по гальке. Саша привстал на одно колено. Темная фигура часового медленно прошла мимо, только примкнутый к винтовке штык поблескивал при луне. Саша метнулся к часовому, ударил его сверху ножом в шею и придержал падающее тело. Особенно он опасался, что винтовка упадет с плеча часового и громыхнет. Но обошлось. Саша обтер нож о шинель убитого и вложил нож в ножны. Кинулся к «сидору», но его не было. Согнувшись под маскировочной сеткой, Саша водил руками над землей. Однако было пусто, и все тут. Потом до него дошло – впопыхах он заскочил не в тот проход. Александр перебежал и тут же наткнулся на вещмешок. Развязав горловину, он достал тротиловую двухсотграммовую шашку и электродетонатор. У верхнего ящика откинул крышку, уложил шашку между двумя минометными минами и воткнул в отверстие шашки детонатор. Подсоединив к нему провод, стал разматывать бухту. Разматывая, он полз на четвереньках к лесу, где лежали и ждали его молодые партизаны. До деревьев провода не хватило – всего-то метров десяти. Плоховато! Саша планировал укрыться от осколков за деревьями, а получается – крутить ручку у подрывной машинки придется на открытом месте. – Эй, парни! Вы где? – Тут мы, командир, видим тебя. – Отползите немного в лес, сейчас громыхнет. Саша не стал медлить. Он подсоединил к подрывной машинке провода и начал крутить ручку. Жужжание было сильное, как бы немцы не услышали. Крутанув ручку оборота на три-четыре, он нажал кнопку. В районе ящиков негромко хлопнула тротиловая шашка, и почти мгновенно ахнул мощный взрыв, осветив пламенем всю поляну. Саша вскочил, и, схватив подрывную машину, бросился в лес. За спиной непрерывно грохотало, свистели осколки. Он влетел в лес и, прижавшись спиной к дереву, стал сматывать тянувшийся за подрывной машиной провод. Он уцелел не весь, но большая его часть. Провод нынче в цене. Любой не прицепишь, у него определенное электрическое сопротивление должно быть. А на складе уже бушевал огненный смерч, извержение вулкана! Саша бросился в глубь леса, крича на ходу: – Парни, отзовитесь! – Мы здесь! – сбоку возникли две фигуры. – Бежим, коли жизнь дорога! Саша побежал первым, выставив перед собой руку – в темноте запросто можно было выколоть глаза о ветки. Он забирал вправо, постепенно удаляясь от грунтовки – помнил о немецком посте. Чего доброго, побегут немцы к складу и могут на них наткнуться. Хотя нет, о чем это он? Не дураки же они – бежать к огненному шквалу. Там никто не сможет выжить, если только не спрячется в отрытом окопе или щели, да и то на значительном удалении. Осколки-то поверху пойдут, а вот взрывная волна ушные перепонки порвет да и контузить сильно может. ЗаСашей глухо топали сапоги парней. Все! Саша сбавил темп, перейдя на шаг. Сзади шумно дышали Клепиков и Шурыгин. – Ну что… полу… чилось? – спросил Шурыгин. – Не-а, осечка вышла, – пошутил Саша. Как будто не слышно и не видно! Небось зарево от взрыва и пожара в Полоцке видать. Все окрестные деревни проснулись. Они обогнули деревеньку Ровное. Было видно, как жители, высыпав из своих домов, вслушиваются в грохот рвущихся мин, сливающийся в сплошной тяжелый гул, и с тревогой смотрят на зарево. Без происшествий они добрались до своего леса. Увидев ручей, Саша зашел в него сам и загнал туда парней. Вода была уже холодноватой, но жизнь дороже. Если немцы пустят по следу собак, ручей выручит, скроет следы, собьет собак со следа. Вот и схрон. Здесь тоже не спали. Молодые партизаны стояли всей группой и смотрели на зарево. Уже Саша с Шурыгиным и Клепиковым отошли от взорванного склада километров на двенадцать, а то и поболе, а зарево все равно было видно и взрывы слышны. Комиссар первым заметил подошедших, вскинул руки в приветствии: – С почином! – Спасибо. А почему постов не вижу? Комиссар смутился: – Запамятовал, волновался, ждал, как акция пройдет. – Составить рапорт или так, на слово поверишь? – засмеялся Саша. – На первый раз служебную халатность прощаю, а если повторится в последующем – спрошу по всей строгости. – Прости, командир. Комиссар стушевался. Как политический руководитель он молодым пример подавать должен, а сам сплоховал. Через час вернулись Шередин и Рогозин. – Фу, еле успели ноги унести. Как начало рваться, осколки так и свистят – головы не поднять. Пришлось на пузе до леса ползти. – Самое главное – оба живы. Молодцы! На следующий день комиссар собрал весь отряд на собрание. Такого рода мероприятия Саша на дух не переносил. Он сидел в сторонке, слушал. Покидько битых полчаса говорил парням о долге, о борьбе с немецкими оккупантами, призывал брать пример с командира и остальных бойцов, совершивших взрыв на немецком складе. В конце своего выступления он неожиданно предложил дать отряду название. Предложения посыпались со всех сторон. Почти остановились на «Смерть немецким оккупантам!». Комиссар поглядел на Сашу, но тот отрицательно качнул головой и встал. – Почему только немецким? С нами воюют венгры, итальянцы, румыны, финны – да разве только они? А сколько русских служат в полиции, в карательных отрядах? Да и название больно длинное. Предлагаю – «За Родину!» Название понравилось. Проголосовали единогласно. Вот почему партизанщина Саше не нравилась! Собрание, голосование – как в колхозе! В армии получил приказ – выполняй! После взрыва на складе немцы обеспокоились и начали шастать по деревням, допрашивали жителей – не видел ли кто чужих людей у себя в деревне? Пригрозили расстрелом всем, кто будет замечен в помощи партизанам и окруженцам, и посулили денежную награду в десять тысяч оккупационных марок тому, кто укажет местоположение партизан. Таковых не нашлось, но всем партизанам пришлось безвылазно сидеть на базе – нечего дразнить гусей. К тому же с приходом на базу новых людей появились две беды. Одна – от скученности и отсутствия бани: это вши. Саша заметил, что партизаны стали чесаться. Сначала он не придал этому значения, а когда спохватился, половина отряда была заражена этими вредными насекомыми. Как с ними бороться, он не знал. Ну не было в его время в армии да и на гражданке этой напасти – если только у бомжей. И он решил бороться со вшами, как сам это понимал. Вшивых обрили наголо. В яме развели костер, на него водрузили немецкую пустую бочку с вырубленным дном. В бочку покидали одежду завшивевших людей. От высокой температуры вши лопались и гибли. Правда, поначалу одежду едва не спалили в самодельной сухожарке. Вокруг бочки приплясывали голые партизаны. Картина была фантасмагоричной. Саша поговорил с Покидько – предложил ему руководить постройкой маленькой баньки, хотя бы на пять-шесть человек, где по очереди могли бы мыться люди. Парни были деревенские, топорами владеть умели. Через неделю баня была закончена. Это было низкая постройка без окон вместимостью восемь человек. Печурку соорудили из камней – таскали их всем отрядом из леса. Вместо шамотной глины использовали для кладки обычную. К сожалению, она трескалась от жара, пропускала дым, и приходилось постоянно ее подмазывать. Но работала баня исправно. Топили ее только по ночам, чтобы не выдавать себя дымом, а мылись уже утром, к тому же по очереди. Но все были довольны, а о вшах забыли. Вторая беда – отсутствие соли. Если продукты удавалось собрать по деревням, то с солью на селе сами бедствовали. Есть хотелось, а кусок в горло не лез – все безвкусное. Когда удавалось наловить рыбы, ее тоже нечем было солить. Приходилось варить ее в котле и есть без соли. Саша не ожидал, что на него свалятся такие житейские проблемы. Вопрос долго обсуждали с Покидько, Рогозиным и Шерединым. Пришли к выводу, что надо захватить немецкий продовольственный склад. Но только из-за одного мешка соли рисковать не следовало. Такой склад у немцев был. Он находился в двенадцати километрах, и охраняли его отделением. Сначала думали попросить у селян пару лошадей и две подводы: коли брать склад, так забрать надо было побольше. Однако в итоге от идеи гужевого транспорта пришлось отказаться. Пока до склада лошади дойдут – день уйдет и назад день. Немцы на мотоциклах вмиг догонят. Тогда решили перед нападением на склад угнать у немцев грузовик. Идея бредовая, но выполнимая. Причем угнать надо было перед налетом на склад – ведь прятать грузовик было просто негде. Для начала решили разведать обстановку на самом складе – систему охраны и подъезды. Саша пошел на разведку с двумя партизанами, с которыми осуществил взрыв артиллерийского склада. При выполнении этого задания ребята показали себя неплохо. Шли налегке, только с оружием. За вечер и ночь они добрались до складов, которые находились на окраине села. Недалеко, метрах в трехстах проходила железная дорога и полустанок с двумя путями – немцы загоняли сюда вагоны с продовольствием и перегружали его на грузовики. Сам склад представлял собой одно длинное строение из бревен, разделенное на отсеки. Каждый из отсеков имел свои широкие двустворчатые двери – едва ли не ворота. Вокруг склада, метрах в ста от него с восточной стороны шла колючая проволока. Задняя сторона была глухая. Охрана склада состояла из одного часового у шлагбаума и двух часовых у концов длинного склада. Дежурных при складе не было, караул размещался в деревенской избе – метрах в двухстах от склада. Все это удалось высмотреть за день наблюдения. Начинало темнеть. Саша хотел остаться до полуночи. Его интересовало, усиливают ли немцы охрану склада на ночь, или схема постов не меняется? А сделал для себя великое открытие: когда закончилась выгрузка вагонов, водители оставили оба грузовика на территории склада и ушли. Все складывалось как нельзя лучше. Здесь и продукты, и машина. Но снимать часовых надо было без шума. Один выстрел охраны, и через пять минут на складе будет караул. И еще: грузить продукты на машины и уезжать надо было быстро – между сменами часовых четыре часа. За это время надо успеть расправиться с часовыми, найти на складе соль и другие нужные продукты и загрузиться. Это ведь только кладовщики знают, где что лежит, а им придется ломать замки, вскрывать отсеки и шарить в потемках. Достать бы где-нибудь фонари, но это уже из раздела несбыточного. В полночь пошли назад. Саша размышлял – сколько человек задействовать? Положим, с часовыми управится он один, ножом. На подстраховке, между складом и караулкой немцев надо Рогозина с Шерединым расположить с пулеметом. Человек пять-шесть крепких физически парней надо на разгрузку-погрузку. Выходило десять человек вместе с ним. Многовато. Даже если они лесом пойдут, за ними целая вытоптанная тропа останется. Но и отряд без соли и продуктов оставлять нельзя. Эх, была бы рация и связь с Большой землей! Сбросили бы на парашюте мешок соли да тротил – насколько бы облегчили положение его отряда. Наверное, и в других отрядах складывалось аналогичное положение. Мечты, мечты, где ваша сладость?! После возвращения отоспались, отдохнули. Ноги после перехода гудели от усталости. Потом Саша собрал «начальство» – Покидько и Шередина с Рогозиным. На листе бумаги карандашом нарисовал схему расположения склада, охраны, поодаль – караулку. Судили-рядили долго, но в итоге все равно склонились к Сашиному варианту. Конечно, можно было осуществить силовой – со стрельбой и шумом – захват склада, на чем настаивал комиссар. – Парни засиделись, рвутся в бой. А охрана склада немногочисленная, самое время испытать силы, – убеждал он Александра. – Немцы намного лучше обучены, значит – будут убитые, а главное – раненые. У нас в отряде врач есть? Вот то-то, – веско возразил ему Саша. Потом они принялись за обсуждение кандидатур. Отбирали тщательно, в первую очередь по физической форме. Набралось восемь человек. Саша решил взять всех предложенных. В первую очередь он обращал внимание на обувь. Идти далеко, и если обувь ноги натирает, толку с такого бойца не будет, он станет для отряда обузой. День ушел на чистку и подготовку оружия. Вышли они вечером. Поскольку жители деревень спать ложились рано, а немцы ночью вообще вне населенных пунктов не показывались, то шли по дороге. Так быстрее, удобнее и риска меньше, что кто-нибудь ногу подвернет или сломает в темноте. К рассвету они едва поспели добраться до места. Молодняк попадал без сил, а Саша со старшиной и сержантом залег на опушке. – Вон, смотрите – караулка. Как сменится караул в восемь вечера, я сразу – к складу. Ваша задача: с пулеметами занять позицию между складом и караулкой и не дать фашистам прийти на помощь, если кто-то из часовых выстрелить успеет или просто тревогу поднять. Если стрельба поднимется, задержите немцев хоть на десять минут, пока парни подальше в лес не уйдут. А коли пройдет все тихо, я фарами моргну. Тогда – бегом к грузовику. Замешкаетесь – пешком в отряд возвращаться придется. – Постараемся. – Присмотрите, где позицию устроите, потом можете отдыхать. Ночь у нас беспокойная будет. Саша вернулся к группе. Эх, молодо-зелено! Утомившись в дороге, вся группа спала детским сном. Хоть бы одного дозорного выставили! Бери их голыми руками! И чему он их только учил? Саша растолкал Кирьянова. Роста парень был небольшого, но плотен, широк в плечах и силен. Про таких говорят – сам себя шире. – Будешь стоять на часах! Твое время – до десяти утра. Держи часы. С этими словами Саша снял с запястья и протянул партизану часы. – В десять часов разбудишь любого – пусть тебя сменят. И так будете меняться каждые два часа. Если кто на посту уснет – выгоню сразу! Буду проверять лично! Саша улегся и почти сразу уснул – сказывалась давняя армейская привычка спать везде, где можно. Проснулся он, как и предполагал, часа через три. Открыл глаза: недалеко сержант и старшина спят, часовой у дерева стоит. Порядок, можно спать дальше. Он еще дважды просыпался и проверял несение службы молодыми партизанами. Хоть выспаться удалось. Если идти снимать часовых, то нужна хорошая реакция, быстрота. У человека невыспавшегося реакция замедленная. Это может стоить ему собственной жизни, а то и гибели всей группы. Парни тоже проснулись и тихо переговаривались. – Хлопцы, разрешаю перекурить. Поели захваченного с собой сала с сухарями. Брали еды немного, на один раз. Когда солнце стало уже клониться к горизонту, Саша объяснил боевую задачу: – Всем лежать на опушке. Никаких разговоров, перекуров, шума. Вы двое, – он показал рукой на Шулевича и Студенца, – наблюдаете за складом. Как только я часовых сниму, подам знак – филином ухну три раза. Тогда сразу все ко мне. Склад окружен колючей проволокой. Напропалую, дуриком не лезьте. Один стволом винтовки колючку приподнимет, остальные под ней – ползком. Вопросы есть? Саша забрал у часового свои часы. Теперь они будут ему нужны, немцы педанты, службу знают и часовых меняют точно по времени. И потому к смене часового нужно быть готовым. Он дошел с партизанами до опушки и жестом приказал им лечь. – Склад видите? – прошептал он. Парни кивнули. – Тогда наблюдайте. Автомат Саша оставил парням, ему он только мешать будет. Самому хватит ножа и пистолета. Хотя в их ситуации воспользоваться пистолетом – значит провалить всю операцию. Он сначала шел во весь рост: до склада далеко, а темнота – хоть глаза выколи! Потом лег в траву и пополз. В темноте глаза адаптируются, и часовые могут разглядеть случайную тень. Так Саша добрался до угла склада; вдоль его тыла, где не было окон, колючки и охраны, дополз до дальнего конца постройки. Теперь он поднялся и медленно, прижавшись к стене, подошел к углу постройки и осторожно из-за него выглянул. Часовой стоял метрах в десяти от него, что-то тихонько напевая. Внезапно послышался гул мотора, блеснули лучики синего света. К шлагбауму подъехала автомашина. Водитель грузовика переговорил с часовым, раздался смех. Часовой поднял шлагбаум, и грузовик проехал к складу. Мотор заглох. Видимо, у шофера был какой-то праздник. Он выбрался из кабины, достал бутылку шнапса и сделал несколько глотков. Громко икнув, направился к часовому. Еще издалека он начал говорить по-немецки что-то невнятное, а дойдя, сунул часовому бутылку. Тот отказывался, но водитель был настойчив. Он уговорил-таки часового сделать пару глотков. Солдат явно не хотел нарушать устав караульной службы, но желание взяло вверх. Пока шел разговор и булькало спиртное в бутылке, Саша приподнял нижний ряд колючей проволоки и прополз под ней. Теперь он был уже на территории склада. А проклятый водитель все еще стоял рядом с часовым, и время неумолимо отсчитывало минуты. Наконец водитель направился к шлагбауму. Но теперь он завел разговор там. И Саша решил больше не ждать, тем более что часовой отвлекся на разговаривающих сослуживцев у шлагбаума. Он потихоньку вытащил нож из ножен. Смазанное перед выходом салом лезвие вышло бесшумно. Крадучись, по полшажочка, Александр стал приближаться к часовому. Оставалось сделать пару шагов, как тот почувствовал присутствие постороннего. Дыхание ли Сашино услышал или легкий шорох одежды, только он начал поворачиваться в его сторону. Саша прыгнул, ударил его ножом в сердце и, отработанными уже движениями подхватив падающее тело, осторожно уложил его на землю. Часовой еще дергал в агонии ногами. Саша вытер нож о шинель часового и вложил его в ножны. Посмотрел на часы. Черт! Пьяница-водитель задержал его на двенадцать минут. Вдоль склада шел высокий дощатый настил, выложенный для удобства разгрузки. Саша сначала пошел по нему, потом сполз на землю. Совсем рядом стоял грузовик, от капота шло тепло и пахло бензином. От машины до второго часового было метров тридцать – Саша слышал, как он прохаживается. Пять-шесть шагов в одну сторону, потом разворот – и назад. Саша осторожно пополз, потом взобрался на помост, вытащил нож и замер. Сейчас часовой удалялся от склада. Он остановился, развернулся на месте и пошел в Сашину сторону. Когда до него оставалось метра три, часовой остановился. Ждать было некогда. Саша с силой метнул нож, целя им в грудь часовому. Тот захрипел, схватился руками за грудь и повалился наземь. Однако подскочить к нему Саша не успел, и винтовка железным затыльником ударилась о камень. Саша соскочил с помоста, в два прыжка оказался у лежащего часового, вытащил из его тела нож и ударил еще раз. Только тогда часовой перестал хрипеть. В темноте Саша немного ошибся: нож вошел не в левую половину груди, а в грудину, в центр. Потому часовой был только тяжело ранен, и пришлось добивать. Оставался часовой у шлагбаума. Но рядом с ним продолжал болтать подвыпивший водитель. Вот принесла его нелегкая! Наконец часовому удалось спровадить не в меру разговорчивого шофера. Отхлебнув из бутылки, тот неверными шагами направился в сторону ближайших домов. Отойдя уже довольно далеко, он упал и начал ругаться, а часовой у шлагбаума смеялся. Сейчас водитель со своими пьяными выходками играл Саше только на руку – ему удалось подобраться к часовому совсем близко. Но впереди было метров пятнадцать открытого пространства. Если кинуться на часового, он успеет сорвать с плеча винтовку. В карауле, да и во время боевых действий патрон всегда в патроннике. Стоит только большим пальцем перебросить флажок предохранителя в положение «огонь» – и жми на курок. Надо что-то придумывать, причем срочно, однако ничего умного в голову не приходило. Совсем рядом, перед шлагбаумом хриплым голосом заорали нечто вроде «Лили Марлен» – это вернулся водитель. Часовой повернулся к Саше спиной и начал ругать водителя. И Саша, решив воспользоваться моментом, кинулся к часовому. В последний момент тот услышал топот, повернулся, но винтовку снять с плеча уже не успел. Саша ударил его ножом в живот, потом сразу же резко – по боковой поверхности шеи. Хлестанула кровь, ее теплые брызги попали Саше на лицо. Водитель стоял, тупо покачиваясь. Похоже, он не понял, что произошло. Саша ударил его кулаком под дых, и тот, сломавшись пополам, упал. Сначала Саша хотел добить его, но в голове тут же сложился нехитрый план. На складе наверняка есть спиртное. Надо напоить водителя до бесчувствия и оставить его с ножом в грузовике. Немцы будут гадать, причастен ли водитель к краже продуктов или нет, и какое-то время это разбирательство займет. Саша подтащил бесчувственное тело водителя к грузовику – пусть пока полежит. Сам же подбежал к колючке и ухнул филином три раза – как и уговаривались. Получилось очень похоже. Вскоре у колючей проволоки возникли партизаны. Под проволокой они пробрались на территорию склада. – Сбивайте замки с дверей, – скомандовал им уже порядком уставший Александр. – А чем? – они были в недоумении. Действительно, не предусмотрели. Но Саша тут же нашел выход из положения: – Заберите у часового винтовку и стволом подденьте дужку замка. Только прикладом не стучите, металлический звук далеко слышен. Саша посмотрел на часы. У них в запасе было еще часа полтора, а потом в любом случае надо уносить ноги. Кирьянов своротил замок винтовкой часового играючи. – Иди, ломай замки дальше, – посоветовал ему Саша. – Вы двое – обшарьте отсек. В первую очередь соль ищите. Найдете что-либо стоящее – в грузовик. Пойди найди нужные продукты в складе без окон, без дверей да еще и ночью! Пока партизаны ломали замки, Саша подошел к водителю, обшарил его карманы и нашел ключи. Потом затолкал водителя в кабину, усадив его на пол перед пассажирским сиденьем. Грузовиком оказался «Крупп L3H» на 3,5 тонны груза с высоким узким радиатором и широченной угловатой кабиной. Саша на ощупь нашел переключатель света и включил фары. На них стояла светомаскировка, как на всех армейских машинах. Но, тем не менее, в одном из отсеков, напротив двери которого стоял «Крупп», стали видны стеллажи с продуктами. Двое партизан вытащили к дверям мешок. – Мука! Грузить? – Мешка четыре. Парни бросились таскать мешки. В этом же отсеке нашлись мешки с крупами – горохом, рисом, пшеном. По паре мешков каждой крупы погрузили тоже. Потом парни вручную перекатили грузовик к другому отсеку. Фары высветили его содержимое – здесь были сплошь консервы. Грузили ящики, не читая надписей: все равно никто не умел читать по-немецки, а консервы имеют одну хорошую особенность – они долго не портятся. В следующем отсеке было спиртное. Разнообразием оно не отличалось – шнапс в бутылках и столитровых бочках. Одну бутылку Саша сунул в кабину и позволил партизанам закинуть в кузов один железный бочонок. Не для выпивки – для обеззараживания ран, коли они случатся. Только в предпоследнем отсеке нашлись мешки с солью и – о чудо! – с сахаром, причем кусковым, пиленым. – Грузите, парни, сколько в кузов войдет! – решил Саша. Сам же посмотрел на часы – через десять минут пора было уезжать. Партизаны сновали между складом и машиной, как муравьи. Конечно, если развернуть машину бортом к складу, получилось бы быстрее. Но тогда подсветки фарами не было бы. Кузов нагрузили выше бортов, и рессоры изрядно просели. – Все, парни, пора! Двое в кабину, остальные – поверх, на груз. Дважды упрашивать никого не пришлось. Только сначала заминка получилась. Двое партизан полезли в кабину и наткнулись на немца. Тот заворочался, забормотал что-то, и парни шарахнулись назад. – Ой, тут, похоже, кто-то есть! – Конечно! – успокоил их Саша. – Водитель пьяный. Полезайте скорее! Саша завел грузовик и медленно выехал с территории склада. Еще теплый двигатель тянул тяжело груженную машину легко и ровно. Метров через двести по верху кабины застучали. – Тормози, наши! Саша остановился. Сбоку подбежали запыхавшиеся сержант и старшина. С помощью партизан они затянули на мешки пулемет, забрались сами. Саша услышал: – Трогай! Александр вырулил на грунтовую дорогу. Грузовик тяжело покачивался на неровностях. Подслеповатые фары с синим светом освещали впереди только метров двадцать пять – тридцать. Но Саша не увеличивал скорость. Видимости хватало, лишь бы не заблудиться. Остановился он всего один раз, отъехав уже километров пять от склада. Высунувшись из кабины, встал на подножку: – Никто из кузова не выпал? – Давай, командир, все в порядке. Хорошо едем! Саша вновь уселся в кабину и включил передачу, пробормотав себе под нос: – Конечно, лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Поглядел бы я на вас, как бы вы мешки с солью тащили. К утру и трех километров бы не прошли. Через час они подъехали к своему лесу. Саша проехал между деревьями, сколько мог. Парни потащили мешки к схрону. Оттуда навстречу уже бежали те, кто не участвовал в операции. Разгрузили машину быстро. Половину груза просто сбросили на землю – потом партизаны перетянут. А сейчас Саше отогнать грузовик надо, чтобы немцев к схрону не привести. Саша взял с собой Рогозина. Тот очень удивился, обнаружив немца в кабине: – Выкинуть его? – Ты что? Это же ложный след! Держи бутылку! – Вот это дело! Удачу обмыть надо! – Да не тебе! Немцу в рот залей, чтобы дольше не мог очухаться. И на мундир ему шнапса плесни, чтобы запашок поядреней был. Рогозин вздохнул. Как же это: шнапс – и на мундир?! Однако он засунул немцу горлышко бутылки в рот и с жалостью и завистью смотрел, как шнапс убывал из бутылки. Потом щедро полил водителю френч. Оставшиеся пару хороших глотков влил в себя. Саша хмыкнул только. Пара глотков не помешает. – Эй, бутылку оботри и на пол в кабину брось, пусть все выглядит так, как будто он пил всю ночь. Сергей ухмыльнулся – он понял замысел Саши. Рукавом обтер бутылку, держа ее за край горлышка, и положил на пол. – А шнапс у них дерьмовый, командир! Наша водка лучше! – Мне и такой не досталось. Они отогнали грузовик километров на десять в сторону, усадили пьяного в хлам водителя на водительское сиденье. Саша пилоткой водителя вытер ручку коробки передач и руль, бросил пилотку на сиденье. – Теперь ходу отсюда! Ехать-то было хорошо, а вот до отряда они добрались, когда начало светать. В предрассветных сумерках кое-где заметили следы колес грузовика, ведущие в лес. Саша сразу отправил сюда трех парней, не участвовавших в операции: – Пройдите опушку и ветками заметите все следы покрышек. Никто не должен вас увидеть, и чтобы ни одного следа не было. Выполняйте! Парни ушли. За время их отсутствия партизаны перенесли часть продуктов в схрон, часть – в баню. – Так не пойдет, – укорил их Саша. – А мыться где? Опять обовшивеем! Делайте, как в Сибири. На дереве площадку на сучьях из жердей, и консервы – туда. С земли особо видно не будет. Испортиться не успеет – вон ртов сколько. Он уже хотел завалиться спать – устал сегодня, но тут появился комиссар с поздравлениями, вроде – немцам урон нанесли! – Покидько, мы сегодня не столько об уроне немцам думали, сколько о своем брюхе. Осень и зима впереди, все следы на снегу видны будут. Да и не проедешь по лесу на грузовике. Будь человеком, дай поспать! Пусть охрану сегодня несут те, кто на операцию не ходил.Глава 5 Ягдт-команда
Два десятка человек в отряде – это не три бойца. Саше приходилось вникать в хозяйственные дела. В первую очередь – назначить повара. До этого готовили на костре по очереди. У кого-то получалось лучше, у некоторых еда подгорала или была вообще несъедобной – перевод продуктов. По общему мнению, лучше всего готовить получалось у Шулевича. Когда Саша объявил о назначении его главным и единственным поваром, парень чуть не расплакался: – Я с немцами воевать хочу, а меня – к плите. Что я после войны родне скажу? Спросят ведь – как воевал? Сколько врагов уничтожил? А я с черпаком у котла? Несправедливо! Как могли, Саша с комиссаром уговаривали парня: – Пойми, для бойца вкусная и сытная еда – первое дело! Плохо повар приготовит – у бойца в неподходящий момент живот прихватит. И что тогда? Не выполнит он боевое задание! Да повар для партизана главнее всех, второе лицо после командира. Ну а что касается боевых операций, то участие принимать будешь – это я тебе обещаю! – Правда? Не обманете? – Шулевич все еще с недоверием смотрел на Сашу. – Скоро будем железную дорогу взрывать – тебе доверим кнопку на подрывной машинке нажать. Так что пущенный под откос поезд занесешь на свой счет. Только тогда парень согласился. Сообща соорудили легкий навес, сделали под ним небольшую печурку. Готовить стало удобнее. Было уже однажды, когда при приготовлении пищи на костре внезапно хлынувший дождь залил костер и отряд остался без горячей пищи. С той поры, если позволяла обстановка, на обед у партизан всегда была горячая пища. И насчет железной дороги Саша сказал не для красного словца. После того как в отряд прибыли новобранцы и принесли с собой тротил и подрывную машинку, он только о том и думал. Никакой взрыв на артиллерийском складе не перевесит диверсию на железной дороге. В мирное время, а тем более – в военное железные дороги и шоссе – своего рода сосуды, питающие фронт. Перережь их – и сорвутся многие военные операции, увеличатся потери личного состава. Фронт всегда, ежесуточно, в любую погоду требует поставок боеприпасов, топлива, продуктов, техники, эвакуации в тыл раненых. Потому охраняются дороги всегда со всем тщанием. Понятно, от взрыва одного пути фронт не замрет, но ведь и партизанский отряд в тылу немцев не один. То в одном месте рванет, то в другом обрушится… На восстановление уходят время, силы, труд и деньги. Любая война – это люди и деньги. Вот и решил Саша пойти к железной дороге, чтобы разведать обстановку. С собой взял молодых партизан – Кирьянова и Студенца. Надо молодежь натаскивать. Если их все время на базе держать, то в дальнейшем толку с них не будет. Бойцы должны воевать, а не проедаться в лесу. Саша заранее приготовил маскировочную сеть из рыбацкой, вплел в нее пучки травы, листья, веточки. – Что-то ты мудришь, командир! – подначил его Покидько. – А вот мы сейчас проверим. Я из схрона выйду и далеко уходить не буду – не дальше пятидесяти шагов. Через пять минут все желающие пусть попытаются меня найти. Время для поиска даю четверть часа. Кто найдет – получит мой пистолет. Искать вызвались все – кроме разве что часовых. Впрочем, их в схроне не было. Закончив приготовления, Саша выбрался из схрона. Он отбежал шагов на двадцать, влез на дерево, устроился на развилке и накинул на себя сеть. Вскоре из схрона выбрались партизаны. Среди них были комиссар Покидько, старшина Шередин и сержант Рогозин. Они разбрелись от схрона в разные стороны. Осматривали едва ли не каждую кочку. Саша смотрел сверху на это броуновское движение, и его душил смех. Двое молодых партизан встали прямо под деревом. – Нет командира здесь. Наверняка дальше оговоренных полусотни шагов ушел. – Не, он не такой. Ищем плохо. – Так и сержант со старшиной найти не могут, а они поопытнее нас. – Тогда чего стоим? Вдруг нам повезет? Партизаны ушли, а Саша перевел дух. Хоть задание и учебное, а интересно. Прошло отведенное время. Покидько вышел на середину и встал недалеко от навеса над печью. – Все, командир, сдаемся! Саша спрыгнул с дерева. Молодежь взвыла от возмущения: – Мы так не договаривались, чтобы на дереве! – Разве с врагом договариваться надо? Его требуется перехитрить! Вам наука будет, а пистолет при мне останется. Эх, вы! Ни один голову не поднял, все только под ноги смотрели. Следующим утром Саша и с ним двое партизан ушли к железной дороге. Направление можно было не спрашивать. Когда шел поезд, до расположения базы долетал едва слышимый глухой звук. И гудки паровозные различимы были. К полудню они вышли к железной дороге. Немцы и в самом деле предприняли серьезные меры по охране пути. С обеих сторон от насыпи на сотню метров был вырублен под корень лес. А понаблюдав, партизаны установили, что каждые полчаса по четному пути проходила мотодрезина с солдатами. Потом она же шла по нечетному пути назад. За день наблюдения прошло около десятка поездов в сторону фронта и немногим меньше – в тыл. Причем перед каждым паровозом шла платформа с мешками, набитыми землей. Если на путях будет установлена мина нажимного действия, она сработает под платформой. Тяжелый паровоз просто столкнет с пути поврежденную платформу, а кусок разрушенного рельса проскочит по инерции. При взрыве мины весом два-пять килограммов тротила из рельса выбивается кусок сантиметров тридцать, а то и меньше. Все зависит от грамотной установки, а стало быть, от опыта минера и самого рельса. Это только непосвященному кажется, что все рельсы одинаковы. Как бы не так. Для пути с большой нагрузкой рельсы кладутся марки Р65, а, к примеру, на подъездные пути – Р35. Цифра указывает на вес одного метра рельса. И шпалы на нагруженных перегонах кладутся чаще. Поезд лучше подрывать на уклонах или кривых участках. А самый большой урон поезду наносит взрыв на мосту. Тогда немцам придется восстанавливать и мост и рельсы. Да еще попробуй расчистить завал вагонов, собрать уцелевшую технику. Мост – лакомый кусок для любого диверсанта. Но и охраняется он всегда караулом с обеих сторон. И никто из гражданских по мосту не пройдет – ни женщина, ни старик. Срежут их из пулемета еще на подходе. Был на железной дороге мост, пошли к нему партизаны. Вот только как подобраться и взорвать его? На въезде-выезде – пулеметное гнездо, караул не меньше пехотного отделения. Чтобы их перебить, силенок у отряда не хватит. Известно ведь, на одного человека в обороне не меньше трех наступающих быть должно. Но потери будут ужасающими. Кроме того, немцы по телефону могут вызвать подмогу с ближайшей станции. Тогда придется уносить ноги – если еще будет кому. Есть еще два варианта подрыва: подобраться по реке – вплавь или на лодке – к «быку» и заложить под него заряд. Если у немцев прожектора есть, тоже рискованный вариант. Или же подобраться по рельсам. Если охрана не подпустит гражданских, то может подпустить своих, немцев в форме. А еще лучше – на дрезине подобраться. Сашу эта мысль заинтересовала. Может, и авантюра, однако может и получиться. Только надо каждую мелочь продумать. На базе Саша решил посовещаться с кадровыми военнослужащими, объяснил свою задумку насчет дрезины. Рогозин сразу, с места рубанул: – Не вижу проблемы. Снять немцев из пулемета – и все дела. – Ага, и дрезина поедет дальше, увозя трупы. Ее остановить сначала надо. – Не подумал, – почесал затылок Сергей. – Тогда надо положить на рельсы дерево или шпалу, – предложил Шередин. – А не покажется немцам странным, что на железнодорожных путях вдруг дерево появилось? Они же деревья на сотню метров вокруг вырубили. – Зато остановятся, а мы тут из пулемета как… – Не лучший вариант. Пулями можно мотор у дрезины зацепить, тогда все насмарку. Хотелось бы, чтобы дрезина целая осталась, на ходу. Ее остановим, немцев – в расход. Сами их форму надеваем – и к мосту. Ну а там без стрельбы, конечно, не обойтись. – Сам же говорил – там охрана с двух сторон. Пока мы с одной стороны с охраной бой завяжем, другая ждать не будет. А у них пулемет. Мост заминировать не успеем, всех положат. – Да, пожалуй. Тогда придется минировать пути, а не мост, но поближе к мосту, чтобы поезд мост разрушил. – Может, просто поезд взорвем? По-любому поезд под откос пустим, урон нанесем. Александр подумал и решил согласиться. Но по-настоящему испытанных бойцов в отряде кроме него всего двое – Шередин и Рогозин. Как остальные себя в деле поведут – неизвестно. Одно дело – продукты со склада грузить, когда часовые уже сняты, а другое – под обстрелом быть. Да не убегать, а давать отпор, когда голову поднять страшно. Пожалуй, и в самом деле надо начинать с простого. Решив так, Саша вздохнул с облегчением: – Тогда завтра идем подрывать железную дорогу. Со мной идет Рогозин и двое из молодых. Сергей, сам решишь, кого брать. Утром Саша положил в «сидор» свою маскировочную сеть, тротил, провода, подрывную машину. Вещмешок получился увесистым. Ничего, назад нести легче будет. Они добрались до железной дороги, залегли. Саша натянул на себя маскировочную сеть: – Сергей, ты с ребятами на охране. Я потихоньку к рельсам сползаю. Как дрезина пройдет, поставлю мину – и назад. – Слушаюсь, батька. Саша удивился. Так его раньше никто в отряде не называл. – Как ты сказал? – Батька. Тебя в отряде все так зовут. Не знал? Саша лишь головой покачал. Оставив рядом с Сергеем подрывную машинку, он пополз к рельсам. Удалось проползти большую часть пути, как послышался звук мотора, перестук колес, и вдали показалась мотодрезина. Саша распластался в небольшой ямке, поправил на себе сеть. Дрезина шла медленно, километров двадцать в час. Один из солдат смотрел на пути, трое остальных глазели по сторонам, держа автоматы на изготовку. Они проехали, не заметив Сашу. А у него было ощущение, что один из немцев смотрит прямо на него и вот-вот выстрелит. Саша подождал, когда дрезина скроется из виду, и побежал по рельсам. Упав на колени, руками разгреб щебень между шпалами, заложил тротиловые шашки прямо под рельс, воткнул в одну из них детонатор и присоединил провод. Присыпал шашки, похожие один к одному на куски хозяйственного мыла, щебнем и пошел назад, разматывая провод и по возможности укладывая его в островки травы. Хорошо, что провод советский, черный, а не немецкий синий, на фоне земли не бросается в глаза. Даже с близкого расстояния заметить мину было невозможно, что уж говорить о движущейся дрезине. Он добрался до своих и подсоединил провод к взрывной машинке. Теперь все было готово к взрыву, надо было лишь прокрутить ручку и нажать кнопку. И тогда ка-ак!.. Только что толку рвать рельсы? Необходимо запастись терпением и дождаться поезда. Время шло, прошло минут сорок. По одному из путей прокатила мотодрезина с солдатами. Саша напрягся, боясь, что они обнаружат заложенную мину. Но нет, немцы проехали как обычно. Вдали раздался гудок паровоза, и над лесом показались клубы пара. Потом уже показался сам паровоз. Тяжело пыхтя, отплевываясь в разные стороны струйками пара, он тащил за собой тяжелый состав. Мощные вздохи паровой машины, как дыхание огромного животного, свидетельствовали об огромном весе эшелона. Состав шел быстро, конечно, применительно к паровой тяге, – километров шестьдесят-семьдесят. Паровоз с платформой впереди был все ближе. Уже четко видны цифры на паровозной будке, свастика на водогрейном котле. Саша трижды крутанул ручку подрывной машинки и положил большой палец на кнопку контакта. Платформа с мешком прошла мину, потом на нее въехал ведущими колесами паровоз, и Саша нажал кнопку. Из-под колес паровоза сверкнуло пламя, послышался взрыв. Два килограмма тротила сделали свое дело. Паровоз повалился набок, продолжая двигать дышлами, под лучами солнца блестели отполированные бандажи вращающихся колес. Таща за собой вагоны, паровоз лег набок. Поднялась туча пыли. Грохот стоял такой, что заложило уши. Металл гнулся и рвался, скрипел, визжал и громыхал на все лады. – Здорово! – закричал кто-то из молодых. А Саша уже тянул к себе провод. Он укоротился на оторванную взрывом часть, но все еще был длинен, и его можно было использовать еще не раз. От паровоза валил пар, потом раздался сильный хлопок – разорвало котел. – Уходим! – скомандовал Саша. – Батько, разреши сбегать к эшелону! Интересно! – А если немцы на дрезине? – Не успеют, мы быстро! Саша слегка помедлил. Парни же приняли его молчание за согласие и рванули к эшелону. Рогозин только сплюнул с досадой: – Учил их, учил, а они – интересно… Ну прямо дитятки малые! Впрочем, парни вернулись быстро, да еще с каким-то ящиком. Ящик явно был тяжел – они несли его вдвоем за ручки. Парни тяжело дышали, по лицам катился пот. – Вот что в вагонах. Там все усыпано такими. Саша присмотрелся к маркировке. Так это же патроны «Р-08 9′19 мм» – к немецким автоматам и пистолетам. – За то, что ящик притащили, – хвалю. А за то, что без разрешения к эшелону побежали, – два наряда на кухне: дрова колоть, воду таскать. – Товарищ командир… – Теперь сами несите свою добычу. Шагом марш! Саша с Рогозиным шли налегке, только со своим оружием. Парни же всю дорогу несли тяжелый ящик и вымучились, отбив себе руки. Его удобно было нести первые сто метров, а дальше он как будто налился тяжестью. Что ни пройденный километр – все тяжелее и тяжелее. Уже недалеко от схрона парни взмолились: – Товарищ командир, можно мы ящик оставим и вернемся за ним завтра? – Сержант, заберите у них ящик! Сержант едва слышно выругался, но ящик взял, благо идти было не больше километра. До базы добрались вымотанными, выдохшимися. Часовой первым делом осведомился: – Ну как? – Как видишь, с трофеем идем! – огрызнулись молодые. На полянке сидели несколько партизан, с которыми комиссар проводил политбеседу. «Вот трепач! – подумал Саша. – Языком молоть – не поезда подрывать!» Комиссар легко поднялся навстречу: – Можно поздравить с успехом? – Можно! – выдохнул Сергей и сбросил с плеча тяжелый ящик с патронами. – Ура советским партизанам! – тут же отреагировал Приходько. – Небось проголодались? Прошу к столу. Под навесом, на маленьком столике из досок, где готовил повар, тут же появились тарелки с горячими щами. Пока диверсанты ели, вокруг собрались свободные от службы партизаны. Всем хотелось узнать подробности. Едва подрывники положили ложки, как со всех сторон посыпались вопросы. Отвечали молодые, в красках живописуя подробности. Особенно расписывали вид покореженных вагонов и то, как они не побоялись вытащить из разбитого вагона ящик патронов. – Вы, главное, не забудьте о нарядах на кухню, – охладил их пыл Саша. Парни сразу сникли. – Это за что? – поинтересовались партизаны. – Пусть расскажут. О чем говорили молодые, Саша не дослушал. Комиссар отвел его в сторону. – Сколько вагонов в эшелоне было? – деловито поинтересовался он. – Разве я их считал? – удивился Саша. – А как же? Надо было. Мне ведь отчет о боевой работе составить надо. – Вот и пиши: артиллерийский склад уничтожили, продуктовый склад взяли и пустили под откос эшелон с боеприпасами. – А немцев сколько убито? – На обоих складах в общей сложности человек десять, а в эшелоне – неизвестно. – Скромные какие-то цифры. Давай напишем – тридцать, солиднее будет. Саша возмущенно фыркнул: – Ты пиши, сколько есть, «липу» писать не надо. Иначе к концу года наш отряд по бумагам всю немецкую армию уничтожит. – Хорошо, – задумался комиссар, – но ведь с нас результаты работы спросят. – Мы что – в колхозе? Да и как мне считать немецкие потери? Разошлись они с комиссаром в вопросе подсчета потерь. Привыкли при советской власти все считать и победы приукрашивать. Хуже того, все успехи старались приурочить к праздничной дате: дню Октябрьской революции, дню рождения Ленина – да мало ли таких дней было? Сашу от этого воротило. Война – вещь непредсказуемая и невозможно выдать на-гора победу к юбилею любимого вождя! Бред какой-то! После диверсии на железной дороге бойцы повеселели. Те, кто уже участвовал в вылазках, только об этом и говорили, остальные тихо завидовали, ожидая, когда и до них дойдет очередь. Через день, отдохнув, Саша решил наведаться к месту подрыва поезда. Интересно было посмотреть, как быстро немцы сумеют восстановить дорогу. Он ушел один, натянув маскировочную сеть. К его огорчению, поезда по дороге уже ходили. О подорванном эшелоне напоминали только остовы нескольких разбитых вагонов. Груз и наиболее сохранившееся вагоны немцы уже успели убрать. Да и сейчас на месте крушения возилась ремонтная бригада. Рабочие были из наших железнодорожников, руководили работами немцы. Рыча, трактор сгребал в сторону от дороги мусор. Саша уже собрался было уходить, как сбоку увидел мелькнувшую тень. Он медленно повернул голову. От железной дороги в лес уходили трое в маскировочных халатах. Судя по стандартным стальным шлемам М-35 и оружию, это были немцы. Форма была укрыта под маскировочными костюмами. Не понравилось это Саше. В душе он ожидал, что немцы в отместку за подрыв эшелона устроят, со своей стороны, какую-нибудь пакость вроде облавы или минометного обстрела леса. А тут – только трое. Причем не пехотинцы. На тех форма цвета фельдграу, маскировочных костюмов нет, да и вооружены немцы в тылу в основном карабинами «маузер 98К». Это же явно классом выше. В голове сразу всплыло: говорил же Анатолий Терентьевич, как звали представителя подполья, о том, что немцы для борьбы с партизанами создали ягдт-команды. Сейчас – точно такой случай. Сашу немцы не заметили, хотя были в тридцати метрах – помогла доморощенная маскировочная сеть и то, что немцы явно не рассчитывали встретить партизана так близко от местаподрыва эшелона. А еще то, что он лежал неподвижно. В лесу глаз в первую очередь видит то, что движется. Вот потому он их обнаружил, а они его – нет. Саша решил отпустить немцев подальше и двигаться за ними. Надо понаблюдать, куда они пойдут. Если приблизятся к схрону – постараться уничтожить. Эх, жалко, гранат он не взял. Рано или поздно немцы остановятся на отдых – вот здесь бы их всех сразу и прищучить одной гранатой. А кто выживет – добить ножом. Немцы неспешно удалялись в лес. И что Сашу насторожило – без шума и почти не оставляя следов. Саша пропустил немцев вперед, подождал немного и двинулся за ними следом. В том, что это именно егеря, он убедился быстро. Шли они гуськом, метрах в десяти друг от друга, чтобы одной очередью не срезало, смотрели под ноги, чтобы на мину не наступить. А еще – следы искали. Вот один остановился, жестом подозвал к себе других, показал что-то на земле. Двое других кивнули, и все вместе они пошли дальше. И ни слова между собой, объяснялись только жестами, как во вражеском тылу. «Очень занятно, – отметил про себя Саша, – подготовка – как у войсковой разведки». Он сразу понял – это серьезные ребята. Дождавшись, когда они скроются в лесу, Саша пошел по их следам и остановился там, где останавливались егеря. Что интересного они тут увидели? Нашел! На земле был высохший след армейского ботинка, причем след приметный. На подковке не было ни одного гвоздика. Что-то смутно мелькнуло в памяти, где-то он уже видел такой след… Точно, вспомнил! Михась, из молодых. Они позавчера несли ящик с патронами. Груз был тяжелый, вот след и впечатался глубоко. И как молнией: егеря по их следу идут! А охрана схрона сплошь из молодых, выучка слабая. Для егерей такие – подарок судьбы. Тихо зарежут, и никто в лагере не услышит даже. И что им стоит потом в схрон пару гранат швырнуть? В несколько минут отряд просто прекратит существование. Для опытных егерей уничтожить молодняк – как лисе в курятнике цыплят передушить, вроде развлечения. И сигнал тревоги не подать, связи нет. Придется ему заняться егерями самому. Похоже, подготовка у него с егерями одинаковая, но их трое, а он один. Впервые он столкнулся с противником, равным ему по силе. Его, так же как и их, учили действовать в отрыве от своих войск, без поддержки танков, авиации и артиллерии. Надо не отпускать их далеко, выждать удобный момент. И если получится – поодиночке уничтожить. Но, убив одного, он сам превратится в дичь, в цель для охотников – именно так с немецкого переводится слово «ягдт». Саша направился за егерями. Хоть и опытные они воины, а все же не бесплотные духи, тоже за собой следы оставляют. Там на кустике листья сбили, в другом месте, на влажной почве под деревом – четкий след ботинка. Причем след интересный, раньше он таких не встречал. Видимо, особая экипировка: след рубчатый, глубокий. В таких ботинках хорошо по снегу и грязи ходить, подошвы не скользят. И шли егеря след в след, хоть снега и не было. Если бы Саша сам не видел, что их трое, то по следу ни за что не догадался бы о численности группы. Все органы чувств у Саши работали с предельным вниманием, и это уберегло его от ошибки. Носом он учуял запах чего-то съестного, остановился. Потом и вовсе лег в траву и пополз. И только тогда увидел спину последнего егеря – группа останавливалась для легкого перекуса. Вот и обертка целлофановая из-под сала. Продуктами в такой упаковке снабжают специальные части: парашютистов, военных альпинистов, разведчиков, диверсантов. Теперь Саша знал, что и егерей тоже. Он поднял упаковку и посмотрел на свет. Надпись на немецком, дата изготовления. Совсем свежее производство, август 1941 года. Наверное, из захваченных немцами трофеев сделано. Много скота – коров и свиней – было захвачено ими в начале войны. Людей, оборудование с заводов не успевали эвакуировать, даже валюту и золото в банковских хранилищах не успевали вывезти, чего уж там говорить о живности? И обидно ему стало. Он на своей земле от врага прячется, как вор в чужом доме. А егеря выслеживают партизан, как хищник жертву. Ну, суки, будет вам охота! До смерти, до последнего вашего шакальего вздоха… Одно он упустил позавчера, о чем сейчас остро жалел. Надо было следы путать, по ручью пройти. Парней пожалел, они ящик с патронами тащили. Теперь его жалость боком выходит. А если уж совсем честно, то и лень было. После диверсии, после нервного напряжения хотелось как можно быстрее попасть к своим, поесть горячего, отдохнуть. Впредь будет наука – никогда не отступать от правил, они пролитой кровью написаны. Саша шел по следу беззвучно, время от времени поглядывая под ноги. Егеря и сейчас попытались схитрить – следы внезапно разошлись. Саша решил не забивать себе голову и пошел за средним егерем. Метров через пятьсот следы снова сошлись, группа собралась. Внимательность выручила Сашу еще раз. Он уже собирался поставить ногу, как заметил тоненькую проволочку, пересекающую цепочку следов. Еще бы чуть-чуть, и он бы задел за нее. Саша опустился на колени и посмотрел, куда ведут концы проволоки. Один конец проволоки был привязан к деревцу, а второй – к чеке гранаты. Граната была немецкой, с длинной деревянной ручкой – слабее наших «РПГ» или «Ф-1». Но все равно, кто заденет эту проволочку, в лучшем случае ранен будет, в худшем – убит. А егеря, услышав близкий взрыв своей ловушки, поймут, что по их следу кто-то шел. Саша перерезал ножом проволочку у дерева и уже без опаски отвязал ее от веревки, играющей чеки. У немецкой гранаты перед броском надо было вывинтить фарфоровый колпачок из торца ручки и дернуть за него. К фарфоровому колпачку была привязана веревочка, приводящая в действие терочный запал. Александр закрутил колпачок на место и сунул гранату ручкой за ремень – самому еще пригодится. Предусмотрительные егеря-то, даже ловушку на своих следах оставили. Стало быть, работают в полную силу, без скидок на свой тыл. И чем больше Саша узнавал о егерях, тем тревожнее было у него на душе. До схрона оставалось километров семь – должны же они хоть где-то остановиться. Пройденный путь для егеря – ерунда, но они шли по незнакомой местности, ориентируясь по оставленным партизанами следам и карте. И потом, они должны быть в напряжении, едва ли не каждую минуту ожидать внезапного выстрела. И как нагадал. Немцы остановились. Саша уловил едва слышимый разговор, да и то – из-за порыва легкого ветерка. Встали немцы. Саша снял автомат с предохранителя. Если это сделать позже, немцы могут услышать щелчок. Держа автомат в правой руке, он пополз. Немцы стояли на маленькой полянке, сложив в кучу ранцы. Один из егерей стоял к Саше спиной, двое – боком. Александр, не раздумывая, вскинул автомат и дал длинную очередь. Егеря упали. Одного он без сомнения завалил: очередь пришлась точно в спину, и Саша даже успел заметить, как он попал – на форменной куртке немца появились входные отверстия. А вот насчет оставшихся двоих он не был так уверен. Немцы упали, но ранены они или убиты? Может, просто реакция хорошая, упали, чтобы уберечься от огня. Ответ он получил тут же. Хлопнул пистолетный выстрел, и пулей срезало ветку дерева прямо у него над головой. Вот гад, прямо снайпер! Саша откатился в сторону. Резкая и мгновенная боль в бедре напомнила ему о том, что за поясом у него находится граната. Он вытащил ее из-за пояса, выдернул колпачок, но метать ее в немцев сразу не стал, выждал пару секунд. У этих гранат время горения запала сравнительно долгое: четыре с половиной – пять секунд. И если бросить гранату сразу, немцы могут успеть швырнуть ее назад. Он кинул гранату. Громыхнул взрыв. Осколки гранаты вонзились в дерево, за которым лежал Саша. Но кого-то из немцев задело – он явно слышал вскрик боли. Стало быть, ранен. Один егерь остался в живых или двое? Эх, сейчас бы еще одну гранату, но чего нет, того нет. Стараясь не шуршать, Саша отполз правее и устроился за деревом. Отсюда было лучше видно – на прежнем месте обзор закрывал куст. Вот незадача! На полянке лежал только один убитый егерь, и в центре – ранцы, изрешеченные осколками. Скорее всего, они приняли на себя часть осколков и именно этим уберегли егерей. Если их осталось двое, то они настороже и знают теперь, что он один – ведь огонь-то велся из одного ствола. Они обязательно попытаются его убить. В егеря набирались добровольцы из всех родов войск, бывшие до войны охотниками и проводниками. Лес они знали не понаслышке да и обучены были прекрасно. Только вот промашку дали, собрались всей группой, чем и воспользовался Саша. Но второй раз такую ошибку они постараются не допустить. Александр дал очередь между деревьями, целясь понизу, над землей, и тут же перекатился. Из чащи ударил выстрел. Саша отсоединил пустой магазин и вставил в горловину приемника полный. Размахнувшись, он закинул пустой магазин в кусты. На шум падения егерь среагировал сразу, выпустив по кустам очередь. Саша тут же дал ответную и снова перекатился. По дереву, за которым он только что лежал, зачавкали пули. Вот гад! Метко стреляет, и реакция – будь здоров! Вдруг какое-то неведомое ему до сих пор чувство интуитивно заставило Александра обернуться. Он не поверил своим глазам – с пистолетом в руке к нему подбирался второй егерь. Пока что он только мелькал метрах в десяти. Шел беззвучно, как привидение. Не человек – призрак. Поведя стволом, Саша дал длинную, от живота очередь. Егерь упал. И тут же автоматная очередь прозвучала с другой стороны. Если бы не березы, быть бы Александру убитым. И все-таки одна из пуль зацепила ему плечо. Несильно, по касательной, разодрав одежду и слегка оцарапав кожу. Значит, их оставалось двое. Жив ли тот, в кого он стрелял? Александр давно усвоил простую истину – нельзя оставлять за спиной живого врага. Однако войну на два фронта он не выдержит. Немцы из ягдт-команды – противники сильные и серьезные. Держа наготове автомат и не спуская глаз с неподвижно лежащего тела, Александр подполз к егерю. Готов! Егерь не дышал, мертвые глаза смотрели в небо. Значит – остался один. Это хорошо, это шанс, что он его завалит. Ползком Саша вернулся на прежнее место, дал пару выстрелов и переменил позицию. В ответ никто не стрелял. Небось каверзу задумал немец. Саша ползком обогнул полянку. Немец был здесь, вернее – его позиция: валялись стреляные гильзы, обрывок оболочки от использованного бинта. Стало быть, гранатой его все-таки задело. Потому он и отвлекал Сашу стрельбой – чтобы второй в обход смог подобраться к нему. Раненый – это славно, вон, капельки крови на земле видны. Кровопотеря хоть и небольшая, но свежая рана по-любому болит, отвлекает внимание. И планы у него поменялись наверняка. Теперь он будет думать только о том, как побыстрее выбраться, убраться из леса, попасть к своим, уцелеть. Только убить его надо непременно, иначе он покажет направление, в котором ушли партизаны, и вскорости можно будет ждать в лесу карательную роту, а то и батальон. Саша начал разглядывать следы на земле. Сначала немец уходил на запад, но потом следы его повернули на юг, к железной дороге. Уйти спешит, пока не ослабел. Об осторожности забыл, то здесь, то там ветки сломаны. Не заботился уже егерь и о следах – как можно быстрее из леса убраться хочет. Или настолько ослаб после ранения, что хватается за деревья, чтобы устоять. К тому же он один и находится в величайшем напряжении, опасаясь выстрела в спину. Саша шел по следу. Кое-где ему даже попадался сломанный кустарник: видимо, немец падал. Пока Александр егеря не видел, но разрыв между ними был невелик: слишком мало времени прошло, да и скорость передвижения егеря была невелика. Впереди было небольшое болотце – мелкое, проходимое. Саша решил обогнуть его слева, посуху он немца обгонит. Он рванул бегом и успел: егерь только-только преодолел болото и выходил на твердую землю. На его бедре и предплечье с левой стороны были намотаны бинты. Они пропитались пятнами крови и болотной жижей. Немец жадно хватал ртом воздух и оглядывался назад, опасаясь преследования. Свой автомат он бросил в болоте – для раненого оружие было слишком обременительной ношей. На поясе егеря Саша разглядел кобуру с пистолетом и ножны. Он дал егерю выбраться на сухую землю. Тот сделал последний шаг и упал в изнеможении. – Хенде хох! – скомандовал Саша, наставив на него автомат. Сам он стоял за березой метрах в десяти от егеря. Назад немцу не уйти – преодолеть болото второй раз сил не хватит, а впереди противник. Егерь помедлил, повернулся на живот, опираясь на руки, встал на колени и поднял руки над головой. – Расстегни пояс и отбрось его! Продолжая держать егеря на мушке автомата, Саша вышел из-за дерева. Немец понял сказанное, видимо – знал русский язык. Он опустил руки к пряжке ремня, потом нащупал клапан кобуры и ухватился за рукоять пистолета. Саша дал короткую, в три патрона очередь. Пули угодили егерю в грудь, швырнув его на спину. Саша подошел к егерю вплотную. Мертвый, мертвее не бывает. Он вытащил из кобуры егеря пистолет, запасную обойму и сунул все это себе в карман: пригодится кому-нибудь из партизан. Взгляд Александра скользнул по ножнам. Он нагнулся и вытащил нож. Холодное оружие Саша любил и уважал, и нож его просто восхитил. Отличная золингеновская сталь, черная матировка на лезвии с односторонней заточкой и прекрасная обрезиненная рукоять с выемками под естественный хват. Саша расстегнул пояс немца, стянул ножны и прицепил их на свой пояс. Свой нож он подарит кому-нибудь, а сам будет носить этот. Боле красивого и совершенного клинка он не видел, егерь явно был знатоком. Но теперь нож немцу ни к чему, а Саше послужит. Хотел еще обыскать карманы, да махнул рукой. Егерь был весь в тине и противной липкой жиже – только руки пачкать. Саша подтащил его к болоту и столкнул в черную стоячую воду. Потом осмотрел берег. Вроде никаких следов не видно. Группу, конечно, хватятся – такого уровня специалисты, профессионалы своего дела не могут исчезнуть бесследно. Только этот егерь ко дну пойдет, а двух других еще поискать в лесу придется. Саша вернулся по своим следам к месту боя с егерями и заглянул в оставшиеся ранцы. Ого! Они были полны едой и запасом патронов. Один он такую тяжесть не унесет. Повесив на плечо два трофейных автомата и один ранец, Александр двинулся к себе на базу. По пути наткнулся на ручеек и прошел по нему метров сто – какая-никакая, а защита от собак и тех же егерей. Кто сказал, что эти егеря у немцев последние? До базы оставалось километра полтора, когда навстречу Александру выбежали Рогозин с ручным пулеметом в руках и пятеро молодых партизан. Все они тяжело дышали, по лицам крупными каплями катился пот. – Жив? Да ты ранен! – воскликнул Сергей. – А часовой прибежал ко мне, докладывает – взрыв! И направление показывает, в котором ты, батенька, ушел. Ну, мы и подхватились, на выручку к тебе, стало быть, побежали. – Пулей царапнуло немного, – покосился Александр на свое плечо. – Егерей по нашему следу после диверсии пустили. Пришлось повоевать немного. Хлопцы, держите автоматы, не все же мне железо таскать. Там, километрах в трех отсюда, ранцы немецкие со жратвой и патронами остались, надо бы забрать. Сергей, пойдешь в лесок, где болотце – помнишь это место? – Найду. – Не доходя до него немного – полянка. Там два немца убитых лежат и их ранцы. С собой возьми двух ребят, заберите трофеи. – Выполню. – Пулемет парням отдай, с собой возьми автомат – сподручнее. Да, кстати, когда будешь возвращаться, по ручью немного пройди, не ровен час – немцы собак пустят, тогда нам несдобровать. Саша с тремя бойцами пошел в отряд. Часа через два вернулся Сергей с партизанами – они принесли трофеи. Кроме трех ранцев они принесли два пистолета, немецкую осколочную гранату и планшет. Саша укорил себя: мог бы и сам егерей обыскать и карту принести.Глава 6 Шлюзы
Комиссар успел отправить в Полоцк, к руководству подполья, посыльного. Саша такого распоряжения не давал и высказался по этому поводу прямо, оставшись наедине с Покидько: – Зачем без особой нужды бойцом рискуешь? Или похвастать успехами захотелось? Так особых успехов пока нет. – Как это нет? А поезд? А склад? Надо же вышестоящим товарищам о проделанной работе отчитаться. – Язык у тебя какой-то бюрократический, комиссар – «отчитаться о работе»! Ты бы хоть со мной посоветовался, нам тротил еще нужен. – Виноват! На том разговор и закончился, но осадок у Саши в душе остался. Политрук в отряде нужен – поднимать боевой дух у молодняка, но Саша, как командир, должен знать, что происходит в отряде. Выкинет комиссар еще раз такое коленце – выгонит он его. Через неделю посыльный вернулся в отряд, да не один, а с Анатолием Терентьевичем, руководителем полоцкого подполья. – Здравия желаю, товарищи партизаны! – поприветствовал он находящихся на лесной поляне членов партизанского отряда. Бойцы сидели – кто за столом, кто на земле – и обедали. – Здравствуйте! – раздался в ответ нестройный хор голосов. Саша, а следом за ним и Покидько подошли к руководителю подполья, крепко пожали руку. – Я смотрю, вы тут обустроились – кухню соорудили, баньку. – Садитесь с нами, покушайте. – Спасибо, не откажусь, проголодался в дороге. Анатолию Терентьевичу налили щей в солдатский котелок, вручили кусок пресной лепешки – вроде лаваша. Хлеб печь повар не мог – не было формы, да и печь не позволяла. Но из муки он выпекал нечто похожее на лаваш, только не в круглой печи, как в Средней Азии, а на сковороде. Анатолий Терентьевич все с аппетитом съел и похвалил повара. Шулевич расплылся в улыбке. Когда свои едят и добавки просят – это одно, а когда высокий гость оценил его умение – это уже сосем другое. – А где соль берете? – поинтересовался Анатолий Терентьевич. – Другие отряды без нее страдают. – Склад немецкий с продовольствием взяли, едва на грузовике вывезли. – На грузовике? – изумился гость. – Взяли у немцев на время – вместе с водителем, – пошутил Саша. – И где грузовик? – Руководитель подполья, кажется, немного растерялся. – Вернули. А водителя шнапсом упоили и в кабине оставили. – Авантюристы! Видя, что бойцы поели и теперь прислушиваются к их разговору, Саша подал команду разойтись. За столом остался он сам, комиссар и Анатолий Терентьевич. – Мне тут ваш комиссар вкратце рассказал о действиях отряда. Молодцы! Не только обустроились, но и активные боевые действия ведете. – Могли бы еще активнее, – не выдержал Саша, – взрывчатки только нет. – Я доставил немного, килограммов пять – посыльный ваш в вещмешке принес. – Так это всего на пару диверсий! – Чем богаты… – Руководитель подполья развел руками. – Ладно, по возможности подкинем еще. Докладывайте подробнее. Саша рассказал о действиях отряда. В конце добавил об уничтожении ягдт-группы. – Стало быть, и у вас они объявились. Один наш отряд от их действий уже здорово пострадал. Еле от егерей оторвались, да к тому же с большими потерями. Теперь сменили дислокацию. Всю группу уничтожили? – Да, всех троих. – И кто же эти герои? – Я один, – вынужден был признаться Саша. Анатолий Терентьевич в удивлении вскинул брови. – Серьезно? Это же опытные головорезы! – Стало быть, мы не уступаем им в подготовке. – Пожалуй, да. Вижу, у вас все хорошо. Отряд к зимовке готов, действия ведутся. Молодняк натаскиваете, опыт передаете? – Помаленьку, им еще привыкнуть надо. – Это хорошо. Однако я вот зачем к вам прибыл. Немцы вовсю используют водные пути, пустили Днепро-Бугский канал, Березинский. Надо им кислород перекрыть. – Каким же образом? Чтобы канал разрушить, надо грузовик взрывчатки. – А зачем канал разрушать? Достаточно шлюз взорвать, а еще лучше – два. Движение остановится. – Не занимался я никогда этим и устройство шлюзов не знаю. – Сходи в разведку, присмотрись. – Я так понимаю – рельсов там нет, а чтобы бетон разрушить, пяти килограммов не хватит. – Сам инициативу прояви: у немцев своруй, отбей – захвати, в конце концов! У тебя вроде опыт по складам уже большой. – Попробую. – Я смотрю, ты командир хозяйственный, вон как все обустроил. В других отрядах ни бани, ни кухни – на костре готовят. – Жизнь сама заставляет. Какой из партизана боец, если он голоден, чешется от вшей и грязи, а ночью от холода трясется? Как командир с него спросить в полной мере может? – Оно-то правильно, только в Уставе сказано: «Боец должен стойко переносить все тяготы службы». – На неумение командира обустроить партизанам быт можно все тяготы списать. – Это ты сейчас в чей огород камешек кинул? – Да ни в чей, просто констатирую. Покидько выразительно поглядел на руководителя подполья. Видишь, мол, как командир умничает, слова непонятные говорит? Уже прощаясь, Анатолий Терентьевич попросил: – В других отрядах с солью беда, а вы свой запас за год не съедите. Поделитесь, отдайте хоть пару мешков. Саша вздохнул. Вот так всегда! Когда нужен тротил – прояви инициативу и найди. Но когда ты проявил инициативу и добыл соль – поделись, не жадничай. – Хорошо, присылайте людей. – Придут из двух отрядов, каждому по мешку дай. Пароль будет прежний. – Понял. – Тогда удачи! Через неделю в отряд заявились двое партизан одного из отрядов. От вида кухни и баньки они были в восторге, а когда увидели припасы в схроне, просто челюсти от удивления едва не вывихнули. – Да у вас тут прямо магазин продовольственный! – Парни, вот ваша соль, забирайте мешок. А на остальное рты не разевайте. Мы сами продукты добыли, нам их, как вам, никто не дарил. Склад немецкий взяли, только и всего. Вам кто не дает? Парни отоспались ночь, поели горяченького. Уходя, окинули взглядом лагерь в последний раз. Глаза горели завистью. Один из них разговаривал с Шерединым, признав в нем старшину, – перейти в их отряд хотел. – Не, парень, без решения командира – никак. К тому же мы не только в лесу проедаемся, мы еще и воевать успеваем. Вот недавно эшелон немецкий с боеприпасами подорвали. Партизаны с грузом соли ушли в свой отряд. Саша же раздумывал, где взять тротил для будущей диверсии на шлюзе. Вдобавок ко всему он еще и самого шлюза не видел никогда. Но что толку идти в разведку, если взрывчатки нет? Для начала он, взяв с собой четырех партизан, отправился на место бывшей диверсии – артиллерийский склад. Обычно при взрыве таких складов большая часть боеприпасов взрывается, иссекая все вокруг осколками. Но всегда есть и другая часть, которая от взрывной волны просто разлетается по окрестностям. Вот на такие, разлетевшиеся по лесу мины, и надеялся Саша. Насколько он был осведомлен, немцы не пытались восстановить склад. Обширная поляна в лесу стояла в запустении. Партизаны осторожно прошли вдоль грунтовой дороги. Раньше здесь стоял немецкий пост, сейчас же не было никого. Жители окрестных деревень тоже опасались ходить сюда. – Проклятое место, – говорили они, – еще сами подорвемся. Они добрались до места. Саша ужаснулся увиденному. Земля была изрыта огромными воронками, обуглилась от жара, взрывов и напоминала лунный ландшафт. Деревья метров на двадцать вокруг поляны лишились веток – остались только голые стволы, и кора с них была как будто содрана, из древесины торчали многочисленные железные осколки. Немного подальше этой зоны деревья уже были не такими искалеченными, но также понесли урон. Среди них было много упавших, вывороченных с корнем взрывной волной. А деревянные постройки, стоявшие здесь, просто перестали существовать. На их месте – лишь обгоревшие головешки. Конечно, природа здорово пострадала, но и немцам урон был нанесен большой. И что еще поразило Сашу – вокруг стояла абсолютная тишина. Никаких звуков, как в пустыне. Не пели птицы, не шелестела листва – просто мертвая земля. Парни тоже молчали, переваривая увиденное. – Так, бойцы. Даю каждому сектор. Идете по лесу, ищете упавшие и целые мины или снаряды. Самим ничего не трогать. Найдете что-нибудь – зовите меня. За полдня, до сумерек они обнаружили всего четыре 120-миллиметровые мины. Саша их осмотрел и, убедившись в отсутствии взрывателей, разрешил поднять с земли. Если взрыватель стоит, то лучше такую мину или снаряд обойти стороной, поскольку такой взрыватель взведен и может сработать даже от сотрясения земли при ходьбе. А бессмысленных жертв Саша не хотел. Каждая из мин весила около пуда. До базы их дотащили с трудом и уложили подальше от схрона. Прежде чем идти на подрыв шлюза, Саша решил опробовать хоть одну мину. Но только с толком, чтобы польза была. В целях диверсии он решил взорвать деревянный мост на шоссе. И не просто мост, а с автомашиной на нем – для пущего эффекта. А поскольку машины с осени ходили только небольшими колоннами, он решил задействовать весь отряд. Пусть бойцы поучаствуют в деле, постреляют по врагу. Конечно, с одиночной машиной получилось бы проще, но немецкое командование издало приказ – автомашинам ходить только колоннами, потому что одиночные грузовики и легковушки партизаны расстреливали. Отряд вышел почти в полном составе, на базе остались только два человека. Взяли с собой даже повара Шулевича – ведь Саша давал парню обещание. В путь отправились поздно вечером – ведь ночью передвижение скрытное, немцы отсиживаются в населенных пунктах. В три часа ночи были уже на месте. Прибыв на место, Саша разделил отряд на две половины. Одной командовал Шередин, другой – Рогозин. И той и другой группе приказал укрыться по обе стороны моста и не показываться. Огонь открывать только после взрыва. С двумя молодыми партизанами Саша заложил в основание деревянного моста мину, которую до того несли по очереди. Вставил взрыватель, подсоединил провода. Предутренние часы тянулись медленно. Было по-осеннему прохладно, срывался мелкий дождь, и ближе к рассвету все основательно вымокли. По дороге прошли несколько селян. Видимо, на рынок шли – с корзинками, в которых виднелись яйца, с мешками за спиной. Потом проехала повозка с крестьянином – в ней громоздились мешки с картошкой, называемой белорусами бульбой. А картошка в местных краях знатная была, вкусная. И готовить из картошки белорусы умели целое сонмище вкуснейших блюд – да те же драники. Просто объедение! При воспоминании о еде Саша сглотнул слюну. Уже бы и перекусить не мешало. Партизаны взяли в поход в «сидорах» сухари, консервы, но команду «принять пищу» Саша не давал. Лучше поесть на обратном пути. Не дай бог ранение в живот случится, тогда беда. Наконец вдали послышалось урчание моторов, и из-за поворота дороги, метрах в семистах от места, где залегли партизаны, стали выползать машины. Первым шел двухосный броневичок, за ним тянулась колонна из шести грузовиков «Опель-Блитц» – самой распространенной машины вермахта. Грузовики были тентованные, и понять, что они везут, было невозможно. Хорошо, если груз. А если во всех машинах солдаты? Каждый грузовик вмещал до двадцати солдат, итого – рота. Да они его парней просто сомнут! Саша раздумывал – что делать? Пропустить колонну и ждать другую или действовать? Он посмотрел на лица бойцов и решил: надо взрывать. Дождавшись, когда броневичок въедет на мост, крутанул ручку машинки и нажал кнопку. Взрыв произошел как раз под броневичком – для отряда он представлял наибольшую опасность. Из винтовки его броню не пробить, противотанковых гранат в отряде нет. А у броневика пулемет в башне и антенна торчит. Мало того, что пулеметчик головы поднять не даст, так по рации еще и подмогу вызовет. Полетели куски бревен и досок от настила, все окуталось черным дымом. Потом громыхнуло еще раз. Это броневик свалился с моста – сначала боком на пологий берег, потом носом сполз в воду. Грузовики встали. Мост впереди оказался разрушен, и спастись можно было только развернувшись и уехав в Полоцк. Но партизаны с обеих сторон открыли по машинам частый винтовочный огонь. Последний машине почти удалось совершить разворот, когда Рогозин из ручного пулемета сначала пробил скаты, а затем изрешетил кабину. Машины застыли. – Прекратить огонь! – скомандовал Саша. Сопротивления им не оказывают, так чего патроны попусту переводить? Стрельба стихла. С обеих сторон от моста из леса показались партизаны. – Обыскать машины, забрать оружие и боеприпасы! – отдал приказ Саша. Сам тоже подошел к грузовику, держа наготове автомат. В кабине машины лежал мертвый водитель. Саша привстал на фаркоп и поднял тент. В грузовике лежали кипы немецкого армейского обмундирования. И в пяти последующих – тоже. Только в последнем были сапоги – солдатские, с широкими голенищами, с железными подковками на подошвах. Сапоги – это хорошо, большая часть отряда ходила в изрядно поношенных ботинках. – Забирайте все – и в лес. На базе примерять будете. Хлопцы разобрали почти весь груз обуви. Саша едва не покатился со смеху, когда увидел, как партизаны, нагруженные обувью, как цыгане, цепочкой уходили в лес. Он же, взяв из грузовика пару мундиров, разодрал их по швам, открыл крышки бензобаков и сунул туда тряпье. Потом поджег тряпье зажигалкой. Бензин вспыхнул мгновенно. Вскоре все шесть грузовиков занялись жирным чадящим пламенем, в небо потянулись шесть столбов дыма. Саша собирался последовать за партизанами – надо было быстрее уносить ноги, как из-под моста показался Рогозин. – Ты чего там забыл? – Пулемет хотел снять, а у него ствол погнулся. Зато две коробки с заряженными лентами взял. Вот! – Сергей поднял руки с железными коробками, в каждой – по 250 патронов. – Хвалю, разумно. И последний грузовик – целиком твоя заслуга. Теперь отряд шел быстро – надо было уйти в лес подальше. Не имея для преследования значительных сил, немцы в лес не сунутся. Саша вел отряд кружным путем – на случай, если немцы собак пустят. После полудня устроил привал, разрешил подобрать каждому по паре сапог, благо на выбор были все размеры. На примерки ушло не менее получаса, зато груза нести стало меньше. Переобулся весь отряд, и Саша разрешил принять пищу. Парни молодые, здоровые, после марша аппетит разыгрался. И сам едва не испугался. Сухари на зубах хрустели так, что казалось – в Полоцке услышат. Одну банку консервов делили на двоих. Рогозин с Шерединым, кадровые военнослужащие, лишь ухмылялись да головами качали. Не сказать, что обед получился сытным, но идти стало веселее. А главное – они одержали победу и не понесли потерь – даже раненых не было. Саша сам не ожидал, что акция пройдет так успешно. Партизаны делились друг с другом впечатлениями: – Я как выстрелил ему по мотору, так грузовик и встал! – Михась, он встал потому, что я выстрелил в шофера! – А я по колесам, – вступил в разговор третий. Каждый считал, что его выстрел оказался самым удачным. Саша никого не разубеждал. Пусть радуются, первый успех всегда окрыляет. Чего эти парни хорошего в жизни видели? Спозаранку весь день труд в колхозе, скромная еда и редкие обновки. Вот как сапогам новым обрадовались – как женщины в его время из какого-нибудь бутика. А тут еще и немцы нагрянули. У многих родных убили или угнали в Германию на работы. Да и до победы еще ой как далеко, и не все из них до нее доживут. Саша провел отряд по ручью. Хотя какой к черту ручей, если на земле после прохода отряда целая тропа вытоптана? Если толковый егерь их след от шоссе возьмет, то дислокацию отряда быстро вычислит. Потому Саша в душе испытывал беспокойство. Конечно, вылазкой своей его отряд нанес немцам урон, сам обулся и шесть немецких винтовок в качестве трофеев взял. Оружием Саша не пренебрегал. Сейчас у большей части партизан советские трехлинейки. Но рано или поздно патроны к ним закончатся, потому надо собирать трофейное оружие. У немцев боеприпасов полно, всегда можно разжиться. Саша вообще хотел перевооружить отряд на автоматы – в ближнем бою они куда как удобнее винтовок, создают бо льшую плотность огня. На следующий день с утра, взяв четверых партизан с автоматами, Александр отправился по своим же следам к месту диверсии. И не доходя с километр до шоссе, где он устроили засаду, группа столкнулась с немцами. Их было человек десять, пехотное отделение. А впереди бежал солдат с собакой-ищейкой. Хотя тут и без собаки след виден был. Но сейчас собака сыграла с немцами злую шутку. Она просто гавкнула, всего один разок. Но Саша моментально насторожился: откуда в лесу собака? Немцев еще не было видно, и собачий лай спас партизан. Саша приказал группе залечь за деревьями и приготовить оружие. Сейчас он пожалел, что не взял с собой Рогозина с пулеметом. – Всем лежать тихо, огонь вести короткими очередями, патроны экономить. Начинать огонь только по сигналу. Сигнал – мой первый выстрел. Немцы показались на тропинке почти все сразу. Впереди за собакой бежал проводник, за ним – пехотинцы в шинелях. Саша подпустил их поближе. Пес, видимо, учуял чужой запах и рвался с поводка. Когда до солдат осталось метров семьдесят, Саша взял на прицел собаку – сейчас она для них была опаснее солдат. Он нажал на спуск, и пес, коротко заскулив, свалился сразу. Второй очередью Александр успел убить проводника. Рядом загрохотали автоматы партизан. Упали всего три пехотинца, а остальные бросились укрываться за деревьями. Даже после первых потерь немцы по численности превосходили их вдвое. Рации ни у кого из немцев Саша не заметил, и это уже хорошо – подмогу быстро вызвать не успеют. Но как-то молодняк выстоит против солдат? Как ни крути, немцы к войне готовились, все солдаты проходили обучение в учебных батальонах, умели стрелять, метать гранаты. А некоторые из его партизан в первый раз из винтовок только вчера стреляли. – Савелий, останешься за старшего, – приказал Саша. – Пойдут немцы в атаку – бейте короткими очередями и тут же меняйте позицию. – А ты куда, батька? – Разговорчики! Я в обход, ударю им в тыл – пусть боятся окружения. – Понял. Саша обошел немцев стороной, по лесу. Он вышел было на тропинку, по которой от шоссе уходили они, а потом шли немцы. И увидел, как влево, к шоссе уходит одинокий солдат. «За подмогой послали! – мелькнуло у него в голове. – Надо догнать!» Саша бросился бежать между деревьями, держа тропинку в поле зрения справа. Показался немец. Он шел быстро, пугливо оглядываясь по сторонам. Саша поднял автомат, навел мушку на середину спины и выстрелил одиночным. Солдат упал. Саша подбежал к тропинке и оглянулся по сторонам. Никого не было видно. Он сорвал с немца автомат, расстегнул ремень с подсумками, застегнул на себе и торопливо отправился назад. Конечно, выстрел в тылу обеспокоит немецкую группу, и они теперь будут настороже. Впереди раздался один взрыв, второй, вспыхнула автоматная стрельба. Саша забеспокоился. Гранат у партизан не было, значит – немцы пошли в атаку. Успеть бы помочь! Саша бежал по лесу. По тропинке было бы сподручней, но там больше шансов получить пулю. Выстрелы были уже рядом. Он залег и пополз. Два немца лежали за упавшим деревом. Один вел огонь из автомата, другой вытащил из-за ремня гранату, открутил фарфоровый колпачок и дернул за шнур. Он хотел размахнуться и бросить гранату, но Саша его опередил, дав очередь в спину. Граната выпала из руки немца и взорвалась. Лежащий рядом автоматчик вздрогнул и поник головой. Стрельба стихла. Немцы пытались понять – кто стреляет в тылу и почему взрыв прозвучал на их позициях? К поваленному дереву, за которым лежали убитые немцы, пополз их сослуживец. Саша взял его на прицел и, когда тот подполз к убитым, дал очередь ему по ногам. Он специально стрелял, не для того, чтобы убить, а чтобы только ранить. Немец закричал и начал размахивать рукой, прося о помощи. Форменные галифе его окрасились кровью. В левое бедро его попало сразу несколько пуль. И мольбы раненого о помощи были услышаны. К нему направился еще один пехотинец. Саша выждал, когда он подберется к раненому, и всадил в немца очередь, а второй очередью добил раненого. Счет был три-ноль в его пользу, однако теперь он обнаружил себя. Хоть и перекатился метров на пять в сторону, но по нему открыли огонь. Било сразу не меньше трех автоматов, и если бы не толстый ствол дерева, это был бы последний день его жизни. Пули сдирали кору деревьев, сбивали ветки, били по самому стволу. Саша опасался, как бы кто из немцев не подобрался поближе к нему и не бросил в него гранату. Едва он попытался высунуть голову из-за дерева, как автоматная очередь вспорола древесный ствол буквально в пяти сантиметрах от его лица, щепки даже поцарапали кожу. Плотно его обложили, как медведя в берлоге. И стреляют метко, сволочи. Со стороны партизан донесся крик «Ура!» и выстрелы. Похоже, молодняк решил кинуться в атаку. – Куда?! – чуть не крикнул Саша. Немцы отвлеклись на партизан; Саша успел перекатиться в сторону и встал на колено за деревом. Вот он, фриц! Целится в дерево, за которым он только что лежал. Тоже стоит, опершись на одно колено, и прикрывается деревом, как щитом, только часть головы видна и автомат. Саша прицелился и мягко нажал на спуск. Бах! Одинокий выстрел достиг цели, немец вывалился из-за дерева. Секунду-другую стояла тишина, потом раздался голос: – Батька, ты жив? – Цел пока. А вы как? – Вроде немцев всех побили, только… Саша выскочил из-за дерева и короткими перебежками добрался до немца. Мертвее не бывает, пуля в лоб угодила. – Я тут, – он появился на немецких позициях. Эх, молодо-зелено, зачем они в атаку на автоматы рванули? Двое партизан стояли над телами убитых товарищей. Один из парней, не скрываясь, плакал. – Мы из одной деревни с ним, что я теперь мамке его скажу? – Правду. Что сын ее в бою с немцами голову сложил. – Саша стащил с головы старенькую пилотку. – Что делать будем, батька? – Кто из вас хорошо запомнил дорогу на базу? – Я, Савелий. – Иди на базу, приведи помощь. Четыре человека нужны. Убитых на базу заберем, там схороним. И пару-тройку автоматов немецких унеси, все равно налегке пойдешь. Саша с партизанами прошелся по убитым немцам, собрали оружие и подсумки с патронами. Савелий забрал три автомата, да еще свой на груди висел. – Ну, ждем тебя, парень. Савелий ушел, хлюпая носом. – Вы чего в атаку поднялись? Кто же грудью на пули бежит? – Мы думали, вас немцы убьют. А куда отряд без командира? Вот и побежали выручать. – Лучше бы вы огнем немцев на себя отвлекли. Я бы выкарабкался, а эти двое живы бы остались. Да что уж теперь? После драки кулаками не машут. Саша прошелся по немцам еще раз, не погнушался забрать нужные в отряде вещи – зажигалки, часы. Нашел за голенищами сапог две гранаты. Вроде мелочь – зажигалки, а без них костер не разведешь. Магазинов нет, и спички купить негде. И часы – дешевенькая штамповка – тоже нужны. В отряде часы были только у него да у комиссара. У того наручные, советские, огромные – что твой будильник. А как без часов командирам групп, тому же Шередину или Рогозину? Ни время атаки согласовать, ни смену караула. Вроде как мародерством поступки его попахивают, но для действия и выживания отряда предметы необходимые. Срезав две жердины, Саша подложил их под убитого партизана. – Давай-ка отнесем его подальше, чего ему рядом с немцами лежать? Они отнесли партизана метров на сто, в распадок. Место было удобное, от ветра в затишке. Второго туда же перенесли. Вернувшись, собрали все оружие, получилась целая горка. – Всем бы в отряде автоматы да гранаты! – мечтательно сказал Стась. – Автоматы в отряде уже есть, вон – десять человек сразу вооружим. С гранатами и в самом деле плохо пока, но добудем. Железо – дело наживное, людей жалко. Им бы еще жить да жить. Вот ты кем хотел стать? – До войны? – До войны. – В техникум поступить хотел, на радиомеханика. Сейчас радио даже в деревнях появилось, только с началом войны радиоприемники приказали сдать. – Слышал. – Да только думаю – зря. – Почему? – Их все свезли в Полоцк, а при бомбежке склад сгорел. А был бы приемник – можно было бы сводки Совинформбюро послушать. – Так электричества же нет. – Верно, так приемник можно было переделать для приема на батареях. – Эка куда замахнулся! Думаешь, батареи легко найти? – При желании можно. Вот вчера сколько грузовиков сожгли? Шесть! Если с каждого аккумуляторы снять да в дело пустить, почти полгода сводки слушать можно – если экономно, конечно. – Да? А потом ведь можно и с других грузовиков забрать. Ты мне идею подсказал. А в армии как? Кто инициативу проявил, тот и исполняет. Батареи или аккумуляторы найдем, это я на себя беру. А ты займись приемником. – Где же я его возьму? Если только простенький детекторный собрать? – А детали? И сумеешь ли? – Сумею, делал уже. Вот с деталями… это сложно, но постараюсь. Кое-что дома лежит. – Тогда сделаем так. Когда вернемся в отряд и похороним по-человечески парней, я тебя отпускаю домой – забери все радиодетали. Не ровен час, немцы найдут – разбираться не будут, всю семью расстреляют. А вдруг ты радист советский и шпионишь за ними? И назад осторожно возвращайся: если немцы по дороге с радиодеталями встретят – умрешь в гестапо. Они переночевали под деревьями, где было не так холодно, а утром пришла из отряда группа. Молодых партизан возглавлял старшина Шередин. Бойцы срубили жерди, уложили на них тела погибших. Молодые партизаны вначале боялись прикоснуться к трупам. – Привыкайте, парни. Война без мертвых не бывает. Бояться живых надо. Четверо партизан несли самодельные носилки, остальные тащили трофейное оружие. Чувствовалось, что гибель товарищей оказала на молодых сильное угнетающее действие. К вечеру тела были доставлены в отряд. Здесь уже, поодаль от базы, успели вырыть две могилы. Погибших схоронили сразу же. Отпеть бы их по христианскому обычаю, но погибшие были комсомольцами, атеистами. Комиссар провел траурный митинг, но настроение у партизан было подавленным. Так близко со смертью своих товарищей они столкнулись впервые. Не радовали даже трофейные автоматы – они достались слишком дорогой ценой. Но как знать, не пойди Саша с парнями к месту диверсии на шоссе, немцы обнаружили бы базу и жертв было бы больше. Весь следующий деньСаша разговаривал с парнями о каналах. Оказалось, что их в Белоруссии два, и оба построены в незапамятные времена – еще в XVIII–XIX веках. Например, Днепровско-Бугский – еще в 1783 году. Он соединял реку Пину, приток Припяти, и реку Мухавец, приток Западного Буга. Это был единственный внутренний канал, соединяющий Балтику и Черное море. На канале было восемь шлюзов, но расположен он был далековато от Полоцка. Вопрос для Саши существенный, поскольку к месту диверсии партизанам придется нести на себе тяжеленные мины. Второй канал – Березинский – был внутренним, соединяя реки Березину и Уллу, протяженностью 119 километров, с 14 шлюзами и 6 плотинами. И что особенно заинтересовало Сашу, он был недалеко, всего в полусотне километров, самая близкая точка по прямой – город Лепель. Саша попросил рассказать поподробнее. Однако только один человек смог рассказать, да и то немного, остальные о канале только слышали, но сами там не были. Саша решил сначала идти в разведку сам, взяв в проводники молодого партизана, который уже был на канале. Звали его Янек, по звучанию имя – польское, но в Белоруссии дети из одной деревни могли носить и русские, и белорусские, и польские имена. Набрав в «сидор» консервов и сухарей, они ушли из отряда. Янек до войны проживал недалеко от Лепеля, в деревне Брили, и местность знал хорошо, вел быстро, по хоженым тропам, вкруговую от немцев. Но даже при быстром передвижении выйти к каналу удалось только к вечеру второго дня. Саша сначала принял канал за небольшую, метров двадцать шириной, реку. – Вот, он самый! – Янек с гордостью показал на «реку» рукой. – Березинский? – уточнил Саша. – Он! – А где шлюзы? – Вот на этом канале, где мы стоим, четыре шлюза. Два слева от нас, два справа. Слева озеро Береза, справа озеро Плавно, дальше – Сергучский канал, он в реку Березина впадает. – Там тоже шлюзы есть? – А как же, батька! Три шлюза. – И все? – Почему же? От озера Береза еще Веребский канал идет – к озеру Проша. На нем два шлюза, и от озера к реке Улла канал Чашницкий – на нем тоже шлюзы есть. Только уж не помню, сколько. – Эка вы размахнулись! А какой из них самый… Ну, самый главный? – А кто его знает? По-моему – взорви любой и вся система встанет. Саша выругался. То, что надо взорвать шлюзы, он понял. Но то, что шлюзов много, он не знал, думал – один, два… А тут их полтора десятка. Все взрывать – никакой взрывчатки не хватит. – Ладно, Янек, переночуем, а дальше к любому шлюзу веди. Я их сроду не видел, не представляю, что это такое и как его взрывать будем. – Да это вроде огромных деревянных ворот, только в воде. – Дерево? Это хорошо, взрывать проще, чем металлические или, скажем, бетонные. Давай искать место для ночлега. – А что искать? Тут мельница недалеко заброшенная. Крыша есть, переночуем. – Веди. Заброшенная мельница была водяной. Крышу изнутри облепили летучие мыши; их было множество, не один десяток. Они летали возмущенно над головами, выписывали в воздухе бесшумные пируэты. Мерзкие твари! Но аппетита они не испортили. Скромно поужинав, Саша с Янеком улеглись спать. Стены защищали от ветра, и было теплее, чем на улице, но заснуть удалось с трудом. В заброшенном здании пищали мыши, слышались какое-то шуршание, чьи-то вздохи, даже шепот. Саше все мерещилось, что в здании еще кто-то есть. Он встал невыспавшийся, как и Янек. – Ну ты и место для ночлега выбрал!! – Прости, батька. Поговаривали в деревне, что здесь призраки живут али сам водяной сюда захаживает, только не верил я во всякую нечисть. Съев на двоих банку консервов и по сухарю, они направились к каналу. На берегах было пустынно – ни людей, ни кораблей на самом канале. Километра через два Янек предупредил: – Сейчас, за поворотом, будет шлюз. Они немного углубились в лес и вышли к опушке в створе шлюза. Небольшой деревянный домик на берегу, видимо – для обслуживающего персонала, и сам шлюз – высокие деревянные ворота. Саша был даже разочарован, он предполагал увидеть более монументальное сооружение, а для такого же деревянного шлюза с лихвой хватит одной минометной мины. Вопрос только в том, где ее правильно заложить. Придется понаблюдать, как работает устройство, чтобы понять его слабые места. Бинокль бы сейчас, да где его взять? Через час из домика вышел служащий, подошел к деревянному ящику на берегу и откинул крышку. Там от непогоды скрывался электродвигатель. Служащий включил рубильник, мотор загудел, и ворота шлюза медленно распахнулись. Издалека, со стороны Плавно, приближалось речное судно. Саша не был специалистом по судам, но нашел, что оно было похоже на самоходную баржу. На носу баржи облокотился на турель с пулеметом скучающий немец в клеенчатом блестящем дождевике. Вся середина баржи была занята грузом ящиков. На корме виднелась дощатая надстройка рулевого. Мерно тарахтел двигатель. Вполне мирная картина, если бы не немец с пулеметом. Саша прикинул вес груза. Пожалуй, не меньше десятка вагонов, если на железной дороге. Только если на железной дороге охрана, дрезины патрулируют, паровоз впереди себя пустую платформу толкает, то на канале – тишь да гладь. Саша сразу оценил важность канала. М-да, зря он сразу за шлюзы не взялся. Риска меньше, а ущерб поболе будет. Шлюз быстро не отремонтируешь, он в воде, легководолазы нужны или канал осушать придется. И то и другое – хлопотно и долго. Суденышко прошло, ворота шлюза закрылись. Через некоторое время Саша заметил, что справа от створок уровень воды снизился. И справа же через час подошло другое судно. Оно остановилось перед шлюзом. Уровень воды стал медленно подниматься, и когда он сравнялся с обеими створками ворот, шлюз открылся и судно пошло дальше. М-да, слаженно система работает. И для этого телефонная связь нужна. Стало быть, ночью вполне реально заложить взрывчатку, а днем, немного в отдалении перерезать телефонные провода и рвануть. Место вполне себе глухое, подмога быстро не прибудет. Конечно, ноги уносить надо сразу. Но место для диверсии прямо-таки отличное. У Саши даже настроение поднялось. – Другие шлюзы такие же? – Я на всех не бывал, – отозвался Янек. – Видел несколько, очень похожие. – Ну все, тогда можно в отряд идти. – Батька, у меня веска в восьми километрах отсюда. Разреши на побывку сходить? С родичами повидаюсь, домашнего поем, помоюсь. – А если полиция зацапает? – У нас полицаев в веске сроду не было, – гордо заявил Янек. Саша постоял, подумал немного. Вроде бы можно парня на побывку отпустить – как в увольнительную в армии. – Ладно, сделаем так. Иди к себе в деревню, а я в отряд. Через неделю будь у старой мельницы. Я приду с группой, взрывчатку принесем. – Я не подведу, батька, обязательно буду. Парень ушел, а Саша смотрел ему вслед. Временами Янек срывался на бег, видимо – не терпелось побыстрее увидеть родителей, братьев и сестер. Семьи в белорусских деревнях были обычно большие, многодетные. Дорогу назад Саша запомнил – это было одним из важнейших качеств диверсанта. Он успел пройти около десяти километров, как увидел, что по грунтовке проехал трактор. Саша был готов увидеть танк, самоходное орудие, бронетранспортер – но чтобы трактор? Обычный немецкий трактор с бульдозерным ножом-отвалом спереди. В открытой кабине немец в комбинезоне и пилотке. Что делает трактор на грунтовке? Сашу одолело любопытство. Трактор медленно двигался по грунтовой дороге, а метрах в ста за ним по лесу шел Саша. Идти пришлось недолго. Перед ним открылась широкая площадка. На месте срубленных под корень деревьев немцы выкопали глубокие траншеи и часть из них залили бетоном. Шло пока непонятное для Саши строительство. Собственно, стройка пока Сашу не заинтересовала. Ему был интересен трактор как механический помощник в осуществлении диверсии. Как только он его увидел, в голове созрел план. Бульдозером можно такого наворотить! Да не с одним шлюзом. Довольный увиденным, он отправился на базу. Пока шагал, определился с составом группы. Много людей брать не стоило: двух-трех партизан для переноски минометной мины, чтобы менялись по очереди, а он понесет подрывную машинку и провода. И еще – обязательно Рогозина с пулеметом для прикрытия акции от неожиданного нападения. И еще – он хотел подгадать взрыв шлюза так, чтобы в этот момент проходило судно. Тогда ущерб будет значительно больше. Только на суденышке пулеметчик вахту несет. Вот его должен снять Рогозин. А дальше уже его, Саши, дело – организовать взрыв. Должно получиться! Так и вышло. Саша отобрал парней посмышленее, уложили в вещмешки консервы и сухари, патроны к автоматам. В отдельный мешок уложили минометную мину – ее будут нести по очереди. В группе было всего пять человек: сам Саша, Рогозин и трое партизан. Следующим утром они вышли с территории базы. Все делалось скрытно, о месте предстоящей диверсии знал лишь комиссар Приходько. Они добрались до старой мельницы, причем на день раньше срока, назначенного Сашей. Янека там не было, но Саша не беспокоился – у парня еще день. Он вывел партизан к шлюзу. Весь груз был оставлен на мельнице. Уже на месте Саша показал, кто где будет располагаться. Рогозину с пулеметом Саша отвел место напротив шлюза: – Я займусь следующим. Коли немец – убью, коли белорус – отпущу восвояси. Заложу взрывчатку. Ты же будь наготове. Как увидим судно – дам отмашку. Ворота шлюза открывать не будем. Судно встанет – вот тут ты из пулемета в первую очередь должен будешь снять немецкого пулеметчика на носу, а потом – рулевого в рубке. И сразу взрываем. Парни – на подстраховке. Потом вы все под твоим командованием, Сергей, идете к следующему шлюзу – туда, – Саша показал направление. – Выдвигаетесь скрытно. – А ты, батька? – А я – как в сказке про лягушку, что в коробчонке ехала. – Не понял. – Завтра увидишь. А теперь – отдыхать. Надо выспаться, следующие сутки могут оказаться очень напряженными, не до сна будет. – Чудишь, батька. Они вернулись на мельницу. Парни только поеживались от обилия летучих мышей. Оставив часового, они распределили смены и отлично выспались. Утром уже выдвинулись с миной и подрывной машинкой. Немного не доходя до домика служащего, Саша взобрался на столб и ножом отрезал провода. По крайней мере, в одном направлении, к озеру Проша, теперь связи нет. Партизаны залегли в лесочке, а Саша – где ползком, а где и в полный рост, скрываясь за деревьями, подобрался к домику служащих шлюза. Он пинком открыл дверь и направил автомат на сидевшего за столом человека. – Ты кто? – спросил он его. Но мужчина только таращил в испуге глаза. – Вопрос понял? Или ты русского языка не знаешь? – Понял, понял, – закивал мужчина. – Тогда скажи, когда судно через шлюз пойдет и откуда? – Минут через сорок, сверху, со стороны озера Плавно. – Когда судно подходит, что ты делаешь, какие твои действия? – Если уровень воды по обе стороны створок одинаков, открываю шлюз. – Электродвигателем, что на берегу в ящике? – Так. – Отзваниваться должен? – После прохождения судна. – А если неисправность? – Звоню, прибывает ремонтная бригада. – Через какое время? – Как повезет. Бывает – через час, но можно и три часа ждать. Саша уяснил для себя все, что хотел. – Уходи, если живым остаться хочешь. – Сейчас, сейчас! – закивал головой служащий. – А шлюз? – Теперь он – не твоя забота. – Жалко, – как-то тоскливо сказал служащий, – я на этом шлюзе тридцать лет отработал, каждую дощечку знаю. – Война, – жестко сказал Саша. – Вот закончится – все восстановим, даже лучше будет. Мужчина надел фуражку и ушел. Саша махнул рукой, подзывая партизан. Вскоре вся группа была у шлюза. – Оставляйте мину и мой «сидор». Рогозин, занимаешь позицию прямо в домике. Судно оттуда пойдет, – он показал рукой направление. – Как дам команду – стреляй. – Батька, так я уже в лесу позицию оборудовал. – Ситуация поменялась. Вы трое – в лес и смотреть в обе стороны. Как шлюз взорвем, к вам сержант подойдет. Саша заложил мину у бруса, рядом с мощными петлями шлюзовых ворот, соединив ее проводами со взрывателем. Все было готово к взрыву, оставалось только ждать. Через четверть часа на канале показалось судно. Шло оно томительно медленно, но все-таки приблизилось настолько, что стали видны детали. На этом судне пулеметчик был не на носу судна, а на самой рулевой рубке. – Как суденышко подойдет к шлюзу, бей сперва по пулеметчику, потом – по рулевой рубке. – Понял. Сергей заранее подтащил стол к окну, установил на нем пулемет на сошки, зарядил. Он даже успел удобно усесться на стул. Саша стоял сбоку от окна и осторожно выглядывал. Пожалуй, пора. Судно замедлило ход и остановилось метрах в двадцати от ворот. Саша только рот открыл – скомандовать «Огонь!» – как зазвонил телефон. От неожиданной трели телефона оба вздрогнули. Саша снял трубку. – Алло! – Судно проследовало? – Звучащий в трубке мужской голос был с явным немецким акцентом. – Только подошло. На том конце трубку повесили. – Огонь! – внезапно осипшим голосом скомандовал Саша. Ударил пулемет Сергея. Во все стороны брызнули осколки оконного стекла домика. Ударами пуль немецкого пулеметчика сбросило в воду. Сергей, не отрывая палец от спускового крючка, перенес огонь на рулевую рубку. Было видно, как появляются пробоины на деревянной обшивке, как лопаются стекла. – Прекратить огонь! Пулемет смолк, только из ствола тянулся сизый дымок. – Сергей, забирай парней и уходи к другому шлюзу – что по ходу движения судна. Идите лесом, у шлюза замаскируетесь и будете ждать меня. – Так точно! Рогозин подхватил пулемет и побежал к лесу. Саша вышел из домика, посмотрел на судно. На палубе громоздились ящики в зеленой защитной окраске. Он отбежал метров на пятьдесят, разматывая за собой провод, и присоединил его к подрывной машинке. Дистанция от закладки была не так уж чтобы и велика, но мина лежала значительно ниже берега, и осколки вместе со взрывной волной должны уйти вверх. Саша крутанул ручку, нажал кнопку взрыва. У шлюза рвануло, блеснуло огнем, выбросило вверх облако черного дыма. Кисло запахло тротилом. Саша собрался подняться, чтобы посмотреть на дело рук своих, но на секунду замешкался. Это его и спасло. Раздался еще один, значительно более мощный взрыв, и над его головой просвистели осколки. Ударил тугой, как спрессованный, воздух взрывной волны. Его перекатило по земле, оглушило. Блин, что это было? Саша пришел в себя. В ушах как вату заложили – все звуки стали тише. Он встал, махнул рукой – жив, мол, все в порядке. А сам пошел к шлюзу. От домика остались одни развалины, разорванное взрывом судно легло набок, над водой едва виднелся развороченный левый борт. Одна минометная мина, даже крупного калибра, наделать столько шума и разрушений не могла. Скорее всего, сдетонировал груз на палубе. Саша подумал, что надо подойти к судну поближе и попытаться прочитать маркировку на ящиках. А впрочем – что это изменило бы? Он еще несколько минут разглядывал последствия взрыва. Створки шлюзовых ворот были разрушены, на искореженных петлях висели обломки досок. Одна стенка канала имела глубокую выемку, похожую на воронку, а сам канал был закупорен полузатонувшим судном. Восстановить судоходство, конечно, можно, последствия не катастрофические. Но времени, труда и денег на ремонт уйдет изрядно. С чувством глубокого удовлетворения и исполненного долга Саша направился к лесу. Он вышел на едва заметную тропинку, что проторили они сами, и быстрым шагом, временами переходя на бег, направился к стройке. У немцев там была строительная техника, и особенно его интересовал бульдозер. За полтора часа Александр преодолел десять километров. Подойдя к строительной площадке, он осторожно выглянул из-за деревьев и разочарованно вздохнул. Бульдозера на площадке не было.Глава 7 Снова Смоленщина
Что делать? Ждать, когда бульдозер появится на строительной площадке, или искать самому? Ведь в прошлый раз он видел бульдозер на грунтовке. Пожалуй, перехватить его там даже сподручнее. И Саша вышел к грунтовке. Да, дорога та же: вот и следы гусениц – причем свежие, не обветренные. Он направился вдоль дороги. Сейчас все решало время. Немцы небось уже подняли тревогу из-за взрыва шлюза – не каждый день взрывают столь сложные сооружения. Судя по тому, что суда по каналу ходили, до этого дня шлюзы еще не взрывали. Саша прошел километров пять, но бульдозера все еще не было видно. А ноги уже устали, хотя он в отряде привык ходить много. Он решил отдохнуть, уселся на пенек. До дороги метров пятьдесят, и саму дорогу не видно. Но трактор шумит сильно – грохочет двигатель, лязгают гусеницы. Такую технику не заметить невозможно. Вот Саша сидел и слушал. А в лесу птички поют, тишина, и только ветерок едва шевелит верхушки деревьев. Но прошел час, и Саша забеспокоился. А когда минул второй, он решил возвращаться к своей группе. Взрывчатки с собой больше нет, но задачу свою он выполнил, канал несудоходен. А сейчас он доберется до партизан, и они переночуют на старой мельнице – тем более что туда должен подойти Янек. Вообще-то он должен был быть еще утром, как и договаривались. Но времена нынче неспокойные, парень мог и задержаться – мало ли причин? Немцы облаву устроили или мост перекрыли, сам мог простудиться и заболеть. На обратную дорогу ушло часа два: резона спешить, бежать не было. Жаль, конечно, что затея с бульдозером сегодня сорвалась. Партизаны ждали его у шлюза, как и договаривались. От холода носы у них покраснели, а Саше было жарко. Он отмерил сегодня ногами верных двадцать пять – тридцать километров. – Все, парни, идем на мельницу, ночевать. – Батька, ты же вроде на какой-то коробчонке обещал заявиться? – спросил Сергей. – Сорвалось. Осенью темнеет быстро, и к мельнице они добрались уже в сумерках. Хоть и нежилое помещение, а все же стены и крыша, защита от ветра. Поужинали консервами и сухарями. – Чайку бы горяченького! – мечтательно вздохнул Настусь. – Ага, с кусковым сахаром вприкуску и с баранками, – поддержал его Василь. Саша и сам бы не отказался от горячего – все-таки они совсем пацаны, мечтают о сладком. Саша попытался вспомнить, когда партизаны пробовали сахар или вообще сладкое в последний раз, но не смог. Вот ведь балда стоеросовая! Соль и консервы взяли у немцев со склада, а о сахаре забыли. А ведь он там наверняка был, немцам сахар по нормативам положен. Только о сладком не вспомнил никто. Оставив часового, они улеглись спать. В полночь Саша проснулся и пошел, что называется, «до ветру». Немного постоял на природе, пока глаза к темноте привыкли. Недалеко от него раздался хруст веток. Странно, ветра нет… Донесся тихий говор. Янек, что ли, явился? Чего же он тогда ночью это сделал? И с кем говорит? Пригнувшись, Саша метнулся в здание мельницы и коротко приказал часовому: – Буди ребят. – Сам растолкал Сергея: – Снаружи неладное что-то, готовь пулемет. Партизаны проснулись уже все. – Оружие к бою, только тихо. Настусь – к этому окну, Часлав – сюда. Юзик, ты наверх. Мы с Сергеем держим дверь. Быстро и бесшумно партизаны заняли свои места. Снаружи, по каменным ступеням, раздались осторожные шаги. Может, их и слышно не было бы, если бы не подковки – сапоги были явно немецкие. Но в принципе у всех бойцов отряда были такие после диверсии на шоссе. Медленно и тихо отворилась дверь. Хоть и ночь, но в здании мельницы было темнее, чем на улице, и потому в дверном проеме высветился силуэт немца. Главное – стальной шлем на нем слегка поблескивал и шинель была немецкого покроя. На Янеке шинели не было, а стальных шлемов вообще не было ни у кого из партизан. Не раздумывая, Саша дал по немцу очередь. Вспышки выстрелов ослепили его самого. Немец завалился на пороге, забаррикадировав своим телом открытую дверь. Раздался какой-то металлический стук – видимо, немец ударил оружием по камню. А память услужливо подсказала – так стучит граната при падении. Саша только рот открыл, чтобы предупредить своих, как сверкнула вспышка и грохот заложил уши. И сразу, как по сигналу, со всех сторон по мельнице ударили автоматы и пулеметы. Пулеметов, судя по звуку выстрелов, было два. От впивающихся в стены пуль летели щепки, при попадании в камень или металл пули звонко щелкали. Все пространство здания наполнилось перепуганными летучими мышами. Беспорядочно пометавшись, они стали вылетать в окна и двери. – Как крысы с тонущего корабля бегут! – зло процедил Сергей. Партизаны пока огонь не вели. Что толку жечь патроны, если противник не виден в ночи? Стрельба стихла, и партизаны услышали, как снаружи на ломаном русском языке крикнули: – Рус, стафайся! Вы окружены! – Хрен тебе! – прокричал Сергей. Саша лихорадочно соображал, как им выбраться из ловушки. Ведь это он привел группу к мельнице. Стоп! Сначала ему показал здание Янек. Он должен был сам явиться, а заявились немцы. Предал? Или немцы после диверсии на шлюзе прочесывают местность вокруг канала? Небось разозлили, растревожили партизаны осиное гнездо! Он повернулся к Сергею: – Дверь под прицелом держи, я сейчас, – и метнулся на второй этаж. Юзик, сидевший у окна, испуганно дернулся в его сторону. – Спокойно, свои… Что видно? – Толком ничего. Похоже – силы стягивают, вон там фары синие светили, – Юзик показал рукой направление. Саша осторожно выглянул. Темнота, не видно ничего. И главное – он не знал, что там, за мельницей. Доверился Янеку – хоть бы спросил, есть ли за мельницей дорога или, там лес? На втором этаже два окна, и находятся они довольно высоко над землей. Беззвучно спрыгнуть не получится, к тому же не видно, что на земле под окнами, а то ведь так и ноги поломать недолго. Веревку бы сейчас – попробовать спуститься. Но нет веревки. Хотя… Ведь у него в «сидоре» провода, которые к подрывной машинке подсоединяются. Чем они хуже? Только Саша подошел к лестнице – спуститься на первый этаж, как там грохнул взрыв, следом – второй… Запахло взрывчаткой, потянуло дымом. Он рванулся вниз. В двери мельницы ворвались несколько немцев. Уже с лестницы Саша дал длинную очередь. Немцы упали, не успев выстрелить в ответ. Вот суки, через дверь гранатами закидали! На первом этаже царил хаос – все было перевернуто, в беспорядке лежали трупы немцев и партизан. Саша подобрался к Рогозину. Сержант был мертв, голова размозжена осколками гранаты. Парни тоже не подавали признаков жизни. Саша подхватил пулемет и поднялся на второй этаж. Здесь безопаснее, нет двери, хотя окна тоже позволят забросить гранату. Только темнота мешает и высота – от окон до земли метров семь. – Что с нашими? – спросил Юзик. – Все полегли. Из-за кустов пустил струю огнемет. Пламя на миг осветило местность. Саша направил ствол пулемета на огнеметчика, но пулемет молчал. Саша попытался передернуть затвор, но его заклинило – видимо, осколки гранат повредили трофейный МГ. Саша выбросил бесполезное оружие в окно. Черт! Он же забыл взять на первом этаже «сидор» с проводами! Он колебался. Их осталось двое, а у немцев появился огнеметчик. Первый этаж мельницы сложен из камней, и ему огонь не страшен, а вот второй – из бревен. Подожгут ведь, сволочи! Надо идти за проводами. Быстро перебирая ногами, Саша спустился вниз. Лестничный пролет внезапно осветился пламенем, и раздался душераздирающий крик Юзика. Струей пламени огнеметчик угодил в окно. На высокой ноте крик Юзика оборвался. Итак, он остался один. Саша подобрался к двери и дал автоматную очередь. Автомат неожиданно смолк – кончились патроны. Саша обшарил карманы парней, нашел два полных магазина и заменил свой пустой. Так, с патронами не густо. Впотьмах нашел свой «сидор» и поднялся наверх. Там уже горел пол, и едкий дым не давал дышать. Но самым паскудным было то, что оба окна были освещены пожаром. Теперь через них не выбраться – он будет виден. Саша сплюнул от досады и спустился вниз. Держать под прицелом окна и дверь одновременно было затруднительно. А немцы могут подобраться поближе и повторить трюк с гранатами. Саша набросил лямки вещмешка на плечи. Если чудом удастся выбраться, подрывная машинка останется с ним. В дверном проеме показался немец. Из здания мельницы не стреляли, и немцы решили, что защитники погибли. Саша дал короткую очередь и укрылся за огромными каменными жерновами. И очень вовремя, потому что через дверь, крутанувшись, влетела граната. Саша бросился на пол, ладонями закрыл уши. Громыхнул взрыв, осколки ударили в стены и с визгом срикошетировали от жерновов. Сверху, со второго этажа потянулся дым. Лестница, а затем и часть первого этажа освещались неровным пламенем пожара. Сколько он продержится? Полчаса, час? Пожар разгорится, деревянный пол и стропила прогорят, все это рухнет вниз и похоронит под собой Александра – если он раньше не задохнется. Надо убираться, иначе можно сгореть заживо. Выбежать из двери и дать очередь на весь магазин, веером? Но дверь наверняка под прицелом, и на Александра найдется меткий стрелок. С окнами ситуация не лучше. И отбиваться долго на мельнице не придется – один магазин уже начат, другой полон. Есть еще пистолет с шестнадцатью патронами в обоих магазинах. Если стрелять экономно, хватит на полчаса. Только немцы рисковать, штурмуя здание, не станут. Они подождут, пока пожар довершит дело и последний защитник сгорит или задохнется в дыму, и все. А потом обшарят утром пожарище и уйдут. Внезапно стены мельницы озарились изнутри зеленоватым сиянием, мягким, колеблющимся светом. Саша обернулся. Неужели пламя пожара по лестнице добралось вниз? Но за каменными жерновами мягко светился шар – точно такой же, в котором исчезла та девушка. Как же ее звали? Вроде Таней назвалась, хотя имя наверняка не настоящее. И чемодан с камнями забрала. Саша, не раздумывая, подбежал к шару и шагнул внутрь. Он хорошо помнил, что тот шар, на поле, стоял или висел над землей считаные минуты, и раздумывать было некогда. Судьба или кто-то неведомый предоставлял ему шанс, и надо было им воспользоваться. Стенки шара, бесплотные, светящиеся мягким зеленоватым светом, пропустили его и тут же, изменив свой цвет на бирюзовый, стали тускнеть. Саша стоял с бешено бьющимся сердцем. Где он сейчас окажется? В будущем? Вокруг полнейшая темнота. А он сам ничего не чувствует – ни боли, ни движения вокруг. Не пахнет дымом, и нет отблеска пожара со второго этажа мельницы. Через несколько секунд вокруг него снова мягко – сначала едва-едва, потом все заметнее и сильнее – засветились бесплотные стенки. Шар обрел форму и стал видимым. Откуда-то – вроде как со всех сторон или даже в его голове – прозвучал голос: – Мы выручили тебя. Верни то, что спрятал, и мы поможем тебе вернуться в твой мир. Шар будет на этом же месте в полночь каждые десять дней. – Кто вы? – задал Саша вопрос. Но стенки шара потускнели, и он бесследно исчез. Саша стоял на земле в открытом поле. В небе светились звезды. Было довольно прохладно, кое-где в низинах лежал снежок. И – никаких следов мельницы в округе. Ни хрена себе?! Эта штука перенесла его на поле, откуда исчезла та девушка? Конечно, она не выполнила задание. То-то вытянулись в удивлении лица тех, кто открыл чемоданчик и обнаружил в мешочках камни – только не драгоценные, а простые. Интересно, зачем они им? Ведь если они смогли создать такую штуку – вроде машины времени, на фига им драгоценности? Сами, наверное, могли создавать их тоннами или брать в других местах или временах – да в том же Средневековье. А впрочем, какое ему дело? Раз просят, стало быть – надо. Тем более награда была обещана поистине царственная – возвращение назад, в свое время, в двадцать первый век. Странно звучит – назад, в будущее. Саша вдруг почувствовал, как остро он захотел домой. Вроде привык уже здесь вести свою войну, и о доме не вспоминал даже во сне. А вот – поманили пряником и он на все готов. И острое чувство в груди – он хочет вернуться домой. Он и так не раз рисковал своей шкурой и сделал многое, что не всем под силу. И теперь он хочет домой – ходить на работу, пить пиво, встречаться с женщинами, болтать с друзьями. А ведь он встречал друга в аэропорту! Как он там? Уцелел ли при взрыве? За чередой событий, желания выжить он ни разу не вспомнил о нем – хватало других поводов поволноваться. Саша устыдился. Эгоист! Поманили пальчиком, и он готов бросить все – даже войну. Отряд без него теперь не пропадет. Есть схрон с оружием и продовольствием, есть комиссар Покидько и старшина Шередин. Не маленькие, разберутся. Вот Рогозина и молодых партизан – Юзика, Часлава, Настуся – жалко до слез. Рогозин хоть пожить успел, а они? Саша вдруг поймал себя на мысли, что стоит в голом поле, как истукан, и уже замерз. Если «эти» как-то за ним наблюдают, то наверняка потешаются сейчас. Как они это делают и почему вмешались в события именно тогда, когда у него было безвыходное положение? Или именно поэтому? Саша сделал шаг по направлению к темнеющему невдалеке лесу, но потом остановился. В лесу холодно, до утра далеко. И не видно ни зги – как он ночью будет искать драгоценности? Во-первых, надо вспомнить, где он их закопал. Во-вторых – к чему спешка? До появления шара у него есть десять дней. А сейчас надо искать теплый ночлег, практически – начинать жить с нуля. Ни крыши над головой, ни еды – прямо бомж. Александр направился через поле вправо. Насколько он помнил, там было село. Ему бы сейчас деревеньку поменьше – там все жители друг друга в лицо знают и всю родню до седьмого колена. Остаться незамеченным в такой деревушке невозможно, но и плюс в этом есть большой – там не расквартированы немцы. Иногда, правда, заходят полицаи, но без особого рвения. Деревушки нищие, поживиться нечем – тогда чего там делать? И партизаны в такие деревни заходили редко, разве что обогреться ночью. Из продуктов – одна картошка, да и то не досыта. В селах жизнь пооживленнее, побогаче. Кто половчее, поизворотливее – лавки свои пооткрывали с одобрения новых властей, мастерские. Там работали базары, на которых в ходу были и советские рубли и немецкие марки, но процветал натуральный обмен. Ты мне мешок муки, я тебе – золотое кольцо. И в селах жизнь как-то теплилась. К тому же немцы организовали рабочие места, где платили зарплату, – сельские управы, больницы. А тех, кто до войны работал на железной дороге, в водо – и электроснабжении, вообще обязали работать во благо Великой Германии. Откажешься – пошлют в эшелоне на принудительные работы в Германию. В такое село шел Саша. Шагал он быстро, ноги в сапогах уже замерзли. Подошва у кирзачей тонкая, и на ноги не портянки бы хлопчатобумажные, а носки теплые. Хоть и Белоруссия рядом, а климат на Смоленщине посуровее будет. Вон – снежок уже кое-где лежит, а в лесу у партизанского схрона снега еще не видели и морозов не было. Саша подобрался к огородам, а потом решил, что продвигаться дальше ползком будет безопаснее. Нигде не видно ни огонька, окна ставнями прикрыты. Керосина для ламп или керогазов не было давно, свечи с начала войны тоже стали дефицитом и поднялись в цене. Потому люди с наступлением темноты спать ложились, как в стародавние времена. Саша подобрался поближе к одному из домов. Изба солидная, пятистенка, крыша «круглая», видно – живут здесь не из простых селян. В таких и немцы селиться могли. Саша пригляделся. Точно, перед домом стоял грузовик. Значит, ему тут делать нечего. Задами Саша прошел мимо нескольких изб. Те, у дворов которых стояли немецкие машины или мотоциклы, обходил стороной. Он не собирался в этом селе портить или угонять транспорт, убивать солдат неприятеля. Немцы ведь могут в отместку провести облаву, расстрелять жителей. А их односельчане по злобе могут его выдать. Нет, сначала он отыщет спрятанное им же золото. А перед своим исчезновением можно и покуролесить. Видел он уже сегодня немецких часовых. Шинелишки тоненькие, поверх пилоток шалей и платков намотано, которые они у местных жительниц отобрали. Ногами в сапогах стучат непрерывно, согреваясь. Э, гаденыши, это еще зимы не было! А придет декабрь или январь с метелями, со стужами под сорок градусов – что тогда делать станете? Это вам не теплая и изнеженная Европа, тут Россия-матушка с ее необъятными просторами. Саша присмотрел небольшую избенку с покосившимся крыльцом. Из трубы вился дымок. Стало быть, печь топится, хозяин не спит. Саша постоял у избы, прислушался. Немцы побрезгуют ночевать в такой. И из живности небось только клопы да блохи. Но надо решаться. Саша постучал в ставни, а сам снял автомат с предохранителя и встал сбоку от дверей. Дверь распахнулась, что уже само по себе было удивительным. Селяне, напуганные войной, допрежь долго расспрашивали – кто такой да зачем. А потом отсылали подальше с богом. На пороге стояла старушка. На платье была накинута облезлая овчинная безрукавка. – Заходи, добрый человек. Саша шагнул в темные сени, прикрыл за собой дверь. – Почем знаете, что я добрый? Может, я грабитель? – Чего у меня грабить-то? Да злые сейчас по ночам и не ходят, больше днем с повязкой полицая на рукаве. Ты проходи! Старушка открыла дверь в комнату. Саша пригнул голову перед низкой притолокой и все равно приложился макушкой. С улицы, с морозца показалось – в комнате тепло, даже жарко. – Ты раздевайся, мил человек. Саша снял телогрейку. – Проходи, садись. Саша уселся на скамейку у окна. Комната едва-едва освещалась светом горящих поленьев в печи, просачивающимся из-за неплотно прикрытой печной дверцы. – Кушать хочешь? – Не откажусь. Саше было неудобно просить еду, но есть хотелось сильно. Банку консервов на двоих он съел еще утром, почитай – сутки минули. Он поставил автомат на предохранитель, рукавом обтер запотевшую с мороза оружейную сталь и положил автомат на лавку, поближе к себе. Старушка принесла чугунок, поставила на стол. – Чем богаты, не взыщи. В чугунке оказалась едва теплая вареная картошка. Саша и ей был рад, в три минуты съел пять крупных картофелин. Селедочки бы к ней! – Чаю хочешь? – Хочу. – Только у меня заварка из сушеной моркови. Чай был красноватого цвета, непривычного вкуса, зато горячий. Саша прихлебывал его из большой кружки, обжигаясь и дуя на поверхность. Зато быстро согрелся. – Спасибо! – Он отставил кружку в сторону. – Как вас звать? – Раньше Пелагеей Лукьяновной, а сейчас все больше старухой называют. – А что же вы не спрашиваете, как меня зовут? – Захочешь – сам назовешься. Ложись спать, поздно уже. Саше постелили на широкой деревянной кровати. – Дед мой раньше тут спал, – объяснила Пелагея Лукьяновна. – Перед самой войной помер. Одна я теперь. Саша разделся, сунул под кровать автомат, а под подушку – пистолет. И едва улегся под одеяло, как мгновенно уснул. Во сне метался по горящей мельнице, ища спасения. Проснулся поздно, за полдень. Едва слышно возилась в соседней комнате старушка. Шлепая по доскам пола босыми ногами, Саша вышел к ней. – Доброе утро, Пелагея Лукьяновна! – Здоров же ты спать, парень! Вечер уже скоро. – Как вечер? – Так через час солнышко сядет, весь день и прошел. Саша едва не чертыхнулся, но, заметив в углу иконы, сдержался. Один день из десяти пропал зря. Хотя не совсем – он выспался, впервые за много дней – в кровати и тепле. Отдохнул, чувствовал себя бодрым. Вот только в желудке сосало. – Оденься, охальник. Саша оделся. – Когда уйдешь? – Через девять дней. Старушка кивнула. И было непонятно – согласилась она или просто приняла к сведению. – Садись, ешь. Пелагея Лукьяновна выставила на стол сковородку с жареной на свиных шкварках картошкой. А к картошке – соленые огурчики и квашеная капуста. М-м-м! У Саши чуть слюни не потекли. Давно он такого не ел! Из-за стола поднялся с ощущением сытости. – Ты вот что, милок. Ежели кто тебя увидит, говори – из Смоленска, племянник, мол. Документы-то хоть имеются? – Никаких. – Плохо. Полицаи либо немцы заграбастать могут. Тогда днем сиди в избе. – Хозяйка, мне бы лопату небольшую. – Есть такая. Наши при отступлении бросили или потеряли. Я подобрала – чего добру пропадать? Пелагея Лукьяновна вышла и вскоре вернулась с саперной лопаткой, да еще в чехле – брезентовом, солдатском. – Вернешь потом. – Непременно. – Рыть-то чего собрался? – Сказать не могу, а врать не хочу. – Как знаешь. До сумерек Саша расспрашивал хозяйку – много ли немцев в селе, какие порядки и что народ делает. Пелагея Лукьяновна отвечала степенно, с деталями. Несмотря на возраст, она не утратила памяти и живости ума, чем часто грешат старики. Да и поговорить хотелось, поскольку жила одна. Заговорили о полицаях. – Как немцы пришли да порядок свой устанавливать стали, много гнилья и накипи появилось. Бесчинствуют, у людей вещички, что поценнее, отбирают, девок сильничают. Особенно один из пришлых лютует, шрам у него на лице – по лбу идет и по левой щеке. Народ ему кличку дал, как псу цепному – Резаный. Ой, сколько народу этот душегуб извел! Семью еврейскую самолично расстрелял за околицей, семью комиссара немцам выдал. Сам в их доме сейчас проживает. Что ни день – пьянки-гулянки. И никакой управы на него нет. – Найдется. А где он живет? – Шестой дом от меня, по правую руку. – А комендантский час в селе есть? – Что? А, слыхала. После шести вечера никому на улицу выходить нельзя, за ослушание – расстрел. У немцев вообще один вид наказания. – Я сейчас уйду, вернусь завтра поздно вечером. – Я дверь запирать не буду. Саша из сеней забрался на чердак, оставил там автомат, «сидор» и ремень с кобурой. Пистолет сунул в карман брюк, а нож в чехле – во внутренний карман телогрейки. Долго вертел саперную лопатку, думал – куда ее прибрать, чтобы не была видна. Потом сунул черенком за пояс. Надел телогрейку, застегнул. Непорядок – на голове нет ничего, не наденет же он пилотку. – Пелагея Лукьяновна, у вас шапки не найдется? – Заячья, дедова еще. Хозяйка достала из сундука провонявшую нафталином изрядно потертую шапку. Саша надел ее и чихнул – запах был прямо убийственно сильным. Но в пожелтевшем зеркале он выглядел деревенским парнем. Лицо похудевшее, бородой обросло. Давненько он не видел своего отражения. На вид – старше стал, лет на пять. Ну, пора идти. На улицу выходить не хотелось – расслабился за сутки. Александр взялся за дверную ручку и вдруг вспомнил: – А мешка небольшого у вас не найдется? – Есть – плотный, крапивный. – Можно взять? Хозяйка пошарила в сенях и протянула ему мешок. Ого, да сюда центнер войдет! – А поменьше? Нашелся мешок поменьше – в самый раз. – Вот спасибо, выручили. Саша сунул мешок в левый карман телогрейки и шагнул за порог. Хозяйка перекрестила его вслед. Сразу по огородам Александр направился к околице. Присел за плетнем, осмотрелся, прислушался. Тишина. Он направился к лесу. Ветер, задувая под телогрейку, холодил шею и руки. Вдоль опушки Саша отшагал часа два. Вроде где-то здесь. Ночью, в темноте, искать бессмысленно, надо выждать утра и найти свои зарубки на деревьях. Он оставлял их ножом, как будто знал, что вернется. Чтобы не замерзнуть в ночном лесу, Саша делал упражнения – приседал, бегал по лесу. Со стороны взглянуть – сумасшедший. Как только он чувствовал, что согрелся, двигаться переставал. Если заниматься до пота, быстрее замерзнешь. Забрезжил рассвет. Небо было хмурым, срывались редкие снежинки, ветерок шевелил верхушки деревьев; при дыхании изо рта шел парок. «Градуса два-три мороза должно быть», – на глазок прикинул Саша. Не спеша, зигзагами, он пошел между деревьев. В лес далеко не углублялся – он помнил, что от опушки далеко не удалялся, когда ценности зарывал: метров на пятьдесят, а может – на семьдесят, разве он мерил? Знать бы наперед, что от этого его судьба зависеть будет, поточнее привязался бы к местности. Лес велик, пока все обойдешь, не один день пройдет. Саша крутил головой налево и направо, разглядывая стволы деревьев. Ни свежих, ни старых зарубок не было. За день, пока светло было, он не один километр отшагал – кто их считал? Когда стало темнеть, решил возвращаться к хозяйке – отогреться и поесть, а утром, затемно еще, выйти снова. Для того чтобы не прочесывать лес повторно, на дереве ножом сделал зарубку. До села добрался быстро – подгоняли холод и ветер. Дверь в избу была открыта. Саша вошел, запер дверь на засов. В комнате у стола сидела Пелагея Лукьяновна. Перед ней стоял чугунок с вареной картошкой, в миске лежали соленые огурцы. Саша присел к столу, стянул с головы шапку. – Добрый вечер, хозяюшка. – Добрый. Раздевайся, мой руки и садись кушать. Проголодался небось? – Как волк. – Смотрю – безбожник ты. Вчера за стол уселся, не помолясь, сегодня… Неправильно это. – Кто теперь знает, что правильно, – с горечью возразил ей Саша. – Если Бог есть, почему Он допустил, что люди людей, аки звери, убивают? – За грехи. – А дети? Они в чем грешны? Старушка не нашлась что ответить, обидчиво поджала губы, и Саша решил впредь с ней не спорить. Выгонит еще в сердцах, а куда ему идти? Не всякий и приютит. За укрывательство окруженцев и неизвестных лиц без документов у немцев наказание одно – смерть. Знакомых пускать боялись, а уж его-то, человека не местного, тем более будут опасаться. – Хозяюшка, вы можете разбудить меня часов в пять утра? – Могу, все равно бессонница мучает. Правда, не знаю, правильно ли ходики идут? На стене висели древние ходики с гирькой на цепи, мерно тикали. Саша сверился по своим часам, подвел у ходиков стрелки. – Теперь правильно. – Не слышал, что на фронте делается? – Не слыхал. Радио нет, газеты не выпускают. – А то полицаи хвалились – немцы под Москвой стоят, со дня на день столицу возьмут. – Не выйдет у них ничего, не сдадим мы Москву. Сталин из Сибири свежие дивизии подтягивает. Погодите немного, услышите еще радостные вести. – Твои бы слова – да Богув уши. Утром хозяйка растолкала Сашу. – Ты просил разбудить тебя в пять часов? – Да, спасибо. Он собрался в три минуты. Позавтракал вчерашней холодной картошкой и снова направился в лес. Но далеко уйти он не успел. Натренированному взгляду показалось – совсем рядом, у третьего от него дома мелькнула чья-то тень. Александр остановился, присмотрелся – никого. Видно, почудилось. За день он обшарил большой участок леса, но все было безрезультатно. И третий день прошел впустую. Сашу одолевала злость. День шел за днем, а у него – никаких результатов. Но ведь были зарубки, он сам их делал! Не приснились же они ему! И только четвертый день принес ему удачу, причем – сразу с утра. Едва он начал осматривать деревья, как наткнулся на побелевшие отметки на деревьях. Саша обрадовался и стал вспоминать детали – в каком именно месте он рыл ямку. Копал неглубоко, лишь бы скрыть драгоценности – не разбрасывать же их по земле, как сеятель зерно. Так, вот две параллельные зарубки на ясене с облетевшими листьями. Там стояла Татьяна, а вот тут он рыл яму для чемодана. Саша мысленно представил себе положение свое и Тани в этот летний день. Значит, ямка должна быть здесь – он топнул ногой. Конечно, земля подмерзла, сверху сантиметровый слой снега намело. Саша принялся копать саперной лопаткой. Собственно, копанием это назвать было нельзя. Ковырялся – это будет точнее. Саперная лопатка по сантиметру откалывала замерзшую землю. Когда он снял верхний слой, работа пошла быстрее. Неожиданно на лопате тускло блеснуло золото. Ха, нашел! Саша мысленно похвалил себя за то, что вовремя сообразил сделать зарубки. Если бы не они – никогда бы он не нашел сокровищ. Теперь он копал осторожнее, прощупывал землю пальцами, чтобы случайно не отбросить в отвал золотую вещицу. Найденное он складывал в мешок. Вырытая яма на глазах становилась уже больше чемодана, который в ней когда-то хранился. Золотые изделия перестали попадаться. Похоже, все. Саша взвесил в руке мешочек. Увесистый, но вроде как легковат. Правда, сам чемодан и GPS-навигатор тоже что-то весили. На всякий случай он пропустил через пальцы отвал и, обнаружив в нем перстень с крупным бриллиантом, чертыхнулся. Пока он копал и выискивал в земле золото, начало сереть, день заканчивался. Как быстро он пролетел! Саша задумался. Что теперь делать? Идти с мешком к старушке? Рискованно, вдруг на немцев наткнется, придется уносить ноги. Да и спрятать мешочек в скромной избе негде. Он хоть невелик, но увесист. После некоторых раздумий Саша решил снова закопать мешок в ямку и присыпать землей. Только отметки, видимые с опушки, на деревьях сделать, чтобы не тратить время на поиски места. А отбросить землю и достать мешок много времени не потребуется. Так они и сделал. Присыпал мешок землей, притоптал сапогами, снега шапкой насыпал и разровнял. Отошел на пару шагов, всмотрелся. Совсем незаметно, только кое-где на островках снега следы. Его следы. Непорядок! Саша подошел к дереву на опушке и ножом сделал две зарубки. Потом вернулся к тайнику, на соседней ели срезал несколько веток, пятясь задом, замел свои следы и только теперь с легким сердцем отправился к старушке. Свою задачу он выполнил. Теперь надо просто тихо отсидеться пять дней и встретить шар. И все! Он снова окажется дома, в Москве. И никаких немцев и полицаев вокруг, никакого голода и холода. А войну выиграют и без него. Что значит один человек в борьбе миллионов? Пылинка! Убьют невзначай, никто и не заметит потери. Саша шел по опушке и вдруг остановился от неожиданной мысли. То, что шар появился в обусловленном месте за Таней, это понятно. Она сама говорила ему координаты. За ним шар появится в этой же точке. Но вопрос вот в чем. Почему и как шар появился на горящей мельнице? Причем в самый острый, самый критичный для Саши момент. Как они узнали, где он? Наблюдали сверху? Так они не боги. Тогда что еще может быть? Радиомаяк! Или нечто на него похожее. От догадки Саша готов был раздеться посреди леса. Остановила мысль: так ведь он уже всю одежду поменял, и единственное, что осталось при нем из прежних вещей, – это часы. Выбросить их, что ли? Жалко, часы «Сейко», идут исключительно точно, да и нужны. Как без них во времени ориентироваться? Хотя нет, жаба его душит. Часы с любого убитого немца снять можно. Правда, они механические, но среди них попадаются вполне приличные, швейцарских часовых фирм. Ноги замерзли, и Саша двинулся дальше. Он уже предвкушал, как войдет сейчас в теплую избу и сядет перед чугунком с горячей картошечкой. Вот уже и село показалось. Огней нет, только дома темнеют да дымы из труб в небо вертикально тянутся, предвещая мороз. Осторожно, как всегда, Саша открыл дверь в избу и замер. Из комнаты доносился мужской голос. Саша прикрыл входную дверь, она скрипнула. – Гостя ждешь? – спросил мужчина. – Кого мне ждать? Говорю же тебе – одна живу, – ответила хозяйка. – А вот я сейчас погляжу. Саша шагнул за притолоку. Дверь распахнулась, и в сени вышел мужчина. Саша ударил его ребром ладони по шее. Мужик обмяк и начал оседать. Саша подхватил его и затащил в комнату. Его встретила побледневшая, держащаяся за сердце Пелагея Лукьяновна. – Ой, лихо! Я уж думала – конец тебе. Ты что, убил его? – Пока нет, сейчас очухается. Саша сорвал с гвоздика кухонную тряпку и сунул мужику в рот. Расстегнув на неизвестном брючный ремень, завел ему руки за спину и стянул ремнем, как удавкой. – Это кто такой? – поднял он глаза на хозяйку. – Полицай. Я тебе говорила про него, Резаным его кличут. Саша понял, что полицая надо убирать. И из избы, и из жизни. Зажился, гад, на свете. Саша повесил через плечо винтовку полицая, натянул на его голову шапку. – Лукьяновна, что он от тебя хотел? – Говорил – ко мне партизаны по ночам ходят, вроде сам видел. И тут Саша вспомнил, что мерещилась ему тень у забора. Выходит – не показалось. – Хозяйка, у тебя самогон есть? – Неуж пить собрался? – Село от злыдня избавить хочу. И чтобы ни на кого подозрение не пало. – Сейчас, сейчас, – засуетилась Пелагея Лукьяновна. Она исчезла в соседней комнате и вскоре вынесла пол-литровую бутылку мутного самогона. – Даже много. Отлейте половину, сгодится еще. Хозяйка послушно отлила половину самогона в какую-то склянку. Вот теперь в самый раз. Саша сунул бутылку за пазуху. Плеснул из ковшика холодной водой в лицо полицаю. Тот вздрогнул, открыл глаза. Увидев Сашу, он задергал ногами и стал мычать. – Хорош лежать, вставай! – остановил его Саша. – Сейчас к партизанам пойдешь – ты же их искал? А потом тебя, гниду, повесят, чтобы своим смрадным дыханием ты жизнь людям не отравлял. Саша поднял полицая за воротник. Тот упирался, но Саша слегка врезал ему по печени. Они вышли из дома и дошли до ограды. Место было тихое, подходящее. Саша резко схватил полицая за шею и подбородок, рванул вверх и в сторону. Хрустнули позвонки, и тело полицая обмякло. Саша вытащил изо рта Резаного тряпку и сунул ее к себе в карман. Потом расслабил ременную удавку на руках убитого и одну руку вытянул вперед. Плеснул немного самогона ему за воротник, а неполную бутылку вложил в карман полушубка и уже собрался уходить, как вспомнил о винтовке. Чуть не прокололся! Он пристроил винтовку за спину убитому, закинул ремень на плечо. Полюбовался делом своих рук. Со стороны ни дать ни взять – пьяный. Выпил изрядно, упал и замерз. К полуночи морозец градусов десять стал, поземка метет. К утру никаких следов не останется, ни одна собака не возьмет. И все же Саша снял с себя телогрейку и полами ее замел свои следы. Потом быстро оделся, потому как ветерок мгновенно выстудил тело под рубахой, и вернулся в дом к Пелагее Лукьяновне. Хозяйка смотрела на него с испугом, в глазах Саша прочел немой вопрос. – Бывает, – успокоил он ее. – Шел пьяный, упал и замерз. У тебя, хозяйка, он не был, и ты его не видела. Проболтаешься кому-нибудь по женской глупости – быстро с ним встретишься на небесах. – Ох, страсти-то какие! Так ты что, убил его? – Я же сказал: он шел пьяный, упал и замерз насмерть. Небось у вас в селе каждую зиму такое бывает. – Ну уж прямо каждую! – Я спать пошел. – А покушать? – Завтра поем. Не буди меня. Проснулся Саша поздно, уж солнце высоко стояло. Он посмотрел на часы – одиннадцать. Давно так не спал. – Пелагея Лукьяновна! Тишина. Куда хозяйка деться могла? Саша оделся, умылся. Увидел на столе чугунок с картошкой, огурчики соленые. Он поел – аппетит был волчий. Стукнула входная дверь, и в избе появилась хозяйка. Одета она была по-зимнему – валенки, пальто на ватине, шаль. – Полицая нашли, Резаного. Немцы приезжали вместе с полицейскими из управы. Сказали – замерз пьяный. – Так и я про то вчера говорил. Хозяйка поглядела на Сашу странным взглядом – то ли со страхом, то ли с жалостью. А Саша улегся на кровать и стал считать, какой сегодня день. Выходило – ждать ему шара еще четыре дня. И на улицу выйти нельзя, все время дома сидеть придется. От безделья волком завоешь. Ни радио, ни газет – не говоря уж о телевизоре. По хозяйству помочь бы Пелагее Лукьяновне, те же дрова наколоть – да нельзя, увидят. Вот и бездельничал, ел да спал. И что интересно: как очутился здесь, в 1941 году, так о Москве и о своей прежней жизни не вспоминал. Выживал, воевал с немцами – не до того было. А теперь вот маялся бездельем, и воспоминания нахлынули. Как там Антон без него? В аэропорту после взрыва суматоха была, неразбериха. Однако пусть и с задержкой, но Антон к нему домой приехал. В аэропорту удивился, наверное, что его, Сашки, нет, хотя договаривались, что встретит. Так и квартира заперта. В милицию запросто заявить может о пропаже друга. Хотя нет, заявление от него не примут – он не родственник. И с работы небось уволили за прогулы. Вот появится шар, окажется он дома. Как объяснить друзьям и на работе, где он отсутствовал столь долгое время? Ведь даже из больницы позвонить можно, коли ногу сломал. Саша стал перебирать варианты – что соврать и как выкрутиться, но ничего путного в голову не приходило. Потом засмеялся. Какие мелочи в голову лезут? Он с войны вернется – живой! Уже счастье само по себе, не всем так везло – а он о работе. Да в Москве всегда работу найти можно, если захочешь, тем более что у него прописка московская, квартира – не гастарбайтер какой-нибудь. В последний день перед появлением шара он не знал, куда себя деть, и маялся. Даже хозяйка заметила: – Ты не заболел ли часом? Саша отшутился. Он вышел сразу, как стемнело. С хозяйкой не попрощался, пообещав вернуться. Ушел с автоматом и «сидором». Случись обыск – ни к чему в избе оставлять опасные предметы. Через пару часов он был уже на месте, у приметного деревца. Не зря зарубки ставил, нашел сразу. И мешок выкопал в пять минут. На часы поглядывал часто, а время тянулось медленно. Он уже подмерз в телогрейке и сапогах. Наконец часы показали пятнадцать минут двенадцатого. Пора! Саша вышел из леса, но потом вернулся. Снял автомат, расстегнул ремень – снял кобуру с пистолетом. Повесил оружие на сук. Если он в аэропорту окажется, то как будет выглядеть с оружием? Да еще после взрыва! Моментально повяжут – и в кутузку. Только нож в чехле во внутреннем кармане остался. Снаружи не виден, а расстаться с ним жалко – уж больно хорош. Конечно, среди пассажиров аэропорта он будет выглядеть белой вороной – в заячьей шапке, телогрейке и кирзачах. Да тьфу на них, лишь бы домой добраться! Саша забросил мешок с драгоценностями за спину, вспомнил о «сидоре» с подрывной машинкой. «Сидор» пристроил рядом с оружием, на суку, и вышел в поле. Часы показывали 23.40. Сашей овладело беспокойство. Он стоял, как столб в чистом поле, и вертел головой по сторонам. Плохо, если шар появится далеко, придется бежать. А насколько он помнил, шар появлялся ненадолго – на считаные минуты. Внезапно на Сашу дохнуло волной теплого воздуха. Он обернулся. Знакомый зеленоватый шар был от него в полусотне шагов. Саша бросился к нему, бежал – как на кроссе в армии. Перед шаром встал, обернулся, глубоко вдохнул, успокаивая дыхание, и вошел. Шар стал бледнеть, и Саша неожиданно увидел перед собой стены аэропорта, лежащих на полу убитых и раненых людей, черный дым; до него донеслись крики о помощи. Видение страшной картины побледнело и исчезло. На секунду перед Сашей появилось зеленоватое свечение – и темнота. Просто кромешная. И холодно. Где он? Саша вытянул перед собой руки. Он что – в преисподней или где-то в подвале? Удивился, что не чувствует тяжести мешка с ценностями, присел, пошарил вокруг себя руками. Никакого мешка не было. Ощупывая пространство перед собой, он осторожно двинулся вперед. Под ногами что-то хрустело, и явственно ощущался запах – запах тления и горелого. Саша споткнулся о какую-то железку, но устоял. Впереди смутно белел дверной проем. Едва он вышел, как почувствовал под ногами ступеньки. Спустившись, он обернулся посмотреть, и из груди едва не вырвался звериный рык – это была сгоревшая заброшенная мельница, где погибли его друзья, где он принял свой последний бой и откуда исчез в зеленом шаре. Саша в полный голос стал материться. Даже сам удивился, как много матерных слов и оборотов он, оказывается, знает. Его обещали вернуть в его время, в будущее, в Москву. А вернули сюда! Обманули, сволочи! Мешок-то с ценностями получили, и все! Кому ты нужен, лох и чмо! Саше было плохо как никогда – даже закружилась голова и затошнило. Он уселся на ступеньки мельницы и обхватил голову руками. Похоже – в Москву, в свое время ему вернуться не суждено. Разочарование его было столь сильным, что хотелось напиться или застрелиться, а с собой – ни водки, ни пистолета. Вот когда Саша пожалел об оставленном на дереве оружии и «сидоре»! Из оружия нож, еды – никакой. Придется ждать утра, а там идти на базу. За десять дней его не забыли, и вопросов возникнет много. В первую очередь – где группа, и почему его не было десять дней? Почему он без оружия? Надо срочно придумывать хоть какую-то версию. Сначала рассказать правду о мельнице – как полегла группа. Про шар молчать, конечно, все равно никто не поверит. Сказать, что из мельницы удалось сбежать? Тогда вопрос – а где пропадал все дни? Пока Саша раздумывал, стало светать. Он замерз от неподвижности и вошел внутрь мельницы. Стены, пол, потолок были закопчены от пожара. Здесь же лежали его погибшие товарищи, вернее – не тела даже, а головешки. Небольшие, обугленные, прижавшие руки и ноги к телу, как будто они хотели спрятаться от огня, свернувшись в клубок. И оружие рядом валялось – закопченное, с оплавленными ручками. У Саши на глаза навернулись слезы. Похоронить бы их по-человечески надо. А с собой – ни лопаты, ничего. «Ладно, – решил он, – пойду в отряд, вернусь с партизанами и лопатами, похороним ребят». Снега в Белоруссии еще не было, но легкий морозец уже был. Деревья стояли с пожухлыми листьями, не успев их сбросить. Прячась от немцев, идя по лесным тропинкам, Саша добрался до отряда. И здесь его ожидал еще один удар. Схрон был взорван, от деревянной баньки остались одни головешки, вокруг – россыпи стреляных гильз. Немцы на отряд наткнулись или предатель привел? Сразу на память пришел Янек. Он на мельницу не явился, вместо него немцы нагрянули. Теперь вот и отряд разгромлен. Не предатель ли он? И вдруг испугался. Ведь таким же предателем могут считать его! Группу сгубил, сам исчез. А может – и расположение отряда выдал! В гестапо даже сильные люди иногда не выдерживали – у немцев мастера пыточных дел были. Таким образом, подозревать могут не только Янека, но и его! Вот дела! Всего десять дней, а столько плохих новостей. Вдобавок ко всему крышу над головой искать надо и оружие. Диверсант без оружия – как голый на улице, среди прохожих. Ладно, оружие-то он добудет, не впервой – отберет у любого немца вместе с жизнью. Но вот куда пойти? Для начала он решил наведаться в соседнюю деревню. Если везде гильзы валяются, наверное – в деревне слышали стрельбу и, может быть, знают подробности. Рискованно, конечно, без оружия в деревню соваться, наверняка полицаи есть, а может быть, и немцы. Но все-таки пошел. Еще не доходя до деревни, Александр встретил деда, ведущего на веревке козу. – Здравствуйте, – поприветствовал его Саша. – Добрый день, милок. – Деда, не слыхали ли вы, что здесь произошло? – А ты кто, что интересуешься? – Прохожий. Дед хитро прищурился. – Тоже из этих? – дед показал рукой на лес. – Из этих, – не стал скрывать Саша. – А где же твое ружье? – Дед, ты если знаешь что, расскажи, – обозлился Саша. – Так я ведь почти не видел ничего. С неделю назад, может – поболее чуть, в деревню приехали два грузовика, солдат полно. Жители сперва подумали – облава. А немцы в лес пошли. Потом слышим – стрельба! Да долго, едва ли не на полдня. Стихло все, потом немцы грузовики к лесу подогнали, покидали убитых партизан в один грузовик, своих убитых – в другой. Грузовики уехали, а немцы давай лес прочесывать цепью. – И сколько немцев было? – Много, кто их считал? Может, полсотни, может – поболе. – И что, сразу с машин – и в лес? – Ага. Офицер у них за главного был. А еще паренек с ним рядом, из наших. – Почему так решил, деда? – Так немцы все в форме, а этот в цивильном. – Ты его видел? Как он выглядит? – Издалека, да и глаза уже подслеповаты. Молодой, невысокий, в телогрейке. «На Янека похож, – подумалось Саше, – ну прямо все в цвет! И на мельницу немцев навел, и на базу. Будь ты проклят, предатель!» – Из наших уцелел кто? Дед только руками развел: – Ты, вьюнош, в село не ходи, там полицаи. Как кто незнакомый – сразу в район, в управу ихнюю тащат. – Спасибо. – Не за что, иди с Богом! Саша скрылся в лесу. Под впечатлением от услышанного плохо помнил, как добрался до схрона. Картину он увидел ужасающую. В схрон явно гранаты кидали – стены посечены осколками, лаз полуобвалился. Печь под навесом разрушена – тоже небось гранату в топку сунули. База перестала существовать, но даже если бы она и сохранилась, оставаться здесь нельзя – ведь немцы знают ее местонахождение и наверняка полицаи периодически будут сюда наведываться. Он надеялся на базу, на партизан, но оказалось – зря. Прямо черная полоса в его жизни пошла. Что делать теперь? Пробиваться в Полоцк, выходить на подполье? Удастся ли? И еще: после потери группы на мельнице и разгрома партизанского отряда у подполья возникнут свои вопросы. Почему все погибли, а он остался в живых? Где пропадал все это время? И даже если он докажет свою невиновность, сомнения останутся и ему могут не доверять. Саша вздохнул. Было жалко молодых парней, полегших здесь, на своей земле. Разве полутора десяткам слабо обученных и плохо вооруженных партизан возможно было устоять перед опытными вояками, в три раза превосходящими их числом? Таким образом, Полоцк отпадал, а больше податься было некуда. Хоть шалаш строй в лесу или землянку рой. В деревне – даже другой, не этой, что рядом с отрядом, – не спрячешься, полицаи заметят. К своим пробиваться? Далеко, до фронта километров четыреста, а может, и поболее. А впереди зима, холода, снег. На снегу все следы видны, много не повоюешь – немцы по следу в лес сразу нагрянут. И костер для обогрева или приготовления пищи только ночью развести можно, днем дым издалека виден. Партизанскую войну в теплое время вести хорошо, а зимой попробуй в снегу несколько часов в засаде пролежать – все причиндалы отморозишь. В голову пришла мысль об Олесе, живущей под Пинском. Почему, он и сам объяснить не мог. Вспомнилось вдруг, и все. Зимние месяцы у нее переждать можно, а с весны, тем более летом – он в лесу не пропадет. Интересно, как там Мыкола и брат его? Живы ли? И Саша пошел на юг. Компаса и карты у него не было, но направление он знал. Ножны с ножом на пояс повесил – проверил, как лезвие из ножен выходит. Слабоват нож против пистолета, а против автомата шансов вообще нет, но другого оружия у него и не было. Он обошел Лепель восточнее, ночевал в заброшенной избушке – вроде лесного кордона. Есть хотелось просто ужасно. «Надо идти в деревню, разжиться едой, – решил Саша, – а то просто сил дойти не хватит». Уже третий день во рту не было ни крошки. К полудню он вышел на опушку леса. За небольшой речушкой виднелось село. Саша решил понаблюдать, а потом пойти к избам.Глава 8 Олеся
Немцы в деревне были – Саша это увидел сразу. По улице проехал мотоциклист. Немец остановился у единственного кирпичного здания, скорее всего – бывшего здания правления колхоза. Потом, когда Саша передвинулся по опушке левее, откуда село было лучше видно, он заметил два грузовика. Здесь явно квартировало небольшое тыловое подразделение. Сашу это устраивало. Он уже решил, что обзаведется в селе оружием и едой. Обошел село по периметру, осмотрел. Из него вела одна грунтовая дорога с мостом через реку – на нем стоял пост из двух солдат. Ха, бутафория! Разве тот, кому надо проникнуть в село, пойдет по дороге? Практически от леса огороды деревенские начинаются, за ними – дома. В обеденное время немцы собрались у длинного здания, наверняка – бывшей сельской школы. А теперь там расположилась столовая. Вот с нее он вечером и начнет свой набег на село. По крайней мере, хлебом точно разживется, а может – и чем посущественнее. Догадка его подтвердилась, поскольку немцы заявились сюда на ужин. Было их около сорока – два взвода. Интересно бы узнать, чем они тут занимаются? От фронта далеко, для фуражиров – слишком много. Вывели с фронта для отдыха? Наверное, могли найти место получше. Саша решил не строить догадки, а выяснить все ночью. Когда на окрестности опустилась ночь, он двинулся в село. Сначала шел в полный рост, потом – пригнувшись. Сразу направился к зданию школы. По причине позднего времени она была закрыта. Конечно, ведь повара встают рано, к завтраку пищу приготовить надо. Чего им здесь в это время делать? Недалеко от длинного здания Александр улегся за плетень и замер. Столовая – не воинский объект, не склад, но часового здесь поставить немцы вполне могли бы. Хотя что там охранять – котлы да ложки? За плетнем Саша пролежал не менее получаса – никакого движения вокруг. Был бы часовой, он бы уже себя выдал – шумом шагов, покашливанием, металлическим стуком оружия. Александр направился к задней части здания – туда, где обычно располагается служебный вход. Обычно там двери похуже и запоры. Однако вопреки его ожиданиям дверь оказалась добротной, и замок – тоже. Ломать замок было нечем, да и шуметь нельзя. Но рядом Саша увидел небольшое оконце. Он стянул с себя телогрейку, приложил ее к стеклу и ударил локтем. Стекло треснуло, осколки попадали внутрь, зазвенели. Но снаружи, да еще сквозь прикрытое телогрейкой окно звон слышался приглушенно. Саша раскачал и вытащил из рамы крупный осколок стекла, бросил его внутрь. Прислушался. Тихо. Он подпрыгнул, подтянулся на руках и, перевалившись через подоконник, ударился обо что-то. Темновато. Найдя на ощупь дверь, он открыл ее. Перед ним был обеденный зал: длинные столы, скамейки. Толкнулся в другую дверь – она была заперта на внутренний замок. Саша надел телогрейку, которую до этого держал в руке, в два прыжка разогнался и выбил плечом дверь, сорвав замок. Ни черта не видно – комната не имела окон. Саша вытянул вперед руки, сделал шажок, другой. Руки наткнулись на стеллажи. Он двинулся вдоль стеллажа, почувствовал запах. Александр давно не ел, и обоняние обострилось, как у собаки. Пахло хлебом. Он слепо пошарил рукой и наткнулся на армейский кирпичик хлеба. Схватив его, он впился в горбушку зубами, отхватил изрядный кус и стал жевать. Желудок тут же ответил голодным спазмом. Второпях съел полбуханки. Держа в левой руке хлеб и откусывая от него, он стал медленно продвигаться вправо, пока не наткнулся ногой на мешок с какой-то крупой. Каши бы сейчас сварить да поесть горяченького! Он провел левой рукой по стеллажу и обнаружил на нем банки. Черт! А у него – ни мешка, ни «сидора». Рисковать головой из-за булки хлеба – неразумно. Надо забрать продуктов сколько можно. Он вышел в обеденный зал. Что бы приспособить? Из окон – лишь тусклый свет полной луны. Хлопнул себя по лбу. Идиот! С голодухи голова совсем не работает. В кладовой мешок с крупой на полу стоит. Он вернулся, высыпал крупу на пол. Покидал в мешок шесть – семь банок консервов, туда же отправил четыре буханки хлеба. Полный мешок набивать нельзя, не вещмешок – нести тяжело и неудобно. Из разбитого окна спустил на землю мешок, выбрался сам и прежним путем отправился в лес. Зайдя за деревья, он поставил мешок с добычей на землю. Желудок сыто урчал, сил прибавилось. Вот теперь можно и оружием заняться. Через огороды Саша выбрался на улицу. Куда направиться? Судя по всему, часовые могут стоять у кирпичного здания или там, где стоят грузовики. Саша повернул налево. Здание должно быть недалеко – метров сто. Он лег на землю и пополз. Часовой обнаружил себя сам. Под его ногами поскрипывал гравий, он шумно сопел и что-то тихо напевал себе под нос. Однако не стоял на одном месте, прохаживался вдоль здания. Это плохо, подобраться трудно. Саша дождался, когда часовой уйдет к дальнему углу, и ползком, быстро, как ящерица, заполз за ближний к нему угол. Здесь сразу встал в полный рост и вытянул нож из ножен. Однако часовой все не шел. Что он там – уснул? Наконец послышались неторопливые шаги – немец приближался. Вот он дошел до угла, развернулся и пошел в обратную сторону. Саша сделал шаг из-за угла. Спина немца была в трех шагах. Он преодолел этот путь в один прыжок и ударил часового сверху, над ключицей. В таких случаях клинок попадает в аорту. Немец стал валиться вперед. Саша вцепился рукой в ворот его шинели, чтобы тело при падении не наделало шума. Стянув с плеча часового ремень карабина, он расстегнул на нем пояс с подсумком и застегнул его на себе. И, не мудрствуя лукаво, заторопился мимо здания к лесу. По дороге чертыхнулся на немецкое начальство – могли бы часовому автомат дать. Теперь тащи эту дуру, а толку с нее немного. Но с оружием он почувствовал себя увереннее. В лесу бросил взгляд на часы – было два часа ночи. Часового придут менять в четыре утра. Тогда поднимется тревога. У немцев все по часам, строго. Стало быть, два часа у него в запасе есть. Однако полчаса из этих двух он потратил бездарно, отыскивая в ночном лесу мешок с провизией. Бросать драгоценную добычу не хотелось, в его положении еда – способ выжить. Найдя мешок, он схватил его за узел, закинул за спину и тут же двинулся от села подальше. С немцев станется: обнаружив убитого часового, могут устроить личным составом облаву в лесу или вызовут кинолога с собакой. Саша шел до утра. Прошел по встреченному ручью с полкилометра – на всякий случай, и уже в предрассветных сумерках уселся на поваленное дерево и развязал узел мешка. Чего он там добыл? Банки оказались рыбными консервами – тунец в томате. Саша предпочел бы тушенку. Может, она там и была, но только как без света увидишь? Он обтер лезвие ножа о пожухлую траву и вскрыл банку. Ножом цеплял куски рыбы, заедая ее хлебом. Пожалуй, вкусно, но мало. Саша открыл еще банку, утешая себя тем, что нести мешок будет легче. Съел содержимое и этой банки, доев остатки буханки хлеба. Почувствовал прилив сил. Еда для солдата – большое дело. Он шел почти весь день, обходя встречные деревни и села. И следующий день двигался в таком же темпе. Ел только утром и вечером. Утром следующего дня решил узнать, где он находится. По его прикидкам, он должен быть в Пинском районе, отмахав за три дня километров около ста. Кто их считал, эти километры? В лесу определить сложно. Наткнулся на деревеньку в четыре двора, понаблюдал с четверть часа. Немцев не видно, и, похоже – люди живут только в двух избах. Подошел открыто, постучал в окно. – Кого в лихую годину несет? – услышал в ответ хриплый голос. В окне показался дедок. Несмотря на не слишком радушный прием, Саша решил быть предельно вежливым: – Здравствуйте, дедушка! Как деревня называется? – Выселки. – А район чей? – Так Пинский же… – Железная дорога далеко? – По дороге – прямо, километров пять будет. – Спасибо. Саша двинулся по дороге. На пути обернулся и увидел – дед все еще смотрел в окно. Он решил идти до железной дороги, а там сориентироваться. Не будешь же встречных расспрашивать – где Богдановка? Через час он был у железной дороги. По наитию свернул влево. Если он не ошибся, вот-вот должны показаться знакомые места. Так и есть, еще через час он увидел знакомую местность. Вот дерево, на котором он сидел, когда Мыкола с гранатами готовился напасть на немцев. Дорогу к деревне он знал, ходил по ней не раз. Часа через два Александр добрался до Богдановки. Не заходя в село, улегся на опушке леса и стал наблюдать, держа в поле зрения дом Олеси. Почти никакого движения. Немцев нет – что им в глухомани делать? Хуже другое – Олеси не видно. Может, она уже здесь не живет? Через полчаса наблюдения дверь дома открылась и вышла Олеся. Саша ее сразу узнал. Девушка направилась в лес с веревкой. «За дровами пошла», – догадался Саша. Он дождался, когда она зашла в лес, и тихо двинулся за ней. Когда же они удалились от деревни на сотню метров, негромко позвал: – Олеся! Олеся замерла, потом резко обернулась: – Ты? Она бросилась к Саше, обняла его. – Я уж думала – не увижу тебя никогда. – А я – вот он, живой. Как ты? – Живу, как видишь. – С полицаями-то обошлось? – Обошлось. Давно тебя не было. – Соскучился, вот и пришел. Щеки девушки покраснели. – Обманываешь. – Жить пустишь? – Опять по ночам пропадать станешь? – Тише воды ниже травы буду. Мне до весны переждать надо. – А потом? – В голосе Олеси Александр уловил разочарование. – Я солдат, Олеся. И пока немцы топчут мою землю, я буду воевать. Уцелею – вернусь. Олеся только вздохнула. – Ты за дровами? – За ними. – Я помогу. Вдвоем дров набрали быстро. Саша донес их до опушки. – Иди домой. Я приду, как только стемнеет, дрова принесу. – В деревне только бабка Аглая осталась, так что бояться некого. – Так дедок еще был, сосед твой. – Умер, недели две как. – Жалко. Тогда идем. Саша показал Олесе на свой мешок на опушке: – Возьми, там консервы. – Богато живешь. – У немцев взял. В избе было тепло, уютно – чувствовалась женская рука. – Кушать хочешь? – Как волк. – Раздевайся, мой руки и садись за стол. Я мигом. Олеся заметалась по кухне. На столе появилась вареная картошка, за ней – соленые грибы, квашеная капуста, сметана в горшочке. Богатый стол по нынешним временам! Олеся вдруг остановилась в своих метаниях и смущенно взглянула на Александра: – Извини, хлебушка нет. – Достань из мешка, там одна буханка осталась. Олеся порезала подчерствевший хлеб. – Ты ешь. – А ты что же? – Много ли мне надо? Я уже завтракала. Саша накинулся на еду. Одно дело есть в лесу рыбные консервы с хлебом, и совсем другое – домашнюю еду. Соскучился он по ней. Наевшись, откинулся спиной на бревенчатую стену избы. – Спасибо, хозяюшка. Рассказывай, как тут у вас? – Чего рассказывать? Новостей никаких нет. Если кто из соседней деревни зайдет – уже событие. Только сейчас редко кто заходит, боятся люди. – О партизанах ничего не слышно? – Нет. Ты не забыл, где баня? – Помню еще – на задах. – Натопи. Пахнет от тебя, как от зверя лесного. Олеся слегка покраснела. Саша уже приметил за ней привычку краснеть, когда она смущалась. В самом деле, мылся он давно: недели две тому назад, еще в отряде. Потом ползал по земле, сидел в горящей мельнице и у костров, одежда дымом пропахла. На холоде запах так не чувствовался, а вот в тепле псиной запахло, сыростью. Саша поднялся, накинул телогрейку и вышел на улицу. Там он наколол дров, растопил печь в бане, натаскал из колодца воды, налил в котел. Банька старая, небольшая. Скромный предбанник с лавкой, моечная и узкая парилка. Но сделана добротно, из дуба. Сосна или ель в бане пахнут хорошо, однако при нагревании выделяют смолу, которая к коже и волосам прилипает. Часа за три банька прогрелась, вода в котле – кипяток. Мочалки на стене висели. Саша вернулся в дом. – Пошли мыться, Олеся. – Ты что? Как можно? Ты же мужчина! – Да не трону я тебя! Жалко просто, такая баня – и одному. А спину потрешь? Олеся колебалась. Топить баню для одного – роскошь. Дров много уходит и времени, да еще воды попробуй натаскать. – Мыло есть ли? – Откуда? Олеся вздохнула: – Щелоком моемся. – Это что? Саша был городским жителем XXI века и деревенских премудростей, тем более – середины XX века, не знал. – Древесную золу в воде замачиваем и этим раствором моемся. Не мыло, конечно, но грязь смывает. Да, не жил никогда Саша в деревне, не было у него опыта приспособления к деревенской жизни с учетом отсутствия абсолютно всего – мыла, зубной щетки, бритвы… Да что там о предметах гигиены – всего! Они пошли в баню. Первым прошествовал Саша. Он разделся в предбаннике, зашел в мыльню. В ней было не просто тепло – жарко! Тело сразу покрылось капельками пота. Следом в баню пожаловала Олеся. Она повозилась, раздеваясь, и… тишина. Саша усмехнулся. Небось стоит перед дверью, не решаясь войти. Все-таки дверь открылась, и девушка вошла. Одной рукой она стыдливо прикрыла обнаженные груди, другой – лобок. – Отвернись. – Так и будем мыться спиной к спине? Мы ведь уже взрослые люди. Насколько я помню из книг, раньше в деревнях вообще вся семья мылась. – Я таких книжек не читала, мы с мамой вместе мылись, – отрезала Олеся. Она смешала в деревянной кадушке горячую и холодную воду, попробовала рукой температуру. Потом набрала в ковш теплой воды, облила Сашу и облилась сама. – Вон, в углу в ведре щелок стоит. Зачерпни сверху отстой, намочи мочалку и трись. Щелок почти не пенился, мылил плохо, но грязь смывалась. – А теперь облейся, сполосни мочалку и смывай с себя все. Саша обмылся. Кожа порозовела, поры очистились. Появилось ощущение, что кожа «задышала». Он украдкой поглядывал на Олесю. Девушка была прелесть как хороша! Молодость! Он попытался вспомнить, когда у него была женщина, и не смог. Похоже, после взрыва в Домодедовском аэропорту и переноса во времени сюда, в 1941 год, женщины у него не было. А ведь он далеко не монахом в Москве жил, водочку попивал. Не каждый день, конечно, и даже не каждую неделю при его-то работе. Но случалось. И дамы были. Некоторые в его квартире надолго задерживались, но так, чтобы сердце его заняли, чтобы замуж взял, чтобы детей от нее хотел – нет, не случилось. – Отвернись, что ты на меня уставился? – Олеся вернула его к действительности. Он раздумывал и вспоминал, а сам автоматически смотрел на нее. – Вот все вы, мужики, такие! Глазами скоро дырки на теле протрешь. – Извини. А у тебя – что, опыт насчет мужиков есть? Девушка только фыркнула в ответ. В его присутствии она уже освоилась и вела себя естественно. – Пошли в парную. Они прошли в узенькую – двоим еле развернуться – комнатку. – Ложись. Саша улегся на живот. Олеся плеснула из ковшика на камни печурки. Зашипела вода, и как взрыв – пар сразу наполнил парную, так что и дышать стало трудно. Девушка провела над телом Саши веником, разгоняя пар, потом распаренным веником пошлепала по телу. И такая расслабуха на Сашу напала, что он едва не уснул. – Переворачивайся. Саша вынырнул из дремы, перевернулся. И все бы хорошо, но когда перед лицом его колышутся две тугие девичьи груди, смотреть на это спокойно нельзя. Саша почувствовал, что еще немного – и он не совладает с собой. Только девчонку обижать нельзя. Она его приютила, кормит. И нельзя отвечать на заботу черной неблагодарностью. Саша прикрыл глаза, но все равно – Олеся то бедром его коснется, то грудью невзначай. – Ну как? – Здорово! Теперь давай – я тебя. Олеся улеглась на полку. Ой, блин, хоть глаза выколи! Фигура – гитара! Саша едва не замычал от вожделения. Но веником исправно помахал, потом огладил, затем пошлепал… Кожа на спине Олеси из розовой сделалась почти красной. А уж когда Олеся на спину перевернулась… Он и это выдержал. С трудом, но выдержал. Они обмылись в мыльне. Саша чувствовал себя помолодевшим. И с кожи вроде как панцирь сняли. – Горячей воды много осталось, – заметила Олеся. – Ты белье в предбаннике оставь, я простирну. Негоже в грязном белье после баньки ходить. Ты в избу иди, я там тебе отцовское белье приготовила. Саша обтерся полотенцем, натянул брюки, телогрейку на голое тело и бегом – в избу. Там на лавке он нашел чистое исподнее – рубаху бязевую и кальсоны. Мужские трусы в деревнях только после войны увидели, а до тех пор носили кальсоны, называемые иногда подштанниками. Он оделся и почувствовал себя на седьмом небе. Сам чистый, белье чистое! Все-таки для солдата на войне баня – первое дело. Есть дают – пусть и не сытно, но относительно регулярно. Стригут – хотя бы раз в месяц. А с баней туго. Попробуй в полевых условиях нагреть воды на роту или на целый батальон! Олеси не было. Саша прошел в комнату, улегся на кровать. Спал он уже на ней однажды, правда – давно. И сейчас, едва улегся, сон его сморил. И так хорошо у него на душе было, как он давно себя не чувствовал. Проснулся он оттого, что рядом кто-то лежал и сопел потихоньку. Повернул голову – Олеся. Саша полюбовался лицом ее. Кожа чистая, нежная, как будто изнутри светится; волосы длинные, густые, устлали подушку. Губы приоткрыты, и видны ровные зубки. Красавица! В Москве на такую сразу бы клюнули затасканные донжуаны, да и он бы не пропустил, постарался бы познакомиться. Александр глубоко вздохнул. Олеся проснулась. – Извини, что рядом улеглась – так захотелось к сильному мужскому плечу прижаться. Устала я одна. Все самой приходится. Ты надолго? – Я же говорил – до весны. – Оставался бы ты навсегда. – Ты же комсомолкой была и должна понимать – врага с земли нашей гнать надо, разбить наголову. Тогда и вернуться можно. – Когда это будет? – с тоской в голосе сказала Олеся. – Я к тому времени старая уже буду. – Так и я не молодею. – Ты… – Олеся помолчала, подбирая слова, – …надежный, вот. – Закончить войну надо, Олеся. Добьем немца – вернусь за тобой, в Богдановку эту, Богом забытую, заберу тебя в Москву. Эх, заживем! – Расскажи, какая она, Москва? – Большой город, суетный. У вас в деревне все друг друга знают, здороваются. А у нас в подъезде – и то не всех знаешь. – Ты где до войны работал? – В метро, машинистом. – Покажешь мне метро? Говорят, там так красиво! – Красиво. И покажу, и прокачу. – А живешь где? – Квартирка у меня там. Небольшая, однокомнатная, но своя. – Мало одной комнаты. – Мне хватает. Зато с удобствами: ванная, туалет, кухня. Открыл кран – горячая вода, мойся сколько влезет. Не то что у тебя: пока баню натопишь, сам вспотеешь. – Слышала я об удобствах городских. Думала – не у всех они. А ты – машинист в метро, а удобства есть. – Эх, Олеся! Много чего ты не видела. Кино, телевизор, книги – красота. – И запнулся. Про телевизор говорить не стоило. Но Олеся на его ошибку не обратила внимания. – А кем ты меня в Москву возьмешь? – неожиданно спросила она. – Женой, конечно! – удивился Саша. – Правда? Я тебе нравлюсь? – Правда, как перед Богом! Ты девочка чистая, в городе таких поискать еще надо. Олеся замолчала. Каждый думал о своем. Саше было немного стыдно перед девушкой. Она и в самом деле ему нравилась. Но жизнь у него непредсказуемая, рискованная. Любой удачный выстрел паршивого немца – и маленькая пулька оборвет ее. И времени у него – только до весны. А там снова будет вредить немцам, уничтожая их и технику. Потому что-то обещать девочке и давать ей клятвы он не стал. Останется жив – вернется, нет – поплачет она, потоскует и в конце концов обидится, решит, что забыл, другую кралю нашел. Меж тем Олеся стянула с себя ночную рубашку, в которой была после бани, прижалась к Александру жарким телом и обняла. Ну не чугунный же он, взыграло мужское начало! Стал ласкать – сначала медленно, затем темпераментнее, потом и вовсе неистово. Олеся под его руками и языком лишь постанывала. Все случается по воле Божьей, и ни один волос с головы человеческой не упадет без его соизволения. Вот и между молодыми людьми произошло все то, что могло произойти между мужчиной и женщиной. Олеся была совершенно неопытна, но отдавалась со всем жаром молодости и нерастраченной любви. С тех пор они стали жить, как муж и жена, спали в одной постели. Недели через две Олеся вошла во вкус и сама уже проявляла инициативу. Саша за это время отъелся, отогрелся, отмяк душой. Однако деятельная его натура требовала действий. Снег пока не выпал, хотя было холодно. Не найти ли ему Мыколу или его брата, Михася? Адреса только он не знал. Встретились-то они случайно, у станции Ловча, а дальше – в условленных местах. И зацепок никаких – кроме той, что Михась работает в паровозном депо кочегаром на паровозе. А где само депо? Впрочем, Мыкола жил недалеко от станции. Можно обойти деревни близ железной дороги, порасспрашивать подростков. Только они могут не сказать – вдруг он полицай? На нем ведь не написано. И чем дольше он отдыхал и бездельничал, тем сильнее было желание найти парней. Ему подумалось, что такие активные ребята обязательно найдут контакт с партизанами. А через них – и он. Глядишь, снова у дел окажется. Следующим утром после завтрака Саша сказал Олесе, что уходит до вечера. – Ты же обещал до весны в избе сидеть? – вскинулась Олеся. – Я же не инвалид. Пока снега нет, пройдусь до станции, может – старых знакомцев встречу. – Опять взрывать что-нибудь собрался? А потом раненым придешь? – Типун тебе на язык! – Саша, не ходи, Христом Богом прошу! – О как заговорила! А вроде бы комсомолка, в бога не веришь, – отшутился Саша. – Обещаю вести себя мирно и вернуться вечером. Олеся губки надула, обиделась. Нет, за ее юбку он держаться не будет, у него своя голова. Саша вышел на знакомую дорогу и направился к станции. На самустанцию не выходил – там немцы, полицаи, пошел вдоль путей вправо. Вроде как Мыкола в ту сторону за гранатами уходил. У первой же деревни Саша от путей свернул. Он поговорил с мальчишками – есть ли в их деревне Мыкола, у которого старший брат на железной дороге работает. – А зачем вам, дяденька? – Знакомый, увидеться хочу. Мальчишки переглянулись. Глазенки хитрые. Видно, что Мыколу знают, но из мальчишеской солидарности выдавать его не хотят. – Ладно, пацаны. Сделаем так. Вы поговорите с ним, скажите – я через час ждать его буду у дерева, где мы с ним познакомились. Он поймет. Саша пошел к станции и уселся в кустах. Уже через полчаса к дереву подошел Мыкола. Саша его сразу узнал, хоть на голове паренька и была кепка с большим козырьком, закрывавшим половину лица, и кожушок потертый надет. Великоват кожушок, явно с плеча старшего брата или отца. Паренек покрутил головой и встал у дерева. – Мыкола! – окликнул его Саша. – Иди сюда. Парень осторожно раздвинул кусты, увидел Сашу и радостно кинулся к нему. – Дядько, что же ты пропал? – Дела были, да и от полицаев ваших скрывался. А ты как? – Нормально. – Брат в депо работает? – Работает. Мыкола был на удивление немногословен. – Подполье есть? Или с партизанами связь наладили? – Не могу говорить, дядько. Ты не обижайся. Я с братом посоветоваться хочу. – Выходит, не доверяешь? – Ну почему… – Мыкола смутился. Врать у него получалось плохо. – Хорошо, Мыкола. Через два дня встречаемся на этом месте. Идет? Парень кивнул. Похоже, старые связи налаживаются. В Богдановку Саша пришел в хорошем настроении – даже раньше, чем обещал. А уж как рада была Олеся его благополучному возвращению! Испекла его любимых драников да со сметаной! Два дня пролетели в домашних заботах – требовалось дров побольше на зиму запасти, по снегу не больно натаскаешь. На третий день Саша отправился на встречу. Вместе с Мыколой и брат его, Михась, пришел. Мужчины пожали друг другу руки. – Отойдем в лес подальше, – предложил Саша. Они немного углубились в лес и уселись на поваленную березу. – Как работа? – начал разговор Саша. – Кочегарю помаленьку, – ответил Михась. – С партизанами связь есть? – Имеется, – не стал юлить Михась. – Я им про тебя рассказал: про эшелон, что ты поджег, про пушку и аэродром. Не скрою, заинтересовались. Но прежде чем с тобой связаться, просили о себе поподробнее рассказать. Мы-то с Мыколой тебя знаем, даже в деле видели, но… – Михась развел руками. Да оно и понятно было. Является чужак, которого никто не знает, может быть – агент немецкий. – Хорошо. Слушай и передай своим. Я был командиром партизанского отряда «За Родину» в лесах под Полоцком. Комиссаром у меня был Покидько. Связь с полоцким подпольем держал именно он. Приходил в отряд представитель подполья, назвался Анатолием Терентьевичем. Я с группой на задание ушел – взрывать шлюзы на Березинском канале. Группу немцы окружили на мельнице. Погибли все, одному мне удалось вырваться. Вернулся на базу отряда, а там уже немцы зачистку провели. Я только схрон взорванный увидел и гильз вокруг полно. Через своих передайте в Полоцк, что предатель – Янек. – Круто замешано! – Еще как! Из отряда только мы двое остались – я и Янек этот. Откуда он в отряде появился, не знаю. Новобранцев этот Анатолий Терентьевич привел. Я на него положился – он заверил, что парни все проверенные, до войны в комсомоле были. – Все услышал и запомнил, в точности так и передам. Только я ничего не решаю. Как там решат, такой тебе ответ и принесу. – Это понятно. Когда мне ответ ждать? Михась задумался. И это тоже было понятно Александру. Пока он с подпольем свяжется, пока пинские подпольщики свяжутся с Полоцком, времени много уйдет. Связного придется посылать, а сейчас это долго и рискованно. Михась, видимо, прикидывал то же самое. – Ровно через месяц, на этом же самом месте. Идет? Мужчины ударили по рукам и разошлись. Конечно, Саша мог бы начать свою войну сам, как он это уже делал. Но все-таки с партизанами сподручнее. Вон, под Полоцком они подрывную машинку нашли. Опять же цели конкретные ставили. Вместе, в группе, легче диверсии совершать и засады устраивать. Одиночку немцам поймать проще, а если ранили – без поддержки вообще не выжить. Правда, у него тыл крепкий есть, Олеся. И рассказывать о ней он пока не собирался ни при каких обстоятельствах. Случай с Янеком многому его научил. Из-за одного иуды был разгромлен боеспособный отряд. Саша вернулся к Олесе, ножом поставил зарубку на угловой доске сарая. Потом каждый день добавлял новую. Без календаря, без радио легко сбиться со счета и пропустить важную для него встречу. Через неделю после деловой встречи пошел снег, ударили первые морозы. Вот когда Саша похвалил себя за предусмотрительность. Он забил дровами весь сарай, должно было хватить до весны. Снег валил почти каждый день. Деревья стояли со снежными шапками, все вокруг было белым и красивым. Только Саша забеспокоился – дорогу совсем занесло. Ни конному, ни пешему не пройти и не проехать. Как он до станции доберется? Олеся заметила его беспокойство: – Ты чего такой недовольный? – Снега полно, а мне вскорости на станцию надо. – Так лыжи отцовские возьми. Они охотничьи, быстро на них не пойдешь, зато в любом, даже самом глубоком снегу не провалишься и не утонешь. – Что бы я без тебя делал? Саша обнял Олесю и закружил ее. Подошло время встречи. Есть Саша не стал – он надел лыжи и пошел сначала по заснеженной дороге, а потом свернул в лес. Направление он знал. Лыжи скользили легко. Широкие, подбитые лосиным мехом с брюха животного, они не проваливались в глубокий снег. На душе Александра было беспокойно. Как-то воспримут партизаны его рассказ? И ведь события были достоверными. Единственно – он не мог рассказать о зеленом шаре и о своем исчезновении на десять дней. Не появись шар – и он вполне мог бы успеть явиться в отряд. Тогда события могли бы развиваться по другому сценарию. А с другой стороны – если бы не шар, так его и в живых бы не было. Самостоятельно выбраться из окруженной и горящей мельницы – это невозможно. На месте встречи его уже поджидал Михась. Парень пришел на встречу один, без Мыколы, и лицо его было отчужденным. Саша сразу понял все без слов. – Здравствуй. – День добрый. – Руку для пожатия Михась не протянул. Они сели на поваленное дерево – как в прошлый раз. Михась неожиданно наклонился к Саше и понюхал его телогрейку. – Тебе Анатолий Терентьевич привет передавал. – Спасибо. – Спрашивал, как тебя звать. – А я не сказал разве? Сержант Иванов. Михась кивнул удовлетворенно. – Был такой партизанский отряд. Ныне разгромлен. С тобой до окончания проверки рекомендовано не общаться. А насчет Янека – искать его будут. Кто из вас двоих предатель – не ясно пока. – Это подполью не ясно, а я точно знаю. – Все, что велено тебе передать, я передал. Больше добавить нечего. – И на том спасибо. Я себе занятие найду. Только обидно будет, если Янека не найдут и не покарают. Парни не должны остаться неотомщенными. – До свиданья. Михась поднялся и ушел, не подав на прощание руки. Саша поднялся тоже. Похоже, веры ему теперь в подполье нет. Белоруссия невелика, и в какой бы отряд он ни влился, рано или поздно об этом станет известно. Похоже, воевать дальше Саше предстояло одному. Ну что же, ему не привыкать. В спецназе учили действовать в одиночку. Так даже спокойнее, никто не предаст, по крайней мере как тот Янек. Тем не менее настроение было испорчено. Для партизан он теперь лицо подозрительное, изгой. Вернувшись домой, Саша поставил в сенях лыжи и снял тулуп, который ему давала Олеся. Тулуп был ее отца, из натуральной овчины, теплый, хотя с виду и потрепанный. Девушка сразу обратила внимание на его расстроенное лицо. – Что случилось? На тебе лица нет! – С партизанами встречался. Подозревают меня, не хотят в отряд брать. – Тоже мне беда! Оно, может, и к лучшему. Целее будешь. – Олеся, ты же комсомолка. Война идет. Я мужик, врага бить должен, воевать, свою лепту в победу внести. Не сидеть же мне всю войну возле твоей юбки. Олеся, приобретя мужа – пусть и невенчанного, пусть и без регистрации в сельсовете или ЗАГСе, не хотела его терять. Где она еще найдет себе мужа на хуторе, где кроме нее только старая и наполовину глухая бабка? А женское естество требует своего. Саша, хоть и ожидал от партизан проверки, в душе был огорчен, потому что не ожидал, что их отказ ударит по нему так больно. – Выпить есть? – Самогон от отца остался. – Налей. Олеся молча спустилась в погреб, вытащила оттуда бутыль с мутноватой жидкостью и налила самогон в стакан. Положила в миску соленых огурцов, квашеной капусты. Саша вздохнул, одним махом выпил стакан и закусил огурцом. Горло обожгло – самогон был крепким. Но не брал он: слегка померкла обида, только и всего. И вроде со стакана «первача» он должен был почувствовать себя если не пьяным, то слегка захмелевшим. Голова же оставалась легкой. Саша взялся за бутыль. – Саш, не надо! – Олеся положила свою руку на его кисть. – Только голова болеть будет. Горе или обиду самогоном не зальешь. По большому счету – что случилось? Ты руку или ногу потерял? Нет! Не инвалид? Нет! Ну и черт с ними, с подпольщиками! Ты же один целого… – Олеся старалась подобрать слово – …вот, целого полка стоишь! – Эка хватила! – Вспомни лето. На станции эшелон взорвал, потом аэродром с немецкими самолетами. Я же помню! А где тогда подпольщики да партизаны были? – Ну, двое-то мне помогали. Олеся погладила его по голове, как маленького. Саша поднялся. – Пойду вздремну, что-то устал я сегодня. Он разделся и улегся на кровать. Полная апатия! Не хочется ни есть, ни вообще что-то делать. Так он проспал до утра. Даже Олеся, улегшаяся вечером рядом, не смогла подвигнуть его на близость. А утром встал бодрым, с хорошим настроением. Что произошло? Партизаны его не взяли в отряд? Так он и сам немцам урон нанесет не меньше партизанского отряда! Тогда в чем проблема? Саша стал напевать про себя песню. Все будет хорошо, только не надо падать духом, расклеиваться. Он же мужик, в конце концов, а вчера нюни чуть не распустил. Крепко его взяло за живое подозрение подпольщиков! Олеся уже хлопотала у плиты. Они позавтракали жареной картошкой со шкварками, выпили компота из сушеных ягод, и Саша снова улегся на кровать. Спать не хотелось, просто так лучше думалось. Что он имеет из оружия? Нож да карабин немецкий. Взрывчатки нет, потому поезд или мост взорвать не получится, машину на шоссе – тоже. Да и машины у немцев теперь в одиночку не ходят – только колоннами, поэтому расстрелять грузовик или легковушку тоже не выйдет. Для начала надо разведать обстановку – где немцы и какие склады, базы, воинские части располагаются в районе. Вот тогда можно планировать акцию. Сначала разведка, потом диверсия, и никак иначе. Его учили действовать именно так. – Олеся, я прогуляюсь. Саша оделся, взял лыжи и вышел во двор. Свежий снег слепил глаза. Так они быстро устанут, слезиться начнут. Саша подошел к березе, ножом вырезал кусок бересты и сделал две узкие прорези для глаз. Из бересты же вырезал узкую полоску – вроде жгута, привязал жгут к бересте и натянул на лицо. Получилось коряво, но глаза от снега уже не слепило. Так делали еще наши прадеды, когда не было солнцезащитных очков. Никто Сашу не учил, сам догадался, а может – память предков подсказала. Дышалось в зимнем лесу легко, и лыжи скользили просто великолепно. Видно, отец Олеси понимал толк в лыжах. Сделанные своими руками охотничьи лыжи не уступали заводским по скорости, но, в отличие от узких фабричных, не проваливались даже в свежевыпавший снег. Саша отошел от хутора километров на семь-восемь, повернул влево и описал вокруг хутора, как вокруг исходной точки, большой круг. И только в одном месте он наткнулся на малонаезженный санный след. Видимо, из деревни кто-то наведывался в село или даже в Пинск на базар. Там, в городе, продукты питания выгодно обменивались на вещи или даже драгоценности. Кроме того, можно было узнать новости. Новости о положении на фронтах Саша хотел бы знать и сам. Он-то знал, что Москва устоит и немцев отбросят, но где сейчас проходит линия фронта? Ведь от Белоруссии до Москвы не так далеко, и чем ближе фронт, тем интенсивнее перевозки в прифронтовой зоне. Однако, ничего интересного не обнаружив за сегодняшний день, Саша вернулся на хутор, к Олесе. Он порядком продрог и проголодался и в очередной раз мысленно возблагодарил Бога и судьбу за то, что встретился с такой девушкой. Вот куда бы он сейчас, зимой, пошел? В такое время без землянки и запасов в лесу не выживешь, мороз градусов двадцать. И землю под землянку не выдолбишь – замерзла, и инструментов нет. Материалов, чтобы печурку сложить, тоже нет. А про запасы надо было думать еще осенью. Вот и выходит, что Олеся – как подарок судьбы. Партизанские отряды к зимовке загодя готовились, да и то не все смогли зиму пережить. Некоторые отряды были до весны распущены, и партизаны разошлись по своим домам, припрятав оружие. Активность действий подполья снизилась. И Саша пока не предпринимал активных действий. Каждый день он бегал на лыжах по району, изучив его, как свою квартиру. С местными в разговор не вступал, сторонился – только слухи пойдут ненужные. И, возвращаясь домой, следы лыж заметал еловым веником. Особенно Саша любил, когда шел снег – он лучше всего скрывал и так не очень заметные следы от охотничьих лыж. За зиму Саша вошел в физическую форму – хоть в кроссах участвуй. И за это время он не только свой район изучил, но и на территорию соседних районов забирался – надо же знать места будущих военных действий! Незаметно пролетело время, наступила весна 1942 года. На фронтах шли тяжелые бои, наши войска отбросили от Москвы вражеские полчища. Немцы перестали говорить о том, что со дня на день возьмут русскую столицу. Но враг был еще очень силен и продолжал продвигаться на восток, в донские степи, стремясь выйти к Волге и на юг, к Кавказу. Для немцев это было очень важно. Юг – это нефть, бензин с Бакинских нефтяных месторождений в то время покрывал более половины потребностей Красной Армии в моторном топливе. И большая часть бензинов и масел шла по Волге, в нефтеналивных танкерах. Немцы это прекрасно понимали, и вся кампания 1942 года была направлена на юг и восток. Лишить Красную Армию топлива – значит одержать над ней победу. Для нашей же страны 1941–1942 годы были самыми тяжелыми. В глубь страны эвакуировались сотни заводов. На новом месте устанавливались станки в любых приспособленных помещениях, а то и в голом поле, и начинали работать. Особенно тяжело приходилось танковой промышленности. Танки КВ выпускались в Ленинграде, окруженном немцами. Новый средний танк Т-34 до войны освоили и начали выпускать только в Харькове и едва успели эвакуировать оборудование и рабочих в Омск и Челябинск. В Горьком выпускали легкий танк Т-40, имевший слабое бронирование и маломощный двигатель от грузовика. Сталинградский тракторный выпускал гусеничные артиллерийские тягачи и срочно перестраивался на выпуск танков Т-34. Никто тогда не знал, что, едва наладив производство, его тоже придется сворачивать и переводить за Урал. Еще хуже обстояла ситуация с танковыми двигателями. Дизели прекратили выпускать, и пришлось ставить на Т-34 авиационные бензиновые двигатели, довольно пожароопасные. Новые танки Сталин распределял по фронтам лично – поштучно. Для страны наступили самые тяжкие времена. В марте снег везде потемнел, просел, стал ноздреватым и тяжелым. На лыжах ходить стало затруднительно. Днем снег под солнцем подтаивал, а ночью подмерзал. Образовывался наст – тонкая ледяная корка. Идти по ней было тяжело: наст не выдерживал человека, с хрустом ломался и лыжи проваливались. Потому Саша на время прекратил свои выходы. Он занимался хозяйством. Дом у Олеси был справный, как и сарай и коровник, благодаря хозяйственным рукам ее отца. Но отец давно был в армии, весточек от него не было, а хозяйство требовало мужских рук. Доску ли на фронтоне заменить, крыльцо ли поправить, дров натаскать из леса – поколоть на поленья, воды из колодца натаскать… Время за работой шло быстро. Казалось – только позавтракал, а уже смеркается. Понятно, дни короткие, но за работой часы просто летели. Понемногу снег начал таять, появились проплешины. Земля стала влажной, тут и там появились озерца подтаявшей воды. По дороге нельзя было пройти вовсе – можно было увязнуть. И в лесу делать нечего – грязь несусветная. Хорошо, что Саша заранее натаскал во двор чурбанов и теперь за калитку не выходил, колол их на поленья и складывал в поленницу – все какое-то занятие для рук и тела. Олеся, видя хозяйственную активность Саши, нарадоваться на него не могла: – Ты прямо как мой отец. Тот на месте не сидел, – как-то сказала она ему. – Я думала, городские ленивые. Что после работы в квартире делать? Лежи на диване и читай газету. Не жизнь, а рай. – Это издалека так кажется, – парировал ей Саша. – Сама попробуешь – узнаешь. – А расскажи – как там, в городе? – однажды подсела к нему Олеся. – Я дальше Пинска не была. Да и Пинск-то невелик, почти все дома деревянные, в два этажа. И Саша начал рассказывать о метро. Незаметно увлекся, описал на память самые интересные станции. Потом рассказал про ВДНХ – какой он помнил ее по детству. Это уж потом, в лихие 90-е, выставка коммерционализировалась. А еще он помнил павильон «Космос» с ракетой перед ним, самолет на площади, фонтаны. Он описывал широкие улицы, трамваи и троллейбусы. Олеся слушала, как завороженная, приоткрыв рот. – Как я завидую москвичам! – воскликнула она. – Живут там и не замечают такой красоты вокруг, привыкли! – В общем-то, да. – А в чем ходят женщины? – внезапно поинтересовалась девушка. Вопрос поставил Сашу в тупик. В чем ходили, какая была мода до войны, он не знал. А рассказывать про современную моду – глупо. Сейчас женщины больше ходят в брюках, в топиках с голым пупком, а в пупке колечко – пирсинг. Не про пирсинг же или про татуировки ей рассказывать? Тату у девушек Саша не любил. На Западе это увлечение от рокеров пошло, а у нас как-то о зеках напоминало. – Ты чего замолчал? – поинтересовалась Олеся. – Ты знаешь, Олеся, припомнить не могу. Плащи, платья, блузки и юбки. – Понятно, что не голые! А фасоны? – Олеся, уволь, не по моей это части. – А девушки у тебя до войны были? – Была одна – расстались. – Ты ее бросил? – Сама ушла, нашла лучше. – Вот дура! – Нашла богаче. – Не может быть – чтобы из-за денег? – Очень даже может. Вон – из-за денег люди Родину предают, друзей, отца с матерью. Разве не так? – Слышала. Саш, я никогда тебя не предам – ни за какие деньги! Веришь? – Верю. – Саша обнял Олесю. Так они и уснули. Девушка ли его растревожила, или память сама как-то пробудилась, только всю ночь снились ему сны о Москве, о метро, о друзьях. Проснулся он с хорошим настроением. Но как увидел избу, в которой спал, сразу вспомнил, какой сейчас год, и хорошее настроение мигом улетучилось. Не то чтобы Саша трудностей боялся – нет, просто он был человеком своего времени. Привык к мобильному телефону, компьютеру, телевизору, теплой воде из-под крана. И к мирной жизни. Отработал смену – можешь с девушками гулять, пиво пить с друзьями, обсуждая постоянные провалы российской сборной по футболу. А в этом времени? В любую минуту могут заявиться полицаи или немцы, и придется или стрелять, или убегать – документов-то у него нет. Да и сам он – как будто бы есть, и в то же время его как будто и нет. И любой гаденыш – вроде предателя полицейского – может его убить. Как-то несправедливо это, не по правилам. Через три недели земля подсохла. По дороге идти было еще рано, а по лесу – вполне можно. Там дерн, высохшая прошлогодняя трава да опавшая хвоя землю укрывали. Передвигаться вполне можно. И Саша начал планировать первый выход. Перво-наперво на железнодорожную станцию наведаться надо. Во время распутицы немцам по дорогам передвигаться не с руки. А на железной дороге жизнь никогда не замирает. Поезда идут днем и ночью, в жару и в холод, в сушь и распутицу. Вот и надо им кровь пустить. Железная дорога – это как сосуды кровяные у человека. Закупори сосуд тромбом – орган не умрет, потому как другие сосуды-коллатерали есть. Так ведь и он во вражеском тылу не один. Есть партизаны, подполье, армейские диверсанты наверняка. Да и простые граждане саботируют как могут. Власть-то немецкая – она в городах, на дорогах. А в глубинке, в некоторых деревнях немцев живьем еще не видели.Глава 9 Пулемет
С утра Саша хорошо поел, чтобы не нести с собой продукты, закинул за плечо немецкий карабин и отправился к железной дороге. Для начала он решил понаблюдать за движением, может – умная мысль в голову придет. Он добрался до двухпутки и влез на дерево. Хоть и небольшая высота, метра четыре, а видно лучше. От дерева, на котором он сидел, вправо тянулся путь прямой, шедший на затяжной подъем. Вдали, на перегибе пути, маячил часовой. Через четверть часа послышались пыхтение паровоза и перестук колес. На подъем шел поезд. Впереди паровоза катилась платформа, обложенная мешками с песком. Спереди – амбразура, торчит ствол пулемета. На платформе во весь рост стоял немец и играл на губной гармошке. Нагловатый вид немца задел Сашу за живое. А может, врага давно живьем не видел? Он передернул затвор карабина, взял немца на мушку, повел стволом вперед, делая упреждение, и нажал на спуск. Раздался не выстрел, а щелчок. Осечка. Саша вновь медленно передернул затвор, поймал в руку патрон. Капсюль был наколот, стало быть – карабин исправен. Он прицелился еще раз, пока паровоз не успел протолкнуть платформу вперед, снова нажал на спуск – и снова осечка! Саша выматерился. Еще хорошо, что сейчас, а не при встрече с немцами нос к носу. Скорее всего, патроны отсырели. Он и карабин, и патроны к нему хранил замотанными в промасленную тряпку под крышей сарая, чтобы чужому найти трудно было. Выходит, сейчас он безоружен! Карабин есть, а стрелять из него невозможно. Вот незадача! Однако же в этот день Александру повезло. После неудачи с осечками он направился домой. Решив немного урезать путь, пошел через лес напрямик, благо общее направление знал. Рано или поздно он должен был выйти на дорогу к хутору. Впереди показался завал из деревьев, причем лежали они верхушкой в одну сторону. Саша подошел поближе к завалу и увидел хвост самолета. Самолет был наш, советский, довоенного еще производства, на киле красовалась полустертая звезда. Судя по всему, сбили его или он сам упал еще летом 1941 года, поскольку его оплетали высохшие за зиму ветви кустарника. Саша обошел вокруг самолета. Одно крыло его было оторвано, нос смят. Но видимых повреждений от пуль или снарядов он не нашел. Не исключено, что самолет упал оттого, что в баке закончился бензин. Иначе при посадке в лесу он вспыхнул бы и сгорел. Его догадку подтверждало еще и то, что лопасти уцелевшего винта были погнуты только снизу – то есть винт при посадке уже не вращался. Саша взобрался на единственное крыло и заглянул в кабину. Кресло пилота было пустым. Экипаж успел выпрыгнуть с парашютами или выбрался из поврежденного самолета после аварийной посадки. Саше стало интересно, и он открыл крышку бензобака на крыле. Пахнуло бензином. Он сломал веточку и сунул ее в бак. Как он и предполагал, ветка осталась сухой – бак был пуст. Понятно, не дотянули до своих, возвращаясь с задания, упали. Он заглянул в кабину еще раз. Приборы были разбиты, но следов крови – пусть и засохших – не было. Он бы так и ушел – уже сделал несколько шагов, как обратил внимание, что на фюзеляже, ближе к хвосту, есть еще одна кабина – вроде для хвостового стрелка. Саша с трудом влез на фюзеляж; ухватившись обеими руками, откинул фонарь и заглянул в кабину. Она была пуста, а внизу, на полу, лежал пулемет. Вид у него был немного несуразный: с высокой мушкой, приспособленной для стрельбы с турели, без сошек, без приклада. Саша внимательно осмотрел неожиданную находку. По стволу и ствольной коробке – легкая сыпь ржавчинки. Если оттереть керосином, так пулемет вполне еще может пригодиться. И патроны в коробке есть – сотни три. Саша осторожно спустил на землю пулемет и коробку с патронами, выбрался сам. Водрузил пулемет на плечо, коробку – в руку. Получалось тяжеловато, но своя ноша не тянет. Он добрался до избы и сразу спрятал пулемет в сарай, а карабин – под крышу. Зайдя в избу, обнял Олесю. – Я тебя позже ждала, обед приготовить не успела, – виновато призналась она. – Я не голоден. У нас керосин есть? – Совсем чуть-чуть. Я для растопки печи оставила да для лампы. – Отлей немного. – Возьми в чулане. Саша нашел оцинкованную посудину – вроде круглой канистры, открыл крышку, понюхал. Точно, керосин. Плеснул немного в пустую консервную банку и поспешил в сарай. Полчаса он пытался понять, как разобрать пулемет – его интересовало состояние ствола. Если цел, не поражен ржавчиной – можно заняться смазкой и оттиранием ржавых пятен. Саша заглянул в ствол. Видимо, при авиационной жизни за пулеметом ухаживали, но нахождение его в сыром лесу больше полугода сказалось. Саша нашел кусок проволоки, обрывок тряпки и вычистил ствол. Осмотром остался доволен. Теперь можно было приняться и за другие детали. С пулеметом Саша провозился до вечера: вычистил, смазал, собрал и пощелкал затвором. Вроде должен работать. Патроны к нему наши, винтовочные, калибра 7,62 мм. Вот только будут ли они стрелять? Саша решил залезть в подвал и выстрелить там хотя бы один раз. В лесу нельзя, эхо выстрела далеко слышно – километра три окрест. А привлекать внимание к хутору не хотелось. Он открыл коробку с патронами и выщелкнул из пулеметной ленты два патрона. На кончиках пуль – черные и красные пояски, по стандартному обозначению пули должны быть бронебойно-зажигательные. Капсюль покрыт красным лаком, и с виду патрон похож на обычный, винтовочный. Подхватив пулемет под мышку, Саша неуклюже спустился по лестнице в подвал. По устройству пулемет походил на дегтяревский, но механизм подачи патронов из ленты был другим. Да и рукоять взведения затвора располагалась непривычно для советского оружия – слева. Саша взвел затвор, вложил патрон в патронник. Пулемет стрелял с заднего шептала, как и многие советские автоматические образцы – тот же пехотный пулемет «ДП», автомат «ППШ». Он направил ствол в бревно сруба погреба и нажал на спуск. Выстрел в тесном пространстве погреба просто оглушил его. Хорошо – догадался открыть рот перед выстрелом, как делают все артиллеристы, иначе барабанные перепонки просто полопались бы. А пулеметик-то работает! Саша выбрался из подвала и поискал глазами, куда бы спрятать пулемет. Больно он здоров и тяжел – килограммов десять, а то и поболе будет. Но потом махнул рукой: пусть здесь полежит. Завтра он все равно с ним уйдет. Отмыв руки щелоком от керосина и смазки в бочке, Саша вернулся в избу. – Фу, как пахнет от тебя! – поморщилась Олеся. – Керосином. – Ты никак деревню сжечь решил? – Да взял всего чуть-чуть, грамм двести. Разве ими сожжешь чего-нибудь? – Целых двести грамм! Да за них такой шматок сала отдать надо! – Я больше не буду, – совершенно искренне пообещал Саша. Они поели. Поскольку уже стемнело, улеглись спать – чего попусту лучину или керосин жечь? В деревнях и селах и до войны ложились спать рано, а вставали с первыми лучами солнца. А в войну и подавно, поскольку электричества не было. После завтрака Саша взвалил на плечо пулемет, взял коробку с патронами. Карабин оставил: чего без толку железяку носить, если патроны негодные, и направился на прежнее, облюбованное еще вчера место. Деревья уже распустили почки, и выглянули первые зеленые листики. Воздух в лесу был свежий, чистый, не то что в городе. Все-таки деревенская жизнь имеет свои плюсы. Саша расположился у дерева, метрах в ста от дороги и положил пулемет на землю. Ближе не подойдешь – немцы вырубили лес по обе стороны от дороги. Некоторое время он пытался продумать – как приспособиться к стрельбе? Станка, сошек и приклада у пулемета не было. Если пулемет будет лежать на земле, толком не прицелишься, да и гильзы у него вниз вылетают, для них пространство нужно. Вот незадача! Оставив пулемет, он вернулся в лес и, промучившись битый час, ножом отрезал от упавшего дерева обрубок, вроде чурбачка. Чертыхаясь – дерево было намокшим и тяжелым, понес его к пулемету. Уложив на землю чурбак, сверху пристроил пулемет. Должно получиться. Открыл крышку лентоприемника, заправил ленту и взвел затвор. Теперь пулемет был готов к стрельбе, осталось только дождаться подходящей цели. Днем движение поездов по ветке было оживленным, и долго ждать не пришлось. Снова послышались перестук колес и пыхтение паровоза. Вот показался и он сам, выбрасывая из трубы клубы дыма и пара. Впереди паровоза катилась платформа, на которой за мешками с песком стоял пулемет. Расчет – двое немцев стояли в полный рост и курили, о чем-то весело разговаривая между собой. За паровозом тянулся состав – вагонов тридцать. Вагоны были грузовые, двери закрыты. Стало быть, не солдат везут и не раненых. Вполне может быть, что трофеи в свою любимую Германию. Взорвать бы их к чертовой матери, да нечем. Пулеметом он только паровоз из строя выведет да пробку на дороге на некоторое время создаст. Саша выждал, когда паровоз приблизится, и лег за пулемет. До чего прицел неудобный! У пехотного пулемета проще и понятнее, а здесь – несколько колец. Он решил наводить мушку в центр самого маленького кольца. Но для начала надо было расстрелять пулеметный расчет на платформе, иначе они откроют ответный огонь. Саша прицелился, вздохнул, задержал дыхание и нажал на гашетку. Такого он не ожидал! Темп стрельбы был просто бешеный. Пулемет трясся и подпрыгивал на деревянном чурбачке, и удержать его за рукоятки было просто нереально. Выстрелы буквально сливались в сплошной треск, как будто рвали кусок ткани, – р… р… р… р! Звук оглушал. Фигуры немцев на платформе исчезли. Саша поймал в прицел черный, лоснящийся краской паровозный котел и нажал на гашетку. Сноп пуль прошил водогрейный котел, и паровоз сразу окутался паром из множества пробоин. А вот при стрельбе поправлять наводку удобно. Стрелку видно, куда летят пули, потому как донца их светятся красным цветом. Саша нажал на гашетку еще раз, поведя стволом вдоль паровоза – от дымогарной трубы до будки машиниста. В бешеном темпе пулемет изрыгнул очередь и смолк. В запале Саша передернул затвор и нажал на спуск, но пулемет только щелкнул затвором. Лента с патронами кончилась. Е-мое! Да он и стрелял-то всего несколько секунд, а двести патронов уже улетучились. Прожорливая машинка! Паровоз замедлил ход и метров через двести остановился. Пар из котла вышел через многочисленные пробоины, и тяга исчезла. Саша вскочил и бросился бежать вдоль железнодорожного пути к паровозу. Собственно, паровоз его не интересовал – он бежал к платформе. Там пулемет, там патроны! Авиационный пулемет ему был уже не нужен, без патронов он – простая железяка да и в пехотном бою неудобен. Лыжные пробежки зимой сказывались – он добежал быстро, практически не задыхаясь. Взяв в зубы нож, Саша взобрался по поручням в паровозную будку. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять – паровозная бригада мертва. Он открыл дверь слева от котла и побежал по настилу вперед, к носу паровоза. На секунду задержался, выглянул из-за котла на платформу. Немцы лежали неподвижно. Саша перепрыгнул с паровоза на платформу, удачно приземлившись на мешки с песком, и побежал по платформе вперед – туда, где стоял пулемет «МГ-34». На ходу бросил взгляд на немцев, и его едва не стошнило. У обоих практически не было голов – какие-то обломки костей вперемешку с мозгами и кожей. Хоть и противно было, но он остановился: на поясах у немцев были кобуры с пистолетами. Как правило, пулеметные расчеты вооружались еще и личным оружием – пистолетами. В Красной Армии номер первый расчета имел револьвер «наган», а второй номер – винтовку. Саша снял с одного немца ремень с кобурой и нацепил его на себя. У второго вытащил из кобуры пистолет и запасную обойму и сунул в карман. Подхватив пулемет, он взялся за коробку с пулеметной лентой. Елки-палки! Коробок было две. Но одна его рука пулеметом занята, а второй две коробки не возьмешь. Саша подобрал ремень немца, у которого вытаскивал пистолет из кобуры, просунул один конец в ручки обеих патронных коробок и перекинул все это через плечо. Тяжело и неудобно, но нести можно. Он осторожно спустился с платформы. Справа, за перегибом пути, вдалеке показались клубы дыма – шел встречный поезд. Саша побежал в лес. Поезд наверняка остановится, и в нем могут оказаться солдаты, едущие на передовую. Из охотника он превратится в преследуемую дичь. А по его понятиям, риск не должен быть выше разумного. Его задача – нанести урон фашистам, а не погибнуть самому геройской смертью. Да, иногда гибель одного бойца может быть оправдана спасением жизней его товарищей или высшими интересами государства, и Саша это вполне допускал. Но не в нынешней ситуации. Он немного попетлял по лесу, пару раз заходил и шел по холодным еще ручьям – на случай, если немцы организуют его поиск с собаками. На хутор добрался к вечеру – усталый, но довольный. Пулемет с патронами – трофей – спрятал в сарае. Наконец-то он после долгого вынужденного безделья вышел на тропу войны! Саша не знал, что встречный поезд и в самом деле остановился. И в поезде этом следовал из Германии 201-й шуцманшафт-батальон. Иначе говоря – полицейский карательный, один из семи украинских батальонов, носивших номера с 201-го по 208-й. Основу его составляли сторонники ОУН. Действовал он на территории Белоруссии с весны по декабрь 1942 года, находясь в подчинении Эриха фон ден Баха, начальника полиции сектора «Центральная Россия». Батальон в составе 650 человек прибыл специально для борьбы с партизанами. Командиром батальона формально был гауптман Е. Побигущий, а фактически им руководил немец, гауптман СД В. Моха. Его заместителем, правой рукой был Роман Шухвич, позже ставший одним из руководителей националистического подполья на Украине – наравне со Степаном Бандерой. Батальон состоял из четырех рот, называемых сотнями. Командовали ими Роман Шухвич, сотник Бригидер, поручник Сидор и поручник Павлик. Первая сотня прибыла в Пинскую область, вторая – под Лепель. Пинская область удостоилась такой «чести» во многом благодаря действиям партизанского отряда Василия Захаровича Коржа. Созданный им осенью 1941 года отряд насчитывал до 60 бойцов и зимой 1941/42 года совершил дерзкий санный рейд по гарнизонам врага. Значительно более крупный отряд, организованный пограничником М. С. Прудниковым, действовал на западных землях Белоруссии. Летом 1944 года, к моменту освобождения Белоруссии Красной Армией, отряд вырос до бригады и насчитывал 3000 бойцов. Но Саша всех этих подробностей, естественно, не знал. По натуре он был диверсант-одиночка. Конечно, он создал небольшой партизанский отряд, но из-за предательства не мог избежать провала. В результате партизаны его отвергли, и в дальнейшем он решил действовать сам. – Олеся, налей мне рюмочку да и себе плесни. – Что за праздник? У тебя день рождения? – Да нет, день рождения у меня летом. Оружием я обзавелся и паровоз немецкий уничтожил. – Я-то думала! Олеся фыркнула, но самогон достала. Плеснула Саше в граненый стеклянный стаканчик до верха, а себе – треть. – Тогда с почином тебя! Они чокнулись, выпили. Самогон оказался крепкий, пробрал аж до желудка. Отмяк Саша. Спиртного не пил давно, да и адреналина сегодня с избытком хватило. Он с аппетитом поел, с сожалением посмотрел на бутыль с самогоном. – Убери от греха подальше. Не пришла еще пора пить. Вот выгоним немца с нашей земли – до беспамятства напьюсь. – Тогда я спокойна, это еще не скоро будет. Саша вздохнул. И в самом деле не скоро – еще три долгих года. Пару дней он планировал отсидеться, а потом выйти к «большаку» – как называли местные автодорогу. Нельзя два раза устраивать диверсии на одном месте. Его счастье, что немцы не установили противопехотные мины между лесом и железной дорогой. Он сдуру и к паровозу поврежденному помчался – как лось на гону к лосихе. А ведь мог заранее проверить, обезопаситься. Черт, совсем распустился, навыки боевые утратил за спокойную зимовку на хуторе. Зато теперь у него есть немецкие патроны, и они одинаковы и для ручного пулемета, и для карабина. Пару дней Саша занимался хозяйственными делами. Главное – немцы за это время должны успокоиться. В принципе, они все время настороже, поскольку находятся на оккупированной территории и партизаны периодически устраивают им неприятности, но после нападения усиливаются караулы, ужесточаются проверки, посылаются карательные отряды. Он просидел на хуторе четыре дня, ибо когда задумал идти к «большаку», пошел дождь, а на следующий день земля была влажной и грязь липла к сапогам. Саша резонно решил не пачкаться, лежа в засаде, – пусть ветерком просушит. На следующий день ярко светило солнце, и Саша решил выходить. Он взял пулемет и одну коробку с пулеметной лентой, решив, что он не собирается вести длительный бой, поэтому и весь запас сразу тратить не стоит. Но получилось, как всегда, наоборот. Он уже отошел от хутора километров восемь, как услышал перестрелку. Не одиночные выстрелы, а пулеметно-автоматно-винтовочную стрельбу, причем интенсивную. Ему стало интересно – это с кем же воюют немцы у себя в тылу? Или они устроили показательный расстрел жителей какого-то села? И он направился на звуки выстрелов. Идти пришлось осторожно, и на дорогу ушел почти час. Торопиться не стоило – немцы вполне могли поставить засады. Сначала он увидел стоящую колонну из десяти немецких грузовиков. Кузова их были пусты, но возле машин стояли водители. «Точно, каратели пожаловали!» – подумал Саша. Он обогнул стороной грузовики. Стрельба велась совсем рядом. Саша пробежал между деревьями, залег на небольшом пригорке и стал наблюдать. Никакого села не было. Перед ним лежало чистое поле, скорее – большая поляна, и за нею – лес. От поляны в сторону леса перебежками передвигались немцы. Хорошо, грамотно передвигались. Пока одни вели стрельбу, другие бегом, пригнувшись, преодолевали 10–15 метров, падали и открывали огонь. Саша оказался у немцев в тылу. До их цепей было метров двести. Из леса по немцам вели огонь. По звукам выстрелов – из винтовок, иногда очень экономными очередями – из пулемета. Судя по всему, немцы явно загнали в ловушку отряд партизан или бывших окруженцев. Надо бы помочь. Саша раздвинул сошки, установил пулемет и заправил ленту. Дождавшись, когда большая группа немцев поднимется в атаку, он прицелился и дал длинную очередь по цепи. Очень удачно дал, большая часть немцев попадала убитыми. Причем немцы не сразу поняли, что стреляют в них, наверняка подумали, что их пулеметчик помощь оказывал. Они снова поднялись в атаку, но в другом месте. Саша и этих расстрелял. На этот раз его засекли. Немецкий пулемет стал бить с фланга по пригорку. Пока вслепую, пули взбивали фонтанчики земли далеко от его позиции. Саша сполз с пригорка, таща за собой пулемет. Говорил же в свое время взводный: «Дал очередь – смени позицию!» Он заполз в лес и, укрываясь за деревьями, пробежал метров пятьдесят. На глаза попалось удобное деревце: ствол его раздвоен, как рогатка, метрах в трех от земли. Положив пулемет на землю, Саша взобрался на развилку и осмотрелся. Несколько немцев ползком и перебежками продвигались к покинутой им позиции на пригорке. «Давайте ищите!» – усмехнулся про себя Саша. Он спрыгнул с развилки, подхватил с земли пулемет и побежал к грузовикам. Метров за семьдесят от них улегся, уложил перед собой пулемет и раздвинул сошки. Водители стояли к нему спиной и курили, прислушиваясь к идущему поодаль бою. Саша прицелился и дал по водителям длинную очередь, а когда они попадали, перенес огонь на машины. Стрелял по радиаторам, моторам, бензобакам. Одна из машин вспыхнула. Саша не стал дожидаться, когда водители опомнятся и начнут отстреливаться. Он помнил: за лесом много немцев, и вполне вероятно, услышав пулеметную стрельбу, они побегут к грузовикам. Следовательно, надо сматываться. День и так прошел не зря. Саша подхватил пулемет, забросил его на плечо и быстрым шагом направился к хутору. По дороге петлял, метров сто прошел по встреченному им ручью. Теперь даже с собаками они вряд ли смогут взять след. К тому же немцы будут думать, что огонь у них в тылу открыл кто-то из партизан, совершив обходной маневр. Но своим он сегодня помог. Немцам сложно будет наступать, ожидая удара в спину. Вернувшись на хутор, Саша не пошел в избу, а сразу направился в сарай. Он разобрал, тщательно вычистил и смазал пулемет. Машинка хорошая, удобная – надо беречь. После интенсивной стрельбы ухода требует. Немецкое оружие сложнее нашего, грязи не любит и безотказно работает только при регулярном уходе. – Ты чего такой довольный? – спросила Олеся, когда он зашел в избу. – День удачный. – Он был бы удачным, если бы ты принес мешок муки или узелок соли, спичек на худой конец. Дома скоро есть нечего будет, – огорошила его Олеся. Саша и в самом деле не задумывался над кормежкой, а стоило бы. Девушка ставила на стол картошку, сало, соленые огурцы, квашеную капусту и суп. Он ел и не задавался вопросом – откуда? Понятно, что картошка урожая прошлого года, соленья тоже заготовлены прошедшим летом. У него же все мысли были только о войне. Однако он не в армии, не на готовом вещевом и продовольственном снабжении. Саша мысленно укорил себя. Ведь сейчас он мужчина в доме и добычу пропитания должен взять на себя. Иначе получается – примак, пришел на все готовое. Ест чужое, спит с хозяйкой и в ус не дует. Нехорошо получается. От расстройства он даже крякнул. – Ты чего не ешь, бульба стынет, –вернула его к действительности Олеся. – Прости, задумался. А чего нам в дом надо? – Да считай, все. Соль на исходе, тяну понемногу. Пока соленья выручают. А кончатся? Огород копать пора, бульбу сажать. Раньше отец лошадь с плугом брал, а теперь вручную придется. Муки две пригоршни осталось. Саша сидел огорошенный, щеки его пылали. Действительно, примак. Жрал и не спрашивал – а есть ли запасы? И сейчас Олеся его не укоряла, а просто ставила перед фактом. Но он-то хорош! Когда командиром партизанского отряда был, позаботился о бане, чтобы бойцы не обовшивели, о соли. А о жене своей гражданской и о себе не подумал. – Когда огород копать будем? – Хоть завтра. – А картошка на посадку есть? – У меня отец предусмотрительный, оставил запас. Три дня с утра до вечера Саша копал огород. Благо земля мягкая, как пух – супесчаник. На такой земле бульба хорошо рожает. Потом день ушел на посадку – это они уже вдвоем делали. Разметили бечевкой рядки, Саша лопатой поднимал землю, а Олеся бросала в лунку картошку. Умаялся за эти дни Саша сильно. Вечером падал в постель как подкошенный. Утром ныли почти все мышцы, особенно рук и ног. Однако же картошку посадили. Будет урожай – следующую зиму с голоду не помрем. Вечером в постели Олеся поцеловала Сашу. – Молодец, хозяин. Я уж думала – одной картошку сажать придется. Тяжело! – Одной тяжело, – согласился Саша. – Ты знаешь, завертелся я как-то, о пропитании и запасах не подумал. Могла бы сама напомнить. – Отец все сам делал, без напоминаний. – Я городской житель и о картошке забыл. Саше стало стыдно. Не она, женщина, должна подсказывать ему, а он сам, без подсказок и напоминаний о простых, в общем-то, вещах, должен был думать. Отец Олеси был человеком рачительным, домовитым – это было видно по порядку в хозяйстве, по запасам. Такого же поведения Олеся ждала и от него. А он? Только дровами сам обеспечил, а бульбу после напоминания посадил. Ай-яй-яй, нехорошо. Но он постарается исправиться, и впредь не только о боевых действиях думать, но и о пропитании тоже. Собственно, одно не исключает другого. Но где он может раздобыть муку, соль? Только у немцев на складах или автоколоннах. Потому, хочешь не хочешь, придется напасть на склад. Втихую украсть не получится, немцы продовольственные склады берегли не меньше, чем артиллерийские или другие. Конечно, продукты еще в столовых бывают. Забрался же он в такую еще по осени, когда к Олесе шел после разгрома партизанского отряда. После некоторых раздумий он решил, что это лучший вариант, наиболее легкий и наименее опасный. Только столовые эти при гарнизонах немецких, в селах и городах. А где гарнизон, там патрули и часовые. У него же транспорта нет – даже велосипеда вшивенького. Обворует он склад при столовой, а много ли на плечах унесешь? Мешок муки или чего другого. Вот и получается, что из-за мешка муки или соли надо жизнью рисковать. «Нет, так не пойдет! Надо обзаводиться транспортом», – решил Саша. Только легко сказать. Мотоцикл в магазине не купишь – только у немцев силой можно забрать. Они ведь пешими не ходят – если только в городах. Все передвижения солдат – на грузовиках, офицеров – на легковых машинах. Мелкие же подразделения, вроде разведчиков или связистов, использовали мотоциклы. Один раз, правда, видел Саша своими глазами пехотную роту немцев на велосипедах. Довольно необычно, учитывая, что наши солдаты передвигались больше пешком. На дальние расстояния – поездом, в теплушках. А уж дальше – на своих двоих. Большая часть артиллерии – на конной тяге, только орудия большой мощности тянули гусеничные трактора, вроде «Сталинца». Вот и получалось, что немецкая армия мобильнее. Положение исправилось только в 1943–1944 годах, когда американцы поставили в Советский Союз достаточное количество «студебеккеров», «доджей» и «виллисов». После некоторых раздумий Саша решился ограбить или обворовать – уж как получится – столовую. Охрана там пустяковая: один часовой, да и то не всегда, иногда он один на два близлежащих объекта. К тому же столовые у немцев часто располагались на территории подразделения и охраны не имели вовсе. Однако и подобраться к ним было сложно. Относительно недалеко, километрах в пятнадцати, располагалась одна небольшая воинская часть, скорее – подразделение. Судя по машинам – связисты. Видел их Саша, когда на лыжах зимой район обследовал. Грузовики имели крытые кузова, на которых были видны антенны. Хоть взвод там, хоть рота, а все равно кормить их должны – хотя бы полевая кухня на колесах. Вот туда Саша и направился. Из оружия взял с собой только пистолет за поясом и нож, поскольку воевать всерьез он не собирался. С пулеметом больно-то не походишь, тяжелая машинка, хоть и называется ручным. Шел он быстро – дорога известная была. Расположился на опушке леса, взобравшись на дерево. С высоты все село было как на ладони. И машины крытые на месте стоят, телескопические антенны подняты. Стало быть, работает узел связи. У Саши сразу мысль мелькнула – разгромить! Узел связи – всегда лакомый кусок для любого диверсанта. Оставить врага без связи – значит оставить его на время слепым и глухим, нарушить взаимодействие между воинскими частями. Только у него сейчас задача другая, да и гранат или взрывчатки вовсе нет. Тут даже пулеметом задачу не решить. Полевая кухня у немцев была, обнаружил ее Саша. Недалеко от окраины, буквально рядом с четвертым от околицы домом. Под навесом стояли две полевые кухни. Он их и засек-то по дымам. И все свое внимание переключил на нее. Часть двора, где располагались полевые кухни, загораживали дворовые постройки, но тем не менее Саша разглядел двух поваров. Сами кухни топил дровами явно местный житель, мобилизованный немцами в помощь. К часу дня к кухне потянулись солдаты. Вероятно, во дворе стояли столы, потому что солдаты задержались возле кухонь на полчаса. Когда они ушли, пришла другая партия. «Ага, сменами обедать ходят, чтобы штабы без связи не остались», – догадался Саша. К кухне подъехал грузовик. Из крытого брезентом кузова сгрузили несколько мешков – на кухню явно привезли припасы. Грузовик развернулся и выехал из села. «Хм, занятно. Вполне возможно, что грузовичок развозит продовольствие со склада вот по таким полевым кухням. Зачем нападать на склад или кухню в селе, если можно проследить, откуда и куда едет грузовик, и прихватить его по дороге?» – подумал Саша. Если удастся осуществить задуманное, одновременно появятся и транспорт и провизия. Только рядом с селом стрельбу учинять нельзя, немцы сразу всполошатся, могут на своих машинах прийти на помощь. Черт, он же не заметил, откуда появился у кухни грузовик, по какой дороге он приехал в село. Видно, придется посетить село еще не один раз. Он спустился с дерева, размял затекшие ноги, поприседав и помассировав мышцы. Дома, на хуторе, уже поев, он начал обдумывать – как остановить грузовик на дороге. Можно переодеться немцем и поднять руку – но где взять форму? А может, перегородить дорогу деревом, спилив его? Водитель и сопровождающий насторожатся. Немцы вообще в одиночку в кабине не ездили, если только не следовали автоколонной. Правда, был еще вариант – проколоть колесо. Спустившаяся покрышка водителя не насторожит, дело вполне обычное. Только чем и как его проколоть? Хотя бы пару толстых гвоздей надо. Саша вышел во двор и начал осматривать постройки – нельзя ли где гвоздь вытащить без ущерба для строения. Олеся вышла развешивать белье. – Потерял чего? – Да нет, гвоздь ищу – большой. – У отца в сарае инструмент плотницкий в ящике, там посмотри. Вот дурень-то, мог бы и сам раньше спросить. Гвозди – те, что надо, сотка – в ящике нашлись, равно как и инструменты: молоток, гвоздодер, пассатижи, рубанок, ручная пила и много чего еще. Саша нашел и отпилил кусок доски, вбил в нее два гвоздя. Доска толстая, шестидесятка, и гвозди выступали из нее ровно настолько, насколько было надо. На следующий день Саша пришел к селу немного пораньше и наблюдал не за полевой кухней, а за дорогами, ведущими к селу. Около полудня появился уже знакомый ему грузовик. Из него выгрузили несколько ящиков, и он уехал. Причем и заезжал и выезжал грузовик из села по одной и той же дороге. Кружным путем по лесу Саша обошел село и вышел на дорогу. На ней четко отпечатывались рубчатые следы покрышек. Он пошел за ними по обочине. Следы были видны с небольшими перерывами на сухих участках земли километров пять до развилки, выходя на гравийную дорогу. Пожалуй, засаду надо делать где-то посередине, чтобы выстрелы были не слышны ни в селе, ни на дороге. На следующий день он ожидал грузовик на дороге. Ножом в утрамбованной колесами земле сделал ямку по форме доски и уложил деревяшку прямо по колее гвоздями вверх. Все аккуратно замаскировал землей и пылью. Отойдя на пару шагов, он полюбовался следами своих рук. Доску видно не было, а гвозди водитель просто не увидит на ходу, тем более что они слегка поржавели и не давали блеска. Саша отошел в сторону села на полсотни метров. По его расчетам, грузовик должен остановиться почти напротив него. Послышался гул мотора. Шел именно тот грузовик, которого он ждал. Передним правым крылом машина наехала-таки на гвоздь. Раздался легкий хлопок, грузовик прокатился еще немного и встал. Саше было слышно, как сипит, выходя из камеры, воздух. Из кабины выбрался водитель и сопровождающий. Охранник ли это был или какой-нибудь фельдфебель с продуктового склада, Сашу не интересовало. Водитель держал в руках карабин, а пассажир расстегнул кобуру пистолета. Оба озирались по сторонам, но, никого не обнаружив, уставились на колесо. Водитель выругался. Прокол колеса – дело неприятное, но вполне житейское, любой из водителей сталкивался с этим не один раз. Водитель отдал карабин сопровождающему. Тот перекинул его через плечо, достал сигарету и закурил. Шофер достал из кабины рабочие рукавицы, потом вытащил и установил домкрат и стал откручивать колесные гайки. Курящий рядом пассажир только глазел и отпускал шутки, сам же над ними смеясь. Водитель, чертыхаясь, заменил колесо и затянул гайки. Пожалуй, пора приступать к их ликвидации, и начинать надо с пассажира, у него оружие – пистолет и карабин водителя. Саша осторожно подобрался поближе. Водитель в это время заталкивал пробитое колесо под кузов, на место запаски. И водитель, и пассажир в этот момент повернулись к Саше спиной. Он встал во весь рост, поднял руку и прицелился. Бах, бах! Два выстрела подряд почти слились в один. Немцы повалились на дорогу. Саша подбежал и осмотрел их. Оба наповал, мертвее не бывает. Он обежал грузовик, встал ногой на фаркоп и, ухватившись рукой за задний борт, заглянул в кузов. Половина его была заставлена ящиками, мешками и канистрами. Не зря рисковал. Саша спрыгнул на землю и подошел к убитым. Сняв с них оружие, он сложил его в кабину и уже собрался сесть за руль, как внезапно его остановила мысль: а как он будет выбираться на большак? На нем нет немецкой формы, и первый же встречный водитель поднимет тревогу. Надо переодеваться в форму убитого. Саша раздел до нижнего белья водителя, поскольку по комплекции тот ему подходил больше всего. Надел на себя его форму, не забыв пилотку и сапоги. С виду – настоящий немец, ни дать ни взять. Да и форма может в дальнейшем пригодиться. Оба трупа Саша оттащил подальше в лес. Пусть немцы гадают, куда исчез грузовик вместе с солдатами. Он сел за руль, развернул грузовик и сразу затормозил. Выскочив из кабины, Саша побежал по дороге. Надо было убрать доску, иначе сам напорется на этот же гвоздь. Он нашел доску, вытащил ее из земли и закинул подальше от дороги. Все, можно ехать. Забравшись в кабину, Саша включил зажигание, и грузовик тронулся с места. Вначале он осторожничал, ехал не торопясь. Машина была ему незнакома, к рычагам и педалям привыкать надо. Но потом освоился, добавил газу. На перекрестке повернул направо, и через три километра свернул на грунтовку. Он не доехал до хутора с километр – мешал ручей. Мост через него был, но значительно дальше, у соседней деревни. «Светиться» ему там не хотелось, и он уже придумал, как скрыть все следы. Он загнал грузовик в кусты у самого берега, разделся до трусов и перетащил все содержимое кузова на другой берег ручья. Потом обтерся найденной в кабине тряпкой и оделся. Взвалил на плечо мешок – тяжеловато, однако, – и понес его на хутор. Едва занес мешок в избу и скинул на пол, как сразу направился за другой поклажей. Вроде километр – недалеко. Но если прошагать его с грузом и ходок много, то устаешь. Олеся, видя, как растет груда ящиков и мешков, только охнула: – Ты что, склад немецкий обокрал? – Почти. Угнал машину с продуктами. Если что тебе по силам, в подвал спусти. Когда Саша принес последний мешок, пот катился с него градом, а рубашка на спине и под мышками была мокрой. – Олеся, у тебя канистры есть? – В сарае есть пустые, для керосина. – Сгодится. Саша забрал два круглых, оцинкованных, еще довоенного производства бидона и вернулся к грузовику. Кузов уже был пуст. В бидоны он слил бензин из бензобака, резонно рассудив, что в хозяйстве пригодится – жизнь под немцами еще длинная. Спрятав бензин в кусты, Саша сел за руль. Теперь он поехал в другую от хутора сторону. Километрах в трех-четырех пути были озера. Одно из них было довольно глубоким – больше четырех метров точно. Нырял он, прячась от преследовавших его немцев. Начинало смеркаться. Слева показалось озеро – самое небольшое и мелкое. За ним, через перешеек – уже глубокое. Саша включил вторую передачу. Двигатель тяговитый, будет тянуть машину даже на холостых оборотах. Направив руль точнехонько в озеро, Саша открыл дверцу и спрыгнул, грузовик же продолжал двигаться прямо. Подняв тучу брызг, он въехал в озеро. Нос грузовика опускался все ниже, но мотор продолжал работать, задние колеса крутились и толкали грузовик в пучину. Но вот мотор заглох. Тишина прерывалась только журчанием воды. Сначала под водой скрылся капот, потом кабина. Брезентовый верх еще виднелся какое-то время. Саша помнил, что дно у озера илистое, мелкое. Колеса постепенно погружались, грузовик проседал, и вскоре даже брезента уже не было видно. Все! Теперь грузовик можно найти только случайно. Тот же ил на берегу уже расплылся и затянул следы шин. Саша вернулся назад. Он снова разделся, чтобы не мочить одежду, перетащил на другой берег бидоны с бензином, оделся, обулся и отправился на хутор. Здесь он поставил канистры в сарай. Бензином можно подпалить чего-нибудь или заправить керосиновую лампу. Только не чистым бензином – взорвется. А вот если соли в него добавить, будет гореть не хуже керосина. Саша открыл дверь в избу и удивился. Олеся что-то засунула себе за обе щеки, и вид у нее был донельзя довольный, от удовольствия даже глаза закрыла. Услышав стук двери, Олеся испуганно вздрогнула. – Чего пугаешь? – Да я как всегда. А ты что такая довольная? – Я сахара или конфет восемь… нет, девять месяцев уже не пробовала – и не мечтала. А тут целый мешок, представляешь? – А кроме сахара путное что-нибудь есть? – Все! – Как все? – Два мешка муки, мешок сахара, мешок макарон, мешок крупы, три ящика каких-то консервов. Только каких – не знаю, по-немецки написано. А главное – мешок с хлебом, буханки в бумагу завернуты. – Здорово получилось. – А еще масло подсолнечное в бутылках – четыре штуки. Я уж и запах его забыла. – Да, прямо как в гастрономе! – Даже лучше! Олеся поднялась, обняла и поцеловала Сашу. – Добытчик ты мой! И только теперь заметила у него под мышкой свернутую немецкую форму. – Ой, а это зачем? – В другой гастроном сходить, – пошутил Саша, – туда только в форме пускают. – У нас уже все есть. Если аккуратно расходовать, надолго хватит. – Патронов только в грузовике не хватало. Ох и дурень! – Он хлопнул себя по лбу. – Оружие немцев я в кабине забыл! – Не беда, еще сыщешь. – Да ведь грузовик… – Саша замолк. Но Олеся не обратила на его слова никакого внимания. Она открыла фанерный ящик и стала разглядывать консервную банку с яркой этикеткой. – Как думаешь, что здесь? – Откроем, попробуем. – Ой, ты же проголодался, сейчас на стол накрою, – Олеся засуетилась. Саша вымыл руки, открыл ножом банку. Там оказалась рыба в масле. Под жареную картошку – в самый раз. Рыбу съели быстро, Саша хлебом вымакал и съел масло. – Неплохо. Консервы прибережем – могут быть и худшие времена. – В первую очередь хлеб съесть надо. – Так там двадцать буханок. – Уже девятнадцать – одну съели. Возиться с продуктами сегодня не стали – Саша здорово устал. И поскольку уже было темно, легли спать. Утром после завтрака Саша убрал все припасы в погреб, с глаз долой. Не приведи господи забредет чужой – быть беде. Немцы наверняка ищут пропавший грузовик. Будут грешить на партизан и окажутся недалеко от истины. Но самого грузовика они не найдут. Партизаны автомашины обстреливали, забирали груз, а машины сжигали. Здесь же даже обгоревшего остова не найдут. Где произошло нападение – непонятно, следов тоже нет. Так лучше, спокойнее для него. Вот только… – Олеся, ты банки консервные или обертки какие не выбрасывай. Я, как с хутора уходить куда-нибудь буду, заберу с собой, выброшу подальше. – Перестраховываешься? – Тогда ответь: что будет, если чужие – немцы или полицаи – найдут рядом с хутором или даже у тебя в мусорном ведре пустые банки? Олеся прикусила губу. – Вот то-то! Все собирай. Рейд по добыче провизии оказался удачным, но не было одного – соли. Вместо нее Олеся клала в суп кусочки соленого резаного огурца, но соли все равно не хватало. Несколько дней Саша решил отсидеться дома. Немцы вполне могут искать грузовик и солдат, и ему не хватало только нарваться на такую группу. А тут дожди пошли – мелкие, моросящие, как осенью. Поневоле нос из избы не высунешь, без хорошего плаща промокнешь. А у Саши плаща вообще никакого не было, да и желания выходить во двор – тоже. Олеся сварила макароны. Они поели, вспомнили забытый вкус. Простая еда, но после ежедневной картошки хоть какое-то разнообразие. И даже чаю с сахаром выпили, только вместо чая – сушеная морковь. Вкус был необычный, но Саша уже привык. Чай, похоже, сейчас только у немцев. Маясь от вынужденного безделья, Саша обдумывал, что можно предпринять, дабы нанести немцам значительный урон. Взорвать бы мост, поезд, склад – но нет взрывчатки. Вернее, взрывчатку можно достать в виде снаряда или мины, однако в стальной оболочке вес будет изрядный. Но даже не это главное – взрывателей нет, подрывной машинки нет. А как без них устроить взрыв? Разве что бензином, слитым из грузовика, поджечь какой-нибудь склад? И так зиму на хуторе просидел, не нанеся немцам хоть какого-нибудь вреда. А он человек активный, деятельный. Впрочем, зачем ему склад, ведь он сам видел автомашины с радиостанциями – узел связи. Вот что надо уничтожить, и бензинчик пригодится. Не беда, что охрана будет – часового можно снять. И поджог совершить ночью, когда все будут спать. На радиостанции будет смена, но немногочисленная. Решено! Только надо добыть зажигалку. Он не курил, и вопрос о добыче огня не стоял. Загвоздка небольшая, у немцев возьмет. Те спичками пользовались редко, чаще как раз зажигалками. И наши красноармейцы позже перешли на трофейные зажигалки. Пользоваться ими удобно: не намокают, как спички, да и еще один плюс есть. Фронтовики четко знали по печальному опыту: от одной спички можно было прикурить только двоим. Если прикуривал третий, немцы успевали прицелиться на огонек и выстрелить. Когда Саша ближе к вечеру стал собираться, Олеся встревожилась: – Ты куда на ночь глядя? – По делам. Олеся перечить не стала, но укоризненно покачала головой. Неужели подумала, что к зазнобе какой-нибудь направился? Из оружия Саша взял только нож и пистолет – и так придется нести канистру с бензином. В сарае он нашел веревку – из старых, с узлами, разлохматившуюся – взял с собой. И в путь. Со стороны он выглядел нелепо: с мотком веревки через плечо, с канистрой. И ладно бы еще в городе, а то в глухом лесу. Через час стемнело. Саша, хоть и знал дорогу, немного заплутал и вышел к селу за полночь. С полчаса понаблюдал за узлом связи. Только в одной машине тускло освещалось окно в кунге да неподалеку прохаживался часовой. Саша видел, как его тень мелькала у машины и свет от окна отражался от стальной каски. Оставив веревку и канистру, он подобрался поближе, потом опустился на землю и дальше передвигался уже ползком. На часах – два часа ночи. Смена должна быть в четыре, немцы педанты. Только вот часовой попался какой-то неуемный, на месте не стоит, все время прохаживается. Саша заполз под одну из машин и стал наблюдать. Послышались шаги, и часовой прошел мимо него буквально в трех метрах. Саша выбрался из-под машины, встал и метнул нож в спину часовому. Из положения лежа в броске нет точности и силы. Часовой упал лицом вниз, карабин ударился о каску и звякнул. Саша замер, но на звук никто не среагировал. Диверсант вытащил из тела часового нож, обтер о китель и сунул клинок в ножны. Обшарив карманы убитого, в одном нашел зажигалку. Вернувшись на место, откуда наблюдал, забрал канистру и веревку и понес их к грузовикам. Медленно, чтобы не издать ни звука, он открутил крышку бензобака, придерживая за один конец. Подождав пару минут, чтобы веревка пропиталась, он вытянул ее из бака. С веревки ручьем тек бензин, распространяя вокруг себя острый запах. Ножом Саша отсек веревку. Теперь один конец ее был в бензобаке, а другой лежал на земле. Так он проделал со всеми четырьмя грузовиками. Под конец оставшимся куском веревки он связал все куски, свисавшие из бензобаков. Конечно, было бы проще прострелить бензобаки и поджечь вытекающий бензин. Но выстрелы стразу поднимут на ноги немцев, а поджигать бензин, текущий струей из бака, чревато ожогами для него самого. А сейчас веревки, пропитанные бензином, действуют как дистанционный запал. Длинного куска хватало, чтобы протянуть его метров на пять-шесть от грузовиков. Пора! Саша щелкнул трофейной зажигалкой. Вымоченная в бензине веревка вспыхнула, и огонек по ней, как по дорожке, побежал к машинам. Саша же, не скрываясь, бросился к лесу. Если даже кто-то и обратит на него внимание, то через минуту им уже будет не до него. Сзади ярко вспыхнуло, затем рвануло. Саша обернулся. Первая машина представляла собой огромный факел. А дальше остальные машины загорались и взрывались с небольшими промежутками. Дома, улица, поле за машинами ярко осветились. А из изб уже выбегали полуодетые немцы с оружием в руках. Саша пожалел, что не взял пулемет – сейчас бы дать по этой толпе длинную очередь. Все равно фейерверк знатный получился, так почему бы и не пострелять. Но не из пистолета же! Саша уходил в лес, и еще долго над деревьями было видно огромное зарево. Что в машине? Железо, резина, стекло, а горит жарко и быстро, как промасленное дерево. Десять минут – и сгорает дотла. На хутор он добрался уже к утру, изрядно попетляв и промокнув до пояса. Хотел пройти по ручью немного, да неожиданно попал в омут. Заявился в избу, и Олеся зажала нос: – Фу, как от тебя бензином пахнет. Дай я одежду простирну. Саша разделся, вымыл руки, лицо и улегся спать – даже завтракать не стал. Сколько он километров за ночь прошел – не сочтешь, да еще поджог. Уснул он мгновенно, без сновидений.Глава 10 Парашютист
Через несколько дней он решил пойти к железной дороге – понаблюдать за движением. Может быть, придет в голову какая-нибудь идея. Чтобы не сидеть на дереве и в случае встречи с полицаями выиграть несколько драгоценных секунд, Саша решил надеть немецкую форму. Он оделся, обул сапоги, натянул пилотку и закинул за плечо карабин. Когда он из комнаты шагнул на кухню, Олеся от неожиданности взвизгнула и схватилась рукой за сердце: – Тьфу, это ты! Насмерть перепугал! Предупреждать надо! – Похож я на немца? – Нет, они бород не носят. Саша выругался. Действительно, не предусмотрел. Лицо он не брил уже с месяц, и щеки и подбородок покрылись русой щетиной. К бородке он привык и не замечал ее. А сейчас она могла сыграть с ним злую шутку. Саша скинул солдатскую курточку и засел за бритье. Он бы брился ежедневно, если бы в доме было мыло. Удовольствия от сухого бритья даже неплохой опасной бритвой он не испытывал. Это же мука – слышать, как трещат под лезвием волосы и «горит» кожа. Но Александр стойко довел дело до конца. – Вот, совсем другое дело! – одобрила его вид Олеся. Из зеркала на него смотрела помолодевшая на несколько лет физиономия. Саша снова оделся – даже ремень с кобурой надел. – Ну, как? – Ты весь свой арсенал думаешь на себя нацепить? Мне кажется, немцы носят или пистолет, или ружье. – Это не ружье, а карабин. Но замечание к сведению принял. Судя по простым погонам, водитель был рядовым солдатом, и ему была положена винтовка или карабин. Секунду подумав, Саша сунул пистолет в карман. От ножа пришлось отказаться – немцы носят штык в ножнах, да и то не всегда. – Пойду прогуляюсь. – Поосторожнее, береги себя, – напутствовала его девушка. Саша направился к железной дороге. Он думал, не скрываясь, встать у путей и изобразить охранника. Так он сможет узнать систему охраны и ее уязвимые места. Пускают ли теперь немцы дрезины с солдатами, да и другие существенные детали. Однако дойти до железной дороги в этот день ему не удалось. Едва он прошел пару километров, как увидел в ветвях дерева что-то белое. Ему стало любопытно, и он приблизился. На дереве висел парашют, запутавшийся в кроне, а в подвесной системе болтался человек в немецкой форме. Саша сообразил, что немцы не будут выбрасывать парашютиста у себя в тылу. Стало быть – наш, из разведки или еще какого-нибудь органа. Как же он сюда, на дерево, угодил, если совсем рядом, в двадцати метрах, есть поляна? Пусть она небольшая, метров пятьдесят в диаметре, но все же подходящая для посадки. Объяснение одно – парашютист приземлялся ночью и поляну не видел. Саша положил карабин на землю, скинул пилотку и полез на дерево. На груди у парашютиста был приторочен продолговатый мешок из темно-зеленого брезента. Саша решил вначале опустить на землю мешок, а затем и самого парашютиста. Сразу и груз и человека он бы не осилил: не на земле все-таки, на шатких ветвях стоит. А уж потом парашют стащит. Он расстегнул ремни на теле парашютиста, подхватил за них мешок и стал спускаться. Поставив мешок на землю, забрался на дерево вновь и пожалел об оставленном ноже. Разрезать бы сейчас стропы и на них, как на вожжах, спустить бедолагу на землю. Видимых повреждений человек не имел, и Саша решил проверить его карманы. Парашютистам при выброске дают нож-стропорез. Нажал на кнопку – выскочило лезвие с абсолютно тупым концом – резали только боковые стороны клинка. Нож нашелся в нагрудном кармане. Саша перерезал стропы с левой стороны подвесной системы. Асимметричная нагрузка заставила купол соскользнуть с кроны, ветки затрещали, и Саша едва успел схватиться за стропы с правой стороны. Парашютист спустился метра на два к земле. Так Саша постепенно, не спеша опустил человека на землю, опустился сам и расстегнул замки подвесной системы. Он хотел расстегнуть немецкую курточку на парашютисте – послушать сердце, но человек глубоко вздохнул и открыл глаза. Это было так неожиданно, что Саша отпрянул. – Ты кто? – спросил он. Парашютист, еще не полностью придя в себя, повел вокруг замутненным взором. Но вот глаза его остановились на Саше. Парашютист дернулся, рука его поползла к кобуре пистолета. – Спокойно, свои! Глаза парашютиста приняли осмысленное выражение. Губы его шевельнулись, но Саша ничего не услышал. Он встал на колени и наклонился к лицу человека. – Говори. – Пить! – едва слышно прошептал незнакомец. Воды при себе у Саши не было, зато у незнакомца на поясе висела немецкая зачехленная фляжка. Саша вытащил фляжку из чехла и поднес к губам парашютиста. Тот сделал два глотка и откинул голову. – Парень, ты как тут оказался? С самолета сбросили? Саша понял, что задал абсолютно дурацкий вопрос. – Извини, не то ляпнул. Ты один, или мне еще кого-то искать? Может, тебе помочь надо? Губы парашютиста шевельнулись, и Саша расслышал: – Купол. – Да, сейчас. Саша подпрыгнул, вцепился руками в стропы и дернул их на себя. Ломая ветви, купол зашуршал шелком и свалился, накрыв обоих. Саша скомкал купол и обмотал его для компактности привязной системой. – Ног не чую, – прошептал незнакомец. Похоже, парашютист сломал себе позвоночник. Медицинской помощи ему здесь не получить. Даже в Сашино время, на шестьдесят лет позже, у людей с такими травмами были большие проблемы. – Назовись, – прошептал незнакомец. – Александр Дементьев, спецназ военной разведки, Батайская бригада, – представился он. – Не слышал о такой. Партизан найти можешь? – Могу. – Чувствую – конец мне. Выбрасывали ночью, ударился о дерево. Я радист, других не ищи. – В мешке рация? Парашютист едва кивнул. – К кому рацию доставить? Парашютист долго смотрел на Сашу, видимо оценивая, можно ли ему доверять. – Об отряде Коржа слышал? – Не доводилось, но найду. А коды, частоты, позывные? Парашютист едва заметно улыбнулся. Бумаг, скорее всего, нет, радист все держал в голове. – Тебя как звать, парень? Или тебе пароль дали? Кто же мне поверит? – Нет пароля, у них нет связи с Большой землей. А я из войсковой части 9903. – Не слыхал. Лицо парашютиста побледнело, лоб покрылся испариной. Саша чувствовал, как ему плохо. Скорее всего, долго не протянет. – Звать тебя как? – спросил он парашютиста. – Саша. – Тезки, значит. Парашютист вдруг закатил глаза, захрипел, и голова его бессильно упала набок. – Эй, парень, ты чего? Саша боялся его трясти, расстегнул курточку, наклонился и приложил ухо к груди. Сердце не билось. Блин, как же так? Он ведь только сейчас разговаривал с ним, и вот парашютист уже мертв. Нелепая смерть! Хотя на войне других смертей, наверное, не бывает. И все-таки парня было жаль. Лет двадцать ему всего. Жил как все, после начала войны наверняка на курсах радистов учился. Первая выброска – и конец. Думал, фашистов бить будет, а погиб сам. Надо бы как-то потом своим передать, как парня звали, и номер его части. Только вот фамилию свою он не успел назвать, а может – не захотел. Но по номеру части и дате найдут, кого выбрасывали на парашюте. И на одного без вести пропавших станет меньше. В тот момент Саша ничего не знал о войсковой части особого назначения № 9903, созданной в августе 1941 года при разведотделе штаба Западного фронта. Возглавлял ее Артур Карпович Спрогис. Часть формировалась из войсковых разведчиков для заброски небольших групп в немецкий тыл с целью разведки и диверсий. С 1942 года разведотдел был переименован в Главное разведывательное управление Генерального штаба РККА. Весной 1942 года происходила заброска групп и одиночек на землю Белоруссии – в районы Могилева, Бреста, Кричева, Пинска, Дятькова, Новозыбкова, Орши и Полоцка. Из-за плохих погодных условий, ночной выброски и некомпетентности летчиков и штурманов диверсионные отряды иногда сбрасывались в стороне от назначенного места. Так погибла группа Виктора Шепеля, ошибочно сброшенная вместо Днепровских плавней прямо в расположение немецкого пехотного полка. Из этой же части № 9903 вышли геройски погибшие Зоя Космодемьянская, Вера Волошина, Елена Колесова. Саша обыскал карманы погибшего, переложил обнаруженные документы в свои карманы. Снял с тезки ремень с кобурой, опоясался. Надо бы парня похоронить по-человечески. Но нечем: ни лопаты, ни даже ножа. Надо идти на хутор. Саша повесил на плечо свой карабин, подхватил мешок парашютиста и отправился на хутор. Оружие и мешок он оставил в сарае и, прихватив лопату, отправился обратно. Выбрал место посуше, вырыл могилу. Завернул тело погибшего в парашют – где сейчас гроб возьмешь? Засыпав могилу, уложил сверху кусок дерна. Место приметное, в трех метрах от изголовья могилы дуб стоит. Боковым краем лопаты Саша сделал на дереве три параллельные зарубки. Теперь могилу можно будет найти, если необходимость такая возникнет: вдруг после войны властям понадобится или родственники объявятся? Молитв Саша не знал – просто постоял над могилой. Даже залп не дашь – железная дорога уже недалеко, немцы могут услышать. Придя домой, Саша сразу направился в сарай. Там он распотрошил мешок парашютиста. Типичный набор диверсанта: рация, запасные батареи к ней, карта, сухари в бумажной упаковке и пачка патронов к пистолету. Саша стал рассматривать документы погибшего. Солдатская книжка на имя Генриха Циммеля, еще какие-то бумаги на немецком. Как плохо, что он не знает немецкого! Саша развернул карту. Довольно подробная топографическая карта Пинской области, но без каких-либо пометок. А они могли бы подсказать хотя бы предполагаемый район поисков партизанского отряда, командиру которого предназначалась рация. В принципе, у него есть выход на подполье через Мыколу и его брата Михася. Правда, не верят они ему, но от рации при любом раскладе не откажутся – не тот случай. Рация – это связь с Большой землей, это новости о положении на фронтах, это возможность получать оружие и взрывчатку. Потому как уже в 1942 году в расположение партизанских отрядов стали садиться самолеты, а там, где это было невозможно, сбрасывали грузы на парашютах. А еще – передача важных разведданных о противнике. Пожалуй, иногда это самое ценное. Саша знал, что нет ничего хуже, чем получить ценнейшие разведданные и не иметь возможности оперативно передать их в штаб. А уж там пусть командование решает, как распорядиться сведениями – прислать ли бомбардировщики, или подтянуть в нужное время и место войска, либо поставить перед диверсантами цель и задачу. Саша решил проверить рацию. Ведь при приземлении мог удариться о дерево не только сам парашютист, но и рация. Хотя, когда Саша увидел радиста, он висел спиной к дереву, а мешок с рацией был спереди, на животе. Сама рация располагалась в двух брезентовых чехлах. Саша открыл один. Рация была допотопная по современным понятиям, трехламповая «Север-бис». Из всех достоинств – небольшие размеры и вес: всего два килограмма. Дальность приема – около 400 километров. Для питания использовались батареи в железном ящике, подсоединявшиеся к приемо-передатчику кабелем. Управление примитивное – все тумблеры и ручки с надписями. Саша подключил блок питания и щелкнул тумблером. Теперь надо подсоединить антенну, которая входила в комплект. Саша вышел из сарая, забросил на крышу антенный провод и разбросал в сарае антенный противовес. Пока он занимался антенной, засветился индикатор. Саша надел наушники, повернул ручку на прием и стал медленно вращать верньер настройки. В эфире – треск, помехи; потом совсем четко и ясно, как будто передатчик рядом – немецкий голос. Саша повернул ручку. Послышалась музыка. Так бы сидел и слушал, но батареи на таких рациях недолговечны, могут работать всего тридцать шесть часов. Есть и запасной комплект, но этого все равно мало. Убедившись, что рация цела, Саша уже хотел выключить ее. Ведь рация – вещь хрупкая, работает на радиолампах. Небольшой удар, и пиши пропало. Немецкие радиолампы к ней не подходят, да их и не найдешь. Но, повернув слегка верньер, он замер. Передавали сообщение Совинформбюро. В сарае ойкнули. Саша повернул голову. В проеме двери стояла Олеся с округлившимися от удивления глазами. Саша махнул рукой, подзывая девушку к себе. Усадив на колени, он прижал один из наушников к ее уху. Торжественный и мощный голос Левитана зачитывал: «В течение ночи на восемнадцатое мая на Харьковском направлении наши войска вели наступательные бои в районе города Керчь. На других участках фронта ничего существенного не произошло. За восемнадцатое мая уничтожено сорок три немецких самолета. Наши потери – семнадцать самолетов. Частями нашей авиации на разных участках фронтов уничтожено или повреждено двадцать шесть немецких танков, свыше ста автомашин с войсками и грузами, тридцать пять подвод с боеприпасами, одиннадцать полевых и зенитных орудий. Подавлено несколько артиллерийских и минометных батарей, разбит железнодорожный состав, рассеяно и частично уничтожено до трех рот пехоты противника». Сообщение закончилось. Саша выключил рацию. Настроение было приподнятым, впервые за много месяцев он услышал радиопередачу от своих. Олеся сидела окаменевшая от услышанного. Она была удивлена и шокирована. Потом резко вскочила, и на Сашу посыпался град вопросов: – Ты разведчик? Почему мне ничего не сказал? И почему раньше приемник слушать не давал? Я тебе не чужая! Ты, оказывается, в курсе событий на фронте! Как ты мог молчать? Саша, удивленный ее напором, невольно начал оправдываться: – Олеся, не забывай: я человек военный и давал присягу. Я не могу рассказывать гражданским лицам – даже близким людям – о задании. Олеся закусила губу. – Но послушать-то можно было! Я-то маялась в неведении – как там Москва, не сдали ли? – Батарей для питания надолго не хватит, надо беречь. – Сам – так слушаешь, а мне нельзя? Олеся возмущенно фыркнула, дернула плечиками и ушла. Саша упаковал рацию и затолкал брезентовый мешок подальше в сено. Плохое место для хранения – обнаружить легко, но в подвале еще хуже – сыро. Следующим же днем, намеренно одевшись в немецкую форму и сунув в карман солдатскую книжку парашютиста, Саша отправился к железной дороге. Он пересек железнодорожное полотно и повернул вправо. Надо было искать Мыколу, а через него – Михася. Саша не встречался с ними уже полгода, и за это время многое могло измениться. Деревню, где жил Мыкола, Саша нашел быстро – бывал уже здесь, а зрительная память у него отменная. На улице подозвал пробегавшего мимо паренька. – Мыколу позови. – Не знаю такого. Да и нет таких у нас в деревне. – Дело срочное есть. Я не немец. Парень демонстративно осмотрел Сашу, хмыкнул, но ушел. Саша вышел за крайний дом. Буквально через четверть часа к нему подошел Мыкола. Он осторожничал, смотрел исподлобья. – Ты что же, не узнаешь старого знакомого? – рассмеялся Саша. – Дядько? А я понять не могу, какой немец меня спрашивает! – Давай отойдем. Они направились к лесу, благо совсем рядом был, метров пятьдесят. – Мыкола, слушай меня внимательно. Мне надо связаться с твоим братом. Жив еще Михась? – Чего с ним сделается? Работает! – Причем встретиться нужно срочно. У меня для него, вернее – для подполья – есть радиостанция. Глаза Мыколы радостно вспыхнули: – Где и когда? – Завтра в полдень в урочище, где пушка была. Помнишь? – А то! Жди там. Паренек скептически оглядел форму, в которую был одет Саша, улыбнулся. – Немцам служишь, дядько? – С убитого снял, для маскировки, – спокойно ответил Саша. Парень удовлетворенно кивнул и ушел. На следующий день Саша отправился на встречу, захватив рацию. Он снова надел немецкую форму, закинул за плечо карабин, в карман сунул пистолет. На встречу явился загодя – за два часа до полудня. Сначала припрятал рацию – мало ли чего? Обошел вокруг урочища – нет ли чужих следов? Не обнаружив ничего подозрительного, уселся на поваленном дереве. В назначенное время из-за деревьев вышел Михась. Видимо, предупрежденный Мыколой, он не испугался и не удивился немецкой форме. Подошел к Саше, подал руку для приветствия. Хм, странно: в прошлую встречу, подозревая Александра в предательстве, руку ему при встрече и расставании демонстративно не подавал. Оба внимательно посмотрели друг на друга. – Ты не изменился, Михась! – Да и ты ничего, дядько! Только видеть тебя в чужой форме непривычно. – Маскируюсь. – Я понял. Предателем оказался Янек, с тебя подозрение в измене снято. А он успел внедриться еще в один партизанский отряд и выдал его дислокацию немцам. Но он уже был у нас на подозрении – успели допросить и расстрелять. Все рассказал, паскуда! – Как говорится, справедливость восторжествовала. – Ты зачем меня на встречу звал? Мыкола что-то про рацию говорил. – Было дело. Парашютиста я позавчера с дерева снял. Приземлился он неудачно – на дерево. Травмирован был смертельно, перед смертью только и успел сказать, что рация для отряда Коржа. – Понятно. Жаль человека. – Жаль, молодой еще совсем. Похоронил я его. – А рация где? – Радист-то есть у вас? – вопросом на вопрос ответил Саша. – Найдется. Михась кивнул, потом приложил ко рту обе кисти рук и трижды гукнул. Из леса на поляну вышли трое людей, все при оружии. Саша обеспокоился: – Это кто? – Партизаны – ты же их видеть хотел. – Хоть бы предупредил. Партизаны поздоровались, но смотрели настороженно и отчужденно. То ли форма немецкая их смущала, то ли просто не доверяли незнакомцу. – Где рация? – Пошли, покажу. Саша подвел их к укромному месту, раскидал ветви. – Забирайте. Один из партизан сноровисто расчехлил рацию, подключил питание, включил. Нацепив наушники, удовлетворенно кивнул: – Работает. Рацию выключили, зачехлили. Радист – а, судя по умелому обращению, это был именно он – надел лямки и перекинул рацию на спину. Самый старший из них спросил: – С нами не хочешь? – Я сам по себе. – За рацию спасибо. Партизаны ушли так же внезапно, как и появились. Михась снова уселся на дерево, Саша присел рядом. – Воюешь по-прежнему? – спросил Михась. – Помаленьку, в меру сил и возможностей. – Паровоз три недели назад на перегоне и пулеметчиков на платформе ты расстрелял? – Было дело. – Я почему-то сразу на тебя подумал. Немцы сейчас изменили порядок движения на железной дороге. – Вот как? Сообщи. – Во-первых, поезда теперь пускают только днем. Во-вторых, поезда идут группами, один за одним, с дистанцией около километра. – Плотно. – Можно сказать и так. Впереди поездов идет дрезина с солдатами. – Было ведь уже так. – Не совсем. Немцыстали белить гравийную подсыпку между шпал. – Что-то я не понял. – Если кто мину поставит, там темное пятно будет. Немцы сразу дрезину в подозрительном месте останавливают и миноискателями ищут. – М-да, поумнели. – Так и локомотивным бригадам приказ – двигаться на перегонах со скоростью не выше двадцати километров в час. – Это если мину взорвут, чтобы паровоз с вагонами не завалился? – Точно! Взрыв рельс повредит, а паровоз на малой скорости только с рельса сойдет. На место поврежденного куска рельса ставят рельсовый мостик, паровоз поднимают домкратами, и через час-два движение восстановлено. – Вот блин! – Ага, еще учти охрану пути. В пределах видимости часовые стоят, и между пакетами поездов теперь бронепоезд пускают. – Во как! Достали немцев партизаны! – Выходит, достали. – Я давно был за то, чтобы мосты и эстакады рвать – урона больше. Только взрывчатки много надо. – У мостов такая охрана – близко не подойдешь! – Можно подобраться, если с умом. Взрывчатки нет, вот что плохо. – Тут я тебе не помощник. Слыхал – карательный батальон из Германии сюда перевели, сплошь украинцы. Лютуют, сволочи. Отряд Коржа с боем еле вырвался. – Это две недели назад у Плотниц? – Откуда знаешь? – Я там немного с пулеметом пошустрил. Правда, потом едва до убежища своего добрался. – Где квартируешь? – Нашлась добрая душа, пустила. – Немцы установили новый порядок. В селах и деревнях движение жителей разрешается с шести утра до семнадцати часов дня, а в городах – с восьми утра до шестнадцати часов. В другое время – только в сопровождении немецкого солдата. Если мужчина с бородой или в ватнике – задерживают сразу. Коли руки в карманах держишь – стреляют без предупреждения. – Круто! – Еще бы! – А документы какие требуют? – У кого советский паспорт – проходят перерегистрацию и ставят штампик. У кого паспортов нет, сельский староста справку выдает. И без разрешения старосты или бургомистра в избе селить никого нельзя. Наказание одно – расстрел. – Понятно. Сам-то как? – Работаю. Сложно все стало. Не слыхал, как там на фронте? – Сегодня сводку слушал. Наши под Харьковом наступают, в Крыму обороняют Керчь. Похоже, на всех фронтах серьезные бои. – Ничего, раз дерутся, значит, силы есть. Выдюжим, еще погоним немца. – Я в этом не сомневаюсь. Ты Мыколу береги. Молодой еще, опыта нет, а задора и желания немцев бить полно. Как бы ошибки роковой не совершил. Хороший парень, смелый, чистый. В хате его не закроешь. Это – да. – В Пинске гестапо свирепствует, есть там такой гауптман – Гезе. Зверь просто. – Так за чем дело встало? Шлепните его! – Легко сказать! Ладно, мне идти пора. Ты вот что: если надо будет со мной связаться, в деревню к Мыколе не ходи, там лишних глаз много. Пойдем, покажу. Михась подвел Сашу к одному из деревьев и указал на малоприметное дупло: – Если чего надо будет, положи туда записку. Сам понимаешь, каждый день Мыкола сюда не набегается, но раз в неделю контролировать будет. Время и место встречи в записке обговоришь. – Место писать не буду – посторонний может найти, и время тоже. Пусть время будет всегда полдень, а место – здесь. Букву напишу: если «В», то вторник, «С» – среда. – Принято. Мужчины пожали друг другу руки и разошлись. Саша прямиком направился в Богдановку. Он чувствовал удовлетворение. Хоть радист при выброске и погиб, его задание выполнено, рация находится у партизан. И человек, умеющий с ней обращаться, в отряде есть – он сам видел. Кроме того, от Михася он узнал несколько свежих для себя новшеств, которые ввели немцы на железной дороге. Только все равно взрывчатки нет, а без нее крупного ущерба не нанесешь. Вот и остается диверсии устраивать только на шоссе, линиях связи и складах. Гарнизоны в селах тоже не по зубам. Кроме немцев, охранные функции там несут полицейские. В каких-то населенных пунктах они службу несут ревностно, продавшись душой и телом «новому порядку», где-то – спустя рукава, согласившись служить в полиции только ради того, чтобы выжить. С охотой в полицию шли уголовники, выпущенные из тюрем немцами. Захваты городов немцами в начале войны происходили иногда настолько быстро, что вывезти уголовников в тыл не успевали. Не до осужденных было: не успевали вывезти деньги и ценности из банков, художественные ценности из музеев – даже архивы просто жгли. Красная Армия покидала города, и многие жители хотели бы уйти, но не было возможности. Остро не хватало транспорта, горючего, а над головой летали немецкие истребители, расстреливая колонны беженцев. Попав в полицию, уголовники пьянствовали и мародерствовали, отбирая у жителей вещи и пропивая. Они всячески куражились над мирным населением, выслуживаясь перед немцами. Из таких отщепенцев немцы, пытаясь бороться с партизанами, стали создавать ложные партизанские отряды. Грабят такие лжепартизаны население? Насилуют и убивают, отбирают скот? Так это советские партизаны бесчинствуют! Тем самым немцы разом убивали двух зайцев: во-первых, они настраивали мирное население против настоящих партизан, порождая атмосферу страха перед людьми из леса. И во-вторых – на самом деле борясь с партизанами, поскольку уголовники, пытая людей, выведывали, где скрываются партизаны. Если отряды были невелики по численности, уголовники пытались их уничтожить сами, получая от немцев вознаграждение. Если же партизаны могли оказать серьезное сопротивление, наводили на них карательные отряды – вроде 201-го шуцманшафт-батальона. С такими нелюдями пришлось столкнуться Саше. Он шел к Минскому шоссе, на север от хутора – решил разведать обстановку на самом оживленном и загруженном шоссе Белоруссии. В свое время оно довольно сильно было повреждено при бомбежках и артобстрелах обеими сторонами, а также проходившей по нему гусеничной техникой. Но немцы его отремонтировали и активно использовали. Саша был в немецкой форме и с карабином. В правом кармане брюк лежал пистолет, в левом – нож в чехле. Двигался он налегке, без груза, потому шел быстро. Он остановился перемотать портянку, стянул сапог и поставил ногу на пенек – показалось, что портянка намотана неплотно и натирает ногу. В это время сзади раздался щелчок затвора и голос: – Руки вверх! Сашу как будто холодной водой окатили – во рту сразу пересохло. Блин, как же это он так глупо попался? Это он-то, опытный воин – и не услышал, что кто-то идет за ним? Или неизвестный уже находился здесь? Саша поставил босую ногу на землю, поднял руки и медленно повернулся. Шагах в десяти от него стоял парень в ватнике с винтовкой в руках, щерился фиксами на верхней челюсти, а на правой руке синела наколка. – Ружьецо-то брось, камарад. Саша снял ремень карабина с плеча и опустил карабин на землю. Сбоку, слева из-за деревьев вышли еще двое – тоже в ватниках и с винтарями. Саша обратил внимание – глаза у них были припухшие, заплывшие, как с похмелья. И что еще сразу бросилось ему в глаза – бород ни у кого не было. – Кого спымал, Тимоха? – Да вот, вроде немец! – И что он тут делает? – Портянку перематывал. – Дурень ты, Тимоха! Что немец в лесу один делает? – Откуда мне знать? – Вообще-то немцев мы не имеем права задерживать, Гезе нам голову снимает. – Попридержи язык! – Откуда немцу русский язык знать? Как только Саша услышал про Гезе, шефа гестапо в Пинске, в голове его как щелкнуло. С какой стати партизанам бояться Гезе? Ведь совсем недавно Михась при встрече упоминал это имя. Надо же, пригодилось. Никакие это не партизаны, а бандиты. – Тимоха, проверь у него документы. Если есть, надо отпускать. – Да шлепнуть его, и все дела. – Если Гезе узнает – болтаться тебе на виселице. Тимоха подошел к Саше: – Аусвайс! Саша показал на левый нагрудный карман. Тимоха сам расстегнул пуговицу и достал солдатскую книжку парашютиста. – При документах немец. – Неси сюда, посмотрим. Тимоха направился к двум бандитам. Один из них явно был старше. Он-то и допустил ошибку: повернувшись к Саше спиной, он закрыл его от двоих своих сообщников. Другого случая могло не представиться. Саша выхватил из кармана «парабеллум» и передернул затвор. Тимоха еще не успел среагировать на этот характерный и привычный многим военным звук, как Саша выстрелил ему в спину, сделал шаг в сторону и дважды выстрелил по лжепартизанам. Старший, который давал указания Тимохе, сразу упал, а второго Саша ранил. Тот вскрикнул, повернулся, пытаясь убежать, да разве от пули убежишь? Саша выстрелил ему в спину. Подбежав к старшему, для верности выстрелил ему в голову. Тимоха тоже был еще жив – лежал без сознания и хрипел. Саша добил его. Расстегнул на убитом ватник и рубашку – вся грудь была в наколках. Стало быть, не ошибся он, уголовники это. Он обыскал убитых и под подкладкой ватника у старшего обнаружил бумагу на немецком языке с подписью и печатью. Наверняка при встрече с немцами или украинскими карателями бумага должна была подтвердить, что они – немецкие пособники. Саша присел на пенек, намотал-таки злосчастную портянку и натянул сапог. Пальцы рук мелко дрожали – ведь едва не влип. А он-то хорош, не обнаружил засады, пер как кабан. Впредь надо осторожнее быть: лес – не чистое поле, где далеко видно. Засада может быть в любом месте. Только случай, неподготовленность, уверенность в своей наглости и непрофессионализм лжепартизан позволили ему выкрутиться из чрезвычайно опасной ситуации. И форма с документами не помогла, лишь дала возможность выиграть несколько минут. А был бы он в ватнике и при оружии – могли бы, не разбираясь, выстрелить в спину. Он вытащил из руки убитого Тимохи солдатскую книжку и вернул ее в карман. Фотография на ней не его, и никакой проверки он не выдержит, но свою роль солдатская книжка сыграла. Похоже, пора убираться отсюда, как бы на выстрелы чужие не пожаловали. Лжепартизан могло быть не трое – только часть банды. Собрав оружие и патроны, Саша вернулся на хутор. Бросать оружие не хотелось – оно могло достаться врагу или без толку заржаветь под открытым небом. Его разведка на сегодня сорвалась, но он остался жив, выкрутившись из смертельно опасной ситуации. На следующий день Саша отправился к дуплу, служившему «почтовым ящиком»: надо было передать партизанам оружие – зачем ему несколько карабинов? А у партизан с оружием туго. И неожиданно обнаружил в дупле записку, в которой была всего одна буква – «В». Саша стал вспоминать, какой сегодня день недели. Выходило – вторник и есть. До полудня ждать было недолго, и он решил задержаться – два часа в его положении ничего не изменят. Он полежал на траве под деревом, издалека наблюдая за «почтовым ящиком». Ровно в полдень из-за деревьев вышел Михась, огляделся. Саша приподнялся из травы и махнул рукой: – Я здесь. Мужчины подошли друг к другу, поздоровались. – Ты встречи просил? – Да. – Михась помялся. – Вроде ты со взрывчаткой умеешь обращаться? – Немного кумекаю, а что? – Центр по рации требует взорвать железнодорожный мост, чтобы надолго парализовать движение. А у Коржа в отряде подрывников нет. – Можно помочь. У меня встречное предложение – надо забрать оружие. Могу отдать три карабина и пару пистолетов. – Здорово. Где и когда встретимся? – Время и место это же. А когда – тебе решать. – Мне еще со связными встретиться надо, а завтра – в поездку. Давай через четыре дня. – Годится. Мужчины попрощались и разошлись. Саша шел на хутор и прикидывал – какой мост решили взорвать партизаны? Здесь, поблизости от станции Ловча серьезных мостов не было. И что от него конкретно требуется? Обучить партизан минно-взрывному делу или самому принять участие в диверсии и подорвать мост? Тут разведка нужна, организация, прикрытие. У немцев охрана на мостах серьезная, просто так близко не подойдешь, не то чтобы взорвать. Только полностью неуязвимых объектов не бывает. Всегда найдется слабое, уязвимое место, которое надо найти, нащупать. Впрочем – чего гадать, при встрече все выяснится. Четыре дня пролетели в хозяйственных заботах. Утром, в день встречи, он предупредил Олесю, что может задержаться на несколько дней. Надел немецкую форму, рассовал по карманам пистолеты, закинул за спину карабины. Тяжеловато, но не вести же партизан в Богдановку, в дом Олеси. Хватит с него и одного предателя – Янека. За пазухой лежала карта. Партизаны местность знают хорошо, многие здесь родились и окрестности знали как свои пять пальцев. Он подошел к полянке загодя, но партизаны были уже здесь вместе с Михасем. Тот представил мужчин друг другу. – Ты смотри, прямо как немец выглядишь, – похвалил его Корж. – Даже документы есть, вот только по-немецки не говорю, – ответил Саша. – Жаль. Командиру партизанского отряда на вид было лет сорок – сорок пять. Лицо строгое, взгляд решительный. – Я оружие принес. – Саша показал на карабины. – Оружие – это хорошо, оружие просто крайне необходимо. Желающие вступить в отряд есть, а вооружить их нечем – даже охотничьих ружей нет. Но я не за винтовками пришел – есть дело посерьезнее. Давай отойдем. Командир явно не хотел, чтобы их разговор слышали Михась и двое других партизан из его отряда. Они присели в сторонке на поваленное дерево, где Саша раньше сиживал вместе с Михасем. – Мне Михась о твоих подвигах в сорок первом уже рассказывал. Думаю, ты – тот человек, который нам нужен. Радист в отряде есть, и рация, которую ты передал. А вот взрывника опытного нет. Вернее – никакого нет. Был, да немцы убили. Что скажешь, согласен? – А взрывчатка есть? Взрыватели? – Взрывчатки нет, зато есть два больших снаряда. Хлопцы принесли, прямо в ящиках. Взрывателей нет. А где их найти можно? – В саперных подразделениях у немцев. – Сложно. – Было бы просто – я бы сам все мосты в округе взорвал. – Корж вздохнул огорченно. – Мост надо посмотреть мне, чтобы решить, сколько взрывчатки надо. И как взрыв организовать. – Чего его смотреть? Мост как мост. – Железнодорожный или автомобильный? Бетонный или железный, и сколько пролетов? Корж растерялся: – Это существенно? – Конечно. Еще система охраны нужна – сколько часовых и когда смена караула. – Да, вижу – специалист нужен. Поможешь? – Попробую. И снаряды ваши посмотреть надо. – Не один день уйдет. – Ежу понятно. – Ты про какого ежа? Не знаю человека с такой фамилией. – Присказка, не обращай внимания. – Тогда идем в отряд, сначала снаряды посмотрим. Партизаны разобрали принесенные Сашей карабины. Один шел впереди, дозором. За ним гуськом двинулись остальные. Михась с партизанами не пошел – он направился в свою деревню. Шли полдня, останавливались перед дорогами. Убедившись, что немцев нет, перебегали и снова шли по лесу. Шли уверенно, чувствовалось, что лес, тропинки, ручьи и мостики через них люди хорошо знали. Хотя какие мостики? Бревно переброшено с берега на берег, чтобы ноги не замочить. Добрались до отряда. Располагался он в десятке землянок, на подходах стояли часовые. Узнав Коржа и его провожатых, они молча их пропускали, неприязненно поглядывая на Сашу – их явно смущала его немецкая форма. Однако командир знает, что делает. Василий Захарович – так звали командира отряда – сразу подвел Сашу к одной из землянок и открыл дощатую дверь. – Смотри. Саша подошел к ящикам, вгляделся в маркировку. Снаряды были для гаубиц, осколочно-фугасные – самое то что надо. Он откинул крышку. Как и ожидал: снаряды есть, взрывателя нет. Да, собственно, ему взрыватель и не нужен, он необходим только при стрельбе из орудия. Но его можно подорвать, вызвать детонацию гранатой или электрозапалом. Но если гранату найти можно, то с запалом худо. – Снаряды подойдут – взрывателя нет. Гранаты найдутся? – Сколько надо? – Как минимум – одну. – Немецкая подойдет? – Да. – Тогда будет. Пошли ко мне в землянку – поедим, дела обсудим. Землянка была тесной, перекрыта одним накатом бревен и дерном. Стены были влажноватые. Посередине стоял стол, сколоченный из досок, и вокруг него – нары на трех человек. – Скромно, – выразил свое мнение Саша. – Теплые, с буржуйками, будем перед зимой делать. Здесь надолго не задержимся. Немцы облавы периодически устраивают, приходится обжитое бросать. Месяц назад едва ноги унесли. Немцы против нас карательный батальон бросили – из украинцев набрали. В самый решающий момент кто-то неизвестный помог – из пулемета в спину им ударил. Саша понимающе улыбнулся: – Наверное, кто-то из окруженцев. Василий Захарович выставил на стол угощение: деревенский каравай, шматок сала и половину вяленой рыбы. – Сейчас чайку согреют – я уже распорядился. Ешь, – и сам взялся за нож, крупными ломтями порезал хлеб и сало. Уговаривать Сашу не пришлось. После изрядного пешего перехода кушать хотелось, да и вряд ли ему предложат еще и ужин. Они наелись, выпили из алюминиевых кружек горячей воды – заварки не было, как и сахару. По желудку разлилось сытое тепло. Корж смахнул крошки со стола рукой, разостлал карту. – Карту умеешь читать? – Обучен, – хмыкнул Саша. Василий Захарович ткнул пальцем в карту. – Это мост через реку Бобрик у Дубковичей? – Именно, – подтвердил Корж. – Смотри сам: вокруг – болота, и если мы взорвем этот мост, немцы долго не смогут его восстановить. – Так-то оно так. Только ведь чем важнее объект, тем серьезнее охрана. – Само собой. Но посмотри, как удобно. От Пинска километров тридцать пять, и до Лунинца, в другую сторону от моста – немного меньше. Стало быть, сильных гарнизонов нет. Нападем, охрану перестреляем – и взрывай. – Как только первый выстрел прозвучит, немцы по телефону тревогу поднимут, своим сообщат, – возразил Саша. – Мне Михась говорил – по перегонам бронепоезд немецкий пускают. Он через двадцать минут после звонка у перегона будет. Твой отряд с бронепоездом справится? – Не подумал. Да, против бронепоезда нам не устоять. Видел я его издалека. Серьезная техника: пушки, пулеметы, и все броней укрыто. – Наш козырь – только внезапность. Подобраться, взорвать – и ходу. – Может, плот со взрывчаткой по реке спустить? – Немцы его на подходе из пулеметов расстреляют. Кроме того, они поперек реки трос натянуть могут, чтобы на лодках к опорам не подплыли. И еще: чтобы с воды опоры взорвать, взрывчатки много надо. – Так у нас два здоровенных снаряда! – Это только с виду. У вас снаряды от стопятидесятимиллиметровой гаубицы, по маркировке на ящике – весом сорок три с половиной килограмма. Выкинь вес стального корпуса – сколько останется на тротил? – Это что же выходит? Не хватит? – Не знаю, мост смотреть надо. – Да, со специалистами спорить сложно. Когда выдвигаемся? – Хоть завтра. Надо с собой бинокль взять. – Есть у меня бинокль – немецкий, трофейный, восьмикратный. – Сгодится. А пока мы мост разведывать будем, пусть твои люди гранаты ищут. – Уже наказал. И давай-ка спать. Ты ложись, а я распоряжения отдам. Саша улегся на голые доски. Матрасов и подушек на нарах не было даже у командира. Конечно, на дворе май, в землянке тепло, но после Олесиной постельки жестко. Саша лежал и раздумывал. Болота вокруг моста – для диверсанта плохо: подобраться сложно. Ничего, они на месте осмотрятся, решат сообща.Глава 11 Мост. Последний бой
Утром с базы партизанского отряда уходила группа на разведку. Впереди шел дозорный, в основной группе – сам командир Корж, Саша и еще двое партизан, замыкавших шествие. У всех были винтовки, поскольку автоматов в отряде Саша не приметил. Плохо, при внезапной встрече с немцами они могут подавить партизан огневой мощью. Известно ведь, винтовка или карабин хороши, когда дистанция стрельбы велика. Бой ближний, в лесу или населенном пункте скоротечен и требует большой плотности огня, которую карабин дать не в состоянии. За три часа, обходя деревни и села, малозаметными тропками партизаны вышли в район моста немного выше по течению реки. Саша сразу обратил внимание на почву. Земля была влажной, вода так и сочилась из-под сапог. А дальше и вовсе топь началась. Но партизаны места знали и провели его к небольшому сухому островку: – Мост совсем рядом. Бери бинокль, наблюдай. Саша забрался на самое возвышенное место, и но камыши мешали обзору. Он перешел на южную оконечность островка, встал во весь рост, все равно его из-за камыша не было видно. Зато теперь он видел сам мост. Был он из железа, двухпролетный, с одним «быком» посередине. С обеих сторон мешками с песком или землей выложены пулеметные гнезда. Да еще и часовые расхаживают с обоих концов моста. Вдоль железнодорожного полотна идут столбы с телефонной связью. Саша засек время. Когда подошло двенадцать часов, из-за насыпи поднялись солдаты и часовых сменили. «Стало быть, с той стороны насыпи есть будка обходчика или охраны. И там – отдыхающая смена. Итого: часовых как минимум четверо. По два солдата пулеметного расчета да с другой стороны – уже восемь. Плюс командир. Выходит – отделение. Укрытие хорошее, только из миномета разрушишь, и два пулемета. Сложно, наскоком не взять, надо думать», – сделал вывод Саша. Он подошел к Коржу и доложил итоги наблюдения. Тот решил сам посмотреть, взял бинокль, четверть часа непрерывно смотрел и вернулся с мрачным видом: – Сильно организовали. Что надумал? – Тросы над рекой заметили? Метров за двадцать от моста? Корж кашлянул. – Не углядел. По мосту медленно прошел поезд, и партизаны проводили его взглядами. Цель была близка, до нее едва ли больше двухсот метров, а попробуй возьми. – Пушку бы сюда да по пулеметам как долбануть! – мечтательно сказал кто-то из партизан. – Тогда уж лучше бомбардировщики вызвать, целую эскадрилью, – хихикнул другой. – Хватит зубоскалить! Приказ штаба есть – его надо выполнить! – оборвал их Корж. – Я вот что думаю, – начал Саша, и все умолкли. – Вплавь со взрывчаткой до моста не доплыть, плот или лодку расстреляют и утопят. А если лодка и задержится тросами, то взрыв мосту вреда не причинит. Взять мост штурмом можно, но потери будут велики, и времени на подрыв не останется, помощь немцам быстро придет. Телефонные столбы видели? – Любовались. Ты что, считаешь, что приказ выполнить невозможно? – Я так не думаю. Полагаю – надо по рельсам до моста добираться. – Тебя немцы к мосту близко не подпустят. Посекут из пулемета. – С умом надо. Есть два варианта. Оба опасные, но реальные. – Говори, не томи. – Подъехать к мосту на последней площадке поезда и сбросить взрывчатку на мост. У исполнителя мало шансов уцелеть. Как только немцы увидят, что на рельсы что-то сбросили, платформу изрешетят. Да и сам поезд далеко уйти не успеет, площадку осколками тоже посечет. Практически исполнитель – смертник. Партизаны разочарованно вздохнули. – Ну а второй вариант? – Подъехать к мосту на дрезине, остановить ее посередине и взорвать. – Ты же сам говорил, что немцы стрелять начнут еще на подходе… – Говорил, не отказываюсь. Надо в немецкую форму одеться, чтобы часовых с толку сбить. Перегоны же дрезины патрулируют, в этом нет ничего необычного. Немцы увидят на платформе своих и стрелять не будут. А когда дрезина вплотную подойдет, надо будет их отвлечь – начать стрельбу, имитировать атаку. Пулеметчики сразу займутся отражением атаки – им не до дрезины будет. К тому же с дрезины можно пулеметное гнездо гранатами забросать – все помощь. Партизаны молчали, переваривая услышанное – уж слишком дерзок был план. – Подожди, а куда же исполнители денутся? Оба полягут еще до взрыва? – Надо привести в действие гранату – а у немецкой запал горит четыре – четыре с половиной секунды – и прыгать с моста в воду. Шансы остаться в живых есть – немного, но есть. На этот раз молчание длилось минут пять. – То, что ты рисковый парень, я уже понял, – заговорил Корж. – Но дело, похоже, может выгореть. А где дрезину возьмем и почему исполнителей должно быть двое? – У ручной дрезины рычаг хода на двоих рассчитан, каждый тянет на себя – ну как двуручная пила. Одному тяжело. К тому же, если одного убьют, второй успеет взрыватель в действие привести. – Разумно. И первым, как я понимаю, будешь ты? – Именно. – А вторым? – Вы людей своих лучше меня знаете, подберете добровольца. – Значит, нужна немецкая форма на одного, гранаты и дрезина? – Правильно. – Озадачил ты меня, парень. Ну, гранаты мы найдем – несколько штук в отряде есть. Насчет дрезины надо у Михася узнать – должен подсказать. А вот форма? Если только выкрасть после стирки, когда сушить будут? – Я сказал свое мнение, а дальше решать вам. Пока возвращались в отряд, все молчали – слишком серьезное дело предстояло совершить. Надо было задействовать весь отряд при том, что шансы взорвать мост были призрачными. Корж только сказал Саше: – Может, взорвать мост через Ясельду? Это в пятнадцати километрах от Пинска. Ветка-то та же, все равно дорога остановится. – Думаете, это будет легче? Пинск совсем рядом, и с помощью немцам поторопятся. И насколько я помню, на карте в этом районе болот нет, стало быть – мост восстановят быстрее. – Верно мыслишь. К тому же мост там однопролетный. Теперь уже Корж молчал до самого отряда, но видно было – он погружен в мысли. На базу отряда пришли уже вечером, перекусили и легли отдыхать. А с утра Корж сказал Саше: – Вот что, парень. Мы пока будем все готовить. Ты сейчас здесь не нужен, иди к себе. Но через неделю жду. – Успеете? – Должны. Приказ выполнять надо, оправдать доверие партии. Саша едва не хмыкнул. Хорошо отдавать приказ, сидя в Москве. Для такой серьезной диверсии нужен подготовленный отряд диверсантов, а не сельские парни, большая часть которых до войны и винтовки-то в руках не держали, а гранату увидели уже после начала войны. Здесь нужны выучка, тренировка, отличное владение оружием, взаимопонимание и точность во всем. Бойцы в диверсионной группе проходили совместные тренировки, чтобы понимать друг друга с полуслова, с жеста, с взгляда. И синхронность действий важна – иногда до секунд. Для деревенских же плюс-минус полчаса – уже точно, и в принципе их винить нельзя. Не то что у селян – у городских жителей наручные часы редкостью были. Но в городе, в присутственных местах – на вокзалах, площадях, во многих учреждениях – висели большие часы, и зачастую рядом – громкоговорители. Олеся встретила его радостно, как будто он отсутствовал долго, а не два дня. Всю неделю Саша занимался хозяйством и ни на какие акции не ходил, понимая, что любая случайность может сорвать план диверсии всего отряда. Да и уйти ему предстояло на несколько дней, поэтому дров нарубить надо. Хоть и лето на носу, тепло, а печь топить по-любому надо – хотя бы еду приготовить. Это не город с газовыми печами, где чиркнул спичкой – и через пять минут чайник закипел. Печь сначала лучиной или бумагой разжечь надо, потом щепочек подложить, затем – сухих поленьев. И только когда печь прогреется, можно что-то готовить. Словом, времени и усилий уйдет много. – Что-то ты бурную деятельность развил, – пошутила Олеся. – Руки по домашней работе соскучились, – отшутился Саша. Не мог же он огорчить девушку, что с диверсионного акта не все живыми возвращаются. Он идет забрать чью-то жизнь – пусть и врага, захватчика, и должен быть морально готов к тому, что враг может забрать его жизнь. Таковы законы войны. Легких и бескровных побед в ней не бывает. Так пусть Олеся, если такое случится, не поминает его плохим словом. В принципе, жили они в полном согласии, не ссорились. Саша делал все, что должен был делать в доме мужчина. Война проклятая жить мешала. Разве это нормальная жизнь, когда почти каждый день мужчина уходит из дома воевать, убивать? Мужчина работать должен, созидать. Не зря иногда Саше снились сны, в которых он видел себя в кабине метропоезда, за контроллером, и рельсы навстречу летят. А вот про войну, грязь, кровь, стрельбу снов не было никогда. К исходу недели он стал собираться. Сложил в «сидор» все патроны, переоделся в немецкую форму, достал из тайника пулемет. Вроде бы ничего компрометирующего в избе и дворовых постройках нет. – Олеся, я на несколько дней ухожу, может – на неделю. Ты проверь избу и сараи – ничего из военной амуниции быть не должно. Я смотрел, но ты свежим взглядом сама проверь. Вдруг полицаи нагрянут – чтобы даже тень подозрения на тебя не упала. Олеся вдруг заплакала. – Ты чего? – Ты так говоришь, как будто прощаешься, как будто мы не увидимся. – Глупышка! Я не чай пить к соседям иду или в карты играть. Немец – враг серьезный, всяко может случиться. – Да я знаю, просто сердце как-то ноет, нехорошо мне. Раньше уходил – так ничего. – Сказала тоже – раньше! По-моему, ты одно время меня презирала, а может – и ненавидела. Молодой здоровый парень – и не на войне. Наверное, дезертир. – Дура была слепая! – всхлипывала Олеся. – Зато сейчас поумнела и, я думаю, – привыкла. – Тогда возвращайся! – Олеся крепко обняла и поцеловала Сашу. Александр закинул ремень «сидора» на плечо, на второе взвалил пулемет, в руку взял коробку с патронной лентой и ушел, не оглядываясь: долгие проводы – лишние слезы. На подступах к лагерю партизан его остановил часовой. Причем пропустил по едва заметной тропинке и щелкнул сзади затвором. – Стой, немчура! – Был бы я немчурой – тебя бы уже в живых не было, – спокойно отреагировал Саша. – Я тебя за сто шагов засек. Шумишь, как кабан на водопое. Веди меня к Коржу. – А, так ты минер? Говорили о тебе ребята. Часовой Сашу не повел – ухнул дважды филином, потом повторил. За Сашей пришел партизан из землянок и молча довел до Коржа. – Приветствую, Василий Захарович! – А, минер-сапер! Здравствуй. Пулеметом разжился? – Должен соответствовать. – У нас все готово. И форму нашли, и с гранатами подсуетились – даже дрезину ручную на заброшенном полустанке нашли. Правда – неисправную, но мои хлопцы отремонтировали. – Тогда давайте сядем, обсудим детали. – Экий ты въедливый! А может, это и хорошо, потерь меньше будет. Часа три Саша с Коржом сидели за столом над развернутой картой. Они обговорили все сигналы, обсудили возможные варианты развития событий и пути отхода. Казалось – учтена каждая мелочь, но по опыту Саша знал, что операция может пойти не по сценарию. Достаточно какой-либо неучтенной мелочи или случайности, и акция может пойти совсем не так, как ее планировали, или вообще сорваться. Как себя поведут немцы – неизвестно, а ведь это вторая сторона, которая не будет безучастно наблюдать за происходящим. – Вконец уморил ты меня своими деталями, минер. – Желательно все предусмотреть. Причем командиры отделений должны знать общий план операции, чтобы действовать как часы. – Во-во, насчет часов. Мы у немцев часами разжились, теперь у наших отделенных они есть. – Вот это правильно. По идее – и карты должны быть, и бинокли. – Зачем им карты? Они местность знают, своими ногами всю исходили, шагами измерили. – Поскольку общий план и детали ясны, приглашайте командиров, будем доводить до них задачи. Кстати, кто с миной на дрезине будет? – Есть у меня ловкий парень, Сергуня. – Плавать умеет? – Должен. – Должен или умеет? Нам вплавь выбираться придется. – Сейчас у него спросим. Соблюдению секретности в отряде значения не придавали. Совещание проходило на свежем воздухе, и практически весь отряд слышал задачи, которые Корж ставил перед отделенными. Будь среди партизан предатель – операцию ожидал бы провал, а отряд – большие потери, вплоть до полного разгрома. Задачу, поставленную Коржом, партизаны приняли как должное. Никто, по крайне мере внешне, не проявил страха или недовольства. Выходить решили по мере готовности. А партизанам собраться – только подпоясаться. Сергуня переоделся в немецкую форму и держался поблизости от Саши. Заминка вышла со снарядами к гаубице. Были они раздельного заряжания – то есть без гильз и порохового заряда, но и в таком виде каждый снаряд весил без упаковки больше сорока килограммов. Сначала думали нести их в ящиках, по два человека. Но так неудобно передвигаться по лесу, и потому остановились на мешках. Каждый снаряд уложили в мешок, соорудили лямки из веревок – за углы и горловину – и договорились нести по очереди. С собой взяли все запасы патронов – все-таки предстояла перестрелка. Вышли в путь. Впереди, в ста метрах от основной группы шел дозорный. Не было только бокового охранения. Часа через полтора хода Саша забеспокоился и обратился к командиру: – Василий Захарович, а где дрезина? – А мы ее поближе подвезли на подводе. Не ехать же вам на ней весь путь, только немцев насторожите. Все равно в ночь операцию начинать не будем. Переночуем, с утра позиции займем, а дальше – уже от вас двоих зависит. Ночевали в лесу – и для партизан, и для Саши это было делом привычным. Утром перекусили еще затемно. Настал день, а операция, можно сказать, срывалась из-за неучтенной мелочи – тумана. Ничего необычного: местность сырая, болотистая, вот по утрам туман и стоит. Корж выделил четверых партизан: – Они помогут дрезину на рельсы поставить. Кроме этой четверки оставались двое со снарядами в мешках. Еще мешок с десятком гранат получил Сергуня, и отряд ушел к мосту, скрывшись в тумане. Только к десяти часам утра туман рассеялся и показалось солнце. По железной дороге прогромыхал поезд. – Минер, дрезину не пора ставить? – Подождем, немцы поезда пакетами пускают. Еще несколько подряд должны пройти. И в самом деле, буквально через несколько минут прошел второй поезд, а за ним – еще и еще. – Ты смотри, движение – как на Минском шоссе, – заметил один из партизан. – Погодь немного, сейчас мы его отрегулируем! – со злостью сказал другой. За поездами неспешно прокатил бронепоезд. Был он коротким, в середине – паровоз, а спереди и сзади – по бронированному вагону. На каждом вагоне сверху располагалась башня с коротким стволом пушки, а по боковым стенам – по два пулемета. Смотрелось впечатляюще. Саша выждал еще минут десять. – Пора! Четверо партизан подхватили дрезину за небольшие колеса и, вытащив из кустов к насыпи, установили на рельсы. Двое других тут же уложили на железный пол снаряды. – Сергуня, гранаты! Сергуня развязал мешок. Саша привязал по гранате к каждому снаряду – там, где обычно вкручивался взрыватель. – Сергуня, все помнишь? Прорываемся на мост, и как только я чеку выдерну, ты прыгаешь в воду. Не медли, у нас всего четыре секунды будет. – Помню. Сергуня был бледен, не переставая облизывал губы, и пальцы его рук мелко дрожали. – Если меня ранят или убьют – сам у обеих гранат чеки сорвешь, иначе вся операция пойдет насмарку. – Сделаю. Саша раздвинул опоры сошек пулемета, поплевал на руки: – Ну, с Богом! Оба взялись за рычаг-качалку ручного привода дрезины, и тележка тронулась с места. Сергуня взялся активно работать рычагом. – Помедленнее, – остановил его Саша, – мы же охрану изображаем, перегон должны осматривать. А ты как на гонках. Медленно, постукивая колесами на рельсах, дрезина катилась к мосту. Собственно, рычагом сейчас работал один Сергуня. Саша откинул крышку лентоприемника пулемета, вставил ленту, взвел затвор. Затем достал из мешка две гранаты и сунул их ручками за пояс. Жаль, гранаты немецкие, слабые. Сейчас бы хоть одну нашу, «Ф-1». У немецких только и удобно, что ручки длинные – за ремнем носить. Они проехали километр, второй. – Далеко еще? – спросил Сергуня. – Сам понять не могу. Пешком, в отдалении от железной дороги Саша ходил и мог проделать этот путь еще раз. А вот по железнодорожным путям – попробуй угадай. Промелькнул километровый столб, метров через пятьсот появилось железная табличка на насыпи – на немецком и русском языках: «Запретная зона. Ходить запрещено!» Сергуня засмеялся. – Ты чего? – Ходить запрещено, а вот про то, что ездить нельзя, – ни слова! – Рано зубки скалишь, шутник! Впереди наконец-то показались железные формы моста, а перед ними – пулеметное гнездо, обложенное мешками с землей. Немцы явно заметили Сергуню и Александра. Один из них встал над бруствером, и в лучах солнца блеснули стекла бинокля. Но видимо, он разглядел форму и успокоился. Зато Сергуня нервничал: лоб его вспотел, и даже края пилотки потемнели от пота. Дрезина медленно подкатывалась к мосту. Из-за мешков предмостного укрепления вышел солдат в стальном шлеме и с карабином в руках. Он поднял руку и крикнул: – Хальт! Пароле! Саша сообразил мгновенно. Закричав «Ахтунг! Партизанен!», он показал рукой налево. Часовой, а за ним и солдаты в пулеметном гнезде дружно повернули головы в ту сторону, куда указывал Александр, а он взмолился: «Лишь бы Корж не подвел!» И партизаны оказались на высоте. Из-за камышей нестройно грохнул залп. Часовой сразу упал, сраженный пулей. – Шевелись! – приказал Саша Сергуне. Дрезина тронулась. Все внимание немцев было направлено в сторону от моста. Они уже вели стрельбу из пулемета, пока не видя четко цели. Саша вытащил из-за пояса обе гранаты, вырвал чеку у одной, метнул ее за мешки и следом же кинул вторую. Два взрыва подряд уничтожили пулеметный расчет. Но второй пулемет с другой стороны моста стрелял почти без перерыва. Сергуне и Саше было видно, как бегут из небольшой будки обходчика к пулеметному гнезду солдаты отдыхающей смены. Саша схватил пулемет и дал по ним длинную очередь. Партизаны тоже не дремали, они вели частый винтовочный огонь, не давая немцам высунуть носа из-за мешков. Сергуня толкнул Сашу локтем: – Поезд к мосту идет! И в самом деле – за мостом виднелись клубы дыма и пара, быстро смещавшиеся к мосту. – Качай рычаг! Поехали! Сергуня взялся за рычаг-качалку, а Саша поливал огнем противоположную сторону моста. Все равно пулемет придется бросить. С такой железякой не выплывешь, поэтому экономить патроны смысла не было. Дрезина покатилась вперед. Немцы оценили угрозу – по дрезине ударили из автомата. Саша перенес огонь на автоматчика. Сергуня вдруг вскрикнул и упал на рельсы. Дрезина остановилась, едва въехав на мост. Саша швырнул пулемет на пол дрезины и взялся за ручку – надо было продвинуть дрезину еще хотя бы метров на тридцать-сорок. Несколькими мощными рывками он заставил дрезину катиться дальше. Впереди гулко бабахнуло, и Саша поднял голову. К мосту на всех парах катил бронепоезд. Только его здесь не хватало! Как он тут оказался? Даже если немцы из охраны моста успели позвонить на станцию, он не мог подойти так быстро! Скорее всего, он просто патрулировал пути и оказался неподалеку. Вот она, непредвиденная случайность! В камышах на болоте разорвался снаряд, за ним другой, потом стали вести огонь пулеметчики. Но поскольку их установки были боковыми, Саше они не угрожали, а обстреливать снарядами мост немцы не станут из опасения повредить его. К тому же на бронепоезде полагают, что охрана держит мост, а партизаны нападают на него со стороны леса. Бронепоезд подходил ближе, и времени раздумывать не было. Несколько раз пули били по железу форм моста и со звоном рикошетировали. Саша открутил фарфоровые пробки на ручках гранат, с силой дернул колпачки, приводя в действие терочные запалы, и рванулся к перилам моста. Слева по рельсам надвигалась громадина бронепоезда. Окрашенный пятнисто, в камуфляж, он уже подходил к предмостному укреплению. Еще несколько секунд – и поезд просто столкнет дрезину с путей. Саша с ходу перевалился через перила и, оттолкнувшись, полетел вниз, в воду. Сгруппироваться и войти в воду правильно – головой или ногами – он не успел, ударился боком. Тело обожгло ударом, но Саша, не обращая на боль внимания, начал активно грести руками и ногами, стараясь отплыть от моста подальше. Течение помогало, относило от моста. Приглушенный водой, ахнул взрыв, и в воду стали падать обломки железа и деревянных шпал. Через секунду в воду рухнуло нечто большое и тяжелое, вызвав столб воды и фонтан брызг. По ушам ударила волна. Чтобы не захлебнуться, глотнуть воздуха и осмотреться, Саша вынырнул, жадно вдохнул и обернулся. Один пролет моста обрушился, а бронепоезд, успевший зайти на мост, лежал в реке. Это он рухнул в воду всей своей многотонной массой. Стрельбы слышно не было, как не было видно ни партизан, ни немцев. Саша сделал несколько гребков к берегу, но трава и земля оказались настолько топкими и болотистыми, что он решил отплыть немного дальше. По договору партизаны должны были уйти сразу после взрыва моста, не ввязываясь в длительную перестрелку. Наверняка к мосту едут на помощь немцы с ближайшей станции или гарнизона. И чем быстрее партизанский отряд уйдет подальше, тем лучше. К Саше это относилось тоже. Через километр берега стали повыше, посуше, и Саша выбрался на берег. Он промок и немного замерз – все-таки вода в реке в конце мая еще холодная. Саша считал, что ему сегодня крепко повезло. Мост взорвал, бронепоезд уничтожил, и теперь железнодорожный ход закупорен надолго. Сергуню вот только жаль, и неизвестно, есть ли потери среди партизан, но все-таки диверсия удалась малой кровью. Удалось провести немцев, хотя сначала мост казался неприступным. На берегу Саша замерз совсем. Он снял немецкую форму, сапоги. Брюки отжал, натянул снова, обулся. Идти по камышам и прочей болотной траве для здоровья чревато, ноги порезать – раз плюнуть. Он проверил пистолет – единственное оружие, которое у него осталось. Курточку от формы даже надевать не стал, бросил. Похоже, в ближайшее время немецкая форма ему не понадобится. Но исподнюю рубашку оставил. На солнце да при ходьбе она быстро высохнет на теле. Саша сориентировался. Он помнил по карте, что река шла с северо-запада на юго-восток. Теперь ему надо идти в партизанский отряд, на встречу с Коржом – рассказать о гибели Сергуни и о взрыве. И решить заодно – останется он в отряде или вернется в Богдановку, к Олесе. Положа руку насердце, он для себя давно решил, что сражаться в отряде лучше. Сам бы он такую диверсию – подрыв хорошо охраняемого моста – не осилил. Если снаряды, или мины, или другую взрывчатку и гранаты он бы еще смог найти, то дрезину – вряд ли. Украли ее где-то партизаны или еще каким-то способом достали – не его проблема. Но они местные, хорошо знают людей и условия, им помогают открыто или тайком. Он же в районе чужак. Только Олесю жалко, привык он к ней. Несколько дней не видел, а соскучился. Шел Саша осторожно – здесь он никогда не был. И предосторожность оказалась не лишней. Послышался шум моторов – поперек Сашиного пути проходила грунтовая дорога. Саша залег и стал наблюдать. Грузовики остановились, раздалась команда. Из машин стали выпрыгивать солдаты. Черт! Облава! Ему надо было как можно быстрее уходить от моста, а он терял время на отжим обмундирования. Немцы решили захватить партизанский отряд при отходе и наверняка перекрыли наиболее возможные пути отхода отряда. Еще вопрос – выкрутится ли Корж с партизанами? А теперь ему и самому спасаться надо. С пистолетиком да в одиночку против сотни солдат делать нечего. Подчиняясь приказам офицеров, солдаты выстроились цепью и пошли от дороги в лес. У Саши радостно екнуло сердце – они шли не на него, а удалялись. Похоже, пронесло. Грузовики развернулись и уехали, дорога стала пустынной. Откуда-то издалека донеслась едва слышимая перестрелка, напоминающая треск сучьев. Саша понял, что немцы обложили район вокруг моста, охватив довольно большую площадь, и их должно быть много. Причем, надо отдать им должное, сделано все было быстро. И откуда только столько войск набрали? Саша не знал да и не мог знать, что в прошедшем перед диверсией поезде следовал пехотный полк. Поезд остановился на разъезде, а личный состав принял участие в «зачистке» местности от злокозненных партизан. Со стороны Пинска, замыкая кольцо, были доставлены украинцы 201-го карательного батальона. На беду свою, в удавку облавы попали два партизанских отряда и несколько окруженцев. Каждый из них старался продать свою жизнь подороже, и стрельба шла до последнего патрона. Где ползком, где перебежками Саша сначала передвигался за цепью солдат, на значительном удалении. Сейчас здесь для него было самое безопасное место. Уйди он в сторону – и может натолкнуться на другую цепь, идущую уже на него. Он забрал несколько левее – туда, где были густые и местами непроходимые леса. Там было легче спрятаться. Проходил он в тех местах зимой на лыжах, видел, какие там урочища и овраги. Конечно, немцы их будут забрасывать гранатами. Но есть там завалы из деревьев, где сам леший ногу сломит, не то что немец. Они туда поопасаются идти, постреляют по своему обыкновению и пойдут дальше. А еще лучше прорваться за железную дорогу, на север. Там сплошные леса до Ганцевичей, при желании полк спрятать можно. Но пока Саша держался за солдатами – они тоже двигались к железной дороге. Недалеко от путей, в полукилометре от места, где сейчас находился Саша, проходило шоссе от Пинска на Лунинец. По разумению Саши, солдат не должны были привлечь надолго. Скорее всего, их грузовики дали круг через Дубовку и будут дожидаться пехотинцев на шоссе. Солдат ждет Восточный фронт, и никто не позволит задерживать их надолго. Часа через три пехотинцы и в самом деле вышли к железной дороге. Они постояли, побалагурили, покурили, а потом построились в походную колонну по четыре и двинулись к шоссе. Пойти за ними Саша не мог – лес вокруг железной дороги был вырублен на сто метров и просматривался. И часовых после диверсии на дороге полно, стоят через каждые сто метров. Как днем перебежишь? Только пулю в спину получишь. И Саша решил ждать до ночи. Он нашел ямку, улегся в нее и набросал на себя прошлогодней, почерневшей и подгнившей листвы. Если бы не его голова, не прикрытая листвой, со стороны сразу и не обнаружишь. Но Александру надо было все-таки следить за обстановкой. Час шел за часом, и Сашу стало познабливать. Сказывалось длительное вынужденное купание и неподвижное лежание на майской земле раздетым и в волглых брюках. Теперь он мечтал добраться до хутора и переодеться в сухое, а еще лучше – попариться, напиться горячего чаю и завалиться под одеяло. Незаметно стало смеркаться. Скоро совсем стемнеет, а немцы с путей и не думают уходить. Хуже того – их сменили. Или охрана будет стоять до утра, предотвращая возможные прорывы партизан? Пролежать здесь всю ночь и весь последующий день Саше никак не хотелось. «Буду ждать часов трех ночи. Тогда темнее всего, и часовые устанут, бдительность притупится – тогда попробую перебежать», – решил он. Ноги уже замерзли, сапоги и портянки были мокрыми. Около двух часов ночи Саша встал, сделал несколько приседаний и наклонов, пытаясь согреться и разогнать кровь. Он сбросил нательную рубашку – она хоть и была грязной, но в ночи белела и могла выдать, лег на землю и пополз к железнодорожным путям, выбрав промежуток между часовыми. Пробирался медленно, стараясь, чтобы ни один камешек не загремел, ни одна былинка-хворостинка не шевельнулась. Вот и насыпь. Луна зашла за тучи, и стало совсем темно. Саша решил: «Пора!» Он поднялся и, осторожно ступая по деревянной шпале, пересек одну пару рельсов. Успешно преодолел другую, ступил на насыпь. И тут под сапогом предательски хрустнул гравий. – Хальт! – закричал часовой слева. Саша прыгнул с насыпи и помчался к лесу. Если он обнаружен, то его спасение только в скорости. Каким чудом он не споткнулся о пенек срубленного дерева и не упал одному Богу известно. Вслед ударил выстрел, еще один… Добежав до первых деревьев, Саша выхватил пистолет. Как только часовой снова выстрелил, Саша засек вспышку и выстрелил в ответ из пистолета – трижды, веером. Часовой вскрикнул и упал. Саша понимал, что потемну немцы в лес не полезут и у него есть несколько часов форы. Теперь ему надо бежать и не забыть пройти по ручью или болоту. Завтра немцы могут привезти собак и пустить их по следу. И Саша побежал. Ветки хлестали его по лицу, и он защищал глаза кистью левой руки – не хватало еще их выбить. Он вырвался на полянку и замер. Вот чего он не ожидал увидеть здесь и сейчас! В десятке метров от него светился нежным зеленым светом уже знакомый ему шар. Саша на секунду замер. Это за ним или у него галлюцинация? Он помнил по предыдущим трем случаям, что шар держится недолго, буквально минуту. Будь что будет! Саша рванулся к шару и влетел внутрь. Шар плавно сменил зеленый цвет на бирюзовый и стал тускнеть. Саша глубоко вздохнул. Воздух был дымным и пыльным. Что за дела? И почему он лежит? Саша поднял голову. Он лежал на полу в зале прилета Домодедовского аэропорта. Вокруг лежали и метались люди, слышались стоны и крики. «Из огня да в полымя! – мелькнуло в голове. – Это меня что – контузило или мозг выдал правдоподобную иллюзию о переносе во времени, войне, подрыве моста, Олесе?» Он привстал, оглядел себя. По пояс голый, как и многие другие – тоже полуодетые или раздетые, потому что одежду сорвало взрывной волной. Снизу на нем немецкие брюки цвета «фельдграу», заправленные в сапоги. Сам грязный, но и некоторые другие не лучше. Сапоги, правда, выглядят по-деревенски, в аэропорту люди приличнее одеты. К месту взрыва уже бежали сотрудники аэропорта и не безразличные к чужой беде люди. Саша поднялся – к нему подбежали. – Ранен? – Вроде нет. – Медпункт там, – сотрудник аэропорта показал рукой. По громкой связи объявили, что пассажиры рейса 268 будут проходить в нижний зал. Саша побрел туда. На него обращали внимание, но, уже услышав о трагедии, сочувствовали. Появился Антон: – Что тут у вас за суматоха? – А ты не в курсе? – Нет. – На втором этаже, в зале прилета бомбу взорвали, много раненых и погибших. – Ты-то не ранен? Вон, кровь на тебе, и видок еще тот… – Одежду взрывной волной сорвало. – Знаю. Холодно, замерзнешь. Погоди-ка. – Антон открыл свою сумку и достал свитер. – Надевай. Свитер грубой вязки был велик, но грел хорошо. Да и в глаза Саша своим видом не так бросался. С трудом они добрались до города, поскольку таксисты сразу заломили несуразные цены. В милицию в аэропорту Саша не обращался. Документов нет, одежда странная – как бы самому под подозрение не попасть. Хотя видел он того кавказца и описать смог бы в деталях. Саша забрал у соседки запасные ключи. – Ты, Антон, располагайся пока. А я по-быстрому в душ да переоденусь. Саша разделся в ванной, сбросив на пол брюки. Что-то тяжело звякнуло о плитку. Саша прощупал бриджи. Е-мое! Там «парабеллум»! Он так привык к весу оружия, что иногда просто его не замечал. Саша вымылся, оделся в чистое и почувствовал себя другим человеком. Сапоги и брюки с исподним он сразу выбросил в мусоропровод, а пистолет покрутил в руках и сунул в шкаф, подальше за белье. – Что, друг Антон, заждался? Сейчас будем пьянствовать! Поскольку у Саши были отгулы, днем он водил Антона по Москве, а вечером, за обильным столиком и выпивкой – мужские разговоры. Сашу так и тянуло рассказать другу о происшедшем с ним. Но прежде всего ему предстояло все осмыслить самому. Через неделю Антон уехал, довольный проведенным в Москве временем и хлебосольным хозяином. А на Сашу напала черная хандра. Он день за днем перебирал свой сорок первый и сорок второй год и тосковал об Олесе. Здесь, в Москве таких девушек сейчас нет. Тогда ему казалось, что она ему просто нравится. Да что скрывать – удобно было: крыша есть, накормлен, обстиран… Вот дурак-то! Все время, внимание, силы уходили на войну с врагом. А рядом такая девушка ждала, когда это он соизволит ласковое слово ей сказать, обласкать… Даже на работе он думал об Олесе. Изведясь вконец, он взял неделю без содержания и отправился в Белоруссию. Что его туда тянуло, он и сам сказать не мог. Ну, найдет он Олесю, если она еще жива. Так ведь по возрасту она старушка. И не вспомнит, поди. Он же хотел вспоминать ее молодой и красивой. А возраст женщин не красит, к сожалению. Саша добрался поездом до Пинска, оттуда – электричкой до Ловчи, а уж дальше – пешком. Хотел такси нанять, да не нашел, не дошла еще цивилизация до белорусской глубинки. Да и не в тягость ему пешком идти было. Местами узнавал дорогу – многое не изменилось, осталось прежним. С бьющимся от волнения сердцем он вышел из леса на поляну, где была Богдановка. А здесь – никакого села, голый луг. Спросив у мужика, едущего мимо на подводе, где Богдановка, услышал в ответ: – И, милый человек! Новая Богдановка вот там, километра два. А старая тут как раз была. В войну немцы сожгли ее вместе с жителями. Услышав это, Саша даже покачнулся. В голове стоял звон, сердце в груди билось бешеными темпами. – Что, всех? – почти прошептал он. – Да тут в войну только двое и жили – старуха и девушка. Отец ее, я знаю, с фронта вернулся. Хата сожжена, семьи нет… А вы кто им будете? – Близкий родственник. Саша повернулся и побрел назад. Вот ведь – страну помог защитить, а любимую девушку – нет.Юрий Корчевский Фронтовик. Без пощады!
В оформлении переплета использована иллюстрация художника И. Варавина© Корчевский Ю., 2015 © ООО «Издательство «Яуза», 2015 © ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Глава 1. Постовой
Андрей с трудом нашел работу на кирпичном заводе. Работа садчика тяжелая, надо закатывать тяжелые вагонетки с кирпичом-сырцом в раскаленные печи обжига. Он обливался потом, мышцы после работы ныли, в цеху сквозняки. Но и этой работе он был рад. После войны мужчин вернулось в родные края много, целая армия. Кто-то на радостях, что война окончилась, пить начал, отмечая возвращение, другие устроились в артели и на заводики. Была небольшая часть, подавшаяся в криминал: торговали крадеными вещами, грабили по ночам. При любых катастрофах в стране грязная пена всегда наверх всплывает. Да и то взять: в армию нормальных мужиков призвали, вернулись с войны далеко не все, а кто вернулся – те с ранениями, контузиями или вообще инвалиды, без рук без ног. А уголовное отребье в лагерях отсиделось, многие вышли по амнистии в честь Победы. Брали в армию и из лагерей, только желающих воевать из уголовников было немного. Осужденные по политическим статьям – той же 58-й, на фронт рвались, но их не пускали. Как же! Враги народа: вдруг к немцам перебегут или того хуже – оружие против своих повернут. А уголовники – свои, из пролетариев, только оступившиеся. Вот и получалось, что лучшие на фронте воевали или сидели в лагерях, а уголовники всех мастей, воры, убийцы, грабители и насильники отсиживались в глубоком тылу, на казенных харчах. Да еще и в лагерях над политическими измывались. Таких подробностей Андрей не знал. В армию его забрали в 42-м, самом тяжелом для страны году. Служил в пехоте, потом попал в полковую разведку. Как выжил в этой кровавой мясорубке, и сам до сих пор удивлялся. Ранен был неоднократно, но каждый раз легко, и потому искренне считал, что ему повезло. Потом, когда уже отгремели победные залпы салюта и их полк перевелся на Дальний Восток, он успел повоевать с японцами. Армия у них была многочисленная, в упорстве солдаты не уступали немцам, многие были просто фанатиками. Только в 45-м году у наших был уже большой боевой опыт, да и в количестве и качестве боевой техники мы японцев превосходили. А их танки – те же «Ха-го» – так и застряли на довоенном уровне. У солдат винтовки, автоматов не было – как и ротных минометов. В общем, разгромили японцев. Демобилизовали его только в 1946 году. Страна ждала рабочие руки – ведь в тылу работали женщины, подростки да старики. Мужики вернулись в форме, большая часть из них – при орденах и медалях. Но кроме как воевать, они больше ничего не умели, и гражданских специальностей у многих не было. Да и откуда им взяться, если на фронт после школы попали? И сотни тысяч заслуженных опытных танкистов, летчиков и артиллеристов враз оказались не у дел – переход оказался слишком резким и неожиданным. Кому образование позволяло, уселись за парты в институтах и техникумах. И вроде зазорно было сидеть рядом с зеленой молодежью, но понимали – надо! Другие, кто школьные науки за годы войны забыл или учиться не желал, стали работу искать. И тут выяснилось, что соискателей много. Потому даже тяжелой неквалифицированной работе Андрей был рад. Зарплата, продовольственные карточки – еще бы с жильем решить. Пока он жил у тетки на птичьих правах. У нее самой комнатушка восемь метров в коммуналке, повернуться негде, но пока она его не гнала – и на том спасибо. Родители Андрея в войну под бомбежку попали и погибли – тетка ему об этом на фронт отписала. Он, конечно, погоревал – да что ж сделаешь? Не у него одного беда, у многих. С немцами только злее воевать стал. Последние два года в разведке служил, а там порядок жесткий: доставь «языка» живым, чтобы допросить можно было. Если была возможность захватить нескольких, скажем – в тыловом блиндаже, в живых он оставлял только одного. Мстил таким образом за родителей, своих и чужих – пусть в их проклятую Германию тоже похоронки придут. Россия – не Франция или Австрия, где немцев встречали с цветами. Андрей был комсомольцем и на собрания ходил, как и все. Вот только в партию вступить не успел. Сталина до войны почти боготворил, как и многие его сверстники. А как на фронте побывал да повидал с армией Польшу, Германию и Чехию, узнал, как мир живет, – переменилось что-то в его сознании. На фронте солдаты языки при себе держали: скажешь лишнее – попадешь к особисту. А потом и в штрафбат угодить можно. Встречался Андрей со штрафниками. Нормальные парни и воевали неплохо. И хотя уже два года прошло после Победы, он до сих пор просыпался по ночам в холодном поту – снились фронтовые ужасы. Однако теперь жизнь мирная, хотя и очень тяжелая. С продуктами плоховато, одежда по талонам. На работу он ходил в армейском обмундировании, только без погон. Но не он один так – многие. Однако вероломного врага страна одолела, и теперь жизнь с каждым днем, с каждым годом лучше должна становиться. Оптимистом он еще был, поскольку на гражданке толком и не жил еще. Вся взрослая жизнь – в окопах. Отработав месяц, Андрей пошел становиться на комсомольский учет в райком. Усатый секретарь, парень его возраста, повертел в руках комсомольский билет: – Фронтовик? – Так точно, недавно вернулся. Германца бил, потом японца. – Сержант, как я смотрю. И ранения есть? – Это секретарь углядел на гимнастерке нашивки за ранения. – Точно. – Хм! И – садчиком на кирпичном заводе? – Жить на что-то надо, не всем же в райкоме сидеть, – обиделся Андрей. – Мы тут, между прочим, не сидим, а работаем, где партия поставила. Награды есть? – «Красная Звезда» и «За боевые заслуги». – Так, хорошо… Посиди пока. Секретарь вышел, а Андрей корил себя – почему не сдержался? Через четверть часа секретарь заглянул в дверь: – Идем со мной. Андрей молча поднялся и пошел за секретарем. Оба вошли в кабинет, находящийся этажом выше. Андрей успел прочитать на двери табличку: «Райком партии. Секретарь». Зачем его сюда? Из-за стола навстречу им поднялся средних лет мужчина в полувоенном френче, какие носили чиновники всех мастей, беря с вождя пример. – Здравствуй, Фролов! – Здравия желаю. – Садись. Андрей и секретарь комитета комсомола сели. – Коротенько расскажи о себе. Андрей рассказал о службе в армии, о разведке, о гибели родителей. – Сирота, стало быть, – почему-то удовлетворенно подытожил секретарь. – Есть мнение направить тебя по партийно-комсомольскому набору в ряды рабоче-крестьянской милиции. Андрей оторопел: ему показалось, что он ослышался. Только работу нашел – и вот, нате вам! Мнение-то у секретаря есть, только вот его, Андрея, мнения никто не спросил. Однако лицо Андрея осталось бесстрастным. Он привык в армии приказы не обсуждать, даже самые нелепые. А в милиции снова служба, снова погоны… Да и что он умел, кроме этого? – Чего молчишь? – Секретарь закурил папиросу, дохнул дымом. – Так у меня же образования нет. И умения, соответственно, тоже. – Там научат. После войны шпаны много появилось. Сам видишь – в милиции почти одни женщины. Их понемногу увольнять будут и заменять боевыми ребятами вроде тебя. Уж больно неожиданным было предложение. Пока Андрей раздумывал, секретарь размашисто расписался и протянул ему бумагу. – Поздравляю. Это направление. – А с работой как же? – растерялся Андрей. – Пойдешь и уволишься. Тебе ответственное дело партия поручает. Можно сказать – доверяет. – Спасибо за доверие! – Вот так-то оно лучше. Андрей повернулся и вышел. Вот попал! Видел он милиционеров на улицах – «орудовцев» в белых гимнастерках, с жезлами. И других милиционеров – в темно-синей униформе с наганами в желтых кобурах. Такие револьверы в конце войны только «нестроевики» носили – инженерный состав и медики. О! Ошибочка! Вспомнил Андрей, что еще у танкистов револьверы долго держались, потому как ствол «ТТ» в амбразуру для стрельбы в броне не проходил. Всем неплох револьвер, да перезаряжать его хлопотно и долго. И потому для ближнего боя разведчики наши трофейные немецкие пистолеты имели, вроде «вальтера» или «парабеллума». Андрей даже с фронта «вальтер» привез. У немецкого генерала, что в плен уже на территории Германии взяли, изъял. И патроны привез – несколько пачек. На пистолете табличка именная. Конечно, его сдать положено было, только на фронте так делали не все. Сдашь какой-нибудь особый пистолет с накладками из рога на рукояти или гравировкой украшенный, глядь – а с ним уже «смершевец» ходит. И многие фронтовики в «сидорах» подобные трофеи с фронта привезли. Иногда солдаты из семейных куски ткани везли или другое что – по мелочи. Офицеры же забирали трофейные мотоциклы, велосипеды… И все поголовно – наручные часы. До войны велосипед, часы – редкость. Андрей постоял у райкома, раздумывая – ему сегодня в ночную смену идти надо было, и направился на завод. Там он написал заявление, получил расчет и трудовую книжку. Какое-то время он вертел ее в руках – никогда раньше не видел, вздохнул. Тяжелая работа садчиком, но заработок хороший. А в милиции… Приживется ли? Здание райотдела милиции было в трех кварталах от дома тетки. Андрей вошел, подошел к дежурному и протянул ему направление. Тот оторвался от писанины: – Ага, пополнение прибыло! Дежурный с любопытством осмотрел вылинявшую гимнастерку Андрея, задержавшись взглядом на нашивках о ранениях: – Фронтовик? – Так точно. – Нам боевые ребята нужны. Иди в кадры – первая дверь налево. Андрей постучал, вошел. Обстановка в кабинете была спартанской: несколько шкафов с бумагами, стол и два стула. А еще перегородка в двух шагах от двери, чтобы посетители дальше не прошли. За столом сидел, судя по обильной седине и морщинам, уже очень немолодой мужчина. Не в пример дежурному, он изучил направление Андрея тщательно, едва ли не под лупой. «Бдительность проявляет», – усмехнулся про себя Андрей. – Воевал? – Полковая разведка, – сразу уточнил Андрей. – Звание? – Сержант, – в подтверждение сказанному Андрей протянул красноармейскую книжку. Кадровик изучил и ее: – Так, ранения были… Полистал: – …и награды. Боевой хлопец. Пиши заявление, заполни анкету и давай фото. – Фотографии у меня нет. – Ай-яй-яй! Непорядок, непорядок! Через дом от нас фотоателье. Иди, пусть сфотографируют – два на три. Андрей пошел фотографироваться. Скучавший фотограф щелкнул затвором трофейной «Лейки»: – За фотографиями придешь к четырем часам. Пока Андрей заполнял бумаги, получал обмундирование и сапоги на складе, подошло время. Он получил фото и направился к кадровику – там ему выписали удостоверение с фотографией и печатью. – Ну вот, теперь все честь по чести. Придешь завтра к восьми утра в шестой кабинет, к капитану Васильеву – он ведает постовыми. Первый рабочий день Андрея прошел скучно – капитан вручил ему Уголовный кодекс: – Читай и запоминай. Ты теперь представитель органов! И Андрей весь день до рези в глазах изучал статьи. Но разве их сразу запомнишь? На второй день капитан взял его с собой на обход территории, предварительно показав висящую на стене карту: – Зона нашей ответственности: с востока на запад – от улицы Семилетки до улицы Чкалова, а с юга на север – от ветки железной дороги до улицы Трудовой. Участок большой, сложный: и притоны есть, и «малины» воровские. – Что за «малины»? – Вроде мест отдыха для уголовной братвы. Они там водку или самогон пьют, с девками общаются. – Взять их да прихлопнуть! – А за что? Они заявят – отдыхаем. Разве есть статья, чтобы за отдых – в «кутузку»? – Так ведь они воры и грабители! – А ты попробуй докажи! У него справка на руках есть, что он работает сапожником или заготовителем в артели «Свободный труд». Он не тунеядец, и по закону привлечь его к ответственности не за что. Улики надо иметь, доказательства веские, а еще лучше – на месте преступления взять, с потерпевшими и свидетелями. – О! Так их никогда не переловить! – Ловим и сажаем! А социалистическую законность соблюдать надо. За нами закон, и мы его чтить должны. Капитан и Андрей вышли из здания райотдела. – Жалко, сотрудников у нас мало. Ну ничего! Война закончилась, мужики возвращаться стали. Пополнение пошло, боевые ребята – вроде тебя. Искореним преступность и заживем! – Так из лагерей отсидевшие выйдут! – Перекуются. Ты смотри: как война закончилась – народу послабление пошло. К каждому Новому году Указ – цены снижают. Пусть и ненамного, а душе приятно. Заботится о народе товарищ Сталин. В ответ на это Андрей только вздохнул. Люди в общей массе одеты плохо, одежда все больше изношена, черных и серых цветов; лица у людей усталые. Если кто и смеется – так это дети и молодежь. А он видел, как бюргеры живут – где дома снарядами и бомбами не разрушены, как на картинке. И только у нас коммунальные квартиры с клопами и тараканами. Капитан подошел к бабкам, торгующим семечками: – Разойдись! Не положена стихийная торговля! Бабульки молча собрали семечки в мешочки и отошли за угол. – Товарищ капитан! Мы уйдем – они же вернутся! – Обязательно! Им ведь тоже на что-то жить надо, внуков поднимать – после войны родители есть не у всех. Нешто я не понимаю? Не зверь какой! – Тогда зачем гонять? – Порядок должен быть, уважение к власти. В сопровождении Андрея капитан обошел несколько точек, где несли службы постовые. У одного постового он оставил Андрея: – Сержант Колоколов служит давно, службу знает. Участок сложный, но есть чему поучиться. Побудешь у него стажером. – Есть, – молодцевато козырнул Андрей. Капитан ушел. – Ну, давай знакомиться, стажер. Старшина Колоколов, Василий Тимофеевич. – Сержант Фролов Андрей, можно без отчества. – Андрей, ты не вертись, днем тут спокойно. А вот как стемнеет, всякая шушера из щелей полезет – через кусты от нас железная дорога. Вот братва на «железку» ходит, вагоны вскрывает. Но «железка» – не наша вотчина, там транспортная милиция есть, военизированная охрана. Их задача – кражи не допустить. А уж если ворам повезло да стянули что-нибудь, они сюда побегут. Тут уж не зевай, хватай. К тому же через железную дорогу люди ходят – на той стороне заводы да фабрики. Смена в одиннадцать ночи заканчивается, грабителям самое раздолье – особенно когда зарплата. Я уж и числа выучил. На «Большевике» шестнадцатого, а на «Коммунаре» десятого. И артели есть, но у них зарплату нестабильно дают, когда как. Сегодня у нас какое число? – Вроде двенадцатое. – Не «вроде», точно знать надо. Через четыре дня на «Большевике» зарплата будет. Работяги в пивные пойдут да в рюмочные – отметить. Представь: поздний вечер, работяга подвыпивший, железная дорога, кусты. Треснут по башке и оберут как липку. Очухается утром – башка болит, карманы пустые. Сам ли потерял с перепою или обобрал кто – не помнит. Они сходили в столовую, пообедали. – Слышал я – указ вышел на днях, усиливающий наказание за воровство и грабежи? – спросил старшина после обеда. – Не читал еще. Мне капитан Васильев только Уголовный кодекс давал. – В газетах было, но коротко. Стало быть, доведут еще до сведения. Как позже узнал Андрей, речь шла об Указе от 4 июня 1947 года. Москва входила в число городов особого списка органов милиции, наряду со столицами союзных республик – Минском, Киевом, Ригой, и портовыми городами – Одессой, Архангельском, Мурманском, Владивостоком. В этих городах наряду с территориальной милицией была военизированная. Старшина, а с ним и Андрей, не спеша пошли по участку. – Погоди, постой здесь. Колоколов отошел в переулок и коротко переговорил с пареньком в кепке-восьмиклинке – такие были сейчас в моде. Вид паренька Андрею не понравился: глаза постоянно бегают, сам какой-то приблатненный, с железной фиксой на переднем зубе. Старшина вернулся: – Это Сенька-форточник. – Почему «форточник»? – Через открытые форточки в чужие дома и квартиры лазит, вещи крадет. Причем ухитряется обокрасть квартиры, где хозяева спят. – Арестовать надо его! – А улики где? А заявления потерпевших? Кроме того, если не попался на краже, трогать его не надо. Информатор он, стукачок. Мы периодически с ним встречаемся, и если он что-то узнает от серьезных воров, то говорит. – Хм, толково! – А ты думал! Воры, когда они на «малине» да среди своих, похвастаться любят: где и кого обворовали, что взяли – вроде фартовые они. А для органов такая информация – дорожка к расследованию. Легче копать, когда знаешь, кто вор, своего рода зацепка. Начало темнеть. Андрей устал – он не привык весь день стоять на ногах. В разведке больше лежишь, наблюдаешь или ползаешь. Мимо них, опасливо косясь, потянулись старушки и женщины с ведрами и пустыми мешками. – Куда это они? – На «железку». – А мешки и ведра зачем? – Уголь собирать. С тендеров у паровозов или с вагонов куски угля падают, вот они их и подбирают. Кто помоложе да поразворотливее – на полувагоны лезут, сверху берут. Центральное-то отопление только в больших домах! Печи топить чем-то надо, а уголь, сам знаешь, по норме дают. Да и дорогой он. Через час-другой от железной дороги потянулись эти же женщины. Кто нес угля полное ведро, у других же он был на дне мешка. На день топить хватит, а больше и не унесешь, тяжел уголек. Старшина отворачивался, делая вид, что не замечает, Андрею же было женщин жалко. Многие вдовы, а если у кого-то муж и вернулся, то инвалид. Заработки низкие, а то и вовсе никаких нет, но выживать как-то надо. Однако государство и власть к людям строги были. За несколько подобранных картофелин или колосков с зерном на уже убранном поле давали вполне реальные сроки. Власти нужны были заключенные, бесплатная рабочая сила. Многие предприятия, заводы и фабрики – тот же Беломорканал – были построены кровью и потом на костях тысяч зэков. На своем участке старшина служил давно и многих знал в лицо. Всех «несунов» не задержишь, а вот воров да с краденым на руках – обязательно. Побаивались старшину, но и уважали. За мелкий проступок пожурит, внушение сделает. Увидит, что кто-то спьяну куражится – скрутит, а то и в отделение отведет. В десять вечера старшина снял фуражку с красным околышем и синим верхом, и вытер пот платком. – Все, кончилось наше время, по домам пора. Утром приходи в отделение на развод, а потом сюда. Оружие-то пока не дали? – Нет. – Ну да, новичок. Как самостоятельно в наряды ходить будешь, вручат. Андрей отправился домой, старшина – в райотдел, оружие сдать. Андрей свернул в переулок. Еще сто метров, поворот направо, двести метров – и дом тетки. Быстрым шагом и десяти минут не будет. Внезапно он услышал какую-то возню в кустах. «Собаки, что ли?» – подумалось. Но из-за кустов донесся сдавленный вскрик, тут же резко оборвавшийся. Так бывает, когда человеку ладонью зажимают рот. Андрей такие звуки в разведке слышал, ошибиться не мог и потому, не теряя зря время, вломился сквозь кусты. На земле смутно виднелись два силуэта. Женщину прижимал лежащий на ней мужчина. Одной рукой он зажимал ее рот. Налицо была явная попытка изнасилования. Не раздумывая, Андрей сильно пнул мужчину в бок. Тот вскрикнул и попытался вскочить, но Андрей схватил его руку и заломил. – Ты что же, паскудник, делаешь? – зашептал он ему на ухо. – На нары захотел? Женщина, воспользовавшись тем, что ее перестали держать, вскочила и бросилась через кусты. – Гражданка, подождите! – запоздало крикнул ей вслед Андрей. – Заявление надо… – Он не договорил. Женщина убежала – Андрей слышал звук ее быстро удаляющихся шагов. – Мусор, отпусти! Бабы нет, и заявления не будет! По голосу чувствовалось, что насильник торжествует. Андрея же переполняла злость. Надо же – потерпевшая скрылась! Преступник прав: заявления не будет, и его просто отпустят. Ну – нет, коли срока не будет, преступник все равно не уйдет безнаказанным. Андрей резко дернул руку, которую все еще держал, вверх, и выкрутил ее. Раздался хруст костей, и насильник заорал от боли: – А, сука! Плечо сломал! Андрей резко ударил его ребром ладони в кадык. Крик захлебнулся, и преступник обмяк. Андрей отпустил его руку, и насильник безвольным кулем свалился на землю. Ногой Андрей добавил ему еще по ребрам. Так, надо уходить – вопль насильника могли слышать в домах. Этот гад лица его не видел и опознать не сможет. Да и не пойдет он в милицию, иначе объяснять придется, почему на него напали. Зато заживать долго будет, в следущий раз подумает, приставать или нет. Андрей пробрался через кусты, отряхнул форму и пошел домой. – Что-то ты припозднился, – спросонья пробормотала тетка. – Вареная картошка на подоконнике в кастрюле, там же и селедка. Поешь. – Утром. Андрей разделся, повесил форму на деревянные плечики и улегся в постель. Устал он сегодня, да еще насильник этот! Он успел подумать, что о происшествии рапорт писать не будет, иначе обвинят в самоуправстве и превышении власти – с тем и уснул. Утром его растолкала тетка: – Андрей, пора вставать. Ты хоть поешь, вечером же не ужинал… Андрей умылся. Вода из крана текла прямо ледяная, но сон сразу прошел. Он съел миску вареной картошки с селедкой, выпил жиденького чаю. Ему было не привыкать к простой пище, на фронте бывало гораздо хуже. В наступлении полевые кухни зачастую отставали от войск, и они ели то, что удавалось найти у немцев в траншеях и блиндажах. Начистив бархоткой сапоги, он оделся, посмотрел на себя в мутноватое зеркало. Вроде все в порядке. У выхода из подъезда Андрей наткнулся на пацана лет двенадцати – тот жил этажом ниже. При виде его мальчишка что-то спрятал за спину. – А ну, герой, покажи, что у тебя там! Пацан нехотя протянул ему маленький пистолет. Андрей сразу узнал его: «маузер» калибра 6,35 мм – небольшой, карманный. Хлопушка по большому счету, но если в лоб да еще с близкого расстояния – то насмерть. Андрей забрал оружие. – Где взял? – строго спросил он. – У Мишки вчера в карты выиграл. – Вот скажу отцу, он тебе уши надерет! – Он утром рано уходит, а приходит за полночь! – Где он у тебя работает? – На номерном заводе. Дядя Андрей, не говори! Он ремнем больно отходит. – Оружие – не игрушка. Вдруг выстрелит? Убьешь еще кого-нибудь невзначай. Андрей сунул пистолет в карман. – Брось играть в карты. Всегда найдется кто-то, кто играет лучше тебя, без порток оставит. Сочтя воспитание соседа оконченным, Андрей отправился на службу. На разводе была перекличка, наряды, а потом получение оружия. После войны у милиционеров появились по штату пистолеты и револьверы. Во время войны короткоствольное оружие по большей части изъяли в армию, и постовые были на службе с винтовками. Неудобна она была для милицейской службы – длинна и тяжела. В ближней схватке пистолет удобнее, тем более что у бандитов всех мастей оружия было в избытке. Андрей подошел к Колоколову: – Здравия желаю. – Правильно желаешь. Сегодня ночью «вохровца» на станции зарезали, и из вагона обувь вынесли. Много, в руках столько не унесешь. Видать, машина была. В оперчасти сказали к барыгам-спекулянтам приглядываться, не начнут ли торговать сапогами. – Понял. – Говорят, банда объявилась. Знак свой оставляют – черную кошку на стене рисуют. – Зачем? – Для форсу бандитского. Андрей не знал, что вскоре вся Москва только и будет, что перешептываться о «Черной кошке». Страху она нагонит на обывателей много, но в итоге будет ликвидирована МУРом. Два года подряд – в 46-м и 47-м – в стране была засуха, неурожай. Продовольствия стране не хватало, да еще СССР поставлял продукты Польше, Чехии, Венгрии, половине Германии и странам, попавшим в зону влияния Советского Союза по Ялтинскому договору. Потому воры не гнушались ничем – ни продовольствием, ни обувью, ни вещами. Они знали, что на барахолке купят все, и причем не только за стремительно обесценивающиеся деньги, но и за изделия из благородных металлов, у кого они сохранились. Люди побогаче или имевшие доступ к продовольственным закромам скупали за бесценок уникальные, порой не имеющие цены вещи. За пару буханок хлеба или полмешка муки они приобретали картины, подсвечники, раритетные книги. Как и в любой стране во время кризиса, первые годы после войны жулье в Советском Союзе богатело, а народ выживал. Но на стихийных рынках и обманывали часто. Андрею запомнилась женщина бальзаковского возраста интеллигентного вида, плакавшая навзрыд: она отдала пару старинных серебряных подсвечников за две рыбины, оказавшиеся муляжами из музея. Военнопленных Советская власть кормила лучше, чем свой народ. Барахолки были в каждом районе, и сегодня старшина и Андрей несколько раз проходили по рынку. Он был на границе их участка, но начальство распорядилось так. При виде милиционеров некоторые продавцы судорожно убирали свой товар в баулы. Но всех досмотреть невозможно, и оба поглядывали по сторонам – не продает ли кто новые сапоги? В сапогах ходила половина мужского населения города, и даже чиновники. У них как униформа – хромовые сапоги и френч. Люди рангом пониже носили сапоги яловые, а простой люд – кирзовые. Некоторые неведомыми путями доставали американские ботинки на толстой рубчатой подошве – такие поставлялись в годы войны американцами по ленд-лизу. Желтого или коричневого цвета, качественные, не знавшие сносу, они очень ценились. Война окончилась, а с нею – и поставки по ленд-лизу. Страны-союзники сползали в эпоху «холодной войны». Сапоги на барахолке были – но ношеные. Или новые, но трофейные – кто-то из фронтовиков домой привез. Такие неплохие сапоги Андрей тоже носил, когда служил в разведке. Оружие и сапоги на разведчиках почти всегда немецкие были. Подошвы наших и немецких сапог следы оставляли разные, а у немцев фельджандармерия работала хорошо. Если свежий след от советских сапог обнаружат – не отстанут. Собак-ищеек пустят, но владельца найдут. И оружие немецкое брали по нескольким причинам. Случись стрельба – что в разведке крайне нежелательно, звук не насторожит немцев. Ведь у «ППШ» или «ППД» звуки уж очень характерные, да с немецким оружием и с боеприпасами легче. Патрулировали участок до вечера, и оба обратили внимание, что шпаны сегодня не видно. После вчерашнего убийства стрелка ВОХРа милиции в районе было много, и отребье сочло за благо притаиться. С облегчением они ушли со службы. Стоило кого-нибудь задержать – и надо было писать рапорты и протоколы. Тогда раньше полуночи не уйдешь. Поужинал Андрей холодными макаронами и куском ливерной колбасы. – Твою карточку отоварила, – похвасталась тетка. Андрей стал раздеваться, и тут из кармана брюк вывалился пистолетик. Он взял его в руку и выщелкнул обойму – четыре патрона. Выбросить или сдать в райотдел? Можно ведь сказать, что нашел… У дежурного в углу целый ящик такого добра, начиная от обреза охотничьего ружья и заканчивая автоматом «ППС». Оружие изымали почти каждый день. Отечественные экземпляры, если они были в хорошем состоянии, передавались в ОСОАВИАХИМ – аналог и предшественник ДОСААФ, а трофейное или негодное шло в переплавку. Андрей сунул пистолетик в карман: завтра он решит, что с ним делать, а сегодня – спать. Неделю он ходил на службу с Колоколовым: задерживал пьяных дебоширов, одного грабителя, учился писать протоколы. Понемногу узнал всех сотрудников отдела. Люди в форме – что в армии, что в милиции – сначала кажутся все на одно лицо, это уж потом начинаешь различать. Ведь каждый из них даже форму носит по-разному. У одного фуражка едва ли не на затылке, у другого ремень болтается… Андрей чувствовал, что знаний не хватает, и стал брать в отделе кадров книги по уголовному праву и другим разделам юриспруденции – за неимением библиотеки десяток-другой книг хранились там. Прочитал он и пресловутый Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 04.06 1947 года, ужесточающий наказания за кражи, в основном государственного имущества – за него давали от 7 до 10 лет. Если же кража была совершена группой – от 10 до 25 лет. За общественное имущество – колхозное или артельное – давали срок меньше: от 5 до 8 лет. Государство оберегало, в первую очередь, себя. По Уголовному кодексу, принятому в 1926 году, имевшему многочисленные поправки и действовавшему в то время, за кражу личного имущества осуждали на 6 месяцев, за грабеж с применением насилия – до 3 лет, за разбой – до 5 лет. Так же на срок до 5 лет осуждали за изнасилование. За умышленное убийство давали срок от 3 до 10 лет лишения свободы. Андрей был удивлен: за преклонение перед Западом по статье 32 пункт 3 тоже приговаривали к 10 годам. Стоило только при свидетелях похвалить что-нибудь не советское. Преступления несравнимые! И вот настал день, когда ему выделили пост и вручили оружие – потертый, видавший виды «наган» производства императорского Тульского оружейного завода, изготовленный в 1905 году. Да, револьвер был едва ли не вдвое старше его самого. Пост был по соседству с постом старшины Колоколова и тоже рядом с железной дорогой. Самое значимое здание – клуб меланжевого комбината. В первый самостоятельный день Андрея они шли со службы вместе – положено было сдать оружие. Только сотрудники дежурной бригады и уголовного розыска имели оружие при себе всегда – их могли вызвать на происшествие в любое время суток. Три месяца прошли относительно спокойно. Пьяные драки и дебоши у пивных и рюмочных, мелкие кражи и поножовщина с легкими ранениями были не в счет – обычная служба. Андрей уже освоился, его стали узнавать в районе. Добропорядочные граждане здоровались, блатные же демонстративно переходили на другую сторону улицы. Уголовники, особенно авторитетные, придерживались некой формы одежды: обязательная синяя кепка, под пиджаком – тенниска, бриджи заправлялись в надраенные сапоги с голенищем гармошкой. А уж железные или золотые фиксы – даже на здоровых зубах – носили все. В начале декабря были подняты цены на пайковые товары, выдававшиеся по карточкам, – продовольственные товары, обувь и одежду. В народе, получавшем в большинстве своем зарплату низкую, появилось глухое недовольство. Открыто протестовать не стали, и вдруг 14 декабря объявили Указ об отмене продовольственных карточек и проведении денежной реформы. Народ был в шоке. С 15 декабря в магазинах в свободной продаже появился хлеб, свежая и соленая рыба и даже конфеты – карамельки и подушечки. Обмен старых денег на новые производился в соотношении 1:10. Этим преследовалось несколько целей: первая – ударить по спекулянтам, нажившим неправедным путем ценности в военные годы, и вторая – убрать из оборота «лишние» деньги. Ведь в годы войны гитлеровцы с целью подрыва экономики Советского Союза напечатали на своих фабриках довольно значительное количество советских бумажных денег. Фальшивки были высокого качества, и не все эксперты могли отличить их от настоящих, поскольку подделка была сделана на государственном уровне. На обмен денег выделялось всего несколько дней, и обменивали не больше трех тысяч рублей. Серьезные дельцыпотерь не понесли, поскольку заранее на бумажные деньги скупали золото и драгоценные камни, антиквариат и предметы искусства. Андрей заканчивал дежурство и уже предвкушал возвращение домой, в тепло. Если форменная шинель еще грела, то ноги в сапогах мерзли. И тут из старинного трехэтажного особняка выбежала женщина. Она была без пальто, только в накинутом на плечи платке, на ногах – домашние тапочки. Увидев Андрея, она кинулась к нему. Он поморщился: опять небось бытовая пьянка и дебош. Надо будет идти разнимать, а потом жена простит и заявление писать не будет. Но женщина бежала к нему молча – обычно при пьяных скандалах они кричали еще издалека. Андрей успел сделать несколько шагов ей навстречу, а про себя подумал: «Хоть согреюсь в теплой квартире». Женщина добежала и прерывающимся от волнения и бега голосом сообщила: – На третьем этаже, в двенадцатой квартире грабеж. Я отлучилась к соседке, вернулась – а дверь открыта и чужие голоса. – Идемте. Быстрым шагом Андрей направился к дому. Женщина бежала следом, едва поспевая. Распахнув тяжелую дверь подъезда, Андрей вошел. Дом был старинной постройки, лестницы широкие – из доходных, что купцы строили для солидной публики. Они успели подняться до площадки второго этажа – третий этаж был последним, как наверху распахнулась дверь и послышались шаги. Шел явно не один человек. Андрей расстегнул кобуру и вытащил револьвер: – Стоять, милиция! Через секунду сверху прогремел выстрел. Андрей оттолкнул женщину в непростреливаемую, мертвую зону, вскинул «наган» и дважды выстрелил по ногам незнакомцев. Ни их тел, ни лиц видно не было – все закрывал лестничный пролет. Стрелял Андрей отлично: в разведке «мазил» не держат – слишком высока может быть цена промаха. После его выстрелов сверху раздались крики, мат, стоны. – Эй, мусор, дай уйти! Мы тебя не тронем, зуб даю! – Бросайте оружие и спускайтесь с поднятыми руками! Живыми вас оставлю, но тюрьму гарантирую. – Пошел ты…! Сверху выстрелили. Пуля угодила в штукатурку, и Андрея осыпало известковой пылью. Он сунул женщине свисток: – Спускайся на улицу, свисти! Свисток был у каждого постового. Длинные трели означали тревогу, и каждый милиционер, находящийся поблизости, должен был спешить на помощь. Женщина, прижимаясь к стене, стала осторожно спускаться по лестнице. В пустом подъезде прозвучавшие выстрелы были как пушечные залпы. Наверняка люди проснулись, но из дверей квартир никто не выглядывал – боялись. Если у кого-то в квартире стоят телефоны, то уже должны были позвонить в милицию. Хотя надежд на скорое прибытие подмоги Андрей не питал – в райотделе одна старенькая полуторка. Пока ее на морозе заведут, дело как-то разрешится. Или они его убьют, или он их. Андрей снял шинель, портупею – они сковывали движения. С улицы уже доносились длинные трели свистка. Прыжком Андрей преодолел сразу три ступеньки лестничного пролета, развернулся, выстрелил в низ живота грабителя и тут же прыгнул вниз, на площадку. Он бы выстрелил в грудь или живот, но они были скрыты от него лестничным маршем. Вдогонку ударил запоздалый выстрел. В том, что он попал, Андрей не сомневался. По его расчетам, у бандитов должно быть двое раненых. Но он не знал, сколько грабителей наверху, а у него оставалось всего четыре патрона. Ему вспомнилось об оставленном дома «маузере» – он ведь его так и не сдал. А как бы он сейчас пригодился! В разведку всегда брали с собой запасное оружие. Кроме автомата, нож и – как последний шанс – пистолет. Ведь если дело дошло до стрельбы из пистолета, то дистанция коротка. А в рукопашной доходило до саперных лопаток. Хорошо заточенная, она была не хуже топора и увечья наносила ужасающие. На пол лестничной площадки упало сверху несколько капель крови. Андрей ухмыльнулся – кто-то серьезно ранен. Бандиты сейчас как в ловушке. Он им и выйти мешает, и с третьего этажа не выпрыгнешь. Постройка дореволюционная, в комнатах до потолков метра четыре, и в лучшем случае попытка выпрыгнуть закончится инвалидностью, в худшем – моргом. Бандиты это тоже понимали, и сверху раздался голос: – Мусорок, мы же тебя на куски порвем за наших братанов! – Вы сначала до меня доберитесь! Ну, давайте – кто смелый? Только лоб зеленкой смазать не забудьте! Почему-то у бандитов существовало поверье, что перед расстрелом лоб мажут зеленкой. Грабители наверху стали тихо переговариваться. По голосам Андрей определил, что их было не менее двух. И еще один из бандитов говорил: «За наших братанов». Стало быть, раненых тоже не меньше двух, и один, скорее всего, в живот, а другой – в ноги. В разведке раненых на себе несли бы до передовой, но в том, что бандиты поступят сейчас именно так, Андрей сомневался. Красиво говорить они мастаки, убеждать в дружбе до гроба умеют, но как до дела дойдет – каждый думает о том, как бы ему свою шкуру сберечь, она ближе. Вот и эти сейчас размышляют, как бы им самим прорваться да награбленное унести. А Андрей перекрывает им путь отхода. Бандиты на лестничной площадке зашевелились, верно – придумали какой-то план. Внезапно раздался металлический звук, потом он повторился. Секунду Андрей соображал, что бы это могло быть, но потом дошло: один из грабителей поднимается по железной лестнице к люку, ведущему на чердак. Через крышу хотят уйти! Только люки всегда на замке, за ними обычно дворники смотрят. Правда, воры могут открыть навесной замок отмычкой. Эти замки простые и иногда открываются изогнутой шпилькой для волос. Раздался легкий скрежет, и замок грохнулся на плитки пола. Бандиты засмеялись. Понятно, радуются, что выход нашли. Что они предпримут? Первый уж наверняка в люк полез, второй держит под прицелом лестницу и его, Андрея. Но и он секунды спустя тоже начнет взбираться по лестнице. Потом настанет момент, когда верхняя половина туловища грабителя скроется в люке. Огонь открыть он не сможет, а вот выстрелить в него – самый подходящий момент. Только как подгадать эту секундочку? Раньше времени выскочить на лестничный марш – сам пулю получишь, а опоздаешь на миг – и бандит скроется, залезет на чердак. А оттуда один ход – через слуховое окно на крышу и вниз по пожарной лестнице. Сверху послышался легкий металлический звук. Бандит старался взбираться, не создавая шума, но железная набойка на каблуке задела за металл лестницы и издала звук. Андрей решился и бросился по ступенькам вверх. Тут же раздался выстрел, и с его головы слетела шапка, сбитая пулей. Рискуя сломать ноги, Андрей отпрыгнул назад. И кто только придумал эти ступеньки? Грохнул еще один выстрел. Бандит не видел Андрея и стрелял для острастки. Андрей снова рванулся вперед и с пол-оборота увидел туловище ниже пояса – наполовину бандит был уже на чердаке. В последнюю секунду Андрей успел выстрелить в поясницу и бедро. Бандит завопил и рухнул вниз, на пол. Пистолет выпал из его руки и отлетел на ступеньки. Андрей побежал на третий этаж, с ходу выстрелив бандиту в грудь: нельзя оставлять раненого, но еще живого противника за спиной. Сколько хороших ребят погибло из-за этого! Раненного в ноги видно не было, кровавый след тянулся в распахнутую дверь ограбленной квартиры. Андрей секунду колебался – на чердак или в квартиру? Выбрал квартиру, он кинулся в раскрытую дверь и тут же остановился: мертвый бандит лежал в коридоре, и под ним расплывалась лужа крови. Видимо, пуля задела крупный сосуд. Андрей не был санитаром, но смерть на фронте видел много раз. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять – перед ним труп. Он заглянул в комнату. Никого. Метнулся в другую: у стола лежал убитый хозяин. Нож – финка с наборной ручкой – торчал у него из спины. Андрей выбежал из квартиры. Сколько секунд он потерял? Пятнадцать, двадцать? За это время бандит успеет перебраться по чердаку к слуховому окну. А дальше – железная, заметенная снегом крыша. Там темно и скользко. Конечно, бандит будет осторожен, и у Андрея есть в запасе время. Он кинулся по лестнице вниз, на втором этаже подобрал свою шинель и на ходу оделся. Сколько у него в револьвере осталось патронов – два или один? Женщина стояла у подъезда и тряслась от холода и страха. В подъезде звучали выстрелы, на улице – ночь, темнота, холодно и ветрено. Увидев Андрея, она испуганно отшатнулась. Андрей забрал у нее свисток. – Где пожарная лестница? – Там, – она показала на правый угол дома. – Иди в подъезд, замерзла уже. Но в квартиру не поднимайся. А сам побежал к углу дома и осторожно заглянул за него – не хватало на пулю нарваться. На лестнице, на самом верху виднелась темная фигура. Только что-то выглядела она очень уж большой и неуклюжей. – Брось оружие и спускайся! – крикнул Андрей. В ответ раздалось два выстрела, и неподалеку от Андрея взметнулись фонтанчики снега. Андрей поймал бандита на мушку и выстрелил. Вернее, не столько на мушку, сколько наводил по стволу. Фигура камнем полетела вниз, раздавшийся было вопль оборвался тяжелым ударом. Андрей подошел. Так вот почему фигура выглядела несуразно большой! На плечах грабителя был приторочен армейский «сидор», в котором наверняка лежало награбленное – жалко было бросать. Плохо, что Андрей ни одного из грабителей не взял живым – допросить некого было. То, что убил, поделом, но старая привычка разведчика оставить хоть одного в качестве «языка» давала о себе знать. Он вернулся в подъезд, подобрал шапку и портупею, опоясался. Женщина, изрядно продрогшая, стояла на площадке второго этажа. – Телефоны в доме есть? – У нас в квартире. А что там? Андрей не ответил. Поднявшись по лестнице, он вошел в квартиру. Телефон висел на кухне, на стене. Он набрал «02». – Дежурный Барсуков слушает. – Это сержант Фролов. На Интернациональной в доме семь – грабеж и убийство. Высылай бригаду. – Трупов сколько? – Хозяин и трое бандитов. – Это ты их, что ли? – удивился дежурный. – Я. – Сейчас распоряжусь, жди. Охраняй место происшествия, чтобы никто ничего не трогал. – Знаю, – буркнул Андрей. Он достал из кобуры пачку патронов, высыпал из барабана гильзы в мусорное ведро и снарядил револьвер. Любовно огладил оружие: револьвер был старый, как минимум – две войны прошел, а не подвел его. Потертое до металла воронение говорило о том, что он не лежал на складе, а был в деле. Андрей уселся на табуретку и обвел взглядом кухню. Хорошо живут люди, кухня площадью больше, чем комната у его тетки. Тяжело поднявшись, он вышел из квартиры. Один из убитых и его оружие лежали здесь же, на площадке. Значит, и ему положено быть именно тут. Ждать пришлось около часа. Женщина, хозяйка квартиры, поднялась на площадку. – Сюда нельзя! – преградил он ей дорогу. – Вы хоть скажите, что с мужем? – Его убили. Хозяйку Андрею было жалко. Какая-никакая, но была семья, был муж. А теперь она вдова. Женщина бессильно опустилась на ступеньку: – За что его? – Не знаю. Деньги, золото, другие ценности у мужа были? – Статуэтки и портсигары старинные. Отец его еще собирал, и он пристрастился. Андрей хлопнул себя по лбу. Вот простофиля беспамятный! Труп с рюкзаком во дворе лежит! – В квартиру не входить! Он кинулся на улицу. Труп грабителя, «сидор» и пистолет его лежали на месте. А ведь могли и «сидор» и пистолет забрать запоздавшие прохожие. Андрей почувствовал, что уже немного замерз – ветер вдоль улицы тянул пронизывающий, когда послышался звук мотора и из переулка показался свет фар. Из-за домов вынырнул грузовик. Он остановился рядом с Андреем, и из кабины выбрался старший дежурный бригады. Из крытого брезентом кузова выпрыгнули еще трое. – Что у тебя, Фролов? – Три убитых бандита и хозяин квартиры. Они его ножом… Оперативник подошел к трупу и посветил фонариком в лицо: – Каин-резаный. Давненько мы с ним не встречались, года два. – Знаете его? – Ловил два раза. Отсидит, выйдет – и снова за старое. Но теперь уж отбегал. Что за «сидор»? – Полагаю – краденое. Не досматривал. – Володя, за тобой фотографии, пальчики. А ты в квартиру веди. Они вошли в подъезд. – Ух и кровищи! Ты-то сам не ранен? – Нет, это бандитская. Женщина при виде милиционера встала. – Хозяйка квартиры, – пояснил Андрей, – это она меня позвала. – Хорошо. Постойте немного здесь, мы позовем. Николай, ищи понятых. – Так ночь на дворе, где я их возьму? – Стучи в квартиры. Они вошли в квартиру. – Это хозяин или бандит? – указал на мертвого лейтенант. – Бандит. Я его в ногу ранил, он кровью истек. – Собаке собачья смерть. Который на площадке лежит – отстреливался? Андрей снял шапку и просунул в пулевое отверстие палец. – Ого, повезло тебе! Считай, второй раз родился. Они зашли в комнату, где на полу возле стола лежал убитый хозяин. – Так, диспозиция ясна. Рассказывай, как все было. Андрей коротко и четко доложил. – Садись. Вот бумага – пиши рапорт. И поподробнее! Что, когда, сколько раз стрелял, словом – кто из них что делал. – Андрей уселся за стол. Писать он был не мастер, но через полчаса закончил. К этому времени фотограф сделал снимки, оперативник составил схему места происшествия. Вызвав машину-труповозку, они погрузили в нее трупы. Оружие бандитов и «сидор» как вещественное доказательство забрали с собой. С описью награбленного возились долго – часа два, но женщина все вещи опознала и перечислила четко. – Ну ты молоток, Фролов! – хлопнул его по плечу Николай из дежурной бригады. – Самого Каина завалил с подельниками! – Не завидуй, Коля! Ты лучше на шапку мою погляди… С этими словами Андрей снял с головы шапку и показал дырку от пули. – М-да! – задумчиво протянул Николай, недоверчиво глядя на Андрея. – Я же говорю – повезло! Пока Андрей сдал оружие, пока доплелся до дома, начало светать, и поспать ему удалось всего часа два.Глава 2. Недрогнувшей рукой
Следствие закончилось быстро. Собственно, только оформили бумаги. Потерпевший убит, свидетелей нет, да и сами преступники мертвы. На собрании в райотделе Андрея наградили грамотой. Оказалось, что за этой бандой числился уже не один грабеж и висело два убийства. Выяснилось это по отпечаткам пальцев. Андрей предпочел бы грамоте премию, но он не волен был выбирать, так решило начальство. Однако после боестолкновения с бандой Андрей стал брать на дежурство трофейный «вальтер». Пистолет маленький, надежный – как шанс на выживание. Клал он его в карман шинели: так он был незаметен, а выхватить в случае острой необходимости можно быстро. Кобура револьвера, где было положено носить штатное оружие, имела неудобную застежку, и это отнимало драгоценные секунды на расстегивание. Но никуда не денешься – форма. Тетка показала грамоту его всем соседям, похвалилась. А потом пришли новогодние праздники. Отмечаться они стали недавно, раньше считались наследием царского прошлого, отрыжкой гнилого капиталистического мира. Правда, Андрей в душе считал: год меняется, при чем здесь царь или православная вера? Просто дата, некий рубеж, Рубикон. Зима выдалась холодной, и Андрей решил с зарплаты купить бурки – нечто вроде утепленных сапог. В отделе выдавали валенки для несения службы. Стоять на месте или идти в них было можно, но вот бежать было затруднительно. А бегать на службе приходилось: то карманника догнать, то к месту грабежа успеть. В службу Андрей втянулся. Хлопотная, зачастую опасная, с перестрелками, но она ему нравилась: все лучше, чем вагонетки с кирпичом на заводе возить. Зарплата, правда, скромная, ниже заводской, зато форму выдают, об одежде беспокоиться не надо. И проезд в общественном транспорте – в автобусах или трамваях – бесплатный. К тому же после службы в разведке обычная работа – на заводе или в какой-нибудь артели – его уже не прельщала, казалась пресной, скучной: каждый день одно и то же. А в милиции каждый день происшествия, и ни один день не был похож на другой. Главное же – он осознавал свою нужность людям, обществу: все-таки не бумажки перекладывает в конторе, самое что ни на есть мужское занятие. Конечно же, он замечал и косые взгляды, и шипение сквозь зубы в спину: «Мусор», – но со временем перестал обращать на это внимание – своего рода издержки профессии. Постепенно Андрей обзавелся стукачами-информаторами. Без них на службе нельзя, их имели все спецслужбы – милиция, НКВД. Иногда они сообщали действительно важные, ценные сведения о преступниках: кто совершил грабеж, где обретается, кому краденое продал. Стукачей Андрей в душе презирал: предатель – он и есть предатель, в какой бы среде он ни был. Но пока они были нужны. Правда, приходилось закрывать глаза на их проделки, идти на своеобразный сговор – даже на сделку. Ты мне сдаешь того, кто обворовал квартиру на проспекте Буденного, а я делаю вид, что не знаю о краже велосипеда у здания артели на Пролетарской. Но когда информаторы все-таки наглели, совершали преступление серьезное, садились в тюрьму или лагерь, то они и в лагере стучали на сокамерников сотрудникам спецчасти, получая за это дополнительное питание или послабление режима. Однако если об измене узнавали урки или паханы, расправа следовала незамедлительно. В укромном углу убивали заточкой – заточенной на наждаке арматуриной. Или происходил несчастный случай, скажем – на лесоповале на стукача падало дерево. Конвой к таким случаям относился спокойно: на погибшего составляли акт и хоронили его в общей могиле. Для сотрудников охраны или спецчасти главное – чтобы не было побегов. Андрей постепенно узнавал о тонкостях службы, набирался опыта. Не обо всем было прописано в законах, кое-чем, исходя из своего опыта, делились сослуживцы, да и то шепотком, до некоторых тонкостей доходил сам. На утреннем разводе начальник отдела доложил, что на территории, подконтрольной отделу, появился насильник и грабитель. Вечерами он грабил и насиловал женщин, возвращавшихся с рабочей смены: забирал деньги, золотые украшения, у кого они были, а затем насиловал. Заявлений было несколько, и все пострадавшие описывали насильника одинаково: – Среднего роста, коренастый, лицо в оспинах. Физически очень силен, угрожает ножом, – зачитал начальник ориентировку. Андрей вздохнул. Под это описание попадает едва ли не четверть мужчин его участка. Нужны особые приметы – шрам, например. Или родинка, родимое пятно, хромота на одну ногу. Женщины обычно более наблюдательны, чем мужчины, но волнение и пережитый страх обычно отбивают память. Так, никто из женщин не смог вспомнить одежду насильника. Впрочем, во всех случаях был вечер, темно, и не до разглядываний. Пока Андрея утешало одно: насильник и грабитель не применял оружия. Угрожал – да! Но, по крайней мере, никого не порезал и не убил. Постовые и оперативники сразу обратились к информаторам. Но насильник действовал в одиночку, и стукачи о нем ничего сказать не могли. Да и не любили блатные насильников. В почете, на самом верху уголовной пирамиды были воры, медвежатники, вскрывавшие сейфы, ниже – грабители. В самом низу – убийцы, их презрительно называли «мясниками». А уж насильники вообще презирались, считались гнидами, отверженными. И среди воров было разделение. Наиболее уважаемыми были карманники, или «щипачи». Ловкостью рук они просто поражали. Попробуйте вытащить кошелек у трезвого человека, чтобы он ничего не почувствовал! Среди представителей воровских «специальностей» карманники были элитой, виртуозами. Однако население считало иначе, причисляя карманников к шушере, мелочовке, ворам несерьезным. При обходе своего участка Андрей приглядывался к мужчинам, попадающим под описание в ориентировке, но сходства не находил. Насильник мог отсыпаться днем, а на «охоту» выходить ночью. Награбленных денег ему хватало на еду и выпивку, а работать на государство среди блатных считалось западло. Обычно вечерние смены заканчивались в десять-одиннадцать часов вечера. Андрей уже отдежурил смену, сдал револьвер и направился домой. Но пошел он не напрямик, а переулками, вдоль железной дороги – самыми глухими и безлюдными местами на его участке. Поскрипывал снег под ногами, мороз градусов двадцать пять бодрил, щипал за нос и щеки. Зачем он пошел этим маршрутом, он бы, наверное, и сам себе ответить не смог. Он уже прошел половину пути, как вдруг услышал истошный визг. Сначала ему показалось, что это визжит собака. Он ускорил шаг, вышел на тропинку, ведущую через железнодорожные пути, и увидел рядом с рельсами маленькую женскую фигурку и крупную мужскую. Андрей сразу увидел в руке мужика поблескивающее лезвие ножа. Вырвав из кобуры револьвер, он побежал к путям. Снег предательски скрипел под ногами, подошвы скользили. Мужик, увидев милиционера в форме, рванул у женщины из рук сумку и бросился бежать вдоль рельсов к станции. Андрей кинулся за ним, и на ходу, как и полагалось, выстрелил вверх. – Стой! Куда там! Грабитель только поддал ходу. Сзади появился свет прожектора, и послышалось шумное пыхтенье паровоза – их догонял поезд. Андрей перепрыгнул рельсы, и теперь бежал по утоптанной в снегу тропинке вдоль путей. Паровоз догнал его и обдал облаком пара. За паровозом громыхали теплушки. Перед самым паровозом грабитель перескочил на другую сторону путей. Черт, как не вовремя появился поезд! Андрей пригнулся, пытаясь разглядеть под проезжающими вагонами, куда побежит грабитель, но тот исчез. Андрей дождался, когда прогромыхает поезд, но на путях было пустынно. Грабитель перебежал на другую сторону от железной дороги и скрылся в кривых улочках частного сектора или прыгнул на подножку вагона – перед станцией поезд всегда замедлял ход. И среди частных домов его не найдешь, тут едва ли не каждый третий дом с криминальным душком: либо «малина» воровская, либо скупщики краденого, либо девицы легкого поведения. Андрей сплюнул, засунул револьвер в кобуру и пошел назад. Женщины, у которой грабитель вырвал сумку, уже не было. Вот ведь незадача! Если бы она осталась, можно было бы опросить, узнать приметы грабителя. Ведь сам Андрей видел его сбоку и издалека, а потом – только со спины. На поражение стрелять – далековато, вот если бы был автомат… И догнать не хватило сил, грабитель имел фору в дистанции и бежал быстро. В общем, не удалось. Андрей тешил себя надеждой, что этот ублюдок еще встретится на его пути. Обижать слабых – женщин, стариков и детей – самое последнее дело. Но преступники – люди особого склада характера. Им неведома жалость, сочувствие, стыд. Только свой эгоизм, только свои животные инстинкты: пожрать, выпить, с бабой переспать да похвастать среди блатных о фарте воровском. А на что будет жить ограбленная вдова с детьми, им наплевать. Поэтому и Андрей сочувствия к преступникам не имел, его не трогали их жалостливые рассказы при задержании: почти все они выдавали похожие истории. Папами у них были прокуроры или видные чиновники, а они – их внебрачные сыновья. Детство они провели в детском доме, а испортила их, научила дурным привычкам улица. Слезу пускали, в истерике рубашку на груди рвали, иногда вызывая тем самым сочувствие у прохожих. Но Андрей уже уяснил – это спектакль. Жестокость у таких отморозков бьет через край, руки у многих в крови по локоть, и по ним давно лагерь плачет, а лучше бы – расстрел. Жрет, пьет, по земле ходит, но ни государству, ни обществу, ни людям пользы от них никакой – как гнилые зубы во рту. И есть ими нельзя – больно, и смердят. Выдрать с корнем без сожаления – вот и все лечение. Даже доставленные в отделение и помещенные в камеру, они гнут там пальцы, все в синих наколках. Тьфу, рука сама к оружию тянется – застрелить стервятника, гниль смердящую. Андрей порой не мог понять законы. За разговоры на кухне можно схлопотать десять лет лагерей с поражением в правах, а за убийство получить три года и выйти по амнистии, отсидев половину срока. Несправедливо! Иногда, если преступники, застигнутые на месте преступления, оказывали вооруженное сопротивление, он убивал их недрогнувшей рукой. При его умении стрелять вполне можно было бы прострелить руку или ногу и взять бандита живым. Но он стрелял в грудь или в голову: еще одним подонком на земле меньше будет, воздух чище станет. Тем более что за преступников, убитых при нападении на сотрудников, даже не журили. Написал рапорт – и все, особенно когда были жертвы преступления или живые свидетели. Правда, начальник отделения наедине как-то сказал: – Фролов, война два года как закончилась. Ты бы не стрелял на поражение… Не спорю, ты сотрудник правильный, у тебя на участке преступлений меньше, чем у других. А знаешь, почему? – Никак нет. – Ты солдафонство бросай, не в армии. Солидные люди из братвы твой участок стороной обходят. Только шелупонь и остается: кулаками помахать да отобрать что-нибудь по пьяни. Суров ты очень. Наши люди, из пролетариев, оступились. С понятием надо. – Ага, по нескольку раз. И в лагерях не перевоспитались. – Линию партии не понимаешь, – покачал головой начальник. – Ладно, иди. По службе я к тебе претензий не имею. После этого разговора Андрей задумался. Вроде он все по закону делал, как положено. С оружием на постового бросился? Бросился! Тогда чего его, преступника, жалеть? За убитого сотрудника милиции убийцы сроки получали небольшие, и подставляться Андрей вовсе не желал. Перед ним не заблудшая овца, а самый настоящий враг – с оружием в руках и желанием убить, чтобы скрыться и еще походить по городу, покуражиться. А враг хорош, когда он мертв, – эту простую истину Андрей уяснил на фронте. Вообще война многое в голове Андрея расставила по своим местам. Если в школе, перед войной он преклонялся перед Сталиным, чтил выдающихся советских полководцев вроде Буденного и Ворошилова, то позже убедился в том, что многие командиры бездарны, у них отсутствуют полководческие способности. Ореол вокруг того же Семена Михайловича Буденного померк. И о Сталине он слышал разные мнения – ирод, кровопийца, тиран. Осмысливать многое стал, сравнивать – особенно когда в Европе побывал с армией. Оказалось, что наши люди по сравнению с европейцами – голытьба. Но правители – это одно, а страна – другое. Да и словечко «вождь» зачастую восприятие портило – как у индейцев. НКВД, с его арестами по ночам в мирное время, во время войны притихло. Людей на фронте не хватало, потери личного состава были многочисленными, города и деревни почти обезлюдели. Но после войны органы снова принялись за свое. Вернулись фронтовики, видевшие сами, как живут люди за «железным занавесом», и в их разговорах сравнение получалось не в пользу компартии и Советского Союза. Однако не все из слушавших были людьми порядочными. Они стучали в органы, или – как тогда говорилось, – сигнализировали, причем получая от этого выгоду: продвижение по службе или комнату арестованного соседа по коммуналке. Андрей сам видел, когда стоял на посту вечером, как разъезжают машины НКВД. Они всегда имели безобидные надписи вроде «Продукты» или «Хлеб». Хотя и милиция и население знали, что в них перевозят арестованных. По поводу НКВД Андрей тоже имел свое мнение. Видел он на фронте работу Смерша и заградотрядов. Но мнение свое он держал при себе – уж он-то знал, что и у стен бывают уши. Поэтому и на службе ни с кем не сблизился. После работы иногда пиво пил с сослуживцами, анекдоты слушал, но сам предпочитал помалкивать, отчего прослыл человеком некомпанейским. Ну и пусть! Общения с людьми ему и так хватало, порой даже уединиться потребность возникала. А вот наладить личную жизнь ему очень хотелось. Видел он, как летом парочки гуляют, целуются, и завидовал им по-хорошему. А какая тут личная жизнь, если день-деньской на службе? На посту не пофлиртуешь, хотя девицы приблатненные подмигивали, уединиться приглашали. Сами воры презрительно называли их «марухами». Но такие контакты только дискредитируют. Воры ведь тоже хотят иметь осведомителей среди милиционеров – чтобы об облавах своевременно предупреждали, о проверках соблюдения паспортного режима. Народ развлекался, как мог. Те, кто покультурнее, ходили в кино, люди попроще собирались послушать гармониста, поплясать, песни погорланить. Доходило и до ядреных частушек. Те, кто шумел, милицейского интереса не привлекали. Картежники вели себя тихо, выглядели благопристойно, но суммы иногда на кон ставили несусветные, Андрей за год столько не получал. В домах и квартирах кипела тайная, скрытая от чужих глаз жизнь. Андрей вошел в свой подъезд. Навстречу по лестнице спускалась соседская девушка. Скромная, приветливая, всегда вежливо здоровающаяся. Насколько помнил Андрей, она училась в библиотечном техникуме. Вот и на этот раз она поприветствовала его первой: – Здравствуйте, дядя Андрей! Ну так прямо уж и дядя! Он старше ее всего лет на десять. Хотя она находилась в том возрасте, когда люди под тридцать кажутся стариками. – Здравствуй, Лена. Ты куда на ночь глядя собралась? – Я ненадолго. К подруге схожу – и назад. Андрей вздохнул: – Шла бы ты домой, а к подружке и завтра сходить можно. Не пугать же девушку насильником! Да в ее возрасте в страшилки и не верят. Считают, что и болеть они ничем не будут, и все несчастья обойдут их стороной. – Нет, дядя Андрей. Подружка болеет, я ей задание отнесу, что в техникуме задают. Заодно и проведаю. И Лена побежала вниз по лестнице. Рядом с ней Андрей и в самом деле ощущал себя если не старым, то уж пожилым точно. Наставления дает, а ведь у Лены родители есть. Или служба сказывается, отпечаток на характер накладывает? Ведь не зря старослужащие говорили, что со временем в каждом прохожем начинают выискивать черты преступника, сравнивать с фото и описаниями в ориентировках. Сегодня Андрей вернулся домой немного раньше. Поужинал гречневой кашей, выпил горячего чая с сушками, почитал немного и улегся спать. Часа через три его разбудил настойчивый стук в дверь. Поднялась тетка – она спала чутко, подошла к двери: – Кто там? – Это я, соседка снизу, Кутафина. Мне бы Андрея. Андрей разговор слышал – он проснулся от стука. Вставать не хотелось, самый сладкий сон. Но ведь соседка попусту беспокоить не будет. Он подошел к двери, как был – в синих трусах и белой майке. – Здравствуй, Васильевна. Что случилось? – Пока ничего, но что-то страшно мне. Лена к подружке ушла и до сих пор не вернулась. Сроду такого не было. Предупредила же – вернусь, мол, скоро. Только туда и назад. – Где подруга живет, знаете? – Знаю. Они давно дружат, еще с детского сада. – Тогда идите к себе, одевайтесь. Я за вами зайду. – Вот спасибо, Андрей. Я бы и сама пошла, да ночь на дворе, боязно. – Где хозяин-то? – На смене, где же ему быть… Глава семьи, Николай Афанасьевич, работал на железной дороге посменно, как говорили «день, ночь, сорок восемь». Двенадцатичасовая смена днем, на следующие сутки – ночью, потом двое суток отдыха. Андрей быстро оделся, поколебавшись, положил в карман «вальтер». Привык он к оружию. И как другие не могут выйти из дома без часов или галстука, так он не мог уже выйти без пистолета. Спустившись на этаж ниже, увидел, что как раз из двери своей квартиры выходила Васильевна. Платок пуховый на голову накинула, на плечи – потертую цигейковую шубу, на ногах – валенки. Идти пришлось недалеко, минут десять. Первой шла женщина, Андрей торопился следом. На ходу головой по сторонам вертел – не видно ли чего подозрительного? Подруга Лены жила в небольшом деревянном домике. Васильевна долго стучала в запертую калитку, пока от крыльца не спросили: – Кого принесло? Ночь на дворе! – Это я, Кутафина. Дочь моя, Лена… Она к вам вечером приходила… – Была, была. Поговорила с моей Анечкой и ушла. Давно уже. Васильевна схватилась за сердце: – Ой, да как же это? Где же она? Никогда нигде не задерживалась! Андрея охватило чувство непоправимой беды. Девчонка молодая, глупенькая еще. Но не избалованная, в дурную компанию не пойдет. И если пропала, надо искать – или по больницам, или труп. Однако о мыслях своих женщине он не сказал – человеку и так плохо. – Вот что, Васильевна, иди домой. Телефон у тебя есть? – Есть, от железной дороги поставили. – Звони по больницам, узнавай, не поступала ли похожая девушка. Женщина прижала ладонь ко рту, сдерживая рвущийся крик: – Неужели… Не договорив, она повернулась и пошла к своему дому. Андрей решил по-быстрому пробежаться по переулкам. Если с девчонкой случилось что-то нехорошее, тело ее надо искать неподалеку, немного в стороне от ее маршрута. Бегом он пробежал по одному переулку, другому… Ничего подозрительного. Однако свернув в тупик, остановился. Внимание его привлек сугроб, показавшийся ему непростым: снег вокруг него примят был, и следы обуви цепочкой отпечатались. Андрей присел, разгреб руками снег. Ткань суконная. Вроде такого же цвета пальто было на Лене. Он стал отбрасывать снег. Точно, пальто, а в нем – она сама. Эх, Лена-Лена, не послушалась! Внезапно раздался слабый стон. Андрей остановился, прислушался: показалось? Быстрыми движениями он разбросал снег вокруг головы, высвободив лицо. Лена! Глаза закрыты, но видно, что жива – только без сознания. Черт! Телефон нужен, «Скорую» бы вызвать! Три часа ночи, никто двери не откроет! Он бросился бежать к своему дому, толкнул дверь соседки – она была открыта: – Васильевна, где телефон? – Тут, звоню я. – Дочь я твою нашел! Без сознания, но жива. Собирайся! Женщина заохала, бестолково заметалась по квартире. Андрей позвонил в «Скорую», назвал адрес. Потом набрал номер райотдела и доложил дежурному о происшествии. – Охраняй, чтобы следы не затоптали, высылаю дежурную бригаду, – отозвался тот. Андрей повесил трубку и обернулся: одетая женщина уже топталась у двери. – Ой, да как же это? – всхлипывала она. – Кровиночка моя! – Замыкай дверь, да пошустрее, а то дочь замерзнет. Андрей бы бежал, но его сдерживала Васильевна. Стараясь идти быстро, она задыхалась и поневоле отставала. – Вон на том углу! – махнул рукой Андрей, а сам рванул бегом. Лена лежала в сугробе. Андрей вытащил ее с другой стороны, стараясь не затоптать следов. Один был маленький, явно от ее ботиночек, а другой крупный, мужской. Пальто Лены спереди было залито кровью, превратившейся в красную ледышку. Но сама Лена была жива, дышала едва слышно. Подбежавшая Васильевна увидела дочь: – Леночка, что с тобой сделали? – Васильевна, отойди отсюда, следы преступника затопчешь. Васильевна осторожно обошла сугроб. – У Лены были золотые изделия, деньги? – Откуда? Сам знаешь, как мы живем, от зарплаты до зарплаты едва дотягиваем. Ой! А чулки? Андрей сначала не обратил внимания, но откинувшаяся пола пальто обнажила разорванный чулок. Да и нижнего белья на девушке не было. В приступе ярости Андрей скрипнул зубами: Лена попалась насильнику. Но ведь раньше он только угрожал ножом, не пуская его в ход. Сволочь! Из-за угла вывернула карета «Скорой помощи» – это была старенькая полуторка с крытым фанерой кузовом. Увидев милиционера, водитель затормозил: – Что у вас? – Изнасилование и ножевое ранение в живот. Не исключаю обморожения – она в сугробе часа три пролежала. Санитары уложили девушку на носилки и затолкали их в кузов. Мать Лены уселась в машину, и «Скорая», фыркнув мотором, выехала из переулка. Андрей перевел дух – все-таки жива! Лишь бы выкарабкалась. Ранения в живот всегда серьезные, да и времени много прошло. Прошло еще четверть часа, пока появилась «полуторка» с дежурной бригадой. – Здорово, Фролов! Что у тебя? Ты же вроде не дежуришь? – Так и есть. Соседка ночью прибежала, Кутафина ее фамилия. Вечером дочь к подружке ушла и не вернулась. Пришлось к подруге идти. А по дороге дочку в сугробе обнаружили, с ножевым ранением в живот. Судя по всему, ее еще и изнасиловали. Сотрудники дежурной бригады переглянулись: – Похоже, тот же насильник. – Не факт, – возразил оперативник. – Тот, угрожая ножом, насиловал и грабил, но нож не применял. Ведь если бы потерпевшую в сугробе не нашли, к утру был бы труп. – Точно – с ранением и на морозе. Фотограф сделал несколько снимков, ослепив всех магниевой вспышкой. Потом эксперт побрызгал на мужские следы водой, подождал, пока она замерзнет, и залил отпечатки жидким гипсом. – Вот, теперь у нас кое-что есть. Русский сапог, размер… – эксперт смерил гипсовый отпечаток линейкой, – сорок третий. Здоровый получается мужик. – А другие потерпевшие говорили – среднего роста и коренастый. – Может быть – не тот? Если потерпевшая придет в сознание, допросим, узнаем. Лишь бы девчонка выжила, зацепка будет. Фролов, поехали в отделение. Рапорт напишешь: фамилию потерпевшей, адрес, обстоятельства. Андрей чертыхнулся – пропала ночь. Впрочем, на востоке уже серело, наступало утро очередного дня. Пока напишешь рапорт, уже и домой идти смысла не будет. В отделении он сел за стол, написал рапорт, описав все, как было, и отдал бумагу дежурному. На часах было уже семь утра. Дежурный зевнул: – Ты бы прилег на пару часов в свободном кабинете, соснул… – Наверное, я так и сделаю. Андрей зашел в первый же кабинет – днем тут сидел дознаватель – и улегся на продавленный диван. Но сон не шел. Девчонку жалко. Молодая еще – может, выкарабкается? И семья хорошая, труженики. Родителям горе. Теперь следователи должны вести дело. Только у них этих дел – целая куча. Андрей решил опросить всех информаторов. Шансов мало, но все-таки попробовать надо. Ночь была, свидетелей нет, но и транспорт общественный не ходит – метро, трамвай, автобус. Стало быть, насильник живет в этом же районе – пешком на другой конец города не пойдешь. Да и удар ножом в живот выдает непрофессионала. Те, кто фронт прошел, бьют в грудь, в сердце – или в шею сбоку. Тогда у жертвы шансов нет. Судя по прорехе на пальто, нож широкий – сантиметра четыре. На заточку или финку, которыми матерые уголовники пользуются, непохоже. Надо этого подонка найти. Неужели не видел, что перед ним подросток, а не взрослая женщина? Пусть следователи копают – это их работа, но и он разыскать попробует. Тут уже дело принципа, иначе как в глаза родителям Лены смотреть? Если не скажут напрямую, то подумают – зря он, Андрей, хлеб свой ест, жалованье получает. И не объяснишь, что поимка насильника – не его работа, а следователя. Пока размышлял, часы в кабинете – большие, напольные – пробили девять. Надо спешить на развод. Он успел, но ничего нового не услышал. В сводке сообщалось о попытке убийства и изнасиловании, но он и сам все видел. Сразу, как заступил на пост, Андрей стал среди прохожих своих стукачков выискивать. Наконец увидел одного, идущего беззаботной походкой, в расстегнутом пальто. – Шурик, что это на тебе? – А что такое? – Да вроде пиджачок похожий в сводке о квартирной краже проходил… Блатной тут же запахнул пальто: – Ошибочка, начальник, я не при делах. В карты я его выиграл. Шурик стучал по мелочи, но иногда зацепки давал хорошие. – Об изнасиловании и убийстве ночью сегодня слышал? – Откуда, начальник? Мы до утра в карты резались. Вот только домой иду, отсыпаться. – Услышишь чего-нибудь – сообщи. Шурик напыжился, распахнул пальто: – Непременно. Он почувствовал, что сегодня пронесло, не его потрошить будут. Андрей опросил полтора десятка информаторов, и ни один из них не был в курсе. Тогда он пошел в переулок и стал опрашивать жителей – не видел ли кто чего-нибудь подозрительного, не слышал ли криков. Однако ничего из того, что могло бы ему помочь, узнать не удалось. Честно говоря, он в душе сомневался, что уголовники помогут. Если бы произошла кража – тогда другое дело. Вещи все равно где-нибудь, да всплыли бы: на барахолке, на ком-то из блатных – и это уже улика. Насильники же действовали в одиночку. Но этот был местным – Андрей был уверен. Тогда он решил идти другим путем – искать одинокого мужчину. Он исходил из простой вещи – женатый на насилие и убийство вряд ли пойдет, женской ласки ему и дома хватает. Он начал методично обходить все дома под видом проверки паспортного режима. Закон тогда был суров – жить можешь в населенном пункте, только имея на руках паспорт с пропиской. За нарушение – штраф на первый раз и высылка за сотый километр. За повторное – суд и срок. Проверки паспортного режима считались эффективной мерой по выявлению нетрудового элемента, криминалитета. Еще в таких проверках был заинтересован НКВД, но вот в этом Андрей откровенно сомневался: ни одного шпиона таким путем выявить и уж тем более разоблачить не удалось. Если разведчик заслан на нашу территорию, то уж с документами у него будет идеальный порядок. А вот деревенские в город ехали – в поисках лучшей доли. Во всем этом была одна закавыка – паспорта имели только городские жители, а у деревенских – справки из сельсовета. С такими на работу не возьмут, кадровики следили за этим строго. Андрей проверял дом за домом. Некоторых жителей не было – время рабочее. Ну так он не барин, вечером зайти может. Так или иначе, но за неделю он прочесал, таким образом, три небольших квартала. Подозрительных оказалось двое. Оба были высокими, крепкими и в армии не служили. У одного бронь была, поскольку работал на военном заводе, а у второго вместо военного на руках «белый» билет. На слабого здоровьем мужик не походил, да и взгляд его Андрею не понравился. Обычно люди при проверке заискивали: то родня в доме гостит не прописанная, то еще что-то… Этот же смотрит нагловато, даже с долей презрения. А ведь Андрей видит его в первый раз и насолить еще ничем не успел. В общем, похоже, что у мужика есть второе дно, какой-то душок нехороший. И Андрей решил последить за мужиком. Понятное дело – в свободное от службы время. Решено – сделано. За небольшие деньги он нанял шкета, который смотрел за мужиком днем – куда пошел, что делал, с кем общался. А ночью следил сам. И место было, где спрятаться: рядом с переулком – небольшой овраг, на краю – кусты густые. Зимой за ними не укроешься, но это днем. А ночью, в темноте вполне сойдет. Одна ночь прошла впустую. В доме погас свет, наверное – мужик спать улегся. Но там натоплено, а вот Андрею на зимнем ветру холодно. Но следующаяночь оказалась интересной. За полночь мужик вышел из дома, запер калитку и пошел к тропинке, ведущей через железную дорогу. Андрей – за ним. Он держался поодаль, стараясь идти в тени домов или заборов. Мужик шел уверенно, и у Андрея зародились некоторые сомнения – он шел явно к какой-то цели. У насильника же тактика иная. Тот, за кем он следил, сделал несколько поворотов и вошел на территорию складов. При железной дороге была огромная территория рядом с грузовой станцией. Здесь разгружались вагоны, грузы складировались, а потом развозились машинами. Город был огромен и ежедневно потреблял большое количество продуктов и одежды. В меньших количествах – канцелярских принадлежностей, книг, велосипедов, калош и прочего. Но что делать здесь предполагаемому насильнику? У каждого склада стоял сторож. Если что-то и можно было украсть, то только в сговоре с завскладом и днем, когда вокруг снуют десятки, а то и сотни людей. Андрей терялся в догадках. Тем временем мужик свернул за угол и исчез. Андрей последовал за ним. Перед ним открылась тускло освещенная площадка и – ни одной живой души. Куда же он делся? Неужели заметил слежку и выкинул какой-то хитрый трюк? Андрей заметался от склада к складу. На утоптанном колесами грузовиков и ногами грузчиков и получателей грузов снегу разглядеть следы мужчины невозможно. Разочарованный и раздосадованный, Андрей вышел с территории складов. Пожалуй, мужика можно перехватить на обратном пути – пойдет же он домой? Андрей вернулся к железной дороге. Этот путь, тропинку, подозреваемый миновать не должен. Ждать пришлось долго, около двух часов. Андрей замерз и был зол – и на себя, и на мужика, который так ловко ушел от слежки. Наконец на насыпи показалась мужская фигура, согнувшаяся под тяжестью груза. Пока было не понять, что он несет – да и тот ли это человек? Темно, лица издалека не разглядеть. Человек приблизился, оступился с тропинки в снег и чертыхнулся. Андрей достал из кармана «вальтер», снял его с предохранителя: – Стоять! Милиция! Мужчина на мгновение замер от неожиданности, потом резко сбросил груз и бросился бежать. Стрелять? А вдруг у него оружия нет? Убийство безоружного – это уже перебор, на самого дело могут завести. А впрочем, пусть бежит, Андрей все равно знает, где он живет. Надо осмотреть груз, брошенный на тропинке. Андрей подошел к мешку, ощупал его. Внутри лежало нечто прямоугольное, похоже – ящик. Он развязал горловину. Точно, картонный ящик. Андрей ухватился за картон, вытащил ящик и зажег фонарик – его он привез с фронта, снял с убитого регулировщика. Чем этот фонарик был хорош – он менял цвет луча. Повернешь ручку в одну сторону – появляется зеленый светофильтр, повернешь в другую – красный. И ремешок имел, с петлей для пуговицы форменной, чтобы подвесить можно было. На ящике из плотного картона надписи на иностранном языке. Андрей попробовал прочитать, но не смог и с досады сплюнул: он знал простые слова на немецком, вроде: «Стой!», «Руки вверх!» Он надорвал картон. Внутри лежали банки консервов. Знакомые ему такие – американцы в них колбасу поставляли. Значит мужик – обычный вор. Андрей прошел к месту на тропинке, где тот оступился в снег, и посветил фонариком. След не был похож на тот, что оставил насильник. Рисунок на подошве другой и размер обуви больше. Андрей сломал веточку с куста, приложил к следу, отломил лишнее – дома сантиметром померяет. Черт, две ночи на мужика убил, не спал толком, на службе с чумной головой ходил, а все попусту. И что теперь ему с ящиком консервов делать? Здесь бросить? Моментом прохожие подберут. Вызывать дежурную бригаду? Мужик отопрется – ящик не мой, в первый раз вижу, да и следов на мешке не будет. Пальчики остаются на поверхностях гладких, тогда можно снять отпечатки. Андрей засунул ящик обратно в мешок, завязал горловину и взвалил его на плечо. Со стороны смотрелся нелепо – в милицейской форме и с мешком ворованных консервов на плече. Сейчас ему только на патруль наткнуться не хватало. На перекрестке больших улиц по ночам дежурили постовые, а улицы периодически обходила военизированная милиция. Не хотелось бы ему попасться им с таким грузом. Однако до своего дома он дошел благополучно. Отпер ключами дверь коммуналки, прошел в комнату тетки. Мешок в угол поставил – пусть постоит. Сам разделся и улегся спать – до подъема на службу оставалось всего три часа. Утром проснулся от возни – тетка пыталась развязать горловину мешка. – Не трогай, там военное имущество, – строго предупредил Андрей. Он выпил чаю с бутербродом и отправился на работу. Неожиданно появившаяся проблема не оставляла его – что с консервами делать? Сдать в милицию как случайную находку? Или съесть? Приварок солидный – двадцать четыре банки! Так ведь соседи пустые банки в мусорном ведре увидят, вопросы возникнут. Так он ничего и не решил. А потом развод, служба, думать было некогда – закрутился. Уже вечером зашел в «Продмаг» – похожих банок в продаже не было. Американцы после войны продовольственную и иную помощь СССР не оказывали, так что консервы эти были из старых запасов, со складов. Андрей позвонил в квартиру Кутафиных. Дверь открыл отец Лены. – Здравствуйте, Николай Афанасьевич! – Добрый вечер, Андрей. – Спросить зашел – как дочка? – Операцию сделали, в себя пришла. Слабая, правда. Мать сидит при ней безотлучно. – В какой она больнице? – В сорок седьмой, в хирургии. – Выкарабкается теперь, организм молодой. – Тебе спасибо и низкий поклон. Кабы не ты, замерзла бы Лена в сугробе том. А насильника-то не нашли еще? – Ищем пока. Сообщу. – Своими руками удавил бы гада. – Ладно, бывайте. Андрей пошел к тетке. То, что Лена выжила после такого ранения и нескольких часов на морозе в сугробе, – просто чудо, его величество Случай и удача. А ведь ее посетить завтра можно. Проведать, гостинец принести и заодно расспросить осторожно, как выглядел насильник. Да не только насильник – убийца! Ножом ударил, снегом забросал. Весь умысел был – убить, а не ранить, чтобы потерпевшая не могла его описать. Он уже разделся, как вдруг вспомнил – суббота сегодня, завтра у него выходной. Страна работала на шестидневке, с одним выходным. Утром он почистил щеткой мундир, надраил до блеска сапоги. Гражданский костюм надеть бы, да не было его, не заработал пока. Почти все деньги на еду уходили. Денежное довольствие у сержанта невелико, впрочем – и у офицеров оно не намного выше. За награды приплачивали – за орден и медаль, но разговоры шли, что вскоре эти доплаты отменят. Пока тетка была на кухне, он вытащил из коробки две банки консервированной колбасы. Небось в больнице харчи казенные, не деликатесами кормят. А девчонке силы нужны для выздоровления. Вот мясные консервы в самый раз будут, с пустыми руками идти неудобно. Он сунул банки в карманы шинели, осмотрел себя в зеркало. До больницы ехал трамваем, потом еще пешком квартал. Встречные девицы поглядывали на молодого милиционера с интересом, но Андрей их взглядов не замечал. Были ли у Лены следователи? Ведь он постовой и вести следствие не имеет права. Но поговорить приватно ему никто запретить не может, соседку пришел проведать. В гардеробе он повесил шинель, и ему дали застиранный халат: цвет его из белого когда-то стал светло-серым. Зато банки в карманы халата вошли – не нести же их в руках. У медсестрички в отделении узнал номер палаты, где находилась Кутафина, и, постучавшись, вошел. Палата была маленькая, на три койки. Лена лежала ближе к двери, слева; рядом на стуле сидела ее мать, почерневшая от горя. Андрей тихо поздоровался. Васильевна вскинула глаза, кивнула. Андрей подошел к кровати, достал из карманов банки: – Это для Лены, ей сейчас усиленное питание нужно. Услышав его голос, девушка открыла глаза и сказала едва слышно: – Дядя Андрей! – Конечно! Вот, проведать пришел. Он осторожно примостился на кровати, в ногах. – Не помешаю? – Что ты, Андрей! Мы рады! – Мама Лены всплеснула руками. – К Леночке вчера из милиции уже приходили. Ты тоже по делу? – Нет, просто проведать. Соседи же! – Конечно-конечно! Кабы не ты… – Мама Лены замолчала. – Успокойся, Васильевна. Девочка жива, поправится. Все уже позади. А ей сейчас положительные эмоции нужны. – Подружки к ней сегодня приходили, но их медсестра не пустила. Говорит – не положено, слабая еще доченька-то. – Правильно говорит. Вот окрепнет – тогда пускай ходят. Без друзей тоже нельзя. – Ну да, ну да! Я разве против? – Леночка, – обратился Андрей к девушке, – я тебя утомлять не буду, ты мне всего несколько слов скажи. Как он выглядел? – Страшный. – Это не примета, – вздохнул Андрей. – Какие-то приметы у него есть? – Щетина. – Сбреет он ее – и не будет приметы. Он высокий, низкий? – Выше вас. – Может, шрам у него есть или родинка, бородавка? – Не было. Фикса железная вверху справа, и языком он цыкает. – Одет во что? Соседи на кроватях затихли, прислушиваясь. Будет потом о чем посудачить. – Не помню я. Шапка была суконная и тулуп черный. Видно было, что Лена устала. – Ладно, отдыхай. Спасибо тебе. – Это вам спасибо, Андрей, – проводила его до двери палаты Васильевна. Андрей вышел. В гардеробе надел шинель, шапку, затянулся портупеей. Маловато данных, но хоть какая-то зацепка. Знал бы раньше – не следил бы две ночи за подозрительным мужиком. Жаль было времени, потраченного впустую. Андрей снова взялся за своих стукачей. Все, что он узнал от Лены, довел до своих информаторов. Прошло уже несколько дней, когда к концу одного из дежурств к нему подошел мелкий спекулянт по прозвищу Ищи-Свищи. – Ты вроде человечка разыскиваешь? Он слово в слово повторил приметы подозреваемого. – Есть такое дело. – На барахолке пивная есть, на углу. – Знаю. – Он там частенько обретается, больше по вечерам. – Кто такой, где живет? – Э, нет! Я тебе наколку дал, дальше сам раскручивай. Ежели блатные узнают, они мне язык отрежут. – Не узнают. А тебе какой в том интерес? – Другой раз мимо пройдешь, от вещичек моих отвернешься – уже хорошо. – Похоже, зуб на него имеешь? – Не без того. – Тогда уж колись до конца, что ты все вокруг да около. Сказал «а» – говори «б». – На Тишинке он у марухи живет. Мы с ним еще до войны в одном лагере сидели, он за убийство чалился. – Имя, фамилия? Ищи-Свищи помялся, потом махнул рукой: – Тимофеем его зовут. Тогда Кравцовым был, а сейчас не знаю. А погоняло Синий, он татуирован. – Ладно, проверю. Хм, Тишинка – так назывался в простонародье целый район – понятие растяжимое. Посмотреть бы фото этого Тимофея в архивном деле, да вот не всех сотрудников в архив пускают. Значит – тоже не вариант. И потому остается пивная на барахолке – она была на территории его участка. В пивной бывал разный народ. И рабочие заходили пропустить кружечку «Жигулевского» «с устатку», и блатные собирались, и торговцы с рынка. Хватало и попрошаек, выпрашивающих кружку пива на опохмелку. Буфетчица – дородная баба Тоня – пиво разбавляла и недоливала, хотя табличка «Требуйте долива пива после осаждения пены» стояла на прилавке. Однако баба Тоня была хитра и изворотлива. Людям, с ее точки зрения уважаемым, пиво наливала неразбавленное, свежее. Проверяющие удовлетворялись, а то, что простой люд шумит – так что ж с них взять? Выпившие они уже, мнится им. Андрей колебался – зайти или нет в пивную? Решил зайти. Пиво брать нельзя, при исполнении он, а вот бутерброд съесть можно, да и погреться заодно. В пивной было многолюдно, накурено, пахло кислым пивом, рыбой и немытыми телами. Тот еще запашок! Он взял у буфетчицы Тони бутерброд с сыром и килькой и сел в углу. Откусив кусок, стал медленно жевать и одновременно оглядывать зал. Однако никого в тулупе он не увидел. Присутствующие были либо в пальто, либо, что чаще, – в телогрейках. Некоторые украдкой в кружки с пивом подливали водочку. Буфетчица, если замечала, пыталась это дело пресечь: – Алкаши! – громогласно кричала она. – Когда вы уже нажретесь! Еще раз увижу – взашей вытолкаю. Постоянные посетители пивной дали Тоньке-буфетчице кличку Дизель-баба. Никого похожего на описанного насильника Андрей не обнаружил и дожевал свой бутерброд. Сейчас бы еще стаканчик горячего крепкого чая, но в пивной чай не наливали. Надев шапку, он пошел к выходу… и в тамбуре нос к носу столкнулся с мужчиной, которого разыскивал. На нем был черный кожушок, крытая сукном черная шапка и руки в наколках. Сориентировался Андрей мгновенно: – Стоять! Ваш паспорт! Проверка! – Чего прицепился, краснопогонник? Тверезый я, не пристаю ни к кому! – Паспорт! – Андрей положил руку на кобуру. Тимофей – если это был он, – нехотя полез за отворот полушубка, во внутренний карман. Андрей посторонился, расстегнул клапан на кобуре, благо рука на ней уже лежала. Мужик движение заметил, ухмыльнулся, и Андрей заметил, как блеснула фикса во рту. Справа, на верхней челюсти, как и говорила Лена. Ему захотелось выхватить оружие и выстрелить. Однако – нельзя. Народу вокруг полно, и подозреваемый оружие в руках не держит. В тамбуре тесно, только двоим разойтись. Мужик вытянул паспорт. Андрей взял замусоленную зеленую книжицу, развернул: «Василий Иванович Кропотов, 1907 года рождения». Он перевернул страницу: – А прописочка-то у вас не московская! – В командировку приехал. – Покажите командировочное. Если мужик на самом деле Кравцов, то паспорт поддельный. Мало того, что фамилия другая, так и серия паспорта обычная. А вышедшим из заключения давали паспорт определенных буквенных серий. Взял в руки, и сразу понятно – бывший зэк. В это время с улицы в тамбур втиснулся поддатый мужичок в телогрейке. Он протиснулся между Андреем и подозреваемым, бормоча: – Звиняйте, трубы горят. В этот момент Тимофей с силой толкнул пьяницу на Андрея – так, что тот спиной выдавил стекло, а сам бросился через приоткрытую еще дверь на улицу. Андрей попытался броситься за ним, но ему мешал упавший пьяница. Пока Андрей отшвырнул его от себя и вылетел в дверь, насильник уже успел пробежать десяток метров, расшвыривая прохожих. Сунув паспорт беглеца себе в карман, Андрей закричал: – Стой, стрелять буду! Но револьвер из кобуры не достал. Как тут стрелять, если место людное? Андрей мчался за насильником. Тот был выше, ноги длиннее, и бегал он быстро. Дистанция не сокращалась. Насильник выбежал на широкую улицу, вцепился руками в борт проезжающего мимо грузовика, подтянулся и забрался в кузов. Уйдет ведь! Андрей заметался по проезжей части. Ни одной машины! А бегом грузовик не догнать. «ЗИС-5» хоть и ехал медленно, но не меньше пятидесяти километров в час. Черт! Как все неудачно складывалось!Глава 3. Расплата
От досады Андрей едва не кусал губы. Опростоволосился! Он, тертый разведчик, взявший не одного «языка», упустил уголовника! Ведь в полуметре от него стоял! Так обидно! Андрей направился в райотдел, а там – в паспортное отделение, к начальнику. – Здравия желаю, товарищ капитан! – Здорово, сержант. – Посмотрите паспорт. – Он протянул начальнику паспорт беглеца. Капитан взял паспорт в руки, раскрыл его: – Фальшивка, – сразу сказал он. – Почему вы так решили? – Судя по серии, он должен выдаваться в Ленинградской области, а выдан – опять-таки, по записи – в Смоленске. И фото переклеено – на печать в уголке посмотри. Цвет мастики на странице отличается, пусть и немного, от цвета на уголке фото. Ты и сам бы мог понять. – Времени не было, не успел. Задержал человека для паспортной проверки, а он сбежал. – Не догнал? – Он на грузовик успел вскочить. Место людное, стрелять нельзя. – Интерес есть? – Он похож на убийцу и насильника. – Ты паспорт оставь, я по своим каналам проверить попробую. А завтра ближе к вечеру загляни. Что-то мне лицо на фото знакомым кажется, вроде я его видел когда-то. Следующий день выдался у Андрея напряженным и суматошным. На разводе поставили задачу организовать облаву на беспризорников – после войны их объявилось много. Периодически их отлавливали, помещали в детские дома и приюты, но они оттуда бежали. Кроме того, на поездах прибывали все новые и новые, и вскоре армия беспризорников снова заполонила улицы и площади. Они попрошайничали, занимались мелкими кражами, а чаще всего хватали на рынках что-то из съестного и пускались наутек. Иногда их задерживали сами торговцы и когда били, а когда сдавали в милицию. Но хуже было другое: уголовники тоже имели на них виды. Наиболее пронырливых и дерзких они брали под свое крыло, организовывали шайки. Опытные воры были наставниками, учили искусству быть карманниками: выбивать или вырезать из сумок кошельки, вытягивать их из карманов пальто и пиджаков. Самые агрессивные и физически сильные беспризорники со временем становились грабителями и разбойниками. Воровской мир подпитывался новобранцами из среды беспризорников. В большие города детей толкал голод, безотцовщина и басни бывалых уголовников о фартовой жизни. В первую очередь зачищали вокзалы. Подъезжали несколько крытых грузовиков, высыпавшие из них милиционеры оцепляли вокзал и прилегающую территорию. Беспризорников отлавливали и отправляли на этих же грузовиках в детские дома, а кого и в больницы. Дети были истощены, давно не мылись, многие были больны. Облавы напоминали войсковые операции, поскольку в зоне оцепления оказывались настоящие преступники, зачастую оказывавшие вооруженное сопротивление. Ведь вокзалы, рынки и барахолки всегда притягивали преступников – в толчее легче обворовать или ограбить и скрыться. Через оцепление привокзальной площади пассажиров и прочий люд пропускали после проверки документов, в самом здании вокзала досматривали все помещения. Андрей стоял между зданием вокзала и пакгаузом багажного отделения. Внезапно со стороны дальнего конца перрона донеслось несколько выстрелов. Командовавший постовыми капитан Васильев сразу скомандовал: – Фролов, Савельев, Кирпичев – в конец перрона! – Есть! Трое милиционеров помчались по перрону. Оттуда раздался еще выстрел. Навстречу милиционерам бежали испуганные пассажиры, некоторые бросали свои вещи. Андрей увидел за бетонным столбом мачты освещения милиционера – он целился в невидимую пока цель. Андрей подбежал к нему, а еще двое милиционеров, прибывших с ним, укрылись за будкой стрелочника. – Что происходит? – Когда началась проверка документов, двое укрылись за пакгаузом, стрельбу открыли. – Я их пока не вижу. Однако тут же из-за угла пакгауза выглянул мужчина, выстрелил из пистолета в сторону милиционеров и скрылся снова. – Ты же говорил – их двое? – Леший его знает, где второй… – Сзади обойти можно? – Если только по перрону вперед, за зданием почтовых отправлений, и назад. Как раз в тыл выйдешь. Милиционер Андрею был незнаком – для облавы собирали силы из нескольких отделений. – Я буду обходить, а вы не давайте им высунуться. – Понял! По перрону только бегом! Это самый опасный участок, он простреливается. – Спасибо, я пошел. Андрей рванул по перрону, как спринтер. Со стороны пакгауза хлопнул еще один выстрел. Только из пистолета попасть по бегущему человеку не каждый опытный стрелок сможет. Андрей добежал до здания почтовых отправлений – его легко было узнать по тележкам с посылками и мешками писем. Обогнув здание, он повернул в сторону вокзала, и теперь не бежал, а шел, держа в руке револьвер со взведенным курком. Самовзводом хорошо стрелять при столкновении накоротке, с трех-пяти метров. Если же требуется дальний и точный выстрел, то лучше стрелять с предварительным взводом. Бах! Пуля ударила рядом в бетонную кладку, и Андрей инстинктивно упал на утоптанный снег. Вот и второй стрелок объявился. Только как они думают уйти? За пакгаузом высокий кирпичный забор, а выход в сторону здания почтовиков теперь Андрей перекрывает. Главное сейчас – обнаружить, где укрылся стрелок. После выстрела среди зданий сразу принялось гулять эхо, и понять, откуда стреляли, было невозможно. Спровоцировать? Андрей пнул ногой по штакетине забора вокруг здания почтовиков, выломал кусок, насадил на него шапку и поднял. Тут же снова грянул выстрел. На этот раз Андрей засек стрелка и по звуку, и по вспышке – он укрылся за небольшим зданием аккумуляторной, где заряжали фонари железнодорожников. Плохо, что снег вокруг: на белом фоне темно-синяя шинель видна отчетливо. Андрей пополз вперед. За будкой его передвижение заметили, и снова грянул выстрел. Стрелок из уголовника плохой, пуля выбила фонтанчик снега далековато от Андрея, за метр. Андрей вскочил и, петляя, бросился вперед. Навстречу ударили два выстрела, но пули прошли мимо. Однако бандит неосторожно высунулся из-за угла наполовину. Андрей не мог упустить такую возможность, вскинул револьвер, на мгновение замер, нажал на спусковой крючок и тут же бросился на землю. Почти одновременно прозвучал выстрел бандита, и два звука выстрела слились в дуплет. И сразу раздался вопль бандита. Попал! Андрей мчался вперед, к будке – теперь дело решали секунды. Он не видел стрелявшего – тот укрывался за углом, но не стал нарываться на пулю и обежал небольшую будочку, заходя бандиту в тыл. Бандит сидел с тыльной стороны. По его левому плечу, струясь, стекала кровь. Оба одновременно вскинули револьверы нажали спуск. Но у бандита раздался лишь щелчок – закончились патроны. Андрей же выстрелил. Пуля ударила бандита в грудь, и тело его завалилось на бок. Ногой Андрей отшвырнул револьвер бандита в сторону. Этот уже готов, но со стороны пакгауза все еще звучат выстрелы. Второй жив, он слышал перестрелку в своем тылу и теперь настороже. Андрей откинул защелку, высыпал пустые гильзы и дозарядил барабан. Потом стал осторожно пробираться вдоль стены пакгауза. Сверху, с крыши послышались шаги, скрип снега. Андрей прижался к стене спиной, и в это время второй бандит спрыгнул сверху, с крыши. Не удержавшись на ногах, он упал на колени и услышал сзади голос Андрея: – Брось оружие и подними руки, чтобы я их видел. Попробуешь встать или повернуться – мозги вышибу. Не раздумывая, бандит отбросил в сторону пистолет и поднял руки. – А теперь встань и медленно повернись! Бандит поднялся с колен, повернулся, и Андрей увидел уже знакомое ему, ненавистное лицо. Насильник, ушедший от него из тамбура пивной! Бандит тоже узнал его – Андрей понял это по его внезапно расширившимся глазам. Но лицо Андрея было последним, что увидел насильник в своей жизни. Мгновенно вспыхнувшая в нем ярость, ненависть на миг затмила разум, и Андрей дважды выстрелил в лицо насильника. Бандит рухнул замертво. Тогда, при их первой встрече он был одет в черный кожушок и черную же суконную шапку. Нынче же на нем была темно-зеленая телогрейка, а шапки не было вовсе, поэтому Андрей и не узнал его со спины. Впрочем, это мало что изменило бы. Послышались звуки шагов бегущих людей, и из-за угла выскочили два милиционера с оружием в руках. – Жив? – Обоих убил. Отстреливались, сволочи! – Туда им и дорога! Через несколько минут к месту перестрелки подошел капитан Васильев: – Что у вас? – Двое неизвестных стрельбу учинили. Судя по наколкам – бывшие заключенные. – Воздух чище будет. Оружие аккуратно подобрать и отправить на экспертизу. Может быть, оно использовалось в других преступлениях. Труповозку я сам по телефону вызову. Неизвестный Андрею милиционер подобрал оружие у обоих бандитов, обернув их в носовой платок. – Все живы, никто не ранен? Тогда по местам. Андрей занял свое место в оцеплении. На душе было удовлетворение – все-таки наказал он насильника. Сам наказал, своей рукой! Суд мог назначить лагеря, и через некоторое время этот урод мог снова выйти на свободу и приняться за свое. Никого из блатных заключение еще не исправило, хотя лагеря и назывались исправительно-трудовыми – как в насмешку. К шести вечера облава закончилась, милиционеров распустили, и Андрей сразу направился в 47-ю больницу. Отсюда, от вокзала она была не так далеко. Шел, правда, с пустыми руками, но зато с радостным известием. Мама Лены встретила его на пороге палаты: – Здравствуй, Андрей. Не ожидала тебя так поздно. – Лена спит? – Дядя Андрей, я не сплю, – послышался голос девушки. – Я тебя обрадовать пришел. – Андрей подошел к ее кровати. – Обидчик твой мертв. – Правда? Все-таки есть справедливость на свете! Теперь я быстрее на поправку пойду. – Выздоравливай! А я еще зайду, как время позволит. Андрей попрощался и ушел. На следующий день после дежурства он пошел сдавать оружие и в коридоре отдела столкнулся с капитаном, начальником паспортной службы: – Ты чего же не заходишь? Андрею стало неудобно: человек занимался его просьбой, а он даже не заглянул. – Простите, служба. Вчера облава, сегодня… Он не успел договорить, как капитан кивнул: – Не извиняйся, сам вижу. Пойдем ко мне. Уже в кабинете он достал паспорт из сейфа и положил его на стол: – Никакой это не Кропотов Василий Иванович, а Тимофей Прокофьевич Кравцов, осужденный в тысяча девятьсот тридцать девятом году за убийство с особой жестокостью на десять лет лагерей. – По амнистии вышел? – Как бы не так! В сорок первом немецкие танки на лагерь вышли. Охрана разбежалась, большей частью погибла. Заключенные тоже разбежались кто куда. Есть данные, что Кравцов этот в полиции у немцев служил. – Мертв Кравцов со вчерашнего дня. Вчера вечером во время облавы двое стрельбу открыли – убиты оба. Один из них – этот Кравцов. – Собаке – собачья смерть. У него руки по локоть в крови. – Спасибо, товарищ капитан. – Не за что. Значит, разыскное дело можно в архив сдавать, когда опознание подтвердит. Ну – отпечатки пальцев, фото… – Так точно. – Ты обращайся, если что надо будет. Одно дело делаем. Несколько дней Андрей чувствовал себя почти счастливым: насильник понес заслуженную кару, а Лена пошла на поправку. Через несколько дней после построения на развод один из его сослуживцев спросил: – Ты на праздник в чем придешь? – На какой? – Забыл разве? Через три дня День Советской армии! Отдел в полном составе, кроме дежурной смены, в Клубе милиции будет. Вот я и думаю: пиджак и рубашка у меня есть, а брюк нет. – Тоже мне – проблема! Иди в форменных. – Думаешь? – Не хочешь – так иди к барыгам, купи у них. А сам задумался. У него самого, кроме летней и зимней формы, никакой цивильной одежды нет. Как говорится, – и в пир, и в мир, и в добрые люди. Везде в одном и том же. Патрулируя барахолку, он подошел к знакомому барыге: – Костюм бы мне и рубашку. А еще туфли или ботинки. Барыга окинул Андрея оценивающим взглядом: – Одежда сорок восьмой, второй рост, обувь сорок второй. Угадал? Андрей удивился – ну и глаз у барыги! – Угадал. – Все найду, начальник. Костюм шевиотовый, ботинки хромовые. – Сколько стоить будут? – Обижаешь, начальник, за свою цену отдам. – Все-таки хотелось бы знать… – Плохо государство о своих людях заботится. Три тысячи за все. Сумма была большой, и Андрей не смог сдержать вздох огорчения. Барыга понял: – Две с половиной, и то себе в убыток отдаю. – Ладно, договорились. Только мне померить надо. – А как же? Конечно! – Ну не здесь же, я на службе. – Тогда вечером ко мне домой. – Барыга назвал адрес, и Андрей повторил его про себя. В обед он заскочил домой, забрал деньги – за полгода службы сумел накопить три тысячи, и вечером направился к барыге. Тот открыл дверь сразу – ждал. – Пожалуйте… Вот ваш костюмчик… Извольте примерить… Костюм был темно-коричневый. Брюки широкие, с отворотами – по моде, пиджак двубортный. Андрей снял форму и надел костюм. Посмотрев в зеркало, он не узнал себя – к форме он привык больше. В армии в форме, в милиции – тоже. Как он выглядел в школе, уже забыл. Из соседней комнаты вышел барыга: – Ай-яй-яй, молодой человек! Как на вас костюм шили! Просто великолепно! Прямо жених! – Да? – Зуб даю, чтоб у меня глаза лопнули! – Ладно, беру. Андрей примерил рубашку – она оказалась тесна. А вот ботинки пришлись в самый раз. – Может, тенниску возьмете вместе рубашки? – предложил барыга. Тенниска оказалась в самый раз – белая. – Беру. – Андрей отсчитал деньги. Барыга завернул вещи в крафт-бумагу, перевязал. В мешках из такой плотной бумаги перевозили почту, а немцы на фронте хоронили своих убитых. Андрей попрощался с барыгой. – Желаю носить не сносить, – пожелал продавец. Дома тетка только всплеснула руками, когда Андрей надел обновки: – Андрей, да ты прямо красавец писаный! Вот что: тебе надо жениться! – Не нашлось пока подходящей девушки, – улыбнулся Андрей. – Сколько мужчин с фронта не вернулось! Девушек и женщин вокруг тебя полно, куда ты только смотришь! – запричитала тетка. – А жить где? – остудил ее пыл Андрей. С жильем в столице было плохо. Люди ютились в бараках, в коммуналках. Во время войны не строили ничего, часть домов была разрушена бомбежками. Сотрудникам ценным и не женатым предоставляли койку в общежитской комнате, женатые сами снимали угол. А уж комната в коммуналке была предметом мечтаний и зависти. В 1947 году начали строительство пяти знаменитых высоток. О жилых домах речи не шло – значительная часть бюджета страны шла на «атомный проект». Двадцать второго февраля на разводе капитан Васильев поздравил сотрудников с наступающим праздником. – Завтра, в двадцать часов свободным от службы прибыть в Клуб милиции – генерал Леонтьев опозданий не терпит. Форма одежды свободная. После торжественного собрания будет вечер с танцами. После построения постовые стали живо обсуждать предстоящий праздник. У всех было радостное настроение – праздники со всеобщим сбором бывают нечасто. На следующий день Андрей примчался со службы, переоделся в костюм и ботинки. Осмотрел себя в зеркало – вроде все в порядке. Потом шлепнул себя ладонью по лбу: не лето на улице, а пальто нет! Надевать же форменную шинель на штатский костюм – нелепо. Выручила тетка: – Спрошу у соседа. У него вроде размер твой, и пальто есть. Она вернулась с пальто. Хорошее сукно, каракулевый воротник, а главное – по размеру подошло. – Передай мою благодарность Исааку Соломоновичу! Андрей проверил карманы пиджака. Удостоверение взял, носовой платок на месте. Немного поколебавшись, положил в карман маленький «маузер», отобранный у мальчишки. В нем было четыре патрона – ну так ведь он не вражеский гарнизон штурмовать собрался. Привык Андрей к оружию: в армии не расставался, в милиции… Без оружия он чувствовал себя не в своей тарелке. Пистолетик маленький, под одеждой не заметен, но с ним спокойнее. Ехал на трамвае – клуб был почти в центре. Окна его были ярко озарены, у входа попыхивали папиросками сотрудники. Большинство были в штатском, но некоторые – в форме. Андрей поднялся по ступенькам. В просторном фойе играл духовой оркестр. Андрей сдал пальто и кепку в гардероб, причесался у зеркала. На торжестве он был впервые: сразу после школы война, потом милиция, и сейчас он немного волновался. Увидев группу своих сослуживцев из отделения, подошел. Все пришедшие надели награды – медали, ордена, и выглядели непривычно, торжественно. Андрей остро пожалел, что его награды остались дома. У большинства сотрудников были медали, а у него – и орден: было чем похвастать, не в тылу проедался. Зазвонил звонок, и все потянулись в зал. Андрей с интересом разглядывал интерьер, обитые бархатом кресла, портреты Сталина и других вождей на сцене. Потом выступал начальник Главного управления генерал-лейтенант Леонтьев – его Андрей видел в первый раз. Сначала он слушал с интересом, но потом наскучили трескучие слова о руководящей и направляющей роли партии, сухие цифры достижений. Какие достижения? Он каждый день воочию видел, как тяжело живет народ, практически – выживает. Когда были на фронте, обсуждали в землянках, какая счастливая жизнь наступит после войны, когда они фашистов разобьют. Однако они сильно ошибались. Закончив речь, генерал стал награждать отличившихся сотрудников грамотами и денежными премиями. Андрей в их число не попал. Впрочем – он и не ожидал. Кто он такой? Без году неделя в органах, постовой сержант. Позаслуженнее люди были. Самое интересное было впереди. Из актового зала они перешли в другой, где стояли длинные столы, скромно накрытые. Но сотрудники и этому были рады. Одни вытащили из карманов принесенную с собой водку, другие – вино, разлили по стопкам и провозгласили тост. Сначала, как водится, – за гениального вождя, великого полководца товарища Сталина. Выпили, закусили, поболтали о разном: вспоминали смешные случаи, травили анекдоты. Начались танцы. Заиграл духовой оркестр, и в середину зала вышли первые пары. Женщин было не так много. Из сотрудниц – орудовцы, служащие паспортных столов. Некоторые сослуживцы пришли с женами, взрослыми дочерьми. Андрей танцевать не умел – некогда было учиться, но он с интересом смотрел. Выпитая водка, громкая музыка, женщины в открытых красивых платьях – все впечатляло, все настраивало на праздничный лад. Некоторые из сотрудников отправились играть в бильярд. Они приглашали с собой Андрея, но он отказался. Ему интереснее было посмотреть на танцующих, послушать музыку, которую он слушал только по репродуктору, висевшему у тетки в углу комнаты, да еще иногда у соседа на патефоне. Когда объявили «белый танец», к нему подошла девушка: – Я вас приглашаю. Андрей покраснел: – Простите, но я не умею танцевать… – Жаль. Я за вами наблюдала. Вы с удовольствием смотрите на танцующих, вам явно нравится. Меня Валей зовут. – Меня Андреем. – Он вытянулся в струнку и щелкнул каблуками: – Сержант Фролов. – Зачем так официально? Я учительница. – Валя встала рядом с ним. – Как же вы сюда попали? – Я с папой, – она показала на седовласого полковника, стоящего рядом с колонной. Кто он такой, Андрей не знал. Они разговорились, и Андрей украдкой разглядывал свою собеседницу. Валя была скорее мила, чем красива. Невысокого роста, точеная фигурка, изящество которой подчеркивало красивое модное платье. Правильные черты лица, темные волосы уложены по последней моде – валиком над белым, слегка выпуклым лбом. Привлекали глаза девушки – большие, синие, под темными блестящими бровями. В сочетании с темными же волосами они оставляли у собеседника впечатление необыкновенное. Небольшой ровный носик и красивый, четких очертаний рот останавливали взгляд. Валя была интересной собеседницей, и время пролетело быстро. Валя посмотрела на часики: – Ого! Уже одиннадцать часов! Мне пора. Вон уже папа знаки делает. – Может быть, я вас провожу? – С удовольствием! Я на Арбате живу. От милицейского клуба до Арбата было не так далеко, но совсем не в ту сторону, где находился дом Андрея. Поскольку было довольно поздно, метро не работало, трамваи и троллейбусы не ходили. Он помог Вале надеть пальто, подождал, пока она обуется. Валя подошла к отцу, переговорила. Полковник подозрительно посмотрел на Андрея, но дочери кивнул. Шли медленно. Стоял легкий – градусов десять – морозец, падали легкие снежинки. Из окон домов иногда слышались песни, звуки гармошки – народ отмечал праздник. Километр шли час – с остановками, с рассказами. – В этом доме я живу. – Валя показала на большой дом. – Квартира номер восемьдесят шесть. Ты заходи, если желание будет. – А телефон у тебя есть? – А как же? Запомнишь? – Девушка назвала номер. Андрей вслух повторил. – Уже запомнил, не забуду. Валя повернулась и ушла. Андрей поймал себя на мысли, что ему очень не хотелось расставаться – так бы и стоял всю ночь. Однако пора было идти домой. По дороге ему изредка встречались подгулявшие компании. Он уже миновал центр, и до дому осталось ходьбы полчаса быстрым шагом, как услышал сзади шаги. Обернулся. Позади, не небольшом расстоянии от него шли трое, явно приблатненные, похоже – гопники. Сапоги у всех троих были гармошкой, темные полупальто, заячьи шапки. Троица ему сразу не понравилась. Но мало ли – с праздника люди идут. Однако пальто он все-таки расстегнул, пистолетик из кармана пиджака достал. Осторожно, чтобы не клацнул, передернул затвор. Вдруг он ошибся, и сзади добропорядочные граждане, домой с застолья возвращаются? Шаги стали приближаться. – Эй, дядя, притормози! Эх, какой вечер испортили! Андрей вынул пистолетик из кармана, взял в руку. Со стороны его совсем не было видно – не зря его называют «дамским» или «карманным». Троица стояла в пяти шагах. – Снимай прикид! – заявил тот, что был в центре – парень лет двадцати пяти. «Наверное, он у гопников лидер, шишку держит», – мелькнула в голове Андрея мысль. – Парни, зима на улице, замерзну, – попытался он перевести ситуацию в шутку. – Ты что, сука, не понял? – Старший завертел в руке нож-бабочку, сверкнул лезвием. Андрей понял, что разговоры не помогут – такие ублюдки понимают только язык силы. Вскинув пистолетик, он выстрелил бандиту в голову. Выстрел прозвучал не громче хлопушки. Бандит опрокинулся на спину и засучил сапогами. Подельники смотрели на него с удивлением. Только что он был живой – и вдруг лежит. И выстрел прозвучал как-то неубедительно, без грохота. Один из них опомнился быстро: – Ах ты, терпила недоделанный! – Выхватив из кармана заточку, он кинулся на Андрея. Хлопнул еще один выстрел. Нападавший остановился, выронил заточку, схватился за грудь и закашлялся. Опомнившись, на Андрея кинулся третий бандит. Андрей выстрелил снова. Ночь, хоть и лунная, но прицел не виден, ствол коротенький. Пуля угодила нападавшему в живот. Бандит согнулся пополам, прижав руки к животу, и упал. – Гад ты! – заканючил он. Андрей обернулся – прохожих нигде не было видно. Выстрелы прозвучали тихо, не привлекая ничьего внимания. Он подошел к раненому: – Жил бы себе по-тихому, не мешая никому. А теперь сдохнешь! С этими словами он выстрелил раненому в голову, и тот затих. Последний патрон. Андрей оттер носовым платком пистолетик и бросил его рядом с убитым. Жалко оружие, но патронов к нему больше нет, да и ствол «засвечен». Однако оставался еще один. Раненный в грудь, он по-прежнему стоял, согнувшись, кашлял и отхаркивал кровь – под ногами уже собралась лужица. Андрей подобрал нож-бабочку и всадил его бандиту в сердце. Опять обтер руки носовым платком – ни к чему оставлять свои отпечатки. Оглядев лежащие трупы, он отправился домой. Андрей не хотел крови – бандиты сами нарвались. Убивал он врагов на фронте, и не раз – из автомата, гранатой, ножом… В рейде, в штыковой атаке, при отражении атаки немцев. Мера вынужденная, неприятная: не курица все же – человек. Только человек этот – враг, что немец, что бандит. И те и другие горе людям несут, а стало быть – и воздухом дышать, жрать и пить не имеют права. Досадно только, что вечер начался так красиво и многообещающе, и девушка хороша… Спал Андрей крепко, кошмарами не мучился. Утром тетка пристала с расспросами: – Как праздник прошел? Понравилось? – Праздновать не работать, понравилось. Ты пальто Исааку Соломоновичу верни, а то ему, может, в город выйти надо. – Обязательно! Андрей выпил воды, оделся и помчался на службу. На разводе зачитали, впрочем – как всегда – сводку происшествий по городу. Там уже фигурировали три трупа молодых мужчин. – Похоже – разборки уголовников, – добавил начальник. Андрею такая версия была выгодна. Вернувшись домой после работы, он первым делом набрал номер Вали. Чего скрывать: девушка ему понравилась, он ей тоже симпатичен… Они болтали полчаса, пока соседка не стала бурчать: – Телефон общественный. Нельзя так долго разговаривать, мне позвонить должны. Андрей с неохотой попрощался, клятвенно пообещав позвонить завтра. Но ни завтра, ни послезавтра он не позвонил. И виной тому было несколько странных происшествий. Дежурство его на посту подходило к концу, когда он заметил приближающийся свет фар. Грузовик фыркал мотором, разбрызгивал мартовские лужи. Потом неожиданно вильнул и заглох. «Пьяный за рулем, что ли?» – изумился Андрей. На подножку с пассажирской стороны сошел мужчина: – Постовой, ко мне! Голос был властный, командный. Андрей подошел. Фары светили ему в глаза, и что за машина стоит перед ним, он не видел. Только когда зашел сбоку, спасаясь от слепящего света фар, увидел на закрытом кузове надпись крупными буквами «Хлеб». Ну, сейчас он прочтет водителю нотацию, а еще лучше будет, если он сдаст его «орудовцам» – так называли регулировщиков уличного движения. С подножки спрыгнул человек в кожаном реглане и достал свое удостоверение. Андрей посветил фонариком: НКВД, лейтенант Кононыхин. Андрей вскинул руку к шапке: – Постовой сержант Фролов! – представился он. – Где тут ближайшая больница? – спросил энкавэдэшник. – Два квартала прямо и квартал направо. – Ты машину водить умеешь? – Приходилось. – Садись за руль. – Я на посту и покидать его не имею права. – Я приказываю! Андрей обежал «ЗИС-5», открыл дверь кабины, и на него едва ли не вывалился водитель. Был он бледен, в полубессознательном состоянии, стонал. Вдвоем с лейтенантом они сдвинули водителя на середину сиденья. Лейтенант уселся справа, Андрей – слева, на водительское сиденье, и нажал кнопку стартера. Мотор завелся. Прав Андрей никогда не имел, на курсах шоферов не учился. Но на фронте выучился водить мотоцикл и грузовик – жизнь заставила. Он включил передачу и тронулся. Грузовик кидало на колдобинах, больной водитель норовил упасть и бился головой о стекло. Лейтенант старался придерживать его. Так они доползли до больницы. Андрей въехал в ворота и остановился у приемного покоя. – Ожидай тут! – бросиллейтенант и бегом кинулся к дверям. Вскоре он появился с двумя санитарами и носилками. Водителя вытащили из кабины, уложили на носилки и занесли в приемный покой. Через десяток минут появился лейтенант – в руке он нес документы и кобуру с пистолетом. «С водителя снял», – догадался Андрей. – Теперь едем в Коммунарку, – приказал чекист. – Мы так не договаривались. У вас, товарищ лейтенант, своя служба и свои начальники, у меня – свои. – Ты из какого отделения? – Из двадцать второго. – Я сейчас дежурному позвоню, предупрежу его, что тебя задействовал. Фролов, по-моему? – Так точно. Лейтенант хлопнул дверью. Он был явно раздосадован, что Андрей не испугался его приказа и не подчинился. Через несколько минут он вышел: – Все, дежурный принял мое сообщение. А дальше весь спрос с меня. Поступаешь в мое распоряжение. «Вот едрена вошь, свалился на мою голову!» – думал Андрей. Чекистов он не любил, как и многие, но по Уставу должен был оказывать органам НКВД всяческую помощь и содействие. Андрей молча крутил баранку. Дорога была неважной: днем уже пригревало солнце, кое-где подтаивало. Вечером и ночью температура падала, и все замерзало, становилось скользким. Плюс к тому – опыта у Андрея было маловато, да и сидел он за рулем в последний раз довольно давно, два года тому назад, еще в Германии. Теперь же он старался не отвлекаться от управления: не дай Бог сыграешь в кювет, чекист скажет – специально. И что у них за манера такая дурацкая на машинах надписи делать? Хлеб! Какой к черту хлеб, когда в кабине два мордоворота в погонах и при оружии? Пару раз Андрею пришлось останавливаться, и лейтенант сразу хватался за кобуру. Андрей выходил и тряпкой протирал фары. Забрызгиваются грязью, дорогу видно плохо. После второй остановки Андрей не выдержал: – Ты чего такой дерганый, лейтенант? – Ты как разговариваешь со старшими, сержант? Я на тебя твоему руководству пожалуюсь. Андрей замолчал. Ненормальный какой-то! Когда они за полночь уже въехали в поселок, лейтенант стал показывать дорогу: – Направо и потихоньку, там дорога плохая. За мостиком налево. Промелькнул в свете фар щит с надписью «Проезд и проход запрещен. Запретная зона». Андрей нажал на тормоз: – Дальше ехать нельзя. – Нам можно, – самодовольно ухмыльнулся лейтенант. – Там у нас полигон, пункт прибытия. Машина проехала еще с полкилометра и уткнулась в закрытые ворота. На звук мотора вышел караульный с автоматом. Лейтенант спрыгнул с подножки, показал документы. Солдат открыл ворота, и Андрей тронул машину. Они проехали еще немного, и лейтенант показал направо: – Вот к тому кирпичному зданию, и у торца остановись. Андрей так и сделал. – А теперь глуши мотор и иди со мной. Лейтенант завел его в дежурное помещение. Навстречу ему поднялся капитан с усами «а-ля маршал Тимошенко», а если проще – с небольшой щеточкой на верхней губе. – Ты что-то припозднился сегодня, Кононыхин… – Водителя внезапно скрутило. В больнице заподозрили прободную язву, пришлось брать милиционера с поста. – А я уж подумал – для пущей маскировки. – Капитан раскатисто захохотал. Когда он прошел мимо Андрея, на того дохнуло водкой. – Ты садись, соратник-помощник. Отдохни чуток! Андрей уселся на скамью, лейтенант присел рядом. Капитан и несколько солдат вышли из комнаты. Вскоре капитан вернулся один. – Сколько у тебя по бумагам? – Восемь. – Все верно. Давай, распишусь о приемке. – Капитан поставил размашистую подпись. Хлопнула дверь грузовика, Андрей дернулся. – Сиди! – жестко сказал лейтенант. – Не твое дело. Прошло полчаса. Совсем недалеко, метрах в ста, застрекотало несколько автоматов. «ППШ», – сразу определил про себя Андрей. Еще через полчаса вошел капитан. За ним ввалились солдаты. – Будешь? – Капитан достал из письменного стола бутылку водки. Он обращался к лейтенанту, как будто Андрея тут вовсе не было. – Не, мне еще перед начальством стоять. – Как знаешь, было бы предложено. – Капитан снова заржал. Андрею стало не по себе. Какие-то черные дела здесь происходят. – Так я поехал? – спросил лейтенант. – Валяй! Сделал дело – гуляй смело! Лейтенант и Андрей вышли. – Скотина пьяная! – процедил лейтенант сквозь зубы. – Поехали! Андрей завел двигатель. Они подъехали к пропускному пункту. Там уже стоял другой грузовик, водитель которого собрался заезжать. Пришлось немного попятиться задом и уступить дорогу. Ехали молча. Когда въехали в город, Андрей спросил: – Куда? – На Лубянку. Пока подъехали к нужным воротам, пришлось немного попетлять. Внутрь, во двор, Андрея не пустили. Из караулки вышел водитель и сам загнал грузовик во двор. – Жди! – коротко приказал чекист. Вскоре он вышел и вручил ему бумагу. Андрей развернул ее и прочитал: «Сержант Фролов оказывал помощь Московскому управлению НКВД с 21-го часа второго марта по 5 часов третьего марта». Печать, подпись. – Свободен, Фролов. Да, ничего себе попал! Теперь до райотдела топать, оружие сдавать, бумагу. А впрочем, домой идти смысла нет. Пока он дойдет, опять на службу пора. Можно в отделе на диване вздремнуть немного. Идти пришлось полтора часа. Дежурный по отделу посмотрел на его заляпанные сапоги, покачал головой, взял бумагу: – Ты где был? Андрей рассказал. Дежурный был старшина в возрасте, сидел на этой должности много лет, соответственно, видел и знал тоже много. – Фролов, ты бы язык за зубами держал. Мне сказал, а больше – никому, даже капитану. – Да что такое? Старшина наклонился к Андрею: – Место нехорошее – Коммунарка. Людей расстреливают там. Ну – тех, кого к «вышке» приговорили. Только – никому, молчи! Иначе самого туда в грузовичке отвезут. В мозгу Андрея как будто калейдоскоп сложился. Грузовик с надписью «Хлеб», отдаленное от Москвы место, треск автоматов. Как же он сам-то не догадался?! А еще бывший разведчик! На душе стало гадко: своими руками людей на казнь привез! И ладно бы уголовников – расстреливали все больше политических. Вернее, вешали на людей такие ярлыки, потому как приговаривали к высшей мере пролетарской защиты – расстрелу – людей, к политике вовсе не причастных, например священников. Массовые репрессии, утихнувшие было во время войны, вновь возвращались. Вскоре начнется дело «врачей-вредителей», сфабрикованное по доносу. И только смерть «вождя всех народов» товарища Сталина в марте 1953 года остановит кровавое колесо. Андрей улегся на диване в свободном кабинете, но сон не шел. На душе было муторно. Он поднялся и подошел к дежурному: – Выпить есть? Старшина внимательно посмотрел на него, нагнулся и вытащил откуда-то снизу два граненых стакана и бутылку самогона. – Первач! Разлил по половине стакана. Молча, не чокаясь, они выпили. Крепкий самогон показался Андрею водой, и он протянул стакан старшине. – Капитан утром ждет! – помотал головой старшина, потом вздохнул и снова плеснул в стаканы немного самогона. Они снова выпили. Закуски – никакой, даже хлебной корочки нет. – Спасибо, старшина, выручил. На душе муторно. – Это хорошо. Стало быть, есть еще она, душа-то. Андрей удивился. Старшина с виду – служака дубовый, а изрек, как философ. Не так он, оказывается, и прост. Андрей снова завалился на диванчик. Показалось – только глаза прикрыл, а старшина уже за плечо трясет: – На, заешь, а то духан сивушный в комнате стоит. Старшина протягивал ему кусок хлеба и два соленых огурца. И где он их только взял? Ночь ведь! Хлеб и огурцы Андрей съел. Больно голоден был, ведь вчера без обеда и ужина, да еще почти сутки на ногах. Честно говоря, устал: несколько ночей толком не высыпался, и голова была чумной. Он сходил в туалет, умылся холодной водой, прополоскал рот. По времени уже необходимо было присутствовать на построении. Выстроились во дворе. – Фролов, что это у тебя лицо такое помятое? – увидев его, спросил капитан. – Сутки на ногах, товарищ капитан. – А, старшина докладывал, как ты соседям помогал. Милиционеры называли чекистов «соседями». На разводе капитан назвал десять фамилий, в том числе и Андрея. – Названным остаться, остальным – по постам. Когда постовые разошлись, капитан обратился к оставшимся: – Поступаете под командование военизированной милиции. Они проводят операцию по задержанию банды – сразу и одновременно в трех районах. Вы придаетесь на усиление. Проверить оружие и пополнить запас патронов. Капитан отвернул обшлаг шинели. – Через полчаса за вами подойдет грузовик. Разойдись. Милиционеры разошлись. Кто-то принялся осматривать оружие, другие закурили. Запас патронов у каждого был одинаков – семь в барабане револьвера и четырнадцать в картонной пачке в отделении кобуры. Серьезного боестолкновения никто не ждал – не сорок первый год, когда немцы забрасывали парашютистов. Да и основную задачу выполняет военизированная милиция. А их дело, как всегда – оцепление, проверка документов. Служба знакомая. Прибыл крытый брезентом «ЗИС-5», из кабины выпрыгнул молодой лейтенант. Капитан Васильев крикнул: – Строиться! Милиционеры встали в две шеренги. Офицеры остановились перед строем: – Отделение милиционеров двадцать второго отдела милиции построено, – доложил Васильев. – Вы придаетесь для усиления. Ваше дело – стоять в оцеплении, никого за кольцо не выпускать. Вопросы? Нет вопросов. В машину! Десяток милиционеров свободно расселись по лавкам кузова. Обычно «ЗИС-5» брал от 16 до 20 человек. Тряслись долго. Но вот уже и окраина Москвы. – Это куда же нас везут? – спросил кто-то. Вопрос оказался риторическим – конечной цели не знал никто. Почти сразу же грузовик встал. Хлопнула дверца кабины, и перед задним бортом появился лейтенант: – Выходи строиться! Милиционеры встали у борта. – Слушай задачу. Первая шеренга идет налево, вторая – направо. Стоять на дистанции пятидесяти метров друг от друга. По возможности укрыться за предметами местности. В зону оцепления никого не впускать, из зоны – не выпускать. Если кто-либо попытается прорваться, есть приказ стрелять на поражение. Вопросы? Разойдись! В оцеплении милиционеры были уже много раз, и без приказа каждый знал, что ему делать. Справа, метрах в трехстах от них виднелась деревня, а впереди – хутор из двух домов. Рядом с их грузовиком остановились еще два, и из кузовов посыпались солдаты. Парней призывали военкоматы, но попадали они не в армию, а в военизированную милицию. Форма на них была милицейская, но жили они на казарменном положении, и оружие у них было армейское – карабины, автоматы. Прообраз внутренних войск. По команде солдаты выстроились цепью и пошли к хутору. Было их двадцать человек – два отделения. Андрей еще удивился – зачем столько? Неужели банда так велика? Он, как и было приказано, встал в оцепление. Приглядел дерево в десятке метров впереди и встал за него. Еще на фронте он привык искать укрытие – жизнь научила. Понятно, что в атаке, когда надо подняться из окопа, укрытия быть не может. Но в любой другой ситуации – во время рейда во вражеский тыл, на марше в своем тылу, во время приема пищи он всегда сначала осматривался, искал воронку от снаряда или бомбы, овраг, подбитый танк. Те же, кто пренебрегал укрытием, давно гнили в сырой земле. Как заметил Андрей, Васильев отобрал в оцепление милиционеров из бывших фронтовиков. Случайность, или он специально послал в оцепление военизированной милиции людей, понюхавших пороха? Солдаты охватывали хутор с двух сторон, полукольцами – ведь с другой стороны, вдалеке, к хутору приближалась такая же цепь. Не слишком ли много людей для ликвидации одной банды? На фронте иногда приходилось захватывать неполным отделением дома, в которых держали оборону немцы числом не меньше взвода. А немцы – вояки сильные, упорные, не такие, какими их показывают в кино. Видел он фильм «Подвиг разведчика», с актером Кадочниковым в главной роли. Смотреть было и смешно, и стыдно. Немцы прямо-таки дураки сплошные. Тьфу, срамота! Почему же в таком случае фашисты дошли до Москвы, почему у нас были такие огромные потери? Деревни и небольшие города вообще обезлюдели, мужика на улице редко увидишь, да и тот инвалид или списан по ранению. Андрей понимал – пропаганда. Но ведь не такая же оголтелая! Со стороны хутора донеслась очередь. Андрей сразу же насторожился. У солдат карабины и автоматы, голос «ППШ» ни с чем не спутаешь. А тут бил немецкий пулемет «МГ-34». У него тоже звук характерный, басовитый. Солдаты, шедшие не таясь, сразу же понесли потери. Первым упал лейтенант, следом – еще несколько солдат. Видимо, пулеметчик специально выцеливал командира по фуражке. И стреляет, гад, грамотно, очереди короткие, прицельные. В ответ солдаты открыли нестройный огонь и залегли. На рыхлом, подтаявшем снегу их фигуры в темно-синих шинелях были отчетливо видны. Андрей выматерился – подготовка операции никуда не годилась. Местонахождение бандитов определили, а численность и вооружение не удосужились или не смогли. Чертов пулеметчик явно с опытом, наверняка на фронте побывал. Только вопрос: на нашей стороне он воевал или на немецкой, в полиции служил или в карательных отрядах? С власовцами Андрей сталкивался. Те дрались остервенело, как смертники, понимая, что пощады им не будет. Если сразу не убьют, то дальше трибунал и расстрел. А сколько их после войны вернулось? Обзавелись документами, нацепили чужие награды, жили в городах, где людей много. В деревне каждый человек на виду, а в городе жильцы не знают соседей по подъезду в многоквартирных домах, и даже не всех живущих в их подъезде. НКВД работало, выявляло, но медленно, поскольку изучение немецких архивов требовало времени. Немцы с документами обращались педантично: фото, анкета, должность – все подробно. А у нас в архивах зачастую места гибели целых полков неизвестны. При первых же выстрелах Андрей встал за дерево, остальные милиционеры попадали в снег. Солдаты постреливали по хутору, но как-то вяло. Неужели, кроме убитого лейтенанта, некому взять на себя командование? Ведь должен же быть командир отделения? Растерялись бойцы, опыта нет. Пулемет залился длинной очередью – на этот раз в другую сторону, по другой цепи. Андрей воспользовался моментом и побежал вперед, к солдатам. – Ты куда, дурак! Наше дело – оцепление! – прокричал кто-то ему вслед. Но Андрей, зигзагами, чтобы сбить прицел, бежал по полю. Пулеметчик строчил с другой стороны дома, и был шанс, которым Андрей и воспользовался. Он плюхнулся в снег рядом с солдатами: – Кто старший? – Лейтенант. Но его убили. – А кроме него? – Я, сержант Блинов. – Какого черта не командуешь, сержант, коли за старшего остался? Сержант был молод и смотрел на Андрея растерянно. – Так, – тут же оценил обстановку Андрей, – принимаю командование на себя. Половину людей оставляешь со мной, с другим отделением ползешь влево. Там низина, ведет до хутора – вы ею и воспользуетесь. Мы вас огнем прикроем. Гранаты есть? – Не видели даже. Видно было, что сержант волновался – на верхней губе выступили капельки пота. – Тогда, как только вплотную подберетесь, один пусть по окнам стреляет. Вы для пулеметчика уже в мертвой зоне будете. Остальным дверь выбить – и внутрь. Стрелять по звуку, на любое движение. Лучше убей бандита, чем сам пулю получишь. Вы домой живыми вернуться должны. Понял, сержант? – Так точно! Сержант приободрился. Ничего, в первый раз на фронте многие терялись. Потом привыкали, а некоторые геройские подвиги совершали. Приободрить человека надо, подправить, страшно ему с непривычки. Сержант набрал в грудь воздуха и прокричал: – Первое отделение, за мной! – И стал переползать влево. «Грамотно ползет, – отметил про себя Андрей, – хоть этому научили». За ним поползли и другие бойцы. Человек пять-семь лежащих правее, за убитым лейтенантом и несколькими бойцами, остались. Андрей подполз к убитому, взял его винтовку. Из револьвера стрелять по дому – все равно что в белый свет. – Слушать меня, бойцы! – крикнул он, повернув голову. – Как только пулеметчик откроет огонь, стрелять по слуховому окну. Этот гад на чердаке обосновался. Оружие зарядить, стрелять без команды. Не давайте ему даже носа показать! Пулеметчик изредка постреливал с другой стороны, но за полем кто-то наблюдал. Как только Андрей скомандовал: «Короткими перебежками, по одному – вперед!» – успели перебежать двое. На темном фоне слухового окна тут же засверкали красноватые вспышки, пули взбили череду фонтанчиков. Андрей поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Тут же другие солдаты открыли огонь. Ранили они или просто напугали бандита, но только огонь стих. – Короткими перебежками – вперед! Солдаты стали по одному перебегать к хутору, и в это время из окон дома захлопали выстрелы. Стреляли из короткоствольного оружия – револьверов и пистолетов, если судить по выстрелам. – Огонь по окнам! С колена! Солдаты приняли стойку для стрельбы с колена и стали стрелять по окнам. Огонь с хутора стих. Не понравилось! Боятся бандиты открытый бой вести! Они только с безоружными и более слабыми герои, а как пули засвистели – страшно стало, за стенами попрятались. Снова вспыхнула стрельба – это подобралось первое отделение во главе с сержантом Блиновым. Ну давайте, парни, убейте их всех! Темно-синие шинели замелькали у дома. – Прекратить огонь! – скомандовал Андрей. – Смотреть за чердаком и короткими перебежками – вперед! А сам передернул затвор у винтовки и глаз не сводил со слухового окна. Короткими перебежками солдаты стали продвигаться вперед. До забора первого дома оставалось уже метров пятьдесят. Еще десять-двадцать метров пробежать, и солдаты окажутся в «мертвой зоне», пулеметчику будут не видны. На темном фоне окна почудилось шевеление, мелькнуло лицо. Андрей прицелился в окно, потом немного опустил ствол и нажал на спусковой крючок. Для винтовочной пули жестяная крыша и доски – не препятствие. Больше в слуховом окне никто не показывался. У второго дома, стоявшего за первым, вспыхнула перестрелка – туда добралась вторая цепь солдат, зашедшая с тыла. Похоже, бандиты оказались в сплошном кольце, и теперь их надо было только добить. Судя по вспышкам выстрелов, в доме было не меньше четырех стрелков, да еще пулеметчик на крыше. Андрей рванулся вперед – из окна дома выстрелили. Он упал под прикрытие забора. Недалеко лежал солдат, раненный в руку. – Перевяжись, кровью изойдешь! – Как же я сам? Эх, молодо-зелено! Парню на вид было лет восемнадцать – ненамного моложе Андрея. Но Андрей фронт прошел и чувствовал себя уверенно, намного старше солдатика. Андрей подполз к нему: – Расстегни шинель. Солдатик неуклюже расстегнул пуговицы. Андрей потянул за рукав и спустил шинель с руки. Рука была прострелена насквозь в мягкие ткани. – О, парень, теперь ты до ста лет жить будешь. Рана неопасная. Перевязочный пакет где? – В кармане. Рана правда не опасная, руку не отнимут? – Две недели в госпитале – и все дела. Андрей полез в карман чужой шинели и, вытащив индивидуальный перевязочный пакет в прорезиненной ткани, быстро и аккуратно перевязал солдата прямо поверх гимнастерки. – Ловко вы! – не удержался от восхищения солдатик. – Опыт. И лучше бы тебе его не иметь. Да ты шинель-то натяни! На снегу лежишь, тебе только воспаления легких не хватало. Солдатик благодарно кивнул, подтянул шинель и застегнул пуговицы. – Ты за винтовкой моей присмотри. Я ее у кого-то из ваших взял, казенное все-таки имущество. – А вы как же? Андрей обратил внимание: несмотря на то что они почти сверстники, солдатик называет его на «вы». – В ближнем бою с револьвером удобнее, чем с винтовкой – с ней внутри не развернешься. Эх, гранату бы сейчас в окно! Андрей пополз вдоль забора и повернул за угол. Стена тут была глухой. Он встал, ногой выбил две доски в заборе и пролез на огороженную территорию. Двигаясь вдоль стены дома, подошел к углу и осторожно выглянул. Из ближнего окна, в двух метрах от него невидимый пока стрелок стрелял из «ТТ». Осколки разбитого стекла валялись на снегу. Андрей взобрался на завалинку, прижимаясь спиной к стене, подошел к окну, просунул в него руку с револьвером и наугад сделал два выстрела. Один выстрел точно достиг цели, поскольку послышался вскрик и звук падения тела. Сразу соваться в окно, чтобы поглядеть на результаты своей работы, Андрей не стал – вдруг это бандитская уловка? За окном была тишина. Атакующие солдаты увидели Андрея и перестали стрелять, опасаясь зацепить его. Андрей вздохнул, как перед прыжком в воду, и осторожно заглянул в окно. На полу лежал бандит. Грудь его была прострелена, и на свитере растекалось большое кровавое пятно. Но бандит был еще жив, шевелил руками. Пистолет его валялся у окна, и раненому было не дотянуться. Андрей выстрелил бандиту в голову. Их комбат на фронте постоянно вдалбливал им: – Не оставляй раненого врага за спиной! Этот постулат был вбит в его голову намертво. Андрей выждал немного – не распахнется ли дверь в комнату, а потом неловко пролез в окно. На подоконнике цветы в горшках, в комнате – шифоньер и никелированная кровать – роскошь по этим временам. Из-за двери доносились звуки выстрелов. Андрей осторожно приоткрыл дверь. Впереди коридор, двери ведут в комнаты. Он открыл дверь напротив – пусто. Стараясь ступать неслышно, он приблизился к другой двери. Оттуда прозвучал выстрел, и кто-то крикнул: – Получил, мусор?! Андрей резко распахнул дверь и дважды выстрелил по фигуре у окна. Выстрелил в спину, но в бою не выбирают. Это раньше во времена рыцарей считалось позором убить врага в спину, а сейчас время другое – ведь бандит выстрелил бы, не задумываясь. Из-за приоткрытой следующей двери прокричали: – Шпынь, у тебя все в порядке? Андрей ответил сразу: «Угу». Так по голосу и не поймешь, свой или чужой. А бандита успокоить надо. Но дверь соседней комнаты отворилась, и на стене напротив вырисовалась тень. Андрей выстрелил через дверь – один раз, другой… Бандит рухнул на пол, и Андрею стала видна голова и грудь наполовину. Андрей выстрелил ему в голову, тут же шагнул в комнату, вытряхнул стреляные гильзы и зарядил револьвер снова. Есть ли еще бандиты в доме? Где-то у входа грохнули два выстрела – не винтовка и не автомат. А у солдат пистолетов не было. Стало быть, еще один бандит есть. Андрей стал пробираться по коридору. По пути он открывал двери и осматривал комнаты. В одной, по-видимому – столовой, стоял накрытый стол: бутылка самогона, закуска на тарелках. Но теперь уж это им не пригодится. Андрей подошел к столу: колбаса полукопченая кружочками нарезана – и где только берут, сволочи! А запах – на всю комнату. Андрей не удержался, взял два куска и затолкал себе в рот. Давненько он такой вкуснятины не ел! Пируют на награбленном! Он вышел в коридор. В торце его была дверь, и периодически из-за нее слышались выстрелы и мат. Там должны были располагаться холодные сени, как во многих русских избах. Эта изба большая, пятистенка, с круглой крышей – так называлась четырехскатная крыша, и позволить себе такую избу мог только зажиточный хозяин. Андрей взвел курок револьвера и двинулся к двери. Неожиданно она распахнулась, и на пороге возник бандит. Оба на мгновение растерялись, но Андрей опомнился первым. Он вскинул револьвер и выстрелил бандиту в грудь. Тот ответить выстрелом не мог: затвор его пистолета был в заднем положении – закончились патроны. Выронив бесполезное оружие, бандит рухнул на пол. Андрей сделал пару шагов и выстрелил уже лежащему бандиту в голову. Убедившись, что преступник мертв, он выглянул в сени. Никого, только на полу россыпь гильз. И в это время раздался грохот выстрелов, пули через разбитое окно ударили в стену, отколов щепки. Андрей запоздало пригнулся – не хватало получить пулю от своих. На четвереньках он подобрался к окну, и, не выглядывая, сложив кисти рук рупором, прокричал: – Прекратить стрельбу! Наступила тишина. – Я сержант Фролов! В доме одни трупы! Не стрелять! – Подними руки и покажись, – прозвучало в ответ, – посмотрим, какой ты Фролов. Андрей вложил револьвер в кобуру, поднял руки и встал перед окном. Сержант Блинов, лежащий у забора с автоматом, воскликнул: – В самом деле Фролов! Отставить стрельбу! Он поднялся и направился к дому. Андрей откинул запор и распахнул дверь. Блинов обошел комнаты: – Кто же их? – С первого раза сам догадаешься? – Неужто вы, товарищ сержант? – Ладно, проехали. Ты кого-нибудь на чердак пошли, а еще лучше – двоих. Пусть посмотрят, что с пулеметчиком. Если мертв, то пусть сбросят. И про пулемет не забудут. – Слушаюсь. – Оружие аккуратно собери – в простыню замотай, что ли. Пальчики чтобы не стереть. – А на кой они нам? Бандиты все мертвы. – Вдруг экспертам понадобятся? Оружие могло по другим делам проходить. – Понял. Турыгин, собери оружие. Корнеев, Ибрагимов – на чердак. Потом доложите. – Есть! – Солдаты ушли выполнять приказание. В это время в избу зашел лейтенант. Это он командовал второй цепью, которая заходила с тыла, замыкая кольцо. – Блинов, что тут у вас? – Сопротивление подавлено. В доме трое убитых, на чердаке пулемет и пулеметчик, я двоих послал проверить. – А где твой командир, почему не вижу? – Пулеметчик первой очередью снял. И еще троих рядовых. – Так, выходит – ты командовал? – Никак нет. Вон, сержант Фролов из оцепления. – Хм. – Офицер оглядел Андрея. – Фронтовик? – Три года в полковой разведке. Офицер открыл полевую сумку, достал листок бумаги и записал фамилию Андрея. – Из какого отделения? – Двадцать второе. – Молодец, я сообщу командованию. В это время что-то тяжело упало на землю за окном. Потом в двери вошли двое солдат. Один нес перед собой немецкий ручной пулемет «МГ-34». Сбоку болталась лента с патронами. – Наповал в грудь, товарищ лейтенант, – доложил один из солдат. – Кто его? – Офицер приготовил карандаш. – Похоже, я, – признался Андрей. – А этих? – Офицер ткнул карандашом в труп, лежавший в коридоре. – Этих из револьвера – с винтовкой в доме несподручно. Офицер поморщился. Выходило – четверых бандитов убрал милиционер из оцепления. А военизированная милиция только потери понесла. Тогда какого черта она здесь делает? И что ему докладывать начальству? – Товарищ лейтенант, ваши бойцы огнем подавляли вооруженное сопротивление бандитов, не давали им вести прицельный огонь. Без них я бы не смог подобраться к дому. Особенно отличился сержант Блинов – он провел подчиненных по ложбинке к самому дому, – приукрасил события Андрей. Зачем ему слава? За перестрелку с бандитами орден не дадут – не немцы. А солдатикам, глядишь, отпуск дадут. Или поощрение какое-нибудь. Офицер намек Андрея понял – он строчил карандашом. Во взводе потери, и ему оправдываться надо. Однако и объяснение всему серьезное имеется – пулемет. Вещественное доказательство нешуточное. Пулеметчик в голом поле целую роту задержать, а то и положить может. – Отлично! Блинов, все оружие собрать, отнести в грузовик. Трупы бандитские туда же. Здесь четверо, и у нас трое. – А раненых наших куда же? И лейтенанта с рядовыми? Вопрос Блинова поставил лейтенанта в тупик. – Ладно, в один грузовик бандитов, в другой – наших. – Товарищ лейтенант, разрешите обратиться? – вмешался Андрей. – Разрешаю. – В первую очередь, наших раненых перевязать надо и первой же машиной отправить. Мертвым торопиться уже некуда. – Сержант! – повысил голос офицер. – Попрошу мне не указывать! Андрей вышел на улицу. Ну и дурак ты, лейтенант. В первую очередь о раненых позаботиться надо. Следом за ним из дома вышел лейтенант, за ним – остальные. – Блинов, пройдите по полю, осмотрите всех. Раненых и убитых несите сюда. – Слушаюсь! Солдаты закинули оружие за спину и пошли по полю. В первую очередь Блинов искал раненых – замечание Андрея не пропало даром. Подогнали грузовик. Раненых оказалось четверо, и один из них тяжело, в живот. Подбуксовывая, грузовик уехал вместе с лейтенантом. Солдатики обступили Андрея. – Товарищ сержант, закуривайте. – Блинов протянул ему портсигар с папиросами. – Не курю. Как на фронт попал, закурил, а в разведке едва не погиб через курево. – Как? Расскажите! – Да чего там рассказывать! В рейд в тыл к немцам пошли, начали к часовому у склада подбираться, а меня кашель стал бить. С тех пор и бросил. – А награды у вас есть? – Солдатам было интересно. – «Красная Звезда» и медаль. – Почему же не носите? – Ну, может – на праздники надену. – Если бы я был орденоносцем, обязательно носил бы, – завистливо сказал один из солдатиков. – Ты заслужи сначала, Ванька! А то как пулеметчик строчить стал, так ты едва в штаны не наделал. Солдатик стушевался. – Ладно, парни, бывайте, мне к своим надо. Похоже, оцепление уже не нужно, снимать будут. – Чего же другие из оцепления на помощь не пришли? – спросил Блинов. – У каждого на войне свой приказ. У нас ведь тоже война, только с бандитским отребьем.Глава 4. Медвежатник
Сослуживцы действия Андрея восприняли неоднозначно. Некоторые всецело одобряли: – Молоток! Кабы не ты, солдатики под пулями полегли бы. Другие были категорически против: – У каждого свое дело. Наше – в оцеплении стоять. За медалью полез или выслужиться захотел. Пусть высказываются. Как говорится, «на каждый роток не накинешь платок». Сам Андрей был уверен, что в той ситуации он принял единственно правильное решение и этим сберег жизни молодых парней. Подрастерялись они немного, так опыта нет, и командир в первые минуты боестолкновения убит был. И не выслуживался он – просто не мог спокойно смотреть, как бандит расстреливал парней. Не война ведь, зачем им гибнуть? Прошло несколько дней. Андрей стоял на посту. Снег уже таял вовсю, и он жалел, что не смазал на ночь сапоги гуталином. Ежели их пропитать ваксой, воду пропускать не будут. Вдруг к нему прибежал запыхавшийся оперативник: – Фролов, ты что натворил? – Да вроде ничего… – Ну да, рассказывай сказки! Там начальство в отделение приехало на черной «эмке», тебя требуют. – Я же не чай пью – на посту. – Хочешь заставить полковника ждать? Иди быстрее. Андрей привык подчиняться приказам и потому прибежал в отделение. Дежурный старшина сделал страшное лицо и ткнул пальцем в потолок: – Начальство приехало, в кабинете у Васильева сидят. Андрей направился было к лестнице. – Стой! Иди сюда! – Старшина протянул сапожную щетку. – Пройдись по сапогам. Начальство – оно любит, когда все надраено. – Так грязно на улице, лужи. – Ты это им расскажешь. Андрей быстро прошелся по сапогам щеткой, осмотрел себя перед зеркалом, поправил шапку. Поднявшись на второй этаж, постучал в знакомую дверь. – Войдите! Андрей вошел и встал по стойке «смирно». – Сержант Фролов по вашему приказанию прибыл, – доложил он по уставу. – Вольно, сержант, садись. Андрей снял шапку и сел на краешек стула. В натопленном кабинете после бега ему показалось душно. Капитан исподтишка показал ему кулак, чему Андрей несказанно про себя удивился – вроде грешков за собой он не знал. Пахал с утра до вечера за 69 рублей новыми, послереформенными. В кабинете сидел полковник, наверное, из Управления. На груди планки за награды, целая колодка в три ряда. Он смотрел на Андрея требовательно, и тому стало неуютно. К тому же сразу возникло ощущение, что лицо полковника ему знакомо, и они где-то уже встречались, только он не может вспомнить где. Начал капитан: – Ты что же молчок, рапорта не написал? Почему я узнаю о происшедшем от начальства? Андрею стало ясно, что нагоняя ему не избежать, хотя он и не понимал за что. Он встал: – Виноват, исправлюсь. Еще по службе в армии он знал, что перед начальством нужно повиниться, не ерепениться, и тогда наказание будет менее строгим. – Сержант, вас никто ни в чем не обвиняет, – подал голос полковник. – Наоборот. Товарищ капитан немного сгущает краски. Вы же были в оцеплении неделю назад? – Был, – подтвердил Андрей. Отказываться было бы глупо. – Когда лейтенанта Вепринцева убили, вы взяли руководство боем на себя. Так? – Так точно. – Да сядьте вы! Андрей снова уселся. – Вот, командир второго взвода все ваши действия в рапорте описывает, и военнослужащие подтверждают. – Раз пишет, стало быть – так и было. – Скромник! Сам-то чего молчал? Политотдел звонит мне, интересуется, как человека отметили, а я даже сути не знаю! – Виноват! – Андрей снова вскочил. – Решением управления ты, Фролов, награждаешься Почетной грамотой и премией в тридцать рублей. – Служу Советскому Союзу! – гаркнул, вытянувшись, Андрей. Полковник положил на стол грамоту и деньги, пододвинул на край стола: – Конечно, надо бы в торжественной обстановке вручить, да все на постах. Нехорошо людей срывать со службы. Андрей снова сел. – Да сиди уж ты, как ванька-встанька! В глазах рябит. Капитан, оставьте нас… Васильев, пожав плечами, вышел. – Ты ведь на фронте в разведке был? – Так точно, три года. – Везунчик! В разведке редко кто три года служит. – Два ранения имею. – Я смотрел твое личное дело. И о наградах знаю. Зря не носишь. – Не у всех сотрудников награды есть, не хочу выделяться. – Хм, похвально. И как служится? – Нормально. Начальству жаловаться на службу – только неприятности на свою шею кликать. Не помогут, только накажут за неумение работать. – Есть мнение на учебу тебя послать. Андрей хотел спросить – чье мнение? Мнение его самого кого-то интересует? – Ты же десятилетку закончил, а многие в милиции имеют шесть-семь классов образования. Фронтовик, разведчик, орденоносец. Характеристику тебе капитан хорошую дал. В боестолкновении вел себя правильно, не хуже опытного офицера. Вот как все ладно складывается. Война окончилась, и нам нужны кадры грамотные, с образованием. Андрей растерялся. К службе своей он привык, агентурой обзавелся. Стукачей завербовать сложно, а без них не обойтись. Про учебу он не помышлял, не мальчик уже снова за парту садиться. Да и стимула не было. Тогда в милиции за звания не платили, только за должность. В зарплате выигрыш небольшой, а ответственности больше. Одно дело – отвечать за себя, и совсем другое – руководить коллективом и получать нагоняи за их работу и недоделки. Он раздумывал, а полковник продолжал уговаривать: – Специального образования у тебя нет – даже краткосрочных курсов, стало быть, постовой – твой потолок на сегодня. А придут завтра молодые, да с образованием – могут и подвинуть… – Не больно-то я держусь за должность постового, на заводе больше зарабатывают. – Не тот у тебя характер, Фролов, чтобы за станком стоять. Думаешь, я не понимаю, почему ты под пулемет бандитский полез? Скучно тебе жить обыденной жизнью, душа действий просит, активности. Или я не прав? Андрей был вынужден признать, что полковник угадал. Психолог он тонкий или штампы работы такие? Не попытался заинтересовать его деньгами или положением, давит на другие точки. Много ли их у человека? – Ну вот и договорились. Пиши рапорт. – Полковник придвинул ему лист бумаги. – А что писать? – Я продиктую. Пиши на имя начальника Главка, генерал-лейтенанта Леонтьева А. М.: «Прошу зачислить меня на учебу в Московскую специальную школу милиции». Дата и подпись. Полковник забрал и прочитал рапорт. – Ну вот, теперь жди приказа о зачислении. – Когда на учебу? – Шустрый какой! Учеба с первого сентября, а до этого приказ должен быть. Кроме того, ты не один, будут группу набирать. Так что запасись терпением и служи. Желаю удачи! Полковник вышел из-за стола и пожал Андрею руку. – Послушай, сержант, мы с тобой раньше нигде не встречались? Что-то мне лицо твое знакомо. – Никак нет, товарищ полковник. – Значит, обознался. Андрей вышел. – Зачем он тебя столько держал? – спросил Васильев. – На учебу блатовал. Дескать, образования у тебя специального нет, выше старшины не поднимешься – ну и все такое… – А ты? – Пока служить буду. Капитан зашел в свой кабинет, а Андрей направился на пост. Учеба – она когда еще будет, а лямку тянуть надо. Только он встал у своего перекрестка, подошла информаторша – она же агент, как их называли в органах. Была такая Танька Белошвейка. Воры приносили ей украденные вещи, она их перешивала, и скупщики краденого продавали их на барахолке. Она была вдовой, имела двоих детей на иждивении, и Андрею было ее по-человечески жаль. – Федька Одноглазый ко мне вчера с Батоном приходил. Батон был форточником, воровал по мелочи. Но он был удачлив. За всю свою воровскую карьеру он попадался с поличным и сидел всего один раз. Кто такой Федька Одноглазый, Андрей не знал. – Что за Федька? Женщина всплеснула руками: – Неужели не знаешь? Медвежатник он знатный. Его еще до войны, в сороковом году посадили. Теперь вот вышел. Хвастал – по амнистии, справкой об освобождении в нос тыкал. Теперь Андрею стало все понятно. Медвежатник – редкая воровская специальность, они открывают сейфы подбором отмычек или вскрывают иным способом. Был как-то умелец, изготавливавший подобие большого консервного ножа. С помощью дрели он высверливал в дверце сейфа отверстие, вводил туда зуб своего приспособления и взрезал сейф, как консервную банку, поскольку силы он был недюжинной. Медвежатников было не больше двух десятков на весь Союз, и милиция старалась держать их в поле зрения. Если появился в районе такой профессионал, жди серьезной кражи. Поскольку сейфы – принадлежность учреждений, организаций, заводов, то и ущерб от кражи бывал велик – не три червонца в кошельке, украденном в трамвае. – Где он обосновался? – Больше не знаю ничего. – И на том спасибо. Андрей, узнав такую новость, сразу пошел в отдел, к сотрудникам уголовного розыска. При его появлении парни в комнате замолчали. – Тебе чего, Фролов? – Агент сейчас сообщил, что на свободу вышел некий Федор Одноглазый, медвежатник. – Да ну! – Оперативники переглянулись. Потом один из них вышел, а другой предложил: – Присядь. Ты сам-то его видел? – Не доводилось. – Здоровенный мужик, руки – что грабли. Черные очки носит, чтобы дефект скрыть. У него на самом деле один глаз в драке выбили – разборка бандитская была. Так он обидчику голыми руками шею сломал и изувечил его так, что опознать невозможно было. Вошел оперативник с картонными папками в руках, судя по наклейкам – явно из архива. Открыл первую папку: – Любуйся! О, господи! С фотографии на Андрея угрюмо смотрел единственным правым глазом громила. Рожа у него была самая что ни на есть бандитская. – У него два срока было – в тридцать четвертом и сороковом, но в последний раз он семь лет получил. А подельник его два года как вышел – по амнистии. Вот он. – Оперативник открыл вторую папку. Андрей увидел абсолютно невзрачное, ничем не примечательное лицо. Мимо пройдешь, а через секунду и не вспомнишь. Для милиции это плохо, человек без примет. – Не встречал? – Нет. – Тоже в нашем районе обретается. Наверняка эта парочка уже встречалась. Второй – наводчик и на шухере стоит. Фамилия – Полоскун, Игорь Матвеевич. Погоняло – Нос. – Вроде на фото нос нормальный. – Это потому, что он носом неприятности чует. Сам так сказал. Когда они на последнее дело шли, Полоскун сказал Дубовичу – это фамилия одноглазого, что не надо в артельную кассу лезть. А Федька его не послушал. В итоге оба срок получили. – Похоже, Федька сейчас осматривается, инструмент подбирает. Мы у него набор отмычек изъяли, очень сложной и тонкой работы инструменты. Такой не каждый слесарь, даже высокой квалификации, сделает. Но слесаря мы тогда не нашли. Боюсь, как бы Федька проторенной тропой не пошел – к знакомому слесарю за инструментом. – Да что там сложного, в отмычке? – удивился Андрей. – Видел я уже их у домушников. – Э, не скажи. Оперативник открыл свой сейф, где лежали папки с делами, и достал из глубины связку отмычек: – Смотри. Железная трубка, на конце несколько колец. Поворачиваешь одно – бородка выдвигается. Медвежатник отмычку в замочную скважину вводит, потом ухом прижимается и бородки на слух подбирает. Дело долгое, иногда полночи уходит. Андрей таких тонкостей не знал. Ну да, каждая служба имеет свою специфику. – Ты молодец, Фролов, что важную новость сообщил. Лучше бы этот Федька загнулся в лагере. Он ведь по мелочи не работает, сам понимаешь. Если увидишь – не подходи, документы не проверяй. Проследи издалека – к кому пошел. Нам его берлога нужна. – Коли он тертый калач, то меня вмиг просечет – на мне же форма. – М-да, хвост он засечет сразу. Стукачей своих напряги. – Попробую. – И еще: если второго – Полоскуна – увидишь, обрати внимание, где он крутится. Он обязательно у какого-нибудь предприятия вертеться будет, узнавать – когда у рабочих зарплата. Ведь деньги из банка привозят. Вторая смена или ночная днем получить не успевает, и они в кассе хранятся. Вот такой момент они и выжидают. На больших производствах куш больше, но там охрана быть может и сейф посерьезней. В артелишке небольшой и охраны нет, как правило, и вместо сейфа ящик металлический. Добыча вроде легкая, а денег – кот наплакал. – Понял, присмотрюсь. – А я на разводе других постовых сориентирую. Оперативники задействовали всех сотрудников – от паспортного стола до постовых. Им показали фото Одноглазого и Носа. Федька приметный, и если кто его встретит – сразу опознает. После службы Андрей пришел домой, поужинал и позвонил Вале. Когда у него была возможность, он звонил ей по вечерам. Встречались они только по воскресеньям. В обычные дни Андрей приходил со службы поздно, Валентина проверяла тетради своих учеников, и гулять было некогда. Зато в выходнойдень они бродили в парке Горького, ходили в кино. Новые фильмы выходили в прокат крайне редко, и каждый был событием в культурной жизни. Обсуждали дома выход на линию первых двадцати новых автобусов – красно-желтых, пахнущих краской. Ведь в войну почти весь автотранспорт, что городской, что колхозный, был мобилизован для нужд армии. Они решили встретиться завтра, поскольку день был воскресным. Андрей нарядился в костюм, обулся в новые ботинки. Конечно, было немного прохладно, и легкое пальто не помешало бы – но не было. У Исаака Соломоновича, соседа, пальто только зимнее, и в нем жарко. Немного поразмыслив, Андрей положил в карман брюк «вальтер». Пистолет, если он находится в брючном кармане, прикрыт полой пиджака, и его не видно. На трамвае он добрался до дома девушки, взбежал на третий этаж и позвонил. Дверь открыл полковник, который приходил в отделение милиции и склонял Андрея к учебе: – Тебе что, сержант? Из глубины квартиры донесся девичий голос: – Папа, это ко мне пришли, а я еще не готова. Пусть Андрей подождет в гостиной. – Значит, ты Андрей? – Так точно. – Оставь солдафонство, ты не на службе. Вытирай ноги и проходи. Андрей вытер ноги о коврик, лежащий у порога, и прошел в гостиную. Обстановка ее была солидной. Шкаф резной, стол темный, дубовый, в углу на тумбочке – радиоприемник «Телефункен» трофейный. Стулья в белых чехлах, в другом углу – диван, обитый натуральный кожей. Сразу видно, начальник живет. Андрей немного оробел. Квартира большая, пожалуй – как вся коммуналка, в которой он живет у тетки. Почему-то подумалось: «Вот если на Валентине женюсь, куда ее вести? Она ведь привыкла жить в роскошной квартире, и я не смогу предоставить ей такое жилье и такую обстановку». Ему сразу стало как-то не по себе, поговорка на ум пришла: «Не в свои сани не садись». А следом за ней – другая: «Не по Сеньке шапка». В квартире у Вали он был впервые, чаще встречались у подъезда. Да еще папа ее, который полковник, глаз с него не сводит, изучает. Правда, он сегодня не в форме, а в домашней пижаме. А вдруг как гаркнет сейчас: – Сержант Фролов! Кругом! Из квартиры шагом марш! Так вот почему лицо полковника показалось Андрею таким знакомым! Ведь он его уже видел вместе с Валей в Клубе милиции, на 23 февраля. Молчание затянулось. Желая прервать его, папа Вали кашлянул в кулак: – Меня Петром Вениаминовичем зовут. – Андрей, – зачем-то представился сержант, забыв, что полковник уже знает его имя. – Значит, с дочерью знаком? – Знаком, – кивнул Андрей. – Давно я хотел на тебя посмотреть. Дочка мне все уши о тебе прожужжала. – Вы уж и так дырки на мне прожгли, – еще больше смутился Андрей. – Ну да, приходит кавалер, а у самого пистолет в кармане. Вот черт глазастый! Узрел-таки! Взгляд наметанный, профессионал. – Так неспокойно на улицах вечерами! Я же о дочери вашей забочусь, не обидел бы кто… – Это похвально, по-мужски. Однако пистолетик не зарегистрирован, и носить его не положено. Ладно, мы тебе по какому-нибудь случаю именной подарим – от лица службы. Будешь носить со всем основанием. – Хорошо бы! В этот момент из коридора выпорхнула Валя, и у Андрея от восхищения перехватило дух. Хороша девка! При фигуре, в крепдешиновом синем платье, в приталенном пиджаке с накладными плечами – по моде. Общее впечатление дополняла черная лакированная сумочка, которую она держала в руках. – Я готова! Валя крутанулась на одной ноге, явно желая показать обновки и понравиться в них. – Вертихвостка, – покачал головой полковник. Но сказал он это ласково. Андрей не ожидал, что у сурового полковника можно услышать в голосе такие нотки. Он поднялся со стула. Валя вышла в коридор, а полковник, воспользовавшись моментом, показал Андрею кулак: – Обидишь дочку – пришибу! Кто бы сомневался! Да разве Андрей мог обидеть такую замечательную девушку? Он сам за нее любому горло перегрызет. Аттракционы в парке Горького еще не работали – их обычно запускали к празднику Первомая. Но мороженое уже продавалось. – Хочешь? – поинтересовался Андрей. – Нет, холодно. А ты разве знаком с моим папой? – На службе пересекались, он приезжал в отделение. Андрей не стал говорить Вале о том, что ее отец приезжал в отделение для того, чтобы вручить ему грамоту и премию – еще сочтет за хвастовство. Мимо проходила пара – молодой парень с девушкой. На пиджаке парня поблескивали три медали. Валя проводила их внимательным взглядом: – Видимо, хорошо воевал. У моего папы тоже награды есть. А у тебя? – И у меня. Я же не в тылу отсиживался. – Да? А почему тогда не носишь? Даже на празднике, в День Советской армии – ну там, в клубе, у тебя на груди ничего не было. – Пиджак пожалел – дырки делать надо. – Смешной ты! Есть чем гордиться, а ты не носишь. – Ты знаешь, в тылу, на заводах, люди до изнеможения работали. Я как-то с полком новое вооружение получал и видел – подростки за станками стояли. Сам маленький, ящик под ноги подставляет, чтобы со станком управляться. Разве он не герой? А у него – ни ордена, ни медали. – Несправедливо, конечно. Видимо, Вале хотелось, чтобы ее кавалер был при наградах. Вдруг знакомые увидят, им сразу понятно будет – боевой парень, отмечен за геройство. А по мнению Андрея, нашивки за ранения не меньше наград говорили о человеке. Впрочем, он и нашивок на пиджаке не носил. В общем, день удался на славу. Уже вечером, в подъезде Валиного дома они целовались до самозабвения, аж губы припухали. Андрей оторваться не мог от Вали – губы нежные, сладкие. Он никогда раньше не целовался. Школа, фронт, одни мужчины вокруг. Женщины если и были – медсестрички, связистки, так они от солдат носы воротили, на офицеров посматривали. Солдат сегодня жив, а завтра в рейд ушел и пропал. У офицера шансов выжить на войне больше – если он не взводный, да и денежный аттестат роль играл. Он довел Валю до дверей квартиры и почти бегом заторопился домой. Времени уже было двадцать три часа, пока доберется – полночь, и надо успеть выспаться. Между тем по Москве пошли непонятные убийства. Ориентировки приходили едва ли не каждый день. Убивали и мужчин и женщин, причем убитых не грабили, а женщин не насиловали. Казалось бы – какой смысл убивать? Разгадка оказалась простой. Вышедшие по амнистии уголовники играли на желание, и проигравший обязан был, поскольку карточный долг – дело чести, выполнить каприз выигравшего. Те же изгалялись: – Убьешь пятого – из тех, кто мимо проходить будет. Выяснилось это только на допросах преступников, задержанных за другие преступления. Сразу взялись за карточные притоны. Однако шулера и каталы, хоть и были, по большому счету, мошенниками, но они не были убийцами, и с мокрухой не связывались. Их задачей было облапошить, обобрать клиента, но не убить. Милиция начала шерстить воровские притоны и «малины». Картежников хватали, давали небольшие сроки за прегрешения вроде нарушения паспортного режима, наличия холодного или огнестрельного оружия. Уголовники, напуганные массовыми обысками, попритихли, убийства пошли на убыль. Блатным миром правили авторитеты – воры в законе, коронованные в лагерях и тюрьмах. Им массовые облавы и обыски тоже были ни к чему. Со своей стороны, они провели работу, отправляя на «правеж» – своего рода воровские разборки – отмороженных, не желавших прислушаться к авторитетам. Особо упрямых резали сами, и называлось это – «поставить на нож». Воровской мир был жесток, но преступлений бессмысленных, ожесточавших силовые ведомства и население, тут тоже не понимали и не одобряли. За ежедневной работой Андрей как-то подзабыл о медвежатнике Федьке-одноглазом, но он сам напомнил о себе. В одну из ночей был вскрыт сейф и украдены деньги на кроватной фабрике. Зарплату кассир в сопровождении вохровцев привез из банка после обеда, и часть ее успели получить. Однако в пять часов вечера кассир кассу закрыл. А ночью, выдрав решетку из окна, в помещение кассы забрались воры. Сейф, еще довоенных времен, аккуратно вскрыли, явно поработав отмычкой. Причем воры орудовали в перчатках, не оставив следов. Оперативники и эксперт, прибывшие на место преступления, осмотрели замок и сам сейф. – Работа опытного медвежатника, – сразу заявил эксперт. – Следов применения силы нет, на внутренности замка – свежие царапины. Открывали не ключом, а отмычкой. Подозреваемый был – оперативники сразу подумали о Федьке. Отирался он, судя по сведениям агентуры, в их районе, сидел за кражи из сейфов. Вот только где его искать? Ориентировки направили во все городские отделения милиции. Продавцам и кассирам в магазинах передали номера и серии украденных купюр, поскольку кроватная фабрика получала деньги в банке, новыми купюрами и в пачках «Гознака». След был зыбкий, но он дал результат. Одна из кассиров обратила внимание на новую хрустящую двадцатипятирублевую купюру. Ей бы незаметно знак подать продавцу, а она стала открыто сверять номер купюры с номерами из списка. Несостоявшийся покупатель тут же затерялся в толпе. Кассир лишь успела заметить, что мужичонка был среднего роста и невзрачного вида, в серой кепке. У оперативников мысль мелькнула – Полоскун, помощник и наводчик Федьки. Отсутствие каких-либо примет – тоже своего рода примета. Прошло несколько дней, но больше купюры из украденных серий в магазины никто не приносил. Переодетые в гражданское, оперативники дежурили во всех крупных магазинах. Но опытный глаз сразу отличал их от обычных покупателей. Стрижка по-военному короткая, слоняются по торговому залу бесцельно, а главное, глаза – цепкие, оценивающие. Так только милиционеры и чекисты смотрят. Уголовники ведь люди тертые: вошел в магазин, осмотрелся, оперативника засек – и назад. Да и с одеждой прокол вышел. Оперативникам были выданы одинаковые серые габардиновые плащи – ну не хватало у тыловиков-снабженцев ума или сообразительности запустить товар не только разного размера, но и цвета. Вот и выходило, что серый плащ и короткая стрижка – как надпись на спине: я из органов внутренних дел. Уголовники только ухмылялись. За неделю оперативники вымотались, с утра и до закрытия магазинов они слонялись по торговым залам – и все безрезультатно. А начальство требовало задержать воров. Как же, рабочие без зарплаты остались! Оперативники получили от агентуры сведения, что Федька с подельником собрались из Москвы уехать – уж больно милиция обложила. На улицу не выйдешь, и в магазине ничего не купишь: денег полмешка, а потратить их невозможно. Поскольку поезда и вокзалы – вотчина транспортников, тут же оповестили транспортную милицию, раскинули на преступников густую сеть. А на привокзальные площади послали оперативников и в помощь им – несколько постовых. В их число попал и Андрей. Привокзальные площади велики, народу много: пассажиры, провожающие, встречающие – сутолока. Тут и десять сотрудников поставь – могут не усмотреть. Потому как разыскиваемые – тертые калачи, напрямую к вокзалу не пойдут. Билеты им могут купить другие – те же марухи-девицы, с кем они могут проживать. А преступники могут появиться в последнюю минуту перед отправлением поезда. Не исключено – со стороны пакгаузов, багажного отделения, депо. Андрей получил инструкции наравне с другими. Весь день, отлучаясь только в туалет, он промаялся на площади у Павелецкого вокзала – это направление бегства медвежатника считалось наименее вероятным. Основные силы были брошены на площадь трех вокзалов и на Ленинградский вокзал. Преступники старались затеряться в крупных городах – Ленинграде, а по ходу транссибирской магистрали – Горьком, Казани. Андрей всматривался в проходящих людей, и к вечеру от мельтешения лиц рябило в глазах, гудела голова. На следующий день ему снова пришлось стоять у Павелецкого вокзала, только на этот раз – со стороны пакгаузов, как раз в этом месте к составам прицепляли паровозы. Они пускали пар, дымили, лязгали сочленениями. Андрей с тоской подумал, что после такого дежурства придется стирать мундир, везде пыль угольная. Служба его уже шла к концу, когда через три пути от него мелькнула между вагонами высокая фигура. Андрей видел ее какое-то мгновение, но ему показалось, что мужчина был в черных очках. Андрей бросился через пути, обегая паровоз – здесь заканчивался перрон. Паровоз заревел, давая сигнал к отправлению, и от неожиданности Андрей подскочил. Провожающих было много, проводники уже стояли на площадках, держа в руках желтые флажки. Андрей успел заметить, как мужчина вошел в вагон. Черт, он увидел его только со спины! А паровоз выпустил клуб пара и с тяжелым выдохом провернул колеса. Вагоны лязгнули сцепками и медленно покатились. Что делать? Если бежать к зданию вокзала, чтобы сообщить оперативникам, поезд уже уйдет. Да и не факт, что вошедший в вагон – именно Федька Одноглазый. Лица его Андрей так и не видел – как и то, был ли у него груз. Издалека не было понятно, в какой вагон сел мужчина. Думать было уже некогда – мимо Андрея проплывал, постукивая колесами, пятый вагон. Уцепившись за поручни, Андрей вскочил на площадку. Проводница выругалась: – Зачем же на ходу заскакивать? Вдруг под колеса угодишь? А еще милиционер! Билет она с Андрея не спросила. Раз в форме, значит – на службе; вон, кобура на ремне висит. Поезд убыстрял ход, мимо пронеслись стационарные постройки. Проводница закрыла дверь и сунула флажок в сумку. На выходных стрелках вагон начало раскачивать. – Куда идет поезд? – спросил Андрей. – Служивый, да ты что? Сел на поезд и не знаешь, куда он идет? – Не шуми, хозяйка. В поезд карманник сел, я его издалека приметил. – А мне уже показалось – не пьяный ли? – Как можно? Я же при исполнении! – Ну так иди, исполняй, пока карманник твой не обобрал кого-нибудь. А поезд в Рязань идет. – Из транспортной милиции поезд кто-нибудь сопровождает? – Сегодня не видела. Ты в форме один. – Следующая станция когда? – Жуковский, стоянка две минуты, – заученно ответила проводница. Андрей понял, что за две минуты стоянки ему до милиции не успеть, поезд уйдет. А ведь он хотел и транспортникам сообщить, чтобы человека или наряд ему в помощь дали. Да и в свое отделение сообщить, где он находится и почему на посту отсутствует. – А потом? – Воскресенск, три минуты. В Коломне поезд полчаса стоять будет – там паровоз бункероваться водой и углем должен. – Сколько до Коломны ехать будем? – Чай, у нас не скорый поезд и не литерный, потому – два часа с хвостиком. – Спасибо. По крайней мере, на два часа он мог рассчитывать. Жуковский и Воскресенск – станции маленькие, и Федька, если это был он, на них вряд ли сойдет. Теперь надо методично обойти все вагоны. С плацкартными проще будет, все пассажиры на виду. – Хозяйка, а купейные вагоны в составе есть? – Один вагон, седьмой. Там все больше начальники ездят. Андрей пошел по вагонам в сторону головы поезда. Он шел по коридору, поглядывая влево и вправо. Кое-кто из пассажиров уже на столики снедь разложил, другие тасовали колоду карт. А некоторые, взобравшись на верхние полки, уже устроились спать. Андрей толкал их и просил показать документы – ему нужно было видеть лицо. Мимо женщин он проходил быстро. Следующий вагон был общим, и места были только для сидения. В вагоне уже было накурено, душно, хныкали дети, и потому времени на досмотр ушло больше. Потом было еще два плацкартных вагона. Пока Андрей осмотрел четыре вагона, поезд замедлил ход и остановился на разъезде. Андрей выскочил в тамбур и выглянул в дверь – не спрыгнет ли кто? Мимо прогрохотал, обдав ветром и запахом мазута, встречный грузовой поезд. Их состав тронулся. Теперь Андрей направился в сторону хвоста. Четыре вагона он миновал быстро. Вот и пятый, куда он садился. Проводница встретила его вопросом: – Не нашел? – Нет пока, к хвосту иду. Он осмотрел пятый вагон и зашел в шестой, тоже плацкартный. В это мгновение ему показалось, что в конце коридора мелькнула мужская фигура. Может, кто-то из пассажиров в тамбур пошел покурить? Он прошел весь вагон и уже в конце обратил внимание, что верхняя полка пуста, одного пассажира не хватает. Трое сидят у стола, ужинают, двое – на боковых полках. – Тут свободно? – похлопал он ладонью по полке. – Занято. Вышел человек – покурить либо в туалет. А что? – Нет, ничего, я просто так спросил. Ну что же, вполне может быть, что вышел именно покурить. Андрей подошел к туалету, повернул ручку – пусто. Открыл дверь в тамбур, шагнул. Боковым зрением увидел справа от себя тень. Повернуться, среагировать не успел, и получил сильный удар в живот. От боли перехватило дыхание, согнуло в три погибели. Он хватал ртом воздух, но его недоставало. Хлопнула дверь в тамбуре, ворвался свежий воздух. – Прибить бы тебя, мусор, да мокруху на себя вешать неохота. И откуда ты взялся? Усилием воли Андрей повернул голову. Мужчина – а это был именно Федька Одноглазый – ухватился за поручень одной рукой. В другой руке он держал кожаный саквояж – вроде тех, с которыми ходили доктора. Повиснув на ступеньке, он улучил момент и спрыгнул. Андрей успел оценить рост и могучее телосложение Федьки. Наконец боль отпустила. Андрей перевел дыхание, сделал шаг в сторону открытой двери и выглянул. Спрыгнувший с поезда Федька уже поднялся с насыпи и подобрал саквояж. Андрей обернулся по ходу поезда. Он тоже намеревался прыгнуть, но не хватало налететь на столб. Линия не была электрифицирована, но вдоль путей стояли столбы связи. Как только промелькнул очередной столб, он спрыгнул лицом по ходу поезда, сгруппировался, приземлился на ноги и покатился кубарем. Поднявшись, поочередно согнул руки, ноги. Вроде цел, нигде ничего не сломано. Только живот поднывал, побаливал от Федькиного удара. Андрей подобрал слетевшую фуражку. Мимо прогрохотал последний вагон, и поезд стал удаляться. Метрах в двухстах виднелась фигура Федора – он шел размашистым шагом. Сначала трусцой, а потом уже и в полный шаг. Андрей побежал. Обернувшись, Федор заметил преследование и побежал. Здоровый, чертяка, один его шаг – как два у Андрея. И мчится, как лось. Понятное дело, кому охота снова в тюрьму, тем более что дело уже выгорело – в руках саквояж с деньгами. Дистанция не сокращалась. На что вор рассчитывает? Оторваться? Но Андрей не из тех, кто бросит преследовать. К дороге выйти? Не исключено. Андрей местность не знал, но и Федька был в таком же положении. Стало покалывать в правом боку. Андрей остановился, вытащил револьвер, взвел курок и вскинул оружие. Нет, слишком далеко, да и «наган» в руке сильно ходит после бега, не попасть. Вернув оружие в кобуру, Андрей снова побежал. Впереди показался лес. Плохо, Федька может укрыться в густых кустах или овраге. Тогда его можно будет сыскать, только пустив облавой цепь, и лучше с собаками. Андрей почувствовал, что ситуация может выйти из-под контроля. Он с размаху плюхнулся на небольшой пригорок, вытащил оружие и рукавом смахнул пот со лба. Надо стрелять, ранить, испугать… Федьке до леса полкилометра, а через полчаса стемнеет, и тогда – пиши пропало, в темноте он уйдет по лесу. И как он, Андрей, тогда выглядеть будет? С поста ушел, не предупредив, преступника видел и упустил. Одним словом – раззява. Он перевел дыхание, вытянул вперед правую руку с револьвером и для устойчивости подложил под нее левую. Прицелился, плавно нажал на спуск. Ба-бах! Федька обернулся и погрозил ему кулаком. Куда же пуля ушла? Недолет или перелет? Андрей поймал в прицел спину беглеца, немного задрал мушку, выстрелил еще раз и с удовлетворением увидел, как Федька споткнулся, потом схватился за руку и выронил саквояж. Куда-то он все же попал – в плечо или предплечье. Это не суть важно, хорошо уже то, что вообще попал. Дистанция для стрельбы из «нагана» сверхдальняя. Андрей поднялся и побежал снова. Если Федька ранен, есть шанс его захватить. Рана – она ведь деморализует, заставляет отвлекаться. А с кровью будут уходить силы. Федька поднял другой рукой саквояж и побежал к лесу. Он не хуже Андрея понимал, что если успеет домчаться до леса, то его шансы уйти от преследования резко повысятся. Раненый, с грузом, он мчался резво, и, пожалуй, не медленнее, чем до ранения. Андрей добежал до места, где им был ранен Федька и где уронил саквояж. Увидел пятна крови, и довольно обильные. Значит, пуля не по касательной прошла, а через плоть, задев сосуд. С неизвестно откуда взявшимися силами Андрей помчался за Федором. Вор стал выдыхаться, терять силы. Вот между ними уже метров сто, не больше. Но и до леса рукой подать. Андрей снова упал на землю, взвел курок. Ствол ходил ходуном, мушка плясала перед глазами и никак не могла лечь на спину вора. Все-таки Андрей набрал воздуха в легкие, замер на секунду и выстрелил. Федор упал сразу. Андрей вскочил и помчался к вору. Остановился метрах в десяти – предосторожность не лишняя. В разведке он с такой дистанции ножом попадал человеку в плечо. Уголовники в лагерях тоже тренируются в метании острых предметов – ножей, заточек, топоров. Опытный оперативник рассказывал, что как-то один зэк в лагере на лесоповале на спор с двадцати шагов разрубил пачку «Беломора», метнув топор. – Встань, сними пиджак и подними руки. – Не могу, ты меня в ногу ранил. Лучше бы я тебе в башку попал, – в сердцах бросил вор. – А теперь перевязывай, ты обязан. – Ах ты сволочь! Ты в тылу отсиживался, когда другие кровь на фронте проливали, в лагере жрал и пил, небось – прихода немцев ждал. Не сдохнешь! Федор решил сменить тактику: – Слышь, мусор! Давай разойдемся мирно? Признаю, твоя взяла. Ты забираешь саквояж и уходишь. Там шестьсот тысяч, тебе надолго хватит. Ну да, хватит! Все купюры переписаны, схватят сразу. Да и не хотел Андрей бандитских денег – не так он воспитан. А Федька всех по себе меряет. – А зачем мне тебя отпускать? Ты же все равно работать честно не будешь. – Не буду, – подтвердил Федька. – Значит, я тебя сейчас шлепну, а саквояж заберу. Тебя в живых оставлять нельзя, ты все равно попадешься, и про саквояж и про меня расскажешь. – Зуб даю – молчать буду! – А все-таки, Федор, не приходил тебе такой расклад в голову? Или ты на зоне совсем мозги потерял? Федька, державшийся до этого с наглым видом, вдруг растерялся. Милиционер и в самом деле мог поступить так. – А закон? – Федька выпучил единственный глаз. – А что закон? Разве ты сам по закону жил? Теперь же, как приперло, про закон вспомнил! Федька привстал: – А что мне твое государство дало? Срок и баланду! Родители мои всю жизнь горбатились, а в тридцать первом их, как кулаков, – в Сибирь! Это по закону? А голытьбу в колхоз! – Не разжалобишь, можешь не гнусавить! В войну народ и в тылу горбатился, чтобы фронт обеспечить. Зэки из лагерей на войну просились. Да в штрафные батальоны попадали, но через месяц уже в обычных частях были. А ты выжидал, чья возьмет! – Задурили тебе мозги, мусор! Ты в лагерях не был, и сколько там народу сидит, не знаешь. Тьма! За три сорванных колоска, за опоздание на работу. – Дисциплина должна быть. Но ты ведь не за нарушение ее сидел, а за воровство. И приметь, не трудовые деньги у работяги из кармана вытащил – из сейфов деньги похищал, вот такими же баулами. Работяг обокрал, гнида! – Андрей взвел курок. Федька оттолкнул от себя саквояж: – Забери все и уходи. Не хочу больше в лагерь! – Ну да, отпущу я тебя, а ты снова воровать будешь? Ты же по-другому жить не умеешь! И такая злость на Андрея накатила, что он вскинул револьвер и выстрелил Федьке в голову. Даже если бы он его привел – на себе притащил бы в милицию, что это изменило бы? Ну дадут ему еще один срок, отсидит он его, выйдет – и снова за свое? Так пусть лучше сдохнет – воздух чище будет. Андрей обыскал убитого и в кармане пиджака нашел паспорт на имя Кудрявцева – явно поддельный, и пятьсот рублей мелкими мятыми купюрами. За голенищем сапога нашлась заточка. Повезло, что Федька в правую руку ранен был, иначе попытался бы применить ее. А вот теперь мертвый валяется. Андрей открыл саквояж: пачки денег в банковской упаковке, новенькие. Накатила усталость, и Андрей уселся на землю. Где он? Поезд до Коломны не дошел, стало быть – Подмосковье. Но где ближайшая деревня? Надо искать телефон, сообщить о происшедшем. Андрей тяжело поднялся, взял в левую руку саквояж. Издалека донесся гудок паровоза. Надо идти туда. Вдоль путей всегда стоят будки обходчиков, путейских рабочих. Начало смеркаться. До полной темноты он успел выйти к железной дороге, повернул влево. Идти по шпалам неудобно: через одну – шага не хватает, по каждой наступать – семенить приходится. Через полчаса он добрался до деревянной будочки, в окне которой светился огонек. Андрей постучал в дверь. – Кого принесло? – Милиция, откройте. Щелкнул запор, и выглянул железнодорожник – в черной тужурке и фуражке. – Мне срочно нужен телефон, – заявил Андрей. – Так у меня только железнодорожный, в город не дозвонитесь. – Звоните, и желательно диспетчеру или кому-нибудь старшему. Обходчик снял трубку телефона, висевшего на стене, и стал крутить ручку. На другом конце ответили. – Добрый вечер, Михайловна. Дай мне диспетчера, – и передал трубку Андрею. В трубке слышались шорохи, щелчки, потом раздался строгий женский голос: – Слушаю, Андрей Михайлович. Андрей от неожиданности едва не выронил трубку – откуда она знает его имя и отчество? Потом дошло, что обходчик – его тезка. – Я из двадцать второго отделения милиции города Москвы. Мне срочно надо связаться хотя бы с городским управлением. – Как ваша фамилия? – Фролов. – Попробую связаться. Повесьте трубку и ждите звонка. – Принял. – Андрей повесил трубку. – Садитесь, товарищ милиционер, – придвинул к Андрею табуретку обходчик. Андрей уселся. – Чайку горяченького не желаете? – Если угостите, не откажусь. Ему и на самом деле хотелось пить – давненько он так не бегал. Андрей успел не спеша выпить кружку, когда раздался звонок. Он вскочил и снял трубку. – Будете говорить с дежурным по городскому управлению милиции, – строгим голосом сказала диспетчер. – Андрей Михайлович, выйдите на минутку, – попросил Андрей обходчика. Тот вышел. – Нешто я не понимаю, служба! – бросил он в дверях. В трубке щелкнуло: – Дежурный по Управлению капитан Кузнецов слушает. – Товарищ капитан, докладывает сержант Фролов из двадцать второго городского отделения милиции. – Слушаю. – Я был направлен на Павелецкий вокзал, увидел Федьку-одноглазого по фамилии Аверьянов – он садился в отправляющийся поезд. Я вскочил в вагон и стал досматривать документы. Аверьянов выпрыгнул, я за ним. В общем, я его догнал. – Скрутил? Молодец! – Нет, убил. Еще немного – и он в лес ушел бы. А уже смеркалось. – Деньги при нем? – Да, саквояж. Я его забрал – не бросать же в лесу. – Правильно сделал. А то твой начальник отделения уже доложил, что постовой с дежурства пропал. Я доложу начальнику управления. Добираться до тебя далеко, раньше утра не жди. Ты ведь в будке обходчика на пятьдесят седьмом километре? – Вроде так. – Там и жди – не искать же тебя в лесу. Отбой. В трубке щелкнуло, и дежурный отключился. Андрей был рад, что не получил разнос от начальства и что ждать надо не у леса, а в будке. Ночью на природе прохладно, а он в летней форме. – Андрей Михайлович, заходи! – Он распахнул дверь. – Вот и славно, а то скоро поезд товарный должен быть. – Обходчик взял фонарь и вышел на крыльцо. Андрей уселся на табуретку. Ему надо было обдумать, что говорить начальству. То, что вор выпрыгнул из поезда, объяснений не требует. Почему он выстрелил? Да Федька с заточкой бросился на него. Вот он и пальнул в порядке самообороны. Надо твердо стоять на этой версии, тем более что свидетелей нет. Он попил еще чайку с обходчиком, откинулся спиной на стенку и задремал. Сквозь дрему слышал, как несколько раз выходил обходчик, встречая поезда. В шесть утра зазвонил телефон, и Андрей очнулся от дремы. Голова была тяжелой. Обходчик снял трубку. – Это тебя, товарищ! – Он протянул трубку Андрею. – Диспетчер говорит. К вам дрезиной выехала группа, встречайте. Андрей вскочил, потер ладонями лицо. Хотелось есть, завтракал он сутки назад. Вскоре подкатила мотодрезина, с нее спрыгнули четверо в милицейской форме, все незнакомые. Андрей вытянулся, доложил старшему: – Сержант Фролов. – Куда идти? – По путям несколько километров, потом вправо. – Едем. Дрезина довезла их до места, где Андрей вышел на насыпь – он запомнил его по километровому знаку. Водитель дрезины, высадив их, уехал. Нельзя надолго занимать пути, надо было пускать поезда. Они шли около получаса, и Андрей точно вывел группу к трупу. – Молодчина, не заплутал. А уходил отсюда уже в темноте? – Я в разведке на фронте служил. – Понятно. Эксперт сделал несколько фотографий с разных ракурсов, снял отпечатки пальцев. – Он это. Видел я его живьем, давно, правда. Теперь подробно доложи, как было дело. Андрей рассказал, как стоял у пакгауза, как увидел Федьку, не успев никому доложить – не было времени. Как сам сел в поезд и начал обходить его, досматривая документы, и как Федька, стоящий в тамбуре, сиганул с поезда. – Не побоялся с поезда прыгать? – спросил его старший. – Побоялся упустить, – признался Андрей. – Он здоровый и бежал, как лось. Я стрелял несколько раз издалека, ранил его. А ближе подошел – он на меня с заточкой бросился. Пришлось… – Андрей не договорил. – Да, Федька был силен. Оперативники его втроем еле скрутили, когда брали. Ты бы один не справился. Поделом, собаке собачья смерть. – Деньги считал? – Нет. Открыл саквояж, глянул – деньги в банковской упаковке. – Молодец. Не без шероховатостей, правда, но в целом – молодец. – А что надо было делать? – По ногам стрелять. У него подельник на свободе остался. Допросили бы – Носа бы взяли. Вмешался другой оперативник: – Так тебе Федька все и сказал. Он никого из подельников раньше не сдавал, все на себя брал. – Это да. Старший посмотрел на часы: – Машина должна к будке подойти. Фролов, иди встречай, дорогу покажешь. Труп надо забрать на опознание. Ты заварил эту кашу – тебе и топать. Идти по светлому – это не ночью спотыкаться. Андрей добрался до путевой будки, где уже стоял крытый грузовик из Управления. Добирались кружным путем.Глава 5. Офицер
Пока доехали до Москвы, было уже три часа пополудни. Потом Андрей писал рапорт о происшествии и применении оружия. До своего отделения он добрался уже к вечеру – оружие сдать надо. Начальник дожидался его: – Доложи, как обезвредили Федьку Одноглазого, да с подробностями. С меня ведь начальство спросить может. Андрей рассказывал ему битых полчаса – о том, как Федьку увидел, как тот в вагон на ходу вскочил. И даже о том, что Федька его ударил, не умолчал. – В рапорте о том написал? – насупился начальник. – Никак нет. – Правильно, продолжай. Закончил Андрей свое повествование тем, что раненый Федька с заточкой на него кинулся, и он в порядке самообороны выстрелил ему в голову. – Все правильно сделал, молодец! Преступник обезврежен, причем преступник опасный, рецидивист. Деньги изъяты, и, я думаю, на днях будут возвращены на фабрику. Отлично! Работали многие: МУР, наш уголовный розыск. А ты, можно сказать, точку в деле поставил. Вижу – устал, двое суток на ногах. Своей властью даю тебе два дня отдыха, отсыпайся. – Спасибо! Устал я, спать охота. – Вот и иди. Андрей поплелся домой. Чувствовал он себя, как выжатый лимон. Голова тяжелая, соображает туго, ноги налились чугуном. Тетка встретила его причитаниями: – Ты бы хоть предупредил, что не приедешь! Я тебе еду в старую душегрейку укутала, а тебя все нет… Я понимаю – служба, но не двое же суток подряд! Я уж испереживалась вся – не случилось ли чего? – Что со мной может случиться? На фронте уцелел, а тут – дома. В оцеплении стоял. Андрей не хотел волновать тетку: старая она уже, вдруг сердце прихватит или давление подскочит. Он съел кашу, не чувствуя вкуса, разделся и лег спать. Господи, как же хорошо дома! Проснулся он, когда за окном стояла темнота. Тетка ходила на цыпочках. – Сколько времени? – Десять часов. Андрей поднял голову с подушки: – Утра или вечера? – Вечера, конечно. Ты чуть ли не сутки проспал. Есть хочешь? – Как волк! Андрей сбегал в туалет, умылся. Тетка поставила еду на стол. Отварная картошка с укропом, селедка, черный хлеб, чай с сушками. Андрей потянул носом – пахнет вкусно. И он накинулся на еду. Тетка смотрела жалостливо. – Андрей, у тебя зарплата когда? – Должна быть завтра, – невнятно проговорил он с полным ртом. – Слава богу! А то у нас денег три рубля осталось. И по жировкам платить надо. – Плати. А я завтра в отделение схожу, получу. Денежное довольствие обычно не задерживали, платили день в день. Вот ведь интересно! Он в руках держал саквояж, где лежала не одна его годовая зарплата, а дома денег почти нет. Поев, он послушал новости по радио и снова улегся в постель. Валентине звонить уже поздно, а больше делать было нечего. Утром он направился в отделение, где у кассы уже толпились сотрудники. Встретили Андрея почти восторженно. Новость о том, что он убрал Федьку Одноглазого и вернул деньги, уже успела облететь отделение. – Молоток, Фролов! Его хлопали по плечу, шутили, что, мол, в кассу стоишь, а у Федьки вон сколько денег забрал. Некоторые откровенно завидовали: – Не успел прийти в органы, как уже отличился! Везет же! – А кто тебе не давал? – оборвал завистника подошедший капитан Васильев. – Вы в оцеплении вместе стояли, когда Фролов под пулемет пошел – в деревне, где бандитов брали. Что же ты не побежал? Шансы у вас обоих были одинаковы! Говоривший стушевался. – Да и за Федькой тоже не всякий с поезда на ходу сиганет и десяток километров преследовать его будет… Сзади пробурчали: – Он молодой, а у нас семьи. Случись чего – кто детей кормить будет? Вопрос серьезный. Пенсия по утере кормильца, пусть и при исполнении служебных обязанностей, была мизерной. Андрей дождался своей очереди, получил зарплату и вернулся домой. Деньги отдал тетке, только десятку себе оставил. А еще отдал ей талоны на продовольственный паек – полагался такой, как довесок к денежному довольствию. Невелик продпаек: сахар, крупа, маргарин, рыба – мороженая или соленая, но все же он позволял выживать. Вечером позвонил Вале, поболтали о том, о сем. А дальше служба своим чередом пошла. Только через неделю Андрея и начальника отделения с замполитом вызвали в Управление. В кабинете генерала объявили приказ по Управлению. Начальник и замполит досрочно получили очередные звания, а Андрею вручили именной пистолет «ТТ». Андрей понял, что отец Вали, Петр Вениаминович, слово свое сдержал. Уже в отделе Андрей рассмотрел серебряную табличку на рукояти: «Сержанту Фролову А. М. за успехи в борьбе с бандитизмом». И дата. «ТТ» разглядывали все сотрудники – это было первое наградное оружие в отделении. Только начальник вздохнул: – Чую я, Фролов, заберут тебя от нас. – Почему? – Уйдешь или на учебу, или на повышение. Попомните мои слова, хлопцы, он еще нами командовать будет. Андрею стало неудобно перед товарищами – могут подумать, что он выслуживается. Хотя общим делом занимались. Повезло ему, не без этого, так ведь завтра другому подфартит. Сам Андрей успехам других не завидовал, а искренне радовался. Если другой сделал лучше, надо у него учиться. Стало быть, кто-то умеет отлично стрелять или бегать, или агентуры много навербовал. Опыт – дело наживное. Этим же днем позвонила Валя, что было редкостью – обычно звонил Андрей. – Тебя можно поздравить? Папа сказал, что тебя наградили именным оружием – вроде задержал ты какого-то крупного бандита. – Насчет оружия верно. – Так ты герой! А почему мне не рассказал первой? – Ну… служебные же дела! Еще подумаешь – хвастаюсь. – Завтра воскресенье, не забыл? Давай встретимся, погуляем. – Я только «за» – обеими руками. Целую. Валя прошептала – видимо, чтобы не слышал строгий отец: – Я тоже тебя целую. До встречи. На этот раз Андрей прикрепил к пиджаку награды, а в карман положил наградное оружие – наверняка Валя попросит показать. Собственно, почему бы и нет? Ведь заслужил. Дверь в квартиру снова открыл ее отец. Он оглядел Андрея с видимым удовольствием: – Заходи, герой! Пригласив в гостиную, полковник подал Андрею руку – тот явно рос в его глазах. – Рапорт твой читал. Не скрою, доволен. Матерый медвежатник был этот Федька. Правда – был, да весь вышел. Нам бы в органах побольше таких, как ты, мы бы преступной гидре быстро голову скрутили. – Стараюсь. – Не сбавляй оборотов, так держать! – Есть. Вошла Валя: – Папа, хватит командовать, Андрей не на службе. Ой, да ты сегодня с наградами! Как здорово! А именное оружие взял? – Специально для тебя, любуйся. – Андрей вытащил магазин с патронами и протянул пистолет Вале. – Тяжелый какой! – Девушка прочитала табличку. – Как у героев Гражданской войны – Буденного или Ворошилова! Завтра девчонкам расскажу – обзавидуются! – Валя! – укоризненно покачал головой отец. – Может, по такому случаю по рюмочке? – Знаю я тебя! Сначала рюмочка, потом разговоры пойдут. Андрей, уходим. Они гуляли, в кафе ели фисташковое мороженое, катались на колесе обозрения. С высоты Москва казалась огромной, просто без конца и края – улицы, дома. – А представляешь, что будет через десять, двадцать лет? – мечтала Валя. – Дома построим новые – уже пять высоток заложили. Машины красивые ездить будут, люди будут ходить нарядно одетые… – Мы к тому времени старые будем, – спустил ее с небес на землю Андрей. – Вовсе и нет! Через десять лет тебе сколько будет? – Тридцать пять, почти пожилой. Валя звонко расхохоталась: – У нас с тобой все впереди! Тридцать пять – пожилой! Вот уморил! На аллее в парке им встретилась знакомая Вали, из школы. Увидев ее, Валя взяла Андрея под руку: – Познакомьтесь: это Верочка, учитель из нашей школы. А это Андрей. Его именным оружием наградили вчера! Верочка смотрела на Андрея удивленно. Вот завтра разговоров в учительской будет! Расставаться, как всегда, не хотелось, но завтра обоим надо было на работу. Незаметно пролетело лето. Как-то неожиданно, хотя Андрей сам писал рапорт о направлении на учебу, пришел приказ о зачислении его в Московскую специальную школу милиции. Андрей с бегунком пробежал по службам. Провожали его сотрудники с пожеланиями, добрыми напутствиями. Кто-то вспомнил о предсказании начальства, что Андрей не засидится в постовых, пойдет дальше. Двадцать восьмого августа, как ему и было предписано, он прибыл в школу. Москвичей, служивших непосредственно в московской милиции, была половина курса. Остальные курсанты были из Московской области и близлежащих областей вроде Тульской, Ярославской, Калужской. У многих на кителях – боевые награды. А возраст был разный, и Андрей опасался, что будет выглядеть «стариком». Но на построении с удивлением увидел, что возрастной разброс велик – от едва отслуживших срочную службу и не успевших попасть на фронт и до тридцатипятилетних, у которых были даже звания офицерские, в основном лейтенантские. Хотя не факт, что они имели опыт и стаж службы в милиции – ведь при приеме на службу звания присваивали не ниже армейских. Андрей в армии был сержантом, и в милиции имел такое же звание. Репрессии в стране, поутихшие в годы войны, возобновились в январе 1948 года. В Минске был убит чекистами Соломон Михоэлс, затем разгромили еврейский антифашистский комитет. Жданов с резкой критикой обрушился на Ахматову, Зощенко, Шостаковича, назвав их «безродными космополитами». А по улицам на самодельных громыхающих тележках разъезжали инвалиды – безногие, безрукие. Они просили милостыню, с горя, от ощущения своей ненужности пили «горькую». Сталин, с именем которого они шли в бой, распорядился выслать их из Москвы за 101-й километр, дабы не портили вид на улицах. Так генералиссимус платил своему народу за те великие жертвы, которые он принес. Жулье и мошенники всех мастей процветали. Обмен денег, названный денежной реформой, в первую очередь ударил по простому народу. Заведующие базами, директора магазинов, вагонов-ресторанов, складов успели сдать наворованные деньги под видом выручки, а товары и продукты пустили в оборот, вернув вложенное, и в накладе не остались. Отделы милиции по борьбе с хищениями социалистической собственности сбились с ног, уголовные дела множились с каждым днем. Курсантов спецшколы периодически придавали в помощь сотрудникам отделов. Учиться Андрею нравилось – многое он видел и о многом слышал впервые. Приходилось много читать, записывать, поскольку в военное время книги почти не выпускались, а криминалистика ушла вперед. Курсанты жили на казарменном положении, и домой их отпускали только в выходные и по увольнительным. Андрей преуспевал в огневой подготовке, физической, рукопашному бою. Занимались с утра и до четырех часов дня, потом – самоподготовка. По вечерам в казарме он разговаривал с соседями. Тем для бесед было много – и о состоянии преступности, и о прошедшей войне. Все парни Андрею нравились, с некоторыми он подружился – за исключением одного. Тот в свое время служил в заградотрядах и как-то начал хвастать, как метко он косил наших отступающих солдат. Но слушатели, вначале собравшиеся вокруг него, сразу разошлись – в войсках людей из заградотрядов не любили. Не любили за то, что в тылу стояли, за то, что в своих стреляли… За усиленный продпаек с белым хлебом, когда на фронте давали черный, непропеченный. Как-то быстро пролетело время учебы. На торжественном построении вчерашним курсантам вручили аттестаты о прохождении курса спецшколы и зачитали приказ о присвоении им первого офицерского звания – младший лейтенант с вручением погон. Сразу послепостроения новоиспеченные офицеры милиции устроили мальчишник – с немудрящей закуской и выпивкой. А утром Андрей, как и два десятка других выпускников, отправился в отдел кадров Управления. Томительно долгое ожидание в коридоре. Заходили по одному, и кто-то выходил довольным, получив назначение на должность штабную и в хорошем районе. Другие не были довольны: они мечтали о службе в МУРе, а попали в ОБХСС, где больше бумаг, чем живой работы. А кому охота в двадцать пять лет протирать штаны? Служба в этой организации больше по душе пенсионерам. Андрею повезло – он попал в уголовный розыск, пусть и не городской, а районный. До потолка от радости не прыгал – не мальчик; понимал, что на любом месте надо служить честно. Сорок седьмое отделение, куда его направили для прохождения службы, оказалось далеко от дома, и если раньше он ходил на службу пешком, то теперь приходилось ехать на трамвае, а потом на метро. Дорога в один конец занимала полтора часа. Изрядно! Однако выбирать место службы он был не вправе. Добрался, представился начальнику отделения. Тот обрадовался: людей со специальным образованием в отделении было мало. – Нам специалисты, тем более – ребята боевые, после фронта ох как нужны! Сейчас познакомлю тебя с твоим непосредственным руководителем. Начальник отделения позвонил, а через несколько минут в двери вошел мужчина лет тридцати, в костюме, в кармане которого угадывался пистолет. – Вызывали? – Принимай пополнение, Василий Федорович! После спецшколы милиции к нам. Фронтовик, потом в двадцать втором отделении постовым служил. – Не Фролов ли? – Так точно, Фролов. А как вы узнали? – Так ты же Федьку Одноглазого завалил! Приказ по управлению был. – Был. Пистолет наградной вручили. – Об этом случае весь МУР знает. Не каждый день медвежатника шлепают – да кто? Постовой! – Вот и бери его к себе. У меня дел полно! Начальник кивнул на стопу картонных папок на углу стола и продолжил: – После обеда в прокуратуру ехать, потом в суд отдавать. Кстати, Василий Федорович, как у тебя дело по краже в Кривоколенном переулке? – Работаем, но зацепок пока никаких. – Все версии отработай. Вон, человека тебе на усиление даю, а то вечно плачешься, что сотрудников не хватает. – Мне еще двоих надо, а особенно – эксперта. – Где ж я тебе его возьму? Василий Федорович повел Андрея в отдел. Уголовный розыск занимал три небольшие комнаты. В одной был кабинет самого начальника с несгораемым сейфом в углу, две другие занимали сотрудники. Начальник завел Андрея к операм. – Прошу знакомиться, наш новый сотрудник Андрей Михайлович Фролов, после спецшколы милиции. – Это не тот из двадцать второго отделения, что Федьку Одноглазого завалил? Андрей про себя чертыхнулся. С одной стороны, приятно, что о тебе заочно знают, вроде как известность какая-то в узких кругах есть. А с другой – ну какой он герой? Даже неудобно как-то. На его месте любой из них поступил бы так же. Оперативник, спросивший про Федьку, сидел за столом и чистил револьвер. Честно говоря, на служивого он похож не был, больше походил на блатного. Стрижка неуставная, на верхнем зубе – золотая фикса, глаза нагловатые. Заметив некоторое замешательство Андрея, парень засмеялся: – Что, не похож на опера? Он протянул руку: – Сергей. Вон твой стол, обживайся. Василий Федорович кивнул и вышел. Знакомство с сотрудниками состоялось – оперативный состав должен был знать друг друга в лицо. Сидевший на деревянном диванчике кавказского вида опер тоже представился: – Гиви. Еще один, пасмурного вида дядька зрелых лет, кивнул: – Мыкола, по-русски – Николай. Прямо полный интернационал! Сергей смазал револьвер, собрал, снарядил барабан патронами. – Оружие уже получил? – Не успел еще. – Идем, покажу каптерку. У нас оружие при себе постоянно, не как у постовых, имей в виду. В оружейке пришлось предъявлять усатому пожилому сержанту удостоверение. Тот сверил фото, вернул. – Что брать будешь? Вопрос Андрея удивил – в его бывшем отделении постовых об этом не спрашивали. Он поглядел на Сергея. – Хочешь – «ТТ» бери, хочешь – «наган», а можно и трофейное что-нибудь, – пояснил тот. – Только учти, мы в «уголовке» кобуры не носим. – Тогда «ТТ». Если револьвер носить в кармане, выступающая спица курка будет цепляться за подкладку, и в нужный момент оружие быстро не выхватишь. А за поясом носить его Андрей не привык. Сержант выдал ему потертый пистолет и пачку патронов: – Распишись и владей. Когда они возвращались к себе в уголовку, Сергей поучал Андрея: – Ты бы в форме на службу не ходил. Для постового это необходимость, окружающие видеть должны – вот представитель власти стоит. А у нас служба особая, и зачастую внимание привлекать к себе нежелательно, а то чревато. Вот представь – как ты будешь карманника в трамвае выслеживать? Он тебя в форме увидит и тут же спрыгнет, в другой пересядет. – Понял. Но я сегодня первый день на службе. – Как в милицию попал? – Райком комсомола направил. – Воевал? – В полковой разведке. – А я не успел. Школу в сорок четвертом закончил, сунулся было в военкомат, а меня в милицейский военизированный батальон определили. Когда они вошли в кабинет, Мыкола сказал Андрею: – Тебя начальник вызывал. Гиви уже у него. Андрей постучал и, войдя, стал докладывать по всей форме. – Ты это брось, мы не в армии, – остановил его начальник. – Завтра форму не надевай. А сейчас с Гиви пойдешь свидетелей искать – он тебе все объяснит. Когда они вышли из здания отделения милиции, Гиви пояснил: – Тут недалеко идти, два квартала. – А насчет чего искать свидетелей? – Кража в доме произошла, два дня назад. Средь бела дня. Представляешь? Хозяин отлучился на полчаса в магазин, вернулся – а дверь не заперта. Как он рассказал, всегда на два замка закрывает. – Для опытного домушника замки не преграда. Что взяли? – Вопрос в самую точку. Хозяин с войны с трофеями вернулся. Барахло разное, но главное – драгоценные предметы: серебряные подсвечники, часы каминные старинной работы, несколько картин. И, похоже, хозяин себе на уме, не все перечислил. – Интересно, кем он в армии был? Я вот только губную гармошку привез да часы наручные. – Наверное, тыловик. Да я не спрашивал. Наше дело – искать похищенное, а не допытываться, откуда взял. Коли ты на фронте был, значит – знаешь, некоторые барахло вагонами везли. Мне один знакомый опер рассказывал, что у них один офицер даже плитку кафельную из немецкого дома отковырял и увез. – Во народ! – Пришли уже. Наш подъезд третий. Сначала вместе пойдем. Это лучше, что ты в форме – вроде проверка паспортного режима. А там и о краже поговорим. Может, видел кто-то незнакомых или подозрительных. – Два дня прошло, неужели не спрашивали? – Ходил я по кварталам, только не со всеми мог поговорить: белый день, люди на работе. – Знаешь, какая мысль мне пришла? – Говори, коли уже начал. – Следили за хозяином. – Почему ты так решил? – Сам же сказал, что он только на полчаса в магазин выходил. – Случайность. – Уж очень счастливое совпадение для воров. – Фарт воровской. – Наводчик у них должен быть, и живет он недалеко – или в соседнем подъезде, или в доме напротив. – Хм, в этом что-то есть. А в дом напротив я не заходил. Ладно, давай этот дом для начала обойдем. Я тут на бумажке квартиры записал, где уже был. – Гиви достал из кармана пиджака мятую бумажку. – Начинаем со второго этажа. На первом какая-то контора, квартир нет. – Баба с возу – кобыле легче. Они звонили или стучали в дверь, и Андрей сразу представлялся: – Милиция. Проверка паспортного режима. Они просили предъявить документы, тщательно просматривали их, сверяя фотографии в паспортах с личностями, их предъявившими, а затем уже Гиви заводил разговор о краже. Все жильцы о краже слышали, охали, возмущались. – Жилец-то, у которого украли, тихий такой, всегда здоровается. И пьяным его никто не видел. Вот беда! Однако несколько человек видели у дома, с тыльной стороны, куда ведут вторые выходы или так называемые «черные ходы», грузовичок. А ведь и в самом деле, те же подсвечники довольно тяжелые. С ними, как и с картинами, идти по городу неудобно, и грузовичок здесь был бы в самый раз. – А что за грузовик был? Марку, номер не припомните? Мужчина-пенсионер указал, что грузовик был «газовской» полуторкой военного выпуска, с одной фарой и прямоугольными крыльями, однако номера не запомнил никто. Как отыскать такой грузовик, если их только в одной Москве тысячи? А если он из Подмосковья? Или к делу вообще непричастен? В следующих квартирах они о грузовичке расспрашивали уже целенаправленно – не к ним ли приезжал родственник, не запомнили ли номер? Но оказалось, что родственников или знакомых, приезжавших к жильцам, не было. Грузовик становился все более и более подозрительным – ведь двор был на один дом, за ним шла глухая высокая стена какой-то фабрики. Одна из бабушек, обычно проводящая время на лавочках, припомнила, что в их подъезд заходили два сантехника – подъезд был соседний. Когда же Андрей с Гиви принялись опрашивать жильцов этого подъезда, оказалось, что сантехников никто не вызывал. Правда, дверь одной квартиры им не открыли – никого не оказалось дома. – Вот что, Андрей. Пока я буду опрашивать жильцов, дуй в домоуправление. Выясни, был ли вызов, в какую квартиру и кто конкретно приходил. В общем – все. – Понял. У тех же бабушек на лавке Андрей выяснил, где находится домоуправление: еще два квартала пешком и дверь в подвал. – Что случилось? – сразу обеспокоился начальник-домоуправ, едва Андрей появился на пороге маленькой комнатушки. – У нас вроде все прописаны и проживают согласно прописке. – Нет, я по другому поводу. Скажите, вы все вызовы сантехников фиксируете? – А как же? У нас порядок. Мария Ивановна, покажите товарищу милиционеру журнал вызовов. Сидевшая в соседней комнатушке пожилая женщина принесла журнал: – Вас какой день интересует? – Двадцать третье июля. Делопроизводитель раскрыла журнал, и Андрей сам стал проглядывать записи. Вызовов в Кривоколенный переулок в этот день не было. Он пролистал, просмотрел предыдущий день – тоже нет. Стало быть, сантехники липовые. Но была одна нестыковка. Со слов старушки, сантехники выходили из их подъезда, а не из соседнего, где произошла кража. Или старушка обозналась, приняв за сантехников других людей? Мало ли работяг ходит в ватниках и носит кирзовую сумку с инструментами? Похоже, путь тупиковый. Но по возвращении Андрей доложил Гиви, как старшему, о результатах и своих умозаключениях. – Не торопись, надо еще опросить всех. Затем зайдем в дом напротив, а уж выводы будем делать потом сообща, на планерке у Василия Федоровича, – осадил Андрея Гиви. Однако обход закончился ничем. Жильцы не смогли сообщить оперативникам ничего существенного. Но ведь так не бывает. Воры – не бесплотные создания, кто-то должен был их видеть, просто не обратили внимания. Скорее всего, кто-то из преступников достаточно умен и знает азы психологии. Ведь на людей из обслуживающего персонала, особенно в форме, никто не обращает внимания – на тех же почтальонов, связистов, газовиков, работников аварийных служб. К вечеру они оба основательно вымотались, но все квартиры дома обошли – за исключением двух. Со слов всезнающих бабушек, один из жильцов уже месяц лежал в больнице, а другой был в длительной командировке на Севере. Естественно, ни как свидетели, ни как возможные участники преступления эти жильцы сотрудников уголовного розыска не заинтересовали. Утром, на планерке они доложили начальнику о результатах. – Пока мы имеем два подозрительных факта: один – «грузовик во дворе», и второй – «двое мнимых сантехников», – подытожил Василий Федорович. Сегодня вы снова отправляетесь к дому – опросите еще раз тех, кто видел грузовик. Хоть одну, а если повезет – то и две цифры из номера пусть попытаются вспомнить. И по сантехникам – к кому-то же в подъезде они заходили? Может, старушке сослепу они показались слесарями, а могли вполне оказаться грузчиками из мебельного магазина. Тогда и грузовичок в канву ложится. Вы не спрашивали – никому из жильцов новую мебель не завозили? – Нет, не спрашивали, – Гиви покачал головой. Андрею стало неловко – почему они сочли двоих неизвестных за слесарей-сантехников? Возможна куча вариантов, а они кинулись проверять единственный, подсказанный старушкой, к тому же подслеповатой. Люди-то не в курсе, чего от них хотят. Спрашивают о сантехниках – о сантехниках и отвечают. А если действительно мебель привозили? Да мало ли что могло быть? Скорее всего, и Гиви и Андрей задавали вопросы неправильно. Надо было интересоваться любыми посторонними – теми же связистами, «Скорой помощью» – просто гостями, наконец. Фактически теперь придется опрашивать всех жильцов заново. А драгоценное время – фактор невосполнимый – уходит, ведь люди могут забыть существенные мелочи. Сегодня они решили начать с противоположного дома – вдруг из его окон кто-то что-то видел? На сей раз Андрей тоже был в штатском костюме, а не в форме, и потому приходилось показывать удостоверение. Глазков в дверях тогда еще не было, а вот цепочки уже были. Приоткроют узкую щель, посмотрят – и только тогда открывают. Они обошли один подъезд. Заходили только в квартиры, окна которых выходили на улицу. Вышли во двор. – Что-то сомневаюсь я, что с этого дома толк будет. Давай разделимся, – предложил Гиви. – Ты второй подъезд обходишь, а я в третий пойду. Быстрее получится. – Как скажешь. В душе Андрей был согласен с Гиви. Муторное занятие – сто раз спрашивать людей об одном и том же. Хорошо хоть, что на каждом этаже он опрашивал две квартиры, а не все четыре. Андрей опросил жителей первого этажа, второго и поднялся на третий этаж. Внезапно раздался выстрел – недалеко, в доме. Но звук слышался с улицы, только приглушенный. Андрей, перепрыгивая через ступеньку, помчался вниз, на ходу выхватывая из кармана брюк пистолет. Только он выбежал во двор, раздался еще выстрел – со стороны соседнего, третьего подъезда, который должен обходить Гиви. Андрей кинулся было туда, как распахнулось окно второго этажа, и оттуда, прямо на цветы маленького палисадника, выпрыгнул мужчина. Андрей передернул затвор: – Стой! Милиция! Подними руки, чтобы я их видел! После приземления мужчина продолжал стоять на четвереньках, не поднимаясь, и рук его Андрей не видел. – Давай поднимись на коленях – и руки! Руки! Только дернись, я тебе башку прострелю! Мужчина стал медленно подниматься, держа руки поднятыми вверх. Сзади раздалась трель свистка – такие выдавались дворникам и постовым, и Андрей на мгновение обернулся посмотреть кто там. Лучше бы, конечно, постовой, но во двор из-за угла вбежал дворник. Воспользовавшись моментом, мужчина дернул руку вниз – за лежащим на земле оружием. Ни секунды не медля, Андрей выстрелил ему в плечо. Мужчина заорал от боли, и его рубашка окрасилась кровью. Не сводя с него глаз и не опуская оружия, Андрей подошел и отшвырнул ногой револьвер. Сзади, топая на весь двор, подбежал дворник: – Что? Почему безобразие? И он снова засвистел. – Спокойно, милиция! – Левой рукой Андрей выудил из кармана удостоверение, показал его дворнику, и тот успокоился. Андрей приказал раненому: – Перевернись на спину! Раненый, постанывая, перевернулся, и Андрей увидел его лицо – типично уголовная рожа. – Ты его раньше здесь видел? – обратился он к дворнику. – Никогда. Левой рукой Андрей расстегнул на раненом пряжку ремня и выдернул его из шлевок. – На живот. – Да пошел ты, мусор! Андрей выстрелил в землю рядом с головой раненого, и тот заорал от испуга и неожиданности. – Ты чего, бешеный? У меня ухо заложило! – А это чтобы ты с первого раза понимал. Не дожидаясь повторного приглашения, раненый перевернулся на живот. Андрей сунул пистолет в карман и ремнем туго связал руки бандиту. – Присмотри за ним, я быстро! – приказал он дворнику. – Пригляжу, – кивнул тот. Андрей кинулся в подъезд – его беспокоило, что не было Гиви. Что с ним? Почему и в кого стрелял бандит? Оперативник сидел на площадке второго этажа, прижимая руки к окровавленному боку. – Жив? Уже хорошо! Куда тебя? – В грудь зацепило. Андрей отвел руку Гиви в сторону – на левой половине грудной клетки расползалось кровавое пятно. Мельком Андрей взглянул на дверь – там было видно выходное отверстие, щепки торчали наружу. Бандит стрелял через дверь, услышав слово «милиция». Эх, Гиви! Почему же ты перед дверью встал, а не сбоку от нее? Этому Андрея еще в разведке учили, учили и позже – в спецшколе милиции. – Гиви, ты посиди, а я сейчас, «Скорую» вызову. Андрей выбежал во двор, к дворнику: – Где у вас телефон? – С торца дома вход. Там какая-то контора – у них есть. Андрей побежал к углу дома и рывком открыл дверь конторы. Коридор, несколько дверей, стук пишущей машинки. Он распахнул одну из дверей: сотрудницы прилипли к окну, пытаясь рассмотреть, что там случилось. И телефона не видно. Так и оставшись незамеченным, Андрей захлопнул дверь и бросился к другой двери. Женщина, судя по всему – секретарша, разговаривала по телефону. Крикнув «Милиция!», Андрей вырвал у нее трубку, клацнул рычагом, прерывая разговор, и, набрав сначала номер «Скорой помощи», а потом – номер дежурного своего, уже сорок седьмого отделения, коротко доложил о происшедшем. – Выезжаем! К месту перестрелки никого не подпускай, – ответил дежурный. «Скорая» и трофейный мотоцикл с коляской, принадлежащий отделению милиции, прибыли одновременно. Из коляски выбрался Василий Федорович: – Где Гиви? – На втором этаже, ранен. – Веди к нему врачей. Этот стрелял? – Он. Андрей с врачами взбежал по ступенькам. Гиви сидел, прислонившись к стене. Видно было, что ему худо: лицо бледное, на лбу выступила испарина. Врач ловко снял пиджак. – Товарищ милиционер, заберите у раненого оружие и документы. Андрей вытащил из судорожно стиснутых пальцев Гиви револьвер, понюхал ствол. Кислого порохового запаха не было, все каморы в барабане полны, значит – оперативник ни разу не успел выстрелить в ответ. Вместе с револьвером он опустил в свой карман и удостоверение Гиви. Тем временем врачи успели ловко разрезать рубашку Гиви и стали его бинтовать, затем уложили раненого на носилки. Андрей помог снести раненого оперативника вниз, к машине. Едва они погрузили раненого, и врачи забрались в кузов санитарной полуторки, как она сорвалась с места и, распугивая прохожих пронзительным воем сирены, выехала на улицу. Андрей подошел к Василию Федоровичу и протянул ему удостоверение и револьвер Гиви. Начальник прокрутил барабан: – Выстрелить не успел, – сделал он тот же вывод, что и Андрей. – Рассказывай, как было. Андрей пояснил, что Гиви распорядился проверять квартиры поодиночке – так было бы быстрее. Выслушав его, Василий Федорович сплюнул с досады: – Учишь вас, учишь! Ну – пацаны, ей-богу! Ладно, хоть этого не шлепнул. Поехали, допросим. Но ехать Андрею не пришлось. В коляску мотоцикла усадили раненого бандита, водитель и начальник уселись на мотоцикл. Для Андрея места не нашлось. – Ладно, тут два квартала, пробежишься, – сказал начальник. – Э, так не пойдет! – заупрямился бандит. – Я ранен, кровью истекаю. – Ты, гнида, моли бога, чтобы мой опер выжил! Мотоцикл фыркнул, выпустил сизый дымок и выехал со двора. Андрей поплелся в отделение – чего теперь-то бежать? Раненого перевяжут, пока он спокойно дойдет. Вот же не задался день! Намылят ему шею! Оперативник ранен, бандит едва не ушел. Хотя старшим в их паре был Гиви, спрос должен был быть с него, Андрея, и он чувствовал себя виноватым. Когда он пришел в отделение, бандита уже перевязали и начали допрашивать в комнате начальника. Протокол писал Сергей, а Василий Федорович, расхаживая по комнате, смолил папиросу. Андрей молча вошел и пристроился в углу на жестком стуле. Как оказалось на допросе, к краже стрелявший отношения не имел. С его слов, он первый день сегодня, как заявился к знакомой, а тут проверка паспортного режима. У него же, кроме справки об освобождении из лагеря, при себе – ничего. Да и жить он должен не ближе ста километров от столицы. – Тогда зачем стрелял? – жестко спросил начальник. – С перепугу. – Сейчас откатаем твои пальчики и посмотрим, где ты успел напакостить. А доселе посидишь в камере предварительного заключения. – Чист я, начальник! Неожиданно Василий Федорович крепко схватил его за нос, стиснул и поднял вверх: – Ты моего сотрудника ранил и чистым себя считаешь? Незаконное ношение оружия – статья сто шестьдесят четыре «а», до пяти лет, нанесение умышленных телесных повреждений – статья сто сорок два, до восьми лет. Итого, сколько тебе светит? Так что молчи в тряпочку, не зли меня! Начальник вызвал конвой, и бандита увели в камеру. – Слышал? – Слышал. Врет, поди. – Конечно, врет. Ты садись, пиши рапорт – что и как произошло. А потом снова в Кривоколенный переулок пойдешь. Напарника дать не могу: у меня всего трое сотрудников осталось, а дел полно. Андрей добросовестно накарябал рапорт – сколько выстрелов сделал бандит, как он его ранил при задержании. Не забыл и упомянуть о том, что Гиви не успел сделать ни одного выстрела. Начальник пробежал рапорт глазами, хмыкнул: – Иди с моих глаз. Вечером доложишь об успехах. Андрей с облегчением вышел. Он добросовестно опросил жильцов дома, однако ничего нового или заслуживающего внимания не услышал. Единственное, в чем он убедился – посторонние лица к жильцам в это время не приходили: никто не вызывал «Скорую», не привозил мебель, не приглашал сантехников. О чем он с облегчением и доложил вечером начальнику. – Зато у меня для тебя есть новости, – сказал Василий Федорович. – В Балашихе, на барахолке оперативники обнаружили, по нашей ориентировке, похожие подсвечники. Возьми подробную опись, изучи и завтра с утра езжай к ним. Если приметы сойдутся, крути продавца. – Понял. Андрей уже устал, но знал, что дело превыше всего. Он прошел в кабинет оперов, достал оперативное дело о краже и стал его изучать. Там было даже фото одного из подсвечников, которое сделал хозяин за год до кражи. Обратил внимание на особые приметы: на одном из подсвечников с тыльной стороны подставки была глубокая царапина, другой подвергался ремонту и был слегка виден шов от припая. Утром он выехал в Балашиху на электричке. Местные оперативники только закончили планерку и встретили коллегу приветливо. Один из них достал из шкафа два подсвечника: – Смотри. Андрей взял подсвечники в руки, повертел, внимательно рассматривая. Особые приметы сходились. Подсвечники были украдены у коллекционера в Кривоколенном переулке – это не вызывало сомнений. – Продавца допросили? – А как же! Только толку с этого никакого, сам знаешь. Говорил, что купил подсвечники у неустановленного лица и сам хотел на перепродаже заработать. Раньше ни в чем противозаконном замечен не был, взять не за что. Ему даже сто шестьдесят четвертую статью о скупке краденого вменить нельзя, он утверждает, что не знал о том, что вещи краденые. – Описание того, кто продал ему подсвечники, продавец дал? – Бесполезно. Среднего роста, лица не помнит. – Черт, никаких зацепок! – Пиши бумагу о передаче вещдоков и забирай свои канделябры. – Подсвечники! – Да нам все равно. Андрей написал бумагу, поставил подпись. Эх, не догадался он взять мешок или кусок ткани – завернуть подсвечники. В электричке на него многие смотрели с интересом, а один старичок не выдержал, подошел: – Простите великодушно за любопытство – не продаете? – Сам купил, – соврал Андрей, чтобы отвязаться. – Старинной работы вещицы, сейчас такие не делают, – вздохнул пассажир. Сидевший рядом с ним молодой парень хохотнул: – Дед, зачем они тебе? Сейчас лампочки повсюду есть. А подсвечники – пережиток прошлого. – Вот она, нынешняя молодежь! Какая в лампочке красота – свет только! – Отсталый ты, дед! – Парень отвернулся к окну. Когда Андрей вернулся в отделение и все подробно доложил Василию Федоровичу, тот хмыкнул: – Я чего-то подобного ожидал. Вызывай потерпевшего, отдай ему под роспись подсвечники на ответственное хранение. Он мне уже всю плешь проел, а так хоть видно будет, что не сидим сложа руки, работаем. Кражами из квартир и домов оперативники занимались, но как-то без особого усердия. В первую очередь расследовались дела о хищениях или других преступлениях в государственных учреждениях, заводах и фабриках. Даже статьи и ответственность за кражи государственного или общественного, а также колхозного имущества были значительно суровее. Например, за повторно совершенную кражу или за кражу, совершенную группой лиц, – от 10 до 25 лет, тогда как за кражу личного имущества суды давали от 3 до 6 месяцев. Статьи же политические были совсем драконовские. Статья 32-я – преклонение перед Западом – 10 лет, а если человек признавался социально опасным элементом, ему грозило от 5 до 25 лет с конфискацией имущества. За порнографические фотографии, коих солдаты в качестве зарубежных трофеев привозили немало, осуждали на 5 лет. Василий Федорович продолжил: – Почти каждый день ориентировки – пошел вал краж из гостиниц «Националь», «Европа», «Савой». Ты хоть знаешь, кто в них живет? – Понятия не имею. – Дипломаты, торговые представители разных стран. Представляешь, что они о нашей стране подумают? Сейчас на раскрытие этих краж лучшие силы МУРа брошены! – Можно подумать, в их странах преступности нет. – А вот это уже вопрос политический! У них загнивающий капитализм, а преступность – пережиток прошлого. А у нас же – сам понимать должен, ты же комсомолец – государство пролетарское, и преступность мы искоренять должны. Про банду Качалина слышал? – Это те, кто магазины белым днем грабили? – Слышал, значит. Подъезжали среди бела дня на грузовике, врывались с оружием и в пять минут выносили все – обувь, одежду, отрезы тканей. Пока милиция подъедет, их уже и след простыл. Но взяли все-таки. Скоро суд будет. – Здорово! – Так ведь я к чему говорю? Новая банда объявилась. Как говорится, свято место пусто не бывает. Методы такие же: белым днем въезжают на территорию баз, все с оружием. По-быстрому перекидывают товар в кузов и смываются. Уже две базы таким путем ограбили, причем на одной вохровца убили – он сопротивление оказал. – А что, какие-то зацепки есть? – Нет. Потому руководство МУРа приняло решение – под видом грузчиков и экспедиторов направить на базы вооруженных оперативников. На территории нашего отделения таких баз две. Чуешь, к чему клоню? – Я готов! Надоело жильцов опрашивать! – Согласен, работа наша порой нудная и муторная, но без этого – никуда. Потому завтра одеваешься попроще, я бы сказал – по-рабочему и вместе с Николаем Алексеевичем отправляешься на базу номер два. – Николай Алексеевич – это кто? – Да Мыкола же! – Простите, не знал, что он Алексеевич. – Директор базы уже в курсе, явитесь к нему. Старшим идет Мыкола. Работаете, как все. Ну там – мешки-ящики таскать, грузить-выгружать. Начало и окончание работы, обеденный перерыв – все, как у обычных грузчиков. Но за сотрудниками базы приглядывать. Я не исключаю, что среди них наводчики есть. На ограбленных базах забирали самое ценное. – И долго мы там будем? – Пока начальство отбой не даст. Вопросов у Андрея сразу появилось много, но он решил осмотреться на месте, тем более что старший – Мыкола. Оно и понятно: сам он человек в угрозыске новый, опыта оперативной работы нет, к нему только приглядываются. И Андрей это прекрасно понимал: коллектив для него новый, служба совсем не такая – не постовым, имеет свои отличия, особенности. Одно плохо – на личную жизнь времени совсем не остается. За последний месяц они с Валей встречались всего два раза. Он перезванивался с ней, когда возвращался домой не очень поздно, но ведь телефонное общение не заменит живого. Тем более телефон в коридоре на стене висит, и, когда они разговаривают, все соседи ушки на макушке держат. Так что о личном не больно-то и поговоришь. И обещать что-либо на ближайшие выходные невозможно, поскольку он и сам не знал, будут ли у него эти выходные.Глава 6. Банда
Утром Андрей в потертой курточке и армейских галифе, заправленных в кирзачи, уже стоял у ворот базы в Фабричном переулке – он поджидал Мыколу. Тот появился в замызганной телогрейке, каких-то полосатых штанах и разношенных штиблетах, просящих ремонта. Андрей не сразу его узнал. – Заждался, детина? Идем. Вохровец на проходной проводил их внимательным взглядом, но не остановил, поскольку они повернули в коридор дирекции. Андрей и Мыкола нашли кабинет директора и, постучав, вошли. – Вы ко мне? – удивился директор – уж очень непрезентабельно смотрелись оперативники. Мыкола без слов достал из кармана удостоверение и сунул его под нос директору. – А-а, так это по поводу вас мне звонили вчера? Здорово вы замаскировались, прямо артисты! Чем могу помочь? – Пропуска в первую очередь; во вторую – поставить в бригаду грузчиков, желательно – к складу, где самое ценное. – Пропуска готовы, сейчас только фамилии впишу, диктуйте. Оперативники переглянулись – свои фамилии называть или вымышленные? Мыкола назвал чужую, Андрей – тоже. Директор вписал фамилии, пришлепнул печать и протянул оперативникам пропуска. – Склады у нас поделены на отсеки. Я вас определю во вторую бригаду грузчиков – она обслуживает шестой склад. Там в первом отсеке обувь, а в третьем – шубные изделия. Думаю, это то, что вам надо. – Нам-то как раз ничего не надо, – прогудел Мыкола. – Да-да, простите! Идемте, я провожу вас к складу, познакомлю с бригадиром. Они прошли мимо вохровца. Тот приподнялся со стула, но директор махнул рукой: – Они со мной, наши новые сотрудники. Бригадиром оказался здоровенный рыжий парень. Пудовые кулаки, под ветхой рубахой мышцы играют. – Матвей, принимай пополнение. – Зачем они мне? Сами справляемся, – набычился рыжий. – Уж лучше их на первый склад… – Вот когда будешь директором, тогда сам будешь определять кого куда. – Понял. Директор пошел по складу. К нему тут же с кипой накладных подскочил заведующий складом. – Ну, коли так, будем знакомы. – Мыкола протянул руку: – Мыкола. – Андрей. – Матвей. У нас в бригаде еще двое есть, они сейчас на первом складе – там вагон мыла пришел. Ящики тяжелые, чтоб их! А у нас не перетрудишься: полушубки, пальто, обувь. Выпить нету? – На работе не употребляю, – ответил Мыкола. – Тогда после проставитесь, положено. Пришлось им после работы вести Матвея и двух грузчиков в пивную. Наскребли денег, угостили бригаду пивом с водкой, немудреной закуской – как-то надо было налаживать отношения. И потянулись рабочие будни в бригаде. Они грузили и разгружали автомашины, перекладывали товары на полках. К вечеру с непривычки ныли руки и ноги, хотя работа на этом складе не считалась среди грузчиков тяжелой. Так пролетела неделя. В пятницу Мыкола толкнул Андрея локтем: – Нам сегодня к начальству идти, докладывать. А говорить-то нечего… Андрей лишь пожал плечами. В обеденный перерыв они вместе с бригадой пообедали в столовой соседней фабрики. Они уже возвращались домой, когда Андрей обратил внимание на два крытых тентом грузовика «ЗИС-5». К окончанию обеденного перерыва у проходной всегда выстраивались очереди из машин – ведь многие экспедиторы из районов области только к полудню добирались до базы. – Мыкола, гляди, крытые грузовики. – Ты шо, крытых грузовиков не видал? – Не нравятся они мне. – Кому нравится попадья, а кому – сало. Ну и шо? После обеденного перерыва грузовики заезжали на базу один за другим, и работы на грузчиков навалилось много. Мыкола и Андрей только закончили грузить ящики с обувью в трофейный «Опель-Блитц» и присели на рампе перевести дух, как во двор въехали два крытых «ЗИСа» и встали в сторонке – своей очереди дожидаться, либо экспедитор не все документы успел оформить. Однако когда «Опель» отъехал, к дощатому помосту подъехали оба грузовика и встали задними бортами к рампе. И вот тут события завертелись стремительно. Водители грузовиков выбрались из кабин, откинули задние борты и брезентовые пологи. Оттуда внезапно выбежали несколько парней и кинулись на склад. Андрей сразу понял – началось! Он толкнул придремавшего Мыколу. – Чего тебе? – не открывая глаз, спросил оперативник. – Бандиты. – Приснились, чи шо? Мыкола открыл один глаз, сонливость с него сразу слетела. Водители грузовиков в склад не побежали, а стояли у задних бортов, обнажив оружие. При малейшей опасности они были готовы пустить его в дело, как и было с вохровцем в предыдущем ограблении. – Что делать будем? – тихо спросил Андрей. На двух грузчиков, разлегшихся на рампе поодаль, бандиты внимания не обращали. А со стороны склада уже доносился шум, крики. – Надо в отдел срочно телефонировать, в МУРе наготове бригада есть. Я потихонечку к проходной пойду – там телефон. А ты за ними смотри. Нехорошо тебя одного оставлять, да выбора нет. Мыкола достал из кармана револьвер, сунул его за пояс и медленно слез с помоста. – Эй, фраерок, ты куда? – сразу насторожился один из водителей. – В туалет, живот прихватило. – Сядь на место и сиди. – Так живот крутит, не могу. Видно, съел в столовой что-то не то. – В штаны делай! – захохотал водитель. – Ты что же, гад, пролетария обижаешь? – Мыкола взобрался на рампу и направился к водителю. В это время из ворот склада вышли четверо парней. Они попарно тащили большие тюки с одеждой. Случай удобный, руки у них заняты. Водитель на мгновение повернул голову, и Мыкола этим мгновением воспользовался. Он выхватил револьвер, крикнул «Милиция!» и выстрелил вверх. Пуля с визгом отрикошетила от бетонного козырька, осыпав бандитов крошками. Андрей, увидев движение Мыколы и услышав его крик, тоже выхватил пистолет и, не задумываясь, выстрелил несколько раз по колесам ближнего грузовика, пытаясь лишить бандитов средства передвижения. Водитель успел выстрелить, но не прицельно, скорее – рефлекторно. Он целился в Мыколу, но промахнулся, хотя расстояние было всего-то с десяток метров. Зато Мыкола был точен, и вторым выстрелом угодил бандиту в руку. Тот вскрикнул, и револьвер выпал из раненой руки на деревянный помост. Парни, бросив тюки, кинулись внутрь склада, под укрытие его кирпичных стен. Внезапно, укрывшись за бортом грузовика, начал стрелять второй водитель – именно он сейчас представлял наибольшую угрозу. Андрей спрыгнул с помоста и упал на асфальт. Ноги водителя, укрывшегося за кузовом, были ему хорошо видны. Он прицелился и сделал два выстрела. Бандит заорал от боли и упал на асфальт. Андрей выстрелил еще раз, но уже по туловищу. Потом – еще дважды, по колесам дальнего от него грузовика. Покрышки с хлопками лопнули, зашипел воздух. Андрей приподнялся над помостом. Мыкола укрылся за одним из тюков и дважды выстрелил в проем широченного складского помещения. В ответ раздалось несколько выстрелов. Видимо, у Мыколы кончились патроны – он стал перезаряжать револьвер. Звук падающих на помост гильз оповестил бандитов, что милиционер безоружен. Из проема складской двери показался бандит с пистолетом в руке. Андрей выстрелил ему в спину, и бандит рухнул. Второй, показавшийся из проема, тут же юркнул назад, внутрь склада. Мыкола зарядил револьвер, повернулся к Андрею и показал движение рукой, как будто держит трубку возле уха. «Ага, надо позвонить», – догадался Андрей и побежал к проходной. Здания дирекции и проходной отсюда не было видно, его скрывал другой склад. Но только Андрей вывернул из-за угла, как нос к носу столкнулся с бандитом, и причем не в переносном, а в прямом смысле – они ударились друг о друга. От неожиданности пистолет вылетел из руки Андрея. Бандит держал в руках финку, но воспользоваться ею он не успел – от удара отскочил и сам упал. Поднимать оружие Андрею было некогда, и он кинулся на бандита. Тот успел выставить вперед ноги и сильно толкнул оперативника. От удара Андрей отлетел, но на ногах удержался. Бандит тоже успел вскочить. – Что, мусор, боишься? Сейчас я тебя на куски порежу! Бандит взмахнул перед собой рукой, описывая ножом сверкающие полукружья. Андрей молчал. К чему попусту тратить слова на ублюдка, сотрясая воздух? Он смотрел на ноги бандита. Перед самой атакой противник всегда выдвигал вперед толчковую ногу. Вот и теперь, приняв молчание Андрея за трусость, бандит выдвинул ногу вперед и прыгнул, выставив перед собой обе ноги. Атаки Андрей ждал, был к ней готов и ударил левой рукой по кисти бандита. Финка вылетела, звякнув об асфальт, и Андрей в ту же секунду носком сапога саданул бандита в промежность. Тот застыл на мгновение с раззявленным ртом, не издав ни звука, а потом так же молча согнулся. Андрей, не жалея, стал бить его кулаками в голову, в поддых, потом схватил за одежду и с силой ударил головой о кирпичную стену склада – раз и еще раз. Бандит обмяк, потерял сознание и медленно сполз по стене. Андрей подобрал финку, наступил на лезвие ногой и рванул ручку вверх. Финка переломилась у рукояти. Он подобрал пистолет, вытащил обойму. В ней оставался один патрон. Андрей вставил в рукоять запасную, последнюю обойму и побежал к проходной. За перегородкой никого не было видно. Андрей схватил трубку телефона, поднес к уху и тут же с досадой бросил ее на телефон: шнур, ведущий к трубке, болтался в воздухе. Черт, перерезан! Услышав снизу мычание, он перегнулся через переборку: на полу лежал связанный вохровец с кляпом во рту. Андрей обежал перегородку и вытащил изо рта связанного тряпку. – Где телефон? Твой не работает. – В кабинете директора. – Вохровец был испуган. Однако Андрей не стал тратить время, чтобы развязать его – он метнулся к кабинету директора. Тот оказался заперт. Андрей отошел к стене и с силой ударил в дверь всем телом. Хлипкий замок не выдержал, дверь распахнулась, и он влетел в кабинет. Схватив трубку телефона, набрал номер. – Але, уголовный розыск. – Андрей сразу узнал голос Василия Федоровича. – Младший лейтенант Фролов докладывает: на вторую базу бандитское нападение! – Держите их, парни! – закричал начальник угро. – Я постараюсь побыстрее! И положил трубку. Андрей бросился к выходу, но, услышав чьи-то шаги в коридоре, метнулся за дверь. Он уже поднял пистолет, но в кабинет вошел директор, а за ним следом – вохровец. Наверное, его развязал директор. – Кто сломал замок? – взвизгнул директор. – Я, – вышел из-за двери Андрей. – На вашу базу совершено нападение – слышите выстрелы? Как бы в подтверждение его слов, со стороны складов донеслось два приглушенных выстрела. Лицо директора базы вытянулось: – Здесь опасно? – Да, вам лучше уйти. Андрей повернулся к вохровцу: – Где твое оружие? – Забрали, – растерянно развел руками тот. – Растяпа! На фронте за утрату оружия под трибунал отдавали. – Их двое было, и они были с оружием, – заканючил вохровец. – Вот иди, найди их и верни свое оружие, – жестко отрезал Андрей. Ему не было жалко вохровца – ведь государство поставило его не только пропуска проверять, но и охранять государственное имущество. От входной двери до перегородки вохровца восемь метров, за это время можно было сориентироваться, достать из кобуры оружие и открыть огонь. Струхнул! – Там же стреляют, – уперся вохровец. – Под суд пойдешь. А впрочем – черт с тобой, что я тебя уговариваю? Андрей побежал к выходу и только тут вспомнил слова вохровца о том, что бандитов было двое. Резко развернувшись на ходу, вернулся: – Куда они ушли? – Судя по голосам, здесь были, – растерялся вохровец. Одного Андрей лишил чувств, сломав ему какие-то кости, но где-то должен быть второй. Надо идти к шестому складу. Помощь прибудет не раньше чем через четверть часа, а Мыкола там один да с револьвером, который перезаряжать мешкотно. Андрей перебежал к складу, у которого оставил бандита – тот так и лежал без движения. Сверху, с крыши раздался шорох. Не раздумывая, Андрей отпрянул в сторону, и тут же рядом с ним приземлился на ноги бандит, прыгнувший с крыши. Не удержавшись на ногах, он упал на четвереньки. Стоявший в полушаге от него Андрей сразу ударил бандита ногой по ребрам – так, что у того перехватило дыхание. Не давая ему подняться, Андрей с прежней силой ударил его еще дважды, потом прыгнул на него сверху, подмяв под себя и распластав. – Сука, мусор поганый, – едва просипел бандит. – Это тебе за мусора. – Андрей с размаху ударил его рукояткой пистолета по голове. Бандит обмяк и закатил глаза. Андрей перевалил его на бок, расстегнул и вытянул ремень, завел назад руки и крепко стянул их ремнем. Уж чего-чего, а в разведке он научился связывать «языка» быстро, так, чтобы тот развязаться не смог. Выглянул из-за угла. Если бежать немного правее, то грузовик закроет его от взглядов и выстрелов из проема складской двери. Так он и сделал. Рванул быстро и, уже подбегая к грузовикам, увидел, как резко обернулся и наставил на него ствол Мыкола. – Спокойно, свои! – Фу! – Мыкола шумно выдохнул. Андрей плюхнулся рядом с ним: – Дозвонился до угро, обещали прибыть. – Хорошо бы поскорее, у меня один патрон остался. – У меня полная обойма и минус два. – Обоих завалил? – удивился Мыкола. – Скажем так – обездвижил. Может, и выживут. – Славно! Ты не помнишь, сколько их внутри? – Вроде четверо было. – Одного ты снял, еще одного – я. Должно остаться двое. В этот момент из склада закричали: – Эй, мусора! Мыкола ухмыльнулся: – Чуют, бисовы дети, что скоро им конец придет. Дело-то у них швах, не заладилось. А кнам помощь скоро прибудет. Сейчас торговаться начнут. Надо время тянуть. – Чего тебе, ублюдок? – крикнул Андрей. – У нас тут трое заложников. Может, поторгуемся? – С бандитами не торгуюсь. Из ваших только вы двое в живых и остались. Наступила тишина. – Вы нас выпускаете, и мы уходим. Зуб даю – никого не тронем. – Я вашим словам не верю, – закричал Андрей. – А если я работяг по одному отстреливать начну, тебя твой начальник по голове погладит? – А если я гранату в склад кину? О таком исходе ты не думал? – На понт берешь, мусор! Нет у уголовки гранат, – как-то не очень уверенно крикнул бандит. – А ты еще не понял, дурень, что мы вас ждали? Вот и припасли гранату. Снова наступила тишина – бандиты явно совещались. – Матвей, ты жив? Подай голос! – Жив! – крикнул бригадир грузчиков. – Хорошо! Все сотрудники живы? Тут раздался голос бандита: – Заткнись, мусор! – Вот я и говорю, что ты дурень. Как только заложники не ответят, я бросаю гранату. Пока они живы, вы тоже будете живы. Матвей, ты меня слышишь? – Слышу! – Граждане бандиты, – закричал Мыкола. – Предлагаю вам сдаться! Срок получите, но жить останетесь. Но в ответ услышал только мат и оскорбления. – Из складов вам не выбраться! Стены кирпичные, выход мы вам заблокировали. Никаких вариантов у вас нет! – прокричал Мыкола. В ответ раздался выстрел – пуля ударила в дощатый настил. – Ну-ну, покуражьтесь напоследок, недолго вам осталось! Послышался вой приближающейся милицейской сирены и треск мотоциклетного мотора – это подъезжала помощь. – Ну все, граждане бандиты, – крикнул Андрей, – жить вам осталось минуту, от силы – две. Разговоры закончились, сейчас из автоматов всех покрошат в капусту. После паузы из складов донеслось: – Сдаемся! Не стреляйте! – Выходите по одному! Оружие бросать на помост, чтобы его видели. Начинайте! В проеме показался бандит – в правой руке он держал пистолет. Переступив порог склада, он отбросил его подальше. – Ложись на живот, руки вперед! Пошел второй! Показался второй бандит – вид у него был угрюмый, злобный. Он постоял секунду – рев сирены был уже у проходной. Бандит бросил пистолет и неожиданно для всех стал отплясывать чечетку. – Гуляй, рванина! – заорал он. Андрей выстрел ему над головой, и бандит упал. – Матвей, все живы? – Все! – Бандитов на складе нет? – Все свои! – Мыкола, идем. Я их под прицелом держать буду, а ты вяжи. – Я старший, ты вяжи. – Как скажешь. Андрей приблизился, вытащил ремень и связал бандиту руки. Потом подошел ко второму. Тот дурашливо завопил: – Таганка, все ночи, полные огня… Андрей пнул его по почкам, и бандит заткнулся. Андрей и его спеленал. – Ты где так ловко вязать научился? – удивился Мыкола. – На фронте в разведке служил, «языков» вязал. Мыкола подошел к одному бандиту, схватил его за грудки, поднял и врезал кулаком в зубы. Сплевывая кровавую слюну, бандит рухнул. Так же Мыкола поступил и со вторым. – Ты чего? – За мусоров поганых. – За дело. Во двор въехал мотоцикл с коляской, за ним – полуторка. Из кузова стали выпрыгивать милиционеры в форме, а из коляски выбрался Василий Федорович. Увидев своих оперативников, он побежал им навстречу. – Оба живы, не ранены? – Оба. Эти двое связаны, еще двое за тем складом лежат. Убитые тоже тут. Начальник угро скомандовал милиционерам: – Всех живых бандитов в грузовик – и в отдел. Четверо – конвоировать, остальные – на охрану места происшествия. Мыкола, Андрей – в грузовик, задержанных «потрошить» надо. Андрей заглянул в склад: – Матвей, можете выходить, кончилось ваше сидение. Задержанных положили на днище кузова, конвойные сели по углам, Мыкола и Андрей – у стенки кабины. Через четверть часа они прибыли в отделение. Немного раньше их прибыл на мотоцикле Василий Федорович. Он сразу принялся названивать в прокуратуру. Бандитизм – статья серьезная, и вести дело должна прокуратура. Оперативники угро могут только помогать, выполнять поручения. Сразу начались допросы. Трое задержанных вполне адекватно могли отвечать на вопросы, но вот одного пришлось везти в больницу при следственном изоляторе. Видимо, хорошо приложил его головой о стенку Андрей. Бандитов допрашивали по отдельности, в разных комнатах, всех сразу одновременно. Вопросы задавали почти одинаковые: кто главарь, где база банды, где хранят награбленное, кто наводчик. Потом оперативники сверяли ответы. Бандиты не могли сговориться заранее, и если один из них давал ответы, отличные от остальных, значит – врал. Допрос измотал Андрея больше, чем боестолкновение. Приходилось ловить бандитов на нестыковках, задавать одни и те же вопросы, только в разной форме. Допрос сразу после задержания, пока бандит не пришел в себя, не обдумал в камере ответы – самый эффективный в плане получения сведений. Часа через три, когда были получены ответы на самые главные вопросы и оперативники уже порядком устали, они собрались в кабинете начальника угро. – Итак, друзья, какую мы имеем картину? Василий Федорович был радостно возбужден и потирал руки. Еще бы, сеть ловушек закидывалась всем МУРом, а задержали банду его люди. Да не перебили по-глупому всех, а взяли живыми, получив возможность допросить. В крупных бандах главари сами редко выходили на дело, посылая рядовых членов, которых, если и убьют, не жалко было. Вот вычислить, узнать данные, местонахождение, взять за жабры главаря – самое важное. Останься он на свободе – быстро соберет вокруг себя шпану, поднатаскает – и новая банда готова. Главарь – он как вожак стаи, пчела-матка в улье. Убей, обезвредь вожака – и стая рассыплется. Потому Василий Федорович стремился достать, взять именно главаря. Тогда можно рассчитывать на награды, благосклонность начальства. Не за награды оперативники рисковали своими шкурами, но ведь приятно, когда твоя служба не пропадает даром, когда она замечена руководством. Как говорится – доброе слово и кошке приятно. – Банда состояла из четырнадцати человек. Четверых взяли живыми, пятеро убиты, один с места нападения бесследно исчез. Андрей сразу вспомнил слова вохровца о том, что на проходную заходили двое, и одного из них он потом обезоружил и связал. – Не исключаю, – продолжил начальник угро, – что, услышав выстрелы и поняв, что план банды провалился, он предпочел сбежать, бросив подельников. По показаниям бандитов, это некто Котельников по кличке Ворон. Он уже был судим, и его фото и данные позже поднимем из дел. Сама банда и главарь базировались в Химках. – Плохо, – вставил Мыкола. – Химки – это уже Подмосковье, это не наша территория, а области. – Не перебивай начальство. Плохо другое: этот Котельников мог не затихариться на хате, а добраться до Химок и все рассказать главарю. Со слов бандитов, это некто Абросимов по кличке Старый Лис. Проживает в собственном домовладении на Лесной, шестнадцать. Если это так, то главарь вполне успеет скрыться. – Это не тот Абросимов, которого в сорок втором судили за грабеж? – Похоже. Но сам знаешь, Сергей, что урки могут иметь не одну фамилию, так что выводы по нему делать пока рано. Проживает этот Абросимов с некой Нюрой, работающей буфетчицей в пивной. Что думаете, парни? – Даже если этот Котельников не побежал к главарю, а затихарился, главарь уже мог насторожиться и сбежать, – сказал Сергей, закуривая. – Почему? – Сколько времени нужно было банде на ограбление? Четверть часа. А чтобы добраться до Химок на машине? От силы час-полтора. А сейчас… – Сергей посмотрел на большие наручные часы, – уже двадцать один тридцать. Для главаря неприбытие машин – уже подозрительно. – Сомневаюсь, что награбленное выгружали у главаря. У соседей глаза есть. Представь – каждую неделю грузовик дома разгружать! Да бдительные граждане сразу протелефонируют! – Пусть так, – не сдавался Сергей. – Машины с награбленным добром вполне могут поставить в какой-нибудь отстойник, скажем – в пустующий склад, в конце концов – на отдаленный хутор, где танковый батальон укрыть можно. Но руководитель самой акции, предводитель боевиков должен же явиться к главарю – доложить, как прошло ограбление, что взято… – А зачем – «что взято»? – удивился Андрей. – Как зачем? – Лица всех оперативников повернулись к нему. – После ограбления всегда прикидывают стоимость награбленного, чтобы выделить соответствующую долю участникам, каждому – по его вкладу в дело. Понятно – что-то и в воровской общак, большую долю – главарю, остальное – членам банды по их действиям и риску. – Я к тому, что подсчет время займет, к главарю непосредственный предводитель шайки боевиков может пойти на следующий день или даже через день. – Насчет того, что через день – сомневаюсь, – потер подбородок Василий Федорович. – Одного не пойму – к чему ты клонишь? – Да брать главаря надо! Вот прямо сейчас ехать и брать, пока не ушел! – Андрей от возбуждения вскочил со стула. – Тебе лишь бы пострелять! Вон, бойню на базе устроил! – Разве я невиновных убил? Мыкола, подтверди! – А як же? Усе со зброей были… Василий Федорович оперся о стол и закурил папиросу. В комнате уже было довольно сильно накурено, под потолком колыхались клубы дыма. – Нечто разумное в словах Андрея есть, главаря надо брать, – наконец изрек он. – Но у нас сил мало. А если согласовывать с вышестоящим руководством, уйдет уйма времени, учитывая, что уже поздний вечер. – Брать надо! – вскочил со стула Сергей. – У нас четыре ствола, а он один! Маруха его не в счет! – Фи, Сергей! Советский милиционер, оперативник угро, а «по фене ботаешь». Маруха! А вообще-то, по позднему времени, без санкции вышестоящего руководства может выгореть. – По шапке можно получить, если что не так пойдет, – подал голос осторожный Мыкола. – Победителей не судят! – снова вскочил Сергей. – Ты сначала стань победителем, возьми этого Абросимова. Не зря же у него кличка Старый Лис, хитер, наверное. – Против лома нет приема! – Ага, – окромя другого лома. Начальник угро поднял обе руки: – Хватит собачиться! Я принял решение – едем на захват. Всем проверить и зарядить оружие, выезд через четверть часа. – Вот это дело! – Сергей сразу побежал в комнату оперативников. За ним потянулись Андрей и Мыкола: надо было зарядить оружие, взять про запас патроны. Не банду едут брать, но перестрелка не исключалась. – Эх, кабы сейчас автоматиков парочку! – вздохнул Сергей. – Ага, а «максим» тебе не нужен? – подначил его Андрей. Через пять минут оперативники были готовы. Когда они зашли в кабинет начальника угро, тот говорил по телефону и махнул им рукой – садитесь, мол, не мешайте. – Да, товарищ полковник! Именно поэтому я и принял такое решение. Выслушав собеседника, он возразил: – Нет, утром может быть поздно, может уйти. Где его потом искать? Утром начнет работать общественный транспорт, рядом Москва – он затеряется в городе, как иголка в стоге сена. Начальник снова замолк, слушая полковника – явно из главка. – Фотографии в деле старые, сорок второго года. За шесть лет человек может измениться: поседеть, полысеть, отрастить бороду – да мало ли… Нет, я не учу. А потом – односложно: – Да… Нет… Вместе со мной – четверо… Нет… Слушаюсь! Положив трубку, он вытер платком вспотевший лоб: – Тяжело с начальством разговаривать, иногда проще громилу в одиночку скрутить. Готовы? – Готовы. – Едем! Во дворе стояла та же полуторка, на которой доставили в отдел задержанных. Василий Федорович на правах старшего занял место в кабине, рядом с водителем, оперативники забрались в кузов, и грузовичок тронулся. По асфальту московских улиц ехать было вполне терпимо, но когда они выбрались за кольцевую, трясти на разбитой дороге стало немилосердно. Они въехали в Химки, и грузовик остановился. Начальник угро открыл дверцу, встал на ступеньку и обернулся к кузову: – Кто знает, где эта Лесная? Оперативники переглянулись. Никто не смотрел карту, не удосужился подробно допросить бандитов. Нехорошо получилось. И спросить ночью не у кого – кто в полночь будет бродить по улицам? Завтра обычный рабочий день, и все нормальные люди спят и пятый сон видят. Грузовик дернулся и медленно поехал. Надо было искать какую-нибудь контору, к примеру – телеграф, работающий круглосуточно, или местное отделение милиции. Эти варианты начальник угро уже явно просчитал, но ехать к милиции он не хотел, и Андрей его понимал – местные сразу же начнут претендовать на участие в задержании. Известное дело: у победы куча отцов, а поражение – всегда сирота. Навстречу им попался прохожий, судя по замасленной форме – паровозник из депо. Грузовик остановился. И вот уже чего у Василия Федоровича было не отнять – так это умения разговорить людей, даже угрюмых и в полночь. Уже через минуту железнодорожник показывал рукой, как лучше проехать. – Спасибо, отец, счастливо отдохнуть, – напоследок попрощался начальник угро. – Вот, Серега, учись у начальника, как надо с людьми разговаривать. Потому он и начальник, а ты простой опер, – назидательно произнес Мыкола. Иногда он говорил по-русски совсем чисто, но когда волновался, переходил на суржик, смесь русского и украинского. Грузовик проехал еще немного, повернул налево и метров через двести остановился. Василий Федорович вновь выбрался на подмостку: – Если паровозник не соврал, то направо должна быть Лесная улица. У нее четные номера есть, а нечетных нет, видимо – на перспективу оставили. С одной стороны хорошо, слева лес. Водитель заглушил мотор, и стало слышно, как шумит ветер в кронах деревьев. – Слазьте. Дальше идем пешком, чтобы не спугнуть. Когда все выбрались из кузова, начальник подошел к угловому дому и пожужжал ручным фонариком. Были такие, трофейные – у них не было батарейки. Нажимаешь на рычаг, как у эспандера, раскручиваешь динамо – и горит лампочка. На фронте Андрей пользовался таким, но кисть руки быстро уставала. Один плюс был у такого фонарика – батарейку в запасе таскать не надо. Но в разведке они не прижились, шумели сильно, а в пехоте ими пользовались, правда – уже под конец войны. – Лесная, – прочитал начальник, – но вот дом тридцать второй. Пошли, только не разговаривать. Хотя они старались идти тихо, собаки учуяли их, услышали и подняли лай. – Вот не вовремя! Всю округу разбудили! – подосадовал Мыкола. – Тс! – Да чего уж теперь? Василий Федорович еще раз пожужжал фонариком: – Рядом уже, двадцатый дом. У нужного дома остановились. Невысокий бревенчатый дом стоял за забором, и с улицы виднелась только крыша. Начальник толкнул калитку – заперто. Ну да, как же, оставит этот упырь калитку на ночь открытой! Держи карман шире! – Кто что дельное предложит? – Вы меня подсадите немного, я через забор перемахну и калитку открою, – предложил Сергей. Телосложением он был самым щуплым из всех. – Годится, давай. Как во двор войдем, Мыкола и я – к входной двери. Сергей и Андрей – к задней стене дома, за окнами смотреть. – Ясно. Мыкола и Андрей скрестили руки, и Сергей встал на них. Его подняли, он уцепился за верх высокого забора, подтянулся и спрыгнул уже по ту сторону его. Однако попал он неудачно: раздался металлический грохот, как будто упало железное ведро. Уже не таясь, Сергей выматерился, щелкнул засовом и открыл калитку. – Ты чего шумишь? – Я же не кот – в темноте видеть! Ведро пустое там было. Скрываться смысла уже не было. В доме зажегся свет, потом раскрылась створка окна. – Кого по ночам носит, шантрапа! – спросил звероватого вида мужик в синей майке. Но увидев незваных гостей, он сразу захлопнул окно. Наметанный глаз бывшего уголовника сразу различил короткие стрижки. «Мусора!» – определил бандит. Свет в комнате тут же погас. Встав под защиту простенка, Василий Федорович крикнул: – Гражданин Абросимов, милиция! Не дури, дом окружен. Лучше добровольно выдай оружие и выходи с поднятыми руками. В ответ грохнул выстрел из дробовика, разнеся стекло и оконную раму – на близком расстоянии дробь или картечь действовали не хуже автоматной очереди. Пригнувшись, чтобы не попасть под выстрел, Андрей с Сергеем пробежали вдоль боковой стены. – Серега, ты стой на углу, а я к тебе спиной – буду за окнами приглядывать. Там, у крыльца снова грохнул, как гаубица, дробовик. Собаки в окрестных домах залились лаем. Андрею показалось, что в глубине комнаты что-то мелькнуло, и он выстрелил сквозь стекло. – Ты чего? – обернулся к нему Сергей. – Показалось, что вроде шевельнулся кто-то в комнате… – Если кажется, креститься надо. – Я же комсомолец, атеист. Наступила тишина, и с переднего двора снова донесся голос начальника угро: – Абросимов, бросай оружие! Сопротивление бессмысленно! В ответ – тишина. – Бросай ружье, дурень! Убьем ведь, как и твоих дружков! Послышался звон стекла, какая-то возня, потом в доме зажегся свет. Заскрипела входная дверь, затем раздался крик Василия Федоровича: – Парни, сюда! Андрей бросился к крыльцу, Сергей – за ним. На пороге возле распахнутой двери стоял начальник. – Быстро в дом, обыщите все закоулки. Каждый взял себе по комнате для осмотра. Искали хозяина, деньги и ценности. Однако дом оказался пуст. – Куда же он делся? – Начальник угро был в растерянности. Они же своими глазами видели хозяина, он стрелял из ружья через окно, а в доме его не оказалось. Так не бывает, вернее – не должно быть. – Быстро поднять половицы, ковры – искать подвал! Вход в подвал обнаружили в дальней комнате – именно там Андрей заметил движение в темноте и выстрелил. Откинув люк, они посветили фонариком. Предосторожность не лишняя – ведь ружья в доме не нашли, и, стало быть, хозяин взял его с собой. – Сергей, лезь в подвал. – А почему я? Сергею было страшновато лезть в темное подполье, но Василий Федорович посмотрел на него так выразительно, что Сергей молча подошел к разверстому отверстию подвала и стал спускаться по лестнице. – Фонарик хоть дайте! Начальник угро протянул ему свой фонарик. Эх, никуда не годится оснащение уголовного розыска! На всех один фонарь, да и то рычаг все время нажимать надо. И фонарик личный, начальника. Спустя минуту снизу раздался глухой голос Сергея: – Здесь нет никого. – Ищи, не через трубу же он вылетел! До Андрея дошло сразу: – Да он же подземный ход прокопал! Не думаю, что далеко. Надо в огороде искать и на опушке – к соседям он рыть не стал бы. – Молодец, Андрей! Вот и беги через дорогу, в лес. А мы, Мыкола, на огороды. И глядите в оба! Андрей выбежал из дома, перебежал грунтовку. Мимо окна на задний двор потопал сапожищами Мыкола. На фронте, уже в Германии, Андрей с такими подземными ходами встречался – там даже подвалы пятиэтажек сообщались между собой, позволяя гитлеровцам переходить из дома в дом, заходить нашим в тыл и обстреливать их со спины. Такими ходами пробиралась немецкая разведка. Сами немцы их придумали или у бандеровцев переняли? Банды ОУН на Украине имели в лесу хитро замаскированные схроны с несколькими выходами, причем довольно далеко от схрона, до полусотни метров. Замаскированы они были идеально, рядом будешь стоять и не догадаешься. Но это – бандеровцы. А как же Абросимов догадался сделать подземный ход? Не иначе – в банде был кто-то из бандеровцев или украинских полицаев. Уже к концу войны, чувствуя близкий крах Германии, предатели всех мастей подбирали себе документы, готовя себе пути для отсидки. У многих и в самом деле получалось на время скрыться. После органы НКВД еще многие годы проверяли, просеивая людей, как сквозь сито. Да и в анкете необходимо было отмечать пункт – не находился ли на территории, оккупированной противником? Андрей остановился, замер. Темно, только луна едва освещает местность. Надо стоять неподвижно, а еще лучше лечь. Неподвижный предмет не привлекает внимания, но стоит шевельнуться, как наблюдатель сразу засечет. Кроме того, при передвижении под ноги может попасть ветка, сухая шишка хрустнуть – и выдать. Андрей улегся на землю. Так видимость лучше – хотя какая видимость в ночном лесу, пусть и на опушке? В доме главаря слышалась приглушенная возня, в соседних домах сквозь ставни пробивался свет – это просыпались разбуженные выстрелами соседи. Однако выходить на улицу ночью никто не рисковал. В лучшем случае, позвонят в местное отделение милиции, да и то сомнительно, поскольку телефон был редкостью и почти роскошью в частных домах. Телефон был привилегией чиновников, силовых структур и предприятий. Не зря Абросимову в уголовной среде дали кличку Старый Лис – хитер и осторожен был блатной пахан. Где был лаз и как главарь выбрался из подземного хода, Андрей не услышал – просто недалеко под ногой авторитета предательски хрустнула ветка. У Андрея волосы поднялись дыбом. Как он, опытный разведчик, не раз ходивший в тыл врага, проморгал опасного противника? Ведь хруст прозвучал совсем рядом, на слух – метрах в пяти-шести, причем сзади и справа. Медлить было нельзя. Андрей резко повернулся на левый бок, вскинул руку с пистолетом – и вовремя: навстречу ему летело что-то черное. Он успел выстрелить в темную фигуру – и тут удар! Голова вспыхнула острой болью, из глаз посыпались искры, и сознание тут же померкло. Очнулся он от тошноты и невыносимой головной боли. Попробовал приоткрыть глаза, но резануло нестерпимо. Во рту пересохло, язык – как наждачная бумага. Андрей попытался шевельнуть рукой и услышал, как кто-то совсем рядом сказал: – Он очнулся! Доктор, быстрее! Его тело начали ощупывать сильные мужские руки. – Согни руку! Теперь другую. Хорошо! Открой глаза. Андрей медленно приоткрыл один глаз, за ним – другой, опасаясь рези. Вокруг было светло. Где он? И сразу мысль, внезапная, пугающая – неужели Абросимов ушел? И где его оружие? В боевых условиях утрата оружия – позор! – Пить! – едва слышно проговорил он. К губам поднесли поильник. Он припал к нему, пил жадно, но после нескольких глотков поильник убрали: – Пока хватит. – Ну вот и славно. Ему сейчас покой нужен. Сестра, телефонируйте в отдел милиции, скажите – пациент в себя пришел. Но на свидание приходить пока нельзя. – Тут к нему еще девушка рвалась, назвалась женой. – Рано ему пока. Какая жена? Видимо, его с кем-то спутали. Да он не женат! В голове возникали и пропадали обрывки воспоминаний: они всем оперативным составом едут на грузовике в Химки, потом – выстрелы в окно. Провал в памяти – и вот он уже лежит на земле, а на него летит какой-то предмет. Выстрел! Кто стрелял, в кого? Голова была тяжелой, и редкие мысли ворочались, как булыжники; сосредоточиться на какой-то одной невозможно. Навалилась дремота, и Андрей уснул. Показалось, что спал он недолго, а проснувшись, увидел: больничная палата залита солнечным светом, и вроде самочувствие лучше. Он медленно поднял руку к голове и наткнулся на тюрбан из бинтов. Следом раздался мужской голос: – Сестра, он очухался! – Фу, очухался! Слова-то какие! В себя пришел! – Ну да, я так и сказал. Андрей открыл глаза. Небольшая, на две койки, палата. К нему приближается медсестра: – Как себя чувствуете? – Вроде лучше. Пить охота. Медсестра поднесла к губам поильник. Андрей осушил бы его весь, но позволили ему только три глотка: – Пока хватит. – Я в больнице? – Именно так. – Кто меня сюда привез? – Да ваши товарищи. Три дня тут ходили, надоедали. – Три дня? А сколько я здесь? – Сегодня пятый день. Андрей удивился: ему показалось, что все случилось только вчера. – Оружие мое где? – Не знаю. Нам в отделении только оружия не хватает. Кончилась война, милок. – Для кого как. Немилосердно хотелось есть, в желудке сосало. Медсестра вышла, и Андрей скосил глаза. На соседней койке лежал мужчина лет сорока, его голова тоже была в бинтах. В руке он держал газету. – Меня Андреем зовут. – Я знаю. На спинке кровати листок висит, там написано. А меня – Николаем. Андрей посмотрел на противоположную сторону кровати. Там, в специальной рамочке висел листок бумаги, на котором была указана его фамилия, дата поступления и стоял диагноз. – Мы в какой больнице? – В Первой Градской. – Я правда здесь пятый день? – Вот чудак-человек! Зачем же Екатерине Львовне тебя обманывать? – Так медсестру зовут? – Угадал. Ты как вообще здесь оказался? – Не помню, – слукавил Андрей. – Ну да, при черепно-мозговых травмах так бывает. А как выздоравливать начнешь, память понемногу восстановится. – Долго ждать? – Я не врач, у каждого по-разному. Вот завтра будет обход – спроси сам. – Есть охота. Как тут с этим? – Обед ты уже проспал, ужин через час. – Кормят как? – Как везде в больницах. С голоду не помрешь, но и не потолстеешь, – сосед хихикнул. – Я-то сюда по дурости попал, через пьянку. Ехал электричкой из Подлипок, спрыгнуть решил, чтобы путь сократить, не с вокзала идти. Прыгнул – да башкой в столб. – Повезло! – Почему же повезло? – Пьяным и дуракам везет. Нормальный человек насмерть убился бы. Дверь в палату тихонько отворилась, и в проем как-то боком прошел-протиснулся опер Сергей. Он приложил палец к губам. – Привет, Андрей, – шепотом произнес он. – Тут такие медсестры – ужас! Хоть в караульные бери, мышь не проскочит. Я на минутку. – Садись. – Это тебе. – Сергей положил на прикроватную тумбочку бумажный кулек с конфетами-подушечками, и несколько яблок. – Как ты? – Башка пока как не моя. – Конечно! Мы вообще вначале подумали, что ты уже мертвый. Ой, прости, с языка сорвалось. – Оружие мое где? – Где же ему быть? В отделе. – А Абросимов? – Его апостол Петр допрашивает. Завалил ты его. Наповал, прямо в сердце. – Ага… – как-то неопределенно произнес Андрей. Он немного успокоился. Главарь не ушел, и оружие он не утерял, не опозорился. – В отделе как? – Выздоровления тебе желают. Гиви тебе привет передает. Он уже ходит, скоро выпишут. Василий Федорович извиняется, что прийти не смог. Нас ведь сначала никого не пускали, ты без сознания был. Да и запарка у нас: раскрутили всех, кого на базе взяли, на наводчиков вышли, на сбытчиков. Сергей скосил глаза на пациента, лежащего на соседней койке, но Николай старательно делал вид, что читает газету и ничего не слышит. – Потом поговорим, как выйдешь. В палату вошла медсестра: – Почему в палате посторонние? Немедленно покинуть помещение! Пациенту покой нужен. – Все, все, ухожу. Андрей, выздоравливай. Принесли ужин. Андрей накинулся на винегрет, хотя раньше его не очень жаловал. Потом выпил чай – жиденький, зато горячий. И белый хлеб с маслом. По животу разлилось приятное тепло, и он сразу уснул – сказывалась слабость. Уже вечером, перед отбоем в палату прорвалась Валя: – Я только на минуточку! Девушка повернулась в недоумении: в скудном свете сорокасвечовой лампочки она не сразу узнала Андрея – ведь головы и у него, и у его соседа были забинтованы одинаково. – Андрюша! – Валя присела на краешке кровати и взяла его руку в свою. – Я как узнала, что с тобой случилось, так переживала! Каждый день приходила, а к тебе все не пускали и не пускали, говорили – тяжелый. – Здравствуй. Я рад тебя видеть. Как видишь – цел, а местами даже здоров. Валя положила на одеяло пакет апельсинов – найти их в Москве в это время года было очень трудно. Тут же вошла дежурная медсестра: – Отбой! Минуточка уже закончилась. – Ну еще немного, – умоляющим голосом произнесла Валя. – Мне из-за вас нагорит! Доктор сказал, чтобы к больному никого не пускать, у него строгий постельный режим. Валя нагнулась, поцеловала Андрей в щеку и вышла. – Красивая у тебя жена! – сказал Николай, глядя ей вслед. – Она каждый день в отделении была, да не пускали. – Не жена еще – невеста. – Дурнем будешь, если такую девушку упустишь. И в самом деле, Андрей давно подумывал, как упорядочить их с Валей отношения. Встречи были редкие, урывками; по телефону, учитывая присутствие соседей, много не поговоришь. Он решил, что после выписки обстоятельно возьмется за личную жизнь. За десять дней, которые он еще провел в больнице, скучная больничная жизнь ему порядком надоела. Уколы, капельницы и таблетки опротивели. Организм был молодой, здоровый, и Андрей быстро пошел на поправку. При выписке доктор сказал ему: – Я уж не знаю, какая у вас, молодой человек, служба, но хочу дать совет: берегите голову. Во второй раз так может не повезти. Пару сантиметров ниже – и мы бы с вами уже не беседовали.Глава 7. Пистолет
После выписки Андрей еще десять дней находился на амбулаторном лечении. В первый же день, едва посетив тетю, он заявился в отдел. В отделе уголовного розыска на месте оказался лишь начальник. Встретил он Андрея с искренней радостью: – Как здоровье? – Много лучше. Пока на справке сижу, буду ходить в поликлинику, на процедуры. – Все принимай, что доктора скажут, ты мне здесь здоровый нужен. Дел невпроворот, все парни в бегах. – А что с делом Абросимова? – Выявили подельников, все под арестом. Половину похищенного удалось вернуть. – Здорово! – Верти дырочки в погонах! Я слышал – в управлении приказ готовится. Вроде бы звания всем участникам повысят. – Когда это еще будет! – Какие твои годы, у тебя все еще впереди. Дома Андрей осмотрел себя в зеркале. На левой половине головы, на темени красовался розовый рубец, который не могли прикрыть волосы. «Ничего, похожу пока в кепке, чтобы не так в глаза бросалось», – решил он. Воистину – шрамы украшают настоящих мужчин. На второй день, с утра он сходил в поликлинику, на процедуры, а к семнадцати часам уже сидел на скамейке у Валиного дома. Ждать пришлось долго, около часа, но вот и она показалась. В руке – авоська с тетрадями. Увидев Андрея, обрадовалась: – Андрей, ты! Я так рада тебя видеть! Пошли ко мне. – А папа дома? – Нет, он поздно приезжает. Что ты так его боишься? – Не боюсь, просто неудобно как-то. В квартире Андрей обнял Валю и поцеловал в губы. Потом они пили чай, и Андрей все как-то не мог начать серьезный разговор – духу не хватало. Девушка заметила странное поведение ухажера. – Что-то ты сегодня какой-то не такой. То молчишь, то отвечаешь невпопад. – Сказать хочу, – набрался смелости Андрей. – Так говори… – Валя смотрела на него с любопытством. Андрей вздохнул, набрал в грудь воздуха, как перед прыжком в воду, и отчаянно выпалил: – Выходи за меня замуж! Валя оторопела. Нет, конечно, она, как и всякая девушка, ждала от ухажера подобного предложения. Но в кино и в книгах это происходило как-то романтично. Мужчина дарил цветы, признавался в любви, стоя на коленях предлагал руку и сердце. Андрей же за все время их знакомства ничего о своих чувствах не говорил. И вдруг – выходи за меня замуж! В двери заскрежетал ключ, и в квартиру вошел Петр Вениаминович – вошел как-то уж очень не вовремя. – Папа, ты сегодня раньше обычного, – удивилась Валя. – Всех дел не переделаешь. О, здравствуй, герой! Мужчины пожали друг другу руки. – Приказ готовлю по вашему отделению, и опять ты фигурируешь. Всех сотрудников уголовного розыска, кто участвовал в задержании банды, отметим. – На моем месте другой поступил бы точно так же. – Ну, не скромничай. Судя по рапорту твоего начальника, ты внес весомую лепту – что на базе, что в доме Абросимова. Ладно, ты лучше скажи, как здоровье? – Поправляюсь. Из больницы выписали, сейчас на амбулаторном лечении. – Пропустить бы с тобой по стаканчику, да ведь тебе доктора запретили. – Так точно. – Валя, ужинать давай, я что-то проголодался. Теперь ситуация для объяснения с девушкой и вовсе стала неудобной. – Простите, время позднее, не буду вам мешать, – собрался уходить Андрей. – Чего торопиться, вместе и поужинаем. – Спасибо, я лучше пойду. Андрей откланялся и ушел. Как не вовремя полковник заявился, на самом важном моменте! Главного для себя – ответа Вали – он не услышал. Шел не спеша, пешком, раздумывал. Не поторопился ли он с предложением? Жить негде, своего жилья нет, придется снимать угол. А Валя привыкла жить в своей квартире, быть хозяйкой. Вот и зарплата у него скромная, не пошикуешь. Однако же Валя о его положении знала и дружбы с ним не прерывала. Стало быть, интерес у нее не меркантильный. Дома тетя обратила внимание на его состояние: – Ты чего такой грустный? – Голова болит. – Полежи, отдохни. Андрей разделся, лег. Ну, по крайней мере, он сказал Валентине, что хотел – пусть обдумает. Следующий шаг за ней. Несколько дней у Андрея не было возможности встретиться с Валей лично. То процедуры в поликлинике, то тетя загрузила домашними делами, то он на минуточку заходил в свой отдел уголовного розыска и застревал там надолго. – Ты бы уже выписывался с больничного, что ли, – пошутил Василий Федорович. – А то ходишь, как на службу. Ты же в постели лежать должен, выздоравливать. – Скучно в постели, – отшутился Андрей, – а так я хоть в курсе событий. А событий в криминалистическом мире было много. Появилась банда, грабившая сберкассы. Они появлялись белым днем, обычно перед обеденным перерывом, или перед самым закрытием. Лиц не скрывали, масок не надевали. Заходили, доставали оружие, клали немногочисленных посетителей на пол, собирали деньги в приготовленные баулы и скрывались. Кассиры, имевшие личное оружие для защиты государственных ценностей, от страха даже не помышляли этим оружием воспользоваться. Бронированных стекол, тревожных кнопок для экстренного оповещения милиции о ЧП тогда еще не было. И что сильно мешало в расследовании уже нескольких дел – так это то, что свидетели не могли дать толкового описания личности преступников. Только один из свидетелей, отставной офицер, показал, что после ограбления от здания сберкассы отъезжал автомобиль – черная «эмка». Но садились ли в него преступники, он не видел. Могло быть случайное совпадение. Утром Андрей направился в поликлинику на процедуры. Сегодня была последняя, завтра – осмотр врача. Затем он направился в сберкассу оплатить жировки. Знал бы он, в какую передрягу попадет! Сберкасса занимала небольшое помещение в жилом доме. Улица была тихой, посетители – из близлежащих домов. За фанерной перегородкой сидят двое сотрудников – кассир и операционист, обе женщины зрелого, скорее предпенсионного, возраста. Людей было немного, человека три-четыре. Андрей занял очередь и достал из кармана жировки. Он стоял спиной к входу и не видел, как в сберкассу вошли два посетителя, только услышал, как хлопнула дверь. И вдруг раздался крик: – Всем отойти и лечь на пол! Быстро! Очередь застыла в недоумении, никто не понял, что происходит. Андрей обернулся: в паре шагов от входа стояли двое, как он понял – грабители. Обычные лица, какие встречаются на каждом шагу, ничего уголовного. Обычная одежда: на одном – мятый темно-серый костюм, парусиновые туфли, на другом – серая куртка, брюки заправлены в короткие сапожки; но глаза у обоих злые, в руках оружие. – Чего застыли, как бараны? На пол! Один из грабителей схватил за шею молодую женщину, сидящую в зале за столом, и сбросил ее на пол. – Глаза в пол, не смотреть! Считаю до трех! Кто не ляжет – застрелю! Толкаясь, люди стали неловко укладываться на пол. В происходящее ограбление верилось с трудом – не дурной ли розыгрыш? Один из грабителей, лет тридцати – тот, что был в куртке, подбежал к кассиру: – Давай, дура старая, деньги! Быстро все выгребай из ящика! Женщина растерялась, и бандит влепил ей затрещину. Удар возымел действие. Женщина охнула, потом схватила брезентовый мешок, в каких инкассаторы возили деньги, и стала складывать туда пачки купюр. – Быстрее! Андрей повернул голову в сторону, пытаясь запомнить лица и одежду преступников. Как назло, при нем не было оружия: ведь он посещал поликлинику, а там надо было раздеваться – не прятать же пистолет в трусы? Да и зачем он ему белым днем? Он же на больничном, на службу ходить не обязан. Как он сейчас пожалел об этом! И позиция лежа, и находится он позади преступников – удобно. Два выстрела – и грабители были бы обезврежены. Но сейчас Андрею оставалось быть только сторонним наблюдателем, а юридически – свидетелем. Один из бандитов схватил сумку, повернулся и быстрым шагом направился к двери. Второй, который в костюме, на секунду приотстал, перегнулся через фанерную перегородку и сорвал с шеи операционистки цепочку. Сделав это, он тоже побежал к двери. Рефлекторно, сам не ожидая от себя такого действия, Андрей схватил его за ногу. Бандит споткнулся и упал. Пистолет, который он держал в руке, отлетел в сторону, цепочку он тоже выронил. Вот он, шанс! Андрей крутанулся на полу, а бандит, видя, что пистолет далеко и какой-то фраер может дотянуться до него первым, вскочил и ринулся в дверь. Андрей схватил пистолет, вскочил на ноги и бросился за ним. Теперь он чувствовал себя уверенно – оружие придает силы. А бандит уже подбегал к открытой дверце черной «эмки». Андрей вскинул пистолет и нажал на спуск. Ахнуло здорово, на миг заложило уши. Машина тут же сорвалась с места, и успевший запрыгнуть в нее бандит закрывал дверь на ходу. Андрей выбежал на мостовую и выстрелил по машине еще раз. Но легковушка свернула в переулок и скрылась. Черт! Никогда прежде он не чувствовал себя в таком дурацком положении. Милиционер, а оказался очевидцем дерзкого ограбления, попав в свидетели. Он поднялся по ступенькам и вошел в кассу. Увидев Андрея с пистолетом в руке, уже поднявшиеся, было, на ноги люди приняли его за сообщника бандитов и снова попадали на пол. Андрей сунул пистолет в карман: – Спокойно, граждане! Я сотрудник милиции, правда – не при исполнении. Товарищи сотрудницы, позвоните в милицию. Просьба никуда никому не выходить! Однако сотрудницы сберкассы были в состоянии шока, заикались, и руки них тряслись так, что даже набрать телефонный номер они были не в состоянии. Андрей сам взял трубку и накрутил на диске номер. – Милиция слушает, дежурный Агеев. – Это младший лейтенант Фролов говорит. Только что произошло ограбление сберкассы… Женщина, какой у вас номер? – обратился он к одной из сотрудниц. – Да, шестьдесят восьмого отделения. – Жди, лейтенант, высылаю группу. Постарайся свидетелей собрать. – Есть. Андрей взял чистый лист бумаги и переписал всех присутствующих, в том числе и себя. Вскоре подкатила машина – старый автобус на базе полуторки. Оттуда выбрались сотрудники городского уголовного розыска и эксперты: слишком дерзкими были вооруженные грабежи, уже по всей Москве бродили слухи о неуловимых бандитах и захваченных ими миллионах. Поэтому прибыли самые опытные сотрудники. Первым в сберкассу вошел седовласый подтянутый опер. «Старший», – сразу определил Андрей и шагнул к нему и достал удостоверение: – Младший лейтенант Фролов, из сорок седьмого отделения. Старший ознакомился и вернул документ: – Рассказывай. – Я на больничном, не при исполнении, поэтому оружия при себе не было. И Андрей подробно рассказал все, что видел. Затем он достал из кармана пистолет бандита. – Жаль, пальчиков на нем не осталось. А пистолетик интересный, редкий – «фроммер-беби». Венгерский. Сколько раз успел выстрелить? – Два раза. Один раз в бандита, второй – по машине сзади. – Попал? – Не могу знать. – А номер запомнил? – Он грязью был залеплен, думаю – специально. Но вроде последняя цифра восемь. – Хорошо. Пройди на улицу с экспертом, покажи ему, где стояла машина и откуда ты стрелял. Потом рапорт напишешь подробный. Андрей с экспертом вышли на улицу. – Машина у бордюра стояла, двигатель работал. Один из бандитов – у него сумка с деньгами была – уже успел сесть, второй буквально на ходу запрыгивал, когда я выстрелил. – Встань туда, откуда ты стрелял. Андрей осмотрелся и перешел на пару шагов правее. – Ага, посмотрим. Эксперт начал описывать круги, потом наклонился: – Так, гильза есть, от «парабеллума». – Я из этого… «фроммера» стрелял. – У него такие же патроны. Эксперт измерил рулеткой расстояние до здания, до Андрея и нанес эти точки на схему. Потом вышел на мостовую и, согнувшись в три погибели, стал изучать асфальт. – Фролов, позови кого-нибудь из оперов. Андрей зашел в сберкассу: – Эксперт просит кого-нибудь из оперов. Старший вышел сам, подошел к эксперту. Они о чем-то поговорили, потом эксперт подозвал Фролова: – Зацепил ты бандита, смотри. На асфальте была маленькая капелька крови, уже свернувшейся. Старший удовлетворенно кивнул: – Уже одна зацепка есть. Если люди с криминальными ранениями – пулевыми, ножевыми – обращались в поликлиники или больницы за медицинской помощью, их обращения обязательно записывались в журнал, и об этом, согласно Приказу МГБ, врачи обязаны были немедленно извещать милицию. Так что, если ранение было серьезным, бандит мог обратиться за медицинской помощью, а дальше попасть в милицию. Правда, было одно «но»: бандиты могли иметь своего, прикормленного хирурга, который мог оказать помощь на дому – вплоть до операции. С такими случаями милиция уже сталкивалась. – А в машину-то попал, Фролов? – Попал, стопроцентно попал – в корму. Точнее сказать не могу, оружие непривычное, как оно бьет – не знаю. – Хорошо, младший лейтенант, ты сделал все правильно. И сам цел остался, и бандита ранил. Пойдем. В здании сберкассы Андрея усадили за стол, и он стал писать рапорт о происшедшем, подробно описывая внешность бандитов. Старший, который, как после узнал Андрей, был майором, начальником одного из отделов столичного уголовного розыска, уже звонил по телефону: – Передайте всем сотрудникам отдела регулирования движения: останавливать все «эмки» черного цвета и осматривать корму машины на предмет пулевого отверстия. Предполагаемые преступники могут быть вооружены, поэтому проявлять осторожность. Потомон выслушал ответ. – Да, один из них может быть ранен. Нет, в сберкассе все целы. Положив трубку, полковник обратился к сотрудницам сберкассы: – Вы когда-нибудь их видели? Может, толкались в зале, платили? – Нет. Да и разве всех упомнишь? – Сотрудницы уже отошли от пережитого шока. – Сколько они денег забрали? – Все. Шестьдесят семь тысяч рублей. Сумма по тем временам была большая. Не миллионы, как ходили слухи, но изрядная. В общем, за писаниной, за объяснениями прошел весь день, и домой Андрей добрался к вечеру. На следующий день его выписали. – Избегайте ударов по голове, – напутствовал его врач. – Другой раз так легко может не обойтись. Ну да – при его-то службе! Разве бандит будет спрашивать, куда можно бить, а куда нельзя? Заявившись в свое отделение милиции, он положил перед Василием Федоровичем справку: – С завтрашнего дня приступаю к своим обязанностям. – Отлично, а то мы зашиваемся. Выздоровел, значит. А тут с утра из главка звонили насчет тебя. – Было вчера приключение. – На одно место. Вот объясни мне, Андрей, почему всякие происшествия к тебе так и липнут? Вроде не на службе – на больничном был – и то ухитрился попасть в переплет. Какого черта ты с голыми руками на бандита полез? – Не знаю, рефлекс какой-то. – А если бы он тебе башку твою прострелил? У меня и так людей не хватает, некомплект. Ладно, что обошлось. Впрочем, расследование – это обязанность главка, и дело у них. Завтра с утра получай служебное оружие – и на планерку. – Слушаюсь. – И постарайся никуда больше не влипать. Наша задача – задержать преступника живым, допросить его, вытрясти все связи: наводчика, подельников, сбытчиков. А ты сразу палить! Не настрелялся на фронте? – Да что же мне, спокойно смотреть? – Это я так, накипело. Иди, набирайся сил. На планерке начальник угро поставил для Гиви и Андрея задачу – изловить карманников в трамваях. – Население уже жалобами одолело. То кошелек из кармана вытянут, то сумку порежут. – А почему мы? – спросил Гиви. – Вы оба после ранений, а на трамвае кататься – не пешком ходить. Спасибо сказать должны, что берегу вас как ценные кадры. – Спасибо, – серьезно кивнул Гиви. Другие сотрудники смотрели на них сочувствующе – взять карманника очень непросто. Щипачи, как звали карманников в уголовном мире, – это воры высокой квалификации, а не мелкая шушера, «шестерки», как полагало большинство населения. Ведь вытащить кошелек из кармана или из сумки у трезвого человека, да еще чтобы он ничего не заметил – большое искусство. Только у вора-карманника, обычно работавшего в трамваях «А», или «Аннушка», была особенность. Как правило, воры работали вдвоем. Щипач сделает свое дело и тут же передает кошелек подельнику. Если кто-то и заподозрит в краже своего кошелька гражданина по соседству, так у того карманы пусты. – Какой кошелек, граждане? Не видел ничего, не знаю. Может, вы его, тетенька, дома забыли? Если вора ловили сами пассажиры, да с поличным, что бывало довольно редко, зачастую они устраивали самосуд. Рассерженные граждане били всерьез, а женщины старались расцарапать лицо, выдрать волосы, порвать одежду. Когда они шли к остановке трамвая, Гиви сказал: – Обрати внимание на руки. Раньше воры резали сумки и карманы бритвами, обычно половинками безопасных – их легко спрятать между пальцами. Теперь они делают это монетами. Затачивают один край до остроты бритвы и крутят в руке. Кто обратит внимание на двугривенный? Обычная мелочь. А вор при случае – чирк монетой. А при малейшей опасности сбросит ее на пол, под ноги – никто и не заподозрит. Эка невидаль – монету кто-то обронил. – Хитро придумано. – Э, воры на выдумку горазды. Значит, так: входим в трамвай в разные двери. Ты ориентировки и картотеку смотрел? – Изучал. – Смотри сначала лица. Если есть кто-то из увиденных на фото из картотеки – ему все внимание. А если нет – гляди за молодыми парнями. Воры обычно стоят парой. Один внимание отвлекает, другой орудует. Лучше всего за руку схватить, на самой краже, или с кошельком чужим в руках. Тогда свидетели будут. Но так не часто везет. – Сложно. – Еще как! Гражданам досаждают часто, а попробуй возьми его на деле, с поличным! Заморишься брать! – Тогда зачем Василий Федорович послал нас? – Ты думаешь, он всех тонкостей не знает? Воры оперов зачастую в лицо знают. Увидит милиционера – красть не будет, спрыгнет на ходу. Потом в другой трамвай сядет – всего и дел-то! Подошел трамвай, красно-желтый, с буквой «А» над кабиной, позванивающий, громыхающий на стыках рельсов. Народ на остановке ринулся в двери – самое время для воров действовать в толчее, да еще когда люди стоят друг к другу вплотную. Пассажиров набилось много. Андрей посмотрел на лица – вроде ничего похожего на фото из картотеки. Были в уголовном розыске альбомы и карточки тех, кто уже привлекался к ответственности. Да и молодых парней, особенно пар, тоже не было. Не доезжая две остановки до конечной, Гиви сделал знак, и они оба вышли на ближайшей остановке. – Пустой номер, садимся в другой трамвай. Они ездили до пяти часов вечера. Но то ли воры решили сегодня сделать себе выходной, то ли они ездили в других трамваях… Зато на следующий день им «повезло» сразу, утром. Андрей садился через переднюю дверь, когда заметил, как парень лет семнадцати, вроде бы подсаживая, подталкивая толстого пожилого дядьку, ловко обшарил оба кармана серого габардинового плаща пассажира. Причем дядька этого даже не почувствовал. Андрей тоже смог втиснуться, но воришка ловко пролез дальше. Андрей наклонился к уху пассажира: – Гражданин, проверьте свои карманы. Толстяк схватился за один карман, за другой, задышал шумно, потом неожиданно заорал: – Обворовали! Держи вора! Пассажиры недоуменно переглядывались. Гиви сразу стал пробираться с задней площадки трамвая вперед. В середине трамвая он ухватил за руку молодого парня, но Андрей досадливо покрутил головой – воровал не этот. Однако Гиви свое дело знал. В трамвае зашумели, закричали, каждый подозрительно смотрел на соседа. Кондуктор закричала: – Остановка! Вагоновожатый остановил трамвай. Гиви поднял руку: – Минуточку, граждане! Милиция. Вожатый, открой переднюю дверь. Первым вышел Андрей, за ним – толстый потерпевший – он вытирал платком вспотевший лоб. За ним попытался выскочить воришка, но Андрей тут же схватил его за руку. – Ай, больно! – заорал тот. Сердобольные женщины сразу закричали: – Отпусти ребенка, костолом! Андрей попросил выйти двоих пассажиров понятыми и при них обыскал воришку. Как и следовало ожидать, кошелька при нем не оказалось. – Гражданин, какого цвета был кошелек? – Черный. Женщины продолжали кричать из вагона: – Отпусти ребенка, видишь – у него ничего нет! Гиви вытолкал из вагона сопротивляющегося парня. Лет двадцати пяти, деревенского вида, он всячески разыгрывал возмущение. Андрей обыскал его и выудил из кармана сразу два кошелька. Потерпевший дядька сразу воскликнул: – Мой! Вор он! И замахнулся на парня. – Граждане, – обратился к пассажирам Гиви, – чей второй кошелек? Проверьте сумочки и карманы. Второй кошелек никто не признал своим. – Вожатый, можно следовать дальше. Вагоновожатый ручкой закрыл дверь, и трамвай пошел дальше. Понятые заканючили, как всегда: – Нам некогда, мы по делам. – Граждане, где же ваш гражданский долг?! – оборвал их Гиви. – Как не совестно? Но один из понятых тут же ответил: – Это вам должно быть совестно! Развели воров! Честному человеку в трамвае спокойно проехать нельзя! – Как же я вора посажу, если вы понятым быть не хотите? Или мне его отпустить? Воришка тут же запричитал, загнусавил: – У меня же ничего не нашли! Не виноватый я, отпустите! – Ты и украл, – ткнул ему в грудь пальцем Андрей. – Я сам видел, а этот – подельник твой. Всей гурьбой они прошли в отделение милиции и оформили протоколы. Понятые ушли, а вора и его подельника определили в камеру. Потерпевший протянул руку к своему кошельку, лежащему на столе дежурного, но тот мягко остановил его: – С кошельком пока погодим, гражданин. Это теперь вещественное доказательство, получите его после суда. Потерпевший приуныл. Когда оперативники выходили из отдела милиции, Гиви сказал: – Хоть день начался хорошо, поймали карманников. – Сам говорил – режут карманы и сумки, а этот щипач действовал пальчиками. – Ты думаешь, мало их в трамваях? Еще не полдень. Поехали кататься. Они опять ездили почти до вечера, когда Андрей увидел на тротуаре возле ресторана одного из бандитов, грабивших сберкассу. Тот спокойно стоял и курил папиросу. Это был парень, убежавший с деньгами, – Андрей стрелял в другого. Решение пришло сразу: – За мной! Задняя дверь вагона сроду не закрывалась. Трамвай не развивал большой скорости, и зачастую пассажиры помоложе садились и выпрыгивали на ходу, где им было удобнее. Андрей, а следом и Гиви спрыгнули с подножки трамвая. – Какая муха тебя укусила? – недоумевал Гиви. Он был старшим в паре, но что ему оставалось делать, когда Андрей уже шагнул со ступеньки вагона? – Видишь вон того парня, в серой курточке? Курит он… – Наблюдаю. – Это один из тех бандитов, которые грабили сберкассу. – Ты не ошибся? – Я его видел так же близко, как и тебя. – Брать надо. – Сам так думаю. Но у него оружие, по крайней мере – в кассе было. Не думаю, что он от него избавился. – Люди вокруг, опасно. Этот тип может начать стрелять. Но и медлить было нельзя, бандит мог уйти. Судя по его поведению, он кого-то поджидает. Андрей лихорадочно искал выход. Сомнительно, но не исключено, что бандит мог запомнить его лицо. Мимо проходила молодая женщина с сумочкой. Вот оно! На влюбленную пару внимания обращают меньше. – Гиви, я иду рядом с девушкой, ты немного впереди. Как только мы поравняемся с бандитом, хватаем его. Жестко берем, мордой об асфальт, чтобы сопротивления не оказал. – Понял. Андрей тут же догнал девушку и пристроился рядом. Выглядел он вполне пристойно, не навязывался. – Простите, вы местная? – Да, москвичка. – Девушка кокетливо улыбнулась. Она, видимо, подумала, что молодой человек хочет познакомиться с ней. – Не подскажете, как пройти к ближайшей станции метро? – Андрей наклонил голову к ушку девушки, задал этот вопрос шепотом, и со стороны могло показаться, что идет влюбленная парочка. Однако сам он косил глаза – сколько метров осталось до стоящего бандита. – Ой, станция за вашей спиной осталась! – Девушка улыбнулась. – Тогда позвольте, я вас провожу? – Андрей бережно взял ее под локоток. Он и сам не подозревал в себе наличие таких актерских способностей. Вот Гиви уже миновал бандита, а он почти поравнялся. Опера бросились на него одновременно. Гиви ударил бандита сзади ногой под колено, Андрей нанес сильный удар в грудь. Все прошло внезапно, бандит и среагировать не успел, упав навзничь и крепко приложившись затылком об асфальт. Андрей тут же нанес бандиту сильнейший удар кулаком в поддых, от которого у преступника перехватило дыхание. А Гиви уже шарил по карманам бандита, достал из-за пояса пистолет. Девушка, видя странное поведение недавнего ухажера, его удары, вдруг отшатнулась и завизжала. – Заткнись, – коротко бросил ей Андрей, – мы из милиции. Из ресторана выбежал стоявший за стеклянной дверью швейцар и стал свистеть в милицейский свисток. – Будешь свистеть – денег не будет, – пошутил Андрей. – Мы из милиции. Трель свистка оборвалась. Андрей вытащил из кармана брюк бандита ремень, перевернул парня на живот и связал ему руки за спиной. Напряжение отпустило. Они взяли бандита чисто, без шума и пыли. Оперы подхватили бандита под локоток и повели в ресторан. Не стоило привлекать внимание, на встречу к бандиту могли идти подельники. Кто-то из прохожих бросил презрительно: – Уже успел нажраться! Бандита усадили на стул у гардероба. – Гиви, ты старший. Иди, звони сразу в главк угро, они это дело ведут. Пусть едут, тепленького забирают. Гиви ушел телефонировать – как тогда говорили. Бандит же из полубесчувственного отупелого состояния стал приходить в себя – слишком быстро и неожиданно для него был переход из состояния удачливого грабителя, свободного, кичливого своей удачливостью, в состояние задержанного. Он начал ругаться, но потом внезапно успокоился и сиплым голосом сказал: – Я тебе это припомню, мусорок! – Припомнишь. Тебе скоро лоб зеленкой намажут – сам знаешь за что, вот тогда и припомнишь. Среди уголовников тогда ходила байка о том, что перед расстрелом приговоренному мазали лоб зеленкой. Бред, конечно, но братва байку принимала всерьез. – Нет на мне ничего, – злобно прошипел бандит. – Как это нет? А сберкасса? Я сам был свидетелем, как ты ее очистил. Лицо мое не помнишь? Кстати, как там твой раненый дружок? Не сдох? – Заштопали, – проговорился бандит. И осекся – сам себя выдал. У Андрея как гора с плеч свалилась. Все-таки был в душе червячок – не ошибся ли он, не взял ли другого, похожего? – Знать бы, что так выйдет, пристрелил бы я тебя, падла, еще там. И друг был бы цел, и меня бы ты не взял. – Да, верно говоришь. Знал бы прикуп – жил бы в Сочи. Только и я, если бы знал, оружие с собой в сберкассу взял бы, и вас обоих там же и завалил бы – как и водителя. Как он, заделал пробоину в корпусе? – Ах ты, гад! Изгаляешься! Бандит попытался пнуть Андрея, но только сполз со стула и завис в нелепой позе, опираясь на стул спиной. – Чего зенки вылупил? Помоги сесть. – Сесть помогу, а вот присесть – нет. Сам сполз – сам и залезешь. Вернулся Гиви: – Скоро будут. Беседуете? – Оказывается, раненый при ограблении жив, заштопали его. – Да ну? Жаль, не ухлопал ты бандюка. Бандит только зубами скрипел от злости и бессилия. Он совсем сполз на пол. Редкие посетители ресторана предусмотрительно обходили троицу стороной, печенкой чувствуя опасность, исходящую от всех троих. Да и не время еще было. Только часам к восьми вечера начнут собираться завсегдатаи: вороватые директора баз и складов, творческая богема, уголовники, словом – все, кто при деньгах. А с ними непременным приложением – и женщины. Вскоре прибыл автобус. В фойе ресторана вошел старший, уже знакомый Андрею по сберкассе, и с ним – два оперативника. – Опять Фролов! Ты взял? – Вдвоем. – В рапорте укажу. Ну молодец! Как сподобился? – Из трамвая знакомое личико увидел. А дальше – дело техники. Андрей протянул майору пистолет: – При нем был. Говорит, дружок его ранен был, да заштопали его. Живучим оказался! – Сейчас он нам в отделе все пропоет – под протокол. – Суки позорные, мусора! – истерично закричал задержанный. – Ну-ну, повыкобенивайся! В машину его! Оперативники подняли бандита и повели его в автобус. Майор пожал Гиви и Андрею руки. – Молодцы, парни! Одного из банды взяли, теперь раскрутим. У меня на допросе немых не бывает. Автобус с задержанным и операми из городского управления уехал. – Ну вот, целый час на твоего бандита потратили, а ведь у нас свое задание, – с упреком сказал Гиви. – Какой он мой? Согласись, что упускать было нельзя. – Лавры городскому Управлению достанутся, они дело раскроют, а нам по шапке дадут. – За что? – Сколько ты карманников сегодня задержал? – Одного. – Вот! За целый день – одного! Это значит, что граждане как писали жалобы, так и будут писать. – Гиви, вечер уже. – Сам знаю. Иди домой, завтра с утра – на планерку. Чует мое сердце, зададут нам перца. – На меня вали, я же бандита заметил. – Я старший в паре был, с меня и спрос. На следующий день, однако, обошлось без «перца». Даже у более опытных оперов не всегда получалось взять карманника с поличным. А они вчера и карманника взяли, и бандита повязали – из довольно серьезной банды. Начальство из городского управления звонило, просило передать благодарность. Василий Федорович не ругал, но и не хвалил: – Гиви, Андрей, вам сегодня снова в трамваях кататься. Тот щипач, что сумки и карманы режет, не взят пока. На третий день трамвайных «покатушек» у Андрея уже голова кругом шла от мелькания лиц и многочисленных пересадок. Около полудня Гиви подал Андрею условный знак и глазами указал ему на веснушчатого парня в кепке. Андрей мазнул по парню взглядом. Пристально смотреть нельзя, сразу себя выдашь. Да и чувствуют некоторые взгляд – даже спиной. А физиономия знакомая. Ба! Да, видел он его на фото в картотеке. Две отсидки, правда – короткие, по два года. Вор-карманник Владыкин Илья по кличке Софрон, постоянно проживает в Ярославле. Видимо, на «гастроли» приехал, благо от Москвы недалеко. Андрей медленно приблизился к щипачу. С другой стороны оказался Гиви. Обычно воры присматривают себе жертву на остановке – зачем лезть в карман к работяге в телогрейке? Там, кроме пачки мятых папирос, не будет ничего, чем можно было бы поживиться. А у кого одежда поновее, побогаче, к тем и приглядеться можно – особенно к женщинам. Мужчины зачастую убирали портмоне в карманы брюк – под пиджак или плащ, тогда кошелек вытащить труднее. Женщины же хранили кошельки в сумках – оттуда стянуть добычу проще. Щипач был рядом с Андреем, через одного человека. Андрей старался не выпускать из виду правую руку вора. В картотеке, в разделе «Особые приметы» не было указаний, что Софрон левша, стало быть – рабочая рука правая. Софрон сделал неуловимый для непосвященного жест, проведя рукой с зажатой между пальцами монетой рядом с торцевой частью сумки стоящей рядом с ним пассажирки. Почти сразу, едва слышно за шумом, звякнула выброшенная на пол монета. Хитер! Сумку разрезал и заточенную с одного края монету сбросил. Теперь при нем улик нет – ни бритвы, ни монеты. Осторожен! Вагон слегка притормозил на повороте, вор качнулся и вроде невзначай слегка прижался к пассажирке. Прижался буквально на секунду, а потом стал протискиваться к двери. Гиви скорчил на лице мину – вроде как от зубной боли. Его от вора отделяло несколько человек, а проход был узкий. Андрей понял: надо хватать вора за руку – что он и сделал, когда Софрон протискивался мимо него. Надо отдать должное щипачу: он не вскрикнул, не заблажил, и ни один мускул не дрогнул на лице – просто выпустил из пальцев опущенной вниз руки кошелек. Бросил на пол при опасности для себя. Обыграл оперов. Потом широко, явно – издеваясь над Андреем, улыбнулся и сказал громко: – Граждане, чей кошелек на полу валяется? Пассажиры бросились проверять карманы и сумки. Женщина, у которой только что разрезали сумку, закричала: – Сумку порезали! Помогите! Андрей наклонился и поднял с пола кошелек: – Ваш, гражданочка? – Мой. – Смотреть за сумкой лучше надо. Софрон вышел из трамвая, следом за ним – Андрей и Гиви. – Софрон, ехал бы ты из Москвы, – посоветовал он ему. – А в чем дело, начальник? Я свой срок отмотал, в приговоре ничего не было за «сотый километр». Иногда рецидивистам или антисоциальным элементам запрещалось находиться или проживать ближе ста километров от столицы. В подтверждение своих слов вор достал из кармана тужурки справку, развернул ее: – Отсидел по полной, перед законом чист. – Карманы покажи. Софрон демонстративно вывернул карманы – они были пусты. Да, задержать его не за что. – Сам уедешь, или мы за тобой все время ходить будем, работать не дадим? – Ладно-ладно, что вы ко мне пристали? Кошельков чужих у меня нет – да и своего тоже. Ухожу. Быстрым шагом Софрон направился к набережной Москвы-реки, где была пристань для речных трамвайчиков. – Идем за ним? – спросил Андрей. – Бесполезно, он наши лица видел. Теперь он район города сменит или затихарится дня на три. Город большой, можно и за год его не встретить. – Да, незадача… Я за руку его схватил – так он кошелек успел сбросить. – Я же тебе говорил, что с карманниками бороться сложно. До вечера они успели задержать с поличным подростка лет шестнадцати. Он работал сам, в одиночку, но опыта у него было еще маловато, и Гиви успел схватить его за руку вместе с кошельком. Так хоть день прошел не впустую. Хотя Андрею было обидно: матерого карманника за руку схватил – и такой прокол. Надо было хватать за пальцы, стиснуть их стальной хваткой, чтобы щипач не смог выпустить бумажник. Но теперь-то что себя казнить? Сделанного не воротишь, не переиграешь. Простое вроде дело – схватить за руку. Ведь выследили вора, можно сказать – в руках оперов был – и упустили. В душе Андрей был благодарен Гиви. Ведь понял он, догадался, что Андрей опростоволосился, иначе сейчас Софрон уже сидел бы в камере. И – ни слова упрека, досады, выволочки в конце концов. Конечно, Андрей на новом для себя поприще неопытен, нюансов не знает. А в каждом деле есть свои тонкости. Это только со стороны смотреть легко, особенно – когда работает профессионал. Но выводы для себя Андрей сделалГлава 8. Поезд
На планерке Василий Федорович был как-то рассеян, что было не в его характере. – Андрей, вот тебе сопроводительные документы, выезжай во Владимир. Проездные документы получишь в бухгалтерии. Из городского отделения милиции заберешь гражданина Ивасюту. Он задержан там, но в Москве его давно разыскивают за крупную растрату. Во Владимире тебе дадут в помощь конвойного. – Так вроде же подследственных этапируют в спецвагонах, – вмешался Мыкола. – Не наше это дело. – Ты начальству это скажи. Спецвагоны не каждый день ходят. И так людей не хватает, а тут еще… – Начальник угро хлопнул ладонью по бумагам. – Понял, сделаю. Когда? – Прямо сейчас. До Владимира недалеко. Оружие обязательно возьми – положено. Иванюта мошенник, не бандит – но все же. После короткой планерки Андрей забрал документы, получил в бухгалтерии командировочное удостоверение, деньги – и сразу на вокзал. Билетов, как всегда, не было. Недолго думая, Андрей направился в транспортную милицию: коллеги же, одно дело делают. Он предъявил удостоверение и объяснил ситуацию. – Билета не обещаю, а посадить – посажу, – заявил местный опер. – Идем со мной. На перроне стояло несколько поездов. Опер, средних лет улыбчивый блондин, подошел к вагону и пошушукался с проводником. – Барином поедешь, в служебном купе проводника. Поезд скорый, доедешь быстро. Четыре часа – и ты на месте. Ну, бывай! – И тебе удачи! Раздался гудок паровоза, и вагоны медленно тронулись. Перрон с провожающими поплыл назад. Андрей откинулся на спинку сиденья. Как давно он не ездил в поезде! Хорошо бы вот так, на поезде – да в отпуск, на море – да с Валей! Не был он на море никогда, но бывалые люди рассказывали. В купе вошла проводница, стрельнула глазами – молодая, бойкая, в черной форме. – Чайку не желаете? – Можно. Проводница принесла стакан крепкого чая в мельхиоровом подстаканнике. Молодец, заварки не пожалела, и два куска сахару в придачу. – Меня Леной зовут. – А меня Андреем, будем знакомы. – Вы правда из милиции? Андрей откинул полу пиджака и показал пистолет. – Ой, как здорово! Мне ваш сотрудник рассказал, что ты какого-то известного бандита убил. С поезда прыгал. Правда? – Привирают. Безбилетника в электричке задержал. – Да ну тебя, я серьезно. Ну опер болтливый! Ну да, Андрей удостоверение предъявлял, опер фамилию прочитал. Теперь понятно, откуда ноги растут. Андрей прихлебнул чай – крепкий, терпкий, горячий, ароматный. – Лена, вы умелица, чай отменно хорош! Проводница улыбнулась: – Мне в вагон надо, постельное белье раздавать. Проводницы не было долго. Андрей с интересом рассматривал пролетающую за окном местность – восточнее Москвы он в жизни не был. Поезд останавливался на крупных станциях, машинист паровоза набирал воду в тендер, пассажиры бежали на вокзал, в буфет или ресторан. Другие – к бабушкам, торгующим солеными огурцами, семечками и домашними пирожками. Некоторые вскакивали на ступеньки вагонов уже на ходу. Наконец поезд прибыл во Владимир, и Андрей тепло попрощался с проводницей. Владимир – город старинный; дома, вероятно, еще купеческие, с фигурной кирпичной кладкой. Расспросив прохожих, Андрей добрался до городского отдела милиции, где дежурный тщательно проверил его документы. – Мы вчера вас ждали. – Мне начальник утром приказал. Я человек подчиненный, сам такие вопросы не решаю. – Посиди, я пойду к начальству, доложу. Дежурного не было долго. – Уф, задал ты задачку, – выпалил он, едва появившись. – Пока с железной дорогой утрясли – для подследственного на этапе, вместе с конвоем, положено отдельное купе. Да еще и помощник тебе нужен. Ну с этим проще. Васильев, сюда. Подошел молодой, года на три моложе Андрея, сержант. Форма на нем сидела, как на корове седло, топорщилась. Андрей поморщился. Опыта у сержанта никакого, тоже, наверное, по комсомольскому набору призван. Но выбирать не приходилось. – С товарищем младшим лейтенантом доставишь в столицу подследственного Ивасюту. И следом – назад, чтобы не шлялся по Москве. – Да чего я в той Москве забыл? Андрей протянул руку: – Ваше оружие. Сержант расстегнул кобуру и подал ему револьвер. Андрей осмотрел оружие – чистое, смазанное, барабан полон патронов – и вернул. – Когда поезд? – Через час. Подойдете в транспортную милицию – они в курсе, все устроят. Бельтюков, давай сюда арестованного Ивасюту. – Товарищ лейтенант, что же нам, пешком до вокзала его вести? – А ты думал, я тебе машину начальника милиции дам? Грузовик сейчас подгоню к заднему крыльцу. В первый раз Андрей был в роли конвойного, да еще в чужом городе. Ему вручили запечатанный пакет с делом подследственного, и он несколько раз расписался в разных бумагах. Привели арестованного. С виду – невзрачный, плюгавый, небольшого роста лысый мужичонка. Вид благообразный, и не подумаешь, что он большими деньгами ворочал. И одет скромно, не как воротила. Наверное, чтобы не обращать на себя внимание. К заднему крыльцу подогнали крытый брезентом грузовик. – Руки за спину. Предупреждаю: дернешься в сторону – сочту за попытку к побегу, стреляю на поражение, – жестко предупредил Андрей. Никаких наручников не было и в помине. Долгое время они считались пережитком прошлого, позорным наследием капиталистического прошлого. Широкое распространение они получили значительно позже. Сержант и Андрей расселись в разных углах кузова, арестованный с небольшим узлом личных вещей – посередине. Ехали недолго, буквально десяток минут. Под удивленными взглядами окружающих провели Ивасюту в транспортный отдел милиции, вернее – в его вокзальное отделение. Андрей представился. – Ну да, мы в курсе, звонили. Но ты представляешь, что это такое – «сделать» купе в проходящем поезде? Андрей пожал плечами – он и в самом деле не знал. – Дежурный наш уже действует, – сказал его помощник, – но что получится, я не знаю. Вот же не повезло – и с поездом, и вообще с конвоем. Однако когда поезд прибыл, помощник провел их к десятому вагону: – Бронь была, повезло вам. Они прошли в купе и сразу закрыли дверь на защелку. – Ивасюта, сядьте к окну. Андрей задернул шторку, и конвоиры уселись по обе стороны двери. Поезд тронулся. Андрей успокаивал себя, что ехать недолго, по прибытии он отзвонится в отдел, пришлют какую-нибудь машину – и все, его миссия закончена. Только скорей бы, не по нему такие командировки. За окном стемнело, и в купе зажегся скудный свет. Сержант поднялся: – Мне бы в туалет. – Одна нога здесь – другая там. Андрей запер за сержантом дверь. Ивасюта криво улыбнулся: – Не дрейфь, старшой. Никуда я не сбегу, набегался уже. – Отставить разговоры. Арестованный замолчал. Вернулся сержант, постучался: – Товарищ младший лейтенант, это я, Васильев. Андрей впустил его в купе, запер дверь. Хотелось есть. Утром он выпил чаю с баранками, потом проводница Лена угостила его опять же стаканом чая. И все. Андрей помечтал об ужине – тетка обещала напечь блинов. Сейчас бы картошечки да кусок мяса – или хотя бы котлету. Андрей сглотнул слюну. Первая остановка. Паровоз пыхтел паром, по перрону бегали и кричали пассажиры и провожающие – обычная вокзальная суета. Через двадцать минут клацнули буфера вагонов, и поезд тронулся, набрал ход. Мерно стучали колеса. Неожиданно ручку двери дернули. Сержант встал. – Сидеть! – Так стучат… – У тебя что, знакомые? Сержант уселся. Что поделаешь – молод, неопытен. И в это время один за другим громыхнули три выстрела подряд. Пули с легкостью пробили тонкую перегородку. Андрей выхватил пистолет, сделал два выстрела через дверь и услышал шум падения тела. Следом наступила тишина. – Сержант, приоткрой дверь, посмотрим. Из соседнего купе раздались громкие испуганные крики. Андрей повернул голову: Ивасюта успел забраться вниз, под полку для хранения багажа, и сидел скорчившись. А сержант откинулся на спинку дивана, и на его груди расплывалось кровавое пятно – одна из пуль досталась ему. – Только шевельнись, применю оружие, – пригрозил Андрей Ивасюте. Он откинул защелку и на два пальца приоткрыл дверь. На полу коридора лежал молодой парень. Оба выстрела Андрея попали в цель, одна в грудь, другая – в живот. Рядом валялся потертый «ТТ». Андрей высунул в коридор голову и осмотрелся. Двери всех купе были заперты, в коридоре – никого. Сделав шаг за дверь купе, Андрей забрал пистолет нападавшего. – Ивасюта, а ведь стреляли в тебя. Только попали в сержанта. Кто-то сильно хочет твоей смерти. Ну-ка, вылазь, посмотри на убитого, может – узнаешь. – Не, избави меня бог. Я покойников с детства боюсь. – За воротник выволоку, не заставляй меня сердиться. Ивасюта вылез из-под полки, посмотрел на лицо убитого: – Вроде незнаком… Андрей уселся на полку. Вот же ситуация! И что теперь делать? Поразмыслив несколько секунд, он решительно встал, высунулся за дверь и крикнул в сторону купе проводника: – Эй, проводник, ко мне! Никакого результата. Приоткрылась дверь соседнего купе, и из нее выглянул мужчина средних лет: – Здесь уже не стреляют? – Уже нет. И не будут. – Я вам помогу, схожу за проводницей. А стрелять не будете? – Нет, я из милиции, не бойтесь. Мужчина привел проводницу. Она была испуганна, упиралась, да и вид окровавленного мертвого бандита внушал ей ужас. Андрей вышел в коридор, предъявил удостоверение. – Кто-нибудь из сотрудников транспортной милиции в его составе есть? – Отродясь не было. – Когда следующая станция? – Костерево проехали, сейчас Петушки будут. Паровоз меняют, стоянка двадцать минут. От обыденных вопросов, которые пассажиры задают по сто раз на день, проводница пришла в себя: – Может, помочь чем-то надо? – Им уже ничем не поможешь. Вызывай начальника поезда, пусть попробует хоть как-то связаться с Петушками – с диспетчером, что ли? Убитых с поезда снять надо, мне конвойный в помощь нужен. – Схожу, он в третьем вагоне едет, начальник-то. Проводница с видимым облегчением ушла. Конечно, все лучше, чем смотреть на убитого. Начальник поезда пришел быстро. Андрей рассказал, что на конвой было совершено нападение, и ему, как работнику милиции, требуется помощь. – Сам я вагон покинуть не имею права – должен охранять арестованного. Придется вам связаться с милицией. – У меня нет рации, по прибытии в Петушки все сделаю. Андрей уселся на полку. Перестрелка случилась внезапно и протекала стремительно. А в итоге – два трупа. Счастье, что он уцелел, даже не ранен. Опять Василий Федорович упрекать будет. Куда бы Андрей на задание ни пошел, почти всегда дело стрельбой заканчивается. А разве он виноват? Вот в данном случае фактически – самооборона. По крайней мере, у него свидетель есть – арестованный Ивасюта. Он и сам испуган нападением, скорее – покушением на его жизнь. Ведь не дурак, должен понимать, что сейчас его последняя надежда выжить – это находиться под защитой милиции. Когда он сдаст подельников, и их задержат и осудят, угроза минует. Сам, конечно, сядет – это как пить дать. Дадут «червонец», по амнистии выйдет – если будет вести себя примерно. Мужик он еще не старый, шанс пожить на свободе есть. Скорее всего, Ивасюта и сам просчитал все. Как только поезд прибыл в Петушки, Андрей из окна увидел, что начальник поезда быстрым шагом – как же, начальник, нельзя потерять лицо! – прошел в здание вокзала. А через пять минут он уже входил в вагон в сопровождении милиции. Андрей доложил о происшедшем. Поезд задержали, пока не подъехал крытый грузовик за трупами. Он въехал на перрон, и его подогнали прямо к двери вагона. За время ожидания Андрей успел написать рапорт для местного отделения транспортной милиции. Начальник поезда хватался за голову: – Все время по графику шли, и вдруг – нате вам! Когда трупы вынесли и грузовик отъехал, паровоз дал гудок, и поезд тронулся. В суматохе за писаниной и объяснениями Алексей остался в купе с арестованным один на один – транспортники не дали ему в помощь еще одного конвойного. А инструкция строго запрещала сопровождать подследственных в одиночку. До Москвы ехать оставалось немного, сто двадцать километров, или два часа хода поезда, и Андрей не стал срывать на станции стоп-кран, чтобы остановить поезд – и так простояли на полчаса больше положенной остановки. Он запер дверь и сел у окна купе. Ивасюта влез на верхнюю полку – он счел, что там будет безопаснее. До Москвы уже добрались без происшествий. А дальше – звонок в свое отделение, грузовик, Ивасюту закрыли в камере. Андрей перевел дух – спало напряжение последних часов. По причине позднего времени он не стал искать возможность попасть домой, а улегся на продавленный диван в кабинете уголовного розыска. Добираться домой не было смысла – транспорт не ходил. Да и, едва добравшись, придется снова возвращаться в отделение. Однако уснуть не получалось: от голода урчало в животе, и Андрей спустился к дежурному: – Пожевать чего-нибудь не найдется? Сутки не ел. Дежурный, предпенсионного возраста старшина, молча залез в маленький чемоданчик, почему-то называемый «балеткой», достал сверток с едой и протянул Андрею кусок черного хлеба с ломтем сала. – В сале сила, а спорт – могила! – хохотнул он. – Ешь! И кружка с кипятком нашлась: чайник, слегка помятый, стоял на электроплитке почти всегда, сотрудники бегали в дежурку за кипятком. В желудке перестало сосать, и Андрей снова улегся на диван. Ему показалось, что он только уснул, а в дверь уже заходит Сергей, за ним – Мыкола. Андрей сел на диване, потер лицо. – О! Командировочный наш прибыл. Как съездилось? – Хуже не бывает – чуть не ухлопали. На подследственного покушение в поезде было, сержанта-конвойного из Владимира убили. – Ни фига себе! Андрей, тебя куда ни пошли – везде стрельба. – В чем моя вина? – А кто стрелял-то? – В дверях возник Василий Федорович. Пришлось Андрею подробно докладывать о злополучной поездке. – Вины твоей не усматриваю. Пиши рапорт. Мыкола, на тебе допрос этого Ивасюты – под протокол. Сам понимаешь, нужны показания свидетеля. Думаю, не позже чем через час его от нас заберут в городское управление, так что шевелись. – Понял. – Мыкола взял бланки протоколов и вышел. – Бледновато выглядишь, Андрей. Когда приехал? – Три часа назад. – Иди домой, отсыпайся. Но утром завтра чтобы на работу как огурчик. Стрелок! Почему-то это словечко сразу прилипло к Андрею, и с этих пор он не раз слышал его, когда невзначай подходил к операм. Впрочем, это его не коробило – у некоторых сотрудников прозвища были хлеще. В какой-то мере это даже льстило. Прозвища дают не всем, а либо тем, кто нравится, либо тем, кого не любят. На следующий день на планерке начальник угро заявил: – Подследственный Ивасюта под протокол подтвердил твои, Андрей, слова о нападении. Стреляли через стенку купе, применение оружия с твоей стороны признано правомерным. Транспортники уже откатали пальчики убитого бандита, сейчас просматривают дактилоскопические карты. У Андрея словно груз с души свалился. Если бы он поступил неправильно, его бы за стрельбу в вагоне с пассажирами по головке не погладили. Оперативники ободряюще улыбались, Гиви ободряюще подмигнул. Они делали общее дело, и успехи или неудачи коллег остро сопереживались. – Это была хорошая новость. Теперь перейдем к делам нашим скорбным. За последние две недели произошли ограбления квартир видных деятелей нашего искусства. Они расположены не в нашем районе, поэтому расследуют их отделы уголовного розыска других районов. Но почерк один. Скорее всего, действует одна банда. Похитители забрали деньги, ценности и коллекционные картины. Постараемся действовать на упреждение. Полагаю, не обошлось без наводчиков, деньги и золотые побрякушки забрали для отвода глаз. Главной целью грабителей были картины. – Из чего это вытекает? – спросил Сергей. – Картины забрали не все – для этого надо в них разбираться. Взяли действительно ценные полотна старых мастеров. Вот ты, Сергей, много ли ты встречал уголовников, понимающих в картинах? – До сей поры – ни одного. Им бы украсть, пожрать да выпить. Ну еще девку потискать и в картишки перекинуться. – Вот! Заказ был – именно на похищенные картины. Кто-то стоит за грабителями. Да и не простой это товар – картины. Немного найдется в стране людей, могущих отвалить за них солидные деньги. – За границу могут переправить, – подал голос Мыкола. – Не исключаю. – Пусть тогда чекисты занимаются. – Если будут достоверные данные, что следы ведут за границу, займутся. А сегодня Гиви и Андрей пусть займутся выяснением – кто из коллекционеров картин живет в нашем районе. Было бы неплохо еще составить список этих картин, узнать их ценность. Гиви оторопел: – Почему я? Где я – и где картины? Я даже не знаю, с какого бока приступить к этому… – Сходите в Пушкинский музей, в Третьяковку – наверняка служители музеев солидных коллекционеров знают. Не забудьте обойти комиссионки, узнайте, не сдавал ли кто картины на продажу? Когда вышли из отделения милиции, Гиви предложил: – Давай разделимся. Ты в Третьяковку, я в Пушкинский. Иначе времени на все много уйдет. – Согласен. Где встретимся? Гиви посмотрел на часы: – Давай в полдень, в отделении. Все равно по коллекционерам ходить – район-то наш. Они поехали на метро, потом разделились. В Третьяковку Андрей зашел со служебного входа. Здание было старинное, еще купец и меценат Третьяков строил. Вахтерша, бдительная старушка, сразу же загородила собой проход. На лице – суровая решимость не дать пройти чужому. На таких хорошо действуют только серьезные удостоверения. Без лишних разговоров Андрей достал красную книжечку и сунул ее под нос вахтерше. – Милиция, МУР, – солидно произнес он. Удостоверение произвело должный эффект, бабка вытянулась едва ли не во фрунт: – Проходите, товарищ! Вы к кому? – Мне бы искусствоведа или заведующего фондами. – Проходите, они обе на месте. Прямо по коридору, потом направо – и вторая дверь. – Спасибо. Разговор получился интересный – Андрей даже не ожидал. Хранитель фондов и искусствовед, среднего возраста интеллигентные женщины, сидели вдвоем в маленьком кабинетике. – Вас кто интересует? – спросили они хором, когда узнали о цели визита. – Не знаю, – честно признался Андрей. – Наверное – те, кто имеет дома картины известных мастеров, представляющие ценность. Видите ли, недавно были обворованы квартиры двух известных коллекционеров. Фамилии их я назвать вам не могу. И наряду с деньгами у них исчезли картины. Не исключено, что кражи повторятся. – Ужас какой! Но я ответственно вам заявляю, что сбыть картины в СССР невозможно. Они известны, занесены в каталоги. – Картины могут вывезти за рубеж, или какой-нибудь подпольный Корейко приобретет их и будет любоваться в одиночку. Женщины переглянулись: – Об этом мы как-то не подумали. – Фамилии, адреса знаете? – Не всех, конечно. Сейчас. – Одна из женщин порылась в письменном столе и достала лист бумаги: – Вот вам бумага, записывайте. Коллекционеров, известных музею, набралось четырнадцать человек. Но это по всей Москве, а в районе, обслуживаемом их отделом, коллекционеров было всего трое – Андрей подчеркнул их фамилии. – А какие картины, не подскажете? Меня интересуют только эти трое. – Так, что у нас… У Вяземского три картины: Шишкин, Айвазовский и Поленов. Знаете, много картин и эскизов привезли фронтовики – трофеи, как говорится. Конечно, таких людей немного, но они есть. – Буду иметь в виду. Но ведь они нигде не засветились? – Да, это на уровне слухов. Женщина продиктовала Андрею, какие картины находятся в коллекциях других коллекционеров. Сочтя свою миссию выполненной, Андрей откланялся. На прощание женщины предложили ему осмотреть экспозицию, но Андрей отказался, сославшись на отсутствие времени – все-таки он на службе. – Понимаем. Но если захотите, мы поможем. Времени не было – это правда. Но было еще одно: Андрею в музеях было скучно. Пыльные черепки, статуи, картины не вызывали у него интереса. Для этого надо иметь соответствующий склад характера, определенный уровень культуры и образования. А что у него? Школа, фронт с его жестокой действительностью, служба в милиции. Разве будет способствовать повышению культуры общение с уголовниками? Работа всегда накладывает на человека отпечаток. Врач видит в человеке, прежде всего, пациента, а милиционер подозрителен и каждого встречного мысленно сверяет с картотекой – не в розыске ли? Со временем он перенимает жаргонные словечки, а иногда и блатные привычки. Когда Андрей подошел к отделению, Гиви уже стоял там: – Ну, что у тебя? – В нашем районе трое коллекционеров. – А у меня четверо. Пойдем в отдел, сверимся. Только двое из списка Андрея оказались в списке Гиви. Выходило –четыре человека. – А это что у тебя? – Картины, которые есть в частных коллекциях и которые представляют ценность. – Вот черт! А я не догадался! Теперь придется по-любому всех четверых обходить. Они прикинули, какой маршрут выбрать – ноги-то не казенные, свои. Перефразируя известную поговорку, можно сказать, что опера ноги кормят. В первой же квартире на звонок в дверь открыли сразу. – Милиция, паспортная проверка, – с ходу заявил Гиви. – У нас все в порядке, – улыбнулась хозяйка. – Позвольте войти. Дом был старой постройки, вероятно – дореволюционной, из бывших доходных. Большие коридоры, высоченные потолки. «Живут же люди!» – вздохнул Андрей. А он в коммуналке, в тесноте, где по утрам – очередь в туалет и ванную. Хозяйка провела их в гостиную. На стенах висели картины, на тумбочке – фарфоровая ваза, явно не дешевая. – Красота-то у вас какая! – Гиви показал рукой на картины: – Наверное, большой цены? – Муж говорит, что они бесценны. – Тогда зачем дверь открываете, не зная, кто за нею? Вы слышали, что в течение двух недель обворовали двух коллекционеров картин? Хозяйка изменилась в лице: – Что, прямо среди белого дня? – Именно! Хозяин в магазин на полчаса отлучился, а квартиру обчистили. – Кошмар! Гиви подошел к картинам. Хозяйка решила продемонстрировать свои познания: – Это Ван Дейк. Гиви подмигнул Андрею – пиши, мол. Андрей достал листок бумаги и стал записывать. Картин набралось много, с десяток. – А муж, извините, где работает? – вроде как невзначай спросил Гиви. Хозяйка сделала удивленное лицо: – В Министерстве иностранных дел. Неужели не знали? Как же, заместитель министра. Гиви стушевался. Такую квартиру если обнесут, шуму и проблем не оберешься. На прощание он напомнил хозяйке об осторожности: – Гражданочка, цепочка у вас на двери есть, пользуйтесь, не открывайте не глядя. – Спасибо за предупреждение. До вечера они обошли всех четверых. Когда вышли от последнего коллекционера, Гиви пожаловался: – У меня уже голова кругом идет от этих художников. И что в них ценного? Картины как картины, в Доме культуры милиции похожие висят. Ладно, идем к начальству, доложим. О результатах работы они доложили начальнику угрозыска – сколько коллекционеров в их районе и сколько ценных картин они имеют. – Всех предупредили, чтобы квартиры без присмотра не оставляли? – Обижаешь, Василий Федорович! Конечно! Только ведь они живые люди, могут в магазин, в поликлинику, на работу уйти. И охрану к ним не приставишь. Вообще такие ценности лучше в музеи помещать, под охрану. – Не нам решать. Ну, вроде профилактику провели, предупредили. Все, что в наших силах, сделали. Два дня после хождения по коллекционерам они были на подхвате у прокуратуры: начальника крупной торговой базы нашли дома повешенным, и приходилось исполнять поручения прокурора, выяснять – самоубийство это или кто-то «помог» ему залезть в петлю. А на третий день Василий Федорович огорошил: – Обворовали коллекционера, правда – в соседнем районе. Унесли три картины. Искусствоведы оценили ущерб в восемьсот тысяч. Опера охнули. Никто и подумать не мог, что картины такие дорогие. Только тут Андрей вспомнил слова хозяйки о том, что картины бесценные. Конечно, цену имеет все – но чтобы такую большую?! Лично он больше ста пятидесяти рублей личных денег сроду в руках не держал. Бандитские, наворованные, награбленные, изъятые, в чемоданах и сумках – видел. Но они как-то не задевали его. И откуда только средства на приобретение таких дорогих вещей? Но это не его дело. Каждый гражданин имеет по закону право на защиту себя и своего имущества. А он – служитель закона, присягу давал и обязан защищать и бедных и богатых одинаково. – И зацепок никаких: ни одного отпечатка не оставили, в перчатках работали. Три недели – три кражи, как по графику, – продолжил начальник угро. Несколько дней они провели в рутинной работе, а затем на планерке начальник угро выдал очередную новость: – Вчера повязали картежника, некоего Закусько Василия Ивановича, по кличке Шахер-Махер. А при нем – золотую цепочку и кулончик приметный – такие проходят по списку украденных вещей у коллекционера Вяткина. Закусько утверждает, что выиграл кулон с цепочкой у неизвестного в карты. Сам Закусько в квартирных кражах не замечен, не его масть, и похоже – не врет. Его сейчас трясут в городском управлении. Нам списки украденных ювелирных изделий передали, ознакомьтесь. Задействуйте всю свою агентуру – может быть, кто-то видел, слышал. Чует моя печенка, эта банда доставит нам еще много хлопот. Андрей пробежал глазами рукописную копию украшений. Но разве по ним опознаешь? «Кулон золотой в виде сердечка на золотой цепочке 375 пробы». Да в ювелирных магазинах таких кулонов половина – мода! В войну все золото шло в уплату за технику и вооружение, поставляемые по ленд-лизу. Население, и так живущее скудно, сдавало обручальные колечки и другие ценности в фонд помощи фронту, на постройку самолетов, танков. Но вот закончилась война, и тяга женщин к украшениям вспыхнула с новой силой. Однако агентура ничего существенного сообщить не могла. Либо банда действовала очень осторожно, либо воры были не местные, приезжали «на гастроли». Вечером следующего дня Гиви и Андрей были вызваны к начальнику угро. – Вот что, боевые товарищи и друзья. Думаю, у квартир коллекционеров надо засады устраивать. Если вы заметили – есть некоторая периодичность в кражах, и сегодня-завтра надо ждать еще одну. Гиви, какие у тебя адреса были? – Так листок у вас на столе. Василий Федорович поискал среди бумаг: – А, вот, нашел… Гиви, берешь на себя квартиру на Сретенском бульваре. – Не годится. Оттуда до Лубянки – два шага. Не полезут воры, побоятся. Картины в карман не уберешь, здесь машина нужна. – Резонно. Рядом с Лубянкой на Старой площади располагалось здание Центрального комитета Компартии. Эти районы активно патрулировались милицией, чекистами. – Скорее всего, если наводчик местный, полезут в две квартиры – на Солянке или на Воронцовом Поле. Начальник угро посмотрел в бумаги: – Да, в обеих квартирах есть чем поживиться. Короче, так: Гиви – на Солянку, Андрей – на Воронцово Поле. Хотите – договаривайтесь с хозяевами, их соседями на площадке – да хоть на чердаке сидите, мне все едино. Только кражи допустить нельзя. – С чего вдруг шум подняли? – А ты, Гиви, слепой? Фамилии коллекционеров тебе ни о чем не говорят? Да они с Абакумовым, министром МГБ, на равных, на всяких заседаниях-совещаниях встречаются. Коли на нашем участке кража произойдет – как ты думаешь, кто расследовать будет? Городское управление? Не надейся. Тебя же, Гиви, заставят носом асфальт рыть. Понял? Все, с утра в отдел можете не приходить, но если что – взыщу строго. Когда оперативники вышли в коридор, Гиви пробурчал: – Почему опять мы? Сергей есть, Мыкола наконец… – Они в прокуратуре, на подхвате. Или ты считаешь, что в морге или других местах веселее? – Ладно, ладно… Это я так, к слову. Они вышли от начальника озадаченные. Как и где организовать засаду? Разошлись в задумчивости. По дороге Андрей раздумывал – направиться к соседям коллекционера по площадке? Имеют полное право не пустить; да и не факт, что они не разболтают охочим до сплетен старушкам у подъезда. Андрей вспомнил слова бывшего командира своего разведвзвода: – Хочешь что-либо спрятать – положи на видное место, – говаривал он. А не попробовать ли ему одеться работягой, изрядно выпившим после работы? Таких брезгливо обходят, не обращают внимания, а уж запомнить лицо кому в голову взбредет? Старый ватник, в котором он ездил копать картошку, был. Найдутся и потрепанные брюки. На подходе к дому Андрей купил чекушку водки, или иначе говоря – четвертинку. После завтрака оделся: кепка замызганная, потертый, а местами – с прожогами от костра ватник, неопределенного цвета брюки с заплатой на колене, заправленные в кирзовые, с фронта еще, сапоги. Посмотрел на себя в зеркало: эх, надо было вчера не бриться! С примусов на общей кухне обтер сажу и размазал ее по лицу. Вот, почти самое то! В правый карман брюк он сунул «ТТ», в левый – запасную обойму. В наружный карман ватника – для полного антуража – чекушку. Контролер у входа в метро еле пропустил его: – Чего пристала, тетка? – возмутился Андрей. – Вот мой билет, да и тверезый я. Вишь, со смены еду. Что же мне, пешком идти? Придраться контролеру было не к чему. Не пьян, к пассажирам не пристает, матом не ругается. – Иди уж, обормот. Андрей про себя довольно улыбнулся: стало быть, маскарад удался. По прибытии на улицу Воронцово Поле, остановившись у самого дома, он облил воротник ватника и драный свитер водкой, потом запрокинул голову и сделал из бутылки добрый глоток. Достав из кармана луковицу, пожевал ее. Лук попался злой, ядреный – аж слезы потекли. Вот теперь образ закончен. Все, что он сейчас сделал, было как последний штрих, как мазок в завершение картины. Шедшая мимо прохожая, учуяв запах спиртного, обошла Андрея брезгливо: – Фу! Андрей дохнул в ее сторону: – Какая фифочка! За станок бы тебе или в коровник! Нос она воротит! Тьфу! – Хам неумытый! – взвизгнула дама и постаралась побыстрее уйти – от такого всего можно ожидать. Андрей еще раз убедился, что выбрал правильный путь. Он зашел в подъезд и поднялся на площадку между третьим и четвертым этажами. Коллекционер жил на четвертом этаже, и его дверь была отлично видна. Андрей уселся на пол и закурил папиросу, хотя курить он бросил еще на фронте. Баловался в школе куревом, по молодости лет и глупости полагая, что папироса мужественности придает, взрослости добавляет. Однако поскольку папиросой Андрей не затягивался, она погасла. Примяв мундштук, он зажал папиросу в зубах. Все! Подготовка закончилась. Громыхнула дверь, и по лестнице стал спускаться сосед коллекционера – чисто одетый, хорошо выбритый, благоухающий «Шипром». Увидев Андрея, он остановился, возмущенный: – Ты кто такой? Андрей приоткрыл глаза: – Живу я здесь! – и икнул. – Я всех жильцов в подъезде знаю. Нет у нас таких выпивох! – Ты что, шляпа, в ментовке служишь, чтобы знать? Мой подъезд и мой дом! Андрей демонстративно выдохнул запахом водки и лука в сторону мужчины. Тот поморщился – запашок был еще тот! – Дворника сейчас вызову! – Степаныча? Да мы с ним вместе… – Андрей демонстративно достал из кармана ополовиненную чекушку водки. Дворника и в самом деле звали Виктором Степановичем, и во время визита к коллекционеру Андрей с ним виделся. Слова ли о Степаныче мужчину успокоили или времени у него не было, но он повернулся и направился к выходу, покачивая головой. Воскликнув: «О времена, о нравы!» – Он открыл входную дверь и вышел на улицу. Потом долго никого не было. На пятый этаж поднялась женщина с авоськами, подозрительно поглядела на Андрея, но ничего не сказала, слова худого не проронила. Еще через час из квартиры коллекционера вышла женщина с собачонкой на поводке. – Шли бы вы домой, – как-то жалостливо сказала она Андрею. – Жена, наверное, уже заждалась. Она видела его три дня назад, мельком, – в костюме, чистого, и сейчас не узнала. – Шла бы ты сама мимо, мышь серая! – И протянул руку к собачонке. Женщина возмущенно фыркнула и ушла. Испуганная собачка, прижимаясь к ноге хозяйки, семенила рядом. Очень хорошо, его и в самом деле воспринимают как изрядно подвыпившего работягу. Видимо, за квартирой, вернее – за ее обитателями – следили. Буквально через десять минут после ухода хозяйки, убедившись предварительно, что она действительно ушла, в подъезд вошли. Судя по звукам шагов – двое. Поднявшись на площадку третьего этажа, неизвестные на мгновение остановились. Андрей полулежал на левом боку – так ему было удобнее, в случае опасности, выхватить из правого кармана брюк пистолет. Неизвестные коротко пошептались, потом поднялись еще на этаж и остановились напротив Андрея. – Эй, чего разлегся? – Один слегка пнул его ногой. – Чего тебе? Отдыхаю после смены, имею право! – Андрей выдохнул в сторону незнакомцев. Запах водки, лука и табака убедил их лучше всяких слов. – Пусть себе лежит. Этот «синяк» и алкаш ничего не вспомнит, когда проспится. – Это кто «синяк»? Ты сам… – Не договорив, Андрей уронил голову на пол и всхрапнул. – Тьфу, дерьмо! Живут же такие! – Брось ты его! Чего время попусту тратить! – Верно! А еще можно подбросить ему какую-нибудь цацку из квартиры. – Хитер ты, Ленька! По ложному следу милицию пустим! Воры – а в том, что это они и есть, Андрей уже не сомневался – поднялись на пролет. Оба натянули тонкие нитяные перчатки. Потом один вытащил из кармана отмычки и стал осторожно ковырять ими в дверном замке. Тот сопротивлялся недолго, щелкнул, и дверь отперлась. «Пора брать», – решил Андрей. Он выхватил из кармана пистолет и вскочил: – Руки подняли! Милиция! Воры опешили: только что на площадке лежал в полубессознательном состоянии алкаш – и вдруг он трезвый и с пистолетом в руке! Перемена была слишком разительна, и воры замерли в изумлении. Однако растерянность их быстро прошла – оба были калачи тертые. Один сунул руку в карман. Андрей помедлил. Если у противника нет оружия, стрелять не положено. Но вор оружие не вытащил – он выстрелил прямо через короткое полупальто. Пуля ударила прямо в стенку, обдав известковой пылью. Андрей дважды выстрелил в ответ. Первый раз – в правое плечо, второй – в коленный сустав. Пули его достигли цели, бандит заорал и упал. Второй дернулся. – Стоять, а то рядом ляжешь! – жестко сказал Андрей. Выстрелы в подъезде грохотали сильно, аж в ушах звенело. Даже если кто-то спал в квартирах беспробудным сном, должны были проснуться. Вор застыл. Раненый же продолжал кричать от боли и стонать. – Заткнись, а то я тебя сейчас успокою. Ты, – Андрей стволом указал на стоящего вора, – раздевайся. – Как – раздевайся, ты чего? – Считаю до двух. Раз… Вор скинул куртку и бросил ее на пол. Что-то звякнуло – отмычка или оружие? Судя по ориентировке, раньше эта группа оружие не применяла. – Рубашку, брюки! – скомандовал Андрей: он хотел убедиться, что у него нет оружия. – Теперь отойди к противоположной стене. Вор исполнил приказание. Андрей поднялся на площадку, обыскал одежду и швырнул ее вору: – Одевайся. Затем он перевернул на спину раненого – тот мучительно кривил лицо. – А нечего было стрелять. С моей стороны – самооборона. Андрей вытащил из кармана полупальто раненого небольшой дамский пистолет «маузер» и сунул себе в карман. Обшарил его одежду, потом позвонил в дверь рядом. – Кто? – Голос был женский, испуганный. – Телефонируйте в милицию, пусть приедут. – Я уже… – Вот и молодец. Теперь оставалось ждать. Наверняка воров ждала машина. Но водитель не глухой, и, услышав выстрелы, он, скорее всего, уехал. Только через полчаса хлопнула входная дверь подъезда, и, громыхая железными набойками, по лестнице стали подниматься два милиционера, к сожалению – постовые. Увидев неприглядного вида мужчину, державшего под прицелом пистолета двоих, милиционеры сразу схватились за кобуры. – Спокойно, – остановил их Андрей, – оперуполномоченный уголовного розыска младший лейтенант Фролов. Мое удостоверение. Андрей опустил пистолет и левой рукой выудил из кармана удостоверение. Постовые же поднялись, ознакомились с документами. – Извините, но видок у вас, товарищ оперуполномоченный, еще тот. – Один из постовых потянул носом. – И запах соответствующий. – Маскировка, сержант. Ведь ты тоже на обманку купился – как и они. Звони на Петровку, пусть высылают машину, экспертов. Скажи – банда задержана, которая картины воровала. Обязательно про картины скажи, не забудь! – Не забуду. Щелкнул замок двери, и на площадке показалась женщина. – Товарищ, – обратилась она к сержанту, – у меня телефон есть. – Вот спасибочки! – Тогда оба здесь, охраняйте! – приказал Андрей. Сам зашел в квартиру и позвонил сначала Василию Федоровичу: – Взял я их, Василий Федорович! – Кого? – Да воров, которые картины крали. Одного ранил, а второй целехонек, для допроса годен. – Молодца! Все-таки наше отделение отличилось. Ты на Петровку не звони, я сам. Через десять минут во дворе затрещал мотором мотоцикл, и в подъезд вбежал начальник угро. – Ты чего в таком непотребном виде, Фролов? – Маскировка. – Понял. Он уже прошел мимо Андрея, направляясь к ворам, как вдруг остановился: – Ты пьян? – Никак нет, водочкой фуфайку полил. – Андрей достал из кармана начатую чекушку. – Ну ты и придумщик! Сейчас полковник приедет, а ты – «синяк» «синяком». – Зато воров взял! Почти сразу во дворе раздался шум мотора, и в подъезд вошел подполковник в форме, а за ним – двое оперов и эксперт с чемоданчиком. Василий Федорович за руку поздоровался с подполковником. – Твои ребята взяли? Хвалю! И повернулся к операм: – Всех троих в автобус! – Воров двое, товарищ подполковник. – А этот? – Полковник указал на Андрея. – Оперуполномоченный Фролов. Он их и взял – в одиночку. – Прости, Фролов. C виду – забулдыга, пьяница горький. Обознался я. Одного вора унесли, второй спускался сам. Эксперт принялся осматривать замок: – Нет там отпечатков, в перчатках он был. – Положено. Отмычками открывали? – Так точно. – Как же ты их взял? – Подполковник с любопытством уставился на Андрея. – Сами видите. Оделся похуже, лука поел, водочки на себя плеснул и на площадке разлегся. Они меня всерьез не приняли: «синяк», что с него взять? Правда, один потом выстрелил – прямо через пальто, пришлось применить оружие. Но оба живы, к допросу пригодны. – Эх, какие парни у нас боевые! Дай я тебя обниму! Подполковник обнял Андрея, но тут же отстранился: – Ну и духан от тебя! – Виноват, исправлюсь! – Василий Федорович, пусть он рапорт подробный напишет о задержании. А ты – на мое имя. Герой! Ловкий фокус придумал! Надо же, даже я, прожженный сыщик, за вора его принял. Парня в приказе отметить надо. Погоди, а кто засаду придумал? – Я, товарищ подполковник, – вытянулся начальник районного угро. – Орел! Нам бы побольше таких. У самого голова варит, и подчиненные с выдумкой. Доложу генералу. Подполковник покрутил головой, хохотнул и стал спускаться вниз. – Ну что, Андрей, идем. На мотоцикле до отделения домчу. Нет, постой, куда же ты в таком виде в отделение? Дежурный не узнает, в КПЗ поместит. Давай я тебя лучше домой отвезу. Помоешься, переоденешься, а потом в отделение придешь. С тебя пример брать должны, а от тебя водкой и луком несет. Когда они уселись на мотоцикл – начальник, как всегда, в коляску, а Андрей – на заднее сиденье, за водителем, Андрей тронул начальника за плечо: – Василий Федорович, за Гиви заехать надо, известить, а то он до вечера болтаться там будет. – Хорошо, едем на Солянку. Когда мотоцикл въехал во двор, все трое едва не покатились со смеху: Гиви, изображая заботливого отца, со скучающим видом катал по тротуару взятую у кого-то напрокат детскую коляску, в которой лежала кукла, завернутая в одеяльце. Бросив коляску, он подошел к мотоциклу и доложил начальнику угро: – Происшествий не было. А сам косился на Андрея. – Взяли уже воров. Вот, Андрей взял. Гиви хлопнул себя по лбу: – А я смотрю – вроде бы видел где-то это лицо! Ну, артист! – Все, Гиви, иди в отделение. Я Андрея до дому подброшу и подъеду. Когда мотоцикл выезжал со двора, Андрей обернулся: Гиви стоял с ошарашенным видом. Ну и пусть, маскироваться надо лучше. Он счастливо рассмеялся.Глава 9. Убойный отдел
Мотоцикл укатил, а Андрей взбежал по ступенькам в свою квартиру, ворвался в комнату и застыл: на стуле сидела Валя и беседовала с тетей. Увидев Андрея в непотребном виде, она замолкла на полуслове, округлила глаза, потом потянула носом: – Андрей, что все это значит? Тебя выгнали из милиции? – Валя, я тебе сейчас все объясню. Только помоюсь и переоденусь. Андрей скинул в угол ватник, схватил полотенце и выбежал в ванную. Слава богу, ванная была свободна. Он пустил едва теплую воду, энергично натерся мочалкой. Хозяйственное мыло мылилось плохо и щипало глаза. Но когда же он вернулся в комнату, Вали уже там не было. – Ну вот, обидел такую хорошую девушку. Какой бес в тебя вселился? Грязный, пьяный… Раньше ты себе такого не позволял! Видели бы сейчас твои родители – как бы они огорчились! Тетка была права – нехорошо получилось. Валя приняла маскарад за чистую монету, подумала, что видит истинное лицо и сущность Андрея. А то, что он приходил к ней чистенький и трезвый – так обманывал, в доверие втирался. И наверняка с дальним прицелом, учитывая должность отца, – Андрей ситуацию вмиг просчитал. Нелепо и глупо. Броситься за ней? Но где ее найдешь в большом городе? Ситуация складывалась не в его пользу, и Андрей проклинал и воров, и себя за маскарад. Вон, Гиви, со стороны выглядел смешно, но не отталкивающе, как Андрей. Даже у тетки глаза округлились, когда увидела да унюхала. Ладно, что случилось, того уже не исправить. Пусть Валя придет в себя, эмоции улягутся. Потом можно подойти и объясниться. Андрей перекусил, переоделся и направился в отделение. Видно, Гиви уже успел разболтать в отделении, что Андрей был в странном наряде и что опер его едва узнал. Потому что, едва Андрей вошел, дежурный вперился в него взглядом, а потом разочарованно вздохнул: – Набрехал твой Гиви. Андрей сразу понял, в чем дело: – Он такой! Его хлебом не корми – дай разыграть. Но попадаются только легковерные. Никто не хотел считать себя простофилей, и дежурный покраснел: – Ну, увижу этого грузина – взгрею! И в коридоре сотрудники пялились на опера, как будто на нечто удивительное. И чего попусту языком болтать? Андрей буквально ворвался в кабинет оперативников. Там были все трое. С серьезными лицами они полезли в столы и выставили по чекушке водки. Андрей расхохотался, досада на Гиви прошла. Вот же черти! Как всегда, в самый неподходящий момент в кабинет вошел начальник угро: – Рановато отмечать начинаете, еще не вечер. Оперы стремительно убрали чекушки. – А вот часа через три можно. И без меня не начинайте. Оперы переглянулись – шутка грозила перейти в серьезную попойку. – Андрей, пиши рапорт – и ко мне. Андрей вздохнул – ему надоело заниматься бумаготворчеством. Что ни сделаешь – пиши. Потому как все – и судопроизводство, и уголовный розыск, и прокуратура протоколируют каждую мелочь, каждое действие и каждый шаг. Оттого уголовные дела были такие толстые, буквально неподъемные. Странный сегодня день. Обычно опера ходили на службу чисто выбритые, одетые не хуже других – Андрей же отличился. К тому же на службе обычно не употребляли, а нынче опера купили по чекушке. Вроде и немного в ней, всего двести пятьдесят граммов – но закуски к ним не было. Андрей написал рапорт и отнес его начальнику. Обычно Василий Федорович Коркин держал между собой и подчиненными дистанцию, не панибратствовал, и подчиненные это чувствовали и понимали. Но в остальном он был неплохим мужиком. При ляпах мог выматерить, а при толковой работе – и похвалить. И что важно – признавал свои ошибки, хотя начальству это как-то не свойственно. А после службы начальник зашел в кабинет оперов: – Ну, заждались? Берите водку, пошли со мной. Андрей уже проработал в отделении несколько месяцев, но такое случилось впервые. Да и опера-старожилы тоже были удивлены. Они рассовали чекушки по карманам и гуськом направились за начальством. Идти пришлось недалеко, метрах в двухстах была столовая – но там начальника знали. Сыщиков провели в отдельную комнату, позади общего зала. Пока опера рассаживались, официантка принесла закуски. Опера потирали руки. Как же: винегрет, селедочка с лучком, шницели с картофельным пюре, белый хлеб. Обычно ели черный или серый – он был значительно дешевле. – По какому поводу торжество? – поинтересовался Мыкола. – Уже можно разливать? – Погоди. Официантка принесла тарелку с нарезанной краковской колбасой и тарелку с солеными огурчиками. Небольшие, пупырчатые – лучшая закуска к водочке. А какой запах от колбасы исходил! У оперов потекли слюнки. – Теперь разливай! Мыкола разлил водку по маленьким стограммовым стаканчикам. – Погоди, это пьянка получается, – вмешался Гиви. – Если это торжество, то должен быть тост, чтобы красиво было и приятно. – Ладно, – сознался Василий Федорович, – скажу. У меня сегодня юбилей, сорок лет. Даже двойной юбилей – десять лет в милиции. – Вах! И ты молчал? – Гиви аж подпрыгнул. – Тогда я скажу тост! Минут пять он витиевато, по-кавказски желал имениннику всего, что можно было пожелать, пока начальник сам не прервал его: – Гиви, угомонись, водка скоро закипит. Они дружно выпили и накинулись на еду. Когда утолили первый голод, разлили по второй. Теперь встал сам Коркин: – Хочу выпить за вас, за угро. Сегодня наш сотрудник – не буду показывать пальцем – преподнес всем нам урок. Он изменил обличье, как настоящий актер. Купились все: воры, опера из главка – в том числе и Гиви. Вот что значит смекалка, стремление выполнить задачу. За отдел! Мужики дружно крикнули: «Ура!» и выпили. После третьего стаканчика закуска закончилась – впрочем, как и содержимое чекушек. Коркин вышел, переговорил с официанткой – и тут же нашлись и водка, и закуска. Опера вели себя прилично, каждый знал свою меру. Разошлись они поздно, весьма довольные друг другом. Несколько дней прошло в рутинной работе. Как-то, подходя к двери начальника угро, Андрей услышал разговор – Василий Федорович беседовал с кем-то по телефону. Он был недоволен и говорил громко: – Парень молодой, хваткий, смекалистый. Но горяч еще, пострелять любит. Потом пауза. – Думаю, толк будет – если поднатаскать. Еще пауза, видно – слушал ответ собеседника: – Нет, рано. У меня и так людей не хватает, я возражаю. Андрею стало неудобно. Увидит кто-нибудь – подумает, что он подслушивает. Он вернулся в свой кабинет и через пяток минут постучался к начальнику с бумагами. – Легок на помине, – встретил его тот. – А что такое? – Насчет тебя звонили. – Вроде не виноват ни в чем… – Из МУРа. Видно, приглянулся ты подполковнику. – Не девка я, чтобы нравиться. – Ладно, проехали. Что у тебя? – Бумаги подписать. Два дела в суд передать надо, сроки поджимают. Начальник угро пролистал дела, но изъянов в них не нашел и расписался. Несколько дней Андрей работал, как и всегда. Вечером он намечал съездить к Вале – на его звонки или трубку вообще не брали, или отвечал отец. Разговаривал он коротко и сухо, видимо – дочь поделилась впечатлениями. Ну хоть бы выслушала его объяснения! Год ведь знакомы, даже больше, могла бы уже понять, что за человек Андрей. Разве он любитель выпить? Да и отец в органах работает и не на рядовой должности. Мог бы позвонить Коркину или начальнику отделения милиции, поинтересоваться – как там твой Фролов? Устойчив ли морально, не употребляет ли? Дел на сегодня было немного, и Андрей твердо наметил идти к дому Вали, дождаться ее прихода. Выслушает и поймет – хорошо. А не захочет слушать, стало быть – отношения закончились: насильно мил не будешь, а навязывать себя он не собирался. В обед он перекусил в столовой и вернулся в отделение. Его окликнул дежурный: – Фролов, тебе телефонограмма. Иди, прочитай и распишись. Андрею предписывалось к шестнадцати часам прибыть на Петровку, 38, в МУР, в кабинет № 16. Он доложил о вызове Коркину. Андрей – человек подчиненный, и начальство должно быть в курсе, где находится сотрудник. Василий Федорович хлопнул ладонью по столу: – Не соглашайся! – Вы о чем? – Уговаривать будут перейти в городское управление – виды у них на тебя. Телефонировали мне на днях, спрашивали мое мнение. – А вы? – Я считаю, что рано тебе еще в МУР. На земле поработать надо, не одну пару ботинок стоптать. Опера ноги кормят. Так и сказал: опыта мало, хотя надежды, что станешь настоящим сыщиком, есть. Андрей понимал, что Коркин прав. – Так ведь они могут сами перевести, приказом. – Могут. Но одно дело, когда приказом переводят, и совсем другое – когда человек согласен. Какая в переводе острая необходимость? В каждом районном отделе есть парни поопытнее тебя, вот пусть их и берут. Андрей понимал начальника. Он ведь под руководством Коркина начал набираться опыта, а начальнику всегда досадно, когда толковых сотрудников уводят. А с другой стороны – ему самому немного обидно. МУР – это серьезные дела, опытные сыщики, возможность набраться практических навыков: ведь каждый человек хочет расти в профессиональном плане. О повышении должностного оклада речь не идет – он здесь опер и там будет на такой же должности. И по деньгам он не выиграет ничего, так что материальной заинтересованности нет. – Так что ты должен знать мое мнение: я против, – подвел итог Коркин. – Может, по другому поводу вызывают? – Сходи, узнаешь. Завтра мне сообщишь – только после планерки: не всем операм знать надо. И вот Андрей уже стоит перед зданием МУРа. Был он здесь несколько раз, но сейчас волновался. На входе предъявил постовому удостоверение, нашел шестнадцатый кабинет, постучал. К своему удивлению, войдя, увидел того подполковника, который приезжал на Воронцово Поле, когда он воров задержал. – А, Фролов! Проходи, садись, разговор есть. Как служба идет? – Отлично! – Андрей вскочил: все-таки подполковник перед ним, субординация. И дисциплину показать надо. Полковник поморщился: – Брось ты это солдафонство, не на параде. Сиди. Выглядишь прилично, не как тогда, – вспомнив обличье Андрея во время их последней встречи, подполковник не выдержал и рассмеялся. – Ты тогда старше выглядел. – Полагаю, вы мое личное дело уже просмотрели, возраст знаете. – Просмотрел. Ну-ка, скажи, что тебе Коркин перед уходом сказал? – Не соглашаться. – Я так и знал! Хорошо, что правду сказал. – Какой смысл врать? – Верно. А сам-то хочешь? – В МУРе рост в профессиональном плане, конечно, хочу. – Отлично! Так я готовлю приказ о переводе? – С Коркиным нехорошо получится. Да и людей в отделении не хватает. – Нехорошо сало под одеялом в одиночку жрать. А стать грамотнее, опытнее всегда хорошо. Ты хоть сто книг изучи, а без опыта, без интуиции – никуда. А Коркин местничеством занимается: раз мое, значит – не тронь. – За дело болеет, товарищ подполковник. – Да знаю я. Мужик он толковый и начальник разумный. Будь я на его месте – тоже так сделал бы. Кадры растить долго, их беречь надо. – Вы сами себе противоречите. – Ничуть. Я-то не на его месте, а на своем. Потому о своем отделе забочусь. Сам подумай, у нас дела посерьезнее, чем у вас, на земле – организованные банды, убийства. А у вас – щипачи да домушники. У себя в отделе ты вырастешь до определенного предела, а дальше – потолок. И никуда не деться, потому как дел серьезных нет. Правда, у нас больше головой работать надо, а не стрелять – водится за тобой такой грешок. – Только в порядке самообороны или с целью пресечения угрозы для других людей. – Знаю, читал рапорты. О превышении полномочий или самоуправстве речи нет. Они помолчали. – Ты как девка, Фролов – и хочется, и колется… Что решил? – Если честно – не знаю. – Я так и знал. Коркина жаль? – Есть такое дело. – Ты по службе встречаться с ним будешь. Думаешь, я каждого опера из районных отделений к себе приглашаю? Мне что, заняться нечем? – Не думаю. – Тогда решай – здесь и сейчас. Второго случая может не представиться. – Можно подумать? – Даю пять минут. Иди в коридор, вернешься – о решении доложишь. Андрей вышел. Мысли в голове путались. Что решить? Он посмотрел на часы. К операм привык, к райотделу, к Коркину. Расставаться жаль, но и расти хочется, настоящим сыщиком стать. Ровно через пять минут он вошел в кабинет: – Я согласен. – Рад за тебя. Возвращайся к себе в отдел, служи. Пока приказ начальство подпишет, несколько дней у тебя есть. Завершай дела, подчищай – «хвостов» не оставляй. – Слушаюсь. Андрей вышел из здания и обернулся. Думал ли он, что ему придется ходить сюда на службу? И мечтать не мог. Сначала постовой, потом опер. А впереди – МУР, учреждение прославленное. Граждане уважают, уголовники боятся. Он посмотрел на часы – пять часов вечера. В отделение идти смысла уже нет: пока он доберется, в уголовном розыске уже никого не будет. Решил идти к Валентине. Один важный для себя вопрос он сегодня решил, надо и с личной жизнью разобраться. Он прождал у дома девушки битых два часа, потом поднялся на этаж и позвонил в квартиру. Никакого ответа. Андрей снова вернулся во двор и уселся на скамейку. Прошел час, другой… Видно, не суждено им сегодня встретиться. Андрей поднялся и пошел домой. Мало ли: на работе задержалась, к подруге зашла – она человек свободный. Но в душе он ощущал досаду. Утром, после планерки Андрей дождался, пока опера разойдутся по делам. – Каюсь, Василий Федорович, грешен! – Согласился? Зря! Опыта в отделе набраться надо было. В МУРе сыщики опытные, ты у них на подхвате, на побегушках первое время будешь. Видно было, что начальник сожалеет о выборе сотрудника. Приказа еще не было, но оба понимали, что Андрей работает в отделе последние дни. – Ладно. Иди, просмотри все дела, подчисть «хвосты», чтобы операм не пришлось после тебя доделывать. Андрей прошел к себе, достал из железного ящика тоненькие картонные папки и стал листать. День прошел в писанине, беготне по экспертам за заключениями. А на третий день пришел приказ о его переводе. И Андрей и Коркин знали, что он будет, но для оперов он стал полной неожиданностью – как гром среди ясного неба. – Андрюха, ты что, женился на генеральской дочке? – удивился Гиви. – Я же не женат. И в перспективе генеральской дочки нет. – Тогда почему тебя забирают в городское Управление? Андрей пожал плечами. Его никто не продвигал, более того – он и не думал, что когда-нибудь попадет на Петровку. Сдав оружие и патроны, он передал дела Коркину. – Не прощаюсь, – протянул ему руку Коркин, – думаю, еще не раз свидимся. Надеюсь, ты наше отделение не подведешь, краснеть за тебя не придется. Попрощавшись с операми, Андрей поехал в МУР. Остаток дня прошел в оформлении бумаг и получении оружия. К вечеру от сутолоки голова кругом пошла. – Завтра к восьми утра – к старшему оперуполномоченному Арапову. Сыщик Владимир Арапов был в МУРе личностью легендарной – его знала вся московская милиция. Опытный и вдумчивый, он распутал не одно запутанное дело и имел у оперов непререкаемый авторитет. Быть в фаворе у начальства и среди коллег – это не одно и то же, искреннее уважение товарищей дорогого стоит. Собираясь на службу, Андрей волновался. Он надел костюм, рубашку, галстук и выглядел, как новый пятак – встречают-то по одежке… А вот провожают по уму. Сунул пистолет в карман брюк – карман оттопыривается, за пояс – неудобно. Положил во внутренний карман пиджака – непривычно. Да что с ним такое? Нервы, наверное, хотя он считал, что они у него железные. Но все же успокоился, помчался на трамвай, потом – пешком до Петровки. Прежде чем войти в здание МУРа, постоял перед ним пару минут в раздумье – не поторопился ли он со своим согласием на перевод? Однако отступать уже нельзя, он зачислен в штат. Как его примут? Там же все сыщики – «зубры», не одну собаку в своем деле съели. А он всего лишь год как окончил спецшколу, опыта кот наплакал. Андрей давал себе оценку жесткую, реальную. Он нашел нужный кабинет и, постучавшись, вошел. За столом сидел мужчина лет сорока пяти – в поношенном костюме и при галстуке. Андрей представился и предъявил удостоверение. – Да, приказ о переводе читал, и начальник мне говорил о пополнении. Рад познакомиться. Сыщик вышел из-за стола и крепко пожал Андрею руку. В общении Арапов оказался прост, доброжелателен, и волнение Андрея постепенно улеглось. – Вот твой стол и ключи от сейфа. На прежнем месте работы у Андрея был только железный ящик, здесь – солиднее. – Мы сейчас работаем по этому делу, изучи. – Сыщик положил перед Андреем папку с уголовным делом, и часа полтора он прилежно изучал документы. В Лялином переулке произошло самоубийство. Одинокий мужчина, находясь в своей квартире, пустил себе пулю в висок. Рядом с креслом, в котором приходящая прислуга нашла труп, валялся пистолет «ТК» (Тульский, Коровина), на котором были обнаружены отпечатки пальцев самоубийцы. Вроде бы дело ясное: самоубийство. Однако настораживали два факта: во-первых, под ногтями погибшего были обнаружены микроскопические кусочки кожи, хотя на теле погибшего следов царапин не было. И во-вторых, прислуга показала, что из квартиры пропал перстень с бриллиантом – хозяин хранил его в тумбочке у изголовья кровати. Беспорядка в квартире, который мог бы указывать на поиски какой-то вещи или предмета, не было, да и деньги, лежавшие в шкатулке на видном месте, оказались не тронуты. Короче, были неясности, потому дело и попало в МУР. Андрей закрыл картонную папку. – Что скажешь? – увидев его движение, спросил сыщик. – На первый взгляд – самоубийство. – А на второй? – хитро улыбнулся Арапов. – Убийство. Причем убитый поцарапал руки или лицо убийцы. Он понял, что его пришли убивать, но было уже поздно, прозвучал выстрел. – Так-так, продолжай. – Убийца забрал перстень, скорее всего – старинный и дорогой – и ушел. – Почему ты считаешь, что перстень был старинный? – Что-то я не видел в магазинах перстней с бриллиантами. Я не знаю, сколько они стоят, но полагаю, что дорого. Сами посудите: война закончилась недавно – какая ювелирная фабрика или Гостиный двор во время войны будут принимать и исполнять заказы на перстни с бриллиантами? Тут бы уцелеть, выжить. – Похоже на правду, – согласился Арапов, все это время с интересом следивший за рассуждениями Андрея. – Убийца был хорошо знаком с убитым. – Почему ты так решил? – В противном случае его бы не пустили в квартиру. А если бы убийца представился работником ЖЭКа или какой-то другой службы, убитый не пустил бы его дальше коридора, и, значит, он не сидел бы в кресле, а лежал бы на полу. – А если его убили в коридоре и перенесли труп в кресло? – Где следы волочения, капли крови на ковре? Кровь, по данным экспертизы, только на одежде убитого и на кресле. – Разумно. Вывод? – Надо искать убийцу среди знакомых убитого Тищенко. И еще: почему исчез только перстень? Убийца наверняка знал о нем, видел или предполагал, где убийца его хранил, иначе бы он перерыл все вещи в его поисках. Перстень должен стоить очень дорого, скорее всего – это фамильная ценность. Или с ним связана какая-то тайна. – Ну, насчет тайны – уже лишнее. Книжек в юности начитались? Насчет старинного и дорогого перстня – принимается как версия. То, что убийца из круга знакомых убитого, – тоже. В логике вам, молодой человек, не откажешь. А вот ответьте мне на такой вопрос – почему уголовники оперативников мусором называют? Вопрос был неожиданным, и Андрей почесал затылок: – Наверное, чтобы задеть, обидеть. Мусор – это ведь что-то ненужное, хлам. – Логично, но неверно. До революции предтеча нашего нынешнего учреждения называлась Московский уголовный сыск, или МУС. Отсюда, от этой аббревиатуры, – мусор. – Понятно. – Андрей слегка растерялся. Надо же, сколько работал, а не знал. – Уголовный розыск не вчера появился и основан не Декретом от пятого октября тысяча девятьсот восемнадцатого года, а намного раньше, еще при царях, – продолжил сыщик. – Раньше говаривали: «Сыск есть ремесло окаянное, для занятия сим тяжким и скорбным делом потребны люди здоровьем крепкие, духом твердые, нравом лихие, но зла не творящие». – Верно подмечено, в самую точку. – Так не дураки были. В кабинет, едва стукнув, вошел мужчина, поздоровался и положил на стол Арапову бумаги. Как-то остро, пронизывающе он посмотрел на Андрея и вышел. – Это кто? – Познакомишься еще. Володя Иванов, тоже фронтовик. Сразу после войны пришел. В розыске совсем зеленый был, а теперь опыта набрался, не хуже иных прочих служит. – Я уж думал – начальник. – Ты что же, Александра Михайловича Урусова никогда не видел? – Не приходилось. – Генерала надо знать в лицо. Заболтались мы с тобой, а надо дело делать. Сходи к экспертам – они должны сказать, не был ли «засвечен» этот пистолет еще где-нибудь. Пулю судмедэксперт им передал еще три дня назад. Андрей спросил, где находятся эксперты, и пошел. Здание МУРа было старой постройки, еще купец какой-то строил. Потолки были высокими, с лепниной. МУР имел несколько отделов, и Андрей попал во Второй, прозываемый Убойным. Был еще Шестой – по борьбе с бандитизмом, Третий – по кражам, Седьмой – наружное наблюдение, а проще, слежка. При царе в нем работали люди, которых называли филерами. Было еще управление «А» – по работе с агентурой. Всех отделов Андрей еще не знал. Эксперты-баллистики, исследовав пулю из тела убитого, дали отрицательное заключение – ранее пистолет ни в каких преступлениях замечен не был. Ну что же, отрицательный результат – тоже результат. Он вернулся в кабинет и положил заключение на стол Арапову. – Я другого не ожидал, – прочитав заключение, сказал Арапов. Он не спеша пробил дыроколом заключение и подшил его в дело. – Вот что: в деле есть адрес прислуги. Она убиралась у Тищенко, готовила для него в течение десяти лет и хорошо знает распорядок его дня, а также многих знакомых Тищенко. Ее уже допрашивали, протокол в деле есть. Сходи еще раз, побеседуй, может быть – еще кого-нибудь вспомнит. Нам каждая фамилия, любая зацепка важна. Результат вечером мне на стол. – Понял. Андрей выписал себе на бумагу фамилии всех, кого назвала женщина. Жила она недалеко от квартиры убитого, на улице Обуха – туда он инаправился. Дверь открыла пожилая женщина. – Здравствуйте, я из милиции. Мне бы Фросю Аверину. – Я Фрося. – Можно с вами поговорить? – Меня допрашивали уже. – Я ненадолго, только уточнить некоторые детали. Но расспрашивал ее Андрей долго, и две новые фамилии все-таки всплыли. Он был дотошен: как выглядели, в чем были одеты, о чем говорили – все записывал. Потом стал интересоваться пистолетом. – Не видела его никогда в квартире, – твердо заявила Фрося. – Я ведь и убирала, и полы мыла, и стирала – знаю, где каждая вещь лежит. Жалко-то как, такой хороший человек был! – Фрося утерла уголком фартука глаза. – А перстень как выглядел? – Перстень, как перстень: золотой, массивный, камешек прозрачный; но блестел – особенно под солнцем. Я иногда любовалась им. – У вас были свои ключи от квартиры? – А как же? Николай Павлович мог уйти спозаранку, а убираться-то надо, обед готовить. – А еще у кого-нибудь могли быть ключи? – Не думаю. Родни у него не было, по крайней мере, он о ней никогда не говорил. Да я и не расспрашивала. И не приходил никто из родни, только знакомые и друзья. В своем разговоре с Фросей Андрей заходил то с одной стороны, то с другой, задавал самые разнообразные вопросы. В протоколах все было передано коротко, официально и сухим языком, они не давали цельного представления об убитом. А ведь человек с кем-то общался, у него были какие-то интересы. Уже перед уходом Андрей спросил: – А в последнее время вы каких-нибудь разговоров с непонятными словами не слышали? Фрося ответила сразу: – Дня за три-четыре до… – она не договорила, но и так было понятно, что речь шла об убийстве, – к нему приходил один мужчина – благообразный такой, с бородкой, в шляпе, в серо-голубом габардиновом плаще. Мне в кухне почти все слышно было. Так вот, словечко непонятное прозвучало. Дай бог памяти – сейчас вспомню… А, диамант. И фамилию называл… Точно, Фторов. Такой фамилии в протоколе не было. – Фторов, вы ничего не перепутали? – Нет, у меня сосед снизу Фторов, пьяница и забулдыга, никчемный человек. – Спасибо, вы нам помогли. Как было велено, Андрей возвратился на Петровку. Время уже было позднее, девятнадцать часов, но Арапов был на месте. Семьи у него нет, что ли? Перед сыщиком лежал лист бумаги, где были выписаны фамилии и стояли стрелочки. – Хвастай. – Почему вы так решили? – Лицо довольное. Андрей пересказал ему все, что услышал от Фроси. Сыщик добавил в список две фамилии. Он закрыл глаза, что-то обдумывая и постукивая карандашом по столу. – Андрей – позвольте мне вас так называть? – завтра придется съездить в Тулу, на оружейный завод. С утра возьмите командировочное удостоверение и официальный запрос. Я его уже подготовил, осталось печать поставить. Сыщик отпечатал запрос на пишущей машинке «Ундервуд», стоящей на тумбочке в углу. – Насчет пистолета? – Догадлив. Из дела спиши его номер и год выпуска. Если сильно повезет, найдешь, куда он был с завода отгружен. – Почему «если повезет»? – Архивы могли сгореть – во время войны завод бомбили; их могли вывезти, скажем – в Сибирь, и не вернуть. – Понял. С утра Андрей, взяв необходимые бумаги, выехал поездом в Тулу. Пришлось разным начальникам показывать свое удостоверение, но аббревиатура «МУР» произвела свой эффект, и его пустили в архив завода. Завод был старый, наверное еще петровских времен, одноэтажный, стоящий рядом с Тульским кремлем. Вроде бы в нем утопили бунтовщиков Болотникова – ведь река Упа была рядом. Архив располагался в подвале с низким сводчатым потолком. В помощь Андрею дали женщину. – Что искать будем? – Пистолет «ТК», выпуска тысяча девятьсот двадцать седьмого года под номером… – Андрей продиктовал номер. – Ой, как бы эти бумаги мыши не погрызли. Тем не менее нужные бумаги нашлись – пожелтевшие, с выцветшими чернилами. – Еще раз номер продиктуйте. Так, погодите… Вот, нашла. Шестьдесят пистолетов с номера … по номер … были отгружены в Москву, в Наркомат тяжелой промышленности, апрель тысяча девятьсот двадцать восьмого года. – Да? А зачем им столько? Архивариус улыбнулась: – Вы из Москвы, из милиции – вот и узнайте. Я думаю – как личное оружие сотрудников Наркомата, как наградное. Раньше ведь каждый член ВКП(б) имел право носить оружие, даже если он и не начальник. Для Андрея эта новость была удивительной. – Вы уж не сочтите за труд, напишите мне справку – по форме и с печатью. – О, какие в милиции бюрократы! – Не мы – в суде. Каждый факт или действие должно подтверждаться бумагой. Получив нужную справку, Андрей помчался на вокзал. Три часа пути – и он в Москве. Времени – шесть вечера, но он поехал в МУР. Сыщик был на месте. – Радуй. – Раздобыл. – Андрей торжественно достал справку с ТОЗа и положил на стол. – Надо же, не ожидал. Сыщик прочитал текст. – В Наркомат тяжелой промышленности? Арапов достал лист бумаги. – Ого! Ты знаешь, в нашем списке двое работали в Наркомате – сам убитый и некто Фандера. Стало быть, они оба могли иметь эти пистолеты. Но имели ли? Не исключаю, что это – случайное совпадение. Пистолеты могли украсть у владельцев, они могли их сдать назад, когда увольнялись, а потом их передали другим лицам. Андрей сразу понял, чем будет заниматься завтра. – Мне завтра в Наркомат? – Андрей, теперь это Министерство. Но ты правильно догадался. С утра Андрей направился в Министерство, прошел в отдел кадров. Когда он объяснял причину визита, женщина-кадровик сняла очки и назидательно сказала: – Молодой человек, у нас серьезное Министерство, мы выпускаем солидную продукцию. Надеюсь – догадываетесь какую. А вы с пистолетами, да еще историей почти двадцатилетней давности. Боюсь, мы не сможем вам помочь. – А я не ради собственного любопытства пришел. Разозлившись такой бесцеремонностью, Андрей уселся на стул, всем своим видом показывая, что не уйдет. Вот же бюрократка, вобла сушеная! Сидевшая в кабинете и до того не принимавшая участия в разговоре женщина сказала: – Вера Ильинична, пусть сходит к начальнику охраны. Он давно работает, может быть, что-то и припомнит. – Да-да, верно. До конца коридора и направо, его кабинет рядом с Бюро пропусков, – с видимым облегчением постаралась избавиться от назойливого визитера кадровичка. Начальник охраны Министерства оказался пожилым мужчиной с усами под Буденного. Он не спеша изучил удостоверение Андрея. – Слушаю вас. Чем могу помочь? Андрей объяснил цель своего визита. Начальник, выправкой похожий на отставного кадрового военного, задумался. – Получали мы такое оружие, два раза. И оба раза – именно с ТОЗа. – И куда оно делось? – Заместителям министра, начальникам отделов, десятка два – для награждения передовиков производства. – Да? – удивился Андрей. Пистолетик был небольшой, неуклюжего вида, маломощный. Один плюс – маленький, уместится в дамской сумочке или в небольшом кармане. И хоть считался пистолет не военным образцом, а гражданским, гражданам он не продавался. Выпущено их было около трехсот тысяч, и распределялись они с завода в РККА, НКВД, Госбанк. Пистолет представлял собой не столько оружие, сколько статусный ствол, потому был любим политруками Красной армии, чекистами – для скрытого ношения, партийными функционерами. – Конечно, его стахановцам вручали. Хлопушка, из него только застрелиться. Вот тут он попал в точку. Из такого же «ТК» застрелились несколько высокопоставленных командиров в начальном периоде войны. – А какие-то списки существуют, можно посмотреть? – Вот тут я помочь вам ничем не могу. Во время войны Наркомат был эвакуирован в Куйбышев. Часть архивов сожгли, наиболее важные документы увезли с собой. – Может быть, какие-то фамилии вспомните? – О, молодой человек, простите – не знаю вашего звания. Столько лет прошло, столько событий! Увольте, не вспомню. Андрей вздохнул. Похоже, след обрывался, о чем он и доложил Арапову. – Я нечто подобное предполагал. Давай-ка, займись этим Фандерой. Поплотней займись: в Наркомате работал, в квартиру убитого был вхож. – Хорошо. Адрес Фандеры в деле был, протокол его допроса – тоже, с ним беседовал один из оперативников. Только ничего существенного там не было сказано. Да, общались иногда с Тищенко, поскольку давно знакомы были. Как часто? Два-три раза в год, и всегда на квартире Тищенко, поскольку Фандера жил в небольшой комнате в коммуналке. Андрей сходил на последнее место работы Фандеры, просмотрел в отделе кадров анкету, поговорил с сотрудниками. Отсюда, с механического завода, Фандера ушел на пенсию. Анкета была чистой: не привлекался, не состоял, не участвовал. Но ведь заполнялась она самим человеком. А поскольку завод не оборонный и не секретный, анкеты никто не проверял. Паспорт и трудовая книжка в порядке – зачем копаться? Андрей выписал из анкеты все, что можно было проверить: дату и место рождения, места работы и должности, семейное положение. Уже из кабинета он сделал запросы. Писем в различные учреждения – от ЗАГСа до разных заводов – набралось с десяток. Получалось, что писанины в МУРе было еще больше, чем в районном отделении. Теперь надо было ждать ответов. – Андрей, обойдите пока комиссионные магазины и ломбарды, поищите перстень. Вещица редкая, должны узнать по описанию. – Выполню, хотя сомневаюсь в успехе. Если перстень редкий и дорогой, не станут его сдавать в ломбард или комиссионку. Не для того убийца на тяжкое преступление пошел, чтобы сдать его задешево. – Факты нужны. Есть в твоих словах правда, но это наши версии. Знаешь, на своем веку я встречался с такими нелепостями и странностями в действиях преступников, что удивляться уже перестал. Для начала Андрей через Справочное бюро узнал номера телефонов ломбардов и комиссионных магазинов. Обзвонил, чтобы попусту не бить ноги. Оказывается, ювелирные отделы были не везде. Уже легче. Он записал адреса, составил маршрут. Затем Андрей объехал дальние магазины. По его мнению, ни один преступник, если он в здравом уме, не будет сдавать на продажу перстень рядом с квартирой, откуда он был похищен. За те несколько дней, что он потратил на обследования, Андрей чего только не насмотрелся. Серебряные и золотые табакерки, портсигары, брошки, колье, сережки, кольца и перстни. Но ничего похожего на перстень, который они искали, не было. Когда в списке был зачеркнут адрес последнего комиссионного магазина, Андрей с облегчением доложил об этом Арапову. – М-да… Перстенек наверняка у убийцы. Воры – они крадут для продолжения легкой жизни: рестораны, выпивка, девки. Они стараются побыстрее избавиться от краденого – это же улика, поэтому продают вещь за половину, а то и треть цены перекупщикам. Перстень дорог, и даже треть его цены – сумма изрядная. Такую редкую вещь обязательно приметили бы в ломбарде или комиссионном магазине. – Вор, или воры – те, кто перстень забрал, – могли его проиграть в карты. – Ты всерьез полагаешь, что Тищенко мог впустить в квартиру вора? Это исключено. Он не был связан с криминальным миром, не пересекался никогда. Сомневаюсь, что на склоне лет он пустился во все тяжкие – люди в таком возрасте не меняют привычки. Так что могу поспорить: перстень не у профессионала-домушника. И к тому же они на мокруху стараются не идти. Вор для уголовников – специальность уважаемая, а убийца – мясник. Так что, найдя убийцу, мы отыщем и перстень. Или, если тебе так больше нравится, то наоборот: найдем перстень, стало быть, его обладатель – убийца. И тут же резко, без перехода: – Ты в канцелярию ходил? – Нет. – Вдруг ответы на запросы пришли? – Я мигом. Андрей сбегал в канцелярию и забрал два письма с ответами на свои запросы. В кабинете он с видимым нетерпением вскрыл конверты и прочел письма. Оба ответа его шокировали, и он протянул листки Арапову: – Либо я сошел с ума, либо этого Фандеру надо брать. Арапов тоже прочитал ответы. Одно письмо гласило, что Фандера Семен Прокопьевич умер и похоронен в 1946 году, запись актов гражданского состояния под номером 183, в городе Смоленске. Второе письмо – из Санупра Советской армии – гласило, что военнослужащий Фандера С. П. находился на лечении в полевом госпитале по поводу минно-взрывной травмы с ампутацией левой стопы. – А кто его допрашивал? – спросил Андрей. – Наш опер, Савицкий. – В протоколе ничего нет о том, что он хромой или ходит с палочкой. – Он же свидетель, кому какое дело – с палочкой он или хромой? – Надо поговорить с Савицким. – Нет ничего проще. Арапов снял трубку телефона, покрутил диск и набрал номер: – Володя, привет. Арапов беспокоит. Неделю назад ты допрашивал некоего Фандеру. Да, по делу о самоубийстве в Лялином переулке. Попытайся вспомнить, как он выглядел. Некоторое время сыщик слушал, потом задал наводящий вопрос: – У него какие-нибудь физические дефекты или изъяны были? Ну, скажем – косоглазие? – Ага, ничего не заметил? Тогда вопрос в лоб: он не хромал? Может, палочкой пользовался? Тоже нет? Спасибо, бывай! – Надо брать Фандеру! Чует мое сердце, он убийца! Андреем овладело нетерпение. Он был, как гончая собака, учуявшая добычу. – А если у него протез хороший? – Это у мертвеца-то? Он же по документам похоронен еще два года тому назад! – У человека могли быть другие причины. Вдруг он дезертир, от призыва уклонялся? Взял паспорт умершего? А в деревне паспортов нет, справка из сельсовета без фотографии. Да, совершил подлог документов, жил под чужой фамилией. Расследуем и привлечем. А убийцей может оказаться совсем другой человек. И, пойдя по следу Фандеры, мы зайдем в тупик. Наша цель – собрать улики и отправить в тюрьму виновного за конкретное преступление, в данном случае – статья сто тридцать шесть. Андрей был вынужден признать правоту Арапова. – И что теперь делать? – Идти домой, спать. Вызывай повесткой Фандеру на допрос – в статусе свидетеля. Если он убийца, то его это не должно насторожить. А вот вопросы надо тщательно продумать, загнать его в ловушку. В самом деле, за окнами уже начало смеркаться. С переходом в МУР Андрей стал возвращаться домой совсем поздно. Времени на личную жизнь, развлечения, скажем – выходы в кино, парк – совсем не оставалось. Утром умылся, побрился, чаю выпил – и на службу. Впрочем, другой жизни, более спокойной, Андрей себе не представлял. Он удивлялся, как можно весь день сидеть за столом или стоять за станком, ежедневно выполняя одну и ту же работу, скажем – вытачивая деталь. Явка Фандеры на допрос была назначена на четыре часа пополудни. Андрей полистал дело, чтобы освежить в памяти детали, набросал список вопросов, мысленно прикинул, какие ответы может дать подозреваемый, вписал еще два вопроса. Потом показал листок Арапову. Тот вычеркнул один пункт и вписал два новых. День тянулся медленно, и Андрей то и дело поглядывал на часы. Ровно в шестнадцать часов раздался стук в дверь. – Входите. Андрей видел Фандеру в первый раз. С виду – обычный пенсионер, выглядит немного моложе своих лет. Одет скромно, но чисто. А вот глаза неприятные, бесцветные и какие-то… словами не объяснить. Вроде взором в душу проникнуть хотят, прочитать твои мысли. Фандера прошел, сел на предложенный стул. Никакой хромоты, никакой палочки, походка не раскачивающаяся, как у людей на протезах. Да и поскрипывают отечественные протезы – но других не было. Хороший протез был редкостью. После войны калек появилось много, а протезных мастерских по пальцам пересчитать можно. Вот и мастерили инвалиды сами себе убогие деревяшки вместо ног. А если не было руки, заправляли пустой рукав пиджака или рубашки за поясной ремень. А уж когда, усевшись, Фандера стал слегка постукивать левой ногой, как бы отбивая ритм, Андрей окончательно понял, что ноги у подозреваемого свои, а не протезы. И что он нервничает. По лицу и рукам не скажешь, а нога волнение выдает. Допрос начал Арапов. Сначала он, заполняя шапку протокола, задавал вопросы совсем простые – фамилия, имя, отчество, место и год рождения, и Фандера успокоился. Затем последовали вопросы по якобы самоубийству Тищенко: видел ли он когда-либо у самоубийцы пистолет или драгоценности, при каких обстоятельствах и когда они познакомились, как часто и по какому поводу встречались? Фандера отвечал быстро, не задумываясь, но очень коротко и односложно – ведь за детали всегда зацепиться можно. И чем дольше длился допрос, тем сильнее у Андрея было ощущение, что подозреваемый уже имеет богатый опыт допросов – не раз и не два допрашивался или допрашивал сам. Наверное, такое же чувство появилось и у Арапова. Он неожиданно спросил, хотя этого вопроса на листке не было: – Вы уже были под следствием или судом? – Не привлекался никогда. Да я же говорил вашему сотруднику об этом еще в первый раз. – Да-да, я читал, просто уточняю. А потом пошли вопросы с листка, и стиль ответов Фандеры изменился. Теперь он стал давать ответы после некоторого раздумья, взвешивая слова, словно остерегаясь сказать лишнее. Вопросы явно насторожили его – ведь они были не о Тищенко, а о нем самом. Фандера был сообразителен, и, едва образовалась небольшая пауза, сразу спросил: – Вы меня в чем-то подозреваете? – Как возможные версии, мы обязаны проверить всех, кто был вхож в квартиру самоубийцы. Фандера успокоился, и тут Арапов спросил: – Вы служили? – Да, был в действующей армии и комиссован в тысяча девятьсот сорок четвертом году по ранению. – Сожалею. А куда было ранение? – Да в плечо. Пуля навылет прошла, могу рубец показать. – Увольте, мы же не врачи. А вот доктор наш, судмедэксперт, вас сейчас действительно осмотрит. Фандера сделал удивленное лицо, но что он мог возразить? Арапов позвонил по телефону, и через несколько минут в кабинет вошел судмедэксперт: – Здравствуйте. В чем проблема? – Надо осмотреть возможные следы ранений – рубцы, швы на теле этого гражданина. – Попрошу раздеться. На левом предплечье Фандеры след от ранения был – пулей был выхвачен изрядный кусок мышц и кожи с выходной стороны. Эксперт направил на руку свет от настольной лампы и покачал головой: – Еще ранения были? – Осколочное, в левую ногу. У Андрея от волнения заколотилось сердце: сейчас Фандера покажет протез, и справка Санупра подтвердится. Подозреваемый завернул широкую штанину брюк: на голени – мелкие шрамы от осколков, но стопа на месте. Сыщики переглянулись. – Можете одеваться, – сказал эксперт. Потом он подошел к Арапову и что-то прошептал ему на ухо. – Спасибо. Надеюсь, заключение будет? – Если не срочно, завтра представлю. Эксперт ушел, а Фандера стал качать права: – Я фронтовик, кровь за Родину проливал, а вы обижаете меня, раздели. По какому праву? Я буду жаловаться вашему начальству! – Имеете полное право, – спокойно ответил Арапов. – А сейчас я подпишу ваш пропуск, и вы можете быть свободны. Фандера не мог скрыть радостно блеснувшие глаза. Арапов вручил ему пропуск, и Фандера, демонстративно не попрощавшись, вышел. Арапов тут же снял трубку и набрал номер: – Он вышел. Одет… – Сыщик довольно точно описал одежду Фандеры. Андрей подпрыгнул на стуле: – Его же арестовывать надо, а вы ему пропуск… – Ты знаешь, что мне шепнул эксперт? – Откуда? – Ранение на руке зашивал немецкий врач. Несколько секунд Андрей переваривал услышанное. – То есть? – Он или в плену был, хотя сей факт нигде не указан, или служил у немцев. – Тем более арестовывать его надо! Или в НКВД передать! – НКВД уже нет, есть МГБ. И что ты передашь? Что ранения немецкий хирург зашивал? Мало. – Так ведь уйдет! – За ним «топтун» пошел из службы наружного наблюдения. Фандера сейчас занервничал, может совершить ошибку. Вот мы и посмотрим, что он делать будет. Андрей был поражен: Арапов сейчас преподал ему урок мастерства высшего пилотажа. И ранение у Фандеры есть, но появляется немецкий хирург; и нога своя, не ампутированная. Уже ясно, что Фандера не тот человек, за которого себя выдает. И «топтун» из «наружки» за подозреваемым проследит – куда он пойдет и что делать будет. Однозначно – до эксперта и «топтуна» Андрей не додумался бы. Ну, Арапов, молчун! Еще вчера, после того как он прочитал вопросы, записанные Андреем, он подготовился к допросу – эксперт, «топтун». Вот что значит опыт, мастерство, мудрость. Да, МУР не зря славится тонкой, тщательной работой и хорошими результатами. – Ну что, любезный моему сердцу молодой человек, приуныл? Двадцать часов, пора по домам. Полагаю, с утра у нас будет много работы.Глава 10. Перстень
Наверное, никогда еще Андрей не шел на работу с таким нетерпением. С желанием, с охоткой – каждый день, однако сегодня он практически бежал. Но все равно Арапов уже был на службе – сидел за столом, читая донесение «топтунов». Едва поздоровавшись, Андрей спросил: – Что интересного? – Заходил наш фигурант по двум адресам. Один – на Чистопрудном бульваре, двадцать семь, другой – на Земляном валу, четырнадцать. На первом адресе он пробыл семь минут, на втором задержался на полчаса. Квартиры установить не удалось. И знаешь, что «топтуны» пишут? «Объект наш проверялся, причем довольно профессионально: использовал витрины, завязывал якобы развязавшиеся шнурки, резко менял направления движения». Только у нас «топтуны» опытные, таких не провести простыми приемами. К тому же их было двое, чтобы не примелькаться. – Эх, вот бы знать, к кому он ходил и о чем говорил… Не поверю, что встречались они по пустякам. – Разделяю твое мнение. Поэтому твоя задача на сегодня – выяснить, у кого конкретно он был, а если повезет – о чем они говорили. Только поделикатнее, прикройся паспортной проверкой. – Сделаю. Андрей выскочил из здания МУРа. Сначала на Земляной вал, туда троллейбус идет. Проезд сотрудникам милиции был бесплатный, даже удостоверение доставать не приходилось. За отворотом лацкана пиджака был приколот значок с крупными буквами «МУР» и номером. На секунду Андрей отвернул лацкан, кондуктор узрел и кивнул. Вот и дом – кирпичный, двухэтажный, в два подъезда. На тротуаре дворник орудовал метлой. Андрей подошел к нему, показал удостоверение – почти все московские дворники сотрудничали с милицией. – Вчера около девятнадцати часов в дом приходил гражданин. – Андрей описал внешность Фандеры. – Был такой, – подтвердил дворник. – В первый подъезд заходил, а вот насчет квартиры не подскажу. Вроде положительный гражданин, трезвый – зачем за ним смотреть? – А кто на первом этаже проживает? – В первой квартире одинокая бабушка, у нее все в войну погибли. Во второй – дверь прямо – Сумароков, работает на фабрике резиновых изделий. Не пьет, не дебоширит, живет один. Скрытный, однако. В третьей, что справа – Чистяковы. Там одних детей шесть человек, мал мала меньше. Хозяин на железной дороге работает. – Понял, спасибо. Выходило, что Фандера мог прийти только к Сумарокову. – Жилец из второй квартиры дома? – Не могу сказать, он по графику работает. Но утром я его не видел. Андрей зашел в подъезд. Когда-то дом видел лучшую жизнь – на высоких потолках лепнина, сейчас частично уже обвалившаяся. Он постучал в дверь. Долго не открывали, потом раздались шаги, и мужской голос, густой, хрипловатый, осведомился: – Кого черт принес? – Милиция, проверка паспортного режима. Открывайте! Щелкнул замок, и дверь открылась. На пороге стоял мужчина лет сорока – в трусах и майке. – Только прилег после смены отдохнуть. Сейчас. – Он ушел в глубь квартиры и вернулся с паспортом. Андрей открыл его. Сумароков Николай Ильич, 1906 года рождения, уроженец поселка Ветошь Вологодской области. Судя по серии паспорта, отбывал наказание: когда выдавали паспорта людям, освободившимся из тюрем и лагерей, эти документы уже имели определенные серии. Андрей перевернул страницу, сверил прописку: – За что были судимы? – По сто шестьдесят седьмой статье. Ага, за разбой. Судя по накачанным мышцам, он и без оружия любого может уложить одним ударом. – Когда освободились? – В тысяча девятьсот сорок четвертом году. – С Фандерой вместе сидели? – неожиданно спросил Андрей. – Не знаю такого! Судя по глазам, он не врал. Но уголовникам верить на слово нельзя, соврут – недорого возьмут. – Вчера вечером к вам визитер приходил. – Семен, что ли? – Я вас спрашиваю. – Приходил. – По какому поводу? – Это допрос? Тогда где протокол? – Собирайтесь, пойдем со мной в отделение милиции – будет вам протокол. А может, и новый срок. – Андрей брал Сумарокова на испуг. Только хозяин квартиры был калач тертый. Коли «мусор» срок обещает, лучше ответить, иначе будет хуже. – Вещица у меня его хранилась, забрал он ее. – Что за вещица? – Мне без интереса, не знаю. – Давно на хранение отдал? – Не помню, дней десять назад. – Постарайтесь точно вспомнить дату. И вообще, зачем он ее вам принес? У него ведь свое жилье есть. – Откуда мне знать? Может, боялся, что соседи сопрут? – Собирайтесь, надо под протокол записать ваши показания. – Вы же, гражданин начальник, обещали… – Срок я вам обещал, но передумал. А протокол нужен. Кстати, больше никаких чужих вещей у вас нет? – Что у меня, камера хранения, как на вокзале? Сумароков собрался быстро, в три минуты. Хозяин запер дверь, и они вышли. До ближайшего отделения милиции идти было три квартала. – Слышь, гражданин начальник, вещица у Семена ворованная была? – Хуже, с «мокрухи». Он ее у убитого взял. – Тьфу ты! – сплюнул Сумароков. – Я же завязал, а этот меня снова под статью едва не подставил. В отделении милиции Андрей предъявил дежурному удостоверение: – Мне бы свободную комнату на полчаса и бланк протокола допроса. Комната нашлась, и бланки дежурный принес. Андрей записал подробно, где, когда и при каких обстоятельствах Сумароков познакомился с Фандерой. Потом Сумароков на пальцах считал, когда Семен принес ему на хранение свою вещь. Получалось – в день убийства, только на два часа позже – время убийства определил судмедэксперт. – Прочитай и подпиши внизу, на каждой странице. – Начальник, я не при делах – ни сном, ни духом. Ежели подпишу, срок на себя не навешу? – Вы же утверждаете, что не знали, что вам принес Семен. – Конечно не знал! Сумароков подписал протокол, не читая. – Все, свободны. В другой раз осмотрительнее будьте в выборе друзей. – Какой он мне друг? Так, знакомец давний. – А других приятелей Семена знаете? – Нет у него друзей, – отрезал Сумароков, довольный тем, что пронесло, обошлось. Сумароков ушел, а Андрей задумался. Сведения важные. Он поклясться мог, что Фандера приносил Сумарокову похищенный перстень. Но тот утверждает, будто не видел, что за вещицу принес ему Семен. Врет, поди, но как докажешь? Андрей решил, что лучше заехать на Петровку, посоветоваться с Араповым. Доказательство, конечно, слабенькое, Сумароков не видел вещицы, но совпадение по времени убийства и визита к нему Фандеры само по себе более чем подозрительно. Андрей застал сыщика, разглядывающего под лупой небольшую фотографию 3×4. Обычно такие, наряду с фотографиями 2×3, клеились в документы. Арапов протянул Андрею фото: – Узнаешь? Фото было слегка пожелтевшим, но четким. И Андрей видел это лицо в первый раз. – Нет, не встречал ранее. – Да? Вот и я тоже. Однако мы с тобой беседовали с ним вчера. – Фандера? – Фандера, только настоящий. Из архива Советской армии добыл. Знал бы ты, чего мне это стоило! Оказывается, он на кадровой службе в РККА был, после финской, в тысяча девятьсот сороковом году уволился. Причины не знаю. И когда же Арапов успел в Подольск, где архив располагался, смотаться? Или у него другие оперативники на подхвате есть? Андрей отдал сыщику протокол допроса. Тот прочитал его и откинулся на спинку стула: – Занятно! Вот только врет этот твой Сумароков, что вещь не видел, просто боится, что за укрывательство пойдет. – Дворник говорит, что ничего предосудительного за ним не замечал. Не пьянствует, подозрительных компаний к себе не водит, работает. – Может, и так. А что по второму адресу? – Не успел еще, спешил протокол вам показать. – Ты все-таки по второму адресу, на Чистопрудный, сходи. Установи, у кого Фандера был, но в контакт не входи. Не исключаю, что он после нашего допроса испугался и что-то – предположительно перстень – перенес на другой адрес. – Перстень должен быть там. Надо брать ордер на обыск. – А вдруг он бутылку самогончика, как драгоценность, прятал? С чем я пойду к прокурору? С догадками? Андрей качнулся на стуле и едва не застонал от досады: – Брать надо этого Фандеру! Да и не Фандера он. Тот воевал, умер от ран. – Это точно. – Вдруг у него другие документы есть – и тоже фальшивые? Свалит в какую-нибудь деревню глухую – пойди найди потом его нору… – Дальше границы не убежит, – усмехнулся Арапов. – Иди, не теряй время. На Чистопрудном бульваре Андрей затеял разговор с бабушками, сидевшими у дома. Недалеко, за столом, сидели доминошники – они с азартом забивали «козла». Слово за слово – и Андрей узнал, что вчера вечером в доме был посторонний, вон, Ангелину Аполлинарьевну едва ли не до смерти напугал. Лампочка в подъезде перегорела, темно, а он как черт из табакерки, из восемнадцатой квартиры выскочил. – И часто он ходит туда? – Второй, может быть – третий раз. – Зазноба там у него? – Какое там! Грузчик Ванька, в Мосторге работает. Жена от него два года назад ушла, потому как дрался, ежели выпьет. – В милицию заявлять надо было. Старушки поджали губы, и Андрей, почувствовав мгновенно родившуюся неприязнь, тотчас перевел разговор на предстоящее понижение цен – читал вчера в газетах. Старушки с радостью переключились на новую, приятную для них тему. Оставив их обсуждать приятные перспективы, Андрей направился в паспортный стол. Там он выяснил, кто прописан по этому адресу, и переписал данные на бумажку. Странная склонность у этого Фандеры иметь в друзьях одиноких мужчин. Осторожничает? Женщина ведь не утерпит, подслушивать будет, о чем гость беседует с мужем, а при уборке может наткнуться на припрятанную вещь. Это тоже «камешек в огород» Фандеры: если человек честен, зачем ему так осторожничать? Андрей пришел на Петровку, но Арапова на месте не оказалось. Даже странно, Андрей уж подозревать стал – не ночует ли сыщик на службе? С легким сердцем он отправился домой. Утром Арапов сказал Андрею: – Вызывай Фандеру повесткой, несостыковок в его биографии много. Что-то с ним нечисто. Андрей выписал повестку и не поленился – сам выбежал на улицу и опустил листок в почтовый ящик. Корреспонденция в Москве ходила быстро, день-два. По его мнению, надо было ехать и арестовывать подозреваемого, однако Арапов был против. – Осрамим перед соседями, а за ним пока висит проживание по чужим документам. Наказание всего-навсего – штраф или полгода принудительных работ, и это называется – «гора мышь родила». Подождем, придет. Ты пойми, раз человек получил повестку, то он придет. В его понятии, если бы у нас на него что-то было, мы бы его уже арестовали. А прийти, побеседовать – почему нет? И Фандера пришел. Выглядел он уже не так бодро, осунулся слегка, видимо – волновался, переживал. Конечно, каждый, даже добропорядочный гражданин, вызов в милицию воспринимает с опаской – в это учреждение приглашают не для наград. Ведь за каждым может иметься маленький, иногда забытый за давностью лет, грешок. Допрос вел Арапов, Андрей сидел слева от Фандеры. На этот раз сыщик имел заключения экспертов, ответы на запросы и другие бумаги, поэтому допрос вел честно, с открытым забралом. – Семен Прокопьевич, вам знаком этот человек? – Сыщик протянул фото. Фандера посмотрел мельком и отрицательно качнул головой: – В первый раз вижу. – Ай-яй-яй! Как же так? Это же Фандера Семен Прокопьевич, по документам которого вы живете. Фандера не изменился в лице: – Однофамилец, бывает. – Да, бывают в жизни совпадения. Но он родился в Белецке – там же, где и вы, даже в один и тот же день; служил в одном полку с вами. Не слишком ли много совпадений? Фандера немного побледнел: – Я не пойму, в чем меня подозревают? – Вы живете по поддельным документам. Поясните, при каких обстоятельствах вы их заимели? – Ну хорошо, коли вы это знаете. Я потерял свои документы, жил в колхозе. Когда умер настоящий Фандера, я забрал его документы: паспорт, военный билет – да все, и переехал в Москву. – Где находились в годы войны? – Воевал, как многие, сто семьдесят шестой минометный полк. – Проверим. Ваши настоящие фамилия, имя, отчество, год и место рождения? – Морозкин Андрей Владимирович, родился первого июля тысяча восемьсот девяносто седьмого года в Балашихе. И тут Арапов нанес совершенно неожиданный для Фандеры удар, спросив: – Когда и где находились на службе у немцев? Спросил спокойно, не повышая голоса, но подозреваемого едва не разбил апоплексический удар. Он побагровел, выкатил глаза и стал хватать ртом воздух. – Вам плохо? Вызвать врача или водички дать? – по-прежнему спокойно осведомился Арапов. Андрей был поражен – когда Арапов успел нарыть такие данные? Подозреваемый минут пять приходил в себя, потом протянул руку к стакану. Арапов налил из графина воды. Когда подозреваемый пил, его зубы мелко стучали о стакан. Внезапно он швырнул стакан в Арапова, сунул руку в карман и, выхватив пистолет, заорал: – Волчары позорные! Но выстрелить он не успел – среагировал Андрей. Он ударил его в кадык ребром руки и добавил по шее кулаком. Пистолет выпал из руки Морозкина, а сам он засипел и согнулся. Андрей вытащил из брюк преступника брючный ремень, завел его руки за спину, ловко связал и усадил Морозкина на стул. Взяв со стола карандаш, он поддел им пистолет за спусковую скобу и положил его перед Араповым: – Пальчики снять вполне сгодится. – Ловок ты, Андрей, людей вязать. – Сколько на фронте «языков» взято! И быстро надо, чтобы через «нейтралку» к своим успеть, пока немцы пропажу не обнаружили да из минометов не накрыли. – Так, гражданин Морозкин – он же Фандера… Хотя неизвестно, какое ваше настоящее имя-отчество, я повторяю вопрос: когда и где вы служили у немцев? После неудавшегося нападения Морозкин как-то сдулся, лицо его посерело. Видно, он понял, что сопротивляться бесполезно, улик против него много. – В полиции служил, в Минске. Как в плен попал в сорок втором году, так к полицаям и пошел. Думал, хана Союзу, немец на всех фронтах прет. А у нас? Элементарного – патронов, винтовок на всех в роте не хватало. А я жить хотел! Арапов, до этой минуты писавший протокол, поднял голову и показал пальцем на Андрея: – Его в армию сразу после школы призвали. Молодой пацан, мальчишка совсем. Думаешь, ему не страшно на войне было или он жить не хотел? Андрей в первый раз видел всегда спокойного Арапова возбужденным. Сыщик уселся на стул перед Морозкиным: – Поясните, зачем, из каких побуждений вы убили Тищенко? – Да из-за перстня же! Ему цены нет! А Тищенко даже не понял, какое сокровище у него в руках. – Где пистолет взяли? – На барахолке купил – всего-то тридцать червонцев. Я уговаривал Тищенко продать перстень, он уперся, ну и пришлось… – Где перстень находится сейчас? – Вы сыскари – вы и ищите. – Думаю, перстень сейчас на Чистопрудном бульваре, у Ивана Самойленко. Глаза Морозкина злобно сверкнули: – Все-то вы знаете! Арапов написал протокол и подвинул его Морозкину: – Подпишите. Андрей сначала обыскал задержанного – во избежание новых эксцессов, потом развязал ему руки. Морозкин внимательно прочитал каждую страницу и расписался: – Что теперь со мной будет? – В камеру пойдете, потом мы вас чекистам передадим. Думаю, по их линии вас давно разыскивают. Арапов нажал кнопку под столешницей, вошел конвоир. – В камеру его. – Руки за спину, по сторонам не глядеть. Вперед! – скомандовал конвоир. Морозкина увели, а Арапов стал крутить диск телефона: – Александр Михайлович, здравия желаю, Арапов беспокоит. Дело Тищенко – самоубийство в Лялином переулке – раскрыто. Арестован некто Морозкин. Нет, в суд передавать не будем, оказалось – он в полиции немцам служил. Надо сообщить чекистам, пусть они его крутят. Думаю, там серьезные статьи будут. Да, да, хорошо. Арапов положил трубку. – Начальству доложено. Сейчас подошьем все бумаги в дело – не сегодня завтра его от нас заберут. Гнида! В полиции бесчинствовал, небось. И в Москве не успокоился, Тищенко убил. Андрей, езжай на Чистопрудный, и при понятых, как положено, под протокол изыми перстень. Тогда в деле можно будет поставить точку. – Постановление на обыск есть? Полагаю, Самойленко тертый калач, спросить может. Пьянь, конечно. – Постановление я сейчас подпишу. Зайдешь к дежурному прокурору, пусть завизирует. Пока Андрей бегал с бумагами, наступил конец рабочего дня. Как не хватает времени! Он сел на трамвай – все быстрее, чем ногами. Понятыми пригласил двух доминошников. Дверь открыл помятый, явно с похмелья, Иван. Он увидел Андрея и двух доминошников в качестве понятых и попытался закрыть дверь, но Андрей успел поставить ногу в дверной проем. – Гражданин Самойленко? – строго спросил он. Обычно обращение «гражданин» и официальный тон сразу показывают, что это говорит представитель власти. – Ну? – Мы к вам с обыском, вот постановление. – Андрей вытащил из кармана и развернул лист бумаги. Иван попытался прочитать, но, похоже, не смог; однако синяя печать произвела впечатление. – Чего надо? – Для начала – впустить нас в квартиру. Андрей сделал шаг вперед, и Иван вынужден был отступить на шаг, и потом и вовсе попятился, пропуская его. Понятые вошли следом. – Предлагаю вам добровольно выдать то, что принес вам гражданин Фандера. Надеюсь, вы знаете такого? – Семен, что ли? – Он самый. – Нет у меня ничего. – Если найдем, пойдете подельником по делу. – Он что, стянул у кого-то вещи? – Серьезнее. Он обвиняется в убийстве и краже. Иван, хоть и был с тяжкого похмелья, сообразил, что статья серьезная, и вытер ладонью враз вспотевший лоб. – Вот же сволочь, так подставить! Мне попить надо. – Пейте. Иван прошел на кухню. Андрей направился следом – вдруг Иван попробует уничтожить улику? Скажем, выкинет в форточку. Иван открыл кран, нагнулся и прямо из крана напился, шумно прихлебывая. Руки его тряслись. И запашок был тяжелый. – Приносил он мне пакет, несколько дней назад было это. Только я ни сном, ни духом, клянусь, гражданин начальник! Сказал – в коммуналке живет, боится, как бы не пропали вещицы. – Неужели он вам так доверял? – А вы у него спросите! – Иван набычился и смотрел исподлобья. Андрей не доверил бы пьянице на хранение даже пустую бутылку. – Спросили уже. – Он арестован? – Так вы выдадите пакет? Или мы приступаем к обыску? – Сейчас. – Иван взял замусоленную табуретку и поставил ее у стены. Едва не упав, встал на нее, сунул руку в отверстие вентиляции и вытащил оттуда пакет из черной плотной бумаги, туго перетянутый крест-накрест бечевкой. – Вот. – Он протянул пакет Андрею. Понятые толкались в дверях кухни. – Граждане понятые, вы видели, как пакет извлекли из вентиляционного отверстия? – Да, – подтвердили доминошники. – Гражданин Самойленко, положите пакет на стол. Иван спрыгнул с табуретки и положил пакет на стол. – Дайте мне нож или ножницы. Иван протянул Андрею кухонный нож. Оперативник разрезал бечевку, развернул бумагу. Понятые и сам Иван не сводили с пакета глаз – Андрей специально встал так, чтобы они видели, что в пакете. Разрезал бечевку и бумагу. На бумаге лежал мужской золотой перстень – довольно массивный. Его украшал крупный бриллиант. В скудном свете тусклой лампочки он переливался искрящимися лучами света. У понятых вырвался вздох – то ли удивления, то ли восхищения. – Граждане понятые, попрошу подойти и осмотреть найденное. – Отметьте в протоколе, что я выдал его добровольно! – тут же подал голос Иван. Наверное, он и сам не знал, что хранит драгоценность. Андрей уселся писать протокол. – Ну вот. В изъятом пакете обнаружили перстень из желтого металла с монограммой «Ф» и прозрачным камнем. Распишитесь. – А почему сразу не написать, что перстень золотой, а камень – бриллиант? – удивился один из доминошников. – Это только экспертиза покажет, золотой он или нет. Вдруг искусная подделка? Понятые разочарованно вздохнули. Андрей сложил протокол обыска и вместе с пакетом уложил в карман. – Гражданин Самойленко, находятся ли в квартире иные предметы, переданные вам на хранение посторонними лицами? – Нет, у меня же не камера хранения. – Иван опять присосался к крану с водой. – Я вынужден досмотреть квартиру. Иван от удивления икнул: – Я же сам выдал пакет… Да смотрите, у меня ничего нет. Дальнейший обыск ничего не дал. Обстановка в квартире была более чем скромная: железная кровать с панцирной сеткой и грязным бельем, почти пустой шифоньер и тумбочка с батареей пустых бутылок. И везде – пыль и грязь. Андрей, пока обыскивал квартиру, весь покрылся пылью и паутиной. На лестничной площадке он долго отряхивался. Один из понятых, поджидавший их у дома, поинтересовался: – Так вы его не заберете? – Суд решит. – Он ведь работяга. Выпить любит – это да, но он не преступник. – Защищаете? – Да я так, к слову, – смутился понятой. Андрей приехал на Петровку и выложил перед Араповым пакет с перстнем и протокол обыска и изъятия. Сыщик пакет развернул, полюбопытствовал: – Хм, перстень солидный… Не знаешь, что это за буква «Ф»? – Без понятия. Может, Фандера? – Сомнительно. Монограмма сделана ювелиром при изготовлении перстня, а не позже. – А вдруг этот перстень заказывал сам Фандера? – Андрюша! – Сыщик укоризненно посмотрел на Андрея. –Перстень старой работы, не исключено – старинной. А подследственный наш носил тогда другую фамилию. Не провидец же он, чтобы знать наперед, что станет именно Фандерой. – Тогда перстень мог принадлежать настоящему Фандере, который умер. – Такую версию не исключаю, но она на десятом месте. – Почему? – Сам посуди: фронтовик, жил небогато – откуда у него такая дорогая вещь? – Наследство. – Мы нашли драгоценность, из-за которой произошло убийство, Андрюша. А историю перстня раскапывать не будем, к делу это не относится. – Понял. – Отнесите перстень экспертам. Пусть они определят материал – на самом ли деле это золото и бриллиант. Может быть, подделка. – Слушаюсь. Весь следующий день Андрей занимался бумагами – дело Морозкина, как и его самого, передавали чекистам на Лубянку. Уже к вечеру раздался звонок. Трубку взял Арапов: – Да, приветствую! Конечно, сдавали. А что, есть что-нибудь интересное? Конечно, заходи, буду рад видеть. – Арапов положил трубку. – Андрей, сейчас эксперт придет – и не один. Похоже, нас ожидает нечто интересное. Через четверть часа в кабинет оперов вошел эксперт, а с ним – довольно пожилой мужчина, можно сказать – старик. Он был благообразного вида, с седой бородкой клинышком, с тростью, и Андрей почему-то сразу подумал, что он из бывших – либо офицер царской армии, либо из дворян. Оба поздоровались, Арапов пригласил сесть. Эксперт положил на стол перстень и заключение. – Металл – золото, высокой пробы. Камень – чистой воды бриллиант, шесть карат. – Приблизительная стоимость? – Стоимость самого золота и бриллианта относительно невелика, думаю – тысяч восемь-десять в рублях. На самом деле значительно дороже работа – редкая, искусная, опять же – старинная. Полагаю, в иностранной валюте перстень будет стоить значительно дороже. – Сам понимаешь, Виталий Викторович, для суда нужна стоимость в рублях. – Да я написал все, не в первый же раз. А теперь послушайте товарища Перетрухина. – Эксперт повернулся к старичку, до этого момента сидевшему молча. Посетитель кашлянул: – Я встречал уже этот перстень – дважды, с вашего позволения. – Где, при каких обстоятельствах? – Арапов весь обратился в слух. Андрей же не сводил глаз со старика. – Простите, забыл представиться. Я тогда служил кавалергардом в далеком уже тысяча девятьсот седьмом году на приеме по случаю именин государя. Рядом со мной за столом сидел миллионер Фторов. Я обратил внимание на перстень на его пальце. Изящная вещица, дорогая. Стол был великолепен: фуа-гра, рябчики… Простите, я отвлекся. Так вот, Фторов заметил мой интерес и сказал, что таких перстней сделано всего два, и второй – поменьше размером, для супруги. Сыщики переглянулись. – Этот перстень, что перед вами – мужской, именно Фторова. Можете даже примерить – он на мужскую руку. Второй перстень я не видел. – Вы говорили, что видели перстень дважды. – Да, простите. Так вот, второй раз перстень и самого Фторова я встретил уже в тысяча девятьсот восемнадцатом году – на Волхонке это было. Фторов уже не выглядел таким солидным и лощеным, респектабельность подрастерял. Но перстень был на пальце. Я еще подумал, что время лихое, голодное, бандиты кругом – зря он его носит. И как в воду глядел. Через пару месяцев узнаю – убили Фторова в своей квартире. Подробностей не знаю, слышал только, что все ценности из квартиры пропали. – Спасибо, вы нам очень помогли. Андрей, проводи товарища. Андрей вывел старичка через пост у входа, а когда вернулся, Арапов оживленно беседовал с экспертом. – Ты, голуба, где этого мастодонта откопал? – Помогает нам иногда. После революции он оценщиком в Гохране работал. Несмотря на происхождение, взяли – в драгоценностях разбирается хорошо. Вот я и пригласил его вчера. Он перстень опознал сразу, как только увидел. Андрей вмешался: – Стало быть, монограмма «Ф» – это по фамилии владельца? Фторов? – Совершенно точно. – Занятно. Собственно, дело было раскрыто, если иметь в виду убийство в Лялином переулке. А про перстень – интересно. Видимо, в нескольких руках побывал, прежде чем оказался у убитого. И теперь весь путь не отследишь. Да, собственно, для данного уголовного дела этого и не требовалось. Тем более за столько лет установить подробности было просто невозможно. Андрей взял перстень, примерил. Видно, крупным мужчиной был этот Фторов, перстень был Андрею великоват. – Ну, был рад, если смог чем-то помочь вам. Бывайте. – Эксперт откланялся. Андрей снял перстень с пальца и положил его на стол. – Крови на этом перстне много. Мы достоверно знаем, что как минимум двоих из-за него убили. А сколько еще тайн, с ним связанных, мы не узнаем никогда? Арапов подшил заключение экспертов в папку с делом, а перстень убрал в сейф – сейчас он был вещественным доказательством. Домой Андрей возвращался с легким сердцем. Дело раскрыто. И хоть главным действующим лицом расследования, его мозгом был Арапов, а он, Андрей, был только на подхвате, все равно было приятно. Дома Андрей не спеша поужинал. Тетка сегодня расстаралась: сделала запеканку, да со сметаной – ну просто объедение! Он улегся в постель. Время позднее, надо отоспаться. Однако отдохнуть ему не пришлось. Только уснул, как в коридоре начал звонить, надрываясь, звонок. Кто-то из соседей снял трубку, и уже сквозь сон Андрей услышал короткий разговор и стук в дверь. – Андрей, это тебя. Как был – в трусах и майке, Андрей выскочил в коридор. – Да, Фролов. Слушаю. – Это Арапов. Но сыщик мог и не представляться, Андрей сразу узнал голос. – Собирайся, я выслал за тобой машину. – Слушаюсь. Оделся Андрей быстро – еще не забылись армейские привычки. Сунул в карман пистолет, хотя за небольшой срок службы в МУРе он еще ни разу им не воспользовался. В коммунальной квартире стояла тишина, все спали, и Андрей вышел, тихонько притворив за собой дверь. Едва он спустился по лестнице, как увидел – у подъезда, порыкивая мотором, уже стоит машина. Андрей уселся на сиденье и поздоровался с водителем. – Не знаешь, зачем вызывают? – Убийство вроде. Арапов уже на службе. Едва машина подкатила к зданию МУРа, как со ступенек спустились Арапов и с ним эксперт. – Едем на место происшествия. Ехать пришлось недалеко, в Большой Харитоньевский переулок. У подъезда дома еще старой постройки, из числа доходных домов, их дожидалась женщина. Лицо ее было заплаканным, голова закутана платком. – Вы вызывали? – Я. Захожу в квартиру, а там … ужас! – Пройдемте. Квартира была небольшая, двухкомнатная, с узким коридором, но высоченными потолками. Эксперт сразу спросил: – Что вы трогали руками? – Только ручку на дверях. Эксперт догадливо покачал головой. Он первым приступил к работе – начал наносить на предметы мебели угольный порошок, снимать отпечатки пальцев. Потом сложил в бумажный пакет папиросные окурки из пепельницы. – Два человека курили, – заявил он. – Федорович, почему ты так решил? – Мундштуки у папирос по-разному замяты. Попробуем по слюне определить хотя бы группу крови. Отправив женщину на кухню, сыщики стали осматривать тело убитого. То, что его убили, не вызывало сомнений, самоубийство исключалось. Мужчина погиб от пулевого ранения в сердце, причем стреляли метров с трех, поскольку следов ожога ткани, характерного при самоубийстве, или несгоревших порошинок на коже не было. Хотя при выстреле с более близкого расстояния такие следы были бы. Выстрел был один, с близкого, в три-четыре метра, расстояния – только слепой промахнется. – Андрей Михайлович, приступайте к осмотру. Сам Арапов уселся за стол, достал бумаги и начал заполнять шапку протокола. «Мною, оперуполномоченным … числа … при искусственном освещении осмотрен труп … одетый…» Андрей стал ему диктовать: «На рубашке спереди слева имеется рваное отверстие с потеками крови, предположительно – пулевое ранение». Однако он тут же прервался: – Похоже, у него в руке что-то зажато! Арапов бросил писать, подошел, пригляделся: – Владимир Иннокентьевич, взгляните. К трупу приблизился судмедэксперт. Сначала работали сыщики, описывая положение тела относительно предметов мебели, потом – одежду и повреждения либо какие-то следы на ней, потом труп осматривал судмедэксперт, определяя время наступления смерти и предположительно причину – окончательное заключение будет только после вскрытия. Рукой в резиновой перчатке судмедэксперт осторожно распрямил пальцы убитого, достал небольшой предмет и протянул его Арапову: – Пуговица. Такие бывают на френче у служивых людей, скажем – на армейской форме. – М-да, похоже. Но что армейская – не факт. Такая же будет на милицейской форме и некоторых других. – Выдрана с нитками, с «мясом». Надо отдать эксперту, пусть нитки внимательно посмотрит. Похоже, убитый заподозрил неладное, попытался сопротивляться и оторвал пуговицу с гимнастерки убийцы. – Похоже. Андрей Михайлович, поищите гильзу: если был пистолет, будет и гильза. Все же улика. Ползая буквально на четвереньках, Андрей обыскал всю комнату – даже зажег фонарь и заглянул под комод и диван. Гильзы не было. – Отрицательный результат – тоже результат. Или был револьвер, или убийца унес гильзу с собой. Когда тело убитого было описано и осмотрено судмедэкспертом, его увезли в морг. Уже уходя, Владимир Иннокентьевич сказал: – Приблизительное время наступления смерти – четыре-пять часов назад. Он посмотрел на часы: – Значит, около десяти-одиннадцати часов вечера. – Спасибо. Если что-то будет известно по пуле, не сочтите за труд, позвоните. – Как обычно. Потом пошел обыск. Обыскивал Андрей, а Арапов ушел на кухню допрашивать женщину. Она обнаружила труп, она вызвала милицию. Методично, по кругу – как учили – Андрей стал осматривать мебель, одежду в шкафу и искать документы в большой комнате, где было обнаружено тело; но ничего существенного он не обнаружил. Зато во второй он сразу наткнулся на непонятный аппарат. Сначала подумал, что это пишущая машинка – есть вал и ручка. Но тогда где кнопки с буквами? Для чего вообще предназначено это устройство? И невеждой перед сыщиком показаться не хочется, и спросить все-таки надо. Андрей прошел на кухню: – Владимир Матвеевич, можно вас на секунду? Арапов кивнул и вышел в коридор. – Взгляните сами. Нашел какую-то штуковину, а для чего она предназначена, понять не могу. – Занятно. Пойдемте, полюбуемся. Одного взгляда на «штуковину» опытному сыщику хватило, чтобы понять ее предназначение. – Андрей, это же машинка для печатания денег! – То есть вы хотите сказать, что убитый печатал фальшивые деньги? – Поправлю. Станок на самом деле предназначен для изготовления фальшивок, но печатал их сам убитый или это был другой человек, сказать не могу, это еще вопрос. Сыщик наклонился, осмотрел станок, потом потянул на себя и достал металлическую пластину: – Андрей, что скажешь? Андрей присмотрелся. На металле было выгравировано изображение сторублевой купюры, только в перевернутом виде. – Похоже, сторублевки печатали. – Верно. Но это одна сторона. А должна быть и другая – ведь купюра имеет две стороны. Ищите вторую матрицу и сторублевки. На них будет один и тот же номер – в отличие от настоящих. Но дальнейший обыск ничего не дал, второй пластины не было. Деньги нашлись в кармане пиджака, висевшего в шкафу, но они были другого достоинства: десять, пять, двадцать, и имели различные номера и водяные знаки – то есть были настоящими. Осмотр коридора, кухни и балкона результатов не дал. Арапов закончил допрос и отпустил женщину. – Садись, Андрей. Что думаешь? Версии есть? – Этот убитый, Погиба, занимался изготовлением фальшивых денег или имел к этому отношение. Вечером он впустил в квартиру знакомого. Водку они не пили, только курили. Судя по окуркам, их было двое. Окурков четыре, стало быть – беседовали долго, не меньше получаса-часа. Или со стороны гостя последовали угрозы, или какие-то его действия не понравились хозяину, но произошла потасовка, в ходе которой хозяин квартиры ухитрился оторвать у своего гостя пуговицу. Но в последний момент тот его застрелил. – Пока складно, в масть. Дальше. – Неизвестный пока убийца подобрал гильзу, если это был пистолет, потом забрал матрицу для денег – только почему-то одну. Вторую искать не стал: либо его кто-то спугнул, либо он просто не успел – надо было уходить. – Похоже. С оружием ответ даст судмедэксперт и эксперт-баллистик. Но во всем этом есть одна небольшая странность. – Вы о выстреле? – Точно. Вечер, соседи с работы, со службы вернулись. И вдруг – ба-бах! Дом постройки старой, стены толстые, звуки скрадывают, но не настолько, чтобы хоть какой-то хлопок не услышать. Соседи насторожиться должны были, тревогу поднять. Однако ни один в милицию не позвонил. Почему? – Владимир Матвеевич, я одежду и подушки внимательно осмотрел. Арапов кивнул – оба поняли друг друга. Если бы убийца стрелял через подушку или телогрейку, чтобы уменьшить звук выстрела, то где эти вещи с пулевыми отверстиями – входящим и выходящим? – Неудобно соседей беспокоить, но надо пройти. Андрей, побеседуйте с соседями слева и справа, снизу и сверху. С остальными, кто в подъезде живет, поговорим уже днем, может – кто-то видел постороннего. Особое внимание – на тех, кто в форме. – Не факт. Человек мог быть в старой гимнастерке, донашивает. А брюки и пиджак могут быть цивильными. – Вот ты это и установи. Двери в квартиры долго не открывали. Да это и понятно – в предрассветное время сон самый сладкий. Однако Андрею удалось поговорить со всеми четырьмя квартиросъемщиками. Ни один из них не видел посторонних в подъезде, не слышал звука выстрела. Андрей заявился в квартиру убитого слегка обескураженным. – Никто не слышал выстрела, не видел посторонних в подъезде. – Мне судмедэксперт звонил, вернее – я сам интересовался. Пуля, попавшая прямо в сердце, выпущена была из револьвера «наган». Так что гильзы быть не должно, не поднимал ее убийца. Да и пули у револьвера и пистолета сильно отличаются. У пистолетной пули головка округлая, а у револьверной – тупоносая, кончик как ножом срезан. И гильзы у револьвера в барабане остаются, не выбрасываются наружу, как у пистолета. Но звук-то должен быть по-любому! У револьвера звук слабее, чем у «ТТ», но не хлопок – это точно. Почему соседи не слышали? Загадка! Андрей зевнул. За окном уже светать начинает, ночь, считай, уже прошла. Оба сыщика не спали, и головы были тяжелыми. – Вот что, Андрей. Утро вечера мудренее. Идите домой, часа два-три поспите, а потом и на службу. Глядишь, к тому времени что-нибудь у экспертов готово будет. Может, пальчики проявятся, которые ранее уже где-то засветились. Они вышли из квартиры и опечатали дверь. От подъезда пути их разошлись. По раннему времени общественный транспорт еще не ходил, а служебная машина ушла с экспертами. Только дворники лениво шаркали метлами по асфальту, стараясь выполнить свою работу до того, как по тротуарам побегут москвичи. Воздух был свежим и бодрил. Андрей быстро добежал до дома, разделся и нырнул в постель. Заснул сразу: сказалась еще армейская привычка использовать для отдыха каждую свободную минутку, по принципу «солдат спит – служба идет». Проснулся он через три часа по внутреннему будильнику. Наспех позавтракал и на службу ехал уже трамваем. Арапов уже сидел в кабинете. Наверное, он домой не ходил, отдыхал на диване в кабинете. Но выглядел сыщик бодро, по виду и не скажешь, что позади у него осталась бессонная ночь. Просто стожильный какой-то. – Доброе утро! – День уже. – Новости есть? – Пока нет, жду. Буквально через полчаса начал звонить телефон. «Пальчики», как называли сыщики отпечатки пальцев, ранее нигде в преступлениях не проявлялись. Принадлежали они убитому хозяину и еще одному человеку, предположительно мужчине, поскольку отпечатки были крупными. Потом позвонил эксперт-баллистик. Пуля, выпущенная из револьвера «наган», была послевоенного производства. Деталь мелкая, но она указывала, что убийца имеет доступ к патронам свежим и не покупает на рынке «из-под полы» боеприпасы военного производства. Те зачастую были эрзацами, скажем – оболочка была не медной, а омедненной, и гильзы были не латунными, а стальными. У немцев ситуация была такой же. Стало быть, убийца состоял на действительной службе – в армии, милиции, военизированной охране, либо в других структурах, имеющих оружие. Он носил форму и имел оружие. Это сужало круг поисков, но не делало розыск более простым. Сколько служивых в Москве? Десятки тысяч. А если убийца из области? – Андрюша, вам идти опрашивать всех жильцов не только подъезда, но и дома. Не забудьте о дворнике, почтальоне – обо всех, кто мог быть у дома или в доме и видеть предполагаемого убийцу. – Понял. – Я пока запрошу «Сбербанк» и Госбанк – не появлялись ли у них фальшивые сторублевки. Розыск набирал обороты и шел по разным направлениям. Андрей направился к дому. Убийца – не бесплотный дух, и кто-то должен был его видеть, пусть и мельком. Ситуацию ухудшало то, что на людей в форме особого внимания не обращают. Попробуйте вспомнить лицо милиционера или солдата, прошедшего мимо? А других особых примет, вроде одежды, нет. Женщины к одежде и ее деталям более внимательны, но что можно сказать о форме? Она есть на служивом, и все. Утомительный опрос длился до вечера, до темноты, однако он все же дал некоторые результаты. Двое показали, что в подъезд дома заходили в разное время два человека в форме. Один – в милицейской, другой – в вохровской. Работники ВОХР – как сокращенно называлась военизированная охрана, носили форму почти армейскую, только без погон, и головным убором им служила не пилотка, а фуражка с темно-красным околышем. На петлицах были две скрещенные винтовки. Мужчины, как люди военнообязанные, армейскую и вохровскую форму различали сразу, хотя цвет и покрой у них были одинаковы. Андрей не поленился, зашел в отделение милиции, обслуживающее данный район, и поинтересовался у заместителя начальника по оперативной работе, не посещал ли кто данный дом по служебной необходимости? И получил отрицательный ответ. В принципе милиционер мог быть из другого отделения или приходить по личным делам. Ну а вохровец никаких служебных дел иметь в доме не мог. Андрей вернулся в дом и стал опрашивать жильцов снова. И вопрос был один: к кому конкретно приходили люди в форме? Но ни один из жильцов не подтвердил, что в их квартиру приходил милиционер или вохровец. Тупик какой-то! Были свидетели – двое! Они утверждали, что в подъезд заходили люди в форме, а жильцы сей факт отрицали. Все услышанное Андрей доложил Арапову, и тот задумался. – Предположим, что только один из тех, кто был в форме, заходил к убитому. Но ведь был и второй! Значит, один из жильцов врет. Зачем? Андрей лишь пожал плечами – для него это тоже оставалось загадкой. – Придется вам, Андрей, завтра еще раз пройтись по жильцам и опросить их целенаправленно. Особое внимание – старушкам на лавочках и дворнику. Андрей хлопнул себя ладонью по лбу. Жильцов он опросил, а вот о дворнике запамятовал. А все потому, что тот на виду не был. – Владимир Матвеевич, я завтра с утра к дому, на службу позже явлюсь. – Да, пожалуй, так лучше будет. Дворника лучше всего было застать с утра, за работой. Уже в семь часов утра Андрей был на месте. Дворник шаркал метлой по асфальту и ворчал: – Ходют и ходют, мусорят и мусорят, никакой тебе культуры! Андрей представился, предъявил удостоверение и спросил о людях в форме. – Вохровец? Да он к Людке из пятьдесят третьей квартиры ныряет. В пятьдесят третьей квартире Андрей был, но мужчина, открывший ему дверь, утверждал, что к ним в гости никто не приходил. Дворник увидел на лице Андрея тень сомнения. – К ней! Ежели ты при ее мужике спрашивал, не скажет. Кто же при муже о полюбовнике заявит? Она баба видная, муж днями на работе, чего же ей не крутить хвостом? Сама-то она по сменам работает, в парикмахерской, маникюршей. А вот через полчаса ее мужик на работу уйдет, вы ее и спросите. С глазу на глаз. – Хорошо. Я на лавке посижу, а как ее муж выйдет, вы знак подайте. Скажем, кашлянете или метлу уроните. – Сделаю! – Дворник едва не вытянулся во фрунт, взяв метлу, как винтовку. – Только тянуться передо мной не надо, а то со стороны заметно. Андрей уселся на лавочку, а дворник начал выписывать вокруг него круги, проходя метлой по уже чистому асфальту. Из подъезда вышел мужчина. Дворник начал кашлять, как чахоточный, и в один из приступов совершенно естественно уронил метлу. Как говорится, заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Мужчина остановился рядом с ним и участливо спросил: – Ты не захворал, часом? – Нет, видать, пыль в горло попала. – Дворник тут же перестал кашлять. Мужчина ушел. – Мамзель теперь одна дома, можно идти. – Уговорил. Андрей поднялся к квартире, позвонил. Дверь открыла заспанная, в домашнем халате женщина какого-то неопределенного возраста. Ей можно было дать и тридцать лет, и сорок. Во избежание недомолвок Андрей сунул ей под нос удостоверение: – Побеседовать надо. Женщина скривилась, как будто лимон съела: – Что, прямо сейчас? – Могу выписать повестку, сами в МУР придете. Женщина распахнула дверь: – Заходите. Она провела его в кухню, минуя дверь в комнату. – Вы знаете, что в вашем доме, конкретно – в вашем подъезде – произошло убийство? – Слышала. – Кто к вам приходил вечером в день убийства? Лицо женщины побледнело, потом сделалось пунцовым: – Никого. Однако глаза ее бегали – женщина нагло врала. – Одевайтесь. – Это зачем? – Поедете со мной в МУР на официальный допрос. Есть свидетели, которые показывают, что вечером в день убийства к вам заходил мужчина в форме. Вдруг это убийца? Женщина уселась на табуретку, лицо ее покрылось пятнами. Достав из коробки «Казбека» папиросу, она закурила. – Отпираться бесполезно, у меня есть показания свидетелей. – Надеюсь, разговор останется между нами? – Конечно. – Это мой любовник. – Имя, фамилия, где живет, где работает – все! – Записывайте: Воронов Алексей Петрович, тридцать восемь лет, живет на Остоженке, адрес точно не знаю, дома у него не была никогда. Работает на железной дороге, грузы охраняет. – Как давно вы знакомы? – Два года. – Встречаетесь здесь? – Больше негде. – Давайте уточним время, когда этот Воронов пришел и во сколько ушел от вас. – Пришел в восемь часов – я на часы смотрела. А ушел… даже не знаю… часов в десять, наверное. – Время точно помните? – Нет, приблизительно. Немного раньше, немного позже. Алексей торопился на метро, в одиннадцать вход на станцию прекращается. В принципе время ухода ее любовника почти совпадало со временем убийства. А что? Вышел от любовницы, зашел к Погибе, покурил… Стоп! – А какие папиросы – я имею в виду марку – курит Алексей? – Он вообще не курит. Я при нем не курю, а уж если сильно хочется, выхожу на балкон. А в пепельнице в комнате убитого лежали папиросы двух марок – «Казбек» и «Беломорканал». И хотя окурки свидетельствовали об алиби Воронова, сбрасывать его со счетов было нельзя. Он не курит, но в квартире быть мог, а окурки оставил кто-то третий. Надо проверить все версии, все вероятности, отбросить тупиковые, искусственные и оставить одну-единственную, верную, которая в итоге и может привести к убийце. Так, для первого раза хватит. По крайней мере, Андрей выяснил личность одного из двух людей в форме, которые были в квартире убитого вечером. Не откладывая дела в долгий ящик, он поехал в транспортную милицию. Там, предъявив дежурному свое удостоверение, поинтересовался: – Грузы на железной дороге кто охраняет? – ВОХР, но они нам не подчиняются, у них свое начальство. – А где оно? – Ты кого разыскиваешь? Если человек на «земле», то лучше по направлениям. – Не понял, объясни. – Я имею в виду отделения железной дороги. Скажем, есть Москва-Сортировочная, Москва-Курская, Павелецкая, Киевская. – Дошло. А где искать конторы? – Да на этих грузовых станциях. На пассажирские не суйся, время попусту потеряешь. Андрей поехал на ближайшую и самую крупную – Сортировочную. Он и не подозревал, что могут быть такие. Десятки путей, лязг железа, пыхтенье паровозов, вагоны, движущиеся во все стороны… Он задумался – куда идти? Внезапно сзади раздался голос: – Гражданин, посторонним здесь находиться запрещено. Покиньте территорию. Андрей обернулся: сзади стоял вохровец в форме цвета хаки и с винтовкой на ремне. – Проводите меня к своему начальству! – Шли бы вы по-хорошему своей дорогой! – Я настаиваю. – Тогда идем, но пеняй на себя. Я предупредил. Вохровец под конвоем отвел Андрея в бревенчатый дом, сложенный из шпал и стоящий недалеко от путей. Когда вошли, он доложил: – Постороннего задержал на территории станции. – Все правильно, по уставу. Свободен, иди на пост. Вохровец ушел. Дежурный осмотрел Андрея с головы до ног, достал из пачки папиросу, закурил, пыхнул дымом: – И зачем ты по путям ходил? – Не ты, а вы. Мне к начальству вашему надо. – Здесь я решаю. Вот посажу сейчас тебя в камеру! Андрей достал удостоверение, предъявил. По идее, это нужно было сделать с самого начала, но Андрею хотелось посмотреть, что за обстановка в ВОХРе. Удостоверение произвело впечатление. Советский человек был так воспитан – власть нужно уважать и бояться. – Желание посадить меня в камеру не исчезло? Лицо дежурного вытянулось. Обстановка в один миг резко изменилась. Только что он чувствовал себя хозяином ситуации – и вдруг сам оказался в зависимом, подчиненном положении. И лучше бы этого муровца побыстрее сбагрить. – Так вам к начальнику? Это мы мигом! Он выскочил из-за стола, громко топая сапогами, пробежал по коридору и вошел в кабинет начальника. Выскочил оттуда через секунду: – Попрошу, товарищ, вас ждут! А сам ел Андрея глазами прилежного служаки. Когда Андрей вошел в кабинет, начальник что-то прятал в стол. Это «что-то» предательски зазвенело, но начальник нашелся: – Жарко, водичку пил. Андрей усмехнулся: графин и стакан стояли на столе – на подносе. Не дождавшись предложения, Андрей уселся на стул и вытащил из кармана удостоверение. – Не надо, дежурный видел. Чем могу? – Мне надо знать, в каком подразделении служит Воронов Алексей Петрович. Начальник облегченно вздохнул, и до Андрея донесся запах спиртного. – У нас такого в списках нет. Андрей показал на телефон: – Так выясните. Или хотите, чтобы я доложил своему начальству, что вы пьянствуете на работе? Начальник побагровел, расстегнул верхнюю пуговицу на мундире и вытер платком разом вспотевший лоб. Сняв трубку, он набрал три цифры. Андрей понял, что телефон ведомственный, скорее всего – железнодорожной связи. – Павел Миронович, здравия желаю! Шестаков беспокоит. У меня товарищ из МУРа, интересуется, в каком подразделении служит Воронов Алексей Петрович. Ага, подожду. Пару минут трубка молчала, потом начальник кивнул головой: – Да, спасибо, понял. Положив трубку, он вытер платком вспотевшие ладони: – Москва-Белорусская. Вам туда. Андрей встал: – За помощь благодарю, а вот «водичку» пить не рекомендую. – Гости вчера были, именины у жены. Понятно, поправиться хотел. Андрей улыбнулся и вышел. Увидев его в коридоре, дежурный вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Проходя мимо, Андрей бросил: – Вольно! На метро он добрался до станции Белорусская, потом какое-то время шел к грузовой станции. Похоже, грузовые станции располагались на кольцевой железной дороге.Глава 11. «Оборотень»
Воронов на самом деле служил в ВОХРе станции Москва-Белорусская. На службе его не оказалось: по словам начальника, в данный момент он сопровождал груз на поезде. Встревоженный начальник сразу спросил: – А чем вызван такой интерес к нашему сотруднику? Воронов в чем-то подозревается? – Нет, только свидетелем по делу. – Фу! – Начальник откровенно перевел дух. – Наше отделение считается одним из лучших. Сотрудников берем после проверки, не хотелось бы ошибиться – ведь одна паршивая овца способна испортить всю отару. – Дайте, пожалуйста, его личное дело, мне надо уточнить некоторые детали. Дело было предоставлено. Андрей внимательно изучил его, кое-что переписал себе на бумагу – тот же адрес. И, уже собираясь уходить, задал последний вопрос: – А с каким оружием Воронов выходит на службу? – Как и все – карабин образца тысяча девятьсот сорок четвертого года. – А револьвер у вас кто имеет? – У нас их три. Два у начальников караула, один у меня. И все-таки, чтобы расставить все точки над «i», Андрей поехал к Воронову домой – надо было узнать, во сколько тот заявился со службы позавчера. Он устал, очень хотелось есть – не обедал еще, а дело шло к вечеру, но служба превыше всего. Дома у Воронова оказалась жена. Только что вернувшаяся с работы, она хлопотала у керосинки, готовя немудреный ужин. Андрею стало неудобно: – Я на пару минут всего. – Он предъявил удостоверение. – Ой! – Женщина всплеснула руками. – Случилось чего? Где Алексей? – На службе. Да успокойтесь вы, с ним ничего не случилось. Вы лучше припомните, во сколько он позавчера вернулся домой? – А чего припоминать? В половине двенадцатого ночи. Разделся, выпил чаю. По радио гимн играть стали, значит – двенадцать часов ночи. – Спасибо. О нашем разговоре прошу никому не говорить, даже мужу. – Неужели вы подозреваете его в чем-то? – На железной дороге кражи из вагонов, проверяем. – Не, мой украсть не способен. – Для пущей убедительности женщина помотала головой. Андрей поехал в МУР. Как он и ожидал, Арапов оказался на месте: – Докладывай. Андрей подробно рассказал обо всем, что ему удалось узнать. – Я полагаю, сомнительно, что убийство совершил Воронов. Служебное оружие – карабин, на работе характеризуется положительно. И со временем нестыковка. К тому же он не курит совсем. – С натяжкой – отставим. Оружие – не факт: «наган» он мог купить, выменять. И если все рассчитать до минуты, времени хватило бы. Но пока он не подозреваемый номер один. А по второму узнал что-нибудь? – Ничего. – А у меня есть новости. Во-первых, Госбанк сообщил, что в Мытищах выявлены две поддельные сторублевые купюры. – Проявил себя все-таки печатный станок! – Для того и делали. Обе купюры приняли в местном универмаге. Причем эксперты госбанковские сказали, что качество печати высокое. Подвели только две мелочи: во-первых, на обеих купюрах одинаковые номера – ведь клише одно. И во-вторых, отсутствие водяных знаков: на просвет должно быть видно лицо Ленина, а его нет. Поэтому с утра езжай в Мытищи, попытай продавцов – кто расплачивался этими купюрами, как он выглядел, особые приметы. Ну, не мне тебя учить. А сейчас ознакомься с заключением экспертов. Андрей прочитал официальное заключение. В принципе все то же самое, но в двух словах, ему только что рассказал Арапов. Мытищи, куда он добрался электричкой, встретили его дождем – мелким, нудным. Андрей нашел универмаг – двухэтажный, облицованный серым гранитом, и для начала заявился к директору, представился: – Я по поводу фальшивых денег. – Да-да, я в курсе. Такой казус, такая неприятность! Нам уже сообщили из Госбанка. Сроду такого не бывало, и вдруг в один день – сразу две фальшивые купюры. – Кто принимает деньги от покупателей – кассиры или продавцы? – Кассиры. На каждом этаже две кассы. Сегодня работает как раз та самая смена. – Я бы хотел поговорить с кассирами, а если потребуется – и с продавцами. – Конечно, я же понимаю. Директор отвел ему маленькую комнату товароведа, и к Андрею поодиночке стали приходить сотрудницы. Учитывая, что прошло уже два дня, и каждый кассир обслужил за это время не одну сотню покупателей, шансов составить хотя бы приблизительный портрет преступника было ничтожно мало. Универмаг торговал промтоварами – это не продуктовый магазин, куда приходят с деньгами небольшого достоинства – рубль, пять, десять. Поэтому сотенных купюр приняли много. И всех покупателей, кто расплачивался сотней, упомнить было невозможно. Андрей и так, и эдак пробовал – пусто. Потом, поняв, что ничего другого на его вооружении не осталось, начал задавать наводящие вопросы: – Ну хорошо. Всех вы не помните – это понятно. А люди в форме были? – Были. Старшина молоденький, потом капитан. У нас в городе воинская часть расположена. – А из неармейских? – Милиционер был – тоже старшина. – Вы так хорошо разбираетесь в званиях? – У них на погонах буква «Т». У меня муж военный. – Какими деньгами он расплачивался, не помните? – Нет, извините. – Ну как он выглядел хотя бы? Кассир лишь пожала плечами. Закончив с кассирами, Андрей перешел к опросу продавщиц. Если покупатель делал покупку, они общались с ним дольше, чем кассиры, и был шанс, что лицо запомнили. Однако никто из продавщиц не знал, не видел, какими деньгами расплачивался в кассе покупатель. Но в ряду других вопросов Андрей задавал вопрос о милиционере. – У меня он был! – отозвалась одна из продавщиц. – Опишите, как он выглядел и что покупал? – Кольцо золотое покупал. Только, похоже – не себе. – Почему вы так решили? – Он его не мерил. Посмотрел на витрину, ткнул пальцем: «Вот это выпишите». – Может, для жены? – Если для себя – примеряют, а если для жены – размером обязательно интересуются. Хм, в логике и наблюдательности продавщице не откажешь. – Как он выглядел? – Обыкновенно, в форме. – Рост, цвет глаз, волос, особые приметы – шрам или родинка. – Среднего роста, шатен. Про глаза не скажу – не помню, он все время в витрину смотрел. А вот усы черные. – У него усы были? Какие? – Не как у Буденного или Ворошилова, а щеточкой. Можно, я нарисую? Продавщица взяла лист бумаги, нарисовала карандашом овал лица, одним росчерком – губы. Потом над ними заштриховала контур усов. – Вот так похоже. – Лицо узкое или круглое? – Скорее узкое. – По-русски говорил чисто, не нацмен? – Русак! Буквы гласные немного смешно растягивал, вроде бы так волжане говорят. Андрей попытал ее еще с полчаса – походка, какие-то особенности поведения, наколки на коже, часы, и в последнюю очередь задал вопрос: – А что за кольцо он купил? – Обручальное, без всяких украшений. Восемнадцатый размер, пятьсот восемьдесят пятой пробы. Дорогое, почти сто рублей без двух. Другие продавщицы ничего существенного не показали. Но пока Андрей всех опросил, прошел рабочий день, и до МУРа он добрался уже в восемь вечера. Еще подходя к зданию МУРа, понял, что Арапов на месте, поскольку окна кабинета были освещены. Поднявшись в кабинет, он подробно доложил Арапову о проделанной работе и выложил на стол протокол допроса продавщицы ювелирного отдела. – Думаешь, он? – Похоже. Зачем ему кольцо, если он его даже не померил? Отдал фальшивку, приобрел золото, которое во все времена в цене. – С его стороны разумно, логично. – Знать бы еще, сколько у него фальшивых денег… – По крайней мере, одно мы знаем точно – в ближайшее время новых купюр он напечатать не сможет. Если это он забрал клише, то только одной стороны, вторая часть осталась в станке. Другое дело, сколько их напечатано было? – Найти бы этого «милиционера»! Андрей выделил последнее слово интонацией, а Арапов сразу его понял: – Ты думаешь – он ряженый? Форму где-то приобрел? Полагаю, он действующий сотрудник органов. – Почему? – Забыл, что пуля, которой был убит Погиба, уже послевоенного выпуска? На складах, на руках, в органах еще полно боеприпасов военного выпуска – ведь их миллионы наштамповали. В общем, надо искать этого «оборотня». А сейчас иди, отдыхай. У Арапова в производстве было сразу несколько дел, и кроме Андрея еще один опер, Тихон, на подхвате. Арапов же, как более старший и более опытный опер, был своего рода «мозговым центром», руководителем. Как он умудрялся держать в голове многочисленные детали сразу нескольких дел, Андрея поражало. Два дня никаких новых данных, могущих пролить свет на ситуацию, не поступало. По заданию Арапова Андрей отрабатывал личные дела милиционеров в звании старшины. – Ты на фото смотри критически, фотографироваться человек мог несколько лет назад. С тех пор он мог потолстеть, похудеть, отрастить усы, впрочем – даже приклеить их, идя на дело. Смотри на овал лица, на рост и возраст. То, что усы можно приклеить, Андрей знал – в кино или театре так делали. Но в жизни он с этим не сталкивался и о существовании постижерных мастерских не подозревал. За два дня, проведенных в отделе кадров, голова шла кругом. Лица на фото, автобиографии, послужной список – все надо было проанализировать. Очень высоких, толстых и тех, кому было больше сорока лет, он сразу отметал – продавщица ювелирного отдела такую особенность отметила бы. Но и таких – среднего роста и возраста – набралось шесть десятков. Как узнать, который из них предатель интересов службы, оборотень в погонах? Ему очень хотелось надеяться, что искомый человек попал в его список. На третий день он заявился к Арапову и доложил о результатах поиска. – Хм, все-таки круг сужается. Шестьдесят человек – это не тысяча. И у меня для тебя новость. В Ивантеевке обнаружена фальшивая сторублевка, и ты прямо сегодня поезжай туда. Андрей подошел к карте Москвы и области: – Владимир Матвеевич! А ведь Мытищи и Ивантеевка на одной линии – я имею в виду железную дорогу. – Что ты хочешь сказать? Что сбытчик живет на северо-востоке Москвы? В Мытищах и в Ивантеевке он точно не живет – не стал бы там сбывать фальшивые деньги. И вообще он может жить где угодно. Добрался на метро до вокзала – и все. – Почему же тогда одно направление? – Вполне может оказаться случайностью. Вот если сбытчик третий раз толкнет фальшивку, и снова на этой линии, тогда – да, закономерность. Хотя я пока не пойму, чем она нам поможет? Андрей поехал в Ивантеевку. Электричка останавливалась у каждого столба, и ему показалось, что он ехал целую вечность. Ответы кассиров и продавцов в ходе опроса почти полностью совпали с теми, что он слышал в Мытищах. Сначала он допросил кассиров, а потом целенаправленно – продавца ювелирного отдела. – Позавчера у вас были покупатели в форме? – Да, военный майор с женой. Солидный дядечка, в годах, с орденами. Сердце Андрея замерло: – И все? – Все. – А был ли покупатель-мужчина, который чем-то обратил на себя ваше внимание? – Был. Обычно украшения выбирают долго, примеряют – все-таки не буханку хлеба берут. Золото и серебро недавно продавать стали, ведь в войну даже отдела ювелирного не было. – Понятное дело, война. Продолжайте. – А этот товарищ витрины быстро осмотрел, ткнул пальцем – мне вот это выпишите. – Что же он купил? – Цепочку золотую, за семьдесят рублей. – В чем он был одет и как выглядел? – Одежда простая: пиджак серый, чесучовый, рубашка синяя, в клеточку, брюки… Продавщица задумалась: – …вот брюки и обувь не помню. – А лицо? – Невзрачное какое-то лицо у него. Самая яркая деталь – усы. – Цвет усов, форма? – Это как? – Ну, как у Буденного, пышные, или как у Ворошилова, щеточкой? – Поняла. Нет, ни то и ни другое, не щеточкой и не пышные. Как у Семена Михайловича, но меньше, за линию губ не выходят. – Может быть, заметили цвет глаз, какие-нибудь приметы? Ну, вроде шрама или родинки? – Не было ни шрама, ни родинки. Насчет цвета глаз – не знаю. Он ведь мне в женихи не набивался, чего его разглядывать? Я его вообще вначале за серьезного покупателя не восприняла. Вот майор с женой – другое дело. Они товар выбирали долго, приценивались, мерили – чувствовался солидный подход. Андрей заполнил протокол допроса, продавщица поставила подпись. – Спасибо. О нашем разговоре просьба никому не рассказывать. – А он что, вор или грабитель? Андрей рассмеялся: – Растратчик. – А-а-а! А я-то думала – серьезное что-то. Знала бы она, насколько все серьезно – перед ней был убийца и сбытчик фальшивых денег. Может быть, он сам деньги и не печатал. Скорее всего – это было дело рук убитого Погибы – ведь станок стоял у него дома. Правда, в доме не нашли краску и рисовую бумагу, но матрица, или клише, была. Андрей доложил о результатах поездки. – Похоже, одно лицо, – выслушав его, сделал вывод Арапов, – только на этот раз он не надел форму. Внешность меняет. Ну-ну, посмотрим, поможет ли это ему. С завтрашнего дня начинай отработку оружия, ищи, у кого из старшин револьверы. Два дня Андрей ездил по районным отделам милиции и в оружейках пофамильно выяснял, какое оружие кому принадлежит. И еще: он просматривал журнал выдачи оружия. Когда милиционер, заступая на пост, получал оружие, он расписывался, а когда сдавал, расписывался оружейный техник или мастер, в крайнем случае – дежурный. Пятнадцать человек отпали сразу, поскольку имели служебные пистолеты «ТТ»; еще восемнадцать в этот день оружия не получали – были на выходных или на больничном. Итого в сухом остатке – двадцать семь человек, имевших при себе револьвер в день убийства. Андрей осматривал коробки с патронами. В двух отделениях боеприпасы были еще военного выпуска, а в пяти – уже свежие. Он отметил это у себя в списке и как бы невзначай поинтересовался у оружейных мастеров, кто из старшин носит усы. Картина получалась занятная. Усы – такие, как описал Андрей, – имели восемь человек. Они подпадали под подозрение в первую очередь, хотя и другие не вычеркивались – вдруг усы накладные? Дома Андрей нарисовал схему, где вверху были фамилии шести десятков старшин. От них вниз, к фамилиям милиционеров, имевших оружие в день убийства, шла стрелка. Вторую стрелку, указывающую на фамилии усатыхмилиционеров, он расположил еще ниже. Вроде бы получилось логично. Однако когда он показал схему Арапову, тот порекомендовал усатых вычеркнуть. – Вдруг бутафория? А вот то, что ты выписал тех, кто имел оружие в день убийства, – это хорошо. Круг сузился. А на третий день, как по графику, пришло новое известие о фальшивой сотне – на этот раз из Пушкино. Андрей сразу бросился к карте. Арапов улыбнулся: – Смотрел я уже. Совпадает с твоей теорией: все города, хоть и не по одной линии, но уходят с одного вокзала. А линии уже в Мытищах разделяются. Догадываешься, чем сегодня заниматься будешь? – В Пушкино поеду! – буркнул Андрей. – Вот и поезжай. И снова магазин, снова опросы. Фальшивок могло быть больше, скажем – часть сбыли на рынке. Ведь только магазины сдавали выручку в Госбанк через инкассаторов, и только в банке проверялась подлинность купюр. Описание внешности покупателя в точности соответствовало предыдущим описаниям: одет был в гражданское, опять усы и ювелирный отдел. Без выдумки мужичок действует, без фантазии. А впрочем, выбор у него невелик. Ювелирные изделия продают только в магазинах. В войну многие сдали золотые изделия в фонд помощи фронту, другие обменяли в голодные годы на продукты – муку, крупу, консервы. Да и вероятность нарваться на барахолке на «цыганское золото» – как называли медные позолоченные изделия, была велика. И, по всей видимости, сбытчик фальшивок об этом знал. Золото – вложение выгодное. Места в доме много не занимает, в цене не теряет, а при любом катаклизме, вроде прошедшей войны, его всегда можно выгодно обменять или продать. Вот убийца и скупал золотые изделия. Только ленив он был, мог бы ездить по другим направлениям железной дороги или даже в другие области, затрудняя этим розыск. Или служба не позволяла ему часто и надолго отлучаться, а фальшивые деньги жгли карманы? Так за них сесть можно на длительный срок, да еще и на след убийцы выйти. Поэтому торопился преступник, старался как можно скорее избавиться от подделок. Все эти доводы Андрей изложил Арапову. – Ну что же, логично, – согласился тот. – Владимир Матвеевич, надо просить, чтобы дали оперативников или «топтунов». – Зачем? – А вот взгляните на карту. Сбытчик фальшивок ограничен во времени. Если он постовой, то старается успеть на рабочую смену и потому бывает только в ближайших к Москве городах. – И что из этого следует? – Следующий сброс фальшивок будет в Калининграде завтра. Нужно несколько человек. Сколько там ювелирных отделов в магазинах? Один, два – ну три от силы. Приблизительное описание у нас есть. Как только заметим – надо будет брать! – А если при нем ничего не будет? Скажет, что зашел случайно? – Так есть же продавцы и кассиры из Мытищ, Ивантеевки, Пушкино. Они подтвердят, что он покупал золото и расплачивался поддельными купюрами. Уж за фальшивомонетничество привлечь можно. А сядет в следственный изолятор – раскрутим за убийство как миленького. – Авантюризм чистой воды, Андрей. А если он не приедет или, почуяв неладное, сбросит деньги? Или проявит себя не в Калининграде? Скажем – в Реутове или Балашихе? – Я уверен, что он пользуется одной веткой, которая идет с Ярославского вокзала на Мытищи и дальше. – Ты считаешь, что твоей убежденности достаточно, чтобы идти к начальству? «Топтунов» в отделе немного, все задействованы, на них очередь. Кроме того, они классные филеры, как их называли раньше. Следить – мастера, но они не оперативники. Случись задержать, могут упустить. Ты думаешь, там, в седьмом управлении, одни мужики? Как бы не так! Нет, к начальству не пойду. Фактов мало, а надо, чтобы были железные, неопровержимые доказательства. – Ну хорошо. Тогда позвольте мне самому. – Мальчишка! В казаков-разбойников поиграть захотелось? Ты не забыл, что у него оружие есть? Если устроишь перестрелку среди бела дня в городе, еще и случайные люди пострадают. Выгонят тебя с треском из органов, и это будет еще самым легким наказанием. – С чего вы взяли, что я палить начну? – Ты свое прозвище знаешь? Тебя товарищи твои Стрелком прозвали. Потому как горяч, пострелять любишь. – Все случаи применения мною оружия признаны обоснованными. – Знаю, поэтому и не выгнали. – Владимир Матвеевич, я только подежурю. Вдруг появится, так я прослежу за ним – кто такой, где живет, где служит? А потом и взять можно. – Не думай никогда о противнике снисходительно – только как о реальном и сильном противнике. Иначе голову потеряешь, в самом прямом смысле. Он в органах служит, специальными знаниями обладает. Засечет слежку вмиг, да и шлепнет тебя в каком-нибудь укромном месте. Он, судя по твоим выводам, постовой, район знает. Заведет в глухое место и выстрелит. Ты же сам постовым был. Вроде бы столица, а глухих углов полно: заброшенные склады, парки, промышленные зоны. От станков грохот – выстрела никто не услышит. Да еще и труп в сточную канаву сбросит. – Рановато вы меня хороните! – обиделся Андрей. – Башку твою берегу. Ну возьмем мы его на неделю позже – что изменится? Подозреваемых уже не так много осталось, отсеем одного за другим. В сухом остатке – убийца. – Я только погляжу на него издалека, из укрытия, одним глазком. – Ты упрямый, как баран. Ладно, даю один день. Поосторожнее там. Посмотри издалека, что за тип. А потом в Москве уже его обложим. Но прошу тебя, никакой самодеятельности. Да и сомневаюсь я в успехе. У него сто дорог, в другой магазин пойдет – и накроется твое мероприятие медным тазом. – И на том спасибо. Дома Андрей почистил и смазал пистолет, осмотрел каждый патрон – нет ли вмятинки, не даст ли задержки? Стрелять он не собирался, но и полностью исключать эту вероятность нельзя было. Утром, еще до открытия магазинов, он уже был в Калининграде. У словоохотливых бабушек узнал, в каком магазине есть ювелирные отделы. Оказалось – только в универмаге. Камень упал с души Андрея. Глупо было бы просидеть в одном магазине, а преступник направится в другой. Как только магазин открылся, он сразу направился к директору, представился и показал удостоверение. – Чем могу быть полезен? – Директор был сама учтивость. – Я бы хотел понаблюдать, желательно незаметно, из какой-нибудь подсобки, за ювелирным отделом. Директор стразу встревожился: – Что-то не так? У нас хищения, или бандиты хотят налет совершить? – Ни то, ни другое. Вы что-нибудь слышали о фальшивых сторублевках? – В Мытищах и Ивантеевке? Говорило начальство. Я своих ювелиров собирал, говорил о бдительности в свете текущего момента. – И еще один случай был, в Пушкино уже. – Ай-яй-яй, не слышал еще. Все сделаю, как надо. Директор отвел Андрея к ювелирному отделу. – Наталья Ивановна, товарищ из милиции, посидит у вас в подсобке. И организуйте ему халат, вроде как подсобником он у вас будет. – Хорошо, я поняла. Продавщица была молоденькой, хоть директор и назвал ее по имени-отчеству. Стрельнув любопытными глазками в сторону Андрея, она принесла ему сильно потрепанный халат. – Извините, других у нас нет. Это грузчика, другие женские. Андрей натянул халат и уселся в подсобке на табурет, оставив дверь приоткрытой. Здесь было темно, и от прилавка его не было видно. Часам к одиннадцати пошли покупатели. «Черт, – с досадой подумал Андрей, – продавщицу предупредить забыл, чтобы обзор не перекрывала». А она, как специально, то перед дверью встанет, то немного в стороне, то наклонится. Вид был соблазнительный, Андрей – молодой парень, и он начал отвлекаться. Первоначальное напряжение спало, и ему стало даже скучно. А после обеденного перерыва, когда он успел в туалет сбегать, и вовсе тоска накатила. Он уже начал клясть себя последними словами, что не послушал опытного сыщика и настоял на своем. Андрей стал поглядывать на часы. Уже шестнадцать, через четыре часа универмаг закрывают, а никого похожего так и не было. И вдруг сердце его забилось: у прилавка стоял мужчина, немного за тридцать, в цивильной одежде, но главное, что привлекло внимание Андрея – усики. Андрей приподнялся с табуретки и впился взглядом в лицо покупателя. Нет, ни на одном фото в личных делах он его точно не видел. Память на лица у него была отменная, можно сказать – фотографическая. Мужчина прошелся перед прилавком вправо-влево, потом остановился: – Девушка, выпишите мне вот этот портсигар. – Он дорогой, сто тридцать рублей. – Я не слепой, ценник вижу. Наталья, не споря, выписала товарный чек. – Пройдите, пожалуйста, в кассу. Через несколько минут покупатель вернулся и предъявил кассовый чек. Наталья протянула ему портсигар. – Спасибо за покупку. Андрей едва дождался, пока покупатель выйдет из магазина. Входная дверь была ему видна, и он, сорвав халат, вышел из подсобки. – В какой кассе он оплатил покупку? Наташа молча показала ему на левую кассу. Андрей выбежал из-за прилавка и подскочил к кассе: – Сейчас мужчина платил в ювелирный отдел… – Сто тридцать рублей? – Именно. Какими деньгами он рассчитался? – Двумя сторублевками. – Отложите их отдельно, в инкассацию не сдавайте – я потом все объясню директору. А сам кинулся из магазина – важно было не упустить покупателя. И так уже его серый пиджак мелькал далеко впереди – подозреваемый направлялся к железнодорожной станции. Андрею почему-то вспомнилось, что станция называется Подлипки, хотя сам город носил название Калининград. На платформе объект затесался в толпе жаждущих уехать. Андрей к нему не приближался, боясь насторожить, спугнуть. Даже смотреть в его сторону было нежелательно, поскольку многие люди спиной, кожей чувствуют взгляд. Пришла электричка, и народ хлынул в вагоны. В тамбуре толпились курильщики. Андрей стоял на платформе, рядом с дверьми вагона. Когда прозвучал сигнал отправления, он убедился, что фигурант сел в вагон, поскольку платформа опустела. И только тогда он сел сам, закрыв за собой дверь – в электричках того времени двери открывали и закрывали сами пассажиры. А про фокус с посадкой он знал еще из курса спецшколы. Человек, желающий убедиться в том, что за ним не следят, садился в поезд или трамвай и в последнюю секунду выскакивал из него. Если наблюдатель был, в худшем случае – он тоже выскакивал и тем самым выдавал себя. В лучшем же случае, нерасторопный филер уезжал, и объект его наблюдения оставался один. Опытный, обученный объект так бы и сделал. На остановках Андрей выходил на платформу – якобы для того, чтобы не мешать посадке-высадке, сам же наблюдал, не покажется ли на выходе серый пиджак? Ведь объект мог сойти в любом пригороде. Вот и конечная Москва-Ярославская. Зашипели тормоза, и электричка остановилась. Народ заторопился к выходу в город. Андрей отошел в сторонку, чтобы его не толкали, и сделал радостное лицо, как будто встречал кого-то родного. Но поток редел, а объекта все не было. Вот уже перрон пустой. Неужели ушел? Андреем овладело беспокойство. Он кинулся к хвосту поезда, заглядывал в окна вагонов, в тамбуры – вдруг уснул? Но – никого! И только когда он добрался до последнего вагона, увидел вдалеке, на рельсах, знакомую фигуру. Объект выкинул фортель и теперь уходил в сторону парка отстоя вагонов, пакгаузов. Наверняка он ходил этим путем не раз, поскольку двигался уверенно. Подозреваемый неожиданно обернулся, но Андрей успел спрятаться за вагон. Вот теперь абсолютно ясно – объект проверяется. Когда он скрылся за вагонами, Андрей спрыгнул с платформы и помчался бегом. Где-то здесь он повернул. На путях довольно большого вагонного парка стояло много вагонов – здесь формировались составы. И скорее всего, объект спрятался, затаился где-то между ними. Андрея охватило отчаяние. Чтобы прочесать такую площадь, нужно множество людей. Неужели упустил? Выследить, увидеть, вести от Калининграда – так бестолково упустить! Его разбирала досада на самого себя. Неожиданно звякнула в железо вагона и с визгом отрикошетила пуля. Андрей бросился на щебенку. Странно, ведь выстрела не было слышно. И в этот момент не было маскирующих выстрел шумов, вроде гудков паровозов или шума движущегося поезда. Сразу вспомнилось, что соседи по квартире убитого тоже не слышали выстрела. Тогда сыщики объяснили несуразицу толщиной стен: дом был старой, дореволюционной постройки, и строители материалов не жалели. О глушителях он слышал, только со случаями их использования не сталкивался никогда. И, похоже, сейчас именно этот случай. Андрей вытащил из кармана «ТТ» и передернул затвор. Обернулся, поискал взглядом отметину от пули, чтобы определить, откуда был выстрел. Стреляли спереди и слева. Андрей повернул голову и заметил шевеление на переходной площадке грузового вагона. Вскочив, он бросил вперед, причем не по прямой, а зигзагом, сбивая прицел. Реакция последовала сразу – раздались два едва слышимых хлопка. Одна пуля прошла мимо, другая ударила в щебенку рядом, обдав Андрея каменной крошкой. Зато теперь он точно засек стрелявшего. Упав, он перекатился ближе к колесам вагона. Подняв пистолет, прицелился и сделал два выстрела подряд. Даже успел заметить, как полетели щепки. Объект не выдержал и спрыгнул с площадки вагона на другую сторону, Андрей же полез под вагонами. Когда он выбрался из-под вагона, то увидел бегущего человека в сером пиджаке. Тот обернулся, вскинул револьвер с длинным и толстым стволом и дважды выстрелил. Пули ударили где-то рядом. Стрелявший бросился бежать, пытаясь оторваться и уйти. Ну это уж дудки! Андрей вскинул пистолет, для устойчивости подпер правую руку левой, прицелился в ногу бегущему и выстрелил. Лишь бы не ушел! И ведь попал, хотя верных полсотни метров было, для короткоствольного оружия – предел. Мужчина упал. Андрей двинулся к нему, держа раненого на прицеле, памятуя о том, что раненый зверь всегда опасен. Объект перевернулся на бок, приставил к груди револьвер и нажал на спуск. Раздался негромкий хлопок, оружие выпало у него из руки, голова откинулась. Андрей даже предпринять ничего не успел, да и что можно успеть сделать в такой ситуации? Он подошел. Мужчина был мертв. Рядом с рукой валялся револьвер, на его ствол была надета толстая трубка – глушитель. Причем изобретение старое, еще братьев Митиных, выпускавшееся до войны малыми сериями под названием «Брамит». В основном для органов НКВД. Андрей видел такой на картинках, но воочию – впервые. Что ж, надо вызывать опергруппу. Сзади захрустел гравий, и из-за вагона выбежал запыхавшийся вохровец с карабином в руках: – Стой! – Я и так стою. – Руки вверх! Андрей поднял руки: – Подойдите ко мне. Во внутреннем кармане пиджака лежит удостоверение. Я сотрудник милиции, МУР. – Не шевелись! Вохровец осторожно приблизился, залез рукой в карман пиджака, достал удостоверение, прочитал, сверил фото. Потом поставил карабин на предохранитель и закинул его на плечо. – Это вы его? Я выстрел слышал. – Сам застрелился. Я его только в ногу ранил. Звоните в милицию, вызывайте опергруппу. – Сейчас, это мы мигом! – Вохровец, тяжело топая сапогами, убежал. Андрей уселся на ступеньку вагона. Неудачным получилось задержание. В итоге – труп, который уже ничего и никому не расскажет. Прав был Арапов, назвав его Стрелком. Опыта не хватило, осторожности? Ведь чем-то он себя выдал? Чем-то насторожил объекта, решившего уйти по вагонному парку и устроившего стрельбу? Ждать пришлось долго, около часа. По служебным делам мимо проходили железнодорожники. Однако, увидев окровавленный труп, в испуге поворачивали назад. То-то разговоров будет сегодня в бытовках! Захрустел гравий. Из-за вагона показался давешний вохровец, а за ним – несколько человек в форме. Поскольку происшествие случилось на территории транспортной милиции, то приехала именно их опергруппа. Андрей поднялся со ступеньки вагона, достал и показал удостоверение. – Докладывай, что стряслось? – устало бросил капитан. – Преследовал фальшивомонетчика, предполагаемого убийцу – мы в МУРе дело по убийству расследуем. Похоже, наш фигурант. Он по мне стрелять стал, пять выстрелов сделал. Я его ранил в ногу, а он возьми да застрелись. – Понял. Капитан повернулся к убитому, склонился над ним и вдруг резко отшатнулся: – Не может быть! – Вы его знаете? – Он наш сотрудник! – Вызывайте прокуратуру. – Да, конечно. Но откуда у него такое интересное оружие? – Теперь мы это вряд ли узнаем. Когда приехал дежурный прокурор, стали осматривать и обыскивать труп. Револьвер с глушителем сразу определили в бумажный пакет – для снятия отпечатков пальцев. Пистолет Андрея тоже изъяли – он нужен был для баллистической экспертизы. Только пули из тела убитого покажут, из какого оружия был ранен, а из какого убит «оборотень». В кармане убитого было найдено удостоверение сотрудника железнодорожной милиции и несколько фальшивых купюр – их подделку сразу по номерам определил эксперт. – Денежки-то липовые! – присвистнул он. После осмотра труп увезли, а Андрей отправился в прокуратуру писать рапорт. Узнав по своим каналам о случившемся, Арапов примчался в прокуратуру. Отозвав Андрея в коридор, он попросил быстро, в двух словах рассказать о случившемся. Андрей коротко рассказал о том, как обнаружил в магазине похожее лицо, как стал следить, как объект открыл огонь из револьвера с глушителем. На пять его выстрелов ответным был лишь один, в ногу. Получив ранение, объект застрелился. – Так и было? – усомнился Арапов. – Как на духу, баллистическая экспертиза подтвердит. Моя пуля – в ноге, а в сердце пуля из его револьвера. – Хотелось бы надеяться. На сбытчика ты вышел точно, а убийца он или нет, скажет экспертиза – если следы на пулях из груди Погибы и этого «оборотня» совпадут. Думаю, от службы тебя на время отстранят. Видно, ошибку ты где-то допустил, раз этот «оборотень» в тебя стрелять начал. – Сам об этом думаю. И еще одна ошибка была. – Какая же? – Я-то выбрал старшину нашей, городской милиции, а он из транспортной был и в мой список подозреваемых не попал. – На ошибках учатся. Как говорится, за одного битого двух небитых дают. А в целом – молодец. Главное – живой остался и преступника обезвредил. После оформления необходимых протокольных действий Арапов отправил его домой: – Когда все закончится, я тебя вызову. А пока отдыхай. Наделал ты, брат, шуму. – Не понял. – Молод потому что. Ты думаешь, преступник застрелился, и все закончилось? Для транспортной милиции все только началось. Почему «оборотня» в своих рядах не разглядели? Можно сказать – политическая близорукость, ведь предатель в органах работал. Начальника и замполита, как пить дать, снимут. – Я об этом не думал. Андрей поплелся домой. Гибель «оборотня», хоть и не от его руки, потянула клубок кадровых перестановок. Два дня он маялся от безделья дома, и тетка заинтересовалась: – Тебя, часом, не уволили? – Нет. Считай – отдыхом наградили. – Да? А вид у тебя невеселый. Разве ей все объяснишь? На третий день, совершенно неожиданно, прямо к нему домой заявился Арапов. Его визита Андрей не ожидал, иначе бы он побрился и привел себя в порядок. И вообще он думал, что сыщик ему позвонит. Арапов вошел в комнатушку, оглядел ее критически: – Тесновата комнатушка-то… – Не моя, тетка разрешила квартировать. – Чудак-человек! А чего не сказал? Комнату в общежитии муровском выделили бы… – Привык я как-то. – Чего же не спрашиваешь, чем все закончилось? – Жду. – Во-первых, с завтрашнего дня можешь выходить на работу. Ничего предосудительного или незаконного в твоих действиях не нашли. Держи. – Арапов протянул ему пистолет. Андрей воспрял духом. Раз вернули личное оружие, значит – доверяют. – Пожурили, не без этого. Были ошибки в расследовании. Зато обыск на квартире у этого «оборотня» дал результаты. Нашли матрицу – одну ее сторону – для печатания фальшивок. – Здорово! – Во-вторых, именно из его револьвера был застрелен Погиба. Так что ты не ошибся, убийцей был именно он. А еще двенадцать тысяч сотенных купюр, естественно – фальшивых, и четырнадцать ювелирных изделий: кольца, браслеты, цепочки, серьги. Вопросов к «оборотню» было бы много, да теперь он за свои грехи держит ответ на небесах. На радостях Андрей обнял Арапова: – Спасибо! – За что? Я-то здесь при чем? – За добрые вести, за участие. – Водка есть? – Найду. – Отметить надо.Юрий Корчевский Фронтовик стреляет наповал
© Корчевский Ю. Г., 2016 © ООО «Издательство «Яуза», 2016 © ООО «Издательство «Эксмо», 2016* * *
Глава 1 Новое место службы
Андрей прослужил в знаменитом МУРе год. От более опытных оперативников, следователей, экспертов, «топтунов» поднабрался опыта. «По фене ботал» не хуже уголовников, становился личностью, известной как в милицейской среде, так и среди уголовников. После уничтожения авторитетного медвежатника, потрошителя сейфов Федьки-Одноглазого, в уголовном мире получил прозвище Стрелок. Узнал об этом случайно на допросе одного из задержанных грабителей. Побаиваться встречи с ним преступники всех мастей стали. Вмиг усвоили, что при сопротивлении Андрей не цацкался, стрелял на поражение. И ведь не подкопаешься. Преступник первым огонь открыл или с ножом на него бросился, зачастую и свидетели были. Самозащита при исполнении служебного долга. Начальство журило, а наказать не могли, все по закону. Начальство, следуя укоренившемуся мнению, навязанному сверху, считало уголовников классово близкими – оступился пролетарий, с кем не бывает? Выпил лишку после зарплаты, драка, поножовщина. Так для становления на верный путь есть исправительно-трудовые лагеря. Исправится зэк во время отсидки и будет строить светлое будущее. Врагами народа считали политических, кто хоть слово сказал о перекосах в политике партии. Тем и сроки по 58-й статье давали серьезные – от 10 до 25 лет, а то и без права переписки, что означало расстрел. Андрей же был другого мнения. На фронте разведчиком был, а вернувшись, по комсомольскому набору в милицию попал. Полагал – разгромили настоящего врага, сильного, жестокого – гитлеровскую Германию. После войны жить лучше станет. Не сразу, это понятно. Страна огромные потери в людях понесла, дома разрушены, заводы. Восстановить надо, напрячься. Трудно люди жили. А после войны – амнистия по случаю Победы. Политические в лагерях остались, сроки досиживать. Надо же великие стройки завершать. Государству выгодно – бесплатная рабочая сила. А вот урки на свободу вышли. Грабили, воровали, насиловали и убивали. Гуляй, рванина! А чего не гулять, если закон защищал только государство? За кражу государственного имущества срок по статье светил от 7 до 10 лет, а за кражу личного имущества – 6 месяцев, если с насилием в отношении потерпевших – до 3 лет. За изнасилование – до 5 лет, за умышленное убийство – от 3 до 10 лет. Андрей работал «на земле», на низших должностях – постовым, опером, немало повидал потерпевших. Пусть бы руководство посмотрело в глаза учительнице, с которой зимой бандиты сняли единственное пальто, чтобы продать на барахолке и пропить выручку. Или девушке, девочке почти, которую группой в парке изнасиловали, приставив к шее нож. Или утешили бы старушку, у которой выхватили из рук сумочку, в которой лежала только что полученная скромная пенсия. Высоко начальство сидит, им не видно. Потому Андрей считал уголовников врагами. Нет у них самолетов и танков, как у немцев. Но чем нож, топор, пистолет лучше? Натерпелся народ на фронте и в тылу за годы войны, да и до войны жили скромно. Вздохнуть бы полной грудью, наесться вдоволь, башмаки новые купить. А тут амнистия, уголовники. Ненавидел он их люто. И действовал, как командир взвода учил. – Увидел врага – убей, если в плен взять не можешь. Раненого добей, не то в спину выстрелит. Кто лейтенанта слушал, в живых остались, Андрей в том числе. И ножом часовых снимал, и из автомата, гранаты в траншеи немецкие бросал. И ни разу угрызений совести не чувствовал. Немцы – враги. Они в наш дом пришли, на нашу землю. И в мирное послевоенное время так же действовал. Рецидивиста не исправишь, и чем дольше он в лагере сидеть будет, тем легче простому труженику дышать будет. На службе тяжело было, но успехи делал. Были ошибки, промахи, но по большей части все дела удачно завершал. Начальство хвалило, сослуживцы уважали, а это не одно и то же. Опера – мужики серьезные, жесткие, их доверие и уважение гладкими речами не заработаешь. А когда за спинами товарищей от бандитской пули не прячешься, первым на захват бандита поднимаешься, то и отношение другое. Как на войне – трудно первому из окопа под ливень пуль встать. Но вставали же! А за первым поднимались другие, только вторым и последующим всегда легче. Хуже было на личном фронте. После маскарада, когда Валя, девушка Андрея, увидела его в неприглядном виде – небритого, в телогрейке, пахнущего водкой и луком, отношения разладились. Андрей пытался объясниться, но Валя бросала трубку телефона. А когда он дождался вечером ее у подъезда, не стала слушать и прошла мимо, не останавливаясь, гордо дернув плечиком. Андрея сначала злость взяла, обида. Девушка не хочет его выслушать, понять, что он тогда задание выполнял по захвату убийц и грабителей, в засаде был. Не в милицейской же форме ему сидеть было. Поостыв, размышлять стал, а любила ли Валя его? Милые бранятся – только тешатся, поговорка известная. Но мирятся же потом. А Валя никаких попыток сблизиться, хотя бы поговорить, не предпринимала. Какое-то время мучился, немного похудел, осунулся. Но через время постарался выбросить ее из головы. Только сердце не всегда подчиняется голове. Вспоминал девушку, особенно когда в метро или на улице видел похожую. Но вот папа Вали, полковник милиции из городского управления, мстить по-мелкому стал. Сначала Андрей думал – случайность. За захват банды грабителей всех участников группы отметили. Кого премией, кого грамотой, а Андрея обошли, вроде как и не было его. Потом проверки пошли. Известное дело, проверяющий всегда найдет, к чему придраться. То бумаги ненадлежащим образом оформлены, то на стрельбах давно не был. Замечания стал получать, хотя до выговоров еще не дошло. Арапов, непосредственный начальник его, человек аналитического ума, ситуацию просек, заметил: – Андрей, ты кому на ногу наступил или дорогу перешел из начальства? – Вроде никому. – А ты припомни. Посмотри, сколько раз за последний год тебя проверяли? – Не меня одного, весь отдел. – А замечания получал ты один. У других сотрудников промахов и недостатков не меньше. Надо искать, откуда ветер дует. Вечером Андрей размышлять стал. Если завистники и были, то не среди оперов. Когда «на земле» работаешь, то не до зависти. Одну лямку тянут, одинаково рискуют, не положением, здоровьем, а жизнью. Да и проверки выездные опера организовать не в состоянии, должность не та. Стало быть – сверху указания идут. А наверху из лично знакомых только Валин отец и есть. Арапову на следующий день о том сказал, оставшись наедине. – Скверно. Будет гнобить, пока из органов с дискредитирующей записью не выгонит. – Написать заявление и самому уйти? – У тебя профессия в руках есть? Может быть, ты хороший каменщик или геодезист? Ты умеешь только преступников ловить. И, заметь, у тебя это неплохо получается. Ты же прирожденный опер. – Тогда не пойму я вас. – Андрей, ты меня удивляешь! Проще простого. Тебе в областное управление перейти надо. – Выгоняете, значит! – Вот дурак, прости господи! Арапов взял папки с делами, вышел. Оставшись один, Андрей поразмышлял. Похоже, Арапов дело говорит. Областное управление в городе, а область уже за окраиной города начинается. Преступников не только в Москве полно, но и в области. Тем более многие города подмосковные почти с Москвой слились. Несколько дней сильно занят был, к тетке в комнатку едва живой от усталости приходил. А через неделю пришел на службу, в кабинете вместе с Араповым незнакомый мужчина сидит. Андрей сразу просек – опер. Взгляд оценивающий, в кармане пиджака пистолет угадывается, потому как топорщится. Поздоровался Андрей, уселся за свой стол. Мало ли кто к Арапову ходит? У Владимира в знакомцах едва не половина сотрудников городской милиции, поскольку он личность известная. – Знакомьтесь, – предложил Арапов. – Андрей Михайлович Фролов, а это Николай Иванович Феклистов, начальник уголовного розыска из Балашихи. Мужчины пожали друг другу руки. Андрей понял, что Арапов не просто так их знакомил. Арапов извинился, вышел. Феклистов приступил к делу сразу, не теряя времени: – Я о тебе наслышан, считай – знаком заочно. Это ничего, что я на «ты»? – Конечно. – Предложение у меня есть. Переходи ко мне в отдел, в Балашиху. Ох Арапов, хитрый лис! Перевод из МУРа в Балашиху вроде как понижение, хотя должности одинаковы, как и денежное довольствие. Уровень ниже, масштаб не тот, зато и тень полковника за Андреем стоять не будет. Но Балашиха хоть и недалеко от Москвы, электричкой четверть часа добираться, а неудобно, учитывая, что рабочий день не нормирован. На происшествие могут ночью вызвать или, наоборот, освободиться может поздно. Как до комнаты тетки добраться? Феклистов как будто мысли Андрея прочитал. – С жильем помогу, комнату в милицейском общежитии выделим. Невелика, зато сам хозяин. И от райотдела недалеко, удобно. Внутренне Андрей к такому повороту событий был готов, потому с ответом долго не тянул. – Согласен. Только с переводом как быть? – Беру на себя. Ты заявление сейчас напиши, а дальше мое дело. Андрей взял лист бумаги, написал заявление. Феклистов прочитал, помахал бумагой, чтобы чернила подсохли. – Ну, бывай, побегу в управление. Если выгорит, оповещу. Феклистов ушел. Буквально через минуту вошел Арапов. – Сговорились? – Заявление написал, а получится или нет, вилами на воде писано. – Феклистов – мужик пробивной, настырный. С тобой расставаться жаль. Сработались. – Не моя прихоть. Арапов нагрузил Андрея заданиями. Пока еще приказ о переводе будет, если будет. А начальство спрашивать будет уже сегодня. К удивлению Андрея, приказ был готов уже через неделю. Пришел на службу, а в коридоре его Феклистов ждет. – Держи! Зайди в кадры, оружие сдай, с бегунком день убьешь. А завтра в Балашихе жду. Поворот в судьбе ожидаемый, но все равно как-то не по себе. Новое место службы, другие условия, сослуживцы. День пролетел в беготне и суматохе, но к концу дня все сделать успел. Попрощался тепло с Араповым, все-таки хороший он мужик, помог с этим Феклистовым. Сам Андрей тянул бы еще резину. Втайне надеялся, что полковник уже в возрасте, на пенсию по выслуге лет уйдет, гнобить перестанет. С утра на Курский вокзал и на электричку. Народа не так много, мест свободных полно. В Москву утром электрички шли битком набитые. Столица – город огромный, предприятий, заводов, магазинов полно, и везде рабочие руки нужны. А Балашиха – город районный, хотя и там предприятий хватает, в 1939 году построены два авиазавода по выпуску комплектующих к самолетам, кислородный завод, две хлопкопрядильные фабрики, завод «Автогенстрой». Расположен город удобно, железнодорожные ветки через него идут на Горький, проходят шоссе – Горьковское, Щелковское и Энтузиастов. Для преступников удобно. Ограбил или обокрал в Москве – и в любую сторону езжай. Отдел милиции в двухэтажном здании помещался, угол здания на втором этаже уголовный розыск занимал. Феклистов Андрея сотрудникам представил, потом начальнику милиции. Затем в кадры провел, в оружейку. – Что брать будешь? – спросил сержант. В открытом сейфе видны ряды револьверов «наган», несколько «ТТ». Андрей «ТТ» хотел взять, знаком с ним, но самовзвода нет. Увидел рядом незнакомую рукоять. – А это что? – «Кольт». По ленд-лизу получен. – Можно посмотреть? Во время войны по ленд-лизу из Англии, Америки поступало вооружение – танки, самолеты. Для экипажей вместе с ними шли кожаные куртки, пистолеты. Сразу после войны из армии нештатное оружие списали, передали в милицию, ВОХР, связистам, инкассаторам и прочим службам. Андрей сам видел у инкассаторов «Вальтер Р-38», а у почтовиков пистолеты «маузер». Трофейное оружие тоже использовалось. Повертел незнакомый пистолет в руках Андрей. Тяжеловат, самовзвода, как и у «ТТ», нет, но калибр большой, к тому же магазин всего шесть патронов вмещает. – А патроны к нему есть? – Вон цинк в углу лежит, а пистолет один только, не берет никто. – Я возьму. Почему на американца позарился, сам не понял. То ли потому, что американская тушенка или консервированная колбаса еще на фронте по вкусу пришлись, то ли из-за ботинок, что на рынках продавались с рук. Подошва толстая, не промокают, сносу нет. Феклистов выбор Андрея не оценил. – Здоров больно. В кармане выделяться будет. Пойдешь в общежитие, только я в кадры на минутку заскочу, ордер на вселение возьму. Общежитие милицейское недалеко оказалось. С одной стороны, удобно, до службы пять минут ходьбы. А с другой – под рукой он все время, на ночные происшествия его первого вспомнят. Комнатка небольшая, но такая же была у тетки, где они вдвоем жили. В комнатке стул колченогий, шкаф и кровать железная. – Стола не хватает, коменданту скажу, пусть организует. Без стола ни покушать, ни документы написать. Только в здание милиции вошли, дежурный кричит: – Николай Иванович! На Леоновском кладбище труп нашли! Прокуратура уже выехала. – Кричать-то зачем? Труп уже никуда не денется. На кладбище выехали на мотоцикле с коляской, трофейном «Цундапе». За рулем сам Феклистов, в коляске Андрей устроился. Только к службе приступил, а уже на выезд. Кладбище старым оказалось, на некоторых могилах кресты от времени покосились, полустертые надписи с датой смерти еще дореволюционные. Феклистов увидел на боковой аллее немецкий «Опель-кадет», свернул туда. Недалеко от машины у одной из могил стояли трое мужчин, туда оперативники направились. – Кого я вижу! Петр Федотыч, сто лет, сто зим не виделись! Феклистов поздоровался за руку с мужчинами. – Горазд ты врать, Николай Иванович! Три дня назад в прокуратуре. А это кто с тобой? – Новый оперативник, Андрей Михайлович Фролов, в МУРе служил. – Вот, полюбуйся. Два ножевых ранения, судмедэксперт говорит – оба смертельные. – Хочешь сказать – профессионал был? – Не исключаю. После войны разведчики демобилизовались, диверсанты и прочий люд, кто хорошо холодным оружием владеет. – Можно посмотреть? – выступил вперед Андрей. – Гляди. За просмотр денег не берем, – хохотнул эксперт. Судмедэксперты – народ циничный, трупов и крови не боятся. Но знатоки, следствию помогают. Одного взгляда Андрею хватило, чтобы понять – не бывший разведчик был. В разведке учили бить ножом или сверху, в надключичную ямку, или под левую лопатку, если часовой спиной к разведчику стоял, либо слева от грудины, на уровне ее сере-д-ины. А тут – два окровавленных пореза на одежде слева, под мышкой. При опущенной руке потерпевшего так не ударишь. Рука левая в момент удара вытянута была. О своих предположениях сказал сразу. – Ты в разведке служил? – спросил прокурорский. – Так точно, три года. – Либо урка из «мясников», либо прошедший подготовку где-то в спецслужбах. «Мясниками» называли жестоких убийц. Их не любили и побаивались сами зэки. Обычно преступники не меняли свою «масть». Вор не шел на убийство, а разбойник не становился «щипачом». – Феклистов, пусть твои сотрудники картотеку посмотрят. Может, по амнистии кто-то вышел подходяший. – Сделаю. Вокруг смотрели? – Не успели еще. – Андрей, давай посмотрим. Убийца вполне мог выкинуть нож как улику. Если выбрасывали, то, как правило, недалеко. Нож в крови, в карман не сунешь, выпачкаешься. И в руке нести нельзя, прохожие заметят. Стали вокруг трупа расширяющейся спиралью ходить. Повезло Феклистову. – Есть! И поосторожнее, след свежий. К Феклистову приблизился криминалист, потом жиденько развел гипс, вылил в отпечаток. След был относительно свежий, не больше часа-полутора ему, отпечаток от солдатских сапог. По такому обнаружить убийцу сложно, половина мужчин в СССР такие носит. Потом эксперт тоже сфотографировал, положив рядом линейку. Подошли другие члены группы. Нож, не поднимая, осмотрели. Андрей нож сразу опознал. Такие у финнов были. – Видел на фронте у финнов такие. – У солдат такие быть могли, что там воевали, – изрек прокурорский. – След тоже от сапога. – И сапоги и финку на базаре купить можно, – возразил Феклистов. Эксперт упаковал нож, уложил в чемоданчик. – В отделе пальчики сниму, если рукоять не обтирали, завтра заключение получите. Подъехала полуторка, труп погрузили в кузов. Судмедэксперт сказал: – Причина смерти понятна. В морге труп осмотрю, если будут особые приметы, отзвонюсь. Когда грузовик уехал, Феклистов бросил хмуро: – Похоже – еще один висяк. Висяками называли уголовные дела, которые расследовались медленно и в итоге отправлялись в архив по нерозыску преступника. Из улик только нож и след сапога. Да и то неизвестно, чей это след, может, и не убийцы вовсе. Проходил человек за десять минут до происшествия, могилку родственников посетить. – Андрей, я в отдел, картотеку посмотреть. А ты по кладбищу походи, с людьми поговори, вдруг свидетелей найдешь. Рабочий день, посетители на кладбище бывают или ближе к вечеру, после работы, или в воскресенье, в дни поминовения усопших. Разве сейчас найдешь свидетелей? Да еще кладбище старое, поросло кустами и деревьями. За десять метров через три могилки уже не видно ничего. Но Андрей не роптал, понимал – надо. Иной раз свидетель находился там, где не мог быть, – ночью, в глухом переулке. Не спалось дедушке, вот и сидел у окна. Но чтобы найти свидетеля, требовался иногда сизифов труд. Прокурорский следователь и эксперты, а следом и Феклистов, уехали. Андрей добросовестно обошел кладбище Никого, кроме кладбищенского сторожа, да и тот никого не видел. – У нас не военный объект, – ответил он на вопрос Андрея. – Я один, территория большая, входов три. Не видел никого. Андрей в райотдел пошел. Феклистов и еще один оперативник, Тарасов Евгений, просматривали архивные дела, картотеку. Шансов было мало. Москва рядом, и убийца мог приехать оттуда или из любого другого соседнего города. Раздался звонок телефона. Феклистов снял трубку: – Да, слушаю, начальник угро у аппарата. Некоторое время он слушал, потом поблагодарил, положил трубку. – Непонятки какие-то. Судмедэксперт вскрытие еще не делал, но тело убитого осмотрел, наш клиент. На руке наколка – «Не забуду мать родную», на груди – церковь с двумя куполами. В уголовном мире все наколки делались не просто так, каждая татуировка имела значение. Два купола на храме означали две ходки на зону. Стало быть, уголовник. – Это не главное, но существенное. На животе есть шрам от ранения, предположительно пятилетний. И зашивал его немецкий хирург. Сведения важные. Если шили рану пять лет назад, то это был 43-й или 44-й год. Наших пленных немцы оперировали крайне редко, если он им был очень нужен. Уголовник – не командир высоких чинов. С чего бы это немцам проявлять такое милосердие? Некоторое время все трое молчали, переваривая услышанное, анализируя. – Тарасов, звони криминалисту, пусть сделает фото – анфас, профиль. Если купола, в архивах быть должно, запросим Москву. – Я бы еще с соседями поговорил. – Сам так думал. Но это когда фото будет и личность установим. «Соседями» в уголовном розыске называли сотрудников Госбезопасности. Милиция входила в состав МГБ – Министерство государственной безопасности, иногда отделялась. «Соседи» называли милиционеров между собой более приниженно – «хомуты». И Феклистов, и Андрей думали одинаково. Если рану шил немецкий хирург, то убитый был в плену или служил немцам. И сейчас с ним мог расправиться кто-то за старые грехи, видевший убитого на службе немцам. Хотя Андрей сомневался. Человек гражданский или уголовник ножом бьет не так. Уголовники в живот норовят. Такие ранения серьезны, жертва перед смертью мучается. Колотые раны грудной клетки или брюшной полости почти всегда кончаются летальным исходом в отличие от резаных. Эти кровят поначалу обильно, но к трагедии не приводят, за исключением ранения сонной артерии на шее. Профессионалов – разведчиков, диверсантов – учат ножевому бою в спецшколах, чтобы убить наверняка, с одного удара и беззвучно. Если жертва, тот же часовой, после первого удара не будет убит и сможет крикнуть или выстрелить, может сорваться операция. Стрельба же для разведчика во вражеском тылу – последнее дело, считай – сорвал задание. Да и немцы обнаруженной группе уйти не дадут, для этого у них егеря, фельдполиция, служебные собаки. Уж Андрей-то знал. Когда Феклистов сказал о ранении и швах, сразу мысль мелькнула: нельзя сообщников исключать, что с ним знакомы были в годы войны. Своим предположением поделился с Феклистовым. – Зыбко. Но если так, дело придется соседям отдавать. Впрочем, так даже лучше, чем за «висяк» на каждом совещании шею мылить будут. Ты есть хочешь? – Хочу. – Идем в столовую, пока Тарасов со снимками вернется, у нас полчаса свободных. Когда Андрей работал в МУРе, сотрудники обедали в кафе напротив. Вкусно и вполне по зарплате. В столовой по соседству кормили неважно, а цены – как в московском кафе. На второе – серые, слипшиеся макароны, а котлеты, похоже, из одного хлеба, только запах мясной. Но чувство голода улеглось. Вернулись в угро, а следом уже Тарасов, в руках еще влажноватые снимки держит. Лицо анфас и в профиль,обе татуировки. – Надо к Петровичу ехать. – Это кто такой? – С тридцать второго года в милиции, за месяц до твоего прихода на пенсию вышел. Всех уголовников в городе и районе знал. Может, вспомнит. – Наколки обычные. Храм, «Не забуду мать родную». У каждого второго сидельца такие. – Лицо. Не исключено – встречался. – Мне с тобой? – Познакомлю, еще не раз обращаться придется. В угро обращались друг к другу на «ты». На мотоцикле домчались до бывшего сотрудника быстро. Балашиха стала городом с 1939 года и население имела в 1948 году всего сорок тысяч. По сравнению с многомиллионной Москвой – дачный поселок. Петрович оказался дома, подрезал кусты в саду. Что еще делать пенсионеру осенью? Поздоровались, Феклистов представил Андрея. – Наш новый опер, Андреем звать. Посмотри, Петрович, на эти снимки. Ты давно в органах. Не встречался? – Погоди, очки надену. Петрович задумался. – Встречался я с ним. А вот когда и по какому поводу, не помню. Давно это было, перед войной, считай, лет десять прошло. – Дело на него заводили? Так я в архиве посмотрю. – Не помню. Сам знаешь, сколько людей за год проходит, а память-то уже не та. Посмотри дела за тридцать восьмой – тридцать девятый годы. – Спасибо и на том. Как живешь-то, Петрович? – Сам видишь, садом-огородом занимаюсь. Спокойно, но скучно. Зато по ночам сплю, никто не дергает. И еще. Ты бы, Николай, присмотрелся к сорок седьмому дому на Заречной. – Есть какие-то подозрения? – Сваха у меня напротив этого дома живет. Шастают туда по ночам. Не иначе – скупка краденого. – За сигнал спасибо, присмотрюсь. Только раньше ничего такого не слышал. – Вроде владелец у дома новый. Информация в уголовный розыск стекалась из разных источников. Кто-то в трамвае случайно обмолвился или в пивной, бдительные граждане сигнализировали, агентура стучала. Без стукачей в уголовном розыске нельзя, блатные если узнают, информатора на ножи поставят. Преступник после удачного грабежа или кражи не удержится, обязательно на малине похвастается добычей. А как же – фарт! Вот стукачок в клюве оперу информацию принесет. Так, мол, и так, третьего дня Прохор-Хрипун в карты перстенек проиграл с тремя бриллиантами в ряд. В тысячу рубликов оценил и на кон поставил. А выиграл тот перстень Каркуша, гражданин начальник. Мне зачтется, могу идти? По крупицам информация собиралась, копилась, а потом, как пазл, складывалась в общую картину. По возвращении в отдел Феклистов вместе с Андреем сходил в подвал, где архивные дела хранились. Отобрали папки за 38-й и 39-й годы, еле в комнаты угро вдвоем донесли. От пыли и паутины оба чихали, как простуженные. – Вот тебе фото трупа. Смотри дела, сличай. Но помни, десять лет прошло. Он мог выглядеть немного не так. – Понял. До самого позднего вечера Андрей листал дела. Фото разглядывал, читал про особые приметы. К десяти часам вечера голова кругом пошла, в глазах мошки. – Все! Иду спать! – решил Андрей. Хорошо бы поужинать, но столовая закрыта, а в его комнате даже сухарика не найдется. Подумал еще, надо купить что-нибудь, консервов или сухарей на такой случай. Утром встал рано, как привык. Сходил в столовую, позавтракал. Если на службу голодным идти, еще неизвестно, когда в следующий раз поесть удастся. Уселся за стол, до трех часов пополудни дела просматривал. Ничего похожего. Вздохнул, видимо – ошибся Петрович, сколько времени впустую ушло, как вода в песок. В два приема папки в подвал отнес. Когда на полки дощатые уложил, случайно зацепил другие. Несколько уголовных дел на бетонный пол упали. Одно дело раскрылось, а там! Андрей не поверил своим глазам, дело поднял, а на него фото убитого смотрит. Понятно – помоложе, морщин поменьше, волос побольше. Но сразу узнал. Дело взял, помчался по лестнице. – Вот! И папку на стол, подняв облачко пыли. Феклистов поморщился, рукой махнул, открыл обложку, замер. – Так, Болотников Игорь Францевич, тысяча девятьсот восьмого года, статья сто сорок вторая, тяжкие телесные повреждения. Получил четыре года, наказание отбывал в Ухте. – Петрович на один год промахнулся, – заметил Игорь. – Доживи до его лет! – отмахнулся Феклистов. – Дуй в паспортный стол, посмотри – получал ли паспорт, где прописан. – Уже ушел. Паспортный стол располагался в этом же здании на первом этаже. Через минуту Андрей уже положил бумажку с установочными данными перед начальником паспортного стола. – Срочно надо? – Еще вчера. – Как уголовный розыск, так всегда срочно! Что он на этот раз натворил? – Пока не знаю. Труп его нашли с двумя колотыми ранами. Получал ли паспорт, где прописан? – Знаю. Карточку не могу найти. Начальник паспортного стола подошел к паспортистке, переговорил. – Ты знаешь, огорчу. После отсидки новый паспорт твой фигурант не получал. А до судимости в сороковом был прописан в Пехре-Покровском, улица Ворошилова, дом восемь. – И на том спасибо. Андрей записал адрес, хотя в уголовном деле значился именно такой. Возвратясь в отдел, доложил. – Давай-ка проедем туда, недалеко. Еще не глубокая осень, начало октября, а уже достаточно прохладно. Феклистов ехал не быстро, а ветер забирался в рукава, задувал снизу под короткую курточку. – Прибыли! Андрей и сам успел прочитать на въезде покосившуюся табличку с названием села. Быстро нашли улицу, дом. Оказалось, хозяева уже сменились и, где находятся прежние, не знали. – Все, канул в воду! – сплюнул Феклистов. – С «соседями» поговорить надо. У нас же теперь фото есть, довоенное и трупа, установочные данные. – Поговорить можно. Только Болотников этот мог по чужому паспорту жить, да не одному. Купил у забулдыги за четвертной или своровал. И будет Иванов, он же Сидоров, он же Петров. Но на обратном пути заехал. В отделении МГБ всего два сотрудника. По предъявлении удостоверений пропустили обоих. Разговаривал Феклистов, как старший. Гэбэшник выслушал, записал. – Фото у себя оставлю, через два дня в Москву по службе еду, поинтересуюсь. Если что будет, телефонирую. Когда вышли, Феклистов закурил «Беломор». – Пустой номер, печенкой чую. У них, если что и есть, нипочем не скажут. Одни тайны, и все совершенно секретно. Общался я уже с ними. Вроде одно дело делаем, а информацией никогда не делятся, под себя гребут. Поехали в отдел. Феклистову хорошо, он в потертой кожаной куртке, ветер на мотоцикле не так пробирает. Замерз Андрей. Николай Иванович заметил. – Ты, брат, теплее одевайся. Давай по сто для согрева. Начальник угро вытащил из стола чекушку водки, разлил по стаканам. – Жаль, закуски нет, Ну, приняли. Выпили. Показалось, кровь быстрее по жилам заструилась, теплее стало. Феклистов уселся за стол. – Будем ждать, что соседи скажут. По ножу – глухо. Нигде раньше не проходил, как и отпечаток сапога. Я со своей агентурой поговорю, может быть, слышал кто-нибудь. И тебе пора своими стукачами обзаводиться. – Помилуй, Николай, я второй день на службе. – Да знаю, напоминаю просто. Сам знаешь, без стукачей ни одного серьезного дела не раскроешь. – Это если урки участвовали. – Есть в твоих словах правда, посконная и сермяжная. Ладно, отдыхай. А я на конспиративную квартиру. Николай Иванович подмигнул и вышел. Пешком пошел, мотоцикл во дворе милиции остался. Мотоцикл этот приметный, где он, там и начальник угро. Не хотел светиться Феклистов, иначе уголовники квартиру быстро вычислят. Андрей о таких квартирах слышал, но сам не был никогда. За время службы в Москве агентурой оброс, но мелкого разлива. Да и встречи проходили мимоходом, вроде невзначай. Перебросились несколькими фразами и разошлись. Конспиративные квартиры только для встреч с серьезными информаторами, кто мог дать весомые данные. Таких и материально поощряли. Но чаще такие встречи проводили гэбэшники, у них возможностей побольше. А милиция при МГБ как бедная сестра. С утра Феклистов загрузил Андрея картотекой. – Внимательно изучи. Фото, установочные данные. Это те, кто живет в городе и районе. Пригодится. Андрей до полудня карточки изучал. Хорошо, природа наградила отличной зрительной памятью. Но к обеду от мельтешения лиц, фамилий, судимостей в глазах рябить стало. Работу прервал звонок дежурного. – Угро – на выезд. Грабят магазин в Николаевке. Феклистов куртку накинул. – Бегом! Мчался на мотоцикле как угорелый. На крутых поворотах коляска, где сидел Андрей, задирала колесо, и Андрей опасался, что они перевернутся. Как только съехали с шоссе, дорога скверная пошла. Трясло немилосердно. Уже крайние избы деревни показались. Навстречу пылила «эмка». Андрей через лобовое стекло машины разглядел водителя, рядом пассажир, но его лицо увидеть не успел, слишком быстро разминулись. Лицо шофера кого-то напоминает. – Николай, тормози! Когда Николай остановился, Андрей сказал: – «Эмка» мимо прошла. За рулем человек, которого я утром видел на фото в картотеке. – Ах, мать твою! Это же грабители! Догоняем! Николай круто развернул мотоцикл. Андрей вцепился в поручень, чтобы не вывалиться. Легковушка прибавила ход. Из-под ее колес шлейф пыли. Номера машины за пыльной пеленой не видно, а обогнать невозможно – дорога узкая и видимости никакой. За несколько минут оперативники покрылись слоем пыли. Машина вырвалась на шоссе, прибавила газу. Мотоцикл не отставал. – В Москву рвутся! Машин, как попутных, так и встречных, было мало. – Андрей, стреляй по колесам, а то уйдут, сволочи! Мотоцикл трясет, машину тоже слегка водит по дороге, попробуй, попади в колесо, хотя и дистанция невелика, метров двадцать. Андрей достал пистолет, передернул затвор. Пистолет держал обеими руками. Подумал еще – надо было выбраться в тир Осоавиахима, пистолет пристрелять, не успел, все нехватка времени. Прицелился, выжал спусковой крючок. Бах! Звук сильный, все же калибр большой сказывается. А вот дульное пламя маленькое и отдача мягкая, не то что у нашего «ТТ». А машина как шла, так и идет. Похоже – из нее выжимали все лошадиные силы. Но изношенный мотор больше восьмидесяти километров не выдавал. Андрей прицелился еще раз. Момент удобный, встречных машин нет, случайно пулей никого не зацепит. Выстрел, следом второй! Машина вильнула, шофер с трудом удержал ее на шоссе, потом съехала в кювет. Николай тормозил, за задним колесом черная полоса горелой резины. Дверцы машины распахнулись, из нее выскочили трое. – Стоять! Милиция! – закричал Феклистов и выстрелил вверх из пистолета. В ответ прозвучал выстрел, пуля шлепнула по металлу коляски. – Андрей, ты бери первого, я других. Хоть одного живым взять надо. А мужчины из легковушки уже мчались к лесопосадке. Андрей прицелился, выстрелил одному из бегущих в ногу. Попал! Грабитель упал, закричал от боли. Подельники его не думали помочь, мчались дальше. Андрей подбежал к раненому. – Оружие! – Нет у меня. Ой, больно! – Руки покажи, чтобы я их видел. Андрей обыскал раненого. Оружия в самом деле нет. – Лежи и не двигайся! А сам побежал за Николаем, преследующим двух бандитов. Выстрел со стороны грабителя, ответный выстрел Феклистова. Андрей помоложе начальника, догнал его. А бандиты уже в посадку забежали. Посадка идет длинной полосой, разделяя поля, для снегозадержания посажена. Деревья в два ряда, между ними кустарник вырос. Укрыться в такой посадке от преследования невозможно, но встать за дерево, прикрыться от пуль вполне можно. Один бандит так и сделал. Встал за дерево, стрелять начал, а второй по посадке бежит. – Николай, за тобой стрелок, я за беглецом. Феклистов на землю упал, дураков стоять под пулями нет. Фролов же помчался наискосок к посадке. В бегущего попасть трудно, да и дистанция до стрелка велика. Ворвался в посадку. Впереди в полусотне метров спина в сером пиджаке мелькает. – Стой! – закричал Андрей. – Стой, а то стрелять буду. Бегущий на ходу, не целясь, выстрелил в сторону Андрея. Пуля мимо прошла, отколов с дерева щепу. Андрей рванул вперед, сократив дистанцию, потом встал, навел пистолет. Сначала мушка на спине была, но Андрей опустил ствол ниже, выстрелил в бедро. Бегущий покатился кубарем, как будто запнулся. Прикрываясь деревьями, Андрей приблизился. – Брось оружие, не то застрелю. – Мусор поганый! Андрей выстрелил. Пуля ударила в землю рядом с ногой раненого. Тот дернулся. – Еще раз выругаешься, башку продырявлю. – Не имеешь права! – Ты с оружием в руках оказывал активное сопротивление, так что все по закону. – Вон пистолет валяется, – показал рукой раненый. – Руки подними. Шевельнешься неосторожно, и в башке сквозняк будет. – Откуда ты только взялся! Но руки поднял. Андрей подошел, обыскал, достал из пиджака раненого нож-бабочку. Потом шагнул к пистолету, набросил на него носовой платок, завернул, сунул в карман. Эксперт снимет отпечатки пальцев, и статья для раненого уже есть – сто пятьдесят четвертая с литерой «А» – до пяти лет. – Почему убегал? – Так испугался, гражданин начальник! Вы без предупреждения по машине палить начали. – Не надо было убегать. – В больничку бы меня, кровью изойду. – Страна не много потеряет. В Николаевке магазин – ваших рук дело? – Какой магазин, начальник? Ты меня там видел? – Сейчас машину осмотрим, подельников твоих допросим. Будет у тебя статья, я обещаю. – У, сука! Андрей рукояткой пистолета ударил бандита по зубам. – Я тебя предупреждал. Раненый сплюнул с кровью, пальцами достал выбитый зуб. – Вставай, чего разлегся! Думаешь – «Скорая помощь» за тобой приедет? В лучшем случае труповозка. Бандит, постанывая и охая, держась за дерево, поднялся. В отдалении раздался выстрел. Как же Андрей забыл про Николая? Он стрелял или в него? – Пошевеливайся. Сейчас Феклистов твоего дружка кончит и в отдел поедем. – В больничку сначала! – Про Николаевку не забудь. Надо же посмотреть, что вы там натворили. Андрей вел раненого по посадке, между деревьями. Впереди мелькнул человек. – Николай, ты? – Я, иди спокойно, отстрелялся бандюган. Подошли ближе. Пуля Николая угодила бандиту в грудь, наповал. Рядом валялся трофейный «вальтер». Андрей заметил кровь на предплечье начальника. – Ранен? – Зацепило слегка. В коляске мотоцикла бинты есть. Ты пистолет его подними, пригодится отпечатки снять. Этого ты ранил? – Ковыляет, но жить будет. Отстреливался. – А первый? – Тоже в ногу ранил. В больницу доставим, осмотрят, перевяжут, для допроса вполне сгодятся. – Как же их везти? – Я в машину сяду, за руль. – А чего же ты сразу не сказал? Водить умеешь? Пошли к машине. Раненный первым в ногу Андреем уже подполз к легковушке. Уехать хотел, пока оперативники занимались подельниками? – Это ты правильно ползешь, но направление неправильно выбрал. Кладбище в другой стороне, – мрачно пошутил Николай. Раненый запаниковал. – Как на кладбище? А, мусора позорные, волчары! В больницу везите! – Не сдохнешь! Ты всю жизнь кровь народную пил. Когда пацаны да бабы в тылу за станками стояли, ты где был? На малине пил-жрал, проедал наворованное? Или на шконке в лагере пайку требовал или у слабых отбирал? Заткнись! А то разозлишь, в сердцах пристрелить могу. Вон подельник твой уже с апостолом Петром встретился, отчет держит, что полезного для людей сделал. – Неверующий он был. Вдвоем осмотрели «эмку». В багажнике и на заднем сиденье явно ворованные вещи – пальто, куртки, все с ценниками. Обувь в коробках, два мешка продуктов – консервы, печенье, конфеты, ну и бутылки водки, куда же уркам без беленькой? Вдвоем с Николаем быстро поставили запасное колесо. – Давай сначала их в больницу сдадим. Пока врачи помощь оказывать будут, я в отдел смотаюсь. К раненым надо патрульного приставить, чтобы не сбежали субчики, да в прокуратуру и судмедэксперту отзвонюсь. Помогли раненым в машину сесть. Оба делали вид, что едва не при смерти. Андрей у бандитов ремни из брюк вытащил, руки связал. Так ехать спокойнее. Впереди ехал Феклистов, за ним Андрей. Добрались до больницы. Николай Иванович в приемный покой сбегал, позвал санитаров с носилками. – Ты тут присмотри, пока милиционера привезу. – Минутку! Пусть врачи тебя сначала осмотрят и перевяжут. У Николая рукав рубашки в крови, а под кожаной курткой не видно было. Пуля по касательной прошла, кость не задела. Хирург пару швов наложил, перевязку сделал, противостолбнячную сыворотку ввел. – Завтра на перевязку. – Жуликов моих посмотри, доктор. Мне они живыми-здоровыми нужны. Допросить хотя бы. Николай Иванович поднял со стула куртку, сунул палец в пулевое отверстие. – Долго жить буду. Несколько сантиметров левее, и в грудь бы угодил. Натянул куртку и уехал. Пока хирург занимался ранеными бандитами, Андрей осмотрел машину. Для начала записал номера. Надо будет потом через ОРУД, отдел регулировки уличного движения, узнать, кому принадлежит машина. Вполне вероятно – угнали, замок зажигания примитивный, хоть расплющи гвоздь и им заводи. Потом осмотрел корпус машины, обнаружил пулевое отверстие. Думал – промахнулся, а пуля в железо ударила, пробила. Через полчаса прикатил на мотоцикле с милиционером Феклистов. – Головой за раненых бандитов отвечаешь. Помрут – не твоя печаль. Кроме медиков, к ним никого не подпускай. – Слушаюсь. – Андрей, придется тебе снова пошоферить. Прокурорские уже выехали, у посадки остановятся. Феклистов снова поехал впереди, на «М-1» за ним Андрей. Прокурорский следователь и оба эксперта были тут. Феклистов, за ним Андрей, а замыкал маленькую колонну «Опель-кадет» прокуратуры. Остановились у трупа. – Рассказывай, Николай Иванович, как было. Феклистов все рассказал. Пока эксперты осматривали тело, Андрей передал им оба пистолета бандитов. Следователь поинтересовался: – Опись найденного в машине сделали? Феклистов возмутился: – Петр Федотыч! Когда бы мы успели? – Пойдем вместе. – В Николаевку нам надо. Место преступления осмотреть, со свидетелями поговорить. – А вам сейчас опись составим, тогда в Николаевку покатим. Изъятое под роспись вернем. Милиции и прокуратуре плюс, все по горячим следам разыскано и возвращено. С переписью быстро не получилось. Если пальто, куртки, обувь за десять минут описали, то с продуктами возились час. На бумагу каждую банку записать, каждую бутылку. Закончили одновременно с экспертами. – Вы кто-нибудь езжайте в Балашиху за труповозкой, а я с угро в Николаевку. До деревни ехать километров восемь. Напрямик ближе, а дороги нет, пришлось крюк делать. На крыльце магазина продавщица оборону держит, вокруг – многочисленная группа селян. – Не будет магазин работать, граждане! – кричит она. – Ограбили райпо. А милиции все нет и нет. – Как нет, мы здесь. Чего кричишь, Клавдиевна? – Так вызвала когда? На лошадях бы уже успели! А они вона – на машине и мотоциклетке! – Не шутите, гражданочка. – Следователь прокуратуры поднялся на крыльцо, повернулся к селянам. – Доблестная советская милиция под руководством прокуратуры воров и грабителей уже задержала. Начальник уголовного розыска был ранен в руку, но долг выполнил. Похищенное изъято и находится в машине. Сейчас передадим по описи, магазин будет работать завтра. Расходимся, товарищи. Следователь сорвал аплодисменты. Селяне удивлялись. Место разбоя милиция не осмотрела, а похищенное вернула. Чудеса! Следователь и оперативники носили из машины мешки и вещи на крыльцо магазина. Граждане стали расходиться, обсуждая услышанное. У продавщицы лицо недовольное. Бестия тертая, под шумок явно хотела списать товаров больше. Акт передачи похищенного написали, под роспись продавщицы и следователя. Когда закончили с бумагами, направились в Балашиху. Следователя у прокуратуры высадили, на соседней улице от райотдела милиции. – Андрей, бери протокол допроса, бумагу, едем в больницу. Допросить надо. Кто навел, подельники, чья машина. – В ОРУД заехать надо. – Давай в ОРУД, раненые уже не убегут. Номер на машине оказался поддельный. Не выдавался такой ни в Москве, ни в области. Раненые располагались в разных палатах, как просил хирурга Феклистов, для того, чтобы бандиты не могли сговориться. Понятно, всю вину будут сваливать на убитого. Вроде он вожак, главарь, втянул их в преступную деятельность. В коридоре больницы Николай Иванович распорядился: – Ты допрашивай своего, а я того, что к машине полз. Потом поделимся в коридоре мнениями и поменяемся. – Хочешь сыграть в доброго и злого следователя? – Догадливый. Я буду злым. – Идет. В ходе допроса выяснили установочные данные, судимости. Машина в самом деле оказалась угнана в Смоленской области еще полгода назад. Подделали документы, изготовили фальшивый номерной знак. Нападение на магазин в Николаевке было не первым делом. Андрею удалось выяснить, где жили преступники, узнать о двух эпизодах. Встретились с Феклистовым в коридоре. Тому похвастать особо было нечем. Кроме фамилии, задержанный бандит не сказал ничего. Да и неизвестно, настоящая ли это фамилия. Андрей понял, что предстоит работа в архиве – изучать старые уголовные дела подследственных. Как только состояние их позволит, задержанных переведут в следственный изолятор. Теперь Андрей допрашивал того, что стрелял в него. – Молчать будешь? Надо было тебя еще в лесу грохнуть. – Не гони волну, гражданин начальник! – ощерился раненый. – Если у тебя есть что предъявить – выкладывай. А сам на себя наговаривать не буду. Зачем мне срок? – На тебе уже две статьи, как минимум, есть. Незаконное владение оружием и сопротивление органам милиции. – И че? – В больнице подлечат тебя, повезут в СИЗО. – И че? – А конвоировать буду я. И застрелю при попытке к бегству. – Что я – дурак, чтобы бежать? Срок-то небольшой светит. – Блатата в Москве знакомая есть? – А как же? Лучшие кореша. – Про опера, которого Стрелком зовут в уголовной среде, слышал? – Краем уха, – скривился раненый. – Стрелок – это я. И убью любую мразь не задумываясь. Так что жить тебе осталось только до перевода в СИЗО. Хирург сказал – рана не опасная для жизни. Через неделю светит тебе шконка, а не отдельная палата. Убивать его Андрей не собирался, сам за то в лагерь попадет. Но надавить морально на психику вполне можно. Тем более бандит знал, что в него стрелял Андрей, уже подсознательно боялся. – Гонишь, начальник! Но голос у бандита изменился, форсу поубавилось. Про Стрелка говорили – бешеный и упорный. – Тогда у медсестричек зеленку попроси, лоб намазать. – Погоди, начальник. Договоримся. Голос бандита хриплым стал. – Пиши. Много рассказал бандит. Андрею приходилось его останавливать. – Не так быстро. Писать не успеваю. Бандит, фамилия которого была Трегубов, рассказал о грабежах, в которых участвовал. Мелькнула кличка еще одного, с которым общался убитый в посадке. – Дней пять назад приходил на хазу. Несколько минут всего был, с паханом общался в соседней комнате. А как ушел, пахан стакан водки выпил, сказал – страшный человек. – Каков он из себя? Трегубов описал довольно точно. Из особых примет две золотые коронки на верхних передних зубах и надорвана мочка левого уха. Такого человека Андрей на фото в картотеке не видел, как и не читал особой приметы. Рваная мочка – редкая особенность у мужчины. А у женщин встречается, когда грабитель вырывает золотые сережки. Андрей допрашивал долго – подробности, детали грабежа, кто наводчик, кому сбывали. Феклистов не выдержал, постучал в дверь палаты. – Я закончил. Пару минут, и освобожусь. – Устал я, – откинулся на подушку бандит. Лицо в самом деле бледновато от кровопотери. – Ладно, живи! В СИЗО я тебя конвоировать не буду. Но больше не попадайся, а лучше завязывай с криминалом. – Так я же больше ничего не умею, начальник. Нет профессии. А еще западло вору работать. От работы лошади дохнут. – Они от старости. А ты сегодня по лезвию ножа прошел. Мог бы, как твой подельник в посадке, с дыркой в башке лежать. Считай – повезло, второй раз сегодня родился. Я ведь тебя за сопротивление застрелить хотел. – Я понял. Глаза у тебя были… – раненый подбирал слово… – беспощадные! А чего не убил? – Труп допрашивать? Так он молчать будет. Андрей вышел из палаты. Феклистов недовольно спросил: – Ты чего так долго? Знакомый? – В первый раз в посадке увидел. И Андрей протянул Николаю протокол допросов. Николай сел на стул, быстро пробежал глазами. – Ничего себе! Как это ты его разговорил? – Пообещал дострелить, коли петь не будет. – Да если начальство узнает, тебя из органов попрут. – Нам же результат нужен. Я его получил, стрелять не собирался, а слова к делу не пришьешь. – Ты все же поаккуратнее. Поехали в отдел, там Феклистов уже медленно, внимательно изучил протоколы допросов, сделал себе пометы в блокноте. Зазвонил телефон. Николай Иванович посмотрел на часы. – Десять часов вечера. Неужели дежурный? Если дежурный, значит, происшествие, надо выезжать. Начальник угро снял трубку. – Феклистов у аппарата. Андрей разговор не слышал. Николай Иванович односложно отвечал: – Да, да, помню. Если я сейчас подъеду, не поздно? До встречи. Феклистов убрал документы в сейф. – Едем к соседям. Там по Болотникову кое-что нашли. На этот раз гэбэшник был в форме, а не в штатском. – Здравствуй, Владимир Васильевич! – поприветствовал офицера Феклистов. – Здоровались уже, садитесь. Оба оперативника сели. – Болотников ваш по нашему ведомству проходит. Можно уже сказать – проходил, в розыске был. В сорок третьем и сорок четвертом служил немцам, полицаем в карательном батальоне. В Белоруссии партизан расстреливал, мирных жителей, в Польше наследил. Потом следы его теряются. – Скорее всего, ранен был, немецкий хирург его оперировал. – Мы тоже склоняемся к такому мнению. В его розыскном деле даже фото его есть, где он в немецкой форме. Можете посмотреть. Лейтенант МГБ положил на стол фото. Оба оперативника склонились. На снимке трое мужчин в немецкой форме. В центре – точно Болотников, оперы его сразу опознали. Андрей и других поглядел. Полицай справа от Болотникова немного голову к центру повернул во время съемки. Снимали на немецкую «Лейку», оптика на фотоаппарате хорошая, детали четкие. Так вот, мочка уха у полицая разорвана. Вот только зубов не видно, губы сомкнуты. Час-полтора назад о такой особой примете раненый бандит говорил. – А это кто? – ткнул пальцем Андрей в полицая. – Некий Гурин Григорий Никифорович, тот еще зверь. Младенцев убивал. Раскрутит за ноги и головой о стену или столб. Тоже в розыске. А почему вы интересуетесь? – Примета интересная – рваная мочка левого уха. Мне о такой подследственный недавно говорил. Лейтенант насторожился, как охотничья собака стойку сделал, взялся за блокнот. – Кто, где и когда говорил? – Он ранен, при задержании сопротивление оказал. Сейчас в городской больнице, фамилия его Трегубов. – А левого не узнаете? – В жизни не встречал, на фото не видел. – Получается – обоюдополезная встреча вышла? – подвел итог Феклистов. – Время позднее, отдыхайте. Когда вышли из райотдела МГБ, Феклистов укорил Андрея: – На кой черт ты о Трегубове гэбэшнику сказал? Мог бы дня через три-четыре. – Да в чем проблема? – Он его может в свою больницу, гэбэшную, перевести, тогда нам Трегубова не видать. – Трегубов – бандит, грабитель, но не он же в полиции служил. – Трегубова трясти будут, как грушу. И быстро не выпустят. По причине позднего времени разошлись на отдых. У Андрея в желудке сосало от голода. Как позавтракал он утром, так и не ел больше. Лечь спать не евши? Нет, вроде говорят, что перед сном есть вредно, но еще неизвестно – что лучше, голодному заснуть тяжело. Андрей направился на вокзал. Он был открыт круглые сутки, и при нем буфет. Пассажиры с проходящих поездов иной раз заскакивали купить бутерброд, местные заходили попить пива, особенно те, кто вечером работу заканчивал. К удивлению Андрея, почти все столики оказались заняты. Ели, пили пиво, украдкой под столом доливая в кружки водочку, чтобы буфетчица не видела. Как же без «ерша»? Пиво без водки – деньги на ветер. Андрей взял пару бутербродов с одесской колбасой, стакан горячего чая. Поискал свободное место, присел. Пассажиров с проходящих поездов не было. Москва рядом, уезжающие из столицы затаривались едой на площади трех вокзалов. Местные расслаблялись, работяги с суконной фабрики. Большинство работающих там – женщины, но и мужчин хватает. Наладчики оборудования, шофера, снабженцы. Андрей откусил большой кусок бутерброда, отхлебнул из стакана. Чай горячий, сладкий, и заварка хорошая, не спитая. Чем по ночам баловались буфетчицы. Пока жевал, профессионально «мазнул» по лицам. Нет ли тех, кто в розыске? В дежурке висели фото, место жительства и описание преступления. Иногда вывешивали фоторобот, но по нему опознать сложно, деталей нет, а под описание – рост 170–175, лицо овальное, волосы русые, одет в черные брюки и синюю рубашку, – подходил каждый второй мужчина. Никого, заинтересовавшего Андрея, не было. Он занялся едой. Сейчас доест по-быстрому и в общежитие – спать! В желудке приятное тепло появилось, не хотелось вставать. Диктор объявил, что до отхода электропоезда на Москву остается десять минут. Не хочется вставать, здесь бы, на стуле, и уснул. Андрей поднялся. До общежития два квартала, он их за десять минут пройдет. У выхода из вокзала на перрон назревал какой-то скандал. Пацаненок лет двенадцати вцепился в рукав полупальто мужчины, канючил: – Дяденька, отдай билет, я его покупал. Дядька дергал рукой, пытаясь освободиться. Из боковой двери вышел милиционер, направился к пареньку и мужчине. «Пусть транспортная милиция занимается, их вотчина», – подумал Андрей. Милиционер сказал: – Почему шумим, граждане? Ваши документы, гражданин! В послевоенные годы для выхода на перрон надо было иметь билет на поезд, а встречающим покупать билет для выхода к поездам. Стоил перронный билет недорого, тридцать копеек. Похоже – мужчина выхватил билет у подростка. Мужчина полез за отворот пальто за документами. Андрей отвернулся, шагнул к выходу из вокзала, что на улицу вел. Проверка документов – рутинная процедура, сам не раз проверял. И вдруг вскрик, истошный вопль женщины. Андрей резко обернулся. Мужчина рванулся в дверь, ведущую на перрон, а постовой лежал на полу, раскинув руки. Выстрела не было. Ударил мужчина постового? Неуж так сильно? Подбежал к распростертому постовому, а из-под него кровь. Ножом ударил, в левый бок. Паренек рядом стоит, застыл от ужаса. – «Скорую» вызывай срочно! – крикнул Андрей буфетчице. Потом ворвался в боковую дверь, где находился линейный пункт транспортной милиции. Дежурный недовольно поднял голову. Кто, дескать, посмел так бесцеремонно ворваться? – Постового ножом ранили. «Скорую» вызови! Я оперативник угро! – Андрей показал удостоверение. – Постовые есть? – На перроне один, смотрит за посадкой в электричку. Дежурный растерялся. Андрей понял, что помощи не будет. Надо действовать самому. Он выбежал на перрон, почти пустынный. Мужчины в черном полупальто не видно. Метнулся в одну сторону, другую, к постовому на дальнем конце платформы. Электричка дала гудок, состав тронулся, вагоны с воем электродвигателей поплыли мимо. Черт! Неужели преступник успел заскочить в электричку? Электропоезд уже выбрался за выходную стрелку, моргнув красными огнями. Андрей крикнул: – Постовой, ко мне! Так мог приказать только начальник, простому гражданину бы не поздоровилось. Во избежание вопросов Андрей сразу сунул под нос милиционеру удостоверение. – Оперативный сотрудник уголовного розыска Фролов. Пару минут назад в здании вокзала ранили ножом постового. – Комарова? – Фамилию не знаю. Дежурный должен «Скорую» вызвать. Ты скажи – не видел ли случайно гражданина в темном полупальто, среднего роста, в серой кепке? – Никак нет. Фонарей на перроне раз-два и обчелся. Я за порядком следил, чтобы безбилетники через забор на перрон не перелезли. – Понял.Глава 2 Золото
Андрей спохватился. Паренек же на вокзале был. Надо его опросить, он преступника видел, опишет. И сразу отзвониться в Москву. Пусть милиция на вокзале встретит. Хотя… Электропоезд через четверть часа на Курском вокзале будет. А по пути еще несколько остановок делает. Если преступник опытный, а все данные полагать это есть, он сойдет на промежуточной станции. Если документы у бандита липовые были, побоялся предъявлять, либо что-то при себе имел, что милиционеру видеть никак нельзя. Но помелочился, у пацана билет забрал. Неужели денег при себе не было? – За мной! Вошли в вокзал, с другой стороны уже бежали к милиционеру врач с чемоданчиком и санитар с носилками. Оперативно! А вот пацана не видно. Андрея досада взяла. Упустил свидетеля! Не зря говорят: за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь. Прошли в дежурку. О, радость! Пацаненок здесь. У дежурного хватило ума пацаненка задержать и завести в дежурку. У пацана слезы текут. – Дяденька милиционер, не знаю я его вовсе. Я билет на перрон купил, а он из рук выхватил. Мне маму встретить надо. Андрей поднял руку. – Успокойся. И дежурному: «Дай ему воды, видишь – испуган ребенок, а ты на него насел». Андрей повернулся к пареньку. – Никто тебя обижать не собирается. Сейчас расскажешь, как выглядит этот дяденька, и иди, встречай маму. Протокол допроса писать нельзя, по закону показания несовершеннолетнего силы не имеют. – Тебя как звать? – Ваня, Иван Данилов. – Хорошо. А живешь где? – На Ильича, семнадцатый дом. Андрей показал дежурному – пиши, мол. А то застыл истуканом, а завтра не вспомнит, как парня звали. Дежурный спохватился. Схватил лист бумаги, карандаш. – Ну вот и прекрасно, Ваня. Как дядька выглядит? – Дядька как дядька! – Какой он? Старый или молодой? – Старый, старше вас. – Может, бородавки, шрамы на лице были? – Не было. – Может, шепелявил? Волосы у него какие? – Во! Вспомнил! У него левое ухо, внизу, вот тут, как будто разрезано. Мальчик показал на себе. – Мочка левого уха. – Ну, я же так и сказал. – У него нож в кармане был? – Я не видел. – А документы он милиционеру показать успел? – Не-а. Так сразу ножом ударил, быстро. Я толком разглядеть не успел. И убежал. – Можешь идти, Ваня. Если что-то еще вспомнишь, скажи дежурному. – Спасибо, дяденька. Вы тоже из милиции? – Из милиции. – А почему на вас формы нет? – Надо так, Ваня. Ты иди, а то маму кто встречать будет? Паренек ушел. Андрей переписал себе его данные. Так, на всякий случай. Дело будут расследовать не территориалы, не его отдел, а транспортная милиция и транспортная прокуратура. – Дежурный, ты начальству доложил о происшествии? Нападение на постового при исполнении. Дежурный схватился за голову. Андрей же пошел в общежитие. Врач еще возился у раненого постового, а у входа в вокзал стояла «Скорая помощь» на базе полуторки. Андрей шел и размышлял. Который уже раз он слышит про человека с раздвоенной мочкой. Это один человек или разные? Решил утром посоветоваться с Феклистовым – сообщить гэбэшнику, лейтенанту Владимиру Васильевичу, или не стоит? – Постового жалко, выживет ли? – С тем и уснул. Утром Феклистов приказал: – Садись, оформляй все бумаги – протоколы допросов. Бандюган твой подписался? – А как же! – И передавай в прокуратуру. Мы свое отработали. Преступников задержали, допросили, награбленное вернули. – Николай, поздно вечером на вокзале постового ножом ударили. – В наших сводках он не проходил, это дело транспортной прокуратуры и милиции. – Знаю. Обрати внимание на два обстоятельства. Первое – преступник ударил постового ножом в левый бок, в грудную клетку. И второе. Там все на глазах у пацана происходило. Так он примету интересную сообщил – мочка левого уха у него разорвана. – Повтори! Николай Иванович покрутил в руке спичечный коробок. Как уже заметил Андрей, делал это начальник угро, когда заинтересован был. – Думаешь, это мой полицай с фото? Как же его? А, Гурин Григорий Никифорович. – А про убитого на кладбище Болотникова помнишь? Тоже ведь раны смертельные были нанесены в левую половину грудной клетки. – Полагаешь – одно лицо? – Судя по почерку – да. – Значит, он где-то рядом поселится. Или в Балашихе живет, либо в Москве. Зачем тогда в Балашиху приезжает? – Надо пахана трясти, про которого раненый Трегубов рассказал. Если пахан сказал, что это страшный человек, он как-то общается с ним, знает его. – Конечно. А если пахан – тоже из полицейских и знакомы они с войны, вместе служили в карательном батальоне? – Трегубова надо трясти, где пахан скрываться может. – Боюсь, узнав об аресте шайки, он залег на дно, затихарился. – Может быть. Ты езжай в больницу, потряси этого Трегубова по пахану. Приметы, клички, судимости, ну и все такое. – Знаешь, гэбэшник о рваном ухе знает, видно, сослуживцы на допросе рассказали. А вот про другую особенность умолчали. – Ну-ка, ну-ка. – Думаю, левша он. – Ага, бьет ножом в левый бок. Не срастается. Левой рукой в левый бок ножом не ударишь. – Перронный билет он вырвал у пацана левой рукой, в ней билет и после держал. – У, не факт. Какой удобнее было, такой схватил. – Мелкую работу старается выполнить ведущей рукой. На заметку возьмем, не более. А к гэбэшнику не ходи. – Из сводок о происшествии он уже знает. Свяжет с особой приметой – молодец. А пока мы сами попробуем концы связать. – Хорошо. Закончу бумаги, сдам Петру Федотычу – и в больницу. – Действуй. За три часа Андрей с писаниной управился. Не любил он корпеть над бумагами. Ему больше нравились активные действия, а бумагу марать писари есть. У них почерк ровный, хороший, а Андрей как курица лапой пишет. Быстрым шагом в прокуратуру, оттуда в больницу. Пришлось около получаса сидеть, пока медсестра закончит перевязку. У дверей обеих палат, где лежат раненые бандиты, прохаживался милиционер. – Никто к арестованным не пытался пройти? – поинтересовался Андрей. – Никак нет, только медперсонал. Трегубова из перевязочной санитар привез на каталке. Бандит неловко слез, на одной ноге допрыгал до кровати, с облегчением уселся. – Добрый день, гражданин начальник. – Для кого добрый, для кого нет. – Я вчера все рассказал на допросе. – Мне бы хотелось поподробнее про пахана. – Никак не можно. Он вор в законе. Узнает, кто его сдал, язык отрежет. – Мне поговорить с ним надо. На дело он не ходил? – Не ходил, – кивнул Трегубов. – Стало быть, у меня на него ничего нет, статью не пришьешь. – Тогда зачем он милиции нужен? – Вчера ты упоминал о некоем страшном человеке, с которым пахан встречался. Вот он мне нужен. – Да чтобы пахан с ментовкой сотрудничал? Ни в жизнь! – Тот человек – каратель. Много крови на нем, его госбезопасность разыскивает. Не хотелось Андрею этого говорить, а надо. Политических, предателей, немецких пособников в уголовной сфере не любили. Иной раз вынужденно сотрудничали, было такое. Но и сдавали их легко. Не свои, не блатные, окрас другой. Трегубов задумался. Сдать легавым пособника фашистов – легко. И угрызений совести не будет, поскольку воровской кодекс не нарушит. Но если бы он сам знал фашистского прихвостня. А его знает пахан. Головоломка получается. Выдашь пахана – заработаешь себе геморрой. – Трегубов, ты скажи, где пахан бывает? Пивная, ресторан. Как кличка и как выглядит. Я сам к нему подкачусь, тебя не сдам и к пахану пока никаких предъяв. Побеседуем мирно и разойдемся бортами, – наседал Андрей. Если через пахана возьмут карателя, для госбезопасности польза, и дело об убийстве Болотникова на кладбище закрыть можно. Андрей, сам прошедший фронт, ненавидел фашистских пособников, предателей, больше, чем немцев. Гитлеровцы – чужаки, воевать пришли, с ними все понятно. Наши-то зачем продались? Обычно, если в плен попадали немцы и полицаи или бургомистры из изменников, предателей расстреливали на месте, а немцев отправляли в лагеря. Поэтому власовцы из РОА дрались отчаянно, как смертники, а полицаи, старосты сельские уходили с немцами, боялись возмездия. Честно сказать, и немцев стреляли, если удавалось захватить с боем эсэсманов. Как правило, это фанатики были, отстреливались до последнего патрона. Выдавали их две серебряные руны в виде молний на правой петлице, потому как на фронте они носили обычную пехотную форму вермахта. В безвыходном положении эсэсманы выбрасывали френч, но это не помогало. Под левой подмышкой у них татуировка была, с группой крови и резус-фактором. – Слово даешь, что пахана не повяжешь? – Чтобы я тебе клятву давал? Ты не сбрендил? А будешь упрямиться, сам на суд приду, постараюсь, чтобы показания твои, в протоколе допроса записанные, огласили. Чтобы подельники слышали, тогда в зоне с тебя спросят. Трегубов от злости зубами заскрипел. Обложил его опер, как волка флажками на охоте обкладывают. А деваться некуда. – Ладно, слушай. Пахана кличка – Сенька-Неваляшка. – В первый раз такое погоняло слышу. – Это потому, что послепередряг поднимается всегда, как игрушка детская. – Как выглядит? – Вылитый начальник! При костюме, при галстуке, ботинки начищены. Прямо франт. Бабы таких любят. Лицо… Да непримечательное лицо. Ни шрамов, ни родинок. Говорит гладко, как ученый, а у самого четыре класса, да и те в коридоре. Кум ходит за ним, все по сто шестьдесят седьмой статье. Оружие при себе не носит никогда. – Где бывает? – Пивная на рынке, в полуподвале. Комнатка там есть, с заднего входа. Он в общем зале не сидит. А еще в рестораны в Москву ездит, но я с ним там не был. – Кроме погоняла имя-отчество у него есть? – Семен Еремеевич, – нехотя выдавил Трегубов. – Когда в пивной застать можно? – Часов с трех. С утра спать любит, прямо барчук. – Ох, Трегубов, не любишь ты его, – хохотнул Андрей. – А чего его любить? Не девка красная. – Выздоравливай. А где живет Семен Еремеевич? – Запамятовал я. Да он и дома не бывает. То на малине, то у баб знакомых. Ну да, запамятовал! Не тот человек Трегубов. Да и черт с ним, главное он узнал. Вернувшись в отдел, Андрей рассказал Феклистову. – Знаю такого! Два года назад едва не посадил его. Подельники все на себя взяли, он свидетелем прошел. По молодости разбоями занимался, потом поумнел. Смотрящим стал, сам теперь рук не марает. – Так я поговорю с ним? – Поговорить можешь, боюсь, не скажет ничего. – Он же с полицаем бывшим якшается! – Пахан скажет – не знал ничего. Да и человека такого не видел никогда. – Поймать бы его на чем-нибудь. Лишнего на свободе ходит. – Пока на него нет ничего, но я его обязательно посажу! И все-таки Андрей решил сходить в пивную. Что-то же связывает Сеньку с полицаем? Прошелся до рынка, нашел пивную, спустился в общий зал. Несколько посетителей пили пиво. Сильно пахло рыбой, на полу чешуя. Андрей поморщился, поднялся по ступенькам, обошел здание. У входа сгрудились штабеля пустых ящиков из-под пива. Обычно мужики предпочитали разливное из бочек. А в бутылках брали в дорогу или на пикник, под шашлычок. Он спустился вниз, толкнул дверь. Дорогу в полутемном коридоре преградил амбал. – Служебный вход. – Значит – для меня! Андрей оттолкнул амбала в сторону. Тот не привык к такому обращению, но дергаться не стал. Раз вошедший позволяет себя так вести, стало быть, имеет право. Тем более у Андрея прическа короткая. Такую носили военные и милиция. – Пахан один? Амбал кивнул. Андрей открыл дверь, вошел решительно, по-хозяйски. В то, что перед ним вор в законе и смотрящий, не сомневался. Уж больно точно Трегубов его описал. Сенька-Неваляшка заедал пивко соленой красной рыбой. Что Андрей из органов, просек сразу. Кружку пива подвинул, перед вором их несколько штук стояло. То ли гостей ждал, то ли сам большой любитель был. – На службе не употребляю. Андрей придвинул стул, сел. – Здравствуй, Семен Еремеевич! – поздоровался Андрей. – Документы предъявить? – Зачем же? Переговорить надо. – Не о чем мне с милицией говорить. Да и чистый я. – Ты меня пока не интересуешь. Человек мне один нужен. – Тебе нужен, ты и ищи, тебе за это жалованье платят. Нехорошо разговор начинался. Вор не хотел идти на контакт. Но Андрей продолжил: – Мочка левого уха у человека рваная, на верхней челюсти две золотые фиксы. Настоящая фамилия Гурин Григорий Никифорович, каратель. – Не знаю такого. – Но дрогнул голос у вора. Знал он такого и, похоже, боялся сильно. – Если мы его быстрее тебя найдем, пособником пойдешь по пятьдесят восьмой. – А ты меня не пугай, начальник! Приоткрылась дверь, заглянул амбал: – Тут пришел… – Закрой дверь! – повысил голос вор. Наверное, не хотел, чтобы амбал произнес фамилию или кличку пришедшего. – Гурин этот хотя бы где живет? – поинтересовался Андрей. – Откуда мне знать? Вор отхлебнул из кружки пиво, достал из кармана коробку папирос «Герцеговина Флор». Явно на зрителя рассчитывал, потому как папиросы были дорогие, не «Беломор» какой-нибудь. Не спеша затянулся, пустил колечки вверх. – Не хочешь говорить, – подвел итог встречи Андрей. – Я все равно Гурина этого возьму, а через его показания и тебя привлеку, ты уже несколько лет лишних на свободе топчешься. Андрей поднялся. Получалось – не только время потерял, но вор узнал об интересе милиции к персоне Гурина и при встрече ему сообщит. Наружное наблюдение к вору бы приставить, топтуны бы вывели на контакт, проследили за Гуриным. Только когда эта встреча будет? Может, через месяц. К тому же в райотделе топтунов нет, только в крупных городах такие отделы. А милиционеру следить бесполезно, райотдел невелик, двадцать три человека, их местные уголовники в лицо знают. Быть же толковым топтуном или, как звали их до революции, филером, непросто. Если за объектом наблюдения следовать несколько часов, топтуна приметят. Поэтому «вели» объект грамотно, издали. Периодически топтун мгновенно преображался. Заскочив в подворотню, менял парик, наклеивал усы, надевал очки. Минута, и из подворотни выходил другой человек. Кроме того, у каждого топтуна обширный гардероб, подбирается долго и тщательно. Иной раз одежду специально шили у хороших портных. Не для того, чтобы на фигуре модно сидела, а двусторонняя. Скинул пиджак серого цвета, вывернул наизнанку, а он синий. Такую одежду берегли, как и аксессуары, вроде портфелей, сумок, зонтов, очков. И на работе у такого топтуна целая грим-уборная, похлеще, чем у актеров театральных. Саквояжи, пудра и набор париков, накладные бороды и усы, бородавки, носы. А еще походку изменяли, применяли складные трости. Хороший топтун вычислить себя не даст. Если смотреть объекту в спину или затылок, наблюдаемый взгляд обязательно почувствует, приглядываться к попутчикам начнет, насторожится. Топтун боковым зрением ведет, на лавочке газетой прикрывается. Целая наука, только нет таких учебных заведений, где ее изучают. Только опытные топтуны новичкам навыки передают. И хороший топтун иного опера стоит, потому как все адреса и контакты объекта в наблюдаемый период в клювике принесет. Досадно Андрею было, не смог договориться с вором. Только не вечер еще, будет и на его улице праздник. Когда Андрей рассказал Феклистову о неудачной встрече с вором, тот усмехнулся. – Я тебя предупреждал. Да и черт с ним, не мы, так госбезопасность его возьмет. – Ты гэбэшнику сообщил? – У него сводка на столе, пусть сам думает. К тому же ты сам в лицо преступника не видел. Сбоку и издали. Может, и не Гурин это вовсе. – Не исключаю. Почерк похож. – Стал бы полицай к себе внимание привлекать, отобрав перронный билет у пацана? Он скрываться должен, забиться в глухой угол. – Интерес у него в Балашихе есть. Думаю – не документы ли? – Немцы поддельные документы своим агентам делали на высоком уровне. Видел я, очень качественные. – Гурин – не агент, кто бы ему советский паспорт делал? Каким-то образом с немцами не ушел, живет по фальшивке. А Сенька-Неваляшка – пахан, к нему воры или грабители могут украденные документы принести. – Переклеить фотокарточку, да еще чтобы комар носа не подточил, сложно. Но есть такие спецы. Знаешь, года два назад показывали мне одну сторублевку. Зэк в зоне нарисовал, на спор. Если бы не бумага простая, не отличишь от настоящей. – Не знаешь в Балашихе никого из граверов или спецов, что документы подделывать могут? – На высоком уровне – нет. Был один, во время войны еще, продуктовые карточки подделывал. Так его гэбэшники нашли, осудили, к стенке поставили. Кстати, ты документы в прокуратуру сдал? – А как же? Обижаешь! – Это я к слову. Пойдем в столовую, хоть поедим по-человечески, пока тихо. Тихо – это когда нет выездов на происшествия или задержание подозреваемого. Поели не спеша, растягивая удовольствие. Собственно, не поздний обед это был, а ранний ужин. – Служебное время кончилось, иди, отдыхай, – встал Николай. Совет дельный, Андрей ему последовал и спать лег, за несколько дней усталость накопилась. Ах как отлично выспался Андрей! К тому же сегодня суббота, завтра выходной. Тетка работала по шестидневной рабочей неделе. Сделал легкую физзарядку, принял душ холодный. Не потому, что закаливался или моржевал, горячей не было. Подумал – к тетке надо съездить в Москву. Нехорошо получается. Уехал и забыл. Вечером после работы поедет. Домашней еды поесть, тетку проведать. Уже не молодая тетка-то, болячки одолевают. Вдруг помощь его нужна? В столовой съел на завтрак два пирожка с капустой да чай. Поразмышлял секунду – не взять ли с собой парочку на службу? Уж больно вкусные – свежие, теплые. Не стал брать. Направился в отдел. Феклистов уже в кабинете, бумагами шуршит. – Квартальный отчет надо делать. Ох, не люблю я это дело! Как счетовод. Кстати, Андрей, а постовой с вокзала жив? – Не знаю, закрутился я как-то. – Сходи в больницу. Если жив и в состоянии говорить, побеседуй. Он же с преступником рядом стоял, лицо видел. – Ты же сам говорил – это дело транспортной прокуратуры и милиции. – Чует мое сердце, столкнемся мы еще с этим мерзавцем. – У меня срочных дел нет, прямо сейчас пойду. Постового после реанимации доставили в городскую больницу. Хирурга Андрей уже знал. Только зашел в ординаторскую, хирург поднял голову от истории болезни. – Только не говорите, что опять кого-то доставили. – Не волнуйтесь, я постового с вокзала пришел проведать. Как его состояние? – Когда «Скорая» привезла, думал – не вытянем. Ранения тяжелые, крови много потерял. Хорошо, что запас нужной группы крови в холодильнике был. – Побеседовать с ним можно? – Не долго, десять минут, слаб он. – Мне хватит. В какой он палате? – Седьмой. Андрей подосадовал на себя. Пришел в больницу, а передачу не взял. Не к бандиту раненому, а к товарищу по службе. Одно дело делают, хотя в разных подразделениях. Обругал себя последними словами, да уж поздно. Андрей уселся на стул у постели раненого. Был он бледен, лицо осунувшееся, грудь в бинтах. – Я из уголовного розыска, фамилия Фролов. Я был на вокзале, когда все произошло. Рожин едва заметно кивнул, облизал сухие губы. – Дать воды? На тумбочке стоял поильник, похожий на заварной чайник, только без крышки. Андрей поднес его к губам постового. Тот сделал пару глотков. Пил бы еще, но Андрей поильник убрал. Кто его знает, можно ли раненому много воды? – Один вопрос. Ты его лицо видел? Если есть особые приметы, скажешь. – Фиксы золотые… сверху… две… Рожин говорил шепотом, с перерывами, слаб был. Андрей наклонился пониже, чтобы ни одного слова не пропустить. – Ну, соберись с силами, вспомни еще что-нибудь. – Я его… минуту видел… только анфас и справа. – Левое ухо не видел? Рожин мотнул головой. – Глаза какие? Серые, карие, голубые? – Не… помню… – Блондин, брюнет, шатен? – Стрижен коротко… или брит… не понять. Раненый устал, говорил все тише. Андрей понял – надо уходить. – Спасибо, парень. Ты выздоравливай, мы еще с тобой встретимся. А этого гада возьмем, не сомневайся. Андрей решил сходить на вокзал, в линейное отделение милиции, не исключено, что у них появились какие-то новые сведения, улики, показания свидетелей. Он уже подходил к станции, как из вокзала повалили приезжие, пришла электричка. Тащили баулы и узлы, шли налегке, все с озабоченными лицами. После Победы у народа был необыкновенный подъем, надеялись на лучшую жизнь, ведь такую тяжелую и долгую войну выдержали. СССР победил, но страна разрушена, промышленность медленно переходила с военной продукции на мирные рельсы. За годы войны была потеряна треть национального богатства, разрушено 1710 городов и поселков, 31 850 заводов, 65 тысяч железнодорожных путей. А главное – потеряно 27 миллионов человек. И хотя после победы над Японией большую часть армии демобилизовали, вернувшиеся мужчины не могли восполнить убыль. В марте 1946 года восстановили восьмичасовой рабочий день, ежегодные отпуска. СССР получил от поверженной Германии репараций на 4,3 миллиарда долларов. В послевоенное время в лагерях находились и восстанавливали народное хозяйство 1,5 миллиона немецких и 0,5 миллиона японских пленных, а также 9 миллионов наших заключенных, чей труд был каторжным, не оплачивался. В 1947 году отменили продуктовые карточки и провели денежную реформу. Однако для народа надежды оказались несбыточными. Жизнь лучше не становилась. При средней зарплате 450–500 рублей буханка хлеба стоила 3–4 рубля, килограмм мяса 28–32 рубля, килограмм сливочного масла 60 рублей; килограмм сахара – 15 рублей, десяток яиц 11 рублей. А мужской шерстяной костюм тянул на полторы тысячи, кроме того, никто не отменял обязательные государственные займы, на одну-две месячные зарплаты в год. Колхозникам было еще хуже. Вместо денег получали по трудодням натуральную оплату. Они не имели паспортов, без этого документа в городе было невозможно прописаться, а без прописки не брали на работу. Замкнутый круг. Кроме того, колхозники не имели пенсий, им не оплачивались больничные листы. А налоги брали за скотину, фруктовые деревья. В 1948 году вновь начали набирать оборот репрессии. Были арестованы маршал авиации А. А. Новиков, генералы П. И. Понеделин, Н. К. Кирилов. Были арестованы все лидеры ленинградской парторганизации. По «ленинградскому делу» прошло более двух тысяч человек, двести из которых были расстреляны. Потому и лица у прохожих были серьезные, даже хмурые. Одежды серые и черные. Какая жизнь, такие и одежды. Андрей не стал пробиваться через толпу, отошел в сторону. Стоит подождать две-три минуты, и люди разойдутся. Посматривал на лица, уже в привычку вошло. Вдруг мелькнет лицо, разыскиваемое по ориентировке? Мимо мужчина прошел, Андрей мазнул взглядом по лицу, по одежде. И только когда мужчина прошел, понял, что-то не так. Мелочь какая-то зацепила. Ага! Одна пола пиджака слегка отвисала. Так бывает, когда в кармане нечто тяжелое. Не оружие ли? Андрей развернулся, пошел за мужчиной. Для начала надо дождаться, пока разойдутся люди. Если у мужчины оружие, он может открыть стрельбу в людном месте. А вот в переулке малолюдном Андрей его остановит. Вполне может статься, что там сверток с гайками, гвоздями для ремонта дома, даже большая пригоршня мелочи. Но проверить надо. Мужик свернул на Гражданскую. Прохожих мало, надо действовать. Андрей достал из кармана пистолет, передернул затвор, сунул за ремень под полу пиджака. В случае опасности можно мгновенно достать. Догнал прохожего. – Стоять! Милиция! Ваши документы! – жестко сказал он. Мужик вздрогнул, остановился. – Медленно повернись и не делай резких движений, – приказал Андрей. Повернувшись, мужчина полез во внутренний карман пиджака, достал паспорт. Андрей открыл документ. А мужик-то судим был, таким выдавали паспорта определенных серий. – По какой статье сидел? – Пятьдесят девять – двенадцать. Статья интересная, за незаконные валютные операции. – Что в левом кармане? Андрей паспорт не возвращал, держал в левой руке, а правую к поле опустил. Дернись мужик резко, Андрей успеет пистолет быстро выхватить. – Ничего! Врет, глаза забегали. – Вытаскивай. – Давай ордер на обыск, начальник! – Пока не обыск, а досмотр, ордер не нужен. А хочешь по всей форме – пойдем в райотдел. Мужчина с явной неохотой полез в карман. Андрей посторонился – что он достанет? Мужчина вытянул небольшой мешочек, Андрей расслабился. Вдруг глаза мужчины расширились от ужаса, сзади нарастающий рев мотора. Не раздумывая, Андрей прыгнул в сторону. Это его спасло. Тупой удар, мужчину подбросило в воздух капотом легковушки, его отбросило на другую сторону улицы, а трофейный «Мерседес», не снижая скорости, помчался дальше. Андрей выскочил на середину проезжей части, выхватил пистолет и стал стрелять. За пару секунд выпустил весь магазин, шесть патронов. Остро пожалел, что патронов в «кольте» так мало. Машина взвизгнула на повороте колесами и скрылась за углом. Если бы Андрею сказали – случайность, он бы не поверил. Подъехали тихо, благо у «Мерседеса» мотор не шумит, а потом сбить хотели, причем обоих. Похоже, сам опростоволосился. За мужиком шел и не проверялся, не обернулся ни разу. А его могли встречать или «пасти». И вот расплата за собственную невнимательность. Андрей сунул за пояс пистолет, в карман пиджака паспорт чужой. Мужчина лежал не шевелясь. Судя по тому, что с ног его слетели туфли, мертв. Когда человек травмирован, обувь остается на нем. Что же такого интересного мужик при себе имел, если его сбили? Андрей присел, поднял мешочек. Из плотного полотна, похожего на бязь, довольно увесистый, перевязанный на горловине веревочкой, скорее даже – шнуром. Потянул за узел, заглянул внутрь. О! Да там золотой песок, несколько мелких самородков. С прииска золотоносного украл. После освобождения из лагеря наверняка устроился в артель по добыче золота. Понемногу воровал из сита. Мог и сам намыть на реке, но для этого место знать надо. Да и не намоешь за три дня такое количество. Андрей прикинул вес мешочка. Килограмма на два потянет. Со дворов, из-за заборов выглядывали встревоженные стрельбой среди бела дня люди. Андрей шагнул к пожилой женщине, что ближе была. – Я из милиции. У вас телефон есть? – Через три дома только. Женщина показала рукой. Когда Андрей подошел к указанному дому, из-за низкого забора высунулся дед. – Убивец! Я уже телефонировал в милицию! – Я из милиции. Вы номер машины не разглядели? – Во дворе я сидел, выбежал, когда уже стреляли. – Я стрелял по машине. – А… Андрей не дослушал вопроса, дед мог задавать их до вечера, вернулся к трупу. Мешочек с золотом в карман пиджака опустил. Вроде не велик, а вес чувствуется. Как неудачно все получилось. Мужика не допросишь теперь, не узнаешь, к кому шел. Это явно курьер. Серьезные люди сами такой груз не возят. Ой! Андрей ладонью хлопнул себя по лбу. Конечно же! За мужиком негласная охрана следовала, скорее всего курьер и сам о ней мог не знать. Подстраховаться должны были. Мало ли – соблазн велик может оказаться, курьер мог с золотишком свалить в Москву, а там ищи его. А могли конкуренты покушение устроить, узнав о грузе. Да много версий, одна из них – получатель. Увидел опера и решил убрать двоих – курьера и мента одним ударом машины. А золотишко сразу забрать, и концы в воду, только Андрей не дал до конца довести задуманное. Останавливать машину и выходить под пули убийца не стал, не дурак. Из-за другого угла вывернул милицейский фургон. Андрей рукой махнул, себя обозначить. Из машины выбрался сержант. – Здравия желаю! Вы стреляли? – Я. Труповозка нужна, прокуратура, эксперт. – Застрелили? – Машиной сбили, вдогонку стрелял. Езжай в прокуратуру, а еще в райотдел из прокуратуры позвони, пусть начальник угро сюда мчится. – На дорожно-транспортное происшествие? – удивился сержант. На ДТП ездили из ОРУД, судмедэксперт, но не угро. – Исполнять! – вскипел Андрей. Это было не обычное ДТП по неосторожности, по пьянке. Настоящее убийство, а в качестве оружия – легковая машина. А еще золото в кармане тяготило. Сдать прокурорскому или Феклистову? Таких ценностей Андрей в руках не держал никогда. Тут же на десятки, а может, и на сотни тысяч. Его зарплата на много лет вперед. Вздохнул Андрей, похоже, его поездка к тетке в Москву накрылась медным тазом. Сержант уже уехал. Андрей топтался возле трупа. Как-никак, это место происшествия, до приезда следственной группы подпускать никого нельзя. Увидев милицейскую машину, люди осмелели, стали выходить на улицу, собираться группами, обсуждать непривычное событие, нарушившее ход привычной жизни. Не особо удаляясь от погибшего, Андрей обошел людей. – Свидетели есть? Любопытные моментом рассосались. Говорить под протокол, свидетельствовать в суде никто не хотел. Только один из мальчишек, игравших на улице, шмыгнув носом, сказал. – Дяденька, а я видел номер машины. – Какой? – Желтый, на нем еще единичка была. – А другие цифры или буквы? – Она быстро проехала, я не успел прочитать. К делу слова несовершеннолетнего не пришьешь. Но какая-то зацепка есть. Из-за угла с треском вылетел мотоцикл с коляской. За рулем Феклистов. – Что у тебя? Андрей подошел и четко доложил. – Прокуратуры еще не было? А ты погибшего обыскивал? – Решил следователя ждать. Что с золотом делать? – Можно следователю сдать, как вещественное доказательство, а можно в банк и взять расписку. Подождем Петра Федотыча. Дай-ка мне его паспорт. Андрей достал документ. Николай полистал. – Прописка у этого Никандрова хабаровская. Полагаю – после лагеря в артели работал, тырил золото по чуть. А здесь крупный покупатель нашелся. «Мерседес», говоришь? – С единицей в номере. «Опель-кадет» прокуратуры подкатил незаметно. Первым к делу приступил судмедэксперт. Следователь подошел к оперативникам. – Кто вызвал? Кто первым обнаружил труп? Андрей, уже подробно, рассказал, как было. – Дай взглянуть на золото. Андрей протянул следователю увесистый мешочек. Петр Федотыч развязал горловину, вытряхнул на ладонь несколько крупинок желтого металла. – С Колымы. – Петр Федотыч, ты как без эксперта определил? – Приходилось сталкиваться, знаю. У сибирского золота цвет не такой. Приличный улов! Следователь взвесил на ладони мешочек. – Тысяч на сто потянет. – Всего-то? – удивился Андрей. – В валюте, Андрей, в твердой валюте. По курсу наших полмиллиона. Сумма внушала уважение. За значительно меньшее количество дензнаков на разбой шли, на убийство. – Слежку за Никандровым кто-нибудь вел? – Не заметил. – Плохо. Андрей удрученно кивнул. Конечно, плохо. Опыт работы есть, а не проверил. Прокол налицо. – Ладно, за такой улов начальство все простит. Николай, ты не в курсе, кто из скупщиков краденого поблизости живет? – Через пять домов Маруся-Ключница. – Только у нее отродясь таких денег не водилось, чтобы золото купить. Одежонку краденую берет, перешивает, перелицовывает. Нет, не она. – Андрей, езжайте в ОРУД, попробуйте установить владельца «Мерседеса». Андрей посмотрел на Феклистова, тот кивнул. Стало быть, разрешил ехать на мотоцикле. До ОРУД доехать – три квартала. Усатый старшина в белой орудовской гимнастерке, как услышал вопрос Андрея, даже в картотеку не полез. – Нет у нас «Мерседесов», хоть с единицей, хоть без. Ты присядь, я в Москву телефонирую. Ждать пришлось долго, около получаса. Зазвонил телефон, орудовец схватил трубку: – Да, слушаю. Подождите, запишу. На листке бумаги записал данные, спросил у Андрея: – А модель какая? – Не знаю. – Говорит, не знает. Спасибо, отбой связи. И протянул листок. Четыре машины, адреса владельцев. Андрей поблагодарил, на мотоцикле вернулся к месту происшествия. Вся группа в полном составе еще была здесь. – Одежду обыскали. Пара сотен рублей, папиросы. Ничего интересного, никаких записных книжек, бумажек с адресами. Знаем – кто он, ну а толку? С Колымы приехал на Красную площадь посмотреть? А сам опасный груз вез. – Так, так, так. Погоди. Не ехал же он с Колымы без вещей. Погибший побрит, стало быть, хотя бы бритвенный набор должен быть? – Не факт. В парикмахерскую зашел. – Сам подумай. С Колымы на пароходе надо идти до Владивостока несколько дней, потом поездом до Москвы две недели – и с пустыми руками? Не верю. – Что предполагаешь? – Вещи, хоть «балетку», должен оставить на вокзале в камере хранения или на квартире у знакомых. «Балеткой» называли маленький чемоданчик, размером с портфель, только потолще. – Что с машиной? – Дали четыре машины и адреса. – Вот что, ты к тете собирался? Вот и езжай. Сегодня полдня, завтра день. Ее проведаешь и в камеры хранения на вокзале сходи. – Выходной же завтра. – Думаешь, я завтра дома отсыпаться буду? – Если в камере хранения его вещи, как изъять? Паспорт у вас, ордера на изъятие нет. – Погоди. Я вещи в камеру хранения сто лет не сдавал. Квитанция должна быть или еще что-то. Никандров этот надеялся жить, вещички обратно получить. – Смотрели только карманы? – А что еще? Не раздевать же его догола посередине улицы? Что подумают о нас граждане? Андрей не поленился, подошел к трупу. Не побрезговал сунуть пальцы в карманчик для часов. Был такой у пояса, маленький, только карманные часы помещались. Пусто. Взгляд упал на туфли. Они так и валялись на мостовой. Обычно все вещи забирали с труповозкой в морг. Поднял один башмак, стельку поднял – нет ничего, только запах убийственный. Он что, ноги неделями не мыл? То же проделал со вторым башмаком, и здесь его ждала удача. Вытащил из-под стельки сложенную вчетверо бумажку, развернул. Тут же подошел Николай. – Ну-ка, что за находка? Бумажка оказалась квитанцией о помещении ручной клади в камеру хранения Ярославского вокзала столицы. – Угадал, вещи в камере хранения. Нет у него никого в Москве. Вот туда и поедешь. А чтобы бумажную волокиту не разводить, возьми паспорт Никандрова – по нему без проблем получишь. Получишь, не сомневайся. Думаешь, кладовщик всех клиентов в лицо помнит? Через него за сутки сотни людей проходят. Только паспорт верни, не фальшивка. – Подбрось до вокзала. – Это запросто. Электричку пришлось ожидать. Андрей успел перекусить в буфете. К тетке он попадет в лучшем случае поздно вечером, поэтому лучше подкрепиться. Пока ел, не один раз ловил на себе заинтересованные женские взгляды. Оно понятно, в Москве, как и в провинции, мужчин не хватает, проклятая война выбила мужиков, особенно призывного возраста. Спросом пользовались даже инвалиды с ампутированными конечностями. Да еще по распоряжению товарища Сталина безногих, разъезжавших по городу на тележках с шарикоподшипниками вместо колес, выслали из города. Зачем портить внешний вид столицы? Можно подумать, инвалид виноват в чем-то, потерял ногу по пьяни, попав под трамвай. Объявили о посадке на электропоезд. Андрей поторопился, иначе все места будут заняты. Успел сесть на свободное место. Рядом плюхнулись на деревянное сиденье две тетки с корзинами, из которых торчали пучки зелени, явно на продажу. Напротив Андрея уселась девушка, стала смотреть в окно. Народу набилось много, мужики в тамбуре курили. От нечего делать Андрей стал разглядывать девушку. После расставания с Валей он не делал попыток сблизиться с противоположным полом. Девушка не была красавицей, но была симпатичной, держала в руке книгу с мудреным названием. Андрей и слова такого не знал – археология. Наверное – студентка. Девушка повернулась к Андрею: – Вы скоро дырку на мне протрете. – Извините, не в пол же смотреть, когда напротив красавица. Девушка фыркнула, но комплимент ей явно пришелся по душе, щечки порозовели. Андрей демонстративно уставился в окно, хотя смотреть там было не на что – задворки промышленных предприятий довольно неприглядного вида. Электричка сделала остановку, некоторые пассажиры сошли. Зато появился билетный контролер. – Граждане, приготовим билетики! Пассажиры засуетились. Кто в сумку полез, кто в карман в поисках билетика, а некоторые сорвались к тамбуру, перейти в другой вагон, явно безбилетники. Тетки с корзинами и девушка предъявили билеты, Андрей показал удостоверение. На автобусах, электричках, в Московском метро сотрудники МГБ имели право бесплатного проезда. Девушка заинтересовалась, спросила у Андрея: – Вы где работаете? – В милиции служу. – Ой, как интересно. Женщин во все времена привлекали брутальные мужчины. Андрею бы продолжить разговор, познакомиться, да замешкался. А тут и остановка. Пассажиры ринулись к выходу. Андрей решил пару минут подождать, а девушка пошла к дверям. Сидевшая рядом с Андреем тетка покачала головой. – Милиционер, а шалопай! Такую девушку упустил. – Какие мои годы? Исправлюсь, – отшутился Андрей. Но и сам пожалел. Как говорили древние – лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть. Выйдя на перрон Курского вокзала, раздумывал. Направиться по адресам владельцев «Мерседесов» или сначала в камеры хранения Ярославского вокзала? В принципе – на Ярославский можно съездить вечером или даже завтра. А вот добраться по адресам займет много времени, да еще неизвестно, будут ли дома владельцы. Первый адрес оказался рядом, на Земляном Валу, от Курского вокзала десять минут пешком. Туда и направился. Искомый дом большой, двор просторный. Владельца искать не потребовалось, черный «Мерседес» стоял у подъезда. В конце присутствовала единичка. Андрей машину обошел, внимательно осматривая. Нет пулевых пробоин, а он слышал при стрельбе, как пули с металлическим стуком били в автомобильное железо. И передок у машины без единой вмятины. При столкновении с человеком обязательно останутся следы – разбитое стекло фары, помятый бампер или капот. А здесь все в первозданном виде. С легким сердцем Андрей вычеркнул адрес. За время службы в столичной милиции он изучил Москву. Конечно, не всю, для этого нужно значительно больше времени. Но мысленно сейчас маршрут выстроил. Теперь предстояло добраться в Колокольников переулок. Пешком не набегаешься, пришлось идти к станции метро. Воистину – гений тот человек, кто придумал подземку: быстро, удобно, чисто, каждая станция – шедевр архитектуры. На этом адресе тоже неудача. «Мерседес» стоял на улице, и единичка в номере присутствовала, но был он цвета слоновой кости. Наверное, во время войны возил генерала какого-нибудь. И этот адрес вычеркнул, оставались два, еще теплилась надежда на удачу. «Мерседесы» – машины серьезные, дорогие. В гитлеровской армии такими пользовались чины не ниже полковника, да и то в тылу. И в качестве трофеев вывезли их люди не рядового звания, тем доставались швейные машинки, велосипеды, если везло – мотоциклы. А большинство вывезли из покоренной Германии только то, что поместилось в вещевой мешок. Кто в сидор платье уложил – для жены или невесты, другие норовили часы каминные, шторы из парчи, не брезговали иголками. А третьи – золото, украшения с немок снимали. За такое, если ловили, передавали в Смерш, потом скорый суд и лагерь. Другие ухитрялись трофейное оружие провезти, особенно ножи и пистолеты. Поэтому после войны был всплеск вооруженных ограблений, разбоев, убийств. Да и невозможно было досмотреть миллионы военно-служащих и их груз. Тем более начальники всех мастей, большей частью политработники, высокие чины из НКВД, трофеи везли в СССР вагонами, да под воинской охраной, как государственный груз. Вывозили мебель, ковры, люстры, порой старинные, высокой исторической ценности. На третьем адресе, на Подвойского, рядом с Ваганьковским кладбищем, машины у дома не оказалось. Пришлось подниматься на этаж, стучать в дверь квартиры. Открыла старуха. Андрей сразу удостоверение под нос сунул. – Милиция. – Ох ты господи! А что случилось? – Гражданин Бабакин здесь проживает? – Здесь, только он сейчас на даче. – Меня его машина интересует. – Так на машине он уехал, с утра еще. – Где дача? – В Переделкино, по Боровскому шоссе. Андрей чертыхнулся. Надо тащиться через половину Москвы, на метро сначала, потом электричкой с Киевского вокзала. – А когда будет? – Не сказал. Наверное, завтра к вечеру. Ну да, нормальные люди возвращаются с дачи к вечеру воскресенья. Уточнив, где точно расположена дача, Андрей попрощался со старушкой. Тащиться в Переделкино – не ближний свет, это уже Подмосковье. Переделкино было известно тем, что здесь давали дачи людям известным – писателям, художникам, артистам. Но и не осмотреть машину нельзя. В расследовании каждая мелочь важна. Хотя в душе Андрей сомневаться стал, что машина окажется той, на которой сбили Никандрова. Посмотрел на часы. Если поторопиться, можно успеть съездить на дачу и вернуться уже к тетке. А последний адрес оставить на завтра. Добрался до Киевского вокзала, еле втиснулся в переполненную электричку. После трудовой недели москвичи стремились за город. Кто на дачу, а большинство к родне, помочь картошку выкопать, яблоки убрать. Все приварок к обеденному столу. Час убил в Переделкино Андрей, пока нашел нужный дом. Заглянул в щелку ворот, а машины нет. Сердце упало. Неужели уехал владелец? Но постучал кулаком, громко, от злости и досады. На стук отворил калитку благообразный седой мужчина в очках. – Чем могу? Андрей сразу удостоверение предъявил. На корочке вытеснено МГБ. Такие «ксивы» народ всегда пугали. – Вы гражданин Бабакин? – Я. А голос уже испуганный. – Разрешите войти? Андрей говорил вежливо, но ледяным тоном, не терпящим возражений. – Да, пожалуйста. Бабакин посторонился, Андрей вошел на участок. Хозяин выглянул за ворота. Не стоит ли перед участком «воронок»? Вздохнул облегченно. – Вы владелец «Мерседеса», госномер 014 СА? – Да, я. А что случилось? – На этой машине была совершена авария. Мне необходимо ее осмотреть. – На ней сын уехал утром. – Когда он будет? – Уже должен быть. – Он учится, работает? – Техникум торговли окончил в этом году, на работу еще не устроился. – Разрешите его у вас подождать? – Пожалуйста. Андрей уселся на лавочке перед клумбой. Хозяин успокоился, уселся рядом. – Балбес! – Это вы о ком? – О сыне, конечно. Леонид совсем от рук отбился. Все время с дружками проводит, с девицами накрашенными. Мы ему место технолога в общепите нашли, так он нос воротит. – Балуете, наверное. Не давайте денег. – С недавнего времени он не просит. Фраза Андрея насторожила. Похоже, сынок Бабакина связался с плохой компанией. Через некоторое время стукнула калитка, во двор вошел молодой человек. Лицом – вылитый папаша, только взгляд нагловатый. – Леонид! А мы не слышали, как ты подъехал. – Я пешком, сломалась машина. – Где же ты ее бросил? – встревожился отец. Андрей в разговор пока не вступал, пусть сын думает, что он знакомый отца. Сидят на лавочке, беседуют о видах на урожай дачники. – У знакомого во дворе. Рухлядь старая! – Не нравится – не езди, – оборвал его отец. Андрей встал, достал из кармана удостоверение. Как только Леонид понял, что Андрей из милиции, кинулся к калитке. Открывалась бы она наружу, успел бы выскочить. А пока на себя тянул, Андрей догнал, схватил за руку. – Стоять! От пули не убежишь. – Я не виноват! – сразу поплыл Леонид. Куда нагловатый взгляд делся, выглядел, как нашкодивший щенок. – Не я за рулем был! – А кто? – Мишка-Фарт. И осекся. – Веди к машине! – жестко сказал Андрей. – И не вздумай бежать, застрелю. Папа забеспокоился: – Что натворил мой балбес? – Вопросы задаю я. Но так и быть, скажу. С бандой связан, в нехорошую историю попал. И машина не сломалась, а повреждения имеет, на ней человека насмерть сбили. Старший Бабакин охнул, за сердце схватился, на лавку осел. – Иди! – толкнул в спину отпрыска Бабакина Андрей. – Оставил далеко? – На соседней улице, – голос Леонида дрожал. Шли молча. Когда Леонид остановился перед воротами, Андрей приказал: – Стучи! Обо мне молчок! На стук калитку открыл юноша лет двадцати, по виду – шпана. Увидев рядом с Леонидом незнакомца, похожего на милиционера, заорал: – Шухер! От черного «Мерседеса» в стороны кинулись двое. Андрей выстрелил в воздух. – Стоять, милиция! Один остановился, другой продолжил бежать к забору на соседнем участке. Андрей выстрелил вверх, попугать и предупредить о серьезности. Беглец остановился, понял – шутки шутить, грозить пальчиком не будут. – Правильно стоишь! Лучше стоять как вкопанному, чем лежать закопанному. Ходи сюда! Всем! Андрей для начала обыскал молодых людей, для собственной безопасности. Потом повернул голову к «Мерседесу». Стекло левой фары разбито, левая половина капота снята. – Где капот? – Вон лежит. Андрей обошел машину, наклонился: та машина! На корме видны ровные отверстия от пуль, четыре штуки. А стрелял шесть раз, видимо – два раза промахнулся. Это удача! Так быстро найти автомобиль – везение необыкновенное. – Кто Мишка-Фарт? Вперед шагнул долговязый. Молодой, а на пальцах уже татуировки. – Ты сидел за рулем? – Да пошел ты, мусор! Андрей резко ударил его кулаком под дых. Мишка согнулся от боли, зашипел. – Это тебе за мусора. Парень решил покрасоваться перед зрителями, но возмездие настигло быстро. Остальные сразу притихли.Глава 3 Розыск
На выстрел и крики из дома выбежала женщина лет пятидесяти. – Что тут происходит? – Милиция! Задерживаю убийцу. – А кто убийца? – Вот этот! Андрей показал рукой. – Сынок! Нет, неправда! Он хороший. – Тогда спроси его, как он утром человека насмерть сбил и скрылся на этой машине. – Случайно вышло. – Разберемся. А сейчас всем снять брючные ремни. Машина на ходу? Леонид кивнул. Парни с видимой неохотой сняли брючные ремни. Наверное, полагали – бить будут ими по мягкому месту. Ошибались, не маленькие. Андрей ремнями связал им руки. Потом обыскал машину. Ничего компрометирующего не обнаружил. – У кого ключ? Ответил Леонид: – У меня, в брючном кармане. Андрей вытащил ключ зажигания. – Всем сесть на заднее сиденье, едем в милицию. – Я жаловаться буду, – закричала женщина. – В суде, я не против, но уже после приговора. Срывались все планы – отдохнуть у тетки, съездить на Ярославский вокзал в камеру хранения. Надо ехать в райотдел. Машина – вещественное доказательство, орудие преступления. Да и задержанных допрашивать надо по горячим следам. На опытных преступников они никак не тянут, надо искать главаря. Кто-то должен руководить шайкой, чье-то указание они выполняли. Парни уселись на заднее сиденье. Вчетвером тесно, ругаться стали. – Молчать всем, как на базаре. Андрей ворота открыл, выехал. Конечно, машина обращала на себя внимание снятым левым капотом. А куда его класть? Но и бросать нельзя. Андрей поднял увесистую железяку, пристроил на место переднего пассажира. На капоте могут быть следы, Частички кожи и крови Никандрова, экспертиза поможет. Тогда этим субъектам не отвертеться. Ох хороша машина! Зажрался Леонид, называя этот «Мерседес» старой рухлядью. Мотор тихий, тянет мощно, сиденья удобные, чего еще надо? Андрей ехал через Москву по переулкам, тихим улицам. Ему не хотелось привлекать к машине внимание. Через час уже въехал в Балашиху, подкатил к райотделу милиции. – Выходите, приехали. Завел начинающих уголовников в здание. Распорядился дежурному: – Запри их в разные камеры, чтобы не сговорились. – Сопроводиловку давай или сам пиши. – Феклистов на месте? – На часы посмотри, уже девять вечера. Дай человеку отдохнуть. – Можно подумать, мне отдых не нужен, – пробурчал Андрей. Бумагу написал здесь же, в дежурке. Задержанных обыскали. Сняли ремни, шнурки из туфель, развели по камерам. – Раскрой ворота, я машину во двор загоню, – попросил Андрей. – Неуж разбогател? – удивился дежурный. – Не моя, задержанных. Ее эксперт осмотреть должен, потом судьбу ее суд решит. – На конфискацию тянет? – Не мне решать. Андрей загнал машину во двор, так спокойнее. – Ты не знаешь, когда последняя электричка в Москву? – В двадцать два часа. – Тогда я успею. Андрей поторопился на вокзал. Вот ведь незадача. Второй раз за день с электрички сходит на Курском вокзале, а до тетки добраться не может. Сел на трамвай. Задержись он немного – и придется топать пешком. Тетка уже спала. Когда Андрей своим ключом отпер дверь и вошел, заохала. – Что же ты себя не бережешь? Хоть бы звонил иногда. Я уже вся испереживалась – жив ли? – А что со мной сделается? – Осунулся. Ешь-то хоть вовремя? – Давай завтра поговорим, спать охота. Утром встал поздно, с кухни запахи съестного. Тетка на рынок успела сходить, купить творогу, сырников напечь. Давненько он их не ел. Умял всю тарелку. Потом помылся под душем. Хорошо! Поболтал с теткой часок. – Ты прости, мне пора, дела! – Звони хоть раз в неделю. А на выходные приезжай. – Обязательно. Андрей поцеловал тетку в щеку. Двинулся на площадь трех вокзалов, иначе – на Комсомольскую. У носильщика узнал, где камеры хранения. Получил по квитанции балетку. Выходит, не ошибся с предположениями. Отойдя в сторонку, положил на подоконник, открыл. Смена белья, бритвенный набор, пачка «Беломора», полупустая бутылка водки и книга. Андрей повертел книгу в руках. Уголовники чтением себя не утруждали. Впрочем, мог взять книгу с собой от скуки. Поезд две недели из Владивостока до Москвы идет, от скуки завыть можно. С другой стороны, Никандров водкой развлекался, это привычнее. Перелистал книгу, потряс. Из книги выпала половина пятидесятирублевой купюры, причем не отрезанная, а неровно оторванная. Что бы это значило? Вернул ее назад, в книгу. Закрыв чемодан, перебрался на Курский вокзал. Когда объявили посадку, вышел на перрон. Приятная неожиданность. Правее знакомый профиль девушки, что ехала вчера с ним в электричке. Решил не выпускать из вида, приблизился к ней сзади. Она в вагон, он следом. Рядом на сиденье ухитрился сесть. Девушка повернулась в его сторону. – Вы? – удивилась она. – А вы кого-то другого ждете? – вопросом на вопрос ответил Андрей. – Не ожидала вас увидеть. – Меня Андреем звать, – представился опер. – Мария. – Вот и познакомились. – Мама говорила, в транспорте знакомиться порядочной девушке неприлично. – Извините, не буду навязываться. Андрей уставился в окно. Не хочет знакомиться – не надо. Насильно мил не будешь. В голове уже план допроса задержанных строить начал. Завтра обрадует Феклистова, не зря по столице мотался. Только за чемоданчиком Никандрова зря съездил. Ни записей, ничего ценного. Электричка стала тормозить. Показались окраины Балашихи. Андрей встал, подхватил чемоданчик, сухо кивнул девушке на прощание. Первым делом в райотдел направился, зачем чемодан в общежитие тащить? Дежурный его огорошил: – Феклистов здесь, в кабинете сидит. Троих после допроса отпустил, один остался. Андрей взбежал по лестнице. Из-под двери кабинета полоска света. Андрей вошел. На столе у Феклистова куча бумаг. – Разворошил ты муравейник, Андрей. – А что такое? – С утра начальнику милиции названивать из Москвы стали. Дескать – невиновных задержали. – Как невиновных? Ты машину видел? Пулевые отверстия на корме, фара разбита, капот помят. Та машина! Я их на месте застукал. Они пытались скрыть следы ДТП, капот сняли. День-два, и уже никаких бы следов не осталось. – Верно, но за рулем в момент наезда был один Михаил Знаменков. – Мишка-Фарт? – Он самый. Недоросли эти свидетельствуют – он за рулем был и человека сбил, а он уперся, отрицает все. Остальные – свидетели, пришлось отпустить. Из Литфонда звонили, из областного управления милиции. – Хреново. – Еще бы! Только мешают. – Я из камеры хранения чемоданчик забрал. В принципе – ничего интересного, кроме одной вещи. – Показывай. Андрей чемодан на стол положил, открыл, вытащил книгу. – И что же в ней интересного? – Полистай. На стол выпала половинка купюры. Николай повертел обрывок в руке. – Не жалко же деньги портить? – Я сначала думал – случайность. Мало ли – вытаскивал из кармана, порвал неосторожно. В таких случаях обе половинки в банк сдают, там меняют на целую. – Именно так, продолжай. – Только не смейся. – Не буду. – Это опознавательный знак. – Поподробнее для тупых. – Два человека не знают друг друга, но у них назначена встреча. У каждого своя половинка. Если края совпадут, человек тот, за кого себя выдает. – Прямо шпионские страсти. – Вспомни про мешочек с золотом. Ценность немалая, на их месте ты бы тоже перестраховался. – Согласен. Но объясни мне, почему тогда Никандров шел с кем-то навстречу без этого ключа? – Не знаю пока. А главное – с кем погибший хотел встретиться в Балашихе? Думаю – у него еще в Москве встреча назначена была с кем-то, иначе чемоданчик он с собой бы забрал. Значит – решил не таскать, все равно возвращаться в Москву надо. – Конечно. Только белых пятен много. – Для нас сейчас важен этот… Михаил Знаменков. Не верю я в случайный наезд. Хотели сбить его и меня. Сам подумай, где Переделкино и где Балашиха. Чего им здесь делать? Попросил их кто-то проследить за Никандровым. – Почитай протоколы допросов, – подвинул ему бумаги Феклистов. Первым шел протокол Мишки-Фарта. «Ехали к знакомым девушкам, адреса не помню, вроде Гражданская улица. Отвлекся от управления, невзначай на незнакомого мужчину наехал, который стоял на проезжей части…». Ладно врет, сукин сын. Уже придумал оправдание или подсказал кто-то, что и как говорить надо. – Кто в камере со Знаменковым сидел? – Один был, я узнавал. – Эксперт автомашину осматривал? – Осматривал. Осколки стекла из фары вытащил, капот с собой увез. Заключение пообещал завтра дать – следы, группу крови. – Пошли отдыхать, Николай? Воскресенье, а мы с тобой, как лошади в шахте на вороте подъемника. – И правда. Впереди – рабочая неделя. Феклистов сложил бумаги в сейф, запер. Когда по лестнице спускались, заметил: – Быстро ты с машиной определился и шайку задержал. Будет что завтра следователю предъявлять. – Он завтра кучу поручений может дать. На том расстались. Ночью Андрею приснилась девушка из электрички – Мария. К чему бы это? В обед эксперт дал заключение. Группа крови на капоте машины и убитого совпадали. Для суда – доказательство. – Все, передаем все бумаги в прокуратуру. И дело о ДТП со смертельным исходом для нас закрыто. – А золото? Феклистов поднял обе руки. – Может, Никандров этот мешочек нашел, друзья подарили, украл, в конце концов. Он уже ничего никому не скажет. Золото в банк сдали, с нас взятки гладки. Формально правильно, законность соблюдена, но в душе Андрей был неспокоен. – Мы же не выявили, кто руководил Знаменковым? – Протокол допроса читал? К девушкам ехали. И попробуй опровергнуть. Будут новые данные, расследование продолжим, а пока в архив. Забудь! Не хотелось. Две вещи не выяснены – к кому шел на встречу Никандров, кто направлял Знаменкова и шалопаев? А еще – что за обрывок пятидесятирублевки? – Чемоданчик где? – Зачем он тебе? – Книжку с половиной полтинника хочу забрать. – Бери, не жалко. А чемоданчик прокурорским отдашь, все же вещи погибшего. Кстати, похоронили его вчера за государственный счет. В уголовном розыске свободного времени не бывает. Каждый день то поножовщина, то квартирная кража, то кошелек из кармана украли. Приходилось вертеться как белке в колесе. Две недели без продыха и выходных. Дело Никандрова на дальний план отошло, подзабылось. Тем более за быстрое раскрытие дела обоих оперов премией поощрили, по семнадцать рублей. Не велики деньги, а приятно. Да и не отметили бы, если бы не сданное золото, уж больно сумма велика. Только не верил Андрей, что такой мешочек можно на улице найти или украсть. На важный канал они случайно вышли, только концов обнаружить не смогли по независящим от оперов обстоятельствам. А все «палочная» система учета. Зарегистрировано преступление – изволь раскрыть вовремя, иначе – висяк, палочка в отчете, за которую начальство на общем собрании вспоминать будет. Как же – портят отчетность. В один из вечеров, когда освободился раньше, решил пройтись по городу, подышать воздухом. Снега не было, но морозец легкий – градуса три-четыре – присутствовал. Дышалось легко. Скоро зима, надо теплые вещи надевать, а они движение стесняют. Через день – воскресенье, обязательно к тетке надо ехать, все теплые вещи у нее хранятся. Да и тетку проведать надо, пожилая она уже, единственная из родни осталась, как мать ему была. Шел не спеша. Вдруг из переулка сдавленный крик, сразу оборвавшийся. Андрей сразу пистолет достал, ринулся в темноту. Опасно, можно нож в бок получить, но явно происходит что-то неладное. В темноте две темные фигуры. – Стоять! Милиция! Один человек бросился убегать. – Стой, стрелять буду! И сделал предупредительный выстрел вверх. Женский испуганный вскрик. – Вы целы? – Он у меня сумочку выхватил. – Стойте здесь! Андрей кинулся за грабителем. Дистанция сокращалась медленно, все-таки преступник имел фору в несколько секунд и десяток метров. На неровном тротуаре грабитель споткнулся, упал. Андрей с размаху грохнулся на него, услышал стон. – Поднимайся! – Ребра болят, ты мне их сломал. – Грабить не будешь. Андрей за одежду поднял грабителя. – Сумка где? – Валяется. – Подними. – Тебе надо, ты поднимай. Андрей с размаху врезал рукоятью пистолета грабителю по зубам. – Ай! Грабитель схватился за челюсть. – Или поднимешь, или еще больнее будет, – пообещал Андрей. – Это незаконно, – прошамкал незадачливый преступник. – О законе вспомнил? А что же ты, когда на женщину напал, о нем забыл? Поднимай! Когда грабитель поднял сумку, Андрей скомандовал: – Иди вперед. И не вздумай бежать, застрелю. Быстро дошли до женщины. Ее всю колотило от пережитого. – Ваша сумочка! Заявление делать будете? – Буду! Это хорошо. Преступление случилось, грабитель задержан по горячим следам, имущество возвращено хозяину. Раскрытие налицо, итак, палочка в отчете. – Шевели ногами, – приказал грабителю Андрей. – А вы, дамочка, сзади держитесь. Если женщина рядом с Андреем пойдет, может помешать в случае непредвиденных обстоятельств. Так и шли цепочкой до райотдела. Поднялись в здание, дежурный сразу воскликнул: – Булыжник! Давно тебя не видел, недели две. Достукался все-таки! И к Фролову: – Чего он натворил? – Женщину ограбил. – Сто шестьдесят пятая, до трех лет. Булыжник, ты на снисхождение суда не рассчитывай, ты по этой статье уже сидел. Стало быть – рецидивист. – Обыщи и в камеру. Андрей повернулся к пострадавшей. Ба! Так это девушка из электрички! На улице темно было, не признал он ее, впрочем – взаимно. А сейчас у девушки глаза от удивления расширились: – Вы? – Я. Пройдемте в кабинет, заявление напишете. – Может, не надо? – засомневалась Мария. – Надо! Три годика мразь эта не будет гражданам жизнь портить. – Ну, хорошо. В кабинете Мария огляделась с интересом. – Так вот где вы работаете, Андрей. Имя запомнила, знак хороший. Андрей на этот раз решил продолжить знакомство. Все-таки третий раз судьба сводит, сигнал подает. Только не все знаки свыше слышат. Девушка уселась, Андрей дал ей бумагу и ручку. – Что писать? Андрей стал диктовать. – А внизу подпись и дата. Андрей взял заявление. Почерк ровный, грамотный. Наверное – отличницей в школе была. – Мария, вы работаете? – В институте учусь, в Москве. – На кого же? – На историка. – А в Балашихе что делаете? – Живу здесь. В Москве общежитие не дали, иногородним из дальних областей мест не хватает. – Ну, это временные трудности. Пойдемте, я вас провожу до дома. – Неудобно. Вы и так сумочку мне вернули. А там документы, конспекты. – Поздновато возвращаетесь. – Так редко бывает. Сегодня занятие студенческого кружка было. Мне теперь в суд? – Повесткой вызовут. Сначала к дознавателю, на очную ставку, позже в суд. Когда спустились к дежурке, старшина спросил: – Сопротивлялся Ахромеев? – Это кто? – Да Булыжник. – Убегал, упал невзначай, я на него. – Стонет, ребра болят. – До утра потерпит. Счастливо отдежурить. Дежурный постучал по деревянной перегородке три раза. Когда Андрей с девушкой вышли из райотдела, она сказала: – Я думала – вы постовой. – Почему? – Молодой. – Школу милиции окончил. Оперативный сотрудник уголовного розыска. – Бандитов ловите? – Верно. Чаще в кабинете пером скриплю. – Шутите? Маме расскажу, в какую переделку я попала. – Стоит ли волновать? – Я врать не приучена. Мама волнуется, время позднее, спросит – почему задержалась. – А папа где? – Погиб. В сорок втором одно письмо с фонта пришло, а потом похоронка. – Простите. – Ничего, вы же не знали. А вы воевали? – Поваром в обозе. – Опять шутите? Ой, мы пришли. Оказывается, Мария до дома немного не дошла, когда на нее грабитель напал. – Совет на будущее дам, – остановился Андрей. – Личные документы – паспорт, зачетную книжку, студенческий билет, деньги при себе имейте, в одежде, а не в сумке. Ее вырвать могут. Деньги заберут, сумку выкинут куда-нибудь на помойку. Намучаетесь потом восстанавливать. – Спасибо, не знала. Так я пошла? – До свидания. Андрей повернулся, направился домой. Выпрашивать свидание? Нет, она не предложила. Но девушка определенно Андрею понравилась. Следующим днем допрашивал Булыжника. Дело ясное, не хватает только очной ставки, и дело можно передавать в суд. Он, Андрей, преступника по горячим следам взял. Но милиционер – не свидетель, он сам задерживал, представитель силовой структуры. Время за делами пролетело быстро. – Ты чего все время на часы смотришь? – заметил Феклистов. – Ты не знаешь, когда в Москве в институтах занятия заканчиваются? – Не в курсе, я не учился. А что? – Потерпевшая понравилась. – А, в Москве учится? Так ты узнай расписание электричек, встреть на вокзале. Срочных дел нет? – Нет. – Вот и иди, рабочий день закончился. Андрей на вокзал пошел, списал в блокнот расписание. Через пятнадцать минут электропоезд прибыть должен. Отошел в сторонку от вокзала, встал за дерево. А то как пацан зазнобу высматривает. Прибыла электричка, повалил народ. Андрей смотрел на лица. И вдруг знакомое лицо, виденное на фотографии в кабинете гэбэшника. Да ведь это Гурин собственной персоной! Надо же, ранил на вокзале постового милиционера и не побоялся появиться вновь. Наверное, подумал, что убил и опознать его никто не сможет. О Марии Андрей сразу забыл, отодвинул на второй план. Такая удача редко плывет в руки. На небольшой привокзальной площади много народа, задерживать здесь нельзя. Андрей повертел головой. Обычно в людных местах всегда бывают постовые. Андрею помощь нужна. Как назло – никого в синей форме. Придется самому. Пройдет за бывшим полицаем, возьмет в безлюдном переулке. Гурин чрезвычайно опасен, ножом владеет отлично. И может иметь пистолет. Андрей переложил свое оружие из кармана за пояс, чтобы быстрее выхватить при нужде. Скрываясь за приезжими, двинулся за Гуриным. Полицай шел быстро, не оглядываясь. Свернул с центральной улицы. Куда же он направляется? К рынку, на встречу с паханом? Но каратель прошел мимо. Или же перестраховывается, перед тем как свернуть за угол, обернулся. Андрей шел за посторонним прохожим – думал, не срисует. Похоже – каратель идет к поселку Автогенстроя. Пошли двухэтажные деревянные двухподъездные дома, фактически – бараки, в народе их называли клоповниками. Андрей злился – хоть бы один телефон-автомат попался! Но на весь город их было три, да и то в центре. Ни в милицию позвонить, помощь вызвать, ни постовых не видно. Приближаться к полицаю нельзя, заметит слежку, и одному преследовать рискованно, каратель легко может оторваться. За двухэтажными бараками проходы на соседнюю улицу, в частный сектор. Юркнет в какой-нибудь двор, и все, пиши пропало. Андрей начал нервничать и сделал ошибку, едва не ставшую роковой. Полицай зашел в один из подъездов барака. Андрею бы постоять, подождать. Квартиры там коммунальные, после можно через соседей узнать, к кому приходил каратель. Нет же, рванулся к подъезду. Выяснить захотелось – на втором или первом этаже дверь хлопнет. А все нетерпение молодости. Ни один опытный топтун так бы не поступил. Полицай его переиграл. Хитер, изворотлив, опытен был. Каратель выждал минуту, а может быть – в окно подъезда понаблюдал, и, когда Андрей подбежал к двери, резким толчком ноги Гурин распахнул ее. Когда дверь начала резко открываться, Андрей уже сообразил, что влип как кур в ощип. А дальше – как в замедленном кино. Каратель вытряхнул из рукава нож, тускло блеснувший сталью. Андрей вытаскивал из-за пояса пистолет. Опер знал коронный и смертельный удар полицая – в левый бок, в подмышку, чтобы наверняка в сердце. Рука полицая начала описывать полукруг, Андрей попытался прикрыться от удара левой рукой, сам же продолжил поднимать правой рукой пистолет. Чувствовал – не успевает, какого-то мгновения не хватает. Левую руку ожгло болью, Андрей непроизвольно нажал на спусковой крючок. Пуля угодила карателю в бедро. Полицай хотел ударить еще раз, чтобы наверняка, но тяжелая пуля «кольта» с огромным останавливающим действием его просто отшвырнула. А Андрей нажимал и нажимал на спусковой крючок. Пули били Гурина в живот и грудь, уже лежащего. Весь он был окровавлен и испустил дух. Патроны закончились. Минуту-другую Андрей стоял с пистолетом в руке. Шок! Столкновение было ожидаемым, Андрей просто уверен был, что полицай не поднимет руки, не сдастся. Но стычка получилась скоротечной, и если бы не навыки разведчика, сейчас бы Андрей лежал у подъезда барака, а не каратель. Из ушей как будто вату вытащили, донесся женский истошный крик: – Убили! И сразу силы покинули. Уселся на бордюрный камень. Люди боялись подходить. Лишь через несколько минут распахнулось окно, осторожно высунулся дедушка. – Чего стреляли? – Дед, позвони в милицию, пусть приедут. – Телефона в доме нет ни у кого. – Пошли кого-нибудь. Через несколько минут из соседнего подъезда вышла тетка с авоськой, нерешительно подошла. – Молодой человек, у вас рука в крови. Андрей повернул голову. Рукав куртки и рубашки прорезан, окровавлен. Кровь текла из руки вниз и капала из-под манжеты на землю. Сильный удар ножом, не каждый так сможет. – Вас перевязать надо. – Перевяжите. И позвоните в милицию. Я из уголовного розыска. Слабость навалилась, в ушах звон. Тетка сердобольная вернулась в подъезд, вышла с бинтом в руках. Она помогла стянуть с руки одежду. – Ой, рана глубокая. Андрей посмотрел сам. Такую шить надо, бинтом не обойдешься. Но хотя бы кровь остановить. Женщина умело перебинтовала руку. – Вам в больницу надо. – Опергруппу дождусь, потом поеду. Через четверть часа показался мотоцикл Феклистова, за ним милицейский фургон. В райотделе это была единственная машина, латаная-штопаная. Феклистов подскочил к Андрею. – Жив? – Руку задел. Феклистов повернулся к убитому: – Гурин? – Он самый. – А ты как здесь оказался? Ты же на вокзал пошел. – Этого увидел. Как назло, ни постового, никого из наших. Решил проследить, не упустить. Эта сука с ножом напала. – Большое дело сделал. Надо срочно в госбезопасность телефонировать, это их контингент. Подошли подъехавшие милиционеры. Феклистов распорядился: – Оцепить, никого не подпускать. Я Фролова в больницу отвезу, а к месту происшествия госбезопасность подъедет. Андрей поднялся, его пошатывало от кровопотери. Феклистов забрал пистолет Андрея, подхватил под локоть правой руки, помог сесть в коляску. – Пистолет в больнице тебе ни к чему, только тяжесть таскать. Думаю, несколько дней в больнице полежать придется. Больно ты бледен. Андрею в самом деле было худо. До приезда милиции еще держался силой воли, а сейчас как-то ослаб. Феклистов ехал осторожно, объезжая ямки, хотя обычно гонял. И пока хирург зашивал рану, перевязывал, не уходил. – Здорово он тебя полоснул. – Если бы руку не подставил… – Пошел я. А ты молодец. Лучше было бы живым взять, пусть и раненым. Но это задача не для одного. Молодец, Стрелок! Я в ГБ помчался. Будет сюрприз для Владимира Васильевича. А ты поправляйся, я обязательно попозже заеду. Андрея на койку уложили, раздев. Он закрыл глаза на минуточку и вырубился. Надо же, на фронте ранен был и до своих добирался, а здесь расклеился. Пришел в себя от присутствия чужого рядом. Открыл глаза – лейтенант-гэбэшник и Феклистов. – Говорить можешь? – спросил лейтенант. – Могу. – Ты как и где на него вышел? – На привокзальной площади увидел. Он на электричке из Москвы приехал. Я за ним следом пошел. – Неаккуратно, под нож подставился. Феклистов головой возмущенно покрутил: – Лейтенант, а ты бы смог в одиночку карателя этого взять? Да у него руки не по локоть, а по шею в крови. – Ладно, мир. Ты действительно большое дело сделал. Даже если бы живым предателя взял, все равно к расстрелу приговорили. Желаю скорейшего выздоровления! И ушел. Феклистов на соседнюю койку пустую присел, вытащил из кармана куртки шоколадку. – Говорят, при кровопотере помогает хорошо. – Спасибо, не стоило беспокоиться. – Как это не стоило? Еще Суворов говорил, что командир для солдата – отец, а не только воинский начальник. Честно говоря, такого отношения со стороны Феклистова Андрей не ожидал. Он служит под его началом месяц с небольшим, еще подружиться, узнать толком друг друга не успели. А Николай шоколадку где-то раздобыл. Не было их в свободной продаже, редкость. Все же приятно, когда товарища в беде не оставляют. – Хочешь одну штуку покажу? В палату вошла медсестра. – Говорили – на пять минут. А уже четверть часа. Ему отдыхать надо. – Ухожу, ухожу. Николай поднялся, достал из кармана половинку пятидесятирублевки. – Вторая половина! Я уже в УГРО был, прикладывал. Сходятся! – Вот к кому на встречу с золотишком Никандров шел. – Точно! Теперь дело Болотникова – помнишь, на кладбище? – закрывать можно и нападение на постового. А еще гэбэшники свое розыскное дело закроют в связи со смертью разыскиваемого. Одни плюсы! Выздоравливай. Феклистов ушел. Андрей припал к кружке с водой, очень хотелось пить. Утолив жажду, откинулся на подушку и уснул. Сказывалось нервное напряжение последних недель. А проснувшись, увидел на тумбочке рядом с кроватью несколько апельсинов. Редкость большая. Кто бы мог принести? Спросил вошедшую медсестру. – К вам же приходили двое посетителей, вот один из них! – Который? Андрей о Феклистове подумал. – В форме, строгий такой. Удивлению Андрея не было границ. Неужто гэбэшник? Больше посетителей в форме не было. Раз так – после выздоровления надо зайти, поблагодарить человека. – На словах что-нибудь передал? – Сказал – витамины вам нужны. – Угощайтесь. – Что вы! Вам самому надо. – Дети есть? – Девочка. – Вот ее угостишь. Медсестра поколебалась, но искушение было велико, взяла один, сунула в карман. – Спасибо. – Девочке привет! Апельсины появились в Москве перед Новым годом, а в Балашихе Андрей их не видел ни разу. Взял один, понюхал. Сразу детские воспоминания нахлынули. Мать, отец и он, все еще рядом, когда все были живы и войны в помине не было. Сентиментальным себя не считал, а сейчас слезы на глазах выступили. Сколько жизней проклятая война унесла, сколько судеб поломала, скольких сиротами, калеками оставила! Да и сам он изменился. До войны мечтательным юношей был, а пошел на фронт, за считаные месяцы мечты и иллюзии ушли. Внешне слегка повзрослел, а внутри, особенно после разведки, совсем другой человек. Жесткий, беспощадный. А как романтиком остаться, если выживать приходилось под бомбами и снарядами, когда в рейдах глотки ножом резал немцам? Не все немцы по желанию в армию пошли, не все пытали, жгли. Деформировалась душа. Вот сегодня убил Гурина. Враг, предатель, душегуб. А ничего в душе не шевельнулось, как таракана зловредного прихлопнул. На фронте взрослеют быстро, кто успеет. Там или ты врага убьешь, либо он тебя, без вариантов. С фронта уже тертым мужиком пришел, а внешне – молодой человек. Кто слаб на фронте был либо не под той звездой родился, там и остались, в сырой земле. На фронте в Бога, случай, Провидение начинали верить самые убежденные атеисты и скептики. На второй день рука болеть меньше стала, убавилась слабость, в кровати садиться стал. А вставать не получалось. Попробовал опереться здоровой рукой о спинку кровати, подняться, тут же плюхнулся на кровать. Голова кружилась, колотилось сердце. Выходит – рано, надо набраться сил. Вечером приехал Феклистов, когда уже стемнело за окном. – Привет! Ты как? – Уже героем, в кровати сижу. – Небось на медсестричек уже заглядываешься? – Не спеши, мне бы до сортира дойти. – Ну вот, я ему о высоком, а он о прозе жизни. – Как в райотделе? – Крутимся помаленьку. А кто это тебе апельсины принес? Зазноба? – Я вместо нее на вокзале Гурина встретил, сам знаешь, чем кончилось. А про апельсины – не знаю. Медсестра сказала – в военной форме приходил. – Неужели гэбэшник? Лопни мой мочевой пузырь, не верится! Николай взял апельсин, повертел его в руках, понюхал. – Новым годом пахнет. Знаешь, чем пахнет Новый год? Елкой и апельсином, конфетами еще. Николай залез в карман куртки, вытащил пакетик. – Конфеты. «Раковые шейки» называются. Больничная-то еда скудная. Умереть на ней не умрешь, но и здоровее не станешь. Приварок нужен обязательно. Ну, я побежал. Кражи квартирные пошли. За сутки – три, так что ты не залеживайся. – Фи, кражи! Я больше по изменникам Родины работаю. Феклистов изменился в лице. – Правду скажи – блатовал? – Ты о чем? – К себе перейти. – Не понял. – Ну – гэбэшник этот. – У нас даже разговора не было. – Ох, чую – подкатывает к тебе. Они же там соломку мягко стелют, а спать жестко. – Выбрось из головы. – Ловлю на слове. Выздоравливай. Феклистов убежал. И ведь как в воду смотрел. Третьим днем Андрей вставать стал, держась за стенку в коридоре, добрел до туалета. Послушал в курилке разговоры пациентов. Все больше о болезнях говорили. Андрею неинтересно про аппендициты и грыжи слушать, в палату побрел. Дверь открыл, а там лейтенант-гэбэшник на стуле раскачивается по-хозяйски. – Добрый день, Андрей Михайлович! – Здравствуйте. – Зачем же так официально? Как здоровье? – Понемногу выкарабкиваюсь. – Вам привет и наилучшие пожелания мое начальство передает. – Спасибо. Засунули бы они свои приветы в… известное место. Приходилось на фронте Андрею пересекаться со Смершем. Разные люди были. Порядочные и сволочи, как везде. Одни сразу пистолетом в зубы тыкали, за человека тебя не считали. Другие разбирались спокойно. Андрей сам свидетелем был, когда наш «Т-34» подбили, но не подожгли. Экипаж машину покинул, так им самовольное оставление поля боя пришили. – Надо было из танка огонь из пушки вести, атаку поддерживать, – назидал контрразведчик. А фронтовики знали: подбитый танк – отличная мишень для немецкой артиллерии. И горит танк, хоть и железный, очень быстро. Не успел выбраться из горящей машины за пять-десять секунд, значит, живым сгоришь. Выслуживались некоторые, награды себе в тылу зарабатывали. А танкистов тех перед строем расстреляли. Андрей до сих пор их лица помнил. Поэтому в ГБ идти принципиально не желал. Он уже понял, зачем лейтенант пришел. – А еще мое начальство с областным руководством милиции созванивалось. Пусть представление пишут – а мы со своей стороны ходатайство поддержим. Пора тебе лейтенантом быть, а ты все в младших. – Кто не хочет расти? Звездочки на погонах, конечно, приятно. Только в армии за звание и должность платят, а в милиции – нет. Морально приятно, но Андрей бы предпочел повышение денежного довольствия. – Правильно понимаешь. Заслуженный человек, на фронте разведчиком был, имеешь награды и ранения. Тебе самая дорога к нам. Ой как угадал Феклистов! Подкатился гэбэшник, ловко подъехал. – А что? Выздоровеешь, поговорим. – Для начала до сортира научиться ходить надо. Лейтенант засмеялся. – Я с хирургом говорил. Рана затягивается, кровопотеря, правда, большая. Но через две недели как огурчик будешь. Лейтенант поднялся: – Желаю выздоравливать. – Спасибо. Гэбэшник вышел, вот же… и про службу в разведке знают, и про награды. Опер им нужен с опытом, это и к бабке не ходи. Прав был Феклистов, не ошибся. ГБ палец в рот не клади, мигом схарчат всего без остатка. Положа руку на сердце – недолюбливал Андрей госбезопасность. Нужна была такая служба, как любому государству, но без перегибов. На пятый день уже смог прогуливаться. Сразу в палату к раненному на вокзале постовому зашел, проведать. – Привет, собрат по несчастью. – Здравствуйте. На Андрее серый больничный халат, из-под которого голые ноги торчат и тапочки без задника кожаные – «ни шагу назад». Придумали больничные острословы. – Вы как здесь? – спросил постовой. – Да как и ты, один человек нас в больничку спровадил. – Поймать бы его! – скрежетнул зубами постовой. – Не получится, рассчитался я с ним за нас с тобой, за десятки, а то и сотни безвинно убиенных. Застрелил я его. – Правда? – оживился постовой. – Шесть пуль из «кольта»! После такого не живут. – Мы тогда с вами как кровные братья. – Вроде того. Держи апельсин. Выздоравливай. Теперь часто видеться будем. – Да я после такого известия быстро на поправку пойду. Правильно наши сказали. – Кто наши и что сказали? – Из транспортной милиции. Говорят, вас сотрудники и уголовники Стрелком называют. – Слышал, и не скрою – доволен. Пусть мразь боится. Постовой попытался сесть в постели. – Лежи, тебе нельзя. – Товарищ Фролов, возьмите меня к себе в отделение. – Ты выздоравливай пока. А еще скажу – коли до стрельбы дошло, это плохо. Сработали мы некачественно. Живым взять надо, допросить, подельников на чистую воду вывести, под суд отдать. Ну а если с оружием в руках подонки разные сопротивляются, тогда стрелять на поражение. – Спасибо, товарищ Фролов! – Не благодари, одному делу служим. Парень был помоложе Андрея года на четыре-пять, но опер чувствовал себя рядом с ним чуть ли не пожилым – по опыту, знаниям. А вечером неожиданность. Медсестра вошла, спросила. – Вы женаты? – Хотите замуж за меня выйти? – пошутил Андрей. Медсестра фыркнула негодующе: – Вот еще! – Не нравлюсь? – Все мужики одинаковы, как оклемаются немного, заигрывать начинают. А там к вам жена, между прочим, рвется. Пускать? Андрей удивился, но вида не подал. Женат не был никогда, откуда жене взяться? С однофамильцем спутали? – Пускать. И одеть-то нечего. Из-под халата затрапезного худые волосатые ноги торчат. А женщину, пусть это и ошибка, в таком виде встречать не подобает. Андрей скинул халат, улегся под одеяло. Все-таки он раненый, ему позволительно. По коридору стук каблучков, открылась дверь, на пороге возникла Мария. Вот уж кого он не ожидал увидеть. Если не кривить душой – надеялся, но гнал от себя такие мысли. Мимолетное знакомство, кто он для нее? – Добрый вечер! – Жена пришла! – пошутил Андрей. – В больнице санитарки такие мегеры, не пускали ни в какую. Пришлось неправду сказать. – Да вы проходите, садитесь. А как же ваши принципы? Неправду не говорить? – Для доброго дела можно. – Как вы узнали, что я здесь? – По городу слухи ходят о перестрелке. Говорят – куча трупов. Меня в милицию вызывали сегодня, как потерпевшую. Начальник ваш по телефону с кем-то говорил, сказал, что вы в больнице. – Болтун Феклистов! – Если вам мое посещение не по нраву, я могу уйти. – Нет, что вы, Мария! Я рад вас видеть, честное слово. – А рана у вас серьезная? – Ногу отрезали, рука искалечена, – с серьезным лицом сказал Андрей. Увидел, как в ужасе расширились глаза девушки. Она сразу посмотрела на одеяло в конец кровати. Андрей подтянул одеяло, пошевелил обеими ногами. Девушка покраснела от возмущения. – Этим не шутят, я уже испугалась. Правда-правда, у меня даже сердце закололо. Я могу и обидеться. – Экая вы обидчивая. Расскажите лучше, как учеба идет. – Хорошо. Скоро сессия, экзамены сдавать будем. У меня в зачетке одни пятерки. – Умная жена кому-то достанется, – вздохнул Андрей. – А вы не женаты? – Увы, не сподобился. Повисла неловкая тишина. – Я, пожалуй, пойду, – поднялась со стула Мария. – Скучно вам со мной. – Что вы! Ага, все-таки не безразличен. Узнала о ранении и пришла. А может, только визит вежливости? – Время позднее, в самом деле, пора идти, – вздохнул Андрей. – Приходите завтра. – А можно? – Конечно. – Я пойду, а то мама волноваться будет. Вы пирожки любите? – Если домашние, то да. – Выздоравливайте. Вот же балбес, укорил себя Андрей. Девчонка молоденькая совсем, а он ее отрезанной ногой пугать вздумал. Неизбалованна, умна, немного с гонором, но это маска, прикрытие. Черт, нельзя упустить. Душа чистая, чем не жена. Подумал и испугался. Может, он ей не нравится? От грабителя спас, потому и пришла. Следующим вечером он уже настолько осмелел, что вышел на крыльцо, уселся на лавочке. Для такого случая выпросил штаны у сестры-хозяйки. Не свои, больничные, байковые, от пижамы. – Понимаете, сестричка, любовь всей моей жизни придет проведать, а я можно сказать в неглиже почти. – В чем? – не поняла сестра-хозяйка. – В непотребном виде. – Сейчас все мужики в приглядном. – Там холодно, на улице. Последний довод убедил. – Завтра вернешь! – Непременно. На улице в самом деле прохладно. Но ждать пришлось недолго. Показалась Мария. – Здравствуйте, Андрей. Вы же замерзли! – Воздухом дышал, полезно. Однако свежо. Лучше в палату. Вчера на соседнюю койку подселили пациента, особо не поговоришь. Но сосед проявил деликатность. Увидев Андрея с девушкой, вышел из палаты. Мария развязала узелок. Запахло вкусно. – Мама испекла, я только из института. С картошкой эти, а эти – с капустой. Ешьте, пока теплые. Андрей откусил один, понравилось, принялся за второй. – А вы чего же не едите? – Мама для вас старалась. – Нет, так не пойдет, давайте вместе. Видимо, Мария дома поесть не успела, торопилась. Вдвоем все пирожки «уговорили». – Путь к сердцу мужчин лежит через желудок, – пошутил Андрей. – Отныне я ваш навеки. Девушка покраснела. – Шутки у вас солдафонские. – Что делать? Институтов я не кончал, а дело наше грубое, я милицию имею в виду. – Прощаю на первый раз. – Тогда серьезный вопрос. Я вам нравлюсь? – Нравитесь, но я вас совсем не знаю. – Тогда выходите за меня замуж. Девушка растерялась: – Вы это серьезно или опять шутите? – Серьезно. – Мы так мало друг друга знаем. Боюсь, мама не одобрит такого скоропалительного решения. – Выйду из больницы, познакомите меня с мамой. Мы же не завтра в ЗАГС пойдем. Но застолбить место надо. В институте парней полно, небось. Как бы кто не отбил. Мария пунцовой сделалась. – Никогда не думала, что мне в такой обстановке предложение сделают. – Зато запомните надолго, детям своим рассказывать будете. У Марии слезы на глаза навернулись. Андрей пошутить хотел, а девушка сказала серьезно: – Жаль, что папа не дожил. – Это да, как и тысячи других. Вам еще повезло, мама осталась. А у меня только тетка в Москве. У Марии слезы потекли. – Э, так не пойдет! Вы тяжелобольного человека приободрять должны, а у вас глаза на мокром месте. – Простите. Мария достала платочек, вытерла глаза. – Я пойду. – Маме большое спасибо за пирожки. Купила зятя, так и передайте. Рана заживала быстро. Сказывались молодость, отдых, регулярное питание. Настал день выписки. Хирург предупредил – пару недель нагрузку на руку не давать, усиленно питаться, чтобы полностью восстановить кровопотерю. А как усиленно? Иной раз удается только позавтракать, а потом завертишься по срочным делам. Хватишься, когда уже вечер, темно. Столовая уже заперта, а в комнате общежития ни крошки, даже тараканам поживиться нечем. Сестра-хозяйка выдала ему одежду. Андрей опечалился. Рубашка и куртка порезаны, в крови. В такой одежде только людей пугать. Ну, рубашка запасная в общежитии есть, а с курточкой проблема. И кровь на ней впиталась, засохла, не отстирать. Расстроился. Не дешево куртка стоит, да и поискать надо. Пальто дорогие, и неудобно в них, длинные полы мешают. В милиции выдают форму, сотрудники уголовного розыска одевали ее только на смотры, построения к государственным праздникам и на торжественные собрания. Для постового форма обязательна, народ должен видеть представителя власти, знать, к кому обратиться. У сотрудников угро служба скрытная, форма только мешает. Постоял у больницы, да и направился в райотдел, с надеждой, что Феклистов что-нибудь придумает. Он местный, все и всех знает. Николай был на месте, скрипел пером по бумаге. – Какие люди! Заходи, тебя выписали? – Как видишь. – Ну и видок у тебя, Андрей! – Затем и пришел. Помоги куртку купить. – Ты иди к бухгалтеру, денежное довольствие для начала получи. А я пару звонков пока сделаю. Андрей первую зарплату на новом месте получил, аж пятьсот семьдесят два рубля. Купюры большие, с ладонь. Сложил вдвое, сунул в карман – оттопыривается. Вернулся в кабинет угро. Феклистов руки потирает. – Договорился, едем. – Не знаю, хватит ли денег. – Если не хватит – одолжу. Сам видишь – ты на пугало огородное похож, а не на представителя власти. Сели на мотоцикл, заехали на окраину, в промышленную зону. Заборы, заводы, дым из труб. Остановились у обшарпанных ворот. Охранник в будке встал. – Вход по пропускам! – Мы из милиции, – Феклистов сунул под нос сторожу удостоверение. – Проходите. А этот с вами? – Со мной. Когда отошли от ворот, Николай повернулся к Андрею. – Видишь, тебя за милиционера не принимают. Феклистов тут явно бывал, шел уверенно, петлял по закоулкам среди глухих каменных коробок зданий. Вошли на какой-то склад. Кладовщица из каморки выскочила с улыбкой. – Николай Иванович! Рада вас видеть. Могли бы и без звонка заглянуть. – Некогда. Нужда привела. Сотрудника привез. В схватке с бандитами пострадал, только из больницы. Приодеть человека надо. – Пальто? – Курточка. – Есть. У вас какой размер? – Наверное, сорок восемь. Что на фронте, что в милиции форма была в большинстве своем одного, самого ходового – сорок восьмого размера. На фронте и ботинки и сапоги тоже имели сорок второй размер. Каждый выкручивался сам. Кому обувь велика – газеты в носок заталкивал. Гимнастерка болтается, так складки сзади под ремень собирали. А еще обувь с убитых зачастую снимали. В начале войны бойцы в ботинках с обмотками ходили. Неудобно – не то слово. Пойдешь в атаку, а обмотка размоталась. Поэтому сапоги были самым желанным трофеем. У немецких солдат сапоги удобные, кожаные, на подошвах подковки, голенища широкие. Немцы в атаке туда запасные магазины совали, гранаты с деревянными ручками. Наши диски от автоматов не в каждый карман влезали, а в сорок первом – в сорок втором годах сумок для магазинов не было. Диски в сидорах носили, забирали у немцев сухарные сумки холщовые. – Похоже – в самый раз будет! Кладовщица сняла с полки черную суконную куртку. Андрей надел, пуговицы застегнул. – Не, не так, – сказал Феклистов. Руки в локтях согни, разведи. Не мешает, не жмет? – Нормально. – Длина устраивает? – Вполне. – А вы пройдите к зеркалу. В темной каморке кладовщицы зеркало настенное с пожелтевшими от времени краями. И свет от сорокасвечовой лампочки тусклый. Но понравился сам себе Андрей. Бледновато лицо, но это пройдет. А так – высок, ладен, куртка сидит хорошо. – Беру. Сколько стоит? – Пятьсот пятьдесят. Пройдите в бухгалтерию, я сейчас накладную выпишу. А потом с чеком ко мне. А то сторож у ворот не выпустит. Кладовщица рассказала, где бухгалтерия. Андрей оплатил, в куртке новой вышел за ворота. Старую куртку выкинуть хотел, Феклистов остановил. – Не торопись, пригодится. – Зачем? Рукав в лохмотья, окровавлен. – Отдашь портнихе какой-нибудь, она материал похожий подберет, рукав новый сделает, потаскаешь еще. А новая куртка для выхода будет. Разумно. Но и к швее идти не раньше следующего месяца. После покупки обновки осталось от зарплаты двадцать два рубля, а жить целый месяц. Николай как будто мысли его прочитал. – Не дрейфь, прорвемся. – Ты где с кладовщицей познакомился? – О, долгая история. Сына ее из большой передряги вытащил. В нехорошую компанию попал. Повязали их, уркаганы опытные хотели вину на него свалить, «паровозом» сделать. Расстрельная статья светила, в итоге дали три года. Она как мать этому рада. Могли шлепнуть запросто. А парень хороший, только мусора в голове много. Ничего, сейчас матери письма хорошие пишет. Вернется – помогу на работу на какой-нибудь завод устроиться, еще человеком станет. После освобождения из тюрьмы или лагеря кадровики на работу брали с неохотой. Человеку только в артель или снова на кривую дорожку. С рецидивистами понятно, лагерь их не перевоспитает. Но были же случайно оступившиеся. Помоги немного, поддержи вовремя – и не будет еще одного закоренелого вора или грабителя. Николай подвез Андрея к общежитию. – Сегодня отдыхай, а завтра жду на службу. – За помощь спасибо. – Не стоит.Глава 4 Лейтенант
В первый день после больницы происшествий не было. Николай усадил Андрея за отчеты. А в конце рабочего дня предупредил: – Чуть не забыл. Завтра приходишь на службу в форме, при полном параде. – Вроде праздников нет. – Завтра узнаешь, – загадочно улыбнулся Николай. Вечером Андрей форму погладил. Подумав немного, орден и медаль к кителю прицепил. Сказано же быть – при параде. Когда следующим днем в кабинете шинель снял, Николай из-за стола поднялся. – Дай-ка на тебя посмотреть! О! Какие люди у нас служат, а я не знал. Фронтовые? Николай наклонился, рассматривая награды. – В разведке служил. – Молоток! А чего раньше не надевал? Наградами гордиться надо. – Ты же не говорил раньше в форме ходить, вот и не надевал. – Идем к начальству. Оно ждать не любит. Нам назначено. Кабинет у начальника районного отдела милиции просторный, он же служил для всяких совещаний личного состава, вмещая все двадцать три человека. И сейчас кабинет был полон, за исключением дежурного. Сотрудники в форме, у некоторых награды на груди, в основном у фронтовиков. В милиции награждали редко, больше посмертно за подвиг какой-нибудь. Для уголовного розыска свободные стулья оставили. Начальник милиции демонстративно на часы посмотрел, но промолчал. Без пяти девять, оперативники не опоздали. Начальник, капитан Игнатьев, встал. – Товарищи, сегодня мы собрались по важному поводу. За успешную ликвидацию изменника Родины, за ряд раскрытых сложных уголовных дел областное начальство награждает… В кабинететихо стало. Награждения были не часто. – Старшего лейтенанта Феклистова Николая Ивановича именными часами! Сотрудники зааплодировали. Николай вышел к столу, принял из рук начальника коробочку с часами. – Служу трудовому народу! – Младшему лейтенанту Фролову Андрею Михайловичу досрочно присваивается очередное звание – лейтенант. Андрей тоже вышел к столу. Начальник вручил ему лейтенантские погоны и приказ областного руководства. – Служу трудовому народу! – отчеканил Андрей. На его награды косились. Орден Красной Звезды среди милиционеров редкостью большой был, их давали на фронте за боевые действия. Сотрудники не в курсе были, что новичок орденоносец, как тогда называли. Когда Андрей с Николаем в кабинет свой вернулись, начали заходить сослуживцы. Поздравляли, намекали – обмыть бы надо. – После рабочего дня прошу пожаловать, – отвечал Николай. Все разглядывали именные часы, читали гравировку на задней стенке «За отличную службу в рядах милиции Феклистову Н. И.». Николай сразу часы на руку нацепил. – А ты что стоишь? Надевай новые погоны – и в кадры, запись в личном деле сделать, в удостоверении. И вечером не забудь – награды обмывать. – Готовиться надо. Водки купить, закуски. – Шкаф открой, все готово уже. В шкафу хранились бумаги, заглядывали туда редко. Открыл створку Андрей, а там ящик водки, консервы, хлеб. – Когда ты успел? – Вчера еще, после службы. – Знал ведь и промолчал. – Сюрприз! А сказал бы – неинтересно. День тянулся медленно. В пять часов вечера стали подходить сослуживцы. Не все – у кого неотложные служебные дела, другим – как дежурному – от рабочего места отлучиться нельзя. Получилось полтора десятка человек, последним – начальник райотдела. Сказал тост, поздравил отмеченных, выпил рюмку и, не закусывая, ушел. Кто-то сказал: – Не хочет с подчиненными выпить? – Э, не понимаешь момента, – поднял палец Николай. – Игнатьев пришел, уважил, а если останется, это будет пьянка с подчиненными, стуканет кто областному начальству, выволочка будет, в личное дело запишут – поощрял в отделении моральное разложение коллектива. Правильно он сделал. Если будешь начальником, так же поступать будешь. В основном поздравления достались Николаю. Андрей был не в обиде. Николай в райотделе служит давно, сотрудники его знают и уважают. А кто для них Андрей? Новичок, да еще из Москвы. Фактор немаловажный. Если жил и работал в столице, а потом перебрался на периферию, стало быть, проштрафился или выжили, потому как стучал начальству на своих или сам от работы отлынивал. Чувствовал пока Андрей некоторую отстраненность, отчужденность старослужащих. И форсировать отношения нельзя, все произойдет само собой. Андрей проявить себя должен. И присвоение звания говорит сейчас не в его пользу. Месяц отработал на новом месте – и повышение звания. Это за какие-такие заслуги? Выскочек или имеющих «волосатую» руку в верхах недолюбливали. Впрочем, так на любом месте работы и в любом коллективе. Но уже и относились серьезно, Андрей в нескольких делах проявил себя неплохо. Мозги на месте, за спину Николая не прячется, не выпивоха или балабол. Андрей выпил три рюмочки, рассказал пару анекдотов. Постепенно обстановка становилась непринужденной. Часа через два разошлись, довольные посиделкой. Андрей себя пьяным после трех рюмок не чувствовал. Больше – хмельным от присвоения звания, что в коллектив новый начал вливаться. От отношений между сотрудниками много зависит. Была бы простая контора, а он счетоводом или снабженцем, – другое дело. В послевоенной милиции риск присутствовал всегда. А если не уверен, сомневаешься в товарище – плохо дело. В разведке от таких избавлялись после первого же рейда. Струсит один – вся разведгруппа в немецком тылу поляжет бесславно. Кончилась война, но Андрей продолжал жить теми же принципами. Оценивал человека по способности самопожертвования ради товарищей. Пошел бы он с ним в разведку, по ту сторону фронта, или нет. Вот с Николаем точно бы пошел, были они уже в перестрелке. Не прятался тогда начальник угро за машину, бандита убил, не помедлил, не побоялся. И с постовым Комаровым из транспортной милиции тоже в разведку пошел бы. Он постоял на крыльце. Надо бы к Марии сходить, предупредить, что выписался. А то нехорошо получится. Она придет навестить, а его в больнице нет. Получается – пренебрег, а это любому обидно. И идти к ней домой неприлично, запашок водочный от него. Мама в первую очередь учует, осудит. Но не выпивоха Андрей, звание обмывал. Получилось – как в армии, звездочки в стакан с водкой, выпить, губами поймать. Правда, не стакан наливали, это чересчур. Взвесил все за и против, пошел все-таки к дому Марии. Неспешно шел, чтобы спиртное выдохлось. Небольшой дом за высоким штакетником, виден свет в окнах. Постучал в калитку. Через минуту дверь открылась. – Кто? Только тут Андрей снова на часы посмотрел. Половина девятого, время для посещений еще не позднее. – Мне бы Марию. Девушка узнала по голосу Андрея, отперла калитку. – Каким ветром тебя занесло? – Выписан из больницы по выздоровлению вчера вечером. А сегодня в звании повысили. Прости, выпил немного. Неудобно – компания собралась. – Хм, а я волнуюсь! – Тогда я пошел. Давай завтра вечером встретимся? Мария ответить не успела, на крыльцо вышла ее мама. – Мария, ты чего гостя на улице держишь? Веди в дом. Андрею бы не хотелось, чтобы мама в первый день знакомства подумала о нем нехорошо. Мамы сразу в любом ухажере дочери видят будущего зятя, оценивают. Не всегда первое впечатление верное. Андрей помнил, как его увидела Валя, когда он под бомжа и пьяницу маскировался. В грязном ватнике, небритый, со стойким запахом спиртного и лука. Отшатнулась тогда от него, наверное – не любила сильно, не попыталась поговорить после, разобраться. – Пойдем? – спросила Мария. – А запах? – прошептал Андрей. – А ты стой подальше. Хоть познакомитесь. Ох, не хотелось Андрею сейчас именно в дом идти. Но и ретироваться неприлично. Вошли. Мария первый раз видела его в форме – шинели, шапке, сапогах. – Раздевайся. Андрей шинель снял. Звякнули орден и медаль. Опять нехорошо – подумают, нацепил цацки себя красиво подать. А уже поздно. Мама Марии на пороге встала. – Да вы герой, заслуженный человек! – Ну что вы. Я сержантом с фронта пришел, а у других вся грудь в наградах. – Да что же мы в дверях, проходите, садитесь. Чайку? – Спасибо, я только что из-за стола. – Не сочтите за любопытство, расскажите немного о себе. – Легко. Фролов Андрей Михайлович, из Москвы. Три года на фронте, родители под бомбежкой погибли. Окончил школу милиции, сегодня получил повышение в звании. Служу в Балашихинском районном отделе милиции, в уголовном розыске. Вкратце все. – Выпиваете часто? Учуяла все-таки! В Андрея как бес вселился, понесло. – Ну что вы! Совсем немного. Каждый вечер с устатку после службы по стакану водки. Иногда пивком заполирую. Водка без пива – деньги на ветер. Ну вот чувствовал – чушь несет. А обидно стало, за запах, за подозрения необоснованные. Будь, что будет! Дочь с матерью рты в изумлении открыли. Мать пришла в себя первой. – Да ведь врешь же, парень! Андрею стыдно стало за свою нелепую выходку, да поздно. Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Мать Марии продолжила: – Моя дочь немного в людях разбирается, с выпивохой бы не дружила. Ершистый ты, как ее отец, пусть земля ему пухом. – Простите, характер скверный. Тяжело слова эти Андрею дались. Не последнюю роль в выходке выпивка сыграла. – Наверное, опасная у вас работа? – поинтересовалась мама Марии. – Пером в конторе скриплю, отчеты пишу. – Ну вот опять! А ранили как же? Андрей на Марию посмотрел. Разболтала?! – Случайная перестрелка. – Это не в поселке Автогенстроя? Ничего в городе не скроешь, даже если захочешь! – Там. – Говорят – ужас, что было. А вас еле в больнице откачали. – Я живучий. – Счастлив ваш ангел. – Наверное. Мне пора. – Вы заходите к нам, все лучше, чем на улице мерзнуть. Мама осмотрела внимательно награды Андрея, потом взглянула на правую сторону груди. – А что это за полоски? – За ранение на фронте. – В милиции за ранения нашивки не дают? – У нас не фронт, кончилась война, желаю здравствовать. Уже за калитку вышел и понял, что имени и отчества мамы Марии не помнит. Или не называлась она? Не понравился, наверное, он маме, не глянулся. Форма и награды любому мужчине к лицу, но запах! А еще понесло его не вовремя, что стоило отшутиться? Нет же, как «тигр» напропалую попер! Балбес! Утром умылся в общем умывальнике на двадцать комнат, оделся в гражданское. Вроде не хватает чего-то. Удостоверение при себе, а… точно! Пистолет Феклистов не вернул. А он в любой момент понадобиться может. Достал наградной «ТТ», сунул в карман. Что «кольт» казенный, что «ТТ» – оружие хорошее, надежное, но страдают одним общим недостатком – нет самовзвода. Драгоценные мгновения из-за этого он в схватке с Гуриным потерял, а мог бы и жизнь. Решил – сдаст «кольт». А вместо него лучше «наган» офицерский или «вальтер» трофейный. Хотя это сомнительно. «Кольт» по ленд-лизу получен, а «вальтер» – трофей, немецкое оружие в государственные службы не брали, хотя на складах оно хранилось. Поздоровавшись, Андрей попросил Феклистова вернуть пистолет. – Вспомнил наконец. А я все думаю – когда же? Держи. Ох, и тяжел он у тебя. – Поменять хочу. – Давно пора. В оружейке у дежурного Андрей сразу спросил: – «Вальтер» есть? – Не табельное оружие, нет. – Тогда «наган» дай, офицерский, чтобы с самовзводом. – Знаешь, не один ты «кольт» брал, все возвращали. Списать бы его, так ведь почти новый. Вот этот посмотри. И дежурный протянул потертый «наган» еще тысяча девятьсот двенадцатого года выпуска, императорского Тульского оружейного завода. Андрей возмутился: – Ты бы мне еще мушкет дал времен Петра Первого. – Все так думают. А я в тире из него стрелял, он фору даст револьверам военного выпуска, бери, не пожалеешь. – Патронов отсыпь, уговорил. Что у револьвера плохо – неудобен он для скрытного ношения, барабан выпирает, кроме того, спица курка за одежду цепляется, рвет. А деваться некуда. В сейфе только «ТТ» и «наганы». Когда в кабинет вернулся, Феклистов усмехнулся: – Хвастай. Андрей выложил на стол револьвер и наградной «ТТ». – Два ствола взял? – удивился Николай. – Один наградной, не беру его на службу. Сегодня прихватил, потому что без оружия – как голый. Феклистов «ТТ» взял, прочитал дарственную надпись: «Сержанту Фролову А. М. за успехи в борьбе с бандитизмом». – За Федьку-Одноглазого? – Не только. – Везунчик ты. – А у тебя часы именные. – Ты знаешь, помоложе был, мечтал о наградном оружии. Увидел твой пистолет, вспомнилось. Пока разговаривали, Андрей снарядил барабан револьвера патронами. Не быстрая процедура, а если учесть, что сначала стреляные гильзы удалить по одной надо, так и вовсе мешкотное. Всем револьвер неплох, точен, надежен, выстрел не такой громкий, как у «ТТ», но перезаряжание… – Ладно, давай о деле. Я тебе говорил, кражи квартирные пошли чередой, похоже – не местные, мы бы уже знали. Залетные из соседних городов или столицы. Но вот что настораживает. Не квартиры работяг берут, а людей богатых, у кого ценности есть. – Наводчик в городе есть, и с ворами связь держит. – В самую точку! Сам так думаю. – Какая-нибудь связь между пострадавшими есть? Скажем, работают вместе или пьянствуют? – Не заметил. Пострадавшие – те еще жуки. Один на продуктовой базе завскладом, другой – директор рынка. А еще один, не поверишь, директор кладбища. У всех украли приличные суммы в деньгах и драгоценностях – кольца, броши, браслеты. – Это при их-то зарплатах? – Наверняка воруют. Взятки берут. Но не схвачен – не вор. Они сейчас потерпевшие. И как трудящиеся граждане имеют право на защиту закона. – Можно дела посмотреть? Каким способом в дом или квартиру забрались, список украденного. Николай ответил с ходу: – Отмычки, нигде взлома нет. Работали быстро. У Юрченко мать престарелая на десять минут из дома в аптеку отлучилась. Вернулась, а квартиру уже обокрали. – Шустро. – Наши граждане деньги и ценности в одних и тех же местах хранят, большого ума найти не надо. – Если в квартиру этого Юрченко забрались, когда старушка вышла, стало быть, наблюдали. – Опять в точку! Не один человек это, банда, шайка. – Один наводчик, один наблюдатель, один на шухере стоит, один или двое квартиру обворовывают. Это уже четверо или пятеро. – Сбытчика краденого забыл – это шесть. Целый преступный синдикат получается. Николай достал из сейфа шесть уголовных дел. – В одно дело объединять надо, уж больно почерк похож. Читай. Андрей погрузился в чтение. Фотографии вскрытых замков посмотрел, сделанные экспертом. Списки украденного, составленные со слов заявителей. – Откуда у них столько золота? – удивился Андрей. – Один, что с продуктового склада, во время войны продукты со склада тырил, на золото менял. Тогда две банки тушенки за обручальное золотое кольцо шли. Сам не видел, но слухи ходят. – Что же его не призвали? – По документам – инвалид, имеет белый билет, вроде с сердцем у него что-то. Видел я его – здоровее нас с тобой. – Кому война – кому мать родна. – Это про него. – На фронте иной раз горячей пищи дня по три не видели, сухарь черный за благо считали. А этот гад в тылу рожу наедал. – Ага, скажи это прокурору. Да ты читай. Вдруг в голову что умное придет? Андрей взялся за уголовные дела. Квартирные кражи – довольно трудно раскрываемый вид преступлений, особенно если действовали гастролеры. Две-три кражи в одном городе, переезжают в другой. А нынешний случай другой. Шесть краж для небольшого города – это уже много. И не факт, что все пострадавшие заявили о кражах. Потому что суммы украденного велики, не соответствуют зарплатам. Милиция может заинтересоваться самим пострадавшим – откуда такие деньжищи? Объяснитесь-ка, гражданин. До вечера Андрей сидел над делами. Кое-что общее было – кражи только у граждан, а не в организациях, только днем, как будто на работу ходили. Оно понятно: хозяин квартиры на службу, а воры только этого ждут. И еще особенность – брали только деньги и ценности. Единичные кражи в Балашихе и раньше случались, и выносили все, что могло поместиться в мешок, чемодан. Забирали пальто, шубы, обувь, даже радиоприемники. А они ламповые, громоздкие и тяжелые. Эти же воры брали то, что легко уместится в карманах, не требует машины для перевозки краденого и сбыть легко. Золотые изделия, да еще проданные сбытчикам по заниженной стоимости, всегда быстро находили покупателей. Но машина, пусть легковая, даже мотоцикл, у шайки быть должна. Иначе откуда такая мобильность? Андрей для себя план действий набросал. Для начала надо обзвонить отделения милиции других районов, нет ли у них таких краж. Еще со списками украденного объехать ломбарды в Москве. Вдруг всплывет краденая вещь? Зашел Николай. – Посмотрел свежим взглядом? Андрей рассказал о предположениях. – Согласен. Завтра с утра за телефон и обзванивай соседние районы. Если кражи есть, надо будет выезжать, с делами знакомиться. – И еще – почти нет свидетельских показаний. Все равно кто-то видел чужих у дома или в подъезде. – Знаю, мое упущение. Но ты в больнице, Тарасов в отпуске был, сейчас на курсах. Людей нет. А свидетелей искать – дело долгое. Сам знаешь, с каждым жильцом поговорить надо. Займись. Андрей понял, предстоит сизифов труд. Вечером к Марии зашел, предложил погулять. – С удовольствием. Прошлись по городу. Когда мимо общежития милицейского проходили, Андрей рукой показал: – Я здесь обитаю, вон мое окно. Подмерзли за три часа, Андрей Марию к дому проводил. Холодно, темно, добрые люди по домам сидят, да и завтра на работу Андрею, а Марии на утреннюю электричку. Поцеловать Марию на прощание Андрей хотел, да засомневался, не примет ли она за наглость? Утром за телефон, пять районных отделений обзвонил. Похожая кража была только в одном, да и то только по почерку квартирного вора, действовал отмычкой. Андрей решил поговорить с соседями пострадавших. В первую очередь его интересовали последние кражи, когда могли запомнить детали – лица, одежду. Последняя кража у Юрченко была, туда и направился. Старушку – мать Юрченко – Николай уже допрашивал, и повторяться не стоило. Жил потерпевший в четырехэтажном, красного кирпича доме довоенной постройки. Андрей начал обход квартир, в первую очередь тех, окна которых выходили на выходы из подъездов. Если за домом наблюдали, то только с этой стороны. С тыльной какой смысл? Наблюдали не минуты, часы. И наблюдателя просто обязаны были увидеть. Полдня убил на опрос. Именно убил, поскольку никто не видел посторонних. – Попытайтесь вспомнить, может быть, машина долго с утра стояла или человек на лавке сидел. – Мамочка с коляской была. – Вы ее раньше видели? – Не припоминаю. – Описать сможете? – Так уже неделя прошла. Мамочка как мамочка, и коляска обычная. Человеческая психология устроена своеобразно. Вещи и события обыденные внимания не привлекают, не запоминаются. Пройдет мимо вас в подъезд дома сантехник или врач со «Скорой», принадлежность которых ясна и понятна, вы о них не вспомните, а вот пьяный и матерящийся бомж или ярко накрашенная девица запомнятся. Может быть, мамочка с коляской ни при чем, но Андрей запомнил высказывание соседки, потому как небольшая странность была. На улице уже прохладно и долго на лавке не усидишь, обычно мамы с колясками прогуливаются, а эта три часа сидела. В оставшихся квартирах, уже заканчивая опрос, целенаправленно спрашивал о мамочке с коляской, получая утвердительный ответ. – А после двенадцатого числа она появлялась? Двенадцатого октября произошла кража. А после кражи ни маму, ни коляску никто не видел. Андрей почувствовал себя гончей, взявшей след зайца. Отправился на обед. Работа работой, но и обедать надо, доктор в больнице говорил про усиленное питание. А как усиленно питаться, когда денег кот наплакал и тают быстро, как мартовский снег? Первое блюдо не брал, зато к картофельному пюре две котлеты, рассудив, что мясо сытнее. Горячий чай пил медленно, вспоминая детали разговоров с соседями потерпевшего. Одна наблюдательная сказала: – Думаю, не мамочка она. – Почему? – За все время, что сидела, ни разу коляску не покачала, соску не дала. Нянька она, и детей не любит. Андрей не женат был, своей семьи и детей не имел. Как с маленькими детьми обращаться, не знал. Для него такие детали – откровение. Не поленился, после обеда в поликлинику пошел, к педиатру. – Доктор, пять минут займу, вижу, очередь у вас. Скажите, в коляске какого возраста дети спят долго? – Как долго? – Три часа. – Месяцев до шести. – По такой погоде как часто поить, кормить их надо, пеленки менять. – У вас детей еще нет? – улыбнулся доктор. – Не успел жениться. – По такой погоде, как сейчас, пеленки каждые два часа менять надо. А соску с водой – по требованию. – Это как? – Когда плакать будет. Сказать младенец не может ничего, мал. Вот маме сигнал плачем подает. Если пить или кушать хочет, если сырой. – Спасибо. – Могли бы у любой рожавшей женщины спросить. Мог, конечно, но ему надо было услышать специалиста. Итак – няня. Или бесчувственная мамочка, которая за три часа пеленки не меняла. Да и не будет менять на улице, не лето. Заявился в райотдел, сразу к Феклистову, выложил то, что нарыл. – Подожди. Кто-то на предыдущих кражах тоже о женщине с коляской упоминал. Дай-ка мне дело Самарина. – Это директор кладбища? – Он самый. Николай полистал дело, нашел нужную страницу. – Вот! Женщина с коляской! И то один свидетель упомянул. – У меня тоже. А кто свидетель и номер квартиры? Я схожу. Записал данные на бумаге. – На другие адреса сходи, по мамочке и коляске целенаправленно работай. – Ученого учить – только портить, – пробурчал Андрей. Начал обход дома. Важными свидетелями могли быть старушки. Летом на лавочках сидели, в холода у окна. Все видели, зачастую слышали. Одно плохо – со зрением беда. Не всегда лица различали, могли ошибаться. Когда Андрей опросил одну, спросил про маму с коляской. – Была, но не из нашего дома. Своих-то я всех знаю. – А из какого? – Не было ее раньше. – Может быть, квартирантка или в гости к кому приехала? – Не знаю, милок. – А выглядела она как? Ну – старая, молодая, во что одета? – Не, не старая. Ходит легко, только безалаберная. Вот же молодежь пошла, не то что мы. Вот, помню… – Погодите, – прервал Андрей старушку. Вспоминать они могут часами, если не остановить, не направить в нужное русло. – Почему безалаберная? – Заботливая мать коляску через бордюр аккуратно спускает, чтобы ребенок не проснулся. А эта не придержала, коляска колесами так и состучала. – И ребенок проснулся, заплакал? – Не слышала, наверное – спал крепко. – А куда она ушла, к каким домам? По соседству стояли еще два трехэтажных дома. – Не видела, врать не буду. О женщине с коляской при наводящих вопросах вспомнили еще двое. Андрей, как мог, выпытывал детали. Во сколько появилась и когда ушла, цвет пальто, что на голове было – платок или шапочка. Как клещ вцепился в свидетеля. Постепенно убеждался, что на правильном пути. Женщина эта – наблюдатель, а воры недалеко прячутся, в пределах видимости. В нужный момент она сигнал подает, и еще сомнение зародилось – а был ли ребенок в коляске? Ни один из свидетелей не мог вспомнить, что видел, как она соску или бутылочку давала, не слышали плач ребенка. Крепла уверенность, что коляска для отвода глаз. Если бы женщина в течение нескольких часов без дела болталась, то обратила на себя внимание. А кто заподозрит женщину с коляской? Все мамы выгуливают малышей, обычное дело. Хитры преступники, психологию людскую знают, умело пользуются. Андрей обходил и соседние дома, интересовался женщиной с коляской, автомобилями, стоявшими долго. Где-то же должны были находиться воры или вор, если он действовал в одиночку? Но про транспорт все молчали. А машина быть должна, вполне могло статься, что женщина с коляской после кражи на ней уезжала. Устал к вечеру сильно. На часах – девять часов. Ни в райотдел не пошел, ни к Марии. Весь день на ногах, уже и язык устал. Не поужинав, едва раздевшись в комнате общежития, улегся спать. Вздохнул. На фронте по двое суток не спать приходилось, под дождем, под обстрелом, и не уставал так. Ранение сказывалось или возраст? Хихикнул, вспомнив о возрасте. Рано он в старики себя записал. Утром Феклистову все выложил. Внимательно выслушав, тот сказал: – Как версия про наводчицу, принимается. А как на воров выйти? – Думал об этом. Смотри, между кражами три-четыре дня проходит. Юрченко, последнего из потерпевших, обокрали двенадцатого. Сегодня семнадцатое, пять дней прошло. – Ты что хочешь сказать? В другой город перебрались? – Не исключаю. И как вариант – шайка разрабатывает новую жертву. – Типун тебе на язык! – Николай, ты же из местных. Припомни всех богатеев. – Ты скажешь тоже. Одни на виду, себя показать, достаток свой выпячивать любят. А другие втихомолку ценности в кубышку складывают. Как узнать про таких? – Назови, кого знаешь, я запишу. – Ты к чему клонишь? – Ты назови, я после объясню. – Валяй! Итак – председатель заготовительной конторы Шнейдерман. Второй – мастер цеха меховой фабрики Ильясов. Феклистов замолчал. – Пожалуй, и все. Остальных ты знаешь, их уже обокрали. Но я предупреждал – могут быть подпольные Корейко. – Если не знаешь, воры тоже могут не знать. Остаются эти двое. В ближайшие дни кого-то из этих двоих обкрадут. – Хм. Николай закурил, задумался. – А похоже на то. Что предполагаешь? – Ты их адреса знаешь? – Приблизительно. А паспортный стол на что? Николай снял трубку телефона, позвонил в паспортный стол, назвал фамилии. – Да, как данные будут, позвони в угро, я у себя. Ждать пришлось буквально пять минут, когда зазвонил телефон. – Феклистов у аппарата. Да, записываю. Ну, спасибо, выручил. Андрей подошел к столу начальника, заглянул через плечо. Частные дома, в которых наверняка собаки есть. Интересно, если воры задумали туда проникнуть, как они думают справиться с церберами? Стрелять? Много шума, привлекут внимание соседей. Отравят куском мяса с ядом? Ладно, это головная боль самих воров, зачем забивать себе голову? Адреса были в двух кварталах друг от друга, но на разных улицах. – Что скажешь? – поднял голову Николай. – Придумка есть. Можно начать с ломбардов в Москве, но их там много, не понаслышке знаю. Времени убьем много, а может статься – впустую. – Не тяни кота за хвост. – Засаду устроить. – Эка хватил! Где людей столько взять? Воры могут прийти завтра, а могут через неделю. По двум адресам каждый день как минимум двоих держать надо. – Другой вариант. Могу сам приглядывать. Ты знаешь, сначала перед кражей появляется наблюдатель. – Ну да, женщина с коляской. – Где она, там в этот день кража. Как замечу – под наблюдение возьму. – Их несколько человек может быть, да при машине. А ты один, телефона-автомата в том районе нет, помощи попросить не сможешь. И кто сказал, что у них стволов не будет? Тебе больницы мало? Я тебя в морге опознавать не хочу. – Сам не хочу. Ты пойми, это самый быстрый способ всю шайку разом накрыть. И наводчицу, и воров. И через них, не исключаю, на скупщика краденого или сбытчика. С тебя же за раскрываемость спросят. – Верно говоришь, только тобой рисковать не хочу. Николай надолго задумался. – И других подходов нет. Никаких следов не оставляют, в перчатках работают. Ладно, будь как будет. Тяжело на душе. Я в кабинете, а ты шкурой своей рисковать будешь. Вроде я за спиной твоей прячусь. – А на фронте? Командир разведвзвода бойцов за линию фронта посылал, можно сказать, в пасть противнику. И заметь – не все группы из рейдов возвращались. До сих пор неизвестно, где погибли парни, при каких обстоятельствах, где их косточки? Но есть такое слово – надо. Думаешь, наш лейтенант не знал, что людей своих может больше не увидеть? – Ты сказал тоже! Война была, только закончилась она, тебе повезло, что жив остался. Не стоит искушать судьбу. – Я настаиваю. – Черт с тобой. Пострелять захотелось? Стрелок! – Полегче на поворотах. Я хоть одного невиновного застрелил? А другие давно сами напрашивались. Мрази меньше, воздух чище. – У чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодный ум. – Знаю, Дзержинский сказал, только я не чекист. Вспомнил! В больницу ко мне лейтенант из МГБ приходил, тонко намекал о переходе в госбезопасность. Вроде министерство одно, нам такие люди нужны. – А ты? – застыл Николай. – А на фиг мне туда? Сказал – ранен я, слаб, надо сначала выздороветь, подумаю, шаг серьезный. – Молоток! Больше не появлялся? – Пока нет. – Стой на своем. Сейчас не тридцать седьмой, Ежова осудили. – Так я пошел? – Пистолет наградной возьми и табельный револьвер. Случись стрельба, пригодятся оба ствола. И еще. Я периодически на мотоцикле через перекресток проезжать буду. В случае появления наблюдателя знак дай. – Какой? – Шапку сними и надень, волосы поправь. И знай, как только выстрел услышу, в пять секунд домчусь. – Понял. – Отсыпайся, отдыхай. Андрей вышел. Николай выматерился: – Гребаная жизнь! Парень через фронт прошел, а я согласился на риск. Чтоб они все пропали. Под всеми он подразумевал бандитов, воров, насильников, весь уголовный мир. Из-за них добропорядочные граждане гибнут и вот такие, как Андрей. А опер направился не в общежитие, а к Марии. Она только что вернулась из Москвы домой. Лицо от мороза, от молодости и здоровья румяное. Веселая, зубки жемчужные через приоткрытые губки видны. – Андрей, рада тебя видеть. – Взаимно. – Фу, какие вы, мужчины. Взаимно. Как-то сухо, по-канцелярски. У Марии было хорошее настроение, игривое даже. – Зачет хорошо сдала? – Не хорошо, а отлично. История Средних веков, Иван Грозный. – У, когда это было! Глубокой старины преданье. – Ты историю своего рода знаешь? – Отца и мать – да. – А дедушку, бабушку? – В свое время родители не говорили, а я и не интересовался особо. – Иван, не помнящий родства! Вот ты кто! Это же предки твои, а ты потомок их, кровь от крови, плоть от плоти. Тебе не стыдно? – Воспитываешь? У тетки спрошу, как в Москве буду. – Чай будешь пить? А то я проголодалась. – Буду. Чай пили втроем, с мамой Марии. Не спеша, с сахаром-рафинадом вприкуску, да с бубликами. И так уютно и тепло в доме, что уходить не хотелось, а надо. – Спасибо за угощение, пойду я. Завтра трудный день. Мария встревожилась: – Опять бандитов ловить? – Ловят рыбу в пруду, бандитов задерживают или отстреливают, как бешеных собак. Но беготни много предстоит, ничего опасного. Они уже несколько дней как перешли на «ты», все же молодые оба, Андрей постарше немного. Как-то неудобно получилось, думал Андрей по пути в общежитие. Уже второй раз в гостях у Марии дома, а ничего не принес. Ни цветов, ни конфет, с пустыми руками на дармовщинку. Правда, с цветами поздней осенью, когда уже морозы, в Балашихе проблема. Бывают на рынке к Международному женскому дню, к началу учебного года. Считалось – пережиток капиталистического прошлого. А женщины красивое любят вне зависимости от государственного строя. Конечно, по пути был магазин, купить конфеты можно. Однако не сразу дошло, только перед домом Марии. К тому же было еще обстоятельство. После покупки куртки денег и так остро не хватало, а занимать он не любил. Как-то унизительно просить. До зарплаты семнадцать рублей осталось, а килограмм сахара пятнадцать. И зарплата не скоро, поневоле экономить будешь. В общежитии прохладно. Батарею потрогал – едва теплая. Забрался под тонкое одеяло, угрелся и уснул. Утром не торопился. Люди на работу к девяти утра идут, из дома раньше половины девятого не выходят. Город не велик, от окраины до окраины за полчаса быстрым шагом пройти можно. Так что наблюдатель, если и появится, не раньше девяти. Укорил себя. Вместо Марии вчера вечером надо было по адресам пройти, присмотреться, укромные места найти. Оделся, посмотрел в зеркало. Натянул поглубже шапку, чтобы короткой уставной стрижки видно не было. Потом слегка набекрень ее сдвинул, чтобы не так строго смотрелось. А еще револьвер барабаном выпирал из кармана. Сунул «наган» в карман брюк. Сверху он полой куртки прикрыт, уже не видно. А в карман куртки наградной «ТТ» положил. О, теперь в самый раз. Улицы Балашихи Андрей уже изучил. Не все, но ориентировался хорошо, за исключением совсем уж маленьких проулков. Добрался до первого адреса. Улица широкая, мощенная укатанным гравием. Голые деревья стоят. Ни лавочек, ни беседок. Укрыться, посидеть абсолютно негде. И не столько Андрею, сколько наблюдателю. Сомневался он, что мамаша коляску будет взад-вперед непрерывно катать. Оттуда отправился к дому Шнейдермана. Сразу понял, если кража будет, то именно здесь. Поперек улицы в ее середине ручей протекал, через него мост переброшен, дом Шнейдермана крайний по нечетной стороне у ручья. Забор с двух сторон, со стороны улицы и со стороны ручья. От забора до ручья метров семь, лавка стоит и вкопанный деревянный стол. Видимо, в хорошую погоду собирался здесь народ. В шашки-шахматы сыграть, в дурака переброситься, просто позубоскалить. Немного подальше по улице, с четной стороны, прогал, пустой участок. Заметно было – стоял когда-то дом, фундамент сохранился. Но ни дома, ни построек, только фруктовые деревья в два рядка. Место для наблюдателя есть, тем более когда он дальше прошел, небольшой продуктовый магазин обнаружил. Товары немудрящие – соль, сахар, спички, хлеб, подсолнечное масло, консервы рыбные. Но посетители за товаром подходят регулярно. Наблюдатель вполне мог бы сделать вид, что за покупками идет, не вызвав ни у кого подозрений. Здесь он решил остаться. Несколько раз от мостика до магазина прошел. Потом все же не выдержал и к дому Ильясова направился, проверить. Улица пустынная, даже прохожих нет. На обратном пути, на перекрестке Николая увидел, тот на мотоцикле проехал неспешно. Андрей и Николай головы друг к другу не повернули, вроде как не знакомы. Андрей свернул на нужную улицу. И сразу неожиданность. Впереди, метрах в ста, женщина идет, коляску перед собой толкает. Андрей приметы, что свидетели давали, запомнил твердо. И ни одна из них не сходилась. Ошибка? Или женщина переоделась? Он замедлил ход. Женщина шла уверенно, видимо, была здесь раньше. Если бы не была, смотрела на номера домов, разыскивая нужный. Но за мостиком свернула вправо, уселась на лавку передохнуть. А потом достала из кармана пальто пачку папирос, закурила. Во время войны многие женщины переняли мужские привычки – курить научились, водку пить, даже материться. Жизнь тяжелая была, без отпусков и праздничных дней. Кроме того, женщины замещали ушедших на фронт мужчин, стояли у токарных станков, были сварщицами и трактористками, валили лес, собирали на заводах оружие. Андрей их не осуждал. Руководствовался библейским – не суди, да не судим будешь. А тетка по-другому высказывалась: «Кто без греха, пусть первым бросит в меня камень». Но война закончилась, женщины уступили места мужчинам, мода на табак постепенно сходила на нет. Да и кто из кормящих матерей курить будет, вредить малышу? Фактик, к делу отношения не имеющий, но неприятно задевающий. К дому Шнейдермана подъехал грузовик. Хозяин дома вышел с важным видом, как будто ему лимузин подали. А как же? Начальник, не пешком ходит, как простой смертный. Грузовик развернулся и уехал, оставив после себя стойкий запах бензина. Эх, надо было через паспортный стол узнать, сколько человек проживает в доме. Остался ли еще кто-нибудь? Через несколько минут из дома вышла женщина. Одета хорошо – габардиновое пальто, шляпка. Когда она скрылась за углом, мамаша наклонилась, подобрала с земли камень, перебросила через забор, на участок Шнейдермана. Раздался лай собаки, громыхание цепи. Судя по мощному голосу, собака должна быть большой, не мопс какой-нибудь. Простая и эффективная проверка. Андрей прижался к забору, встал за дерево. Листвы нет, укрытие неважное, но другого нет. Откуда женщина достала кусок мяса, Андрей не заметил. Мамаша встала, оставив коляску, подошла к воротам дома. Собак для охраны держали на цепи, но на такой длине, чтобы до калитки достал, не пустил во двор чужого. Женщина перебросила через забор мясо. После войны не каждая семья могла себе позволить мясо есть, покупали дешевую рыбу, ливерную колбасу. И пес не удержался, слопал. Не съесть такой лакомый кусок было выше собачьих сил. Женщина вернулась на лавку, посмотрела на часы. Вполне объяснимо. Яд или снотворное должно подействовать через определенное количество времени. И скорее всего – быстро. Нет у воровской шайки временных резервов. По разумению Андрея, шайка должна была прибыть с минуты на минуту. Иначе вернувшаяся хозяйка, а попозже и хозяин увидят мертвого пса и насторожатся, если башка соображает. А Шнейдерман не глуп, иначе на своем посту не наворовал бы. В то, что председатель заготконторы живет не только на зарплату, Андрей не сомневался, верил Николаю. Тот зря не скажет. Но дальше стали происходить события невероятные. Женщина выждала полчаса, взяла коляску, подкатила ее к калитке. Посмотрела по сторонам – нет ли прохожих? Толкнула калитку, вкатила во двор коляску и зашла сама. Калитка закрылась. Е-мое! Что же делать? Кидаться за ней? А вдруг шайка на машине подъедет? Работают они быстро, десяток минут, и дело сделано. Хоть бы Николай показался на своем драндулете. Но Андрей был один, посоветоваться не с кем. Не скрываясь, он перебежал к дому Шнейдермана, но не к воротам, а к боковому забору. Для бывшего разведчика перемахнуть его – пара пустяков. Ступая неслышно, прошел вдоль стены дома, выглянул из-за угла. Женщина держала в руках связку отмычек. Она была увлечена и не видела Андрея. Взять ее сейчас? На суде не будет вещественных доказательств кражи. Придумает какую-нибудь сказку. Учитывая несовершеннолетнего ребенка, хорошие характеристики, отсутствие судимости, если это так, получит мизерный срок, если вообще получит. Сердце требовало – хватай, а разум – погоди, пусть соберет деньги, ценности, тогда смело можно брать на выходе из дома с поличным. Перевесил разум, а в конечном итоге – закон. Если он будет закон нарушать, даже с благими намерениями, чем он лучше преступника? Женщина удивительно легко вскрыла замки, толкнула дверь и исчезла в доме. Андрей обернулся. Пес – огромная кавказская овчарка, лежал бездыханным. Эх, собакин, дурачок! Боком тебе бесплатное угощение вышло! Со стороны входной двери окон не было, стена глухая. Андрей прокрался к коляске. Как толкнул кто-то под руку. Приоткрыл одеяльце, прикрывавшее голову младенца, и застыл в шоке. Не младенец лежал в коляске, а большая кукла. Так вот почему женщина не кормила, не поила младенца, не было его в коляске. Обманка, мистификация! А как ловко придумано! Хитрости и изворотливости преступного мира можно только позавидовать. Между тем минута шла за минутой, и никакой машины, шайки воров не было. Андрей понял, что женщина работает в одиночку. Но «домушник», как называли квартирных воров, удел мужчин. Женщины-карманницы встречались, а среди цыганок так и часто. Все-таки действовать виртуозно и быстро отмычками – мужских рук дело. Андрей быстро ощупал коляску изнутри, заглянул под подушку. Ба! Да там граната «Ф-1», мощная, оборонительная, небольшая, потому как рукоятки нет. А баба не так проста! Женщиной ее назвать уже язык не поворачивался. И ждать любых сюрпризов от нее можно. Гранату Андрей в карман положил. Если баба до коляски невзначай доберется, быть беде. Он встал рядом с дверью. Еще несколько минут напряженного ожидания, раздались тихие шаги, и через порог ступила воровка. Боковым зрением уловила слева силуэт. Дернулась вперед. Андрей резко выбросил руку вперед, схватил ее за волосы. Для женщины – самое уязвимое место. Не бить же ее, как мужика, – жестко, больно. И оружие против женщины или ребенка закон запрещает применять. Схватил за волосы, рванул на себя, ожидая, что женщина в его сторону упадет. А в руке – вся прическа. Парик! Женщина сделала прыжок с крыльца. Андрей увидел бритую голову. Твою мать! Как же он раньше не догадался?! Это настоящий мужик, только в женском обличье. Пальто, туфли на низком каблуке, парик. Всех обманул, даже Андрея провел. Тощеватый мужик, подвижный, под женщину косил очень похоже. Вор рванулся к коляске, руку внутрь запустил. Андрей из кармана «ТТ» выхватил. – Стоять! Милиция! И сразу предупредительный выстрел вверх. Залаяли собаки в соседних домах. Вор рванулся к калитке, рукой в карман полез. А руки-то в перчатках. Прохладно, кто в такую погоду перчаткам удивится? – Стой, стрелять буду! – закричал Андрей. И еще раз выстрелил вверх. Вор резко обернулся, взмахнул рукой. Что-то сверкнуло, Андрей настороже был, нагнулся. В распахнутую настежь дверь воткнулся нож. Вот теперь можно вести огонь на поражение, только не в кого. Вор уже выбежал на улицу. Андрей за ним. А вор женские туфли сбросил и босиком улепетывает, да быстро, почти мостика достиг. Андрей пистолет вскинул. Незадача! К мостику с другой стороны старик с внуком идет. Случись промах, пуля в них угодит. Андрей пистолет опустил, кинулся догонять. От необычной картины старик на месте застыл, держа внука лет пяти за руку. Женщина, а вернее – вор, мимо промчалась. Со стороны выглядело дико. Женщина босиком мчится, за ней мужик с пистолетом в руке. Семейные разборки? Из-за угла вывернул мотоцикл. Феклистов собственной персоной! Быстро мчался, мотоцикл на неровной дороге подбрасывало. Андрей выстрелил вверх, привлекая внимание. Николай сразу обстановку просек, опытный опер. И бегущую женщину, и догоняющего ее Андрея. Резко затормозил, мотоцикл занесло, поставило боком. Николай, как лихой кавалерист, соскочил с железного коня, выхватил револьвер, наставил на женщину. – Стоять, сука! Вору деваться некуда. Впереди Николай, сзади Андрей. Остановился, руки поднял. – Мужик? – удивился Николай, разглядев лицо, бритую голову. – Мужик, – подтвердил подбежавший Андрей. Обыскал лже-женщину. Оружие не обнаружил. – Шайка где? – спросил Николай. – Она за всех. Вернее – он. Дверь отмычкой отпер, я на выходе взять попытался. – А ребенок? – Кукла в коляске, нет и не было ребенка. Сплошной обман. – Поворачивайся, иди к дому. Дернешься, башку прострелю, – пригрозил Николай. Услышав стрельбу, он сразу рванул к дому Шнейдермана. Переживал. Перестрелка идет, а он еще далеко. Как угорелый мчался, чудом на повороте не опрокинулся. Сейчас зол был, цацкаться с вором не собирался. Оба опера чувствовали себя обманутыми. Так и было, вокруг пальца вор их обвел, да и не только их, сердобольных бабушек тоже. Никто не заподозрил в нем мужчину. – Ты туфли подбери, в следственном изоляторе обувь не дадут, – предупредил Николай. Зашли во двор. Из соседних домов уже выглядываливстревоженные стрельбой соседи. Николай сделал шаг за калитку. – Граждане, мы из милиции! И поднял вверх красное удостоверение. Отмычки и парик валялись на крыльце. – Подними! – приказал Николай. – Чтобы я себе срок поднял? Да ты, мусор поганый, в своем ли уме? Оскорблений в свой адрес Николай не терпел. Женщину, даже воровку, пальцем бы не тронул. А вору завесил оплеуху от души. – Поднимешь или пулю в брюхо словишь! Не зли! Вор посмотрел на лицо Николая, сразу в угрозу поверил. Парик на голову нацепил, холодно бритой башке. Связку отмычек поднял, усмехнулся. – Чего лыбишься? Деньги, ценности где? – Нет ничего, ошибаешься, начальник! И ощерился щербатым ртом. Николай повернулся к Андрею. – Ты тут смотрел? – Нет, догонять бросился. – В доме у входа посмотри, во дворе. Мог сбросить. Андрей остановился за дверью, осмотрел пол, тумбочку, стол. Деньги – не иголка, быстро не спрячешь. Дальше не пошел, пусть сначала эксперт отпечатки снимет. Хотя какие отпечатки, если вор и сейчас в перчатках? – Нет ничего, – развел руками Андрей. – Не пустой же он вышел? Где сбросил? – это Николай к вору. – Таганка, я твой бессменный арестант! Погибли юность и талант в твоих стенах! – гнусаво фальшивя, запел вор. – Андрей, посмотри двор, на улице за воротами. Проходя мимо вора, Андрей пнул его по голени. Удар болезненный. Вор перестал гнусавить и кривляться, схватился за ногу. – Ты что же делаешь, легавый! Поостерегся мусором называть, Николай его научил хорошим манерам. Андрей осмотрел переднюю часть двора, вышел за калитку. Голая земля, кое-где листва лежит сброшенная. Назад возвращаясь, взглядом на собачью конуру наткнулся. Рядом пес мертвый. Конура большая, пес крупный был. Как толкнуло что-то. Присел, заглянул в собачью будку. Вроде чернеет что-то. Подобрал сухую ветку, подтянул к себе пакет. Толстый, тяжелый, из-под фотобумаги. Вор, увидев, как Андрей у собачьей будки возится, занервничал. Если бы деньги и ценности не нашли, он получил бы максимум пятнадцать суток за незаконное проникновение в чужое жилище. Вор опять завопил. – А по тундре, по широкой дороге… Андрей наступил вору на ногу, тот сразу заткнулся. Андрей пакет поднял, подошел к Николаю. Открыли, заглянули внутрь. Вот они, улики. Деньги толстой пачкой, золотые украшения тусклой желтизной отдают. – Срок новый нашли! – обрадовался Николай. Было бы обидно потратить время на разработку преступника, а в итоге – пшик! Но теперь улики есть. – Андрей, найди веревку. Андрей в прихожей веревку видел, недолго думая, срезал ножом, связал преступнику руки. Тот уже не веселился так. – Чего песни не поешь, не веселишься? Наследил ты сильно. Пальчики откатаем, посмотрим, сколько ходок на зону было. Уверен – не одна, стало быть – рецидивист, и суд снисходительности не проявит. Получишь на всю катушку. Назовись. – Бурлаков Илья Кузьмич, – отчеканил задержанный. – Погоняло, ходки? – Артист, у хозяина три раза, и все по сто шестьдесят второй. Хозяином заключенные называли начальника лагеря. А 162-я статья – кражи. – Андрей, возьми мотоцикл, сгоняй в милицию. Пусть эксперт приедет. И этого Артиста прихвати, ему сейчас самое место в СИЗО. Я пока понятых приглашу для осмотра. Вора усадили в коляску мотоцикла. До отделения милиции езды несколько минут. Когда Андрей завел задержанного в отделение, дежурный вскочил со стула. – Женская камера одна, и мест нет. – В мужскую определишь. – Так ведь женского пола. – Мужик это переодетый. – Да ну! Публика в камере, куда завели вора, отреагировала бурно. – Ха, бабу к нам! Поразвлекаемся? Только по очереди. Вор стянул парик с головы. – Никак Артист? Да тебя не узнать! Артист в криминальных кругах был личностью известной. Прославился переодеваниями и виртуозными кражами. Андрей зашел в криминалистическую лабораторию, гаркнул, дурачась: – Эксперт, на выезд! – Фу, напугал. Чего орешь? – Домушника взяли, погоняло Артист. – На него в архиве дел полно. – Еще одно будет. Надо место происшествия осмотреть. – Чего мне там делать? Артист только в перчатках работает, нитяных либо резиновых. – Может, на паркете следы подошв. Не мне тебя учить. Эксперт взял чемоданчик, накинул пальто. Когда уже подъехали к дому Шнейдермана, спросил: – Много взял? – При мне не считали. Николай остался понятых искать. Пока эксперт следы искал, Николай при понятых пересчитал содержимое пакета. Без малого сто тысяч деньгами, две сберкнижки на предъявителя и золотые изделия. Пока их описывать стали, вернулась жена потерпевшего. Сразу в панику ударилась: – Что случилось? У Абрамчика сердце прихватило? – Успокойтесь, вашего мужа нет. Обокрали вас, гражданочка. Женщина побледнела, пошатнулась, и если бы Андрей, оказавшийся рядом, не подхватил ее, упала бы. Ей помогли пройти в дом, сесть на стул. – Да не переживайте вы так. Целы ваши деньги и ценности. Вора задержали, похищенное изъяли. Опись уже готова. Извольте осмотреть, пересчитать и расписаться, что все возвращено. – Расписываться обязательно? Я посоветуюсь с мужем. – Ваше право, гражданочка. Но пакет тогда мы заберем с собой, будет вещественным доказательством, получите после суда. – Какого суда? – А как же? Над вором. Он не одну квартиру обокрал. Но только вам удалось похищенное вернуть. Так будете считать? Николай исподволь, но напирал. Если будет подпись, что похищенное возвращено потерпевшему, можно считать дело закрытым. Вложат в папку протокол и передадут в суд. Формально существуют дела по прежним кражам. По дому Шнейдермана еще дело не заведено. Но долго ли открыть? Женщина трясущимися руками пересчитала деньги, перебрала золотые украшения. – Вроде все. – Тогда ваш автограф. Женщина расписалась, Николай убрал бумагу в карман. – Граждане, расходитесь. Во дворе толкались не только понятые, но и любопытные соседи успели просочиться. Николай, Андрей и эксперт вышли за ворота. – Обнаружил что-нибудь? – Один пыльный след женской туфли. Не исключено – хозяйский. – Сейчас в СИЗО поедем, сфотографируешь воришку. – В архивных делах и в картотеке его фото есть. – Скажи, что пленку проявлять и печатать лень. Но таких домушников ты еще не видел. Эксперт был заинтригован. Когда на мотоцикле приехали в райотдел, с нетерпением ожидал, пока дежурный выведет задержанного. Артист вышел из камеры в полном параде, в парике. Макияжа только не хватало. – Павел, – обратился к дежурному эксперт. – Ты ничего не попутал? Николай и Андрей стояли в сторонке, едва сдерживая смех. Вор снял парик, эксперт минуту стоял в шоке, потом принялся фотографировать. – Анфас встань. А теперь парик надень. Когда вора увели в камеру, эксперт довольно потер руки. – Через три дня совещание криминалистов в областном управлении. Артиста многие знают, дела расследовали, арестовывали. Но такого Артиста еще никто не видел. – Вор, может быть, и переоделся бы, да не во что. А после суда ему казенную одежду выдадут – лагерный клифт. – Идем в кабинет. В две руки быстренько бумаги напишем и завтра утром начальнику на подпись и в суд. Здорово у нас получилось. Писали часа два. Наконец все формальности были соблюдены. Николай на спинку стула откинулся. – Большое дело сделали. За Артистом по всем кражам убытков на шестьдесят тысяч числится. – Наворовав столько, зачем еще рисковал, на дело пошел. А впереди новый срок. – Тебе не понять. Душа воровская риск любит. Да и перед уголовниками где-нибудь на малине похвастать удачной кражей надо. Вроде – фартовый он. В карты золотишко проиграть. – Кстати, о золоте. Допросить бы Артиста надо. Он же куда-то золото сбывал? Деньги – это понятно. Но золотом в магазине не рассчитаешься. – Давай завтра допросим. Сегодня устал я что-то. – И я тоже. – Наверное, валерианку пить надо. Андрей даже к Марии не пошел, добрел до столовой, поел гуляш с макаронами и в общежитие, спать. Утром допросить Артиста не удалось. Их ждал неприятный сюрприз. Дежурный был не в себе. – Нет Артиста, – сказал дежурный, едва Андрей поздоровался. – Как нет? – Выпустил я его! От шока Андрей потерял дар речи. – ЧП у нас, – продолжил дежурный. – Ночью Артист придушил Оханько, тот за хулиганку сидел, трое суток. Переоделся в его одежду, а свою на Оханько надел, парик напялил. Утром у Оханько срок истекал. Я его выкрикнул, он из камеры вышел. – И ушел? – Да откуда мне было знать, что не Оханько он?! Артист раньше мокрухой не занимался. Тем более, смотрю – Артист на шконке лежит, все в порядке. Что мне теперь будет? – Это как начальство решит. Моли бога, чтобы самого не закрыли и дело не завели о халатности или подкупе. – Каком подкупе? – Чем докажешь? Дежурный не находил себе места, чуть слезу не пустил. Через пару минут вошел Николай. Рот до ушей, предвкушал, как завершенное уголовное дело начальнику на стол положит. Угро свое дело сделал. А все равно прокол в милиции. Теперь начальнику в область звонить надо, о побеге докладывать. Николай как вошел в кабинет, полстакана водки принял без закуски.Глава 5 Нелюдь
А уж когда начальник милиции в отдел приехал, оперы услышали столько матюков, сколько Андрей не слышал от взводного старшины на фронте, а уж тот был матерщинником-виртуозом. Закончилось все для райотдела печально. Сержанта-дежурного уволили с формулировкой в приказе «За проявленную халатность и утрату бдительности», а начальника милиции перевели в соседний район с понижением в звании и должности – начальником паспортного стола. К уголовному розыску претензий комиссия не предъявила. Преступника они задержали, ценности изъяли. А что Артист из СИЗО ухитрился уйти, не их вина. К слову сказать, вор в Балашихе больше не появлялся, как и в Москве, предпочел уехать в другие края. Только операм радости от этого мало. Преступника в руках держали, а нет его. Как и суда. Потерпевшим от Артиста все не объяснишь. Потому удовольствия от завершенного дела не получили. Да еще некоторые сотрудники считали их косвенными виновниками снятия начальника райотдела. Прежнего уважали и ценили за честность, непредвзятость, справедливость. Но свято место пусто не бывает. Уже через три дня областное руководство назначило и представило нового начальника – капитана Щеглова. На собрании, где его представляли, он закатил речь. О текущем моменте, о плохой работе райотдела, о том, что отныне он жесткой рукой наведет порядок, улучшит показатели, снизит преступность. Милиционеры понимали – перед представителем областного управления пыжится. Но и при прежнем начальнике Балашихинский райотдел не числился в отстающих. Крепким середняком был. Операм новый начальник не понравился, в кабинете поделились впечатлениями. Николай папиросу закурил. – Мне начальники угро других районов говорили о нем. Сотрудников гнобит. Если удача, так заслуги себе приписывает, а если провал – сотрудники неумехи, лентяи. – Посмотрим-посмотрим, – ответил Андрей. Первое впечатление не всегда верное, время все расставит по своим местам. Уже через неделю Щеглов выбил на райотдел «козлика». Под таким прозвищем знали «ГАЗ-67». В войну на его шасси выпускали броневичок «БА-64», а после победы «ГАЗ-64» модернизировали, стали выпускать как «ГАЗ-67», а потом «ГАЗ-67Б». Сотрудники райотдела машине обрадовались – будет на чем оперативно выехать на происшествие. Не тут-то было. Начальник ездил на нем сам, утром из дома на службу, вечером домой. А днем то на торговые базы, то в магазины. Да еще и жил в Щелково. Случись ЧП в районе, еще попробуй ночью дозвониться. Хоть и соседний район. После войны количество машин в городах и на дорогах увеличилось. Автопроизводства начали производить легковые машины. «Победа» появилась в 1946 году, одновременно с «Москвичом-400», являвшимся модернизированным немецким «Опелем-кадет К-38». Продавались в автомагазинах, но стоили несусветных денег. «Москвич» – девять тысяч рублей, «Победа» – 16 тысяч, а появившийся немного позднее «ЗИМ» – 40 тысяч. Люди ходили посмотреть, покупали единицы. Но машины были надеждой на новую жизнь. В Москве и подмосковных городах кипело строительство. Немецкие военнопленные активно восстанавливали то, что сами разрушили во время боевых действий: дома, заводы, дороги. Андрей тоже видел, как с каждым днем и месяцем восстанавливается страна, хорошеет. А еще снег выпал, укрыл грязь, разруху. В первых числах декабря Андрей в Москву на выходной поехал, к тетке. Поужинали, поболтали о том о сем. Андрей разговор вдруг вспомнил с Марией. – Баба Маня, ты не помнишь, кем был мой дед? Отец про него молчал, а я не спрашивал. – Я и сама знаю немного. – Скажи, что знаешь. – Не думаю, что тебе понравится. – Нет уж, ты скажи, а я сам решу, понравится или нет. – Бабка твоя, Катерина Матвеевна, перед смертью отцу твоему рассказала. Дед твой жандармским полковником был, в… нынешнем Ленинграде служил. В доходном доме квартиру свою имел на Литейном проспекте. А как революция свершилась, пьяные матросы его к стенке поставили. Да не его одного. Сколько людей почем зря постреляли! Бабка твоя, с сыном, отцом твоим, еле ноги унесла. К родне своей в Тверь, потом фамилию сменила, помогли добрые люди. А уже из Твери в Москву перебралась. При большевиках Москва снова столицей сделалась. На железной дороге служила, нормировщицей, хотя пансион благородных девиц окончила. Андрей был шокирован. Он комсомолец, а дед его, оказывается, – жандармским полковником был. Понятно, любое государство орган защиты имеет – полицию, суд, армию, жандармерию. А аналоги их в СССР есть. Только вместо полиции – милиция, а вместо жандармерии – НКВД. Но открывшаяся правда была тяжелой, ужасающей. Он в школе, как и все, царский режим обличал. Угнетатель трудового народа, деспот! А дед царю верой и правдой служил. Иначе в полковники не выбился бы. Андрей молчал, осмысливая услышанное. – Ты чего молчишь? – спросила тетка. – Перевариваю. А может, и не надо было знать правду? Может, без нее жить спокойнее? Об открывшейся истории семейства сказать никому нельзя, вмиг НКВД станет известно. И в себе носить тяжело. Отважится он рассказать правду будущей жене или детям? Если только перед смертью. Или унесет тайну с собой в могилу, так детям жить будет проще. – Спать давай, поздно. Тетка уснула быстро, сбросив груз с души. Андрей же ворочался, уснул под утро. Встал с головной болью, разбитым. – Тетка, а какие-нибудь документы, фотографии – сохранились? – Упаси боже! Бабка все сожгла, за свою жизнь и сына боялась. Одна ведь его поднимала, трудно было. Не всегда досыта ели, но подняла на ноги. И ты по стопам деда пошел. – Да ты что, баба Маня! Я же в милиции служу. – Давай прекратим этот разговор. У стен уши тоже бывают. Андрей на вокзал отправился, на электричке до Балашихи добрался. А мысли вокруг услышанного от тетки крутятся. Лучше бы он не ворошил семейные тайны. В милицейском общежитии прохладно. По-зимнему темнеет рано. Андрей достал заначку – бутылку водки. Выпил залпом стакан, поморщился. Закусить бы, да нечем. От таких известий о предках напиться впору, только сомневался он, не поможет. Но уснул сразу, угревшись под одеялом. Утром в комнату постучал комендант. – Фролов, вам из милиции звонили. Просили прийти срочно! – Бегу! На сборы пять минут ушло, не забыл, как по тревоге подниматься надо. И бегом к райотделу. У дежурки уже Николай стоит. – Привет! Что за пожар? – Убийство ребенка. Едем, эксперта по дороге подберем. Прокуратура тоже с минуты на минуту выезжает. Андрей сел в коляску, дерматиновый полог до шеи натянул. Куда только остатки сна делись, холодный ветер забирался под куртку, отбирал тепло. На поворотах мотоцикл на снегу заносило, приходилось крепко держаться за ручку, чтобы не вывалиться. Николай резко затормозил перед двухэтажным бараком. Из подъезда вышел полусонный эксперт, взгромоздился на заднее сиденье. Николай рванул с места. Ледяной ветер и лихая езда сразу привели эксперта в чувство. – Николай, поосторожнее. Убитый уже никуда не денется, дождется. А я бы хотел до пенсии дожить. Ехали к поселку Грабари, входившему в городскую черту. Въехав, Николай сбросил ход. У кирпичной постройки стояли люди. К ним Николай свернул. – Кто милицию вызывал? Вперед вышел сторож. В тужурке и валенках, с берданкой на плече. – Я звонил. – Веди. А вы, граждане, расходитесь. Не цирк. Сторож свернул за угол. Кирпичные здания, почти без окон. – Это что за предприятие? – Кирпичный завод. Андрей удивился. На кирпичном заводе сторож с берданкой. Что тут охранять? Печь для обжига кирпича? Глину или готовый кирпич? Так его, если в мешок нагрузить, не поднимешь. Сторож остановился. – Там. Сам дальше не пойду. Не для человека зрелище. Кабы не собака, не обнаружил бы. – Наследил? – Было немного. Посмотреть подходил. – Возвращайся к мотоциклу. Прокуратура сейчас подъедет. Все подробно расскажешь. Как обнаружил, когда, сюда проводишь. С пяти метров было не понять, что там. Труп снегом присыпан, видны следы. Сначала вперед эксперт пошел. – Понатоптано! От валенок, это сторож, собачьи следы и мужских сапог. – Попробуй зафиксировать. Легко сказать. Снег лежит, пушистый, гипс для снятия отпечатков держать не будет. Эксперт линейку приложил. – Армейский сапог, сорок третий размер. Стало быть, убийца был выше среднего роста, хотя не факт. В разведвзводе с Андреем служил ефрейтор. Ростом – метр с кепкой, а нога – сорок пятого размера. Вот такой казус. Эксперт фото сделал, отошел, его стошнило. А ведь мужик тертый, всякого повидал. – Расчлененка, – только и сказал. Николай и Андрей приблизились. Девочка лет десяти-одиннадцати, худенькая, светлые волосы. Пальто в стороне валяется. Тело ножом изрезано, искромсано, левая рука напрочь отрезана. Андрей на фронте много смертей повидал. Кто пулей был убит, кого снарядом или миной разорвало. Тела разорваны, кишки на соседнем дереве с веток свисают. Но это война. А сейчас мирное время и ребенок. Нормальный человек такого сотворить не может. Нелюдь он! Андрей себе слово дал: найти во что бы то ни стало и застрелить при задержании. Суд по 136-й статье за умышленное убийство может дать не более десяти лет. А еще попробуй доказать умысел. А не докажешь, вовсе пятерку получит и по УДО – условно-досрочному освобождению за хорошее поведение на зоне – через половину срока выйдет. Не должны такие нелюди землю топтать, жрать, водку пить, воздух портить. Андрей в сторону отошел, к нему Николай. Папиросу начал из пачки доставать, руки трясутся, как у пьяницы с жуткого похмелья. – Руки замерзли, – объяснил он. А то Андрей не понял – почему. Показался сторож с прокурорским и судмедэкспертом. Пока они истерзанное тело убитого ребенка осматривали, Николай поинтересовался у сторожа: – Ребенок из местных? – Лицо в крови, не узнаю. Вроде такого возраста девочка у Тихоновых была. – Где их дом? – Я покажу. Сторож вывел их к месту, где стояли мотоцикл и машина прокуратуры, показал рукой. – Вон их улица, третий дом от угла. Дрянь семья, все пьют. Что мать, что отец. Он садчиком на кирпичном заводе работает. – Андрей, пойдем проведаем. У Андрея по две пары теплых носок одеты, сапоги добротные, яловые, а ноги мерзнуть начали. Двор был запущенным, калитка на одной петле висела, снег не прикрывал мусор. Видно было, хозяевам не до порядка было, погрязли в пьянке. В окне горел свет, хотя на улице светло. Николай постучал в дверь. Никакого ответа. Он толкнул дверь, и она распахнулась. В нос сразу ударил спертый запах – сивухи, давно не убиравшегося дома. Оперативники вошли в сени, оттуда в сам дом. В комнате тепло от печки идет, на столе следы попойки. Пустые бутылки, тарелки с остатками немудреной закуски – капуста, соленые огурцы, вареная картошка, куски хлеба. – Хозяева! – крикнул Николай. Из-за ситцевой занавески, прикрывавшей вход в соседнюю комнату, послышался шорох, потом невнятное бормотание. Пошатываясь, вышел хозяин. Всклоченные волосы, дня два небрит, отечная физиономия. Из одежды грязная майка и черные сатиновые трусы. – Ты как здесь? – уставился он на Николая. – Давно пьешь? Из милиции я. – Имею право, у меня сегодня выходной. Мужик подошел к столу, потянулся к недопитой бутылке сивухи. Андрей бутылку схватил, убрал за спину. – Трубы горят! Дай глотнуть, – протянул руку мужик. – Перебьешься, – жестко сказал Николай. – Фамилия? – Тихонов. Мужик взял с буфета кружку, зачерпнул воды из ведра, жадно выпил. – Жена где? – Где ей быть? Дрыхнет. – Буди. Мужик никуда не пошел. Заорал: – Катька! Вставай! Милиция пришла. Никто не отозвался. Тихонов, едва слышно матерясь, поплелся будить супружницу. Судя по звукам из-за занавески, стал трясти, потом отвесил пощечину. Через несколько минут невнятное мычание, шевеление. Николай рукой показал Андрею на сапоги, стоявшие у входа. Андрей наклонился, взял сапог в руку, перевернул. Нет, сапог значительно меньшего размера, чем след, оставленный на месте убийства. Николай тем временем осмотрел одежду, висящую на вешалке. При многочисленных ножевых ранах на трупе на одежде убийцы должны остаться следы крови. Николай махнул головой в стороны – нет следов. Из-за занавески выбралась парочка. Видок еще тот. Из-под засаленного халата женщины неопределенного возраста ночная рубашка торчит. Дать ей можно и тридцать, и пятьдесят. Лицо помятое, под глазами мешки, взгляд неосмысленный, волосы колтуном сбились. И это женщина? Андрей чуть не сплюнул. Потом подумалось: как ребенок жил в такой семье? Ничего же хорошего не видел за свою короткую жизнь и как финал – жуткая смерть. – Чего надоть? Женщина уставилась на стол, явно в поисках спиртного для опохмелки. – Дочь где? – В школе быть должна. Вон – на вешалке одежки ее нет. – Собирайтесь, пойдете с нами. Оба! Пять минут на сборы. Оперативники вышли на крыльцо, больно тяжелый дух в доме. Немытых тел, сивухи, кислой капусты. Прошло минут пять, пока супруги оделись и вышли из дома, поддерживая друг друга. – А что случилось-то? – Мужик был недоволен, что его разбудили, не дали похмелиться. – Убийство. – А мы никаким боком, да. Дома были, праздник у нас. – Какой же? – Так получку принес. Николай тихо выругался, но Андрей расслышал. – Скоты. Верно оценил. Выпить, поспать, на работу не ходили бы, если бы было на что жить. Прокуратура и медэксперт свою работу закончили, ждали труповозку. Тихонова увидела прокурорского в форме. До нее стало доходить – что-то не так. А потом заметила пальто детское на снегу. – У дочки такое же было. – Подойдите, осмотрите тело. – А? Какое тело? Где тело? Лиза? Где Лиза? Тихонова рванулась вперед, потом резко остановилась, как на стену натолкнулась. И вдруг завыла страшно. Людей поблизости в дрожь бросило от этого утробного воя. Екатерина на колени рухнула, зарыдала: – Доченька! Андрею родителей девочки жалко не было. Сами выбрали себе такую разгульную жизнь. А убитую столь жестоко девочку жалел, непутевые родители ребенку достались. Тихонов, отец девочки, на свежем воздухе и от увиденного протрезвел. – Это кто же ее так? – Будем искать, – ответил Петр Федотович. – Вам поменьше пить надо. Глядишь – и трагедии бы не было. – С устатку я! Ты попробуй вагонетку с кирпичом-сырцом в горячую печь закатить! Галстук надел! Еще бы очки нацепил! Николай взял Тихонова за локоть. – Уймись. Смотрел бы за дитем лучше, беды бы не случилось. Пропили вы свою дочь! Тихонов заткнулся, рухнул на колени рядом с телом дочери. Дошло наконец – беда пришла. Приехала труповозка. Тихонов с трудом поднял и отвел в сторону жену. К ним подошел Петр Федотыч. – Опознали дочь? – Она это! Николай подошел к судмедэксперту. – Что скажете? – Смерть ориентировочно наступила часа три-четыре назад. После вскрытия точно скажу причину смерти. – Да причина и так видна – множественные ножевые ранения, кровопотеря. Меня интересует, была ли изнасилована? – Пока не скажу, но непохоже. Я тебе, Николай, отзвонюсь. Николай подошел к Андрею. – Едем в райотдел, замерз я что-то. По приезде расположились в кабинете. Андрей поближе к печке подсел. – Какие версии? – поинтересовался Николай. – Для начала две. Или псих, или сексуальный маньяк. – Похоже. Грабеж и прочее отметается. Что у ребенка из пьющей семьи взять можно? – Не торопись. Вора она увидеть могла, он ее как свидетеля убрал. – Пустое. Что на кирпичном заводе брать? Да и не тронул бы вор ребенка. Чует мое сердце – ненормальный. Не было в районе раньше таких диких преступлений. – Николай, не сбрасывай со счетов: после войны сколько фронтовиков вернулись. Контуженные, с больной психикой. Работу найти с инвалидностью сложно, вот и сорвался с катушек кто-то. – Ты адвокат или опер? Значит, так, предстоит тебе работа дальняя, казенный дом. Иди в поликлинику, к психиатру. Выясни – кто из психов на учете состоит. Да не всех переписывай, кто буйный или приступы ярости были. С большой неохотой Андрей в поликлинику пошел. Честно сказать – и психов, и психиатров побаивался, слухов разных много ходило. Психиатром оказался пожилой мужчина импозантной внешности. Андрей удостоверение сразу предъявил. Психиатр на стул указал. – Что привело вас в наш бедлам? Бедлам – общее прозвище психбольниц. – Не подскажете, состоят ли у вас на учете буйные? Объясню. У нас в городе убийство произошло, необъяснимо жестокое. Ребенка изрезали ножом, почти четвертовали. – Ужас какой! Сразу скажу – таких на свободе нет. Был один, в сорок четвертом его из армии комиссовали. Так он в Кащенко находится. – Сбежать оттуда не мог? – В жизни ничего невозможного нет. Но если бы случилось, меня бы известили. – Как мне до больницы добраться? – До Канатчиковой дачи? Так она на Загородном шоссе. – Вы же о Кащенко говорили? – Молодой человек, это одно и то же. Кащенко – название официальное, в честь бывшего главного врача. А Канатчикова дача – по местности, там сто лет назад купец жил, Канатчиков. – Спасибо. Андрей поднялся. – Подождите. Все равно через Москву ехать. Так посетите психбольницу в Матросской Тишине. У них картотека обширная. У Андрея тоскливо заныло под ложечкой. Но деваться некуда, версию надо отрабатывать. В две больницы сегодня не успеть, но на улицу Матросская Тишина вполне можно. Поторопился на электричку. До самой больницы, хоть почти в центре была, добрался только к двум часам дня. Сразу к начмеду направился, как называли заместителя главного врача по лечебной части, представился. – Опишите повреждения трупа, – попросил начмед. Андрей, как мог, рассказал. – Ребенок, говорите? Да, это должен быть наш пациент, очень похоже. Но те, кто совершил нечто подобное, у нас за железной решеткой сидят по решению суда на принудительном лечении. – Кого-то вы все-таки вылечили, и они на свободе живут. – Молодой человек, такие маниакальные психозы до конца вылечить невозможно. Ремиссия, по-простому улучшение, может быть на год, два, пять, потом обязательно срыв. – Жестко! И такой пациент снова может убивать? – Увы. – Я бы хотел получить список всех. И кто на излечении в больнице, и тех, кто отпущен. Они как-то наблюдаются? – Психиатрами по месту жительства. Но вы же понимаете, к каждому врача не приставишь. Вам придется подождать часа два-три. – Хорошо. Андрей решил к тетке съездить, не болтаться же ему вокруг больницы? Пообедал домашним, поболтал немного. Остался бы на вечер, а время поджимает. В больнице ему вручили список из семи человек, пролеченных и выписанных. Вроде немного. Но если учесть, что они живут в разных концах области, а с транспортом худо, проверка может занять не один день. Резонно решив, что ехать в Балашиху, утром снова в Москву, для посещения больницы имени Кащенко, будет пустой тратой времени, он вернулся к тетке. Та рада была, в последнее время, после перевода на новое место службы, в Балашиху, виделись они не часто, не каждую неделю. Андрей с грустью заметил, как быстро стареет и сдает тетка. – Возвращался бы ты, Андрюша, сюда. За мной кто-то присмотреть должен, годы-то быстро летят. Комната тебе достанется. Не хоромы, конечно, но Москва. В Балашихе в общежитии ютишься, на всем казенном. – Вернусь, баба Маня. Женюсь и вернусь. – О, когда это будет! Я уж и не надеюсь. Утром Андрей на Канатчикову дачу отправился. К удивлению своему, данные получил быстро и к обеду успел в райотдел вернуться. Оба листка с фамилиями на стол Николаю положил. – Фамилии и адреса буйных, за которыми расчлененка или тяжкие телесные повреждения числятся. По улучшению состояния здоровья из больницы выписаны. – Тут от Каширы до Клина и Сергиева Посада! – А кто сказал, что маньяк в нашем городе живет? – Надо звонить в областное управление, выяснить – не было ли за последний год похожих преступлений в области. Николай взялся за трубку. – Межгород? Наберите мне номер… Пока Николай говорил, Андрей обдумывал, что предпринять с проверкой психов. Самому ездить – недели не хватит. Можно попробовать позвонить в отделы уголовного розыска районов, где психи живут. Пусть проверят – на месте ли. Не выезжали с места жительства восьмого или девятого декабря? А если выезжали, то как выглядят? Его звонок подразумевал, что оперативники должны были лично выехать на место жительства, пациента посмотреть, с родственниками или соседями побеседовать. На все время нужно, оперативники же своей работой загружены выше головы. Так и сделал, едва Николай телефон освободил. Час на звонки ушел. Николай ушел, потом вернулся. – Судмедэксперт заключение передал. Тихонова Елизавета была убита ножом с шириной лезвия четыре сантиметра и длиной клинка не менее семнадцати сантиметров. На теле двадцать четыре колотые раны, из них три – проникающие в грудную клетку, смертельные. Следов сексуального насилия нет. – Стало быть, сексуальный маньяк отпадает. – Баба с возу, кобыле легче. Чем завтра думаешь заниматься? – На телефоне сидеть. Обзвонил угро всех районов, где психи живут. Объяснил – срочно. Обещали завтра дать ответ. – Понял. Есть хочешь? – Не откажусь. – Мне тут дальний родственник половину бараньей туши привез. Жена знатный шулюм сделала, угощу. Николай жил в собственном доме, доставшемся от деда. Небольшой, деревянный, но уютный, с общежитием не сравнить. И запах с кухни восхитительный – мясной. Пока мыли руки, жена Николая, Шурочка, стол успела накрыть, только сели – шулюм разлила по тарелкам. – Пока горячий, есть надо. А остынет – на губах салом оставаться будет, невкусно. Вы ешьте! Можно было не говорить. Оба опера ложками застучали дружно. – Шура, налей-ка нам по сто, для аппетита. – У вас он и так отменный. Но плеснула в рюмки из графина. Николай свою рюмку поднял. – Чтоб всю преступность под корень извести! Выпили, снова за шулюм принялись. Жена Николая усмехнулась: – Если выведете под корень, не нужны станете. Из милиции погонят, куда пойдете? Николай ложку на стол положил. – Немцы к нам многомиллионной армией пришли, да с танками, пушками, самолетами. И где они теперь? Всех одолели! И преступность задавим. А разгонят милицию – каменщиком пойду или стрелочником на железную дорогу. Говорил Николай на полном серьезе. Многие после войны в светлые идеалы верили. Доедали уже в молчании. За живое тема задела. Лично Андрей в скорое искоренение преступности не верил. Большинство преступлений из-за денег. Кражи квартирные, грабежи, разбои – только из-за денег. Да и часть убийств тоже. Жадны люди. И пока будут деньги, люди будут красть, разбойничать. Сколько человечество существует, столько войны ведет и ворует. Вон в арабских странах ворам руки рубят. А воры не перевелись. Так что Андрей думал послужить еще в органах. Весь следующий день Андрей в кабинете просидел у телефона. Собратья по службе не подвели. Но результаты были неутешительными. Один псих умер, другой покончил жизнь самоубийством, другие в означенные дни находились дома, что подтверждали соседи. – Либо псих этот на учете не состоит, скажем – приезжий. Или не псих вовсе, – подвел итог Николай. – Но нормальный человек такое сделать не может! – упорствовал Андрей. – А пьяный в стельку, что наутро не помнит, что вечером творил? Про белую горячку слышал? А разных кокаинистов-морфинистов со счета сбросил? Та еще публика! Сталкиваться не приходилось? – Пока нет. В этот же день позвонили из области. Похожих преступлений ни в одном районе не было. Полный тупик! – Что делать будем? Похоже – висяк! – Николай нервничал, барабанил пальцами по столу. Для Андрея – верный знак. – Если быстро не найдем – еще труп будет. – И Щеглов шею намылит. – Черт с ним, не для него работаем. Попробовали обмозговать другие версии. Один предлагал, второй находил слабые места, критиковал. Мозговой штурм не удался. Так и разошлись мрачные, неудовлетворенные. Андрей к Марии направился, а ее дома не оказалось. – Зачеты у нее в институте пошли, поздно приезжает, – пожаловалась мать. Вот невезуха! Одно осталось – спать. Показалось – только прилег, глаза сомкнул, как в дверь стучат. – Фролов, в райотдел, срочно! Андрей посмотрел на часы. Три часа ночи. За окном темень, ветер, стало быть – ЧП. Уголовный розыск – как пожарная команда. Собрался быстро, прибежал к райотделу. К крыльцу одновременно с Андреем подъехал на мотоцикле Николай. – Привет. Еле завел. Мороз всего пятнадцать градусов. – А что ты хочешь? Техника немецкая, нежная, морозов не любит. В дежурке их «обрадовали»: – Нападение на сторожа продуктовой базы райпо. Сторож ранен, в больнице. Николай определился сразу: – Я тебя в больницу подброшу. Если сторож в состоянии говорить, опросишь по-быстрому. А я к складам райпо. Райпо – районное потребительское общество, предприятие не государственное, можно сказать – кооператив, артель. Но в снабжении населения продуктами играло важную роль. Представители райпо объезжали деревни и села, скупали мясо, сметану, яйца, шерсть, мед. Продавали через сеть своих магазинов. Ехать до больницы недалеко, да на мотоцикле за пять минут. Андрей продрог. Высадив опера, Николай уехал. В приемном покое сидела знакомая медсестра Лидочка. Она принимала Андрея, когда он ранен был. Сразу со стула вскочила. – Опять ранили? – Типун на язык, Лидочка! Пока здоров. Сторожа к вам привозили. – Я же и звонила в милицию. К операции его готовят. Куртку снимите, набросьте халат. Он в хирургии, успеете поговорить. При поступлении пациентов с криминальными ранениями – пулевыми, ножевыми, осколочными, согласно приказу Минздрава, медики обязаны ставить милицию в известность. Андрей поторопился, почти пробежал по длинному коридору к операционной. Пока операционная бригада готовилась к операции, успел вкратце поговорить с раненым. – Здравствуйте, я из милиции, моя фамилия Фролов. Что произошло? – Замок со склада гвоздодером своротили. Я услышал, возится кто-то. Берданку взял, из сторожки вышел. У склада лампочка всегда горела, а тут темно. Разбили или вывинтили. Я вверх пальнул. А этот ко мне кинулся. Молодой, здоровый. А мне шестьдесят шесть годков. Я пока берданку перезарядил, а он рядом уже. Нож в руке, здоровенный тесак. Я берданку на него наставил, а он за ствол схватился, я на спуск нажал. А он меня ножом в живот. – Как же он ножом ударил, если берданку держал? – Так схватил-то он левой, а нож в правой был. Из операционной вышла санитарка, взялась за каталку с раненым. – Минуточку! – остановил ее Андрей. – Как он выглядел? – Высокий, лет двадцать семь – тридцать. – В чем одет? – Шапка, ватник, сапоги. Как все. Санитарка закатила каталку в операционную. Это Андрею еще повезло, что раненый был в состоянии говорить. Дед хоть и в возрасте, а все сделал правильно. Надо берданку найти, осмотреть, поискать следы крови на снегу. Вдруг сторож нечаянным выстрелом нападавшего ранил? Ну да Николай оперативник опытный, осмотрит место происшествия. И берданку изымет, и гильзу, и следы на замке. Небось – за экспертом поедет. Эх, не спросил у сторожа, чем патроны заряжены были. Дробью, пулей или солью? Если солью, что зачастую делали сторожа на колхозных полях или садах, то и ранения не будет. Отмочит бандит руку в воде, заживет через несколько дней без последствий. А если дробью или пулей зацепило, есть шанс быстро найти, коли в больницу или поликлинику раненый обратится. Но тоже зыбко. У преступного мира зачастую свои, прикормленные врачи были, что на дому операции делали при криминальных ранениях. Исход не всегда предсказуем, но это как повезет. Андрей решил дождаться конца операции. Может быть, удастся еще узнать какие-либо детали. Только через час из операционной вышел хирург. Андрей кинулся к нему. – Здравствуйте, Антон Филиппович! – А, Фролов! Не спится тебе? – Служба такая. Что с раненым? – Проникающее ранение брюшной полости. Кишечник ушили, а селезенку удалить пришлось. Массивное внутреннее кровотечение. – Жить будет? – Будет. Андрей вернулся в приемный покой. Из журнала списал все данные на раненого, халат больничный снял, куртку надел. – Лидочка, спасибо. Не прощаюсь, днем буду. – А я сменюсь. Утром сутки будут, как на дежурстве. Андрей хмыкнул. Тоже не сладкая работа. До продуктового склада райпо пришлось идти пешком. На улицах темень, снег выручал, от него светлее, иначе ногу сломать можно. Большинство улиц твердого покрытия не имеют, если грейдированы, то очень давно, все в колдобинах. Андрей заявился, когда Николай и эксперты уже закончили осмотр. Собрались в сторожке сторожа, единственном месте, где было тепло и был свет. Правда, единственная лампочка светила тускло. – Докладывай, чего нарыл? – Сторож Самойлов Иван Семенович, шестьдесят шесть лет, проживает… – По делу давай, установочные данные потом в дело запишешь. Андрей дословно пересказал все, что услышал от потерпевшего. – Высокий, говоришь? И в сапогах? Николай поинтересовался у эксперта: – Следы измерял? – Сорок третий. – Ни о чем не напоминает? – Девочка, убитая в Грабарях. – Именно. Хотя, может быть, совпадение. Со склада ничего не пропало, грабитель только замок успел сорвать, даже железную поперечину не снял с замочной петли, выходит – сторож помешал. Поэтому дело заводить придется за нанесение тяжких телесных повреждений, статья сто сорок вторая. Едем в райотдел. Бумаги оформим пока. Фролов, допрос сторожа на тебе, чтобы по всей форме. Падал легкий снежок, но за ночь сантиметров десять снежного покрова прибавилось. В некоторых местах, где ветер не продувал, небольшие заносы образовались. Мотоцикл застревать стал, эксперт Григорий и Андрей выталкивали технику. Николай подосадовал: – Резина почти лысая, новую бы найти. – Это только на рынке. Там чего хочешь найти можно. – Думаешь, бухгалтерия оплатит? Квитанция нужна, а на рынке не дают отчетных документов. А из своего кармана дорого. – Зато начальник на новом «козлике» ездит. – Не наступай на больную мозоль. Уже в кабинете Николай снял куртку, подошел к печке, приложил руки. – Итак, что мы имеем? Преступник высок, молод, предположительно двадцать семь – тридцать лет, носит сапоги сорок третьего размера, вооружен ножом. – Не густо. В городе таких тысяча наберется. – Возможно, ранен. Я с утра с агентурой поговорю. Не исключено – по описанию опознает кто-то. – Он в одиночку действовал, уголовники могут его не знать. – Он местный, Андрей. Из города или поселков, что в городской черте. Сам посуди – электрички не ходят, автобусы тоже, ночь. Если бы кража удалась, он должен был мешок с награбленным унести. Не на вокзал же – электричку утреннюю ждать? Его бы сразу транспортная милиция остановила. А покажите-ка, гражданин, что у вас в мешке? Местный он. Это точно! – Согласен. – Тебе все равно в больницу раньше обеда идти не стоит к сторожу. Обойди с утра аптеки. Не брал ли кто бинты, йод, лекарства. Город невелик, аптекарши многих посетителей в лицо знают. А в больнице будешь, с хирургом поговори. Два момента выясни. Первое – длина раны. Он рану видел, скажет. И второе – не оказывает ли кто на дому медицинскую помощь? На пенсию какой-нибудь врач ушел, подрабатывает нелегально или еще что. – Понял. До начала рабочего дня два часа осталось. Но домой идти смысла нет. На диванчике прилечь можно, но уже спать не хочется, мороз весь сон отогнал. Оба опера уселись писать бумаги. Закончив, Николай отправился на встречи с агентами. Андрей пошел по аптекам. Одну он точно видел, на главной улице. По причине молодости и хорошего здоровья в аптеки не обращался, даже не знал, где расположены. Хотя с медициной пришлось иметь дело, так это по ранению, со всяким случиться может. Подошел к самому открытию, когда посетителей еще не было. Сразу удостоверение предъявил, чтобы сомнений у сотрудников не возникло – дескать, что за странные вопросы? Понял – поторопился он. Аптеку при нем открыли, и никтоне заходил. Надо пройтись по ним не раньше, чем часа через два после открытия. Век живи, век учись. Голову надо было включать. Зато список всех трех городских аптек получил. – Если кто бинты брать будет, возможно – много, йод, не знаю, что еще могут взять, – стрептоцид. Позвоните в уголовный розыск дежурному. А того, кто будет это покупать, постарайтесь запомнить. – А что случилось-то? – Кто-то подпольные аборты делает, – отшутился Андрей. Аборты официально были запрещены, государству требовалось пополнение населения. За аборт для медперсонала статья была. Но фармацевты сделали круглые глаза. Зачем на аборте бинты? Что бинтовать-то? Чтобы убить время, Андрей направился в больницу. К раненому еще рано, а вот с хирургом побеседовать в самый раз. Застал Антона Филипповича в последний момент, после дежурства он собирался домой. – Присаживайтесь, – предложил доктор. – Пациент ваш жив, пока чувствует себя неважно. Кровопотеря и наркоз эфирный, отходняк после него тяжелый. – Два вопроса, долго не задержу. – Пожалуйста. – Ширина раны от ножа и если можно – глубина. – Ширина линейного разреза четыре сантиметра, по глубине сказать сложно, но не меньше пятнадцати. Селезенку насквозь проткнул, плюс кожа, мышцы. – Вопрос второй, скользкий. В городе у нас кто-нибудь подпольно врачеванием занимается? Меня не аборты интересуют. Скажем, раны зашить, гипс при переломах наложить? – По переломам сомнительно. Тут рентген нужен, без него никак. А вот по ранам… Я надеюсь – разговор между нами? – Обижаете, Антон Филиппович. – В ветеринарной лечебнице доктор есть, естественно – ветеринар, с животными работает. Был у меня пациент в прошлом году, с абсцессом ноги. Так вот, ветеринар этот вскрывал ему гнойник. Только мы после такой операции дренаж ставим, разрез не зашиваем, чтобы гной вытек. А этот ветеринар зашил. Абсцесс рецидивировал. – Мудрено! В медицинских терминах Андрей не разбирался, но основное понял. А главное – был в городе человек, который мог раненому в обход больницы помощь оказать. – Где он живет или принимает, как фамилия? – Фамилия точно Лушин, работает в ветлечебнице, она за рынком один квартал. Где живет – не знаю. – И на том спасибо. А ветлечебница получает бинты, йод, лекарства? – А как же? Обязательно. Хирург ушел. Очень Андрею захотелось на ветеринара этого взглянуть. Хоть и звериный доктор, однако учили же его инструментами пользоваться? Наверняка несложную операцию провести может. Направился на рынок, у постового спросил, где ветлечебница. – Андрей Михайлович, у вас вроде животных нет, – удивился постовой. – Мышь у меня белая, ученая, заболела. – А! По этой улице квартал, с правой стороны вывеска будет. – Спасибо. Андрей ушел. Постовой покачал головой. Это же надо! Мышь к ветеринару нести! Лучше кошке отдать, все какая-то польза будет. Обычно в ветлечебнице с утра очередь. Кто собаку приводил, другой козу. На окраинах народ держал и коз, и коров, выжить помогали, особенно у кого дети. А сейчас никого не было. Вернее – санитарка или помощник ветеринара. – Аполлинария Матвеевича сегодня не будет! – заявила она, не поднимая головы. Сотрудница ветлечебницы сидела за столом, прихлебывала чай, читала газету. – Это вы про Лушина? – А кого же еще? Андрей подошел к столу, предъявил удостоверение. – А что с доктором вашим случилось? – Звонил, сказался больным, попросил всех, кто на сегодня записан, на завтра перенести. – Дело у меня срочное. Как ветеринара найти можно? – И поболеть человеку нельзя! Ходют и ходют! На Крупской он живет, двадцать первый дом. – Спасибо. Андрей повернулся к выходу. – Не ходили бы вы! – голос санитарки. – Запой у него, бывает. День-два отлежится и как новый будет. Бывает, это верно. Но с доктором звериным побеседовать надо. Очень хотелось Андрею его увидеть. – А как он выглядит? Во что одевается? – Среднего роста, бородка клинышком, как у Михаила Ивановича Калинина. В очках. Пальто черное, каракулевый воротник и каракулевая шапка пирожком. Описала санитарка не хуже опытного опера, в милиции бы ей работать, а не в ветлечебнице. Улица Крупской недалеко, три небольших квартала. Андрей шел быстро, так теплее. Вот семнадцатый дом, сейчас должен быть девятнадцатый, потом искомый – двадцать первый. Впереди хлопнула калитка. Ветеринарного доктора Андрей сразу узнал по описанию. И на запойного он сейчас никак не походил. Щеки и шея выбриты, походка бодрая. Куда же он собрался? Не за водкой ли в магазин? Андрей решил проследить. Перешел на другую сторону улицы, там даже лучше идти, тротуары почищены. Ветеринар шел не оглядываясь. Да и зачем, ежели не шпион и грехов за собой не чувствует? Плохо, что на улице прохожих мало, не затесаться в толпе, как в крупном городе. Ветеринар вышел на улицу Ленина и юркнул в аптеку. Любопытно! Андрей тоже зашел. Тут и скрываться не надо, в аптеке человек десять народа. Кто лекарства в витрине рассматривает, кто в очереди за приобретением стоит. И ветеринар пристроился. За два человека до кассы листок бумаги из кармана вытащил, а там целый список. Андрей покупателем прикинулся, на прилавок смотрел, но заглянуть в бумажку удалось. Карандашом, ровным почерком десять наименований. На сильно больного, которому две пригоршни лекарств надо, он не похож. Для ветлечебницы берет? Андрей, чтобы не мозолить глаза, на улицу вышел, место в сторонке занял. Ветеринар вышел с бумажным пакетом, направился к дому. Андрей следом брел, потом навстречу ветеринару попалась бабка, остановила звериного доктора, завела разговор. Видимо, подслеповата была, говорила громко, размахивая клюкой. Речь шла о любимой козе. Не торчать же в двадцати метрах от них? Андрей дом ветеринара уже видел, направился к нему. Из-за невысокого заборчика видно крыльцо, входная дверь, на которой навесной замок висит. Выходит – доктор один проживает. Так даже лучше, без свидетелей поговорить можно будет. Вдруг шевельнулась занавеска. Не сквозняком, форточки в доме закрыты. Зачем рачительному хозяину тепло выпускать? Но не померещилось же Андрею? Он отошел на пару домов в сторону. Показался ветеринар. Лицо раскраснелось, довольное. Замок отпер, в дом вошел. И снова занавеска шевельнулась. В доме явно кто-то был. Не исключено – в доме престарелый родитель ветеринара был. У престарелых зачастую провалы в памяти. Чтобы не ушел, не бросил дом открытым, ветеринар запереть его мог. Но после посещения аптеки Аполлинарием Матвеевичем в эту вероятность верилось слабо. Выждав несколько минут, Андрей подошел к дому, постучал в калитку. На крыльцо вышел ветеринар, замахал руками: – У меня сегодня неприемный день. Завтра, пожалуйста, в ветлечебницу. – У меня животных нет, я не ваш клиент, поговорить надо. – Нет-нет, дома я не принимаю. – А придется. Я из милиции. Ветеринар застыл на месте с открытым ртом. Потом взял себя в руки. Для него сообщение Андрея о милиции стало неприятным известием. – Простите, ко мне приехал больной родственник, не могли бы мы поговорить завтра? Я даже в милицию сам прийти могу. У родственника тяжелая форма гриппа, вы можете заразиться. – Это уже мои проблемы. – Ну, если вы настаиваете, извольте. Пока Андрей поднимался по ступенькам, доктор исчез за входной дверью. Как-то невежливо. В сенях Андрей веником сапоги от снега обмел. Прислушался. Вроде шорохи и шепот за дверью в сам дом. Постучав, вошел. В ноздри со свежего воздуха сразу ударил запах свежей крови, медикаментов. Андрей посторонился, непроизвольно пистолет кистью руки в кармане тронул. Вопреки инструкции он носил пистолет с патроном в стволе. Стоит выхватить его и одновременно большим пальцем руки взвести курок, как можно стрелять. Инструкции пишут чиновники, будь они хоть в милиции, оперативной деятельностью не занимавшиеся. Это Андрей точно знал. Пошли бы на задержание вооруженного бандита, не писали бы бред. Если придерживаться этих инструкций, сколько хороших ребят могут быть убиты. Да не соблюдал их никто из оперов. Случись проверка, разрядить недолго. А и поймают на нарушении, в лучшем случае выговор. Сами проверяющие ситуацию понимали, но служба у них такая. Андрей удостоверение предъявил. Ветеринар вгляделся подслеповато. – Простите, я на минутку вас покину. Садитесь. Когда хозяин дома вышел в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собой дверь, Андрей переложил пистолет из брючного кармана в карман куртки. Шагнул к стулу. О! Мусорное ведро, а в нем окровавленные бинты, куски ваты со следами зеленки и йода. Их ни с чем не спутаешь. Не успел доктор убрать с глаз долой, улики оставил. Непорядок! Андрей на стул уселся, а в груди тревога росла. Не больное животное ветеринар дома лечит, а человека. Не исключено, того, кто на сторожа напал и ранен был. Зря он в этот дом поперся. Прогулялся за доктором в аптеку, увидел, что он бинты берет. А потом к Николаю надо было, в крайнем случае патрульного взять. А теперь он один, а их двое. Хотя и другие быть могут. Ветеринар вышел из комнаты с любезной улыбкой. – Простите, ждать заставил. Так что вас ко мне привело? Андрей стал нести ахинею. – Мы задержали карманную воровку, у нее изъяты порнографические фото. Если понимаете – статья сто восемьдесят один, прим, до пяти лет. Она показала на вас. Ветеринар покраснел от возмущения. Пахнуло от него то ли водкой, то ли спиртом. – Да как она могла порочить мое чистое имя? Да я в прокуратуру нажалуюсь! Андрей его прервал. – Я должен осмотреть дом. Ветеринар от волнения снял и снова нацепил очки. – А санкция прокурора на обыск есть? – Пока не обыск, а досмотр. Имею право. Если добровольно выдадите фото и оборудование для их изготовления, могу записать как явку с повинной. На суде это зачтется. – Я протестую. Требую прокурора. – Будет прокурор, только попозже. Андрей встал, прошел к двери комнаты. Доктор проявил прыть, обогнал Андрея, спиной подпер дверь. – Не пущу! – Ваше поведение становится подозрительным, особенно в свете сообщенных мною фактов. – И пусть! Мой дом, не пущу! Это произвол! Дверь неожиданно резко распахнулась, отшвырнув ветеринара на Андрея. На пороге показался высокий детина. Правая рука забинтована по локоть, как и живот. Детина был по пояс голый. Левой рукой незнакомец держал табурет, им нанес удар. Вся сила удара пришлась на голову ветеринара, он обмяк, стал падать. Детина отшвырнул табурет, выхватил нож. Андрей не раз задерживал преступников, в том числе вооруженных. Видел их глаза – ненавидящие, злобные, яростные. А у этого – жуткие, бешеные. Андрей сунул руку в карман и прямо сквозь куртку выстрелил. В ту же секунду пожалел: куртка новая, дыра будет. Преступник на мгновение замер от боли, шока, неожиданности. Андрей выхватил пистолет из кармана. – Брось нож, застрелю. Детина нож не бросал, стоял покачиваясь. Потом он ухватился за дверной короб, нож из руки выпал, стал оседать. Андрей нож подальше отшвырнул. Незнакомец сел, опираясь на дверь. – Ты кто такой? Почему здесь? – спросил Андрей. – Тебе какая разница, мусор? – Дело заведу за сопротивление законным властям. – Сдохну я, сил нет. Детина прикрыл глаза, но дышал ровно. Андрей подошел к ведру с водой, зачерпнул кружку, детине в лицо плеснул. Тот вздрогнул, голову поднял. И вдруг как щелкнуло в голове. – Ты зачем ребенка ножом искромсал? – Нищенку эту? Андрей специально сказал – ребенка, а не девочку. Преступник себя выдал с головой. – Фамилию перед смертью скажи, нелюдь! – Убить хочешь? Валяй! Надоело скрываться. Дезертир я. Андрей присвистнул. Война четыре года назад кончилась. Из раны внизу живота детины вытекала кровь. А с каждой ее каплей уходила жизнь. Жалости к этому ублюдку не было. Сдохнет – туда дорога. Такому на правом фланге в строю стоять надо. А он ребенка искромсал. Вспомнил Андрей изувеченное тело, такая ярость и ненависть обуяли. Схватил край ситцевой занавески, подтянул, выстрелил через нее в голову дезертиру. Он на пол упал. Андрей в упор стрелять не стал, от близкого выстрела вокруг входного отверстия порошинки останутся, ожог. Знающий человек сразу поймет – выстрел в упор был. Вопросы возникнут. А через ткань следов не будет. Не зря фронтовая школа прошла, а затем милицейская. Пульс у обоих на шее пощупал. Мертвы оба, что дезертир, что ветеринар. У звериного доктора голова табуреткой размозжена, мозги наружу. Не связывался бы с отребьем, жив был. Андрей придержал пальцем курок, плавно спустил на предохранительный взвод. Сел на стул. Нелюдь мертв, никому вреда больше не причинит. Поискал глазами телефон. Санитарка в ветлечебнице говорила – ветеринар звонил. Нашел аппарат в другой комнате. Набрал номер уголовного розыска. После первого же гудка трубку снял Николай. – Уголовный розыск. Феклистов у аппарата. – Это Андрей. – Дуй в отдел, есть новости. Голос у Николая бодрый. – Не. Ты бери эксперта, звони в прокуратуру и езжай на Крупскую, двадцать один. – А что случилось-то? – Нашел я нападавшего на сторожа. Он же девочку убил в Грабарях. – Уже еду. Ты не ранен? – Жив. Уже через десять минут мотоцикл Николая остановился у ворот. В дом вошли опер и эксперт. – Лекарствами воняет и порохом. – Я стрелял два раза. – Обоих ты? – Ветеринара вон тот детина табуреткой убил. По башке шарахнул. Потом на меня с ножом. В углу нож валяется. – Григорий, отпечатки сними. Продолжай. – Он уже ранен был. Думаю – сторожем из берданки. – Разберемся, вскрытие покажет. – Я его в живот ранил, он вроде сознание потерял. Водичкой на него плеснул, он очухался. Фамилию не назвал, сказал, дезертир. – Пальчики откатаем, личность установим. – Я его про ребенка спросил, зачем он дитя изрезал. А он мне – девчонку нищую? Тут я ему в голову пальнул. – Хреново. Прокурорские приедут, следы близкого выстрела обнаружат. Григорий, выйди на минутку, пошептаться нам надо. Когда эксперт вышел, Николай наклонился к уху Андрея. – Ты что, дурак? Зачем в упор? – Занавесочкой я ствол прикрыл. Следов не будет. – Это ты правильно сообразил. Петру Федотычу о занавесочке ни слова. Сделал выстрел в живот, а этот бугай с ножом прет. Вот ты в голову и стрельнул. И держись на том твердо. – Понял. – Григорий, заходи. Через несколько минут после Григория подъехала машина прокуратуры. Рутинная работа пошла. Судмедэксперт трупы осмотрел. Петр Федотыч за стол уселся. – Рассказывай. Где стрельба, там ты, Фролов. – Служба такая. – Ты не стесняйся, все свои. Кто этого, с бородкой, убил? – Преступник, что забинтован. И Андрей пересказал свою версию, подправленную. О стороже, ранении дезертира, подпольном лекаре-ветеринаре. Даже измыслил, что детина заподозрил ветеринара, что тот сдал его ментам, за что и убил. – Нам надо тщательно осмотреть, есть у меня подозрение, что им была убита девочка в Грабарях. И пальчики откатать. Дезертиры по ведомству госбезопасности проходят, не наши клиенты. – Гладко получилось. Один преступник – два преступления. – За ним и больше делишек висеть может. – Сдай табельный пистолет эксперту. Отстреляем, сравним с пулями в теле. – Поищите дробь или картечь еще. Ветеринар не зря его бинтовал. В мусорном ведре полно бинтов и ваты окровавленной. – Все осмотрим, не волнуйся. Николай приобнял Андрея. – Ты свое дело сделал. Давай до общежития довезу, отдохнешь.Глава 6 Шнифер
Понемногу некоторая суета вокруг трупов на улице Крупской затихла. Но Андрей стал подозревать, что прокуратура к нему приглядывается, подозревая в превышении полномочий, неправомерном применении оружия. По мнению прокурорских, вполне достаточно было стрелять по рукам или ногам, обезвредить, обездвижить преступника. А потом лечить, тратя государственные деньги, допрашивать, судить, а далее – в лагерь. Андрей не считал себя судьей, но если преступник нападает с оружием, он, как сотрудник милиции, имеет право защитить свою жизнь и жизнь граждан. Иначе зачем сотрудникам выдают табельное оружие? К тому же он ненавидел преступный мир. Во время войны они отсиживались в лагерях, пили-жрали, а выйдя на свободу, принимались за старое. Лучшие сыны и дочери Отечества остались в землице сырой, а гниль выжила. Несправедливо. Потому и стрелял на поражение. Прокуратура предъявить Андрею что-нибудь не могла. Вот и в случае с дезертиром – отпечатки на ноже были, эксперты признали, что этим ножом девочка убита была. И картечины от дробовика сторожа в теле детины тоже обнаружились. Выходит – виноват. Только юстиция считала – оступился, в лагере бы исправился. Но госбезопасность думала по-другому. Дезертир числился в розыске. И не просто по-тихому из воинской части ушел, а убил караульного начальника, забрал его револьвер. Госбезопасность тоже розыскное дело закрыла за смертью дезертира-убийцы. И вновь, вроде бы случайно, встреча с лейтенантом из ГБ. Андрей из райотдела вышел после службы, постоял минутку, раздумывая: в общежитие идти или к Марии? У нее сессия, времени гулять нет, девушка целыми днями за учебниками сидит. Направился в общежитие. Из стоявшей неподалеку новенькой «Победы» выбрался лейтенант. Одет в штатское был, гэбэшники форму редко носили. – Андрей Михайлович! Здравия желаю! Не хотите в машину присесть? – Если ненадолго. – Лет на пять, – пошутил лейтенант. – Да по вашим статьям меньше десяти лет не дают. Лейтенант за руль уселся, Андрей на место пассажира. Оглядел интерьер автомобиля с интересом. В «Победе» он в первый раз сидел. Даже позавидовал. Мягко, удобно, не дует, не то что на мотоцикле Николая. – Нравится? – заметил его интерес лейтенант. – Хорошая машина, – кивнул Андрей. – Помнится, предлагал я вам перейти к нам на службу. Не надумали? Недавно при задержании преступника убили, а он по нашему ведомству проходит тоже. Выходит – помогли, хоть и не знали, что он дезертир и убийца. – Не знал, что дезертир. А убийца… – Я в курсе, – прервал лейтенант. – Мне нравится мое место службы, Владимир Васильевич, как и вам – свое, полагаю. – Не надоело опером бегать за воришками? – У нас не только воришки, последнее дело тому подтверждение. – Мелко, не по вашим способностям. Вы значительно больше пользы стране принести можете. Андрей хотел спросить про репрессии, сфабрикованные дела, но промолчал. Лейтенанта уже не переделать, а отношения испортить можно. А по службе приходится пересекаться. Лейтенант продолжил: – Правда, придется поучиться немного на курсах. У вас образование не профильное, а у нас своя специфика. – О, тогда пока отложим. Я жениться собрался. Лейтенант догадливо крякнул. – Ладно, тогда не будем терять попусту время. Попрощались. Андрей в общежитие направился. Лучше бы с гэбэшником больше не встречаться. Утро в уголовном розыске, как, впрочем, и в милиции, самое горячее время. Кражи из квартир, магазинов, складов, контор происходят в большинстве своем ночью. Приходя поутру на работу, сотрудники учреждений обнаруживают сорванные замки, пустые полки складов и магазинов, начинают звонить в милицию. Вот и сегодня, едва Андрей поздоровался с Николаем, стал трезвонить внутренний телефон. Дежурный сообщил о квартирной краже. В дверь постучались, и, не дожидаясь ответа, вошел гэбэшный лейтенант. Вот только его сейчас не хватало. – Здравия желаю. Николай поднялся со стула. – Приветствую. Что, в госбезопасности пепельницу украли, требуется найти? – Тебе все ерничать. Секретное дело. – У вас в ГБ всегда все секретно. – Парни, у вас медвежатник знакомый есть? – Один, и тот на зоне парится. А в чем дело-то? Задумал сейф в финчасти дивизии Дзержинского взломать? С недавних пор в Балашихе расквартирована была дивизия внутренних войск имени Дзержинского. Берия, видимо, предчувствовал какие-то события в столице, решил подстраховаться. Лейтенант придвинул стул, сел, закурил. – Первый секретарь райкома партии товарищ Глебов потерял ключи от служебного сейфа. А там, как вы понимаете, важные документы. Завтра с ними ему быть в Москве. – Ну так в чем проблема? «Автогенстрой» в городе, вызвать сварщика с аппаратом, он разрежет дверцу. – Николай Иванович, это огласка, да и сейф придется менять. Нужно все сделать быстро и тихо. Начальник милиции капитан Щеглов в курсе. – Владимир Васильевич, ты мне предлагаешь ключи от сейфа искать? – К черту, где их найдешь? Наша задача – вскрыть сейф, желательно тихо, без лишней огласки. – Тогда шнифер нужен, не медвежатник. Потрошители сейфов были двух «специальностей» воровских. Медвежатники назывались так по инструменту – медведке, похожему на огромный консервный нож. В стенке сейфа сверлили отверстие, вводили инструмент, а дальше резали, прилагая значительные усилия, как консервную банку. Иногда их называли килечники, по аналогии с консервами «Кильки в томате». Шниферы работали тоньше, интеллигентнее. Сейфы не курочили. Если железная махина имела ригельный замок с ключами, по специальному шаблону, который прикладывали к сейфу, сверлились два маленьких отверстия, через них вводился специальный инструмент, поддевались фиксаторы, и вуаля! Если сейф был с механическими цифровыми ручками – пружинками, шнифер слушал сейф докторским стетоскопом, вращал ручку. Когда совпадала вся комбинация, сейф открывался, не имея повреждений. Работа ювелирная, тонкая, не всякому по плечу, шниферскому делу обучались долго, годами, у опытных воров. Были известные на всю страну медвежатники и шниферы – питерская банда Гришки Краузе, орудовавшего в Питере в двадцатых годах. В тридцатых в Москве действовал Дорофеев по кличке Тулуп, а в Ростове Борис Петерсон, в прошлом учитель музыкальной школы. С тонким и чутким слухом, он вскрывал только цифровые механические запоры, а из инструментов имел только стетоскоп. Позже появились Вася Бузулуцкий, нижегородский Мякиш, Косяк из Вологды, одноглазый Адмирал Нельсон. Если воров-домушников были сотни, если не тысячи, то потрошителей сейфов один-два десятка. Относились они к элите воровского мира. Короновались «ворами в законе» наравне с карманниками и домушниками. Грабителей, разбойников, убийц воры не жаловали, тупое дело – прохожего ударить и обобрать. Подразделялись уголовники на «специальности» четко и редко меняли окрас. Воры не занимались убийствами, даже если их застали на месте преступления. «Кошелек, в случае чего, я могу вернуть, подбросить, а жизнь – нет», – говорили они. Вторыми по значимости были карманники, или щипачи, их еще величали марвихерами. Имели татуировку в виде паука без паутины между большим и указательным пальцем кисти. Кузницей, школой для щипачей был Ленинград. Еще перед революцией о марвихере Полонском по кличке Инженер ходили легенды. Мог запросто вытащить из чужого кармана часы только для того, чтобы узнать время, и возвратить назад. Во Франции, по наводке, ухитрился снять очень дорогое колье во время приема в посольстве. Дипломатический скандал был большой. В Петрограде, уже после революции, неожиданно сменил масть, пошел по стопам грабителя Леньки Пантелеева, создал банду, совершающую налеты на сберкассы. Во время одной из облав оказал сопротивление и был убит двумя выстрелами в голову. Среди карманников тоже было разделение. Ширмачи прикрывали чужой карман или сумку своим плащом, отвлекали жертву и обворовывали. Трясуны в тесноте общественного транспорта выбивали бумажники из карманов. Писари карманы резали бритвой, монетой с заточенным краем. Имели татуировку в виде монаха, пишущего книгу пером. Рыболовы выуживали бумажник рыболовным крючком на леске. Каталы зарабатывали деньги в игорном бизнесе, их можно было опознать по наколке в виде перстня на пальце с изображением червовой масти. Наравне с карманниками в воровском мире стояли домушники. Как правило, работали группами. Квартиру никогда не грабили спонтанно. Сначала по подъездам проходил наводчик. Зачастую переодетый милиционером или сотрудником санитарной службы, в белом халате, под личиной проведения дезинфекции. Им открывали двери. Мимолетного взгляда наводчика на замок изнутри двери хватало, чтобы определиться с типом отмычки, увидеть количество и расположение ригелей. Одновременно оценивалось благосостояние жильца – наличие ковров, дорогой мебели, вещей на вешалке. Потом устанавливалось наблюдение – определялся состав семьи, режим работы, наличие собак. Отсутствие хозяев определяли по тому, крутится ли электросчетчик на площадке лестницы, горит ли свет в квартире, играет ли музыка. А отъезд в командировку или на дачу сразу выдавал набитый газетами почтовый ящик. Проникали в квартиру разными способами – отжимали дверь фомкой, подбирали отмычки, забирались через открытые форточки. Проламывали стены из соседней квартиры, даже ухитрялись выдавливать железные двери домкратом. Вещи несли барыгам, как называли скупщиков краденого. Опытные барыги предпочитали домушников и не связывались с гопниками или бандитами, те могли снять вещи с убитых людей, тогда барыг могли привлечь к ответственности за соучастие в убийстве. Убийц, грабителей, автоугонщиков, кукольников, ломщиков, фармазонов и блинопеков не жаловали ни на воле, ни на зоне. Гэбэшник нервничал. Первым к себе секретарь райкома вызвал именно его. А никаких знаний или связей, агентов в уголовном мире у лейтенанта не было. Поневоле пришлось обращаться к милиции. Да только шнифер – профессия редкая. Силовые структуры считали их самыми отъявленными преступниками, опорой воровского мира. Досаждали властям они сильно. Ведь не мелочовку тырили из карманов на базаре у граждан. Сейф приобретают для хранения ценностей больших и в большинстве своем госучреждения – банки, большие магазины, заводы. Стало быть, государственное преступление. И сроки по суду, если удавалось поймать, давали солидные, а то и смертную казнь, наивысшую меру пролетарской защиты. Сели втроем за один стол, принялись прикидывать варианты. Отошедших от дел шниферов в Москве и окрестностях не было, по крайней мере, по учетным данным. А цейтнот жесткий. Николай предложил малореальную на первый взгляд идею. – Надо узнать, где сидит Лорд, кличка такая. Если недалеко, можно съездить, поговорить. Андрей возразил: – Чтобы вор согласился помогать власти? Да его на зоне могут посчитать ссученным. В первую очередь он спросит – ему какая выгода? – Пообещаю срок скостить, – ответил лейтенант. – Обещаниям зэки не верят. У них даже кредо такое – не верь, не бойся, не проси. Сел он недавно, по условно-досрочному не выйдет, – сказал Николай. – Андрей, ты узнай пока, где сидит этот Лорд и сколько ему дали. Андрей вышел, от дежурного позвонил по закрытой связи в МГБ. Ответа пришлось ждать около получаса. Оказалось, Лорд находится в пересыльной тюрьме в Москве, ждет этапа на Колыму. Никто поодиночке зэков не транспортирует. Набирают вагон, а то и несколько, следующих в одном направлении, на Воркуту, на Урал, в Сибирь или на Колыму. Андрей вихрем промчался в угро. – Сидит в Таганке, ждет этап на Колыму, впаяли двенадцать лет. Николай и гэбэшник переглянулись. – Это шанс, надо ехать, – поднялся лейтенант. – Вам тоже, оружие есть? – Как всегда. – Если срастется, будете конвоирами. По всем наставлениям, кроме водителя должно быть не менее двух вооруженных конвоиров. Уселись в «Победу» лейтенанта. Уже на ходу стали обговаривать, как соблазнить Лорда. – Жратвы ему дать? – предложил гэбэшник. – В камере сразу спросят – за что такая милость? Не сдал ли кого из своих? Да и по воровским понятиям делиться надо. Таганка – тюрьма старая, камеры большие, человек по сорок сидят. И что Лорду достанется? Нет, другое что-то надо придумать, – возразил Николай. – Вор на зоне работать, как другие зэки, не будет. Отсюда – хорошей характеристики для УДО не получит. А если вместо Колымы предложить другой лагерь? Где климат получше? – Ага, ты ему еще Крым предложи или Кавказ. – Тогда чем вы его заинтересуете? Пошлет он куда подальше. – Пожалуй, это единственный вариант, – тихо сказал лейтенант. Перетасовать этап можно, не привлекая большое начальство. Куда-нибудь в Тамбов или Пензу, там зоны есть, на стройках зэки работают. – Тогда, Владимир Васильевич, бери это на себя. Сначала с начальником тюрьмы побеседуй, потом с Лордом. Лейтенант вел машину быстро, да и на дороге, а затем и на московских улицах машин много не было. Когда подъехали, лейтенант с Николаем прошли через КПП, Андрей остался в машине. Время тянулось медленно. Прошел час, другой, третий. Андрей подумал – сорвалось. Но нет, вывели все-таки Лорда. Одет в костюм, сильно помятый, щетина. Выйдя на улицу, вор вдохнул глубоко. В камерах воздух спертый, прокуренный. Не дав ему насладиться воздухом свободы, Николай подтолкнул его к машине. – Время не терпит. Лорда усадили на заднее сиденье между Андреем и Николаем. Лейтенант гнал машину, перед перекрестками включал сирену. С виду «Победа» была обычная, прохожие смотрели на нее удивленно. Подъехали в Балашихе к трехэтажному дому дореволюционной постройки, где располагались райком партии и райисполком. – Лорд, предупреждаю. Веди себя спокойно, не дергайся, не привлекай внимание. И помни – попытаешься сбежать, получишь пулю. – Дрейфишь, начальник? Не боись, лишь бы сейф был не немецкий. – А что тогда? – Инструмент потребуется, а где его взять? На первом и втором этажах располагался райисполком, райком партии на третьем. Поднялись по лестнице, вошли в комнату секретаря, прозываемую предбанником. – Аркадий Панфилович ждет! – встала со стула секретарша. Так и зашли все. – Наконец-то! – недовольно встретил их первый секретарь райкома. У партполитработников была своеобразная униформа. Полувоенного типа френч, без погон, но глухой, под шею, со Сталина и его окружения пример брали. Рубашка, да еще с галстуком – буржуазное одеяние. Почти всегда – усы. Под Сталина редко, чаще как у Ворошилова, щеточкой. Этот был такой же. – Позвольте на сейф посмотреть? – спросил лейтенант. – За этим и приехали, глядите! Хозяин поближе к окну подошел, затянулся папироской. Лорд даже не подошел к сейфу, одного взгляда хватило. – Мне бы три дамские шпильки для волос. Секретарь райкома нажал кнопку под столешницей, бросил вошедшей секретарше: – Мне нужны три шпильки для волос. Секретарша непроизвольно посмотрела на бритую голову хозяина. – Я не ношу шпильки, у меня укладка. – Найдите где-нибудь, пройдите по кабинетам! Аркадий Панфилович был раздражен. Шпильки нашлись быстро. – Как уговаривались, оставьте меня в кабинете одного, – сказал Лорд. – Черт-те что! Какой-то уголовник мне диктует, – повысил голос хозяин кабинета. Прошло несколько томительных секунд. Нехотя секретарь райкома направился к выходу в приемную. За ним следом сотрудники МГБ. – Так за ним никто приглядывать не будет? – побагровел Аркадий Панфилович. – А вдруг он сожжет документы? – Не думаю, срок добавят, – парировал лейтенант. – Софья Павловна, сделайте нам чайку, – бросил хозяин города и района. Приготовились к долгому ожиданию, но через десяток минут дверь открылась, на пороге появился Лорд. – Не получилось? – испугался Аркадий Панфилович. – Все в лучшем виде, можете принимать работу. Всей гурьбой, включая секретаршу, ввалились в кабинет. Дверца сейфа была распахнута. Секретарь райкома бросился к сейфу, вытащил оттуда папку с бумагами, открыл. – Все на месте! Можете идти, товарищи, все свободны. Лорд едва не подпрыгнул. Слова про свободу для него самые долгожданные. Николай дернул его за рукав. – Шагай, не для тебя сказано. Когда уселись в машину, Лорд сказал: – Дерьмовый сейф у начальника, артели «Промметалл». Сменить бы надо, да кто на бумаги позарится? Были бы деньги, другое дело. Когда Лорда привезли к тюрьме, обыскали в машине, отобрали якобы забытые шпильки. В руках вора они могли послужить отмычкой для замка – наручников, камеры. – Лорд, ты не забыл? – Ты про что, гражданин начальник? – Язык за зубами держать! – Обижаешь, начальник. Ты про свое обещание не забудь, про Пензу. А лучше бы южнее. Легкие у меня слабые, нельзя мне на Колыму. – Воровать бросай, у тебя же руки золотые. – В мои годы поздно, начальник. Я же больше ничего не умею, да и братва не поймет. Лорда увели Николай и лейтенант. Не было их долго, Андрей в машине заскучал. Обратно ехали не спеша. Уже въезжая в Балашиху, гэбэшник спросил: – А не принять ли нам на грудь по чашке? – Чая? – Водки! Умаял меня сегодняшний день. День уже закончился, темнело. – А мы не против. Куда направимся? – В ресторан, там у них комнатка есть уединенная. Оперативники с ответом тянули, как всегда, не было денег. Ресторан не для милиционеров. В нем чаще торгаши, барыги, блатные, работяги, вернувшиеся с приисков. Андрей один раз сам видел, как вернувшиеся с Колымы, поскольку работа сезонная была, гудели в ресторане. Выпив, угощали всех, заказывали музыку маленькому оркестру. В общем – швырялись деньгами. По прикидкам Андрея, артельщик за вечер четыре, а то и пять его, Андрея, месячных зарплат прогуливал. Лейтенант замешательство оперов понял правильно, засмеялся: – Я угощаю. Для непонятливых – банкую. В единственном городском ресторане Андрей был дважды, и то по службе. Сейчас осматривался с любопытством. К лейтенанту метрдотель подскочил. Николая знал прекрасно, но обратился к гэбэшнику. – Что изволите? – Отдельную комнату, Афанасьевич. Бутылку водки и закуски на троих. Желательно пошустрей. Был рабочий день и не вечер, только темнеть начало, по зимнему времени – шесть часов, поэтому публики в ресторане было мало. Николай окинул гуляющих взглядом. Блатных не видно, они ближе часам к десяти подтягиваются. Лейтенант явно не раз бывал в ресторане, уверенно вышел из общего зала. Николай сразу шепнул Андрею: – В комнате о делах ни слова. О чем угодно – бабы, выпивка, анекдоты. – Прослушка? – Точно не знаю, подозреваю. Опера шли за лейтенантом. Тот по-хозяйски дверь открыл, скинул шинель, повесил на вешалку. Перед зеркалом расческой по волосам прошелся. Уселся спиной к стене, лицом ко входу, так сделал бы любой опер. Вход-выход должны быть под наблюдением, это аксиома. Официантка принесла водку в запотевшем графинчике, закуски. Все голодные были. Крутились весь день. Лейтенант на правах банкующего водку по рюмкам разлил. – С успешным завершением дела. Отметим событие и дружно забыли. – Ты о чем? – спросил Николай. – О шнифере. – О каком? Андрей, у нас в отделе был сегодня шнифер? – Николай придуривался. Андрей подхватил: – Наберутся где-то слов непонятных. Как ты сказал? Шифер? Строишься, что ли? Лейтенанту пикировка надоела. – Водка согреется. Чокнулись, выпили, дружно набросились на закуску. Давненько Андрей не ел такой вкусной колбасы. И соленые огурчики – маленькие, упругие, хрустящие на зубах, были чудо как хороши. Немного насытившись, выпили по второй. – Спасибо, парни, выручили, – кивнул лейтенант. – Без вас – дело труба! Посиделки затягивались, графинчик быстро опустел, официантка принесла второй. Лейтенант поинтересовался, вроде невзначай: – Как вам новый начальник милиции? – А что нам капитан? Он нас не трогает, мы его. Дело свое знает, – уклончиво сказал Николай. – Скрытничаете? – Так с ГБ расслабляться нельзя. Николай начал травить анекдоты, знал которых много. Посмеялись и разошлись. Случай с сейфом был нелепый и забылся бы быстро. Но утром позвонили в дежурную часть, сообщили, что из сейфа универмага пропала вся вчерашняя выручка. Николай, которому передали сообщение, так и сел на стул. – Андрей, ты что-нибудь понимаешь? Лорд в тюрьме, а сейф в универмаге ломанули. – Как? – Там узнаем, едем. Универмаг был закрыт, у дверей толпились покупатели, но их не пускали, вывесили табличку «Переучет». К Николаю, как только вошли, бросился директор: – Я пропажу обнаружил. Утром с главбухом зашли в кабинет. Все на своих местах, я не заподозрил ничего. Сейф открыл, а денег нет. – Сколько там было? – Почти полмиллиона. – Ай-яй-яй! Инкассация на что? Пройдемте в какой-нибудь кабинет, побеседуем. – Можно ко мне. – А вот этого не стоит пока делать. Андрей, звони в милицию, пусть эксперт едет, пальчики снять, если вор наследил. И у директора с главбухом. Директор, стоявший рядом и слышавший разговор, побледнел: – Вы нас подозреваете? – Пока нет. Но вы в кабинет входили, заметьте – первыми после вора. Отпечатки пальцев оставили. Надо же посмотреть, где ваши, а где чужие. Андрей направился к телефону в бухгалтерию, позвонил дежурному. Главбух стояла рядом, сильно нервничала. То лоб платочком утирала, то поправляла кружевной воротник платья. – Вы что так нервничаете? – поинтересовался Андрей. – Неприятное происшествие. Сколько лет в универмаге работаю, не было такого. – Продавцы товары в отделах смотрели? Не пропало ли чего-нибудь? В первую очередь меня интересует ювелирный отдел. – Да, да, сейчас распоряжусь. Пока продавщицы осматривали свои отделы, прибыл эксперт Григорий. Прошелся мягкой щеточкой с угольной пылью по сейфу, по дверным ручкам, по столешнице. Сняв отпечатки с предметов, откатали пальчики директора и главбуха. Григорий взялся за лупу. Несколько минут сравнивал. – Не томи, – поторопил его Николай. – Чужих отпечатков нет, только директора и главбуха. Либо вор в перчатках работал, либо после кражи стер. – Если был сам факт кражи, – задумчиво сказал Николай. Директор покрылся потом, вытер лоб платком. – Что вы себе позволяете? Я буду жаловаться вашему начальству! – почти закричал он. – Тогда объясните два момента. Первое – нет следов вскрытия сейфа, а денег нет. И второе – нет чужих следов. Директор развел руки: – Ума не приложу. – Давайте по порядку. Прежде чем вор – предположительный вор – проник в ваш кабинет, он должен был зайти в само здание. Григорий, ты входные двери осматривал? – Приказа не было, только кабинет и сейф. – Будь добр, возьми кого-нибудь из сотрудников, осмотри все входы. Двери, запасные входы, ну, не знаю – люки для угля в котельной. И чердак, крышу не забудь. – Крышу-то зачем? – Ненаблюдательный ты, Гриша! Пожарную лестницу по левой глухой стене видел? А с нее удобно на крышу забраться, потом через слуховое окно на чердак, спуститься на второй этаж торгового зала. – Понял, сделаю. Директор выделил в помощь Григорию старшего продавца – пожилого мужчину. Когда они ушли, директор пояснил: – Вадим Антонович здесь с самого основания универмага. Здание знает как свои пять пальцев. – Валентин Елизарович, в сейфе часто оставляется выручка? – Ну что вы! Я порядок знаю. За редким исключением, всегда инкассируем. – Кто знал, что вчера выручка в сейфе осталась? – Только я и главбух. – Кто мог еще знать? – Точно – никто. Но инкассаторы приезжают к закрытию, их могут видеть все сотрудники. На них форма, при оружии, мешки брезентовые, инкассаторские. И приезд виден, и отъезд. А если не были, тоже знают. – То есть косвенно, – все сотрудники универмага? – Так и есть. В дверь директорского кабинета постучали. Вошла главный бухгалтер и с ней молоденькая продавщица. – Проверили все отделы. В ювелирном все в порядке, в других, за исключением одного, тоже. Галя, говори, – подтолкнула вперед продавщицу. – У нас полупальто черное мужское пропало. Начали считать товар, все сходится, свободных вешалок нет. А когда успокоились, обратили внимание – отличается одно полупальто. Присмотрелись – а оно ношеное. – Случайность. Вдруг вчера кто-то из посетителей подменил? Свое старое оставил, надел новое и вышел спокойно. – Исключено. Нас в отделе мужской одежды трое. Одна на кассе, двое в отделе товар предлагаем, мужчины меряют в примерочной кабине, подменить там могут, но мы сразу увидим. – Пойдемте, покажете. Залы универмага непривычно пусты, только продавцы и кассиры собираются группами, обсуждают ночное происшествие. В отделе мужской одежды ряды одежды висят – костюмы, отдельно пиджаки, левее ряд пальто. Почти вся одежда черная, коричневая либо темно-синяя. Скудная палитра, и цвета нерадостные. – Вот! Продавщица ткнула пальцем. Пальто и в самом деле отличалось оттенком от новых в ряду. Николай снял пальто, уложил на прилавок. Пальто имело видимые следы ношения – немного потертый воротник, засаленные карманы. – Девушки, вы не отходите, будете понятыми, – предупредил Николай. Лично он сомневался, что пальто принадлежит вору. Странно было бы похитить из сейфа пятьсот тысяч, потом подобрать себе пальто по размеру. Это не пару минут в темном зале. На все время нужно, а у шнифера оно в дефиците. Каждая лишняя минута, проведенная на месте кражи, – риск. После того как деньги на руках, преступник старается как можно быстрее убраться с места кражи. Андрей и Николай обыскали карманы пальто под бдительным оком продавщиц. Пусто! Собственно, опера в этом и не сомневались, искали так, на всякий случай. Андрей рукой по подкладке провел. Вроде что-то есть. Рукой во внутренний карман пальто залез, нащупал прореху. Видимо,из кармана через дыру за подкладку что-то завалилось. Осторожно распороли швы подкладки снизу, выудили клочок бумажки. Слегка пожелтевший обрывок квитанции. Есть только несколько последних цифр и кусок поблекшего фиолетового штампа. – Приобщаем к делу. Понятые, подойдите. После формальностей и подписи бумаг забрали пальто и квитанцию. На прощание Николай поинтересовался у продавщиц: – Новое полупальто какого размера было? – Сорок восьмого, – хором ответили продавщицы. – Самый ходовой, – буркнул под нос Николай. Большая часть мужчин такой размер имеет. В кабинете директора их поджидал эксперт. Увидев оперативников, вскочил со стула. – Я так понимаю, Гриша, ты что-то нарыл? – По лестнице пожарной вор на крышу взобрался. По лестнице давно никто не ходил, подоржавела. Есть свежие следы. Со слухового окна и к люку ведут. Там замок навесной, простенький. Видимо, фомкой сорвал. Замок я изъял, к делу приобщим. А с чердака в зал попал. Полагаю, выбрался прежним путем. Директор, который сидел в кабинете, покрылся красными пятнами. Легко преступник в универмаг проник, упущение! – Валентин Елизарович, универмаг ночью охраняется? – А как же! Непременно охраняется. Материальные ценности и все такое. На заднем дворе помещение для сторожа есть. Сторож обходит все входы-выходы регулярно, все по инструкции. – Просмотрел сторож вора. – Кто про пожарную лестницу подумать мог? Оперативники начали осматривать сейф. Николай сказал директору; – Универмаг может начинать работу. Как я понимаю, простой вам невыгоден. Директор вышел отдать распоряжение. Втроем с экспертом присели на корточки у сейфа. – Гриша, что скажешь? – Сейф немецкий, довоенного производства, видимо – трофейный. Открывается набором цифр на трех ручках круглых. – Гриша, это я сам вижу. Выводы? – Опытный шнифер работал. Думаю, на слух открывал. Таких умельцев раз-два, и обчелся. Николай и Андрей переглянулись. Только вчера просматривали картотеку. Из двух десятков шниферов, известных милиции, пятнадцать в местах лишения свободы, двое отошли от дел, живут далеко, да и милиция негласно за ними приглядывает. Вдруг за старое возьмутся? Судьба еще троих была неизвестна. Могли умереть естественной смертью, быть убитыми в разборках. Даже с немцами уйти во время войны, поскольку занимались кражами из сейфов еще с довоенных времен. Судя по году рождения, люди уже в возрасте, и сорок восьмой размер пальто им должен быть мал. – Новичок появился? – задал вопрос неизвестно кому Андрей. Оперы даже думали одинаково. – Сам того мнения. Будем искать. Григорий, посмотри-ка с лупой на обрывок бумаги. Пока эксперт за столом изучал кусок квитанции, вернулся директор. – Кто знал комбинацию цифр на сейфе и мог его открыть? – Только я и главбух. Все. – Откройте. Директор наклонился, покрутил рукоятки. Раздался щелчок. Валентин Елизарович потянул дверцу, раздался мелодичный звон. Оперы заглянули внутрь. Несколько толстых бухгалтерских книг. – Что в них? – Суммы сданной выручки. – Дайте последнюю. Прочитали. Ежедневная выручка была разной, в рабочие дни едва дотягивала до ста тысяч, в выходные, когда был наплыв покупателей, больше. Но пятьсот тысяч за последний квартал всего два раза. – Какими купюрами выручка была? – Самыми разными. От рубля до ста. Разложены по пачкам для удобного счета, перетянуты резинками. Лежали сверху на кассовых книгах. – Номера и серии не переписывали? – Никогда так не делаем, в инструкции такого пункта нет. – Закройте сейф и откройте еще раз. И попрошу тишины. Николай ухо к стенке сейфа приложил. Когда директор повторно открыл хранилище, Николай встал. – Не слышу ни черта. – Ха! Если бы слышно было, шниферов по Союзу тысячи бы было! – заявил эксперт. – Едем в отдел, и вы тоже, Валентин Елизарович. И главбуха с собой возьмите. Надо протокол допроса заполнить. Когда провели допросы, сотрудники универмага ушли, Николай развалился на стуле, закурил папиросу. – Что думаешь, Андрей? – Судя по одежде, молодой. По картотеке не проходит, поскольку не сидел. Но у кого-то из опытных воров обучался ремеслу. Сидя дома, таких знаний не получишь. – Принимается. Что еще? – Физически крепок. По пожарной лестнице взобраться пожилой не сможет, сноровка нужна. – Согласен. – Или местный, или наводчик из местных есть. – Еще вопрос. Мог быть в этих местах проездом? – Хорошо. Поставь себя на его место. Откуда бы он узнал, что сейф не ключом открывается? Тогда инструмент для вскрытия нужен. На такие дела без подготовки не ходят. – В универмаге у вора кто-то есть. Сейф видел, про крутилки на дверце сказал. – И он же известил, что инкассаторов вчера вечером не было. – В точку! – Тогда шнифер в Балашихе жить должен или недалеко. – Откуда предположение? – Если его известили, то лично или по телефону. Не телеграмму же дали. А даже и дали, не успел бы в ту же ночь сейф обчистить. – Логично. Тогда – Москва или близлежащие к Балашихе районы. – Тогда так. Ты ищешь по обрывку квитанции, я в узел связи – междугородные звонки. Кто, куда, когда, кому. Андрей к эксперту направился. Тот сидел в своей комнатушке, на полках – вещдоки. Согнулся над столом. – Что-нибудь удалось прочитать? – Смотрел под косым светом с обратной стороны. Кое-что смог разобрать. – Поделись. – Держи бумагу и карандаш, записывай. Последние цифры квитанции 5543. И буквы населенного пункта… евка. – Ивантеевка? – Вроде, но не факт. Знаешь, сколько в Московской области населенных пунктов с таким окончанием? Десятки. А в Российской Федерации, а по Союзу? Андрей записал. – А что хоть за квитанция? – Сдавал что-то в ремонт. Может – часы, а может – швейную машинку. Почем мне знать? – С таким же успехом может быть ателье. – Сомневаюсь. На уголке едва заметный след масляный, причем масло техническое. Ты понюхай. Сколько Андрей ни принюхивался, запаха не уловил. Не густо, одни предположения, что с населенным пунктом, что с мастерской. А в итоге – огромный объем работы в перспективе. Это как перекопать гору лопатой в поисках потерянного кольца. Он вернулся в отдел. Феклистова еще не было. За окном смеркаться начало. День пролетел как один час. Только сейчас почувствовал – есть охота. Но надо дождаться Николая. Через час послышался звук мотора мотоцикла, вскоре на пороге возник Николай. – Докладывай, что Григорий поведал. Андрей показал листок бумаги со своими записями. – А у тебя что? – Проверял последние два дня. Сорок два звонка по межгороду. Составил список – номера, населенные пункты, фамилии. – Ивантеевка там есть? – Есть. Дважды. По одному и тому же номеру. Какому-то Мазарину. – Диктуй. Андрей записал данные. – Завтра необходимо в Ивантеевку ехать. – Едем вдвоем на мотоцикле. На электричке через Москву надо, с пересадкой. Я в тамошний узел связи, по номеру дом выяснить, фамилию абонента. А ты по мастерским. Может, повезет, кто-то из мастеровых опознает квитанцию. А сейчас отдыхать. Встретились рано утром. Николай на мотоцикле к общежитию подкатил. Николай не гнал, шоссе заснежено, на мотоцикле покрышки почти лысые, на поворотах заносит. Андрей, хоть и в свитере и полупальто, а продрог на ветру. Подумал о стакане горячего чая. Хорошо гэбэшнику на «Победе». Не дует, и даже отопление салона есть, роскошь неслыханная. Расстались в центре небольшого подмосковного городка с условием встретиться здесь же через два часа. Николай на узел связи направился, Андрей принялся расспрашивать прохожих о мастерских. Любых – по пошиву и ремонту одежды, часовых, по ремонту обуви. Где-нибудь, да опознают кусок квитанции. Главное было – в Ивантеевке она выдана или в другом месте. Хотелось думать, что здесь. Часовая мастерская крохотная, в подвале, с единственным мастером, тот только глянул на кусок квитанции и сказал: – Не моя. – А чья может быть? – А вы почему интересуетесь? Пришлось предъявить удостоверение. Не хотел Андрей афишировать свой интерес, а пришлось. – Понятно. Вы бы прошли в артель инвалидов. Они все починяют – примусы, швейные машинки, велосипеды. Похоже – их бумажка. Андрей дотошно выспросил, где находится артель. Оказалось – на окраине города. Обидно и горько на душе стало. Во время и после войны из госпиталей вернулись к мирной жизни много раненых, искалеченных, инвалидов. На любой войне потери неизбежны – убитые, раненые, калеки. Но если в других воевавших странах пользовались инвалиды почетом и уважением, то в СССР указ негласный был – безногих за пределы Москвы высылать, чтобы не портили вид города. Чай, столица, иностранные делегации бывают, посольства расположены. А безногие на гремящих деревянных каталках с железными подшипниками вместо колес по тротуарам ездят, попрошайничают, в пьяном виде частушки матерные поют. Непорядок! Нет, чтобы в артелях выпуск нормальных колясок наладить. Андрей такого отношения к увечным воинам не понимал. Указы высокое начальство принимает, пороху не нюхавшее, не знающее ничего о фронтовом братстве. Единственное – наладили выпуск, да и то в исчезающе малом количестве, мотоколясок. На трех колесах, неустойчивых, с дымящим и громыхающим мотоциклетным мотором. Артель располагалась в деревянном бараке. Маленькая конторка приемщика, за ним цех. С первого взгляда – обычный цех. Мужики в рабочих черных халатах ремонтом занимаются. Если бы не каталки рядом со столами. – День добрый! – поздоровался Андрей. Сразу удостоверение показал. Приемщик в застиранной солдатской гимнастерке с пустым левым рукавом, с медалью «За отвагу» на груди, погасил в пустой консервной банке папиросу. – Слушаю. – Эта квитанция, вернее – обрывок ее вам не знаком? Приемщик очки на нос надел, присмотрелся. – Наша квитанция. Нам бланки в управлении выдают. Цифры наши и штамп. Андрей от радости едва не заорал «ура». – Мне бы узнать, кому и когда выдавалась квитанция. – Долго, но можно. У нас учет строгий, как-никак деньги. А налоги мы платим исправно. А что случилось-то? Врать Андрею не хотелось, но пришлось. – Авария. Труп неопознанный, без документов. Только квитанцию в кармане обнаружили, вернее – обрывок. Человека установить надо. Наверняка в семье беспокоятся, куда пропал человек? – Дело благородное, поможем. Одной рукой приемщик выудил из-под стола две толстые кассовые книги. – Вы смотрите эту, а я другую, – сказал приемщик. – Сверяйте последние четыре цифры, так быстрее. Прошел час. От цифр у Андрея уже в глазах рябило. И вдруг приемщик воскликнул: – Есть! Повернул гроссбух к Андрею, ткнул пальцем. Точно, цифры сходились. Квитанция была выдана 19 сентября некоему Лотошину А. Б., проживающему в проезде Коммунаров, дом 7, квартира 5. Андрей адрес записал, с приемщиком раскланялся. – Не благодари, парень, святое дело делаешь. Не должно быть безымянных погибших, – молвил увечный воин. – Только о том пока никому. Вдруг квитанция не его, случайно в карман попала? – Понимаем, молчок! Приемщик взял в рот папиросу, ловко одной рукой чиркнул спичкой, прикурил. Андрей вышел на улицу. Удача! Повезло, так быстро на фигуранта выйти. Шел на городскую площадь, к месту встречи с Николаем, окрыленный. Начальник угро уже топтался у мотоцикла, разглядывал прохожих. Андрей еще издали показал ему большой палец. – Ты бы хоть, Андрюша, лимон съел. Уж больно физиономия довольная. Догадаюсь с первого раза. Нашел? – Установлены данные по квитанции, в мастерской инвалидной артели. – Хвастай. – Некий Лотошин А. Б., проживает в проезде Коммунаров. – Нет у меня Лотошиных в списке, как и адреса такого, – огорошил Николай. – Узнал я в узле связи. Оба звонка в один дом, на улице Карла Маркса. Я уже успел в паспортном столе побывать. Бабуля там живет, божий одуванчик. – Значит, едем к этому Лотошину. – Не к нему, с соседями поговорим, с управдомом или в жилконторе. Кто такой, чем дышит? Начали с жилконторы. Толком там ничего сказать не смогли. – По жировкам платит исправно, соседи на него не жалуются. Больше ничего сказать не можем. Каждого разве упомнишь? – Как управдома найти? – Если не торопитесь, подождите, он сам с минуты на минуту подойти должен. Не успели оперативники заскучать, как появился управдом – мужчина в гражданском, но с военной выправкой, явно бывший кадровый военный. После войны прошло большое сокращение армии. – Слушаю вас, товарищи! – кивнул он, когда Николай показал удостоверение. – Нам бы о Лотошине узнать. – Из пятой квартиры? – уточнил управдом. – Чем же он мог милицию заинтересовать? Пенсионер, часто болеет, живет с женой, вредных привычек не имеет. – А какой он из себя? – Мужчина крупный, при теле. Раньше в шахте работал, проходчиком. С легкими у него что-то. Каждое слово управдома разрушало версию оперов о Лотошине-преступнике. – Сколько ему лет? – Точно не скажу, но за шестьдесят. Оба оперативника испытали сильное разочарование. Но Николай был упорен. Как-то обрывок квитанции связан с Лотошиным. – Дети у него есть? – Двое. Дочка замужем, живет отдельно, по-моему, в Бронницах. Сын не женат, живет в Железнодорожном. – Сколько лет, где работает? – ухватился за ниточку Николай. – На вид лет тридцать восемь – сорок. А работает… дай бог памяти… не вспомню. Культурный, всегда при встрече здоровается. – Как его звать? – Андрей Андреевич. Николай выразительно посмотрел на Андрея, мол, зацепка появилась. Попрощались с управдомом, вышли на крыльцо. – Едем на проезд Коммунаров? – Зачем отца-пенсионера пугать? Вдруг сын ни при чем? Давай-ка, Андрей, в Железнодорожный скатаемся. Недалеко. В паспортный стол, потом к участковому заглянем, заочно прощупаем. Будет интерес, встретимся лично. – Главный вопрос – есть ли у сына алиби на двадцать третье декабря, когда кража была. – Вот и узнаем. Опять езда на мотоцикле по морозу. Пока доехали, окоченели оба. Где паспортный стол, Николай знал, подкатил к нему. Быстро по фамилии узнали адрес и прочие данные. Оказалось, работал Лотошин в поселковом Доме культуры. Не был тогда Железнодорожный городом и входил в состав Балашихинского района. Нашли участкового милиционера в пункте милиции. – Лотошин? – переспросил он. – Не знаю такого. Поселок большой, в основном рабочие, железнодорожники. Кто бузит, выпивает, тех знаю. – По данным паспортного стола – в поселковом Доме культуры. – Так это рядом, можно пройти. Здание Дома культуры старинное, вероятно, бывшее владение купца или дворянина. Большой холл – бывшие сени. Вахтер у входа сразу привстала со стула. – Вы к кому? – Нам бы поговорить с директором. – Направо по коридору, на двери табличка. Директором оказался толстый дядька в полувоенном френче. Мода, чтобы начальство сразу видно было. Перед ним, по другую сторону начальственного стола, сидела девушка. – Юрий Иванович! Сначала хор, а потом танцоры. А духовой оркестр в фойе посадим. – Вы ко мне? – повернулся к вошедшим директор. – Катюша, зайди ко мне попозже, видишь – серьезные товарищи пришли. Девушка с недовольным видом вышла, дернув плечиком. – Обсуждаем новогоднюю программу. Так сказать – двигаем культуру в массы. Садитесь, слушаю вас. – Надеюсь, разговор останется между нами? – предупредил участковый. – Как можно? Я в руководстве давно. Молчок! – Есть у вас сотрудник по фамилии Лотошин? – Есть, руководитель хорового кружка. А что вас интересует? – Что он собой представляет? – Исключительно положительный человек. Вовремя на работу приходит, всегда участвует в профсоюзных собраниях. – Выпивка, женщины? – Не замечен, у меня с этим строго. – Дружит в коллективе с кем-нибудь? – Не знаю, не скажу. – Работал ли он двадцать третьего декабря? – Сейчас гляну календарь. Так, это пятница была. Значит – работал. – Разве у вас не ведется производственный журнал? Приход-уход, невыход по болезни, отпуска? – Обязательно ведем! Желаете взглянуть? Директор позвонил, через пару минут явилась кадровичка с журналом. Весь месяц напротив фамилии Лотошина стояли восьмерки. И в пятницу двадцать третьего тоже. – Вы видели двадцать третьего на рабочем месте Лотошина? – в лоб спросил Николай. – С утра был, потом сказал – надо отлучиться в мастерскую. К новогоднему празднику костюмы для хора шьют. – И больше он в этот день не появлялся? – Я за каждым не слежу. Человек был на работе, ушел по делам. А в чем дело? Он что-то натворил? – Нет, проверка. – Можно у него самого спросить, он сейчас здесь. Я вызову? – взялся директор за трубку местного телефона. – Мы пройдем, не беспокойтесь. Ваш кадровик, надеюсь, нас проводит? Поднялись по широкой лестнице на второй этаж. На стене в коридоре висели фотографии руководителей кружков. Николай толкнул локтем Андрея, но тот уже сам увидел подпись – Лотошин А. А. Лицо худощавое, среднего возраста. Пальто из универмага ему в самый раз должно быть. Кадровик взялась за ручку двери. Ее перехватил Николай. – Спасибо, не беспокойтесь, дальше мы сами. Когда кадровик ушла, Николай приказал участковому: – Стой у двери, никого не впускать, а если кто выйдет, задерживай. – Понял, товарищ Феклистов. Николай распахнул дверь, оперативники быстро вошли. Комната большая, оно и понятно, хор собирается. На вешалке в углу одиноко висело пальто. Николай кивнул, показал Андрею глазами. За столом, покрытым кумачовым бархатом, сидел Лотошин. Очень похож на свое фото, видимо – фотографировали недавно. – Вы ко мне, товарищи? Запись на хоровое пение закончена. – Мы не петь, побеседовать. – Извините, некогда, праздники на носу, надо программу подготовить. – Думаю, надолго вас не задержим. Николай подошел, предъявил удостоверение. Было заметно, как побледнел хоровик. Андрей к вешалке подошел. А пальтецо-то новое. Черное, как и все, что на вешалке в универмаге висели. Андрей быстро по карманам прошелся. Оружия не было. Пустые карманы совсем. Обычно у людей в карманах ключи, папиросы, другие мелочи, вроде расчески или авторучки. И пахнет пальто новым сукном, не обветрилось. – Скажите, Андрей Андреевич, где вы были двадцать третьего декабря? – Это какой день недели был? – Пятница. – Значит – на работе. – Не отлучались никуда? – Весь день был в Доме культуры. – А кадровик ваш утверждает, что видела вас только утром, а потом вы ушли. – В ателье ходил. Костюмы для хора шьют. Проверить, подогнать, чтобы успели. А в связи с чем такой интерес ко мне? – Слух, наверное, хороший? – Музыкальный. Профессия предполагает. Я окончил музыкальное училище. Лотошин занервничал. Попробовал из графина налить в стакан воды, но горлышко мелко стучало о стакан. – Андрей Андреевич, есть основание подозревать вас в совершении преступления, – сказал Николай. Он повернул голову к Андрею, тот кивнул. На воротнике полупальто изнутри нашивка: «Швейная фабрика Большевичка. Полупальто суконное, мужское, размер 48-2». – Что? Что такое? Вы о чем? Я ничего предосудительного не совершал. – Голос Лотошина срывался, в нем явно чувствовались панические нотки. – Извольте встать! Мы вынуждены обыскать вас лично, рабочую комнату и квартиру. – Не имеете права! Покажите ордер на арест и обыск! Я жаловаться буду прокурору! – Имеете право! Мы вас пока не арестовываем, а задерживаем. Для этого не нужно санкции прокурора. Лотошин картинно вскинул руки вверх. Николай провел руками по рубашке, карманам брюк. Чисто. – Андрей, ты смотри правую сторону комнаты, я левую. Начали осмотр комнаты. Лотошин, видя, что на него не обращают внимания, рванул к дверям, успел выскочить. А через секунду попятился назад. На него напирал участковый в форме. – Гражданин, вернитесь. Для убедительности положил руку на кобуру. И Лотошин сник. Опустил безвольно плечи, уселся на стул. – Не советую дергаться. Все выходы под охраной! – веско сказал Николай. – Почему пытались сбежать? Вам есть что скрывать от милиции? Лотошин закрыл лицо обеими руками, не ответил. Обыск в комнате ничего не дал. – Собирайтесь, мы вынуждены досмотреть вашу квартиру. Лотошин надел пальто. Андрей двинулся впереди, за ним хоровик, замыкали процессию милиционер в форме и Николай. У вахтерши, когда она увидела, глаза округлились. – Батюшки! За что же его? – Нарушение паспортного режима, – бросил Николай. Задержанного усадили в коляску мотоцикла. Николай за руль, за ним Андрей. Участковый примостился на запасном колесе коляски, благо – недалеко ехать. Уже когда вошли в квартиру, Николай сказал: – Предлагаю добровольно выдать деньги, полученные преступным путем. – Сами ищите. Что найдете – все ваше. Обстановка в квартире скудная, за полчаса обыскали тщательно все. Нет денег. А полмиллиона – сумма немаленькая, в карман не положишь, нужна «балетка» или саквояж. Неужели ошиблись? Не того взяли? Не уголовник, человек работающий, алкоголем не злоупотребляет. Но пальтецо новое. – Где купили пальто? – спросил Николай. – В Балашихе. – Давно себе такое хочу. Сколько же стоит? – Не помню. Пальто стоило девятьсот тридцать рублей и тридцать две копейки. Ценник Андрей сам видел. Не такая большая зарплата у Лотошина, чтобы забыть. На такие покупки деньги месяцами копят. – Дайте еще ваши ключи, – протянул руку Николай. Получив, начал перебирать. От квартиры, это понятно, маленький ключик от почтового ящика. Но был еще один, от навесного замка. – Этот ключ от какого замка? Лотошин, немного успокоившийся, побледнел. – От дровяника. Печь дровами топлю. Там запас. – Пройдемте, посмотрим. За домом длинный сарай стоит. На каждого жильца отдельный отсек. Какой-то любитель голубей на крыше сарая голубятню пристроил. – Где ваш? Откройте. Лотошин замок открыл, распахнул дверь. Старый хлам, наполовину опустошенная поленница дров, в углу небольшая куча угля. – Присмотри за ним, – распорядился Николай милиционеру. – При попытке бегства стрелять на поражение! Это уже для Лотошина, чтобы не вздумал повторить попытку скрыться. Факт, свидетельствующий против Лотошина. Честному человеку зачем бежать? Вдвоем с Николаем переложили все поленья. И ничего. Николай с досады закурил. Если универмаг обчистил Лотошин, украденное он мог спрятать не в квартире или сарае, а у подруги или у знакомых. Андрей посмотрел на кучу угля в углу. Под ней мог вполне поместиться небольшой чемоданчик. Взялся разгребать совком, что рядом стоял. Руки замерзли, покрылись угольной пылью. Но удача улыбнулась. Совок стукнулся о что-то твердое. Николай папиросы выбросил, поближе подошел. Андрей отбрасывал уголь. Показался угол чемодана с металлическим угольником. Андрей азарт почувствовал, заработал совком быстрее. – Ты полегче, Андрей. Не кидай так. А то оба как кочегары будем. Когда показалась ручка, Андрей ухватился, вытащил чемодан. У самого руки тряслись, пока чемодан на поленницу положил. Замки на ключ заперты не были, откинулись сразу. Андрей секунду помедлил, Николай поторопил: – Ну, не тяни кота за хвост. Андрей откинул крышку. Ровными рядами лежали пачки денег. А сверху на них – резиновые перчатки и фонендоскоп, как у врача. У обоих от сердца отлегло. Вышли все-таки на шнифера. И не подумаешь ведь! – Сержант, ищи понятых, – бросил Николай. И к Лотошину. – Деньги огромные украл, зачем тебе еще пальто было брать? – Старое не грело, – обреченно ответил хоровик. – Зэки на зоне у тебя его быстро заберут. Но это уже твое дело. А дальше – понятые, протокол изъятия. Потом на мотоцикле до Балашихи. Пока добрались – темнеть начало. После обыска задержанного в камеру поместили. Вдвоем оперативники к начальнику милиции зашли. Чемодан на стол уложили. – Зачем грязь на мой стол? – вскочил капитан. Николай молча крышку откинул. Щеглов так и застыл. Потом руки потер. – Молодцы! За сутки преступление раскрыли! Можно в область рапортовать. Оперативники к дверям повернулись. Устали, замерзли. – Стойте! Уберите чемодан! Куда я с такими деньжищами? – А нам куда? Ночевать рядом с ними? – Пересчитаны? – При понятых, протокол по всей форме составили. – Тогда телефонируйте в универмаг. Пусть забирают под расписку. – Андрей, я фонендоскоп заберу и перчатки. Ты – чемодан. Зашли в свой кабинет. Николай куртку снял, тряхнул, пыль угольная полетела. – Пошли в коридор, почистимся. И руки попробуем отмыть. Директор универмага прибыл не один, с главбухом и в сопровождении двух женщин-инкассаторов. Пока мужчины на войне были, их заменяли женщины. После войны женщин на более спокойные участки работы переводить стали. Но процесс медленно шел, не всякого к ценностям подпустить можно. Деньги пересчитали, Лотошин их еще не успел потратить. Сдали под расписку. Директор руками всплеснул: – Быстро у нас милиция работает. Спасибо! – Чердак лучше защищайте!Глава 7 Инкассаторы
День ушел на допросы арестованного Лотошина. Аккуратно прошили и пронумеровали дело. Можно было передавать в суд. Никогда еще на памяти оперативников столь громкое дело не удавалось расследовать так быстро. Николай к начальнику милиции направился с уголовным делом на подпись. – Отлично поработали! Скоро собрание в области, будет чем похвастать. – Для подведения годовых итогов вроде рано еще. – Феклистов! Страна готовится достойно встретить день рождения вождя, товарища Сталина. Круглая дата – семьдесят лет. Рабочие и служащие, каждый на своем месте, стараются поставить рекорд, встретить день рождения успехами. А мы чем хуже? В области о раскрытии дела знают, звонили уже из многотиражки «На страже порядка». Вскорости надо ждать фотокорреспондента. Разве не приятно будет увидеть свое фото в газете? – Я бы предпочел премию или отпуск на три дня, – буркнул Николай. – Приземленный ты человек. Феклистов! Текущего момента не понимаешь. – Не всем в облаках витать, кто-то на земле работать должен. Начальник милиции скривился, поставил подпись. – Можешь дело передавать по инстанции. Николай вышел, сплюнул в коридоре. Одна трескотня, шелуха словесная от нового начальника. Лучше помог бы отделу чем-то. Хотя бы машинку печатную приобрел. У обоих оперов почерк – как курица лапой царапала. А на машинке печатать научатся. В коридоре его встретил замполит, фигура обязательная в любом учреждении. – Феклистов, тебя поздравить можно? – С чем? – Как же! Отдел раскрыл тяжкое и громкое преступление. В городе только и разговоров. А тут вы бац! Преступник за решеткой, деньги возвращены. – Капитан Щеглов меня уже поздравил. – Отлично. Ваш отдел к празднику что-нибудь готовит? – Вы про день рождения товарища Сталина? – Это само собой. Будет собрание, текущий момент и все такое. Новый год же на носу. Каждый отдел готовит какой-нибудь номер. Песню там или танец. – Владимир Григорьевич, мне в детстве медведь на ухо наступил. Мало того, еще и потоптался. Слуха, короче, нет. – И у Фролова? – У него еще хуже, – соврал Николай. – Что за отдел непутевый! – махнул рукой замполит и ушел. Николай постоял минуту, переваривая. Это их-то отдел непутевый? Пусть бы замполит хоть одного воришку поймал, а то языком только работать может, организовывать массы на трудовые свершения. В кабинете хлопнул тощим уголовным делом по столу, аж пыль полетела. – Коля, ты чего? – спросил Андрей. – Замполит угро непутевым отдел назвал. – Плюнь и забудь. Кто на земле пашет, как мы, тех и понукают. Закон курятника. – Глаза бы не видели. Давай по сто за успешное окончание дела? – Не откажусь. Заперли дверь на ключ. Засечет начальство, что в рабочее время на рабочем месте пьянствуют, мало не покажется. И успешное и быстрое раскрытие дела не зачтется. Выпили по стопочке, жизнь показалась веселее. Только Николай бутылку в стол убрал, в дверь постучали. Андрей вскочил, отпер дверь. В кабинет вошел эксперт Григорий. – Что вы заперлись? И сразу носом потянул. Чутье на выпивку у Гриши отменное. Соберутся сотрудники тяпнуть по чуть, Григорий уже тут. – А почему без меня? Плеснете? – На много не рассчитывай. Николай прямо под столом налил в стакан, Григорий моментом водку выпил. – Душевный у вас отдел, не то что другие. Жлобы! – Гриша, а ты не пробовал сам купить? – Да ну вас! Эксперт ушел. Зачем приходил – непонятно. – После торжественного собрания – праздничное застолье, танцы. Приходи с зазнобой, – неожиданно сказал Николай. – А удобно? – Сотрудники с супругами придут, удобно. Тридцатого декабря будет. Андрей на календарь посмотрел – пятница. – Я с Марией поговорю. День прошел в повседневной суете – мелкая кража из продмага, в частном домовладении у бабки двух кур украли. Вечером после службы Андрей к Марии направился. Не виделись несколько дней. Она только что приехала из Москвы, на щеках еще румянец от мороза. – Андрей! Рада тебя видеть. Чай будешь пить? – Буду. Хорошо было в домашнем уюте посидеть. На службе казенщина, в общежитии голые стены. После затянувшегося чаепития Андрей спросил: – Ты что в пятницу делаешь? – Пока планов нет. – У нас в райотделе небольшое торжественное собрание, потом ужин, танцы. Придешь? – Приду. – Вот и славненько. Пошел я. Не хотелось уходить. В доме Марии тепло, уютно, покойно, комфортно. В общежитии, кроме того, что казенно, еще и холодно, и запахи не самые приятные – мокрых пеленок, селедки, гуталина от сапог. Милицейское общежитие. Почти все сотрудники в сапогах, чистят ваксой по утрам, запах насыщенный, в нос бьет. Андрей с каждой зарплаты откладывал понемногу, хотелось подарок своей девушке купить. Не баловал он ее, не с чего было, жалованье скромное. В обеденный перерыв сбегал в универмаг: надо присмотреть покупку. Народу в преддверии праздника было много. Он прошел вдоль витрин. Что нравилось, было дорогим, а что по деньгам – уж очень незатейливо. Кто-то деликатно тронул его за рукав. Андрей обернулся – директор собственной персоной. – Здравствуйте, товарищ следователь. – Я не следователь, оперативный сотрудник уголовного розыска. – Все едино – милиция. Что вас привело в наш храм торговли? Директор был явно в прекрасном настроении. Похищенное вернули, покупателей перед праздниками полно, а стало быть, и выручка будет, поэтому выражался витиевато. – Девушке подарок выбираю. – О! Прекрасно. Позвольте вам помочь! На какую сумму рассчитываете? Андрей имел при себе пятьдесят рублей, десятая часть месячного денежного довольствия. Но сказал, как есть. – Пойдемте со мной. Прошли в подсобку. Андрею неудобно было. Вроде как служебным положением пользуется. Успокаивал себя – за деньги же покупает, не взятка. Директор оставил его на пару минут, вернулся с коробкой. – Нравится? И открыл коробочку. В тусклом свете в подсобке украшение не показалось. – Простите, Андрей, кажется. – Именно. – Давайте в мой кабинет пройдем, там свет приличный. Поднялись, Валентин Елизарович настольную лампу включил. И вот тут украшение заиграло. Серебряная брошь в виде бабочки с расправленными крыльями, тончайшая работа, все перепонки на крылышках – как у живой бабочки. Крупные глаза из янтаря. – Видите ли, брошка – подарок универсальный. Для кольца или перстня надо знать размер пальца, носильную вещь – шапочку, кофточку – мерить. Да и не знает никто, понравится ли девушке или женщине цвет, модель, длина рукава. Ясно стало, что директор в этих вопросах большой дока. – Спасибо, вы меня выручили. Сколько я должен? – Ровно пятьдесят рублей. Андрей отсчитал деньги. Коробку во внутренний карман куртки уложил. Одной проблемой меньше. Конечно, женщинам нравятся цветы в подарок, сладости, милые безделушки. Но Андрей был прагматиком, жизнь научила. Сейчас зима, цветы померзнут на морозе, пока донесешь. Сладости съедятся, да и не факт, что Мария их ест, даже если нравится, потому как молодые девушки фигуру берегут. А брошь – в самый раз. И не массивная, что больше зрелой женщине пойдет, а изящная, девушке молоденькой к лицу. В круговерти ежедневной пятница подошла. Если бы Феклистов не напомнил, забыл. – Ты чего не при параде? – Ой! Запамятовал. – В обеденный перерыв в общежитие беги. Форму надень, да чтобы сапоги блестели. Отдел наш отметят, надо, чтобы мы с тобой выглядели соответственно. Да, после семнадцати неофициальная часть. Духовой оркестр, танцы. Зазноба-то твоя приедет? – Обещала. Николай хихикнул. – Обещанного три года ждут. После торжественного собрания мог бы и сам за ней сбегать. И девушке приятно, и польза. – Какая? – Ох и дурень ты, Андрей! Как только ты опером работаешь? Тебе бы в дворники. Не знаешь женской психологии. К слабому полу с подходом надо. В обеденный перерыв в общежитие побежал. Форма чистая, отглажена, свежий воротничок подшит. Подумав немного, награды на китель нацепил. Не для хвастовства – показать, на войне не в тылах отсиживался, свой вклад, пусть и небольшой, в Победу внес. Когда в отдел вернулся, шинель форменную снял, Николай вокруг него прошелся. – Орденоносец в отделе есть, это хорошо. Пусть другие службы завидуют. У нас во всей районной милиции таких трое. Торжества были приурочены к дню рождения вождя. Некоторая странность была в датах. Иосиф Виссарионович по метрикам родился 18 декабря 1878 года, но официальной датой считалось 21 декабря 1879 года. Праздник считался едва ли не главнейшим. К юбилею генералиссимуса трудящиеся совершали подвиги на рабочих местах, выдавая по две-три нормы. – Время, неудобно опаздывать, пошли, – поднялся со стула Николай. Он тоже был в форме, но похвастать наградами не мог. Вошли в кабинет начальника, он был велик, все совещания проходили здесь. Штат сотрудников был невелик. На Андрея сразу внимание обратили, зашушукались. Опер таких собраний не любил, пустое времяпрепровождение. Но от коллектива отрываться нельзя, да и парторг расценит неправильно. Сначала начальник долго перечислял успехи, засыпал цифрами раскрываемости преступлений, привел несколько примеров, упомянув уголовный розыск. Затем слово взял парторг. Долго, витиевато и ни о чем. Андрей на часы поглядывал. Мария уже приехать из Москвы должна. Небось, прихорашивается. Когда торжественная часть закончилась, парторг объявил перерыв. – А потом будут танцы под духовой оркестр пожарной охраны. Оркестров в городе было два. Один – пожарников, а второй из пенсионеров и инвалидов, играющих на похоронах и нещадно фальшививших. Андрей набросил шапку, шинель, почти бегом помчался к дому Марии. А девушка уже из дома вышла, столкнулись у калитки. – Ой, как тебе форма идет, Андрей! Он поцеловал ее в щеку. – Поторопимся, а то танцы начнутся. Андрей в кабинет уголовного розыска ее провел, помог одежду снять. Когда сам шинель сбросил, Мария взвизгнула: – Это твои? – И дотронулась пальцами до наград. – Нет, взял из музея поносить, – отшутился Андрей. – Вечно у тебя шуточки! А снизу, с первого этажа уже оркестр гремел. Слитно, сплоченно – Марш советских авиаторов. – Все выше и выше, стремим мы полет наших птиц, – запела Мария. – И в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ! – подхватил Андрей. – Бежим. Танцевали долго. Вальс сменялся буржуазным танго. Андрей танцевал плохо: когда учиться было? Мария пожаловалась после: – Ты мне все ноги оттоптал, медведь! – А ты научи. – Как же я научу, когда мы видимся редко? Даже не каждую неделю. – Служба такая. Преступники жизнь людям портят. Кто-то же должен их арестовывать! Потом, когда все расходиться начали, Андрей проводил ее до дома. Шли не спеша. Погода прямо предновогодняя. Легкий мороз без ветра, тихо снежинки падают. У дома Андрей обнял девушку, поцеловал в губы. Поцелуй затянулся. Когда оторвался от сладких губ, Мария засмеялась: – Орденоносец! Я думала – ты никогда не отважишься! – Обидеть боялся, – сконфузился опер. – Мне домой пора. Мама заждалась, да и на учебу завтра. – А мне на службу. До Нового года считаные дни. Надо встретиться обязательно. – Новый год – праздник семейный, домашний. Приходи к нам, мама рада будет, пирожков напечет. – Так мама рада будет или ты? – Не придирайся к словам. Мария крутнулась на одной ноге, юркнула за калитку. Андрей подождал, пока она в дом зайдет, побежал в общежитие. Ноги в сапогах мерзли на снегу. Завтра суббота, отработает день – и выходной. Выспаться можно, с Марией погулять. Уснул с улыбкой. Утром в отделе Николай носом потянул. – Да не пил я, не пил. – А чего такой довольный? – Вечер удался, потанцевали всласть. Отдохнуть ни сегодня, ни завтра не удалось. Уже через час затрезвонил телефон. Николай снял трубку. – Угро, Феклистов у аппарата. Да, понял, выезжаем. Эксперт пусть выходит. Трубку на телефон бросил. – Едем. Инкассаторов у сберкассы убили. Андрею собраться – только куртку надеть. Через минуту уже у дежурного были. Тут же Григорий с чемоданчиком отирался. Вид помятый слегка, видно – перебрал немного вчера. Уселись на мотоцикл. Григорий с чемоданчиком в коляске. На ходу продувало изрядно, зима все же. Повернули на Советскую. У сберкассы народ толпился. Постовой милиционер любопытных разгонял. – Расходитесь, граждане! Отходили немного дальше, но не уходили. Николай поморщился. Все следы затопчут. Он повернулся к зевакам: – Граждане, кто свидетель? Вы! – Нет, нет, меня тут не было. Толпа быстро рассосалась. Свидетелем быть никто не пошел. Опера подошли к сберкассе. На мостовой стояла инкассаторская машина. Дверца со стороны водителя открыта, сам он убит, головой и грудью на рулевом колесе лежит. – Гриша, фото сделай. На тротуаре ничком лежал убитый инкассатор, из-под него натекла лужица крови. Кобура расстегнута, револьвера в ней нет. Видимо, перед смертью успел оружие обнажить, но применить не успел. Куда револьвер девался? Из окна сберкассы женщины-сотрудницы выглядывают. – Андрей, иди в кассу. Опроси – как, что? Может, видел кто-то нападение. Узнай, сколько денег было, одна сумка или две. И еще. По-моему, инкассаторы поодиночке не работают. Тогда второй где? – Понял. Андрей взбежал по ступенькам, взялся за дверную ручку. Увидел, как из переулка выезжает машина прокуратуры. Преступление серьезное, прокуратура обязана быть. Убийство, хищение денег, а может, и оружия. – Здравствуйте, товарищи сотрудники! Я оперативный сотрудник уголовного розыска, – представился он. – Я присяду за стол, пожалуйста, подходите по одной. Начнем со старшей. Старшей в сберкассе оказалась совсем молодая женщина. Сначала назвала себя Ниной, сразу поправилась – Нина Павловна. – Давайте по порядку. Инкассаторы приезжают к вам регулярно? – Да, порядок такой. Утром привозят деньги, вечером забирают. – Сколько человек должно быть? Я инкассаторов имею в виду. – Я поняла. Всегда двое. – Так было и на этот раз? – Я сама не видела. Из банка позвонили, предупредили, что выехали. Через четверть часа три хлопка на улице, я даже не поняла, что это выстрелы. – Странно. Убиты водитель и один инкассатор. А второго нет. Сколько денег должны были привезти и в скольких сумках? – Триста тысяч, обычно три сумки, поскольку купюры мелкие, по десять, по двадцать пять и пятьдесят рублей. – Время обычное? – Да, как всегда. – Самого происшествия вы не видели? – Я за своим рабочим столом сидела, окна над тротуаром у нас высоко. Отсюда даже крыши машины не видно. Андрей повернулся к окну. В самом деле, видно только голые кроны деревьев и вторые этажи домов напротив. Опросы двух других женщин сберкассы не дали ничего нового. Андрей вышел на улицу, поздоровался с прокурорскими. – Что скажешь? – Старшая в сберкассе говорит – инкассаторов должно быть двое, порядок такой. Водитель с мешком не ходил никогда, его дело баранку крутить. Машина всегда одна была. – А у банка других машин нет, – кивнул Петр Федорович. – Вот что, Андрей. Иди в банк, конкретно в отдел инкассации. Выясни все по инкассаторам. Туда людей непроверенных не берут. И на каждого личное дело в кадрах посмотри. Сдается мне, второй каким-то боком должен быть причастен к убийству. Либо наводчик, либо сам своих товарищей убил. Николай, ты свидетелей поищи. Были выстрелы, по-любому кто-то оглянулся, в окно посмотрел. Если были сумки с деньгами, куда делись? Не пешком же бандит ушел. Кстати, Андрей. Выясни в банке, были ли еще сумки с деньгами в машине? Они могли следовать по маршруту, и сберкасса могла быть не одна. Отсюда вывод: в машине могли быть еще деньги. Феклистов, ты машину осматривал? – Не успел, трупами занимались. – Предварительные выводы? – Убиты оба из револьвера. Объяснимо. Гильз нигде нет, в барабане остались. И хлопки не громкие. «ТТ» грохочет как пушка. – Логично. Судмедэксперт при вскрытии пули из тел извлечет, по пулегильзотеке эксперты сверят, не наследил где еще этот ствол. – Сомнительно. Опытный бандит после «мокрого» дела оружие выбросит. Проще из-под полы другое купить. После войны оружия много.Фронтовики привезли, урки в бывших под оккупацией районах достали. – Не учи ученого. Андрей, ты еще здесь? Андрею хотелось послушать предварительные версии. Но дело – в первую очередь. Балашиха – город небольшой, до банка дошел быстро. О происшествии там уже знали. Андрея к управляющему провели. Опер документы предъявил, за стол по-хозяйски уселся. – Попрошу личные дела водителя и инкассаторов принести. Кроме того, мне необходимо побеседовать с начальником отдела или как там он у вас называется, где инкассаторы служат. – Напрямую они банку не подчиняются, но расположены в нашем здании. Сейчас распоряжусь. – Тогда вы лучше меня проведите к ним. – Пожалуйста. Управляющий банком даже рад был. Начальником отдела инкассации оказался бравый мужчина в форменной нежно-синей гимнастерке, с нашивками за ранения на правой стороне груди. Бывший фронтовик. Отношение к фронтовикам у Андрея было более теплое, уважительное. Не в тылу просидел человек. Управляющий Андрея представил. – Да, мне уже звонили, и я ждал, когда из органов приедут. Личные дела на всех приготовил. Садитесь. – Как вы догадываетесь, у милиции к вам вопросы. Простите, ваша фамилия? – Прокопчук Николай Игнатьевич. Андрей сразу начал заполнять папку протокола допроса. Слово к делу не пришьешь. – Что вы можете сказать об инкассаторах? – Конкретно об этих? – Конечно. – Я на службу их не брал. После войны второй год, как здесь работаю. А они раньше приняты были. Замечаний по службе не имели, не злоупотребляли. Я про спиртное. – Один из инкассаторов убит, второй исчез. Водитель тоже убит. – Беда какая. У шофера семья, детишек трое. – Машина с деньгами по определенному маршруту ходит? – С утра – да. Надо по сберкассам, а их в городе три, деньги развезти. Самая работа начинается к вечеру. Выручку из магазинов забрать, снова сберкассы. – Кроме тех денег, что в данную сберкассу везли, другие были? – Были. Эта сберкасса первая по пути. – Сколько всего сумок было? – Одиннадцать. – А денег? – Один миллион и пятьдесят тысяч. Андрей присвистнул. – А каков вес сумок? – Деньги не на вес определяют. Но полагаю, около двадцати – двадцати пяти килограммов. Купюры сегодня мелкие были, их больше, и бумага тяжелая. Андрей сразу прикинул. Такой вес вполне по силам мужчине на руках унести, машина не нужна. Но на человека с одиннадцатью брезентовыми сумками характерного вида в руках прохожие сразу обратят внимание. – Какое оружие у них было? – Да револьверы, у всех троих. Инкассаторы тоже были убиты из револьвера. По всему выходит – один из инкассаторов убил водителя и своего коллегу и скрылся с деньгами. Но неувязочка есть, даже две. Первое – водитель и убитый инкассатор друг от друга далеко, метрах в семи. С одной точки в обоих не выстрелишь, потому что машина мешает. Если пальнуть в водителя, а потом повернуться к инкассатору, тот успеет оружие выхватить. Для убийцы рискованно. И второе. Если второй инкассатор – убийца, зачем ждал, когда машина к сберкассе подъедет? Выстрелил бы в машине на тихой улице, звук тише и свидетелей нет. Но не сделал. Спонтанно получилось или сообщник здесь ждал? Насчет спонтанно – сомнительно. Если бы инкассатор новичок был, ошалевший от вида сумок с деньгами, а то ведь с опытом. Андрей подвинул к себе личные дела. Тоненькие папочки в несколько листков. Автобиография, фото, заявления о приеме на работу, еще характеристика от квартального, заверенная печатью домоуправления. Характеристики – как под копирку. Убитых водителя и инкассатора Андрей видел, их папки отложил в сторону. Если сотрудник убит, то службу нес честно, пытался сопротивляться, за что пулю получил. Андрея больше интересовал третий. С фотографии на него смотрел парень лет тридцати. Фото маленькое, 3×4, черно-белое, не очень четкое. Обычное лицо, ничем не примечательное. Как же ты убийцей стал, из-за денег в своих сослуживцев стрелял, с которыми наверняка ел вместе в подсобке, новостями делился? Для убитых он товарищем был, надеялись, не сомневались в честности, иначе спины бы под выстрел не подставили. Выходит – предал. Андрей бегло автобиографию прочитал. Не женат, не привлекался, на оккупированных территориях не был, до 27 лет состоял в комсомоле, служил в армии, демобилизовался в 1946 году. Придраться не к чему. – Я у вас его личное дело заберу. – Расписочку попрошу. – Легко. Для расследования и поисков надобно фото, в деле оно есть, эксперт размножит, потом постовым раздадут или покажут на разводе нарядов. Только сомневался Андрей, что убийца в городе остался. Хапнул деньги и скрылся. В Москву или другой город. Если он не дурак, конечно. Но для того, чтобы в другом городе осесть, документы нужны. А их за час не приобретешь. Поддельный паспорт на базаре купить можно, если знать, к кому обратиться. Но фото приклеить надо, оттиск печати на уголке нанести. Самому, да без опыта, это сложно или невозможно. Стало быть – специалиста искать надо. А они объявления в газетах не дают. Значит – не спонтанно стрелял, загодя к преступлению готовился. А отсюда вывод: расчетлив, имеет связи в криминальном мире, почти наверняка сообщника имел при нападении. Поделили потом деньги и разбежались. Поди – отыщи их. Вовсе не факт, что подельник из бывших преступников, по картотеке проходит. Воры, шулеры, шниферы – окрас не меняют, на убийство не пойдут. Но после войны в мирную страну вернулись миллионы демобилизованных солдат. Вид крови их не пугал, на войне привыкли. Но если артиллерист или танкист за нож вряд ли возьмется, то разведчики, бывшие служащие специальных частей, вроде Смерша, партизаны вполне могли. Убить человека ножом или выстрелить из пистолета накоротке – не каждый отважится, для этого какую-то черту в себе переступить надо. Деньги всем нужны, все их любят, но на убийство из-за них пойдет один из тысячи, а то из десяти тысяч. Есть у каждого какой-то внутренний стержень, а кроме того – законы государства сдерживают колеблющихся. Обратно к сберкассе почти бежал с тоненькой папкой под мышкой. Тела убитых уже увезли. Феклистов и прокурорские сидели в сберкассе за столом, все теплее, чем на улице. – Чего нарыл? – поинтересовался Феклистов. – Личное дело, там фото есть. – Посмотрим на предполагаемого убивца. Так, Нырков Павел Федорович. Не привлекался, в армии служил, в отделе инкассации три года. Характеристика стандартная. Что в банке говорят? – Ни в чем предосудительном не замечен. Водку употреблял по праздникам, меру знал, в коллективе ни с кем не конфликтовал. – Ну да, по бумагам – чист, а двоих товарищей убил. Папку взяли ознакомиться прокурорские. – Сам-то что думаешь? – спросил Феклистов. – А вот пойдем на улицу. – Да мы уже осмотрели все, запротоколировали, сделали фото. – Предположение у меня есть. Вышли на улицу. – Встань там, где ноги убитого были. Феклистов встал, куда попросил Андрей. Теперь уже Андрей искал точку, где мог находиться стреляющий. Не получалось. С одного места невозможно выстрелить по водителю и инкассатору. – А теперь я на твое место, Николай. Представь, ты тот инкассатор, что стрелял по своим. Сможешь найти точку, откуда по своим попадешь? Николай руку вскинул с воображаемым пистолетом. Попятился, потом в сторону шаг сделал. И не получается. – Ты что хочешь сказать? – Следственный эксперимент. Не мог один преступник сразу в двух человек выстрелить. – Мог. Вот я сделаю два-три шага вперед и пожалуйста, выстрел. – На два-три шага, да перенос прицеливания, две-три секунды уйдет. За это время либо инкассатор, которого убили, либо водитель успеет оружие обнажить и ответный выстрел сделать. – Да что они, как на Диком Западе у америкосов – гангстеры? – Ковбои. – Во-во. – А ты сбрасываешь со счетов, что парни воевали, подготовка есть. Кроме того, инкассаторы внутренне всегда готовы к нападению. Хоть один из них должен был выстрел произвести. Что свидетели говорят? – Два выстрела, – признал Николай. – Это каким быстрым надо быть? Один выстрел, бросок вперед, еще выстрел. И заметь – оба точно, наповал. – Выходит – двое было. Один инкассатор, а второй – сообщник. И тогда – заранее уговорились, а второй ждал его здесь. – Логично, я к этому подводил. В инкассаторскую машину постороннего никто не подсадит, запрещено строжайше. А если ждал, мог курить. Все же нервничал, не истукан деревянный. На окурке слюна должна остаться. – Ага. Сейчас эксперта нагрузим. Николай поднялся в сберкассу, вышел с Григорием. – Гриша, вот если бы ты убийца был и инкассаторов поджидал, где прятался? Эксперт осмотрелся. – Самое подходящее место – здесь. Со стороны не видно, а машина как на ладони. Григорий указал на щель между зданием сберкассы и соседним домом. Место непроходное, тупик. Прятаться – удобнее не придумаешь, как будто специально для засады обустроено. – Правильно, сам так думаю. Тогда пойдешь туда. Наверняка на снегу следы обуви остались – зафиксируй. И окурки посмотри. Должны быть свежие, не заветренные. Подбери. Дальше сам знаешь. – Николай, ты голова. – Не подхалимничай, не налью. У нас работы сегодня много будет. Григорий направился к предполагаемому месту засады. – Николай, никто не видел второй машины? В банке сказали – денег было один миллион и пятьдесят тысяч. И все это добро мелкими купюрами в одиннадцати брезентовых мешках. Если убийца или, что скорее, убийцы пешком уходили, их бы заметили. Уж очень груз специфический. Предполагаю – транспорт у них был. Мотоцикл, машина, даже лошадь с санями. – Стоп! Лошадь с санями была. Один свидетель упоминал. Я как-то про кучу сумок не подумал. Но все же – машину исключать нельзя. – Не факт. Им главное – неприметно с места преступления уйти. Машину еще найти надо. А водитель – свидетель. Или это уже третий участник, тогда он в доле, либо после того, как скрылись, – его убрать должны. А лошадь – она в каждом колхозе есть, да не один десяток. На них ни номеров, ни опознавательных знаков. Кто на лошадь внимание обратит, кроме цыган? – Верно. В каждой артели, на любой фабрике гужевой транспорт есть. Хладнокровные они. – Кто? Лошади? – Да нет, убийцы. После того как сумки у них оказались, бросили их на сани, рогожкой прикрыли и не спеша, не привлекая внимания, отъехали. – Верно. Но на инкассаторе форма была. – Долго ли бушлат форменный на сани сбросить и надеть приготовленное пальто? – Николай, так и было! Зуб даю! – Ты уже как блатной клянешься. Надо опрашивать людей, искать свидетелей. Кто видел, куда уехали, сколько человек сидело. Андрей представил себе, какую массу жителей на улице опросить надо, замычал, как от зубной боли. – Андрей, ты чего? – На расспросы полдня уйдет. – А другие варианты есть? Нет! Вот и приступай. Времени обход занял много. Пока представишься, узнаешь – видал ли кто-нибудь сани, разглядел ли седоков на них, а минуты уходят, складываясь в часы. Но лошадь и сани были, видели ее многие. И седоков видели, да не интересовался ими никто. Ну, едут и едут, что в них необычного? Два мужика, это точно. Лица – а кто их знает? Обыкновенные. А груза не было. Рогожка на сене валялась, а груза не видели. Удалось проследить весь маршрут до выезда из города. Андрей пешком прошел путь от сберкассы до окраины, километров семь, да по морозцу и снежку. Обратно в милицию бежал, чтобы согреться. На электроплитке чайник стоял, как всегда. Андрей, едва куртку сняв, бросил щедрую щепоть чая в кружку, кипятком залил. Пока чай заваривался, подошел к карте города и района. Из Балашихи сани двигались на северо-восток. Поблизости деревни Алмазово и Большие Жеребцы. Есть населенные пункты и дальше, но это уже не для лошади. Какая у нее скорость? Точно Андрей не знал, предположил – десять, допустимо – пятнадцать километров в час. Это же не верховая. Под эту дальность только две деревни попадало. Конечно, если преступники такие продуманные, то за городом их машина поджидать могла, но Андрей сомневался. Если бы в распоряжении преступников был автотранспорт, они бы сразу задействовали его. Любой преступник после акции – кражи, убийства – старается как можно быстрее покинуть место преступления. Но машина – это всегда заметно. На улицах Балашихи в час пик едва два-три десятка автомашин проедет, а лошадей с санями значительно больше. Андрей о своих предположениях Николаю рассказал. – Знаешь, что тебе завтра с утра предстоит? – спросил начальник угро. – Догадываюсь. В Алмазово и Жеребцы ехать. Лошадь искать, седоков. – Ты прямо как Вольф Мессинг. Мысли читаешь на расстоянии. – От тебя мудрости набрался. А у тебя что? – Отрабатывали инкассаторов. Не было ли судимых родственников, темных пятен в биографии. С убитыми все чисто. – Стало быть, с убийцей не все гладко? – Я так не сказал. Темных пятен за ним нет, но и родни нет. – Сирота? – Пока не знаю. О родителях он в автобиографии пишет. Но сам знаешь, это до войны было. Если в войну они погибли, то выходит – сирота. И семьи нет. Ни жены, ни любовницы. – А парень молодой. – Во! В самую точку! Про любовницу в автобиографии не напишешь, сразу ярлык – морально неустойчив. Но должна женщина быть, искать надо. А то и не одну. Значит, ты в деревню. Можешь мотоцикл взять. А я к соседям этого Ныркова. Кто-то видел, кто-то слышал, кто-то знает. Найдем. А сейчас по домам, поздно уже. И в самом деле, десятый час. С утра на улице, да без обеда. И прошел Андрей изрядно. Эх, транспорта в милиции не хватает, а без него – как без рук. С утра оделся потеплее. На рубашку свитер, шею шарфом обмотал. На ноги теплые байковые портянки. Шапка, перчатки. Пешком идти – совсем не холодно. А на мотоцикле ветер все равно щелки находит, холодит. Вчера Николай мотоцикл во дворе милиции оставил, ключ зажигания у дежурного. Мотор заурчал с первого толчка кик-стартера. Андрей прогрел его немного. Уселся на сиденье. Промерзшее за ночь на улице, оно холодило даже сквозь одежду. Ехал не быстро. Во-первых, на утоптанном снегу на лысой резине не больно-то и погонишь. Во-вторых, ветер не так бил в лицо, выжимая слезы. Добрался быстро. В первой же деревне его удивили. Деревенские люди наблюдательные, кроме того, все друг друга знают. Появление в деревне нового человека или двух не останется незамеченным. Андрей опросил почти всех. Не видел никто. Ехать в Большие Жеребцы, что дальше были, смысла уже не было. Был еще один момент, на который обратил внимание полупьяный инвалид. – Зачем ему по дороге крюк делать? Пехорка давно подо льдом, чем не дорога? Ровнее даже, никаких ухабов. Андрей обругал себя. Особенностей местности он не знает, но мог бы раньше спросить у деревенских? Оседлал мотоцикл, вернулся немного назад, нашел съезд у небольшого деревянного моста, выехал на замерзший лед. Тут уже целый санный путь наезжен. Конечно, следов автомобильных шин нет. Проехать-то может и машина, вон на Ладоге Дорога жизни была, колонны грузовиков ездили, и лед выдержал. Но там на льду трассу грейдировали, выезды на берег обустроили. Лошадка сани на берег вытащит, а вот грузовик навряд ли взберется. Проехал несколько километров, слева дома показались. По санному следу на берег выскочил, побуксовав немного. Но мотоцикл даже толкать не пришлось. И сразу удача. В первом же доме сказали, что видели вчера несколько саней с седоками. После дотошных расспросов выяснилось, что все местные, за исключением одних. Лошадь гнедой масти, сани обычные, седоков двое, не местные, не деревенские. – Почему так решили? Дед с бабкой хитро переглянулись. – Да кто же из деревенских на санях в сапогах ездить будет? Лошадка, она медленно идет, ноги в сапогах озябнут, если полога теплого нет. На розвальнях в валенках да в тулупе хорошо. А у этих – пальто и сапоги. Стало быть, городские, из артели какой-нибудь. – Вы их раньше видели? – Лица незнакомые, а так кто знает? Может, и наезжали. – Описать сможете? – Молодые, лет по тридцать, а больше не скажу ничего, не рассмотрел. – А куда поехали? Старик руками развел. Но все же след появился. Андрей с позволения старика мотоцикл у их дома оставил, стал в каждую избу заходить. Нашелся еще один свидетель, видевший вчера незнакомцев. Лица описать не смог. – Обыкновенные они. Ни усов, ни бороды. На головах шапки, лиц толком не видно. Но куда уехали, сказать не смог. Часа три Андрей пытался найти человека, видевшего, куда делась лошадь с санями и седоками. Как сквозь землю провалились. В деревню въехали, а потом? Андрей поглядывал на снег перед домами. Если видел санные следы, ведущие во двор, просил показать лошадь. Были каурые, пегие, белые, а гнедой не было. Он даже на колхозную конюшню зашел. Гнедой был один, но стар, с провисшей спиной. Андрей у конюха поинтересовался – не запрягал ли кто его вчера. – Нет, стар слишком. Весной колхозники на нем личные огороды пашут. Потому на мясокомбинат не сдаем. Да пора, наверное. Андрей животину пожалел. Всю жизнь конь для людей трудился – плуг таскал, подводы возил и как итог, как благодарность – мясокомбинат. Аж плечами передернул. Времени ушло много, больше полудня, а толку нет. Прежним путем, по льду реки, вернулся в Балашиху. Хоть и не гнал, а замерз. Сразу кружку горячего чая налил. В кабинет Николай ворвался. – Как успехи? – Лошадь с седоками видели в Долгом Ледове, дальше след теряется. Лошадь гнедая, седоков двое, обоим лет по тридцать, без особых примет. – Не густо. Я тут через соседей Ныркова на подругу инкассатора вышел. Опроси, вот адрес. И бумажку протянул. – Узнай, был ли у нее знакомый, если да, то кто, когда появился. Может, говорил с ней про отца-мать, куда делись. Не было ли странностей в поведении последнее время. Подробней попотроши. Дамы – народ любопытный и наблюдательный. Зачастую могут увидеть и запомнить то, что мужчина пропустит. Да еще. Фото Ныркова размножили, с утра постовым раздадут, во всесоюзный розыск объявят. Возьми у дежурного одно фото. Мало ли, показать где придется. – Понял. – И, будь любезен, пешочком, мне мотоцикл нужен. Андрей выложил ключи зажигания на стол. После кабинета и кружки чая показалось, что на улице не так холодно. Дама сердца Ныркова жила в трех кварталах от райотдела милиции. До искомого адреса добежал быстро. Вот и нужный дом, двухэтажный, довоенной постройки. Андрей посмотрел на бумажку. Квартира седьмая, Тунина Эльвира Тихоновна. Родители с фантазией были, имечко не самое распространенное. Квартира на втором этаже, сбоку двери несколько кнопок звонков, под каждой – фамилия жильца. Андрей позвонил, подождал. Никто не открывает. Неужели на работе? Вечером сюда идти не хотелось. Он позвонил соседям по коммуналке. Открыла женщина за шестьдесят. – Мне бы Тунину увидеть. – Вот и звоните ей. Тетка хотела закрыть дверь, Андрей успел ногу подставить, достал из кармана удостоверение, предъявил соседке. – Дома она, напилась, никому не открывает. Проходите. Андрей вошел, под бдительным взором тетки вытер ноги о половик. – Вон ее дверь, третья справа. Андрей постучал, дверь приоткрылась, не заперта была! Он кашлянул, постучал еще раз. – Кого там несет? – Милиция. Побеседовать надо. – Не могу, не сейчас. – Тогда силой в отделение доставлю. И вошел. Эльвира лежала на диване в домашнем халате. Молодая, симпатичная, пьяная. При виде Андрея попыталась встать, но рухнула обратно. – Ты кто? Как здесь? – Я говорил – из милиции. – А, насчет Пашки? Враки это все, что он убил. – Соседка говорит – второй день пьете? – А что мне остается делать? Язык у женщины заплетался, но разобрать можно. – Вы соображать в состоянии? – Вполне. Эльвира сделала попытку сесть, упала, со второй попытки ей это удалось. Халатик задрался, оголив ноги. Андрей взгляд отвел. – А, смотреть на меня не хочешь? И все не хотят. Соседи плюют в мою сторону, на работе пальцем показывают. Я-то здесь при чем? Женщина зарыдала. Комнатушка маленькая, обставлена скудно. Диван, стол, два стула, шифоньер, зеркало на стене. – Вы работаете где и кем? – Кассир в кинотеатре «Ударник». – Вас же за прогулы уволить могут. – Могут, но не уволят. Я Валентину, другого кассира, попросила поработать за меня. – Что вы можете сказать о Ныркове? – Вы хотите услышать интимные подробности? Женщина захихикала, икнула, упала лицом на подушку и отрубилась. Вот незадача! Допрашивать ее в таком состоянии невозможно. Андрей вышел в коридор. Соседка стояла рядом с дверью, видимо, подслушивала. – У меня просьба к вам. – Меня Мария Мироновна звать. – Утром позвоните в милицию, как Эльвира проснется, я дежурного предупрежу. А то снова напьется. – Хорошо. Она же лыка не вяжет! Виданое ли дело – бутылку водки в одиночку выпить и без закуски. – Часто с ней такое? – Да что вы! В первый раз вижу. Ну, выпьет на праздники немного вина, но пьяной я ее не видела. Переживает за Пашку сильно. Он правда убийца? – Разберемся, работаем. В отдел вернулся ни с чем. – Пьяная в доску, лыка не вяжет. Я попросил соседку утром позвонить, как Эльвира проснется, – сказал Николаю Андрей. – Во бабы пошли! Допрашивать невозможно из-за пьянки. Ладно бы шалава непутевая была. А то ведь на работе о ней хорошо отзываются, я узнавал. – Происшествие с Павлом из колеи выбило. – Наверное, любила, планы строила за него замуж выйти. А тут видишь, как круто повернулось. Не зря говорят: чужая душа – потемки. Ладно, поздно уже. Иди, отдыхай. Но с утра к этой Туниной. Андрей кивнул головой. – Знаешь, Николай, не верю я, что хороший парень, фронтовик, переродился, в одночасье убийцей стал. Либо маскировался хорошо, а уже гнилой был, либо… – Чего замолчал? – За другого себя выдавал. – Факты есть? Фактов нет. Иди спи. Андрей по приходу в общежитие банку кильки в томатном соусе съел под горбушку черного хлеба. Больше съестных запасов не было, а столовая по причине позднего времени закрыта. Зато выспался хорошо. Утром только в райотдел зашел, дежурный известил: – Тут какая-то Мария Мироновна уже второй раз звонит, вас требует. Андрей в кабинет подниматься не стал, к Туниной направился. После такой выпивки у нее похмелье тяжелое быть должно. Выпьет еще сто грамм и отключится. Надо успеть, пока говорить в состоянии. Только он по лестнице поднялся, руку к звонку поднес, дверь сама открылась. На пороге сама Эльвира. Лицо помятое, глаза отечные. Обойти Андрея хотела, он ее за руку взял. – Не узнаете? – В первый раз вижу. Отпусти руку, а то закричу. – Я из милиции, вчера вечером у вас был, но допросить не смог. – Ну да, мне соседка утром сказала. – К вам в комнату пройдем или в отделение? – Уж лучше в отделение. Здесь поговорить не дадут, подслушивают. Такой вариант Андрея устраивал. Пока идут, на свежем, морозном воздухе вчерашняя выпивка выдохнется. Эльвира спотыкалась, не столько из-за снега и льда, сколько ввиду состояния. В конце концов вцепилась в рукав Андрею. – Плохо мне. – Нельзя так пить, вы все-таки женщина, не грузчик. – Горе у меня. Андрей остановился резко. – Горе в семьях убитых водителя и инкассатора. Семьи у них остались, детишки. Эльвира жалко улыбнулась. – Да, жалко. Андрей обозлился на нее. Не сложилась личная жизнь, это понятно. У миллионов советских женщин сейчас судьба такая. Убили их мужей, любимых, женихов на войне или умерли в госпиталях от ран. Но это не повод напиваться в хлам. Тем более ее Пашка в бегах. Наверное, и не вспоминает об избраннице, проматывая награбленные деньги. В кабинете Эльвира попросила воды, жадно выпила полный стакан. – Готовая я, допрашивайте. – Как и где вы познакомились с Нырковым? – На работе. Он инкассацию у нас делал. Год-полтора назад. Думала – повезло. Молодой, неженатый, собой хорош, не алкаш. Постепенно встречаться стали. Он подарки приносил – то конфет, то бутылку вина. Не жадный. – Как у него с выпивкой? – Да никак. Пил редко, по праздникам. И не бабник, редкое качество у мужиков ныне. – Никаких разговоров о деньгах, об ограблении он не заводил? – Никогда. И о работе ничего не говорил. Я как-то поинтересовалась – что он чувствует, когда рядом миллионы в сумках лежат? А он: «Они же не мои, работа такая». – А товарищи у него были? – Не припомню, чтобы видела его с кем-нибудь. Прямо нелюдимый какой-то. Но это черта характера, не преступление. – О фронте не вспоминал? – Я даже расспрашивала: «Наверное, страшно там?» – А он: «Не могу вспоминать, тяжело. Кровь, грязь, холод». Никаких зацепок. Уже напоследок задал вопрос: – Вы же видели его раздетым? – Хотите спросить – спала ли я с ним? Да, спала. – Вы неправильно меня поняли. Есть ли у него на теле особые приметы? Ну – родинки, шрамы от ранений. Судя по автобиографии – ранение в ногу у Ныркова было, должен быть рубец. – Татуировки на бедрах. – Какие же? – Он говорил – с юности еще. На правом бедре два колокола, а на левом – парусник. Андрей аж подскочил. Это не просто красивые картинки. Для уголовника и человека осведомленного каждый рисунок расскажет о том, за что сидел обладатель тату, сколько ходок, как себя в лагере или тюрьме вел, не ссучился ли. А конкретно по Ныркову: колокола – отсидел от звонка до звонка, а парусник с расправленными парусами – мечты о свободе. Не простые наколки, воровские. Только на инкассаторском теле быть не должны, туда судимых не берут. Андрей подтолкнул к женщине лист бумаги и карандаш. – Попробуйте изобразить. – Что вы, какая из меня художница? Я не умею. – Хотя бы схематически. Женщина нарисовала две ноги. На правой – два колокола, за их языки, вернее – за веревки, тянет человек. А на левом бедре – парусник, две мачты, паруса ветром наполнены. – Ну вот, а говорили – не умеете. А шрамы на теле, рубцы – были? – Нет, гладкое тело, уж я каждый сантиметр знаю. – Спасибо. Подпишите внизу каждого листа. Мною прочитано, записано верно. И подпись. Женщина расписалась, встала. – Скажите, а что ему будет? – От десяти лет до расстрела. Глаза женщины наполнились слезами. – Он не пытался выйти с вами на связь? Скажем – по телефону? – Нет, я его уже три дня не видела. – Если позвонит или как-то свяжется, сообщите нам. Пусть лучше сдастся. Иначе застрелим при задержании. Рано или поздно мы все равно его найдем. Страна великая, а спрятаться негде. Женщина ушла. Андрей вскочил сразу. Где же Николай? Новость о наколках выводила на след. Сидел Нырков-то, в зоне наколки сделал. В автобиографии наврал все. Если сидел, должно быть личное дело, учетная карточка в архивах. Там обязательно будут фигурировать особые приметы. По наколкам можно определить – кто это. А Нырков – не настоящая фамилия. Документы купил или своровал. Но как он мог устроиться инкассатором? А с другой стороны – вполне может быть, что решил завязать с преступным прошлым. Раздобыл документы, устроился на работу. Мешки таскать или на стройке горбатиться не захотел. А инкассатор – при оружии, деньги рядом, душу греют. Только вопрос возникает. Если преступление замыслил, зачем два года ждал? А не замысливал, почему совершил? Вопросов много, ответов нет. Вошел Николай, лицо озабоченное. Сразу увидел блеск в глазах Андрея. – С дамочкой беседовал? Что нарыл? – Нырков не тот человек, за кого себя выдает. Бывший уголовник, сиделец. – Факты! – Наколки на бедрах. Парусник и колокола. Тунина, полюбовница Ныркова, рисунки сделала. Можешь полюбоваться. Николай листок взял, покрутил в руках. – Похоже, ты прав. Выходит – двойное дно у Ныркова. Для всех – фронтовик, ранен был. Сейчас – инкассатор, можно сказать – человек честный, порядочный. Но в автобиографии о судимости и слова нет. Да и не взяли бы его в службу. – Николай, ты начальник. Делай запрос в архив. – Это непременно. Стало быть, куплены документы или сворованы, фото наклеено. Вот же гад! – Характеристике – грош цена в базарный день. – Да за бутылку водки сделали в домоуправлении. Ты объясни, откуда отдельная квартира? Ее не купишь, по документам за Нырковым числится, ордер есть. – Ни хрена себе! – Вот что. Я запрос в Москву, в архив сделаю. А ты в Подольск завтра, в архив Минобороны. Кто такой Нырков, где воевал, кем? – Бумага нужна, запрос официальный. С подписью и печатью. – Напиши, я у начальства подпишу. На следующий день первой утренней электричкой оба опера выехали в Москву. Николай – в архив НКВД, а Андрею предстояла пересадка и в Подольск. Он вез с собой папку, изъятую в отделе инкассации. В ней фото, автобиография с подробностями. Много времени отняло согласование, допуск в архив. – Мне в архив не надо, пусть ваш сотрудник найдет учетную карточку или личное дело. Я даже в руки брать не буду, ваш сотрудник мне покажет, – вскипел Андрей. Время уходило, а он пока не сдвинулся ни на шаг. В автобиографии была дата призыва и военкомат, призвавший в армию. Сведения скудные, неполные. Но все-таки сотрудники установили армию, дивизию, полк, где служил Нырков. Призывали его в 1943 году, и документы оформлены надлежащим образом. Это призванные в 1941–1942 годах, когда неразбериха была, эвакуировались сами военкоматы, а иногда сгорали от бомбежек, либо их уничтожали сами работники военкоматов. И, наконец, сотрудница архива вынесла учетную карточку. Как только Андрей взял ее в руки, не поверил своим глазам. Еще раз сверил данные – Нырков Павел Федорович, дата, место рождения, место призыва – все сходится, а фотография другого человека. Понятно, шесть лет прошло, человек должен постареть, но с карточки на него глядело другое лицо. Взгляд исподлобья, оттопыренные уши, массивный подбородок с ямочкой посередине. – Скажите, ошибки быть не могло? Все-таки спешка, неразбериха, война. – Бывает иногда с однофамильцами путаница. В деревнях, в глубинке, иной раз половина населенного пункта одну фамилию имеет. Но в данном случае исключено, я проверяла других Нырковых. Разные годы призыва, другие военкоматы. Вот это да! Инкассатор Нырков совсем не тот человек, за которого себя выдает. Судя по наколкам на бедрах, о которых рассказала его подруга Эльвира, – он человек с криминальным прошлым. Когда настоящий Нырков воевал, был ранен, лже-Нырков сидел в лагере. В душе злость нарастала. Сука! Воспользовался чужим добрым именем. А где же тогда настоящий Нырков? – Что-то непонятно? – спросила архивист. Андрей задумался, крутил карточку в руках. – Нет-нет, большое всем спасибо, вы очень нам помогли, – Андрей вернул бумаги женщине. – До свидания. Сделать бы фотокопию настоящего Ныркова, да карточку вынести из архива не дадут. Андрей был ошарашен. Вновь открывшиеся обстоятельства подтверждали догадки оперативников. Но сейчас это уже твердые факты. И получалось – искать надо и группу, убившую инкассатора или возницу, и настоящего Ныркова. Те же бандиты могли убить его и завладеть документами. А если он жив, вспомнит, при каких обстоятельствах, как и где утратил документы. Дело разрасталось, как снежный ком. Андрей поторопился на электричку. В Москве направился в спецотдел, предъявил документы. – Мне нужны дела и фотографии всех неопознанных мужских трупов, начиная с сорок шестого года. – Приходите дня через два, надо выборку делать. – Могу сузить круг поисков. Мужчине тридцать лет или чуть меньше. Стариков можно отсеять. – Уже легче. Но раньше, чем через сутки, не сделаем. Затем Андрей направился в паспортный отдел. – Мне нужны сведения по Ныркову. В первую очередь – получал ли паспорт, где прописан? Москва и область. Андрей переписал на бумажку необходимые сведения из автобиографии. Если настоящий Нырков жив, то он обязательно после утраты документов обращался в паспортный стол для восстановления. Это основной документ, подтверждающий личность гражданина. Без него не устроиться на работу, не прописаться, не получить денежный перевод или пенсию по инвалидности. – Зайдите через неделю. – Ускорить нельзя? – Да вы что, вчера родились? – возмутилась женщина-капитан. – Нам же запрашивать областные подразделения надо. Оно понятно, все делопроизводство бумажное. Даже один шкаф с картотекой проверить – сколько времени надо? А если шкафов десятки, а то и сотня по Москве и области наберется? Времени только жаль, много уйдет на ожидание ответов. А без результатов вперед не продвинешься. В Балашиху Андрей вернулся поздно вечером. Усталый, злой и голодный. В закусочной на вокзале поел беляшей, попил чаю. В такое позднее время только на вокзале перекусить можно. После перекуса сил прибавилось. К милицейскому общежитию брел не спеша. В коридоре женщины развешивали китайские бумажные самодельные фонарики из разноцветной бумаги. – Фролов, ты где Новый год праздновать будешь? – спросила одна. Насколько помнил Андрей, она работала в паспортном столе. – Не знаю еще. – А то присоединяйся к нам, в складчину. – Я подумаю. Сначала надо поговорить с Марией. Они уже несколько дней не виделись. Андрей сильно загружен был, вечером падал в кровать и засыпал мертвым сном. Не до гуляний. Да если бы силы были, идти к девушке так поздно неприлично. Кроме того, надо тетку в Москве посетить. Сегодня в столице был, а зайти времени не было. Звонил по телефону периодически, осведомлялся о здоровье, спрашивал – есть ли в чем нужда? Чувствовалось – соскучилась родственница. Их двое из всей родни осталось – тетка да он. Вместе держаться надо, заботиться о ней, все же пожилая она, да при всем желании не получается, хоть разорвись. До Нового года неделя осталась. У людей уже предновогоднее настроение. В электричке, пока из Москвы ехал, только о празднике и говорят. Кто елкой хвастался, другой – гирлянды и игрушки купил. Третьи запасались продуктами. В магазинах мандарины появились, так за ними длинные очереди выстроились. У оперов работы непочатый край.Глава 8 Конец банды
Наутро оба оперативника встретились в кабинете. – Выкладывай, – с ходу сказал Николай. – По лицу вижу – новости есть. – Тоже мне, Ломброзо! – Это кто такой? – Был один деятель, давно уже. Теорию создал, что по лицу можно определить, преступник человек или нет. – Чушь. Преступниками иногда случайно становятся. Вот ты в детстве по садам чужим лазал? Яблоки тырил? – Было. – И я тоже. Официальным языком – мелкая кража. А мы с тобой в милиции работаем, преступниками не стали, наоборот – их ловим. – Николай, ты сядь. Новость интересная. Наш инкассатор – не Нырков вовсе. – Я нечто подобное не исключал. Погодь, а с чего ты в это уверовал? – В Подольском архиве фото видел Ныркова. Абсолютно разные лица, совершенно не похожи. – Надеюсь, сообразил, что делать? – А как же! В управлении паспортной службы побывал, запрос сделал. – Думаешь, жив Нырков? – Все варианты отработать надо. Если жив, за утерянным паспортом приходил. Узнаем, был ли такой факт. Если получал – наведаться надо. Когда потерял или украли, а может, пропил? – Согласен. – В спецотделе был. Попросил дела и фото неопознанных мужских трупов, с сорок шестого года по сегодняшний день. – Верно. – Только результаты не скоро будут. – Главное – будут. Мы на правильном пути. А теперь я тебя удивлю. По фотографии «инкассатора» опознали. Ни какой он не Нырков, а вор-рецидивист Оглоблин Павел Терентьевич. Двадцать четвертого года рождения. Три ходки на зону, освободился в сорок шестом. Думаю, тогда же их пути-дорожки с Нырковым пересеклись. – Выходит – мы оба одновременно к одному результату пришли? – Получается, так. Я уголовные дела из судов запросил. Может, подельники мелькали, адресочки. Всех проверять надо. Где-то же он залег с деньгами. – Небось уже в Сочи или Крым едет. С такими-то деньгами что ему делать? Пропить, прогулять. За несколько месяцев все спустит и снова за старое ремесло возьмется. Мне вот что интересно. Почти два года служил инкассатором и ни в чем предосудительном замечен не был. Завязать с прошлой жизнью хотел? – Не исключаю. Парень молодой, одумался. А потом кого-то из уголовного мира встретил. На старое потянуло, тем более большие деньги – рядом, только руку протяни. Соблазн велик. – А как же масть воровская? Вором был, и вдруг стрельба, трупы. – Подельник стрелять начал, а Павлу деваться уже некуда. – Это уже бандитизм, не кража. Лоб зеленкой намазать могут. – Да кто его мажет? Слухи все! Расстрельная тюрьма в Ростове. В затылок стреляют. Рассказывал мне один исполнитель. – Тяжелое ремесло! – А ты как думал? Исполнитель приговоров спился, из органов уволили, плакался мне. Кстати, ты к бухгалтеру заходил? – Зачем? – Премии нам выписали. Мне – пятнадцать рублей, а тебе – десять. Сходи. Андрей на первый этаж спустился, деньги в бухгалтерии получил. Немного, но приятно. Перед Новым годом есть на что потратить. Вернулся в угро, Николай распорядился: – Иди-ка ты домой, отдохни. У нас вынужденный простой на несколько дней будет. Пока все дела и справки получим, тем более новогодние праздники. Андрей не в общежитие направился отсыпаться, а к Марии. Та губки надула. – Я уж думала, ты меня забыл. Неделю не заглядывал. – Сложное дело расследуем, спать некогда. – Это убийство инкассаторов? В городе только о нем говорят. Даже в Москве слухи ходят, меня расспрашивали. А я не знаю ничего. – Пока говорить рано. Как закончим да убийцу поймаем, тебе первой расскажу. – Ловлю на слове. Надеюсь, Новый год вместе встречать будем? – За этим и пришел. – Давай у нас дома! Все-таки праздник семейный, домашний. – Буржуазные предрассудки! – Неправда. С Крещения Руси всегда так было. – Это при царском режиме. И при чем тут Крещение, ты же комсомолка, атеист? – История такая, слов не выкинешь. – Ладно, отставим. Дома так дома. Для меня так лучше. Общага надоела уже. Во сколько мне быть? – Как освободишься, так приходи. Мама пироги напечет, а ты поможешь – дров наколоть, да мало ли. – Заметано, буду. Время позднее, да и устал он, попрощался и спать отправился. Хорошо, что по календарю Новый год на пятницу выпал. Первого января на службе только дежурные, а второго – воскресенье, выходной. Перед праздником в милиции и в уголовном розыске затишье. Но по опыту Андрей уже знал, что сразу после праздников на них обрушится вал работы. Многие на новогодние праздники уходят к родственникам и друзьям. А «домушникам» только того и надо, успевают обчистить многие квартиры. Да и других преступлений хватает. По пьянке драки, поножовщина, бытовые убийства. Но их расследовать проще. Тридцатого отчет составляли с Николаем. Сколько преступлений за год было, сколько раскрыто, какие статьи. Не зря еще товарищ Ленин говорил: «Социализм – это учет и отчетность». Вся страна готовила отчеты, стучали костяшки счетов. Трещали арифмометры. Но партийные начальники подправляли не очень радужные отчеты. Надо же выглядеть достойно перед областным руководством, иначе можно по шапке получить. И так по всей стране. Тридцать первого декабря время тянулось очень медленно. Андрей все отделы обошел, поздравил сотрудников с наступающим праздником. Почти везде предлагали выпить, но Андрей отказывался. Эдак можно до вечера опьянеть. Как он в гости пойдет, если на ногах будет плохо держаться? В обед заскочил в продуктовый магазин, отстоял очередь в винно-водочный отдел, купил бутылку водки и шампанского. Недешевое удовольствие, бутылка игристого напитка в два раза дороже водки. Пробовал Андрей шампанское пару раз, не понравилось. И что в нем женщины находят? Легкое, пьется как ситро, потом газ в нос бьет. А уж какая утром голова тяжелая, как будто самогон плохой очистки пил! Бутылки в общежитие отнес. В милицию с ними идти рискованно, обязательно напросятся на сто грамм. Андрей был человеком не жадным, но денег для покупки спиртного уже и не было, а зарплата будет только седьмого января. Пока было время, Андрей на листах бумаги нарисовал схему. В центре – вор-рецидивист Оглоблин, от него стрелка к настоящему Ныркову. Еще одна стрелка в сторону, в кружке вопросительный знак. Под знаком написал: «Подельник или подельники». Архив – трупы, паспортный стол – документы Ныркова, затем суд, архивные уголовные дела. От схемы обычного имущественного преступления эта отличалась, не было преступника или сбытчика. При краже вещей он обязательно будет. Как без барыг сбыть краденое? Но у Оглоблина деньги, перекупщик не нужен. Сзади подошел Николай. – Чем ты тут забавляешься? Всмотрелся. – На свою квартиру Оглоблин не вернется. Знаешь, воры не обрастают домами или квартирами, машинами, семьями. Потому что украл – попался – тюрьма или зона. Шансов попользоваться нажитым непосильным трудом мало. А недвижимость – как якорь. Поэтому думаю – в завязке Оглоблин был. Но у подельника должна быть хаза, как они говорят. После ограбления они где-то отсиживаться должны. Понимают – фото Оглоблина у каждого постового. Проверяют вокзалы, все злачные места. Легли на дно они, а не в Сочи. Затихарились и водку жрут втихую. – Оглоблин свое дело сделал. Подельник мог уже от него избавиться. – Мог, твоя правда. Но Оглоблин три ходки на зону имеет, тертый калач. Сам понимает,что от него избавиться могут, наверняка как-то подстраховался. – Ага, прямо Арсен Люпен какой-то! – А что ему остается? Надо по уголовным делам смотреть – в какой зоне сидел. Какой-то авторитет на зоне наверняка был. Не оттуда ли след тянется? – Скорее бы уже запросы получить и архивные дела. – Теперь уже в Новом году. Где праздник встречаешь? – У Марии, дома. – Тогда иди, – отпустил Николай. – До конца рабочего дня полчаса осталось. Женщины уже разбежались. Сам понимаешь – кухня, прическа. И уже вдогонку, когда Андрей за ручку двери взялся: – Меру только знай. Вдруг происшествие? – Тьфу-тьфу, типун тебе на язык. Андрей в общежитие сразу направился. Одежду почистил, сапоги надраил. Решил идти в гражданском, форма милицейская, пусть и парадная, – для официальных праздников: День Красной армии, годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, день рождения вождя всех народов товарища Сталина. Достал коробочку с подарком для Марии, открыл, полюбовался на брошь. Красивая, девушке должна понравиться. Бутылки по карманам куртки рассовал, встал перед зеркалом. Некрасиво, бутылка с шампанским карман оттягивает, куртка перекособочилась. За пазуху ее сунул, еще хуже. А в руках нести не лучше. Завернул шампанское в газету. Вот теперь порядок. Быстрым шагом по снежку. Погода новогодняя – тихо, редкие снежинки срываются, мороз по ощущениям градусов пять. Благодать! Сам не заметил, как добежал. Калитка не заперта, вошел, закрыл на щеколду, в дверь постучал. Открыла Мария, в домашнем халате, в фартуке, на голове бигуди под платком, руки по локоть в муке. Сразу видно – на кухне делом занимается. А из дома запахи умопомрачительные, слюни сразу потекли. Андрей носом потянул, пытаясь понять – пирожки с какой начинкой? – Заходи быстрее, дом выстудишь. Раздевайся, в комнату проходи. Мы с мамой на кухне. – Помощь нужна? – Понадобишься – позову. А как же дрова? В доме тепло, печь затоплена, дрова потрескивают в топке. Андрей на кухню прошел, с мамой Марии поздоровался. – Андрюша, вы пока отдохните, журнальчики полистайте, газеты. Кухня – дело женское. Андрей в кресло уселся, удобно показалось. Радиоприемник включил. Музыка на всех волнах. И уснул позорно. Проснулся от прикосновения. Мария рядом стоит. – Андрей, уже десять вечера. За стол пора. Старый год проводить. – Всегда готов! – Андрей вскочил с кресла. Стол уже был сервирован. Надо же, женщины рядом ходили, а он не проснулся даже, неловко как-то. Он сходил в прихожую, выставил на стол водку и шампанское, сделал второй рейс, коробочку с подарком для Марии в карман сунул. Запоздало подумал: нехорошо получается, надо было и маме Марии что-нибудь купить. Да сейчас уже поздно что-то предпринимать. Вот же дубина стоеросовая! И еще вопросом мучился: сейчас подарить или когда уже Новый год встретят? Решил – после курантов. Женщины вышли к столу нарядные. На Марии новое платье, прическа. Красавица просто! – Как тебе я? – крутнулась девушка на одной ноге. – Мне нравится. – Платье или я? – Ты в платье. Я тебя такой еще не видел. – К столу! Уже половина одиннадцатого! Андрей еще не ел сегодня небось, – позвала хозяйка дома. – Угадали, – засмеялся Андрей. Он, на правах мужчины, шампанское открыл, разлили по фужерам, довоенным еще. Себе рюмку водкой наполнил. Первой слово взяла мама Марии. Про уходящий год сказала, упомянула о знакомстве дочери с Андреем, сразу всплакнула. – Отец твой, Маша, этот праздник любил. – Мама, ну не надо. Праздник все же. – Не буду, выпьем. Ух, давно Андрей так вкусно и сытно не ел. На столе холодец, картофельное пюре, котлеты, консервы рыбные, огурчики соленые, капуста квашеная и гора пирожков на блюде. Андрей с холодца начал. – Мария, а в доме горчица есть? – Ой, забыла, сейчас принесу. Горчица не магазинная, самодельная, ядреная – спасу нет, аж слезу давит. Но без нее холодец не тот вкус имеет. Под черный хлеб, да с горчицей, Андрей тарелку холодца умял. Первый голод утолен, теперь можно не спешить. Разговоры пошли – об учебе Марии, о стране. Восстанавливается после войны, хорошеет. Пленные на стройках работают. – Пусть их! Сами разрушили, сами пусть восстанавливают, – зло сказал Андрей. Выпили еще. Андрей за пирожки схватился. Любил он их. А тут на выбор – с рисом, луком и яйцом, а другие – с капустой. Душу отвел, штук пять слопал. – В старину обычай был, – сказала мама Марии. – Перед работником, когда наниматься приходил, еду ставили, смотрели, как ест. Кто хорошо ест, тот хорошо работает. Посмеялись. А тут по радио куранты бить стали. Андрей спиртное разлил по фужерам и рюмкам. А диктор торжественно: – В Москве полночь, в Петропавловске-Камчатском… Андрей убрал громкость, поднялся с рюмкой. – Желаю всем в Новом году здоровья, счастья. А Марии выйти за меня замуж! И опрокинул в рот рюмку. Как у него выскочило последнее предложение, сам не понял. Ирина Михайловна, мама Маши, тост поддержала. Мария замешкалась. Андрей решил для себя: «Не ответит или откажется, это будет последняя встреча наша». С неопределенностью надо кончать. Мария подняла голову. Щеки пунцовые. Однажды Андрей полушутя делал такое предложение. Маша восприняла как шутку. Слишком мало знакомы были. – Я согласна. – Ура! – закричал Андрей от избытка чувств. Полез в карман за подарком. Коробочка зацепилась за подкладку. Он дергал, смущался от внимания женщин, наконец, неловко выудил. – Тебе. Носи с удовольствием, на долгую память. Маша подарок приняла, открыла крышку. – Ой, какое чудо! Я в продаже таких не видела! Ирина Михайловна наклонилась к дочери. Тоже любопытно было. Обе вскочили из-за стола, направились к зеркалу. Маша приколола брошь к платью. Покрутилась, полюбовалась. Под светом ламп брошь поблескивала, переливалась. – Как красиво! Спасибо! Подбежала к Андрею, поцеловала в щеку. – Маша, ну что ты, как ребенок! – Мам, первый подарок от мужчины. Тем более от любимого. Андрюш, наверное, дорого стоит? – Не дороже денег. Андрею не хотелось называть цену. Для него – дорого, а девушка могла расценить иначе. Хотя… Большого достатка в семье не было. Пенсия мамы и ее стипендия, только выжить. Так после войны многие жили. Выпили за обновку, Андрей за пирожки принялся, уж очень понравились. Включили радио, потанцевали. Мама Марии выразительно посмотрела на настенные часы. И правда, половина третьего. Пора и честь знать. Уходить не хотелось. Легко и комфортно ему в этом доме. В прихожей, пока Андрей одевался, поцеловались. Уже выйдя за ворота, он вытащил из кармана наградной «ТТ» с именной табличкой, передернул затвор. Праздник, люди подвыпили, поплясали, стали по домам из гостей расходиться, бдительность утратили. Самое время гопников, чтоб им пусто было. На улицах многолюдно. Не как днем, но шли компаниями, песни пели, танцевали прямо на проезжей части. Веселились горожане, вся страна. Праздники редко бывали. Да и на официальных праздниках не погуляешь вот так. Не зря римляне говорили: хлеба и зрелищ! Ни хлеба в стране не хватало, ни зрелищ, за исключением футбола, собиравшего полные стадионы. Но футбол – мужское зрелище, а Новый год – для семьи, для родни и знакомых, приглашенных в гости. Пока дошел до общежития, ни одного происшествия не случилось. Загулявшие, немного пьяные были, а чтобы валялись, приставали к прохожим – не было. В общежитии музыка громыхала, из-за комнатных дверей тосты, взрывы смеха. Андрей разделся, улегся в постель. Не спалось. То ли шум мешал, то ли вздремнул немного в гостях. И завтра выходной, отоспаться можно! Уснул с предвкушением, что предстоит свободный день и можно к Марии сходить. Погулять по улицам, сходить в кино. На стадионе каток залили. Маша предлагала сходить, но у Андрея коньков не было. А честно говоря, последний раз катался еще до войны, когда в школе учился. Боялся – отвык, падать будет. Не падений боялся, а насмешек. Отдохнули не так, как Андрей планировал. Сначала по улицам погуляли, а после мимо Дома культуры проходили. Маша увидела объявление о танцах. – Пойдем сходим! – Ты же знаешь, я толком танцевать не умею. Опять тебе на ноги наступать буду. – Научу. Надо же когда-то тебе учиться. Удовольствия от танцев Андрей не получал, не в последнюю очередь потому, что не умел. Каждый танец своих движений требует, а еще партнершу надо чувствовать, музыку слышать. Танцующих было много, на них никто не обращал внимания. В уголке, где народу поменьше, толкались не так, Маша показала немного танцевальных па. А к концу вечера Андрей освоил два танца – вальс и танго. Собственно, не столько танцевать нравилось, а общаться с девушкой, чувствовать ее тело, вдыхать запах. Зато взбодрились, повеселились от души. В перерывах, когда духовой оркестр отдыхал, выступал конферансье. Еще и посмеялись. В одиннадцать вечера Андрей уже довел Машу до дома. Ей завтра на учебу, ему – на службу. После праздников на службу идти не хотелось. Все же выходные расслабляют. Андрей даже подумал подать заявление на отпуск, но пока шел в райотдел, передумал. Отпуск для свадьбы нужен, отдохнуть вдвоем. У Маши летом каникулы будут. Опасение было. Летом начальство в отпуск уходит, а рядовые сотрудники – когда начальство соблаговолит. Вспомнился анекдот. К начальнику приходит с заявлением об отпуске рядовой сотрудник. Начальник заявление прочитал и спрашивает: – Ты теплую водку любишь? – Нет. – А потных женщин? – Нет. – Тогда в отпуск пойдешь в декабре. Декабрь прошел, но впереди еще январь и февраль, а и март иногда бывает снежным и морозным, год на год не приходится. Николай уже был на службе. Перед ним стопка писем, старые архивные уголовные дела. Феклистов хлопнул ладонью по архивным делам, подняв облачко пыли, чихнул. – Садись за дела, из судебного архива доставили. Выписывай на листок – в какой зоне сидел, были ли подельники. Понятное дело – фамилии, адреса. Андрей вздохнул. Работа нудная, пыльная, а деваться некуда. Оперативник не всегда гоняется за преступником, еще реже стреляет. Приходится за столом посидеть. Добросовестно проштудировал одно дело, толстенное, на четыреста листов. На листок столбиком выписывал всех подельников. Только взялся за второе, звонок телефона. Трубку снял Феклистов. – Уголовный розыск, начальник отдела. Да, конечно, заказывали. Вот спасибо! Обязательно будем. Положив трубку, сказал: – Езжай в Москву, есть данные. По телефону, сам понимаешь, тебе их никто не даст. И по неопознанным трупам узнай. Андрей только рад. Все лучше, чем в кабинете штаны протирать. Сорвался на вокзал, в последнюю секунду на электричку успел. Сначала в паспортный стол. Там его удивили: – Нырков два года назад получил паспорт взамен утерянного. Оштрафовали, как положено, на три рубля. И показали карточку. На фото – настоящий Нырков, как он выглядел и в Подольском военном архиве. – Я установочные данные спишу? – Мы уже на машинке отпечатали. – Даже не знаю, как благодарить! Но, посмотрев на прописку Ныркова, приуныл. У черта на куличках. Остановочная площадка Черная, аж за Коломной, на границе области. Туда электричкой два часа добираться. Радовало, что Нырков жив и можно допросить, и не надо рассматривать фото неопознанных трупов. А огорчало – хотел под сурдинку к тетке заехать. Новогодние праздники прошли, а все с единственной родственницей не виделся, только по телефону служебному поздравил. Обломилось! Дело прежде всего. Поехал в Коломну. Для этой электрички – конечная станция. И дальше надо добираться. Ну не пешком же пятнадцать километров топать? Направился в районную милицию, больше помощи просить негде. Объяснил в уголовном розыске ситуацию. Капитан кивнул: – Погоди, что-нибудь придумаем. Нашел машину на базе горторга. Грузовичок, но все же не пешком. – Подбросишь, обождешь маленько нашего сотрудника и назад в Коломну доставишь, – инструктировал капитан водителя. В полуторке холодно, только что ветер не дует. На капоте и крыльях заплаток полно, видимо, на фронте машина была, посекло осколками. На платформе, как называли остановочный пункт электрички, всего несколько домов. Кабы не железная дорога, настоящий хутор. Андрей постучал в первый дом. Дверь открыл сам Нырков. Слегка поддатый, судя по запаху. Андрей удостоверение показал. – Нырков Павел Федорович? – Я. – Побеседовать надо. – Я не при делах. – Мы на крыльце говорить будем? – Проходите. Ныркову явно неохота было пускать Андрея в дом. Уселись на табуретках на кухне. – Вы паспорт при каких обстоятельствах утратили? – Было дело. Так три года с лишним прошло, скоро четыре. Новый документ я получил, даже оштрафовали. – По пьянке? – А то! В электричке ехал. Подсели двое, разговорились, в Коломне сошли. Предложили выпить, они угощают, кто откажется? – Ну да, встретили, понравился ты. А ведь не девка красная. – Я уже после понял. Выпили в привокзальной забегаловке бутылку водки на троих. Мало. Мужики-то все крепкие. Залакировали пивком. Потом на базар пошли, еще добавили. Очнулся вечером. Денег-то у меня не было, так часы наручные сняли, гады, трофейные часы, настоящие, не штамповка какая-нибудь! – Вспомнить их сможешь? – Конечно, не пропойца же я последний! Андрей был другого мнения, но смолчал. Нырков папиросу закурил, рукой дым развеял. – Один высокий, худой. На правой щеке шрам, на верхних зубах фикса железная. Вадиком назвался. А второй помоложе, лет двадцать семь. И дал описание. Оглоблина. Так вот откуда у вора документы Ныркова. – Кроме паспорта что еще из документов пропало? – А все! В одной пачке они были, черной резинкой стянуты. А почему ко мне такой интерес? – По вашим документам один из ваших собутыльников преступление совершил. – Во дела! – Поразборчивее в связях надо быть! Не выяснили бы, кто настоящий преступник, вас привлекли. – Все, завязал. Не с водкой, с незнакомыми компаниями. Андрей запротоколировал допрос, дал подписать Ныркову. – Когда суд будет, вызовем повесткой как свидетеля, а может – в качестве потерпевшего. – Потерпевший я, документы украли. Не потерял. – Ты же фронтовик, Нырков? Посмотри, на кого похож! Спиваешься! – Еще один воспитатель на мою голову! На свои пью, имею право! Да черт с тобой, имеешь, так имеешь. Только нелепо получается. На фронте, в мясорубке выжил, чтобы сдохнуть от выпивки? Должен жизнь ценить больше, чем те, кто пороха не нюхал. Обратно ехали молча. – Вас куда, товарищ? – спросил шофер. – На вокзал, на электричку. – Целый час ждать придется, ушла недавно, – посмотрел на часы водитель. В Москву Андрей приехал под вечер. В Балашиху не поехал, а направился к тетке. За работой нельзя забывать о родных. Он у нее не был… сколько же времени? Выходило – два месяца. Быстро время летит! Тетка обрадовалась. – Только извини, Андрюша, поесть нечего. Хлеб с маргарином, чай с сахаром. – Давай, есть хочу. Тетка поставила на керосинку чайник. Андрей с грустью заметил, как постарела она. Добавилось седых прядей, морщин. Тетка головой покачала: – Андрей, ты хоть вовремя кушаешь? Посмотри на себя – похудел как! Жениться тебе надо. – Женюсь. Девушку хорошую встретил. В Балашихе живет, студентка. – В Москве учится? – Ага, на историка. – Так ты меня познакомь! Мало ли, переночевать надо будет, так я всегда приму. Хм, тетка явно хотела посмотреть на избранницу. – Спасибо, тетя Маня, познакомлю. Ты скажи – тебе надо ли чего? – Пока есть все. Он попил чаю. – Тебе завтра на службу? – Да, разбуди пораньше. – А до вокзала пешком побежишь? Уедешь на второй электричке, не велика беда. Андрей уснул сразу, как только голова коснулась подушки. Тетка сидела на стуле, смотрела на лицо племянника. Похудел, осунулся, выглядит настоящим мужчиной. С фронта юношей пришел, только глаза выдавали – взгляд жесткий, решительный, много повидавшего человека. Тетка вздохнула. На фронте племянник под пулями был, вернулся живым. Думала – мирная жизнь настала. Выходит – не для всех. Чего рискует головой? Работал бы, как все, – на заводе. Тетка разбудила в половине седьмого. Андрей чаю наскоро выпил с куском хлеба, чмокнул тетку в щеку и на трамвай. Москва просыпалась, на улицах прохожие появились, пустые трамваи. А на вокзале народу много, впрочем – как всегда. Место в электричке в головном вагоне занял, там идти к Балашихе ближе. В вагоне народу немного. Основной поток пассажиров сейчас из Балашихи в Москву, а вечером – из столицы. Как только электропоезд остановился, Андрей побежал в райотдел. Ровно в девять вошел в отделение. Дежурный сразу бросил: – Феклистов уже в угро. Тобой интересовался. А еще замполит спрашивал. – Понял. Замполит перебьется, кроме пустых слов, от него ничего не услышишь. На собраниях распинается: «Мы, наследники Феликса Эдмундовича Дзержинского, чекисты…» А сам на земле ни дня не работал, сюда его перевели из райкома партии. На усиление, как любил говорить сам замполит. Лучше бы усилили еще одним постовым или опером. Феклистов сидел за столом, шумел чайник на электроплитке. Стало быть, четверть часа уже здесь. – Здравствуйте, товарищ начальник, – поздоровался Андрей. – В Москве у тетки ночевал? – Было дело. Нырков живой и здоровый обнаружился, за Коломной живет. Пришлось туда тащиться, вернулся в Москву поздно. – Ладно, докладывай. И Андрей пересказал все, что сообщил Нырков. Затем он вытащил протокол допроса. – Я тоже зря время не тратил. Просмотрел уголовные дела, по которым Оглоблин проходил. Кстати, кличка у него была Угорь. – Хм, оригинально. Я такой раньше у уголовников не встречал. – Я тоже. Так вот, подельников он своих не сдал. Правда, один из них позже попался на другом деле. Фамилия Юмашев, из татар, кличка Башир. Я наводил справки, он освободился четыре месяца назад. – Наводит на размышление, не он ли второй убийца? – Я сегодня с двумя блатными встречался, сливают мне информацию понемногу. Поставлю им задачу, пусть напрягутся. – А где проживал этот Башир? – Постоянного места жительства не имел. Менял фамилии, адреса. По-моему, и сам забыл, какая фамилия постоянная. В деле рапорт участкового есть. Лжив, жесток, употребляет наркотики. Тот еще отморозок. При всем – изворотлив, хитер. Первый раз судимость за кражу лошадей. Угнал ночью из конюшни двух жеребцов. Сочли – юн, покататься взял. Срок дали мизерный – год. – Наверное, на зоне «учителя» хорошие были. – О! Время! Я побежал. Будь на телефоне. Стало быть – в кабинете. Николай явно не исключал каких-то событий после встречи с информаторами. Андрей углубился в изучение архивных уголовных дел. Два раза Оглоблин был осужден в Москве и один раз – в Одинцове. Конечно, Москва – город большой. Для преступников большое поле деятельности. В многоэтажном доме квартиру обворовать проще, чем частный дом. Там соседи друг друга знают, опять же – собаки. Кроме того, уголовники считают, что в огромном городе легче скрыться от милиции. Да, были блатные хаты, притоны, но это кажущееся. Московская милиция действовала грамотно, и кадры были толковые, а МУР – лучшее подразделение Союза. Это Андрей точно знал. Где теперь искать Оглоблина? Союз велик, но не мог он далеко уйти. Сумма, что он взял с подельником, велика. В портфель или саквояж не поместится, даже если деньги поделили пополам. А чемодан привлечет внимание постовых. Рисковать не станут. Правда, был еще вариант. Возьмут немного, остальное спрячут до лучших времен. Прошло часа три, когда в кабинет ввалился Николай. – Ух, озяб что-то я! Прижался руками к печке. – Озадачил информаторов? – Один сразу отказался. Говорит – не вхож я в их круги, с Угрем незнаком. – Не томи. – Шустрый какой! Второй сказал, был в блатном мире слушок. Откуда ветер дует – не в курсах. Но мелькнула кличка Башира. – О как! – Я с расспросами насел. Вроде видели его после отсидки у Нинки, есть такая профура в Видном. – Потолковать бы с ней. – Молчать будет. Башир за длинный язык ее на перо поставить может. На бандитском жаргоне поставить на перо – зарезать. – Надо в Видное съездить. Парней из угро проинформировать, дать фото Оглоблина и Юмашева. – Вот ты завтра и поедешь. Пусть Гриша-эксперт фото размножит из уголовного дела, как и Оглоблина из личного дела инкассаторского отдела. Там фото посвежее. И по Нинке этой напряги. Может, есть что-то на нее. – Сделаю. Андрей к эксперту направился с делами. Григорий пообещал сделать фотографию к вечеру. Вернувшись в кабинет, Андрей застал Феклистова за изучением карты Московской области. – Оглоблин, как и Юмашев, отирались в Москве или ближайших окрестностях. И залягут там же. В незнакомое место не поедут. Им надежное укрытие надо. – Я все адреса, хоть раз мелькавшие в протоколах допросов, выписал. – Давай сверимся. Может, какой-то адресочек мелькнет дважды. Времени на сверку ушло больше часа. Но результат был. Один адрес упоминался в двух уголовных делах. – Ты завтра в Видное, а я адрес пробью. Съезжу в Лыткарино, поговорю с участковым. Не исключено, у него какая-то информация есть. Все, разбежались. Андрей еще час провел у эксперта, ждал, когда высохнут фотографии. Выехал он рано утром. Ехать через Москву, с пересадкой. Одно радовало – до Видного есть железная дорога и электричка. Могло быть хуже, тогда без транспорта никуда. Видимо, блатные тоже были озабочены транспортной доступностью. В город добрался только в одиннадцать утра и сразу в уголовный розыск. Познакомился с начальником, поскольку оперативники уже по делам разошлись. Оперов, как и волков, ноги кормят. Андрей просьбу изложил, фото предоставил. – Ознакомлю своих парней. Будет что-то, обязательно отзвонюсь. – И еще. Мне бы с некоей Нинкой поговорить. В архивном уголовном деле есть о ней упоминание. Как о Нинке-Профуре. К делу она никаким боком, поэтому ни адреса, ни фамилии не знаю. – Зуб даю, это Нина Кудрявцева, в уголовном мире личность известная. Когда у уголовников деньжата водятся, к ней идут. В картишки переброситься, само собой – выпить, девочки. – Подпольный бордель держит? – Не скажу, всего понемногу. Встретиться хочешь? – Поговорить бы. – Не, не выйдет. Блатные ее не сдают, а сама молчит, как партизан на допросе. Шутками отвечает, под придурковатую косит. Блатные ей, проигравшись в карты, золотишко оставляют, часы дорогие. Шубы и прочие носильные вещи не берет. Видимо, канал сбыта по золоту есть. Выгодно! За треть цены рыжье берет у воров и грабителей, точно зная – неправедным путем добыто. За полцены барыге сдает. Ей навар. Да еще за девочек, выпивку. В общем – крутая дама. И ни одной ходки. Разговоры ходят, а с поличным взять не можем, осторожная. Пробовали следить, установить связи. Как чувствует. По городу покрутится без цели, без контактов и домой. – Опытная, стерва. За тунеядство привлечь не пробовали? – Инвалидность у нее, вроде после какой-то операции дали. Думаю – комиссию подкупила. Но все на уровне догадок, их к делу не пришьешь. – У меня впечатление, что юрист опытный ее наставляет. – Догадлив! Есть у нее адвокат, прожженный, но все законы и уловки досконально знает. – А через девок на нее компромат собрать? – Пустой номер. Года три назад задержал я одну, как раз из ее окружения. Делу ход не дал, спустил на тормозах. Дело-то выеденного яйца не стоит. А девочка в благодарность информацию начала сливать. Кто был, о чем разговоры шли. Блатные, как выпьют, начинают друг перед другом хвастать, де какой он фартовый, удача воровская сама в руки идет. А через месяц нашли ее в овраге. Два ранения в сердце заточкой. Блатной почерк. Либо выследили, как я с ней встречаюсь, либо сама подругам сболтнула. – Сурово у вас. – А ты думал! По сводкам судя, в Балашихе не лучше. Инкассаторов убили, хапнули много. – Как раз этим делом занимаюсь. Оглоблин-то под чужой фамилией и по ворованным документам инкассатором после отсидки устроился. Убил двоих, свидетели указывают – второй был. Называют Башира. – Вот за кем ты явился! Залегли они где-то! – Я думал – у Нинки. – Она у себя не оставит, слишком много глаз, всплывет. Блатные всех моих оперов в лицо знают. Топтуна бы нам опытного, глядишь – выгорело бы дело. – В управление не обращался? – Несколько раз. Говорят – растите свои кадры. А пока новичка вырастишь, его физиономию весь город знать будет. По крайней мере – блатные. – И все же адресок мне дай. – Со всем удовольствием, не жалко. Пойдешь все-таки? – У меня время до вечерней электрички есть, почему не посетить? У тебя фото этой Нинки есть? – Даже несколько. Сейчас покажу. Начальник угро в сейф полез, достал несколько картонных папок, отобрал одну, положил на стол. – Любуйся. Андрей папку открыл. На первой странице установочные данные и несколько фотографий. Фото разных лет, судя по возрасту. Андрей взял в руки фото. – Последняя? – Прошлого года, свежее нет. Андрей смотрел, отмечая характерные детали. Лицо ничем не примечательное, только глаза нагловатые. Фото в дело вернул. – Телефон свой дай, – обратился к начальнику угро. – Так, на всякий случай. – Можешь в дежурную часть звонить, на меня переключат. Или прямой запомни. Начальник угро продиктовал номер. Андрей мысленно цифры повторил. – Не прощаюсь, думаю – свидимся сегодня, – поднялся Андрей. – Только без трупов, – бросил в спину хозяин кабинета. – Это уж как получится, – пробормотал Андрей уже в коридоре. Он направился к месту жительства Кудрявцевой. Зачем, почему – сам объяснить не мог. Интуиция? Любопытство оперативника? С помощью прохожих нашел нужную улицу, дом. Решил понаблюдать, устроился в подъезде дома напротив. Все дома на улице одинаковые, двухэтажные, с оштукатуренными фасадами. День рабочий, почти все жильцы на работе, в подъезде его никто не побеспокоил. Маялся час, пока из дома напротив вышла женщина. Андрей сразу ее узнал. Одета добротно, но не броско. Черная шляпка, черное приталенное пальто по моде, в руке дамская сумочка. Пару минут постояв, как будто в раздумье, направилась направо. Перед перекрестком обернулась. Проверяется, опытная. И вроде не специально. Со стороны глядя, никто не подумает. Андрей отпустил Нину метров на пятьдесят, шел то по одной стороне улицы, то по другой. В спину Кудрявцевой не смотрел. Некоторые взгляд в спину чувствуют, не насторожить бы. Через два квартала она повернула, прошла еще немного и зашла в единственный подъезд трехэтажного дома. Андрей прочитал название улицы на табличке углового дома. Потом номер дома. Недалеко телефонная будка была. Набрал номер милиции, благо для этого монеты не нужны. Не потому, что крохобор, а просто не было нужной денежки. – Дежурный отделения милиции старшина Ревякин. – Можно соединить меня с начальником уголовного розыска? – Минутку. В трубке щелчки, шорохи, потом голос: – Угро, Воинцев у аппарата. – Это… – Я понял, говори. – Пробей дом номер тридцать один по Калинина. Нет ли там малины? – А чего пробивать? Все гадюшники в городе я знаю. Чист твой адрес. А почему интересуешься? – Одна профура, тебе известная, туда вошла. – Мало ли – знакомую навестить. – Не исключено, спасибо. Едва Андрей закончил разговор, Нина вышла из дома. Деловой походкой направилась к центру. Андрей за ней. Кудрявцева зашла в продмаг. Андрей стоял поодаль. В магазине она может его «срисовать». Не было женщины долго. Андрей беспокоиться стал – не ускользнула ли она через задний ход, имея знакомую продавщицу? Нет, вышла, в обеих руках нагруженные авоськи. Виден хлеб, бутылка водки, бумажные пакеты. Зачем столько снеди? Как на хорошее застолье. Нина направилась к знакомому дому на Калинина. Андрей раздумывал недолго, быстрым шагом по другой стороне улицы опередил Нину, вошел в подъезд. Знать бы еще, на каком этаже квартира? Устроился на втором. С его площадки и первый этаж просматривается, и третий. Вошла Нина, Андрей к стене отпрянул. Но она подниматься не стала, постучала в дверь. Причем явно условным стуком. Три раза, промежуток, еще два стука, промежуток, и еще три раза. Дверь открылась, мужской голос произнес: – Где тебя так долго носит? Нина вошла в квартиру, дверь закрылась. Так, в квартире есть мужчина. Прячется от посторонних глаз или после бодуна не в силах до магазина добрести? Факт интересный. А как узнать, кто там? Может, уголовники местные, скажем – каталы, от игры оторваться не могут, фарт пошел. Пока он раздумывал, что предпринять, из квартиры вышла Нинка. Уже без авосек, и вид довольный. Пусть себе идет, сама по себе она ему не интересна. Для него сейчас важно – кто в квартире. Всякая шушера – карманники, каталы – его не интересовала. Посмотрел на часы – пятнадцать часов шесть минут. Во сколько же последняя электричка? Решил действовать нагло и нахраписто. Вытащил револьвер, крутнул барабан, все патроны в каморах. Вернул оружие в карман. У него револьвер самовзводный, так называемого офицерского образца. Перед выстрелом можно не взводить курок. Нажал на спусковой крючок, и выстрел. В таком случае усилие на спуске большое, точности никакой, но если придется стрелять, то дистанция метр-полтора, не промахнешься. Спустился вниз, встал у двери. Глазка нет, как в Москве в богатых квартирах. Постучал, как Нинка, условным стуком. Те, кто внутри, могут подумать, что женщина вернулась. Так и случилось. Щелкнул замок, дверь начала открываться. – Забыла что-нибудь? – спросил мужчина и осекся, увидев Андрея. В прихожей, как и на лестничной площадке, полумрак, но Андрей его сразу узнал. Фото из архивного дела помогло. Постарел, под глазами мешки, наверное – от пьянки. Секундная заминка. Башир, как звали уголовника, ожидал Кудрявцеву, а перед ним незнакомый мужчина. Андрей, в свою очередь, вовсе не ждал увидеть Юмашева. Уголовнику он незнаком, поэтому сказал: – Санитарная служба! Клопы, тараканы есть? От неожиданного вопроса Башир растерялся. Внутренне он мог ожидать Кудрявцеву, даже милицию. А тут санитарная служба. Башир повернул голову, крикнул в квартиру: – Санитарная служба, спрашивают про клопов и тараканов. – Гони в шею. Нет у нас. Башир повернулся к Андрею. Но тот времени даром не терял, успел выхватить «наган» из кармана. Юмашев замер. От его лица до ствола – пядь! – Ты… ты… ты… – Башира заклинило. – Тс! – приложил палец к губам Андрей. – Сколько человек в квартире? Пальцами покажи. Юмашев осторожно, косясь на оружие, поднял два пальца. – Иди в квартиру, – прошептал Андрей. Юмашев кивнул, отступил на шаг и вдруг заорал: – Атас! Мусора! В комнате сразу грохот, упал опрокинутый стул. Почти сразу звон разбивающегося стекла. Андрей выстрелил Юмашеву в грудь. Убийц ему никогда жалко не было. Башир завалился на спину. Андрей провел по его одежде левой рукой. Вот он, пистолет! Забрал его, сунул в карман, ринулся в комнату. На подоконнике, собираясь прыгнуть, стоял мужчина. Андрей, не раздумывая, выстрелил дважды. Мужчина рухнул на улицу. В комнате больше никого. Кто-то успел уже выпрыгнуть через окно. Андрей выбежал из квартиры, выскочил из дома. Успел увидеть, как кто-то без верхней одежды забежал за угол. Андрей рванулся за ним. На тротуаре застыли остолбеневшие прохожие. Такое не в каждом кино покажут. Сначала из окна, разбив его стулом, прыгает мужчина, потом стрельба, еще один падает. Какая-то дама закричала: – Милиция! Андрею не до прохожих. Уже к углу подбежал. Впереди мелькает спина в свитере. – Стой! Стой, а то стрелять буду! И выстрелил вверх. С крыш домов взмыли вверх испуганные воробьи и голуби. Мужчина не останавливался. Андрей остановился, вскинул револьвер. Прицелился в ногу, нажал на спуск. В закрытом пространстве между домами грохнуло сильно. Мужчина захромал, понял – не уйти теперь. Повернулся к Андрею лицом, выхватил из кармана складной нож-бабочку, мгновенно развернул. Вот он – Оглоблин, инкассатор, убивший своих сотоварищей. Впрочем, товарищем он никогда им не был. Мразь он и тварь! – Боишься? – осклабился Угорь. Это был именно он. – Сейчас я тебя на куски порежу! – пообещал бандит и сделал шаг вперед. – Брось нож, брось, а то выстрелю. Но Угорь решил – пугает милиционер, сделал шаг вперед. Андрей выстрелил бандиту в плечо. Оглоблин взвыл, выронил нож. – Ты что же делаешь, мусор?! – заорал он. – Мусор – это ты! Я бы и башку тебе прострелил за инкассаторов, да допросить надо. Иди к квартире, где твои подельники лежат. И помни – шаг в сторону, как попытка к бегству, башка дырявой будет. – Понял, – процедил бандит. Прошел, хромая, мимо Андрея. Когда он отошел метра на три-четыре, Андрей поднял нож. Все же вещественное доказательство. Ему теперь в прокуратуру объяснительные писать о применении оружия. Подошли к подъезду. Любопытные собрались на другой стороне улицы. Андрей крикнул: – Прошу свидетелей остаться, а прочим разойтись. Кто-нибудь, позвоните в милицию. – Уже позвонили, – ответил кто-то. У подъезда лежал убитый Андреем мужчина. Андрей сделал шаг в сторону. Мужчина лежал спиной к нему, лица не видно. Андрей нагнулся. Нырков! Настоящий Нырков, которого он допрашивал несколько дней назад. Утверждавший, что споили его, своровали документы. Вот же гад! Сам бандитам отдал. Вот почему Оглоблин спокойно жил в его квартире. – Стоять, – приказал Андрей, когда Оглоблин поднялся на крыльцо подъезда. Вдали послышалась сирена, из-за угла вывернула милицейская полуторка-автобус. Окрашена в темно-синий цвет, по борту красная полоса и надпись: «Милиция». Полуторка остановилась у дома. Из нее вышел Воинцев и два милиционера в форме. Начальник угро, как увидел Андрея, воскликнул: – Как дежурный адрес назвал, я сразу понял – ты. А потом дошло, читал я о тебе. Федька-Одноглазый – твоя работа? – Моя, – не стал скромничать Андрей. – Докладывай, что тут? – За Нинкой следил, она к квартире привела. А тут вся банда в сборе, что инкассаторов в Балашихе убили. Двоих застрелить пришлось, сопротивлялись, этого – в ногу и плечо ранил. Убегал резво и нож бросать не хотел. Воинцев подошел к Оглоблину. – Деньги награбленные где? – На хате. Все равно найдете. Воинцев к Андрею повернулся. – Тебе фартит, Фролов. Деньги тут, двое подельников мертвы, а третий показания давать будет. – Размечтался! – сплюнул Оглоблин. – А куда ты денешься? Тебе расстрельная статья светит. Ты сейчас за каждую возможность выжить цепляться будешь. Все выложишь, пятнашку получишь. А в молчанку играть будешь – к стенке поставят. Это один из фигурантов? – показал на убитого Ныркова Воинцев. – Да. По его документам Оглоблин в инкассаторскую службу устроился, в его квартире жил. – Стало быть – подельник, поделом ему. Идем в квартиру. И, повернувшись к милиционерам, сказал: – Боков, ты у трупа, не подпускай никого. А ты, Моргунов, – телефонируй в отдел. Пусть эксперта высылают, прокурорским сообщат. Чемодан с деньгами под кроватью лежал. При понятых его открыли, пересчитали деньги. На милицейской машине, под охраной, Оглоблина увезли в больницу. – Я милиционера к палате в больнице приставлю, не сбежит. Как можно будет, к вам в Балашиху телефонирую, переведете к себе для допросов. У нас своего дерьма хватает. Приехали представители прокуратуры. Первым делом изъяли у Андрея револьвер. По закону положено. Отстрел ствола сделать, сравнить с пулями из трупов. – Фролов, напишите объяснительную. Как, что, кто в кого стрелял. А главное – как вы здесь оказались? Территория не вашего отдела? Воинцев подмигнул Андрею. – Совместная разработка у нас с уголовным розыском города Видное была. Случайно наткнулся на фигурантов дела. – Короче, проверим. А сейчас пишите. Андрей над каждым словом думал. И себя подставить нельзя, и Воинцева. Теперь хочешь не хочешь, а уголовный розыск Видного в деле фигурировать будет. И слава, и неприятности – все пополам. Но сейчас Воинцев ему помог. Труп эксперты осмотрели, труповозка увезла. Прокурорские отпечатки пальцев с мебели сняли, чемодан с деньгами с собой увезли. – Едем в отдел? – На электричку опоздаю. – Шут с ней, найду ночлег. Нам с тобой кое-что обсудить надо, чтобы врать слаженно. Поехали в угро, обсудили детали. – Ты своему Феклистову отзвонись. Объясни, только без конкретики. Фигуранты – один в больнице, двое в морге. Деньги в прокуратуре. После оформления всех бумаг отошлем к вам в отдел. – Спасибо за помощь. – Земля, она круглая, глядишь – еще встретимся. А сейчас давай по сто грамм. За знакомство, успешное завершение дела. Выпили по сотке без закуски. – А ты молодец. Нет, я серьезно. Один банду взял. Дело закрыто, деньги банку возвратят. А вас в приказе отметят, ну хоть премией, – сказал Воинцев. – От начальства дождешься, как же! – Слушай, а блатные не тебя Стрелком называют? Вроде слушок был. – Меня. Прокуратура смотрит косо. Избыточное применение оружия. А предъявить ничего не могут, хотя тщательно улики собирали. Я в безоружного не выстрелю никогда. – Верно. А пойдем ко мне домой? Жена ужином угостит, еще по стопарику примем? – Я не против, устал что-то. – Нервное. Ты Феклистову позвони. Верно. За перипетиями нелегкого дня о звонке начальнику он забыл. Слишком много событий произошло. – Я тебя соединю, – пообещал Воинцев. Соединяли долго, минут пять. Наконец начальник угро протянул трубку. – Балашиха на проводе. – Алле, дежурный? Это Фролов. Переключи на Феклистова. Он в дежурке? Дай мне его. Здравия желаю, Николай Иванович! Докладываю. Дело можно закрывать. – Ты что, Фролов, лишку выпил? – Никак нет, сто грамм. Оглоблин ранен, в больнице под охраной, Башир и Нырков убиты при оказании сопротивления. – Ты чего несешь, Андрей? Оглоблин и Нырков – разные люди? – Разные. Только настоящий Нырков тоже на блатхате был. – Так, – растерянно протянул Феклистов. Чувствовал Андрей – растерян начальник. Сейчас задал бы пару вопросов, да по телефону не все можно, связь гражданская, открытая. – Ты где сейчас? – Известно – в Видном. Ты же меня туда послал. Оружие прокуратура изъяла. – Ты стрелял? – Было дело. Так я один, а их трое и с оружием. Завтра вернусь и все обстоятельно доложу. Электричка последняя уже ушла на Москву, – приврал Андрей. – Ты там не очень-то с Воинцевым празднуй. Погоди! Ты же действовал на чужой территории. Прокуратура интересовалась? – А как же? Первым делом. Но мы же совместно с видновским угро действовали! Секундная пауза. Феклистов прикидывал, как и что. – Конечно! Ладно, завтра жду. И чтобы как стеклышко. Андрей положил трубку, вытер рукавом вдруг вспотевший лоб. Воинцев засмеялся. – Не привык начальству врать? Если нечасто и по мелочи, не страшно. Ну, идем. Есть охота, аж выпить хочется. Воинцев привел его домой. Еще из коридора прокричал жене: – Люба! Я с гостем. Накрывай на стол. – Идите мойте руки, готово уже. На столе жареная картошка, да колбаса полукопченая, да огурчики соленые, сало порезано, да с мясными прожилками. У Андрея слюнки потекли от такой роскоши. Сам Воинцев из шкафчика бутылку водки достал, разлили по стопкам. – За успешное завершение дела! И выпил залпом. Андрей тоже выпил, за еду оба принялись. Жена Воинцева стояла у стенки, глядела жалостливо, как мужчины активно вилками орудуют. – И что же у вас за работа такая? Поесть вовремя некогда. – У нас не работа, а служба, – прошамкал с набитым ртом Воинцев. У Андрея настроение паршивое. Вроде радоваться должен. Банда уничтожена, деньги изъяты. А радости или удовольствия от хорошо проделанного труда нет. – О прокурорских беспокоишься? Плюнь и забудь, обойдется, – заметил его настроение начальник угро. – Под меня знаешь сколько раз копали? У тебя все по закону. Они с оружием напали, ты оборонялся. Если всех оперативников от дел отстранять да сажать за неправомерное применение оружия, работать будет некому. Ты что полагаешь – прокуратура этого не понимает? Если бы ты непричастного к блатному миру убил случайно, тогда другое дело. А здесь все улики налицо – похищенные в банке деньги, пистолет, нож. И не украли они, а инкассаторов убили. Стало быть, не карманники, а опасные рецидивисты. – Понимаю все, а муторно. – В первый раз убил? – Если бы. На фронте в разведке был, приходилось. И в милиции оружие применял не раз. – Вернут тебе «наган». Оружие за тобой числится, за Балашихинским райотделом. – У меня наградной «ТТ» есть, безоружным не остался. – Ух ты! Покажи! Андрей отдал пистолет Воинцеву. Тот табличку на рукоятке прочитал. – С одной стороны, память о службе, а с другой – как оружие последнего шанса. А у меня такого нет. Воинцев с явным сожалением вернул Андрею оружие. В уголовном розыске оружие не лишняя тяжесть в кобуре, не атрибут, а необходимый инструмент. Как у учителя указка или у плотника топор. Уложили спать Андрея на диване в гостиной. Непривычно в чужой квартире, но уснул. Проснулся от движения по квартире. На кухне уже чайник на керосинке шипел. Позавтракали быстро и молча. У подъезда расстались. – Вокзал там, – показал рукой Воинцев. – Удачи! Мужчины пожали друг другу руки и разошлись. Андрей успел сесть в электричкуза пару минут до отправления. В вагоне холодно, стекла изнутри изморозью покрылись. Пассажиры кутаются в одежды. До Москвы добрались быстро, Андрей поспешил в метро, надо перебраться на другой вокзал. И вот уже Балашиха, ставшая знакомой, почти родной. Вот уж не думал. Феклистов уже был в отделе. Время-то уже десять часов! На столе уголовное дело по факту убийства инкассаторов и пропажи денег. – Опять пострелять захотелось? – вместо приветствия сказал Николай. – Выбора не было, можно сказать – случайно вышло. – Да? Два трупа и раненый – случайно. Садись, докладывай. Все с подробностями. Андрей рассказывал битый час. Николай подвел итог: – Ошибок много сделал, да на чужой земле. Во-первых, почему сам в квартиру пошел? Мог бы позвонить Воинцеву. А одного тебя могли по-тихому зарезать и уйти с чемоданом денег. – Могли, – кивнул Андрей. – Только не получилось бы у них. Я в разведке четверых успевал завалить и языка взять. – Так это враги были. – А чем Оглоблин или Юмашев лучше? Враги и есть. – Ты демагогию не разводи. Садись и пиши. Так же точно, как прокуратуре в Видном, чтобы расхождений не было. А в принципе – молодец. Всю банду обезвредил. После твоего рапорта дело можно закрывать по смерти подозреваемых. Суда не было? Не было. Стало быть – подозреваемые. Андрей корпел над бумагами почти до обеда. Потом Феклистов к начальнику милиции с делом ушел. Вернувшись, позвонил в прокуратуру. – Все. Дело можно считать закрытым. У нас ничего серьезного нет, можешь идти отдыхать. И завтра тоже. – Почему? – Официально – до решения прокуратуры Видного. Оружия-то у тебя нет. Как тебя на происшествия посылать? Получается – временно отстранен от дел. Андрей направился к Марии. После новогодних праздников они еще не виделись, работа поглощала все время. Неудобно, предложил замуж девушке, а сам носа не показывает. Дома были обе женщины. Мама Марии сразу распорядилась: – Мыть руки и за стол. – Мама, ты человека с порога и за стол сразу. – А ты спроси его, когда он ел сегодня? – Андрей, ты ел? – Сегодня нет, – честно признался Андрей. – Вчера в командировке в Видном был, с утра на электричку, потом на службу. Эпизод с чаепитием с Воинцевым напрочь вылетел из головы. – Вот и пообедаем. Как продвигаются дела с убийством инкассаторов? Или это секрет пока? – Уже нет. Закрыто дело. – Надо же, как быстро! Молодцы! А когда суд? – Это не мне решать. Мое дело – установить преступника и арестовать. – Убийцы должны быть сурово наказаны. Как же так? Средь бела дня убивать из-за денег? – Двое уже наказаны, убиты при задержании. Один ранен. После выздоровления предстанет перед судом. Женщины переглянулись. – Так вон какая командировка у вас была, – вздохнула Ирина Михайловна. – Сами-то не ранены? – Цел, ни царапины. Хозяйка ушла на кухню, гремела посудой. Мария наклонилась к Андрею. – Шикарный подарок ты мне сделал. Я не удержалась, девчонкам в группе похвасталась. Всем понравилось. Но одна девочка сказала – подарок дорогой, не меньше трехсот рублей стоит. – А что твоя девочка в ювелирных изделиях понимает? – Не скажи. У нее папа ювелир. К тому же она еврейка. – Национальность не профессия. – Андрей, ты видел еврея грузчика? Они умные, все стараются высшее образование получить. Стоматологи, адвокаты, ювелиры. – Да мне все равно. Вошла мама Марии, внесла поднос с тарелками. – На голодный желудок спорим? – Да так, пустое. Разговор перешел на учебу Марии, потом на события в стране. Уже после обеда, когда Андрей хозяйку поблагодарил, Маша спросила: – А когда свадьба будет? – Хоть завтра. Долго ли в ЗАГС сходить, расписаться. – Сказал тоже. Надо платье сшить, друзей пригласить на торжество. – Понял. Деньги нужны. А во сколько это выльется? – Не знаю, мы с мамой обсудим. – Комната у меня в милицейском общежитии есть. На первое время перебьемся. – Никаких перебьемся! – вышла из кухни Ирина Михайловна. – Разве у нас в доме места мало? У Маши своя комната, там и будете жить. Андрею неудобно примаком идти. После женитьбы с родителями жить, хоть со своими, хоть Машиной мамой, не хотелось. Но до свадьбы время есть, можно обмозговать. – Маш, у меня тетка в Москве живет. Комната в коммуналке. Говорит – пусть ко мне твоя девушка заезжает, когда занятия поздно заканчиваются. Чего ей на электричке мотаться? Поспит у меня и на учебу. – Да? Познакомь. Нечасто, но бывают такие ситуации, особенно во время сессий. Приходится к подругам по группе напрашиваться. А удобно? – У меня тетка мировая! Сама предложила. Единственная моя родственница осталась. – Давай в воскресенье съездим? – Давай. А то я у нее редко бываю, служба все время отнимает. Андрей распрощался и ушел. Свадьба – серьезный шаг в жизни. Но ему уже двадцать пять, пора остепеняться. Каждый мужчина должен построить дом, посадить дерево, вырастить сына. Пока ничего из поговорки он сделать не успел. Дом уже сомнительно, что построит, не с его зарплатой. Деревья до сегодняшнего дня только губил на фронте. То растяжку с гранатой привязывал, а то и вовсе рубил – для костра или плот сделать и переправиться. Сына воспитать, так еще семьи нет. Вот и выходит – пока ничего толкового не сделал. Молодость – она быстро проходит. Казалось – совсем недавно из армии вернулся, казалось – долгая и счастливая жизнь впереди. А уже почти четыре года прошло, а чего он добился? Карьеру сделал? Смешно! От рядового постового до лейтенанта-опера. А как служил на земле, так и остался.Глава 9 «Расписной»
Выспался, на удивление проснулся рано. Почему так? Как на службу идти – спать охота. А на сегодня его Феклистов от службы отстранил. Прокуратура оружие изъяла, а без него оперу нельзя. Сразу вспомнились вчерашние слова Маши о цене бабочки-брошки. Он пятьдесят рублей платил, а она о трехстах сказала. Непонятки, надо разобраться. Он побрился, оделся. Была бы брошь при себе, было бы проще. Подойти к любому ювелиру и попросить оценить. А как на словах объяснишь? Он направился в универмаг. Предпраздничная суета схлынула, и покупателей было мало. Побродил по залу, осмотрелся – не видно ли директора? А то неудобно получится. Подошел к витрине ювелирного отдела, прошелся глазами по украшениям. Ага, кольца обручальные, цена приемлемая – шестьдесят семь рублей, но по справкам из ЗАГСА, для брачующихся. А броши в виде бабочки не видно. Спросил молоденькую продавщицу: – Не подскажете? Брошь у вас серебряная была в виде бабочки. – Раскупили сразу, партия всего несколько штук была. – А по какой цене? – Вам точно надо? Сейчас прейскурант найду. – Хотя бы приблизительно. – Около трехсот рублей. – Спасибо. Андрей поспешно вышел из магазина. Не обманула сокурсница Марию, брошь стоила действительно дорого. Только вопрос возникает. Зачем директору такая благотворительность? Магазин государственный, директор цены сам устанавливать не вправе. А юридическим языком рассудить – подношение он взял, взятку. Да как ловко директор все обставил. Деньги за брошь взял, но шестую часть стоимости. Благодарность за раскрытие кражи? Так Андрей не рассчитывал на мзду, ему государство жалованье платит. Или на крючок поймать хотел? Сам какие-нибудь махинации крутит-вертит, заранее в милиции знакомых ищет? Андрей не из отдела по борьбе с экономическими преступлениями, из угро. Пока непонятно и выявилось случайно. Но Андрей решил в универмаг больше не заходить, на всякий случай. Состояние странное. Рабочий день, а он не на службе. Направился в баню. В общежитии есть душ, но горячую воду дают только по выходным. Но душ не заменит баню. Там попариться можно, пивка после бани попить, все маленькие мужские радости. И мыло банщик дает, и мочалку, и полотенце. В обычный день в баню при оружии не пойдешь, украдут. А утрата врученного тебе оружия – позор. В лучшем случае из органов попросят, в худшем по статье привлекут. А сейчас – гуляй, рванина! В бане пустовато, в основном пенсионеры-завсегдатаи. Эти временем располагают, париться любят и умеют. Париться – целая наука, кто знает толк. Вот и Андрей сначала вымылся, согрелся, потом в парную. Из-за пара поперва дышать тяжело. Лег на нижнюю полку, согрелся, вспотел. Старичок-сосед крякнул одобрительно – правильно, мол, делаешь. Потом Андрей над старичком поработал веником – пар разогнал, распаренным веником по телу поводил, а потом хлестать начал. С Андрея пот градом катится, а старичок только покрикивает: – Поддай еще! Затем местами поменялись. Охолонули чуток, Андрей в мыльное отделение вышел, ополоснулся из шайки теплой водой. Хорошо! Давно такого удовольствия не испытывал. По милицейской привычке мужиков осмотрел. Один привлек его внимание наколками. Татуировки встречались у мужчин часто. В армии накалывали, на зоне. Если учесть, что десятая часть мужского населения через тюрьмы и зоны прошла, то у многих наколоты татуировки невзрачные, синие, но несущие информацию. У одного мужичка тощеватого вида с землистым лицом, какое зачастую у заключенных бывает, наколки на первый взгляд простые. Но это для непосвященного обывателя. Слово «мир» и два колокола на груди. Мир – это сокращенно от «меня исправит расстрел», колокола – сидел от звонка до звонка, без права на условно-досрочное освобождение. На пальцах рук перстни наколоты по количеству ходок. У мужичка все пальцы на обеих руках с перстнями. Похоже – знатный сиделец. Андрей сразу вспоминать стал ориентировки, виденные у дежурного. Похожих не было. Попытался припомнить, стучал ли кто-нибудь из информаторов из блатной среды о появлении в городе вора-рецидивиста. И не смог вспомнить. Либо только приехал и в баню – смывать лагерную грязь, либо залетный, из другого города. Но по указам рецидивистам или осужденным за особо тяжкие преступления не позволялось жить ближе ста километров от столицы. Уже нарушение. Но есть одна закавыка. Если после отсидки прошло много времени, судимость считается погашенной и человек волен жить, где хочет. Однако татуировка «мир» не подразумевала завязку. В таких случаях должна быть еще одна татуировка – паук в паутине, лезущий вниз, что означало – воровал, но завязал. Если паук взбирался вверх – воровал и продолжаю. Занятный мужичок, надо физиономию запомнить и с Николаем поговорить, может, он в курсе – кто это. Андрей посидел в предбаннике, обтерся, оделся. Не спеша пиво попил с посетителями. Ему даже достался хвост таранки сушеной, угостили соседи по столу. Вор, уже одетый, прошел к выходу. Андрей не пялился на него, зачем обращать на себя внимание. Он видел, как вор в мыльне на него несколько раз кидал косые взгляды. Уже срисовал и запомнил. У Андрея стрижка короткая, по уставу. В милиции, как и в армии, – стрижка по уставу. Не возбранялось носить усы, а борода была под запретом. Не выдержал Андрей, после бани в райотдел пошел. Николай удивился: – Ты же отдыхать должен! – Куда ни придешь, везде должен! Я у тебя ничего не занимал. – Не придирайся к словам. Вижу – не пустой пришел, выкладывай. – В баню городскую ходил, попарился. Интересного человека видел. И подробно описал вора. – Хм, агентура ничего не доносила, надо напрячь. А полистай-ка фото. Был в каждом отделе альбом, да не один. По разделам представлены фотографии – убийц, шниферов, карманников, грабителей. Свидетелям или потерпевшим альбомы показывали. Иной раз польза была. Свидетель узнавал фигуранта. Ткнет пальцем: – Он это! Однако фотографии не первой свежести, обновлялись при очередном аресте только. К тому же не всегда на месте преступления видимость была хорошей – сумрак, дождь, туман. Кроме того, сказывалось душевное волнение свидетеля или потерпевшего. Вроде похоже фото на личность преступника, и вроде не он. Конечно, в альбомах не все фото, Союз велик. Но Москва и область представлены. Битый час Андрей альбомы смотрел. И ни одного похожего. – Не нашел? – Никто не смахивает даже. – Если сиделец, а его нет, значит, приезжий. Он один был? – Один. Ни с кем не общался и ушел один. – Тебя срисовал? – Думаю, да. Прическа, шрамы, сам понимаешь. – Заинтриговал ты меня. Сегодня же напрягу информаторов. Если рецидивист в городе появился, жди воровской сходки или громкого преступления. – Мы «дело инкассаторов» только закончили, а ты каркаешь. – Твой расписной не чай приехал сюда попить. Пока приглядывается, а вскоре жди событий. Расписными оперы часто называли блатных с обильными татуировками. – Знал бы – проследил за ним. Где живет, у кого. – Думаешь – не заметил бы хвост? Покружил бы он тебя по городу и оторвался. Ты не топтун, опыта нет. Тем более видел он тебя, наверняка проверялся потом не раз. – Николай, да что он – шпион? – Недооценивать противника – ошибка. Ладно. У нас пока никаких сведений о преступлениях – совершенных или готовящихся – нет. Я иду по информаторам своим, а ты по своим. Разбежались. Информаторов, а попросту стукачей, у Андрея было пока мало. Это Николай был из местных, служил давно, связями оброс. А у Андрея всего трое, да и то мелкота. Один – официант в ресторане. Сам с уголовниками не связан, но периодически собираются в его заведении блатные, иногда удается кое-что подслушать. Даже сам факт сбора авторитетов уже информация к размышлению. Зачем собрались – замышляют крупное дело или делят сферы влияния? Официант был на месте. Увидел Андрея – вида не подал. Опер в туалет прошел, вроде руки вымыть перед трапезой. А какой обед, если в кармане у Андрея несколько рублей? Ресторан не из дешевых, его денег хватит на стакан чая с булочкой. Спустя несколько минут в туалет зашел официант. Наклонился к уху Андрея. – Новостей пока никаких. – Не появлялся ли блатной? В нескольких словах Андрей описал расписного. – Пока не был, буду иметь в виду. Официант вышел, следом Андрей. Встреча происходила быстро. Пара минут – и разошлись. Официант приторговывал левой водкой, Андрей закрывал глаза на маленький бизнес, зато сотрудник ресторана поставлял информацию. Второй информатор обретался на рынке. За прилавком стоял, торговал жареными семечками. Но приторговывал вещами. Андрей твердо знал – барыга он, а вещи ворованные. Место барыги в тюрьме, но срок большой не дадут, еще попробуй докажи, что барахло ворованное. Должно быть заявление потерпевших, опись имущества, опознание. А заявления не было, без него обвинение не построишь. Барыга, которого звали Трофимом, с блатным миром дружил, иной раз новости узнавал одним из первых. По его информации Андрей уже двух матерых домушников задерживал. А что поделать? Все оперативники так работали. В белых перчатках информацию не получишь. Каждый искал свою выгоду. Барыга торговал по мелочи, большого вреда не наносил, Андрей решил – пусть пока воздухом свободы дышит, но стучать должен исправно. Андрей постоял в сторонке, пока народ от прилавка Трофима отойдет, подошел, кинул пару семечек в рот. Со стороны посмотреть – на пробу. – Трофим, человек в городе появился из блатных. За плечами – десяток ходок. И описал внешность. – Не слыхал, – помотал головой барыга. – Прощупай потихоньку ситуацию. Кто такой, кличка, зачем приехал. – Так он мне и сказал. – Трофим, не гони дурочку. – Понял. Андрей сказал: – Недожаренные у тебя семечки. Семечки были хорошие, это для покупателя сказал, который к прилавку подошел. Оставался еще информатор – продавщица пивного ларька на углу Калинина и Первой Конной. Все три информатора сами не из уголовного мира. Трофим приблатненный, а два других к воровскому сообществу не принадлежат, но вращаются в гуще народа. Где-то разговор подслушали, подвыпившие мужики языки распускают, говорят громче обычного, а иной раз сами вопросы задавали, вроде наивные и простые. Уголовники же похвастать любят своим фартом, близостью к авторитетам, знанием новостей. Имеющий уши да услышит. Информация по капле стекалась к оперативникам, анализировалась. Данные от множества мелких стукачей иной раз позволяли делать серьезные выводы или помогали раскрыть преступление. В общем, Николай и Андрей озадачили своих стукачей. Теперь оставалось ждать результата. Торопить информаторов нельзя, не справочное бюро. Стоит уголовникам почувствовать излишнее к себе любопытство, дело могло кончиться смертью информатора. Несколько дней занимались бытовухой – пьяные драки, семейные разборки с мордобоем, хулиганка. Фактически работа для постовых и участковых. Но серьезных происшествий не было. Видно – сглазили. Утром, только оперативники явились на службу, дежурный «обрадовал»: – Пару минут назад звонила продавец магазина номер сорок семь, заявила о краже. – Это где же такой? – На окраине, на Ворошилова. – Промтовары? – Нет, продовольственный. Феклистов в кабинете, я ему только что сообщил. Андрей поднялся на второй этаж, а по коридору навстречу Николай идет. – О происшествии знаешь? – Дежурный только что доложил. – Бери Григория, едем. Магазин продуктовый, в небольшом доме. Товаров дорогих, вроде икры, копченых колбас или ветчины, отродясь не было. Чай, не центр города. На окраине рабочий люд живет, доходы скудные, ассортимент магазина под стать. На центральном месте витрины – водка, портвейн, вермут. На полках – соль, консервы, хлеб. В охлаждаемой витрине – ливерная и вареная колбаса, селедка, килька. Самые ходовые товары. В углу полка с папиросами, спички. Андрей, как вошел, подумал: или новички воровали, или пьяненьким аборигенам на выпивку не хватило, решили магазин «ломануть». Серьезный вор побрезгует. Доход от кражи маленький, а срок дадут большой, поскольку магазин государственный. Свои мысли Николай озвучил: – Сам так думаю. Григорий, приступай. Пальчики, замок, ну, ты лучше меня знаешь. Пока Григорий снимал отпечатки, оперативники к продавщице подошли. – Вы обнаружили кражу? – Я. Как подошла, смотрю – навесной замок сломан, на крыльце валяется. А дверь ломиком или железкой какой отогнули. Дверь-то деревянная, больше для честного человека. – Смотрели, что взяли? – Учет надо проводить. Но сразу скажу – ящик водки забрали, он в подсобке стоял, несколько банок рыбных консервов и пачку шоколадок, десять штук. Только вчера их получила. А еще из кассы остатки выручки забрали. – Почему остатки? – Выручку я в банк сдаю после рабочего дня. А мелочь оставляю, сдачу-то людям давать надо? – Логично. – Там и было рублей восемь-десять. Судя по словам продавщицы, кража тянула рублей на сто двадцать. Ориентировочно, конечно. – В бухгалтерию свою звонили? – А как же! Первым делом. Сказали – магазин закрыть, не торговать. Инспектор должен подойти, ревизию проведем. Тогда будет акт об убытках. Оперы осмотрели магазин. Задняя дверь, через которую товар завозили, оказалась целой, не взломанной, окна тоже. Вор или воры действовали прямолинейно, без затей. – Что думаешь? – спросил Николай. – Местные пролетарии экспроприировали на опохмел. Уперли водку вместе с ящиком. Водку выпьют, ящик рядом с домом выкинут. – Похоже на то. Подошел Григорий. – Похоже, хлопцы, я вас огорчу. – Чем? – дружно спросили оперативники. – Дверь отжали и навесной замок фомкой взломали. Но следов никаких. Ощущение, что в перчатках работали, причем кожаных. Нитяные или шерстяные нити оставляют. Это все плохо. Если вор был судим, отпечатки пальцев могли вывести на преступника, найти проще. А во-вторых, отпечатки в случае поимки вора могли служить доказательной базой для того же суда. Получалось – магазин обнес опытный вор, а не пьянь окрестная. Оба опера задумались. Если воровал опытный, улов его невелик. А неопытный не работал бы в перчатках, да и другие следы оставил. – Андрей, обойди завтра окрестные дома, по помойкам дворовым пройдись, посмотри – ящика из-под водки не видно ли? Или, скажем, кучи водочных бутылок. – Насчет бутылок ты загнул, Николай Иванович, – встрял Григорий. – Местные алкаши их быстро подберут, отнесут в пункт приема стеклотары. Николай в сердцах сплюнул. Кража есть, а следов нет. Висяк будет, то есть нераскрытое преступление, статистику раскрываемости испортит. И никакие стукачи не помогут. Водку выпьют под ворованную закуску и никаких вещдоков не будет. – Поехали. Вас Вера зовут? – обратился Николай к продавщице. – Вера. – Как акт готов будет, копию нам в уголовный розыск. От суммы ущерба зависело, по какой статье дело заводить. Мелкая кража или крупная? Крупной не пахло, магазин маловат. День прошел в пустых хлопотах. А наутро ситуация повторилась. Снова кража из продуктового магазина, но уже в другом районе города. Как под копирку. Маленький магазин, украдена водка, несколько колец одесской колбасы и шоколадные конфеты – килограмм. – Слушай, – сказал после осмотра Николай. – Может, подростки балуются? – Зачем им столько водки? И почерк взрослый. Надо фомку иметь, отжать дверь в нужном месте, перчатки. – Зима, перчатки как защита от холода. Фомка-то железная, холодная. А получилось, не только от холода прикрылись, но и отпечатки не оставили. И на третье утро подобная кража. Три кражи из магазинов за три дня! Начальнику милиции Щеглову из горторга звонили, ругались. К небольшим точкам сторожей ставить расточительно, зарплата всю выручку съест. Щеглов их успокоил, а Феклистова на ковер вызвал. – Что за безобразие в городе? Мне только что из горторга телефонировали. – Работаем, пока результатов никаких. – Значит, плохо работаете. Примите все меры! В городе только и разговоров о кражах. – Постараемся как можно быстрей. – Идите! – Щеглов был недоволен. Горторг о кражах наверняка в исполком сообщит или в горком партии. Впрочем, информацию о всех происшедших в городе преступлениях дежурная часть подавала каждое утро сама. Николай вернулся в кабинет злой. – Щеглов требует быстрого раскрытия краж из магазинов. Смешно. Можно подумать, мы сидим сложа руки. – А чего ты от него ожидал? Он на земле не работал, ситуацией не владеет. А перед городским руководством хочет выглядеть хорошо. – Подхалим! – Тем и пролез! А ты начальником милиции не станешь никогда. Так и останешься опером. – Давай еще раз подумаем. Что имеем? Три кражи, все – как под копирку. Что общего? – Николай закурил. – Магазины маленькие, без сторожей, на окраинах. – Раз! – Брать особо в продуктовых магазинах нечего, суммы похищенного невелики. – Два! Стоп! Давай зайдем с другой стороны. По деньгам – ущерб невелик. А вес украденного? – Пока не понял. – Чтобы ящик водки нести, нужны две руки. А ведь еще консервы, конфеты и по мелочи. – Хочешь сказать – их минимум двое было? – Само напрашивается. – Принимаем как вариант. Еще. – Взломали быстро, без шума. Похищенное нигде не всплыло и не всплывет, потому что сами съели и выпили. – Почерк опытного вора, а кражи мелкие, не вяжется. Папа-уголовник с сыном воровали? Папа водку выпил, сын конфеты съел, – засмеялся Андрей. Николай оставался серьезен. – Ты знаешь, в этом что-то есть. Какое-то рациональное зерно. Но зачем им столько водки? Три магазина, три ящика, в каждом по двадцать бутылок. Упиться можно, белочка посетит. – Да, одному столько не выпить. Какая-то мысль вертелась в голове у Андрея. Нечеткая. Концы не связывались, но он решил озвучить. – Николай, я сейчас скажу версию. Только ты не смейся. На первый взгляд фантастическая. – Давай. Честное слово – буду серьезен. – Ты помнишь, видел я в бане расписного? – Конечно, я информаторов потряс. – А если этот урка набрал себе шайку из подростков. Продуктовые магазинчики – как учеба. Натаскивает воровскому ремеслу. – Хочешь сказать, скоро за серьезное дело возьмутся? Николай помолчал. – Ничего смешного и фантастического не вижу. Вполне реальная версия. Сколько пацанов без дела болтается? До обеда отучился в ФЗУ, а потом свободен. Отец на фронте сгинул, мать с утра до вечера на работе копейку зарабатывает, не разгибаясь. Оболтуса же одеть-прокормить надо. Безотцовщина. А тут во дворе появляется такой расписной. Разговор о легких деньгах, да как хорошо ворам живется, все – как братья. Неокрепшие души на эти сказки ведутся. Вполне, вполне твоя версия. – Тогда идем по информаторам? К официанту в ресторан Андрей решил не ходить. Воры забрали много водки и закуску. Зачем тратить деньги в ресторане? На съемной квартире или малине можно устроить настоящий сабантуй, не вложив ни рубля. Направился к Трофиму на базар. Барыга стоял на своем месте, как бессменный часовой. Андрей выждал несколько минут, когда отойдут покупатели, сам подошел, бросил в рот семечку. – Есть такой человек, которого ты описывал. Не городской и не москвич, пришлый. Никто его толком не знает, только погоняло назвали – Шизо. – Шизо? – Что мне сказали, то я услышал. Шизо – сокращенно штрафной изолятор на зоне. А еще так называют шизофреников медики, людей с неадекватным поведением. И штрафной изолятор, и поведение отморозка вполне могут сочетаться. Уголовники в большей части – люди с нарушенной психикой, неврастеники и психопаты. Нормальный человек не способен пытать старушку с целью вызнать – где пенсия припрятана. – А где он обретается? – Не знаю, как на духу говорю. – Чем занимается этот Шизо? – Говорили – у него статей было, как у дворняжки блох. Сто тридцать шестая, сто сорок вторая, сто шестьдесят вторая, сто шестьдесят пятая и даже восемьдесят вторая. Андрей присвистнул. Богатая биография! Сто тридцать шестая статья Уголовного кодекса – умышленное убийство, сто сорок вторая – умышленное нанесение тяжких телесных повреждений, сто шестьдесят вторая – кража, сто шестьдесят пятая – грабеж. А в довесок – восемьдесят вторая статья – побег из-под стражи. Авторитет или вор в законе в город пожаловал. Вот откуда вал краж из магазинов. Андрей содрогнулся. Кражи – мелкота. Начало. Похоже – работа у оперов только начинается. – Кто из местных блатных с ним якшается? – Слышал – Венька-Туз, но верно ли? – Если сможешь, узнай, где берлога у него и кто в шайке. – Опасно. Шизо – не фраер. Если почувствует к себе интерес, мне несдобровать. – Ты, Трофим, мужик тертый и хитрый. Вон уж сколько лет на базаре стоишь. Кошель от денег скоро лопнет. Не мне тебя учить осторожности. Ладно, через пару дней подрулю. А если узнаешь что важное – позвони из автомата на дежурного, попроси со мной соединить. Андрей отошел от прилавка, долго стоять нельзя, можно ненужное внимание привлечь. Прошел по рядам, приценился к салу, купил небольшой кусок. Пристрастился к салу в разведке. Когда в рейды ходили в тыл врага, брали с собой хлеб и сало, конечно – когда удавалось достать. Несколько кусочков съешь – и голод утолен, а зимой не замерзнешь. А еще – мало места занимает, что тоже в рейде существенно. С тех пор периодически покупал. И сейчас устоять не смог, больно кусок аппетитный, с прожилками мяса. Из рынка с другого входа вышел, так ближе к пивному ларьку. У ларька Антонины вечно мужики толкались. Перед ларьком круглые столики высокие, на одной ноге. Кучковались любители пива по интересам. Одни любили козла забить, другие рыбалкой увлекались, а кто деловой интерес имел. Пьют пиво мужики, разговаривают, ничего подозрительного – отдыхают, имеют право. Антонина, завидев Андрея, знак сделала – зайди с черного хода. Дверь уже приоткрыта. В закутке угловом низкий столик на двоих. С улицы не видно его, это для особо уважаемых клиентов. – Садись, – пригласила Антонина. – Пиво будешь? – Стакан, мне еще на службу. Антонина наполнила, поставила перед опером. – Говори. – Что ты просил узнать – пусто. – Зачем знак подавала? – Вчера приходили ко мне, предлагали два ящика водки за полцены взять. Продавцы пива с целью извлечения прибыли с пенным напитком химичили. «Женили», то есть разбавляли водой. А за дополнительную плату под прилавком наливали в кружку по стопочке водки. Со стороны не видно, продавщица ставит на прилавок кружку «Жигулевского», такую же, как у других. А «забирает» такой ерш изрядно. По правилам, приносить с собой спиртные напитки воспрещалось. Выходили из ситуации таким способом. Как говорили продавцы – хочешь жить, умей вертеться. Милиция о таких фортелях знала, но смотрела сквозь пальцы. Постовой иной раз в пивную зайдет, продавщица или буфетчица ему кружку пива бесплатно, да свежего и «неженатого». Постовой ее не трогает. Только если буфетчица сильно наглеть начинает, взять ее можно в любой момент, потому как в ларьке водку можно обнаружить. А срок по статье 128В – за обвес, обман, обвешивания и прочие торговые грешки – вполне солидный, до 10 лет, как за убийство. Несуразица! – Согласилась? – Еще бы, такую выгоду упускать. – Уже принесли? – Сегодня обещали, к закрытию. – Не зря я тебя покрываю. Ты во сколько закрываешься? – В восемь. – Лады. Если меня увидишь, вида не подавай. Андрей опрокинул стакан с пивом в рот, вышел. Все-таки не зря информаторов они озадачили. Информация небольшая, но делу помочь может. Николая в уголовном розыске еще не было, но дежурный сказал: – Тебя Щеглов искал, зайди к нему. Грехов за собой Андрей не знал, зашел. Начальство ждать не любит. – Здравия желаю! – А, Фролов! Курьер сегодня оружие твое доставил и постановление – в возбуждении уголовного дела в отношении тебя отказать. Забери свой «наган». А впредь думай, прежде чем на спусковой крючок нажать. – Так точно! – вытянулся Андрей. Начальство возражений не любит, это давно известно. У них одно мнение правильное – свое. – Как дела по краже из магазинов? – Работаем. – Надо ускорить! – Постараемся. Сейчас только от информаторов, весь город обегал. – Давай, трудись, не буду отрывать. Андрей в кабинете «наган» осмотрел, вычистил и смазал, зарядил. О, другое дело! С оружием почувствовал себя уверенно. Без привычной тяжести в кармане – как не в своей тарелке. Резко распахнулась дверь, в кабинет ворвался Николай. – Оружие вернули? – Ага, только сейчас от Щеглова. Вины в применении оружия не нашли. – Что информаторы? Николай явно тоже что-то узнал, поскольку был в хорошем настроении. – Узнал по расписному. Не из местных, его никто не знает. Кличка Шизо, за спиной куча статей, от краж и грабежей до убийства. – Серьезный фигурант. – В пивной ларек, что на Калинина, вчера предложили два ящика водки за полцены. Обещали сегодня к закрытию доставить. – Проявились-таки! А во сколько ларек закрывается? – В восемь. Николай посмотрел на часы. – Время еще есть. Мне тоже про Шизо сказали. Видели в поселке авиазавода, а где точно – неясно. Где-то там у него лежбище. – Считаешь, кражи продмагов – его рук дело? – Наставлял и руководил, полагаю, он. Есть какая-то связь. Появился в городе Шизо, и кражи пошли. – Для прокуратуры и суда – не факт. На горячем взять надо, с поличным. – Что думаешь по пивному ларьку? – Что и ты. Брать их надо. – Ты внутри ларька был? – Кроме продавщицы двоим укрыться можно, но не нужно. Увидев посторонних, рванут назад. А кроме того, информатора подставлять нельзя, только полный тупица не поймет, кто навел. – Сам такого мнения. А вокруг места скрытные для наблюдения есть? – Перед ларьком пустая площадка, по обеим сторонам частные дома. На лавочку не сядешь, зима. Это летом можно за стол к доминошникам присесть. – Плохо. Давай думать. Николай уселся на стул, потом вскочил. – Есть вариант. У меня шофер знакомый на хлебовозке работает, он выручит. Едем к нему. Уговаривать водителя долго не пришлось. – Если для дела надо, помогу. А что делать? – Подъедешь, постоишь. – И все? – По ходу понятно будет. Пока было время, оперативники пообедали в столовой хлебозавода. Завод по запаху найти можно. Вкусно пахло свежим хлебом уже за квартал от завода. А уж внутри, на территории, слюной подавиться можно. Запах в ноздри бьет, густой, ароматный. Назад, в райотдел, на мотоцикле за пять минут домчались. Николай за телефон уселся, стал в Москву звонить, знакомым из Главка. Может, кто-то помнит уголовное дело, где фигурировала кличка Шизо. Кличка редкая, должна запомниться. Но при условии, что дела проходили в Москве или Подмосковье. Уголовник не из местных, балашихинская братва его не знает. Он мог после отсидки приехать с Урала или из Сибири. Разве все города обзвонишь? На это куча времени надобна. Могла бы помочь паспортная служба, но для этого надо знать фамилию. Еще вариант – ГУЛАГ. После освобождения из зоны сидельцам выдавали справки об освобождении. По ним в паспортных столах выдавали паспорта определенных серий. Но кроме ГУЛАГа – Главного управления лагерей, таких управлений было еще десять. Хотя бы знать, где сидел Шизо. А у оперов, кроме клички, больше ничего. Вечером отправились пешком на хлебозавод. Уже все машины-хлебовозки в гараже. Работа для них начинается рано утром, можно сказать – даже ночью, когда с завода развозят хлеб по магазинам. На машине, на которой работает знакомый Николаю водитель, на борту надпись крупными буквами «Хлеб». Только после оперативники поняли, что сделали ошибку, выбрав такую машину. До войны, во время массовых репрессий, чекисты использовали такие для перевозки арестованных. По ночам, наряду с настоящими хлебовозками, по городу курсировали грузовики НКВД, замаскированные под мирные продуктовые. Милиционеры об этом знали, на перекрестках старались не останавливать. Позднее узнали граждане. А оперативники упустили из вида. Водитель вытащил из кузова пустые деревянные ящики из-под хлеба. – Загружайтесь. – Да ты что? А наблюдать как будем? – Спереди окошечко есть с заслонкой, приподнимите. Да и в дверцах щели изрядные. – Окошечко-то зачем? – А, не знаете? Хлеб горячим грузят, он потеет, по стенкам кузова изнутри капли текут. Приоткрываем немного для вентиляции, не то буханки в нижних поддонах намокнут. Николай в кабину с водителем уселся – дорогу показать, место стоянки для наблюдения выбрать. Андрей в кузове устроился, на полу. Все вокруг железное – кузов, пол, полозья для поддонов. Холодно, а сидя на полу, не видно ничего. Полная темнота. Грузовик раскачивает, трясет. Неуютно. Андрей представил себя на месте арестантов. Тем хуже было: везли в полную неизвестность – в тюрьму или на расстрел. Да не уголовников, зачастую цвет нации, людей образованных, при должностях. Сколько сгинуло ученых, конструкторов, инженеров, интеллигенции? Грузовик остановился. Несколько минут тишины, видимо, Николай оценивал – удобно ли встали? Потом хлопнула дверца кабины, открылась дверца кузова. В кузов неловко взобрался Николай. – Встали удачно, впереди обзор хороший, справа дома. До ларька пивного десяток метров, лампочка под навесом, где прилавок, горит. – Они сзади подойдут, к служебному входу. – Сзади забор, подойдут сбоку, слева или справа. Николай папиросы достал, закурить не успел. Андрей его остановил. – Не кури. Запах сразу выдает и дымок из вентиляционного отверстия пойдет. В разведке не один человек так спалился. – Уголовники – не немцы. Но закуривать не стал, убрал пачку в карман. В кузове зябко, Николай потопал ногами. – Да тихо ты, что как медведь себя ведешь? Время тянулось медленно. Андрей заслонку полностью открыл, но отверстие мало, с ладошку. Ларек виден отлично. Несмотря на вечер, у пивной точки несколько мужичков толкаются. Раздался окрик Антонины: – Кружки возвращаем, закрываюсь я. Мужички пиво допили, кружки пустые на прилавок составили, по домам потянулись. Продавщица кружки забрала, окно закрыла. С минуты на минуту должны прийти с водкой. – Пусти, я понаблюдаю, – отстранил Андрея Николай. Он устроился у окна, Андрей на пол лег. Внизу, у створки люка, через который поддоны с хлебом загружают, щель широкая, часть улицы видна, но не ларек. Заскрипел снег под ногами. И неожиданно выстрел. Бах! Бах! Бах! Три подряд. Николай застонал, сел на пол. Твою мать! Засада раскрыта! Андрей пинком ноги открыл створку, выпрыгнул из машины. От грузовика убегали трое, бросив два ящика с водкой. Андрей револьвер вскинул. В темноте ни мушки, ни прицела не видно. Наугад выстрелил по ногам дважды. Двое рухнули, а третий успел за угол скрыться. – Николай, живой? – Живой, руку зацепило. Что с водителем? Андрей обежал грузовик. Наповал. Стреляли в голову. И на железном кузове с этой стороны две пробоины. Стреляли на уровне стоящего человека. Андрей на полу кузова лежал, его не зацепило, а Николаю досталось. Черт, ведь минуту назад они местами поменялись. – Я сейчас, – крикнул Андрей и кинулся к лежавшим. Опять неудача. Один признаков жизни не подает, второй стонет, пуля в бедро попала, хотя целил Андрей в голень. Да разве в темноте выстрелишь точно? Он рванул к пивному ларьку. Антонина при звуке выстрелов дверь изнутри заперла. Андрей кулаком забарабанил. – Антонина, открой! Это Андрей. Испуганная женщина дверь открыла. – Чего стреляли? – Где телефон? – На проходной, туда! Метров сто. – Ранение у нас. Я побежал в милицию, на «Скорую» звонить. А ты закрывай точку и уходи. Все равно ничего не видела, не свидетель. – Я мигом. Андрей к проходной помчался. Сторожу удостоверение под нос сунул. – Где телефон? Телефон на стене висел. Первым делом Андрей на «Скорую» позвонил. При больнице была машина и бригада. Вызов приняли. Потом звонок дежурному милиции и в прокуратуру. Нападение, причем вооруженное, на сотрудников правоохранительных органов – преступление серьезное. Это все равно что выступление против власти. Уже через четверть часа прокуратура здесь была, и начальник милиции на «козлике», и санитарная машина. Николаю и раненому бандиту помощь оказали, увезли в больницу. Отдуваться перед следователем прокуратуры и Щегловым пришлось Андрею. – Что произошло? – Щеглов был суров. – Засаду устроили. Николай договорился со знакомым водителем хлебовозки. Информатор сведения слил, что к какому-то из домов украденную водку принесут. – Видели два ящика. Кто стрелял? – Сначала по нам три выстрела. Одним водителя убило, он в кабине сидел. А две пули по кузову. Николай стоял, ему пуля досталась, я лежал, наблюдал в щель створки. После бандитского обстрела выскочил, убегавших трое было. Стрелял по ногам, да темно. Одного в ногу ранил, а другого в спину. Наповал. – Третий скрылся? – Выходит – так. – Курили или говорили в машине? Почему бандиты вас вычислили? – горячился Щеглов. – Остынь, капитан, – остановил его Петр Федотыч. – Машину они неудачно выбрали. Уголовники еще с тридцать седьмого года знают, что такое хлебовозка. Сам подумай – чего ей ночью здесь стоять? Ни одного хлебного или продуктового магазина рядом. Обидно Андрею стало. Идею Николай подал. Но вроде как обоих оперативников обвиняют. – Нам что, на мотоцикле приехать надо было и форму надеть? Сами видели – место открытое, спрятаться для наблюдения негде. – Успокойся, Фролов! Вас лично ни в чем не обвиняют. Ждали вы воров, кто знал, что у них оружие? Жаль, что третий ушел. Не исключено – главный. Пойдем, на убитого бандита посмотрим. Подошли к трупу. Петр Федотыч фонариком на лицо посветил. – Молодой, лицо незнакомое. Ни следователь, ни Андрей убитого не опознали, стало быть – новичок, раньше по делам не проходил. – Труповозку вызову, тело в морг везти надо. Григорий, ты свои дела закончил? – Да, фото и замеры сделал. Начальник милиции, когда трупы погрузили на труповозку, сказал: – Я позвоню на хлебозавод. Пусть машину свою заберут. Тебя куда подбросить? – В больницу. Если врачи позволят, хочу раненого допросить. Щеглов высадил Андрея у больницы, укатил в райотдел. Ему докладывать в Главк о нападении на сотрудников угро. Андрей в приемный покой зашел. – О, знакомые лица! Варвара, как там раненые? – Который в ногу ранен, в операционной. Кровопотеря большая. А Феклистов в процедурной. Пуля насквозь прошла. Везучий ваш начальник угро. Мышцы повредило, а кость цела. Неделю, дней десять всего нетрудоспособен будет. Неделя – это хорошо, это терпимо. Плохо, что Андрей в отделе один остался, когда такие события происходить стали. И печенкой чувствовал – не закончатся. Попритихнут бандюки на несколько дней и за старое примутся, если не сбегут из города. Их здесь не держит ничего – ни дом, которого нет, ни семья. Уголовники не обрастают недвижимостью, семьями. Это якорь, который держит на месте. А они – как перекати-поле. Переночевал на малине, поел-выпил, переспал с марухой, а дальше – как повезет. Если наследил, может в другой город переехать. В Подмосковье городов много, Москва под боком. Но там, в столице, много милиции, документы у подозрительных лиц часто проверяют, попасться можно. У блатных либо справка об освобождении в кармане, а зачастую паспорт фальшивый, а то и вовсе документов никаких. В малине документов никто не спрашивает, а грабить или воровать ксивы подавно не нужны. Это для законопослушных граждан паспорт – необходимость. Без документа пенсию не получить, не устроиться на работу, не выдадут посылку на почте. Блатным этого не надо. Работать для них западло. Клопы, паразитирующие на людяхи стране, причем еще бахвалятся этим. Андрею дали халат. Расположение палат, операционной, перевязочных, кабинета врачей он уже знал. Сам не так давно лежал в больнице с ранением. У перевязочной лежал на каталке Николай. Вид бледный из-за кровопотери. – Андрюха, я тебя ждал. Так Андрея раньше начальник угро не называл. – Что там? – Один бандит убит, второй ранен, в операционной сейчас, один ушел. Думаю – главарь. Ни при убитом, ни у раненого оружия не было. К сожалению, шофера убили. – Забери мое оружие, к себе в сейф до лучших времен положи. И еще – не в службу, а в дружбу. Ты помнишь, где я живу? Андрей сразу понял, что хотел Николай. – Не волнуйся. Сразу из больницы туда пойду, жену предупрежу. По-моему, ее Шурочкой звать. – Скажи – царапина! Да смотри, не подкатывайся, пока я безоружен, – и пальцем здоровой руки погрозил. Андрей принял от Николая офицерский пояс с кобурой. – Ты иди, – сказал Николай. – С раненым хочу потолковать. – Не жди. Он от наркоза к утру только отойдет. Убежать при всем желании не сможет. Я у хирурга уже узнавал. Кровопотеря большая и кость бедренная раздроблена. Ему теперь в гипсе месяца три лежать. – Тогда удачи тебе. Пошел я. Завтра, как время будет, загляну обязательно. – Щеглов давить будет, а ты один остался в отделе. Слушай, кивай, а делай по-своему. – Я спать-есть не буду, но этого гада достану. – Меня подожди, а то тебя отметят приказом, а меня нет. – Тебе только зубоскалить. Выздоравливай. Из больницы Андрей в райотдел направился, в сейф оружие Николая спрятать. У Андрея и так при себе два ствола – штатный «наган» и наградной «ТТ». На операции, где могла предполагаться стрельба, он наградной пистолет всегда брал. Кобуру с оружием и поясом в свой сейф уложил, вздохнул: мало в отделе сотрудников, а из транспорта лишь трофейный мотоцикл. У преступников иной раз оснащение лучше – автомашины, оружие, одежда. Из райотдела к домику Николая пошел. Жена Феклистова к ненормированному рабочему графику привыкла. Андрей постучал в калитку. Через пару минут калитка распахнулась. Перед ним в домашнем платье и с шалью на плечах стояла Шурочка. Шурочка, увидев Андрея без мужа, сразу вскрикнула: – Что с Николаем? – Ранен. Сразу говорю – легко, в руку. Сейчас в больнице, на перевязке. Николай сказал, утром придете, если его к тому времени не выпишут. Александра заплакала. – Ну чего слезы лить? Ранение пустяковое. – Оглашенные вы оба! Люди работают с восьми до шести. Потом отдыхают с семьей. А вас ни вечером, ни в выходные дома нет. Вот объясни мне – кто за такую зарплату под пули или ножи полезет? Только ненормальные. – Наверное. – Андрей не стал спорить, хотя в душе не согласен был. – Служба такая. До свидания! Повернулся, побрел в общежитие. Если не они, то кто будет бороться с этой плесенью, уголовниками. Если каждый будет отсиживаться по домам, блатные кровью зальют всю страну. Только милиция да госбезопасность держат их в узде. Денежное довольствие маленькое, это да. Государство за риск, за ночные бдения, сумасшедшую переработку платить должно соответственно. Хотя… Был сегодня он в больнице. Врачи сутками работают. Привезут раненого или травмированного, никто не бросит, не скажет – мое рабочее время кончилось. И зарплата не выше ментовской. Уже ложась спать, подумал – не в того стрелял. Оружие у главаря было, в него целить надо было и стрелять на поражение. Только как знать, кто из троих кто? С утра на планерку в райотдел. Из уголовного розыска он один пока остался. Не явись, Щеглов желчью изойдет. И так он к уголовному розыску нехорошо относится, предвзято. – Развели вольницу! С оружием все время ходят, не в форме. Население при виде милиционера чувствовать должно – защитник идет. Не раз он так высказывался, а сделать ничего не мог. Оперативники во всех городских и районных отделах вели себя одинаково. И не по анархическим наклонностям, сама служба вынуждала. Один раз после подобных высказываний начальника милиции Николай пришел в кабинет угро злой. – Уйду к чертовой матери! Или переведусь в другой район. Знакомых в уголовном розыске соседних районов, да и в Главке в Москве, у него было много. Решись он всерьез – сразу бы взяли. Опытный оперативник везде нужен. Андрей про себя тогда решил – уйдет Феклистов, и он уйдет тоже. Хуже нет служить под началом самодура, не понимающего азов службы. Но у Николая дом здесь, он местный. А где на новом месте службы жить? С семьей в общежитии? Возраст уже не мальчика. Так и остыл Николай, но обиду на Щеглова затаил. Вопреки обыкновению, Щеглов на планерке не разглагольствовал долго, торопился, уложился в четверть часа. Андрей сразу в больницу. И Николая проведать надо, и допросить раненого бандита. Николай чувствовал себя уже лучше. Бледен, но держится молодцом. – Моя только что ушла, ей на работу надо. На планерке был? – Щеглов за пятнадцать минут провел, наш отдел не трогал. – Надо же! Иди, допрашивай подстреленного. Потом коротенько мне доложишь. Палата, где лежал раненый, на четверых была. Тесно в больнице, многие палаты на десять человек. У двери постовой. Поздоровались, все же знакомые по службе. В палате Андрей попросил пациентов выйти. Все уже ходячие после операций, не первый день здесь. На койке молодой парень, лет восемнадцати-двадцати. Андрей представился, удостоверение предъявил. – Фамилия, имя, отчество? – Каблуков Михаил Иванович. Андрей начал заполнять шапку протокола, где год и место рождения, предыдущие судимости. – Теперь поясните, при каких условиях получили ранение? – Шел с товарищем по улице. Вдруг стрельба. Мне в ногу попали. – Случайно шел? – Ага. – Будет врать. Товарищ твой в морге, а тебе повезло. А главарь вот ушел. Но бегать ему недолго. Зачем по хлебовозке стреляли? – Это не я. – А кто? Раненый замолчал. – В твои байки о том, что случайно проходил, ни я, ни прокурор не поверит. У дверей палаты – постовой. И выпишут тебя не домой, а в КПЗ. А потом суд и срок, причем солидный. За вооруженное нападение на представителей власти отмеряют тебе десяточку, и будешь ты деревья валить в Сибири или кайлом махать на Колыме. А главарь твой в стороне останется. Но слово даю – я его арестовывать не буду, пристрелю. За то, что товарища моего ранил, он в этой же больнице на излечении. Итак, слушаю. Раненый отвернулся. – В молчанку поиграть захотелось? А как теперь твоим родителям в глаза соседям и родне смотреть? Об этом ты подумал? Я в твои годы на фронте с немцами дрался, а ты по своим стреляешь. Стало быть, ты не лучше фашиста. Зря я тебя не застрелил, как подельника твоего. Парень дернулся. Видимо, воспоминания не лучшие были. – Кто второй? Ему ты уже не навредишь. – Витька Киселев, в одном дворе живем… жили, – поправился он. – Красиво жить захотелось? Ну и дурак же ты! Ладно, живи пока. Андрей поднялся, собираясь уходить. Парень спросил: – Вы правда, про Витьку? – Разве я похож на шутника? Ты ранен, он убит. А бандюган главный сейчас себе других дураков ищет. Кличка у него какая? У людей имена, фамилии. А у уголовников клички, как у собак. Тьфу! Допрос подозреваемого или обвиняемого – это не только юридическое действие, но еще и психологический поединок. Но увещевания не подействовали. Раненый говорить отказался. Сильно на него повлиял главарь, внушив ложные понятия о воровской чести, солидарности, братстве. Все блатные слова не стоили выеденного яйца. Андрей сам был тому многократным свидетелем, когда предводители банд в надежде получить меньший срок сдавали своих подельников. Были и упертые, но таких было меньшинство. Для них существовали «красные» зоны, где верховодили не блатные, а ссученные, как их называли уголовники, то есть сотрудничавшие с администрацией зон. А еще были камеры с «шерстяными», где сами уголовники выбивали признания – пытками, избиениями, за пачку чая или иные маленькие радости тюремной жизни. Андрей об этих методах знал, но сам не применял, считал низкими, недостойными офицера. О допросе коротко рассказал Николаю. – Вот мерзавец! Ладно, продолжай рыть. Я связывался вчера с Главком, обещали помочь. Так что будь на телефоне. Андрей из больницы в райотдел. Дежурный его окликнул: – Фролов, тебе звонили. Вернее – один звонок тебе, кто – не представились, обещали позже связаться. А второй из Москвы на Феклистова. Дали номер, просили перезвонить. Андрей дежурного поблагодарил, взял бумажку с номером. Уже из кабинета позвонил, приготовил бумагу и карандаш. Ручкой писать неудобно, постоянно перо в чернильницу макать надо, да и кляксы бывают. На том конце ответили быстро. – Николай! Приветствую, полковник Ашихмин. – Это Фролов. Феклистов с ранением в больнице. – А что с ним? – Огнестрельное в руку. Состояние удовлетворительное. – Он вчера просил выяснить кое-что. – Я в курсе, вместе над делом работаем. Думаю – по Шизо? – Верно. Проходил четыре года назад по делу блатной с такой кличкой. Настоящая фамилия Бандурин, восемнадцатого года рождения, уроженец Иркутска. Девять ходок, должен освободиться месяц назад. – Фото в деле есть? – Обязательно! И особые приметы. – Слово «мир» и колокола? Я угадал? – Точно. – Можно подъехать? – До конца дня в Главк, комната четыреста восемнадцать. Я пока фотокопию закажу. – Обязательно буду. Андрей сорвался на железнодорожный вокзал. Можно было ехать на мотоцикле, все равно хозяин его в больнице. Но по зимнему времени года такая поездка не прельщала. В электричке теплее. И вот уже Москва, до Главка добирался на трамвае. Постовой на входе проверил удостоверение. – Проходите. Четвертый этаж, серьезная дубовая дверь. Андрей постучался, получив ответ, вошел, представился. – Документы можно посмотреть? – Конечно. После проверки полковник удостоверение вернул, подтолкнул по столу архивное уголовное дело. – В свое время я его с оперативниками задерживал. Ублюдок, каких мало. Руки по локоть в крови. Ничего святого. Держи фото. Как только Андрей взял в руки фотографии, сразу расписного узнал. Конечно, на фото из дела он помоложе, морщин поменьше. Но глаза такие же – настороженные. Он! Вне всяких сомнений. – Спасибо. Можно дело пролистать? – Даже нужно. Он банду сколотил из сопляков, кто зоны не нюхал. Сам обучил азам. А потом их руками жар загребал. На суде не все эпизоды смогли доказать, получил четыре года всего. – У нас в Балашихе объявился. Сразу три кражи из продмагов. Засаду на него устроили. Как-то вычислил нас, огонь открыл. Водителя убил, Феклистова в руку ранил. Ответным огнем один сообщник убит, второй в ногу ранен. Сейчас в больнице, пытался допрашивать, в молчанку играет. А самому ускользнуть удалось. Андрей углубился в чтение. Уголовное дело толстое, но читал он не все страницы, только фабулу уловить. Действительно, почерк похож. Поблагодарил коллегу, фото в карман куртки убрал и на вокзал. Пока приехал, вечереть начало. Отправился в столовую и потом в общежитие. Улегся на кровать. Фото есть, фамилия, кличка. Но что это дало? Ни на шаг не приблизило к преступнику. Вспомнилась баня. Какой же это день недели был? Вскочив, пролистал календарь. Вот! Среда. Любители попариться могут в любой день недели наведаться, люд рабочий обычно в выходной день или субботу. Завтра среда. Не наведаться ли в баню? Не факт, что бандит там будет. К тому же сидеть в бане придется весь день. А хуже всего – Шизо его видел. Стало быть, в саму баню нельзя. Андрей стал вспоминать, откуда за входом в баню проследить можно. Ничего подходящего. Трюк с машиной проделывать не хочется, уже есть печальный опыт. Решил осмотреться на месте, направился к городской бане. Ее посещали все жители, очень редкие обладатели благоустроенных квартир имели ванну, горячая вода для которой грелась титаном, эдакой круглой железной печкой, топить ее можно было дровами или углем. Но согревание воды шло медленно. К тому же ванна или душ не заменит парной. У бани встал в сторонке, осмотрелся. Ну нет рядом укромного места. Поднялся по ступенькам, спросил у кассирши: – Мне бы директора вашего увидеть. – Налево по коридору, там вывеска на двери. Ну да, как в больших и солидных учреждениях. Сначала бухгалтерия, откуда раздавался треск арифмометра и щелканье костяшек счет. А уж затем кабинет директора. Постучав, вошел. Пожилой мужчина восседал за столом. Пустой рукав правой руки заправлен под ремень. Нацепив очки, он изучал бумаги. Андрей представился, удостоверение предъявил. – Садитесь. Что вас интересует? – Где руку потеряли? – Третий Белорусский. – А я на Первом воевал. Фронтовики всегда испытывали друг к другу симпатию, уважение. – Не найдется ли у вас укромного местечка, за посетителями понаблюдать. В бане на прошлой неделе мылся уголовник, представляющий для нас интерес. – Хм. Баня – учреждение общественное. Любой может заплатить и помыться. Как без гигиены? – Вы неправильно поняли. Вы за посетителей не отвечаете. Но баня – единственное место, где фигурант может появиться вновь. – Здесь поймать хотите? – Упаси бог. Проследить путь от бани к обиталищу, только и всего. Вопрос в том, что неизвестно, когда он появится – сегодня, завтра, через неделю. – Как мы можем помочь? – Или меня куда-нибудь спрятать, или банщика проинструктировать. Опознает, пусть сразу телефонирует в милицию. – Подходяще. Телефон у меня в кабинете есть, как видите, и спаренный на кассе. Знаете, посетители разные бывают. Переберут после баньки пива или ерша, иные бузить начинают, вызываем наряд. Сейчас банщика позову. Директор вышел, вернулся с банщиком. Выглядел он необычно – в белых холщовых штанах и рубахе. Со стороны ни дать ни взять – исподнее. Белье влажное, все же помещение сырое. – Потапыч, товарищ из милиции. Помочь надо, отнесись со вниманием. – Комиссия приезжает, знатно попарить надо? – осведомился банщик. – Мелко берешь, – поморщился директор. – Товарищ объяснит. – Меня интересует один из посетителей. Бывает у вас. Среднего роста, худощавый. На груди татуировка со словом «мир» и два колокола. Посмотрите на фото. Андрей к визиту готовился, фотографию взял. Банщик только глянул и заявил: – Он у нас бывает, сам видел. – По каким дням, не обратили внимания? – Среда или четверг. Моется, парится. Обычно часа два-три проводит. – Просьба есть. Если увидите, позвоните дежурному в милицию. Попросите передать Фролову – кстати, это я, – что фигурант пришел. – Самим не задерживать? – спросил директор. – Ни в коем случае, он может быть опасен. Не смотрите на него, никаких действий не предпринимайте. Только звонок, никакой инициативы. – Всего-то? Сделаем. Потапыч, не проворонь. Видишь, милиция на нас надеется. А что он натворил? – Про кражи в продмагах слышали? – Так это он? – Только между нами. Сами понимаете – дело секретное, но я вам доверяю. – Не подведем, – заверил директор. – Ты иди, Потапыч, люди ждут. Банщик ушел, Андрей тоже поднялся. – Может, остаться хотите? Потапыч попарит знатно. Мы из лесхоза большую партию веников привезли – дубовые, березовые. – В следующий раз обязательно, – заверил Андрей. Если банщик не подведет, сообщит сразу, есть шанс прихватить Шизо в бане, а лучше на выходе. Уголовник точно имеет оружие, если применит в бане, могут быть случайные жертвы. Андрею такого исхода вовсе не хотелось. А через минуту события стали развиваться стремительно. Андрей вышел на крыльцо и увидел Шизо. Вернее – оба узрели друг друга одновременно. Уголовник сразу рванул за полы полупальто, так что поотлетали пуговицы. Из-за пояса торчала рукоятка пистолета. Расписной даже успел схватиться за нее, потянул пистолет. Но Андрей, хоть и не готов был к такой встрече, действовал быстрее. Всего на полсекунды, на секунду опережал блатного. Сказывались выучка и опыт разведчика, а еще регулярные стычки с бандитами всех мастей. Он выхватил револьвер и, не поднимая руки, с бедра, как ковбой, сделал выстрел самовзводом. Пуля угодила бандиту в живот, он покачнулся, но продолжал тащить пистолет. Как в замедленной съемке Андрей видел, как пошла вперед и вверх рука бандита. Опер выстрелил в грудь бандита, потом в голову. Шизо рухнул на асфальт уже мертвым. Несколько секунд стояла тишина. Потом на другой стороне улицы закричала женщина: – Убили! Милиция! Андрей достал из кармана носовой платок, подобрал пистолет бандита – добротный немецкий «Вальтер Р-38», завернул в платок, сунул в карман. Главное – не стереть с оружия отпечатки пальцев бандита и не оставить своих пальчиков. По факту стрельбы и смерти фигуранта обязательно будет расследование прокуратуры, баллистическая экспертиза пистолета. Оружие бандита – важное вещественное доказательство. Андрей вбежал в баню. Встревоженная выстрелами кассирша вскочила со своего места. – Что случилось? Милицию вызывать? – Сам вызову. А по коридору уже спешил навстречу директор. – Мне срочно нужен телефон, – попросил Андрей. – Проходите. Андрей сначала позвонил дежурному в милицию. – Фролов говорит. Эксперта и труповозку к городской бане. Потом сделал звонок в прокуратуру. Теперь оставалось ждать и охранять место происшествия. Андрей вышел на улицу. На противоположной стороне, на тротуаре, начали собираться любопытные, как бывает всегда. Но к убитому бандиту подходить боялись. Из-под тела вытекала кровь, окрашивала снег красным. Противоречивые чувства охватили Андрея. С одной стороны – он убил закоренелого преступника, которого не могли исправить многочисленные судимости и годы за колючей проволокой. Было ли ему хоть немного жаль бандита? Все же живая душа. Ни капельки. На руках этого Шизо кровь невинных жертв, тот же водитель хлебовозки, раненый Феклистов. И смерть и ранение молодых парней, кого он обманом и посулами завлек в свою банду, тоже на его совести. Хотя у таких совести нет и душа черная. Наверное – сейчас уже ответ держит перед апостолом Петром – в ад или рай. На счет рая Андрей сильно сомневался. Хотя и атеист был, но на фронте в страшные дни и часы все начинали во что-то верить – в Бога, в везение, иконку от матери. Была радость от того, что справедливая кара настигла преступника. А тревожил приезд прокуратуры. Снова поставят в вину стрельбу. Причем придерутся к тому, что он не сделал предупредительного выстрела в воздух, как по инструкции положено. А выполни он ее, сейчас бы сам лежал на месте расписного.Глава 10 Исполнитель
Первой примчалась милиция. Больше того – сам Щеглов, чего Андрей не видел никогда. На происшествия выезжали оперативники, когда было преступление тяжкое. Или дежурный наряд, если бытовая драма или пьяная поножовщина. – Докладывай! – подошел к Андрею начальник. – Мы разыскивали этого человека. Кличка Шизо, настоящая фамилия Бандурин, восемь отсидок по серьезным статьям. В Балашихе на нем кражи из продмагов, убийство водителя хлебовозки и ранение Феклистова. – Если баллистическая экспертиза подтвердит, честь и хвала отделу. Только зачем в людном месте? Уже сегодня по городу разговоры пойдут, что милиция людей белым днем расстреливает на улице. – Я должен был попросить его отойти в переулок? – не сдержался Андрей. – Он уже за оружие схватился. А если бы случайного прохожего убил? Собаке – собачья смерть. Подъехала машина прокуратуры. Прокурорские и начальник милиции пожали друг другу руки. – Кто бы сомневался! – воскликнул Петр Федотыч. – Где стрельба, там обязательно Фролов. – Пистолет бандита. Осторожно, на нем его пальчики, – протянул завернутый в платок пистолет Андрей. – Кто такой, установлен? Андрей сообщил фамилию, кличку, количество ходок на зону, статьи. Даже фото предъявил. – Где фото взял? – Из архивного уголовного дела в Главке. Здесь на нем три кражи из продмагов, убийство водителя хлебовозки, ранение Феклистова. – Вот оно что! Поделом. По-моему, он по земле уже лишнего ходил. Если баллистическая экспертиза подтвердит идентичность пуль из трупа шофера и отстрела ствола, я дело открою и сразу закрою, – кивнул следователь прокуратуры. А дальше уже сто раз знакомые процедуры. Фотографии трупа с разных ракурсов, обыск тела, потом погрузка в труповозку. Следователь стал искать свидетелей. Таковых не нашлось, а если и были, то не сознавались. Толпа любопытных мгновенно рассосалась. – Фролов, жду рапорт! – бросил Щеглов и укатил. Андрей сплюнул вслед. – Подождет рапорт! И направился в больницу, к Николаю. Надо обрадовать начальника угро. Николай выглядел лучше, чем вчера. Как только Андрей вошел в палату, Николай понял – что-то случилось. Давно уже работали вместе. Понимали друг друга с полувзгляда, с полуслова. – Убил я расписного. – О как! Стоило мне в больницу лечь, как ты стрельбу учинил. Как ты на него вышел? – Зацепок не было, пошел в баню. Если ты помнишь, я его там видел. Поговорил с директором и банщиком, фото им показал, про особые приметы рассказал. Я наколки имею в виду, очень уж характерные. Предупредил – самим мер не предпринимать. Увидят, пусть позвонят в милицию. Выхожу на крыльцо – а в пяти шагах фигурант. Он меня еще тогда, в бане, «срисовал». Шизо сразу за пистолет схватился, но я опередил. – Прокуратуру, эксперта вызывал? – А как же! Все официально. Сам Щеглов на происшествие приехал. – Да ну! Сроду не выезжал! – Рапорта от меня ждет, а я сразу сюда. – Бумаги обождать могут. Сам цел? – Как видишь. А у тебя как? – Моя половина была. Сказала: выпишут – уходи из милиции. А если уйду, что я умею? Не токарь, не плотник, только блатных ловить. Не на стройку же мне грузчиком или подсобником идти. – Это она от расстройства. – А кому приятно? Она же понимает, что в любой момент без мужа остаться может. – Ты на что намекаешь? Мне не жениться? – Не, обязательно женись. Знаешь, я вот думаю иногда. Закончилась война, лучше заживем, преступность исчезнет. А не тут-то было. Кто патриоты были, да просто нормальные мужики, или там остались в братских могилах, или вот, как ты, – лямку тянут. А эта шваль в лагерях отсиделась, жрали-пили на нарах за государственный счет, все живы-здоровы. После отсидки за старое взялись. И чувствую я печенкой – не заблудшие это овцы. Феклистов обернулся, посмотрел – одни ли они в палате. Убедившись в отсутствии пациентов, продолжил: – Сверху указания идут: уголовники – это оступившиеся люди, но происхождением из пролетариев или крестьянства, классово не чужды, как враги народа. А я так понял: они враги народа и есть, и власть их зря жалеет. Того же Шизо разве многочисленные ходки на зону исправили? Не зря поговорка есть – горбатого могила исправит. Мне когда тебя сватали, сказали – опер хороший, но безбашенный. Не задумываясь стреляет, видно, на фронте контуженный. Не скрою – приглядывался я к тебе. Любишь ты сам покарать, пострелять. Но так за дело. Кто сдается, ты оружие не применяешь. Я и сам так думать начинаю: шлепнул гада – в стране воздух чище. – Не знал, что оказал на тебя дурное влияние. А вообще, с такими разговорами поосторожнее. Или услышит кто, донесет, неприятностей огребешь полную шапку. И политическую близорукость пришьют, и курс партии неправильно понимаешь. – Я же тебе одному сказал. За время службы понял: ты надежный, это главное качество для мужика, особенно при нашей службе. Стержень у тебя есть, Андрей. Стало быть – верить можно, не пойдешь к замполиту стучать или в ГБ. А еще не трус, для опера немаловажно. Видел я разных сотрудников. Бывало, трусили. От таких я быстро избавлялся. Таким место где поспокойнее – в паспортном столе, отделе кадров. Так что, считай, сработались. Конечно, слышать такие слова от начальника уголовного розыска приятно, от сердца они идут, от души. А не как от Щеглова при награждении – казенные безликие фразы, которые забываешь через пару минут. Никогда ранее Николай так с Андреем не говорил. То ли ранение сказалось, то ли известие о смерти Шизо? Мужчин вообще редко хвалят. Сделал свое дело с блеском, кивнут одобрительно. Зато поругать при упущении – долго, с чувством и не один раз, а то и не один месяц. А доброе слово и кошке приятно. – Ладно, разговорился я с тобой. Тебе еще в райотдел. Надо рапорт писать. Прошло несколько дней. Начальство в виде начальника милиции или замполита за раскрытие дела не ругало и не хвалило. Служба такая, уголовный розыск должен раскрывать преступления. Николая через неделю из больницы выписали, но к службе не допустили. Он ходил в больницу на процедуры, на обратном пути захаживал в отдел. – Скучно дома, а тут, можно сказать, – родные стены помогают. – Отдохни, рана быстрее затянется. – Было бы лето, занялся огородом, домом. А зимой что делать? Но зима уже кончалась. Днем начинало пригревать солнце, снег таял, на тротуаре и дорогах снежная каша. Ночью подмораживало, и к утру на тротуарах и дорогах было скользко. Количество преступлений упало. В такую погоду больше по домам сидели. В уголовном розыске благодатное затишье. Андрей опасался – не перед бурей ли затишье? Были пьяные драки, мелкие кражи, но не серьезные преступления. Николая через две недели выписали на работу. Первое, что он сделал, – оружие из сейфа забрал. Андрея неожиданно вызвали в Москву, в Главк. Он недоумевал – недочетов или проколов в работе нет. Награждать не за что, тогда по какому поводу вызов? Николай махнул рукой. – Если не сказали привезти уголовные дела, не ломай мозги. Там скажут. Можешь вечером к тетке зайти, происшествий, тьфу-тьфу, – нет. – Так я с утра на электричку. В отдел не захожу, – предупредил Андрей. В Москве тротуары почищены, песочком посыпаны, не то что в Балашихе. В здании Главка прошел в указанную комнату. Разговор вел улыбчивый подполковник. Андрей насторожился сразу. Мягко стелет – жестко спать. Подполковник о службе расспрашивал, хорошо ли служится, показатели раскрываемости. Андрей чувствовал – вокруг и около ходит. Каверзу готовит. Потом подполковник про операции со стрельбой расспрашивать стал. Вроде – нельзя ли было избежать? Андрей молча поднялся, сбросил пиджак, задрал рубашку. На коже розовый шрам от недавнего ножевого ранения. – Мгновение я промедлил и нож получил. А не убил бы преступника, не стоял бы сейчас перед вами. – Ну, это вы погорячились. А не жалко стрелять? Все же люди, пусть оступившиеся. У Андрея вырвалось: – Нелюди это. А пуля для них – справедливое наказание. Сказал и пожалел. Воистину: язык мой – враг мой. Подполковник, вопреки ожиданиям, не стал воспитывать. Де – неправильный подход, искажение установок министерства. Улыбнулся, как будто обрадовался. – В командировку вам, Фролов, придется съездить. Не волнуйтесь, ненадолго. Естественно – командировочные получите, оплата проезда, двойной оклад. У Андрея едва не сорвалось с языка: за какие заслуги? Но промолчал. – Вам неинтересно, куда и зачем? – удивился подполковник. – Жду, когда вы разъясните. – Похвально. В Ростов надо выехать. Там исполнитель в больницу попал, на операцию. Временно его замените. – Вопрос можно? – Конечно. – Почему именно я? – Тогда откровенно, но между нами. В Главк из прокуратуры постоянно приходят сообщения, если сотрудник наш оружие применяет. Обоснованно или нет, это другой вопрос. Вы – часто. – Но ни разу прокуратура не нашла необоснованного применения. – Похвально, соблюдаете законность. А прозвище знаете, какое вам уголовники дали? – Вы про Стрелка? – Знаете, значит. Так я не понял, вы согласны? Можем приказом без согласия отправить, но лучше по доброй воле. Андрей в растерянности был. Что такое исполнитель в ростовской тюрьме, он слышал. Фактически – палач, приводивший в исполнение расстрельные приговоры. Убивал ли он людей? Конечно. И на фронте в разведке, и в мирной жизни – бандитов. Но во всех случаях ему противостояли вооруженные люди. Бандиты – с огнестрельным оружием, ножами, но все хотели смерти опера. Фактически противостояние. Задача опера – обезоружить и задержать преступника. А цель уголовника – убить или тяжело ранить «мусора» и еще побегать на свободе, покуролесить, попить водки. Тут уж кто – кого. Кто быстрее, удачливее, тот жив остался. Но стрелять в безоружного? Как-то нечестно, непорядочно. Хотя к расстрелу приговаривали уголовников отпетых, у кого руки по локоть в крови. Андрею их жалко не было. Но исполнителем быть, пусть и временно, – душе претило. Но в белых перчатках порядок не наведешь. Раньше он полагал, что высшая мера социальной защиты – расстрел – это когда заключенного ставят у стены, а несколько солдат стреляют залпом. Оказалось – ошибался. Ходили среди оперативников разные слухи. Но слухам верить нельзя. Он колебался недолго. – На месяц только? – Да. – Я согласен. – Когда будете готовы выехать? Андрей прикинул. Сегодня он сможет зайти к тетке, завтра – к Феклистову и Марии. Уехать на месяц и не предупредить – верх неприличия. – Послезавтра утром буду в Главке. – Отлично, я подготовлю приказ, командировочное удостоверение, предупрежу бухгалтерию, чтобы командировочные выдали, проездные документы. Да, оружие с собой не берите, штатное должно остаться в сейфе на службе. Вашему начальству в Балашихе я сегодня телефонирую. Андрей подумал, что хоть со Щегловым объясняться не надо, одной проблемой меньше. Тетка появлению Андрея удивилась, раньше он так рано не появлялся. – Обедать будешь? Я вареники налепила, как чувствовала. – Буду. Домашнюю стряпню Андрей любил. В столовой не всегда вкусно, однообразно и без души. Поел с удовольствием. Тетка сидела, подперев голову рукой, смотрела, как Андрей вареники в рот метал, один за другим. – Вкуснятина! – Похудел ты, как гончий пес стал. – Да я и есть гончий. В командировку в Ростов еду, на месяц. Позванивать буду, а навестить не получится. Зато, как вернусь, – к тебе первой заеду. – Береги себя, кушай вовремя. – Постараюсь. Вечер прошел за разговорами. Давно таких посиделок у Андрея с теткой не было. Она ему про родителей рассказывала, про деда, многое из услышанного откровением было. Засиделись допоздна, а утром он на электричку побежал. Первым делом к Феклистову. Тот, как о командировке узнал, погрустнел. – На кой черт ты согласился? Или сопьешься там, или свихнешься. – Не пугай, мне после фронта не страшно. – Смелый какой! Не ты один туда ездил. Ну, ты бы хоть позвонил из Главка, посоветовался. – Прости, Николай, можно было. Но я всегда привык принимать решения сам. – Когда едешь? – Завтра утром в Москве быть. Николай запер дверь на ключ, достал водку из стола, молча разлил по стаканам. Так же молча чокнулись, выпили. Николай выдохнул, закурил. – Хороший ты парень, Андрей, но дурак! Хочешь – обижайся, хочешь – к сведению прими. По поведению, лицу Николая Андрей видел – расстроен начальник угро. Может быть, сыграло роль то, что один на месте остается, а может – искренне переживал за Андрея. Расстались натянуто, как будто поссорились. Настроение Андрея испортилось. Мария была дома, весела и игрива. – Тебе смешинка в рот попала? – Не всем же быть мрачным, как ты. И показала язык. – Я в Ростов уезжаю, в командировку, – сообщил Андрей. – На сколько дней? – На месяц. Не сочти за труд, позванивай моей тетке. Она старенькая уже, вдруг помощь нужна будет? – Обязательно, у меня ее номер телефона записан. Поболтали о разном. В девять вечера Андрей засобирался. Все же надо вещички собрать. В принципе – пожитков мало, но бритвенные принадлежности, смену белья надо взять. Уже в своей комнате долго раздумывал – брать ли с собой форму? Опером сподручнее в гражданской одежде, не выделяешься среди прохожих. Но сейчас ему предстояло служить в тюрьме. Решил брать. Не пригодится – повисит на вешалке. Утром на электричку – и в Москву. В руке чемоданчик-«балетка». Подполковник был явно заинтересован в быстрейшей отправке Андрея. Сам обошел с ним бухгалтерию, кассу, отдел кадров. Без надлежащих документов его в тюрьму, причем серьезную, не пропустят. Оружие Андрей не брал. И штатный «наган», и наградной «ТТ» в своем сейфе оставил. Без привычной тяжести железа чувствовал легкий дискомфорт. Подполковник созвонился из кабинета с железнодорожной милицией. – Все, отправят по брони. Обратишься на вокзале к дежурному по линейному отделению. Назовешь свою фамилию, он поможет. Через час Андрей уже садился в поезд. По проездным документам положена ему была плацкарта. Андрей – парень не избалованный. В жизни приходилось ездить в воинских теплушках, грузовиках. В вагоне тепло, попутчиков полно. Вот о чем быстро пожалел – не запас харчей в дорогу. Пассажиры, как только поезд тронулся, принялись доставать припасы. Хлеб, сало, колбасу, вареные яйца, кое-кто водку. Сбрасывались, выставляли на стол, пригласили Андрея. Ему неудобно было, но попутчики настаивали, и он присоединился к трапезе. Пока не стемнело, с интересом смотрел в окно, лежа на верхней полке. Видно было – восстанавливается страна. Поезд проходил по землям, в войну занятым немцами. Война прошлась железным катком. Но строили – пленные немцы под конвоем наших солдат, строители из гражданских. Автокраны появились, бульдозеры, коих раньше не видел. После войны и демобилизации Андрей никуда не выезжал. А теперь интересно было. Еще и попутчики занятные – учительница, буровой мастер из Азербайджана, студентка. Каждый рассказывал о работе, о своем городе. Андрей только слушал и молчал. Что он может рассказать о своей работе? Страшилки про трупы, о поимке бандитов? Полагал – неинтересно попутчикам. Когда его спросили – кем работает, ответил – бухгалтером. – Скучно, одни бумаги, – сморщила нос студентка. – Скучно, – согласился Андрей. Через двое суток поезд прибыл в Ростов-на-Дону. Город большой, но в войну ему тоже досталось, не один раз переходил из рук в руки. Спросил у прохожего на площади, как до тюрьмы добраться. Тот так и шарахнулся в испуге в сторону. Чудак-человек. Преступники в тюрьме, а не на воле спрашивают дорогу в узилище. Зато водитель автобуса рассказал подробно. Хорошо хоть, поезд прибыл после полудня и Андрей до конца рабочего дня успевал добраться до пункта командировки. Когда-то тюрьма была на окраине города, потом город начал расстраиваться, и тюрьма оказалась близ центра, хоть и не на центральной улице. И до войны использовалась большевиками, во время войны немцами по прямому назначению, и после вошла в систему НКВД. Но если в НКВД были свои зоны и расстрельные полигоны, то милиция, входившая в структуру МГБ, имела свою расстрельную тюрьму. Сюда свозили уголовников, приговоренных к высшей мере наказания. И таких набиралось немало. Андрей на КПП предъявил документы. Караульный тщательно проверил бумаги. – Запрещенные предметы есть? – Никак нет. – Откройте чемодан для досмотра. И только потом один из караульных провел Андрея к начальнику тюрьмы. Видимо – с КПП начальнику позвонили, предупредили. Только Андрей постучал в дверь и вошел, как начальник встал из-за стола. – Фролов? Звонили уже из Главка, предупредили. Присаживайтесь. О своих обязанностях знаете? – В общих чертах. – Ладно, подробно расскажет мой заместитель завтра. Сейчас на постой вас надо определить. Можно в общежитие, но добираться неудобно. По соседству старушки комнаты сдают, советую. Дешево и близко. Наше учреждение может оплатить. – Было бы хорошо. – А питаться будете в столовой для персонала. Сейчас организую талоны. Начальник позвонил по внутреннему телефону, вскоре явился пузатый прапорщик. – Начальник столовой, знакомьтесь. Это наш новый исполнитель. Дай человеку талоны на усиленное питание. – Слушаюсь. Как только освободитесь, пройдите в пищеблок. Андрей кивнул. В камерах предварительного заключения он бывал, как и в следственном изоляторе. Но в тюрьме впервые. На окнах двойные решетки, коридор тоже решетками разделен, стены метровой толщины. Везде, куда ни посмотри, – камень и железо. Обстановка мрачноватая. Да и то сказать, Ростовскому централу две с половиной сотни лет. Перестраивался неоднократно, достраивался. И глухой стеной выходил на угол Кировского и Горьковского проспектов. Смертная казнь к разбойникам применялась на Руси давно, еще с 930 года. По Русской Правде допускалось убийство вора, застигнутого на месте преступления. Смертная казнь ждала холопа, ударившего свободного мужа. Смерть применялась также за мятеж, измену, преступления против веры. Судебник 1497 года предусматривал смертную казнь за убийство, разбой, повторные кражи, святотатство, клевету. Применение смертной казни резко возросло при правлении царя Ивана Грозного, при котором был принят Судебник 1550 года. Казнь стала публичной, зачастую с пытками. По Соборному уложению 1649 года смертной казнью каралось 60 преступлений, а казнь делилась на простую – повешение и квалифицированную – отрубание головы, четвертование, сожжение на костре, посажение на кол и другие. Казни применялись публично, в отношении беременных женщин казнь откладывалась до родоразрешения. В царствование Елизаветы Петровны казни и пытки для лиц моложе 17 лет отменялись. Царственные особы зачастую заменяли осужденным казнь вырыванием ноздрей, битьем кнутом и каторгой. В период правления Александра I по стране было казнено всего 84 человека. При Иване Грозном и Петре I часто практиковалось посажение на кол. Так был казнен любовник опальной царицы Евдокии Лопухиной отставной майор Степан Глебов. Колесование при Петре I было прописано в Воинском уставе. За богохульство, как правило, сжигали. Так, в 1682 году в Пустозерске сожгли протопопа Аввакума с тремя сподвижниками за приверженность старообрядчеству. В 1689 году в Москве, в Немецкой слободе, был сожжен Квирин Кульман со своими богопротивными книгами. В 1738 года сожжен при царице Анне Иоанновне капитан-лейтенант императорского флота Возницын за переход из православия в иудаизм. По Соборному уложению 1649 года фальшивомонетчиков казнили, заливая в горло расплавленный свинец. Также практиковали подвешивание за ребро на железном крюке, закапывание в землю живьем. В 1826 году три десятка декабристов были приговорены к отсечению головы, казнь заменили каторгой. Это был последний приговор в империи к отсечению головы. По Сводам законов Российской империи оставалось два вида казни – повешение для гражданских лиц и расстрел для военных чинов. Битье кнутом и проход через строй шпицрутенов отменили в 1845 году, а в 1881 году – публичные казни, а также смертные приговоры лицам моложе 21 года и старше 70 лет. После революции 1917 года ВЦИК запретил казнить беременных женщин и лиц моложе 18 лет. С 20 апреля 1935 года казнь снова стала применяться к несовершеннолетним. Казнили расстрелом, хотя большевики не брезговали и другими видами – утоплением, как в Крыму. В 1937–1938 годах НКВД было исполнено 681 692 смертных приговора. В войну и после кроме расстрелов стали применять повешение. В 1946 году в Лефортовской тюрьме повесили генерала Власова и его сподвижников, в 1947 году там же – генерала Краснова. В 1947 году, 26 мая, вышел Указ Президиума ВС «Об отмене смертной казни». В январе 1950 года по «многочисленным просьбам трудящихся» смертную казнь вернули, в первую очередь для врагов народа, а также за умышленные убийства с отягчающими обстоятельствами. Причем закон имел обратную силу, действовал на осужденных с 1947-го по 1950 год. В 1950 году расстрельных тюрем было немного. Это Владимирский централ, ленинградские «Кресты», Челябинский изолятор, Новочеркасская пересыльная тюрьма. Андрей получил в столовой талоны, поел первый раз за двое суток горяченького. Тюрьма аппетита не добавляла, уж больно запах специфический. Обустроился у старушки, адрес которой ему дали. Вечером прошелся по центру города. В Ростове он был впервые. Многие дома уже были отстроены, но встречались и руины, во время войны город был сильно разрушен. Вышел на набережную недалеко от храма. Занятно: храм и рядом базар. Соседство невместное. Широк Дон, на левом берегу постройки, баржи приткнулись, рыбацкие лодки. Город с большим уголовным прошлым, не зря поговорка есть: «Ростов – папа, Одесса – мама». Вот и сегодняшнее знакомство вечером закончилось встречей с гопниками. Уже на съемное жилье возвращался, полный новых впечатлений. Из подворотни молодой парень вышел, ножичком играет. – Слышь, дядя! Поделись деньгами, не то обижусь. Андрей назад обернулся. Чутье не подвело. Метрах в пяти еще один такой же стоял. Андрей решил обмануть противника, сделал вид, что испугался. Остро пожалел, что оружия при себе нет. Полез в карман пиджака, расстегнув куртку. Гопник расслабился: как же – сломался дядька, в штаны от испуга наделал. Андрей резко ударил в этот момент ребром ладони по гортани нападавшему. Если чуть перестараться, запросто на тот свет отправить можно. Парень захрипел, за горло схватился, нож выронил. Второй, что сзади стоял, сначала к Андрею кинулся, но привычки фронтовые вмиг сработали. Андрей выпавшую финку гопника схватил. Второй гопник как на стену наткнулся. Их двое было, да при ножах. А сейчас один на один, и у терпилы нож. Страшно гопнику стало. – Ты чего замер, ублюдок? Я уже обиделся. Нож на землю бросай, не то зарежу! Андрей придал лицузвериное выражение, сделал шаг вперед. Гопник бросился бежать. Вот и вся взаимовыручка. Подельника бросил на произвол судьбы. Андрей наступил на лезвие подошвой, потянул за ручку. Клинок переломился у основания. На прощание Андрей ударил гопника ногой по голени. Удар очень болезнен. Гопник упал, Андрей пару раз ногой по ребрам врезал, чтобы помнил долго. Наука вперед будет. В милицию нападавшего не повел, незачем светиться. Еще в Москве подполковник предупреждал, чтобы без нужды с органами не контактировал. Все доброе настроение вмиг улетучилось. Утром, только к КПП тюрьмы подошел, его окликнул из машины начальник заведения: – Андрей Михайлович! Рядом с проходной «Победа» новая. Андрей подошел к распахнутой дверце. Из машины выбрался майор. – Здравствуйте, Фролов. Отойдем в сторонку. У вас сегодня первое исполнение. Садитесь в машину. Там уже прокурор и врач. Езжайте, на месте все объяснят. Андрей удивился. Куда ехать, если тюрьма в двух шагах? Майор наклонился к Андрею. Видимо, удивление явно читалось на лице опера. – Вы что, не знали, что исполнение приговоров происходит не в Ростове? – Мне не сказали. – В Новочеркасской тюрьме, всего час езды. Садитесь. Андрей уселся в машину, поздоровался. «Победа» сразу тронулась. Водитель знал дорогу и конечную цель. Кроме Андрея, в машине сидели еще двое мужчин. На переднем пассажирском сиденье седой благообразный мужчина, а рядом с Андреем, на заднем сиденье, мужчина лет сорока, в габардиновом сером плаще. Ехали молча. Андрей не пытался первым заговорить. Он новичок, должен смотреть и слушать. Через час с четвертью, немного попетляв по городу, машина подъехала к пересыльной тюрьме. Охранник на КПП вышел, посмотрел на номер и исчез за дверью. Ворота сразу открылись. Машина въехала в своеобразный тамбур. Впереди ворота, за машиной ворота. Каменный мешок. А внизу смотровая яма. Вторые ворота тоже открылись, машина въехала во двор. Андрей удивился. Машину и седоков в ней никто не осматривал, не требовал документов. Все трое пассажиров вышли из легковушки. Водитель остался в машине. Прокурор шел первым, явно бывал здесь. Вошли в неприметную дверь, спустились по ступенькам в полуподвальное помещение. Под потолком узкое окно с решеткой, в комнате длинный стол, стулья и больше ничего. Комната небольшая, в нее ведут три двери. Через одну они вошли со двора. – Будем знакомы, – повернулся к Андрею прокурор. – Федор Васильевич. Фамилия не нужна. – Александр Яковлевич, – протянул руку второй. – Судмедэксперт. – Андрей Михайлович… э… э… опер. – Ну, опер так опер, – улыбнулся прокурор. В дверь постучали, вошел вертухай, как блатные называли надзирателей. Он положил на стол уголовное дело осужденного, молча вышел. – Знакомьтесь, товарищи, – уселся за стол прокурор. Все трое первым делом прочитали решение суда. Там сжато были описаны преступления подсудимого, затем следовал приговор. Решение было вынесено еще год назад. Документы зачитывал судмедэксперт. Преступлений – кровавых, жестоких, порой бессмысленных – подсудимый совершил много и ходок на зону, как говорили блатные – к хозяину, было больше десятка. Чем больше читал врач, тем сильнее росла неприязнь, даже ненависть к убийце. Зачем живет на свете эта мразь? Что он оставил за собой в жизни, кроме краж, изуродованных трупов? Даже детей не жалел. Прокурор нажал кнопку под столом. Вошел надзиратель. Эта дверь вела в коридор тюрьмы. – Готовьте исполнителя. – Пройдемте, – предложил надзиратель. Вместе с Андреем вышли в коридор – узкий, короткий. – Сюда, – отомкнул ключом железную дверь надзиратель. Когда Андрей вошел, вертухай показал на шкаф. – Можете снять свою одежду, примерить халат. Андрей снял куртку, пиджак, повесил на вешалку. Примерил застиранный синий халат, немного маловат. Но другой оказался впору. – Какое оружие предпочитаете? В металлическом оружейном ящике оказался неплохой выбор – «наган», «ТТ» – боевой и малокалиберный, конструкции Севрюгина, несколько трофейных пистолетов. Андрей выбрал револьвер, оружие неприхотливое, надежное, да и звук выстрела не такой громкий. – Заряжайте. Коробки с патронами лежали там же. Андрей зарядил в барабан пару патронов. Надзиратель покачал головой. – Кроме основного, следует сделать два контрольных выстрела в голову. А еще на случай осечки, всяко бывает. Андрей о таких тонкостях не знал, зарядил все семь патронов в барабан. – Я в первый раз, подскажи, как все проходит. – Надзиратели заводят приговоренного, в наручниках. Прокурор зачитывает приговор и отказ Верховного Совета о помиловании. Потом его заводят в комнату, где уже исполнитель, то есть вы. Стоите за дверью. Как вошел, стреляете в сердце или голову, потом два контрольных выстрела. – И что потом? – Уже не ваши заботы. Возвращаетесь в комнату к прокурору, врач осматривает труп. Пишет протокол. Затем, когда вы втроем покинете комнату, фотограф тюремный делает снимки, они в дело пойдут, подошьются с протоколами. Вы тем временем сдаете оружие, переодеваетесь и уезжаете. – А что с трупом делают? – Укладывают тело в простой гроб, а дальше – на кладбище, могила под номером будет. Или в крематорий, если он работает. – Если вы здесь служите, все знаете, почему сами не исполняете? Надзиратель помялся. – Несколько моментов есть, мне бы не хотелось обсуждать. Андрею просто интересно было. Надзиратель запер дверь на ключ, провел его в комнату, где врач и прокурор были. Распахнул дверь в небольшую и абсолютно пустую комнату. На цементном полу зарешеченный слив для воды, видимо – смывали кровь. Андрей вытащил из кармана револьвер, взвел курок. Волновался ли он? Конечно! Надзиратели ввели заключенного. Прокурор, как и положено, спросил установочные данные – фамилию, имя, отчество, год и место рождения, по каким статьям осужден. Затем зачитал приговор и решение Верховного Совета об отказе в помиловании. – Вещи с собой? – спросил прокурор. – При себе. – Пройдите в соседнюю комнату, вас выведет конвой для перевозки. Заключенный шагнул в дверной проем. Как только он появился, Андрей вскинул револьвер, почти уперевшись стволом в голову, нажал спуск. В закрытой комнате сильно ударило по ушам, аж звон появился. Андрей сделал два контрольных выстрела, как объяснил надзиратель. Остро пахло сгоревшим порохом. В комнату вошел врач. Андрей понял – надо выходить. Вывел его надзиратель. Андрей сдал оружие, предварительно разрядив, снял халат. Оделся в свою одежду. Чувствовал себя не очень хорошо. По нему – получался обман некоторый. Заключенный не знал, что расстрел будет здесь и сейчас. А надо бы, по разумению Андрея, чтобы видел исполнителя, ствол, наставленный в башку, перед смертью испытал весь тот ужас, который испытывали жертвы убийцы. Слишком легко и просто преступник ушел на тот свет. Надзиратель приоткрыл дверь, осмотрел коридор. – Можно. Вместе с прокурором и судмедэкспертом поднялись по ступенькам, вышли во двор тюрьмы. Андрей полагал, что они направятся к машине. Но прокурор, идущий впереди, свернул от легковушки в другую сторону, постучал в дверь. Видимо, их ждали. За дверью небольшой тамбур, просторная низкая комната, стол с бутылкой водки в центре и закусками. – Дело сделано, давайте покушаем, – предложил прокурор. Андрей удивился. Ему кусок в горло не лез. Преступник понес заслуженное наказание, и расстреляли его правильно. Но было ощущение, что вымазали в грязи. – Водочку будете? – спросил прокурор. И, не ожидая ответа, разлил по рюмкам. Когда прокурор и врач выпили, Андрей тоже опрокинул стопку в рот. – Ты закусывай, а то развезет. И не стесняйся, все включено в смету расходов. После водки проснулся аппетит. Поели, не спеша уговорили бутылку. – Однако, ехать пора, – поднялся прокурор. Как понял Андрей, прокурор был старший в группе. Назад ехали молча. Андрей понял – водитель не в курсе, зачем приезжала в Новочеркасск группа. Может, рассматривает дела заключенных для УДО – условно-досрочного освобождения, а может, по жалобам зэков, всякое бывало. Высадили его в центре. На прощание прокурор сказал: – Два дня можете заниматься своими делами. В пятницу в восемь утра будьте на этом же месте. – Хорошо, до свидания. Андрей отправился на съемную квартиру. Настроение скверное было. Зря не позвонил из Главка Николаю, не посоветовался. Прав он оказался, на все сто процентов, полез не в свое дело. Опер он, а не палач. Хотя называют безлико – исполнитель. Но Андрей отдавал себе отчет, что он делает. Осознавал, что кто-то должен делать такую грязную работу. Но если для кого-то такая служба просто неприятная обязанность, то его с души воротило. И не откажешься теперь. Как говорится – взялся за гуж, не говори, что не дюж. В разведке убивал, стрелял, резал ножом, бил прикладом по голове. Но тогда была острая необходимость – война, а перед ним был враг. И он ни разу не усомнился, что поступает неправильно, не рефлексировал. На службе в милиции тоже приходилось стрелять. Но в схватке с преступником, защищая свою или чужие жизни. А стрелять в голову из-за двери, исподтишка – претило. Конечно, он сам читал уголовное дело и понимал – преступник заслуживает смертного приговора за свои жестокие злодеяния, исправить его ни тюрьма, ни зона не смогут. Выход один – уничтожить. Но воротило с души. Интересно – у всех исполнителей так? Или в первый раз только? Были бы в городе знакомые, можно было как-то развеяться. Но поделиться эмоциями – упаси боже! Обычный, неподготовленный человек испугается, брезговать или презирать будет. И никому рассказать нельзя, потому что из Главка начальнику райотдела сообщили – срочная командировка для массовых акций. Все же за два дня пришел в себя, обрел душевное равновесие. В пятницу явился к месту встречи, через пару минут подкатила «Победа». Андрей сел, поздоровался. Снова ехали молча всю дорогу. Уже в Новочеркасске, когда вышли из машины во дворе тюрьмы, прокурор взял Андрея за локоть. – А ты ничего, крепенький. После первого исполнения многие не выдерживают. Или паскудно на душе? Вот уж не предполагал Андрей, что прокурор, суровый и тертый с виду дядька, хороший психолог. – Было паскудно, отошел. – Продержись месяц, только не пей в одиночку, сопьешься вмиг. – Спасибо. Второе исполнение прошло не так тяжело морально. Когда подходили к машине, Андрей спросил: – А почему такие большие промежутки между исполнениями? Прокурор улыбнулся. – Стахановцем стать хочешь? Положено не чаще двух раз в неделю. Хотя на исполнение только в этой тюрьме настоящая очередь – восемьдесят человек. Содержать их дорого, да и зачем? Народ эту шваль через налоги кормит-поит, а что хорошего стране или народу они сделали? Дела читал? Один кровавый след за ними. Скажу честно. Будь моя воля – вывез бы всех в карьер, да под пулемет. Что с ними цацкаться? Андрей с ним согласен был. Но он, как и прокурор, – законник, должен выполнять то, что предписывает закон. Промучился месяц. Два раза в неделю исправно на исполнения ездил. Не мешки таскать, вагоны разгружая, а все равно тяжко. Едва дождался окончания срока командировки. В последний день к начальнику Ростовской тюрьмы явился. Надо документы отметить. Печать в командировочное удостоверение поставить. – Фролов, а может, останешься? Прокурор о тебе отзывается хорошо. Комнату в коммуналке дадим, хоть и плохо с жильем пока в городе. Невесту себе найдешь. – Есть уже невеста в Балашихе. Не по мне такая служба. – Жаль. Больше года никто на этом месте не держится. Андрей забрал документы, вышел на улицу. Показалось – тяжелый груз с плеч сбросил, вдохнул легко полной грудью. Ни часа в городе не задержится. Собрал чемоданчик с пожитками – и на вокзал. Взял билет на проходящий поезд, улегся на верхнюю полку, проспал почти всю дорогу. Поезд пришел в Москву утром. Андрей с вокзала сразу в Главк. Документы подполковнику сдал. – Не ошиблись мы в тебе, звонили мне из Ростова. Провожу в бухгалтерию, получишь командировочные и денежное довольствие, в двойном размере. Полагаю – язык за зубами держать умеешь? Андрей кивнул. Хоть и помогал подполковник, а все равно на оформление всех бумаг времени много ушло. Освободился к обеду. К вокзалу пешком пошел. Смотрел на дома, на прохожих, спешащих по делам. Славно-то как! Наткнулся на вывеску «Баня». Зашел, снял индивидуальный номер. Целый час мылся, терся жесткой мочалкой, пытаясь смыть не только пот, но и воспоминания. А недалеко от вокзала увидел небольшую старинную церковь. В Бога не верил, комсомольцем был. Но ноги сами понесли. Свечку купил, перед иконой поставил, постоял. Церковь старая, намоленная. Почувствовал – отпускает на душе, уходят тяжелые мысли. К вокзалу уже шагал бодро. Первым делом после возвращения в Балашиху – в райотдел, к Николаю. Поздороваться, повиниться, что дураком был, согласившись. Николай-то мудрее оказался, хоть ненамного старше. А потом к Марии. Соскучился по девушке, месяц не видел. Для кого-то всего тридцать дней, а для него получилось – как год.Юрий Корчевский Фронтовик не промахнется! Жаркое лето пятьдесят третьего
© Корчевский Ю. Г., 2016 © ООО «Издательство «Яуза», 2016 © ООО «Издательство «Эксмо», 2016Глава 1. Возвращение в столицу
Прошло два года, за которые произошло много событий. Во-первых, Андрей женился. Свадьба скромная была. Для молодой девушки свадьба едва ли не главное действо в жизни. Мария расстаралась, к торжеству платье новое пошила. Андрей обручальные кольца купил. Не самые дорогие и шикарные, но всё же золотые, по талонам из ЗАГСа. Со стороны жениха была пара – Феклистов с женой да тётка Маня. А со стороны невесты – трое подружек из института да мама. После того, как расписались, радостное событие рождения новой советской семьи отмечали дома у Марии. Хоть и не хотелось Андрею примаком идти, а пришлось перебраться в дом Марии. В общежитии милицейском комната уж очень мала и «удобства» в коридоре, один на этаж с неизменной очередью. Но пообтёрся, привык. Служба неплохо шла, понемногу вал преступлений стихал. Но жизнь не может не подбрасывать сюрпризы. После нескольких стычек с начальником милиции капитаном Щегловым, Феклистов перевёлся по службе в Москву. Да не на равную должность, а начальником отдела уголовного розыска крупного городского района. Знали Николая Ивановича в Главке, ценили. Устроил Феклистов для сослуживцев, которых уважал, отходную. Когда гостей, изрядно поддатых, провожал за калитку, Андрею сказал: – Жаль, что расстаёмся. Сработался я с тобой. Но помни. Освоюсь на новом месте – к себе перетащу. Не даст тебе Щеглов толком работать, ему бы только показатели давать, чтобы перед начальством отчитаться. Не любит он службу и не понимает. Ты как? – Да я не против. Оно и в самом деле. Щеглов Андрея терпел, после перевода Феклистова поставил Андрея начальником угро. Не за деловую хватку, а просто некого было. На место Андрея нового опера приняли – младшего лейтенанта Савицкого, только что окончившего школу милиции. Молод, опыта нет, всему учить надо. И какой из него опер получится, пока сказать нельзя. А с Феклистовым они друг друга с полуслова понимали. Это как у лётчиков-истребителей слётанность пары. И Марии приходилось в Москву на учёбу в институт каждый день на электричке мотаться. Было ещё одно обстоятельство, о чём месяца через три сообщил по телефону Феклистов. – Не забыл ещё Петра Вениаминовича? Как же, забудешь его. Отец бывшей возлюбленной Валентины, ставивший палки в колёса, из-за чего Андрей из прославленного МУРа ушёл. – Как его забыть? А что с ним? – На пенсию с почётом проводили. – Да ну? – Баранки гну. У меня в отделении место скоро освободится. Опера бандиты ранили, в больнице сейчас, поправляется уже. Но к службе не пригоден будет, если только в паспортный стол или в архив. Постараюсь начальству тебя сосватать. В принципе, в Балашихе Андрей уже освоился, как-никак два с половиной года срок изрядный. И преступления громкие были, которые расследовать смогли, да и начальство из областного Главка отмечало премиями или, что чаще – грамотами. В трубке только шорохи слышны. Андрей переваривал услышанное. – Так я не понял, ты согласен? – спросил Николай. – Согласен, согласен. – Тогда бывай, жди приказ о переводе. В трубке короткие гудки. Министерство одно, но Главки разные, по переводу потребуется согласование. Андрей представил, как вытянется лицо у начальника милиции Щеглова, когда увидит приказ о переводе Андрея. Сам виноват, что фактически выжил из отделения Феклистова. Шли дни, Андрей никому, даже Марии, о телефонном разговоре не сообщал. Дело может не выгореть, а у женщин языки длинные. Видимо, не всё у Феклистова удачно получалось, время шло, а приказа не было. Андрей решил – правильно сделал, что Марии не сказал. А через месяц события пошли чередом. В милицию соседка тёти Мани позвонила с печальным известием. Скончалась тётка в одночасье. Для Андрея удар под дых. Старенькая была, прихварывала, возраст всё же. Но чтобы вот так внезапно? Андрей Щеглову заявление написал – три дня без содержания, и на электричку. С Курского вокзала Николаю позвонил. Не оставил сослуживец и приятель в беде, дал опера с мотоциклом. Без его помощи совсем бы зашился. Москва большая, пока все справки соберёшь, с местом на кладбище определишься, железные набойки на туфлях сотрёшь. На похороны Феклистов пришёл, соседи по коммуналке. Выпили на поминках. Андрей досадовал на себя. Мало внимания тётке уделял. Поговорить бы с ней по-людски, не спеша. А всё служба, времени не было. Единственная родная кровь была. Не она, так и про корни свои не знал бы, думал, что из пролетариев. Три дня, как в Балашиху вернулся, Феклистов звонит. – Есть приказ на тебя. Так что через день будет он у Щеглова. Можешь дела в порядок приводить. Дома Андрей Марии о приказе сказал. Жена обрадовалась. – На первое время в комнате тётки жить будем. Ты ведь там прописан? – Тесновато. – Как освоишься на службе, заявление подашь на расширение жилой площади. Щеглов, как приказ получил, метал громы и молнии. – Исподтишка провернул? Дружок помог? А против приказа не попрёшь. Андрей оружие сдал, передал текущие дела молодому оперу. Пусть теперь Щеглов сам замену ищет. Не он бы, так до сих пор Феклистов в районном угро работал. Утром уже входил в райотдел милиции. Здание осмотрел с интересом, всё-таки новое место службы. Феклистов представил нового сотрудника сослуживцам. Отдел уголовного розыска побольше, чем в Балашихе. Одних оперов семь человек. Так и район больше, и население по численности раз в восемь-десять, чем в Балашихе вместе с районом. О Фролове сотрудники понаслышке знали, всё же в одной структуре служили, приняли хорошо. День ушёл на оформление документов, получение оружия. А ещё по карте границы района изучал. Непростой район – рынок, вокзал, промышленные предприятия. Что рынок, что вокзал – точки притяжения криминала. Ворьё, жулики всех мастей. Хотя старожилы отдела заявили, что за семь лет после войны порядок навели. Часть преступников посадили, другие в разборках погибли, в перестрелках с милицией. Кроме того, количество оружия на руках у населения поубавилось. Стволы изымались – у задержанных на месте преступления, при обысках подозрительных лиц. Изъятое оружие уничтожалось, а подпитки не было, если только из старых схронов. Андрея к одному опытному оперу прикрепили. Службу Андрей и сам знал, но район новый, своя специфика есть. В свободное время изучал фото лиц, находившихся в розыске. А ещё тех, кто вскорости освободиться должен. После отсидки селиться ближе ста километров от Москвы им запрещалось. Да только матёрые уголовники плевать хотели на Указы. Когда милиция таких останавливала, отговаривались – проездом я, с вокзала на вокзал. Оно-то и в самом деле так могло быть. В Москве сходились пути-дороги со всех областей страны – шоссейные, железнодорожные, воздушные. Захочешь – миновать трудно. У милиционеров глаз намётан, в толпе бывших сидельцев вычисляли быстро – по наколкам, по взгляду, по бледно-землистой коже лица. А если недавно вышел, то и по запаху. Тюремный запашок не скоро выветривался, как ни мойся. Уголовников в столицу привлекали два обстоятельства. Первое – город многомиллионный, в толпе затеряться проще. А второе – столица всегда богаче, зажиточней жила, чем провинция, есть чем поживиться. Кроме того, в Москве дома огромные, много подъездов и этажей, жильцы не все друг друга знают, домушникам на руку. Бандитизм на убыль пошёл, зато вал квартирных краж. И новые преступления появились – фарцовка. В столице после войны много посольств открылось. Ушлые люди через посольскую обслугу вещи зарубежные покупали, продавали втридорога. И за руку поймать их сложно. Чтобы обвинить в спекуляции, надо знать цену товара, а как её узнать, если в СССР данная вещь официально не поступала? Облегчало жизнь домушников ещё то обстоятельство, что дверные замки к дверям выпускали артели. Из-за примитивного оборудования замки простенькие были, железо скверного качества. Замки больше для честного человека, во вновь сданных домах половину квартир в подъезде можно было одним ключом открыть. Домушникам раздолье, иной раз на дело отмычки не брали, всё же улика, случись задержание. Открывали куском изогнутой проволоки, дамскими шпильками. Отмычка – для суда аргумент весомый, воровское приспособление, а шпильки в кармане любой иметь вправе. Вот на квартирные кражи Андрея со старожилом отдела Ватутиным и бросили. Самое неблагодарное дело, раскрываемость таких краж низкая. Домушника если на месте преступления не застал, то выйти на след можно только через спекулянтов краденого, да и то редко. У барыг швеи есть, краденые вещи перешивают, тут же сбытчикам на толкучке отдают. Вещь слегка ношена, зато цена вполовину меньше, чем в магазине. Вещи влёт уходили, для многих низкая цена – факт решающий. Ватутин на столе целую стопку тощих уголовных дел собрал, по три листка. Заявление о краже потерпевшего, перечень украденного, заключение эксперта по осмотру замка. Все кражи, как под копирку, впрочем – как и заявления. Трудящиеся на работу уходили, а возвратившись, обнаруживали обворованную квартиру. Воры забирали всё, что имело хоть какую-то ценность. Деньги и ценности – это в первую очередь, затем носильные вещи – пальто, шубы, платья, обувь. Не брезговали фотоаппаратами и радиоприёмниками. Порой в обворованной квартире оставалась только пустая мебель. Граждане порой сигнализировали по телефону о подозрительных личностях с баулами. Да только с транспортом у милиции плохо было. Пока доберёшься, воров след простыл. А расхлёбывать уголовному розыску, им всё недовольство обворованных доставалось. Ватутин в сердцах сказал Андрею: – Это ещё что, зима сейчас. А летом граждане на дачи выезжали или к родне в Подмосковье. Неделями в городских квартирах не бывали. А вернутся – обокрали, и когда – неизвестно. Задействовали всю агентуру – скупщиков и сбытчиков выявить да шайки воровские. То, что действовал не одиночка, а группы, было понятно изначально. Стоит посмотреть на список украденного, сразу ясно – одному не унести, даже будь у вора четыре руки. А кражи квартирные если не каждый день, то через день, а то и несколько краж за день. Андрей сразу уяснил – не одна группа действовала. Сначала наводчик должен определиться, в какой квартире зажиточно живут, когда дома не бывают. На подготовку несколько дней уйти должно. А кражи – как на конвейере. Нескольких сбытчиков удалось задержать на толкучках, с крадеными вещами, уверяли – сами купили. Обыски в жилищах сбытчиков не дали ничего. Все дела грозили стать «висяками». Городской Главк и районное начальство напирали – плохо работаете, раскрываемость низкая, совсем мышей ловить перестали. Начальство понять можно, пострадавшие жалобами забросали прокуратуру, районные власти, в первую очередь исполкомы. Андрей на пару с Ватутиным обходили квартиры. Не должно быть так, чтобы никто воров не видел, тем более белым днём. Надо только разговорить людей, найти правильный подход. Один из дедушек вспомнил, что выходил из подъезда военный, молодой, в руке чемодан держал. – Точно военный? – Да что я, слепой совсем? – обиделся дед. – Форма как у вас, только околыш на фуражке чёрный. Чёрный околыш – технические войска. И насчёт формы не всё в масть. Потому как приказом министра МВД № 895 от девятого сентября 1952 года форменная одежда и звания у сотрудников милиции поменялись. Галифе стали зелёного цвета, а кители синие, околыши фуражек красные при васильковом верхе. Часть милиционеров ещё в старой форме ходила, часть в новой. Дед мог ошибиться. Настойчивыми расспросами о цвете обмундирования кое-что выяснили. Всё-таки армеец. Хотя дед видел его со спины. После войны демобилизованные ходили в армейском обмундировании, но без погон. А кроме того, бойцы военизированной охраны имели такую же форму, только околыши фуражек тёмно-красные. А дед погоны видеть со спины не мог. Но всё же какая-то зацепка. Больше из жильцов подъезда никто о военном не вспоминал, да и не проживали здесь военнослужащие. Люди так устроены, что обслуживающий персонал – сантехников, слесарей, электриков не замечают, вернее не обращают внимания. Так же и на людей в форме. Если и был кто-то, значит, по службе. Проверять всех военных, не зная примет, – пустой номер. На заметку оперативники данный факт взяли. Тем более только что по сводкам прошла ликвидация банды Павленко. Дезертировав в 1941 году, он сколотил преступное сообщество под видом военно-строительного управления, изготовил поддельные печати. Костяк банды занимался грабежами, мародёрством, расстрелами, причём все в военной форме. Нанятые на стороне настоящие строители на самом деле возводили объекты, причём хорошего качества. Павленко ворочал миллионами. На след его вышла госбезопасность, банду в конце 1952 года повязали. Но многие «птенцы» Павленко успели податься в бега, занимались привычным воровским делом. Через неделю, на очередной краже, при обходе квартир одна женщина тоже упомянула о военном. – Молодой, лет тридцати, вот только в званиях я не разбираюсь. Андрей вцепился в свидетельницу, как клещ. Какого цвета брюки были, гимнастёрка, были ли награды, значки, нёс что-нибудь в руках, особые приметы. Маловато подробностей было – брюнет, карие глаза, и всё. Но, как и в первом случае, нёс чемодан. Причём в правой руке. Обычно военнослужащие правую руку имеют свободной – отдать честь офицеру встречному или патрулю. Мелочь, но кадровый военный так не сделал бы. Пару недель о военных на местах краж никто не упоминал. А потом Андрей с ним столкнулся, неожиданно, лицом к лицу. Подходил к подъезду многоэтажки, дверь распахнулась, вышел военный. На плечах погоны старшины, на груди две медали, брюнет. И чемодан в руке. Андрей в штатском был и без напарника. – Гражданин, милиция! – преградил дорогу военному Андрей. Вытянул из кармана удостоверение, показал. – Ваши документы! – Вы не военный патруль, я не обязан. – Обязан, я представитель власти. Что у вас в чемодане? Военный чемодан поставил на землю. Полез в нагрудный карман за документами, достав – протянул. Только Андрей за них взялся, как мужчина ударил левой рукой в кадык оперативника и бросился бежать. Андрей закашлялся, удар был сильным. Из глаз слёзы, воздуха не хватает. А как отошёл немного, мужчины след простыл. Чёрт, неудачно получилось. Вора видел, а задержать не смог. На себя досадовал. Расслабился, давно в серьёзные переделки не попадал. А если бы вор ножом ударил, а не кулаком? Андрей поднял чемодан, уложил на лавку у подъезда. Шуба, меховая муфта, только входившая в моду, добротные мужские туфли, почти не ношенные. Наверняка в квартире деньги были, ювелирные изделия. Воры рыжьё и деньги по карманам прятали. В случае опасности, вот как сегодня, бросали баулы или чемоданы и делали ноги. Андрей на лавку уселся. Телефонировать в отдел смысла нет, вор наверняка район успел покинуть. Сейчас заляжет на дно на какой-нибудь «малине», затихарится. Знает, что спалился, опер его в лицо видел. А может, и из города уедет, больших городов в Союзе много. Чтобы квартиру обворованную осмотреть, надо заявление потерпевших. Тогда уже эксперт отпечатки пальцев снимет, замки осмотрит. Андрей вздохнул, поднял чемодан. Надо его в уголовный розыск отвезти. Увидел на асфальте оброненный военный билет, поднял. Лицо на фотографии точно вора, но если присмотреться, видны следы клея. Наверняка документ потерян был или украден. Вор таких за день по несколько штук заиметь может. Люди документы дома хранят. У самого Андрея так же, при себе только удостоверение сотрудника уголовного розыска. В отделении, когда объяснил появление у него чемодана с крадеными вещами, выслушал от Феклистова поток ругательств. – Андрей! Я тебя не узнаю! Вора, можно сказать, в руках держал и упустил. В Балашихе вооружённых бандитов, убийц задерживал. Как же ты домушника проворонил? Отдали экспертам документы, увеличили фотографию, чтобы утром на разводе постовым и операм раздать. Они на земле работают, вполне могут столкнуться. Таких оплошностей Андрей давно не допускал. Вечером на квартиру пришёл, а Мария уже немудрящий ужин приготовила. – Маш, водка есть? Я бы выпил. – По какому поводу? – Ляп допустил сегодня, вор-домушник сбежал от меня. Мария слова не сказала, выставила из шкафчика бутылку, рюмку. Андрей расстроен был, накатил соточку, поужинал. Отпустило немного. Мария рядом подсела, по плечу погладила. – Не переживай ты так. Сегодня упустил, завтра поймаешь. – Правильно – задержишь. – Не придирайся к словам. У меня последний семестр остался, скоро выпуск, три месяца осталось. – Ты это к чему? – Москвичек в городе оставят. – Ты место себе уже присмотрела? – В историко-архивном институте. Перед новым годом покупатели приходили, разговаривала я с начальником отдела. – Хм, покупатели! Как в армии, в запасном полку. Давай спать ложиться, устал я что-то. А утром Андрея Мария разбудила, вся заплаканная. – Что случилось? – испугался Андрей. В таком состоянии молодую жену он ещё не видел. – Сейчас по радио передали о тяжелой болезни товарища Сталина. У Андрея сон как рукой сняло. С самого рождения, как себя помнить стал, со Сталиным на устах жили. Во время войны безграничная вера и слепая любовь к вождю померкли, как у многих фронтовиков. Если Сталин настолько прозорлив был, почему проморгал войну с немцами? Перед войной пакт с врагами подписал. Уже в преддверии войны внушали – врага шапками закидаем, на его территории воевать будем. А на деле немцы до Москвы дошли, до Сталинграда. Без малого огромной кровью наши удержались от катастрофы. А когда красноармейцы прошли по Венгрии, Чехословакии, Германии, да и другим европейским странам, поневоле сравнивать стали уровень жизни в СССР и на Западе. Сравнение было не в пользу социалистического строя. Сталина обнаружила охрана первого марта 1953 года лежащим на полу в своей комнате. Сотрудник охраны Лозгачёв сообщил начальству. Почти всё Политбюро собралось на даче. И только второго марта у постели Сталина собрались врачи, констатировали инсульт с поражением правой стороны тела. Только 4 марта было объявлено о тяжёлой болезни вождя, стали передавать информацию о состоянии здоровья. Прожив в коме несколько дней, Сталин скончался 5 марта в двадцать один час пятьдесят минут. Объявление о смерти по радио дали в 6 часов утра 6 марта. Страна была в неописуемом горе. Прощались с телом вождя с 6 по 9 марта в Доме Союзов. Уже с 16 часов 6 марта проститься с вождём пошли потоки людей, организованно, с предприятий. Сталин лежал в гробу на высоком постаменте среди роз. На нём был повседневный мундир. Хрустальные люстры в Доме Союзов были затянуты чёрным шёлком. Знамя СССР было склонено над изголовьем Сталина. Перед гробом, на атласных подушечках, лежали награды вождя, маршальская звезда. В почётном карауле стояли члены ЦК – Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущёв, А. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян. Все спецслужбы были задействованы. Внутри и снаружи Дома Союзов сотрудники МГБ и МВД. Милиции полно на улицах. К зданию Дома Союзов пытались пройти неорганизованные толпы. Андрей, как и все милиционеры райотдела милиции, был задействован в оцеплении. На Трубной площади произошла страшная давка, погибло несколько сот человек. Трупы увозили грузовиками, задействовав военных. Когда гроб с телом вождя занесли в Мавзолей, был дан артиллерийский салют, на заводах по всей стране загудели прощальные гудки, объявили пять минут траурного молчания. Люди искренне переживали, горевали. Андрей, как и все сотрудники, предположить не мог, что похороны вождя обернутся для страны и милиции сущим бедствием. 28 марта 1953 года объявили амнистию. Указ подписал Климент Ворошилов, так как стал председателем Президиума Верховного Совета СССР. По Указу амнистии подлежали те, кому суд определил меру наказания менее пяти лет, все осуждённые за экономические преступления, беременные женщины и матери детей до 10 лет, несовершеннолетние, мужчины старше 55 лет и женщины – 50 лет. Указ предусматривал сокращение срока наполовину всем заключённым, кроме политических и уголовников за предумышленные убийства. В считаные недели из тюрем и лагерей освободились один миллион двести тысяч заключённых. Большая часть из них – закоренелые преступники – воры, бандиты, насильники, грабители. Сроки уголовникам давали небольшие. По статье 153 за изнасилование – до 5 лет, за кражу ст. 162 от 3 месяцев до 5 лет, за грабёж ст. 165 до 3 лет, за разбой ст. 167 до 5 лет. А по ст. 58 за измену Родине 10 лет или расстрел. Уголовники вышли, политические остались в лагерях. И поехали на поездах с северов, Камчатки по Транссибирской магистрали толпы уголовников. Города захлебнулись в преступлениях. В ряде городов ввели комендантский час, в Казани для усмирения беспорядков применили воинские части. Не все из освобождённых успели вдохнуть воздух свободы. Так, в Магадане был сформирован и отправлен пароходом во Владивосток этап из бывших зэков. Конечно – без охраны. Заключённые захватили пароход, потребовали плыть за границу. Радист, успевший запереться в радиорубке, успел отбить в пароходство радиограмму. Судно перехватили в Охотском море наши военные корабли. Бывших зэков высадили на берег и расстреляли. Мало кто из освобождённых ехал в родные города и сёла провинции. Большинство тянулись в крупные города и на юг. Как же, намёрзлись на северах, тем более многие страдали туберкулёзом. А в Крыму и на Черноморском побережье Кавказа все условия – тепло, курортники с толстыми лопатниками, как называли кошельки. Отдыхать на юг ехали люди не бедные – директора предприятий, партполитработники, заведующие продовольственными и промтоварными базами, барыги всех мастей. Для щипачей-карманников самое раздолье. Все освободившиеся имели ограничение – не имели права селиться в Москве и Ленинграде. Но когда уголовники соблюдали закон? После войны начали набирать силу воры в законе, организовывали сообщества воровские с общаками, своеобразной кассой. Новые воры в законе начали конфликтовать с ворами старой закваски, разворачивались воровские войны. Причём войны в натуральном смысле, с применением оружия, с убитыми. Власти на воровские войны смотрели сквозь пальцы. Чем больше воров перебьют друг друга, тем лучше. Воры начинали делить территории, крышевать направления. Кто-то смотрел за рынками, другие за цеховиками. Сил милиции противостоять хлынувшим ордам уголовников не хватало. Почти каждый день в городе десятки грабежей, убийств, изнасилований. Это с учётом, что не все потерпевшие заявляли в милицию. Ведь при кражах или разбое надо писать список украденного. А откуда у скромного мастера мясокомбината большие деньжищи при официально скромной зарплате или у директора райпо полная шкатулка золотых изделий? У милиции могут возникнуть вопросы о происхождении. Грабили богатых по наводке и серьёзные бандиты. На улицах бесчинствовала шпана мелкая. Но гражданам от этого легче не было. Через несколько дней Андрей ехал на трамвае «А» со службы. Трамвай после остановки только тронулся, набирал скорость. Опер увидел на тротуаре знакомое лицо. Вор, который сбежал от него, бросив чемодан. Правда, был он сейчас не в военной форме, а в цивильном пиджаке, галифе, хромовых сапогах гармошкой. Андрей долго не думал, спрыгнул с трамвая. Ходили они медленно, особенно на поворотах, двери не закрывались. Многие запрыгивали на ходу или покидали трамвай таким образом. Вор беседовал с каким-то мужчиной, покуривая папиросу. Андрей решил проследить за вором. Похищенного при воре уже нет, и арестуй он его, что предъявить? А проследить стоило, где-то же он обретается, скорее всего на «малине». Андрей встал за угол дома, поглядывал. Мужчины разошлись. Андрей шёл метрах в пятидесяти от домушника. Плохо, что тот знал его в лицо. Да и одежда на Андрее была прежняя. Вор чувствовал себя в безопасности, отпускал скабрезные шутки проходящим девушкам, не оглянулся ни разу. Домушник свернул в арку, прошёл во внутренний двор. Андрей успел заметить, как вор вошёл в подъезд, мелькнул за окнами между первым и вторым, затем вторым и третьим этажами. Дом старой, дореволюционной постройки, с широкими лестничными пролётами, высокими потолками, и обязательно имел второй, чёрный выход для прислуги. Раньше такие дома были доходными, квартиры в них снимали чиновники средней руки, учителя, врачи. Для бандитов или для конспиративных квартир спецслужб такие дома привлекательны, просто находка. Вошёл в один подъезд, вышел с другой стороны дома. Андрей немного выждал, вор мог вернуться, и ему бы не хотелось, чтобы они столкнулись на лестнице. Домушника не было, и Андрей зашёл в подъезд. Вор зашёл в какую-то из трёх квартир на третьем этаже. Андрей приник ухом к двери. Полная тишина. За другой дверью слышны детские голоса, потом женский. Из-за третьей слышались мужские, да не один, разноголосица. Спорили о чём-то, слов не разобрать, двери добротно сделаны, толстые. Опер задумался. Проверить документы у обитателей квартиры? Там несколько мужчин, и они вполне могут оказать вооружённое сопротивление. А если документы в порядке, визит его зряшным будет. Хорошо бы наблюдение за подозрительной квартирой установить, да где топтунов взять? У них в райотделе один только по наружному наблюдению и задействован на серьёзных делах. Андрей на куске бумаги адрес записал, стоит квартиру в паспортном столе проверить – кто прописан, с участковым поговорить, нет ли данных на жилище. Начал спускаться с этажа, вышел во двор, а из арки выворачивают двое блатных. Кепки-восьмиклинки, прикид характерный, пальцы в наколках, взгляд наглый. Видно – опытные, поскольку в Андрее сразу опера распознали. Сразу повернули назад. Андрей крикнул: – Стоять! Милиция! Уголовники кинулись убегать. Один на ходу револьвер выхватил, пальнул в Андрея, промазал. Ага, нападение на представителя власти, можно самому оружие использовать. «ТТ» в кармане, патрон в стволе. Выхватил, большим пальцем курок взвёл, выстрелил сначала в бандита с оружием, в грудь. Бандит рухнул, а второй вот-вот арку минует. Надо не дать ему уйти, выскочит на улицу, там стрелять невозможно, можно случайных прохожих зацепить, потом заморишься объяснительные писать. Андрей выстрелил убегавшему в ногу, мужчина рухнул, заблажил: – Мусор поганый, ты чего же это делаешь? Я только от хозяина откинулся, чистый. – А убегал зачем, стрелял? – Это не я, я его не знаю, в первый раз вижу. Раздалась трель свистка. Под арку вбежал дворник. Когда случалось происшествие, таким сигналом вызывали постовых милиционеров. – Кто стрелял? – Я из уголовного розыска. Андрей показал удостоверение. – Звони в райотдел милиции, пусть подъедут. И скажи – раненый есть, «Скорая» нужна. Он обыскал труп, во внутреннем кармане пиджака обнаружил справку об освобождении, Иркутлаг. Стало быть из Сибири добирался, судя по дате справки – две недели. Андрей подошёл к раненому, обыскал. – Ты чего творишь? – заорал бандит. – Будешь орать, вторую ногу прострелю, – пообещал Андрей. Оружия при раненом не оказалось, зато справка об освобождении была и тоже из Иркутской зоны. – Говоришь – в первый раз его видел? Да вы сидели вместе! – Наверное, в разных бараках. Начальник, в больничку бы мне. – Не сдохнешь, а и сдохнешь, невелика потеря. Куда шёл? – Бирюк говорил, знакомые у него в этом доме есть, туда шли. Ночевать где-то надо. В справке у убитого написана именно такая фамилия – Бирюк. – Вам обоим запрещено ближе ста километров от Москвы появляться! – Не помню, запамятовал. – В какую квартиру шли? – Не знаю, он вёл. Послышался шум мотора, к арке подъехала милицейская полуторка. Из кабины выпрыгнул Феклистов, а из крытого брезентом кузова двое оперативников. – Чего у тебя, Фролов, опять стрельба? – Вон тот в меня первым стрелять начал. Револьвер рядом с телом лежит. – Откатаем пальчики, проверим. – Оба две недели назад освободились из Иркутлага. Феклистов к раненому обратился: – Куда направлялись? – Я вашему оперу говорил уже, у Бирюка знакомые здесь. Начальник, кровью истекаю. К милицейской полуторке подкатила «Скорая помощь». – Пименов, едешь с раненым в больницу. Пусть заштопают, сам при нём останешься. – Чистый я, начальник, только приехал. За что конвой? – заблажил. Андрей Николая в сторону отвёл. – Помнишь случай, когда я домушника упустил, только чемодан с наворованным в отдел доставил? – Конечно. – Я случайно встретил его, проследил. Он в тот подъезд зашёл, семьдесят четвёртая квартира. Не туда ли эти двое направлялись? – Пойдём, проверим. В «Скорую» уже грузили на носилках раненого уголовника. Поднялись оперативники на этаж, позвонили в дверь. – Кого принесло? –голос из-за двери. – Открывайте, милиция. Дверь открыли, на пороге пенсионер. – Проверка документов! Паспорт! Есть кто в квартире? – Один я, можете проверить. Хозяин отошёл в сторону, оперативники вошли, осмотрели квартиру. Никого не было, но на столе стояли четыре стакана, несколько тарелок с остатками еды, пустые бутылки из-под водки и пепельница, полная окурков, причём от папирос разных марок. – Гости у меня были, разве запрещено? – Нет, конечно, – кивнул Феклистов. Он просмотрел паспорт хозяина квартиры. Прописка в порядке, вернул. Когда вышли на лестничную площадку, Феклистов сказал: – Сидел хозяин-то, паспорт особой серии. А гости его разбежались после выстрелов. Я видел дверь к запасному выходу. Через неё выскочили. Занятная квартирка. – Полагаю, убитый сюда и направлялся. – Участковому скажу, чтобы присмотрелся да заглядывал сюда почаще. У оперов руки чесались квартиру обыскать, наверняка кое-что интересное обнаружили бы – вещички ворованные, что по сводкам проходили, или оружие. Да ордера на обыск нет. Машина с опером и трупом уже уехала. Рабочее время уже закончилось, и оперативники разъехались по домам на трамвае. Утром, по обыкновению, на планёрку собрались в маленьком кабинетике Феклистова. Обычно начальник угро зачитывал сводку о криминальных происшествиях, ориентировки, потом определял задачи. Феклистов начал сводку зачитывать, как затрезвонил телефон, причём не городской, а внутренний. Николай Иванович послушал, ответил: – Понял, выезжаем. Планёрку сразу прервал. – Всем с оружием в машину! В Можайском тупике склад грабят. Вахтёр успел в отдел телефонировать. Сотрудники повскакивали с мест, кинулись в комнату оперативников – куртки набросить, пиджаки, чай, не лето ещё. Оружие обычно при себе держали, в кобурах, в карманах, кому как нравилось. И бегом, перескакивая ступеньки, во внутренний двор. Водитель Соломенцев уже мотор завёл. С ходу в кузов, Феклистов в кабину на пассажирское сиденье. Полуторка сразу рванула с места. На грузовичке обозначений нет, Соломенцев на перекрёстках проскакивал лихо, сигналя клаксоном. Оперативники оружие проверяли. Если отважились грабить белым днём, то не один человек, как правило, большая банда и наверняка с оружием. После нескольких поворотов грузовик резко затормозил. – Приехали, из машины! Феклистов возник у заднего борта, оперативники повыпрыгивали. В тупике жилых зданий нет, одни склады. Обычно сюда возили товары с Москвы-Товарной Киевской, что была недалеко от Киевского вокзала. А со складов товары развозили уже по магазинам. Завидев машину, к ним засеменил дед. Пустой рукав левой руки под ремень заправлен. – Милиция? Я телефонировал. Два выстрела из склада слышал. И внутренний телефон не отвечает. – Понял, веди. На территории базы несколько длинных кирпичных зданий ещё дореволюционной постройки из красного кирпича. – Посторонние на склад заходили? – поинтересовался Феклистов. – Каждый день заходят – товароведы, директора магазинов. – Подозрительные граждане были? – Никак нет. Вон из того склада выстрелы были. – Спасибо, отец. Дальше мы сами. У склада двое ворот для погрузки-разгрузки товара настежь распахнуты, и ни одной машины. – Мартынов, Пименов – снаружи. За входом смотреть. Остальные за мной. Оперативники оружие к стрельбе приготовили, к воротам подошли. Внутри темно, ни одна лампочка не горит, хотя освещение должно быть. Тихо зашли внутрь, сразу от ворот в стороны, иначе из темноты складской видны хорошо будут. Мишенями быть никто не хотел. Феклистов крикнул: – Эй, есть кто-нибудь? Кладовщик никогда ворота открытыми не бросит, если уходит. На нём материальная ответственность, ценности на сотни тысяч, а то и на миллионы рублей. Откликнуться должен, а в ответ на вопрос Феклистова тишина. – Парни, по-тихому вперёд! Двинулись между стеллажами, кто-то из оперов зацепился за какую-то железяку, громыхнуло. Тут же вспыхнул свет, и сразу раздались выстрелы. Палили несколько бандитов с дальнего конца склада. Ловушку устроили, рассчитывая перебить милиционеров. Явно наблюдатель был, сообщивший о прибытии оперативников, на блатном жаргоне – на шухере стоял. Не убежали бандиты, понадеялись на равенство сил и оружие, в ответ оперативники стрельбу открыли. В закрытом помещении звуки выстрелов били по ушам, грохот стоял сильный. Оперативники народ тёртый, не в одной перестрелке участвовали, сразу на бетонный пол попадали, а бандиты стоя стрельбу вели, красовались друг перед другом. За что и поплатились сразу. У оперов периодические стрельбы в тире, навыки отработаны и практика. Трое бандитов убиты, двое ранены, на пол свалились, кричат от боли. Это хорошо, поскольку вопли их других бандитов деморализуют. Оперативники без команды вперёд продвигаться стали короткими перебежками. Выстрел, бросок вперёд, ещё выстрел. Бандюки за тюками с товаром попрятались. Один из них, осознав угрозу уничтожения банды, кинулся в распахнутые ворота. Снаружи грохнули два выстрела. Это сработали опера, оставленные Феклистовым. Андрей приметил бандита, похоже – главаря. Высунется из-за тюка, сделает выстрел, другим команды отдаёт. Андрей поднял пистолет, выждал. Как только показалась голова бандита, выстрелил. Бандит вывалился из-за укрытия, рухнул на пол. Один из его подручных закричал истерично: – Лома убили! И сам выскочил из-за стеллажа. В рост стоит, палит с двух рук беспорядочно, кричит: – Волки позорные! Мусора! И тут же рухнул замертво, получив несколько пуль от оперов. Минутная тишина. Потом голос из-за тюка: – Не стреляйте, сдаёмся! – Бросьте оружие, чтобы я видел. И вставайте, руки поднимите, – скомандовал Феклистов. Поднялись два бандита, отшвырнув пистолеты. – Три шага вперёд, на колени! Один бандит выполнил приказ, другой кинулся в ворота. Всего-то четыре-пять метров до них, а не добежал. По бандиту одновременно выстрелили Андрей и Феклистов. К стоявшему на коленях подбежали оперативники, надели наручники, подняли, обыскали. Во внутреннем кармане обнаружили двое золотых часов с браслетами. Видимо – уже ограбили кого-то. – Парни, осмотреть склад! Убитых кладовщика и завскладом обнаружили сразу в конторке, но поиски продолжили, и не зря. На самом верху одного стеллажа обнаружили бандита. Прятался, затаился. Полагал – уйдут опера и он выберется незамеченным. – Слазь и не дёргайся, башку продырявлю, – предупредил Андрей. – И оружие на пол брось. Звякнул о бетонный пол револьвер, бандит спустился. А физиономия знакомая, его Андрей арестовывал за кражи ещё в Балашихе три года назад. – Гражданин начальник! – осклабился бандит. – Опять свиделись! – Всю жизнь бы тебя не видеть. Да теперь побольше срок получишь. Незаконное ношение оружия, убийство, сопротивление представителям власти. Червонец тебе светит, не меньше. Один из оперативников сбегал за грузовиком. Туда поместили задержанных бандитов. Кроме того, вызвали «Скорую» для раненых и группу из прокуратуры. Все же тяжкое преступление. Феклистов остался на складе, отправив Ватутина и Фролова с бандитами в отдел для допроса. Бандитов надо допрашивать сейчас, на «горячую». Андрей допрашивал Петьку – хромого, который прятался на стеллаже. Он освободился по амнистии, ещё в дороге, в поезде, главарь сколотил банду из амнистированных. Обосновались в Люберцах, у знакомого одного из банды. Достали оружие, по наводке решили ограбить склад. Первое же дело оказалось провальным. Андрей дело завёл, заполнил протокол допроса. Это было его первое столкновение со столь крупной бандой в Москве после амнистии. Освободился к вечеру, оружие вычистил, снарядил патронами. Первейшее дело, ибо не знаешь, когда оно потребуется. Из райотдела вышел, направился к остановке трамвая. На остановке на него какая-то женщина пялится, улыбается. – Андрей, ты меня не узнаёшь? Неужели я так сильно изменилась? Или обиду держишь? Голос знакомый, бывшей возлюбленной Валентины. Это её папаша выдавил Андрея из Москвы. – Валя? Ты в самом деле изменилась, прости, не узнал. А в сердце уже ничего не колыхнулось. Это раньше переживал, а теперь перегорело всё, пеплом покрылось. – Ты по-прежнему в милиции? – Да, другого-то ничего не умею. – Не хочешь спросить, как я живу? – Нет, дело прошлое, зачем ворошить? – Ты женат? – Да, встретил прекрасную девушку. Подошёл трамвай. – Прости, Валя, мой номер. Андрей вошёл в вагон. Времени после расставания много прошло, пять лет, а как Валентина изменилась. Потолстела, из стройной девушки в тётку превратилась, как-то постарела. Да, годы не красят никого. В разговорах между собой оперативники обсуждали амнистию и резко возросший вал преступности. Те, кто работал на земле, понимали – зря. Захотят изменить свою жизнь единицы, в основном те, кто был осуждён по мелочи – бытовые драки по пьяной лавочке, за аварии, за «три сорванных колоска». Большую часть преступников, выбравших такую жизнь, лагерь или тюрьма не перевоспитают. Они, едва выйдя из-за колючей проволоки, сразу взялись за старое – воровали, грабили, насиловали. Замполиты всех районных отделений милиции стали проводить всякие политзанятия, объясняя, что государство явило к оступившимся акт милосердия, дало ещё один шанс к исправлению, началу новой жизни. Андрей искренне был уверен в обратном. Преступники, те, кто имел не одну судимость, чувства жалости и сострадания к жертвам своим лишены начисто. И являть милосердие к «оступившимся пролетариям» негуманно по отношению к потерпевшим. Тем более большинство уголовников никогда не работало и не имело трудовых книжек. Какие же они пролетарии? Люмпены, маргиналы, отбросы. Но мнение своё никому не высказывал, дойдёт до замполита, пришьют непонимание линии партии со всеми вытекающими последствиями. Днём столица жила как обычно. По улицам машины сновали, на тротуарах прохожих полно. Но с наступлением темноты город пустел. И это было заметно. Редкие прохожие старались быстрее добраться до своего дома или квартиры, полагая – «мой дом – моя крепость». Однажды Андрей задержался на службе, по причине позднего времени редкие трамваи шли в депо. Он вскочил на подножку трамвая, а кондуктор встала на площадке, руки раскинула. – В парк едем, гражданин! – Мне хоть немного подъехать! Он показал удостоверение. Милиционеры ездили в общественном транспорте бесплатно. Половину пути проехал, как вагон остановился. Вагоновожатый стал ломиком стрелки переводить. Пришлось покинуть трамвай. Уже хорошо, что часть пути ехал, а не на своих двоих шёл. На улицах темно, фонари не горят. Шаги гулко раздаются. Проходя мимо подворотни, подозрительную возню услышал, вроде сдавленный писк. Мимо пройти совесть не позволила, хоть и устал. – Кто тут? Всем стоять, милиция! – крикнул он, выхватил пистолет из кармана. Сразу топот ног, две тени кинулись от Андрея в другую сторону арки. – Стой! Стрелять буду! По уставу сначала положено сделать предупредительный выстрел вверх. А как вверх стрелять под аркой? Пуля срикошетить может. Андрей за убегавшими кинулся, запнулся о кого-то. Едва на ногах устоял. Видимо – потерпевший. Грабители во дворе разделились. Один влево, другой прямо бежал. Наверняка знали, где проходы имеются. Андрей вверх выстрелил. В замкнутом пространстве двора из четырёх домов звук выстрела прозвучал громко. Грабитель молодой, мчится быстро, можно упустить. Андрей пистолет вскинул, остановился. Силуэт убегавшего смутно маячит, а ни прицела, ни мушки совсем не видать. Выстрелил по ногам. Сразу вскрик, звук падения. Андрей, держа оружие наготове, подбежал. Молодой парень за простреленную часть держится. Опер одежду обыскал, обнаружил нож-бабочку, переложил в свой карман. – Вставай! – Не могу, – простонал раненый. – Думаешь – пожалею? Пинками катить буду. Матерясь и охая, раненый поднялся. – Иди к арке. Сейчас для Андрея главное, чтобы пострадавший не ушёл. Уйдёт, воспользовавшись моментом, и попробуй докажи грабёж! А нет пострадавшего и заявления, стало быть, и преступления не было. Тогда самому бы оправдаться за применение оружия. Но пострадавший был на месте. Пожилой мужчина сидел, привалившись к стене, вытянув ноги, держась за голову. – Вы ранены? – обратился к нему опер. – По голове ударили, болит. «Скорую» надо обоим. Андрей из кармана свисток достал. Хотел сигнал подать для милицейского патруля или постового. А уже топот ног слышен, у входа в арку двое милиционеров возникли. – Кто стрелял? – Я! Андрей удостоверение предъявил. Милиционер фонарик зажёг, документ изучил. – Что случилось? – Грабёж. «Скорую» вызовите. У потерпевшего голова разбита, а грабителю я ногу прострелил. – Лучше бы башку, – буркнул милиционер. – Федькин, ищи телефон. – Есть! Второй милиционер убежал. По прибытию «Скорой» пришлось ехать в больницу, оформлять заявление пострадавшего, протоколы допроса, а после оказания помощи подстреленному грабителю звонить в райотдел, вызывать машину, доставлять бандита в камеру предварительного заключения.Глава 2. Банда
Пока занимался задержанием, потом больницей, документы оформлял в дежурной части на задержанного, времени ушло много. Посмотрел на часы – четыре утра. Домой идти смысла нет, даже через проходные дворы, сокращая путь, раньше пяти часов пешком не доберётся. Пристроился вздремнуть на диванчике в кабинете оперов. Заснул крепко, разбудили оперативники, прибывшие на службу. Успел лицо ополоснуть перед планёркой. Феклистов, войдя, поздоровался, был озабочен, хмур. Зачитал сводку. – Фролов, твой задержанный в КПЗ? – Мой, ночью привёз, сто шестьдесят пятая и сто сорок третья статьи. – Оформляй, и в суд. – Надо ещё заключение из больницы. Хирург сказал – через несколько дней, когда стабилизируется состояние пациента. – Держи на контроле. К сведению всех. Поступили сведения от информаторов, что на нашем участке, предположительно между «Студенческой» и «Киевской», укрывается банда из амнистированных. Прошу озадачить свою агентуру. Банда вооружена, главарь Васька Каин. Среди оперативников гул голосов. Кличка известная, как в уголовном мире, так и среди оперативников. Каин начал преступную деятельность ещё до войны, в сорок первом получил первый срок. Был крайне жесток, изворотлив, физически силён. К 1953 году имел уже три ходки на зону. Если информация о Каине верна, уголовный розыск ждут беспокойные дни. После войны силами пленных немцев и наших строителей Москва отстраивалась. Открывались новые станции метро, торжественно открылось новое, величественное здание МГУ на Ленинских горах. Производство с военных рельсов уже перевели на выпуск гражданской продукции. В магазинах расширяли ассортимент товаров. Народ чувствовал – полегче жить стало, оправдывались надежды на лучшую послевоенную жизнь. А бандиты, грабители, как плесень, пачкали всё. У трудящихся могло сложиться впечатление, что власти не в силах обуздать преступность. Андрей пока был единственным, кто не успел обзавестись информаторами из уголовной среды. Для этого требовался стаж работы на новом месте. Опера в отделении опытные, не один год в отделении, имеют не по одному стукачу, а иные – и поболее десятка. Да, неприятно общаться с блатными, делать им послабления, смотреть сквозь пальцы на их криминальные делишки. Но и без таких контактов не обойтись. Без информаторов ни одна полиция мира не обходится. Имела их и царская полиция и жандармерия, имела советская. Конечно, оперы не с убийцами контактировали, им одна дорога – в лагерь на нары, а с барыгами, спекулянтами, напёрсточниками и прочим приближённым к уголовному миру людом. Знали они не так много, но из малых сведений, собираемых в одном месте – уголовном розыске, иной раз складывалась занятная картина. Андрей занялся бумагами. Дел много, чтобы передать их в суд или прокуратуру, требовалось соблюсти формальности. В отделе остались он и Феклистов. А в десять утра начальнику угро звонок от начальства. – Николай Иванович, зайди срочно. Оказалось, придя на работу, сотрудники сберкассы, что на Большой Дорогомиловской, обнаружили в стене хранилища пролом и два вскрытых сейфа. Кража дерзкая, убыток государству большой. Феклистов прихватил Андрея, на служебном грузовичке выехали на место происшествия. У сберкассы народ толпится, сотрудники. К операм тут же заведующий сберкассой подошёл. – Это я телефонировал. Позвольте представиться – Крутов Илья Савельевич, заведующий. – Начальник уголовного розыска района Феклистов, мой сотрудник Фролов. Кто первый обнаружил взлом? – Кассир Шуклеина. – Пройдёмте внутрь, пригласите кассира. В небольшом холле все на местах, не скажешь, что происшествие произошло. Следом за операми и заведующим вошла молодая женщина. – Вы кассир? – Да. Утром пришли на работу как положено, перед тем, как клиенты зайдут, я деньги из хранилища достать должна. Открыла дверь, а там ужас! – Проводите. Из помещения кассира дверь вела в хранилище. Дверь железная, не взломана. – Вы своим ключом открывали? – Да, замки целые были, как и пломбы. Перед уходом двери опечатывались пластилиновыми пломбами на бечёвке. Кассир распахнула дверь. М-да! В стене справа зияла дыра размером полметра на полметра. Человек нормального телосложения пролезть вполне может. У обоих сейфов дверцы вскрыты автогеном. Для такого оборудования машина нужна для перевозки. Феклистов сразу поинтересовался: – Пролом в стене куда выводит? – Чёрный ход, им давно не пользуются. Феклистов кивнул. – Фролов, посмотри. Андрей осторожно в пролом пролез. Пыльная лестница вверх, следы кирпичной пыли, обломки кирпичей в углу свалены. Видимо, те, кто стену ломал, отбрасывали их в сторону, чтобы не мешали. Андрей спустился к двери, толкнул локтем. Дверь открылась свободно. Замок открыт, петли смазаны маслом, чтобы не скрипели, даже потёки есть. Недалеко, у соседнего подъезда, старушки на лавке сидят. Андрей подошёл, поздоровался, представился. Одна из старушек тут же поинтересовалась: – Много забрали? – Не знаю пока. Подскажите, недавно – вчера, позавчера, ремонт в квартире или подъезде никто не делал? – Как же, делали в подвале. Машина грузовая стояла, сварка. – Откуда про сварку знаете? – У меня зять сварщик. Баллон кислородный лежал, шланги. – Откуда рабочие были? – Не знаем, человек пять, все в рабочем. Так, значит, надо проверить жилконторы, посылал ли кто ремонтников в этот дом. – Стук был? – Стучали, а как ремонт без этого? Приезжали утром, били-колотили, а часов в десять уезжали. Говорили – на другой объект. Не на объект уезжали, понял Андрей. Пробивали стену, рубили кирпич, а после десяти работы бросали, поскольку приходили сотрудники сберкассы. – Кто-нибудь номера машины запомнил? – И, милок! Какая в наши годы память? Я вот уже не помню, что вчера было. Андрей попытался разговорить – как выглядели рабочие? А никак, кто их разглядывал? Работяги и работяги, обыкновенные. Но всё же зацепки были. Андрей через пролом вернулся в хранилище, отвёл Николая в сторону, доложил. – Мысли есть? – спросил Феклистов. – В жилконтору наведаться. Направляли сюда рабочих или нет? – Я не провидец, но скажу сразу – нет. Бандюки были. – Для обращения с автогеном навык нужен. В лагере его не приобретёшь. – Это да. – А ещё надо поднять в кадрах дела на всех, кто работал в этой сберкассе. – Ты мои мысли читаешь. Знать, что здесь хранилище, могли только те, кто работал здесь. Ведь очень точно вышли на него. А помещение маленькое, метр в сторону – и промахнулся. Значит, так. Я эксперта вызываю, пусть пальчики отработает, фото сделает. А ты в кадры, потом в жилконтору. – Николай, в кадрах архив поднимать надо, быстро не управлюсь. – Надо, Андрей. Думаю – эта кража не последняя. Наверняка новое место присматривают. Хапнули в двух-трёх местах и в Сочи или в Крым. Пришлось Андрею в отдел кадров тащиться. О краже там уже знали. Часть личных дел сотрудников представили сразу, тех – кто сейчас работал. Сберкасса на этом месте ещё с довоенных времён была, их личные дела хранились в архиве. Пока кадровики в подвале искали, Андрей личные дела изучал, в блокнот записывал установочные данные – фамилии, адреса, стаж работы. Особенно интересовали его те, кто недавно уволился. Список получился внушительный – сорок шесть человек. И каждого проверить на причастность надо. Пожилая кадровичка сразу на три личных дела указала. – Вот этих нет в живых. Двое на фронт ушли и погибли, а вот этот от инфаркта умер три года назад. Андрей вычеркнул их из списка. Всё меньше проверять надо. Любой из оставшихся сорока трёх мог быть наводчиком. Для проверки требовалась уйма времени. А как это сделать? Никто о себе не скажет, что он о хранилище рассказал. Время уже к трём часам приближалось, когда он вышел из отдела кадров. Надо поторапливаться в жилконтору, они работают до пяти, до конторы ещё час добираться надо. Повезло, потому как в жилконторе оказался мастер участка. – На Большой Дорогомиловской? Нет, за последнюю неделю ремонтов там не было и наши сотрудники там не работали. – У вас грузовик есть? Ну – материалы подвезти, рабочих, сварочный аппарат. – На больную мозоль наступили. Нет у нас машины. Сотрудники пешком ходят, инструменты в сумке носят. Из рабочих у нас электрик и сантехник. Если ремонт посерьёзней нужен, обращаемся в ремонтно-строительное управление. – Можно адрес взять? – Это пожалуйста. Мастер написал адрес. Андрей прочитал. «Улица 1905 года». – А до скольки они работают? – До восемнадцати. Андрей посмотрел на часы. Пешком не успеть, а транспорта у него не было, придётся визит отложить до завтра. А пока можно проверить несколько адресов из списка бывших сотрудников сберкассы. Тем более два адреса по соседству. Дверь на одном открыла пожилая женщина. – Мне бы Валентина Ивановича. – Вы из собеса? – Извините, нет. Из милиции. – Да? – удивилась женщина. – Пройдите. Только поговорить с ним не получится. Уже года три парализован после инсульта, не говорит. Андрей всё-таки прошёл в комнату. Сильный запах лекарств, на постели худой мужчина, кожа бледная. Андрей поздоровался, но ответа не получил. Мужчина медленно повернул голову на звук голоса. М-да, этот бедолага точно никому ничего не скажет. – Простите за беспокойство, – развернулся к двери Андрей. И на втором адресе неудача. – Ниночку? Она два года как вышла замуж и живёт в Горьком. Дочку недавно родила, – сказала женщина. Андрей с лёгким сердцем вычеркнул два адреса. На часах семь вечера, ещё бы можно проверить пару адресов, но устал, не ел сегодня, да после почти бессонной ночи. Отправился домой, передохнуть надо, не железный. А дома Мария наготовила вареников с творогом. – Ты бы хоть позвонил вчера, что не придёшь. – Честно говорю – шёл домой, да на происшествие попал. – Так тебе и поспать не удалось? – Вздремнул под утро пару часов в кабинете. А вот есть хочу как волк. Андрей накинулся на вареники, пока Мария после мыла посуду, присел на диван, да так и уснул сидя. Не чувствовал, как Мария, вернувшись из кухни, раздела его, уложила. Утром после планёрки Андрей доложил результаты. – Сорок один адрес? Да ты один неделю проверять будешь. Даю в помощь Чумакова. За два дня проверьте все адреса. Думаю – это единственная на сегодняшний день зацепка, которая выведет на воров. Андрей переписал на листок половину адресов из блокнота, вручил Чумакову. Сам по адресам направился. Одно плохо – рабочий день, фигуранты из списка могут быть на работе. По адресам проверять лучше вечером. Но выбирать не приходилось. На первых двух адресах не повезло, двери никто не открыл. На третьем позвонил, слышно было, как за дверью звонок трезвонит. И тишина. Наверное – никого нет дома. Андрей повернулся уходить, локтём случайно дверь задел, а она приоткрылась. Забыли закрыть? Андрей рукой дверь толкнул, распахнулась она, он крикнул. – Есть кто дома? Хозяева! Ни отклика, ни движения. Андрей решил зайти в квартиру. На кухне пусто, как и в коридоре и двух комнатах. Уходить собрался, но ещё в ванную решил заглянуть. Распахнул дверь, а там женский труп. Сидит на полу, голова запрокинута, по халату капельки крови из единственной раны в области сердца. Ну ничего себе сюрприз! Не банда ли расправилась с наводчицей, чтобы все связи оборвать? Он увидел в коридоре на стене телефон. Вытащив носовой платок, обернул им трубку телефона, набрал номер уголовного розыска. – Феклистов у аппарата, – послышалось в трубке. – Николай, это Фролов. Фигурантка, что по списку работников сберкассы, убита. Нужна опергруппа, прокуратура, труповозка. Диктую адрес. Николай Иванович выслушал, выматерился. Банда опередила оперативников. Теперь Андрею надо сидеть в квартире, охранять место происшествия, дожидаться бригады. Приехали сотрудники уголовного розыска быстро, одной машиной. Эксперт сделал фото, потом начал искать отпечатки пальцев, коих нашлось множество. За дело взялся судмедэксперт. Осмотрев, сказал: – Убийство произошло часа четыре назад, убили заточкой, судя по ране. Точнее скажу после вскрытия. Подъехал дежурный прокурор. – Второе убийство за утро. – Заточкой? – поинтересовался Феклистов. – Выстрел в затылок, почти в упор. Похоже на криминальные разборки. Убитый из сидельцев, от наколок синий. Дело прокуратуры – дать поручения уголовному розыску, осуществлять надзор за действиями оперативников. – Фролов, опрашивай соседей. Не видел ли кто посторонних, с кем жила убитая, знакомства. Ну, не мне тебя учить. С одной стороны, после убийства уже понятно, что женщина каким-то образом связана с криминалом. Убийцу явно знала, иначе не впустила бы в квартиру. Замки на дверях не взломаны, открывала сама. Только непонятно, как молодая женщина, работавшая в серьёзном учреждении, могла связаться с уголовниками? Принудили? Угрожали? Могла позвонить в милицию. На долю в украденном позарилась? Вполне вероятно. Но версии строить рано, мало исходных данных. Началась муторная работа, которую Андрей не любил. Понимал разумом – надо, а не любил. То старушка словоохотливая попадётся, расскажет многое, но к делу отношения не имеющее, то полусумасшедший старик, вещающий о близком конце света, о пришествии дьявола. А всех надо выслушать, задать наводящие вопросы. Это как искать крупицу золота в горе пустой породы. Но удача улыбнулась, она любит упорных. – Да хахаль ейный приходил утром, – поведала желчного вида тётка, проживающая над квартирой убитой. Я в магазин утром ходила, так он навстречу по лестнице поднимался. – Во сколько это было? – Часов в восемь. Андрей дотошно выспросил – как выглядел подозреваемый, во что одет был да как давно появляться у Лагутиной стал? Лагутина – это была фамилия убитой. – Верка-то строгих правил была, как с мужем развелась, никого из мужчин я рядом не видела. А недели три назад вот этот объявился. – А где работает или живёт, она не говорила? – Дайте припомнить. Тётка задумалась. – Не вспомню. А только не нравился он мне. Зенками зыркает противно. Это к делу не пришьёшь. – А какие-нибудь приметы есть? Скажем – шрамы, коронки золотые? – На двух пальцах левой руки перстни наколоты. Опа! Сиделец! За каждую ходку на зону перстень накалывают. Надо проверить по картотекам. Таких примет у уголовников полно, но можно отбросить мужчин моложе двадцати и старше тридцати пяти. Тётка оказалась единственной в подъезде, кто видел утром постороннего. Андрей сразу в отдел, доложил Феклистову. – Примета интересная, только знаешь, сколько бывших и настоящих уголовников её имеют? Полагаю – несколько тысяч. И где они после амнистии – неизвестно. Ориентировку оперативникам и постовым дам, пусть приглядываются. Ты грамотное описание дай – рост, телосложение, всё, что нарыл. Я другие отделения города оповещу. Глядишь – кто-нибудь в раскинутые сети попадётся. Андрей описал всё, что тётка рассказала. Но данные приблизительные, во многом субъективны. Одного и того же человека разные люди непохоже описать могут. Надежды на ориентировку было мало, но через сутки пришла телефонограмма из тридцать второго отделения милиции. Мелькнул на их территории похожий фигурант. Андрей сразу туда поехал, встретился с постовым. Старшина в предпенсионном возрасте, начал службу ещё до войны. – Я, как ориентировку зачитали, сразу о Валете вспомнил. Пётр Коровин. Первый раз сел в сороковом, по пьяной драке мужика ножом порешил. Второй раз в сорок седьмом, снова убийство. Обстоятельств не знаю, судили в Краснопресненском суде. А недавно я его видел в трамвае. Либо освободился по окончании срока, либо по амнистии. – Где живёт, не знаешь? – Раньше с матерью жил, безотцовщина он. Мать в сорок восьмом умерла, а где сейчас обитает, не знаю. – Можешь информаторов напрячь? – Попробую. Если что нарою, куда звонить? Андрей дал номер телефона уголовного розыска, откланялся. Снова ниточка появилась, но пока зыбко. Но на следующий день на утренней планёрке доложил. – Все слышали? – сказал Феклистов. – Дело серьёзное – сумма похищенного большая, думаю – убийство бывшей сотрудницы имеет отношение к делу. Задействуйте всех информаторов. Когда оперативники разошлись, Феклистов сказал Андрею. – А тебе дорога на Красную Пресню, в суд. В деле фото должно быть. Надо сделать копию и показать соседке убитой. Оперативника, как и волка, ноги кормят. Через час Андрей уже был в суде. Помощник судьи архивные дела принесла, пожелтевшие, пылью покрытые. Андрей нашёл дело Коровина. Под честное слово вернуть пообещал через несколько часов. А сам рванул на Ростовскую набережную, где произошло убийство. Тётка, видевшая предполагаемого убийцу, оказалась дома. Андрей, как вошёл в квартиру, сразу фото показал. – Он? Женщина очки надела, пристально разглядывала фото. – Он. Только здесь он без головного убора, а я видела его в кепке. – Спасибо, вы нам помогли. Любое действие протоколировать надо. Андрей с разрешения хозяйки на кухню прошёл, записал показания свидетельницы, откланялся. А потом почти бегом в своё отделение, к эксперту. – Срочно надо копию фото сделать и размножить. – В уголовном розыске всегда срочно, не как в других службах, – проворчал эксперт. Но через полчаса фото вернул. – Отпечатки сушатся, зайди часа через два. – Годится. Андрей снова на Красную Пресню, в суд. Фото вернуть надо и дело просмотреть. Вполне может статься – подельники есть, адреса. На всякий случай записал фамилии и адреса всех фигурантов дела. Информация лишней не бывает. И к себе в отделение. Фотокопии забрал и к Феклистову. – Николай Иванович, соседка на фото из уголовного дела опознала Коровина. Со слов старшины Табакова, этого Коровина за убийство судили. И второе дело, что в Краснопресненском суде, тоже сто сорок вторая статья. Пролистал я дело – удар ножом в сердце. – Аналогия явная. Надо искать этого Коровина, через него на банду выйдем, что сберкассу ограбила. – Я такого же мнения. – Завтра на планёрке операм фото раздам и постовым. Несколько дней Андрей занимался текущими делами, которым не было конца – карманные кражи, грабежи, пьяные драки. С драками полегче, обе стороны присутствуют, как правило. Никто не помнит, из-за чего конфликт начался, кто первым удар нанёс. Оформлял дело по статье 143 «Лёгкие телесные повреждения» и в суд передавал. Положа руку на сердце, за счёт таких происшествий улучшалась статистика раскрываемости. Одним днём, около полудня, задребезжал телефон. Андрей был в кабинете один, все опера в бегах. Снял трубку. – Уголовный розыск? – Он самый, Фролов у аппарата. – Старшина Табаков беспокоит из тридцать второго отделения. – Внимательно слушаю. – Вы интересовались Валетом, так вот, есть информация, правда непроверенная, что он на Десятилетии Октября обитает, двадцать второй дом. – Спасибо, старшина, помог. Всё? – Покамест – да. – Удачи. Андрей сразу к Феклистову. – Адрес Коровина известен. Только что телефонировал старшина Табаков, дал наводку. Десятилетие Октября, двадцать два. Николай Иванович к карте подошёл, Андрей за спиной у него встал. – Почти на окраине. Вот что, Андрей, езжай туда, выбери подходящее место наблюдения. Если фигурант объявится, звони в отдел. Сам на рожон не лезь, люди нужны, чтобы все пути отхода перекрыть. Коровин этот убийца, кровь пролить не побоится. – Понял, убываю. Добирался Андрей до искомого адреса с пересадками, сначала трамваем, потом автобусом. Нашёл дом, прошёлся вокруг. Дом двухэтажный, кирпичный, два подъезда. Запасных выходов, как в доходных домах, не наблюдается. Ничего удивительного, такие дома для рабочих строили, на окраине. Это после войны столица активно строиться начала, из прежних границ внутри кольцевой железной дороги вышла, за неё перешагнула. Некоторые окраины, вроде Воробьёвых гор, так вовсе престижными стали. Как же, университет там, киностудия «Мосфильм», рядом Лужники и стадион, отрада футбольных болельщиков. Дом на углу Десятилетиялетия Октября и Ефремова, зайти во двор можно с двух сторон, для наблюдения неудобно. Со двора оба подъезда видны отлично, как на ладони, но тогда сам Андрей будет привлекать внимание. Во дворе детские качели да стол, где пенсионеры-доминошники козла забивают, укрыться негде. Выбрал себе позицию на углу улиц, за газетным киоском. Ждать долго не пришлось, через полчаса Коровин вышел из дома, осмотрелся, да и двинулся к Новодевичьему монастырю. Периодически проверялся, но топорно, Андрей успевал спрятаться то за тумбой для объявлений, то за пивным киоском. Вот уже монастырь виден, но фигурант оставил его в стороне, свернул на Погодинскую. Остановился, закурил, явно кого-то поджидая. Успел сальную шутку отпустить проходящим девушкам. К Коровину подошли двое, явно блатные, и вместе направились к одноэтажному, явно частному дому. Очень интересно! Сходка там или сборище по поводу удачной кражи? Раздумывать некогда, Андрей побежал искать телефон. А телефонов-автоматов не видно, зашёл в ведомственную поликлинику, показал удостоверение. – Мне срочно позвонить надо. – Пожалуйста. Андрей набрал номер Феклистова, тот снял трубку после первого гудка. – Фигурант не один, трое вошли в дом. – Ты не один, рядом кто-то есть? – догадался Николай Иванович. – Угадал. – Диктуй, куда подъехать. Сам поеду и троих оперов прихвачу. – Угол Погодинской и Абрикосовой. – Жди, конец связи. Андрей, уже не спеша, остановился на перекрёстке. Сам дом, где фигурант был, не виден, но тротуар просматривается хорошо. Прохожих почти нет, для наблюдения удобно. Через четверть часа рядом остановилась знакомая полуторка. На пассажирском месте в кабине сам Феклистов. – Номер дома? – Погодинская, двадцать четыре, дом под черепицей. Зашли трое, думаю – гости. – Если с хозяином считать, уже четверо. Едем. Андрей в кузов забрался. Тут и езды-то две минуты. Грузовичок проехал мимо дома, остановился у следующего. Оперативники без команды покинули кузов. – Так, парни. Заходим во двор. Ватутин – твоё дело смотреть за окнами. Черепанов – на задний двор. Фролов – со мной, попробуем войти под предлогом проверки паспортов. Андрей сразу передёрнул затвор пистолета, сунул его за пояс, прикрыв полой пиджака. Калитка во двор открыта, и собаки нет. Ватутин сразу за угол дома встал. Черепанов пробежал мимо крыльца к хозяйственным постройкам. Феклистов, а за ним Андрей, поднялись по ступенькам. Николай Иванович в дверь постучал – кулаком, требовательно. – Кто там? Дверь распахнулась, в прихожей мужчина в брюках и майке. На руках и плечах многочисленные наколки. Мужчина попытался дверь сразу закрыть, но Феклистов успел ногу подставить. Мужчина заорал: – Мусора! Атас! В доме послышался шум. Николай и Андрей навалились на дверь, сбили мужика с ног. Андрей сразу заломил ему руки назад, защёлкнул наручники. Феклистов в комнату вбежал, и сразу выстрел, затем звон разбитого стекла и снова выстрел, только уже с улицы. Андрей выхватил пистолет, ворвался в комнату. Феклистов лежал на полу, боролся с бандитом. Ещё один лежал на диване, на груди его расплывалось кровавое пятно. Андрей подскочил к борющимся, врезал бандиту по затылку рукоятью пистолета. Уголовник обмяк, Андрей стащил его с Феклистова, завёл руки назад. – Николай, наручники дай. – Нет. Пришлось связать руки ремнём, выдернутым из брюк бандита. Андрей обыскал связанного, во внутреннем кармане обнаружил толстую пачку денег, выложил на стол, щедро заставленный бутылками водки, тарелками с закуской. – Денежки-то из сберкассы, похоже, – сказал Николай. – Там как раз говорили о пачках по пятьдесят рублей. Я обыщу убитого, ты глянь, что за стрельба на улице была. В небольшом палисаднике с цветами лежал бандит, на правом бедре кровь. Рядом Ватутин стоит с револьвером в руке. – Стекло разбил и выпрыгнул. Я ему – стоять, он на меня с заточкой кинулся. Андрей нагнулся. – Повернись и назовись. – Да пошёл бы ты, мусор поганый. Андрей с размаху рукоятью пистолета по зубам бандиту врезал. – Ещё раз про мусора услышу, башку прострелю. Бандит рукавом пиджака окровавленный рот вытер. А рожа-то знакомая. – Фамилия? – повторил Андрей. – Коровин. Ага, тот, которого видела соседка убитой. Можно очную ставку проводить для опознания. – Ватутин, ты обыскивал? – Не успел. – Заточку аккуратно подними, через платок. Наручники есть? – Есть. – Давай сюда. Андрей наручники защёлкнул на запястьях, поднял бандита. Тот заныл. – Больно, начальник! Мне бы в больничку. – А убитой тобой Лагутиной больно не было? Заткнись и не зли меня. Андрей обыскал задержанного. И тоже вынул пачку денег в банковской упаковке, только купюры поменьше – по двадцать пять рублей. – Где деньги взял? – Где взял, там нет уже, начальник. Андрей завёл раненого бандита в дом. Захват получился не совсем гладкий. Один бандит убит, один ранен, двое целы, показания смогут дать хоть сегодня. Понятно, что всё валить на убитого будут, паровозом пустят. Типа мы не знали, пришли в дом поиграть в картишки, выпить-закусить. У всех задержанных вместо паспортов справки об освобождении по амнистии. Лагеря разные, но в Сибири. Не иначе – в поезде снюхались. – Андрей, зови понятых, будем дом обыскивать. И позови Черепанова, пусть задержанных в машину грузят. – А труп? – Туда же. – Чего я, с мертвяком поеду? – заныл Коровин. – Перебьёшься, – жёстко сказал Феклистов. По тебе тюрьма плачет, дождаться не может, а ты выкобениваешься. Ватутин в кузов грузовика забрался, пока Черепанов бандитов поодиночке водил. Потом водитель и Черепанов труп убитого забросили. У всех бандитов при себе деньги оказались, солидные суммы. Откуда бы им взяться, если недавно освободились и нигде не работали? Но из сберкассы были похищены не четыре пачки, на целый баул хватит. Андрей понятых привёл – из соседнего дома, пожилую пару. Начали обыск. Искали сразу Николай и Андрей. Сначала Андрей наткнулся на тайник в диване – увесистый свёрток. Развернули при понятых, а в тряпице оказались золотые изделия, довольно много, по прикидкам – килограмма полтора. И все изделия не новые – с царапинами, потёртостями. Или при ограблениях с граждан сняли, либо ломбард ограбили. Понятые при виде ценностей только головами качали. Столько золота они только в ювелирных отделах универмага видели. Затем Николай в шкафу под одеждой оружие обнаружил в коробке из-под обуви. Два почти новых «ТТ» и трофейный «Вальтер», все со снаряжёнными обоймами. Когда перешли к обыску подвала, в оцинкованной ёмкости из-под технического вазелина обнаружили деньги. Все в банковской упаковке. При понятых пересчитали, записали в протокол, под роспись. Деньги и ювелирные изделия забрали, дом опечатали. Теперь предстояли допросы. Надо было установить роль каждого в банде, её состав. Оперативникам не верилось, что бандиты сами смогли работать сварочным аппаратом, специалист нужен. А ещё грузовик и водитель, тоже подельники. И состав банды легко мог перевалить за десяток. После захвата банды неплохо отдохнуть, да нельзя, допрашивать по горячему надо. В уголовном розыске Феклистов к допросам всех оперов привлёк. Допрашивали одновременно. Феклистов от комнаты к комнате переходил. Послушает, пару строк на бумаге напишет и уходит. А на бумажке вопросы. Один из уголовников оговорился, другой обмолвился. Спохватился, а слово вылетело уже, не вернёшь. Не сговариваясь, бандюги убитого главарём сделали. Они-де люди подневольные, исполнители. Но выплыл некий Паша, сварщик строительного управления. Его руками сейфы вскрыты были, и наверняка свою долю получил. А ещё водитель из райпотребсоюза, что баллон с кислородом да ацетиленовый аппарат к сберкассе подвозил. Феклистов решил их арест на завтра отложить, а сегодня потрошить бандитов до полного изнеможения. Раненому Коровину вызванный врач перевязку сделал, его допрашивали наравне с другими. Упорный, отрицал факты очевидные. В доме Лагутиной не был, в квартиру не заходил, никого не убивал. У задержанных отпечатки пальцев взяли, и два отпечатка совпали с теми, что обнаружили в квартире убитой. Для суда показания свидетельницы и отпечатки пальцев – улики неоспоримые. А вкупе с кражей из госучреждения, да учитывая, что Коровин рецидивист, свои пятнадцать лет заключения он заработал. Андрей доволен был, по убийству Лагутиной всё понятно. Как же Коровину удалось через убитую схему сберкассы достать, это другой разговор. Феклистов на бумажках советовал упор на золотые изделия сделать. Откуда золото, почему в доме хранилось? Под давлением улик, главная из которых – деньги в банковской упаковке, бандиты сознались в краже из сберкассы. Тем более деньги в половине пачек новые, с нанесёнными на фабрике Гознака номерами. И номерочки эти фигурировали в деле. По убийству наводчицы тоже понятно. Коровин отрицал знакомство иубийство, но неоспоримые доказательства тоже были. А вот по золоту все молчали – не знаем, не видели. Валили находку на убитого в перестрелке хозяина дома. В принципе – такое быть могло. Обычно после удачно проведённого дела грабители или бандиты считали добычу, делили по справедливости, в зависимости от вклада каждого. Естественно – главарю больше. Если бы арестованные сознались в кражах или ограблениях граждан, в уголовное дело добавилась бы статья, но не срок, поскольку за кражу у граждан срок давали значительно меньше, чем за кражу государственного имущества, тем более в составе организованной группы с применением технических средств, коим являлся сварочный аппарат. Феклистов этим же вечером сделал запрос в главное управление по факту краж или ограблений граждан, где фигурировали золотые изделия. Судмедэксперт тем временем откатал отпечатки пальцев убитого уголовника. По ним можно установить личность, судимости. Найденные золотые изделия могли быть своеобразным общаком. Феклистов в этом сомневался. Держатель общака – личность в криминальных кругах известная и уважаемая, привечать у себя бандитов на дому не будет, чтобы не привлекать внимания милиции. Часто такие люди малоприметны, в кражах, разбоях, грабежах не участвуют. Оперативники разошлись из отдела поздним вечером, а утром Феклистов разбил их на пары, старшему вручил бумажку с указанием фамилии и адреса проживания. Данные взяли из показаний арестованных. Андрею вместе с Ватутиным выпало арестовать Пашу – сварщика. Если официальным языком выражаться – задержать для допроса. Для ареста нужно постановление прокурора или суда. Но то, что оно последует, опера́ не сомневались. В строительное управление успели к началу рабочего дня, рабочие расходились после разнарядки. Оперативники сразу к прорабу, удостоверения предъявили. – Нам бы сварщика увидеть, звать Павел, – сказал Ватутин. – Михеева? Он три дня как на больничном, телефонировал. – Тогда адрес его дайте. – Пройдите в кадры, я позвоню. Одно хорошо, фамилию узнали. В уголовной среде всё больше по кличкам называют. Женщина-кадровичка дала адрес. Жил Михеев Павел Антонович у чёрта на куличках – в Курьяново, во втором Курьяновском проезде. То ли деревня, то ли дачный посёлок. Андрей название слышал, но сам там не был никогда. Ватутин пояснил: – Лучше всего добраться до Курского вокзала, а там электричкой до Перервы, а далее пешочком. – А Михеева как в отделение повезём? – Да так же, электричкой. Или у тебя есть предложение получше? Пока добирались до Курьяново, два часа прошло. А ещё в самом посёлке путаница. Курьяновский бульвар, улица Курьяновская, а ещё 1-й, 2-й, 3-й, 4-й Курьяновский проезды. Небогатая у чиновников фантазия! Благо, кадровичка чётко написала. Домик искомый небольшой, вокруг него участок с деревьями. Во дворе двое мальчишек лет по двенадцати с велосипедом возятся. – Мальчики, Михеев Павел Антонович здесь живёт? – Здесь, это папка наш! Заходите. Мальчишки проводили оперативников к дверям. Один из них вбежал в дом. – Папа, к тебе гости. Оперативники переглянулись. Думали увидеть приблатнённого человека, близкого воровскому миру. А здесь – семейный человек, свой дом. Воры не обзаводились семьями, недвижимостью. С их, преступников, точки зрения, это уязвимость, гири на ногах. Вора ничего не должно держать – ни квартира, ни женщины. Награбил, промотал красиво по ресторанам, и на новое дело. А если за спиной чувствует дыхание оперативников, то недолго в другой город перебраться. И фамилии меняли, жили по поддельным документам. Жили по трём принципам – не верь, не бойся, не проси. Пока мальчики вели по комнатам, осмотрелись – обстановка скудная. Диван потёртый, две деревянные кровати для детей, домотканые половики на полу. Чувствуется – скромно живут. А как же участие и пособничество в краже? Или оговорили воры честного человека? Такое тоже бывало. Истинного исполнителя покрывали, указывали на невиновного, как говорили – переводили стрелки. Пока милиция разбиралась, настоящий преступник успевал скрыться, прихватив наворованное. Михеев лежал на железной кровати, вид нездоровый, на лбу влажная тряпка. Так делали, когда была высокая температура. – Здравствуйте, – поздоровались оперативники. Михееву лет тридцать пять – тридцать семь. На нём синяя застиранная майка, носков нет. На бывшего сидельца не похож, у оперативников глаз намётан. Михеев глаза открыл. – Вы из милиции? – Как вы догадались? – Давно жду. – Собирайтесь, поедемте с нами для допроса. Прежде чем Михеев оделся, Ватутин прощупал одежду, не прячет ли оружие. – Я готов. – Не хотите выдать в добровольном порядке деньги, полученные преступным путём? Сотрудничество со следствием может смягчить наказание. Михеев молча открыл дверцу тумбочки, вытащил газетный свёрток, развернул. Пачка купюр по пятьдесят рублей в банковской упаковке. – Павел Антонович, не стоили эти деньги потерянного честного имени. Как в глаза детям смотреть будете? – Чего душу бередить, ведите. – Вернуться можете не скоро. Жена где? – Где ей быть, на работе. А я вот с высоким давлением слёг. – Выходите. Наручники надевать не будем, чтобы внимание не привлекать. – Могу я детей обнять? Ватутин старший, ему решать. – Можете. Во дворе Михеев детей обнял. – Не балуйтесь, со двора не уходите, ждите мамку. Скажете ей – в милиции я. Пока к электричке шли, Михеев сказал: – Говорили – работы на четверть часа. Белый день, я не заподозрил ничего. А как сейфы увидел, понял – крупно попал. Отказаться хотел, да мордоворот один к груди заточку приставил. Или делай, что велено, или умрёшь. Получишь пять тысяч и иди на все четыре стороны, никто тебя не найдёт. Нашли всё-таки. – Надо было сразу после происшествия в милицию идти. Явка с повинной, чистосердечное признание, хорошая характеристика с места работы. Посадили бы как пособника, но дали меньше. А сейчас по полной катушке получишь. – Это сколько же, граждане милиционеры? – От семи до десяти. – Ох ты… Михеев не сдержал матерных слов. Андрею мужика по-человечески жалко стало. В трудную ситуацию попал и сломался. За жизнь испугался, а ещё соблазн деньгами. Отсидит срок и выйдет другим человеком. Зона мало кого исправляет. Дошли до остановочного пункта электрички. Подождали немного на платформе. Постепенно люди стали подходить, большинство дачники. Раздался гудок, показалась электричка. Когда до неё оставалось несколько метров, Михеев неожиданно толкнул оперативников, а сам бросился на рельсы, под электропоезд. Короткий вскрик, сразу оборвавшийся. И следом вопль ужаса у всех, кто видел случившееся. Оперативники стояли в оцепенении. Такого исхода никто не ожидал. Зачем? Молодой мужчина, и такая нелепая, страшная смерть. Совесть замучила? Ватутин сказал Андрею: – Ох и влетит нам! По правилам наручники надеть надо было. – И что? Это его остановило бы? Спрыгнул бы в них. Электропоезд задержали, пока транспортная милиция занималась смертельной травмой. Ватутин у транспортников справку взял, для уголовного дела. Андрей сознался себе, что сам бы до справки не додумался, если только задним числом. Явились в уголовный розыск, как побитые собаки. Феклистов сразу в лоб: – Упустили? – Арестовали. Сам под поезд бросился, вот справка. – Ватутин выложил на стол справку, пачку денег в банковской упаковке. – Может, толкнул кто? – усомнился Феклистов. – Концы зачищают? – На наших глазах, не толкал никто. Сам решил свести счёты с жизнью. – Ну, это его выбор. Всё, дело можно считать законченным. Шофёра грузовика уже доставили, допрашивают. Оформляем все бумаги, и к прокурору на подпись. Можете сегодня отдыхать. Хм, отдыхать! Времени уже четыре часа, через два часа заканчивается рабочий день. Своё дело Андрей сделал, но настроение после самоубийства Михеева было пакостным. Вышли с Ватутиным из райотдела, а тот вдруг предложил: – Мерзко на душе. Вроде преступник он, а жалко. Заблудился, сломался, оступился. Таким колонии-поселения давать надо. Как говорит наш замполит – «оступившийся пролетарий». Пойдём, выпьем за упокой! – Идём. Вот от кого Андрей не ожидал таких слов, так от опытного опера. Полагал – только у него на душе плохо. С виду Ватутин кремень, прожжённый опер, много чего повидавший, которого пронять до печени ничего не может. Выходит – ошибся Андрей. Служба опером романтизма не предполагает, жёсткая работа, тем более с не самым лучшим человеческим материалом – маргиналами, отбросами, негодяями. Но не все душевно озлобились, ожесточились. Зашли в пельменную, заказали по порции. Ватутин пошептался с шеф-поваром, вернулся с двумя стаканчиками чая. – Водочка это, подкрашена для вида. Давай за Михеева. Руки на себя наложил, не по-христиански это. Говорят – в аду мучиться будет. Выпили не чокаясь, заели пельменями. Ели молча и разошлись быстро. Андрея и водка не взяла. Только спать захотелось.Глава 3. Святоша
Во время утренней планёрки зазвонил телефон внутренней связи. Феклистов снял трубку. – У аппарата. Да, понял, сейчас буду. Николай Иванович поднялся. – Никому не расходиться, я к начальству. Начальник районного отдела милиции Сухов Никита Анисимович прекрасно знал, что в подразделениях идут летучки, оперативки, планёрки. И если вызывал, были серьёзные основания. Феклистов вернулся быстро. – На проспекте Калинина труп. Выезжают Фролов, старший группы, Чумаков. Брать эксперта и медика. Медиком для краткости называли судмедэксперта. Голому собраться – только подпоясаться. Грузовичок уголовного розыска стоял во дворе райотдела. Через пять минут уже выезжали. Ехать недалеко, три квартала. Дом пятиэтажный, сталинской постройки. У подъезда толпятся несколько соседей. Андрей сразу спросил: – Кто обнаружил тело? – Я. – Пройдёмте в квартиру. Чумаков, опроси остальных, может – кто что видел, слышал. Опергруппа вошла в подъезд. Квартира на первом этаже. Эксперт сразу принялся снимать отпечатки пальцев с дверной ручки, осматривать замок. Потом мотнул головой: – Чисто. Это плохо. Преступник либо в перчатках работал, либо после преступления стёр. Стало быть – не новичок, имеет понятие об отпечатках пальцев и хладнокровен. Не каждый способен после убийства убрать за собой следы. Многие стараются как можно быстрее покинуть место преступления. И в квартиру первым зашёл эксперт. Пока стояли в подъезде, Андрей стал расспрашивать свидетельницу: – Как вы обнаружили тело? – Я раз в неделю хожу убираться. Свой ключ есть, утром отперла дверь, смотрю – свет в комнате горит. Непорядок, на улице светло уже. Окликнула хозяйку, думаю – проспала. Не отвечает. Прошла в комнату, а там… Женщина всплакнула. В это время вошёл эксперт. – Можно. Фото я сделал, отпечатки снял. Сразу скажу – посторонних отпечатков нет. Опергруппа вошла в квартиру. Однокомнатная, с большой прихожей. Обстановка скромная. На полу тело молодой женщины, лет тридцати, в домашнем халате. Судмедэксперт сразу к ней. Андрей уселся за стол, свидетельницу напротив себя посадил, достал бланк допроса. Сначала формальности – фамилия, адрес, занятие, потом фабула. – Вы узнаёте убитую? – Узнаю, Орлова Нина Михайловна. – Не подскажете, где работала? – Корреспондентом в газете. – В какой? – Ой, говорила же она мне! То ли «Гудок», то ли «Комсомолец». Батюшки, запамятовала. – Что можете сказать об убитой? – Ничего плохого. Жила одиноко, мужчин не водила, пьяной не видела ни разу. Иной раз в командировки уезжала на два-три дня, меня предупреждала. Воровать в квартире или грабить на первый взгляд нечего. Стало быть – должен быть мужчина. Андрея подозвал судмедэксперт. – Пойдём на кухню, пошушукаемся. Андрей, зайдя на кухню, дверь за собой прикрыл. – Смерть наступила около двенадцати часов назад, предположительно в девять вечера, от огнестрельного ранения. Только странность есть. – Не тяни кота за хвост, Семён Ильич! – Пуля в левое плечо вошла, выходного отверстия нет. Жизненно важных органов задеть не могла. – Может, ещё ранение есть? – Я осмотрел. Поверхностно, конечно, но не нашёл. – Удар по голове? – Исключено. – Занятно. Ребус какой-то. – После вскрытия скажу точно. – Насчёт пули не забудь, всё-таки вещдок. – Андрей Михайлович, я уже двадцать лет судмедэкспертом! – Простите, просто напомнил. Труп унесли, Андрей окончил допрос свидетельницы. С улицы зашёл Чумаков. – Глухо. Никто ничего сказать не может. – Или не хочет. Ищи понятых, квартиру осмотреть надо. Андрей надеялся, что времени на осмотр уйдёт не много. Вот когда дом частный, другое дело. В доме, кроме комнат, ещё подвал, чердак, дворовые постройки, сад или огород. Чумаков понятыми пенсионеров привёл из соседней квартиры. Андрей поручил ему досмотреть кухню, сам за комнату принялся. Пошёл по часовой стрелке, методично. Уделял внимание полу, заглянул под стол, под шифоньер. Если был выстрел, должна быть гильза. Дошёл до подоконника – и сюрприз! В двойном стекле пулевое отверстие, довольно низко, почти над нижней частью рамы. – Эксперт уехал? – Вместе с медиком. – Звони, вызывай, надо фото сделать. Товарищи понятые, прошу обратить внимание на отверстие в стекле. Дырочка была маленькой, но явно пулевой. Камень из рогатки, если пацаны баловались, имеет небольшую начальную скорость и неровные очертания. И стреляли не из комнаты, а с улицы в комнату, судя по мелким осколкам стекла. Пока дожидались эксперта, Андрей оторвал четвёртую часть газетного листа, свернул трубочкой, просунул в отверстие, приник глазом. Выстрел был сделан от скамейки перед домом. Андрей выскочил из квартиры, подбежал к скамейке, стал осматривать землю. Есть! В траве жёлтым блеснуло. Андрей понятых позвал, указал на гильзу. Поднимать её не стал, дождались эксперта. Сразу фото сделали с разных ракурсов, потом гильзу подняли. – Не из нашего оружия стреляли. Гильза от патрона калибра 7,65 мм. Скорее всего, немецкая. Эксперт взял гильзу, осмотрел дотошно. Там клеймо заводское и год выпуска. – Патрон бельгийского производства, сорок второго года выпуска. Тогда пистолет может быть «браунинг» или «байярд». – Ага, или «вальтер» полицейский. Или куча других. И всё железо трофейное, отголоски войны. – Девять лет после войны прошло, а до сих пор о себе напоминает! – Думаю – ещё долго напоминать будет. Гильзу приобщили к делу. Эксперт сделал фото пробоин в стекле. И больше интересного для следствия в квартире не обнаружили. По возвращению в райотдел Андрей сразу в паспортный стол отправился и через несколько минут имел установочные данные на убитую. О находках доложил Феклистову. – Версии есть? – спросил он, выслушав. – Пока никаких. – Узнай, в какой редакции работала погибшая, езжай. Может, был с кем-то конфликт на работе, счёты свели. – Маловероятно. Творческие люди подсидеть могут, ушат помоев вылить, но чтобы убить? – Не теряй времени, Андрей. Чую – начальство давить будет, на контроль возьмут. – Намекаешь, что дело политическим быть может? – Для нас бы оно лучше, соседям отдали. В милиции соседями называли госбезопасность. Андрей взялся за телефонный справочник. Прежде чем бегать, надо редакции обзвонить. На столе в квартире убитой лежали газеты, но разных издательств. Начал с «Гудка», железнодорожной газеты. Вроде соседка, что обнаружила труп, эту редакцию упоминала. Набрал номер, осведомился – работает ли у них Орлова Нина Михайловна? И получил утвердительный ответ. – Можно её к телефону? – Её сегодня нет на работе. Андрей выяснил адрес редакции и каким транспортом добраться лучше. «Гудок» была газетой ведомственной, но статьи были интересные и на разные темы, далёкие от железной дороги. В киосках Союзпечати газета раскупалась быстро, читалась многими. Андрей доехал до редакции. Беготня сотрудников с гранками грядущего номера, оглушительный треск пишущих машинок. Сумасшедший дом какой-то! Как люди здесь работают? Прошёл к главному редактору, предъявил удостоверение. – Садитесь. Чем могу? – Сегодня обнаружили тело убитой Орловой Нины Михайловны. Ваша сотрудница? Редактор вскочил. – Как убитой? – Из пистолета. – Боже мой, мы не знали! Когда она работала над статьёй, бывало – по два-три дня на работу не приходила. Я и сейчас полагал – пишет дома. У нас в редакции, сами видите – бедлам. – Родственники у неё есть? Сообщить бы надо. И редакции с похоронами помочь. – Да-да, непременно сделаем. Сейчас позвоню в профком. Ай-яй-яй! Беда какая! Хорошая журналистка, въедливая, всегда до истины докопается. – Простите. Мне бы хотелось осмотреть её рабочий стол и поговорить с теми, кто близко общался. Были же у неё подруги? – Конечно! Я проведу. Вышли в общий зал, редактор подошёл к столу, на котором лежали стопки газет, исписанные листки. Главред махнул рукой девушке: – Лариса, подойди. Когда девушка подошла, он представил Андрея. – Товарищ из милиции, поговорить хочет. И стол Орловой покажи. – Так вот он! – Записи просмотреть надо, – вмешался Андрей. Редактор ушёл. Девушка посмотрела на Андрея неприязненно. – И что предосудительного Нина натворила? Дорогу в неположенном месте перешла? – Не ёрничайте. Убили её вчера вечером. Вроде Андрей негромко сказал, а услышали все. В зале наступила тишина. К Андрею люди подошли, стали интересоваться. – Товарищи, пока ничего сообщить не могу в интересах следствия. Как задержим убийцу, обещаю посетить редакцию и всё подробно рассказать. Новость сотрудников оглушила. Лариса вообще сидела с отсутствующим видом. – Лариса, может, поговорим где-то в тихом месте? – Да, так лучше будет. После первоначального шока в зале снова треск пишущих машинок, телефонные звонки, шелест бумаги. Лариса вышла на лестницу запасного хода, достала из сумочки папиросу, закурила. – Вы не курите? Простите! Такая новость! Я просто в шоке! – Скажите, у неё был мужчина? – Жених на фронте погиб, за неделю до победы. И больше мужчин у неё не было. Это я точно знаю, мы дружили. – Какие-нибудь враги у неё были? – У кого их нет? Не поздоровался утром с соседом по подъезду, уже враг. Но таких, чтобы убить – нет. – Был кто-то, о ком вы не знаете. Убил же! Она давно в редакции работает, вернее – работала. – Странно слышать о Нине в прошедшем времени. Она на месяц позже меня пришла, с декабря сорок седьмого года. – В последний месяц не замечали – может, угнетена чем-то, озабочена? – Всё как всегда. – Какое-нибудь журналистское расследование опасное вела? – Ой, я вас умоляю! Какое в «Гудке» опасное расследование? Как обходчик Иванов украл две шпалы? Даже не смешно. – Врагов не было, мужчин тоже. Почему убили? Причина быть должна, кому-то помешала. – Против фактов не попрёшь. – Я бы хотел просмотреть все бумаги, записные книжки в её столе. – Это запросто. – Скажите – острых статей она не писала? Очерков, фельетонов. Обидеть кого-то могла. – Нина? Да она про экономику писала. Передовики производства и всё такое. Тогда газеты с её статьями можно не смотреть, а записные книжки – обязательно. Могло что-нибудь промелькнуть. Фамилия, фактик, знакомство. В столе ящики полны старыми ежедневниками, записными книжками. Всё то, чего Андрей не видел дома у убитой. Быстро пролистал. Некоторые записи датированы сорок восьмым, пятидесятым годом. Такие ежедневники его не интересовали. Если убийство как-то связано с профессиональной деятельностью журналистки, то искать надо записи этого года, последние три-четыре месяца. Если Орлова нарыла нечто компрометирующее на человека, он попытается любым способом не дать выйти статье. Андрей изъял из стола ежедневник с записями встреч и толстую записную книжку. Вот её начал читать с последней страницы. Наткнулся на слово «Святоша», причём подчёркнутое, с восклицательным знаком. Андрей показал запись Ларисе. – Не знаете, кто это такой? – Что-то она говорила. Но это было месяца полтора-два назад. – Это кличка, фамилия? Он на железной дороге работает? – Хоть убейте, не помню. И в испуге прижала ладошку к губам. Не упокоена пока Орлова, а она об убийстве. – Постарайтесь вспомнить. Для начала – где состоялся разговор, какие-то незначительные детали. – Точно, говорили о новых туфлях, она как раз купила. Потом сказала, что придётся ехать ещё раз на разъезд. И фамилию назвала. Андрей молчал, боясь отвлечь от мысли Ларису. – Нет, крутится что-то, но не могу. – Хорошо. Я забираю записную книжку и ежедневник. Повнимательнее посмотрю. А вы после работы попытайтесь ещё раз вспомнить разговор. Если получится, вот телефон уголовного розыска. Андрей написал на бумажке номер. Из редакции сразу в отдел направился. Только вошёл, а Ватутин ему: – Тут судмедэксперт телефон уже оборвал, тебя разыскивая. – Понял. Андрей позвонил эксперту. – Есть интересующие данные, не для телефона. За час успеете до нас добраться? – Уже еду. Андрей положил в свой стол бумаги из редакции, ринулся в судмедэкспертизу. Семён Ильич был слегка подшофе. На взгляд Андрея, работать трезвому в этом заведении невозможно. В экспертизу привозят трупы, на которые и смотреть-то страшно – после автокатастроф, обгорелые после пожара, расчленённые. Выдержать это может только человек с сильной психикой. – Подсаживайтесь, Андрей Михайлович! Выпить не хотите? Конец рабочего дня, чистый спирт. – Мне ещё работать. – Так вот, перейдём к делу. Ранение вашей Орловой пулевое, жизненно важные центры не задеты. Незначительное оперативное вмешательство, неделю, от силы десять дней больничного. Но! Семён Ильич вскинул указательный палец. Эффекты он любил. Надев на правую руку резиновую перчатку, выудил из ящика стола стеклянную чашку Петри, в которой лежала пуля. – Что вы видите? Андрей протянул руку, желая взять пулю, рассмотреть её. Семён Ильич резким движением отвёл чашку в сторону. – А вот брать в руки не рекомендую. Что-нибудь необычное замечаете? – Головка пули надпилена крест-накрест. – Правильно. А для чего? – Полагаю – нанести наибольшие повреждения. – Чушь! Это утверждение верно только для высокоскоростных пуль, скажем – винтовочных. Тогда от удара в тело или любую преграду она сильно деформируется. А эта пуля не потеряла формы. Надпилы эти сделаны для яда. – Что вы хотите этим сказать? Пуля была отравленной? – Именно! И не играет роли, куда она попала – в палец, в ухо или живот. Жертва умрёт в обязательном порядке. – Какие-то шпионские страсти! – Почти угадали. Это не самоделка. Во время войны я встречался с такими, когда немцы забрасывали к нам диверсантов с заданием уничтожить видных военных или политических деятелей. Андрей несколько минут молчал, переваривая услышанное. Выходит – убийство не совсем уголовное. Сообщить в госбезопасность? Шпионы – это их профиль. Но был ли шпион? Не исключено, что Орлова наткнулась на диверсанта, не обезвреженного нашей контрразведкой и осевшего после войны среди мирного населения. В конце концов, пистолет с отравленными пулями мог попасть случайно в недобрые руки и диверсанты здесь вообще ни при чём? Сразу множество версий крутилось в голове. Очнулся от булькания льющейся жидкости. Семён Ильич из стеклянного пузатого флакона наливал в мензурку спирт. – Плесните и мне, – попросил Андрей. – Что-то в голове мысли роятся. – Я же сразу предлагал. Спирт раньше пили? Знаете как? – Употреблял. Андрей взял мензурку, выдохнул, выпил. Не дыша, налил в мензурку воды из графина, выпил и выдохнул. Семён Ильич наблюдал за ним внимательно, кивнул. – Наш человек! – Вы мне скажите, что за яд и как долго он может сохранять свои свойства. – Не сказал разве? Старею! Цианистый калий. Немцы часто его применяли, зашивали ампулы с ядом в воротнички. В случае опасности захвата НКВД агент раскусывал ампулу, и всё, допрашивал его уже апостол Пётр. Семён Ильич хихикнул. – Хранится яд долго. Лучше в герметичной посуде, конечно. Но, как видите, через девять лет после окончания войны своих смертоносных качеств не потерял. – Акт вскрытия готов? – А как же! Семён Ильич достал из стола оформленный акт, с подписью и печатью. – Пулю заберу на баллистическую экспертизу. Вдруг повезёт и этот ствол когда-то раньше засветился. – Большой, а в сказки веришь. И сами пулю берите в резиновой перчатке, и баллистикам обязательно скажите. Семён Ильич взял перчаткой пулю, вывернул перчатку наизнанку. – Держите! Андрей взял перчатку, как ядовитую змею. Семён Ильич засмеялся: – Смело в карман! Яд большей частью растворился в теле убитой, но осторожность не помешает. Будьте здоровы! Семён Ильич плеснул спирта в мензурку. Андрей же поехал в райотдел. Надо посоветоваться с Феклистовым по вновь открывшимся обстоятельствам. За всё время своей службы в милиции Андрей сталкивался с ядами в первый раз. Дело вообще какое-то нестандартное. Уголовник почти всегда хочет что-то материальное, весомое от жертвы получить. Деньги, ювелирные украшения, часы, шубу. Бывают и исключения, скажем – изнасилования. Но убить отравленной пулей? Ограбления точно не было, все вещи в квартире, дверь заперта. Маньяк-убийца? Сомнительно. Феклистов ещё был в кабинете, несмотря на вечернее время. Андрей доложил всё, что удалось узнать, пулю показал. – Кажется мне, что здесь не уголовщина. И соседям передать нельзя, ни одного доказательства нет, что дело их принадлежности. Сколько работаю, с таким не встречался. Ты пулю баллистикам отдай. Надежды мало, но может, помогут чем-нибудь. С утра, не заезжая в райотдел, Андрей направился в МУР. Давненько он здесь не был. Сразу к экспертам прошёл, выложил на стол заявку и пулю в резиновой перчатке. – Пуля отравлена, просьба брать только в перчатке. Эксперт удивился. – Давно с такой не сталкивался. Во время войны пару случаев было, и вот снова. Подождите немного, я позову Фёдора Алексеевича. Он ещё с довоенных лет работает. Через несколько минут вошёл седой мужчина, поздоровался. Натянув перчатки, взял пулю в руку, осмотрел через лупу. – Видел я такие. Немцы использовали, но не строевые части, а диверсанты. Да и то не все, наиболее подготовленные. Чаще всего использовался пистолет «вальтер-ППК». Причём я сам отстреливал пистолеты для экспертизы, все с глушителями были. Андрей ладонью себе по лбу хлопнул. Так вот почему никто в доме выстрела не слышал! А он всё голову ломал – почему? – Пулю мы осмотрим, попробуем сравнить с данными пулегильзотеки. Гильзу нашли? – У меня в сейфе, как вещдок. – Надо к нам доставить. – Сегодня же сделаю. – Результат быстро не обещаю, архив поднимать надо. Телефон оставьте. – Спасибо. Андрей в отдел поехал. Оперативники все в кабинете, уголовные дела просматривают. – Андрей, тебе какая-то девушка звонила, Ларисой назвалась. – Номер телефона оставила? – Я записал. Если красивая, познакомь. – Она с убитой Орловой работала. Андрей взялся за телефон. Лариса трубку сняла после первого гудка. – Товарищ Фролов? – переспросила журналистка. – Вспомнила я разъезд. Названия нет, только цифры: триста семьдесят восьмой километр. – Спасибо, а фамилию она называла? – Не помню. Андрей поблагодарил. Что за разъезд? Может, он вообще никакого отношения к убийце не имеет? И на каком он направлении? На ярославском ходу, южном, казанском? Одни загадки. Решил позвонить в управление Московской железной дороги, но его сразу отшили: – По телефону справок не даём. Присылайте официальный запрос. Андрей чертыхнулся, но сел за пишущую машинку, трофейный «Ундервуд». Тюкая одним пальцем, мучался с полчаса, потом на подпись Феклистову, в канцелярию печать поставить, исходящий номер. В управление дороги поехал сам. И тут его огорошили: – Таких разъездов два. Вам по какому направлению? – Пишите оба. Через несколько минут держал в руке ответ. Разъезды в диаметрально противоположных направлениях от Москвы. Печёнкой чувствовал – ехать придётся. А это поездом половину суток в один конец. И не факт, что разъезды эти, вернее люди, проживающие там, имеют отношение к убийству. Вполне может статься – пустышка, а времени уйдёт много. Андрей отправился к дому убитой. Надо опросить жильцов. Вечером могли гулять «собачники», видеть человека на лавке. А ещё поспрашивать, не слышали ли фамилию, скорее прозвище – Святоша. Три часа убил, потому как результат нулевой. Поехал к экспертам в МУР, гильзу отдать, которую забрал из сейфа. В экспертном отделе его огорошили: – А мы в уголовный розыск вам телефонировали. Фёдор Алексеевич, это к вам. Седой эксперт провёл его в свой кабинет. Почти на всех стенах фотографии и рисунки пуль, гильз, всевозможного оружия. – Я гильзу привёз с места убийства. – А я вам интересную информацию. Всего таких пуль обнаружилось четыре, ваша пятая. Думаю, на самом деле убийств с применением таких пуль было больше. Но сами понимаете – война. Не всегда вскрытие делали, пули на экспертизу отдавали. Так вот, аналогичные следы оставила ещё одна пуля, произошло это в 1944 году в селе Красная Горка Смоленской области. Убит был старшина милиции Ерёменко. Наши войска уже область от немцев освободили. Подробностей не знаю, надо связываться со смоленским Управлением внутренних дел. Дело не быстрое, уголовное дело наверняка в архиве, всё же десять лет прошло. – А гильзу тогда обнаружили? – Сведений не имею. Не сомневайтесь, оружие явно то же самое, характерные следы от нарезов, а ещё распил головки заводской. Хоть и однотипный, но особенности совпадают. – Спасибо. Андрей отдал гильзу, сопроводительные бумаги. Выйдя из МУРа, уселся в сквере напротив. Чем сильнее вникал он в расследование, тем больше вопросов возникало и дело выглядело всё запутаннее. Поехал в отдел к Феклистову. Доложил о ходе расследования. Николай Иванович сразу понял. – Утром получишь командировочное и официальный запрос, поедешь в Смоленск. – Я предполагал. – Какая-то связь между тем, давним убийством, и убийством Орловой должна быть. Не сильно удивлюсь, если в итоге расследования узнаю, что преступления совершил один и тот же человек. – Мелькала такая мысль, когда эксперт сказал, что оружие одно и то же было. Дома предупредил Марию, что уезжает в командировку в Смоленск. Хоть и недалеко, но неизвестно, на сколько он там задержится. С утра в райотделе получил командировочные и проездные документы, деньги авансом. Феклистов напутствовал: – Ты не суетись, с людьми поговори. Лучше один раз тщательно проверить, чем несколько раз ездить. Но это я так, к слову. Ты парень цепкий, опытный, сам знаешь. Если что – телефонируй. – Есть. На поезд ближайший свободных мест не было, но Андрей прошёл в отделение транспортной милиции. Коллеги помогли, посадили в общий вагон скорого поезда. Скорый хотя бы не стоял у каждого столба. Андрей появился в областном управлении МВД только к концу рабочего дня. Экспертное отделение небольшое. Андрей эксперту запрос предъявил. – Помню я это дело, сорок четвёртый год. Сначала убийство старшины милиция расследовала, а как пулю из тела извлекли, дело передали соседям. Сам понимаешь – убийство представителя власти, террористический акт. Если хочешь концы найти, иди в госбезопасность. Не хотелось бы Андрею с ГБ общаться. Те больше сами расспрашивают, чем информируют. А деваться некуда. Здание МГБ по Смоленску и области недалеко было, несколько минут ходьбы. Дежурный на входе сначала расспрашивал, к кому он хочет пройти, потом звонил несколько раз. К посту дежурного гэбэшник вышел в штатском, провёл в свой кабинет. Андрей коротко изложил суть. Чекист поднялся. – Вам придётся в коридоре подождать. Я в сорок четвёртом здесь не работал, надо со старожилами отдела поговорить. Ждать пришлось долго, около часа. Андрей уже, грешным делом, подумал, что о нём забыли, но гэбэшник вернулся, да не один. С ним ещё сотрудник, возрастом и званием постарше, под мышкой папку держит, пожелтевшую от времени. – Простите, что долго ждать заставили. Зашли в кабинет. Который постарше попросил повторить суть дела. Андрей рассказал. – Мы нашли в архиве дело об убийстве старшины милиции Ерёменко, вот оно. Дело было тощеватое. Андрея так и подмывало пролистать его, но хозяева предусмотрительно положили его на дальний угол стола. Старший из чекистов ладонью хлопнул по делу, подняв небольшое облачко пыли. – Следствие тянулось около года. Сменилось два следователя, но убийцу и оружие не нашли. Сами понимаете – война, опытных сотрудников не хватает. В освобождённых районах не успевшие уйти с немцами предатели, пособники, а то и специально оставленные агенты разведслужб Германии, диверсанты. Дело за нерозыском преступника списали в архив. Оказывается, убийца жив, вновь проявил себя. Только вопрос возникает. Как убитая Орлова, если я не ошибаюсь, могла выйти на него? – Полагаю – не специально. Она журналист отраслевой газеты, освещает жизнь работников железной дороги. Статей-расследований не писала, больше о передовиках, новаторских методах работы, рационализаторских предложениях. – Но где-то наступила убийце на хвост? Причём он боялся, что она куда-либо сообщит о нём, потому и убрал. – Можно мне дело посмотреть? – Под нашим контролем. Старший кивнул. Младший чекист подвинул к Андрею дело. Описание тела убитого – лежал на спине, ранение в переднюю часть грудной клетки, убитого обнаружили случайно рабочие станционных складов, утром. По заключению судмедэкспертизы смерть наступила двенадцать часов назад. Далее допросы старшего следователя капитана Овчинникова. Не видел, не слышал, старшина не употреблял. Выстрела, как и в случае с Орловой, никто не слышал. Андрей добрался до закладки среди листков. Младший чекист положил руку на дело. – Дальше нельзя. Дело забрали, захлопнули. Ничего существенного, что могло помочь в расследовании, Андрей не увидел. И стоило за этим тащиться в Смоленск? – Товарищ Фролов. Мы бы хотели, чтобы вы информировали нас о ходе расследования. Не исключено, что убийца один и тот же. Если будет так, мы дело заберём к себе. Ага, нашли дурака. Он расследует, найдёт убийцу, а дело на финишной черте заберут чекисты. Но Андрей заверил, что так и сделает, встал, хотел попрощаться. И дёрнуло же его за язык! Спросил: – Кличка или фамилия Святоша вам не встречалась? Гэбэшники переглянулись. Они явно знали про этого Святошу. Наверное, решали, стоит ли сказать приезжему москвичу. – Откуда вам известно это прозвище? Ага, темнили чекисты, потому дело до конца пролистать не дали. – В записной книжке убитой Орловой оно записано и подчёркнуто, с двумя восклицательными знаками. Думаю – не просто так. Чем-то этот Святоша её заинтересовал. – Хорошо, лейтенант, дайте Фролову дело, пусть досмотрит. Чёрт, вечно у гэбэшников всё секретно. Чекист подтолкнул папку. Андрей открыл на закладке, перевернул страницу. Небольшая чёрно-белая фотография, на ней мужчина в немецкой форме, без головного убора. – Фамилия – Святошин, прозвище Святоша, производное от фамилии. Двадцатого года рождения, уроженец Архангельской области. В сорок втором сдался немцам в плен, стал полицаем. Служил в карательном отряде, руки по локоть в крови. Потом внезапно исчез. Карательный отряд был почти полностью уничтожен. Те, кто остался в живых, были допрошены органами НКВД. На вопросы о Святоше никто ничего сказать не мог. Мы предполагаем, что немцы могли перевести его в школу диверсантов в Сулевейке, в Польше. Часть архива школы удалось захватить органам «СМЕРШ». Документов на Святошу там нет, но есть фотография, где сняты несколько курсантов школы, по-видимому на Рождество. Один из курсантов напоминает Святошу. Снимок не очень чёткий, поэтому уверенности нет. Сведений о дальнейшем местопребывании или службе фигуранта нет. Характерная особенность – левша. – Спасибо за откровенность. – Если случайно выйдете на него, никаких мер самостоятельно не предпринимать, срочно связаться с нами. Лейтенант, дайте номер телефона для связи товарищу Фролову. Андрей сунул бумажку с номером телефона в карман. Лейтенант проводил его до выхода. Андрей постоял немного на тротуаре. Посещение ГБ не вышло зряшным. Теперь он знал, кто такой Святоша и как выглядит. Понятно, с тех пор прошло десять лет, Святоша мог сильно измениться – постареть, полысеть, потолстеть, но черты лица должны быть узнаваемы. Только где его искать? Пожалел, что помощников у него нет. Сейчас бы проверить места всех командировок Орловой. Где-то же она пересеклась с убийцей. И ещё вопрос мучал. Если Святоша живёт в Союзе, явно не под своей фамилией, по поддельным документам, сфабрикованными немцами, то как Орлова узнала его прозвище? Почему в записной книжке не написано Иванов, Петров, Сидоров, а именно Святоша? Или она встречалась с ним до войны или во время неё? На момент убийства Орловой было тридцать два года. Стало быть, к началу войны – восемнадцать. По возрасту вполне могли встречаться. Но до призыва в армию Святошин проживал в Архангельской области. Стоп! А почему он решил, что Орлова москвичка? Работа в редакции с сорок седьмого года, это он знал со слов Ларисы, сослуживицы убитой. А до сорок седьмого года? Надо возвращаться в Москву, понадобится узнать, где жила и работала Орлова. Его упущение, но кто знал, что нити преступления могут тянуться так далеко в прошлое. Вернувшись в Москву, Андрей сдал билеты и командировочное удостоверение с отметками прибыл-убыл в бухгалтерию. Потом к Феклистову. Как начальник уголовного розыска он наблюдал за ходом расследования уголовных дел, которые вели подчинённые. В случае необходимости поправлял, наставлял, помогал. И не только словом, прикреплял помощников в виде оперативников или дружинников. Словам Андрея о Святоше, служившем у немцев, не удивился. – Не исключал я такую возможность. Что думаешь предпринять дальше? – Хочу в редакцию газеты пойти. Где-то пересекалась Орлова со Святошей, похоже, во время войны. – А почему не до неё? – Святошин родился в Архангельской области. – А кто сказал, что она там не была? Ладно, у тебя есть чем заняться. Ты поактивнее, дел полно, оперативники с ног сбиваются, на каждом по нескольку дел. – Так у них кражи, угон велосипедов, драки. А у меня сто тридцать шестая статья. – Потому не трогаю пока, цени. Но сам знаешь – сроки поджимают. Андрей поехал в редакцию газеты, сразу в отдел кадров. Удостоверение предъявил. – Мне нужно посмотреть трудовую книжку Орловой. Кадровичка, пожилая благообразная женщина, трудовую книжку журналистки нашла сразу. – Можно, я за стол присяду? – Пожалуйста. Стол и стул перед ним были явно для посетителей – заявление написать, другие бумаги. Андрей сначала перелистал трудовую книжку. Записей не много. Оказывается, Орлова родилась в Курске, но проживала с родителями до войны в посёлке Барань, что под Оршей в Белоруссии. Андрей попросил кадровичку найти анкету и автобиографию. При поступлении на работу каждый собственноручно заполнял такие бумаги. При изучении оказалось, что Орлова была в оккупации, под немцем. Замужем не была, детей не имела, в графе родители указано – погибли во время войны. Андрей спросил кадровичку: – Орлова писала, что родители погибли. А причину смерти не знаете? – Знаю. Она спрашивала, как написать. Расстреляли их, отец её коммунистом был, кто-то донёс. Самой Ниночке повезло, её дома не было, когда полицаи приходили. Так и спаслась. Стоп! Полицаи! Святошин полицаем сначала у немцев служил, потом в диверсанты подался. Не там ли она его видела? А после войны случайно встретила и узнала? Цепочка выстраивалась прямо в цвет. Андрей задумался на несколько минут, очнулся от голоса кадровички. – Как раз из командировки вернулась и сама не своя, лица на ней нет. – Простите, я задумался. Повторите, что вы сказали? – Месяц назад из командировки вернулась в расстроенных чувствах. Я в коридоре издательства её встретила. Попыталась разговорить, вдруг беда у человека, помочь надо. – И что Нина? – Говорит – с прошлым встретилась. Больше ничего не сказала. – А куда ездила? – Я не спросила. Так в бухгалтерии можно узнать, по командировочному удостоверению и билетам. У нас с этим строго. За каждый рубль отчитаться надо. – Спасибо, вы мне помогли. Где бухгалтерия у вас? – Этажом ниже. Андрей сразу в бухгалтерию, представился, попросил отчёт бухгалтерский по последним командировкам Орловой. Ему выделили стол и дали две огромные подшивки документов. Мама моя! Да здесь день копаться надо! А деваться некуда, засел. Часа через два в глазах цифры мельтешить стали. Показалось – душно в кабинете. К исходу четвёртого часа обнаружил искомое. Три раза Орлова ездила по стране по заданию газеты. Горький, Ростов и Смоленск. Опять Смоленск выплывает. Похоже – не простое совпадение. Убийство давнее старшины, командировка Орловой, разъезд Триста семьдесят восьмой километр тоже на территории Смоленской области. Надо туда ехать. Что и где искать, он не знал, но с разъездами связана какая-то тайна, а может, и разгадка убийства. Обеденное время давно прошло, желудок уже требовал еды. Андрей на часы посмотрел. Если идти в столовую, упустит много времени, надо в райотдел, говорить с Феклистовым, ехать в Смоленскую область. Николай Иванович оказался на месте, выслушал Андрея. – Пойду к начальству. Сам знаешь – есть лимит на командировочные расходы. – Жалко, что лимита на преступления нет, – грустно пошутил Андрей. – Ты поосторожней, услышит замполит, скажет – не понимаешь политику партии и правительства. Феклистов ушёл, а вернувшись, положил на стол командировочные документы. – Если на убийцу выйдешь, не геройствуй. Если он по ведомству соседей, сообщи им. Сам говоришь – про Святошу они в курсе, дело не раскрыто. Андрей направился домой. Уже семь вечера, он устал, сильно хотел есть.Дома Мария посетовала: – У других мужья как мужья. В театры ходят, в парках гуляют. А ты как гончий пёс. В зеркало на себя посмотри – похудел, хотя дальше некуда. А всё работа твоя. Язву желудка заработаешь с таким питанием. – Она у меня уже есть, – пошутил Андрей. – Марией звать. – Да ну тебя! Я серьёзно, а ты зубы скалишь. – Служба у меня такая, пойми. – Другие тоже служат, от восьми до восемнадцати, в выходные дома. А я тебя не каждую ночь вижу, не то что днём. – Кто-то же должен бандитов задерживать, с преступностью бороться? – Молодых полно, кто не воевал, пороха не нюхал. Ты своё Родине отдал, ранен был на фронте и в милиции. – Хочешь сказать – надо другую работу искать? Вот мне тридцатник, а что я умею? Только бандитов ловить. Не печник я, не электрик, не токарь, не шофёр. Уйду из милиции, куда пойду? В дворники податься? Так ты сама будешь стесняться со мной по улице пройти! Как же! У тебя высшее образование, а муж дворник. – У тебя в управлении наверняка есть другие места для службы – ОБХСС или при штабе кем-нибудь. – Есть. Но не могу я бумажки перекладывать. Опер я по жизни! – Андрей, ты непробиваемый, для тебя работа – всё. А ты ещё и муж, внимание мне уделять должен. Такой разговор Мария заводила не первый раз. Андрей её понимал, но и службу свою бросить уже не мог. Да, трудная, опасная профессия, но по-настоящему мужская. Да и не всякий мужчина способен её достойно потянуть. Но служба Андрею нравилась, при всех её негативных моментах. С утра Андрей на вокзал, к обеду в Смоленске был. Всё же медленно поезда ходили, через каждые сто километров бункеровка водой, а то и углём. Знакомые говорили, на Ленинград электровозы пустили. Быстро идут, копоти и сажи нет. А как же, так и должно быть, после войны девять лет прошло, страна почти отстроилась после разрухи. И как Андрей представлял, впереди светлое будущее, без войн, в достатке. Нацизм в самом его логове удавили, откуда ему вновь взяться? Полагал, все страны антигитлеровской коалиции угрозу нацизма осознали, не позволят подняться вновь. Для начала в отделение железной дороги направился. Узнать надо, где этот разъезд. А ещё хотел просмотреть личные дела сотрудников железной дороги, кто на разъезде работает. Вахтёр в форме и с револьвером на ремне вход преградил, но удостоверение произвело должное впечатление. Андрей сразу в кадры, представился. – Чем могу? Начальник отдела, бывший фронтовик, на пиджаке орденские планки. Свой человек. Андрей питал к прошедшим войну особые чувства, как к родне, пусть и далёкой. – Мне бы личные дела сотрудников просмотреть, работающих на Триста семьдесят восьмом километре. – Это можно. Там всего тридцать два человека, много времени не займёт. По распоряжению начальника сотрудница принесла папки. Женщин – стрелочниц, нормировщицу, начальницу разъезда, Андрей сразу в сторону отложил. Оперативного интереса они не представляли. А вот личные дела мужчин изучал, особенно фотографии. Некоторые фото сразу после войны сделаны, люди изменились, постарели. Андрей искал кого-то похожего на Святошина. Понятно, что он не под своей фамилией жил, год рождения и место сменил. Убил час и ничего подозрительного не обнаружил. Сердце упало, как и настроение. Была надежда, даже предчувствие, интуиция – и пусто! – Вам только работающих надо было или нужны те, кто уволился? – Нужны! – подскочил на стуле Андрей. Женщина принесла две папки. Андрей перевернул картонную обложку и замер. Он боялся поверить в удачу. На него смотрело то лицо, что он видел в деле об убийстве старшины в управлении МГБ. Андрей был готов расцеловать кадровичку. – Когда он уволился? – Четыре дня назад. – На пенсию ему рановато вроде. – Сказал – уезжает и работу более денежную себе нашёл. Он стрелочником работал у нас. Андрей старательно списал все данные из личного дела – фамилия, адрес, номер и серия паспорта. Если у Святоши паспорт, сделанный немцами, то запасного нет. Для агентуры немцы использовали настоящие советские бланки паспортов, военных билетов, трудовых книжек, захваченные в качестве трофеев. И печати, штампы тоже настоящие были. В первые месяцы войны неразбериха была. По радио сводки передают, кажется – немцы ещё далеко, а утром немцы в город входят. И первым делом к государственным учреждениям. Документы захватывали, деньги и ценности в банках, вооружение на складах. И даже если Святоша уедет, при любой проверке паспорта, при прописке, получении посылки или заказного письма на почте паспорт засветится, задержание – только вопрос времени. Но не факт, что Святоша не приготовил себе запасные документы на всякий случай. В послевоенное время на толкучке можно было задёшево купить украденные или утерянные документы, затем найти умельца, кто фото сменит, а то и в фамилии буковку исправит. И будет вместо Старинова Стариков. Андрей спросил, как добраться до разъезда. Оказалось, это железная дорога в сторону Ельни, а не Московское направление, как думалось Андрею. Он стоял на тротуаре и раздумывал. Позвонить в управление МГБ лейтенанту, который оставил номер телефона, или ехать самому? Расследовал дело он, и на преступника вышел тоже он. Конечно, назвать Святошу преступником может только суд. Но судя по кровавому следу, что оставил за собой этот человек, Андрей был уверен в том, что это и не человек вовсе. Предатель, кровавый монстр. Позвони или сообщи он в ГБ, они сразу выедут группой захвата на машине. Все лавры достанутся им, по-человечески обидно. Он начал, он и завершить должен.Глава 4. Схватка
Но всё-таки склонился к сотрудничеству с чекистами, взвесив «за и против». Святоша уже уволился и собирается уезжать, может быть, в этот самый момент. Пока Андрей доберётся на перекладных, уйдёт время, и Святоша может улизнуть, осесть на бескрайних просторах Союза. Ищи его потом вновь! И он отправился к управлению МГБ по Смоленской области. Город, сильно разрушенный в войну, практически руинированный, отстроился, по крайней мере в центре. По дорогам бегали не только старые полуторки и «захары», но и «Москвич-400» и «ГАЗ-51». И ничего, что «Москвич» – это «Опель-Кадет» образца 1938 года и сделан на оборудовании, вывезенном по репарации из Германии. Не велика машина, а глаз радует. Для населения раньше легковых машин не выпускали. «М-1» знаменитая – для госструктур, «ЗИС-110» для правительства. Знак хороший, люди жить стали лучше, раз машины покупают. И в одежде прохожих, особенно женщин, появились жизнерадостные цвета. Раньше уныло – однообразные, серый и чёрный, разбавленные воинским зелёным. К управлению поторапливался, но успел к обеду. Снова на пути дежурный встал. – Товарищ, у меня срочное дело, можно сказать – государственной важности. Позвоните лейтенанту, фамилию не знаю, вот номер. Андрей предъявил бумажку с цифрами. – Перерыв, обеденное время, – бубнил дежурный. Андрей разозлился. – Я преступника нашёл, предателя Родины и бывшего полицейского. Он сейчас чемоданы собирает, а ты – обед! Есть же в управлении кто-то, кому служба дороже жратвы? По лестнице спускался мужчина в штатском, услышал перебранку, остановился. Дежурный честь ему отдал, понятно – служит здесь и, судя по возрасту, чинов изрядных. – Что тут происходит? – Оперуполномоченный уголовного розыска Фролов из Москвы. У меня по делу фигурант проходит. Оказалось – из бывших предателей, полицейский. У него руки по локоть в крови. Установил я его, а этот гад с работы днями уволился, явно уехать собирается. Брать его надо срочно! – У нас на него дело есть? – Есть, мне лейтенант показывал. Кличка фигуранта Святоша. – Дежурный, срочно разыскать майора Самохина, хоть из-под земли и сюда! – Есть! Дежурный за телефон схватился. – Я здесь побуду, брось телефон, сам беги в столовую, в кабинет. Дежурный бросил трубку, стремглав выскочил из-за барьера. – И где сейчас фигурант? – спросил чекист. – Если не сбежал, на разъезде Триста семьдесят восьмой километр, это под Ельней. – Далеко, прямой дороги нет. Если через Дорогобуж, почти полторы сотни километров получится. Чекист снял трубку, набрал местный номер, судя по тому, что цифр было три всего. – Михайлов, готовь машину, срочно. Полный бак, ехать будем на Ельню, и к подъезду. К посту дежурного примчался сам дежурный, за ним незнакомый Андрею Самохин, следом лейтенант. Все в штатском. – Быстро собираете группу. Трёх человек, я думаю, хватит. С вами оперуполномоченный Фролов поедет. Детали по дороге обсудите. Лейтенант сразу Фролова спросил: – Вышел на Святошу? – Вышел, уезжать он собирается. – Жди. Офицеры убежали, чекист постарше остался. – Настырный ты, Фролов! – Не для себя, для дела стараюсь. – Ты на месте не лезь никуда. Мои офицеры сами его возьмут. Несколько минут прошло, к подъезду управления серая «Победа» подкатила, посигналила. Почти сразу к посту дежурного офицеры прибежали уже знакомый лейтенант, майор Самохин и ещё один, здоровенный, как шкаф. У всех под пиджаками кобуры с оружием, полы приподнимают. – Аккуратно там, живым взять! – Так точно, товарищ подполковник! Майор Самохин, как старший, уселся рядом с водителем, Андрея посередине на заднее сиденье посадили, по обе стороны от него – чекисты. Справа лейтенант, слева амбал. Неуютно Андрею, тесно. А ещё ощущение, как будто его под конвоем везут, как арестованного. Машина с места лихо рванула, движок явно форсированный. Перед перекрёстком водитель сирену включал. Орудовцы сразу движение останавливали. Водитель опытный, по улице ловко лавировал между машинами, а уж как на трассу вышли, газу поддал. Деревья на обочине так и мелькали. – Ну, Фролов, делись, чего нарыл? – Святошин, по кличке Святоша, работал стрелочником на разъезде 378-й километр. Понятно – под чужой фамилией. По крайней мере в отделе кадров железной дороги числится как Никоненко Николай Иванович, двадцать первого года рождения. Четыре дня назад уволился по собственному желанию, кадровичке сказал – уезжает, работу поденежнее нашёл. Опасаюсь, как бы уехать не успел. – А что же раньше не оповестил? – спросил майор. – Сам полчаса назад узнал, боялся, что сам добираться долго буду, а он по вашему ведомству проходит тоже. – В Москве что натворил? – Женщину молодую убил, журналистку. Она во время войны под Оршей жила, родителей её расстреляли. Я так думаю – видела она его там. А как сюда приехала статью писать – опознала. Видимо – неосторожно себя вела, поговорить с ним пыталась. Вот он её и застрелил. Всё это догадки, сами понимаете – она уже ничего не скажет. – Если не сбежал ещё, возьмём! – прогудел басом амбал слева. – Молодчина ты, Фролов. Такого гада вычислил, можно сказать – из-под коряги вытащил, где приютился он. За разговорами домчались до Дорогобужа, откуда шоссе в три стороны вело, повернули на Ельню. Здесь дорога хуже, булыжная. Трясло сильно, не до разговоров, язык бы не прикусить. Майор перед Ельней по карте сориентировался. – Нам теперь вдоль железной дороги направо. Там грунтовка идёт. Как к разъезду подъезжать стали, чекисты пистолеты достали, затворы передёрнули, на предохранители поставили. Андрей о новых пистолетах Макарова слышал, но видел впервые. Позавидовал. – Значит, так, Фролов. Ты сидишь в машине, мы сами возьмём, – напомнил майор. – Чтобы под ногами не мешался, – поддакнул амбал. – Как скажете, – не стал спорить Андрей. Для него так даже и лучше. Посмотрит со стороны, как чекисты действуют. Может быть, поучится чему-нибудь, это всегда полезно, знания за плечами не носить. Разъезд оказался маленьким, одна улица, три десятка домов. Навстречу мужчина идёт, в тёмно-синем плаще, серой кепке. В правой руке чемодан. Как сблизились, Андрей лицо опознал. – Он это, Святоша! – Тормози, – приказал водителю майор. – Парни, берём! Машина немного миновала фигуранта. Но Святошин понял – за ним приехали. Пять мужиков в «Победе». Такие машины сроду на их разъезд не приезжали. Интуиция звериная была, почувствовал. Лейтенант и амбал одновременно дверцы распахнули, выскочили. Андрей полуобернулся, через заднее стекло смотрел. События разворачивались стремительно. Фигурант чемодан фибергласовый, коричневый, с металлическими уголками, на землю бросил, левой рукой из кармана пистолет выхватил. Андрей вспомнил – левша он. Негромко хлопнули два выстрела. Амбал осел первым, видимо, Святоша посчитал его более опасным. За ним лейтенант. События разворачивались не по сценарию чекистов. Майор ещё не осознал до конца, что, даже не начав захвата, его группа потеряла двоих сотрудников. Выматерившись, он выхватил пистолет, стал выбираться из машины. Андрей понял – надо срочно вмешиваться, иначе Святоша уйдёт. Выхватил «ТТ», взвёл пальцем курок, упал на сиденье, только голову и руку с пистолетом в дверной проём высунул. Фигурант уже руку с пистолетом вскинул, целясь в майора, как Андрей выстрелил ему в левое плечо. Одновременно Святоша успел нажать на курок, но прицел сбился, пуля ударила в корпус машины, звякнув и отскочив. Бывший каратель выронил оружие. В секунду Андрей выбрался из машины, вскинул оружие. Сразу крик майора: – Отставить! Запрещаю стрелять на поражение! Живым возьмём! Тьфу ты! Только для того, чтобы судить? Захват уже закончился смертью двух чекистов. Святоша, как скорпион, жалил насмерть даже в самый последний момент. Если бы не окрик майора, предатель уже валялся бы бездыханным. И ни один человек не смог бы осудить Андрея. Собаке – собачья смерть! Святоша выхватил правой рукой из кармана нож с выкидным лезвием, нажал кнопку. Клинок со щелчком встал на фиксатор, а предатель сделал шаг вперёд. Он тоже слышал слова майора и понял – у него есть шанс. Лицо страшное в полуоскале, глаза полыхают ненавистью. Неподготовленный человек застыл бы в ужасе, оцепенел. Но Андрей и не таких видел. Выстрелил Святоше в ногу. Точно попал, потому что предатель споткнулся, захромал, но продолжал надвигаться на Андрея. Майор выстрелил дважды в воздух. Пугать матёрого и кровавого убийцу вздумал? Выстрелы Святошу не напугали, но на мгновение отвлекли. Воспользовавшись моментом, Андрей сделал прыжок вперёд, пнул полицая в раненую ногу. Тот взвыл от боли, но нож не выпустил. Более того, успел полоснуть Андрея по бедру. Правую ногу оперативника обожгло болью. Андрей отпрянул и дважды выстрелил из «ТТ» в левую ногу Святоши. И только тогда убийца рухнул, выронив нож. Лицо немецкого пособника исказилось от боли, от ненависти, страха. – Ненавижу вас, отродье большевистское! – Руки! Предатель протянул правую руку, левой из-за ранения он уже не владел. Андрей, не церемонясь, схватил левую руку убийцы, защёлкнул наручник, затем силой перевернул Святошу на живот, подоспевший майор помог завести назад правую руку, на запястье защёлкнули второй наручник. Майор достал из кармана носовой платок, поднял с земли пистолет, обернул его, крикнул: – Михайлов, пакеты мне, быстро! Водитель бегом поднёс два бумажных пакета. В один опустили пистолет, а в другой нож, тоже с предосторожностью, чтобы не стереть отпечатки пальцев. – Михайлов, посмотри, что с парнями. Андрей подумал, что смотреть бесполезно. Если ранения были не смертельными, чекистов убил яд из отравленных пуль. Андрей пошарил по своим карманам. Ничего подходящего, чтобы перевязаться. – Товарищ майор, оба убиты. – Неси сюда перевязочные пакеты. – Есть. Водитель принёс два пакета. – Перевяжи арестованного, – приказал майор. – Мне бы тоже пакет, ногу перевязать, – попросил Андрей. – В первую очередь арестованного! – прикрикнул майор. Андрей сплюнул. За этим негодяем куча убитых, озеро слёз, по нему верёвка плачет давно, а его перевязывают в первую очередь. Доковылял до машины. Дверцы все нараспашку, крышка перчаточного ящика открыта. Он наклонился, увидел индивидуальные перевязочные пакеты, достал один, зубами разорвал упаковку, как на фронте делал. Задрав, насколько мог, штанину, перевязал рану. Уселся на сиденье. Пистолет за поясом мешал, он переложил его во внутренний карман пиджака. Всё, он своё дело сделал. То, что обратился к чекистам, сэкономило время. Добирался бы сам на перекладных – опоздал. Улизнул бы в очередной раз Святоша, и неизвестно, сколько времени пришлось бы его искать. Напряжение отпустило, Андрей на спинку сиденья откинулся. Есть майор, он старший, ему думать, что делать. Андрея вообще в машину взяли балластом. А получается, он работу группы сделал. Конечно, Святоша враг опытный, жестокий. В диверсионной школе стрелять научился отменно, но сейчас исход решили отравленные пули. Пока Михайлов перевязывал арестованного, к машине подошёл майор. – Фролов, ты как? – Живой пока. – Не знаешь, телефоны на разъезде есть? – Железнодорожные точно есть, наверняка можно с городской сетью соединяться. Майор направился к станционному зданию. Ну да, ему сейчас перед начальством отчитываться. И рапорт не совсем победный будет, двое погибших. Андрей подумал, что неудачу майор попробует на него свалить. Де, вовремя фигуранта не заметил или сам стрелять начал, когда его просили не вмешиваться. У победы отцов много, а неудача всегда сирота. Да плевать, он за собой вины не чувствовал. Майор вернулся быстро. – Из Ельни сейчас машины подойдут, подполковник распорядился. – Машины-то зачем? – А как же? Арестованного в спецбольницу, погибших сотрудников в морг. Тебе-то, Фролов, в больницу надо? – Полагаю – швы накладывать придётся, разрез длинный, рана зияет. – Ах, неприятность какая! А мне разборка предстоит на всю ночь. Вот же сука! Его товарищи убиты, а он про разборку сожалеет. Гниловатый майор-то. Через полчаса на разъезд прибыла целая автоколонна. Впереди «Победа» из местного отделения МГБ, за ней карета «Скорой» на базе грузовика «ГАЗ-51», а следом грузовик-кунг, из которого выпрыгнули трое бравых парней. Двое переложили тела убитых чекистов на носилки и стали грузить в кунг. Один обыскал арестованного, дал знак. У «санитарки» уже стояли наготове медики. Шустро переложили с земли на носилки раненого, погрузили в машину. Чекист из прибывших уселся туда же, и «санитарка» стала разворачиваться. Следом – грузовик с убитыми сотрудниками госбезопасности. С майором уже разговаривал сотрудник МГБ, что прибыл в «Победе». Потом подозвали Андрея, до того стоявшего в стороне. – Поясните, как происходили события. А вы, майор, пока сядьте в мою машину. Андрей пересказал коротко и чётко. – Так вы знали, что у Святошина может быть оружие с отравленными пулями? – Знал, из этого пистолета он убил журналистку Орлову. Но также об этом знал убитый лейтенант и подполковник из областного управления МГБ. Андрей понял, что стрелки за неудачу хотят перевести на него. А как же? Он из Москвы, да ещё из другой службы, вот пусть оперу шею намылят. – Мы выясним. Вам придётся проехать с нами, дать письменные объяснения. – Сначала в больницу. Мне надо рану зашить. – Простите, майор Самохин мне об этом не сказал. Конечно, обязательно отвезём. Андрея вместе с майором усадили в машину чекиста из Ельни, сам он сел впереди. Михайлов на «Победе» областного управления ехал за ними. Обратная дорога показалась короче. Машина подъехала к приёмному покою, местный чекист проводил Андрея, показал дежурной медсестре удостоверение. – Дежурного хирурга, быстро! Уже через несколько минут Андрея уложили на каталку, завезли в предоперационную, где сняли туфли, стянули порезанные штаны и пиджак. В одних трусах завезли в операционную. Хирург спросил: – Крови много потеряли? – Не могу знать. – Аллергии на анестетики нет? – Раньше не было. Медсестра разрезала пропитавшийся кровью бинт. Хирург нажал на края раны, вышло много тёмной крови. – Шить! И новокаин. Обкололи рану обезболивающим. Хирург наложил пять швов, бедро щедро намазали зелёнкой, перебинтовали. – Несколько дней придётся полежать у нас. – Не могу. – Ну как знаете. Но на перевязки ходить надо. Врач осмотрел тело Андрея. – Это, похоже, осколок, а это пулевое. Так? – Сзади на спине и на левом боку ещё ножевые. – Воевали? – И на фронте, и уже после войны. – Выпить хотите? Как обезболивающее? Сто грамм спирта не повредит. – Налейте. – Только закусить нет. Андрей уселся на операционном столе. Доктор поднёс мензурку и стакан с водой. Андрей выпил и запил. Хирург сказал: – Я справку пока напишу. Чувствую – не у нас швы снимать будете, так пусть хоть знают, что сделано и когда. Доктор вышел из операционной, медсестра помогла одеться. – Брюки бы вам сменить. Эти порезаны и в крови. – Конечно, только не сейчас. Я же из Москвы. – Из столицы? И на Красной площади были? – Даже товарища Сталина видел, когда на демонстрации мимо Мавзолея проходил. Прихрамывая, Андрей доковылял в приёмный покой. Хирург уже дописывал справку. – Держите. И слово дайте – через два дня обязательно к врачу. Это если беспокоить не будет. Если температура поднимется или будет кровить, рану дёргать, то немедленно. К хирургу подошёл чекист. – Насколько ранение серьёзное? – Дней десять нетрудоспособен, я настаивал на госпитализации, ваш сотрудник отказался. Говорит – служба. – Спасибо. Чекист не обмолвился, что Андрей не из их конторы, а из милиции. Обе машины поехали в Смоленск. Уже стемнело, а когда въехали в город, на улицах оказалось пустынно, фонари уличные не горели, как и многие окна домов. В Москве спать позже ложатся. Но в управлении МГБ многие окна освещены. Его и майора развели по разным комнатам, под приглядом офицеров Андрей написал подробную объяснительную. Привирать смысла не было, как и кого-то обвинять, выгораживать. Никаких оценок, только свои действия. В конце поставил подпись и точку, ещё раз прочитал текст. У себя в райотделе придётся писать рапорт о задержании, надо, чтобы расхождений и разночтений не было. Протянул исписанные листки офицеру, тот прочитал, кивнул, протянул руку. – Ваше оружие! – Это ещё зачем? Казённое имущество. – Опер, а забыли? Баллистическая экспертиза. Отстреляем, сравним с пулями из тела Святошина и погибших офицеров. У Андрея кровь к голове прилила. То, что он в полицая стрелял, он и сам признавал. Его что, подозревают, что и офицеров-чекистов он? Противно на душе стало. Но баллистическая экспертиза для расследования нужна. И не столько ему, как чекистам. Вытащил «ТТ», вручил офицеру. – Расписку, пожалуйста. Чекист молча написал расписку об изъятии пистолета, с номером оружия, датой, подписью. – Можете быть свободны. Если понадобится, вызовем. До свидания. – Уж лучше прощайте. Андрей вышел на улицу. На вокзал идти или в гостиницу? Решил – на вокзал. Вид у него непотребный, ночью прохожих меньше, он не так в глаза бросаться будет. Пешком недалеко, добрёл не спеша. Машину просить постеснялся, а чекисты не предложили. Ходьбой рану потревожил, да и обезболивающее прошло. Рана ныла, периодически дёргала. Ладно, не первый раз, заживёт. В кассе билет купил, до проходящего поезда час. Уселся в зале ожидания, а к нему сразу милиционер. – Гражданин, ваши документы! Андрей удостоверение показал. – Извините, вид у вас… э… как после драки! Штаны разорваны, в крови. – На задержании был, не совсем удачном. – Понятно. Пойдёмте в отдел, там иголка с ниткой есть, заштопаете. И верно, что время попусту терять. Постовой в транспортный отдел его провёл, объяснил ситуацию. Вручили катушку чёрных ниток, иглу. Андрей зашёл за перегородку дежурного, брюки снял. Неудобно в присутственном месте и без штанов. Как мог, разрез на брючине зашил, брюки надел. Дежурный оглядел критически. – Если постирать, так и неплохо получится. – Боюсь, не отстираются, времени уже часов десять прошло. – А что случилось-то? – С ножом бандит кинулся, пришлось оружие применять. Успел полоснуть по ноге. – Надо было сразу на поражение стрелять, в башку или грудь. Поразвелось после амнистии бандитов! – Согласен, старшина. Спасибо за помощь, мне на поезд пора. – К Никонову подойди, это постовой, что сюда привёл. Он посадит, проводника попросит нижнюю полку предоставить. – Старшина! Ночь, проходящий поезд, все нижние заняты. – Да хоть в служебном купе! Человек на службе пострадал. Никонов в самом деле Андрея к вагону проводил, поговорил тихо с проводником. – Товарищ лейтенант, всё в порядке, нижняя полка. – Спасибо, сержант. – Не за что, одно дело делаем. Поезд пришёл в Москву утром. Андрей сразу в отдел направился, как раз к планёрке успел. Оперативники на штанину его покосились. А когда разошлись, Феклистов подвинул лист бумаги. – Пиши всё как есть. Опять стрелял? – Фигурант начал первым. Двух чекистов наповал и в третьего стрелял. А пули отравленные. Мне пришлось четыре раза выстрелить. Ранил гниду, он меня ножом успел достать. Но взял я его тёпленького. – Ты в больнице был? – Соседи отвезли. Пять швов наложили. Теперь мне на перевязки ходить надо. Тем более пистолет мой изъят, вот расписка. Андрей положил на стол бумагу. – Можно считать дело закрытым задержанием подозреваемого. – Николай Иванович, зуб даю, соседи дело у нас заберут и объединят со своим. – Кто бы сомневался. Палка за раскрытие им пойдёт, как всегда. Зазвонил телефон. Феклистов трубку снял. – Слушаю. Да, был, только что вышел. Звонили из Смоленска? Нет, ранен он, дней десять нетрудоспособен будет. Андрей справку из больницы о ранении Феклистову подвинул. – Нет, справка из больницы передо мной. К тому же у него соседи оружие изъяли на экспертизу. Николай Иванович несколько минут начальственный голос слушал, потом сказал: – Так точно. Как появится, сразу к вам отправлю. Рапорт он написал, дело можно закрывать задержанием подозреваемого. Да, да, я понял. Феклистов положил трубку на аппарат. – Начальство тебя видеть хочет. – Я уже понял. – Быстро сматывайся и десять дней занимайся лечением. Ты мне здоровым в угро нужен. Дома-то был? – Не успел ещё. – Брюки постирай, может, не заметит? Добрался до дома. Да разве от Марии укроешь что-нибудь? И штаны, замоченные в тазу, увидела, и бинт на ноге. – Опять рисковал? Что на этот раз? – Убийцу задержал. Девушку-журналистку несколько дней назад убил, а вчера двух чекистов. Бывший немецкий прихвостень, полицай. Мария ругаться передумала, отправилась в ванную стирать. Следующим днём Андрей отлёживался в тишине и покое, а затем в поликлинику пошёл, на перевязку. Хирург бинты снял, рану осмотрел. – Где вас так? – Бандит ножом. Хирург посыпал на рану стрептоцида, вокруг зелёнкой помазал, перебинтовал. – Через три дня на осмотр. От службы освобождаю. – Есть. Эти десять дней как маленький отпуск были. Восстановился, рана зажила, швы сняли. Боль при ходьбе чувствовалась, это да. Но Андрей полагал – время нужно. При других ранениях было так же. Как выписали, на следующий день на службу. Соскучился по парням. Николай Иванович обрадовал. – Два дня назад пистолет твой вернули. Знак хороший, стало быть – невиновен ни в чём. Правда, Андрей в этом не сомневался. – Теперь к начальству перед светлые очи. – Дело надо взять. – Эка, хватился! Его соседи забрали. Начальник райотдела рапорт уже прочитал давно, сейчас попросил рассказать. В некоторых местах повествования уточняющие вопросы задавал. Когда Андрей закончил, кивнул. – Действовал правильно, грамотно. Дело огласку получило, до министерства дошло. – До нашего? – И до МГБ тоже. Полагаю – совместное совещание по разбору будет. Андрей мысленно чертыхнулся. Каждое из министерств будет тянуть одеяло на себя и недочёты сваливать на другого. А недоработки найдут всегда, это Андрей уже чётко знал. Сидя в кабинете, в тишине, читая рапорт, легко найти нарушения инструкций, приказов. А когда в тебя преступник стреляет и каждое мгновение может стать последним в жизни, желание одно – выжить самому и убить противника. Но потом выясняется при опросе свидетелей, что оперативник не крикнул – стой, стрелять буду. А ещё не сделал предупредительного выстрела в воздух. Только человек, писавший должностные инструкции в кабинете, скорее всего в огневых скоротечных контактах не участвовал. А ещё надо брюки покупать. Одни порезаны, причём лучшие были и теперь годятся только для субботника, другие поношены изрядно. Выходит – опять прореха в семейном бюджете. Видимо – начальник знал о совместном совещании, из управления городского шепнули. Потому что через три дня на ковёр вызвали троих – начальника райотдела милиции, начальника уголовного розыска и самого Фролова. В зале сотрудников полно – в форме и штатском. Добрая половина знакома по службе, кивали, здороваясь. Андрей хотел сзади сесть, он рядовой опер, а в зале полковники, майоры. Но его попросили сесть в первом ряду, рядом со своими начальниками. В зал вошло высокое начальство – два генерала, несколько полковников расселись за столом, покрытым красным кумачом, атрибутом непременным. Совещанию было кратко доложено дело об убийстве Орловой. Потом поднялся полковник МГБ, коротко доложил суть дела по убийству старшины. Он же подвёл итог: – Оказалось, убийца один и тот же человек, предатель Родины, полицейский и диверсант, некий Святошин. Поэтому оба дела объединили в одно. На задержание выехала объединённая группа МГБ и МВД. Доложу о просчётах. Полковник почти поминутно сделал расклад. Ошибки МГБ не скрывал, что Андрею понравилось. В итоге спросил: – У присутствующих какие будут замечания, поправки? Тишина в зале. И дёрнуло же Андрея, он поднял руку. – Прошу. – Я думаю, против нас действовало два обстоятельства – жёсткий цейтнот и непредсказуемая встреча на улице с фигурантом дела. Этот момент предугадать и подготовиться невозможно. А потери обусловлены отравленными пулями. – Спасибо. Андрей сел. Присутствующие в зале в подавляющем большинстве деталей дела не знали, потому помалкивали. Встал генерал МГБ. – То, что потеряли двух чекистов – очень плохо. Убийцу взяли благодаря активным действиям оперативника уголовного розыска Фролова, который тоже был ранен. В дальнейшем при захвате столь опасного противника предлагаю увеличивать численность группы. А перед командованием МВД буду ходатайствовать о досрочном присвоении очередного звания оперуполномоченному Фролову. Он вёл следствие, вышел на Святошина и фактически задержал. Вот яркий пример отличной работы. Если вопросов нет, все могут быть свободны. В фойе многие из МУРа, других отделов, подходили к Андрею, жали руку, ободряюще хлопали по плечу. Феклистов шепнул: – Ну, теперь жди приказ на новое звание. – Лучше бы премию дали. За звание в милиции тогда не платили, только за должность. Через несколько дней вышел приказ по управлению. «За высокие показатели в борьбе с преступностью… присвоить очередное звание старшего лейтенанта». Обмывали в уголовном розыске. Всё как положено – звёздочку в стакан с водкой, тостами. Конечно, после службы и втихую. На ресторан после покупки новых штанов денег не было. А ещё через день телефонограммой его вызвали на Лубянку. У дежурного при входе уже готов пропуск на его имя. Нашёл нужный кабинет, постучал, вошёл. Ба! Знакомое лицо! Владимир Васильевич, чекист из Балашихи. В последний раз Андрей его видел год назад. – Здравия желаю, Владимир Васильевич! – День добрый, Андрей Михайлович, присаживайтесь. Вот и свиделись. – Выходит – вы на новом месте? – Как и вы. В Москву перебрались, геройствуете. Читал приказ по управлению, и вдруг фамилия знакомая, а главное – методы прежние. – На стрельбу намекаете? – Не намекаю, в открытую говорю. – Если бы стрелять не начал… – Стоп! Я говорил с действующими лицами, ситуацию не понаслышке знаю. Действовали правильно, согласно обстановке. Кстати, поздравляю с очередным званием. – Спасибо. Но полагаю – вызвали меня не за этим? – Правильно думаете. Генерал поручил провести с вами беседу. Андрей вздохнул. Воспитывать будут? Так его уже не переделать. Чекист по кабинету прошёлся. Кабинет невелик, с неизменным сейфом в углу и портретом Ф. Э. Дзержинского на стене. – Мне поручено предложить вам перейти на службу в наше министерство. – По-моему, год назад мы об этом вели речь. – Тогда это была моя инициатива, а сейчас сверху исходит. Генерал сказал – готовый опер для нашей службы. – В милиции тоже работы по горло после амнистии, сами знаете. – Знаю. Тех, кого выпустили, скоро снова в лагеря вернут. А у нас дела серьёзнее, не карманники какие-нибудь. – А мне кошелёк какой-нибудь бабушки не менее значим, чем серьёзное преступление. Попробуйте ещё того же карманника с поличным задержать. – Я не обидеть хотел, показать разницу в масштабе дел. У нас преступления против государства и народа. Тем более что так получается, вы часто нашему ведомству помогаете. – Я к своей службе привык. Даже не в этом дело. Я знаю уголовный мир. А приди я к вам, кто буду? Новичок! – Ну! Не преувеличивайте. В оперативно-разыскном деле вас учить не надо, сами любому фору дадите. Я же вас зову не на кабинетную работу. – Вы говорили только что – амнистированные, кто за старое взялся, вернутся в лагеря. – Было, говорил. – После войны девять лет прошло. Кто-то из предателей, пособников, полицаев естественной смертью умер, других разыскали, сроки дали. Пройдёт два-три года, кого искать? – Хм, необычный взгляд на проблему. Другие дела будут. Империалисты развернули против СССР холодную войну. Шпионов засылают, радиостанции открыли, вещающие на русском языке. А всё для чего? Разлагать страну изнутри. По причине скрытности не могу рассказать или вживую свести с нашими сотрудниками, кто не одного разведчика иностранного задержал. Вот где ваши способности пригодятся. Чекист был настойчив, находил всё новые доводы перехода в их министерство. Андрей сталкивался с чекистами, в своё время министерство их называлось НКВД. Не нравились они ему и, как он подозревал, многим фронтовикам. Высокомерные, заносчивые, жестокие. В ошибках армейцев видели проявление трусости или измену Родине. Стряпали дела, передавали в трибуналы. А у них разговор короткий. И про репрессии знал. Правда, многих из тех, кто проводил чистки, самих в живых не было, начиная с наркома Ежова. Не пощадил их молох. – Фролов, давай на «ты». – Давай. – Пришёл ты с фронта, направили тебя в милицию. А как жил в коммуналке, в крохотной комнатушке, так и живёшь. А стаж у тебя семь лет. Подозреваю, на пенсию по выслуге лет выйдешь и там же проживать будешь. А детишки пойдут? Жилищный вопрос для послевоенной страны стоял остро, это верно. Особенно для больших городов – Москвы, Ленинграда, Ростова, Минска, да всех не перечислить. Предприятиям и заводам нужна рабочая сила, а селить их некуда. В небольших городах строили на скорую руку бараки. В крупных начали возводить многоэтажки, но дело это долгое. Цемент и кирпич требовались заводам, на жилищное строительство ресурсы выделялись по остаточному принципу. Ведь изучил чекист личное дело, всё досконально знал, на больные места давил. – Возьми меня. В конторе поменьше твоего на год, а уже капитан, в Москве, в управлении – год, а уже квартиру дали. И денежное довольствие выше. А ты старлея на днях получил, да и то известные события получение звания ускорили. – На материальные блага купить хочешь? – Не вижу в этом ничего плохого. Твоя добросовестная служба государству нужна? Нужна! Вот государство заботится о своих защитниках. Беседовали ещё с полчаса. Видимо, чекист получил задание – склонить Андрея к переходу на службу в МГБ. Если Андрей служить в милицию пошёл по разнарядке райкома комсомола, то поступление в органы госбезопасности было обставлено условиями. Человек с улицы, пожелай он устроиться, получал от ворот поворот. «Инициативщики», как называли их чекисты, сразу отвергались. Чекисты комплектовали свою структуру сами. Как минимум двое действующих сотрудников должны были указать подходящего по деловым качествам человека, поручиться за него. А ещё первые отделы на заводах и предприятиях, где сидели чекисты на пенсии, отбирали из сотрудников завода подходящие кандидатуры, изучали биографию, подноготную – характеристики из армии, отсутствие судимостей даже у дальних родственников, членство в комсомоле или партии. Как тогда говорилось, чекисты – это вооружённый отряд партии. Владимиру Васильевичу позвонили. Он построжал, подтянулся, трубку снял. – Слушаю. Так точно, сейчас буду. – Положив трубку, сказал. – Извини, Фролов, начальство к себе требует. А тебе пропуск отмечу, а ты подумай. К этому разговору мы ещё вернёмся обязательно. Андрей вышел на Лубянку, вздохнул глубоко. В центре площади стоял бронзовый Дзержинский. Разумом Андрей понимал – чекист говорил правильные слова, а душа не лежала. На службу не поехал, хотя время рабочее. Направился домой. Мария раннему приходу мужа удивилась. – Случилось что-нибудь? – У нас выпить есть? – Вроде была бутылка неполная. Сейчас посмотрю. Андрей налил из принесённой бутылки половину стакана, выпил не закусывая. Такого раньше он себе не позволял. Мария погладила его по плечам. – Выгнали? Не переживай, хомут на шею всегда найдётся. – В МГБ вызывали на беседу. Мария побледнела. Аббревиатура НКВД, а потом МГБ, вызывала у людей страх. – По какому поводу? – Как ни странно, предлагают перейти к ним на службу. – Фу! Мария опустилась на стул. – Испугал ты меня. Согласился? – Отказался. Разговор долгим был, соблазняли высокой зарплатой, в перспективе квартира. Мария задумалась, тряхнула головой. – Правильно сделал. С голоду не помираем, голые не ходим, всех денег не заработаешь. Слова ли жены подействовали, либо водка, а может, вкупе всё, но напряжение отпустило. Переход в другое министерство шаг серьёзный, тем более особого желания не было. Утром после планёрки доложил Феклистову об итогах вызова на Лубянку. – И что ты ответил? – Отказался. А знаешь, кто беседовал? Помнишь Владимира Васильевича, чекиста из Балашихи? Вот он, капитан уже. – Хм, быстро продвигается. Ну ладно, забудем про соседей. Ты как? – В порядке. – Банда появилась. Сначала думали – единичные случаи. Два гопника вечером прохожих грабили. Почерк всегда похож. В проходных дворах один на входе, другой на выходе. По описаниям потерпевших – похожи. Через месяц третий член банды появился. Этот понахальнее, пожёстче, два раза в ход нож пускал. Ранил легко, но я думаю – это начало. Это как зверь, почувствовавший вкус крови. Делом этим Чумаков занимается, но пока серьёзных подвижек нет. Так что подключайся, изучи показания потерпевших. Есть один свидетель, но зыбко. Сам понимаешь – темно, испуг. Начальство уже давит. – А где сейчас Паша? – В больнице, должен потерпевшего допрашивать. Кошелёк отдавать не хотел, а там пять рублей всего было. Побили его сильно бандюки. Феклистов на часы посмотрел. – Где-то через час должен вернуться Паша, отдыхай пока. Дал бы дело для изучения, так оно у Чумакова в сейфе. Сейф на самом деле в угро был один, у Феклистова в кабинете. У оперов – металлические ящики, где хранились уголовные дела, вещдоки ценные. У каждого опера свой ящик и личные ключи. Андрей, чтобы не терять попусту время, спустился к дежурному, просмотрел все сводки о происшествиях по Москве. Выбирал похожие, случившиеся в разных районах города. О, да банда действовала не только в их районе. Обнаружились ещё четыре очень схожих по описанию. Он переписал на листок даты и места. Вернувшись в кабинет, подошёл к карте города. Обычно преступники действуют в одном-двух знакомых районах. Надо знать проходные дворы, возможность скрыться быстро после грабежа. При спонтанных действиях очень быстро можно «спалиться». Получалось – действовали бандиты в их районе и на Пресне. Районы старые, много производств, жилые дома ещё царской и довоенной постройки. Для того, чтобы действовать там, преступники должны либо долго здесь жить, либо быть коренными москвичами. Но в задержании банды это не поможет, лишь штришок. Если делать выборку архивных уголовных дел по грабежам, тысячи преступников окажутся москвичами. Пока эти догадки ничего не дали. Вернулся из больницы Чумаков. – Меня к тебе на помощь бросили. – Отлично. Бегаю, как волк, ничего существенного не нарыл. Пострадавший Аверьянов, который в больнице на излечении, нападавшего толком не рассмотрел, темно. Да и удар по голове получил сзади. Били двое. Один руками и ногами, другой кастетом. После войны кастеты были у преступников в моде. Голову проломить, руку или рёбра сломать им запросто можно. И главное – без шума. Кроме того, кастет относится к дробящему оружию, приравнивается к холодному. За его применение сроки давали меньше, чем за огнестрельное. Павел дела достал. Пока они были разрозненными, но при появлении серьёзных доказательств их можно было объединить в одно. Андрей просмотрел тощие папки. Заявления потерпевших, допрос, осмотр места происшествия. – Паш, ты на всех местах был? – Ага. – А район знаешь хорошо? – Двадцать лет здесь живу. – Другие проходные дворы или подходящие места знаешь? – Да их десяток. – Пойдём, посмотрим, проветримся заодно. – Ты что задумал? – Бандиты и дальше нападать будут. Знаешь, у меня убеждение, хочешь – назови интуицией, что бандюки местные, москвичи. Город хорошо знают. И место нового злодеяния наверняка присмотрели. У последнего пострадавшего сколько взяли? Пять рублей всего. На них не нашикуешь в ресторане. Не хочу каркать, но на днях новый грабёж будет. – Типун тебе на язык! Павел показал шесть подходящих мест. Смотрели бы ещё, да рабочий день кончился. Пешком много не находишься. С транспортом, как и бензином, было туго. Разошлись, а утром узнали, что свершилось новое ограбление по прежнему сценарию и в том месте, где они были вчера. С супружеской пары сняли драгоценности – обручальные золотые кольца, с жены ещё брошку. А у мужа отобрали кошелёк. – Паш,заметь, каждый раз ограбление в новом месте, не повторяются. – С фантазией. – Я не об этом. Удачных мест для ограблений не так много. Если они не будут повторяться, то три-четыре. – Не пойму, к чему ты клонишь. Засады сделать? У нас оперов не хватит. – Я про «подсадных уток». Самим наживками стать. – Нас двое, всех вероятных мест мы не охватим. – Но что-то же делать надо. Иначе так и будем уголовные дела по факту грабежа заводить, и без перспективы на раскрытие. – Предположим – пойдём мы. Оба входа перекрыть надо и один наживной. Как минимум троих надо. – Их трое, справимся. – Давай попробуем. Когда? – Дня два-три ограблений не будет. Пока ценности не пропьют, не прокутят, на дело не выйдут. – Тогда неделя. Всё-таки золото сняли. За неделю в ломбардах побывали, но золотых изделий, снятых с потерпевших, не обнаружили. Напрягли информаторов из уголовной среды, и пока безответно. Андрей чувствовал – со дня на день должен грабёж случиться. Бандиты продали «рыжьё», как называли золото, барыгам за полцены или проиграли в карты. Грабёж не для того, чтобы пополнить счёт в сберкассе. Для уголовника каждый день на свободе должен праздником быть. Женщины, карты, выпивка – круг удовольствий. А деньги имеют свойство быстро заканчиваться, сколько бы их ни было. – Давай сегодня вечером, – предложил Андрей. – Согласен. Обязательно с оружием. Я кепку надену, чтобы стрижку прикрыть. Руководство, а особенно замполиты, требовали от оперативников соблюдать все требования уставов, особенно это касалось стрижки. Она должна быть короткой, допускалось ношение усов, но не бороды. По короткой стрижке полубокс уголовники быстро вычисляли оперативных сотрудников. Андрей требование это хорошо понимал, когда милиционер в форме должен быть – постовой, регулировщик, дежурный в райотделе. Население должно видеть опрятного представителя власти. А для опера, который форму надевает только по государственным праздникам, такая стрижка только вред наносит, как опознавательный знак. Договорились с Чумаковым, где встретиться. Андрей в Малый театр пошёл, была там у него знакомая. Когда-то потерпевшей была, Андрей дело расследовал, воров быстро задержал, ценности вернул. Сегодня о ней вспомнил. В любом театре гримёрная есть. На служебном входе его дежурная остановила, но Андрей удостоверение предъявил. – Мне бы Мохову увидеть. – Она с полчаса как пришла, проходите. У многих творческих людей работа начиналась, когда у большинства трудящихся служба заканчивалась. Поспрашивав, где Мохова, Андрей нашёл её в костюмерном цехе. Женщина Андрея не забыла, встретила приветливо. – Здравствуйте, помощь ваша нужна. – Добрый вечер. Всем, чем могу, помогу. – Внешность бы мне изменить. – Бороду, усы, очки, шляпу? – А возможно? – Обижаете, у нас же театр. Пройдёмте к гримёрам. Гримёрки небольшие, деревянные болванки голов стоят, на них парики. Мохова переговорила с гримёршей. – Вы какой образ хотите создать? – Человека в возрасте, абсолютно цивильного, не способного дать отпор. – Тросточку? – Не стоит. С тросточкой надо ещё уметь ходить, чтобы выглядеть естественно. Кроме того, Андрею нужны свободные руки. – Тогда предложу парик и усы, бороду. С одного болвана сняли парик брюнета с длинными волосами. Гримёрша надела его на голову Андрея, поправила. Потом усадила в кресло, приклеила усы и бороду. Посмотрела, нацепила очки. – Полюбуйтесь на себя. Андрей посмотрел на себя в зеркало. Мама родная! Другой человек! Лет на двадцать старше и интеллигентного вида. – Очки надо снять. – Андрей снял очки. Стёкла в них простые, без диоптрий. Но он опасался – случись удар в лицо, не поранить бы глаза. – Зря, они дополнят образ, – высказала своё мнение гримёрша. – Не исключено, что меня могут бить по лицу. – Да, тогда лучше не рисковать. – А как отцепить бороду и усы? – Цепляйте за край и тяните. Потом лицо вымыть надо от остатков клея. Желательно тёплой водой с мылом. – Спасибо. – Только верните завтра. – В обязательном порядке. Андрей попрощался и вышел. До встречи с Чумаковым три часа, не болтаться же по городу. Пошёл домой поужинать. Решил проверить, насколько грим хорош. Не открыл дверь ключом, а позвонил. Открыла Мария. – Вам кого? Андрей голос изменил, засипел. – Фролов здесь живёт? – Он на службе. Если вы по делу, обращайтесь в райотдел милиции. Андрей не выдержал, расхохотался. У Марии глаза круглые. – Маша, да это же я, Андрей! Не узнала? – Что за маскарад? – Вечером на операцию иду, чтобы не опознали. – Ты меня удивил. Проходи.Глава 5. Инженер
Отцеплять бороду Андрей не стал, хотя она мешала. Кто знает, приклеится ли снова. После ужина Маша засмеялась. – В зеркало посмотри. Вся борода в крошках. – Для натуральности, – отшутился Андрей. Но крошки из бороды убрал, даже расчесал её. Смотреть в зеркало на новый облик было занятно. Время уже поджимало. Андрей пистолет проверил, в карман брюк сунул. Если в пиджак положить, опытный глаз наличие оружия определит. На улице уже темно, на центральных уже фонари горят, народ ходит. А в переулках темно и пустынно. Андрей к месту встречи с Чумаковым подошёл. Вот и Павел. В кепке, во рту папироса. Андрей к нему. – Не опоздал? Павел голову повернул. – Обознались, папаша. – Да это я, Андрей. У Паши папироса изо рта выпала. – Ты? Ну, брат, ты даёшь. Как это ты ухитрился? – Места знать надо. Значит, так, проходим к месту, ты где-то схоронись, но так, чтобы проходной двор видеть. А я через двор пройду, минут через десять проход повторю. – Я в подъезде дома буду, между первым и вторым этажом. Был я там пару часов назад, место для наблюдения удобное, весь двор как на ладони. Только учти, сейчас двор освещён, из окон. А как спать ложиться будут, свет погасят. Думаю в это время бандюки появятся. – Сам того же мнения. – Ты свисток взял? – Не додумался. – Тогда держи. Я два взял, один для тебя. Павел протянул Андрею милицейский свисток, которым постовые пользуются для подачи сигналов. Андрей подосадовал на себя – упустил! Подошли к проходному двору. – Паш, вместе заходить не стоит. Я первым, а через пару минут ты. – Годится. Во дворе полумрак. Окна освещены, но половина двора в темноте из-за деревьев. На скамейке пара дедов сидит, обсуждают свои проблемы. Андрей сгорбился, не спеша, шаркающей походкой двор миновал. Сам глаза по сторонам косил – где могут прятаться бандиты? Во внутреннем углу дома место удобное. Вход в подвал, рядом – в подъезд. Человек под козырьком из окон не виден. Андрей двор прошёл, на параллельную улицу вышел. Через два дома от проходного двора на лавку уселся. Не бродить же бесцельно, привлекая внимание. Через четверть часа прошёлся ещё раз. Часть окон погасла, во дворе заметно темнее, дедов на лавке уже нет. Андрей двор прошёл, по улице на квартал поднялся. Может, не будет никого сегодня, все их ночные бдения с Павлом излишние. Тогда придётся повторить следующим вечером. Но бандиты пришли. Андрей к проходному двору шёл, когда услышал сзади тихие шаги. На повороте за угол голову слегка повернул. Метрах в пятидесяти сзади молодой парень идёт. Бывший сиделец, это точно, походка расслабленно-вихлястая. Андрей пистолет из кармана брюк достал, взвёл курок пальцем, за пояс заткнул, полы пиджака не застёгивал. Теперь выхватить оружие – секундное дело. Через двор пошёл. В скудном свете фонарей увидел в арке под домом тень от стоящего человека. Стало быть – один бандюган выход перекрыл. Андрей полуобернулся. Парень, что шёл следом, в узком проходе между домами стоял. Обычный прохожий шёл бы, торопился домой. Значит, сейчас нападение будет. Всё внимание Андрей обратил на внутренний угол дома. И почти сразу оттуда, из закутка, мужчина шагнул. Рослый, широкоплечий. Такому молотобойцем на заводе быть, груда мышц. – Слышь, дядька! Отдаёшь часы и лопатник и мирно уходишь. Голос зычный, как из трубы. – Вы мне? – испуганным голосом спросил Андрей. – Тебе! Глухой, что ли? Амбал широко шагнул, в правой руке на мгновение блеснуло что-то. Андрей сразу про пистолет вспомнил, выхватил оружие. – Стоять! Брось кастет, руки подними. Милиция! Видимо, бандит не поверил. Бородатый мужик, каких на службе не держат, к тому же один. Решил – справится. Андрей пистолет поднял, выстрелил вверх, как по инструкции положено. Сразу тишина. Бандит замер. Потом звук приближающихся шагов, хлопнуло окно, женский голос: – Милиция! Андрей резко голову повернул. К нему бежал уголовник, что вход перекрывал. В руке нож блестит. Но до него ещё метров тридцать, а бугай рядом. И Андрей выстрелил бугаю в ногу. Бах! Бандит стоит, тупо вниз смотрит, на ноги. Андрей ещё раз выстрелил, в правую руку. Теперь бугай заорал, об асфальт звякнул выроненный кастет. Слева выстрел ударил, крик. – Милиция! Стоять! Голос Чумакова. Перекрывавший арку бандит понял – ментовская засада! Рванул из арки к улице, да виден хорошо на освещённом фоне. Упускать нельзя! Андрей выстрелил ему в ногу. Убегавший упал, закричал. Пять минут назад во дворе тихо было, а сейчас выстрелы, крики. Наверняка кто-то из жителей уже звонил в милицию. А надо бы ещё в «Скорую». Чумаков догнал «своего» бандита, в прыжке ударил его ногой. Грабитель рухнул, опер на него упал, руки назад завернул, защёлкнул наручники. Амбалу уже было не до сопротивления, стоял в болевом шоке, получив две пули. Пусть стоит. Андрей побежал под арку. Раненный в ногу бандит подполз к стене, опираясь на неё, пытался встать. Опер подбежал, обыскал бандита. – Ты что, мусор! Беспредел творишь? Я мимо проходил, не при делах! Андрей финку из кармана грабителя вытащил. – А это что? Под ногтями почистить? Да ты не проходил, стоял в арке. Главарь? – Ты что, мусор, с глузда съехал? Андрей рукоятью пистолета врезал ему по зубам. – Это тебе за мусора. Скажешь ещё раз, прострелю вторую ногу. Топай во двор. Всю троицу собрали вместе. Двоим требуется медицинская помощь. – Фамилия, погоняло? – сразу начал «потрошить» грабителей Андрей. В горячке самый допрос, пока обдумать в камере не успели. По наколкам на пальцах видно – не раз на зоне были, сейчас всё отрицать будут. Из окон уже люди выглядывают, посмотреть, что происходит. Послышалась сирена. Под арку въехала новая милицейская машина, а через пару минут «Скорая». Из «воронка» выпрыгнул сержант. – Добрый вечер, что происходит? Разглядел оперативников, козырнул, ситуацию оценил правильно. – В «воронок» грузить? – Этого в машину. А двоих пусть врачи осмотрят, окажут первую помощь. Ситуация противная. Больница для арестованных была в следственном изоляторе только. Но для помещения туда арестованного требовались бумаги – решение суда, прокуратуры. Сейчас бандиты проходить будут как подозреваемые и первые трое суток должны сидеть в «обезьяннике» дежурной части. Ещё попробуй доказать, что грабили. Опознают ли их потерпевшие, ещё вопрос. Сам же Андрей сотрудник милиции, а не потерпевший, даже свидетелем быть не может. А стало быть, раненых надо везти в городскую дежурную больницу и ставить охрану. Фельдшер со «Скорой» раненых осмотрел, сделал перевязку. – Что скажешь? – подошёл к нему Андрей. – Ранения не смертельные, но оперировать надо. – Тогда грузите, с вами милиционер поедет. Пока раненых грузили в «Скорую», Андрей приказал сержанту: – Едешь с эскулапом, дежурному я сообщу. Отвечаешь головой, утром сменят. – Есть! Сами в «воронок» уселись. Машина привезла их в отделение. Сразу допрос учинили, причём вдвоём. Вопросы по очереди задавали. Андрей изобразил следователя злого, Чумаков – доброго. Задержанный сначала отрицал всё: шёл мимо, сзади милиционер напал. – Твой нож? На ноже отпечатки пальцев есть, отрицать бесполезно. Грабитель признал. – Мой. – Стало быть, бандит. Андрей сказал Павлу: – Выйду на пару минут. Под приклеенной бородой и усами кожа чесалась, а под париком потела. Он прошёл в туалет, отодрал бороду, усы, сдёрнул парик. Уф! Полегчало сразу. И как в подобном гриме артисты спектакль играют, особенно если он длинный? Лицо тщательно вымыл, волосы на голове причесал. Парик вывернул, внутрь бороду и усы сунул. Завтра вернуть надо. В кабинет вернулся. Чумаков-то его знал, а бандит покосился, не признал. Допрос закончили, бандита в камеру поместили. – Если потерпевшие бандитов опознают, дела можно считать закрытыми. Разошлись по домам, хотя времени пять утра. Только что позавтракать, поспать уже не удастся. Утром на планёрке Феклистов обоих заслушал. – Опять стреляли? Без этого обойтись нельзя было? Жители жаловались в исполком. – С ножом и кастетом на нас напали. Их трое, нас двое. Но по инструкции действовали. Предупредили, в воздух стреляли. – Оба рапорты мне на стол о применении оружия. Чумаков, после рапорта берёшь эксперта и едешь в больницу. Пусть фото обоих «красавчиков» сделает. Для дела надо и потерпевшим предъявить. – Тогда бумаги пусть Фролов пишет. Для прокуратуры, суда. – Я тебе его для усиления давал. Банду задержали? Задержали. Теперь один работай. Фролову новое дело дам. Когда Павел ушёл, Феклистов на стул кивнул. – Садись. Новость слышал? – Какую? Ты же начальник, до тебя первого новости доходят, поделись. – Вместо МГБ создаётся комитет госбезопасности. – Те же яйца, вид сбоку. – И сокращают более чем половину численности сотрудников. – Вот это да! – Перешёл бы к ним, уволили. Сам знаешь, в первую очередь сокращают молодых. После похорон Сталина, а затем расстрела Берии руководство Политбюро Компартии решило понизить роль всесильного министерства. При Берии чекисты чувствовали себя независимо, имели досье на многих. Ведомство было могущественным, его опасались даже члены Политбюро. Высокая должность, награды, заслуги перед страной защитить его обладателя не могли. Берию по указанию Политбюро убрали военные, к Москве подтянули армейские дивизии, опасаясь, что чекисты попытаются ввести в Москву дивизию имени Ф. Э. Дзержинского, которая подчинялась НКВД, затем МГБ. Но обошлось. Были уничтожены многие архивные дела. Верхушка партии опасалась не только за свою жизнь, на многих расстрельных списках стояли подписи членов ЦК партии, Политбюро. А это грязное, несмываемое пятно. И надо было подчистить за собой авгиевы конюшни, поскольку в стране повеяло ветром перемен. Близилась хрущёвская оттепель. Спору нет, служба такая, как бы она ни называлась, каждой стране нужна. Но в СССР кроме борьбы с реальными шпионами, полицаями, немецкими пособниками она превратилась в мощный репрессивный аппарат. Это мешало развитию страны. В лагеря, кроме уголовников, зачастую попадал цвет страны. Не миновала участь сия конструктора-ракетчика С. П. Королёва, признанного авиаконструктора А. Н. Туполева. Пока сидели в кабинете, новости обсуждали, позвонил внутренний телефон. Феклистов, как хозяин кабинета, трубку снял. – Слушаю. Пару минут слушал, потом сказал: – Нефёдов, ты дежурным уже пять лет сидишь. Неужели не знаешь, что угоны машин – это дело ОРУД? Ну и что, что потерпевший настаивает? Хорошо, пропусти, я ему культурно объясню. Положив трубку, пояснил: – Потерпевший прибежал. Десять минут назад у него машину угнали. Требует начальника уголовного розыска. Андрей поднялся. Зачем ему слушать ещё одного потерпевшего, если это заведомо не их подследственность? Но выйти не успел. В кабинет, не постучав, ворвался мужчина средних лет, в сером габардиновом плаще. Обычно такие носили чиновники или преподаватели вузов. – Безобразие! – Садитесь, гражданин! Не надо так волноваться. Водички попейте. Феклистов из графина налил воды в стакан. – Не буду! Чёрт-те что в городе творится! Остановился у тротуара, а меня двое… э… даже не знаю, как их назвать, вытащили из кабины. Сами запрыгнули и уехали. Это уже не угон, а грабёж. И в качестве ценности не деньги, а автомашина. Феклистов сразу посерьёзнел. Таких происшествий в столице не было, по крайней мере, не слышал и в сводках не читал. – Они что, пьяные были? – Я их нюхал? Нет, на пьяных не похожи. – У вас была в машине крупная сумма денег? – Не было! Кошелёк, документы на машину, права, всё при мне осталось. – Какая машина? – «Победа», почти новая, год ей. – Документы покажите. Мужчина достал пухлое портмоне, выложил документы. – Товарищ, сейчас пройдите с нашим сотрудником, напишите заявление, подробно расскажите. Не волнуйтесь, найдём. Машина всё-таки не иголка. Мужчина повернулся к Андрею: – Я могу при нём говорить откровенно? – Он оперативный сотрудник, можете. Мужчина понизил голос. – Видите ли, есть нюанс. В багажнике машины лежит папка с документацией. Военных секретов нет, но там чертежи одного изделия, новинка, прорыв в энергетике. – Конкуренты? – У нас в СССР? Не верю! – Хотите сказать – иностранная разведка? Тогда вам надо в МГБ. Это по их ведомству. Феклистову явно не хотелось брать к себе в производство непонятное дело. Ну, грабеж или воровство, с этим ясно. А мужчина не столько о машине печётся, как о документах. Дураку ясно, что за утерю документации накажут или с работы уволят. Но не потерял же он их? Хотя может и такое случиться. А угон лишь прикрытие или случайное совпадение. Потерпевший прошёл с Андреем в комнату оперативников. Мужчина написал заявление, указав не только свои фамилию и адрес, но и номер машины, марку, цвет. И подробно уже в протокол о грабителях. Андрей выспрашивал дотошно – рост, особые приметы, одежда. – Помилуйте, всё так быстро произошло, какие приметы? – Наколки на видимых участках тела, фиксы во рту, шрамы. Ну, напрягите память. Мужчина долго думал. – Не вспомню. Обыкновенные были. – И как их искать? Половина жителей Москвы обыкновенные. – Я не специалист, вам карты в руки. Мужчина подписался и ушёл. Андрей к Николаю Ивановичу вернулся. – Даже не знаю, с чего начинать, в первый раз такое дело, – пожал плечами Андрей. – Свяжись с ОРУД, передай данные по машине. Вдруг появится, задержат её. – Сейчас напечатаю запрос. ОРУД – отдел регулирования уличного движения, предтеча ГАИ. На многих перекрёстках светофоров не было, стояли регулировщики. Кроме того, ОРУД занимался регистрацией автомототранспорта, выдачей водительских удостоверений. Угнавшие «Победу» бандиты вполне могли попасть в аварию или как-то засветиться. О том, что машину могли угнать на продажу, Андрей как-то не думал. Не было распространённым такое преступление. В ОРУД, куда пришёл Андрей, проявили оптимизм. – Найдём, куда машина денется? Не иголка. К его удивлению, машина нашлась через день. В ОРУД позвонили дачники из Троице-Лыкова, дескать, «Победа» у них разбитая стоит, а хозяина никто не видел. ОРУДовцы в уголовный розыск телефонировали. – Мы выезжаем, а поскольку дело у вас открыто, необходимо вашим сотрудникам прибыть. Андрей сразу к Феклистову. – Срочное дело! Эксперт нужен и машина. ОРУД обнаружили «Победу» Новикова. – Бери и действуй. Андрей бегом за экспертом. Посторонние или ОРУДовцы могли оставить на машине свои «пальчики», а ему хотелось прибыть первым. А не получилось. У уголовного розыска «ГАЗ-51» крытый, «воронок». Прямо перед их носом «Москвич» ОРУДовский проскочил. – Соломенцев, поднажми, отстаём. – У них легковушка, а у нас, считай – грузовик, – пробурчал водитель. «Победа» оказалась на третьей линии Хорошевского Серебряного Бора, на берегу Москвы-реки. Москвичи любили эти места, отдых замечательный. Деревья, река, нет промышленных предприятий, воздух чистый. А уж кому повезло здесь дачами обзавестись, считали – ухватили бога за бороду. Вокруг «Победы» пенсионер бродил. К подъехавшему «Москвичу» в милицейской раскраске подбежал. – Это я телефонировал. Вечером с собакой гулял, обратил внимание на машину, подумал – столичные жители отдохнуть приехали. Утром вышел, машина на прежнем месте. Обошёл, а у неё крыло помятое и фара разбитая, можете сами убедиться. Андрей поинтересовался: – Не трогали ничего, в кабину не забирались? – А вы кто такой будете? – проявил бдительность пенсионер. – Сотрудник уголовного розыска. Андрей предъявил удостоверение. – Всем стоять, Ефим Иосифович, пожалуйста – осмотр, фото, пальчики. Эксперт со своим чемоданчиком к машине направился, за ним ОРУДовцы увязались. Если машина имеет повреждения, значит, было дорожно-транспортное происшествие, это уже по их части. Андрей пенсионера к «воронку» попросил подойти. Надо допросить пенсионера, сейчас он в качестве свидетеля проходит. «Шапку» протокола заполнил – фамилия, адрес. А потом по сути. – Расскажите подробно. Пенсионер пересказал увиденное. – Кого-нибудь около машины видели, может – слышали разговоры? Пенсионер руками развёл. Андрей дал подписать протокол, а от «Победы» эксперт рукой машет призывно. Когда Андрей приблизился, Ефим Иосифович сказал: – Пальчики я откатал, как снаружи, так и из салона. На руле отпечатки есть. А ещё посмотри сюда. Эксперт ткнул в пятно на заднем сиденье. – Кровь? – Похоже. Придётся кусочек обшивки сиденья вырезать, попробую группу крови определить, половую принадлежность. – Багажник осматривали? – Нет ещё. – Давайте взглянем. Поскольку снаружи, в том числе на ручках, отпечатки сняли, Андрей смело открыл багажник. Чисто, ничего подозрительного. Рядом с запаской синела картонная папка. Не о ней ли владелец «Победы» Новиков беспокоился? Андрей папку достал, прочитал название. «Газодинамические процессы турбины ГД-4». Мудрено. Даже если угонщики папку видели, она не могла их заинтересовать. Он подошёл к водителю. – Самойлов, езжай до ближайшего телефона. Телефонируй Феклистову. Водолаз мне нужен. У водителя брови поднялись. Такой просьбы он ещё не слышал. – И ещё. Вот телефонный номер, это владельца машины. Позвони, пусть подъедет, адрес назовёшь. – Есть. «Воронок» уехал. ОРУДовцы тщательно осматривали помятое крыло и разбитую фару. Один из них подошёл. – Товарищ Фролов, машина имеет повреждения. – Видел. – Авария была, есть следы краски другого автомобиля, чёрного цвета. «Победа» коричневая, а в местах смятия металла кусочки чёрной краски. Мы образцы изъяли, как и кусочки стекла фары. – Предварительные выводы? – Другой автомобиль был легковой. К сожалению, чёрных легковушек половина автопарка. Попробуем установить, конечно. Вдруг кто-то с заявлением о ДТП обратится. – Держите меня в курсе. Похоже, дело серьёзнее, чем предполагалось. В «Победе» обнаружили пятна, похожие на кровь. ОРУДовцы переглянулись. – Убийство? – Не исключаю. Но и раненый там мог находиться после ДТП. – Мы проверим больницы, не привозили ли кого после аварии. – Держите на связи. «Воронка» долго не было, но приехал он с Феклистовым. Тот сразу начал: – Фролов, ты чего чудишь? Какой водолаз? А подводную лодку тебе не надо? – Николай Иванович, остынь. Эксперт в машине пятна крови обнаружил. – Ну? – Машина почти на стрелке Москвы-реки и Хорошевского канала. Не исключено, что преступники труп, если он был, в канал сбросили. Если так, время против нас работает, труп течением унесёт. А нет трупа, нет преступления. Убийцы сухими из воды выйдут. Даже если задержим за похищение автомобиля, скажут – покататься взяли. Что в итоге? Штраф. – Эка ты расписал! Феклистов задумался. Всё же он был настоящим опером, на земле работал, ситуацию прекрасно понимал. – Где же водолаза взять? – В ДОСААФ, у них легководолазы быть должны. – Точно! Я поехал, ты здесь будь. Вместе с Феклистовым уехал эксперт. Андрей остался один, сел на сиденье в «Победе». Мыслей много. Надо выстраивать версии, отрабатывать их. Других путей приблизиться к преступнику нет. Но пока серьёзных данных, на которые можно опереться, нет. Подъехало такси. Из него выбрался инженер Новиков. – Нашли? Очень хорошо! Первым делом он кинулся к багажнику. – Эту папку ищете? – поднял с сиденья документы Андрей. – Уцелела? Инженер схватил её, как драгоценность. – Гражданин Новиков, осмотрите машину. Зажав папку под мышкой, хозяин машины обошёл её. – Ай-яй-яй! Крыло помято, и фара разбита! – Не вы? – Что вы! Я аккуратно езжу, на машине ни царапины не было. – Осмотрите салон. Новиков только дверцу распахнул, сразу возмутился: – Почему сиденье сзади порезано? Андрей о предполагаемых пятнах крови благоразумно умолчал, как и о том, что кусок обшивки вырезал эксперт. – Все вопросы к преступникам, когда их задержим. – Какое несчастье! Я могу забрать машину? – Расписку напишите. Получена автомашина марки «Победа», госномер. Обязательно укажите повреждения для возмещения ущерба в гражданском иске. Дата и подпись. Получив бумагу и прочитав, Андрей сложил лист, убрал в карман пиджака. – Владейте. Новиков уселся на водительское сиденье, завёл мотор. Андрей наклонился к окну. – Вы не помните километраж на момент, когда машину угнали? – Как же! Помню! У меня на цифры память отменная. Семь тысяч двести восемнадцать. – А сейчас? – Семь тысяч двести семьдесят два. Андрей на бумажке посчитал. Получалось пробег пятьдесят четыре километра. Не так много для Москвы. С учётом, что в угоне она была двое суток, а если дачник не ошибся по времени, то получается меньше. Да за это время на «Победе» до Крыма можно добраться, даже если не спеша ехать. Если бы пьяные отобрали машину покататься, знакомым женщинам пыль в глаза пустить, то пробег был бы больше. Но за «пьяную» версию говорит разбитое крыло. Если водитель немного выпил, старается вести осторожно, чтобы не привлекать к себе внимания. Размышления Андрея прервал Новиков. – Я могу ехать? – Да, пожалуйста. Машина уехала, оставив стойкий запах бензина. Лишь через час показался знакомый «воронок». Из него выбрались Феклистов и двое атлетически сложенных парней. Они выгрузили оборудование – баллоны, маски, ласты. Переоделись и в воду зашли. Периодически выходили на берег, меняли опустевшие баллоны с воздухом на полные. Лишь к вечеру, когда воздух заканчивался, водолаз поднял руку, показавшись из воды. – Есть! Оба оперативника, сидевшие в машине, бросились к урезу воды. Оба водолаза совместными усилиями вытащили тело на берег. Парни продрогли от длительного пребывания в воде. Обтёрлись, переоделись. Феклистов фамилии записал. – Парни, большое вам спасибо! Машина вас отвезёт, но мне придётся ещё раз вас навестить, подписать протоколы. Феклистов сказал водителю: – Соломенцев, отвезёшь водолазов и дуй в райотдел. Эксперта и судмедэксперта сюда. «Воронок» уехал. Оперативники подошли к трупу. На рубашке спереди, в районе живота, ножевое ранение. Теперь судмедэксперт должен определить предположительную дату смерти. Если совпадет, а ещё и группа крови трупа и пятен на сиденье «Победы», то убитый как-то связан с автомашиной. Подельник его убил, если что-то не поделили, или это жертва преступления? В оперативной работе самое нудное и противное – ожидание. «Воронок» с экспертами вернулся через полтора часа, уже солнце стало садиться. Для качественного осмотра плохо, фото при вспышке не всегда качественное. Сначала эксперт снимки сделал, отпечатки пальцев снял. Затем к осмотру приступил судмедэксперт. Довольно быстро заключение сделал. – Труп относительно свежий, давность наступления смерти от суток до двух. Точную причину смерти после вскрытия скажу, но предварительно – от ножевого ранения, не утопленник. Да, похоже, убили мужчину в автомашине или привезли уже убитого. Если группа крови сойдётся, то сомнения отпадут. Ни Феклистов, ни Андрей не ели, устали. Машина забрала труп и экспертов, оперативников подбросили до ближайшей станции метро. С утра Андрею пришлось оформлять кучу бумаг. К обеду перезвонил судмедэксперт. – Можешь подъехать за заключением. Не утопленник, убит ножом с широким лезвием, похоже – охотничьим. И убили не в машине. Я по дороге с Ефимом Иосифовичем беседовал. На сиденье небольшое пятно. Если бы в машине убили, была бы лужа крови, потому что повреждена брюшная часть аорты. – Понял, подъеду. По факту обнаружения криминального трупа пришлось заводить дело. Потом Андрей поехал в судмедэкспертизу, забрал заключение. Семён Ильич был занят, но выбрал минуту. – Андрей Михайлович, ищите бывшего зэка. Любят они удары ножом в живот, их манера. И удар поставлен, на счету у убийцы не одна жизнь загубленная, попомните мои слова, когда изловите супостата. Скорее всего, проходит по картотеке отпечатков. – Если так, нам повезло. Только отпечатки с автомобиля нужны. – Здесь я вам не помощник, у вас эксперт-криминалист есть. К нему Андрей и направился. – Ефим Иосифович, заждался я результатов! – Отпечатки пальчиков на машине есть, и много. Мне с ними по дактилоскопическому архиву поработать надо. А по группе крови – извольте. Вторая и резус отрицательный. Андрей посмотрел в акт судмедэксперта. Сходилось. И время смерти и угона автомобиля. В такие случайности Андрей не верил. Дело об убийстве и угоне «Победы» надо объединять в одно. Пока он занимался бумагами, эксперт позвонил. – Андрей Михайлович, зайдите. Опер спустился в лабораторию. – Отпечатки пальцев убитого есть у нас в архивах. Это некий Бугаев Владимир Алексеевич, девятьсот второго года рождения. Вам прямая дорога в МУР, в архив, там подскажут – когда судили, где проживал. – Спасибо, Ефим Иосифович! Хоть какая-то зацепка появилась. Личность убитого установлена. Андрей к Феклистову, выложил на стол все заключения. – В МУР надо ехать. Феклистов прочёл. – Сам лично с Бугаевым не встречался. Но кое-что рассказать могу, для сведения. Сидел трижды, на зоне заболел туберкулёзом, поэтому от активных дел отошёл. А лихой был, вооружённые налёты, грабежи. Опера говорили – он общаком воровским московским заведовать стал. Сведения не стопроцентные, но похоже на истину. Скорее всего из-за денег его и убили. Если хотели общак забрать, это очень большие деньги. И сделали это залётные. – Почему? – За общак воры на ножи поставят. Никто из местных убить хранителя общака не рискнул бы. Это как смертный приговор себе подписать. Воры, да весь уголовный мир сейчас убийцу или убийц искать будут. А найдут, приведут на прави́ло, воровской суд. И кончат обязательно. Так что залётные дерзнули. Если деньги хапнули, то уже из города свалили. Но вряд ли все деньги забрали. Их в дело пускают, артель организовать, на подкуп нужных людей, на зону подогрев отправить. Деньги работать должны. Воры не экономисты, но понимают чётко. Наверняка грамотный консультант есть. Ты бы сходил к Терентьеву. Он год, как на пенсии, о Бугаеве много расскажет. Бывший опер, и, несмотря на возраст, память ещё хорошая. Погоди, у меня где-то телефон его домашний записан. Феклистов порылся в записной книжке, нашёл искомый номер, записал на бумажке. – В МУР сходи и к Терентьеву. Андрей так и сделал. Начал с МУРа. Опера как узнали новость, удивились сильно. – Бугая убили? А общак? – Не знаю. Сам два часа назад узнал о личности убитого. – При каких обстоятельствах? – Ножевое ранение в живот. Предполагаемых убийц двое. Угнали машину, выпихнув водителя. Вероятно, её использовали для перевозки трупа, на заднем сиденье пятна крови убитого. Вывезли к стрелке Москвы-реки и Хорошевского канала, сбросили убитого в воду. На машине где-то совершили аварию, разбито переднее правое крыло и фара. «Победу» бросили на берегу. Вкратце всё. Опера возбуждённо переговаривались. Старший из них сказал Андрею: – Шевеление в воровском мире второй день, понять не можем, какой повод. Думали – воровская сходка намечается. А они исчезнувшего Бугая ищут. Погоняло у него такое было. Обыск на квартире у него делать надо. Дело у тебя в производстве? – У меня. – Пиши запрос к прокурору, надо ордер на обыск. Как получишь, телефонируй нам, обязательно подошлём кого-то. Там много занятного может быть. При условии, что воры там не побывали. В общем, часа полтора на разговоры ушло. Из МУРа Андрей созвонился с Терентьевым, договорился о встрече, адрес ему бывший опер дал. Пенсионер вовсе не был древней развалиной, каким представлял его Андрей. Довольно подвижный сухопарый пожилой человек. – Мне Феклистов звонил, о вашем визите предупредил. Проходите, садитесь. С чем пришли? – Дело веду об убийстве Бугаева Владимира Алексеевича. – Бугая убили?! Это новость. Не знал. Когда и как? Андрей рассказал. – Он в Сокольниках жил. Записывай адрес. От активных дел отошёл, всё же туберкулёз, одышка. Но в воровском мире вес имел, потому общаком заведовать поставили. Жесток, хитёр, изворотлив. Два дела на него я вёл, а третий раз ленинградцы. Ни разу своих подельников не сдал, в авторитете. А деньги нашли? – Обыска на квартире ещё не делали, к прокурору за санкцией на обыск ещё пойду. – Пустой номер. Для справки в дело обыщи. Поинтересуйся любовницей. В Измайлове проживала. Сейчас адресок подскажу. Бывший опер порылся в бумагах, записал на листке. – Вот. Верещагина Клавдия Владимировна, раньше мамкой была, бордель содержала. Сомневаюсь, что Бугай деньги ей доверил. Бабам воры не верят никогда. Но они знакомы тесно лет двадцать. Андрей поблагодарил опера, собрался уходить. – Может, чайку? Небось не обедал ещё? Или чего покрепче? – Не обедал, это правда. С удовольствием ещё бы побеседовал, но времени нет, в прокуратуру надо, за санкцией. Андрей на перекладных добрался до райотдела, запрос на проведение обыска в квартире убитого на машинке отстучал. Вместе с уголовным делом в прокуратуру отправился. Санкцию всё-таки дали. Для прокуратуры новость об убийстве Бугаева тоже произвела впечатление. Андрей дело в райотдел отвёз, в сейфе запер. Время позднее, обыск завтра проведёт. Для этого понятые нужны, да и устал он сегодня. Направился домой. На улицах уже стемнело, фонари зажгли. За дверную ручку своего подъезда взялся, почувствовал – человек сзади. Обернулся резко. Мужчина лет тридцати, одет неплохо. Английского сукна костюм, шляпа, рубашка белая, штиблеты блестят. Ему только для законченности образа галстука не хватало. Улыбается, но глаза жёсткие, какие у сидельцев бывают. Андрей непроизвольно за карман с пистолетом схватился. Незнакомец картинно руки поднял. – Можете обыскать, ничего не найдёте. Если не ошибаюсь, вы Фролов? – Не ошибаетесь. – С вами хочет поговорить человек. – У меня есть кабинет, прошу туда. – Конфиденциально. Никто вас вместе видеть не должен. Андрей пошутил: – Тогда вас должны убрать, вы тоже свидетель. У незнакомца желваки на скулах заиграли, но сдержался. – Я вас провожу, это рядом. Андрею интересно стало. Незнакомец из уголовного мира. Кто с ним встретиться тайно хочет? Мужчина не обманул. Буквально в десяти шагах от подъезда стоял чёрный «ЗИМ». Незнакомец дверцу предупредительно распахнул. Андрей внутрь заглянул. На заднем сиденье мужчина, в темноте лица не видно. За рулём водитель. Мужчина сразу сказал: – Выйди. Водитель вышел. – Андрей Михайлович, прошу присесть. Разговор обоюдополезный. Андрей уселся. Незнакомец за его спиной дверцу захлопнул. – Вы ведёте дело об убийстве Бугаева? – Предположим. А вы кто? А в голове сразу мелькнуло, что говорил он о деле операм из МУРа, Терентьеву, ещё знал эксперт-криминалист и Феклистов. Кто-то информацию слил. – Фамилию свою за давностью лет я и сам забыл, а погонялом представляться серьёзному человеку неуместно. Так, перед ним явно вор в законе. Не смотрящий ли за Москвой? И вор вдруг сказал: – Вы правильно подумали. У нас, как вы знаете, беда. Убит Бугаев. Мы только сегодня узнали. Нет два дня, но, может быть, человеку плохо, в больницу угодил. – Резонно. – Андрей Михайлович, не Стрелком же мне вас называть, мне от вас надо самую малость. – Купить хотите? – Ну что вы, я знаю, к кому шёл. Вы не из продажных, идейный. Больше скажу. У нас к вам претензий нет. Если применяли оружие, то обоснованно. Беспредельщиков и у нас не любят. Зряшных дел не заводили, подстав не делали. – Не ожидал услышать от блатного мира. Так в чём вопрос? – Как найдёте убийц, сообщите сначала нам, а через час своему начальству. – Сами расправиться желаете? – Ну вот, вы прекрасно сами всё знаете. А если ещё и деньги общаковские найдёте… – Я в уголовном розыске служу и расследую убийство. Ваши деньги меня не волнуют. – Может быть – случайно. Я не хотел обидеть. Андрей посидел, подумал. Убийцу или убийц он всё равно искать будет. Если удастся найти, советский суд им много не отвесит. Так уж лучше браткам сообщить. Двумя нелюдями меньше станет. Уголовники не оставят их в живых, это к бабке не ходи. – Хорошо, согласен. – Вы разумный человек. Вот номер телефона. Круглосуточно там будет дежурить мой человек, он у двери машины стоит. Андрей взял листок. Конечно, согласие его было против моральных устоев. С мелкой шантрапой он сотрудничал, использовал их в качестве осведомителей. Но чтобы с авторитетами воровской среды – никогда помыслить не мог. Не зря говорят – никогда не говори «никогда». Он взялся за ручку дверцы. – До свидания, Андрей Михайлович, удачи! – Лучше прощайте. Человек снаружи распахнул дверцу. Андрей прошёл к подъезду. «ЗИМ» почти неслышно тронулся. Странно получается, прозвище его знают, адрес. Ну, это объяснимо, а откуда пронюхали, что он расследует дело? Утром, после планёрки, когда все разошлись, доложил Феклистову. В доказательство бумажку с телефоном показал, хотя Николай Иванович и без этого ему верил. Когда вместе под бандитскими пулями рисковали, это самая лучшая проверка на вшивость. – Номер выучи наизусть, а бумажку сожги, улика. – Стало быть, ты не исключаешь, что я уголовников на убийц наведу. – Двумя подонками на свете меньше станет. – Во всём этом один момент есть, который мне не нравится. – Как уголовники узнали об убийстве Бугая и кто им про тебя стуканул? – Ты прямо Вольф Мессинг, мысли на расстоянии читаешь. – У самого сейчас такие же думки. Запашок смердящий пошёл, а от кого? Ладно, я займусь. На своих оперов подумать не могу, но язык придержи и дело держи в сейфе, не показывай. – Неужели в МУРе утечка? – Сомневаюсь. Но они могут затеять свою игру, крупную. В которой цель не ты, не убийцы эти, а воровская элита. Стуканули через информаторов, посмотрят, кто зашевелится. – Хм, я вроде подсадной утки? – Ты действуй отныне с оглядкой. МУР за тобой наружку пустить может. – А уголовники? – У них спецов такого уровня нет, а дилетанта ты быстро засечёшь, обидишься, поскольку просечёшь, откуда ветер дует. Не, пока их не опасайся. Ты для них сейчас главная надежда. Не удивлюсь, если они помощь предложат. Кстати, ты в прокуратуре был? – Вчера вечером, санкцию на обыск получил. – Вот и действуй. Понятых можно на месте найти, а эксперта прихватить надо. Вдруг отпечатки пальцев сделать придётся или фото? Феклистов выделил для доставки «воронок». – Только не задерживай. Туда забросит, и отпускай. Уже хорошо, не на своих двоих добираться почти через всю столицу. Трёхэтажный кирпичный дом, ничем не примечательный. Для начала Андрей понятых нашёл, двух пенсионеров. Дверной замок открыли одним из ключей на связке, что обнаружилась в кармане одежды утопленника. Первое, что обратило на себя внимание – в квартире до них явно кто-то побывал и учинил обыск. Скромные пожитки выброшены из шифоньера на середину комнаты, ящики письменного стола тоже на полу. Особенно осматривать нечего, обстановка скромная, больше похожа на казённую в общежитии или номер в недорогой гостинице. У Андрея сложилось впечатление, что Бугай здесь лишь ночевал, да и то не всегда. Единственный предмет комфорта – телефон. Поставить его в квартиру было не просто, из желающих длинная очередь, да и то при технической возможности – свободных номерах на АТС и проходящем близко телефонном кабеле. Телефоны ставили в первую очередь в государственные учреждения, на предприятия. Эксперт отпечатки пальцев снял, коих оказалось неожиданно много. Большая часть, скорее всего, самого хозяина квартиры. Эксперт отозвал Андрея на кухню, дверь прикрыл. – Дверь ключом открылась нормально, следов взлома не было. – Я обратил внимание. – Стало быть, у того, кто в квартире побывал, либо настоящий ключ был, либо отмычка хорошая. – Ефим Иосифович, вы на замок внимание обратили? Простейший, заколкой для волос отпереть можно. Сами видите – что в квартире красть? Чистенько и пусто. Типичное жильё одинокого пенсионера. – Бугай не был таким, ворочал огромными деньгами. Где они? – Будем искать. А от вас жду результатов дактилоскопии. Андрей написал протокол осмотра, дал подписать понятым. Дверь на ключ закрыл. – В отдел? – спросил эксперт. – Нет, хочу навестить одну мадам. – Ваше дело, я на автобус. Андрей с пересадками добрался до квартиры любовницы Бугая, в дверь позвонил. Открыла молодящаяся, потёртая жизнью женщина, крашеная блондинка. На лице слой пудры и румян, выглядит нелепо. – Гражданка Верещагина? Я из милиции. Андрей слегка вытянул из нагрудного кармана удостоверение. – Могу я с вами побеседовать? – Если откажу, всё равно повесткой в отделение вызовете. Проходите, коли пришли. Верещагина с брезгливой миной отступила в сторону, Андрей вошёл. У хозяйки явно отсутствовал вкус. В двухкомнатной квартире были признаки современной жизни, как её понимала хозяйка. На спинке дивана, обитого кожей, на полочке стояли разновеликие фигурки слонов на кружевных салфетках. В углу комнаты громоздился трофейный радиоприёмник «Грюндиг». На полу вишнёвого оттенка ковровые дорожки. И въевшийся, устоявшийся запах табака. – Гражданка Верещагина, вы были знакомы с Бугаевым Владимиром Алексеевичем. – Почему была?Знакома. – Он убит. – Как! На лице неподдельное удивление. Про убийство она явно слышала в первый раз. Женщина плюхнулась на диван, неожиданно разрыдалась. Андрей уселся на стул. Надо немного подождать, пока успокоится. Клавдия Владимировна достала из цветастого халата платок, вытерла слёзы, громко высморкалась. Потом встала, вышла на кухню, вернулась с бутылкой водки и двумя стаканами. Налила до половины. – Давайте помянем. И выпила залпом. Андрей хотел сказать, что на службе не употребляет, потом махнул рукой, выпил. Мадам закурила папиросу. – Спрашивайте. – У него враги были? – А как же! – Конкретно про кого-то знаете? – Нет, он меня в свои дела не посвящал. Но неделю назад обмолвился, что чувствует за собой слежку. Причём не вашу, не мусоров. Извините – милиции. – Откуда он такой вывод сделал? – Не сказал. – Какие-либо ценности, крупные суммы денег у вас в квартире имеются? Лучше выдать добровольно. – Деньги он мне давал, небольшие, на жизнь хватало. А других нет. Можете осмотреть. Хотя ордера у вас точно нет, иначе бы с понятыми пришли. – Да, обыск не планировал. Бугаев каких-либо фамилий, кличек не упоминал в последние дни? – Вроде нет. – Попытайтесь припомнить. Он не своей смертью умер, убили его, ножом в живот. – Воровской почерк. – Вот и я о том же. Женщина задумалась. Андрей молчал. Он уже стал думать, что женщина размышляет о чём-то своём. Всё же она была любовницей Бугая много лет, и так быстро из памяти человека не выбросишь. – Обмолвился он о некоем Гоге. Сказал – кавказцы наглеют, столицу к рукам прибрать хотят. – Какие-то детали, имена ещё были? – Он меня в свои дела не посвящал. Это всё. Андрей откланялся. Уже в дверях женщина спросила: – Могу я забрать его тело, похоронить по-людски? – Не возражаю, хотя трупы выдают родственникам. Подозреваю, что его братва заберёт. Не отошедших от дел, погибших уголовников, имевших вес в воровском сообществе, почти всегда хоронила братва. Пышные похороны, клятвы покарать убийц. После обыска на квартире убитого и посещения любовницы Андрей не приблизился к цели ни на шаг. Главная задача – найти убийц, побочная – отыскать общак, воровские деньги. И лучше это сделать прежде, чем его обнаружат воры. Они сейчас на ушах стоят, тоже разыскивают. Для сообщества воровского это болезненный удар. Где деньги – неизвестно, а их хранитель убит. Нарушение всех воровских традиций! Андрей понял, что зашёл в тупик. Не возвращаясь в райотдел, поехал к Терентьеву. Пенсионер оказался дома. – Не ожидал увидеть вас так быстро. Новости есть? Проходите, садитесь. Андрей уселся на стул. – Гога, кавказец, по всей видимости, вор в законе, не встречался? – сразу спросил Андрей. – Гога Одноглазый, личность известная. Не слышал о нём давно. Обретался одно время в Рязани. Где сейчас, не знаю. Домушники под ним ходили. В последнее время стычки между кавказскими ворами и нашими были. Даже сходки проводили. По мне, если между кланами война будет, нам легче, перебьют друг друга. – Где-то на его фото посмотреть можно? Судили же его? – Последний раз в сорок пятом, слышал, что сидел в Воркуте. А за что, каким судом судили, не в курсе. Так, кто-то из оперов в разговоре вспомнил. Сам знаешь, попадается мелкая рыбка, вора в законе взять – редкая удача.Глава 6. Разборки
Придя в райотдел, стал размышлять. Если след к Гоге не ложный, почему Бугай его опасался? По воровским понятиям Гога должен сходку собрать, обсудить проблемы, по-воровски это называлось «перетереть». Гога же как-то на Бугая вышел. Хитрый кавказец понял – у кого общак, тот и править будет. Это только рисуясь перед шпаной воры говорят, что деньги – это бумага. Украл – прогуляй, живи красиво, в своё удовольствие. Слова, слова, слова. На самом деле большинство преступлений именно из-за денег совершается. Есть исключения, лишь подтверждающие правило, – изнасилования, пьяные драки собутыльников. Возьми Гога общак, и на сходке будет сильный козырь, как туз в рукаве. Конечно, может, Гога не при делах, не он убил или его подручные, но след этот отработать надо. Созвонился с рязанским уголовным розыском, по закрытой связи. Знали такого, судим тут был. Но по телефону все детали не обсудишь и фото не увидишь. Получалось – ехать в командировку надо. С тем и заявился к Феклистову. – Надо для дела – езжай. Рядом Рязань, не Владивосток, одним днём обернуться можно. Утром Андрей уже ехал поездом Москва – Рязань. Оперативники местного уголовного розыска встретили приветливо, как своего. И Гогу, кличка от фамилии была – Гогиашвили, сразу вспомнили. – Ты знаешь, давно в нашем городе отирался, а с полгода, может, чуть меньше, пропал куда-то. Информаторы говорили – в Грузию уехал, другие – в Москве он. – Архивные дела поднять можно? – Можно. Но на старых фото он с двумя глазами, все фото старые. А Гога уже лет десять одноглазый. Из зоны с одним глазом вернулся, и никто не знает, при каких обстоятельствах потерял. Оперативника долго не было, вернулся, весь пиджак в пыли. – Держи. Папку с делом неосторожно на стол положил, от неё облако пыли. Оба чихнули. Андрей обложку перевернул. Сухощавое лицо, в профиль – большой кавказский, с горбинкой, нос. – Не помнишь, какого глаза у него нет? – Левого, повязку чёрную носит, как Нельсон или Кутузов. Андрей пальцем на фото левый глаз прикрыл. Даже если человек постарел или потолстел, общие черты остались. Полистал дело, взяли Гогу на краже из квартиры, прямо на выходе, с поличным. Ну да, воровская специальность у него такая – домушник. Фролов откланялся, отбыл на вокзал, успел на поезд буквально в последнюю минуту. После планёрки в коридоре эксперт за пуговицу пиджака его ухватил, была такая привычка у Ефима Иосифовича. – День добрый, Андрей Михайлович! Вчера весь день застать вас не мог. – Вы же знаете, оперативника, как и волка, ноги кормят. – Интересные сведения для вас имею. Помните, пальчики я снимал на квартире Бугаева? Фролов эксперта под ручку подхватил, повлёк к комнате эксперта. В коридоре сотрудники милиции, посетители. После утечки информации по делу Бугаева он окружению не доверял. – Что за насилие над личностью? – вырвал рукав Ефим Иосифович из цепкой руки опера. – Ефим Иосифович! – укоризненно покачал головой Андрей. – Ну не в коридоре же, всем во всеуслышание! Там посетители, у всех ушки на макушке. – Да, простите. Так я об отпечатках. Кроме владельца квартиры, я убитого имею в виду, есть ещё четыре, принадлежащие разным людям. Одни некоей Верещагиной, она по картотеке проходит. – Она любовницей Бугаева была, видел я её на днях. – Прекрасно! Другие – один большой палец всего, – Гогиашвили, тоже судим. – Погоняло Гога Одноглазый, в Рязани шишку держал. – Так вы его знаете? – Далеко не всё, куда мне до вас, Ефим Иосифович! Продолжайте, я весь в ожидании. – Ещё один – причём пальцев несколько, на шкафу, ящиках письменного стола, Варенникову. Тоже судим в пятидесятом за разбой. Для Андрея имя не знакомо. – Последние отпечатки, на двери ванной, мне неизвестны. Раз в дактилоскопическом архиве нет, стало быть – не судим. – Понял, спасибо. Вы, как всегда, оказали неоценимую помощь. Справку приготовили? – Обижаете! Ещё вчера, держите. – С меня поллитра. – Андрей Михайлович! Человек вы молодой, и, надеюсь, память у вас хорошая. – Намёк понял, не забуду! От эксперта Андрей к Феклистову поднялся. – Николай Иванович, ты не встречал некоего Варенникова? – Кличка Варёный. Сидел по сто шестьдесят седьмой за разбой. Он что, в городе объявился? – Пальчики его эксперт нашёл в квартире убитого Бугаева, вместе с отпечатками Гоги Одноглазого. – Опа! Что же он так неосторожно? – Бугаев убит, концы в воду, никто из убийц не ожидал, что тело так быстро найдут и опознают. За это время отпечатки исчезнут естественным образом. Понимали – убийц искать будут, но не в квартире убитого. Прокололись! – Кого искать – знаешь, а как, это твоё дело. – Понял. Андрей прошёл в комнату оперов. Пусто, все по делам разбежались. Посидел, подумал. А не ускорить ли процесс? Столкнуть лбами уголовников. Вернулся к Феклистову. – Ещё что-то нарыл? – Мысль пришла. Дело ускорить можно. Но нужен хороший топтун. – Ну-ка, ну-ка! – Помните, я вам бумажку с телефоном показывал? – Надеюсь, ты её сжёг? Андрей пальцем по голове постучал. – Здесь номерок. Отзвонюсь я по номеру, про Гогу скажу. Предварительно номер в МГТС пробьем, адрес узнаем. К адресочку топтуна отправим. Когда сообщение придёт, что сделает человек на другом конце провода? К смотрящему помчится. Если топтун не напортачит, мы узнаем, где он обитает. – К чему сложности? Я и так адрес его знаю. Андрей обескуражен был, раньше Феклистов ему об этом не говорил. Но он не сдавался. – Получив сообщение, смотрящий бросится искать этого Гогу. А может, и знает, где его лёжка. – Разборка будет, а может, и прави́ло. – А тут и мы всем отделом. Можно не торопиться вмешиваться, пусть бандиты друг другу кровь пустят, а мы под занавес появимся. Феклистов с интересом посмотрел на Андрея, как будто видел его в первый раз. – Знаешь, был такой орден иезуитов. Давно и на Западе. Ты не один из их потомков? Больно заковыристый план придумал. Феклистов замолчал, видимо прикидывая – выгорит дело или нет? В принципе – риск есть, бандюганы могут начать отстреливаться. Но стрелять могут и по другому поводу в любой день. А если всё сладится, одни из бандитов убиты будут руками других, а оставшихся в живых повязать можно за пролитую кровь. И Феклистов кивнул. – Принимаем. Но об этом пока никому. Я отзвонюсь в МУР, есть у меня там знакомец, думаю – не откажет по старой памяти топтуна дать. Ты посиди в кабинете оперов, я позову. Феклистов взялся за трубку телефона. Личные связи на любой службе или работе – великое дело. То, что официально исполняется долго, с заявками, подписью начальника, при нужных знакомствах выполняется сразу, а бумаги можно позже подослать. Всё же Феклистов не для себя лично старался, для службы. Уже через десять минут Николай Иванович позвонил в кабинет оперов, бросил в трубку коротко: – Зайди. Андрей понял – дело сдвинулось с мёртвой точки. – Будет топтун, один из лучших. Он сейчас в Главке. Телефонируй братве. И придвинул телефон. Андрей стал накручивать диск. Пара гудков, и ответили: – Да? – Это… – Я понял, говорите. Андрей не хотел представляться, вдруг соединение ошибочное. Но голос ответившего он узнал. Именно этот незнакомец разговаривал с ним у подъезда, проводил до «ЗИМа». – Бугая заказал и, вероятно, сам принимал участие Гога Одноглазый. Помогали двое, один Варенников, погоняло Варёный, второй пока не установлен, но это дело времени. – Спасибо. – Отбой. Андрей положил трубку, вытер пот со лба. Ну, простое же дело – позвонить, а понял, что напряжён был. Феклистов кивнул. – Всё правильно делал. И себя не назвал, и на заказчика вывел. Николай Иванович придвинул телефон к себе, набрал номер. – Контакт был, пусть твой человек выходит. Феклистов положил трубку, откинулся на спинку стула. – Теперь только ждать. – Нас только двое, вдруг… – Не, – прервал его начальник угро. – После сообщения они совещаться будут, скорее всего одного-двух человек к логову Гоги подошлют, проследить – с кем он, сколько человек в шайке. Думаю – раньше вечера не начнут, любимое время для воровских дел. Наши к тому времени подтянутся. Если накладки будут у воров, то и завтра. А вот от телефона нам теперь отлучаться нельзя, топтун может отзвониться в любой момент. Ты ел? – Нет ещё, не обедал. – Рядом пельменная есть, сходи. Потом я. Андрей сходил в пельменную. Выбор невелик – пельмени и чай или компот. Зато дёшево и быстро. Опера посещали пельменную не часто, однообразно выходило. Как вернулся, пошёл Феклистов. Время тянулось медленно. Телефон периодически звонил, Феклистов хватал трубку, но звонки были не те, которых ждали. Уже в семь вечера звонок. Нужный, от топтуна. Андрей это понял, увидев, как сразу подтянулся Николай Иванович. – Да, записываю. Давай сразу оба адреса. Ага, а машин сколько? Номера срисовал? Молоток, отдельное спасибо, диктуй. Феклистов записал под диктовку. – Всё? Начальству привет. Заявку оформим как положено, сегодняшним числом, отвезём завтра. Лицо у Николая Ивановича довольное стало. – Забегали бандюки после твоего сообщения. Двое по одному адресу, двое по другому. Думаю, не ошибусь, если на одном Гога, на другом Варёный. К дому смотрящего две машины подтянулись. Чёрный «ЗИМ» и «Победа» бежевая. Номера есть. Думаю, сегодня вечером они начнут. – Николай Иванович, у нас оперов на две точки сразу не хватит. – Конечно, бандиты могут собрать людей больше, чем можем выставить мы. Но сомневаюсь, что они будут брать обоих одновременно. Зуб даю, сначала Варёного повяжут, допросят с пристрастием, выяснят, кто ещё участвовал. Ты же прямым текстом сказал – был ещё неизвестный. Возьмут и его, попытают. А затем за Гогу возьмутся. Для прави́ла серьёзные факты нужны. Скинуть вора в законе с пьедестала не просто. Могут ещё Гогу поспрашивать – где общак? За эти деньги спрос жёсткий. Могут и убить, и ни одна сходка не осудит. Общак для воров – дело святое. – Нам бы пару машин неприметных. «Воронок» наш тихоходен и в глаза бросается. – Ты думаешь, я только обедать отходил? Будут у нас две машины из таксопарка. Да, Николай Иванович мужик предусмотрительный. О машинах Андрей вспомнил в последнюю очередь. Наверное, потому Феклистов начальник уголовного розыска, а Андрей простой опер. Понемногу в райотдел подтянулись оперативники. Уставные стрижки скрыли под кепками, Чумаков даже шляпу мятую нацепил. В ожидании приказа проверили оружие, снарядили магазины. Темнеть начало. Феклистов звонок сделал, на часы посмотрел. – Сейчас машины придут. За рулём таксисты, люди опытные. Но при них о делах – молчок. Фролов, ты отправишься по адресу Варенникова, я к квартире смотрящего. Пристроюсь за его «ЗИМом». Думаю, позже бандиты в одном месте встретятся, и мы тоже. Устроят резню, не вмешиваться. Потом победителей арестуем. Наручники у всех? Тогда по коням. Вышли опера, к райотделу две «Победы» подкатили неприметного коричневого цвета, с шашечками на бортах. – Фролов, с тобой Чумаков и Ватутин, Пименов и Гаевой – за мной. Фролов впереди уселся, водителю адрес по бумажке прочитал. По вечернему времени машин на улицах мало, светофоры немногочисленные работают в жёлтом мигающем режиме, поэтому доехали быстро. Как свернули на нужную улицу, Андрей стал на номера домов смотреть. За два дома до искомого попросил водителя остановиться. – Фары погасите, все сидим в машине. Через несколько минут к дому Варёного лихо подкатила «Победа», из неё выбрались два братка, не глядя по сторонам, вошли в дом. Андрей приготовился долго ждать, но ошибся. Уже через десяток минут парочка показалась, толкая перед собой Варёного. Андрей не видел его никогда, да и сейчас свет от фонарей едва освещал место стоянки бандитской машины, но был уверен, что уголовники ведут именно его. Все уселись на заднее сиденье машины, и она рванула с места. Андрей попросил водителя: – Держитесь за этой машиной, но не вплотную, чтобы не заметили. Преследуемая машина покрутилась по городу, остановилась в небольшом переулке у частного дома. Когда-то эти постройки были пригородами, а сейчас, по мере строительства и расширения столицы, влились в её состав. Бандиты вытолкали из машины Варёного, завели в дом. Андрей размышлял, что предпринять? Ждать или вмешаться, повязать всех? Выйдя из машины, прошёлся по переулку до угла, прочитал на трафарете надпись. Ну, куда же без имени вождя? Деревни сливались с городом, и в столице образовались и улица, и проспект, и переулки, и тупики с его именем. Сущий кошмар для почтальонов. Уж коли сейчас в бандитский притон решил не идти, стоило навестить его позже, для этого надо точный адрес знать. На зрительную память полагаться нельзя, ночью и днём местность может выглядеть по-разному. Да и не факт, что сюда с обыском поедет Андрей, а не другие опера из отдела. Бандитов не было на этот раз долго, больше часа. Вышли прежним составом, втроём, но на этот раз двое поддерживали за руки третьего, который шёл неверной походкой. Видимо, применили меры физического воздействия. В бандитской «Победе» был ещё водитель, но из машины во время остановок он не выходил. Бандиты не доверяли или он на шухере был? «Победа» бандитов снова тронулась, на этот раз в сторону области, выбравшись на Калужское шоссе. Отъехали километров двадцать, свернули в сторону. Такси с операми держалось сзади. Похоже, бандиты ещё их не заметили, поскольку не делали попыток оторваться. Проехав немного по грунтовке, бандиты свернули ещё раз. Показалось – в лес, но нет, малоезженая дорога туда шла. – Стой! Сверни под деревья, глуши мотор, гаси фары! – приказал Андрей. – Парни, за мной! Оперативники покинули машину, бросились к перекрёстку впереди, свернули влево. Были видны ещё красные огоньки габаритных фонарей. Бандитская «Победа» ехала медленно, переваливаясь на неровностях, потом остановилась. Оперативники сошли с дороги, двигались параллельно ей между деревьев. Лес типично подмосковный, смешанный – ели, берёзы, осины. Лес старый, захламленный валежником, поваленным сухостоем. Потянуло табачным дымком, послышался тихий разговор. – Парни, тихо, они рядом где-то, – шёпотом предупредил Андрей. Деревья кончились, открылась поляна, на которой стояла большая бревенчатая изба. Вокруг неё забор из штакетника, слева темнеют хозяйственные постройки. Хутор, скорее всего кордон лесника, место глухое, уединённое. А от Москвы рукой подать. Для тёмных дел – самое то! Бандиты, толкая перед собой Варёного, зашли в дом. Сообщить бы Феклистову, да как? У Андрея не разведгруппа армейская, рации нет. Да и где он, представления не имел. Его под локоть толкнул Ватутин. – Смотри, в избушке телефон есть. И правда. К хутору шли столбы, на изоляторах, электрические, а ниже характерные телефонные. Стало быть, у бандитов связь есть. Минута шла за минутой. Несмотря на летнее время года, в лесу свежо. Послышался шум мотора, и к хутору подъехал отечественный «Москвич», из него выбрались два человека. Ещё через полчаса почти неслышно прибыл «ЗИМ». Знакомая машина! Из неё выбрались шесть человек. Ого, в доме только приехавших десяток, а оперов всего трое. Да и в избе кто-то был до приезда первой машины. Чтобы штурмовать хутор, целое отделение нужно, а не три опера с пистолетами. То, что у бандитов оружие есть, никто из оперов не сомневался. Сзади лёгкий треск веток послышался. Оперативники насторожились, взялись за пистолеты. Бандиты? И знакомый голос Феклистова: – Спокойно, свои. Фролов, введи в обстановку. Андрей доложил: – Прибыли три машины. В «Победе» привезли, по-видимому, Варёного. В «Москвиче» двое неизвестных. А из «ЗИМа»… – Сами видели. Четверо во главе со смотрящим и двое захваченных. Один точно Гога, глаз у него один, с повязкой. Другого опознать не успели, – наверное, подельник Варёного по убийству Бугая. – Весёлая компания. – Сколько человек на хуторе? – Не знаем. – Гранату бы им в окно. – А лучше две. – Кровожадный ты, Фролов, – хихикнул Феклистов. – Дадим время на разборки или сразу войдём? – Ты начальник, тебе решать. Я бы подождал. Гогу могут для сходки в живых оставить, всё же вор в законе. А Варёного и второго наверняка после допроса с пристрастием пришьют. Вот тогда бы и входить. Можно предъявить обвинение в убийстве, задержать. – Сам так думаю, хотел подтверждение своих мыслей получить. Ну да, войди сейчас, какие обвинения предъявишь? Собрались? Так выпить, погулять, сыграть в карты. Не запрещено законом. Придётся утереться и уйти. Феклистов распорядился: – Гаевой, обойди хутор сзади, Пименов – слева. В случае захвата ни один не должен уйти. Оперативники исчезли в темноте. Глаза к темноте адаптировались, кое-что видно стало. Из избы вышел человек, встал у калитки, закурил. Потянуло дымком. – Вот сволочь, – прошептал Пименов. – Курить охота, сил нет, а он дразнит. – Потерпи, я думаю – недолго осталось. Через полчаса из дома стали раздаваться звуки ударов, крики. Братва выбивала из пленённых преступников признания. Через открытые форточки звуки по ночному лесу разносились хорошо. Немного погодя ещё крик, полный ужаса и боли, внезапно оборвавшийся. Феклистов прошептал Фролову: – Похоже, кого-то кончили, можно начинать. Ты же в разведке служил, можешь снять мужика у калитки. Он уже давно покурил и не уходит. На шухере стоит. – Попробую. – Только без стрельбы. Андрей сделал крюк, обошёл избу справа, там стена глухая. Перемахнул через забор, подобрался к углу избы. Ступал беззвучно, навыки, приобретённые в разведке в годы войны, не выветрились из памяти. Потому столкновение в прямом смысле слова для него и бандита было неожиданным. Уголовник, стоявший на шухере, решил ноги размять, а может, проявить бдительность. Секундная заминка, слишком внезапным было появление противников друг перед другом. Андрей отреагировал первым, он точно знал – перед ним враг. А бандиту ещё надо было определить – кто перед ним? Опер ударил левой рукой в кадык. Правой бить несподручно, мешает угол. Бандит крикнуть успел. После удара крик оборвался, короткий вышел. Но в избе услышали. На крыльцо выбежал уголовник, увидел лежащего на земле бандита и постороннего рядом, заорал: – Мусора! И сразу кинулся в избу, закрыв дверь. Скрываться уже не было смысла. По команде Феклистова оперативники рванули к избе. Послышался звон разбиваемого стекла, сразу выстрел, затем второй. Тихо, без стрельбы, взять бандитов не получилось. Так бывает в любой, даже тщательно спланированной и подготовленной операции. Нелепая случайность, и весь план летит к чертям. Тем более и план-то сумбурный. Кто предполагал, что бандиты приедут на хутор? В ответ на выстрелы из избы оперативники залегли. Феклистов за поленницу дров под навесом нырнул, Андрей к стене избы прижался, тут «мёртвая» зона. Николай Иванович крикнул громко: – Граждане бандиты! Хутор окружён, сопротивление бесполезно! Во избежание ненужных жертв предлагаю сдаться! В ответ одновременная стрельба из нескольких стволов. Один из уголовников высунул руку с пистолетом по локоть из окна. Андрей не упустил момент, выстрелил. Хоть и ночь, а из окна свет, с трёх метров не промахнулся. Бандит оружие выронил, заорал. Уже хорошо, один ствол минус, к тому же вид раненого, кровь, вопли – деморализуют противника. Хлопнуло несколько выстрелов сзади избы. Видимо, бандиты попытались прощупать обстановку и попали под огонь Гаевого. Банда решила пробиваться, посчитав, что оперов мало, шансы есть. Из окна высунулся ствол «ППШ», длинная очередь веером. Ого! Автомат – это уже серьёзно в умелых руках. Андрей броском к окну. Стоя за стеной, поднял руку с пистолетом, сделал три выстрела подряд. Явно попал, потому что услышал шум упавшего тела. Почти сразу распахнулась дверь, из неё на крыльцо выскочили несколько бандитов, беспорядочно стреляя по сторонам. На испуг хотели взять и прорваться. Да не вышло. Все оперативники открыли стрельбу. Грохот выстрелов, и всё стихло, потому как бандюки попадали замертво. Наверняка «шестёрки», на побегушках у авторитетных воров. Почти одновременно захлопали выстрелы сзади, Андрей понял – «шестёрки» были отвлекающим манёвром. Помчался вдоль избы, на ходу сменив обойму. Увидел выпрыгивающего из окна бандита, выстрелил дважды. Из леса выстрел, пуля рядом в бревно воткнулась, отколов щепу. – Гаевой, не стреляй, это я! Никто не стрелял. В воздухе едко пахло порохом, аж чихнуть хотелось. Из-за сосны вышел Гаевой. – Как у вас? – Прорваться пытались, всех положили. – У меня ушёл один. Сразу несколько человек полезли, успел четыре выстрела сделать, пока менял магазин, один в сторону ушёл. – И до него доберёмся! Андрей вернулся на прежнее место. Феклистов ещё раз прокричал своё предложение о сдаче. Несколько минут тишины. Андрей подумал было – всех перебили. Однако из разбитого окна голос: – Начальник, сдаёмся! – Выбросьте из окна оружие, поднять руки! И Феклистов сам пошёл к крыльцу, в руке пистолет. Андрей бросился за Николаем Ивановичем. Как пустить приятеля и сослуживца одного? Бандитам на слово верить нельзя. Могут обмануть, выстрелить или возьмут заложником, начнут торговаться. В сенях на полу труп. Опера перешагнули. На дверях в комнаты пулевые отверстия. Феклистов дверь на себя рванул и сразу в сторону, чтобы не попасть под выстрел. Фролов ещё раньше за притолоку встал. – Сдаёмся, не стреляйте! – донеслось из комнаты. Оперативники вошли. Чёрт! В комнате стоял тот человек, что разговаривал с Андреем в «ЗИМе» у его дома. Феклистов вскинул пистолет, выстрелил смотрящему в голову. Андрей удивился – зачем? Допросить можно, узнать – выбили из Гоги сведения об общаке? Николай Иванович повернулся к Андрею: – Удивлён? – Да. – А о номерочке помнишь? Если этот гад в прокуратуру попадёт, может тебя в сообщники записать. – А как же общак? – Найдётся. Ты же подтвердишь, что смотрящий выстрелить пытался? Андрей сразу сообразил. – Конечно, вон его оружие валяется. Андрей подобрал трофейный «парабеллум», обтёр рукоять платком, вложил в руку бандита, кисть мёртвую прижал к оружию, чтобы отпечатки чёткие были. Не по закону, он это понимал. Но оставлять в живых смотрящего, даже если бы он никому о разговоре с Андреем не сказал, не следовало. Смотрящий – как судья и контролёр над преступным сообществом. Феклистов пистолет в карман убрал. – Погоняло-то у смотрящего пророческим оказалось. – Не понял. – Кличка была – Голова. Наверное – умный и хитрый был. Вдвоём обошли все комнаты. В живых никого. И Варёный здесь с ножевым ранением в живот, и Гога с пулевыми ранениями в грудь. То ли воры его убили, то ли пули оперов. Феклистов выглянул в окно. – Парни, можно зайти. Сам подошёл к телефону, снял трубку. – Дежурный, это Феклистов. Звони в прокуратуру, пусть едут на хутор. Название не знаю, по Калужскому шоссе. Я «маячком» туда такси вышлю. И пусть судмедэксперта прихватят. А из райотдела труповозку и эксперта-криминалиста. Феклистов положил трубку, оглядел трупы. – Теперь возни до утра. Николай Иванович выслал на шоссе одно из такси. А после того, как приедут прокурорские, можно быть свободными. Пока прокуратура не прибыла, оперативники по-быстрому осмотрели избу. Причём и комнаты, и подвал, и чердак. Денег, как и предполагал Феклистов, не обнаружили. Зато много оружия, в кармане у одного – набор отмычек. Документы, необходимые для идентификации, оказались не у всех убитых. Андрея интересовал вопрос – захватил ли Гога общак и признался ли Голове, где его спрятал? Вопрос существенный, ведь по словам Гаевого, одному бандиту всё же удалось уйти. До шоссе недалеко, и он вполне может поймать попутку до Москвы, и, не исключено, что к утру уже доберётся до воровского общака. Но сейчас предпринять ничего нельзя. Опергруппа должна ждать приезда экспертов и прокуратуры. Возни в самом деле оказалось много. Эксперт-криминалист сделал снимки, откатал отпечатки пальцев у убитых. Потом прокуратура довольно долго беседовала с оперативниками. Разъехались с хутора почти в полдень. – Парни, у кого нет срочных дел, позволяю сегодня отдыхать. Опера встретили распоряжение одобрительно. Все устали, сказывалась бессонная ночь, боестолкновение. Счастье, что никто из оперов не убит, не ранен. И это при том, что у бандитов был автомат, а сами они были под прикрытием стен. Не иначе – повезло! Андрей на трамвае, а потом пешком добрался до дома, вошёл в подъезд. Лифта в доме не было, надо топать. Поднялся на шесть ступенек, до площадки первого этажа, а сзади знакомый голос, который слышать сейчас он хотел меньше всего. – Что, мусор? Думал – всех положили? Руки подними и повернись, только медленно. Говорил тот мужчина, который его уже встречал у подъезда, проводил к «ЗИМу» со смотрящим. И которому он звонил, когда вышел на убийц Бугая. Андрей повернулся, перед ним стоял один из подручных убитого Головы, в руке пистолет. – Что, мусор, думаешь, всех на хуторе положил? Ты за нами проследил, о хуторе не знал никто! Убью я тебя, и о пощаде не проси. – Последняя просьба есть, в ней даже приговорённым к казни не отказывают. – Говори, – кивнул бандит. – Гога сказал, где общак? – Не нашёл он его, мы на тебя надеялись. Бандит вскинул пистолет, нажал спуск, курок сухо щёлкнул, а выстрела не произошло, осечка. Патроны-то ещё фронтового выпуска, да после войны почти десять лет прошло, подвели. Андрей моргнул непроизвольно. Трудно стоять под стволом без права на помилование. Андрей бросился на бандита. Промедли он миг, и несостоявшийся убийца успеет передёрнуть затвор. Опер прыгнул и ударил бандита головой в солнечное сплетение. Бандит выронил пистолет, рухнул, Андрей начал его молотить кулаками по морде. Бандит уже недвижим, Андрей продолжал бить и бить, не соображая. Всплеск адреналина требовал выхода. Скрипнула входная дверь, в подъезд вошла соседка – старушка. Только тогда Андрей прекратил бить. Стало неудобно. Сидит опер на мужике и молотит его, что соседка о нём подумает? Поднялся, платком поднял пистолет, сунул изъятый пистолет в карман пиджака. Потом обыскал лежавшего, из брючного кармана достал нож-бабочку, тоже убрал в карман. Во внутреннем кармане пиджака бандита обнаружил записную книжку, пролистал. Записи непонятные, явно зашифрованные, вроде Яша 2800. Или кличка и цифры, похожие на телефонный номер. Надо будет изучить в спокойной обстановке, на светлую голову. Кулаки в кровь разбиты, костяшки саднят, но сам цел, а вот у мужчины не лицо, а кровавая маска. Андрей бегом поднялся в квартиру, своим ключом отпер дверь, схватился за телефон, висевший на стене в коридоре. Набрал номер дежурного в своём райотделе. – Николай, ты? Это Фролов. К моему дому, адрес, надеюсь, не забыл, срочно «воронок». Есть клиент, срочно, ты понял? И, не выслушав ответ, повесил трубку. Из комнаты на голос мужа выглянула Мария. – Обедать когда? – Позже, времени нет! И кубарем по лестнице вниз. У мужчины уже двое сердобольных соседей. Одна тётка из тридцать седьмой квартиры платочком ему лицо вытирает. – Распустилось хулиганьё! Прямо в подъезде приличного мужчину избили! Завидев Андрея, загомонили. – Куда милиция смотрит! – Этот приличный человек – убийца, с пистолетом по мою душу явился! Желание ему помочь ещё не пропало? Женщины в страхе отшатнулись. – Ужас какой. Днём в подъезде! И быстренько убрались. Мужчина дышал, даже пытался двигать руками. Жалости к нему не было. Если бы не осечка пистолета, сейчас бы он лежал на полу в подъезде. Через четверть часа подкатил «воронок», в подъезд зашёл водитель – милиционер Соломенцев. – Андрей Михайлович, здравия желаю! Что у вас? – Покушение на меня. Этого надо в отдел доставить, в КПЗ. – Я, конечно, доставлю. Но, может, его лучше в больницу? – Много чести! А сдохнет, Родина по нему плакать не будет. Берись! Вдвоём вынесли мужчину из подъезда, погрузили в «воронок». Пришлось и Андрею ехать, писать сопроводительные документы. Дежурный, как увидел избитого, замахал руками. – Товарищ Фролов! Куда же его в КПЗ? Ему в больницу надо. Отдаст концы в камере, кто отвечать будет? Это же ЧП! – Я отвечу. Вызови «Скорую», пусть осмотрят, помощь окажут. И в камере этот гад должен быть один. Ты меня понял? – Понял. Были случаи, когда в камеру помещали нескольких задержанных. Посаженных за мелочовку утром, после штрафа, отпускали. Серьёзные уголовники ухитрялись передать своим подельникам записку или устные указания, серьёзно влияющие на ход дела. – Я ушёл, до утра не беспокой. – Соломенцев, отвези Фролова, пока срочных дел нет. Андрей позорно уснул в машине. Уже во дворе водитель деликатно кашлянул, потом тронул за рукав. – Андрей Михайлович, приехали. Ваш дом. – Спасибо, выручил. Едва поев, Андрей разделся и рухнул на постель. Мария стояла рядом, смотрела на мужа, качала головой. Вот что в его службе такого, чтобы за маленькую зарплату так выматываться? Андрей проснулся утром, быстро попил горячего чая, как любил, побрился, осмотрел одежду, почистил щёткой. И бегом к остановке трамвая. Успел вовремя. У оперов вид помятый, как с глубокого похмелья, а запаха соответствующего нет. Андрей на ухо Гаевому шепнул: – В КПЗ сидит тот, кто вчера из избы ушёл. – Да ну! Кто же его? – Я. Выстрелить в меня в подъезде дома хотел, да осечка вышла. – Везучий ты, Фролов! Счастлив твой ангел. Слово последнее услышал Феклистов. – Это кто про ангела? Реакция у Фролова отменная и стреляет, как снайпер. Учиться у него надо. Так, начинаем. Разговор шёл долгий. Разбирали ошибки и недоработки вчерашнего захвата хутора, потом Феклистов о текущих уголовных делах заговорил. Сроки поджимали. – Напоследок радостное известие. Партия и правительство уделяет большое внимание работе правоохранительных органов. Нашему райотделу в числе лучших выделено сразу два автомобиля. Один «ГАЗ-69», для дежурной части, а второй – «Победа», конкретно для уголовного розыска. – Ура! – откликнулись оперативники. – Только пусть без раскраски будет. Под раскраской понимали синюю полосу на борту с надписью «Милиция». Если для машины дежурного отделения такая надпись необходима – стражи порядка едут, то на машине оперативников надпись излишняя. Иной раз скрытно проследить за кем-то надо. Из-за желтой окраски машин милиции, да с синей продольной полосой, жулье называло их «канарейками». Вообще, год оказался богатым на события. Каждый месяц «Правда» печатала о новостях. 19 февраля вышел Указ Верховного Совета о передаче Крыма в состав Украины. 13 марта создан Комитет Государственной Безопасности СССР. 2 марта Постановление ЦК КПСС «Об освоении целинных земель», выполнять которое поехали в Казахстан тысячи молодых людей со всего Союза. 14 марта объявили о завершении строительства кольцевой линии Московского метрополитена. 6 июня, в ознаменование 800-летия Москвы, на Тверской площади открыли памятник основателю Москвы Юрию Долгорукому. Нечасто бывало, чтобы большевики ставили памятник князю. Но были и другие события, не освещавшиеся в прессе. Так, 14 сентября на Тоцком полигоне в Оренбургской области был произведён ядерный взрыв и учения, в которых участвовали 45 тысяч военнослужащих, которые после взрыва преодолели заражённые участки местности, получив огромную дозу облучения. А 17 сентября на острове Новая Земля открыли ядерный полигон. СССР становился мощной ядерной державой. Но наряду с этим – восстание политзаключённых 18 мая в Кенгирском лагере в Казахстане, жестоко подавленное. Цензура строго смотрела за средствами массовой информации. О выпуске на городские маршруты нового троллейбуса «МТБ-82» в весёлой жёлто-голубой раскраске – это пожалуйста. О трагических событиях – ни-ни. Нет и не может быть в стране победившего социализма печальных происшествий. На этом фоне получение двух новых автомобилей райотделом милиции смотрелось жизнеутверждающе. Страна оправилась после войны, и у народа были радостные ожидания. А уж после Двадцатого съезда партии, когда Н. С. Хрущёв объявил на закрытом заседании только для коммунистов о культе личности вождя, о порочных методах его работы, повеяло свежим ветром перемен. Неделю почти все оперативники вынужденно общались с прокуратурой. Писали объяснительные о применении оружия. Шутка ли, сразу двенадцать трупов! И где – по соседству со столицей! Партия чётко требовала от надзирающего за законностью органа – прокуратуры, разобраться и наказать виновных. До сих пор действовал постулат, что уголовник – оступившийся пролетарий. А опера пролетария под пули, нехорошо! Прокуратура и сама видела, что по-другому действовать нельзя было, у преступников на хуторе не только пистолеты были, но и автомат. К тому же все убитые не раз были судимы за серьёзные преступления. Выход нашли – была разборка среди преступников, перебили-перерезали друг друга сами, оперативники подоспели уже к концу трагедии, фактически – бойни. За то, что не предотвратили, последовали наказания – Феклистову, как руководителю подразделения, объявили выговор, причём строгий. Хуже только неполное служебное соответствие, за которым следует снятие с должности. За нападение на сотрудника милиции на избитого Фроловым в подъезде дело завели. По-хорошему на Коростелёва, это фамилия подручного при смотрящем, надо заводить дело по факту убийства и вооружённого сопротивления властям на хуторе. И Феклистов, и Фролов знали, что он был на хуторе. Но доказать как, если живых свидетелей нет? Сам Фролов, как потерпевшая сторона, лицо заинтересованное, дело Коростелёва вести не мог, его допрашивал Ватутин. Но, по договорённости, зашёл раз в кабинет. Ватутин вышел на несколько минут, оставив их вдвоём. На лице преступника коросты на месте ударов. – Эх, об одном жалею, что осечка вышла, – сразу сказал Коростелёв. Он был не раз судим, каждый раз под новой фамилией, кличку в воровском мире имел Шакал. Вероятно, за подлянки. – И я тоже, что не грохнул тебя в подъезде. А встречу ещё раз, застрелю. – Это не по закону! – О законе вспомнил? Ты скажи, что из Гоги вытрясли? – Не взял он общак. Мы его хату обыскали и Варёного – пусто. Клялся, что воровских денег не видел. Андрей Шакалу не верил, для вора соврать оперу или в отказ уйти – святое дело, будет чем похвастать перед сокамерниками. Но денег на хуторе не нашли, а уйти с ними Шакал не мог. Он и без груза еле вырвался. Но где-то же деньги эти есть? Дело на Коростелёва передали в суд. Убийства не произошло, хоть и по случайности, поэтому Шакал получил пять лет лагерей – за нападение на представителя власти и незаконное хранение оружия. Стрельбы-то не было! Если выйдет через половину срока по условно-досрочному освобождению, уже через два с половиной года объявится в Москве. А такие, как он, могут мстить. Феклистов связи задействовал, и Шакала не отправили на Север или на Колыму, а этапировали на «Красную зону», где верх держали вставшие на путь исправления. Там ломали и авторитетных воров, и Шакала сломают, выйдет овощем, а то и опущенным, которого братва презирать и сторониться будет. Несколько недель прошло в каждодневной рутине – кражи, пьяные драки, поножовщина. Андрей о происшествии на хуторе уже подзабыл. А одним днём позвонили ему из ОРУД. – Фролов, ты? – Я. – Капитан Матвеев. Помнишь «Победу» на берегу реки? – Как не помнить! А что? – Нашли мы машину, с которой «Победа» столкнулась. Запишешь или запомнишь? Лист бумаги и карандаш всегда на столе для таких случаев. – Диктуй! Андрей записал номер и марку машины, фамилию владельца, адрес. – Спасибо! – И положил трубку на аппарат. Дело за смертью преступников уже закрыто. Была авария угнанной «Победы» или нет, кому оно сейчас надо? Но что-то обеспокоило, а конкретно – адрес. Где-то он, похоже, встречался. Заело, начал рыться в уголовном деле. Раз авария была с «Победой», то и дело по убийству Бугаева. Опа! Адрес тот же, улица, дом, только квартиры разные. Занятно! И это не случайное совпадение, таких чудес не бывает. Вышел Андрей из того возраста, когда в сказки верят. А стало быть, надо ехать к владельцу, прощупать его. Что за авария, когда, при каких обстоятельствах? Пошёл к Феклистову, доложил вновь открывшиеся данные. – Это, выходит, убитый Бугаев и собственник аварийной машины в одном доме проживали? – спросил начальник угро. – Именно. В случайности я не верю. – Дело уже закрыто, – поморщился Феклистов. – Зачем ворошить старое? Или тебе делать нечего? Так я подкину работёнку. – Николай Иванович, дай машину, я за час-полтора обернусь. Для меня факт аварии с машиной соседа любопытен. Представь, уже месяц после аварии прошёл, и ОРУДовцы нашли машину, причём владелец об аварии не заявлял. – Ладно, езжай. Водителю скажешь – я разрешил. На «Победу» водителем приняли нового сотрудника, Александра Чухно. Парень молодой, дотошный, в свободное время то под капотом машины возится, то натирает любовно. Добрались до Сокольников, путь к дому Андрей показывал. У первого подъезда стоит чёрный трофейный «ДКВ». После войны трофейных мотоциклов и машин в стране много было. Из-за отсутствия запчастей, из-за аварий количество их медленно и неуклонно снижалось, и уже сейчас в Москве редко можно встретить «Хорьх» или «Мерседес», «BMW». Статусные машины, в Германии на таких начальство ездило. Андрей к машине подошёл, осмотрел. Никаких следов аварии. Водитель Чухно тоже подошёл. – Андрей Михайлович, что ищем? – Следы аварии на кузове. Александр наклонился, осмотрел машину, поводил рукой. – Вот здесь, на заднем крыле, вмятина была. Отрихтовали, зашпаклевали, покрасили. А всё равно немного отличается. Андрей следов ремонта так и не увидел, что поделать – не технарь. – Посиди в машине, я в квартиру. Андрей поднялся на этаж, надавил кнопку звонка. Как только дверь открыли, предъявил хозяину квартиры удостоверение. – Уголовный розыск. Вы гражданин Сабуров? – Я. Мужчина отступил в коридор. Андрей видел – не ожидал визита милиционера Сабуров, испугался. – Как же так, авария произошла, а вы о ней ничего не сообщили? – Андрей начал издалека. Он понял, что-то мужчина скрывает. – Ах, это? Небольшая вмятина, которую уже исправили. Можно сказать – мелочь. – При каких обстоятельствах вы её получили? – Сдавая задом, не усмотрел, на столбик наткнулся. Не на чужую машину, вреда никому не нанёс. – Где же это произошло? – Уже не помню, месяц прошёл, а то и больше. – Будете говорить правду или мне вас доставить в отделение? С участием вашей машины произошла авария. Вам напомнить? – Зачем? – облизнул пересохшие губы Сабуров. – Вам знаком гражданин Бугаев? – Мы соседи по дому, только он в другом подъезде жил. – Естьсвидетели, которые видели, как произошла авария. Вы остановились, двое мужчин выволокли из вашей машины Бугаева и пересадили в свою машину. Или не так было? – Андрей немилосердно врал, но для дела. Сабуров побледнел. – Не так? Учтите, чистосердечное признание смягчает вину, а упорство добавляет срок. – Господи, какой срок, о чём вы? – Не забыли «Победу» бежевую, которая вас ударила? На ней остались частицы краски с вашей машины, что подтверждается экспертизой. Отрицать бесполезно. И в той «Победе» убили Бугаева, соседа вашего. На заднем сиденье пятна его крови. Надо давить психологически, мужчина перепуган, явно что-то знает и молчит. От слов Андрея Сабурова затрясло, опер испугался – не лишится ли хозяин квартиры и владелец автомобиля сознания или его хватит апоплексический удар. Андрей сбегал на кухню, налил стакан воды, подал мужчине. Пока Сабуров трясущейся рукой донёс стакан до рта, половину расплескал. Зубы мелко стучали о стекло. Вот же слизняк! Попив воды, мужчина тяжело поднялся, вытащил из шкафчика корвалол, накапал в стакан, выпил. – Сердце, знаете ли, слабое. – Тюремные нары и лагерь на севере здоровья не прибавят. – Давайте как-то договоримся. Я расскажу всё, как происходило. Тяжело носить в душе такой груз. И всё выдам добровольно. Только не в тюрьму. Для меня с моим здоровьем даже маленький срок окончится пожизненным заключением. Вы же понимаете, я умру там. – Хорошо, я послушаю. Но если услышу сказки, пеняйте на себя. Я человек добрый и только поэтому иду вам навстречу. Видели бы вы моего начальника! Настоящий зверь! Андрей осёкся. Не дай бог, Сабурову опять станет плохо. Он не подследственный, не подозреваемый, сляжет в больницу. – Месяц назад, может быть, больше, число не помню, ко мне обратился Бугаев. Не скрою, выпивали мы иногда, в картишки перебрасывались. Я бобыль, у него жены нет. А собеседник он интересный. Так вот, попросил он меня надёжно укрыть два чемодана. Когда он так сказал, я поинтересовался – почему? Он в ответ – на пару недель уехать хочу, замки на двери слабые, ценные вещи оставить опасаюсь. Почему не помочь соседу? Я согласился. Правда, сомнение выразил. У меня-то в двери тоже замки простенькие. А он в ответ – у тебя же дача есть, укроем в дровянике или закопать можно. Две недели срок небольшой, ничего испортиться не успеет. Я, старый дурак, согласился. На следующее утро он позвонил мне, сказал машину к подъезду подогнать. Вышел из подъезда с двумя баулами. Баулы хорошие, кожаные и большие. Бугаев не мальчик, но силушка есть, донёс с трудом. Добрались до дачи, она у меня по Минскому шоссе. Зимой я там не бываю, а летом часто, иной раз неделями живу. Володя, то есть Бугаев, сам место присмотрел, сам яму выкопал, оба баула туда опустил. Яму прикопал да хитро, дёрном прикрыл. С виду и не скажешь, что яму недавно копали. Строго так наказал – никому ни слова. А кому мне говорить, если один проживаю. Друзья старые кто умер, а кто немощен. Поехали обратно, уже перед въездом в город «Победа» слева выскочила и нас ударила. Понятно, остановился я. А из «Победы» выскочили двое и сразу к Бугаеву. Один пистолет на него наставил – большой, чёрный. Схватили они его и в свою машину, на заднее сиденье. – Погодите, выходит – их трое было? – Ну да, что непонятного? Один за рулём был, а двое соседа моего тащили. Я испугался – ужас как! И решил в ОРУД не заявлять, потому что «Победа» умчалась сразу, а я номеров с испугу не заметил. – Вы знаете, что Бугаев сидел? – Говорил он как-то. Но ведь не бандит же! Сказал – пьяная драка была. – А человека за рулём разглядели? – Нет, солнце от лобового стекла отблёскивало. – Дальше что? – А что? Посидел немного, успокоился, домой поехал. День прошёл, другой, а Бугаева нет. В милицию идти побоялся. Через знакомых хорошего жестянщика нашёл. Крыло заднее бы заменить целиком, да где его на мою машину найдёшь? Пришлось ремонтировать. – Сейчас поедем на вашу дачу, посмотрим, что за вещи Бугаев оставил. – Помилуй бог, я после того происшествия за руль садиться боюсь, недели две не выезжал. – Мы на своей машине отвезём, туда и назад. Сабуров на нездоровье ссылаться стал, но Андрей сказал жёстко: – Едете с нами, выдаёте вещи Бугаева, пишете заявление о добровольной выдаче, и всё. На «Победе» бандиты были, если узнают, что вещи на вашей даче, боюсь – у вас будут неприятности. – Упаси бог! Еду. – Ключи от дачи не забудьте прихватить. Лопата там есть? – А как же, все инструменты. Через пять минут уже ехали на машине угро к Минскому шоссе.Глава 7. Общак
Дача оказалась маленькой, старой, большая часть участка засажена деревьями. – Когда супруга была жива, всё лето здесь жили, – пояснил Сабуров. – А в этот год наездами бываю – за домом присмотреть, урожай собрать. Яблок в этом году много должно быть. Мужчина прошёл к сарайчику на участке, взял лопату. Потом встал между двух яблонь. – Здесь! – топнул ногой. – Саша, принимайся за дело. Водитель, как самый молодой, поддел дёрн, отложил пласт в сторону. Чувствовалось, что яму рыли недавно, земля мягкая была. На глубине двух штыков показалась мешковина. Андрей с Александром ухватились, вдвоём вытянули. Андрей горловину развязал, вытянул большой баул, открыл защёлки замка. Внутри – полно денег в банковской упаковке. Чёрт! Надо было понятых найти, акт составить. Но Андрей понятия не имел, что найдёт ценности. А теперь поздно, от Феклистова очередной нагоняй получит. – Саша, продолжай. Рядом ещё такой же груз будет. Стоило водителю несколько раз ковырнуть лопатой, ещё мешок показался. Вытянули наверх из ямы. Андрей замки открыл. Теперь понятно, почему баул такой тяжёлый. В кожаной сумке, явно бывшей в употреблении, золотые изделия – кольца, перстни, цепочки, брошки, серёжки. Кое-где с царапинами, металл тусклый. Воры сдавали украденные или снятые при грабежах драгоценности в общак. Понятно – не всё, далеко. Это же сколько лет такое добро копилось, собиралось? Андрей таких ценностей в руках сроду не держал. И за каждой золотой «безделушкой» чьи-то слёзы, а то и кровь стоит. Опер вовсе не был уверен, что это весь общак. Здесь на «подогрев» зоны, на подкуп деньги. Остальная и наверняка большая часть крутится в деле. Андрей вспомнил про записную книжку, изъятую у Коростелёва. Надо подробно её изучить. Раньше руки не доходили. А ещё – сделать почерковедческую экспертизу, узнать, кто писал – Коростелёв или Бугаев. Вполне может случиться, что записная книжка с зашифрованными записями принадлежала убитому Бугаю. Бандиты Гоги её изъяли, полагая, что там есть интересные для них записи. А уже на хуторе от Гоги книжка попала к Коростелёву. Просто так Шакал бы её не таскал. Александр, видя, что Андрей застыл в задумчивости, кашлянул. – Товарищ Фролов! – Да, прости, задумался. Едем в райотдел. – Товарищ Фролов, вы обещали меня отпустить, – заныл Сабуров. – После того, как напишете заявление о добровольной выдаче не принадлежащих вам средств! – напомнил Андрей. – В следующий раз будете более осмотрительно выбирать себе знакомых. Теперь перед Феклистовым у Андрея есть двое свидетелей. Баулы уложили в багажник. У Андрея мелькнуло в голове, что если бы воровское сообщество знало, что он погрузил в багажник, немедленно попытались бы отбить, устроив засаду и не погнушавшись применить оружие. Обратно ехали в молчании. Чухно остановил машину прямо у входа. Один баул взял Андрей, другой – Александр. Сразу проследовали к Феклистову. Андрей, постучав, вошёл первым. Николай Иванович сразу принялся ругаться. – Ты обещал машину через час-полтора вернуть! А сейчас… И замолчал. Следом за Андреем водитель вошёл, и оба при больших сумках. Андрей свою сумку на стол начальнику водрузил, приказал водителю: – Ставь рядом! Феклистов встал, смотрел на сумки с любопытством. Раз Андрей устроил такой цирк, значит, обнаружил нечто серьёзное. – Чухно, свободен, спасибо. Сабуров, пройдёмте со мной. Андрей завёл его в комнату оперативников, где сидели Гаевой и Ватутин, посадил за свой стол. – Вот бумага, ручка, садитесь и пишите. И парням подмигнул, чтобы присмотрели. А сам к Феклистову. Не вскрыл сумки Николай Иванович, хотя нетерпение и любопытство одолевало. – Показывай! Андрей открыл один баул, другой. – Прошу! Феклистов в баулы заглянул, ахнул. – Общак? – Похоже. Бугаев, видимо, почуял неладное, слежку за собой или ещё что. Приятелю, не связанному с преступным миром, на дачу отвёз и закопал. В случае чего у соседа искать никто бы не додумался. Ведь мы же с тобой не догадались? Если бы не ОРУД и адрес, ценности так бы и лежали в земле. – Погоди, ты не оформил актом? – Только заявление о добровольной выдаче, сейчас Сабуров под приглядом оперов пишет. – Фролов, ты чего творишь? У меня же строгий выговор. А сейчас влепят неполное служебное соответствие. – Николай Иванович, да за такие деньжищи выговор снимут. Благодарность в приказе объявят, это как пить дать. – Твои бы слова да начальству в уши. Теперь из банка кого-то надо вызывать, понятых, пересчитывать всё. А время вечернее, где финансиста найти? – Нашего, из управления, ещё рабочее время. – Ну да, полчаса осталось, а считать до утра. Но за трубку телефона взялся. – Ты вот что. Коли Сабуров твой добровольно выдал, пусть скажет, что сам принёс в райотдел. Ну – совесть замучила, вещички от погибшего приятеля остались, решил сдать, а что в сумках, не знал. – Понял. Андрей вернулся в комнату оперов. Те понятливо вышли. Андрей заявление перечитал. – Так, непорядочек. Дописать надо. Принёс сам в райотдел милиции, так как являюсь честным человеком, а вещи не мои и что в сумках, я не знал. – Так вещи на даче были, я не приносил. – Вам хочется за укрывательство ценностей, неправедно нажитых, посидеть годик-два в тюрьме? – Упаси бог! – Допишите, про дачу забудьте. Принесли сами. – Понял. Даже не знаю, как вас благодарить. Вы меня выручили! Андрей взял бумагу, перечитал, кивнул удовлетворённо. – Вот теперь вы свободны. И не забудьте, что писали. Ни шагу в сторону. И понятное дело – в доме или знакомым не говорить ничего. – Спасибо! Андрей к Феклистову, заявление Сабурова на стол. Начальник угро прочитал. – Ну вот, другое дело. Не делай так никогда, по шее получишь. Закон превыше всего, а сегодня ты самовольничал. Бери свои баулы, едем. – Куда? А понятые? Акт? – В управление, пока финансисты на месте. Пусть считают, да и хранилище у них есть, охрана. Если урки про ценности у нас в райотделе прознают, штурмом возьмут. – Это ты хватил. – Людей и оружия у них хватит, как и наглости. Каждый из оперов взял по сумке. Феклистов заявление Сабурова прихватил, в карман сунул. Эта бумага – документ, который прикроет их шеи, чтобы не намылили и не настучали. При каждом Управлении, в МУРе в том числе, были финансовые отделы – денежное довольствие выдать, премию. Туда оперативники явились. Сдавать деньги и ценности можно было туда или в госбанк под расписку. Когда начальник финотдела увидел, что ему привезли в баулах, взмахнул руками. – Феклистов, ты что же делаешь? Тут работы на всю ночь! – Думаешь, это нам с неба упало? Сколько побегать да пострелять пришлось. О целой войне на хуторе слышал? – Где двенадцать трупов? – Во-во. Воровской общак. Мы своё дело сделали, теперь ваш черёд. Понять начфина можно. Если деньги пересчитать относительно просто, то с золотыми изделиями хуже. Мало взвесить, причём на точных весах, до десятой доли грамма, ещё каждое изделие описать надо. А уже после экспертизу произвести – золото ли? Если золото, какой пробы? Фото сделать, оперативникам описание и фото раздать. Не проходили ли по уголовным делам эти изделия. Было бы золото из магазина, было бы проще. Начфин написал акт приёмки ценностей, Николай Иванович с ним отправился к начальнику МУРа. При Сталине, который работал до глубокой ночи, многие столичные руководители переняли такой стиль работы. «Сам» мог вызвать к себе в любое время. После смерти Сталина нравы смягчились, но всё равно раньше девяти вечера начальство было на рабочем месте. Фролов ждал начальника угро в приёмной. Дверь двойная, о чём говорят в кабинете, не слышно? Феклистова не было долго, Андрей уже стал подозревать, что и ему и Николаю Ивановичу грозит выволочка. А за что – начальство всегда найдёт. Дверь в приёмную приоткрылась, выглянул начальник угро, подмигнул. – Фролов, зайди. В кабинете начальника знаменитого МУРа Андрей раньше не был. Войдя, встал по стойке смирно, доложил: – Оперуполномоченный старший лейтенант Фролов! – Чувствуется военная косточка! – кивнул генерал. – Воевали? – Так точно, в разведке. – Во какие люди в уголовном розыске служат! – Генерал улыбнулся. – Садись, опер, ты Феклистов – тоже. Хорошее дело вы, парни, сделали. У преступного сообщества базу из-под ног выбили. Сколько там по деньгам ваши сумки потянут, не знаю. Но совершенно точно на них можно не один детский садик построить. Молодцы! С тебя, Феклистов, строгача снимем, а тебе, Фролов, премию дадим. Но это если кадры и замполит возражать не будут. Можете быть свободны. Оперативники разом поднялись, направились к дверям. Вдогонку генерал бросил: – А на хуторе действовали правильно. Был бы я на вашем месте, так же поступил. Вот и пойми начальство. То выговор объявят, то действия одобрят. Из приёмной в коридор вышли, перевели дух. Фролов засмеялся: – Николай Иванович, с тебя выговор снимут, а ты говорил – шею намылят! – Заявление грамотно написано. По-хорошему полагается сразу пересчитать при понятых, но обошлось. Тебя домой подбросить? – Желательно. А то я жену только ночью и вижу. – Операм, Андрей жениться не надо. Жёны нас по праздникам видят и то не всегда. Через неделю вышел приказ по Управлению. «…за проявленные грамотные действия с начальника уголовного розыска Феклистова Н. И. ранее наложенное взыскание в виде строго выговора снять, оперативного уполномоченного Фролова А. М. премировать половиной месячного денежного довольствия». Феклистов, получив приказ, показал его Андрею. – Читай. Андрей приказ прочёл, вернул. – Щедро. – Не ёрничай, могли благодарность дать. Иди к финансисту, распишись. И помалкивай. Дойдут твои слова до замполита, сразу прилепят «шкурничество». Ты же за свою службу денежное довольствие получаешь. – Верно всё, но могли бы и оклад дать. У меня вон костюм совсем поизносился, Марии обновки купить надо. Формой государство обеспечивало, но оперативникам в ней ходить несподручно, если только по торжественным праздникам на собрания. Всё больше в гражданской одежде, а её покупать за свои кровные приходилось. Андрей спустился на первый этаж, расписался в получении. Будет чем Марию обрадовать. Ещё в сентябре 1953 года состоялся Пленум ЦК КПСС, на котором Н. С. Хрущёв был избран Первым секретарём ЦК. В первые годы правления Никита Сергеевич занялся реформаторством. Перемен требовала сама жизнь. К концу 1954 года численность населения в СССР достигла предвоенного уровня. Острой становилась жилищная проблема. Вместе с ней обострилась продовольственная. Её решили, начав осваивать целину руками молодых, по большей части комсомольцев. С жильём было сложнее, семьи ютились в подвалах, коммуналках, бараках. Немецкие военнопленные, трудом которых были восстановлены многие производства и предприятия, вернулись в Германию. Спешно принимались планы по строительству. Но принять на бумаге – мало, нужны кирпичные и цементные заводы, каменщики и бетонщики, самосвалы и строительные краны. Многим столичным, да и не только, жителям Хрущёв запомнился массовым строительством. Возникали целые районы новостроек. Да, с целью экономии возводились простенькие пятиэтажки, позднее прозванные «хрущёвками», но они позволили переехать обитателям коммуналок и бараков в отдельные квартиры. Наряду с жилищным строительством начала развиваться лёгкая промышленность, в магазинах появлялись новые фасоны, модели, правда, унылых расцветок – серые, чёрные, коричневые. Андрей с Марией в первый же выходной отправились в магазин. Премия, да кое-какие деньжата успели скопить. Сначала купили Марии платье, а потом Андрею костюм. Недорогой, тёмно-серый, но он и этой обновке был рад. А через полгода их коммуналку стали расселять. В один прекрасный день пришли серьёзные дядьки из исполкома, походили с важным видом по квартире, собрали всех ответственных квартиросъёмщиков на кухне, вручили смотровые ордера. Что это такое и с чем их едят, не знал никто. Одна из жиличек спросила: – Так что, переезжать уже можно? – Дом недостроен, пока посмотреть. Андрей с Марией не верили своему счастью. Коммуналка у них малюсенькая, только и стоит что шифоньер, кровать, стол и два стула. Все «удобства» общие, в коридоре. Кухня одна на всех, и вечером, когда включены все примусы и керогазы, буквально нечем дышать. Да ещё на верёвках висит сушащееся бельё. По утрам к «удобствам» очередь. Долго не могли уснуть. Утром, после планёрки, Андрей отпросился у Феклистова. – Заболел, что ли? – Нет. Дело важное, вчера смотровой ордер дали. – Поясни. Феклистов тоже был не в курсе. – Квартиру в строящемся доме смотреть. – Зачем? – Нашу коммуналку и, похоже, весь дом расселять будут. – О! Тогда отпускаю. До обеда управишься? – Постараюсь. Дом оказался в Люблино, не очень далеко от автозавода, где выпускали «Москвичи». Станции метро и близко нет, зато остановка электрички на другой стороне улицы. Но молодые надеялись, что приспособятся, район перспективный, глядишь – и метро построят, транспорт по тем временам быстрый и удобный. Вокруг дома, как всегда у строителей, настоящий бедлам из строительного мусора, пакетов кирпича, мешков с цементом и ещё бог знает чего. Прораб, после предъявленного смотрового ордера, сам провёл. – Вот эта квартира. Однокомнатная, с маленьким балконом, на стенах пока штукатурка, а полы и вовсе не сделаны. Но – отдельная, хоть и мизерная кухня и совмещённый санузел. Мечта! Мария от восторга едва не всплакнула. – Вот повезло-то, что коммуналку расселяют! В очереди на жильё ещё бы лет десять-пятнадцать стоял! Это верно. Некоторые опера в отделе жили не лучше Андрея, в одной комнате коммуналки вшестером, а Чухно, водитель «Победы», вообще в пригороде, в бараке. Все надеялись – временно, настанут лучшие времена. Тем более успехи социалистического строя налицо – строительство жилья началось, а не только заводов. Мария после осмотра домой поехала, Андрей к себе на службу, настроение приподнятое. А Феклистов крылья за спиной сразу обломал. – Бери машину и на Кутузовский. У дипломата часы сняли и портфель отобрали. Можно сказать – скандал международного масштаба. – Если международного, может, КГБ займётся? – Сам знаешь, как к спецслужбам на Западе относятся. Скажут – КГБ грабёж подстроило. И пошевеливайся, ты сейчас государство представляешь. Хорошо хоть Андрей в новом костюме был. На «Победе» домчались быстро. В доме на Кутузовском проживали сотрудники посольств. Двор закрытый, у входа милиционер. Андрей удостоверение предъявил. – Кого ограбили, где потерпевший? – В семьдесят шестой квартире. – Он хоть по-русски говорит? А то как с ним общаться? – Лучше нас с тобой. Андрей уже от будки стеклянной отходил, как милиционер бросил вдогонку: – Противный, держись осторожнее, товарищ Фролов. – Учту. Андрей поднялся по лестнице, хотя лифт был. Позвонил в дверь, которую открыли не скоро. Мадам, похоже – жена дипломата, укорила: – Очень долго ждём! Андрей поздоровался, предъявил удостоверение. Мадам проводила его в квартиру. Дипломат полусидел-полулежал в кресле, на голове – смоченное водой полотенце. – Ах, какая неприятность! Меня ограбили, прямо в центре города! Ужас! – простонал он. – Уголовники есть везде, думаю – ваша страна не исключение. Попрошу ваши документы. Пострадавший вытащил из кармана дипломатический паспорт. Одна из республик Южной Америки, пресс-атташе посольства. Птица невелика, а ведёт себя как посол. Впрочем – сути дела это не меняет. – Заявление в милицию писать будете? – Это обязательно? – Нет заявления – нет расследования. – Везде бюрократы. Господин уселся за стол, взял бумагу и ручку, да не простую – с золотым пером известной фирмы. – Мне писать по-русски? – Если сможете. В ответ – снисходительная улыбка. Написал пресс-атташе быстро. Андрей прочитал. Написано грамотно, кратко. – А теперь подробности, пожалуйста. – У меня была важная встреча с представителем одного из посольств. Посидели в ресторане, я на машине поехал домой. Вернее, попытался, потому что оказалось проколото заднее колесо. – Вы были без водителя? – Мне так удобнее. Я остановился, вышел. – Извините – на машине дипломатические номера стояли? – Конечно, машина посольства. Только достал из багажника запасное колесо и домкрат, как подбежали двое. – Вам они незнакомы? – Как вы могли такое подумать? Просто нонсенс! – Как они выглядели? – Один сорвал с левой руки часы, довольно дорогие, второй схватил портфель, он находился на переднем сиденье. – Грабитель открыл дверь? – Нет, у меня было опущено стекло. – Довольно рискованно. Так вы не ответили на мой вопрос. – Честно говоря, я был шокирован. Центр города, прохожие, и вдруг такое. – Молодые, старые? – Лет по тридцать. – Во что одеты? – На одном синяя рубашка, брюки то ли тёмно-серые, то ли чёрные. А второго я не запомнил совсем. – Какие-либо особые приметы были? Родинки, шрамы, татуировки? – Что-то на пальцах, я не присматривался. – Ну хорошо, что находилось в портфеле? И как он выглядел? – Портфель коричневой кожи, а в нём бумаги, ничего ценного. – Надеюсь – бумаги не секретные? – Секретные из посольства выносить строго запрещено. Пресс-релизы, распечатанные листы рекламных буклетов наших фирм. – Коричневых портфелей в Москве найдётся много. Какие-то приметы у него есть? – Два латунных замочка и сверху, под ручкой, на заклёпках – латунная табличка «Нотингем». – Портфель английский? – Из нашей страны, название производителя. У меня на родине он знаменит. Простите, я устал. Волнение и всё такое. – Как я могу с вами связаться? – Я дам визитку, там есть номера телефонов – домашний и служебный. Что такое визитка, Андрей не знал, к своему стыду. Атташе протянул кусок плотной бумаги с вензелями и печатями. Текстом на английском и португальском. Но цифры-то понятные. Андрей был вынужден откланяться. Не все подробности выяснил, но не спорить же, не портить дипломатические отношения? Из будки постового милиционера позвонил Феклистову, вкратце рассказал о грабеже. – По описанию внешности не найдём. Но почерк знакомый. Есть гопстопник, действует похоже. Езжай на Тишинский рынок. Если он хапнул, портфель продаст, на бутылку или две вырученных денег хватит. Кличка «Псих», звать Родион, фамилию не помню. – Всё, мчусь на Тишинку, потом в отдел. В душе Андрей сомневался, что рынок работает. Тем не менее народ там был. Кто фрукты-овощи покупал, а кто и к вещам присматривался. Андрей пошёл не спеша. Чего тут только не было! Модные наборы из слонов на спинку дивана, вещи ношеные и новые, керосинки и трофейные радиоприёмники. И вдруг портфель мелькнул, да не у мужчины, у женщины-продавца. Андрей напустил на себя безразличный вид, подошёл. – Почём портфель? – А сколько дашь? – Посмотреть хочу, кожу пощупать. – За спрос в нос не бьют. Бери, смотри. Портфель был коричневый, на этом сходство с украденным заканчивалось. Андрей вернул портфель продавщице. – Кожа жёсткая, не нравится. Двинулся дальше, а через пару десятков метров кто-то за рукав тронул. Обернулся – потрепанный мужик, под старым пиджаком голубая майка. Похож на бездомного или пропойного. Мужик шмыгнул носом. – Слышь, парень, портфелем интересуешься? – Есть такое дело. – Тогда отойдём в сторонку. Чего не отойти? К забору встали, где народу поменьше. Мужик из мешка портфель достал. Явно ворованный, поскольку у прощелыги пропойного такой дорогой вещи быть не может. Кожа отличной выделки, на глаз видно и на ощупь. Замки латунные, а под ручкой табличка с выдавленной надписью «Нотингем», латиницей. – Сколько за портфель хочешь? – Три косых. – Дорого! – Ладно, за две отдам. Андрей портфель расстегнул, внутрь заглянул. Чрево пустое, бумаги успели выкинуть. Андрей портфель продавцу протянул, полез в карман, вроде за деньгами. А сам наручники вытащил. Одно кольцо на руке продавца застегнул, второе на своём запястье. – Эй, ты чего удумал? – заблажил пропойца. – Я портфель нашёл, не стырил. – В отделении расскажешь. Может, попадётся человек сердобольный, поверит. А я нет. Мужик дёрнулся, наручник в руку впился. Андрей сказал: – Дёрнешься ещё раз, пришибу, как таракана. Портфель этот ещё утром владельца имел. А поскольку он иностранный подданный, получишь за грабёж на всю катушку, без снисхождения на заслуги. Мужик перекрестился. – Ей-богу, не вру, вот тебе крест! – Атеист я, в бога не верю. Топай! Отделение милиции было недалеко, в квартале. Туда и повёл задержанного опер. В дежурке, как только пропойцу увидели, сразу спросили: – Федька Стакан! Что на этот раз? Андрей удостоверение показал. – Определите его в КПЗ, желательно в одиночку. Кто-нибудь из оперов угро есть? – Пройди в кабинет, второй этаж. Андрей поднялся, постучал, получив ответ, вошёл. За столом опер, изрядно в годах. С недавнего времени обычный опер имел потолок – капитан. Старший оперуполномоченный мог быть майором, а опер по особо важным делам – подполковником. Андрей сразу удостоверение развернул. – Садись, Фролов, мог бы ксиву не предъявлять. Не узнал? Вроде лицо знакомое, где-то встречались. Да разве всех упомнишь? – Прости, не узнал. А ты напомни. – Сорок восьмой, школа милиции, Тимофеев. И сразу вспомнилось. Только тогда Тимофеев моложе был и худощавей. – Антон? – Ага, признал! Я уж думал – зачванился. О тебе периодически слышал – то в приказах отмечали, то опера про удачное раскрытие дела поговаривали. Да ты садись, чего стоишь? Каким ветром к нам? – Федьку Стакана на рынке взял с краденым портфелем, земля ваша, сюда привёл. – В портфеле ценное что-нибудь было? – Бумаги. – Тогда зря связывался. За малозначительностью, если ещё до суда дойдёт, получит пятнадцать суток или штраф. Старый клиент. – Портфель отобрали у иностранного дипломата. – О! Это меняет дело. А ещё что? – Часы наручные. Феклистов сказал – почерк Психа. – Родьки? Он может, наглый гопстопник. Тот с часами на рынок не пойдёт, поставит их на кон в картёжной игре. По портфелю проверить просто, где его Федька Стакан нашёл, стоит бумаги поискать, что в портфеле были. Если найдутся, на самом деле подобрал. – Я уже думал, допросить не успел. А по часам поможешь? – Напрягу информаторов. И катал предупрежу – часики с руки дипломата, скандал международный, пусть вернут, если в их руки попадут. У тебя телефон какой? Андрей продиктовал номер уголовного розыска. – Ладно, пойду допрашивать. Федька Стакан, не опохмелившийся на дармовщинку за найденный и не проданный портфель, сразу заныл: – Начальник, чистый я, нашёл портфель. – Скажи точный адрес, проверю. – Улицу не помню, мусорка на углу. – Ты что, совсем память пропил? Я по всем мусоркам проверять буду? Андрей подумал, нацепил на Федьку «браслеты», прихватил портфель. – Идём, покажешь сам. На выходе дежурный спросил: – Вернёшь Федьку? А то он, как король, один в камере. – Видно будет. Ты шагай! Федька вывел его к мусорке недалеко от рынка. – Кажись, здесь. Андрей пристегнул его наручниками к железной изгороди. Жаль, перчатки резиновые не прихватил. Пришлось сначала осмотреть, потом с Федьки наручники снял. – Ищи листки с текстом на иностранном языке. Найдёшь – твоё счастье, отпущу. – А на каком языке текст? – Издеваешься? Тебе какая разница? Где портфель лежал? – Сверху, в этом баке. – С него и начинай. Федька забрался в бак целиком, с ногами. Мусор начал руками вышвыривать на землю. – Э, так не пойдёт, ты – как варвар. В соседний контейнер перебрасывай, а то дворник намылит тебе шею. Четверть часа – и Федька вскричал: – Вот они! – Дай сюда. Андрей просмотрел бумаги. Да, похоже о них говорил пресс-атташе. Бумаги уже грязные, укладывать их в портфель Андрей не стал, только шёлковую подкладку выпачкаешь. – Свободен. – Могу идти? – не поверил своему счастью Федька. – Иди, пока снова не попадёшься. Андрей в райотдел поехал, Феклистову доложил: – Лучше бы ты часы нашёл, не возвращать же один портфель. – Я кореша встретил, вместе в школе милиции учились, Тимофеев Антон. – Не в сто втором? – Ага, опером. Он обещал информаторов подключить. Псих этот в карты добычу проиграть может. – И пропить тоже, братва не зря кличку дала «Псих». Он и рот себе в лагере зашивал, и вены на левой руке в КПЗ резал. – Там же всё острое отбирают! – Черенок ложки о стену наточил. – И правда – псих! – Иди отдыхай, время рабочее уже два часа как закончилось. – Тогда до свидания. Андрей с лёгким сердцем домой отправился. Только поужинать успел, стали с Марией прикидывать – что в новую квартиру из мебели повезут, а что надо будет приобретать, как звонок. Андрей в коридор выскочил, в последнее время чаще звонили ему, чем другим соседям. – Алло! Фролов? – Антон? – узнал опера Андрей. – Ты извини, что домой, на службе никто не отвечает. Дежурный по райотделу телефон домашний дал. – Что-то интересное нашёл? – Иначе не звонил бы. Ты не в курсе, где Сова обретается? – В первый раз такую кличку слышу. – Как же, катала известный. Стукачок один шепнул – вечером играть у него будут, и вроде как Псих должен быть. Но не поручусь. У Психа сто дорог, и где он будет вечером или ночью, сам не знает. – Адресок дай. – Записывай. Антон продиктовал адрес. – Тогда ещё вопрос. Как этот Псих выглядит? – Среднего роста, среднего телосложения, кожа бледная. Поговаривают – нюхает кокаин, оттого дёрганый. На пальцах левой руки три перстня наколоты. В особых приметах нет, но особенность отмечают все, с кем он общался, в глаза не смотрит, всегда поверх головы собеседника. А после последней отсидки зуб ему выбили, немного шепелявит. Но это сведения трёхмесячной давности – мог уже мост поставить. – Спасибо! Описание и адрес у него есть. Надо бы Феклистову доложить, ещё одного, а то и двух оперативников в помощь взять, да поздний вечер, решил сам. Можно на метро, пока ходит, две остановки проехать, можно проходными дворами, напрямик. Оружие проверил, в карман брюк убрал. – Ты куда это собрался на ночь глядя? – обеспокоилась жена. – Ненадолго, звонок проверить надо. Бегом до метро бежал, чтобы успеть. Вскочил в последний вагон. На нужной станции вышел на перрон, а эскалаторы только на выход работают. Повезло! Город знал, до адреса быстро добрался, у дома задумался. В квартиру, где каталы играют, без ордера не вломишься. И что остаётся? Ждать, пока Псих сам выйдет. От соседнего подъезда тень отделилась, Андрей насторожился сразу. Если игра по-крупному идёт, могли какого-нибудь «шестёрку» на шухер поставить. Но мужчина приблизился, и Андрей узнал Антона. – Ты как здесь? – Подумал – не усидишь после звонка дома, сюда примчишься. Одному в таком деле плохо, решил помочь. Не ожидал такого от опера Андрей. Чувство благодарности душу захлестнуло. От избытка чувств руку крепко Антону пожал. – Что делать будем? У тебя есть план? – поинтересовался Андрей. – Как-то бы выкурить их откуда. – Погоди. Телефон в этой квартире есть? – Нет, точно знаю. Слова Антона про «выкурить» следовало буквально претворить в жизнь. Поделился задумкой с Антоном. – Переполох поднимется, всё же дом двухэтажный, на каждой площадке четыре квартиры. Позвонят пожарным, а пожара нет. Всё равно в сводку происшествий попадёт, нам шею намылят. – Тогда думаем. В квартире, где картёжники собрались, окна тёмные. И не потому, что никого нет. Картёжники играли до утра, но ещё с военных времён сохранились плотные шторы, использовавшиеся для светомаскировки. – Хорошо, с пожаром не получается, давай придумаем, что соседей снизу затопили. – Откроют дверь, и дальше что? В карты играть не запрещено, а деньги, что на кону стоят, они успеют по карманам рассовать. И что ты им предъявишь? – Нюанс есть. Если Псих там, то у тебя уголовное дело заведено по грабежу, он подозреваемый. Его и возьмём. Ордера на обыск квартиры нет, это правда, так мы обыскивать не будем. – Тогда почему мы ещё здесь стоим? Оперативники зашли в подъезд. Антон рукой остановил Андрея. – Погоди. И позвонил в дверь квартиры на первом этаже, под квартирой «катал». Не открывали долго, потом кто-то спросил: – Кого надо? – Фадеев здесь живёт? – Нет у нас в подъезде такого! Дверь открылась. На пороге в одних трусах стоял мужичок. Антон ему удостоверение под нос сунул. – Фамилия ваша как? – Абросимовы мы, – растерялся мужичок. – Фадеевых отродясь не было. – Простите, ошибка вышла. Мужик пальцем вверх ткнул. – А вы квартиру на втором этаже проверьте. Разные личности туда захаживают. – Спасибо, сейчас непременно проверим. Только тихо! Мужик прикрыл дверь. Опера поднялись на этаж. Антон в дверь позвонил, встал сбоку. – Кто? – Голос из-за двери. – Ты что же, сосед, делаешь? Затопил всю квартиру! – Что-то не узнаю я тебя. – Да Абросимов я, открывай. За дверью шушуканье, едва слышен шёпот. Потом щёлкнул замок. Антон сразу удостоверение из нагрудного кармана показал и спрятал. – У вас в квартире скрывается опасный преступник. И грудью напирает. Хозяин вынужден был отойти. Антон бегом в комнату. – Всем сидеть, не двигаться, руки на стол, чтобы я их видел, быстро! На столе карты рубашками вверх, а денег нет. Антон сразу пальцем в одного из игроков ткнул. – Родион, давно не виделись. Ты как тут, среди почтенных людей? Встать. Псих был трезв, рожа недовольная, поднялся. Глаза к окну метнулись. Не прыгнуть ли вздумал. Этаж второй, вполне получиться может. Антон сзади зашёл, отрезая путь к окну. – Руки подними! Андрей, обыщи. – Андрей старательно одежду Психа обыскал, а нет ничего. – Снимай пиджак, закатай рукава. Часов на руках не оказалось. Ситуация становилась хуже некуда. Ворвались в квартиру, а часов, как улики, нет. – Что ищем, граждане милиционеры? – спросил хозяин. Он понимал, что уголовка заявилась на квартиру не случайно. Будет хуже, если учинят обыск. – Часы, причём взятые при грабеже. Если подробности интересуют, то у иностранного дипломата. Вот этот субчик! – ткнул пальцем в сторону Психа Антон. – Ай-яй-яй! Нехорошо! – кивнул один из игроков, представительного вида дядька, похоже, из цеховиков. Хозяин поднял скатерть, заглянул под стол. – Ой, часики! Кто обронил? Залез под стол, вытащил часы. На самом деле Псих их сбросил, или он часы уже проиграл и кинул их на пол выигравший, уже не узнать. Андрей взял часы, присмотрелся. Часы те, как их описывал дипломат. Золотой корпус, название фирмы. Хозяин явно придумал выигрышный ход, как он полагал. Антон подмигнул Андрею. Опер понял – пора убираться. Часы найдены, грабитель здесь. Андрей ловко защёлкнул наручники на запястьях Психа. Тот задёргался, заистерил. – Начальник, беспредел творишь! Часики ты не у меня из кармана вытащил. – Разберёмся. Слово взял Антон: – Граждане картёжники! Не будем вам мешать в вашем пагубном пристрастии. Уголовный розыск приносит извинения за беспокойство и просит более осмотрительно выбирать компаньонов для игры. Андрей буквально вытолкал Психа из квартиры. Грабитель упирался, сквернословил. Как только за ними захлопнулась дверь квартиры и они оказались на лестничной площадке, Антон с размаху врезал Психу под дых. – Ты что же, тварь, советскую власть перед иностранцами позоришь? Ещё и спектакль закатил. Я сам лично походатайствую, чтобы тебя в лагеря определили поближе к северному сиянию. – Начальник, не я! – Часы откуда? – У фраера в карты выиграл. – Замолкни. Когда вышли из подъезда, встал вопрос – как и на чём транспортировать задержанного. Антон принял решение. – Давай его к нам в отдел. До утра в КПЗ посидит, а утром ты на «воронке» подъедешь, заберёшь. Дело-то в твоём отделе. Вели задержанного пешком, благо три квартала всего. Антон сопроводиловку написал, без документов дежурный задержанного не брал. А Андрею до дома пришлось идти час. На такси денег не было, а звонить в отдел неудобно. Всё же три часа поспать удалось. После планёрки выпросил у Феклистова машину, привёз Психа в свой райотдел. И сразу к Николаю Ивановичу. – Что теперь делать? Портфель и часы у меня. – Верни потерпевшему, только расписку возьми, чтобы в дело вложить. – Может, наш МИД известить? – А секретарю Московского городского комитета КПСС не хочешь? Исполняй! В милиции дисциплина почти армейская. Начальство приказало – надо исполнять. Положил перед собой визитку, набрал номер. Ответили сразу, Андрей узнал по голосу пресс-атташе. – Добрый день, вас беспокоит оперуполномоченный Фролов. Ваши вещи найдены розыском, преступник за решёткой. Когда я могу доставить вещи? – О! Как быстро раскрыто преступление! Рад, очень рад! Приехать можете сейчас, но через час у меня важное совещание. – Буду. Андрей попросил у Феклистова разрешение, сел в «Победу», назвал адрес. Уже через четверть часа вышел у дома. На звонок в дверь открыл сам дипломат. – Проходите. Андрей в комнате передал владельцу портфель и часы. Дипломат тщательно осмотрел, Андрею смешно стало, когда пресс-атташе едва не обнюхивал портфель. – По-моему, этой царапины не было, – буркнул дипломат. – Не могу знать. Может – ваша небрежность, может – вора. Пожалуйста, напишите расписку в получении. Конкретно – укажите обе вещи, дату и подпись. Дипломат написал бумагу. Андрей прочитал, сложил, убрал в карман. – Честь имею. – Зачем торопиться? По рюмочке коньяка? – Извините, я на службе. Андрей вышел из дома, сел в машину. Как будто груз с души свалился. Дело своё он быстро сделал. А затяни – дипломат жаловаться бы стал во все инстанции. Между тем, дипломат всё же написал, однако не кляузу, а хвалебный отзыв, причём в два адреса – Министерство иностранных дел и Управление милиции города Москвы. Андрей об этом не знал, и для него неожиданным был приказ о повышении в должности. Отныне он стал единственным в райотделе старшим оперуполномоченным, а это прибавка денежного довольствия. Не много, а всё же приятно. С первой повышенной получки поехал к Антону, всё же приятель помог. Ещё неизвестно, справился бы столь быстро Андрей с поиском вещей и задержанием Психа. А должником он быть не любил. Да и по-человечески как не отблагодарить опера? Вечером посидели в кафе, «уговорили» бутылочку беленькой, да под хорошую закуску. Оба встречей остались довольны. Антон – что не забыл Андрей о помощи. Андрей – связь с коллегой наладил. Преступник действует, где ему удобнее, где жертву нашёл. А милиционеры ограничены рамками границ подведомственного райотделу района. Поневоле приходится сотрудничать. А потом посыпались события приятные и, в некоторой степени, долгожданные. В исполкоме им вручили ордера на новые квартиры. Переезжать помогали в воскресенье все оперативники отдела. Подогнали грузовик из хозуправления МВД, дружно таскали нехитрый скарб. В новой квартире расставили по указанию хозяйки. Сразу же и новоселье отметили. Скромно, водкой, салом, огурцами и килькой в томатном соусе. Зато весело, песни пели под гитару. Видимо, Феклистов знак подал. Засобирались сразу. – Ну, вы тут обустраивайтесь, а нам и честь пора знать. Так и ушли всем уголовным розыском.Глава 8. Командировка
Через несколько дней, вечером, Мария сказала. – Я к врачу ходила. – Заболела? – подскочил на стуле Андрей. И только тут обратил внимание на напряжённое лицо жены. Успел укорить себя – работой занят, а Марии внимания мало уделял. – Нет. Задержка у меня. До Андрея не сразу дошло. – Ты беременна? Ура! Наследник будет. Видимо, Мария не знала, как отнесётся муж к такому известию. Ещё в послевоенные годы аборты запретили. Не всякий мужчина обрадуется такому известию. Кто-то детей не любит, другой скажет – своим жильём обзавестись надо, зачем торопиться? Андрей искренне был рад, вскочил из-за стола, обнял жену. Вот радость-то! И квартира новая, и пополнение в семье ожидается. Проговорили полночи. Андрей, почти как все мужчины, хотел мальчика. С ним поиграть в мужские игры можно, научить обращаться с пистолетом. А девочка создание нежное, опыта общения с ними он не имел. Да и вырастет, выйдет замуж, сменит фамилию и будет продолжать род, только чужой. А утром на планёрке Феклистов огорошил: – Фролов, Чумаков, задержитесь. Названные оперативники переглянулись. Вроде грехов в виде нераскрытых дел за ними не водилось. Но и просто так начальство в кабинете не оставляет. – Вам обоим предстоит командировка. Старшим – Фролов. Выезжаете в Вельск. – Это где такой? – Географию в школе учить лучше надо было, Чумаков! В Архангельской области. – Николай Иванович, каким боком московский угро к Вельску относится? – В порядке оказания шефской помощи. В бухгалтерии получите командировочные удостоверения, аванс и проездные документы. – Есть! А что – ситуация сложная, тамошние опера не справятся сами? – Раз просили помочь, значит, не справляются. В годы правления Н. С. Хрущёва, а затем и сменившего его Л. И. Брежнева шефская помощь была широко развита. В колхозы и совхозы массово выезжали на уборку урожая студенты ВУЗов и техникумов,рабочие предприятий. На важные предприятия направлялись в случае «завала» бригады или специалисты других заводов. На громкие преступления следователи-важняки из столицы выезжали в провинциальные города. Финотдел, поездка на вокзал за билетами, потом опера разъехались по домам – собирать личные вещи. Худо-бедно, а чемоданчик небольшой набрался. Запасная рубашка, бельё, носки, бритва с принадлежностями. Андрей ещё пачку патронов к штатному «ТТ» сунул. Армия уже получала новые «ПМ», заменяя «ТТ». Видел его Андрей и даже стрелял в тире «Динамо». Руку на сердце положа – не понравился. С виду – «вальтер-ПП», самовзвод есть, штучка нужная, как и предохранитель. А вот патрон откровенно слаб, уступает патрону «ТТ» по мощности и пробивной силе. Встретились оперативники у входа в вокзал. Оба в поношенных костюмах. Мария предлагала надеть новый, но Андрей рассудил – не на торжественное собрание едет, а пахать. Если в столице не всегда из переделок выходишь в целой одежде, то в посёлке и подавно. Павел тоже выглядел как дачник. Чесучовый старый костюм, клетчатая рубашка, за спиной – рюкзак, видавший виды. Поезд шёл с Ярославского вокзала, вагон общий. На плацкартный у ведомства денег не хватало. Кое-как устроились. Вагон забит под завязку. Только тронулись, пассажиры стали доставать снедь. После еды пошли разговоры. Андрей с Павлом взобрались на верхние полки, вещички под голову положили, от греха подальше. Известное дело, подальше положишь – поближе возьмёшь. Ночь в поезде, утром проводница предупредила: – Кто в Вельске сходит? Готовьтесь, стоянка поезда две минуты. Билеты нужны? – Нужны, нам для отчёта. Сошли на перрон, Павел присвистнул: – Мать моя! Тут весь Вельск меньше одного нашего района. Андрей засмеялся: – Ария московского гостя! – Какая ещё ария? Ты посмотри, деревня. Вокзал маленький, почти весь город виден. Здания в центре двухэтажные каменные, похоже – ещё купеческой постройки. А вокруг центра и до окраин деревянные избы. По улицам куры бродят, гуси. Ещё перед выездом Андрей карту изучил. Через Вельск железная дорога проходит из Москвы до Архангельска, это с юга на север. С запада на восток шоссейка идёт, Коноша – Илеза. Не для любопытства смотрел. Преступник пути отхода имеет, и знать об этом следует. Спросили у прохожих, где милиция, пошли не спеша. По пути посетили продовольственный магазин и вышли в шоке. Думали купить колбасы, сыра, хлеба. Сделать по бутерброду. Но полки ужасающе скудные – водка, консервы «килька в томатном соусе», трёхлитровые банки с огромными маринованными огурцами и чёрный хлеб. – Паша, питаться придётся в столовой. – А завтракать и ужинать? Столовые рано не открываются. – Как-нибудь выкрутимся, не на век же нас командировали? Здание милиции почти в центре, одноэтажное, каменное, старинное. Дежурный, которому предъявили удостоверения, проводил к начальнику милиции. Представиться надо, поставить в командировочные удостоверения печати о прибытии. В конце концов, узнать, зачем помощь оперов вытребовали? Начальник, капитан Ложечкин, принял приветливо. – Ждём! Вы уже поселились? Как же, в гостинице номер на двоих забронирован. – Не успели, сразу в отдел. – Позвольте ваши документы, порядок всё же соблюдать надо. Капитан удостоверения проверил, сразу подпись и печать в командировочные документы поставил. – Оперативная обстановка сложная, товарищи. Район по размеру велик, с дорогами плохо, в распутицу не в каждый населённый пункт проедешь. Можно по реке, но только летом, у нас даже лодка есть с мотором. Но сами знаете, штат милиции определяется числом жителей. А у нас в районе с посёлком вместе – пятьдесят тысяч. Андрей разочарованно вздохнул. Глушь! И какие здесь могут быть преступления? Пьяный сосед украл у бабушки курицу, сварил и съел? Начальник продолжал: – Понимаю, для вас не тот масштаб. А у меня один опер. К тому же молодой, после школы милиции. Опыта мало, хотя парень старательный. В районе четыре зоны, после амнистии пятьдесят третьего года много урок на свободу вышло, две колонии пришлось закрыть. И всё бы ничего, да не все бывшие зэки уехали. Банда объявилась, подозреваю – из амнистированных, потому как действовать стала через месяц после амнистии. Жестоко, нагло, перед убийствами не останавливаются. Павел руку поднял, как школьник. – Товарищ капитан, вопрос. Чего у вас грабить? Леса вокруг, лесопилки. Заработки у рабочих небольшие. – Верно заметили. Но банда действует на дорогах. Проезжающих с грузами много. Вот последние два случая взять. Машина районного потребительского общества исчезла. Водитель и экспедитор в область ездили, деньги везли, с людьми рассчитаться. Ни машины нет, ни сотрудников, как и денег. – Сколько денег? – Семьсот тысяч. Такой большой суммы опера не ожидали услышать. – Сотрудники надёжные? – В райпо их характеризуют положительно. Экспедитор – бывший фронтовик, орденоносец. Оба в райпо работают давно. – А второй случай? – Неделю назад произошёл. Машину с водителем нашли, он жив, но вспомнить ничего не может, а груз пропал. Шкурки соболя из зверосовхоза в Вологду везли. Общая стоимость полтора миллиона, отборный мех, планировали за границу продать. Оба случая серьёзные. И действовали не пьяные мужики, чувствовалась опытная рука. К тому же один человек провернуть оба дела не сумел бы, банда из нескольких человек должна быть. – Что скажете? – Начальник смотрел с надеждой. – Для начала давайте сюда своего опера, пусть в гостиницу проводит, столовую покажет. Ещё подробная карта района нужна и транспорт. – С транспортом плохо. Могу мотоцикл выделить. – Пойдёт. Уголовные дела у опера? – У него. Начальник приоткрыл дверь, крикнул. – Бакланов, зайди. В кабинет зашёл молодой парень – кровь с молоком, блондин. – Слушаю, Николай Степанович. – Познакомься, Евгений, товарищи из самой Москвы нам в помощь. Андрей встал, протянул руку. – Фролов Андрей Михайлович, можно просто – Андрей. Старший оперуполномоченный. – Чумаков Павел Ильич, – представился второй опер. – Бакланов Женя. – Ну вот и познакомились. Евгений, покажи москвичам гостиницу и столовую. Ключи от мотоцикла у дежурного возьмёшь, скажешь – я разрешил. А потом ознакомишь с уголовными делами. – Понял. У вас вещей много? – Всё, что вы видите. – Тогда идём. До гостиницы было рукой подать. Похоже – все административные или значимые здания располагались в одном квартале. Заполнили анкету гостя, получили ключ от номера. Душ и прочие удобства в конце коридора. Единственное утешение – постояльцев мало. Столовая была в соседнем здании, сразу поели. И в отдел милиции. – Женя, показывай уголовные дела и принеси карту района. Местный опер открыл сейф, достал две тоненькие картонные папки. Особенно изучать нечего, несколько машинописных листков. Как-то само получилось, что бригадой оперов стал руководить Андрей. – Отметь на карте, где расположены зоны – действующие и закрытые. – Легко! – Женя поставил на карте карандашом галочки. – А теперь места преступлений, – попросил Андрей. – С этим сложно. Один потерпевший, водитель, не помнит ничего. Где, когда, что произошло. А по машине райпо сведений вообще нет. Ни людей, ни машины, ни денег. – Как-то путь машины проследить пробовали? Известна ведь точка отправления. А дальше искать свидетелей по маршруту следования. – Не успел, виноват. – Лесорубов, охотников, рыбаков через их организации известили? Женя руками развёл. – Зря. Эти люди бывают в самых глухих местах, где могут прятаться бандиты или будет брошенная машина райпо. В общем, надавали Жене поручений по самую крышу. Парень удручён был. Многое из необходимого не сделано. Опер один на район, и будь он семи пядей во лбу, всего не успеет. А если людей подключить, можно выйти на след преступников. Кто-то что-то видел. Местность, хоть и не густо населённая, но и не пустыня безлюдная. Решили вернуться в гостиницу, обмозговать ситуацию. Андрей с собой карту прихватил. В номере уселись за стол. Андрей спросил: – Что думаешь? Говори любые предложения, самые фантастические, обсудим. – Надо побывать в лагерях, проверить, кто освободился, за что сидел? Карманник, хоть и уважаемый среди блатных вор, окраску не сменит. Должен быть главарь, и, скорее всего, он за подобное преступление сидел. – Пусть так. Все сидельцы после отсидки в свои города рванут. Сам понимаешь – климат здесь не тот, не Сочи или Крым. Или из местных, либо зэк, которому терять нечего. – Допустим, по документам выйдем на фигуранта, но где его искать? Оба задумались. В тайге охотничьи избушки есть, где несколько человек могут сносно не один месяц провести, даже зимой. Все такие избушки не проверишь, много времени уйдёт, да и не все они известны. Павел после раздумий сказал: – Сообщник или наводчик у банды быть должен, именно здесь. Кто-то же сливает бандитам информацию, какая машина какой груз везёт, номер её. Не могут же бандиты все машины подряд останавливать. – Согласен, сам об этом думал. И раз так, должен быть связной. Или кто-то из бандитов в посёлок приходит, либо связной в лес наведывается. – Про телефон забыл? Зачем ходить? Позвони какой-нибудь бабушке в деревню, а на адресочке там бандюган. И бегать никуда не надо. – Мне думается, в райцентре этом телефонов по пальцам пересчитать можно, а ты про деревни. Не Москва, чай! – Не факт. Вот что, тебе задание на завтра. Сходи на узел связи, конкретно на телефонную станцию, выпиши номера телефонов и адреса установки. Личные или в организациях. – Организации здесь при чём? – А сидит вечером в конторе лесхоза сторож, на столе телефон. Дальнейшее понятно? – Не исключено, сделаю. А ты чем займёшься? – Думаешь, спать до полудня буду? Вот подумай, Паша. Есть банда в несколько человек, думаю – не меньше трёх. Им есть что-нибудь надо? Чем братки в свободное время балуются? Картишки, водка, девки. – Не пойму пока, куда ты клонишь? – Посмотрю накладные в райпо. Если в какой-то деревне захудалый прежде магазин стал брать водку повышенными от прежних объёмами, консервы, хлеб, это повод поинтересоваться. Не банда ли рядом проживает? А ещё с людьми в такой деревне или селе поговорить. Здесь люди десятилетиями вместе живут, друг друга знают в лицо. И все события – кто родился, когда крестился. Чужака сразу увидят. – Замысловато. – Я завтра этим займусь. Любое преступление обязательно за собой след оставляет, и не всегда это капли крови, чаще деньги. Обсуждали ещё детали. Когда хватились, что темно за окном, столовая уже закрылась, остались без ужина. Ночью стали комары донимать, мешали спать. Павел утром разглядывал искусанное кровопийцами лицо. – Андрей, как тут люди живут? – Ты новичок, наверное – сладкий, что на тебя эти вампиры слетелись. – Ты на себя в зеркало посмотри, шутник. Побрились, оделись и в столовую. По раннему времени завтрак скудный, чай и бутерброды. Повара приготовить ничего не успели. Кассир томно протянула: – Вы так отощаете, товарищи приезжие. Жили бы и столовались у кого-нибудь дома. – Нам командировочные отметить надо, а кроме гостиницы чек никто не даст. Быстро поели и разошлись. Павел на узел связи, Андрей в райпо. Накладные посмотреть, на сотрудников взглянуть. Кто-то из них про машину с деньгами бандитам стуканул, фактически – предал, подставив сослуживцев под бандитский нож или пулю. Райпо, или районное потребительское общество, располагалось на окраине. Большой двор, склады. Общество занималось закупкой у населения деревень и сёл мяса, молока, яиц, шкур, шерсти, да фактически всего. На своих предприятиях перерабатывало – мясо коптили, из молока делали масло и сметану, поставляли в продовольственные магазины, шкурки выделывали, сдавали на меховые фабрики. И люди в производстве заняты, и государству налоги. Руководителем райпо оказался мужчина пожилого возраста. На потёртом пиджаке орденские планки. На первый взгляд – доверие внушал. Но Андрей давно взял за правило – судить по людям по их поступкам. Опер представился, документы показал. Председатель райпо кивнул. – Значит, из самой Москвы прислали? Давно пора. Совсем распоясались! – Вы о ком? – Вы же по факту пропавшей машины с деньгами? – Именно. Хотелось бы услышать ваше мнение об экспедиторе и водителе. – За обоих ручаюсь головой. Я с ними с послевоенных лет работаю. Ни одного замечания. Да я бы и не взял экспедитором человека ненадёжного. Его работа с деньгами связана, как доверить ценности пьянице или вору? В деревнях люди по его работе о всём райпо судят. – И всё же – где жили, с кем дружили, привычки, слабости. Рыжков, такую фамилию носил председатель райпо, затянулся «Беломором». Рассказывал о каждом чётко, коротко. Чувствовалось – знал своих людей. Андрей коротенько записывал в блокнот. Не все детали, чувства можно вписывать в казённый протокол. – Ну хорошо, теперь о машине. – А что о ней? Почти новый «ГАЗ-51», год как получили. Сломаться не должна, тем более водитель бывший танкист, за техникой следил, как мать за ребёнком. – Кто знал, что они едут в область за деньгами? И сроки возвращения? – Я, главбух, в бухгалтерии заведующая отделом материальных ценностей. Андрей удивлённо брови поднял. Рыжков понял. – Она же талоны на бензин выдавала. Считайте – туда и назад девятьсот километров, на одном баке обернуться не получится. Далековато Архангельск от райцентра. И на любом участке дороги могла случиться беда. Но что-то подсказывало Андрею – недалеко от посёлка бандиты окопались. Совпадений много. Или банд несколько, во что слабо верилось. Места слабонаселённые, бандам делать нечего. А одну они накроют. – Позовите, пожалуйста, главбуха. Нет, лучше проводите меня к ней. – Её подозреваете? – вскинулся Рыжков. – Ну, взрослый же человек, орденские планки на груди, не стоит так реагировать. Если бы были веские основания, уже арестовал. – Очень серьёзная дама, все отчёты копейка в копейку сходятся. – А вам не приходило в голову, что в райпо стукач есть? Иначе как бандиты узнали о поездке экспедитора за деньгами? – Честно говоря, приходила такая мысль. Почти трое суток не спал, каждого сотрудника мысленно по косточкам разобрал. Мог или не мог? – К какому мнению пришли? – Андрею стало интересно. – Из моих – никто! Хм, не каждый руководитель может поручиться за весь коллектив. А в райпо он большой, по местным меркам – больше ста человек. Из кабинета председателя до кабинета главбуха – несколько шагов по корпусу. Главбух – серьёзная тётенька в очках и чёрном платье с белым кружевным воротничком. Андрей сразу на руки главбуха посмотрел. Одно обручальное колечко, изрядно потёртое. Знак хороший. Если главбух подворовывает, не сможет удержаться, на шальные деньги цацки золотые купит, покрасоваться. Есть такая слабость у женщин, как сороки, всё блестящее любят. – Марья Ивановна, – представилась она, когда Рыжков завёл Андрея. Председатель попросил главбуха показать всё, что потребуется оперу, а сам, извинившись, исчез. Андрей присел за стол. – У меня несколько вопросов. Кто знал о поездке экспедитора? – Рыжков, я, да почти вся бухгалтерия. Среди женщин мало что утаишь. Раньше подобных происшествий не было, особо не таились. Андрей хмыкнул. Святая простота! – У кого из сотрудников есть родня в деревнях? – Да у всех. В выходные посещаем. Мы им хлеб или колбасу нашего производства, они нам грибы, ягоды, вяленую или копчёную рыбу. Натуральный обмен, в наших краях без этого никак. Похоже, круг подозреваемых стремительно расширяется. Кавалерийского наскока не получится. – И последнее. У вас кто-то занимается заявками, накладными, не знаю как и назвать. Одним словом – поставками товаров в сельские магазины. Меня интересует продовольствие и водка. – А как же? Во-первых, продавцы звонят нам, мы заявку записываем, завозим. А во-вторых, мы недавно автолавку приобрели. По деревням, где магазинов нет, отправляем. Самые необходимые товары развозим – хлеб, чай, сахар, соль, водку, сапоги резиновые. Края у нас такие, сапоги – ходовой товар. Ещё леску и крючки рыболовные. – Понял. Мне бы поговорить с этим бухгалтером. – Можно. – С глазу на глаз. – И с этим решим. Я вас провожу. Андрея отвели в большую комнату, вроде зала для совещаний – ряды деревянных кресел, на небольшом подиуме стол под красным кумачом. – Вы посидите, я Литошину приведу. У нас все бухгалтеры в одном помещении, поговорить без посторонних глаз не удастся. Через минуту Марья Ивановна вернулась с молодой женщиной, кровь с молоком. – Антонина, – засмущалась она. – Присаживайтесь. Главбух удалилась. – Вы занимаетесь сбором заявок от сельских магазинов? – Да, а что случилось? – Вопросы здесь задаю я. Скажите, все заявки и поставки товаров у вас сохраняются? – Заявки – нет. Звонят по телефону, я записываю на листочке. А когда машина формируется, она же по маршруту идёт, не в одно село, куст охватывает, так накладные есть. При получении продавец пересчитывает, расписывается. – Очень хорошо. Можно просмотреть все накладные за последние полгода? Я имею в виду движение склад – магазин. – Сейчас принесу. Подшивка накладных была толстой, даже если товара в магазин завозили немного, скажем – десять буханок хлеба и мешок сахара, накладная была. Прежде чем приступить к просмотру, Андрей поинтересовался: – Никаких странностей не замечали? Скажем – в каком-то магазине ассортимент изменился, объёмы? Антонина задумалась. – Вроде нет. Моё дело заявку принять, написать требование на склад, передать экспедитору. В конце квартала бухгалтерия подводит итоги – какой магазин выполнил план, какой нет. А если перевыполнил – премия. Так, уже хорошо, уже зацепка есть. Если сравнивать все накладные по магазинам, уйдёт уйма времени, несколько дней. – Принесите список или приказ по райпо, кого из продавцов премировали. Меня интересует период с января пятьдесят четвёртого. Пока Антонина ходила, Андрей накладные просматривать начал. Соль, сахар, спички, макароны, чай, резиновые сапоги. И вторая накладная не сильно отличалась – хлеб пшеничный, конфеты «Пилот», чай, соль. Простые продукты, не столичные. Там, в Москве, и колбаса была, и сгущенное молоко, и конфеты шоколадные. Другой уровень, выбор больше. В одной из накладных промелькнуло необычное – поршень и поршневые кольца для мотора «Вихрь». Когда Антонина вернулась, он ткнул пальцем. – Что это? – Запчасти для лодочного мотора. У большинства рыбаков и охотников гребные лодки, на вёслах. Но есть и с моторами. Одна такая у егеря Степаныча, три у нашей рыбартели райповской, ещё с десяток наберётся у частников. – Понял. Записал в блокнот, откуда заявка была. Пригодится или нет, ещё сам не знал. Ознакомился с приказами из тоненькой папки о премиях и поощрениях. За каждый квартал по итогам кассовой выручки выбирались три лучших магазина, продавцов премировали. Суммы небольшие, но людям приятно, что их труд заметили. В папке были приказы за восемь месяцев. Андрей переписал все торговые точки, кто занимал призовые места. Антонина смотрела с любопытством, но не спрашивала. – Скажите, у вас эти магазины всегда в передовых? Андрей обратил внимание, что на первом, иногда на втором месте повторялся один сельмаг из села Алексеевское. – Я год работаю, по-моему – всегда. Андрей стал целенаправленно искать накладные этих магазинов. Водка, хлеб, крупы – гречневая, гороховая, рисовая, консервы. И объёмы для деревни приличные. – Тонечка, принесите мне накладные за первую половину пятьдесят третьего года. Сами по себе объёмы ни о чём не говорят. В одном селе или деревне меньше, в другом больше. А ещё – надо сравнить два года. Если банда окопалась в деревне или лесу, ей надо что-то есть и пить. Тогда в каком-то магазине возрастёт продажа водки и продуктов длительного хранения – консервов, круп. Район отдалённый, малонаселённый, потребление на одном уровне, если где-то рост, или сезонная артель охотников, рыболовов или лесозаготовителей. Не нравилась бумажная работа Андрею, но он понимал – это ниточка, ведущая к берлоге бандитов. И скорее всего банда обосновалась в лесу, в землянке или на заимке. В деревнях появление нескольких чужаков сразу заметят. Разговоры пойдут, сельский староста узнает. Опять же – участковый периодически в деревню или село заезжает. Антонина принесла накладные за предыдущий год. Андрей стал целенаправленно сравнивать показатели работы и объём товаров и выручки за прошлый год и нынешний. Разница была, причём непонятная. – Почему в магазине Старой Сухоны выручка летом растёт, а зимой падает? – спросил он Антонину. – Лесозаготовители приезжают, лес валят, вяжут в плоты, сплавляют. Артели большие, по двадцать-тридцать мужиков, все молодые, здоровые. Помашут весь день топорами, так за двоих каждый ест. Объяснение понятное. Андрей сидел, продолжал анализ. И вот какая занятная штука вырисовывалась. В Алексеевском, которое не на реке стояло, по идее сезонных рабочих быть не должно. А выручка в этом году по сравнению с прошлым возросла. Причём не самыми ходовыми для селян товарами. Деревенские покупают то, чего сами произвести не могут – сапоги, соль, сахар, спички. А вот мясо для стола выращивают сами – кур, гусей, уток, свиней, телят. В Алексеевском вырос завоз водки, сапог, хлеба, консервов. – Сколько жителей в Алексеевском? – Не знаю, не интересовалась. Это в сельсовете знают или в исполкоме, – пожала плечами Антонина. Жители из сёл и деревень понемногу уезжали в города. Только закавыка была, сделать это было не просто. Жителям городов выдавали паспорта, удостоверяющие личность. Без этого документа не брали на работу, не прописывали. Если селянину надо было в город по личным делам – полечиться, в гости к родне, в сельсовете выдавали справки, да и то срок действия их был 30 дней. И при Сталине и при Хрущёве появилась практика закрепления колхозников и рабочих на тяжёлых работах – на шахтах, лесоповале. С 1940 года у шахтёров, даже городских, паспорта изымались, вместо них выдавались специальные удостоверения. Народ деревенский искал лазейки, чтобы вырваться из деревни, ведь за свой труд они получали натуроплату по трудодням, а не деньги, а пенсии у колхозников вовсе не было. Уехать законно можно было для учёбы в фабрично-заводских училищах и техникумах, а мужчинам ещё через службу в армии. Городские в армию не рвались, большая часть солдат были деревенские. И вот на фоне постепенного снижения числа жителей в глубинке рост показателей продаж в нескольких магазинах. Пока необъяснимо, надо искать разгадку. Андрей посмотрел на часы. Договаривались с Павлом встретиться в столовой в три часа дня. Он уже запаздывал. Раскланялся с молодой бухгалтершей. – Тоня, если потребуется ещё помощь, я зайду. Павел уже сидел за столом, доедал второе. – Садись, я и на тебя осмелился взять. Ешь. Андрея заставлять не надо, быстро съел борщ, расправился с жареной рыбой и макаронами. По четвергам во всех столовых страны был рыбный день, мяса не хватало. Отхлебнул глоток чая, без сахара, как он любил. – Хвастайся, Паша. – Телефонов в районе не так много, переписал все. В сельсоветах везде, кое-где в леспромхозах, и всего семь у частных лиц. Да и те начальство. – Сейчас меня интересует Алексеевское. – Там больше всего, аж три. В сельсовете, леспромхозе и в магазине. – В магазине? – Именно. Установлен в прошлом году. – Женю не видел? – Да утром в милиции, мотоцикл взял и уехал. Ты же сам задание ему дал. Думаю – раньше вечера не жди. Молодой опер пришёл в гостиницу, когда московские сыскари уже готовились ко сну. Измученный, пропылённый. – К вам можно? – постучал он в дверь. – Заходи, садись, докладывай. – Был в действующих лагерях. Просмотрел документы амнистированных. Есть два интересных для нас фигуранта. Оба сидели за бандитизм, за обоими трупы. Один – некий Первушин, кличка Борода, из ваших краёв, между прочим, из Реутова. Второй – Обноскин, кличка Фонарь. Тоже банда, грабили грузовые поезда на полустанках. За бандой четыре трупа – кондуктор и поездная бригада. Оба вышли полгода назад, сведений о появлении в родных местах нет. – Спецотдел в лагере что бает? Я имею в виду – не успели оба знакомцами обрасти? – Оба в авторитетах, но не законники. В шестёрках подвизались шулера из приблатнённых – квартирные воры, хулиганы. Под законниками на профессиональном жаргоне подразумевались воры в законе, своего рода верхушка уголовного мира. – В обществе охотников-рыболовов был? – Не успел. На мотоцикле пока колонии объехал, документы изучил. Времени не хватило. – Иди завтра с утра. Обязательно постарайся выяснить, где охотничьи заимки расположены, на карте пометь. – Сделаю. – Тогда отдыхай. Когда Женя ушёл, Павел сказал: – Набегался парень. – Зато хорошую школу получит. Ты завтра снова на узел связи. Выясни, были ли из Вельска или района междугородние звонки, бери последние полгода. Если были, с какого телефона, куда. – Да понял я. После завтрака Андрей отправился в райотдел милиции, сразу к капитану. Поздоровались, и Андрей попросил: – Мне бы какой-нибудь транспорт и провожатого. Надо Алексеевское посетить. – Это можно. Лучше по реке, моторкой, Алексеевское – это Мелединский сельсовет. Человека дам, наш сотрудник бывший, на пенсии уже. Обождать маленько придётся, созвонюсь. Через несколько минут вопрос утрясли. – Товарищ Фролов, пройдите к реке. Говорков вас на берегу встретит. – А как я его узнаю? – Крупнолицый, в соломенной шляпе. Да он вас сам опознает. У нас в костюмах редко ходят. Андрей к реке спустился. Здесь у деревянных причалов люди, на берегу несколько сараев, где владельцы хранили вёсла, моторы. Говорков в самом деле подошёл первым. – Фролов? – Документы показать? – Зачем? Ложечкин вас и так подробно описал. Сейчас мотор подвешу, и в путь. Видимо, Говорков реку знал хорошо, срезал повороты. Мотор ревел, в лицо попадали брызги. Но за полчаса добрались. – Вы подождёте? Я недолго. – Конечно. Андрей направился в магазин. Деревянная изба, рядом толкутся несколько женщин, подвыпивший мужичонка. Зашёл внутрь, за прилавком бойкая, разбитная продавщица. Слева на полках продовольственные товары – водка, сахар, соль, баранки и сушки связками, дешёвые конфеты – подушечки, карамель, рыбные консервы. Справа промтовары – валенки, резиновые и кирзовые сапоги, брезентовые куртки, рукавицы, несколько женских платков. Выбор скудный и не лучше, чем в других магазинах. Как же она в передовики выбилась? – Дуся! Подай мне пачку соли и карамелек грамм триста, – попросила одна из бабушек-покупательниц. Андрей сделал вид, что разглядывает товар. Продавщица взвесила карамельки, не довесив пятьдесят граммов, в надежде, что подслеповатая старушка не заметит. Похоже – жульничает продавщица. Андрей дождался, когда покупательница уйдёт, показал на телефон. – В город позвонить можно? – Двадцать копеек. Цену назвала, как в городе в телефоне-автомате. Делает деньги на всём, хотя телефон райпо принадлежит. Андрей монету отдал, сделал вид, что звонит – диск покрутил, коротко поговорил. Продавщица спросила, после того, как он трубку на рычаг повесил: – Водочки? – Пока воздержусь, вечером зайду. – Приезжий? Что-то раньше я тебя не видела. – В гости к приятелю заехал. – Хм! Оглядела Андрея критически. Опер вышел. Вопросы к продавщице были, но не понравилась она ему, не стал задавать. Вернулся к пристани, где его ждал Говорков. – Заводить? – Подождите. Вы старожил, что можете о продавщице магазина райпо сказать? – О Дусе? Разбитная бабёнка, из тех, кто своего не упустит. Разведёнка, поговаривают, местный зоотехник к ней захаживает. – Любовные истории меня не интересуют. – Проверяли её из ОБХСС, нарушений не нашли. Вернее – у всех они есть, но мелочь, за такое не привлечёшь. – Подозрения у меня есть. Проследить бы надо. – В открытую не сделаешь. Деревня маленькая, все друг друга в лицо знают. – Тогда возвращаемся. По прибытии Андрей пенсионера поблагодарил. – Не за что. Если надо – напрямую обращайся. Мой дом – вон, на круче, третий с краю. И ткнул пальцем. – Обязательно воспользуюсь. С пристани Андрей в райпо отправился, к главбуху. – Слушаю? – Мария Ивановна, когда завоз товара в деревню Алексеевское? – Завтра. – Откуда вы знаете? – Так пятница же, автолавка весь куст объезжать будет. – Спасибо. Из райпо в гостиницу направился. Павел уже там дожидается. – Сначала обедать, потом докладывать? – спросил он. По виду довольному Андрей понял – что-то Павел узнал. – Не томи, выкладывай. – Междугородних звонков несколько, все по талонам. Для таких звонков заранее на почте покупали талоны, с телефона связывались с оператором междугородней связи, называли номер талона. В зависимости от внесённой суммы звони в любой город страны, но минуты соединения зависят от суммы. – Перечисляй. Павел достал бумажку. Несколько звонков из леспромхозов. – Узнавал адресата? – Обижаешь. В область, я имею в виду Архангельск, разговоры в рабочее время, деловые. – Отбросили, дальше. – Деревня Алексеевское. – Повтори. – Ты правильно слышал. Телефон в Подмосковье, в Реутово. – Вот это неожиданность. Борода? – Похоже. – Сделай через Ложечкина запрос – фото, пальчики. Ну ты знаешь. – Остальные телефонные звонки диктовать? – Оперативный интерес представляют? – Нет. – Тогда отложим. Вот так номер! – А ты знаешь, во сколько звонок был? В десять вечера. Официально магазин закрыт. Я узнавал – до семи вечера работает. – Стало быть – Дуся в связке. – Это что за мадам? – Продавщица из магазина в Алексеевском. – Надеюсь, у тебя хватило ума удостоверение ей под нос не сунуть? – Паша, прикрой фонтан. Идём в столовую. Пообедали, вернулись в гостиницу обсудить дальнейшие действия. – Паш, думаю – за магазином последить надо. Главбух из райпо сказала – завоз товара у неё завтра. – Думаешь – бандюки придут? – Не исключаю. Жрать-то им что-то надо. – Это понятно. Как реально это сделать? Деревушка двадцать домов, ты уже нарисовался. – Не в открытую. Сам видишь, звонок вечером был из магазина. И бандюки по темноте придут. Сам подумай – не в авоське продукты понесут, в мешке. За магазином луг, потом роща. Если там залечь? – Комары и мошка сожрут. – Варианты есть? То-то. Пока обсуждали, в номер постучался Женя. Лицо довольное. – Все поручения выполнил. – Давай карту. На столе разложили карту. Евгений стал перечислять охотничьи избушки и заимки. Сам же подсказывал, рядом с каким опознавательным знаком искать. – Недалеко от изгиба реки Кулой на востоке района. И вновь прозвучала заимка между деревнями Мелединской и Алексеевской. Оперы переглянулись. – Вы чего? – не понял Женя. – Я что-то не то сказал? – Всё то, и всё в масть. На этой деревне сходится всё – междугородний звонок в Реутово из магазина. – Борода? – изумился Евгений. – Я же в списках амнистированных его видел. – Соображаешь. – Надо срочно ехать на заимку, брать бандитов. – Для этого сначала план разработать надо. Ты сам на этой заимке был хоть раз? – Нет. – Вот видишь! Есть ли дорога, возможно ли подъехать на машине, сколько на заимке бандитов. Нас трое, а их – неизвестно. Может, весь отдел на ноги поднимать надо. Думаю, почти уверен – бандюки вооружены. Сомневаюсь, что экспедитора и водителя убили ножами, хотя не исключаю. Евгений разочарованно вздохнул, сел на стул. – Тебе, как самому молодому, а ещё человеку местному, поручаем важное задание. – Всегда готов! – Да что ты, как пионер. Найди телогрейку, сапоги кирзовые, сорок второй размер. – Зачем? – Вместе со мной пойдёшь на задание. – Когда надо? – Завтра к вечеру. У вас когда темнеет? – В десять, ну это чтобы совсем темно. – Сам оденься подобающе, ночи у вас холодные и оружие не забудь! – Всегда при мне! Опер вытащил потёртый «ТТ» ещё военного производства. – Всё, сейчас всем отдыхать. Когда Женя ушёл, Павел сказал: – Похоже, у бандитов где-то рядом с Алексеевским лёжка. Если на заимке, то её только с автоматом штурмовать. Видел, какие стены у здешних изб? Брёвна в обхват. – Если до захвата дойдёт, в райотделе винтовки или автоматы должны быть. – Не уверен. Во время войны многие милиционеры были вооружены «трёхлинейками», а часть даже японскими «арисаками» или «винчестерами» со складов хранения. После войны правительство решило – с кем милиции воевать? И длинностволы изъяли. Милицию вооружили «наганами» и «ТТ», тем более армия перевооружилась на пистолеты «ПМ» и «АПС», вместо «ППШ» и «ППС» дали войскам «Калашников». А после амнистии, когда хлынул поток зэков из лагерей, усмирять грабежи и разбои было нечем. Что можно сделать с пистолетом против двадцати-тридцати бесчинствующих, потерявших человеческое обличье уголовников? Автоматы, хоть и в малых количествах, дали в отделения милиции. Тем более обращаться с этим оружием бывшие фронтовики, пришедшие в милицию, умели. Легли спать, утром выспались, так как ночь предстояла бессонная. Позавтракали. Андрей уселся за изучение карты. Следовало учесть все нюансы. К заимке, не обозначенной на карте, дороги не было, но рядом протекала река. Чем не путь отхода? Вполне может быть, бандиты появлялись в деревне, воспользовавшись лодкой. Вскоре в этих краях наступит осень, пора охоты. Охотник может забрести на знакомую заимку, где бандиты его могут убить, дабы ликвидировать свидетеля. Лето в этих краях короткое, не успеешь оглянуться, морозы ударят, ляжет снег. Павел же направился в райотдел, следовало получить из архива все установочные данные на Первушина. Дело долгое. По звонку с паролями поднимут всё, но пересылка займёт не один день, поэтому рассчитывать на быстрое получение материалов не следовало. Ближе к вечеру в номер заявился Женя с рюкзаком за плечами. И сам он был одет, как будто на охоту собрался, только ружья не хватало. Из сидора вытащил ватник, сапоги и кепку. – Примеряйте. Все вещи Андрею подошли. Павел ухмыльнулся. – Удочки тебе не хватает. – Сам завтра всё это оденешь, тогда я посмеюсь. – Да это я к слову, не цепляйся. Вдвоём с Женей Андрей направился к Говоркову. Говорков и Евгений друг друга знали, представлять их не надо. – Виктор Герасимович, подбрось на лодке до Алексеевского, а заберёшь рано утром, до рассвета. – Сделаю. Говорков оказался настоящим опером, хоть и на пенсии. За километр от деревни заглушил мотор, пошёл на вёслах. Всё правильно, в ночной тиши, да над водой, звуки разносятся далеко. Лодка уткнулась в берег. Первым спрыгнул Женя, он на носу лодки сидел, следом Андрей. Говорков оттолкнулся веслом от берега и через минуту исчез в темноте. Слышались лишь тихие всплески на воде. Единственно, чего опасался Андрей, так это собак. Поднимут лай, учуяв чужих. Поэтому деревню обошли за околицей, подобрались к магазину с тыла, залегли в лебеде. До райповской точки двадцать шагов, смутно виден задний вход. Тут же оперов окружил рой комаров, в воздухе звон и зуд. Приходилось отмахиваться рукой. Как ни смотрели, а Дуся на заднем крыльце магазина появилась неожиданно, как из воздуха возникла. Смазанный замок открылся беззвучно, распахнулась дверь. Тут же из-за угла появилась тёмная фигура мужчины, долговязого, в ватнике и кепке. – Это не Борода, – прошептал в ухо Андрею Евгений. В уголовном деле у него рост сто семьдесят, а у этого сто девяносто, как не больше. Андрей кивнул. Разговаривать не стоило. Женя снова открыл рот, собираясь что-то сказать – Андрей ладонью закрыл ему рот. – Тс! Через четверть часа мужик вышел из магазина, сгибаясь под тяжестью здоровенного мешка на спине. – Самому чего передать? – спросил он. – Заходил ко мне позавчера мужчина один, городской, да не из Вельска, похоже, издалека. Говор московский. – Постарайся узнать, кто такой. Я через два дня наведаюсь. Мужик обошёл магазин. Дуся закрыла замок, направилась в другую сторону. – Ты аккуратно проследи за ней, я за мужиком. Встретимся на берегу, – прошептал Андрей. – А… – Не обсуждается. Андрей вскочил, подбежал к избе, выглянул за угол. Тёмный силуэт с мешком за спиной удалялся от деревни по тропинке в лес. Андрей выждал, пока долговязый зайдёт за деревья, пригнувшись, побежал. Сразу вспомнились навыки разведчика. Забежав за первое дерево, прислушался. Мужик опережал его шагов на двадцать. Видно его в темноте и за деревьями не было, но слышно отчётливо, ветки цеплялись за мешок, трещали, это хорошо, как маяк будет. Кроме того, за треском долговязому не будут слышны шаги Андрея, хотя он старался передвигаться максимально тихо. Шли более получаса. Андрей беспокоиться стал, потому что мужик шёл не в сторону заимки, а забирал левее, к северу. Потом деревья кончились, преследуемый продолжал шагать, Андрей остановился. На открытой местности он может быть заметен, следовало отпустить фигуранта подальше. Неожиданно раздался стук, какой бывает, когда барабанят по деревянной двери. – Эй! Сипатый, открывай, коли выпить хочешь! Громыхнул засов, скрипнули петли, голоса стихли. Андрей выждал немного. Сейчас бандюки начнут разбирать содержимое мешка, отвлекутся. Минут пятнадцать стоял, потом двинулся вперёд. И диво – вышел на грунтовую дорогу. Впереди что-то высокое, тёмное, непонятное. Подойдя почти вплотную, увидел ворота на замке, проходную, в дверь которой недавно стучал долговязый. Что это может быть? Заброшенная лесопилка? Двинулся мимо ворот, рука наткнулась на колючую проволоку, расцарапал ладонь. Нет, лесопилки колючкой не огораживают. А через десяток шагов – сторожевая вышка. Лагерь это, зона! Говорил же Евгений, нет – Ложечкин, что два лагеря закрыли. Ох, хитёр Борода! Местные лагеря обходят, там охрана хуже цепных псов. А не местные расположение зон не знают. В лагере бараки есть с нарами, вокруг забор с колючкой, незаметно никто не подберётся. Место укромное, тихое. На заимку может зайти охотник или рыбак, в брошенный лагерь никто. Поистине – изворотлив бывший зэк, предусмотрителен, осторожен. И спрятать в лагере можно и людей и грузовик. А если оружие есть, то и оборону держать долго. Без шума, без пыли в лагерь не проникнуть. На воротах, как уже обратил внимание Андрей, уголовник на охране стоит. А с других сторон колючка густо напутана, за ней в четырёх метрах высокий забор, поверху которого спираль Бруно.Глава 9. Бой
Андрей постоял немного в раздумьях. Устройство лагерей почти везде одинаково. Есть территория для сотрудников – охраны, начальства, служебные постройки, – гаражи, казарма, вольеры для караульных собак. И большая часть отведена для бараков заключённых. При лагерях бывают предприятия. Заключённые валят лес, распускают брёвна на пилораме или, если рядом карьер, машут кайлами, добывая камень. Либо строят железную дорогу или канал, тот же Беломорский. Зэк должен работать, зарабатывая на пропитание. На содержании государства только больные зэки в больницах да придурки, как зэки сами называли заключённых, участвующих в самодеятельности. Каждый начальник лагеря создавал из заключённых духовой оркестр, а лучше ещё дополнительно плясунов, певцов, чечёточников. Им делали послабления, давали доппаёк, а чаще освобождали от работ. После лесоповала или кайла мало у кого хватало бы сил дуть в трубу или растягивать меха баяна. Зато в государственные праздники или при посещении начальства оркестр старался вовсю, ублажая слух высокопоставленных офицеров внутренней службы. А если ещё и в баньку начальство сводить, попарить, угостить солёным или копчёным муксуном или олениной, да под водочку, кто же напишет плохой отчёт о командировке? Нет, здесь и сейчас ничего нужного не придумать. Надо возвращаться на пристань. Евгений наверняка уже там. А с утра в три головы решать, что предпринять. А потом к Ложечкину. Начальство любит, когда подчинённый приходит с готовым планом. Кроме того, нужна помощь живой силой. Троим операм не управиться. Евгений ждал на пристани. От воды тянуло сыростью, зябко было даже в ватнике. Вот такое северное лето. – За Дусей проследил? – Ох и оторва. Зашла в избу к какому-то мужику, кувыркались там. – Откуда знаешь? – Так сладострастно стонала, что слушать срамно было. Потом домой ушла. А у вас что? – Удивлю. Мужик, который у Дуси был, с мешком не на заимку пришёл. Угадай – куда? – В соседнюю деревню? – С тебя щелбан! В закрытый лагерь. Удивленный Евгений пару минут молчал, переваривая услышанное. – Ни фига себе, кто бы мог подумать! – Хитёр Борода, я сам оторопел, когда увидел. – Брать их надо, пока не ушли. Андрей сам был такого мнения. Деньжат бандиты нахапали, драгоценных шкурок. В любой момент сорваться могут, ищи их потом по всему Союзу. А главное – бед натворят. И звоночек от Дуси в Реутово был не зря. Со знакомой блатотой Борода общался, почву для приезда готовил. Со всей бандой не пойдёт, возьмёт одного-двух подручных, кто поспособнее. Посему поторапливаться надо было. Почти неслышно подошла лодка. Говорков спросил: – Парни, готовы? Садитесь. Отошёл Виктор Герасимович на вёслах, потом мотор завёл. Перед носом лодки буруны вскипели. Полчаса хода, и показался сонный Вельск. Сердечно поблагодарили пенсионера за помощь, помогли мотор снять. Расстались на площади. – В восемь в гостинице жду, – предупредил Андрей. – Как штык буду, – заверил Евгений. Поспать удалось два часа. Утром заявился молодой опер. Все направились в столовую, потом в номер. Стали обсуждать, как взять бандитов. – Был бы броневик, долбанули бы им ворота! – предложил Павел. – Если бы да кабы… Женя, ты сам в этом лагере был? – Никогда, зачем, если он закрыт? – Резонно. Идём к капитану, посоветуемся. Ложечкин выслушал доклад Андрея о бандитах в лагере. Он понимал, что троим операм бандитов в лагере не взять. Неизвестно – сколько их, есть ли оружие? – Вот что, едем в лагерь! Андрей удивлённо поднял брови. Как в лагерь? Без подготовки? Капитан удивление московского сыщика понял. – В другой. Там зам по оперативной работе бывший начальник лагеря, где бандиты укрываются. Распишет, где и что расположено. Солдат конвойной службы попрошу. Хоть отделение, но даст. Все же его бывшие подопечные. Действующий лагерь был недалеко. На сильно видавшем виды «ГАЗ-69» за полчаса все вчетвером добрались. В кабинете зама устроили совещание. Ложечкин доложил детали. – Вот что, сам я по солдатам и транспорту решить не могу. Иду к начальнику колонии. Вернувшись, зам по оперативной работе кивнул. – Вопрос решён. Сейчас возьму отделение, на машину и вперёд. – Подожди, Михалыч! Как в зону проникнуть? – У неё ворота одни. Выбьем грузовиком, солдаты мои за машиной вбегут. Вам бы лучше не вмешиваться, снаружи ждать, во избежание потерь. – Так не пойдёт! Во-первых, четверых по углам зоны предварительно поставить надо. Вдруг прорываться будут? – Через забор и колючку? Мои конвойники всех в капусту покрошат. Десять автоматчиков – это сила! – Хотя бы одного живым взять надо, допросить. За бандой не одно дело числится. – Лучший бандит – мёртвый бандит. Посчитаете трупы, снимите отпечатки, закроете дела. Насчёт мёртвого бандита зам прав, в этом вопросе Андрей с ним согласен был. Но банда могла жить в лагере, а денежки хранить в другом месте, на всякий случай. Борода хитёр и коварен, запросто мог сделать так. А деньги надо вернуть в райпо. Тогда дело будет закрыто и работа будет считаться качественно завершённой. Что поделать, конвойники и опера из разных служб, разные задачи, разные министерства и порядки. Оперативники, пока зам поднимал по тревоге солдат, уселись в свой «козлик». – Оружие у всех? – спросил Ложечкин. – У всех. – А я своё не прихватил, – посожалел капитан. – Зам пообещал всех без нас порешить, а мы чтобы не мешали, так что оно может не пригодиться. Скоропалительность зама Андрею не понравилась. Не тот случай. Такие наскоки гусарские часто заканчиваются провалами. А спрос будет с Ложечкина, как с начальника райотдела, а во вторую очередь с Андрея. Он старший опер, это его стезя. Из ворот колонии выехал «ГАЗ-51», в кузове отделение солдат, зам на пассажирском месте в кабине. – Давайте за нами, – прокричал он в окно. Следом ехать не стали, за грузовиком пылища жуткая. Но дорогу к лагерю знали оба капитана. На ухабах грунтовки трясло сильно. Грузовик проследовал Алексеевское ходом, а машина райотдела остановилась. – Бакланов – на выход! – приказал Ложечкин. – Как услышишь стрельбу, задержи продавщицу. Главное – не дай ей позвонить, тем более скрыться. Видно было – Женя сам хотел поучаствовать в захвате. Случится ли ещё когда-нибудь такая акция в дальнейшей службе? «Козлик» милиционеров подкатил к воротам зоны буквально на минуту позже грузовика. Солдаты уже выпрыгивали из кузова. – Приготовить оружие к бою! – скомандовал капитан. Потом он подошёл к водителю, переговорил. Взревел мотор, грузовик тронулся, набрал ход, ударил бампером в ворота. Старые, вероятно, ещё довоенные, от удара они распахнулись. Петли для замка были выдраны из ветхого дерева с креплениями. За грузовиком в проём ворот побежали солдаты, следом их капитан. Стрельба началась сразу. У бараков замелькали фигуры в ватниках. Солдаты шли, не пригибаясь, стреляли с коротких остановок. И ответного огня явно не ожидали. Молодые, фронта не нюхавшие. Со стороны бараков, из окон, захлопали выстрелы. Винтовки или ружья, не разберёшь. Капитану-конвойнику приказать бы бойцам: – Ложись! А он закричал: – Вперёд, бегом! Думал нахрапом взять. А только на бегу точно стрелять невозможно. Да и бежать надо с умом, зигзагами. Упал – выстрелил, перекатился, вскочил, запетлял как заяц и снова упал. Тогда есть шанс выжить и выполнить задачу. Солдаты сразу стали нести потери. Один упал и недвижим, второй ранен, рухнул, корчится от боли. Всю разворачивающуюся картину оперативники и Ложечкин наблюдали со стороны ворот. Андрей подумал, что захват может закончиться неудачно. Уголовникам убивать – не привыкать. Тем более краснопогонников, прозываемых так уголовниками за цвет погон, они яро ненавидели. А у солдат всей выучки что школа молодого бойца. Стояли на вышках в охранении, сопровождали грузовики с осуждёнными от станции до лагеря, конвоировали на работы вне лагеря. Андрей по вспышкам выстрелов со стороны барака успел прикинуть, сколько же стрелков? Выходило – восемь. И не факт, что бандитов столько. Их может быть больше. Просто у других нет огнестрельного оружия, а имеются ножи. Или худший вариант, учитывая хитрость Бороды. Пару стрелков приберёг в засаде, как последний козырь в рукаве. Капитан решил воодушевить своих бойцов личным примером. Вырвался вперёд, руку с пистолетом вверх вскинул. И тут же схлопотал пулю в ногу, упал. Вот дурак-то, прости господи! Солдаты залегли, стрельба с обеих сторон стихла. Солдаты растеряны, команды ждут, а уголовники явно экономили боеприпасы. Надо решать, что делать. – Паша, ты на правый фланг, я на левый. Поднимай бойцов и короткими перебежками обходи с правого фланга, я с левого. Задача – ворваться в барак. В бараке от автомата укрыться негде, к тому же на короткой дистанции автомат в выигрыше из-за плотности огня. Андрей взял в руку пистолет, передёрнул затвор, побежал. Петлял, падал, вставал, снова мчался. Вот и цепочка лежащих бойцов. – Я опер Фролов, слушать мою команду! – закричал он, повернув голову. – Ближняя ко мне пятёрка бойцов, короткими перебежками влево, другие – за Чумаковым – вправо. Делай, как я! Вскочил, перебежал десяток метров, упал, перекатился на три метра. Вскинул пистолет, прицелился в голову бандита в окне, выстрелил. Попал или нет, не наблюдал. Главное было – показать бойцам, как действовать. Может, их и учили, да теоретически, за месяцы и годы службы всё выветрилось из памяти. А сейчас наглядно увидели, начали повторять. И стало получаться. Перебежали, залегли, огонь открыли. Всё же не пистолеты у них, как у Андрея или Павла, поточнее оружие, помощнее. И попадать стали, потому как огонь со стороны барака слабеть стал, били уже пять стволов. Андрей и на правый фланг поглядывал. Там Паша не подвёл, его солдаты действовали почти синхронно с солдатами, что за Андреем бежали. До бараков рукой подать, метров семьдесят. На такой дистанции даже слабый стрелок из винтовки в цель попадёт. Спасение в одном – двигаться. Андрей вскочил, бросился зигзагом, со стороны барака выстрел. Пуля в землю ударила. Но стрелявшего, высунувшегося неосторожно, автоматной очередью срезал ефрейтор, бежавший рядом с Андреем. – Молодца! – крикнул ему Андрей, когда залёг. – Быть тебе сержантом! Приободрить солдата надо, растерялись они поперва, так бывает. На фронте только к второй атаке начинаешь что-то понимать. А в первом бою бежишь, как все, стреляешь вперёд, не видя, где враг. Навык во всём нужен. Первыми подбежали к двери барака в его торце Андрей и ефрейтор. Андрей за ручку рванул, закрыто изнутри. – Дай очередь по двери, вот здесь. Ефрейтор дал щедрую очередь, за дверью вскрик. Видимо, кто-то стоял за ней, зацепило пулей. – В сторону! – оттолкнул ефрейтора Андрей. Из-за двери грохнул выстрел, но пуля уже никого не зацепила. Ефрейтор сам, без приказа, дал ещё одну очередь в дверь. Слышно было, как кто-то упал. Андрей подбежал к углу барака. Ага, сдрейфили уголовники, вылазили из окон, четыре человека. Опер вскинул пистолет, руку правую для остойчивости к стене прижал, прицелился. Выстрел, второй! Двое блатных рухнули. Остальные успели забежать в другой барак, по соседству. Андрей обернулся, шорох сзади. А это два солдата добежали. – Один – приготовь оружие, второй – открой дверь и в сторону. А первому – огонь веером по бараку. Так и сделали. Очередь с поводкой по внутреннему помещению. Андрей первым ворвался. У окон трое убитых, ещё один у самых дверей валяется. И оружие их здесь – карабины образца 1944 года. – Занять позиции у окон. В бараке напротив – бандиты. Не торопиться, стрелять по видимой цели. Бойцам немного легче стало, всё же укрыты за бревенчатыми стенами, а не бегут по открытой местности. В это время с другого торца барака ворвались бойцы во главе с Павлом. – Где бандиты? – В бараке напротив. В подтверждение его слов хлопнул винтовочный выстрел. В ответ очереди из двух автоматов. Один боец выглянул. – Попал! Андрей и Павел сошлись в центре барака. – Как дальше действовать будем? – спросил Павел. – Несколько бойцов здесь оставить надо, с остальными в обход. Боюсь, главарь под прикрытием шестёрок сбежать может. – Согласен. – Тогда я беру четверых, обхожу барак. Ты не давай блатным высовываться из окон. – Понял. Андрей ткнул пальцем в солдат. – Ты, ты, ты и ты – за мной. Андрей первым шёл. Осторожно выглянул из-за угла. Сбоку очередь, пули густо ударили по стене, щедро осыпав Андрея пылью и древесными щепками. Андрей назад отпрянул. Но успел заметить, откуда вели огонь. Как он и опасался, главарь устроил «сюрприз» – одного из подручных посадил на вышку, с которой хорошо просматривалась вся территория. Вышка из брёвен, но площадка для караульного досками обшита, сверху крыша для защиты от непогоды. Тонкие доски не преграда для автоматной пули. Андрей повернулся к солдату: – Земляк, дай автомат. Пистолет в карман сунул, взял «папашу», как на фронте солдаты ласково называли «ППШ». Бросился вперёд, упал, из положения лёжа открыл огонь по сторожевой вышке. Одна короткая очередь, вторая, третья. Затвор клацнул, кончились патроны. Но выстрелы не прошли даром. Он увидел, как из проёма вышки безвольно высунулась нога. Или убит, или ранен, главное – не опасен. Броском вернулся в барак, вернул автомат солдату. – Перезаряди, патроны кончились. Сейчас Андрей пожалел, что из Москвы не успели прийти фото и установочные данные на Первушина. Захватить бы его живьём и допросить. В лицо его знает из тех, кто сейчас на территории лагеря, только бывший начальник колонии, который ранен. – Проверьте магазины, сейчас вперёд рванём. Солдат жалко, молоденькие. Из старослужащих – второго года, один только ефрейтор. И подставлять их под бандитские пули Андрею не хотелось, капитан и так наломал дров. Поэтому Андрею капитана жалко не было. – Готовы? Я бегу первым, за мной ты и ты. А вы двое стреляйте из-за угла по окнам. Не давайте бандитам головы поднять. Как я отмашку рукой дам, мчитесь к нам. Вопросы? Тогда вперёд! Андрей сам побежал, за ним топали сапогами конвойники. Сзади сразу длинными очередями ударили два автомата. Чёрт, неужели никто им не говорил, что стрелять надо короткими? Длинные приводили только к расходу боеприпасов. А попадёшь в «молоко», ибо при такой стрельбе прицельно попасть в кого-нибудь затруднительно. Тем не менее до угла барака добежали без потерь. И у этого дверь заперта. Но универсальная отмычка при себе – «папаша» в руках солдата. – Стреляй по двери! – приказал Андрей. Ефрейтор дал очередь, другую. Уже грамотно, туда, где предположительно мог быть запор или задвижка. – Я открываю, ты стреляешь по всему, что шевелится, – распорядился Андрей. Дверь на себя рванул, укрылся за стеной. Ефрейтор от живота дал длинную очередь веером, затем ворвался внутрь. Ещё очередь! Солдатик крикнул. – Товарищ оперативник, живых нет! Андрей в барак вбежал. Под окнами лежали в нелепых позах убитые бандиты. Есть ли среди них главарь? Он прикинул мысленно потери банды. Четверо в первом бараке, двоих он из «ТТ» снял при перестрелке, уже шесть и здесь трое – девять. Одного на вышке снял, уже десять. Многовато! На такую кодлу взвод нужен и план, как взять без потерь. Захватил бы капитан из оружейки ручной пулемёт и гранаты, да людей побольше, глядишь – потерь удалось избежать. Недалеко послышался звук мотора. – За мной! – скомандовал Андрей. Выбежал из барака. Сначала подумал – Ложечкин оказал помощь капитану и бойцу и на грузовике хочет отправить в Вельск. Но грузовик, на котором прибыли солдаты, стоял на месте, и водителя за рулём не видно. Да и звук идёт с другой стороны. Андрей, а за ним солдаты побежали на звук мотора. Из-за каких-то технических зданий вывернул грузовик «ГАЗ-51» с тентованным кузовом. А в кабине двое. Завидев Андрея и солдат, пассажир опустил стекло, высунул руку с пистолетом, открыл огонь. Андрей сразу упал на землю, крикнул солдатам: – Ложись! Огонь по кабине! Ефрейтор мгновенно исполнил команду, стал стрелять по кабине. А второй солдатик то ли не услышал, то ли в героя решил поиграть, но получил пулю и рухнул. Андрей на четвереньках добрался до него, подобрал автомат. А звук мотора нарастает, надвигается тупая морда грузовика. Андрей вскочил, дал очередь по водителю, крикнул ефрейтору: – В сторону! И сам отскочил. Водитель явно пытался наехать на них, раздавить. Андрей поклясться мог, что попал. Видел пулевые отверстия на стекле напротив головы шофёра. Но грузовик проехал мимо них. – По колёсам! – закричал Андрей. Но выстрелить не успел. Машина вильнула, потом дёрнулась влево, свернула к забору и врезалась в него. Забор удара не выдержал, несколько досок сломались. От удара в препятствие мотор заглох. – К машине, обходи справа! – скомандовал Андрей. Сам подбежал к дверце кабины, левой рукой рванул ручку, в правой держал за шейку ложи автомат. На него выпал убитый водитель. Лицо в крови, размозжено. Андрей заглянул в кабину, а там пусто. А где же второй? Сразу хлопнул выстрел. Потом крик ефрейтора: – Держи его! На бампер грузовика вскочил второй бандит, в руке пистолет. Он попытался пролезть в щель, пробитую машиной в заборе. Андрей вскинул автомат, дал очередь, бандит рухнул. Андрей влез на крыло грузовика, удостовериться, что бандит убит и не опасен. Мёртв, на ватнике по спине череда пулевых отверстий, из которых торчит вата. С другой стороны машины подошёл ефрейтор. – Ты почему кричал? У тебя же оружие? – Этот гад выстрелил в меня, попал в оружие, не стреляет. Андрей перелез прямо по капоту. – Дай сюда! И протянул руку. Когда автомат ефрейтора оказался в руках, попытался взвести затвор, да не получилось. Осмотрел. Пуля из пистолета угодила в ствольную коробку оружия, сделав приличную вмятину. Такое оружие в ремонт или на списание. Вернул автомат солдату. – Повезло тебе. Если бы не случайность, заполучил бы пулю в грудь. Так что оружие тебе жизнь спасло. Надо осмотреть грузовик. Зачем бандиты попытались на нём прорваться? Использовали как таран, дощатую преграду пробить, или вывозили что-то ценное? Андрей грузовик обошёл, на номера на заднем борту посмотрел. Опа-на! Номера-то знакомые. Это же машина райпо, на которой ездил экспедитор в Архангельск за деньгами. Так что не пропал грузовик, в заброшенном лагере бандиты его прятали. И, вероятно, на нём же уехать из Вельского района хотели. Железнодорожный вокзал под приглядом милиции, а на грузовике по грунтовым дорогам хоть до Крыма добраться можно. – Боец, ко мне! – приказал Андрей. А ефрейтор и так уже рядом стоит. Андрей отдал ему автомат, взятый у убитого солдатика. Сам ногой на фаркоп, брезентовый полог откинул. Вот это сюрприз! Почти полный кузов связанных пачками шкурок. Шкурки-то зверосовхоза. А сверху чемоданчик. Андрей забрался в кузов, добрался по мягкому и драгоценному грузу до чемоданчика, отщелкнул оба замочка. О чём-то подобном он подозревал. В чемоданчике деньги в банковской упаковке и револьвер. Оружие он в карман убрал, замочки закрыл. Ни к чему солдатику деньги видеть. Вместе с чемоданчиком выбрался из машины на землю. – Идём к нашим. – Так Скворцов Федька там лежит, – и ткнул рукой. – Друг твой убит, твоя помощь ему не нужна. О раненых позаботиться надо. Андрей с ефрейтором подошли к бараку, где Павел с солдатами оставался. А там нет их. Пошли в сторону ворот. Павел и солдаты раненых, коих четверо оказалось, считая капитана из зоны, перевязали уже. Сейчас грузили в машину. – Вези в больницу, – приказал Ложечкин, – потом сюда возвращайся. Своих убитых в лагерь отвезти надо. – Так точно. Павел вмешался: – Кого-нибудь из солдат возьми, раненых выгружать. Один из солдат сел в кабину, грузовик тронулся, развернулся и выехал. Остались трое солдат, двое оперов и начальник милиции. – Товарищ капитан! – официально обратился к начальнику Андрей. – Мною убиты двое бандитов в грузовике. Причём грузовик райпо. В кузове шкурки зверосовхоза и чемодан с деньгами, полагаю – предназначавшиеся райпо. Начальник милиции за чемодан взялся. – Пересчитать надо. – Полагаю – не сейчас, – твёрдо сказал Андрей. – Всеми наличествующими силами прочесать зону надо. Вдруг прячется кто-нибудь? Прорыв грузовика мог быть отвлекающим моментом. Оружие собрать – и бандитов и конвойников. Но в первую очередь – зону зачистить. – Тогда вы осмотрите, я за Баклановым. Надо его забрать и Дусю. Её в отдел доставлю, в КПЗ, как пособницу. И сообщу в прокуратуру. Тут целая бригада следственная нужна, эксперт – пальчики откатать. Иначе как бандитов опознать? – Вы начальник, вам виднее, что первостепенное. Андрей повернулся к солдатам и Павлу: – Идём цепью, по часовой стрелке, прочёсываем и осматриваем всё – бараки, вышки, любые помещения. При обнаружении попытайтесь задержать, будут сопротивляться – стрелять на поражение. Вперёд! К Андрею Павел подошёл. – Ты представляешь, сколько трупов? И не только бандитов, солдаты-конвойники пострадали. – Не я операцией командовал, сам знаешь. С капитана спросят, рана быстро заживёт. А над нами Ложечкин. Он начальник, мы только опера. Наше дело – отыскать и задержать, что мы и сделали. – Шум поднимется! Где задержанные? Как узнаем судьбу экспедитора и шофёра? – Паша, а что ты меня спрашиваешь? – Ты старший оперуполномоченный. – Ответственности за кровь испугался? Я старший, надо будет – отвечу. А сейчас – прочёсывать. И пистолет лучше в руку возьми. Живых в лагере не оказалось. Зато в столовой куча пустых консервных банок, упаковка из-под продуктов. Видимо – банда в лагере давно жила, не голодала и водочкой баловалась вволю, вон пустых бутылок сколько. – Андрей, может, трупы собрать? – предложил Павел. – Зачем? Прокурорские приедут, пусть фото сделают, опишут. Мы своё дело сделали. – Боюсь, вместо благодарности пенделей получим. – Это за что? Всё сделали по закону. Ложечкин вернулся часа через два, да не один, с ним ещё две легковушки. Сначала фото делали – общие, бараков, потом с деталировкой – убитых, рядом их оружие. Затем за дело эксперт-криминалист взялся. Снимал отпечатки пальцев у бандитов для опознания. У солдат отпечатки не снимали, документы личные при них, да и начальство из зоны опознать сможет. Переписывали номера оружия, валявшегося рядом с убитыми. После отстрел сделают, определят по следам на пулях, из какого оружия кто убит был. Можно подумать, это что-нибудь изменит. На мёртвого уже дело не заведёшь и не осудишь. Эти порядки немного Андрея раздражали. А уж когда судмедэксперт трупы осматривать стал, вовсе смешно стало. Пальчики откатали, фото сделали, вполне достаточно, чтобы установить личность. По его разумению подогнать бульдозер или экскаватор, вырыть яму и сбросить туда трупы бандитов. А сверху закатать. Вот убитых солдат надо похоронить с почестями рядом с лагерем, где служили, или на городском кладбище. Они свою жизнь молодую отдали, чтобы город и страну от отребья очистить, за что им вечная слава. Затем следователи прокуратуры место за столом в бараке заняли, за писанину принялись. От оперов объяснение – что да как? Андрей сразу показал, что начальник милиции за помощью в лагерь поехал. Капитан конвойный людей мало взял, план не проработал, отсюда потери. Следователь кивал, писал подробно. В конце потребовал сдать личное оружие для проверки. – А что его проверять? В меня стреляли, я стрелял. Но «ТТ» служебный отдал, как и Павел. – Попрошу из города не отлучаться, – настоятельно попросил прокурорский. А как операм отлучиться, если командировочные не отмечены? Не туристами в Вельск приехали, по службе. Но почти неделю в гостиничном номере после боестолкновения просидели. В городе только и разговоров об уничтоженной банде. Да если бы правду говорили, а то приукрасили, приврали, преувеличили. Получалось – едва не битва была, с обеих сторон трупов видимо-невидимо. А у бандитов целый грузовик денег захватили, хотя только чемодан был. Свидетелей или раненых с бандитской стороны нет, за исключением продавца Дуси. Так она пособница, ни в одном грабеже не участвовала. Однако в дальнейшем на суде срок получила. Через неделю опер Евгений пригласил обоих к начальнику милиции. Ложечкин улыбался довольно. Служебная проверка его вины в гибели солдат не установила. Захват осуществляли конвойники, а оперативники помогали, тем более ни один опер даже ранен не был. Ложечкин вернул служебное оружие московским гостям. – За работу – быструю и качественную, большая благодарность. Думаю, для нашего оперативника Бакланова это хорошая школа. Вашему начальству непременно письмо напишу. Впрочем, о бое в лагере в Москве и так знают, прокурорские доложили. С обеих сторон потери большие, их не скроешь. Говорят, вас, Андрей Михайлович, Стрелком прозвали? – Ну не я же себя назвал? Кстати, бандитов опознали? – А как же? Вчера из столицы ответ пришёл спецсвязью. Который в грузовике, самый Первушин и есть, кличка Борода. Ефрейтор его завалил, к сержанту представлен. Андрей рот открыл, сказать, что он стрелял, просто в руках его автомат был тогда, а не пистолет. Но говорить передумал. Пусть всё идёт своим чередом. Тем более ефрейтор действительно помог, парень толковый. Подучить бы только его и старшиной на сверхсрочную. Но это его дело. – Как говорится – желаю! Капитан поднялся, руки операм пожал. – Давайте командировочные, отмечу. Подпись поставил, печать приложил. – Может, рыбалку вам организовать? – предложил он. – По Москве соскучились, поедем! Сыщики попрощались, направились в гостиницу за вещами. Голому собраться – только подпоясаться. Уже через полчаса были на железнодорожном вокзале. Поезда были только проходящие, набитые битком, билетов не было. С трудом приобрели билеты, и то в разные вагоны. Ни поговорить друг с другом, да и поесть не взяли. А в поезде вагона-ресторана не было. Роскошью считалось, ими комплектовались поезда дальнего следования, вроде Москва – Владивосток. Но всё же добрались. Ярославский вокзал встретил толчеёй и плохой погодой – ветрено, мелкий моросящий дождь. – Ну что, Павел, до завтра. – Да ты что, Андрей! Завтра же воскресенье. Отлёживаться и отъедаться будем. Я прямо оголодал в поезде, брюки болтаются. Дома радостная встреча с женой. Обнял, приподнял, закружил. – Осторожнее, медведь! Не забыл, что я в положении? А внешне пока ничего не видно. За столом Андрей уминал всё. Мария удивлялась: – Вас что там, не кормили? Только после длительного отсутствия понимаешь, как дома хорошо! В повседневной суете, в спешке этого не ощущается. Андрей выспался, потом гулять с Марией пошли. Соскучился он по столице. На ВДНХ сходили, полюбовались фонтанами, поели мороженого. – А в ГУМе мороженое вкуснее, – заметила жена. – Кстати, на следующий выходной к маме надо съездить, я уже две недели не была. – Обязательно. – А ещё возьми на работе справку, сходи на узел связи. Я о телефоне говорю. На старой квартире телефон был, в коридоре, общий для всей коммуналки. А в новостройке с телефонами худо, очередь на годы. Однако, если есть справка из организации, что домашний телефон необходим по роду деятельности, устанавливали вне очереди. – Сделаю. Дома неполный день, а морально отдохнул. Знакомые места, жена рядом, что может быть лучше? И не довлеет мысль – как найти очередного мерзавца или банду. А в понедельник на службу. Николай Иванович перед планёркой отметил командировочное. – Читал уже справку о ваших с Павлом подвигах. – Мы на вторых ролях, Николай Иванович. Операцией руководили начальник местного райотдела и заместитель лагеря по оперативной работе. Он сам возглавил своих солдат, ранение получил. – А то я тебя плохо знаю! Тебя, Стрелок, не переделаешь. – Прокуратура моей вины и Павла не нашла, оружие вернула. – Знаю. Ладно, проехали. Феклистов явно не хотел продолжать этот разговор, ибо уже подходили сотрудники угро. С Чумаковым и Фроловым здоровались радостно, чувствовалось – не показушно. Из таких командировок не всегда целыми возвращаются, а иногда не возвращаются вовсе. И на месте Андрея или Павла мог быть любой из них, всё решала судьба или начальство. – Разговорчики! – одёрнул оперативников Феклистов. – Начинаем. Из Главка получена информация о неоднократных случаях изнасилования, а конкретно – семи. Судя по описаниям потерпевших, это один и тот же человек. Фоторобот и антропометрические данные прилагаются. Напрягите информаторов, сами начеку будьте. С информаторами – бесполезно, Андрей это твёрдо знал. Насильников на зоне не любят, самих «опускают». И хвастаться своими подвигами никто не будет. Это не золото из ювелирного магазина украсть. Да и подобного рода преступления в одиночку творятся, не бандой. Раскрываемость плохая. Заявили об изнасиловании семь женщин, реально их больше. Не каждая огласки, суда хочет. С доказательствами проще, если подозреваемый задержан. Стоит провести биологическую экспертизу, и дело можно в суд передавать. А как насильника задержать? Ночь, темно, женщина в шоке, особенно если насильник ножом угрожает. Не каждая лицо или одежду запомнит. По всей видимости, фоторобот составили на показаниях общих. Одна глаза успела рассмотреть, другая овал лица. После планёрки оперативники разобрали со стола начальника угро ориентировки. Андрей прочитал – высокий, приблизительно метр восемьдесят пять, плотный, физически силён, славянин, особых примет нет, возраст тридцать – тридцать пять. Не густо. Отложил в памяти на второй план. Угро больше убийствами, кражами, бандитизмом занимается. А изнасилование – это преступление против личности. Бывают такие дела, но редко. После командировки другие дела навалились – карманные кражи в общественном транспорте, фарцовщики – явление для СССР новое. После войны наши люди – моряки, командированные предприятиями за границу сотрудники, стали привозить вещи – одежду, радиоприёмники, косметику. Шустрые люди тут же смекнули – золотая жила. Скупали весь товар оптом, продавали в розницу, товар хороший. Легально купить иноземную вещь можно было только через сеть магазинов «Берёзка» по бонам. Приезжающий из-за границы моряк либо другой человек обязан был сдать валюту, вместо неё получал боны, которые мог отоварить в «Берёзке». Фарцовщики у таких магазинов толкались постоянно, предлагая продать только что купленную вещь. А ещё товар привозили сотрудники посольств, не дипломаты, не их уровень, а технические работники – водители, секретари, охрана. Сюда везли всё, в первую очередь жевательную резинку, которая пользовалась у молодёжи бешеным спросом. А после фестиваля молодёжи и студентов в Москве резко возрос спрос на джинсы. Обратно из Союза иностранцы или наши на продажу везли чёрную икру, матрёшек, фотоаппараты, поскольку оптика была качества хорошего, а ещё водку – жидкую валюту. Особым спросом пользовалась «Столичная». Одно из таких злачных мест в виде «Берёзки» было на территории отделения милиции, где Андрей служил. Вид преступления экономический, больше фарцовщиками занимался отдел БХСС, иначе говоря, борьбы с хищениями социалистической собственности. Сегодня как раз намечалась облава на фарцовщиков, и уголовный розыск, вместе с постовой службой во главе с ОБХСС, должен провести её у «Берёзки». Причём оперативники угро, как и сотрудники ОБХСС, в гражданской одежде, а постовые – в форменной, но подходить они должны в последний момент, когда фарцовщики разбегаться будут. А в том, что это произойдёт, никто не сомневался. Для оперативников и для задержанных дали автобус из автопарка управления, причём не в милицейской раскраске, с синей полосой вдоль бортов, а как у городского автобуса, красно-жёлтой. Оперативники угро разошлись, их задачей было двинуться двумя группами к магазину с разных сторон улицы. А сотрудники ОБХСС пошли напрямик. Фарцовщики ОБХССников в лицо знали, сразу кинулись врассыпную. Часть по тротуару, одного Павел успел за руку ухватить, завернул. А уже на помощь постовые в форме бегут. На Андрея здоровенный лоб летит, через плечо сумка импортная, синяя. Наша промышленность таких не выпускала. Андрей подножку подставил, с таким сшибиться, калекой сделает. Убегавший споткнулся, но на ногах устоял. Андрей попытался его схватить, но получилось только за ремень сумки ухватиться, сорвать её. А фарцовщик дальше помчался, как лось на гону. На Андрея ещё один, назад озирается. Тут его опер и принял, скрутил, наручники защёлкнул. Фарцовщик сразу закричал, стараясь привлечь внимание прохожих: – Посмотрите, граждане! Белым днём хулиганы на добропорядочных людей нападают! – Заткнулся, я из милиции, если статью за сопротивление не хочешь получить. – Я чистый, у меня ничего нет! – В отделе досмотрим. Около десятка смогли задержать, в райотдел доставить. В дежурке обыскали всех, на столе росла гора изъятого. Сотрудники ОБХСС только писать успевали. Павел подошёл к столу, взял в руки красивую коробочку, повертел. – А это что? – А, презервативы, – отмахнулся ОБХССник. Павел коробку отшвырнул с брезгливой миной, как будто жабу в руки брал. Со средствами контрацепции в стране плохо было. Изделие № 2 Боковского завода резинотехнических изделий было скверного качества, в отличие от изделия № 1 – противогаза. Андрей сумку на стол водрузил, сорванную с убегавшего. – Сумку удалось отобрать, фигурант удрать смог. – Прокол, давай досмотрим. Сотрудник ОБХСС достал из сумки коробку жевательной резинки, мужскую рубашку и джемпер в упаковках. – Немного! За бугром двадцать пять – тридцать баксов стоит, а у нас умножь на три, а то и четыре. Павел услышал, повернулся: – Это что за валюта такая – баксы? – Американские доллары. С иностранной валютой были знакомы выезжавшие за рубеж, дипломаты и фарцовщики. Остальной народ валюту в глаза не видел. Андрей в сторону отошёл, присел. Что-то беспокоило. Начал припоминать. Ах ты, чёрт! Тот, у кого сумку сорвал, под описание в ориентировке подпадает. Лицо славянское, детали не успел разглядеть, рост и возраст подходят. К ОБХССнику подошёл. – Фарцовщик сбежал, высокий, славянской внешности, это его сумка. – Я понял. – Знаком тебе? – Валька Филин. Удачлив, ни разу на жареном прихватить не удалось. – Где живёт, знаешь? – Не в курсах. Если бы задержали, знал. Так что извини. – Нужен он мне. – Ты что, прибарахлиться решил? – На фигуранта по делу похож. – А, тогда я фарцовщиков задержанных потрясу, может, кто-то знает. Ты загляни ко мне в отдел ближе к вечеру. Сейчас сам видишь – запарка. Оно понятно, каждый за своё дело в первую очередь радеет. К тому же Андрей не уверен был – фигурант этот из ориентировки или нет? Видел мимолётно, да и фоторобот – не портрет, вполне можно ошибиться, но проверить надо. Полдня Андрей своими делами занимался, потом вспомнил, что надо зайти в отдел ОБХСС. Подошёл и в дверях столкнулся с Фарятьевым, сотрудником ОБХСС. – А я к тебе, проходи. – Что-нибудь выяснил? – Да как сказать. Фарцовщики все конкуренты друг другу. Вроде на Якиманке живёт, он о себе мало что другим рассказывал. Один из фарцы видел его как-то на пляже, наколок нет, похоже – не сидел. А вот род занятий и фамилия неизвестны. Фарцовщики – не блатные, те на нелегальном практически положении. У них документы есть – паспорт или справка из лагеря об освобождении. Но прописки зачастую нет, и не работают, по их понятиям – западло, как говорят – от работы кони дохнут. А фарцовщики имеют прописку, работу. Бывает – только числятся, но не работающий сразу попадает под статью о тунеядстве. Тогда штраф и выписка за сто первый километр от Москвы. Для фарцовщика это непременно потеря «дела». Вернувшись к себе в отдел, Андрей просмотрел ориентировку, но не нашёл там указания адресов преступлений. По телефону связался с МУРом, выяснил, кто из оперативников ведёт дело. Обычно заводят по факту первого преступления, при повторных, если похож «почерк», дела объединяют в одно, даже если преступления совершены в разных районах города. Преступник в таком огромном городе, как первопрестольная, редко находит жертв в одном районе. Созвонился с оперативником, дело числилось за МУРом. Только свою фамилию назвал, как опер Дубровин спросил: – Какие-то зацепки есть? – Зыбкие. – Подъезжай, я на службе допоздна буду. Андрей приехал, рассказал об операции по задержанию фарцовщиков. – Похож, говоришь? Интересно. Надо бы все места возле «Берёзок» прощупать. Есть у меня стукачок один среди фарцовщиков, его напрягу. Валька Филин? Не слышал пока такой клички. – Если настоящую фамилию узнать или адрес, наружку за ним выставить можно. – А ещё наружку или оперов к магазинам «Берёзка» подослать. – Я бы помог, когда время есть, но засветился. – Ты думаешь, он в ближайшее время появится? На дно заляжет. – Не факт. Он думает – облава именно на фарцовщиков была. Сменит пятачок. Сегодня у одной «Берёзки», завтра у другой или в сквере у Большого театра. Там иностранцы часто бывают. Гостиница «Метрополь», Кремль, Большой театр. Для фарцовщика самые притягательные места. Но за наводку спасибо, учту. Знаешь, случаев уже восемь, версий полно, и ни одной толковой. А подозревал, что кто-то из Подмосковья пакостит. Опера попрощались. По причине позднего времени Андрей домой направился. От центра до Люблино на троллейбусе, потом пешочком. Иной раз полезно и приятно вечером не спеша прогуляться, мысли «устаканиваются», нервы в порядок приходят. Зато дома тишь и благодать, с женой жили мирно. А когда ссориться, если видятся час вечером, ночью спят, а утром Андрей на службу убегает, когда жена спит. Да и зачем ссориться по мелочам? Адреналина на работе хватает. Дома с женой он никогда служебные вопросы не затрагивал. Женщины – они поболтать любят, поделиться с кем-нибудь, дабы свою осведомлённость показать, а это чревато. Особенно по громким преступлениям, сослуживцы знают, что муж у Марии в милиции служит, периодически допытываются. Несколько дней всё шло по службе своим чередом – пьяный мордобой, карманные кражи, один грабёж, да и то занимался им не он. А ночью за Андреем приехал «козлик» дежурной части. Водитель суть дела не знал, сказал коротко: – Вызывают. Раз экстренный вызов на службу, значит, что-то серьёзное. Убийство, бандитизм с применением оружия. А по приезду его в отделение дежурный дал ему заявление. – Вон гражданочка сидит, говорит – изнасиловали. Заявления от потерпевших принимаются либо в райотделе по месту жительства, либо по месту совершения преступления. – Пройдёмте в кабинет. Документы с собой? – Студенческий билет. В кабинете Андрей стал заполнять протокол допроса. Оказалось – Жерновникова шла с занятий, сама тамбовская, квартиру снимала втроём с подружками-сокурсницами, так дешевле. Не каждое учебное заведение располагало общежитием, а если и было – не хватало мест. – Он сзади напал, я даже не слышала, как он подошёл, схватил за шею, угрожал придушить, – плакала девушка. После расспросов выяснилось, что описание насильника подпадает под фигуранта из ориентировки. Прямо какой-то сексуальный маньяк! Андрей выписал направление, проводил потерпевшую к дежурке. – Лёня, отвези девушку в судмедэкспертизу. Сам в кабинет. Надо звонить Дубровину в МУР, передавать тощее дело, в котором два листка. Надо дождаться только результата экспертизы, тогда точно известно будет – один насильник во всех случаях был? Только звонить поздно, три часа ночи. И домой добираться смысла нет и не на чем, единственная дежурная машина потерпевшую повезла. Улёгся в кабинете на диванчик, не впервой остаток ночи так коротать. На утренней планёрке доложил о преступлении. – Жди результат экспертизы и, если данные совпадут, передавай в МУР, – ответил Феклистов. Андрей сам не сомневался, что услышит подобный ответ. Зацепило его, подонок женщин насилует и до сих пор не задержан. Хорошо, что пока до убийств или членовредительства не дошло. А вполне может, если насильник решит убирать потерпевших, чтобы не опознали. К полудню получил результат. Насильник проявил себя не в первый раз, серийный. Документ в папочку подшил, направился в МУР. – Уже знаю! – заявил опер Дубровин. – Телефонировали из судмедэкспертизы, «порадовали». Вот же скотина. – Информатор что-нибудь прояснил? – Глухо, как в танке. Слышал про такого, но кто, где? – Надо самим на него выходить. – Я уже и наружку озадачил и оперов. Ни у «Берёзок», ни у Большого театра не появлялся. – Но в город поздним вечером выходит! – Город большой, у него сто дорог, а у нас одна. Помолчали. Андрей подошёл к карте, висевшей на стене. Крупно весь город, не только улицы и переулки, номера домов обозначены. – Булавки есть? – спросил Андрей. – Найду. Зачем тебе? Андрей булавки взял. – Адреса происшествий диктуй. Дубровин называл адреса, Андрей отыскивал нужное место, втыкал булавку. – Пробовал я уже, никакой системы, в разных районах действует. – Так-то оно так, но все преступления внутри Кольцевой линии метро. Это сужает поиски. Внутри Кольца живёт, чтобы от дома недалеко было пешком добраться. – Метро так поздно не ходит. – Туда на метро, обратно пешком. – А если у него машина? – Не исключено. Но все преступления в западной половине Москвы. Если бы машина была, он выезжал бы на окраины. Прохожих, которые его увидеть могут, меньше, телефоны-автоматы по пальцам пересчитать можно. Это момент важный. Пока потерпевшая до телефона доберётся в милицию сообщить, преступник имеет фору по времени. – Предположим, ты прав, Андрей. И что это нам даёт? – На живца ловить! – Несерьёзно! Где женщину взять? Её как-то «пасти» надо, чтобы сама не пострадала. – Из сотрудниц подобрать, пусть юбку покороче наденет. Дело сугубо добровольное, в данном случае приказывать нельзя. А «пасти», как ты выразился, будем по очереди. Один вечер ты, другой я. Все нападения с одиннадцати вечера до двух ночи. Ещё и выспаться успеем. – В афёру втягиваешь. – Предложи вариант лучше. – Всё же я с руководством посоветуюсь. – Тогда бывай. Сладится – телефонируй. От дела уголовного Андрей официально избавился. Но преступник-то на свободе, а должен даже за одно преступление сидеть в тюрьме. И насильнику на зоне хорошо не покажется, сам окажется в роли насилуемой девушки, да и место его будет у параши.Глава 10. Валька Филин
Два дня служба шла своим чередом, а потом в утренней сводке ещё одно изнасилование. Видимо – начальство милицейское допекло или накрутили хвоста из горкома партии. По Москве уже слухи поползли, женщины стали бояться в одиночку после второй смены или учёбы домой возвращаться. И в милиции постовых не хватит на каждом углу ставить. Уже в середине дня, когда Андрей собирался в столовую идти, звонок раздался. – Фролов у аппарата. – Не раздумал ещё вечерами бдеть? – И что же тебе начальство посоветовало? Не хочу быть провидцем, но два дня назад отказали, а сегодня утром, после фитилей от горкома, резко изменили мнение. – Угадал. И кандидатура на роль потерпевшей есть. Подобрали молодую женщину из районного угро. Такая сама скрутит кого хочешь. Но без страховки нельзя. На первый раз вдвоём выходим. Встреча в десять у меня в кабинете. – Считай, что уговорил. Формально Андрей от дела свободен. Но какой же он опер, если от живого дела в стороне останется? Уходя со службы, пистолет проверил, в карман уложил. Сомневался, что у насильника оружие, но как в поговорке – бережёного бог бережёт, а не бережёного караул стережёт. Приехал домой, поужинал. Мария удивилась. – Что-то ты сегодня рано. – Вечером уйду, вернусь, как получится. Даже вздремнуть успел. Пока к МУРу добирался, думал о Дубровине. Опер хоть и хороший, но перестраховщик, с начальством советовался. Начальству нужны раскрытые дела, хорошая отчётность. А как ты бандита или убийцу взял, это уже твоё дело, лишь бы в рамках закона. Сам Андрей, если кого-то арестовывал, действовал жёстко, без жалости. Преступник жалости или сочувствия к своим жертвам не имеет. Но Андрей и задержанным подлянки не строил, чужих доказательств не подбрасывал, не унижал. За это среди коллег и преступной среды пользовался уважением. В кабинете Дубровина уже сидела девушка. Андрей сначала подумал – не потерпевшая ли? Губы накрашены, юбка короткая, да и молода ещё, на вид двадцать два – двадцать пять. – Знакомьтесь. Марголина Виктория, Фролов Андрей. Она сегодня будет играть роль подсадной утки, если так можно выразиться. Уточним. Она идёт деловой походкой, чтобы со стороны выглядело – торопится домой. Впереди и на другой стороне улицы я, сзади, в пределах видимости – Фролов. Теперь уточним маршрут. Улицы брали в западной части Москвы, там, где уже были изнасилования, маршрут не строили. Преступник почти никогда не повторяет место преступления. Ходим-бродим до двух ночи, потом отбой. По домам всех развезёт машина. Вопросы? Вроде всё понятно, вопросы могут появиться в процессе движения. Вышли из МУРа, впереди Дубровин, он сразу перешёл на другую сторону улицы, с дистанцией в сто метров, в пределах видимости Марголина, по её стороне и с таким же расстоянием Андрей. Со стороны – случайные прохожие. Прошли оговоренным маршрутом два раза, а никаких происшествий не было. Даже не случись нападения, но появись в поле зрения похожий на насильника мужчина, Андрей решил его задержать для выяснения личности. Аполучился облом. Впустую ноги били. Вернулись к МУРу, как и обещал Дубровин, дежурной машиной развезли всех оперов по домам. Уговорились, что завтрашним вечером идёт Дубровин, а послезавтра – Андрей. Хуже пришлось Виктории, как звали девушку. На неё нагрузка ежевечерняя, а службы в подразделении никто не отменял. Теперь утро в угро Андрей начинал со знакомства со сводкой происшествий по городу у дежурного. Азарт появился, злость, как у охотника, который не может добыть хитрую лису. Но охота – развлечение, пусть иногда опасное для охотника, скажем – на медведя или волка. Боишься – не ходи. А в данной ситуации выбора нет. Кто-то же насильника остановить обязан! Ловля на живца и на второй день ничего не дала. Утром Андрей Дубровину позвонил на службу. Вдруг задержали? Андрей в кабинете после планёрки размышлял – не сделали ли они ошибки? Преступник иногда подвох, засаду нутром чует, интуицией. Один из старых оперов рассказывал о некоем бандите ещё довоенных времён по прозвищу Фартовый. Не один раз засады на него делали в тех местах, где он обычно появлялся. И каждый раз осечка. Вместо него другие тёмные личности попадались. Каждый раз счастливый для бандита случай оберегал бандита. Уже когда задержали всё-таки, выяснилось – в одном случае в последний момент на малину не пошёл, интуиция подсказала, во второй раз упал по гололёду и сломал ногу. Вместо засады и камеры в палату больничную угодил. В третий раз заигрался с каталами в карты и снова засады миновал. В счастливый случай Андрей верил. Его самого на фронте ангел спасал, хоть он и атеист, причём не раз. Однажды из окопа только выбрался, а в укрытие мина угодила. Задержись на несколько секунд, и в клочья бы разорвало. Второй раз, уже в Польше, реку форсировали ночью на плотах. На первом места ему не хватило, залез на второй, маленький. А немцы переправу засекли. В большой плот снаряд угодил, никто не выжил. А он до берега благополучно добрался. Не любил он вспоминать о войне, слишком тягостные воспоминания. Это в фильмах красиво, а в реальности грязь, пыль, кровь, гибель или ранение друзей, с которыми в рейды ходил, которые как братья были. На военное кино не ходил принципиально, приукрашено и показушного геройства много. А война, по его понятию, тяжёлый воинский труд. Сколько одной земли сапёрной лопатой перекидать пришлось, ни один профессиональный землекоп не одолеет. Следующую ночь сам за Викторией ходил. Старенькие растоптанные туфли подобрал, потому что подошва резиновая, не стучит. Ещё на первой совместной вылазке заметил, что Дубровин себя обнаруживает звуком шагов. У Виктории тоже каблучки цокали, так это даже хорошо, как приманка для насильника. Надел чёрную рубашку и такого же цвета брюки. Впрочем – белых или другого цвета брюк у него и не было. Зато в темноте не так заметен будет, что и требовалось. И снова неудача. Ходили уже другим маршрутом, который заранее обсудили. У Виктории уже волнение ушло, держалась увереннее, даже пошутила на прощание: – Видимо, я не такая привлекательная, раз не клюёт. Виктория уехала на машине одна, Андрей решил прогуляться. До дома далеко, час ходьбы. Для городского, избалованного транспортом, много. А Андрею хотелось пройтись по ночной столице. Прохожих мало, автомашин тоже, в основном такси с пассажирами с железнодорожного вокзала. Погода отличная, воздух свежий, по ночным улицам «поливалки» проехали. От центра, от МУРа, уже отошёл изрядно. Зная многие улицы и проходные дворы, решил сократить путь, свернул под арку. Дома здесь стояли коробочкой, два въезда-выезда, постройки сталинской, послевоенной, с лепниной, потолками под четыре метра. Во дворе деревья и кусты, детская площадка. Тихо, и вдруг сдавленный писк. Молодёжь развлекается? Однако насторожился. К кустам направился на краю детской площадки. Только из единичных горящих окон в доме свет пробивался. На площадке какая-то возня, потом звук удара. О, это не молодёжные шалости. Из-за кустов площадку оглядел. Тёмный силуэт. Но не сам же он возился? Присмотрелся, на лавочке кто-то лежит. Явно нехорошие дела – ограбление или… Насильник? Андрей из кармана пистолет вытащил, выскочил из кустов. – Милиция! Стоять! Фигура в сторону кинулась. Рост высокий. Андрей за ним. – Стой! Стрелять буду! И пальнул в воздух. В закрытом с трёх сторон дворе пистолетный выстрел, как пушечный. Но мужчина ходу прибавил. С его ногами один шаг, как у Андрея два. Опер почувствовал – уйдёт, дистанция увеличивалась. Выбежали со двора. Мужчина по тротуару рванул, через дом – в переулок. Андрея злость взяла. Как только сам повернул за угол, пистолет вскинул, прицелился по ногам. А какое ночью прицеливание, если ни мушки, ни целика не видно? Выстрелил дважды, мужчина упал. Андрей домчался. Жив ли? Мужчина стонал. Жив! Перевернул его на спину. Тот же верзила, которого он упустил у «Берёзки». Валька Филин? – Вставай! – Не могу, я ранен, умираю. – Не сдохнешь. А если и произойдёт, никто жалеть не будет. – Мент поганый, мусор! Андрей пнул мужчину, довольно сильно. – Поднимайся! Мужчина, матерясь сквозь зубы и держась за стену, поднялся. Андрей его обыскал. Оружия, как и документов, нет. – Куда ранен? – В ногу. – Тогда точно не умрёшь! А уже слышны свистки постовых. Из-за угла выбежали двое постовых. – Оружие на землю, руки вверх! Андрей пистолет на землю медленно положил. В таких случаях лучше подчиниться, чем получить пулю. Когда постовые подбежали, Андрей сказал: – Я из милиции, оперативник угро. Удостоверение в кармане, можете проверить. Один из постовых зажёг фонарик, посветил оперу в лицо. – Вы Фролов? Я вас узнал. Можете поднять оружие. Что случилось? – Насильник, по ориентировке. В соседнем доме, кажется, шестьдесят седьмом, на детской площадке женщина. Кто-нибудь бегом туда, может, помощь ей нужна. И не отпускать, свидетелем или потерпевшей будет. – Есть! Один из постовых убежал. – А с этим что? – Ранил я его, «Скорая» нужна. И звони в дежурную часть. – Есть. Тут телефон-автомат недалеко. Постовой вернулся быстро. – В «Скорую» позвонил и в дежурную часть своего райотдела. Через четверть часа прибыла «Скорая», почти одновременно пришёл второй постовой с женщиной, которую поддерживал под руку. – Докладываю – ударил он её, пришлось в чувство приводить. Андрей попросил врачей осмотреть мужчину и оказать помощь. С воем сирены подкатил «козлик» дежурной части, бодро выпрыгнул сержант. Вид важный, начальственный. – Сержант, выключи сирену и люстру, зачем народ беспокоить. С сержанта важный вид слетел. Так приказывать может только старший по должности и званию. Похоже – деревенский, после армии, не обтёрся ещё. Андрей к «Скорой» подошёл. – Что у вас? – Проникающее ранение голени и ягодицы. Стоявший рядом постовой засмеялся: – Товарищ Фролов, лучше бы вы ему яйца отстрелили. Всё равно на зоне «девочкой» станет. Врачиха покосилась на постового, но не сказала ничего. Что с милиции взять? Грубый народ! Оказали помощь, перебинтовали. – Ему в больницу надо. – После сами отвезём. А сейчас к нам в машину. На задержанного сержант наручники надел, помог забраться в задний отсек «козлика», где было два места для арестантов. Женщина и сержант в машину сели, как и Андрей. Доехали до райотдела милиции. Дежурный заявление от женщины принял. Чувствовалось – доволен лейтенант. Как же – есть преступление, есть потерпевшая, а дело уже раскрыто, палочка по учёту и раскрываемости обеспечена. Андрей немного дежурного остудил. – Дай бланк направления на экспертизу и потерпевшую машиной отправляй. А задержанного в больницу при следственном изоляторе. После допроса, разумеется. Это насильник, который по ориентировке проходит. Дело по нему МУР ведёт. Лейтенант возражать стал: – Мои люди его задержали. – Ошибаешься. Задержал его я, прострелив задницу и ногу. Твои прибыли уже к финалу. Но в рапорте руководству я непременно укажу – с помощью вашего отделения. Идёт? – Отлично. Участвовать в задержании серийного маньяка – это всегда удача, благодарности, а то и премии. Как говорится – у победы отцов много, а поражение всегда сирота. Андрей взял у дежурного ключи от пустого кабинета, допросил задержанного там, впрочем, как и всегда преступники, этот свою вину отрицал. – Проходил мимо, вдруг стрельба, я убегать. Нельзя стрелять по прохожим, не те времена. – Придумай сказку получше. Возьмут анализ, сверят с другими результатами экспертиз, и тебе не отвертеться. А ещё очные ставки с потерпевшими. Опознают тебя, уж больно приметный ты, Валька Филин! При упоминании прозвища задержанный вздрогнул. – А ещё дома у тебя обыск учиним. Всё по закону, с санкции прокурора, не сомневайся. И получишь ты сразу две статьи. Сто пятьдесят третья – до пяти лет и пятьдесят девять – двенадцать от трёх лет с конфискацией. Андрей бланк протокола допроса заполнил. Главное – шапку, где фамилия, год рождения, адрес. В МУРе данные пробьют, пальчики откатают. Санкцию на обыск у прокурора получить не составит труда, когда результаты экспертизы готовы будут. Подфартило Дубровину, дело можно считать законченным, собрать бумаги, провести очные ставки. Под конвоем, с сопроводительной бумагой, задержанного отправили в больничное отделение следственного изолятора. Из такой больницы не сбежишь, фактически тюрьма, и режим соответствующий. Андрей пожелал дежурному удачного дежурства и отправился домой, хотя большого смысла не было, если только позавтракать. За задержанием и допросом времени прошло много. На часах – шесть. Открыл дверь своим ключом тихонько, пробрался на кухню. Чайник подогрел. Благодать, когда плита газовая. В коммунальной квартире были керосинки и керогазы, от чада и запаха утром дышать нечем, да и долго готовить. На стук чайной ложечки из комнаты Мария вышла. – Встал уже? Я и не слышала, когда ты вернулся. Ну, пусть думает, что вернулся ночью. Андрей чай допил, рукой по лицу провёл. Надо побриться, ещё неизвестно, как день пройдёт. Добравшись на службу, ещё до планёрки набрал телефон Дубровина. – А я хотел тебе звонить! Обскакал ты меня, сейчас в изолятор ехать собираюсь для допроса. Если экспертиза подтвердит наши подозрения, то всё! – Обыск на квартире у него провести надо. Не забывай – он фарцовщик. Наверняка валюта обнаружится или ещё что интересное. А это ещё одна статья. Желательно упечь его на Колыму и надолго. Насколько я знаю, вернувшись, он продолжит. По крайней мере доктора так говорят, маньяка вылечить нельзя. – Ладно, за содействие спасибо. Я начальству доложу. А от тебя жду рапорт о задержании. Экспертиза подозрения в изнасиловании подтвердила, потерпевшие на очной ставке насильника твёрдо опознали. Да ещё при обыске обнаружили в квартире золотые изделия иностранного производства и валюту – доллары, марки, фунты стерлингов, франки. Деньги со всей Европы. Валька Филин получил срок. А после вышел приказ по управлению. Дубровин, как расследовавший это дело, получил премию, Марголина – повышение в должности, Фролов – благодарность. Андрей бы предпочёл премию, холодильник нужен был позарез, тем более автозавод «ЗИЛ» стал их выпускать. Немного позже Андрей узнал, что Валька Филин повесился в пересыльной тюрьме. Так закончилось дело о серийном насильнике. Но Андрей получил моральное удовлетворение, не зря он денежное довольствие получал, хоть и скромное. В армии офицерам платили за должность и звание, а в милиции только за должность, а служба не легче. Страна развивалась, появились товары, которых раньше не было – холодильник, телевизор, стиральная машина. Предметы необходимые. Если к телевизору Андрей равнодушен был – когда его смотреть, если весь день на службе, – то жена уже не раз разговор заводила о покупке холодильника и стиральной машины. Поскольку труд женщины облегчают. Но деньги нашлись с трудом, да ещё заранее в магазине в очередь записываться надо и стоять в ней полгода. Зато на днях телефон поставили. Удобно с ним, с работы позвонят или Андрей жене – предупредить, что задержится. Понемногу улучшался быт. При Хрущёве появилась бытовая техника, а главное – массовое строительство жилья. Только через десять лет после окончания войны страна восстановилась, зализала раны. Страны, проигравшие в войне, в первую очередь Германия, восстановились значительно быстрее благодаря помощи США. А ещё появились в стране люди богатые, нажившие состояние жульническим путём. Подавляющая часть народа бедновато жила, особенно в провинции. Начальство тоже официальные зарплаты имело невысокие, но пользовалось массой благ – служебная машина, продовольственные распределители, санаторий бесплатный на себя и членов семьи с бесплатным проездом, да и спецполиклиники со счёта сбрасывать нельзя, дачи казённые. Но реальным богатством обладали жулики всех мастей. Вор, даже хапнувший много, быстро деньги спускал – на кутежи, девок. По воровскому закону он не имел права обзаводиться недвижимостью. А куда тогда тратить наворованное? Жулики сидели на хлебных местах, с уголовным миром не пересекались, больше того – опасались. Нажитое богатство скрывали, общались только с представителями своего круга, где можно похвастать новой шубой жены, перстнем дорогим на пальце. ОБХСС не дремало, но всех не отловишь, пока кто-то из жуликов сам не проявится. А ещё на жуликов уголовники охоту устроили. Раз богатый, значит, есть чем поживиться, что украсть. Логика железная. Пошла череда ограблений, причём не обо всех таких случаях обобранные заявляли в милицию, себе дороже. На официальную зарплату таких богатств не соберёшь. Вопрос у органов возникает – где брал, откуда деньги? Некоторые заявляли, но размер ущерба заведомо более низкий ставили. Но бандиты наглели и вместо грабежей или воровства пошли убийства. Кому охота добровольно отдавать нажитое «непосильным трудом»? Сопротивлялись, получали нож в сердце или пулю в голову. Одно из таких происшествий произошло на участке райотдела, где служил Андрей. Утром по «02» позвонила женщина, плача и сбиваясь, сказала, что обнаружила в квартире два трупа, назвала адрес. Ещё шла оперативка. Феклистов сразу отрядил двух оперов и эксперта. – На машину, заезжайте за судмедэкспертом и на место происшествия. Если помощь нужна будет, звоните, я на месте. Прибыли на убийство. Добротный трёхэтажный дом царской ещё постройки, стены кирпичные в метр толщиной, лепнина. Про стены Андрей не просто так отметил. В старых домах звукоизоляция такая, что кричать будешь, соседи не услышат. Подъезд единственный, на площадке второго этажа женщина, одежда скромная, но чистая. Не похоже, что квартира её. – Вы кто? – сразу поинтересовался Андрей. – Прислуга. Убраться, на рынок за продуктами сходить, приготовить. – Понял. Ключи от квартиры есть? – Есть, я у хозяев два года служу. – Двери своим ключом открыли? – Я всегда так делаю. – Замок исправно работал? – Исправно. Андрей сделал знак, чтобы эксперт замок осмотрел. Если повреждён, открыли отмычкой, если цел – убийца воспользовался дубликатом или хозяин впустил убийцу или убийц сам. Пока эксперт осматривал замок с лупой, Андрей продолжал опрос. – И что вы увидели? – В прихожей ничего необычного, чисто. И тихо, подумала – по делам хозяева ушли. Она-то не работала, всё больше по антикварным магазинам да ломбардам. – А хозяин? – У! Он директор какой-то базы. В это время эксперт тронул Андрея за рукав. – Следов отмычки или взлома нет. Или ключ, или хозяин впустил. – Хорошо, зайди в квартиру, сними отпечатки. Остальная следственная группа пока так и стояла на площадке перед дверью. – Покажите ключи, – попросил Андрей. Женщина пошарила по карманам. – Ой, да они же на гвоздике за дверью висят. – Вы кому-нибудь ключи давали? – Избави бог! – У вас семья есть? – Одна проживаю, снимаю угол. Ключами без ведома женщины могли воспользоваться члены семьи, скажем – непутёвый муж или сын. С ключа сделать оттиск, а по оттиску на пластилине дубликат. – Ну хорошо, вошли, дальше что? – Свою сумку на кухне оставила, прошла в спальню, форточку открыть, а там… Ужас какой-то. Оба в постели, мёртвые, кровищи полно. – Что-нибудь трогали? – Не помню. – Придётся отпечатки пальцев у вас взять. Иначе как понять, преступника отпечатки или ваши? – Делайте, как лучше, лишь бы убивцев найти. Прислуга явно из деревни, говор не городской. Дверь открылась, эксперт разрешил войти. На многих предметах – ручках, дверцах шкафов – чёрные пятна угольного порошка. Эксперт женщину на кухню увёл, Андрей с судмедэкспертом в спальню. Квартира большая, четыре комнаты, и каждая из комнат вдвое больше, чем вся квартира Андрея. И обстановка под стать. Мебель явно старинная, с резьбой, инкрустациями. Часы бронзовые, с ангелочками. В гостиной телевизор «Рекорд», радиоприёмник. Чувствуется достаток, причём немалый. Андрей успел второму оперу – Пименову, сказать, чтобы понятых нашёл и труповозку вызвал. Из морга никогда не торопятся приехать, считают – зачем торопиться? Убитые производили тяжёлое впечатление. Мёртвых Андрей видел не раз. Эти мало того, что убиты ножом, так ещё глаза выколоты у обоих. Такого зверства видеть Андрею не приходилось. Фото экспертом уже было сделано, и не одно, с разных ракурсов. Теперь за дело взялся судебный медик. После осмотра заявил: – Убили ножом в сердце обоих, смерть произошла приблизительно шесть часов назад. Убили здесь, не волокли из прихожей или гостиной, следов крови или волочения нет. – А глаза зачем? Секта? – Нет. Не знаю откуда, но среди блатных разговор пошёл, что у убитых на сетчатке глаза остаётся изображение убийцы. Наверное, улики решили убрать. – Чушь какая! – Со вторым случаем сталкиваюсь. Пименов привёл понятых. При них начали осмотр квартиры. Понятые из этого дома, видимо, тоже не бедные. За осмотром смотрели с интересом. А из каждого шкафчика шкатулки – с драгоценностями, дорогим трубочным табаком. В шифоньерах, которых оказалось два, вещи дорогие – шубы, муфты, шапки, из соболя, норки. Из тумбочки под телевизором коробку извлекли. Сама по себе непростая, серебро чеканное, от времени потемневшее. Открыли, а коробочка полна маленькими коробочками с часами. Пименов удивился. – Зачем ему столько? Часики оказались мужские и женские, корпуса золотые, цены немалой. Понятые понимающе переглянулись. Андрея досада взяла. У самих понятых, судя по всему, таких же ценностей полно, их бы пощупать. Но сейчас надо убийцу или убийц искать. И ещё вопрос занимал. Почему убийцы часы не взяли? Они почти на виду, искать не надо. Спугнули? Или не за ценностями приходили. Скажем – отомстить. Мотивы могут быть разные, но это очень важно. Цель бандита, разбойника – нажиться, деньги взять, золотые изделия. Продолжили осмотр. В кабинете хозяина обнаружили открытый небольшой сейф, встроенный в стену. И, похоже, встраивал его не убитый хозяин, поскольку сейф зарубежного производства и дореволюционный. Но открытый ключами, коих два, по числу замков. Андрей внутрь заглянул – пусто. Да другого он не ожидал. Самые главные ценности в сейфе хранились, и немалые, потому что коллекция дорогих часов не в сейфе была, а в тумбочке. Понятые подписали акт осмотра, ушли. Андрей допросил под протокол приходящую прислугу, отпустил. Наконец приехала труповозка, забрала трупы. Можно опечатывать квартиру. Вдвоём с Пименовым прошлись по квартире, полюбовались мебелью, как в музее. – Живут же люди! – вздохнул Пименов. – Уже не живут, Володя. За деньги зарезали. – А сколько работяг, у которых от зарплаты до зарплаты, убивают – по пьяной лавочке, в драке. – Завидуешь красивой жизни? Сам знаешь – у воров поговорка есть: «Лопатник с собой в гроб не возьмёшь». – Ну да, потому всё прожигают, проматывают. Квартира осмотрена, пора уходить. Пименов на кухню прошёл, где стоял замечательный, большой и белый финский холодильник «Розенлев». – Любопытно, что они ели-то? Открыл дверцу, замер. Окорок, икра в банках чёрная и красная, в морозильнике большой кусок белорыбицы, судя по чешуе – осётр. – Андрей, давай икру слопаем. Я не завтракал, есть хочу. Всё равно же пропадёт. Если наследники есть, раньше чем через полгода их сюда не пустят. Андрей поколебался. Икры хотелось, однако же не своя. Пименов, не дождавшись ответа, взял банку, вскрыл. – Сейчас хлеб найду. Менять решение было поздно. Откажешь – Пименов обидится. Велика ли баночка? Всего сто сорок граммов. Для двоих молодых мужиков что слону дробина. Вкусно, но Андрей внутренний дискомфорт чувствовал. На мародёрство их пиршество смахивало. Пименов дверцу холодильника открыл, морозильной камеры. – Закрой! Отведал икры и будя! И язык на замке держи. Узнает начальство – выпрут. – Сейчас. Пименов выудил из морозильной камеры пакет. Плотный, из прорезиненной ткани. Как он только его углядел за куском осетра? – Что бы это могло быть? – Разверни. Пакет резинкой перетянут. Резинку сорвали, из пакета вытряхнули на стол три сберкнижки. Оперы взяли по одной. Андрей свою открыл – на предъявителя. То есть получать может любой. Открыл вторую страницу и замер. Пятьдесят тысяч! На эти деньги машину купить можно, а если «Победу», то две. Всего на трёх сберкнижках оказалось сто семьдесят тысяч. Очень много, учитывая, что официальная зарплата убитого была восемьсот рублей. Пименов спросил: – Как думаешь – убийцы сберкнижки не нашли или не искали? – Скорее всего целью был сейф. Золотые часы же не забрали. Разбросанных вещей нет, как бывает, когда ищут любые ценности. Шубы на месте, тоже немалых денег стоят. Отсюда вывод – то, что было в сейфе, многократно больше стоит и размер небольшой. В небольшом портфеле унести можно или рассовать по карманам и уйти, не привлекая внимания. Ладно, ты по квартирам пройдись, опроси жильцов, может, кто-то видел постороннего. Дом небольшой, все жильцы друг друга в лицо знают. И обязательно с дворником потолкуй. Сам Андрей, заперев квартиру на ключ, опустив в карман пакет со сберкнижками и опечатав полоской бумаги с печатью и своей подписью, поехал в отдел, в первую очередь к эксперту отправился. – Отпечатков полно, часть из них прислуге принадлежит, часть хозяевам. Но есть и другие, работаю, не мешай. Как что-то появится, я отзвонюсь. Андрей в кабинет прошёл, завёл уголовное дело по факту убийства. Подшил протоколы допроса, осмотра квартиры. Раздумывать стал. На месть не похоже, хотя не исключено. Человек мстящий в сейф не полезет, его ценности не интересуют. Ограбить хотели? Тогда зачем убивать? Вероятно – хозяин бандитам сам ключи от сейфа отдал, полагая – заберут ценности и уйдут, их не тронув. Боялись бандиты, что хозяин их опознает? Тогда парадокс – боялись опознания, но не побоялись убить. Ударить ножом человека, тем более двух, не каждый решится. Для этого какой-то внутренний барьер преодолеть надо, грань перейти, табу нарушить. Почему хозяева не кричали? Стены толстые, звуки глушат, но не настолько, чтобы криков не слышать. Первым убили хозяина, он мужчина, мог оказать сопротивление. Если на глазах у жены, то она визжать должна, кричать. Непонятного много. Но дела о бандитизме, убийствах лёгкими не бывают. Данные судмедэкспертизы позже будут, после вскрытия, звонить рано. Да и что судебные медики нового сообщить могут? Убиты ножом, так это изначально ясно было. Единственно длину и ширину клинка укажут. Улика, но от ножа убийца или убийцы, если они не дураки, постараются избавиться в первую очередь. И убийцы не дураки, вычислили директора базы, определили денежного мешка, новоявленного Корейко, изыскали способ в квартиру проникнуть. Стало быть, преступление не спонтанное, как пьяная драка в ресторане. Заранее готовились, не одну неделю или месяц. На подготовку и разработку времени должно уйти много, и не один человек задействован – проследить, когда уходит-приходит, кто в квартире проживает, где ценности хранит. Вопросов много, ответов пока нет. На листке бумаги версии набросал. Ограбить и убить могли не только бандиты. Большие деньги – большой соблазн. Мог быть заказчик, подготовивший и разработавший план, нанявший бывших сидельцев. Тоже сомнительно. Заполучив в руки ценности из сейфа, уголовники могли с ними уйти, «кинув» заказчика на деньги. В милицию он бы не побежал, это точно. Зазвонил телефон, Андрей снял трубку. – Фролов у аппарата. – Это из судмедэкспертизы. Не могли бы вы подъехать? Кое-что интересное есть. – Сейчас буду. Он испросил разрешение у Феклистова взять машину и уже через четверть часа входил в кабинет судебного медика. – Присаживайтесь. Сразу вопрос. В квартире убитого лекарств не находили? Меня конкретно барбитураты интересуют. – А что это такое? – Снотворное. – Нет. Корвалол видел, а другие лекарства на глаза не попадались. – Причина смерти понятна – проникающее ножевое ранение сердца. В акте мы всё отразили – длина клинка, ширина лезвия. На всякий случай взяли кровь на химикаты. А в ней полно барбитуратов. – То есть вы хотите сказать, что перед убийством их опоили или сделали укол снотворного? – Именно! И не укол, следов инъекции мы не нашли на коже. Опоили. Андрею едва не стало дурно. Они с Пименовым ели в квартире убитого икру с хлебом, она в банке была, туда ничего не подмешаешь. Но потом запили водой из чайника, всего по паре глотков. А вдруг бы там снотворное было? Мысленно себя отругал последними словами. Никогда не угощался на месте происшествия, и вдруг такой прокол. А всё Пименов, чтоб ему пусто было. Но слова судмедэксперта вызывали вопросы. – Как быстро действуют эти… барбитураты? – Через полчаса, приблизительно, конечно. Могут быть индивидуальные особенности, если у человека есть какие-то заболевания. – Снотворное можно купить в аптеке свободно? – Нет, только по рецепту врача, да и то одну пачку из десяти таблеток. – Почему так мало? – Вопрос по существу. Если мужчина хочет покончить жизнь самоубийством, чаще вешается. А женщины предпочитают смертельно опасные дозы снотворных или какой-нибудь другой дряни. У нас в бюро каждую неделю самоубийцы поступают. И это те, кому удалось довести замысел до логического конца. А сколько в больницы попадают, их успевают откачать? – Боюсь показаться тупым, но растолкуй. Куда надо подбросить снотворное – в чай, суп? И почувствует ли человек изменение во вкусе этого чая. – Лучше, если в таблетках, растолочь в порошок. А потом сыпь куда хочешь. На вкус снотворное не определишь, если дозы не лошадиные. – Кто может выписать снотворное? – Любой врач из практикующих. В аптеке рецепт изымается. – Понял, спасибо. Надеюсь, в акте вскрытия всё отражено? – Обижаешь, Фролов! – Ну это я так, к слову. Андрей вернулся в райотдел. Поворот занятный. Сначала хозяевам подсыпали снотворное в чай или суп, сонных зарезали. Но если они спали, кто открыл дверь? Дубликат ключей был у приходящей прислуги. Но она на отравительницу, а тем более злодея, способного зарезать ножом, потом выколоть глаза, никак не похожа. Да и ведёт себя спокойно. Убийца всё равно нервничает, и это заметно. Если бы она соучастницей была, постаралась уничтожить следы – отпечатки пальцев с мебели, с других предметов стёрла. А отпечатков полно. Кстати, по отпечаткам надо к эксперту наведаться. Андрей снял трубку, набрал номер. – Фролов беспокоит. Эксперт хихикнул. – Фролов меня не беспокоит, больше женщины пока. Ты где был? Я звонил дважды. – Сам знаешь, сыщика ноги кормят. – Зайди, есть кое-что. – Буду. Андрей к эксперту спустился на первый этаж. – Присаживайтесь, Андрей. В числе прочих отпечатков, неинтересных для следствия – хозяев, прислуги, есть один. Один! Зато чёткий, удалось идентифицировать. Большого пальца правой руки. Принадлежит он некоему Петровскому Игнату Фомичу, погоняло Жареный. – Опа! – А дальше сам, ты же сыщик, опер! До слов эксперта о некоем Жареном Андрей стал подозревать женщину-прислугу. А теперь на сцене появился ещё одни фигурант. И не простой – сиделец, уголовник. Иначе бы в картотеке его отпечатков пальцев не было. Андрей сразу в МУР поехал, в Управление. Тамошние оперы могут помнить этого Жареного, помогут вспомнить уголовные дела, поднять архив. Рабочий день уже официально закончился, но большая часть окон здания освещена. Пошёл по знакомым. За время службы многих узнал. Муровцы созваниваться начали, нашли опера, знавшего Петровского. – Иди к нему. Опером оказался подполковник, Андрей сразу уяснил должность – важняк, как называли в милицейской среде оперативников по особо важным делам. – Фролов, – представился Андрей. – Мог бы и не называться, я тебя узнал. Не помнишь меня? – Простите, не припоминаю. – Федька Одноглазый. Ты ещё постовым был, по-моему. Мы тогда на переезд выезжали. – Припоминаю. Уже сколько лет прошло, тогда темно было, а приехала целая следственная бригада. А вот важняк его запомнил, видимо – память отменная. – Да ты присаживайся. Анатолий Петрович по телефону сказал, ты Жареным интересуешься? – На месте убийства отпечаток его пальца обнаружился. – О как! Вышел, стало быть! А ведь ему червонец дали, душегубу. – Амнистия, наверное. – Личность известная в криминальных кругах. Мясник, руки по локоть в крови. Почти всегда потерпевших убивает. Ограбил – убил. В одной семье детей не пощадил. – У меня два трупа в квартире, и у обоих глаза выкололи. Убиты ножом в сердце. Удары профессиональные, опыт чувствуется. – Можешь поднять в архиве дела за сорок пятый год, он тогда срок маленький получил за недостаточностью улик. И за сорок девятый год. Судили в последний раз Бабушкинским судом. У нас разыскное дело, в судебном архиве уголовное. Тебя же больше фото интересует, подельники, связи? – Именно. – Тогда разыскное дело смотри. Я вёл, кое-что полезное для себя найдёшь. В архиве Андрей застрял надолго. Сначала вместе с архивариусом разыскное дело искал. От пыли многолетней оба испачкались, в носу чесалось, чихали, как гриппозные. Но дело нашли. Андрей за столом уселся. Выносить из архива дела было нельзя. Поэтому пролистал здесь, на лист бумаги выписывал то, что его интересовало. В первую очередь фото изучил. Физиономия обычная, под теорию Ламброзо никак не подпадает. А потом выписывал подельников – клички, фамилии, адреса. Уже заканчивал, как застыл, перевернул лист. Вроде адрес знакомый. Где-то он недавно… стоп! Это же дом, где проживает приходящая прислуга, вернее – снимает комнату. Очень интересно! Случайность? Или подельник под кличкой Тихушник ранее там жил? Надо проверить, поговорить с участковым и в ЖЭКе. Задумался надолго. Из этого состояния его вывело деликатное покашливание архивариуса. – Вы уже закончили, молодой человек? А то скоро общественный транспорт прекратит работу. – Простите, задержал я вас. – Ничего, я один живу, вдовец. Рад был, что смог помочь. – Ещё как помогли! Андрей сложил листки, сунул в карман. Домой добрался к полуночи, прикинул – на завтра работы полно. С утра, после планёрки, отправился в райотдел милиции, обслуживающий Большую Татарскую. Перехватил участкового уполномоченного в последний момент, предъявил удостоверение. – У тебя в пятнадцатом доме на Большой Татарской проживает ли некий Остриков, погоняло Тихушник? – Антип? Полгода назад освободился. Пока ни в чём предосудительном замечен не был, срок имел маленький, три года. На работу устроился кровельщиком. – А кличка Жареный тебе о чём-нибудь говорит? – В первый раз слышу. – В этом же доме проживает Пегушина Мария Владимировна. – Так Тихушник с ней в одной квартире. Квартира-то коммунальная, шесть ответственных квартиросъёмщиков. Комната, где она проживает, полярнику принадлежит. У него командировки по два года. Вот он комнату сдал. А что? – Интерес имею. – Деревенская тётка, на заработки приехала, документы в порядке. Я претензий не имею. – Последний вопрос. Какая поликлиника обслуживает жилой дом? – Рядом, на Бахрушина. – Спасибо, помог. Такого поворота событий Андрей не ожидал. Сразу двое фигурантов в одной квартире. Сообщники? Он отправился в поликлинику, сразу к регистратуре. – Подскажите, кто из терапевтов обслуживает Большую Татарскую? – Если чётную сторону, то Авдеева, а нечётную Онищенко. – Мне к Онищенко. – Записи уже нет, все талоны розданы. – Номер кабинета подскажите. – Двадцать второй, второй этаж. Андрей поднялся, дождался, когда из кабинета выйдет пациент, вошёл, под негодующие возгласы ожидающих приёма пациентов: – Мужчина, здесь очередь! Вы не стояли! Андрей с ходу предъявил удостоверение терапевту. – У меня один вопрос. В течение последнего месяца вы выписывали снотворное? – Конечно. А почему такой вопрос? – Вопросы задаю я. Меня интересуют два человека. Фамилии – Остриков и Пегушина, из пятнадцатого дома. – Сейчас посмотрю карточки, минутку. И через короткое время Андрей получил ответ. – Две недели назад на приёме был Остриков. Личность, я вам скажу, неприятная. Сказал – уснуть не может. Я выписала одну упаковку. А Пегушина на приёме не была. – Я карточку Острикова изымаю. Терапевт растерялась. – Как? Придёт он на приём, а карточки нет! Скандал! – Я постараюсь, чтобы он как можно дольше к вам на приём не пришёл. Лучшее средство от бессонницы – труд на свежем воздухе. Спасибо. Андрей решил зайти в квартиру. Разгадка где-то рядом. Если предположить, что она впустила, предварительно напоив снотворным хозяев, а он убил? Складная версия. Но Тихушник не лидер, не организатор. Он подручным был в банде Жареного. И отпечаток пальца в квартире убитых именно его. Надо подробно допросить Пегушину, вопросы возникли. Он подошёл к дому, большому, в пять подъездов и пять этажей, уже послевоенной постройки. Присел на лавочке, рядом с пенсионерами, забивавшими «козла». Надо продумать вопросы, среди них пару ловушек. Из подъезда вышли двое мужчин. Одного Андрей сразу узнал. Только вчера видел на архивном фото. Постарел, изменился, но не настолько, чтобы не опознать. Второй неизвестен. Андрей обратился к старичку по соседству: – Вы Острикова знаете? – Да вон он пошёл, слева, в кожаной курточке. – Спасибо. Значит, второй Остриков, а рядом Жареный. Похоже – в деле оба и в доле. Надо проследить, куда направились, вполне может быть – к ещё одному подельнику. Плохо, что Андрей один, уголовники засечь его могут. К тому же не топтун опер, опыта слежки почти нет. А грамотно вести объект, чтобы не заподозрил, целое искусство. Топтун, зайдя на минутку под арку или в подъезд, может радикально изменить внешность. Наденет парик, приклеит усы. Наденет очки, вывернет куртку наизнанку, а она двусторонняя и изнутри другого цвета. Зашёл молодой человек, а вышел глубокий старик. Разница во внешности разительная, не специалист не поймёт. Бандиты шли быстро, не оборачивались, чувствовали себя в безопасности. А потом вскочили в автобус, который сразу тронулся. Андрей остался на тротуаре, автобус с каждой секундой удалялся. Догонять бегом смешно, железная колесница всё равно быстрее. Выскочил на проезжую часть, раскинул руки перед приближающимся «Москвичом». Визг тормозов, машина встала, из окна высунулся возмущённый водитель. – Тебе жить надоело? Андрей подбежал, открыл пассажирскую дверь, плюхнулся на сиденье, удостоверение показал. – Я из милиции! Езжайте за тем автобусом, там преступники. Водитель ни слова не сказал, тронул легковушку. – Близко не подъезжайте, скоро остановка, – предупредил Андрей. Когда автобус останавливался на остановке, водитель останавливал «Москвич» в полусотне метров. Андрей наблюдал за выходящими. Бандиты вышли на Автозаводской. Андрей поблагодарил случайного помощника, выскочил из машины. Подозреваемые свернули в сторону речного порта. Ситуация ухудшалась. Там пакгаузы, склады, возможность скрыться высока. Андрей, когда поравнялся с будкой телефона-автомата, заскочил, снял трубку, набрал номер Феклистова. – Николай Иванович, это Фролов. Времени говорить нет. Прошу как можно быстрее двух-трёх оперов к южному порту. Наблюдаю Жареного и Тихушника, боюсь упустить. Брать их надо, это убийцы. – Понял, высылаю. Вот чем Феклистов хорош, так в тему сразу въезжает, долго объяснять не надо. Начальник уголовного розыска, но прошлое оперативника в нём сильно. Бывает хуже, когда начальником из милицейских чинуш ставят, для карьерного роста. В оперативной работе такие не понимают ничего, им только хорошие показатели по раскрываемости дай. И упаси бог проявить самостоятельность. Сразу крик – подрыв устоев, неисполнение приказов начальства! Как будто бы истина в последней инстанции. Фролов трубку повесил. Парочка, за которой он наблюдал, ещё не скрылась из вида. Андрей шаг ускорил. При подходе к припортовой территории опер стал проявлять осторожность. Спрячется за укрытие – дерево, вход в подъезд, выглянет. Оказалось – не зря. Перед тем как свернуть к складам, Жареный обернулся, внимательно осмотрел улицу. А в пределах видимости всего несколько прохожих, да и те, судя по одежде, работяги, на обед пошли, время подходящее. Как только бандиты свернули, Андрей побежал, иначе упустит. Среди складов, контор, пакгаузов, куч выгруженного щебня, угля заблудиться можно. Всё же выследил. Одноэтажное неприметное здание запущенного вида, давно требующее ремонта. Обошёл сзади, окон и запасных выходов нет. Вернулся ближе к выезду, но так, чтобы видеть вход в здание. На часы посматривал нетерпеливо. Ждать и догонять – хуже всего. Через четверть часа показалась «Победа». Андрей опознал её по номеру. Специальной окраски автомобиль не имел. Возле Андрея «Победа» остановилась. На переднем сиденье рядом с водителем сам Феклистов, сзади два опера – Пименов и Чумаков. – Вон в том доме скрылись, – показал рукой Андрей. – Сзади окон и выходов нет. – Уже хорошо. Парни, на выход! Или вам особое приглашение нужно? Опера и Феклистов выбрались. Николай Иванович Андрея знал хорошо. Раз просит помощи, стало быть, ситуация серьёзная. – В двух словах. Кто такие Жареный и Тихушник? – Жареный – главарь, руки по локоть в крови. Тихушник – подельник. Оба недавно из зоны вышли. Отпечатки Жареного на месте двойного убийства эксперт обнаружил. – Ясно. Надо брать, приготовить оружие. Опера достали пистолеты, передёрнули затворы. – Андрей, план есть? – Когда бы я успел приготовить? Сам в этих местах впервые. – Понятно. Входить будем или подождём, пока сами выйдут? У каждого из вариантов плюсы и минусы есть, и опера это знали. Если входить, то неизвестно, сколько там людей, могут быть не причастные к банде, и бандиты будут ими прикрываться, как живым щитом, особенно если у них есть оружие. Ждать выхода, так бандиты могут покидать здание поодиночке. Захватишь одного, другие всполошатся и как себя поведут – неизвестно. Не хотел бы Андрей сейчас оказаться на месте Феклистова. Прими он любой из вариантов, но произойди накладка, начальника угро ждут разборки комиссии и оргвыводы. Уж чего-чего, а чиновники в любой службе умеют находить недоработки и ошибки, но уже поздним числом. – Подождём немного. Пименов, обойди здание сзади, встань за углом. Будем задерживать при выходе. В этом случае проще применить оружие при необходимости. У Жареного руки в крови, перед убийством он не остановится. Через полчаса из здания вышел мужчина в костюме. На бандита не похож, но это ничего не значит. Может, пособник, наводчик. Как отошёл на полсотни метров, к нему сразу Андрей и Чумаков. – Гражданин, ваши документы. – Пропуск только с собой, паспорта нет. – Давайте, что есть. Мужчина оказался сотрудником порта. Андрей, несмотря на протесты, обыскал его. – Сколько в здании человек? – Там несколько служб. В отделе дноуглубительных работ, где я служу, два человека. – Телефон внутри есть? – Только местная связь, через коммутатор. Есть выход на город через семёрку. И отпустить надо, и есть опасность, что позвонит, предупредит. – Посидите пока в машине, отдохните. – Мне поручение начальства выполнять надо. Почти силой усадили его в «Победу». Андрей предупредил водителя: – Присмотри, не давай выходить. – Пусть попробует. Из дома вышли сразу трое. Андрей Феклистову сказал: – Который повыше – Жареный, в кожаной куртке – Тихушник, третьего не знаю. – Берём! Феклистов, а за ним оба опера двинулись к крыльцу, около которого стояли бандиты. Видимо, Жареный сразу что-то почувствовал, побежал. Тихушник за ним, а третий, неизвестный, к реке. – Чумаков – за ним! На ходу опера выхватили оружие. Феклистов, как старший, крикнул: – Стоять! Милиция! Применим оружие! И выстрелил вверх. Из-за угла выскочил Пименов, тоже выстрелил вверх. Надо было уже по ногам стрелять, предупреждение было. Тем более дистанция смешная – десять метров. На бегу Жареный достал револьвер, выстрелил в опера. Пименов упал. Ранен или залёг, чтобы вторым выстрелом не попали? Пока бандиты понемногу увеличивали дистанцию, Андрей вскинул пистолет, прицелился, выстрелил Тихушнику в ногу. Он бы и не стрелял в него, главной задачей, целью был Жареный. Но Тихушник бежал последним и закрывал своим телом главаря. Остриков от полученного ранения упал. Андрей опередил Феклистова, крикнул: – Я за Жареным! Но Феклистов мчался следом, надеясь взять главаря живым. То, что Жареный от Андрея не уйдёт, он не сомневался. Но знал и то, что Андрей, не раздумывая, пустит в ход оружие. И всё будет по закону. Преступник вооружён и оказал сопротивление, ранив Пименова. Жареный забежал за угол склада, выстрелил дважды из-за укрытия. Андрей выстрелы считал. На бегу перезарядить барабан «нагана» нереально. Как только прозвучат семь выстрелов, можно бандита брать. Андрей навскидку выстрелил. Пуля попала в кирпичную кладку, крошка ударила Жареного в лицо. Тот отпрянул и продолжил бег. Теперь Андрей оказался за углом, в укрытии. Прицелился, сделал выстрел. Пуля ударила рядом с ногами бандита, подняв фонтанчик. Не оборачиваясь, бандит вытянул назад руку с оружием, сделал два выстрела. В барабане осталось два патрона.Надо стрелять, пусть не на поражение, рядом, заставить бандита нервничать, совершать ошибки. Андрей побежал, слыша за спиной топот Феклистова. Всё-таки начальник угро старше Андрея, давненько не бегал, теперь сказывалось, отставал. Непонятно было, куда бежит Жареный. Понимать должен, что не уйдёт, опера намертво вцепились. Но вот бандит свернул вправо, к Кожуховскому затону. А там люди, грузовые и пассажирский порт. Андрей прижался к стене, вскинул пистолет. После бега стена давала опору, пистолет не так ходил в руке. Выстрел! Жареный споткнулся, видимо, зацепило. Но бег продолжил. Андрей выстрелил ещё раз. В бедро целился и попал. Жареный рухнул, но сдаваться не собирался, выстрелил из револьвера раз, другой. Пули ударили в стену. Вот теперь можно брать. Жареный нажимал на спусковой крючок, курок щёлкал, а выстрелов не было. Бандит отбросил револьвер, сел, рванул на груди рубашку, порвав её. – Подходи, зарежу! Волки позорные! Мусора поганые! Бандит выхватил нож-раскладушку, именуемую «бабочкой», ловким движением раскрыл лезвие. Андрей спокойно подошёл. – Брось нож! Брось, а то застрелю! Бандит левой рукой сделал неприличный жест. Андрей выстрелил ему в правое плечо, бандит взвыл, выронив клинок. Сзади подбежал Феклистов, крича: – Фролов, погоди, не стреляй, возьмём тёпленького. Сдержался Андрей, хотя велико было желание выстрелить – в голову, в сердце. Хотя есть ли сердце у этого убийцы и садиста? – Фролов, глянь, что там с Пименовым, и «Скорую» вызови. Андрей помчался к зданию, где Пименов лежал. У крыльца уже Чумаков стоит, у его ног сидит задержанный с наручниками на руках. – Пименов как? «Скорую» вызвал? – Готов Пименов, никакая «Скорая» не поможет. Андрей назад побежал, сказать о смерти опера. Выбежал из-за угла. Феклистов к нему повернулся. Андрей красноречиво рукой махнул. Феклистов понял правильно. Повернулся к Жареному и тут же выстрелил. Когда Андрей подбежал, Феклистов сказал: – На меня кинулся. Ну ты же видел? – Подтверждаю. Собаке – собачья смерть.Юрий Григорьевич Корчевский Гвардия, в огонь!
© Корчевский Ю.Г., 2017 © ООО «Издательство «Яуза», 2017 © ООО «Издательство «Эксмо», 2017Глава 1 «Несчастный случай»
Служба Илье нравилась, спецназ Росгвардии – это почётно и реальную пользу видишь. Настоящая мужская работа, не штаны в офисе протирать. После училища внутренних войск попал по распределению на юг страны, где рядом горячие точки. Лейтенант, командир взвода. Старослужащие сначала приняли доброжелательно, но настороженно. Человек раскрывает себя после первого боестолкновения. На третьем месяце службы вертолётами перебросили их в Дагестан, где в селении засели боевики, четверо отпетых головорезов, пособников ИГИЛ. Отстреливались из каменного дома, прикрываясь женой и ребёнком одного из членов банды. Кабы не живой щит, влепить бы им из огнемёта «Шмель», называемого террористами «Шайтан-трубой», в окно, и все дела. Пришлось вести переговоры, бандиты уступили, отпустили женщину с ребёнком на руках. Одного из бандитов сразу снайпер снял из АС «вал», есть такая снайперская винтовка. Илья поближе подобрался, выстрелил из «Мухи» в окно. Получилось – одним выстрелом двоих уложил. Последний, четвёртый, сделал вид, что сдаётся. Вышел, демонстративно автомат бросил, руки поднял, вроде безоружен. Наши стрелять перестали. А Илья сбоку и сзади дома позицию занимает, видит – «сюрприз» для неверных у террориста за спиной в виде рюкзака со взрывчаткой и провод от него к руке тянется. Выхватил из кобуры «Грач» и выстрелил смертнику в голову. «Грач» – пистолет под патрон 9×19, такой же, как у «Парабеллума», более мощный, чем у «макарова». Ныне половина армий мира имеет пистолеты под такой патрон. Конечно, стрелять в туловище лучше, больше шансов попасть, но на самом террористе взрывчатка, может сдетонировать. Всё тогда получилось. Бандгруппу ликвидировали, сами потерь не понесли. Только после этого бойцы отряда признали Илью за своего. А позывной он выбрал сам – «Буратино». Почему? Сам ответа не знал, пришло в голову. Во всех переговорах по рации сотрудники называли себя по позывным, бандиты запросто прослушивать могли. Хоть рации кодированный сигнал имеют, так и у бандподполья зачастую все электронные новинки есть. Бо́льшая часть сотрудников отряда – офицеры, но были и сержантского состава, прапорщики, набранные из отслуживших срочную службу и проявивших себя в воинской специальности. Особенно ценились сапёры и снайперы. Для снайпера особый склад характера нужен. Быть в тире и стрелять по неподвижной мишени многие могут, некоторые даже очень точно. Снайпер же на позиции должен замаскироваться умело, чтобы с нескольких шагов его позицию определить было невозможно. А потом ждать, иногда не часами, а днями, когда появится нужная цель. А цель не стоит на месте, движется. За секунды нужно определить дистанцию, выставить оптику и произвести выстрел. Иной раз на такую дистанцию, что просто меткий стрелок – из спортсменов или охотников – даже стрелять откажется. Обязательно попасть в жизненно важные центры – сердце, голову, чтобы наповал. Как правило, снайпер имеет право на один выстрел. С одного выстрела его позицию не засекут, не откроют ответный огонь. Впрочем, с появлением у снайперов бесшумного оружия ситуация улучшилась. Но всё бесшумное оружие имеет ограниченную дальность поражения. Сапёр не менее значимая фигура. Террористы зачастую устраивают минные заграждения у своих схронов, в землянках. Взрывные устройства самодельные, с разными типами взрывателей. Найти и обезвредить их – настоящее искусство в военном деле. Во взвод несколько дней назад прибыли новички – пять человек. Илья с вновь прибывшими и одним сержантом Сорокиным отправился на полигон. Надо проверить стрелковую подготовку бойцов, а ещё гранатную подготовку. Отстрелялись бойцы неплохо, двое из АКСУ, ещё двое из снайперских винтовок, а ещё один из автомата АШ-12, созданного по заказу спецслужб. Не оружие – зверь! Калибр 12,7 мм, имеет и бронебойные пули, и бесшумные патроны, а ещё имеет подствольный гранатомёт револьверного типа. Бойцы во взводе имеют разнообразное оружие, чтобы максимально эффективно выполнять поставленную задачу. Цели у армии и спецподразделений разные. Задачи «спецухи» – обезвредить террористов и очень желательно, чтобы не пострадал ни один мирный житель, поскольку бо́льшая часть спец-операций проводится в населённых пунктах. А армия должна воевать с внешним врагом всей мощью – танками, авиацией, кораблями. Начали бросать гранаты – на дальность и точность. Попробуй, попади гранатой на двадцать пять – тридцать метров. Илья стоял позади бойца, наблюдая за его действиями. Все бойцы с опытом, прошли службу в армии, потом в учебном подразделении Росгвардии. Стреляли многие, а гранаты бросали не все. Потому бойцы волновались. Один бросил удачно. Два броска и обе гранаты попали в окно учебной деревянной избушки. После броска прятались в окопе, после взрыва поднимались. Второй бросил не так удачно. Взрыв, дым, а граната, что первая, что вторая, упали перед стеной. Случись в здании настоящий противник, он бы не пострадал. – Сорокин, завтра с утра на полигон, будете бросать учебные гранаты. – Так точно. А с третьим бойцом случилась неприятность. И только реакция Ильи спасла обоих от неминуемой смерти. Боец выдернул чеку, бросил гранату. Щелчок взрывателя, а граната ударилась в бруствер траншеи, покатилась назад. До взрыва три с половиной секунды! Илья сильно толкнул бойца в боковое ответвление траншеи, сам упал на него. Взрыв! Чёрный дым, осколки ударили по деревянной обшивке траншеи. В глазах темно, в носу запах сгоревшего тротила. Илья потёр глаза. Почему темно? Поднял голову – нет, не ослеп, чего сразу испугался. Остаться слепым в его молодые годы страшно. Звёзды видны в разрывах туч. Сразу мысли нелепые в голову полезли. Если он жив, почему сержант и бойцы его бросили после взрыва? Пошарил вокруг себя руками. И бойца нет, а ведь он на него упал, прикрывая. Встал во весь рост, крикнул. Только голос хриплый, во рту сухо, как с глубокого похмелья. Едва не застонал от досады. Бойцы бросили своего командира! Позор! Вытурят из Росгвардии, в лучшем случае – понизят в должности, на бумажную работу. Ну, повинится, не досмотрел. Повинную голову меч не сечёт, тем более никто не погиб. Если он сам уцелел, то боец, как его… Игошин, тем более должен остаться без царапины. Определился с направлением, зашагал к КПП. Там должен быть прямой телефон с отрядом. Каких-то десять минут, он созвонится, пришлют машину. Но шагал и десять минут и двадцать. КПП нет. Если ошибся с направлением, то должна быть колючая проволока по периметру стрельбища и предупреждающие таблички: «Стой! Стреляют!». В душе горечь, обида, досада, но эмоции – плохие помощники. Снова посмотрел на звёздное небо. Вот полярная звезда, ему немного левее. И опять двадцать минут хода и безрезультатно. Остановился, осознавая, что происходит нечто странное. Может – не бить ноги, а переночевать? Утром видно будет, где он оказался. Вдалеке послышался гул моторов. Явно автоколонна, которая движется. Илья двинулся на звук. Уж по-всякому к шоссе выйдет. Любая дорога имеет указатели и обязательно ведёт к населённому пункту. Он сначала шёл, потом побежал. Кроме шума моторов стал отчётливо слышен лязг гусениц. По шоссе танки или гусеничные транспортёры идти не могут, потому что после прохода такой колонны асфальт будет разодран в клочья. Такое позволено только в боевой обстановке. Всё же выбрался к шоссе, когда колонна почти прошла. Почти, потому что мимо него громыхал гусеницами и нещадно ревел танк. Пока он не успел отдалиться, Илья рванулся за ним, уцепился за какие-то стальные выступы на корме, подтянулся, упал на железную решётку моторного отсека. Пыль, грохот, темнота. Стучать по броне или кричать бесполезно, танкисты внутри своей боевой машины не услышат. Придётся немного прокатиться незваным и безбилетным пассажиром. Перебрался поближе к башне, здесь не так трясло. Рано или поздно любая воинская колонна останавливается, на что рассчитывал Илья. Для заправки, проверки технического состояния, отдыха. Проехали какую-то деревню. Не горит ни один огонёк, впрочем – ночь, селяне спят. Да нет, не спят, такой грохот разбудит любого. Миновав мост, колонна прошла ещё несколько километров и остановилась в лесу. Один за другим заглохли моторы. С железным лязгом откинулись створки на боковом листе башни, показалась голова танкиста в танкошлеме. Илья собрался встать, как услышал голоса. Да не на русском, а на немецком. Сразу холодный пот прошиб. Немецкого он не знал, учил английский, но спутать немецкий с другим языком – испанским или французским – невозможно. НАТО ввело свои войска в Россию? Вероятность совместных манёвров он отверг сразу. Германия – член НАТО, вероятный противник. Осторожно прополз к корме танка, слез на землю. От брони моторного отсека идёт тепло. С одной стороны, повезло, танк в колонне был замыкающим. Потому отбежал по дороге и в лес. Прячась за деревьями, снова приблизился к месту, где стоял танк. Танкисты уже выбрались, кто закурил, кто оправлялся. Весело разговаривали, даже хохотали. И все разговоры на немецком. Илья ущипнул себя за руку, больно! Стало быть, всё, что он видел – в реальности. Рука сама потянулась к кобуре. В магазине «Грача» семнадцать патронов, ещё столько же в запасном магазине, что в кармашке на кобуре. Стрелять? А если это совместная акция? Замер в растерянности, лихорадочно соображая. Один из членов экипажа, скорее всего механик-водитель, зажёг фонарик, осмотрел ходовую часть. – Гут! Луч фонаря скользнул по башне, высветив крест. Впрочем, звёзды Илья и не ожидал увидеть. Впереди колонны свисток, круговые движения синим фонарём. Сигнал – заводи моторы, приготовиться к движению. Голова разрывалась от мыслей – где он, что происходит, что за колонна на дороге? Он один, из оружия – только пистолет. Что хорошо – в цифровом камуфляже. Такой одинаково укрывает что в лесу, что в траве на поле. Танкисты взобрались на танк, взревел мотор. До Ильи донёсся запах сгоревшего топлива. Точно не солярка. Наши танки и бронемашины, самоходные орудия, имеют дизеля, они экономичнее, крутящий момент выше, не такие пожароопасные. Хотя из рассказов фронтовиков или прочитанных мемуаров знал, что танк, хоть и железный, сгорает в пять минут. Танк дёрнулся, тронулся. Илья решился, бросился к боевой машине, снова со стороны кормы взобрался. У танков обзорность плохая. Наводчик орудия видит мир через прицел пушки, только механик-водитель и командир танка имеют возможность смотреть через узкие щели, прикрытые триплексом. Так что увидеть его танкисты не могли. Пока колонна двигалась, он пытался припомнить силуэт. Не «Леопард», это точно. Тот намного больше и пушка длинная. А у этого пушка не выступает за передний срез танка, просто окурок. Окурок! Где-то он читал применительно к танкам. Стоп! Такой силуэт и такое словечко явно сочетается применительно к немецкому Т-III. Даже смешно стало. Больше семидесяти лет прошло с тех пор. Т-III, которые могли двигаться своим ходом, были только в Кубинке, в танковом музее. А сейчас он видел сразу несколько штук в колонне, вперемежку с грузовиками. Постепенно начало доходить – он попал во времена Великой Отечественной войны. Слишком круто и необъяснимо. Сначала теплилась надежда – наши реконструкторы. Но откуда у них столько техники? Да и не говорили танкисты по-русски. Нет, у реконструкторов попросту не хватит денег восстановить до ходового состояния целую колонну – машины, танки. Стало быть – враги. Не хотелось верить, всё происходящее напоминало дурной сон. Между тем начало светать. Сзади послышался рёв моторов. Илья обернулся. Колонну догоняли два самолёта, пронеслись метрах в трёхстах выше, но он успел увидеть ненавистные кресты. Сомнения отпали. Надо действовать. Открылась крышка верхнего люка, показался командир из башенки. Если он оглянется, увидит Илью. Вытащив пистолет, Илья выстрелил ему в спину. Танкист рухнул внутрь башни. Теперь надо действовать быстро, пока экипаж не понял, в чём дело. Илья вскочил, заглянул в люк. В кабине темно, только слабый свет от приборной панели механика-водителя. Танкисты в чёрной униформе, плохо различимы. Но Илья предполагал, где могут находиться члены экипажа, все танки имеют определённые боевые посты. Стал стрелять – по месту водителя, заряжающего, стрелка-радиста, наводчика. Патронов не жалел. Остановился, когда были израсходованы все патроны в магазине и затвор замер в заднем положении. А танк двигался. И никто за рёвом двигателей и лязгом гусениц пистолетных выстрелов не услышал. Уничтожить бы ещё танк, да чем? Шоссе на этом участке прямое, Илья решился, залез в башню. Под ногами тела танкистов. Увидел гранатную сумку, снаряды в укладке. О! Сейчас он устроит фейерверк. Вытащил из сумки гранату с деревянной ручкой, какие видел только в кино. Откинул колпачок на ручке, дёрнул шнур, сунул гранату к снарядам и стал выбираться. Вскочил ногами на сиденье командира, ухватился руками за борта танка, подтянулся, спрыгнул на моторный отсек, с него на землю. У танка скорость, как и у всей колонны, невелика, километров тридцать пять. Прокатился кубарем, гася скорость, и двумя прыжками в кювет. Запалы немецких «колотушек» горели долго, но получилось впритык. Хлопнул негромкий взрыв, потом ахнуло. Из открытого люка поднялся столб пламени, затем башню сорвало, и она тяжело грохнулась на дорогу. Танк прополз по инерции несколько метров и встал. Не увидеть или не услышать такой взрыв не могли. Колонна остановилась, послышались тревожные крики. – Аларм! Надо делать ноги. Илья помчался в сторону от дороги. Леса нет, по обе стороны поле. Пригибаясь, отбежал от дороги, упал в траву. К горящему танку подбежали немцы. Не приближаясь, посмотрели на танк. Явно пытаясь определить причину взрыва. Мина невозможна по определению, по шоссе прошли танки, и взорвался бы первый. Да и при взрыве мины разбиты катки, разорвана гусеница. Выстрела противотанковой пушки никто не слышал. Тем не менее один из командиров внимательно осмотрел местность в бинокль. Пушку здесь укрыть невозможно, если только в дальнем лесу, так до него километра три. Для пушки дистанция запредельная, редкая из них в 1941 году могла пробить броневой лист танка уже на восемьсот метров. Бурно пообсуждав, немцы разошлись по машинам, и колонна двинулась дальше. Тушить горящий танк было нечем и незачем. Подбитые танки немцы и наши ремонтировали, а сгоревший годился только на переплавку. Когда немцы уехали, Илья перевёл дух. Надо отсюда уходить. По шоссе с наступлением рассвета обязательно пойдут войска неприятеля, он же в голом поле. Пока спасает маскировочный костюм. Пожалел, что поторопился. Надо было забрать из танка патроны, по крайней мере, у командира танка и наводчика, он видел у них пистолетные кобуры. Патроны в них такие же, как у его «Грача», 9×19. И пару гранат за ремень заткнуть, а то взорвал всё добро разом, поторопился. А здесь баз снабжения нет, надо самому думать о харчах, пополнении боезапаса. Да и автомат немецкий следует приобрести, пистолет – оружие ближнего боя, по подвижной цели с полусотни метров уже попасть затруднительно. Пошёл через поле к лесу. Постоянно оглядывался – не видно ли очередной немецкой колонны? И снова ошибку допустил, не смотрел вверх. Внезапно рёв мотора, пулемётная очередь. Пули прошли рядом, в полуметре, взбивая пыль и комья земли. Над ним пронёсся на малой высоте «мессер». Илья сразу упал. Лётчик описал полукруг, Илью не заметил, а может, решил, что убит. Самолёт улетел на запад. Не было привычки у бойцов антитеррористического отряда в небо смотреть, не обзавелись бандиты летательными аппаратами. Илья опыт учёл, боевые действия быстро учат самосохранению. Всё же до леса добрался уже без приключений. Шёл по опушке. Полагал – рано или поздно выйдет к жилью – селу, деревне, хутору. Уже через полчаса бодрого хода наткнулся на хутор. Какое-то время стоял за деревьями, наблюдал – нет ли немцев? Из избы периодически выходил старик. Ходил по двору. Илья решился, подошёл, поздоровался. – Здравствуйте! – И вам долго жить! Такого ответа раньше Илья ни от кого не слышал. Старик подслеповато прищурился. – Вот не пойму я, ты командир или как? Форма на тебе непонятная. – Командир. – А где же твоя часть, почему драпаешь от немцев? Твоё место на фронте, а ты на хутор пришёл. – Получилось так. – Ага, были у меня вчера двое, навроде тебя. Так форму сняли и винтовки бросили. Выклянчили у меня одежонку, переоделись в цивильное и ушли. Вояки! Дед витиевато выматерился. – А какой сегодня день? – спросил Илья. – Добегался! Двадцать пятое июня. Год-то хоть помнишь? Али забыл с перепуга? – Ты меня не совести. Я танк сегодня ночью уничтожил вместе с экипажем. – Фу-ты, гнуты, спасибо тебе большое! – начал изгаляться дед. – Ладно, извините. Илья повернулся, собираясь уйти. – Погодь! Ты сегодня ел что-нибудь? – Не пришлось. – На пустое брюхо воевать – последнее дело. Заходь! Раз пригласил дед, можно зайти. Дед уже в избе показал на рукомойник. – Мой руки и сидай. Я быстро. Дед налил из чугунка полную миску щей, щедро нарезал ржаного хлеба. Илья набросился на еду. Вкусно! Опростал миску да два больших ломтя хлеба. В голову мысль пришла. – Вас как звать? – Илья Никанорович. – Стало быть – тёзки. Я тоже Илья. Форму, что бойцы сняли, можно посмотреть? – Смотри, не жалко. Думал сжечь. Ежели немцы нагрянут, за форму и винтовки вздёрнуть могут. Я в Первую мировую с ними воевал. Сильные вояки, шапками их не закидаешь. Дед принёс из соседней комнаты узел. Илья форму осмотрел – помятая, выпачканная на коленях землёй, видимо – поползать пришлось бойцам. Один комплект почти его размера. – Примерить можно? – Валяй. Дед деликатно вышел. Илья свой комбез снял, надел чужую форму. Пришлась в самый раз, только пахла чужим телом – потом, оружейной смазкой. На петлицах два треугольника, сержант. И петлицы чёрные, инженерные войска. Ремня только не хватает и сапог. У него берцы. В РККА носили ботинки с обмотками. С берцами форма будет смотреться нелепо. Со вздохом чужое обмундирование снял, ощутил что-то твёрдое в кармане. Расстегнул пуговку, вытащил красноармейскую книжку. Видимо, боец решил дезертировать, бросил форму, оружие, документы. Красноармейскую книжку переложил в карман комбинезона, надел свою форму. В ней привычней. На комбезе ни погонов нет, ни звёздочек, можно сказать – рабочая одежда для полевых выходов. Всё же привык он к своей форме, почувствовал себя увереннее. – Что? Не подошла одёжа? – появился старик. – Не, в своей буду. А винтовку не дадите? – Дам. Думал в ручье утопить. Старик вернулся с двумя трёхлинейками. Илья отвёл затвор, магазин полон. Из второй винтовки выщелкнул все патроны, аж пять штук. – Патронных сумок не оставили бойцы? Дед развёл руками. – На том спасибо, Илья Никанорович. – Удачи тебе, сынку. Выживи только и немца прогони. – Прогоним, только война долгой будет, тяжёлой. – Она, подлая, всегда такая. Вот же обалдуй! Не спросил про место, где находится. – Прости, отец. А где я? Город какой рядом, район? – Неуж карты нет? В трёх верстах по прямой Воложин. Вчера громыхало там сильно. Вот теперь можно идти. Что за Воложин, в каком месте Белоруссии город находится, Илья представления не имел. Винтовка оттягивала плечо. Винтовка хороша для выстрела дальнего, прицельного. Но лучше автомат заиметь. Винтовка не может создать высокую плотность огня, не зря же в Российской армии винтовки остались только у снайперов, да и то ни Мосинские трёхлинейки, а Драгунова, самозарядные. А уж штык гранёный вообще анахронизм. Им только колоть можно. Ни проволоку разрезать, ни банку консервов вскрыть, ни втихую часового снять. Три километра в указанном дедом направлении Илья прошёл быстро. Показались окраины города. Кое-где видны дымы, потом проехали несколько мотоциклистов. Мотоциклы с колясками, в них пулемётчики. Похоже, город занят немцами. Илья решил дождаться темноты, войти в город. Главная задача – добыть карту. Без неё – как без рук, привык. Пусть она на немецком, название всё равно прочитать можно – населённого пункта или реки. В бытность курсантом Илья читал записки Судоплатова, увлёкся, читал документы. Умный человек, какие диверсии придумывал! Три раза его едва не расстрелял НКВД. Несколько положений запомнил твёрдо. Когда немцы стали брать наши войска в клещи, потом окружать и методично уничтожать в котле, наши военачальники приказывали окруженцам прорывать кольцо окружения, пробиваться к своим. Сколько жизней было положено при выполнении этой директивы, сколько боевой техники брошено из-за отсутствия топлива, непроходимой местности. В Белоруссии полно рек и речушек, обилие болот. Если человек ещё пройдёт, то техника застрянет или утонет. А зачем? Тратить силы и время, когда вокруг враг. Бей его! Нет оружия и боеприпасов – захвати у врага. Воюя в окружении, подразделения оттягивали бы на себя врага, как гири на ногах, не давали продвигаться вперёд. У немцев и оружие и провизия, так забери силой. Немец так же смертен, как любой человек. Илья решил действовать по судоплатовским правилам, уж очень они ему импонировали. Тем более ни к какой воинской части он приписан не был, дезертиром или пропавшим без вести не числился. А выйди к своим, начнутся проверки. Он же не знает ни командиров частей, ни других мелочей и проверки не выдержит. Будет партизанить, хотя в современном понятии слово приобрело, скорее, негативный оттенок. Когда военкоматы призывали мужчин для переподготовки, такие великовозрастные призывники называли себя партизанами. Почти у всех семьи, у некоторых лысина и пузцо, строевой выправки нет. Партизаны и есть. Понаблюдал Илья за окраиной города до вечера. Немцы вели себя по-хозяйски и, похоже, ничего не боялись. Ну да это вам не Франция или другие европейские страны. Начало темнеть. Илья заметил, что группа мотоциклистов расположилась на ночлег в большом длинном одноэтажном доме, скорее, здании артели или небольшого производства. У входа стояло десятка два мотоциклов, прохаживался часовой. На каждом мотоцикле двое военнослужащих, получается, внутри – взвод. Сколько мотоциклов, столько пулемётов. В стрелковой роте Красной армии по штату четыре ручных пулемёта, а у немцев – пятнадцать на взвод. Правда, мотоциклисты – разведчики, у них штатное расписание другое, не как у пехоты. Немцы пускали впереди наступающих частей моторазведку. Не пёрли напролом, выискивали обходы укрепрайонов, расположение наших батарей. В 1941 году до глубокой осени единого фронта наступления не было. Немцы проламывали оборону танковыми клиньями и быстро продвигались вперёд, иной раз по пятьдесят-сто километров за сутки. Бороться с танками было нечем, пушек катастрофически не хватало, как и гранат, а противотанковых гранат практически не было. В Минском и Белостокском котлах РККА потеряла 324 тысячи военнослужащих, или 11 стрелковых дивизий, 2 – кавалерийских, 6 – танковых и 4 – моторизованные. А с ними 3332 танка и 1809 орудий разного калибра. Илья решил подобраться к мотоциклистам под покровом тёмноты, убрать часового, обыскать мотоциклы. Наверняка хоть в одном найдётся сумка или планшет с картой. Планшет – это не современный гаджет, а кожаная сумка, раскладывающая-ся как книжечка, одна сторона – под целлулоидом, под ней – карта. Удобно – не испачкается, не замокнет под дождём. Подкрался к стоянке около полуночи, залёг. Ровно в полночь часового сменили, эта пресловутая немецкая пунктуальность. Часовой немного походил, позёвывая, потом опёрся на коляску мотоцикла, замер. Мотоцикл крайний в ряду, часовому всю стоянку видно. Момент удобный. Илья бесшумно подобрался, что умел делать и делал не раз. Ножа нет, из пистолета стрелять глупо, все мотоциклисты сразу выбегут, и удастся ли самому уйти – ещё большой вопрос. Но Илья обучен был, мог убить противника голыми руками, что и проделал. Зашёл со спины, кинулся, схватил за подбородок и шею, рванул в сторону, услышав хруст позвонков. Тут же подхватил обмякшее тело, бережно опустил на землю, чтобы ни одна железяка не звякнула. Тут же стянул с часового ремень автомата, забросил через плечо МР 38/40. Снял подсумок с магазинами, нацепил на свой поясной ремень. Винтовку предусмотрительно оставил в кустах, слишком длинна, только мешать будет. Начал медленно обыскивать мотоциклы. В шестом или седьмом по счёту повезло. На сиденье коляски лежала сумка, раскрыл. Удача – карта топографическая. Ремешок сумки перебросил через другое плечо, дабы не потерялся ценный трофей. Тихим шагом удаляться стал, потом остановился. Он на своей земле, а враги рядом, спят. Как упустить такую возможность? Если бы не пулемёты на вертлюгах колясок, может бы и ушёл. Вернулся, осмотрел пулемёт. MG-34, неплохая машина, надёжная. Один раз он даже стрелял из такого. Думал – только в музеях сохранились. А обнаружили схрон бандитский, а там взрывчатка, «калаш» с откидным деревянным прикладом и MG с коробкой патронов. Всю ленту отстрелял ради интереса. Пулемёт потёртый был, видавший виды, а ни одной осечки не дал. А как начались события на Украине, видел западенцев с МР 38/40, карабинами Маузера, даже пулемётами MG. Уже потом радикалы-нацисты разграбили армейские склады, вооружились современным оружием. Со знанием дела откинул крышку, заправил ленту. Ну, с Богом! Хоть и не верил, а довелось – вспомнил. Спокойным шагом вошёл в здание. Небольшой коридор, за ним дверь, из-под которой пробивался слабый свет. Приоткрыл дверь, через щель осмотрел. На столе аккумуляторный фонарь. На полу вповалку мотоциклисты. Стальные шлемы с мотоочками рядом с изголовьем, там же автоматы. Кому придёт в голову спать с оружием на ремне, через грудь? В импровизированной казарме храп стоит, пахнет ваксой для сапог, потом. Пора. Илья дверь распахнул, вскинул пулемёт, нажал на спусковой крючок. Грохот выстрелов, пороховой дым, пламя из пламегасителя на четыре стороны. Некоторые успели вскочить, но Илья жал на гашетку и водил стволом, пока не кончилась лента и пулемёт не щёлкнул вхолостую затвором. Никто не шевелился, не стонал. Илья бросил пулемёт, выскочил на улицу. Через несколько домов лаял остервенело пёс, испуганный выстрелами. Ни один житель не выглянул. Уже пробегая мимо стоянки, Илья снял пулемёт, вскинул на плечо, в свободную руку взял коробку с пулемётной лентой. Прихватил бы больше, да третьей руки нет. Сразу побежал. Теперь надо уносить ноги. Илья перестраховался. Полевая полиция – гехаймфельдполицай, не успевала идти за первым, наступающим эшелоном своих войск. А только у неё были спецы, обученные идти по следу собаки. Илья же, пробежав пару километров, наткнулся на ручей, пробежал по нему вверх по течению метров двести. Только вымок зря. Зато потом отдышался под сосной. Славная ночь выдалась. Взвод мотоциклистов выбил, трофеи, ценные для него, добыл. Карта и пулемёт с автоматом – приобретение нужное. Всё рассмотрит завтра, а сейчас спать. Устал, да и слишком много за последние сутки событий произошло. Так и уснул, но спал чутко. Птицы и зверьё лесное, напуганное звуками войны, ушли подальше от людей, в леса глухие, только ёжики шастали, шелестели листвой. Утром проснулся, как привык, в шесть тридцать по московскому времени. Сделал небольшую зарядку – прогнать сонливость. Сначала осмотрел автомат. Видел его в музеях, в кино, но в руках держал впервые. Отсоединив магазин, взвёл затвор. Ага, огонь ведётся с заднего шептала, как на нашем «ППШ». В обращении оружие простое. За изучение карты взялся. Топографическое исполнение великолепное. У рек, кроме названий, обозначено направление течения, глубины, скорость течения, мосты. И на местности каждая мелочь отмечена, вроде отдельно стоящих деревьев, заводских труб. Не прихоть, а отличный ориентир для артиллерийских корректировщиков. Деревни, хутора, грунтовые дороги обозначены. Единственный недочёт, для него лично, – всё на немецком. Определил своё местоположение, найдя на карте Воложин. Убегал из города он на север. Даже ручей обнаружил. Ткнул пальцем. Предположительно он здесь. Недалеко деревня, километрах в пяти. Хотелось есть, кушал он вчера на хуторе у деда, потому направился к деревне. Хоть кусок хлеба выпросит. Понятно, что у селян самих с едой плохо, да наверняка побирушки вроде него донимают. Из окружения, из разбитых частей сейчас многие на восток идут и не по дорогам, на них немцы сейчас, а по тропам или вовсе без них. Трофейное оружие ощутимо отягощало, но он привык. В оперативной группе, когда забрасывали во время операции к аулам или лесным массивам, груза на себе побольше нести приходилось – рюкзак с провизией, спальник, рацию, запас патронов, оружие. Получалось в итоге килограммов сорок-пятьдесят, да по горам. В группе никто не курил, иначе дыхалки не хватит. А, кроме того, табачного запаха не было, по которому их засечь могли. К деревне вышел точно, хоть и компаса не было. Залёг в кустах на опушке, с полчаса понаблюдал. Обычная деревенская жизнь – хрюкают свиньи, мычат коровы, на единственной короткой улице роются в пыли куры, изредка появляются селяне. То женщина бельё развешивает на верёвках, то мужик в возрасте дрова топором колет. Всё спокойно, можно выходить. Подошёл к крайней избе, на заборе кувшины сушатся. – Эй, хозяева! – крикнул Илья. На крыльцо вышел мужчина. – Чего надо? – Покушать не дадите? – Ступай отсюда, кончилась ваша власть! И в избу зашёл. Западные районы Белоруссии были присоединены к СССР только в 1939 году, по пакту Молотова – Риббентропа. Некоторые успели в Польшу перебраться, чтобы не жить при советах, другие остались, но власть не приняли. Ну и ладно. Первоначально было желание шлёпнуть. Из таких получались предатели и полицаи. Но этот-то пока не полицай и стрелять его не за что. Может, он не только советы не любит, но и немцев. Илья зашёл в другой двор. Из избы вышел хозяин. – Наконец-то освободители пришли! – вскричал он. Хм, ещё один из пронемецки настроенных. Илье интересно стало, почему его за немца приняли. – Откуда ты знаешь, что я немец? – коверкая русский язык, спросил Илья. – Ну как же! На голове не пилотка и не фуражка, оружие опять же не трёхлинейка. Заблудились, господин немец? – Разведка! Илья приложил к губам палец. Мол – тайна. Хозяин закивал. – Не изволите в хату пройти? – Изволю. Уж играть роль немца, так до конца. На комбинезоне никаких нашивок у него нет, но вот кепи в Красной армии не было, а немцы носили, полевой головной убор для офицеров, а также егери и полицаи. Ай-яй-яй! А попади ему навстречу бойцы или командиры Красной армии, могли бы и обстрелять. Надо обзаводиться пилоткой или фуражкой, как опознавательным знаком «я свой». И камуфляжная раскраска на комбинезоне не похожа на военную тех лет. Нечто похожее было у немецких парашютистов, их форма отличалась от армейской, поскольку курировал десантников министр авиации Герман Геринг. Хозяин засуетился, выставил на стол варёную картошку, тонко нарезанное сало, домашнюю колбасу, бутыль мутноватого самогона, хлеб, чашку малины. По деревенским меркам просто царский стол. Илья сытно поел, отведав всего, а кольцо колбасы съел полностью. Хозяин присесть за стол с гостем не решился, стоял рядом, подобострастно взирая. Когда Илья встал, хозяин попросил. – Вы уж, господин немец, властям своим передайте, в нашей вёске все поголовно против советской власти и немецким порядкам будем рады. – Данке, – бросил одно из немногих немецких слов, которые знал, Илья. Ткнул пальцем в грудь хозяина. – Фамилия? – Матусевич. – Я передам оккупационным властям. За помощь немецкому солдату тебя назначат старостой. – Слушаюсь! – вытянулся во фрунт хозяин. Илья покинул деревню. Ну, дела, да тут гнездо немецких пособников. Надо запомнить, может пригодиться впоследствии. Шёл пока бесцельно, получалось – на восток. Километра через три вышел к перекрёстку грунтовых дорог. Разбитые машины, трупы военнослужащих Красной армии. Похоже, поработала немецкая авиация – воронки от бомб, борта автомашин в пулемётных строчках, в основном сверху попадания, по кабинам, капотам. Семь машин, около полусотни трупов. Кто уцелел – ушли. Зрелище гнетущее, не для слабонервных. Мухи тучами кружатся, запашок ужасающий. Да Илья не из брезгливых. Все машины осмотрел, все сидоры вытряс. Добычу – четыре гранаты Ф-1, фляжку с водкой в пустой сидор сложил. А ещё пилотку новую в кабине нашёл, с красной звездой. Её надел на голову сразу, а кепи без сожаления оставил. Не пригодится оно ему, война ещё долго длиться будет. Похоронить бы погибших по-христиански, да невозможно. Чтобы всех упокоить, надо не братскую могилу рыть, а целый котлован. Одному работы не на один день. Отошёл немного, пилотку с головы сдёрнул, обернулся к разбитой машине, поклонился, отдавая дань памяти. Километра через три перекрёсток грунтовых дорог. Присел на обочине, карту трофейную развернул, чтобы сориентироваться, да не успел. Слева раздался треск мотоциклетных моторов. Быстро планшет с картой застегнул, расставил ножки у пулемёта, взвёл затвор. От мотоциклистов убегать бессмысленно. Выставил прицел на сто метров. Из-за пологого поворота показались мотоциклы с колясками. Один, два …шесть. На каждом по два солдата в клеёнчатых плащах, на головах угловатые каски, мотоочки. Немцы! У наших тоже были мотоциклисты – для связи, даже целые мотоциклетные полки. Но у немцев насыщенность моторами и рациями была велика. Если в РККА полковая и дивизионная артиллерия была почти вся на конной тяге, то у немцев пушки таскали тягачи, колёсные и гусеничные. Рации – на каждом танке, бронемашине, самолёте, на значительном числе мотоциклов, используемых для разведки. В пехотных частях обязательно присутствовал авианаводчик с рацией. Стоило танкистам или пехоте столкнуться с очагом сопротивления, немедленно вызывались бомбардировщики, чаще всего «Юнкерсы-87». Пикировщики бомбили точно, наводились авианаводчиком. После бомбёжки немцы продвигались дальше. Без поддержки танков или самоходной артиллерии пехота немецкая в атаки не ходила, генералы берегли солдат. Илья подпустил немцев поближе. Сам лежал в придорожном кювете, фактически немцами не замеченный. Поймав первого мотоциклиста на мушку, открыл огонь. Мотоцикл вильнул, съехал в сторону, ударился о дерево, перевернулся и загорелся. Видимо, бензин потёк из бензобака и попал на раскалённую выхлопную трубу. И немцы со второго мотоцикла погибли сразу. Третий мотоцикл затормозил, пулемётчик в коляске к пулемёту приник, да Илья опередил. Пули легко дырявили тонкое железо коляски, пулемётчик погиб первым, водитель вскочил и получил свою порцию свинца. Зато экипажи других мотоциклов среагировали быстро. Загнали мотоциклы в лес, рассыпавшись короткой цепью, стали приближаться к Илье. Не стреляли, но перекрикивались между собой. Как жаль, что он не знал немецкого языка, сейчас бы знания пригодились, но, увы. Один немец неосторожно показался из-за сосны, и Илья его срезал короткой очередью. Как он понял, немцы хотели обойти его с двух сторон, и пока одна часть отвлекала бы его на себя, другие подобрались с тыла. Илья оставил пулемёт, чтобы видели – на месте он. А сам быстро пополз по кювету. Метров через двадцать выглянул осторожно. Двое немцев подбираются к покинутой позиции, Илья вырвал чеку гранаты, метнул лимонку, сам упал на дно кювета. Ф-1 – оружие сильное, оборонительного действия. Из всех гранат самая сильная и причём не самая большая. Хлопок, осколки ударили по деревьям, сбивая листву. Истошно закричали немцы. Илья выглянул. Один немец недвижим, второй лежит, держится за ногу, просит помощи. О! Чеченский вариант. Их снайперы специально ранили наших солдат, хотя могли убить. А когда к раненому подбирались другие солдаты на помощь, отстреливали их. Илья стянул с плеча автомат. Лежал тихо, выжидал. На помощь раненому побежал, прижимаясь и петляя, его товарищ. Вытащив из кармана перевязочный пакет, стал оказывать помощь. Пять минут тишины. Решился второй немец, перебежал дорогу, приблизился к раненому. Пострадавшего надо выносить вдвоём, сам идти не сможет. Илье все трое хорошо видны. Прицелился, дал короткую очередь, потом ещё. Броском стремительным перебежал дорогу, свалился в кювет. Вслед прозвучала очередь из автомата, взбив фонтанчики пыли. Но уже мимо, Илья в безопасности. По его подсчётам, немцев осталось двое. Попытаются с ним разделаться? Вероятно, но сомнительно. Немцы любят превосходство значительное в силах, подавляющее. Стало быть – они вернутся к мотоциклам. Если есть рация, вызовут подкрепление. А ежели нет, уедут и вернутся с помощью. Вот этого допустить нельзя. Это разведчики. Илья сделал крюк по лесу, стараясь не упускать из вида место, где немцы оставили мотоциклы. Сам передвигался бесшумно, как учили в училище, а позже натаскивали на практике в отряде. Ни одна веточка не шелохнулась, ни один сучок под ногами не треснул предательски. Уже мотоциклы отчётливо видны. Залёг, выжидал. Немцы не знали, где он, вели себя осторожно. Но к мотоциклам вышли. И куда им деваться? Пешком ноги бить не привыкли. Да и смелые поначалу были, в леса совались. Это позднее их окруженцы и партизаны отучили. В начале войны немцы рассчитывали на силу, передвигались по ночам, нередко без защиты танков. В сорок втором уже изменили тактику – только днём, большими колоннами, с обязательным прикрытием танками или бронетранспортёрами. Нашей авиации не боялись, потому как господствовали в воздухе. За несколько дней Илья видел и бомбардировщики и истребители немецкие, а наших самолётов ни одного. Обидно было. Озираясь, держа оружие на изготовку, к мотоциклам приблизились два солдата. Грамотно шли, между ними дистанция метров пять, одной очередью не снять. Илья дал очередь по первому, тот ближе всего был. Второй успел среагировать, сам дал очередь из автомата. Пули сбили кору с дерева, а одна угодила в автомат. Илья его отбросил, перекатился за ствол сосны. Немец кричит. – Русиш! Сдавайся! Ага, хрена тебе лысого! Илья выхватил из кобуры «Грача». В училище, да и потом в отряде, патронов для тренировок не жалели. Это одно из условий выживания при боестолкновении. Из пистолета он попадал в пятирублёвую монету на десяти метрах. Конечно, были в отряде спецы более меткие. Сам видел два случая. Один из офицеров подбросил пустую консервную банку, второй вы-хватил пистолет и стрелял в неё, не давая упасть. Банка кувыркалась, подскакивая от удара пуль, пока не кончились патроны в магазине. У тех, кто видел, челюсти отвисли. А второй раз повесили на мишенный щит надутый воздушный шарик. Один из офицеров отошёл метров на сто пятьдесят и первым же выстрелом попал. Для пистолета дистанция запредельная. Не каждый стрелок из карабина или автомата попадёт. Так что было у кого поучиться. Вот и теперь, передёрнув тихо затвор, чтобы не клацнул, выкатился из-за сосны и сразу три выстрела. Немец, укрывавшийся за одним из мотоциклов, вскрикнул и упал. Прикидывается или ранен? Живой он Илье не нужен. Допрашивать нет возможности из-за незнания языка. Да если бы и смог, как и куда передать данные, полученные от немца? Лёг, под мотоциклом увидел тело, всадил в него две пули. Подобрался ближе, выглянул из-за мотоциклетной коляски. Готов фриц, из-под него кровь течёт, явно крупный сосуд задет. Подошёл, толкнул ногой, голова безжизненно мотается. Ногой автомат оттолкнул. На плечах у убитого серые погоны с окантовкой и одна четырёхугольная звезда. Явно не рядовой. Но в училище звания немецкой армии времён Второй мировой войны не изучали, иначе бы знал – фельдфебель пехоты перед ним, вроде старшины на наши звания. Облокотился Илья на коляску. Одолел он разведывательный дозор, хотя непросто получилось. От немчуры едва пулю не схлопотал прямо в живот, кабы не автомат. Почувствовал, что возбуждён, во рту слегка пересохло. Пару минут перевёл дух, затем мотоциклы досматривать начал. Ого! Да в багажниках колясок чего только нет! И коробки с пулемётными лентами и консервы – мясные и рыбные, ром и коньяк, а ещё галеты и шоколад. Есть хотелось. У одного из немцев снял с пояса нож в ножнах, повесил на свой ремень. Нож – он всегда пригодится – банку консервов вскрыть, часового по-тихому снять. Вскрыл банку ножом, оказалось – ветчина. С галетами, поддевая куски ветчины ножом, съел с большим аппетитом. Запить бы чем-то, галеты пресные и сухие. А воды нет.Откупорил пробку с коньячной бутылки, сделал три крупных глотка. О, хорош коньяк. И вкус, и запах великолепные. Начал наклейку изучать. Ба! Коньяк-то французский. Видимо, немцы убитые во Франции успели побывать. А может – трофеи с коньячных заводов. Спиртное по жилам пробежало, взбодрился. Выпить больше нельзя, опьянеет, и бросить такое добро жалко. В одной из колясок ранец обнаружил из телячьей кожи, клапан отстегнул, вытряхнул из него всё. Сложил найденную провизию и бутылку коньяка. Выдернул у одного из убитых брючной ремень, связал им две полные пулемётные коробки. Если перебросить через плечо, вполне нести можно. И что, что тяжело, больше таскал. В пулемёте, из которого стрелял, третья часть ленты осталась. Заменил на новую, патронов много не бывает. Под одним из мотоциклов кожаную сумку заметил. Труп немца перевернул, ремешок сумки снял, открыл. Да здесь карта. И получше, чем у него, карандашом отметки. Для разведчика более драгоценной добычи не бывает. Стрелки, обозначающие удары, – клинья немцев, номера дивизий, корпусов. Едва не застонал от досады. Эти бы сведения нашим передать. Но рации нет, а и была бы, толку что? Он не знает частот наших радиоцентров, у него нет позывного, да и координаты все в немецкой масштабной сетке. Кто ему поверит, если была бы связь? Примут за подставу, фальшивку, пошлют по-русски подальше. Взгляд упал на мотоциклы. Велик был соблазн не пешком идти, а ехать. Но мысль отбросил, по нескольким причинам. Первая – за треском мотора опасности не услышит, а вторая – куда ехать? К своим? Из документов у него красноармейская книжка дезертира, что дед отдал. Ну, прибьётся к своим, поскольку сплошной линии фронта нет. А после первой же проверки военной контрразведки или частей по охране тыла засыплется на допросе. Командира части или батальона не знает, где дислоцированы были – не знает, где бой приняли – не знает. Кто разбираться будет? Шлёпнут, как немецкого разведчика или дезертира. Такой участи не хотел. Есть возможность воевать в тылу у немцев? Есть! Илья надел лямки ранца, на одно плечо перекинул коробки с пулемётными лентами, на другое – пулемёт. А ещё на шее ремень автомата, что поперёк груди висит. Попрыгал. Железо погромыхивало, но не сильно. А никакой возможности стук устранить нет. От перемены положения оружия ничего не изменится. Посмотрел с сожалением на мотоциклы. Харчей много остаётся. А ещё технику бы сжечь, да дым далеко виден будет, только себя обозначит. По карте направление он определил, двинулся по дороге на северо-восток. Видел – там большие лесные массивы есть, укрыться можно. Дорога вскоре к деревне вывела. Присматривался – противника не видно. Всё же обошёл деревню лесом и не прогадал. Не успел ещё миновать, как по дороге к деревне два грузовика с солдатами подъехали. Грузовики здоровенные, солдат много, навскидку – два взвода. Ему бой вести не по зубам. А жертву себе надо выбирать по силам, не то подавишься. Так и продолжил путь до вечера. Остановку сделал в лесу. Ещё банку консервов съел, на этот раз рыбных. Вкусно! Коньяка глотнул. Показалось – ноги не так гудят. Ноги на дерево задрал, так быстрее отдохнут. А потом обустроил себе лёжку под деревом. Как стемнело, уснул. Спал чутко, часового нет, а взять человека спящего – проще простого. С первыми лучами солнца проснулся, поел. Начала мучить жажда. Быстро собрался и в путь. Вскоре ручей попался, напился вдоволь. Жаль – вода тиной отдаёт, видно, ручей брал начало в болоте.Глава 2 «Золотой обоз»
Пока шёл, обдумывал своё нелёгкое положение. Настоящий изгой. К своим, в действующую армию, нельзя. Не этого времени человек. Самого учили допрашивать, а в боевых условиях можно допрашивать с пристрастием, товарищ Сталин разрешил. Он же серьёзного допроса не выдержит, а специалисты в органах были. Про сотрудничество с немцами думать грешно, он патриот своей страны. Хотя слово это испачкали, замарали либералы всех мастей. К партизанам податься? Так нет их ещё, с начала войны несколько дней прошло, не успели организоваться. А одному плохо. Ни базы снабжения нет, ни казармы, даже землянки, где от непогоды можно укрыться. Благо погода по-летнему тёплая и дождей нет. А пойдут ливни, вымокнет, а обсушиться негде. Не хватало только простуду поймать. Аптек нет, как и больниц. Кроме того – остановись он на ночёвку в каком-нибудь доме, не исключал предательства. Немцы в деревнях объявления вешали – за укрывательство командиров и красноармейцев смертная казнь, а кто выдаст, тому награда. Сложная ситуация. По размышлении понял – ему недалеко от немецких маршевых частей и гарнизонов держаться надо. Немцы – они и цель для уничтожения, и база снабжения провизией и бое-припасами. А лес, куда он изначально стремился, где укрыться надёжно можно, лишь временная лёжка, дух перевести. Сзади послышался далёкий шум моторов. Немцы? Илья выбрал удобное место для засады. Обочь лесной дороги было поваленное дерево. То ли ураган выворотил дерево с корнем, то ли по старости само упало. А только там, где корни были, осталась яма, практически готовый окоп. Спрыгнул туда, пулемёт установил, выложил сбоку пару «лимонок». Попробуй выковырять его из этой позиции. И отступить всегда можно, ствол лежащего дерева прикрывает путь отхода со стороны дороги. Шум моторов всё слышнее. Автомобиль явно не один. Вот показался грузовик, за ним ещё один и ещё. А грузовики-то наши, советские, «ЗИС-5», трёхтонки. Моторы ревут надсадно, скорость невелика, километров тридцать, хотя дорога позволяет ехать быстрее. Приблизились. Вроде и груза не видно, а осели кузова на рессорах. В передней кабине двое, на правом крыле ещё один, в тёмно-синей форме. У первого в небольшой колонне грузовика пар повалил из-под капота. Не доехав полусотни метров до Ильи, грузовик встал, мотор заглох. Вынужденно остановились и другие машины. Объехать невозможно, деревья не дадут. Из кабины выбрались водитель в армейской форме и человек в штатском, в очках на носу. Наши, точно не немцы. И по одежде, и по разговору. Обрывки фраз долетали до Ильи, особенно когда человек в тёмно-синей форме стал ругать водителя. – Второй раз из-за тебя останавливаемся! А далее текст вовсе не печатный. Немцы так виртуозно материться не умеют. Илья решил выйти из укрытия, если его обнаружат, хуже будет, решат – сделал засаду. Он сначала подумал – в грузовиках вывозят ценное оборудование или документы. Всё же скорее оборудование, уж больно тяжело нагружены машины. Для начала покашлял демонстративно, потом крикнул. – Кто такие? У машин сразу суета, люди сразу за машины попрятались, крик оттуда. – А сам кто такой? Выходи с поднятыми руками! – Руки ни перед кем поднимать не буду, один человек сюда, на переговоры. – У нас оружие! Приказываем! – А у меня пулемёт. Пулемёт, это серьёзно. Одной ленты с избытком хватит, чтобы машины в металлолом превратить, а сопровождающих в «груз двести». У машин угрозу осознали. От колонны отделился человек в тёмно-синей форме, зашагал в сторону Ильи. – Стой! – скомандовал Илья, когда незнакомец приблизился. Человек встал. На ремне револьвер в кобуре, но человек пулемёт увидел, реальную опасность оценил. Илья поднялся, ловко выпрыгнул из ямы, пошёл навстречу. – Старшина Новогрудского райотдела милиции Остапчук! – вскинул руку в фуражке милиционер. Илья сообразил быстро. Свои современные документы предъявлять нельзя. Из нагрудного кармана вытащил красноармейскую книжку дезертира, протянул старшине. Милиция всегда больше верит документам, чем словам. Остапчук книжку взял, прочитал. Фотографии в документах не было, и сличить фото с лицом невозможно. Старшина книжку вернул с видимой неохотой. – Ты один, сержант? – Один. Группа была, да пока отходили, на немцев наткнулись, бой был. – Так это у тебя трофеи? – показал рукой на пулемёт милиционер. – Трофеи, взятые с боем, – кивнул Илья. – Не подскажешь, где мы? – Едете, а не знаете куда? – удивился Илья. – По моим прикидкам, до Лепеля десяток километров. – А наши где, ну – линия фронта? – Нет линии, немцы клиньями наступают. – Плохо, – огорчился милиционер. – У тебя пожевать ничего не найдётся? – Вояки! Вы откуда добираетесь? Даже харчей взять не успели, драпали. Старшина сверкнул глазами зло, но не ответил на обидные слова. Илья к яме подошёл, спрыгнул, поставил на край ранец. – Забирай. Подхарчиться хватит. С тобой сколько человек? Троих с передней машины он точно видел, в двух других тоже двое-трое человек. Итого – почти десяток. Каждому по банке консервов достанется. Старшина на вопрос не ответил, ранец подхватил, к грузовикам пошёл. Не слышал? Или специально отвечать не хочет, секретность блюдёт. А какая, к чёрту, секретность, если они в немецком тылу? И в любой момент на них наскочить может мотоциклетная разведка или маршевая рота на грузовиках? По широким, мощёным дорогам, вроде Брест – Минск – Смоленск – Москва, техника немецкая идёт сплошным потоком. По мере продвижения наши войска пытаются если не остановить их, то задержать. То заслон поставят жидкий, взвод пехоты и пушку – сорокапятку, то бомбардировщики для бомбёжки пошлют. Некоторые немецкие подразделения, выполняя приказ, шли просёлочными дорогами. Илья сунул в карманы комбинезона гранаты, поднял пулемёт на плечо, пошёл к грузовикам. Напроситься в попутчики. Однако от первой машины выступил милиционер с трёхлинейкой. – Стоять! К машинам не приближаться! Илья крикнул. – Остапчук! Можно с вами подъехать? – Не положено, – появился из-за грузовика старшина. – А харчи мои жрать положено? Я не из военпрода. – Груз у нас особый, не могу! – развёл руками старшина. – Тьфу! – сплюнул Илья. Раз так, пешком пойдёт. Да что у них за груз такой, что секретность выше крыши? Если партийные архивы, так их лучше сжечь. Или уголовные дела? Тоже сжечь! А что ещё может сопровождать милиция? В начале войны неразбериха была, даже паника. Приказы на места шли дурные. Начали партийные документы вывозить, нет чтобы людей и предприятия эвакуировать. Не хотят, не надо. Развернулся и пошёл. Минут десять-пятнадцать прошагал, как сзади выстрелы раздались. Сначала винтовочные, одиночные, затем автоматная очередь и пулемётная стрельба. На грузовиках пулемёта не было. Немцы? Бросить своих в беде не в его правилах. Побежал назад, стрельба всё отчётливее. Бой уже близко, как бы не нарваться на случайную пулю. Забежал в лес и, лавируя между деревьями – к месту остановки грузовиков. Худшие опасения подтвердились. Недалеко от грузовиков три мотоцикла с колясками. Немцы! Отслеживали колонну или случайно вышли? Впрочем, Илье без разницы. Положение у него удобное, в тыл мотоциклистам вышел. Один в коляске сидит, ведёт огонь из пулемёта, другие с мотоциклов спешились, подбираются к грузовикам, постреливают из автоматов. Самый опасный сейчас – пулемётчик. Илья прижался левым боком к дереву, для устойчивости, очередь в спину пулемётчику дал. Тут же огонь перенёс на других. Двух успел точно срезать. Ещё трое сразу на землю попадали. Теперь получалось, сами в кольце. Впереди грузовики с вооружённой охраной, сзади пулемёт, явно не дружественный. Илья длинную очередь дал туда, где немцы скрылись в густой траве. Укрываясь за мотоциклами, подобрался поближе, сорвал чеку с лимонки, бросил. Ахнул взрыв. В ответ ни выстрела. Оставив пулемёт, с автоматом направился в сторону немцев. Бросок гранаты оказался точным. Двое убито, один ранен. Илья добил его, с врагом миндальничать нечего. Тем более ни в плен его не возьмёшь, ни в госпиталь не сдашь. Со стороны автоколонны ударил выстрел, пуля ударила в ствол дерева, недалеко. Илья пригнулся, побежал к грузовикам. Встав за дерево, крикнул. – Остапчук! Не стреляйте, я сержант Сафронов. Убиты немцы, можете не опасаться. Несколько секунд тишины, потом голос. – Убили старшину. А не ты ли мотоциклистов навёл? – Ты не дурак ли? Навёл, а потом сам расстрелял? У грузовика тихий разговор, совещаются. – Выходи, стрелять не будем. Илья автомат на плечо повесил, вышел. За грузовиками убитые лежат, в форме, два человека. Ещё один, в армейской зелёной форме сидит, прислонившись к колесу автомашины. Один из водителей ему перевязку делает прямо поверх обмундирования. Ранение в живот и кровопотеря сильная. Как ни прискорбно, но Илья знал – не жилец водитель. Если бы рядом больница была, можно было спасти. Ранения в живот всегда тяжёлые и смерть мучительная. Боеспособных осталось в колонне три человека. Два водителя и штатский в очках. Илья грузовики обошёл. На одном колесо пробито, на досках кузова пробоины от пуль. Если колесо поменять на запасное, вполне ехать можно. Ухватился за борт, встал на колесо, приподнялся, заглянул в кузов. Груз брезентом затянут от любопытных глаз. Откинул угол брезента – зелёные ящики плотно, в три ряда по высоте уложены, похожи на снарядные. Но боеприпасы милиционеры не сопровождали бы. – Кто старший в колонне? – подошёл к водителям Илья. – В кабине сидит, в очках. Илья к грузовику подошёл, дверцу кабины открыл. – Вы старший? – Я. – Куда направляетесь? – Не могу сказать, государственная тайна. – Да мне всё едино, помочь хотел. Илья спрыгнул с подножки. Разбирайтесь сами. Доразбирались уже, досекретничались, двое убитых тому подтверждение. А взяли бы Илью, такого бы не случилось. Очкарик осознал, что с двумя водителями три грузовика не уедут, выпрыгнул из кабины. – Товарищ, не знаю, как вас величать. – Сержант Сафронов. – Вы водить умеете? – Могу. – Тогда попрошу вас помочь. Нам надо выбраться к своим. – Да бросили бы вы свои архивы или сожгли, выбирались сами. – Не бумаги это, ценности банковские, – вырвалось у очкарика. Илья вернулся к грузовикам. – Вот что, бойцы. Грузите убитых и раненого в кузов. Я сейчас за пулемётом схожу и вернусь. Да, колесо поменяйте. Бойцы переглянулись. Илья вообще человек незнакомый, а командует. Да кто он такой? Но подчинились, выбора не было. Илья обшарил коляски мотоциклов, забрал всё съестное. Набил два полных ранца, отнёс в кабину грузовика. Вернулся за пулемётами, прихватил из мотоциклов коробки с патронами. Когда вернулся, водители уже заменили колесо на запасное, закручивали футорки, потом опустили домкрат. – Всё, можно ехать. Илья спросил у штатского. – Как вас звать? – Павел Филиппович. – Запомню. Конечная цель какая? Город или банк? – Всё равно, главное – попасть к нашим и сдать груз в любой банк. Мне расписка нужна, что ценности сдал. Человека понять можно. Пропадёт груз, банковского сотрудника искать будут хоть до окончания войны. Что бумажные деньги? Тлен. Сгнить, сгореть могут, да типографии госбанка их напечатают. А золото, серебро, драгоценные камни – действительно ценности. За поставленные США по ленд-лизу оружие, самолёты, тушёнку, танки, СССР расплачивался золотом. Последние слитки золота из потопленного английского крейсера «Эдинбург» доставали уже в бытность Ильи, он помнил телерепортажи об этом событии. Илья уселся в кабину, развернул немецкую карту. Где-то недалеко Лепель, районный центр. Чей он? Под немцами уже или обороняют его наши? Хотя бы радио послушать. С началом боевых действий, уже на третий день, президент США Ф.Д. Рузвельт заявил, что его страна окажет помощь СССР поставками техники и необходимых материалов, в этот же день, 24 июня, в Москве образовалось решением Ставки Совинформбюро, которое всю войну передавало сведения о боевых действиях на фронтах. Однако слушать сводки можно было только по проводному радио. С началом войны населению приказали сдать в органы милиции оружие и радиоприёмники. В допотопном грузовике всё непривычно. Стартёр запускался круглой педалью на полу. Коробка передач требует навыка, поскольку синхронизаторов не имеет. Но тронулся. Мотор тянул хорошо, грузовик тяжело переваливался на неровностях. Илья в зеркало поглядывал за двумя грузовиками сзади. Добрались до узкого деревянного моста через реку. Илья, памятуя о том, что была остановка из-за перегрева мотора, остановил машину. На горловине бензобака висело резиновое ведро, сделанное из старой камеры. Сбегал к реке, долил воды в радиатор. Бегать пришлось дважды, видимо, – была где-то в системе охлаждения небольшая утечка. Медленно переехал через мост, переживал – выдержит ли? Наверняка не был рассчитан на изрядную нагрузку. Обошлось, все три грузовика перебрались. Через полчаса тихого хода впереди показалась деревня. Илья грузовик остановил. – Пойду, гляну, нет ли немцев, – предупредил он Павла Филипповича. А то как бы не влипнуть. Прихватил только автомат, пулемёт тяжёл. Деревня на открытом месте, лес в сотне метров, а с других сторон поле с несжатой пшеницей. Понаблюдал немного, опасности не увидел. Решил в деревню зайти. Размеренным шагом до крайнего дома добрался. На лавке у дома дед сидит с малолетней внучкой. – День добрый, – поздоровался Илья. – И тебе здоровья, – отозвался дед. Внучка, девочка лет шести, смотрела на незнакомца с интересом. – Немцы в деревне есть? – спросил Илья. – Ещё не видели, – вздохнул дед. – До Лепеля далеко? – Километров пятнадцать. – А как деревня называется? – Затеклясье. – Спасибо. Название у деревни заковыристое. Но главное – узнал. Сейчас на карте сориентируется. Отправился назад, к грузовикам. Половину пути одолел, как услышал звук моторов. Причём в небе. Остановился, голову поднял. Десяток «Юнкерсов-87» на восток летят, их сопровождает пара истребителей. Илья проводил их ненавидящим взглядом. Наши войска полетели бомбить. Один из «мессеров» отделился от остальных самолётов, описал полукруг на снижение, стал пикировать на грузовики. – Воздух! – закричал Илья. – Все из машин! Да разве услышат его на таком расстоянии? И ещё за рёвом мотора. «Мессер» снизился, открыл огонь из пулемёта, бросил бомбу и сразу вверх свечой ушёл. Вот гад! И не лень ему было! Бомба, одна-единственная, угодила точнёхонько в первый грузовик. Илья побежал к машинам, поглядывая на небо. Истребитель атак не повторял. Грузовик разворотило на фрагменты, только рама искорёженная осталась и одно заднее колесо. А вокруг – осыпь из монет, как будто пеплом посыпано. Илья поднял одну монету. Серебро, пятьдесят копеек, 1924 года чеканки. Так вот что в ящиках было. Драгоценный запас, а не бумаги. Светлая память Павлу Филипповичу! Илья пилотку с головы стянул. Собирать монеты? Смешно. Здесь не одна тонна. Да и соберёшь, куда складывать? Крикнул. – Бойцы! Живы? Из леса вышли сконфуженные водители. Когда «мессер» пикировать стал и из пулемёта стрелять, инстинкт самосохранения сработал, кинулись из машины за деревья. Осмотрели грузовики. У второго в колонне лобовое стекло пулей пробито, как раз напротив сиденья водителя. Был бы в кабине – убило. Ни пулемёта нет, ни харчей. А подкрепиться бы не помешало. Но главное – сам жив. – Бензин есть? – Километров на сто осталось. И канистра запасная в кузове, – ответил Прохор, водитель второго грузовика. Впрочем, уже первого. Потому что от первого ничего не осталось. – Тогда едем. Илья в кабину уселся, на пассажирское сиденье. Ни Илья, ни водители не знали, что этим днём третья танковая группа Гота ворвалась в Минск с северо-запада, а вторая танковая группа Гудериана вошла в столицу Белоруссии с юга. Десятая армия Западного фронта РККА оставила Белосток и отходила с боями к Волковыску и Зельве. Немецкая 9-я армия, наступающая на Гродно, севернее Слонима соединилась с 11-й армией Клюге, двигавшейся от Бреста, и отрезала пути отхода 3-й и 10-й армиям РККА. Двум автоколоннам с банковскими ценностями чудом удалось не угодить в котёл. События развивались стремительно. Уже двадцать девятого июня Гудериан продолжил наступление на Бобруйск. Группа немецких армий «Центр» сжимала кольцо, методично уничтожая части Красной армии, попавшей в окружение западнее Минска. Часть окружённых прорвала немецкие позиции и вышла к Ново-Борисову. За упущения по обороне 30 июня был арестован и вскоре расстрелян командующий Западным фронтом генерал Д.Г. Павлов. Панику в населённых пунктах, среди военнослужащих, вносили действия полка «Бранденбург-800». Состоял он из диверсантов, свободно говорящих по-русски, как на родном, и одетых в форму бойцов и командиров Красной армии. Они резали проводную связь, убивали наших командиров, при встрече с красноармейцами кричали. – Окружают! Танки! Танков боялись, поскольку действенных способов вывести их из строя не было. Пушек, как и снарядов, остро не хватало – разбомблены были в большинстве своём в артиллерийских парках в первые дни войны. Противотанковые ружья ПТРД и ПТРС начали поступать в войска только осенью. И «коктейли Молотова», горючую смесь в бутылках, начали производить лишь в июле. Из-за безысходности делали связки гранат, усиливая мощь, бросали под гусеницы. Броню обычные гранаты не пробивали, но попробуй ещё добросить связку гранат под траки, когда танкисты всё пространство перед собой густо накрывали пулемётным огнём. Илью здорово выручала трофейная карта, по ней он прокладывал маршрут. Одна беда – Лепель значился у обреза карты. По мере продвижения немцев на восток карты заменялись на другие, с более глубинными районами Советского Союза. Илья подумал – придётся из-за карты рисковать, убить ещё кого-нибудь из офицерского или младшего командного состава, у рядовых карт не бывает, если только у разведчиков. К исходу дня впереди показался город. Илья приказал водителю остановить машину. Следом остановился другой грузовик. – Бойцы, взять оружие, охранять груз. Водители взяли трёхлинейки, встали у машин. М-да, если наскочит противник, покрошат из пулемётов или автоматов вмиг. Автоматы, тот же ППД, был в войсках редкостью. Армейские генералы считали пистолеты-пулемёты оружием полицейским, смотрели презрительно, выпуск их был крайне мал. После финской войны отношение к оружию изменилось. Финны вооружали лыжные отряды автоматами «Суоми», проникали в наши ближние тылы, и потери от автоматного огня противника наши войска несли большие. Спохватились, а только оборудование быстро на выпуск автоматов не перестроишь, а требовались миллионы экземпляров и десятки, а то и сотни миллионов патронов к ним. А ещё один урок преподали «кукушки», как называли финских снайперов. Урок пошёл впрок, на заводах стали выбирать винтовки с кучным боем, оснащали их снайперскими прицелами. Опять узкое место – выпуск прицелов невозможно быстро нарастить, нет оборудования и специалистов. Во многом из-за того, что в военном руководстве принимали решения такие, как маршал Будённый, бывший фельдфебель царской армии, не имевший военного образования, зато коммунист с классовым чутьём. Не понимали такие руководители роли танков, перспективного вооружения, полагали – конница будет царствовать на полях сражений. Илья уже в сумерках приблизился к городу, полежал, понаблюдал. Со станции отправлялись в тыл эшелоны с эвакуируемыми людьми, станками предприятий. По улицам проезжали отечественные машины – «Эмки», полуторки, «ЗИСы». Значит, не занят ещё город. Вернувшись к грузовикам, сказал: – Бойцы, немцев в городе нет. Можно ехать. Можно попробовать сейчас, а лучше утром. В темноте могут принять за противника, обстреляют. Рисковать ценным грузом не захотели, решили ждать до утра. Обе машины с дороги загнали под деревья, на опушку. Спать устроились водители в кабинах, Илья в кузове, на ящиках, под брезентом. Жестковато, но не привыкать. Спал чутко, фактически дремал. Под утро рёв мотора. Илья вскочил, водители тоже выбрались из кабин. По звуку – танк, уж больно рёв мотора утробный, мощный, потом уже слышно стало лязганье гусениц. Сразу вопрос – наш или немецкий? Танк прогромыхал мимо грузовиков, метров через сто остановился. – Бойцы, вы на охране. Я взгляну. Илья, держа наготове автомат, побежал к танку. Мотор стальной крепости работал на холостых оборотах, Илья повёл носом – соляркой воняет. У немцев техники на тяжёлом топливе не было, уже хорошо. Но немцы могли захватить танк и ворваться в город на нём. Откинулся люк, смутно замаячила фигура танкиста. Шлем чёрный, комбинезон чёрный, да ещё темно. Видимо, танкист отдал команду по внутренней связи, мотор заглох. Тишина, только потрескивает выхлопная труба. Танкист выбрался из башни на корму, на моторное отделение. Окрик Ильи застал танкиста врасплох. – Эй, руки вверх! Танкист замер. Из танка да в темноте обзорность скверная. А после грохота двигателя и слух снижен, и для него окрик Ильи прозвучал как гром среди ясного неба. Танкист руки поднял. – Да ты чего, браток? Свои мы, наши части ищем. Из люка выглянул второй танкист. – Старшина, что за разборки? – Сам не пойму, вроде дозор. – Старшина, ко мне! – приказал Илья. – Предъяви документы! Приказывать старшине мог только вышестоящий по званию. Старшина спрыгнул с брони, подошёл, достал документы. Опа! Только сейчас Илья понял – допустил оплошность. Фонарика для подсветки нет. Какой толк был требовать документы? – Кто такие? – Отдельный батальон тяжёлых танков. Из-за Минска отходим. – От Минска полторы сотни километров, – заметил Илья. – Сражаться надо, на фронте танков нет, а ты в тыл. – А чем стрелять-то? Снарядов нет, горючки нет. На честном слове сюда дотянули. Сказали, в Лепеле на нефтебазе солярка есть, а на станции вагоны со снарядами. Илья повертел документы старшины в руках, вернул. – Старшина, вы хоть один танк фашистский подбили? – Три! Если бы светло было, поглядел бы на броню. Весь лоб корпуса и башни в отметинах. Не берут нашу броню их танковые пушки. Таких бы машин побольше, остановили бы фрицев. Танк был огромен, но разглядеть его в темноте не удавалось, а интерес был. – Товарищ командир, – обратился к Илье танкист. В темноте званий не видно, танкист справедливо решил, что Илья по званию выше. – В Лепель можно следовать? – На дороге мин нет, но в темноте могут принять за немца, подобьют. – Сам так же думаю. Значит – ждём рассвета. – За вами ещё два грузовика пойдут. – Да хоть три, – хохотнул старшина. – Как ваша фамилия, старшина? – Иванов. На мне вся Россия держится. Танкисты выбрались из танка. Мало того, что обмундирование чёрное, так и лица закопченные от пороховых газов. В темноте и не различишь, только блики глаз заметны. Илья вернулся к грузовикам. – Как рассветёт, двигаемся за танком. Бойцы духом воспрянули. Откуда им было знать, что у танка боекомплект иссяк? Звёзды на небе стали бледнеть. Запели пичуги в кустах. – Заводите моторы, пристраивайтесь за танком, – распорядился Илья. Сам вскочил на подножку с пассажирской стороны. Танкисты грузовики увидели, полезли в танк. Заревел мотор, выпустив клуб сгоревшей солярки. Жуть, дышать нечем! Танк шёл медленно, грузовик трясло. Илья с трудом удерживался, держась одной рукой за борт кузова. Танк увидели из города и услышали, Илья видел, как засуетились на окраине. Да потом разглядели очертания. Тем более за танком «ЗИСы» идут. До города двести метров, пора. Илья спрыгнул с подножки, едва устоял на ногах, пилотка слетела с головы. Искать её в зарослях полыни не стал. Мимо проехал второй грузовик, водитель посмотрел на Илью удивлённо. Однако Илья знак остановиться не дал, и машина проехала. Илья постоял, посмотрел, как танк, а за ним грузовики, въехали в Лепель. Всё, свою задачу он выполнил. Водители сами найдут банк или городское руководство, пусть те сами решают, что делать с ценностями. Илья зашагал по дороге назад. Хотелось есть, а ещё бы побриться, щетина за несколько дней выросла изрядная. Решил зайти в какую-нибудь деревню по пути. Посмотрел по карте – есть такая, немного в стороне. На перекрёстке свернул. Деревня в десяток домов показалась, остановился на опушке понаблюдать. Постоял с десяток минут, немцев не видно. Только хотел двинуться к домам, сзади голос. – Автомат брось! Твою мать! Как чужак подобрался неслышно? А ещё Илья себя спецом считал! Автомат с плеча сбросил. – А теперь пистолет! Кобура на боку висит, человеку сзади видна. Придётся подчиниться. – Только медленно, а то башку продырявлю! Илья клапан кобуры расстегнул, пистолет вытащил, на землю бросил. – Ногой пушку откинь! И это приказание выполнил. Мужчина говорит по-русски. Илья бы мог выстрелить, когда «Грач» доставал. Но вдруг сзади свой, окруженец? – Повернись! Илья медленно повернулся. Перед ним мужчина в ватнике, обросший, по виду – уголовник, блатной. Кисти рук в наколках, во рту железные фиксы на обеих челюстях, взгляд злобный. В руке револьвер держит, штатное оружие младших командиров в армии. – Что-то ты какой-то мутный, не пойму. Вроде форма на тебе непонятная, знаков различия нет, а по-русски понимаешь. Незнакомец палец на спусковом крючке держит, курок взведён, потому сейчас надо время тянуть, выбрать удобный момент. Наверное, блатной сбежал из тюрьмы или с этапа. В начале войны особо опасных зэков расстреливали, других по возможности вывозили в наш тыл вагонами. Поезда подвергались бомбардировке, поэтому возможность сбежать была. – Ксива есть? Илья полез в нагрудный карман, достал красноармейскую книжку, бросил её блатному. Когда уголовник пытался документ поймать, отвлёкся на секунду от Ильи. Вот он, момент! Илья мгновенно выхватил нож, без замаха, снизу, от бедра, кинул. Мощно, с закруткой, как учили. Урка среагировать не успел, дистанция невелика. Недоумённо посмотрел на нож в груди и рухнул навзничь. Илья кинулся к нему. Раненый враг опасен, как зверь на издыхании, может нанести смертельный удар. Илья забрал револьвер из руки блатного, откинул дверцу барабана, прокрутил. Всего два патрона. Выкинуть оружие жалко и носить семьсот грамм железа из-за двух патронов накладно. К оружию Илья относился серьёзно, с уважением. После стрельб всегда чистил, смазывал, лелеял. Для его специальности оружие необходимый инструмент, как для монтажника дрель или для дворника метла. Только если дворник метлу сломает, заменят. А для Ильи или его сослуживцев, если оружие осечку дало или перекос патрона при подаче из магазина, почти как смертный приговор. Бой на короткой дистанции, городской, он скоротечный и времени перезарядить пистолет или автомат просто нет. И каждая секунда в большой цене. Илья вытащил нож из тела, обтёр клинок о ватник, вложил в ножны. Обыскивать уголовника было неприятно, от него дух тяжёлый шёл. Кто в тюремной камере сидел, запах имеют своеобразный, стойкий, какой несколько месяцев держится, как ни мойся. Никаких документов при убитом не оказалось, что утвердило в подозрении о побеге. Человек, освобождённый законно, всегда имеет при себе справку об освобождении, для него это замена паспорта. А у блатного во внутреннем кармане ватника Илья обнаружил пачку денег, но не в банковской упаковке и потрёпанных. Наверняка кого-то ограбил, а то и убил. Илья деньги бросил рядом с убитым. Зачем они ему? На территории, подконтрольной немцам, советские деньги будут не в ходу, введут оккупационные марки. Да и не собирался он ничего покупать, отберёт у противника силой. Двинулся к деревне. В сёлах жизнь продолжалась. Как можно не накормить птицу или не подоить корову-кормилицу? Только притихли селяне, между сёлами и деревнями движения почти никакого нет. Если идёт обоз, так с беженцами, а если разношёрстная автоколонна – наши отступающие части, коих немного Илья видел. Немцы наступали клиньями, сосредотачивали ударную силу – танки, на одном направлении, взламывали оборону и стремились идти дальше. Чресполосица возникала – то наши, то немцы. Из жителей кто мог уйти, уходили на восток. Скотину с собою гнали, а то и бросали, жизнь дороже. Особенно опасались семьи советских и партийных работников. Немцы их казнили в первую очередь, во многом из-за предателей или пособников, – выслужиться перед врагом хотели, сами новые должности получить. При любой власти, любом общественном строе всегда найдутся недовольные, обиженные. А советская власть вела себя жёстко, бесцеремонно, при раскулачивании, по идеологическим мотивам да просто из-за непролетарского происхождения, потому предателей хватало. Илья ничуть не сожалел об убийстве уголовника. Блатной да при оружии – зло. Будет безнаказанно, пользуясь тяжёлым положением страны и временным отсутствием какой-либо власти, заниматься преступным промыслом – грабить, насиловать, убивать. В деревне, по крайней мере в избе, куда он постучался, встретили доброжелательно. Накормили пшённой кашей, дали хлеба, налили кружку парного молока. Илья поел, хозяева – муж с женой, лет пятидесяти, смотрели жалостливо. – Где же твоя часть, товарищ боец? – Не знаю. Пока немец силён. Техники у него много, прёт. Но это временно. Остановим, перемолотим, вперёд пойдём. Так что война долгой будет и тяжёлой. – Говорят, Минск под немцем, – неуверенно сказал хозяин. – Под немцем, правда. А вот Москву не сдадут, точно говорю. – Сынок, как думаешь – уходить нам? – Если не жалко хозяйство бросить, имущество нажитое, уходите. Однако немец опередит. Вы пешком, а он на машине, на танке. – Вот и я так думаю, – вздохнул хозяин. – Спасибо за угощение, – поднялся Илья из-за стола. – Полина, хлебца отрежь бойцу да сала дай, – сказал хозяин. Тут же небольшое лукошко нашлось, туда половину каравая хлебного уложили в тряпице, кусок солёного сала, пучок зелёного лука, редиску. Хозяин, может быть, и больше бы дал, да бедно в деревнях жили. Илья и этому рад. День-два о еде думать не придётся. Из деревни, вёске по-белорусски, на запад двинулся. Можно немцев и здесь ждать, всё равно придут, да натура у него активная. Зачем ждать, когда за это время врагу урон нанести можно? Он военный, присягу давал страну защищать, пусть и ценой жизни. Значит – пришёл его черёд. В своё время страна о нём заботилась, обучила, кормила-одевала, денежное довольствие приличное платила. Теперь долг возвращать надо, желательно с лихвой. Пусть страна другая – СССР, а не Россия. Земля-то одна и люди. Подкрепившись у добрых людей, Илья направился на запад. Там враги, там его место. Но уже километров через десять наткнулся на группу красноармейцев. Причём неожиданно. Вышел на поляну, а с другой её стороны наши бойцы, до отделения. Сборная солянка, потому что петлицы разных родов войск. У троих – пехотные, красные, у двоих – чёрные, с эмблемами связистов, а остальные из БАО, батальона аэродромного обслуживания, у них петлицы голубые. На всех одна винтовка. От неожиданной встречи замерли. Илья среагировал первым. – Я свой, русский. Откуда идём, бойцы? Сразу напряжение спало. На середине поляны сошлись. Старший в отделении из БАО, сержант. – Мы из-под Сморгони выбираемся. Бойцы на лукошко поглядывают. Илья томить не стал. – Чем богаты, тем и рады. Порезал ножом хлеб, сало. Каждому по бутерброду досталось. Как поели, приободрились. Сержант спросил. – Не подскажете, где наши? – В Лепеле, точно, сам видел. Вот по этой дороге, не сворачивая. А где немцев видели? – У Молодечно, восточнее километров десять. Отдохнув, бойцы поднялись. Сержант к Илье подступился. – Оружием, вы смотрю, богаты, не поделитесь? – У вас же трёхлинейка есть! – Антураж. К ней ни одного патрона. Илья достал из набедренного кармана револьвер, протянул сержанту. – В нём всего два патрона, учти. – Спасибо. Сержант «наган» за пояс брезентовый сунул. – Вы не с нами? – К Минску пойду. – Занят он, связисты едва выбраться смогли, – предостерёг сержант. – За совет спасибо, но мне туда. Разошлись. Неизвестно, что сержант об Илье подумал. То ли задание специальное, то ли сдаваться идёт. С войной вся «накипь» голову подняла. Так всегда бывает в тяжёлую годину. Но Илья доволен. Бойцы, которых он встретил, не по хуторам разбежались, лихое время переждать, а к своим идут. Стало быть, присяге и долгу верны. Из таких хорошие вояки получаются. День яркий, солнечный. Никакого компаса не надо, иди за солнцем, получится на запад. К вечеру вышел к пересечению железнодорожной ветки Полоцк – Молодечно – Минск и автомобильной дороги Борисов – Докшицы – Мядель. Залёг на опушке леса понаблюдать. Как автоколонна покажется, будет понятно кто: наши или немцы? Видел он уже немецкие грузовики – большие, тупорылые, почти все крыты брезентом для защиты груза или солдат. Несколько минут на дорогах движения не было, потом показалась колонна автомашин. Точно наши – полуторки, «ЗИСы», все нагружены. Через несколько минут вой моторов, налетели «Юнкерсы». Автоколонна встала, люди из машин бежали в стороны от дороги, укрывались в кювете, канавах, ямках. Пикировщики успели сделать один заход. Появился наш «И-16», прозванный в войсках «Ишачком». Подловил выходящего из пикирования «Юнкерса», подобрался поближе и открыл огонь. Хвостовой стрелок пикировщика попытался отстреливаться, меткой очередью сражён был. «Юнкерс» задымил под восторженные крики людей из автоколонны. Но не вспыхнул, не рухнул, повернул на запад. Остальные пикировщики рассыпались в стороны, спасаясь. Из-за тучи, с высоты, пикировали два «мессера». Видимо, на прикрытии были, пропустили «Ишака», теперь пытались сбить. Наш «И-16» чужих истребителей не видел. Настойчиво атаковал дымящий «Юнкерс», пытаясь добить. Все самолёты скрылись за лесом, стали не видны. Люди вернулись к машинам, автоколонна продолжила путь. Илья перебежал дорогу, углубился в лес. Для себя решил – пойдёт до сумерек, потом спать. Через час стало темнеть. Илья стал подыскивать место, и вдруг голос сверху. – Эй! Илья поднял голову. На дереве висел парашют, под ним на стропах лётчик. – Помоги спуститься, боец! Илья прикидывать стал, как лётчика спустить. Ножом срезал толстую ветку с коротким сучком, вместе с ней полез на дерево. Лезть, держа в одной руке ветку, затруднительно. Сразу выход нашёл – сучком цепляется за вышерастущую ветку, лезет сам, снова перецепляет импровизированный крюк. Забрался выше лётчика, полез к куполу парашюта, стал крюком подтягивать шёлковый купол к себе. Скользкий материал этот шёлк и прочный. Пока удалось купол поближе подтянуть, сам чуть не сорвался с дерева. Высоты Илья с детства побаивался. Затем принялся орудовать ножом, подрезая стропы. Причём не все резал, только с одной стороны. Под весом тела лётчика купол стал съезжать вбок, пилот рывком опустился ниже на добрых пять метров. С каждой минутой видимость хуже, солнце уже наполовину за горизонт ушло, освещает только верхушки деревьев. Ещё две стропы разрезаны и снова рывок пилота вниз. Трещали ветки, сыпались листья. Илья боялся одного – парашют может сорваться с веток и лётчик рухнет на землю. Пилот на уровне десяти метров над землёй – вполне достаточно, чтобы сломать ноги или повредить позвоночник. Действовал осторожно теперь. Перережет стропу, подёргает купол. Вот так, рывками по метру, а то и по половине его, удалось опустить лётчика метров до двух. Пилот сказал. – Я подвесную систему расстегну и спрыгну, ты парашют стяни. Утром немцы с воздуха обнаружат, солдат пришлют, было уже так. И без совета пилота Илья сделал бы так же. Когда в училище были парашютные прыжки в тыл условного противника, инструктор наставлял: – Парашют после приземления обязательно собрать и спрятать. Замотайте в него камни, утопите в реке или болоте, укройте в яме, забросайте листвой или землёй. Для противника обнаруженный парашют – как подарок судьбы. Долго ли прочесать район приземления? Спрятали и быстро уходите. Если случайно парашют обнаружат, поблизости вас быть не должно. Правда, прыжков было всего три. Всё же Илья обучался не в парашютно-десантном училище. А вот с вертолёта высаживался часто, и посадочным способом, и прыжками с малой высоты на висении вертолёта, и на тросе, там, где посадка невозможна, например в гористой местности. Пилот расстегнул ремни, упал на землю, завалился набок, выругался. – Крайний полёт неудачным выдался. В эскадрилье один самолёт оставался, да и тот сбили. Илья с трудом сдёрнул купол с веток. Вдвоём скомкали его, бросили под дерево. Если завтра найдут по великой случайности, оба далеко от места приземления будут. Парашют опасен, когда его купол виден с высоты, как знак, своего рода сигнал. – Давай познакомимся, – шагнул к Илье пилот. – Сержант Деев. – Сержант Сафронов, – назвался чужим именем Илья. У него при себе красноармейская книжка, пусть будет Сафронов. В спецслужбах секретность личных данных на уровне, вбита почти на подсознательном состоянии. А ещё для Ильи было удивительно, что пилот имеет сержантское звание, а не офицерское. Несуразицу позже исправили. А то получалось иной раз, что в бомбардировщиках, где экипаж несколько человек, командир воздушного судна – старшина, а его подчинённый штурман – капитан. – Сафронов, мы где? – Насколько я знаю, немцев здесь нет. – Отлично! К какой-нибудь дороге или селу можешь вывести? – Запросто, но только утром. – Хм, в полку беспокоиться будут. По времени я уже сесть на аэродроме давно должен. – В темноте свои могут подстрелить. – Резонно. Пилот улёгся на свой разодранный парашют, Илья недалеко под сосной. Лётчик утром проснулся мокрый от выпавшей росы, а Илья сухой. Пилот посмотрел на Илью, укорил. – Мог бы подсказать сухое место. – В следующий раз под густой сосной, а лучше – елью, у неё ветви ниже и гуще, даже в дождь сухим остаёшься. – Ладно, не сахарный, не растаю. Веди. Илья повёл его назад, где пересекались автомобильная и железнодорожная ветки. Когда к полудню выбрались, лётчик сразу вышел из леса. Илья дёрнул его за руку. – Куда? Ложись, понаблюдать надо. – Ты же говорил – свои здесь. – Обстановка меняется быстро, тебе ли не знать, летун? – Поторопился, прости. А ты из каких войск? – Инженерные. Видимо, пилот кое-что знал: посмотрел на Илью пристально, но расспрашивать не стал. Перед войной были созданы особые батальоны, фактически для диверсионно-разведывательной деятельности в тылу врага в случае войны. Для маскировки числились за инженерными войсками, петлицы носили соответствующие. На дороге показались машины, скромная автоколонна из четырёх грузовиков. Присмотрелись – наши полуторки, как называли грузовики «ГАЗ-АА», грузоподъёмностью полторы тонны. Немцы использовали наши трофейные «ЗИС-5», ценили их занеприхотливость, хорошую проходимость по скверным дорогам. А вот полуторки немцы не жаловали. Вообще у немцев в армии была техника разных стран: грузовики, легковушки, танки – и чешские и французские, пушки – чешские, у немцев свои были хорошего качества и в достатке. Самолёты только свои, поскольку почти до конца войны превосходили и советские и английские и были вровень по ТТХ с американскими. А с выходом на поля сражений реактивных самолётов никто не мог сравняться с ними в скорости, самом главном качестве истребителя. Однако выпущено их было мало, опытных пилотов не хватало, и большой роли реактивная авиация не сыграла. Разом поднялись, побежали к дороге, чтобы успеть. Встали прямо у проезжей части. Из кабины, с пассажирского сиденья, встала на подножку девушка в военной форме, на рукаве белая повязка с красным крестом. – Раненые у меня, освободите дорогу. Илья к санитарке подошёл. – Лётчика сбитого забрать надо. – Некуда, сунь нос в кузов. Илья заглянул. В кузове не то что сесть, встать негде. Тяжёло раненные лежат, на бинтах кровь запеклась, сидят с ранениями в руки или ноги, в голову. Илья рукой махнул. – Езжайте. Колонна тронулась, оба посреди дороги стоять остались. Грузовики ещё скрыться не успели, как налетели «мессеры». Колонну расстреливали из пушек и пулемётов, сделав несколько заходов. Пилот смотрел, сжав кулаки. – Да что же это творится? Видели же, что раненые. – Им всё равно, доложат в штабе, что автоколонну разгромили. Показался мотоцикл-одиночка, у бойцов остановился по взмаху руки. – Земляк, куда едешь? – В Плещеницы. – Подбрось до любого города, позарез нужно. – Садись, только держись крепче. Только лётчик уселся сзади водителя, мотоцикл рванул. Илья снова остался один. Некоторое время шёл по дороге, но не на восток, а на юго-запад. Навстречу прополз тягач «Комсомолец», волочивший за собой танк БТ с пробоинами в башне. Илья проводил танк взглядом. Зримое подтверждение ошибочности военной доктрины. До войны считалось, что танк должен быть быстроходным для совершения прорывов и рейдов по тылам врага. А сейчас немцы совершают эти рейды по нашим тылам. Хорошо, нашлись здравомыслящие конструкторы. На Харьковском танковом заводе – Морозов и Кошкин, создавшие отличный средний танк Т-34, и Котин, сконструировавший тяжёлый КВ в Ленинграде и выпускавшийся на Кировском заводе, бывшем Путиловском. У обоих хорошая броня, только пушка у КВ слабовата для тяжёлого танка. А ведь предлагал конструктор пушек Грабин для КВ свою пушку. Местничество подвело: на КВ изначально поставили Л-10 конструктора Махонина, ленинградца. Пушка обладала дефектом, в процессе производства пришлось её срочно менять на Ф-32 Грабина. Мимо Ильи проследовала колонна грузовиков, в кузовах – беженцы. Женщины, дети, старики. Пожалуй, пора убираться с дороги. Мало того, что пыльно, так ещё и под обстрел попасть можно. Самолёты противника не всегда разглядеть успеваешь, скорости высоки, да ещё у немецких лётчиков привычка – заходить в атаку со стороны солнца, когда их не увидишь. Сориентировался по карте, совсем рядом грунтовка на село Мамоны. Туда и свернул. Судя по карте, за селом лесной массив тянется до Ошмян. Перед селом осмотрелся, противника не обнаружил, вошёл. Постучался в первую же избу, попросил поесть. Дело к вечеру, а у него хлебной крошки во рту не было. Вышла средних лет бабёнка, пригласила в избу. Поставила без просьб на стол варёной картошки, редиски, хлеба. Пока Илья ел, стояла в стороне и смотрела жалостливо. Насытившись, Илья поблагодарил. Набравшись смелости, спросил – не найдётся ли бритва. Пять дней не брился, щетина отросла чёрная, вид неопрятный, а он привык держать себя в форме. – Есть, от мужа осталась. – Муж-то где? – На третий день с начала войны призвали. – Солдатка, значит. Женщина принесла бритву опасную, помазок, малюсенький кусок мыльца. До сего дня Илья брился станком, опасная бритва непривычна. Длинная, с ручкой, острая. Но бреет чисто. Правда, немного порезался. Зато почувствовал себя человеком. Ещё бы помыться, но для этого баню топить надо, что долго. – Спасибо, хозяюшка. Желаю, чтобы мужа встретила с победой. Ребятишки есть ли? – Не дал Господь! А ты заходи, если недалеко будешь. Меня Полиной звать. – Может, и свидимся. Прошёл пару километров, в лесу остановился на ночёвку. Обустроив лёжку под елью, поблагодарил мысленно случай, что в Белоруссии оказался. Лесной край во время войны стал партизанским. Ситуация в этом плане на Украине хуже: в центральной и восточной её части лесов нет, перелески да ветрозащитные полосы, укрыться негде. Только на западе бывшей республики густые леса, но и там партизан не было из-за действий националистов. Хотя самый известный партизанский отряд – Ковпака – появился и активно действовал там. Пока лежал на подстилке из хвои, припоминал историю. Кстати, какое сегодня число? Вроде 29, а может и 30 июня. Точно помнил, что 29 вышло постановление об образовании партизанского движения на временно оккупированных территориях.Глава 3 «Бои местного значения»
Утром проснулся от прохлады. Солнце уже поднялось, а в лесу влажно из-за тумана. Одно радует – самолёты не летают. Сделал лёгкую физзарядку – приседания, отжимания, махи руками и ногами. Надо бы ручей найти или речку, умыться, попить воды. Через сотню метров вышел к просеке. Посередине её столбы, идёт телефонная линия. Остановился осмотреться, это уже в привычку вошло. Слева показались две фигуры. Когда приблизились, увидел форму на них красноармейскую. Хотел выйти, да повременил. У бойцов через плечо сумки, такие носят связисты, у одного карабин за спиной, у другого револьвер в кобуре. Чего им здесь делать? Или обрыв проводов ищут? Бойцы дошли до столба, остановились. Первый сумку на землю аккуратно положил, снял ремень поясной, а дальше непонятное. Передвинув пряжку, удлинил ремень, опоясал столб и себя. Илья в удивлении. Не видел он таких «хитрых» ремней в армии. Боец на столб полез, причём не так, как это делают на Руси. Во время гуляний на Масленицу есть такая забава. Наверху ошкуренного бревна, врытого в землю, вешают ценный приз. Кто из желающих сможет влезть и достать, тому и приз. Взбирались парни, охватив столб ногами и руками. А у бойцов-связистов для подъёма на столбы «кошки» есть, которые на ноги одевают. Этот же странно взбирался. Откинется спиной на ремень, как на опору, ноги выше передвинет, вроде и немного, на двадцать-тридцать сантиметров. Да так ловко получается! Видел нечто похожее Илья по телевизору. Так негры взбираются на пальмы сбрасывать кокосы. Взобравшись наверх, боец откинулся на ремне, достав из кармана складной нож, зачистил провода от изоляции. Затем подключился к ним зажимами-крокодилами и одел наушники. Илья выжидал. Действия связистов показались странными. Пять минут прошло, десять. Связист на столбе сдвинул рукой в сторону один наушник, сказал тому, что внизу стоял: – Телефонирен! Так это же на немецком, а форма наша. Диверсанты! Прослушивают переговоры. Раций в войсках мало катастрофически, переговоры военных и гражданских руководителей велись по телефону. Шифраторов-дешифраторов не существовало, но сам разговор пытались как-то превратить в безобидный. Вроде: «седьмой, в квадрате 14–27 положение угрожающее. Прошу подмоги, хотя бы две-три коробочки». Под коробочками понимали танки. Но немцы о подобных ухищрениях знали. Илья после словечка связиста сразу решил убить обоих. Одного сразу, а второго допросить по возможности. Выцелил того, что на земле, дал короткую очередь. Боец упал, а Илья к столбу помчался, автомат вскинул, приказал. – Спускайся! Попробуешь оружие достать, застрелю, как твоего камрада. Так и будешь висеть на столбе до конца войны. Связисту на столбе укрыться негде, ноги в опоре задействованы и весь на виду. Полезь он в кобуру, Илья выстрелит не задумываясь. И промахнуться только слепой сможет. Связист провода отцепил, стал медленно спускаться на землю, а сам по сторонам поглядывает. Не товарищей ли своих ожидает увидеть? Как только лжесвязист опустился, Илья револьвер из его кобуры вытащил, нож из кармана, обыскал. – Что на столбе делал? – Неисправность искал, пропала связь. Я свой, можете посмотреть документы, они в левом нагрудном кармане. – Сумку свою подбери и иди к лесу. Когда лжесвязист повернулся спиной, сделал пару шагов, Илья стащил карабин с плеча убитого. Негоже оружию валяться. В лесу Илья приказал – стой! Связист исполнил, а сам голову поворачивает. – Стой прямо, а то башку прострелю! Лжесвязист говорил с ним у столба по-русски чисто, пожалуй – академически чисто. У рядового бойца такого разговора, как у философа, не будет. Ударения в словах чёткие, все буквы проговорены чисто. Хорошо говорит, но русский этому типу не родной. Если бы не слышал от связиста слово на немецком, подумал бы – свой. – Два шага вперёд и встань на колени. Связист исполнил. Илья сумку осмотрел. Всё как в сумке настоящего связиста – пассатижи, кусачки, куски телефонного провода с крокодилами на концах, моток чёрной изоленты. Вытряхнул всё на землю, начал ощупывать брезентовые стенки сумки. Вроде что-то есть. Ничтоже сумняшеся, достал складень из кармана, который у связиста отобрал, вспорол брезент. Какая-то бумага. Развернул – текст на немецком. А прочитать не может! Досадно до зубовного скрежета. Но всё же бумага косвенно подтверждает – немец перед ним. Илья пнул связиста по рёбрам. – Отвечай, сука! Из какого подразделения? – Инженерно-сапёрный батальон, отделение связи. – Ещё один не правильный ответ и я тебе прострелю башку! – пригрозил Илья. – Я правду говорю! Батальон немецкий, диверсионно-разведывательный. Все военнослужащие хорошо владеют русским языком. Тьфу! Илья подумал, что немец легенду излагает. – С каким заданием заброшен? – Рвать линии связи, подслушивать телефонные переговоры. – Ну, подслушаешь, дальше что? Разведчик без связи – пустое место, ноль. Илья немцу не верил, уж очень быстро он поплыл, начал рассказывать. А жёсткого допроса, с членовредительством, не было. Немца щадить он не собирался. Немец – враг, непрошеным гостем пришёл. Кроме того, сдать его в лагерь для военнопленных не было никакой возможности, поскольку лагерей таких на советской территории не было. Немцы создать успели, поскольку пленили десятки тысяч военнослужащих Красной Армии. Политруков и евреев расстреливали сразу. У политработников на левом рукаве пришита красная суконная звезда. Хоть спори её, а след останется. А силу на допросе и применять не пришлось. Сослуживец немца был убит и лжесвязист добровольными показаниями старался заслужить право на жизнь. – Есть связь, – признал немец. – В деревне Марково, семь километров отсюда, есть наш радист. Заброшено несколько групп, каждая в случае получения важной информации обязана сообщить радисту, а он в штаб. Илья сообразил сразу. Сообщения шифроваться должны. Редко бывает, что радист и шифровальщик одно лицо. – Радист один или шифровальщик есть? – Есть. – Как их найти? – В здании сельсовета. Советский-то председатель сбежал. – Транспорт есть? – Грузовик крытый, «ЗИС-5». Все в красноармейской форме. Жители деревни думают, что мы русские, даже поесть приносят. Немец не сдержал ухмылки. – Что-то вас слишком много для порчи линий связи. Что ещё в задании? Немец помедлил и тут же получил удар носком берца по позвоночнику, между лопаток. Удар сильный, болезненный. Немец не смог сдержать стона. – Взорвать железнодорожный разъезд Тюрли, который южнее Молодечно, надо. Илья свою карту открыл, нашёл на ней разъезд с таким названием. Ого! Взорвав станционные пути, а скорее всего – стрелочные переводы, можно парализовать железнодорожное движение на пересекающихся ветках Минск – Вильнюс и Витебск – Лида – Свислочь. Тогда у Красной армии и Советской власти будут проблемы с эвакуацией по железной дороге предприятий и подвозу техники и боеприпасов. Удар просчитанный, точный. И наверняка разъезд плохо охраняется или не охраняется совсем. – Когда, сколько человек задействованы, где взрывчатку брать будете? – Подрывников двое, опытные специалисты. Взрывчатку привезли на грузовике. – Как выглядят подрывники? – В форме НКВД, таких проверить побоятся. Один лейтенант, второй рядовой, у рядового «ППШ». Ух ты! Их и в РККА мало! – Когда намечен взрыв? – При получении сигнала по рации. – Только не понял я что-то. Зачем рвать, если немцы собираются вскоре занять эту территорию? – Ваша железнодорожная колея всё равно не подойдёт, она шире. Переделывать придётся. Да, всё верно, просчитано, немцы педанты. – Ещё что сказать хочешь? – Всё сказал. Илья выстрелил ему в голову, немец упал. Надо бы прощупать эту деревушку. Немцы, изображавшие связистов, наверняка к вечеру должны были вернуться в группу. Если не придут, это повод для тревоги, группа снимется с места, и ищи-свищи её потом. Илья почувствовал некоторое возбуждение, азарт. Начиналась знакомая работа. Хоть и не террористы эта группа, а диверсанты, обучены лучше, тем хуже для них. Минус два из группы, уже хорошо, а ведь парни обученные, не чета нашим призывникам, у которых в красноармейской книжке запись «годен к строевой, не обучен». Не обучен, стало быть – воинской специальности нет, тому один путь – учебная рота и маршевый батальон, в пехоту. Илья вернулся к убитому у столба. Обыскал его, и не зря. В нагрудном кармане компас обнаружил, с откидной крышечкой и визиром, с ремешком для ношения на руке. Сразу на правую руку себе нацепил, на левой – свои часы, механика с автоподзаводом. Определился с направлением, направился к цели. Полтора часа ходу, и он у деревни. Всё так, как описал немец. У избы грузовик крытый стоит, рядом с крыльцом висит на флагштоке советский красный флаг, болтается на ветру. Илья понаблюдал четверть часа. Один раз из избы вышел красноармеец, залез в кузов, вернулся в избу с вещмешком. Наверное – жратву понёс. Со стороны посмотреть – ничего необычного. Стал обдумывать план. Сейчас главное – узнать, сколько человек в избе, потому как стрелять нежелательно, селяне могут всполошиться. А время поджимало. К вечеру парочки лжесвязистов или подрывников могут вернуться на базу, к сельсовету. Одному, даже из автомата, перестрелять подготовленных диверсантов сложно, а скорее всего, невозможно. Кто-то успеет применить своё оружие. Зайти, не таясь, в избу и потребовать документы для проверки? Можно схлопотать пулю. Был бы помощник расторопный, а то он один. Стало темнеть. В окне сельсовета появился свет, не электрический, колеблющийся, от свечи или керосиновой лампы. Наверняка такие в сельсовете были. Когда стемнело, Илья перебежал к грузовику, залез в кузов. Темно, как в пещере. Начал руками ощупывать. В передней части кузова нащупал несколько вещмешков. В одном – банки, консервы. В двух других продолговатые бруски. Тол! Не соврал немец про взрывчатку. Только диверсионная группа не использовала его ещё, ждала сигнала. Подрывники наверняка на рекогносцировку ушли. Надо определить места закладки взрывчатки, чтобы нанести максимальный ущерб. Илья подобрался к задней стенке кузова, собираясь покинуть машину. Послышались шаги. Илья вытащил нож, прижался к борту. Человек ухватился за борт, подтянулся, подпрыгнул. Момента лучше не будет. Илья ударил противника ножом в лицо. Нож вошёл по самую рукоять в глазницу, кисть Ильи обильно оросила чужая кровь. Немец без звука рухнул ничком на пол кузова, только ноги ниже колен остались снаружи. Илья ухватился за ворот гимнастёрки, оттащил тело к переднему борту. Кто это? Подрывник, вернувшийся с разъезда? Тогда врагов в избе трое. А если шифровальщик или радист, тогда в сельсовете один. Разница существенная. Поколебавшись, выбрался из машины, подкрался к избе, прилип к окну. Осторожно, только одним глазом, осмотрел. На столе свеча и в комнате никого. Куда делся второй? Ступая беззвучно, подошёл к двери. В этот момент она распахнулась, на крыльцо вышел человек в военной форме. Илью он видеть не мог, он оказался за дверью. – Лентяй! – пробормотал человек. – Вернёмся, напишу докладную. И мужчина сделал шаг вперёд. Видимо, почувствовал за стеной чужого, а может – унюхал, кто знает? Начал поворачиваться, Илья понял – медлить нельзя, ударил ножом в правый бок, в печень, выбора не было. Тут же ножом сверху, в подключичную ямку. Не совсем то, смертельный удар наносится слева, но враг стоял к нему правой стороной. И всё равно удачно вышло, диверсант упал, захрипел, и Илья добил его ударом в сердце. Нож убрал в ножны, вытащил из кобуры пистолет, неслышно ступая, вошёл в избу. В коридоре полоса света из приоткрытой двери. Осмотрел – никого нет. Открыл дверь – комната пуста. Подхватил убитого за ноги, втащил в коридор, бросил. Затем прикрыл наружную дверь на засов, кинулся в комнату. Надо осмотреть. В углу, на табуретке, стояла, попискивая, рация. Сначала решил разбить. Руку протянул, а из наушника знакомый голос Левитана. – Говорит Москва. Сегодня, 29 июня, наши войска продолжали упорные бои … Илья не дослушал, выключил рацию. Нет, разбивать он её не будет. Рация батарейного питания, поработает какое-то время на приём. Выключил её, под табуреткой валялся вещмешок. Уложил туда рацию, а к ней отдельно ещё блок питания. Быстро обшарил комнату, обнаружил наполовину исписанный карандашом блокнот. Группы цифр, наверняка шифрованная радиограмма. На столе бутылка водки початая. Сделал крупный глоток. Водка тёплая, противная и закуски никакой. Обыскал убитого. Командирская книжка, выпачканная кровью, расчёска, толстая пачка советских денег. Забрав рацию, задул свечу, приоткрыл дверь на улицу, прислушался. Тихо. Рацию в кабину уложил, на сиденье, потом перебрался на место водителя. Ключ торчал в замке зажигания. Впрочем, замок примитивен, можно провернуть отвёрткой, концом ножа. Завёл мотор, вытянул на себя включатель фар. Они уже по-фронтовому в чехлах с узкой прорезью, видимость на двадцать метров и пучок света тусклый. Угнать грузовик мысль пришла в последний момент, когда на крыльце с рацией стоял. Не тащить же на себе тяжёлую рацию и блок питания. А ещё не хотелось бросать «сидор» с консервами. На малом газу, на второй передаче, въехал в лес по тропинке. Селяне её использовали для походов за дровами, грибами, ягодами. Тележка селянина проезжала бы легко, а грузовик протискивался, ломая ветки. Потом тропинка вывела к просеке. Проехал по ней километров пять – семь, загнал грузовик в чащу, чтобы с просеки видно не было и сверху, с самолёта. Взяв в руку пистолет, откинулся на спинку сиденья. Неудобно: сидение просиженное, пружины выпирают. Как на таком сиденье водители большие расстояния проезжали? Или изменила его прежняя жизнь? Вздремнул до рассвета, часика три получилось. Не полноценный сон, но отдых взбодрил. Забросив провод антенны на ветку, включил рацию. Зашипело, затрещало, в эфире помехи. Ровно в шесть утра сообщение Совинформбюро. Илья жадно слушал новости. Хотя бы узнать о линии фронта. Но известия были расплывчатые. Опять говорили про упорные бои. Единственно, что уяснил, в Белоруссии бои велись на Слуцком направлении. О Минске, Молодечно, Борисове – ни слова. Но слышать советского диктора было приятно. Сразу училище своё вспомнил, сослуживцев по отряду. Эх, сюда бы весь отряд, задали фашистам перцу! Но, увы, действительность не радовала. Забрался в кузов, вытащил на природу рюкзак с провизией. О! Богато снабдили диверсантов харчами! Причём все советского производства, видимо – захвачено на продскладах. Тушёнка, каша с тушёнкой, частики в томате, сухари в вощёной бумаге. Случись проверка на дороге – ничего подозрительного. А как же взрывчатка? Илья полез в кузов, развязал горловину сидора. Точно, тротил в брикетах и тоже отечественного производства. Хорошо подготовились фрицы! Полдня просидел в машине, отдыхал. Слушал рацию, ел консервы. С тяжким вздохом покинул грузовик. На своей карте карандашом метку оставил в виде точки. Будет туго – можно вернуться. Кто найдёт грузовик в глухомани? Только если случайно. Двигался не по просеке, а сбоку её, между деревьями. Вроде не намечал себе цели, а вышел к разъезду Тюрли. Ошибиться никак нельзя, поскольку на здании маленького вокзала надпись есть. Илья за деревьями сидел, между ним и перроном и вокзалом станционные пути. Слева и справа на удалении пятьсот метров стрелки и будки стрелочников. По рельсам туда-сюда мельтешит маневровый паровоз, довольно кургузого вида, без тендера, толкает вагоны. На платформах несколько подбитых танков стоят, а ещё укрытые брезентом станки и оборудование эвакуируемых заводов. А рядом со станками люди в рабочей одежде, тоже в тыл страны выезжают. Невелик разъезд, а народу много, пожалуй – в мирное время такого людского наплыва не было. На станционные пути вкатился со стороны Витебска эшелон. За паровозом теплушки, на стенке которых надпись «Восемь лошадей или сорок человек». Теплушки небольшие, двухосные. Илья таких раньше не видел никогда. Эшелон встал, из него высыпали люди, бросились к станционному зданию за кипятком. У всех в руках ёмкости – чайники, молочные бидоны, железные кружки. На левой торцевой стене вокзала два крана – с холодной и горячей водой. Паровоз же заправлялся из огромной колонки: вода мощной струёй текла в цистерну тендера. Десяток минут, и паровоз, набрав воды, дал гудок к отправлению. Кто успел набрать воды, а кто и нет, все кинулись к теплушкам. Поезд ушёл, перестал заслонять перрон. Илья на дерево взобрался, невысоко, метра на три, на нижнюю, самую мощную ветку. Отсюда видимость лучше. А высматривал он диверсантов, переодетых сотрудниками НКВД. Двое их должно быть. Нет искомых фигурантов на перроне, вообще мужчин в военной форме единицы. Или они в здании вокзала? Решил повременить. Ему на вокзал нежелательно. Если диверсанты там, «срисуют» его. А ещё может быть милиционер, который попросит документы. Светиться не хотелось. И всё же он увидел тех, кого высматривал. От будки стрелочника шли к вокзалу двое. По описанию убитого диверсанта – именно те. Один в фуражке с васильковым околышем, второй на голове пилотку имел, на плече ППШ. Сведения скудные, но других нет. Сотрудники НКВД на перрон поднялись, стали проверять документы у немногочисленных военнослужащих. Гражданских не замечали. Мысль мелькнула у Ильи. Не просматривают ли воинские документы, чтобы определить, есть ли секретные знаки? С началом войны в командировочных предписаниях, вещевых, денежных и продовольственных аттестатах ещё при печати в типографии наносились едва заметные изменения – то точку не напечатают в конце предложения, то вместо мягкого знака – твёрдый, вроде опечатка. Кому надо – сотрудникам НКВД, войскам по охране тыла, военной контрразведке – эти изменения были известны, доводились до заинтересованных лиц оперативно. С января 1943 года появился знаменитый «Смерш», который тоже имел свои ухищрения. Поскольку Илья служил в силовом подразделении, вступал в боестолкновения с террористами. Злые, жестокие, хитрые, но подготовка хромает. Немцы же к обучению своих подразделений подходили тщательно, готовили долго. Это касалось всех родов войск. У нас во время войны лётчик-истребитель имел к моменту выпуска 20–30 часов самостоятельного полёта, а у немцев – 300! Разница существенная. Так же у танкистов, артиллеристов. Поэтому обоих диверсантов в форме НКВД Илья лёгкой добычей не считал. И ещё беспокоило – почему они на разъезде? Если бы на ночь возвращались на временную базу, в сельсовет села Марково, насторожились, а то и вовсе отказались от подрыва на разъезде. Камрады убиты, рации нет, грузовик с взрывчаткой исчез. А эти преспокойно на разъезде разгуливают. Ночевали здесь и не в курсе происшедших с группой событий? Диверсанты по перрону перемещались, Илья сожалел, что нет бинокля. Видел полевой восьмикратный в разгромленной автомашине, да не взял. Подумал – к чему лишняя тяжесть? А теперь бы пригодился, да разве всё предусмотришь? Ближе к вечеру, по часам Ильи в семнадцать, диверсанты перешли рельсы, прошли в полусотне метров от чекиста, оглянулись несколько раз и в лес. Всё же не настоящие это сотрудники. До этого момента червячок сомнений у Ильи был. Илья с дерева слез, отпустил диверсантов подальше, стал преследовать. Не приближался, прижимаясь к деревьям, перебегал. На диверсантов не смотрел. Многие люди взгляд в спину чувствуют, не хотелось ему насторожить врагов. Диверсанты шли ходко. Когда километра три было пройдено, Илья стал сокращать дистанцию. До разъезда далеко, до деревни тоже, выстрелов никто не услышит. Драться в рукопашную смешно: их двое, наверняка ножи есть. Только стрелять, подобравшись поближе, чтобы наверняка. До чужаков полтораста метров. Один из диверсантов что-то почувствовал, обернулся, осмотрел внимательно лес, да не увидел ничего. А Илья броском разрыв сократил, уже семьдесят метров. Надёжное поражение из МР 38/40 метров с пятидесяти. Собственно, МР 38/40 не автомат, а пистолет-пулемёт. Ключевое слово пистолет, поскольку огонь ведётся пистолетными патронами, от Борхард – Люгера, начальная скорость пули невелика. Дальше ста метров огонь вести – только боезапас попусту тратить. Илья ступал осторожно, перекатывал ступню с каблука на носок. Быстро и тихо одновременно идти утомительно. Всё, пора стрелять. Уложил для устойчивости ствол автомата на сучок, прицелился, дал короткую очередь, оба диверсанта упали. Илья, держа оружие наготове, помчался к ним, причём зигзагом. И когда уже недалеко был, раздался выстрел. Илья упал. Если один ранен, будет отстреливаться. Ползком крюк сделал. И один и другой недвижны. Илья встал, палец на спусковом крючке, подошёл. Командира он убил в спину, чётко видны два пулевых отверстия на гимнастёрке. А второго ранило в плечо, и он застрелился. В руке советский «ТТ», полчерепа пулей снесено. Наверное, думал – настоящее НКВД за ними следило и стреляло, боялся в плен попасть. Страшилки про эту структуру ходили серьёзные. Илья обыскал командира. Может, он и не главный, но фуражка на нём была. Осмотрел фуражку изнутри, карманы. Удостоверение от настоящего не отличишь. Фото, печать, подписи. Не побрезговал стянуть хромовые сапоги, вытащил подкладку, ничего предосудительного. У второго при тщательном досмотре обнаружил на папиросной пачке карандашные чёрточки, как зарубки на прикладе снайперской винтовки. Поезда считали или другое что-то? Было желание забрать автомат. Всё же «ППШ» обладает втрое большей дальностью эффективного огня, поскольку патрон «маузера», который в «ППШ» использовался, мощнее «парабеллумного». Подумав, отказался. Диск с патронами в автомате, ещё один в чехле у убитого на поясе. А где потом патроны брать? Трофейное оружие чем удобно? У врага боеприпасы забирать можно. Отошёл немного. О! Места-то знакомые. Где-то здесь грузовик с рацией и харчами. Вернулся к убитым. Поочерёдно затащил их в кусты малинника и бросил, а «ППШ» забрал. Жалко бросать, неплохое оружие. Его можно в кабине грузовика оставить, под дождь не попадёт, ещё верную службу сослужит. Грузовик притягивал как магнитом. Вскрыв банку тушёнки, начал есть мясо ножом, включил рацию на приём. «…Продолжались бои местного значения. Письма с фронта…» – продолжил диктор. Илья на часы посмотрел, рацию выключил. По московскому времени восемнадцать, вроде Белоруссия по другому времени живёт, на час вперёд. Но это сейчас, а как во время войны? Илья точно не знал, решил часы не переводить. В конце концов вся немецкая армия, хоть в СССР, хоть в Польше или Франции, живёт по берлинскому времени. И воевать это обстоятельство вермахту не мешает. Похоже, грузовик удобно иметь базой. И запасы провизии есть, недели на две, а то и три хватит, запасли-то для шестерых диверсантов, если не больше, вопрос только, на сколько дней рассчитывали? До подрыва разъезда? Номер не прошёл, так немцы могут забросить другую группу. Даже слово забросить не совсем верное. Единой линии фронта нет, авиаразведкой выяснили, где наши соединения оборону держат, да просочились по грунтовым, глухим дорогам. И рация в машине есть, а если дождь случится – укрытие. Летом долгих, затяжных дождей не бывает, не осень. Единственное но – наткнуться на грузовик любой может. По лесам кто только сейчас не шастает. Диверсанты, наши окруженцы, пробирающиеся к своим, местные жители в поисках грибов, ягод, сбора дров. Есть и печь топить зимой надо. Тем более из истории Илья знал, что предстоящая зима суровой будет, в Подмосковье не один день морозы за сорок градусов будут, да снега выпадут ранние и обильные. Но о зиме думать не хотелось. Без тёплого укрытия загнётся, грузовик не спасёт. К вечеру на юго-западе громыхать сильно стало. Сначала подумал – гроза надвигается. Так ветер в другую сторону дует и небо безоблачное. Только потом догадался – артиллерия лупит. Хоть и военный человек, а канонаду множества пушек слышал впервые. Его служба была – тихо и незаметно подобраться к месту, где укрываются террористы, бандиты. Там пушки не нужны. Посмеялся над собой, съел сухарь. Вполне съедобно, хотя хрустит так, что за кабиной звук наверняка слышен. А ещё за зубы боязно. То ли сухари хрустят, то ли зубы крошатся. А стоматолога днём с огнём сейчас не сыщешь. Вздремнул, откинув голову на заднюю стенку кабины. Проснулся, посмотрел на часы. Сводку Совинформбюро проспал, они шли в начале каждого часа. Переночевав, отправился в сторону Олехновичей. Через посёлок железная дорога проходила, параллельно ей дорога шла. Поглядеть надо, наши там или немцы. Пару часов хода, и вышел точно к посёлку. Всё же компас и карта в незнакомой местности вещи необходимые, кто ими пользоваться умеет. Залёг на опушке. Через несколько минут на дороге колонна показалась. Когда техника приблизилась, разглядел во главе полугусеничный транспортёр, за ним здоровенные грузовики, как позже узнал – «Опель Блитц», самые распространённые в вермахте. Колонну замыкал танк Т-III. В начале войны его к средним причисляли, хотя позже средним стали считать Т-IV, а затем и «Пантеру». С каждой моделью танка они становились крупнее и пушка солиднее. От вида чёрно-белых крестов кулаки непроизвольно сжимались. Чтобы враг вот так, как по своей земле, спокойно катил? Да не бывать такому. Растерянна наша армия, нового вооружения и техники не хватает, боевого опыта нет, командиры без указания сверху боятся проявить инициативу. Но пройдёт всё, армия воевать научится, тыл новую технику поставит. Будет ещё праздник на нашей улице. Только колонна скрылась, как в той стороне – два пушечных выстрела, пулемётная пальба, чёрный дым поднялся. Чёрный дым горящая техника даёт, горящие избы дым серый дают. Значит, на наших немцы натолкнулись. Гордость за своих появилась. Не все сбежали, кто-то насмерть стоит. По плану «Барбаросса» немцы к осени Москву взять должны были стремительным броском. А не вышло, завязли в больших и малых боях, технику терять стали, живую силу и в Подмосковье силу свою уже растеряли. Нападать на колонну – себе дороже. Но важное для себя обстоятельство получил – немцы уже здесь, он в чужом тылу и пора действовать. От дороги не уходил. Важно было узнать, какими силами враг наступает. Через полчаса прошёл полк самоходок. В Красной армии в начале войны самоходных артиллерийских установок почти не было, военное руководство их считало «недотанками» и даже писали в реляциях, когда захватывали немецкие STuG III – «танк без башни». В нашей армии САУ числились за артиллерией, а в немецкой относились к танковым частям. Самоходки в производстве дешевле танков и, хотя построены на танковой базе, вооружение несли более мощное, чем у донора. У немецкой пехоты САУ пользовались авторитетом, и ни одна атака пехоты не обходилась без участия самоходок. Илья смотрел на проползающие по дороге самоходки, жалея, что нет гранатомёта. Только улеглась пыль от бронетехники, показалась пехота, да не пешком, а на велосипедах. Для Ильи удивительно: такого вида транспорта в РККА не использовали. На велосипедных багажниках сумки приторочены, у всех солдат карабины Маузера. Почему-то считалось, что немцы сплошь имели автоматы. Дорога не простаивала. Колонны техники шли одна за одной. Мощь большая, и много сил придётся потратить, чтобы превратить всё, что громыхало, ревело моторами в груду разбитого и оплавленного железа. Смотрел Илья и прикидывал – как нанести урон побольше, почувствительней. Вспомнился груз взрывчатки в грузовике. Закопать мину на дороге? Но в вещмешках – тол, нет взрывателей, причём нужны нажимного действия, чтобы взрыв произошёл под машиной или танком. За неимением гербовой бумаги можно писать на простой. Нет взрывателей, вполне реально взорвать мост. И техника пострадает, и мост восстановить сложно и долго. Измыслив способ, воспрял духом. Вернулся к грузовику, в первую очередь подкрепился консервами и сухарями, потом забрался в кабину, развернул карту. Начал искать подходящие цели. Мосты маленькие отбрасывал, как цели второстепенные. Есть цель! И не очень далеко, под Вилейкой, где через реку Вилия соседствуют два моста – автомобильный и железнодорожный. К тому же идти всего километров семьдесят, два дня пути. Туда – с грузом, обратно налегке. А вместо запалов использовать гранаты. Только у них запал горит три с половиной-четыре секунды, не успеешь убежать, сам под осколки или взрывную волну попадёшь. Само собой, взрывать надо, когда вражеская техника на мосту. Стал размышлять, как взрыв учинить и самому в живых остаться? Те места лесистые, есть где спрятаться, в деревни заходить не будет. О! Длинная верёвка или бечёвка нужна! Да только в магазине её не купишь, закрыты-разграблены магазины. Решил грузовик обыскать. Если есть взрывчатка, где-то должны быть взрыватели. Немцы этот момент упустить не должны. Убитых им диверсантов обыскивал, взрывателей при них не было, стало быть – в грузовике быть должны. Как правило – отдельно от взрывчатки. Тротил можно бросать, ронять, строгать ножом и топить им печь, взрыва не будет. А взрыватели – устройства нежные, боятся всего – удара, нагрева. Сам взрыватель невелик, при взрыве может пальцы оторвать, если в руке держишь. Но если рядом с взрывателем взрывчатое вещество – тол, аммонал или нечто подобное, быть беде – сдетонирует и мало не покажется. Для начала все вещмешки ещё раз осмотрел, нет взрывателей. Остались в избе, откуда он рацию забрал? Вероятно, но сомнительно. Кабину стал исследовать. В бардачке промасленная тряпка, две свечи зажигания, колпачок к ним. Вроде и мест, где что-то спрятать можно, – нет. Попробовал сиденье снять, получилось. Да здесь целый Клондайк! Домкрат, баллонный ключ, монтировки, гаечные ключи. Но искомых предметов нет. Забежал с другой стороны машины, рацию с сиденья переставил на пол, сиденье снял. Латаная камера, жестяная банка с маслом. Рядом тряпичный свёрток. Развернул – а там запасные лампочки для фар. Запасливый водитель был или, как тогда называли, «шофёр». На дне короба свёрнутая старая гимнастёрка. Видимо, водитель использовал её при ремонте. Уже теряя надежду, взял в руки, развернул. Опа! Два новеньких взрывателя, оба химического действия. Прежде чем взрыватель в тротиловую шашку вставить, надо его активизировать, сдавив тонкий корпус пассатижами, даже раздавив ногой. Внутри стеклянная ампула с кислотой. Разъест она тонкую мембрану и как…! Такие взрыватели подобны взрывателю с часовым механизмом. Но «часовики» можно установить на определённое время, обычно от нескольких минут до нескольких часов. Химические всегда рвутся через установленное заводом время, которое обозначается на корпусе. Илья стал разглядывать серебристые цилиндры. Надпись на немецком есть, а время? Покрутил в руке, на торце цифры увидел – десять. Сейчас такие взрыватели не применяют, но принцип их действия он изучал, даже видел, но отечественного производства. Ура! И верёвка теперь не нужна, и лимонки в целости останутся. Вот теперь он готов! Собрал два вещмешка. В одном – половина тротила, в другом сидоре харчи из расчёта на шесть суток. Рацию потом послушал. «На украинском направлении идут тяжёлые бои в районе Киева …» Про Белоруссию ни слова, как будто и боёв здесь нет. Или в другие часы были другие тексты, где Белоруссия упоминалась? Выспавшись, поел, в нагрудный карман взрыватель уложил, в карман брюк пассатижи из водительского инструмента. На шее автомат, на каждом плече по сидору. И отправился на свою первую акцию. Путь по карте ещё вчера изучил. Западнее Молодечно, через Мороськи, потом всё время лесом, благо компас есть, от Моросек пятьдесят градусов на северо-восток. Шагал быстро, если опасался кого-то встретить, так окруженцев. На Илье форма непонятная, оружие немецкое, в сидоре взрывчатка, причём немецкого производства. Шлёпнут как пить дать. Деревни обходил стороной, ночью в лесу заночевал. С непривычки устал – давно таких длинных переходов не делал. К исходу второго дня вышел к цели. Вот они, мосты – шоссейный на быках бетонных, железнодорожный металлический. По железной дороге движения нет. Оно понятно: немцы колею перешить не успели, чтобы свои паровозы и вагоны гнать. Зато по шоссе и мосту движение оживлённое. Илья до самой темноты наблюдал. Главное, что его интересовало – есть ли охрана? Была – с каждой стороны по солдату, явно не строевики, один в очках, другой в возрасте, с пивным животом. Спать в лес ушёл. В ноль часов проснулся. У многих мужчин существуют биологические часы. Дал себе команду проснуться в полночь и проснулся, с погрешностью в несколько минут. Задача была – подобраться незаметно, заложить под опору, да повыше, взрывчатку. Судя по количеству шашек, а в каждой двести грамм, у него в сидоре двенадцать кило, мост подорвать хватит. Сидор с провизией и автомат оставил на лёжке. Лишь бы найти её потом в темноте. Сначала шёл на звук, по шоссе ночью техника шла. Не опасаясь – шагов за шумом не слышно, да и видимости в темноте никакой, на машинах немецких фары синим светом светят, да и то через щёлки. Только вышел неточно, пришлось метров сто вдоль шоссе идти. Зашёл под первый пролёт, грохот оглушил, как в железной бочке. Это по верху танк прошёл. Фонаря нет, да и был бы, включать нельзя – часовые на мосту блики света увидят. А на ощупь не получается ничего. Опоры бетонные – вот они, громадины. А как наверх влезть? Решил ждать до утра. Не уснёшь от грохота непрерывного, да ещё и страшновато – враг в нескольких метрах над головой, да сотни их там! Всё же дождался рассвета. Оказалось – на быках лестница наверх есть в виде железных скоб. Взобрался наверх с сидором, пристроил его под бетонную плиту. Если рванёт, пролёт обрушится. Хорошо бы с техникой. Но тут уж как повезёт. А всё же верёвка пригодилась бы. Привести в действие химический взрыватель, соскользнуть вниз по верёвке – дело нескольких секунд – и ходу. После взрыва пыль, суматоха, дым, вполне уйти можно. Риск велик, до леса сотня метров. После акции колонна встанет, солдатня заинтересуется – что там? А тут Илья во всей красе к лесу бежать будет. Нет, не годится. Не хотелось бы вплавь уходить, но, похоже – это самый безопасный вариант. И опору выбрать надо не ту, куда взобрался, а которая в воде стоит. Привёл в действие взрыватель и прыгай в реку, она сама течением понесёт. Жаль, скорость невелика. И подрыв быка в воде усложнит восстановление моста. Что немцы примутся за ремонт, он не сомневался. Не так много дорог из Белоруссии в сторону Смоленска и Москвы. А Москва, как приказал фюрер вермахту, – главная цель. Почему-то гитлеровские бонзы считали, что с падением Москвы СССР капитулирует. Ну да, Наполеон тоже так думал. Жаль только, после взрыва его течением отнесёт в другую сторону от лёжки, где харчи остались и автомат. Немного не додумал, – надо было лёжку ниже по течению устраивать, да что уж теперь жалеть? Слез с опоры, по воде добрался до другого быка, глубина по грудь, вымок весь, да, чай, лето, хоть и вода прохладная. Влез на опору по скобам, сидор в углубление опоры определил, видимо – технологическое. Развязал сидор, вытащил тротиловую шашку, уложил рядом с сидором. Из кармана пассатижи достал, потом взрыватель. Попробовал целый взрыватель в гнездо бруска вставить. Входил легко. Помедлил несколько секунд, вздохнул. Стоит сейчас привести в действие взрыватель, и спокойная жизнь кончится, ближайшие полчаса надо будет выживать. Всё, пора, тем более по мосту техника идёт. Илья пассатижами раздавил корпус взрывателя, услышав хруст стеклянной ампулы, вставил его в брусок взрывчатки, сунул тротил в вещмешок. Набрав воздуха в лёгкие, прыгнул в воду. Вошёл в реку солдатиком, ноги достали до дна. Оттолкнулся, всплыл, сразу заработал руками. Потом перевернулся на спину, позволив течению нести себя. Любое движение в воде привлечёт к себе внимание. А сейчас, если часовой заметит, может принять за труп. От моста уже на сотню метров отдалился, хорошо видна идущая по мосту техника. С минуты на минуту должен грянуть взрыв и лучше бы уплыть подальше. Мост отдалялся, Илья беспокоиться стал – всё ли правильно сделал? Всё! Под мостом ярко блеснуло, настил моста вздыбился, во все стороны полетели куски бетона, железа. В пролом свалился танк, идущую следом грузовую машину взрывной волной развернуло, положило набок. Грузовик мгновение балансировал на краю и полетел в воду. Рядом с Ильёй начали падать в воду обломки железа. Он нырнул, тут же на поверхности раздался сильный шлепок, рядом, рукой достать, опускался на дно кусок бетона. Илья вынырнул, заработал руками. Сейчас на мосту не до него. Со стороны моста крики. Те из машин, что удержались чудом, получили повреждения, а солдаты ранения. Один из грузовиков начал гореть, повалил чёрный дым. О! Илья был доволен, урон вермахту нанесён значительный и движение парализовано. Пока ремонтники мост восстановят, пройдут не одни сутки. Немцы движение пустят в объезд, а это крюк, потерянное время и бензин, задержка наступления, хоть на несколько часов. Маленький плюс в копилку победы. Кто-то воюет на фронте, а некоторые – в тылу, окруженцы, партизаны. Партизанские отряды пытались организовать райкомы партии вместе с органами НКВД, но большая часть образовывалась самостийно. Река делала плавный поворот, мост скрылся из вида, и Илья поплыл к берегу. Выбравшись, огляделся. Ничего тревожного. Сняв берцы, вылил воду. Обмундирование высушит потом. Побежал к лесу. Комбинезон неприятно лип к телу, холодил. Забежав за деревья, посмотрел в сторону моста. С обеих сторон шоссе собрались машины. Эх, сейчас бы наши бомбардировщики или штурмовики сюда! К лёжке вернутьсянереально, опасно. Да и не стоят харчи такого риска. Автомат – да, жалко, а ещё планшет с картой там остался. Дорогу назад он помнил в подробностях, потому шёл уверенно. Через час остановился на маленькой поляне. К этому времени уже солнце поднялось, и обмундирование на теле слегка подсохло. Снял комбинезон, футболку, отжал. Развесил на кусты сушиться. На часы посмотрел – идут, что порадовало. Пистолет из кобуры достал, осмотрел. За час одежда его подсохла. Времени он даром не терял, наелся малины. Ягоды маленькие, но сладкие. Хоть что-то в желудке будет, а то сосёт. Одевшись, уже не останавливался до вечера на отдых. Шагать без груза значительно легче и в два часа пополудни следующего дня он уже подошёл к грузовику. Осмотрел своё богатство. Рация цела и «ППШ» здесь. Первым делом наелся. Банка тушёнки с сухарями и бычки черноморские в томатном соусе подкрепили силы. Уселся на продавленное сиденье, показалось – верх роскоши. Рацию включил, хотелось послушать сводки с фронтов. В наушниках шипело, слышался треск. Илья покрутил верньер подстройки. И голос сразу такой узнаваемый – Левитана, самого знаменитого диктора тех времён, аж мурашки по телу пробежали. «Говорит Москва. Сегодня, второго июля на Карельском перешейке наши войска успешно отражают все атаки противника с большими для него потерями. На Борисовском и Слуцко-Бобруйском направлениях в течение дня шли крупные бои наших войск с подвижными частями противника». Насколько помнил Илья, Борисов и Бобруйск были значительно восточнее Минска. На самом деле Левитан говорил не всё. Четвёртая танковая группа Гённера нанесла удар в стык 8-й и 27-й армий Северо-Западного фронта. Двадцать седьмая армия стала отходить на Опочку, фактически открыв противнику путь на Псков и Остров. Немецкие 2-я и 3-я танковые группы продолжали наступление и вели бои за переправы через Березину, пытаясь захватить плацдармы. Контратака первой московской механизированной дивизии под командованием Я.Г. Крейзера вдоль шоссе на Борисов успеха не принесла. В этот же день в Москве началось формирование народного ополчения. По радио не говорили о больших потерях с нашей стороны. Но любой человек, слышав сводки, в которых ежедневно перечислялись новые направления и города, понимал – наша армия отступает, немцы рвутся к Москве. Илья знал, чем всё кончится. Но каково это было слышать народу, армии? Немцы тоже несли тяжёлые потери, командованием вермахта не предполагавшиеся. За период с 22 по 30 июня потери немцев убитыми и ранеными составили 41087 военнослужащих, среднесуточные – 4565 человек, фактически два полка в день. Остаток дня и ночь провёл в грузовике. Тяжёлые мысли посещали. И о положении в стране, об отступающей Красной армии и о себе. Провизии осталось на два дня, часть консервов он оставил у моста, на лёжке. Значит – добывать надо. А ещё оружие. Есть «ППШ», или «папаша», как его называли красноармейцы. Но к нему один магазин. Хоть и на семьдесят патронов, но это на несколько минут боя, учитывая высокую скорострельность автомата. И пополнить боезапас негде. Надо захватить у врага его оружие. А ещё хотелось помыться, пока не завелись вши, этот бич всех войн. Утром пасмурно, не хотелось выбираться из кабины, но надо. Отправился к деревне Мамоны, где рацию добыл, убив диверсантов. На грузовике оттуда путь коротким показался, а сейчас уже час шёл, а деревни не видно. Впереди какое-то движение послышалось. Кабан? Так распугала их война, в лесах зверья не осталось. Встал за дерево, затвор на «ППШ» взвёл осторожно, чтобы щелчка неслышно было. Постоял, пытаясь понять – кто двигался и в каком направлении. Пять минут прошло, десять. Если бы зверь был, учуял уже Илью, ушёл. Тишина. Илья решил, что почудилось, мало-ли ветерком листву шевелило или ёжик пробежал? Хотя этот зверёк ведёт ночной образ жизни. И вдруг едва слышный плач, похоже – детский. Да и не плачут мужики. Держа наготове автомат, перебегал от дерева к дереву, выбрался к кустам у полянки. Почти посередине молоденькая девушка в военной форме на коленях стоит, склонясь над военным. То, что военный – сомнений не вызывало, видны ноги в хромовых сапогах и галифе защитного цвета. Чего она ревёт? Или умер боец? Да не боец, у него ботинки с обмотками, в лучшем случае кирзачи. У младших офицеров сапоги яловые, у старших офицеров хромовые. Илья сделал несколько шагов, как умел – неслышно, кашлянул, чтобы не испугать. А всё равно девушка вздрогнула всем телом, резко повернулась, глаза от испуга расширились. – Не бойся, я свой! Сержант Сафронов. – Фу! Напугал. Девушка как-то обмякла. Илья опустил автомат, поставил его на предохранитель, приблизился. Перед девушкой лежал на плащ-накидке командир, судя по четырём шпалам на петлице – полковник. Голова забинтована, кровь через бинты проступила, дышит тяжело. Картина понятная, неясно только, как они сюда попали? Дороги поблизости нет, в девчонке пятьдесят килограмм живого веса, а полковник крупного телосложения. Сама тащила? Представить невозможно. – Ты как сюда попала? – Ногами! – осерчала девчонка. – А раненного кто нёс? Девушка отвернулась, засопела, потом заплакала. Сначала тихо, потом в голос. Илья ей рот ладонью зажал. – Тихо, тихо, беду накличешь. Успокойся. Девушка к Илье прижалась, плакала, но уже беззвучно, только плечи тряслись. Когда девушка успокоилась, Илья спросил. – Откуда раненого несёте? – Из-под Кривска. Снаряд в наш грузовик попал. Илья прикинул, получалось километров двадцать с гаком. – И ты одна? – поразился он. – Не, нас трое было, два бойца и я. – А они где? – До вчерашнего дня командира они несли, а после ночёвки исчезли. Я одна тащила, пока силы были. Вот же суки! Мужики, а раненого командира на девчонку бросили. Не по уставу, не по совести. – Тебя как звать-то? – Марина, я машинисткой при штабе полка была. Господи! Да эта девчонка духом выше бойцов оказалась, чтоб им пусто было. Илья раздумывал, что предпринять можно. Ранения в голову всегда серьёзные и помощи требуют квалифицированной. Тут не просто хирург нужен, а нейрохирург. Такие только в крупных госпиталях бывают. А вокруг лес, даже бинтов взять негде. Девушка его молчание расценила неправильно, отстранилась. – Тоже уйти хочешь? Слёзы на её глазах мгновенно высохли. – Выбрось из головы дурные мысли. Немцы уже под Бобруйском и Борисовом, где линия фронта я не знаю, да и есть ли она? Полагаю, до ближайшего госпиталя километров сто, да и то по прямой. В глазах девушки растерянность. – Предлагаю его в село определить, тут недалеко есть – Мамоны называется. Повезёт если, выживет. Добрые люди найдутся, приютят. И тебе лучше в селе остаться. Ты девушка, подберут тебе платьишко, за местную сойдёшь, немцы не тронут. Девушка задумалась, голову опустила. А какие варианты? – С раненым – согласна. А в селе не останусь. Ну, это ещё поглядеть надо. Главное сейчас – раненого в селе оставить. При ранениях в голову, да и не только туда, покой нужен. Илья автомат на шею повесил, зашёл с головного конца плащ-накидки. Со стороны ног нести полегче. – Тогда берись, понесли. Подняли. Ох, тяжёл полковник, восемьдесят кило точно будет, если не больше. Даже Илье, привыкшему к нагрузкам, тяжёлому рюкзаку за спиной в спецоперациях, и то тяжело. А девушка молчит. Метров триста прошли, Марина сказала. – Не могу больше, передохнуть надо. Э, такими темпами они до вечера до села идти будут, а выхода нет. Полковник застонал. Девушка по щеке его погладила. – Плохо? А раненый дёрнулся, захрипел и затих. – Чего это он? – Отошёл. Илья попытался нащупать пульс. Нет его, и дыхания тоже нет. Илья нож вытащил. – Ты чего? – испугалась девушка. – Похоронить надо, не бросать же. Илья ножом принялся рыхлить землю, отбрасывал её в сторону. Долго рыл, а яма получилась неглубокой, немногим больше полуметра. А лопаты нет. И так уже ногти о корни деревьев сорвал. Расстегнул на умершем карманы. Надо документы достать, при случае передать своим. Чтобы не без вести пропавшим был, а умершим от ран. Документы достал – удостоверение личности, партбилет, аттестаты. А пальцами нечто странное ощутил. Вроде под гимнастёрку пододето что-то. Так не зима же. Воротник гимнастёрки на убитом расстегнул, показалась красная ткань. Уже без церемоний расстегнул на полковнике ремень, задрал гимнастёрку. Грудь и живот полковника знаменем обёрнуты и бечёвкой перевязаны. Вот это да! Знамя части – как символ воинской чести, душа части. Если есть знамя, но личный состав погиб, сформируют заново. А коли утеряно, утрачено, а хуже того – в руки противника попало, расформируют часть, даже если не все военнослужащие погибли. Знамя части для любого воина – святыня! Илья знамя с тела полковника снял. В руках нести? Отложил в сторону. Вдвоём с девушкой тело в плащ-накидку завернули, на которой его несли. С трудом опустили в могилу, принялись зарывать. Да быстро руками не получается. Потом Илья ногами рыхлую землю утоптал, чтобы зверьё не разрыло. Не так бы полковника хоронить следовало. Но скольких наших убитых бойцов уже Илья видел, которые неупокоенные лежат там, где их смерть застала. Постояли у могилы несколько минут. Молитву прочесть? Так умерший коммунистом был. В Бога не верил. Траурную речь? При одном-то служащем? Пафосно и неуместно. У девушки слёзы по щекам катятся. Илья предложил. – Идём, в село провожу. – А с тобой? Ты же к своим пробираться будешь, возьми меня. – У меня другие планы, Марина. – Немцам сдашься? – вскипела девушка. – Типун тебе на язык! Зачем топать сто километров к своим, чтобы врага бить? Враг – он уже здесь! – И я с тобой. – Не женское это дело. В лесу ни казармы, ни бани нет и с харчами туго. Доводы подействовали или сама Марина поняла, что жить в лесу тяжело, но головою согласно кивнула. У Ильи от сердца отлегло. В напарнике он уверен должен быть на все сто процентов. А девушка обуза, за ней приглядывать надо. Село показалось через полчаса хода. Илья, по обыкновению, остановился понаблюдать. Вроде тихо, машин или мотоциклов не видно, криков тоже нет. – Марина, ты бы гимнастёрку сняла. В рубашке останешься. – А юбка? Она армейская, да сапоги. Это верно. Юбка цвета хаки и сапоги юфтевые, селяне такие не носят. Но всё же послушала, гимнастёрку сняла, на ветку повесила. Потом спохватилась. – Ой, документы у меня там. – Иди, документы для тебя, как улика, смертный приговор. – Как же без них? – В деревнях жители паспортов не имеют, а у тебя красноармейская книжка. Немцам предъявлять будешь? Подействовало. Дёрнулась девушка. То ли обнять на прощание хотела, то ли поцеловать, да не решилась. Пошла к селу. Илья смотрел на её тонкую, хрупкую фигурку и сердце от жалости сжималось. Долгие годы придётся ей в окружении жить. Выживет ли? Эх, блин, мужики! Женщин, детей, стариков под немцем оставляете! Стоял, пока девушка за избами не скрылась. Решил ещё немного подождать на всякий случай. Пять минут, десять. Он уже повернулся уходить, как крик услышал, скорее – визг. Из-за крайней избы Марина выбежала и прямым ходом к Илье. Через несколько секунд немец показался, следом другой. Френчи расстёгнуты, на красных мордах улыбки. Ну да, развлечение себе нашли. Оба без оружия, по крайней мере, ни винтовок, ни автоматов не видно. Стрелять? Но Марина перекрывает сектор обстрела. Девушка легко бежит, подгоняемая страхом, немцы сапожищами топают, гогочут. Илья вправо перебежал, чтобы Марина немцев не закрывала. Автомат вскинул, снял с предохранителя. Ох, не хотелось себя обнаруживать стрельбой! Дураку понятно, в селе не только эти двое, иначе бы оружие своё и ранцы они не бросили. Раздался треск мотора. Из-за угла мотоцикл с коляской вывернул. За рулём солдат, без френча, в исподней рубахе, коляска пустая. На мотоцикле он девушку быстро догонит. Марина обернулась, ещё ходу поддала, хотя и так мчалась ланью. Мотоциклист сейчас самый опасный, его первым убить надо. Мотоциклист уже обогнал своих камрадов, что-то весело им прокричал. Немец считал, что победителем будет он. Ошибался, первым будет, но мёртвым. Когда мотоциклисту уже оставалось до Марины метров двадцать, Илья поймал его на мушку, дал короткую очередь. Медлил специально, чтобы двое других подальше от избы отбежали, чтобы укрыться им было негде. Марина при первых звуках выстрелов упала. Мотоцикл с убитым водителем вильнул в сторону, попал колёсами в пашню, заглох. Илья тут же перевёл ствол на немцев. Очередь, вторая. Попадания он сам чётко видел, дистанция мала. Выскочил из-за деревьев, скрываться уже ни к чему, рванул к мотоциклу. Сбросил на землю тело немца, выжал сцепление, рванул ногой кик-стартер. Мотор зарокотал. Запрыгнул на сиденье, правой рукой включил первую передачу. У немецких BMW R-75 «Сахара» по прозвищу «Скарабей», основному мотоциклу вермахта, переключение передач дублировано – есть ножное, педалью слева, и есть ручное, на правом боку бензобака. Мотоцикл очень надёжный, имел привод не только на заднее колесо, но и на колесо коляски, демультипликатор, имел фаркоп, мог тащить на прицепе лёгкие пушки или миномёты на колёсном ходу. Илья подъехал к Марине, крикнул. – Быстро в коляску! Только она села, дал газ. Уже въезжая в лес, обернулся. Из-за избы выбегали встревоженные стрельбой немцы. Наш «ППШ» при стрельбе частил, по звуку сразу можно определить, наш автомат стрелял или немецкий. Кто-то из немцев выстрелил вдогон из карабина. Не попал, пуля сбила ветки над головой Ильи. Он гнал несколько минут, потом развернул мотоцикл, встав за дерево. Только коляска не прикрыта, как он и хотел. – Марина, жива? Девушка бледная, испугана, лишь кивнула. – Выходи из коляски, укройся за деревом. Сам в коляску уселся. Коробка с лентой уже к пулемёту присоединена. Затвор взвёл, стал ждать. Немцы себя ждать не заставили. Уже через несколько минут из села вырвались три мотоцикла, пустились к лесу. Немцы думали, будут догонять беглеца, а Илья сам их ждал. Прижал приклад, приник к прицелу, пора! Дал очередь щедрую – обоих немцев на первом мотоцикле сразил. Неуправляемый мотоцикл в сторону свернул, врезался в дерево. А Илья по второму мотоциклу длинную очередь, в треть ленты. Обоих положил, пулемётчик не успел открыть ответную стрельбу. Третий мотоциклист искушать судьбу не стал, видя печальную участь камрадов, резко руль крутнул, едва не перевернувшись, и, петляя между деревьями, чтобы не дать по нему прицелиться, умчался к селу. Если у немцев в селе бронемашина, организуют поиск на уничтожение обидчика. Надо убираться поскорее.Глава 4 Сложный переход
– Быстро в коляску! Девушка запрыгнула в коляску. Илья уже успел перебраться на сиденье водителя. Завёл двигатель и газу! К грузовику прямым путём не поехал, покружил немного по лесу, сделав изрядный крюк. Пусть попробуют найти. Плохо, что обнаружил себя, теперь немцы знают, что в лесу чужой. Наверняка думают, что окруженец, пробирающийся к своим. Стрелял-то «ППШ», да и Илью немцы со спины видели. Когда подкатил к грузовику, девушка пришла в себя после пережитого страха. Выбравшись из коляски мотоцикла, посожалела о гимнастёрке, брошенной у деревни. Илья на какое-то время почувствовал себя виноватым. – Есть у меня гимнастёрка, только грязноватая. – Не одену, лучше мёрзнуть буду. А это твоя машина? – У немцев экспроприировал. Есть хочешь? – Умираю от голода. Илья достал две банки тушёнки, сухари. В сидоре оставались две банки рыбных консервов. Молча съели. Илья поднялся, решив осмотреть мотоцикл. Приобретение ценное, можно по лесу проехать в любую точку. А ещё есть пулемёт. Открыл багажник коляски. Всё-таки немцы запасливый народ. Две коробки пулемётных лент, бутылка вина, две шоколадки и банка ветчины, причём большая, килограммовая. Но ни галет, ни сухарей. Своего рода НЗ. Илья бутылку к грузовику принёс. – Глотни. Согреешься и стресс снимешь. – А кружка? – Чего нет, того нет, пей из бутылки. Илья пробку открыл, протянул Марине. Она сделал крупный глоток, закашлялась, вернула вино Илье. Он содержимое уполовинил, чай, не водка, градусов двенадцать. – Документов жалко. Чёрт с ней, с гимнастёркой, а вот попаду к своим, что скажу? Да, момент неприятный, но у Ильи положение не лучше. – Давай послушаем сводку Совинформбюро и спать. – Какое бюро? Видимо, девушка ещё не знала об образовании такого. Илья дверцу кабины распахнул. – Садись. Сам на водительское место сел, рация посередине. – Тоже трофей? – Тут всё чужое, владельцы уже на небесах. Он включил рацию. Сначала слушали песню Лидии Руслановой. Оба к рации склонились, чтобы слышать лучше. В двадцать часов по московскому времени Левитан начал зачитывать сводку. Когда Левитан замолчал, Марина выразила своё удивление. – Это что, немцы уже у Борисова и Бобруйска? – Ты же сама слышала. У девушки шок, слишком далеко противник продвинулся. Илья выбрался из кабины, уложил знамя в пустой сидор, сел в кабину, протянул сидор Марине. – Вместо подушки будет. Там знамя, береги его, как полковник берёг. Улеглись спать полулёжа. Сиденья неудобные, дерматин обивки холодит неприятно. Но всё же в кабине теплее, чем в лесу, и ветра нет. Утром Илья проснулся с болями в спине. Ноги затекли, четверть часа пришлось зарядку делать. И Марина чувствовала себя не лучше, тоже разминаться стала. На завтрак съели рыбные консервы и последний сухарь. Илья предложил девушке вина, она отказалась, и он допил всё. Уселся на подножку грузовика. Девушка – обуза. На вылазки, акции, с ней ходить опасно. Кроме того, при них знамя полка. Надо доставить его к своим. Рискованно, но необходимо. – Вот что, Марина. Надо двигать к своим. Немного на мотоцикле проедем, потом на своих двоих. – Я согласна. Илья усмехнулся. Можно подумать, у неё выбор есть. Он перегрузил в коляску взрывчатку, под ноги Марины рацию, в руки сидор со знаменем. – С пулемётом обращаться умеешь? – Один раз из «нагана» стреляла. Илья пробку бензобака открыл – полон наполовину. Обычно техника рассчитывается на четыреста пятьдесят – пятьсот километров пробега. По крайней мере – для автотехники времён войны. Танки или САУ – на триста. Топливный бак можно и больше сделать, но танк не бензовоз. Хотя и так при попадании снаряда и пробитии брони танк сгорал за несколько минут. Фронтовики рассказывали Илье: «Ударил снаряд, запахло палёным, сразу из танка вон. Шлемофон бросай. Начнёшь отсоединять ТПУ – сгоришь». ТПУ – это танковое переговорное устройство. Провода внутренней связи для экипажа присоединялись штекерами к шлемофонам. Частенько случалось – заедали, да даже при нормально работающих это потеря драгоценного времени. – Ну что, поехали? Илья мотоцикл завёл, уселся на сиденье, поехал. Этот путь к Молодечно, Вилейке, он знал. А дальше придётся добывать карту. Какому-то немцу она будет стоить жизни. Видно, под счастливой звездой Илья родился. Через четверть часа после того, как они уехали, к грузовику подкатили немецкие мотоциклисты. Подобрались осторожно, держа оружие наготове. А в кузове и в кабине никого нет. Один из немцев потрогал двигатель. – Холодный, грузовик брошен давно! Грузовик интереса для дозора не представлял. Илья мотоцикл не гнал, всё же не по шоссе ехал, приходилось деревья объезжать. Держал путь на север. Судя по сводкам Совинформбюро, там немцы продвинулись меньше всего. Через три часа выбрался к железной дороге, поехал вдоль неё. А места-то знакомые, разъезд Тюрли. Загнал мотоцикл в лесок. – Марина, ты тихонько посиди, я осмотрюсь. Автомат оставил на сиденье мотоцикла, не воевать шёл, на разведку. Хорошо бы, если разъезд был в руках Красной Армии. Увы! На путях ни одного вагона или паровоза. Но на перроне фигуры в мундирах мышиного цвета. Немцев немного – отделение, может, немного больше. За спинами карабины, вид нестроевой, таких сразу видно по тому, как мундир носят. Чего им здесь надо? Появился офицер, судя по блестящим погонам и фуражке. Солдаты сразу построились. Илья пожалел, что не прихватил с собой пулемёт, сейчас бы всех уложил, так удачно стоят – спиной, в строю и дистанция сотня метров. Офицер отдал распоряжения, солдаты разошлись по станционным путям, осматривали стрелки, что-то измеряли металлической рейкой. До Ильи дошло – железнодорожники. Собираются переделывать наши пути под немецкий стандарт, узкую колею. Сейчас немцы доставляют технику, топливо, боеприпасы, личный состав из Польши машинами. Затратно и долго. Плюнул и ушёл бы Илья, кабы не привлекла его сумка офицера. Командирская, с застёжками, наверняка карта быть должна. Вот только как карту изъять? Солдаты явно не на один день прибыли, сразу колею не перешьёшь. Поселились, скорее всего, в здании вокзала. И к работе близко, и вокзал пустой, потому как поезда не ходят и пассажиров нет. Офицер работу подчинённых контролировал. То к одной группе солдат подойдёт, то к другой, указания даёт. Полчаса прошло, час. Никак к офицеру не подобраться, всё время солдаты неподалёку. Илья уже хотел уходить, зачем время попусту терять, как офицер в кусты зашёл, по нужде. Илья бросился бежать в том направлении. Офицера стрелять нельзя, только ножом работать. Офицер нужду справил, брюки застёгивал, какую-то песню напевал. Повернулся уходить, Илья к нему кинулся с ножом в руке. Офицер шум за спиной услышал, стал поворачиваться, Илья ударил его в бок, сразу вторым ударом в основание шеи. Офицер даже не пискнул, оседать стал. Илья тело подхватил, поволок за кусты, бросил. Сумку с офицера сорвал, потом расстегнул кобуру. Пистолет у офицера небольшой – «вальтер» ПП, для Марины такое оружие в самый раз. И сразу бегом к месту, где мотоцикл оставил. Подбежал, а девушки нет. Круть-верть головой, нет нигде. Каждая минута на счету, солдаты могут встревожиться, начать искать своего командира. И кричать нежелательно. Илья мотоцикл развернул, тяжёлый, если его самому толкать. Из кустов Марина вышла, взгляд невинный. – Ты где была? – напустился на неё Илья. – Я же приказывал – от мотоцикла ни шагу в сторону. Быстро в коляску! Завёл мотор и сразу по газам. Километра через два остановил мотоцикл, заглушил двигатель. Надо посмотреть, что в сумке. Обидно будет, если рисковал зря. В сумке полевой набор инженера-путейца. Схема станции на кальке, с путями, стрелками, размеры указаны. А ещё карандаши – красные, синие, чёрные. И главное – топографическая карта. Илья возликовал. Как без неё? В лесу спросить дорогу не у кого. Имея карту и компас, подсказчики не нужны. – Держи, – Илья протянул девушке трофейный пистолет. – На всякий случай, для самообороны. Если предохранитель вниз опустишь, жми на спусковой крючок. – У немца забрал? – Нет, купил у барыг на базаре! – Шутишь? – Конечно у немца, отдавать не хотел, говорит – казённый. Пришлось убить. Девушка посмотрела на Илью со страхом. Можно подумать, он прогуляться ходил. Да и странно это – на её глазах из пулемёта он не одного немца положил. Или потому, что ножом? Жизнь всегда полна неожиданностей. Дома Илья курицу зарезать не мог, а после училища да и здесь – стреляет в людей, ножом режет. Одно объяснение – враги жестокие, сильные пришли на его землю. Илья определился с местоположением. – Есть будешь? – Буду. Илья ножом вскрыл банку немецкой ветчины, подцепил кончиком лезвия кусок, отправил в рот, прожевал. Очень неплохо! Протянул банку девушке, а она озадачила: – Ложки нет или вилки. – Руками бери или ножом. – Как ты можешь ножом есть, если ты им немцев резал? – Ну, как хочешь. А голод не тётка, опять же – запах такой дразнящий, что сытый не удержится. Вот и Марины надолго не хватило. Илья кусок за куском в рот отправляет. Девушка испугалась, что ей не достанется. Да зря, банка большая, к тому же Илья совесть имел, половину бы оставил. В армии не любят тех, кто под одеялом посылку от родителей втихомолку хомячит. Чревоугодие один из десяти смертных грехов, только Илья думал, что лучше бы заменили на жадность – она во всех проявлениях противна. – Дал бы хоть кусок, банку скоро опростаешь. Илья банку девушке передал. Банка прямоугольная, узкая и высокая, без ножа или вилки не выудишь ветчину. Марина пальцами и так и эдак, а не получается. Илья ухмыльнулся, нож передал. Куда чопор девался, есть стала. Прожевав, сказала: – Почему у нас таких консервов нет? – Немцы всю Европу захватили. Вполне вероятно, что ветчина эта не немецкая, а французская или бельгийская. Вот возьмём Берлин, позже сами такую делать научимся. – Думаешь – возьмём? – Не сомневаюсь, раз в Красной армии такие девушки есть. – Ну тебя, опять шутишь! В каждой шутке есть доля шутки. Марина для многих красноармейцев примером могла бы быть. Одной тащить на плащ-накидке раненого полковника без надежды выйти к своим, это ли не поступок, достойный уважения? Когда оба насытились, Илья мотоцикл завёл. Через пару километров, судя по карте, просёлочная дорога должна быть районного значения. Такая немцев интересовать не должна. Это у них в Германии покрытие на дорогах или бетон или асфальт, в худшем случае – булыжник. А у нас направления – после дождя ни проехать, ни пройти. Это сейчас лето сухое, а начнётся осень? У немцев даже у гусеничной техники гусеницы узкие, вязнуть будут, на хорошие дороги рассчитаны. И все направления главных ударов по шоссе проходят. Повиляв между деревьями, выбрались к дороге. Узкая, в ухабах и ямах, пыльная. А всё же лучше по ней ехать, чем по лесу. Илья на восток повернул. Раевщину проскочили, следом Доманово. А через пару километров перекрёсток. Шоссе Молодечно – Минск. И техника идёт, конечно – немецкая. Долго, часа два ждали, пока шоссе пустынным окажется. Конец одной колонны ещё не скрылся, а уже вдали другая показалась. Но проскочили благополучно и вперёд! Раевку миновали, козлы. Жители деревень, заслышав мотор, прятались, деревни казались вымершими. Илья сейчас на северо-восток путь держал. Периодически останавливался, сверялся по карте. Ближайший крупный город – райцентр Бегомль. В город заезжать не собирался. Немцы держали направление главного удара, вспомогательные и тыловые части расквартировывались в городах и риск нарваться на немцев был велик. До вечера удалось добраться до селения Небышино, Бегомль остался в десятке километров южнее. Смеркаться стало, фару включать Илья опасался, поэтому загнал мотоцикл в лес, заглушил мотор. – На сегодня всё! – выдохнул он. – Оправиться, отдохнуть. Завтра предстоит трудный день. Из провизии осталось две шоколадки, Илья их приберёг на завтрак. Напились воды из родника. Илья выбрал место под елью, устроился. Марина попробовала прикорнуть на сиденье коляски. Тесно, неудобно. Сидеть можно, а спать невозможно. Ёрзала, вздыхала, потом перебралась к Илье. – К тебе можно? – Полезай. – Только уговор – не лапать. Илье смешно стало. Кому что, женщины о своём. Тут бы башку сберечь. Но вдвоём теплее. Илья вырубился начисто, сильно устал за последние дни. Неприятных впечатлений масса, опасность, да ещё отступление наших войск тяготило. С утра разминка, у обоих одежда в сухих иголках. Отряхнулись, съели по шоколадке, воды попили. Илья рацию включил. Надо было прослушать последние сводки, карандашом на карте отметки сделать. Карту разложил, карандаш в руку взял, рацию включил. Оба к наушникам приникли, каждому – по одному, голова к голове. «Передаём сводку Совинформбюро. Сегодня в боях на Двинском направлении противник ввёл крупные танковые соединения, вслед за которыми наступала мотопехота. Наши войска стойко удерживали свои позиции, нанося танкам противника большой урон. Только с вводом в бой резервов противника наши войска отошли на следующий рубеж. Одновременно крупные бои развернулись в районе Лепель, где наши войска отбивали многочисленные атаки танковых частей противника. Во второй половине дня после сильной авиационной подготовки противнику удалось потеснить наши части на несколько километров к востоку». Очень расплывчато, к тому же эти данные на вчерашний день, немцы могли продвинуться дальше. Судя по сводке, Илья с девушкой находятся в ближайших тылах наступающей немецкой армии. А ещё омрачало – впереди Березина, река относительно крупная. Наши будут держать рубеж на восточном берегу. Как правило, водораздел преодолевался с трудом любой армией в любой войне. Илья по карте прикинул маршрут. Похоже, сначала надо двигаться на север, в сторону Полоцка, фактически параллельно реке Березине, удаляясь от Лепеля, искать возможность переправиться, а дальше на Витебск. А только наши части наверняка будут на другом берегу реки. Лишь бы немцы раньше, на подходах, не обстреляли. Ему полегче, у него опыт есть. А у девушки никакого, да ещё рубаха белая, даже в темноте заметна. – Марина, ты плавать умеешь? – По-собачьи, но недалеко. – Сними рубаху, натри её травой и землёй. Белая очень, в глаза бросаться будет. Сам пожалел, что не настоял у грузовика одеть на девушку гимнастёрку водителя. Всё же защитный цвет, в траве и кустах не так заметна. Девушка ушла за кусты, послышалась возня. А как вернулась, Илью смех разобрал. Рубашка в ярко-зелёных пятнах от сочной травы, в земле, на лешего похожа или кикимору. – Сам же приказал, – надула губы Марина. – Садись, едем. Проехали пяток километров и въехали в густой лес, двигаться пришлось по просеке. После войны в этом лесу будет заповедник. Немцы лес не любили, использовали его только как укрытие техники от авиаразведки. А потом и бояться стали, поскольку в лесах укрывались партизанские отряды, а в сорок первом и значительные силы окруженцев. За два часа лес проскочили, впереди открытая местность. Двигатель мотоцикла чихнул, заработал ровно, ещё раз чихнул, а потом заглох. По инерции проехали немного. – Сломался? – спросила девушка. – Бензин кончился, – мрачно ответил Илья. Сейчас бы рвануть броском до Березины, пока немцев не видно. Ладно, мотоцикл и так здорово выручил, вон какой путь проехали, пешком бы неделю, а то и десять дней топать пришлось. Закатили мотоцикл под иву, под низкими ветками его не так заметно. Илья багажник открыл. – Держи коробку, нести придётся. И сидор со знаменем не забудь. Рацию бросить придётся, жалко. Но и тяжесть такую нести нет желания. Тем более все рации – хоть наши, хоть немецкие – были ламповые, боялись сотрясений, ударов. Автомат на шее на ремне, пулемёт на плече, к нему коробка с полной лентой пристёгнута. Харчей только не хватало, но Илья надеялся либо у селян выпросить, либо у немцев добыть. Голодный боец – плохой боец, слабый. А сил им потребуется много. Через несколько километров, за пригорком – деревня. Илья, а с ним и девушка, улеглись понаблюдать. Неладно в деревне, крики слышны, плач, потом сразу два пистолетных выстрела подряд. Немцы! Только несостыковка есть. Немцы пешком не ходят, а на единственной деревенской улице никаких транспортных средств не видно – ни мотоциклов, ни машин. Карательный отряд? Не созданы ещё, не успели, как и отряды полиции из местных карателей. Илья терялся в догадках. Деревню обойти можно, но это крюк. Решил рискнуть. – Ты полежи здесь, не высовывайся. Пистолет при тебе или в коляске забыла? – При мне. Илья пригнулся, стал перебегать к деревне, падал в ложбинки – понаблюдать. Последние метров пятьдесят бежал не скрываясь. Калитка во двор распахнута, он вбежал. И дверь нараспашку в избу. Влетел, держа палец на спусковом крючке. В комнате пожилой мужчина с пулевыми ранениями на груди, под ним лужа крови. Мёртвый, не дышит. Илья наклонился, потрогал. Тело тёплое ещё, не успел остыть, значит – не больше четверти часа прошло после убийства. Сундук, в котором деревенские вещи хранили, деньги – нараспашку. Вермахту при наступлении не до грабежей было. Курицу зарезать да местным жителям приказать сварить, это другое дело, яйца отобрать, молока из-под коровы напиться. А сейчас – немудрёный скарб разбросан. Сомнение закралось, что немцы действовали. Илья из избы выскочил, через забор перемахнул, споткнулся. Неудачно с пулемётом сигать. Вместе с лентой килограмм десять будет. В избе шум. Илья пулемёт положил, мешает. Снял автомат с предохранителя. Дверь резко распахнулась от удара ноги, боком вышел красноармеец, за волосы он тащил за собой упиравшуюся женщину. – Золото давай, сука! Не то башку прострелю! – орал боец. Да это же окруженец! Пользуясь отсутствием какой-либо власти, решил грабежом заняться. Армию позорит, сволочь! Илья дал короткую очередь. Мародёр рухнул, женщина закричала. Илья палец к губам приложил. – Тихо! Ещё такие есть? Стволом автомата он показал на убитого. – Не… не знаю. – А стрелял кто? – Через избу от нас. Илья наклонился, обшарил убитого. За поясом у бывшего красноармейца револьвер. Переложил в набедренный карман оружие. Если отдать «наган» селянам, немцы обнаружат, семью расстреляют. Картина становилась более-менее ясной. Не забирая пулемета, побежал к другой избе. Здесь тихо, дверь нараспашку. К следующей кинулся. Только из-за угла вывернул, выстрел. Пуля в брёвна ударила, рядом. Ещё не видя противника, Илья дал очередь по забору. Короткий вскрик, звук падения тела. Илья выбежал на улицу, подкрался к открытой калитке. Ещё один в красноармейской форме, на гимнастёрке кровавое пятно расплывается, но жив, пытается рукой до «ТТ» дотянуться. Илья подошёл, направил ствол в голову, спуск нажал. Вместо очереди одиночный выстрел. Грабитель затих. Илья магазин автомата отстегнул – пуст. Но выручил его здорово. Илья пистолет подобрал, магазин вытащил. Три патрона осталось. Поколебался. Зарядить эти три патрона в автомат? Одна короткая очередь, а ППШ весит почти пять кило. Вернул магазин в пистолет, в карман сунул. Обыскал убитого. В нагрудном кармане справку обнаружил об освобождении из тюрьмы. Аккурат перед войной вышел, 20 июня. Так и не красноармеец он. Форму или со склада забрал, сколько их брошенных было, или с бойца снял под угрозой оружия. А тень на Красную армию с подельником бросил перед деревенскими. В избу зашёл. На полу старик со старухой сидят. У старика глаз заплыл от удара, у старухи слёзы на щеках. На Илью со страхом смотрят, не убить ли пришёл? – Спокойно! Я боец Красной армии. Грабителей я уже наказал по всей строгости военного времени. Выбросьте труп куда-нибудь в овраг. Не достоин он быть похороненным. Старики не верят в счастливый исход, переглядываются. – Всё, поднимайтесь. И соберите соседей, избавьтесь от убитых. Илья вернулся во двор второго с краю домовладения, забрал пулемёт. Не скрываясь, вышел на околицу, махнул рукой Марине. Девушка поднялась. – Иди сюда, сидор не забудь, – крикнул Илья. Конечно, в деревне настроение похоронное, трое сельчан в одночасье погибли. Но всё же накормили, в знак уважения. Картошка варёная, под зелёный лук и редиску, пшённая каша на молоке и деревенский хлеб, испеченный в русской печи. Наелись от пуза. Уже прощались с хозяевами, Илья спросил: – Как деревня называется? – Володьки. Смешное название. – Далеко ли до Березины? – Час ходу, держи на восход всё время. Только не ходили бы вы туда. Вчера в той стороне весь день и ночь громыхало. – Спасибо. Местность дальше вовсе плохая для передвижения – ни леса, ни кустов. – Давай присматривать укрытие, – предложил Илья. Нашли небольшую, только вдвоём поместиться, ложбину, улеглись. Солнце греет, поели сытной еды, разморило. Илья предполагал идти ночью, поэтому предложил: – Спим по очереди. – Тогда я первая. Девушка быстро уснула. Илья периодически голову поднимал, осматривал местность. Чем хорошо укрытие на ровном лугу, никто не заподозрит, что люди там. Земля ровная, никого не видно. Дав Марине поспать три часа, разбудил. – Теперь моя очередь. Не спи, в случае опасности буди, но тихо. Илья отрубился сразу. Проснулся сам, уже темно, а Марина разбудить его должна была. Глядь – а она сама спит. Толкнул её. – Ты как спать посмела? Окажись немец, обоих бы тёпленькими взяли. – Прости, сморило. – Твоя ошибка могла плохо кончиться, не на курорте. Знамя у нас, понимаешь! А ты дрыхла бессовестно! Илья едва сдержал выражения крепкие. Всё же из женщин напарники ненадёжные. Через полчаса стемнело. Небо ясное, звёзд полно. Для Ильи хорошо, направление держать точно можно. Нашёл на небосклоне Полярную звезду, от неё правее двадцать градусов. Поклажу взяли и бодро вперёд. По-ели, вздремнули, сил прибавилось. Через час впереди осветительная ракета взлетела. Илья замер. Если ракеты пускают, немцы там. Наши войска ракеты пускали для подачи сигналов – к наступлению, артподготовке. Да и не было у нас осветительных ракет на парашютиках. Свет от них сильный, висят в воздухе несколько минут. Река рядом, потому как воздух влажный. Илья пошёл параллельно берегу реки. В одном месте едва не напоролись на немцев. В полусотне метров впереди взревел запускаемый мотор, потом мимо прогромыхал гусеничный транспортёр. Ещё немного, минуты, и они сами бы к немцам вышли, быть беде. Илья левее отклонился. Как знать, где позиции? За полночь тучи небо закрыли, потом дождь заморосил. Марина за Ильей шла, вздыхала. А Илье в самый раз. Чем хуже погода, тем лучше. Солдаты будут прятаться в укрытиях – в блиндажах, в технике. У часовых видимость и слышимость хуже. Судя по карте, которую на лёжке изучал, на другом берегу Березины местность болотистая. Даже если немцы захватят здесь плацдарм, наступление развить не смогут, техника вязнуть наглухо будет. А без танков или самоходок немцы не наступают. Зато для Ильи с Мариной в самый раз. Свернули к реке. Через полсотни метров Илья лёг, девушка тоже. Поползли, медленно, осторожно. Илья руками перед собой землю ощупывал. Немцы зачастую минировали позиции впереди себя и на возможных направлениях атаки. При позиционной войне минные поля ставили серьёзные, мины и противотанковые и противопехотные. Поля такие без приспособлений – щупа или миноискателя, не преодолеть. Но сколько он землю не прощупывал, мин не находил. Не успели поставить? Или сочли, что Красная армия не нанесёт контрудар, только обороняться будет. Неожиданно одна рука воды коснулась. Река уже или лужа? Начал сползать в воду, получалось глубже и глубже. Река! Оставил пулемёт в воде, с ним не переплыть. Прошептал девушке. – Оставь коробку с патронами, ни к чему уже. А сидор держи обеими руками. Нет, я сам возьму, – передумал Илья. Лямку сидора на шею повесил, для надёжности. Сейчас бы деревяшку какую сюда или камеру автомобильную. Не за себя боялся, за девушку. Сидор со знаменем воду впитает, тяжестью ко дну тянуть будет, а ещё надо за Мариной следить. Благо из оружия только пистолет, да и то «ТТ», что в деревне у убитого грабителя забрал. Свой «Грач», хоть и жалко было, оставил вместе с «наганом» под деревом. Выйдут к своим, наверняка обыщут, а не существует такого пистолета, да и год выпуска 2012-й. За происки вражеской разведки примут. А ему сейчас даже тень подозрения навлекать нельзя. Поднялся, пошёл по дну ногами. Девушка держалась за его рукав. Она ростом ниже, и когда вода Илье по плечи дошла, она уже дна не доставала. Потом и он поплыл, как буксир Марину за собой влачил. Плохо, что течением их сносило в сторону немецких позиций. Будь он один да без сидора, уже на том берегу бы был. Березина в этом месте, в верховьях, метров семьдесят шириной, однако дно илистое и берега топкие. Уже большую часть акватории одолели, как рядом рыбина крупная плеснула, круги по воде пошли. Марина испуганно вскрикнула. С немецкой стороны услышали, пулемётчик огонь открыл. Пули пока ложились далеко, но если пустят ракету, им не скрыться. Сам бы нырнул, пять-десять метров под водой проплыл. А с сидором и Мариной на буксире невозможно. В ответ на стрельбу с немецкого берега, ударил «максим» с нашей стороны. Видимо, наш пулемётчик ещё днём засёк позицию немецкого, потому что немец стрельбу прекратил. Уже темнел восточный берег реки, а Илья из сил выбился. Казалось – гребёт, а берег не приближается. Но вот ноги достали до вязкого дна, обрадовался. Медленно, выдирая берцы из ила, к берегу двинулся. Вскоре и Марина дно нащупала. А из темноты окрик. – Стой! А то стрелять буду. – Свои. – Нет там своих. – Командира позови. – Стой в воде. Илья уже по пояс в воде, за ним Марина. Лето, а вода прохладная, из ручьёв и болот река подпитывается. С берега густой бас. – Выходите, а руки в гору. Уже у берега Илья Марину за руку взял, начал подталкивать, девушка совсем обессилела. На берегу две тёмные фигуры. Один из бойцов помог, протянул руку, буквально выдернул Марину из воды. – Ой, баба! – удивился кто-то. Илья сам выбрался на берег. С сидора, с обмундирования вода ручьём текла. То ли на голос, то ли на белую рубаху девушки немец среагировал, а дал длинную очередь веером. Илью по ноге как палкой ударили, упал. – Ложись! – закричал часовой. Да поздно уже. Разводящего, которого привёл часовой, насмерть сразу, Илью ранило. Сначала боли не было. Онемела нога, затошнило, закружилась голова. Вокруг Ильи по грязному берегу Марина на коленях ползает. – Ой, родненький, задело? Куда? Где болит? – Нога. Часовой винтовку на плечо ремнём забросил. – Поднимешься сам? – Попробую. А нога подгибалась. Марина помогла, поднялся Илья. А часовой совет даёт: – Да брось ты сидор свой. – Ага, брось! Мы из-за него жизнями рисковали, а ты – брось! – А что у вас там? – Командиру покажу. Повернули от реки вглубь. Илье приходилось скакать на одной ноге. По другой по бедру текла кровь – тёплая, липкая. С трудом он спустился в траншею. Тут уже часовой помогал пробраться до крохотной землянки командира взвода. Командиром оказался усатый старшина в возрасте. – Вот, товарищ старшина, задержал двоих. Через реку переплыли. Немец из пулемёта обстреливать стал, сержанта Витковского убило, а его в ногу ранило. – Санинструктора позови, – приказал старшина. – А вы присаживайтесь. – Рядом с лежанкой старшины снарядный ящик, Илья с трудом уселся. Нога болеть стала, мутило. – Кто такие? – Марина, горловину развяжи, – снял с шеи лямки и протянул сидор девушке Илья. Марина ослабила брезентовые ремни, растянула горловину, Илья рукой ухватил мокрое полотнище, развернул. Землянка освещалась коптилкой, но её скромного света хватило, чтобы старшина понял, проникся. Поднялся командир взвода, пуговицу на гимнастёрке застегнул, надел фуражку,вытянулся по стойке смирно и руку вскинул к козырьку, честь отдавая. – Вопросов не имею. Знамя сейчас же в штаб батальона передам, а они дальше по инстанции. Девушка тоже из полка? – Рядовая Ильичёва, машинистка из штаба. – Старшина, она одна тащила на плащ-накидке раненого командира полка и знамя. Командир, к сожалению, скончался. Похоронили мы его. Я на карте трофейной отметку сделал. – Илья хотел вытащить карту из-за пазухи, а в глазах потемнело, резко слабость навалилась, и он потерял сознание. Очнулся от яркого света, бьющего в глаза. Повертел головой! Настоящий школьный класс, чёрная доска на стене, мелом химические формулы выведены. Рядом с кроватью Ильи другие кровати стоят, с ранеными. У одного голова перевязана, у другого грудь в бинтах. Острый запах лекарств, крови, а в общем – запах беды, страданий. Илья попытался соседа спросить, где он, а голос хриплый, тихий, во рту пересохло всё. Медсестра, которую он не сразу увидел, в углу она была, подошла. – Пить хочешь? Илья кивнул. Медсестра поильник к его губам поднесла. Илья припал жадно и не отрывался, пока не опорожнил. Сразу голос появился. – Сестричка, где я? – В госпитале, хирургическое отделение. У вас ранение в ногу, много крови потеряли. – Какое сегодня число? – Двенадцатое июля. Ни фига себе, несколько дней в госпитале был. Сразу испугался. А вдруг ногу ампутировали? Скосил глаза вниз, увидел – обе ноги на месте. Только левое бедро в бинтах. Сильно хотелось есть. Сестричка принесла жиденького перлового супчика, хлеба, покормила с ложечки. Неудобно лёжа есть, руки-то не отсохли, а голову поднять сил нет. А на ужин дали макароны и селёдку. Илья уже чувствовал себя лучше, сам смог поесть. Один вопрос вертелся на языке, спросил медсестру. – Когда меня ранило, со мной девушка была. – Вас на грузовике привезли, одного. Никакой девушки не было. Жаль. Ни полевой почты её не знает и своей, впрочем, тоже. По репродуктору в коридоре начали передавать сводки Совинформбюро. Раненые открыли дверь из палаты, чтобы слышнее было. Левитан ликующим голосом объявил, что части Красной армии перешли в контратаку в районе Витебска. Ого, немцы уже далеко продвинулись за те несколько дней, что Илья валялся в беспамятстве. На самом деле, 22-я, 19-я и 20-я армии Западного фронта перешли в наступление с задачей освободить Витебск. 3-я танковая группа вермахта отразила наступление. Одновременно 19-я танковая дивизия Кнобельсдорфа и 14-я моторизованная Генриха Воша взломали оборону советских войск севернее Полоцка и устремились на Невель, выходя в тылы нашей 22-й армии Ершакова. Наша армия вынуждена была отойти. 2-я танковая группа немцев наступала на Смоленск и Кричев, охватывая фланги нашей 13-й армии, обороняющейся в районе Могилёва. Вскоре армия попала в окружение. За пару дней выспался от души, ощущая себя впервые в безопасности. А потом пришёл военный. Зайдя в палату, спросил: – Кто сержант Сафронов? До Ильи не сразу дошло, что спрашивают его. Представлялся он этой фамилией несколько раз, но это за линией фронта было. К тому же после заплыва через Березину чернила в красноармейской книжке наверняка поплыли. – Я! – отозвался Илья с задержкой. – Что-то вы медлите, сержант, – подошёл к нему военный. – Никак в себя не приду, крови много потерял. – Да, мне сказали. Военный достал из кармана удостоверение сотрудника военной контрразведки. Грозной организации «Смерш» ещё не было, но сердце ёкнуло. Неужели по его душу? Контрразведчик удостоверение убрал в карман. – Во-первых, передаю вам благодарность командования за вынесенное с временно оккупированной территории знамя полка. – Спасибо. Только моё участие невелико было. Девушку надо благодарить, Мариной звать, она машинисткой была в штабе полка. – Да, она уже всё рассказала. Теперь давайте подробнее о полковнике. – В голову ранен был и умер на наших глазах. Мы его похоронили. – Можете на карте показать место? – Могу. Контрразведчик достал из командирской сумки карту, развернул. Илья нашёл место, показал пальцем. Опер поставил точку карандашом. – Я напишу протокол допроса, вы подпишете. Два свидетеля есть, что он погиб от ран и захоронен. Заслуженный командир, надо похоронку родным послать и в архив передать. Чтобы без вести пропавшим не числился. Опер писал быстро, сунул бумагу – стандартный бланк допроса свидетеля. Илья бегло прочитал, подписался. Контрразведчик поднялся. – Ещё один вопрос, последний. Что за форма на вас была? Я имею в виду, когда доставили. – Мне повоевать немного пришлось. Форма в негодность пришла. Стырил у немцев, когда сушить её повесили. И оружием повоевал трофейным. – Бывает. Оперуполномоченный ушёл, Илья задумался. Допрос мог быть предлогом для посещения. Почему органы контрразведки заинтересовались его обмундированием? Выздороветь бы побыстрее и в действующую часть влиться, коли к своим довелось попасть. Дня через три вставать с кровати начал, молодой и здоровый организм восстанавливался быстро. А покой и нормальная еда способствовали. А с каким наслаждением он помылся, когда объявили банный день! Немного же человеку для счастья надо. Через десять дней его признали годным к строевой службе, рана была сквозной, кость не задета. В госпитале его, как и других, признанных годными к службе, переодели в форму. Гимнастёрка и галифе были поношенными, но стираными и глажеными. Кроме того, сапоги выдали кирзовые и портянки. Каптенармус покопался в ящике стола, достал две петлицы с треугольничками. – Сам пришьёшь, не барин. Пока ждали грузовик, Илья петлицы пришил к воротнику гимнастёрки. Из всего имущества только справка о ранении и красноармейская книжка. Записи расплылись от воды, страницы слиплись. Но всё же документ. На подошедший «ЗИС-5» усадили восемнадцать бывших раненых, повезли. Один из солдат сказал. – Знаю я эти места, бывал до войны. К Смоленску едем. Под этим городом шли ожесточённые бои. По прибытии в дивизию их построили. Убыль в ротах и батальонах большая, даже такому пополнению рады были. Капитан, обходивший жиденький строй, спрашивал: – Фамилия? Найдя в списке, спрашивал: – Специальность? Имелась в виду воинская. Илья схитрил. Он не знал, кем был настоящий Сафронов. Назвался сапёром. Капитан показал рукой в сторону. – Видишь лейтенанта? Тебе к нему. К лейтенанту подошёл ещё один солдат. – С немецкими минами встречались? – спросил лейтенант. – Сержант Сафронов. Вообще-то я служил в отдельном инженерно-сапёрном батальоне. – Диверсант? – сразу сообразил комвзвода. – Тогда какого чёрта тебя ко мне определили? Впрочем, для тебя работа тоже найдётся. За мной! Война всего месяц шла, боевого опыта военнослужащие не имели, и каждый боец, понюхавший пороха, был ценен. Илья же был кадровым офицером, факт этот приходилось скрывать, и имел боевой опыт, пусть не большой. Командир взвода Ордынцев подвёл пополнение к армейской потрёпанной палатке. – Давайте красноармейские книжки, мне вас в списки внести надо, поставить на довольствие. Располагайтесь пока. В палатке десять солдат. Всё, что осталось от взвода. В дальнем углу скромное имущество – миноискатель, несколько щупов и «кошка». Перезнакомились. Из сапёров только трое успели отслужить до войны по году, по два. Остальные призваны из запаса, служили срочную пять-семь лет назад. Вернулся лейтенант. – Сафронов, ко мне! Это что у вас за документы!? – Ранен был, через Березину переправлялся, замочил. Виноват. Армейский закон – повинись, хоть не виноват, и получишь меньшее взыскание. – Безобразие! Чернила расплылись, отдельные буквы разобрать только можно. Ладно, выпишу новую книжку, диктуйте данные. Илья хорошо помнил, что в книжке записано было, продиктовал фамилию, имя, отчество, год рождения, даже номер воинской части назвал. – Это уже лишнее, выдаём мы, стало быть, и номер части наш уже будет. На следующий день уже после полудня Илья получил новые документы. Для него одно было хорошо: в красноармейских книжках не было фотографии, их ввели значительно позже. А в офицерских удостоверениях личности фото было. Илья дезертира Сафронова не видел никогда, предположить не мог – похожи или нет. Этим же днём, уже после ужина полк подвергся бомбардировке. Налетели «Юнкерсы-87», прозванные «лаптёжниками» за обтекатели на неубираемом шасси. Вообще солдатские прозвища очень меткие – не в бровь, а в глаз. Например, нашу сорокапятку именовали «Прощай Родина». Потому как маломощной была и при танковой атаке расчёты орудий зачастую погибали. Немцы не уступали. Наши «катюши» прозвали «сталинским органом», за вой, который издавали ракеты. А немецкие лётчики и зенитчики именовали наш штурмовик «Ил-2» «цементным самолётом» за то, что при множестве попаданий не падал. «Лаптёжники» выстроились в большой круг, ведущий вошёл в пике, сбросил бомбы. Отвернул в сторону и стал набирать высоту, встраиваясь в круг. Следом стал пикировать второй бомбардировщик. Сверху, над бомбардировщиками, барражировали «мессеры». Только с нашей стороны никакого противодействия не было. Ни наших истребителей, ни зенитного огня. А стрелять по самолётам из винтовок – только попусту жечь патроны. Бомбёжка с пикирования всегда более точная, чем обычная, применяемая по площадям. Немцы этим приемом владели отлично, ухитрялись попасть в одиночную цель – танк, орудийный капонир. Как только началась бомбёжка, Илья спрыгнул в старую воронку, где на дне уже набралась подпочвенная вода. Лучше промочить ноги, нежели получить осколок. За ним в эту же воронку прыгнули ещё несколько сапёров. Взрывы следовали один за другим, потянулся чёрный дым с едким запахом горящей резины. Не иначе в автомашины бомбы попали. А под конец один пикировщик сбросил странную бомбу. Выла и свистела она сильно, вселяя в бойцов страх. Бомба упала недалеко от бойцов и не взорвалась. Когда «лаптёжники» улетели, бойцы подошли посмотреть. Оказалось – пустая бочка из-под бензина, стенки продырявлены со всех сторон. При падении воздух попадал, издавая леденящий вой. Один из солдат сплюнул. – Вот же что делают, скоты! Другой боец не согласился. – Лучше бочка, чем бомба. Утром Илью вызвал Ордынцев. – Сафронов, бери двух бойцов, на складе получишь два ящика взрывчатки, взрыватели и бикфордов шнур. Полуторка к складу подойдёт. Ваша задача взорвать мост через Проню. Карту читать умеешь? – Умею. – Показываю. Вот река, вот мост. Чтобы к вечеру моста не было, приказ сверху. – На этом берегу точно наши? – Сам знаешь, обстановка меняется быстро. Пока наши. Удачи. Илья едва не послал его к чёрту, как у них в отряде принято было. А сейчас лейтенантом это может быть воспринято неправильно. Складом была землянка. Когда Илья подошёл к ней с бойцами, предупреждённый старшина сразу выдал два ящика с тротиловыми шашками, детонаторы. – Тебе сколько шнура? – Минут на десять-пятнадцать, причём в двух экземплярах. – Не учи учёного, ящиков-то два. Время горения бикфордова шнура определялось по меткам на оболочке шнура. Старшина отмерил, отрезал. Пока Илья шнур в кольцо сворачивал, завскладом отрезал второй такой же кусок. – Распишись! К землянке подъехала полуторка. Из кабины высунулся водитель. – Это вас везти? – Нас. Не развалишься по дороге? Полуторка, видавшая виды, с латками, довоенного выпуска, при двух фарах. С началом войны стали для экономии ставить одну фару и передние крылья не штампованные, а гнутые и сваренные, по упрощённой схеме. Дорога мало сказать скверная. Перед войной главная дорога Белоруссии – Брест – Минск – Москва приобрела булыжное покрытие, асфальт уже после войны постелили. А другие дороги или грунтовые или щебёнка. А эта разбита гусеницами бронетехники, вся в воронках от снарядов и бомб, на обочинах разбитая и сгоревшая техника. Водитель матерился отчаянно, лихо крутил баранку. Грузовик бросало по дороге, как утлую лодку в шторм. Чем ближе к цели подъезжали, тем у Ильи тревожнее становилось на душе, потому что движение на дороге прекратилось. Знак тревожный. – Притормози и глуши мотор, – приказал Илья. – Не доехали же! – буркнул водитель, но приказ выполнил. Илья дверцу кабины открыл, на подножку встал. Отчётливо были слышны выстрелы пушек и едва различимы пулемётные очереди. Судя по звукам, впереди, на удалении полтора километра, бой идёт. Как бы не попасть под раздачу. У сапёров в кузове винтовки, у Ильи «наган» 1905 года производства с семью патронами в барабане и без запасной пачки. Появись немцы, не отобьёшься. А мост, их задание, как раз там. За неисполнение можно под трибунал угодить, и по военному времени наказание суровое – расстрел. – Трогай, – сказал водителю Илья. – А вы по сторонам смотрите. Это он сапёрам в кузове. Из кузова обзорность лучше, опасность увидят раньше. Проехали немного, за поворотом несколько бойцов в окопе, ручной пулемёт на бруствере. А на дороге старший лейтенант руку поднял. За заставой в полусотне метров мост, который Илья с сапёрами взорвать должен. Водитель грузовик остановил. Илья из кабины выбрался. – На ту сторону нельзя, – сказал старший. – Наши сюда прорываются, бой идёт. – У меня приказ мост взорвать. – Не дам! Как наши выходить будут? У меня тоже приказ – держать мост до последнего. Старлей званием и должностью выше сержанта. Илья подчиняться должен. Но в итоге за невзорванный мост отвечать ему. – Товарищ старший лейтенант! Разрешите мост заминировать. В последний момент рванём, когда немцы подступят. Старший думал недолго. – Валяй. Видимо, сам понимал, что мост целым сдавать нельзя. Илья сразу к сапёрам. – Берите ящик, устанавливайте на дальней опоре, второй ящик у ближней. – Да какая разница? – Разговорчики! Сам с двух раз догадаешься? Сапёры по пустынному мосту понесли ящик. Долго возились под мостом. Неудобно закладывать взрывчатку на высоте, когда лестницы нет. Сапёры выход нашли. Один влез на плечи другого, втиснули ящик. Сапёр вытащил из ящика брусок тротила, вставил взрыватель, в него бикфордов шнур. Тротил в ящик вернул. Теперь осталось только поджечь свисавший изрядный конец бикфордова шнура и всё, взрыв прогремит неминуемо. Двух ящиков с лихвой хватит, чтоб обрушить мост. Подготовили мост к взрыву, приходилось ждать. Стрельба приближалась, наши медленно пятились, немцы напирали. Обычно наступающие теряют своих солдат втрое больше, чем обороняющиеся. Сейчас расклад был иной. Потери наших войск среднесуточные двадцать три тысячи двести десять человек, а у немцев четыре тысячи пятьдесят. На тридцать первый день войны 21-я армия Западного фронта отошла к Днепру на участке от Рогачева до Жлобина. В этот же день решением военной коллегии Верховного суда СССР за поражение войск Западного фронта приговорены к расстрелу командующий Западным фронтом Д.Г. Павлов, начальник штаба В.Е. Климовских, начальник связи фронта А.Т. Григорьев, а также командующий 4-й армии А.А. Коробков. При этом ни один из комиссаров не пострадал, хотя единоначалия не было. Ставка Верховного главнокомандования издала директиву о вводе в сражение на Западном направлении эшелона резервных армий – 29-й, 30-й, 24-й и 28-й, сосредоточенных на линии Осташков – Брянск. Ставка решила силами этих армий нанести удар сходящимися направлениями на Смоленск. На шоссе Могилёв – Мстиславль, где у моста через Проню находился с сапёрами Илья, показались первые грузовики с ранеными. Как только они проехали, показался конный обоз. Возчики нахлёстывали усталых коней, стремясь побыстрее перебраться через мост, на другой берег. За обозом потянулись красноармейцы. А стрельба всё ближе. Неожиданно взорвался снаряд прямо посредине реки. Обычно немцы старались по мостам не стрелять, надеясь их захватить. Илья нащупал коробок спичек в кармане. Спички специальные, для сапёров. Впрочем, их и другие рода войск используют. Горят под дождём, сильным ветром – пока сама не догорит, не погасишь. Ныне это в порядке вещей, а тогда редкость. Илья подошёл к старшему лейтенанту. – Я на другой берег перейду. Как можно будет подрывать, дайте сигнал. – Какой? – Ну, хотя бы фуражкой махните. – Принимается. Илья сапёров проинструктировал. – Следите за старшим лейтенантом. Как отмашку даст фуражкой, поджигайте бикфордов шнур, а я на той стороне запалю. Илья с трудом прошёл по мосту. Народу много, военные и гражданские, он один против движения. Уселся недалеко от моста на пригорке, лицом к шоссе. Так и другой берег видно, где старлей, и шоссе справа. Большая часть отступающих прошла, да не все. Неожиданно раздался рёв мотора, потом пулемётный выстрел. На шоссе ворвался танк. Окраска серая, очертания угловатые. Немец! Танк принялся крушить всё – повозки, машины, давить людей. Один грузовик сброшен с шоссе в придорожную канаву, следующий буквально смят. Минуты и танк прорвётся к мосту. Илья вскочил, повернулся к другому берегу. Почему старлей медлит, не подаёт команды? Ослеп и оглох? Илья закричал изо всех сил. – Прочь с моста, сейчас взорвётся! Да кто его расслышал за криками паники и страха? Наоборот, люди ринулись на мост, сбивая друг друга в воду. Кого-то сбили с ног, крики! Ждать некогда. Илья сбежал по насыпи, спотыкаясь и оскальзываясь на траве. Вытащил коробок, раза в три больше обычного. Где ящик с тротилом и шнур? Ящик высоко, только угол виден, зато бикфордов шнур свисает и до него можно дотянуться. Илья достал спичку – почти в ладонь длиной, значительно толще обычной, чиркнул об обмазку коробка. Яркая вспышка, дым с противным запахом, от которого сразу в горле запершило. Поднёс пламя к бикфордову шнуру. Почти сразу зашипело, дым струйкой от шнура пошёл. Всё, надо убираться отсюда как можно быстрее. Сначала побежал по берегу по течению, увидел прибившуюся к земле корягу. Столкнул её в воду, из нагрудного кармана достал красноармейскую книжку, взял зубами за её уголок. Оттолкнулся, вцепился в корягу и поплыл. Вот-вот грянет взрыв. От моста на полсотни метров отплыл. Если бы под опорой лежала бомба, а не безоболочный тротил, ему не выжить – осколки далеко летят, за сотню метров, а то и дальше. Река помогала течением. Илья беспокоиться стал. Вдруг шнур погас или не сработал взрыватель? Танк уже на подходе к мосту. Люди в панике бросаются с моста в воду. И тут грянул взрыв! Всё заволокло дымом, быстро поднявшимся вверх. Танк, передними катками въехавший на мост, нагнулся, полетел вниз и перевернулся, упав в воду, поднял огромный фонтан брызг. Пролёт моста рухнул, но полностью не упал, стоял под наклоном. Люди, из тех кто остался на мосту, бежали к восточному его концу. И тут второй взрыв. Это его сапёры, пусть и с задержкой, взорвали второй ящик тротила. Всё, задание выполнено. Илья заработал ногами, коряга стала приближаться к другому берегу. Очень медленно, течением вниз её сносило быстрее. Река сделала поворот, обрушенный мост, люди на берегу, всё исчезло из вида. Сколько он проплыл? Триста метров, пятьсот? Да какая разница? Корягу прибило к берегу, он встал на ноги, выбрался на берег. На красноармейской книжке два маленьких пятнышка от воды. Документ убрал в карман, потом лёг на спину, задрал обе ноги. Из сапог с шумом вылилась вода. Не теряя реку из вида, пошёл по редколесью. Надо выбираться к шоссе. Там грузовик, сапёры. Выбрался. На этой стороне никого нет. Ни старлея с бойцами, ни полуторки с сапёрами. А на другой стороне ад! Вслед за первым танком вырвались ещё два и несколько бронетранспортёров. Стреляли из пулемётов по людям, давили гусеницами. Страшная картина и помочь невозможно. Конечно, значительная часть гражданского населения и военных успела пройти по мосту. Не взорви Илья мост, немецкие танки уже были бы здесь, на этом берегу. Возможно, люди разбежались бы, остались целы. Но какой ценой? Обидно было. Илья попал в сорок первый из лучших для армии времён, когда Шойгу возродил армию. Появилось новое вооружение, новые технологии, взять те же беспилотники, танки «Армата». И служить в армии стало не зазорно, на срочную службу шли с желанием. И видя сейчас, как отступает Красная армия, с большими потерями, неорганизованно, было досадно, сердце щемило. Шагал по шоссе, пока не уткнулся в заслон. – Стой! – раздался приказ. – Кто такой? Документы! Вот где пригодилась красноармейская книжка. Илья предъявил. – Окруженец? – Никак нет. Выполнял с группой сапёров приказ – взорвать мост через реку Проню. – Успешно? – Сами видите, через мост никто не идёт и не едет, на шоссе пусто. – Не поторопился? – Вместе с мостом в реку рухнул немецкий танк. Можете сами убедиться, если смелости хватит к берегу выйти. Там сейчас немцы наших танками давят. – Сержант, что вы себе позволяете? – разозлился командир заслона. Или заградотряда? Были такие в первый год войны. Задерживали красноармейцев и командиров, собирали в команды, передавали на пополнение в соседние части. Но Илью не стали задерживать. Документы в порядке и ведёт себя независимо. Окруженцы или отступающие вели себя по-другому, чувствовали свою уязвимость. На машине до моста добрались быстро, а шагать пришлось долго. Хорошо, у Ильи зрительная память отличная. К вечеру добрался до расположения части. Нашёл командира взвода, доложил о выполнении задания. – Жив? – удивился Ордынцев. – А сапёры сказали – погиб при взрыве. Я уже похоронку написал, только отправить не успел. – Значит – жить долго буду, примета такая есть. – Боец Красной армии, а в дремучие приметы веришь, – укорил лейтенант. – Ладно, иди на кухню, там оставляли ужин для нарядов. И на том спасибо. На фронте поесть, да ещё горяченького – большая удача. Кормили скудно, но в тылу было ещё хуже. Из-за наступления немцев зерновые на корню сгорели, а север страны да Сибирь урожаи скудные давали.Глава 5 В разведке
После ужина Илья зашел в жилую палатку. Те два сапёра, что с ним на задание ходили, увидев его, остолбенели. – Мы думали – ты погиб, лейтенанту доложили, – повинились они. – Рано хоронили. Почему медлили со взрывом? – Старший лейтенант не давал. А как ты взорвал пролёт моста со своей стороны, тут и мы своё дело сделали. – Я же вам сигнал подавал рукой. А уехали зачем? Я полдня пёхом добирался. – Так подумали – погиб. Кого ждать? – Ненадёжные вы товарищи, подведёте в серьёзной ситуации. Илья не кривил душой. Пока не увидел тело убитого товарища, нельзя утверждать, что он мёртв. Обязательно во время операции или после неё найди сослуживца. Ранен если, окажи первую помощь, доставь в санбат или госпиталь. Убит – вынеси к своим, а если невозможно, похорони, на карте отметку сделай и документы погибшего воина командованию сдай. Сапёры же слиняли, убоявшись пушечно-артиллерийской стрельбы на другом берегу. Зарубочку в памяти себе сделал – с этими на боевые задания не ходить. Люди всегда проявляют себя в тяжёлой, экстренной ситуации. Сколько Илья видел хороших вроде бы парней. Душа компании, балагур, рубаха-парень, свой в доску. А в критической ситуации трусили, жизнь свою спасая. Вокруг таких в отряде некая пустота образовывалась. Потом сами уходили или командиры переводили их в другие подразделения, где риску меньше. Отдохнул день. Отдых в армии дело относительное. Не было боевых заданий. Потому как весь взвод, вернее остатки его, готовили противотанковые мины. Главная ударная сила вермахта – танковые войска. Выбей танки, остановится наступление. Самые танкоопасные места, это ровные поля, луга, где масса танков развернуться может. В лесу или горах, а хуже того – в болотистой местности танки действовать не могут. И в городе уязвимы. У танка обзорность скверная, из любого подвала или этажа могут противотанковую гранату бросить. А ещё – пушка танка, как и пулемёта, не может подниматься на большой угол, мёртвая, непростреливаемая зона получается. Средств борьбы с танками в сорок первом было немного. Противотанковых гранат не хватало, к тому же очень тяжёлые, бросать с близкого расстояния надо, а кто же из танкистов подпустит близко пехотинца? Если только из траншеи, когда танк в нескольких метрах. С артиллерией тоже плохо, многие полевые орудия были захвачены в артиллерийских парках, часть уничтожена при бомбёжках. Противотанковых пушек не хватало, да и слабы были. В середине тридцатых СССР купил у Германии лицензию на выпуск 37-мм пушек, наложили на лафет ствол более крупного калибра – 45 мм. Получилось лучше, чем у немцев. Но танковая промышленность не стояла на месте, росла толщина брони и сорокапятка эффективно могла бороться с танками на коротких дистанциях – 150, 200 метров. Только в сорок втором году, с выпуском грабинских дивизионок, положение выправилось. Противотанковые мины были дешёвым, эффективным и грозным оружием. Ночью, когда ни наземная, ни авиационная разведка не могла засечь постановку минных полей, взвод выехал к передовым позициям на двух грузовиках. В одном сапёры и шанцевый инструмент, в другом – ящики с минами. В расположении наших войск окопы и траншеи неполного профиля. Половину ночи перетаскивали ящики с минами на позиции, ввиду открытой местности машины близко подойти не могли – опасно. Случайная пуля, и грузовик в пыль превратится, разрушив всё вокруг на сотню метров. В каждой мине, с виду круглой, 5 килограмм взрывчатки. Нагрузившись минами, а каждый сапёр по две штуки нёс, да ещё и сапёрную малую лопату, пошли в сторону противника. Капитан пехотной роты, на участке которого проводилось минирование, утверждал, что до немецких позиций четыреста-пятьсот метров. Командир сапёрного взвода приказал зайти на нейтральную полосу наполовину, расставить мины в шахматном порядке. А как ночью понять, сколько прошёл? Шагами? Так на своих двоих только малую часть пути прошли, потом поползли. Никому не хотелось поймать шальную пулю. Немцы периодически пускали осветительные ракеты, постреливали из пулемётов. Когда предполагаемые двести метров сапёры преодолели, лейтенант махнул руками в обе стороны. Сигнал – разойтись и ставить мины. Дело нехитрое. Сапёрной лопатой лёжа вырыть ямку, желательно дёрн аккуратно снять, выбрать землю, раскидать по сторонам, уложить мину, сверху вкрутить взрыватель, прикрыть дёрном. Немецкие танкисты непонятные холмики или подозрительные места объезжали, поэтому мины маскировали по возможности. Илья свои две установил, вернулся к траншее за минами. Чтобы не ходить лишний раз, снял с себя ремень, пропустил через проволочные ручки мин, две перебросил через плечо, а две в руки взял. Груз опасный и тяжёлый, рискнул, не полз, шёл ногами. Лейтенант увидел, сказал вполголоса. – Сафронов, ты что же делаешь? Смерти ищешь? Вот вернёмся, получишь два наряда вне очереди. – Слушаюсь, лучше на кухню. Илья мины установил, землю раскидал. Вроде хорошо получилось. Но это ночью, в темноте. Но не будут ли мины заметны днём? Похоже, не все сапёры тщательно маскировали мины, потому что Илья задержался дольше всех. Сослуживцы уже поползли назад, Ордынцев приглушённо крикнул, приложив ладони ко рту: – Сафронов, чего возишься? Возвращаемся. Работа окончена, можно к передовой, да налегке. Чтобы лопата не мешала, Илья её за пояс сзади черенком заткнул. И проползли всего-то несколько минут, как слева вскрик. Почудилось? Слева лейтенант должен быть. Присмотрелся Илья. Кто-то лежит, а над ним ещё тёмная фигура. Пуля в комвзвода угодила? Рядом с первой ещё фигура возникла. Неладное творится. Илья лопату из-за пояса вытащил, в руку взял. Немецкая разведка? Или наши сапёры? Голос не подашь – спросить, да если немцы, велик риск очередь в ответ получить. Пополз в сторону лейтенанта, а одна из фигур к нему метнулась. Илья вскочил, у лежащего человека манёвра нет. Подбегавший не в пилотке, как у сапёров, а голова капюшоном накрыта. С ходу попытался Илью ножом ударить, да не на того нарвался. Илья боковой стороной лопаты по руке с ножом рубанул и вторым ударом, тычком штыком лопаты в шею. Враг рухнул. И только сейчас Илья припомнил, что немцы уже час как из пулемётов не стреляют и осветительных ракет не пускают. Объяснение простое – их, немецкая разведка на нейтралке. Выхватил револьвер, не целясь, выстрелил в тёмную фигуру раз, второй. Тут же упал на землю, перекатился. В темноте прицелиться невозможно – ни мушки, ни целика не видно, да и сама цель смутно видна. Но, похоже, зацепил. Со стороны нашей передовой винтовочный выстрел. Ага, часовой услышал револьверные выстрелы на нейтралке, тревогу поднял, видел, что сапёры минировать шли. В сторону немецких позиций несколько теней метнулись. Если группа обнаружена, чего уж скрываться? И через малое время с нашей стороны топот. Илья крикнул: – Я сапёр, не стрелять! К нему подбежали двое. – Что за стрельба? – Я стрелял, появилась немецкая разведка. Похоже – одного лопатой зарубил, в другого стрелял. А ещё человек пять к немцам побежали. – Показывай. Илья повёл бойцов в сторону лейтенанта. Тут же выстрел ударил. Боец упал, сорвал с плеча автомат, дал короткую очередь. – Сдавайся, не то гранату брошу! – закричал боец. Нет ответа. Встали, осторожно приблизились. Немец был убит автоматной очередью. А рядом – Ордынцев, мёртвый. Ножом в спину убит. Боец товарищей кликнул. Двое нашего лейтенанта взяли, ещё двое – немца, понесли к своим позициям. Боец спросил: – Где ещё один? Которого ты лопатой? – Подальше. Илья прошёлся зигзагом, наткнулся на тело. Боец подозвал ещё двух красноармейцев. Убитого понесли к нашим траншеям. Туда же направился Илья с бойцом. Немцы не стреляли, боясь задеть своих. Но только Илья и бойцы спустились в траншею, открыли огонь из миномётов, да поздно. Видимо, их разведка вернулась, доложила о неудачном поиске. В траншее уже пехотный капитан ждёт, сапёры. По приказу капитана тела всех убитых в землянку занесли. Здесь светло, коптилка горит. Капитан сначала тело Ордынцева осмотрел. – Ножом его убили. Потом тела немцев. Оба в маскировочных костюмах, под ними немецкие мундиры. – У, какие откормленные! – удивился капитан. – Надо контрразведку вызвать, пусть осмотрят. Садись, боец, ждать будем. Капитан по полевому телефону позвонил, коротко доложил. – Да, понял, ждём. Пока ждали, рассвело. Контрразведчик первым делом к Илье. – Ты их обнаружил, сержант? – Я, сержант Сафронов. Похоже, они увидели Ордынцева, командира взвода нашего. Я сначала вскрик услышал. – Что вы делали на нейтральной полосе? – Всем взводом мины противотанковые ставили. – Продолжайте. – Ко мне один из этих направился, кинулся с ножом. Я сначала лопатой по руке ударил, потом в горло. – Надо же, шустрый какой! У немцев в разведке подготовленные люди, а сержант его разделал, как повар селёдку. Молодец. Всё? – Нет, мимо меня несколько человек пробежали, далеко, смутно тени видел. Дважды из «нагана» стрелял. Часовой на нашей стороне из винтовки пальнул. Потом красноармейцы прибежали. – Стой здесь, я тело осмотрю. Контрразведчика не было долго. Вернувшись, сказал. – Зайди в землянку, показания подписать надо. В землянке усадил за стол, которым служила дверь, снятая с какой-то избы, дал бумагу, карандаш. – Пиши, так, как мне говорил. Внизу дата, подпись. Илья написал, бумагу контрразведчику вернул. Тот пробежал глазами. – Складненько. Вот что, сержант. В сапёрах мужикам в возрасте служить надо. А тебе сам бог в разведке служить велел. Ты как? – Не против. – Я с командиром разведки потолкую. Он тебя найдёт. – Разрешите идти? – Разрешаю. Сапёры тело своего командира на плащ-накидке понесли, Илья следом шагал. Внезапно всё получилось, не ожидал. Если бы не реакция, не навыки, отработанные до автоматизма, сам бы сейчас на нейтралке лежал. Илья резко развернулся, вернулся в землянку капитана. – Разрешите нож немецкий забрать? Если меня в разведку переведут, мне пригодится. – Если для дела, бери. Твой трофей. Илья ещё при осмотре тела немца обратил внимание на нож. В чёрных кожаных ножнах, ручка рифлёная, с выемками под пальцы, клинок смотрится хорошо. В деле его Илья не пробовал, но в разведку плохое оружие не берут, от этого жизнь зависит. Сапёрам лопатой орудовать – не привыкать. Для Ордынцева могилу вырыли, завернули в кусок брезента, после полудня схоронили. Старшина водку выдал, фронтовые сто грамм. Но из-за убыли бойцов получилась двойная доза. Помянули лейтенанта. Строг был, но справедлив, не придирался из-за мелочей. Илье Ордынцева жалко было – молодой, неопытный, погиб нелепо. Через день в сапёрный взвод заявился лейтенант. Сначала все подумали – нового командира взвода прислали. А лейтенант спросил Сафронова. – Сержант Сафронов, – козырнул Илья. Лейтенант критически осмотрел Илью, даже вокруг обошёл. Илья немного обозлился. Чего он, как цыган при покупке лошади, ходит да смотрит. Офицер, по тогдашнему – командир, до сорок третьего года, когда погоны в армии ввели, попросил красноармейскую книжку. Илья достал документ из кармана, протянул. А лейтенант внезапно удар нанёс. Илья, не ожидавший нападения, всё же сумел откачнуться назад, на рефлексах. – Хм, неплохо. А с дыхалкой как? – Не курю. – Замечательно. Мне про тебя вчера контрик рассказал. Интересно стало, как это ты лопатой немецкого разведчика убил. У них ведь подготовка серьёзная. Контриками называли солдаты между собой сотрудников военной контрразведки. – Случайно вышло. – Рупь за двадцать, врёшь! – Тогда зачем спрашивать? – Пойдёшь ко мне во взвод? Спокойной жизни не обещаю. – Пойду. В разведку брали только по желанию бойца. Сложная служба и рискованная. Заставь человека приказом, он в поиске всю группу подвести может. – Я твою книжку заберу, поговорю с начальством. В сапёрном взводе половины личного состава не хватает, и хороший командир толкового солдата добровольно не отдаст. Илья сомневался, что лейтенант добьётся перевода, да ошибался. Лейтенант, командир взвода полковой разведки, по роду службы постоянно общался с начальником штаба, командиром полка. Ведь разведданные он передавал им. Видимо, нашёл аргументы, поскольку уже вечером в расположение взвода пришёл разбитной сержант. – Сафронов есть? – Я! – отозвался Илья. – С вещами на выход. Держи ксиву. И протянул Илье его красноармейскую книжку. По виду сержант сильно смахивал на блатного, Илья усомнился, книжку открыл. Действительно, есть запись о переводе, как положено – подпись, печать. – Нет у меня вещей. – Тогда прощайся с братками и пошли. Илья повернулся к сапёрам. – До свидания, славяне! Ни с кем в сапёрном взводе он не сблизился, потому сильно не сожалел. Пока шли к штабу полка, рядом с которым располагался разведвзвод, сержант представился. – Моя фамилия Пакля, командир отделения. Ты чего лыбишься? Из украинцев я. – Весёлая у тебя фамилия. – Какая есть. В моём отделении служить будешь. Пришли во взвод. Пакля представил его бойцам. – Наш новый боец, сержант Сафронов. А всё отделение шесть человек вместо десяти по штату. У бойцов весь опыт – месяц боёв. Пакля лежанку показал в землянке. – Твоя, занимай. Пошли экипироваться. Илья получил автомат, к нему запасной диск, две пачки патронов. А ещё маскировочный комбинезон в каптёрке, сидор. Без сидора в поиск нельзя. Надо же куда-то запасной магазин пристроить, гранаты, харчи, ежели поиск предполагался на несколько дней. Илья попросил карту. – А нету! Наш комвзвода трофейной пользуется. Отбери у немца, будет тебе карта. С картами было плохо. Склады с картами были частью сожжены своими при отступлении, частично немцам достались в виде трофеев. Только зачем они немцам, если качество печати их топографических карт выше? А как без карты воевать? На следующий день Пакля решил проверить, на что новичок способен. Отвёл Илью в овраг, поставил пустую консервную банку, сам встал рядом. – Отсчитай сто шагов и стреляй. Чёрт! Из ППД, который получил Илья, он не стрелял никогда, а оружие для начала пристрелять надо. Пакля же бравирует, в двух шагах от банки стоит. Илья для устойчивости лёг, переводчик огня на одиночный огонь поставил, прицелился, выстрелил. Видимо, прежний владелец оружия пристреливал автомат. Оружие снаружи потёртое, но попал Илья точно. Банка от попадания пули подпрыгнула, упала. – Хорош! А то тревога поднимется, что за стрельба в тылу, – кивнул Пакля. – Давай теперь в рукопашную. Илья автомат отложил. Пакля напал первым. Удары наносил резкие, но Илья был готов, блокировал. Предплечьями, а потом и сам атаковал. И не руками, а ногами. Мышцы ног значительно сильнее мускулов на руках. Бил не в полную силу, только обозначал удары, но всё равно вышло чувствительно. – Стой! – раздался голос сверху. – А то ты Паклю забьёшь. Немцев так бить надо, а не своих товарищей. Оба сержанта головы подняли. На краю оврага стоял лейтенант Хохлов, командир взвода разведки. – Поднимайтесь, разговор есть. Илья автомат поднял, на плечо повесил, привычным движением гимнастёрку оправил, складки назад согнал. Хохлов хмыкнул одобрительно. Все трое прошли в расположение взвода. Хохлов уселся на траву, разведчики перед ним. Лейтенант расстелил трофейную карту. – Получен приказ взять языка, желательно офицера, ещё лучше – из ближних тылов. Дураку понятно. Взводный или ротный офицер знает только положение на своём маленьком участке, и назвать может командира полка и дивизии. Требовался язык, знающий хотя бы дивизию, – направление удара, оснащённость, боеспособность. Можно подумать, такие в немецком тылу пачками ходят. – Пакля, кого в группу берёшь? – Вот его, – ткнул в Илью пальцем сержант, – и Ефремова. – Не мало трёх? – Если втроём не возьмём, то и вшестером тоже. Когда выход? – Как стемнеет. Я на передовую сам провожу. Так положено, во избежание несанкционированного перехода, случаи такие были. Илья задумался. Задание сложное. Правда, некоторые положительные моменты есть. Немцы наступают, дислокация войск меняется почти ежедневно, определённая неразбериха есть. Провизию не брали, полагали – вернутся к утру. Автомат, запасной магазин, нож да кусок верёвки – весь груз. Лейтенант вечером сам группу к передовой повёл. Илья сразу недочёты в подготовке группы выявил, сказывалось отсутствие боевого опыта, за месяц войны его не наработаешь. Во первых – сапоги отечественные, во вторых – оружие. Лучше бы автомат не применять. Когда в поиске доходит до применения оружия, считай – провал. Уже не до «языков», самим бы ноги унести. Оружие следовало немецкое иметь. Случись перестрелка, немцы сразу по звуку выстрелов определят – красноармейцы у них в тылу. А ещё – нет карты. Компас у Пакли допотопный есть, а что в нём толку без карты? Как определять местоположение? Даже мелочь взять – перед выходом не попрыгали. В момент перехода передовой оружие может предательски звякнуть, и группа обречена. Из таких вроде бы мелочей складывается успех или неудача. После полуночи, когда эпизодические перестрелки на передовой стихли, лейтенант произнёс: – Пора. В пять тридцать светать начнёт, вам до этого времени вернуться надо. Метров двести шли в полный рост по нейтралке. Наши войска противопехотные мины не ставили, а если на противотанковую мину наступить, взрыва не последует, взрыватель срабатывает только под большим весом – танка, тягача, грузовой автомашины. Илья спросил Паклю: – Сержант, ты на той стороне бывал? – И не раз. – Конкретное место перехода наметил? – Пустое, так просочимся. Опять просечка. Днём следовало понаблюдать за передним краем в бинокль. Определить, где пулемётное гнездо, по возможности – огневые точки, часовых. Или неудобья – ручьи, овраги, заросли. Немцы в лучшем случае их заминируют либо поставят рядом часового. Немцы комфорт любят, кто поползёт в воду и будет там находиться всё время караула? Германцы слишком себя ценят. Поэтому неудобья, плохая погода – ветер, дождь, снег – самые лучшие условия для разведчика. Дальше поползли. Сколько миновали, неясно. Пакля шепчет: – Ты же из сапёров. Ползи первым, землю щупай. Скорость передвижения снизилась. Илья проверит руками землю, проползёт полметра и вновь ощупывает. Недалеко от группы ракета взлетела. Сразу головы вниз опустили, замерли. Любое движение видно сразу. Когда ракета погасла, поползли. Уже табачным дымом потянуло, а затем тихий разговор послышался. Похоже, двое часовых в траншее встретились. Пришлось выжидать, пока разойдутся в стороны. А время неумолимо идёт, уже час ночи. Илья подполз к брустверу первым, за ним, по его следам – Пакля, замыкающим Ефремов. Илья в траншею заглянул, пусто. Перемахнул через неё, залёг. Так же и два других разведчика траншею преодолели. Ещё сто метров ползком, потом встали. Плохо, что никто из группы немецкого языка не знал. Ни подслушать, ни языка допросить. А ещё неизвестно расположение немецких частей. Насколько помнил Илья, вдали лес был, в ближайшем немецком тылу. Самое место для укрытия техники, расположения батарей. От леса до наших позиций километра полтора. Для пушки – тьфу, не расстояние. Да и миномёты калибром 80 мм и выше достанут. Илья шёл медленно, вслушиваясь и вглядываясь. В случае опасности ложился. Пакля и Ефремов, следующие за ним цепочкой, повторяли его действия. Уже и лес рядом, Пакля подполз, в ухо зашептал: – Какого лешего нам в лесу делать? Влево или вправо уходить надо. – В лесу артиллерийские или миномётные батареи будут, штабы, госпитали. Там языка возьмём. – Ну, гляди мне. Илья про себя удивился – как Пакля в разведку попал, если аналитически мыслить не может? Но Пакля старший в группе, за неудачу с него спрос будет, если повезёт вернуться. К опушке подползали, Илья рисковать не хотел. Уже подняться хотел, а рядом хруст. Из-за дерева немец вышел. Видимо, часовой, стоял какое-то время недвижимо, прислонясь к дереву. У Ильи на лбу испарина выступила. Подождал, пока часовой спиной к нему повернётся, вскочил, в два прыжка до немца добрался, всадил ему нож под левую лопатку. Обмякшее тело подхватил, опустил на землю бережно. С Ильёй Пакля возник. – Зачем замочил? – Часовой, едва не напоролся на него. Как «язык» – никчёмный. Пакля часового обыскал, из нагрудного кармана вытащил солдатскуюкнижку, к себе в карман сунул. Полсотни метров в глубь леса, табачным дымом запахло, потом свет фонарика блеснул. Илья замер, немец метрах в десяти. На голове ни пилотки, ни фуражки. Рядовой или офицер? В сорок первом офицеры вермахта на передовой фуражки носили. Оказалось – сильно рисковали, для нашего снайпера или пулемётчика заманчивая цель. Потери большие среди командного состава пошли, офицеры на передовой пилотки стали одевать, а в тылу – кепи, как у егерских частей. Немец не спеша, прогулочным шагом, пошёл в сторону разведчиков. Разведчики встали за стволы деревьев. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Что тут немцу делать? Или палатка в лесу? Взять? Немец поравнялся с деревом, за которым Илья стоял. Выбора не было. Илья сложил кисти в замок, ударил по затылку. Проверено – сознания на несколько минут такой удар лишает, но без последствий в виде амнезии или того хуже – смерти. Немец упал навзничь. Тут же разведчики подскочили. Пакля моментально руки немцу за спину завёл, связал верёвкой. Надо бы рот кляпом заткнуть, чтобы не крикнул, а кляпа нет. Ефремов ремень поясной расстегнул, задрал гимнастёрку, от полы исподней рубахи ножом полосу ткани отхватил, немцу в рот затолкал. Илья прислушался – дышит ли немец, не зашиб ли? – Ефремов, тащи пока «языка» на себе, потом Сафронов сменит. В одиночку, да по пересечённой местности, нести человека, равного весом – та ещё задача. Ефремов мужик молчаливый, кряжистый, раньше кузнецом в колхозе работал, мышцы буграми. Бесчувственное тело подхватил на плечо. Илья впереди, дозором, за ним Ефремов с языком, замыкает Пакля. Илья маршрут поменял. Самое трудное – перебраться через траншею. Здесь она в одну линию, поленились немцы вторую создавать, всё равно наступать. С наступлением у них на этом участке задержка получилась. Сначала, 23 июля, наши начали наступать на Смоленск из района Рославля, 25 июля – из района города Белый, 26-го из района Ярцево, 27 июля 22-я армия Западного фронта зацепилась на реке Ловать, где смогла удерживать позиции до конца августа. Немцы вынуждены были обороняться, подтянули резервы, и 28 июля 3-я танковая группа в 40 километрах восточнее Смоленска перерезала дорогу на Дорогобуж. Наши 16-я и 20-я армии Западного фронта оказались в окружении. Ввиду больших потерь немецкое верховное командование издало директиву № 34, где группе армий «Центр» приказано было остановиться на занятых рубежах, прекратить наступление, закрепиться и перейти к обороне. И не только из-за потерь последовала остановка. Группа армий «Центр» начала страдать из-за нехватки топлива, боеприпасов, провизии. Их можно было доставить только грузовиками и бензовозами – железная дорога не действовала. А коммуникации растянулись на 400–600 километров фронтовых разбитых дорог. Кроме того, для подтягивания резервов из мест дислокации – в Польше, Германии, Франции – требовалось время. Немецкие стратеги при планировании операции предусмотрели не всё, не учли состояние дорог и стойкость Красной армии. Гитлер обвинил в промахах абвер. Траншея уже в двадцати метрах впереди. Видимо – только сменились караулы, слышен бодрый разговор. Потом хлопнул выстрел, в небо полетела ракета. Дежурный пулемётчик дал очередь. ДОТа или ДЗОТа не было, пулемётчик вёл огонь из ячейки. Илья ясно видел пламя на конце ствола. Если перебираться здесь, пулемётчик представляет серьёзную угрозу. И время поджимает, до рассвета уже полтора часа. Подполз Пакля, прошептал в ухо. – В сторону уходить будем? – Выждем немного, я пулемётчика сниму, тогда вы вдвоём берёте языка и через траншею. – Кто командир группы? Я или ты? – Тогда предложи другой вариант. Пакля помолчал. Видимо – ничего другого в голову не пришло. – Ладно, действуй! Илья пополз к пулемётному гнезду. Стрельба прекратилась. Пулемётчики сели есть. Слышно было, как они скребли ложками по консервной банке. Потом банку вышвырнули за бруствер, чиркнула зажигалка, потянуло дымом. Илья осторожно выглянул. Один пулемётчик откинул крышку на пулемёте, заряжал новую ленту, другой ему что-то рассказывал. Оба спиной к Илье. Разведчик повертел головой – не видно ли кого в траншее? Пусто. Вытянул нож, прыгнул. Первому сразу под лопатку, раз и второй, положил тело. Второй почуял неладное сзади, успел повернуться, а смерть уже вот она. Илья в сердце ударил. Пулемётчик вскрикнуть не успел. Илья из пулемёта затвор вытащил, зашвырнул далеко вперёд. По крайней мере, этот пулемёт им в спину стрелять не будет. Выскочил на бруствер, рукой махнул. Увидит ли сержант? Увидели. К траншее «языка» подтащили. Илья несколько шагов к ним сделал, помог немца принять. Оба разведчика траншею перескочили. А дальше ползком. Илья опасался противопехотных мин, а ещё пустых консервных банок. Заденешь неосторожно – звякнет. Колючей проволоки немцы поставить не успели. Проползли четверть часа, встали, немца втроём взяли и бегом к нашим позициям. Илье показалось – долго бегут, уже дыхание сбиваться стало. И окрик часового. – Стой! Кто идёт? Стрелять буду. Пакля ответил ядрёным матом, потом добавил: – Разведка! Оказалось, вышли в расположение своего полка, но не там, где выходили в поиск, а на позициях другого батальона. Но разобрались быстро. Комбат провожатого дал, чтобы сопроводил. Пока добирались по известным ходам, светать начало. У разведчиков напряжение отпустило. «Языка» взяли, сами целые остались, такое везение не всегда бывает. А уж как Хохлов обрадовался! «Язык» к тому времени в себя пришёл. Сначала дёргаться начал, да Ефремов ему кулак показал. – В плену ты! Гитлер капут. Так что заткнись! Пленного на ноги поставили, кляп изо рта вытащили. Даже если заорёт, уже никому не навредит. Все вместе дошли до штаба полка. Хохлов с пленным к ПНШ по разведке ушёл. ПНШ – это помощник начальника штаба. В полку ПНШ, в дивизии – начальник разведки и в подчинении у него уже разведрота. Пакля спросил: – Ну что, кореша, спать завалимся или подождём? Допрос мог идти долго. Ефремов и Илья переглянулись, дружно ответили: – Спать. В землянке сыровато, зато тепло. Скинув сапоги и сняв оружие, улеглись на лежанки. Жёстко, зато безопасно. Илья сразу в сон провалился. Показалось – несколько минут прошло, а уже трясёт кто-то за руку. Разлепил веки – Пакля. – Ну что тебе неймётся? – Обедать пора. В землянке пусто. Как бойцы ушли, Илья не слышал. Пока сапоги одевал, Пакля похвалился: – «Язык»-то ценный оказался. Обер-лейтенант интендантской службы. На карте расположение своих частей указал. Говорит, группа Гота, генерал ихний, завтра наступать будет. – Я без «языка» знал, что немцы наступать будут, тоже мне новость. Чувствовалось, Пакля ещё что-то сказать хочет. – Говори, пока мы в землянке. – Мне за взятого «языка» старшего сержанта дали. – Растёшь! А по мне – правильно. Ты командир группы в поиске был, немца мы серьёзного взяли, не рядового. – Так ты не обиделся? – С тебя… – Знаю, знаю, уже приготовил, – перебил его Пакля. – Сначала обед, потом отметим. После обеда уединились в землянке. После ночного поиска разведчиков никто не беспокоил. Пакля вытащил из-под лежанки бутылку водки, разлил по кружкам, Илья сказал тост: – Чтобы звание не последним было. Расти до старшины. Выпили. Водка ещё довоенного производства была, вполне нормальная. Ефремов на хлеб с салом налегал. Водка расслабила, Илья не пил давно. Пакля вытянул ещё одну бутылку, на этот раз коньяк. – Трофейный, – похвалился он. – Пойло, по мне водка лучше, – вздохнул Ефремов. А Илье коньяк понравился. Вкус богатый, аромат – букет! Выпил не спеша, по глотку, смакуя. Пакля, как и Ефремов, выпили залпом, как водку. – Тьфу, как одеколон, – поморщился старший сержант. – А ты как буржуй пьёшь, – глядя на Илью, сказал Ефремов. – Из каких будешь происхождением? – Техникум перед войной закончил, а поработать не успел, призвали, – соврал Илья. – Всё равно белоручка, – пробурчал Ефремов. – Паша, отстань от человека. Он ночью троих немцев завалил. А ты? Нам собачиться не пристало, одно дело делаем и от каждого зависит успех задания и жизнь сослуживца. А Сафронов проявил себя, не сдрейфил. Ты случаем не сидел? – Бог миловал. – А я мотал срок по малолетке за драку. Ножичком ты работаешь умело, как будто опыт есть. – Долго ли приобрести? Из окружения выходил, пришлось поучиться. В землянку зашёл Хохлов. Разведчики вскочили. – Сидите! Отдыхаете? – Новое звание Пакли обмываем. – Плесните и мне. Виновник торжества развязал сидор, выудил на свет божий бутылку водки. – Берёг для особого случая! – гордо сказал Пакля. Лейтенант сказал тост: – Чтобы из поиска все возвращались живыми! Молча выпили. Илье уже рассказали, что после первых боёв и первых поисков взвод понёс серьёзные потери. Да он и сам видел по численности. Полк был из кадровых, не кадрированных, в которых служили только офицеры, да и то не меньше штатной численности. В случае военного положения призывники прибывали, а техника, вооружение и командиры уже здесь. Это лучше и быстрее, чем формировать полк сызнова. – Товарищ лейтенант! Ещё? – Хватит. Да и вам пора прекращать. – Отдыхаем, надо же звание отметить, традиция. Лейтенант ушёл. Обычные командиры с подчинёнными не пили. Не из-за гордыни, субординацию соблюдали. Но в разведке писаные и не писаные правила зачастую нарушались. Кому ещё дозволялось ходить с ножами? Или в немецких сапогах? А пошарь у любого разведчика в сидоре. Найдёшь не только запасные портянки, но и выпивку, а ещё трофейные пистолеты, как оружие последнего шанса. Командиры глаза закрывали. Штатное оружие – автомат, не положено бойцу два ствола. И ножей военная промышленность в начале войны не выпускала. Делали сами, заказывая у слесарей в автобате из рессорной стали, пользовались трофейными. Позже стали выпускать ножи по типу финских для разведки, десантников. Без ножа даже простому пехотинцу плохо. Ни банку консервов вскрыть, ни в рукопашной отбиваться. Штык трёхлинейки четырёхгранный, на длинный стилет похож. Им только колоть противника можно, а резать не получится. Правда, до войны стали выпускать АВС и СВТ, самозарядные винтовки, к ним придавались штыки плоские, но неудобные, потому что длинны чрезмерно. На немецких карабинах штыки тоже были, но для солдатского быта неудобные. А штыковых атак немцы не любили, боялись, считали – варварство. Уже после войны конструкторы и руководство армии негативный опыт учли. На автоматах Калашникова штык-нож был удобен, а при помощи ножен и проволочные заграждения можно было резать. На карабине Симонова, к сожалению, штык был несъёмный, откидной. Выпив, захмелев, легли спать, всё же бессонная ночь сказывалась. Утром Пакля выглядел помятым, вздохнул: – Сейчас бы рассола, душа просит. В полдень во двор прибыло пополнение – четыре бойца, все из госпиталей. Пакля оживился, пошёл просить Хохлова отдать к нему в отделение. Вернулся ни с чем. Немцы начали наступление. Как обычно, в атаку первыми пошли танки, за ними пехота. Наши подпустили поближе. Сначала открыли огонь противотанковые пушки. Мало их было, одна батарея, да и то сорокапятки на большом расстоянии друг от друга. Немцы огнём танковых пушек батареи подавили, правда, с потерями для себя – два танка горели, испуская густой чёрный дым. А потом на противотанковой мине подорвался один танк, потом другой. Наступление захлебнулось. У танков разбитая ходовая часть, двигаться не могут. Немцы ремонтировать не стали. По пушкам или бронебойщикам они могут стрелять, подавлять, а как увидеть смертельную опасность в земле? Вечером лейтенант собрал взвод. – Командование полагает, что немцы ночью попытаются вытащить свои подбитые танки. Не исключено, что сапёров на нейтралку пошлют, разминировать. Задача взвода – сорвать попытки эвакуации техники, а сапёров уничтожить. Командиры отделений – ко мне! Как темнеть стало, отделения разведки выбрались на нейтральную полосу. Илья залёг в сотне метров от одного из танков. Час прошёл, другой, полночь уже. Послышалось тихое позвякивание. Он пытался понять – что это? Провести ремонт на месте невозможно. У танка Т-III разбит передний, ведущий и направляющий каток. У советских танков ведущим, то есть имеющим привод от двигателя, по традиции был задний, у немцев – передний. В этом случае ремонт сложнее, дольше. Звуки не прекращаются. Илья пополз к танку, залёг в десятке метров. Потом появились две смутные фигуры. Немецкие ремонтники тащили за собой длинный трос. Явно хотели зацепить проушину троса за крюк на кормовой броне и вытянуть, не приближаясь на тягаче к минному полю. В качестве тягачей и у наших и у немцев служили танки без башен и вооружения, в лучшем случае лобовой пулемёт. Ремонт бронетехники обходился значительно дешевле изготовления нового танка. Ремонтники за эвакуированный с поля боя танк получали денежное вознаграждение и были материально заинтересованы. Все армии мира делали так. Илья выждал, пока ремонтники к танку приблизятся, но набросить трос не дал. Возник рядом в последний момент. – Хенде хох! По-немецки он знал с десяток слов, услышанных в фильмах о войне. С ремонтников вояки никакие, сразу трос на землю бросили, руки вверх вскинули. За Ильёй Ефремов возник. – Паша, зайди со стороны, обыщи, чтобы сюрприза не преподнесли. Паша описал полукруг, чтобы не перекрывать Илье сектор обстрела, добросовестно обыскал ремонтников, вытащил пистолеты из кобур. Потом дал пинка. – Топайте вперёд! Так и привели немцев в нашу траншею. А у второго танка перестрелка произошла. Один из разведчиков тоже шум услышал, сразу очередь на слух дал. И в ответ очередь получил, был ранен. Уже утром, в землянке, Ефремов сказал: – Везучий ты, Сафронов. К тебе поближе держаться надо. Глядишь – косая мимо пройдёт. Вот это не факт. Позже Илья встречался с удивительными случаями. В окоп мина попала, одного бойца буквально разорвала, на втором ни царапинки, только лёгкая контузия. Немцы всё же танки свои подбитые уволокли, причём белым днём. Средний Т-IV подполз, прикрываясь разбитым танком, набросили трос и поволокли. Внаглую! Поскольку противотанковой артиллерии в полку уже не было. И со вторым танком так же поступили. Наши миномётчики огонь открыли, пытаясь помешать, а толку? Осколки мин танк не пробьют. Илья вообще недоумевал – почему немецкие танки на нейтралке не сожгли? На каждого по бутылке с «коктейлем Молотова» хватило бы. Или не было этих бутылок? Отдали бы приказ, разведчики что-нибудь придумали. К обеду начало погромыхивать на востоке. Бойцы обеспокоились. Пушечная канонада была в нашем тылу, пока далеко, километрах в десяти, но не предвещала ничего хорошего. Канонада то разгоралась, то стихала. Ясно было – ведутся тяжёлые бои. Утром пулемётная стрельба, крики. – Окружают! Танки прорвались! Илья по-быстрому оделся, оружие схватил и вон из землянки. Землянка – укрытие ненадёжное, защита от ветра и дождя. Но от снаряда не защитит, это не блиндаж, где сверху брёвна в три-четыре наката. А перекрытие землянки танк своим весом легко обвалит. У избы, где штаб полка располагался, штабные мечутся. Грузовик подогнали, бойцы документы грузят, железный ящик вынесли. Рядом с грузовиком снаряд разорвался. Кто цел остался – врассыпную, кричат: – Санитаров сюда! И почти сразу послышался рёв танковых моторов. Немцы наступали не со стороны передовой, а с тыла. Прорвались на каком-то участке, в тыл зашли и начали расстреливать из пушек и пулемётов, давить гусеницами. У Ильи гранат нет, а автоматом танку вреда не нанесёшь. Красноармейцы побежали, и он за ними, впрочем, как и другие разведчики. На бегу обернулся. На тыловые подразделения накатывались три танка, два Т-III и один Т-IV. Бах! Резкий выстрел противотанкового ружья. Один танк остановился, задымил. Из него стали выбираться танкисты в чёрных комбинезонах. Илья остановился, автомат вскинул. До танка метров сто пятьдесят – двести. Попадёт или нет, а попробовать надо. Дал очередь, один танкист упал. Справа хлопнул винтовочный выстрел, ещё один. И второй танкист сражён был. Другие члены экипажа выбрались через другой боковой люк, прикрываясь башней. Второй Т-III крутнулся на месте, открыл огонь из пулемёта по бегущим бойцам. Илья сразу упал, так меньше шансов быть убитым. Невидимый отсюда бронебойщик выстрелил ещё раз. И второй Т-III застыл, откинулись люки. А потом взрыв, башню танка сорвало, из корпуса столб пламени. Оставшийся Т-IV, не видя бронебойщика, стал стрелять из пушки и пулемёта по всем подозрительным местам, где мог укрываться боец. У немецких танков обзорность лучше, чем у советских, в первую очередь за счёт командирских башенок. Наши конструкторы внедрили такие башенки только в 1943 году на Т-34-85 и самоходках на его базе. Илья уже не бежал, было интересно, чем кончится смертельный поединок. Противотанковое ружьё – оружие длинное, тяжёлое, не маневренное. На марше его вдвоём несли. И отдача мощного 14,5 мм патрона такая, что бронебойщики телогрейки одевали даже в жару, чтобы смягчить чудовищную отдачу. Илья заполз за дерево, поднялся, отсюда обзор лучше. Ещё один выстрел бронебойщика. На этот раз звук выстрела из другой точки идёт. Ай, молодца! Не сидит на месте, перемещается, чтобы не засекли. Попадание по гусенице было. Вероятно – специально. У Т-IV броня толще, чем у Т-III. Бронебойщик решил гусеницу перебить, чтобы танк обездвижить. Илья задумку бронебойщика понял. Лишившись хода, танк превратится в неподвижную огневую точку. Если его обойти, да выстрелить в борт, а лучше в корму, есть шанс уничтожить. Башня на танке поворачиваться начала. Сейчас командир и наводчик орудия в перископы осматривают местность. Поединок идёт, кто кого раньше обнаружит. Илья, когда башня в его сторону повернулась, прицелился по смотровым щелям с триплексом, очередь дал, ещё одну. Сразу упал, перекатился метров за пять, за другое дерево. Пули триплекс не пробьют, но он покроется сетью трещин, видимости не будет. Надо хоть как-то бронебойщику помочь. Что он медлит? Или один в расчёте остался, а ружье тяжёлое, времени на переноску требует. Да и не по ровной дороге идти, ползти надо скрытно, чтобы под очередь с танка не попасть. Из танка забил спаренный с пушкой пулемёт, пули ударили в дерево, за которым недавно укрывался Илья. И снова выстрел ПТР. По звуку – по другую сторону танка, сменил всё же бронебойщик позицию. А танк не горит, башня стала поворачиваться пушкой в сторону бронебойщика. Илья к танку пополз. На Т-IV механик-водитель и стрелок-радист его увидеть через приборы не могут. Надо подобраться, там видно будет, что предпринять можно. Бабахнула танковая пушка. На Т-IV стояла короткоствольная 75 мм пушка, сами танкисты назвали её окурком. Затем танк пережил несколько модернизаций, длину ствола значительно увеличили, возросла начальная скорость снаряда и его бронепробиваемость. Позже начали производить танки более современные – Тигр Т-VI, Пантера Т-V, но выпуск их был мал, а Т-IV так и остался рабочей лошадью танковых войск Германии. Идея мелькнула. Илья набрал в карманы маскхалата земли, влез на танк с кормы. Прижимаясь к башне, обошёл, да две пригоршни земли засунул в жерло пушки. Сразу с танка сиганул. Вслед прозвучал пистолетный выстрел. У всех танков, что наших, что немецких, в башне круглые отверстия были. В бою они закрывались броневыми пробками. В случае необходимости экипаж мог через них отстреливаться. Кстати, это одна из причин, почему нашим танкистам выдавали револьверы. Их ствол в отверстие проходил, в отличие от пистолета «ТТ». Справа послышалась автоматная и винтовочная стрельба. Автоматы точно не советские. Это подоспела к танкам отставшая немецкая пехота. Илья медлить не стал, помчался в лес. Позади раздался глухой взрыв. Обернулся, а танка за деревьями не видно, только дым поднимается. Танкисты выстрелили из пушки, а ствол разорвало. Вполне предсказуемо. Конечно, повреждения не критичны, танк восстановят. Гусеницу заменить – раз плюнуть. С заменой пушки сложнее, для этого краном надо снимать башню, она весит пять тонн. В полевых условиях не получится, придётся отправлять в тыл. Танк на неделю-две выведен из строя. Побежал в глубь леса, боковым зрением увидел движение слева. Резко повернулся, направил ствол автомата, уже готов был на спуск нажать, да форма на бойце советская, цвета хаки. – Свои! Боец вскинул руки. Лето, а он в телогрейке. – Ты бронебойщик? – Он самый. – А что же танк не добил? – Пять патронов всего к ружью было, пять! Все использовал. Затвор вытащил, а ружьё бросил. Не ушёл бы я с ним. А ружьецо хорошо, прямо фузея. Подожди, так это ты по смотровым щелям стрелял? – Я. – Пётр, – представился бронебойщик. – Илья, сержант Сафронов. Настоящего Сафонова звали Михаилом. Но когда лейтенант Хохлов красноармейскую книжку менял, Илья назвал настоящее имя, так привычнее. В книжке, в которой чернила расплылись, можно было разобрать только первые три буквы фамилии. – Бежим. Побежали вместе. Уже стрельбы не слыхать. Автомат слышен метров за семьсот-восемьсот, винтовка за километр. Запыхались, сели под дерево дух перевести. – Ты почему без оружия? – спросил Илья. – Револьвер табельный в землянке остался. Когда тревога поднялась, мы со вторым номером к ПТР кинулись. Думали, танки к нашей передовой прорвались, а они с тыла. Илья магазин от автомата отщёлкнул. Крышку открыл. Девять патронов осталось, а куда запасной магазин делся, не знает. В сидоре? Тоже выбежал по тревоге. Эх, поторопился. Хотя как знать? Задержался бы немного и события могли пойти по-другому. Вон сколько бойцов убито было. Сомнений куда идти, не было. Туда, где громыхает, на восток, к своим. Какое-то время шли по лесу, потом он кончился, впереди луг, за ним рощица. Луг большой, километров пять. Ни деревень не видно, ни немцев. Пётр хотел сразу пойти, Илья придержал. – Погоди минуточек десять, предчувствие у меня нехорошее. Уж больно место для танков удобное. Как оказалось – не ошибся. Послышался гул мотора. Сначала мотоциклисты показались – немцы без разведки лёгкими силами вперёд не продвигались. Промчались мотоциклисты, видимо, по рации сообщили, вскоре колонна танков и бронетранспортёров показалась. С грунтовки на луг свернули. Колонна прошла метров триста-четыреста, когда головной танк забуксовал. Гусеницы крутились, сзади выхлоп дыма, а машина ни с места. Второй танк лихо обошёл застрявший головной и через полсотни метров увяз сам. Луг влажноватый, тяжёлую технику не держит. Мотоциклы проскочили, вес небольшой. Чтобы застрявшие танки вытащить, нужен тягач, причём по весу не уступающий танку. Вся колонна остановилась сначала, потом медленно стала сдавать задом, по своим следам. Грамотно, ибо начни танки крутиться, гусеницами снимут верхний слой земли, которая проросла травой, и тоже увязнут. Колонна выбралась на грунтовку, танкисты выбрались из машин, пошли к увязшим танкам. Поговорили, размахивая руками. Один стал на лес рукой показывать. Пётр сказал: – Драпать нам отсюда надо. Видишь – фашист на лес показывает. Через лес попрут. – Не, не пойдут. Танкисты должны боевой приказ выполнить, выйти в определённую точку ко времени. А на лес показывают, так метод такой есть: срубить дерево, подложить бревно под гусеницы. Называется самовытаскивание. Медленно, но верно получается. – У немцев не всё, как у людей, – засомневался Пётр. Но получилось так. Колонна бронетехники взревела моторами, медленно двинулась по дороге. От удушливого выхлопа множества двигателей стало трудно дышать, хотелось чихать и кашлять. Около двух десятков танков и десяток бронетранспортёров проследовали мимо. Выходило – неполный танковый батальон. Илья приметить успел на лобовой и кормовой броне знаки – оскаленную морду тигра, знак принадлежности к какой-то дивизии. Два увязших танка так и остались. Экипажи двигатели заглушили, выбрались. Илья знал, при любой бронемашине всегда есть шанцевый инструмент для таких случаев – лопата, пила, топор, кувалда, а ещё мощный трос. Танкисты, взяв в руки инструменты, направились к лесу. Один, два… шесть. – Пётр, сколько членов экипажа в Т-III? – Откуда мне знать? Мне на картинках показывали рисунки танков и их слабые места, куда стрелять надо. Гусеницы, смотровые щели, бензобак. Все экипажи пойти в лес не могут. Кто-то должен поддерживать радиосвязь, охранять машины. Если экипаж четыре человека, то остался один, скорее всего командир танка. А если пять? Тогда в каждом танке двое, танков два. Танки лишились хода, но огневую поддержку оказать могут – и пушкой, и пулемётом. У немцев, которые в лес идут, только пистолеты в кобурах. – Ты что удумал? – прошептал Пётр. – Экипаж уничтожить. Сейчас они по лесу разбредутся, дерево с прямым стволом искать. Ты вот что, на полсотни метров перебеги туда, – Илья махнул рукой. – И затихарись, сиди как мышь. – А если немец на меня выйдет? – Исполняй! Немцы подошли к лесу, бронебойщик вскочил, побежал. Сейчас танкисты будут искать подходящие деревья, им нужно два, внимание рассеется. Илья автомат ремнём на плечо закинул, влез на нижнюю ветку яблони – дички. Немцы, как в лес вошли, спорить стали, потом разошлись. Илья проверил, хорошо ли нож из ножен выходит, бесшумно? Клинок в зубах зажал. Пять минут никого нет, десять. Неужели немцы в глубь леса пошли? Ну не дураки же они – трелёвочного трактора нет, бревно тащить придётся, поэтому от опушки дальше десяти-двадцати метров углубляться не будут. Сквозь листья Илья увидел танкиста в чёрной униформе. Тот неторопливо шёл, смотрел на деревья. Остановился почти под яблоней. Момент удобный, танкист наверняка дальше пойдёт, у яблони ствол неровный и немного выше человеческого роста раздваивается. Илья оттолкнулся от ветки, прыгнул. Танкист не успел понять, что на него свалилось, от мощного удара упал. Илья тут же нож из зубов выхватил, ударил в сердце. Один готов! А главное – пистолет! Илья «Парабеллум» из кобуры вытащил, запасную обойму. Побежал туда, куда Пётр скрылся. Да где же он? Свистнул синицей – об условном сигнале не успели договориться, поймёт ли Пётр? Понял, высунулся из кустов. – Пётр, ты из пистолета стрелял? – Из винтовки только. – Держи трофей. Илья пистолет с предохранителя снял, потянул пуговки затвора вверх, совсем немного. Ага, патрон в стволе. Отдал пистолет Петру. – Только палец на спуск не клади. Идём к немцам. Как они дерево найдут и пилить станут, я стрелять начну. Ты немного в стороне будь, только прошу – не в секторе обстрела. Как палить начну, ты тоже стреляй. Когда двое с разных сторон огонь вести станут, немцы растеряются. Не об отпоре думать будут, а как целыми сбежать. Была бы у Ильи в автомате хотя бы половина магазина, он Петра бы не привлекал. Пусть Пётр хоть одного сразит, помощь будет. Не успели дойти до трупа танкиста, впереди крик: – Хельмут! Ком! Ага, подходящее дерево нашли и кличут потерявшегося Хельмута. Не, не придёт он! А вскоре и другим предстоит с ним встретиться, только уже в другом мире. – Пётр, тихонько за мной, как рукой махну, уходи вправо, но так, чтобы немцев видать. – Да понял я. А у самого лицо напряжённое, пальцы, что рукоять пистолета сжимают, побелели. Да, брат, это тебе не фунт изюма. Одно дело из окопа стрелять по танку, а другое – из пистолета с десяти метров. Хоть и враги, а живые люди, не всякий сможет, для этого какую-то черту внутри себя переступить надо. – Эй, Хельмут! И ещё слова, похоже – брань. И голоса совсем рядом. Илья левой рукой в сторону показал.Глава 6 Пётр
Пётр ушёл в сторону. Хоть старался идти бесшумно, а не получалось – то старая, высохшая ветка под ногами хрустнет, то шишка треснет. Были бы среди танкистов охотники, подозрительный шум услышали бы и насторожились. Илья поморщился. Пётр мужик неплохой, но в разведку с ним идти нежелательно. Но выбора нет. Пётр выбрал место, состроил Илье страшную рожу – готов, мол. Знать, где находится Пётр, было необходимо, чтобы не зацепить его при стрельбе. Теперь Илья стал подходить к немцам. Стала вжикать пила. Двое работают, трое советы подают. Ага, по старой русской пословице – можно бесконечно долго смотреть, как течёт вода, горит огонь и работает другой. Немцы уже рядом, их отчётливо видно. Всё их внимание на камрадов с пилой, Илья видит их со спины. Хоть бы обернулся кто, всё же в чужой стране, непрошеные гости. Пора. Илья автомат вскинул. Короткой очередью убил двоих, что поближе были, потом перевёл ствол на правого, за ним видна голова немца с пилой. Ещё очередь. Всё произошло в две-три секунды. Бах! Одиночный пистолетный выстрел в стороне. Немец, что пилил дерево слева, упал. Плоховато Пётр целился, немец ранен, кричит. А другой «пильщик» пилу бросил и в лес бежать. Между деревьями петляет, чтобы попасть трудно было. И голова у немца соображает, не к опушке бежит, где на лугу он будет представлять хорошую мишень, а в глубь леса. Илья за ним помчался. Чёрная курточка танкиста то видна, то скроется за деревьями. Было бы патронов побольше, дал бы очередь длинную, зацепил, а потом добить можно. Сколько патронов в магазине осталось? Один, два? Немец показался на секунду, Илья сразу выстрелил. Вместо очереди одиночный выстрел и затвор клацнул вхолостую. Но попал Илья. Немец рухнул ничком на попревшую листву. Илья подошёл. На мундире сзади дырка от пули. Немца перевернул. Готов! Вытащил из кармана документы, а ни черта понять нельзя. Гюнтер, фамилия сложная, как у немцев бывает, когда три согласных буквы вместе. И цифрами – 136. А что это? Полк, дивизия? Документы на тело бросил. А пистолет и запасную обойму забрал. Из-за отсутствия патронов его автомат превратился из грозного оружия в тяжесть, обузу для переноски. И не бросишь, номер автомата вписан в красноармейскую книжку. А утрата оружия в военное время – воинское преступление со всеми вытекающими последствиями. Илья вернулся туда, где немцы дерево пилили. У одного из немцев Пётр стоит, в руке пистолет. – Пётр, ты чего? Вид у Петра какой-то растерянный. – Этот ранен. Бронебойщик пистолетом показал в сторону танкиста. – Это же ты в него стрелял. Добей! – Не по-людски. У нас в деревне лежачего не били. Ну его, сам дойдёт. – Пётр! Оставлять раненого врага за спиной чревато для собственной жизни. Твой недочёт, ты исправляй. Танкист был без сознания, дышал хрипло. Пётр сделал шаг, направил пистолет в грудь, отвернулся, закрыл глаза, нажал спуск. Грохнул выстрел. – Пётр, больше таких ошибок не делай. – Не курица же, человек. – Надо было его пожалеть? Ну, тогда бы отнёс его к танкам. Глядишь – по рации бы вызвали санитарную машину, отправили в госпиталь, спасли. А может, немец этот женщин и детей, наших раненых красноармейцев гусеницами давил! Он враг и должен быть убит! Выстрели, убей ножом, зубами в горло вцепись, а убей. Этим ты кому-то из наших бойцов жизнь сохранишь. Пётр стоял, опустив голову. Илья собрал оружие у танкистов. Все пистолеты ему не нужны, лишняя тяжесть. А обоймы из рукоятей достал, из кармашков кобур. Пистолеты одинаковые, все магазины подойдут. Карманы галифе сразу распухли. – Идём к опушке, надо думать, получится ли танки как-то уничтожить. – Ты это серьёзно? – удивился Пётр. – У нас ни гранат нет, ни бутылок с зажигательной смесью. – Вот и помозгуем. Вышли к опушке, залегли. В танках явно слышали стрельбу в лесу. Люки на башнях задраены, сами башни повёрнуты стволами к лесу. Лобовыми пулемётами танкисты воспользоваться не смогут – к лесу смотрят кормовые отделы. Но на каждом танке в башне спаренный с пушкой пулемёт. К танкам не подойти. Два пулемёта – сила. Пётр произнёс. – Да ну их! Давай уйдём. Не сидеть же здесь до ночи. – Придётся. Танковая колонна уже далеко вперёд ушла. Экипажи сами свои танки из топкого места вызволить должны. Те, кто в танках остался, стрельбу слышали, сейчас гадают – что произошло и остался ли в живых кто из танкистов. А пока они в неведении, давай думать, что предпринять. После некоторых раздумий Илья решил танки поджечь. Нет, днём это сделать невозможно, а ночью вполне. А чтобы обезопасить себя, под покровом темноты подобраться, взять кувалду из набора шанцевого инструмента, да несколькими ударами погнуть стволы пулемётов. А потом подтащить веток из леса, набросать их на моторное отделение и поджечь. Двигатели бензиновые, стоит угольку провалиться в моторный отсек, случится пожар. Только один человек на подстраховке быть должен – на обоих танках есть радиосвязь, один экипаж по просьбе о помощи другого вполне может обстрелять другой танк. Броне пули урона не нанесут, а вот доморощенных поджигателей убить – вполне. Танки друг от друга в полусотне метров стоят, даже немного меньше. Илья изложил свой план Петру. Тот выслушал внимательно. – Пожалуй, может получиться. Тогда я буду сухой мох и ветки таскать, а ты кувалдой действуй. – Желательно пулемёты на башнях одновременно из строя вывести. – А вдруг немцы люки откроют, пальбу учинят? – У тебя у самого пистолет есть. Как только люк попробуют приоткрыть, стреляй в щель. Пуля внутрь от брони рикошетировать будет, кого-нибудь да заденет. Да и не будут они открывать, через бойницы из личного оружия стрелять будут. Но бойница с каждого борта башни есть и в корме. – Не знал, спасибо за подсказку. – Давай ветки собирать, пока светло. Собрали на опушке большую кучу. Выбирали посуше. Пётр ещё охапку сухих листьев принёс, ещё прошлогодних. – Листья-то зачем? Никакого прока от них. – Э, не скажи. Дыма от них много. Через все щели дым в танк поползёт – не выдержат фрицы, повылазят, как тараканы. – Верно. А ещё, Пётр, на танки посмотри. Что видишь? Пётр смотрел несколько минут. – Танки как танки. – На правой надгусеничной полке антенна. Сбить её кувалдой, конечно, уже после того, как ствол у пулемёта согнёшь. Танки без связи останутся. – Когда подожгём, пусть связываются, с кем хотят. Пока таскали хворост, начало темнеть. Немцы в танках ничего не предпринимали. Поняли – экипажи в танки не вернутся. Выйти боялись, скорее всего – радировали в батальон об обстановке. И вполне вероятно, что на помощь им пришлют броневичок. Как только стемнело, поползли к танку, который ближе был. Ещё в лесу Илья предупредил: – У танка молчи, никакого шума. Посмотри, где кувалду брать буду, сам на другом танке там же возьмёшь. Как только ты первый удар нанесёшь, я в действие вступлю. – Замётано. Видно было, волновался Пётр. К каждому доведись такое, особенно в первый раз, нервы будут на взводе. От танка бензином пахнет, маслом. Инструментальный ящик по правому борту, над гусеницей. Без кувалды танкисту никак, особенно если повреждена гусеница и надо менять траки, палец без кувалды не забьёшь. Палец соединяет траки, сидит плотно, требует силы удара. Илья отодвинул подпружиненную защёлку, откинул крышку инструментального ящика. На ощупь обнаружил кувалду, вытащил. Немцы – педанты, инструмент в комплекте, на своих местах, там же промасленная тряпочка. О, пригодится. В танке тихо, спят, что ли? Илья рукой в сторону другого танка показал. Пётр кивнул и уполз. В танке неожиданно запищала рация, танкисты стали переговариваться, знать бы – о чём? Илья отошёл к корме танка, отсюда взбираться на броню проще. Ждал, когда Пётр кувалдой ударит. Такой звук не услыхать нельзя, когда железо о железо с силой бьётся. Бац! Сочно звякнуло. Илья, уже не таясь, громыхал сапогами, взобрался на моторное отделение, зашёл со стороны пушки, рукой нащупал ствол пулемёта. Размахнулся кувалдой, нанёс первый удар, за ним ещё два – мощных, во всю силу. Внутри танка громко заговорили. Башня стала поворачиваться. Да теперь уже делайте что хотите. Илья перебрался к носу танка. Коли он уже наверху, на броне, грех не испортить второй пулемёт. Два раза крепко ударил по лобовому пулемёту в шаровой установке. Теперь у танка только пушка боеспособной осталась. Илья спрыгнул на землю. Подошёл к правому борту. Удар по креплению антенны, ещё один, ещё! Фарфоровый изолятор сломался, антенна повисла, как сломанный прутик. Ну вот, пять минут работы кувалдой и танк лишён связи и пулемётов. А со стороны другого танка удары один за другим, почти без остановки. Да что там Пётр, кувалдой решил танк расплющить? А потом пистолетный выстрел. Танкисты стреляли или бронебойщик? Пётр появился из темноты внезапно. – Всё размолотил – пулемёты, антенну. Думал пушку помять, не получилось. Немцы внутри ругаются. – Ты что, язык знаешь? – И так понятно, без перевода. И бегом в лес за ветками. Набросали на моторный отсек, Илья снизу ещё промасленную тряпку подложил. Пётр спички достал, сначала кусок сушёного мха поджёг. Когда он тлеть стал, бросил его на тряпку. Открытого пламени ещё не было, а дым повалил, удушливый, вонючий. Илья тряпку двумя пальцами подхватил и на верх башни забросил, к командирской башенке, где люки, смотровые щели. Что-то звякнуло, раздался выстрел. Это танкист открыл бойницу, выстрелил из пистолета. А только из бойницы угол обстрела мал. Но Илья с танка спрыгнул, зачем рисковать попусту. У танкистов выбора нет – или сгореть с машиной, или выбираться. Через нижний, десантный люк не получится, танк почти на брюхе лежит. Прогадали немцы. Лёгкий, поначалу в 14 тонн, танк по мере усовершенствования потяжелел, масса увеличилась почти до 22 тонн, а гусеницы остались узкими, рассчитанными на дороги с твёрдым покрытием, потому увяз. В Белоруссии таких мест полно. Идти в Россию неподготовленным можно только до первой осени или зимы. Плохо немцы историю учили, опыт Наполеона в учёт не взяли. Хворост разгорался, искры полетели, тряпка на башне тлела, дым валил. Внутри танка слышны громкие голоса, похоже – спорят. Пётр спросил у Ильи. – Идём второй танк жечь? – Подожди, по очереди, сейчас представление начнётся. В танке начали кашлять, зашумел вытяжной вентилятор. Ими оборудованы все танки, иначе при стрельбе из пушки от пороховых газов в тесной боевой рубке можно угореть. Но вентилятор засасывает воздух снаружи, ещё больше дыма попало внутрь танка. У танкистов кашель непрерывный, надсадный. Ещё пять минут, танк весь окутался дымом. И что радовало, показались красные языки пламени из моторного отсека. Огонь затрещал, танкисты угрозу оценили. Приоткрылся люк командирской башенки. Илья, а следом Пётр выхватили пистолеты. Из люка показалась рука, держащая ремень с кобурой. – Нихт шиссен! – прокричал и закашлялся немец. – Вылазь! И это… как по-немецки? Хенде хох! – закричал Пётр. Из открытого люка дым уже валил. Танкист кашлять начал, неловко вывалился на броню, завопил. Поскольку руки обожгло. Вскочил, одну руку поднял, на кисть второй дует. – Слазь! – махнул пистолетом Илья. Танкист спрыгнул. Илья показал два пальца. Мол – где второй? Танкист закричал по-немецки. Из люка показалась рука, танкист выбросил кобуру, затем выбрался сам. Этот точно командир танка, на узеньком погоне квадратики. Илья укорил себя, за короткое время нахождения в разведвзводе надо было выучить звания в немецкой армии. Танкист, ловко держась за ствол пушки, спрыгнул на землю с носовой части танка. Чувствовался опыт, сноровка. Нехотя, через силу поднял руки. – Пётр, забери пистолеты. Личное оружие танкистов валялось на броне. Из моторного отсека уже вырывалось пламя, освещая фигуры. Илья решил – надо уходить от танка, с секунды на секунду взорвётся бензобак, мало не покажется. И в это время со стороны второго танка зачастили пистолетные выстрелы, один, второй, третий. Илья под прикрытием танка оказался, а Пётр рухнул. Немцы бросились бежать ко второму танку. Ну нет, не уйдут живыми. Илья пистолет вскинул, стрелять начал. На танкистах униформа чёрная, в темноте видно плохо. Услышал вскрик, попал в кого-то. Илья пистолет в карман сунул. Ухватил Петра за руку, стащил с брони на землю, потащил подальше от горящей машины. За спиной яростно заревело пламя, а через секунду-другую взрыв. Илью взрывной волной повалило на землю, заложило уши. Голову повернул – с горящего танка башня сорвана, лежит на боку, пламя бушует. Илья не чувствовал, что где-нибудь болит. А что с Петром? Наклонился, приник к груди. За рёвом пламени не слышно, бьётся ли сердце? Начал ощупывать бронебойщика, чтобы определить, куда ранило? Грудь и живот целые, а за голову взялся, вся в крови, липкая. Руку на грудь положил, не дышит. Такая злость Илью взяла! Ну, сейчас он поджарит танкистов во втором танке! Побежал ко второму танку, а справа на дороге огни фар показались – мотоцикл, за ним колёсная бронемашина. Не успел Илья, немцы помощь прислали. Надо самому убираться. Кинулся назад, схватил убитого Петра за руки, поволок в лес, благо недалеко. За деревья только успел, как фары дорогу осветили. Потом броневик и мотоцикл в сторону танков свернули. Илья документы Петра к себе в нагрудный карман переложил. Надо бойца похоронить, негоже его так бросать. На полсотни метров в глубь леса тело перенёс, потом яму рыть стал. На полметра углубился, как немцы лес обстреливать стали. Из двух пулемётов – мотоцикла и бронемашины – по лесу неприцельно. Пули по веткам били, по стволам деревьев. Илья распластался – не хватало под дурную пулю попасть. Каждый пулемётчик не меньше ленты выпустил. Когда обстрел прекратился, Илья тело Петра в яму опустил, землёй засыпал. Надо место запомнить, потом в штаб полка доложить. Илья полагал, что какие-то подразделения полка, пусть и не в полном составе, вышли из-под немецкого удара, уцелели, надо только их найти. Не знал он, да и откуда солдату знать, что наши 16-я и 20-я армии под общим руководством К.К. Рокоссовского прорвали кольцо окружения под Смоленском. Но уже через четыре дня войска вермахта смогли подтянуть резервы и ликвидировать группировку советских войск в районе Смоленска. По данным Гальдера, с 22 июня по 31 июля 1941 года потери немецких войск составили 205175 рядовых и унтер офицеров и 8126 офицеров, а среднесуточные потери возросли до 5628 человек. Столько немцы не теряли при захвате целых европейских стран. Немцы были сильны, наступали, но темпы наступления падали. Оставшись один, Илья сориентировался по звёздам, пошёл на восток. Сложные чувства обуревали. Петра искренне было жаль, а ещё чувство удовлетворения было. Сутки не зря прошли, уничтожили ещё один немецкий танк, а еще убили, не полностью, правда, два экипажа. Урон врагу нанесли, какой каждый боец должен сделать. Уж коли выпала тяжёлая судьба стране, каждыйвоин должен испить свою чашу до дна, горькую чашу. Хотелось есть, да и устал, столько событий за сутки произошло. В глухом месте, уже на исходе ночи, спать устроился. Уснул сразу, без сновидений. Проснулся, когда рассвело. В ручье неподалёку вымыл руки, сполоснул лицо, напился. Ручей, вода проточная быть должна, а вода болотной тиной отдавала. На востоке громыхать начало, пушки били. Потом высоко над головой пролетели немецкие бомбардировщики, много – не менее трёх десятков. Илья успел пройти пяток километров, как бомбардировщики пролетели назад. – Отбомбились, сволочи, – процедил Илья. – Ничего, будет на нашей улице ещё праздник. В траве промелькнула змея. Илья за ней. Чтобы выжить в лесу, надо знать, что и когда можно есть. Змея – это хорошее мясо, по вкусу – как куриное. На учениях Илье приходилось и ящериц есть, и жуков. Принцип китайцев – всё живое можно есть, только приготовить надо. Илья с земли палку схватил, ударил по телу змеи. Та извиваться начала, шипеть. А Илья палкой ещё удар нанёс, и ещё. Когда змея шевелиться перестала, собрал веток, развёл маленький костёр, почти бездымный. Шкуру со змеи снял, ножом на куски порезал, на веточки насадил, стал над костерком жарить. Пресмыкающихся Илья не любил, но выбора не было. Запах от мяса пошёл аппетитный. Мясо белым стало, с одной стороны уже с корочкой. Попробовал – горячо, вкусно. В общем, всю змею съел. Зато сил прибавилось. Скажи ему кто-нибудь раньше, скажем – в школе, что он змей будет есть, не поверил бы. Человек должным образом обученный, да ещё летом, способен долго прожить в лесу, не имея запаса провизии. Ягоды, грибы, съедобные коренья, жучки, ящерицы, змеи, рыба и лягушки в реках и болотах – съедобно всё. А уж если оружие есть, можно охотиться на крупную дичь. Но это в мирное время. Война зверьё распугала, и его встреча со змеёй – удача. По мере его продвижения к востоку канонада распалась на отдельные пушечные выстрелы. Ещё несколько километров, и звуки отчётливы стали. Где-то недалеко била артиллерийская батарея. Направился по звуку. Если наши, считай, повезло. Ежели немцы, можно шороху навести. Батарея стояла почти на опушке. В лесу ящики со снарядами, сами гаубицы в полусотне метров от деревьев. Четыре 105-мм полевых гаубицы F.H.-18 каждую минуту посылали в невидимую цель 6–8 снарядов. Для гаубицы, в отличие от пушки, цель не обязательно видеть в прицеле, её снаряды летят на десять с половиной километров. Где-то далеко впереди, на передовой, сидит артиллерийский корректировщик. По телефону или рации передаёт координаты цели. Офицер из отделения управления делает расчёты – направление стрельбы, угол возвышения ствола, мощность заряда. В отличие от пушек с унитарным патроном, дальность полета снаряда гаубицы, который летит по навесной траектории, можно регулировать или меняя угол возвышения ствола, или меняя заряд. В гильзу укладывают мешочки с порохом – один, два, три. Таким же образом стреляют из миномётов. Расчёты у гаубиц раздеты до пояса, жарко, да ещё работа в высоком темпе, у заряжающих спины мокрые. Ага, вот и офицер, несколько в стороне от батареи, в небольшом окопчике, там же радист. Его не видно, но торчит антенна радиостанции. Если их убить и повредить рацию, батарея станет слепой и глухой. Судя по тому, какая интенсивность стрельбы, лупят по площадям, а не точечным целям, вроде ДОТов. И каждый снаряд – убитые и раненые красноармейцы. Оружие артиллеристов в козлы составлено возле орудий. От передовой далеко, карабин не нужен, а в работе мешает. Это хорошо для того, что Илья задумал. По опушке прополз правее офицера управления, батарея значительно левее осталась. Пополз в сторону окопчика. Трава высокая, скрывает его передвижения. Только периодически высовываться приходится, голову поднимать, чтобы с направления не сбиться. А поближе подполз, уже по звуку ориентироваться стал. Рация пищит, офицер команды повторяет: – Айн-цвай-цвай. Гут. Фойер! И следует залп батареи. Когда гаубицы сделали залп, Илья загнал патрон в ствол. Подполз к окопу. Радист с наушниками сидит, ничего вокруг не слышит. Офицер перед собой планшет разложил, увлечён, по сторонам не следит. Делает отметки на карте карандашом, вводит поправки логарифмической линейкой. В любой армии офицеры-артиллеристы самые грамотные специалисты – подготовка по математике сильная. Илья пистолет поднял. До немцев от силы метров семь-восемь. Когда громыхнул залп, он начал стрелять. Один выстрел в офицера, другой в радиста. Оба упали. Ещё гаубичный залп, и Илья дважды выстрелил в рацию. Пора сваливать. По своему же следу в траве он добрался до леса. Артиллеристы у гаубиц ничего не услышали и немудрено. Чтобы не оглохнуть от выстрелов, расчёт при команде «огонь» открывает рот и закрывает ладонями уши. Иначе могут полопаться барабанные перепонки. Правда, современные артиллеристы в российской армии отдают другой приказ на открытие огня – «триста тридцать три». Стрельба стихла. Командиры орудий ждут целеуказаний, а их нет. Солдаты расчётов передышке рады, пот вытирают. Эх, пулемёт бы сейчас! А с пистолетом много не навоюешь. Не дожидаясь, пока кто-нибудь из командиров орудий пойдёт к офицеру узнать причину задержки, Илья побежал в глубь леса. Ещё двоих вермахт сегодня не досчитается. Грамотного офицера заполучить – это не один месяц в военное время учить надо, а потом опыт боевых действий приобрести. Метров через двадцать с бега на шаг перешёл, а потом и вовсе улёгся. Магазин в пистолете заменил на полный, отдышался. За лесом и гаубичной батареей – открытое пространство. Надо в сторону уходить, искать другой путь. До наших самое большое – десять километров, иначе бы гаубицы не вели огонь, это почти максимальная дальность полёта снарядов. Ой, какой же он дурак! Илья хлопнул себя ладонью по лбу. Карта у офицера была. Ну кто мешал её забрать? Там точно обозначена позиция батареи, цель, иначе расчёты сделать невозможно. Сразу было бы видно, где наши позиции. Ой, дурень, дурень! Такую промашку сделал. А назад не вернёшься, немцы наверняка спохватились. Не знал Илья, что когда командиру батареи доложили о смерти радиста и офицера управления, тот сильно разозлился. Как объяснить начальству смерть подчинённых в тылу, далеко от передовой? Приказал артиллеристам взять оружие, встать цепью и прочесать лес. В случае обнаружения неприятеля стрелять на поражение. Комбат правильно решил, что напал одиночка, выходящий из окружения. Солдаты шли цепью, держа в руках карабины, а Илья сидел, раздумывая, в каком направлении пойти. Только артиллеристы – не егери, шли шумно, перекликались. Илья их услышал за сотню метров, опасность оценил, бросился бежать. Артиллеристов не так много, человек пятьдесят, часть их осталась охранять гаубицы, снаряды. Ни один командир не позволит себе бросить боевую технику без пригляда. Но всё равно – устраивать перестрелку со значительно превосходящими силами неразумно. В немецких частях были егери, набирали в них преимущественно австрийцев. Вот те были настоящие доки – в поиске, преследовании. Илья увидел редкую цепь артиллеристов. Можно было убежать, он поступил рискованнее и проще. Влез на тополь. Крона густая, ветвей много. Уселся на развилке двух крепких ветвей. Два солдата прошли внизу, и никто не поднял голову. Илье пришла в голову мысль парадоксальная, на первый взгляд дикая – вернуться к батарее. Кто там остался? Комбат и несколько часовых. Не пехотинцы, навыками пехотного боя не владеют. Есть шанс пустить кровь, а если повезёт, то попортить технику. Соблюдая осторожность, слез с дерева. Цепь солдат уже мелькала вдалеке. Илья помчался к батарее, залёг на опушке. У гаубиц прохаживается часовой, уже в форме, а не раздетый до пояса, в кепке, на плече карабин. Илья замешкался. Надо подобраться к гаубице. А что он сможет? Тихо повредить невозможно, часовой услышит или увидит. Солдаты таскали снаряды от опушки. Наверняка там снарядный ровик. Была бы граната, сейчас он устроил бы фейерверк. Но гаубицу повредить ценнее. Думай, Илья, думай! И выход нашёлся – снять панораму. Панорама – оптический прицел, там угломер, горизонт, прицельная марка. Снимается легко, укладывается при транспортировке пушки или гаубицы отдельно, в специальном деревянном ящике, за который отвечает наводчик. Без прицела из орудия выстрелить можно, только не попадёшь никуда. Это как ружьё без мушки и целика. Пополз к крайнему орудию. Когда часовой приближался, Илья замирал; когда немец шёл на другой фланг батареи, быстро полз. Запахло сгоревшим порохом от стреляных гильз. Батарея в нескольких метрах. Прислушался – тихо, голову приподнял – часовой идёт от него. Подполз к орудию, прицел на месте стоит. Чтобы снять, никаких инструментов не надо, отжал защёлку и тяни на себя по пазам. Конечно, снятый прицел можно заменить запасным, но потом нужна будет пристрелка, а это долго и хлопотно. Да и стоит орудийная оптика дорого. Снять панораму удалось, а часовой в его сторону идёт. Илья улёгся за колесом. У немецких орудий колёса артиллерийские, со спицами, от взора со стороны укрывают плохо. Такие колёса выдерживают большую нагрузку при выстреле, но быстро везти орудие за тягачом нельзя, максимум тридцать – тридцать пять километров в час. Наследие Первой мировой войны, когда была конная тяга. Советские конструкторы в серийном производстве первыми начали применять колёса автомобильного типа, с резиновыми покрышками, в первую очередь для удешевления производства и унификации. Так, на наших массовых пушках ЗИС-2 и ЗИС-3 стояли колёса от грузовика «ЗИС-5». Когда часовой развернулся, Илья пополз назад. Было уже не так удобно, левой рукой приходилось держать прицел. Илья решил утопить его в первом же подходящем ручье, предварительно разбив оптику. Уже заполз под деревья, ещё немного и можно встать и ходу, подальше от батареи. Пополз, встал, а навстречу ему офицер. Столкнулись буквально нос к носу, дистанция пять метров. Для немца появление Ильи тоже было неожиданным, он застыл. Илья с силой метнул в лицо офицеру прицел, тут же выхватил нож и бросил в грудь немцу. Офицер вскрикнуть не успел, повалился. Илья в два прыжка подскочил, выдернул нож и ещё ударил дважды. Подхватил прицел и побежал. На ходу, с трудом попав, вернул нож в ножны – одной рукой действовать было неудобно. Зато достал пистолет. При внезапной встрече он лучше ножа. Постепенно задыхаться стал. Скудное питание и высокие нагрузки делают своё дело. Перешёл на шаг, потом уселся под ёлкой. В стороне, где батарея стояла, ударил винтовочный выстрел. Часовой обнаружил пропажу прицела или наткнулся на труп. Была бы у немцев собака-ищейка, Илья к батарее и не приблизился бы. Но таких собак немцы использовали в карательных батальонах, а не в передовых частях. Кстати, в Красной армии собаки службу несли: подрывали танки закреплёнными на спинах минами, помогали вытаскивать на специальных волокушах раненых с поля боя, а сапёры с их помощью искали мины. И обе стороны использовали собак для охраны концлагерей или важных объектов. На выстрел часового артиллеристы должны вернуться к батарее, это сигнал тревоги. Илья чертыхнулся, снова побежал. Прицел тяжёлый, руку оттягивает. С ходу перескочил ручей, остановился. Вот же ручей, зачем нести прицел? Рукоятью пистолета разбил оптику, бросил панораму в воду. Немалых денег прицел стоит. Война – это всегда деньги, большие деньги, да не бумажные, которых напечатать можно много, только это фантики. Настоящие ценности – это золото, платина, алмазы. За них в зарубежных странах можно приобрести стратегические товары, боевую технику и боеприпасы, продовольствие. Ещё Наполеон говорил. «Для победы в войне нужны три условия – деньги, деньги и ещё раз деньги». Кстати, Советский Союз расплачивался с США после войны драгоценными металлами. Во время войны Германия пыталась обрушить финансовую систему СССР. Если для своих агентов, заброшенных в наш тыл, давали настоящие деньги из захваченных банков, то для того, чтобы рубль рухнул, начали печатать на своих фабриках деньги фальшивые. Сбрасывали их с самолётов, передавали агентам для распространения. Тогда оперативно сработали органы НКВД, войска по охране тыла РККА. Немцы финансовую войну проиграли. Наши конструкторы, не останавливая конвейеры, усовершенствовали боевую технику, упрощали, не ухудшая боевых характеристик. Так, танк Т-34 в начале выпуска стоил больше четырёхсот тысяч рублей, а в 1945 году двести тысяч. При том, что пушка уже была более мощная, не 76 мм, а 85 мм, коробка передач не 4-х, а 5-ступенчатая, появилась рация, командирская башенка и другие улучшения. А немецкие Пантера Т-V или Тигр Т-VI только росли в цене, хотя стоимость была высока, Тигр обходился в восемьсот тысяч рейхсмарок. После того как избавился от прицела гаубицы, бежать стало легче. Отмахал с полкилометра, перепрыгивая через поваленные деревца, как лось на гону. А лес возьми и кончись. Далеко позади батарея осталась. Впереди наполовину сгоревшее поле ржи. Илья на дерево влез, на нижнюю ветку, что метрах в четырёх над землёй. Оттуда видимость лучше, для него – важно, чтобы не попасть в опасную ситуацию. В километре от опушки по дороге пылит колонна немецких машин. На бортах кресты, сверху, на крытых кузовах, тоже. Чтобы лётчики опознавали своих, не разбомбили по ошибке. Подумалось – лучше пересидеть в лесу до ночи, безопаснее будет. Начал спускаться, а за спиной щелчок взводимого курка. Ощущение препротивное. – Застынь! И руки вверх! – скомандовали по-русски. Русский, уже хорошо. – Если руки подниму, грохнусь с дерева. – Тогда спускайся, но без резких движений. Илья спускался на землю нарочито медленно, а сам соображал, что предпринять. Немец бы сразу стрелял, так ведь и русский может оказаться вовсе не другом, а врагом хуже фашиста. Илья встал обеими ногами на землю, почувствовал себя увереннее. Будучи на дереве не больно-то погеройствуешь, подстрелят. – Повернись. Илья повернулся. Перед ним стоял красноармеец с забинтованной головой, в руке «наган». – Ты кто такой? – спросил незнакомец. – Сержант Сафронов, полковая разведка. – Да вид у тебя, как у оборванца. Что было, то было. По траве и земле ползал, на гимнастёрке и галифе грязь и зелень от травы. А ещё прожжена была, когда танк поджигали. – Какой есть, – пожал плечами Илья. – Оружие есть? – Не ты мне его давал, не тебе брать, – жёстко ответил Илья. Хотя автомат без патронов можно было снять с плеча. – А пожрать? – Сам бы не отказался. Что-то ты как попрошайка на паперти? То оружие тебе, то харчей. У немца забери. Боец опустил револьвер. – У меня один патрон. Оставил на крайний случай. – Ну и дурак. Ты этим патроном немца убей, а уж на тебя они патронов не пожалеют. Как звать-то, боец? – Красноармеец Ложкин Павел, призван на военную службу 27 июня, – чётко доложил боец. – Ранение серьёзное? – Осколком задело, кожу сорвало, а кости целы. Так санинструктор сказал, когда бинтовал. – Понятно. Вместе выбираться будем или сам пойдёшь? – Вместе. Похоже, боец испугался перспективы остаться в одиночестве. – До призыва учился или работал? – Семь классов кончил, ФЗУ, слесарь четвёртого разряда. – Рукастый, значит. А воинская специальность? – Пехота. – Пехотинцам револьверы не выдают, только командному составу или танкистам. – У убитого забрал, ему-то уже ни к чему. – Своё оружие бросил? – Не выдали, не успели. Я три дня как на фронт прибыл, из Тамбова я. – Тогда так. Выходим вместе, но подчиняешься полностью. Не потому, что я сержант или покомандовать сильно хочется. У меня боевого опыта больше. – Я не против. – Тогда до темноты сидим здесь, ночью через поле пойдём. А сейчас отдыхай, сил набирайся. Казалось, боец только и ждал этих слов. Свернулся под деревом калачиком, засопел. Пригляделся к нему Илья. Молодой совсем, от силы девятнадцать лет, пацан ещё. Да и не обучен толком. Илья устроился на опушке, ноги на дерево поднял, чтобы отдохнули. Через пару часов Илья Павла разбудил. – Теперь моя очередь вздремнуть. Ты на часах. – Хорошо. Если передвигаться ночью, лучше отдохнуть. Илья проснулся сам. Уже темно, Павел спит, аж похрапывает. Илью злость взяла. Да как можно полагаться на такого напарника? И себя и Илью погубит. Встал, зашёл сзади, такого пенделя дал, что Павел на живот перевернулся, вскинулся. – А? Что? – Тебя на часы поставили. Ты поспал в безопасности, дай отдохнуть другому. Как тебе доверять? Беспечный и неисполнительный соратник хуже врага, продаст ни за понюшку табака в любой момент. – Ну, прости, устал. – Устал? Сколько немцев ты сегодня убил? – Ни одного. – Тогда от чего устал? Илья разозлился не на шутку. Он направился через поле. Павел поплёлся за ним, канюча на ходу: – Я не специально, извини. – Ты плохой товарищ, выбирайся один. Павел шёл за Ильёй какое-то время, потом отстал. Жестоко? От таких человеческих слабостей иногда целые подразделения гибли. В боевых условиях не может быть места расхлябанности, неисполнению приказов. Поле оказалось большим, пашни любили в колхозах. Планов громадьё, как сказал поэт. Вошёл в лес, здесь проще. Есть где укрыться и не застанет, как в поле, ночной дозор. Шёл быстро, за ночь желательно пройти как можно больше. Лес кончился, пошёл луг. Под сапогами чавкать начало, земля влажная. Слева, на удалении с полкилометра, взлетали осветительные ракеты, потом едва слышно пулемётная очередь. Похоже – там передовая, линия соприкосновения войск. А дальше и вовсе непролазная грязь, осока, камыш. Но Илья упорно шёл вперёд. Чем хуже местность, тем меньше шансов столкнуться с немцами. Начало светать, туман появился. Надо где-то спрятаться, осмотреться – где он? Нашёл кусок твёрдой земли, уселся. За ночь, по ощущениям, прошёл километров тридцать. Солнце взошло, туман рассеялся. Осмотрелся. Вот это его занесло! Вокруг камни, местность болотистая, а он на небольшом островке сухой земли. Впереди – двести метров, не более, ивы растут. И никого не видно, ни наших, ни немцев. Передохнув, решил рискнуть и добраться до деревьев. Где деревья, там твёрдая земля, деревья на болоте не растут. Ночью это будет сделать затруднительно. Пошёл, а земля под ногами пружинит, того и гляди – провалишься. Ощущение – как по батуту идёшь. Двести метров всего, а преодолевал их два часа. Ивы, их раньше ракитами называли, росли на сухом месте. С удовольствием улёгся передохнуть. Последний участок перехода самый напряжённый выдался. Ни звуков перестрелки, ни людей. Только высоко в небе бомбардировщики пролетели. Есть охота. Не остался здесь, вперёд пошёл. По его прикидкам, уже наши должны быть. Только в сумятице первых месяцев войны не всегда была передовая, линия разграничения войск. Слева, едва слышно, начали бить пушки. Он развернулся к востоку. Через полчаса хода вышел к хутору. Понаблюдал, никого не видно и не слышно. Даже если хозяева отлучились, что маловероятно, живность должна голос подавать – куры, свиньи. А тут тишина. Подкрался поближе, забора вокруг хутора нет. Обошёл избу, а дверь нараспашку. Заглянул – запустение, пыль. Бросили хозяева хутор, в эвакуацию ушли. Обыскал избу – съестных припасов никаких. Зато старую бритву нашёл и засохший кусочек мыла у рукомойника в сенях. На рукомойнике осколок зеркала. Воды из колодца ведром зачерпнул, побрился. Мыло хозяйственное, мылится плохо, но вид опрятный стал. Он уж и не помнил, когда брился в последний раз, щетиной оброс. Впрочем, когда ел, тоже не вспомнил. Бритва опасная, с откидной ручкой, ещё довоенного производства. Интересно – забыл её хозяин второпях или другую, новую имел? Бритву уложил в нагрудный карман. Выйдет к своим, в чём не сомневался, а у него личных вещей никаких. Сидор остался ещё там, в землянке разведвзвода. Спать хотелось, устал. Преодоление болотистого участка потребовало физических сил и волнений. Случись оступиться, помочь было некому, а трясина не отпустит, не пожалеет, засосёт. Жуткая смерть, уж лучше в бою от пули погибнуть. Засиживаться не стал, покинул хутор. И четверти часа не прошло, как услышал впереди лёгкий щелчок, сразу упал. Звук явно не природного происхождения, похож на снятие оружия с предохранителя. И тут же голос на русском. – Кто такой? – Полковая разведка. – Подними руки и шагай сюда. Понял, деваться некуда, двинулся на голос. За деревьями два молодых красноармейца с винтовками. Один, вероятно старший в карауле, приказал: – Оружие снимай. Веденякин, веди его к командиру. И оружие его забери. Илья автомат с плеча снял, не бросил на землю, а положил бережно. Рядом пистолет трофейный. В разведке сложилось, что кроме автомата обязательно нужен нож, без него часового не снять, проволоку не разрезать, консервы не вскрыть. А ещё пистолет, хоть по штату не положен, как последний шанс на выживание. Разведчики имели пистолеты трофейные. В начале войны личного оружия офицерам не хватало, не до разведчиков. А ещё – такой пистолет в случае необходимости бросить можно, случайно потерять и никакой ответственности не будет, не вписан он в красноармейскую книжку. Веденякин оружие подобрал. – Шагай вперёд. Эх, молодо-зелено, не обыскали даже. В кармане бритва опасная, фактически – нож в умелых руках. Дозорный провёл его к политруку, судя по нашивке на левом рукаве в виде красной звезды. – Товарищ младший политрук! Задержанного привёл. Вышел на дозор с оружием. – Что, прямо через болото? – Так точно. – Быть того не может, непроходимое оно. – Не могу знать. – Благодарю за службу. Оружие задержанного оставь, возвращайся на пост. Дозорный козырнул, вышел. – Ваши документы! – политрук застегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки. Илья документы достал. Политрук изучил книжку, сверил номер автомата с записью. – Всё в порядке. Откуда выходил? – На полк танки с тыла прорвались, южнее Смоленска. Со мной ещё бронебойщик выходил, погиб. Вот его документы. Илья положил красноармейскую книжку Петра на деревянный ящик, служивший столом. – Похоронил я его, место запомнил. – Полк твой почти весь полёг, сержант. Главное – знамя уцелело и несколько человек. Насколько я знаю, на переформировании, где-то под Рязанью. – Туда отправите? Политрук помолчал. – Плохую новость я скажу тебе, сержант. Ты думаешь, в расположение нашей передовой вышел? Нас тут не больше роты, да и то сборной. Окруженцы! Тоже к своим прорываться будем. Боеприпасов не хватает, провизии нет. – Жаль, я думал подхарчиться. – Сейчас одиннадцать тридцать. В двенадцать попробуем предпринять атаку. По рации связывались с нашими, обещали огнём поддержать. – Товарищ политрук! Разрешите спросить? – Разрешаю. – Кто командир роты? – Я, младший политрук Лабушкин. Я же единственный командир. Есть ещё старшина. Потому тебе придётся возглавить взвод. Бойцы из разных частей, вооружение разное, но выбора нет. Надо прорываться. Пойдём, бойцам представлю. И оружие своё забери. – К автомату ни одного патрона нет. Политрук открыл ящик, достал пачку патронов. – Держи, последний НЗ. – Спасибо. В картонной пачке семьдесят патронов, как раз на ёмкость магазина. Политрук провёл его к бойцам. Какой взвод? Хорошо, если половина. У бойцов на петлицах и чёрный фон – технические службы, и малиновые – пехотные, и даже у одного – голубые, авиация, и оружие разномастное – винтовки в большинстве. У одного – автомат «ППШ», у другого – трофейный МР 38/40. Политрук представил Илью. – Ваш взводный, сержант Сафронов. Потом отвёл Илью в сторону. – Начало атаки – красная ракета. После сигнала поднимай бойцов, направление на северо-восток. Для убедительности младший политрук махнул рукой. Политрук явно не строевой командир, вероятно – призванный из запаса, из партруководителей. Илья первым делом уселся магазин патронами набивать. Если скоро атака, негоже идти в бой с пустым магазином. Набив магазин патронами, спросил у бойцов: – Оружие есть? С патронами как? Оружие было у всех, с патронами плохо. У кого полная обойма, у кого две. Загромыхали пушки, бойцы сразу попадали. Но пушки били наши, снаряды ложились правее и на удалении с километр. Тут же хлопнул выстрел ракетницы, в небо взлетела красная ракета. – Взвод, за мной! Пока бьют пушки, немцы будут прятаться в укрытиях. Это время надо использовать с максимальной пользой. Илья побежал, за ним солдаты. Слева, из-за деревьев выбежали ещё красноармейцы. Впереди старшина с «наганом» в руке. А справа политрук с «ТТ» в руке, за ним десяток красноармейцев. Бежали молча, экономя силы. Впереди окопы – не наши, чужие. Земля вспахана взрывами, воронки ещё дымятся дымом после недавних взрывов. Артподготовка была короткой, да и пушек всего четыре, батарея полковых пушек. Не все укрытия были разрушены, потому многие из немецкой пехоты уцелели. Илья заметил, как один немец переставляет ручной пулемёт с фронта в тыл, чтобы начать стрельбу по бегущим бойцам. Илья остановился, присел на одно колено для устойчивости, прицелился, дал короткую очередь. Мимо, пули вздыбили землю. Пулемётчик тут же в траншею спрятался. Илья побежал, за ним солдаты. Навстречу захлопали выстрелы. Пулемётчик показался снова. Илья вскинул автомат. После бега дыхание не восстановилось, ППД в руках «ходил», но уловил момент, дал очередь. На этот раз попал, пулемётчик рухнул. В окопах немцы мелькают. Стреляют наши, стреляют немцы. Боковым зрением Илья видел, как падают красноармейцы. Добежав до траншеи, Илья дал длинную очередь по пехотинцам. Развернулся в другую сторону, а там пусто. Траншеи всегда делались в виде зигзага в плане, чтобы угодивший в траншею снаряд или мина не поразили всех. Он забросил автомат за спину, схватил готовый к бою пулемёт, перепрыгнул траншею. Вскинул пулемёт, нажал на спуск. Водил стволом по траншее, где показывались угловатые немецкие каски. Подавить огнём неприятеля, хотя бы на несколько секунд, дать бойцам возможность перебежать траншею. Пулемёт проглотил последний патрон, смолк, Илья его отшвырнул, сам побежал уже вдогонку бойцам. Вслед раздавались редкие выстрелы. Когда половина нейтралки была уже позади, слева и сзади послышались хлопки миномётных выстрелов. – Ложись! – закричал Илья. У немцев пехота имела миномёты, в каждой роте по четыре 50-мм миномёта. Стреляли прямо из траншей. Начали рваться мины. Одна за одной, с малыми интервалами. Миномётчики пристреливаться стали. То позади взрывы, то впереди. Классическая вилка. Сейчас задробят прицел и накроют. Илья вскочил. – Вперёд! И побежал. За ним солдаты. Через несколько секунд на месте, где они лежали, взрывы. Мины ротных миномётов небольшого калибра, взрывчатого вещества мало, радиус убойного разлёта осколков невелик. Кого-то из бойцов ранило, но убитых не было. Так и добежали до своих, попрыгали в траншею. Все хрипят, ртами воздух жадно хватают. Сколько пробежали? Два километра? Три? Да не налегке, в спортивном костюме, а по пересечённой местности, с оружием, отстреливаясь. Когда отдышались, Илья спросил: – Бойцы, где политрук? Переглянулись, молчат. – А старшина? И тоже нет ответа. Видно – на поле боя остались. Если ранены, дело скверное. Немцы от артналёта отошли, так же как от внезапной атаки русских из тыла, и вытащить с нейтралки никого не позволят. К бойцам в траншею вошёл старший лейтенант. – Кто старший? – Сержант Сафронов. Командовал прорывом младший политрук Лабушкин, ещё старшина был. Наверное, убит. – Сержант, по траншее выводи своих бойцов, до поворота и в тыл. Оружие сдать, на повороте старший сержант примет. – Есть. Слова о разоружении Илье не понравились. Автомат, как и приказали, сдал, а пистолет трофейный остался в кармане. По ходу сообщения вы-шли в тыл, в небольшую рощу за склоном. Немцам рощица не видна, однако миномётами при желании накрыть могут запросто. В роще их уже ждал контрразведчик. – Построиться в шеренгу, документы сдать для проверки. Построились, сдали. И радостно, что к своим вышли, и некоторое недоумение. Почему оружие забрали? Кто дезертировать хотел, те к политруку не прибились бы. Переоделись в гражданское, бросили оружие, да и остались бы в какой-нибудь деревне на оккупированной территории. Старший лейтенант из войсковой контрразведки в сторону отошёл, стал документы изучать. Илья команду отдал. – Вольно! Контрразведчик, как команду услышал, подбежал. – Кто команду отдал? – Сержант Сафронов. В роте, которую вывел, теперь я за старшего. – Вы не рота, а сборная солянка! И старшим вас, сержант, никто не назначал. – Младший политрук Лабушкин назначил командиром взвода. Он погиб при прорыве, автоматически старшим стал я, принял командование на себя. – Вы сейчас в действующей армии, а не в немецком тылу! Всё, вы теперь не командир взвода! – Так точно! Разрешите идти? И чего взбеленился старший лейтенант? Власть свою показать хочет? – Идите. Илья отошёл к солдатам, встал в строй. Всё же самодур особист. Простояли в строю около часа. Контрразведчик уходил, возвращался, похоже – тянул время. На поляну вышел майор, как позднее узнал Илья, командир полка. Между особистом и майором пошёл разговор, потом на повышенных тонах, оба начали размахивать руками. До солдат доносились обрывки фраз. – Не позволю, они в окружении были. Это особист. – Я тоже в окружении был. Это уже майор. – Фильтрация… Это уже особист, одно слово только слышно было. До чего договорились, неясно, а только майор подошёл к бойцам. – Следуйте за мной. Майор привёл бойцов к полковой кухне. Каждому по котелку супа налили и куску хлеба. А ложек ни на кухне нет, ни у бойцов. Но суп – не каша, отпивали из котелков. Многие не ели горячей пищи несколько дней, съели быстро. Вместо майора старший лейтенант пришёл, принёс красноармейские книжки, раздал. – Отныне вы все вливаетесь в подразделения нашего полка. Стройся, за мной шагом марш! Дошли почти до траншей, старлей команду отдал. – По одному в ход сообщения. В траншее старшина встретит, распределит по взводам. Старшина брал из кучи оружия, оставленной окруженцами, винтовки, вручал бойцам. – Патроны во взводе получите. Десять человек направо, остальные налево. Что интересно, трофейный автомат МР 38/40 не отдали. Старшина сказал бойцу. – Не положено воевать оружием врага, не табельное оно. Во взводе получишь. Но Илья свой автомат получил. Пришли в роту, распределили красноармейцев по взводам. Жиденькие взвода, половина состава. Оружие разномастное – трёхлинейки, СВТ, АВС, один «ППШ». Илья у командира взвода – старшего сержанта, сразу про боеприпасы спросил. – В землянке возьми. В землянке винтовочных патронов неполный ящик и в небольшом холщовом мешочке две пригоршни пистолетных. Илья магазин набил, а запасного нет. Придётся патроны экономить, стрелять одиночными. Пока перезнакомился с солдатами отделения и взвода, вечер настал. В батальоне и полку острая нехватка командиров. Взводами вместо лейтенантов командовали старшины и сержанты. Средний срок жизни командира взвода на войне – трое суток. В первую очередь командиров выбивали пулемётчики, снайперы. Да и в атаку, на пулемёты, командиры поднимались первыми. Зачастую принимая огонь на себя. Первым быть всегда трудно, а на войне – смертельно опасно. Утром немцы начали обстреливать наши позиции из тяжёлых миномётов. Бойцы попрятались в окопы, ячейки, землянки, сделанные наскоро, укрытие плохое. В блиндаже безопаснее, но ни одного не было. Блиндажи требуют серьёзного обустройства, сверху накат из брёвен в четыре – шесть слоёв, такой мина не пробьёт, только гаубичный снаряд. Налёт продолжался четверть часа и прекратился внезапно. И тут же крик дозорных. – Немцы! Танки! Со стороны немецких позиций рёв моторов. Илья в стрелковую ячейку встал. За танками пехота бежит, довольно далеко пока, из автомата стрелять – патроны жечь попусту. Танков четыре, Т-III. Проблема в том, что противотанковых средств в полку нет. Кто-то закричал. – Танк с тылу! И правда, танковый мотор ревёт. Паника поднялась. Заметались красноармейцы. Ни гранат, ни бутылок с зажигательной смесью, ни бронебойных ружей. У Ильи холодок по спине, был он уже в такой ситуации. А как танк показался, отлег-ло от сердца. Наш, советский КВ-1, тяжёлый, но в единственном экземпляре. С короткой остановки выстрел сделал и один из немецких танков сразу замер, дым из него повалил. А КВ-1 через нашу траншею прошёл, переваливаясь. У бойцов сразу боевой дух поднялся. Немецкие танки огонь из пушек открыли. Снаряды по нашему КВ попадают и с визгом рикошетируют. Здоров танк, мощен. КВ ещё раз выстрелил с остановки, ещё один Т-III застыл. Другие два танка в единоборство вступать не стали, начали пятиться. Пехота без поддержки танков наступать не стала, отступила, атака захлебнулась. Илью, как и других бойцов, гордость обуяла. Один танк всю атаку сорвал. Сейчас таких бы десяток, можно было бы немцев гнать, заставить отступить с потерями. КВ дополз до середины нейтралки, сделал ещё один выстрел и дал обратный ход. Так же неторопливо преодолел траншею и скрылся в тылу. До винтовочной стрельбы дело не дошло. А через полчаса в небе показались немецкие бомбардировщики, ненавистные пикировщики «Ю-87». Пехота немецкая вызвала их по рации. Сделали круг над нашим ближним тылом, потом бомбить с пикирования стали. Взрывы бомб следовали один за другим. В тылу дымы поднялись. Бойцы переживали – не наш ли КВ горит? Бомбардировщики улетели, снова заработали немецкие миномёты. Когда обстрел прекратился, немцы пошли в атаку. Два уцелевших в прежней атаке Т-III и четыре бронетранспортёра, которые начали пулемётный обстрел наших позиций. Когда немцы преодолели половину нейтралки, вновь из тыла выполз наш КВ. Выстрел, и немецкий Т-III горит. Другой танк и бронетранспортёры не стали испытывать судьбу, сразу пятиться стали. Против пушки КВ их броня слаба, а сами повредить наш тяжёлый танк не могут. Нашла коса на камень! До вечера немцы попыток атаковать не предпринимали. В сумерках на позиции пехоты два бойца принесли термосы с едой – суп и каша, в сидорах хлеб. Обед и ужин сразу. Поев, улеглись отдыхать, выставив караулы.Глава 7 Отступление
Илье выпало заступать караул с ноля часов. Устроился в стрелковой ячейке. Ночь, тишина, видимость минимальная. Спать хочется, а нельзя. Тешил себя тем, что недолго бодрствовать – четыре часа. Ночью не только и не столько зрение задействовано, но и другие органы чувств, в первую очередь слух. Около трёх часов ночи шорохи впереди послышались. Немцы или наши из окружения выбираются? Ветерок лёгкий со стороны немецких позиций. Унюхал Илья – гуталином пахнуло. Им немцы сапоги чистят, а наши – ваксой. Запахи разные, не спутать. Илья по уставу окрикнуть должен – стой, кто идёт? Пароль? Только в боевых условиях в ответ гранату запросто получить можно. Илья автомат с предохранителя снял, огонь открыл на звук. В кого-то попал, вскрик и ругань на немецком. Разведка! Тут уж он не церемонясь дал длинную очередь веером. Потом в соседнюю ячейку перебежал. Его положение по вспышкам выстрелов засек-ли. На фронте дал очередь, смени позицию, иначе пулю сам получишь. В ответ автоматная стрельба из двух стволов. А уже бойцы из землянок выскочили, не видя цели, стрельбу открыли. Илья-то хоть по звуку стрелял, но не прицельно. Со стороны нейтралки огня не открывали. Бойцы в траншее до рассвета сидели. А как светать стало, увидели в двух десятках метров от траншеи двоих убитых, немного дальше ещё четвёртого одного, и через полсотни метров. Все в камуфляже, в касках. Немцы решили языка взять, да сорвалось. Илья вызвался сползать. Только выбрался, к первому убитому подполз, как немцы огонь из миномётов открыли. Первые две мины с недолётом упали. Илья ждать не стал, пока накроют. После первых разрывов вскочил и бегом в траншею. Только спрыгнул, ещё два взрыва, уже ближе. Немцы из бинокля или в стереотрубу наблюдали, не дали подобраться. Так немцы убитые и лежали до вечера. Как стемнело, Илья всё-таки выбрался из траншеи. Трупы сильно осколками посечены. Документы попробовал найти, да не было их. Вообще-то наши разведчики при выходе в поиск оставляли у старшины награды, документы, а немцы имели с собой. Подобрал два автомата, снял подсумки с магазинами. У наших бойцов с автоматическим оружием плохо, будет подспорье. А ещё снял нож в чехле и две гранаты, с длинными деревянными ручками. Добытое богатство в своей стрелковой ячейке в нишу пристроил. Жаль, что при немцах не было ранцев с провизией, налегке шли. Утро снова началось с атаки. Миномётный обстрел, три танка и бронетранспортёры. Подтянули за ночь немцы резервы. Да только хитрость применили. Когда из наших тылов показался КВ, с двух флангов раздались выстрелы. Немцы за ночь успели установить и замаскировать две зенитные 88-мм пушки. Орудия очень мощные, в дальнейшем их качающиеся части – ствол с казёнником, были установлены на танк Тигр Т-VI. Оба выстрела достигли цели, КВ замер, из распахнувшегося люка выбрались двое танкистов. Один помогал другому, прихрамывающему, добраться до наших траншей, расстояние было невелико. Один из танкистов ругался. – Вы что же, пехота, не видели, как пушки установили? Вопрос без ответа остался. Ночью никто не слышал моторов тягачей. Вполне могло быть, что расчёты подкатили пушки к передовой руками. КВ не загорелся, танкисты поглядели с сожалением. – Ничего, главное – пожара нет. Ночью тягачом вытащим и в ремонт, восстановим. Танкисты ушли в тыл. Немцы, видя наш подбитый танк, осмелели, продолжили атаку. Танки всё ближе, из пушек стреляют, пулемёты почти непрерывно бьют. Пехота с бронетранспортёров спешилась, за танками бежит. Наши бойцы из винтовок стрелять начали. Немцы потери стали нести. До немцев уже триста метров, двести. Неожиданно с нашего правого фланга длинной очередью ударил станковый пулемёт. Стрельба прицельная, точная, у немцев сразу десяток пехотинцев упали. Один из танков остановку сделал, башню повернул. Выстрел из пушки, ещё один. «Максим» замолчал. Залёгшие было немцы, снова поднялись в атаку, а «максим» ожил. Видимо, погибшего пулемётчика заменил другой. Главная ударная сила немцев – танки, этот броневой кулак вермахта. Илья прикинул шансы. Может получится, если действовать быстро. Автомат не взял, только мешать будет. Выбрался из траншеи, по пластунски пополз к КВ. За танком вскочил, сейчас застывший исполин прикрывал его от пуль, от наблюдения немцев. Взобрался на корму танка. Набрал воздуха в лёгкие, как перед прыжком в воду, залез на башню и спрыгнул в открытый люк. Ой, мама! Впереди, в отделении управления, мешанина из костей и человеческого мяса. Всё кровью забрызгано. В лобовой броне две пробоины зияют. Но в башне всё на своих местах. Ещё в училище их учили стрелять из БМП – пушки, пулемёта. Командир обязан владеть оружием, которое будет во взводе, роте. Вытащил из боеукладки снаряд, загнал в казённик. Мягко клацнул затвор. Для тяжёлого танка, коим был КВ, пушка слабовата. Такая же Ф-32, какая стояла на среднем танке Т-34. Средним танкам положена своя пушка, тяжёлым – более мощная. Сел на место башнёра, как называли наводчика пушки, приник к прицелу. Во всю оптику лоб Т-III, в центре прицельной марки – немецкий крест. После выстрела надо быстро покидать танк. Зенитчики второго выстрела дать не дадут. Конечно, лучше бы покинуть танк через нижний, десантный люк. Но там сейчас кровавое месиво. Нажал на педаль спуска. Пушка в закрытом пространстве грохнула оглушительно. Казённик откатился, со звоном выбросил латунную гильзу, башня наполнилась пороховыми газами, защипало в носу. Илья вскочил ногами на сиденье, потом подтянулся, выбрался. Беглый взгляд вперёд. Не зря рисковал! Немецкий танк застыл на месте, из всех щелей валил чёрный дым. Илья с башни на корму скатился, сильно ударился локтем. Спрыгнул на землю и бежать. С ходу спрыгнул в траншею. Тут же по брустверу ударили пули. А затем один выстрел зенитки, другой. У зениток «голос» особый, хлёсткий. У танков он глухой. Из КВ дым повалил, почти сразу из открытого люка пламя вырвалось. Один из бойцов, наблюдавший за Ильёй, спросил. – Ты что, с пушкой обращаться умеешь? Танкист? – Папа в детстве показывал, – пошутил Илья. – А… – растерялся боец. Одним танком меньше стало, но другие полз-ли на позиции. Бойцы палили из винтовок почти неприцельно. Вот уже и пехота в ста метрах, следует за танками. Для автомата это дистанция почти предельная. Илья поставил переводчик огня на одиночные выстрелы. Прицелился, выстрелил. Мимо! Немец как бежал, так и бежит. Второпях не перевёл целик на нужную дистанцию. Исправил ошибку, выстрелил снова. Попал! Немец упал. Илья стал переводить ствол на других пехотинцев. И стрелял, стрелял. В полусотни метров от него танк въехал на траншею, стал вертеться на месте, обрушивая стенки, погребая под собой бойцов, которые не успели убежать. А за танком уже накатывается цепь солдат в мышиного цвета мундирах. Илья переводчик на автоматический огонь поставил, дал длинную очередь, ещё одну. Всё, патроны кончились. Илья автомат свой отбросил, схватил из ниши стрелковой ячейки трофейный, стал стрелять в набегающих врагов. Немцам укрыться негде, как на ладони. И новая волна набегает. Илья вовремя о гранатах вспомнил, схватил одну, начал колпачок откручивать, потом за фарфоровый наконечник запала схватился, дёрнул резко. У немецких гранат запал тёрочный, резкого движения требует. Метнул гранату. Пока запал горел долгих пять секунд, успел вторую гранату в готовность привести. Как только взрыв хлопнул, бросил вторую. После второго взрыва заменил магазин в автомате на полный, голову над бруствером поднял, а стрелять не в кого, перед его сектором только убитые да раненые валяются. Стал стрелять в соседние секторы, где немецкие пехотинцы уже ближе, чем на бросок гранаты от нашей траншеи. Эх, сейчас бы пару наших лимонок, немецкие гранаты слабоваты. Нескольких пехотинцев убил, несколько залег-ли. Один немец достал из голенища сапога гранату, дёрнул запал, стал размахиваться. Сейчас гранату бросит в траншею, Илья дал очередь, немец ткнулся головой в землю, через несколько секунд граната сработала. Раздались крики и стоны раненых. Илья схватил в руку немецкий патронташ, в другую – автомат, побежал по траншее влево, там фашисты готовились к броску, а красноармейцев осталось двое-трое, судя по редкой винтовочной стрельбе. Не успел добежать, немцы в атакуподнялись. Илья стрелял, пока не кончился магазин. Залегли, кто уцелел. Илья сам присел в траншее, сменил магазин. Сзади рёв мотора на уши давит. Обернулся – немецкий танк в его сторону ползёт, пропуская траншею между гусеницами. Танкисты стрелять по тем, кто в траншее, не могут, мёртвая зона, пулемёт не имеет большого угла склонения. Стены траншеи обрушить хотят, раздавить, завалить землёй. Илья кинулся в боковой ход, а он ещё мельче. На колени встал и на четвереньках пополз. В конце хода стрелковая ячейка полного профиля, туда забился, голову над бруствером приподнял. Танк уже на том месте, где Илья недавно был, стал разворачиваться. Стенка траншеи обрушилась, танк на одну сторону завалился. Мотор ревёт, гусеницы вращаются, а танк на месте. Илья из ячейки выскочил и побежал в сторону тыла. Взорвать или поджечь танк нечем, в автомате последний магазин. Из наших траншей уже ни одного выстрела не слышно. Большинство погибло, единицам, вроде Ильи, в последний момент повезло отступить. Проиграли сражение, но немцам победу рано праздновать, у них потери при атаке большие и без подхода резервов они наступать не смогут. Илья побежал по роще, спустился в низину. А там полуторка трогается, в кузове несколько бойцов. Илья ходу прибавил, бойцы руки протянули, Илья ухватился, его рывком втянули в кузов. От бега отдышался, бойцов спросил. – Куда едем? – А кто знает? К своим, до ближайшей части. Полуторка, завывая мотором, взобралась на пригорок. Километра не проехали, как впереди в небе точка возникла. Один из солдат закричал. – Воздух! И стал бить кулаками по крыше кабины. Не дожидаясь, пока грузовик остановится, Илья спрыгнул, перевалившись через борт. Самолёт в пологом пикировании огонь открыл, сразу из пушек и пулемётов. Бах, бах, бах! Снаряды ударили по капоту машины, кабине, кузову. Один боец, как и Илья, спрыгнул на ходу, только в другую сторону, а второй замешкался и был убит. Грузовик замер, из пробитого радиатора пар валил. Илья подбежал к полуторке, распахнул дверцу. Водитель убит, залит кровью. На пассажирском сиденье особист, который документы у вышедшей из окружения группы проверял. Пуля ему в голову угодила, наповал. Злой на него Илья был. Но, по римской пословице – о мёртвых хорошо или ничего. Боец подбежал. – Что? – Оба наповал. Боец на заднее колесо грузовика встал, руками за борт подтянулся, сразу спрыгнул. – От товарища моего… головы нет. Оторвало! Боец аж заикаться стал. – Оружие твоё где? – В кузове осталось. – Забери. И документы сослуживца тоже. – Может – ты? – Чего боишься? Мёртвые ничего не сделают. А я у этих, из кабины, документы заберу. Выйдем к своим, сдадим, расскажем, где убиты. Илья документы у водителя взял, потом обошёл грузовик, забрал из кармана гимнастёрки особиста командирское удостоверение. Глядь, ремешок сумки виден. Потянул, командирский планшет на себя вытянул. Открыл. О, находка ценная – карта топографическая, советского производства. А ещё несколько листов бумаги, и чистые и исписанные. Интересно стало, читать принялся. А это рапорт на командира полка, дескать, окруженцев в фильтрационный лагерь запретил отправлять, направил в качестве пополнения в батальон. На двух других листках протоколы допросов военнослужащих. Вот же…. Слов не нашлось добрых, только матерные. Илья бумаги на мелкие клочья разорвал, пустил по ветру. Боец спросил. – Ты что порвал? – Личное письмо. – Темнишь! Доносы, небось! Видимо, боец особиста знал. Илья отвечать не стал. Из кобуры убитого вытащил табельный «ТТ» и запасную обойму, в карман опустил. У бойца на плече трёхлинейка. – Патроны к ней есть? Боец открыл обе патронные сумки на поясе – пусты. – Забери у товарища, пригодятся. Боец с видимой неохотой в кузов полез, выбрался назад с тремя обоймами в руке. – До своих неизвестно сколько идти, и патронов много никогда не бывает, учти. Есть возможность – пополни. – Мы с Андреем одного призыва, из одного котелка ели, – понуро ответил боец. – Понимаю, сам товарищей терял. Но соберись, нам ещё топать. За мной. Сначала шли по грунтовке, когда слева стали слышны выстрелы танковых пушек, забежали в лес. Слева поле, вдалеке танки показались немецкие. Их по серой окраске издали узнаешь, по угловатым очертаниям корпуса. Илья в лес углубляться начал, боец не отставал. Через полчаса хода Илья остановился, сел на поваленное дерево, карту достал. Надо сориентироваться. Получалось – северо-западнее Смоленска. Город переходил из рук в руки и чей он сейчас, Илья не знал. Решил – к городу идти опасно. Надо держать путь на восток. Сейчас это самый краткий путь до своих, хотя и не самый безопасный. Смоленск обошли с севера, на юге громыхало, похоже, битва у Смоленска ещё продолжалась. Больше всего неприятностей для Ильи и Валерия, как звали бойца из грузовика, доставляли реки. Небольшие ручьи переходили вброд, сняв сапоги и галифе. Можно и не снимать, но мокрая обувь натирала ноги до кровавых мозолей. По примеру Ильи раздевался Валерий. Но с реками беда. Плыть с оружием неудобно, ко дну тянет, а ещё боязно патроны замочить, они могли подвести, дать осечку в самый неподходящий момент. А реки, как назло, одна за одной. Сначала Большой Вопец, потом Хмость, за ней Орлея. И все – поперёк движения. Удалось подхарчиться в Малявчино, потом в Подроще. В каждой деревне Илья расспрашивал – где немцы? А деревенские и сами толком не знают. Радио нет, как и газет. Все новости узнают от проходящих красноармейцев. Илью интересовал вопрос – в чьих руках Ярцево? До него полтора десятка километров. Стоит туда идти или обойти? Подошли с Валерием к деревне Горки. Ой! По дороге машины идут, лошади с телегами, пешком народ идёт. Гражданские тележки везут со скарбом, малыми детьми, ведут за собой коров. А ещё военные. Вышли Илья с Валерой недалеко от слияния Вопи и Днепра, у деревни Соловьёво. Печально знаменитая Соловьёвская переправа. Единственный уцелевший деревянный мост, узкий, старый, не приспособлен для такой нагрузки. Днепр в этих местах уже полноводен, не всякий решится переправиться вплавь. В помощь мосту сновал паром, да не механический. С берега на берег канат переброшен, который тянут руками. И над переправой штурмовики немецкие висят. Когда бомбёжка, люди от дороги разбегаются, улетели самолёты, снова к мосту и парому собираются. Убитых полно, но их не хоронят, спешат на восточный берег Днепра перейти. А ещё немецкая дальнобойная артиллерия донимала. Стрельба издалека велась, рассеивание снарядов большое, но почти все достигали цели. Если не в мост угодит, так в толпу перед переправой. По скромным подсчётам, у переправы погибло больше ста тысяч гражданских и военных. Наступающих немцев с трудом сдерживали обескровленные части Красной армии, но люди у моста понимали, что времени у них мало. В любой момент немцы прорвутся, тогда быть большой беде. Немцы 13 августа форсировали Днепр у Рогачёва, обошли 61-й корпус Петровского, остававшийся на рубеже между Рогачёвым и Жлобиным. Наши войска пытались атаковать немецкий 46-й моторизованный корпус Фиттенгофа, занимающий Ельнинский выступ. Ввиду тяжёлого положения, больших потерь личного состава, Ставка ВГК приняла приказ № 27 «О борьбе с дезертирами, трусами и паникёрами», где говорилось «… имеют место факты сдачи в плен не только красноармейцев, но и начальствующего состава. Приказываем драться до последней возможности всеми средствами, а сдающихся в плен уничтожать. Семьи сдавшихся в плен лишать государственного пособия и помощи…» Илья, так же как и его попутчик, о приказе не знали. И без него сдаваться не намеревались. Но иногда ситуация складывалась так, что крупные немецкие соединения брали в кольцо наши части – полки, дивизии, даже корпуса. Израсходовав боеприпасы, потеряв технику, бойцы вынуждены были сдаваться. Некоторые стрелялись, особенно командиры. Наибольшее количество пленных немцы взяли под Духовщиной и в Вяземском котле, счёт шёл на сотни тысяч. – Давай отойдём повыше по течению и переплывём. – Боюсь, я пловец неважный. – Найдём какие-нибудь коряги. А здесь только время потеряем. С запада слышались уже отдельные пушечные выстрелы. Илья знал, что звуки отдельных выстрелов слышны за семь километров. Стало быть, немцы уже недалеко и надо поторапливаться. Отошли вверх по течению с километр. Илья учитывал, что течением их снесёт к мосту. И не дай Бог в это время быть бомбардировке. В воде оглушит, как рыбу. Вон её сколько у берега, кверху пузами, погибшей. Илья высматривал место поудобнее, чтобы берег пологим был. А ещё – коряги, выброшенные ящики, в общем – всё деревянное, что может на плаву держать. Для Валеры нашлась деревянная дверь, как она на берегу оказалась – загадка. Илье же пришлось довольствоваться корягой. Разделись донага, форму и оружие на свои плавсредства уложили, осторожно в воду вошли. Течение сразу подхватило, понесло. Одной рукой приходилось корягу держать, другой – грести. У Валеры ситуация получше – грудью на дверь лёг, ногами работает. Дверь плоская, её не так быстро сносит, как корягу. Уже вдали мост показался. Но не доплыли, раньше к противоположному берегу пристали. Радость у обоих – живы, на восточном берегу, где точно наши. Из бойцов и командиров, которые перебрались на берег, по-быстрому сколачивали взводы и роты, посылали занимать позиции. И ни у одного бойца нет сапёрной лопатки. Чем окопы, траншеи копать? Кто-то стальным шлемом землю рыть начал, другие рыхлили штыками и выгребали руками. Каждый знал – не успеешь сделать окоп, пусть не полного профиля, при первом же обстреле или бомбёжке будешь убит. Для пехотинца главное условие – зарыться в землю. Она, родимая земелька, от пули и осколка спасёт. Бойцы чувствовали себя за рекой в некоторой безопасности. Ни танк не подъедет, ни пехота вражеская в атаку не кинется. Как стемнело, привезли походную кухню. Многие бойцы, как и Илья, ели впервые за несколько дней. И ненавистная раньше перловка или «шрапнель», как её называли солдаты, на «ура» пошла. Наевшись, улеглись спать в окопчиках. А утром ротный из политруков приказал рыть ходы сообщения. А чем? Для себя с трудом окопчики вырыли. Ротный поматерился и затею оставил. Беда пришла, откуда не ждали, с тыла. Немцы выбросили парашютный десант. Видели самолёты, парашюты, но далеко, километрах в трёх-четырёх. Из стрелкового оружия не достать. Уже через час десантники атаковали жиденькую цепь роты. Массированная автоматная стрельба, немцы в комбинезонах, в смешных шортах, какие только у парашютистов были, стальные шлемы необычные, не как у вермахта. Красноармейцы отстреливались, за спиной река, отступать некуда. Илья стрелял из автомата одиночными выстрелами, а немцы набегают. Уж большая часть их выбита. Единственный магазин опустел, Илья из кармана «ТТ» особиста выхватил. Выстрел в набегавшего немца, второй – в другого. В некоторых местах до рукопашной дошло. Десантники дюжие, откормленные, хорошо физически подготовленные. И наши – отощавшие, небритые. А только наша взяла. Прикладами отбивались, штыками кололи. У немцев ни секунды нет, чтобы магазины в автоматах поменять. Илью здорово пистолет выручил. Кабы не он, быть ему убитым. Немец набежал, автомат направил, а выстрела не произошло. Илья же ему в грудь выстрелил. Затвор на задержку встал, опустел магазин. Илья на запасной поменял. Восемь патронов и всё, хоть зубами грызи. Да только нет десантников живых, одни трупы. И роты фактически нет, с десяток человек осталось. Илья пространство перед окопом обошёл, забрал патронташи с магазинами у немцев. Что у германцев хорошо, конвейерное производство. Любой магазин от одного автомата подходит к другому. У нас же сборка почти вся ручная. К «ППШ» два магазина прилагается, подогнаны. А от другого автомата не подходят, то в горловину не лезут, то при подаче патронов перекосы. Проблема исчезла значительно позже, когда вместо круглого магазина промышленность перешла на секторный. Он имеет меньшую вместимость, 30 патронов, зато надёжен, заряжать быстро можно, в отличие от круглого, подсмотренного у финского «Суоми» в 1939 году. Только у финнов культура производства другая, магазины не капризничали. К вечеру остатки роты отвели в тыл, посадили на грузовики. Целая автоколонна сформировалась из таких остатков подразделений. Тряслись на грузовиках долго, а когда прибыли в запасной полк, Илья услышал – Вязьма. Сразу вспомнился из истории Вяземский котёл, где не одну нашу дивизию немцы уничтожили. В запасном полку формировались маршевые роты, которые шли на пополнение наших частей. В полку отбирались красноармейцы в разные рода войск. Представители войсковых частей или «покупатели», как их прозвали, отбирали артиллеристов, связистов, танкистов, сапёров. Проще взять бойца уже подготовленного, чем учить заново, что в боевой обстановке затруднительно, а то и просто невозможно. Всё оружие было изъято, документы сданы в штаб. Танкистов и артиллеристов противотанковой артиллерии забирали в первую очередь. Когда на третий день старший лейтенант из «покупателей» крикнул. – Кто служил в разведке или желает добровольно? Шаг вперёд! И Илья шагнул. Пехота – не его стезя. В училище его готовили бороться с террористами, диверсантами. А для этого их методы знать надо. Фактически – он готовый разведчик. Владеет приёмами рукопашного боя, ножом, огнестрельным оружием, в равной мере пистолетом и автоматом. В разведке риск велик, но это его стихия. Старлей фамилии добровольцев спросил, на листке записал. Таковых пятеро бойцов набралось. Не все даже смелые люди хотели служить в разведке. На фронте все жизнью рискуют, но в разведке особенности есть. Нет флангов, тыла, поддержки сослуживцев, артиллерии. А на миру и смерть красна. Пропал разведчик в поиске и не пишут «пал смертью героя», в военкомат по месту призыва бумага идёт – «пропал без вести». А это уже проблема для семьи. У Ильи в этом мире нет семьи, и он по этому поводу не переживал. Старлей вернулся скоро, всем раздал их красноармейские книжки. Оказалось – трое уже служили в разведке, о чём с видимым удовольствием сказал старлей. Разведчики уселись в кузов полуторки, старлей в кабину, и бойцы отбыли к новому месту службы. И попал Илья на службу в 107-ю танковую дивизию, в стрелковый полк, в полковую разведку. В дивизии после боёв танков осталось едва половина от штатного расписания. Да и когда увидел Илья танки, приуныл. Ни одного современного на то время – Т-34 или КВ, всё устаревшие БТ-5, БТ-7 и несколько тяжёлых Т-35, многобашенных, малоподвижных мастодонтов, лёгкой мишени для пикировщиков. Все танки с моторами бензиновыми, прожорливыми, легко воспламеняющиеся, с тонкой бронёй. Немцы упорно наступали, бросая в бой свежие части из резерва. Девятнадцатого августа они заняли Гомель, вышли на рубеж Гомель – Стародуб, создав угрозу флангу и тылу Юго-Западного фронта. Двадцать первого августа немецкий 42-й механизированный корпус занял Почеп, вышли к Новозыбкову. Двадцать второго августа, на исходе второго месяца войны, немцы нанесли удар на стыке наших 22-й и 29-й армий, бои пошли на Торопецком направлении. Илья только успел перезнакомиться с разведчиками взвода, как вечером группа из трёх человек из его отделения, его землянки, отправилась в поиск. Командующий Западным фронтом С. Тимошенко по указанию Ставки ВГК готовил наступление на Духовщину, требовал от разведотдела фронта сведений о противнике – дислокация, состав. И авиаразведка тоже действовала, хотя немецкие истребители активно противодействовали. А ещё – зенитная артиллерия. С большой высоты ничего не разглядишь, а на малой зенитки представляли серьёзную угрозу. В отличие от наших войск, у немцев насыщенность зенитной артиллерией была высока, даже на марше войска прикрывали. Германия ещё до войны купила патент швейцарской фирмы «Эрликон» и массово выпускала зенитные 20-мм автоматы, сдвоенные и одиночные. Кстати, Швейцария продавала эти зенитные орудия США и Великобритании, модель удачная получилась. Посланная разведгруппа к утру не вернулась. А командование требовало данные – языка, карты немецкие. Старлей Кузин вызвал к себе Илью. – Сафронов, ты в немецком тылу бывал? Опыт имеешь? – Так точно. – Тогда готовься, подбирай двоих бойцов из своего отделения. Вечером выходишь, я сам на передовую провожу. – Слушаюсь. Только сапоги немецкие нужны и лучше бы автоматы фрицевские. – Ты где такое слышал? Дури набрался? Советское оружие лучше. Узнает особист или политрук, горько пожалеешь! – Вы не так меня поняли, товарищ старший лейтенант. У немецких сапог подковки, другой рисунок подошвы. На грунте влажном следы долго остаются. И с оружием, случись перестрелка, если из нашего автомата стрелять, сразу понятно – советский воин. Илья при словах старлея о сапогах и оружии едва в ступор не встал. Кузин – командир разведвзвода, такие мелочи знать должен. Да и не мелочи это, от них успех поиска зависит. Видимо, обучали Кузина плохо, оно понятно, доктрина была в РККА, воевать будем на чужой территории, малой кровью. Можно подумать, на чужой земле разведка не нужна. Ничего, поднаберутся опыта на ошибках, научатся наши командиры воевать, только каждое упущение или ошибка – это человеческие жизни. Впрочем, людей в сорок первом – сорок втором годах не жалели. Кузин хмыкнул, помолчал. – Разумно. Знаешь, Сафронов, у меня такое впечатление, что это не я учился в училище, а ты. – Никак нет. Во взводе, где я служил, командир служил во время финской войны, в тридцать девятом. Нам опыт передавал. – Ладно, попробуем. Сапоги не обещаю, а оружие найду. Илья двоих парней из отделения отобрал. Один сухощавый, такие в реакциях быстры, а ещё ножом он владел. Илья сам видел, как после завтрака Александр финку в дерево кидал – прямым хватом и обратным. Владение ножом для разведчика – ценное умение. Это сейчас в спецназе или разведке стреляющие бесшумно ножи и пистолеты. А во время войны о таком оружии даже мечтать никто не мог. Вторым был молчаливый татарин Рахим. Молчун, он если друг, то друг, а если враг, то враг. Весельчаки, балагуры, которые хороши на посиделках за шашлыком, в серьёзном деле сдуваются, весь пар в свисток уходит. Парней о поиске предупредил. – Можете отдыхать, ночь бессонная будет. С немецким оружием обращаться умеете? Оба кивнули. Не только разведчики, пехотинцы умели, жизнь заставила пользоваться трофейным оружием. Вечером старшина выдал бойцам группы маскировочные костюмы. По штату ножи полагались, но в наличие не было. Но у всей троицы ножи были. Илья немного воды на землю налил, размешал пальцами грязь, на лицо нанёс. Александр засмеялся. – Немцев пугать? – И тебе рекомендую, чтобы лицом в темноте не выделялся. И Александр и Рахим тут же намазали лица. Коли сержант говорит, значит, не зря, опробовано. Кузин, когда разведчиков увидел, явно удивился, но вида не подал, показал на трофейные автоматы и магазинные подсумки в углу землянки. – Забирайте. Но по прибытии сдать. – Товарищ старший лейтенант. Мне бы ещё карту. – Германская устроит? – Вполне. Слово «германские», звучало чаще, чем «немецкие», потому что в армии вермахта служили не только немцы, но и австрийцы, чехи, финны, а в частях СС были поляки, французы, прибалты и прочие народы. Кузин вывел их на передовую. На немецкой стороне взлетела осветительная ракета. – Видишь, откуда ракета взлетела? – спросил старлей. – Правее пятьдесят – пулемётное гнездо, не нарвитесь. Мин на нейтралке, вплоть до германских траншей, нет, сапёры прошлой ночью проверяли. Удачи. Не сложилась ещё традиция посылать к чёрту. Позже возникнет. Как можно командира посылать? Пехотинцы в траншее не поймут. Илья, а за ним группа выбрались из траншеи на нейтралку. Сейчас это ничья земля и опасностей может поджидать много. Даст дежурный немецкий пулемётчик очередь и всю группу наповал положит. От случайностей никто не застрахован. Парни кое-какой опыт имели, потому что шагали за Ильёй след в след. Хотя бы азам разведки в поиске учить не надо. Конечно, Илья испытывал беспокойство. Парней в деле он не видел, не знал, на что способны, можно ли на них надеяться, не подведут ли в критический момент. Когда отошли на сотню метров от своих, Илья приказал остановиться. – Теперь попрыгайте. И сам попрыгал. У Александра автомат на ремне, касался рукоятки ножа, издавал металлический стук. – Ножны на ремне сдвинь или автомат на другое плечо повесь. Саша и сам свою оплошность осознал, исполнил приказание. Ещё стометровку прошли, потом легли, пополз-ли. Несмотря на уверения Кузина, Илья руками землю перед собой ощупывал. Немцы мастаки на сюрпризы, под покровом темноты могли установить противопехотные мины. Мин не было, как и колючей проволоки. Немцы прагматики, не стали тратить время и силы на инженерное оборудование позиций. Наверняка планировали наступать, а не держать оборону долго. По плану «Барбаросса» немцы должны были взять Москву через шесть недель. Уже прошло восемь, а немцы половину пути не прошли, неся серьёзные потери. В Германии мобилизационные возможности и резервы невелики. Каждый день на германо-советском фронте перемалывались лучшие силы Германии, медленно и верно ковалась будущая победа. Пальцы Ильи наткнулись на пустую консервную банку. Осторожно перенёс жестянку в сторону. Бутылки, банки и прочий мусор немцы бросали за бруствер. И у себя чище, и в случае появления русской разведки банки могли звякнуть, сигнал подать. Траншея уже рядом, метров десять. Табачным дымом потянуло, глухо доносится разговор. Илья ладонь поднял, знак – стоп. Сам к траншее подобрался. Метрах в десяти от него два немца стоят, курят. У одного винтовка на плече с примкнутым штыком. Ага, часовой, с сослуживцем болтает, коротая время. Пять минут прошло, десять, пятнадцать. Время неумолимо идёт, до рассвета шесть часов осталось. Наконец солдаты разошлись. Илья знак своим парням сделал, сам через траншею перемахнул. Автомат на изготовку взял, страхуя. Саша перебрался, через секунды Рахим. Дальше поползли. Та же земля, воздух, а ощущения иные, кажется – опасностью всё пропитано. У немцев траншеи в два ряда, но во второй линии часовых не было. После второй траншеи ещё немного проползли, потом встали. Ползком много не одолеть, а задание было – взять языка в тылу, желательно офицера. Знать бы ещё, где какие подразделения стоят, а то карта девственно чиста. При позиционной войне противники много знали друг о друге – где дислоцирована та или иная часть, численность, вооружение. Даже если не было активных боевых действий, разведка не дремала. И с нашей и с немецкой стороны еженощно разведгруппы действовали. Штабы требовали свежих данных, обстановка в тылу противника могла меняться ежесуточно. А это жизненно важно – где артиллерийские батареи, сколько танков и где. Илья едва не свалился в промоину, по весне талые воды к реке текли, землю вымыли. – Спускайтесь. Рахим, поглядывай. Саша, накрой. Саша куртку маскировочную снял, над Ильёй на вытянутых руках расправил. Илья карту раскрыл, зажёг немецкую зажигалку. Выменял вчера на пайку махорки. Фонарик бы, да где его взять? При тусклом, колеблющемся свете определил предположительно район нахождения. Слева впереди рощица должна быть. Укрытие для техники не очень мощное, но всё же не голое поле. Туда и решил направиться. Зрительная память у него отличная, группу к роще повёл. Не доходя, залегли. Илья прошептал. – Наблюдаем. Уже через пять минут Рахим, наблюдавший сектор слева, шепнул. – Вижу часового. Штык у него отблёскивает. Илья голову повернул. И в самом деле, когда луна из-за облаков выглядывала, плоский штык на винтовке блики давал. Раз есть часовой, значит, есть что охранять. – Ползком – за мной! Подобрались поближе, замерли. Роща не проглядывается, темно. И что там – танки, пушки или полевой госпиталь, – не понять. Только бы не госпиталь или склад, от «языка» из этих подразделений толковых сведений не получишь. Илья решил часового не трогать, вдруг смена караула, обнаружат убитого, поднимется тревога, разведгруппа попадёт в сложное положение, не выполнив задания. Их задача – взять «языка», часовой априори не подходит. Что он может знать, кроме своего фельдфебеля? – Как часовой подальше отойдёт, ползём в рощу. Часовой развернулся, пошёл влево. Илья пополз, за ним разведчики. Сейчас главное – не издать шума. В роще тихо, как будто нет никого, но часовой пустую рощу охранять не будет. Впереди прямоугольная яма, в природе таких не бывает. Руками пощупал – бруствер по периферии ямы, стало быть – капонир. Сделал знак разведчикам – лежать на месте. Сам капонир вокруг ополз, обнаружил пологий спуск, спустился внутрь. В центре капонира миномёт стоит тяжёлый. Илья поднялся, руку в ствол сунул. По калибру – не меньше 120 мм. Такие миномёты на два-три километра бьют. Значит, миномётная батарея в роще. Артиллерийские офицеры, а миномётчики относятся к этому роду войск, обычно самые грамотные, а ещё при картах всегда. Теперь вопрос – где командир? Как его найти? Глупо будет сдуру вломиться в землянку, а как не офицеры, а рядовые миномётчики. Илья выбрался из капонира. – Парни, расходимся в стороны, ищем землянки или палатки. Жду здесь через пятнадцать минут. У всех разведчиков наручные часы трофейные. В разведке без часов, как без ножа. Наручные или карманные часы среди красноармейцев – редкость, а у солдат немецкой армии у всех. Но качества разного. Были дешёвенькие, штамповка. Но встречались солидные хронометры известных фирм. Разведчики не брезговали снять такие у пленных или убитых. Сам Илья стал перебегать от дерева к дереву. О! Темнеет что-то большое. На землю лёг, подполз. Огромная армейская палатка, вмещающая не меньше взвода, офицеров здесь точно не будет. В Германии офицер – особая каста, с рядовым составом не будет вместе спать есть, и мыться. Для этого складные ванны были. Впрочем, командиры РККА тоже имели офицерский паёк – не махорку, а папиросы и продукты дополнительные. За первой палаткой ещё одна и тоже большая. Илья на часы посмотрел. Пора возвращаться к капониру. Подошёл крадучись, а парни уже ждут. У Рахима хорошая новость – палатку в отдалении обнаружил, но рядом часовой, приблизиться не смог. В отдалённой палатке и офицеры могли быть, но в равной мере и склад боеприпасов. Мины не могли храниться рядом с личным составом, в случае обстрела противником боеприпасы могут сдетонировать и батарея будет уничтожена. Единственный способ выяснить, что в отдалённой палатке – забраться внутрь. – Веди, – распорядился Илья. За Рахимом пошли. Двигались разведчики бесшумно, Илья доволен остался. Кое-какой опыт у Рахима и Александра был. Вот и палатка, от больших, которые Илья выявил, довольно далеко, метров сто. Но у входа часовой прохаживается. Два-три шага в одну сторону, поворот, два-три шага в другую. Илья тронул Александра за плечо, показал на часового и сделал движение, как будто нож кидает. Александр понял, кивнул, вперёд пополз. Илья автомат со спины стянул. Если неудача, может дойти до стрельбы, что сильно нежелательно. Стрельба в разведке – последнее дело, считай, сорванное задание. В темноте только смутно различима фигура Александра. Как разведчик нож кинул, Илья не заметил. Часовой рухнул, звук падения изрядный. Если в палатке люди, могли проснуться. Саша к немцу метнулся, нож из тела вытащил. Илья с Рахимом к нему подошли. Илья прошептал: – Страхуйте, я внутрь. Илья подкрался к палатке, полог отогнул, прислушался. Нет, это не склад, слышно дыхание людей. Сколько их? Двое, трое? В палатке темень, хоть глаза выколи. Илья опустился на колени, на четвереньках пополз. Полметра вперёд, рукой перед собой пространство ощупывает. Четверть часа потерял, но определил – офицеров трое, на раскладных железных кроватях спят. Назад по-тихому убрался, разведчикам знак сделал – за мной. Отошли подальше, Илья прошептал: – Даю расклад. Немцев трое. Две кровати по разные стороны от входа, ещё одна в дальнем торце палатки. Тихо заходим, Рахим, ты берёшь левого, Александр правого. Убить ножом, только чисто, с одного удара. Сначала тихонько толкните, пусть проснётся, потом бейте. – Толкать зачем? – Будешь спящего бить, обязательно вскрикнет. На себя беру того, что в торце. Как со своими покончите, помогайте. И ещё. Если командирские сумки обнаружите, забрать с собой, там карты, приказы и прочие бумаги. Вопросы? Идём гуськом. Пока наставления разведчикам давал, ситуация изменилась. Один из офицеров по нужде вышел. Благо виден был, белое шёлковое бельё на нём, как привидение. Стоит, покачиваясь, только журчание слышно. Илья пальцем на Александра ткнул, потом ладонью поперёк горла. Саша приказ понял, выдвинулся вперёд. Офицер в исподнем повернулся, Саша нож бросил. Офицер рухнул, не вскрикнул. Илья Рахима тронул за рукав, сам первым в палатку вошёл. Эх, не так делать надо было, ошибочку допустил. Надо было на офицера напасть, оглушить и к передовой тащить, а в палатке не трогать никого. Быстрее бы получилось и риска меньше. Илья к дальней стенке двинулся, он решил бить «своего» офицера по голове рукоятью ножа. Тут главное – рассчитать силу удара. Прослабишь – заорёт офицер, перестараешься, проломишь череп, что равносильно убийству, в боевых условиях без госпиталя не выжить. Илья наклонился, пощупал койку, а она пуста. Офицер, которого Александр убил ножом, с этой кровати был. Пришлось план менять. Илья вернулся к кровати у входа. Рахим своего толкнул, немец что-то спросонья спросил и тут же нож в грудь получил. Илья офицера по голове ударил. Тот дёрнулся, застонал, но не крикнул. Илья голову из палатки высунул. – Саша! А разведчик рядом с палаткой стоит с автоматом в руках. – Вяжи его и кляп в рот, я сумки поищу. Верёвки с собой брали, связали быстро, а вместо кляпа отрезали кусок лёгкого одеяла, затолкали в рот. Нехорошо, офицер в белом исподнем, виден будет. Пришлось развязать, натянуть китель и галифе, потом снова связать. – Берите, выносите, я впереди. Выходили из рощи прежним маршрутом. Илья на часы посмотрел. Стрелки и цифры фосфоресцирующие, чётко видны. Десять минут четвёртого. Два часа с лишним до рассвета есть, шансы перейти передовую велики, если происшествий не произойдёт. Зрительная память у любого разведчика хорошая, у кого плохая – отсеиваются в первом же поиске, если в живых остаются. Что поделать, жёсткая специальность. Уже вторую линию немецких траншей прошли, когда немец дёргаться начал, в себя пришёл. Илья нож достал, к глазам офицера поднёс, палец к губам приложил. Немец глаза вытаращил, но угрозу понял, кивнул. По случаю вспомнилось – доброе слово и «кольт» убеждают лучше, чем доброе слово. Сначала Илья, как старший группы, ползал в тылах за траншеей, высматривал подходящее место. Если бы не было языка, перемахнули быстро. Теперь осторожничали, пленного надо было доставить в целости. Илья место подобрал, где часовой редко показывался, за группой сползал. Пленного подтащили, Илья в траншею спрыгнул, Александр перепрыгнул на бруствер. Буквально на руках, как ценный груз, перетащили через траншею связанного немца. Рахим перепрыгнул траншею, Илье руку подал, буквально выдернул наверх. И снова Илья впереди, руками пустые жестянки и бутылки убирает. Ножом землю приходилось ощупывать. Выходили не по прежнему пути, и Илья не исключал минных полей. Осветительные ракеты взлетали уже далеко, встали. Илья распорядился немцу ноги развязать, пусть сам идёт. Почему-то пришлось идти долго. Илья сомневаться стал, не сбился ли с пути? На звёзды посмотрел. Слева Полярная звезда, двигаются правильно. Самое неприятное, если бы по нейтралке шли параллельно линии фронта. Наконец окрик часового. – Стой! Кто идёт? Стрелять буду! – Свои, разведка! – Пароль! Илья назвал, а часовой кричит. – Неправильно. Ложись! Сейчас начальника позову. Через несколько минут уже другим голосом. – Кто такие? – Разведка, сто седьмая дивизия. – Так она два километра левее. – Нам что теперь, по нейтралке ползти? Илья громко выматерился. Убедило. Немцы, даже владеющие русским на уровне родного, так витиевато, с коленцами, не могли. – Ладно, спускайтесь. Только оружие за спинами держите. Перебросили автоматы за спины, подошли к брустверу, Александр спрыгнул, принял немца. Потом уже Илья и Рахим спустились в траншею. – С вами что – немец? – удивился незнакомый воин. – А ты кого хотел увидеть? Любовь Орлову? Орлова была известной в СССР киноартисткой. Их отвели в землянку командира роты. Тот по телефону связался с начальством. – Приказали ждать! – развёл руками старший лейтенант. – Телефонируйте тогда в дивизию, скажите, что с «языком» вернулись. – Сержант, командиру указывать будешь? – Виноват. Вчера группа в поиск ушла и не вернулась. Через полчаса в землянку вошёл капитан. – Эти, что ли? Кто старший? – Командир группы сержант Сафронов, сто седьмая танковая дивизия. – Из поиска? Не похож капитан на особиста. Уж очень заинтересованно на немца смотрит. Обошёл его и вдруг спросил. – Ты кого в плен взял, сержант? Это же капеллан. Словечко знакомое, но кто это, Илья не вспомнил. Оказалось – дивизионный священник. Немцы большей частью протестанты, другие католики. У нас в армии политруки, в немецкой капелланы. – Откуда мне знать? В офицерской палатке он спал. Мы двоих германцев ножами сняли, думали – он старший. – Знаки различия знать надо, сержант. Илья почувствовал, как щёки загорелись. Опростоволосились! Позже узнал, что в каждой дивизии вермахта официально было два священника – католический и протестантский. Носили офицерскую форму, чины эквивалентны званиям от гауптмана (девятый военный священник) до полевого епископа (генерал-майор). В отличие от боевых офицеров носить оружие священникам не полагалось, на форме не было погон, а ваффенфарбе был фиолетового цвета, как и канты на сюртуке и фуражке. Ваффенфарбе – это цвет окантовки погон или петлиц. У артиллеристов он ярко-красный, у пехоты белый, у танкистов розовый, у разведчиков медно-коричневый, у врачей синий. Этих «мелочей» Илья не знал. Да и знал бы, как в тёмной палатке цвет различишь? Капитан к пленному интерес сразу потерял, махнул рукой. – Можете отправлять. Старлей свою лепту внести решил. – Оружие у них не табельное. Изъять? – Оставь. Правильно делают. Ещё бы сапоги немецкие одели, совсем хорошо было. Капитан вышел. Илья понял, что встретил настоящего спеца, профи своего дела. – Это кто такой? – спросил он. – Капитан Кольцов, из разведроты дивизии. Можете быть свободны. Старшина вас проводит. Уже через полчаса ночных переходов по траншеям и ходам сообщения прибыли на передовую своего полка. Светать начало. Кузин ждал их в траншее, периодически оглядывая нейтралку в полевой бинокль. – Живы? И языка взяли? Молодцы! – Мы на участке соседней дивизии вышли. – Ничего, главное – языка взяли. – Капитан Кольцов из разведроты сказал – священник он. Но командирские сумки я прихватил. – Возвращаемся во взвод, там подробно доложишь. Капеллан оказался «языком» ценным. По роду службы он посещал полки и подразделения дивизии, на допросе чётко показал дислокацию, назвал номера частей, фамилии командиров. Вкупе с картами офицеров-миномётчиков это давало информацию для штаба. Илья пожалел, что убили строевых командиров, которые более информированы, но кто мог предполагать нахождение священника в палатке. Группа получила благодарность и два дня отдыха. Во взводе, как узнали, кого они взяли в плен, втихомолку посмеивались. Через день командир взвода Кузин вызвал Илью. – Знаешь, священник твой интересные сведения дал. Слева от наших позиций у немцев нет сплошной линии обороны, а есть ротные узлы обороны с большими разрывами между ними. Между ротами, в глубине, – миномётные батареи, разрывы прикрыть. Причём батареи без пехотного прикрытия. Не наводит ли на какие мысли? – Наводит. Удобно в немецкий тыл проникнуть, «языка» взять. – Молодец. Вот завтра вечером и пойдёте. Группа в прежнем составе, на передовую сам провожу. Через наши траншеи разведчиков или сапёров всегда выводил командир подразделения, он и отвечал за своих людей. Потому что были удачные попытки изменников Родины. Под видом сапёров или разведки проходили в пехотную траншею, свободно выходили на нейтралку и шли сдаваться. После нескольких случаев выход стал только с командиром. Несколько позже наши «органы» воспользовались ситуацией в свою пользу. Группа якобы предателей шла через нейтралку, подходя к немцам, кричали. «Не стреляйте, сдаёмся». А когда до окопов или траншеи десяток метров был, лжепредатели забрасывали немцев гранатами и пускались наутёк. Несколько раз обман удавался. Потом немцы стали расстреливать из пулемётов перебежчиков, настоящих и ложных. Переходы прекратились. Перебежчики были, но одиночные, чаще всего уходили часовые – украинцы, прибалты, татары, русские, ненавидящие советский строй. Да и не в национальности дело, в идеологии. У кого-то родителей после революции раскулачили, другие рождены были в дворянстве и происхождение успешно скрывали. Многих советская власть обидела, часто незаслуженно. На этот раз Илья срисовал на свою карту расположение опорных пунктов врага, линию фронта, где была, дислокацию частей. Всё по итогам допроса капеллана и ещё одного языка. По крайней мере, какая-то ясность есть. Вместе с группой наметили маршрут перехода. Александр сначала предложил пройти по небольшой лощине. Илья идею отверг. Немцы не дураки, сами понимают, где непрошеные гости с наибольшей вероятностью пойдут. Либо мины поставят, либо пулемётное гнездо. Идти надо там, где не ждут, отталкиваться от противного. – Вот здесь перейдём, а дальше по полю. – Рискованно. – А кто увидит ночью? Илья едва не ляпнул, что приборов ночного видения нет. Как старший группы, он распорядился приготовить верёвки и кляп. Одна-две группы из взвода ежесуточно уходили в поиск за линию фронта, но никто ни разу не проболтался – куда, с каким заданием, секретность соблюдали все. Следующей ночью Кузин проводил их в траншею. Уже стемнело, и группа сразу выбралась на нейтралку. Кузин при них, ещё когда в траншее были, расспрашивал командира роты, нет ли минных полей. – Да я и немцев не каждый день вижу, – ухмыльнулся ротный. – Врать не буду, не знаю, наши сапёры к их позициям не ходили. Илья на этот поиск подготовился более тщательно. Выпросил у старшины фонарик и трофейный компас. А про себя решил, если в поиске увидит в командирской сумке немца компас, курвиметр или ещё что-нибудь нужное, заберёт себе, хотя полагалось всё сдавать. Негоже быть попрошайкой. Шли долго, потом легли и поползли. Да где же траншея? Неожиданно руки, которыми он перед собой землю щупал, погрузились в грязь. Дождей не было неделю и грязи быть не должно. Почти сразу голос подали лягушки. Судя по карте, которую внимательно изучал перед выходом, ни ручья, ни болта на нейтралке или в тылу немецкой позиции, не было. Вариант был один – сбились с пути, отклонились в сторону. Илья назад попятился, шепнул Рахиму. – Прикрой меня, карту гляну. Илью накрыли плащ-накидкой, он фонарик включил. Болотистое место обозначено было, но левее метров на триста. Немудрено, ночь безлунная, небо низкими тучами закрыто, ориентироваться сложно. А только место это было уже в тылу немцев. Прошли линию фронта и не заметили. Хорошо бы этим путём назад выйти. На карте карандашом помечен овал, ротный узел обороны, но он правее. Илья решил, что брать языка из роты не стоит, слишком мало знает. Тем более после случая с капелланом хотелось реабилитироваться, притащить действительно ценного языка. На карте через десять километров от передовой обозначен склад. Гражданское лицо полагает, что склад, это место скучное. Между тем полки получают боеприпасы, и по их расходу понятно, где предполагается наступление. Перед атакой за несколько суток воинские части получают не только боеприпасы, но и топливо для техники, перевязочные материалы, провизию. А ещё мешки для трупов. У немцев каждая мелочь отлажена. Каждый военнослужащий носит овального вида железный жетон с просечками. На обеих половинах личный номер солдата или офицера. В случае гибели жетон ломается пополам по просечкам. Одна часть, что на цепочке, остаётся на теле, вторая сдаётся в штаб. Всё чётко, и неизвестных солдат нет. Кроме того, гробов на всех в военных условиях не напасёшься, промышленность выпускала длинные мешки из плотной крафт-бумаги, довольно долго не гниющие в земле. Немцы убитых хоронили в них, специальные похоронные команды. Команды подобные были и в РККА, только мешков не предусмотрели. И с нательными медальонами промахнулись. Изначально были выточены из дерева. Пожар или долгое пребывание в воде, и дерево уничтожено, записку внутри не прочитать. Ещё один неизвестный солдат. Родственники его числятся роднёй пропавшего без вести. Соседи смотрят косо – в плен попал или вовсе перебежчик, предатель. Государство семье не помогает по потере кормильца. Меж тем воин свой долг сполна исполнил. Позже смертные медальоны из эбонита делать стали. Илье обидно было, семьдесят лет с гаком, как война закончилась, а поисковые отряды до сих пор косточки из земли выкапывают. Известно ведь, война не закончена, пока не похоронен последний солдат. Конечно, немецкая военная машина отлажена, почти каждая мелочь предусмотрена. Солдаты и офицеры обучены по полной программе, а не сокращённой, как у нас. Боевой опыт имеют, слаженность действий, что немаловажно. А ещё – командиры в бою самостоятельно решения принимают, а у нас в начале войны – с оглядкой на начальство, всё с опозданием.Глава 8 Поиск
– Парни, сейчас ходу. Десяток километров в одну сторону для разведчика ведь не крюк? Разведчики переглянулись. Десять туда, столько же обратно, да «языка» взять, времени уйдёт много, к рассвету не вернутся. Илья их мысли понял. Конечно, не получится вернуться к рассвету, пересидят день в каком-нибудь укромном месте. Но повезло им в поиске несказанно. Километра через три, когда грунтовку перебегали, увидели поодаль автомобиль. Вернее, сначала лампочку-переноску, потом железный стук. Наших машин здесь быть не должно. – Проверим, – распорядился Илья. – За мной! Сначала шли, потом поползли. На дороге легковая машина «Опель-капитан», водитель-солдатменяет пробитое колесо, подсвечивая переноской. О, эти фронтовые дороги, сколько колёс на них проколото, порезано, сколько крови шоферам они попортили! Осколки мин и снарядов, куски проволоки, потерянные проходящей техникой болты, подковные гвозди лошадиных обозов, все железяки так и норовили в покрышку впиться в самом неподходящем месте. Илья сразу сообразил – в легковой машине командира роты, да и батальона возить не будут, для них бронетранспортёр или бронеавтомобиль, боевые машины. А ночью – вполне объяснимо. Партизан ещё нет, а самолёты РККА, в частности лёгкие ночные бомбардировщики У-2 – есть. Илья на ухо Александру прошептал. – Ножом водителя тихо сними. Рахим, ты подбираешься к машине справа, я слева. Как Саша своё дело сделает, открываем двери. Кто в машине, брать живыми. Стрельба в крайнем случае, нам «язык» нужен, не труп. Александр вперёд пополз. Шофёр делом занят, по сторонам не смотрит, поторапливается. Илья и Рахим сзади машины, присели за кузовом, наготове. Звук падения тела, это Саша сработал. Илья вскочил, рванул на себя ручку дверцы, распахнул. На заднем сиденье офицер сидит, на коленях портфель. Рахим нож к горлу офицера подставил, Илья бесцеремонно кобуру открыл, пистолет вытащил, небольшой «вальтер РР». У боевых офицеров на передовой – «Парабеллумы 08». Стало быть – штабной! Офицер, довольно упитанный, глаза спросонья таращит, только рот открыл, как Рахим клинком на шею надавил. Офицер рот закрыл, поняв ситуацию. – Рахим, тащи его на себя, я портфель возьму. А не получилось, портфель за руку к запястью офицера наручниками пристёгнут. Рахим и возникший рядом с ним Саша немца вытащили, повалил на землю, руки связали спереди, кляп в рот воткнули. Действовать надо быстро. Не дай Бог, на дороге другая машина появится. Илья схватил переноску, осветил ею кабину. Ничего интересного для разведчиков нет. На колесо посмотрел. Водитель его уже заменил, пару гаек осталось закрутить. – Рахим, уводи немца от дороги. Саша, тащи труп подальше в кусты. Сам Илья колёсные гайки на шпильки наживил, ключом подтянул, домкрат опустил. И ключ, и дом-крат подальше забросил, за руль уселся. – Сержант, ты далеко собрался? – удивился Саша. – А мы? – Ждать здесь, я машину с дороги уберу. Илья руководствовался соображением, что, если найдут пустую машину, сразу начнут поиски. А разведчикам надо выиграть время, часа два-три, чтобы успеть к своим перебраться. Он завёл машину, проехал немного, увидел съезд, свернул. Хорошая машина, мотор тянет мощно, подвеска мягкая. Вломился на ней в лес, подминая кусты. Заглушил мотор и бегом по дороге к своим. На офицере витые погоны, наверное – важная птица. А ещё заинтересовал портфель, пристёгнутый к руке. – Уходим. Обратно шли тем же порядком. Впереди Илья, за ним Рахим, сбоку пленный, замыкающим Александр. Илья поглядывал на звёзды, да и путь запомнил хорошо, хоть и темно было. Обладал он незаменимым для разведчика чувством пространственной ориентации. Такое не воспитать, оно врождённое. Прошли мимо ротных узлов обороны, потом нейтралка. Скоро должна быть наша передовая. Такого лёгкого поиска у Ильи не было ни до, ни после, а главное – столь ценного, как оказалось позже, языка. И тут выстрел! Ни оклика и бах! Все упали на землю. Неужели Илья ошибся и вывел не туда? И только после близкого выстрела окрик. – Твоя стоять! Илья разразился громким матом. – Твоя ругаться на мою мать будет, моя стрелять! – Разводящего позови или старшего, мы из разведки. Несколько минут тишины и ругань на русском. – Эй, кто там? – Разведка. – Подходи. Оказалось – часовым был молодой киргиз. С перепугу устав забыл, сначала выстрелил, а уж потом окликнул. Да ещё русским владел плохо. От точки выхода Илья отклонился на сотню метров всего. Кузин был на передовой, проводил время в землянке командира роты. Судя по запаху, с пользой, водочкой попахивало. – Сафронов? Быстро обернулся! Или неудача? – «Языка» взяли, товарищ старший лейтенант. Офицер с портфелем. – А что там? – Не смотрели. – Хм, идём во взвод. Как оказалось на допросе, офицер был порученцем командира дивизии, майором по званию. И документы при нём были ценные – приказы командирам батальонов, карта с подробной дислокацией частей дивизии. Кабы не придурочный часовой, так вообще поиск прошёл без сучка и задоринки. За поиск и ценного языка Илья получил звание старшего сержанта, которое обмыл в отделении. Звания от ефрейтора до старшины присваивались приказом командира полка, а офицерские, с младшего лейтенанта – командармом. Потом было ещё несколько поисков в тыл врага, и неизменно группа Ильи возвращалась в полном составе, что было в разведвзводе не всегда. То немцы обстреляют, то на мине подорвутся или вообще группа не вернётся. Ушли разведчики и канули в безвестность. Илья считал, что невернувшаяся группа совершила роковую ошибку, была обнаружена и уничтожена. Могла быть не ошибка, а трагическая случайность. Поиск – всегда мероприятие рискованное с непредсказуемым исходом. Между тем во взводе Илью и его группу стали называть везунчиками. Но по этому поводу ещё Суворов говаривал. «Раз везение, два везение, а где же умение?». Это он завистникам отвечал, которые считали, что Александру Васильевичу везло – противник был слаб или звёзды так сложились. В военном деле везение почти исключено. Всё решает опыт, предвидение командира, способность оценить ситуацию и найти наилучший выход, что не каждому дано. Да и в любом деле так – кто способен аналитически мыслить, заглядывать вперёд, только тот может добиться победы. Конечно, сложно противостоять значительно мощному противнику, но Красная армия вымотала противника, обескровила в упорных оборонительных боях. В боевых действиях выдвигались вперёд командиры инициативные, способные мыслить не традиционно, выполнять задачу с малыми для подразделения потерями. Ушли в тень, оказались не способны руководить армиями С.М. Будённый, К. Ворошилов и многие другие, стоявшие на трибуне мавзолея рядом со Сталиным во время парадов. Всё же немцам удалось обмануть наше командование. Авиаразведка и полевые разведчики сообщали об активности немцев, подтягивании техники к шоссе Смоленск – Вязьма. И высшие командиры РККА решили, что немцы будут наступать вдоль шоссе, ударив в стык наших 16-й и 19-й армий, подтянули туда немногочисленные резервы. Немцы же сосредоточили силы в районе Духовщины и Рославля. Их преимущество в пехоте было в 3 раза, в танках в 1,7 раза, пушках в 3,8 раза, а у Рославля в танках в 8,5 раза. И нанесли два удара севернее и южнее шоссе, но с направлением на Вязьму. Этот удар был частью операции «Тайфун», нацеленной на Москву. В итоге группе армий «Центр» удалось окружить западнее Вязьмы четыре наших армии в составе 37 дивизий, девяти танковых бригад и 31-го артиллерийского полка РГК. Потери РККА в итоге составили убитыми и ранеными 380 тысяч человек, 600 тысяч попали в плен. А самое трагическое и страшное, немцам была открыта дорога на Москву. Ни одной крупной, боеспособной части, способной остановить немцев, не было. Советское командование экстренно принялось укреплять Можайскую линию обороны, бросив против наступающих немцев плохо вооружённых и необученных ополченцев, а также курсантов военных училищ. Из Сибири срочно, литерными поездами, перебрасывали дивизии. Над Москвой и страной нависла страшная угроза. Но эти события произойдут немного позже. Когда немцы начали атаковать, Илья проснулся от сильного грохота. Разведчики выскочили из землянки. Уже побывавший в подобной переделке Илья оделся, взял скромный сидор, в котором лежали запасные магазины, портянки и бритва, выскочил вслед за сослуживцами. На передовой, ясно видимой в километре, стоял сущий ад. Разрывы снарядов и мин накрывали наши траншеи сплошной полосой. Огонь, дым, пыль. Артподготовка продолжалась четверть часа. Илья полагал, что после столь массированного огня на передовой не осталось живых. Сразу после прекращения артналёта из нашего тыла к траншее по приказу выдвинули всех, кто был способен стрелять – сапёров, обозников, разведчиков, связистов. И Илья вместе с взводом во главе с Кузиным побежал к передовой. После артподготовки всегда следует атака. Только добежали, успели залечь в местами разрушенной траншее, в воронках, как показались немецкие танки. Пехотные подразделения полка при обстреле понесли потери, но не катастрофические. Укрыла родная земля пехоту – в окопах, землянках, блиндажах. Сильно досталось полковой артиллерии. Немецкие самолёты-разведчики «Фокке-вульф 189», прозванные «рамой» за двойной фюзеляж, не зря несколько недель висели в небе, делали снимки. Пушки и танки, как ни маскируй, почти всегда различимы по капонирам. А цейсовская оптика, стоявшая у немцев на прицелах, в фотообъективах, на тот момент была лучшей в Европе. У пехоты уже гранаты появились, бутылки с зажигательной смесью. Бронебойные ружья, хотя в малом количестве. Как только танки ближе подползли, бронебойщики открыли огонь по гусеницам, смотровым щелям танков. А ещё начала стрелять единственная уцелевшая дивизионная пушка. Видел Илья эту батарею Ф-22 УСВ. Сразу несколько танков загорелись. Бойцы в траншее, стрелковых ячейках приободрились. За первой волной танков видна вторая. Полк, в котором служил Илья, оказался на острие атаки немцев со стороны Духовщины, северный удар на Вязьму. Первая волна танков почти вся подбита была, застыли на нейтралке. Но танкисты огнём пушек подавили наши огневые точки бронебойщиков, молчала и пушка. А на позиции накатывается вторая волна танков, пехота за ней видна. Хуже того, на участке соседнего полка немцы прорвали оборону, немецкие танки стали давить тылы. Наша пехота, лишённая поддержки артиллерии, бронебойщиков, не выдержала, стала отступать. Илья, как и многие бойцы, не знал, что им ещё повезло. Все те воинские части, что оказались левее, попадут в окружение, печально известное Вяземское кольцо. Пока пехота была в траншее, Илья, как и другие бойцы взвода разведки, вёл огонь. Короткими очередями бил по пехоте, с удовлетворением видел, как падали ненавистные фигуры наступающих. В критический момент, когда танки были близко и пехота побежала, тоже стал отступать. Танки стреляли из пушек, пулемётов. Надо уходить из сектора обстрела и Илья побежал влево, где виднелся небольшой лес. Он точно помнил, что на карте перед лесом небольшая река. Танки туда пойти не должны. Следом за Ильёй бежали ещё бойцы. С ходу прыгнул в реку, неглубокой она оказалась, по грудь. Выбрался на другой берег – мокрый, грязный. Подскользнувшись на траве, упал. К нему подбежал Александр. – Сафронов, ты не ранен? Ба, да за Ильёй и другие уцелевшие бойцы разведвзвода, оказывается, бежали. И Рахим, и ефрейтор Бузулуцкий, и младший сержант Минаев. Добежали до леса, укрывшись за деревьями, стали воду из сапог выливать, отжимать обмундирование. Когда отступали, Илья никому команд не отдавал, а разведчики следом за ним побежали. Ну, своя группа – понятно, так и из другого отделения. – Проверить магазины, дозарядить или заменить, – приказал Илья. Нужно быть готовым к боестолкновению в любой момент. Отдышались бойцы, снарядили магазины. Хоть и суматоха случилась, когда немцы артналёт устроили, а все сидоры с собой прихватить не забыли. Илья досадовал – на себя, на командование. Разведку же вели, пленных брали, почему наступление проморгали? Ладно, полковая разведка недалеко в тыл врага забирается, могли подтягиваемые резервы врага не увидеть. Но где армейская разведка, она в глубинные рейды ходит, до пятидесяти километров в глубину вражеского тыла. Где авиаразведка? Массовое скопление танков, как ни старайся, не замаскируешь. Да и в глубоком тылу должны же партизаны быть, агентурная разведка. По железной дороге, по шоссе должны цистерны с бензином идти, бензовозы. После драки кулаками не машут. Группа разведчиков теперь на него с надеждой смотрит. Он по званию старший и боевой опыт есть, ему решать. Илья из сидора трофейную карту достал. В вощёную бумагу она завёрнута была, но всё равно подмокла немного. Определился с положением, решил вести бойцов на северо-восток, направлением на Гжатск, практически параллельно шоссе Смоленск – Вязьма – Гжатск – Можайск. Только севернее дороги километров на двадцать. – Передохнули? Вперёд! По дороге обсохнем. А лето уже кончилось месяц назад. Днём ещё тепло, а ночи прохладные. Сейчас бы телогреечку. На склады полка их привезли, а бойцам раздать не успели. Бойцы отдышались, Илья приказал. – За мной, бегом! Бойцам после форсирования реки согреться надо, иначе простынут, и лучший способ сейчас – бежать. Четверть часа бежали. Илья впереди, за ним гуськом остальные. Потом на шаг перешли, впереди деревья реже, видно – опушка. Запахло едва уловимым запахом бензина. Илья руку поднял, разведчики остановились. Принюхался Илья – вроде не пахнет. Показалось? Выкинул руки в стороны ладонями вниз. Разведчики разошлись от Ильи по обе стороны, легли. Сам же Илья вперёд короткими перебежками. Невнятный разговор послышался. Дальше уже ползком. Нет, не почудился запах бензина. За лесом убранное поле, между лесом и по окраине поля грунтовая дорога, а на ней немецкие мотоциклисты, три экипажа. На мотоциклах с колясками немцы всегда по двое ездили – водитель и пулемётчик. Видно, недавно подъехали, мотоочки с лиц на каски подняли, моторы потрескивают, остывая. Двое закурили. Разведка? Немцы всегда в наступлении впереди себя дозоры на мотоциклах пускали. Илья назад обернулся, рукой махнул. Бойцы к Илье поползли. Он дождался, когда разведчики соберутся, прошептал. – Мотоциклисты, шесть человек. Подползаем к опушке, по моему сигналу огонь на поражение. Патроны экономить. По мотоциклам не стрелять. Кивнули бойцы, вдоль опушки расползлись. До немцев пятнадцать-двадцать метров. Илья осторожно затвор взвёл, чтобы не клацнул, посмотрел по сторонам. Бойцы готовы, сигнала ждут. Илья прицелился, дал короткую очередь в спину ближайшего немца. Загрохотали и почти сразу смолкли автоматы. Немцы повалились. Держа на изготовку оружие, Илья подошёл. Все мотоциклисты наповал, раненых нет. Илья рукой махнул. – Бузулуцкий, Минаев – по сторонам смотреть. Александр, Рахим – осмотреть коляски. В первую очередь жратва, а ещё гранаты. Мотоциклисты иной раз забирались довольно далеко, отрываясь от своих частей, поэтому возили с собой запас провизии, выпивку, запас патронов. Нашлись галеты, консервы, шпик, копчёная колбаса. Александр тут же, на коляске, поделил всё на пять частей. – Рахим, на тебя шпик делить? – Обязательно. – Ты же мусульманин. – Аллах велик, простит. Саша ножом шпик на пять частей поделил, колбасу. Разведчики голодные были, на еду накинулись. Когда съели, Саша выудил из багажника коляски бутылку шнапса. – Старшой, по сто грамм? – Разрешаю. Пили из горлышка, по два булька. Разведчиков не смущало, что рядом убитые немцы. На войне к смерти, трупам привыкают быстро. Илья поглядывал на мотоциклы. – Кто-нибудь мотоцикл водить умеет? Разведчики переглянулись, промолчали. До войны в семьях велосипед редкостью был, а уж мотоцикл и вовсе диковиной. И умеющих обращаться с мотоциклом, машиной, трактором было не так много. С началом войны бойцов стали готовить на краткосрочных курсах, армии срочно были необходимы шофера, танкисты, водители тягачей. Немецкая армия была в значительной степени моторизованной, мобильной. С началом войны наши заводы стали в разы больше выпускать боевой техники – бронеавтомобилей, танков, тягачей. А ещё пошли поставки по ленд-лизу. Кроме обучения на курсах фронтовики учились сами. Захочешь выжить, научишься быстро. К концу войны большая часть армии вполне сносно могла управляться с техникой. Илья исходил из того, что хотел воспользоваться мотоциклами. Пешком идти долго, а пока немецких танков и пехоты нет, быстро добраться до своих. Неожиданно раздался писк, разведчики вздрогнули. Пищала включенная рация, притороченная к коляске, между ней и мотоциклом. – Тьфу ты, напугала! По прикидкам Ильи, наши тыловые подразделения и вторая линия обороны не должны быть далеко. Он открыл пробку бензобака, заглянул. Наполовину полон, на пару сотен километров хватит. – Две коробки с лентами к пулемёту в коляску этого мотоцикла, – распорядился Илья. – А эти два поджечь. Разведчики выполнили распоряжение с охотой. Сорвали шланги с карбюраторов, бензин самотёком полился, струю направили на двигатель, потом бросили зажжённую спичку. Пламя сразу рванулось, опалив Александру брови. Илья мотор завёл. – Как-нибудь устраивайтесь. Лучше в тесноте ехать, чем на своих двоих топать. Сам за руль уселся, крупный Бузулуцкий сзади. Александр в коляску, за пулемёт, а Рахим с Минаевым с трудом пристроились на запасном колесе коляски. Просел мотоцикл от чрезмерной нагрузки, но мотор тянул ровно. Илья ехал медленно, объезжая кочки и рытвины. Ветер в лицо дул, выжимал слёзы. Илья пожалел, что не снял с немцев мотоочки, для защиты глаз. Бузулуцкий с заднего сиденья прокричал. – Эх, хорошо едем! Так бы до Гжатска! Смогли проехать километров десять, как впереди мост деревянный показался. Метров двести до него, а Александр, что за пулемётом сидел, предупредил. – Блеснуло за мостом что-то! Блестеть от лучей солнечных может прицел или бинокль. Илья затормозил резко, а со стороны моста пулемётная очередь. Пули близко от мотоцикла взбили фонтаны земли. Разведчики сразу мотоцикл покинули, за мотоциклом улеглись. Какое-никакое, а укрытие. Кто впереди? Немцы или наши? Илья рискнул, поднялся в рост, руками размахивать начал. Если у тех, кто за мостом, есть оптика, разглядеть должны. Немцы стрелять начнут, а наши хоть какой-то сигнал дадут. Выстрелов не последовало, а оптика блики дала. Потом на мост вышел человек, руками махнул. Из-за расстояния не видно, какого цвета форма на нём – зелёная наша или серая немецкая. – Едем, вроде свои. Уселись прежним порядком. Илья Александру приказал: – Пулемёт приготовь. Если немцев увидишь, стреляй сразу и патронов не жалей. Поехали. Разведчики пытались разглядеть, кто впереди. Как бы бинокль сейчас пригодился! Сто метров проехали, глазастый Саша сказал. – Свои, фуражка на нём с красным околышем. Напряжение сразу спало. У немцев рядовые пилотки носят, офицеры в первые месяцы войны фуражки носили, но красных околышей не было. Но в сорок втором году офицеры вермахта на кепи и пилотки перешли. Въехал Илья на мост, мотоцикл остановил, слез, к командиру пошёл. Ба! Да это же капитан Кольцов из разведроты дивизии. Илья встречался с ним, когда его группа капеллана в плен взяла. Илья руку к пилотке вскинул. – Старший сержант Сафронов! – Узнаю! Ты какого чёрта на мотоцикле? Мы вас за немцев приняли, едва не постреляли. – Немцы оборону полка прорвали, мы с остатками взвода выходили, наткнулись на немецких мотоциклистов, постреляли их. – Пулемётик с мотоцикла лишним не будет, а то у нас один диск на Дегтярёва. Занимайте позиции за мостом. Разведчики пешком пошли, Илья завёл мотоцикл, мост проехал, развернулся, технику в кусты загнал, но так, чтобы сектор обстрела хороший был. К разведчикам подошли другие бойцы. – Хлопцы, покурить есть? А разведчики некурящие оказались, руками развели. Довольно долго никого не было, потом на дороге показался мотоцикл-одиночка, за ним два крытых грузовика. Капитан бинокль к глазам поднял. – Немцы, приготовиться к бою. Разведчики, что с Ильёй были, подбежали к мотоциклу. Александр за пулемёт уселся, а остальные разобрали гранаты. Илья к Кольцову за кустами пробежал, упал рядом. – Подпустим поближе, сразу из двух пулемётов ударим, – сказал Кольцов. – Думаете, пехота в грузовиках? – А ты думаешь, жратву тебе везут? Как мотоциклист на мост въедет, так и стрелять начнём. Маленькая колонна приближалась быстро. Уже отчётливо видны лица за лобовым стеклом кабины «Опеля». Илья взвёл затвор, прицелился в мотоциклиста. Вот уже немец на мост въехал. Чего медлит капитан? Кольцов крикнул. – Огонь! Два пулемёта сразу огонь по грузовику открыли. Илья первой же очередью мотоциклиста снял. Грузовик, никем не управляемый, прокатился вперёд немного, наехал колесом на упавший мотоцикл и встал. Второй грузовик, прикрытый от огня первым, свернул в поле, пытаясь развернуться. Оба пулемётчика огонь на него перенесли. Хлопали выстрелы винтовок, стучали автоматы. «Дегтярь» замолк. Александр же патронов не жалел. Из кузова грузовика смог выпрыгнуть один солдат, да тут же и упал, сражённый пулей. Стрельба стихла. – Сафронов, подойди, посмотри. Илья окликнул Рахима. – Сопиев, за мной! Держа оружие на изготовку, подошли к первому грузовику. Илья на фаркоп ногой опёрся, руками ухватился за борт, заглянул в кузов. Мёртвые все, навскидку человек пятнадцать, да в кабине двое. Перешли ко второму грузовику. И здесь ситуация похожая. Разведчики вернулись. Илья доложил. – Пехотный взвод, все двухсотые. – Если взвод, так какие двести? – Извините, товарищ капитан, убитые. – Попонятней выражайся. Илья мысленно чертыхнулся. Это в современной армии со времён афганской войны в радиопереговорах двухсотыми называли убитых, а раненых – трёхсотыми. За языком следовало следить, а то подозрения навлечёшь. – Неплохо поработали! Капитан довольно потёр руки. – Товарищ капитан, выделите бойцов, оружие у немцев собрать надо, патроны. Пригодятся ещё. – Разумно. Бери своих, тащи сюда всё, что найдёшь. Пришлось сделать несколько ходок. Винтовки, несколько автоматов и один ручной пулемёт, а ещё три ящика винтовочных патронов. У немецких винтовок и пулемётов патроны одинаковые. Впрочем, в Красной армии тоже. Кольцов раздумывал. – Поджечь грузовики? А, сержант? – Я бы не стал, дым издалека виден, как сигнал – русские здесь. – Пожалуй, верно. Пусть стоят. Мост перегородили, по нему сейчас никто не пройдёт. Танк мост не выдержит, а грузовику хода нет. До вечера больше никто не беспокоил. Слева, на удалении километров семь-восемь, громыхали пушки. Кольцов поморщился. – Наших долбают. – Откуда знаете? – У нашей дивизии пушек уже не осталось, значит, германцы. Кольцов на ночь караул выставил, назначил смены. Остальные спать улеглись, день у всех выдался тяжёлый. А утром зарядил унылый осенний дождь. Бойцы под деревья прятались. Илья спросил у Кольцова: – Товарищ капитан, долго нам здесь стоять? – Пока приказ об отходе не доставят. – Как бы не забыли. Есть охота. – Пошли бойца, если по дороге, в двух километрах село. Пусть хоть что-нибудь выпросит. Самым разбитным Александр был, его Илья и послал. Спустя время из-за пелены дождя послышался рёв мотора, лязганье гусениц. Из серой дождевой мути показался Т-II, лёгкий танк, вооружение – 20-мм пушка и пулемёт. Из-за небольшого веса, 9 тонн, немцы использовали его как для разведки, так и для поддержки пехоты. Бойцы ничем себя не проявляли. Да и что сделаешь стрелковым оружием бронированной технике? Танк подполз к грузовикам, встал. Откинулась крышка люка, осторожно выглянул танкист. Илья на Кольцова посмотрел, тот палец к губам приложил. Танкист осмотрелся, ничего опасного для себя не обнаружил, выбрался на броню. Потом спрыгнул, подошёл к грузовикам, видимо определить, из-за чего грузовики встали. Если мины, двигаться дальше опасно. Увидев только пулевые пробоины, решил продолжить путь и проехать по мосту. Танк немного тяжелее грузовика, мост должен выдержать. Танкист махнул рукой, из танка выбрался ещё один член экипажа. Со стороны кормовой части танка достали трос. Ага, решили взять грузовик, стоявший на мосту, на буксир, оттащить назад, освободив проезд. Илья повернулся к капитану, показал два пальца. Кольцов кивнул. Илья прильнул к пулемёту в коляске мотоцикла. В голове сразу план – не убивать, а ранить. Тогда третий член экипажа должен как-то помочь. Чеченцы во время боевых действий так и действовали. Ранят нашего солдата в ногу, дождутся, когда к нему на помощь придут, а потом убивали. Илья дал короткую очередь по ногам танкисту, тянувшему трос к грузовику, потому что ещё пару секунд и его закроет кузов. Потом перенёс прицел на другого и тоже по ногам выстрелил. Оба упали, стали кричать. Увидел их механик-водитель или услышал, но люк открыл. Илья и в проём люка очередь дал. Если впрямую не попал, то пули должны отрикошетить от брони, хотя бы ранить. Кольцов и Илья выжидали. Если танкист цел, переберётся в башню, откроет огонь из пушки и пулемёта по кустам и деревьям. – Сержант, вон из мотоцикла, ложись. И в самом деле, нечего испытывать судьбу. Илья плюхнулся на мокрую землю. Но ни башня не поворачивалась, ни ствол пушки не шевелился. – Сафронов, бери пару человек и туда. Раненых добей, госпиталя у нас нет, как и лагеря для военнопленных. – Слушаюсь. Илья, прихватив Минаева и Рахима, побежал к мосту. За грузовиком сразу отправил Рахима к танкистам. – Добей! А сам с Минаевым к танку. Обходили его с двух сторон, вкруговую, чтобы не попасть в сектор обстрела пулемёта. Вдруг танкист только ранен и сейчас ловит их в прицел? Но башня и спаренный с пушкой пулемёт недвижимы. Илья осторожно в открытый люк заглянул. Механик-водитель сидел, откинувшись на спину сиденья, лицо кровью залито, не дышит. В это время очередь, за ней другая. Это Рахим танкистов добил. Илья вышел в сторону, чтобы из-за грузовика его видно было. – Чисто! Через мост быстрой походкой к ним направился Кольцов. – Хорошая работа! И в танк забрался через верхний люк. Илья вскарабкался на броню. Заглянул в люк. Капитан уверенно щёлкал тумблерами рации. Зашипело, затрещало в динамике, потом голос на немецком. Илья думал, что Кольцов начнёт вращать верньер, переходя на другую частоту, но ошибся. Капитан слушал с напряжённым видом. Вот это да! Капитан знает немецкий! Для Ильи это открытие. Дослушав передачу, Кольцов начал поиски других станций. На всей немецкой технике рации длинноволнового диапазона, у него есть и плюсы и минусы. Советские части пользовались короткими волнами. Появился знакомый голос Левитана, уже конец передачи. «…на Вяземском направлении идут упорные оборонительные бои, наши войска уничтожили семнадцать вражеских танков и около батальона пехоты. На Харьковском направлении…» Кольцов выключил рацию, вылез из танка с мрачным лицом. – Слышал? Упорные бои! А немцы вещают, что окружили большую группировку наших войск и ведут уничтожение. Кому верить? Илья точно знал, что сейчас немцы не врут и в самом деле под Вязьмой случилась одна из крупнейших катастроф для Красной армии. Но высказывать своё мнение не стал. Кольцов со злости пнул танковый каток. – Сжечь его надо к чёртовой матери! – Зачем, товарищ капитан? Это же неподвижный ДОТ! Броня есть, пушка, пулемёт! Стоит удобно. Пока его в сторону не убрать, к мосту не подъехать. – А кто в танке сидеть будет? Ты? С пушкой-то сладишь? – Не боги горшки обжигают. Кольцов хмыкнул, посмотрел на Илью как-то странно. – Где научился? – Из окружения выходил, пришлось познакомиться. – Ладно, согласен. Если выберемся из этой передряги, к себе в роту заберу, мне такие орлы нужны. – Вместе с Сопиевым и Манковым. Группа у нас уже сложилась, товарищ капитан. С другой стороны моста показался Александр. Руки поднял, в одной плетёная корзина, в другой узел. – Манков вернулся, похоже – с харчами. У Александра рот до ушей. – Харчи прибыли! Разложили все припасы на коляске мотоцикла. О! Целое богатство по фронтовым меркам. Десяток варёных яиц, несколько луковиц, картошка варёная, два каравая деревенского хлеба и небольшой кусок сала. Манков разложил харчи на девять одинаковых кучек, ножом сало порезал. – Прошу к столу! Расхватали вмиг. Почти всё съели, как Манков сказал. – Эх, фронтовые бы сто грамм, для согрева! Бойцы вздохнули. Все вымокли и сейчас бы выпивка не помешала. Илья всё намеревался спросить у Кольцова, почему он с пехотинцами, а не разведчиками своей роты. Но интересоваться не стал. После еды Кольцов приказал. – Сафронов, коли сам напросился, иди в танк. Ты вроде передового поста будешь, наблюдай. Илья взял с собой Бузулуцкого, вытащить из танка убитого танкиста. Сидеть рядом с убитым противником ему не хотелось. Сняв поясные ремни, пропустили их под мышками танкиста, вытащили его через люк. Самый удобный способ эвакуации. Такой применяли для раненых членов экипажей боевых машин, ещё в училище тренировались. Бузулуцкий у немца пистолет вытащил из кобуры. – Пригодится! Подмигнул и ушёл, чавкая сапогами по грязи. Илья в танк забрался, закрыл люки в башне и у водителя. Снаружи их не открыть, если только специальным ключом, такие бывают у эвакуаторщиков подбитых машин. Стал осматриваться в танке. В башне места для двоих танкистов и одно сидение впереди, для механика-водителя. Потянув рычаг, открыл затвор. Снаряд в стволе, сбоку лента тянется, пушка автоматическая, но калибр мал, снаряды немногим больше, чем у нашего ДШК. И в пулемёт лента снаряжена. Нашёл боеукладку. Случись бой, искать некогда будет. В командирской башенке по кругу смотровые щели, закрытые триплексами, толстыми пуленепробиваемыми стёклами. Обзорность почти круговая. Из-за дождя видимость метров сто с небольшим. Что в танке хорошо, дождь не мочит, а ещё от двигателя за перегородкой тепло идёт. Для фронтовых условий даже очень приемлемо. Но танкистом Илья никогда быть не хотел. В современных условиях боя танковая дивизия живёт недолго, не более получаса. А в спецназе многое от тебя зависит, от умения, опыта, интуиции. Включил рацию, громкость едва-едва, чтобы снаружи слышно не было. Сделал бы такое кто-нибудь из бойцов его взвода – отругал. Зачем аккумулятор сажать? Тем более рация на танке ламповая, энергопотребление большое. Но ему на танке не ездить. Долговременная огневая точка, сокращённо – ДОТ, предмет неподвижный. Попробовал рукоятью башню повернуть, пошла легко. Развернул её стволом к корме, откуда может появиться противник. Есть и электропривод, но Илья пользоваться им побоялся. Неплохо танк оборудован, изнутри броня листами пробкового дерева подбита. И танкистам меньше синяков при езде по пересечённой местности, и при попадании снаряда по броне мелкие осколки застрянут. А ведь танк этот не самой современной разработки. От еды, тепла от двигателя, от шума дождя по броне, разомлел, в сон потянуло. Ущипнул себя за руку. Спать нельзя, он сейчас по огневой мощи превосходит всех бойцов на том берегу, за мостом. На него надеются, и подвести нельзя. Видимо, на какое-то время, на минуту-две, смежил веки. Разлепил, мотнул головой, к смотровой щели приник. Ба! Фигуры набегают и много. Проявляются из-за дождя, как из ниоткуда. Илья за пулемёт пересел, такой же МГ-34, как и на коляске мотоцикла. В шаровой установке закреплён надёжно, отсюда кучность стрельбы и точность высокая. Выставил целик на сто метров. Медлить больше нельзя. Дал длинную очередь, с поводкой по фронту. Не ожидавшие стрельбы из своего танка немцы понесли потери, залегли. Откуда они взялись? Шума грузовиков он не слышал. Только позже понял – в танке, как в глухой коробке, слышимость никакая. Немцы хоть и залегли, а видно их на ровном поле. Илья, не торопясь, наводил, давал очередь, переносил прицел на другую цель, ещё очередь. Сделав так несколько раз, прошёлся длинной очередью по залёгшей цепи. Не выдержали немцы огня, стали отползать, потом вскочили и убегать. А Илья, хоть фигуры уже почти не видны за пеленой дождя, дал длинную очередь с поводкой. Пулемёт смолк, кончились патроны. В башне пороховых газов полно, в горле першит. Вытяжной вентилятор бы включить, да где тумблер? Открыл люк, свежий воздух пошёл, дышать легче стало. Илья заменил коробку с патронной лентой. В боеукладке их ещё восемь, надолго хватит. Обычно в танках запас патронов на один пулемёт от двух до трёх тысяч штук. Танковые пулемёты, в отличие от пехотных, имеют мешок для сбора гильз. Не на пол они летят, а прямиком в гильзоприёмник, иначе могут попасть под педали, тяги и заклинить. Илья мешок снял, высунул руку из люка, вытряхнул ещё тёплые гильзы. По броне железный стук. Илья голову поднял. Минаев у танка стоит, прикладом стучит о броню. – Соскучился? – Капитан послал узнать, как ты? – Передай – нормально. Видишь – приборку навожу. – Кольцов спрашивает – помощь нужна? – Пока один управляюсь. Илья люк захлопнул. Скоро темнеть начнёт, время опасное. Немцы могут под покровом темноты к танку подползти, заложить фугас и взорвать. Танк лёгкий, броня тонкая, трёх-четырёх килограммов взрывчатки под днище вполне хватит, чтобы уничтожить боевую машину. Вопрос только в том, есть ли у немцев сапёры? Похоже – наступала пехотная рота, судя по численности. В ротах сапёров нет. Хотя их командир вполне может вызвать по рации подмогу. Стало быть, желательно ночью не в танке сидеть, а снаружи охранять. Илья так и сделал. Как стемнело, выбрался из танка. Дождь уже прекратился, но было сыро, промозг-ло, прохладно. У, до утра задубеешь! Температура что внутри танка, что снаружи – одинаковая, двигатель уже остыл, тепла не давал. Сколько мог, крепился, но в три часа ночи мышцы уже мелкой дрожью взялись. И приседал и руками размахивал, помогало мало. Решил в танк забраться, там хотя бы ветра нет. Залез, а вокруг массивное железо – пушка, пулемёт, кажется, последнее тепло из тела забирает. Люк на башне открыт, иначе ничего не услышать. Придрёмывать начал, всё же не железный, но слушал. Ближе к утру шорохи, такое ощущение – под днищем. Илья сапоги снял, портянки. В сапогах, как ни старайся, по броне грохочут. Выбрался из башни, в руке автомат. Броня ноги неприятно холодит. Скользнул на землю с носовой части. Действительно, шорохи слышны из-под танка. Наши бойцы постучали бы по броне, голосом позвали. Чужие возятся. Илья автомат с предохранителя снял, нагнулся, дал очередь под днище. Вскрик, стон. Илья ещё очередь дал, стихло всё. Зато со стороны немцев по танку огонь открыли. Пули били по броне, с противным визгом рикошетировали. Илья корпусом танка прикрыт, но всё равно опасно. На корпус танка взобрался, со стороны немцев его башня прикрывает. А немцы сразу из нескольких стволов лупят. Дождался, пока стрелять перестанут, вскочил на башню, внутрь залез, люк прикрыл. Видимо, звякнул люком неосторожно. Снова пулемёт заработал, но Илья в безопасности. По вспышкам выстрелов прицелился, дал очередь. Нет, надо серьезно проучить. Пересел за пушку, сейчас устроит сабантуй. Дал очередь из пушки, гильзы со звоном на пол полетели. На позициях немцев разрывы. Илья же башню немного повернул и снова очередь, потом башню в другую сторону. Сколько снарядов выпустил, не считал. В башне дышать от пороховых газов нечем. А люк открывать побаивался, с немцев станется, подберутся и в открытый люк гранату забросят. Забрезжил рассвет, в борт танка постучали. Илья люк приоткрыл, совсем немного. – Сафронов, ты чего ночью перестрелку устроил? Голос капитана Кольцова. Илья люк полностью открыл, вылез. Дождя нет, голову влево повернул – множество трупов солдат вермахта на поле лежат. – Немцы ночью к танку подобрались. – Да? Илья спрыгнул на землю, обошёл танк, заглянул под днище. Двое в немецкой форме и рядом деревянный ящик. Илья не погнушался залезть под днище, ящик осмотрел. Ни проводов, ни взрывателя не видно, не успели установить. Вытянул ящик за ручку, Кольцову показал. Капитан наклонился, прочитал надпись чёрной краской. – Э, брат, повезло тебе. Десять кило тротила. Да танк, если бы тол рванул, на болтики разлетелся. – Немцы где? Слишком спокойно стоял капитан, представляя мишень. – Ушли, я слышал – моторы вдалеке шумели. В бинокль смотрел – ни одного движения. Ты вот что, сползай ещё под танк. У убитых бикфордов шнур или подрывная машинка быть должны. И взрыватель не забудь. Мы этот ящичек под опору подготовим, а в случае необходимости взорвём. Думаешь, почему немцы сюда лезут? – Мост привлекает. – Точно. Илья снова под танк полез. Бикфордов шнур нашёл и два взрывателя, капитану передал. Кольцов ушёл, прихватив ящик и прочие взрывные принадлежности. На мосту, на дальнем его конце, сразу шевеление началось. Насколько Илья понять мог, ящик под ближайший к противоположному берегу пролёт определили. Хотелось есть, согреться. К восьми утра распогодило. Илья, наполовину высунувшись из танка, наблюдал за дальним лесом, дорогой, полем. Какой-то звук послышался непонятный. Илья головой завертел, пытаясь определить направление и источник. Из-за леса, на небольшой высоте, вынырнул истребитель. Не наш, это точно. Рубленые концы крыльев, жёлтый кок винта. И с ходу стал по танку стрелять из пушек. Илья из башни выпрыгнул, на землю скатился и в сторону бросился бежать. Неподвижный танк – хорошая мишень, а в одиночного бегущего человека с самолёта ещё попробуй попади. Истребитель свечой вверх пошёл, потом развернулся и стал пикировать. Илья за дальний от танка грузовик спрятался. Оглушающий рёв мотора, свист бомбы и взрыв. Ударило по ушам, грузовик сильно качнуло, потянуло дымом. Самолёт ещё раз набрал высоту, спикировал, обстрелял из пушек и пулемётов. Пули в грузовик попали, дырявили деревянный кузов, брезент. Но все прошли выше Ильи. Самолёт взмыл и исчез. Илья послушал – не возвращается ли? Не слышно. Вышел из-за грузовика, а на месте танка рваное железо. Башня в стороне валяется, корпус развалился на рваные куски. М-да! Хорошо, что в танке не остался. Немцы, потрепанные огнём из танка, вызвали самолёт, и вот результат. Илья направился через мост к бойцам. Встретили его радостно. – Жив? Мы думали в танке погиб. – Рано хороните. Около полудня немцы предприняли новую атаку. Из леса по грунтовке выползли четыре бронетранспортёра с пехотой. Не высаживая солдат, поползли к мосту, непрерывно стреляя из пулемётов. Пули сбивали листья, ветки. Стрелять в ответ бесполезно, броню не пробить. Кольцов приказал одному из бойцов. – Поджигай шнур. Боец ужом по небольшой ложбине, скорее – промоине, к мосту подполз, скрылся под настилом. Через несколько минут выскочил и бегом к группе. Немцы огонь открыли, да мимо. – Сейчас жахнет и быстро уходим, – распорядился Кольцов. Бронетранспортёры – полугусеничные «гробы», уже к грузовикам подъезжали. И тут рвануло. Осколочного эффекта нет, поскольку бруски тротила без железной оболочки, но фугасный эффект силён. Вверх полетели брёвна и доски, пыль, дым. – Всё! Бегом за мной! – скомандовал Кольцов. Скрываясь за деревьями, бросился не от моста, а в сторону. Бойцы за ним. Один из пехотинцев нёс две коробки с патронными лентами, а сам пулемёт, снятый с коляски мотоцикла, – Александр. Метров через двести лесок кончился, впереди открытая местность, но и бронетранспортёров с солдатами не видно. Отдышались немного. – Теперь немцам здесь путь заказан, – с удовлетворением сказал Кольцов. Это верно, один из берегов высокий, метра четыре над уровнем реки, новый мост навести сложно и долго. Не зря истребитель мост не бомбил, пытаясь сохранить для пехоты своей. Илья помнил, что капитан говорил, вроде приказа он ждёт. Похоже – в суматохе отступления о малочисленной группе у моста просто забыли. Какая группа, если четыре армии в окружении? Кольцов вёл красноармейцев на северо-восток. В таком же направлении вёл бойцов до встречи с капитаном и Илья. Через три дня, голодные, обросшие, бойцы вышли к Гжатску. В городе экстренная эвакуация. У значимых предприятий – банков, горкома партии, исполкома – грузовики стоят. Гражданские люди сносят пачки перевязанных бумаг, железные ящики, сейфы. По Илье – жителей вывозить бы надо – женщин, детишек, а бумаги сжечь. Население, нагруженное чемоданами, узлами, уходило из города само. У некоторых из самого ценного – дети на руках. Видимо, капитан в Гжатске бывал, шёл по улицам уверенно. Свернули в проулок, а там КПП воинской части. Но на КПП никого нет и ворота нараспашку. Из ворот мужичок с мешком на спине выходит. Явно мародёр. Кольцов закричал. – Стой! Мужик мешок бросил и наутёк. Капитан мешок развязал, а там пачки сухарей в вощёной бумаге, судя по фиолетовым штампам, ещё довоенного выпуска. – Дмитриев, ворота закрыть, стоять на КПП, никого не впускать, не выпускать. – Слушаюсь. Капитан группу внутрь территории покинутой воинской части завёл. – Осмотреть все помещения, посторонних, я имею в виду гражданских лиц, доставить в штаб. Капитан показал рукой на небольшое одноэтажное здание. Бойцы разбежались выполнять приказ. Илье досталось осматривать склад. Ворота его нараспашку, замок сбит кувалдой, здесь же валяется. На деревянных полках перевязанные стопками гимнастёрки, галифе, исподнее бельё. Для мародёров склад большого интереса не представлял. Илья нашёл в стопках униформу своего размера, переоделся. Прежняя гимнастёрка сильно испачкана, в нескольких местах порвана. Пошёл докладывать о находке капитану. А из соседнего склада ефрейтор Бузулуцкий двоих гражданских ведёт. – Ворьё? – спросил Илья. – Мешки сапогами кирзовыми набили. Привели их в штаб. Задержанные смотрят злобно. Кольцов первым же вопросом. – Почему не в армии? Один ответил – белый билет у него, по здоровью освобождён, а второй заявил – бронь от призыва у него, на оборонном предприятии работал станочником. А попробуй сейчас проверь? Кольцов трубку телефона снял, попытался дозвониться до милиции, чтобы сдать задержанных, да не отвечал никто. Пока Кольцов размышлял, что с задержанными делать, бойцы привели ещё двоих. Эти промышляли на продовольственном складе. Кольцов перед задержанными прошёлся. – По законам военного времени имею право всех расстрелять, без суда! Побледнели задержанные, полагали – нет уже в городе власти. Совдепия бежит, немцы ещё не вошли. Однако не стал брать грех на душу Кольцов, отпустил. Власти в городе в самом деле не было, как и регулярных войск. Лишь седьмого октября был назначен комендант города, в подчинении которого был взвод красноармейцев для охраны складов. События развивались стремительно. Четвёртого октября войска Резервного фронта оставили Спас-Демянск, а пятого октября начальник Главного политуправления Л.З. Мехлис доложил Верховному главнокомандующему И.В. Сталину, что дорога на Москву по Смоленскому шоссе до Медыни и Малоярославца открыта. Сталин срочно вызвал в МосквуГ.К. Жукова. Немедленно был отправлен сводный отряд в четыре тысячи человек курсантов Подольского пехотного и артиллерийского училищ на Ильинский рубеж, всего в 150 км от Москвы. Для обороны Гжатска спешно направили своим ходом 18-ю танковую бригаду, но из-за отсутствия горючего к городу она не подошла. В Гжатск из села Касня Вяземского района передислоцировался штаб Западного фронта. В Гжатск смогли перебросить 202-й запасной стрелковый полк. Два его батальона стали занимать позиции на западной окраине города, а третий – с южной, в семи километрах от Гжатска, на стыке дорог. К городу был направлен бронепоезд № 1, построенный на Коломенском паровозостроительном заводе. Он стал курсировать от Гжатска до станции Колесники, поддерживая наши войска огнём из пушек. Но все эти действия были запоздалыми. Седьмого октября к окраинам города вышли немцы – десяток средних танков и рота пехоты. На Гжатск наступала дивизия «Дас Рейх», а конкретно – полк «Дёйчланд». Дивизию СС поддерживала 10-я танковая дивизия вермахта, 90-й полк самоходной артиллерии и 10-й мотоциклетный батальон. На пути немцев к Москве Гжатск был слабым рубежом обороны, а от города до Москвы было всего 180 км. На складах нашлось несколько ящиков с перловой крупой. Бойцы перловку сварили, посолили. Жаль – ни масла сдобрить нет, ни сала. Но и «шрапнель», как звали солдаты перловку, на ура пошла с сухарями. Запили кипяточком, устроились на ночлег в пустой казарме. Видимо, часть военная, бывшая здесь на постое, уходила в спешке, на кроватях матрацы, попользованное бельё. Сыты да на кроватях – выспались отлично, а утром разбужены были пушечной и пулемётной стрельбой. Выскочили из казармы, над городом в разных местах дымы видны. От КПП бежит Дмитриев, кричит: – Немцы на улице! Кольцов побежал к воротам, выглянул и почти сразу назад. – Так, бойцы! На улице танки и мотоциклисты. Минаев, бери сухари, что остались, и уходим через забор. Минаев в казарму забежал, схватил наполовину опустевший мешок сухарей, все побежали за капитаном к дальнему углу. С ходу подпрыгивали, хватались за верх кирпичного забора. Илья наверху уселся, принял от Минаева мешок сухарей, обронил на другую сторону. Руку младшему сержанту подал и вдруг грохот. Смяв ворота, на территорию части въехал немецкий танк. – Быстрее! Минаев при помощи Ильи буквально взлетел на забор, оба спрыгнули. Несколько частных домов, за ними железнодорожная насыпь. Кольцов к железной дороге кинулся, за ним остальные. Перебежали рельсовый путь, залегли за насыпью. – Уходить надо, город, похоже – пал. Город немцы заняли быстро, 9 октября. Штаб Западного фронта едва успел эвакуироваться, буквально за несколько часов до падения города. А 10 октября командующим Западным фронтом был назначен Г.К. Жуков. Западный фронт объединили с Резервным. Немцы продолжали наступление и 19 октября вошли в Можайск. Группа Кольцова, прикрываясь справа насыпью железной дороги, стремилась выйти из города. Удалось без стычек с противником, дальше по путям пошли. Через полчаса впереди маленький разъезд показался. Кольцов приказал: – Сафронов, бери с собой бойца, разведай, что там. Мы в кустарнике посидим. Пару сотен метров по рельсам шли, потом спустились вправо. Вдоль насыпи тропинка шла, по которой жители в город ходили. У входного семафора остановились, потом залегли – понаблюдать. На разъезде небольшое одноэтажное станционное здание и несколько деревянных изб. И никого, тишина. – Нет здесь никого, ни наших, ни немцев, – сказал Рахим. – Не торопись. Давай сходим, убедимся. Оружие приготовь. К станционному зданию подходили, держа в руках автоматы. Предохранители сняты, пальцы на спусковых крючках. Уже на перроне были, как распахнулась дверь и вышли два немца. Илья и Рахим одновременно огонь открыли. Немцы даже автоматы вскинуть не успели. Видимо – тишина их тоже обманула. Илья в здание вокзала через окно заглянул. Зал для пассажиров мал, всего две скамейки, и пуст. Пройдя зал, вышли на другую сторону. На небольшой площадке стоит мотоцикл с коляской. Илья подошёл, двигатель рукой потрогал, отдёрнул – горячий. Недавно фрицы подъехали, мотор не остыл. Рахим сразу багажник коляски открыл. – Сафронов! Тут еда. – Забирай, я нашим сигнал дам. Илья вышел на рельсы, рукой помахал. Увидел, как из кустов поднялись бойцы. Тем временем в зал вошёл Рахим. Обе руки к груди прижал, трофеи держит. У Ильи слюни потекли. Два круга копчёной колбасы, несколько банок консервов, галет пачка. С утра не ели и перспективы подхарчиться туманные. К разъезду бойцы подошли, Кольцов спросил сразу. – Только двое германцев было? – И мотоцикл с тыльной стороны здания. – Разведка. Должны к своим вернуться, доложить. Надо уносить ноги. – Мотор ещё горячий, недавно подъехали. Думаю, их искать начнут не раньше чем через полчаса-час. Сейчас подхарчиться надо, Рахим провизию в мотоцикле нашёл. Кольцов на часы посмотрел. – Даю пятнадцать минут. Пока разговаривали, Сониев ножом колбасу поделил, галеты, консервы вскрыл. Бойцы на еду набросились, подчистую съели за пять минут. Что молодому мужику небольшой кусок колбасы и третья часть банки рыбных консервов? Собрались выходить из станционного здания, как послышался непонятный шум. Бойцы на перрон вышли, стали прислушиваться. – Вроде на поезд похоже, – как-то растерянно сказал Манков. И точно – перестук колёс вдалеке, пыхтение паровоза. Откуда ему тут быть?Глава 9 Бронепоезд
С северо-восточной стороны разъезда показался поезд. Да не грузовой или пассажирский, а бронированный. Кольцов тут же скомандовал. – Всем в здание! Укрылись, приникли к окнам. Бронепоезд вкатился медленно и встал. Прямо напротив станционного здания – паровоз, в бронепоездах он всегда в середине состава. Броневагоны тёмно-зелёной краской с разводами окрашены – маскировка. И нигде не видно ни звезд, ни крестов. Чей бронепоезд? Распахнулась дверца вагона, что соседствовал с паровозом, выглянул человек, потом по трапу спустился. Форма на нём чёрная, при приближении оказалось – комбинезон, как у танкистов. Кольцов скомандовал. – Приготовить оружие! Защёлкали затворы, человека в комбинезоне взяли на прицел. А из дверей бронепоезда появился военнослужащий – наш, форма зелёная и на голове фуражка с чёрным околышем. У немецких офицеров околыш тёмно-зелёный, тулья задрана вверх. – Отставить! – приказал Кольцов. – Выходим. Капитан первым вышел, который в комбинезоне за кобуру схватился, но понял – свои, руку убрал. Кольцов дождался, когда командир подойдёт, козырнул, доложил. – Капитан Кольцов, командир разведроты 107-й танковой дивизии. – Майор Алыбин, командир бронепоезда. Где твоя дивизия, капитан? – Не могу знать, выходим из-под Вязьмы. – Твоя работа? – показал на убитых немцев на перроне майор. – Моих парней, похоже – разведка. – В Гжатске был? – Едва ноги унесли. Танки вошли германские, пехота. Майор кивнул. – Мы сейчас огонь из пушек откроем, шли бы вы отсюда, а то оглохните. – Заберите нас с собой, товарищ майор. Командир задумался. По уставу брать чужих на бронепоезд не положено. Вдруг диверсанты? Бойцы Кольцова при оружии, перебьют экипаж, захватят бронепоезд, рискованно. – Документы, Кольцов! Капитан документы предъявил, не только командирское удостоверение, но и вещевой, продовольственный, денежный аттестаты. Майор документы изучил внимательно, вернул. – Бойцы все твои? Головой за каждого ручаешься? – Всех лично знаю, в боях проверены. – Ладно. Сто бед – один ответ. Залезайте в вагон. Пока разговаривали, Илья обратил внимание, что все орудийные башни поезда развернулись в одном направлении, пушки стволы подняли. Вот-вот стрельба начнётся. Бойцы в броневагон полезли. Предпоследним Кольцов, за ним Алыбин. Майор дверь закрыл за собой. – Располагайтесь в соседнем вагоне, он пулемётный, места побольше. Вроде вагон снаружи большой, а внутри тесно. Две артиллерийские башни, стеллажи со снарядами, а центр вагона штабной отсек занимает. Пригнувшись, чтобы головой за выступающие железные части не удариться, прошли в соседний вагон. Здесь просторнее, по две пулемётные точки на каждый борт, посередине железные койки в два яруса, по бортам вагона ящики с патронами. Бойцы группы Кольцова с пулемётчиками бронепоезда знакомиться стали, а потом первый вопрос. – Закурить не найдётся? Разведчики – Илья, Александр, Рахим, как и Кольцов, не курили. А пехотинцы истосковались по табачку. Закурили, табачный дым поплыл и вдруг грохот, вагон дёрнулся. – Спокойно! Это наши пушки бьют, – успокоили пулемётчики. Темп огня высокий, четыре-пять выстрелов в минуту. Как только отзвучал последний выстрел, загромыхали буфера вагонов, поезд тронулся. На сей раз он пятился, уходя к своим. Интересно Илье было – попали пушки по невидимой цели? Для точного огня корректировщик должен направлять пушки. На одном из вагонов рация была, Илья антенну видел. И внутри вагонов внутренняя телефонная связь, аппараты на стенке висят, по которым командир бронепоезда приказы передаёт экипажу. Илья в бронепоезде в первый раз, интересно. Думал – анахронизм, сгинули бронепоезда после Первой мировой и Гражданской войн, ан довелось увидеть. Поезд набирал ход, колёса тяжело громыхали на стыках рельсов. Один из бойцов бронепоезда сказал: – Скоро станция, наша база. – А как бронепоезд называется? – спросил Манков. – О! Номер один, а по названию «За Сталина». Новый совсем, в Коломне сделан. Бортовая броня – аж сорок пять миллиметров. Сила! У танка Т-34 лобовая броня корпуса тоже 45 мм, но она стоит под рациональным углом наклона, снаряды рикошетируют. А у бронепоезда, как заметил Илья, борта вертикальные, да и размер вагонов велик, как у пассажирских пульманов. Расклад простой – чем больше в проекции техника, тем легче в неё попасть. Манков завистливо вздохнул: – Везёт же людям. В поезде, под бронёй. Дождь не мочит, грязь не месят, от пуль защита. Живи – не хочу. Как сглазил. Паровоз дал три коротких гудка, стал тормозить. Заскрежетали колодки, загремели буфера. Тут же зазвонил телефон внутренней связи. Старший вагона снял трубку, послушал, коротко ответил «Есть!» И пулемётчикам: – К бою! Илья приник к бойнице, открыл бронезаслонку. Таких на каждом борту несколько для ведения огня из стрелкового оружия. Рощица, небольшой луг, противника не видно. Перебежал к правому по ходу движения борту, в бойницу посмотрел. Немцы! Немецкие танки на удалении метров восемьсот, открытое поле. За танками пехота на грузовиках. Отличная цель для пушек бронепоезда. Башни вместе с пушками были такие же, как на танках Т-34. Они же устанавливались на бронекатера. Пушки бронепоезда открыли огонь. Один танк подбит, другой, третий задымил. Пехота грузовики покинула, залегла. Танки разворачивались к бронепоезду. Грамотно, поскольку лобовая броня корпуса и башни самая толстая, ответный огонь открыли. И почти каждый выстрел – попадание, а пробитий не было. В вагоне ощущение, как будто огромные молоты по стенкам бьют. Но у немцев ещё и самоходки были, Илья заметил их низкие силуэты. На базе среднего танка Т-III, но с более мощной длинноствольной пушкой. Несколько выстрелов и точное попадание в паровоз. Котёл взорвался сразу, дымом и паром затянуло. Поезд мгновенно лишился хода. Ни маневрировать, ни уехать из-под огня. А самоходки стали расстреливать большую и неподвижную мишень. Снаряд пробил стенку броневагона, убив троих из пулемётного расчёта. – Ну что, Манков, завидно? – прокричал Илья. Как офицер, как набравшийся боевого опыта разведчик, он понимал, что бронепоезд уже обречён и живёт последние минуты. Помочь экипажу ни Илья, ни бойцы не могли. Встать к пулемёту? Пехота залегла и далеко. Самоходки, не приближаясь, подавят огневые точки бронепоезда и конец. Десяток-два выстрелов, пять-десять минут и бронепоезд мёртв. В вагон пулемётный из штабного торопливо вышел Кольцов. – Снаряд в орудийную башню угодил, комиссар ранен. Илья Кольцова в угол вагона отвёл: – Товарищ капитан, уходить с поезда надо. – Струсил? – сощурил глаза Кольцов. – Никак нет. Десять минут, и пушки поезда замолчат, паровоз разбит, уехать из-под огня не удастся. Капитан поиграл желваками на скулах. Кольцов присягу давал, патриот, но как разведчик умел быстро анализировать ситуацию. Пары минут хватило принять решение. – Да, шансов нет. Что предлагаешь? – По левому борту на удалении пятьсот, рощица. За бронепоездом группу видно не будет, уйдём. – Наши товарищи бой ведут, а мы их бросаем! – Здесь погибнем или в плен попадём, выбор невелик. А наша задача – выжить, да не под юбкой у бабы в тылу. Убить как можно больше врагов, приблизив нашу победу. Убей их сто, тогда умирать можно. – Ты как комиссар говоришь. Коммунист? – Не удостоился. – Вернёмся в свою дивизию, рекомендацию дам. Всё, хватит болтать, открывай дверь. Илья массивный броневой запор отодвинул, тяжеленную дверь приоткрыл, выглянул. Слева, через пушечный вагон, видно развороченную броню паровоза. Немцев не видно. Илья повернулся к бойцам. – За мной! И первым стал спускаться по вертикальному трапу. Бах! В стенку вагона удар. Ещё один снаряд угодил, потянуло дымом. За Ильёй, который залёг за насыпью, спустились другие бойцы, замыкал Кольцов. Побежали к роще. Хоть и невелика, но от чужих глаз укроет. Ещё не добежали, как раздался сильный взрыв. Илья обернулся. Видимо, один из снарядов самоходки угодил в боезапас или пушкари сами взорвали вагон, чтобы не достался врагу. Дым валил из развороченного вагона, пламя по-явилось. С бронепоезда стреляло только одно орудие, но и оно быстро смолкло. Домчались до деревьев, остановились, обернулись назад. Капитан снял фуражку. У кого были пилотки, стянули их. На их глазах бронепоезд погиб. Нанёс урон немцам, но и сам перестал существовать как боевая единица. – Уходим, – скомандовал Кольцов. Группа скрылась в глубине рощи. Не видели, как немцы окружили бронепоезд, вывели всех уцелевших, в том числе раненых, и расстреляли. Кольцов мрачен был. В середине рощи короткий привал устроил, карту развернул. Где немцы, где наши, куда идти? Кольцов принял решение идти на восток, вдоль железной дороги, так с пути не собьёшься. А ещё – больше шансов наши части встретить. Немцы всё время вели наступления по ходу шоссейных и железных дорог, там есть мосты, на дорогах – твёрдое покрытие. Капитан правильно рассудил, что к шоссе соваться нельзя, там немцы огромной силой идут. А по железной дороге пока только наши поезда или дрезины, колея в СССР широкая, не европейская. Сейчас группа находилась между станцией Колесники и деревней Курьяново. Фактически железная дорога шла севернее шоссе Смоленск – Москва, параллельно ей на удалении 5–15 километров. А группа стала двигаться севернее железной дороги на километр, не выпуская из вида рельсовый путь. До вечера успели до Дровнино дойти почти. Вот оно – село, на виду. А здесь железная дорога пересекает шоссе с гравийным покрытием, да ещё мосты через реку Лусянку. В небольшом кустарнике группа сидела до полуночи, потому что по шоссе шли немецкие войска. Рядом дорога, а перебежать невозможно. Только когда прекратилось движение, перебежали опасный участок. А потом выбрались на рельсы и почти до рассвета шли с одной непродолжительной остановкой. Плохо было то, что группа Кольцова шла в направлении вражеского наступления на Можайск. В Уваровке уже оказались немцы, пришлось делать крюк, обходить станцию, снова возвращаться на железную дорогу. К утру бойцы выдохлись. И так пройдено по бездорожью и шпалам железной дороги километров сорок. Это если по карте считать, а в реальности больше. Капитан разрешил отдых. Выставив часового, уснули крепким сном. Через пять часов Кольцов группу поднял. – Идти надо, пока светло. Слышите – громыхает? В самом деле, южнее, за железной дорогой артиллерийская канонада. Немцы огонь по нашим войскам ведут. Значит, не сдали ещё Можайск, держатся. До города пятнадцать километров, да как их пройти? Шли по железной дороге, очень неудобно. Либо очень широкий шаг надо делать, через шпалу, либо на каждую из них наступать, шаг частить приходилось. Не успели пяток километров пройти, впереди послышался приближающийся звук мотоциклетного мотора. Кольцов сразу приказал с железной дороги вправо сойти, залечь и оружие приготовить. Оказалось – не мотоцикл, а мотодрезина. Маленькие колёса, одноцилиндровый чахлый мотор воздушного охлаждения и деревянная площадка два на два метра. Рядом с мотором красноармеец сидит. Капитан, как разглядел форму, поднялся, на рельсы вышел, руку поднял. Обороты мотора упали, дрезина скорость снизила и остановилась. Бойцы сразу к дрезине подбежали. – Боец, откуда и куда? – Со станции Красный Балтиец, бронепоезд ищу. – Не номер ли один? – Так точно, на радиосвязь не выходит. – И не выйдет, можешь не искать. Мы на том бронепоезде были, разбит он. Сначала паровоз подбили, потом вагоны разнесли. Мы своими глазами видели. У бойца на дрезине глаза округлились. – Где? У меня старший брат там. – Недалеко от станции Колесники. Боец головой поник. Нерадостную новость ему капитан рассказал. – Крепись, боец! Скажи, далеко ли наши? – На станции есть и под Можайском. Нагнали гражданских, противотанковые рвы роют, а немцы на самолётах кружат, листовки сбрасывают. – До станции подбросишь? Боец с сомнением оглядел красноармейцев. Их девять, а площадка мала. – Ну, если поместитесь, то я не против. Поместиться удалось только стоя. Держались друг за друга, чтобы не упасть. Кольцов предупредил. – Ты не гони. – Да куда гнать, коли вес втрое против нормы? Двигатель затарахтел, попятился назад. Вскоре показалась станция. Дрезина подкатила к перрону, на котором стояли особист и человек в чёрном форменном костюме железнодорожника. – Фомичёв! Почему так быстро? Боец мотор заглушил, соскочил с дрезины, побежал к железнодорожнику, стал докладывать. Кольцов с группой бойцов сошли с дрезины, а к ним особист. – Попрошу предъявить документы! У особиста своя задача – пресечь проникновение в наш тыл разведчиков, диверсантов. Немцы в начале войны широко использовали, особенно в полосе действий группы армий «Центр», свой разведывательно-диверсионный батальон «Бранденбург-800», который позже разросся до полка. Все военнослужащие батальона, немцы по происхождению, прекрасно владели русским языком, прошли длительную и серьёзную подготовку, забрасывались в наш ближайший тыл в советской форме и с нашим оружием. В дальнем тылу уже действовали другие подразделения – абвер в первую очередь. После проверки документов и досмотра сидоров, особист направил группу на сборный пункт. Заступив в должность командующего Западным фронтом, Г.К. Жуков развернул кипучую деятельность. Под Можайском были созданы три линии обороны, защищала которые 5-я армия под командованием Д.Д. Лелюшенко. У Малоярославца заняла оборону 43-я армия К.Д. Голубева. Передняя линия обороны проходила по рубежу реки Лама – Волоколамск – Бородино – Ильинское – Детчино – Калуга – Тула. Вторая линия простиралась по рубежу Клин – Истринское водохранилище – Истра – Звенигород – Нарские пруды – Нарофоминск – река Нара – Серпухов. Третья полоса – Хлебниково – Нахабино – Домодедово. До подхода немцев оборудование полос успели завершить всего на сорок процентов. По Можайскому укрепрайону ДОТов – 47, ДЗОТов – 103, противотанковых рвов – 70, эскарпов – 45 и проволочных заграждений – 13. На участке фронта в восемьдесят километров всего находилось пять дивизий. Ничтожно мало! После взятия Гжатска немцы появились под Можайском и Малоярославцем уже 12 октября, а 13-го начались упорные бои. Группу Кольцова со сборного пункта определили в 17-й стрелковый полк. Мобилизованное население успело вырыть под руководством военных инженеров траншеи, окопы, ходы сообщения, землянки. Главное для бойцов – они успели получить боеприпасы и телогрейки. Илья, как и другие бойцы, телогрейке был рад, было уже прохладно. К тому же телогрейка в окопах и траншеях удобнее шинели. Не успели обжиться, первый раз за несколько дней поесть горячей каши, как утром пришлось отражать первую атаку. Сначала пикировщики отбомбили по переднему краю, потом пошли танки, за которыми бежала пехота. Бойцы готовили связки гранат. За неимением противотанковых, использовали осколочные. Бечёвкой, проволокой – связывали по пять штук, одну ручкой вниз, а четыре – вверх, так удобнее кидать. В роте, куда попал Илья, ещё был ящик бутылок с «коктейлями Молотова». Бойцы нервничали, для многих этот бой первый. Но и бойцы с опытом тоже боялись танков. Танки открыли стрельбу. Молчавшие и замаскированные четыре противотанковые пушки открыли огонь. В основном били по гусеницам, лишая танки хода, а потом били по неподвижной цели. В лоб танк подбить сложно, но при попадании снаряда в гусеницу его часто разворачивало боком, если механик- водитель не успевал среагировать и затормозить машину. Боковая же броня всегда тоньше. Пушки-сорокапятки, прозванные на фронте «Прощай, Родина» за большие потери, могли поразить танки только на близких дистанциях: двести пятьдесят – триста метров, да и то в уязвимые места, которых у танка немного. К началу войны пушки-сорокапятки уже морально устарели. Но всё же удалось подбить несколько танков. Остальные танки начали обстреливать в первую очередь артиллерийские позиции. Несколько минут и наши пушки замолчали, расчёты погибли. Танки поползли на позиции, легко смяли проволочные заграждения, прочищая проходы для пехоты. Бойцы открыли винтовочный огонь. Автоматов в роте было мало, Илья не стрелял, для пистолетного патрона «ППШ» слишком далеко. Двести метров, сто пятьдесят. Пора! Илья стрелял экономными очередями, по три-четыре выстрела. Пехота несла потери, жалась к танкам, укрываясь за их броневыми корпусами. Один из красноармейцев ловко пополз вперёд, держа в руке связку гранат. Илья подосадовал на бойца. Местность открытая, ни ложбинок, ни укрытий. Немцы бойца заметили, пулемётчик из танка открыл огонь. Боец успел заползти в воронку от снаряда. Танк подполз ближе, боец приподнялся, бросил связку гранат и упал в воронку. Тут же взорвались гранаты, перебив трак. Гусеница стала разматываться, танк развернулся. Из траншеи хлопнул выстрел противотанкового ружья. Несколько минут ничего не происходило, потом ахнул взрыв, с танка сорвало башню и сразу столб красного пламени с десяток метров высотой. Германская пехота уже в сотне метров. В траншее показался командир роты с пистолетом в руке. – Пристегнуть штыки! В атаку! И сам первым выскочил из траншеи. За ним стали выбираться бойцы. Илья никогда не ходил в штыковую атаку, его служба предполагала другие методы. Да и с автоматом в штыковую атаку? Но поднялся в едином порыве, побежал. Честно говоря – страшно. Пули свистят, у немцев карабины в руках, штыки плоские посверкивают. Илья делал короткие остановки, давал одну-две короткие очереди, бежал вперёд. Сошлись, драка ожесточённая. Крики, мат, лязганье железа. На Илью набегал здоровенный немец. В начале войны они все откорм-ленные были, а во второй половине, когда стали призывать всех – пожилых, в очках, с белым билетом, вермахт стал уже не тот. Немец автомат вскинул, на спуск нажал, а выстрела нет, патроны кончились. Илья в душе возликовал, сам автомат на немца направил, а затвор клацнул, выстрела не было. Чем «ППШ» хорош, имеет деревянный приклад, увесист. Илья на бегу перехватил автомат за перфорированный кожух, удар прикладом нанёс сверху. Немец свой автомат подставил. Удар! Приклад у шейки треснул, разломился на две части. Немцу сильно по плечу досталось, хотя большую часть удара на себя его оружие приняло. Немец автомат выронил, Илья обломки оружия бросил, нож выхватил. А немец ногой удары наносит, не подпуская к себе. Всё же третьим ударом ножа Илья цели достиг, вспорол штанину галифе и бедро гитлеровцу. И сразу рядом выстрел. Немец упал. Илья голову повернул, рядом Манков, в руках немецкий автомат. Видимо, уже успел трофей взять. Молодец, вовремя помог. Манков автомат вскинул, дал очередь в набегавшего немца. Тот рухнул прямо у его ног. – Бери его винтовку и вперёд! – закричал Манков. Илья схватил карабин и бросился за пехотой. Немцы штыкового боя не выдержали, дрогнули, побежали. Илья оценил всю опасность положения. Немцы сейчас добегут до своих позиций, и их пулемётчики откроют кинжальный огонь, почти в упор набегавших красноармейцев. – Назад, в окопы! – закричал он. Кто из бойцов услышал, остановился, назад повернул. Илья карабин немецкий бросил, на бегу короткую остановку сделал, вырвал из руки убитого немца автомат, ножом срезал шлёвку к патронной сумке. Поколебался секунду. Может, ещё трофейный карабин подобрать? У него штык, для контратаки пригодится, да раздумал. Рота понесла во время штыкового боя большие потери, едва не половину состава. Немцы тоже, телами в серых мундирах усеяно всё поле, но от этого не легче. Эх, была бы сапёрная лопатка! Для таких боестолкновений, самое то! И штык лопаты и боковины точатся до бритвенной остроты и рубит такая лопатка не хуже секиры, очень маневренная, в отличие от тяжёлой винтовки. Разносчики пищи принесли обед в термосах. По объёму – на полную роту, да многих уже нет. Поэтому предлагали добавку. Илья двойную порцию каши съел, четыре куска хлеба. Кто знает, когда ещё доведётся горячей пищи поесть? Впрочем, загодя всё равно не наешься. До конца дня немцы попыток атаковать не предпринимали, зализывали раны. В наступлении плановые потери один к трём. На одного обороняющегося трое наступающих. А сейчас немцы понесли потери значительно большие. Чтобы вновь атаковать, надо подтянуть резервы, на что необходимо время. К Илье Манков подошёл: – Жив? – Как видишь. – Из нашей группы, что с Кольцовым выходила, только мы двое остались. – И Рахим? – Тоже там. Александр махнул в сторону поля, где ещё чадили дымом подбитые танки. – Меня нож выручил, а автомат сломался, – посетовал Илья. – Я с немца сапёрную лопату снял, – похвастался Манков. – Напильник бы где-то раздобыть да наточить её. – Как стемнеет, сходи в тыл, в полевые мастерские или у шоферов спроси. Манков уселся в стрелковой ячейке на корточки. – Как думаешь, Сафронов, возьмут немцы Москву? – Ни в жизнь. И не вздумай политрука спросить. – Ой, напугал! Дальше фронта не пошлют, так я уже здесь. Выпить бы. – Вечером принесут. Потери большие, глядишь – двойную норму получишь. – Наших помянуть надо. Я с Рахимом не один котелок каши съел. – Он же мусульманин. – А какая разница? Сало же ел. – Голод не тётка. Как смеркаться начало, по траншее прошёлся комбат Яковлев. – Разведчики есть? – Старший сержант Сафронов, – встал Илья. – Надо взять языка. Собирайте группу по своему усмотрению. Александр, стоявший рядом, округлил глаза. Илья и сам понимал всю сложность – немцы в наступлении, оборудованных позиций нет, проникнуть к ним проще. Но и сложностей много. Военнослужащие на ночлег будут располагаться вместе, попробуй – возьми одного, да ещё если он крикнуть успеет либо шумнёт как-то. Германцы разведчиков в плен не брали, захватив, подвергали пыткам и убивали. Впрочем, наши войска сдавшихся или захваченных эсэсманов тоже расстреливали сразу. СС – военизированная, наиболее оголтелая часть нацистской партии, фанатики, вступившие добровольно, в отличие от вермахта, куда призывали. Когда капитан ушёл, Манков спросил: – Ты чего вызвался? – Мы с тобой на фланге батальона. – И что из этого следует? – А то, что комбат уже по всем траншеям прошёл, а желающих нет. Мог бы и приказать, но боец без опыта сгинет попусту. А у нас с тобой опыт. Так ты идёшь? – При одном условии. – Каком? – удивился Илья. – Если вернёмся благополучно, впредь меня в наряды только на кухню посылать. – Тьфу ты! Собираться не пришлось – всё при них почти, оружие трофейное. А впереди – полная неизвестность. Где немцы? В позиционной войне проще. Вот нейтралка, на другой стороне немецкие траншеи. Командиры рот знают, где у немцев пулемётные точки, есть ли минные поля. Манков перекрестился, чего не делал раньше. – Ты разве верующий? Манков с ответом помедлил. – Перед штыковой атакой перекрестился я, Господу, если он только есть, посулил. Ежели его стараниями жив останусь, веру приму, в храм ходить буду. Смеяться будешь? – Зачем же? В войну, когда туго приходилось, когда жизнь на кону, начинали верить заядлые атеисты – в Бога, приметы. Выбрались из траншеи, в полный рост направились в сторону немцев. Минных полей не было, утром немцы наступали, а во второй половине дня Илья сапёров на нейтралке не видел. В темноте пройденную дистанцию определить сложно, но по ощущениям: метров триста пятьдесят – четыреста прошли. – Постоим, послушаем. Оказалось – не зря. Слева едва уловил звук губной гармошки. Вот чего Илья не понимал, так почему у каждого второго-третьего немца губные гармошки? Вроде не такая музыкальная нация, как итальянцы или греки. Свернули влево, потом поползли. Из темноты показались избы. Да, любят немцы комфорт. Какая-то часть расквартировалась в деревне. Вы-звать бы на деревню артиллерийский огонь, да рации нет. Да и была бы, пушек почти нет, а которые после боя остались – противотанковые, не способны стрелять по площадям. Чем противотанковая пушка от полевой отличается? Высокой скоростью малокалиберного снаряда для пробития брони. Фугасный или осколочный эффект снаряда невелик. У избы прохаживался часовой. Взять его можно, но много ли толку с рядового? Задами, за огородами, где проползли, где перебежали на другой конец деревни. Здесь укрытые под деревьями с пожухлой листвой стояли танки. Один, два, три… с десяток будет. Подобрались поближе. Лучше взять «языком» танкиста, чем пехотинца. Ждали около часа, благо – время позволяло. По-осеннему темнело рано, светало поздно. Звякнуло железо, от танков отделилась фигура, направилась к избе, ближайшая из которых в полусотне метров. Луны нет, темнота полная. У Ильи в голове план возник. – Я пойду немцу навстречу. Как шумну, не медли, иди на помощь. Илья встал в полный рост, не скрываясь, направился в сторону танкиста. Даже попробовал фальшиво насвистывать «Лили Марлен», её часто напевали солдаты. Илья рассчитывал, что немец примет его за своего. А когда сблизятся, Илья его вырубит. Так и вышло. Несколько шагов до немца оставалось, он не заподозрил, что навстречу русский идёт. – Вилли? – спросил немец. – Я, я, – ответил Илья. Он и знал-то всего несколько слов. Немец рядом, Илья резко ударил его кулаком под дых. Немец, не ожидавший нападения, закрыться не успел, согнулся от боли, стал воздух хватать открытым ртом. А Илья ему кулаками в замке по шее сзади. Немец упал, рядом движение – Манков. – Руки ему вяжи и кляп. А не взяли с собой ни верёвки, ни кляпа. Что можно прихватить из пехотной траншеи? Манков поясной ремень на немце расстегнул, стянул им сзади руки танкисту, а в рот затолкал пилотку. – Бери под локти, потащили. Задами, где часовых не было, убрались от деревни. Сначала осторожничали, а как подальше отошли, быстрым шагом, почти бегом. Илья думал, промахнутся с возвращением, а получилось выйти на позиции своего батальона. Причём даже часовой не окликнул. Плохо, так и немецкая разведка нашего бойца взять языком может. Да только немцы, уповая на данные авиаразведки и агентуры, поисков на данном участке не предпринимали. Капитан Яковлев не спал, ожидал возвращения. Увидев разведчиков, обрадовался. – Взяли? – Танкист. – Да он хоть живой? – Очухается, водичкой на него плеснуть желательно. Комбат плеснул из кружки в лицо пленному водой. Немец сразу вздрогнул, голову поднял. – О! Майн готт! Ага, понял, что в плену. – Парни, по-немецки кто-нибудь понимает? Ни Манков, ни Илья в переводчики не годились. – Ладно. Благодарю за службу, отдыхайте. – Есть. Комбат, пленный в сопровождении двоих бойцов отправились в штаб полка. Там была женщина-переводчица. Пленный на допросе показал, что у Рогачёва сосредоточены двадцать танков и батальон пехоты, а наступление должно быть утром, после артподготовки. Сведения интересные, их передали в штаб дивизии. Однако существенной поддержки полк получить не успел. К утру к передовым позициям доставили две пушки-сорокапятки, которые к рассвету едва успели замаскировать. Утром рано заявился политрук, коротко сообщил собравшимся красноармейцам о положении на фронтах. И услышанное не порадовало. Вчера пала Калуга, и немцы продолжали наступать. Политрук пытался воодушевить бойцов, но каждый понимал ситуация складывается более чем скверная. Принесли завтрак, бойцы за еду принялись. Не успели котелки ополоснуть в близлежащем ручье, как немцы открыли артиллерийский огонь. Сначала снаряды падали на передовой, затем огонь перенесли на вторую линию траншей, где бойцов было мало, на тылы полка. Судя по разрывам, били 105-мм полевые гаубицы, самые распространённые в немецкой артиллерии. Как только разрывы стихли, из всевозможных укрытий стали появляться бойцы. Показалось – после такой массированной обработки огнём уцелеть на передовой уже никто не мог. А не получилось у немцев, укрыла бойцов родная земля. Конечно, часть траншей обрушена, везде воронки зияют, но в целом оборона уцелела. Вермахт и на сей раз не изменил себе. Сначала на наши позиции двинулись танки, за ними побежала пехота. Танки периодически постреливали, а больше всего бойцов напрягал нарастающий рёв моторов, лязганье гусениц неотвратимо надвигающейся железной лавины. Человек в такие моменты остро чувствует свою беззащитность, уязвимость. Когда танки подползли, две противотанковые пушки открыли огонь. Выстрелы следовали один за другим. Пушкари понимали, что танкисты много времени не дадут, постараются накрыть пушечным огнём. Сорокапятки сами по себе низкие, да ещё в капонирах стоят, поразить их непросто. Несколько танков уже застыли на нейтралке. Один горит, другие с перебитыми гусеницами стоят. Быстро смолкла одна пушка, что на дальнем фланге батальона была. Вторая, поближе, огрызалась огнём. На неё сейчас вся надежда бойцов. Главное – выбить, остановить танки, без них наступление захлебнётся. Ещё один танк горит, второй застыл. Там, где пушка стояла, взрыв, пушка смолкла. Илья побежал на позицию противотанкистов, за ним Манков увязался, он в соседней стрелковой ячейке был до того. По ходам сообщения, по траншее, добежали быстро. Пушечка цела, бронещит спереди во вмятинах от осколков. А расчёт убит. Немецкий снаряд угодил в бруствер, осколками всех посекло. Снарядные ящики, что в капонире, пусты, под ногами куча стреляных гильз. – Саша, снаряды ищи! Обычно запас снарядов не в капонире, а неподалёку, в ровике, на случай, если в хранилище вражеская мина угодит. Тогда от детонации взрыв серьёзный будет. Илья бегло пушку осмотрел. Вроде цела и никаких хитроумных электронных прибамбасов нет. Штурвальчики горизонтальной и вертикальной наводки, ручка замка и кнопка спуска, не шнур, как на полевых пушках. Илья рычаг потянул, клин замка опустился, открыв казённик. А уже Манков кричит. – Нашёл! И к пушке бежит, в обеих руках по плоскому ящику. Открыли крышку, снаряды маленькие, несерьёзные с виду. Илья снаряд в казённик загнал, замок закрылся. Он к прицелу приник, не видно ничего, только небо. Штурвалом вертикальной наводки ствол ниже опустил, потом взгляд вперёд. Танк метрах в двухстах – левее двадцать градусов. Грубо по стволу навёл, потом снова к прицелу приник. О, разрешение хорошее, отчётливо крест на броне виден, траки блестят. Не мешкая, надавил кнопку спуска, что в центре штурвала была. Резкий выстрел, оглушило. Надо было рот открывать, как это артиллеристы делают, чтобы не оглохнуть. – Саша, снаряд! А сам над щитом приподнялся. Надо же посмотреть, что с танком стало. Опыта стрельбы по движущейся цели из пушки не было. Если не считать стрельбы из КПВТ в училище, да нескольких выстрелов из немецкого Т-III у моста. Снаряд, выпущенный им сейчас, угодил в каток гусеницы, танк завертелся и встал, подставив бок. Манков уже снаряд в казённик вбросил. Илья наводку штурвальчиком подправил, выстрелил. Видно было, куда снаряд ударил. Просверк на кормовой броне, потом сразу дым пошёл. Откинулись люки, танкисты стали танк покидать, тут уж пехота огонь из всех стволов открыла. Танкистов люто ненавидели и ни один не смог убежать, так и попадали рядом с уже полыхнувшим танком. – Снаряд! – В стволе уже! – ответил Манков. Из-за горящего танка показался корпус другого танка. Он явно засёк пушку. Показался на несколько секунд, короткая остановка, выстрел по позиции противотанкового орудия, и дал задний ход, спрятавшись за корпусом горящего танка. Осторожен и хитёр немец! Борт не подставляет и показывается на короткое время, Илья даже пушку навести не успел. К счастью, немец промахнулся, их снаряд с перелётом ушёл, взорвался уже за позициями. Но немец не успокоится. Только где он появится? Слева или справа из-за корпуса горящего танка? – Илья, справа! – крик Манкова. Он первым узрел показывавшийся корпус. Илья штурвал вращать начал. Вертикальная наводка в самый раз. Танк только часть корпуса показал, а Илья выстрелил. – Саня! Снаряд! – Уже! Клацнул замок, и Илья выстрелил второй раз. Видно, угодил. Пробитие было или ведущую звёздочку повредил, за дымом не видно, но танк замер. Манков заорал. – Так тебе, сука, и надо! А слева танки уже в сотне метров от нашей траншеи. – Манков, помоги! Пушку надо было немного развернуть, иначе не хватало угла горизонтальной наводки. Ухватились за станины, развернули. Пушка даром что невелика, а полтонны весом. Её хорошо ворочать полным расчётом, а не двум бойцам. Справа сзади взрыв, снаряд в бруствер капонира угодил. Почти все осколки на себя Манков принял. Илью слегка посекло осколками и контузило. Свет в глазах померк, и он отключился. Пришёл в себя вечером, начинало смеркаться. С трудом сел, кружилась голова, в ушах шум. Посидел так немного, лучше стало. Повернул медленно голову вправо. Манков смотрел на него мёртвыми глазами, грудная клетка кровавое месиво из себя представляет. Почему так тихо? Оглох он? Или бой закончился? Отбили атаку? Илья сначала на четвереньки встал, потом ухватился рукой за колесо пушки, с трудом встал. Его штормило, раскачивало, как пьяного. На поле боя трупы, сгоревшие танки и никакого движения. – Эй! – попытался крикнуть Илья. А во рту пересохло, какое-то сипение раздалось. Не, не оглох, услышал себя. Побрёл к траншеям. Ни одного живого, одни трупы. Позы самые причудливые, в каких застала смерть. В голове зрело понимание – прорвались немцы! В нескольких километрах от их позиций Можайск, но частей РККА на пути немцев уже не было. Получалось – вновь один и в тылу немецких войск. Не повезло. Хотя с какой стороны посмотреть. Если сравнить с Манковым или расчётом сорокапятки, так он просто везунчик. Сотни наших бойцов головы сложили, а он жив! Боровск пал 16 октября, через день Можайск и Малоярославец. Немцев удалось остановить поистине титаническими усилиями, напряжением всех сил на рубеже рек Протва и Нара. Государственный Комитет обороны 15 октября принял решение об эвакуации дипломатических миссий и правительственных учреждений в Куйбышев и Саратов. Сапёры стали минировать мосты, заводы, театры. На следующий день город охватила паника. Многие директора предприятий, явив трусость, грузили на машины домочадцев и наиболее ценные вещи, уезжали на восток. Мародёры бросились грабить магазины и склады. Панику и беспорядки с трудом удалось остановить силами милиции и частей НКВД. ГКО 20 октября ввёл в Москве осадное положение – введение пропусков, проверку документов патрулями, комендантский час и прочие ограничения. К Москве срочно, литерными поездами, перебрасывали из Сибири и Казахстана свежие дивизии. Сталин, уже бывший на вокзале у поезда, в последний момент ехать в Куйбышев передумал, остался в городе. Илья забрался в землянку, решил провести ночь здесь, под крышей. Температура ночью уже опускалась градусов до шести-восьми и ночевать под открытым небом чревато простудой. В его состоянии вполне вероятно сейчас заболеть. На ощупь нашёл топчан, завалился. Стянул с плеча автомат, попробовал затвор взвести, да не получилось. Удивился, неужели так ослаб? Ладно, утром разберётся, по ночам немцы не шастают. Провалился в сон, утром проснулся, как привык, в шесть тридцать. Почувствовал себя значительно лучше. Выбрался из землянки, в рассветной серости разглядел трофейный автомат. На затворной коробке приличная вмятина от осколка. Автомат за спиной висел и принял удар на себя. Можно сказать – жизнь спас. Но отныне это уже не оружие, годен на переплавку. Илья прошёл немного по траншее, подобрал «ППШ», лежавший рядом с убитым бойцом, вытащил запасной магазин из подсумка. Оружие придавало уверенности. Ничего, он ещё повоюет. Только бы подхарчиться. Обошёл землянки, обнаружил банку немецкой консервированной ветчины. Видимо – кто-то из пехотинцев лазал две ночи назад на нейтралку за трофеями. Делали так по уговору с часовым. Приносили снятые с убитых часы, губные гармошки, сигареты и зажигалки, иной раз шоколад. Много ли добра у солдата, хоть нашего, хоть германского? Консервы Илья ножом вскрыл, его же вместо вилки использовал. Посмотрел на нейтралку, а там немецкая похоронная команда трупы своих военнослужащих собирает. Надо убираться из траншеи, пока не застукали, в похоронных командах нестроевые служат, но карабины за спиной у всех висят. По ходу сообщения от бывшей передовой пробежал, за кустами встал и зашагал в сторону Можайска. Вскоре сообразил – неправильно делает. С севера к городу Москва-река подходит, делает поворот. В одежде не переплыть. Город немцами занят, туда соваться нельзя. Один вариант – южнее города идти. Так и там опасно, Смоленский тракт проходит, по которому наверняка немецкие войска идут. Им сейчас силы наращивать надо, до Москвы рукой подать. Гитлер, генералы его и вермахт свято верили, что с падением советской столицы СССР капитулирует. Вот дураки-то! Хоть бы историю изучали. Москву и татары не разбрали, жгли. И Наполеон в 1812 году тщетно ждал парламентёров договариваться о почётной капитуляции. Из всех вариантов выбрал относительно безопасный, по железной дороге. Она почти параллельно шоссе шла, только севернее. Наши поезда по ней уже не ходят, а у немцев подвижного состава для широкой советской колеи нет. Именно так рассуждал капитан Кольцов, когда из Гжатска уходили, и слова его Илья помнил. На станциях опасно, так их обходить можно. До железной дороги добрался, впереди Можайск виден, рельсы туда ведут. С насыпи сбежал на южную сторону, опять плохо. Уже через три километра шоссе, по нему нескончаемые колонны немецкой техники в два ряда идут. Нашёл место поукромнее, залёг. Придётся ждать до темноты. От нечего делать наблюдал за шоссе. Танки, тягачи с пушками, грузовики с пехотой, мотоциклы. Пыль висит, гул моторов слышен. Илья на небо поглядывал. Где же наша авиация? Долбануть бы немцев на марше, устроить им мясорубку! На марше подразделения защищены от ударов с воздуха менее всего. В обороне укрытия есть, а на шоссе спрятаться негде. Пару раз видел немецкие самолёты, а наши так и не показались. Обидно было. Для авиации сейчас самая лакомая цель. Как темнеть стало, вдоль шоссе пошёл. С пути не собьёшься, гул моторов справа, лучи фар мелькают. Грунтовку пересёк, километров через пять щебёночный шлях. Понял – Можайск слева и сзади остался. Пора самому на север поворачивать, к железной дороге. Шёл на Полярную звезду, пока в насыпь не уткнулся. Часа четыре бодро вышагивал, пока впереди станция показалась. Как позже узнал – Шаликово. Немного южнее к станции почти вплотную Смоленское шоссе подходило. Не стал искушать судьбу, с севера станцию обошёл. А за Шаликово железная дорога и сама на север отворачивала. К утру, когда темень сереть стала, углядел себе место, спать улёгся. Чутко спал, дремал скорее. Холодно. А в полдень, как оглядел местность вокруг, волосы дыбом встали. По минному полю шёл. Конечно, предупредительных табличек нет, да и кто их ставить будет, противника предупреждать. Но небольшие бугорки чётко в шахматном порядке и трава на бугорках пожухлая. Дёрн срезали, потом им мины прикрыли. Как не подорвался? Зато точно никто не забредёт, если только такой же идиот, как он сам. Вот теперь уснул крепко. Проснулся через несколько часов от взрыва. Сел, плохо соображая, огляделся. Метров за сто от него курилась дымом свежая воронка, рядом валялся убитый кабан. Ну да, откуда кабану знать о минном поле? Илья поднялся, обходя подозрительные бугорки, глядя под ноги, подошёл к кабану. Целой туши не было, разорван на крупные куски. Хм, да ведь это же обед! Илья ножом отсёк крупный кусок передней ноги, осторожничая, добрался до лесопосадки. Тщательно осмотрел место, мин не обнаружил. Собрал сушняк, развёл костерок. Ножом напластал мясо, нанизал на прутики, стал жарить над огнём. Дым был, демаскировал его местонахождение. Так ведь тот, кто решит проверить, на минное поле наткнётся. Снаружи куски мяса подгорели, корочкой покрылись, а внутри не пропеклись достаточно. А хуже всего – не было соли. Но голод не тётка. Основательно подкрепился, мясо – продукт сытный. Обошёл Дорохово, крупное село, на табличке прочитал. Полчаса хода и вышел к Москве-реке. Залёг на берегу в кустах, долго наблюдал – кто на другом берегу? За полчаса наблюдения показался местный житель. Озираясь, вытащил из реки сеть, выбрал рыбу, снова сеть закинул и ушёл. Крикнуть бы, выспросить, да далеко. Да и кричать остерегался, только себя выдаст. Но и сидеть на одном месте не выход. Надо перебираться на другой берег. Походил, нашёл кусок дерева, видимо – местные пилили по весне, спил уже грибком покрылся. Разделся донага, оружие и обмундирование на дерево уложил, в воду спустился. Бр-р-р! Холодно, аж ноги сводит. Поплыл, толкая перед собой импровизированный плот. Течение сильное, сносит. Илья одной рукой загребал, активно ногами работал. Уткнулся в противоположный берег, вещички и оружие схватил, выбрался на землю. Колотун бьёт, зуб на зуб не попадает. Октябрь холодный выдался, а в ноябре уже снег выпал и морозы ударили. Оделся на мокрое тело, теплее стало. Впереди, в полукилометре, деревня видна. Ровное поле, укрыться негде. Решил рискнуть, к деревне пошёл, держа наготове автомат. Нелепо, конечно. Если в деревне немцы, разглядев, застрелят ещё на подходе. В избах трубы печные дымом курятся. И вроде обстановка мирная. Из-за угла избы красноармеец вышел, увидев Илью, вскинул винтовку. – Стоять! Кто такой? – Из окружения выбираюсь, из-под Можайска. Часовой пару шагов назад сделал, крикнул что-то за угол. Потом приказал. – Оружие на землю! Илья подчинился, автомат положил, но аккуратно, не бросил. К часовому подошёл военный. Петлиц не видно, в телогрейке, возраст слегка за сорок. – Что у тебя, Матвеев? – Человек, говорит – из-под Можайска выбирается. Военный подошёл. – Документы. Илья красноармейскую книжку достал, протянул. Воротник телогрейки не полностью запахнут, мелькнули четыре треугольника на петлицах – старшина. Старшина документы изучил, к себе в карман сунул. Нагнулся, автомат поднял. – Шагай. У нас как раз вчера боец из-под Можайска вышел. Не знакомец ли? Ага, старшина проверку устроить решил. Но Илья не боялся, он в самом деле воевал на первом рубеже. Лицо бойца показалось знакомым. Да и боец присмотрелся к Илье. – Ты не из первого батальона? – Точно, комбат Яковлев у нас. А ты ни разносчиком пищи был? – Было такое, когда в наряде на кухне был. Старшина улыбнулся. – Ну, вот. Гора с горой не встречаются, а однополчане – запросто. Держать я вас у себя не могу. Дам провожатого, идите в полк, тут недалеко, пара километров до Морево. – Старшина, оружие верните, – попросил Илья. Старшина автомат отдал. – Хорошая машинка, побольше бы нам таких. Вместе с провожатым направились в полк, но дойти было не суждено. Шли по грунтовке, местность открытая. Откуда взялся немецкий истребитель, никто из троицы не заметил. Ни рёва мотора не было, ни тёмной точки на небе. Сразу взрыв бомбы и оглушающий рёв мотора. Истребитель сбросил осколочную бомбу с пике и взмыл в небо. Илья ощутил сильный удар по ноге, упал. А попутчики его недвижимы. Через небольшое время на грунтовке полуторка показалась. Подвывая изношенным мотором, до-ехала до лежащих бойцов. Из кабины выбрался водитель, подбежал. – Жив, браток? – Нога, – простонал Илья. – Сейчас, сейчас. Шофёр сбегал к грузовику, вернулся с индивидуальным перевязочным пакетом. Перебинтовал прямо поверх галифе. – Потерпи, браток! Держись за шею. – Подвёл Илью к кабине, посадил на сиденье, затем уселся за руль, тронул грузовик. Трясло немилосердно. Илья какое-то время крепился, потом в глазах потемнело, и он потерял сознание. Очнулся от яркого света, голосов рядом. – Всё, можете снимать со стола. Счастливчик парень. Осколок рядом с бедренной артерией прошёл. Мышцы разворотил, а кость цела. Ага, в полевом госпитале он, – сообразил Илья. Санитары перенесли его на топчан в брезентовой палатке. А через два дня на грузовике, вместе с другими ранеными перевезли в госпиталь в Большие Вяземы, что рядом с Голицыно, ближнем Подмосковье. В госпитале тепло, кормят сносно, перевязки, уколы. Илья впервые за несколько месяцев почувствовал себя в безопасности. Вместе с другими ранеными выбирался при помощи костыля в коридор послушать сводки Сов-информбюро. Но сводки не радовали, положение на фронтах было тяжёлым. Например, в сводке от 22 октября. «После упорных боёв наши войска оставили город Таганрог». А неделей позже «Наши части оставили город Харьков. Начались оборонительные бои на Тульском направлении». Илье в моральном плане было легче, чем другим раненым. Он-то точно знал, что уже в декабре Красная армия начнёт наступательные операции, погонит немцев. За короткий срок будут отбиты многие города, линия фронта отодвинется от Москвы, угроза падения столицы уйдёт. Знал, но сказать бойцам, подбодрить не мог. Примут за придурка после контузии, да ещё спишут из армии за психическое расстройство. Но и смотреть на мрачные лица раненых после прослушивания сводок с фронтов было тяжело. Рана заживала, молодой организм, покой, регулярное питание делали своё дело. Уже через десять дней стал ходить без костыля. Надоел он ему хуже горькой редьки, натирал кожу под мышкой. Хромал пока сильно, но ногу разрабатывал. Медсестричка каждый день массаж делала, сам дважды в день упражнения – приседания, «велосипед» в кровати. Некоторые бойцы скалили зубы. – Далеко поехал? Илья внимания на весельчаков не обращал, занимался упорно. Хотелось на улицу выйти, подышать свежим воздухом. В госпитале воздух кровью пахнет, гноем, йодом, лекарствами, удушливо. А во двор выйти не в чем. Байковый коричневый халат, из-под которого кальсоны торчат, да тапки дерматиновые – ни шагу назад, поскольку без задников. В госпитале тепло, а в конце ноября уже снег лежал и морозы с каждым днём сильнее. Первого декабря гитлеровские войска прорвались на стыке 5-й и 33-й наших армий, двинулись на Кубинку. У деревни Акулово им преградила путь 32-я стрелковая дивизия. Артиллерийским огнём часть танков была уничтожена, другие попытались обойти с флангов позиции и подорвались на минных полях. От Кубинки до госпиталя всего ничего. Госпиталь стали готовить к эвакуации. Поговаривали – в Люберцы. В первую очередь грузили в санитарные машины тяжелораненых. Илья чувствовал себя сносно и обратился к начмеду, как называли заместителя начальника госпиталя по медицинской части, с просьбой о выписке. Таких, как Илья, нашлось десять человек. Разные раненые были. Кто-то тянул в госпитале до последнего, предъявляя жалобы, другие старались выписаться раньше срока. Начмед пошёл навстречу, в канцелярии оформили справки, в каптёрке выдали одежду. Обмундирование потрёпанное, но чистое, после стирки. Старшина над Ильёй сжалился, не ботинки с обмотками выдал, а кирзовые сапоги и портянки байковые. Да и в них холодно было. Илья это почувствовал сразу, как только в грузовике в запасной полк повезли. Тряслись и в прямом и в переносном смысле, от ветра и мороза, долго. Расположились в холодной и полупустой казарме. Только вчера все запасники ушли на пополнение полков. Утром снегопад сильный и ветер, на следующий день мороз до минус тридцати шести. В запасной полк должен был прибыть «покупатель», как называли между собой бойцы представителей 30-й армии. Не прибыл, оказалось – не смогли завести грузовик. И только следующим днём в запасной полк приехали представители на трёх грузовиках. Илья сам вызвался служить в разведке. Уже в полку дивизии получил тёплое обмундирование – валенки и тёплые носки, овчинный тулуп, шапку и рукавицы. Без меховых рукавиц кожа рук к железу прилипала. В разведвзводе приняли новичка радушно. Место в землянке определили, а командир взвода трофейный немецкий егерский нож подарил. Разведчику без него нельзя, как без рук. Несколько часов на формальности ушли – документы, получение оружия. – В самую горячую пору прибыл, – сказал взводный. – Куда горячее, плевок на ветру замерзает, – пошутил Илья. – Послезавтра наступление. Разведчики во втором эшелоне идут. В первом эшелоне танки с десантом на броне. Видел Илья танки, стоят обмёрзшие, попробуй на таком на ходу удержись, когда на неровностях трясёт. Под кормовой частью танков, под двигателями и трансмиссиями подогреватели стоят, как большие паяльные лампы, чтобы двигатели не замёрзли. А немцы, наученные горьким опытом, двигатели не глушили.Глава 10 Долгожданное наступление
Лёжа на топчане в землянке, Илья вспомнил весь свой боевой путь. Большую часть пришлось пешком, километров четыреста, лишь кое-где ехал, поездом, мотоциклом. За спинами товарищей не прятался. Отступал? Да, как и вся армия. Зато немцам ощутимый урон нанёс и в живой силе, и в боевой технике. В общем – удовлетворён был. Утром в тылу наших войск началось активное движение техники, к передовой подтягивались войска. После завтрака старшина взвода принялся раздавать боеприпасы. Разведчики брали по нескольку пачек патронов, бросали в сидор. А ещё в карманы полушубков по одной-две гранаты. В наступлении, если оно удавалось, на прежнюю дислокацию уже не возвращались, потому, хоть не всегда удобно, сидоры приходилось брать с собой, в них всё скудное солдатское имущество. Илья взял три пачки патронов к автомату, в каждой по семьдесят штук, как раз на дисковый магазин. А ещё выпросил у старшины десяток гранат Ф-1. – Сафронов, ты торговать ими вздумал? Зачем тебе столько? Тяжело ведь таскать будет. – Своя ноша не тянет, – откликнулся Илья. Уж он-то знал, что гранатами лучше всего выкуривать противника из ДОТов, ДЗОТов, землянок, да и траншею расчищать. День прошёл в тревожном ожидании. А рано утром, в сумерках, раздался истошный рёв, совсем рядом. Бойцы из землянок повыскакивали. Кто в исподнем, кто тулупы поверх белья успел накинуть, но все при оружии. Недалеко от землянок разведчиков расположился дивизион БМ-13, иначе «катюши», реактивные миномёты. Илья раньше, в училище, на учениях, видел, как стреляют «Грады», «Смерчи», «Ураганы». Впечатление сильное. С пусковых направляющих одна за одной срывались ракеты, с воем, огненным хвостом улетали за линию фронта. На немецких позициях бушевали разрывы, пламя. Не зря немцы за характерный звук именовали «катюши» «Сталинскими органами». Отстреляв боезапас, машины развернулись и уехали. Немцы обычно старались засечь огневую позицию и тут же нанести ответный удар артиллерией. А через наши позиции к немецким ринулись танки с пехотой на броне. Казалось, на немецких позициях не осталось живых, ан нет. Послышались выстрелы, пулемётные очереди. Задача первого эшелона наступающих – взломать, прорвать оборону врага и следовать дальше. В первом эшелоне самые большие потери всегда. А второй эшелон зачищает от остатков войск противника территорию, расширяет прорыв, закрепляется. Гулко ахали выстрелы танковых пушек, частили автоматы и пулемёты. За снежной круговертью уже толком поля боя не видно. Командир взвода приказал: – Всем построиться. Ставлю задачу – преодолеваем нейтралку и по немецким траншеям. Тех, кто остался и сопротивляется, добить, кто оружие бросит и руки поднимет, собирайте в группы и под конвоем сюда. Разворачиваемся цепью и вперёд! Взводный выхватил пистолет и сам побежал первым. Лейтенант в сапогах, а бойцы в валенках, бежать в них неудобно, отставать стали. На нейтралке трупы наших пехотинцев – в шинелях, тулупах. Илья ожидал худшего, бо́льших потерь. Илья сместился левее, побежал по следу танковых гусениц. Там снег примятый, бежать легче. Со стороны немецкой передовой стали раздаваться выстрелы. Один из разведчиков упал. Слева и справа от взвода разведчиков бежали пехотинцы, связисты, сапёры. Илья подбежал к траншее. Несколько убитых немцев, одна стенка траншеи обрушена танком, видны следы. Илья спрыгнул, побежал за нашим бойцом. Выстрел, боец впереди него упал. Илья успел заметить, как немец скрылся в боковом ходе. Выхватив из кармана гранату, сорвал чеку, шаг вправо сделал, укрываясь в стрелковой ячейке, швырнул гранату. Взрыв, чёрный дым. Держа на изготовку автомат, заглянул в ход сообщения. Готов фриц! Лучше бы сдался, остался в живых. Вообще-то немцы, вопреки советской пропаганде, верили в своего фюрера практически до сорок пятого года, как и в чудо-оружие, которое обещал нации Гитлер. А ведь был у Гитлера мудрый советник, Я. Шахт. После первого поражения вермахта под Москвой советовал заключить с СССР мир. Говорил – «доллар начал эту войну, он её и закончит». Убрал Гитлер Шахта со всех постов, поставил Шпеера, но закончилось всё именно так, как предсказывал финансист Шахт. В итоге из кровопролитной войны с прибылью и мощной экономикой вышла Америка, а Германия и СССР понесли серьёзные потери в людских и материальных ресурсах. Война – это прежде всего борьба экономик и ресурсов. Хитрый партайгеноссе Борман с началом войны образовал экономический штаб оккупированных территорий. Под руководством штаба из СССР было вывезено более миллиона тонн железной руды из Курской области, Украины, 175 тыс. станков, сотни тысяч тонн мяса, молока, яиц, леса, вывезли исторические и культурные ценности. Один из ДОТов огрызался пулемётным огнём долго, пока бойцы не забросали амбразуру бутылками с «коктейлем Молотова». Наступающий первый эшелон прорвал оборону клином, на узком участке. Второй эшелон пытался расширить фланги, а немцы пытались удержать позиции. Чем дальше продвигались бойцы от места прорыва, тем ожесточённее сопротивление. На помощь пехоте бросили несколько СУ-76, прозванных на фронте «сучками». Они подходили поближе к огневым точкам, расстреливали. На немецкие позиции их подпускать остерегались. На «сучках» сверху брони на рубке нет, стоит забросить сверху гранату, как весь экипаж погибнет. Не танк – лёгкая самоходка, уязвимости больше. Но помогли «сучки» здорово. Илья действовал ловко. Подбежит к землянке или блиндажу, бросит в дверь гранату и за изгиб траншеи. После взрыва подбегал ко входу, для верности очередь давал. Глядя на него, и другие бойцы начали действовать так же. Разведчики быстро трофеев набрали. Илья себе пистолет, бутылку шнапса и несколько плиток шоколада. Кому повезло – мясные консервы из землянок или часы наручные с убитых снимали, забирали портсигары. Командование такие трофеи осуждало, но не наказывало. Хоть и в движении все были, а холодно. В рукавицах стрелять или вырывать чеку гранаты неудобно, правую рукавицу снял, убрал в карман, кисть руки от голого железа мёрзнет. Отвинтил крышку на бутылке, отхлебнул, тут же очередь из желающих образовалась, пустили бутылку по кругу, опорожнили. И дальше траншеи зачищать. Первую линию прошли, ко второй кинулись, она метрах в трёхстах от первой. А здесь несколько убитых немцев, а живых – никого. Сбежать успели. За боем большая часть дня прошла. Солдаты возбуждены, довольны. Не всё им отступать, случился и на их улице праздник. Полевая кухня горячий обед прямо на захваченные позиции привезла. Поели, выпили фронтовые сто грамм, а кому и больше досталось, старшина не жадничал. Водку старшина по списочному составу получал, а потери были, лишняя водка осталась. А командиры, дав время на обед и короткий отдых, снова командуют. – Вперёд! За световой день удалось с боями пройти с десяток километров, уже окраины Клина видны. Но с темнотой боевые действия прекратились. Как воевать, коли ни зги не видно? Кроме того, бойцам отдых нужен, техника нуждается в заправке топливом, боеприпасами. Конечно, всякая задержка наступления на руку немцам – перегруппироваться, резервы подтянуть. Хотя ближних резервов не было, а подкрепление из Франции, как распорядился Гитлер, по-всякому прибыть не успеет. Это СССР с его огромными расстояниями, а не европейская страна, которую на машине за несколько часов проехать можно от края до края. Думали бойцы, что с утра взламывать немецкую оборону придётся. А германцы оставили в траншеях лишь несколько пулемётных гнёзд, а личный состав отвели в город и предместья. Уличный бой – самый сложный вид боя. Преимущество в танках, в авиации, артиллерии уже роли не играет, всё от пехоты зависит, поскольку драться надо за каждый дом, за каждый квартал. Наступающие всегда значительно бо́льшие потери несут, чем обороняющиеся. Немцы город укрепили. Первые этажи заложили кирпичом, оставив амбразуры. В удобных для обстрела местах расставили танки и пушки. Что помогало – морозы. Немецкая техника не рассчитана на столь низкие температуры. Замерзала смазка, не проворачивались механизмы. Немцы не глушили моторы танков, тягачей, машин, тратя попусту бензин и моторесурс. Качественная румынская нефть шла для изготовления бензина для авиации, наземную технику переводили на синтетический бензин, выгнанный из угля. При штурме самым ходовым видом боеприпасов были гранаты. А ещё бойцы в полной мере оценили маневренность и плотность огня автоматов. В поле винтовка имеет свои преимущества – дальность и точность огня, но в стеснённых городских условиях её габариты мешали, а мощность была избыточна. Бойцы забрасывали гранаты в подъезды, в окна, потом очередь веером в дверной проём и только тогда забегали. Клин, родина великого русского композитора Чайковского, был городом небольшим. Но немцы сопротивлялись упорно, и на взятие города ушла неделя. Может быть, немцы сопротивлялись и дольше, однако реальная возможность попасть в окружение их пугала. Вермахт всеми силами старался удержать шоссе Клин – Солнечногорск. Девятого декабря 8-я танковая бригада овладела Ямугой, а 21-я танковая бригада перерезала дорогу Клин – Рогачёво. Армия Рокоссовского 11 декабря заняла Солнечногорск, а 13 декабря 47-я стрелковая бригада перерезала последнюю дорогу Клин – Высоковск, замкнув кольцо вокруг Клина. Немецкие части оказались в окружении, лишившись подвоза топлива, боеприпасов и продовольствия. Но сильнее голода немцев донимал мороз. Солдаты жгли в кострах и печах всё, что могло гореть, – книги, мебель, заборы. Клин обороняла немецкая 36-я моторизованная дивизия, и потерь от обморожения было не меньше, чем от ранений. Конечно, немцы с наружной стороны кольца пытались деблокировать окружённый гарнизон, предприняв не одну атаку, причём с поддержкой танками. Наша артиллерия танки выбила, и атаки захлебнулись. Резервов в своём тылу немцы не имели и усилить наступающих не могли. Троих разведчиков, в том числе и Илью, направили для захвата языка. Сплошной передовой в её классическом понимании не было. На окраине города один дом мог быть занят нашими, а соседний – немцами, иной раз на дальности броска гранаты. Снег и мороз для разведчика первые враги. На снегу следы остаются, кроме того, снег при морозе ниже пяти градусов скрипит. А мороз долго в снегу лежать не даёт. В засаде или в поиске иногда подолгу в неподвижности находиться надо. Были случаи, когда разведчики из поиска возвращались с сильным обморожением, когда портянки снимались вместе с кожей. Таких отправляли в госпиталь, заживление шло плохо и зачастую после обморожения бойцов комиссовывали. Да только выбора у бойцов не было. Старшим группы был назначен старший сержант Тимохин, старожил разведвзвода, к нему под команду – ефрейтор Аршинов и Илья. Тимохин сразу сказал – надо устраивать засаду. Немцев в городе полно, идти в глубь кварталов рискованно, снег скрипом выдаст. Решили просочиться за домами, залечь. Немцы от холодов в домах укрываются, в землянках. Около танков или пушек часовые, которых по такой погоде меняют через два часа. Можно дождаться смены караула, напасть, работать ножами. На разведчиках белые маскировочные халаты, автоматы обмотаны бинтами. С десятка шагов разведчики на снегу не видны, тем более ночью. Ползли медленно, один за другим, по следу. Всё равно снег предательски поскрипывал. Только хруст этот никто не слышал, попрятались немцы от морозов. Залегли у полуразрушенного дома, от руин гарью тянуло. Впереди две пушки видны, немцы их на прямую наводку поставили. Возле пушек часовой прохаживается. Шинель поверху тряпками обмотана, а на ногах эрзац-валенки из плетёной соломы, их обувают прямо на сапоги. Ходить в них неудобно, а стоять неподвижно часовому на морозе невозможно, холод сквозь тонкую шинель пробирается. Разведчики лица салом намазали от обморожения, на ногах кроме тёплых байковых портянок ещё вязаные шерстяные носки – подарок из тыла. Зимой часто в действующие части посылки приходили с тёплыми вещами – носки, перчатки, шарфы, да по мелочи – кисеты для табака, носовые платки. Вместо адреса и фамилии адресата надпись – «Бойцу на фронт». Часто в посылках письма. Детские, женские. «Дорогой боец! Шлю тебе от чистого сердца посылку. Связала сама. Бей фашистов! С горячим комсомольским приветом. Соня Перминова». Через полчаса ноги в сапогах замерзать стали. Под комбинезоном телогрейка, в тулупе маскировочный костюм не натянешь, да и движения он сковывает. Слева из проулка вышел разводящий с солдатом. Часовой, который сменялся, снял эрзац-валенки, передал их сменщику. И разводящий и часовой быстрым шагом, почти бегом, направились в дом. Нет, к разводящему, обычно это офицер или фельдфебель, не подобраться. Оставалось снять часового. Но много ли знает рядовой? По команде Тимохина поползли к пушкам. Часовой как встал на одном месте, так и стоит неподвижно, отвернувшись от ветра. На немце стального шлема нет, поверх кепи женский пуховой платок повязан. До немца уже несколько метров, от разведчиков его пушка прикрывает. Тимохин пальцем в Илью и Аршинова ткнул, потом в часового. Надо фрица брать, жесты понятные. Тимохин подстраховывал. Разом вскочили разведчики, бросились к часовому. Ефрейтор на снегу поскользнулся, упал. Часовой, шум заслышав, стал поворачиваться. Илья кулак вперёд выкинул, ударил немца в подбородок. Вырубил сразу, часовой на снег упал. Аршинов подбежал, руки за спину часовому завёл, связал ремешком. Заранее приготовленный кляп в рот часовому сунули. Под локти подхватили, от артиллерийской позиции бегом метров на тридцать оттащили, залегли. Вроде тихо, не обеспокоился никто. Местные жители, из немногих оставшихся, в подвалах прячутся. Немцы спят, пытаются согреться, трубы печные дымят. Темно, ветер, мороз, пусто на улицах. Назад выбрались прежним маршрутом, по своим же следам. Только тяжелее. Фашист с виду не крупный, а тяжёлый. Разведчики немца тащат, Тимохин сзади отход прикрывает. Обошлось. Немца затащили в дом, по щекам похлопали. В себя пришёл, глаза в ужасе округлил. Командир взвода попробовал его допросить, а не понимает его немец. Командир на разведчиков с упрёком. – Вы кого приволокли? – Языка. – Он по-немецки толком не понимает. Пленного переправили в штаб полка, оказалось – финн. А финского языка никто не знает. В общем, старания разведчиков «языка» взять обернулись провалом. «Язык» есть, а узнать ничего невозможно. Это плохо, считай – не выполнили задание. И на следующую ночь поиск приказали повторить. Тимохин в замешательстве. – Кто предположить мог, что фашист не немец? У него что – национальность спрашивать надо? В вермахт вступали добровольцами жители союзных Германии стран – чехи, финны, словаки. Не отставали оккупированные – Франция, страны Прибалтики, Бенилюкса. Кроме того, на Германию работала промышленность этих стран. Чехи поставляли лёгкие танки, пушки, Румыния – бензин, Норвегия – полиметаллическую руду для танковой брони. Наша страна большие потери понесла, не сравнимые с немецкими. На 1 июля 1941 года население СССР составляло 200 миллионов, за время войны сократилось на 40,2 миллионов, из которых 18 миллионов – военные. К первому декабря 1941 года немцы оккупировали территории, где проживали 92 миллионов советских людей, каждый третий житель погиб. Да и воевать научились не сразу. Немцы в октябре 1941 года захватили Тульскую и Орловскую области, с населением 5 миллионов, потеряв убитыми 2 тысячи человек. РККА, отвоёвывая эти области, потеряла убитыми 500 тысяч воинов. Например, в феврале – апреле 1942 года в сражениях на Орловском направлении, когда ни на метр не смогли продвинуться вперёд, потеряли 50 тыс. убитыми и 50 тысяч ранеными. Только к сорок третьему году военачальники всех уровней стали применять грамотное планирование операций, научились беречь людей. А кроме того, и войска насытились новой боевой техникой. Кроме танковых появились самоходные полки, чего раньше в РККА не было. В истребительной авиации стали летать маневренными парами, а не устаревшими в тактическом отношении звеньями из трёх самолётов. Поскольку предыдущий поиск был неудачным, «языком» взяли финна, ночью снова отправились в разведку группой в прежнем составе. Тимохин посетовал: – Плохо, что ни один из нас германским языком не владеет. Опросили бы после захвата. Коли немец – к своим тащим, если нет – убить сразу. В Подмосковье хоть не было венгров, румынов, итальянцев, как в Крыму или на центральном участке фронта. Удачно просочились через немецкие позиции. Мороз нынешней ночью помягчел, по ощущениям – градусов двадцать. После предыдущих дней, когда мороз до сорока доходил, почти тепло, всё познаётся в сравнении. Миновали позиции, где пушки стояли и где пленили финна. – Дальше продвигаемся, а то снова возьмём какого-нибудь иноземца, – прошептал Тимохин. Углубились квартала на три от немецкой передовой. В одном из частных дворов свет блеснул на короткое время. Сразу в снег попадали, замерли. Разговор послышался, вроде на немецком. Для разведчиков электрический свет, как приманка. В землянках у немцев коптилки, у офицеров зачастую в блиндажах карбидные лампы, аккумуляторные фонари и вовсе редкость. А электричество у большого начальства. Тимохин ткнул пальцем на Илью и вперёд показал. Понятно, вперёд посылает посмотреть, что за источник света. Пополз Илья. Там, где у хозяев раньше огород был, стоит грузовик с крытым кузовом, кунг называется. Возле него часовой топчется. Такие машины часто применяются как штабные или пункты управления, радиостанции. Антенна и впрямь из кунга торчала. Хоть штабная машина, хоть радиостанция, для разведчиков находка ценная. Там по-любому документы быть должны, а это важнее любого «языка». А если радиомашина, то радиокоды есть. Тогда наши, пока немцы коды шифрования не сменят, смогут слушать вражеский радиообмен. У Ильи от перспектив получить важные данные глаза загорелись. Илья шустро пополз к Тимохе, как между собой разведчики Тимохина называли. На ухо все доводы изложил. – Часового Аршин снимет, он мастак, так в машине офицерьё наверняка есть! Начнёшь стрелять, сюда вся немчура сбежится, не уйти нам. – Пусть Аршин немца снимет, а я в машину. – Если там один фриц, в ножи его! Только документы забери. – В руках нести? Да, сидор с собой не брали. Шли-то за «языком». – Я Аршину скажу, как часового снимет, пусть следом за тобой в грузовик лезет. Найдёте какую-нибудь тряпку, в узел сложите. Тимоха отдал приказ ефрейтору. Он к машине первым пополз, следом Илья. Как только Аршин часового снимет, мешкать нельзя. Тимохин автомат к бою приготовил. Если немцы из избы на помощь своим придут, его дело – задержать. Вот только надолго это не поможет, гитлеровцев вокруг полно, будут гнать, как волков на облаве, пока всю группу не уничтожат. До кунга десяток метров, Илья замер. Аршин правее полз, к часовому, тот у кабины болтался. Смутная в темноте фигура часового видна, а Аршинова нет. С другой стороны подбирался? Вдруг часовой упал. Со стороны посмотреть – подскользнулся. Всё, теперь не медлить! Илья к дверце грузовика, что была сзади, подскочил, поднялся на пару ступенек, ухо к двери приложил. Есть кто-то, слышен бубнящий голос, потом писк рации. Неужели двое? Илья нож вытащил, ручку двери потихоньку опустил, дверь на себя потянул. В тоненькую щёлку посмотрел. За столом, спиной к двери радист сидит в наушниках. А больше никого не видно, сектор обзора мал. Илья рывком дверь отворил и к радисту побежал. От двери до немца метра два. Радист звуков не слышал, наушники не давали, а движение холодного воздуха почувствовал, поворачиваться стал. Кроме командира подразделения, начальника штаба и офицера-шифровальщика, никто в радиомашину входить права не имел. Увидеть вошедшего радист не успел. Илья ударил его ножом сверху, в надключичную ямку. Удар этот всегда смертельный, клинок или в сердце попадает или в аорту. Радист со стула повалился. Больше в кунге не было никого. В закрытом кузове тепло от буржуйки. Илья сразу дверь прикрыл, чтобы свет не виден был. А её снаружи Аршин тянет. Внутрь забрался, дверь мягко прикрыл, чтобы не стукнуть. – Что у тебя? – Ты досматривай правую сторону, я левую и стол. Увидишь сидор, бери. И документы все, в полку разберутся. Документы были, напечатанные на машинке и написанные убористо от руки, а ещё толстые тетради, вроде амбарных книг, а там строчки – буквы и цифры вперемежку. Похожи на книги приёма и получения радиограмм. Аршин сказал. – Ранец нашёл. – Что внутри? – Личные вещи. – Вытряхивай на пол. Уложили найденные документы в солдатский ранец из телячьей кожи, еле закрыли клапан, на обе застёжки застегнули. Илье только стол осталось досмотреть. Нижний, самый большой ящик открыл, а там мягкий пакет. Хотел отшвырнуть, на документы не похоже. Но любопытство взыграло. Открыл пакет, внутри ткань. Вытянул, развернул. Ба! Да это немецкое знамя! Свастика в белом круге, полукругом надписи готикой. – Аршин, глянь! – Да брось ты эту тряпку, документы важнее. Нет, знамя для любой воинской части – святыня. Илья знамя свернул, засунул под маскхалат, на грудь. Топорщилось, наверняка ползти будет мешать. Но это неудобства временные, можно потерпеть. – Уходить надо, – распорядился Илья. Хоть и быстро разведчики действовали, а всё равно минут десять-пятнадцать потеряли. Много! Выбрались из кунга, пробежали немного, упали рядом с Тимохиным. Старший сержант шипит злобно. – Где вас так долго носит? Ноги уносить надо, и побыстрее. Сначала ползли, в некоторых местах короткими перебежками по очереди, минуя открытые пространства. Похоже – последний дом, занятый немцами. В поиске повезло и не хотелось под занавес пулю схлопотать. Ползли по очереди, сначала Аршинов, за ним Илья, замыкал Тимохин. Наконец из темноты окликнули. – Стой! – Свои, разведка. Разговор на пониженных тонах. Наши пехотинцы знают, что разведка ушла, должны возвратиться. И боязно, а вдруг немцы подберутся, гранатами закидают? За углом дома поднялись. Илья на ногах пальцев не чувствовал, замёрзли. Командир пехотного взвода сам их в тыл провёл, относительно безопасным путём. Он знал, где немцы пространство простреливают. Командир взвода разведки не спал, в холодной комнате накурено, хоть топор вешай. Печь в доме есть, а топить нечем. Всё, что могло гореть, немцы уже сожгли. Немцев декабрьские морозы многому научили. Из угольных районов Германии стали привозить на фронт брикеты мелкого угля, а ещё тёплые вещи – меховые куртки, перчатки зимние, шерстяные носки. Ранее подобные вещи в перечень амуниции вермахта не входили, только в горно-егерские части. – А где «язык»? Лицо командира взвода вытянулось. С него спрос строгий. Аршин на стол немецкий ранец водрузил. Тимохин сразу рапортовать стал: – В глубине обороны наткнулись на штабную машину. Крытый грузовик с антенной. Парни часового сняли и радиста. Собрали документы. Я решил пленного не брать, если документы ценные, риск их потерять велик. Лейтенант ранец открыл, стал доставать бумаги. Многие с печатями, сверху надписи – «Секретно». – Похоже, улов на самом деле ценный. Отнесу переводчику в штаб полка. – Это не всё, товарищ лейтенант! Илья комбинезон расстегнул, достал знамя, развернул. При тусклом свете коптилки серая ткань смотрелась почти чёрной. Лейтенант голову наклонил, читать стал, вскинул удивлённо брови. – Ты знаешь, что это такое? Знамя тридцать шестой мотопехотной дивизии! Вот это трофей! Лейтенант стал накручивать ручку полевого телефона. – Товарищ пятый, это тринадцатый. Разведка документы захватила в штабной машине и знамя. Да, тридцать шестая моторизованная дивизия вермахта. Да, слушаюсь! Сейчас будем. Карпов трубку положил. – Приказано прибыть в штаб полка. Сафронов, бери знамя, Аршинов, за тобой ранец. Ну, парни, по медали точно получите! Прошли между домами квартал. У одного из наиболее сохранившихся домов часовой. Лейтенанта хоть и узнал, а потребовал пароль. А из двери уже полковой комиссар показался. – Неужели знамя дивизии захватили? Надо в политотдел армии телефонировать! Первое знамя противника, которое мы взяли, это событие, товарищи! В комнате, куда все вошли, уже и командир полка, и начальник штаба, и переводчик. Ранец с документами ему вручили. Командир полка приказал: – Самое важное переведи, если шифровальные книги есть, вызывайте «особиста». Ну, Карпов, не томи! Командиру полка, как и остальным военачальникам, хотелось убедиться, что знамя настоящее, а не то, которое на дверях комендатур или других воинских учреждений вывешивают. Илья знамя достал, развернул. Тут же переводчик подошёл, прочитал. – Всё верно, товарищ майор. Знамя тридцать шестой дивизии. – Ура, товарищи! – почти прокричал комиссар. – Я немедленно иду телефонировать в полит-отдел армии! Какое событие! Качая головой, комиссар ушёл. Командир полка всмотрелся в лица разведчиков. – Благодарю за службу! – Служим трудовому народу! – гаркнули дружно бойцы. – Карпов, пиши на всех бойцов представление к наградам, я подпишу. В сорок первом-втором годах награждали редко. В ГКО, а может и Сталин лично, считали – Красная армия отступает, несёт тяжёлые потери, о каких наградах может идти речь? Недостойны! – Карпов, останься, вы свободны. Это комполка разведчикам. – Есть! Повернулись, вышли. Уже в землянке разведвзвода, доставшейся от немцев, Аршинов хитро подмигнул, выудил из кармана маскхалата бутылку шнапса. – Обмоем? – Аршин, да ты очумел? К командиру полка с бутылкой! – А что ей, пропадать? Я в штабной машине взял. Законный трофей, для сугрева. Ну, раз так, разлили по кружкам, выпили. – Как немцы такую дрянь пьют? Слабый шнапс-то и сивухой отдаёт. Но от выпитого, да в тёплой землянке согрелись. Сняли маскхалаты, прямо в телогрейках на топчаны улеглись. Сон сморил мгновенно. Илье показалось, только смежил веки, а его за руку тянут. – Сафронов, подъём! Нехорошо заставлять командира ждать! Всю троицу, ходившую в поиск, подняли. Илья на часы посмотрел – десять. Всего-то и удалось пять часов поспать. В комнате командира взвода сам Карпов, батальонный комиссар и фотограф. На столе коробочки с медалями. Карпов под щелчки затвора фотоаппарата вручил разведчикам медали и удостоверения к ним. Батальонный комиссар короткую речь сказал. Конечно – о роли партии большевиков, о высоком моральном духе. И в конце обмолвился, что в армейской газете заметка про разведчиков выйдет. Во взводе, как узнали о наградах, поздравляли сослуживцев. Каждый хотел медали сам посмотреть, а ещё требовали обмыть. Медаль «За отвагу» была на фронте почитаема, не юбилейная какая-нибудь, вроде «20 лет РККА». Медалями своим приказом мог наградить командир полка или дивизии. Орденом «Красной Звезды» командир армии или фронта, а «Ленина» – уже президиум Верховного Совета, и вручали их отличившимся или в Кремле, или командир фронта. Ещё ценилась медаль «За боевые заслуги», но бойцы её рангом пониже ставили, чем «За отвагу». У немцев, кроме «Железных крестов» разных степеней, были знаки отличия – «За штыковую атаку», «За танковый бой» и прочие. В РККА только нашивки за ранение красного цвета и золотистого. После введения гвардии появился ещё гвардейский знак. Всё же разведчики – народ ушлый. И консервы нашлись, и водка, да ещё с полевой кухни несколько котелков каши с мясом принесли. Всё равно отметили награждение сослуживцев, первое за много месяцев. Бои продолжались, город освободили 15 декабря. Армия двинулась дальше, Клинско-Солнечногорская операция продолжалась. За полмесяца напряжённых и трудных боёв наша армия продвинулась на некоторых участках на сто километров. Угроза захвата столицы миновала. Это была первая крупная победа в череде непрерывных отступлений. Сводки об освобождённых деревнях и городах, о количестве захваченной вражеской техники известило Совинформбюро, все газеты СССР. Для народа событие радостное, долгожданное. А ещё знак для всего мира – сильна Красная армия. Развития событий за рубежом ждали многие. С падением Москвы в войну должна была вступить Япония, колебалась Турция, известный враг наш на юге и союзник Германии во многих войнах. И Америка решила кратно увеличить поставки техники, боеприпасов, продовольствия, бензина, стратегического сырья, вроде алюминия. Полк при взятии Клина и уничтожении засевших там немцев понёс большие потери, и когда наступление застопорилось, его отвели для пополнения в Лобню. Рано или поздно любые наступления выдыхаются, наступает неустойчивое равновесие противоборствующих сторон. Противники теряют боевую технику, личный состав. У немцев резервы, как и у Красной армии, исчерпаны, передышка вынужденная. Из полка, где служил Илья, едва бы мог набраться полноценный батальон. После полумесячных боёв, почти непрерывного нахождения в холоде, нерегулярному питанию, бойцы вымотались. С наслаждением отогревались-отсыпались в тёплых казармах. Приняли долгожданную баню, постриглись, сменили бельё. А ещё горячая еда по расписанию. Многие пехотинцы не хлебали горячего супа неделю, а то и больше. Командиры разъехались по запасным полкам в качестве покупателей. Требовались все воинские специальности – сапёры, связисты, миномётчики, артиллеристы, разведчики. Пополнение прибывало группками. Хорошо, когда среди вновь прибывших были люди обстрелянные, после госпиталей или расформированных по разным причинам частей. Хуже было, когда новобранцы, не умеющие стрелять, в лучшем случае стрелявшие из «мелкашки» в тире по неподвижной мишени, в спокойной обстановке. Парни необстрелянные, необученные, но рвавшиеся в бой. То ли взятие знамени и награда сыграли роль, то ли остро не хватало младшего командного состава, но Илье присвоили звание старшины. Мелочь, но приятно, хотя ответственности больше, поскольку вместе со званием назначили командиром отделения. На войне из-за потерь, из-за проявленных личных качеств, люди продвигались быстро. Новички во взводе и отделениях были, пришлось заняться обучением. Илья сам показывал то, что знал. В первую очередь обращению с оружием, отечественным и трофейным, навыкам обнаружения мин. Работе с ножом помогал новичкам Аршинов. А ещё изучали немецкие звания, обозначения родов войск. Все командиры, от майора до сержантов, торопились. Понимали – отдых кратко-временный, приказ выступать может последовать в любой момент. И от того, как быстро они смогут «натаскать» новобранцев, зависели успехи в будущих боях или провал и потери. Увольнительных не было, занимались с подъёма и до отбоя, с перерывами на приём пищи. Наступление Нового 1942 года встретили скромно. На обед вместо ржаного хлеба выдали пшеничный и вместо чая компот из сухофруктов. Старослужащие и рады бы отметить, да фронтовые сто грамм или «наркомовские», как ихназывали, выдавались только на передовой, а не в тылу, а трофейной выпивки не было. Чему бойцы радовались, так это смягчению морозов. Даже на Крещение, когда всегда морозы трещат, было десять градусов. Отдыху, как и всему хорошему, рано или поздно приходит конец. Одним днём на плац полка въехала целая автоколонна грузовиков «ЗИС-5». Даже последний новобранец понял – отправляют на фронт. Грузились с оружием, с сидорами. Западный фронт наступал на Вязьму, 24 января вышли на линию Погорелое Городище – Дурыкино – Шанский Завод, 28 января 113-я, 338-я и 160-я стрелковые дивизии достигли рубежа Кузнецовка – Морозово, в 30 километрах от Вязьмы, 29 января заняли Сухиничи. Ставка требовала продолжения наступления. «Наступательными действиями изматывать противника, лишая его возможности прочно закрепиться и накапливать силы…». Командующий Западным фронтом Г.К. Жуков считал иначе. «Наступательными действиями мы изматывали свои войска во много раз больше, чем вражеские. Это изматывание было выгодно противнику, а не нам. Наши силы исчерпаны до предела. Ставка и Генштаб не хотели видеть настоящего положения дел». Пятая Армия РККА упёрлась в оборонительный рубеж врага, прорвать его не смогла. Да и как, если во многих дивизиях осталось по две с половиной тысячи человек вместо двенадцати по штату. Кроме того, сильно мешал глубокий снежный покров. Артиллерийская поддержка наступающих слабая из-за малого числа орудий и недостатка снарядов. Пока пехота, утопая в снегу, доберётся до немецких траншей, большая её часть выбита пулемётным огнём. Полк, где служил Илья, везли на грузовиках до вечера, высадили в какой-то деревне, рядом с лесом. В километре впереди оборону держит сильно потрёпанный наш полк. Командиры батальонов получили у командира полка свои участки обороны. За ночь полк занял позиции, сменив потрёпанный, понесший большие потери, его отвели в тыл. Что радовало бойцов – уже отрытые траншеи, стрелковые ячейки, пулемётные гнёзда и землянки. Рыть их в мёрзлой земле – ещё та работёнка, врагу не пожелаешь. Только обустроились, командование задачу ставит – взять «языка». В ночь сразу три группы отправились в поиск. Илья, по праву командира отделения, мог не идти, но сам набрал группу из старослужащих, три бойца и он, как старший. Плохо то, что не было времени понаблюдать за позициями немцев, установить, где у них пулемётные гнёзда, ракетчики. Отступая, немцы не установили минные поля, да и сделать это в морозы, при большом снежном покрове, затруднительно. А вот проволочные заграждения были, Илья их сам днём видел. Немецкие позиции в полукилометре от наших. Экипировались – белые маскхалаты, автоматы обмотали бинтами, в карманах гранаты, как называли их тогда – карманная артиллерия. У всех бойцов ножи, заранее принесли куски верёвок, связать пленного. И пара тряпок для кляпов. В полночь выбрались из нашей траншеи. Большую часть нейтралки шли во весь рост. Если бы ползли, времени на преодоление нейтралки потратили много, сами из сил выбились. И так шли цепочкой, след в след и первого бойца Илья менял. Снега по колено, местами до середины бедра. Неожиданно ударил очередью немецкий пулемёт, трассирующие пули прошли левее группы. Но пулемётчик оказался ближе, чем предполагали, метрах в семидесяти. Разведчики сразу попадали в снег. У всех есть фронтовой опыт, никому приказывать не надо. Когда стрельба прекратилась, поползли вперёд. Замешкались у проволочного заграждения. Между кольями натянуты спирали Бруно, довольно плотно, густо. У ефрейтора Сергеева с собой сапёрные ножницы. Он колючую проволоку резал, рядовой Фатеев концы придерживал, чтобы не звякнули. Узкий проход проделали, поползли к траншее. Илья на бруствер заполз, заглянул – пусто. Никого, даже часового не видно. За поворотом прячется от ветра? Вопрос существенный, нахождение часового определить надо, иначе он может по-явиться внезапно в самый неподходящий момент. Минут через десять напряжённого ожидания размеренные шаги. Часовой вышел справа. Автомат поперёк груди, обе руки в карманах, от мороза прячет. Здесь участок траншеи прямой и входов в блиндажи или землянки не видно. Надо брать немца. И что на руку разведчикам, на голове немца стального шлема нет, холодно в нём. Сделать своим знак Илья не успевал, а голосом приказ отдать невозможно, часовой услышать может. Илья приготовился, когда часовой с ним поравнялся, прикладом «ППШ» ударил по затылку. Обычно по голове старались не бить. Сложно рассчитать силу удара, можно череп проломить. А кому нужен тяжелораненый «язык»? Но получилось. Немец упал, как подкошенный, загремело железо. Илья рукой махнул. В траншею спрыгнули двое разведчиков, ухватились за немца, из траншеи на бруствер выбросили, сами выбрались. Фатеев с шеи немца автомат снял, на себя перевесил. Первым делом кляп в рот. И быстро поволокли за руки к проходу в проволочном заграждении. Как только миновали колючку, связали «языку» руки во избежание возможных эксцессов. И по своему следу в сторону наших позиций. Сначала ползли максимально быстро, потом встали. Двое разведчиков немца под локти держат. Одного не предусмотрели. Сами разведчики в белых маскхалатах, со снегом сливаются. На немце шинель тёмно-серая, на белом фоне заметна. Узрел немецкий пулемётчик нечто непонятное, дал очередь. Пули рядом прошли. Разведчики залегли. Пулемётчик их из вида потерял, стрельбу прекратил. Дальше поползли. Один разведчик за ворот шинели немца тянет. Немец на спине, чтобы дыхательные пути снегом не забились. «Языка» теперь оберегать надо, командованию он живой нужен. Холодно, а вспотели все, хоть и местами менялись. Немец худощавый вроде, а по глубокому снегу его волочить, усилия большие нужны. Наконец оклик часового. – Стой! Пароль! – Свои, разведка. Мушка. Обычно пароль брали немудрящий, зачастую название детали оружия. А отзывом – город на ту же букву. – Москва, – отозвался часовой. Сначала два разведчика в нашу траншею спрыгнули, бережно немца приняли. Тут же кляп изо рта вытащили. Илья обеспокоен. – Жив? – Дышит, но не стоит, сволочь. – Потрите ему уши снегом. Бесчувственное тело – это плохо. «Язык» командованию «петь» должен. Помогло. После жёсткого натирания ушей снегом очнулся фриц. Дёрнулся, а оружия нет и руки связаны. – Что, фашист? Гитлер капут! Допросят тебя и в лагерь для военнопленных. Кончилась для тебя война. Немца доставили в штаб полка, допросили. Рядовой гитлеровец знал немного, но хоть понятно стало, какой полк перед нами стоит, чем вооружён, где располагаются тылы, батареи. Ещё одна поисковая разведгруппа взяла «языка», и какая-то картина начала складываться. А третьей группе не повезло, немцы обнаружили их, обстреляли. Группа понесла потери и отошла. Одного раненого и убитого вынесли с собой. В разведке непреложное правило – своих не бросать. Немцы своих убитых бросали, а в тяжёлых ситуациях раненых добивали сами. Их разведка тоже действовала активно. Не проходило ночи, чтобы кого-нибудь из военнослужащих не выкрали. Особенно досаждал способ их разведчиков, прозванный нашими – «на хапок». Пользуясь преимуществом в миномётах и артиллерии, их разведгруппа подбиралась к нашим позициям. В обусловленное время их миномёты или гаубицы накрывали наши траншеи плотным огнём. Затем огневой налёт резко прекращался, немцы врывались в нашу траншею, хватали двух-трёх уцелевших и наутёк. Миномётчики сразу прикрывали отход своих огнём. Двое суток отдыха, и снова приказ «взять языка», причём обязательно офицера. Илья в поиск отправился сам, группа в прежнем составе плюс один новичок, новобранец из Челябинска Котоврасов. Как стемнело, группа вышла на нейтралку. Подобрались к немецкой траншее, колючую проволоку перерезали, первую линию траншей перешли. Илья рассудил – уж коли рисковать, так брать офицера в ближнем немецком тылу. На передовой младшие офицеры – командиры взводов, рот. А хотелось дичь покрупнее, хотя бы командира батальона или батареи. Эти знают больше, а информация нужна как воздух. Насколько понимал Илья, наши войска готовили новое наступление. Обычно разведка активизировалась по приказу командования перед наступательными операциями. С предосторожностями преодолели вторую линию траншей. Обычно здесь немцы ведут себя более беспечно. Из землянок, блиндажей трубы торчат, дымят, сгоревшим углём пахнет. Илья выбрал землянку несколько поодаль от остальных. Подобрались к землянке. По логике офицер должен быть здесь. Немецкие офицеры – особая каста, с солдатами держат дистанцию, многие выходцы из благородных семейств, фамилии имеют приставку «фон», дворяне. Офицеры, начиная с командира батальона, помощников имеют – денщиков или ординарцев. И не факт, что офицер в землянке один. Ворваться в землянку можно, но как бы на выстрелы не нарваться. От передовой, случись перестрелка, с километр, а то и полтора будет. Прорваться к нейтралке будет в таком случае затруднительно, а скорее всего, невозможно. К Илье новичок подполз, прошептал: – Товарищ старшина, позвольте их выкурить? – Хм, валяй. Решение было неожиданным. Котоврасов на скаты землянки заполз, снял с себя шапку и на трубу одел. В таких случаях тяга в трубе прекращается, весь дым в землянку идёт. Группа рядом с ходом сообщения залегла, готовая к действию. Минута, другая, пятая прошла. Приоткрылась дверь землянки, показался солдат. Из двери дым валит, солдат кашляет, глаза трёт, они от дыма слезятся. Илья рукой махнул, на немца сержант Охмянин прыгнул, ударил ножом. Убитого тут же в боковой ход оттащили. Илья в сомнениях. Ждать, пока офицер покажется, или самим в землянку идти? Оба варианта плюсы и минусы имеют. И снова Котоврасов с предложением. – Я шапку сниму, тяга восстановится, дым вытягивать в трубу начнёт. Тогда и входить надо. Офицер подумает – солдатик вернулся. – Годится, давай! Котоврасов шапку с трубы снял, дым сразу повалил. Илья ткнул пальцем в Сергеева, он самый мощный. Сам в траншею спрыгнул, дверь в землянку распахнул. Ему в затылок ефрейтор дышит. За первой дверью вроде небольшой комнаты, два на два метра, здесь же топчан для солдата. Вторая дверь в отсек офицера идёт. Илья дверь резко распахнул, ворвался. Офицер на настоящей кровати с панцирной сеткой лежит, одеялом укрылся. Взгляд влево-вправо. Офицер один. Илья к кровати подошёл, из кобуры пистолет вытащил. Офицер почувствовал рядом с собой движение, проснулся, глаза открыл. А рядом с ним два призрака в белом. Илья командует: «Хенде хох!» Офицер руки поднял, сразу оценив – положение у него проигрышное. Он один и в постели, а русских двое, оружие наготове и рожи зверские. Руки поднял. – Сергеев, дай одежду ему и сапоги, пусть оденется. Сам Илья землянку обыскивать стал. В кожаном кофре личные вещи офицера обнаружил, ему без надобности. А вот командирский планшет с картой – самое то. Ремешок командирской сумки себе на шею набросил. Офицер тем временем форму одел, сапоги натянул – хромовые, с высоким голенищем. Сергеев шинель с гвоздика снял, офицеру бросил. Илья погоны увидел в свете аккумуляторного фонаря, что на столе стоял. Погоны витые, поля чистые. Майор! Офицер шинель натянул, сам с вешалки снял зимнюю шапку. Сшита по образцу егерского кепи, только с мехом из овчины. – Вяжи его! Руки офицеру связали сзади, Сергеев кляп в рот пленному воткнул, хотя офицер пытался сопротивляться, мотал головой. Сергеев здоровенный кулак к носу офицера поднёс, тот подчинился. Теперь главная забота – удачно выбраться. По своим же следам в снегу до первой линии траншей добрались. Выждали, когда часовой мимо пройдёт. Двое разведчиков в траншею спрыгнули, офицера помогли перенести. Через проделанный проход в проволочном заграждении проползли. Дальше и дальше отползали, как Фатеев, ползущий первым, руку поднял. Знак опасности, замерли все. Илья полз в группе последним, замыкающим. Он к Фатееву подполз. – Чего? – Вроде движение впереди, – прошептал Илье в ухо разведчик. Оба всматриваться начали. Немецкие позиции в сотне метров сзади, шуметь нельзя. Подвесят осветительную ракету, из пулемётов обстреляют. В самом деле, движение впереди. Один человек, в армейской форме, без маскхалата. И непонятно – наш или немец. Темно, да и фигура не вся видна. Человек проползёт немного и останавливается, осторожничает. Илья к тому времени несколько немецких слов выучил. Руки ко рту рупором приложил: – Ахтунг! Вас из лос? Человек впереди замер, потом закричал: – Господа немцы, не стреляйте! Я добровольно сдаться хочу! Вот сучонок! Перебежчик! Илья на ломаном русском в ответ: – Лежать на месте! Оружие брось! – Нет оружия! Бросил я винтовку. – Сергеев, ножом гада! Ефрейтор вперёд пополз. Через время рукой махнул. Группа вперёд поползла. Когда поравнялись с убитым, Илья приказал. – Обыщи! Документы надо командиру роты сдать. – Собаке – собачья смерть. Документы нашлись в нагрудном кармане гимнастёрки. Илья их к себе в карман сунул. Трус и изменник, каково семье будет узнать о бесславной смерти своего сына или отца? Через полсотни метров встали. Немец сам шёл. Добрались до наших траншей. Командир взвода разведки в землянке сидит, тут же командир пехотной роты. Карпов при виде группы вскочил, разведчиков взглядом обвёл. Все! И «язык» знатный, майор. Илья коротко доложил о пленении, командирскую сумку немца лейтенанту отдал. – Молодцы! С уловом вас! Идём в штаб. Разведчики вышли, Илья задержался, командиру роты красноармейскую книжку убитого отдал. – Немцам сдаваться полз. У самых немецких траншей его встретили. Командир роты вскочил, документ открыл. – Он же часовым назначен! – Для перебежчика самое место. Один, впереди траншеи, никто не видит. Теперь уже не уйдёт, зарезали мы его. Для ротного это ЧП! Особист нагрянет, политрук. Ротному по шапке надают – недоглядел, не раскусил предателя. Илья это обстоятельство понимал. – Мои разведчики молчать будут, старшой. А ты сам решай – давать делу ход или нет. – Спасибо, старшина. Сочтёмся, я должником быть не привык. На ротном, на его роте вся оборона держится. Младших командиров – взводов, рот, выбивали быстро, особенно в наступлении. Мало кто больше месяца на передовой выживал, так зачем ещё и неприятности по службе командиру доставлять? Илья не кровожаден был. Догнал свою группу у штаба уже. Карпов посмотрел неодобрительно. Илья оправдался. – Живот прихватило, товарищ лейтенант. «Язык» ценным оказался, мало того, что на карте майора дислокация всей немецкой дивизии нанесена, так ещё и на допросе многое рассказал, переводчик едва успевал переводить, а машинистка печатать. Разведчиков отпустили на отдых. Улеглись в своей землянке уже под утро. Немцы после завтрака, как по расписанию, открыли артиллерийский огонь. Один из снарядов угодил в землянку, где разведчики отдыхали. Взрыв, огонь, дым. Земля и обрушившиеся брёвна Илью придавили, едва дышать возможно. Кое-как рукой пошевелить можно. Вскоре после взрыва сверху голоса: – Целое отделение накрыло! Илья с силами собрался, крикнул: – Жив я! Завал разбирайте! Засуетились воины. Брёвна убирают, другие сапёрными лопатками землю отбрасывают, а то и руками. На грудь не так давить стало, потом дневной свет в глаза ударил. За руки подхватили, вытащили. Сразу закричали: – Санитаров сюда! Из-под завалов достали ещё одного живого – Котоврасова, новобранца. На одной машине в медсанбат отправили. Илья улыбался. Редко кому так везёт! А впереди ещё три с половиной года войны было.Юрий Корчевский Гвардия в огне не горит!
© Корчевский Ю. Г., 2018 © ООО «Издательство «Яуза», 2018 © ООО «Издательство «Эксмо», 2018Глава 1 «Годен к нестроевой»
Половину зимы Илья провёл в госпитале в Москве. Перелом костей левой голени, перелом двух рёбер. Обвалившиеся при взрыве мины брёвна блиндажа здорово покалечили. Но и это везение: из всего блиндажа только двое выжили, остальные в братской могиле. В госпитале раненые, обожжённые, только двое хоть и на фронте заработали проблемы, но, по всему, не боевые. У Ильи переломы, ещё у одного бойца – воспаление лёгких. Он сапёр, и почти всем взводом возводили деревянный мост: пришлось в холодной воде по грудь стоять. Ходячие раненые в столовой про обстоятельства ранений рассказывали, а Илья молчал. В госпитале хорошо – тепло, кормят три раза, бельё белое на кроватях, от которого на фронте отвыкли. Весна началась: в землянках и окопах сыро, обмундирование влажное, просушиться негде. У бойцов от сырости и холода чирьи по телу, кашель. Дороги развозить начало. Днём плюс и тает, ночью подмораживает – тогда к передовой можно снаряды и продовольствие подвезти. Хуже всего с авиацией. У немцев взлётные и рулёжные полосы железными перфорированными листами выложены, и, несмотря на слякоть, немецкая авиация летает. А наши на приколе, по ночам только лёгкие бомбардировщики У-2 немцам спать не дают. Через три недели госпитальной жизни, после передовой похожие на санаторный отдых, врачебная комиссия определила, кого выписать, кого оставить на долечивание. Нога у Ильи болела, ходил он прихрамывая и чётко понимал – в строевой части, особенно в разведке, ему пока не место. Случись марш-бросок или разведпоиск, когда за ночь приходится не один десяток километров проходить, да не по ровному асфальту, он обузой будет, не выдержит темпа. Но и в госпитале лежать уже сил не было. Постоянные стоны раненых или смерть безнадёжных, особенно обожжённых танкистов, укреплению психики не содействовали. Комиссия признала его годным к нестроевой службе в военное время с переосвидетельствованием через год, о чём Илья получил справку. Грузовик перевёз выздоравливающих в запасной полк. Были и другие, демобилизованные по ранению. Те сами добирались до железнодорожных вокзалов, ехали домой. Это кому везло и родной дом не был на оккупированной территории. В запасном пехотном полку Илья пробыл один день. На следующий день после прибытия приехали «покупатели», как образно называли представителей воинских частей. В первую очередь забирали годных к строевой службе, технически подкованных – танкистов, артиллеристов, связистов, сапёров. Осталась в строю едва ли не четверть бойцов, годных к нестроевой. Такие в армии тоже нужны. Водители, ездовые, поскольку на конной тяге в первые годы войны передвигались многие подразделения. А ещё повара, парикмахеры, портные, фотографы, ремонтники и даже караульная служба в ближнем тылу. Илья для себя решил податься в шофера. С его ногами пока марш осуществлять затруднительно. С любой машиной или трактором обращаться умел, имел права, но всё осталось там, в другой жизни. А в этой никто права не спрашивал. В механики-водители танков брали трактористов: короткий курс по материальной части, несколько уроков вождения – и в бой. Да и водили в своём тылу устаревшие, как правило, прошедшие ремонт после подбития танки БТ-5, БТ-7. На фронте же их качества, которые ценились до войны – быстроходность, способность идти по шоссе на колёсах, – не пригодились. На войне нужны другие качества – толстая броня и мощная пушка. До войны машин и мотоциклов что в армии, что в народном хозяйстве было мало. С началом войны производство их стало расти, на примере немцев убедились, что моторизованная армия имеет преимущество в мобильности. А ещё авто- и бронетехника пошла по ленд-лизу, водителей же случилась нехватка. Потому, когда очередной «покупатель» выкрикнул: – Шофера есть? – Шагнули вперёд только двое. После ознакомления документов лейтенант подвёл их к полуторке, крытой брезентовым тентом. – Садитесь, сейчас ещё в один запасной полк заедем. И в этом полку нашёлся только один водитель. Поехали к Коломне, где формировался отдельный противотанковый дивизион. Один из бойцов, сидевший в кузове, как услышал про противотанкистов, расстроился: – В мясорубке был, да видно, удача совсем от меня отвернулась. Знаешь, браток, как их в армии называют? «Прощай, Родина!» Потому что расчёты в бою успевают только несколько выстрелов сделать. А хуже всего, есть приказ самого товарища Сталина – из госпиталей противотанкистов только в свои части возвращать! – Ты бы язык прикусил, – посоветовал другой боец. – Дойдут твои разговоры до особиста, в лагерь угодишь. Штрафные роты и батальоны будут созданы позже, через четыре месяца. Служить придётся в автомобильной роте. На марше грузовики пушки буксируют, а как артиллеристы позиции займут, подвозят боеприпасы. Илье досталась потрёпанная полуторка довоенного производства, с полукруглыми штампованными передними крыльями и двумя фарами. Для экономии материалов и станкочасов автозавод в Горьком перешёл на крылья гнутые, и ставили одну фару, на водительскую сторону. С началом войны многие автомобили и трактора были мобилизованы в действующую армию. В тылу остались либо совсем «убитые», либо редкие, к которым запчасти найти сложно. Полуторка – машина неприхотливая, но маломощная. Шофера больше уважали грузовики ЗИС-5, прозванные «Захарами». Надёжны, грузоподъёмность три с половиной тонны, а ещё хорошая проходимость по грязи. Немцы сначала презрительно смотрели на наши машины, но после осенней распутицы и зимы 1941/42 года мнение своё изменили и «Захарами» охотно пользовались. Илья, принимая машину, проверил ходовую часть, двигатель. Дымил движок, предвещая скорый ремонт. Через три дня дивизион был выдвинут на фронт. К полуторке Ильи прицепили пушку – «сорокапятку», в кузов погрузили несколько ящиков снарядов, забрались бойцы. Во главе колонны шёл бронеавтомобиль БА-10, за ним М-1 командира дивизиона, а потом машины с пушками на прицепе, тентованные грузовики с военным имуществом, замыкали колонну грузовики начпрода. Два везли полевые кухни и поваров, ещё один – провизию: макароны, крупы, консервы, соль. За машинами ехали два мотоцикла с колясками, в них механики. Если на марше какая-то машина встанет из-за поломки, механики своими силами попробуют её отремонтировать. У немцев для таких целей в составе колонн были тягачи и полевые мастерские. Позже они появились в РККА. Колонна шла на юг. На коротких привалах бойцы обменивались впечатлениями. – Под Тулой оборону займём. – А ты сводки Совинформбюро слушал? Ожесточённые бои на харьковском направлении! Конечную цель марша знал только командир дивизиона. Илья полагал так. Если бы противотанкистов на самом деле направляли под Харьков, использовали бы железнодорожный транспорт. Получилось бы быстрее и экономнее. Так и вышло. Дивизион занял позицию между Тулой и Орлом. Если в сорок первом году немцы рвались к Москве, окружили Ленинград, два самых больших города, то в сорок втором году сменили направление ударов. Осознав, что блицкрига не будет, война продлится долго и её исход будут решать ресурсы – людские, материальные и прочие, немцы двинули войска на восток, к Сталинграду, и на юг. На восток – там захватывали поля, на которых выращивали хлеб, а с выходом к Волге немцы могли отрезать подвоз нефти и нефтепродуктов от промыслов Азербайджана и Чечни. Башкирской нефти добывали мало, а в Сибири месторождения ещё не были разведаны. Второе направление удара – на юг – давало возможность немцам захватить нефтяные промыслы. Немцы всегда испытывали нужду в бензине и моторных маслах. Румынская нефть с месторождений Плоешти шла на переработку, и бензином этим заправлялись авиация и танковые войска. Весь автотранспорт работал на синтетическом бензине, производимом из угля Силезии. Без нефти не работает техника, а немецкая армия была моторизована, нефть – это топка для горнила войны. Кроме того, прорыв в Чечню, Дагестан и даже Азербайджан позволял немцам развивать наступление к нефтеносным районам Ирана, Сирии, захватив эти районы, немцы могли двинуть армию в Индию, насолив англичанам. Колония богатая, и англичане не смогут её защитить. Планы у фюрера были грандиозные – мешал Советский Союз. Прибыв на место, стали разворачиваться. Оборону занимал пехотный полк, противотанковые пушки ставили на танкоопасных направлениях. Получилось более чем скромно. Илья, имевший за плечами знания военного училища и боевой опыт боёв с немцами, сразу понял. Если немцы бросят на прорыв десятка два-три танков, позиции не удержать. Немцы силы не распыляли, концентрировали на узком участке, после артподготовки или авианалёта выдвигали бронированный кулак, проламывали на участке оборону Красной армии, прорыв расширяли пехота и самоходки, танки рвались вперёд. Опасаясь окружения, наши начинали отходить. Подобный сценарий повторялся десятки и сотни раз. Справиться с ним можно было бы, значительно насытив войска пушками. В сорок втором не получилось. После потерь бывших территорий, после эвакуации сотен и тысяч заводов производство не восстановили, а Красная армия требовала патронов, пушек, танков, бензина, продовольствия. На случай войны создаются базы, где хранится мобилизационный резерв. Но рассчитывается он, исходя из военной доктрины. Товарищ Сталин сказал – воевать будем на чужой территории и малой кровью. Недоучки типа Будённого и Ворошилова клич подхватили. Запасов создали мало, склады придвинули к границам. В итоге резервы большей частью попали в виде трофеев немцам. Некоторые действия объяснить вообще невозможно. На линии «старой границы» создали укрепрайоны, соединив в линию Сталина. После подписания пакта Молотова – Риббентропа границы сдвинулись западнее, где на сто, а где и на триста километров. Вооружение: пушки, пулемёты, боезапас – из укрепрайонов сняли, а новую границу обустроить не успели. За ошибки и заблуждения командования расплачивались своими жизнями бойцы. Сорок второй год выдался самым тяжёлым, когда и верили в грядущую победу, и всерьёз опасались поражения. Немцы к осени дошли до Волги, а на юге – до Кавказа. Нехватка вооружения, боеприпасов усугублялась армейской структурой. Любая армия мира предполагает единоначалие. В Красной армии за командирами приглядывали представители компартии в виде политруков и комиссаров. Они военного образования не имели, но могли отменить любой приказ командира, руководствуясь «классовым чутьём». Один из ярких примеров – Лев Мехлис, с подачи которого был расстрелян не один толковый командир. Всё же ошибку осознали, ввели единоначалие, а политруки стали называться заместителями командира по политической части, замполитами. Пушки расположили сразу за траншеями пехоты, замаскировали, причём топорно, ветками, на которых едва-едва стали проклёвываться из почек листочки. Немцы маскировали свою технику маскировочными сетями, причём разной окраски: осенью – жёлтой, летом – зелёной. В РККА маскировочные сети были, но в исчезающе малых количествах, а зря. Цена копеечная, а позволяют сберечь остро необходимую боевую технику. В первые два года войны немцы однозначно лучше были оснащены, каждая мелочь продумана. Наши бойцы завидовали, но молча, иначе сразу припишут «неверие в отечественное оружие». Что злило и раздражало лично Илью, так это насыщенность немецких войск техникой и снабжение боеприпасами. По ночам часовые из траншей пускали осветительные ракеты на нейтралку и постреливали из пулемётов. А наши комбаты внушали командирам орудий: – Один снаряд в день, лимит! Машину Илья загнал в небольшую лощину, срезал ножом вечнозелёные ветки елей. Для маскировки лучше нет. Срезанные ветки долго не желтеют, в отличие от лиственных, не демаскируют. Посмотрел со стороны – неплохо. Прошёл к пушке. Бойцы уже капонир успели отрыть, командир орудия прикидывал ориентиры. Вещь при стрельбе необходимая. К примеру, вражеский танк вышел к двум ёлочкам, а командир уже знает, что дистанция до них – триста пятьдесят метров, команду наводчику даёт. В горячке боя кто сможет определить дистанцию точно? Такие же стрелковые карточки заводили пулемётчики, снайперы. Илья в пехотную траншею прошёл, а там солдатики молодые, необстрелянные. Спросил командира взвода, младшего лейтенанта: – Товарищ командир! А что за части немцев перед нами? – Да кто его знает? Вчера прибыли, только окопы успели отрыть. А есть ли немцы перед нами, не знаю. Вот тебе на! Если вчера прибыли, почему ночью разведку не выслали? Противника надо знать, чтобы ловчее бить. Спать отправился в машину, на земле спать ещё прохладно, не прогрелась. Бойцы-пехотинцы уже пару землянок вырыли, перекрыли в два наката брёвнами. Илья по опыту знал – мал накат, даже мина пробьёт. Слоёв семь-восемь делать надо, тогда надёжно, если гаубичный снаряд не угодит. Илья устроился в кузове, под брезентом. В кабине на сиденье мягче, но кабина маленькая, сидеть можно вдвоём, а лежать – с сильно согнутыми ногами, затекают. Ночью на немецкой стороне слышны были звуки моторов, лязг гусениц. Далеко, с километр, ночью звуки далеко слышны, но оптимизма это не внушало. Утром пехотные траншеи обстреляли из миномётов, как определил Илья, калибр не меньше ста двадцати. Били не прицельно, скорее всего, прощупывали. Отзовётся русский пулемётчик или пушка выстрелит, немцы засекут. У них для этих целей в передовых траншеях есть артиллерийский разведчик, а ещё авиационный наводчик, оба с рациями, предмет зависти наших командиров. Рации – это мобильность, быстрота. А телефонный провод перебило осколком – и всё, связи нет. Утром Илья местность за траншеями пехоты не узнал. Далеко впереди появились проволочные заграждения, виднелись брустверы со свежей землёй. Немцы заняли позиции, наверняка сегодня ночью разведку пустят. Удвоить бы часовых. Илья колебался – стоит ли идти к командиру пехотного взвода? Да кто он такой? Старшина, шофёр артиллерийского дивизиона. Младший лейтенант может послать куда подальше, и будет прав. Откуда командиру взвода знать тактику немцев, когда он пороху не нюхал? У таких обычно самомнение на высоте, да ещё и в училище вбили, что Красная армия всех сильней. Если так, почему отступаем? Командир батареи приказал шоферам ехать на базу боепитания за снарядами. Вместе с Ильёй поехали ещё две машины. А на складе шофера и кладовщики столпились у столба, где репродуктор висел, слушают сводку Совинформбюро. Пока подошли, Левитан закончил, Илья спросил: – Что передавали? – Под Харьковом немцы наступают, наши ведут тяжёлые оборонительные бои. Видимо, положение скверное. Получили по документам со склада ящики, выехали в обратный путь. Илья периодически в окно двери высовывался, за небом смотрел. Беспечных и неосторожных немцы быстро выбивали. Смотреть не только на дорогу надо, но и вверх. Неожиданно справа, параллельно дороге, – фонтанчики пушечных разрывов. Илья сразу по тормозам, двигатель заглушил и из кабины бросился. В этот момент его накрыл рёв мотора. Сзади догнал и низко пролетел «мессер». Следом второй. Машина – цель крупная, да ещё снаряды в ней. Илья отбежал подальше, в воронку упал, вверх смотрит. А «мессеры» развернулись и с пике из пулемётов по маленькой колонне ударили. Длинные следы от трассирующих пуль от самолётов к машинам потянулись. Потом частый железный стук. Самолёты пронеслись и скрылись. На этот раз повезло. Самолёты сзади налетели, за работой моторов их неслышно было, да из кабины задний сектор не просматривается. Никого из шоферов не убило, машины не сгорели и не взорвались – уже удача. Правда, изрешечены сильно. Поменяли дружно пробитые пулями колёса на одной из машин, на другой заменили пробитую трубку системы охлаждения, долили в радиатор воды. Кабины в дырках – на задней стенке, на лобовом стекле. Всё отремонтировать можно. Тронулись к позициям дивизиона. Илья укрыл грузовик в ложбине, бойцы из кузова носили ящики к орудиям. Можно было бы и подъехать, но тогда грузовик представлял бы собой отличную мишень для немецких артиллеристов, да и капониры пушек были бы обнаружены. У немцев распорядок соблюдался. В восемь утра завтрак, потом уже методичный обстрел – из пулемётов и миномётов переднего края. В глубине пушки есть, но они молчат. Артиллерийские разведчики ещё цели не выявили. Шофера снова в тыл, на этот раз за провизией для кухни. Одного хлеба дивизион за день съедал грузовик. Доставляли его из полевой хлебопекарни, работавшей день и ночь, поскольку снабжались все воинские части в округе. Пекли только ржаной хлеб, пшеничный получали только лётчики и высший комсостав. Илья как раз хлебом загрузился. Тёплый ещё, в мешках, пахнет восхитительно, аж слюни текут. Ехал одиночной машиной, на пассажирском сиденье начпрод дивизиона с бумагами восседает. Ещё не подъехали до передовой пару километров, как пушечную пальбу услышали. Начпрод сразу насторожился. – А ну стой! Илья остановил грузовик. Начпрод дверцу открыл, встал на подножке. Илья тоже выбрался из кабины. Громыхало сильно, потом поблизости упал и взорвался шальной снаряд. – Давай в укрытие, старшина, – приказал начпрод. Он капитан, ему подчиняться надо. Илья грузовик под деревья загнал. Защита слабая, листьев ещё нет, и весь чахлый лес проглядывается хорошо. С самолёта укрытие как на ладони, но и «рамы» не видно. Начпрод уселся на подножке кабины, закурил папиросу. На войне у каждого своя работа. Расчёты огонь ведут, а дело начпрода – накормить личный состав. Капитан явно хотел переждать стрельбу. А она не стихала, по ощущениям Ильи, звуки даже ближе стали, звучали громче. Каждый фронтовик по звуку разрыва уже сказать может, из чего стреляли. Вот и Илья определил. Сначала миномёты били, потом 105-мм пушки – гаубицы немецкие. А теперь, похоже, танковые пушки, у них звук выстрела другой. По всему выходит, после короткой артподготовки немцы в атаку пошли, двинули танки. Про танки и атаку Илья начпроду сказал. – Как – танки? – вскочил капитан. – А хлеб куда? – Если парни отобьют атаку, пригодится хлебушек – съедят. А прорвутся танки… – Илья рукой махнул. Танков и окружения в войсках боялись. Вот и начпрод обеспокоился. – Ты бы машину развернул на всякий случай. – Если танки прорвутся – не поможет, из пушек расстреляют. Посмотреть надо, что творится. Илья намеревался пешком до передовой дойти. – Твоё место у машины! – сказал начпрод. – Запрещаю покидать. С одной стороны – так, а с другой – узнать бы, как бой складывается. Из оружия только карабин, закреплённый за сиденьем в кабине, да револьвер у капитана. Против танков – беспомощное оружие. Илья карабин из кабины вытащил, затвор передёрнул, поставил на предохранитель. Полчаса минуло, мимо рощи потянулись раненые бойцы, кто ходить в состоянии был. Некоторые подходили к машине, просили закурить, капитан давал папиросы, интересовался: – Как там? Один из бойцов зло ответил: – А ты сунь нос к траншее, сам посмотри. – Боец! Как разговариваешь со старшим по званию?! Боец только рукой махнул и побрёл дальше. – Хорошо! Старшина, сходи к передовой, узнай. – Не лучше ли проехать? Всё равно бойцам хлеб доставить надо. Капитан колебался. – Ладно, поехали. Но если что – сразу разворачивайся! Как же, развернёшься, если немцы прорвутся. Всадят снаряд из пушки, выскочить не успеешь. Но всё же доехал Илья до ложбины. В этом месте со стороны немцев машина не видна, сам проверял. Выстрелы грохочут, пулемётная стрельба. Схватив карабин, пригнувшись, побежал к капониру. «Сорокапятка» выстрелила, через несколько секунд рядом с позицией рванула мина. Илью взрывной волной отбросило. Отплевался от земли, глаза протёр, на нейтралку посмотрел. Шесть танков, основные тогда Т-III, горят, ещё столько же маневрируют, ведут огонь. Один из танков прямо на капонир идёт, а пушкари молчат. Илья пополз как мог быстро. Пушка цела, а все номера расчёта убиты миной. Илья затвор пушки открыл, снаряд уже в казённике. Затвор закрыл, через окно в щите вперёд посмотрел. До танка от силы сто метров. Хорошо видны блестящие траки, лобовой пулемёт огонь по траншее ведёт. Илья к прицелу приник, маховички подводки крутит. В прицеле крупно смотровая щель механика-водителя. Нажал кнопку спуска, пушка подпрыгнула от выстрела. – Получи, гад! На такой дистанции пушка пробила броню. Танк замер, из него повалил дым. Люк в башне откинулся, показался танкист. С нашей стороны тут же ударил ручной пулемёт, и танкист свесился из люка – убит. Танкистов наши пехотинцы ненавидели, шансов уйти из подбитой машины у немцев было немного. Ещё один танк прорвался на позиции пехоты, даже успел покрутиться по траншее, обрушить. И вдруг вспыхнул. Илья пушечных выстрелов или взрыва противотанковой гранаты не слышал, видимо, кто-то из пехотинцев подобрался и бросил бутылку с «коктейлем Молотова», как называли горючий состав. Танкисты стали покидать горящую машину и тут же попадали убитыми. Оставшиеся на поле боя четыре танка судьбу искушать не стали, начали пятиться и ушли, вместе с ними и немецкая пехота. Их пехота без поддержки танков или самоходок в атаку не ходила, потому потерь имела меньше, чем наши. Атака захлебнулась, наступила тишина. Илья точно знал, что немцы сейчас или начнут артиллерийский налёт, или вызовут авиацию. Во время боя позиции пушек и пулемётные гнёзда установлены. Запасные капониры артиллеристы вырыть не успели. Да и видно их с самолёта, если маскировочной сети нет. Однако, к удивлению Ильи, немцы обстреливать или бомбить не стали, видимо, сочли, что скоро начнёт темнеть и повторить атаку после налёта не удастся. Илья собирался идти к командиру батареи, доложить, что расчёт убит. А комбат сам навстречу идёт. – Товарищ лейтенант, разрешите доложить? Расчёт третьего орудия убит, геройски погиб. – А пушка? – Целёхонька, вмятины от осколков есть, даже прицел не разбит. – Откуда знаешь, старшина? – Стрелял в танк. – Хм, ты же шофёр? – Годен к нестроевой в военное время, а раньше приходилось. – Жаль, я бы тебя командиром орудия назначил. Людей нет, два расчёта полностью погибли, ещё в одном заряжающего убило, в другом подносчика. Ладно, подносчика или заряжающего найти несложно. С наводчиками беда. Машина-то цела? – Товарищ лейтенант, забыл совсем! В машине хлеб с хлебопекарни! Раздать батарейцам бы надо, пока не зачерствел и осколками не посекло. – Начпрод в курсе? – Так я с ним приехал. – А где он? Я не видел. Веди к машине. Грузовик стоял целёхонек, начпрода нигде не было. Комбат брезент откинул, взял ржаной кирпич, вцепился зубами, прожевал. – За весь день хлебной крошки во рту не было, немцы поесть не дали. Старшина, ты машину постереги, я бойцов за хлебом подошлю. И с кухни подносчиков нет. Ну я их вздую! Подносчики с кухни в больших армейских термосах разносили пищу – суп, кашу, чай. Только в боевых условиях получалось не всегда. А после боя всем желающим добавку давали, погибшие-то ещё утром в списках батарей и дивизиона значились. Комбат не забыл: через полчаса подошли три бойца, часть хлеба забрали в сидорах. Ещё через четверть часа пожаловал начпрод с солдатами, унесли в бязевых мешках остальной хлеб. Илья оставил в кабине буханку. Когда темнеть начало, устроился в кузове, доел хлеб. Всё лучше, чем пустое брюхо. Вечером подносчиков ждал, они так и не пришли. Ночью совсем рядом вспыхнула стрельба. Илья вскочил, схватил карабин, кинулся к капониру с пушкой. Убитых уже не было. Либо батарейцы забрали, либо похоронная команда. Были такие на фронте, формировались из годных к нестроевой службе. Тягостная служба, но необходимая. Сколько неупокоенных на полях сражений так и остались в военное время и после. У немцев с этим чётко. Правда, пока немцы до сорок третьего года, до Курской дуги, гнали Красную армию, похоронить павших иной раз никакой возможности не было. Немцы хоронили только своих убитых. Из траншеи пехотной по нейтралке из автомата лупят длинными очередями. Неразумно, только расход патронов. Илья – к траншее перебежками. В стрелковой ячейке молодой солдатик с ППШ, рядом – командир взвода. – Куда он пропасть мог? – Не знаю, товарищ лейтенант, похоже, утащили его немцы. – А что случилось-то? – Ты кто? – строго спросил лейтенант. – От пушкарей. Переполошили всех стрельбой. – Рядовой Смыков говорит, пропал часовой, сослуживец его по отделению, рядовой Калмыков. – Так точно! Я шум услышал, вроде вскрик послышался. Прибежал, окликаю, а он не отзывается, – начал оправдываться боец. – А стрелял зачем? И по кому? – Показалось, есть кто-то на нейтралке, вроде шевеление. – Вроде показалось! Ты не пьян, Смыков? – Никак нет, даже фронтовые сто грамм не успел. – Товарищ лейтенант, позвольте на нейтралку сползать? Без разрешения командира выходить на нейтральную полосу не позволялось. Только разведчикам, сапёрам и снайперам, да и то с ними командир должен подойти, предупредить командира пехотного подразделения на участке. Делалось во избежание дезертирства, всё равно не помогало. Кто хотел уйти – находил возможность. – Разрешаю. Ни ножа, ни пистолета, ни автомата при себе, а карабин – помощник скверный, если боестолкновение случится. А выбора нет. Карабин за спину закинул, выбрался из траншеи, несколько метров шагал, потом лёг и пополз. Уже по привычке шарил перед собой руками. Наши не минировали не потому что ленились, мин не было. Да и немцы, когда наступали почти ежедневно, тоже мины не ставили, чтобы самим не подорваться. На первого убитого наткнулся метрах в тридцати от траншеи. Немец, убит наповал, труп тёплый ещё. Суки, разведка! Не ошибся Смыков. Утащили «языком» Калмыкова. Илья дальше пополз. Ещё один убитый, на этот раз в нашей форме. Неужели их Смыков из автомата завалил? Ну, прямо «ворошиловский стрелок»! В темноте и точно угодил. Илья прополз ещё немного. И ещё один труп, немец. Обычно в поиск выходили группой не меньше трёх-четырёх человек, это полковая, когда шарят в ближних тылах противника. У дивизионной разведки радиус действия побольше и группы до шести человек, зачастую и радист имеется. А армейская уходит на полсотни километров, а то и дальше, зачастую имеет связь с подпольем или партизанами. Илья и дальше прополз, но ничего интересного не обнаружил. С немцев снял ножи в ножнах, пистолеты, которые в карманы брюк попрятал. Главное – документы достал и в нагрудный карман гимнастёрки определил. В отличие от наших разведчиков, сдающих перед поиском все документы старшине, немцы всегда при себе имели документы, как и жетоны. В плен попадут – личность известна, убьют – опознать можно, сообщить родным похоронкой, списать из списков воинской части. А сколько без вести сгинуло нашихразведчиков? Ведь даже награды сдавали, а на орденах номера есть, по которым опознать можно. Нашего убитого солдата Илья за ворот гимнастёрки поближе к траншее подтащил, крикнул: – Помогите убитого Калмыкова до траншеи дотащить! – Погоди, сейчас! К Илье подполз сам лейтенант: – Что у тебя, старшина? – Двое убитых немцев, разведчики. Документы я забрал, их бы лучше в разведотдел полка сдать. – Сам знаю, не учи. – Ты извини, лейтенант, тут такое дело. Если ты всю правду особисту расскажешь, разжалуют тебя. Это же ЧП в подразделении: часового немцы утащили. – Свою версию предложить хочешь? – Обязательно! Часовой Калмыков разведчиков неприятельских обнаружил, вступил в перестрелку, геройски погиб, убив двух гитлеровцев, их документы имеются. Вместо фитилей получишь благодарность. – Старшина, ты не из евреев будешь? За минуту ситуацию просчитал. – Пусть Смыков язык за зубами держит. Ну, берись! Калмыкова в траншее убитым «нашли», а не на нейтралке. Дотащили убитого до траншеи. Лейтенант обматерил Смыкова: – Раздолбай! Двух немцев убил и своего товарища! Знаешь, что за это бывает? Трибунал! – Дак… не хотел я! В темноте не видно ничего. – Тогда помалкивай, не было тебя здесь. – Так точно! – сообразил Смыков. Старшина достал из кармана документы немцев, отдал командиру. – Ну, старшина, выручил! Слушай, зачем тебе пушкари? Переходи в пехоту, я сам к комбату схожу, походатайствую. – Товарищ лейтенант! Указание товарища Сталина было – артиллеристов из противотанковой артиллерии никуда не переводить, я имею в виду другие рода войск. Свидимся ещё, до свидания. Жизнь пехотинца на передовой недолга. Командир взвода, если наступления нет, – две-три недели, потом ранение или смерть. У рядовых жизнь на фронте ещё короче. Нет на фронте безопасных должностей, если только повар при штабе дивизии. Илья вернулся к своему грузовику. Ночь не зря прошла, разжился пистолетами и ножами. Всё «богатство» под сиденье определил, в инструментальный ящик. Обмотал промасленной тряпкой от посторонних глаз. Носить бойцу нештатное оружие, тем более германское, воспрещалось. Но Илья цену ножам и пистолетам знал, как оружию последнего шанса. Уж всяко при близком столкновении пистолет лучше карабина. Еще лучше бы автомат иметь, однако промышленность не освоила ещё в массовом производстве ППШ. По мере насыщения этим оружием в стрелковых полках создавали роты автоматчиков, чего у немцев до конца войны не было. Вот в чём немцы превосходили в пехотных подразделениях, так это в пулемётах и ротных миномётах. Только спать в кузове улёгся, по борту стучат: – Сафронов, ты здесь? – А где мне ещё быть? – Как разговариваешь с командиром батареи, боец? – Прошу прощения, виноват! Илья выпрыгнул из кузова, застегнул верхнюю пуговку на гимнастёрке. Главное – повиниться вовремя, хоть и не виноват, тогда без наказания останешься. Впрочем, чем и как можно наказать на передовой? Нарядом на кухню? Так это поощрение! Да и кто баранку крутить будет? – Заводи свой грузовик, даю трёх бойцов. Километрах в пяти отсюда грузовик нашего дивизиона бомбой повредили. Надо груз перегрузить и доставить. – Есть! Бойцы в кузов забрались. Илья завёл мотор, погрел немного, выехал. Видно плохо, ночь безлунная, а единственную фару включать опасно: немцы из миномёта или гаубицы накроют. Отъехать с километр хотя бы. Остановился: – Бойцы! Пусть один вперёд идёт, не видно ничего. И гимнастёрку снять, нательная рубаха видна будет. Один из бойцов гимнастёрку стянул, пошёл по дороге. Нательная рубаха белым пятном как путеводная звезда. Как проехали на безопасное расстояние, Илья грузовик остановил: – Садись в кабину, фару включу. Через час неспешной езды наткнулись на грузовик. Из дивизиона, Илья сразу по номеру на дверце кабины опознал. На правой стороне машины сплошные пробоины от осколков. Кабина, моторный отсек, кузов как решето. Один из бойцов в кузов грузовика забрался. – Что там? – Сам полезай! Харчи! Другой боец сразу полез в кузов. – Да пошутил я! Снаряды и патроны винтовочные. У бойцов дивизиона карабины, патроны к ним. У нескольких командиров револьверы выпуска дореволюционного, со складов. Илья подогнал свой грузовик борт к борту, бойцы ящики передавать друг другу стали. Час-полтора – и весь груз перегружен. А уже и светать начало. Назад добирались уже без включённой фары, в предрассветных сумерках. Пока грузовик разгружали, Илья на кухне успел побывать, горячего чаю попил. В восемь тридцать, как по расписанию, начался артиллерийско-миномётный обстрел наших войск. Авианалёты совершались обычно рано утром – в пять-шесть часов, для авиации время самое удобное, хорошая видимость и воздух спокоен, турбулентности нет или минимальная. А артиллерийские налёты – это уже после завтрака, который у немцев строго по часам, педантичная нация. Пехота и другие рода войск уже знали, за артиллерийским налётом последует атака. Взрывы бушевали четверть часа, разрушены были ходы сообщения, блиндажи, пулемётные гнёзда. Пушку, что недалеко от грузовика была, взрывной волной перевернуло набок, но не повредило. Расчёт переждал артналёт в щели, после обстрела выбрался, поставил пушку на колёса. «Сорокапятка» лёгкая, полтонны весом, в бою расчёт пушку перекатывает, не то что гаубицы МЛ-10 или МЛ-20 – те только тягачом передвигать. После налёта танки в атаку пошли, за ними пехота. Для танков местность подходящая, не то что болотистая Белоруссия. Танкам, особенно крупным соединениям, простор нужен, и ростовские или сальские степи для этого лучше всего подходят. Туда и начали рваться немцы, имея конечной целью летней кампании 1942 года взятие Сталинграда. Немцы наступали широким фронтом, удар их главных сил пришёлся южнее позиций, которые защищал дивизион, где служил Илья. Не наступать здесь немцы не могли, иначе бы оголили свой левый фланг. Причём танковые части были немецкие, а пехота и румынская, и венгерская, и итальянская. Позже выяснилось – вояки они слабые, немцам не чета. Пушкари должны выбить танки, этот бронированный кулак, а пехота – уничтожить пехоту вражескую. Илья лежал за пригорком, наблюдал за полем боя. Расчёт пушки был собран с бора по сосенке взамен погибшего, не сработан, не слажен. Но командир расчёта толковый. Обнаруживать себя раньше времени не стал. Дальше полутора сотен метров стрелять бесполезно, слабовата «сорокапятка». После боёв сорок первого немцы навесили на лобовую броню танков Т-III и Т-IV дополнительные листы, усилив защиту. Напряжение нарастало, Илья видел, как из траншеи стали выглядывать пехотинцы, смотреть в сторону пушкарей. Почему, дескать, медлят, не стреляют? Прорвутся же танки. Почти одновременно ударили несколько пушек. Два танка застыли неподвижно, но не горели, ещё один с разорванной гусеницей развернулся, подставив борт. Пушкари тут же всадили снаряд, бортовая броня всегда тоньше лобовой. Танк вспыхнул сразу и весь. Танкисты попытались покинуть горящую машину и были убиты. Но танков было много, пушкари себя обнаружили. Для танкиста противотанковая пушка – главный враг. Сразу несколько танков открыли огонь по пушке. Один из снарядов угодил в броневой лист пушки, убил заряжающего. Снаряд другого танка ударил в колесо пушки, погиб наводчик. Пушка скособочилась, из пробитого осколком накатника ручейком бежит стеол. Всё, пушке дорога только на ремонтный завод, в полевых условиях сделать ничего невозможно. Но кто-то из расчёта остался, Илья видел шевеление. И этот воин пополз к траншее. При каждой пушке всегда было несколько противотанковых гранат. Сейчас боец полз и в каждой руке держал по гранате. Танкисты чётко видели перекошенную пушку в капонире, для них она уже угрозы не представляла, и танк шёл на траншею смело. Хлопали винтовочные выстрелы, оттесняя от танка пехоту. Танк опорными катками траншею переехал, начал разворачиваться – и вдруг взрыв на корме. Пушкарь всё же метко швырнул гранату. На немецкой технике моторы исключительно бензиновые, в закрытом объёме моторного отсека скопившиеся пары бензина мгновенно вспыхнули, над кормой поднялся столб пламени, потом сразу взрыв боекомплекта. Башню у танка снесло, экипаж погиб. По следам сгоревшего танка полз другой. Танкисты и самоходчики всегда старались делать так во избежание подрыва на мине. Илья пополз к траншее. Может быть, у кого-то из пехотинцев есть гранаты или бутылки КС с горючей жидкостью. Лежать и смотреть, как танки вот-вот прорвутся, не было никаких сил. Слева и справа от того места, где находился Илья, хлопали пушечные выстрелы. Слабовата пушка оказалась. Командование РККА купило у немцев патент на выпуск 37-мм противотанковой пушки, решили повысить мощность, на немецкий лафет наложили 45-мм ствол. В армию пушка пошла с 1937 года под обозначением 53-К. В сорок первом году пушка справлялась с бронёй Т-II и Т-III и с трудом с танком Т-IV. А когда немцы усилили основные танки дополнительными листами, пушка перестала отвечать предъявляемым требованиям. В 1942 году в производство пошла модернизированная пушка под обозначением М-42, главное отличие – удлинённый ствол. Устаревшую 53-К, которой выпустили к началу 1943 года 37 354 штуки, с производства сняли. Снять бы её совсем, да перейти на выпуск 57-мм пушки ЗИС-2, да побоялись в наркомате. Производство 53-К отлажено, есть станочный парк, и бойцов переучивать не надо, а кроме того, переналаживать заводы по выпуску боеприпасов – дело затратное и небыстрое. По штату на стрелковый батальон полагалось две пушки 53-К, на стрелковый полк – батарея из 6 пушек, а противотанковый дивизион имел 12, а отдельный – 18 пушек. К пушке М-42 был разработан подкалиберный снаряд, пробивавший по нормали (угол встречи снаряда с бронёй – 90 градусов) на дистанции 500 метров броню в 66 мм толщиной. Один танк, ворвавшийся на позиции пехоты, артиллеристы подбили, второй пошёл, пропустив траншею между гусениц. Стенки траншеи не укреплены, стали рушиться, придавливая наших пехотинцев. На пулемётном гнезде танк покрутился, вдавив «максим» и пулемётчика в грунт. Кто-то из пехотинцев швырнул гранату, она угодила под гусеницу. Ахнул взрыв, перебило палец, траки разъединились. Танк развернуло. Взвыл и затих двигатель. Танкисты стали разворачивать башню. Танк лишился хода, но пушка и пулемёты были целы, и танк представлял сейчас ДОТ. Илья подобрался сбоку, стал прикладом карабина бить по стволу пулемёта, согнул его, спрыгнув на землю, зачерпнул горсть земли, сунул в ствол пушки. А вот теперь пусть попробуют выстрелить! Ствол разорвёт! Танкисты опасность осознали, башня развернулась, раздался пистолетный выстрел, за ним другой. По обеим боковым стенкам и на задней были специальные отверстия, прикрытые броневыми пробками. В случае необходимости экипаж через них мог отстреливаться, что и произошло сейчас. Первая пуля слегка задела левое предплечье, Илья сиганул в траншею, и второй выстрел не причинил вреда. – Ах ты, недобиток! Сейчас я тебя поджарю! К Илье подбежал красноармеец. Илья спросил: – Гранаты или бутылки с зажигательной смесью есть? – Нет. – Ищи что-нибудь, что гореть может. Илья нашёл полуприсыпанную доску, а боец – несколько газет и промасленную тряпку. – Сгодится! Ты винтовку приготовь и за днищем танка смотри, танкисты могут полезть. Илья разложил под кормовой бронёй, где двигатель, газеты, поджёг зажигалкой, в разгоревшийся костерок подбросил доску, а сверху тряпку. Тряпка занялась быстро, дым от неё удушливый повалил. Илья стволом карабина тряпку подцепил, из-под танка выбрался, бросил её под погон башни. Дым в башню потянуло, экипаж кашлять начал. Илья предупредил бойца: – Как люки открывать станут – сразу стреляй! От костра под танком вспыхнула краска, а через некоторое время из моторного отсека вырвалось пламя. Танкисты поняли: счёт пошёл на минуты. Откинулся люк, закричали: – Нихт шиссен! Ага, умные нашлись! Им стрелять можно, а нашим нет. Илья вскинул карабин и, как только показался танкист, выстрелил. Если бы не пожар в моторном отсеке, немцы бы отсиделись, поджидая помощь от своих. В танке рация есть, наверняка со своими связались. Бабахнул выстрел. Это пехотинец стрелял по танкисту, пытавшемуся выбраться через нижний, десантный люк. Через несколько минут стало не до танка. К траншее подбегали солдаты, причём не немцы. Другая форма, слышны команды на непонятном языке. Наши пехотинцы открыли огонь – из автоматов, винтовок, пулемётов. Немцы бы залегли, начали бросать гранаты, короткими перебежками продвигались вперёд. Эти же, понеся потери, сначала залегли, потом побежали назад. Сначала итальянские военнослужащие, направленные диктатором Муссолини на помощь Гитлеру в СССР, назывались итальянским экспедиционным корпусом, и численность его составляла 54 тысячи человек. Корпус состоял из трёх дивизий – 52-я пехотная «Торино», 9-я пехотная «Пасубио» и 3-я пехотная «Челери». Имели артиллерию на конной тяге, лёгкие танкетки и устаревшие танки «Фиат-600». 17 июля 1942 года численность корпуса возросла за счёт прибытия семи дивизий – 2-й пехотной «Сфорцеска», 5-й пехотной «Коссерия», 156-й пехотной «Виченца» и 6-й пехотной «Равенна» и ещё трёх берсальерских. Корпус переименовали в 8-ю итальянскую армию, численность её достигала 230 тысяч человек к сентябрю 1942 года. Находился корпус в оперативном подчинении немецкой 17-й армии генерала Рихарда Руоффа. Итальянцами командовал генерал Итало Гарибальди. Для действий по прорыву советской обороны 8-й армии были приданы две немецкие танковые дивизии – 298-я и 82-я. Также в армию входили три бригады чернорубашечников-нацистов и Хорватская добровольческая бригада. Армия имела 988 пушек, 420 миномётов, 64 самолёта, 17 тысяч автомашин и 25 тысяч лошадей. Армия участвовала в боях на Донбассе, под Воронежем, на Среднем Дону и в Сталинграде. По какой-то нелепой случайности именно там, где участвовал в боях Илья. Общими усилиями пехоты и артиллеристов атаку удалось отбить. Илья подошёл к разбитой пушке, посмотрел на погибших и направился к командиру батареи. По пути к одному капониру подошёл, к другому, и везде картина одинаковая – пушки разбиты, причём от одной буквально небольшие железные останки, видимо, в пушку прямым попаданием угодил крупнокалиберный снаряд, не меньше 105 мм – была у немцев такая полевая гаубица. А на месте землянки комбата только воронка от снаряда. К Илье два бойца подошли: – Ты из какой батареи? – Я из автороты. – Тогда пошли к комдиву. Обычно комдивом называли командира дивизии, а у них – дивизиона. Штаб артиллеристов располагался в деревушке, в километре от передовой. Не успели к избе подойти, где комдив расположился, а майор уже сам на крыльцо вышел. – Товарищ майор, разрешите доложить? – вскинул руку к пилотке Илья. – Докладывай. – Старшина Сафронов, из автороты. От четвёртой батареи ни одного целого орудия не осталось. Моя машина за позициями батареи стояла. Жду приказаний. – Машина на ходу? – Так точно! – Гони её сюда. Если по дороге батарейщиков встретишь, сажай в кузов. – Слушаюсь! Приказ отдан, надо исполнять. Илья до грузовика добрался, а у машины два пехотинца бензин из бака сливают в ведро. Сцепился с ними Илья: – Вы что же грабежом занимаетесь? Без бензина грузовик – недвижимое имущество! А ну сливайте в бак! – Нам в бутылки залить. Чем танки останавливать? Посмотри – ни одной пушки целой. – Ладно, идите. Пехотинцев понять можно. Если танки снова пойдут в наступление, останавливать их нечем. Из дивизиона осталось две пушки, как слышал он у штаба. В траншеях гранат уже не осталось, как и бутылок КС. Завёл мотор, дал на холостых поработать немного, поехал к штабу. Сколько ни посматривал по сторонам, а батарейщиков не видел. Не зря артиллеристы «сорокапяток» получили печальное, но точное прозвище «Прощай, Родина!». Солдаты на язык остры, дадут прозвище – не в бровь, а в глаз. И пошло оно гулять по всем фронтам. Причём прозвища давали не только красноармейцы, но и солдаты вермахта. Например, в 1943 году, когда Илья пленного взял, тот про наш штурмовик Ил-2 сказал «цементный самолёт». Илья удивился: – Почему? – Сбить трудно, по нему стреляешь, а он летит. Немцы называли наши «катюши» «сталинским органом» за характерный звук, красноармейцы немецкий шестиствольный реактивный миномёт – «ишаком», тоже за похожий звук.Глава 2 «Отступление»
В кузов погрузили нескольких раненых, в кабину уселся усатый военфельдшер: – Поехали! – Куда? – В медсанбат, я покажу дорогу. Да какие на фронте дороги? Одни направления. Прошли два танка на позиции, за ними несколько тягачей с пушками, по их следам другие едут – готова фронтовая дорога. На кочках трясло сильно, раненые от боли матерились, стучали по кабине: – Эй, не дрова везёшь! Всё же усатый медик дорогу знал, к госпиталю на окраине села вывел точно. Однако раненых не приняли: шла эвакуация. Их перевозили на железнодорожную станцию. Военврач в белом халате, заляпанном пятнами крови, махнул рукой: – Езжай на станцию, там бойцы помогут раненых в вагоны перегрузить, потом возвращайся. Надо помочь перевезти, у нас всего две машины, а раненых полторы сотни. Илья мысленно охнул. В полуторку входило четверо лежачих и двое легкораненых, которые могли сидеть. От госпиталя к станции – укатанная гравийка, добрались быстро. На станции бойцы, явно нестроевые, все в возрасте за полтинник, перегружали раненых в санитарные вагоны. Илья успел съездить четыре раза, когда на станцию налетели пикировщики Ю-87, прозванные «лаптёжниками» за неубирающееся шасси с обтекателями. Да собственно, и не станция была, а разъезд. И стоял на нём единственный поезд, на крыше и стенках которого крупно красные кресты в белом круге нарисованы. На первых порах наивно полагали, что кресты защитят от обстрелов и бомбардировок, ведь СССР и Германия в своё время подписали международные конвенции. Как бы не так! Не обращали немцы внимания на красные кресты. Вот и сейчас ведущий самолёт свалился в пике, сбросил две бомбы, обстрелял вагоны из курсового пулемёта, взмыл вверх. В пике пошёл следующий самолёт, а поезд уже гореть начал. Из вагонов крики. Санитарки и бойцы, что помогали раненых грузить, попытались хотя бы транспортабельных вывести. Одна бомба попала в вагон, другая во второй угодила. Чёрный дым повалил. Уйти бы эшелону с разъезда – на ходу попасть тяжелее, а состав без паровоза, видимо, после погрузки подойти должен. Кто из раненых уцелел, сами выбираться из вагонов начали, прыгали на насыпь. На разъезде ни зенитной пушки, ни пулемёта, никакого противодействия авиации. Потому «лаптёжники», не торопясь, прицельно сбросили бомбовый груз, потом обстреляли поезд из пулемётов. Илья наблюдал за трагедией с дороги, выбравшись на подножку. В кузове раненые, которых он не успел довезти до разъезда. Илья развернул машину и обратно в госпиталь. Объяснять ничего не пришлось, бомбёжку санитарного поезда персонал видел. У начальства госпиталя связи с вышестоящим начальством нет. Куда везти раненых? Бросить беспомощных людей нельзя. А транспорта не хватает даже для раненых, а ещё персонал есть, лекарства, инструменты. В кабину Ильи сел военврач: – Едем. Только не гони, за нами два «Захара», там самые тяжёлые раненые. – Товарищ доктор, не знаю вашего звания, мне в дивизион надо. Приказ был – до медсанбата раненых довезти. – Тогда останавливайся и выброси их в голом поле! Ну, что медлишь?! – Так не по-людски. – Тогда езжай. – В дивизионе тоже люди и пушки, тоже спасать надо. – Найдём госпиталь, разгрузимся, и езжай на все четыре стороны. Кабы ещё знать, где этот госпиталь? Через час езды по ухабистой дороге добрались до посёлка Тёплое, где располагался госпиталь. Раненых выгрузили, и Илья с облегчением перевёл дух. Всё же ответственность – раненых везти. И назад в дивизион поехал. Заправиться бы где-нибудь – указатель топлива показывал четверть бака. В дивизионе, едва мотор заглушил, к нему помпотех подбежал: – Ты где был? А сам злой, едва за кобуру не хватается. – По приказу комдива раненых в госпиталь отвозил. Помпотех сразу поостыл, да проверить решил, вскочил на подножку, в кузов заглянул, а там обрывки бинтов, клочки окровавленной ваты. – Подмети кузов и езжай ко второй батарее, надо пушки до темноты перевезти, а куда – комбат покажет. – Есть! Где стояла вторая батарея, Илья знал. На этом участке немцы не атаковали, наши сапёры ещё до подхода гитлеровцев успели поставить несколько мин. Немцы их обнаружили, решили – впереди минное поле, разминировать на виду у русских хлопотно и опасно. Да и зачем, если в других местах мин нет? Потому пушки отсюда комдив приказал перевезти на танкоопасные места. Одну пушку с зарядным передком благополучно успел Илья перевезти, назад поехал за второй пушкой. Впереди в небе показалась точка, довольно быстро приближающаяся. Илья машину остановил, бросился из кабины, упал за деревцем. За рёвом мотора истребителя – еле уловимый треск пулемёта. Илья услышал, как по машине бьют пули, посыпалось стекло. Немец развернулся, снова стал пикировать, Илья обежал вокруг дерева. Не бог весть какая защита, но лучше, чем ничего. На этот раз лётчик стал стрелять из пушки – не понравилось ему, что грузовик не загорелся после обстрела. Несколько разрывов на земле, потом снаряды по машине угодили. Чёрный дым вверх потянулся. «Мессер» описал круг, любуясь проделанной работой. Илья в бессильной злобе погрозил лётчику кулаком. От кузова машины валил дым, показался огонь. Открытой воды рядом – озера, реки – нет. Похоже, конец грузовику. Илья подбежал к кабине. От горящего кузова уже жар идёт. Успел схватить карабин и вытащить пистолет из-под сиденья. А уже краска на кабине занялась пламенем. Кинулся из кабины. Хорошо, успел карабин спасти. За утрату боевого оружия на фронте наказание суровое – трибунал. Поди докажи, что не бросил его в реку или не утопил в болоте. С начала войны до первого мая 1942 года потери СССР составляли 6,84 млн человек, из них 4,0 млн безвозвратными. Германия за это время потеряла один миллион военнослужащих, а восполнить пополнением смогла 450 тысяч. На Восточном фронте Германия потеряла с начала войны по апрель 1942 года 3319 танков и 173 САУ. И если раньше вермахт наступал на всех фронтах широкой полосой, то сейчас план действий на летнюю кампанию изменился. На совещании в апреле 1942 года Генштаба Сухопутных войск и Гитлера были разработаны две операции: «Блау» и «Клаузевиц». Наступление на Москву решили отложить, захват города не давал стратегических преимуществ, а потери грозили быть большими. Сначала следовала операция «Блау», когда две армейские группировки образуют клещи. Северная часть – из района Курска и вдоль реки Дон на юго-восток, южная группировка – из Таганрога на восток. Обе части клещей должны были соединиться у Сталинграда, окружив тем самым части РККА между Доном и Донцом и уничтожив их. Затем следует операция «Клаузевиц» – наступление от Таганрога и Ростова на Кавказ, ставя задачей захват нефтеносных районов Чечни и Азербайджана. Операция «Блау» удалась: к осени немцы вышли на правый берег Волги. Сталин ошибочно считал, что немцы исчерпали свои силы и наступать не смогут, а наш Генштаб полагал, что немцы, как и в сорок первом году, попытаются взять Москву, и усиливали оборонительные рубежи. Иосиф Виссарионович, как Верховный главнокомандующий, настаивал на наступательных операциях РККА с задачей – до конца 1942 года освободить оккупированные районы СССР, выйти к западной границе и занять оборону там. Мнение Генштаба и Сталина было ошибочным, базировалось на неправильных выводах о мощи Красной армии и слабости вермахта. И ближайшие месяцы показали просчёты Генштаба и Сталина: немцы за три месяца взломали нашу оборону и добрались до Волги. Напряжением всех сил и большими потерями их удалось остановить. А возьми немцы Сталинград, в войну вступила бы Япония, колебалась Турция. Кроме того, перережь немцы судоходство по Волге, и Красная армия осталась бы без горючего и нефтяных полей Чечни и Азербайджана, ведь нефтепродукты доставлялись танкерами по Волге. Первой частью операции «Блау» был захват Воронежа 4-й танковой армией немцев. Им противостоял наш Брянский фронт в составе трёх армий – 61, 13 и 3-й (18 стрелковых дивизий и три отдельные танковые бригады). Оборона строилась в один эшелон, хотя по всем канонам полагалось минимум два, а лучше три эшелона, да где взять войска, если одна дивизия обороняла 15 км по фронту? Брянский фронт весной 1942 года занимал позиции от Белёва в Тульской области до населённого пункта Долгое, всего 350 километров. Брянскому фронту противостояли немецкая 2-я танковая и 2-я полевая армии, всего 20 дивизий, значительно больших по численности, чем в Красной армии. Дивизион, где служил Илья, немцы при наступлении задели своим левым флангом, основные силы прорывались южнее. Сейчас, потеряв грузовик, он поплёлся к комбату доложить о потере. Оказалось, самолёт видели, только кого он обстреливает, не знали. Однако поставленную задачу никто не отменял. За неимением грузовика пушку катил руками расчёт, благо лёгкая она. Прикатили на позицию, двоих отправили обратно за передком, остальные рыли капонир, потом маскировали. Илья чувствовал себя не в своей тарелке. Безлошадный он вроде как и не нужен. Артиллерийскими специальностями, тем же наводчиком, не владеет, да ещё и запись – годен к нестроевой. Свободных машин в автороте нет, а безлошадные шофера есть. Подошёл к комбату, попросился оставить на батарее. – И кем же я тебя оставлю, Сафронов? – комбат недоумевал. В расчёты пушек нужны люди с подготовкой, хоть и небольшой. – У тебя сколько классов образования? Ага, сказать бы – высшее военное, так за глупую шутку примут. – Девять. – Ага, грамотный. Карту читать умеешь? – Комбат развернул карту, ткнул пальцем. – Это что? – Мост через реку. – А это? – Одиночно стоящее дерево. – Верно. А это? – Кладбище, рядом холм, по-военному высота 202. – Хм. А зрение хорошее? – Не жалуюсь. – Возьму-ка я тебя артиллерийским разведчиком. Илья удивился. Артиллерийский разведчик из передовой траншеи путём наблюдения через оптические приборы высматривает цели – пулемётные гнёзда, ДОТы, миномётные батареи. В случае ведения огня своей батареей корректирует огонь по рации или проводному полевому телефону. Вроде всё правильно, но для артиллерии полевой, способной стрелять с закрытых позиций, где без корректировки никак нельзя. Противотанкисты же всегда стреляют по видимой в прицел цели – танкам или САУ, и корректировщик им нужен, как телеге пятое колесо. Но раз комбат предлагает, почему не попробовать? В армии согласия не спрашивают, командир отдаёт приказы, а дело подчинённых – исполнять. Однако комбат ликбез провёл. Как определять дистанцию до цели, измерять перелёты или недолёты. На всё обучение – полчаса. Потом сказал: – Пошли на передовую, посмотрим, насколько ты наблюдательный. Комбат вручил ему бинокль. А до передовой траншеи – полсотни метров. Спустились в траншею, обустроились в пустой стрелковой ячейке. – Смотри и докладывай. Илья к биноклю приник: – Прямо перед нами двести – пулемётное гнездо, – начал он. – Поясни. – Ветками замаскировали, да поленились обновить – листья засохли, выделяются. Стрелковую ячейку ветками не маскируют. Стало быть, пулемёт стоит. – Хм, глазастый. – Левее семьдесят – наблюдательный пункт, стереотруба стоит. – Не может быть, ну-ка дай бинокль. Комбат приложил оптику к глазам. Бинокль хороший, трофейный, «Цейс» 8х30. – У меня на карте его нет, – через пару минут наблюдения сказал комбат. – Надо нанести. – Накрыть бы НП из миномётов. – У пехоты только ротные, 50-мм, они слабоваты. А вот координаты передам в штаб дивизии, пусть гаубицами накроют. Завтра с утра в траншею – и наблюдать. Получишь у меня карту, будешь карандашом делать отметки. – Так точно, товарищ комбат! Уже смеркаться начало. Какое наблюдение, когда немецких позиций уже не видно? По возвращении на батарею Илья поел впервые за день. Спал в землянке, вместе с батарейцами. А утром – переполох. Пехотинцы обнаружили убитого часового, и исчез старший лейтенант, командир роты. Тут же на позициях появились особист, политрук. Начали расспрашивать бойцов, как вёл себя командир роты. Уклон вопросов неправильный, складывалось впечатление, что старлей сам перешёл на сторону немцев, перед тем убив часового. Конечно, исключить переход нельзя, но Илья сильно сомневался. Он видел утром убитого часового, мельком, но одного взгляда хватило понять, что убивал профессионал. Один удар ножом сверху в подключичную ямку. Не каждый военный и даже разведчик имеет такой отработанный удар, навык нужен. Однако о догадках своих Илья помалкивал. Видимо, в отместку за печальные события к вечеру в расположении пехоты появилась группа разведчиков – в маскировочных костюмах, с ножами на поясах. Если автоматы у пехотинцев изредка встречались, то маскировочных костюмов и ножей не было: по штату не положено. Присмотрелся Илья к группе – все молодые, только старшему около тридцати, похоже, он из кадровых. Да есть ли у парней опыт? Илье ночью выпало часовым стоять на батарее, видел он, как разведгруппа покинула пехотную траншею и на нейтралку ушла. А через час у немецких позиций стрельба. Наши ППШ, потом одиночный выстрел и басовито немецкий МГ, ручной пулемёт вермахта. Влипла группа, ошибку сделала. Обычно старший разведгруппы предварительно выяснял у командира роты, где у немцев пулемётные гнёзда, есть ли минное поле да всякие особенности вроде спирали Бруно, о ракетчиках да детали местности. Например, ручей, протекающий через позиции противника, повышающий шанс выполнить задание и вернуться. По нему пройти – проползти проще. Вымокнешь и замёрзнешь, не без этого, но больше шансов выжить. Командир роты в плену, стало быть, старшему разведгруппы говорить было не с кем, потому ошибку совершили. Наши пехотинцы огня не открывали: если разведгруппа выбирается к своим, можно задеть. Ближе к рассвету – окрик часового из траншеи пехоты. Ночью тихо, голоса хорошо слышны. Оказалось, со всей группы из пяти человек назад вернулся старший, да и тот приполз из последних сил: ранен в бедро был, на нейтралке, жгут себе наложил. Его сразу к военврачу пронесли на шинели, а вскоре и командир разведвзвода пехотного полка появился. Группа-то провалилась, задание не выполнила. Илье хотелось с командиром разведки поговорить, даже напроситься в разведвзвод. Однако ущербность свою пока чувствовал. В месте перелома при ходьбе ещё ощущал боль, хотя длительных переходов не было. Лучше себя чувствовал, чем при выписке из госпиталя, но в норму свою не вошёл. Больной человек или раненый – обуза в поиске для разведгруппы, темп сбивает. А ходить или ползти приходится много: иной раз группа по тридцать километров за ночь проходит, да не по ровной дороге, а по пересечённой местности и в темноте. Илья не чувствовал себя готовым к таким нагрузкам, реально оценивал физическое состояние. Хотя обидно было за неудачу парней. Погибли не за понюшку табака, и Илья считал, что виноват командир разведвзвода. Каждый поиск требует тщательной предварительной подготовки, чтобы исключить неожиданности. Конечно, случайности быть могут, всего не предусмотришь, но как соваться через нейтралку, не зная деталей обороны врага? Не далее как вчера Илья интересовался у комбата, кто противостоит им на этом участке фронта? Так комбат ответить не мог, не знал даже, что за дивизия. Разозлился комбат за вопрос: – Старшина, оно тебе надо? Кому надо – знают! А как можно грамотно воевать, не зная противника? Где огневые точки, склады, какое и где вооружение? А главное – что хотят предпринять? Для этого пленные нужны. Немцы в первые два года войны подготовлены лучше были. У них и разведывательно-диверсионный батальон «Бранденбург-800», и «Функабвер», специальное подразделение для прослушки радиоэфира. У каждого радиста свой почерк при передаче на ключе, немецкие контрразведчики по почерку определяли, куда переместилась та или иная русская воинская часть. Полевая разведка вермахта тоже была развита лучше: зачастую туда набирали егерей из австрийцев. РККА, по примеру вермахта, стала вводить подобные подразделения, доказавшие свою эффективность уже к сорок третьему году. Брянский фронт, в составе которого был 1001-й отдельный противотанковый дивизион, где служил Илья, летом и осенью 1942 года прикрывал тульское и воронежское направления. Основной удар немцев в начале лета пришёлся на левый, южный, фланг фронта. Просчитался Генштаб Красной армии с направлением главного удара немцев, и для исправления ошибки 9 июля 1942 года согласно директиве Ставки Верховного главнокомандования левое крыло Брянского фронта было преобразовано в Воронежский фронт. Причём реорганизация запоздала: немцы уже рвались всеми силами к сальским степям, где был простор для действий танков. Танки были главной ударной силой вермахта, и немцы имели в них численное преимущество, которое лучше всего можно было реализовать на большом театре военных действий. В один из вечеров на позицию пехоты снова прошла разведгруппа, на сей раз четверо. Похоже, потеря предыдущей группы, а может и других, чему-то командиров научила. Маскировочные костюмы, немецкие сапоги и немецкие же автоматы. Уже лучше, да если ещё и навыки есть, то группа имеет шанс вернуться, да с «языком». Илья специально с бойцом караулом поменялся, чтобы увидеть возвращение группы. А та ушла – и с концами. То ли назад возвращались на участке другого полка, что бывало часто, то ли была обнаружена немцами и уничтожена. Немцы начали летнюю кампанию. С позиций дивизиона хорошо было видно, как вдалеке, южнее их расположения, большими группами пролетают бомбардировщики под прикрытием истребителей. Затем едва слышный грохот разрывов авиабомб, чёрные дымы, поднимающиеся в небо. После полудня в атаку ринулись танки. С позиций дивизиона их видно не было, командиру дивизии пришла телефонограмма, он оповестил командиров подразделений. Когда известие дошло до комбата, он приказал занять места у пушек и приготовиться к отражению атаки. В напряжении пробыли до вечера, но атака не состоялась. А вечером – сводка Совинформбюро: «На воронежском направлении продолжались упорные бои с противником. Рота старшего лейтенанта Тряпичникова…» Кому-то повезло, как их дивизиону, сегодня остались в живых. А кто-то погиб, задержав продвижение немцев, дав возможность подтянуть резервы. С резервами туго, эшелонирование в один ряд, резервы под Москвой собраны, их ещё перебросить надо, что в условиях военного времени непросто. У противника и авиаразведка задействована, и агентурная разведка не дремлет. Немцы пытаются наши части на марше бомбить. Потому все передвижения в основном по ночам. Бомбардировщики приборами для ночных полётов не оборудованы. Москву в сорок первом по ночам бомбили, но то другое дело – там бомбометание по площадям. Куда бомбу ни сбрось, попадёт или в жилой дом, или в производственное здание. А попробуй бомбами накрыть поезд ночью. Немцы прорвали оборону, танковый клин двинулся вперёд, в прорыв вливались пехотные и артиллерийские части, участок прорыва расширяли. Наши отступали, ожесточённо сопротивляясь, немцы напирали. После поражения Гитлера под Москвой наши генералы надеялись, что Германия не сможет собрать людские и танковые ресурсы. Сейчас же немцы демонстрировали, что сильны. И за летнюю кампанию 42-го года они оккупировали территорий больше, чем за 1941 год. Но у Красной армии появился опыт, командиры на уровне рот – батальонов и полков действовали решительно, смело, не ждали приказов сверху. Да и на самом верху от руководства были отодвинуты герои Гражданской войны – Будённый, Ворошилов и им подобные. Бывшие кавалеристы, не имевшие военного образования, не способные анализировать события, провалили все поручения, что давал им Сталин, и были отодвинуты в сторону. Ход событий сам показал, кто на что способен. Вперёд выдвинулись такие, как К. К. Рокоссовский, ставший командующим Брянским фронтом с 13 июля 1942 года, Ватутин, Толбухин и многие другие полководцы. Немцы расширяли и углубляли прорыв, Красной армии пришлось растягивать и без того «жидкий» фронт на флангах, иначе – быть катастрофе. Немцы пустили в атаку танки на позиции участка, где служил Илья. Он находился на передовой в стрелковой ячейке, вёл артиллерийскую разведку, как приказывал комбат. По разведанным целям ударила четырьмя залпами гаубичная батарея, довольно точно накрыла. Ещё бы пару-тройку залпов, а снарядов нет. Гаубицы стреляли из глубины нашей обороны, над передовой только шуршали снаряды. Танки отбивали «сорокапятки», подпустили поближе и начали пальбу. Видимо, наводчики опытные. Сначала первыми выстрелами разбили гусеницы, а когда танки потеряли ход, расстреляли их. Немцы поддержали атаку танков гаубичным огнём: самое распространённое орудие в войнах – 105-мм гаубица. Снаряды стали ложиться на позициях пехоты, по обнаружившим себя противотанковым пушкам. Боеприпасов гитлеровцы не жалели, на передовой бушевал вал разрывов. Илья пригнулся в стрелковой ячейке, чтобы осколком не зацепило. Переждал, пока перестанут грохотать разрывы, поднял голову, а танк рядом, в полусотне метров. Один из Т-III вырвался вперёд, вот-вот в траншею ворвётся. Наша «сорокапятка» выстрелила, танк замер, но ни дыма, ни огня видно не было. Расчёт ПТО выстрелил ещё раз. Подбитый танк легко восстанавливали в полевых танкоремонтных мастерских, а сгоревший годился только на переплавку. На этот раз танк вспыхнул: буквально несколько секунд – и сильный взрыв. Вероятно, взорвался боезапас. Танк разорвало, разворотило изнутри. Илью и пехотинцев поблизости оглушило, в ушах звон. А танки наползают, пушки наши уже молчат. Ещё с тяжёлого сорок первого осталась у бойцов танкобоязнь. Чем остановить железную махину, если батарея противотанковая уничтожена? Побежали бойцы, а танки на траншеях крутятся, поливают пулемётным огнём. Ни гранат, ни бутылок с зажигательной смесью нет. Бежали до какой-то речушки, потом танки вправо повернули, к востоку. У Ильи на груди бинокль болтается, сбоку командирская сумка с картой. Один из бойцов, приняв его за командира, спросил: – Что дальше делать будем? – Позиции занимать! Через реку танки не пойдут, узкая и мелкая она, а берег крутой. Потому наступающую пехоту отсечь – наша задача. У кого шанцевый инструмент есть – ройте окопы, стрелковые ячейки. Бойцов прибежало из траншеи около полусотни, почти два взвода. На всех с десяток малых сапёрных лопаток. Но знала уже пехота твёрдо: зарылся в землю – остался жив. Потому окопы неполного профиля рыли усердно. Илья мимо бойцов прошёлся. Командиров, как и политруков – нет, самый старший по званию – он, а ещё два сержанта. Одного из бойцов Илья в тыл послал – известить командование о прорыве. На клочке бумаги карандашом нацарапал донесение, вручил раненому в руку. – Командира полка или дивизии найди, объясни на словах, донесение вручи, пусть знает обстановку. Подмога нужна – людьми, пушками, иначе долго не продержимся. Боец ушёл. Боеприпасов – кот наплакал. Если немцы пехоту против них бросят, удастся продержаться четверть часа, от силы полчаса. Два автомата и винтовки, даже ручного пулемёта нет. Вода рядом, в реке, а пожевать нечего. А кушать хотелось всем. До вечера немцев видно не было. Громыхала их техника, пролетали самолёты, да всё мимо. Когда вечереть стало, Илья решил к оставленным позициям сходить. Наверняка оружие осталось, боеприпасы. Из оружия были интересны пулемёты, без них не удержаться. Выкрикнул желающих, объявилось двое молодых. – Значит, так, бойцы. Идём тихо, шарим по стрелковым ячейкам. Наша задача – пулемёт и боеприпасы. Харчи обнаружим – тоже брать. Задача ясна? За мной! Снова пришлось реку переходить, вода до середины бедра доставала, а неприятно – холодила. Обувка намокла. У Ильи сапоги, у бойцов ботинки с обмотками. Показалось, что далеко пришлось идти. В траншее убитых полно. Всё же ручной пулемёт ДП обнаружили, к нему два диска, а в землянке – пункт боепитания. Взяли ящик винтовочных патронов – они и к пулемёту подходят – и несколько ручных гранат по карманам рассовали. А вот провизии не нашли, а есть хотелось сильно всем. Вернулись к бойцам, один пулемётчик нашёлся, ему и ДП вручили. Бойцам из ящика патроны пригоршнями раздавали. Плохо, что не в обоймах были, в винтовки по одному патрону заряжать в магазин придётся. Нашёл ли гонец штаб какого-либо подразделения – неизвестно, а только за ночь помощь не пришла. Зато окопы вырыли все, лопатки из рук в руки переходили по очереди. Утром над отрядом пролетела эскадрилья пикировщиков Ю-87. Окопы-то вырыли, а замаскировать их никто не успел, да и чем? На берегу даже кустов нет, чтобы ветки срезать. Но «Юнкерсы» побрезговали столь малой целью, пролетели дальше. Зато около девяти утра показалось несколько полугусеничных бронетранспортёров. Подъехали поближе, обстреляли окопы из пулемётов. Затем из них высадились солдаты, неровной шеренгой побежали к реке. И встретили ожесточённый огонь. Потеряв десятка два, отошли. Бронетранспортёры постреляли, посадили солдат и ушли. Наверняка прощупывали оборону. Здесь сопротивление оказали, попробуют сунуться в другом месте, третьем. Илья, как старший по званию, согласно уставу, принял командование на себя. Сразу отослал бойца в тыл. Необходимо было поставить командование в известность. Ни рации, ни телефонной связи не было. – А ещё скажи, пусть харчей подкинут, двое суток хлебной крошки никто не ел. И обязательно боеприпасов. Бойцы собрались из разных полков. Несколько человек из 235-го отдельного батальона, с десяток из 511-го сапёрного батальона, ещё отделение из 47-го отдельного аэросанного батальона, хотя сейчас не зима. Какие, к чёрту, сани? Пусть и с мотором! Был даже один кавалерист из 83-й кавалерийской дивизии. Всё чин-чином: винтовка, шашка на боку и папаха. Нелепо и смешно, против танков – кавалерия. И ведь было же! На танки в контратаки кавалерия ходила. Трупов – конских и людских – горы были. Боец, посланный гонцом, штаб какого-то стрелкового полка нашёл, ибо вернулся, а за ним две подводы. На одной – армейские термосы с кашей, надругой – патроны. Ну хоть бы пулемёт подкинули. На кашу накинулись. Перловка, прозываемая в армии шрапнелью, зато с мясом, пошла на ура. С подводой и младший политрук приехал, привёз дивизионную многотиражку. Газету быстро прочли и пустили на самокрутки. Политрук коротенько информацию дал о положении на фронтах, воодушевил на ратные подвиги и уехал на опустевших подводах. Под началом Ильи – половина роты, если судить по численности. Командовать не привыкать, опыт был. Другое дело – в Российской армии, при чётко функционирующем тыловом обеспечении формой, оружием, боеприпасами, едой, связью, техникой и бензином. А где он, этот тыл, сейчас? Сегодня кашу привезли, а завтра? Да и не только каша и патроны нужны, взять ту же махорку. Без неё, любимой моршанской, многие бойцы страдали. Немцы больше не подступали, вечером Илья вздремнул часа четыре и решил снова на брошенные позиции сходить. Взял с собой двух солдат. На этот раз с пустыми «сидорами» шли, как вещмешки называли. Добрались до траншей, вправо повернули. От трупов запах стоит ужасный, тошнотворный. Собрать бы погибших и похоронить, как положено. Но погибших сотни. Целое подразделение нужно, и с техникой для огромной братской могилы. Немецких трупов не было, похоронные команды у гитлеровцев действовали чётко. Да и трупов было мало, в основном экипажи подбитых танков. Глаза хоть и привыкли к темноте, а всё равно без света плохо. Заходишь в брошенную землянку, а там темень полная. Фонариков при себе не было, но даже зажигалку зажигать опасно – её огонёк за полкилометра виден. Сколько фронтовиков из-за неё погибло! Один прикурил самокрутку, второй, а третьего снайпер убил или пулемётчик очередью. Так и рождались на фронте маленькие хитрости, позволявшие выжить. Двое прикурили, третьему нельзя, отойди в сторону или паузу сделай. Как ни странно, отечественное оружие ещё валялось в траншеях и окопах. Обычно после атаки на поле боя выходили похоронные команды, следом за ними – трофейщики. Эти собирали оружие: своей армии и противника. За ними – эвакуаторщики, буксировали с поля боя подбитую технику, годную для восстановления. Обе армии не брезговали пользоваться трофейным оружием. Немцы использовали наши Т-34, они были даже в танковых бригадах СС, которые обычно получали лучшее вооружение. А ещё переделывали наши пушки Ф-22: рассверливали камору под свой снаряд, делали более низким броневой щит. Получалось отличное противотанковое орудие, прозванное нашими танкистами «гадюкой». Красная армия не отставала, использовали немецкие танки и самоходные орудия, которых остро не хватало в 1941–1942 годах. До начала войны самоходных орудий в РККА не было, и, взяв трофеи, наши военспецы не знали, как писать. Приловчились – обозначали как танк без башни. Причём эти сводки о трофеях шли наверх, в Ставку. Илья с бойцами несколько землянок и блиндажей осмотрели. Нашли сотни полторы патронов, пачку ржаных сухарей – уже удача! Выбрались из блиндажа, а на бывшей нейтральной полосе какое-то движение, потом мотор заработал, слабо засветилась синяя фара. Так, немецкие эвакуаторщики хотят вытащить подбитый Т-III. Пригнали тягач, такой же Т-III, только без башни, на её месте небольшой кран – «гусак» стоит, им обычно двигатели с бронетехники снимают. На тягаче из вооружения только курсовой пулемёт. Эвакуаторщики, что наши, что немцы, не вояки, механики и техники, их дело – ремонт. Илья сразу и предложил: – Парни, на бывшей нейтралке немцы пытаются свой подбитый танк за тягач зацепить и на полевой танкоремонтный завод отправить. Предлагаю немцев пострелять, а одного-двух хорошо бы в плен взять. – Думаешь, медаль дадут? – А ты на фронте разве ради медали? Пленного допросят. Если толковый, то скажет, где какая дивизия наступает, какие задачи поставлены. – Старшина, тебе бы в разведроте служить, а не нами командовать. Ладно, считай, уговорил. Что делать-то? – Подбираемся поближе, я постараюсь кого-нибудь захватить. Если немцы меня обнаружат и стрелять начнут, вы отпор дайте. Мне пленного надо увести. – Ладно! – Не ладно, а так точно! Илья ещё отойти не успел, как услышал, один боец другому сказал: – Старшина наш служака, положит всех не за понюшку табаку. Драпать надо! Вскипел Илья. Тяжких боёв, как в сорок первом, в котлах, эти бойцы не знали, а трусили. Ну, вернётся он в отряд, сделает выволочку. Немцы свет в фарах не зажигали, но фонариками пользовались и вели себя спокойно. Конечно, считали – уже в своём тылу, ведь передовые части километров на двадцать-тридцать ушли, выстрелов из пушек не слышно. Немцы переговаривались, жаль, Илья языка не знал. Трос был прицеплен к тягачу и подбитому танку. Двое пошли к тягачу, один полез в люк подбитого танка. Самое время действовать. Илья буквально взлетел по каткам на броню, сорвал карабин с плеча, сунул в лицо немцу: – Руки вверх! Это… хенде хох, фриц! Вылазь! Как это будет? Чёрт! Ауфштейн! Нет, это «встать». Но немец понял. Выбрался из люка на броню. Илья сразу кобуру лапнул, вытащил «парабеллум», в свой карман определил. – Век! Иди, фашист! Немец с брони на землю спрыгнул, оглядываясь на Илью, зашагал. Похоже, не мог поверить, что перед ним русский и он взят в плен. Миновали место, где бойцы ждать должны, а их нет. И «сидора» нет, где патроны и пачка армейских сухарей в вощёной бумаге, упаковка стандартная – килограмм. Всё же ушли, бросили. М-да, надеяться нельзя, подведут, причём в самый тяжёлый момент. Таких сразу бы в трибунал. Илья, повоевав в сорок первом, изведав всю горечь отступления, превосходство немцев в технике и тактике, считал – многое от крепости духа зависит. Ведь устояли же в сорок первом, Москву не сдали, Ленинград. И сейчас устоим, это он точно знал. Но вот такие гниды, как эти два бойца, только разлагают дисциплину. Хуже того, в бою при атаке противника могут побежать, за ними другие паникёры – и вот уже оставлен участок обороны, и немцы вклинились. В большинстве случаев именно по такому сценарию события разворачивались. Немца Илья до отряда довёл – допросить надо, а языком никто не владеет. Пока немец не допрошен, представляет ценность. А где сейчас штабы? Полка, дивизии? Всё же Илья отрядил двух бойцов конвоирами: – Найдите штаб полка, бригады, дивизии. Сдайте пленного начальнику штаба или разведроты, да чтобы расписку написал. Илья всех бойцов отряда обошёл, искал тех двоих, что самовольно покинули его. Да нет их, дезертировали. Список бойцов отряда у него есть, напротив фамилий дезертиров отметки поставил. Как линия фронта стабилизируется, обязательно в особый отдел докладную записку подаст. Не стукач он и к особому отделу с пиететом и любовью не относился, но считал, что дезертиры, если они задержаны будут, должны понести суровое наказание по всем законам военного времени. Если ты воин, принял присягу, будь верен ей до конца. Понятно, жить хочется всем, но покупать жизнь ценой предательства своих товарищей и страны – подло! Отправил конвоировать пленного двоих бойцов, а назад они не вернулись. То ли остались в каком-то полку, то ли нарвались на немцев и были убиты. Уж лучше бы Илья пленного не брал. Получилось по Черномырдину – хотели как лучше, а получилось как всегда. Отряд уменьшился на четырёх бойцов, а потери небоевые – обидно. Ситуация разрешилась неожиданно. К полудню на позиции прибыл свежий стрелковый полк, остатки разбитых частей вывели в тыл, в запасной полк. За два дня сформировали маршевую команду. А потом погрузили на грузовики. Все гадали, куда повезут. Оказалось, под Ливны. Немцы подтянули сюда армейскую группировку «Вейхс» из 16, 17 и 24-го танковых корпусов и 40-й пехотной армии. Направление удара немцев – на Воронеж, наше же командование считало, что немцы собрали кулак ударить с юга на Москву, и прикрывали именно этот участок фронта, перебросив 1-ю и 5-ю танковые армии. Казалось бы, танковая армия, масса бронетехники, силища. А на деле почти все танки устаревшие – БТ-5, -7, с тонкой бронёй и слабыми пушками. Наша танковая промышленность перебралась с европейской части России и Украины на Урал и в Сибирь, только начинали производство. Мало перевезти танковый завод на новое место, хотя и это в условиях военного времени очень сложно – эвакуируются тысячи предприятий, не хватает вагонов и паровозов, – так надо организовать производство. А это не только здания. Подвести мощные ЛЭП, наладить работу смежников. Танковый завод – фактически сборочное производство. Моторы приходят с одного завода, оптика для приборов и триплексов – с другого, пушки – с артиллерийских заводов, пулемёты – с оружейных, резина для катков – с десятых, а броневые листы – с двадцатых. Поставщиков не один десяток, и если вовремя не поставлена номенклатура, танк не выйдет из цеха, сорвётся план, фронт недополучит технику. И такое положение не только с танковыми, но и с авиазаводами и многими другими. Исторически сложилось, что почти всё производство было сосредоточено в нескольких областных центрах, ныне занятых врагом, – тот же Харьковский танковый. Просчитались правители – полагали воевать на чужой земле и едва не потеряли промышленную базу. Под Ливнами маршевую команду распределяли по воинским частям, уже потрёпанным боями. Первым покупателем был танкист. Отобрал бойцов, усадил на грузовики и отбыл. Следующим был представитель дивизионной разведки: – Разведчики есть? Шаг вперёд. А шагнули двое. – Есть желающие служить в разведке? Ещё двое вышли из строя. Потери в разведке большие. Командирам «языки» нужны, а как их взять, если опытных разведчиков в сорок первом выбило? А новички пока опыта наберутся, сами то в госпиталь, то комиссованы по ранению, а то и сгинули без вести в немецком тылу. У разведчиков на фронте могилы редко бывают. Илья не рвался. Чувствовал – рано ему, переломы хоть и срослись, а дальние марш-броски не сдюжит он, болит нога. Ждал, пока подходящую команду назовут. Водителем, эвакуаторщиком, да хоть в похоронную команду. На фронте, как и в армии, все воинские специальности нужны и востребованы. И повар нужен, и санитар, и могильщик, и слесарь по ремонту техники. Без этих и многих других нестроевых специалистов армия долго воевать не сможет. Старший лейтенант забрал добровольцев, мимо строя с ними шёл и вдруг напротив Ильи остановился: – Старшина! Ваш ВУС? ВУС – это военно-учётная специальность. – Шофёр, годен к нестроевой после госпиталя, – отчеканил Илья. – Ко мне в роту старшиной пойдёшь? Старшина роты – это хозяйственник. Каптёрка с обмундированием, снабжение со складов всем необходимым. Разведрота – фактически отдельное подразделение, подчиняется ПНШ – помощнику начальника штаба по разведке – да ещё командиру дивизии. В полку – разведывательный взвод. Старшина роты фактически не строевик, в рейды и поиски в тыл врага не ходит. Илья сразу согласие дал. Оклемается со временем, перебираться в другое подразделение не придётся. Он не собирался отсиживаться в шоферах всё время. Но и в рейд идти пока нельзя, обузой быть не хотел. Старший лейтенант, покупатель, оказался командиром разведроты. Фактически роту пришлось воссоздавать заново. Во время марша в составе автоколонны попали под авианалёт. Из всей роты уцелел один взвод, ставший костяком. Для Ильи организационно-хозяйственная работа не в тягость, опыт есть, с первого же дня за дело взялся. Во всех службах дивизии побывал. Благо в роте полуторка была. По штату не положена, а по факту была. Разведчики вообще особая армейская каста. Кому в армии дозволяется ходить с ножом? Разведке! А спать днём? Разведке! Потому как ночью в поиске были, и ни один строевой командир придираться не будет. И служили в разведке полковой или дивизионной не маменькины сынки, а оторвы, иной раз приблатнённые. На передовой жизнью рискуют все – повара, пехотинцы, ездовые артиллерийских батарей, санитарки и радисты, но они знают – находятся среди своих. В случае ранения помощь окажут, отправят в медсанбат. А разведгруппа в тыл вражеский уходит, и помощи ждать неоткуда. Любая ошибка или неосторожность одного могла привести к гибели всей группы. Да и погибнуть можно по-разному. Убьют пехотинца в траншее – командир взвода или роты «похоронку» родным шлёт, жена и дети льготами пользуются как семья погибшего защитника Родины. А разведгруппа в поиске погибнет – и родным казённая, бездушная бумага придёт – «ваш сын пропал без вести…». И ни пенсии вдове и детям на потерю кормильца, ни уважения, а только шепоток за спиной. Неизвестна судьба разведчика. То ли геройской смертью погиб солдат, то ли на мине подорвался, то ли бросил оружие, руки поднял, в плен сдался. Все варианты возможны, и на деле были. И не каждый даже смелый человек решался идти в разведку именно по этим соображениям. «Пропал без вести» в те времена сродни клейму «предатель», но недоказанному. Родне уже не на всех должностях работать можно или детям учиться в техникумах или вузах. Много было в разведке детдомовских. К лишениям привычные и родни нет, не пострадает. Илья почти при каждом выходе группы в поиск присутствовал. Не обязан был, но провожал. Однажды не выдержал, командиру взвода замечание сделал, хоть тот и по званию старше, и по должности выше. – Товарищ лейтенант! Ну не дело бойцов посылать в германский тыл с нашими автоматами. – Ты что, не веришь в силу нашего оружия? – сразу вскинулся командир взвода. – К особисту захотелось, старшина? Командир взвода назначен был недавно, ранее пехотным взводом командовал, в разведке своя специфика есть, командир взвода о замечании старшины командиру роты доложил. Непорядок, младший по званию старшему осмеливается указывать. Витковский, командир роты, к себе старшину вызвал: – Объяснитесь, старшина. Илья пояснил, что, случись перестрелка, на звук выстрелов ППШ сбегутся все фашисты, уж очень характерный «голос». А на выстрелы из МП 38/40 солдаты вермахта внимания не обратят, есть шанс уйти, оторваться от преследования. – Сам додумался? – задумался старлей. – Никак нет. В разведке до ранения послужить пришлось. Командиром кадровый был, он всем премудростям обучил. – Да? Не знал. А ещё что? Илья и про сапоги немецкие сказал. У отечественных кирзачей и у немецких кожаных сапог подмётки разные следы оставляют. У наших подковки и гвоздики с круглыми шляпками, на немецких подковок нет и гвоздики квадратные шляпки имеют. На влажноватой земле следы хорошо видны и человеку сведущему многое скажут. Наши войска в тылу охраняли войска по охране тыла, сформированные из бывших пограничников, а ещё НКВД, а с 1943 года ещё и органы СМЕРШ. У немцев аналогом СМЕРШа была ГФП, гехаймфельдполиция. Кадры опытные, натасканные, зачастую использующие собак. И относиться к ним следовало серьёзно, ГФП – противник сильный, достойный. Когда короткое повествование закончил, Витковский спросил: – А кого ты фрицами назвал? – Да германцев же. Я на Западном фронте раньше воевал, их так называли. – В первый раз слышу. Это да, на разных фронтах мог быть разный лексикон. Позже Илья сталкивался с этим не раз. Он попросил старшего лейтенанта озаботиться приобретением компасов и топографических карт. В разведке сложно, а то и невозможно без часов, карт и компаса. Если часами наручными или карманными разведчики сами обзавелись – из трофеев, то с остальным плохо. Наши, отечественные, карты хранились на складах недалеко от границы и сгорели при бомбёжках или были захвачены немцами. И оказались в дефиците, желанным приобретением любого командира – от взводного до командира батареи или полка. Такая же ситуация с компасами. Если часы наручные можно было снять с пленного или убитого немца, то компасы у немецкой пехоты не водились, только у офицеров. Поскольку немцы к войне готовились заранее, качество их топографических карт было на порядок выше нашей продукции. Уже перед началом войны немцы позволяли себе нагло совершать полёты над нашей территорией, вести аэрофотосъёмку, корректировать карты. Кроме того, на западных землях, перешедших к СССР по договору Молотова – Риббентропа, далеко не все были рады приходу коммунистов, служили агентурой для немецкой разведки. На фронте учились ведению боевых действий быстро. Причём неудачи, если их анализировать, опыта приносили больше. Другое дело, что не все были способны делать выводы. В сорок первом-втором годах людей жалеть не было принято. Ставилась цель – и изволь выполнить её любой ценой. Даже считалось, что, если потери были невелики, стало быть, заслуги командира в том нет, просто противник на данном участке оказался слаб. А только одолеть врага при минимальных потерях – особое искусство, данное не каждому. Илья, окончивший военное училище, волей-неволей наблюдал, как планировали и проводили боевые операции командиры Красной армии и современные, Российской армии. И сравнение было не в пользу Красной армии. Уже к сорок третьему году научились сберегать личный состав, ибо это ресурс медленно возобновляемый. Для любой войны, особенно затяжной, вопрос ресурсов самый важный. Победит тот, у кого их больше – людских, материальных, энергетических, финансовых. Весь план вторжения Германии в СССР был рассчитан на войну молниеносную, не зря план «Барбаросса» был планом блицкрига, войны молниеносной. И стоило войне затянуться, как Германия была обречена на поражение. Продержалась несколько лет только за счёт трофеев захваченных стран, их экономики.Глава 3 «Снова в разведке»
Илья уже месяц прослужил в новом подразделении и на новой должности, освоился. А потом в роте подряд две неприятности. Одна группа из четырёх человек ушла в поиск и не вернулась, через двое суток другую группу постигла та же участь. И ладно бы новички, можно было списать на отсутствие опыта, а то ведь опытные бойцы, группы сработанные. Сработанность, слаженность в разведке – великое дело, когда понимаешь сослуживца с полувзгляда, с полуслова и твёрдо знаешь – не подведёт тебя товарищ. Обе неудачи случились на одном участке фронта, и, как выяснилось, не случайно. Предательства быть не могло, командир группы узнавал конкретную задачу за несколько часов до выхода. Оставалось одно – на немецкой стороне появился сильный и опытный контрразведчик. В ГФП или гестапо, но был. Илья узнал, что готовится новая группа. Командованию надо было знать обстановку у противника и требовался «язык». И потерю двух групп командование не считало серьёзной – всего-то восемь человек! Да в любой атаке даже на небольшой населённый пункт счёт идёт на сотни. Что до Ильи, он считал, что переходить линию фронта надо на другом участке, так больше шансов вернуться, чем с маниакальным упорством повторять попытки. Врага переигрывает более умный и хитрый, чем упрямый. Новую группу, ввиду важности задания, возглавлял командир взвода, с ним трое разведчиков. Один минус был: несработанность. Она вырабатывается не одним рейдом или поиском во вражеский тыл. Но начальству виднее. Группу повёл к передовой траншее командир роты. Разведчики вышли на нейтралку около полуночи. Немцы как раз в это время меняют часовых. Через час группа должна подобраться к передовой траншее немцев, если всё пойдёт благополучно. На нейтральной полосе, которая в данном месте метров семьсот шириной, могли быть «сюрпризы» в виде минных полей, спирали Бруно, колючих заграждений. А ещё учитывать надо, что, кроме дежурных пулемётчиков и часовых, есть ещё ракетчики, периодически пускающие осветительные ракеты из сигнальных пистолетов. Выстрел, ракета взмывает вверх, загорается ярко, раскрывается маленький шёлковый парашютик, и ракета медленно, около сорока – сорока пяти секунд, опускается, озаряя круг метров сто диаметром мертвенно-белым светом. И любой объект, особенно если он передвигается, отбрасывает тень, хорошо виден. Тогда пулемётчик начинает огонь и патронов не жалеет. Если группу засекут на нейтралке, шансов вернуться в своё расположение немного. К пулемётчикам присоединятся ротные 50-мм миномёты, накроют минами. Потому, прежде чем выйти на нейтралку, её внимательно изучают в бинокль. Где-то ложбина есть, в другом месте воронка от крупного снаряда или авиабомбы или сгоревший танк. Всё сгодится как укрытие при обстреле. Пулемётный или миномётный обстрел не будет длиться вечно: десять-пятнадцать минут – и огонь стихает. И надо набраться терпения и лежать без движения, потому что и пулемётчики, и часовые будут наблюдать за подозрительным местом. У нашей пехоты есть только часовые. Ракетчиков нет, поскольку нет ракет на парашютиках, и существуют они только в авиации для подсветки крупных целей. И с пулемётами, как и боеприпасами, в Красной армии в 1941–1942 годах было худо. Но и ракетчики, и пулемётчики своеобразными индикаторами были. Если перестали ракеты пускать, толковый командир пехотной роты или взвода насторожится сразу. Темнота и тишина у немцев – значит, к нам разведгруппа немецкая пробирается. Тут уж часовым прислушиваться надо, а то прирежут или «языком» возьмут. До утра группа лейтенанта Колодяжного не вернулась. Витковский не особо обеспокоился. Часто бывало, что группе не хватало времени выбраться назад. Разведчики чётко знали, во сколько рассветёт, до минуты. И если рассвет мог застать на нейтралке, предпочитали переждать в немецком тылу до следующей ночи, чтобы наверняка уйти. Или «языка» взять не смогли, а без него возвращаться смысла нет – задание сорвано, и другой группе вновь предстоит идти. Самое сложное – перейти линию фронта. У немцев траншеи в два-три ряда, всё по военной науке. Да ещё и оборона эшелонирована. За одним полком другой стоит, тогда как у нас и на один эшелон не всегда войск хватало. Только после лета сорок третьего положение выправилось. Но группа не вернулась и второй ночью, и третьей. Стало ясно: группа погибла, уже третья подряд. За неделю половины взвода нет, а задание не выполнено, командование недовольно – это мягко сказано. Авиаразведка доносила о передвижении войск в немецком тылу. А куда передвигаются, какие части, конечная цель? Илья сам подошёл к Витковскому: – Товарищ командир! Разрешите мне в поиск пойти. Только просьба будет: группу сам подберу. – Ты же не строевой. – А что это меняет? Вон три группы молодых и здоровых сгинули. – Валяй! Комдив три дня дал, чтобы «языка» взяли, да не рядового из траншеи, а непременно офицера. Не справимся – пообещал всех в пехоту отправить. – Испугал ежа голой ж…! – Старшина! Не зарывайтесь! – Мне бы понаблюдать за передовой. – Дозволяю. Илья сразу на передовую. Для начала с командиром пехотной роты поговорил. Кто лучше него знает, где расположены пулемётные гнёзда, где сподручнее перейти? Старлей и на карте показал, и на натуре, в траншее. Было одно место, очень удобное для перехода – ложбина, поросшая камышом. Но тем и опасна, потому как немцы далеко не дураки и ложбину эту наверняка под наблюдением держали. Противопехотные мины там не поставишь, почва болотистая, взрыватель поржавеет. А вот колючую проволоку поставить да пулемёт на сухом месте – это запросто. И действовать надо от противного, переходить там, где не ждут, где нормальный человек не пойдёт. Немцы – педанты, в 1941–1942 годах их ротами, батальонами, полками командовали кадровые офицеры, окончившие командные училища. После массовых потерь под Сталинградом, на Курской дуге офицеров стали учить в полковых школах из фельдфебелей, но подняться по служебной лестнице выше командира батальона они не могли, как и получить звание выше гауптмана. Кадровые же офицеры знания имели твёрдые, знали, где можно переходить передовую, а где это противоречит всем канонам. С местом Илья определился, к утру набрал группу из трёх человек. Из разных отделений и взводов, а принцип был один – несколько удачных поисков. Удача в разведке – это не случайность, не тупое везение и не благоприятное стояние звёзд. Это расчёт, осторожность, наглость, знания и много чего ещё. Ещё граф Суворов говаривал: «Раз везение, два везение. Помилуй Бог, а где же умение?» Сам в каптёрке парней экипировал. Сапоги немецкие по размеру, автоматы немецкие, а гранаты наши – Ф-1. Потому как компактные и мощные, немецкие скверные. На наших лимонках выдернул чеку и бросай, через три с половиной секунды взрыв, причём мощный. У немецких «колотушек», прозванных так за деревянную ручку, надо было сначала колпачок скрутить с торца ручки, дёрнуть резко верёвку запала, поскольку запал тёрочный. И горит запал бесконечные 4,5–5 секунд. За это время наши бойцы, кому в окоп такая граната влетела, успевали схватить её и швырнуть назад. Нашу гранату можно было привести в боевое состояние одной рукой, выдернув чеку зубами, а немецкую невозможно. И это не цирковые фокусы, а необходимость, если одна рука ранена, а то и вовсе оторвана, а враг наседает. В «сидоры» побросали продзапас: сухари, кусок сала и банки тушёнки. И вес груза у каждого небольшой, и трое суток продержаться можно. Всё равно «сидора» увесистые получились за счёт боеприпасов и гранат. А ещё индивидуальные перевязочные пакеты. На поясах у всех ножи – самое необходимое оружие, в карманах пистолеты трофейные. За трофейное оружие отчитываться не надо, в личные документы не вписаны. Потерял, в бою из рук выбили, так и забот нет, как и трибунала. В военное время за утерю боевого оружия – трибунал и штрафная рота. А без пистолета плохо, это последний шанс выжить. Около полуночи выбрались в траншею, группу Витковский провожал. Да не любезность оказывал, был приказ Верховного – группы разведчиков, сапёров и прочих военнослужащих, выходящих на нейтральную полосу, должен сопровождать старший воинский начальник подразделения. Были случаи перехода групп военнослужащих на сторону врага, причём командирам пехотных взводов и рот перебежчики представлялись то разведчиками, то сапёрами. Уже когда бойцы выбрались из траншеи, Илья как замыкающий сказал старлею: – Не ждите сегодня, не успеем обернуться. Планировал Илья подальше в тыл к немцам уйти, километров на десять-пятнадцать. Там немец непуганый, не то что на передовой. Сначала шли по нейтралке в полный рост: командир пехотной роты уверял, что ни наших, ни немецких минных полей нет. Затем легли и поползли, один за другим, гуськом. Немцы периодически пускали ракеты. Когда «люстра», как её называли на фронте, взлетала, все замирали. Как только гасла, ползли вперёд. Табачным дымком потянуло – траншея недалеко. Своего рода предупреждение – кто-то из солдат не спит. Либо часовой, либо пулемётчик на огневой точке. Про пулемётчика ротный смолчал, выходит, часовой. Мимо него пройти надо, но не убить. Тогда каждый дурак поймёт: разведгруппа в тыл прошла. Подобрались к брустверу. Слышны тяжёлые шаги часового, над бруствером мелькнул под луной примкнутый штык. Прошёл. Илья выглянул в траншею – пусто. Сам прыжком перемахнул, за ним трое разведчиков. Сразу залегли. Если кто-то из немцев шум слышал, может по траншее пройти, прислушаться. Несколько минут тишины, потом Илья пополз, за ним остальные. Ротный говорил, что на этом участке вторая линия траншей есть и в ней миномёты. По штатному расписанию вермахта пехотный взвод имел миномётное отделение из трёх человек при одном миномёте. Стрелковых взводов в роте три. Командир роты мог своим решением установить все три миномёта в одном капонире, а мог распределить позиции равномерно. Структура стрелковой роты в вермахте сильно отличалась от пехотной роты РККА. У немцев 196 человек личного состава, три взвода по 49 человек, остальные – обеспечение вроде посыльных, писарей, поваров, санитаров, носильщиков раненых, ездовых, оружейного мастера. В случае массовой потери солдат, скажем при отступлении, командир роты временно мог перебросить солдат из этих подразделений в стрелковые взводы. А у командира пехотной роты РККА возможностей для такого манёвра не было, да и рота численностью поменьше – 178 бойцов. Причём у немцев, отмобилизованных и обученных, численность рот, батальонов, полков и дивизий соответствовала штатной, а в Красной армии чаще была ниже штатного расписания на четверть, а то и треть. Где ползком, где в полный рост добрались до второй линии траншей. Здесь, как правило, численность военнослужащих меньше. А ещё сказывалась психология. Часовые были, но ракеты не пускали и службу несли более халатно, надеясь на камрадов в первой траншее. Могли позволить себе курить, разговаривать с другим часовым или вовсе пиликать на губной гармошке. Поэтому вторую траншею миновали быстро. Выбрались в чахлую рощу – и ходу, пока не уткнулись в реку, судя по карте, Тим. Надо форсировать, хотя по карте – до моста два километра. А только у немцев все мосты обычно под охраной. Разделись, оружие и одежду в плащ-накидки узлом свернули, вплавь реку одолели, толкая узел перед собой. Уже на другом берегу оделись. За преодолением передовой и переправой ночь пролетела. На востоке начало светать. В этих краях поздней весной или летом светает рано, в три тридцать. Пришлось найти укрытие, коим оказалась яма под вывороченным корнем. Сверху корень огромного поваленного дерева, с трёх сторон – земля, со стороны увидеть почти невозможно, если только вблизи. А им виден участок берега и реки. Поскольку ночь бодрствовали, решили отдохнуть по очереди. Один караулил, другие спали. Часа через два Илью боец толкнул: – Товарищ старшина! И палец к губам. Илья выглянул. Занятно! По берегу – четверо полевых жандармов с бляхами на груди, один на длинном поводке ведёт собаку. Крупная овчарка зигзагом впереди кинолога идёт. Собака дошла до места, где Илья с бойцами из воды вышел, крутанулась, но дальше пошла. У Ильи напряжение спало. Пожалуй, вот причина неудач наших разведгрупп. Наши разведчики уходили в кирзовых сапогах, а чистили обувь в РККА ваксой, а немцы гуталином. Запахи отличаются сильно, не то что собака – человек разницу почувствует. А группа Ильи вся в немецких сапогах, собака натаскана на ваксу «кирзачей». Пронесло, но могло кончиться плохо, а причина – сущая мелочь. Досадно! В полдень перекусили тушёнкой и сухарями, банки пустые и обёртки – вощёную бумагу зарыли в земле, выкопав ножами ямку. Следов за собой оставлять нельзя, если живым к своим вернуться хочешь. А как стемнело, двинулись. За день Илья определился по карте, где сами находятся, а где могут находиться немецкие тыловые подразделения. Обычно что наши, что немцы склады снабжения – провизией, боеприпасами, топливом располагали на пересечении железной и автомобильной дорог: удобно привезти-увезти по воинским частям. Здесь же руководство тыловых подразделений. И знают, где и какие части расположены, когда и кто наступать будет, ибо наступление не начинается на ровном месте и внезапно. По плану ведётся подготовка – завоз топлива для техники, боеприпасов, медикаментов. Если знать количество припасов, можно рассчитать предполагаемую глубину прорыва. В общем, тыловой начальник – добыча лакомая. Что знает командир роты? Только свой узкий участок фронта и узнаёт о подвижках – наступлении или отступлении – в числе последних. Командир гаубичной батареи знает побольше, потому что машинами подвозят снаряды, а его начальство обозначает цели, которые должна подавить батарея. Но снова участок узкий, шириной пять-десять километров. А тыловики осведомлены о предстоящих действиях в полосе дивизии, армии, группы армий. Илья решил – уж если рисковать, так по-крупному. Вот потому вышли к Долгому, большому селу. И железная дорога со станцией есть, и автодороги. Склады, как правило, недалеко от станции. К такому месту Илья свою группу вывел. Залегли, наблюдать стали. Склады на окраине села, а разведчики в чистом поле устроились, в высохшем русле ручья. Со стороны не видно, а искать никто не будет – место ровное, просматриваемое. Ночью тыловики не спали, работа кипела. Уходили гружёные машины, подъезжали порожние. – Парни, высматриваем, где начальство может быть. Биноклей в группе было два. Смотрели по очереди. Через какое-то время глаз «замыливался», наблюдатели менялись. По единодушному мнению, начальство в избе, в полусотне метров от склада, ибо туда шли немцы с грузовиков, причём не водители, а пассажиры. Скорее всего, это были начальники отделов полков, батальонов – в руках держали портфели или кипы бумаг. Сработать аккуратно надо, без выстрелов, чтобы была возможность уйти. Хотя бы полчаса форы, пока спохватятся. Один из разведчиков, Андрей Битков, доложил: – Товарищ старшина! В избе четыре человека. Двое периодически выходят с бумагами. Склад если и был огорожен, то колючей проволокой, в бинокль её не видно, впрочем, как и часовых. Но они должны быть, немцы охраняли своё добро тщательно. Часовые обнаружились при смене караула. Двое: один из них в небольшой дощатой будке, другой на дальней стороне. Разводящий пользовался фонариком и выдал тем самым посты. Илья приказал выдвигаться к складу, ефрейтору Кузовлеву – снять часового. Момент удобный: до следующей смены три с половиной часа как минимум. Ефрейтор исчез в ночи, выждав немного, за ним двинулись остальные. Внезапно завыла сирена, на складе погасли все огни. По фронтовому времени их и так было немного, а теперь почти полный мрак. В небе послышалось слабое тарахтение мотора, потом свист бомбы, взрыв! Самолёт, судя по звуку, У-2, переоборудованный с началом войны в лёгкий ночной бомбардировщик, совершил круг и сбросил ещё одну бомбу. Если первая взорвалась, не причинив вреда, то вторая угодила в грузовик. Взрыв, машина загорелась, пламя осветило другие машины по соседству. Тут же заработали зенитки – два малокалиберных зенитных автомата, до бомбёжки себя не выдавшие. У немцев с зенитным прикрытием хорошо было, они вовремя закупили швейцарские «Эрликоны», действовавшие на небольших высотах. А для больших высот у немцев были отличные 88-мм пушки. Позже их качающиеся части – ствол, гидравлику – стали устанавливать на башню тяжёлого танка «тигр» и самоходного орудия «Фердинанд». Зенитных прожекторов на охране склада не было, и зенитчики лупили в ночное небо почём зря. Авианалёт единственного У-2 здорово помог разведгруппе. Под шумок был снят часовой, подобрались к избе, где начальство склада сидело. Двери нараспашку, внутри никого, на столах бумаги. Илья сгрёб несколько, сунул в карман. Видимо, немцы попрятались в отрытые щели или блиндажи. Стрельба зениток, как и шум мотора самолётика, стихла. – Парни, где у них туалет? – Должен быть на задах, как всегда в сёлах. – Все туда – и ждём. Через несколько минут к маленькому строению прошествовал немец. Илья прошептал: – На выходе берём. Кузовлев, аккуратно бей по голове, только не насмерть. Ефрейтор подобрался к туалету, встал сбоку. Когда немец открыл дверь, ефрейтор оказался за ней, ударил немца кулаком в висок. Удар опасный, чуть переборщишь, и вместо ценного «языка» – труп. Немец начал падать, ефрейтор его поддержал, опустил на землю мягко. Тут же другие разведчики подскочили, подхватили за руки, за ноги, понесли. Илья подобрал свалившееся с немца кепи. Вышли с территории склада у поста часового, которого Кузовлев немного раньше ножом убил. Бесчувственного «языка» связали, заткнули в рот приготовленную тряпку. – Битков, Яковлев, отнесите часового и куда-нибудь спрячьте – в яму, канаву, воронку. Не забудьте его оружие. Всё должно выглядеть так, как будто часовой покинул пост. Испугался бомбёжки или дезертировал – это пусть начальник караула решает. Главное сейчас – выиграть время. Хорошо, если час, а два часа – так отлично. Разведчики вернулись быстро: – Всё, старшой! Скинули в ручей, карабин туда же. – А документы забрали? Про документы Илья специально не упоминал, проверял – возьмут или нет? Разведчики только выматерились. Понятно, опростоволосились. Часовой – мелкая сошка, но по документам узнать можно, из какого полка, дивизии. Из таких мелких деталей складывается пазл. А парням наука, пусть впредь все детали учитывают. Человек всегда учится на ошибках, на победах опыта не наберёшься. Илья на часы посмотрел. Если повезёт, есть шанс сегодня до рассвета выбраться к своим. Пленного, пока в себя не пришёл, решили нести по очереди. На плечи, и бегом стометровку. Дистанция тьфу, кабы немец сверху не давил. Потом другой несёт, третий. И Илья не исключение, иначе выбьются из сил быстро. В поиске все равны. Как командир группы он имеет право отдавать приказы, но тяготы надо делить на всех, иначе для сослуживцев он своим не станет никогда. Бежали по грунтовой дороге – всё лучше, чем по лесу. Немцы по ночам стараются не ездить, только в составе колонны и обязательно при поддержке бронетехники. Работающий мотор они услышат, и риска пока не было. Как Илья увидел маленький огонёк – просто везение. По расчётам, до моста ещё минут десять хода, а он уже рядом. Это часовой чиркнул зажигалкой, прикуривая. Илья, бежавший первым, сразу в сторону с дороги шарахнулся, за ним разведчики, все дышат тяжело. В сапогах, да с полной выкладкой, да с немцем на плечах пять километров показались втрое длиннее. – Яковлев, – прошептал Илья. – На тебе часовой. Сними и тело в воду сбрось. – Слушаюсь. Рядовой исчез в темноте. Пять минут, десять, потом едва слышный всплеск воды. Затем из темноты показался Яковлев: – Мост свободен. И снова бегом километра два. Илья на часы поглядывал. Нет, не успеть. Траншеи, может, и перейдут, но на нейтралке застрянут. Риск велик: с ними «язык», хочется задание выполнить. От бега, да ещё периодически с нагрузкой выдохлись, в правом боку покалывать начало. – Привал десять минут, – прохрипел Илья. Сейчас уже траншеи начнутся, надо решать, что делать. Или искать укрытие и ждать следующей ночи, или перебираться на нейтралку. Повезёт – успеют к своим. Илья обратился к Кузовлеву: – Немца посмотри, дышит ли? А то, может, уже труп тащим? Ефрейтор к немцу наклонился, прислушался. – Дышит. И похлопал немца по щекам. Офицер в себя не приходил, а пора бы очухаться. Не переборщил ли ефрейтор с ударом? Обычно били по затылку, там кость прочнее, в висок рискованно удар наносить. Илья решил удостовериться – офицера ли взяли. Пощупал погон на немце. Погон с прямыми краями, на нём две квадратные звёздочки – гауптман, по-нашему капитан. У старших офицеров погоны витые, на ощупь сразу отличить можно. Стало быть, не зря в тыл к немцам забирались, не позарились на офицера с передовой. Лишь бы живого дотащить, а уж там «выпотрошат» до дна. Дальше уже двигались осторожно. Через траншеи пришлось бережно, на руках переносить. Потом волокли за ворот, на спине. Метров на сто – сто пятьдесят успели по нейтралке от немецких траншей удалиться, как солнце взошло. Укрылись в глубокой воронке, можно сказать, повезло. Немец в себя пришёл, задёргался. Глаза мутные, ничего толком не понимает: где он? Кузовлев поднёс увесистый кулак к носу офицера. Понял, притих. Днём с обеих сторон стрельба поднялась: сначала редкая винтовочная, потом пулемёты подключились, затем миномёты. Головы не высунуть, огонь плотный. Однако беспокойно. С чего бы стрельба? Если немцы в атаку пойдут, разведчики и «язык» в воронке в тяжёлой ситуации окажутся. Илья осторожно голову приподнял. Огоньки выстрелов с обеих сторон, пули так и посвистывают над головой, но никто не наступает. Через четверть часа стрельба постепенно стихать стала и прекратилась. Время тянулось медленно. Вот от чего страдали, так это от жажды: воду из фляжек выпили, а на обратном пути набрать некогда было, почти всё время бежали. Губы пересохли, язык шершавый и пота нет, хотя под солнцем лежат и укрыться негде. Всё же дождались темноты, выбрались из воронки. Немец сам шёл, двое разведчиков лишь придерживали его за локти. Кузовлев сказал с сожалением: – От своего склада шёл бы так, фриц! А то на нашем горбу ехал. Перед нашими окопами разведчиков окликнул часовой: – Стой! Кто идёт? Пароль? – Разведка, свои! – Ложись, а то стрелять буду! Пришлось подчиниться, по уставу часовой – лицо неприкосновенное, подчиняется только начальнику караула или разводящему, в случае неподчинения вполне может стрелять. Было бы глупо получить пулю, вернувшись из рейда, да ещё в десяти метрах от своей траншеи. Часовой подал сигнал свистком наподобие милицейского. До войны такие свистки были у милиции и дворников, ими вызывали помощь, если случались преступления или беспорядки. Ждать разводящего или начкара пришлось долго, хорошо, что лето. Когда караульный начальник прибыл, крикнул: – Кто такие, из чьего хозяйства? Под хозяйством понимался полк или дивизия. – Суслова, а командир роты – старший лейтенант Витковский. – Знаю такого. Сейчас попробую телефонировать. Илью зло взяло. Голодные, обуреваемые жаждой, выполнившие приказ взять «языка», они будут вынуждены ещё какое-то время лежать на земле. Случайная мина или пулемётная очередь – и всем стараниям кранты! – Всем лежать, – приказал Илья. Сам же поднялся в рост и двинулся к траншее. Часовой фигуру увидел, а стрелять не решился. – Товарищ… разведчик, не знаю вашего звания, не положено. Вот сейчас вернётся товарищ старший сержант, тогда другое дело. – Разведчики мои с пленным вон там лежат. А ты мне покажи, где эта крыса? – Какая? Нет у нас крыс. – Который разводящий. – Известное дело – в землянке. – А командир взвода? – Там же. Илья спрыгнул в траншею, зашагал к землянке, распахнул полог из брезента, что вместо двери был. Командир взвода, младший лейтенант, сидел на топчане, изрядно пьяный, с папиросой во рту, а старший сержант крутил ручку полевого телефона, дул в трубку, кричал «Алё!» Илья подошёл к командиру взвода: – Товарищ младший лейтенант! Группа разведки после трёхдневного рейда захватила пленного и сейчас находится на нейтральной полосе. Я командир группы, старшина Сафронов, действую по приказу командира дивизии. Вы саботируете приказ о немедленной доставке пленного в штаб, и я вынужден буду доложить по инстанции. Илья специально нагнетал обстановку, соврал про комбрига. Взводного на передовой испугать чем-либо трудно, дальше фронта не пошлют, так он уже здесь. Угроза сообщить о саботаже подействовала. На фронте такое обвинение чревато трибуналом и суровым приговором. Младший лейтенант встал, изрядно качаясь, спросил у разводящего: – Ты почему разведчиков не пропускаешь? – Так вы сами велели. Сказали – телефонируй в дивизию. – Дурак ты, Мезенцев, хоть и старший сержант. Пусти людей в траншею, оружие изъять, тогда и звони, кому хочешь. А вот фиг вам, товарищи пехотинцы. Не вы оружиеразведчикам давали, не вам изымать. Сейчас главное – безопасность. Разводящий с Ильёй вернулся к часовому. Илья крикнул: – Это я, Сафронов! Все в траншею! Разведчики подошли, первым спрыгнул Яковлев, Битков и Кузовлев опустили ему на руки пленного. У немца руки связаны, и прыгать с бруствера ему несподручно. – Это… оружие оставьте, часовой приглядит. Илья сделал вид, что не слышит, а разведчики команду чужого старшего сержанта игнорировали. Разведчики сразу к часовому обратились: – Браток, вода есть? Пить хочется страсть как! – Найду. Часовой достал из ниши фляжку, протянул. Пили по очереди, по три булька, но фляга вмиг опустела. Илья повернулся к разводящему: – Идём сообщать в дивизию. Дозвонились с трудом, через несколько коммутаторов. – Товарищ седьмой! Это старшина Сафронов. Группа задание выполнила, нахожусь в траншее роты… Илья спросил разводящего: – Кто командир? – Брянцев. – Товарищ седьмой, рота Брянцева. Да, понял, передаю. Илья передал трубку полевого телефона разводящему. Командир взвода уже спал, аж храпел. Разводящий трубку взял, вытянулся по стойке «смирно». – Слушаю, товарищ командир. О чём говорил Витковский, Илья не слышал, разводящий то и дело повторял: – Слушаюсь, так точно, исполним. Уложив трубку на аппарат, разводящий сказал: – Велено вас к штабу батальона отвести, туда машина придёт. Всё шло по накатанному. Пока под конвоем разводящего добрались до штаба батальона, туда подкатила полуторка, из кабины выскочил Витковский, Илье руку пожал – и сразу к немцу. Фонариком посветил на погоны: – О! Гауптман! Отлично! В кузов! Разведчики с пленным в кузов забрались. Полчаса езды по разбитой дороге – и они на месте. Илья с пленным пошёл за Витковским, а разведгруппа во взвод, отсыпаться. Сразу были вызваны переводчик, машинистка, начался допрос. Илья вымотан был, хотелось спать и есть, но интерес был велик. Гауптман оказался начальником тыла дивизии, личные документы при нём были. А ещё и Илья кое-какие бумаги со стола схватил. Пленный знал много, на вопросы отвечал обстоятельно, пишущая машинка стучала как пулемёт. Илья через час допроса понял – жирного карася взяли. Не дослушав, спать пошёл, его присутствие было вовсе не обязательно. Проснулся в полдень, пошёл на кухню, а навстречу Витковский: – Ну, старшина, хорошего «языка» ты привёл! В штаб армии его утром отвезли, не исключено, в Москву отправят. Очень ценные сведения дал. Три дня отдыха группе даю, заслужили! Авторитет старшины в роте после успешного поиска поднялся. Имей ты хоть какое звание и должность, а если на ту сторону не ходил, не рисковал своей шкурой, разведчики тебя равным не признают. Да и какой Илье отдых, если у него должность старшины роты. То гимнастёрку взамен порванной выдай, то кирзовые сапоги, а ещё вечером наркомовские сто грамм. Водка – дело святое, доверить никому столь ценный продукт нельзя. Но пить могли только те, кто на задание не идёт. Идти выпившим – чистое самоубийство. Да и выпить при желании у разведчиков не проблема. Зачастую из поиска возвращались с трофеями. И шнапс, который не в чести был, и ром, и коньяк, а пуще всего консервы и шоколад. Для себя, как НЗ, отблагодарить кого-то. Скажем, в полевых авторемонтных мастерских кузнец ножи из рессорной стали отличные делал, ему и бутылку, и банку консервов отдать в качестве расчёта не грех. Трофеями брали всё – немецкие топографические карты, ножи, часы, компасы, бинокли, зажигалки, да много чего. Потому что у нас не хватало, а то и вовсе не было, во-вторых, качество было хорошим. В Советском Союзе до войны часы наручные или карманные с боем – редкость, велосипед – это уже состоятельный человек, а мотоцикл – предмет зависти у всего квартала. Личные автомобили только у заслуженных людей – академиков, людей труда, награждённых за свои свершения орденами, полярников. Патефон далеко не в каждой квартире был, а у немцев – в каждой второй-третьей землянке, а губная гармошка у многих солдат. Много различий. У наших бойцов – кальсоны и нательные рубахи, у немецких солдат – майка и трусы: летом сподручнее. Богаче немцы жили, даже на фронте. А зависти к ним не было, не ставили материальное во главе угла, как нынче. Наш боец оказался выносливей, тяготы службы легче переносил, а главное – моральный дух выше, потому как идея была, смысл. А у немцев приказ фюрера и желание хапнуть чужой землицы. Грабители вовсе не хотели жертвовать жизнями за территории. Вроде единичный поиск у Ильи был, но очень удачный. Приметили его и в штабе дивизии, и в разведотделе армии, приглядываться стали. Старшин в армии полно, а ценного пленного взять – не каждому разведчику улыбается удача. Месяц после этого случая Илья в рейды или поиски не ходил – служебных обязанностей хватало. А потом снова потребность возникла. И не сам напросился, а Витковский попросил. После ужина пригласил к себе, разговоры про службу завёл. Но Витковский и так знал, видел, как служба идёт. Поэтому Илья ждал, когда командир роты к главному разговору перейдёт. – Сафронов, что я вокруг да около кручусь? Предлагаю тебе в поиск сходить. Сам знаешь – последние выходы разведчиков неудачные были. То «языка» не возьмут, то притащат ефрейтора, который кроме командира своего взвода не знает никого. Толку от такого «языка» никакого. Нужен ценный «язык», вроде того гауптмана. Приказывать права не имею, по должности ты хозяйством роты заниматься должен и годен к нестроевой службе, о том помню. Но командованию знать надо, что немцы замышляют! Илья его прекрасно понимал. Из офицеров в роте только Витковский и командир второго взвода Антюфеев. А группу должен возглавить опытный командир. Старшина подходил по всем статьям. – Хорошо, товарищ старший лейтенант! Дозвольте группу самому набрать? – Кого хочешь бери, форма и оружие – на твой выбор. – Если хороший «язык» нужен, это в глубокий тыл идти надо, за сутки не обернёмся. – Что ты торгуешься, как на базаре? – Слушаюсь! А чего группу подбирать, когда можно взять прежних? И бойцы за ним пойдут – удачлив старшина. Утром в траншею пошёл, с командиром роты поговорить о месте перехода, понаблюдать. После обеда карту изучал, с нанесёнными на ней отметками о дислокации немецких частей, полученными на допросах пленных. Конечно, можно попробовать пройти тем же путём, что в прошлый раз. Но интуиция была против. Даже интуицией это назвать нельзя. С ним так уже было. Один раз едва на мину не наступил. Шёл-шёл, остановился и повернул в сторону и только потом увидел табличку – «мины». Господь отвёл, подсказал, не иначе. Наметил маршрут, переход через передовую значительно правее предыдущего, поскольку снова задумал выйти в глубокий тыл, к посёлку Колпны, через него сразу шесть автодорог идут. Не может быть, чтобы немцы не использовали такое преимущество, в таких селениях располагали склады. Очень удобно – привозить-увозить грузы во всех направлениях можно. А ещё госпитали, хотя из всех языков полевой хирург – самый худший «язык». Расположения частей не знает, как и планов командования. Вечером старлей Витковский сам вывел группу в траншею, к месту перехода разведчиков на ту сторону линии фронта. Понаблюдали, где ракетчики сидят, выбрали направление между ними. Витковский по традиции пожелал ни пуха ни пера, Илья также по традиции послал его к чёрту и первым полез из траншеи на нейтралку. Приблизительно половину полосы шли в полный рост. Даже когда взлетали осветительные ракеты, свет их сюда не долетал. Позже залегли и поползли. Командир пехотной роты ругался, что наших минных полей нет, а что перед немецкими траншеями, не знал, сапёры так далеко не забирались. Илья полз первым, руками прощупывая перед собой землю. Когда нащупывал подозрительный бугорок, брал в сторону. Была у немцев прыгающая противопехотная мина. Наступишь на неё, вышибной заряд чёрного пороха подбрасывает на метр тротил в оболочке – и взрыв. Как правило, немцы при установке ставили взрыватели на неизвлекаемость. Фактически обезвредить такую мину можно было только подрывом. Когда наши сапёры разминировали освобождённые районы, поступали просто. Раскрутив верёвку, забрасывали «кошку» – железяки из трёх-четырёх лап, тянули за верёвку. «Кошка», натыкаясь на мину, поднимала её из гнезда, следовал взрыв. Или пускали бронетехнику. Противопехотные мины рвались под гусеницами, не причиняя вреда. Противотанковые мины имели значительные заряды взрывчатого вещества – от пяти до десяти килограммов, противопехотная мина – семьдесят-сто граммов взрывчатки, опасна только для незащищённого бойца. Перед передовой траншеей немцы набросали пустых консервных банок. Наткнёшься – забренчит, вроде сигнала. Руками убирал в сторону. Разведчики ползли друг за другом, все опасности доставались первому. Вот уже и бруствер. Замерли, прислушивались. По траншее кто-то прошёл. Илья подтянулся, заглянул в траншею. В обе стороны видно метров на семь-восемь. Траншеи всегда изгибами шли. Попади в неё мина или снаряд, осколки далеко не полетят. Для разведчиков плохо – часовой может выйти неожиданно. Это самый опасный момент перехода линии фронта. Илья перепрыгнул и залёг, за ним по очереди остальные. Сразу отползать стали. Луна за тучами, темнота почти кромешная. Ползли быстро, мин между первой и второй линиями траншей быть не должно. Илья перед собой рукой водил, но только с целью убирать консервные банки или острые предметы вроде разбитых бутылок. Бруствер второй линии траншей. Тишина, не слышно шагов часового. Несколько минут выждали, перебрались, отползли. Потом встали, зашагали. И вдруг огонёк совсем рядом. Без команды все залегли. Илью холодный пот пробил. В нескольких шагах перед ним капонир, а в нём самоходка – артиллерийское орудие. Кто-то из экипажа открыл люк, а в кабине горел свет. Отползли в сторону, некоторое расстояние на пузе преодолели. Самоходки часто батареями стоят, и рядом могли быть другие. Впрочем, у немцев это называлось ротой, поскольку САУ относились к танкистам, а в РККА – батареей и числились за артиллерией. Некоторое время пробирались то ползком, то в рост. Многовато немецких частей стоит – и самоходки, и артиллерия крупных калибров, и пехота. Илье как-то обидно стало за Красную армию, потому что в наших тылах ничего подобного не наблюдалось, а хотелось ощущать себя частичкой огромной и сильной державы. При всём коммунистическом воспитании наших бойцов – дескать, Гитлер силой гонит солдат в армию и на флот, так ничего подобного. Немцы в Гитлера верят, он сделал страну экономически сильной, плюнув на Версальский договор. Вот ещё вермахт захватит плодородные земли на востоке, даст каждому арийцу надел и рабов – славян, тогда всей Германии будет хорошо. А впереди новые победы над заносчивыми англичанами. Как-то так немцы размышляли. Слушал их Илья на допросах: вроде не фанатики, а в фюрера своего верили сильно. Или это характерная черта всех тираний? Вышли на дорогу. По ночам немцы редко по ним передвигались. После многочисленных нападений партизан и окруженцев приказ по вермахту вышел – только колоннами и в сопровождении бронетехники, одиночным машинам запрещено. Единственно, на дорогах посты, на перекрёстках, мостах, дамбах. Кто знает, легко обойдёт. Плохо, что у полковой и дивизионной разведки связь с местным населением налажена скверно, могли бы информировать. За ночь километров десять-двенадцать преодолели. Учитывая потерянное на переход нейтралки время и медленное передвижение по второму эшелону, совсем неплохо. К утру обосновались между деревнями Теменское и Колпны. В предрассветных сумерках замаскировали днёвку, как могли. Группа отдыхать легла, первым дежурить и за немцами наблюдать Илья стал. Движение на дорогах началось после девяти утра. Всё же педанты немцы: завтрак, обед, ужин – по расписанию, как и смена караула, выход радиостанций в эфир. Пока ничего любопытного. Один грузовик в Колпны проехал, один «кюбельваген» выехал. Потом сделал круг на малой высоте и сел за селом «Шторьх», небольшой немецкий самолёт. Обычно он использовался для связи, вроде нашего У-2, только кабина закрытая. Самолёт заставил задуматься. Обычно авиацией забрасывались в штабы важные сообщения – о перегруппировке, подготовке к наступлению. Выходит, в Колпнах штаб находится? Сразу интерес появился: что за штаб, где расположен и как подобраться? В полдень разбудил парней. После перекуса сухарями и салом поставил задачу – определить, где штаб и, по возможности, где проживают офицеры. Сам улёгся спать. К ночи он нужен со свежей головой, а парни уже отдохнули. Внутренние часы не подвели, проснулся, как и намечал, – в девятнадцать часов. Ещё полтора часа – и будет темнеть. Потёр ладонями лицо, сбрасывая остатки сна. – Бойцы, давайте по очереди. Наблюдение, предположения. Бинокль в группе был один, наблюдали через оптику по очереди, но кое-что нарыли. Штаб в красном одноэтажном здании, похоже, раньше там был сельсовет или правление колхоза. К зданию подъезжали мотоциклисты, иногда легковые машины. У входа стоял часовой и развевался флаг со свастикой. Офицеры стали разъезжаться и расходиться. – Старшой, офицерик с портфелем в машину садится! Битков протянул бинокль Илье. Да, от здания отъехала легковушка, но из села не выехала. За избами видно не было, где она остановилась. Пожалуй, ночью стоит аккуратно пройтись по селу. Где машина, там на постое офицер будет. А уж как взять-повязать, после продумать можно, сейчас для плана деталей нет. Как стемнело, Илья скомандовал: – Выходим, идём задами, тихаримся. Задами – это по огородам, заднему двору домовладений. Собак опасаться не стоит, немцы их стреляли, как только в населённый пункт входили. Подобрались к крайнему дому, перемахнули через низкий забор. Илья сам подобрался к избе. Низкая, старая, с покосившимся крыльцом, можно сказать, избушка на курьих ножках: штабной офицер в такой жить не будет. Снова через забор перелезли, уже на соседний двор. И здесь неудача. Илья прикинул: если группа в сборе будет осматривать все избы, до утра не успеют. Прошептал: – Битков, Яковлев, ваша та сторона улицы. Мы с Кузовлевым осматриваем эту. Встретимся в конце улицы. Если увидите машину, дайте сигнал. Ну, скажем, ухните филином дважды. – Старшой, какой филин в селе? Он в лесу живёт, – негодующе прошептал в ответ Битков. – А ты хотел прокукарекать или соловьём залиться? Выполнять! Тоже мне орнитологи нашлись. Через полчаса в самом деле уханье филина послышалось. – Кузовлев, ты слышал? – Ага, филином гукали. – По очереди на ту сторону перебегаем. Ты первый, пошёл. Ефрейтор осмотрелся, метнулся к избам на другой стороне улицы и пропал в темноте. Немного подождав, его путь повторил Илья. В кустах у забора его встретил Яковлев: – Туточки, в двадцати шагах, машина, у крыльца часовой стоит. Часовой – это плохо. Часового по-любому надо снять. Но не всегда это получается тихо. Он может упасть, громыхнуть оружием, офицер насторожится. Устраивать перестрелку в селе – чистое безумие. Если удастся уйти, немцы по их следу пустят погоню, собаки след возьмут, постреляют из бронетранспортёра – и все дела. Но и других вариантов нет. В избе штабной офицер – добыча желанная, надо его перехитрить, но взять. – Кузовлев, сможешь снять часового? Только без звука. – Не ручаюсь, старшой, но постараюсь. – Действуй. Кузовлев через забор перемахнул, причём ни одна доска не скрипнула, не треснула. Четверть часа прошло. Полчаса. Илья уже беспокоиться стал, как тихо отворилась калитка, появился ефрейтор: – Готов часовой, подбираться долго пришлось. Теперь надо как-то выманить офицера из избы или сделать так, чтобы он дверь открыл. Илья, а за ним и Кузовлев подобрались к крыльцу. В комнате офицера горел свет – керосиновая лампа висела над столом. Через окно видно было. Офицер в шёлковой рубашке сидел за столом, изучал бумаги, китель висел на спинке стула. Илья пригляделся. Оберст, полковник по-нашему. Если бы стояла задача убить, бабахнул бы через окно. А сейчас надо захватить тихо и при этом не помять сильно, чтобы можно было допросить. Была у Ильи мыслишка, прошептал Кузовлеву: – Я сейчас в дверь постучу. Как фриц откроет, бей! Только не наповал. – Понял. Ефрейтор на крыльцо взошёл, встал за притолокой. Словарный запас на немецком у Ильи скуден, а выбирать не из чего. Постучал в дверь деликатно. Послышались шаги, немец что-то спросил. – Хер оберст, битте! (Господин полковник, пожалуйста!) Полковник что-то спросил. Илья, не зная сути вопроса, ответил бодро: – Я, я! Щёлкнул засов, дверь приотворилась. Кузовлев тут же ударил в дверь ногой, полковника сбило с ног, он упал, на него коршуном свалился ефрейтор, послышались звуки ударов. – Эй, Кузов, ты его не пришиб? – Дышит! Офицеру тут же связали руки, заткнули рот тряпкой. – Наденьте на него китель, а то исподним в темноте светиться будет, – приказал Илья. А сам к столу. На нём бумаги со штампом «Секретно». Сгрёб всё, уложил в портфель, который стоял у стола. Пленного уже разведчики выволокли из избы, надев китель. Илья сбежал по ступенькам. Теперь надо делать ноги. В голове мелькнула мысль – часть обратного пути проделать на машине. Илья обыскал убитого часового, в одном из карманов обнаружил связку ключей, в том числе автомобильный. – Парни, садитесь в машину. «Сидор» в багажник. Пленного – на заднее сиденье. Между собой. Удивились разведчики, но смолчали – раз старшина говорит, значит, знает. Кузовлев на пассажирское сиденье уселся, Илья на водительское, двигатель завёл, прогрел немного, развернулся на сельской улице. На заднем сиденье троим тесновато, всё же «Опель Капитан» не «Мерседес», но ехать недолго, потерпят. Илья ехал небыстро – так меньше внимания привлекает машина. Выбравшись из села, нажал на газ. Трясло сильно, всё же не приспособлены немецкие машины под русские сельские дороги. Десяток километров проскочили быстро. Илья с дороги свернул, загнал машину подальше под деревья, чтобы при дневном свете с дороги её видно не было. На машине чем хорошо, ни одна собака след не возьмёт. Пожалел, что ошибку впопыхах допустил. Надо было убитого часового в багажник засунуть. Придут полковника искать, а его и часового, он же водитель, – нет. Мало ли, по делам уехали. А тело часового с ножевым ранением сразу укажет – без русской разведки не обошлось, и выбираться они будут только в одном направлении. Илья посмотрел на часы. До восхода солнца ещё два с половиной часа, шанс перейти к своим есть. Если полковника утром хватятся, на подходах к передовой немцы поставят патрули, задействуют ГФП, перейти будет сложнее. – Забираем «сидоры» и уходим. Битков, Яковлев, отвечаете за немца. Все бумаги из портфеля Илья в свой «сидор» перегрузил. Портфель бросать жалко, он из добротной кожи, но нести его надо за ручку, ползти потом неудобно. А «сидор» движения не сковывает, и руки свободны. Кузовлев вздохнул тяжело. – Ты чего? – Из такой бы кожи, что на портфеле, сапоги справить. Шик, блеск, красота, все девки твои! – Кончится война – сошьёшь. – Если доживу, – буркнул ефрейтор. Это да, на войне загадывать вперёд даже на несколько минут нельзя. Ударит рядом шальная мина – и всё, конец всем планам, потому жили одним днём. – Кузовлев, ты впереди, дозорным. Ефрейтор впереди пошёл. У Ильи документы, у Биткова и Яковлева немец. Если нарвутся на немцев, да со стрельбой, что крайне нежелательно, Кузовлев будет не самой тяжёлой потерей. Сам ефрейтор, как и другие разведчики, это понимал. От прежнего пути, каким в тыл шли, отклонились влево. Уж очень тылы были насыщены войсками. Вдруг повезёт и на другом маршруте их будет меньше? Наткнулись на батарею тяжёлых миномётов, стало быть, до передовой километр-полтора. Осторожничали – не каждый раз в поиске удавалось брать в плен оберста, да ещё с секретными бумагами. Уже и свои рядом, какой-то километр, а поди доберись. Выручало, что ночь безлунная, небо облаками затянуто, воздух влажный. Видимо, недалеко дожди идут. Для разведчика дождь, да и вообще плохая погода, – это то, что нужно. И чем хуже погода, тем лучше. У противника часовые стараются сухое место найти, где не так льёт, слышимость хуже из-за шума дождя, и следов не остаётся, их почти сразу смывает. А то, что сам до последней нитки вымок, так это не беда, не сахарный, не растает. Что занятно, во время войны условия были тяжёлыми. Пехоте иной раз днями и неделями приходилось по колено в холодной воде стоять, особенно по весне, в распутицу. Сапёрам при наведении переправ по грудь в воде без всяких прорезиненных костюмов, разведчикам и снайперам в снегу лежать часами приходилось, а болели редко. Были чирьи на коже, изредка обморожения, а про грипп или бронхит на войне не слышали. Кузовлев знак сделал – лечь. Мгновенно исполнили, потом поползли. Оказалось, вторая линия траншей рядом. Кузовлев в немецкую траншею спрыгнул, немца на руках перенесли. Но всё это семечки, во второй траншее людей всегда меньше, как и часовых. Самое сложное впереди. Отчётливо видны осветительные ракеты над передним краем, слышны пулемётные очереди. Торопиться нельзя, но время поджимает. Ещё сорок минут, и начнёт светать. Наверное, удача сегодня была на их стороне. Внезапно поднялся ветер, поднял в воздух мусор, зашумел. А через несколько минут хлынул ливень. Вода буквально стеной стояла, в нескольких шагах ничего не видно. Сразу вымокли все, по команде Ильи поползли вперёд. Кузовлев едва в траншею не свалился, замер. В десяти метрах от них из ДОТа раздалась очередь, полетели трассирующие пули. А ракетчики попрятались – в такую погоду пускать ракеты бессмысленно, ветром сразу вниз прибивает, да и видимости никакой. Перебрались за траншею и бруствер, тут уж Илья первым, за ним Битков и Яковлев с немцем, а замыкающим Кузовлев. Наткнулись на заграждение из колючей проволоки. Илья автоматом проволоку приподнял, пока другие проползли под ней. Полсотни метров ползли, Илья уже и встать хотел, как руками мину нащупал. Дождь почву вокруг неё размыл, так что и корпус железный прощупывается. Шагать не получилось, ползли по грязи, вывозились ужасно, цвета обмундирования не видно. Но всё же с каждой минутой отдалялись от немецких позиций. Скользко, быстро лужи образовались. Землица в этих краях для урожаев хорошая, чернозёмы. Но при дожде грязь липкая, не то что супесчаники, вода сквозь них проходит. Минное поле широкое, похоже, немцы обосновались надолго. Когда они предполагали наступать, минные поля шли узкой полосой или вообще не ставились. Своего рода косвенный признак близких планов немцев. Ливень через четверть часа перешёл в дождь, на востоке начало сереть. Ещё сотня метров, и минное поле кончилось. Встали, оскальзываясь, пошли в полный рост. Ни наших, ни немецких позиций не видно и не слышно никаких звуков, кроме дождя. Окоп с часовым появился неожиданно для разведчиков и часового, буквально наткнулись на него. Часовой закричал: – Стой! – Чего кричишь? – ответил Илья. – До твоего окопа три метра, были бы мы немцы, порезали или скрутили бы. У часового в окопе воды выше колена и сам промок насквозь. Часовой – парень молодой, растерялся. По Уставу караульной службы он не должен никого близко подпускать и при появлении посторонних в зоне охраны поста предупредить их окриком, спросить пароль и вызвать разводящего. А как требовать пароль, когда незнакомцы на расстоянии вытянутой руки? – Разведчики мы, боец, – успокоил Илья. – Вызывай разводящего или начальника караула. А дальше уже всё известно. Оружие в траншее отобрали, сопроводили до штаба батальона, связались с Витковским. Пока ждали машину, разведчики и немец продрогли в мокром и грязном обмундировании. Начштаба батальона дал фляжку с водкой, разведчики глотнули и даже немцу дали. Кляп, естественно, вытащили. Выпил оберст, закашлялся. А начальник штаба уже чай горячий по кружкам разливает, да с заваркой крепкой. Такое угощение в самый раз. Согрелись, форма подсыхать стала, жирная грязь в корку превратилась. Часа через полтора грузовичок подъехал с Витковским, все в крытый брезентом кузов забрались. Брезент больше для укрытия от посторонних глаз, но и от непогоды пригодился. По приезде разведчиков отдыхать отпустили. Илья первым делом волглую и грязную униформу снял, простирал в тазу три раза, а вода всё равно грязная. Выполоскал и сушиться повесил, потом спать. А после обеда его к Витковскому вызвали. – Ну, старшина, зуб даю – медаль получишь! Твой оберст – просто кладезь информации! – Я не один его брал, товарищ старший лейтенант. Тогда всю группу награждайте. Награды не последовало, уж очень редко в 1941–1942 годах бойцов награждали. РККА отступала, неся потери, какие награды? Впрочем, так считало руководство. Но пленение очень ценного «языка» имело последствия. Недели через две после поиска Илью вызвали к командиру роты. Постучал в дверь, получив разрешение, вошёл. За столом сидел незнакомый майор с эмблемами танкиста, покуривал «Звезду» – были такие папиросы. Командирам выдавали папиросы, бойцам – махорку. Когда в январе 1943 года ввели погоны, командиры стали именоваться офицерами, а бойцы – солдатами. Сталин и руководство РККА вдруг вспомнили многие традиции русской армии, даже гвардейские дивизии появились. Гвардию утвердили 21 мая 1942 года, нагрудные знаки к званию. Командиры гвардейских частей получали полуторный оклад от обычных частей, а бойцы – двойной. Илья, узрев незнакомого командира, вытянулся по стойке «смирно», доложил, как положено. – Вольно! Сафронов, с тобой товарищ из штаба армии побеседовать хочет. И вышел. Хм, с чего бы вдруг приватная беседа? Причём лицо у Витковского какое-то расстроенное. – Садитесь, Сафронов, – предложил майор. Илья сел. – Как служится, старшина? – Отлично! – вскочил Илья. – Да не вскакивайте, к чему такое солдафонство? Как здоровье? Насколько я знаю, вас после госпиталя признали годным к нестроевой службе? – Так точно! Мина угодила в блиндаж, меня завалило, сломало брёвнами ноги. Но чувствую себя вполне сносно. – Да, марши вы совершили далёкие. Предлагаю вам перейти в разведуправление фронта. Правда, придётся немного подучиться. Илья задумался. Понятно, почему такой интерес к его личности. За месяц два удачных поиска с ценными «языками». Причём пленные взяты в глубоком тылу, а не в передовых траншеях. Командование оценило: не каждый разведчик сможет такое. Илья знал, что не везение это, а хорошая подготовка в военном училище, где дали теоретические и практические знания, присвоили первое офицерское звание. А со стороны – удачливый, толковый старшина. Вот и присмотрели его. А только неизвестно, чем придётся заниматься в новом подразделении, как сложатся отношения с сослуживцами, начальством. Разведка в армии оказалась в раздрае. Главное разведуправление Генштаба было образовано из 5-го Управления ГШ в феврале 1942 года, в октябре выделяется в отдельную структуру, непосредственно подчинявшуюся наркому обороны И. В. Сталину. Начальником ГРУ стал И. И. Ильичёв, и задачами ГРУ стала разведка в зарубежных странах и оккупированных землях. Войсковая разведка выделилась в отдельную структуру Генштаба, которую возглавил генерал-лейтенант Кузнецов Фёдор Фёдорович. Ему подчинялись разведывательные подразделения в полках, дивизиях, армиях и фронтах. Если ГРУ было военно-стратегической разведкой, то войсковая – оперативно-тактической. При разделе разведки были и ошибки. Так, войсковой разведке запретили заниматься разведкой агентурной, чем сильно навредили делу. Одумались и решение отменили уже весной 1943 года. А была ещё разведка НКВД, больше политическая, других спецслужб. Илья вкратце историю разведки знал, изучали. Подумав, дал согласие. Чем выше уровень, тем интереснее и больше возможностей. – Я не сомневался, – обрадовался майор. – Продолжайте служить и ждите приказа о переводе. Приказ такой пришёл через три дня. Илья откомандировывался в распоряжение разведотдела Брянского фронта, где начальником был Чекмазов Пётр Никифорович. Витковский был недоволен: уходил ценный кадр.Глава 4 «Разведчик»
До штаба фронта добирался на перекладных. Где голосовал и ехал на попутных машинах, а где и пешком. Разведотделы всегда размещались недалеко от штабов соединений – дивизии, армии, фронта. Задачами разведотделов были сбор и проверка сведений о противнике – расположении его частей, передвижениях, планах, их анализ и информация начальников штабов и командиров. Сбор осуществлялся поисками и рейдами войсковых разведчиков, заброска их в глубокий тыл врага, допрос «языков» и захваченных документов. Важным моментом было налаживание агентурной разведки из местных жителей на оккупированной территории или из числа военнослужащих – немцев и их союзников – румын, итальянцев, венгров, финнов. Раздел армейской разведки на два управления – ГРУ и войсковую – больно ударил по деятельности. С 22 ноября 1942 года войсковой разведке запретили вербовку и сотрудничество с агентурой, поставлявшей ценные сведения. Ошибку исправили лишь в апреле 1943 года, но многие контакты были утеряны. Так же с целью разведки и проведения диверсий в немецкие тылы забрасывали партизанские группы и диверсионно-разведывательные. При всей схожести задач и действий разница была. Партизаны должны были осесть в лесах, наладить контакты с местными жителями. А РДГ – разведывательно-диверсионные группы – выполняли полученное задание и возвращались. Кроме того, армейская и фронтовая разведка занималась радиоразведкой, для чего в разведотделах были отделения радиосвязи и радиоразведки. Все данные, полученные от авиаразведки, войсковой и агентурной, стекались в информационно-аналитические, обрабатывались и передавались командованию. Структура разведотделов во всех фронтах была одинаковой, штатной. Первое отделение – войсковой разведки, второе – агентурное, третье – информационное, четвёртое – радиоразведки и радиосвязи, пятое – спецслужбы, шестое – по допросу пленных и седьмое – шифровальное. Были также совсем небольшие отделения – военной цензуры, финчасть, техническое, где изготавливались фальшивые документы при заброске в глубокий тыл противника – паспорта, военные билеты, пропуска. Илья попал на службу в разведотдел фронта, который возглавлял полковник Чекмазов. Для начальника разведки фронта он слишком мелкая фигура, а с военным комиссаром беседу имел и направлен был в первое отделение – войсковой разведки – для прохождения службы. Там уже беседовали обстоятельно: где и кем служил, имел ли какое-то специальное образование. Вопросов было много, и ответы требовались развёрнутые. Зачислили в штат и сразу направили для обучения в спецшколу № 1, к майору Чернышову. Как понял Илья, раз была школа под номером один, были и другие школы. Но в разведке уровень секретности такой, что сослуживцы зачастую не знали фамилий и званий друг друга, только псевдонимы. Два месяца Илья усердно изучал то, что уже знал, причём в значительно больших объёмах. С утра до вечера с перерывом на обед шли минно-подрывное дело, радиодело, методы и способы ведения разведки, топография, маскировка, практические занятия. После отбоя все курсанты падали на койки как подкошенные от усталости. Илья иной раз помимо своей воли выполнял учебные задания лучше других курсантов – всё же был уже опыт реальных боевых действий в одиночку в сорок первом году, а главное – знания, полученные в военном училище. Когда осознал, что выделяться не стоит, начал специально делать небольшие ошибки. Но всё равно закончил курсы в числе лучших курсантов. Никаких торжеств по случаю выпуска не было. К чаю в столовой выдали по булочке. Тоже событие – с начала войны в армии кормили хлебом ржаным. Белый хлеб только для лётного состава и старших командиров. Илья, как и другие выпускники спецшколы, ещё не успел познакомиться толком с сотрудниками отделения, как получил первое задание. Предстояло в виде маршрутного агента пройти нелегалом с поддельными документами по трём адресам. Вроде и не сложное задание, но на оккупированной территории. Оружие, документы настоящие, консервы брать с собой запрещалось. Немцы на перекрёстках и мостах ставили заставы и досматривали всех, особенно тщательно – молодых мужчин. Илье напомнили, чтобы не вздумал сидеть у костра. Запах дыма впитывается в одежду, волосы. Немцы, кроме проверки документов и досмотра сумок, вещмешков, узлов и чемоданов, обязательно обнюхивают. Пахнешь дымом – партизан, у них не было другого способа обогреться или приготовить еду. Подозрительных сразу передавали в гестапо. Илье одежду подобрали соответствующую, сделали документы. Паспорт потёртый, выданный ещё до войны в Самаре. Город был выбран не случайно: немцы не могли в случае необходимости проверить архивы паспортных столов. Ещё военный билет, где была статья о негодности к военной службе по причине эпилепсии. А ещё аусвайс немецкий, причём не подделка, настоящий. Илья вызубрил легенду, обязательно с деталями. А в последний день адреса, пароли и приметы агентов. Они были завербованы разведкой в начале войны, сделали несколько сообщений и перестали выходить на связь. Один агент был очень ценным, работал на железной дороге мастером. Предстояло перейти в одиночку линию фронта, выполнить задание и вернуться. Что Илье не нравилось, так это невозможность взять оружие и карту. Конечно, карту он не раз просматривал, маршрут заучил, но с ней надёжнее. Случись сойти с маршрута, и придётся, как в старину, по поговорке: «Язык до Киева доведёт». Однако приказы не обсуждают. Волновался сильнее, чем при выходе с группой. По документам он инвалид, врач из медсанбата проинструктировал его, какова клиника болезни, случись демонстрировать приступ «падучей», как называли в старину эпилепсию. К передовой траншее его вывел капитан Алябьев. Ещё при дневном свете показал направление и ориентир. – Держись на него. Ориентиром была колокольня полуразрушенного монастыря. Стены из белого камня сложены и должны быть видны, если ночь лунная. Как стемнело, Илья выбрался из траншеи на нейтралку. Капитан уверил, что ни с нашей, ни с немецкой стороны минных полей нет, как и колючей проволоки. Но нейтралка шириной почти полтора километра: Илья раньше таких не встречал, не всякая пуля перелетит. Через четверть часа осторожного хода лёг, прислушался. Со стороны немецких позиций тишина: ни стрельбы, ни осветительных ракет. Уж лучше бы ракеты пускали, обозначив передовые траншеи. Рисковать не стал, пополз. А вскоре и объяснение получил, почему затишье. Звяканье лёгкое впереди услышал, небольшая воронка очень вовремя подвернулась, в неё сполз. Мимо него, шагая в полный рост, прошла группа немцев, тихо переговариваясь. Разведгруппа вермахта направилась к нашим позициям. Если наши часовые прозевают, быть беде. И уже своих не предупредить никак. Без разведки не обходится ни одна армия мира. Штаб подразделения – мозг, а разведка – глаза и уши. Потому разведчики противостоящих сторон трудились круглосуточно, без выходных и праздников. Илья миновал передовую траншею без труда. Часть везения была обусловлена немецкой разведгруппой – ни ракетчики осветительные ракеты не пускали, ни дежурные пулемётчики не стреляли. А кроме того, одному всегда проще: группа передвигается медленнее и при прочих равных условиях шума больше производит. Одно докучало – не было оружия. Обнаружит его если сейчас вражеский часовой, даже отбиться нечем. И ни один немец в здравом уме не поверит в его «легенду». Что гражданскому человеку делать ночью в боевых порядках? Шлёпнут сразу и разбираться не будут. Ощущения не самые приятные. Для воина оказаться без оружия в стане врага – это как явиться в драной одежде на званый ужин, где все гости в костюмах. Дальше легче и проще. За ночь успел пройти километров пятнадцать. Да кто их ночью считает, эти километры? Хуже другое: из прифронтовой зоны не вышел, в которой нахождение гражданских лиц воспрещается. И за этим следят ГФП и вспомогательные части, полиция, набранная из предателей. Пришлось Илье перед рассветом прятаться в лесу. Выбрал место поукромнее, в чаще, сделал лёжку в кустах – и отдыхать. Придрёмывал вполуха, вполглаза. Бессонная ночь и напряжение давали о себе знать. Опасения были: если полицаи в чащу ещё, может, не сунутся, то собаки могут след его учуять, ведь ныне на нём всё отечественное, на ногах поношенные ботинки. Но его отдых прошёл без ненужных эксцессов. Как стемнело, двинулся дальше. Его задачей было посетить три адреса, по которым проживали агенты. Один – в селе, на перекрёстке дорог, а два адреса в городе. Маршрут по карте выстраивал Илья сам. И первой точкой он наметил село Никитское, до которого ещё километров двадцать ходу. Поэтому не медлил, шёл быстро – за ночь надо успеть добраться и, если агент жив, успеть с ним переговорить. Не успеет до рассвета, значит, придётся искать укромное место. В небольшой котомке за плечом – половина каравая хлеба домашней выпечки и небольшой кусок солёного сала. Консервы брать нельзя: при досмотре на заставах для немцев это зацепка. У гражданских лиц консервов отечественного производства, да ещё сорок второго года выпуска, быть не может, консервами снабжают только армию и флот. Временами шёл по грунтовой дороге, временами переходил на бег. Деревни обходил стороной. Собак в них немцы постреляли, но могли быть полицаи и деревенский староста. К Никитскому успел за полчаса до рассвета. Село небольшое, старинное. Сначала думал войти, но едва не наткнулся на полицейский патруль, решил повторить попытку утром. Многое предусмотрели в разведотделе фронта, да не всё. Немцы, как оккупировали города и сёла, улицы переименовывали, на избах висели таблички «Гитлерштрассе» или что-нибудь подобное. И как найти нужную улицу, если на карте довоенного выпуска все улицы во всех населённых пунктах советские? И не пойдёшь ночью будить людей в избах, чтобы узнать название улицы. Ночью гражданскому населению передвигаться запрещалось – действовал комендантский час, с восьми утра до восьми вечера ходить можно, в другое время немцы стреляли без предупреждения. Как только немцы занимали населённый пункт, назначали старосту или бургомистра, начальника полиции, который подбирал себе штат из изменников Родины. И сразу вывешивали приказы немецкого командования для всеобщего обозрения. Начинались чистки – арестовывались семьи командиров РККА, политработников, профсоюзных активистов, а ещё евреи. Кроме них, расстреливались ещё больные психбольниц и цыгане. Приказывалось сдать оружие, у кого оно было, радиоприёмники. Предписывалось указать окруженцев, бывших сотрудников милиции, если таковые были. И за любое нарушение приказа наказание одно – смертная казнь, на усмотрение властей – повешение или расстрел. Простой народ выживал, как мог. В основном натуральным хозяйством, но это в сельской местности. Горожанам приходилось хуже. При немцах работали только те предприятия, которые были необходимы немцам – железная дорога, перерабатывающие предприятия, вроде маслозаводов. Масло было необходимо для вермахта. Русских из числа специалистов обязывали являться на работу, платили оккупационными марками, фактически фантиками. Сами немцы получали жалованье рейхсмарками. У Ильи при себе было полсотни оккупационных марок мелкими купюрами, причём не новые, а изрядно затёртые. Новые купюры всегда обращают на себя внимание. Немцы своих агентов снабжали настоящими деньгами, захваченными в банках на занятых территориях. А для подрыва экономики на государственных предприятиях с высоким качеством печати фабриковали фальшивые деньги – рубли для СССР, фунты для Англии – и разбрасывали их с самолётов. Надеялись, что фальшивки попадут в оборот и вызовут всплеск инфляции или обрушение денежной системы, поскольку объёмы фальшивок были большие, счёт шёл на многие миллионы. Илья залёг в небольшой ложбинке, в сотне метров от околицы. Рассвело, в селе послышались звуки деревенской жизни – кудахтали куры, мычала корова, загремел подойник. Илье хорошо видны улицы села, пустынные. В своих дворах селяне ходили, а на улицу нельзя: комендантский час. Ложбинка, где укрывается Илья, в чистом поле, никто и предположить не может, что человек там спрячется. Полицейские, если и заподозрят что-то, в первую очередь кинутся к небольшой роще. В поле-то кого искать, если оно проглядывается до самого конца? Хочешь спрятать – положи на видное место, а ещё лучше среди подобных. Где лучше спрятать иголку? Среди других иголок. Видимо, комендантский час закончился, по улицам стали ходить селяне. У Ильи часов при себе не было, оставил в разведотделе. Раз так, пора идти. Он поднялся, выбрался на дорогу, вошёл в село. У первого же прохожего спросил, где улица Будённого. – Ты на ней стоишь. А кого надо? – Деверь там живёт, – повернулся Илья уходить. Зачем называть фамилии? Меньше знаешь, лучше спишь, или, как говорили древние, многие знания – многие печали. Через несколько изб нужный номер на заборе. Слышно, как на заднем дворе кто-то рубит дрова, готовясь к зиме. Илья постучал, хозяин не откликнулся, продолжал работать топором. Илья толкнул калитку, прошёл мимо избы на задний двор. Хозяин с обнажённым торсом скоро рубил пилёные чурки на поленья. Видимо, работал давно – поленьев целая куча, тело, мокрое от пота. Хозяин – спиной к Илье. Поздоровался разведчик: – День добрый, хозяин! Бог в помощь! Хозяин обернулся резко, топор поудобнее перехватил за топорище. – Ты как здесь оказался? – Стучал, никто не открывает. – В избе нет никого, а я не слышал. Ты что хочешь-то? Илья помедлил, назвал пароль, который сообщили в разведотделе: – Кум привет передавал, спрашивал, будешь ли по осени кабанчика резать? Хозяин сплюнул зло. Какой кабанчик, если немцы всех свиней забрали и вывезли? Но ответил правильно: – Обязательно буду, пусть горилку готовит. И пароль, и отзыв старые, ещё с осени сорок первого года, когда в деревнях хрюшки водились. А в общем, для села или деревни вполне подходят и пароль, и отзыв, не спрашивать же: продаётся ли славянский шкаф? Хозяин осмотрел Илью внимательно. – Пошли в избу, негоже на улице разговаривать. Хозяин вогнал топор в чурбак, подхватил рубаху, что на гвоздике висела, зашагал к крыльцу. Илья оценил мышцы. Молодой, сильный. Какого чёрта с нашими не ушёл? Или оставили специально здесь? Впрочем, не его дело. Надовсего лишь задать несколько вопросов, получить ответы и уйти. В избе хозяин обтёрся полотенцем, натянул рубаху. – Есть хочешь? – спросил он. – Не откажусь. – Настроение у Ильи начало подниматься. – Не разносолы, но подхарчиться можно. Хозяин выставил на стол чугунок с ещё тёплой варёной картошкой «в мундире». В армии такую не давали, Илья соскучился, начал чистить от кожуры, хозяин выставил солонку, в железной миске редиску и огурцы, откуда-то вытащил бутыль с мутным самогоном, разлил по маленьким, в сто грамм, стаканчикам. – Ну, за встречу! Выпили, хозяин руку протянул: – Меня Кузьмой звать. – Меня Антоном, – соврал Илья. А всё потому, что хозяин не Кузьмой был, а Михаилом. И почему сейчас не своим именем назвался – непонятно. Илью это насторожило. Он сам читал краткую сводку на агента – рост, цвет глаз, волос, описание внешности, привычки. Вот фото не было. Внешность совпадала, но почему солгал Михаил? Поели не спеша – в сёлах и деревнях к еде относились обстоятельно, знали, как хлеб и иные продукты достаются. Хозяин ещё по стаканчику налил. Вполне ядрёный самогон был, если поджечь, наверняка горел, по ощущениям, не меньше семидесяти градусов. Выпили молча, потом хозяин спросил: – Зачем пожаловал? – Ты, наверное, догадался, что я по приказу прибыл. Узнать, почему на связь не выходишь, никакой информации не даёшь? – А где связной? Кому нужны старые сведения? Опа! О связном в разведотделе не говорили. А надо бы о всей цепочке. Или опасались, что в случае пленения Ильи он всю цепочку выдаст? – Что, ни разу не был? – Почему ни разу? Как раз единожды был. И пропал. – Всяко бывает – может, немцами убит. – Всё может быть, но моей вины нет. А сейчас и докладывать особо нечего. Фронт от села ушёл. Знаю только, в Курносовку полицаи прибыли, целая рота. Целей и задач не знаю. – Всё? – Всё, как есть всё. – Тогда мне идти пора. Илья поднялся, вместе с ним хозяин, который вперёд пошёл. Илья со стола нож взял. Неплохой нож – ручка добротная и клинок длиной сантиметров двадцать, лезвие толщиной миллиметра три. Больше на боевой нож похож, только без гарды или упора для кисти. Нож Илья обратным хватом взял, так со стороны холодное оружие не видно. Зачем стырил, сам до конца не осознал, видимо, интуиция подсказала. Многие полагают, что интуиция – это нечто свыше. Как бы не так. Мозг постоянно информацию воспринимает, анализирует, выдаёт решение. Не оформленное конкретно, в виде ощущения, называемое нами интуицией. Илья за хозяином шагал, на задний двор. Вдруг агент схватил топор, торчавший из чурбака, резко обернулся, вскинул топор: – Сдохни, сталинский выкормыш! Как пригодился нож! Илья с силой бросил его в живот агенту. Да, скорее всего, и не агент он вовсе, а подстава. Лжекузьма топор выронил, не успев удар нанести, с недоумением на нож посмотрел, вошедший в живот по самую рукоять. – Ты зачем… И упал, не договорив. Илья к нему. Послушал – дыхания нет, проверил пульс на сонной артерии – отсутствует. Убит. Соседи не слышали и не видели, задний двор прикрыт сараем слева и коровником соседским справа. Конечно, первая мысль – бежать отсюда, и как можно скорее, пока не застали на месте убийства. Даже дёрнулся к калитке. Да остановился у крыльца. Агент, если это он, перевербован немцами. Но тогда связника, который к нему придёт, он должен задержать, передать полицаям, чтобы те сдали в гестапо. Или никто агента не вербовал, а он сам решил так действовать. Многие, кто под оккупацию попал, были в растерянности. Выживет ли родная страна, не падёт ли? Радиоприёмников нет, их ещё в начале войны сдали. Газеты если и выходят, то только немецкие, а слухи – один страшнее другого. Кто говорит, что Ленинград сдан, немцы под Москвой и уже к Волге подходят, другие – что немцы взяли Ростов и идут на Кавказ, со дня на день к Грозному подойдут. У кого стержень слабый, ломались, к немцам прислуживать шли. Были и другие, кого советская власть обидела. Много таких. Семью ли раскулачили, либо дворянского происхождения был, или репрессирован был по доносу соседей или сослуживцев. Эти к немцам шли служить сознательно, большевиков ненавидели люто, как и советские институты – профсоюзы, комсомол, исполкомы, не говоря о парткомах. Не из таких ли убитый агент? И решил Илья по-быстрому избу обыскать. Разведотделу докладывать о встрече придётся и о ликвидации. Тут одних подозрений мало, иначе самому можно под трибунал угодить. Зашёл в избу, начал обыск, как учили – слева направо. Мебели мало – шкаф, стол, лавка, табуретки, сундук. Обнаружил личные документы – паспорт, военный билет с отметкой о негодности к военной службе, аусвайс, выданный немцами. Причём место рождения убитого – Львов. А не украинский ли это националист? Паспорт взял с собой, сунув его под стельку в ботинке. Посмотрел в окна: на улицах пустынно. Выйдя из избы, вернулся к телу убитого, затащил труп в сарай. Конечно, его обнаружат, когда трупный запах пойдёт, не раньше чем через неделю, когда Илья будет уже далеко. Спокойно вышел через калитку и направился в сторону Щигров, был такой город в Курской области. Там проживали два других агента, которых следовало навестить. И, судя по первому адресу, его маршрут мог преподнести «сюрпризы». Шёл по памяти, насколько она позволяла. Слуховая у него была посредственной, а зрительная отменной. Посмотрел один раз на лист бумаги, секунд пятнадцать, как на фото снял. Только шёл-то по оккупированной земле. Вошёл в Русаново, первое село от Никитского в сторону города, как двое полицаев остановили. На левом рукаве – белая повязка с надписью «Полиция», на головах немецкие полевые кепи, за плечами – русские «трёхлинейки». – А ну стоять! Ты кто такой? – Антон Крюков, господа полицейские. – Аусвайс! Илья немецкий документ достал. Бумага настоящая, печати, подписи – всё немецкое. Один полицейский документ изучать начал, второй приказал: – Покажи, что в узле. Был у Ильи именно узел при одной лямке. Развязал горловину, показал. – О! Сало! Тебе оно без надобности! И полицейский забрал шматок. Вот же суки! Грабёж неприкрытый, а жаловаться некому, полицейские в селе – сами власть. Голову опустил, чтобы глазами себя не выдать. Полицейский документ вернул: – Иди отсюда! И долго смотрели вслед. Ничего, через год побегут отсюда немецкие прихвостни! Кого-то настигнет партизанская пуля, кому-то удастся ускользнуть в сорок пятом и обосноваться в Канаде или Аргентине, большинство под суд попадут и будут мотать срок на Колыме, или расстреляют их за злодеяния. Это сейчас, пока германская армия в силе, наступает, они чувствуют себя уверенно. Добраться до Щигров до начала комендантского часа не удалось. Но ещё на мосту остановили немцы. Застава у них тут стояла. И документы проверили, и узел досмотрели, и самого обыскали, даже обнюхали. Но придираться не стали, отпустили. И город уже виден, а сумерки ложатся. Кому жизнь дорога, дома сидеть должен. Обидно, до Щигров пара километров, станция видна, вагоны, водонапорная башня. А пришлось в поле ночевать. С лесами в Курской области плохо, только редкие рощицы и снегозащитные посадки, чай, не Брянская область, хотя соседи. Улёгся на ночёвку в воронку, подчерствевшего хлеба пожевал. Всё лучше, чем ничего. Ночью несколько раз по железной дороге составы прошли. Что на них – не видно из-за темноты, но вероятно, техника, потому как каждый состав по два паровоза тянут. Наша авиация по ночам не летает, да и днём не видно. К утру подмёрз, туман опустился, промозгло. Как солнце взошло, туман рассеялся, чувствовалось, лету конец, впереди осень с её дождями, слякотью, холодами. Для фронтовиков, которые бессменно в окопах и землянках, время поганое. Немецкие части периодически на отдых отводят, их место отдохнувшие и полнокровные подразделения занимают. А у нас смена возможна, когда от батальонов ввиду потерь неполная рота остаётся, нечем и некем заменить. На входе в город ещё одна застава. Здесь уже очередь из желающих в город войти. Опять проверка документов, обыск. Когда миновал, стал у прохожих допытываться, где улица Коммунистическая. Мужчина средних лет, с костылём, сказал: – Ты бы, мил человек, такое название не упоминал. Ноне она Фридрихштрассе. Услышат полицейские – палок отведаешь. А улица в трёх кварталах отсюда. Илья поблагодарил. Город провинциальный, практически весь одноэтажный, только в центре двухэтажные здания бывшего исполкома, школы и какого-то заводика. Нашёл улицу, нужный дом с палисадником. Понаблюдать бы за обитателями, а невозможно. На улице никого, он один, как тополь на Плющихе из известного фильма. Если наблюдать, сам объектом для интереса будет. Решил рисковать: постучал в ворота. Калитку открыл мужчина в железнодорожном кителе. Впрочем, неудивительно, агент должен был работать на станции. Транспорт, особенно железнодорожный, был для немцев делом первостатейным. Без подвоза личного состава, техники, боеприпасов, продовольствия ни одна армия вести боевые действия не может. Оккупировав изрядную территорию СССР, превышающую по площади Германию, немцы оказались в трудном положении. Тылы растянуты, для охраны коммуникаций нужны войска. С этой задачей справились, создав полицейские батальоны из аборигенов. На работу на железной дороге, где всякого со стороны не поставишь, нужны специальные знания: принудительно мобилизовали сотрудников, трудившихся при советской власти. Начальником станции или депо был немец, причём специалист-железнодорожник, а остальные работники – русские. Даже паровозные бригады были из русских, но на локомотивах за ними приглядывали немцы из батальонов по охране тыла. Всё равно для немцев получалось выгодно. Ведь если гнать танки или самоходные орудия своим ходом, то, пока они доберутся до линии фронта, придётся заниматься ремонтом. У гусеничной техники ресурс пальцев гусениц и других деталей невелик – 200–300 километров марша. К концу войны стали выпускать легированные металлы, пробег увеличился, но всё равно не превышал 500 километров. Илья назвал пароль, увидел, как взметнулись в удивлении брови агента. Помедлив, он дал правильный отзыв. – Пройдёмте в дом, я один ноне, жена ушла в деревню к родне за харчами. Илья наблюдал за агентом внимательно. Очень часто первое впечатление было верным. Агент – явный технарь, мазут въелся в кожу рук, отмыть невозможно. На крыльце агент обернулся, осмотрел улицу: – Вы один, товарищ? – Один. – Проходите, садитесь. Илья прошёл, сел на стул. Обстановка скромная, на стене фото – хозяин с женой, ещё семейное фото с дочерьми. – Товарищ Филимонов, почему от вас сведений нет? Илья сознательно назвал агента не по псевдониму, а по фамилии. Конечно, не принято, но создаёт более доверительную обстановку. – Собирал я и к «Андрееву» передавал. Но уже месяц как у него радиосвязи нет. Он так мне сказал. «Андреев» был псевдоним радиста. Он был вторым адресом в Щиграх, куда должен был наведаться Илья. – По каким дням вы должны встречаться? – В экстренных случаях в любое время, а вообще два раза в неделю – вторник и суббота. Сегодняшний день был как раз вторник. Об «Андрееве» Илья знал, что он и до войны работал банщиком в городской бане, и с началом оккупации профессии не изменил. С приходом немцев баня стала обслуживать гарнизон и проходящие части вермахта. Связь – самое уязвимое звено в разведке. Если разведчик добыл важные сведения и не может передать командованию, грош цена сведениям. К тому же они быстро устаревают. Без радиста все усилия агентуры бесполезны. «Андреев» не был кадровым радистом Красной армии, до войны закончил курсы радистов при Осоавиахиме, и специальность пригодилась. В 1935–1940 годах молодёжь активно осваивала военные специальности – пулемётчика, парашютиста, лётчика, снайпера, радиста. Осоавиахим – это общество содействия авиации и химической защите. Почему-то считалось, что будущие войны обязательно будут с применением химического оружия. Гитлеровские войска, как и советские, химическое оружие имели в виде артиллерийских снарядов и авиабомб, но ни одна сторона применить такое оружие не решилась. Единственно, немцы применяли газ «Циклон-Б» для уничтожения узников в концлагерях. У Ильи были адрес и пароль для связи с «Андреевым», но он решил организовать проверку через Филимонова. Скажем так – не по правилам, зато у «Андреева» доверия больше. – Сведёте? – спросил Илья. – Сегодня вечером можно, – кивнул агент. – Завтра мне на службу, на сутки. Филимонов, не спрашивая Илью, собрал на стол. Скромно – картошка, лук, жареные пескари. По меркам оккупации, царский обед. Илья из узла хлеб достал. Подчерствел он, а к луку и рыбе пойдёт. Поели не спеша. Филимонов спросил: – Как там Красная армия? А то немцы бахвалятся, что до Волги дошли, со дня на день Сталинград возьмут. – Не получится! До Волги они дошли, это правда. Потери с обеих сторон очень большие. У немцев тылы растянулись и резервы исчерпаны. Наши собирают силы и вскоре нанесут удар. Окружат и разобьют 6-ю армию Паулюса. Не скрою: у немцев силы много и союзники есть – итальянцы, венгры, румыны. Переломим всё! – Хотелось бы верить и надеяться, – вздохнул агент. – Иначе для чего жить? Ужель товарищ Сталин не может хитрость военную придумать? – Советский Союз уже получает помощь от Англии и Америки. Самолёты, танки, бензин, продукты. Весь мир против Гитлера, одолеем сообща. – Да? – удивился агент. – Я не знал. После обеда глаза Ильи стали закрываться. Полноценного сна не было двое суток. Филимонов заметил, что Илья носом клюёт. – Ложитесь, товарищ, отдохните. Я разбужу, когда время подойдёт. – И то верно. Илья чувствовал себя в доме агента спокойно, не было внутреннего напряжения, как на первом адресе. Лёг на топчан и сразу уснул. Проснулся, когда почувствовал – стоит кто-то рядом. – Пора вставать. Если припоздаем, начнётся комендантский час, будь он неладен. У меня пропуск от немцев есть, в любое время дня и ночи на станцию вызвать могут. А вот вам и «Андрееву» опасаться надо. – Лицо ополосну, и идём. В сенях – жестяной рукомойник, лицо вымыл впервые за трое суток. Идти оказалось недалеко – два небольших квартала. Агент проживал в невзрачной деревянной избе. Брёвна от старости поблекли, почти чёрными сделались. Филимонов смело толкнул калитку. – Собак год как нет, а больше опасаться некого, хозяин разрешил без стука во двор входить, – пояснил Филимонов. На крыльцо поднялись, постучать не успели – дверь отворилась. Хозяин мельком посмотрел на Филимонова и пристальнее на Илью. – Впускай, хозяин! – прогудел Филимонов. Вошли в избу. Илья шепнул на ухо агенту пароль, тот тоже прошептал отзыв, расплылся в улыбке. – Наконец-то! – Что значит – наконец-то? – удивился Илья. – Так в эфир уже два месяца не выхожу, батареи питания сдохли. Думал, поймут мою беду в Центре, пришлют связника с батареями. – Мне ничего не передали, никакой посылки. Приказано было выяснить, почему не выходите на связь? – Вот и передайте командованию – батареи нужны, как минимум два комплекта – рабочий и запасной. – Хорошо. Ещё пожелания будут? – Нет. Как там наши? – Держатся. Полагаю, в ближайшее время батареи вам доставят. Извините, близится комендантский час, мне пора. – До свидания, товарищ! И руку для пожатия протянул. Видимо, для агента общение с представителем армии было важным. Илья ведь не передал ничего – ни денег, ни продуктов, ни вещей. А вообще-то разведотдел мог поддержать агентуру немецкими деньгами, имеющими хождение на оккупированной территории. Деньги, как рейхсмарки, так и оккупационные, в разведшколе были. Их изымали у пленных, у «языков», у убитых, иной раз даже захватывали при наступлении полевые банки с финансистами или машину с деньгами, но без персонала. Или начальство разведотделов боялось, что агенты бросятся на эти деньги кутить и выдадут себя? Сомнительно, агенты живут крайне скромно, и если потратят на базаре немного денег, так на муку или масло, чтобы выжить. «Андреев» хотел проводить гостей, но Илья остановил: – Не надо, чтобы нас видели вместе. Ждите вскорости курьера. Уже по улице шли, когда Филимонов предложил: – Может, отдохнёте у меня? Хозяйки нет, меня сутки не будет, покушать без разносолов, но с голоду не умрёте. – Я человек подневольный, должен приказ выполнить и вернуться. – Как знаете, я от чистого сердца. У меня данные есть, сколько эшелонов проследовало на восток. Заберёте? – Ознакомлюсь. Дома Филимонов вытащил из потайного места за притолокой бумажку. Илья развернул: – Это что? – Числа месяца, затем количество эшелонов. Буква «Т» – с техникой значит. А «П» – пехота. Илья листок разгладил, уставился на него пристально. Не строки запоминал или числа, целиком. Пара минут – и он в точности мог воспроизвести все записи целиком. А листок бросил в печь, где едва тлел огонёк. Бумага вспыхнула, превратилась в пепел. – Негоже записи делать – это улика, – укорил Илья. – Так не молод я, память уже не та, что десять лет назад. – Рискованно. Филимонов лишь плечами пожал. На войне рискуют все: что солдаты воюющих армий, что жители. Мирных граждан в ВОВ убито было больше, чем военнослужащих. Перекусили остатками картошки. Филимонов на работу собираться стал, а Илья попрощался с агентом, руку пожал, обнял и вышел. На другой стороне улицы полицейские прошли, но Илья их внимание не привлёк. Без вещей – ни узла, ни чемодана при себе, взять полицейским нечего. С другой стороны, идти легче. До темноты и наступления комендантского часа успел из Щигров выйти. Самое неприятное – через заставу немецкую пройти. Вроде при себе ничего предосудительного нет, кроме паспорта убитого им агента под стелькой в ботинке. А всё равно нервы на пределе. В глаза немцам не смотрел, голову вниз опустил, демонстрируя покорность. Как только застава скрылась за поворотом, прибавил ходу. Вспомнив карту, курс проложил от Щигров на северо-восток, тридцать градусов. В этом направлении наши позиции ближе всего. Даже желание загадал – за ночь к своим к утру попасть. А не получилось. К Русанову подошёл, на мосту через реку полицейские стоят, два человека при винтовках. Один к деду прицепился, что на облучке телеги сидел. Обшарил телегу, потом деда за ворот с телеги стянул, швырнул на дорогу и начал бить ногами. Изгаляются, сволочи, над старым человеком! Илья продолжал идти ровным шагом. Внутри всё кипело от негодования, но внешне он был спокоен. Вмешиваться нельзя: себя выдаст, а у него задание. А только второй полицейский к Илье прицепился. От полицейского спиртным попахивает, вид наглый. – Аусвайс давай! Илья документы из кармана вытащил. – Куда идёшь? – В Никитское. – К кому? – Кум у меня там, Петров. Полицейский ко второму повернулся: – Слышь, Василий! Этот говорит, в Никитское идёт. Ты же оттуда, проверь. Второй полицейский бросил бить старика, подошёл вразвалочку: – Кто у тебя там в знакомых? – Петров. – Не слыхал про таких. На какой улице? А Илья только одну улицу там знал, где агент проживал, ныне мёртвый. – Как при нынешней власти называется, не знаю, а при большевиках именовалась Будённого. Илья не знал, есть ли такая, но в городах и сёлах названия были одинаковые – Ленина, Сталина, Будённого, Коммунистическая, да с вариациями. Полицейский вызверился: – Нет в Никитском такой улицы! И винтовку за ремень с плеча стягивает. Глаза недобрые, новый объект поизмываться нашёл. Было бы у Ильи оружие, разобрался с полицейскими быстро. В принципе, он и без оружия вопрос решит, хотя очень бы не хотелось. Если полицейский его в участок отведёт, допроса Илье не выдержать, потому как ответить на многие вопросы не сможет, они только под силу местному жителю. И выбора у Ильи нет. Теперь вопрос в скорости. Уберёт полицейских и доберётся до своих – значит, минует угроза. Илья сделал шаг вперёд, приложил руку к сердцу, вроде покаянно сказал: – Господин полицейский! А сам нанёс резкий удар полицейскому в пах. Полицейский только ртом воздух хватать стал, а Илья уже локтем в зубы второму ударил, тут же правой в под дых. Пока полицейский в себя не пришёл, ударил его кулаком по кадыку, ломая хрящи. Сорвал с согнувшегося полицейского винтовку, перехватил за ствол, с размаху прикладом по голове. Упал полицейский, из разбитой головы кровь обильно течёт. Илья, не выпуская винтовки, прикладом второго бьёт. Один раз, второй, третий, пока полицейский не рухнул. Обернулся. Дорога по обе стороны моста пустынна. Только дед стоит у повозки с разинутым ртом. – Сынок, зачем же ты их? Очухаются, мстить начнут. – Если ты немцам не расскажешь, как они найдут? Лучше помоги. Илья взял полицейского за ноги, дед – за руки. Раскачав, сбросили с моста в реку. Следом второго предателя Родины отправили. Илья обе винтовки в воду сбросил. О происшествии только пятна крови напоминали. – Дед, ты меня не видел, я тебя тоже. Разбежались! Как мне половчее к Стаканово выйти? – А вон туда, сынок. – Удачи вам! Илья зашагал в указанном дедом направлении. Начало темнеть. Гражданским лицам передвигаться запрещено. Но Илья надеялся на свои слух и зрение. Моментами бежал, потом шёл. Впереди послышались отдалённые пушечные выстрелы. Стало быть, до пушек пять километров. Если стреляет множество пушек, канонада слышна за десять-двенадцать километров, а пулемётная стрельба за пару километров. По звукам приблизительно можно определить дистанцию. Выстрелы становились чаще, и Илья забеспокоился. А если это артподготовка и какая-то из сторон начнёт ночную атаку? Илья воевал год и ни разу не был очевидцем ночной атаки немцев. Наши? Тоже сомнительно. Сейчас все силы и резервы брошены под Сталинград, и наступать здесь просто не хватит войск. Пока добрался до позиций немцев, до их второй линии траншей, стрельба стихла. Случаи миномётно-пушечной перестрелки случались. Кто-то из сторон выпустит две-три мины по цели, противник ответит, затем подключаются другие батареи – и пошло-поехало. Больше всего от артиллерийских перестрелок доставалось пехоте. Солдаты прятались в блиндажи и щели, оставляя редких наблюдателей. Только идиот способен при такой перестрелке сидеть в окопах или находиться на нейтральной полосе. Риск быть поражённым осколками был очень велик. Илья стремился как можно быстрее пересечь траншеи и выбраться на нейтралку. Повезёт – к утру выйдет к своим, не повезёт – можно отсидеться день в воронке, всё меньше риска, чем в ближнем немецком тылу и без оружия. Илья до рейда маршрутного агента искренне считал, что войсковой разведчик – это очень рискованная воинская специальность. Оказалось, есть значительно более опасные. Вот сейчас его можно взять почти голыми руками: ни оружия, ни гранат, даже ножа нет. Чувство унизительное для воина. Хотя разумом понимал – имея при себе даже нож, при первом же досмотре немцами на заставе его миссия будет окончена. Немцы – вояки сильные, дисциплинированные, опытные, офицеры тактику различных видов боя знают, оперативны в принятии решений. Потому пока отступаем: приноровиться надо и силёнок набрать. Вторую линию Илья миновал, потом залёг осмотреться. Время подпирало. Часов при себе не было, но шкурой чувствовал: ещё час, и начнёт светать. Дальше уже ужом, ползком. При каждом шорохе замирал. У траншеи первой линии полежал, прислушиваясь. Уже перемахнуть хотел, приподнялся – и вдруг вспышка зажигалки совсем рядом, табачным дымком потянуло. Почти перед ним, метр всего, часовой стоял. Не ходил, не играл на губной гармошке, стоял молча. И выдал себя нечаянно. У Ильи мурашки по коже. Если бы часовой решил закурить минутой позже… Думать не хотелось. Вся жизнь на фронте – цепь случайностей. Часовой через пару минут ушёл в сторону, Илья заглянул в траншею: нет никого. Рывком перемахнул, легко приземлился, перекатился за бруствер и пополз. Руки перед собой землю обшаривают. Мин рядом с траншеей немцы не ставят, а пустые консервные банки бросают, хуже того, вешают на колючую проволоку. Зацепись за такую, грохот пойдёт. Немцы расстреляют, как в тире. Банки попадались и битые бутылки, гильзы. Немцы всё выбрасывали перед бруствером. Рискуя порезать пальцы, осторожно убирал в сторону, продвигался на локоть вперёд. И так метров двадцать – двадцать пять. Ещё через полсотни метров – заграждения из колючей проволоки. Хорошо хоть не из спирали Бруно: попадёшь в такую, без режущего инструмента и посторонней помощи не выберешься. Под проволоку подполз на спине, отводя вверх железные колючки. Дальше на пузе и снова руками перед собой. И не зря: на минное поле наткнулся. Нащупал маленький бугорок, стороной его миновал, за ним другой. Мины в шахматном порядке расставлены, немцы педанты, обычно по установленному шаблону всё делают. И поле благополучно миновал, потом в воронку свалился. Воронка свежая, земля ещё тротилом пахнет и мягкая, рыхлая. Выбрался, на востоке сереть начало, светлая полоса появилась. Ещё минуты, и нейтралка освещена будет, надо искать укрытие. Поднялся в рост, побежал. Увидев большую воронку, явно от авиабомбы, не меньше «сотки», в неё спрыгнул. Когда рассвело, осторожно выглянул. До наших позиций метров триста не добрался, от немецких на полкилометра ушёл. Днём по нейтралке никто не передвигается: пулеметчики и миномётчики шансов выжить не оставят. Нейтралка – практически голая земля. Ни кустов, ни деревьев нет. Укрыться можно только в воронках или ложбинах, высохших ручьях. День тянулся медленно. Хотелось есть, а ещё было холодно, всё же октябрь. Хорошо ещё, что осень в этих краях выдалась сухая. Вздремнул немного: бессонная ночь давала о себе знать. Наконец начало темнеть. Как только немецкие позиции стали неразличимы, Илья выбрался из воронки и пошёл в сторону наших позиций. Успел пройти немного, как впереди тихий разговор. Илья залёг сразу. Шорох шагов, разговор нескольких человек. Илья решил заявить о себе: – Бойцы! Спокойно, я свой, из разведки! Его обращение произвело эффект взорвавшейся бомбы. Защёлкали затворы. Люди залегли. – Назовись! – потребовал невидимый в темноте боец. – Фронтовая разведка, возвращаюсь к своим. – Руки подними и подойди! Пришлось выполнить. Его обыскали, оружия не нашли. Оказалось, группа сапёров, шла делать проход в минном поле для разведчиков. – Ты как прошёл? – спросил командир. – На пузе прополз да руками перед собой ощупывал. Мины в шахматном порядке, навскидку – полоса глубиной метров двести, только противопехотные. – Ишь ты, специалист. Откуда ты взялся на нашу голову! Евстихеев, отконвоируй его в траншею, сдай пехоте и назад. – Слушаюсь! Группы сапёров для разминирования проходов обычно невелики: три-четыре бойца, и посылать сапёра в тыл для конвоя – ослабить группу. Но одного оставить Илью или отправить к траншее нельзя. А вдруг перебежчик? Или хуже того, немецкий агент, которому в наш тыл надо? Немцы на выдумки горазды, но и у наших подозрительность чрезмерная. Сапёр Илью пехотному взводному сдал. Тот отрядил двух бойцов для конвоирования задержанного в штаб батальона. Илью посадили в сарай под замок, пока за ним не приехал грузовик из разведотдела. За это время Илья отоспался. В разведотделе подробно рассказал о выполнении задания, с деталями. Паспорт убитого агента из ботинка достал. Начальник отделения положил перед Ильёй стопку бумаги и ручку: – Опиши всё, что мне рассказал. – Может, поесть дадите сперва? – Опиши – и покормим. Не понравилась Илье интонация капитана. Возникло ощущение, что капитан подозревает в чём-то Илью. Написал подробно, три листа с обеих сторон убористым почерком, дату поставил и подпись. Капитан бегло листки просмотрел, открыл дверь, приказал: – Увести! Илью конвоир из охраны отвёл в самую настоящую камеру. Единственное окно комнаты было забрано прочной железной решёткой. Из обстановки – топчан. Похоже, здесь находились между допросами «языки». Когда они рассказывали всё, что знали, их отправляли в лагерь для военнопленных. Однако не всех. Эсэсманов расстреливали. Бывало, когда немцы наступали, расстреливали и военнослужащих вермахта. А что делать, если иной раз и штабы не знали, удастся ли выйти из-под удара, спасти полковое знамя, печать полка. Тут уж не до пленных. А теперь Илья сам оказался в положении узника.Глава 5 «Диверсант»
Илья шокирован был. Он не изменник, грехов за собой не чувствовал, за что его в камеру? Правда, капитан сдержал слово, что накормит. Через некоторое время конвойный принёс миску каши, два куска хлеба и горячий чай. Буркнул: – Задержанным сахар не положен. А у Ильи аппетит пропал от напряжения. Однако взял себя в руки. Должны же разобраться! Начал есть через «не могу». Не зря говорят – аппетит приходит во время еды. Съел кашу, попил горячего чаю. У чая одно достоинство – горячий, а вкуса заварки не чувствуется. Улёгся на топчан, обдумать своё положение. Сразу загремел замок, открылась дверь, конвойный сказал: – Днём лежать не положено, за нарушение – карцер. – Испугал ежа голой ж…! Карцер всяко лучше, уж безопаснее, чем на передовой. – Я командиру взвода доложу! – пригрозил боец. – Валяй. Илья начал каждый свой шаг при выполнении задания анализировать. Пожалуй, придраться можно к двум эпизодам. Первый – убийство агента, но тот сам напал с топором. Не окажись у Ильи ножа, сам был бы убит. И вторая оплошность – к радисту пошёл в паре с железнодорожником. И неважно, что Филимонов знает «Андреева»: если бы за одним агентом велась слежка, то под «колпак» или наблюдение контрразведки попал и второй. Правилами пренебрегать нельзя, они написаны кровью. На следующий день последовал ещё один допрос, и снова с деталями. Подловить на неточностях хотят, догадался Илья. А зачем ему врать, какой смысл? Мог бы сказать, что встреча с агентом прошла хорошо, поди проверь. Встречи с руководством прекратились. Неделю Илья сидел в камере, гадая о своей будущей судьбе. Спишут в пехоту? Или передадут в трибунал? Так было бы за что! В общей сложности получилось десять дней отсидки. Чем не отдых? Кормёжка по норме для бойца РККА, никаких нарядов, выходов в поиск. Отоспаться успел и морально себя подготовить к любому исходу. Откуда ему было знать, что произошла реорганизация службы и разведуправлению Красной армии запретили заниматься агентурной разведкой, передав её в ГРУ? Илью просто выпустили из камеры. Конвойный сказал: – Велено тебя выпустить. Возвращайся в свой взвод. Удивился Илья, так ведь по поводу освобождения нежданного-негаданного жаловаться не побежишь, свобода всё-таки! Личные документы получил, в свою форму переоделся. После раздумий решил – зря он во фронтовую разведку подался. Перспективы серьёзных заданий прельстили! В полковой или дивизионной разведке куда лучше. Рейды неглубокие, взял «языка» и назад. Нет подозрений неизвестно в чём, камеры. Обстановка более доверительная, если можно так охарактеризовать такое серьёзное подразделение. Если в дивизионке у него были приятели, то во фронтовой разведке не сошёлся ни с кем. То ли времени после спецшколы мало прошло, то ли другие обстоятельства помешали. В разведотделе второе отделение по работе с агентурой прикрыли. Зато штат отделения на диверсионную работу переключился. Первым заданием было уничтожить топливохранилище под Золотухино. Определили группу в четыре человека, куда попал и Илья. Старшим – лейтенант Архангельский, ещё один – спец по минно-подрывному делу Фуников, Илья и Лощилин, оба больше как носильщики, поскольку оба несли в «сидорах» взрывчатку. Фуников – продовольствие и взрыватели. Вместе держать взрыватели и взрывчатку нельзя: случись неприятность, скажем, случайная пуля во взрыватель угодила, не произойдёт большого взрыва. Если взрыватель сработает, может оторвать палец, ежели в руке держишь, но не убьёт. Взрыватель – предмет нежный, не любит падений, нагрева. А тротил как дрова. Можно уронить, можно настрогать и печь-буржуйку им топить, что на фронте зимой делали. Тротилу для взрыва нужна инициация взрывателем, тогда он страшной силой разрушения обладает. У каждого – Ильи и Лощилина – по тридцать брусков тротила в «сидоре», груз изрядный, поскольку ещё здесь и боеприпасы. Пара лимонок на поясе вместе с ножом. У всех разведчиков часы, у лейтенанта ещё компас и карта. Лощилин сказал Илье, что лейтенант уже не один раз в немецкий тыл ходил, и удачно. Перед выходом группы на задание не брились – примета плохая. Передвигаться предстояло скрытно: сдали старшине роты награды, у кого были, личные документы. Илья несколько раз задавался вопросом: почему наши разведчики личные документы и смертные медальоны сдают, а немецкие – нет? И не мог найти ответа. Того же немца в случае гибели по документам или железному жетону с номером опознать можно, а советский разведчик пополнит списки без вести пропавших. Как стемнело, вышли к передовой. Попрыгали и за бруствер на нейтралку поползли. Архангельский заранее с сапёрами говорил, с полковыми разведчиками. Уверили, что минных полей нет, на этом участке фронта не немцы оборону занимают, а румыны, которые службу несут спустя рукава. Сначала всей группой шли, нейтральная полоса в этом месте около километра, потом легли и поползли. Впереди сапёр на всякий случай. Добрались до траншеи, почти до бруствера, метра три осталось. Полежали, вслушиваясь. Тихо. Архангельский было руку поднял, чтобы разведчики траншею преодолели, как Илья поднял кулак: «вижу или слышу опасность». На самом деле опасность он учуял. Наши бойцы на фронте одеколона не имели никогда, командиры, да и то не низового звена, а уровня комбата иной раз, если повезло, могли в Военторге купить флакон «Тройного» или «Шипра». А вот немцы или их союзники одеколоном пользовались. Илья этот запах учуял. Обычно запах чувствуется за два-три метра, стало быть, противник совсем рядом. Илья не курил, как и многие в разведке. У курящих обоняние хуже. Тихарились минут десять, потом раздался вздох совсем рядом и шаги. Видимо, часовой стоял в траншее напротив группы. Вздох и шаги слышали все разведчики, глухих в разведку не брали. Перебрались через траншею, ползли двести метров до второй линии обороны. Её минули быстро и благополучно. Отошли немного – и по роще бегом. Надо было до рассвета отойти от передовой как можно дальше. На первом же привале лейтенант спросил у Ильи: – Ты как часового почувствовал? Видимо, вопрос интересовал всех, разведчики головы повернули. – По запаху. Румын или немец одеколоном пользовался. А он запах на два-три метра даёт. – Тьфу ты! Я даже не принюхивался, – подосадовал командир. – И я тоже, что я пёс, что ли! – поддержал лейтенанта Лощилин. – Пёс, не пёс, а опасность единственный Сафронов унюхал, за что ему благодарность. Отдохнули? Подъём! За ночь километров двадцать преодолели. К утру, когда темнота сереть стала, подыскали укрытие – разрушенный бомбой дом. Стоит на отшибе у деревни Пересуха. Кирпичный, что в деревнях редкость. Двух стен, как и крыши, нет. Зато подвал целый и сухой. Один из разведчиков наверху, в развалинах, дежурил, пока остальные отдыхали. Наверху ветер злой, холодный, в подвале тихо. Лейтенант фонарь зажёг, определился с местоположением. Бойцам не впервой спать на голой земле. Вещмешок под голову, и через несколько минут все в отключке. Всем хорош подвал, изъян один, но крупный – выход единственный. Если караульный заснёт, всю группу можно взять или уничтожить легко. Брось в подвал гранату, и дело сделано без потерь. Понимали все, поэтому караулы несли ревностно. От одного зависели все. За день по очереди отоспались. Как стемнело – в путь. До деревни Революционное – пятнадцать километров, потом немного больше до Боёво, а ближе к утру вышли к северной окраине села Золотухино. Село большое, на реке Снове стоит, и есть железнодорожная станция на Поныри, а ещё к селу сходятся четыре автодороги. В таких населённых пунктах удобно устраивать базы снабжения – продуктовые, боепитания или, как сейчас, топливная. Подыскали удобное место на удалении в пятьсот метров от села, в заброшенной сельской кузнице. Их в сёлах или деревнях не ставили во избежание пожара, всегда в некотором удалении. Один из разведчиков – караульным, другие отдыхать. Как полностью рассвело, командир на чердак забрался, стал в бинокль наблюдать. Немцы начали движение в селе после восьми утра, после завтрака. Сначала прошла пешая команда в десяток солдат, потом в том же направлении проехал бензовоз. Лейтенант следил за машиной, но бензовоз скрылся за домами. Через некоторое время проследовала автоколонна из бензовозов, а через час проехала назад. Машины шли тяжело, явно с грузом. Досадно, что нефтебаза оказалась в том секторе села, который не виден от днёвки разведчиков. Когда разведчики сели обедать, лейтенант рассказал о наблюдении. Выход был один: или всей группой перебазироваться, или высылать наблюдателя к утру поближе к западной окраине. Наблюдателю туго придётся – там река и железная дорога, местность открытая, укрыться сложно. Но проще это сделать одному, чем группе. Пока обсуждали, каждый высказывал своё мнение, а решение принимал командир группы, и тогда оно должно было исполняться неукоснительно. Лейтенант выбрал одного наблюдателя, и выбор пал на Илью. Идти днём опасно: охрана есть на нефтебазе и на железнодорожной станции, могут засечь. Илья ушёл ночью, часа за два до рассвета. Ушёл налегке, оставив взрывчатку, взяв только бинокль, полбуханки чёрного хлеба и банку тушёнки. Само собой, личное оружие. Илья вышел к железной дороге, пошёл вдоль неё. Как в темноте увидеть, где нефтебаза? А выдали её собаки. Немцы, занимая населённые пункты, собак стреляли сразу. А сейчас Илья слышит лай сразу двух, а то и трёх псов, причём собак больших, гавканье басовитое. Немцы собак на службе использовали активно. Для охраны объектов, для преследования партизан, нашей разведки, беглых заключённых концлагерей. В Красной армии собаки на службе тоже были, но в меньшем количестве, а «профессий» у них было больше. Например, со взрывчаткой бросались под танки или вывозили раненых с поля боя на санях-лодочках, что практиковалось в северных районах – в той же Карелии. Илья сразу остановился. Лают караульные собаки, стало быть, есть какой-то объект. Для фельджандармерии использовались псы, натасканные идти по следу: эти не гавкают, догоняют молча. Илья стал подыскивать место для наблюдения. Слева – село, справа – железнодорожная насыпь, за которой река. С трудом после поиска нашёл старую воронку от тяжёлого снаряда. На склонах воронки пожухлая трава, но главное – воды нет. Залёг Илья, а через полчаса светать начало. О, как занятно! В сотне метров нефтебаза, явно с советских времён, которую не успели взорвать или поджечь при отступлении наши. Территория окружена колючей проволокой в два ряда, между ними ходят караульные, причём с собаками на поводках. В два ряда стоят большие ёмкости под топливо. Когда-то они были выкрашены белой краской, а ныне, для маскировки, – зелёной, с чёрными пятнами, да ещё сверху маскировочной сеткой покрыты, чтобы авиаразведка не увидела. К нефтехранилищу вёл подъездной железнодорожный путь, тупик для разгрузки. И в четырнадцать часов паровоз загнал в тупик четыре цистерны. К ним тут же техники подошли, присоединили трубы для слива топлива. Час – и все цистерны пусты, паровоз их снова утащил на станцию. Илья стал рассматривать нефтехранилище в бинокль. О, неприятный сюрприз: выявил две пулемётные точки, очень хорошо замаскированные. С боем прорваться к бакам и заложить взрывчатку может не получиться, пулемётчик всю группу расстреляет. По-тихому подобраться ночью собаки не дадут. Илья стал прикидывать варианты. Захватить на станции паровоз, загрузить на него взрывчатку, разогнать и устроить крушение и взрыв? Машиниста можно принудить силой оружия, но и сорвать диверсию можно запросто. На станции множество стрелок, хоть одна будет переведена не туда, и всё, пиши пропало. Для перевода стрелок есть стрелочники, и только у них имеются ключи от стрелок. Причём замок массивный, пулей его не сбить. Да и насторожит выстрел охрану на станции. Немцы охраняли станции и железнодорожные пути. По рельсам периодически проходили дрезины с пулемётом и солдатами. Вокруг путей, слева и справа, лес был вырублен на сто метров. На наиболее важных направлениях выставлялась охрана: один солдат через километр. А железнодорожные мосты имели охрану в начале и конце пролёта. Илья отмечал, когда меняются часовые, сколько человек охраны, когда обед, количество псов и где псарня, откуда заезжают бензовозы на базу? Дождавшись темноты, отправился к лёжке группы. Подойдя к заброшенному зданию, коротко свистнул трижды. А у стены остановился. – Это я, Сафрон. – Мог бы не свистеть, я тебя давно приметил, – заметил караульный Фуников. Илья подробно доложил о функционировании нефтебазы. Разведчики слушали внимательно, каждый мысленно проигрывал ситуацию, варианты уничтожения. – Бойцы, слушаю ваши предложения. Первым высказался Лощилин: – Подобраться к ДОТу с пулемётом, расчёт убрать ножами, да можно и гранатой, всё равно шума будет много. Из пулемёта часовых пострелять. Под шумок заложить взрывчатку и уходить. Вторым говорил Илья: – У меня два предложения. Первое – захватить бензовоз, заложить в кабину взрывчатку, пробиться через ворота и подкатить вплотную к одному из баков, привести в действие взрыватели. – Хм, про пулемётчиков забыл? Они всю машину изрешетят, как только бензовоз ворота вышибет. Кстати, кто машину водить умеет? Отозвался Илья. – Негусто. А второй вариант? – Снять пулемётчиков, как Лощилин предлагал, из пулемёта расстрелять баки с топливом. Не знаю, как в этих ДОТах, а на передовой немецкие пулемётчики каждый третий патрон в ленте трассирующим закладывали. Не хуже зажигательного сработает. – Верно. Только если топливо в баках взорвётся, горящий бензин затопит всю базу, сам сгоришь. – Риск – дело благородное, – высказался Фуников. Лейтенант задумался. Решение принимать ему, но и вся ответственность за исход операции лежит на нём, командование спросит строго именно с командира группы. – Во сколько меняются часовые? В восемь? Значит, надо дождаться, когда смена уйдёт. Думаю, караульных три комплекта. Один на посту, один бодрствующий в караулке, один отдыхает.Получается взвод. Сафрон, а где караульное помещение? – От нефтебазы метров сто. У караула карабины, автоматов нет, два пулемёта в ДОТах на базе. – Тогда так. Сафрон, ночью, под утро, угоняешь машину, лучше грузовик или бензовоз, только пустой. В помощь тебе Лощилин. Сбиваете в восемь пятнадцать ворота, гонишь к ближайшему ДОТу, чтобы очухаться не успели. Забрасываете ДОТ гранатами, потом огонь из пулемёта по бакам. Бейте по нижней части. По-всякому бензин потечёт, даже если трассирующих пуль в ленте не будет, можно будет бросить гранату и поджечь. Фуников, тебе придётся взрывчатку и взрыватели взять и ждать развития событий неподалёку от ограждения. Не получится у парней – пробивайся сам. Сам понимаешь, стоит подорвать один бак, будут гореть другие. – Командир, баки обвалованы землёй, – предостерёг Илья. – Тогда уже неважно будет. Я беру на себя караул, который меняться будет, иначе на помощь прибегут. Тоже рисковое занятие. У караульных десять карабинов против одного МП 38/40 у лейтенанта. Маловата группа для хорошо охраняемой базы. Для любой армии топливо как кровь для человека. На базе сотни тонн драгоценного горючего. Лишить немцев бензина – значит поставить на прикол танки, самолёты. Конечно, немцы будут возить бензин с других нефтебаз машинами, но плечо пробега будет значительно большим, потому как нефтебаза – структура серьёзная, в любом месте не обустроишь. Нужны и огромные баки, и насосы, а главное – пути подвоза топлива с нефтеперерабатывающих заводов и дороги, желательно с твёрдым покрытием, для бензовозов, развозящих топливо по полкам и аэродромам. За полночь Илья толкнул Лощилина: – Хорош дрыхнуть, пора криминалом заниматься. Спросонья Владимир не понял: – Ты про какой криминал? – Машину угнать надо, забыл? Я главный автовор, а ты подмастерье, но срок немцы отвесят поровну. – Тебе только шутить! «Сидоры» освободили от взрывчатки, оставили лишь боеприпасы. Ещё у каждого по две гранаты Ф-1 было. Действия всей группы уже расписаны, поэтому ушли из дома без приказа. Подходя к Золотухино, Илья проверил, легко ли выходит нож из ножен, беззвучно ли. Вошли в село, продвигались, прижимаясь к забору по правой стороне улицы. Показались два мотоцикла с колясками у одного дома. Будь задание другим, Илья обязательно угнал бы. Но сегодня будет нужен грузовик, и чем крупнее, тем лучше. Прошли улицу до конца, свернули в переулок. Не зря говорят – кто ищет, тот обрящет. Здоровенный «Бюссинг», пятитонка, у дома стоял. – Володя, глянь, есть ли часовой? Лощилин исчез в темноте, вернулся через четверть часа: – Охраны нет, мотор холодный. Холодный двигатель – это плохо. Приехали давно или не ездили, потому что мотор неисправен? И не пойдёшь, не спросишь у немца, в порядке ли движок. Обычно такие грузовики служили в артиллерийских частях тягачами или на складах боеприпасов из-за хорошей грузоподъёмности. Водитель в избе, на постое, и хорошо, если один. С ним может быть старший, какой-нибудь ефрейтор, по-немецки – старший солдат или фельдфебель. – Володя, ты на стрёме. Сам Илья забрался на высокую ступеньку, заглянул в кабину – пусто. Осторожно открыл дверь, сел на сиденье, ощупал органы управления. Его интересовал стартёр. На части немецких машин стартёр запускался круглой педалью в полу, на других – кнопкой на панели. Всё лучше сейчас узнать, чем потом терять время. Замок зажигания был, но на немецких военных машинах стоял не всегда. Причём делалось так специально: вдруг водитель потеряет ключ и сорвёт боевое задание? На танках и САУ ключей зажигания отродясь не было, что на наших, что на немецких. Разобрался, даже рычагом КПП пару раз передачи переключил. Выбрался из кабины. С Лощилиным договорились немцев ждать у калитки. Первого, если их двое будет, валит Лощилин, второго – Илья. Прислонились к забору спинами, сидя на земле. Луна была, но они остановились в тени грузовика. Земля холодная, ноги и пятая точка замёрзли быстро. И ходить для согрева нежелательно: хрустнет под ногами хворостина или стекло, можно заиметь проблему. Утром, скорее, ночью – четыре часа всего! – заорал петух. Да мощно, так что и дремота куда делась. Как только петушок уцелел! Уж очень немцы курятину любили, почти всю живность у селян повыбили и сожрали, домашнюю-то курочку сравнить не с чем. В шесть хлопнула дверь, из избы вышел немец. Парни к щелям в заборе приникли. Немец в отхожее место направился. Позёвывал и потягивался. Потом в избе скрылся на полчаса, а вышел уже при поясе и в руке ранец нёс. У красноармейцев «сидоры» были, как прозвали вещмешки, а у немцев ранцы из телячьей кожи, довольно удобные, потому как вещи под дождём в них не промокали, но весом потяжелее «сидора» были, а на марше лишние сто граммов уже чувствуются. Немец калитку распахнул. И тут же получил нож в сердце от Лощилина. Рухнул молча. Илья сразу обыскал, нашёл связку ключей, сунул в свой карман. – Бери за ноги, – прошептал он Лощилину. Забросим в кузов. Раскачав, тело забросили в кузов. Во-первых, хозяевам меньше проблем, а во-вторых, если немцы труп обнаружат, будут машину искать. Очень бы этого не хотелось. Илья в кузов крытый забрался. Надо личные документы водителя забрать и оружие. У шофёра на ремне кобура с пистолетом, в бою каждый патрон на счету будет, пополнения взять неоткуда. Только на трофеи можно рассчитывать. В кузове какие-то мешки лежали. Илья взрезал один из них, а там галеты в бумажных пакетах. Взял одну, протянул Лощилину: – Похрустим попозже. А сейчас в кабину. Илья мотор запустил, прогрел. Чувствовалась мощь. – До назначенного времени ещё час, – посмотрел Илья на часы. – Что делать будем? – Хорошо бы по дороге от села на Боёво или Дерлово. Илья сразу смекнул: Володя хочет присмотреть пути отхода. Разумно, но для этого придётся проезжать через мост, там наверняка застава. Нет, не подходит. Тронул грузовик. О, как идёт! Танк на колёсах! Выехал за село, за первым поворотом с дороги съехал, развернулся: – Так, Лощилин. Езды до нефтебазы нам пятнадцать минут. Пока отдыхаем, в восемь выезжаем. Теперь решаем, кому что делать. – Ты сбиваешь ворота, подъезжаешь к ДОТу. Немцы не сразу поймут, что происходит. Я бросаю в амбразуру гранату. Как ахнет, лезу в ДОТ. В сектор обстрела баки попадают? – Нет. Придётся пулемёт снимать, выбираться из ДОТа. Или через распахнутую дверь с руки огонь вести. – Сгодится. Дистанция-то мала, не промахнусь. – Если не загорится, попробую поближе подобраться и гранату бросить, ты только в задницу мне не попади. Лощилин засмеялся: – Кто хочет голову прикрыть, а кто самое дорогое. Похрустели галетами. После них, безвкусных, вроде сухого печенья, захотелось пить. – Лучше бы не ел, – осерчал Володя. – Ну и сидел бы голодным. Илья поглядел на часы, завёл мотор. Надо прогреть, чтобы тянул ровно, не чихал, быстро реагировал на педаль газа. Без пяти восемь. Илья медленно выехал на дорогу. – Умеют же фрицы технику делать! – позавидовал Лощилин. – Сиденья мягкие, кожа натуральная, а у нас из брезента. – Закончится война, возьмём себе трофеями. – О, когда это будет! – вздохнул Володя. Да, не скоро. Илья даже знал год и дату, но говорить не стал. Зачем? Всё равно не поверит. Дорога шла под уклон, совсем небольшой. Грузовик набрал скорость, свернул на пустую улицу, что вела к нефтебазе. Навстречу колонной по одному шли караульные. Где находится лейтенант, Илья не видел. Когда капот закрыл разводящего, Илья крутанул руль. Один тупой удар за другим, крики. Похоже, раздавил всех, а кого не успел, достреляет командир. На полном ходу ударил в ворота, сбил часового за воротами, повернул круто влево, и газу! Но грузовик был тяжёл, скорость набирал медленно. Один из пулемётчиков, стоявший у ДОТа, нырнул в дверь. Бац! Грузовик ударил в ДОТ передним бампером, мощно. Пулемётчики даже огонь открыть не успели. Илья голову успел повернуть вправо, а Лощилина уже нет на пассажирском месте. И тут же автоматная очередь. Володя показался, махнул рукой: – Сдай назад! Илья отъехал на несколько метров. Лощилин в ДОТ нырнул, быстро выскочил оттуда с пулемётом. Затвор взвёл, от пуза, с рук, открыл огонь. Трассеры были, хорошо показывали место, куда били пули. Половину ленты Лощилин выпустил, а огня нет: не горит проклятый бак! Если пустой? Лощилин перенёс огонь на другой бак. Почти сразу показалась струйка горящего бензина. А Лощилин перенёс огонь на другие баки, громко крича: – А, суки! Горите вы все синим огнём! А-а-а! Огонь разгорался быстро, пламя выше баков взметнулось. – Володя, в машину! Есть шанс уехать! По машине и по разведчикам никто не стрелял. Видимо, охрана была в растерянности, а может, опасалась стрелять по целям на территории базы. Да уж чего бояться, если полыхает вовсю. Мотор после удара в ДОТ заглох, но сейчас завёлся с полоборота. Лощилин пулемёт бросил: лента израсходована. Илья развернул грузовик, поехал к выходу. Лощилин высунул в окно двери автомат и, как только увидел немца у КПП базы, расстрелял его. Илья выехал на улицу, свернул влево. Навстречу катит «Хорьх», легковая машина уровня «Мерседеса». На такой ездили офицеры не ниже полковника. Илья грузовик разгонять начал и, когда машины сблизились, крутанул руль влево. Удар! «Хорьх» отлетел в сторону и лёг набок. Илья снова добавил газу. Уже на окраине села на дорогу выбежал лейтенант. Илья притормозил, Лощилин распахнул дверь, протянул командиру руку и буквально втащил его в кабину. Помощь – дело нужное, ибо «Бюссинг» здоров и высок, ступенька кабины почти на уровне пупка. – Как у вас? – командир был возбуждён. Илья ответить не успел. Со стороны нефтебазы взрыв, местность озарилась багровым светом. – Фуникова не видели? – Никак нет. – Сафронов, налево, к мосту. Если у моста застава – сбей. – Понял. На мосту полицейские, двое. Возбуждены зрелищем разгоравшегося после взрыва пожара, подняли руку, пытаясь остановить грузовик и узнать, что случилось. Илья снёс их бампером, машину слегка подбросило, когда она задними колёсами проехала по телам полицейских. – Тормози! – приказал Архангельский. Илья затормозил. Все выбрались из кабины, посмотреть. На месте нефтебазы бушевало море огня. Горели сотни тонн бензина, и потушить его было невозможно, если только специальной пеной, так её ещё не было. Снова раздался взрыв, к небу пламя взметнулось. Это взорвался ещё один бак или ёмкость. – Эх, если бы Фуников был здесь, как было бы славно! – сказал Лощилин. – Да, не думал, что обойдётся без потерь, славно сработали. Так, машину бросаем и уходим вправо. Надо к вечеру на запасной точке сбора быть. Запасная точка была у Седмиховки. Илья развернул грузовик, направил его в реку, выпрыгнув в последний момент. Грузовик со всплеском упал в воду, погрузился. Мотор и кабина скрылись под водой, а брезентовый полог кузова виднелся. Пробежали с километр, потом лейтенант приказал спуститься в ручей. По нему шли, спотыкаясь, оскальзываясь и падая. Конец ноября, в мокром обмундировании холодно. Периодически по приказу лейтенанта выбирались на берег, бежали, чтобы согреться. Когда дыхание сбивалось, снова в ручей. По нему уже быстро не побежишь. Ручей как специально проходил в нужном им направлении. После пробежки километра в три лейтенант объявил привал. Никто не роптал на мокрую одежду, понимали – возможное преследование с собаками, надо сбить со следа. Хотя, как ни старайся, немцы всё равно вычислят путь отхода. После диверсии всегда старались уйти к своим. Это касалось как наших РДГ – разведывательно-диверсионных групп, так и немецких. Гитлеровцы иной раз забирались глубоко в наш тыл. Чаще забрасывались самолётами, посадочным способом, а не десантированием парашютом. Совершали диверсию – и пешком к своим. Обычно на этом этапе группы задерживали или уничтожали. Во время отдыха лейтенант разглядывал карту. Седмиховка рядом, но встреча намечена на ночь, никто в группе предположить не мог, что диверсию удастся осуществить днём. По-хорошему, сейчас бы идти и бежать, но в разведке так не принято. Сколько человек в рейд ушло, столько вернуться должно. Если были погибшие, их хоронили, отмечали место на карте. Раненых обязательно выносили. Да, тяжело, темп отхода падает. Зато каждый разведчик знал, что и его вытащат, не бросят. Потому кишки рвали, но несли. Отдых кончился, повернули на восток. Севернее Седмиховки рощица жидкая, сто на двести метров и проглядывается от края до края. Здесь была запасная явка. Выставили часового, расположились на отдых. Дело шло к вечеру, солнце клонилось к закату. Вдруг Лощилин прошептал: – Командир, Фуникова вижу, за ним немцы. И лейтенант, и Илья вскочили. Архангельский сразу бинокль к глазам поднёс. Несколько минут смотрел, потом передал оптику Илье, промолвил: – Фуников на последнем дыхании бежит. За ним фельджандармы с собакой. У нас вариант один – подпустить поближе и расстрелять, чтобы ни один не ушёл. Илья, на тебе собака. Легко сказать. Собака меньше человека, быстро движется, попасть труднее. Была бы винтовка, да ещё снайперская, а из МП 38/40 дальше ста метров в человека не попадёшь. Перебежками разведчики перебрались на опушку рощицы, приготовились к бою. Фуникова от усталости качало, он хватал ртом воздух. При себе у него только автомат, «сидора» не видно. А немцы сокращают дистанцию. Уже с полкилометра. Собака бежит на верхнем чутье, стало быть, запах сильный, устойчивый. Пёс рвётся с поводка, за овчаркой – кинолог, вооружён пистолетом. А за кинологом растянулись цепочкой жандармы, человек пять или шесть, издали не поймёшь, немцы перемещаются, периодически закрывая друг друга. Лощилин уже в голос: – Финик, поднажми! Псевдоним у Фуникова такой был. До опушки рощи сапёру сотня метров осталась, когда Фуников в изнеможении упал. Однако сдаваться он вовсе не желал. Несколько секунд пролежав неподвижно, разведчик развернулся в сторону преследователей, приготовил к бою автомат. Архангельский не выдержал, крикнул: – Финик, беги сюда! На рывок к роще у разведчика сил хватило. Услышав командира, вскочил, сначала пошёл, потом побежал. За первыми деревьями буквально упал, обливаясь потом и тяжело дыша. Придя в себя, сказал: – Километров десять гонят без продыха, сволочи. – Приготовиться! – подал команду лейтенант. Как и было приказано, Илья выцеливал собаку. Пёс сейчас – главное. Без него группа преследования потеряет след. Хотя, когда уже немцы сели на хвост и есть визуальный контакт, овчарка не нужна. Пёс, чувствуя жертву недалеко, рвался с поводка, его проводник вынужден был бежать немного впереди всей группы. Лейтенант выжидал, пока немцы приблизятся на дальность эффективного огня. Уже сто метров. – Огонь! – скомандовал Архангельский. Илья дал очередь по собаке, пса ранил, он завизжал, закрутился на месте. Второй короткой очередью Илья убил проводника. Затем одиночным выстрелом добил пса. Немцы видели, как в роще скрылся один человек, а сейчас по ним вели огонь сразу четыре ствола. Половина группы полегла сразу, другие залегли, стали отстреливаться. Грамотно ведут огонь, короткими очередями, причём точно. Пули сбивали ветки прямо над головами. Деревья голые стоят, без листвы, укрытие дают слабое. У немцев ещё хуже: ровная местность. У немцев рации для связи нет, антенны никто из разведчиков не видел. Но немцы рассчитывали, что перестрелку услышат, придут на помощь. А разведчикам задерживаться нельзя. – Командир, разреши отползти в сторону, с фланга пострелять. – Давай! Илья где ползком, где перебежками, отвлекая на себя огонь, перебрался на полсотни метров от позиции разведчиков. Граб попался, ствол толстый, корявый. Илья, прикрываясь стволом, взобрался метра на три, упёрся ногой в ветку. Отсюда, с небольшой высоты, немцы как на ладони. Илья выцелил гитлеровца, нажал спусковой крючок. Короткая, в два выстрела, очередь – и немец готов, головой в землю уткнулся. В живых ещё трое. Снова разведчик прицелился, выстрел. И ещё один убит. Двое оставшихся в живых не выдержали, стали отползать назад, потом один вскочил и бросился бежать. Кто-то из разведчиков дал очередь, и немец упал. Остался ещё один, видимо, самый опытный. Потому что укрылся за телом товарища, огонь не вёл, экономя патроны. Илье с дерева видны только ноги немца, по ним и начал стрелять. Прицелится, короткая очередь. Потом по другой ноге. Похоже, зацепил крепко. Немец на бок повернулся, рану осмотреть – тут его Илья подловил. Спрыгнув с дерева, подбежал к группе. Командир уже командует: – Уходим! Перестрелка длилась четверть часа, за это время немцы в населённых пунктах по соседству могли услышать перестрелку и сейчас ехать к месту боя. Сразу перешли на бег. Командир впереди, за ним остальная группа цепью. Промчались километра три, Фуников снова стал задыхаться, отставать. Сбавили темп. Фуников подтянулся, однако понятно всем, долго он не сдюжит, надо переходить на шаг. Ещё километр – и командир перешёл на шаг. Вымотались все, но, к всеобщей радости, начало смеркаться. Темнота друг не только молодёжи, но и разведчиков. Архангельский, пока ещё видно было, определился на местности, сверился по карте. – Бойцы, до передовой километров шесть. Ищем укрытие, ждём темноты. Шесть километров – это ближние тылы, в каждом населённом пункте тыловые подразделения вроде госпиталей, ремонтных мастерских, кухонь. Вне деревень и сёл располагаются боевые подразделения – батареи крупнокалиберной артиллерии, танкисты и самоходчики. И у каждого подразделения часовые. Поэтому передвигаться надо осторожно. В шесть вечера уже темнота: луны нет, небо тучами закрыто и снега нет, для разведчиков хорошо. На снегу следы остаются и видимость лучше. Первым, дозорным, шёл Лощилин. Удалось с километр пройти, потом почти уткнулись в расположение полевого госпиталя: палатки с красными крестами в белом круге. Пришлось обходить, а через полкилометра – самоходчики. Боевые машины маскировочными сетками прикрыты. Дозорного насторожил писк рации на одной из самоходок, а то так и забрели бы на стоянку. Ещё через полкилометра отдалённая пулемётная стрельба. Духом воспрянули: до передовой уже недалеко. А преодолевать это расстояние пришлось ползком. Потому как миномётная батарея с капонирами и часовыми – это аналог нашего банно-прачечного отряда. Помогло то, что вовремя бельё на верёвках разглядели. Вторую линию траншей прошли, к передовой подобрались, застряли на долгий час. Дежурные пулемётчики сразу из трёх ДОТов ведут огонь по невидимой цели на нейтралке, ракетчики беснуются, одну за другой ракеты пускают, никакой возможности на нейтралку выйти нет. Выберешься – как на ладони виден будешь. И время поджимает: чтобы через траншею перебраться и хотя бы середины нейтральной полосы достичь, запас времени нужен, а рассвет уже через три часа. Пулемётчики и ракетчики угомонились только через полчаса. Перемахнули траншею, впереди Фуников ползёт. Он сапёр, ему карты в руки. Банки и прочий мусор в сторону отодвигает. Уткнулись в колючую проволоку. Фуников стволом автомата проволоку поднял, разведчики под колючкой проползли, потом Илья проволоку держал, пока Финик проползёт. На минное поле выбрались. Уж больно шустро Фуников по нему ползёт. Когда замерли при очередном пуске ракеты, Илья спросил: – Ты не слишком торопишься, всё же мины? – Противотанковые, на взрыватели ногой можешь наступить, не сработает. Илья это знал. Чтобы сработал взрыватель противотанковой мины, давление должно быть сотни килограммов. Только автомобиль, САУ или танк могут подорваться. На минное поле не меньше часа ушло. Немцы зачастую перемежали противотанковые и противопехотные мины. Когда минное поле закончилось, встали и пошли. Наши войска минные поля если и ставили, то только на танкоопасных направлениях и противотанковые. Только в 1943 году армия стала получать в достаточном количестве противопехотные мины и начала оборудовать позиции полноценно в инженерном плане. Когда стало сереть на востоке, группа уже была в передовой траншее. Командир пехотной роты лейтенанта Архангельского знал в лицо, дал провожатого выйти к штабу батальона. Лейтенанту по возвращении в разведотдел уже докладывать ничего не пришлось. Пожар и взрывы на нефтебазе зафиксировал на фото наш самолёт-разведчик. То, что выполнили задание удачно и без потерь, – заслуга всей группы, но всё равно Архангельского сочли везунчиком: пятый рейд по вражеским тылам – и ни одного убитого в группе. На фронте так редко бывает. По прибытии отоспались, поели, в банно-прачечный батальон пошли. Самим помыться, обмундирование прожарить и получить чистое. На фронте из-за плохой гигиены и скученности водились вши, иной раз поражая целые подразделения. Отдохнуть удалось целую неделю, по фронтовым меркам – вечность. А потом новое задание. Группа почти прежнего состава. Почти, потому что сапёра Фуникова заменил радист. И задание было иным: обнаружить аэродром противника, с которого осуществлялись ночные полёты бомбардировщиков, передать координаты в разведотдел и, когда будет осуществлён налёт наших самолётов, навести их ракетами. Потому груза было много. Радист нёс рацию, Илья – блок питания, ракетницу и патроны к ней, а ещё харчи. Нагружены были все, как ишаки в горах. Навскидку килограммов по тридцать пять. Как говорил один знакомый Илье лётчик: а теперь со всем этим попытаемся взлететь. Идти с таким грузом ещё куда ни шло, а вот ползти через позиции противника – сложно. Ни прыгнуть, ни рвануть бегом. Ситуация осложнялась тем, что точное положение объекта неизвестно. Район поиска определён приблизительно: от села Покровское, если принять его за воображаемый центр, и десять километров радиусом вокруг. Разведчикам с переходом подфартило. Полковая разведка донесла, что на участке фронта заняла позиции эсэсовская часть, сменив батальон вермахта. Буквально на второй-третий день эсэсовцы отметились, совершив «хапок». Это когда немцы открывают интенсивный миномётный или артиллерийский огонь по небольшому участку нашей передовой. Конечно, наши бойцы прячутся в укрытиях. Эсэсманы подбираются к передовой траншее, не встречая сопротивления. Миномёты или пушки по сигналу прекращают огонь, немцы врываются в нашу траншею, захватывают несколько человек и делают ноги. Почти сразу миномёты врага снова открывают огонь, прикрывая отход. Эсэсманы допросили наших бойцов. Минула ночь, а утром красноармейцы увидели вкопанные на нейтралке столбы, к которым были привязаны истерзанные тела захваченных бойцов. Наши решили наказать эсэсманов, подготовили огневой налёт из БМ-13, или «катюш». Немцы за характерный звук называли их «сталинские органы». Лейтенант Архангельский о предстоящем налёте узнал, упросил каким-то образом перенести время на ночь. И совершить переход сразу же после обстрела. Рискованно. Ибо требовалось к означенному времени пройти нейтралку и залечь в сотне метров от немецкой передовой, желательно в укрытиях. Но и они не помогут, если бойцы реактивной артиллерии возьмут прицел немного ближе. Да и не только в прицеле дело. У реактивных снарядов, в отличие от ствольной артиллерии, очень велико рассеивание, нет кучности. Но переход в таком варианте выглядел соблазнительно. Вышли на нейтралку, к условленному времени уже забились в воронку. Впереди – спирали Бруно и траншея. Внезапно раздался вой снарядов, над головой зашуршало, и на немецкой передовой одна за другой стали рваться ракеты. Не одна, не две, десятки – бушевало море огня. Осколки на излёте залетали и в воронку. Потом разрывы сдвинулись в глубину обороны противника. Разведчики приготовились к броску, а лейтенант смотрел на часы: – Не высовываться! Рано! И точно. Пропахав ракетами вторую линию траншей, наши «катюши» снова ударили по передовой траншее. Со стороны казалось, там никто и ничто не может уцелеть. Лейтенант скомандовал: – Вот теперь вперёд! Радист двигается последним. Сафронов, опекай! Радистом был парень молодой, едва за восемнадцать, ещё не брился, пушок на щеках, только после радиошколы. Из оружия у него «yаган» в кобуре на поясе и «Север» за плечами, как называлась радиостанция, пожалуй, лучшая для диверсантов. Правда, как все ламповые, изделие хрупкое и энергоёмкое. До войны радиофикация Красной армии была на низком уровне. Рации были в штабе полка, далеко не во всех батальонах. У танкистов – только на командирских машинах. Получив приказ, командирский танк его выполнял, другие танки действовали по приказу «делай, как я». Иной раз приказы отдавались флажками. В бою это опасно, а ещё обзорность у наших танков была скверной. Исправились танкостроители лишь в конце сорок третьего, когда стали ставить командирские башенки на основную башню по примеру немецких танков, на которых они были изначально. А на советских – с танка Т-34–85. С начала войны, когда иной раз исход сражения решали маневренность и оперативность, немцы оказались на голову выше благодаря во многом радиосвязи. Рацию имел каждый танк, каждый самолёт, любое подразделение от пехотной роты или взвода в разведке. Промашку с радиосвязью в РККА осознали, разработали радиостанции, стали обучать радистов. Только попробуй быстро снабдить войска рациями и радистами, да ещё и гибель была от военных действий и радистов, и раций. И почти все радисты в войсках – молодые парни и девушки. Илья постарше Кузняка, радиста, на семь лет, а чувствовал себя рядом с ним почти стариком, семь лет разницы – целая пропасть, особенно если два года воевал. На войне год за три идёт. Командир к немецким позициям первым бежит, за ним Лощилин, потом Илья, и замыкает группу Кузняк. На земле воронка на воронке, некоторые ещё дымом курятся, едким тротиловым запахом исходят. Расщеплённые брёвна от блиндажей, разбитые осколками винтовки, масса убитых и ни одного раненого. Результаты работы «катюш» ошеломляющие. И первую, и вторую линию траншей проскочили без выстрелов, по мёртвой земле. Некоторые ракеты отклонились от траектории, улетели дальше, потому что им встретился горящий бронетранспортёр, рядом две воронки. Транспортёр стороной обошли, чтобы в круг света не попасть. И дальше быстрым шагом, а местами и бегом. Покровское, куда им надо было, на юго-востоке Орловской области, ныне занятой врагом. Прошли мимо деревни Хомутово и до утра почти до деревни Верховье, где остановились на днёвку в заросшем кустарником большом овраге. Командир Лощилина дозорным назначил, остальные спать улеглись. После полудня Лощилина Илья сменил, командир выбрался к краю оврага, в бинокль местность осмотрел. Архангельский собирался вечером дойти до реки со смешным названием Труды и идти вдоль неё до самого Покровского. Удобно, не собьёшься с направления, что ночью в незнакомой местности немудрено. За день, что разведчики в овраге просидели, мимо проехали одна подвода и немецкий грузовик. Илья тревогу поднял, но грузовик проехал мимо. Но коли все поднялись, пообедали. И сытнее, и груза нести меньше. Консервные банки и упаковки от галет закопали в земле, вырыв ямку ножами. Разведчики после днёвок никогда за собой не оставляли вещественных следов вроде окурков, пустых банок. Знающему человеку брошенные предметы о многом могут рассказать. Одно плохо: холодно. Вроде в ватниках, тёплом белье, а неподвижность на холодной земле давала знать. Овраг спасал не только от ненужных взглядов, но и от ветра. Чахлые кустики наверху раскачивались, а в овраге даже не шелохнулись. Для Кузняка это первый выход во вражеский тыл, волновался парень. Ему хотелось воевать, а живого немца ещё не видел и в эфир из вражеского тыла не выходил. Теперь первым в цепочке шёл Лощилин. Периодически лейтенант командовал: – Бегом, марш! За ночь, по прикидкам Ильи, преодолели тридцать – тридцать пять километров. До Покровского не дошли буквально километр. Во-первых, светать начало, во-вторых, наткнулись на удобное место: полуразрушенную мельницу. Уцелели три стены и крыша. Небо грозило излиться дождём, а быть мокрым длительное время, не имея возможности обсушиться, – удовольствие ниже среднего. А ещё рация – ей для работы нужно сухое помещение, пусть и холодное. Выставив дозорного, улеглись спать. Когда Илья проснулся, командир сидел над картой. – Вот ты, Сафронов, пока ночью шли, гул самолётов слышал? – Вроде бы не было. – И я не слышал. О чём это говорит? – Нет поблизости аэродрома. – Точно! Или, как вариант, не летали. Не было целей, скажем. В распоряжении Kюфтваффе против Брянского фронта находились четыре эскадрильи дальней разведки, три эскадрильи ближней разведки, 4-я бомбардировочная эскадра, 1-я эскадра пикирующих бомбардировщиков и 51-я истребительная эскадра под командованием Мёльдерса. На полевых аэродромах Орловской области немногим более шестисот самолётов – сила огромная. Только малая часть бомбардировщиков осуществляла ночные полёты для бомбёжек по площадям, в качестве таковых обычно были города. Такие бомбардировщики имели соответствующее навигационное и прицельное оборудование. Первыми узнала ночные бомбардировки Москва. Но город имел сильную защиту – прожектора, зенитные орудия, аэростаты. Летали и наши истребители, практически не оборудованные для ночных полётов. Прикрыть другие города так же, как Москву, возможности у Красной армии не было. Архангельский стал размышлять вслух: – Что для аэродрома нужно? Ровная полоса земли для взлёта и посадки. В Орловской области с этим неплохо. Лесов мало, ровных площадок полно. Что ещё? Подвоз топлива. Стало быть, недалеко должна быть нефтебаза. – Железная дорога поблизости просто обязана быть, не только для бензина. Ещё и для подвоза авиабомб. Сколько берёт на борт бомбардировщик? – вступил в разговор Илья. – А чёрт его знает. Наверное, тонны две. – Вот! А бомбардировщиков летит на задание несколько. Стало быть, расход боеприпасов, в данном случае авиабомб, большой. По логике, склад при железнодорожной станции должен быть и нефтебаза недалече. Высматривать надо грузовики с ящиками и бензовозы. Они нас на аэродром выведут. – Логично. И сами самолёты должны выдать себя шумом моторов. Кузняк, ты бы включил рацию на приём, сводку Совинформбюро послушать. Гонять рацию без служебной необходимости запрещалось из-за разряда батареи питания. Но Кузняк ослушаться просьбы командира не посмел. Расчехлил рацию, в качестве антенны – длинные провода, забросил их на остатки кирпичных стен, щёлкнул тумблером. Засветился зелёный глазок. Из наушников послышалось: «Шли городские бои в заводской части Сталинграда. Огнём артиллерии и пехоты уничтожено до батальона пехоты, три артиллерийских батареи, двадцать один пулемёт, разрушено 38 ДЗОТов и блиндажей. На южной окраине города…» Волна поплыла, в наушниках захрипело, передача прервалась. – Выключай свою шарманку, – сказал лейтенант. – Кушать пора. На обед консервы – перловая каша с тушёнкой и сухарями. Каша холодная, застывшая в комок, а подогреть негде. Разводить костёр нельзя: огонь увидеть или учуять дым могут местные жители или полицейские, придут поинтересоваться. В горло застывшая перловая каша не лезла, подогреть бы. Уже после войны для разогрева консервов применялись таблетки сухого горючего, не дававшего дыма. Одной таблетки хватало на одну банку. С собой тоже удобно носить: вес и объём маленький, а консервы отлично подогревает даже зимой. Немцы поступали по-другому. Для егерей горных частей и подразделений на Cевере они имели особые консервы. С одной стороны банки имели двойное дно и окрашены красным. Стоит проткнуть ножом, гвоздём, штыком, любым острым предметом, как возгорается белый фосфор внутри. Пара минут – и горячая еда готова. А поесть горячей еды в холодное время очень важно. Сытый человек не замёрзнет. Поели. У лейтенанта вид задумчивый. Через какое-то время объявил: – Радист остаётся здесь. Рацию на всякий случай спрячь в развалинах. Остальным ненужное оставить при радисте. И вечером разойтись. Командир каждому назвал населённые пункты, до которых надо было дойти, показал их на карте. Три разведчика, три обследованных района, как три луча из базовой точки. – Смотреть и слушать! Встреча здесь через полтора суток. Лейтенант продумал, кто и куда идёт и сколько времени потребно будет. Судя по карте, Илье в одну сторону надо было преодолеть двадцать шесть километров. Но это по карте, по прямой. Фактически на местности будет немного больше тридцати. Архангельский решение принял грамотное: за короткое время обследовать как можно больше предполагаемых мест расположения аэродромов. Илье досталось Юрьево, на запад от Покровского. Он выложил из «сидора» питание для рации, консервы. Оставил одну банку тушёнки, несколько сухарей и боеприпасы. Зачем таскать лишний груз, если за ним радист приглядит? А Кузняку явно неуютно оставаться одному, без старших и опытных товарищей, всё же тыл вражеский. И страшновато, и показывать боязнь не хочется. Илья парня приободрил: – Страшно всем и всегда. Кто говорит, что не боится, врёт или в серьёзных переделках не был. Смелый страх подавит, загонит в угол и выполнит задание. Страх даже нужен, человек тогда осторожно себя ведёт, выжить позволяет.Глава 6 «Аэродром»
Илью вовремя никто не поддержал, не подсказал, трудно пришлось, потому к Кузняку он отнёсся как к младшему брату. Иной раз человека приободрить надо, подсказать, как правильно действовать, своим примером показать, передать бесценный опыт, которого в наставлениях зачастую нет. В разведке много от личных качеств зависит. Например, меланхолику тут делать нечего, как и холерику по складу нервной системы, в разведке нужны выдержка, терпение, одновременно быстрота принятия и исполнения решений. С наступлением сумерек Илья отправился на поиски. Можно сказать, на первом этапе повезло: не надо ориентироваться, иди вдоль реки Труды. В разведке ходить приходилось много, Илья втянулся. Главное – не сбить дыхание, тогда за ночь получается тридцать пять, а то и сорок километров одолеть, да не по гладкому асфальту, а по сильно пересечённой местности, скрытно от противника и населения. Местный житель, он не всегда лоялен к cоветской власти, обижен репрессиями может быть и сдаст полицаям и представителям немецкой комендатуры. А уж преследовать немцы умеют. Есть обученные команды, собаки, а ещё хорошая радиосвязь. В случае необходимости могут оперативно вызвать подмогу. Безопасностью занималась зондеркоманда 7 б СС, гестапо, СД, а ещё ГФП-580, подчинённая штабу 9-й армии вермахта. Для небольшой Орловской области это много. Так ведь были ещё полицейские батальоны, привлекаемые для карательных и охранных целей. Справедливости ради, в области действовали партизанские отряды. Но Архангельскому запретили контактировать с ними. Под видом партизанских отрядов немцы использовали ещё два, лжепартизанских, из полицейских и дезертиров РККА. Занимались грабежами населения, дискредитируя настоящих партизан. А ещё к ним шли молодые патриоты и попадали в ловушку. Гестапо и ГФП умели работать хитро, имели опыт работы в зарубежных странах с аборигенами. К утру Илья был на месте. Понятно, в самом населённом пункте аэродрома не будет, для взлётно-посадочной полосы и для технических служб нужно ровное и большое поле. Для начала залёг в русле сухого ручья. Со стороны его не видно, а для разведчика хороший обзор в стороны. Недалеко дорога проходила, но движения на ней не было. Из-за бессонной ночи веки смыкаться начали, решил вздремнуть немного. Спал сторожко, как дикий зверь, и мгновенно проснулся от звука мотора. Приподнял голову. Ба! Да по грунтовке несколько бензовозов пылят колонной. Бензовозы явно пустые, на кочках подпрыгивают. Гружёная машина едет тяжело, не козлит. У Ильи сразу интерес появился. Если пустые, то где свой груз бензовозы оставили? Как в детской игре «холодно – горячо» почувствовал: «тепло». Разгадка где-то рядом. Теперь надо набраться терпения. Бензовозы проехали пустые, стало быть, вернутся с бензином, с полными ёмкостями. Ждать пришлось долго, часа три. За это время проехали полицейские на подводе, пара армейских грузовиков и никого из местных. Выбрав момент, пока никого видно не было, перебежал к дороге, улёгся в полусотне метров. С такого расстояния можно разглядеть обозначения на машинах. У немцев вся техника имела визуальные обозначения. Чаще всего в небольшом круге изображение животного – пантера в прыжке, слон с поднятым хоботом, голова кондора. У каждой дивизии свой знак. В какой-то мере это помогло нашим разведчикам отслеживать перемещение дивизий. В Красной армии на технике только номера, да и то они могли меняться при смене дислокации, по приказу командира соединения. Когда бензовозы подъехали, Илья впился взглядом в первую машину. Бензовозы окрашены серым цветом, ползут медленно, на правом крыле эмблема, кстати, на заднем торце цистерны такая же – голова сокола в круге. Авиаторы зачастую берут эмблемы легкомысленные – карточного туза или полуобнажённой красотки, в отличие от танкистов. У тех эмблемы увесистые – слон с поднятым хоботом или носорог. А самые отвратительные значки у частей СС – то мёртвая голова с костями, то топор в руке. И на втором бензовозе такая же эмблема, и на третьем. То есть колонна принадлежала одной авиачасти, а не была сборной. Такая эмблема – голова сокола – принадлежала 51-й эскадре Люфтваффе, и командовал ею Вернер Мёльдерс по прозвищу Папаша. Он имел 330 боевых вылетов, в которых одержал 101 официально подтверждённую победу. Вернер уже не летал, а только управлял эскадрой. За три дня до рейда разведчиков он разбился в авиакатастрофе. Вылетел в Берлин пассажиром на бомбардировщике на похороны своего приятеля, тоже аса, Удета и разбился из-за непогоды. Машины медленно проследовали мимо. Будь это грузовики, Илья бы попробовал зацепиться за задний борт и какое-то время проехать, дабы узнать расположение аэродрома. С бензовозом такой фокус не пройдёт: зацепиться ни сзади, ни сбоку не за что. Илья некоторое время бежал за машинами, устав, сошёл на обочину. После небольшого отдыха пошёл по дороге. На грунтовке следы от бензовозов всегда чётко видны и отличаются от грузовой машины. У бензовозов для заземления, во избежание образования блуждающих токов, есть железная цепь, которая волочится по земле, оставляя в дорожной пыли след. Для разведчика просто находка. Завидев встречный грузовик, Илья упал в придорожную канаву, пропустив, снова встал и пошёл. И даже на перекрёстке след не потерял. Показалась рощица, рядом несколько строений, похожих на коровники. По светлому времени суток туда соваться рискованно. Выбрал место поукромнее, залёг. Какое-то движение в роще было, только из-за большого расстояния не разглядишь, а единственный бинокль остался у командира. Решил дождаться вечера, тем более заход солнца через час. Солнце ещё не село, а из рощи донёсся рёв авиамоторов, да не одного – нескольких. Механики прогревали моторы. По большому счёту, факт нахождения самолётов установлен. Но это по звуку, а Илья хотел увидеть, чтобы не ошибиться. Солнце село, вспыхнул прожектор, огромный, осветивший взлётно-посадочную полосу. Из рощи вырулили два самолета и пошли на взлёт. Прошли над Ильёй на малой высоте. Казалось, брось камень и попадёшь. Моторов на самолёте два, Илья это точно видел по огненным выхлопам, но определить модель самолёта невозможно. Во-первых, темно, во-вторых, он не знаток немецкой авиации. Два мотора мог иметь бомбардировщик, те же «Хейнкель-111» или «Юнкерс-88», или тяжёлый истребитель «Ме-110». Его дело – обнаружить и доложить, а решать командованию. Илья поднялся, отряхнулся от пыли. Есть все шансы успеть вернуться к означенному командиром времени, даже дать радио. Обратно шагалось веселее от сознания того, что задание выполнил успешно. Добрался немного за полночь, а все разведчики на месте. Судя по лицам, результаты неутешительные. – Товарищ лейтенант, аэродром обнаружил. Километр на запад от Юрьево. Самолёты в роще стоят, маскировочной сеткой прикрыты. Сам видел колонну из трёх бензовозов, а по ночному времени взлетели два двухмоторных самолёта. – Отлично, старшина. Лощилин, прикрой нас. Владимир плащ-накидкой накрыл лейтенанта и Илью. Архангельский фонарик зажёг, карту развернул. Илья нашёл Юрьево, ткнул пальцем: – Вот здесь. – Так, хорошо. Квадрат 36-Ш. Молодец. Свободен. Командир при свете фонарика сообщение написал, зашифровал, клочок бумаги радисту передал: – Включай рацию, передавай. Кузняк сразу оживился, забросил оба провода – антенну и диполь – на остатки стены, рацию включил. Дождавшись ответа четвёртого отдела – радиосвязи, передал шифровку морзянкой, получил подтверждение. – Товарищ лейтенант, велено ждать. Через десять минут в наушниках затрещало. Радист карандашом записывал цифры, потом выключил рацию, бумагу командиру передал. Лейтенант поколдовал с шифрблокнотом, тихо выругался. – Завтра с наступлением сумерек, в восемнадцать часов ориентировочно, будет совершён налёт наших бомбардировщиков на аэродром. Наша задача – обозначить цель ракетами: белой и зелёной. Разведчики переглянулись. Тёмного времени оставалось не так много, и следовало поторапливаться. Днём группой передвигаться рискованно. И ракетами обозначать аэродром – значит навлекать на группу проблемы. Аэродром охраняется всегда как минимум ротой охраны. И ракеты они заметят, и организуют преследование, причём обязательно с ГФП. Но приказ надо исполнять, нравится он или нет. – Парни, быстро собираемся. Сафронов, будешь проводником. Покинули временное убежище, почти сразу на бег перешли. Каждый понимал, что сейчас быстрота – это залог безопасности. Если не успеют к рассвету до аэродрома добраться, найти место для днёвки, могут сорвать задание. Вымотались здорово, но успели. Пот градом тёк, исподнее – кальсоны и исподняя рубашка – мокрые. Разведчики даже успели увидеть, как на аэродром садились самолёты – один за другим, шесть двухмоторных. Как только приземлился последний самолёт, прожектор тут же погас, чтобы не демаскировать аэродром. Лётчики моторы заглушили, сразу настала тишина. Разведчики цепью рассыпались, пошли искать возможное укрытие на день, обнаружили большую воронку. А уже время поджимает, на востоке светлая полоса появилась, через считаные минуты солнце взойдёт. В воронке и укрылись, со стороны не видно. Местные жители сюда не пойдут, немцы запретили близко подходить. Разведчики былидовольны. Аэродром обнаружили, радио в разведотдел дали. Теперь только ракетами навести, и можно уходить. Не подозревали разведчики, что выход радиостанции в эфир засекли, причём сразу с трёх пеленгаторов, что давало высокую точность. Один пеленгатор был в Орле, принадлежавший функабверу, ещё два пеленгатора входили в состав немецкой 9-й армии. Спецслужбы с армией не дружили: пока шли согласования, уходило время. Всё же к месту работы радиостанции направили группу захвата. Она прибыла в указанный район к полудню на грузовике. Военные полицейские нашли развалины и в них свежие следы на пыльном полу. Причём следы от немецких сапог. Командир группы решил доложить своему начальству. Ведь следы могли оставить не русские партизаны, а военнослужащий вермахта, тогда попахивало предательством. Изменник в армии, что может быть хуже? Начальство всполошилось, к развалинам выслали проводника с собакой, на его ожидание потратили впустую ещё два часа. К сожалению, группа ГФП сама изрядно наследила, и собака не сразу взяла след, да и времени прошло много. Свежесть следа для преследования собакой имеет важное значение. Если давность следа не более двух часов, да ещё в сухое время, собака идёт уверенно. При дожде и тумане запах следа теряется быстро. Опытная ищейка унюхает след через шесть-восемь часов, но это максимум. Сначала собака рванула уверенно. Вслед за проводником побежала полевая полиция. Но через несколько километров собака след потеряла. Покрутилась, заскулила и села. Проводник попробовал описать круг, вдруг след обнаружится, но бесполезно. Командир группы захвата узнал главное сейчас – направление, куда ушёл радист. Развернув карту, он стал размышлять. Если это был кадровый военнослужащий вермахта, то ближайшие воинские подразделения в Фёдоровке, где стояла ремонтная полевая мастерская, а ещё аэродром между Юрьево и Алексеевкой. О, эти сложно произносимые русские названия! Первым делом группа направилась вместе с собакой к Фёдоровке. Командир группы, обер-лейтенант Шенгауэр, для начала приказал проводнику пройти с собакой по периметру мастерских. Если радист здесь, собака должна отреагировать. Потом выстроили всех ремонтников. В замасленных комбинезонах, с грязными руками, они не производили впечатление людей, умеющих работать на рации. Ремонтировать бронетехнику – да! Но работать на ключе с такими кистями? Всё же собака обнюхала ремонтников и не отреагировала. Похоже, мастерские – пустышка. Группа ГФП устала и проголодалась, устроили небольшой отдых. Командир ремонтной мастерской отдал распоряжение, и повар приготовил для всей группы кофе, а сухой паёк был с собой. Шенгауэр посмотрел на часы. С момента передачи радио прошло уже шестнадцать часов, и радист мог уйти очень далеко, если достаточно тренирован, на сорок километров. Связываться со своим начальством не хотелось, ведь остались непроверенными ещё военнослужащие аэродрома, как лётчики, так и аэродромная обслуга. То, что изменник мог быть лётчиком, обер-лейтенант сильно сомневался. Или обслуга аэродрома, или партизаны. На Орловщине их меньше, чем в Брянской области, но они есть и беспокойств доставляют много. После кофе и галет с печёночным паштетом не хотелось совершать марш-бросок, но обер-лейтенант себя заставил. Всё же он присягал фюреру и немецкому народу и должен исполнить свой долг. Марш-бросок совершать не пришлось. Начальник ремонтных мастерских, довольный, что ГФП к нему и подразделению претензий не имело, любезно предоставил грузовик. Обер-лейтенант уселся в кабине, полицейские и проводник с собакой – в кузове. На машине ехать недалеко и недолго: полчаса по этим ужасным русским дорогам, которые и дорогами-то назвать можно с трудом. Какая же это дорога, если после дождя по ней невозможно проехать? Шенгауэр сам видел, как на такой дороге буксовал танк Т-III, который пришлось вытягивать гусеничным тягачом. Грузовик с группой гехаймфельдполицай проехал всего в сотне метров от воронки, в которой укрылись разведчики. Илья, бывший дозорным, грузовик отчётливо видел, но не придал значения. Шенгауэр с группой прибыл на аэродром. Первое, с чего начал проверку, – с роты охраны. Пёс обнюхал всех, но знака не подал. Командир роты охраны, так же как и командир лётной группы, категорически отрицал, что их подчинённые покидали территорию подразделения. Шенгауэр охотно поверил, скорее всего, радиостанция была партизанская, а собака след не взяла, так как за давностью он выветрился. По причине позднего времени обер-лейтенант решил остаться со своей группой на аэродроме, тем более командир роты охраны оказался земляком, из Верхней Померании. И можно было отлично скоротать время за рюмкой шнапса. Когда стало темнеть, Архангельский приказал радисту включить рацию на приём. Могут поступить указания из разведотдела, да даже бомбардировку отменить, ситуации всякие бывают. Через полчаса пришла шифровка, что группа бомбардировщиков вылетела и расчётное время появления над целью через сорок пять минут. Следовало пошевеливаться. – Подъём! Идём к роще, где самолёты замаскированы. По причине осени на деревьях листва опала давно, но немцы натянули между деревьями маскировочную сетку и самолёты прятали под ней. Сверху, с пролетающих самолётов, аэродром был незаметен. О качестве маскировки говорил хотя бы тот факт, что аэродром ни разу не бомбили. Из рощи уже доносились звуки прогреваемых моторов. Разведчики начали нервничать. Если немецкие самолёты успеют вылететь на задание, какой смысл в бомбардировке? Испортить воронками полосу и свалить несколько деревьев? Смысл бомбардировки – нанести урон боевой технике врага. Разбитый или сгоревший самолёт не восстановить, а новый делается не быстро и стоит денег. Разведгруппа до рощицы не дошла, залегли в ложбине. Если прилетят наши бомбардировщики, запросто можно попасть под осколки. Командир скомандовал Илье: – Заряжай ракетницу. Не забыл? Белый и зелёный сигналы. Илья ракетницу достал из «сидора», по карманам рассовал патроны. В правый карман – ракеты белого цвета, в левый – зелёного. Что хорошо в военном деле, всё приспособлено для действий и днём, и ночью. Вот взять патроны для ракетницы. С виду как охотничьи, с бумажной гильзой. Но цвет у ракеты может быть разный – белый, красный, жёлтый, зелёный. И чтобы различить патроны ночью, есть специально выдавленные на пыже знаки, прекрасно прощупываемые пальцем. Одна выступающая точка, две, три в виде треугольника. Когда нужно будет подать сигнал, действовать надо будет быстро, а у него патроны в разных карманах. Запищала рация. Ведущий бомбардировщик имел позывные и частоту радиостанции группы разведчиков, передал в эфир голосом, а не морзянкой: – Звезда двадцать шесть, звезда двадцать шесть, подходим, обозначьте цель. Это был позывной их группы. Лейтенант приказал Илье: – Сигнал давай! Наши на подлёте! Илья вскочил. Патрон с белой ракетой уже в стволе. Пистолет вверх, нажал спусковой крючок. Хлопок выстрела, и вверх полетела ракета. Илья тут же выхватил патрон из левого кармана, зарядил и выстрелил. Белая ракета ещё горит на высоте, а вслед уже зелёная взлетает. В вышине послышался гул моторов. – Илья, давай ещё. Только позицию смени. Ракеты сигнальные, обозначающие цель, пускают в сторону предмета бомбардировки и желательно с нескольких позиций, чтобы пилоты и штурманы чётко уяснили положение цели, – от этого зависят выход на курс бомбометания и точность попадания. Илья побежал к роще, забирая влево, как бы огибая. Метров через двести остановился, пустил белую ракету, следом зелёную. Ещё рывок вперёд, остановка, две ракеты вверх. С неба рёв моторов, потом свист бомб. Илья упал на землю. Бомбы начали рваться одна за другой, цепочкой, и приближалась она к Илье. Он вскочил, помчался назад, к разведгруппе. А в роще уже пожар начинается. Из сброшенных бомб лишь одна угодила в цель, но очень удачно, рядом с самолётом. Уже готовый к полёту, заправленный, он моментально вспыхнул. Пламя осветило стоянку и другие самолёты. Невидимые с земли, бомбардировщики нанесли ещё один бомбовый удар, на этот раз прицельнее, прямо по стоянке. Разрывы бомб – и сразу несколько пожаров. Илья в перерывах между бомбардировками успел добежать до своих. Разведчики наблюдали со стороны за бомбардировкой, потом необходимо будет доложить командованию об эффективности – сколько самолётов уничтожено на земле или наземной техники. Очнулись зенитчики, открыли огонь по невидимым в ночном небе самолётам, но обнаружили себя. Один из бомбардировщиков сбросил бомбы на зенитную батарею. Но выстрелы из ракетницы и ракеты увидели не только пилоты наших бомбардировщиков, но и часовые охраны. Тут же доложили командиру роты охраны, который сидел за рюмкой шнапса с земляком, обер-лейтенантом Шенгауэром. Командир полевой полиции тут же вскочил, надел кепи. – Я захвачу сигнальщика! Часовой указал сектор, в котором пускали ракеты. Группа ГФП уже отдыхала, но с началом бомбардировки поднялась. – За мной! – скомандовал Шенгауэр. Архангельский и разведчики наблюдали за пожаром, а затем и взрывающимися самолётами на стоянке. Полюбоваться было на что: уже восемь самолётов жарко полыхали, а три просто разлетелись. От огня сработали их собственные бомбы в бомбоотсеках. Результативность бомбардировки была высокой, и разведчикам можно было уходить, но не так часто удаётся увидеть, как полыхает вражеская техника. Задержались лишнего буквально на пять-десять минут, ставших для группы роковыми. Сначала из темноты выскочила овчарка, молча вцепилась лейтенанту в предплечье. Лощилин, стоявший рядом, от неожиданности отпрянул, потом выхватил нож, нанёс псу несколько ударов, прежде чем он упал мёртвым. – Оружие к бою! Лечь! – приказал командир. А немцы уже рядом. Они тоже не ожидали наткнуться на группу. Наши первыми открыли огонь, но немцев было больше. Первым погиб радист, вторым Лощилин. Лейтенант стрелял, держа автомат только одной правой рукой, прокушенной левой не владел, скорее всего, были повреждены кости предплечья. Илья стрелял короткими очередями по вспышкам выстрелов в ночи. Плохо, что у МП 38/40 нет переводчика на одиночный огонь, можно стрелять только очередями. А ночью это пустая трата патронов. Только подумал, как автомат впустую щёлкнул затвором. Илья вытащил пустой магазин, повернулся на правый бок, чтобы вытащить из патронной сумки магазин полный. В это же время закончились патроны у лейтенанта. Архангельский выругался. Заменить магазин – простое действие, но если одна рука не работает, уже затруднительно и времени больше уходит. Слышали немцы, как затворы вхолостую щёлкнули, или решили воспользоваться заминкой в стрельбе, но двое полицейских бросились к разведчикам. Илья нащупал на земле ракетницу. Она уже была заряжена. Схватил, направил ствол в тёмную набегающую фигуру, нажал спуск. Белая ракета ударила в тело. Немец дико закричал, аж у разведчиков волосы на голове зашевелились. Второй немец замер, развернулся и бросился назад. Всё же некоторая передышка случилась. Илья успел в свой автомат полный магазин вставить и командиру помочь. А ещё ракетницу подобрал и за пояс сунул. Официально ракетница называется сигнальным пистолетом, используется не для стрельбы по людям, но для подачи сигналов путём пуска сигнальных или осветительных ракет. Сигналы в каждой армии имеют смысл. Например, зелёная звёздочка в сторону противника – открыть огонь, серия красных – прекратить огонь. Первоначально сигнальные патроны имели одну звёздочку одного цвета. Позже появились патроны с двумя или тремя звёздочками одного цвета или разными, например, две зелёные и одна жёлтая. А после войны сигнальные пистолеты ушли в прошлое, вместо них во всех армиях мира появились одноразовые сигнальные ракеты. Взял в руку корпус, второй дёрнул за шнур. Ракета взлетела, а пустой корпус можно выбросить. Для разведчиков очень удобно, сигнальный пистолет тяжёл и громоздок. Впереди какое-то шевеление в темноте. Илья навёл оружие, дал очередь веером над землёй, услышал вскрик – и тишина. Наши бомбардировщики уже улетели, разведчики за боестолкновением не заметили когда. В роще продолжали гореть самолёты, суетились люди, пытаясь потушить пожар. Похоже, за взрывами бомб, советских и своих, автоматной стрельбы не слышали, ибо не было заметно солдат, спешивших на помощь. Надо уходить, время работает против разведчиков. Командир, как и Илья, это понимал. – Уходим, – приказал лейтенант. Илья посмотрел на убитых – радиста и Лощилина. Простите, братцы, не смогли вас упокоить. Рацию бы забрать, но пользоваться ни лейтенант, ни Илья не могли. Немцы, даже осмотрев рацию, никакой информации не получат, после каждого сеанса радист, как и положено, верньером грубой и точной настройки специально сбивал частоту. Илья помог лейтенанту надеть лямки «сидора». У Архангельского там карта, бинокль. – Командир, ты как? – Пока в состоянии, идём. Лейтенант пошёл первым, за ним Илья. Он оглядывался, ожидая погони. Но из всей группы ГФП в живых остался один Шенгауэр. Да и то потому, что сбежал, когда из группы осталось только двое полицейских. Сейчас он бежал в штаб лётного подразделения, чтобы связаться со своим начальством по телефону, доложить о нападении большой группы советских диверсантов, об уничтожении ими всех полицейских, с просьбой о помощи личным составом. Когда обнаруживается разведывательно-диверсионный отряд противника в своём тылу, все силы, независимо от рода войск, бросаются на уничтожение. Ибо даже один разведчик, да ещё имея радиосвязь, ущерб может нанести очень большой, сорвать планы командования на наступление или другой стратегический манёвр. А немцы уже точно знали, что группа имеет рацию, так как она запеленгована была, и первое, весомое подтверждение действия РДГ имелось – налёт на аэродром. К докладу Шенгауэра отнеслись серьёзно. Обер-лейтенанту было приказано взять личный состав роты охраны аэродрома, тем более охранять, по большому счёту, уже нечего, и организовать преследование и уничтожение русской РДГ. Кроме того, батальон из войск по охране тыла на грузовиках срочно высылался к границам бывшего Покровского района, чтобы не дать группе ускользнуть. А прочесать местность, обыскать все деревни и сёла, сжать кольцо батальону вполне по силам. Охранный батальон был поднят по тревоге, выехал уже через четверть часа. Командир решил блокировать в первую очередь пути отхода русской группы, поэтому взводы распределил равномерно по северной, западной и восточной границам, образовав незамкнутое с юга кольцо. Логика была проста. После частичного уничтожения русской группы оставшиеся, если они не дураки, будут стремиться перейти к своим, причём поторапливаясь. А когда у группы жёсткий цейтнот, на кону жизнь, любой человек способен допустить ошибки, подчас роковые. Архангельский, пока уходили с места боестолкновения, встал мысленно на сторону противника и все варианты просчитал. – Сафронов, идём к югу, где нас не ждут. Ищем глухое место и тихаримся, полагаю, суток на трое. На такое время запасов нет, в первую очередь продуктов. Но голодать разведчикам не впервой. Хуже с боеприпасами. У Ильи неполный магазин в автомате и ещё один в запасе, в патронном подсумке. Правда, у обоих есть пистолеты, а это ещё по восемь патронов. Только пистолет – оружие ближнего боя, восемь-десять метров дистанции. Двигались, пока темно, быстро. Миновали стороной Фёдоровку, Архарово, Юдино, всё вдоль реки Сосны. От Юдино строго на юг повернули, по компасу командира. Лейтенант принял единственно правильное решение, и разведчики вышли через узкую горловину кольца, не полностью замкнутого. Начало светать. На днёвку расположились на берегу реки, перед тем прошли вдоль реки по мелководью, чтобы сбить возможное преследование с собакой. Местность равнинная, улеглись в зарослях камыша. От реки влагой тянет, прохладно. Как солнце встало, немного потеплело, лейтенант расстегнул масккостюм до пояса, снял телогрейку ватную. Рукав гимнастёрки кровью пропитался. – Сафронов, помоги. Илья рукав закатал. Раны были две, небольшие, от клыков, но предплечье деформировано. Илья попросил командира подождать, сам ползком к единственному дереву, срезал несколько веток. Вернувшись к командиру, перебинтовал, хотя кровотечения уже не было, чтобы грязь в раны не попала. Сверху бинта ветки наложил, снова бинтом обмотал. Так кости смещаться не будут, лейтенанту полегче. Лишь бы укушенные раны не воспалились, лекарств при себе нет никаких. Да и вообще эпоха антибиотиков ещё не пришла, максимум стрептоцид в рану, так и того не было. После перевязки лейтенант прилёг на камыш и тут же уснул. Молодец, лейтенант, на одном самолюбии держался, шёл быстро, не стонал и не жаловался. Хотя бы обезболивающие были, какие после войны появились в одноразовых шприц-тюбиках. Илья устал тоже, и физически, и морально. Теперь, получалось, караульный, и надо бдеть, пока лейтенант отдыхает. Илья отошёл от командира, улёгся на границе камышовых зарослей, оттуда обзор лучше. Пока бодрствовал, размышлял. Хорошо бы лейтенанта определить в партизанский отряд, в тёплую землянку и дать горячую пищу. Или к какому-нибудь деду, стороннику советской власти. Да только как узнать, сторонник ли он? Да даже если из советских, не каждый к себе командира или бойца возьмёт. В деревне сложно что-нибудь скрыть от односельчан. А за укрывательство бойца Красной армии наказание одно – повешение, а избу сжечь в назидание. И не всякий селянин рискнёт, своя рубаха ближе к телу. Но, в общем, размышления у Ильи невесёлые. От линии фронта уже на сотню километров удалились. Если к своим выходить, это трое суток хода. И сможет ли их пройти, а потом проползти через передовую лейтенант, ещё больший вопрос. Человек при переползании задействует обе руки и обе ноги. Получится ли у Архангельского? И судьба лейтенанта тесно связана с судьбой Ильи, неразрывно. Выживет Архангельский – выживет и Илья. В полдень есть захотелось, аж сил нет. Отполз, потом в рост встал, к лёжке пошёл, где «сидор» остался. В нём пачка ржаных армейских сухарей и кусок солёного сала. Хотя бы один сухарь съесть и тонкий кусок сала, тогда в желудке так сосать не будет. Вывернул к лёжке и сразу взглядом в пистолет уткнулся. Лейтенант шелест сухого камыша услышал, смог пистолет из кобуры вытянуть. – Спокойно, командир! Я это. Лейтенант пистолет опустил, штатный ТТ. Подумав минуту, глухо сказал: – Извини. Подумал было, бросил ты меня, ушёл. Чего с калекой сидеть, шансов выбраться значительно меньше. – Караулил я. С лёжки из-за камыша подходы не просматриваются, пришлось отойти. Вы, товарищ лейтенант, уже отключились. Ну не будить же. А к лёжке вернулся сухарь взять, жрать охота – нет сил терпеть. Илья вытащил из упаковки два сухаря, от куска сала ножом два тонких ломтика отрезал, на сухари положил, один бутерброд лейтенанту протянул. Захрустели. Если бы вместо сухарей хлеб был, то совсем хорошо было бы. Зато желудок на время примолк. – Ладно, пошёл я на пост. – Сафронов, я на ночь заступлю, ты крепись пока. – Не впервой. Насколько помнил по карте Илья, если от лёжки на юго-восток, там лес имеется. До него километров сорок, две ночи хода. Зато укрытие надёжное. В леса немцы соваться боялись. Там укрывались и партизаны, и окруженцы. Чтоб прочесать и зачистить лесной массив, требовалось значительное количество пехоты – до дивизии, а то и больше. Танку в лесу делать нечего, обзорности нет, прокладывать дорогу, валя деревья, не наберёшься топлива. Как позже оказалось, лейтенант этот лес у Спасского тоже имел в виду. Когда начало смеркаться, Илья вернулся к лёжке. Немцев с собакой не видно, а без опытного пса их не отыскать. Съели ещё по сухарю, лейтенант сказал: – Надо к лесу идти. Есть такой. – У Спасского? – Одинаково мыслим. – Не обижайся, командир: сил-то дойти хватит? За одну ночь не успеть, даже если бы ты здоров был. – Тогда чего мы сидим? Бери «сидор» и в путь. Илья на одно плечо повесил свой «сидор», на другое – «сидор» лейтенанта. Всё же ему легче идти будет. Вот оружие забирать нельзя, последнее это дело. Шли по берегу реки, так меньше шансов наткнуться на немцев. Если в сорок первом немцы вели себя как хозяева, ездили по ночам одиночными машинами, то уже в сорок втором если передвигались в темноте, то колоннами, под прикрытием бронетехники. В населённых пунктах на въездах-выездах стояли заставы, и гитлеровцы чувствовали себя уверенно, но за окраину города или околицу села не выходили – отучили партизаны. Немцы жестоко мстили: за каждого убитого немецкого солдата забирали десять заложников и прилюдно вешали. Судя по карте, по берегу можно добраться до Колпны, а потом по притоку реки и до леса. Конечно, это не Брянские бескрайние леса, размер невелик, но лучше, чем искать укрытие в голом поле. Река сбиться с пути не даст, один недостаток – петляет, заставляет лишнего идти. За Михайлово выдохлись, да и рассвет с минуты на минуту, стали укрытие приглядывать. Есть в пределах видимости два стога сена: запасливый селянин на зиму воздвиг. Но стога немцы в первую очередь проверять будут, а кроме того, владелец мог подъехать на телеге, чтобы часть стога на подворье перевезти. Война войной, а домашняя скотина есть хочет. У кого в оккупации корова была, те сильно не голодали. За масло или сметану выменивали хлеб или яйца, натуральный обмен. Другое дело, что немцы ходили по подворьям, забирали скотину и вывозили её в Германию – было специальное министерство и специальные команды. Жители летом коров и свиней в лесах привязывали, в оврагах. Кормили-поили тайком. Диких зверей не боялись: с приближением фронта зверьё ушло дальше, от грохота и дыма. Устроились в разрушенной почти до основания избе. Снаряд или бомба угодили: крыши нет, стены разметало, остались три нижних венца. Если лёжа, то венцы человека укроют от постороннего взгляда, зато никто из любопытства не подойдёт, изба выглядит полностью разрушенной. Подхарчились сухарями, доели сало. Командир уснул, Илья караулил. Около полудня послышался звук мотора, дорога недалеко от их избы проходила. Илья голову над венцами брёвен приподнял. По дороге пылила легковушка, ДКВ, из небольших. В армии такие состояли в штате отдельных команд. Не доезжая до избы, двигатель зачихал, а потом и вовсе заглох. С водительского места выбрался солдат, поднял капот с левой стороны, стал возиться. Илья отчётливо видел на пассажирском сиденье офицера, судя по фуражке. В руках зуд появился. Такой «язык» сам, можно сказать, в руки идёт. Только что с ним делать? Оба разведчика немецким языком не владеют. А если бы и знали на приличном уровне, что делать с данными? Рации нет, а когда сами доберутся до своих, одному Богу известно. Но Илья считал – всё, что делается, оно неспроста. Легонько лейтенанта толкнул: – Товарищ командир! Машина недалеко стоит, и в ней офицер. Архангельский выглянул, оценил. Потом просчитал: – На кой чёрт они нам? Офицер – мелочь, уровня ротного, чуть выше, да и допросить его не сможем. Только сон перебил: вроде я дома, в кругу семьи и никакой войны нет, сижу за богато накрытым столом. Илья перебил: – Тс! И палец к губам приложил. Потому что в их сторону направился шофёр. Что он надеялся найти? Кусок проволоки? Шофёр шёл деловой походкой: ещё немного, и он подойдёт к избе. Лейтенант пальцем показал на нож на поясе Ильи. Понятно, желательно снять втихую. Но потом придётся и офицера убить. Плохо, их искать будут. Пропажа офицера и водителя в глубоком тылу – это серьёзное происшествие. И выбора не было никакого. Немец подошёл, осмотрел бывший двор, пнул ногой упавший обгоревший столб с изоляторами, выругался: – Шайзе! Илья слышал шаги шофёра, по ним определял его местоположение. Вот шаги приблизились. Илья поудобнее перехватил нож в руке, сгруппировался и, когда немец заглянул за венцы и глаза его округлились от удивления, ударил клинком снизу в гортань и лезвие провернул. Тут же подхватил немца левой рукой за шинель, с другой стороны помог здоровой рукой лейтенант. Тело немца перевалили через остатки сруба, втащили. Илья сразу выглянул – не обеспокоился ли офицер? Но тот, похоже, придремал, голова неподвижна. Архангельский тем временем обыскивал немца. Пуговицы расстегнул, обыскал карманы, выудил документы. – Так-с, что у нас? Министерство по Восточным территориям, 78-й отряд. Не пойму ни черта. На всякий случай лейтенант убрал документы убитого в свой карман. Выберутся к своим – кому надо переведут, прочитают. Уже в последнюю очередь расстегнул на убитом кобуру, достал «Парабеллум 08», бросил его Илье. Следом так же отправил запасную обойму. Пистолет долгое время был личным оружием офицеров, экипажей бронемашин, мотоциклистов, младшего командного состава в вермахте – фельдфебелей, унтер-офицеров. Потом офицеры перешли на «Вальтер Р38», он имел самовзвод. А «Люгер 08» остался оружием солдатским, впрочем, служил верой и правдой довольно долго. – Что делать будем? – спросил Илья. – Офицера надо по-любому убрать для начала. Понятно, что это задание для Ильи и выполнить его надо побыстрее. Если офицер очнётся от дрёмы и начнёт водителя искать, без стрельбы его не убрать. Илья легко перемахнул через венцы брёвен, пошёл к машине. Хотелось бежать, но топот мог нарушить покой офицера. Офицер продолжал дремать, смежив веки, даже когда Илья взялся за ручку дверцы. Рванул её резко на себя, офицер верхней половиной тела вывалился, потеряв опору. Одного удара ножа хватило, чтобы успокоить навек. За Ильёй наблюдал лейтенант, голова видна была. Лейтенант махнул рукой, подзывая. – Ты в машинах понимаешь? – спросил Архангельский. – Немного. – Попытайся мотор починить. А тело офицера сюда перетащи, тогда у нас небольшая фора по времени будет. Офицера Илья перетащил в первую очередь. Начал осматривать мотор. Снял шланг бензонасоса, качнул рычагом, струя хорошая. Скорее всего, проблема с зажиганием. Все свечи сразу отказать не могли, вероятно, виновник – трамблёр. Нынешнее поколение забывать стало, а может, и не знало никогда, что это такое? На современных машинах нет ни карбюратора, ни трамблёра, а есть впрыск. И без компьютера и специальной программы не определить, какой из датчиков барахлит. Всё же есть в простых конструкциях своя прелесть. Проблема обнаружилась сразу: перетёрся проводок. Не его ли искал на замену шофёр? А Илья мудрить не стал, ножом отрезал кусок провода, ведущий к стоп-сигналу сзади, зачистил концы от изоляции, прикрутил. Теперь ключ зажигания в рабочее положение, ногой на стартёр. Мотор заработал ровнёхонько. Заглушил двигатель, закрыл капот. Бегом к лейтенанту: – Машина на ходу. – Слышал я уже. Смотри на карту. Если вот так Колпны объехать и в лес у Спасского? Получится? – Два моста проезжать придётся. На нас камуфляжи. А немецкую форму не одеть, вся в крови. – Я на заднее сиденье сяду, фуражку офицера надену, ты – кепи водителя. Если заставу встретим, не останавливайся. На ходу не разглядят, а стрелять побоятся, всё же машина-то немецкая. Риск, конечно, был. Но и шанс за полчаса или чуть более добраться до леса был. А где лес, там, возможно, и партизаны. Сейчас у разведчиков ситуация тяжёлая, и партизаны могли бы помочь. В принципе, лейтенант с ним не советовался, а только пояснил своё решение: надо исполнять. Илья снял с шофёра кепи, надел на себя. Потом подобрал с пола фуражку, протянул Архангельскому. «Сидоры» сложили в багажник, автоматы – на сиденье. В отличие от русских вещмешков они подозрений не вызовут. Лейтенант устроился на заднем сиденье машины. – Вполне удобно, – оценил он. Машины, как и многую другую технику и механику, немцы делать умели, однако это им не помогло победить. Русские «варвары», как называли советских немцы, оказались более умелыми, упорными, стойкими, а главное – мотивированными, свою страну защищали. Куда как серьёзный повод биться до последнего вздоха за свои земли, свои семьи. Илья тронул машину. Лейтенант держал на коленях карту, предупреждал заранее о перекрёстках, поворотах, ибо нигде никаких указателей не было. Застава по пути встретилась один раз, на мосту через реку, да и то из полицейских. Набранные из отщепенцев, предателей Родины, полицейские не имели права проверять служащих вермахта, а только местное население. При виде машины вытянулись по стойке «смирно». Что скрывать, было у Ильи желание крутануть руль в сторону, сбить машиной обоих полицейских, но сдержался. Дороги грунтовые, разбиты тяжёлой техникой, но ДКВ вёл себя достойно: ничего не отвалилось, не сломалось. До леса добрались за полчаса, Илья машину в лес загнал. Только оба выбрались из легковушки, забрали «сидора» из багажника, сзади щелчок взводимого затвора и голос: – Хенде хох, фашисты! Автоматы на землю! – Мы свои, не германцы! Илья поднял руки и медленно повернулся: перед ним стоял молодой парень, держа в руках ППД, таких в Красной армии почти не осталось. – Шагайте, начальство разберётся. Не успели три шага сделать, команда: – Стой! Парень подобрал и повесил на себя автоматы. Идти пришлось недалеко, с километр. Перед партизанским шалашом парень остановился: – Товарищ Понидько! Немцев я задержал, да какие-то неправильные, по-русски чисто говорят. Из шалаша вышел мужчина, судя по выправке, кадровый военный или в запасе. – Кто такие? – А вы кто? – вопросом на вопрос лейтенант. – Валера, обыщи их! – Есть! И пистолеты отобрал, и единственный документ на двоих – убитого водителя. Понидько попытался документ прочесть, потом швырнул «зольденбух» на землю. – Отведи их подальше и шлёпни. – Подождите! – Это лейтенант партизанскому командиру. – Разобраться надо. Мы советские разведчики. Если у вас есть рация, дайте возможность связаться со штабом фронта. Было заметно, что Понидько колеблется. В сорок втором году почти все партизанские отряды уже имели связь с городским подпольем, со штабом партизанского движения под руководством Пономаренко. И настоящие немцы не потребуют такой связи. Вопрос сейчас в другом. Двое разведчиков сейчас, пока неизвестен их статус, – обуза для партизан. Охранять надо, кормить. Кроме того, оба разведчика видели шалаш, укрытие лёгкое, временное, для близкой зимы не подходящее. Стало быть, данное расположение временное, где-то есть и землянки. А только показывать их базу партизанскому командиру явно не хотелось. – Валера, свяжи их и привяжи к дереву. – Есть. – Товарищ… – начал Илья. – Я тебе пока не товарищ! – Пусть командир, – кивнул Илья. – У моего товарища рука повреждена. Нет ли врача, осмотреть? А то как бы какое-нибудь воспаление не приключилось. – Будет вам медик, только попозже. Обоих разведчиков связали. Илья чувствовал себя крайне неуютно. Без оружия, да ещё и связан. А вдруг немцы карательную экспедицию устроят? Весь лес пять на восемь километров. Пехотного полка хватит прочесать. Периодически мимо проходили по своим делам партизаны, поглядывали с любопытством. За несколько часов Илья запомнил по лицам весь отряд, человек двадцать с небольшим. Конечно, в небольшом лесу только такой отряд поместится, да и то при условии, что активные действия будет вести на удалении. Волк овец режет тоже далеко от своего логова. К лейтенанту подошёл Понидько, единственный, кого разведчики знали по фамилии. – Частота радиостанции, позывные, ваше подразделение и фамилии? Частоту и позывной Архангельский назвал, а также подразделение – разведотдел Брянского фронта. А фамилию – отказался. – Это чего вас так далеко занесло? – удивился Понидько. – Задание такое, мы не выбирали. – Полоса действий фронтовой разведки – до пятидесяти километров, – проявил осведомлённость партизанский командир. Архангельский промолчал. Пусть Понидько по своим каналам свяжется со штабом партизанского движения. Жаль, времени уйти может много, уж очень неспешно штабы работают, особенно если структуры разные. Понидько хмыкнул и ушёл. Ответы он не записывал, повторял про себя, смешно шевеля губами. Илья сделал вывод – никакой он не партизан. Выправка, записей не делает. Или ГРУ, или НКВД, извечные соперники. К удивлению разведчиков, Понидько вернулся вечером, как стало смеркаться. Ножом разрезал верёвки. – Штаб подтвердил всё, внешние данные сходятся. Только в группе четверо должно быть. – Погибли парни, вечная им память. – За мной. Покормим и уходить будем. И так задержались, не в последнюю очередь из-за вас. Пятнадцать километров продержитесь? – Легко! Разведчики потирали затёкшие руки. Накормили обоих картошкой с тушёнкой и деревенским хлебом, причём свежим. Ага, стало быть, есть связь с местным населением. Угощение съели быстро. Так получалось, что сегодня не ели ничего, а за вчерашний день по сухарю с кусочком сала. – Вот и славно. Подъём! – Нам бы оружие своё получить, – попросил Архангельский. Но Понидько сделал вид, что не слышал просьбы. А идти по занятой врагом территории без оружия некомфортно, не свой тыл. Двигались группой, грамотно. Впереди дозорный, затем партизан, за ним разведчики, следом Понидько и ещё партизан. Часа за три с небольшим остановились в поле. Вокруг ни деревень, ни деревьев не видно, сколько Илья головой ни вертел. Понидько на часы поглядывал, потом сказал партизану: – Поджигайте. Почти сразу вспыхнули три костра в линию. Через несколько минут у первого костра приземлился У-2, маломощный мотор рокотал на холостых оборотах. Партизаны и разведчики побежали к нему. – Принимайте гостя! – крикнул пилот. Из задней кабины выбрался натуральный немецкий офицер в полевой форме, снял лётный шлем, надел кепи. Понидько появлению немецкого офицера не удивился, похоже, знал. – Велено раненого забрать! – крикнул пилот. – Давайте поживее, а то до рассвета не успеем передовую перелететь. – Двоих надо! Понидько подтолкнул к самолёту разведчиков. Пилот оглядел фигуры. – Лезьте оба, только ни педали, ни ручку не трогать! А то глазом не успеете моргнуть, в землю врежемся, лететь низко будем. Влезли на крыло, с него в кабину. Лейтенант лётный шлем с сиденья взял, надел. Пилот обернулся: – Поживее! Один сел, другой ему на колени. И пристегнуться! Илья уселся, на колени ему – командир. Илья стал руками привязной ремень нащупывать, а пилот резко прибавил обороты, и самолёт стал разбегаться, держа курс на третий костёр. На разбеге трясло на неровностях, Илья за борта кабины ухватился. В лицо бил холодный ветер. Толчки прекратились, самолётик заложил вираж, и неожиданно Илья увидел костёр внизу, возле него фигуры партизан. Да никакие они не партизаны: зафронтовая разведка, коллеги. Как пилот ориентировался – загадка. Но через час полёта довольно близко под крылом Илья увидел осветительные ракеты, трассирующие очереди. Передовая! Летчик, ещё подлетая, убрал газ и сейчас планировал почти неслышно. Когда свет ракет остался позади, добавил газ, выхлоп оглушил. Ещё полчаса лёта, разворот, вираж, внизу мелькнул луч прожектора. Лётчик притёр самолётик на полосу, прожектор сразу погас, мотор заглох, и только гравий шуршал под колёсами. Пробежав по инерции, самолётик встал. Пилот отстегнул ремни, выбрался из кабины на крыло. – Всё, товарищи! Можно оставить самолёт. К самолёту подкатила санитарная машина на базе полуторки, следом за ней – легковая «эмка». Разведчики спешно выбрались. Из легковушки вылез военный. Разведчики вытянулись по стойке «смирно». – Начальник разведки фронта, – шепнул лейтенант. – Сам Чекмазов. Полковник подошёл, разведчики дружно поприветствовали: – Здравия желаем, товарищ полковник! Чекмазов приложил руку к шапке в приветствии. – Вольно! Кто ранен? – Перелом руки, товарищ полковник, и укушенная рана. Собака по следу шла, напала. Задание выполнено, аэродром разбомблён. Противник потерял восемнадцать самолётов, наши ВВС над целью ни одного. Противник РДГ обнаружил, погибли двое: разведчик Лощилин и радист Кузняк. – Идите в санитарную машину, пусть врач осмотрит в госпитале. Чёрт-те что! Путаница какая-то. Из штаба партизанского движения доложили – ранен разведчик, нуждается в эвакуации. Ладно, обошлось. Садись, сынок, в машину, поедем в отдел, всё подробно напишешь, как было. Пока ехали в разведотдел, полковник расспрашивал, как действовали. По приезде Илью отвели в отдельную комнату, усадили за стол. – Пиши подробно, с привязкой по месту и времени. Закончишь – отнесёшь докладную записку начальнику отделения. По погибшим – видел ли сам, где, когда. Илья устал, хотелось есть и спать, но приказ надо исполнять. Постарался припомнить каждые сутки, ведь большая часть действий происходила не днём, а ночью. Старался с подробностями, а получилось всего на два листа, правда, почерком убористым. Пробежал глазами написанное, отнёс в отделение. Думал – сейчас пойдёт на кухню, там всегда оставляют покушать для караульных, подхарчится. Ничего подобного! Начальник отделения бегло прочитал текст: – Несвязно! Иди, пиши ещё раз и ошибки учти. Не любитель материться Илья, но пока шёл в отведённую комнату, выражался семиэтажным. Да ещё хотя бы текст остался, который отдал. Опять написал, потратив час. Снова отдал написанное. Начальник хмыкнул, не читая, положил в папку. – Свободен, Сафронов. Далеко от отдела не отлучайся. Илья сразу в столовую. За писаниной завтрак уже прошёл, но сжалились повара: получил макароны по-флотски и компот из сухофруктов – редкость на фронте большая. Пришёл в землянку своей роты, разделся, и спать. Ни разговоры сослуживцев не мешали, ни артобстрел. Это звуки привычные. К вечеру проснулся, на соседнем топчане Архангельский сидит, на левой руке гипс до локтя. – Силён же ты спать, Сафронов. – Как же, силён! В девять часов только лёг. Два раза заставили докладную записку переписывать. – Так и я так же. И ошибок там не было. Старый способ, ещё от царской охранки переняли. Человек два-три раза про одно событие пишет, если врёт, будут расхождения. Давай выпьем, у меня бутылка «Казёнки».Глава 7 «Под откос»
Илью неделю не трогали, а Архангельскому предоставили отпуск по ранению, к родне уехал. С началом декабря насыпало снега, ударили морозы. Командование собрало новую группу. Командиром лейтенант Воробьёв, в состав, кроме Ильи, ещё пять человек входило. Зиму разведчики не любили. Иной раз неподвижно лежать часами приходилось: отморожение щёк, пальцев ног часто случалось. А хуже всего следы на снегу. Незаметно к объекту не подберёшься. Охрана обходы делает, следы вмиг обнаружит. Да ещё задание серьёзное: взорвать мост железнодорожный, понятное дело, с эшелоном. Просто мост взорвать проще – снял охрану, заложил взрывчатку и беги. А с эшелоном мало взрывчатку заложить, надо дождаться поезда и взорвать тротил под паровозом, в крайнем случае под первым вагоном. Тогда весь эшелон в реку слетит, ущерб максимальный. Зимой многие дороги снегом занесло, непроезжие стали. Основные автомагистрали чистили, но главными в снабжении оставались железные дороги. В отличие от Европы, в Союзе сеть автомобильных и железнодорожных путей не так развита, и стоит разрушить мост на главном направлении, как создаётся пробка из автоколонн или эшелонов. Ситуация удобная для бомбардировки с воздуха. К зиме 1942/43 у ВВС Красной армии уже и современных самолётов прибавилось, и лётный состав опыта набрался, грамотно воевать стали. Прервать сообщение – очень важно. Под Сталинградом 6-я армия Паулюса в окружение попала, большей частью уничтожена, а другие в плен попали. Гитлеровцам сейчас фронт восстановить срочно надо, прореха огромная в нём. И у Красной армии резервов нет ударить в слабое место. Или срочность большая была, или возможность, но группу в немецкий тыл забросили самолётом «Дуглас С-47» посадочным способом. В означенное время на земле вспыхнули огни, самолёт заложил вираж, приземлился на лыжи вместо колёс. Груза было много, через люк всё выкинули на снег, выпрыгнули сами. Самолёт сразу на взлёт пошёл. Всего-то и был на земле с работающими двигателями пять минут. Была такая эскадрилья – особого назначения. И маленькие самолёты были, типа У-2: вывезти раненого, забросить патроны в партизанский отряд. Но основу эскадрильи составляли «Дугласы» или его аналоги ПС-84, производившиеся по лицензии. Разведчики «сидоры» надели, попарно взяли тяжёлые тюки со взрывчаткой. Мост взорвать – минимум полсотни килограммов тротила, да ещё взрыватели, провод и подрывная машинка. Что показалось Илье странным, костры горели, выложенные условным знаком, а людей не было, явно избегали контакта. И командир группы о том явно осведомлён был, поскольку беспокойства не проявил. Сориентировался по компасу, рукой направление указал. Где-то на земле снега по колено, в других местах его уровень несколько сантиметров: идти легче. Через час хода вышли к одиночной небольшой избушке. В избе хозяин есть, не заброшена. После короткого разговора с лейтенантом хозяин двери распахнул. Илья догадался – агент. Хоть и запрещено с агентурой работать, но в приказе было – для разведывательных целей, сбора информации. А у группы задача диверсионная. В группу один минёр входил, у него в «сидоре» подрывная машинка, провод и взрыватели. Без этого добра тротилом только печь топить. После мороза бодрящего в натопленной избе уютно, хотя сразу тесно стало. Но лейтенант одного в караул отправил, а сам с минёром и Ильёй отправился на рекогносцировку. Впереди ещё половина ночи, и приглядеться вполне можно. Разведчики в белых маскировочных костюмах, в унтах из собачьих шкур. И тепло в них, и ноги не промокнут, как в валенках. Белыми приведениями скользили, вышли к железнодорожной насыпи, но не приближались. Немцы по обе стороны путей вырубили лес силами местных жителей, установили минные поля. Кроме того, по путям периодически проезжали мотодрезины, два-три солдата и пулемёт. А ещё впереди паровоза ставили платформу с балластом. В случае если партизанам или диверсантам удастся поставить мину нажимного действия, она сработает под первой осью платформы, а паровоз останется цел. Держа насыпь справа, прошли пару километров. Увидев пролёты моста, залегли. Немцы мост охраняли серьёзно. На обоих въездах пулемётное гнездо, обложенное мешками с землёй. Такое заграждение пулей не пробить, пушка нужна. Кроме пулемётного расчёта ещё часовые есть. По зимнему временикараул меняли каждые два часа. Подъезжала автомотриса, вроде автобуса на железнодорожном ходу, старая смена уезжала, новая заступала. Всё это выяснили, пока почти до рассвета наблюдали. Теперь дело лейтенанта и минёра Валиева решать, как лучше подобраться да мост уничтожить. По мнению Ильи, очень затруднительно. Атаковать в лоб нельзя, пулемётчики приблизиться не дадут, всю группу положат. Втихую подобраться? Илья ручаться мог, что все подходы к мосту заминированы. Пока лежал на полу в избе, отогревался и отдыхал, только одну возможность подобраться к мосту нащупал – по рельсам. Как? Это ещё обмозговать надо. В полдень сели есть, потом командир расклад дал по охране моста. – Кто что думает? – спросил Воробьёв. Молчание затягивалось. Самое сложное – на мост целыми забраться. А уж взрывчатку заложить и поезд дождаться значительно проще. У каждого разведчика не один рейд за плечами, осознавали сложность, фантастических предложений не выдвигали. Илья решился: – С насыпи к мосту не подобраться: часовые и пулемётное гнездо. С реки тоже. Остаётся железная дорога. Нападения с этой стороны немцы не ожидают. Судя по карте, в четырёх километрах отсюда со стороны Расховца железная дорога делает два крутых поворота, огибая неровности рельефа. Судя по отметке высот, там ещё подъём, поезда сбрасывают скорость. Одному разведчику с несколькими гранатами надо забраться на тормозную платформу, когда поезд подъедет к мосту, бросить гранату, а то и две в пулемётное гнездо сверху. У выезда с моста то же самое сделать со вторым пулемётным расчётом. Укрепление из мешков, крыши сверху нет, есть шанс. Группа заранее у моста заляжет, на льду. Там мин нет. Тишина. Разведчики обдумывали услышанное, разбирали по этапам. Вроде должно получиться. Только сможет ли на ходу, пусть и малом, разведчик взобраться на тормозную площадку? Ступеньки высоко, и поезд не стоит, а ещё могут быть часовые. Эшелоны все воинские, а стало быть, под охраной. В армии есть негласное правило: кто инициативу проявил, то её исполняет. – Тогда так. Сафронов, берёшь гранаты, не меньше шести штук, и выдвигаешься до поворотов. Наблюдаешь, в каком месте скорость у поездов меньше всего, цепляешься. А мы ночью на льду у моста ждать будем. Илья обратился к разведчикам: – У меня две лимонки, ещё четыре нужны и кусок сала. – На святое замахнулся! Своё сало иметь надо, – возмутился Шепитько. – Мне не есть, рельсы смазать. – Кощунство! Для Шепитько, украинца, сало – продукт важный, почти стратегический, а тут рельсы мазать, но залез в «сидор», достал шмат солёного сала, со вздохом отрезал кусок с ладонь размером. Взвесил на руке – не многовато ли? Отдал Илье, всё же для общего дела. Илья сало в «сидор» определил, вещмешок на плечо набросил и вышел. Железнодорожную насыпь слева держал, через час ходу показался первый поворот. Илья подобрался поближе: надо было оценить скорость движения поездов. Не переоценил ли он свои силы? Раздалось тяжёлое пыхтение паровоза, потом показался и сам локомотив из-за подъёма, за ним платформы с битой техникой, накрытой брезентом. В полевых мастерских немцы выполняли ремонт несложный – заменить разбитый снарядом каток, изношенные фрикционы, заменить пулемет. А работы посерьёзнее выполнялись на заводах в тылу – в Чехии, в Германии. Мало приспособлена немецкая техника к ремонту в полевых условиях. Например, Т-V «Пантера» для ремонта двигателя со снятием его с танка требует снятия башни, а она почти восемь тонн весит, не всякий кран осилит, только стационарные, козловые. Очень ремонтопригодной оказалась американская техника, поставляемая по ленд-лизу. Любой агрегат или узел в полевых условиях поменять не проблема. К моменту, как эшелон взобрался на небольшой с виду подъём, скорость упала до тридцати километров. Чрезвычайно мало для любой техники – паровоза, автомобиля – и слишком много для человека. Хорошо бы состав потяжелее был, тогда скорость меньше будет, а если ещё салом рельсы на подъёме смазать, тогда шансы есть. Рельсовый путь – однопутка. Один-два поезда на Касторное идут, потом в другую сторону, на Курск. Которые на Касторное идут, Илью не интересовали, они мост уже проехали. Поезда шли с промежутками в четверть часа. Не сказать, что движение оживлённое, но каждый поезд две – две с половиной тысячи тонн груза везёт. Если состав наливной, то такого количества бензина на большое наступление хватит. После двух поездов в сторону Курска прошла автомотриса с солдатами, смена караула на мост. Потом прошли три поезда на Касторную, к фронту. Покрытые брезентом танки и пушки, пассажирские вагоны для личного состава. Илья смотрел с ненавистью и завистью. С комфортом немчура воевать едет, в тёплых вагонах. А наши бойцы – в теплушках, с надписью «Восемь лошадей или сорок человек». Приближался вечер, начало смеркаться. Илья пополз к насыпи, ощупывая перед собой землю. Две мины обнаружил, взял в сторону. Показался поезд. Паровоз уже прожектор включил, на платформе перед паровозом – мешки с землёй и пулемёт. За паровозом грузовые вагоны, много. Когда затих перестук колёс, Илья осмотрелся, выбрался на шпалы и бегом к уклону. Невелик, если по человеческим меркам, а паровозу труднее значительно. Сколько метров рельсов мазать салом? Сто, двести? О таком в учебниках не пишут и на словах не пересказывают. Приложил кусок сала к рельсе и побежал. Метров двести точно смазал, как впереди снова луч прожектора. И не боятся же наших бомбардировщиков или штурмовиков! Илья с насыпи сполз в снег, пропустил поезд, он под уклон шёл и скорости не сбавил. Как поезд исчез в темноте, салом другой рельс смазывать стал. У пикета – это маленький столбик с обозначением километра – сало в «сидор» отправил и залёг. Надо понаблюдать, что его инициатива даст. Если не поможет, плохо. Раздался рёв паровоза, вдали показался луч прожектора. Илья глядел, как приближается эшелон. От напряжения он даже приподнялся на локтях, когда паровоз на подъём пошёл. Скорость его начала падать, потом и вовсе неожиданное. Колёса паровоза в буксование сорвались, из паровых машин в стороны пар струями бьёт. Выручила инерция, вагоны большого поезда сами толкать паровоз стали, а скорость падала. Илья решил не искушать судьбу. Скорость и так невелика, километров десять в час, и есть опасность, что состав вовсе остановится. Однако машинист подсыпал специальным устройством песок под буксующие колёса. Громыхнула сцепка, Илья увидел медленно подплывающую тормозную платформу. Вскочил с земли, бросился к пикетному столбику, там небольшая ровная площадка. Подпрыгнул, уцепился за поручень, подцепился. Ура! Он уже в поезде, приблизительно в середине его. Паровоз выбрался с подъёма, медленно стал набирать ход. Илья выглянул. Встречный ледяной ветер выжимал слёзы из глаз. Илья приготовил гранаты, две в правый карман, две в левый и в каждую руку по одной. Времени будет мало, поезд мост минует на скорости около пятидесяти километров в час, времени на точный бросок даже не секунда, а доли её, чтобы угодить в пулемётное гнездо. Только бы не пропустить. На въезде на мост гнездо слева, на выезде – справа. И он должен подавить оба, иначе заброска разведгруппы будет зряшной, второй попытки немцы не предоставят. Звук колёс поезда изменился. Паровоз уже на железнодорожных фермах моста. Илья вырвал чеку из гранаты зубами, локтевым сгибом уцепился за стойку, слегка свесился. Уже тёмным пятном надвигается пулемётное гнездо. Илья размахнулся слегка, сверху в пулемётное гнездо гранату забросил, как баскетбольный мяч в корзину. Тут же швырнул вниз, к основанию гнезда, вторую гранату. До взрывов три с половиной секунды, даже уже меньше. Илья перебежал на другую сторону площадки, выхватил гранаты, чеку у одной вырвал, приготовился к броску. И в это время вспышка и звук взрыва, следом, с полусекундным промежутком, ещё один мощный хлопок. Для эшелона подрыв гранатой, да ещё в стороне от рельсов, вовсе не помеха, дальше следует и не тормозит. Не исключено, что за шумом механизмов паровоза машинист разрывов гранат не слышал, всё же от паровоза до вагона, где находился Илья, метров триста. Пулемётное гнездо сразу за железнодорожной фермой моста. Как только она проплыла мимо, Илья бросил гранату сверху, внутрь гнезда, а вторую радом с мешками, но снаружи, – это для часового. Сам отпрянул к середине площадки, чтобы осколками не зацепило. Бах! И следом ещё раз. Илья опустился по ступенькам, спрыгнул, покатился кубарем под насыпь. Старался сгруппироваться, чтобы не сломать себе руку или ногу. Вроде снег удары смягчать должен, а пару раз приложило сильно. Вскочил, подвигал конечностями – цел! Уже удача! А к мосту уже белыми призраками разведчики бегут, с двух сторон. Только сопротивляться некому, охрана погибла. Илья на насыпь взобрался – и бегом к пулемётному гнезду. Часовой перед входом лежит, а внутри два пулемётчика недвижимы. Илья сразу к пулемёту. Руками по боевому железу провёл – цел пулемёт, осколками не зацепило, все достались пулемётчикам. К гнезду командир подбежал: – Сафронов! – Я! – Пулемёт цел? Тогда будь на стрёме! Минёр и двое разведчиков притащили на мост тротил. Минёр место закладки взрывчатки указал, сам стал провод разматывать. Изрядно получалось, метров на сто от моста удалился. Там же подрывную машинку оставил. Детонаторы в шашки с тротилом вставил, подсоединил провода, командиру кричит: – Готово! Лейтенант приказал разведчикам: – Все с моста на лёд, по левую сторону! Разведчики сыпанули, а уже прожектор поезда вдали виден. У подрывной машинки залегли. Теперь надо выждать, чтобы состав на мост зашёл, тогда подрыв произвести. А всё существо человеческое требует – беги подальше, опасно! И взрыв опасен: осколки достать могут, и вагоны поезда с фермами на лёд реки упадут, проломят. Трещины в обе стороны по льду пойдут, вода хлынет. Но и убегать сподручнее – мин гарантированно нет и лёд ровный, не споткнёшься, снежком присыпан, не скользко. Одна опасность – на промоину от подводного родника нарваться. Ну это уж как повезёт. Ещё одна опасность на ходу отступления есть. В полутора километрах севернее железнодорожного моста стоит мост автомобильный. Если там охрана, перестрелка неизбежна. Напряжение росло. Поезд всё ближе, полным ходом идёт. Для паровозов тех времён, изношенных, скорость в пятьдесят километров – почти предел. Минёр ручку подрывной машинки крутить стал, с воем и шумом, потом вращать бросил и палец к кнопке поднёс. Паровоз уже на мост въехал, пошёл первый вагон. – Рви! – скомандовал командир. Взрыв был мощный. Пламя, лёд дрогнул, по ушам мощно ударило. Фермы моста вниз рухнули, паровоз в воду полетел, за ним вагоны. Ледяная вода в раскалённую топку попала, ещё один взрыв. – Уходим! – закричал лейтенант. Минёр подрывную машинку в «сидор» затолкал. А лёд от удара стал трескаться, вода на него выступила. Вагоны по инерции всё ещё ехали, падали в реку, поднимая тучу брызг. Разведчики побежали от подступавшей воды. Настроение у всех бодрое. Как же – удалось без потерь взорвать стратегически важный мост, выполнить задание. В штабе партизанского движения диверсантов не было, в основном партийные работники. Сначала они объявили рельсовую войну. Партизаны стали подрывать рельсы на перегонах. Толку от таких диверсий было мало, шумихи в советских газетах много. Заменить кусок разорванного взрывом рельса недолго, даже весь рельс. Мост – совсем другое дело, для его восстановления надо изготовить новые фермы, доставить к месту ремонта, что в условиях войны непросто, смонтировать. Времени, средств и сил уходит много, ибо для монтажа нужны краны большой грузоподъёмности. Опытный диверсант П. Судоплатов подсказывал штабу партизанского движения, как действовать надо, не прислушивались. Илья к политработникам относился с недоверием. Провести собрание, воодушевить массы на сопротивление врагу – это они горазды. Но что-то Илья ни разу не видел горластых агитаторов на передовой. Коммунисты возглавляли военные штабы, учреждения, но в работе руководствовались «классовым чутьём», как тогда говорили, а профессиональных знаний было мало. Да и откуда знаниям взяться, если заканчивали партшколы, а не институты или университеты? Для разведгруппы теперь важно добраться до своих, что непросто. Почти сто километров по чужим тылам зимой – не фунт изюма. И ГФП, и гестапо землю рыть будут в поисках диверсантов. Главная задача для РДГ – уничтожить следы. На запорошенном снегом льду это невозможно – следы чёткие, а ещё у моста и множественные, по которым можно определить количественный состав группы. Это уже немного позже построились цепочкой, шли след в след. И по реке шли недолго, так как впереди автомобильный мост показался. Мост небольшой, бревенчатый, но и на таком охрана может быть. Группа залегла, командир выслал к мосту разведчика. Его задача – снять охрану, если есть. Разведчик прополз немного и пропал из виду, слился со снегом в своём белом маскировочном костюме. Через несколько минут раздался свист, громкий, разбойничий. – Свободно, вперёд! Охраны на мосту не было никакой: ни немцев, ни полицаев из славян. Прошли ещё пару километров по льду, потом выбрались на берег. Река шла почти параллельно линии фронта. До рассвета два десятка километров прошли. Последние километры по снежной целине дались тяжело, каждые триста-пятьсот метров лейтенант менял впереди идущего, поскольку снега здесь навалено много, выше колена. Первому тяжелее всех – приходится дорогу торить, семь потов сойдёт. Пока была возможность, шли по земле, так короче путь получался. Река Тим, по которой сначала шли, причудливо изгибается, путь получается вдвое дольше. К рассвету добрались до леса между деревнями Урынок и Шолохово. По причине зимы все деревья голые, укрытие плохое, но плюсы есть. Местным жителям немцы в лес ходить запрещают, опасаясь связи с партизанами, и сами не заходят. А что там делать? Дорог нет, а неприятности, вроде партизан, быть могут. А только не было в этом лесу партизан, слишком невелик лес. Если костры жечь для приготовления пищи или буржуйки в землянках, дым ясным днём виден будет, для немцев как опознавательный знак. Партизанские отряды на зиму либо в глухие леса на Брянщину уходили, либо расходились по хатам, где родня была. Так зиму пережить легче. Зима 1942/43 года была не такой суровой, как 1941/42 года. Немцы тогда сильно поморозились и техники много угробили. Не приспособлены у них танки и самоходки, как и автомобили, для действий при таких низких температурах. Если моторы сутками не глушить, расход бензина ужасающий, и всё равно не поможет, ибо масло в редукторах трансмиссий и мостах в камень превращается. Наши люди попривычнее, потерпеливее будут, а ещё одежда подходящая – телогрейки, шапки, полушубки, валенки. У немцев шинели куцые, от ветра и морозов не защищают, и шапок нет: пилотки и кепи. А ещё немцев пугало, что это европейская часть страны, что же тогда в страшной Сибири творится, где медведи по улицам ходят? В лесу нашли низину, снега там много намело, и плотный уже. Ножами кубики снега нарезали, вроде иглу укрытие соорудили, что эскимосы строят. Укрытие из снега защиту от ветра даёт, и небольшой костёр внутри зажечь можно, хотя бы банки с консервами согреть, потому как в ледышки содержимое превратилось. Караульного выставили, как положено, поели подогретых консервов с сухарями, спать улеглись. Ночной перелёт, потом подготовка к диверсии, долгий переход. Устали все, а до наших ещё километров семьдесят с гаком, да не по ровному асфальту. Нарезали лапника с ёлок, постелили и отлично выспались. Илья об иглу знал, видел в фильмах, но находился в снежном укрытии впервые и оценил по достоинству. Вечером ужин и потом переход до самого утра. На этот раз лейтенант вывел на дорогу. По ночному времени движения по ней не было. Впереди дозорный, в полусотне метров сзади – разведгруппа цепочкой. Когда бегом, когда быстрым шагом, но километров тридцать пять одолели. И снова ночёвка, по расчётам лейтенанта, последняя перед переходом линии фронта. Ночевали в подвале разрушенной церкви. Похоже, её взорвали ещё до войны, поскольку на остатках стен деревца проросли. Подвал глубокий, сводчатый и стены толщиной метра два – серьёзно строили предки. В подвале сухо и тихо. Днём отоспались, с сумерками вышли. К полуночи услышали далёкую артиллерийскую стрельбу, приободрились, передовая уже недалеко. В темноте на палатки госпиталя наткнулись, обошли. А через километр вышли на миномётную батарею. Такого калибра миномёты ставили в километре-полутора от передовой траншеи, во втором эшелоне обороны. Вскоре ползти пришлось. Снега в этих местах не так много, маскировочные костюмы здорово выручали. Бесцельно слоняющихся гитлеровцев не было. Ночь и мороз заставили прятаться даже часовых. Дозорный заглянул в траншею, а там никого. Из труб землянок дым идёт, в тепле фрицы спят. Немцы поставляли на фронт брикеты для печек из смеси торфа и древесных опилок. Горели такие брикеты долго. Илье в прошлую зиму как-то удалось попользоваться, оценил. Наши солдаты топили всем, что может гореть. А когда ни досок, ни деревьев не было, применяли хитрость. Кирпич от разрушенных стен, если таковые были, опускали в ведро с соляркой, выпрошенной у танкистов или самоходчиков. А то и обменивали на трофейную выпивку. Кирпич за несколько часов пропитывался, потом горел в буржуйке долго и жарко. К сожалению, такое счастье приваливало не всегда. То кирпичей поблизости нет, то солярки. По очереди группа траншею перемахнула, сразу залегли, потому как ракетчик неподалёку осветительную ракету запустил. И пока «люстра», как называли её на фронте, не погасла, пришлось лежать неподвижно. До немецкой траншеи метра три-четыре. Стоит какому-нибудь излишне любопытному часовому выглянуть, и никакой маскировочный костюм не поможет. «Люстра» погасла, поползли до колючей проволоки. У минёра при себе кусачки, проволоку перекусил – и вперёд. Вот кому сейчас не позавидуешь, потому что голыми руками перед собой землю ощупывает. В перчатках чувствительность не та, да и бойцам выдавали на зиму перчатки двупалые, с отдельными большим и указательным пальцами, чтобы в перчатках стрелять можно было. Тёплые перчатки, но грубые, для минёра или сапёра не годятся. А без перчаток пальцы быстро замерзают так, что как иголками колоть начинает. Минёр проползёт вперёд полсотни метров, отогревает пальцы дыханием. Проползли минное поле, метров двадцать-тридцать мины не попадались. Минёр на ноги поднялся. От немецких траншей уже далеко, метров сто пятьдесят, в темноте и белых масккостюмах разведчиков не видно, можно не ползти. Успели цепочкой, след в след, пройти пару минут всего – и вдруг характерный хлопок сработавшей мины-лягушки. Была у немцев такая. Наступишь случайно на взрыватель, он взводится, уберёшь ногу с мины, срабатывает вышибной заряд чёрного пороха, тротил в железной рубашке подбрасывается вверх на высоту метр-полтора и взрывается. Заслышав хлопок, Илья, шедший замыкающим, рухнул в снег. Минёр погиб сразу, ещё одного разведчика ранило в руку, можно сказать, повезло ему: минёр прикрыл, почти все осколки на себя принял. Командир принял рискованное решение: – Минёра за руки и бегом вперёд! Рискованное, потому что при любом варианте возможны потери. Останься группа на месте подрыва, немцы обязательно накроют место взрыва миномётным огнём, мина-лягушка просто так не сработает, это как сигнализатор. Немцы обычно мин не жалели, и группу ждали бы неприятности. А во втором варианте, как сейчас, была возможность наступить ещё на одну мину. Но приказы не обсуждаются. Два разведчика минёра за руки схватили, поволокли. Ранен или убит – позже разберутся, в любом случае тело на нейтралке бросать нельзя, неписаный кодекс не позволяет. Вернее, бросить можно, но больше никто из разведчиков разведотдела с воинами из этой группы не пойдёт: презирать будут. Обычно таких быстро за любую провинность в пехоту переводили. Пока немцы среагировали, прошло десяток минут. Пока личный состав по тревоге подняли да наблюдатель из пулемётного расчёта координаты дал, пристреливаться стали, разведгруппа из опасной зоны уже выбежала. При первых разрывах залегли, чтобы осколками не зацепило. Командир разведчиков спросил: – Как Валиев? – Не дышит, холодный уже. Обидно было. Задание сложное выполнили без потерь, через немецкие позиции просочились, и так нелепо погибнуть. Впрочем, на войне любая смерть нелепа и трагична. В наших окопах поняли, что на нейтралке обстреливают разведгруппу. Связались по телефону с артиллеристами, те координаты миномётной батареи имели, миномётчиков накрыли. Немцам не до обстрела стало, уже самим бы спастись, разрывы на нейтралке прекратились. Осветительных ракет не боялись: до середины нейтралки они не долетали. Группа поднялась, побежала к нашим позициям. Часовой даже не попытался их остановить, спросить пароль. Головой покачал при виде тела убитого минёра. С провожатым добрались до штаба батальона высланной из разведотдела машиной уже в отделение. Об удачной диверсии уже знали по данным авиаразведки. Немцы мост с трудом восстановили через четыре месяца, но попользоваться им толком не удалось, началась операция «Курская дуга», с немецкой стороны называвшаяся «Цитадель». Германия потерпела поражение, после которого уже не оправилась, и война покатилась туда, откуда пришла. Группа получила недельный отдых, а после Илью направили «покупателем» в запасной полк. В таком качестве он был впервые. Следовало отобрать добровольцев, уже имевших опыт службы в разведке. Да, была при разведотделе спецшкола, но обучать легче тех, кто уже побывал с рейдами или поисками во вражеском тылу. Добрался на трёхтонке ЗИС-5 до расположения полка, что дислоцировался в Ефремове Тульской области. «Покупатели» были вчера и сегодня, успели забрать наиболее подходящих. Илья успел за пару часов до отбоя перебрать личные карточки. Подходящих всего трое, все из госпиталей, но согласятся ли? Впрочем, заместитель командира полка успокоил: – Завтра прибудет маршевая рота из Тулы, причём не новобранцы. Так что не переживай, старшина, подберёшь себе кадры. С лёгкой руки Иосифа Виссарионовича словечки «кадры решают всё» прижились во всех сферах жизни. После ужина Илья и водитель улеглись в почти пустой казарме. Отвык он уже от кровати, пусть и двухэтажной, от белого постельного белья. А ещё утром представилась возможность сходить в баню. Прибывающих в полк мыли, проводили обработку нательного белья и обмундирования от «живности». На фронте, где не всегда была возможность вымыться, сменить бельё или хотя бы постирать, вши и блохи не были редкостью. Спал Илья беспокойно, непривычна была тишина. На фронте несколько погромыхивало. То пушки вдалеке, то очередь дежурных пулемётчиков, хлопки ракетниц. Тишина напрягала. Утром успели позавтракать, а маршевая рота прибыла к полудню. Маршевая рота – понятие условное, численность могла колебаться. Вот и сейчас прибыло полторы сотни бойцов, тогда как в пехотной роте РККА по штату 1941 года – 178 человек. Илья сразу в штаб, знакомиться со списками и документами, пока конкуренты не опередили. За день удалось отобрать, поговорить, получить согласие семерых кандидатов. Кандидат – потому что должен пройти обучение в спецшколе и только потом станет понятно, годен ли боец к службе в разведке. Особый интерес представляли те, кто имел опыт полковой или дивизионной разведки, обладающие другими воинскими специальностями – сапёры, снайперы, а из призванных с гражданки – профессиональные охотники. Среди сибиряков или жителей Севера такие были. Это почти готовые разведчики: ходят неслышно, маскироваться умеют, способны читать следы и различать «голоса» леса, метко стреляют, могут выживать в лесу на подножном корме. Таких стоит подучить специфическим знаниям – и готов разведчик. Отобранные бойцы уселись в грузовик, выехали. Илья отбором доволен: после обучения получится хорошее пополнение. Через полчаса начало смеркаться. Откуда вынырнул немецкий истребитель, Илья не понял. Из кузова закричали: «Воздух!» Шофёр затормозить не успел. Позади грузовика ахнул взрыв авиабомбы. Очнулся Илья в кювете. Поднялся, себя ощупал, осмотрел: вроде цел. На дороге разбитый грузовик догорает. Ни кабины, ни кузова нет, на обгорелых колёсах рама и двигатель. Илья обошёл остатки грузовика. Убитый водитель и куски тел – нога в сапоге, оторванная рука. По счастливой случайности он один уцелел. Подъехал мотоцикл с коляской. – Старшина, ты ранен? А голос мотоциклиста Илья слышит, как сквозь вату. – Вроде нет. – Кровь у тебя из уха! – крикнул боец. Илья провёл рукой, ощутил спёкшуюся кровь под левым ухом. – Ты откуда? Могу подбросить. – Мне бы в штаб Брянского фронта. – Почти по пути. Разведотделы всегда располагались недалеко от штабов, чтобы оперативно поставлять информацию о противнике. Вернувшись в отдел, доложил о случившемся, выложил на стол личные документы погибших. После написания докладной записки отправился в медсанбат. Доктор после осмотра вынес вердикт: – Контузия и баротравма. Две недели надо полежать, подлечиться. Так что новый, 1943 год Илья встретил в госпитале. Беспокоился за слух, но к концу второй недели он восстановился. А потом чередой пошли события. Приказом НКО № 24 от 10 января за подписью И. В. Сталина вводились погоны для личного состава РККА. Введение их планировалось ещё в 1941 году, но с началом войны было не до нововведений. После победы наших войск под Сталинградом Политбюро 23 октября 1942 года утвердило переход на погоны. По приказу сделать это было положено с 1 по 15 февраля. Но промышленность в массовом производстве освоить погоны, новые петлицы, звёздочки и знаки родов войск не успела, и ещё долго военнослужащие носили знаки различия кто на петлицах, а кто на погонах. С введением погон командиров стали именовать офицерами, по примеру царской армии. Кроме того, отменялось обращение по должности, как было до 1943 года. Например, комбриг, комбат, комэск. А затем расформировали, в очередной раз, Брянский фронт. И в мирное время реформы зачастую болезненны, а уж в военное! Брянский фронт первого формирования был создан 16 августа 1941 года, расформирован 10 ноября 1941 года. Второе формирование фронта случилось 24 декабря 1941 года, а расформирован 12 марта 1943 года, воинские части переданы Орловскому фронту, но 28 марта, через две недели после расформирования, было создано третье формирование, которое было расформировано 10 октября 1943 года. Командовал Брянским фронтом второго и третьего формирований генерал-лейтенант М. А. Рейтер. Илья, как и многие военнослужащие, был в недоумении. Передача армий и дивизий одному фронту, потом другому, кроме неразберихи, особенно в штабах, ничего не вызывала. А вот звание гвардейских воинским частям с 1943 года стали присваивать чаще, потому как воевать научились, стали одерживать победы. Солдаты и офицеры таких полков носили нагрудный знак «Гвардия». Знак пользовался уважением, поскольку давался за реальные заслуги. Только полки реактивной артиллерии изначально были гвардейскими. Илья пару месяцев в разведку не ходил: после контузии острота слуха снизилась и восстанавливалась медленно. А глухим в разведке делать нечего, ночью человек значительную долю информации получает через слух, днём – через зрение. Да и по должности он старшина роты, своих обязанностей полно. Старшина – это не только звание, есть ещё такая должность, вроде завхоза на гражданке. Тем более у разведчиков наступили трудные дни. Весна, распутица, стоит проползти сто метров – и обмундирование насквозь сырое. И как в таком задание выполнять? Дело не только в дискомфорте, снежная каша и грязь создавали ненужные, опасные звуки – хлюпанье, чавканье, которые демаскировали. И пехотинцам проблемы весной. Окопы и траншеи в низинах заливало ледяной водой. Позиции оставить нельзя, но и находиться там долго опасно из-за серьёзных простуд. Немцы в сорок первом – первой половине сорок третьего, пока сильны были, свои позиции на высотах оборудовали. С них видно лучше и не заливает окопы. После Курской дуги уже наши стали диктовать условия на поле боя, поскольку немцы потери понесли невосполнимые, от которых не оправились – как людские, так и по технике. Илья перед другими сослуживцами преимущество имел, о котором другие не подозревали. Он знал грядущие события, не до деталей, конечно, в общих чертах – когда и какое сражение будет, кто победит и какие последуют итоги. А поделиться ни с кем не мог: сочли бы свихнувшимся после контузии и списали из армии. Или хуже того, посчитали бы уклонистом, желающим избежать службы. Были такие, кто придурков из себя корчил, или самострелы. Выводили на чистую воду таких быстро. Самострел характерные следы оставляет – частицы несгоревшего пороха на одежде или коже. А если пуля застряла в мягких тканях, при операции хирург её извлекал, и всё сразу было понятно, ибо немецкие и советские пули отличались и по калибру, и по очертаниям. Особые отделы, а с 1943 года и СМЕРШ с самострелами справились быстро – расстреливали прилюдно, при построении подразделений. Чем ближе июль, тем активнее начала действовать немецкая разведка. Наш Генштаб о предстоящем наступлении немцев, их конкретных планах уже знал через сведения зафронтовой разведки. Были у нас в Германии, в Берлине, как и в других странах, разведчики, внедрённые ещё до войны, в штабы вермахта, министерства. Так что «Красная капелла» – не слухи. К маю подсохло, каждую ночь почти обе противные стороны засылали разведчиков. Потом Илье рассказывали, что в дальних тылах появились эсэсовские дивизии, как танковые, так и пехотные. И с каждой неделей войск у противника становилось всё больше. Немцы планировали нанести по плану «Цитадель» два сходящихся удара – с юга и севера, окружить и уничтожить наши войска, отомстив за Сталинград. Фюрер жаждал реванша, нации нужны были победы. Из-за поражения на Волге в войну на стороне Германии не вступила Турция и не напала на СССР Япония, хотя держала у наших границ сильную Квантунскую армию. Гитлеру крайне нужна была победа, она могла бы переломить ход войны. Но победа нужна была и нам, Америка тоже пристально наблюдала за Европейским театром военных действий. Очень прагматичный, даже циничный народ, американские политики наблюдали – кто возьмёт? Пусть перебьют друг друга как можно больше, а потом можно нанести удар. Для потомков этот удар станет завершающим актом кровавой войны. Жители Европы знают, кто и против кого воевал, но пройдёт пятьдесят, сто лет, и кто вспомнит далёкую историю? Особенно если её подавать в нужном виде. Соединённых Штатов война близко не коснулась, в смысле, ни один вражеский солдат не ступил на её территорию. Все участвующие во Второй мировой войне стороны понесли потери – людские, материальные, кто больше, кто меньше. Америка только приросла богатствами. Развивались заводы, были загружены до предела выпуском военной продукции, которая шла по ленд-лизу. Страны, которые были вынуждены её брать, на многие десятилетия попадали в долговую яму. А корпорации и частные владельцы американских заводов быстро и баснословно разбогатели. И Англия, и СССР, основные получатели военной помощи, Гитлера одолели бы, но война длилась дольше, и потери были значительнее. Однажды вечером Илью вызвал начальник разведотдела. Такое бывало чрезвычайно редко. Над Ильёй есть свои начальники, непосредственные, которым он подчинялся, а над всеми разведчиками Брянского фронта стоял полковник Чекмазов. Для него Сафронов – один из многих. Илья вошёл, доложился по форме. – Присаживайся, старшина. Как здоровье? Да садись. – Нормальное здоровье. – Слух после контузии восстановился? – Так точно. – Не надоело в роте отираться? – Служба такая, – уклончиво ответил Илья. Он уже понял, к чему клонит полковник. Предстоит рейд. Но обычно начальник разведотдела отдавал приказ начальнику первого отделения, тот уже назначал командира разведгруппы и ставил задачу, отдавал боевой приказ. Илья для полковника мелкая сошка. И потому Илья терялся в догадках. – Не буду ходить вокруг да около. Надо провести в немецкий тыл нашего радиста, разумеется, с рацией. Задание сверхсекретное, и никто из сослуживцев не должен о нём знать. Вдвоём – тебе и радисту – просочиться проще, чем группе. Что думаешь? – Моё дело – приказы исполнять. Но если вас интересует моё мнение, почему бы не сбросить радиста с парашютом или посадочным способом? – Вопрос по существу, но есть определённые моменты, почему это невозможно. – Когда выход? – Сегодня ночью. Подойди к карте. Полковник отдёрнул матерчатую штору на стене. Под ней – карта Брянского фронта. Но нанесены синим карандашом только немецкие позиции и обозначения воинских частей. – Смотри. Тебе надо попасть в Кромы. Илья впился взглядом. Чем так интересны эти Кромы нашему командованию? Железная и автомобильная дороги, стратегически важные, так и важнее узлы есть. Впрочем, не его дело. Ещё постарался запомнить, где и какие немецкие части расположены. От линии фронта эти Кромы далеко, однако с апреля войсковой разведке разрешили работать с агентурой и осуществлять глубокие рейды. – Сейчас в пятом отделе делаешь фото, они в курсе. Учти, даже бельё должно быть германское. Идёшь под видом немецкого солдата. – Я же немецкого не знаю! – Главным будет радист, он немецкий язык знает не хуже, чем ты русский. Чем дальше, тем более странным, необычным казалось задание. В спецотдел сходил, сделал фото, а через час получил зольдатенбух – солдатскую книжку военнослужащего вермахта. Причём книжка была настоящей, как заверили в спецотделе. Только фото искусно вклеено. Как и в РККА, в вермахте на личных документах применяли секретные знаки. О них хорошо знали спецслужбы – гестапо, СД, ГФП. Знаков несколько, каждый вводился по очереди, не все оптом. Для профессионала подсказки. Если приказом секретный знак вводился с 20 апреля, а в офицерском удостоверении его не было, ясное дело – сфабрикован, вражеский агент. Секретным знаком могла служить точка, хотя по правилам орфографии должна стоять запятая. Чтобы не рисковать, разведотдел брал настоящие документы, изъятые у убитых немцев, причём недавно, делалось другое фото, мастерски вклеивалось. Если разведчик шёл под легендой, да ещё с хорошим знанием языка, представлялась полная информация о подразделении – кто командир роты, батальона, полка, где сейчас дислоцируется подразделение, где воевало раньше. Даже характерные особенности внешности командиров – шрам, родинка, причёска. Но Илья не имел задания внедриться, только доставить в назначенный пункт радиста. То есть оберегать его, по сути, даже ценой собственной жизни, нести часть груза. Как подозревал Илья, коли сопровождать радиста, придётся нести рацию и батареи к ней. А немецкий ранец хоть и удобен в переноске, а по объёму маловат. Уложи туда рацию и батарею, и некуда уложить провизию, патроны, гранаты. Начальник первого отделения на карте указал, где на нейтралке минное поле, где удобнее просочиться. Всё делалось в спешке. Илья таких сборов не любил. Где спешка, там всегда вероятны недоработки, ошибки. Но настоящий шок он испытал, когда его свели с радистом в кабинете Чекмазова. Радистом оказалась девушка лет двадцати трёх – двадцати пяти, смазливой внешности и в униформе СС. – Сафронов, тебе придётся нести рацию и батареи. Кто бы сомневался? В комнате полковника надели маскировочные костюмы, причём немецкие, характерной окраски. У людей рискованных профессий – моряков, лётчиков, разведчиков – издавна были свои традиции, порядки и предрассудки, например, говорили не «последний» полёт, а «крайний». Среди них было и «баба на борту к несчастью». Илье тоже не понравилось, что придётся идти в паре с женщиной, да она ещё и старшая в группе. Получалось, рассчитывать он в трудной ситуации мог только на себя. Какой с неё боец? Когда в сопровождении капитана из первого отделения шагали к передовой, девушка сказала: – Постарайся молчать, если немцы встретятся, я сама говорить буду. – Как звать-то тебя? Радистка улыбнулась. Понятно, настоящего имени не скажет, но пусть хоть псевдоним. Не звать же её на нейтралке «госпожа унтерштурмфюрер». Это эсэсовское звание соответствовало армейскому лейтенанту, на чёрной петлице три квадрата по диагонали, а погон без звёздочки. В ваффен-СС служили только добровольцы, фанатичные нацисты. Им доставались лучшее вооружение, форма, пайки и жалованье, за что в вермахте их не любили. Да и вели себя эсэсманы с армейцами высокомерно. Но Илья признавал, что воевали ваффен-СС стойко. – Можешь называть меня Ирма, если тебе хочется, – ответила радистка. Илья спешку командования понимал. Операция «Цитадель» должна была начаться 5 июля, а сегодня 12 июня, меньше месяца осталось. Авиаразведка уже обнаружила активность немцев в тылу – прибывали эшелоны, разгружалась боевая техника. Это один эшелон можно скрытно разгрузить, но не сотни. И это не преувеличение. Красная армия, получив от агентурной разведки план немцев «Цитадель», стала укреплять позиции на Курском «балконе», как тогда называли выступ. Силами военнослужащих и мобилизованного населения было построено восемь рубежей обороны на глубину 30 километров, средняя плотность минирования противотанковыми минами – 1500 на километр, а противопехотными – 1700 на километр фронта. В общей сложности в обороне русских было 10 тысяч километров траншей, ходов сообщений, 700 километров проволочных заграждений, войскам было доставлено 313 тысяч вагонов боевой техники, боеприпасов, топлива, провизии, медикаментов, амуниции и всего того, что нужно армии для ведения боя. У немцев количество вагонов было немногим меньше, потому что и численность была меньшей. У Красной армии было сосредоточено один миллион 1336 тысяч бойцов и командиров, у немцев – 900 тысяч. Наши войска имели преимущество в пушках и миномётах – 19 100 против 10 тысяч у немцев, в танках – 3444 против 2733 у немцев. По самолётам был почти паритет. У РККА – 2712 бомбардировщиков и истребителей против 2050 немецких. На северном фасе, в районе Орла, немцы сосредоточили 50 дивизий, в том числе 16 танковых, из группы армий «Центр», командовал ими генерал-фельдмаршал Клюге. На южном фасе, белгородском направлении, дислоцировались немецкая 4-я танковая армия и группа «Кемпф», всего 18 дивизий, в том числе 4 танковые, и командовал ими генерал-фельдмаршал Манштейн. Немцы впервые собрали на обоих фасах новую бронетехнику – 150 танков Т-VI «Тигр» и 210 Т-V «Пантера». Т-V были сведены в 10-ю отдельную танковую бригаду дивизии «Гроссдойчланд». «Пантеры» оказались ненадёжными, сырыми, в ходе боёв из-за поломок и самопроизвольных возгораний в моторном отсеке 162 боевые машины были выведены из строя без воздействия противника. У «тигра» вышли на первый план другие проблемы. Из-за большого веса не выдерживали мосты, и их приходилось укреплять, слабые грунты тоже танк не держали, и он увязал. А тяжёлых тягачей не хватало. Немцам срочно пришлось менять тактику. «Фердинанды», тяжёлые самоходные орудия на базе шасси «тигра» с отличным бронированием, место которым в бою за танками, были брошены вперёд и большей частью потеряны на минах. Выдвигались парой из-под Новосиля, из расположения нашей 63-й армии, в направлении на Залегощь. Из-за часто взлетающих осветительных ракет приходилось на несколько минут замирать. Нейтральная полоса в этом месте широкая. Наши сапёры на минном поле с противопехотными минами сделали узкий проход. Командир пехотной роты в траншее предупредил: – Держитесь на сгоревший танк, на полосе в двадцать метров шириной сапёры мины сняли. Несколько ночей назад немцы сделали в своих минных полях проходы, не иначе, к наступлению готовятся. – Спасибо за информацию. Действительно, когда подбирались к передовой траншее гитлеровцев, наткнулись на ямки, в которых ранее располагались мины. Колючая проволока в один ряд была, в случае танковой атаки её легко смять гусеницами, за танками пехота побежит. Илья приподнял проволоку, радистка проползла. Неаккуратно: масккостюм зацепила, ткань порвала. Илья под проволоку подсунул солдатский ранец, потом пролез сам. У самого бруствера пришлось задержаться почти на час. В траншее расположился часовой. То курил, то на губной гармошке пиликал, пока проверяющий не отругал. Илья немецкого не знал, но по тону понятно. Часовой прохаживаться стал. Когда он скрылся за поворотом траншеи, Илья подтолкнул девушку: – Прыгай, тихо только. И следом за радисткой перемахнул сам. Отползли на десяток метров, затихарились, прислушались. Никто их прыжком не обеспокоился, спокойно. Перестраховался Илья: ползли до второй линии траншей. Когда через неё перебрались, лучше не стало. Все места, могущие служить укрытием: овраги, рощи, низины – превратились в расположение пехотных и артиллерийских частей. Пока удавалось обходить чудом, спас опыт Ильи. И прислушивался, и принюхивался, смотрел до рези в глазах. До утра удалось километров на семь в немецкий тыл углубиться. Когда сереть стало, укрылись рядом с полевым госпиталем. Сейчас активных боёв нет, госпиталь пустует, никто вокруг не шастает – ни легкораненые, ни персонал. Около восьми утра Ирма сказала: – Вставай. Выходим на дорогу, спокойно идём. Мы же немцы, в своём тылу. Только маскировочные костюмы снять надо и укрыть. Сняли-то быстро. А чтобы спрятать, Илье пришлось ножом землю рыхлить, делать ямку, утрамбовывать костюмы ногами, сверху кусок дёрна уложить. Получилось неплохо. Пока трава не завянет, место внимание не привлечёт. За это время разведчики далеко уйдут. Выбрались на грунтовую дорогу. Движение тут оживлённое. Рота пехотинцев на велосипедах проехала, потом штабной автомобиль, затем в тыл проследовал крытый грузовик. На разведчиков никто внимания не обращал. Однако Илья ошибку осознал. К эсэсовке в напарники такого же эсэсмана наряжать надо было. Что общего у офицера СС и солдата вермахта? Или эсэсовской формы, хоть одного комплекта, не нашлось по размеру? Если наши войска захватывали склады с трофейным обмундированием и амуницией, разведка часть забирала себе для маскарада. При пленении эсэсовцев, хотя такие случаи единичные были, их сразу расстреливали. Вероятно, поэтому ни документов ваффен-СС, ни формы не было. А на фасах Курской дуги эсэсовские дивизии были, да не одна, целый выводок с устрашающими названиями: «Мёртвая голова»,«Великая Германия», «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Один из грузовиков остановился. Водитель высунулся в окно, что-то прокричал. Ирма кивнула, пошла к машине, бросила Илье: «Ком!» Илья Ирму галантно подсадил на высокую подножку. Потом сам устроился на сиденье, захлопнул дверь. Грузовик тронулся. Шофёр болтал с Ирмой почти без умолку. Пару раз водитель о чём-то спросил Илью, но он сделал вид, что задумался, Ирма ответила за него. Подъехали к заставе. Проверяли документы немцы из охранного батальона, но старшим был фельдфебель из ГФП, судя по полулунной бляхе на груди. Солдат из охранного батальона встал на подножку, проверил документы, сличив фото в них с натурой. Документы вернул, махнул рукой – проезжайте! Когда немного отъехали, Илья почувствовал, как его отпускает напряжение. Сколько раз он в тыл к врагу ходил, но всё время на нелегальном положении. Увидел немца – убей или возьми в плен. А сейчас в чужой форме, при чужих документах, немец на расстоянии вытянутой руки, а убить нельзя, ибо задание сорвёшь. Но ладони вспотели, испытание нервов сильное. Ирма молодец, вела себя абсолютно естественно, не всякий сможет. У Ильи подозрение возникло, что это не первая её ходка в тыл, и именно в чужом обличье. А по виду не скажешь – молодая девушка. Грузовик тронулся, через полчаса проехали Змиевку. Сразу после неё грузовик остановился. Водителю нужно было сворачивать налево, а разведчикам прямо. Илья, пока ехали, старался запомнить дорогу, расположение постов. Ведь ему придётся возвращаться одному, причём выйти на дорогу и подъехать на попутке не получится из-за незнания языка. Через Змиевку проходят железная дорога и автодорога, крупный транспортный узел. Но им двигаться дальше. Если повезёт, к вечеру достигнут Кром, для Ирмы конечный пункт. Илья заметил, что подготовка группы хромала, сказывалась спешка. Вроде мелочь – идти пешком по дороге. Но немцы так не делали. Ехали на любом транспорте – машине, мотоцикле, бронетранспортёре, велосипеде, даже гужевой повозке. А разведчики – пешком. У немца наблюдательного это могло вызвать обоснованное любопытство или подозрение. И это вовсе не мелочь, из-за таких проколов можно засыпаться. По мнению Ильи, стоило постоять на перекрёстке, поймать попутную машину, но его никто не спрашивал. Как накаркал. Или мысли иногда могут материализоваться? Мимо них проехала легковая машина, остановилась, сдала задним ходом. Из неё выбрался офицер, когда подошёл ближе – пехотный гауптман. Сказал что-то по-немецки. Ирма достала из внутреннего кармана документы, предъявила. Илья приготовил свои. Гауптман стал задавать радистке вопросы. Девушка держалась независимо, даже с некоторым высокомерием, потому как из СС. Откуда разведчикам было знать, что гауптман – командир батальона по охране тыла. В Красной армии такие тоже были. А ещё в нашем тылу работали милиция, НКВД и СМЕРШ. Илья понял: что-то идёт не так. Полшага в сторону сделал, чтобы Ирма не перекрывала линию огня, доведись до огневого контакта. Чёрт! Как плохо не знать языка противника, находясь у него в тылу! Невозможно понять, чего хочет гауптман. Немец схватился за кобуру, Илья не стал ждать, пока немец обезоружит их обоих. Снял автомат с предохранителя, помедлил секунду, ожидая сигнала от Ирмы. Всё же она главная. Немец боковым зрением заметил активность Ильи, выхватил пистолет. Всё, медлить нельзя. Илья дал короткую очередь. Гауптман рухнул как подкошенный. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ехал бы себе мимо, так остановился на свою погибель. Ирма повернулась к Илье: – Ты что наделал? – Я должен был подставить свою башку? Перепалка секундная, о водителе забыли. А тот, услышав выстрел и потом русскую речь, вытащил пистолет, выскочил из машины и выстрелил дважды. Илья среагировал мгновенно, дал очередь. С десяти метров, даже не целясь, в грудь угодил. Услышал стон, обернулся, а радистка за живот рукой держится, и лицо бледное. Сердце в пятки ушло. Ирма знает суть задания, явку, пароль, владеет радиоделом, шла к кому-то на связь. Илья лишь сопровождающий и носильщик, шерп. Задание провалилось! – Потерпи, милая, сейчас помогу! Илья подхватил Ирму под руку, приобнял, повёл к машине, усадил на переднее сиденье. Девушка дышит часто, в полубессознательном состоянии. Илья китель форменный на ней расстегнул. Рубашка в крови, и кровь чёрная. Плохо, так бывает при ранении в печень. Не жилец радистка, с полчаса протянет, видел Илья таких раненых. Метнулся к гауптману, за руки подтащил к машине, кое-как затолкал в багажник. Потом туда же определил водителя. Крышка багажника захлопнулась с трудом. Потом подобрал фуражку и пистолет гауптмана, пистолет шофёра бросил на заднее сиденье. Теперь на дороге ничто не напоминало о перестрелке. Прошёлся, сапогами пыль на пятна крови присыпал.Глава 8 «Задание выполнил»
Вернулся к машине, уселся на место водителя. Надо убираться отсюда. Это ещё счастье, что ни одна машина не проехала. В принципе, всё произошло быстро, не более пяти минут. Двигатель работал, он тронул машину, километра через два свернул к роще, загнал машину между деревьями. Надо Ирму перевязать. Бинт при себе был, в ранце. Достал перевязочный пакет немецкого производства, задрал на девушке форменную рубашку, сделал перевязку. Потом открыл бардачок. Немцам выдавали аптечки, в состав которых входил морфин. Надо уколоть. В бардачке аптечки не оказалось, пришлось открывать багажник. Убитые тела мешали досмотру. Илья вытащил одно, достал из кармана документы, записную книжку, труп оттащил подальше. То же проделал с телом гауптмана. Аптечка нашлась, так же как и морфин, и шприц в прорезиненной упаковке. Сделал укол в бедро, прямо через брюки. Заражение крови Ирме уже не грозит, минуты её жизни сочтены, как ни жаль. Через несколько минут Ирма открыла глаза, взгляд стал осмысленным. – Где мы? – В какой-то роще. – Я серьёзно ранена? – Более чем. Обнадёживать нельзя, иначе Ирма ничего не скажет. Но девушка поняла: – Слушай меня внимательно. Доберись до Кром, только предварительно рацию где-нибудь спрячь. Улица Первой конной армии, немцы её переименовали в Фридрихштрассе, дом восемнадцать. Там начальник полиции живёт, это наш человек. Голос девушки становился тише с каждым словом, жизнь покидала её. Илья наклонился к самым её губам, чтобы не пропустить ни одного слова. Радистка помолчала, собираясь с силами, продолжила: – Он из немцев Поволжья, фамилия – Крамер. Пароль: «Мы одинаково…» Ирма не успела договорить, глаза закрылись, она глубоко вздохнула в последний раз и умерла. Что за пароль? Только начало его. Девушку жалко, не каждая найдёт в себе силы и мужество пойти во вражеский тыл в чужом обличье. А он даже не знает её настоящего имени, впрочем, фамилии тоже. Ох, не зря поговорка про женщин существует, не на пустом месте родилась. Нельзя разведчицу неупокоенной бросать, как-то не по-человечески, да и не поступают так в разведке. Илья начал ножом могилу рыть, вспомнил о сапёрной лопатке в багажнике машины. Мала лопата, но всё же лучше ею работать, чем ножом. Земля мягкая, только корневища деревьев мешают, приходится штыком лопаты рубить. Углубился на метр. Потом вытащил девушку на землю, снял китель с неё, обернул голову, опустил в могилу. Снова взялся за лопату, засыпав, уложил сверху дёрн. Если не знать, то и не подумаешь, что могила. Место запомнить надо, чтобы потом на карте нашим показать. Постояв у изголовья могилы, вспомнил несколько слов из Библии. На фронте, под обстрелами и бомбёжками, все – коммунисты и беспартийные, атеисты и воцерковлённые люди, рядовые и командиры – начинали Бога поминать, только он один защитить от смерти может. Не признавались друг другу, но и молитвы читали, и крестики в нагрудном кармане носили. Посмотрел на часы – четыре часа пополудни. Надо ехать, скоро комендантский час. К немецким военнослужащим он не относился, но патрули особую бдительность проявляют. Если полицейские из русских предателей будут, то к немцу не подойдут, побоятся. А вот солдаты из охранного батальона или жандармерии – запросто. Усевшись за руль, автомат положил на соседнее пассажирское сиденье. Эх, лучше бы обошлось без стрельбы. Если на задании дело до стрельбы доходит, считай, сорвано задание. Подготовка слабая была, не всё учли, не там пошли. Очень редко удавалось выкрутиться после огневого контакта. Одно утешало – не зря жизнь свою отдала, двоих немцев за неё Илья убил. Хотя утешение и слабое. На голове у Ильи кепи, униформа цвета «фельдграу», со стороны – вылитый фашист. А останови его патруль или застава – и сразу провал. Однако обошлось. На мосту полицейские стояли, при виде легковой машины и немца за рулём вытянулись, винтовки на караул вскинули в приветствии. Через полчаса Кромы показались. Илья осмотрелся – не видит ли кто? В лес свернул, закопал в ямке солдатский ранец с рацией, замаскировал. На дереве рядом ножом зарубку сделал, иначе потом не найдёшь. Въехав в Кромы, двигался медленно, стараясь прочитать таблички с названиями улиц. Одну улицу проехал, вторую, третью. Остановился у прохожего, на намеренно ломаном языке спросил, где улица Первой конной армии. Прохожий показал. – Данке. Илья тронул машину, в зеркале заднего вида увидел, как прохожий сплюнул вслед. Вот и нужная улица. Проехав немного, нашёл нужный дом. У ворот мотоцикл с коляской стоит. Илья рядом машину припарковал. Автомат на грудь повесил по-немецки: стволом вправо. По-хозяйски, всё же немца играл, распахнул калитку, увидел в окне мелькнувшее лицо. Поднялся на крыльцо, а уже дверь отворили, без стука. На крыльцо вышел в полувоенном френче, с повязкой «полиция» на рукаве мужчина, поздоровался по-немецки. Хозяин? Крамер или нет? Смешно и нелепо будет, если на приветствие на немецком немецкий солдат ответит по-русски. Илья кивнул: – Герр Крамер? – Я. – Мы одинаково… – начал Илья первые два слова пароля. Увидел, как удивлённо вскинулись брови начальника полиции. – Э, пройдите в избу, я один. Илья прошёл за хозяином. Крамер уставился на Илью выжидательно. Надо было полностью назвать пароль. А как назвать, если не знаешь? Илья решил говорить начистоту: – Я советский разведчик, направлен к вам с радистом. Радиста смертельно ранили, она успела назвать только часть пароля. Рация цела, я её спрятал. Хотите – заберите, не верите – я исчезну. У хозяина вид ошарашенный. Это могла быть провокация гестапо, но уж больно грубая и нелепая. Стоит согласиться – последуют арест, пытки и расстрел. А если всё, что сказал Илья, правда? Рация нужна как воздух, без неё не передать важных сведений. Крамер на какое-то время задумался. Илья его прекрасно понимал. Крамер определился: – Хорошо, так и быть, поверю, у меня нет выбора. Где рация? – Километра два от Кром, в лесу. – Немецким языком владеешь? – Нет. Крамер удивился: – Как же они тебя послали? – Радистка язык знала, и форма, и документы на эсэсовку. А я лишь сопровождать её должен и рацию с питанием нести. Моя встреча с вами не планировалась. – Подожди, а машина чья? – Гауптмана, с ним и его водителем стычка произошла. – Твою мать! Машину срочно убирать надо! Так, едем. Ты на машине, я за тобой в отдалении на мотоцикле. Забираем рацию, я возвращаюсь, а ты исчезаешь вместе с машиной. Не надо, чтобы нас видели. Машина – улика. Немцы землю рыть будут в поисках пропавшего гауптмана. Так и сделали. Илья не спеша выехал из Кром, в зеркале заднего вида маячил мотоцикл с Крамером. У памятного места Илья остановился. Крамер же с ходу свернул в лес, за деревья. Илья прошёл между деревьями, обнаружил зарубку, ножом подцепил кусок дёрна, ладонями разбросал землю, ухватился за лямки и вытащил ранец. – Можете осмотреть – цела. – Потом. Ты пару минут побудь, пока я не уеду. И протянул руку на прощание. Илья из-за дерева наблюдал, как Крамер уложил ранец в коляску, развернул мотоцикл и, пыхнув синеватым дымком, умчался. На дороге пустынно – ни машин, ни людей. Илья подбежал к машине. Надо отъехать от Кром, отвести подозрения и избавиться от машины. Наверняка уже гауптмана хватились, могут передать по всем постам номер машины и модель. От легковушки следовало избавиться. Сжечь, утопить, чтобы не нашли быстро. Лучше бы сжечь, так никаких следов не будет, но огонь и дым привлекут внимание. Выход один – река, проезжал он мимо. А немного дальше – мост и полицейские. Проехал с десяток километров, сперва река показалась, шла параллельно дороге. Илья съехал, остановился, нашёл место удобное – обрывчик метра три высотой. Развернулся, выложил на траву автомат, пистолеты немцев. Включил передачу, дал газ, на ходу открыл дверцу и выскочил. Вроде и скорость невелика, а приложился спиной к деревцу изрядно. Машина рухнула с обрыва, подняв тучу брызг. Илья подошёл, посмотрел вниз. Машина какое-то время держалась на воде, потом начал опускаться моторный отсек, потом кабина. С десяток минут видна была корма, потом и она скрылась, выпустив на прощание воздушный пузырь. И никаких следов. Илья подобрал оружие. Из «парабеллума» водителя достал магазин, выщелкнул патроны. Сам пистолет зашвырнул в реку. Нести два пистолета – лишний груз, лучше оставить «вальтер» гауптмана, у этого пистолета самовзвод есть. А патроны дозарядил в магазин автомата. Поесть бы ещё, но Крамер не предложил, а Илья попросить постеснялся, да и дело прежде всего. С собой не было ни крошки. День-два продержаться можно, но уж очень есть хотелось. Да и до наших за пару дней не добраться. Часть дороги они проехали с Ирмой на грузовике, потом он на легковушке. Пешком так быстро не получится, так что еду всё равно искать придётся. За перипетиями настали сумерки. Илья пошёл по дороге. Немцы ночью не ездят, а партизаны, реши устроить диверсию, выберут дорогу с интенсивным движением. Так что особо не опасался. Однако впереди мост через реку, днём там были полицаи. Немного не доходя до моста, с дороги сошёл, пошёл параллельно. Вот и мост. Залёг понаблюдать. Полицейских выдали огоньки самокруток. Присели сбоку моста, отдыхали, курили. Немцы сигареты полицейским выдавали, но немецкие сигареты слабые, наши люди их не любили, потому курили самосад. Ядрёный, и запах от него, что для разведчика играет роль. Не увидел бы огонёк, так унюхал. Илья подполз немного, снял автомат с предохранителя. В темноте ни мушки, ни прицела не видно, дождался, когда огоньки самокруток зардеют, дал очередь. Подождал немного. Если не убиты, а ранены, обязательно выдадут себя движением, стоном либо затвором винтовки клацнут, если ранены легко. Тишина полная, и никакого движения. И никто не всполошился по соседству, а деревушка в километре была, это Илья помнил. Держа автомат на изготовку, приблизился. Два «двухсотых», он стрелял по огонькам, и очередь пришлась полицейским по головам, наповал. С одним из полицейских армейский «сидор». Илья не побрезговал, внутрь руку запустил. Краюха хлеба в чистой тряпице, небольшой кусок сала, варёное яйцо, фляжка. Убитому еда уже не нужна. Илья повесил «сидор» с едой себе на плечо. Через час, уйдя далеко, сделал привал. Съел хлеб и сало, варёное яйцо, жалко, соли не было. Открутил крышку обычной армейской фляжки, понюхал. Спиртным пахнуло. Сделал глоток. Ох! Дыхание перехватило! Самогон – первак, но очищенный, сивухой почти не отдаёт. Сделал ещё глоток, а закусить нечем, занюхал рукавом. Фляжку в карман кителя опустил, а «сидор» на сучок дерева повесил, может, пригодится кому-нибудь. Еда и самогон прибавили сил. Шагал быстро, но осторожно, ориентируясь по звёздам и луне. До утра не меньше тридцати километров одолел. На днёвку устроился в лесу, в ямке. Похоже, раньше тут какой-то зверь обитал – волк или лисица. От усталости, всё же вторую ночь подряд не спал, да ещё и физическая и нервная нагрузка, уснул сразу. Проснувшись, прислушался. Лесные птицы молчат, стало быть, поблизости людей нет. Солнце уже к закату клонится. Неплохо он поспал, часов восемь. Сил прибавилось, и голова свежая. Если бы ещё кусок хлеба с колбасой или салом, можно ещё идти и идти. На фронте, в армии, кормили не очень сытно, а временами – в отступлении, в наступлении, – бывало, и вовсе несколько дней сухой паёк, а то и его не было. Потому подкожных жировых запасов нет и есть хотелось сильно. Заходить за едой в деревни не хотелось. Форма на нём немецкая, скорее вилы в бок получишь, чем кусок хлеба, получается, чужой среди своих и чужой среди чужих. По солнцу определился с направлением, шёл по лесу, пока он не кончился. Белым днём идти по открытой местности опасался, залёг. Как стемнело, продолжил путь. Шёл строго на восток – там сосредоточенность немецких войск меньше, просочиться через порядки подразделений легче. За ночь приблизился к линии фронта ещё на три десятка километров, на день лёжку устроил в овраге. Насыщенность на северном фасе Курского «балкона» немецких войск была велика, но зато в районе Мценска значительно меньше. Здесь немцами планировалось только удержать оборону – пехотой, минными полями, инженерными заграждениями. До Мценска, находившегося практически на линии фронта, но на немецкой стороне, добрался за двое суток. Как стемнело, стал пешком или ползком пробираться к передовой. Вторую линию траншей миновал, долго ждал удобного момента, чтобы последнюю преграду – первую траншею, наиболее опасную – одолеть. Выбрал место между дежурным пулемётчиком и ракетчиком, выждал, пока часовой по траншее пройдёт, перепрыгнул, за бруствером залёг. Понемногу прополз на полсотни метров. Обратил внимание, что ракетчик ракету перестал пускать. Сигнал плохой: готовят немцы какую-то пакость. И точно. Сзади и правее послышался разговор, потом на бруствере появились четыре тени, пошли на нейтралку. Немецкая разведка! И смело шагают цепочкой, стало быть, есть проход в минном поле. Илья немного выждал, потом правее переполз – и за немцами. Наверное, проход использовался не раз. В проволочном заграждении разрыв пару метров шириной, чтобы разведчики время не тратили на преодоление. Илья старался не упускать немцев из виду, что ночью затруднительно. К разведгруппе приближаться нельзя – заметят и ликвидируют. А отстанешь, сойдёшь с прохода и угодишь на минное поле. И была ещё задумка: идти за немцами, а как они у наших траншей будут – обстрелять и, по возможности, уничтожить. Потом немцы как-то внезапно пропали. Илья забеспокоился. Оказалось, залегли и поползли. Похоже, наши траншеи близко, к тому же немцы продвигались медленно, проверяли – нет ли мин. Илья снял с плеча автомат, медленно снял с предохранителя, потом вытащил из подсумка гранату. Хотелось бы помощнее, типа советской Ф-1, но в наличии была только немецкая штатная «колотушка». Мало того, что слабая, так ещё и время горения запала большое, четыре с половиной секунды, целая вечность в бою. Выдернул тёрочный запал, зашипел пороховой замедлитель. Илья стал считать секунды. После третьей метнул с колена и упал ничком. Хлопнула граната. Илья приподнялся, стал стрелять по почти невидимым немцам. Даст очередь, перекатится в сторону, ещё очередь, и снова перекат. Патроны в магазине кончились, Илья сменил. Со стороны немцев ответного огня не было, так и из нашей траншеи не стреляли, понять не могли, что происходит, опасались своих задеть. Опасно, но выбора не было, пришлось ползти к немецкой группе. Метр-два проползёт, прислушивается и присматривается, держа палец на спусковом крючке. Опасался зря, вся группа уничтожена была. Взрывом гранаты одному немцу голову просто разнесло, видимо, граната рядом упала. Другие не дышат, и Илье плевать, от чего они погибли – от осколков или пули. Обыскал всех, изъял документы, отличный нож – немцы для разведчиков выпускали, для егерей. К своим пополз. Когда смутно бруствер стал виден, крикнул: – Не стреляйте, свои! Разведка! А в траншее уже пехотинцев полно. Когда стрельба и взрыв поблизости от траншеи, из землянок бойцы повыскакивали. Командир взвода хоть и молодой лейтенант, но стрелять запретил. На нейтралке, совсем близко, перестрелка. Ясно, что немцы с советскими бойцами огневой контакт ведут. И вариант один – разведка. Илья, как в траншею спрыгнул, сказал: – Вот спасибочки, что стрелять не стали! – Лейтенанта нашего благодари, разведка! Вспыхнул луч фонаря, следом матерок: Илья-то в немецкой форме. – Товарищ лейтенант! Фронтовая разведка, старшина Сафронов. Прошу дать возможность связаться по телефону с разведотделом. – Фролов, забери у него оружие на всякий случай. Ты в кого стрелял, Сафронов? – Немецкая разведка, я следом за ними шёл. Так что с вас пол-литра. – Будет! – заверил лейтенант. Он сразу сообразил, от каких неприятностей спас взвод Сафронов. Немцы могли снять часового, а потом захватить кого-либо из землянки, вполне может быть, что и в наш ближний тыл пробрались. Так что должничок теперь лейтенант. Бойцы тоже сообразили, потому отношение к Илье уважительное. Лейтенант, следом Илья и конвоир Фролов прошли в землянку. Лейтенант стал накручивать ручку полевого телефона. После нескольких попыток соединились со штабом батальона, командир взвода объяснил ситуацию: – Так точно, всё сделаем. Лейтенант трубку положил. – Велено накормить и утром в штаб батальона доставить. Есть хочешь? – Как волк! Последние двое суток хлебной крошки во рту не было. Лейтенант открыл снарядный ящик, служивший тумбочкой, достал банку тушёнки, половину кирпичного чёрного хлеба, фляжку с водкой. – Извини, старшина, надо было мне сразу самому харчи предложить. Илья вскрыл немецким ножом банку, подцепил клинком кусок мяса, отправил в рот. У голодного человека обоняние обостряется. Илья, как банку вскрыл, от сытного мясного духа едва слюной не захлебнулся. Лейтенант в железную кружку водки плеснул сто грамм, посмотрел в кружку, добавил ещё столько же. – Мне не жалко. А только не окосеешь ли, если голодный? – Мне больше и не надо. Илья водку выпил, по жилам огонь пробежал, голова слегка поплыла. Доел консервы и хлеб. Хорошо-то как среди своих! Напряжение последних дней отпустило. – Идти надо, старшина! – вывел его из блаженного состояния лейтенант. Вышли из землянки, а в траншею с бруствера бравый сержант спрыгнул: – Товарищ лейтенант! Четверо убитых на нейтралке, недалеко, прямо перед нами. Я оружие собрал, а документов нет. – Ты забрал? – повернулся лейтенант. – Моя работа, – кивнул Илья. – Вам-то они ни к чему, а в разведотделе интересно – кто, из какой дивизии? – Ну, бывай, старшина! Лейтенант руку пожал. Сержант из его взвода подтвердил потери немцев, так что всё сошлось. Фролов Илью в штаб батальона проводил, набросил свою плащ-накидку, от греха подальше. Был как-то случай. Наши разведчики в немецкой форме с поиска возвратились, важные документы добыли, с сопровождающим шли. А навстречу отделение солдат. У одного горе – письмо на днях получил из освобождённого от немцев села. А немцы там большую часть родственников повесили. Не сдержался солдат, сорвал с плеча «папашу» и «немцев» расстрелял. Оружие из рук у него выбили, скрутили, сказали, что своих убил, русских. К особисту отвели, всё же ЧП, так он повесился в камере. Нелепый случай, а троих бойцов нет. В общем, в разведотдел фронта вернулся в полдень, начальнику доложил, что рация и питание к ней вручены адресату, а радистка погибла в перестрелке. Полковник помрачнел, приказал подробно, с деталями, написать докладную записку. Илья написал. Полагал, что снова в «кутузку» посадят, пока проверка идёт, печальный опыт уже был. Но обошлось. Отоспался, отъелся, а на задания не посылают. Похоже, не доверяют. И такая ситуация была две недели, и сколько бы ещё продлилось «подвешенное» состояние, неизвестно, а только немцы начали наступление. Согласно операции «Цитадель» приказом по ОКХ № 5 от 13.03.43 немцы двумя сходящимися ударами должны были ударить с южного и северного фасов, отрезать наши войска от РККА и перемолоть. Своеобразная месть за Сталинград, даже действия похожие. Наше командование получало сведения от агентов не только в Германии, но и от агентуры среди союзников. Важные даты были переданы от английского дешифровальщика Джона Кернкросса (оперативный псевдоним – Мольер), имевшего доступ к расшифрованным перехватам англичанами радиограмм. Удалось дешифровать благодаря добытому немецкому аппарату «Энигма». И англичане, союзники СССР, вовсе не собирались делиться планами рейха с кем-нибудь. Вальтер Модель, командующий 9-й армией, стоявшей на северном фасе, 14 июня ставит задачу командирам корпусов своей армии. Немцы собирались нанести удар на северном фасе, на участке между железной дорогой и автомобильным шоссе Курск – Орёл, в полосе 40 километров. На направлении главного удара три корпуса – 41, 46 и 47-й, на флангах 20-й и 23-й корпуса. Силы немцы имели большие – 2733 танка и 2050 самолётов. Для сравнения: Гитлер начал войну с СССР, имея 3580 танков и 1830 самолётов, и продвинулся с ними почти до Москвы. И техника качественно изменилась. Модель решил ударить бронированным кулаком из двух рот 505-го батальона «тигров», 656-го полка САУ «Фердинанд», а также 177-го и 244-го батальонов самоходок StuG III, всего 542 боевые машины. На участке наступления плотность бронированных машин достигала 25 штук на километр по фронту. Операция «Цитадель» должна была начаться на рассвете 5 июля, войска сосредоточились на исходных позициях, выбрались из укрытий. Наше командование применило хитрость: нанесло упреждающий удар, пользуясь двукратным преимуществом в пушках и миномётах. Огневой налёт привёл к потерям в личном составе и технике. Атака ещё не началась, а некоторые подразделения потеряли до четверти штатной численности. С запозданием немцы начали атаку. К их удивлению, несмотря на подготовленную оборону русских, им удалось к исходу дня продвинуться на двенадцать километров в глубину. «Тигры» сыграли свою роль. Однако осторожный Модель совершил ошибку. Перестраховался: из шести механизированных дивизий в боях первого дня участвовала только одна, пять находились в резерве. Но и с имеющимися силами немцы дошли до Соборовки, заняв высоту 257. Модель стал просить фон Клюге дать ему помощь, обещая взять Курск. И командующий группой армий «Центр» передал Моделю 10-ю механизированную и 12-ю танковую дивизии. Первоначальной задачей частей Красной армии было максимально измотать, обескровить противника, выбить у него бронетехнику. Такая оборонительная фаза в северном фасе шла с 5 по 11 июля. Брянский фронт в боях не участвовал, всю тяжесть удара немцев принял на себя Центральный фронт. А когда немцы выдохлись, 12 июля перешли в наступление Брянский и Воронежский фронты, нанеся неожиданные удары во фланг наступающим немцам. Модель не ожидал, что по его левому флангу русские нанесут мощный удар. Все его силы брошены на наступление, разведка не предупреждала, что русские способны на наступление, полагали, сил Красной армии хватит только на оборону на новосильском направлении. Если с 5 июля Илья только слушал сводки Совинформбюро, то с 12 июля их фронт пошёл в наступление. Сначала немцев обстреляла реактивная артиллерия, потом в атаку двинулись танки, за ними бежала пехота. По ночам наши сапёры проделывали проходы на минных полях немцев, кроме того, от миномётного огня наших батарей многие мины сдетонировали. И танки наши во многих местах прорвались для немцев неожиданно и без потерь. В Красной армии к тому времени уже появились в штатах батальонов роты автоматчиков, каких у немцев не было до конца войны. В окопно-траншейных боях автомат имеет преимущество перед винтовкой в плотности огня, манёвренности. Даже прозвище получил – «траншейная метла». И первую линию траншей заняли быстро, как и вторую. А потом наступление на какое-то время застопорилось. Модель осознал грозящую угрозу, оперативно стал перебрасывать резервы, чтобы остановить русских. Не дело разведчиков, тем более фронтового уровня, участвовать в боях. Этим пехота должна заниматься, но разведчики шли во втором эшелоне наступления. А задача была дана – из общего числа пленных отбирать тех, кто мог рассказать о резервах, планах командования. Офицеры уровня роты-батальона разведчиков не интересовали, они знали и исполняли последний приказ, причём масштаба мелкого. Пленных было много, Илье поручили передвигаться за нашими наступающими частями и отсеивать интересующих разведку. Ежели промедлить, пленных колоннами выводили во временные лагеря, принадлежавшие НКВД. И допросить пленного в лагере было проблемой: НКВД неохотно, с кучей начальственных разрешений впускал офицеров других служб в свои лагеря. В помощь Илье дали переводчика из шестого отделения и нескольких бойцов из взвода охраны для конвоирования. Переводчик брал у пленного документы, зачитывал должность вслух. Илья оценивал – нужен ли, интересен ли пленный для разведотдела. За неполный день, с полудня и до сумерек, удалось отобрать всего двоих, зато каких! Офицера-порученца из штаба Моделя, который привёз приказ командующего армией командиру 12-й танковой дивизии. Порученец – должность невеликая, по званию всего обер-лейтенант, однако всё время в штабе, много слышит и знает. Если толково допросить, можно получить интересные сведения. Второй пленный – старший солдат, по-нашему ефрейтор, однако писарь при штабе 47-го корпуса. И не стоит недооценивать писаря: обслуга зачастую знает очень много. Улов скромный, но на допросах эти пленные дали объёмную и интересную информацию. Красная армия продвигалась медленно, всё же немцы сосредоточили большие силы и сопротивление оказывали упорное. Илья видел это воочию. Сгоревшие и подбитые танки и самоходки, грузовики и бронетранспортёры, разбитые и раздавленные танками пушки и трупы. Много трупов, как наших солдат, так и германских. Илья такого количества трупов и битой техники не видел никогда, как и его сослуживцы. И горечь была от наших потерь, и гордость – такую силищу сломили, заставили отступить! В первый раз увидел неподвижный «Фердинанд», подошёл. Настоящая громадина! Стал обходить, искать пробоину. А нет её, вмятины от попадания снарядов советских пушек есть, но нет пробоины. Гусеница снарядом перебита была и повреждён передний каток. Плёвое дело, но не в бою! Экипаж САУ покинул, люки распахнуты. Илья не поленился, залез наверх, на рубку, заглянул. Ого! Толщина брони сантиметров двадцать, такую даже с ближней дистанции пушка основного нашего танка Т-34 не возьмёт, в сорок третьем они ещё были вооружены 76-мм орудиями. Зато «Фердинанд» бед успел понатворить. Пять «тридцатьчетвёрок» застыли в секторе его обстрела. Но и экипаж далеко не ушёл: через полсотни метров один за другим лежат, в коротких танковых чёрных курточках. Из пулемёта их положили и патронов не пожалели – мстили за подбитые танки. Печальный опыт – двигатель прогресса. После Курской дуги, где немцы массово применили новую бронетехнику, пусть и сырую, не доведённую в спешке до кондиции, наши конструкторы в экстренном порядке стали усиливать вооружение и бронирование. На самом массовом танке Красной армии – Т-34 – появилась новая пушка 85-мм и новая башня. На войне всегда выигрывает тот, чья техника проще, дешевле и легче. Т-34 в этом равных себе не имел. Весил в два раза меньше «тигра». А это затраты легированной стали, трудозатраты на производстве, прожорливость моторов. И ещё немаловажное: «тигр» не мог проходить по многим мостам – не выдерживали. Вовсе не мелочь, ибо как перебросить такие танки с одного участка фронта на другой? «Тигра» даже не все грунты держали – увязал. Кроме того, наши конструкторы на базе танков Т-34 и КВ создали мощные самоходки калибром 100 и 122 мм, даже 152 мм, и танк ИС, способный на равных бороться со всем «зверинцем» – «тиграми» и «пантерами». Каждый день Красная армия перемалывала личный состав и броневую технику немцев. Но в какой-то момент и у наших заминка вышла, несмотря на превосходство. На исходе битвы сказались действия в других частях мира. На Сицилии высадились англичане, Роммель в Африке терпел поражение, и Гитлер не нашёл ничего лучше, как снять несколько боеспособных дивизий из второго эшелона войск Моделя и Манштейна и отправить их в Италию и Африку. Лишившись резервов, потеряв значительную часть личного состава, немецкое командование 9-й и 4-й армий и группы «Кемпф» думало уже только об обороне. Провал операции «Цитадель» был полным. Илье удалось повоевать самому. Вместе с отделением разведчиков и частью имущества роты он перебазировался на новое место дислокации. Фронт перемещался вперёд, за ним шли все службы – разведка, связь, медики, интенданты. Немцы пакостили, как могли, стараясь задержать продвижение наших частей. Подрывали мосты, столбы линий связи, выводили из строя железную дорогу. К паровозу цепляли устройство, напоминающее огромный плуг, и тянули его по железнодорожной колее, разрывая шпалы. Получалось быстро и без затрат, а восстановить движение без полной замены рельсов и шпал нельзя. Вдруг кто-то из разведчиков в кузове ударил кулаком по крыше кабины: – Тормози! Немцы! Разведчики – народ глазастый, один из них увидел, как в лесок забежал немец. Илья, сидевший в кабине, приказал водителю: – Остановись. Илья открыл дверцу, встал на подножку: – Огарков, это ты фрицев видел? – Одного, сто метров отсюда, пехота. У пехотинцев форма серая, у танкистов и самоходчиков – чёрная. Танкисты вооружены пистолетами, у пехотинцев может быть карабин или винтовка. – Отделение, покинуть машину! – приказал Илья. – Стройся цепью, возьмём немца. Растянулась редкая цепь, главное – обнаружить след, разведчики на это мастаки, есть среди них охотники. А дальше только вопрос времени. Найдут по следу и возьмут, а сопротивление окажет – уничтожат. След нашли, и их ждала первая неожиданность – следы были свежие и от нескольких человек. Получается, Огарков видел последнего из немцев, остальные успели скрыться до того, как разведчики подъехали. Да и кроме Огаркова немцев не видел никто. Ещё секунда, и его бы не заметили. В лесу Илья отдавал команды жестами. Немцы бежали неаккуратно – ветки сломаны, трава примята, причём гитлеровцы понятия не имели о скрытности, бежали не след в след, а каждый строил свой путь. Про минные поля забыли: когда группа идёт след в след, шансов подорваться меньше. И вдруг одиночный выстрел. Пуля сбила ветку, не задев никого из разведчиков. Бойцы сразу залегли. Немцы себя обнаружили, стало быть, оторваться не успели. Да им и бежать-то некуда, лес невелик, ещё двести-триста метров – и он кончится. Значит, решили отстреливаться, не выходить на открытую местность. Разведчик по соседству с Ильёй растопыренными двумя пальцами показал себе на глаза и поднял один палец. Ага – видит одного. Остальные немцы затихарились, выжидают или одного оставили для прикрытия, чтобы красноармейцев задержал. Для немцев такое самопожертвование нехарактерно, у них каждый о себе в первую очередь думает. Кто-то из разведчиков справа по цели дал очередь из «папаши». В ответ одиночный выстрел. Очевидно, плохо у немцев с патронами, экономят. Или другой вариант – нет автоматов. Оба одиночных выстрела были пистолетным патроном, какой используется и в автомате. Винтовка или карабин имеет звук выстрела значительно более громкий. Илья сделал знак – окружить! Разведчики стрелка обходить стали – и неожиданно автоматные очереди из нескольких стволов. Судя по звуку выстрелов, немцев человек пять-шесть, и автоматы у них есть. На бой почти с равными силами Илья, входя в лес, не рассчитывал. – Бросай гранаты, стреляй на поражение! – крикнул Илья. Первоначально полагал взять немца в плен, а их несколько и сдаваться не собираются. Рисковать разведчиками Илья не хотел. Все парни с опытом, и положить их за несколько немецких пехотинцев – а вот выкуси-ка! У разведчиков гранатных сумок нет, они и в пехоте появились во второй половине войны. У парней «карманная артиллерия» или в карманах, или в «сидорах». Хоть не в бой шли, на машине ехали к месту новой дислокации, однако по одной-две гранате у каждого разведчика было, уже в привычку вошло. Почти разом хлопнули гранаты. Пока немцы не очухались, Илья приказал: – Вперёд, перебежками! Сам взял лёжку немцев под прицел. Кто-то там шевельнулся, и Илья дал очередь по-над землёй, да веером. Ответных выстрелов не прозвучало, и Илья стал перебегать от дерева к дереву, укрываясь за их стволами. Первым добрался до немцев Бабынин, прокричал: – Наблюдаю трупы! Илья приказал двоим разведчикам по периметру обойти, проверить – нет ли следов, не ушёл ли кто. Сам убитого за рукав взял, перевернул. Вот оно что! Не пехотинцы это, а эсэсманы! У них полевая форма не чёрная, как в тылу, а серая. Только на петлицах руны в виде двух молний – это на правой, а на левой – знаки звания, квадратики, полоски. Конкретно этот убитый – штурмбаннфюрер, в переводе на армейские звания – майор. Понятно, почему сдаваться не хотели. Совесть арийца не позволяет. Да знают эсэсманы, что красноармейцы в плен их не берут, расстреливают. Немцы комиссаров в плен тоже не брали. У кого красная звезда на левом предплечье гимнастёрки, расстреливали сразу. Убитых эсэсманов пересчитали, оказалось шестеро, забрали документы и оружие, причём Бабынин заметил: – Автоматы у них какие-то не такие. Илье интересно стало, разглядел. Оказалось, МП-41. Гуго Шмайссер усовершенствовал МР-38/40, ввёл переводчик одиночного огня, удобный приклад. И выпущено их было в 1942 году всего 26 тысяч штук, и поставлены они были не в вермахт, а в ваффен-СС. Для войск СС оружие и технику поставляли передовую. Например, танки, что Т-VI, что Т-V, первыми получили танковые дивизии «Мёртвая голова» и «Великая Германия» из ваффен-СС. И снабжение у эсэсманов было лучше – продовольственное, вещевое, денежное. Потому армейцы эсэсманов недолюбливали, да ещё за их заносчивость и высокомерие. Как же, члены НСДАП, белая кость. Немцы несли большие потери. По состоянию на 7 июля, ими было потеряно на обоих фасах 30 тысяч убитыми, 1539 танков и 649 самолётов. По состоянию на 16 июля, войска Брянского фронта прорвали оборону немцев по фронту на 50 километров и в глубину до 22 километров. Не меньшие успехи были у Центрального и Воронежского фронтов. А 17 июля начали наступать войска Южного и Юго-Западного фронтов, 18 июля в наступление перешёл Степной фронт. К 19 июля только на орловском направлении были освобождены 140 населённых пунктов. 20 июля 3-я армия Брянского фронта вышла к Оке, перерезала шоссе Мценск – Орёл. Немцы, опасаясь окружения, стали отходить, и наши войска заняли город. 21 июля РККА очистила от немцев правый берег Оки. 22 июля 61-я армия Брянского фронта начала штурм города Болхова, дрались за каждый квартал. 23 июля Брянский фронт подошёл к тыловому рубежу у Орла. На других направлениях наши войска вышли на рубежи, которые занимали до 5 июля, начала немецкого наступления. 24 июля наши войска заняли железнодорожный узел Змиёвка, 25 июля 3-я и 63-я армии охватили Орёл. Немцы укрепили город, на окраинах, на многих перекрёстках стояли бетонные укрепления – ДОТы, капониры для пушек. Несмотря на активное противодействие вражеской авиации, наши лётчики смогли сделать авиаразведку, удались отчётливые снимки. По разведанным узлам обороны по ночам делали вылеты У-2, бомбили точечно и точно. Тяжело пришлось наземной разведке всех уровней – полковой, дивизионной, фронтовой. Насыщенность немецких войск у Орла высокая, полно техники в укрытиях, проникнуть в город, разведать опорные пункты обороны очень сложно. Среди разведчиков потери пошли. Разведка в городе, как и городской бой, сложная, имеет свою специфику. Для того чтобы проломить оборону, нужно подавить огневые точки врага – артиллерией или авиацией, нужны точные координаты, привязка к местности. Без разведки никак! Штабы требовали точных данных, разведчики всех уровней, от полковой до фронтовой, уходили в рейды. Высмотреть кое-что удавалось, но перейти с пленным невозможно, как и с большой группой, человек четыре-пять. В разведроте после боёв и неудачных рейдов осталась половина личного состава. Кто убит, кто в госпитале. Восточнее Орла немцы сосредоточили 2-ю и 12-ю танковые дивизии и часть 20-й, а также 34, 78, 262, 269, 299, 216 и 292-ю пехотные дивизии. Все населённые пункты вокруг Орла сильно укреплены. Нашим войскам очень мешал опорный пункт в селе Апальково. К селу с юго-востока примыкает высота 250,6, а с северо-востока высота 237,1, на которых установлены артиллерийские и миномётные батареи. С флангов село прикрывали танконепроходимые овраги с крутыми склонами. Несколько раз наши войска пытались взять Апальково – и безуспешно. А ещё погода подвела: зарядили дожди, землю развезло так, что вязла гусеничная техника. Илью вызвал начальник отделения: – Сафронов, подбери себе группу, надо пошарить в ближнем немецком тылу. Оцени, где можно прорваться с меньшими потерями. – Разрешите идти одному, с группой укрыться сложнее. И за ночь не обернусь, днём понаблюдать надо. – Действуй! До вечера, когда через передовую пробраться можно, ещё четыре часа. Илья засел за изучение карт – нашей и немецкой. Получалось, удобнее всего по оврагу пройти. Немцы обязательно его заминируют, а в конце пулемётное гнездо оборудуют – это к бабке не ходи. Подготовился к поиску. Маскировочный костюм немецкий, как и сапоги, автомат. Но вместо ранца отечественный «сидор» с харчами, боеприпасами, биноклем. У Апальково делать нечего, ходили туда наши разведгруппы, войск полно, штурмовать в лоб – значит нести большие потери. Но не бывает равноценно одинаковой оборона на всём протяжении. Обязательно найдутся уязвимости, хотя бы из-за рельефа местности. Как стемнело, Илья выбрался из траншеи. Траншея ещё немецкая, полного профиля, стены жердями укреплены. Вот чего у немцев не отнять, на любом месте дислокации делают хорошее инженерное обеспечение – ДОТы, землянки, траншеи, даже туалеты, по всем правилам фортификации. Не успел далеко отойти, как промок. Маскировочный костюм защищал от дождя плохо, да ещё на голове каски нет, вода за шиворот течёт. Наша плащ-накидка шуршит, демаскирует, на разведчиков не рассчитана, а немецкой не нашлось в запасниках. По нейтралке вправо забирал, к оврагу, он уже рядом должен быть. Темень, луны за тучами не видно, дождь, ветрено. Одним словом, мерзкая погода. Но для разведчика в самый раз. Желающих покурить на свежем воздухе нет, а часовые стараются выбрать места посуше, под навесами, на голову капюшоны накидывают, а в них какая слышимость? По дну оврага идти не стал, хотя удобнее, потому как немцы наверняка мины поставили. Немцы всегда рассчитывали на мышлениечеловека со здоровой психикой, Илья же действовал от противного. Пробирался вперёд по склону. Неудобно, тело по грязи норовит вниз соскользнуть, приходится цепляться за кусты, камни. Да ещё свободной левой рукой землю перед собой ощупывать: вдруг колючая проволока натянута? Видимо, немцы сочли овраг препятствием достаточным. Ни колючки, ни мин не было. Не исключено – установить не успели. А с пулемётным гнездом угадал. Только не гнездо было, а полноценный ДЗОТ, с накатами из брёвен и амбразурой. Илья рядом с ДЗОТом прополз, пулемётчики тихо себя ведут, скорее всего спят. Сектор обстрела у них невелик – метров сто, потом овраг делает левый поворот, за ним правый. Да ещё в овраге на склонах кустарник, по нему даже днём подобраться можно и в амбразуру забросить гранаты. Илья все варианты штурма уже мысленно проигрывал. Дальше – ползком. Мокрый и грязный, благо первый день, вернее, ночь августа, тепло. Местность сильно пересечённая, холмистая. Уровня высот не видно из-за темноты, но чувствуется то уклон, то подъём. Взобрался на небольшой холм, тут деревья. Облюбовал одно – развесистое, старое, на опушке, на него взобрался. С высоты да с биноклем при дневном свете можно многое разглядеть. На дереве сидеть неудобно, хотя выбрал ветку потолще. Утром, как рассвело, достал из «сидора» бинокль. И чем больше смотрел, тем сильнее мрачнел. ДОТы, ДЗОТы, траншеи, капониры с пушками, врытые в землю самоходки. Гитлеровцы так и снуют. То пара пехотинцев ящик патронов несёт за матерчатые ручки, то подносчик термосы несёт с кухни. Однако приметил место, где немцев мало. То ли замаскировались хорошо, то ли на самом деле численность невелика. Днём поближе не подобраться, решил ждать до ночи. Конечно, в оговорённый срок не вернётся, но лучше задержаться, зато найти решение. Сидя на дереве, перекусил, опершись спиной о ствол. Как стемнело, направился к деревне. По карте – Шумово, на правом фланге немцев. Днём карту рассмотрел, посомневался: стоит ли приближаться? С двух сторон овраги, танками или самоходками не пройти, а без поддержки бронетехники наступление пехоты захлебнётся или потери будут неприемлемо высоки, ведь всё имеет свою цену. Часа за три подобрался поближе к деревне, снова на дерево взобрался. Даже смешно самому стало: так и в обезьяну превратиться можно. Вторую ночь без сна сложно. Привязал себя ремнём к стволу дерева, вздремнул, утром перекусил остатками провизии: брал-то на сутки, а получилось на двое. Зато слабое место увидел. Немцы понадеялись на естественные преграды – овраги, и Шумово это обороняли всего рота пехоты и батарея противотанковых пушек, четыре штуки. Только зачем они здесь, если танкам пройти невозможно? Однако – невозможно, если только по карте ориентироваться. Видел Илья в том овраге место, при желании и небольших усилиях сапёров вполне можно оборудовать проход. И если танки пройдут, шансы ворваться в Шумово велики: стволы пушек в капонирах смотрят другую сторону. Пушки быстро в капонире не развернуть, их надо предварительно выкатить. В бою это чревато. Осталось повнимательнее исследовать овраг. Дождавшись ночи, прополз к оврагу, спустился, фактически съехал на пятой точке, больно скользко. На дне оврага воды по колено. В овраге в этом месте узость, между стенками – метров шесть-семь. Брёвна перебросить можно, но веса танка они не выдержат. А вот подорвать обе стенки возможно, так, чтобы грунт лёг на дно оврага. Взорвать и пустить танк, чтобы не успели немцы пушки развернуть, раздавить батарею. К утру посчастливилось к своим вернуться. О предположениях сразу доложил начальнику отделения, тот связался с сапёрами. – Иди к командиру сапёрного батальона, обговори. Может, что-то дельное получится. Командир, пожилой майор, пожелал сам овраг осмотреть. Чтобы внимания не привлекать, последние сто метров ползли. Майор матерился, как боцман на флоте. Илья подвёл его к облюбованному месту. Майор сам склоны осмотрел, задумчиво губами пожевал. – Знаешь, старшина, может выгореть. Несколько шашек с одной стороны заложить, с другой такую же цепь. И всего-то килограммов десять уйдёт. Грунт мокрый, хорошо ляжет. – Вы специалисты, вам решать. Сапёры действовали быстро. Ручным буром сделали шпуры, с каждой стороны оврага по четыре, заложили тротил, подсоединили провода. Грянул мощный взрыв. Пласты земли рухнули навстречу друг другу, завалив овраг. И спуск туда уже не был крутым. Майор сам прошёлся по ещё курящейся дымом земле. – Несколько брёвен кинем, рыхловата земля, тогда гусеницы не провалятся. Тягачом несколько брёвен подтащили, уложили. А уже танкисты к рывку, к бою готовятся. На броне танковый десант, по пять-шесть бойцов. Танки сразу к оврагу ринулись. С головного танка бойцы перед оврагом спрыгнули. «Тридцатьчетвёрка» овраг легко миновала, даже не буксовала. Десант другие танки уже покидал. Ринулись на Шумово. Немцы с этой стороны атаки не ждали, артиллеристы пушки из капониров выкатили, развернуть успели, а снова закатить в укрытие времени не хватило. Танки уже рядом и ведут пулемётный огонь. Часть расчётов погибла, кто в живых остался или разбежались, или подняли руки, сдаваясь в плен. Пехотная рота геройствовала недолго. Без поддержки артиллерии против танков не устоять. Дрогнули немцы, побежали. Танки за ними, из пулемётов стреляют, гусеницами давят. Шумово прикрывало тыл Апальково. На плечах отходящих немцев танки туда ворвались, завязался бой. Удара с этой, северной, стороны в Апальково не предполагали. Тяжёлая техника русских пройти никак через овраги не могла, а пехоту должна была задержать немецкая рота. Не получилось. Путь на Орёл с севера был открыт. Четвёртого августа 45 танков 17-й танковой бригады полковника Шульгина при поддержке пехотинцев 380-й дивизии А. Ф. Кустова ворвались в Орёл с востока. Опыта ведения городского боя в наступлении у наших войск не было, не приходилось ещё крупные города освобождать. На второй Курской улице, по которой шли танки, немцы с верхних этажей зданий забросали танки противотанковыми гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Гранаты у немцев появились новые, магнитные. Прилеплялись к броне, потом следовал кумулятивный взрыв, и танк с экипажем выводился из строя. Из сорока пяти танков уцелели только девятнадцать. При наступлении в поле впереди идут танки, за ними следует пехота, в городском бою наоборот: пехота захватывает здания, очищает их от противника, затем идут танки. Если у противника появляется пулемёт или пушка, танк подавляет своим огнём. Но, в общем, к бою в городе танк плохо приспособлен. Пушка и спаренный с нею пулемёт угол возвышения имеют маленький, и в близко расположенное здание выстрелить даже в цель на втором этаже – уже проблема. К тому же верхняя броня корпуса на всех танках тонкая, противопульная. И при стрельбе из противотанковых ружей пробивалась легко. Ружья такие у немцев были, причём обычного винтовочного калибра, применялись боеприпасы как бронебойные, так и бронебойно-зажигательные, а ещё с зарядом пикрина, фактически химические. После пробития брони слезоточивое вещество быстро распространялось в закрытом боевом отделении, вынуждая экипаж покинуть боевую машину. После больших потерь тактику сменили, вперёд пошла пехота. А немцы взорвали все мосты через Оку и Орлик, отрезая восточную часть города от западной. Бойцы 5-й и 380-й дивизий на подручных средствах форсировали реки, продолжили бои. С южной окраины ворвалась 129-я дивизия Панчука, завязала бой. С севера вошли 289-я и 308-я дивизии. Немцы побоялись, что узкая горловина вокруг Орла захлопнется, стали выводить свои подразделения, и к 16 часам 5 августа город был освобождён. Этого же числа в 24 часа в честь освобождения города в Москве был произведён артиллерийский салют. Трём дивизиям, освобождавшим город, было присвоено почётное звание «Орловские». В общей сложности за 38 дней боёв операции «Кутузов» наши войска продвинулись на 150 километров, уничтожили 88 900 немцев, разгромив 15 дивизий.Глава 9 «Рельсовая война»
Левое крыло Брянского фронта 8 августа окружило и уничтожило гарнизон немцев в районном центре и на железнодорожной станции Нарышкино. Отражая контратаки 10-й и 29-й гитлеровских моторизованных дивизий, наша 11-я гвардейская армия под командованием И. Х. Баграмяна вышла к городу Хотынец и 10 августа захватила город. Впереди, на пути в Брянск, лежал важный узел железных и автомобильных дорог – Карачев. В тылу советских войск дорог – железных и автомобильных – мало. Брянская область для действий техники малоудобна – леса, болота, обилие малых рек. Немцы же, напротив, имея железнодорожный узел в Брянске, из которого по железной дороге пути шли по шести направлениям, могли маневрировать силами: как по фронту, так и глубине. Ещё в ночь на 3 августа партизаны по приказу партизанского движения начали операцию «Рельсовая война». В первые же сутки было осуществлено 42 тысячи подрывов рельсов, что сильно ослабляло переброску войск, техники и продовольствия группе немецких армий «Центр» и «Юг». Операция длилась до 15 декабря, за время операции было подорвано 133 тысячи рельсов. Но партизанам не хватало опыта, взрывчатки, да ещё и сильное противодействие охранных батальонов, местной полиции и карательных отрядов. Разведотделом Брянского фронта было принято решение забросить под Брянск сразу несколько РДГ – разведывательно-диверсионных групп. В состав каждой обязательно входили радист, минёр и разведчики. Причём заброска происходила самолётом посадочным способом, что позволяло группе взять достаточное количество взрывчатки. В одну из групп попал Илья. Для того чтобы сбить с толку противовоздушную оборону врага, транспортный ПС-84, лицензионный «Дуглас С-47», а потом Ли-2 зашёл со стороны Дятьково, с севера. Приземлился на разведанную партизанами площадку у Княжичей. Партизаны зажгли костры в виде конверта. РДГ взаимодействовать с партизанами приказа не имела, но этим же самолётом партизанам доставили взрывчатку и взрыватели. Как только ПС-84 сел, к нему подъехала бричка, в ней три партизана, с виду обычные сельские мужики, только что при оружии. Механик самолёта и разведчики выбрасывали из люка ящики со взрывчаткой, партизаны быстро грузили их на подводу. В последнюю очередь осторожно передали коробку со взрывателями. Партизаны тут же уехали. Как ни берегись, а звук моторов самолёта слышали в окрестных селениях, и немцы могли выслать отряд полиции, поэтому и партизаны, и разведчики поторапливались, а лётчики не глушили моторы: они работали на холостых оборотах, но шуму всё равно издавали изрядно. Едва выгрузили имущество РДГ, как механик захлопнул грузовой люк и самолёт начал разбег. Несколько секунд – и он оторвался от земли. Ещё пару минут слышны были двигатели, потом и они стихли. Разведчики не дожидались, пока самолёт улетит. ПС-84 ещё разбегался по полю, а разведчики уже надели лямки «сидоров». Нагружены были изрядно: на каждого по полсотни килограммов приходилось, не считая оружия. Только у радиста груз поменьше, поделикатней, боится ударов. Командир, лейтенант Писарев, повёл группу на юго-восток, имея конечной целью районный центр и железнодорожный узел Выгоничи. Шли быстро по ночной грунтовой дороге, впереди дозорным – Илья. Миновали мост через один из притоков Десны. Охраны не было, и у разведчиков чесались руки взорвать деревянный мост, но командир берёг тротил для более важных целей. После поражения немцев на Курской дуге и наступления советских войск полицаи из предателей стали задумываться о своей судьбе. Непохоже было, что Красная армия слаба и разбита – немцев гонит. А немцы, хоть и пользовались услугами предателей, их презирали и при отводе своих войск о полицаях, старостах и бургомистрах не думали, руководствуясь принципом «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Потому рисковать лишний раз, выходить ночью на охрану мостов, складов и прочих объектов полицаи не спешили. К рассвету разведгруппа добралась до села Красное, здесь и расположились на днёвку. Позавтракали, выставили часового, улеглись отдыхать. Первым караул нести выпало Илье. Группа на опушке леса основалась, в полукилометре железная дорога проходит, видна как на ладони. Этим же утром в сторону Брянска прошли два немецких бронепоезда и пять эшелонов с боевой техникой и военнослужащими. Когда Илью сменил сам командир, он доложил ему о поездах. Никто из разведчиков не знал, что Илья видел подкрепление вермахта, направлявшееся в Карачев. Немцы усилили оборону города 78-й пехотной дивизией, 510 танками, в массе своей Т-III и Т-IV и двумя бронепоездами. Поддержка не помогла. 11-я гвардейская армия штурмовать укреплённый Карачев не стала, обошла с севера и юга, город оказался в незамкнутом кольце, которое могло сомкнуться. Немцы угрозу осознали: 15 августа вывели свои войска из города, переправив по железной и автомобильной дорогам в Брянск. Расстояние-то невелико – около 40 километров. Пока группа отсыпалась, набираясь сил, командир наблюдал. Зато выяснил систему охраны железной дороги, смену часовых, интенсивность движения. Немцы пользовались железной дорогой активно: за час мимо разведчиков проходили четыре-пять поездов. К Брянску с техникой и личным составом, в тыл – с подбитой техникой для ремонта и ранеными, санитарными поездами. Каждые полчаса по рельсам проезжала дрезина с пулемётом и несколькими солдатами. Каждые пятнадцать минут вдоль железной дороги проходил пеший патруль из двух солдат. Выбрать момент для закладки мины сложно. Просто взорвать толовой шашкой рельс мало что даст. Немцы очень быстро, за полчаса-час, дефектный рельс заменят. Подорвать надо поезд, нанести максимально возможный урон. К тому же для разбора завала потребуются техника и время, ресурс невосполнимый. Учитывая, что железная дорога однопутная, быстро восстановить движение у немцев не получится. Стали всей группой обсуждать, как лучше выполнить задание. Хотели и урон нанести, и в живых остаться, тем более Писарев говорил ещё и о мосте через Десну за Выгоничами. Решили действовать нагло, нахрапом: пеший патруль расстрелять, заложить мину и рвануть. Причём действовать, когда покажется поезд. Его видно и слышно издалека, скорость невелика: сорок пять – пятьдесят километров в час. Минут семь-десять у них в запасе будет. Группа отправилась к железной дороге в полном составе. Метров за сто от железнодорожной насыпи залегли, вперёд пополз минёр. Как и предполагалось, немцы установили противопехотные мины. Минёр Михно мины не снимал, немцы их почти всегда ставили на неизвлекаемость. Втыкал в землю рядом с миной заранее запасённые веточки и оползал стороной. За ним, след в след, ползли остальные разведчики. Залегли в десятке метров от рельсов. Проехала неспешно дрезина с пулемётчиком. Почти сразу со стороны Брянска прогромыхал поезд. На платформах стояла подбитая техника – танки, бронетранспортёры, пушки. Илья и ещё один разведчик по приказу лейтенанта перемахнули через рельсы, залегли с другой стороны насыпи. Через некоторое время послышались шаги, побрякивание железа, тихий разговор. Это приближался патруль. Потом вспыхнула зажигалка, пахнуло табачным дымком. А ещё через несколько минут зажёгся фонарик. Луч света прошёлся по рельсам, потом по сторонам насыпи. Неужели патруль что-то заподозрил? Но нет, немцы мерно прошагали мимо группы разведки. Далеко уйти не успели. Сначала вдали показался свет от прожектора, потом послышалось натужное пыхтение паровоза. И сразу одна, другая автоматные очереди. Это с той стороны железной дороги разведчики расстреляли патруль. Наверняка выстрелы слышали другие патрули или в близком селе Пильшино. Да плевать, принять какие-либо меры немцы уже не успевали. Группа разведчиков показалась на рельсах. Лейтенант приказал: – Сафронов, посмотри, что там с фрицами. Проверка обязательна. Если один из немцев только ранен, может выстрелить в самый неподходящий момент. А раненый разведчик – обуза для группы. Илья, держа палец на спусковом крючке ППШ, подбежал к патрульным. Оба убиты. Илья больше по привычке забрал документы, снял с пуговицы кителя фонарик. Удобные у немцев фонари, с кожаным ремешком, на котором его можно подвесить на пуговицу, любой сучок. А ещё в фонаре встроенные светофильтры есть – красный и зелёный. Можно подавать сигналы или регулировать движение, скажем на автодороге. Сзади вовсю орудовали разведчики, громыхала отбрасываемая галька. Заряд тротила надо заложить под рельс, присыпать галькой, чтобы машинист поезда не заметил, иначе затормозить успеет. Разведчики работали шустро. Пять минут, и ямка готова. Заложили тротил, вставили в отверстие на шашке детонатор нажимного действия. Стоит рельсу слегка прогнуться под весом паровоза, как следует взрыв. – Уходим! – приказал лейтенант. «Первым» сапёр. На этот раз уходили в другую сторону от железной дороги, потому что там Десна протекает. Если немцы начнут преследовать группу с собакой-ищейкой, потеряют след. И с этой стороны насыпи имелось минное поле. Минута шла за минутой, поезд приближался, а разведчики всё ещё на минном поле. Ещё несколько минут, и паровоз осветит группу своим прожектором. Хотелось вскочить и убежать, да нельзя. Но вот сапёр поднялся, смахнул рукавом пот со лба: – Всё, кончились мины. И тут же приказ командира: – Бегом, марш! Побежали. А за спиной нарастает пыхтение паровоза, тяжёлый перестук колёс. Состав медленно идёт, тяжёлый, видимо, с техникой или боеприпасами. Илья замыкающим бежал. От насыпи группу уже метров двести отделяет. Если в эшелоне техника, то уже в безопасности, а если боеприпасы, то надо мчаться со всех ног – разлёт осколков большой. Всё же остановился и обернулся. За ним, не сговариваясь, вся группа. Под паровозом – яркая вспышка, через секунду хлопок взрыва долетел. Паровоз от взрыва подпрыгнул, из пробитого котла рванул пар, паровоз завалился набок, на него стали налетать вагоны. Состав оказался с боеприпасами. Один из вагонов взгромоздился на паровоз, на топку. Доски вагона загорелись, и через минуту здорово жахнуло, аж уши заложило. Разведчики попадали на землю, опасаясь осколков. Надо бы уходить, немцы вышлют по рельсам со станции Выгоничи аварийный поезд. А взрывы один за другим. Осколки с жужжанием проносятся над головами, падают рядом на излёте. В какой-то момент, когда взрывы прекратились, командир скомандовал: – Бегом, марш! Побежали и через полкилометра уткнулись в шоссейную дорогу. Пустынно, перебежали и цепочкой на восток. Скоро должна быть река. Бежавший первым, в дозоре, Скоробогатов в темноте уреза воды не заметил, упал в реку. Остальные вошли в воду осторожно. Разведчикам вымокнуть не впервой, страшно замочить рацию, тогда радиосвязи лишатся. На северо-восток шли по течению реки, глубоко не заходили, до середины сапог. Главная задача – сбить со следа возможных преследователей, если те с собакой будут. Пробежали с километр, река стала делать извилистые повороты едва ли не на сто восемьдесят градусов. Лейтенант дал команду выходить на берег. Выбрались, как по команде, сняли сапоги, вылили воду. Разведчики – народ предусмотрительный, опытный. Из «сидоров» сухие портянки достали, обмотали ноги, сапоги надели. Если остаться в сырых портянках, быстро ноги в кровь собьёшь, и тогда ты уже обуза для группы. Хромой разведчик – как птица с подбитым крылом. Через полчаса ходу по берегу увидели впереди громаду моста, остановились. – Вот наша главная цель, – сказал лейтенант. – Ищите место для днёвки, будем наблюдать. Пока разведчики место искали, чтобы и мост был виден, и группа незаметна, лейтенант набросал радиограмму, листок отдал радисту. Запищала рация. С одной стороны, рация – это хорошо, можно оперативно передать разведданные или сведения о подрыве железной дороги, чтобы командование знало: по этому направлению немцы помощь не перебросят. А с другой стороны, работа чужой рации в тылу немцами незамеченной не остаётся. И пусть текст не расшифруют сразу, место выхода рации засекут – в сорок третьем у ГФП уже было достаточно радиопеленгаторов. Чем короче радиопередача, тем труднее засечь. В ответ на сообщение лейтенанта пришёл ответ. Писарев прочитал, выругался, пояснил: – Командование приказывает этот мост не трогать. Видимо, полагают, что пригодится самим. Приказали перебазироваться западнее Брянска, взорвать мост у Олсуфьево. – Это далеко, командир? – Километров шестьдесят-семьдесят по прямой. Раздался дружный вздох разочарования. Если по прямой, по карте, то в реальности смело можно умножать на два. Где-то болото придётся обойти, в другом месте вокруг населённого пункта крюк дать, поскольку в селе полиция или немецкая воинская часть стоит. Так и набегают лишние километры. Да ещё и от посторонних взглядов укрываться надо, скрытно передвигаться. Ни противник видеть не должен, ни местные, потому что неизвестно, кто этот местный и не побежит ли докладывать в полицию, что видел на опушке людей в маскировочных костюмах. Так что отдых отменялся ещё и по причине работы рации. Голому собраться – только подпоясаться. Уже через несколько минут вышли на маршрут. Выгоничи с севера обогнули, оставили слева Городец, к утру в небольшом лесу под селом Паниковец на днёвку устроились. Лейтенант первым караул нёс – всё равно ему по карте прикидывать наиболее удобный маршрут в плане скрытности. Остальные похрустели сухарями с солёным салом и спать улеглись. Разведчики к нарушению биоритмов относились привычно. Сказано отдыхать – ложились и быстро засыпали. Никто не мучился бессонницей или отсутствием аппетита, потому как и сна, и еды не хватало, да и сама жизнь была под большим вопросом. Лейтенант, изучив карту, решил не идти путём коротким. Если идти через Страшевичи – Песочню – Вышковичи, то только по ночам, ибо местность открытая, много сёл и деревень. Второй вариант – перебраться через Десну и железную дорогу за рекой: там начинаются глухие леса и можно спокойно идти днём. Лишку получается километров двадцать, но безопаснее, а в итоге быстрее. От Брянска до Жуковки километров сорок, а мостов всего три, все под охраной, потому как Десна не ручей, река широкая: стоит разрушить мост, объезжать получится далеко. Вечером группа вышла в путь. Шли по компасу, направление на северо-северо-восток. Очень удачно прошли между Титовкой и Меркушево. И почти час пришлось пережидать у шоссейной дороги Брянск – Рославль. Немцы явно перебрасывали подкрепление. Колонна растянулась на несколько километров. Грузовики, бронетранспортёры, несколько танков. Дивизия явно пехотная. Танки в ней были, но в значительно меньшем количестве, чем в танковой дивизии. Только осела пыль за последним грузовиком, разведчики перебежали шоссе. А слева уже видны синие лучи фар следующей автоколонны. Для того чтобы автоколонны не засекли самолёты, на фары ставились синие светофильтры. Немного западнее Нетьинки переправились через реку, используя подручные средства. Сами разделись догола, уложив форму, сапоги и оружие в узлы, свёрнутые из плащ-накидок. Да немного промахнулись. Другой берег оказался заболоченным. Осока острыми краями резала кожу на ногах, тучи комаров жалили нещадно. Начинало светать, но группа шла, ибо сидеть в болоте по шею в воде, подвергаясь атакам кровососущих гадов, было выше человеческих сил. Как только под ногами оказалась относительно сухая земля, оделись и обулись, сорвав с себя пиявок. Никто и не заметил, не ощутил, как эти твари присосались. Ещё час марша на север – и командир объявил привал. Поели, полежали и двинулись дальше. Слева шла в полукилометре железная дорога. Местами её было видно, временами заслоняли деревья, но был хорошо слышен стук колёс, шумное дыхание паровозов. К вечеру, выбившись из сил, остановились на ночёвку неподалёку от села Ржаницы. Через него проходила железная дорога. Ночью движение поездов возросло, и спать пришлось под аккомпанемент почти непрерывного грохота «чугунки». После завтрака по лесу шли до Острова, как называлось последнее село перед Олсуфьево. Устроили лёжку, потому как дальше местность открытая, лесной массив кончился. Командир решил дать группе отдохнуть, да не случилось. Видимо, изрядно досаждали немцам партизаны, базирующиеся в лесах от Суземки – Полпино и до самого Кирова. Подъехали грузовики, высадили и немцев, и полицаев. Довольно много, не меньше батальона, воевать с ними бесполезно, пришлось ноги уносить на север, в сторону села Старь. Тут места глухие, местами болотистые. Уже вовсе в волчьем углу, где бурелом, забрались на деревья. Немцы прошли цепью, но стороной, хотя и близко. Повезло, что не было собак, иначе ищейки учуяли бы. Дождались, пока немцы назад прошли. А только спустились, как пикирующие бомбардировщики налетели. Хаотично сбросили бомбы, обстреляли лес из пулемётов и улетели. Немцы явно отпугивали, выдавливали партизан на север, подальше от района боевых действий, чтобы не ударили в спину, не совершали диверсий. Так, в глухомани, устроились на ночёвку в свежей воронке от авиабомбы. Пахло сгоревшим тротилом, и химический запах отпугивал насекомых. Часовые менялись каждые два часа, чтобы все разведчики в группе успели отдохнуть. Следующим утром снова пришлось идти к Острову. Село невелико было, да немцы ещё несколько изб сожгли, сочтя их хозяев пособниками партизан. Командование Брянского фронта получило из Ставки задачу развивать наступление, захватить переправу через Десну, создать плацдармы и продолжать наступление на Гомель. Войска фронта во исполнение приказа наступление продолжили, но сил уже не хватало, решили сосредоточиться на направлении города Кирова. К 18 августа войска фронта вышли к оборонительному рубежу «Хаген» и застряли. Любое наступление рано или поздно выдыхается. Наступающая сторона несёт потери, удлиняются коммуникации, затрудняя подвоз подкреплений, топлива, боеприпасов и многого, без чего продолжение боевых действий невозможно. Наши войска за время боёв с 5 по 20 августа уничтожили немцев 300 тысяч, взяли в плен 25 600 военнослужащих, захватили трофеями танков 817, пушек 1274, пулемётов 3429, автомашин 4230. Собственно, не само село Остров было конечной целью разведчиков. За Островом лес до Олсуфьево, где удобно укрыться для наблюдения, отдыха. А севернее Олсуфьева, всего полкилометра, – железнодорожный мост через Десну. Оставив группу в лесу между Островом и Олсуфьево, командир в одиночку отправился поближе к мосту. Рискованно днём приближаться, лейтенант ползком дистанцию одолел. Ночью много ли разглядишь? Видимо, группу на переходе засекли. После ухода командира дозорный разведчиков разбудил: – Парни, в лесу чужие, птицы тревожатся. Птицы в любом лесу есть. Зверьё от населённых пунктов и дорог с началом войны подальше ушло, а птицы остались. Некоторые их виды – сороки, сойки – вроде часовых. Увидят человека, начинают стрекотать, перелетая с ветки на ветку, – сопровождают. Для зверья такой стрекот – сигнал опасности, убегают. И для человека, кто понимает голос леса, тоже предупреждение. Туристы городские стрекота бы не поняли, а разведчики к словам дозорного внимательно отнеслись. Заняли круговую оборону, автоматы с предохранителей сняли, гранаты перед собой положили, чтобы в горячке боя не искать в «сидоре». Илья первым увидел фигуры, перебегающие от дерева к дереву, знак подал, заворковав горлицей. Разведчики головы к нему повернули. Илья пальцем направление показал и четыре растопыренных пальца. Стало быть, четверо чужих. Вопрос только – кто такие? Немцы в форме всегда, а эти в цивильном. Вариантов всего два – полицаи или партизаны. Уж очень не хотелось устраивать перестрелку, сёла близко, тревога поднимется, тогда группе туго придётся и сорвётся задание. Маскировочные костюмы разведчиков хорошо скрывали. Один из чужаков, держа карабин немецкий на изготовку, недалеко остановился, за кустом. Илья тихо поднялся, вытащил финку из ножен, подкрался сзади, лезвие к горлу приставил. Получилось неожиданно, чужак вздрогнул. – Ты кто такой будешь? – прошептал мужчине в ухо Илья. – Ружьецо-то своё брось, пока голова цела. – Так это… местный я. – Ну да, на зайчишку с ружьецом вышел, так ведь не сезон. Илья лезвие придавил, потому как чужак карабин всё ещё держал. – Бросай ствол, не шучу я. Кой чёрт тебя сюда занёс? Мужчина бросил карабин на землю. Из-за деревьев голос: – Вы кто такие будете? Спросили громко, не таясь. Илья после лейтенанта старший по званию в группе, ему решение принимать: – Окруженцы мы! А вы кто? – Хватит врать, окруженцы в сорок первом году были. – Мы вас не трогали, идите своей дорогой! – крикнул Илья. Слышны тихие переговоры среди мужчин. – Партизаны мы! – наконец сообщили. Сказать можно всё, что угодно. У партизан документов нет, как и у разведчиков. Илья решил действовать. Нервное напряжение велико, не приведи господь кто-нибудь неверное решение примет. Перестреляют друг друга, не причинив вреда противнику. – Эй, парень, не знаю, как тебя там! Руки подними, я обыщу. Мужчина руки поднял, Илья быстро по одежде рукой провёл. На поясе подсумок с патронами, больше оружия нет. И повязки «полиция» в карманах тоже нет. – Руки опусти. Мы из разведки, давай друг другу не мешать, разойдёмся миром. – Чем докажешь? – партизан голову повернул. – Так ведь и ты ничем. У меня форма и оружие советские, а у тебя карабин немецкий и одежонка цивильная, вылитый полицай. – Ладно, хватит собачиться. Дядька Митяй, подойди. К Илье и партизану подошёл мужчина, который переговоры вёл, похоже, старший. Внимательно Илью оглядел. – Вас шестеро должно быть. – А вот это не твоя забота. Я в группе старший, выполняем задание командования. Прошу не мешать. Партизан хмыкнул: – Ваше задание на лбу написано. В этих местах ничего для военного человека интересного нет, кроме моста через реку железнодорожного. Или не так? – Так. – Не подберётесь! – уверенно сказал дядька Митяй. – Мы пробовали, и не раз, всё неудачно. Там с каждой стороны моста по отделению охраны, пулемётное гнездо. Ночью прожектора включают, а подходы заминированы. – По твоим словам – серьёзно, почти неприступная крепость. – Не веришь – попробуй. Хлопцы, уходим! Парень свой карабин с земли подобрал, партизаны ушли. Илья решил: как вернётся лейтенант, сказать ему про предупреждение партизан. Писарев вернулся в сумерках, Илья доложил. – Похоже на правду, – кивнул лейтенант. – Пулемётные гнёзда видел, и немцев полно. Поужинали. Радист на часы посмотрел, забросил на дерево провод, служивший антенной, включил рацию. Ежесуточно в двадцать три часа рацию включали на приём. Прошлым вечером только шипение эфира слышно было, а сейчас морзянка пошла. Радист карандашом в блокноте писать стал, потом отбил подтверждение приёма и листок лейтенанту протянул. У Писарева шифровальный блокнот. Подсветили лейтенанту фонариком, накрыв плащ-накидкой. Через несколько минут лейтенант выбрался из-под накидки: – Задание отменяется, велено возвращаться. Илья чертыхнулся. Пройти столько километров по немецкому тылу, и всё зря? А куда тротил девать? Не тащить же опасный груз обратно? Илья не знал и не мог знать по причине секретности, что операция по штурму Брянска и Бежецка командованием назначена на 1 сентября, а до той поры фронт делал передышку, перегруппировку войск и их пополнение, подвоз боеприпасов и продовольствия. Поскольку командование предполагало, что в наступлении продвинется, мосты железнодорожные решено было не трогать, а даже постараться захватить, ибо своим войскам понадобятся. Операция началась успешно 1 сентября, когда в наступление пошли 63-я и 11-я гвардейские армии. А 7 сентября наступление начала 50-я армия, форсировав Десну выше Брянска и захватив плацдарм. К наступательной операции подключились 3-я и 11-я общевойсковые армии и заняли железнодорожные узлы Брянск-1 и Брянск-2. Уже 17 сентября 11-я армия атаковала сам город, её поддержали с тыла брянские партизаны, заняв Бежицу. С 20 сентября началось преследование и уничтожение противника во всей полосе наступления, и 26 сентября заняли город Хотимск, вышли к реке Сож. За время операции войска Брянского фронта продвинулись на 240–260 километров, вышли на рубеж Кричев – Краснополье – Ветка. В боях разгромили 339, 110, 707, 95, 299 и 134-ю пехотные дивизии вермахта. Партизаны из освобождённых районов, коих набирались тысячи, влились в РККА, что было очень кстати, войска понесли потери. За взятие Брянска 11 частей получили почётное наименование «Брянские», а 5 соединений – «Бежецкие». Уже после войны Бежецк соединился с Брянском и стал одним из городских районов. Разведгруппа Писарева попробовала выйти к своим, но безрезультатно: оборонительный рубеж немцев «Хаген» был сильно укреплён в инженерном плане – мины, спирали Бруно, бетонные эскарпы, насыщен войсками. Лейтенант получил по рации приказ выйти к партизанам, соединиться с отрядом у Старого Лавшино и пароль сообщили. К удивлению разведчиков, партизаны располагались в самой деревне, в избах. На вопрос лейтенанта командир отряда ответил: – Места партизанские, немцы сюда не суются. Пробовали несколько раз, до полка их было, назад ушли несколько человек. Бомбят регулярно, это есть. Так мы зенитку трофеем взяли. Когда поступил приказ по рации поддержать наступление наших войск с тыла, несколько партизанских отрядов объединились – получилась бригада, если считать по численности. Опыт у партизан был, хорошо умели скрытно передвигаться, знали местность, а вот опыта городских боёв не было. Писарев за оставшиеся до атаки дни кое-что рассказал, но не всё применимо. Для городского боя лучше зашвырнуть гранату в дверь или окно, а после взрыва дать очередь, добить раненого противника. Но у партизан не у каждого гранаты есть, хоть одна. И оружие трофейное и наше, разномастное, с боеприпасами напряг. К означенному дню у деревни Крючки партизанские бригады стали собираться. Илья, как и разведчики группы, в шоке. 13 бригад, 13 500 бойцов были готовы помочь Красной армии. Без малого дивизия! Всего же, по данным штаба партизанского движения, на Брянщине действовало 27 бригад, или 60 тысяч партизан. Наверное, одна из самых партизанских областей. Восточнее Брянска располагался немецкий оборонительный рубеж «Хаген». Тянулся он от Людиново Калужской области к Брянску и далее на Трубчевск – Севск. Строили его мобилизованные местные жители и военнопленные под руководством организации Тодта, германской военно-строительной фирмы. Полевые укрепления в 3–4 ряда траншей полного профиля, с бетонными ДОТами в два этажа. Но закончить строительство немцы не успели из-за быстрого продвижения Красной армии. К тому же не во всех ДОТах, ДЗОТах и укреплениях было установлено вооружение. Только неоснащённость «Хагена» позволила частям Брянского фронта прорвать оборонительную линию относительно быстро и небольшой кровью. Но западнее «Хагена» был ещё один оборонительный рубеж – «Пантера», как часть огромного Восточного вала. В Бежецк, фактически с немецкого тыла, неожиданно для гитлеровцев ворвались партизаны. Неожиданно, потому что шли скрытно, по лесам, авиаразведка немцев летала над частями РККА. Обычная наземная разведка среди партизан действовать не могла. Создавали немцы ложные партизанские отряды, но настоящие партизаны их быстро разоблачали и уничтожали. Немцы в начале городских боёв запаниковали, поскольку удар с тыла по всем военным канонам – признак окружения. Немцы стали перегруппировываться, срочно перебрасывать из самого Брянска подразделения, ослабив оборону на передовой, тем самым партизаны помогли нашей 11-й общевойсковой армии. Разведгруппа держалась вместе. Все же знают друг друга, понимают с полуслова, жеста. Партизаны штурмовали трёхэтажный дом, а разведгруппа – соседний, в два этажа. Получалось удачно, пока не кончились гранаты. Один из разведчиков давал очередь из автомата веером через дверь квартиры, Илья ударом ноги распахивал, бросал гранату. После взрыва другой разведчик из группы заскакивал в квартиру, стрелял во всё способное пошевелиться. Местных жителей не было. Брянск и соседние города почти два года были под оккупацией. Часть жителей при приближении немцев в сорок первом эвакуироваться успели, другие, в основном мужчины, ушли в Красную армию или в лес, партизанить. У кого была родня в сёлах, подались туда. На селе выжить в трудную минуту проще. Как немцы вошли, расстреливать начали – евреев, цыган, психбольных, семьи красных командиров или партполитработников. Первый этаж разведчики заняли быстро. А на второй не хватило гранат: каждый разведчик в рейд брал по паре Ф-1. Желательно больше, но каждая лимонка шестьсот граммов весом, и много не возьмёшь, потому что ещё патроны надо нести, взрывчатку, провизию, перевязочные пакеты, нож, оружие. Получалось в итоге сорок-пятьдесят килограммов. Поневоле экономить на грузе будешь. Стреляли через дверь. Немцы, поднявшиеся с первого этажа на второй, кто уцелел, отвечали тем же. Разведчики стояли сбоку от дверей, и никого не задело, не ранило. Но и взять две квартиры никак не удавалось. Один из разведчиков, Снетков, выбежал из подъезда и вскоре вернулся с бутылкой в руке. Оказывается, взял у партизан. Устройство примитивнейшее. В бутылке любая горючая жидкость, в горлышко воткнута тряпка. Она пропитывается бензином или керосином. Стоит сильно швырнуть, чтобы разбилась, и от подожжённого перед броском фитиля вспыхивает разлившееся содержимое. Илья резко распахнул дверь, Снетков, успевший запалить тряпку на бутылке от зажигалки, швырнул её внутрь квартиры. Хлопок, всё озарилось вспышкой. Из квартиры выскочили два немца. Один кинулся на Снеткова, другой на Илью. Здоровенный, под два метра ростом, сразу ударил карабином по «папаше» Ильи. Оружие у обоих выпало из рук. Немец силён, прыгнул на Илью, свалил его и принялся дубасить кулаками по голове. Илья сначала попробовал столкнуть с себя противника. Тщетно, а пожалуй, и невозможно, у гитлеровца вес в два раза больше, и всё мышцы, как бычок, где только таких берут? Уже нос разбит, кровь течёт, левый глаз ничего не видит. Илья понял – ещё минута, и немец его просто забьёт. Начал рукой по своему поясу шарить, нащупал нож. Выдернул и ударил немца – раз, другой, третий. Куда бил – не видел, перед единственным видящим глазом уже пелена, точки мелькают. Немец бить перестал, потом сполз на бок. Сразу дышать легче стало. Илья сделал несколько вдохов, мелькание точек в глазах исчезло. Повернул голову – немец рядом лежит, тяжело дышит. Илья привстал, второй рукой за рукоять взялся, ударил немца, потом ещё и ещё, пока противник дышать не перестал. Рукавом смахнул кровь с лица – свою и чужую. Снетков своего немца убил и сам погиб: умер от ранения. Оба в крови, так и лежат, вцепившись друг в друга мёртвой хваткой. В подъезд забежал лейтенант, перескакивая ступеньки, поднялся на второй этаж. Страшная картина предстала. – Во б…! Сафронов, ты жив? – Жив покамест. – Глядеть на тебя страшно. А Снетков? – Не дышит уже. – Я тебя к санитарам отведу. А Снетковым и Скоробогатовым после боя займёмся. – Двоих наших, значит, убили? – Не знаю, что с Мироновым. Поднимайся. Илья с трудом встал, лейтенант помог. Илья руку вниз протянул: – Автомат мой. Лейтенант оружие поднял, ремень оружейный через плечо Илье перекинул. Всё меньше хлопот потом, за утерю боевого оружия спросят. Бой уже дальше продвинулся. Слышны выстрелы, взрывы гранат. У соседнего дома импровизированный медпункт. Две санитарки перевязки делают немецкими перевязочными пакетами. Лейтенант Илью подвёл, помог сесть. – Сафронов, я вернусь. И убежал. К Илье – санитарка партизанская: – Что болит? – Дышать тяжело, и левый глаз не видит. – Глаз от удара заплыл, но цел. Холодное бы что-нибудь приложить. Санитарка куском бинта лицо Илье вытерла, потом чистый кусок бинта самогоном из фляги смочила, ещё раз протёрла. – Ранений нет, уже радует. Быстро ощупала грудь, задрала на Илье гимнастёрку. – Не ранен, а рёбра, похоже, сломаны. Вот же невезуха с рёбрами, второй раз уже. Опять в госпиталь! А впрочем, какой сейчас с него вояка? Часа через два прибежал лейтенант, а с ним два незнакомых бойца, но в форме красноармейцев, не партизаны. – Сафронов, они тебя в госпиталь доставят. Бойцы отвели Илью в медсанбат. Болела голова, глаз левый не видел, дышать больно. В общем, чувствовал себя Илья скверно. В медсанбате раненых полно. Перед сортировочной палаткой раненые и сидели, и лежали, и стояли. Илья ужаснулся: это каковы же потери? Хирурги работали быстро. В первую очередь в операционную брали тяжелораненых. Илья устыдился. У бойцов осколочные или пулевые ранения, а у него ни царапины. Все повреждения как после пьяной драки в кабаке. Только кабака и выпивки не было, рукопашная была, это правда. Но врачей его травмы не удивили: рукопашные бои в наступлении не редкость. – Полный покой, отдых, тугое бинтование, и через две недели в строй! – безапелляционно сказал хирург после осмотра, затягиваясь папиросой. А хоть бы и так. Санитар автомат у Ильи забрал, записав номер, потом отвёл в палатку, показал на топчан: – Твоё место. В медсанбате оставались раненые с перспективой быстро вернуться в строй, те, у кого ранения серьёзные, транспортом переправлялись в тыловые госпитали. Войска уходили всё дальше. Если в первые дни в медсанбате слышалась далёкая перестрелка, то уже через неделю только пушечные выстрелы. Фронт уходил дальше. Периодически медсанбат переезжал вслед за линией фронта. Брянский фронт, взяв Хотимск, первый город на территории Белоруссии, и железнодорожный узел Унечу, остановился в 30 километрах от Рославля. Фронт выдохся, боеприпасы были на исходе. Наши войска и так совершили немыслимое. Остановили наступление немцев, сорвав операцию «Цитадель». Гитлер, обескураженный срывом операции, отдал приказ о немедленном строительстве оборонительного Восточного вала, который состоял из двух частей. Северная часть называлась «Пантера», проходила от реки Нарва – Псков – Витебск – Орша – по реке Сож и до среднего течения Днепра. От среднего течения Днепра и на юг, до Чёрного моря, – эта часть оборонительного сооружения называлась «Вотан». «Пантера» должна была прикрыть немецкие группы армий «Север» и «Центр», а «Вотан» – группу армий «Юг». Полностью завершить строительство вала немцы не успели. Отдельные участки имели бетонные сооружения, но без тяжёлого вооружения, на некоторых тольковелись земляные работы. Брянский фронт 2 октября вышел к реке Проне у Петуховки и Пропойска и к восточному берегу реки Сож, у вала «Пантера». До начала наступательной операции 1 сентября и по начало октября Брянский фронт имел 530 тысяч военнослужащих, потери убитыми за месяц боёв составили 13 033 человека, ранеными 43 624 бойца. Из 19 армий четырёх фронтов, почти одновременно подошедших к Днепру с 22 по 30 сентября, войска 12 армий форсировали реку, захватили 23 плацдарма. Тылы отстали, войска ощущали острую нехватку топлива и боеприпасов. Пехота переправилась с ходу на подручных плавсредствах – лодках, плотах, брёвнах. Ухватилась пехота за западный берег Днепра и дальше идти не смогла. Танки и артиллерия отстали, поддержать наступление огнём и гусеницами не могли. Были плюсы. Быстрое продвижение наших войск обеспечило переход соединений через Днепр в верхнем течении, сделав Восточный вал уязвимым, представляя угрозу северному флангу группы армий «Центр». Илья о продвижении войск и своего Брянского фронта знал не только из сводок Совинформбюро, но и от поступающих раненых. Свежих легкораненых сразу обступали раненые, находившиеся на лечении, расспрашивали, из какой части, где ранили, и были в курсе событий. Травмы у Ильи зажили. Дышал он уже без боли, отёк с левого глаза спал, глаз видеть стал, головные боли, слабость и головокружение ушли. 10 октября Илью выписали из медсанбата. Справку получил, свой автомат и телогрейку, почти новую. Насчёт ватника иллюзий не питал. Одежду снимали с умерших, стирали и обеззараживали, выдавали выписавшимся. В первые годы войны так поступали почти всегда. Ведь не хватало всего – оружия, формы, даже бинты стирали и использовали повторно. А пехотинцы снимали с убитых немцев и красноармейцев сапоги, бросая свои ботинки с обмотками. Так что особенно брезгливых не наблюдалось, люди старались выжить. Вышел из госпиталя он вместе с ещё двумя бойцами. Всем к передовой, вместе шагать веселее. И никто из бойцов не знал, что в этот день Брянский фронт третьего формирования перестал существовать, был расформирован. Из его состава 3,11, 50 и 63-я армии были переданы в состав Центрального фронта, а 11-я гвардейская, 5-я воздушная армия и управление фронта – штаб и все службы – направлены на формирование Прибалтийского фронта. Илья и два бойца шагали до перекрёстка, где остановились. Решили ловить попутную машину. Полуторка появилась быстро. Водителя бойцы угостили моршанской махоркой, весьма ценимой бойцами, и полезли в кузов, обосновались на мешках с новыми ватниками. – Повезло, – сказал боец. – Мягко, как в плацкарте, и почти до места. Почти, потому что грузовик шёл до Черикова: до передовой оттуда два десятка километров. Кузов полуторки покрытый дырявым от пуль и осколков брезентом, а всё равно не так дует, как в открытом кузове. Трясло немилосердно. Хороших дорог в этих краях и до войны не было. А как танки и другая тяжёлая техника прошли, так и вовсе одни направления. Часа через три, под Рославлем, на перекрёстке дорог остановили. – Что за груз везём? – послышался голос. – Обмундирование на склад и троих бойцов из госпиталя. – Попутчиков подвозить запрещено! Явно кто-то из войск по охране тыла, формировались они из пограничников с западных застав. Брезент откинулся, заглянул в кузов усатый старшина: – Выходите все и приготовьте документы для проверки. Какие документы у солдата? Красноармейская книжка и справка из госпиталя. Прочитал старшина, повертел в руках. По приказу везти на полуторке нельзя, а пешком после госпиталя идти – это можно? Усовестился старшина: – Ладно, хлопцы, езжайте. Только где вы свои части найдёте? – Язык до Киева доведёт, – пряча документы в карман гимнастёрки, ответил один из бойцов. – Так не в курсе вы, как я вижу. Нет больше Брянского фронта, расформирован. Бойцы переглянулись. Новость обескураживающая. Куда теперь податься? Где их полки и дивизии? Всё же решили добираться до Петуховки. Не может такого быть, чтобы фронт оголили. Переподчинили дивизии, так сами дивизии на своих позициях остаться должны. Через пару часов добрались по разбитому шоссе до Киселёвой Буды, уже на территории Белоруссии. Только миновали, как справа, из леса, автоматные очереди. Причём били сразу из нескольких автоматов. Одна очередь по колёсам и мотору пришлась, вторая по кузову. Бойцов спасло то, что лежали на мешках с ватниками. Тот, кто стрелял, рассчитывал поразить бойцов на сиденьях, если они были в кузове. Грузовик вильнул, съехал с дороги, благо кювета нет, иначе перевернулся бы. Просто шла грунтовка: с одной стороны луг, с другой – лес. – Из машины, быстрее! – скомандовал Илья. Да и без команды бойцы уже спрыгивали с заднего борта, тут же залегли. У одного из бойцов автомат, у другого карабин, однако патронов к ним кот наплакал. Ещё одна очередь взбила пыль на дороге. Илья успел заметить вспышки, дал в ответ очередь. Стрельба прекратилась. Грузовик – укрытие от пуль плохое, от него на луг ползти – ещё хуже. – За мной, врассыпную, к лесу! – скомандовал Илья. Лес укроет от чужих глаз. Вместе бежать нельзя, опытный стрелок одной очередью срежет. Вскочили, побежали, между бойцами пять-семь метров по фронту. Вбежали в лес. – Хлопцы, занимайте оборону, я гляну, что и как. Только не подстрелите, когда возвращаться буду. Плохо, что гранат нет. Илья, держа на изготовку оружие, двинулся по опушке. Где-то далеко едва слышно треснул сучок. А вот и место, откуда стреляли, судя по гильзам. Илья нагнулся, поднял гильзу, понюхал. Свежая, ещё порохом остро пахнет. Посмотрел год выпуска – июнь сорок третьего, поставлена в войска перед операцией «Цитадель». И гильза латунная, хотя в вермахт с сорок третьего патроны поступали с гильзой железной, лакированной. А с латунной ещё шли в СС. Стрелков, судя по кучкам гильз, было двое, и трава примята в двух местах. Илья немного прошёл влево-вправо. Нет, здесь было трое. Следы ещё одного человека есть, веточка сломана. Неосторожно себя вели, явно не охотники, не егеря, не привыкли вести себя осторожно, не оставляя следов. Сделал несколько шагов по следу. Оп! Капелька крови на пожухлой траве. Илья наклонился, пальцем мазнул. Ещё свежая кровь, жидкая, сгусток не образовался. Задел он кого-то, когда в ответ стрелял. Скорее всего, немецкая группа к своим выбирается. Наши войска наступали клиньями, немцы не всегда успевали отступать, получалась чересполосица. Но этих мало, всего трое, надо преследовать и уничтожить. Даже три вооружённых противника могут наделать бед, скажем, обстрелять и сжечь бензовоз с драгоценным бензином, поскольку дефицит. Или напасть на солдат или офицеров. Командиры батальонов, полков, а то и дивизий разъезжали между своими подразделениями на джипах. С охраной, но она не всегда спасала, пример тому – генерал Ватутин, да и не он один, кто рангом поменьше. Илья подошёл к бойцам, ещё из-за ёлки покашлял, чтобы не пальнули сдуру. – Бойцы, трое немцев по нам стреляли, один ранен. Надо уничтожить. Бойцы, что вместе с ним из госпиталя выписались, – пехотинцы и, судя по лицам, особого желания преследовать в лесу гитлеровцев не имели. Одно дело вести бой в окопе или траншее, другое – в лесу, где враг за каждой ёлкой может притаиться и дать очередь в спину. – Так! Я иду первым, ты справа от меня десять шагов, ты слева. Без нужды не стрелять, не разговаривать, не курить, идти тихо. – Слушай, старшина. Я ещё до своего полка не добрался, а ты меня под пули подставляешь. Вот покосят нас немцы всех, предположим. Так домой отпишут – пропали без вести, дезертиры. Из госпиталя ушли, в полку не появились. Доля правды в словах солдата была. Но оставлять безнаказанными немцев нельзя. – Хорошо, я буду воевать, коли у вас кишка тонка. Но хотя бы идите по сторонам, боевым охранением. Вперёд! Илья шёл по следу немцев. Трава примята, кое-где опавшие листья сдвинуты ногами в сторону, а местами даже на влажной земле следы сапог видны. Сапоги немецкие, с подковками, шляпки гвоздиков квадратные. У сапог красноармейцев железных подковок нет, а каблуки прибиты гвоздями с круглыми шляпками. А ещё капельки крови встречались – самый убедительный след. И что интересно, рядом, параллельно два следа идут. Похоже, один из гитлеровцев поддерживает раненого. Только Илье непонятно, зачем фрицы по грузовику стреляли? Хотели захватить и на нём ехать? Тогда зачем по колёсам и мотору стреляли, ведь радиатор пробит был, пар из него валил. На такой машине не уедешь, в ремонт нужно. Или злость одолела, решили одиночный грузовик уничтожить? Да, в общем-то, всё равно для Ильи. Следы крови всё чаще, и капли погуще. Раненого ведут, не перевязывая, и он кровит изрядно. Должен вскоре ослабеть, и его бросят. В отличие от русских, способных на товарищеские чувства, самопожертвование, немцы думают в первую очередь о себе. Да все европейцы так воспитаны. При коммунистическом режиме чувство взаимовыручки, помощи развито было. Впрочем, у русских это в крови. Поговорка «сам погибай, а товарища выручай» не в сороковые годы родилась, а ещё в пору дружинников, воевавших мечами. Или вспомнить клич: «Не пощадим живота своего за други своя!» Ещё со времён Александра Невского известен. Углубились в лес метров на двести. Раненый уже ноги плохо поднимал, судя по следам, левую ногу волочил, опираясь рукой на помогавшего камрада. А ещё через сотню метров Илья увидел ноги в сапогах под ёлкой. Сразу на землю бросился. По его примеру и бойцы на флангах так же сделали. Ноги не шевелятся. Илья в сторону отполз, потом встал, к ёлке подкрался. Немец-то мёртвый, и убили его свои: в области сердца на курточке обильно кровь, а ещё левая штанина в крови. Видимо, ослабел, стал тормозить отход, свои же добили. Нехорошо так со своими боевыми товарищами поступать! Рядом с убитым – автомат, даже оружие не забрали – лишний груз. Зато уходить быстрее стали, факт! Расстояние между шагами больше, похоже на бег. И Илья на бег перешёл. Ещё сотня метров – и выстрел. Пуля рядом прошла, отколов от дерева щепу. Илья залёг сразу, дал очередь, перекатился за толстое дерево. С секундным запозданием по месту, где он раньше был, ударила очередь. Бойцы на флангах тоже залегли, на Илью поглядывают. – Лежать на месте, башку под пули не подставлять, сами постреливайте. А я в обход. Илья назад отполз, потом встал и побежал. Сделав крюк, обошёл место, откуда по ним стрельба велась. А немец-то один! И по нашим бойцам постреливает, но вяло. Один-два выстрела, перерыв. Ощущение, что даёт кому-то уйти, в заслоне поставлен. Илья к немцу подбираться не стал, перебежал между деревьями и подтверждение своей догадке нашёл – цепочка следов тянулась. Шёл один человек, именно шёл, а не бежал. Илья по следам рысцой побежал. На одном месте, где травы не было, на голой земле чёткий отпечаток. Илья рядом свою ногу поставил. У немца сорок второй размер, как и у Ильи, но отпечаток глубокий. Либо вес большой, что на передовой редкость, либо немец при себе груз имеет. Не потому ли заслон оставил, что груз ценный? Но это догадки. Илья бежал, держа на виду след, петляя между деревьями, чтобы прицельно не выстрелили. А вот и немец. В левой руке большой кожаный баул, тяжёлый, потому что немец туловище вправо отклоняет. Этот же баул быстро бежать не даёт. Для «папаши» семьдесят метров не расстояние. Илья прицелился, дал очередь по ногам. Немец рухнул как подкошенный. Но при приближении Ильи начал стрелять из пистолета. Бах! Бах! Да чего немца беречь? Наверное, сказывалась привычка разведчика брать «языка». А сейчас-то зачем рисковать головой? Если в бауле нечто ценное, Илья его по-любому получит. Он сделал перебежку, укрылся за толстым стволом дерева, крикнул: – Сдавайся! Хенде хох! В ответ выстрел. Метко стреляет, гад! Пуля ударила в дерево чуть выше головы Ильи. Немец грамотный, заслоном от Ильи баул выставил. Илья отполз назад, скрываясь за стволом дерева, потом метнулся вправо, зашёл почти с фланга. Немец, лёжа на земле, делал перевязку правого бедра, прямо поверх галифе. Илья опёрся о дерево для устойчивости, прицелился, дал очередь. Немца ударило, как кувалдой, кулём упал. Илья подобрался поближе. Готов! Несколько пуль в голову попало! Немец-то из СС, судя по петлицам с молниями. Потому сдаваться не хотел, враг идейный, нацист. Никуда бы он не ушёл: на обеих ногах раны, галифе в крови. Илья немца обыскал, вытащил личные документы. Потом баул открыл, вроде большого саквояжа. Полон бумаг, какие-то схемы, похожие на фортификационный план. Пригодится для командования, надо с собой забрать. Илья поднял баул. Ого, да в нём килограммов двадцать пять – тридцать. Впрочем, бумаги весят много, неудивительно. Отправился назад, к бойцам. А там тишина. Шёл по своему следу, чтобы не промахнуться. Оба бойца сидят возле убитого ими немца. – Старшина, ты же вроде этого хотел убить? – Он в заслоне был, а другой, из СС, оберштурмбаннфюрер, уходил с документами. Пришлось в первую очередь его преследовать. Илья пнул баул. – Кожа на сумке хорошая, сапоги бы из такой пошить, сносу бы не было! – цокнул языком один из бойцов. Ещё бы! Оберштурмбаннфюрер, по-нашему подполковник, с холщовым мешком бегать не будет. – Всё, парни! Вы своё дело сделали, за что вам благодарность. А теперь к дороге. Баул несём по очереди. За перестрелками-перебежками от дороги на километр в лес углубились. Вышли по своим следам к месту, где грузовик стоял. А рядом с ним «Студебеккер» с пушкой на прицепе. Увидев выходящих из леса бойцов, артиллеристы за карабины схватились. – Стоять! Свои! – крикнул Илья. Не стреляли, но смотрели насторожённо. Илья и бойцы документы предъявили капитану. – Почему из леса выходите? – Мы ехали на этой полуторке, машину обстреляли. Мы за немцами. Троих уничтожили, забрали баул с документами. Илья поставил перед капитаном баул.Глава 10 «Восточный вал»
Офицер приказал: – Покажи! Илья замок расстегнул, достал несколько папок. – Так здесь на немецком! Илья чертыхнулся про себя. А что хотел капитан увидеть? Русский перевод, специально для таких, как он? – Сдайте оружие и в кузов! Спорить с командиром не стоит, тем более у «Студебеккера» целое отделение солдат, а вернее, орудийный расчёт, к фаркопу прицеплена пушка – гаубица МЛ-20. Оружие отдали, залезли в кузов, следом артиллеристы. На Илью и бойцов смотрят подозрительно. Американский грузовик шёл быстро, не полуторке чета. Час, и они уже въехали в Кричев. Город недавно освобождён от немцев. Есть дома разрушенные, есть и целые. «Студебеккер» остановился на перекрёстке. Капитан спросил у регулировщицы: – Скажи, красавица, где СМЕРШ в городе располагается? – Направо почти до конца улицы. Увидите дом из красного кирпича, на крыльце часовой. – Спасибо. Капитан бдительность решил проявить. Илья и бойцы разговор слышали. За себя Илья не боялся. Проверят – отпустят. «Студер» остановился у здания, где находился СМЕРШ. Капитан сам сходил, вернулся с офицером. – Вылазьте! – приказал капитан. – Сергеев, отнеси оружие задержанных за товарищем старшим лейтенантом. Сам капитан баул прихватил, нёс с гордым видом, как будто его заслуга была в захвате баула. Баул и оружие в комнату занесли, а задержанных в коридоре оставили под присмотром караульного. Капитан и его боец ушли. Первым вызвали Илью. – Документы ваши! Илья предъявил. – Доложите по сути. Илья всё пересказал – про госпиталь, обстрел грузовика, преследование немцев, баул у эсэсовца. Старлей выслушал, стал крутить ручку полевого телефона. Только после долгого времени ему удалось соединиться с медсанбатом, факт нахождения и выписки Сафронова и двух бойцов подтвердили. Старлей вызвал по телефону переводчика: – Ознакомься бегло и доложи. Я пока прокачусь. Старшина, за мной. На улице старлей оседлал мотоцикл с коляской, явно трофейный. – Садись в коляску. Старлей гнал, как будто у него две жизни в запасе. Илья уже опасаться стал, доедут ли целыми. Старлей прокричал: – Покажи место, где обстреляли! – Там полуторка стоит. Да вон она! У полуторки уже хлопотали люди из автороты. Когда мотоцикл подъехал, старлей предъявил удостоверение. – Ваша машина? – Наша, водителя жалко, наповал его. Технари заменили пробитое правое переднее колесо полуторки на запасное. – Откуда стреляли? – От тех деревьев. – Веди. Илья показал гильзы, потом следы и капли крови. Старлей не погнушался пройти весь путь, осмотрел всех трёх. – Ну что, старшина, действовал ты правильно и бойцов организовал. Сейчас в отделе переводчик скажет, стоило ли башку под пули подставлять. Думаю, немец не зря баул тащил, бумаги ценность представлять должны. В отделе старлею переводчик доложил, что документы в бауле – это часть бумаг по строительству вала «Пантера». Старлей руки потёр. Старшина, сам не ведая, захватил важные документы. Бойцов отпустили. Илья спросил: – Товарищ старший лейтенант, не подскажете, где наш штаб и разведотдел? – Спроси чего полегче, старшина! Управление фронта перебазируется, генерал Попов с сегодняшнего дня – командующий вторым Прибалтийским фронтом, а Брянский фронт расформирован. Так что ты официально за штатом. Такого в жизни Ильи, ни прежней, ни нынешней, не было. Видя его некоторую растерянность, «смершевец» посоветовал: – Иди на железнодорожную станцию, там военный комендант ОВС должен быть. У них чётко расписано, где и какие подразделения дислоцируются. ОВС – отдел военных сообщений, военные железнодорожники. Да вот только скажет ли старшине комендант, куда перебазируется управление фронта? Старлей успокоил: – Я позвоню, скажу, что после проверки, не шпион немецкий. И на том спасибо! Илья забрал свой автомат и пустой «сидор», направился к железнодорожной станции. Здание вокзала с одного крыла разрушено. В комнате военного коменданта накурено, хоть топор вешай, и военных посетителей полно. Кто-то требует, чтобы вагоны с его грузом в тупик загнали для разгрузки, у другого в руке воинские проездные документы, требует отправить его ближайшим поездом в Москву. Все ругаются, шум. Илья протолкался, сказал: – Вам из СМЕРШа звонили? В комнате сразу тишина наступила, вокруг Ильи образовалось свободное место. СМЕРШ в войсках уважали и побаивались. Комендант поднял на Илью покрасневшие от недосыпа глаза: – Телефонировали. Чем могу помочь? – Мне нужно управление Второго Прибалтийского фронта. – Старшина, не морочь мне голову! Управление никуда не уехало, находится в Климовичах. Илья смутился. Находясь в медсанбате, он не знал, где штаб фронта. Рядом со штабом всегда разведотдел. Илью быстро оттеснили от стола коменданта. Он выбрался из прокуренной комнаты на перрон. Была бы карта, всё было бы просто и понятно. Остановил железнодорожника в форме: – Товарищ, не подскажете, где Климовичи? – В ту сторону, – махнул рукой железнодорожник. Двадцать четыре километра. Имейте в виду, пассажирские поезда не ходят. Зато на станцию приходили и уходили воинские эшелоны. С востока – с военной техникой и солдатами, на восток – пустые. Как раз прибыл эшелон сплошь из пустых платформ. Паровозная бригада принялась заливать воду в паровоз. Недолго думая, Илья влез на платформу и улёгся. Борта платформы укрыли его от посторонних глаз. На платформы влезли ещё несколько человек. Однако такие «пассажиры» воспрещались. Кое-кого охрана успела ссадить, не исключено, что и до Ильи бы дошли, но поезд дёрнулся, и эшелон покатил со станции. Илье не повезло. Он полагал, что доберётся до Климовичей, первой железнодорожной станции. И даже если поезд не остановится, спрыгнет на ходу, скорости-то невелики. Но от Кричева железная дорога разделялась на две ветки. Одна – на юго-восток, на Климовичи, Костюковичи и на Унечу. И вторая ветка почти строго на восток, на Рославль. Прозрение наступило через час, когда увидел на маленьком железнодорожном полустанке название – Киселёва Буда. Какая Буда? Недалеко отсюда, на шоссе, их грузовик обстреляли! Недолго думая, спрыгнул. Состав по станции медленно шёл. Получалось, в тыл ехал и за день к разведотделу фронта не приблизился. Прямо заколдованный круг какой-то. На полустанке здания вокзала нет, переночевать негде, только техническое помещение для персонала. Пешком возвращаться в Кричев? К утру придёт. Решил – утро вечера мудренее. Постучал в одну из изб, попросился у хозяйки-старушки переночевать. В избе съестным не пахло. Да как же тут люди выживают? – Хозяйка, чугунок есть? Гороховую кашу варить будем. При выписке из госпиталя Илья получил сухой паёк на сутки – пачку сухарей, два брикета гороховой каши и банку рыбных консервов. Брикеты всухомятку не угрызёшь, зубы беречь надо, а сварить – вполне съедобные становились. Печь по прохладному времени года топилась. Долго ли воду вскипятить? Когда забулькала вода в чугунке, оба брикета бросили, предварительно на мелкие куски раздробив. Дальше уже хозяйка помешивала. Илья тем временем банку консервов ножом вскрыл, сухари на бумажке разложил. Запах от котелка пошёл аппетитный. В другое время, может быть, и не соблазнился. А сейчас голоден был. Утром в медсанбате чай с куском хлеба и куском пилёного сахара пил и больше за день не ел, а хотелось сильно. Хозяйка ловко ухватом чугунок из печи вытащила, по чашкам разложила, вручила деревянную ложку. Что удобно, в отличие от алюминиевой, деревянная губы не обжигает, но есть непривычно. Илья консервы поровну поделил, разложив в миски с горохом. Илье попроще, сухари ржаные хрустят на зубах, а хозяйка сухарь сначала размачивала в воде, потом откусывала. Непритязательная еда, а съели быстро и подчистую. Хозяйка Илье постелила. Давно он на кровати не спал. То топчаны жёсткие, то вовсе на земле, да и подушки на фронте только в госпитале видел. В землянках вместо подушки ватник. Выспавшись, поблагодарил хозяйку, водички кружку выпил – и в путь. Пешком, напрямик, как хозяйка показала. Шесть часов бодрого марша – и он уже в Климовичи вошёл. И снова неудача, прямо какой-то злой рок. Только что ушла последняя машина с сотрудниками штаба. Куда – гражданские не знают, да и кто им скажет? Выматерился витиевато, в несколько коленец, что делал нечасто, присел на лавку. Надо обдумать ситуацию. Получилось по поговорке – была бы шея, а хомут найдётся. К лавке подкатил «Додж» три четверти. Офицер, сидевший на пассажирском сиденье, крикнул: – Боец! Ко мне! Илья подбежал, вытянулся по стойке «смирно». – Старшина Сафронов! – Как на Кричев проехать? – Разрешите показать? Мне туда же надо. – Садись. Илья в кузов забрался. «Додж» был похож на увеличенный «Виллис», только задние сиденья вдоль бортов шли и грузоподъёмность 750 килограммов или три четверти тонны, отсюда и прозвище. – Ты откуда, старшина? – Из госпиталя в свою часть добираюсь, а ни части, ни фронта, и где искать, не знаю, – вырвалось у Ильи. Не привык он жаловаться – вырвалось. Не зря китайцы говорили – не дай вам бог жить в эпоху перемен. – А где служил-то? В пехоте? Это капитан на петлицы мимолётный взгляд бросил. В разведке особых обозначений не было, как у вермахта. – Фронтовая разведка, Брянский фронт. А теперь переименовали во Второй Прибалтийский, и разведотдел сегодня утром из Климовичей уехал. – Я бы хотел посмотреть документы. Илья протянул все, что были, – красноармейскую книжку, справку из медсанбата. – В разведке давно? – Можно сказать, с начала войны с перерывами на госпитали. – Это тебе ещё повезло. Капитан вернул документы. – А давай-ка ты ко мне! В списки части внесём, всё чин чином. – Это куда же? – Восьмой стрелковый корпус, разведотдел. Наш корпус тоже во Второй Прибалтийский фронт вошёл. Так что начальник у нас один – генерал Чекмазов. – Полковник. – Отстал ты от жизни, старшина. Простительно, в медсанбате был. Почти месяц, как он генерал-майор. – Не знал. – Что решил? Не слышу ответа. Служба одна и та же, что во фронтовой разведке, что в разведотделе корпуса. Те же поиски и рейды в тыл врага, только не столь большой глубины, уровень немногим более дивизионной разведки. – Согласен. – Пока ты в медсанбате был, Сафронов, половина твоих сослуживцев поменялась, как не более. Когда наступление, потери всегда большие. У меня в роте большая часть новички, из пополнения. А ты уже с опытом, мне такие позарез нужны, командиром группы будешь. Вовсе не Кричев капитану был нужен – это транзитный город, а Мстиславль. Как понял Илья, там располагался штаб корпуса. А где штаб, там и разведотдел, это глаза и уши командования. По прибытии капитан Текутьев представил Илью командиру разведки, подполковнику. Оказалось, тот многих знал из разведотдела Брянского тогда ещё фронта. Вот что Илья заметил, когда перезнакомился с солдатами взвода, – это изменилось настроение бойцов. В сорок первом – сорок втором угнетены были, почти всё время армия отступала, немец пёр неудержимо. На один наш пушечный выстрел десятком отвечал, а у Красной армии и снарядов-то не было. Другое дело сейчас. Крупное контрнаступление немцев отбили с большими потерями для гитлеровцев в живой силе и боевой технике. А потом сами в наступление перешли. Совинформбюро каждый день передаёт перечень освобождённых населённых пунктов. Если раньше диктор говорил «идут упорные оборонительные бои у села Вельяминово», то теперь-то сёла почти не объявляют, их десятки, счёт на города идёт, районные центры. И отступает немец, сила силу ломит. А высокий моральный дух бойца – не последнее дело. Сколько командиров Красной армии в сорок первом пулю в висок себе пустили, впав в отчаяние в окружении или будучи разбиты наголову в бою! Илья воочию видел перемены, и они радовали. Новая боевая техника, мощная, быстроходная появилась, способная на равных противостоять немцам. Бойцы в сорок третьем впервые увидели в небе в массовом количестве наши самолёты. Те же пикировщики Ю-87 уже не висели над нашими позициями безнаказанно, а их «мессеры» не гонялись за нашими бойцами, обстреливая из пулемётов. В армии уверенность появилась в своих силах, в грядущей победе. В 1941–1942 годах политруки внушали – враг будет разбит, победа будет за нами. А бойцы видели, что отступает армия, нет техники, не хватает боеприпасов, топлива, да всего. И уныние было, и неверие в победу. Сколько сомневающихся в плен сдалось или дезертировало. Коли слаб духом человек, не видать победы. А ещё злость на гитлеровцев появилась. Когда отступали, то по своей земле, ещё не тронутой врагом. А наступать начали и увидели обезлюдевшие сёла, разрушенные города, места массовых казней, услышали рассказы очевидцев о зверствах. Не столько вермахт отличился, как тыловые службы – СД, СС, гестапо, а ещё предатели из полиции и националистические подразделения – из украинцев, прибалтов, кавказцев. Позорная страница, чёрная, горькая. Во взводе одни новички. Желание воевать есть, а знаний и опыта нет. Натаскивать бойцов начал – стрельба из отечественного и трофейного оружия, маскировка, минное дело, звания в немецкой армии, да мало ли чего. Пока Илья обучал новичков, в рейды и поиски ходили разведгруппы из других взводов. Месяц всего на обучение дали. Хотя и занимался Илья от завтрака и до отбоя, а не всё успел. В разведотделе приказали самому группу подобрать – четыре-пять человек – и возглавить поиск. Предполагалось наступление на Полоцк и Витебск, как всегда, «язык» был нужен. Обычно в группе двое-трое опытных бойцов и один-два новичка. А сейчас из опытных он один, во всех взводах потери. И так новичков не трогали, давали время освоиться, подучиться. Сплошной передовой с нашей и немецкой стороны не было. Леса, зачастую глухие, болота, многочисленные реки, ручьи, озёра делали невозможной сплошную передовую. Даже траншеи были мелкими, в пояс, ибо окопы полного профиля заполнялись водой, бурой, болотистой, вонючей. Немцы болот боялись. На их картах они числились непроходимыми. Но их легко проходили жители местных деревень, среди которых можно сыскать проводника. Причём болота и в морозы не замерзали, поэтому рассчитывать на извечного русского союзника не стоило. Прежде чем отправиться в поиск, Илья поговорил с двумя дедами в деревне. Один сказал, что проходил по Вороньему болоту не единожды, и если идти со слегой, не переть внаглую, то и без проводника пройти можно почти в любом направлении. Второй, помоложе, вызвался провести. Илья авансом отдал ему две банки тушёнки из НЗ. Картошка, или бульба по-белорусски, в этих местах урожаи давала хорошие. Но картошкой сыт не будешь. А с мясцом вполне. Тем более тушёнка американская, жилованная, вкусная. Вышли в поиск, против обыкновения, днём. Проводник сказал, что на переход к твёрдой земле уйдёт часа четыре. Получается, к сумеркам. В самый раз, да ещё и днём по болоту идти безопаснее, хоть что-то видно. Не хотелось никому лезть в жижу, а другие варианты значительно опаснее. Немцы у болот, считая их непроходимыми, даже караулы не ставили. Немцы – педанты. Написано и обозначено на карте – непроходимо, стало быть, так и есть, никто в вермахте не сомневался. А ещё чисто практическое наблюдение – к болоту ни одна тропинка не шла. Командование интересовал Невель, центр автомобильных и железных дорог, транспортный узел на северо-востоке Белоруссии. Тяжёлая техника по слабым и болотистым грунтам не пройдёт, поэтому захват и удержание дорог давали воюющим сторонам выигрыш в мобильности, способности маневрировать войсками. Вернее, узел на территории Псковской области, на границе с Белоруссией, но он – ключ к дальнейшему продвижению на Полоцк и Витебск. Как понимал Илья, наступать предполагалось со стороны Великих Лук, со стороны Усвят – полоса наступления Третьего Белорусского фронта. Перед тем как в болото вошли, под руководством проводника Василия срезали каждый по слеге – молодому деревцу с прямым стволом. От веток очистили. Проводник предупредил – идти след в след, в сторону не отклоняемся, огнём не пользоваться, ибо может загореться болотный газ. И не пугаться, если рядом пузырь с этим газом лопнет. В случае если оступился кто-то, на помощь не кидаться, а протянуть слегу и с её помощью товарища выручить. Вроде правила простые, выработанные жизнью. Слушали внимательно. Болото – вот оно, в десятке метров, и ошибок оно не прощает. Умереть, захлебнувшись в бурой жиже, никому не хотелось. Да ещё и проводник «приободрил»: – Ноне холодно, пиявок и прочей нечисти нет. Парни молодые, друг перед другом страха не показывают, а боязно всем. Первым в болото проводник вошёл, потом, с дистанцией четыре-пять метров, разведчики. Замыкал цепочку Илья. Наиболее опытный боец на марше зачастую замыкающим идёт – помочь отстающему, оценить опасность, поддержать огнём отход при внезапном появлении противника. Тяжело пришлось. Сыро, холодно, страшно. Проводник вёл уверенно, ориентируясь по приметам. О них разведчику говорил, что за ним шёл, тот по цепочке следующему. Ведь выбираться обратно разведгруппе предстояло самим, проводник сразу назад пойдёт. Вода доходила до пояса, иногда немного выше. Но под ногами не чувствовалось тверди, колыхалось нечто киселеобразное, не дававшее уверенности в опоре. И неизвестно, сколько под этим «киселём» глубины. Знать не хотелось, да и кто ответит? Пару раз молодые разведчики падали, им протягивали слегу. Проводник шипел сердито: – Не стоять на месте! Не стоять! Засосёт! Часа за четыре одолели, но вымотались, как после долгого марша. А по карте судить – километров пять прошли. Проводник сразу назад пошёл, пожелав удачи. Разведчики по приказу Ильи разделись, отжали сколько могли обмундирование, воду из сапог вылили. Из рассказов проводника Илья знал, что немцев здесь, на другой стороне болота, нет до Пономарёво. Это верных шесть километров. Поэтому, когда оделись, побежали. Лучший способ просушить одежду – пробежка. Иначе бойцы простудятся. Для разведчика простуда – заболевание смертельно опасное. Покашляет боец при переходе вражеской траншеи, и вся группа может погибнуть. За время пробежки согрелись, потом пот пробил. К концу марш-броска пыхтели все как паровозы. Да оно и понятно, что в тылу питание скудное, тощеваты бойцы, что в действующей армии – по нормативам, только редко так бывало. Еда два раза в день, а в наступлении кухни не поспевали, иной раз всухомятку ели, и не каждый день. Тут уж трофеи выручали. Захватят позиции, а у немцев иной раз котлы на полевой кухне полны супом или кашей, да с мясом. Бойцы старались своим котелком зачерпнуть да поесть горячего да сытного. Политруки в это время криком исходили. Надо наступление продолжать, а оно застопорилось. Даже приказы издавали – захваченную у немцев провизию не есть, якобы немцы специально её отравляют. Ели и не травились. Один случай Илья знал, когда выпили спирта из железнодорожной цистерны и померли, поскольку спирт метиловый оказался. Так то не еда. Жалко Илье парней было: недокормлены, мышечной массы не нарастили в подростковом возрасте, когда пацаны в рост идут. От Пономарёво к Невелю по темноте уже пешком шли, по грунтовой дороге. На перекрёстке, с шоссе Невель – Пустошка, пост. Дозор или заслон, а скорее, пост полевой полиции. Вовремя узрели по лучам фонариков, стороной обошли. Взять в плен можно было, но смысл? Что могут знать солдаты или полицейские на посту на перекрёстке дорог? Командира взвода и роты и ничего о схеме обороны. Нужен офицер, и желательно не ниже командира батальона должностью. К самому Невелю подошли к утру. Илья выбрал место для лёжки, довольно удобное, недалеко от опушки. Парни спать улеглись, а он, как рассвело, взобрался на дерево. В бинокль северная часть Невеля видна и укрепления. Вполне серьёзные – ДОТы, капониры для пушек, ряды траншей и ходов сообщения. Увиденное старался запомнить, чтобы потом на бумагу перенести. Судя по укреплениям, немцы Невель собирались серьёзно оборонять. После полудня Илья заметил, как в их сторону три гитлеровца идут. Своих разведчиков поднял. Как немцы ближе подошли, стало понятно – связисты. У одного за плечами на лямках катушка телефонного полевого кабеля, связь тянут. Один из троих – фельдфебель. Не велика птица, но связисты – народ осведомлённый. – Парни, работаем ножами. Солдат уничтожить, фельдфебеля живым взять. Вы двое – по фрицу с катушкой работаете, вы – по другому гитлеровцу. А мы с Поветьевым фельдфебеля возьмём. Не стрелять ни в коем случае. Иначе немцев всполошим, нам потом не уйти. Прячьтесь, нападение по сигналу кукушкой. Илья не знал, улетают ли кукушки осенью на юг или где-то прячутся в дуплах, но не кукарекать же? Откуда петух в лесу? Немцы, переговариваясь, прошли мимо Ильи и Поветьева. Шаг, второй, третий. Пора. Илья закуковал. Из-за стволов деревьев, а один разведчик прямо из земли буквально вырос. Солдаты сообразить ничего не успели, как упали под ударами ножей. А фельдфебель замер, поскольку Илья сзади одним прыжком подскочил и лезвие к шее приставил. Аргумент убедительный: фельдфебель, лапнувший кобуру, не успел её даже расстегнуть. Илья пистолет вытащил, к себе в карман переложил. С фельдфебеля сумку командирскую снял, расстегнул клапан. Ого! Да здесь карта. Развернул. Карандашные пунктиры идут – красные, синие. Вроде линии связи, по крайней мере, очень похожи. А подходят к кружочкам. Спросить бы, да немецким ни Илья, ни его разведчики не владели. Конечно, взять офицера было бы лучше, но этот связист линию обороны знает, иначе как бы эти пунктиры на карте появились? Надо к своим доставить пленного, пусть допросят, в разведотделе переводчики есть. И упираться немец не будет, карта с обозначениями вот, в командирской сумке. А что не нанесено, скажет, вымаливая себе жизнь. Дальнейшая судьба от самого немца зависит. Будет молчать – расстреляют в соседнем овраге или у болота. А начнёт «петь», спровадят в лагерь для военнопленных. Не курорт, но выжить шансы есть. Насколько знал Илья, последний пленный покинул СССР в 1954 году. Илья показал на катушку с кабелем: – Поветьев, отрежь кусок, свяжи ему руки спереди и рот кляпом заткни. Если связать сзади, идти немцу тяжело и в случае падения лицо себе разобьёт. От места, где расправились с солдатами, пришлось уходить. Предварительно трупы в ложбинку стащили, забросали еловыми ветками. Шли по компасу строго на север. Слева в нескольких километрах грунтовая дорога шла, изредка проезжали машины. Немец вёл себя покорно. К болоту подошли уже в сумерках. Илья помнил совет проводника – не пытаться пройти ночью, даже местные не рискуют. Костёр бы разжечь, согреться, да нельзя. Если огонь не увидят, так учуют дым, опасно. Поели всухомятку, поделились с немцем. Не альтруистические помыслы двигали, а прагматум. Для того чтобы пройти болото, нужны силы. Немца тащить на себе – занятие опасное, зыбкая трясина может не выдержать. Немца на ночь привязали к стволу дерева, караульного приставили. Утром со стороны болота послышались звуки пугающие, жутковатые. Лопались с шумом газовые пузыри, кричала истошно какая-то птица. Только фильмы ужасов здесь снимать, а идти придётся. Срезали слегу для немца. Руки ему пришлось развязать. Первым вошёл в болотную воду разведчик, за ним другой. Потом Илья показал немцу на болото: – Форвертс! Пошёл-пошёл! Немец сделал шаг и остановился, рукой показал на болото. – Алес капут! – Нихт, найн капут. Мы перешли же! Один из разведчиков дал ему пинка. Немец по инерции сделал шаг, и одна нога оказалась в воде. – Давай, давай, фриц! Не задерживай! Выбора у фельдфебеля нет. Не пойдёт – зарежут, а пойдёт – есть шанс выжить. Всё же эти страшные русские на самоубийц не похожи, двое из них впереди идут. Медленно, палками щупают перед собой дно. Пошёл немец. Не дурак был, это точно, поскольку точно за разведчиком двигался, по раздвинутой болотной ряске, как судно следует за ледоколом в ледовом поле. Медленно продвигались, уже середины болота достигли, как разведчик, что перед немцем шёл, оступился, ушёл под воду с головой, шумно отплёвываясь. – Дна не чую! – испуганно крикнул парень. – Слегу подайте! Разведчик, что впереди шёл, протянул свою слегу, да неудобно ему. Назад надо сдавать. Как ни странно, немец на помощь пришёл, он ближе всех был. Протянул свою слегу, разведчик уцепился, выбрался на относительно плотное дно. В болоте барахтаться опасно: чем сильнее бьёшься, тем быстрее засосёт. – Виктор, про свою слегу не забывай! – прикрикнул Илья. Разведчик, которого немец вытащил, забрал у немца слегу, ею подцепил свою, подтянул. Без слеги по болоту идти – верный способ утонуть, сгинуть смертью жуткой, когда ни трупа, ни могилы. Был человек, и не осталось ничего. На болотах даже зверьё не водится, обходит стороной. И снова вперёд, очень медленно. Замёрзли все, уж пальцы на ногах не чувствуют ничего. Всё же выбрались. Что может быть надёжнее и лучше родной земли? Разделись донага, отжали обмундирование. Немец, глядя на русских, сделал то же самое. Потом побежали, но недолго, до первой воинской части. Часовых здесь тоже не было. Уж если русские перебираться через болото рисковали в единичных случаях, с проводником, то немцы в болото не совались. Согрелись в избе, у топящейся печи, пока Илья по полевому телефону с командованием связывался. Машина через час пришла, немца сдали в разведотдел. И на кухню. Повара носами крутят: – Хоть бы постирались, как с нужника вылезли. Запах у болотной воды, у ила особенный: затхлостью, тиной, гнильём пахнет. Поев, дружно в банно-прачечный отряд направились. Одежду в стирку, сами мыться. Вода с них коричневая текла. Исподнее другое выдали – чистое, отглаженное, как и портянки. А через несколько дней оказалось, все их старания прахом пошли. Командование оценило укрепления Невеля, в лоб штурмовать не стали. Первый Прибалтийский фронт с севера ударил, а Третий Белорусский – с юга. Оборону прорвали, вперёд двумя клиньями устремились. Немцы поняли: классические клещи. Сейчас сойдутся, и получится кольцо кружения. Чем кончаются окружения, знали по опыту – русскому и своему. Быстро войска вывели по уцелевшим дорогам. Просиди немного, русские дороги перережут, тогда технику, артиллерию бросать придётся из-за лесов и болот. Получился выступ, как торчащий палец, с Невелем в центре – уменьшенная копия Курского «балкона». Для 8-го отдельного корпуса снова перемены. С 15 октября корпус входил в состав 2-го Прибалтийского фронта, а с 18 ноября переведён в состав 1-го Прибалтийского. А с апреля 11-я гвардейская армия, в состав которой входил корпус, выводится в резерв Ставки, с передовой – в тыл, где пополняется, получает новую технику, после чего с 27 мая передаётся в состав 3-го Белорусского фронта. Для командиров плохо – надо взаимодействие с соседями налаживать, осваивать выделенные районы дислокации. А рядовому составу как всегда: рыть окопы и траншеи, капониры для техники и пушек. Уж сколько за войну земли перерыто было – не сосчитать. Для Ильи занятно, приходилось наступать по тем местам, по которым отступал, вёл свою, одиночную войну, когда Красная армия отходила с тяжёлыми боями. А ныне немцы пятятся, огрызаясь огнём. Сильны ещё, но уже тех резервов, которые у Курского «выступа» собрали, в помине нет. И до конца войны локальные наступления и операции проводили, но стратегических уже не было. До сорок четвёртого немцы свято верили в гений фюрера, в мощь армии. А потом стали бояться за близкое будущее, за жизнь своих семей в далёком тылу. Американцы и англичане стали проводить массовые бомбардировки. Не столько заводы бомбили, сколько жилые кварталы. На передовую летели письма с описанием гибели родственников от бомбёжек. Бодрости и стойкости духа камрадам это не добавляло. Война пришла туда, откуда выплеснулась в Европу. 1 ноября войска 1-го Прибалтийского фронта (переименован из Калининградского) вместе со 2-м Прибалтийским начали наступление на полоцко-витебском направлении. Местами удалось вклиниться во вражескую оборону на 40–55 километров и охватить Витебскую и Городокскую группировки. Однако пошедшие дожди, а потом ударившие морозы сделали землю непроходимой для техники. В тех местах вдоль дорог или где не было болот немцы поставили сильную противотанковую оборону. Без танков наступление невозможно, и армии обоих фронтов на время остановились. Для разведки время наступления – это постоянная передислокация вслед за линией фронта. Когда же фронт замирает по разным причинам, разведка активизируется. Группа Ильи в составе шести человекполучила задание взять «языка» на городокском направлении. Был такой город, в тридцати пяти километрах от Витебска, назывался Городок. Небольшой районный центр, но являлся защитным бастионом для Витебска с северного направления. Группа по льду замёрзшего озера за деревней Антоненки ночью перешла линию фронта. Рискованно: лёд ещё тонкий, местами предательски трещал, и через трещины выступала вода. Но не было мин, и немцы не рисковали выходить на лёд. Если ползком, то лёд вес человека держал, а стоять не получалось: проламывался. Выбрались перед деревней Яново. Белорусы деревни вёсками называли. Судя по карте, прямо на восток – шоссе Невель – Городок – Витебск. К шоссе и направились. На фоне снега в белых маскировочных костюмах не выделялись. Небольшой мороз, по ощущениям, восемь-десять градусов, ветерок, позёмка снежная. Лицо мёрзнет, зато следы на снегу быстро заметает. Зимой следы на снегу разведчиков выдают. И не только потому, что в голом поле немцы не ходят и следов быть не должно, а потому, что немцы летом и зимой в сапогах, а наши бойцы зимой в валенках. Сколько портянок на ногу ни наматывай, а в сапогах ноги коченеют быстро. Очень непросто сутками на снегу находиться. Валенки дают шанс ноги не отморозить, однако бегать в них затруднительно. К утру вышли к перекрёстку у деревни Вархи на шоссе, залегли в сотне метров. Понаблюдать надо: в деревне немцы на постое стоят, поскольку у изб – окрашенные в белое грузовики и одно штурмовое орудие вроде самоходки. Немцы носа из изб не показывали – не любят морозов. Да и то, обмундирование на зиму европейскую рассчитано. Шинели тонкие, шапок вообще не предусмотрено. Тулупы и меховые кепи только егерям положены. Тут уж каждый солдат как может выкручивается. Кто-то у местных жителей отнимает валенки, меховые жилеты, шапки. Другие поверх формы платками или шерстяными одеялами обвязываются. Без нужды из изб не выходят. А двигатели боевой и транспортной техники круглые сутки на холостом ходу молотят, иначе потом не заведёшь. Вот только топлива уходит много, и моторесурс расходуется. Парни в группе Ильи уже пообтёрлись немного, по две-три ходки в немецкий тыл сделали, не мандражируют при виде немца с оружием в нескольких метрах от себя. Илью почитают не меньше ротного, что ни одного бойца не потерял ещё, а в других группах убыль. Стало быть, везучий, удачливый командир, что для боевых действий немаловажно. Только удачу не Господь посылает, а вдумчивая работа командира, трезвый расчёт. Около полудня, как по команде, из изб вышли водители и уехали колонной. Илье интересно было, что здесь делает штурмовое орудие? Если бы оборону занимало, стояло в капонире. Маршем к условленному приказом месту следует? Тогда почему прохлаждаются, даже двигатель не работает? Всё же танкисты показались. Механик-водитель запустил предпусковой подогреватель вроде большой паяльной лампы. У немцев самоходчики относились к танковым войскам, и малое подразделение называлось ротой, по-танковому. В Красной армии самоходчики относились к артиллерии, подразделения именовались батареями, более крупные – дивизионами. Такое разделение ухудшало взаимодействие, ведь в наступлении танки идут в первом эшелоне, а самоходки во втором, поддерживая танкистов огнём. Немцы самоходку завели, было слышно, как взревел двигатель. Илья поднёс к глазам бинокль. Э, да самоходка-то хода лишена! По правому борту гусеницы нет, и к буксирным крюкам трос присоединён. Видимо, ждут, пока подъедет буксир. Обычно в танковых или самоходных частях тягачом служил однотипный танк или самоходка, лишённая пушки. Так проще с запчастями. Вместо пушки обычно установлен подъёмный кран – гусь, не имеющий поворотной стрелы. У Ильи идея возникла: взять «языком» командира самоходки, экипаж вырезать, чтобы не шуметь. У командира наверняка карта должна быть, да и сам в качестве «языка» многое рассказать об обороне сможет. Сейчас действовать? А если тягач в самый ненужный момент подъедет? Штурмовое орудие на базе танка Т-III, пушкой воспользоваться не сможет, поскольку лишено хода, а поворотной башни нет. На тягаче пушки нет, как и пулемёта. У экипажа и орудия, и тягача на вооружении пистолеты. Шансы взять есть. Самоходчики, как будто дразня, ушли в избу. Илья принял решение быстро: – Парни, поодиночке к самоходке, укрыться за забором. Приготовиться работать ножами. Командира экипажа не трогать, остальных в расход! Один разведчик пополз к деревне, через несколько минут – второй. Да, ловко получается, даже Илья, знающий о разведчиках, не увидел их на снегу. Первый уже забора достиг, Илья последним пополз. Вот уже штурмовое орудие. Передний каток по правому борту разбит. На немецких танках и самоходках он является ведущим и направляющим, а на советской бронетехнике ведущий каток – задний, менее уязвимый. Илья видел, как ремонтные бригады устраняют такие повреждения в полевых условиях за час-полтора. Тем более у «штурмгевер» запасные катки приторочены к броне. Илья через щели в заборе осмотрел двор. Справа изба, слева – хозпостройки: амбар, коровник, дровяник. Судя по тому, что двери распахнуты, живности там уже нет. Оккупанты сожрали или вывезли в фатерланд. А ведь удобное место для засады и нападения. Неожиданно открылась дверь, вышел танкист. Судя по красной физиономии, пьяненький. Прошёл в дровяник, вернулся с поленьями дров в избу. Как же, печь подтопить – замёрзли. – Парни, в дровяник, поодиночке, ползком. Главное, чтобы из окон не увидели. Цепочкой в дровяник перебрались. Из избы выскочил немец, поёжился, справил малую нужду прямо у крыльца и в избу вернулся. – Вот гад! – чертыхнулся Манков. – Небось в своей Германии себя цивильно ведёт. Снова хлопнула дверь, из избы в дровяник засеменил немец. Илья показал Панкратову, что за притолокой стоял, жест, понятный всем, – ребром кисти по шее провёл. Немец в сарай вошёл, сделал шаг, за ним разведчик возник, ударил сверху в подключичную ямку ножом. Немец даже не вскрикнул, упал. Двое разведчиков его под руки подхватили, оттащили в дальний тёмный угол, забросали пустыми мешками. Манков ногами пыль сгрёб на пятна крови. Через четверть часа на крыльце появился ещё один самоходчик: – Гюнтер! Гюнтер! Ага, звал того, что убит. Не услышав ответа, сам пошёл в дровяник. Илья снова показал Панкратову жест – режь. И второго убили тихо, оттащили к первому. Манков спросил: – Сколько человек в экипаже? – Материальную часть противника знать надо, Манков! – прошипел Поветьев. – Четверо! Двоих минусовали, в хате двое. – Командира взять живым! – напомнил Илья. Послышался рёв мотора, звук явно приближался. – Поветьев, за мной в избу! Остальным сидеть в сарае. Если немцы подъедут и в избу пойдут, действовать по обстановке – ножами или пистолетами, но это крайний случай. Илья рванулся к крыльцу, за ним Поветьев. Илья на ходу из кармана пистолет вытащил, затвор трофейного «Вальтера РР» передёрнул. Выстрел в избе приглушённым получится, а подъезжающий тягач рёвом мотора всё заглушит. На крыльце Илья ногами постучал, вроде снег отряхивал, дверь распахнул. Маленькие сени, за ними дверь в саму избу. Поветьев дверь распахнул, Илья пистолет вскинул. Один немец за столом в шёлковой нижней рубахе, второй в расстёгнутой курточке. Шёлковое бельё носили только офицеры. Илья выстрелил в голову танкисту в курточке. Брызги крови попали на лицо и рубашку офицера. Он в ступор впал, таращил глаза и начал икать. К нему подскочил Поветьев, вытащил из кобуры пистолет, в свой карман определил. – Свяжи его и рот заткни. Связали руки брючным ремнём, вытянутым из шлёвок галифе убитого. В рот затолкали кусок полотенца. – Виктор, стереги! Илья выскочил во двор. Рядом со Stug III остановился тягач, из которого выбрались два немца в комбинезонах, явно технари, не вояки. Один гаечным ключом постучал по боковой стенке рубки повреждённой самоходки. Второй что-то сказал, оба весело заржали. Один направился к избе. Вошёл в калитку, успел сделать пару шагов. За немцем Манков возник, ударил ножом под левую лопатку. Немец упал. К нему подскочил Валиев, татарин казанский. Вместе с Манковым уволокли убитого в дровяник. Второй ремонтник обошёл подбитую самоходку, задержался на несколько минут у повреждённого катка, покачал головой. Подошёл к тягачу, открыл железный ящик сбоку, достал здоровенные ключи, кувалду. Потоптался, закурил сигарету. Вероятно, ожидал, когда вернётся второй ремонтник. А того всё нет. Докурив, сплюнул, тихо ругаться начал и направился к калитке. Сообразить ничего не успел, как убит был, и тело перекочевало в дровяник. Илья на часы посмотрел. Пятнадцать часов. До темноты ещё верных два часа. Шальная мысль мелькнула – вот бы на тягаче поближе к озеру. До Яново, деревушки у озера, верный десяток километров, места глухие. Позиции немцев по обеим сторонам озера. К озеру можно не подъезжать, бросить тягач за пару километров. Подумав, отверг соблазнительную мысль. Разведгруппа и пленный просто не влезут в тягач. Семь человек в тесном отсеке не поместятся, там и экипажу в четыре человека тесновато. Решил отсидеться часок в тёплой избе. Немцев хватятся не скоро, до темноты уж точно. Разведчики – народ разбитной. Пока ждали сумерек, успели съесть всё съестное, что нашли в избе, а немцы запасы имели приличные. Выпивку не тронули, но аккуратно перелили в свои фляжки вместо воды. Как начало смеркаться, вышли из избы, пошли гуськом по своему следу. Перед тем как выйти, позволили офицеру надеть свою форму, чтобы не замёрз да кашлять не начал. Илья нашёл в хозяйском чулане старую простыню, вырезал ножом посредине отверстие, нацепил на самоходчика. Получилось вроде пончо. Зато белого цвета, маскирует. Где шли, местами ползли, но к замёрзшему озеру подобрались к полуночи. Кое-где виднелись полузасыпанные следы от группы, когда ещё к немцам шли. По ним же и двинулись. Озеро узкое, вытянутое. Ночью на фоне снега в маскировочных костюмах разведчики с тридцати шагов не видны. Почему и откуда мина прилетела, Илья не понял. Когда летит снаряд из пушки, его не слышно, скорость сверхзвуковая. А миномётная мина летит медленно, её даже видно в полёте и слышно. Илья звук характерный заслышал. Сам упал и немца ногами подбил. Другие разведчики тоже попадали. Снаряд бы тонкий лёд пробил и взорвался подо льдом, не причинив вреда. А мина взорвалась, едва коснувшись ледяного панциря. Большая часть осколков немцу досталась, его изрешетило. Ещё одного разведчика убило. Илья, лежавший за немцем, не получил ни одной царапины, но был контужен. Из обоих ушей кровь текла, не слышал ничего, кроме звона в голове. Сам идти не мог, его раскачивало, как пьяного. Двое разведчиков волокли за маскхалат тело убитого разведчика, ещё один вёл под руку Илью. Лучше вести – ноги Илья переставлял, чем нести или волочить. Илье обидно. Одна мина, выпущенная то ли немцами, то ли нашими, наверняка наугад, поскольку других не было, а сколько бед натворила! Ничего, главное – жив.Юрий Корчевский Победная весна гвардейца
© Корчевский Ю.Г., 2018 © ООО «Издательство «Яуза», 2019 © ООО «Издательство «Эксмо», 2019Глава 1. Снова в строю
Илья пролежал в госпитале полтора месяца, окреп после контузии. У раненых главное развлечение – сводки Совинформбюро. Передавались они часто, к этому времени у репродукторов собирались все, кто мог ходить. Если в первые месяцы войны у всех были лица напряжённые, поскольку враг продвигался всё дальше и дальше на территорию страны и диктор перечислял оставленные города, то теперь ситуация в корне изменилась. В январе 1944 года РККА освободила Великий Новгород, а 27 января была снята блокада Ленинграда. В феврале Красная Армия освободила Луцк и Ровно, а в конце марта вышла к реке Прут, к государственной границе СССР с Румынией, союзницей Германии, западнее города Бельцы. Илья с командой выздоровевших и признанных годными к военной службе возвратился в свою 31-ю армию 3-го Белорусского фронта. Линия фронта к тому времени проходила от Нарвы на Псков, далее к югу, у Полоцка поворачивая на юго-восток, огибая Витебск, шла восточнее Орши и Могилёва, поворачивая на юго-запад в сторону Жлобина и Мозыря. Получался своеобразный выступ немецких позиций в сторону русских фронтов. Немцы называли его белорусским «балконом». Германский Генштаб считал, что летом русские нанесут удар южнее реки Припяти. Но в Ставке сочли, что надо ликвидировать Белорусский выступ, стали разрабатывать операцию «Багратион». Местность лесоболотистая, многие реки – Сож, Днепр, Друть, Березина – текут в меридиональном направлении, пересекают дороги с востока на запад, являясь естественными препятствиями для наступления. Немцы имеют развитую железнодорожную сеть Смоленск – Орша – Минск в две колеи и Витебск – Минск, по которой можно быстро маневрировать войсками. Напротив нашей 31-й армии, несколько южнее Витебска по фронту, занимала оборону немецкая 3-я танковая армия из 10 пехотных дивизий, 12 отдельных полков и нескольких бригад штурмовых орудий. Все эти дивизии, а также 201-й полк охранной дивизии и полк «Копенгаген» занимали первую линию. На оршанском направлении у немцев три рубежа обороны глубиной 15–20 километров и плотностью 12–14 километров на дивизию. К началу лета 3-й Белорусский фронт занимал оборону от реки Западная Двина до Баево, что на 45 км восточнее Орши, общей протяжённостью 130 км. Фронт имел три армии – 39-ю, 5-ю и 31-ю. Разведка немецких позиций началась загодя. Активизировалась авиаразведка, агентурная, потом уж дивизионные и полковые. С нашей стороны предпринимались меры по дезинформации противника. Илья, хоть и попал в свой разведвзвод и свою дивизию, армию, чувствовал себя не в своей тарелке. В немалой степени потому, что состав разведвзвода и роты поменялся полностью. Кто-то убит, другие комиссованы по ранению или находятся в госпиталях, а хуже того – сгинули без вести в поисках на оккупированной территории. Вроде и не было Ильи совсем немного, а переменилось всё. Во взводе прежнего состава Илья пользовался заслуженным уважением, как удачливый командир разведгруппы, а теперь доверие и уважение надо завоёвывать вновь. Ладно, не впервой, за годы войны Илья не то чтобы привык, но смирился. Война без потерь не бывает, а в разведке служба опасная. И служили там по бо́льшей части люди по натуре рисковые, а то и с хулиганистым прошлым. Однако бесшабашных в разведке выбивало быстро. Риск тогда оправдан, когда позволяет выполнить приказ и сохранить личный состав. Одно радовало – к сорок четвёртому году командиры всех уровней научились беречь подчинённых. Тех же пехотинцев не посылали в лоб на пулемёты, а разведчиков – в рейды неподготовленными. А ещё – армия насыщалась радиостанциями, и в случае необходимости можно было передать сообщение. Конечно, немцы пеленговали, по пеленгу высылались группы полевой полиции или полицейских из охранных батальонов. Но сообщение уже ушло, командование знает об обнаруженной базе, складе, батарее. А то бывало, группа обнаруживала поставленную цель, а при возвращении погибала, так и не успев сообщить командованию координаты. Выходит – погибали зря. Да и в плане пеленгации разведгрупп тоже не всё просто. Даже запеленгованную группу пойди возьми в глухом белорусском лесу, для этого целая дивизия нужна – окружить и прочесать. Тем более после выхода в эфир группа никогда не остаётся на месте, уходит сразу. Поскольку весь взвод из новичков был, неформальные лидеры ещё не определились и командирами поисковых групп, командиром разведроты назначались старшие по званию. В одну из ночей разведгруппа из четырёх человек ушла в поиск. Старшим – Илья, с ним двое разведчиков, прошедшие госпиталь, парни с опытом, а ещё радист, паренёк совсем молодой, после школы и курсов радистов. Илья больше всего за него опасался. На ту сторону, к немцам, переходили по болотистой местности, сырой. Не болото ещё, но и траншею или окоп выкопать невозможно, углубление быстро заполняется водой. У немцев здесь сплошной линии траншей нет, передовую охраняют «секреты» по два-три человека. Неуютно немцам, в землю зарыться невозможно и, стало быть, пулю или осколок схлопотать запросто. Потому вели себя тихо, по обыкновению своему пулемётчики не постреливали, ибо и «ответку» получить можно. Местоположение «секретов» разведчики уже знали, были на той стороне относительно сухие места, где прилечь на землю можно и обмундирование сухим останется. Но осторожность соблюдать надо. Немцы – служаки ревностные, в караулах и «секретах» не спят. А и захотели бы, всякие кровососущие летающие вампиры не дадут, комары над всяким живым существом целым облаком висят и жалят безжалостно. И никаких репеллентов не было, никакого спасения, кроме дыма. Да разве костёр в «секрете» разведёшь? Разведгруппа не ползла, шагала в полный рост, расстояние между «секретами» велико, а ночь тёмная, луна за облаками скрыта. Одно только – ноги в сапогах осторожно ставить надо, чтобы не чавкало, не хлюпало, ночью звуки далеко разносятся. Позади «секретов», где местность повыше и посуше, уже траншеи идут, землянки. Хоть и есть в траншеях часовые, а ведут себя менее осторожно, надеясь на «секреты» впереди. И траншею миновали легко, без потерь. На влажной земле отпечатки сапог чёткие, но Илья не волновался, на разведчиках сапоги немецкие. Да и через час отпечатки уже водой заполняются, поди отгадай – когда оставлены? Задача для группы была серьёзной – взять языка, обязательно офицера и желательно захватить его подальше от передовой. Тут расчёт простой, чем ближе к передовой, тем меньше офицеры знают о планах своего командования, складах, резервах. Илья по получении приказа сразу сказал, что за ночь не управятся. – Да хоть за три, лишь бы «язык» ценный был, – ответил командир роты. Поговаривали, что старлей разжалован был из майоров, а за что – никто не знал. Но проболтался писарь из штаба корпуса. Илья ещё в первый раз, при знакомстве, отметил, что поведение старлея слишком вальяжное для его звания. Да всё равно, лишь бы командир толковый оказался. Пока получалось – Илья присматривался к сослуживцам, а они к нему. В разведке отношения специфические, если тебе не доверяют на все сто, никто в группе с тобой не пойдёт. Выбрались к дороге, пошли параллельно ей по лесу. Дорога сбиться с курса не даёт, в темноте лишний раз включать фонарик, чтобы определиться по компасу, не надо. Да и опасно на дороге. То мотоциклист проскочит, но его можно заранее по звуку двигателя услышать, то застава из ГФП стоит, ничем себя не выдавая. В одном месте, уже километрах в восьми от передовой на полевой госпиталь наткнулись, стороной обошли. В километре от госпиталя – бригада штурмовых орудий. Илья, как обошли её, сразу на карте отметил, пусть наши ИЛ-2 поработают. После отхода днём координаты бригады можно передать, зря, что ли, радист с группой идёт? Главная сила любой армии, что немецкой, что нашей, – бронетехника. Танки или самоходные орудия проламывают оборону в наступлении или могут своим огнём из укрытий наступление противника сорвать. Потому выбить танки – первостатейная задача. Шли почти до рассвета, укрылись в лесу, углубившись в чащу на километр. Случайный человек сюда не забредёт, да и часового всегда разведчики выставляют. Дежурили по очереди. Когда после полудня очередь Ильи подошла, он текст радиограммы набросал, зашифровал. Ближе к вечеру, когда все перед выходом ужинать уселись, передал записку радисту. – Поужинаем – отстучишь. Можно было и утром «радио» отправить, но тогда здесь останавливаться нельзя, егеря или ГФП в гости нагрянут. А сейчас радист «радио» даст и можно сразу делать ноги. Тем более, если судить по карте, недалеко ручей протекает, по нему пройти с километр обязательно надо, чтобы сбить собак со следа, если немцы с псами на место стоянки выйдут. А выйти должны. Чужая разведгруппа в тылу – это всегда ЧП! Группа может выявить базы, склады, места дислокации, и тогда бомбардировщики и штурмовики живого места не оставят, даже если маскировка хорошая. Радист «радио» отстучал, быстро смотал провода антенны, уложил рацию в рюкзак. – Поднялись, попрыгали, вперёд! Светать только-только начало. Вскоре, как на карте указано, – ручей. По нему бегом. Глубина по колено, дно плотное. Через километр на берег и снова бегом – просохнуть. Конец весны, май, а вода в ручье ледяная. Не хватало только простыть. Оно и для пехотинца плохо, а для разведчика – смертельно опасно. Кашлянул или чихнул не вовремя, и всей группе конец. Илья гнал группу, пока задыхаться начали, зато пропотели все, согрелись, а обмундирование высохло на теле. Другая незадача – упёрлись в автодорогу Витебск – Орша. Такая дорога, идущая параллельно линии фронта в ближайшем тылу, называется рокадой и очень важна, поскольку позволяет быстро перебрасывать воинские части с одного участка на другой. А только по дороге движение и быстро рокаду не преодолеть. Дождей не было недели две, и от колёс, гусениц висело облако пыли. Мимо проходило пехотное соединение – грузовики, бронетранспортёры, тягачи с пушками и ни одного танка. С полчаса пришлось отлёживаться, пока громадная колонна к Орше прошла. Немцы перебрасывали часть войск южнее, ожидая летом 1944 года наступление русских на Украине. Пыль осела, звука моторов не слыхать. – Все вместе – вперёд! Бросились через большак, успели полсотни метров пробежать, как треск мотоциклетных моторов. Сразу залегли, причём удачно получилось, в старую воронку от авиабомбы. Из-за пригорка показались несколько мотоциклистов, проехали мимо. За ними с десяток грузовиков. Остановились почти напротив разведгруппы. Из крытых брезентом кузовов стали выпрыгивать солдаты, разминали ноги, потом построились и под командованием офицера направились в лес, рассыпавшись цепью. Благо, что в другую от разведчиков сторону. Один из разведчиков, опытный вояка лет тридцати, имевший орден Красной Звезды, сказал. – Похоже, по нашу душу, пеленгаторы навели. У всех мурашки по коже. Опоздай они с переходом рокады и попали бы в кольцо прочёсывания. И всего-то четверть часа отделяли нахождение разведгруппы на той стороне рокады и этой. – Полюбовались? Уходим! Илья посмотрел на часы. Получалось, от момента радиопередачи до появления гитлеровцев прошёл один час и десять минут. Быстро среагировали, очень быстро, надо учесть и в следующий раз шевелиться быстрее. Что удивило – не было собак. Решили действовать силовым путём – с нескольких точек высадить солдат, окружить район возможного нахождения РДГ и уничтожить. Ну-ну, попутного ветра в спину! Судя по карте, недалеко Богушевск, километра три, двадцать минут шустрого ходу. И стоит этот маленький провинциальный городок на трассе между рокадой и Сенно, городом районным, к которому ведут сразу пять дорог. Илья шкурой чувствовал, в Сенно должны быть штаб и склады. Уж очень место удобное. Из этого Сенно грузы можно быстро доставить в Витебск, Оршу, даже Городок. Кроме того, болот поблизости нет, стало быть, склады можно обустроить. Для таких целей рылся котлован, сверху накрывался маскировочной сетью, и складировались там бочки с бензином, ящики со снарядами, запчасти для техники. Немцы зачастую хранили и использовали на марше тысячи двадцатилитровых железных канистр. В Красной Армии таких не было. И известные всем автомобилистам канистры с тремя ручками сверху – это точная копия немецких, только без орла со свастикой на боковых стенках. Вот только Сенно от Богушевска в тридцати пяти километрах. Учитывая, что скрываться от неприятеля надо, передвигаться не по дорогам, день хода. И группе уже не обернуться в назначенный срок. Да пусть так, если «язык» ценным будет. Впереди группы дозорный. Шли быстрым шагом и добрались до Сенно к восемнадцати часам. Пока группа отдыхала в лесу, близ окраины городка, Илья на дерево забрался, стал рассматривать в бинокль. Город в ближнем тылу, обстановка спокойная. Немцы по улицам ходят, местные жители, проезжают мотоциклисты, легковые машины. Где грузовики? Если есть склады, должны быть грузовики. Показался «Кюбельваген», открытый вездеход. Машина редкая, пользовались такими уж точно не командиры рот или батальонов. Как минимум уровень полка, а скорее всего, дивизии, корпуса. Сразу интерес проснулся. Штаб? Если штаб, то офицеры знают изрядно, «языки» ценные, но и охрана соответствующая, и шансов сломать себе шею много. Разведчики поужинали консервами. Илья приказал остаться на месте радисту, а разведчикам оставить сидоры и наблюдать за городом с разных точек. Места наблюдения Илья указал. Сбор здесь в двадцать два часа. Позже наблюдать смысла нет. Немцы спать ложатся рано. В Белоруссии в это время года ночи короткие. Темнеет поздно, светает рано, вся ночь часов пять. В девять вечера набежали тучи, стемнело, пошёл дождь. Для наблюдения плохо – видимость ухудшилась, зато дождь для разведчиков – благо. Свободные от службы гитлеровцы стараются носа из-под крыш не показывать. Часовые тоже ищут укрытие – под деревом, навесом. Слышимость ухудшается из-за шума дождя, а собака-ищейка в дождь не может взять след. Понятное дело, минусы тоже есть – обмундирование к телу липнет, обсушиться негде, скользкая трава и под ногами земля чавкает. Как дождь пошёл, разведчики собрались в лесу, у радиста. Каждый доложил, что видел. В доме, рядом с которым «Кюбельваген» стоял, квартировал оберст, иначе – полковник. Но к нему подобраться нереально. На крыльце под навесом часовой, а в доме ещё двое – лейтенант, вероятно, помощник, и рядовой. Итого, вместе с оберстом, четыре человека, без шума взять не получится. Посему, хоть «язык» лакомый, а придётся довольствоваться иным. Вот Андреев докладывает, что в избе на окраине офицер квартирует, звание разглядеть не удалось, но явился он в избу с кожаным баулом. Обычно в таких немецкие офицеры носят служебные бумаги. – Давай поподробнее об офицере, – сказал Илья. Поподробнее – это пути подхода и отхода, препятствия в виде часовых или денщиков в избе, других постояльцев, ведь офицер мог квартировать не один, хотя немцы этого не любили. Прямо по русской пословице – два медведя в одной берлоге не уживаются. После доклада Андреева решили офицера брать. Оставили радиста на месте в лесу, а сами к избе, на другую сторону городка. Во всём райцентре каменных домов раз-два и обчёлся. В каждой местности строят из того материала, что под рукой. Вокруг Сенно леса, причём смешанные, есть хвойные деревья, есть лиственные. За доставку из дальних краёв платить не надо, возводятся избы быстро, зимой в них тепло и дышится в избе легко, всё же дерево – материал экологичный, хотя такого слова раньше не знали. Но всё же пара изъянов у деревянной избы есть – пожароопасно и разные жучки – древоточцы древесину жрут, превращая в труху. Подобрались к дому, в окне свет виден сквозь щели в занавеске. Немцы зачастую использовали аккумуляторные фонари, а наши военнослужащие – коптилки из снарядных гильз или трофейные фонари. Илья послал разведчиков к туалету на заднем дворе. Время уже позднее, немцу спать пора, перед этим наверняка в туалет пойдёт. Сам Илья встал за угол под крышею сеней, подстраховать своих парней. Обмундирование промокло до нитки. Дождей уже месяц как не было, и в поиск отправились без плащ-накидок, а дождик вот он, когда не ждали. А дальше всё не по плану пошло. Немец в самом деле вышел, постоял с минуту на крыльце, да в туалет идти раздумал, сверху льёт, мундир замочить не хочет. Расстегнул фриц ширинку, мочиться начал, какую-то песню напевает. Вот же сволочь! Илья лихорадочно ситуацию просчитывает. Второй раз немец до утра уже не пойдёт. Или сейчас надо брать, одному, или ждать утра. Стянул автомат с плеча, взял за ствол и с размаху треснул офицера по голове. Тот вырубился сразу, упал ничком, загрохотал по крыльцу. Илья замер. Если в доме есть ещё кто-нибудь, быть беде. Минуту ждал, другую. Дольше и нельзя, под дождём немец очухаться может. Связать руки, да кляп рот затолкать навык был. Потом к туалету во дворе метнулся. – Эй, разведка! Взял я немца. Вы за ним приглядите, он на крыльце валяется, пока я избу обыщу. Переглянулись бойцы, мокрыми тенями за старшиной. А Илья уже в избу вбежал. На столе бумаги разложены, на стуле открытый баул. Сгрёб со стола бумаги и в баул. Тумбочку открыл – ничего интересного, под подушку заглянул, пистолет там, забрал. Под кроватью чемодан, вытащил, замки отщёлкнул. Чистое шёлковое бельё, фотографии из дома, бутылка коньяка, палка копчёной колбасы, парадный френч с крестами. Бутылку и колбасу в баул опустил, он кожаный, не промокает. Уходя, фонарь над столом выключил. Баул с бумагами тяжёлый, руку оттягивает, а только по поговорке – своя ноша не тянет. Что в бумагах – переводчики узнают. А сейчас надо уходить и дождь будет в помощь. Парни пленного уже к задам утащили. Как Илья примкнул к группе, быстрым шагом пошли. Чем баул нехорош, одна рука занята, неудобно, ибо во второй руке автомат. Добрались до лёжки, на которой радист, забрали сидоры. – Ефрейтор, забирай свою шарманку и ходу! – скомандовал Илья. Рацию тогда шарманкой называли, хотя не на всех фронтах. Хорошие полевые рации наша промышленность выпускать стала – «Север». Габаритами и весом невелика, немецкий «Телефункен» почти в два раза тяжелее и больше. Радист под старой елью устроился, туда струи дождя не попадают, на мягкой подстилке из опавших иголок. Пленного по очереди на себе тащили. Через четверть часа «язык» в себя пришёл, сначала задёргался, потом замычал. Илья сунул ему под нос кулак. Немца на ноги поставили, к связанным рукам ещё верёвку привязали, а другим концом к Андрееву, за ремень. Пусть пленный сам идёт, что силы тратить? Пленный на баул, что в руке Ильи поглядывал. Шли по карте, ориентируясь по компасу. Илья старался обходить населённые пункты и болотистые участки и до утра успели пройти километров двадцать пять. К утру на отдых расположились, устали все. Сухари в сидорах размокли. Илья колбасу, изъятую у немца, на всех поделил. И немца не обошёл. Силы всем нужны, пусть немец сам топает. А вот коньяк офицеру не дали, каждый разведчик по нескольку глотков сделал, больше для согрева. Почти фронтовые сто грамм. Коньяк выдержанный, с отменным вкусом. Ещё бы – французский. Немцы всю Европу ограбили, каких только консервов Илья у них не видел! Немец, как поел, стал говорить. Однако никто из разведчиков немецким языком не владел. Плохо, конечно, делу мешает, а уже исправлять поздно. Нет на фронте языковых курсов. В разведке же знание языка противника – насущная необходимость. Вот и в данном случае хотя бы узнать – кто офицер по должности, какого подразделения. А то был у Ильи случай, взяли офицера в тылу, а он оказался капелланом, священником католическим. Ещё как-то был военврач, как «язык» ценности не представляющий. Отдыхали по очереди, часовой приглядывал за пленным. Пока он на захваченной территории, может попробовать сбежать. Но пленный вёл себя спокойно. В то, что офицер смирился со своей участью, Илья не верил. Скорее всего, выжидает удобный момент. Сейчас разведгруппа с пленным в лесу и убеги пленный, запросто может угодить в болото и сгинуть. И он наверняка это понимает. Отдыхали до двух часов дня. Дождь к этому времени прекратился, но было влажно, от земли шли испарения. Илья определился по карте. Они недалеко от просёлочной дороги. Если её пересечь, можно идти днём, впереди лесной массив на пару десятков километров, вполне можно выиграть время. После дождя не по каждой дороге проехать можно, Илья на это обстоятельство рассчитывал. – Подъём! Андреев, за фрицем следи, как бы попытку сбежать не сделал. Не нравится мне его морда. За час добрались до дороги, а она почти сухая, супесчаники сказываются. Только Илья хотел приказ группе отдать на движение, как послышался треск мотоциклетного мотора, из-за поворота показался мотоцикл с коляской. Проехал не спеша, оставив за собой запах сгоревшего бензина. В лесу, да после дождя, такие запахи ощущаются остро, аж в носу щекочет. Илья решил забирать севернее, в сторону Витебска. Получится дольше, но и немцы сейчас встревожены. Рация в эфир выходила, пропажу своего офицера обнаружили, дураку понятно – чужая разведгруппа в тылу действует. И с пленным пойдут по кратчайшему пути к фронту. А Илья решил действовать от противного, дать крюк, но зону возможных патрулей, дозоров, застав – обойти. Дорогу удалось перебежать, причём Илья сам следы веником из сорванных веток убрал. И группа теперь шла не на восток, а на северо – северо-восток. Леса здесь глухие, единственное, что будет препятствием, это шоссейная и железная дороги, рокады, но это уже недалеко от фронта, в ближнем немецком тылу. Шли до темноты, остановились, когда впереди шоссе показалось. Даже не шоссе, вначале услышали шум моторов, залегли. Илья вперёд прошёл, а рядом, в сотне метров – шоссе. И немцы по нему на юг, в сторону Орши, а затем и Украины двигаются. Колонна за колонной, тягачи с прицепами, бронеавтомобили, грузовики с прицепами. Пылища, бензиновая вонь. Илья полагал, что ночью движение замрёт, ибо без включенных фар ехать рискованно, а с ними – опасно. Наша авиация по ночам летала активно, в первую очередь на лёгких У-2 и бомбила с малых высот точно. Да ничего подобного, колонны продолжали ехать, только интенсивность снизилась. Через узкие щели фар головной свет фар скудный, скорость автобронетехники упала. Илья вернулся к группе, вместе подобрались к кустам, залегли. Надо набраться терпения и ждать удобного момента. Оказалось, выжидали не только разведчики, но и пленный. Когда по шоссе к кустам грузовик приблизился, пленный вскочил. Крикнуть не в состоянии, во рту кляп, руки связаны, а ещё верёвка к Андрееву идёт. Разведчик среагировал моментально, за верёвку дёрнул, а ещё ногой подсечку сделал. Пленный на спину грохнулся со всего маху, замер от боли. Андреев кулак к лицу поднёс, потом кисть распрямил, поперёк горла провёл. Жест понятный – будешь дёргаться, прирежу! Днём такая выходка пленного действительно могла иметь печальные последствия для разведчиков. А сейчас вскочившего офицера в темноте при дороге не увидели, а крикнуть кляп не даёт. Да и крикнул бы, в рёве множества моторов кто бы его услышал? Только часа через три, когда в горле уже першило от выхлопных газов, выпало окно. Одна колонна прошла, а другая ещё далеко, едва свет фар виден. Дорогу дружно перебежали и вперёд мчались, пока немец не упал. Дыхалка его подвела. Оно понятно, возможность дышать у пленного только носом, тяжело, воздуха не хватает. Зато до утра, судя по карте, пятнадцать-двадцать километров прошли, отдых устроили. Впереди самый опасный участок. Уже выстрелы пушек слышны, до передовой пять – семь километров. Лежать на лёжке придётся до ночи. Днём только сумасшедший рискнёт идти. Илья, чтобы освободить себе руки, ножом проделал в бауле дырки, пропустил через них верёвку, сделав нечто вроде лямок, надел. А полупустой сидор пришлось на грудь нацепить. Попрыгал, потом попробовал ползти. Получалось плохо. Гранаты из сидора в карманы брюк определил, похудевший сидор скомкал, определил в баул. Так и идти можно и ползти не мешает. Бумаг в бауле много, пожалуй – в сидор не поместятся. Сидор нести удобнее было бы, лямки широкие, удобные, только выбирать не приходилось. Илья готов был терпеть, знать бы только, насколько ценны эти бумаги? Как стемнело, двинулись в путь. Удалось просочиться через вторую линию траншей, а у первой застряли. То один ракетчик, то другой осветительные ракеты пускает, на нейтралке светло от висящих на парашютиках осветительных ракет. И чего фрицам неймётся? Часа два терпеливо ждали, пока ракетчики утихомирились. Пока они стреляли, Илья высмотрел ДОТ с дежурными пулемётчиками. Плохо, что переходить приходится не на участке, где своя дивизия стоит. Что на нейтралке – неизвестно. В первую очередь тревожили минные поля, проволочные заграждения, особенно спирали Бруно. Обычную колючку можно приподнять, под ней проползти, со спиралью такое не пройдёт, её резать надо, а кусачек нет. А ещё немец беспокоил. Как бы пакость не учудил. Если крикнуть не может из-за кляпа во рту, вполне другую гадость учинит. Илья предупредил Андреева. – Если фашист попробует шумнуть при переходе траншеи, прирежь его. Мне свои разведчики дороже немца. Кивнул Андреев, должен исполнить. Сами траншею миновали и немца на руках перетащили. Теперь у него выхода нет. Если вздумает себя обнаружить, то пулемётчик убьёт всех – и разведчиков и его. А пленный жизнь ценил, как все западники. Если для советских людей плен – это позор, то для немцев, французов, поляков – способ выжить, вроде врага перехитрили, сохранили себя для будущей жизни. Колючка была, но и её миновали, потом ещё ряд. От траншеи уже в полусотне метров были, как минное поле началось. Первым его обнаружил ефрейтор Семендяев, он дозорным полз. Руку поднял, предупреждая, в сторону подался. Остальные по его следам, буквально головой в подошвы сапог ефрейтора утыкались. Плотное поле поставили гитлеровцы. В шахматном порядке противопехотные, самые опасные для разведчиков, и противотанковые. Но поди в темноте разбери, что под еле заметным бугорком, какая мина притаилась. Времени на преодоление минного заграждения ушло много, на часах у Ильи уже три. Через сорок пять минут светать начнёт. Очень желательно за это время до своих добраться. Когда минное поле закончилось, Илья решил рискнуть. По-дурному он никогда не рисковал, расчёт был. В наступлении наши минных полей не ставили. Единственно – была опасность нарваться на огонь от своих. Перед предстоящим наступлением войска получили пополнение – молодых, необстрелянных. Окажется такой боец в дозоре, с перепугу может очередь дать, а потом уже окликнуть. Бывали такие случаи. Однако в разведке риск на каждом шагу. – Поднялись, – скомандовал Илья. – Семендяев, под ноги смотри. Идти во весь рост куда сподручнее и быстрее, чем ползти. По прикидкам Ильи до немецких позиций уже метров шестьсот – семьсот дистанции. Трудно оценить расстояние ночью, да ещё передвигаясь ползком. Илья судил по тому, что сюда уже не долетал свет осветительных ракет. Вдруг сильный удар в спину, рядом вскрикнул Андреев, упал. И только тогда послышалась далёкая пулемётная очередь. Дежурный пулемётчик дал очередь, не видя цели, наугад. Илья к своим ощущениям прислушался – нигде не болит. – Кто ранен? Андреев? – Вроде зацепило в плечо. – Семендяев! Жив? – Цел. – Перевяжи Андреева. А немец? – Вроде жив. Илья поднялся на четвереньки, подобрался к немцу. Лежит на животе, дышит. Илья кляп из рта у пленного вытащил. – Алес гут? Откуда и слова вспомнил. – Гут! – отозвался фриц. Тоже понял, что смерть рядом прошла. Получалось – Андреев своим телом прикрыл пленного от пули. Разведчика уже Семендяев перебинтовал, повязка поверх рукава гимнастёрки сразу тёмным окрасилась. – Парни, вперёд, через пятнадцать минут светает. За пленным я сам присмотрю. Семендяев – помоги товарищу. И в это время радист голос подал. – Похоже, мне в рацию попали. – Скажи спасибо, что сам жив. А железяку новую сделают. Уже минут через десять дозор их окрикнул. – Стоять! Пароль! Кто такие? – Свои, разведка. Раненый у нас и «язык». – Стоять на месте! Часовой свистком сигнал подал, из траншеи выбрался начальник караула. Видно его ещё не было, по звукам определили. – Чего тута у вас? – Говорят – наши разведчики, товарищ старшина. – За мной в траншею! Вот-вот рассветёт. Быстрым шагом к траншее, спрыгнули, а на востоке уже небо сереет, светлая полоса появилась, горизонт обозначив. К раненому Андрееву вызвали санитара, разведчику сделали укол и отправили на полковой медицинский пункт. Семендяев сказал Илье: – Старшина, похоже – ты везунчик. У тебя на бауле две дырки от пуль. Илья верёвочные лямки снял, баул осмотрел. Точно, две пробоины, через которые белеет бумага. Расстегнул баул, одна папка с бумагами пробита насквозь, вторая и ещё несколько листков. Можно сказать – повезло. Впрочем, не ему одному. Радист из сидора рацию достал. В ней пулевая пробоина и внутри что-то брякает. Похоже – под списание рация пойдёт. Но вообще отделались легко. Часа через два уже к штабу полка, куда их привели, пришёл грузовик, их отвезли в свою дивизию. Пленный оказался «языком» очень ценным. По званию не велик, зато должность – шифровальщик штаба 246-й пехотной дивизии. Через него проходили все секретные приказы и донесения. Много интересного было в бумагах из баула, не зря Илья нёс. Из рук начальника штаба все участники рейда получили награды – медали «За боевые заслуги». В сорок четвёртом году награды давать уже не жались, как в сорок первом – сорок втором годах, и многие военнослужащие носили на груди ордена и медали. За ордена ещё и деньги приплачивали. Невеликие, но почти всё денежное содержание переводили родным в тыл, всё поддержка. На продукты по талонам выжить сложно, а на базарах с началом войны цены на продукты взлетели в несколько раз и переводы с фронта здорово выручали. Причём платили и за подбитую немецкую технику – танки, самоходки. Участникам поиска дали несколько дней отдыха, заслужили. Шифровальщик оказался настолько ценным, что его отвезли в разведотдел третьего Белорусского фронта. Полностью провести в безделье отпущенные дни не удалось. Утром разведроту подняли по тревоге. Ночью службы ВНОС засекли немецкий транспортник Ю-52, который возвращался к своим из нашего тыла. Что делать транспортнику, машине не боевой, над нашей территорией? Ответ очевидный – сбросить парашютистов. Из-за болотистой местности найти подходящую посадочную площадку сложно. А сбросить на парашютах груз или группу диверсантов, разведчиков, это запросто. Ближний тыл действующей армии охраняли СМЕРШ, НКВД, войска по охране тыла, состоящие из бывших пограничников. Район предполагаемой выброски велик, и войск, чтобы его оцепить и прочесать, требуется много. И наши летчики, и немцы после сорок первого года пробрели опыт. Раньше как было? Сбросили пилоты в заданном районе парашютистов и разворачивались назад, тем самым фактически обозначая для наблюдателей место десантирования. Затем хитрить стали, после потерь. Самолёт пролетал вперёд, начинал возвращаться, причём не по прямой, а ломаным маршрутом. И где он сбросил груз или РДГ, непонятно. Радиолокаторов не было, за исключением единичных, наземного базирования. Потому истребители по ночам не летали и тихоходныетранспортники, вроде нашего ЛИ-2 или немецкого Ю-52, чувствовали себя в ночных полётах спокойно. Днём истребители противника или зенитная служба шансов выполнить задание практически не давали. Перед наступлением, когда производилась перегруппировка войск, их усиление, переброска резервов, даже одна разведгруппа в тылу могла привести к большим потерям. Потому батальоны НКВД и войск по охране тыла в срочном порядке на грузовиках выдвинули к районам сброса. Их задачей было оцепить, не дать выйти за пределы кольца, прочесать, обнаружить и уничтожить. А разведчиков подняли по тревоге попробовать отыскать место посадки или следы передвижения. Кто, как не разведчики, мыслят и действуют одинаково? Каждому отделению был придан офицер СМЕРШа, грузовик из автобата. Грузовики не чета полуторкам начала войны, добротные ленд-лизовские «Студебеккеры». Главное достоинство – проходимость, ибо все мосты ведущие, а ещё грузоподъёмность вдвое выше, чем у ГАЗ-АА. Пожалуй, только офицеры СМЕРШа знали границы предполагаемого района высадки, да и то неточно. Отделение Ильи высадили у деревни Мальково. Лейтенант поставил задачу. – Рассыпаться цепью, дистанция между бойцами пять метров, идти в направлении Жаденово. Лейтенант махнул рукой, показывая направление. – Искать свежие следы, возможно – прикопанные парашюты, грузы. При обнаружении ничего не трогать, поставить в известность меня. Выполнять! Старшина, командуй. Это уже приказ Илье, по званию он один старшина в отделении. Сам лейтенант остался у грузовика, закурил папиросу. Илье лейтенант не понравился. Да не о внешнем виде речь, а об отношении к делу. Радеющий за дело командир идёт с подчинёнными, могут возникнуть осложнения, вопросы, их надо оперативно решать. Конечно, удобнее и проще посидеть в кабине, перекурить. Илья приказал построиться цепью, внимательно осматривать землю. Разведчики знали, что требовалось – примятая трава, глубокие следы на земле, какие бывают при приземлении с парашютом, свежие окурки. Но если была заброшена группа подготовленных разведчиков или диверсантов, следов не будет. Немцы не дураки разбрасываться окурками, пустыми консервными банками, целлофановой упаковкой от сала, бумажными пакетами из-под галет. Скорее всего, даже сломанной ветки на кустах не оставят. Однако бывает и на старуху проруха, как говорит пословица. Около часа шли от Мальково к Жаденово, ничего достойного внимания не обнаружили. Окурки от самокруток были, уже твёрдые, не первосуточной давности, да и пахли махоркой ядрёной, самосадом. Немцы такое не курили, да если и не немцы были, а завербованные русские, курили они сигареты. В Жаденово Илья и разведчики жителей по-быстрому опросили – не видели ли посторонних? Таких не оказалось, и отделение двинулось назад, осматривая уже другую полосу, немного южнее. Глазастый татарин Сейфулин первым узрел, что осока у ручья примята, Илье рукой показал. В армии кто инициативу проявил, тот её исполняет. – Посмотри, – распорядился Илья. Не хотелось Сейфулину в воду лезть, но пришлось. И глубина небольшая, по колено, а дно топкое, и вода через голенища в сапоги залилась. Но неудобства стоили обнаруженной находки. Из воды Сейфулин достал парашют, скомканный, внутри камень для веса, чтобы шёлк не всплыл. – Ещё поищи. Парашют мог быть не единственным. Так и оказалось. В двадцати метрах обнаружился ещё один, а главное – след. Чёткий, хороший отпечаток на влажной земле и отпечаток этот был от советских армейских ботинок. – Долгошеев, бегом к грузовику, доложишь, что наши обнаружили два парашюта. Хорошо бы сюда собаку с проводником. Иванюта – останешься здесь, будешь парашюты охранять. Мы попробуем отыскать следы. Илья в первую очередь карту открыл. Если это разведчики, то попытаются побыстрее и подальше скрыться от места выброски. И куда бы он сам направился? А курсом сто восемьдесят, почти прямиком на юг, там станция Редьки. Конечно, пассажирские поезда там пассажиров не ждут, это к бабке не ходи. Но воинские эшелоны каждую ночь подходят, выгружается техника, личный состав. Назад теплушки и платформы пустые идут. Кто хочет, может забраться и ищи свищи потом на бескрайних просторах Союза, особенно если документы добротные. Немцы, впрочем, как и наша разведка, опыт приобрели. Липовые документы в типографиях не печатали. Брали у убитых или захватывали трофеями в военкоматах, отделениях милиции. Проще тщательно вклеить фото в настоящие документы, печать приложить, чем делать стопроцентную «липу». И в первую очередь надо бежать к этой станции, она ближе всего к месту выброски. Вполне может быть, что на станции уже СМЕРШевцы, военные патрули от военного коменданта станции. Но у разведчиков зацепка есть – армейские ботинки на одном из парашютистов. Для гражданских лиц в войну это редкость. Чаще носили сапоги, наши или немецкие, а то и вовсе непонятного вида самоделки из автомобильных покрышек. А бывало, доставали неведомыми путями ленд-лизовские американские ботинки на толстой рубчатой подошве. Везение страшное, поскольку крепкие были, ноские, не промокали, предмет зависти окружающих. Отделение разведчиков недоукомплектованное было, всего семеро. А теперь Долгошеев к грузовику побежал, а Иванюта парашюты стережёт. Пятеро всего и остались под командованием старшины. – За мной, бегом, марш! Если отделение поможет парашютистов задержать на станции, всё обойдётся. А если Илья ошибся, парашютистов там нет, то светит старшине штрафбат. Пока бежали, Илью мрачные мысли посещали. Да ещё отделение растягиваться начало. Ходить на большие дистанции разведчикам не привыкать, а бежать – не у всех новых дыхалки хватает. Да и то – не мальчишки, одному только двадцать, трём под тридцать и одному сороковник. Какие с них бегуны на длинные дистанции? По приблизительным прикидкам до станции двадцать километров, так это по прямой. С оврагами, болотами ещё больше. К тому же парашютисты имеют фору в четыре часа, а может, и больше, ведь самолёт засекли уже на обратном пути, когда он летел на запад. За полчаса добежали до деревни Выходцы, когда сзади послышался шум автомобильного мотора. Из окна кабины высунулся лейтенант. – Быстро в машину! Минута, и отделение уже в кузове, дышит шумно, переводя дух. В кузове оба разведчика – Долгошеев и Иванюта, тут же, в углу – два мокрых парашюта. Дорога от Выходцев шла на Озеры, потом Шени, а дальше развилка. Влево на Гичи, вправо на Петрики. А напрямую, к Редькам, пути нет. Если только пешком и то осторожно, местность болотистая, луг. И грузовик не пройдёт, даже такой, как «Студебеккер», потому как из-под колёс даже на грунтовой дороге коричневая жижа выступает. Лейтенант Илью подозвал: – Бери троих и к станции. Я попробую в объезд. Задерживай всех подозрительных. Если что, иди к коменданту. – Слушаюсь. Пока ехали, отдышались. Илья уже приметил хороших бегунов, их и вызвал. Благо от развилки дорог до станции по прямой пять километров всего. Только бежать по болотистому, кочковатому лугу тяжело. То сапоги уходят в землю, то спотыкаешься на кочках. Но всё же успели быстрее, чем лейтенант на «Студере». На станции народу полно. Рано утром воинский эшелон пришёл, выгрузился, но полностью подразделение станцию не покинуло. Да ещё гражданские болтаются. Кто-то продукты продать хочет – варёную картошку, которую белорусы бульбой называют, сало солёное, даже самогон исподтишка. Другие хотят уехать, подальше от боевых действий. Илья с разведчиками по перрону пошёл. Взгляд на лицо, на ноги – в чём обут? Прошли в одну сторону, назад. Нет похожей обувки! Или ошибся Илья в своих предположениях, либо парашютисты станцию уже успели покинуть. Чего скрывать – настроение упало. Вроде по следу шли, оказалось – обмишурились. Илья в душе крыл себя последними словами. Ведь он офицер Росгвардии, его учили обезвреживать террористов и прочих нехороших людей. Что лейтенант СМЕРШа? У него краткосрочные курсы, а опыта, вполне вероятно, как кот наплакал. Вдруг послышались команды, военнослужащие покинули станцию, построились в колонну и пешком отправились к передовой. Перрон и маленький вокзал сразу опустели, каждый человек сразу заметен стал. К разведчикам офицер и два бойца направились. Офицер разведчиков оглядел внимательно. – Кто такие? Документы! – Это можно. – Старшина, как разговариваете со старшим по званию? И почему имеете холодное оружие? – Мы из разведроты дивизии. Илья протянул документы. В это время к ним быстрым шагом подошёл лейтенант-смершевец. – Отставить проверку! И предъявил свою красную книжку. Удостоверения НКВД или СМЕРШ действовали магически. Никто из офицеров или солдат не хотел неприятностей. Что наркомат внутренних дел известен работой с доносами, репрессиями, что управление контрразведки СМЕРШ обладало огромными полномочиями, почти не уступая в могуществе НКВД. Проверяющий документы оказался военным комендантом станции. Затрапезная до войны станция сейчас была востребована и загружена, как никогда. Лейтенант из службы военных сообщений сразу вытянулся, ожидая приказаний. – Старшина, расскажите патрулю особую примету. – На одном из подозреваемых армейские ботинки, размер сорок второй, слегка поношены. Имеют при себе груз – вещмешок или чемодан, – выдал Илья. У обоих офицеров глаза округлились. Смершевец приказал. – Ну-ка, поясни. – След от ботинка, по размеру точно такой, как у меня, сорок второй. Однако отпечаток ботинка значительно глубже. Значит – обладатель ботинка или человек толстый, либо груз несёт. Дородным он быть не может, что-то не видел я никогда в разведке толстяков. Остаётся груз. – Надо же, как разложил! Прямо Фенимор Купер! – восхитился комендант. – Это кто такой будет? – спросил смершевец. – Из книги герой, – махнул рукой комендант. – Значит, ищите двух человек, мужчины с грузом, у одного на ногах армейские ботинки. – Так точно, запомнили. – Проводи-ка меня, лейтенант, к телефону, – попросил смершевец. – У нас он железнодорожный, – предупредил комендант. – Через коммутатор соединят, – отмахнулся контрразведчик. Когда офицеры ушли к зданию вокзала, Иванюта спросил. – Про обувь и груз сейчас придумал или тогда у ручья понял? – А тебе зачем? Был бы наблюдательнее чуток, сам догадался. Иванюта засопел обиженно. А чего обижаться? Кто след видел, сами могли выводы сделать. Немного анализа и никаких сверхспособностей. Смершевец вернулся через четверть часа. – К машине, приказано следовать в Застенки. М-да, весёленькое название у деревни. Воины уселись в кузов. Ехать, это всегда лучше, чем идти. Илья на часы посмотрел. С предполагаемого момента выброски прошло уже пять часов, а то и больше. Любой парашютист, приземлившись в тылу врага, постарается как можно скорее покинуть район высадки. Судя по времени, эти двое уже далеко и искать их надо уже в наших дальних тылах. Бойцы уселись на откидных скамейках в кузове «Студебеккера». Кузов брезентом крытый, при движении не так дует. Проехать успели километра три, когда грузовик резко остановился. И тут же окрик смершевца. – Ваши документы! В ответ несколько пистолетных выстрелов. – Оружие к бою, всем из машины! – приказал Илья. В кузове их перестреляют, как куропаток. Появление солдат стало для стреляющих неожиданностью. Долгошеев первым вскинул автомат, даже успел дать короткую очередь, убив одного мужчину. Илья тут же закричал: – По ногам! Живым взять надо! Второй парашютист стал палить из пистолета, ранив двоих разведчиков. Илья, укрываясь за бортом «Студера», выстрелил из автомата одиночным в правое плечо мужчины. Почти одновременно кто-то из разведчиков выстрелил в ногу. Парашютист упал. К нему рванулись сразу двое, навалились, выбили оружие из рук. Мужчина орать стал от боли, так как разведчики не церемонились. Если бы не приказ старшины, изрешетили бы. И так убитых двое – водитель грузовика и лейтенант-смершевец, да ещё ранено двое разведчиков. Раненого парашютиста перевернули на живот, завернули руки за спину, связали. Потом перевязали индивидуальными пакетами ранения. Задержанного надо доставить в штаб, успеть допросить, пока он не истёк кровью. У парашютистов наверняка было задание и не исключено, что шли в наш тыл на встречу с агентурой. Вот что было важно узнать. Илья подошёл к убитому агенту, осмотрел. Да, он не ошибся в предположениях. На ногах армейские ботинки сорок второго размера. Сам худой, рост средний, зато вещмешок большой. Илья повернул труп на бок, снял лямки, поставил вещмешок на землю, развязал горловину. Сверху поношенная одежда, под ней хлеб, мясные консервы, причём советского производства, а глубже – сухие батареи для радиостанции, два комплекта. Оттого вещмешок тяжёлый, килограммов двадцать – двадцать пять. Убитого не обыскали, пусть СМЕРШ делает. А раненого Илья обыскал. Из кармана складной нож достал, запасную обойму к «Вальтеру», документы, пачку советских денег. – Всех в кузов грузовика. Сначала в «Студер» погрузили водителя и лейтенанта СМЕРШа, потом убитого парашютиста, затем уже раненого связника. В вещмешке рации не было, значит – батареи несли радисту. А над радистом всегда командир есть. Уже какая-то агентура вырисовывается. Из наших разведчиков тяжёлых ранений не получил никто, всех перевязали. И первым делом Илья решил ехать в штаб дивизии. Если в СМЕРШ, то заставят бумаги писать, а потом придётся пешком топать в дивизию. Сам за руль уселся, рядом с ним Сейфулин с автоматом наизготовку. Минут сорок по скверной дороге выбирались. «Студер» раскачивало на корягах и ямах, как корабль в штормовую погоду. Оказалось – их группу уже искали. Смершевец со станции телефонировал, а потом пропал. Была бы рация в группе, было бы проще, но всё проклятая спешка. Да и не насытились пока войска рациями должным образом. Парашютиста сразу на допрос, а разведчики – писать, что произошло. Да ещё старлей из СМЕРШа допытывался, кто в вещмешок лазал и зачем?Глава 2. В чужом тылу
Лавры за поимку немецких агентов достались ГУКР СМЕРШ, некоторые офицеры даже ордена получили за задержание. Всё же захватили парашютистов быстро, за шесть часов. Отделение разведчиков осталось не при делах, ибо участвовали уже на конечной стадии операции, при захвате с огневым контактом. К тому же в отделении даже погибших не было, только двое раненых. Если учесть, что в отделении всего семеро было, то боеспособными только половина от штата. Но на это обстоятельство никто не смотрел, отделение должно выполнять свои задачи, тем более командир разведроты и начальник разведотдела считали отделение удачливым. На фронте удача способствовала не всем, но везунчики были, причём выигрыш крупный, на кону – жизнь. Сам же Илья везунчиком себя не считал. Если человек подготовлен хорошо, осторожен, ситуацию анализирует и выводы правильные делает, тогда всё получается, окружающие считают – повезло! Человек почти всегда сам делает свою судьбу. Почти, потому что на войне не всё можно предусмотреть, ту же шальную пулю на излёте или авиабомбу, сброшенную лётчиком не прицельно. Немецкие пилоты бомбардировщиков или штурмовиков в случае атаки советских истребителей сбрасывали бомбовый груз в любом месте и разворачивались на свои аэродромы. Облегчённый самолёт и скорость выше развивал и при попадании пули или снаряда не взрывался. Ведь бомбардировщик – это как пороховая бочка. Впрочем, на фронте безопасных мест нет по определению. Как везунчика Илью отправили в поиск. Понятное дело – не одного, всем отделением в четыре человека. Штабам как воздух требовались свежие разведданные. Разведка – глаза и уши штаба, без неё нельзя спланировать наступление, переброску войск. А штаб – мозг армии. Было у Ильи нехорошее предчувствие перед выходом в поиск. Некое шестое чувство, интуиция. Вроде на немецкой передовой все огневые точки изучил, удобные места для перехода, а тревожно на душе и в животе пустота. Сапоги немецкие, маскировочные костюмы наши, как и автоматы – ППШ. Немцы наше неприхотливое оружие оценили. Бьёт дальше, чем МР 38/40, не так чувствителен к грязи. И потому немцы на передовой часто использовали трофейные автоматы, ими не брезговали даже в СС. Перебрались через линию фронта удачно, а потом ходу. Неприятности, поначалу мелкие, начались сразу. В нескольких километрах от немецкой передовой вляпались в болото, где Иванюту едва не засосало, отделались потерянным сапогом. Без сапога идти плохо, ногу до крови собьёшь и тогда разведчик не боец и не ходок. На первое время обмотал Иванюта ногу запасными портянками, своими и отданными товарищами. Вроде мелочь – сапог, а всё задание вполне сорвать может. Потому Илья, как командир группы, задумался – как обуть бойца. Только выбора нет, вариант один – убить немца и сапоги с него снять. На первый взгляд – просто. Но у немца может быть не сорок третий размер, как у Иванюты, а тридцать девятый. Ведь не подойдёшь и не спросишь размер обуви. И тогда придётся рисковать ещё раз. Подобрались к деревне. Не «языка» взять, это ближний тыл, на постое в избах обычно пехота, толку с неё как с «языков» – никакого. Часовые у немцев есть всегда, службу несут ревностно, дисциплина и исполнительность у германцев в крови, в отличие от русского «авось». Сейфулин среди разведчиков ножи метал лучше всех, и на поясе у него были сразу два ножа, причём абсолютно одинаковых, взятых трофеями. Смешно и нелепо, часовой должен умереть из-за сапога. – Сейф, ползи к деревне, убей фрица, сними сапоги и сюда. Но не меньше сорок второго размера. – Старшина, я же не в каптёрке выбирать буду! – прошипел Сейфулин. – Сам сапог потерял, сам пусть идёт. Почему-то никто в группе больше сапог не потерял! – Исполняй. Боец исчез в темноте. Время тянулось медленно, Илья нервничать начал. Пока темно, надо дальше идти, а сейчас непредвиденная заминка. Но если бы Сейфулин действовал неудачно, в деревне уже тревогу подняли. Боец появился через полчаса, если не больше. Через плечо пара сапог, связанных за ушки верёвкой. – Держи, обувайся, с тебя магарыч. Иванюта сапог натянул, прошёлся, топнул. – В самый раз. Илья свою запасную портянку отдал. В мокрых или грязных идти нельзя, натрёшь стопу до кровавых мозолей. Иванюта сапог снял, портянки перемотал, снова обулся. – Во, другое дело! Пошли дальше. Иванюта Сейфулина спросил: – Ты зачем два сапога принёс? Мне только правый нужен был. – На всякий случай. С учётом заминки для добычи сапог за ночь удалось пройти в немецкие тылы на пятнадцать километров. Скромно, серьёзные штабы и вероятные «языки» расположены дальше, во второй, третьей линии обороны. А в первой линии – «пушечное мясо». В РККА и вторая линия была в конце войны не всегда, в сорок первом – втором годах об эшелонированной обороне знали только теоретически, мечтали об этих временах. С рассветом устроились на днёвку, подхарчились. А как рассвело, увидели недалеко, в полукилометре, расположение штурмовых орудий. Под маскировочной сеткой, среди деревьев, с воздуха почти неразличимые. Подсчитали с биноклем, получалось – полк. Илья расположение сразу на карту нанёс. Самоходчики толком поспать не дали, то двигатели ревели, видимо, регулировали, то рота Stug III совсем рядом проехала, обдав бензиновым чадом. Словом – беспокойные соседи оказались. Южнее от лёжки разведчиков, в пяти километрах, Орша расположена. Город по белорусским меркам крупный, а ещё узел шоссейных и железных дорог. Но в город разведчикам ходу нет, там действует городское подполье, имеет связь со штабом партизанского движения. Лёжку покинули в темноте, обойдя стороной полк штурмовых орудий. Илья маршрут ещё в расположении своей роты проложил, днём скорректировал по обстановке. Самые большие затруднения при передвижении, это болота и реки. По болоту даже днём идти рискованно без проводника, а ночью и проводник не пойдёт, если голова на плечах есть. Судя по карте, от Орши на запад идёт дорога на Минск, на северо-запад на Лепель. И болот здесь нет. Немцы болот не любили, боялись. Техника не пройдёт, комары донимают. Обустраивались германские войска на сухой земле, комфорт любили. Вообще-то правильно, людей беречь надо. Наши военачальники научились ценить личный состав только к концу сорок третьего. Опыт пришёл и достаток боеприпасов. Не шли в лоб на пулемёты, а наносили пушечным или гаубичным огнём удар по противнику, ровняли на его позициях всё с землёй, а уж затем в атаку шли. В немалой степени пренебрежение людьми шло от старых большевиков – Будённого, Тимошенко. Война стала мобильной, а они жили старыми представлениями, посылали конницу в атаку на немецкие танки. Илья вёл группу по компасу, точно 270 градусов, и меньше чем через час вывел разведчиков к шоссе Орша – Лепель. По дороге как раз двигалась колонна грузовиков. Дорогу не пересекали, шли параллельно ей до какого-то хутора. Если дорогу перейти, в случае взятия «языка» и возможного преследования дорогу будут патрулировать в первую очередь, и она может оказаться крышкой ловушки. А вот хутор мог дать результаты. Не любили немцы ночевать под открытым небом, старались в избе или землянке обустроиться. Солдаты ещё спали в крытых кузовах, на марше бывало, а офицеры в избе, всё же белая кость. У хутора несколько полугусеничных тягачей с пушками на прицепе, часовой не спеша прохаживается. На хуторе три избы и хозпостройки, вроде сарая, коровника, дровяника. Илья решил выбрать хорошую лёжку в лесу рядом с хутором, понаблюдать. Сейчас в избах артиллерийская батарея, и брать «языка», даже будь он офицером, бесполезно. Велик ли круг секретов командира батареи? Если только для галочки, формальность соблюсти. Но кому такой язык нужен? Разведгруппу снова пошлют в немецкий тыл, снова риск, ведь опаснее всего перейти передовую, особенно с «языком». Утром батарея уехала. Хутор оказался обитаем, Илья в бинокль увидел старика, который пытался поправить плетень, сломанный тягачом. Сколько ни наблюдал, других жителей не увидел. Рискнул, перебежал к хутору и к избе. Тишина, разговоров в избе не слышно. Толкнул дверь – не заперта, вошёл. Оружие на вид не выставлял. «Папаша», как называли автомат ППШ фронтовики, за спиной висел. Пистолет в расстёгнутой кобуре, можно выхватить мгновенно, патрон уже в стволе, и с предохранителя снять. Огонь в случае опасности открыть можно почти мгновенно, с самовзвода, ибо пистолет – трофейный «Вальтер РР». В избе оказался дед, один-одинёшенек. И хуторянин незнакомца не испугался. – Добрый день, деда! – поздоровался Илья. Дед прищурился, пытаясь разглядеть, кто зашёл. В его возрасте очки нужны, да где их взять на оккупированной территории? У кого они были, берегли как зеницу ока. – И тебе не хворать, хлопчик! Нейтрально ответил, видимо, жизнь в оккупации многому научила. Рисковали оба, встреча могла закончиться трагедией. Дед опасался провокаций со стороны полицаев. Да и как знать, кто вошёл? Илья тоже не торопился карты открывать. Нагрянут немцы, дед может выдать. Тогда группу обложат и будут гнать, как зверя на охоте. И долго рассиживаться нельзя. Немцы к хутору, видимому с дороги, свернут в любой момент. Решился Илья. – Вы меня не опасайтесь, я русский разведчик. Дед подошёл поближе, всмотрелся в форму. В сорок четвёртом она была уже не такой, как в сорок первом – втором. Гимнастёрка изменилась, в частности воротник, погоны появились, которые ещё в 1917 году отменили. Дескать – наследие царизма, золотопогонников. А вернулись погоны и звания генералов и адмиралов, а ещё командиров офицерами называть стали. – Это что же, погоны появились в Красной Армии? – Полтора года как. – И кто же ты по званию, хлопчик? – Старшина. На погонах широкая буква «Т». – Навроде ранешнего фельдфебеля, – сделал вывод дед. На вид ему далеко за семьдесят, волосы седые на голове и бороде, лицо в многочисленных морщинах. – А далеко ли Красная Армия? – В полусотне километров, два дня пути пешком, – ответил Илья. – Стало быть – дождусь, – твёрдо заявил дед. – Что от меня нужно? Если воевать, так зрение у меня скверное. – Воевать найдётся кому. На хуторе, кроме вас, ещё кто-нибудь живёт? – Один я остался. В другой избе сын жил. В начале войны ушёл по повестке в армию, а через несколько дней германцы пришли. Я от него ни одного письма не получил. Невестка с дитём тоже ушла, сказала – в эвакуацию. В третьей избе бабка Авдотья жила, о прошлом годе померла, так я её на задах схоронил, в огороде. – Немцы на постой часто останавливаются? – Каждый день почти. Злые и шнапс пьют. А ещё требуют – млеко дай, яйки! Откель им взяться, если живности нет? – Помочь бы нам, деда. Присмотри, в какой избе офицер остановится, да сигнал дай. – А тут и гадать не надо, всегда у меня останавливаются. У меня и печь топлена, харчи приготовить, и духом человеческим пахнет. Другие избы побольше, как раз для солдатни хорошо, больше набьются. – Собак у тебя, деда, нет, как я заметил. – Жучку ещё в сорок первом немцы застрелили. – Немцы двери изнутри запирают? – Никогда, а часовой на крыльце стоит, это да. – Родня-то поблизости есть? – Ты чего удумал? Хутор вместе с германцами сжечь? – Нет. Офицера в плен взять, «Языком». Допросить. Да как бы тебе плохо не было потом. – Обойдётся, – отмахнулся дед. – Вы пару синяков поставьте, да свяжите меня. Илья сомневался, что немцы поверят в спектакль, но особого выбора не было. На его взгляд, деду бы лучше уйти на недельку к родне, потому как скоро начнётся наступление Красной Армии и немцам станет не до деда. Не исключено, что эту конкретно местность уже раньше освободят. Когда точно начнётся операция «Багратион», Илья не знал. Кто об этом скажет старшине? А только солдат не обманешь. Видели, как подтягиваются войска к передовой, пополняются склады. Да и разведка РККА заметно активизировалась, как всегда бывало перед наступлением. Выяснив всё, Илья в сопровождении деда обошёл хуторские постройки – избы и сараи, наметил пути подхода и отхода, чтобы ночью проще было. Затруднить отход может любая неучтённая деталь – ручей, забор из плетня, натянутые верёвки для сушки белья. Рисковал Илья, конечно. По всем наставлениям на территории противника разведгруппа должна передвигаться скрытно. А если посторонний человек заметил группу, его следовало убить. Жестоко, но правила написаны кровью погибших бойцов. Этот случайный свидетель мог оказаться полицаем, немецким старостой, а то и просто врагом советской власти, который донесёт немцам. Но как действовать во вражеском тылу без поддержки своих? Без содействия не было бы партизанского движения, армейские разведгруппы глубинной разведки не смогли бы добыть важных сведений. Илья не был сторонником тотальной подозрительности, как и наивным простачком. Действовать надо по обстоятельствам. Вернулся к группе, а там уже волноваться стали, слишком долго Илья отсутствовал на хуторе. Днём разведчики отсыпались, отдыхали, ели. Если удастся взять «языка», на что все надеялись, отдыхать не придётся. Чтобы оторваться от вероятного преследования, придётся идти быстро, сбивать со следа. И хорошо бы иметь фору по времени, хотя бы два-три часа. Илья уже и пути отхода наметил. На юг идти, обойдя Оршу и повернуть на восток нельзя. Там полно дорог и нет болот и вместо лесных массивов лишь рощи. Если от хутора взять на северо-восток, единственным препятствием будут железная и автомобильная дороги Орша – Витебск, они охранялись. А перейди их, и начинаются леса и болота. На железной дороге через каждые сто метров солдаты из охранных или полицейских батальонов, да дрезины с пулемётами проезжают. Сложно, но проскочить можно. На шоссейных дорогах заставы были только на мостах, их подрыв может на время парализовать движение. И основной путь отхода наметил, и запасной. Ближе к вечеру, ещё всё видно было, к хутору свернули с дороги две легковые машины и грузовик. Из кузова солдаты выпрыгнули, хутор обошли, затем из легковых машин выбрались два офицера. Как и сказал дед, зашли в его избу. Солдаты, числом с отделение, расположились в избе по соседству, тут же выставили часового. Солдаты явно фронтовики, это Илья понял, когда фельдфебель часового на пост ставил – очень грамотно. Часовой подходы к хутору контролирует и при обстреле укрыться может – с двух сторон стены изб, с третьей – сруб колодца. Доведись до Ильи, он бы поставил часового именно там. Офицеры, как вошли в избу, больше не показывались. Илья наблюдал за хутором в бинокль, пока не стемнело. Как сумерки опустились, деда из избы выгнали, он устроился в сарае. А на крыльце избы второй часовой появился. У обоих карабины, стальные шлемы на голове. Для разведчиков это плохо, часового уже не вырубить ударом по голове. Обычно немцы носили каски только на передовой или на парадах. А хутор – дальний тыл. Или фронтовики настолько привыкли? Часового на крыльце можно снять только броском ножа, да и то не факт, что разведчик успеет подскочить, придержать падающее тело. Если часовой грохнется, своим железом – карабином, шлемом, шуму создаст много. Да и часовой откормленный. Не толстый, таких на фронте Илья видел только среди интендантов в тылу, а крупный телосложением. Илья подозвал Сейфулина: – Снимешь ножом часового. Очень прошу – успей придержать тело. – Старшина, не учи бабушку лохматить волосы. Разведчик оставил на лёжке сидор, он только мешать будет, уполз к хутору. Видны только два огонька – в окне избы, где остановились офицеры, и в окне, где солдаты. Свет явно аккумуляторный, сильный и ровный. Где находится Сейфулин – не видно в темноте. – Иванюта, Шкода – выдвигаемся, Долгошеев – остаёшься на лёжке. Илья пополз к хутору первым, за ним остальные. Сильно громыхнуло, потом сверкнула молния. При ослепительном её свете Илья успел заметить, что на крыльце никого нет. Почти сразу после вспышки молнии пошёл дождь. И не дождь даже, а ливень. Разведчики вымокли мгновенно. Дождь – не помеха, помощник, поскольку стирает следы и собака-ищейка, самая лучшая, след не возьмёт. А ещё лишних людей не будет, под укрытие попрячутся все, часовые в том числе. Сейфулин возник неожиданно. – Всё чисто, командир! Немца я к сараю оттащил. Внутри не спят, я в окно заглянул, двое что-то на столе рассматривают. Хуже некуда. Одного можно скрутить моментально, даже не пискнет. А двух – почти невозможно, стрелять-то нельзя. Илье пришлось менять план на ходу. – Шкода, лимонки при тебе или в сидоре на лёжке остались? – Одна при мне, в кармане. – Держи мою. Подберёшься ко второй избе, где солдатня. Сначала снимаешь часового, можешь стрелять. Сразу бросаешь гранаты в окно, одну за одной, затем избу зажигаешь, чтобы сюрприза не было. – Понял. У каждого разведчика, кроме ножа и автомата, есть трофейный пистолет. Им действовать сподручнее в такой обстановке. Илья, с ним Иванюта и Сейфулин поползли к избе. Надо занять позиции у двери, на крыльце. Как только Шкода выстрелит, действовать немедленно. Уже у избы Илья отдал распоряжение: – Первым я, вторым Иванюта, замыкает Сейф. Если офицеры за оружие схватятся, стрелять по рукам, ногам, но не на поражение. И без этого шума много будет. Выстрел раздался неожиданно. – Работаем! Илья резко распахнул дверь левой рукой, в правой – пистолет. Офицеры ещё не осознали, что за выстрел был. Илья сразу выстрелил в потолок, выстрел оглушил. У офицеров – шок. И в это время рядом взрыв гранаты, за ним – второй. – Хенде хох! Офицеры медлили. Илья выстрелил в столешницу, отскочившая щепка зацепила офицеру щеку, оцарапала, вывела из ступора. Он поднял руки, глядя на него, так же поступил другой. – Сейф, обыщи! При захвате обыскивают первым делом для изъятия оружия – пистолета, ножа, чтобы обезопасить себя. Кители и ремни с кобурами висели на вешалке у кроватей. Сейфулин обыскал офицеров. – Пусто. – Вяжи им руки и не забудь про кляпы. Иванюта – присмотри за фрицами! Сам стал осматривать комнату. Один портфель, второй. Открыл – обычный набор. Бритва, одеколон, одёжная щётка, зубная щётка и жестянка с леденцами. А ещё папка с документами. Открыл – приказы, какая-то ведомость в виде таблицы. Немцы педанты, бумаг у них много. Причём зарегулирована каждая мелочь. Как-то помпотех показывал трофейный «Бюссинг» на потеху офицерам. Грузовик-то хороший, но к нему книга с инструкциями. Для примера, при проколе колеса. Пункт первый – остановить, пункт второй – заглушить двигатель. Пункт третий – поставить под колёса упоры, взяв их в ящике № 3 под кузовом с левой стороны. И так далее на сорок четыре пункта. Жуть! И бедный тот немецкий помпотех, ибо машин немецких разных марок в войсках полно, так ещё союзных хватает – чехословацких, итальянских, масса трофейной техники. Одних английских под Дюнкерком было взято более трёх тысяч, да ещё французские, датские, советские. Для каждой свои запчасти, свои зачастую инструменты. Илья сгрёб со стола бумаги с машинописным текстом, с нацистскими орлами на печатях. Переводчики потом разберутся, стоящие бумаги или нет. Да и офицерам соврать нельзя, по бумагам понятна и должность и дальнейшие действия подразделения. Все бумаги переложили в один портфель. – Иванюта, давай за Долгошеевым, пусть бежит сюда с нашими сидорами. Сейф, посмотри, как там дела у Шкоды? Может, помочь надо. А Шкода уже сам дверь в избу открывает, физиономия довольная. В левой руке немецкий солдатский ранец. – Хлеб у немцев собрал и копчёную колбасу. – Сгодится. Как обошлось? – Лучше не бывает. За спиной Шкоды возник дед. – Это что делается? Ты же, ирод, говорил, что упрёте одного офицера! А побили всех германцев! Меня же повесят! – По-другому не получалось! Ты прости, деда! Если есть, к кому уйти, отсидись неделю, дней десять. Потом немцам не до тебя будет, слово даю. Дед отмяк. – Когда вещички собирать? – Мы через пять минут уйдём. Можешь собирать всё, что понравится – сапоги, ранцы, оружие. Это твои трофеи. – Дык, зачем оно мне? – Сапоги продашь с выгодой, как наши придут. Оружие – партизанам отдай, уважать будут. И своим разведчикам: – Выходим. Ночь, дождь идёт, на дороге пустынно. Илья побаивался, что выстрелы и взрывы могли услышать. Поэтому чем быстрее они исчезнут, тем лучше. Подбежал Долгошеев с сидорами. Каждый забрал себе свой. Илья засунул портфель с бумагами в сидор, в портфеле дождь бумаги не зальёт, не испортит. Взгляд на грузовик упал. Это же прекрасная возможность оторваться! У легковушек проходимость хуже, особенно в непогоду, да и второй водитель нужен. Насколько он знал, его разведчики водить не умели. Илья распорядился грузить немцев в грузовик, сам в избу вернулся и к столу, под свет лампы. Карту свою достал, всмотрелся. От хутора можно через Коковчино, потом Яново, выехать к Богушевску. Там железнодорожная станция, застава, проверки, потому грузовик перед городом в лес загнать или утопить в озере и курсом девяносто через Бабиновичи на Выходцы. Сэкономят сутки ходу или километров сорок. Главное – нет мостов с обязательными заставами, дороги просёлочные. Не исключено – развезло их после дождя, так пешком получится дольше, вымотаются. Офицеры-то пленные торопиться не будут, всю группу тормозить при возможности. А с грузовика, как с подводной лодки, им не деться никуда. Грузовик рядом с избой стоит, где гитлеровцы на ночлег устроились. В избе ни окон, ни дверей нет, выбило взрывной волной. А грузовик с виду цел, стёкла, фары. У грузовика разведчики и пленные офицеры. Им позволили кителя надеть, чтобы белыми исподними рубашками не отсвечивали. – В грузовик всем, Сейф – в кабину. – Я водить не умею. – На место пассажира, рулить буду я. А ты приготовь автомат, не исключено, что придётся через заставы прорываться, хотя лучше бы обошлось. Военная техника – грузовики, танки, бронетранспортёры, ключей зажигания не имеют, солдат их может утерять в бою, его могут ранить или убить. Илья забрался в кабину, подсветил фонарём, нашёл тумблер зажигания, круглую педаль стартёра на полу. Двигатель завёлся с пол-оборота. Илья вытянул манетку заслонки карбюратора, прогреть мотор. Выбрался на ступеньку кабины, приподнял рукой брезентовый тент. – Все в кузове? – Все! Теперь гоним до Ярцево без остановок, за скорость плачу по двойному тарифу! – пошутил кто-то из разведчиков. По голосу – Иванюта. Понятное дело, ехать не идти, хотя бы часть пути. Илья за руль, осмотрел приборы. Бензина – третья часть бака. Если бы в баке был настоящий бензин, хватило бы километров на сто пятьдесят пробега. Но с сорок второго года весь автотранспорт Германии ездил на бензине синтетическом. С едким запахом, плохой теплопроводностью, большим расходом горючего. Нефть с румынских месторождений перерабатывалась, и весь бензин шёл только в авиацию. На высоте синтетический бензин не обеспечивал мощности моторов, хуже того – они внезапно глохли. Илья выехал с хутора. Теперь бы не пропустить поворот на Коковчино. – Сейф, не пропусти дороги справа. Нам туда. Если бы о повороте на грунтовку не знать, в темноте запросто проехали бы мимо. Да ещё фары светили через узкие щели, по-фронтовому, давая скудный пучок света метров на двадцать впереди, короче, чем тормозной путь. Впрочем, грузовик на скверном бензине развивал, судя по спидометру, сорок километров. Илья за дорогой присматривал и за Сейфулиным. Придрёмывать разведчик начал. Конечно, толком вторые сутки не спал, потом часового убрал. Вроде уже привычное дело на фронте, а не просто человека ножом убить. Артиллеристам проще, послал снаряд куда-то далеко, а убил он кого или только землю выворотил – неясно. Чужую жизнь забрать, пусть и врага, всегда стресс, выброс адреналина. После стресса всегда отходняк, спать хочется. Но Сейф не один такой, скорее всего, в кузове разведчики тоже заснули. И хоть приказывай им, а человеческую сущность не изменить. Илья рукой разведчика в плечо толкнул. – Марат, не спи. Выйдем к своим, хоть трое суток дрыхни. А сейчас соберись, Коковчино рядом. Даже в небольшой деревне были старосты, в сёлах обязательно несколько полицейских, в большом селе – целая полицейская комендатура и взвод полицейских. За пеленой дождя деревня появилась неожиданно. В свете фар слева от дороги покосившийся забор, за ним тёмная изба. Невелика деревня, а в ней ни одного огонька и не слышно ни одного звука, как мёртвая. Собак немцы ещё в сорок первом году постреляли, живность – сожрали. Кое-кто из крестьян успел корову в лес увести, подкармливал её, доил. А как снег выпал, полицаи по следам скотину нашли, хозяев пороли прилюдно. Проскочили деревню за минуту, дальше прямая дорога на Яново, двенадцать километров, судя по карте. Грунтовая дорога раскисла, но грузовик идёт уверенно. Слева и справа лес. Сейчас бы ещё не попасть под нападение партизан. Сочтут, что одиночный грузовик – лёгкая добыча, и превратят в решето из автоматов трофейных. Полчаса, и в Яново въехали. За ним поворот налево, к Алексиничам, а прямо к Богушевску, до него пятнадцать километров. Илья на спидометр поглядывал, на пройденный километраж. Скоро городу быть. Поезд справа показался внезапно. Мелькнул и погас луч прожектора, загромыхали вагоны. Железная дорога и автомобильная на подходе к городу шли параллельно. Илья нажал тормоз, остановился. Через километр – два город, им туда нельзя соваться. На въезде в любой город у немцев заставы. Надо бросать грузовик, причём не на дороге, отогнать с неё в лес, иначе грузовик укажет путь разведгруппы. Где-то справа должно быть озеро, но времени искать его не было. Илья вышел из кабины, обошёл кузов, заглянул через задний борт. Шкода пытался бороться со сном, поднимал голову, веки смыкались, снова ронял голову и вскидывал. Остальные, включая пленных, спали. – Подъём! Красивая жизнь кончилась. Всем из машины! Коротким сон был, часа полтора, но разведчиков освежил. Выбрались из кузова, тент хорошо укрывал от мороси. Сейчас под мелким холодным дождём куда сонливость девалась. Илья вывернул руль, съехал с дороги в лес. Между крупными деревьями лавировал, мелкие ломал… и вдруг удар, мотор заглох, передок машины вниз ушёл. Илья выбрался из кабины. Левое переднее колесо в глубокую яму угодило, грузовик на раму лёг. Теперь, чтобы его вытащить, тягач нужен. Жалко технику, её бы в народное хозяйство. В нашем тылу бабы в селе на коровах пашут, на лошадях грузы возят. А тут такая техника без пользы ржаветь будет! Ничего, одолеем Германию, поднимем свои заводы и колхозы, лишь бы людей сохранить. Потери Союз понёс в войне огромные, даже разгромленная в 1945 году Германия намного меньше. Народ СССР расплачивался своими жизнями за ошибки руководства. Героизм всегда бывает там, где раздолбайство других, их бесталанность, лень и тупость. Соединившись с группой, повёл её на восток, буквально через километр вышли к железной дороге, залегли на опушке. Впереди, до рельсов, сто метров зачищенного пространства. Жители окрестных деревень, согнанные полицаями и охранными батальонами, лес вокруг насыпи вырубили, торчали одни пеньки. Потом немцы густо установили на зачищенной земле противопехотные мины. А поскольку партизаны белорусские продолжали «рельсовую войну», пустили в промежутках между поездами дрезины с пулемётчиками, на ответственных участках поставили караульных через каждые сто метров. На Украине такого массового партизанского движения не было. С одной стороны местность не располагала. Таких лесных массивов, как в Белоруссии, где можно дивизии укрыть, в Украине не было. С другой – жители западных областей советскую власть не любили, служили немцам. В Украине действовало городское подполье в промышленных районах – Харьков, Одесса, Донбасс. Осмотрелись, вперёд Иванюта пополз, он до разведки сапёром служил. Мины были, поставлены на неизвлекаемость. Иванюта веточки втыкал в те места, где мины обнаруживал. По его следу поползли остальные. Пленным немцам повторять не пришлось. Мины не разбираются, кто свой, кто чужой. И понимали, что, если будут ранены, русские в госпиталь их не поволокут, добьют ножами. Жестоко, но таковы неписаные правила войны. Для разведчиков сорвать задание, значит, снова идти в чужой тыл. Впереди Иванюта ползёт, за ним Шкода, следом оба немца, для этого пришлось им руки развязать. Замыкают группу Сейфулин и Илья. Иванюта уже до насыпи добрался. – Вперёд! – скомандовал Илья. За пеленой моросящего дождя караульных не видно. Только последний разведчик рельсы преодолел, послышался звук мотора. К месту перехода шла дрезина. Все замерли. Заметят с дрезины? Ни быстро ползти, ни бежать по минному полю нельзя, взорвёшься сам и группу погубишь. На дрезине вспыхнула фара, повернулась вправо, туда, где они были пять-десять минут назад. Если бы немец повернул фару влево, осветил группу. А поскольку дрезина ехала, уже через пару минут миновала место, где разведчики лежали в напряжении, держа пальцы на спусковых крючках. Если бы фара осветила разведгруппу, немцы огонь открыть не успели бы, разведчики опередили. Но тогда группа будет обнаружена, немцы начнут преследовать, это они умеют. Вцепятся, как репейник в собаку. Теперь пять километров до шоссейной дороги Витебск – Орша. Успеют преодолеть до рассвета – можно идти днём, дальше густые леса до передовой. Не успеют – придётся лежать весь день, ибо по шоссе движение оживлённое. Не успели, фарт кончился. И всего-то сотню метров отделяет их от леса на другой стороне. А преодолеть невозможно, рокада загружена. Только прошла колонна, как с другой стороны, от Орши, одиночный мотоциклист. И так весь день. Илья разведчикам отдых устроил. Отоспались, доели остатки сухого пайка. Выручила найденная у немцев копчёная колбаса, поделили поровну. Немцев тоже кормили, не столько из-за человеколюбия, сколько из прагматизма, немцы должны иметь силы ползти и идти наравне с разведчиками. Пленные офицеры, похоже, уже смирились со своей участью. В плену тоже жить можно, и многие пленные после войны вернулись домой. Правда, последний военнопленный покинул СССР в 1954 году. Мужиков-то после войны поубавилось сильно, немцы работали на стройках, восстанавливали разрушенное. Согласно военной конвенции получали питание по норме, которую не имели советские люди, после войны им было позволено получать письма и посылки от родных. Всё же кончился день, в сумерках движение стало редким. А потом транспорт вовсе исчез. Немцы опасались партизанских обстрелов и налётов, по ночам старались не передвигаться. Вот теперь разведгруппа перебежала шоссе, укатанную гравийку. А дальше лесом, с редкими привалами. Уже и пушечная стрельба слышна стала, потом пулемётная. Около трёх часов стали видны осветительные ракеты, значит – передовая рядом. Некстати прекратился дождь. При нём пересечь передовую было бы проще. Но выбирать не приходилось. Да ещё Илья опасался, что наши войска начнут артподготовку перед наступлением. Все виды орудий – пушки, гаубицы, реактивные миномёты начнут огонь по разведанным целям. И не приведи Господь, попасть под удар своих же снарядов. Пока можно было – шли, потом поползли, преодолели вторую траншею. Впереди самое опасное – первая линия. В этой линии обороны солдат больше, часовые бдят, ракетчики осветительные ракеты пускают периодически и методично. Также дежурные пулемётчики постреливают. Даже если ничего подозрительного на нейтральной полосе нет, пустят для острастки – мол, не дремлем, службу несём – очередь. Звуки для любого фронтовика привычные и не опасные, если в землянке сидишь или в траншее полного профиля. А когда через вражескую траншею перебраться скрытно надо, там ощущения другие, острые, чувство опасности реальной возрастает. Мало перемахнуть через траншею, ещё через заграждения пробраться надо, в темноте, не задев пустых банок и бутылок, не наступив на мину. Пульс частит, в висках бьёт, кажется, что твоё дыхание слышно всем, обостряются все чувства – зрение, слух, обоняние. Нервы напряжены. До траншеи метр – все замерли. Не спеша прошёл часовой. Пулемётное гнездо в полусотне метров в виде ДОТа. Периодически оттуда постреливают, а огоньков на стволе не видно, стало быть – ДОТ или ДЗОТ. Первым через траншею Иванюта перебрался, за ним пленные. Илья и Сейфулин им ножи показали и палец ко рту прислонили. Мол – полное молчание или зарежем. Поняли немцы, глаза опустили. Никому умирать не хочется. Старшему из офицеров, майору, от силы лет сорок, гауптману лет на десять меньше, полжизни впереди. На фронте, желая выжить, даже завзятые атеисты, коммунисты начинали верить в Бога, в приметы, да хоть в чёрта. Кто выжил в мясорубке, считал – за счёт молитвы и истовее верить начинали, но в том никому не сознавались. Илья до поры до времени политрукам-замполитам верил, что атеисты. А потом у убитого полит-рука в кармане маленький складень нашёл, иконы складные. А у раненого тяжело замполита уже в сорок третьем крестик и молитву, завёрнутые в чистый носовой платок. Только Молох войны не разбирает – русский ты или немец, верующий или нет, продал душу дьяволу, как эсэсманы, или сохранил. Молох исправно, ежесуточно собирал свою жатву. За немцами другие разведчики траншею перемахнули прыжком, за бруствер спрятались, а Иванюта уже вперёд ползёт, руками убирает банки пустые и прочий гремящий мусор, причём аккуратно, чтобы не звякнул. Продвижение медленное, потому что не только в бутылках и банках дело, ещё и в минах. Землю перед собой впереди ощупать, нет ли подозрительного бугорка, под которым мина затаилась? Да и бугорка может не быть, если мина давно поставлена и земля под дождём просела. Для разведчиков – самый плохой вариант. Иванютин на колючую проволоку наткнулся, поднял стволом автомата. Первым прополз Шкода, за ним немцы, затем остальные. Замыкающим Илья. Сам прополз, колючку придержал, чтобы Иванюта прополз под ней. Таким же способом второй ряд колючей проволоки преодолели, третий. Илья назад обернулся – далеко ли передовая. Вдруг спереди ядрёный матерок и хлопок мины-лягушки. Очень своеобразная мина. Наступишь ногой или локтем надавишь, взводится ударник, отпустишь – срабатывает вышибной заряд чёрного пороха, мина подпрыгивает на полметра – метр вверх и взрывается. Радиус разлёта осколков небольшой, но в данной ситуации для немцев знак, на нейтральной полосе, недалеко от их траншей, враги. Сразу взлетела осветительная ракета. Разведчики и пленные замерли. Когда ракета погасла, Илья приподнял голову. – Кто ранен? Или убит? – Шкоде руку оторвало, один немец убит, – отозвался Сейфулин. Завыла миномётная мина на излёте. Стреляли из ротного 50-мм миномёта. Мина упала далеко справа и впереди. Но лиха беда начало. Сейчас немцы начнут лупить из всех миномётов, накроют группу. – Вперёд, бегом! – скомандовал Илья. – Сейф, Шкоду на себе неси. Иванюта, на тебе немец! Дружно поднялись с земли, помчались, спотыкаясь в темноте о комья земли, пустые снарядные гильзы. Вверху завыли мины. – Ложись! Упали все, немец в том числе, хоть и русского языка не знал. Теперь мины разорвались левее. Классическая артиллерийская «вилка». Третьим залпом накроют, если оставаться на месте. – Вперёд! Снова бешеный бросок вперёд. Сколько успели пробежать – десять метров, тридцать? И снова мины воют. Упали. До сих пор везло, что не задело осколками никого. Лежали не вставая, потому как миномёты начали класть мины одна за другой. Выпустив в общей сложности около сотни мин, миномётный обстрел прекратили. Зато ракетчики в разных местах траншеи стали стрелять ракетами, пулемётчики сразу из трёх огневых точек поливали очередями нейтралку. В наших войсках сообразили, что немцы стреляют по кому-то, это не дежурная стрельба. И жахнули из 120-мм миномётов и полковых пушек по немецкой передовой. Стрельба с немецких позиций прекратилась. Наши огнём сразу подавили обозначившие себя огневые точки, а кто уцелел из немцев, попрятались в блиндажи. Надо пользоваться моментом. – Бегом, вперёд! Пушки и миномёты не будут стрелять долго. Они и так себя проявили, теперь позиции батареям менять надо. Уже на бегу Илья спросил: – Шкода, ты как? – Пока живой. – Ты держись. Как до своих доберёмся, тебя сразу в госпиталь, а потом домой. Отвоевался! А ничего хорошего парня не ждёт. Ему и годков всего двадцать пять, а уже без руки. Профессией овладеть сложно будет. Мужику семью обеспечивать надо, а как с одной рукой заработать? Но это потом. С фронта много мужчин не вернётся, и все семьи создадут, кто хотел. Сейчас бы до своих добежать. Пока бежали, то один, то другой падали, не заметив воронку от мины или снаряда. Пот градом катится, Илья рукой смахивает, да руки-то грязные, аж глаза разъедает. Домчались! Часовой кричит: – Стой! Илья обматерил его витиевато, многоэтажным, и группа мимо пробежала. А в траншее уже двое из офицеров встречают – взводный и ротный. Интересно им посмотреть – ради кого такой трамтарарам поднялся? Получилось – вышли в полосе своего третьего Белорусского фронта, только дивизия не своя, но это уже дело второе. Санитары сразу Шкоду перевязали, на плащ-накидку определили и в полевой медпункт понесли. На носилках в узких и извилистых траншеях не развернёшься. А командир роты по телефону со своим начальством связался, ситуацию объяснил. Потом как всегда – до штаба полка, куда утром пришла машина из разведотдела своей дивизии. Пленный офицер явно повеселел. Из такой передряги живым вышел, разве не везение? На допросе майор дал интересные сведения, ибо оказался начальником вещевого снабжения седьмой пехотной дивизии, а погибший гауптман был его заместителем. Разведчикам отдых дали. Отсыпались, отъедались три дня, а потом началось наступление. Собственно, первый день операции «Багратион» наступлением не был, произошла разведка боем. После артподготовки войска пошли якобы в наступление. Немцы поверили в серьёзность, открыли огонь из всех стволов, обнаружив все огневые точки – пулемётные, пушечные. А наши сразу назад. Зато артиллерийские и авиационные корректировщики засекли и нанесли на карты ранее не выявленные позиции. Командование специально приурочило день наступления на 22 июня. В этот день три года назад началась Великая Отечественная война. Была у коммунистов такая скверная привычка, приурочивать к юбилеям любые действия и потом торжественно рапортовать. Немцы с досадой осознали промах, но быстро позиции многих батарей и ДОТов не поменяешь. А на следующий день РККА нанесла настоящий удар. Сразу ударили сотни пушек на всех четырёх фронтах – трёх Белорусских и Прибалтийском. После разрывов снарядов, мин на позиции врага обрушили удары в ближнем и дальнем тылу наши штурмовики и бомбардировщики. На Оршанском направлении 11-я гвардейская и 31-я армия действовали неудачно. За весь день смогли с потерями продвинуться до второй линии обороны. Зато 49-я армия действовала успешно. Они смогли захватить плацдарм на правом берегу Днепра, до двадцати километров по фронту. Тут же в место прорыва ввели из наших тылов первый гвардейский танковый корпус генерала Панова и конно-механизированную группу генерала Плиева. Танкисты генерала Бахарова 26 июня прорвались к Бобруйску. Двумя сходящимися ударами войска Панова и Бахарова окружили немецкие 41-й танковый и 35-й армейский корпуса и начали методично сжимать мешок окружения, перемалывая вражескую технику и личный состав. Командование решило забросить в немецкий тыл роту нашей разведки, усилив её взводом сапёров для диверсий в тылу врага, организации паники. Для этого была задействована Днепровская военная флотилия. Создана она была из кораблей Волжской военной флотилии в сентябре 1943 года, и входило в неё к весне 1944 года 140 судов, москитный флот, в том числе 16 бронекатеров, 10 сторожевых катеров, 40 речных тральщиков, 32 полуглиссера, два зенитных плавучих артдивизиона и плавучая артиллерийская батарея. Когда вечером, готовясь к посадке, Илья увидел катер, расстроился. Судёнышко в семь метров длины на лёгкой речной волне раскачивалось с борта на борт. И никакой брони, катер сделан из досок. В средине стоит на треноге пулемёт «Максим». А приводит в движение утлую посудину двигатель от легкового автомобиля М-1 в 50 лошадиных сил. Катер мог развивать 35 км/час на спокойной воде и при экипаже в два человека мог брать на борт 15 бойцов. Переделанный в военный из прогулочного НКЛ-17 образца 1936 года доверия не внушал. Но у разведчиков и сапёров выбора не было, приказ надо выполнять. Когда стемнело, солдаты уселись на судёнышки. Разом взревели моторы, катера вышли на фарватер и набрали скорость. Шли вполне быстро, кое у кого встречным ветром сдуло пилотки. Перед немецкими позициями мотористы перевели выхлоп моторов в воду. Рёва теперь не стало, слышно было сильное бульканье. До этого десанта Илья считал, что служба в разведке самая рисковая среди армейских специальностей. Ошибался, у катерников не лучше. Не укроешься в окопе, катер на виду, защиты нет, кроме скорости и маневрирования. А потопят катер или ранят матроса, как спастись? Ведь никаких спасательных средств на катерах не было, вроде надувных жилетов или воротников, даже кругов. Пятнадцать бойцов, с вооружением, сидорами с харчами и боеприпасами, катера взять не смогли, брали по отделению в десять бойцов. Осадка у катеров малая, двадцать сантиметров, поэтому катера сначала шли вдоль левого берега Днепра, занятого нашими войсками. Потом Днепр делал поворот и полностью уходил на вражескую территорию. У катерников защита от попаданий одна – манёвр на скорости. Командир катера, пока немцы огонь не открыли, держал штурвал ровно, а как пулемёты у берегов бить стали, начал маневрировать. За плеском воды о днище, за гулом моторов никто стрельбы не услышал, а огоньки выстрелов увидели. У немецких ручных пулемётов пламегасители дают характерное пламя, в виде креста, не так, как наш ДП или ДШК. Попали в катер или нет, Илья не понял, поскольку опасный участок проскочили. Полчаса ходу, и катера пристали к берегу. Бойцы выпрыгивали в воду, неглубоко было, по колено, передавали по цепочке ящики с патронами. Тут же, на берегу, их открывали, цинки перегрузили в сидоры. Одному человеку нести ящик тяжело, а двум – несподручно, если только по дороге. Командир роты определил направление движения. Для разведроты действия нехарактерные. Обычно в тыл забрасывали малыми группами, по пять-шесть человек, им укрыться легче, просочиться через посты, заложить взрывчатку, если поставлена задача взорвать объект. До разведчиков задачу не доводили, но взводные и ротные знали, как и командир сапёров. Илья по звёздам определил – на запад идут. И уже через четверть часа вышли к окраине какого-то городка. Взводный поставил задачу. – Перед нами Шклов. Наш взвод заходит с севера, по шоссе. Если застава – уничтожить. С нами пойдёт несколько сапёров, ДОТы подорвать, либо другие укрепления. По возможности самим мосты и станционные пути не трогать, пригодятся фронту. Рота разделилась, одни группы заходили с востока, другие уходили к югу. Город невелик, районный центр, но и захватить его силами роты, пусть и с поддержкой сапёров, дело трудное. Шклов – на перекрёстке важных дорог Орша – Могилёв и Чаусы – Березино, так же здесь железная дорога – рокада. Перережь её, захвати, и немцы не смогут перебрасывать свои войска с севера на юг. Скорее всего, именно эту задачу поставили командиру роты. А может – устроить шум, чтобы запаниковали немцы. Наши по фронту наступают, а когда в тылу действуют вражеские подразделения, ни уверенности, ни доблести немцам это не добавляет, как заноза в пятой точке. Да ещё и силы рота на себя отвлекать будет. Разведчикам воевать в чужом тылу не привыкать, а сапёры побаивались. У них вооружение – винтовки, при штурме города лучше автоматы, больше плотность огня дают и габариты меньше, для города немаловажно. Взвод выбрался к шоссе, дальше к городу по обочинам. На окраине застава. Расстреляли всех четырёх немцев за секунды, они и понять не успели, кто перед ними появился. А уже выстрелы слышны с восточной стороны. Затем квартал бегом. Сапёры с трудом поспевали за разведчиками. Сапёры в большинстве своём в возрасте за сорок, да ещё несут ящики со взрывчаткой. Да на каждом – сидор, винтовка, подсумки с патронами. Справа переулок, в конце его вокзал железнодорожный. Взводный повёл группу туда. Вероятно, целью взвода был именно вокзал. На путях несколько эшелонов, причём без паровозов. На перроне немцы, далёкой стрельбой не встревожились. Русские для них появились внезапно, открыли огонь. Почти три десятка автоматов – это сила. На перроне сразу трупы, паника, раненые кричат. Из депо к одному составу паровоз катит. – Сафронов! Со своим отделением к выходным стрелкам! Не дай вывести состав! Паровоз можешь повредить, но рельсы и стрелки не трогай! – Есть! Отделение – за мной! Бежали к южной стороне станции между двумя грузовыми эшелонами. Паровоз уже прицепили к составу, зашипел воздух в тормозной системе. Поезд вот-вот может тронуться. – Емельянов, беги на ту сторону, не дай никому сбежать с паровоза. Луценко – за мной! Неудобно держать в одной руке автомат, другой держаться за поручень, поднимаясь по крутой, почти вертикальной лестнице. В проеме будки паровоза показался немец. Видимо, в предрассветных сумерках не разглядел форму на Илье. – Век! Ферботен! Илья дал очередь немцу в живот. Тот схватился руками за ранения, покачнулся и выпал из паровозной будки прямо на Илью, сбил его на землю. Илья сбил Луценко, который следовал за ним. Немец Илью в крови вымазал, гимнастёрка липкая стала. Выматерился старшина, немца с себя сбросил, вскочил и снова на паровоз, уже осторожно. А дело уже свершилось, в дверном проёме с другой стороны будки Емельянов стоит, в руках автомат, вид грозный. В угол будки паровозная бригада жмётся – машинист, его помощник и кочегар, все русские. – Спокойно! Мы из Красной Армии! Отцепляйте паровоз от состава и немного вперёд подайте, потом стоять и ждать распоряжений. – Нам на семафоре зелёный, – сказал машинист. – Мне плевать, какой там сигнал. Теперь главный диспетчер – это я. А диспетчер, или как там его называют немцы, который на станции, скорее всего, убит. Город захвачен передовыми частями Красной Армии! Илья лукавил, всего-то неполная разведрота и взвод сапёров, в общей сложности полторы сотни бойцов. А сколько в городе немцев – неизвестно. Но после активной стрельбы на перроне наверняка все подразделения немцев поднялись по тревоге. Есть комендант и комендатура, сейчас небось звонит в соседние Могилёв и Оршу, от Шклова расстояние до них одинаковое, по полсотни километров. Если комендант успел вызвать подмогу, через час – полтора к городу подойдут части гитлеровцев. Это если утром не начнутся бои у Орши или Могилёва. Тогда немцам не до маленького Шклова будет. Невдалеке раздался один взрыв, другой, третий. Похоже, сапёры рвут толовыми шашками столбы проводной связи. Поможет мало, поскольку насыщенность немецких подразделений радиостанциями велика и наверняка шифровку уже отбили. А кроме того, есть ещё отдельная от городской железнодорожная связь. И если начальник станции успел сообщить, немцы будут здесь. По соображениям Ильи надо как можно быстрее зачистить город и занять оборону на окраинах. Ротный наверняка ситуацию просчитал или приказ соответствующий имеет. Как в подтверждении по городу перестрелки пошли, то в одном районе, то в другом одиночные выстрелы, автоматные и пулемётные очереди. Несколько взрывов гранат. Всё правильно, идёт зачистка. На станции тоже стрельба. Оставив на паровозе Луценко, Илья повёл своё отделение на помощь, но взвод уже справился с полицаями без них. На вокзал прибыли полицейские из русских, немногим больше отделения, и все уже убиты были. Одежда на них гражданская, только кепи форменные, немецкие, да ещё белая повязка на левом рукаве с надписью «Полиция». Немцы вооружили их трофейными русскими трёхлинейками, всё экономнее. – Сафронов, мы тут без тебя справимся. – Был один паровоз и тот стоит, на нём Луценко. – На станцию помощь поездом или дрезинами прийти может, это уже твоя забота будет. – Понял. Прибыть помощь может, только с какой стороны – из Орши, с севера, или Могилёва, с юга? Илья отделение разделил. Сам с половиной у северных входных стрелок позиции занял, а другую часть во главе с Сейфулиным к южной части станции послал. Напутствовал. – Появится немецкий поезд или дрезина, дай три одиночных выстрела или гонца ко мне. А сам держись. Забери у стрелочников ключи от стрелок, переведи их все на один путь, вот этот, где эшелон стоит. – Ага, если прорвётся, крушение будет, – догадался Сейфулин. – Именно! Иди. За Сейфулина Илья спокоен был. Боец опытный, осторожный, расчётливый. Попусту тревогу не поднимет, а при опасности примет верное решение. Ему бы уже как минимум сержантом быть, а он ефрейтор. Илья с бойцами к северной части станции. Стрелочники в своих будочках попрятались. Уйти страшно, если немцы удержатся, наказание для бросивших пост одно – повешение, причём прилюдное, в назидание другим. А остаться ещё страшнее – стрельба, пули по брёвнам будочек случайные бьют, взрывы и на вокзале и в городе. Илья собрал всех трёх стрелочников. – Все стрелки перевести на этот путь, стрелки на замок. – Никак невозможно, – возразил старший. Там же вагоны стоят. – Если немецкий поезд с подмогой придёт, он должен попасть в крушение! И отвечать тебе за катастрофу не придётся, ты по моему приказу действовал. Запомни – Сафронов моя фамилия.Глава 3. Бои в Белоруссии
Разведчики проконтролировали исполнение стрелочниками приказа старшины. Потом отделение, вернее, его половина, принялось оборудовать позиции. Сапёрными лопатками отрыли окопы неполного профиля, потом перед ними уложили шпалы на манер бруствера. Такую шпалу ни автоматная, ни винтовочная пуля не пробьёт. Правда, руки выпачкали здорово креозотом. Вонючая жидкость, и руки плохо отмываются. Однако никто не роптал, лучше быть грязным, чем мёртвым. Рассвело. Кое-где над городком поднимались чёрные дымы. Так горит техника – машины, бронетранспортёры, танки. Если горит дом или стог сена, дым серый будет. Один из разведчиков поковырял пальцем в ухе. – Хлопцы, зудит что-то. Не слышите? Илья и остальные разведчики прислушались. Звук еле уловимый, но нарастает. Илья небо осмотрел – не авиация ли немецкая бомбить летит? Ни одной тёмной точки в воздухе не видно. А звук всё отчётливее, потом из-за поворота, довольно далеко, в километре, показалась мотодрезина. Довольно большая, размером как грузовая платформа. Посредине в деревянной надстройке пост управления, впереди мешки с песком, как прикрытие от обстрела, за ними только стальные шлемы мелькают и пулемётный ствол торчит. – Парни, приготовились! Стрельба по моей команде. Кирьянов, отползи в сторону от насыпи и вперёд на полсотни метров. Возьми пару лимонок. Если напротив тебя дрезина остановится, подави гранатами пулемётчиков. За мешками пулемётчики как за бронёй, единственная возможность их уничтожить – забросить сверху гранаты. Так и то, если повезёт и дрезина остановится недалеко. Дрезина стала сбавлять ход, только слепой не увидит дымы над Шкловом. Не доезжая сотни метров, дрезина встала. Наверное, экипаж держал совет – что делать дальше. Стой – не стой, а разведку провести надо, наверняка командование их для этого посылало. Два солдата спустились на насыпь, держа в руках карабины, направились к станции. Илья подпустил их поближе, дал очередь из автомата, сразив обоих. И тут же спрятался за шпалы. Пулемётчик сразу открыл огонь. Было слышно, как пули бьют в дерево, летели щепки. Пулемётчик патронов не жалел, не меньше половины ленты выпустил. А потом один взрыв, следом второй. Илья осторожно выглянул. Недалеко от дрезины стоял Кирьянов, махал пилоткой, зажатой в руке. Илья выбрался из окопчика, отправился к дрезине. – Пока он палил, как придурочный, я поближе подобрался и гранаты бросил. Вроде наповал. – Давай проверим. Сначала Кирьянов влез на дрезину, за ним Илья. Оба пулемётчика – первый и второй номер убиты, френчи в дырах от осколков, кровищи натекло! Так ведь ещё должен быть как минимум один человек, который управлял дрезиной. Илья приложил палец к губам, стянул с плеча ремень автомата, ступая неслышно, подобрался к кабине, заглянул в окно. На полу сидел мужчина в немецкой форме и поддерживал левой рукой окровавленную правую. Илья рывком распахнул дверь. – Ауфштейн! Немец был испуган. Опираясь левой рукой о стенку кабины, поднялся. – Кирьянов, перевяжи фрица. Пусть его наши допросят. Невелика птица, но может знать, что гитлеровцы в Орше замыслили. Кирьянов пробурчал. – Шлёпнуть бы гада! – Я не против. Застрели и топай в Оршу, там «языка» возьмёшь. Кирьянов замолчал. Что такое «язык», в разведке понимали хорошо. Только вопрос – есть ли в роте переводчик? От дрезины Кирьянов конвоировал пленного немца, а Илья нёс пулемёт, он мог здорово усилить огневую мощь. У разведчиков автоматы, их пули не пробивают паровозные котлы, стенки цистерн. А винтовочные патроны, применяемые в пулемётах, дырявят котельное железо запросто. Пулемёт за отделением не числится, его в любое время бросить можно. Хотя жаль, пулемёты ручные у немцев хорошие, всё же питание ленточное, а не из диска, как у ДП-27. Кирьянов немца к вокзалу повёл, сдать командиру. Пусть лейтенант решает, что с фрицем делать. Илья же выбрал позицию для пулемёта. – Добровольцы на пулемёт есть? Отозвался Жигарев. Забрал пулемёт, проверил, установил на сошки. Разведчики приободрились, у ППШ убойная и прицельная дальность невелики, две сотни метров. А у пулемёта эффективная дальность шестьсот-восемьсот метров, что значительно больше. На южной окраине города вспыхнула ожесточённая перестрелка, видимо, немцы подтянули какое-то подразделение. У позиций Ильи пока тихо, и никто не передавал приказа идти на усиление роты. На юге слышны были несколько пушечных выстрелов, потом взрыв и всё стихло. Как потом рассказали сослуживцы, немцы пригнали танк Т-III и роту пехоты. Сапёры заранее на дороге заложили фугас и, когда танк, постреливая из пушки, наехал на тротил, подорвали. Лишившись поддержки, немецкая пехота отступила. Они никогда не наступали без поддержки танков или самоходок, на худой конец бронетранспортёров с пулемётами. Этот тактический приём позволял выполнить приказ и достичь цели с минимальными потерями. Илья опасался, что немцы обнаружат позиции разведчиков и нанесут удар авиацией или, хуже того, предпримут ночной штурм при поддержке танков. У разведчиков никаких противотанковых средств нет. Ни противотанковых ружей, ни пушек. Впрочем, немцы даже на танки Т-III и Т-IV, с которыми начинали войну, навесили дополнительные броневые листы и противотанковые ружья стали не актуальны. В лоб танк из ружья не возьмёшь, а бока он не подставит. И для ружей единственными целями остались бронетранспортёры и тягачи. По штату в разведроте противотанковых средств не было, задачи разведчиков не воевать на передовой, а осуществлять поиски, брать пленных, осуществлять диверсии. Перекусили сухим пайком. Солнце жарило вовсю, и укрыться от него негде. Всё же конец июня, теплу пора быть. Час шёл за часом, день двигался к вечеру. Вдалеке слышалось погромыхивание. Это не гром громыхал, а массово били пушки. Наши войска под Оршей взламывают немецкую оборону. И для немцев занозой в самом неудобном месте сидела разведрота в Шклове. Городишко небольшой, и вся его ценность в том, что стоит на железной и шоссейной дорогах между Оршей и Могилёвом, посредине трёх Белорусских фронтов, на рокаде. И разведчики здорово мешали переброске немецких войск. Немцы пока не знали, какими силами располагают русские в Шклове. С юга, со стороны Могилёва, силы защитников попытались узнать разведкой боем. Танк сожгли, были потери среди пехоты. Со стороны Орши была послана дрезина, и её экипаж уничтожили разведчики Ильи. Немцы так и не смогли оценить силы, отправили отряд мотоциклистов. Так поступали практически всегда, что во французской кампании, что в сорок первом году в войне с Союзом. Мотоциклисты отрывались от своих передовых частей довольно далеко. Если враг был малочислен, уничтожали из пулемётов, резали линии связи, а ещё наводили панику. Никто не ожидал увидеть на улицах своего города немецких мотоциклистов. Паника – страшное дело! Сотрудники НКВД, госаппарата принимались звонить начальству в областные центры, если связь ещё работала. Докладывали о немцах, военное и партийное руководство было обескуражено, смотрело на карты. Получалось – с эвакуацией предприятий, населения уже опоздали. В городках, где появлялись мотоциклисты, паника тоже приводила к хаосу. Бросали банки, отделы милиции, где были бланки паспортов, начинались грабежи магазинов. Но за три года войны Красная Армия воевать научилась, и никто при виде мотоциклистов или танков уже не паниковал. РККА насытилась противотанковой техникой, да и танков хватало, а главное – командиры приобрели бесценный опыт. Мотоциклисты ехали со стороны Орши. Перед Шкловом разделились. Одна часть продолжила движение по шоссе, другая свернула на грунтовку, что шла вдоль железной дороги. Рядом с железной дорогой всегда шла грунтовая – путейцы подвозили шпалы, рельсы, доставляли бригады для ремонта пути. Мотоциклисты действовали отработанными методами, в населённый пункт лучше въехать с нескольких направлений, тогда население и подразделения РККА запаникуют – окружили, проклятые! Но мотоциклисты нарвались на разведчиков. В стрелковых частях это самые подготовленные, опытные воины и немца не опасаются. Он так же смертен, как и другой человек. Его можно убить ножом, взять в плен, взорвать гранатой. По вечернему времени видно уже плохо, не далеко. Зато треск мотоциклетных моторов слышен хорошо. Наши части мотоциклами насыщены плохо, поэтому Илья сразу скомандовал: – В ружьё! Как только показались мотоциклисты, три мотоцикла с колясками, над одним заметна антенна радиостанции, Илья приказал: – Огонь! Здорово выручил трофейный МГ-42. Несколько секунд интенсивного огня, и мотоциклетный отряд уничтожен. А уже со стороны шоссе тоже стрельба ожесточённая слышна. – Жигарев, Сейфулин, мухой к мотоциклистам. Забрать пулемёты, патроны и харчи. Поскольку рота действовала в отрыве от своих войск, снабжаться придётся за счёт противника. Разведчикам это не впервой. Трофейное оружие парни знали не хуже отечественного, пользовались умело. Уже в потёмках разведчики, тяжело нагруженные оружием, коробками с патронами, ранцами с продовольствием вернулись. Огневая мощь с прибытием двух ручных пулемётов резко возросла. Сели ужинать. В ранцах копчёная колбаса, венгерский шпик, шоколад. Сытно и вкусно, особенно под фронтовые сто грамм трофейного шнапса. Вот шнапс у фрицев скверный – запах самогона, крепостью ниже водки и вкус противный. Любой из наших солдат предпочёл бы отечественную водку, да где её взять? Получилось на каждого по половине кружки шнапса, граммов по двести. Один только Жигарев высказал вслух то, о чём мимолётно подумали другие. – Вдруг ранят или убьют, не пропадать же добру. – Ваня, ничего не пропадёт, будь спокоен, другие слопают. – Это да. После того как в армии стали получать продукты по ленд-лизу из США, им давали обидные прозвища, типа «второй фронт» или «яйца Черчилля», как называли яичный порошок. Разведёшь водой, а лучше молоком и на сковородку. Вкусный омлет получался. Но по вкусу продукты добротные, вкусные, сытные, их любили, однако на всех заморских харчей не хватало. Всё же в сорок третьем с провизией и боеприпасами значительно лучше стало, армия это чувствовала. Своя промышленность отошла от шока эвакуации, конструкторы новое вооружение изобрели, да ещё ленд-лиз здорово выручал. Импортная техника работала только на высокооктановом топливе. Для английских и американских самолётов и танков поставляли импортный бензин, десятки тысяч тонн. Караульную службу несли по очереди. Немцы по ночам не воевали, но свою разведку подослать могли, потому стереглись. Утром посыльный от взводного передал распоряжение – старшему – к командиру. Илья пришёл на вокзал. Взводный, лейтенант Леонтьев, расположился в кабинете начальника вокзала, только портрет Гитлера со стены сорвали. – Как обстановка, Сафронов? Илья доложил о дрезине, мотоциклистах. – Прощупывают, значит. Если так, собираются штурмовать, городок отбить. – Сомнительно. Канонаду мы слышали вечером, стало быть, наши уже недалеко, километрах в пятнадцати-двадцати. Немцам не до Шклова будет. – Ты гляди, какой стратег выискался! Оборону укрепил? – Так точно! Окопы неполного профиля, вместо бруствера – шпалы. А ещё три пулемёта трофейных. – Богато! – Так людей всего – ничего. – Это я так, к слову. Наши немецкий полевой хлебозавод трофеем взяли, так что к обеду хлеба подбросим. Свободен! – Есть свободен! Хлеб – это хорошо. Сухари из пайка не всякие зубы возьмут. А хлеб всему голова. Илья возвращался к своим бойцам, размышляя, что ещё предпринять для укрепления обороны. Хорошо бы панцерфаустов парочку, да где их взять? И так с пулемётами повезло. Два МГ-34 и один МГ-42, на фронте получивший прозвище «Косторез» за большую скорострельность, в 1200–1550 выстрелов в минуту. При таком темпе приходилось менять ствол для охлаждения через 150 выстрелов. Немцы за годы войны выпустили его в количестве 436 тысяч. И, слегка усовершенствовав, многие страны выпускают его до сих пор, он состоит на вооружении. Это свидетельствует о хорошей конструктивной проработке и качестве изготовления. Немцы за 1943–1944 годы укрепили оборону Витебска, Орши, Могилёва и Бобруйска и называли их «крепостями». Витебск обороняла 3-я танковая армия Г. Х. Рейнгардта. Называлась танковой, хотя танков у неё не было. Оршу прикрывал 17-й армейский корпус 4-й полевой армии вермахта. Штурмовали Витебск и Оршу части 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов. Наши решили города окружить, 43-я армия РККА охватила Витебск с запада, а 39-я армия с юга. Немецкий 6-й корпус был рассечён, в течение нескольких дней боёв командир корпуса и все командиры дивизий убиты. Оставшиеся части, потеряв управление, стали пробираться на запад, намереваясь соединиться со своими. В наступление ринулась 5-я гвардейская танковая армия П. А. Ротмистрова, в котёл под Витебском угодил 53-й корпус Ф. Гольвитцера. Эта группа в количестве пяти тысяч человек вырвалась из Витебска, была окружена у озера Мошно. Генерал Ф. Гольвитцер попал в плен, с ним начальник штаба полковник Шмидт, а также командиры 206-й пехотной дивизии генерал Хиттер и 246-й пехотной дивизии генерал Мюллер-Бюлов. И 27 июня Витебск пал. Сам 53-й корпус был почти полностью уничтожен. Разрозненными группами к своим вышли немногим более 200 человек и все ранены. Именно громыхание пушек со стороны Орши слышали разведчики вчера, это корпус Ротмистрова воевал. И сегодня утром один из танковых полков уже прорвался к Толочину. Обычно немцы всегда сильны авиацией. Но во время операции «Багратион» действие Люфтваффе активными не были, главным образом из-за подавляющего преимущества советской авиации, а во вторую очередь из-за дефицита авиационного бензина. Ещё в марте Красная Армия вступила на территорию Румынии. Нефтяные месторождения в Плоешти оказались под бомбёжками, персонал разбежался, а потом и вовсе в зоне нашей оккупации. Да ещё действия партизан нарушили подвоз горючего по железной дороге. В Белоруссии партизан было много, действовали они активно, оттягивая на себя силы вермахта. И внесли значительный вклад в победу. Армия Ротмистрова бронированным кулаком проламывала немецкую оборону и 28 июня освободила Лепель и вышла к Борисову, от которого до Минска рукой подать – 70 километров. Сведений о положении на фронтах разведчики не имели. Скорее всего, ни взводный, ни ротный командиры сами не знали, а радио послушать, сводки Совинформбюро – негде. Даже командование немецкими частями не в полной мере знало, какой населённый пункт кем занят, где линия фронта? Ситуация менялась стремительно и напоминала ту, в которой была в этих же местах Красная Армия в сорок первом году. Немцы деморализованы. Как же, всегда дисциплина и порядок в войсках, а сейчас младшим командирам самим надо принимать решения, пробиваться на запад, на соединение со своими. Вот и на разведчиков выбралась небольшая группа. С утра в городе стрельбы не велось. Кого-то из немцев убили, другие успели убежать. И пожаров не было. Вот небольшая группа выбирающихся из Орши решила, что в городе всё спокойно и город занят вермахтом. К железнодорожным путям вывернул тягач SdKfz-10 с реактивным миномётом Nebelwerter-42 на прицепе, прозванном нашими союзниками «ишаком». Имея шесть стволов, собранных в круглый блок, при стрельбе издавал очень похожие на крики ишака звуки. За тягачом грузовик «Рено», в кузове полно солдат, часть из них с повязками на ранах. Добрались до дрезины, увидели убитых соотечественников, остановились. Начали обсуждения, что делать дальше? Развернуться и стороной городишко обходить или въехать? Явно командира нет. У немцев командир отдал приказ, подчинённые беспрекословно бросаются исполнять. А раз обсуждение идёт, стало быть, офицеров нет. – Парни, приготовились к стрельбе! – попросил Илья. А сам поднялся в полный рост. Зачем стрелять, когда есть вероятность взять в плен. – Ахтунг, ахтунг! Хенде хох! Сдавайтесь! Как на немецком сдавайтесь, Илья не знал. Немцы сдаваться не захотели. Несколько солдат сорвали с плеч карабины, автоматы и явно не для того, чтобы швырнуть на землю. Илья сразу за бруствер из шпал упал. – Огонь! Сразу три пулемёта ударили. Дистанция сто метров, укрыться немцам негде, ни окопа, ни воронки. Кто-то попытался за тягачом спрятаться. Тщетно! Минута бешеной стрельбы, от стволов пулемётов лёгкий дымок идёт. А у немцев никакого движения. – Жигарев, автомат наизготовку, пойдём – проверим! Остальным пулемёты перезарядить! А чего их перезаряжать? К концу одной ленты патроном, как пальцем танковые траки, соединяется другая лента. И так можно до бесконечности. У МГ-42 каждые пятьдесят патронов после отстрела лента сама разъединяется, чтобы лишнее железо не носить. Илья с Иваном, держа пальцы на спусковых крючках автоматов, подошли к гитлеровцам. Да, хорошая штука МГ-42, не зря ему такое прозвище дали. Раненых не было, убитые имели по два-три-четыре попадания. К удивлению Ильи, мотор тягача рокотал на холостых оборотах. Илье любопытно было посмотреть вблизи на реактивные немецкие миномёты. Подошёл поближе, а в стволах – реактивные снаряды, больше похожие на миномётные мины, а не на ракеты, как на БМ-13 отечественных. Как бьют эти миномёты, он слышал и видел, но издали. Жалко, если не использовать боезапас. Забрался в открытую кабину, сбросил тело убитого водителя на землю, сам уселся на сиденье. Управляется транспортёр рулём, а не рычагами, как на танке или самоходке, ибо впереди гусениц обычные колёса стоят. Включил передачу и поехал. Иван успел на ходу заскочить. – Ух ты, здорово. Теперь как жахнем по фрицам! – Это точно! Знать бы ещё, как наводить этот миномёт. Илья доехал до позиции, заглушил мотор, спрыгнул на землю. А к позициям сам взводный бежит. – Что за пальба? Конечно, сразу из трёх пулемётов почти непрерывный огонь вели, шуму было много. – Немцы ворваться пытались, отбили мы приступ. Даже вон трофеи взяли – тягач и «ишака». А ещё грузовик стоит. – Молодец, старшина. Живы останемся, обязательно ротному доложу, пусть наградят. А немцев сколько уничтожили? – Не считали, товарищ лейтенант. Леонтьев не погнушался пройти к грузовику, к трупам, что во множестве валялись, посчитал. – Ёж твою, старшина! Трое в дрезине и восемнадцать у грузовика! Почти взвод! С одной стороны, лейтенант искренне рад, что его бойцы серьёзную атаку отбили, с другой – будет о чём отчитаться командованию. Будь ты хоть семи пядей во лбу, а любого командира начальство по результатам оценивает. Командира взвода по уничтоженным гитлеровцам, взятым в бою трофеям. И Леонтьеву хочется выглядеть по сравнению с другими взводами не хуже. Не успел взводный уйти, привезли хлеб из пекарни. Да не ржаной, а белый, из муки, которую немцы для себя берегли. Хлеб ещё горячий, духовитый. Белого хлеба бойцы всю войну не видели. Давали его только лётчикам и раненым в госпиталях. Для солдат – как деликатес, память о довоенных годах. Впрочем, не все и до войны белый хлебушек ели, перебивались ржаным да кукурузными лепёшками. Не богато и не сытно народ до войны жил. Часы наручные – редкость, велосипед – богатство, у женщин одно платье и на работу и в праздник. За мародёрство на фронте наказывали, но всё равно многие с убитых немцев часы снимали, сапоги. В ботинках с обмотками ни ручей или глубокую лужу не перейти, ноги замочишь, так и сушить негде. А если марш в десяток – два километров, ступни в кровь сотрёшь. А хуже того, в атаке обмотки разматывались, волочились за бойцом, пока он не падал. А сзади уже замполит набегает с пистолетом в руке. – А ну встать! Вперёд, в атаку, а то пристрелю труса. А боец не трус, обувка неподходящая для солдата. Немецкие же сапоги из натуральной кожи, не промокают, в отличие от наших кирзовых. Младшие командиры глаза закрывали на такие вольности. Им главное, чтобы солдат боеспособным оставался. Немцы напротив второго Белорусского фронта занимали позиции по реке Проня. Наши войска форсировали Днепр, прорвались севернее Могилёва. Немцы побоялись окружения, отступили. Город был освобождён 27 июня после короткого и ожесточённого боя. Был захвачен в плен командир 12-й пехотной дивизии Р. Бамлер и комендант Могилёва Г. Г. фон Эрмансдорф. В результате Оршанско-Могилёвской операции только убитыми вермахт потерял сорок тысяч и 17 тысяч ранеными, много военной техники. У Могилёва захватили двадцать танков из дивизии «Фельдхернхалле». Красная Армия с боями продолжила движение на запад. По плану операции «Багратион» сразу за освобождением Витебска, Орши и Могилёва следовало наступать на Бобруйск, Полоцк и Минск, не дав возможности отступающим немецким частям закрепиться в этих городах. Гарнизоны в них были, но отступающие части могли их значительно усилить как личным составом, так и техникой. Однако с техникой у немцев получилось не всё гладко. На шоссейных дорогах отступающие колонны штурмовали и бомбили наши Ил-2, а по грунтовкам не вся техника пройдёт, особенно тяжёлая, вязли в болотистой местности. Разведрота тоже снялась с места. Негоже разведчикам плестись в тылах. Транспортёр, на который рассчитывал Илья, забрали трофейщики вместе с миномётом. А грузовик разведчики отстояли. И в самом деле, лучше иметь грузовик, чем идтипешком. Бензин сливали из брошенной немецкой техники. В кузов поместили весь взвод, правда – тесновато, но не в обиде. И сама рота обзавелась в Шклове двумя трофейными грузовиками. Так что двигались с комфортом. Ротный настоял, чтобы на дверцах и тентах грузовиков закрасили немецкие кресты. Только где краску взять. Раздобыли на складе немецкой ветеринарной службы известь, водой развели, забелили, но получилось – до первого дождя. Извёстку смыло, кресты вновь показались. И это едва не сыграло роковую роль. Подъезжали к городу Белыничи, за ним леса начинались густые, почти до самой советско-польской границы. Остановились на перекрёстке, поджидая свою дивизию. Бойцам небольшой отдых. Кто сухпай грызёт, другой в кусты отправился. Вдруг рёв моторов, на небольшой высоте четвёрка ИЛ-2. Увидев грузовики с крестами, сделали разворот. Бойцы, увидев такое дело, разбегаться стали. Хорошо, у командира роты сигнальный пистолет поблизости оказался, выпустил две ракеты, обозначающие приказ – огня не открывать. Передний штурмовик снизился почти до бреющего, пытаясь разглядеть форму на солдатах. Бойцы и командиры приветствовали руками, размахивали пилотками. Ротный сразу сделал выводы. Когда к Белыничам подтянулись тылы дивизии, у помпотеха вытребовал банку краски, была только чёрная и кресты закрасили. Попасть под удар своих было бы глупо и непростительно. А такие случаи бывали, сколько лётчиков в штрафбате за такое находились, искупая вину. Судя по направлению движения, наши части продвигались на Березино – Червень – Минск. Всё шоссе было забито, по правой стороне дороги – пешие колонны пехоты, гужевой транспорт, которого хватало, по левой стороне – машины, танки, самоходки, тягачи. Пылища жуткая! Встречного движения не было, да и появился бы кто, проехать не смог. А над шоссе барражировали наши истребители, прикрывая от удара немецкой авиации. Люфтваффе соваться сюда откровенно боялись. Это не сорок первый год, когда наши бомбардировщики осуществляли штурмовку наступающего вермахта, вовсе не свойственную бомбардировщикам функцию, да ещё без истребительного прикрытия. «Мессеры» сбивали наших целыми эскадрильями. Зато сейчас, куда ни посмотри, на разных эшелонах наши истребители видны. Для пехотинца подобное зрелище внушает уверенность. От пулемётного и артиллерийского огня пехотинец укрытие найдёт – ямку, воронку от снаряда, окоп выроет. А как от самолёта укрыться, если лётчику сверху видно всё? Коли своя авиация над головой висит, да танки или самоходки поддерживают и солдат не побежит, вцепится в свой окоп или траншею и будет насмерть стоять. Поэтому уверенность солдата в бою не последнее обстоятельство. Под вечер, когда солнце к горизонту опускаться начало, штаб дивизии и разведрота свернули на ночёвку в деревушку Кукорево, её с шоссе видно. В голом поле или лесу тоже остановиться на ночлег можно, но в деревне колодцы, вода. Самим попить, умыться, в радиаторы автомобилей долить, лошадей напоить. Но только лошадей в их конкретно колонне не было. Селяне встречали воинов с радостью. Угостили бы, да нечем, немцы выгребли всё. Только лук зелёный и редиска. А с хлебом армейским и они пошли на ура. Что видит солдат? Каша, суп, макароны, мясо не каждый день, хотя по норме должно быть. А фруктов и свежих овощей нет, даже по картофельному пюре соскучились. А витамины для нормального функционирования нужны. После марша все в пыли, по пояс разделись, омылись. Вода из колодцев, несмотря на конец июня – ледяная. Илья плеснул из ведра на Жигарева, так тот заорал как резаный. Поужинали сухарями и консервами, спать улеглись. Кто в избе хозяина, другие на сеновале, а некоторые в кузовах грузовиков. Охрану выставили, как положено, всё же воинская часть, не пионерлагерь. Ночью стрельба, трассирующие пули летят, бьют по избам, по машинам. Стрельба, судя по вспышкам с опушки леса ведётся. С двух сторон. И стволов двадцать-тридцать задействовано. То ли выходящая немецкая часть, то ли националисты, были и такие. Рота охраны штаба и рота разведчиков ответный огонь открыли. Илья спал не раздеваясь, как и все, только ремень с подсумками с себя снял и сапоги стянул. При первых же выстрелах обулся, ремень на себе застегнул, с сеновала спрыгнул. Опасно на нём находиться, крыт тонкими дощатыми плашками, пули их насквозь пробивают. Пополз к грузовику, в кузове пулемёты. За ним ещё двое – Жигарев и Сейфулин. Пулемёты вытащили, выбрали позицию. Сейфулин за углом сеновала. Илья за бревенчатым срубом колодца, а Жигарев за углом избы. Как только вспышка в лесу, открывали по ней огонь. Ни мушки, ни прицела не видно, вспышки из своего ствола слепят. Чужаки постреляли из леса, но атаковать не стали, на пулемёты бежать дураков мало. Через полчаса перестрелка стихла, но до утра уже никто не спал. Как светать начало, командир взвода приказал лес прочесать. Понятно – не весь, только опушку, откуда стрельба велась. Чтобы лес прочесать, дивизия нужна, а может, и не одна. Сразу обнаружили несколько убитых. Вермахт, судя по форме и жетонам на шее. У некоторых были старые, перевязанные раны. Униформа грязная, лица обросшие, небритые. И чего им спокойно не шагалось к своим? Или не думали встретить активное сопротивление? В их положении наверняка не мстить русским хотели или исполнить свой долг, как эсэсманы, а в деревню войти, попить – поесть. Главное – еда. А тут ещё Сейфулин докладывает, что следы в лес идут, как минимум восемь человек, все в солдатских сапогах, направление на северо-запад. Отпечатки солдатских и офицерских сапог отличались. Раненых среди ушедших не наблюдалось, потому как капель крови не видно. Доложили командиру взвода, тот по инстанции командиру роты. Отделение Ильи получило приказ немцев уничтожить, а потом на грузовике догнать роту. Кирьянов, слышавший приказ командира взвода, зло посмотрел на Сейфулина. – Следопыт хренов! Фенимор Купер! Сейчас бы кашу поели, да грузовиком за штабом ехали. – Кирьянов, разговорчики! – оборвал его Илья. Преследовать немцев не хотелось никому, но приказы не обсуждают. По следу первым Сейфулин пошёл, остальные цепью за ним. Сейфулин под ноги смотрел, немцы вполне могли мину поставить или растяжку с гранатой. Но немцы просто уходили, причём по компасу, ровно. В лесу человек, не имея видимого ориентира или компаса, всегда кружить будет. Стало быть, есть среди них человек опытный – егерь, бывший охотник, а может – разведчик. Сначала шаги немцев размашистые были, судя по отпечаткам. Потом всё меньше. Устала группа, видимо, из-под Орши или Могилёва шли, да не по дорогам, хоронились по лесам. Фора в несколько часов у немцев есть. Наткнулись на следы бивака. Отдыхали, окурки свежие видны, а следов от еды нет, например обёрток от галет, пустых консервных банок. С голодного солдата вояка плохой, все мысли о еде и сил мало, длительных переходов не выдержать. А ещё двое из группы были ранены, потому что старые, заскорузлые от крови бинты в траве валялись и прорезиненная обёртка от двух индивидуальных перевязочных пакетов. Тогда немцам не уйти, раненые темп сбивать будут. Судя по направлению, к Борисову стремятся немцы, видимо, не знают, что под этим городом уже наши войска собираются обойти, окружить и штурмовать. Окружение чем хорошо? Как только немцы видят угрозу окружения, боятся попасть в котёл и сразу отходят. Опыт Сталинграда немцев многому научил. В принципе только отрицательный опыт чему-то учит. Илья с бойцами быстро осмотрел место привала и снова по следу. Преимущество по времени у немцев уменьшилось. О чём жалел Илья – поторопились с выходом, надо было побольше гранат набрать. «Карманная артиллерия» здорово выручает при боестолкновении в лесу, в городе, где бои накоротке идут, практически на расстоянии пистолетного выстрела. Километров через пять-шесть ещё привал немцы устроили, трава примята, окурки. Что-то быстро немцы выдохлись. Пять-шесть километров – это час пешего хода, не бега. Отсюда вывод – надо поднажать, иначе выйдут фашисты к какому-нибудь селу, устроят бойню. – Отделение – бегом! Впереди Сейфулин, за ним с дистанции в десяток метров Илья, следом остальные. На дозорного большая ответственность ложится – растяжку усмотреть, мину, другие ловушки. На бегу не каждый способен опасность различить. А ещё – первый в цепочке рискует больше всех. Случись засада – первая пуля ему. И зимой след пробивать приходится. Зимой, когда глубокий снег, дозорного менять приходится каждые четверть часа. Немцы себя обнаружили дымом. Им бы забрать у селян еду и в лес, да привыкли нагло всё забирать, силой, да ещё ненависть к русским. Гитлер внушил своим солдатам – русские – недочеловеки, убивайте их всех. Разведчики увидели дым километрах в трёх. Дым серый, значит, изба горит. – Парни, поддадим ходу! Бегать разведчикам не привыкать, втянулись в ритм. И быстрее бежать можно, но уже тяжело, долго не получится. Но дым, видимый уже всем, подстёгивал. Неосторожно себя немцы ведут. Им бы тише воды, ниже травы, пока до своих не добрались. Хорошо бежать по ровной дорожке, в спортивном костюме и кроссовках, а не по лесу, в тяжёлых сапожищах, с оружием, сидорами. Выскочили на опушку, и тут же выстрел от деревни, с Сейфулина пилотку пулей сбило. Разведчики сразу залегли, начали высматривать, откуда выстрел, причём довольно меткий. Чуть на пару сантиметров ниже, и Сейфулин был бы убит. В небольшой деревне крики, одна изба в центре горит. Потом хлопнул выстрел. Илья бинокль к глазам поднёс. Ага, вот он, стрелок, за поленницей дров прячется. Самого не видно, а ствол карабина торчит. Пулемёт бы сюда, да остался он в грузовике. Выстрел немца услышали, к стрелявшему перебежками побежали пехотинцы. Явно фронтовики, бежали короткими перебежками, да ещё зигзагом чтобы прицелиться невозможно было. Немцев собралась группа в пять человек. Вот-вот рванутся вперёд. – Парни, приготовились? Как немцы поднимутся, огонь из всех стволов. До околицы – сотня метров, до группы – немногим дальше. Для «папаши» вполне эффективная дистанция огня. Немцы полагали – броском достигнут крайней избы, займут позиции – и прогадали. Вскочили разом, вероятно, по команде, и отделение в восемь стволов ударило. «Папаша» восемьсот выстрелов в минуту делал, магазин в семьдесят патронов опорожнял в секунды. Шансов уцелеть у немцев не было. Каждый фронтовик по тому, как упал солдат, сразу понимает – ранен или убит. Эти – наповал. Немец за поленницей попытался увидеть, что с его камрадами произошло. Осторожно голову в шлеме высунул, Илья и рядовой Шерстюк одновременно очереди дали. Было слышно, как звякнула каска от попадания. На такой дистанции пистолетная пуля патрона ТТ вполне могла не пробить, отрикошетить. – Шерстюк, граната есть? – Есть одна. – Ползи к поленнице, перебрось гранату за неё, мы прикроем. Высунуться ему не дадим. Боец автомат за спину закинул, пополз. Остальные разведчики держали поленницу под прицелом. Немец выжидал, потом не выдержал, приподнялся, совсем не на много, а Сейфулин дал короткую, в три патрона очередь. Немец пропал. Шерстюк подполз на дистанцию броска, да грамотно, не на линии огня, чуть в стороне, приподнялся, гранату бросил. Взрыв, чёрный дым, Шерстюк вперёд рванулся, а стрелять не стал, рукой махнул. Разведчики перебежками бросились к деревне. Пока одни бегут, другие прикрывают. Толково, как он учил солдат. Солдат за поленницей убит, как и те пятеро. И на этих повязок не видно. – Обыскиваем избы и все постройки. Только осторожнее, остались двое раненых, но напакостить могут. – Разведчики разбились на две группы. Пока одна группа занималась одним хозяйством, другая другим. Избу надо осмотреть, сарай, коровник, дровяник, даже туалет на задах надела проверить. И вдруг пистолетный выстрел, потом очередь. Илья бросился к месту стрельбы. Кирьянов за сараем пытается сам себе перевязку сделать, зубами индивидуальный пакет рвёт. – Куда тебя? – В плечо. – Дай пакет, я помогу. Прямо поверх гимнастёрки туго перевязал. – Сиди здесь. Где он? – В избе у окна через стекло стрелял, сука! За сараем очередь, рядом совсем. Илья на сарай взобрался по каким-то ящикам, на крыше лёг, автомат приготовил, пополз к краю. Немец осторожно выглядывает в окно из-за занавески. Высунется и сразу назад. Илья автомат навёл, палец на спуске. Немец на секунду показался, Илья очередь дал. Фриц упал, оторвав ситцевую занавеску. Из-за угла избы Луценко показался. – Старшина, прикрой! А сам к двери метнулся, распахнул рывком и в сторону, чтобы на пулю не нарваться. Никто не стреляет. Луценко в избе исчез, через несколько минут выглянул в окно. – Двое наповал. – У них повязки есть? – Есть. У одного голова забинтована, у другого рука. Похоже – всех уничтожили. Илья с сарая спрыгнул. А уже к избе разведчики идут. – Хлопцы, у убитых оружие собрать и документы. Потом по деревне пройти, вдруг остался кто? Немцев больше не оказалось. Жители вылезли из подвалов. – Всё, громадяне! Красная Армия пришла! Убитых фашистов вытащите за деревню, да сбросьте в какую-нибудь яму или овраг. Удачи вам! Селяне смотрят недоверчиво. Формы такой, да чтобы с погонами не видели ещё, как и автоматов советских. Раньше-то красноармейцы с трёхлинейками воевали, селяне их представляли по довоенным времени. Разведчики ушли за немецким отрядом без провизии, налегке. После перехода и бега проголодались все, да ещё при возвращении пришлось нести трофейное оружие. Разведчики матерились сквозь зубы, потом Емельянов не выдержал. – Старшина, ну мы же не ослы тяжести таскать! Давай оружие в болоте утопим? Болотистых мест по пути следования хватало. Но если вернуться в роту без трофейного оружия, начальство может усомниться, что немцы уничтожены или их количество не точное. Да и не дело бросаться боевым оружием. Если его найдут националисты, оно повернётся против Красной Армии. Из истории он знал, что по весне 1945 года сформированная из белорусов тридцать четвёртая дивизия начала бунтовать, требовать, чтобы их передали в польскую армию, начали заниматься грабежами мирного населения. Их раскидали малыми группами по воинским частям в Сибири, на Дальнем Востоке, на Северах. В основном не принимали Советскую власть белорусы из западных областей, какое-то время жившие под польской властью. Да, такого массового партизанского движения, как в Белоруссии, не было в других республиках. И помощь партизаны оказывали существенную. Однако была обратная сторона медали – националисты. Такого размаха, как в Украине имели бандеровцы, не было, но ухо приходилось держать востро, чтобы не получить нож в спину. И так было во всех районах западнее Минска. Топить в болоте оружие Илья запретил, несмотря на недовольство отделения. Так и несли железо до расположения роты. Вышли к Кукорево, а роты след простыл. Что порадовало – полевая кухня осталась. Из труб дымок идёт, пахнет аппетитно – дразняще. Не сговариваясь, разведчики к кухне направились. Уже почти сутки не ели, с поваром нуждой поделились. – Только каша, парни, готова. Ещё чай. А суп будет через полчаса. – Давай кашу. Гречневая каша с американской тушёнкой, да когда голоден, как волк по весне, улетела из котелков за пару минут, только ложки по стенкам котелков стучали. Но уже в животе сытость, тепло пошло, сил прибавилось. – Эх, сейчас бы минуточек шестьсот вздремнуть! – мечтательно сказал Кирьянов. – Погодь! Сначала супу поесть надо, потом вздремнуть. Конечно, устали разведчики, и Илья их хорошо понимал, подгонять не стал. Пока суп в котле доходил, полежали на траве. Куда торопиться, если начальства нет? Суп уже ели не спеша, да с хлебом. Водки бы, по норме, соточку за вчера и соточку за сегодня, однако водкой в роте старшина заведует, продукт стратегический. А роты и старшины нет. Зато чай хороший, духовитый, да с куском пиленого сахара. Силы сразу восстановились. Илья дал людям после обеда ещё с полчаса отдохнуть, кое-кто даже вздремнул. – Отделение! Подъём! Всем в грузовик, с трофейным оружием! Илья переживал, что грузовик с ротой уйдёт, однако оставили. Всё же трофейная машина отделением Ильи взята. Правда, помпотех предупредил: – У меня запчастей на вражескую технику нет. Если сломается, придётся бросить. Пока грузовик служил исправно. В сорок четвёртом и своя автопромышленность развернулась, и поставки автомашин по ленд-лизу отладились. Южным путём через Иран гнали своим ходом, да не пустые, с грузом шли. Южным путём бо́льшая часть английских машин, танков, грузов, хотя и американские грузовики были. «Американцев» любили. Почти все машины с двумя ведущими мостами, простые, неприхотливые, надёжные. И шофера и солдаты полюбили «Студебеккеры», «Форды», «Доджи», «Виллисы». Шофера довольны были железной кабиной, тогда наши имели дощатую из-за нехватки листового железа. А ещё роскошь невиданная – печка. Это сейчас климат-контролем никого не удивишь, а тогда на отечественных машинах печек не было. Учитывая, что климат в России суровый, это была самая востребованная опция. И на немецких легковушках и грузовиках печки стояли, редкостью не были. Правда, с проходимостью у немецких грузовиков неважно, как правило – ведущий мост один был. Всё же конструировали машины с расчётом на европейский театр военных действий, где все дороги с твёрдым покрытием, но Россия сразу расставила всё по своим местам. Илья за руль, справа на пассажирском сиденье – Сейфулин. А отделение, едва успев забросить в кузов трофейное железо, сидоры под голову и спать. Илья сам боролся со сном. На мягком сиденье укачивало. По шоссе танки шли, машины, пехота. Илья мог сравнить эту колонну с теми, что были в сорок первом. Разница огромная. Много автоматического оружия у солдат, пешей пехоты мало, бо́льшая часть на грузовиках. И пушки тянут тягачи, а не кони. Были лошади, куда без них, всю основную тяжесть войны сорок первого – сорок третьего на себе вывезли. И численность лошадей была огромна. Для примера – полковую пушку 76-мм тащил тягач «Комсомолец» или шестёрка лошадей. Артиллерийские заводы резко увеличили выпуск пушек с началом войны, а тягачей остро не хватало. Выручила Монголия, поставив в СССР сотни тысяч лошадей – небольших, мохнатых, очень выносливых. А ещё Монголия поставляла для Красной Армии кожаные ремни, кожу для производства обуви. Куда же солдату без ремня или сапог? А то ведь ремни из брезента начали делать, было такое. Так что далёкая, степная Монголия тоже свой вклад в победу внесла, хотя упоминают её редко. Перед рекой Березиной у одноимённого города затор, по-нынешнему – пробка. Немцы мост при отступлении взорвали, наши сапёры успели временный деревянный соорудить, на деревянных же сваях. А у него грузоподъёмность ограниченная. Заходит на мост танк, мост скрипит, качается, со стороны смотреть страшно. Совместно с танком другую технику на мост не пускают регулировщики. Пока танковый полк прошёл, уже затор из сотни машин, сигналят, шофера переругиваются, а ускорить не получается. Илья остановил машину, мотор заглушил, голову на спинку кабины откинул и уснул позорно, да не на десяток-другой минут, а на пару часов. Разбудила регулировщица. – Эй, старшина! Ты ещё долго стоять будешь? И кулачком по дверце для убедительности. Подскочил Илья, за руль схватился, мотор завёл. Никакого затора уже нет, все проехали, даже гужевые повозки. Повезло, что немецкой авиации не было, иначе лёгкой мишенью бы оказался. Свою дивизию у деревни Любишино догнал, что перед городом Червень. Да и мимо бы проехал, если бы не знакомые номера грузовиков. Съехал с дороги, а уже и разведчики отоспались, из кузова выпрыгнули. Они в роту пошли. Илья подъехал в расположение, командиру роты об исполнении задания доложил, в доказательство кучу оружия предъявил и личные документы убитых. – Молодец, Сафронов! Твой взводный на тебя представление написал за бои в Шклове. Так что готовься. А что солдату готовиться? Если только сапоги почистить до блеска и подворотничок свежий пришить. После ужина Илью в политотдел вызвали вместе с другими награждёнными, вручили орден Красной Звезды. Им своей властью мог наградить командир корпуса или армии. Медалями имел право наградить командир дивизии. А такими орденами, как Ленина или Красного Знамени, уже награждал Президиум. Товарищ Калинин, в Кремле. Но, бывало, от его имени командующий армией или фронтом. Подсуетились разведчики из отделения. Вернулся Илья из политотдела с орденом на гимнастёрке, а стол уже накрыт. Американская консервированная колбаса, огурцы, где только их раздобыли, омлет, каша в котелках и трофейный ром. Гадость, да где нашей водки взять? В магазинах не продаётся, а фронтовую норму – сто грамм – старшина уже раздал. Поздравили, обмыли всем отделением. Командир взвода приходил с поздравлениями. В отделении первый орденоносец. Награждены медалями были почти все бойцы, а орден в отделении первый. Получали бойцы ордена, да потом то в госпиталь, а то и в братскую могилу. В разведке редко кто служил более полугода, рискованное место службы. Да ещё в сорок первом – сорок втором годах, самых тяжёлых, когда героизм массовый был, почти не награждали, только за подвиги, причём при свидетелях, да значимые, как у капитана Гастелло. И только после Курской дуги бойцов и командиров награждать почаще стали. Награды – действо необходимое, боец знать должен, что за ратный тяжёлый труд замечен командованием. И для других бойцов наглядный пример. Кроме того, за награды были ежемесячные доплаты. Невеликие деньги, но бойцы их пересылали родне в тыл, помогали выжить. По карточкам продуктов по фиксированным ценам давали мало, а на рынке очень дорого. О наградах мечтали все. Каждый лелеял мечту – вот вернётся он с победой домой. Если «иконостас» на груди, всем видно – воевал по-геройски, не в ближнем тылу отсиживался в трофейной команде или банно-прачечном батальоне. Тоже служба нужная, так ведь родня спросит: – А сколько фашистов ты, Ваня, убил? Потому и награды каждый хотел и нашивки за ранение ценил не меньше наград. У немцев тоже система поощрений была, давали нагрудные значки за штыковой бой, за танковый бой. И наказания были, как наше командование копировало, например штрафные роты. У немцев даже штрафные дивизии были. Но у немцев были поощрения в виде отпусков. Прослужил три месяца на передовой – в тыл, на отдых. После полугода службы – домой, в фатерланд, к родным. Но это если уцелеешь в боях. После ранений тоже отпускали. В сорок четвёртом моральное состояние немцев на фронте ухудшилось. Во-первых, Красная Армия теснила немцев на всех фронтах. Это не была счастливая случайность, а именно планомерное наступление, и немцы противопоставить русским ничего не могли. У Германии было слишком мало народа контролировать такие огромные захваченные территории, от Ла-Манша до Волги. Уже и от Волги отступили изрядно, а людских резервов у Гитлера нет. И хотя фюреру своему верили, но письма с фатерланда навевали уныние и сомнения в победе. Каждый день города в Германии бомбили целые армады английских или американских бомбардировщиков, стирая города в пыль. Геринг, хвалившийся, что на землю Германии не упадёт ни одна бомба, опростоволосился, вышел из любимчиков фюрера. Разве могли солдаты и офицеры вермахта на фронте чувствовать себя хорошо, когда из глубокого тыла сообщали о гибели родных, о страшных разрушениях. И потихоньку крепло у немцев ощущение, что против них выступил весь цивилизованный мир и добром для Германии это не кончится, предчувствие надвигающейся катастрофы. Даже генералы, по чьему приказу воздвигались оборонительные валы, чётко ощущали – они лишь оттянут, отодвинут момент национальной катастрофы. Бойцы Красной Армии испытывали душевный подъём. Да, тяжело, и враг пока силён, и будет ещё много погибших друзей и сослуживцев. Но почти вся территория СССР освобождена, их родные в безопасности. Да, недоедают, не всегда одеты, обуты, но в безопасности. Не зря женщины и подростки стояли в цехах, выпускали оружие. Уже вошли в Румынию, займём и другие страны. Мечтой каждого было войти в Германию, добив зверя в его логове. Пуще всего хотели увидеть суд над Гитлером и нацистскими главарями, надеялись на справедливую кару. Потому настроение было боевое. Если в сорок первом одно опасение у армии и народа было – не сдадут ли Москву? То теперь никто уже не сомневался в победе, вопрос был только во времени. Пособники немцев – полицаи, старосты, бургомистры, тоже почувствовали, что поставили не на ту лошадь. Кто-то из них успевал сделать липовые документы, но таких всё равно ловили, принародно судили и вешали. Другие, не надеясь на снисхождение, уходили с немцами. Но предателей не любили никогда и нигде, не доверяли. Кто успел награбить золото или другие ценности, ухитрялись окольными путями перебраться в неоккупированные страны Европы, пересидеть, переждать окончание войны.Глава 4. Снова офицер
Решением командования 29 июня операция «Багратион» продолжилась. Сходящимися ударами 1-го и 3-го Белорусских фронтов на Минском направлении город удалось взять в клещи, одновременно 1-й Прибалтийский фронт и 2-й Белорусский захлопнули кольцо, мало того, 1-й Прибалтийский не остановился, а ударил дальше на запад, в сторону бывшей государственной границы. Воинам Красной Армии активно помогали белорусские партизаны – устраивали засады на немцев на дорогах, указывали нашим подразделениям короткие маршруты, где не было болотистых мест, прикрывали фланги, вели охрану переправ. Единственная из союзных республик, выставившая на борьбу с немцами в партизанских отрядах сотни тысяч человек. Часть из них местные жители, другие – бойцы, попавшие в окружение. Помощь оказывали большую, в том числе и разведкой. Партизаны и 1-й Прибалтийский фронт громили направленные к Минску немецкие подкрепления, чтобы гитлеровцы не смогли деблокировать окружённый минский гарнизон. За несколько дней 2-й Белорусский и 1-й Прибалтийский фронты вышли к реке Березина, форсировали её, отодвинув тем самым линию фронта на сорок километров от Минска. Надежды немцев вырваться из котла таяли с каждым днём. В Минске и в окрестностях его оказалась 4-я полевая армия вермахта, но не в полном составе. Упорно пытались обороняться 95-я и 14-я пехотные дивизии и 5-я танковая. Конечно, численность танков в дивизии далеко не соответствовала штатной, но и недооценивать её нельзя. У немцев много танков ещё осталось, а это главная ударная сила любой армии. Причём танки модифицированные. На Т-III и Т-IV навешивались дополнительные листы брони толщиной 20–30 мм, увеличивалась длина пушки на IV, вместо «окурка», как называли короткий ствол сами немецкие танкисты, появился полноценный ствол. Кроме того, у немцев появились подкалиберные снаряды, причём с сердечником очень высокой плотности – хром, молибден, вольфрам, которые легко пробивали броню наших Т-34, самых распространённых в Красной Армии. У немцев боевая техника и оружие постоянно проходили модернизацию, доводились до мирового уровня, а то и вовсе задавали высокую планку. Так было с «Мессерами», потом с реактивными истребителями, фаустпатронами с кумулятивными гранатами, шноркелями для подводных лодок, торпедами с акустическим наведением, шифровальной машиной «Энигма» и многими новинками. В конструкторском таланте немцам отказать нельзя. Конструкторам других воюющих стран – Англии, России, США приходилось быть в роли догоняющих. Кое-какие сведения о противнике в «котле» были. Но сейчас задача была уничтожить гитлеровцев, и чем больше, тем лучше, с меньшими потерями удастся взять Минск. Город и так сильно разрушен ещё немцами в 1941 году, потом наши бомбили город. И при освобождении в 1944 году столице Белоруссии сильно досталось, фактически после войны город пришлось отстраивать заново. После ожесточённого боя наши войска захватили Борисов и уничтожили находящуюся там немецкую группировку, случилось это первого июля. Штурмовать Минск Красная Армия начала рано утром третьего июля. По разведанным целям нанесли сильный артиллерийский удар, потом штурмовики и бомбардировщики отбомбились по целям в глубине обороны. Немецкая авиация пыталась противодействовать, но бесполезно. Уже не сорок первый и не сорок третий год, в небе господствует наша авиация. И опыт к пилотам пришёл и самолёты новые – ЯК-3, ЯК-7, ЯК-9, ЛА-5, ЛА-7 уже держали паритет по техническим и боевым возможностям с немцами и превосходили количественно. А ещё настрой, дух у наших был сильнее. Советские воины после Курской битвы всё время наступали, освобождали города и сёла. А у немцев после Курской дуги ни одной удачной наступательной операции не было, пятились к фатерланду. Уже и возможные союзники Германии, такие как Турция, не решились вступить в войну, а Италия, Румыния искали возможности сепаратного выхода из войны. Уже и предатели всех мастей из всех воюющих стран искали возможность сбежать в нейтральные страны, почувствовали – запахло жареным, испугались грядущего возмездия. После артподготовки и авианалёта в бой пошли танки и пехота, обнаружили слабый участок в обороне, взломали и вперёд! Немцы, вояки упорные, в сорок четвёртом стали бояться окружений, как наши в сорок первом. Да и кому не страшно, когда бой не только впереди, но и на флангах, в тылу. Танки и пехота уже вперёд ушли, где на квартал, где на два, когда в бой двинули разведчиков. Их дело – собрать документы из землянок, наблюдательных пунктов, боевой техники. Для минской группировки немцев, утраченные документы уже ничего не решают, но в бумагах могли быть упоминания о планах. А ещё разведчики высматривали новую технику. В случае обнаружения таковой её следовало доставить в штаб дивизии. А ещё сбор и конвоирование пленных. Когда прошла пехота, уцелевших немцев собрали и под конвоем отправили в наш тыл. Но всегда были те, кто прятался в подвалах, землянках. Вот их, а ещё пособников, если таковые обнаружатся, следовало задержать и доставить в лагерь для военнопленных. А там уже с ними будут разбираться органы НКВД, СМЕРШа. Кого сразу в расход определят, как эсэсманов, других в лагеря для военнопленных. Особое внимание к полицаям, старостам. Из окружения им не выбраться, воевали в одних окопах с немцами, понимали – им пощады не будет. Случалось – ловили, передавали в СМЕРШ, дело шло быстро, два-три дня, трибунал и казнь через повешение, всегда считавшаяся позорной, причём в присутствии народа. Пусть видят люди, как карается предательство. Разведчики уже научены горьким опытом. Не распахивали двери блиндажей или землянок. Были случаи и не один, когда немецкие сапёры устанавливали растяжки, рванёшь на себя дверь, и следует взрыв. Или раненые, которых в спешке бросили свои, держали в руках оружие. Воин распахивает дверь, не видно, кто и что делает в темноте землянки. А из глубины блиндажа очередь. Сколько парней хороших погибло. Потом стали хитрить. Привязывали к ручке верёвку и тянули за неё. Если следовал взрыв, никого не задевал. А ежели стреляли, то в ответ бросали в землянку гранату. Всяко лучше потратить гранату, чем получить пулю в грудь или брюхо. Тем более гранаты зачастую подбирали трофейные, в окопах и траншеях. В закрытых помещениях даже слабые немецкие «колотушки» производили нужный эффект. Вот и сейчас ефрейтор Копейкин к закрытой двери ДОТа верёвку привязал, за угол траншеи забежал, дёрнул за верёвку, и ничего не произошло. Забежал ефрейтор в ДОТ, через минуту выскочил. – Два мертвяка. – И больше ничего? – Пулемёт и ящик деревянный. – Вытаскивай. Пулемёт сдадут трофейной команде, те учитывают, потом сведения в штаб полка подают, те – в штаб дивизии. И вот уже во фронтовой газете «Крепи РККА» заметка. «В ожесточённых боях Н-ская дивизия у села Неклюдово уничтожила больше трёхсот гитлеровцев и взяла трофеи – пушку 105-мм и четыре пулемёта, а также…» Из трофеев полков и дивизий складывались трофеи армии, фронта, и об этом торжественно сообщалось Левитаном в сводках Совинформбюро. Пулемёт оказался ручным МГ-34, интереса не представлял. Был бы МГ-42, Илья оставил бы его в разведвзводе, уж больно хорош. Копейкин вытащил из ДОТа ящик. Илья приподнял – тяжёлый, на патронный не похож. Отщёлкнул оба замка, вставил лезвие финки в щель, провёл лезвием. Если бы взрывчатка была и проволочка к взрывателю шла, лезвие звякнуло или упёрлось. Откинул крышку. Ба! Четыре фаустпатрона на войлочных лежаках. Только-только пошли в вермахт. Новые – панцерфауст-60 как замена панцерфауст-30. Цифра указывала на эффективную дальность стрельбы. В 1945 году появились даже стреляющие на 150 метров. Одноразовый гранатомёт был дешёв в изготовлении, очень эффективен против бронетехники, лёгок при переноске и любого солдата можно было научить им пользоваться за три – пять минут инструктажа. Принцип действия, как у динамореактивных пушек Курчевского. Но его конструктора расстреляли после того, как репрессировали Тухачевского. Маршал радел за эти пушки, конструктор поплатился жизнью за близкое знакомство с маршалом. Если панцерфауст-30 прожигал 140 мм брони, то панцерфауст-60 уже 200 мм. Против него не мог устоять ни КВ, ни ИС. На трубе фаустпатрона надпись по-немецки «Внимание! Реактивная струя!». Позади фаустника стоять было нельзя ближе 10 метров. На дистанции 3 метра и ближе струя убивала, дальше 4–5 метров сильно обжигала, приводя к потере зрения. С начала производства их в августе 1943 года и до конца войны произвели разных модификаций панцерфауста 8 млн 254 тысячи триста штук, и подавляющая их часть была поставлена на Восточный фронт. Против лавины Т-34 у немцев только зенитные 88-мм пушки и танки Т-VI «Тигр». Мощный танк, но выпущено их было 1354 штуки, ибо стоил он баснословных денег – 800 тысяч марок, а советский Т-34 140 тыс. рублей. – Копейкин, бери ящик на загорбок и за мной. Ефрейтор матерился сквозь зубы. Дёрнуло же его заметить этот ящик! Илья не собирался отдавать фаустпатроны трофейщикам, находка ценная, можно было у пехотинцев выменять на что-либо стоящее или самим использовать с толком. Передвигались перебежками. Хоть впереди наша пехота, но сплошной линии фронта не было. Наши уже какой-то квартал заняли, а соседний под немцами и оттуда стреляют. Не все наши подразделения продвигались равномерно. На участках, где немцы упорствовали, имели мощные инженерные сооружения, там наступление останавливалось. Но такие участки обходили с флангов, накрывали миномётами и артиллерией. Да и немец уже не тот пошёл, что был в сорок первом. В начале войны немцы наглые были, уверенные в своей победе, ведь уже всю Европу под себя подмяли и с малыми потерями, разве устоит СССР? Колосс на глиняных ногах, как высказался Гитлер. А фюреру верили, за несколько лет он вывел страну из застоя, возродил промышленность и армию. Насколько помнил Илья, в сорок первом солдаты вермахта откормленные были, крепкие. Ныне щуплые, много очкариков, и моральный дух не тот. Да откуда ему быть, если вермахт терпит неудачу за неудачей, а из дома на фронт письма приходят печальные. Немецкие города бомбит английская и американская авиация, многие города в руинах и потери среди гражданского населения ужасающие. В разбитом бронетранспортёре рядом с убитым офицером разведчики нашли портфель, набитый документами. Немец из «СС», хотя в Минском котле «СС» нет. Один из разведчиков их взвода подошёл к Илье. – Товарищ старшина, портфель с документами при мёртвом офицере. – Порядка не знаешь? Неси в штаб. Разведчики уже нагружены документами – в сидорах, папки бумажные в руках, теперь ещё портфель. Разведчики ушли. Илья с Копейкиным подошёл к полуразрушенному кирпичному трёхэтажному дому на углу улиц. Послышался рёв мотора, лязганье гусениц, к перекрёстку выполз Т-III, за ним колёсный бронетранспортёр. Немцы пытались нащупать уязвимый участок и вырваться из окружения. Разведчики при приближении бронетехники успели забежать на первый этаж дома. Жизнь научила быть осторожным. Смерть на войне может настигнуть любого, погибнуть можно даже в землянке от случайной мины. Но чаще всего человек сам совершает ошибки, за что расплачивается дорогой ценой. Танк остановился. Командир танка сейчас наверняка через смотровые приборы осматривает улицы. Момент был удобный, до танка не больше сорока метров. – Копейкин, дай фаустпатрон! Илья устроился за стеной у разбитого окна. Рамы были целы, а стёкол не было. Илья взял гранатомёт, поднял прицел, а Копейкин сзади встал. – Уйди в сторону, вон туда, в угол. И видно будет, и не покалечит. Илья поймал танк в прицел, нажал спусковой рычаг. Хлопнул выстрел, сзади Ильи завихрился мусор. К бронемашине полетела граната. Сначала из танка, из всех его щелей хлынул дым, потом сразу пламя и через секунду жарко ахнуло, взорвался боекомплект. Башню сорвало с погона, отбросило в сторону. Илья и Копейкин кашляли. После выстрела струя пороховых газов подняла тучу пыли. Видно плохо, в глазах саднит, в горле першит, кашель. – Меняем позицию! Перебежками в соседнюю комнату, отсюда обзор даже лучше. Из бронетранспортёра выстрел засекли, открыли огонь из пулемёта по окну. – Вот сволочь! Илья стал готовить к выстрелу второй фаустпатрон. Пулемётчик на время угомонился. Илья конец трубы под мышку определил, вскочил, навёл прицел на бронетранспортёр, нажал спуск и тут же упал на пол. В случае промаха или неправильного срабатывания гранаты пулемётчик мог его срезать очередью. Если угол встречи гранаты с бронёй был острый, граната броню не пробивала. Заряд срабатывал, струя кумулятивная шла вскользь, образуя выемку. Танкисты на фронте называли такую отметину «поцелуй ведьмы». Собственно, панцерфауст-30 заменили на панцерфауст-60 именно из-за такого срабатывания гранаты, вместо остроконечной сделали головную часть тупой. Взрыв был, но пулемёт не стрелял. Илья приподнял голову над подоконником, совсем немного. Из бронетранспортёра вверх рвалось пламя, шансов выжить в железной коробке не было ни у кого. Копейкин уважительно покрутил в руках гранатомёт. – Незатейливая штука, а какая силища! Прицелился, пальнул, и танка нет. – Ты только политруку это не скажи, оружие-то чужое. Замполитов, как стали официально именовать политруков с 1943 года, в войсках между собой называли по-прежнему. И за восхваление оружия противника можно было запросто схлопотать срок в штрафной роте. Так ведь не было в Красной Армии подобного оружия, первые гранатомёты появились уже после войны, фактически – переработанные и усовершенствованные фаустпатроны. Немцы называли его «панцерфауст», кулак для танка. – Старшина, покажи, как стрелять. Весь инструктаж минуту занял. – Главное – прицелиться точно и по уязвимым местам. Не в гусеницу, перебьёшь её только. В корпус, башню целься, но не в моторный отсек. Тебе танкистов в танке убить надо, а не мотор разрушить. – Да понял я, понял! В полуразрушенном доме ничего, заслуживающего внимания, не оказалось, стали пробираться вдоль домов по улице. Квартала через два стала слышна пулемётная стрельба, поближе подобрались. На перекрёстке улиц вкопана танковая башня. Немцы для усиления ДОТов применяли вкопанную бетонную коробку, на которую водружали башню с подбитых танков, своих и русских. Башни на танках всегда имели мощную броню, толще, чем на корпусе. И разбить такой ДОТ было не просто, только бронебойным снарядом из пушки. Но попробуй ещё пушку подкатить на дальность прямого выстрела. – Копейкин, за мной! Забрались на третий этаж кирпичного дома. Крыши уже нет, под ногами куски бетона, битый кирпич. На уровень третьего этажа ствол пушки или пулемёта в башне танка не поднимается, не приспособлен танк для городского боя, ему манёвр нужен, скорость, в городе танку тесно, обзорности никакой. – Копейкин, занимай позицию у окна, долбани по башне! До башни рукой подать, но неудобно, вниз стрелять надо, высунувшись почти по пояс. Не подвёл Копейкин, прицелился, выстрелил. После подрыва гранаты башня подпрыгнула, скособочилась, потянулась струйка дыма. – Вперёд, славяне! – закричал Илья. Сам сбежал вниз с этажа, ринулся по улице, прижимаясь к левой стене. Так удобнее контролировать правую сторону улицы. Копейкин бежал у правой стороны и осматривал дома слева. А ещё и пехотинцы продвигались. Их взводный, молодой лейтенант, к Илье подобрался. – Как твоя фамилия, старшина? – А зачем? – Отметить хочу. Молодец, здорово действовал. – Сафронов моя фамилия, из разведроты. Лейтенант ещё что-то сказать хотел, но недалеко взорвалась мина. Её услышали на подлёте, упали на тротуар, осколки ударили по стенам, осыпали кирпичной пылью. И слышно, как воет вторая мина. Илья вскочил с асфальта, рванул в подъезд. Только вбежал, взрыв. Илья выглянул, крикнул: – Копейкин, жив? – Жив! Копейкин с тротуара поднялся, весь в пыли, серого цвета и лицо и обмундирование, откашливается и отплёвывается. Наши войска продвигались быстро. Немцы не ожидали, что РККА окружит Минск, причём прорыв будет стремительным. Потому город к обороне приготовить, по большому счёту, не успели. Кое-где установили бронеколпаки или танковые башни, но серьёзных укреплений не было. Поэтому уже к 7.30 утра отдельные подразделения Красной Армии добрались до центра города, а через два часа весь Минск был взят. Стремительным ударом, с малыми потерями. А немцы потеряли 70 тысяч убитыми и 35 тысяч пленными. Наши командиры научились планировать и осуществлять большие войсковые операции, перестали бояться брать на себя ответственность, стали беречь личный состав. А промышленность насытила войска хорошей боевой техникой и боеприпасами. Как итог – блестящие победы. Немаловажную роль сыграла насыщенность Красной Армии танками, этой главной ударной силой. С 1940 года и до окончания войны было выпущено танков Т-34 более 84 тысяч, из них на начальном периоде производства с 76-мм пушкой 35 330 машин. Танк удачно сочетал в себе огневую мощь, скорость, манёвренность, проходимость и по комплексу качеств был лучшим. Войска 1-го и 3-го Белорусского фронтов после взятия Минска сразу пошли на запад, на соединение с 2-м Белорусским и 1-м Прибалтийским фронтами, чтобы соединёнными силами ударить по немцам, отбросить их дальше. У наших бойцов настроение – гнать фрицев с нашей земли до Берлина! Удавить гадину в её гнезде! Но в любом наступлении наступает момент, когда растягиваются тылы, технические службы не в состоянии вовремя подвезти топливо, боеприпасы, продукты. Кроме того, в наступлении всегда потери больше, чем в обороне. Подразделениянуждаются в отводе на отдых и пополнении. Но командармы понимали, что, если на время остановить наступление, противник успеет подтянуть резервы, создать линию обороны и потратить сил, средств, солдатских жизней, придётся потом больше. Хоть и готовились тыловые службы к операции «Багратион», а одним автотранспортом по разбитым дорогам обеспечить подвоз не представлялось возможным. Железные дороги частично разрушены, да и на уцелевших участках воспользоваться ими невозможно. Немцы успели за три года оккупации перешить колею на узкую европейскую, чтобы гнать поезда из Германии, а то и Франции, Бельгии прямо до восточного фронта. Наши войска, когда захватывали немецкие склады, трофеями пользовались. Но если бензин немецкий был в основном марки 74 и подходил для наших грузовиков, использующих 66, то танкистам плохо. Дизельных машин у немцев практически не было. А все танки РККА, за исключением лёгких Т-50, Т-60 и Т-70, работали на солярке. Тем не менее 16 июля наши войска освободили Гродно, а 17 июля местами перешли Буг и заняли плацдармы на территории Польши. Причём какие-то наши части вырвались вперёд, другие потеряли темп. Двадцать третьего июля РККА захватила Люблин, первый крупный польский город, а Брест, самый западный город Белоруссии, освободили только 28 июля, на следующий день наши войска форсировали реку Вислу у Сандомира. В один из дней, когда наступление на их участке фронта остановилось, Илью вызвали в штаб. Сначала подумал – новое задание получить. Штаб дивизии занимал бывшее здание школы – длинный коридор, классы. Кое-где даже сохранились школьные доски на стенах. Пришёл в штаб как был – с автоматом, в мятой гимнастёрке, только успел сапоги почистить. А в коридоре несколько офицеров и солдат и все при наградах, при свежих подворотничках. Выкрикнули его фамилию. Илья вошёл, доложился. Начальник штаба оглядел его, физиономию состроил недовольную, а замполит дивизии зачитал приказ о присвоении старшине Сафронову первого офицерского звания «младший лейтенант», причём и представление зачитал. Не обманул лейтенант в Минске, не забыл его фамилию, когда они фаустпатронами ДОТ подорвали. А скорее всего – вкупе за службу Ильи в разведке. Редко кому удавалось прослужить в разведке больше полугода, таких счастливчиков по пальцам пересчитать можно. Пока начштаба погоны Илье вручал, писарь, сидевший сбоку от стола, сделал запись в документах, начштаба расписался, печать поставили. Вышел из комнаты Илья ошарашенный, держа в руках погоны, разведчики народ наблюдательный, тут же поздравлять стали, намекать – обмыть надо, чтобы звёздочки не последние были. Командир роты подошёл: – Сафронов, с повышением тебя! Принимай третий взвод. Так и получилось – в один день в звании повысили и в должности, хотя Илья не напрашивался, перед начальством не лебезил. Парням в своём старом взводе проставился. И грустно и радостно. Грустно, потому как офицерское звание второй раз в жизни получает, а радостно, потому как за заслуги. Если посчитать, сколько он немцев убил, не один взвод получится. Каждый бы красноармеец так же, глядишь – война раньше закончилась. В роте Илью хорошо знали, новый взвод принял его доброжелательно. Не варяг какой-нибудь со стороны, свой человек. Главное – проверенный рейдами, не трус, за спинами подчинённых прятаться не будет, как и рисковать почём зря. А вечером уже командир роты первое задание даёт – взять «языка», да ещё пройти рейдом по тылам противника, уточнить кое-какие детали. Участок местности уже был разведан авиацией, командование снимки имело. А только дешифровщикам не всё понятно было. Следы танковых гусениц есть, а танков нет. Вопрос возникает – куда делись? Переброшены на другой участок фронта или вкопаны в землю и прикрыты маскировочной сеткой, ветками? Что для разведгруппы плохо, действовать придётся на польской территории. Поляки вечно с Русью враждовали, и помощи или подсказки от местных жителей ждать нельзя. А скорее всего, если увидят советских воинов, немцам донесут. Не все, конечно, но большинство. Илья группу из пяти человек отобрал, сам шестой. Сидоры загрузили под завязку – еда, патроны, гранаты. Радиста и рацию не брали, хотя командир роты предлагал. Рация – это возможность быстро доложить командованию о целях, тех же танках. Но работой рации разведгруппа себя быстро выдаст. В сорок четвёртом у немцев мобильных пеленгаторов в войсках уже хватало. И немцы не допустят действий русской разведгруппы в тылу, будут гнать, пока не уничтожат. А кроме пеленгаторов у немцев ягдкоманды есть из егерей, в основном австрийцев. Те и по следу ходить не хуже ищеек могут, и преследуют без устали, и стреляют метко, одним словом, специалисты. Илья по карте определился, район рейда небольшой, за двое суток должны обернуться. Но в сидорах запасы из расчёта на трое суток. Вышли поздно вечером. Главное – через реку переправиться. Одежду и сидоры в плащ-накидки увязали, каждый себе присмотрел вечером кусок бревна, дверь от разрушенной избы или нечто другое, что небольшой груз на воде удержать могло. Плащ-накидки на подручные плавсредства уложили, сами поплыли, толкая руками свои плоты. На другом берегу оделись-обулись. Главное – одежда и сапоги сухие, не будут натирать. А потом бегом. На этом участке ничьих войск нет, поскольку местность болотистая. Окоп или траншею выкопать невозможно, сразу заливает коричневая болотистая жижа. И мины устанавливать бесполезно, или утонут или взрыватели заржавеют за несколько дней до нерабочего состояния. Всё это командир роты рассказал. После водной переправы пробежка бойцов согрела. Конец июля, а вода в реке прохладная, не Крым, однако, или благословенный Кавказ. Немцы комфорт любят, в таких местах даже дозоров не выставляют. После пробежки Илья сделал знак остановиться. – Ненашев, пройди осторожно, узнай, где немцы. Сидор можешь оставить. Земля под ногами посуше пошла, не пружинила, не чавкала под сапогами. Стало быть, немцы недалеко. И точно. Ненашев вернулся быстро. – Дозор немецкий впереди, метров сто. Два пулемётчика в ячейке. С флангов обойти можно. – Веди. Построились походной цепочкой, Илья в средине. Сначала шли, когда земля сухая пошла, поползли. Передний руками землю перед собой щупал. Немцы в обороне или при отступлении мины всегда устанавливали, целые поля. Но сегодня везло, мин не оказалось. Через час уже встали, по прикидкам Ильи от реки удалились километров на семь, фактически – ближний немецкий тыл. Где-то в этом районе следует поискать следы танков. Однако уже большая часть ночи прошла, летом светает быстро. Надо бы искать укрытие, а при дневном свете осмотреться. Укрылись в небольшой роще, перекусили сухпайком, спать улеглись, выставив часового. Утром, едва солнце над горизонтом встало, часовой Попов Илью за рукав тронул. Просто так часовой беспокоить не будет. Илья глаза потёр, к опушке подполз. Ни фига себе! На поле капониры отрыты, причём глубокие, над ними маскировочные сети и даже ёлочки срубленные воткнуты для пущей убедительности. Илья за бинокль взялся. Один, второй, третий, … восемнадцать танков. Под маскировочными сетями трудно разглядеть, какая конкретно модель танка, но точно не «Тигр». У них очертания башни характерные, да и общая высота танка три метра, с другими не спутать. На такое поле с танками нужна штурмовая авиация. ИЛ-2 берут кумулятивные авиабомбы и накрывают сразу обширную площадь. У любого танка верхняя броня тонкая, такими бомбами прожигается на раз. Один вылет звена «горбатых», и участь танков предрешена будет. Илья карандашом отметку сделал. – Поп, место припомни, если со мной что случится, командованию доложишь. Разведчик священником не был, в разведке называли по псевдонимам или фамилию сокращали для быстроты. Вообще-то место для отдыха неудачное. Роща сто метров на двести, проглядывается почти насквозь, деревца редкие и молодые. Да ещё рядом с расположением танкистов. Видимо, у них приказ был – не показываться, не демаскировать. Видно было движение под маскировочной сеткой, иногда сигаретный дымок поднимался, но по полю никто не ходил. Илья в бинокль окрестности оглядел. От рощи то ли канава, то ли русло высохшего ручья идёт к оврагу в километре отсюда. Надо бы из рощи перебраться, неуютно себя Илья чувствовал. Интуиция чего-то подсказывала или опыт, но после подъёма разведчиков по приказу Ильи ползком, скрытно стали выбираться к оврагу. Тоже не самое хорошее укрытие. Но в роще могут расположиться немцы, деревья дают тень и какое-то укрытие от авиаразведки. Первым добрался Кузин, осмотрел овраг, подал сигнал рукой. Так, поочерёдно, в овраг перебрались все разведчики, последним Илья. Овраг неглубокий, метра три, но длинный, другого конца его за изгибами не видно, зарос травой и кустарником. Илья часового выставил, остальные отдыхали. Одно из заданий выполнено, танки обнаружены. Ещё бы «языка» серьёзного взять. Рядовые и младший командный состав не годились, что они могут знать? Значит, придётся ночью уходить искать тыловое подразделение, брать «языка». После позднего обеда Илья направил одного из разведчиков проверить – куда ведёт овраг. Только Дашкевич ушёл, часовой Илью позвал: – Командир, в роще гости. Илья – за бинокль. В роще движение, видны два легковых автомобиля. Вовремя разведчики ушли! Через некоторое время в рощу въехал грузовой автомобиль. Солдаты из кузова достали несколько тюков, развернули армейскую палатку, сверху на деревьях натянули маскировочную сеть. Илье интересно – что за птицы? Не танкисты, у них форма чёрная, а на этих – серая. На голове – кепи, а не фуражки, но явно офицеры, судя по легковым машинам, по установленной палатке. Как говорится – на ловца и зверь бежит. Ещё есть светлое время осмотреться, да с наступлением ночи «языка» взять, а повезёт, так и не одного. Илья старался не упустить ни одной мелочи. Немцы выставили караульного, солдат принялся не спеша обходить рощу по периметру. На фронте атеистов нет, верят в Бога, в удачу, в чёрта – кому что нравится, все абсолютно, даже коммунисты. И сейчас Илья благодарил свою интуицию, что увёл группу из рощи, иначе пришлось бы давать последний бой, причём без вариантов. Потому что немцев в роще около двадцати, а недалеко – танкисты, которые на выстрелы прибегут на помощь. Без танка танкисты вояки плохие, но численностью сомнут. А ещё немцы развернули радиостанцию полевую. Илья сначала заметил радиста, который забросил на высокое дерево антенный провод, а потом радист ключом короткую радиограмму отстучал. Кто такие? Зачем им рация? И с танкистами они не общаются. Ничего, сами расскажут. Илья решил никуда не уходить в поисках «языка». Вот они, «языки», в роще. Собрал разведчиков, поочерёдно полюбовались в бинокль на фрицев, на караульного. Саму рощу уже видели, знали, где действовать предстоит, теперь детали уточняли. Если действовать быстро и тихо, вполне может выгореть. Обсудили с группой захват. У Елисеева хорошо получается ножи метать, пусть караульного снимет. Дашкевич на наблюдении и подхвате. Ненашев и Кузин будут у палатки. Если что-то не так пойдёт, расстреляют солдат. А сам Илья и Попов будут офицера брать или двоих, тут уж как получится. Пока обсуждали варианты, вернулся Дашкевич, сапоги в грязи, зато довольный. – Овраг до самой реки идёт. Мин и заграждений нет, дно сухое. – Отлично. Будет путём отхода. Кстати, Дашкевич, ты при захвате языка на наблюдении и подхвате. Главное – следи за танкистами. Вдруг сунутся в неподходящий момент. – Понял. – Разрешаю принять пищу и отдохнуть. С пищей вопрос сложный. Перед боем старались не есть. При ранении в живот пустое брюхо повышает шанс выжить. Но и не есть тоже сейчас нельзя. Придётся «языка» тащить, самим по оврагу от преследования отрываться при неблагоприятном стечении обстоятельств. На пустое брюхо обессилишь быстро. Поэтому каждый решал для себя сам. Поели все. Попов сказал: – Хоть харчи в обратную сторону тащить не надо. Дашкевич добавил: – Если убьют, хоть сытым буду. На фронте экипажам танков, самоходок давали НЗ, неприкосновенный запас. Экипажи, несмотря на строгие приказы, НЗ съедали в день получения. Мотивировали тем, что, если танк или самоходку подобьют, харчи не пропадут. Если бронемашину подбивали, самим бы успеть выбраться из тесного чрева, там уже никто о НЗ думать не будет. К провизии относились уважительно, потому как досыта покушать удавалось не всегда, крошки хлеба в ладонь собирали и в рот. Никто на землю не смахивал, знали цену хлебу. За едой сумерки наступили. К удивлению разведчиков, грузовик из рощи уехал. Только неясно было – пустой или с солдатами. Самый молодой из разведчиков – Елисеев. Его Илья послал разузнать – уехали ли солдаты? Вернулся через полтора часа, зато с благой вестью, при офицерах остались два водителя легковых машин и три солдата для караульной службы. Просто отлично! Случись перестрелка, не со взводом придётся воевать. А лучше бы всех в ножи взять, вырезать по-тихому, кроме офицеров. Выдвинулись все к роще. Времени уже сорок минут первого. Немцы караулы меняют точно в двадцать четыре часа, потом в четыре утра. Когда есть запас по времени, это всегда хорошо. У немцев перевес в силах, их восемь человек, но они в своём тылу и чувствуют себя в относительной безопасности. Зато у разведчиков небольшой бонус в виде неожиданности. Начало пошло по обговоренному плану, Елисеев удачно снял часового, никто из разведчиков не слышал шума. Дашкевич сразу на опушку рощи отправился. Ночью военнослужащие спать должны, бдят только караулы. Но вдруг кто-нибудь из танкистов в рощу пойдёт? Поэтому Илья решил подстраховаться от случайностей. Илья с Поповым подобрались к палатке. Чёрт! Не спят фрицы! Слышен писк морзянки, тихий разговор. Такой сценарий не прорабатывался. Ждать, пока уснут? А если радиосеанс будет до утра продолжаться? Илья Ненашева и Кузина к легковым машинам отправил. Если там водители – работать ножами. Парни вскоре вернулись, показали два пальца и большим пальцем поперёк шеи провели. Ещё минус два человека. Немцев уже пятеро. Времени уже пятнадцать минут второго. Надо решаться, иначе до рассвета не успеют вернуться к своим. Илья пошептался с парнями. Решили ворваться в палатку и действовать ножами. По возможности не трогать офицеров – их двое и радиста. А там как получится. В палатке слабый свет от аккумуляторной лампы. Илья приник к щели откидного полога, что вместо двери служит. Радист у рации, один из офицеров у раскладного походного столика за бумагами, ещё один офицер спит на раскладной кровати. Трое, а где ещё двое? В дальнем углу, в темноте, движение едва уловимое. Двое солдат там, отдыхают. Илья поднял руку – сигнал приготовиться. Парни напротив входа встали, в руках ножи. Илья руку опустил и полог влево резко рванул. Разведчики кинулись в палатку. Шум, вскрики. Илья и сам вбежал. Идёт борьба, причём почти в тишине. Из дальнего угла солдат поднялся. Илья метнул в него финку. Попал, потому что солдат упал. Но из угла грянул винтовочный выстрел, кто-то из разведчиков упал. Тихариться уже не было смысла. Илья рванул из-за пояса пистолет, три выстрела в угол. – Все живы? – Вроде Кузина зацепило. – Немцы? – Один жив, но без сознания. – Ненашев, Попов, на вас Кузин. Елисеев, вяжи офицеру руки, кляп в рот и тащи к оврагу. Дашкевича ко мне. Когда разведчик появился, приказал: – Помоги Елисееву. А сам собрал бумаги на столе, у убитого радиста. Ещё фонарём на землю посветил, обнаружил портфель с бумагами. Всё, лимит времени исчерпан. Стрельбу слышали и вероятно не только танкисты. – Уходим! В последнюю секунду сделал растяжку. Ножом отрезал кусок проволочной антенны, один конец привязал к стойке палатки, протянул над землёй и второй конец за кольцо чеки «лимонки». И бросился догонять парней. Растяжка с гранатой не только пару-тройку немцев убьёт, а ещё покажет, как велик разрыв между разведгруппой и преследователями. Группа бежала и только в овраг спустилась, у палатки взрыв, истошные крики. Илья на часы посмотрел. С момента ухода РДГ прошло шесть минут. Быстро немцы отреагировали. Сейчас потеряют ещё несколько минут. Оказать помощь своим раненым, если таковые имеются. Коли следопыт имеется, вроде егеря, найдут след. На всё про всё полчаса потеряют. За это время группа успеет по неудобьям оврага, да с обременением в виде раненого Кузина и контуженого немца не менее километра пройти. До реки километра два с половиной. Если командир танкистов не дурак, он двинет одну группу наперерез к реке, а вторую на преследование. Да даже не в дураке дело, нужны специфические знания и навыки. Командиром танкового батальона дурака не поставят, он может быть хорошим танкистом и опытным командиром, но не полевым жандармом, егерем или ищейкой. И на это обстоятельство вся надежда. Не удалось по-тихому «языка» взять, придётся побегать. Илья замыкающим шёл. Периодически оглядывался, останавливался, прислушивался. Потом вовсе выбрался из оврага, бежал параллельно ему. Так виднее и слышнее, но есть опасность попасть под обстрел. Немцы правильно предполагают, что русские будут уходить на восток, к реке. Кто мешает им поставить пулемёт, а то и два и стрелять по любому движению, звуку. Илья посмотрел на наручные часы. До рассвета один час десять минут. Не случится боя или перестрелки, успеют до реки добраться. В случае необходимости на берегу можно бросить сидоры с харчами и боеприпасами. Только бы переплыть реку, немцы за неё не сунутся. Всё же командир танкистов оказался опытным, тёртым. До реки уже метров сто – сто пятьдесят осталось, как послышался рёв мотора. К оврагу, туда, где он подходит к реке, двигался бронеавтомобиль. Комбат немцев ориентировался по карте, когда давал своим подчинённым приказ блокировать выход из оврага. Да не учёл особенности почвы. Забыл или на карте обозначено не было? Но только не доезжая до оврага, бронеавтомобиль застрял. Выл мотором, буксовал, пытаясь выбраться, но с места ни на метр не двигался. Подорвать бы его связкой гранат, но время подпирает, ещё двадцать минут, и начнёт всходить солнце. Всё же выскочили к реке. Страхуя и поддерживая, переправили немца, потом Кузина. Забежали за ближайшие деревья, упали, отдышались, воду из сапог вылили. Зато чувствовали себя почти счастливыми. Потерь нет, Кузин ранен, но жив, и в госпитале его подлатают, «языка» взяли. Ещё бы обмундирование высушить, то и совсем хорошо. Раненого Кузина сразу в медсанбат определили, но это уже бойцы его отвели, Илья с конвоиром Поповым «языка» в штаб дивизии доставили. Тут же с переводчиком допрос устроили. Илья ПНШ по разведке доложил о танках под маскировочными сетями. Пока немца допрашивали, над позициями дивизии эскадрилья штурмовиков пронеслась, а выше их – истребители прикрытия. Потом послышались разрывы бомб и реактивных снарядов, пушечная стрельба, появился чёрный дым от горящих танков. Илья испытывал удовлетворение. В разгроме танкового батальона есть частичка заслуги его разведчиков. Уже после, через неделю, когда продолжилось наступление, Илья видел это поле. Испаханное воронками, с обгорелыми, искорёженными танками. При виде уничтоженной бронетехники гордость испытал. Всё же научились наши реагировать на разведданные быстро. Иначе бы танковый батальон немцев мог нанести ощутимый урон нашей пехоте и танкистам. События развивались быстро. Почти каждый день в Сводках Совинформбюро всё новые города мелькали, занятые нашими войсками. Семнадцатого августа Красная Армия вышла на границу с Пруссией, всё же уже немецкая территория, добрались! Кишинёв освободили 24 августа, 31 августа РККА вступила в Бухарест, столицу Румынии. Лагерь союзников Германии затрещал по швам, 4 сентября Финляндия разорвала отношения с Германией, а 15 сентября объявила войну Третьему Рейху. А 15 сентября РККА вступила в столицу Болгарии – Софию. Болгария тоже была союзницей Германии, но солдат своих на восточный фронт не посылала. РККА 22 октября 1944 года вышла на госграницу с Норвегией, полностью восстановив западную границу СССР. Территория страны была полностью освобождена от оккупантов. Народ Польши во время Второй мировой войны разделился по убеждениям. Одни поддерживали правительство Польши в изгнании, которое обосновалось в Англии и образовало на английские деньги Армию Крайову, которая воевала и с немцами, и с Красной Армией. Ещё была армия Людова, созданная польскими патриотами при поддержке СССР. Была и третья сила – коллаборационисты, а проще – предатели, прислуживавшие немцам. Впрочем, такие отщепенцы находились в каждой оккупированной стране, возможность выжить им была дороже судьбы страны. Польша – страна католическая, а ксёндзы, науськиваемые Ватиканом, приняли сторону изгнанного правительства и на проповедях призывали к борьбе с коммунистическим режимом. Отравления наших солдат начались. Вроде угостят красноармейца бимбером, как назывался их самогон, уйдёт он маршем дальше, потом плохо становится и скорая смерть. СМЕРШ выявлял отравителей, но умерших к жизни не вернёшь. И в спину стреляли при удобном случае, оружия полно было. Гитлеровцы бросали при отступлении, эмигрантское правительство поставляло, сбрасывая на парашютах с английских бомбардировщиков. В общем, приходилось проявлять бдительность. Разведчикам хуже всех было. Жители, когда замечали наших разведчиков, сразу старосте доносили или в полицию, а то и сами пытались обстрелять. Передвигаться по местности, где враг явный – вермахт и скрытый – жители, сложно. Разведгруппа во главе с Ильёй почти сразу на территории Польши попала в засаду. Илья от командования задачу получил, выдвинулся с группой из пяти человек, удачно просочились через немецкую передовую. Отступая, немцы не всегда успевали воздвигнуть хорошо оборудованные в инженерном плане позиции, поэтому были разрывы между расположением полков или дивизий. Просочились, а дальше по сельской дороге, мощённой булыжником. Дороги в Польше тогда превосходили советские, многие имели твёрдое покрытие, но уступали немецким. До следующей деревушки было четыре километра, судя по карте, и Илья решил воспользоваться дорогой, потому как и мост через реку был. Половину пути прошли. Всё, как положено – впереди дозорный, за ним растянутой цепочкой остальные разведчики, что и спасло группу. Как только дозорный, осмотревшись, вступил на мост, раздались автоматные очереди. Стреляли с другой стороны реки. Река – только одно название, шириной с десяток метров и глубина по пояс, да и то в самом глубоком месте. Дозорный первой очередью убит был, остальные попадали, открыли ответный огонь. Ненашев и Колодяжный метнули лимонки. Осколками от взрывов явно кого-то зацепило, ибо вскрик слышали. Илья обоим приказал отойти в стороны, перебраться через реку и напасть с флангов на тех, кто обстрелял разведгруппу. Ночь лунная выдалась, глаза адаптировались к темноте, и разведчики стреляли на любое движение на той стороне реки. Задание фактически сорвано. Без шума добраться до означенного городка не удалось. Да и немцы не глупые, к месту перестрелки могут выдвинуться. По-хорошему – надо убираться от моста, уходить. Причём назад, к своим позициям, уносить тело убитого разведчика. Но для начала покарать тех, кто стрелял. Неожиданно один взрыв, второй на другой стороне. – Вперёд! – приказал Илья и сам бросился на мост. За мостом какое-то движение, Илья очередь из «папаши» дал, не жалея патронов. За ним громыхали сапогами остальные разведчики. Встречной стрельбы не последовало. Илья фонарик включил. Поляки! Одежда гражданская, причёски неуставные, да ещё и бородка у одного. Оружие разномастное – МР-38/40 немецкий, английский «СТЭН», карабин 98К. Пять человек, сами погибли и хорошего парня убили, Лёшку Чурсина. А он год в разведке воевал, и ни царапины. Один из гражданских застонал, шевельнулся. Илья без колебаний всадил ему очередь в грудь. Враг должен быть убит, а национальность значения не имеет. – Ты и ты, берите тело Чурсина, уходим. Разведчики тело убитого подхватили, группа назад стала уходить, тем же маршрутом. Очень вовремя, потому как через четверть часа к мосту подкатил грузовик с солдатами. Оружие убитых собрали, а тела столкнули в воду, чего им смердеть? Для немцев поляки – недочеловеки, как и все славяне, чего с ними церемониться? Группа вернулась, не выполнив задания. Взбучку Илья получил и приказ – повторить выход в эту ночь. После полудня убитого Чурсина похоронили, Илья родне отписал письмо и отправил с похоронкой. Пусть родня знает, где убит их сын и где похоронен. От руки набросок местности сделал и могилу обозначил. А только после 1990 года поляки могилы и памятники советским воинам целенаправленно разрушать стали под лозунгом борьбы с коммунистической оккупацией, с наследием сталинского режима. Неблагодарные поляки, при освобождении Польши сотни тысяч наших воинов погибли, и если бы не СССР, вряд ли бы сейчас на карте мира можно было найти такое государство – Польша. Убийство Чурсина, скорее всего, дело рук АКовцев, ибо, где ещё можно раздобыть английский «СТЭН»? Но разведчики на поляков обозлились сразу. Мы им освобождение от нацизма несли, а они? Конечно, сталинский режим тоже не сахар, но с гитлеровским не сравним. Тем более после войны Польшей управляли поляки-коммунисты. И всем странам Варшавского договора, пострадавшим в войне, СССР активно помогал восстановиться, даже в ущерб себе. Ведь в бывших под оккупацией советских районах разрушена была вся промышленность, жильё, инфраструктура – мосты, дороги, и возводить приходилось с нуля. Советский Союз от себя отрывал так нужные ему материалы – цемент, кирпич, железо, передавал освобождённым европейским странам. Илья, зная историю, считал – зря. Лучше бы сами быстрее восстановились. Даже «братушки» болгары вовсю палки в колёса вставляли – то газопровод запретят вести, то атомную электростанцию запретят строить, хотя договор подписан, то осквернят памятник Алёше. Совсем уж последнее дело воевать с памятниками, сравнимое с мародёрством по мерзости своей. Так и в Польше поступают, и в прибалтийских странах. Немного поспали перед выходом. Вместо убитого Чурсина Илья в группу Лебедева взял. Разведчик опытный, не в одном рейде был, одна закавыка – после контузии заикается. Такого дозорным ставить нельзя, пока разродится словом, беда приключиться может. И снова тем же путём в немецкий тыл. Задачу командование поставило сложную. Получили сведения, что немцы имеют на складах артснаряды с химической начинкой и собираются их применить. Учитывая, что немцы в Первую мировую войну применяли боевые химические отравляющие вещества не один раз, причём как на Западном фронте, на реке Ипр, так и на Восточном, у русской крепости Осовец, могли и сейчас. В дальнейшем ход истории показал, что Гитлер не осмелился применить такое оружие. По простой причине – боевые отравляющие вещества были не только у Германии, и его противники могли ответить тем же, но в больших масштабах. И СССР имел, и Англия. Учитывая, что ПВО Германии не могла надёжно защитить страну от массированных налётов, применение химического оружия могло принести больше проблем Третьему рейху, чем СССР или Англии. Но кто тогда мог предсказать действия бесноватого фюрера? Где был расположен склад боеприпасов – известно. Только как выяснить, есть ли на складе такая номенклатура боеприпасов? Даже если пробраться на склад, там хранятся десятки тысяч снарядов, все ящики осмотреть немыслимое дело, это может занять не один день. Пока разведгруппа шла в заданный район, Илья думал – как выполнить задание, желательно и самим остаться в живых. Вариантов несколько, но все чреваты потерями группы. Что такое в масштабах фронта потеря разведгруппы? Комариный укус. Погибнет одна группа, пошлют другую. Кто-то может сказать – послать на склад бомбардировщики и разнести его в пыль. Но если на складе на самом деле химическое оружие, пострадает мирное население в окрестностях, а то и свои солдаты. И чем больше размышлял Илья, тем вероятнее оставался один вариант – взять «языка» со склада. Да не солдата из охраны, тот знает только, что какие-то боеприпасы есть, поскольку видел погрузку – выгрузку. Вообще-то, если боеприпасы с химическим оружием применять не собираются, то они находятся в глубоком тылу. А если они в прифронтовой полосе, то вероятность применения высокая. И от того, есть боеприпасы с отравляющими веществами или нет, зависит многое. В случае нахождения для доказательства необходимо снаряд выкрасть и к своим доставить. Такой снаряд опасен, когда взорвётся. Целый снаряд герметичен, но и с ним положено работать в противогазе. Их у бойцов не было. В начале войны, в 1941 году, химической атаки опасались, и в армии и в гражданской обороне противогазы имели и носили, но потом от лишней тяжести отказались.Глава 5. Склад
В 1899 году была принята европейскими странами Гаагская конвенция, запрещающая применение химического оружия. Однако немцев это не остановило. В 1915 году, 22 апреля, они применили газ на основе хлора, названный потом ипритом. Погибло более пяти тысяч человек, многие выжившие стали инвалидами. Попал под химическую атаку и будущий фюрер – Адольф Гитлер, пострадал от газов, применённых англичанами. Не брезговали химическим оружием и большевики. Впервые применили газы против населения в Дагестане, при штурме аула Гимры. А в 1921 году Тухачевский применил газы против восставших тамбовских крестьян. Воистину – «убивайте их всех, Господь разберётся, кто свой». В 1924 году румынская армия применила газы для подавления Татарбунарского восстания в Украине. В 1925 году 16 стран, обладающих соответствующими технологиями, подписали Женевский Протокол, запрещающий применение отравляющих газов. Но и после подписания его применяли – Италия против Абиссинии, Япония против Китая, причём многократно, более двух тысяч раз, убив более 90 тысяч китайских солдат, а умершее мирное население никто не считал. Японцы выстроили завод по производству химоружия, а боевым применением, а также испытаниями над пленными занимались отряды № 516 и 731. Германия после Первой мировой войны не имела права производить тяжёлое вооружение – танки, самолёты, в том числе и химоружие. Но, сговорившись с большевиками, построили на территории СССР объект «Т», где экспериментировали с технологиями производства химоружия. Ученики оказались сообразительными, создали в Москве большой завод и уже за годы Второй мировой войны произвели 120 тысяч тонн химоружия, из них иприта, названного ещё горчичным газом, 77,4 тыс. тонн. Англия – 40,4 тыс. тн, Германия – 27,6 тыс. тн, США – 87 тыс. тн. Германия имела запасы химоружия в артиллерийских снарядах и авиабомбах. Советский Союз, кроме бомб и снарядов, ещё и в жидком виде для применения с авиационных выливных приборов. К химоружию, к его возможному применению, относились серьёзно. В Германии имелись противогазы и противохимические костюмы, с началом Второй мировой войны страна выпускала 2,3 млн противогазов в месяц. В каждой роте был химинструктор в звании унтер-офицера. В вермахте имелись 4 полка химических миномётов, 7 отдельных химических батальонов, 5 дегазационных и 3 дорожно-дегазационных отряда и 4 химических полка особого назначения. Причём после прихода к власти Гитлера разработка и производство отравляющих газов резко увеличилось. В 1934 году немецкие химики разработали нервнопаралитический газ табун, а в 1944 году зарин и заман. Произвести табун успели в количестве 12 тыс. тонн, из них 10 тысяч залили в авиабомбы, а 2 тыс. в артиллерийские снаряды. Когда РККА приблизилась к заводу в Дюрхфурте, немцы расстреляли весь персонал, чтобы он не выдал рецептуру. Однако Красная Армия успела захватить производство и часть готовых боеприпасов и вывезти в СССР. С началом плана «Барбаросса» Гитлер распорядился вывезти химоружие со складов и быть готовыми к применению после приказа. Сталин серьёзно опасался применения немцами химоружия. Ни армия, ни гражданское население не были обеспечены противогазами, противохимическими костюмами. Да и противогазы тех лет могли обеспечить защиту от иприта лишь в течение 40 минут. Иосиф Виссарионович обратился за поддержкой к Черчиллю. И премьер-министр Англии выступил по радио, предупредил немцев. «Англия будет рассматривать применение ядовитых газов против СССР со стороны Германии, как если бы это было нападение против Англии и Англия применит газы против городов Германии». Такая постановка вопроса заставила немцев задуматься. Германия имела газовые убежища лишь на сорок процентов населения. В случае применения Англией химического оружия шестьдесят процентов населения погибли бы. Некого бы стало призывать в армию, некому стоять у станков на заводах. Да и выжившие большей частью стали бы инвалидами, газы на основе хлора поражали глаза и лёгкие. Не решился Гитлер, приказал вывезти химоружие на территорию Рейха. Потому как случайное попадание авиабомбы в такой склад могло спровоцировать газовую атаку англичан. Кроме того, Гитлер не доверял своим генералам. Ведь локально газы они применяли в Севастополе, Одессе, Керчи против защитников. В одних только Аджимушкайских катакомбах было отравлено 3 тысячи человек – бойцов РККА и мирных жителей. Илья подробностей договорённостей не знал. Было задание командования, и его следовало выполнить. К трём часам ночи смогли добраться до интересующего их села, на окраине которого располагался склад. Был он не стационарный. В нескольких котлованах складированы штабелями ящики со снарядами, сверху маскировочная сеть. По периметру два ряда колючей проволоки, часовые ходят. С виду – обычный полевой склад боепитания. Разведчики укрылись в двухстах метрах, ближе просто невозможно, с одной стороны – ровное поле, с другой – село. О «доброжелательности» поляков Илья и бойцы уже знали и в село не совались. До утра отдохнули, а как рассвело, Илья с биноклем наблюдать стал. Где часовые, когда смена караулов, где располагается начальство, вопросов много. И желательно на все найти ответы. Когда уставали глаза, передавал бинокль другому разведчику. За день удалось установить многое – когда смена караула, где караульное помещение, где штаб склада, даже столовую и дома, где квартировали офицеры. Вот они представляли интерес. По роду службы знали, какие боеприпасы хранятся на складе, имели доступ к документации. На полевых складах офицеры в небольших званиях – лейтенант, обер-лейтенант, если начальник, то гауптман, да и то, если склад большой, на корпус или армию. К вечеру Илья составил план. Два разведчика к складу, остальные – на захват «языка». В случае перестрелки при взятии «языка», разведчики у склада сами инсценируют нападение. Тогда караульные будут оборонять склад и не придут на помощь офицерам. Около полуночи покинули лёжку. Лебедев и Колодяжный – к складу, залегли в полусотне метров от караулки, в щели, отрытой на случай авианалёта. Илья с четырьмя разведчиками – к дому, где квартировали офицеры. Дом поляков, но хозяев Илья в бинокль не заметил. Скорее всего, угнаны в Германию на работу, а может, и к родне убежали. В польских домах Илья ещё не был, не знал внутреннего расположения. Время за полночь, село спит, к тому же действует комендантский час. Забор добротный, перемахнули разведчики через него, ни одна доска не скрипнула. В доме одно из окон тускло освещено. Подобрался Илья, заглянул. За столом немец сидит в нижней рубашке, перед ним бутылка спиртного, закуска. В углу радиоприёмник работает, светится шкала. Ага, рефлексирует немчик, выпил, вспоминает мирную жизнь, семью. Сентиментальны немцы, у всех с собой в бумажниках фотографии семьи – в сборе и по отдельности, а то и дедушки-бабушки. Вроде, судя по докладам разведчиков, в этом доме других офицеров быть не должно. Но мог быть денщик, помощник, да как его не назови. Илья расставил людей. Попова у калитки, Елисеева за дом, на задний двор. Там хозпостройки и туалет. Сам на крыльцо взошёл, за ним Дашкевич, ступают осторожно, чтобы ни шороха. Илья потянул на себя ручку двери. К его удивлению дверь оказалась не заперта. Совсем немцы страх потеряли! Где осторожность? В прихожую из комнаты через неплотно прикрытую дверь свет пробивается и музыка. Кажется, Штраус, хотя поручиться Илья не мог, в классической музыке не силён был. Он вытащил нож из ножен, рывком распахнул дверь, сделал пару шагов к столу. За ним, буквально дыша в затылок, – Дашкевич. Немец никак не реагировал, по щекам катились слёзы, он что-то бормотал. Похоже – пьян в стельку. Илья подошёл к кровати, на спинке которой висел ремень с кобурой, вытащил пистолет, сунул в свой карман. Да, слабаки немцы! Выпил полбутылки шнапса, и уже никакой. Для русского мужика такая доза – только разогрев. – Фёдор, кляп в рот и вяжи его. Немец не сопротивлялся. Илья комнату обыскал, а никаких служебных документов нет. Он соседние комнаты осмотрел. Никого и ничего полезного. Немца одеть надо, чтобы в темноте не отсвечивал белой нижней рубахой. Пришлось руки развязать, китель надев, снова связать. – Ду бист? – спросил Илья. За время войны он выучил несколько слов и фраз языка противника, переводчики помогли. Немец головой помотал. Действительно, как он ответит, если во рту кляп? Ничего, теперь главное – до своих его доставить. Вышли через калитку. Впереди, дозорным, Попов. За ним цепочкой остальные. Как только вышли из села, свернули направо и через полкилометра сделали привал. – Елисеев, давай к складу, забирай разведчиков. Группе надо собраться вместе. Только как в темноте найти Лебедева и Колодяжного? На этот случай условные сигналы были. Елисеев ухнул филином трижды, сигнал сбора. Филин – птица ночная, тревоги у немецких часовых не вызовет. Не петухом же кукарекать или кукушкой куковать, это птицы дневные. Сельский житель сразу поймёт – неладно что-то. Назад вернулись уже втроём. К своей передовой шагали прежним путём. Немец вёл себя покладисто, попыток сопротивляться, шум поднимать не предпринимал. Через нейтралку перебрались удачно, а главное – успели спрыгнуть в траншею буквально за минуту до восхода солнца. Повезло! Немец оказался чехом, но показания дал объёмные, ценные. Ни на этом складе, ни на других на территории Польши химического оружия не было. Единственное – по линии СС поступали банки с газом «Циклон-Б», которым травили узников концлагерей. Но он применялся в закрытых помещениях, ибо требовал большой концентрации для умерщвления. Показания чеха были отправлены в Москву. Илья полагал, что такие же задания, как у него, получили разведчики других армий и фронтов. Зато на следующий день на склад боеприпасов совершили налёт наши штурмовики. «Горбатые» сделали залп эрэсами, реактивными снарядами. Снаряды на складе сдетонировали. Ахнуло так, что «илы» едва не перевернуло и штурмовики развернулись к своей территории. Взрывы, дым и огонь продолжались несколько часов и были слышны и видны нашим войскам. Урон в боеснабжении немцам нанесён большой. Чтобы восполнить потерю десятков тысяч снарядов, военная промышленность Германии должна работать не один день. И не один эшелон вагонов нужен, перевезти смертоносное железо к фронту. А это расход ресурсов. В 1944 году у Германии их было уже не так много, в том числе людских, самых важных для продолжения войны. Командование тут же воспользовалось взрывом склада, несколько дивизий перешли в наступление и продвинулись на десять, а где и на двадцать километров. Илье пришлось, двигаясь в тылах дивизии, проезжать мимо бывшего артиллерийского склада. Жутковатое зрелище – огромная воронка, все дома в селе разрушены взрывной волной. У каждого на войне своя работа. Когда наступление, в бой идёт пехота и танкисты. В обороне, позиционной войне воюют сапёры и разведчики. Пехотинцы разведчиков подначивают и завидуют. – Как ни придём в разведроту – спят днём! Однако желающих в разведку перейти мало. На войне у разведчиков послабления – неуставное оружие носят – ножи, пистолеты, ведут себя независимо, трофейный шоколад едят и выпивку потребляют. Но служба у них рискованная. Мало кто всю войну смог в разведке пройти. Пехотинцев одна мысль ужасает – добровольно в немецкий тыл идти. Ни поддержки танков или артиллерии, ни тыла с госпиталем и кухней. Хуже всего было уйти в рейд и погибнуть, причём всей группой. Тогда все числились пропавшими без вести. Командиры понимали – разведчики погибли в неравном бою, а где свидетели, где тела? И для близких в тылу плохо. За погибшего воина через военкоматы семья получала пенсию за умершего кормильца, льготы. Мала пенсия, но помогала выжить. Без вести пропавшие – почти предатели. А вдруг к немцам переметнулись? Родне пенсии и уважения нет. В семье горе, а поделиться боялись. И всё равно, что сын или муж, отец, брат, награды имели. Без вести пропавший – печать на всю жизнь, не отмоешься. Потому в разведку шли либо люди бесшабашные, либо одинокие. И зачастую в довоенном прошлом люди хулиганистые, а то и имевшие судимость. Не сумевшие найти себя, реализоваться в мирной жизни становились хорошими воинами на войне, причём в рискованных военных специальностях. Смерть на фронте может настигнуть любого, даже ездового в тылу. Но шансы влипнуть в переплёт и быть раненым или погибнуть у разведчика многократно выше, чем у ездового. Впрочем, был во взводе у Ильи бывший ездовой. В ездовые брали мужчин, годных к нестроевой службе – по болезни или после ранения или пожилых. А этот, Савельев его фамилия, сам напросился. Не болен, силён, но возраст за пятьдесят, зато из охотников-промысловиков. Стрелял метко, ходил беззвучно и следы умел читать, как краснокожий Чингачгук. Для взвода – находка. Ибо у молодёжи боевой задор есть и смелость, а навыков маловато. Этот Савельев однажды один четверых немцев в плен взял. По осени дело было, холодно уже. Савельев с группой в немецком тылу был. Пока разведчики основное задание выполняли, он шапкой трубу землянки накрыл. Дым от печи в землянку пошёл. У немцев кашель, глаза слезятся, выбегать стали. А Савельев их за поворотом траншеи ждёт и аккуратно прикладом «папаши» по голове бьёт. Четверых так уложил и связал. Мало того – в сторону оттащил, следы на снежной пороше замёл, которую в низинах уже намело. Руки им их же брючными ремнями связал и рты пилотками заткнул. Однако из четверых один оказался унтер-офицером и это сохранило ему жизнь. Перебраться через немецкие позиции, имея четверых языков на шестерых разведчиков, крайне рискованно. Унтера вывели, остальных ножами убили. Илья исам убивал, но то в схватке, там кто кого, шансы равны. Разведка – дело жестокое, но не настолько очерствела ещё душа, чтобы связанного пленного, как барана, резать. Не переступил он ещё эту грань, что человека от бездушного варвара или психопата-убийцы отличает. Савельев их убил. Каждого одним ударом ножа в сердце, чтобы не мучились. Уже на нейтралке, недалеко от своих траншей Савельев о товарищах высказался: – Чистоплюи хреновы! Лучше было бы отпустить? Они бы нас не пожалели! А теперь вы все в белом, а я мясник, руки по плечи в крови. Враги они и лучшего не заслуживают. Они на нашу землю смерть принесли. Скольких наших бойцов те трое убили? У одного значок был на куртке под шинелью – за две штыковые атаки. Раз он жив остался и отличён, стало быть победил. Наших бойцов победил! А вы их жалеть! Разведчики глаза отводили. Всё правильно Савельев говорил, а всё равно в душе всё переворачивалось. Лётчик бомбардировщика кнопку нажал, и от его бомб десятки людей погибли – женщин, стариков. Но он их разорванные тела, оторванные руки-ноги не видел и живёт спокойно. Так же артиллерист. Пушку навёл, за спусковой шнур дёрнул. Куда снаряд попал, кого убил – видит только корректировщик в бинокль или стереотрубу. Для них война морально не тяжела, жертвы по ночам не снятся. У пехотинца дело иное, не только из автомата стреляют по солдатам вдалеке, но и в рукопашной дерутся – прикладами, сапёрными лопатками, даже и зубами. Но в бою, когда единоборство, как лицом к лицу с врагом, когда победитель получает главный приз – жизнь. И только в разведке вот так – жестоко, ножом связанного. Оттого противно и мерзко и никакая водка не заглушит этого чувства. И каждый потом молчать будет, уже после войны. Ни детям, ни внукам ни полслова, потому что вроде таким убийством ничем не лучше врага становишься. Савельев о случае этом никому не говорил, как и другие разведчики из группы. Но уважать бывшего охотника стали и побаиваться. Был у Савельева грешок – выпить любил, причём меры не знал. Что наркомовские сто грамм? На один зубок! Когда в рейды ходил, почти всегда с трофеем в виде фляжки шнапса или бутылки вина. Любой выпивке предпочитал водку. Но у немцев её не было. Зато наладил взаимовыгодный обмен. Он из немецкого тыла старшине роты то егерский нож в чехле, то часы ручные, да не штамповку дешёвую, а качественные швейцарские. Старшина ему фляжку водки. Неучтённое спиртное было всегда, особенно в наступлении. По штату одно число военнослужащих, на них выдают водку по норме. Но в боях всегда потери, а сводку на них подают утром следующего дня. У старшины обменный фонд образуется. Дальновидный и рачительный старшина не только о часах для себя печётся, а в первую очередь о роте. И баян достанет и патефон или пластинки для него. Какое-нибудь торжество, а баян есть, и музыкант всегда найдётся. А ещё у старшины байковые портянки, для зимы в самый раз. Да много чего, что по штату быть не должно, но когда есть – жизнь легче и веселее. Илья, сам прошедший эту должность, все нюансы и тонкости знал. Савельев хоть и любил выпить, перед рейдами в рот ни-ни. Сам погибнет и товарищей подведёт. С похмелья и голова болит, плохо соображает, и запахи не ощущаешь, да много чего негативного. А Пётр, как и другие опытные разведчики, цену обонянию знал. Ночью глаза видят плохо, особенно в тумане. Вся надежда на слух и нос. Сколько раз чужака чуял подобно собаке, благодаря чему в живых оставался. В один из сентябрьских дней, когда ещё осень не вступила в свои права, Илья получил приказ выйти в рейд и захватить представителя ОКВ, иначе Генштаба вермахта. Причём прилететь транспортным самолётом майор должен был послезавтра. Аэродром известен, приблизительное время прилёта. Илья догадывался, что о визите майора стало известно через агента, внедрённого давно и в высокие сферы. Но приказ его озадачил. После приземления майора возьмут под охрану, обеспечат транспортом. Как его захватить? Да тут целый батальон нужен при поддержке танков. Для начала группу сформировал. Переводчик и сапёр, это само собой. Разведчиков шесть человек. У сапёра свой груз будет – подрывная машинка и взрывчатка. Плохо только со временем, его катастрофически не хватает. Надо до аэродрома добраться, провести осмотр местности, выбрать место диверсии. Кортеж надо взорвать, иначе майора не взять. В первую очередь секретные документы майора нужны, а уж если и самого офицера живым возьмут, это будет удача. В своих парнях Илья уверен, с сапёром один раз в рейд ходил. А за переводчика опасался, показался хлюпиком. Да пусть выглядит, как хочет, лишь бы до места диверсии дошёл и просмотрел документы или майора вкратце опросил. А то по ошибке можно взять не того, а второго шанса не будет. Этой же ночью вышли. У всех сидоры полны – взрывчатка, харчи, боеприпасы. По прикидкам – килограмм по тридцать – тридцать пять на нос. Через передовую провёл поляк из армии Людовой, из местных, ориентировался ночью, как у себя дома. Провёл, топнул ногой. – До аэродрома пять километров – прямо. Честь имею! И назад отправился; пять километров шли три часа. Это по хорошей дороге, да без груза, без опасности нарваться на немецкий патруль. Пять километров – это час хода. Но к трём часам ночи добрались. Илья заранее карту изучил, определил, где лучше всего засаду сделать. Устали все, но по ночному времени надо заложить мину, замаскировать провод. Илья показал пальцем участок, наиболее подходящий для минирования. Там с обеих сторон от дороги отвалы земли. Похоже, дорога прошла через небольшой холм, через средину его для дороги выбрали грунт и раскидали по обе стороны дороги. Ещё мысль у Ильи мелькнула – зимой снегом этот участок дороги заносить должно. Потом спохватился, Польша – не Сибирь, зимы здесь не такие снежные. Сапёр с помощью разведчика установил два заряда, по обе стороны дороги, с дистанцией метров пятьдесят. Илья хмыкнул, но ничего не сказал. Сапёр опытный, чего его учить? Ближе к утру все спать улеглись, на холмике, в зарослях крыжовника и дикой малины. Кусты колючие, так это и хорошо, местные не полезут. Илья определился с часовыми, спать лёг под кустом. Проснулся от рёва моторов прямо над головой. Приподнялся, а это транспортный «Юнкерс-52» на посадку заходит. Получалось – засада в створе взлётно-посадочной полосы. Высота у взлетающих или садящихся самолётов маленькая, и если разведчики плохо замаскируются, пилоты смогут их увидеть. Обычно разведчики маскируются от наземного противника. Приказал своим парням накрыться плащ-накидками, они скрывают, скрадывают очертания человеческих фигур. С рассветом самолёты взлетали и садились часто, группами по четыре-пять машин. Разведчики наблюдали за аэродромом. Где караулы, огорожен ли аэродром, где зенитки, технические службы, штаб? Упустишь что-нибудь, потом боком выйдет. Дорога от аэродрома к городу была одна. За аэродромом лес, слева речушка, справа изгиб дороги с холмом, где обосновалась разведгруппа. Разведчики к действию были готовы, но как знать, когда прилетит майор? Илья даже маршруты отхода на карте проложил – основной и запасной. И ещё одна ночь прошла. Утром к аэродрому проехали не только бензозаправщики и грузовики с боеприпасами, судя по ящикам в кузове, но и легковая машина, чёрный «Мерседес», за которым следовал небольшой автобус. Илья понял – источник не обманул, офицеры из Берлина прилетали сегодня. Приказы из объединённого командования вермахта в армии доставлялись специальным курьером. Чем масштабнее операция и больше воинских частей в ней задействовано, тем выше чин курьера. Около одиннадцати утра над аэродромом пронеслись два «Мессера» прикрытия, почти сразу приземлился транспортник. Илья прильнул к биноклю. Из «Юнкерса» выбрался офицер, в руке кожаный портфель. К нему подошли чины из аэродромной службы, поприветствовали. Майора усадили в «Мерседес». Перед легковой машиной поехал автобус, через стёкла видны солдаты – отделение охраны, «Мерседес» пылил следом. – Группа, приготовились. Действуем по плану. Ещё вчера утром Илья обговорил с разведчиками план действий. Майора возьмут, в этом никто не сомневался. Живого или нет, но портфель с документами – точно. Вопрос в другом. До аэродрома километр. Перестрелку услышат, вышлют помощь. Батальон охраны есть на любом аэродроме, хоть нашем, хоть немецком. Но служат там не опытные фронтовые пехотинцы, а зачастую призванные из резерва, вояки слабые. На это расчёт. Пока погрузятся в грузовик, подъедут к месту перестрелки, четверть часа точно пройдёт. Фора не велика, учитывая, что разведчикам ещё портфель захватить надо. А как уходить, когда на хвосте пусть и не опытные, но всё же солдаты? Начнут преследовать, наверняка подмогу вызовут из егерей или ГФП. Илья придумал немудрящую хитрость. Группу заранее на две части разделил. Одна будет отходить с перестрелкой, с шумом и с майором. Выживет – хорошо, можно будет допросить. Вторая часть группы из двух человек, с портфелем, пойдёт кружным путём и главная ценность – портфель, будет у неё. Маленькая колонна из легковушки и автобуса выехала с аэродрома. – Михалыч, не подведи! Это Илья сапёру. Если автобус с солдатами по каким-либо причинам не взорвётся, будет перестрелка. Разведчики верх возьмут, у них опыт и автоматы, у солдат из батальона охраны винтовки. Но перестрелка – это потеря времени и, в конечном итоге, возможный провал операции. Машины приближались. Напряжение нарастало. А ещё по дороге к аэродрому показался грузовик. Как не вовремя! Не Илья должен дать команду на подрыв, а сапёр сам действовать. Он специалист, зачем ему указывать? Автобус с солдатами уже подъехал к месту, где была заложена взрывчатка. Илья повернул голову к сапёру. Михалыч сделал несколько оборотов ручки на подрывной машинке, потом нажал кнопку активации взрывателя. Ахнуло точнёхонько под автобусом. Коротко сверкнуло пламя, потом чёрный дым и полуразвалившийся автобус завалился набок, перегородив дорогу. В него тут же врезался встречный грузовик. Водитель его выскочил из кабины и отбежал. «Мерседес» затормозил, и Илья приказал: – Огонь! Разведчики стреляли одиночными выстрелами для экономии боеприпасов. Сначала водителя убили, потом прострелили оба правых колеса. – Взять «языка!» – приказал Илья. К легковушке побежали трое разведчиков. В это время на аэродроме завыла сирена, подняла тревогу. Ещё бы? Взрыв, дым, потом звуки стрельбы и всё поблизости от аэродрома. Водитель грузовика, стоявший в стороне, увидев внезапно появившиеся фигуры в камуфляже, побежал от дороги через холм к аэродрому. Со стороны «Мерседеса» пистолетный выстрел. Всё же через несколько минут от легковушки показались фигуры. Два разведчика под руки тащили офицера, который держал портфель. За ними шёл Попов, и вид его Илье не понравился. Когда все приблизились, стало видно – портфель был пристёгнут наручниками за запястье левой руки майора. Из носа немца обильно текла кровь, он шмыгал. – За что его? – спросил Илья. – В Попа стрелял. По левой руке Попова текла кровь, он придерживал её правой. – Дашкевич, перевяжи. Сейчас надо срочно уходить, время не терпит. Но если Попова не перевязать, потеряет много крови, ослабнет и станет тормозить отход группы. Уж лучше потерять сейчас пару минут, чем потом часы. Дашкевич бинтовал не хуже опытного санитара, ловко и быстро. Илья протянул к офицеру руку: – Ключ! – Нихт ферштейн. – Вот сука! Илья вытащил из кармана пистолет, выстрелил в цепочку наручников. Офицер от испуга вскрикнул. – Лебедь, бери портфель, головой отвечаешь. А теперь – за мной бегом! Илья бежал первым, вёл группу намеченным путём отхода. Тормозить отход стал немец. Хватал ртом воздух, потом правой рукой стал держаться за правое подреберье. – Пять минут отдых! – приказал Илья. Илья посмотрел на Попова. Пока парень держится хорошо. От группы не отстаёт, не жалуется, хотя скверно ему, на лбу испарина и лицо бледноватое. Ему бы сейчас обезболивающее и отлежаться. Но индивидуальные аптечки в Советской Армии появятся уже после войны, по примеру германской армии. Например, у эсэсманов были при себе аптечки с наркотиком и шприц. Кололи при ранениях, не давая возникнуть болевому шоку. У пилотов в самолётах аптечки, причём на «лаптёжниках» «Ю-87» лючок аптечки открывался наружу и расположен был по левому борту недалеко от хвоста. В случае аварийной посадки наземные службы не теряли бы время на поиски бинтов и прочего. Аптечки были у танкистов и самоходчиков, но пользовались ими редко. При попадании снаряда в танк и пробитии брони у экипажа есть тридцать секунд на то, чтобы выбраться из горящей машины, уже не до аптечки. Илья подозвал Лебедева, ножом вскрыл два замка. Внутри пакет из плотной бумаги, на обороте сургучные печати. Пусть его в штабе дивизии вскрывают, причём с мерами предосторожности. В последнее время немцы стали применять разные хитрости. Не зная вскроешь пакет, а содержимое самовоспламеняется. Такой можно открывать в темноте, при красном свете. Были и другие способы уничтожить секретные послания. – Подъём! Вперёд! И снова бег около получаса. Как ни старался Илья прокладывать маршрут отхода в обход населённых пунктов, в стороне от чужих глаз, всё равно не получилось. Европа, в отличие от России, густо населена. Из одной деревни другую видно, и почти нет густых лесов. Да и какие это леса, если есть чёткие просеки, на каждом дереве затёс топором и номер. И проглядывается такой лес насквозь. Однако с началом войны в запустение всё пришло. Лесников в армию забрали, а может – сами сбежали куда подальше. И уже кусты на просеке выросли и прежнего порядка нет. В таком лесу наскочили на крестьян, которые грузили на подводу короткие брёвна. Селяне испугались внезапно возникших людей. Если немцы, то запросто могли расстрелять на месте за порубку леса, да даже за сам факт нахождения в лесу. По правилам Илья тоже должен приказать уничтожить свидетелей, ибо могут донести старосте или оккупационным властям. Однако такой приказ отдавать не стал. В немецком лесу, наткнись он на немцев-селян, отдал бы приказ, не колеблясь. Селяне застыли на месте с топорами в руках, боясь пошевелиться, и выдохнули, когда группа пробежала. Но оставить похищение офицера с архиважными и секретными документами из ставки Гитлера безнаказанным немцы не собирались. Тут же были подняты по тревоге егеря и ГФП и уже подъезжал грузовик с собакой-ищейкой к месту диверсии. Мало того, в ближнем немецком тылу один из пехотных батальонов, что был в резерве, был построен цепью. Каждый пехотинец на расстоянии видимости от соседа, и двинулись в тыл, охватывая широкую полосу. На мостах выставили охрану. Можно подумать, в такой ситуации кто-то рискнёт пойти целой группой через мост, боясь замочить ноги. Илья действий немцев знать не мог, но предполагал. На одном из коротких привалов к нему подошёл Елисеев. – Командир, «хвост» за нами. – Объяснись. – Лай собаки слышен, едва-едва. Казалось бы – что настораживающего? У гражданского населения собак не было, немцы отстреливали. Раз собака лает, значит, служебная. Немцы собак использовали для охраны складов, концлагерей и как ищеек, идущих по следу. Чтобы сбить собак со следа, у разведчиков имелся мешочек со смесью ядрёного табака тёртого и чёрного перца, добытого у поваров большими стараниями, со специями на фронте туго. Илья сомневался, что собаку можно сбить со следа, слишком много людей в группе и проводник собаки или егеря приметят примятую траву, другие следы. Опытный глаз отметит и след каблука на земле, сломанную веточку. Один человек, имеющий опыт, может пройти по лесу, практически не оставляя следов, но запах от обуви всё равно останется. Группа людей, даже если будут идти цепочкой, след в след, следы оставит. Поэтому Илья не заблуждался. Он вручил мешочек с табаком и перцем Ненашеву: – Аккуратно посыпай, чтобы надолго хватило, чтобы фашистская псина не учуяла, чихала. На очередном привале – дух перевести, водой во рту прополоскать, если выпить – пару глотков, как бы ни хотелось. Иначе потом изойдёшь и ослабнешь. На привале, в тишине, без топота сапог и тяжёлого дыхания, лай собаки услышали все и довольно отчётливо. Погоня явно приближалась и со следа не сбилась. Разведчики переглянулись, майор тупо смотрел в небо, лицо безразличное. Позже оказалось – делал вид, всё он понял. Добрались до реки. Неглубокая, по пояс всего. Можно перейти, не снимая сапог и брюк, но идти потом в сырой обуви и сырых портянках, это значит натереть ноги и тогда разведчик уже не ходок. Разуваться и стягивать брюки стали все. И в этот момент майор ударил в спину стоявшего рядом с ним Дашкевича, тот упал, поскольку стоял на одной ноге, снимая галифе. Майор же бросился бежать, петляя как заяц. Взгляды всех устремились на Илью. – Убей! – бросил Илья Дашкевичу. Это он, стоя рядом с врагом, повернулся к нему спиной. Дашкевич, как был в одной брючине и в одном сапоге, сдёрнул с плеча автомат. Выстрел! Майор упал. По одиночному выстрелу точно определить направление нельзя, а по двум или очереди – можно. Разведчики об этой тонкости знали. Дашкевич шустро стянул с себя сапог и галифе и в одних кальсонах побежал к немцу. – Готов! Капут фрицу! – крикнул он. Илья подосадовал на себя. Связывать майора не следовало, тогда бежать в одном темпе со всеми он не сможет. А вот привязать его верёвкой к разведчику, за пояс, следовало. Тогда бы майору не удалось побежать. Да чёрт с ним, теперь главное – сберечь портфель с документами. Перебравшись через реку, оделись и обулись. И снова бег, пока дыхалка сбилась. А впереди уже опушка, видно поле и вид этот не радует, потому что по полю широкой шеренгой солдаты идут. По спине мурашки пробежали. По их душу облава, как волков обложили. Один выход – быстро уходить в сторону. Не полк или дивизию немцы выставили. Через километр-два кончится цепь, тогда уже вперёд, к своим. Тем более отчётливо слышны отдельные пушечные выстрелы, пулемётные очереди. Крюк они порядочный от аэродрома дали, зато обошли населённые пункты, а в них всегда немецкие гарнизоны стоят. И снова бег, почти до изнеможения. Когда Илья привал объявил, все упали, обливаясь потом. Через «не могу» Илья на высокое дерево взобрался. Шеренга заканчивалась через километр, у реки. Надо добраться, прямого боя с солдатами не выдержать, их слишком много. Да ещё сзади на пятки наступают преследователи, лай слышен чётко. Попали, как в клещи, в капкан. Но пока не всё потеряно. Пришлось мчаться по лесу, но дальше лес начал редеть и пришлось отклоняться на запад, дальше от передовой. Уже фигуры в серых мундирах в сотне метров. Разведчики выбежали на берег, побежали вдоль него. Эту речку они уже переходили, только выше по течению. Впереди небольшая заводь, камыши растут. – Каждому срезать по камышине, залечь, дышать через камышовую трубочку. Выбора не было, и время поджимало. Портфель куда девать? В воде бумажный пакет с документами намокнет и текст расплывётся. Решение пришло сразу, в опасных ситуациях мозг выдавал решения молниеносно. Сапёрной лопатой приподнял дёрн, убрал из-под него землю, сбросил в реку. Портфель в ямку определил, прикрыл дёрном, потоптался. Если о схроне не знать, ни за что не обнаружить. Сверху щедро присыпал остатками табака с перцем. Конечно, по следам обнаружат, что в реку вошли. Но так и наши и немецкие разведчики делали, чтобы сбить собак со следа. Пусть думают, в какую сторону бойцы Красной Армии подались – вверх или вниз по течению. Потом в воду сам залез, камышину срезал. Внутри она полая, можно через неё дышать. В заводи камышей много и концы трубок, торчащие из воды, видны не будут. Только не околеть бы в воде, по осеннему времени холодная она. Улёгся на дно, потревоженный ил уплыл по течению. Дышать не очень легко, надо было подобрать камышину диаметром побольше. Через какое-то время на берегу послышались голоса, очень невнятно, глухо. Потом собачий лай. Очень похоже, что встретились солдаты из шеренги и егеря или военные полицейские с собакой. Время тянулось медленно, но всё же немцы покинули берег, всё стихло. Очень осторожно, чтобы не было всплеска, Илья приподнялся, отёр рукой воду с лица. На берегу пустынно. Голову в разные стороны повернул, чтобы убедиться. Никого. А уже по телу дрожь от холода. Похлопал ладонью по воде. Надо же как-то сигнал подать. Хлопцы разом головы подняли. Дышать через камышину без навыка было тяжело. Выбрались на берег, разделись, отжали амуницию. Промокло всё, что могло впитывать воду. У каждого разведчика в сидоре всегда были запасные портянки, так и их не наденешь, всё сырое. После такого купания надо чистить и смазывать оружие, а ещё патроны могли замокнуть, давать осечки. В мирное время капсюли в гильзах покрывались лаком для герметичности. В военное время с лаком были проблемы, расход патронов большой и герметизацию выполняли не всегда. Кстати, немцы в 1943 году стали испытывать дефицит цветных металлов и заменили латунь в гильзах на сталь. Вместо жёлтого цвета гильзы стали серые, такие хранились на складах меньше. К концу войны немцы стали испытывать нехватку всего – продуктов, металлов, электроэнергии, бензина и стали выпускать эрзацы, дешёвые заменители, практически одноразовые изделия. Надели волглое обмундирование, Илья карту открыл, определился. Карта из вощёной бумаги, подмокла слегка, но не расползалась. Главный вопрос – где сейчас егеря? Они разведчиков не обнаружили, а только труп майора. Они сейчас будут землю рыть, искать портфель. Но ни его, ни разведчиков не обнаружили. Самолёта, который мог вывезти разведгруппу, никто не видел и не слышал. Но не исчезли же русские? Будут искать обязательно, и Илья решал – остаться здесь, немцы уже осмотрели этот участок и вернуться не должны. Или идти к фронту? Сухари в сидорах намокли, превратились в непривлекательную кашу. Одна надежда на консервы, благо – «второй фронт», как называли консервированную колбасу в банках, поставки из США по ленд-лизу, был. Сейчас этот продукт называют мясным паштетом. Хочешь – ложкой ешь, хочешь – на хлеб мажь. Причём американские консервы вкусные были. А англичане поставляли только галеты и яичный порошок, получивший прозвище «яйца Черчилля». Илья решил остаться здесь. Назначил караул. Бойцы поели, выпили водки из фляжек, но в меру. Зато согрелись. Разведчику в чужом тылу простыть – равносильно приговору. Чихнул или кашлянул не вовремя, рядом с часовым в траншее и получил или пулемётную очередь, или гранату. Так что простуда для разведчика – смертельно опасная болезнь. Одежда высохла от тепла тела. Сапоги надевали на босую ногу, а портянки на ветвях кустов сушили. За ночь сил набрались. Илья распорядился Елисееву, как самому молодому и лёгкому, лезть на высокое дерево, осмотреться. Немцы тоже не двужильные, должны отдыхать. А если и идут поиски, желательно определить район. Елисеев сидор сбросил, повесил на шею бинокль, взобрался. Не менее четверти часа на дереве провёл, тщательно осматривая все сектора. Илья тем временем нашёл схрон с портфелем, вытащил его. Пакет с документами лёгкий, а портфель тяжёлый. Не думая долго, Илья расстегнул ворот маскировочного костюма, ворот гимнастёрки, засунул пакет в гимнастёрку. Самое надёжное место, но только в воду теперь лезть нельзя. Нашёл камень, уложил в портфель и зашвырнул его в воду. Выпустив воздушный пузырь, портфель утонул. Зато лишние килограммы не нести. В рейде, с переходом и быстрым маршем на много километров каждый грамм имеет значение, даже сапоги кажутся тяжёлыми, хотя в обычной обстановке их веса не замечаешь. Елисеев спустился с дерева, отдал Илье бинокль. – В польских сёлах обычная жизнь. Воинских подразделений не замечено, – доложил он. Вести благие, Илья даже засомневался, как это так? Разведгруппа с захваченными документами не обнаружена немцами и не уничтожена, и гитлеровцы смирились и ушли? Как там говорил Станиславский? Не верю! Есть какой-то подвох, но какой? Перешли через лес к опушке. Илья и разведчики осмотрели поле впереди. Ни людей, ни техники. Илья даже небо осмотрел. Вполне может быть самолёт-разведчик в воздухе, «Фокке-Вульф189», фронтовое прозвище «рама» за характерный двойной фюзеляж. Всё хорошо, а интуиция об опасности говорит, неспокойно на душе. Илья решил группу разделить. Велика группа – восемь человек. Двое приданных – сапёр и переводчик и самих разведчиков шестеро, не считая Ильи. Фактически – отделение. Чем меньше группа, тем легче просочиться по вражеским тылам и через передовую. При себе оставил переводчика и троих разведчиков – Лебедева, Елисеева и раненого Попова. Вторая группа во главе с Дашкевичем, он всё же сержант и опытный воин, пойдёт другим маршрутом. Согласовали пути выхода по картам. Илья выбрал более северный маршрут, подлиннее километров на десять, но там практически нет рек, а для бумажного пакета это существенно. Кроме того, насколько он знал, оборону там держат австрийская дивизия и румынская. А вояки из них более слабые, чем немцы. Не такие пунктуальные, не так бдительно несут службу, не такие стойкие в бою. Вполне объяснимо. Немцы воюют за жизненное пространство, Гитлер же обещал обширные поместья после войны на захваченных территориях. Но обещал немцам, а не своим союзникам. Впрочем, Румыния выпрашивала Крым и запад Украины. Группа разделилась и разошлась. Илья в страшном сне предвидеть не мог, что из ушедшей половины группы увидит только сапёра. Илья со своими прошёл немного на запад, потом повернул на север. Долго не могли перебраться через оживлённое шоссе. То в одну сторону машины идут, то в другую. Только часа через два в небе появились наши штурмовики, и сразу всё движение прекратилось. Только тогда, по одному, перебежали на другую сторону. А потом между деревнями, укрываясь в низинах, кустарниках. Илья побаивался за переводчика, всё же не тренирован. Но он выдержал все испытания. Жаль только, не пригодились его знания. Уже когда к своим перебрались, переводчик сказал: – У вас самая опасная служба! Я полагал – у сапёров, танкистов, но увидел воочию. Уважаю! И руку пожал. Илья в разведотдел штаба пакет сдал, доставшийся большим трудом и риском. И ответ получил, что вторая половина группы пока не вышла. Илья не обеспокоился, времени мало прошло, могли быть непредвиденные задержки, чай – не на поезде едут по расписанию. Прошли сутки, вторые. Его вызывают в разведотдел. В коридоре он встретил сапёра, который с ними в группе был. – А где остальные? – удивился Илья. – Полегли все. Мы недалеко ушли от того места, где группа разделилась. Надо было участок поля пройти, от одной рощи до другой. Там всего метров триста открытого пространства. Уже до середины добрались, как бронемашина появилась. Как из-под земли, внезапно. Нас же четверо было, не могли мы её все не заметить. И сразу огонь из пулемёта. А нам деваться некуда. Первым убило Дашкевича, все залегли. А немец, гад, строчит не переставая. Я за Дашкевичем шёл, и он меня своим телом прикрыл. Отстреливаться бесполезно, что автомат против брони? Поубивало хлопцев, а я неподвижно лежал. Бронемашина близко подъехала, из неё два немца вышли. А я лимонку из кармана вытащил и бросил. Обоих наповал. Я вторую гранату схватил и, пока дверца открытая была, внутрь броневика забросил. После взрыва пожар приключился, а я побёг. И есть у меня мыслишка, похоже – нас ждали. – Вполне вероятно. А капонира не видел? – Не до того было, чтобы искать. На стрельбу немцы сбежаться могли, надо было ноги уносить. А ещё… Сапёр помолчал минуту, продолжил: – После двух взрывов своих же гранат я оглушён был, слишком близко взрывы. В голове звон, даже кровь носом пошла. Одна мысль была – уйти быстрее. Второй-то раз могло не повезти. – Покажи на карте. – Я уже командованию показывал и написал подробно. – Это ребята из моего взвода. Знать хочу, где погибли и где тела искать. Мне же похоронки писать. Илья свою карту развернул. Сапёр всмотрелся, ткнул пальцем: – Вот здесь. – Запомнил я. Всё же повезло тебе. Троих разведчиков, что не один раз к немчуре в тыл ходили, убило. – Подозреваете в чём-то? – нахмурился сапёр. – Нет, на войне всякое случается. Илья рассказу сапёра поверил. Немцы наверняка устроили засаду и не одну. Группу Ильи печальная участь миновала, но это счастливый случай. Не подвела интуиция. А шли бы вместе, там бы и остались все. Тем не менее, когда наши через полмесяца в наступление пошли, побывал в указанном сапёром месте. Броневика в указанном месте не оказалось, но жители ближайшей деревни сказали, что была стрельба и взрывы. И сгоревший бронеавтомобиль был, немцы его тягачом на следующий день утащили. И трупы своих военнослужащих забрали. А троих убитых русских поляки схоронили вон под той вербой. Поляк рукой показал, по просьбе Ильи к братской могиле проводил. Никаких обозначений не было. Да и не могло быть, пока немцы тут были. Всё же хлопотами Ильи солдаты из полевой автомастерской соорудили пирамидку с пятиконечной звездой. Илья сам написал фамилии погибших бойцов. Всем взводом установили памятник, дали троекратный залп, помянули погибших.Глава 6. Предатель
Потеря сразу трёх бойцов из взвода – чувствительный удар по боеспособности и по личной репутации Ильи. До сих пор он считался везунчиком. Взвод пополнение получил. По мере продвижения наших войск к Германии настроение в Красной Армии и в тылу менялось. Уже поговаривали о неминуемой победе, мечтали о том, какая счастливая жизнь без войны настанет. И пополнение в разведку охотнее шло. Играло роль даже то, что в разведке награды получали чаще, чем в пехоте. Ещё война идёт, тяжёлая, поскольку немец ещё силён, а уже думки о жизни после победы есть. Вернётся солдат домой, родня или соседи спросят, как воевал? Одно дело, когда боец ответит солидно: – В разведке! И рукавом медали на гимнастёрке протрёт, чтобы сияли. А другое – шофёром в автобате. В армии все специальности нужны и востребованы. Не будет шоферов, кто доставит к передовой боеприпасы, оружие, провизию? К тому же те же шофера управляют легендарными БМ-13 «Катюша», непосредственно участвуют в боевых действиях. Но всё равно почёт и уважение не такое, как к разведчикам. Вокруг них ореол доблести и славы идёт ещё с пластунов Первой мировой. В тягостный сорок первый желающих служить в разведке единицы были, а наград и вовсе не давали. Пополнение получили из призванных с бывших оккупированных территорий – Украины, Белоруссии. Парни только из учебного полка, но смотрятся молодцевато. Правда, их ещё натаскивать надо на специфику. За каждым опытным разведчиком Илья по новичку закрепил. В свободное время занятия проводили по маскировке, рукопашному бою, стрельбе, изучали обозначения званий и родов войск вермахта, ориентацию по топографическим картам. Премудростей много, но пока боец не сходит в первый рейд, многое не усваивается. Глядя на новичков со стороны, Илья ощущал себя едва ли не дедом, а ведь разница в возрасте была невелика, пять-семь лет, а иные новобранцы вообще сверстниками были. На опытных разведчиков, у кого медали и ордена на груди, новички смотрели с уважением, даже с восторгом, просили награды посмотреть. Илья уже лейтенантом стал, повысили в звании за доставленный пакет. На войне, во второй её половине, люди продвигались по служебной лестнице быстро, если способности были. Повышали в званиях и должностях не по знакомству, а за инициативу, за выполнение боевых задач малой кровью, за уничтожение вражеской техники. Образование, знакомства роли не играли, но коммунистов продвигали быстрее. И Илье пришлось вступить. Как же – командир взвода, орденоносец, а не коммунист? Партийность его не привлекала, слишком много идеологизированной трескотни, промывания мозгов. Сталин наше всё, советское – значит лучшее. Тогда почему равного «Студебекеру» грузовика сами сделать не смогли? И так во всём, от тушёнки до сапог и ботинок. Поневоле он сравнивал оснащённость нынешней Российской и Красной Армии и удивлялся. Как смогли победить сильного врага? Вечером военнослужащих собрали для политинформации и показа кинохроники. Для этого приехала дивизионная кинопередвижка на полуторке. Вместо экрана повесили простыню между деревьями. Солдаты уселись на землю, затрещал бензогенератор, на экране появились кадры «Совкиножурнала». Показывали марш пленных немцев по Москве 17 июля 1944 года. Поскольку Сталин поручил акцию НКВД, ей дали название «Большой вальс». После проведения наступательной операции «Багратион» потери немцев убитыми, ранеными и пленными превосходили по масштабу Сталинградские. Из 47 генералов вермахта в полосе наступления РККА 21 попал в плен, а всего 57 тысяч пленных. Органы НКВД для прохода по Москве отобрали тех, кто мог пройти достаточное расстояние. Сталин не подписывал Женевскую конвенцию о военнопленных, но старался придерживаться её духа и буквы. По официальным данным НКВД в СССР было за время военных действий 2 389 560 немецких военнопленных, из них умерли в плену 356 678 человек, освобождены 2 031 743 человека. Австрийцев попало в плен 156 681 человек, умерли 10 891 человек, освободили 145 190. Венгров было в нашем плену 513 766 человек, умерли 57 755, освободили 459 011 человек. Румын взяли в плен 187 367, умерли 54 612, освобождено 132 755 человек. А ещё были пленные итальянцы, бельгийцы, французы и люди прочих национальностей. В советском плену погибло от болезней или ран 15 % пленных, а в Третьем рейхе погибло 70 % советских военнопленных. Через немецкий плен прошли 5,7 млн военнослужащих РККА, выжили 2,2 млн, из них вернулись на Родину 1,8 млн, остальные – невозвращенцы. Вернувшихся тщательно проверяли органы НКВД и СМЕРШа. Особое внимание к командирам и евреям, ибо им выжить в плену было невозможно и было подозрение, что они завербованы Абвером или СД. Как правило, их сразу отправляли в наши лагеря. Ведь с началом войны Сталин решил, что советский боец или командир в плен попадать не должен, а обязан пустить пулю в лоб. Если попал, значит, сдался добровольно. И уже не играет роли – был ранен, контужен или патроны кончились, потому что ты предатель и веры тебе нет. Да, были случаи добровольной сдачи в плен. Например, майор Кононов Иван Никитич. Служил в РККА с 1922 года, с 1929 года член ВКП(б), даже политруком был, командовал кавалерийским эскадроном. После учёбы в военной академии им. М. В. Фрунзе дослужился до командира 436-го полка 155-й стрелковой дивизии, был награждён за бои в «зимней войне» 1939–1940 годов орденом Красной Звезды. В 1941 году, 22 августа добровольно вывел полк на сторону немцев, вместе с батальонным комиссаром Д. Панченко. Кононов сформировал с согласия немцев добровольческую часть «ЮГ», быстро выросшую в 600-й отдельный казачий батальон, который воевал против РККА под Вязьмой. Немцы оставили ему звание майора, но уже не РККА, а вермахта. За бои и успехи по борьбе с большевиками присвоили звание подполковника. Летом 1943 года батальон уже вырос до 5-го Донского казачьего полка в конном корпусе генерала Паннвица. В июле 1944 года Кононову присвоили звание полковника, его полк участвовал в боях против 57-й армии 3-го Украинского фронта. Изменнику Родины удалось перед поражением Германии сбежать, и умер он в 1967 году в Австралии. Так что подозрения НКВД не были безосновательны, но нельзя же чёрной краской мазать всех, попавших в плен. Но получилось так. Только при Ельцине, в 1995 году бывших советских военнопленных признали участниками Великой Отечественной войны. И лишь при Путине в 2005 году их приравняли к ветеранам и они стали получать льготы. Да что Кононов, когда сдавались и генералы, Власов тому яркий пример и тоже добровольно. Хроника произвела на бойцов сильное впечатление. Нескончаемой колонной следовали по Садовому кольцу пленные. Впереди генералы и офицеры, за ними солдаты. Вид жалкий, да ещё неумолчный грохот жестяных банок и железных кружек, подвешенных к поясам. А после прохода пленных шеренгой шли поливальные машины и смывали грязь, в прямом и переносном смысле. Потом показывали женщин и подростков, стоявших за станками. Именно их руками производилось оружие в тылу. Вот кому Илья готов был поклониться до земли. Ни выходных, ни отпусков, на скудном пайке в холодных цехах и рабочий день по 12–14 часов. Боец на фронте, когда нет боёв, может отдохнуть, да и питание на фронте всяко лучше, чем в тылу. Тыл жил лозунгом – «Всё для фронта, всё для победы». На фронте хронику показывали не часто, в 1941–1942 годах вообще не было, вероятно, нечего было показывать. Когда появились победы, а первой был разгром гитлеровцев под Сталинградом, так сразу хроника появилась. Потом в ближнем тылу стали выступать фронтовые бригады артистов театров, певцов. Особенно бойцы любили Лидию Русланову, проникновенно пела, сердцем, а не голосом брала. Так ведь и её потом в лагерь определили как врага народа. Доносы писали и на фронте, тем более «контрики» кляузы поощряли. Нормальный человек не стал бы писать – «когда все шли в атаку, ефрейтор Иванов не кричал – за Сталина! Прошу проверить, так как считаю замаскировавшимся врагом народа». И не играло роли, что этот Иванов жизнь спас кляузнику, успев выстрелить первым в немца, который собирался стрелять в доносчика. Натура была у некоторых людей такая – сделал подлость товарищу, с которым из одного котелка ел, и на душе легче, пролетарскую бдительность проявил. Однако настоящего предателя во взводе выявить не смогли. Разведгруппа из четырёх человек получила задание взять «языка». Все из взвода Ильи. Он сам их провёл на передовую, где заранее присмотрел участок, подходящий для перехода. Старшему группы показал ещё днём в бинокль. Сапёры уверили, что минных полей, ни наших, ни немецких, нет. В группе бойцы опытные, только один новичок, из украинцев. Обычно так и делали, новичок «обкатывался» в нескольких рейдах или поисках с опытными бойцами. Они подскажут, подстрахуют, помогут. Задание не было сложным, взять «языка» да хоть из первой траншеи, можно рядового. Командование хотело узнать – сменилась ли дивизия, противостоящая им на этом участке фронта. Задание – проще не бывает. Однако к рассвету группа не вернулась. Бывает, задерживают непредвиденные обстоятельства. Илья, всю ночь проведший на передовой, у пехотного взводного, особенно не обеспокоился, вышел на вторую ночь в траншею. Уже ближе к утру часовой свистком подал сигнал – чужие. Оба лейтенанта из землянки в траншею вышли. Часовой помог добраться до траншеи Трутову, одному из группы. Ранен в ногу и руку, причём ногу смог перевязать, а рукав гимнастёрки в крови. Сидора нет, но оружие Трутов не бросил, хотя крови потерял много, и автомат тащить было очень тяжело. – Что случилось? – почти крикнул Илья. Он полагал, что случилась стычка с немцами. Пехотный взводный тем временем вызвал санитара. Боец нуждался в срочной отправке в медсанбат. – Перегуда, сука, в спину всех расстрелял и к немцам перешёл. Верно, новичков в группе последними ставят. Кто впереди – прощупывают землю в поисках мин, выдерживают направление, решают – двигаться дальше или замереть, потому как немецкий часовой в десяти метрах, за поворотом траншеи. Новички группу замыкают, и им вся группа видна, как на ладони. От услышанного Илья оцепенел на несколько секунд. – Точно он? Может – немецкая разведгруппа? – Он стрелял, потом к немцам побежал, руки поднял. Кричит – не стреляйте, паны немцы, я сдаюсь! Разговор шёл с глазу на глаз. Часовой вернулся в свою ячейку на нейтралке, а пехотный взводный отправился за санитарами. Трутов, хоть и ранен был, а сообразил – перебежчик и предатель во взводе, это для Ильи большая головная боль. Тут же «контрик» допытываться начнёт – почему раньше не раскусили? Перебежчик – это чрезвычайное происшествие, и не поздоровится всем причастным – взводному, политруку, командиру роты, не исключено – контрразведчику. Поэтому Трутов прошептал: – Я скажу, что группа попала под пулемётный обстрел. Так для всех лучше будет. – Тогда твёрдо стой на своём, – попросил Илья. Вернулся пехотный взводный с санитарами, Трутову разрезали рукав гимнастёрки, подсвечивая фонариком, перевязали рану на руке. Рана сквозная, и кровь уже остановилась, заметил Илья. Санитары понесли Трутова. Несколько метров Илья рядом шёл, на поворотах траншеи помогал носилки поддержать, потом руку разведчику пожал: – Выздоровеешь, возвращайся, будем ждать. – Обязательно. Больше с Трутовым Илья не виделся. Или комиссовали из-за ран, или попал в другую часть. Кто спрашивает у бойца его желание? У немцев с этим порядок был. После ранения или отпуска солдат всегда в своё подразделение возвращался. И командиры его способности знают, и он сослуживцев. Такое товарищество сближает. В боевых условиях что может быть надёжнее проверенного камрада? В Красной Армии бойца после госпиталя или маршевой роты, запасного полка могли определить на другой фронт, другое подразделение и другой род войск. Вместо пехоты мог попасть в миномётчики, больших навыков подносить мины не требуется. По приказу Сталина только танкистов, артиллеристов противотанковой артиллерии и лётчиков направляли в свой род войск. О потере группы, о том, что выбрался только один боец, Илья сообщил ротному, тот начальнику штаба. Ротный приказал Илье написать родным похоронки, в штабе бойцов вычеркнули из списка части. О гибели группы узнал «контрик». Не поленился, сходил в медсанбат, поговорил с Трутовым. Мало того, вызвал к себе для допроса Илью. Усадив напротив себя, расспрашивал о каждом бойце. Илья отвечал так, как положено, а не то, что знал на самом деле. «Контрик» и так подойдёт, и с другого бока, а фактов нет. Илья боялся одного – о Перегуде немцы в листовках сообщат. Или Перегуду отправят в разведшколу, потом забросят к нам и он попадёт в СМЕРШ. То, что его осудят и расстреляют, так заслужил. Но тогда вскроется обман, и Илью, как и Трутова, зачислят в пособники. И никто не посмотрит на боевые заслуги. Враг народа! И по военному времени – к стенке, в лучшем случае штрафбат. Были в НКВД настоящие стахановцы, такие, как Пётр Магго. Карьеру начал в 1919 году в ВЧК в личной охране Феликса Дзержинского, а также в его личной расстрельной команде. Быстро поднялся до начальника внутренней тюрьмы ВЧК, что на углу Большой Лубянки и Варсонофьевского переулка. В 1936 году Магго лично расстрелял Зиновьева и Каменева, видных деятелей компартии. За 11 лет службы Магго расстрелял немногим менее десяти тысяч человек, прямо «стахановец» с наганом. За «трудную» службу был награждён знаком «Почётный чекист», двумя орденамиКрасного Знамени и орденом Ленина. Высоко ценила партия большевиков заплечных дел мастера! В 1940 году, пережив на своём посту Ягоду и Ежова, Магго был уволен из органов по приказу Берии. А поскольку в органах после каждой экзекуции пили водку неумеренно, заработал алкогольный цирроз печени, от которого скончался в 1941 году. О широко известном в узких кругах палаче своего народа Илье рассказал один из офицеров СМЕРШа зимой 1944–1945 годов. Знавший о репрессиях из истории, Илья не очень удивлён был, скорее поражён количеством расстрелянных одним человеком. Вероятно, Магго имел психические отклонения, маньяк с садистскими наклонностями. А ведь у Магго ещё подручные были, тоже приводившие приговоры в исполнение. День за днём, методично, упорно Красная Армия продвигалась по территории Польши, всё ближе к границам Германии. Когда вермахт в сентябре 1939 года занял Польшу, разрушений было мало. Зато сейчас немцы успели настроить ДОТы и прочие фортификационные сооружения, зачастую на окраинах сёл и городов, и теперь Красной Армии приходилось уничтожать их артиллерийским огнём, бомбардировками с воздуха. Доставалось и жилым домам. Правда, гражданских там не было, проживали солдаты. К концу 1944 года вермахт изменился качественно. Появилось много совсем молодых, из «Юнгштурма», а также солдат в возрасте, причём с дефектами здоровья – в очках, с отсутствием одного или нескольких пальцев на руках. Илья понял, что Германия исчерпала людские ресурсы, бросает в бой всех, кто может стрелять. Конечно, костяк полков и дивизий составляли вполне боеспособные солдаты, но раньше состав подразделений был более однороден. И выучка стала хуже. Илья помнил, как ещё год назад на передовой немецкие снайперы и пулемётчики головы поднять не давали, потери личного состава были большие. Но наши снайперы выбили опытных противников, да ещё массированные артобстрелы сделали своё дело. Это в 1941–1942 годах, когда стрелять было нечем, был жёсткий лимит на снаряды, один-два на орудие в сутки, отвечать не могли. Ныне ситуация иная. Засекут позицию снайпера или пулемётное гнездо, так сразу накрывают миномётным и артиллерийским огнём, чтобы наверняка. Ведь пара пулемётных расчётов вполне может сорвать наступление роты, нанести серьёзные потери. У немцев на участке их дивизии появился снайпер, вернее, пара. Немцы, как и наши, охотятся снайперскими парами. Лёжки их рядом, один стреляет, другой фиксирует попадание, без свидетеля убитый противник не засчитывается. Против снайпера работали наши снайперские пары, но безрезультатно. Они на одном участке его ждут, позицию обустроят, а он на другом участке появится. Один-два метких выстрела, и уходит. Причём по рядовым солдатам не стреляет. В офицеров, в пулемётчиков, расчёты орудий. Неделю наши снайперы не могли снайпера подловить. Илью вызвал командир роты. – Командование сильно обеспокоено появлением на участке нашей дивизии снайпера. Судя по его действиям, очень опытен. Собирай группу и на ту сторону. Надо выследить и убить, а уж если в плен возьмёте, то орден получишь. Комдив злой, у него водителя вчера убили. А целили наверняка в него. Прикинь, от передовой восемьсот метров, плюс нейтральная полоса минимум двести. На километр выстрел по движущейся цели и точное попадание. – Против снайпера должен снайпер работать. У них свои приёмы. – Снайперы наши работают, толку пока не много. Приказ начдива есть, изволь выполнять. Делай что хочешь, руки у тебя развязаны. – Есть! Ничего себе задание! Из разряда – пойди туда, не знаю куда, и принеси то… Как в сказке. Пока было светло, Илья выбрался на передовую. Устроился под подбитым немецким танком. Солнце уже на западе и без прикрытия, своего рода козырька, нельзя. От линз бинокля будет «зайчик», и считай – труп. Или снайпер, или пулемётчик по засветке обязательно выстрелит. Отсвет от оптики – это или офицер с биноклем, или снайпер с оптическим прицелом. По любому цель привлекательная. На участке фронта с километр определил три возможные огневые точки снайпера. Полуразрушенный костёл за немецкой траншеей. За кирпичной стеной стрелка не видно, а с высоты отлично проглядываются наши позиции. Вторая возможная позиция – сгоревший танк на нейтралке, в полусотне метров от немецкой траншеи. И третья – холм с кустарником уже за немецкой траншеей, метрах в ста. Снайперу возвышенная точка нужна, с неё сектор обстрела и обзора лучше. Не всегда, но часто. Долго думал, сколько человек в группу взять и кого? Решил – двоих. Так перейти на ту сторону проще и спрятаться. Причём наблюдение начинать ещё с сумерек. Снайпер выйдет на позицию на рассвете, только-только солнце вставать начнёт. Вот тогда выглядывать его надо. Во-первых, пара будет, во-вторых, отличительная черта – оптический прицел на винтовке. Его не снимают, надевают чехол, чтобы не повредить. Ибо после снятия и установки винтовку по новой пристреливать надо. Снайперское дело очень кропотливое, важна каждая мелочь. Пристреляет снайпер винтовку и на позицию берёт патроны из этой же партии, из одного цинка. Вроде мелочь, а при стрельбе на дальние дистанции, если не учесть, получишь промах. Только снайпер имеет много позиций и волен выбирать любую. А у Ильи засада должна быть единственно верная. После раздумий выбрал двоих. Сержант Гавришов до разведки сапёром был, умеет со взрывчаткой обращаться. Илья сам видел, как он на нейтралке мины снимал. Грамотно, не все, потому как мины-лягушки немцы всегда на неизвлекаемость ставили. Лучше их было стороной проползти. А второй разведчик натуральный следопыт, Иванов. Фамилия русская, а сам из северных малых народностей, то ли ненец, то ли эвенк. Глазки как щёлочки, скуластый, кривоногий, но любые следы читал, как открытую книгу. В тундре без этого никуда, иначе без добычи останешься. А еще стрелял метко. Этой же ночью вышли. Запас провизии на три дня, у каждого по четыре-пять гранат-лимонок, да ещё тонкая бечёвка. Илья сам её у старшины роты выпросил. Ставить растяжки – милое дело. За всеми выбранными возможными позициями не уследишь, а «сюрприз» поставить не помешает. Коли взорвётся не снайпер, а наблюдатель или корректировщик артогня, тоже неплохо. Эти специальности воинские тоже любят высокие точки. Удалось просочиться в ближний тыл, оборудовали себе позицию в двухстах метрах от передовой траншеи. Стрелять в чужом тылу крайне нежелательно, потому что не уйдёшь. Обложат и расстреляют. Лучший вариант – растяжка. Грохнет и поди пойми, может, сам неаккуратно с гранатой обращался? За выбранными позициями наблюдали в бинокль поочерёдно. И никого не видели. То есть проходили немцы, но мимо. Или ошибся Илья в выборе позиции, или снайпер решил сегодня действовать на другом участке. А может – выходной себе устроил по случаю дня рождения? Кто знает его планы? Но всё же появился у костёла солдат, уже ближе к вечеру. Вокруг прошёлся, внутрь зашёл. Обычно немцы в полуразрушенные здания не заходят, боятся. Стоит рядом взорваться даже небольшого калибра мине, и здание может рухнуть, завалив обломками. И не было солдата долго, около получаса. Периодически мелькал в пустых проёмах окон. Не пустое любопытство у солдата, это точно. Всё же ушёл немец. Как стемнело, Илья с Гавришовым к костёлу поползли, забрались внутрь. Илья фонариком с синим светофильтром, трофейным, костёл осмотрел. Да не весь, а пригодные для стрельбы места. Одно на третьем этаже понравилось. Дыра в толстенной кирпичной стене, как амбразура с широким сектором обстрела, а со стороны позиция стенами прикрыта. Снайпер, невидимый со стороны, может встать, размяться, принять пищу. – Сержант, ставь растяжки. Одну на лестнице, а вторую у входа в костёл. Только замаскируй. Сержант хмыкнул, наверное, хотел сказать – не учи учёного, но командиру возражать не стал, себе дороже выйдет. – Товарищ лейтенант, вы бы вышли из здания, не ровён час. И то верно! Темно, небольшая ошибка, и оба погибнут. Илья выбрался из костёла, уселся у входа. Да, серьёзно строили культовые сооружения, что православные храмы, что католические костёлы. Толщина стен метра полтора, окна высотой метра три-четыре. Послышался шорох, в дверном проёме появился сержант: – Всё, командир! Две растяжки, как приказывали. – Аккуратно сделал, не приметит? – Никак нет. Даже пылью присыпал. – Когда от костёла к лёжке возвращались, Илья щедро следы присыпал табаком с перцем. Обычно на передовой собак-ищеек нет, они в тылу, у ГФП, но бережёного бог бережёт, а небережёного караул стережёт. Наступило утро. Илья сам следил за костёлом, а давешнего солдата не было. Интуицией чувствовал – или снайпер был, или его второй номер. Тогда где они? Позиция не понравилась? Выходит – зря растяжки поставили? На передовой вяло постреливали. То немец даст очередь из пулемёта, то наши выпустят пару мин, причём по разведанной цели. Но как-то вяло, без энтузиазма. Илья решил ночью ползти к холму и там, среди кустов, поставить несколько растяжек. А потом можно выбираться, а по пути у подбитого немецкого танка установить «сюрприз». Большего предпринять не получится. Снайпер может выстрелить из ДОТа, из траншеи, это его выбор. Илья же с сапёром не может заминировать все возможные места. Было некоторое недовольство собой. Не угадал он возможную позицию стрелка. В обед перекусили всухомятку хлебом и салом, воды попили из фляжки. Илья решил вздремнуть, и так две ночи без сна, а организм не железный. Тем более и предстоящая ночь будет бессонной. Караульным был Иванов. Вырубился сразу, спал крепко, но чутко. Проснулся от лёгкого прикосновения к руке. Не открывая глаз, спросил: – Чего тебе? – Немец у святилища. Сон сразу сняло как рукой. Привстал, бинокль к глазам приложил. Вчерашний немчик, и с ним ещё один, похоже, старший. У обоих винтовки, на ремне через плечо, причём с оптикой. Илья едва себя по лбу не хлопнул. Вот дурачина-простофиля! Немец-то предусмотрительнее его оказался. После обеда солнце на запад уходит, бликов от оптики давать не будет, русским глаза слепить начнёт. Важный момент Илья упустил. Помнил про блики, но полагал – снайпер позицию утром займёт. Немец-то просчитанный, отдохнул и на позицию. Солнце ему в спину светит и все позиции русских как на ладони. Немцы в костёл зашли. Минута, другая, пятая. И потом взрыв. Несколько птиц от костёла вверх взметнулись испуганно. Очень удачно совпало, что следом за взрывом гранаты в растяжке у немецкой траншеи два миномётных разрыва. И на взрыв в костёле никто внимания не обратил. Со слов Гавришова он ставил две растяжки – на лестнице и на самой позиции. К костёлу до вечера никто не подошёл. Как только стемнело, Илья скомандовал: – Иванов, за мной. Поползли к костёлу. Илья внутри включил фонарик. В синем свете на лестнице два трупа видны. Илья у обоих убитых документы забрал, снял оптику с винтовок, благо прицелы быстросъёмные, инструменты не нужны. Прицелы цейсовские, в кожаных чехлах. Илья отдал их Иванову. – Головой отвечаешь. Прицелы, личные документы нужны, чтобы подтвердить командованию выполнение задания. Вот теперь – к своим. Иванов сползал за Гавришовым и сидорами, потом всей группой к траншее. То ли дежурный пулемётчик наших стрельбой донял, то ли другая причина была, а наши открыли огонь из миномётов, причём сто двадцатых, по немецкой передовой. Взрывы один за одним и без перерыва около получаса. Немцы в блиндажи попрятались, какое-никакое, а укрытие. Как только взрывы прекратились, Илья скомандовал: – Бегом! Ещё дымились воронки, сильно пахло сгоревшим тротилом. Разведчики промчались к траншее, перескочили через неё. Заграждения из колючей проволоки разрушены. Полсотни метров проскочили за секунды, потом по сигналу Ильи залегли. – Гавришов, давай вперёд. Тут уже минное заграждение могло быть. Гавришов – бывший сапёр, пальцы чуткие, каждый бугорок перед собой прощупывает. За ним, почти упираясь в подошвы его сапог – Иванов, замыкающим – Илья. Уже на средине нейтральной полосы встали. Командир сапёрной роты клятвенно божился, что наших мин нет. Да и кто будет ставить, если готовится наступление? Минные поля ставят как оборонительную преграду, сдержать противника на подступах к своим позициям. Всё же идти легче и быстрее, чем ползти. Правда – опаснее. В любой момент можно получить случайную пулю. Немецкий пулемётчик, чтобы не уснуть, дать о себе знать командиру своей роты, даст очередь. Хорошо, если в стороне пройдёт. Сколько нелепых смертей Илья на фронте видел. Впрочем, убитому всё равно, нелепая, случайная смерть была или целенаправленная. Вышли удачно, на позиции своей дивизии, даже командир роты знакомый. Часовой разведчиков к нему в землянку провёл, положено так. Пехотный старлей лицо ладонями потёр, отгоняя остатки сна. – А, лейтенант! Не повезло? – Почему? – А «язык» где? – У нас другое задание было. Снайпера убрать. – И? – Уничтожили пару. Забрали личные документы и прицелы. – Да ну! Это дело обмыть надо. У меня за неделю он убил двух командиров взводов и пулемётный расчёт. – Не могу, мне ещё к начальству на доклад. – Плевать. Они в окопах не сидят, подождут ещё. Старлей из фляжки разлил водку по жестяным кружкам, ножом ловко вскрыл банку американской колбасы, хлеб нарезал. – За добрую весть, хлопцы! Чокнулись, выпили. Горло обожгло. Во фляжке не водка была, а настоящий бимбер, польский самогон. Да крепкий, зараза! Не спирт, но гореть точно будет, градусов наверняка больше семидесяти. Илья ножом консервированную колбасу на хлеб уложил, закусил, отдышался. Крепок самогон, аж слеза пробила. Сразу аппетит проснулся, вместе с разведчиками банку опорожнили. В голове хмелёк, а старлей ещё собирается налить. Илья ладонью кружку прикрыл: – За угощение, земляк, благодарим. Но меру знать надо. – Как знаешь, чтобы без обиды. – Какая обида, спасибо! А дальше пешком к штабу дивизии. Командиры отдыхают. Илья с разведчиками в расположение роты, дежурному наказал разбудить в шесть. Спать оставалось всего три часа, но голова посвежела. Утром в порядок себя привёл, с трофейными документами и двумя прицелами к командиру роты. Доложил, в доказательство выложил на стол «зольдатенбух», солдатские книжки и прицелы. – Молодец, Сафронов! Свободен! Пока. И поднял палец вверх. Илья успел позавтракать, соскучился по горячей еде. А его уже в штаб дивизии вызывают. Комдив доволен, что снайперскую пару уничтожили. И, как обещал, вручил орден Красной Звезды. Это потолок, максимум, чем мог наградить комдив. Другие ордена, статусом выше, уже командарм вручает или командующий фронтом. Командир разведроты собрал командиров взводов, соорудили немудрёный стол, обмыли орден. Всё же не часто ордена вручают. – Желаю тебе, Сафронов, чтобы живой остался и к концу войны на груди иконостас был, – пожелал командир роты. У Ильи уже второй орден и две медали. Впрочем, в разведке медалями не удивить, у многих рядовых награды есть. Видно, есть Бог на свете, и дошли до него пожелания командира роты. Через два дня нужно ему было к передовой. От ремонтной роты к передовой танк шёл, ИС-2. Тяжёлый, мощный, не уступающий в бою «Тигру». Командир танка, бравый младший лейтенант, со знаком «Гвардия» на комбинезоне, пригласил подбросить. Илья за башней уселся. Трясло здорово, потому устроился на брезенте, которым моторный отсек укрывают на стоянках. Брезент свёрнут в тюк, привязан. ИС-2 по сравнению с Т-34 тихоход. Но всё же минут через двадцать добрались почти до передовой. Оставалось немного, танк вправо повернул, там капониры были для техники. Выстрела Илья за рёвом двигателя не услышал, то ли 88-мм зенитка стреляла, то ли «Тигр», у него такое же орудие. И бронепробиваемость у пушки была очень хорошей, танк Т-34 с двух километров подбивал с первого выстрела. ИС-2 имел броню на башне и лбе корпуса толще, чем на нашем среднем танке. Снаряд ударил по броне башни, вырвав кусок стали, образовав приличных размеров выщербину. Звук от попадания снаряда по броне был, как будто кувалдой по железу ударили. Илье повезло, снаряд ударил в полуметре от него, осыпав мелкими осколками оторвавшейся брони, которые посекли гимнастёрку и пилотку, даже раскровянили ухо. Он тут же с танка спрыгнул, причём на правую сторону от него, прикрываясь корпусом танка от немецких позиций. Башня ИС-2 стала поворачиваться. Наводчик и командир сейчас искали через прицел и приборы наблюдения того, кто стрелял. Похоже, нашли. Из пушки вырвалось пламя, Илью сбило ударной волной, уши заложило от грохота. На ИС-2 пушка огромной мощности, чтобы уменьшить откат, стоял дульный тормоз. Он поглощал часть энергии, но направлял часть пороховых газов в стороны. Для десанта однозначно плохо, могли быть контузии. А ещё дульные тормоза сильно демаскировали, поднимая с земли тучу пыли, затрудняли повторный выстрел. На ИС-2 пушка 122-мм, пробивала броню «Тигров» и «Пантер» с любого ракурса с двух – двух с половиной километров. Единственно, чем ИС-2 уступал «Тигру», так это в скорострельности. «Тигр» делал 5–6 выстрелов в минуту, потому что патрон унитарный был, снаряд и гильза соединены. Заряжающему на ИС-2 сложно. Заряжание раздельное. Сначала в казённик заряжается снаряд немалого веса, потом гильза с порохом. Зато, даже если снаряд ИС-2 не пробивал башню «Тигра» из-за большой дальности, он её срывал и отбрасывал. А у «Тигра» башня весила больше одиннадцати тонн. Танк выстрелил ещё раз. Илья успел открыть рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки. Тогда глухота и из разведки спишут, глухим там не место. Через минуту открылся башенный люк, по пояс выбрался командир. – Лейтенант, живой? Не ожидая ответа, танкист нагнулся, осмотрел броню башни, зачем-то поковырял пальцем выщербину от снаряда, ухмыльнулся: – Была бы тридцать четвёрка, уже горели бы вовсю. А сейчас он горит. Илья слышал танкиста, как сквозь вату, приглушённо, всё же по барабанным перепонкам ударило здорово. Он поспешил отойти от танка, вдруг немцы захотят поквитаться за свой сгоревший танк и пальнут в ИС? Несколько дней слышал плохо, переспрашивал, если его о чём-то спрашивали. Хорошо, что разведчики в поиски или рейды не выходили, слух восстановился постепенно. Немцы несли огромные потери, в первую очередь в людях. Стали активно пополнять ряды вермахта и СС из числа жителей других государств. Войска СС всегда были образчиком чистоты нации, туда отбирали не только по членству в НСДАП, но и по физическим критериям, должна быть правильная, арийская форма черепа, голубые глаза, светлые волосы. О членстве в НСДАП поляков, французов и прочих национальностей даже и думать не могли. Но времена переменились, на фронте против дивизии, где служил Илья, части вермахта сменила дивизия СС, набранная из бельгийцев и французов. Конечно, из тех, кто разделял националистические идеи фюрера. Для переводчиков проблема, взятые разведчиками «языки» не все владели немецким, только уроженцы Эльзаса и Лотарингии. По боевой подготовке настоящим эсэсманам уступали, а по жестокости, пожалуй, превосходили. В наших войсках эсэсманов ненавидели, в плен не брали. Если только «языком», так и то для сбора информации, потом расстреливали в каком-нибудь овраге. Своеобразный ответ немцам. Ведь они уничтожали среди русских пленных комиссаров, командиров, евреев. В один из осенних дней Илья получил приказ – вывести с территории, занятой немцами, нашего раненого лётчика. Предыдущей ночью фронт перешёл боец армии Людовой, рассказал о пилоте сбитого бомбардировщика. Мало того – письмо от него передал. Капитан, комэск ПЕ-2 по фамилии Кудрявцев, просил помощи. Поляки его спрятали, однако рана требовала хирургического лечения. Задача непростая. Если бы капитан мог передвигаться, и то сложно неподготовленного человека через передовую провести. Про ранение в коротком послании указано, но куда и транспортабелен ли? Обсудили варианты с командиром роты. Боец армии Людовой и адрес назвал, и пароль, по которому наших бойцов на пилота выведут. От линии фронта нужная деревня в полусотне километров. Если комэск передвигаться сам не может, нести его по немецким тылам на такое расстояние опасно. Решили – в небольшую группу взять радиста. Если поблизости от деревни есть ровная площадка, Илья даст радиограмму и за лейтенантом прилетит У-2. Даже посадочные сигналы обговорили – пять костров конвертом. Илья в группу взял двоих самых опытных разведчиков и радиста, парня молодого. Это сейчас, как только лётчик катапультировался из подбитого самолёта, сразу начинает работать аварийный радиомаяк. Специальная спасательная служба по пеленгу засекает местоположение, и туда направляется для эвакуации вертолёт с боевой группой. Подготовить лётчика – очень дорого и долго, это элита армии, и вытащить пилота – задача номер один. Перебрались через линию фронта, по компасу и звёздам придерживались направления. Ночь шли, на день залегли на лёжке. Пройти за ночь полсотни километров с тяжёлыми сидорами и по враждебной территории – невозможно, успели половину. Днём отдохнули, а на вторую ночь в ускоренном темпе добрались до деревни. Илья группу в кустарнике за деревней оставил, сам вошёл. Боец армии Людовой дал подробное описание, как найти нужный дом, четвёртый с начала по правой стороне, крыша красная, черепичная. Илья дом нашёл, стучаться в ворота не стал, могут услышать любопытные соседи. Перемахнул через забор, прислушался. Вроде никто не обеспокоился. К окну подошёл, поскрёб ногтями. Через минуту в окне мужское лицо. Увидел Илью, кивнул. Почти сразу дверь открылась, Илья вошёл, назвал пароль. Пистолет в правой руке держал, в левой руке гранату. Если засада, он успеет многих на тот свет отправить, живым не захватят. Мужик в доме один, головой сокрушённо качает. Начал говорить на смеси польского и русского языков: – Плохо. СС русского летуна нашёл и казнил. Можете, пан, сами днём увидеть на виселице. Такой вариант с командиром роты не обсуждался. Илья – офицер и должен принимать решение сам. – Кто выдал? – Не вем. По-русски – не знаю, не ведаю. – Когда случилось? – Вчера. Женщину, у которой ваш летун находился, повесили тоже. Добрая панка была, жаль. – Эсэсовцы где квартируют? Живут где? – В двух километрах, Каменная Вежа называется. – Много их? – Не вем. – До свидания и спасибо. Скоро мы освободим эти места, так что встретимся ещё. Потом Илья спохватился: – Полицаи в деревне есть? – Один, на другом конце вески. Ух, злющий! – А номер дома или приметы? – На доме флаг германский и портрет фюрера. – Ладно, бывай. Зло должно быть наказано. Илья прошёл по единственной улице. На небольшой площади стояла виселица, на которой два трупа. Женщина и мужчина в лётном комбинезоне. Рука и нога забинтованы, на бинтах засохшие пятна крови. Снять бы лётчика и похоронить. Да чтобы снять, нужна лестница. Жители должны похоронить, коли христиане истинные. Дошёл до дома полицейского. Теперь в левой руке взведённый пистолет, в правой нож обратным хватом. Илья ногой стал бить по воротам, как делал бы немец. Для истинного арийца любой славянин – поляк, русский, болгарин – люди второго сорта, а может, и третьего. На стук в двух окнах загорелся свет, наверное, керосиновая лампа. В окне показалась мужская фигура. – Полицай? Лос, лос! Несколько слов на немецком Илья усвоил. – Я, я, айн момент. Полицай, как и хотел Илья, принял его за военнослужащего вермахта. Через минуту распахнулась дверь, полицейский выбежал, застёгивая на ходу китель. Когда он подбежал, Илья сделал выпад, ударил его ножом в сердце. Полицай упал, из раны обильно, толчками, лилась кровь. А через несколько секунд предатель своего народа перестал дышать. Илья пнул его ногой. – Так со всеми будет! Вернулся к лёжке, рассказал об увиденном, об убитом полицейском. Как командир, мог не говорить. По идее задание сорвано не по их вине, надо возвращаться. А хочется эсэсманов наказать. И за казнённого пилота и за все мерзости, что эсэсманы творили на советской земле. К сожалению, не все они понесли заслуженную кару, многие успели с поддельными документами уехать в Аргентину, Уругвай, Парагвай и другие страны. Наиболее высокопоставленных вывозили подлодками, у партайгеноссе был даже маршрут проложен из Германии в Испанию, оттуда кораблями за океан. Единственная страна, которая после войны без ограничения срока давности выслеживала и карала эсэсманов, сотрудников концлагерей, был Израиль. СССР искал их только на своей территории. Разведчики высказались однозначно: – Уничтожить бы их всех! Когда группа поддерживает, это хорошо. Илья решился. – Радисту остаться здесь, весь лишний груз оставляем на его попечение. Следовало поторапливаться. Ещё два часа, и рассветёт. Утренний сон – он самый глубокий, хорошо часовых снимать. Эти два километра бежали, у деревни остановились. В сумраке виднелись смутновато два грузовика у длинного здания. Наверное – бывшая школа. – Парни, за мной, только тихо. По возможности работаем ножами. На крыльце маячит часовой. Видно, сон его одолевает. Прислонится к стене и замирает, потом осмотрится, покрутит головой и снова на спину опирается. – Нестеренко, сними его. Разведчик, ступая неслышно, ушёл. Потом лёгкий шум и разведчик сигнал дал – короткая вспышка фонариком синим цветом. Илья и следом за ним Митин ко входу. Вошли внутрь. Длинный коридор, едва освещённый керосиновой лампой и несколько дверей. – Парни, работаем ножами. Если что-то пойдёт не так, я страхую автоматом. Митин открыл дверь. В нос сразу ударил запах казармы – гуталина, потных тел. А ещё густой храп мужских глоток. Сонного человека убивать нельзя, обязательно вскрикнет. Надо толкнуть, а как глаза открыл, сразу бить в сердце. Разведчики эти тонкости знали. Один по левому ряду кроватей пошёл, другой по правому. Короткая возня, потом тишина, затем капать начало, как при дожде. При ударах в сердце крови бывает много. Вот и сейчас кровь через матрацы просочилась, на пол капала. Жутковатое ощущение. Справились быстро – двадцать минут, и все эсэсманы убиты. То, что это не вермахт, абсолютно точно. На правых петлицах символ СС в виде двух зигов, на левых – обозначение званий – квадратики, полоски. Даже если не они повесили нашего пилота, всё равно смерть заслужили. Это в вермахт призывали военнообязанных, а в СС сами шли, добровольно. Илья пересчитал убитых. Двенадцать. А грузовиков два. Стало быть – эсэсманы есть и в других комнатах. Парни немецкими полотенцами вытерли ножи и руки, от крови они скользкие. Перешли в другую комнату по коридору. Здесь два офицера и ни один не дёрнулся и не пикнул. За третьей дверью рядовые эсэсманы, ещё одно отделение. Илья и сам за нож взялся, чтобы несколько погасить жажду мщения. Затем прошлись по зданию. Живых больше не было. А уже сереет на улице. Ещё полчаса, и солнце встанет. Из бака с питьевой водой как могли, вымыли руки, смыли с маскировочных костюмов крупные пятна крови. До конца их уже не отмыть, но хоть липнуть не будут. Выскочили на крыльцо, Илья на грузовик указал: – В кабину! Сам за руль уселся. Зачем бежать, если можно ехать? Несколько минут по грунтовке, и они уже в деревне, где пилота казнили. Илья грузовик подогнал под виселицу. Обоих – нашего лётчика и полячку сняли, перерезав верёвки. Нестеренко спросил: – Бабу-то зачем? – Она лётчика прятала, за это и казнили. Похоронить надо по-человечески, заслужила она. Заехали за радистом, потом километров десять до ближайшего леса. Грузовик подальше от дороги загнали. Вот что хорошо у немцев, так всегда шанцевый инструмент по штату. В данном случае лопата в кузове под лавкой. По очереди одну могилу на двоих вырыли. Илья обмундирование пилота обыскал, документов никаких нет. Наши лётчики перед вылетом их сдавали. А даже если бы и не сдал, немцы обязательно бы забрали. Но вдруг письма, ещё что-либо, передать боевым товарищам, как подтверждение гибели. Понятно, что хоронить не в чем. Ни гроба, ни брезента под саван. Предали земле, в чём были. Илья уже при свете дня сделал отметку карандашом на карте. Родне сообщат боевые товарищи, а может, и сами поставят памятник. У лётчиков часто это винт с разбитого самолёта, либо красная жестяная звезда. После погребения от могилы и грузовика ушли. Грузовик с воздуха хорошо виден. Польский лес – не сибирская тайга. То, что разведгруппу искать будут, Илья не сомневался. Грузовик, с одной стороны, помог – ни одна собака след взять не сможет. С другой стороны, при его обнаружении чётко укажет направление отхода. Поэтому разведчики ножами срезали еловые ветки, как могли, замаскировали грузовик ветками, опавшими жёлтыми листьями. А после этого – ходу. Шли осторожно днём и почти всю ночь, а на день залегли для отдыха. И уже следующей ночью удалось перебраться к своим. Радист особо впечатлён не был. Тоже мне рейд – спали, да ели и шли. А где риск, захват пленных? Жаль, не видел он бойни эсэсманов, иначе бы выглядели в его глазах кровавые пятна на маскхалатах. Илья подробно рассказал о казни пилота, месте его захоронения. Сначала об уничтожении эсэсманов решил промолчать, но командир разведроты сам спросил: – Чего у тебя разведчики в кровавых пятнах? Колись. – Наказали эсэсманов. Ножами ночью вырезали два отделения и угнали грузовик. Именно они повесили нашего лётчика. И полицая, пронюхавшего о пилоте, тоже порешили. Так что в расчёте. – Ну что же, победителей не судят. Сами потерь не понесли, а врагу окорот дали. Выношу благодарность от лица службы. – Служу Советскому Союзу и Красной Армии! – отчеканил Илья.Глава 7. Пруссия
Войска фронта повернули на северо-запад, к Пруссии. Местность много веков являлась центром немецкой военщины. Кстати, император Павел I перенял от пруссаков армейский шаг, сто двадцать шагов в минуту. К этому времени произошло несколько важных событий. Немцы подавили Варшавское восстание, и второго октября 1944 года командующий армией Крайовой, починявшейся эмигрантскому правительству, Бур-Комаровский подписал акт о капитуляции. Уже после войны поляки будут предъявлять СССР претензии, дескать – не помогли восставшим, и немцы утопили их в крови. Однако от наших позиций до Варшавы было ещё очень далеко и возможности помочь не было. Да и Армия Крайова, её руководство, рассчитывало уничтожить немецкий гарнизон в Варшаве своими силами, чтобы не допустить коммунистического правления. С Красной Армией восстание не согласовало, а потом, при неудаче, объявило виноватыми Красную Армию. Кроме того, СССР подписал договор о признании правительства Франции во главе с генералом Де Голлем. В мемельской освободительной операции участвовала 39-я армия и 1-я воздушная 3-го Белорусского фронта. Причём основные действия выпали на плечи 1-го Прибалтийского. В Пруссии немцы выстроили защитные рубежи, фактически превратив каждый город, каждый населённый пункт в укрепрайон, в крепость. На стенах домов, на заборах надписи белой краской. «Лучше смерть, чем Сибирь!» «Капитуляция? Никогда!» Всё же двенадцать лет фашистской пропаганды дали свои плоды. Выросло поколение подростков, которое воспитывали в гитлерюгенде в нацистском духе. По ночам устраивали охоту на наших военнослужащих – обстреливали, кидали гранаты, поджигали технику. Если бы это делали русские подростки у немцев, те бы отвечали жёстко, массовыми акциями устрашения. Наши СМЕРШ и НКВД выявили многих. Кого определили в лагерь, а кого и расстреляли. Диверсии и теракты поутихли. Но технику и подразделения на отдыхе приходилось охранять. В одну из ночей караульную службу в роте пришлось нести взводу Ильи. Он сам обходил караулы, по принципу – доверяй, но проверяй. В своих разведчиках уверен был. Проверил караульного, вышел на улицу. Звук близкого выстрела и взрыв. Загорелся танк. Правда, он был без экипажа, танкисты отдыхали в доме рядом. В тридцать четвёрке в кабине очень тесно, отдыхать возможности нет. Стреляли из панцерфауста, сверху, из одного из окон заброшенной трёхэтажки. Взять надо гада! Кого-то звать на помощь, значит, потратить время, и стрелок уйдёт. Дом кирпичный, старинный, подъезд один. Выхватив пистолет, Илья подбежал к дому. Слышно, как по лестнице стучат каблуки. Кто-то бежит к выходу. Илья встал за дверью. Она резко распахнулась, во двор выбежал мужчина. – Хальт! Хенде хох! – приказал Илья. Мужчина бросился бежать. Илья тут же выстрелил в спину. Беглец упал. Илья подошёл, перевернул на спину, включил фонарик, осветил лицо. Да не мужчина это, а подросток лет семнадцати, на лице ещё пушок, не брился никогда. – Вот дурак-то! – сплюнул Илья. А уже, топоча ногами, во двор вбежал патруль НКВД, старшина и два солдата. – Кто стрелял? – Я, лейтенант Сафронов. Из этого дома по нашему танку из фаустпатрона выстрелили. Танку конец, горит. Хорошо – экипаж в доме спал, тем и жив остался. Старшина документы у Ильи проверил, потом фонариком в лицо убитого посветил. – Молодой совсем, поддался на гитлеровскую пропаганду! Ну да, другой-то и не было, подумалось Илье. В германских землях пришлось столкнуться с новыми явлениями. Против наших войск действовали одиночки – фанатики, оборотни из вервольфа, окруженцы вермахта, выходящие к своим. Это мужчины. А женщины и дети наших военнослужащих откровенно боялись. Всё же наслышаны были от солдат своей армии, бывавших в отпуске или по ранению о «доблестных» действиях командиров по отношению к русскому населению, ждали подобных ответных мер. Случались такие, но единичные случаи. И стреляли в немцев, и женщин насиловали. Не выдерживали солдаты. У кого-то всю семью немцы сожгли вместе с другими жителями деревни. У других бомбой дом разрушило и всю семью и соседей завалило насмерть. Пришли в Пруссию, часть Германии, а здесь кирпичные дома под черепицей, палисадники перед ними, всё как игрушечное. Немцы одеты добротно, никто в ватниках-телогрейках не ходит. В домах посуда красивая, постельное бельё, мебель, на кухне – кафельная плитка, которая в СССР появилась для рядового обывателя лет через двадцать после войны. Конечно, зависть наших солдат взяла и обида, тщательно скрываемая. Это что же выходит, буржуи и пролетарии немецкие живут лучше советских людей? В сознании многих большевистские догмы рухнули. Кто-то в себе разочарование держал – за что воевали, терпели лишения? Другие в мирных жителей стреляли. Вот та дородная фрау наверняка мать какого-нибудь солдата, стало быть – враг! Конечно, среди немцев пропитаны фашистской идеологией были многие, но с приходом Красной Армии прозрение наступило, Гитлер привёл страну к катастрофе. И разведке на немецкой земле стало действовать сложнее, помощи ждать от населения не стоит, это не Белоруссия. Доносительство у немцев в крови, причём не считается чем-то постыдным. Наоборот – гордились, вроде как исполнили гражданский долг. Ещё одно отличие от СССР – в каждой квартире или доме телефон, причём связь работала исправно. Немецкое командование по телефонному справочнику выбирало абонента, скажем на какой-нибудь Фридрихштрассе, звонили, интересовались – есть ли русские, да видны ли из окон танки. Обзвони десять номеров и будешь знать, не сходя с места, какие кварталы города уже заняты Красной Армией. Поскольку в городах и городках каждый перекрёсток или дом пытались превратить в узел обороны, разрушенных зданий было много. Окна закладывались мешками с землёй, оставлялась амбразура. Как только из такого импровизированного ДОТа начинал бить пулемёт, на прямую наводку выкатывался танк или самоходка, стреляли осколочно-фугасными снарядами. Пулемётчика убивало, а вместе с ним разваливалась квартира. Снарядов не жалели, осознав, что люди ценнее. В один из дней Илью вызвали в штаб дивизии. Помощник начальника штаба по разведке, или, как в армии называют – ПНШ, разговаривал с Ильёй сам, с глазу на глаз. Обычно приказы взводному даёт командир роты, как вышестоящий начальник. Но в разведке, ввиду особой секретности, правило это действует не всегда. – Сафронов, ты из взводных самый опытный и удачливый, тебе особое поручение. Удачливость – понятие не армейское, нет его в уставе. Но разведка – особая каста. И удачливость не последнее место занимает. Впрочем, лётчики и моряки про удачу тоже не забывают, чтобы не спугнуть «капризную госпожу удачу» не говорят «последний вылет», а «крайний». И ещё много других условностей. Например, моряки стараются не выходить в море тринадцатого числа, а пилоты не бреются перед вылетом и не фотографируются, это плохие приметы. Как только Илья услышал про удачу, сразу понял – задание будет скверное. ПНШ всегда, прежде чем дать заковыристое поручение, начинал с предисловия. Дескать – ты опытный и удачливый, тебе карты в руки и кто другой, кроме тебя? Илья цену таким подходам знал, потому только вздохнул. – Надо вывести из Бартена нашего человека, это агентурный разведчик. При нём будет портфель или баул с документами. В случае непредвиденных обстоятельств, скажем, гибели агента, любой ценой доставить бумаги. Если и сам будешь ранен, причём тяжело, бумаги сожги. Ни в коем случае они не должны попасть немцам в руки. По документам немцы сразу поймут, кто у них «крот» и в каком ведомстве окопался. Форма одежды немецкая, идёшь один. Документы получишь настоящие, но сам понимаешь, они тебе не помогут, языка не знаешь. На обратном пути «ксивы» могут пригодиться, потом поймёшь. ПНШ подробно описал, где произойдёт встреча, дал пароль. На случай, если агент не придёт, – запасные явки и пароли. В принципе это уже дело не войсковой разведки, а агентурной, пусть бы сами и вытаскивали своих людей. Но в армии приказы не обсуждают, кроме того, переходить через линию фронта войсковым разведчикам привычнее. Илья сходил в спецгруппу, где сделали фото для поддельных документов. Потом уселся за изучение карты. Занимает эти земли земландская группировка немцев. Кстати, ликвидирована она будет в конце войны, 25 апреля 1945 года, значительно позже взятия Кёнигсберга, столицы Пруссии. Этот город будет взят штурмом 9 апреля. Постарался запомнить маршрут. С собой карту брать нельзя, не может её быть у старшего солдата, по-нашему – ефрейтора вермахта. Маскарад с переодеванием не поможет в случае встречи с патрулём, но если случится погибнуть, немцы не заподозрят в нём русского, не будут искать связи, контакты. Вечером одел немецкую форму, поверх – отечественный маскировочный костюм. Сапоги, как и автомат, – немецкие, за спиной солдатский ранец с харчами. Было волнение. Всё же идти пешком предстояло не один десяток километров по вражеской территории. Пруссия – центр, сердце немецкой военщины. Тут и офицерские школы и академия, как нигде силён дух сопротивления Красной Армии. Маскировочный костюм Илья надел по нескольким соображениям. Во-первых, не пугать наших пехотинцев на передовой и самому пулю не получить. А во-вторых, не испачкать униформу при переползании. Немцы к внешнему виду относятся аккуратно, и солдат в грязном обмундировании вызовет подозрение. Был у него на примете участок в немецкой обороне, удобный для перехода, дважды уже он пользовался им для разведгруппы. А одиночке всегда легче. Самое сложное, занимающее много времени – это преодолеть минное поле. Немцы мин не жалели, ставили густо. От наших позиций до немецких километр с гаком. Сначала шёл, потом лёг и пополз. Где на этом участке пулемётные гнёзда, где дежурные ракетчики, уже знал. Не одну мину обнаружил, но снимать не его задача. К тому же немцы мины ставили на неизвлекаемость. Их обезвредить можно было только подрывом. Или из ротных миномётов 50-мм обстреливали минные поля, и мины детонировали. Или на верёвке забрасывали железные кошки, цепляли мину и дёргали. Мина рвалась. Площадь поражения у мин-лягушек невелика, и сапёры рисковали не сильно. Другое дело, что кошками пользоваться можно, когда территория освобождена от немцев, чтобы наши солдаты не подорвались или мирные жители. Если на минном поле следовал взрыв, немцы сразу пускали осветительные ракеты, обстреливали из пулемётов. Но преодолел минные заграждения, аккуратно кусачками перекусил колючую проволоку, прополз, толкая перед собой ранец. Перед траншеей пришлось залечь, выждать, пока часовой уйдёт. Вторую и третью линии обороны преодолеть было проще. Но всё равно времени ушло много, более четырёх часов. Благо – поздняя осень, ночи уже длинные. А летом было бы рискованно, тёмного времени могло не хватить. За третьей линией уже встал, пошёл ногами. В первом же лесу снял маскировочный костюм, ножом сделал ямку, костюм прикопал. Пока не рассвело, шёл по кустарникам, роще. Как солнце встало, нашёл укромное место. Надо немного поспать, иначе голова плохо соображать будет, тогда ошибки неизбежны. В Германии, а Пруссия не исключение, укромное место найти трудно, если только это не охотничьи угодья где-нибудь в Тюрингии. В Восточной Пруссии почти все леса представляют искусственные насаждения, все деревья по ниточке, просматриваются вдоль и поперёк, каждое дерево номер имеет. Для удобства проезда лесника сделаны просеки с севера на юг и с запада на восток. В общем – немецкий орднунг. Это в Белоруссии можно дивизию в лесах спрятать и никто её не обнаружит, леса есть совсем дремучие, не хуже сибирских. Только и Илья человек опытный, нашёл небольшую ложбину, улёгся. Со стороны не видно, если только подойти на двадцать метров. Спал вполуха, вполглаза, как единственно можно спать во вражеском тылу. Но и такой сон освежил. Около полудня проснулся, перекусил. Пустую консервную банку зарыл в ямке, выкопав её ножом. Перед уходом лёжку осмотрел – не оставил ли какую-нибудь мелочь? Он ещё до выхода составил маршрут. Небольшой крюк придётся сделать, но зато безопасней. Потому как одинокий солдат, идущий от фронта в тыл, вызывает интерес – а не дезертир ли? Ближе к концу войны в немецкой армии появились дезертиры. В первую очередь из числа иностранцев – бельгийцев, чехов, французов. Почуяли печальный исход войны, а разделять ответственность в виде трибунала сильно не хотелось, побежали. А ещё предатели своих народов тоже стали суетиться. Документы себе подбирали у убитых немцев, копили ценности и деньги самыми неправедными путями, чтобы сбежать в нейтральные страны, полагая, что с деньгами примут везде и не выдадут по запросу СССР или союзников. Однако для американцев представляли интерес учёные, конструкторы, вроде Вернера фон Брауна, а не охранники из эсэсовских лагерей. Удалось обойти городишко Пелинбург, оставив егосправа. Причём он чётко видел на въезде в город заставу, где у всех въезжающих или входящих проверяли документы. Он одет как солдат и документы в порядке, но языка не знает и потому идти через заставу нельзя. На любой вопрос ответить не сможет, сразу засыплется. Посетовал на командование, поторопились, не всё продумали. Надо было подобрать документы на русского, скажем, из власовских частей или казаков полковника Кононова, либо других подразделений. Конечно, немцы их в душе презирали, но пользовались их услугами, а передвигаться, имея документы, можно было свободно, даже не зная немецкого. Часть пути удалось пройти по дороге. Проезжали редкие машины, всё больше грузовики в сторону фронта, с солдатами и грузами. Часа через два его обогнал мотоцикл-одиночка, без коляски. Остановился на обочине. Мотоциклист заглушил мотор, поставил мотоцикл на боковую подножку, поднял очки на шлем, направился к Илье, на ходу стягивая краги. Какого чёрта ему надо? Нож в ножнах в кармане, маленький, так называемый гражданский пистолет «Маузер» калибра 6,35 мм в голенище сапога. Очень удобен из-за маленьких размеров и веса. Но патрон откровенно слаб, стрелять надо с близкого расстояния. То, что миром не разойдутся, уже понятно, потому что у мотоциклиста бляха на груди – фельдполиция, что значит полевая полиция. Судя по погонам – фельдфебель. Чтобы выиграть секунды и осмотреться, Илья остановился, вытянулся в струнку по стойке смирно. Что у нас в армии старшина, что в вермахте фельдфебель обожают выправку и порядок во всём. Вот и у полицая морда сразу подобрела. Подойдя, он буркнул: – Зольдатенбух! – Яволь! – гаркнул Илья. Достал из левого нагрудного кармана кителя солдатскую книжку, протянул, вроде бы неловко уронил на землю. Фельдфебель скривился. Илья наклонился, сам быстро глянул – нет ли сзади машин или мотоциклов? Левой рукой солдатскую книжку поднял, а правой вытащил «Маузер» из сапога. Выпрямляясь, протянул документ полицейскому. Главное сейчас привлечь внимание к документу. Это как у фокусника в цирке. Отвлекает внимание на пустую руку, делая ей всякие финты, а другой рукой в это время жульничает. – Видишь моя ладошка? – как Акопян. Немец отвлёкся, на секунду всего. А Илья уже пистолет вскинул, почти к лицу поднёс и выстрелил. Выстрел негромко хлопнул, немец мгновение стоял, потом осел и упал. Был бы пистолет армейский, мощный, его бы отбросило, и рухнул сразу. Маловата пулька, но дело своё смертоносное сделала. Илья пистолетик в голенище вернул, осмотрелся. Никого нет, повезло. Сбоку дороги кювет, за ним низкорослые кусты. Ухватил фельдфебеля за ворот, оттащил за кусты, бросил. Отошёл к мотоциклу, обернулся. Труп не видно. Листья на кустах уже завяли, пожелтели, но не осыпались. Но это до первого сильного ветра. А ключа в замке зажигания нет. В несколько прыжков к убитому, в кармане ключ нашёл, а ещё снял стальной шлем и моточки. Без них ехать плохо, глаза от ветра слезиться будут. Мотор завёлся с лёгкого толчка кикстартера. Илья в широкое седло уселся, подножку убрал, дал газу. «Цюндап» тянул ровно, мощно, мягко. Километров через десять через небольшую речку мост, на нём застава из трёх солдат. Один поднял руку ладонью вперёд: – Хальт! Илья проехал мимо, не сбавляя хода. Холодок по спине шёл, вдруг в спину стрелять начнут? На переднем крыле мотоцикла номер и надпись «ГФП». Видимо, номер оказал нужное действие, выстрелов не последовало. Полсотни километров одолел за час, а пешком бы за сутки с лишним. Прибыл к Бартену раньше обусловленного срока. Надпись, вернее, указатель, табличку белую с надписью прочитал, когда фактически проехал. Разворачиваться не стал, медленно проехал по улице, в центре площадь с круговым движением вокруг памятника. По улице ходят гражданские, но явно не для променада. Толкают коляски с сумками и тюками. Явно беженцы, только куда им идти? Всё равно наши войска буквально через четыре месяца займут всю Восточную Пруссию. Да что Пруссия, если Берлин падёт в это же время? Если надеются на эвакуацию пароходом из портов, того же Пиллау, ныне Балтийска, так тоже зря. Транспорт «Вильгельм Густлов» с беженцами и военнослужащими ко дну пойдёт, потопленный торпедой с нашей подлодки. Но каждый думал, что удача его не покинет и уж он-то спасётся у далёкой родни в Саксонии или Померании, а ещё лучше в Лотарингии. Городок кончился быстро. Илья немного дальше проехал, свернул на узкую булыжную дорогу, явно ведущую к какому-то фольварку, вроде наших хуторов. С дороги свернул в молодой сосновый лес. Мотоцикл заглушил, прислонил к деревцу, сам рядом уселся, снял шлем и очки. Долго на голове с непривычки таскать тяжело. Разведчики шлемы носили редко, в рейде он не поможет, только лишняя тяжесть. Шлем хорош для рукопашного боя, не даст ударить по голове прикладом. Или убережёт от осколка, или пули на излёте. Но пробивается пистолетной пулей даже с пятидесяти метров. Напился из фляги и растянулся на земле. По небу тянулись кучевые облака. «Хотя бы дождя не было», – подумал Илья. Плащ-накидки у него не было, а ходить мокрым без возможности обсушиться перспектива невесёлая. Встреча назначена на десять утра у пивной «Альбрехт». В немецком обмундировании спать на голой земле неуютно, прохладно. Ещё не замерзаешь, но уже некомфортно. То ли дело наша телогрейка, ватник. В шинели неудобно бегать, ползать, а ватник в самый раз. Немцы так и не нашли своим солдатам удобную и тёплую зимнюю одежду, за исключением меховых курток для егерей. Немецкие шинели тонкие, не греют, годятся для тёплой осени, не для русской зимы. И кепи вместо шапок – вообще смешно. Вот что хорошо у фрицев, так это сапоги. Не кирза или брезент, как в РККА, а настоящая толстая свиная кожа, отлично сшитая, ноги не промокают и не натирают. Уж Илья или разведчики, в рейдах пешком проходящие десятки, сотни километров, могли сравнить. Для пехотинца, разведчика хорошая обувь – залог успеха. Танкисту, водителю много не ходить, ему любая обувка хороша. По ленд-лизу поставляли американцы ботинки, вроде берц. Тоже высоко ценились, потому как не промокали, и износу не было. Илья спал урывками, провалится в глубокий сон и через пять минут уже прислушивается. А уже вторая ночь во вражеском тылу и всё время в напряжении. Что интересного Илья заметил, что даже хронически больные в ужасных условиях, иной раз по пояс в ледяной воде, не болели. Не всегда хорошая еда, иногда и вовсе без неё и никакой застарелой язвы желудка. А как закончилась война, расслабились, работа спокойная, угрозы жизни нет, а все болячки навалились хуже фашистов, как будто специально поджидали. К утру небольшая морось. Обмундирование волглым сделалось. Илья поел припасов, банку и обёрточную бумагу в землю закопал. На часы посмотрел, а всего шесть часов утра. Время тянулось медленно. Ехать решил на мотоцикле, так меньше шансов, что нарвёшься на заставу или патруль. Только открутил передний номер на крыле, уж больно заметен. А задний если и увидят, так поздно будет. Разведчикам терпения не занимать. В половине десятого мотоцикл оседлал, выехал. В городе остановил его в переулке у площади, ключ зажигания с собой забрал. Если немец на встречу не придёт, мотоцикл пригодится, ибо запасная встреча назначена в городе Прейсиш-Эллау. Шёл к кафе не спеша. Навстречу немецкий офицер попался из войск связи. Илья перешёл на строевой шаг, отдал честь. Но по-армейски, а не нацистским приветствием. Офицер в ответ козырнул небрежно. Но уже хорошо, что не остановил, не придрался. Стало быть, за своего принял, хотя Илья два дня не брился. Щетина же у него отрастала быстро, жёсткая, чёрная. Он подошёл к пивной, осмотрел сквозь окна небольшой зал. Сидели два бюргера за одним столом, потягивали пиво, но лица у них были самые серьёзные. Тот, который должен придти на встречу, имел особую примету. Илья толкался у входа, закурил сигарету. Вообще-то он не курил, но сигареты и зажигалку при себе имел. Табак из сигарет поможет отбить собак со следа, поможет разговорить нужного человека. А ещё в любой армии, если человек курит, значит, занят делом. Некурящих старшина сразу определяет на работы – подметать плац, красить заборы, перетаскивать ящики на складе. Без одной минуты десять показался офицер. В левой руке портфель, форма вермахта. Офицер шёл неспешно, ему нужно было время осмотреться и показать себя. За несколько шагов до Ильи повернул голову, и сразу стала видна примета – старый шрам на правой щеке. – Гер Рахаузен? – встал по стойке смирно Илья. – Найн. Их бин гауптман Шиллер. Офицер подошёл, прошептал уже по-русски: – Следуй за мной. Акцент сильный. Построение фразы правильное, но говор жёсткий, немецкий. Шиллер развернулся, пошёл уже деловой походкой. Отстав на три шага, за ним следовал Илья. Гауптман подошёл к небольшому чёрному автомобилю, уселся на водительское сиденье, показал Илье на пассажирское рядом. Илья уселся, закрыл дверцу. Далее разговор уже по-русски. – Вы в курсе, что от вас требуется? – спросил немец. – Так точно, перевести через линию фронта. Немец кивнул, завёл машину, выехал из города, вскоре остановился на обочине. – Смотрите сюда, – приказал немец. – Этот портфель ни в коем случае не должен попасть в чужие руки. В случае возможного захвата, если положение безвыходное, надо дёрнуть за вот эту петлю и отбросить портфель в сторону. Сработает термитная шашка, и в несколько секунд содержимое превратится в пепел. – Я понял. – Водить машину умеете? – Конечно. – Тогда за руль. Если будет полицейский пост, остановиться, в разговоры не вступать. – Понял. Офицер и Илья поменялись местами. Илья тронул машину. Видел он такие, когда в рейды ходил, а ещё среди разбитых нашей авиацией, когда наступали. Называлась «Вандерер», немного поменьше отечественной эмки, М-1. Не успели проехать десяток километров – мост, на нём застава. И снова жест ладонью и неизменное: – Хальт! Аусвайс! Гауптман опустил стекло, подал офицерскую книжку и лист бумаги. Полицейский просмотрел удостоверение, сверил фото на документе с оригиналом, потом прочитал бумагу. Видимо, впечатлился, документы вернул, козырнул. – Битте! Илья тронул машину. Любопытно ему было, что за бумага такая? Наверняка «вездеход». Так называли в РККА документы, подписанные высокими чинами, дающие право находиться на любой, самой секретной территории воинских частей, причём без досмотра на КПП, и все чины – армии, НКВД погранохраны и прочих служб должны были оказывать необходимую помощь. По пути к передовой машину останавливали ещё три раза. Но «вездеход» оказывал нужный эффект, пропускали сразу. У Ильи никто документов не спросил и ни о чём не спрашивал. Зачем говорить со старшим солдатом, когда он всего лишь водитель при гауптмане. Илье интересно стало, какую должность занимал гауптман, если получил «вездеход»? Гауптман, по-нашему капитан, относится к младшему командному составу. И получить «вездеход» может при одном условии – если допущен к большим военным или государственным секретам. Надо же, наша разведка смогла завербовать такую важную птицу! Ближе к вечеру Илья остановил машину, заехав в небольшую рощу. Дальше командовать должен он. На Илью возложена обязанность благополучно перевести немца через передовую. Илья побаиваться стал. Как поведёт себя гауптман? Не испугается ли в самый ответственный момент? Илья поставил на капот ранец. Надо доесть харчи и бросить ранец, лишний груз. Он вскрыл последнюю банку консервов, пачку галет. Немец явно волновался, пальцы рук мелко подрагивали. Но съел предложенное угощение. Уже хорошо, стало быть – контролирует себя. Илья хотел выбросить пустой ранец, потом подумал, что лучше переложить содержимое портфеля в ранец, удобнее будет, обе руки свободные. Взялся за ручку портфеля, приподнял. Ого! Да в нём весу килограмм десять! Хотя бумаги тяжёлые, да ещё термитная шашка. Но немец предложение Ильи категорически отклонил. Ох, зря! Как он ползти с портфелем будет, опираясь на одну руку? Шли пешком, по дороге, не скрываясь. Оба в форме, идут к передовой, их никто не остановил. Илья на часы поглядывал. Немцы меняют часовых в полночь. Как новая смена заступит, лучше с час-полтора подождать, пока устанут, бдительность притупится. Конечно, лучшее время часа три ночи, когда сон наваливается, часовые зевают, мечтают о скорой смене, нарах в землянке. Миновали третью линию траншей, за ней вторую. Немец нервничать стал. После второй линии уже залегли, поползли. Илья приказал: – Держись, камрад, строго за мной. Повторяй все мои движения. Впереди передовая. Скажу – прыгай, значит, прыгай. Но всё делай молча, даже ранят если – молчи. Понял? – Я, ферштейн. У траншеи пришлось замереть, лежали долго. Не спалось что-то пехоте. То часовой прогуливается, покашливает. То группа солдат пройдёт, ну прямо целая демонстрация! Через час стихло. Илья подобрался к траншее, заглянул. Никого. – Ком! И прыгнул первым. Немец не был так удачлив. Прыгнул, тут же упал на бруствер, застонал. Илья ему рот ладонью зажал. – Лос, лос! И за рукав правой руки потянул. Они сейчас на бруствере, как три тополя на Плющихе, надо пошевеливаться. Сползли с бруствера. С немцем было неладно, тихо постанывал сквозь зубы. Как бы не вывих был. Поползли. Илья перед собой землю ощупывал, убирал в стороны пустые консервные банки, бутылки, всякий мусор. Пехотинцы кидали сюда специально, с расчётом на шум, если поползёт русская разведка. Гауптман за Ильёй полз медленно. Мешал портфель, занимал одну руку, а ещё немец помогал себе ползти только одной ногой. Вот же невезуха! Илья на часы посмотрел. Рассвет через час сорок. До этого времени надо успеть или до своих добраться, или спрятаться в глубокой воронке и пересидеть день. Из двух вариантов этот самый плохой. Если немцу нужна медицинская помощь, день в воронке может оказаться роковым. Немец постанывал, но тихо, сквозь зубы, но начал отставать. – Камрад! Быстрее! По прикидкам Ильи уже метров сто пятьдесят, а то и двести позади. Придётся рисковать. Поднялся во весь рост, помог встать немцу. Тот на правую ногу не опирается. Илья зашёл справа, его руку себе на плечо положил, забрал портфель. – Ком! Вот так, на трёх ногах пошли. Илья опасался сейчас одного – лишь бы на минное поле не нарваться. Метров двести протопали, когда немец попросил отдыха. – Вассер, – и жест сделал. – Откуда вассер, камрад? Нет воды! К нашим надо, нельзя тебе рассиживаться, ногу доктору показать надо, а главное – портфель командованию доставить. Немцы осветительные ракеты пускали, но из-за расстояния их свет сюда не долетал. Однако у дежурных пулемётчиков была дурная привычка. Дадут одну-две очереди по нейтралке, дабы показать ротному – не спит, бдит! Если бы Илья с немцем полз, не страшно. А стоя на ногах вполне можно шальную пулю словить. Всё же не сдюжил немец, осел. Илья на часы посмотрел. Рассвет уже через сорок минут. Время бежит неумолимо. Сунул немцу портфель. – Держи! Сам за обе руки немца подхватил и на спину. Как ни старался аккуратно сделать, а немец застонал. Гауптман ростом выше, чем Илья, и ноги его носками сапог землю задевали. Первую сотню метров Илья почти бежал, потом дыхание сбиваться стало. Немец с виду сухопарый, да тяжёл, килограммов восемьдесят будет. Илья темп сбавил. Ну когда же наша передовая? Вроде глаза к темноте привыкли, а не узрел, что перед ним окоп. Так и рухнул в него. Сделал шаг, а под ногой пустота. Да не на землю упал, а на уснувшего часового. Тот с перепугу заорал. Ещё бы, такая тяжесть – два человека на него рухнули, да с оружием и портфелем. Решил – немецкая разведка! – Спать не надо было, сам виноват! Закрой рот, всех бойцов разбудишь! – Илья нарочито обращался грубо, зато по-русски. Часовой замолчал, кряхтел. – Ой, слезьте, дышать нечем! Первым немец из мелкого окопчика выбрался, за ним Илья. Часовой на колени встал, узрел немца перед собой, схватился за автомат. Ещё секунда, и очередь даст. Илья ногой врезал ему по челюсти, часовой свалился кулём. Илья в окоп спрыгнул, отобрал автомат, снял с пояса гранату. Так оно надёжнее будет. – Вылазь и больше не чуди. Веди к взводному или ротному. Часовой развернулся. – Стой! Немца на закорки возьми. Ногу он повредил. Часовой присел, немец его руками обхватил. Так и шли до траншеи, метров семьдесят. Перед самым бруствером часовой остановился, канючить стал: – Оружие моё верните, а то меня накажут. – Следовало бы наказать! А если бы не я был, а немецкая разведка? Или прирезали втихую, или кляп в рот и к себе уволокли. Ты взводом, а то и всей ротой рисковал! Тем не менее Илья оружие отдал. Происшествие должно стать наукой. Спустились в траншею, часовой ушёл за командиром. Илья присел, опёрся спиной о стенку. Добрался! А ведь был момент отчаяния, когда немец ногу подвернул. Даже не отчаяния, а скорее досады, обиды за возможный срыв задания. Но удалось дойти. Появился часовой, за ним взводный. Внешне ничем от солдата не отличим. Пилотка, ватник, «Папаша» на плече. Абсолютно правильно. Скольких командиров в сорок первом немецкие снайперы выбили! И ремень с портупеей, и фуражка, и кобура на ремне командира выдавали. Снайперу в оптику отличия видны. Для снайпера самые главные цели – командиры, расчёты пулемётов и артиллерийских орудий. Кстати, у пилотов и техников ВВС РККА почти сразу форму сменили. Была голубая, очень заметная сверху. Немецкие лётчики их расстреливали в первую очередь. Форму поменяли на полевую, армейскую, цвета хаки. Потери резко уменьшились. Для Ильи это странно было. Неужели тогда, когда вводили форму, об этом не подумали? Вот у немцев. Эсэсманы в тылу носят униформу чёрную, а на фронте у всех она как армейская, серого цвета фельдграу. Так же с униформой других родов войск. И не только сама форма роль играет. Снайперов в обеих армиях не любили, в плен редко брали, расстреливали. У немцев на правом рукаве у снайпера нашивка – чёрная голова орла, три дубовых листа с жёлудем. Орёл – символ силы и зоркости. У советских снайперов знак на правой половине гимнастёрки – «Снайпер РККА» – подобие венка из лавровых листьев с красной звездой наверху. А внутри венка фигурка красноармейца с трёхлинейкой. Однако уже после первого года войны ни наши, ни немцы свою принадлежность к снайперам старались не афишировать, значки и нашивки не носили, чревато. Подошедший взводный посмотрел на Илью, на немецкого гауптмана, только и спросил: – Из какой дивизии, куда телефонировать? Илья ответил. Взводный ушёл, часовой толкался рядом. – Шёл бы ты на свой пост, боец! Пост-то самовольно оставил, нарушение Устава. Часовой и в самом деле полез на бруствер, и шаги его стихли. Начало светать. Илья за немца боялся. Вылезет кто-нибудь из землянки, увидит немца при полной форме. Сдуру, спросонья даст очередь. Хотя бояться следовало и за себя. Тоже в немецкой полевой форме. В траншее показался взводный, за ним усатый сержант. В руках у сержанта две плащ-накидки. Молодец, взводный! Сержант сразу на них плащ-накидки накинул. – Он вас до командного пункта полка проводит, – сказал взводный. – Носилки бы для гауптмана. Ногу он подвернул. Я и так его через всю нейтралку тащил, – попросил Илья. – Сейчас организуем. Взводный был скуп на слова, но толков в деле. Четырёх бойцов прислал, вместо носилок кусок брезента. Судя по масляным пятнам на нём, раньше использовали его танкисты, уж больно соляркой пахло. Бойцы взялись каждый за свой угол, понесли немца следом за сержантом. Бойцы немецкий мундир на гауптмане разглядели, косились с ненавистью. Один раз вроде ненароком, за торчащий пень задели. – Эй, бойцы! Поаккуратнее! Не дрова несёте! Этот немец – наш разведчик, причём очень важный. На КП полка накормили, вскоре машина из разведотдела дивизии пришла. Доложился Илья по прибытии и во взвод, а немца того больше не видел никогда. В Германии разведчикам приходилось туго. Если в Польше, Словакии часть населения относилась к русским благожелательно, даже помогали, ибо Красная Армия несла освобождение от немцев. А кто-то нейтрален был, что тоже неплохо. То в Германии, что вполне объяснимо, всё население настроено было враждебно. Да ещё и Геббельс со своим ведомством постарался. Расписал, что русские – это дикие варвары, будут насиловать женщин, убивать детей и стариков. Всех мужчин сошлют в страшную Сибирь. Было и такое – проявляли жестокость, насиловали. Но были изданы приказы об ответственности, органы СМЕРШ прилюдно расстреляли нескольких военнослужащих и ситуация вошла в нормальное русло. Кстати, американцы в своей зоне оккупации вели себя ещё более разнузданно. Так вот. Немецкие крестьяне получили оружие, зачастую трофейное. Как только видели посторонних, тут же звонили в военные комендатуры или полицейские участки. Тут же выезжали моторизованные группы, как правило – с собаками. По дорогам круглосуточно курсировали радиопеленгаторы, засекали работающие в их тылу радиостанции. На дорогах устраивали скрытые засады. У комендантов участков имелись списки жителей с указанием примет – рост, цвет глаз и волос, адрес. Всех, кто не соответствовал спискам, сразу отправляли в лагеря для военнопленных. Потери среди наших разведчиков на территории Германии резко возросли. Даже разведывательно-диверсионным группам приходилось туго. Немецкие леса имели широкие просеки, все деревья пронумерованы, была система лесных объездчиков. А телефоны имелись не только в домах и квартирах бюргеров, но и на перекрёстках дорог и лесных просек. Поэтому сигналы в комендатуры поступали быстро, а комендатуры или полицейские участки имели тревожные мобильные группы. С декабря 1944 года в немецкие тылы стали забрасывать немцев-перебежчиков или из числа военнопленных, готовых сотрудничать. Но их надо было готовить. Перебежчики или военнопленные имели воинские специальности – танкист, связист, пулемётчик. Но разведчик или диверсант должен обладать другими, специфическими навыками и за месяц-два этому не научишь. В вермахте диверсионных подразделений не было. Офицеры, воспитанные на старых прусских традициях, с презрением относились к таким методам ведения войны. Полк «Бранденбург – 800» относился к Абверу, а разведка никогда не брезговала «грязными» методами. Солдат полка обучали русскому языку, а некоторые владели им, как родным, потому как родились в республиках Прибалтики. Абвер не признавал моральных ограничений ведения войны. Солдат переодевали в советскую форму, снабжали трофейными грузовиками и мотоциклами, оружием, поддельными документами высокого качества и забрасывали в советский тыл на 100–300 км. Диверсанты взрывали мосты, склады, водокачки и электростанции, оборонные предприятия, убивали советских и партийных работников, командиров РККА, сообщали по рации о позициях советских войск, наличии резервов. Как пример можно привести действия Адриана фон Фёлькерзама. Уроженец Санкт-Петербурга после революции бежал в Ригу, а в 1940 году эмигрировал в Германию, стал служить, как прекрасно знающий русский язык, в «Бранденбурге – 800». Дослужился до командира роты, карьера была быстрой. В 1942 году, когда немцы подошли к Майкопу, Фёлькерзам со своими солдатами, переодетыми в форму бойцов НКВД, вошли в город, выяснили расположение точек обороны, захватили штабную связь, разослали по подразделениям приказы об отходе в связи с угрозой окружения. Город был сдан немцам практически без сопротивления. Скорцени сделал его своей правой рукой. За успешные действия полка он был преобразован в дивизию с тем же наименованием, но прежних успехов, как в 1941 году, уже не имел. Наряду с этим полком для выполнения спецопераций были созданы полк «Курфюрст», батальоны «Нахтигаль», «Роланд», «Бергманн». Илья после возвращения в роту успел выспаться ночью, а утром уже в штаб вызвали. Командирам полков, дивизий, корпусов требовались сведения о положении противника, его огневых средств, резервов. Илья получил приказ взять «языка», да не рядового солдата из первой траншеи, а обязательно офицера. Вышел Илья из штаба, задумался. Легко сказать – офицера. Можно подумать, они в каждой землянке сидят. В Пруссии в землянках обитали солдаты, офицеры располагались в фольварках, это наподобие наших хуторов. В Германии колхозов не было, землевладелец строил на своей земле усадьбу. Дом, хозяйственные постройки, зачастую они переходили от родителей. Наделы земельные не были большими по площади, поэтому фольварки стояли недалеко друг от друга – через километр-два, редко больше. Каждый клочок земли ухожен был, зачастую использовался труд восточных рабочих, вывезенных из Советского Союза. Бывало насильно, немцы устраивали облавы на молодёжь. А было и добровольно, посулами богатой жизни. На деле остарбайтеры содержались в жёстких условиях. Землевладельцы покупали их, как скот, причём задёшево. Илья посидел, подумал, с сержантом поговорил. Сержант Видюков из старослужащих, в разведке второй год, что редко бывает. Во-первых, потому что осторожен, во-вторых, везунчик, на фронте встречаются такие. Сержант сразу сказал, что надо обернуться одной ночью. Оно в самом деле было так и подтверждало выводы Ильи. Кто уходил в глубокие рейды, на несколько дней, не возвращались. В Пруссии были свои особенности. В России, Белоруссии в глухих лесах отсидеться можно хоть неделю целой ротой. А здесь земли густонаселённые, лесов практически нет, каждый гражданин изначально враг. Илья решил идти малой группой, кроме него, в качестве командира, ещё двое, но люди опытные. Один из них Видюков, второй – ефрейтор Хворостинин. Этот боец мог быстро «спеленать» любого фрица за счёт своих природных данных. С виду – задохлик. Невысок ростом, жилист. Но силён и вынослив, в схватке быстр, как дикий зверь. С обоими обмозговал ситуацию, по карте подобрали фольварк не очень далеко от передовой, чтобы успеть обернуться за ночь. На таком удалении от передовой обычно располагаются артиллерийские батареи крупнокалиберных пушек или танкисты, да ещё полковые или дивизионные тыловики. Потому как продовольственный склад, к примеру, далеко от полка не расположишь, личный состав кормить три раза в день надо. Место перехода наметили, заранее облюбовали. У немцев силы уже не те, что в сорок первом. Зачастую сплошных траншей не было. От одного опорного пункта до другого по двести-триста метров, чтобы простреливать можно было. А ночью вся надежда на минные поля и часовых. Для них окопчики неполного профиля, от одного опорного пункта до другого метров через сто расположены. Некоторое преимущество у немцев есть. Почти в каждом взводе или роте один-два местных, хорошо знают особенности природные. На топографической карте все мелочи отметить невозможно, а иногда они решающую роль играют. Например, отмечена грузоподъёмность моста, а материал не отмечен – бетонный, деревянный, из железных ферм. Если взрывать – играет роль. Пока было светло, с биноклями осмотрели из блиндажа намеченное место перехода. На нейтралке покорёженная немецкая и наша бронетехника, воронки от снарядов и мин. Есть где укрыться в случае необходимости. Пехотный взводный указал два пулемётных гнезда, глазастый Видюков высмотрел ещё одно. У себя во взводе вечером поужинали плотно. Сидоры с продовольствием решили не брать, всё же на одну ночь идут, только лишний груз. Маскировочные костюмы отечественные, а сапоги немецкие. Если где-то останутся следы от подошв, то немцев насторожить не должны. Рано покинули свою траншею, в двадцать два часа. Время экономили, у немцев отбой через полчаса, останутся только часовые. Да ещё через нейтралку перебираться час, не меньше. Если пешком идти, то четверть часа, а им половину ползти надо, метров пятьсот. Мало того – на мины не нарваться. Времени на проход через минное поле много уходит. А поторопишься, и уже с апостолом Петром беседовать будешь. В двадцать три тридцать уже у немецкой траншеи были. Караульные подустали, в предвкушении близкой смены. Выбрали момент, перемахнули через траншею. Отползли на полсотни метров, встали и во весь рост пошли. По данным воздушной разведки сплошной второй линии нет, только пулемётные гнёзда и капониры для миномётов. Просочились удачно и вдоль дороги, по обочине. Один фольварк в стороне остался, потом другой. Слишком близко от передовой, офицер в чинах или должности здесь квартировать не будет, эти места простреливаются даже миномётами 120-мм и полковыми и дивизионными пушками. Илья периодически поглядывал на часы. Уже час ночи, пора действовать. Слева показался фольварк. Хозяйский дом, рядом постройки. И никакого забора. А зачем, если это частная собственность? Без разрешения хозяина никто не имеет права войти, в противном случае будет уголовное преследование. Илья показал разведчикам на дом. – Туда. В доме не горят огни. Спят или хозяйская семья сбежала в Германию, подальше от военных действий? Всё же Пруссия ближе всего к Советскому Союзу географически. Жизнь дороже собственности, многие так делали. Пока действовала железная дорога, ходили пароходы, перебирались подальше от фронта. И снова не чувствовали себя в безопасности, летом союзники высадились во Франции, открыв второй фронт. Повезло тем немцам, кто имел родню в немецкоговорящих странах – Австрии, Швейцарии. Австрия хоть и была присоединена к Германии, но там таких ожесточённых боёв не было. Сначала обратила на себя внимание автомашина во дворе фольварка, причём с номерами военными. Стало быть – в доме должен быть офицер на постое. Как минимум немецких военнослужащих двое, офицер и водитель. А ещё не исключены хозяева, которые могут иметь оружие и оказать сопротивление. Стрелять очень нежелательно, могут услышать в соседних фольварках, поднять тревогу. Для начала Илья приказал Хворостинину осмотреть хозпостройки. И не зря. Ефрейтор вышел, ведя за собой подростка, зажав ладонью ему рот. На одежде, слева на груди пришита белая материя с надписью чёрной краской «OST». – Русский? Кивок головой. – Если кричать не будешь, ничего плохого не сделаем. Снова кивок головой. – Отпусти, – приказал Илья. – Как звать? – Оксана. А по виду подросток. Волосы короткие и груди не видно. – В хозяйственных постройках кто-нибудь есть? – Только две коровы и свиньи. – А в доме? – Хозяйка. Сволочь! За каждую провинность била стеком, вроде палки. А два дня назад на машине военные приехали. – Сколько их? – Один офицер. Важный такой с моноклем в глазу, с портфелем. А второй – шофёр. Офицер, похоже, родня с хозяйкой, обнимались при встрече. Шофёр им стол накрывал. – А тебя в дом не пускают? – Хозяйка не велит. Я была один раз, год назад. – Расположение комнат знаешь? Где немцы спать могут? Разговор шёл шёпотом, за сараем. В доме услышать никак не могли. Девушка подробно объяснила, где прихожая, кухня, столовая, комнаты. Разведчики стояли рядом, слушали внимательно. Илья решил водителя и хозяйку убить ножами. Вроде с женщинами воевать нельзя, не по-мужски. Но оставить её в живых, значит, погибнуть самим. По всем жёстким правилам и Оксану, как свидетельницу, убрать надо. Правила написаны кровью. Но убивать эту девочку-подростка рука не поднимется. – Тебе сколько лет? – спросил Илья. – Восемнадцать. Разведчики переглянулись. Выглядела она на четырнадцать. – Тебя в сарае запрут, сиди тихо. Хворостинин её снова в сарай отвёл, в замочную скважину вставил щепку. Илья разведчикам цели указал. – Сержант, на тебе шофёр, он в кухне или столовой спать будет. Я бабой займусь. Хворостинин, на тебе офицер. Очень прошу, аккуратно возьми его, чтобы допросить можно было. – Лейтенант, сапоги всем снять надо, иначе разбудим всех, – сказал Видюков. В доме полы деревянные, на носках и каблуках сапог железные набойки, стучать сильно будут. Сапоги сняли, как и портянки. Босиком непривычно, ноги каждый камешек чувствуют. Ступеньки крыльца каменные, босые ступни замёрзли сразу. Дверь в дом не заперта, открылась без скрипа. В прихожей вытащили ножи, через дверь в гостиную вошли. Налево через арку столовая, немного дальше кухня. Оксана говорила, с неё тоже выход на улицу есть. Каждому разведчику его роль расписана. Видюков неслышно двинулся к столовой. Илья – к спальне хозяйки, Хворостинин – к комнате, где отдыхал офицер. Илья раньше женщин не убивал, но к немке жалости не испытывал. Она Оксану била и унижала, а сейчас тревогу поднять может. В разведке, в поиске или рейде все случайные свидетели должны быть уничтожены без всякой жалости, будь это старик или женщина, иначе задание сорвётся. Илья тихо дверь открыл, видимо, хозяйка спала чутко, отреагировала на движение воздуха, проснулась, голову от подушки подняла, что-то пробормотала. Илья вперёд шагнул и ударил финкой в грудь. Мгновенно другой рукой рот закрыл и ударил ещё раз. Женщина дёрнулась и затихла. Илья прислушался. Тишина полная. Вышел в гостиную и едва не вскрикнул от неожиданности. Перед ним тёмным привидением Видюков, в руке нож тускло поблёскивает. – Я своё дело сделал, – прошептал сержант. – Помощь нужна? – Нет, надо к Хворосту идти. А чего к нему идти, когда он сам появился. Илья уже в голос спросил: – Ты как? – Спеленал. Теперь одеть-обуть надо, чтобы исподним не светил. У немецких офицеров нижнее бельё шёлковое, белое. Зашли в комнату. У офицера руки верёвкой связаны, во рту кляп. Илья настольную лампу увидел, повернул выключатель. Удивительно, что лампа зажглась. Зелёный абажур давал мягкий, рассеянный свет. На окне плотная занавеска, для светомаскировки. – Развяжи, пусть оденется. Илья вытащил из кобуры немца пистолет, сунул его в карман брюк. Пистолет хороший, «Вальтер РР», такой любят штабисты. Запросто можно выменять на что-нибудь полезное, нужное. Пока немец одевался под бдительными взорами разведчиков, Илья открыл портфель немца. Картонная папка на тесёмках с бумагами. Открыл – стопка документов с грифом «секретно». Годится, похоже, «жирного карася» поймали. Немец оделся, ему снова связали руки, на этот раз спереди, так сподручнее идти, темп сбивать не будет. Немец с удивлением смотрел на босые ноги разведчиков. – Чего пялишься, немчура? – заметил интерес немца Хворостинин. Немец не ответил. Языка не знал, да и кляп во рту. – Во двор выводите! – распорядился Илья. Сам погасил лампу, вышел последним. Сейчас все мысли об Оксане. Оставить здесь – немцы замучают до смерти за гибель хозяйки. Брать с собой рискованно, не гулять в парк идут. Но дверь открыть надо. Вытащил щепку из замочной петли, а девушка со всхлипами ему на шею бросилась: – Миленькие, не оставляйте меня здесь! Не оставят теперь меня в живых! – Опасно. Линию фронта переходить будем. – Не возьмёте, за вами следом побегу, как собака. Я вам в тягость не буду, не смотрите, что худая. – Ладно. Делай всё, как мы, и молчи. – Ой, спасибо, дяденька! Илья портфель немца с бумагами нёс, за ним немец шёл, по обеим сторонам разведчики, последней девушка. Илья на часы посмотрел. Если без эксцессов обойдётся, вполне успеют до нейтралки добраться и даже перейти. Да видно, лимит везения исчерпан был. До первой линии немецкой обороны добрались, удачно между ДОТами прошли. Немцы осветительные ракеты пускали, однако от ДОТа до ДОТа далеко, оставался тёмный промежуток. Туда и ползли. Немцу руки развязали, иначе как ему ползти? Но Хворостинин верёвку к ноге немца привязал, а второй конец к своей руке, связка получилась. Илья портфель Видюкову передал, потому что минное поле началось. Илье обе руки нужны, землю перед собой ощупывать. Мины попадались и противопехотные и противотанковые. Медленно, но продвигались, вокруг мин стороной проползали. ДОТы уже позади, нейтралка началась. И тут немец геройство проявил, паскуда! Резко вскочил, ударил в лицо ногой Хворостинина, потом рукой вырвал кляп изо рта, громко заорал что-то. Илья разобрал только одно слово – «фюрер». Ефрейтор, отойдя от шока, резко дёрнул за верёвку. Поскольку она к ноге немца была привязана, он упал. Специально или случайно, но на противопехотную мину. Взрыв! Всех оглушило. В носу першило от едкого запаха тротила. Уши заложило от удара взрывной волны.Глава 8. Совинформбюро сообщает…
Немец свалился замертво. Да и чёрт с ним, сам выбрал свою судьбу. Илья окликнул разведчиков: – Хворост! В ответ тишина. – Сержант! И Видюков молчит. И возглас. – Дяденька, я живая. Илья к Хворостинину подполз, а у того не голова, а кровавое месиво. Потом к сержанту. Не дышит, недвижим, с левого бока маскхалат осколками изодран. На взрыв на нейтралке немцы отреагировали. Пулемётная очередь трассерами немного выше сначала прошла. Немец бил на вспышку мины, но точных прицелов не было. – Оксана, быстро ко мне! – приказал Илья. Девчонка перебежала, рядом с Ильёй залегла. Очень вовремя. Немец ещё очередь дал, судя по звуку – из МГ-34. Пули били по трупам разведчиков, немца. Уже мёртвые, они прикрывали живых. Через секунды ещё очередь, веером. Одна из пуль задела мину невдалеке, последовал взрыв. Немцы, предвидевшие активные действия РККА, густо нашпиговали землю перед собой минами. Плотность их доходила на разных участках от 1500 до двух тысяч мин на километр фронта. Оксана от страха тоненько повизгивала. Она сейчас обуза, да разве бросишь? Через полчаса обстрел кончился. – За мной! Сначала полз, ощупывая перед собой землю. Когда мины перестали попадаться, сказал: – Бегом! Вскочил и помчался. Скоро будет светать, задача номер один – добраться до нашей подбитой «тридцать четвёрки». Взрывом противотанковой мины у танка гусеницу сорвало и оторвало несколько катков. Если внутрь забраться, можно переждать день. За бронёй пули не страшны, как и миномётный обстрел. Единственно, сомневался, точно ли вышли? Не сбились ли в сторону в темноте. Тёмная громада танка показалась справа, свернули к нему. А на востоке уже сереет, показался краешек солнечного диска. У танка все люки нараспашку – верхние два, люк механика-водителя и нижний, десантный, под брюхом. Как раз на каждого члена экипажа, стало быть – уцелели танкисты. Уж очень не хотелось сидеть день с трупами, лучше тогда под танком. Через люк механика-водителя забрались в танк. Тесно и темно, железяки разные торчат, о которые бьёшься. Илья люк закрыл. Он в сторону немцев выходит, при обстреле пули могут залететь, а потом рикошетировать. Кстати, люк мехвода был уязвимым местом Т-34 при обстреле из противотанковых пушек. В Т-44, не успевшим на боевые действия, люк уже был сверху, как на современных танках. Илья пролез в башню, выглянул в люк. До наших войск метров триста. Обернулся к немцам – до них столько же. Оба башенных люка закрыл, повернул задвижки. Потом снова пришлось лезть вниз, к сиденью мехвода, закрывать десантный люк. Всё, теперь они, как в крепости. Даже поспать в безопасности можно, хотя места нет. Танк Т-34–84, башня по объёму больше, чем у предшественника Т-34–76, но всё равно тесно, а на ходу только танкошлем голову спасёт. Опа! А танкисты оптический прицел с пушки не сняли! Положено было при покидании танка или САУ снимать прицел и замок пушки, чтобы враг воспользоваться не смог. Посмотрел в прицел. Уже рассвело. Через оптику немецкие позиции видны как на ладони. Один ДОТ, другой, за ним на удалении двести пушка в капонире. Илья на карте отметки делает, всё не зря время проходит. – Есть хочется, – нарушила тишину девушка. – Угостил бы, да нечем. Продуктов с собой не брали, только фляжка с водой была. Попили. – Ты бы ложилась у места стрелка-радиста, вздремнула. – Не хочу, боязно мне. Илья сам вниз опустился. Рация его интересовала. Только будет ли работать? Или аккумулятор сдох? Щёлкнул тумблером, тускло засветилась лампочка, в наушниках зашипело, потом голос Левитана: «Совинформбюро передаёт. Сегодня, двадцать первого октября 1944 года, развивая наступление на Гумбинненском направлении, войска третьего Белорусского фронта…» Прослушали сообщение. У Оксаны по щекам слёзы. В первый раз за два года она слышала советское радио. Илья выключил рацию. В двенадцать часов будет более полный выпуск, надо послушать. Улёгся поудобнее, всё-таки жёстко на броне лежать и холодно. Но угрелся и уснул. Проснулся от какого-то стука железа об железо. Приглушённый разговор рядом с танком, а слов не понять. Потом дошло – танк эвакуировать хотят с нейтралки. Только кто? Наши или немцы? За эвакуированный и восстановленный до ходового состояния танк наши ремонтники получали тысячу рублей. Немцы тоже не брезговали советской техникой. У немцев были в вермахте и СС целые танковые полки из наших Т-34 и КВ. В РККА, особенно в тяжёлые сорок первый – сорок второй годы, тоже использовали трофейную технику – танки, самоходки. По мере насыщения наших танковых и артиллерийских частей нашими и ленд-лизовскими танками и САУ, немецкие переделали под тягачи. Попробовал Илья вытащить броневую пробку, в башне такие были с обеих сторон, отстреливаться из личного оружия. А видимости никакой, угол обзора мал. От движения Ильи проснулась девушка. – Что такое? – Тихо, я сам не разобрался. На тридцать четвёрке кормовая часть, где двигатель, видимых повреждений не имеет, аккумулятор живой. Мотор завести можно, а толку? Танк своим ходом двигаться не может, сорвана гусеница, разбиты катки. Только на буксире, за усы, как называли стальные буксировочные тросы, каждый в руку толщиной. Недалеко взревел двигатель, танк дёрнулся и поехал вперёд. А там немцы! Твою мать! Пропал! Нащупал выключатель, зажёг лампочку в башне. Снаряды в боеукладке есть. Схватил снаряд, загнал в ствол, замок сам закрылся. Маховиком опустил ствол пушки и нажал педаль спуска. Выстрел! По ушам тоже ударило сильно, танкошлема-то нет на голове. Гильза со звоном вылетела в гильзоприёмник. Башня наполнилась пороховым дымом. Где тумблер включения вытяжного вентилятора? Нашёл, щёлкнул. Что порадовало, после выстрела движение танка прекратилось, не слышались голоса. Минута прошла, пять. Держа в руках пистолет, Илья приоткрыл башенный люк, на палец всего. Осмотрелся, люк закрыл, спустился на место механика – водителя. В смотровой прибор, через триплекс, видимости нет, загрязнён изрядно. Придётся рисковать. Открыл люк, прислушался, тихо. Выбрался из танка. От буксировочных крюков вперёд идут два троса. Пошёл вдоль тросов, а метров через пятнадцать немецкий тягач, бывший Т-III, только башня снята. Сзади, в корме, дыра в броневом листе в два кулака. Ага, сюда угодил еговыстрел, мотор на тягаче разбило, немецкие ремонтники сбежали. Надо и Илье с девушкой ноги уносить. Сейчас эвакуаторщики до своих позиций доберутся, обстановку доложат. Немчура миномётным огнём накроет. Илья быстрым шагом к танку. – Оксана, вылазь! Только портфель не забудь. От танка уже бегом, во весь рост. Минных полей здесь не было, да кто их будет ставить, если предполагается наступление? Самая большая проблема, если на всём ходу в воронку угодить. Ногу вывихнуть и лицо разбить – запросто! Но добежали. А в траншее уже и взводный, и ротный обсуждают, что на нейтралке происходит. Непонятное всегда беспокоит. Илья объяснил. А дальше – как всегда. Звонок по полевому телефону в штаб дивизии, тряский путь на грузовике. Документы в портфеле ценные оказались. Офицер был начальником службы боепитания дивизии. Все поставки по полкам и батальонам расписаны, все населённые пункты указаны, где подразделения расположены. ПНШ – помощник начальника штаба дивизии по разведке доволен. – Мне бы на следующую ночь на нейтралку с четырьмя бойцами, тела погибших разведчиков вынести, – попросил Илья. – Отставить! Завтра днём наступление. Ваш взвод во втором эшелоне, вот и захороните. Похоронные команды в полках создали только в сорок втором году. Доктрина предполагала войну малой кровью и на чужой территории, погибших не предполагалось. На деле счёт пошёл на десятки и сотни тысяч. У немцев для похорон в полевых условиях большие мешки из многослойной крафт-бумаги. Прочная, такую отечественная почта до сих пор использует. И у каждого солдата на цепочке железный жетон с номером. Любого погибшего идентифицировать можно. Наших погибших редко в гробах хоронили, где их взять на фронте? Чаще всего в солдатских плащ-накидках. И с опознанием тел проблема. До войны у солдат были деревянные или пластмассовые медальоны, потом приказом Сталина их отменили. Кто из солдат подальновиднее был, вкладывали листки бумаги со своими установочными данными в гильзы винтовочные, носили в нагрудных карманах. У Ильи было ощущение, что Сталин делал это сознательно, скрывая ужасающие потери Красной Армии. Малограмотный (за плечами неоконченная семинария), жестокий (до революции занимался грабежами банков и почт), трусливый (за всю войну выезжал на фронт один раз и то от немцев далеко, на спокойный участок), лживый и хитрый. Уже после войны, 24 мая 1945 года, в Кремлёвском дворце, отмечая победу с генералами, вождь сказал: «Я пью за здоровье русского народа, он является наиболее выдающейся нацией из всех наций Советского Союза. У нашего правительства было немало ошибок, были моменты отчаянного положения в 1941–1944 годах… какой-то другой народ мог сказать – вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство… Но русский народ на это не пошёл, он верил, терпел, ждал и надеялся. Вот за это доверие нашему правительству спасибо ему великое!» Да, русский народ вынес все тяготы и потери понёс самые большие. Но Сталину уже многие не верили. Фронтовики, четыре года смотревшие смерти в лицо, перестали бояться. Многие тысячи фронтовиков увидели жизнь за границей. Сказки о превосходстве советского образа жизни рухнули. Воскресло православие, народ потянулся к вере. В городах и сёлах уровень жизни был низкий. Например, уровень 1928 года, года НЭПа, был достигнут только в 1954 году. В 1947 году правительство провело денежную реформу, которая сильно ударила по крестьянам. В этом же году отменили карточную систему продовольственного снабжения. В 1947 году НКВД по приказу Сталина провёл акцию по вывозу в отдалённые районы страны инвалидов войны, лишившихся родных и брошенных на произвол судьбы государством. Они проживали на вокзалах, попрошайничали, спивались. Их вывезли в отдалённые районы, в том числе на остров Валаам и подобные ему, оставили умирать. Рабочая неделя была шестидневной, воскресенье было выходным днём. В 1946 и 1947 годах День Победы 9 мая был нерабочим, праздничным днём. В декабре 1947 года Указом Президиума Верховного Совета выходной день в День Победы отменили и восстановили уже в 1965 году, при Брежневе. А первого января 1948 года новый Указ – отменялись доплаты за награды в Великую Отечественную. Они и так невелики были, но помогали выжить, особенно на селе, где работали за трудодни, не получая зарплаты. За «Героя Советского Союза» платили 50 рублей, за орден Ленина – 25 рублей, за орден Отечественной войны I степени – 20 рублей, как и за орден Красного Знамени. За другие ордена выплата была 15 рублей, за медали – 10 рублей. Кроме того, отменялся бесплатный проезд на трамвае, по железной дороге и водном транспорте, который был положен один раз в год. И это тогда, когда после страшной войны прошло всего два года и миллионы погибших бойцов не были преданы земле. Зато начали на Садовом кольце возводить пять «сталинских» высоток. Обидели фронтовиков сильно, многие Сталина не простили. Свои фронтовые награды бывшие солдаты и командиры отдавали играть детям, коли награды низвели до уровня «побрякушек». Илья смертный медальон тоже не носил. Были солдаты, не имевшие таких медальонов. Считали – медальоны только смерть притягивают. Но смерть косила всех. Только могилы тех, кто не имел медальона, были безымянными. Когда Илью спрашивали, почему медальона нет, отшучивался. На самом деле верил, что если он человек из другого времени, то погибнуть ему не дано. Иначе – как бы он в другом времени жил? Взять последний случай – взрыв мины на нейтралке. Все его товарищи погибли, а он уцелел. Это ли не подтверждение его догадки? Коли завтра наступление, работы у похоронной команды будет много. Илья не поленился, сходил в расположение похоронной команды. По численности невелика, на полк 3–6 человек мужиков из категории «годен в военное время к нестроевой службе». Переговорил с начальником команды, прихрамывающим после ранения старшиной, вручил ему бутылку трофейного шнапса. Погибших разведчиков следовало похоронить по-человечески, достойно. Похоронные команды маленькие, а потери большие. Положено было рыть братские могилы. Но техники не было, а в ручную лопатами вырыть котлован на сотни тел – занятие не на один месяц. Поэтому хоронили в окопах, траншеях, воронках от снарядов и бомб. Положено было и могильный столбик ставить с указанием фамилий погребённых и на карте делать точные отметки захоронений, что выполнялись не всегда. Документы убитых положено было сдавать в штаб подразделения. А уже штаб составлял списки погибших для вышестоящих штабов, отсылал письма в райвоенкоматы, откуда призывался боец, отсылал похоронки родным. Ещё крайне неудовлетворительно пересылали родным личные вещи убитых. Небрежно относились командиры к павшим бойцам, по-большевистски, потому Илья проявил инициативу. Вернулся во взвод, а сержант Никифоров передаёт слова начпрода: – Просили зайти за доппайком. Командиры питались из общего с солдатами котла, но раз в месяц им выдавали дополнительный паёк – банку рыбных консервов, пачку печенья, кусок масла, сала граммов 300–400. В небольших подразделениях – танкистов, самоходчиков, командиры обычно делились с экипажами. В боевой технике ещё был НЗ, неприкосновенный запас. Съедать его можно было, когда безбожно отставали кухни, что часто бывало в наступлении. И на то должен был быть приказ комбата. Но съедали сразу, руководствуясь постулатом – а вдруг танк или самоходку подобьют и жратва пропадёт? А как бойцов на передовой накажешь? На гауптвахту отправить, так это как отдых от боевых действий. У немцев НЗ тоже было, но у каждого солдата в сухарной сумке – банка мясных консервов в 200 г. И пачка сухарей. И съесть её можно было только по приказу командира роты. Питались немцы лучше красноармейцев. На завтрак – кофе, хлеб, масло, колбаса или консервированная ветчина. На обед – суп, один литр, картофель с мясом, чай, хлеб с сыром. Часто к обеду выдавалось печенье, банка сардин. На ужин – каша, хлеб, кофе. На сутки полагалось 550 г. белого пшеничного хлеба, 200 г. джема или мёда и 7 сигарет. Кроме того, один раз в месяц солдатам полагались «маркитантские товары». Туда входила бутылка шнапса, полбутылки вермута, две плитки шоколада, три пачки печенья и 5 сигарет или две сигары на выбор. Если кухни по каким-либо причинам не было, один раз в сутки, в 17 часов вечера, ибо вермахт жил по берлинскому времени, выдавался сухой паёк. Продукты в сухпайке готовые, только подогреть, например консервы – каша с мясом. Утром началась артиллерийская подготовка. Грохотали пушки, миномёты, реактивная артиллерия. Второй Белорусский фронт наступал с юго-востока, а 3-й Белорусский – с востока. У немцев там оборона сильная. Задействованы и старинные сооружения, ещё со времён Первой мировой войны, только модернизированные, да построены вновь. ДОТы в два-три этажа, подземные, над землёй только железобетонный или броневой колпак на три-четыре-пять амбразур. Обычно в ДОТе одна пушка и два-три пулемёта. Колпак выдерживал прямые попадания дивизионных пушек, разрушить его могли только гаубицы 152 или 203 мм, да и то не одним снарядом. Немцам отступать некуда, за землями Восточной Пруссии Балтийское море. И дрались они ожесточённо, всё же родные места, не оккупированные чужие земли. Для 3-го Белорусского главное направление удара – Гумбиннен, Тильзит, Кёнигсберг. Бои здесь продолжались до капитуляции Германии. Для 2-го Белорусского фронта направление удара – на Мариенбург с задачей отсечь прусскую группировку от основных сил в Германии, выйти к Балтике, тем самым лишить окружённую группировку подвоза боеприпасов и пополнения. Конечно, у немцев оставался морской путь, но наша морская авиация и подводные лодки и эту возможность свели к минимуму. Например, подводная лодка, где командиром был Александр Маринеско, пустила на дно транспорт «Вильгельм Густлоф» с тремя тысячами военнослужащих, которых немцы пытались эвакуировать. Восточную Пруссию обороняла группа армий «Центр», с 26 января 1945 года она была переименована в группу армий «Север». До 26 января ей командовал Г. Райнхардт, после 26 января – Ф. Шёрнер. Немцы имели 580 тысяч личного состава, 8 200 орудий, 700 танков и САУ, около тысячи боевых самолётов. Наши войска трёх фронтов противопоставили немцам 1 670 000 личного состава, 25 426 орудий, 3 859 танков и САУ и 3 097 самолётов. Об ожесточении боёв говорят потери. Красная Армия потеряла погибшими 126 500 человек, 458 тысяч были ранены, 3 525 танков и САУ подбиты или сожжены, 1 450 самолётов сбиты в воздушных боях или огнём зенитной артиллерии. Красная Армия стала применять новинки в наступательных боях – огневой вал. Артиллерия обстреливает передний край обороны всеми стволами. Немцы прячутся в укрытия, наша пехота бегом преодолевает нейтралку. Когда пехота приближается к немецкой траншее, артиллерия переносит огонь вглубь, на вторую линию обороны. Наша пехота занимает немецкую передовую с минимальными потерями, уцелевшие от артогня немцы не успевают вернуться к огневым точкам, попадают в плен. В Восточной Пруссии таким образом было пленено 220 тыс. военнослужащих, а убитыми немцы потеряли 105 538 человек. Причём кроме военнослужащих, в боях принимали участие 20 тысяч фольксштурма, причём добровольцев. Пруссия была несколько веков источником военщины, и после разгрома руководство СССР решило ликвидировать Пруссию. Бо́льшая часть прусских земель отошла к Польше, ещё часть – к Литве (Мемельский край), а менее трети – к РСФСР. Совмин СССР 11.10.47 г. принял постановление «О переселении немцев из Калининградской области в советскую зону оккупации Германии». За год отправили в будущую ГДР 48 эшелонов, 102 125 человек. Причём советские власти разрешили взять с собой 300 кг груза на семью. В Восточную Пруссию переселили русских, белорусов и украинцев. Из Польши, Венгрии, Чехии и других стран приблизительно выселили в Восточную Германию от 12 до 14 млн (по разным оценкам) немцев. Около двух миллионов из них было убито местным населением и погибло от голода. Если советские власти предоставляли железнодорожный транспорт, теплушки и сухой паёк, то поляки и прочие европейцы гнали немцев пешком, питания не давали. Особенную жестокость проявляли поляки, хотя им достались исконно немецкие города, промышленность. Сталин старался создать между СССР и Германией буфер, прирезая немецкие земли Польше. Неблагодарные поляки быстро забыли, кто их освободил от фашизма и кто облагодетельствовал чужими землями, причём обширными и промышленно развитыми. Пехота ушла за огневым валом. За ними потянулись миномётчики, разведчики. Илья шёл с похоронной командой. Тела разведчиков оказались на своих местах и не разорваны близкими взрывами снарядов. Илья забрал оружие у разведчиков, а похоронная команда упокоила обоих в воронке. Сверху установили дощечку с именами, это парни из взвода постарались. Взвод дал залп троекратный и вперёд. А почти следом за ними трофейная команда. Впервые трофейщики появились осенью сорок второго года как мера вынужденная. Собирали на местах сражений стрелковое вооружение, боеприпасы, пушки, танки и САУ. Негодное шло в мартеновские печи на переплавку, годное ремонтировалось и в строевые части. Были полки и бригады, оснащённые немецкими танками и самоходками. Понятное дело – кресты закрашивались, рисовали красные звёзды. Случались печальные казусы. Не всегда в прицелы можно было звезду разглядеть, особенно в анфас. Артиллеристы видели характерные контуры, угловатые и узнаваемые, стреляли на поражение. В феврале 1943 года по постановлению ГКО «О сборе и вывозу трофейного имущества и обеспечению его хранения» в армиях, фронтах и дивизиях создавались специальные отделы. В армиях – роты, в дивизиях группы по 8–12 человек. За войну вклад трофейщиков был велик. Собрали танков и САУ 24 615 шт., 68 тыс. орудий, 30 тыс. миномётов, 194 млн снарядов, 16 млн мин, 257 тыс. пулемётов, 3 млн винтовок, 50 тыс. грузовиков. Металла на переплавку более 10 млн тонн. На заключительном этапе войны задачей трофейщиков стал сбор исторических и культурных ценностей, в особенности похищенных и вывезенных из музеев СССР. В это время в состав трофейных команд вошли представители СМЕРШа, чтобы ничего не разворовывалось. После огневого вала мины на минном поле сдетонировали, неплохой способ обезвредить, но дорогой и шумный. Какое-то время ДОТы сдерживали продвижение пехоты. Вперёд выдвинули «зверобои», так назывались тяжёлые самоходные орудия. С небольших для такого калибра расстояний в 200 м они били прямой наводкой по амбразурам. Два-три попадания, и ДОТ замолкал. Если боковые амбразуры вели ещё пулемётный огонь, то подбирались по «мёртвым» зонам огнемётчики, заливали в амбразуры струи горящей жидкости. По составу они почти идентичны напалму. Ни водой не погасить, ни брезентом. После этого оставшиеся в живых сами открывали бронированные двери и сдавались. А вот из окопов и траншей приходилось выбивать по одиночке. Засядет фанатик в траншее, даст очередь из пулемёта, перебежит в сторону с десяток метров, опять очередь. Траншеи, как и положено, извилистые. Заскочит наш боец на бруствер, сгоряча даст очередь вдоль траншеи, а там никого, за поворотом прячутся. По звуку определяют – ППШ! Кидают гранату и перебегают. Многие наши бойцы погибли, открывая двери землянок и блиндажей. Немцы широко применяли растяжки. Распахнул наш боец дверь, и сразу взрыв. Быстро приловчились, стали к ручке привязывать верёвку. Забегут за поворот траншеи и тянут. Взрывы уже вреда не наносили. Русский человек быстро соображает, когда припечёт. Разведрота во втором эшелоне шла, в лоб не атаковала. Наша пехота, встречая очаги сопротивления, обходила их и наступала, чтобы темп не сбить, не дать возможности отступающим немцам закрепиться на новом рубеже. Вот такие очаги добивали подразделения второго эшелона. И обычно в таких очагах оставались отчаянные головы, фанатики, верящие Гитлеру. Были такие. Отстреливались до последнего патрона или пока не убивали. Взводу Ильи достался фольварк, превращённый в огневую точку. В каменном цокольном этаже пробили амбразуры, поставили пулемёты. Вокруг фольварка голые поля, незамеченным не подберёшься. Сунутся наши бойцы и назад, пулемётный огонь плотный. Во взводе четверо раненых, а продвижения никакого. Илья к дороге выбежал, по ней несколько грузовиков и два лёгких танка шли. Встал поперёк дороги, руки в стороны раскинул. Откинулся люк башни, высунулся танкист, заорал: – Ты чего под гусеницы кидаешься? – Выручай, браток. Пулемётчик головы поднять не даёт. – Не могу, у меня задание! – Всего пять минут. Подъехал, дал очередь и свободен. – Ладно, садись на броню, показывай. Танк Т-60 начали производить в сорок первом году и делали до февраля 1943 г. Всего было выпущено 5 920 машин. Броня скромная, лоб первоначально 25 мм, потом усилили до 35 мм, борт – 15 мм, корма – 10. Мотор автомобильный в 70 л. с. Вооружение – пушка 20 мм ТНШ или ШВАК и пулемёт ДТ с дисковым питанием. Приблизительно был равноценен немецкому Т-II. Немцы прозвали наш Т-60 «саранчой». После Курской дуги использовали как учебный, разведывательный, командирский в подразделениях САУ, для охранения войск на марше, как артиллерийский тягач для пушек ЗИС-2 и ЗИС-3. Для Ильи главное – чтобы броня была, пусть вооружение будет даже не пушка, а пулемёт. Осколочно-фугасное действие 20-мм снарядов невелико, но пулемёт пушка подавит. Главное – не дать возможности немцу стрелять. Трясло на броне сильно. Илья уцепился за основание антенны, чтобы не свалиться, другой рукой показывал направление. Когда показался фольварк, ничего показывать не пришлось. Пулемётчик дал очередь, пули звонко ударили по броне. Как только Илья заметил вспышки, сразу с танка сиганул. Танкист обозлился, захлопнул люк, танк рванулся к дому. Подъехал метров на пятьдесят, пушку навёл на амбразуру, дал очередь, вторую. Снаряды через амбразуру в подвал попали, слышны разрывы. За Т-60 разведчики бежали, укрываясь за корпусом танка. Один из разведчиков сорвал с пояса «лимонку», подскочил к другой амбразуре, сорвал кольцо и бросил в подвал. Грохнуло серьёзно, из амбразуры дым повалил. Люк на башне откинулся, выглянул танкист: – Всё? – Спасибо за помощь! Танк развернулся и лихо покатил к дороге. А дым из амбразуры всё сильнее. Вдруг распахнулась дверь дома, показался эсэсман. Глаза красные, слезятся, руки вверх подняты. Кто-то из разведчиков дал по нему очередь. Бойцы эсэсманов ненавидели люто, мало кто из них попадал в лагеря для военнопленных, их расстреливали на месте. Надо сказать, сдавались они редко, в безвыходных положениях. Думали, с огневой точкой покончено. Тем более дым из амбразуры всё сильнее, потом сразу повалил из двери дома. Раздался крик: – Нихт шиссен! Из-за притолоки дверной показалась рука с белой тряпкой. – Гут! Выходи! – крикнул Илья. Из дома вышли два фольксштурмиста, довольно пожилого возраста. Одежда цивильная, на головах – армейские кепи и на левом рукаве белая повязка с надписью «Фольксштурм». И куда их? Они не военнослужащие, в лагерь для военнопленных их сдавать не положено. К тому же вышли без оружия, хотя на пулемётах в подвале наверняка следы их пальцев есть. Сидели бы, деды, дома! Повязки сорвали, дали пенделей по пятой точке и отпустили. А дом гореть начал. Стекло со звоном лопнуло, вырвался язык пламени. – Уходим! – приказал Илья. Вышли к дороге. Брусчатка разворочена гусеницами тяжёлой техники – танков, самоходок, тягачей. Не рассчитывали строители век или два назад, что вместо карет будет проходить военная техника. Вот что у наших солдат вызывало зависть, так это дороги Германии. Между деревнями или фольварками булыжная мостовая, между городами асфальт, а промышленные центры связывает широкая бетонка. И уровень жизни намного выше, чем в Советском Союзе. Дома – как игрушечные, крыты красной черепицей, перед домами палисадники с кустами роз. И в домах достаток – швейные машинки, для советских людей ценность, телефоны, во дворах велосипеды, мотоциклы, не редкость легковые автомобили. Начальство весной сорок пятого многое прибрало, да вагонами в Союз. А много ли в солдатский сидор влезет? Платок жене, да статуэтка фарфоровая, будильник, да ещё что по мелочи. Так что для кого война – мать родна, а кому-то мачеха. Да и не за трофеями солдаты шли, раздавить фашистскую гадину, что с мечом на их Родину пришла. А навстречу второму эшелону уже пленные идут, да не по дороге, там техника. Обочь дороги, под немногочисленной охраной. Иной раз два-три конвоира на сотню-две пленных. А куда им бежать, если уже понятно – кончится скоро война, русские уже на немецкие земли вошли. Но это те, кого захватили. Для других, у кого оружие в руках, война ещё продолжалась. И с каждым днём число потерь с обеих сторон росло. Немцам пришлось испить горькую чашу до дна. С 1939 года они воевали, но на чужих землях, захватчиками, а ныне бумеранг вернулся, и разрушения и жертвы пришли в их дома. Зло всегда возвращается к тому, кто его породил. Разрушения были сильные. Немцы почти каждый дом старались превратить в огневую точку. Закладывали окна мешками с землёй, оставляя амбразуры. В доме один-два солдата и несколько человек фольксштурма. Но сейчас не сорок первый. И вооружения было в достатке, и боеприпасов хватало. На прямую наводку выезжала самоходка, несколькими выстрелами разрушала дом, красноармейцы захватывали развалины. Добивали, если кто оставался, выстрелами или забрасывали гранатами. В населённых пунктах продвижение медленное. Впереди пехота, за ними танки или самоходки. В сорок первом наоборот было, потому как у немцев не было панцерфаустов, этих броневых кулаков, оружия эффективного. Боялись наши танкисты фаустпатронов. Одно попадание в танк, и экипажу конец, хуже, чем при попадании снаряда из пушки. Там, при попадании, скажем, в лоб корпуса, погибал мехвод, остальным удавалось покинуть подбитую машину. Поэтому пехота впереди высматривала фаустников, пулемётчиков, указывали танкистам или артиллеристам цели. А те выпускали несколько фугасных снарядов, обрушивая стену, заваливая амбразуры и фаустников. Авиация, особенно штурмовая, поддерживала здорово, но по населённым пунктам её старались не применять. В домах оставались жители, и командование лишних жертв старалось избегать. Немцы же бомбили без разбору, чего варваров жалеть? Всё равно их слишком много, ведь после победы эти земли будут принадлежать Германии и столько рабов не нужно. Зато штурмовики выручали бомбёжками укрепрайонов. Продвижению вперёд мешали ДОТы. Снарядами полевой артиллерии разрушить их удавалось не всегда. А бомбы крупного калибра 250 кг и выше даже при одном точном попадании ДОТ выводили из строя. Когда к вечеру, после переходов и перестрелок вошли в деревню, Илья решил остановиться на ночёвку. Показалось – удачное место. Есть река, воду брать для ужина, почти все дома целые, под крышей ночевать всё же лучше, чем на открытом пространстве, чай не май месяц. Тёплая зима в Восточной Пруссии, но не лето, кое-где снег лежит в низинах. Был и ещё плюс, все жители деревни покинули её при приближении Красной Армии. Илья опасался мин, к ручке дома верёвку привязали, дёрнули, но взрыва не последовало. Взвод занял два дома по соседству. Немного позже остальные дома заняла пехотная рота. Разведчикам пришлось ужинать всухомятку. Где она, кухня? А пехотинцев кухня сопровождала на конной тяге. У разведчиков, кроме скудного пайка, ещё и подпитка есть. Все дома, которые в деревне есть, обыскали. Опыт и сноровка были. В первую очередь подвалы домов досматривали. Немцы-селяне народ запасливый. В подвалах и овощи есть – картошка, лук, брюква и компоты в банках, а главное – окорока и шпик копчёный. Ценные продукты висели на верёвочках, подвязанные к балкам. Покидая дома в спешке, немцы брали самое ценное – столовое серебро, фарфор, украшения, одежду. Их можно выменять на еду, а места занимают мало. У кого из беженцев был транспорт, забирали и провизию, особенно длительного хранения, вроде окороков. Проблема была с бензином. Его не хватало для техники вермахта, поэтому с началом войны гражданским лицам выдавали по талонам, в основном тем, кому он был нужен по роду службы – докторам, полицейским. А после сорок второго перестали выдавать совсем. Население приспособилось, стали ставить газогенераторы. Топили их деревянными чурками. Места занимали много, уменьшалась грузоподъёмность машины, вид был уродливый, зато машина могла ехать. Так что разведчики себя мясом и салом трофейным обеспечили. А как пехота появилась, Илья пообщался с командиром роты и выменял часть трофеев на хлеб. У разведчиков только сухари были каменной плотности, с ними только зубы ломать. А с хлебушком, да ещё с луком и ветчиной – уже царский ужин. Выпивка всегда с собой была – во фляжках, в бутылках, припрятанных в сидорах. Во флягах водка, не столько пить, сколько промыть раны. А в бутылках трофейное пойло, вместо наркомовских ста грамм. Только ни кухни, ни ста грамм не было. Зато каждому по здоровенному ломтю ветчины, куску копчёного шпика и куску хлеба. Выпили – поели, спать улеглись. Илья распорядился выставить часовых, назначил смены. Прошагали сегодня много, повоевать успели, устали все, уснули быстро. Часа через три рёв мотора, стрельба, крики. Илья крикнул: – Подъём! Тревога! К бою! Разведчики к окнам, приготовили оружие. Сам Илья на улицу выскочил, чтобы понять, по какому поводу тревога. Стреляют на другом конце деревни, где пехотинцы. Там же мотор ревёт и гусеницы лязгают. Похоже – немецкий танк или самоходка, не исключено – несколько единиц прорываются к своим. Ни у пехоты, ни у разведчиков артиллерии нет, а только гранаты, но ни одной противотанковой. «Лимонка» хороша, но против живой силы, для танка она, как слону дробина. И всё же что-то делать надо. Илья в дом забежал: – Собрать гранаты! Первое отделение – за мной! Остальным – держать оборону. А в отделении шесть человек всего, остальные выбыли по ранению. Набили карманы гранатами и за Ильёй. Силы немцев неизвестны. Кроме танка вполне может быть пехота. Они как два сапога пара. Немцы в атаку без поддержки танков или самоходок не ходят. Стрельба уже рядом, а понять ничего нельзя – темно. Мотор ревёт, что-то трещит и рушится. Илья схватил за руку пехотинца с трёхлинейкой. – Боец! Доложи, что происходит! – Танк! Огромный, с крестами! – Один? – Не знаю. Боец молоденький, похоже, новобранец, после курса молодого бойца, фронтового опыта нет, испугался. – Командир роты где? – Там! И махнул рукой в сторону. Ладно, времени искать командира роты нет. Сам должен сориентироваться, попытаться уничтожить танк. Эта махина способна наделать много бед. – За мной! По рёву мотора и треску ломающихся досок обнаружили танк, это оказался Т-IV, средний танк вермахта. Было ощущение, что экипаж пьян или сошёл с ума. Впрочем, они могли быть под воздействием наркотиков. Немцам выдавали аптечки, содержащие амфетамин в таблетках. Препарат должен был применяться при ранениях для обезболивания, но его применяли и для повышения выносливости, снятия чувства страха. Но при частом употреблении он менял психику. Ну какой нормальный танкист будет крушить дома в деревне? Нормальный будет выбираться кратчайшим путём к своим. Или, если обуреваем жаждой повоевать, стрелял бы из пулемёта по разбегающимся красноармейцам. Танк вот он, а что предпринять? Илья для начала послал молодого, но ловкого разведчика Хрипунова на танк. – Заберись с кормы и прикладом автомата по стволам пулемётов бей, согни их! Опасно, немцы через отверстие в башне могут застрелить смельчака из пистолетов. У Т-IV два пулемёта. Один курсовой, им управляет стрелок-радист, а второй в башне, спарен с пушкой. Если погнуть стволы, стрелять из пулемётов будет невозможно. Хрипунов задание понял. Танк лбом корпуса кирпичный сарай развалил, двигался медленно. Хрипунов танк догнал, забрался с кормы на моторное отделение. Первым делом стал бить по спаренному с пушкой пулемёту. Он опаснее курсового, башня поворачивается и сектор обстрела триста шестьдесят градусов. Несколько ударов, Хрипунов решил – хватит. Перебрался на корпус перед башней. В танке угрозу оценили, приоткрылся верхний люк, показалась рука с пистолетом. Разведчик настороже был, дал очередь из автомата. Рука исчезла, люк захлопнулся. Танкисты решили Хрипунова сбросить. Начали башню поворачивать, чтобы пушкой настырного русского сбить на землю. Т-IV в начале войны имели пушку 75-мм короткоствольную, согласно тенденциям тех лет. Считалось, что длинный ствол может при преодолении препятствий зачерпнуть землю. За этот ствол немцы прозвали пушку «окурком». Позже пушку ставили уже длинноствольную, мощность её повысилась, и она уже представляла угрозу для нашего Т-34. Разведчик пригнулся, ствол выше прошёл. А Хрипунов прикладом стал бить по стволу курсового пулемёта. Башня в другую сторону пошла. Разведчик пропустил пушку над собой, потом поднёс ствол автомата к смотровому прибору механика-водителя, щель закрыта бронестеклом. Такой триплекс попадание пули выдерживает, но покрывается сеткой мелких трещин, через него уже не видно ничего. Разведчик дал очередь, пули ударили в триплекс, с визгом отрикошетили. Механик-водитель ослеплён, но может управлять танком по подсказке командира танка. В командирской башенке смотровые приборы дают обзор почти на полной окружности. Башня снова стала поворачиваться. На электроприводе это довольно быстро. Неожиданно для Ильи и других разведчиков Хрипунов схватился за ствол пушки обеими руками, подпрыгнул и оседлал. Что он задумал? Хрипунов стал переползать к обрезу ствола, потом сделал какое-то движение, спрыгнул на землю и бегом за танк. Грохнул взрыв. Оказалось, разведчик сунул в ствол пушки лимонку, сорвав кольцо. Граната взорвалась, пушка пришла в негодность. Теперь у танка только гусеницы. Он остался на ходу и может крушить и давить всё вокруг себя. Но уже той грозной силы не представляет. К Илье подбежал командир пехотной роты: – Что делать будем, взводный? – Железяку какую-нибудь или бревно бы, да между катками сунуть, хода его лишить. – Есть железяка! Уголок железный! Сержант, бери двух бойцов и за мной! Через десяток минут бойцы принесли уголок, метра полтора длиной. Главное – профиль хороший, сотка, не меньше. – Бойцы, заходим танку со стороны! Самое действенное сейчас – сунуть железяку между передним ведущим катком и гусеницей. На отечественных танках ведущий каток сзади, на него привод от мотора. А у немецких ведущее колесо – звёздочка передняя. Ежели удачно получится, или лопнет палец на траке, или отскочит зуб, а то и несколько на звёздочке. Забежали сбоку, Илья направил уголок, а бойцы по его команде железяку толкнули. Немцы услышали бряканье металла, заподозрили подвох, попытались уехать. Взревел мотор, танк дёрнулся. Илья закричал: – В сторону! А бойцы и без команды убегали. Звёздочка крутнулась, выбрала свободный ход гусеницы, мотор натужно взвыл, пытаясь преодолеть сопротивление, и заглох. Несколько секунд прошло, механик-водитель запустил двигатель, снова включил передачу. И опять мотор заглох. Илья постучал рукоятью пистолета по броне. – Капитуляция! Или сожжём живьём, вместе с танком! Огонь! Файер! Ферштейн? Экипаж молчал. – Бойцы, собирайте всё, что горит, обкладывайте танк. И на моторный отсек побольше кидайте. В моторном отсеке пары бензина, вспыхнет быстро, затушить не получится. – Андреев, Манченко, держите люки под прицелом. Будут открывать – стреляйте! Коли не хотят сдаваться, следует их уничтожить, согласно сталинскому приказу. Ненависть к немцам у советских бойцов была велика. Кабы не приказ Наркома обороны от 19 января, стреляли бы всех, военных и гражданских, невзирая на пол и возраст. Почти у каждого бойца есть за кого мстить. Да и писатели, поэты призывали к тому же. Например, Константин Симонов в стихотворении «Если дорог тебе твой дом» в 1942 году:Глава 9. Кульм
Из всех националистических движений литовское было самым многочисленным и жестоким. Советская власть именовала их «лесными братьями», сами себя они именовали «Армия Свободы Литвы». На пике движения, с 1944 по 1947 год, она насчитывала 30 тысяч партизан. Действия вели на территории прибалтийских стран и западных районов Псковской области. Литва организовала до 300 групп, в то время как Эстония 55 групп, где задействовала 15 тыс. бойцов, а Латвия 64 группы из 20 тыс. партизан. За период с 1944 года по 1958 погибло 25 тысяч человек, из них в Литве 23 тысячи. Литовцы не оказывали активного содействия немцам по двум причинам. Во-первых, немцы не признавали литовцев арийским народом, в отличие от эстонцев и латышей, во-вторых, Гитлер объявил, что не даст прибалтийским республикам самостоятельности, они должны стать новыми территориями Рейха. Латыши и эстонцы добровольно вступали в националистические легионы СС, а литовцев туда не брали, снова обида. Но «лесные братья» республик имели общие черты – отсутствовало единое руководство, каждый отряд был самостоятельным в действиях, отсутствовали границы действия, отряды проявляли крайнюю жестокость в борьбе с не согласными с их идеями или представителями советской власти. До утра уже спать не ложились. Как рассвело, Илья вышел за деревню, к нему присоединился ротный. Увиденное удивило. Насчитали девяносто два трупа. Фронтовики знают, что убитые – малая часть потерь, так называемые безвозвратные. Бо́льшую часть составляли раненые. Илья прошёлся дальше к лесу, там видны следы волочения. Стало быть – и тяжелораненые были. Легкораненые обычно шли сами. У Ильи охотничий азарт проснулся. С ранеными группа далеко не уйдёт, темп передвижения будет невелик. Опасался, что литовцев будет много и они могут устроить засаду. Да и кто ему приказывал преследовать? Отбили атаку и ладно. Группу нападавших требуется уничтожить, численность её ориентировочно не менее трёхсот человек и бед может натворить немало. Что им стоит напасть на медсанбат или тыловое подразделение? Обсудили с ротным ситуацию, решили уходить из деревни без завтрака, двигаться вместе до первого крупного подразделения и доложить начальству. Была бы рация, но в роте по штату рация и радист не положены, только на батальонном уровне. Шли с дозором, с боевым охранением. Дозорными и охранением были разведчики Ильи. Для этих функций навыки нужны. Боевое охранение идёт параллельно дороге с обеих сторон, чтобы вовремя углядеть засаду, дать сигнал своим, обстрелять противника, отвлечь на себя. Скажем – трещат в лесу сороки, значит – посторонний есть. Да не медведь или волк. Медведи в этих местах вывелись уже века два, волки и прочая живность разбежались подальше. Стало быть, человек сороку беспокоит. Разведчики на поведение лесных обитателей внимание обращают, а рядовой пехотинец, особенно из городских, внимания не обратит. Впрочем, он сороку от сойки не отличит. На любые мелочи внимание обращать надо. На следы в лесу – один ли человек шёл либо несколько, с грузом шли или налегке, есть ли раненые? По следам опытный человек многое рассказать может, даже давность следа. Если края следа подошвы обветрились – несколько часов, коли земля уже с трещинами – больше суток. В лесу даже летом земля влажноватая, отпечатки всегда чёткие. Или окурки вдоль следа. Подними, пощупай, понюхай. Застарелый окурок, которому больше трёх дней, уже плотный, задеревенелый и запах горелого от него, а не табачный. Сломанная ветка по ходу движения тоже сигнал даст. Если листики ниже слома не завяли, давность прохождения час-два. Суммируя множество знаков, почти точно можно сказать о численности, направлении движения, давности. Через час хода вышли к самоходчикам сорок девятой армии. Илья и ротный к командиру батареи, попросили связать их по рации со штабом любой дивизии. Залезли с позволения комбата в самоходку, радист рацию включил, настроился на нужную волну. Ротный, как старший по званию и должности, доложил коротко и чётко. – Сколько бандитов и куда направляются? – Не могу знать, товарищ полковник. – Будь на связи, с тобой свяжется представитель СМЕРШа. На войне у каждого свои задачи. Командир дивизии в данную операцию должен наступление вести и отвлекаться на группу в тылу не должен. А с другой стороны неизвестно, велика ли группа? Вдруг внезапно нанесёт удар с тыла в самый напряжённый момент боя и сорвёт атаку? Комдив все нюансы предусмотреть должен, в конечном счёте, отвечать за исход наступления на участке фронта придётся ему. Только через четверть часа радиоэфир ожил. – На связи третий. К вам направляется подразделение, подчиняться будете капитану. Конец связи. Ну, ждать так ждать. Через час к расположению самоходчиков прибыла на «Студебеккерах» рота автоматчиков. Но у них командир старлей. Ещё через полчаса на луг приземлился ПО-2. Самолёт применяли как связной, лёгкий ночной бомбардировщик. Из биплана выбрался военный в длиннополой кавалерийской шинели. У Ильи настроение испортилось. Не хватает только шашки на боку. Командир надел фуражку с васильковым околышем, какую носили в НКВД. Во время войны офицеры СМЕРШа носили любую форму и знаки различия, обычно те, из каких попадали в ведомство Абакумова. Командир оказался капитаном, о котором сказал ПНШ по разведке. Офицер оказался деловым, сразу расстелил карту. – Где было боестолкновение ночью? – Здесь, – ткнул пальцем ротный. – Потери противной стороны? – Девяносто два человека. – Так-с. Похоже, мы видели с самолёта эту бандгруппу. Вот здесь. Капитан показал. «Лесные братья» в самом деле не смогли уйти далеко от деревни, километров на пятнадцать всего и держали курс на север, к Мемельскому краю. Там глухие леса, можно прятаться долго. – Всем садиться на машины. Комдив поставил задачу уничтожить. Пленные бандиты нам не нужны. Заняли места в машинах. Получилось тесно, на каждом «Студере» по взводу. Но лучше в тесноте, чем пешком. Сколько километров разведчики уже протопали – не счесть. Через полчаса ходу грузовики остановились. Открытое поле, небольшая ложбина. Туда после высадки бойцов ушли грузовики. Со стороны их не видно. – Окопаться, занять оборону! – приказал капитан. Автоматчикам и пехотинцам хорошо, у них сапёрные лопатки. Стали рыть окопы неполного профиля, чтобы только лечь. Разведчики решили ждать, пока лопатки освободятся. К Илье подошёл капитан: – Приказываю вашему взводу занять позиции у разрушенного здания. Капитан показал рукой. Фольварк был в километре. Видимо, бомбили его или обстреливали из крупнокалиберной артиллерии. Крыши не было, как и стен ниже подоконной линии. Илья прикинул – разрушенный фольварк стоит на средине пути к далёкому лесу. Если литовцы, наткнувшись на плотный огонь, будут прорываться, то пойдут к фольварку и дальше. Опасное местечко! Впрочем, на войне можно погибнуть не за понюшку табаку в тылу от бомбы или случайного снаряда. – Есть! Нам бы патронов. – На грузовиках есть, возьмите ящик. А что ящик? Два цинка. Раздели пачки на всех бойцов, и много не будет. В пачке по семьдесят штук. На каждого бойца по три пачки выйдет, по-иному считать – три магазина, десять-пятнадцать минут боя, да и то короткими очередями, экономно. Чтобы не нести весь ящик, патроны разделили у грузовика. Ещё бы пожевать чего-нибудь, да никто из начальства не догадался харчей прислать. Добрались до фольварка, заняли оборону. Если близко, на бросок гранаты, литовцев не подпустить, держаться можно долго. Место неплохое. Хорошая видимость, кирпичные стены от огня прикроют. Литовцы появились из-за лесопосадки. Автоматчики и пехотинцы сразу залегли, вероятно, какой-то дозор капитан выставил. Литовцы угрозы для себя не усмотрели, выходили колонной по два. Впереди дозор в два человека, за ними основные силы. Илья бинокль к глазам поднёс. Одна пара, вторая, третья… получалось много, не меньше полутора сотен. Много раненых на носилках, не меньше двадцати, они сбивают темп. Есть и легкораненые, отчётливо в оптику видны бинты на руках или головах. У «лесных братьев» вооружение лёгкое стрелковое, Илья ни одного пулемёта не заметил. Винтовки, автоматы, как обычно у мобильных групп. Пулемёт сам по себе тяжёл, десять или более килограмм ручной, да ещё и запас патронов к нему не меньше весит. Обременительно, если группа в день проходит маршем большие дистанции. Литовцы не дошли до наших бойцов метров сто, заметили брустверы перед окопами. Сразу часть из них разворачиваться стали, это те, кто с носилками. Другие кинулись вперёд. Полагали – заслон невелик, прорвутся с боем, всё-таки их по численности рота, а то и больше. Не подозревали, что красноармейцев две роты и разведвзвод в засаде. Националисты успели пробежать половину расстояния до окопов. Илья уже беспокоиться стал – почему наши молчат? И сразу огонь, как будто Илью услышали. Из всех стволов, длинными очередями, на треть магазина. Две минуты грохота сотен автоматов, и бо́льшая часть литовцев полегла убитыми. Кто уцелел, десятка два-три, кинулись в сторону, как раз к разрушенному фольварку. Илья тут же приказал: – Бойцы, к бою! Стрельба по моей команде! – Защёлкали затворы. Заранее автоматы не взводили, был у ППШ один грех – ненадёжные предохранители. Иногда при лёгких ударах затвор срывался с предохранителя, происходил выстрел. Да ладно бы в небо, а не в боевого товарища по соседству, такие случаи были в каждом полку. Литовцы бегут неорганизованной группой. Кто помоложе – вперёд вырвались. Сто метров, пора. Ближе гранатного броска – тридцать пять – сорок метров, подпускать нельзя, могут быть потери. – Огонь! – крикнул Илья. Бойцы успели опорожнить по диску, в живых не остался никто. По крайней мере, разведчики движения не наблюдали. – Гаркалин, Федорцов, проверьте, нет ли кого в живых. Если будут раненые – добить! На фронте место жалости и милосердию есть не всегда. Беречь надо своих бойцов, а не врага. Тем более «лесные братья» жалости не знали. Убивали детей советских служащих, женщин. Не щадили никого, жгли в домах живьём, рубили топорами. И в жестокости не уступали карательным батальонам СД и гестапо. Бойцы вышли к телам. Одна очередь, вторая. Обошли деловито всех, вернулись, доложили: – Живых нет. – Отлично. – Ты, ты и ты, – Илья показал пальцем. – Собрать трофейное оружие! Трофейные команды сюда могут и не добраться, а бросать оружие на чужой территории нельзя, им могут воспользоваться гражданские лица, да тот же «Гитлерюгенд». Эта организация молодёжно-патриотическая, вроде советского комсомола. По мере продвижения вглубь Германии наши войска не раз подвергнутся диверсиям, устраиваемым членами этой организации. Ночью стреляли в наших военнослужащих, а то из панцерфауста по бронетехнике. Вермахт раздавал оружие со складов всем гражданским, которые хотели воевать с Советами. Лучше раздать, чем склады с вооружением будут захвачены Красной Армией. Склады были забиты трофейным оружием – французским, польским, советским. А было ещё немецкого производства, но его старались приберегать для новобранцев вермахта. Оружия собрали много – огнестрельного, холодного, а ещё гранаты. Нагрузились железом, донесли до грузовиков. Капитан из СМЕРШа к себе подзывает: – Скольких уничтожили? Илья убитых не считал, но сообразил – по количеству стволов. – Двадцать семь. Капитан записал в книжечку. Операция получилась войсковой, однако командовал офицер СМЕРШа. Стало быть, и убитые и оружие трофейное СМЕРШ на свой счёт запишет. У СМЕРШа в основном оперативный состав, когда требуется уничтожить крупные группы, привлекают армейские подразделения. Вроде одно дело делают, уничтожают врага, а награды раздают в первую очередь командирам СМЕРШа. Как говорится – дружба дружбой, а табачок врозь. Операция на удивление получилась удачной, бескровной. Была у литовцев подпольная офицерская школа, где преподавали бывшие офицеры-литовцы. В конце войны вычислили её и разгромили. Всё же добрались, причём с командиром на грузовике. И как апофеоз – на кухню! Для солдата на фронте важно покушать и помыться. Еду взять, кроме как на кухне, негде. В наступлении есть возможность подхарчиться трофейной провизией, да и то с осторожностью. Были случаи, немцы оставляли отравленные продукты, а чаще спирт, зная склонность русского мужика к дармовой выпивке. Илья сам свидетелем был, как в Белоруссии на железнодорожной станции бойцы обнаружили цистерну со спиртом. Почти весь батальон сбежался, наливали в котелки, фляжки, сразу пили. Вакханалию удалось прервать, выставив усиленный караул. А спирт оказался метиловый. На вкус от этилового не отличить. Кто хлебнул изрядно – умерли, кто немного отпробовал – ослепли. Вот когда обнаруживали еду в ранце у немца, пленного или убитого, ели без опаски. На передовой ни магазинов нет, ни столовых, где солдат подкрепиться может. Кухня то отставала в наступлении, то приготовить вовремя не успевали, то доставить с кухни в подразделение – проблема из-за обстрелов. Помнил он, когда недалеко от разносчика пищи взорвалась миномётная мина. Осколки пробили оба бачка, суп вытек весь, а в макаронах было больше осколков, чем мяса. Многие зубы сломали. И помыться за счастье считали. Жизнь в землянке, переползание по грязи или снегу, пыль от разрывов. Обмундирование пачкалось, от скученности и грязи вши заводились. Перед помывкой в банно-прачечном отряде обмундирование прожаривалось, а нательное бельё – кальсоны и рубаху меняли на чистое. Для помывки выдавали по малюсенькому куску мыла. Десять минут в палатке с душем и команда – выходи! Ибо бойцов много, горячую воду на всех нагреть сложно. Но всё равно – благодать! Наступление в какой-то момент застопорилось. Нашим войскам требовалось подтянуть резервы, подвезти боеприпасы, продовольствие, топливо, да много чего требуется армии. И если с мобильностью танков и самолётов проблем нет, танк Т-34 за световой день может и сто и двести километров пройти, то с артиллерией хуже. Тяжёлые крупнокалиберные орудия, без которых разрушить ДОТ и другие железобетонные сооружения невозможно, идут на тракторной тяге, чаще СТЗ-100, которые по шоссе идут со скоростью 10–15 км/час. Да прицепи гаубицу М-30 или другую к более мощному тягачу, её конструкция позволит буксировать со скоростью не выше 30 км/час, да и то по хорошей дороге. А всё из-за артиллерийских колёс. Они спицованные, на железных ободах с резиновыми ребордами. Автомобильные колёса, как на дивизионных пушках ЗИС-3 и им подобных, не выдерживали огромной отдачи при выстреле из крупнокалиберной пушки. Уже после войны стали делать лафеты многоколёсные. Скорость хода и проходимость на пересечённой местности улучшилась. А лучшим выходом оказались пушки самоходные, типа МСТА-С. И скорость высока и проходимость высокая, а главное – обеспечивают неплохую защиту экипажа. Любая война это в первую очередь схватка конструкций боевой техники. Кто из конструкторов смог предвидеть будущие бои, создал необходимую технику, тот победил. В Советском Союзе это танк Т-34, а в Германии истребитель Bf-109. Оба изделия выпущены до Второй мировой войны, претерпели массу усовершенствований, дошли до конца войны. А сколько образцов вооружения показали свою несостоятельность и были сняты с вооружения? Сколько теорий военной тактики разрушились, как карточный домик? Та же идея о быстроходных танках, подвеске Кристи. По шоссе они шли на колёсах, в бой на гусеницах. Оказались слишком сложными, ненадёжными, да ещё и быстротечных боёв с массовой переброской войск на большие расстояния почти не было. А как войска встали, командованию срочно понадобились сведения о противнике. Разведка ГРУ забрасывала группы в немецкий тыл, почти ни одна не вернулась, потери были огромные. В ближайший тыл посылали разведчиков полковой и дивизионной разведок. По большей части удавалось взять языком солдат или офицеров с переднего края, информированных плохо. Кто из разведчиков ушёл дальше, не вернулись. Население было настороже и сразу сообщало о появлении чужих. Судьба разведчиков осталась неизвестной. Ушли на задание и не вернулись. В роте, где Илья взводным был, половина личного состава осталась. А командование требовало «языка», причём офицера. Получил такой приказ Илья. Группу сформировал из трёх бойцов. Обычно ходили пять-шесть. Но такой группе просочиться через передний край в Восточной Пруссии сложно, местная специфика. Илья заранее наметил место перехода, просидев на передовой с биноклем несколько часов. Шли налегке, ибо планировалось вернуться к утру, без провизии, рации и прочих тяжестей. Пока Илья на передовой сидел, несколько раз менял позицию, план созрел. За одним из трёхамбразурных ДОТов землянка была и туда периодически солдатня шныряла. Зайдут, пять-десять минут и выходят. Одна догадка – докладывают офицеру. Да и то такое хождение обнаружил с высоты третьего этажа разрушенного дома. В траншее были видны только стальные шлемы, а с земли они не наблюдались. Как только стемнело, вышли на нейтралку. С ними приданный сапёр. Его дело – провести через минное поле, в тыл к немцам он не пойдёт, сразу вернётся в нашу траншею. У немцев траншеи и окопы полного профиля, не как у нас. Знали красноармейцы – со дня на день наступление будет. За войну накопались столько, что не один Беломорканал не сравнится. Продвижение медленное. Сапёр мины не снимал, не обезвреживал. Его дело обнаружить и обойти. Многие мины на неизвлекаемость поставлены, их трогать нельзя, взорвётся. После победы нашим сапёрам пришлось изрядно потрудиться и не один месяц, чтобы все мины снять или уничтожить. Чаще уничтожали. Закинут кошку стальную на верёвке и тянут. Одна за другой противопехотные мины рвутся, чаще «прыгающие». Их бойцы «лягушками» называли. Ещё применялись танковые тралы. Это когда танк впереди себя толкает железные колёса, под ними все мины взрываются, в том числе противотанковые. Жалко только, мало таких тралов было. А подобных «Змею Горынычу», как в современной Российской армии, не было. Со специального сапёрного танка запускается ракета, за ней тянется детонирующий шнур. Упал и взорвался. Готов проход три-четыре метра шириной для боевой техники и пехоты. И длина шнура приличная – двести, триста метров. Времени тратится минимум, проход готов моментально и для сапёров риска никакого. А в Отечественную всё вручную. Медленно и сапёров много погибло. Одно неосторожное движение, и смерть. Сапёр ошибается только один раз. Часа за два сапёр благополучно группу до немецкой траншеи довёл, ножницами перерезал два ряда колючей проволоки и назад пополз. Илья на часы посмотрел – полночь! Сейчас немцы посты меняют. А те из солдат, которые не задействованы в караулах, уже спят. И никакие взрывы, даже рядом, их не беспокоят, на фронте это привычная звуковая картина. А когда тихо, фронтовики беспокоиться начинают, наверняка немцы каверзу готовят. Чаще всего так было, когда на нейтралке немецкая разведка находилась. Тоже не дремали немцы, почти каждую ночь на участке какого-либо полка пропадали военнослужащие. Дальше сами медленно поползли. Илья первым на бруствер заполз, осмотрелся. Видимый участок траншеи – метров двадцать пять – пуст. Рукой махнул. Разведчики один за другим траншею перемахнули, Илья замыкающим. Теперь надо ориентироваться на ДОТ. Правее его – землянка взводного или ротного. Только в темноте ДОТ не виден. Через несколько минут ДОТ обнаружил себя сам. Дежурный пулемётчик дал очередь. Дульное пламя осветило амбразуру. Разведгруппа отклонилась в сторону на полсотню метров. Проползли позади ДОТа. Из амбразуры речь слышна, потом пиликание губной гармошки. Эх, закинуть бы в амбразуру гранату! Аж руки зачесались. Но только после этого не уйти, а гибнуть не за понюшку табака Илья не хотел. Землянку обнаружили по печной трубе. Немецкая промышленность выпускала для полевых укрытий вермахта – землянок, блиндажей, чугунные печи, вроде наших «буржуек», только сделанных культурно и значительно более экономичных. У нас же «буржуйки» делали из подручных материалов. Пока горит огонь – в землянке тепло, погаснет пламя и сразу холодно и сыро. Из печной трубы струится дымок, похоже – печные брикеты догорают. Это дело у немцев продумано, завозят. У нас солдаты ищут всё, что может гореть, – разбитые доски заборов, снарядные ящики, кузова разбомбленных грузовиков. А когда и этого не было, но были кирпичные развалины, то и он годился. В ведро наливали солярку, опускали кирпич на пару часов, а потом кирпич совали в буржуйку. Горело долго и жарко. Были моменты, когда позиции в голой степи, ни дровишек, ни кирпичей. Тогда топили толом. Брали у сапёров, строгали ножом, стружку бросали в печь. Тротил горел не хуже лучших дров. Русский человек всегда проявит смекалку, выкрутится из любого тяжёлого положения. Метод «выкуривания» немцев из землянок с печами освоен разведчиками давно. Один из разведчиков закрывал печную трубу своей рукавицей или шапкой. Если дрова или брикет ещё горели, то дым пойдёт через щели или поддувало печи в землянку, вызовет кашель, слезотечение и вынудит выбежать из землянки. Вот тут, пока выбежавший человек в слезах и соплях и надо взять и кляп в рот. Бывает вариант, когда дрова уже не горят ярким пламенем, а тлеют угольки. Дыма нет, а угарный газ есть. Человек его не ощущает, наваливается сонливость. Сначала сонливость, переходящая в потерю сознания. Если не вытащить пострадавшего на свежий воздух, через два часа, а то и раньше, будет труп. Причём из-за карбоксигемоглобина в крови розового цвета, как поросёночек, как будто здоровьем человек пышет, румянец на лице. Потому надо не упустить момент. Двое разведчиков заняли места по обе стороны от двери, но не в траншее, а сверху, на земле. В случае выхода офицера оба коршуном сверху бросятся, собьют с ног. Роли расписаны. У одного в кармане телогрейки кляп, у другого два отрезка верёвки. Один – вязать руки, другой – ноги. Ещё один разведчик наблюдал за траншеей и окружающей местностью. Сам Илья лежал на земле, застилающей бревенчатые накаты землянки. Сделана землянка добротно, пять накатов, пять слоёв брёвен один поперёк другого. Вполне выдержит попадание снаряда дивизионной пушки или 120-мм миномёта. Конечно, от снаряда 150-мм пушки или гаубицы не защитит, да и часто ли бывают прямые попадания? Случайность, не более. Из землянки никто не выходил, а время шло. Торчание всей группой у землянки опасно. Скоро время смены караула. Может, он помер в землянке, например – сердце слабое оказалось? Не должно быть, отбор по здоровью в офицерские училища строгий. Впрочем, училища были до Второй мировой и в начале её. Потом, когда потери офицерского состава стали велики, организовали полковые школы, где наскоро учили фельдфебелей. Получались некие эрзац-офицеры. Звание могли получать не выше капитана, командовать подразделением не больше батальона, были и другие ограничения. В Советском Союзе в тяжёлые сорок первый – сорок второй тоже существовали ускоренные командирские курсы. Три месяца, и танкист в звании младшего лейтенанта готов. А он не умеет элементарного, даже топографическую карту читать. Окончившие полный курс военных училищ получали звание лейтенанта, а ускоренные курсы – звание на ступень ниже. На войне продвижение по карьерной лестнице стремительное. Младшие лейтенанты или лейтенанты командовали взводами на передовой. Сколько дней отпущено Ваньке-взводному? Пять, семь, десять? Редко кто выживал дольше. Зато на место погибших поступало пополнение, а те, кто уцелел, становились ротными или командирами батарей. В мирное время так быстро менять должности не получится ни у кого, на войне возможно всё. Герой рядом с предателем или мародёром в одном отделении служат, из одного котелка едят, пока не наступит тяжёлая ситуация, когда надо делать выбор – умереть за страну или бросить винтовку и поднять руки. Илья решил идти в землянку. Выбора не было. Либо они «берут» офицера и уходят, либо уходят без него, потому как время неумолимо истекает. Взял в левую руку нож, пистолетом пользоваться нельзя, на выстрел сбегутся часовые. Правой рукой рванул на себя ручку двери. В землянке горел аккумуляторный фонарь, под потолком плавал дым, воздух тяжёлый. На железной раскладной походной кровати офицер – в мундире и даже сапогах. На столе пара пустых банок консервов и почти пустая бутылка рома, на дне едва сто грамм. Да офицер просто пьян в стельку! Так бы и угорел до утра. Смешно, но разведчики спасли его от смерти. Следом за Ильёй два разведчика ворвались. – Вязать, кляп в рот и нести. – Как? – Твою мать! Нежно, как младенца! Он нам живой и здоровый нужен. Связали, кляп в рот засунули, офицер не очнулся. Вытащили в ход сообщения, осмотрелись, перекинули его за бруствер. Илья полевую сумку офицера прихватил, ремень через плечо перекинул. Больших секретов там быть не должно, но карта была, причём с обозначениями. Тяжело получилось, Илья впереди, руками землю ощупывал. По зиме ледяная земля, пальцы мёрзнут, а перчатки надеть нельзя, чувствительности в них нет. Повезло, что вышли к проходу в колючей проволоке, проделанному сапёром. За Ильёй разведчики тащили бесчувственное тело офицера. Прикрывал отход третий разведчик, Захарченко. Мин немцы на нейтралке установили много. Понимали, что им наступать не доведётся, а русских минные поля задержат. Педанты во всём, обычно они делали карты минных полей. Доведись снимать – получится легко. А в Восточной Пруссии Илья и другие офицеры столкнулись с тем, что немцы карты тоже рисовать перестали. С одной стороны, признак хороший, не верили уже в свою победу. А с другой – даже взяв в плен немецких сапёров, нельзя было увидеть карту минных заграждений. Проползли три воронки от крупнокалиберных снарядов в виде треугольника. Минное поле на этом месте заканчивалось. Илья специально старался запоминать ориентиры, чтобы не ползти на пузе лишнего. Встал, подышал на пальцы, они окоченели совсем. – Бойцы, можно встать. «Языка» нести по очереди. Двоим, без носилок, жердей, даже шинели, нести неудобно. Лучше один на плече, а как выдохнется, второй, потом третий, не учёл Илья, что офицер пьян, как только его через плечо перекинули, ром и консервы вытошнило. Разведчик, которого он испачкал, яростно матерился в голос: – Тварь немецкая! За такое в болоте топить надо! Мне же теперь не отстираться. Конечно, где телогрейку стирать и сушить? Офицера со зла попинали слегка. Повредить нельзя, нужен «язык», пробудить хотели, чтобы сам шёл. Можно придерживать с обеих сторон. Не пришёл в себя, мычал, но глаз не открывал. Дотащили на себе до траншеи, не очень бережно опустили. Через четверть часа немец уже в штабе дивизии был. ПНШ по разведке как немца увидел, воскликнул: – Вы его пришибли, что ли? Как допрашивать? – Он элементарно пьян! Протрезвеет – заговорит. – Водой его холодной облейте либо уши надерите! – Это можно! Офицера к колодцу подтащили, из ведра окатили холодной водой. Не понравилось немцу, руками стал размахивать, ругаться: – Швайне! Их бин официр! – Продолжайте, парни! Разведчики поливали, как от озноба офицер трястись стал, немного очухался, глаза разлепил. Увидел русских в военной форме, видимо, подумал – галлюцинации. – Век! (Прочь!) – И руками машет, отогнать хочет. А привидения не исчезают, один ругаться начал, даже пнул. – Вставай, пьянь подзаборная! В голове у немца что-то соображать стало. Приподнялся, осмотрелся, потом перевернулся на живот, встал на четвереньки, поднялся в рост. Дух от него тяжёлый, пары алкоголя, табака и непонятно чего. Осмотрелся немец, ситуацию уяснил, уныло повесил голову. Вот тут уж к начальнику разведки повели. «Языком» немец оказался неплохим, да и соврать не получится, на топографических картах все подразделения обозначены. Только значков мало. Офицер поведал, что в батальонах и ротах большой некомплект, опытных солдат мало, а новички дефектные – то со зрением проблемы, в очках с большими диоптриями, то с ночным недержанием мочи, то без двух пальцев на левой руке. Таких раньше в вермахт не брали, да и в другую армию не призвали бы. Но не сейчас. Из-за больших потерь, из-за тяжёлой обстановки на фронтах призывали всех, кто мог держать оружие. Вермахт ещё держался на кадровых офицерах и солдатах довоенного призыва, но и они уже чувствовали, что Германия терпит поражение. Кадровые офицеры большей частью из дворян, Гитлера и СС не любили, сдались бы, да не позволяла дворянская и офицерская честь. Понимали, что дальнейшее сопротивление приведёт к жертвам с обеих сторон, а ещё пострадает мирное население. Из Восточной Пруссии и так уже началось «великое переселение народа» – в западные немецкие земли, а то и вовсе в нейтральную Швейцарию или дальше, за океан, в Аргентину. Везло тем, у кого были ценности, да не бумажные марки, они стали стремительно дешеветь, а золото, бриллианты или родня за рубежами Германии. За две недели наступления фронт выдохся, остановился. Преодолевая жесточайшее сопротивление, продвинулись на 230 километров и 26 января захватили в районе города Бромберга плацдарм на левом берегу Вислы. Немцы угрозу осознавали. Стоит Красной Армии продвинуться вдоль течения Вислы к Балтике, перерезать так называемый Данцигский коридор, и Восточная Пруссия окажется отрезанной от основных германских земель. Немцы из глубины страны – Померании, Силезии, Баварии – подтягивали резервы, вплоть до снятия полков и дивизий с Западного фронта, перебрасывали на Восточный фронт. Боялись большевиков значительно сильнее, чем союзников на Западе. Американцы и англичане воевали слабо, французов мало и подразделения не обучены, нет опыта. В число победителей после войны их включили по настоянию Сталина, чтобы оккупационные зоны в Германии достались не только США и Великобритании. Сталин хотел склонить де Голля на свою сторону. О том, какие вояки англосаксы и американцы, говорит операция в Арденнах. Немцы бы разгромили союзников, если бы не советское наступление на Востоке. Гитлер был вынужден забрать танки и дивизии на Западе и перебросить на Восток, иначе бы повторился Дюнкерк. На плацдарм, который немцы обстреливали из артиллерии, по ночам переправлялись на подручных средствах наши бойцы. Дошла очередь и до разведроты. Илья присмотрел себе кусок бревна. Дерево нужно было для перевозки оружия, плыть придётся рядом, только держаться за бревно. И обмундирование сложить на бревно, завернув в плащ-накидку. Иначе после форсирования реки придётся быть в мокром. По зиме – почти гарантированная простуда. Воды в Висле холодные, уже хорошо, что льда нет. В низовьях Висла широкая, судоходная. Перед впадением в Балтийское море делится на множество рукавов. По левому берегу стоит Данциг, ныне польский город Гданьск. В числе многих передан Сталиным Польше. Разведчики форсировали Вислу ночью, днём немцы обстреливали переправу из пулемётов на левом берегу, с речных катеров, с самолётов. Ночью безопаснее. Хотя тех, кто не умел плавать, вырос в степных или лесистых районах, тоже хватало. Для них плыть в глубокой, до семи метров, реке – жуткое испытание. От немца можно на земле спрятаться в окопе, траншее. В воде врага нет, но вода в любой момент может забрать твою жизнь. Паниковали парни, а выбора не было. Взвод Ильи в воду вошёл. Несколько самодельных плавучих средств для пущей безопасности связали между собой верёвками. На плавсредствах обмундирование и оружие, веса тела небольшие плавсредства не выдержат. Бойцы толкали перед собой доски или брёвна, держась за них руками, ногами усердно гребли. Но скорость передвижения в воде получалась мизерная. Между тем на стремнине, посредине реки, скорость Вислы 5–7 км/час. Бойцов сносило от Бромберга к северу. Илья беспокоиться стал. Взвод может раскидать по берегам, что и не соберёшь, а хуже всего – есть шансы попасть к немцам, вовсе не желая того. А ещё темнота мешала разглядеть – где бойцы? Все ли на плаву? У парней своеобразная гордость. Пойдут на дно молча, помощи не попросят. Из рейдов привычка. Там если ранили и больно нестерпимо, хоть кулак в рот засунь, а молчи, иначе всю группу погубишь. А на Илье ответственность за переправу, да ещё со времён Петра Великого поговорка «Командир – для солдата как отец родной». Из темноты неожиданно показался берег. Кто смог выбраться первым, помогал товарищам. Мало выбраться, надо и оружие и обмундирование снять, перенести, перекинуть на берег, не замочить. Не у всех получалось. Первоочередная задача – оружие. Без него боец – лицо беззащитное. И в плен возьмут или застрелят. А уж потом обмундирование. Дрожа от холода, одевались, обувались, клацая зубами. Илья людей посчитал. Семнадцать. Куда-то ещё пятеро делись. Покричали, фонариком поморгали, синим цветом. Да бесполезно, не откликнулся никто. Вот и гадай – успели выше по течению на берег выбраться и ждут сослуживцев, либо вниз по течению унесло. О том, что утонули, думать не хотелось. К смерти друзей, товарищей по оружию на фронте привыкали. Только что в атаку вместе бежали, а уже через минуту товарищ твой мёртв. Но утонуть боялись все, это хуже пули или осколка, они убивают мгновенно. По прикидкам Ильи, недалеко должен быть город. По приказу Ильи построились шеренгой, потом команда «Направо! Бегом!». Бойцам согреться надо после холодной купели, для этого лучше всего бег. Постройки города показались раньше, чем предполагал Илья. В город входить не стали, затихарились в воронке от авиабомбы. Настанет день, сориентируются. Некоторые вздремнуть успели. На фронте солдат мог спать в любых условиях, иной раз даже на марше, в строю. Уставали сильно. Когда встало солнце и стало видно, Илья взялся за бинокль. И чем больше он разглядывал городские постройки, тем сильнее брали сомнения. Не похож город на Бромберг. Сам он не был там никогда, а командир роты наблюдал в стереотрубу на наблюдательном пункте. Мост через Вислу в Бромберге железобетонный на бетонных быках. А в бинокль виден мост из железных ферм. И мост не шоссейный, а железнодорожный. По спине холодок пробежал. Неужели так далеко снесло? Надо определиться. – Сковорода, ужом до города, там табличка перед въездом с названием. Сочти и мухой назад! – Есть! Сковородин был человеком грамотным, до войны успел окончить два курса в МГУ, прочтёт. Пока Сковородин отсутствовал, разведчики позавтракали. Когда человек сыт, он активнее, полон сил, не ползает, как сонная муха. Сухари, сало, американская консервированная колбаса. Сковородин вернулся, доложил: – Кульм, товарищ лейтенант. – Точно? – Обижаете! Илья карту раскрыл. Был такой городишко, по течению ниже Бромберга. Ныне щедростью Сталина находится в Польше под именем Хельмно. Это первый город Тевтонского ордена, основан ещё в 1233 году. Известен тем, что в нём родился Гейнц Гудериан, генерал танковых войск вермахта. В городе и монастырь женский, и множество костёлов. Сохранились старенькие стены с семнадцатью боевыми башнями. Для предстоящих атак Красной Армии плохо. Любые стены – препятствие для пехоты, их сначала разрушить надо, причём крупнокалиберной артиллерией, дивизионные пушки задачу не выполнят. Вот же угораздило разведчиков попасть не на плацдарм, а под Кульм! Илья расстроен был, но старался вида не подавать, надо было шустрее ногами работать, а так получается, их снесло сильнее, чем других. Впрочем, некоторым пришлось ещё хуже, потому что мимо них по воде на рассвете проплыло два трупа в защитного зелёного цвета обмундировании. Илья обдумывал ситуацию, искал выход. Идти по берегу до своих? И рации нет сообщить. Что ротный о них думает? Или не рисковать, сидеть на берегу и ждать своих? А когда будет наступление? Со стороны дороги их не видно, а с реки – как на ладони и укрытия нет. Было бы лето, кусты прикрыли, а сейчас они голые, без листьев, просматриваются насквозь. Прикинув все варианты, решил – надо двигаться к своим, на соединение. – Бойцы, подъём! Боевой порядок след в след, дозорным Ефанов. – Есть. Вскоре подошли к городу. По берегу его не обойти, набережная. Вокруг? Крюк приличный, да ещё и дважды надо пересекать дорогу. Рискованно. Куда ни кинь, всюду клин. Решился на наглость. – Бойцы, всем одеть плащ-накидки, автоматы под них, чтобы не видно было. Строиться в колонну по два. Когда построились, дал команду. – Взвод, с левой ноги – марш! А по спине мурашки. Впору полонез Огинского играть – «Прощание с Родиной». Потому как видны проезжающие грузовики, немцы ходят – гражданские и военные. Конечно, обстановка не мирная, цивильные с вещами, с колясками, наверняка город покинуть хотят. Половину пути по набережной прошли, как перед ними полицейский возник, что-то требовательно сказал, лицо сердитое. Знать бы ещё – что хотел? Стало быть – сам напросился. Илья откинул в сторону плащ-накидку, расстегнул клапан кобуры, вытащил пистолет ТТ. Выстрелить не успел, потому что полицейский увидел советскую форму. Осознал, что ему сейчас конец будет. Помчался диким вепрем в сторону домов, по дороге орал что-то. Илья пистолет в кобуру убрал, но клапан не застёгивал. Кстати, клапан на кобуре чрезвычайно неудобный, если требуется быстро пистолет достать. Надо повернуть колечко, провести через щель в ремешке. Убежал полицейский, да и чёрт бы с ним. Так он тревогу поднял. Не прошло и пяти минут, как завыла сирена. Горожане стали на небо смотреть, полагая, что будет авианалёт. Улицы вмиг опустели. Наша авиация до сих пор Кульм не бомбила, но другим городам доставалось, поэтому немцы бомбёжки боялись. – Бегом! – приказал Илья. Он хотел, пока их никто не видит, как можно быстрее миновать город. Не получилось. Надо было полицейского застрелить. А теперь он тревогу поднял, собрал весь штат полицейских в несколько человек. Отзвонился в комиссариат, сообщил о русских солдатах в городе, чем вогнал в шок городское начальство и военных. От Бромберга, который уже захватила Красная Армия, до Кульма тридцать шесть километров. Городское начальство полагало – ещё есть время для эвакуации, а тут такой конфуз! Военные не имели в городе серьёзного гарнизона и принялись телефонировать своему начальству, которое не ожидало, что русские продвинулись так далеко. В первую очередь разнос получила военная разведка. Проспали передвижение Красной Армии! Тем временем группа полицаев, которые город знали лучше русских, по переулкам быстро догнала разведгруппу. Полицаи полагали – перед ними пехота. А замыкающие колонну разведчики немцев мгновенно заметили, служба такая. Сорвали с плеча автоматы и очередями по полицейским. Из семи человек полицейских четверо были сразу убиты, двое тяжело ранены. Успел уйти один. Полицейский не стал изображать героя, перед ним лежали убитые из его отдела. Тут же шмыгнул за угол, перекрестился. Не иначе сегодня второй день рождения! И помчался в магистратуру к обер-бургомистру. Тот уже жёг бумаги. Пока они горели, бросал пачки денег городской кассы в портфель. Все его мысли сейчас были заняты эвакуацией, в первую очередь – своей семьи. И когда ворвавшийся в кабинет без должного этикета полицейский закричал, что все полицейские расстреляны русскими, и он сам чудом уцелел, сильно испугался. – Где они? – На Гинденбург-штрассе. Много! Известное дело, у страха глаза велики. Далеко не полный взвод разведчиков показался полицейскому едва не ротой. Для двадцатитысячного городка и десяток пьяныхв пивной, устроивших драку, – уже много. А тут страшные русские ворвались, которые мгновенно уничтожили почти весь отдел полиции. – Немедленно объявляйте тревогу и эвакуацию. Пусть все, кто могут, – уходят. – У меня нет полномочий, – начал полицейский. – Считайте, что с сегодняшнего дня я назначил вас начальником полиции! Обер-бургомистр выгреб все деньги, бросил в портфель печать городского совета и побежал, не замкнув дверь на ключ. Его обуяла паника. Доктор Геббельс вещал, что русские никогда не войдут на исконные земли немцев. А ведь век тому назад русские уже воевали здесь и захватывали город. Причём сохранились записи в архивах, что русские вели себя прилично, бесчинств не устраивали. Но то были царские войска, все офицеры и генерал – дворяне. А сейчас идёт большевистская орда! Бежать! После стрельбы Илья понял, что сейчас все наличные силы бросят на уничтожение группы. Уйти они не успевают, да и уйдут в поле, там их постреляют, как куропаток. Пару бронетранспортёров вдогонку пошлют, против них оружия нет – ни гранат противотанковых, ни панцерфаустов. Решил сразу – из города уходить нельзя, надо занять здание покрепче, со стенами толстыми, за которыми можно оборону держать долго. Наши услышат стрельбу, придут на помощь. А ещё лучше устроить какой-нибудь взрыв, пожар, чтобы были видны дымы. – Вперёд! – скомандовал Илья. Побежали. Справа показались стены женского монастыря. О том, что это монастырь, ни Илья, ни разведчики не знали. Снаружи поглядеть – каменные старинные стены, сделанные на совесть. За ними видна кирха, звонница. Как военный объект – готовый наблюдательный пункт. Ещё бы пулемёт туда, отличная огневая точка получилась. Но не было пулемёта, только лёгкое стрелковое оружие – пистолеты, автоматы, да ножи. Через открытую дверь в заборе ворвались в монастырь. Монахини в чёрных рясах и белых чепчиках в шоке. Мужчины, русские варвары, с оружием! Сейчас начнут убивать или насиловать. Паника поднялась, визг, крик! – Сковородин – успокой. Сковородин, грамотный, культурный парень, он сможет. А Илье надо организовать оборону. Перво-наперво послал двух разведчиков закрыть все двери в стенах и ворота. Потом подозвал Ефанова. – Если что лишнее в сидоре есть – оставь. Приказываю добраться до наших. Как хочешь – иди, плыви, да хоть в ступе лети, а доберись. По моим прикидкам километров пятнадцать, может поменьше. В перестрелки не вступай. Пусть хоть роту пехоты пришлют, мы городишко этот захватим. Бромберг, ближайший к Кульму город, наши взяли 23 января, вокруг него плацдарм, переправу начали от Бромберга километров на пятнадцать северо-западнее, да ещё течением несло километров пять. Так что дистанцию определил Илья почти точно. – Есть! Ефанов козырнул и убежал. Илья сам обошёл весь периметр стены. Добротно, солидно, без длинной лестницы стену не преодолеть. Есть уязвимые места – две двери и ворота. Ворота из дуба, железом окованы, сделаны в старину. Но стоит подложить под них килограмм пять взрывчатки, да в действие привести, только щепки да петли останутся. Или танком, как тараном, с ходу выбить. Расставил разведчиков – по два бойца у дверей, четверых у ворот, остальные в резерве. Прислушался. Сирена в городе стихла, шума моторов бронетехники не слышно. Что удивительно – монашки не стенают. Пошёл их искать и обнаружил в костёле. Настоятельница пела псалмы, монашки сидели на скамьях, молились. В стороне за ними приглядывал Сковородин. Как же ему удалось их успокоить? Пальцем поманил его к себе. Оба вышли из костёла. – Ты как с ними договорился? – Одна из монашек по-нашему понимает, раньше в Риге жила. Я ей втолковал – никто их не тронет. Только пусть тихо сидят. А чтобы отвлечь от дурных мыслей, разрешил молитвы вознести за сохранение города и его жителей. – Молодец! Илья, положа руку на сердце, о молитвах бы не вспомнил. Монашек это успокоило лучше пламенных речей. Вознести молитву за ближнего своего – что может быть достойнее? Уселся на лавочке. Серьёзного боя, случись он, не выдержать. Пулемёта, хотя бы одного, – нет. С боеприпасами неважно, на каждый автомат по два дисковых магазина, на десять минут боя. По паре гранат ещё у каждого, да ещё пистолеты трофейные. Ну это уже совсем когда худо, можно сказать – оружие последнего шанса. И с провизией неважно, это мягко сказано. Фактически по несколько ржаных сухарей на каждого. У монашек по закромам пошарить? От его имени Сковородин обещал не трогать, стало быть, исключено. Он сейчас не только лейтенант, а весь Советский Союз представляет, всю Красную Армию, в грязь лицом ударить никак невозможно. Обдумав некоторые моменты, он решил забраться на колокольню. Нашёл вход, поднялся наверх, отдышался. Вроде не старик, а ступенек двести будет, каменных, вытертых за сотни лет. Зато вид открывался отменный, километров на пятнадцать окрест. И почти весь город виден. О, да там жизнь течёт. Горожане вереницей из города тянутся с вещами, целыми семействами. На одном из перекрёстков солдаты воздвигают из мешков то ли баррикаду, то ли пулемётное гнездо. Для себя отметку сделал. Если удастся до ночи продержаться, к баррикаде надо наведаться. Пленных брать не стоит, переводчика нет, а пулемёт взять трофеем в самый раз. Потом с биноклем разглядывать город стал. Так, на западной окраине немцы устанавливают две «гадюки». Так называли наши, отечественные пушки, захваченные немцами. Рассверлили казённики под свои гильзы, получили хорошие противотанковые пушки. А ещё с юга, в паре километров от города устанавливают в капонирах миномётную батарею. Отметил у себя на карте, вдруг пригодится? Линии траншей видны, но они пустые. Наверняка горожане рыли, отрабатывая воинскую повинность. О, а это что? Грузовик, крытый брезентом, подъехал к длинному зданию. Похоже – склад. Продовольственный или какой другой? Грузовик военный, в маскировочной окраске фирмы «Бюссинг». Тоже наведаться надо. Интересно, что немцы сейчас делают? Знают ли, что красноармейцы не ушли? Готовят ли нападение? Надо подпустить им ежа в штаны. Уж коли попали в город, надо держать немчуру в напряжении. Фрицы точно не знают численность группы. Рота? Взвод? Небольшая перестрелка создаст панику, а она приведёт к неверным, поспешным решениям. Спустился с колокольни. – Комаров, Долгов, Вахрушев, за мной! Вышли из монастыря через дверь в стене. Илья первым делом решил наведаться к складу. Ходу – один квартал. Шли, не скрываясь, по улице, но прохожих не было. На складе ворота распахнуты, вошли на территорию. Грузовик так и стоит, какое-то движение там есть. Туда и направились. Для немцев появление русских было полной неожиданностью, полагали – далеко ещё Красная Армия. Увидев – застыли. – Гутен таг! – вежливо поздоровался Илья. Такая вежливость вогнала немцев в ступор. – Долгов, обыщи их, отбери оружие. Вахрушев, глянь в кузов, чего они там грузили? При немцах оружия не оказалось, их винтовки нашлись в кабине грузовика. В самом деле, с винтовками за спиной заниматься погрузочными работами неудобно, мешает. – Долгов, отведи их в сторону. – Шлёпнуть? – Пока нет. Есть у меня одна задумка. Вахрушев, чего возишься? Вахрушев открывал ящики в кузове. Ящики, с чем бы они ни были – оружием, боеприпасами, провизией, открывались защёлками. И так в любой армии. На поле боя вскрыть надо быстро, а гвоздодёр может потеряться, потому ставят защёлки. Выходит дороже, но человеческая жизнь важнее. Кузов грузовика тентованный, внутри сумрачно. Вахрушев выбрался из кузова. – Оружие там. Наше трофейное и польское, винтовки. Илья подошёл к немцам. – Машиненгевер? Немцы переглянулись. – Ду! – Илья ткнул пальцем в одного. – Шнеллер! За время войны успел выучить несколько обиходных слов. Немец нерешительно двинулся к воротам склада, оглядываясь. Боялся, не пальнёт ли ему русский в спину? Илья шёл за ним. Немец подошёл к стеллажу в дальнем углу, показал рукой. – Доставай! – сказал Илья и сделал знак рукой. Понятно, что склад трофейного стрелкового оружия, скорее всего, стволы предназначались для немецкого ополчения. Фольксштурм был создан по приказу Гитлера 14.10.1944 г. Тотальная мобилизация мужского населения проводилась с 16 до 60 лет. К маю 1945 года было создано уже 700 батальонов. Фольксштурм воевал в своей одежде, на левом рукаве имел отличительную повязку. За короткое время было призвано или набрано добровольцами шесть миллионов мужчин. Новобранцы проходили короткое обучение, нечто вроде курса молодого бойца. Их учили обращаться с винтовкой, автоматом, гранатами и панцерфаустом, все приносили клятву Гитлеру. Командиры рот и батальонов были членами НСДАП. Поскольку потребность в оружии для фольксштурма была чрезвычайно велика, им выдавали трофейное советское, датское, французское, польское оружие. Промышленность для фольксштурма выпускала упрощённое и дешёвое оружие, тот же карабин «Маузера 98К» в однозарядном варианте или копию английского пистолета-пулемёта «СТЭН» под патрон «Парабеллума». Фольксштурм активно проявил себя в боях в Силезии, на Одере, в Пруссии и при обороне Берлина. Например, у Бреслау фольксштурм капитулировал только 6 мая 1945 года, уже после капитуляции Германии. Были и свои герои. Так Эрнст Тибужи, командир батальона фольксштурма 25/82 в Кёнигсберге 10 февраля 1945 года, будучи ранен, поля боя не покинул, панцерфаустами уничтожил пять советских танков, за что был награждён Рыцарским крестом. Немец вытащил ящик, отщёлкнул защёлки, откинул крышку, вытянулся по стойке смирно. – Битте! Вышколены, сволочи. Тянется перед офицером, пусть и советским. Илья в ящик посмотрел. Ба! Пулемёт ДП образца 1927 года. В смазке, с двумя дисковыми магазинами. В первые месяцы войны и до осени 1942 года, пока Красная Армия с боями отступала, потери в личном составе и вооружении были велики. Танки и пушки, тягачи, бросали на дорогах, когда заканчивалось топливо. Стрелковое оружие собирали на поле боя трофейные команды, по-немецки педантично приводили в порядок, смазывали и укладывали в ящики. А ещё захватывали на складах. В первые месяцы войны немцы подвигались стремительно, по 150–200 км в сутки. Достаточно сказать, что на седьмой день войны они заняли Минск. Наше командование неразумно расположило склады боеприпасов, оружия, боевой техники, топлива и прочие близко к границе. Воевать-то собирались по сталинской доктрине на чужой территории и малой кровью. Немецкая разведка расположение складов и парков хранения техники знала, вермахт захватил их быстро. Илья показал пальцем на пулемёт: – Ещё! Цвай! Немец снял со стеллажа ещё ящик, открыл. Точно такой же пулемёт. Но пулемёт без патронов – просто железяка. – Патроны? Немец понял, вышел со склада. Повёл к другой двери. Та на висячий замок заперта. Немец руками развёл. Дескать – нет ключа. Илья выстрелил в замок из пистолета. Звякнула дужка, замок отвалился. Немец распахнул дверь, зашли внутрь. Патронных ящиков полно, причём упаковка заводская, надписи на языках тех стран, которые произвели. Илья и сам разглядел надпись краской. 7,62 мм ППС гж, по индексу ГРАУ это 57-Н-323С. Илья вышел из склада. – Долгов, веди сюда фрицев. Когда разведчик привёл пленных, показал на ящики. – Пусть грузят, штук пять-шесть. Когда погрузили в грузовик патронные ящики, дошла очередь до пулемётов. Взяли два пулемёта, из других ящиков достали ещё два диска. В бою заряжать некогда, а три диска на пулемёт – уже неплохо. Бросать такое богатство – склад с оружием и боеприпасами – жалко. Тут вооружения на пару батальонов хватит. Уничтожить боевое железо нечем. Впрочем, если уничтожить патроны, винтовки и пулемёты превратятся в ненужный железный хлам. – Долгов, сними с немцев курточки, смочи бензином из бензобака. Долгов поступил хитро. Шланга скачать бензин не было. Он открыл крышку бензобака, опустил туда один рукав крутки, потом другой. Резко запахло синтетическим бензином. – Неси в склад, где патроны, поджигай куртки и брось в разных местах. Долгов так и сделал. По очереди поджигал зажигалкой куртки. Вспыхивали они мгновенно, горели ярко. Он их сразу забрасывал на стеллажи, причём в разных местах. Деревянные ящики загорелись быстро, потому как сухие. Когда дерево затрещало, повалил дым, Долгов выбежал из склада. Ещё десять-пятнадцать минут, пожар разгорится, патроны начнут рваться, потушить их будет сложно. А скорее всего, пожарные побоятся близко подойти, пули во все стороны полетят и могут поразить. Дым уже через зарешеченные окна валил. Надо уезжать. Немцы, дрожа от холода, с испугом смотрели на русских. Ладно, пусть живут. В бою убил бы и не задумался. – В машину! Илья сам сел за руль, вывел грузовик со склада, довёл до монастыря, поставил перед воротами. Теперь грузовик не даст с ходу ударить бронетранспортёрам или танкам по воротам и сорвать их. Перетащили пулемёты и патроны в монастырь. Велика женская обитель – четыре корпуса, каждый в два этажа, все корпуса соединены между собой. Но там кельи для инокинь. А ещё сам собор и звонница, где бенедектинки мессы проводят. Православные храмы и звонницы отличаются от католических. На православных звонницах колоколов всегда несколько – 3, 5, 7. В католической колокольне колокол один, большой. И бьют не языком, как в православии, а раскачивая сам колокол. На входе в костёл стоит чаша со святой водой. Прихожанин опускает ладонь, как бы смывая грехи, и потом совершает крестное знамение. Прихожане сидят на лавках, а не стоят. И католический священник обращён во время мессы к пастве, а не стоит лицом к алтарю, как в православных храмах. И ещё – в костёлах есть исповедальни, маленькие кабинки, разделённые на две части. В одной сидит прихожанин, в другой священник, отпускающий грехи. Почти во всех костёлах стояли органы, под звуки которых совершают песнопения. Бойцы с интересом глазели на костёл изнутри. Как бы ни было, а христианский храм. Христу молятся. Но теперь для разведгруппы монастырь – своего рода бастион, который надо оборонять. Илья вручил один пулемёт и ящик патронов Державину. В бытность свою в пехоте он пулемётчиком был. Назначил второго номера и указал огневую позицию напротив ворот. Второй пулемёт получил Долгов, он отличный стрелок. Ему в помощь дал второго номера. – Ваше место на колокольне. Ветрено там, одевайтесь теплее. Пойдём, посмотрим. Бойцы с грузом, Долгов пулемёт и пустые диски несёт, второй номер кряхтит под ящиком патронов. Двести ступенек вверх!Глава 10. Балтика
Вид с колокольни открывался великолепный. И город виден и окрестности. Со стороны склада, который они подожгли, дым поднимался, слышались едва-едва хлопки. Раздался звон колокола. По улице промчался пожарный автомобиль. Хуже было другое. На одной из улиц скапливались солдаты, до роты численностью. – Парни, срочно заряжать диски! Оба бойца начали снаряжать патронами диски. – По готовности, когда все диски набьёте, открывайте огонь! Немцы чувствовать должны, кто в городе хозяин. Илья, прыгая через ступеньку, спустился на землю. Державин и второй номер набили уже диски, присматривали, где бы поудобнее оборудовать огневую точку. – Бойцы, за мной! Этим нашёл огневую точку у окна в коридоре жилого корпуса. Отсюда отлично виден перекрёсток и две прилегающие улицы. – Появятся немцы, я имею в виду солдат или фольксштурм, числом не менее взвода, открывайте огонь! Задача – не подпустить к забору! – Есть! Одна задача почти решена – оборона. Теперь бы провизию найти. Наверняка в монастырских кладовых что-то есть, уж крупы точно. Монахини постятся часто, когда только каши или макароны есть можно, ничего мясного или рыбного. Додумать мысль не успел. С колокольни ударил пулемёт, почти сразу автомат. Немцы атакуют? Подбежал к какому-то сараю, взобрался на крышу. Немцы пошли в атаку, к закрытой двери. Долго ли открыть её, используя вместо ключа винтовочный приклад или дать очередь из автомата. Хорошо, что парни успели зарядить диски. Автомата у Ильи не было, из пистолета стрелять – далеко. Подождал, пока немцы поближе подбегут, метнул гранату. У «лимонки» большой разлёт осколков, эффект получился хороший. «Дегтярёв» лупит и лупит. Если немцы смогут пробежать ещё метров двадцать-тридцать, то попадут в мёртвую зону за стенами. Там их ни пулемётом, ни автоматом не взять, если только гранатами. Не добежали немцы, потери велики, повернули назад, а пулемёт не унимается, бьёт короткими очередями, прицельно. Вернулись в переулок из роты немногие, хорошо, если взвод. Перекрёсток и небольшая площадь перед монастырём усеяна мёртвыми телами. Стрельба стихла. Первый натиск отразили, а второго в этот день не случилось. Илья пустых надежд не питал. От разведгруппы не отстанут, они – как заноза в заднице. У немцев в Кульме, городке тыловом, просто нет подразделений. Разведчиков прощупали, поняли, что малыми силами с наскока не взять. Сейчас соберут из резерва силы, а то и подвезут фольксштурм, кинут в атаку. Разведгруппа молодцы. Как началась стрельба, заняли позиции на крышах жилых корпусов даже без приказа. Только стрелять не по кому, перед монастырём трупы. Илья представлял, что сейчас творится у немцев. Командир расстрелянной роты телефонирует начальству, кричит о потерях, преувеличивая численность противника, требует подкреплений. Наверное, будь на его месте Илья, делал и говорил то же самое. Иначе чем объяснить потери? Конечно, превосходством противника в силах. Какая-то мысль мелькнула. Начал анализировать. Если бы у немцев в городе были воинские подразделения, их бы сразу бросили к монастырю. Когда враг в тылу и численность его неизвестна, надо уничтожить его и желательно быстро. Быстро не получилось, потому что роты не хватило, пулемётного огня не ожидали. И ошибок немцы сделали много. Первая и главная – не провели разведку. Как можно атаковать в лоб, не зная сил противника? Отсюда вывод – командовал офицер неопытный. Изучал когда-то тактику, но на фронте не был. И рота, скорее всего, не пехотная, а сборная из тыловых подразделений. А раз так, надо рискнуть, не сидеть в монастыре, а захватить город. Бо́льшая часть гражданских уже сбежала. Кто заранее, а другие – утром. Илья сам видел, как выходили на дорогу из города беженцы. А военнослужащих не будет, если только недобитый взвод. Оставил на колокольне Долгова, тот почти половину города контролировать может. А с остальными вышел через ворота. Группами по пять человек рассыпались по улицам. В случае стрельбы другие группы должны идти на помощь, направление на слух. Вооружённых немцев – солдат вермахта или фольксштурм – уничтожать, гражданских не трогать. Авантюра? Причём рискованная, с непредсказуемым результатом. Но бывают ситуации и посложнее. Так что Илья решил действовать. Немцы сейчас озабочены тем, как сдержать наступление на фронте. Захват маленького Кульма – незначительный ущерб, но морально неприятный. Почти весь город обошли. Городишко невелик, за полчаса по периметру обойдёшь. Но это если туристом. Продвигаться же приходилось осторожно, ибо пулю из-за угла получить никто не хотел, передвигались перебежками, осторожно, страхуя друг друга. Каждый хотел дожить до победы, войти в Берлин, если повезёт – пленить гитлеровскую верхушку. В начале войны, когда отступали, таких мыслей никто не вынашивал. Надеялись на победу, без этого воину нельзя, но как на событие далёкое. А ныне Красная Армия уже на германских землях. Немец ещё силён, но сила силу ломит. Все военнослужащие, от ездового до командарма в победу верят и на другой исход не рассчитывают. Доживут до близкой победы не все, это тоже понимали. Бои ожесточённые, и бойцы мыслили реально. Но осторожнее себя вели, это точно. В сорок первом – сорок втором годах могли на пулемётную амбразуру лечь, как Александр Матросов, или свой горящий самолёт на скопление техники врага направить, как Николай Гастелло. Потому что остановить немцев надо было любой ценой, и за ценой не стояли. А нынче – дудки! До Берлина уже сотни километров, а не тысячи, есть боевая техника – и много! Есть боевой опыт, командиры командовать грамотно научились, а солдаты – воевать. Весь город обошли, а немцев нет. Из окон выглядывали, подслеповато щурясь, старики и старухи. А чтобы солдаты вермахта – так нет. Правда, могли они попрятаться в каких-то укрытиях, подвалах, на чердаках. Всё осмотреть малыми силами невозможно. Вот на городских окраинах оборонительные позиции оборудованы – траншеи, окопы вырыты, ДОТы – бетонные и бревенчатые сделаны. Илья решил их занять с западной стороны. На весь периметр города разведчиков не хватит, это не меньше двух полнокровных пехотных батальонов потребно. Дело к вечеру идёт, немцы в атаку идти не должны. Илья по опыту знал – ночью немцы не воюют. Сейчас не ночь, но до темноты по зимнему времени час остался. И потратить его надо разумно. В первую очередь провизию найти. Бойцы не ели уже сутки, и неизвестно, что будет завтра. Для боя силы нужны, а если не кушать, откуда их взять? Стояла же здесь немецкая рота. Пусть тыловая служба, но есть-то они должны. Где их казарма? Где кухня? И снова разведчики город обследуют. Нашли казарму, кухню, при ней продовольственный склад небольшой. Двое разведчиков кашеварить вызвались. На кухне порядок идеальный – котлы и кастрюли блестят. Сварили рис, да не кашей, а на гарнир. Открыли рыбные консервы, вдобавок галеты и джем. И сытно и вкусно. Наелись от пуза. Завтрак, обед и ужин – всё сразу. Кто хотел добавки – брали сколько хотели. Бойцы ели и нахваливали. А вот ячменный кофе не понравился, а чая не было. Зато горячие блюда, что рис, что кофе и много. В Красной Армии рис давали не часто, не приелся. И сейчас съели всё подчистую. После бессонной ночи и сытной еды в сон клонить стало. Расположились в казарме, Илья караул выставил, определил смены. Не забыли и Долгова на колокольне, ему котелок с рисом, банку консервов и банку с кофе отнесли. Все должны подкрепиться. Спали крепко, кабы не караул, хоть голыми руками бери. Под утро Илью тронули за руку. Разлепил глаза – часовой стоит. – Товарищ лейтенант, на берегу какая-то возня, слышно, как мотор работает. – Молодец, хорошо службу несёшь! Илья разбудил двух бойцов, с ними к реке отправился. На берегу, приткнувшись носом, кораблик стоит, скорее катер. А с него десантируются солдаты. Сначала издалека наблюдали. Сумрачно ещё и не понять – наши или немцы. Илья рискнул. Высунулся из-за угла здания, крикнул: – Какая дивизия? Пусть командир подойдёт! Если немцы, огонь в ответ откроют. Если наши, командир десанта подойдёт. От военнослужащих отделились двое. Подходя, один крикнул: – Товарищ лейтенант! Это я, Ефанов! Не стреляйте! Подмогу привёл, бойцов из тридцать третьей армии. От души отлегло. Пусть прибывших немного, в сумраке численность определить трудно, но полнокровный взвод будет. Причём у них станковый пулемёт на колёсном станке. «Максим» или Горюнова. Один из подходящих козырнул: – Лейтенант Мазаев, направлен для подкрепления. – Харчи, патроны привезли? – А как же! – Тогда пусть бойцы на берегу побудут, а я тебе позиции покажу. Илья решил – пусть пехота займёт немецкие траншеи. А он с группой разведчиков в резерве будет. Придумают немцы на другом участке наступать, разведчиков быстро перебросить можно. К тому же с колокольни монастыря окрестности хорошо видны, чем не наблюдательный пункт? Пока шли к траншеям, рассвело. Илья показал позиции: – В ДОТ пулемёт поставишь, по траншеям бойцов. Есть несколько землянок. Я в монастыре буду. Смотри – видишь колокольню? С неё обзор хороший. В случае – немцы появятся, я сразу сообщу. Моим местоположением будет монастырь. Оба по званию и должности равны, Илья распоряжался на правах старожила, захватчика города. Именно его взвод немцев пострелял. Получается – с боем освободил. Мазаев направился к своим бойцам, а Илья к своему взводу. А на кухне уже вода в котлах закипает, назначенный временно повар готовить собирается. На этот раз макароны, а к ним консервы. И ещё кофе, пусть и ячменный. Всё лучше, чем ничего. Макароны варятся быстро. Позавтракать плотно успели, перебазировались в монастырь. Немецкая казарма, где взвод отдыхал, на окраине, место неудобное. Один плюс – есть кухня и запас провизии на несколько дней, голод теперь не грозил. Монастырь в центре города, от него к любой точке добраться быстро можно. И колокольня, как наблюдательный пункт преимущество даёт. Около полудня на дороге к городу показался бронетранспортёр, а за ним три грузовика. В бинокль стали видны солдаты. Для захвата города не так много, в бронике десяток и в трёх грузовиках сорок – сорок пять. Э, не оценили Илью! Он собрал всех разведчиков. – Выдвигаемся, занимаем позиции по соседству с прибывшим десантом. Забрали оба пулемёта, патроны. Успели до траншей добраться, пулемёты в ДОТах установили. Бронетранспортёр остановился, не доезжая до города. Из него высыпали солдаты, а из грузовиков фольксштурм. На бронике пулемёт. Бронетранспортёр сейчас самый опасный противник. Из автоматов и пулемётов его не остановить, ни ПТР нет, ни фаустпатрона. Солдаты и фольксштурм рассыпались в цепь, побежали к городу. Илья выжидал, пусть приблизятся на дистанцию эффективного огня. Бойцы Мазаева тоже огня без приказа своего командира не открывали. Двести метров, сто пятьдесят, сто. Пора! – Огонь! Разведчики открыли огонь из всех стволов. Справа открыли стрельбу солдаты Мазаева. Немцы потери понесли, не выдержали, залегли. Фольксштурм назад отползать начал. Они не солдаты, для них попасть под сильный огонь – стресс. Рядом убили соседа, а приятель ранен, стонет, санитара в группе нет. А пули свистят, то фонтанчик земли вздымают, то в мёртвые тела бьют. Ни окопа рядом, чтобы спрятаться, ни траншеи, ни воронки от бомбы. Опытный командир бронетранспортёра, он же командир отделения, должен был отдать приказ – медленно двигаться вперёд. Тогда раненых смогли бы загрузить через заднюю дверь, а уцелевшие могли прикрыться корпусом броника. К тому же пулемётчик в состоянии прикрыть погрузку раненых. Но командир, фельдфебель, два года прослужив в тылу, в войсках связи, в боях не участвовал, дал приказ включить задний ход. Тут не только фольксштурм силу духа потерял, но и солдаты дрогнули. Отползать начали, потом вскочили, побежали к бронетранспортёру, укрыться за бронёй. Пулемёт у Мазаева зашёлся длинной очередью, до бронетранспортёра добрались единицы. Железная махина продолжала пятиться метров триста, потом развернулась и уехала. Очень вовремя прибыло подкрепление! Солдаты начали снаряжать магазины, за короткие минуты боя они опустели. Немцы могут повторить атаку, и надо подготовиться. Очень не хватало противотанковых средств. Для бронетранспортёра и ПТР достаточно. Эти ружья появились осенью сорок первого, больше от безысходности. Мобильны, для переноски двух бойцов хватало, пули их пробивали легкобронированные цели, перебивали гусеницы лёгких и средних танков. Правда, на близких дистанциях. Если бронебойщик бесстрашен был, мог подпустить вражескую машину поближе, не выдавая себя, часто победителем поединка человека и бронированной машины выходил он. И ещё – бронебойщиком мог быть боец физически крепкий. Выдержать отдачу мощного патрона мог не каждый. Стреляли в телогрейках, даже по большой жаре, но и это не спасало от синяков на плече. В общем, – оружие не для всех. Но до темноты повторных атак не было. Под утро пришёл тот же катер и доставил ещё одну группу бойцов, а также харчи и боеприпасы. Илья и им, как старожил, выделил участок для обороны. Общая численность бойцов уже за сотню перевалила. Оставшиеся жители немного освоились. Не такие они страшные, эти русские, как вещал Геббельс. Детей не едят, поголовно всех не расстреливают. Илья через монашку, знавшую русский, попросил жителей похоронить убитых. Иначе смердеть начнёт, от трупов эпидемии пойти могут. Сначала с опаской, потом спокойнее, жители приступили к погребениям. Оружие и боеприпасы по приказу Ильи собирали в ратуше. Вполне сгодится для дела, если патроны к отечественному оружию закончатся. Илья исходил из того, что теперь эти земли наши, и допустить эпидемий, беспорядков – нельзя. Ждали атаки немцев, но её не последовало. На следующий день с утра с востока ожесточённая стрельба – пушечная, пулемётная. Причём с каждым часом всё ближе и ближе. Потом рёв моторов, по дороге мимо города промчались несколько Т-34. За ними ехали грузовики с пушками на прицепе, солдаты. Солдаты в траншеях – разведчики и приданный десант радовались. Наши пришли! Теперь они не плацдарм, который немцы могли бы смять, окажись у них один лёгкий танк и рота пехоты. Илья со своими разведчиками в город пошёл. Наступающие части на несколько километров растянулись, а разведчикам в наступлении место во втором эшелоне. Пока тылы дивизии подойдут, можно подхарчиться на немецкой кухне. Опоздали. Двери продсклада нараспашку, на полках пусто, ни консервов, ни макарон, ни галет. Начисто всё забрали, то ли жители, то ли кто-то из наступающих солдат подсуетился. Надо поторапливаться тогда, искать свою дивизию. Война войной, а кушать хочется сильно. В своей дивизии разведчики на довольствии стоят, в других подразделениях их кормить не обязаны. Построил взвод. Да какой взвод, если два неполных отделения? На площадь выехали два джипа и замыкающим «Додж три четверти» с солдатами. Илья узнал машину комдива, а в «Додже» охрана была. Из «Виллиса» выбрался комдив, генерал Хвостов. Из второго джипа – начальник штаба и его помощник по разведке. Илья развернулся, три шага вперёд, ладонь к пилотке вскинул: – Товарищ генерал! Первый взвод разведроты построен, готовится к маршу. – Это ты город захватил и удерживал? – Так точно, двое суток! И с полка два десанта с катера. Без них атаку не отбили бы. – Что одеяло на себя не тянешь, молодец. Вижу – боевой командир, опытный, вон на груди наград полно. Генерал повернулся к штабистам: – Поставим ротным? Илья не знал, что командира разведроты убило снарядом. – Достоин! – поддержал начальник штаба. – Но он лейтенант, Алексей Яковлевич. – Пишите приказ – за взятие города досрочно присвоить очередное воинское звание и назначить командиром разведроты. Я подпишу. Иди сынок, догоняй дивизию. Генерал крикнул разведчикам: – Благодарю за службу! – Служим Советскому Союзу! – в ответ, но нестройно. Генерал досадливо покрутил головой: – Потренируешь их потом, как Берлин возьмём. – Есть! Разрешите идти? – Идите. Никогда прежде перед строем генерал или другой командир бойцов не благодарил, растерялись. То ли «ура» кричать, то ли «служим трудовому народу», то ли «служим Советскому Союзу». Илья к разведчикам вернулся: – Шагом марш! Правое плечо вперёд! Когда генерал приказал догонять своих, Илья подумал о немецком грузовике, который оставили у ворот монастыря. Штурмовать монастырь теперь никто не будет, грузовик будет только мешать. Чем идти пешком, так лучше проехать на трофее. Иначе бесхозную машину присмотрит трофейная команда или другое подразделение. В конце войны многие роты или командиры обзавелись трофейным транспортом – мотоциклами, легковыми и грузовыми машинами. По штату не положено, а фактически наличествует. А на них ни шофёр не положен, ни лимит бензина, ни запчасти. Бензин сливали из разбитой или брошенной немецкой техники. Ездили, пока машина серьёзно не ломалась, бросали, брали другую. Зачастую эксплуатировали неумело и нещадно, поскольку знаний не было, как и водительских прав. «Бюссинг» стоял на месте. Третью часть объёма кузова занимали ящики с оружием со склада. Выкинуть нельзя, оружие может попасть гражданским лицам и будет стрелять в спину нашим бойцам. Придётся везти и при первой возможности сдать трофейной команде. – Занимайте места, парни. Илья за руль уселся, с ним в кабине ещё двое. Остальные пристроились в кузове. Всяко лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Пехотные роты перебрасывались авторотами, а разведчики всё больше пешком. И прошли, проползли на брюхе не одну тысячу километров, если всё сложить. И для них жёсткий кузов не хуже мягкого сиденья автобуса. А если бы ещё и поесть, так совсем хорошо. Общее направление наступления армии – вдоль берега Вислы, на Данциг, ныне это польский город Гданьск. Причём был порт Данцига в устье Вислы, а сам город отстоял от порта на пятнадцать километров западнее. Эти земли – так называемый Данцигский коридор. Полоса земли, соединяющая Восточную Пруссию с землями Померании, основной Германии. «Бюссинг» – грузовик большой, но тихоходный. А куда солдатам торопиться? Ехали, разглядывали фольварки и деревни. На обочинах дорог брошенная, разбитая, сгоревшая немецкая техника. На одном из перекрёстков два наших сгоревших Т-34, а поодаль – немецкая 88-мм зенитка. Рядом с зениткой убитый расчёт пушки. – Они наши танки пожгли, – показал пальцем Ефанов. Видели похоронную команду. Немецким бульдозером рыли котлован под братскую могилу. Бои здесь только утром стихли. Некоторая подбитая боевая техника ещё слегка дымилась. Всё, что сгорело, годилось только в печь, на переплавку. Встретили немецкий оборонительный пункт. Бетонный ДОТ разрушен, в траншее и рядом убитые немцы, наши солдаты. Похоже – рукопашная шла, тела рядом лежат. Разведчики молчали. На месте погибших вполне могли оказаться они. Солдатское счастье изменчиво, непостоянно. Проехали с километр, у какой-то деревушки по крыше кабины забарабанили кулаком: – Стой! Наши! Илье по сторонам смотреть некогда, всё внимание на дорогу – как бы другую машину не зацепить, или не задавить кого-нибудь. Дорога узкая, по ней во всю ширину, практически двумя колоннами идёт техника, солдаты. Илья с булыжной дороги съехал. Разведчики из крытого кузова через оконце впереди, над кабиной, увидели сослуживцев из разведроты. Заглушил машину Илья, выбрался из кабины. Командир второго взвода Кузнецов поприветствовал: – Жив, курилка! День добрый. Мог бы не торопиться, ротного всё равно нет. – Я назначен сегодня генералом ротным. И в звании повысили до старшего лейтенанта. Лицо Кузнецова вытянулось от удивления. Он в разведке служит меньше, чем Илья, но лейтенантский стаж больше. Наверное, рассчитывал, что командиром станет он. Илья никого не подставлял, вверх по лестнице не лез. Его повысили за действия, а не за лизоблюдство. Теперь он комроты, в поиски и рейды может сам лично не ходить. Однако война уже на исходе, он это точно знал. Впереди ожесточённые бои, где драка за каждый дом, квартал. На немецких землях разведка понесла большие потери, особенно зафронтовая. Разведгруппы при первом же выходе в эфир пеленговали, на их поиск кидали фельдполицию, егерей, собак. Из десятков заброшенных групп возвращались единицы. А многие группы гибли ещё при высадке парашютным способом. У немцев радиолокаторы появились, пеленговали самолёты, места их разворота. Срочно высылались поисковые группы. Некоторых расстреливали ещё в воздухе. В полковой и дивизионной разведке шанс выжить был. Поиски и рейды непродолжительные – захватили «языка» с передовой и назад. А то и немецкий способ применяли – «на хапок». Способ шумный. Артиллерия начинает интенсивный обстрел передовой. Разведгруппа подбирается к передовой. Через обусловленное время стрельба прекращается. Разведчики врываются на чужие позиции, хватают тех, кто уцелел. Такие всегда находились – в землянках, блиндажах. И сразу наутёк. Артиллерия возобновляла обстрел, не давая преследовать разведгруппу и «языков». Опасный способ добычи «языков», всё надо чётко выверять по времени, иначе можно угодить под огонь своих батарей. И такие случаи бывали. В этой же деревне к вечеру обосновался штаб дивизии. Обычно разведрота и медсанбат всегда дислоцировались рядом со штабом дивизии. На следующий день Илья и запись с печатью получил в личных документах, и приказ в личное дело. А со звёздочками на погоны проблема – нет их. Заказал в военторге, обещали привезти. Впереди Данциг, город крупный, хорошо укреплённый. В порту – база подводных лодок. И посуху, по дорогам и кораблями связь с основными германскими землями хорошая. Снабжение и подкрепления идут бесперебойно. Нашим частям очень надо пробиться к Балтике, тем самым отрезав Восточную Пруссию от Германии. Немцы это понимали, превратили каждый дом в крепость. Окна заложили мешками с землёй, установили пулемёты. На перекрёстках бронеколпаки установили, где малокалиберные пушки или пулемёты. В Данциге Илья в первый раз увидел вкопанные в землю на перекрёстках танки. Иногда целые, иной раз с разбитой ходовой частью или неработающими моторами. Но башня поворачивалась, пушка и спаренный с нею пулемёт действовали исправно. Чтобы пробить башню танка в лоб, где броня самая толстая, требуется крупнокалиберная пушка. Или самоходка типа СУ-152, прозванная «зверобоем». Уже в ходе штурма Илья видел попадание снаряда «зверобоя» в башню «Пантеры». Снаряд броню не пробил, а выломал правый угол башни. Причём дыра была такая, что мог пролезть человек. Удар снаряда СУ-152 или танков ИС-2 немецкие танки не выдерживали. Танкистам панцерваффе приказ был – не вступать в огневые контакты с ИС-2, вести огонь на поражение исключительно из засад, по бортам. После сорок третьего года немцы утратили господство в воздухе. Конечно, делали полёты, бомбили. Но очень быстро появлялись наши истребители, бомбардировщики сбрасывали бомбы куда попало и разворачивались, пытаясь уйти. Но у наших численное превосходство. Пока одна часть «Яков» или «Лавочкиных» связывала боем «мессеры», другая часть занималась бомбардировщиками, сбивали обязательно хоть несколько. Каждый день наши самолёты-разведчики облетали и передовые, и тылы немцев. И не как раньше, в одиночку. Самолёт-разведчик прикрывали две, а то и три пары наших истребителей. На снимках были чётко видны все укрепления немцев, танки, артиллерийские батареи. Однако с самолёта-разведчика можно определить не всё. Например, численность личного состава, их состояние. Одно дело, когда противостоят эсэсовцы, причём имеющие боевой опыт. И другое дело, когда немецкая дивизия переброшена с Западного фронта, половина в ней – новобранцы необстрелянные, причём и не немцы, а эстонцы, датчане или французы. Добровольцы всегда находились в расчёте на грядущие после победы вермахта преференции вроде земель в оккупированных странах. Имели в виду обширные территории России до Урала, но просчитались. Сбежать из немецкой армии не удастся, немцы с дезертирами боролись жёстко, расстреливали. И уже чувствовали иноземцы, что Германия войну проиграет. Ситуация для иностранцев плохая. Немцы в вермахте – это солдаты своей страны, а иностранцы-добровольцы – это наёмники. На наёмников все законы ведения войны не распространялись. Их можно не брать в плен, расстреливать. Кстати, в Красной Армии тоже были военнослужащие, подпадающие в категорию наёмников. Это лётчики авиаполка «Нормандия – Неман». Когда их самолёты сбивали над оккупированными территориями, и они спасались на парашютах, немцы их расстреливали сразу, на месте приземления. Они тоже были добровольцами и воевали на стороне Советского Союза по договору между СССР и организацией «Свободная Франция» во главе с Шарлем де Голлем. На новой должности забот больше, в основном административных – где разместить личный состав, почему отстала кухня, почему две недели нет банно-прачечного отряда? А ведение разведки – это основное. Ответственности добавилось. Разведрота – подразделение небольшое, но важное, живёт обособленной жизнью, задачи специфические, образ жизни больше ночной. И для разведчика авторитет только тот, кто сам в поиски и рейды ходил, добычлив был, группу без потерь приводил. Его слово имело вес, а остальным подчинялись лишь формально, больше делали вид. Паиньки в разведке не служили, потому как приходилось выполнять работу опасную и «грязную» – людей убивать всяческими способами. Ножом или сворачивали шею, душили, топили. По правде – убийцы по призыву государства. Люди смелые, нагловатые. Как в волчьей стае, подчиняются вожаку, более сильному. Правила неписаные, жёсткие, но на войне других нет. Убить человека непросто. Одно дело выстрелить в него из винтовки за двести-триста метров, когда и лица не видно. Не слышит стрелок, как умирает, хрипя и агонизируя человек. Немец, захватчик, но человек. И артиллерист, посылая снаряд за километр или десять, не видит и не слышит, как умирают люди, как стонут и кричат раненые. Артиллерист или пулемётчик выполняют свой воинский долг, но притом спят хорошо, им не снятся кошмары. Разведчик – другое дело. Снять часового ножом трудно. Сложно подобраться беззвучно, иначе он тебя убьёт, а не ты. Удачно ножом в убойное место угодить, чтобы сразу наповал. И не из жалости, а чтобы не крикнул из последних сил, не поднял тревогу. Удачно получается не всегда, нож может угодить в нагрудную бляху, что носят поверх шинели на цепочке, или в медаль или значок «за рукопашный бой», который под шинелью на курточке. Поэтому стараются бить клинком в места незащищённые – в основание шеи, слева или справа, сверху вниз. Слева надёжнее: там крупные сосуды – аорта, лёгочная артерия. Сразу фонтан крови. Рука, нож, а то и лицо разведчика в чужой, горячей, липкой крови. Руки и лицо потом отмоешь, с памятью и душой сложнее. И за каждым разведчиком иной раз целое кладбище, особенно если удачлив боец. Илья как командир роты получил приказ от ПНШ по разведке разведать подходы к Данцигу. До него уже рукой подать – десяток с небольшим километров. Авиаразведка своё дело сделала. Каждый сантиметр фото изучили под лупой. Странность была. Обычно перед каждым городом оборонительные линии в несколько рядов идут. Прорвал противник, понеся потери, первую линию, а за ней вторая. Чем крупнее или значительнее город, тем больше может быть таких линий, до пяти. И на каждой потери в боевой технике, в личном составе. К третьей или четвёртой линии обороны уже остатки войск подходят, атаковать сил не остаётся. Данциг – город крупный, порт на Балтике. Взять его – задача важная, тогда будет блокирован Данцигский коридор и Пруссия отрезана от Германии. Да ещё и политический подтекст есть. Именно в Данциге началась в сентябре 1939 года Вторая мировая война, здесь немцы устроили провокацию. И потому захватить колыбель войны было почётно. Город долженготовиться к обороне, на восточной окраине, в пригороде Штродайх на стены старинной крепости пушки поставили, пулемёты. Вопрос возникал – почему перед городом нет серьёзных укреплений? Минные поля сплошные или другая каверза? По фотоснимкам авиаразведки этого не понять. Может, линии обороны были, но отлично замаскированные. Вон взять финские ДОТы на линии Маннергейма. Из железобетона, под землю уходят два-три этажа. А почти незаметны. Потому что поверх бетона тонкий слой земли, трава посеяна, амбразуры закрыты броневыми плитами, выкрашенными в цвет травы. Со ста метров видишь небольшой, естественного вида холмик. А у «холмика» мощное вооружение – крепостная пушка и два-три пулемёта. Попробуй его в лоб возьми, не один батальон потеряешь, что и было на зимней войне 1939/1940 года. Илья про снимки знал, важностью задачи проникся. Решил сам к немцам в тыл пойти вместе с проверенной группой из своего бывшего взвода. Поскольку брать «языка» не предполагалось, взял двоих бойцов. Ночью через передовую траншею просочились, через вторую уже легче было. И быстрым маршем на запад. Чем ближе к Данцигу, тем меньше лесов, тем земля хуже. Хуже не в плане плодородности, а проходимости техники. Прямо говоря – слабые грунты, на таких танки, самоходки, тягачи будут вязнуть. И не внезапная атака получится, а бесплатный цирк для немцев. По календарю конец зимы – начало весны, а снега почти месяц нет, как и морозов, землю расквасило. Илья карты высот смотрел вчера, разочаровался. Земля на побережье невысоко от уровня моря, стало быть, подпочвенные воды близко, высохнет не скоро. Ну не ждать же до лета? Белорусские фронты активно к наступлению готовятся. Получают боеприпасы, топливо, медикаменты, провизию. А главное – пополнение. Без бойцов самая лучшая техника сама по себе воевать не будет. Старослужащие понимали – наступление со дня на день будет. Приказа не было, но по приметам – активное движение техники по ночам, чтобы скрыть от авиаразведки, частые выходы на рекогносцировку командиров на передний край, получение бойцами увеличенного боекомплекта к оружию, да много чего другого. Каждая примета в отдельности ни о чём не говорит, а вместе – подготовка к наступлению. Илья с бойцами буквально на пузе всю местность обследовал. Минные поля были, но противопехотные. Пехота по этому грунту вполне наступать может. Немцы – народ практичный. Зачем ставить противотанковые мины, если танки не пройдут из-за грунтов слабых. Маленький штришок, а всё пятачок в копилку. Вернувшись, о своих наблюдениях и догадках командованию доложил. Конечно, не он один ходил в немецкий тыл, из других дивизий разведгруппы на других участках фронта обследовали немецкие тылы. По всему получалось – город надо обойти с юга и ударить с запада. Немцы удара с этой стороны никак не ожидают. РККА для штурма собрала мощный кулак – 96 500 военнослужащих, 750 танков, 2500 орудий. С немецкой стороны противостояли 24500 солдат, 200 танков, 500 орудий. Соотношение сил для успешного наступления классическое, даже лучше. Обычно для успеха 3:1 потребно. Удар с одного направления, в одной точке позволял сконцентрировать усилия, а немцы не могли воспользоваться восточными укреплениями города. Наступление началось 25 марта 1945 года на пригород Данцига, Эмаус. Уже к 8 утра наши подразделения с боем прорвались к костёлу францисканцев. Улицы перегорожены рвами и заминированными баррикадами. Многие здания на перекрёстках тоже заминированы фугасами большой силы. Немцы полагали их взорвать в нужный момент, перегородив обломками зданий улицы. На улицах курсировали танки, поджидая появления советских войск. В городе дислоцировалась четвёртая танковая дивизия вермахта, на которую возлагали немцы большие надежды. Город перед пригородами и в них имел две полосы обороны, первая имела глубину пять километров. Но у Красной Армии уже был опыт штурма городов и уличных боёв. Каждый вид боя имеет свои особенности. Уличный бой предполагал движение пехоты, а бронетехника шла за ней. Пехота зачищала от «фаустников» дома, а танки или самоходки поддерживали их огнём пушек и пулемётов. У бронетехники в городских боях есть минус – пушки и пулемёты не могут стрелять по вторым этажам и выше, не хватает угла возвышения. Танкам и так хватало боевой работы. Выстрелами из пушек разрушали ДОТы, баррикады, освобождая проходы. Кроме того, ещё до наступления были сформированы группы. Каждая штурмовая группа включала по четыре автоматчика, четыре огнемётчика, четыре бойца с трофейными фаустпатронами и четыре сапёра. Каждой штурмовой группе придавался один танк, как правило, ИС-2, имевший пушку 122-мм или самоходка ИСУ-152. Танки огнём тяжёлых орудий разрушали ДОТы, вели поединки с немецкими танками. Обычно штурмовая группа подбиралась к дому, лучше со стороны глухой стены. Сапёры устраивали направленный взрыв. Очень помогали стальные канализационные люки. Люк устанавливали в метре от стены, перед ним заряд из нескольких тротиловых шашек. При подрыве взрывная волна отражалась от люков, выбивая кирпичи из стены. Не мешкая, к пролому подбегали огнемётчики, заливали всё внутри огнём. Затем автоматчики через пролом проникали в здание, добивали автоматами и гранатами оставшихся в живых. Такие штурмовые группы выручали сильно, уменьшали потери. Они и так были велики. При захвате Данцига наши потеряли убитыми десять тысяч человек, были уничтожены 80 танков и 800 орудий. Немцы потеряли больше. Убитыми двадцать две тысячи, три тысячи сдались в плен, уничтожено 195 танков и 450 орудий. Танкистам 56-й и 60-й гвардейских танковых бригад по улицам Картхаузштрассе и Оберштрассе удалось продвинуться до района Нейгартен. Здесь немцы оказали упорное сопротивление. Командиры танковых бригад по танковым рациям передали координаты укрепрайона, и по нему ударил гвардейский дивизион реактивных установок БМ-13. От массированного огня в районе Оливских ворот погиб под снарядами «Катюш» генерал-лейтенант Клеменс Бетцель, командир четвёртой танковой дивизии. Из всех средств связи у немцев на тот момент оставались только танковые коротковолновые рации. Связаться по ним с начальством не удалось, дивизия осталась без командира. Правда, немецкие танкисты не бросили тело своего командира, при отходе вывезли его на броне. К пятнадцати часам 27 марта нашими войсками был взят центральный район пригорода Данцига, Шидлиц. У немцев в пригороде имелись только два варианта – либо сдаться, либо уйти. И ночью немецкий гарнизон стал покидать старую часть Данцига, через мост на Амбарный остров, за канал Нейе-Моттлау. Ещё часть гарнизона на высотах Бишофсберг и Хагельсберг оказались в окружении, отрезанными от своих основных сил, предпочли сдаться без боя. Высоты эти были выгодны в тактическом плане, с них просматривался весь город, они доминировали над городом. Рота Ильи тоже участвовала в городских боях. На карте роте определили улицу, придали танки, огнемётчиков, снабдили трофейными фаустпатронами. Кстати, они не только с успехом поражали танки, но и пробивали небольшие отверстия в кирпичных стенах. Боец через отверстие пролезть не мог, но огнемётчики могли выжечь огнём пространство за стеной. Панцерфаусты были очень востребованы, и командиры на совещаниях просили организовать производство собственных гранатомётов. Некоторое время потребовалось группам для притирки. В боевых условиях срабатывались быстро. Конечно, первый дом брали долго, зато получилось без потерь со стороны группы. Илья сам участвовал, руководил, подсказывал. Дом – четырёхэтажный, красного кирпича, старой постройки, обороняли эсэсманы. Сражались ожесточённо, патронов не жалели. К дому штурмовая группа подобралась обходным путём, к торцевой стене, где не было окон. Сапёры из сидоров достали тротиловые шашки, уложили в основание стены. – Бойцы, по укрытиям, поберегись! Штурмовая группа укрылась в развалинах соседнего дома. Бабахнул взрыв. Пылища такая, что все кашлять и чихать начали. Но время тянуть нельзя, немцы после взрыва придут в себя. – Огнемётчик – вперёд! Через дыру в стене сожги всех! Огнемётчик – военная профессия опасная. На спине бак с горючей жидкостью, фактически – напалм, причём под давлением. Стоит угодить в бак пуле или осколку, огнемётчик сам в горючей жидкости с головы до ног. Погасить жидкость практически невозможно, горит даже под водой, очень липкая, не стекает со стены, а температура такая, что под воздействием пламени рельсы или балки двутавровые гнутся. Огнемётчик выпустил в отверстие в стене огненную струю. Из отверстия дым повалил, видимо, загорелась мебель. Очень быстро пожар разгорелся, дым уже из окон пошёл. – Два автоматчика – на левый угол, двое – на правый. Держать под прицелом окна и двери. Через несколько минут дым заполнил весь дом, выдержать там невозможно. Из подъезда выбежали два немца в форме и один в гражданском, фольксштурмовец. Автоматчик дал длинную очередь, сразив сразу всех. Оставшиеся в доме решили действовать хитрее, бросили из окон второго этажа гранату, самую распространённую, с деревянной длинной ручкой по прозвищу «колотушка». Запал у неё долго горел, секунд пять. Автоматчик успел за угол спрятаться, раздался взрыв, осколки ударили по стене, высекли кирпичную крошку. Однако разведчик был не промах. Сразу после взрыва гранаты несколько немцев выбежали из дома, а разведчик уже высунулся из-за угла и дал очередь на полмагазина. Все фрицы полегли. Илья действия одобрил: – Так и дальше действовать! Перебежал, пригибаясь через улицу, к другому дому. В роте сформировано десять штурмовых групп. Проконтролировать или подсказать, помочь надо каждой. Иначе – потери. В каких-то группах разведчики поопытнее, сами на рожон не лезут и других – сапёров, огнемётчиков – не пускают. А была группа, вызывавшая беспокойство. Парни из одного отделения в ней, молодые, горячие, способные сделать ошибку. Рисковать попусту, бравировать своей смелостью – удел молодых и глупых. Эта штурмовая группа уже в занятый немцами дом ворвалась, стрельба из всех стволов слышна. Наши «папаши» частили, немецкие МП 38/40 стреляли темпом меньшим, но звук выстрела громче. Илья в дом через пролом в стене от снаряда проник. Два автоматчика устроили с немцами перестрелку. Дом гостиничного типа, длинный коридор вдоль всего дома, по обе стороны от него квартиры. – Бойцы! Зачем попусту боезапас переводить? Или пострелять захотелось? Бросай «лимонку», как взорвётся, ещё одну, подальше, в конец коридора. После взрыва бегом вперёд и огонь в открытые двери, где могут фрицы прятаться. Так и сделали. После взрыва первой гранаты один из немцев высунулся из дверей, а сразу второй взрыв, фашисту осколком половину черепа снесло. Оба бойца по коридору уже бегут. Где дверь в квартиру открыта или сорвало, очередь из автомата веером, от угла до угла. Так, этаж за этажом, всё здание захватили. Жаль только, одного разведчика и одного сапёра в этом доме потеряли при штурме. Близко раздался пушечный выстрел. Илья выглянул в окно, осторожно, чтобы пулю в башку не получить. По тротуарам, прижимаясь к домам, солдаты перебегают. Посреди улицы стоит ИС-2, люк откинулся, заряжающий выбросил ещё дымящуюся гильзу. Гильзы надо сразу выбрасывать, иначе угоришь. Метров четыреста впереди, на перекрёстке, стоит бронеколпак. Отливали немцы такие специально, устанавливали на железобетонное кольцо. Получался мощный ДОТ. В отличие от танка недвижим, зато броневая защита толстая. Такую только ИС-2 пробьёт или противотанковая 57-мм ЗИС-2. После выстрела пушки ИС-2 бронеколпак раскололся. К концу войны у немцев запасы металлов для легирования брони – хрома, марганца, ванадия, никеля – истощились. Броня не только толстая должна быть, но и вязкая. А бронеколпаки имели броню высокой прочности, но хрупкую. От удара тяжёлого снаряда бронеколпак треснул, большой кусок брони вывалился, команда ДОТа погибла от осколков. Чем выше твёрдость, тем менее вязкая сталь, даёт осколки от внутренней поверхности, поражая экипаж. У многих танкистов кожа на лице посечена мелкими осколками брони, а кто и зрения лишился. С бойцами штурмовой группы Илья побежал по тротуару к перекрёстку. На тротуаре битые кирпичи, брошенные детские коляски, домашняя утварь, которую оставили хозяева. Илья споткнулся и упал. Это его спасло. Из дома на противоположной стороне улицы раздалась автоматная очередь, пули прошли немного выше, ударили по цоколю дома. Если бы он стоял либо бежал, пули бы его задели. Разведчики сразу открыли огонь по окнам дома. Один из разведчиков навёл трубу панцерфауста на окно третьего этажа, выстрелил. Вспышка, рвануло здорово, из окон других квартир вылетели стёкла. Зато больше никто не стрелял. За разведчиками медленно полз танк, готовый в любой момент поддержать огнём. Когда до перекрёстка оставалось совсем рукой подать, из-за угла здания показалась «Пантера». Дёрнулась, остановилась. Башня стала разворачиваться в сторону ИС-2. Но наши танкисты готовы были, снаряд уже в стволе и башню разворачивать не надо. Выстрел! Илью и разведчиков оглушило, свалило с ног. Находиться вблизи дульного тормоза мощной пушки опасно для здоровья, могут лопнуть барабанные перепонки или можно получить контузию. Зато с «Пантеры» сорвало башню. Работал её мотор, а башню отбросило на десяток метров и боком воткнуло в землю, бывшую когда-то клумбой. Разведчики подбежали к перекрёстку, осторожно выглянули из-за здания. Ни танков, ни пехоты. Сделали танкистам знак – подъезжайте! Но, видимо, их заметили. Из окон здания, заложенного мешками, дал очередь МГ-42, прозванный «косторезом». Никого не зацепило, дрогнула рука у пулемётчика. Илья подбежал к танку, рукоятью пистолета постучал по броне, кричать бесполезно, двигатель ревёт. Откинулся верхний люк, выглянул танкист. – Чего? – закричал он. Илья по каткам взобрался на корпус. – Справа, в третьем доме, пулемёт. Первый этаж, окна мешками заложены! – крикнул Илья. – Сейчас мы его прихлопнем! Танкист закрыл люк. С открытым лучше, ибо вентиляторы не справлялись с загазованностью кабины при стрельбе снарядами. Но было несколько случаев, когда немцы кидали с верхних этажей ручные гранаты. То ли мастера были, то ли случайность, но попадали. Взрыв гранаты в танке – страшное дело. Осколки рикошетируют от брони, поражают экипаж. И счастье, если не сдетонируют снаряды, а то и хоронить нечего бывает. Были люди в экипаже, и нет их. Танк выехал на перекрёсток, развернул башню, выстрелил по зданию. Снаряд осколочно-фугасный, но калибр крупный. Взрыв! Из окна мешки полетели, пыль. Потом здание стало оседать, грохот раздался. Это рушились стены. И дом рухнул на улицу, раздавив всех, кто в нём находился. Бойцы закричали «ура!». ИС-2 развернулся, упёрся лобовой бронёй в борт «Пантеры», взревел мотором и сдвинул вражеский танк, вернее, что от него осталось, к разрушенному бронеколпаку, освободив перекрёсток. К девяти утра 28 марта наши войска очистили от противника Нейгартен, к полудню взяли центр Данцига, а к четырнадцати часам закрепились на Амбарном острове. В ночь на 29 марта немцы при поддержке танков предприняли несколько контратак из Брайтенбах Гассе. Наступать в городе танками сложно. Максимум два танка могут идти борт о борт. Один ИС-2 и противотанковая пушка немецкие передовые танки подбили, другие не могли двигаться дальше, атака захлебнулась. К полудню 29 марта в районе взорванного немцами моста Маттенбуден сапёры смогли навести танковую переправу. Танки 59-й гвардейской танковой бригады перебрались через канал и с боем прорвались к костёлу Святой Варвары. Два дня ещё продолжались ожесточённые бои. Но 31 марта был очищен район Нижнего города и пригороды Кнайпаб и Штродайх. Немцы ушли за Мёртвую Вислу, один из кварталов в Хойбуде. Войска заняли весь город. Порт Данцига был ещё под немцами, немного в стороне. Но солдаты уже вышли на побережье. Многие видели море в первый раз. Пробовали солёную морскую воду на вкус, зачерпывая касками. Фронт свою задачу выполнил, отрезал Восточную Пруссию от Германии. Это была первая, но не последняя часть захваченных Красной Армией немецких земель. Стрельба и взрывы в самом городе стихли. Похоронные команды стали собирать павших бойцов, делать братские захоронения. Гражданские немцы, по приказу советского командования собирали и хоронили убитых немцев – военных и гражданских. Оставлять десятки тысяч трупов в городе при нехватке воды значит вызвать эпидемии. Водонапорные башни воду не подавали, не было электричества. Да и было бы оно, многие разводящие сети разрушены. А перед командованием сразу встала задача – не дать немецкой группировке в Восточной Пруссии вырваться из «котла», соединиться с немецкой группировкой в Померании. Советское командование планировало провести несколько небольших операций, расчленить группировку на десяток мелких «котлов» и уничтожить по отдельности. Поэтому 2-й Белорусский фронт разделился. Бо́льшая его часть развернулась к Восточной Померании, чтобы не допустить прорыва немцев из основной Германии, блокировать внешнее кольцо окружения. Другие части образовали внутреннее кольцо «котла». В уничтожении прусского котла принимали участие другие фронты – 1-й Прибалтийский, 3-й Белорусский. Окружённая группировка немцев была мощной – по численности солдат, наличию танков и самоходных орудий, самолётов. Дрались немцы отчаянно, всё же своя земля, а не Советский Союз. Большими потерями с обеих сторон обошлась победа Красной Армии. Последние солдаты вермахта сдались после официальной капитуляции Германии.Юрий Корчевский «Погранец». Зеленые фуражки
© Корчевский Ю. Г., 2016 © ООО «Издательство «Яуза», 2016 © ООО «Издательство «Эксмо», 2016* * *
Не бери с собой на войну белый флаг.
Глава 1 Неожиданность
Деда Василия Федор уважал, да что там – любил. По мере возможности он навещал его, хотя добираться до дачи было неудобно: сначала электричкой, потом автобусом, и в конце – еще полчаса пешком. Зато дача была расположена вдали от городов, воздух чистейший; рядом речка с чистой водой, в которой водились раки. И с грядки все можно есть, не опасаясь отравиться химикатами. Стар уже дед, восемьдесят шесть ему, но держится молодцом. Конечно, после смерти бабушки сдал немного, но еще сам себя обихаживает. – Я старый вояка, меня Гитлер не сломал! – торжественно заявлял он и поднимал вверх кулак. В свое время дед окончил школу пограничной охраны и войск ОГПУ, которая была в Москве. Служил на погранзаставе, охранял западные рубежи Родины, потом воевал. О службе, особенно в военное лихолетье, рассказывал неохотно, видимо, воспоминания были тяжелыми. После окончания школы Федор поступил в это же учебное заведение, правда, оно неоднократно меняло свое название. То оно было Московским военно-техническим училищем НКВД имени В.Р. Менжинского, то Московское пограничное училище МГБ СССР, то Московское Высшее пограничное командное Краснознаменное училище КГБ СССР имени Моссовета. Теперь же оно именовалось Московским пограничным институтом ФСБ Российской Федерации. Окончил по специализации «оперативно-разыскная деятельность оперативных подразделений погранорганов». Сразу после выпускного заехал к родителям, похвастал дипломом и формой с лейтенантскими погонами. Впереди месяц отдыха – и на службу, первую после выпуска. К деду поехал – пусть порадуется за внука, все же преемственность поколений. Не служи дед в своей молодости погранцом, и еще неизвестно, какую специальность выбрал бы Федор после школы. Дед Василий на радостях прослезился. Охлопал Федора по плечам, кругом обошел: – Наша фуражка, с зеленым околышем!.. Как в моей молодости… Да ты проходи в дом, внучек, это событие отметить надо! – Дед, так тебе же нельзя! – Фронтовые сто грамм наливочки собственного изготовления не повредят! По-военному быстро дед собрал на стол. Закуска немудрящая: огурцы, помидоры, редиска, черный хлеб, селедка, и в центре всего этого – графин с наливкой. Славно посидели! Дед о начале своей службы на заставе вспоминал – служить он в 1938 году начал. Для пограничников – сложное время. После подписания пакта Молотова – Риббентропа о ненападении СССР присоединил к себе западные области Украины и Белоруссии, ввел войска в Прибалтику. В срочном порядке пришлось обустраивать новые заставы, границу. А ведь граница – это не только контрольно-следовая полоса, но и телефонные линии, агентура из местных, и много чего специфического. И армии пришлось туго. Старые укрепрайоны вдоль границы забросили, стали снимать вооружение, вывозить боеприпасы, продовольствие, медикаменты. В дальнейшем, в сорок первом году, такая непродуманность действий сыграла плохую роль. Спать они улеглись поздно, поскольку проговорили до полуночи. Но говорил в основном дед, Федор слушал. Если до учебы ему было просто интересно, то теперь кое-что из услышанного он мотал на ус, особенно по части агентурной работы – на границе без помощников из местных никак нельзя. Появился незнакомец в селе – а агентура уж сообщила. В большинстве случаев при проверке оказывалось – командированный или гость, к родне приехал. Но попадались лица нежелательные, стремившиеся перейти границу. Таких задерживали и передавали в территориальные органы НКВД. Утром Федор проснулся в шесть тридцать утра, как привык в училище. Дед уже копошился на огороде. – Вот, крыжовника набрал лукошко. Ты попробуй… Вкусный, спелый, в городе такого не купишь. Крыжовник и в самом деле оказался вкусным. – Дед, ты скажи, чем тебе помочь? Может, грядки вскопать или забор поправить? Мне теперь отпуск только через год дадут… – Какие грядки? Не осень ведь, на всех грядках растет что-нибудь. А впрочем… Полезай на чердак, там хлама за многие годы накопилось много. Разберем с тобой, что-то в мусор отправим. Федор натянул старый спортивный костюм и по шаткой лестнице полез на чердак. Действительно, половина чердака была забита старьем. Старая швейная машинка, ящики со старыми, еще послевоенными книгами – Горький, Казакевич, Шолохов. Здесь же Федор нашел связку старых писем, фотоальбомы – все было покрыто пылью в палец толщиной. Все, что он нашел, Федор спустил вниз: пусть дед решает, что нужно оставить, а что – отправить в мусорный бак. В самом дальнем углу чердака обнаружился коричневый фибровый чемодан без ручки, перетянутый ремнем. И его Федор спустил вниз. Обвел глазами чердак: вот теперь порядок! У лестницы сидел дед, перебирая находки. – А это что за чемодан? – Федор расстегнул ремни и откинул крышку. – Что-то я не припомню… – растерянно протянул дед. В чемоданчике оказалась старая форма. Выцветшая уже, без погон, с петлицами, на которых было два кубика. Когда Федор расправил гимнастерку, дед поднялся со ступеньки: – Так это же моя! Точно! В сорок втором на побывку приходил… Вишь, потрепана форма, так я на базаре за бутылку водки почти новую выменял, а эту оставил. Это ж сколько годков минуло? Глаза у деда молодо заблестели. – Я тогда салажонком был – ну, как ты сейчас. Ну-ка, ну-ка, надень, посмотрим… А чего же не надеть? Правда, форма была пыльной слегка, и Федор гимнастерку вытряс и брюки-галифе. Подняв облако пыли, прочихался. И фуражка приплюснута. Зеленый верх выцвел, в пятнах весь. Федор прошел в дом, переоделся. Форма пришлась впору. Он подошел к зеркалу, посмотрелся в него. Смешно: в форме, ремнем перетянут, в фуражке – и босиком. Федор не поленился, натянул носки и обулся в свои сапоги. Вот теперь другое дело! Из зеркала на него смотрел его вылитый дед – такой, каким он был на старом черно-белом, уже слегка помутневшем снимке. Федор вышел из дома и направился к деду – покрасоваться перед ним, но того не было. И вокруг дома что-то неуловимым образом изменилось. Почудилось Федору, что деревья вроде бы ниже стали, и растут почему-то не на своих местах. Впрочем, он к ним по приезде особенно и не приглядывался. Из-за забора его окликнул сосед: – Василий, ты чего это вырядился? Или на службу собрался? Федор понимал, что сосед ошибается, что он не Василий, а Федор, внук Василия. Подслеповат сосед, обознался. Ну что ж, бывает. Но уж коли маскарад получился классный, то почему бы не полицедействовать? Федор подошел к низкому забору из штакетника: – Здравствуй, сосед! – Доброго утречка, Вася! Вот блин! Может, сосед и подслеповат, но не настолько же! Деду восемьдесят шесть, а ему двадцать два – разница существенная. Но сосед как ни в чем не бывало продолжил: – На новое место службы едешь? – Еду, назначение получил. – Правильно сделал товарищ Сталин, что границы на запад отодвинул, все безопаснее. Теперь украинцы и белорусы по-новому заживут при народной власти. Нечего на Польшу спину гнуть. Федор растерялся. То, что у соседа плохо со зрением, он уже понял. Но похоже – и с головой тоже не очень… Какой Сталин, если он умер еще в пятьдесят третьем? Чудит сосед! Да ладно, можно и подыграть старику, от него не убудет. – Вот ты человек военный, пограничник, ответь мне – зачем мы войска в Прибалтику ввели? – Не могу знать! Я человек военный, как вы заметили, и мое дело – приказы исполнять. А политика в верхах делается. – Так-то оно так… Сосед наклонился ближе, обдав Федора запахом чеснока и перегара: – Только я бы немцам не доверял… Пакт Молотова и Риббентропа дело, может, и нужное в данной политической ситуации. Воевал я с немчурой в четырнадцатом и пятнадцатом годах. Силен немец и коварен, своего не упустит. Вспомни историю, все время немцы в нашу сторону с вожделением смотрели, землицы-де плодородной у русских много… – Полезут – укорот дадим. Чай, сейчас не четырнадцатый год, армия наша сильна… – Знамо дело, не четырнадцатый, а тридцать девятый! Да сосед просто сумасшедший! Какой тридцать девятый? Дед-то радио слушает? И Федор решил, что пора заканчивать беседу с придурковатым соседом: – Извините, у меня дела. – Понимаю, дело военное… Федор вернулся в дом. Обстановка в доме у деда Василия была старой, еще послевоенной. «На мой век хватит», – говаривал старик. Но телевизор относительно новый был – как и радиоприемник. Однако сейчас ни того, ни другого не было, а в углу висел черный рупор проводного вещания. Что-то раньше его Федор не видел… Он подошел, повернул ручку громкости. Тарелка зашипела, потом послышался «Интернационал». И слова диктора, которые повергли Федора в шок: «Передаем последние новости. Сегодня, третьего сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года шахтеры-стахановцы установили новый рекорд по добыче угля…» Диктор продолжал передавать другие новости, но Федор их уже не слышал. Выходит, не врал сосед, не бредил старыми воспоминаниями. Произошло нечто странное, необычное: надел он, Федор, форму деда и попал в предвоенный тридцать девятый год. Федор хлопнул себя по лбу – как же он сразу не догадался? Форму надел – попал в тридцать девятый год, а снимет – вернется в свое время! Он расстегнул ремень, мигом сбросил гимнастерку, стянул сапоги, снял брюки… и ничего не изменилось. Рупор в углу вещает, телевизор не появился. Как был, в трусах, Федор выскочил во двор. Соседа там уже не было. Федор заметался по огороду, подбежал к калитке. В конце улицы показался грузовик. Федор дождался, пока он подъедет ближе. Это оказалась полуторка – грузовик «ГАЗ-АА», на полторы тонны груза, далекая предшественница «Газели». И номера на ее заднем борту были четырехзначные, без букв – такие были до войны. Федора пробил холодный пот – он же не явится к новому месту службы! Позорище! Вот это он попал! И как выбраться из этой передряги, он даже не представляет. Вернувшись в дом, он со зла пнул ногой сапог, отлетевший в угол. Ситуация, невозможная в принципе! Ну почему это произошло именно с ним? Федор открыл шкафчик и обнаружил там бутылку водки. Наклейка на бутылке убогая, вместо серьезной пробки или «бескозырки» – сургуч. Тоже мне, защита от подделки! А впрочем, все заводы Союза были казенными, о подделках никто и слыхом не слыхивал. Не было денег на водку – делали самогон или бражку. Федор налил в стакан на три «булька», ровно соточку, и выпил. Нормальная водка, не химия – из пшенички. Помотав головой, бухнулся на табурет – надо было обдумать положение, в которое он попал. Однако ничего дельного в голову не приходило. Понятно, что он каким-то образом оказался в 1939 году. Вернуться назад, в свое время, возможности пока нет. Но Федор верил, что эта метаморфоза временная. Конечно, жизнь продолжается, и поскольку это произошло, столько, сколько будет длиться данная метаморфоза, он побудет в шкуре деда Василия. Дед же выжил, а чем он, Федор, хуже? Решив так, Федор развил кипучую деятельность. Снова одевшись-обувшись, он стал осматривать дом и быстро обнаружил небольшой чемоданчик. Почти у всех военных такой есть, называется «тревожный». Федор отщелкнул два маленьких замочка. Ба! В чемоданчике лежали бритва и принадлежности, командирский ремень с портупеей и кобурой. Он взял в руки ремень – вес был ощутимым. В кобуре – почти новый пистолет «ТТ», год выпуска – тридцать восьмой. Пистолет не потерт, лежал на складе. Федор выщелкнул магазин, и на его ладони медным блеском засветились патроны. И документы он нашел в тумбочке. Удостоверение командира, на котором было фото деда и стояла его фамилия. А еще – предписание прибыть в Дубицу и воинское требование на поезд Москва – Брест. Кроме того, денежный и вещевой аттестаты и наличные деньги. Купюры были непривычно крупными, с Лениным на лицевой стороне. Федор пересчитал деньги – их оказалось двести десять рублей. Много это или мало? Знать бы еще цены! Он прошел на кухню и снова уселся на табурет. Думай, не думай – жизнь поставила его в такие условия, что выбора нет. Вот пойди он сейчас в милицию или НКВД, чьим структурным подразделением были погранвойска, и заяви о происшедшем – что будет? И к бабке-гадалке не ходи – запрут в психбольницу. Не бывает такого, что произошло с ним. Скажи кто-нибудь ему об этом – сам бы не поверил. Но это значит, что придется принимать правила игры, жить вместо деда и служить по его документам. Тридцать девятый год уже больше чем наполовину пройден, впереди страну ждут суровые испытания. И он сейчас единственный, кто достоверно об этом знает. Значит, решено! Для всех он – Василий Петрович Казанцев, и свое имя ему придется на время забыть. А раз так, нечего рассиживаться. Федор снял старый ремень и опоясался дедовым – с портупеей и кобурой. Оружие должно быть при командире, а не в чемоданчике. Документы в нагрудные карманы гимнастерки определил, деньги – в карман брюк. Выключил радио, взял в руки чемоданчик, запер дверь и ключ на притолоку определил. Дед всегда его сюда клал, пусть и теперь тут лежит. У первого же прохожего спросил дорогу на вокзал, куда и направился. А дальше – электричкой до Москвы, перебрался на Белорусский вокзал. Москва его удивила. Улицы были малолюдны, и машин мало, не то что в его время. После приобретения билета поезда ему пришлось ждать четыре часа. За это время в зал ожидания дважды заходили патрули – милицейский и воинский. Но Федор их не интересовал, и они обходили его стороной. Федор понял, что выглядит он натурально, и успокоился. Все же была раньше неуверенность, тревога даже. При посадке на поезд возникла толчея. Толстый дядька, втиснувшийся в купе, закинул чемодан на полку и тяжело уселся, обмахиваясь платком. – Вы до Минска едете, товарищ командир? – поинтересовался он у Федора. – Дальше, до Бреста. – Понимаю, военная тайна. Вы уж меня простите за любопытство, самому следовало догадаться – верх-то у фуражки зеленый. А я в командировку… Я в наркомсвязи работаю. Давайте отобедаем! Жена, как всегда, половину чемодана едой набила. А жарко, попортится все. Не пропадать же добру! Кто бы отказывался? Попутчик вытащил из авоськи вареную курицу, пирожки, огурцы, варенные вкрутую яйца, и даже спичечный коробок с солью. – Ах, беда! – вдруг засуетился толстяк. – Что такое? – Хлеб забыли положить… – Но ведь пирожки есть! – Верно! Они с луком и яйцом. Сейчас у проводника чай возьмем и приступим. – Сидите, я сам схожу. Дядька уже в возрасте, а Федор молод. Он и сбегал по-молодецки, принес два стакана чаю в подстаканниках. По дороге отметил про себя: «Где сейчас такие увидишь? Почти музейная редкость, напитки чаще в пластиковых стаканчиках дают». Мимо окон тем временем уже проплывали окраины Москвы, да рановато они кончились. Федор только удивился, как расстроилась в его время столица. Поезд был скорый и шел быстро. Но на каждой крупной станции стоял подолгу, поскольку паровоз заправлялся водой. Федору было странно и непривычно слышать его пыхтенье. А еще на станциях дежурный давал сигнал к отправлению маленьким колоколом. И пассажиры, еще бежавшие к колонкам с горячей и холодной водой, торопились назад, к вагонам. В Минске попутчик сошел, и до Бреста Федор ехал в одиночестве. А в Бресте прямо на перроне случилась проверка документов. Что поделаешь, пограничная зона. Документы проверяли у всех поголовно – милицейские патрули и пограничники. Среди прибывших едва ли не половину составляли военные всех родов войск. Прибывшие командиры направлялись в Брестскую крепость, на строительство укрепрайонов, которое так и не было завершено к началу войны. Когда пограничный наряд проверил документы Федора, старший наряда спросил: – Куда направляетесь, товарищ лейтенант? – В Дубицу. – А, в погранкомендатуру… Штаб погранотряда в Бресте. Вы бы лучше сначала в штаб… – Как его найти? – От привокзальной площади направо, там увидите. – Спасибо. – Федор подхватил маленький чемоданчик. Брест был знаменит своей крепостью, проявившей стойкость и упорство в обороне. Однако сам город был маленьким и захолустным, и жизнь его до прихода наших войск протекала тихо и незаметно. Федор, предъявив при входе документы часовому, прошел в штаб, к кадровику. Тот внимательно изучил все документы и вписал Федора в списки личного состава. – Пройдемте к начальнику отряда, надо представиться. Федор оправил форму, согнав складки гимнастерки сзади, под ремень. Начальник отряда оказался майором, довольно молодым – лет тридцати – тридцати двух. Когда Федор доложил о своем прибытии для продолжения службы, он обрадовался: – Садись, Казанцев. Рад пополнению. Не хватает кадров, особенно грамотных. На некоторых заставах обязанности начальников исполняют старшины из числа старослужащих. Честно скажу, ситуация сложная. Граница не обустроена, даже не везде есть контрольно-следовая полоса. Лошадей не хватает, пулеметы только ручные, со связью проблемы… Но это период становления. Другое хуже – население к нам настороженно относится. Сколько лет под поляками жили! Контрабандисты объявились, полагаю – и агенты иностранные есть. Потому ухо востро держи! С населением контакты налаживай, своей агентурой обзаводись. Сам понимаешь, они наши глаза и уши в приграничной полосе. Назначаю тебя начальником восьмой заставы, она под Дубицей. Начальнику погранкомендатуры я позвоню, он тебя на заставу отвезет и личному составу представит. А сейчас зайди к моему заму по разведке, он тебя в курс введет. Потом к заму по снабжению, получи карты и все, что полагается. Время шестнадцать часов, и сегодня в Дубицу ты уже не успеешь. А завтра в восемь утра – к начальнику штаба. Он в Дубицу едет и тебя подбросит. Желаю удачи! – Спасибо, товарищ майор! На ночь командир комендантского взвода определил Федора с ночлегом в казарме. Однако ему не спалось. Как-то получится со службой на заставе? Опыта не было, а тут еще и время другое, другие условия – справится ли? Утром подъем в казарме рано, но Федору не привыкать к жесткому армейскому режиму. Он поднялся бодро, умылся-побрился, позавтракал в солдатской столовой. Не успел закончить завтрак, как за ним появился посыльный: – Товарищ лейтенант, Савельев вас ожидает. – Это кто? – Начальник штаба, он уже у машины. Федор посмотрел на часы – было без пяти восемь. Он подхватил чемоданчик и бегом кинулся к штабу. У крыльца стояла «эмка» – довольно потрепанная, а перед ней, покуривая папиросу, в нетерпении прохаживался капитан. – Ждать себя заставляете, лейтенант! – Простите, я вовремя. Ехали молча. Видимо, капитан был раздражен и поэтому погрузился в свои думы. По приезде в Дубицу Савельев представил Федора начальнику комендатуры и укатил. – Звонили мне о тебе, Казанцев. Опыта службы на границе нет? – Никак нет, я сразу после училища. – Ситуация непростая, заставы практически нет. Личный состав есть, но – ни здания, ни вышки, ни полосы следовой… Связисты работают, тянут линию связи. Словом, тебе все придется делать самому – и строить, и службу нести. Мало того, лошадей не хватает. По штату на заставе сорок два человека, включая тебя, и охраняемый участок десять километров. Начальник комендатуры раздвинул шторки, за которыми оказалась карта. – Участок твоей ответственности – от Збунина до Леплевки. Граница по реке Западный Буг идет, не ошибешься. Связь пока по полевому телефону, и то с комендатурой. Сам понимаешь, на случай прорыва с сопредельной стороны или других происшествий. Связи с соседними заставами у тебя, впрочем – как и у других, нет. Но это вопрос времени. К населению присматривайся: там белорусы и поляки, и настроенные против советской власти есть. Нужно будет что – обращайся. На заставу тебя отвезет мой зам по оперативной работе, старший лейтенант Загорулько. Начальник комендатуры постучал в стену. Через минуту в кабинет вошел молодой старший лейтенант. – Вызывали, товарищ капитан? – Представляю тебе начальника восьмой заставы лейтенанта Казанцева. Знакомьтесь. Офицеры пожали друг другу руки. – Отвези лейтенанта на заставу, представь личному составу, введи в курс дела. – Слушаюсь. На заставу ехали на грузовике. Впрочем, трястись по грунтовке им пришлось недолго, с полчаса. Остановились на лесной поляне – среди деревьев стояли две большие армейские палатки. Федор перепрыгнул через борт, осмотрелся. – А где застава? – Пока в палатках. Федор мысленно чертыхнулся. Осень на носу, зима не за горами… В палатках и летом не всегда комфортно, а уж зимой! К старшему лейтенанту подбежал старшина, явно из старослужащих, лет тридцати. Кожа на лице продубленная, как бывает у людей, проводивших большую часть дня на улице. – Здравия желаю, товарищи командиры. Служба на восьмой заставе идет по расписанию, происшествий и больных нет. Докладывает исполняющий обязанности начальника заставы старшина Безверхов. – Кончились твои временные полномочия, Петр Васильевич. Представляю тебе начальника заставы, лейтенанта Казанцева Василия Петровича. Строй личный состав, представим командира. Советом и делом помоги, ты-то уже обжился. – Да какое там «обжился», товарищ командир! Сам без году неделя тут… По приказу старшины личный состав заставы построился. Большинство пограничников – второго года службы, успели послужить на заставах старой границы. Загорулько представил бойцам нового командира, сказал краткое слово. Потом старшина провел Федора вдоль строя, представляя бойцов. Конечно, все фамилии Федор сразу не запомнил. Загорулько сразу укатил, пообещав через пару дней наведаться. – Старшина, в строю всего тридцать человек было. Остальные в нарядах? – Так точно! – Какие планы, Петр Васильевич? – Теперь вы начальник, вам и решать. – Так не пойдет, вместе надо заставу обустраивать. Казармы нет, осень на носу, личный состав в палатках… Вышки – и той нет. – Целиком согласен! – Среди бойцов есть люди, владеющие строительными специальностями? – Не знаю. – Плохо, старшина. Боец должен быть одет, обут, накормлен и спать под крышей. Пойдем знакомиться с бойцами поближе. Они прошли в палатку. Федор достал из командирской сумки бумагу и карандаш – во время бесед с бойцами он записывал, кто и кем до армии работал и что умеет делать. К полудню он уже имел об этом представление – на заставе оказался и плотник, и печник. – Старшина, с завтрашнего дня приступаем к обустройству. Всем свободным от нарядов валить лес, будем ставить вышку и одновременно казарму. – Инструментов нет, материалов – тех же гвоздей. – Лошадь есть? – Две строевых. – Зови плотника, надо определить, какие инструменты и материалы нужны. После опроса вырисовывался список необходимого, и довольно внушительный: топоры, пилы, гвозди, стекло – почти на весь лист. – С утра в комендатуру еду, – предупредил старшину Федор. – Что-нибудь еще надо? – Гречку и рис для кухни, а также миски и ложки – не хватает. Федор записал и это. Не дело, когда бойцы из походных котелков едят, необустроенность такая. С утра Федор уже был в комендатуре, подал заявку на инструменты и материалы. Зам по снабжению удивился: – Ты что, Казанцев! Твоя застава не одна! – Осень на носу, за ней зима… Каждый погожий день использовать надо. – Ладно, – смягчился зам по снабжению, – что смогу – доставим. Следующим днем на заставу пришел полный грузовик. Главное – инструменты привезли: топоры, лопаты, кирки, пилы, молотки, несколько мешков цемента – дефицит по тем временам. А еще гвозди, скобы, петли дверные. Этим же днем построили на отшибе туалет и умывальник. Стройка продвигалась трудно. Приходилось валить лес, распиливать его на бревна. Первым делом необходима была наблюдательная вышка – с нее было видно почти весь участок границы, закрытый за заставой. Без вышки, в отсутствие проводной связи, не говоря уж о рациях, которых вообще не было – даже в комендатуре и отряде, было сложно. В случае перехода границы связь наряда с заставой – только ракетой из ракетницы, свистком или выстрелом. А без вышки что и как увидишь, если вокруг высоченные сосны? Через месяц пограничники построили бревенчатую казарму. Как выглядит типовая застава, Федор знал, но сейчас все приходилось создавать в урезанном виде. Получился длинный барак. Казарма, каптерка для старшины, комната для самого Федора, «оружейка» со складом боеприпасов. Потом взялись за кухню –делать ее в одном корпусе с казармой Федор побоялся. Строения деревянные, вспыхнет из-за случайно выпавшего из печи уголька – быть беде. Дел было невпроворот. На лошадях, хоть они и строевые, понемногу вспахали контрольно-следовую полосу, обустроили при заставе две огневые точки для пулеметов. Тут уж Федор себя похвалил в душе. Для строительства деревья вокруг поляны вырубили, заодно и расширив пространство вокруг казармы. Случись нападение – никто из-за деревьев незамеченным не подберется и гранату не кинет. Уставали пограничники сильно. Никто с них обязанности по несению службы не снимал, короткий отдых после наряда – и на стройку. Никто, однако, не роптал, все понимали – для себя делают, осень и зиму в теплом и сухом помещении будут встречать, а не в продуваемых ветром палатках. Впрочем, после завершения строительства казармы палатки убрали. Тем временем зарядили моросящие дожди, по ночам стало прохладно, и Федор снова отправился в комендатуру – надо завезти шинели, шапки, валенки. Как без валенок и тулупа караул на вышке отстоять, если там, наверху, ветер все время, и укрыться негде? Временные сложности терпели, верили – наладится все. Народ не был избалован удобствами, все были работяги и держать инструменты в руках умели. Да и Устав требовал: воин должен стойко переносить все тяготы службы. Вот с грамотой плоховато было: если пограничник имел семь классов образования, так, считай – почти академик. Периодически начальство наезжало, чаще – из комендатуры, реже – из отряда. Погранотряд – это 4–5 комендатур, рассчитан на охрану 128–130 километров, 20–25 застав и 1400–2000 личного состава. А начальство при инспекциях находило все новые и новые недостатки. То стрельбы давно не проводились, то бойцы не стрижены, и все проблемы – на начальнике заставы. А еще зам по разведке из погранотряда укорять стал, что Федор до сих пор агентами из числа населения не обзавелся. Федор не выдержал, вспылил: – А вы хоть представляете, что нам заставу пришлось с нуля строить и границу обустраивать? Потому на строевых лошадях пахали, колючку тянули, столбы ставили пограничные? И от несения службы никто не освобождал, а на заставе всего сорок два человека, считая меня? – Знаю, лейтенант. На других заставах ситуация не лучше, а то и похуже будет. Потому взыскание пока не накладываю. Но это пока… Большая часть строительных и хозяйственных работ была уже позади, связисты тоже закончили работы по проводной связи. Теперь все наряды и секреты могли связаться с заставой. В укромных местах были оборудованы розетки связи, каждый наряд имел телефонную трубку и мог подключиться. Федор организовал стрельбы, тем более что неделю назад застава получила станковый пулемет «максим». Выбрали участок на лугу, мишени у склона небольшого холма поставили – не приведи Господь, чтобы пули на сопредельную сторону попали, международного скандала не избежать. Тем более что Польшу немцы уже оккупировали. Сам Федор ни одного немца живьем на той стороне реки не видел, но наряды докладывали, что вместо польских пограничников немецкие наряды ходят. Большая часть пограничников стреляла посредственно. Да и откуда взяться меткой стрельбе, если за три месяца службы Федора на заставе это первые стрельбы? Для хорошей стрелковой подготовки постоянная практика нужна, а сейчас бойцам по две обоймы выдали, десять патронов всего… Но два бойца из личного состава порадовали. Якут Егор Борисов все пули из винтовки в десятку уложил, пояснив, что у них каждый мужчина – прирожденный охотник. А еще – старшина Безверхов. Он с блеском отстрелялся из пулемета, поразив короткими очередями все мишени. – Петр Васильевич, не ожидал я от вас такой стрельбы! – порадовался Федор. – В прошлом году на соревнованиях в отряде первое место взял и часы выиграл, – не удержался старшина. Он достал из кармана часы и продемонстрировал всем выгравированную на крышке надпись: «Победителю в стрельбе. 1938 год». – Ну, коли так, старшина, бери шефство над отстающими – трое норматив не выполнили. Натаскивай их, каждый день по три выстрела каждому. Только для начала сам винтовки пристреляй. – Слушаюсь. Огневую подготовку проверяющие должны были по плану смотреть через месяц, и потому ударить в грязь лицом было нельзя. Хуже обстояло дело с агентурой из числа местных жителей, вернее – ее не было совсем. Ближайшая деревня была в километре от заставы, туда и решил наведаться Федор. Есть же сельсовет, должны подсказать, кто лояльно к советской власти относится, на кого опереться можно. Председателями сельсовета ставили партийных, и, стало быть, либо комсомольская, либо коммунистическая ячейка, но быть должна. На них и надо опираться в первую очередь. Федор предупредил старшину, куда идет – без этого нельзя. Случись происшествие, старшина должен знать, где искать командира. Поля были уже скошены, и Федор брел по стерне. Дорога из-за недавно прошедших дождей была в лужах, размыта, грязь липла к сапогам, и шагать по стерне было удобнее. Только он прошел сотню метров, как увидел идущего навстречу, судя по сумке и велосипеду, почтальона. Велосипед в деревне был в то время большой редкостью. – Дзень добрый, пан командир! – снял помятую шляпу почтальон. – Добрый! – отозвался Федор. – Только я не пан, а товарищ командир. Нет больше панов. – А и пусть так, – согласно кивнул в ответ почтальон. – Я так думаю, вы с заставы? – С заставы, командир я. А вы кто? – Почтальон я, Кейстутом зовут. – В деревне всех знаете? – А как же! – Сельсовет в деревне где? – В веске? Так в школе, только вход другой. Да там флаг красный висит, увидите. – Спокойно в деревне? – Ни драк, ни скандалов. Ну, выпьют иной раз горилки, а так – спокойно. Только к новым деньгам никак привыкнуть не можем, раньше-то польские злотые были. – Привыкнете! Счастливого пути! – И вам удачи! – почтальон скинул шляпу и поклонился. Ну и порядки у них здесь! Шляпы снимают, кланяются, паном называют… Сельсовет Федор действительно отыскал быстро – по флагу. Председателем оказался бывший учитель из местных, принявший советскую власть, человек умный и грамотный, но не коммунист. Как тогда говорили, из сочувствующих. – Здравия желаю, – поздоровался Федор. – Моя фамилия Казанцев, я начальник погранзаставы, что по соседству с вами. – Рад видеть. Наслышан о вас. А я председатель сельсовета Урсуляк Грынь. Мужчины пожали друг другу руки. – Простите, Урсуляк – это имя или фамилия? – вежливо осведомился Федор. – Фамилия, а зовут меня Грынь. Да вы садитесь. Каким ветром к нам? – Познакомиться пришел, обстановку выяснить. – Спокойно в селе, притихли все. Кто советскую власть не принял, в Польшу сбежали. Было три семьи богатеев. Один мельницей владел, второй – магазином, третий – корчмой. – Польша под немцем сейчас. – Знаю, в исполкоме сказали. – Антисоветских элементов в деревне нет? – Крестьяне остались, забитые. Беднота кругом! Да вы сами по хатам видели, все крыши соломенные – кроме тех домов, которые богатеям принадлежали. Они под черепицей. Шик деревенский! – Комсомольцы в деревне есть? – Нет. – Плохо. Федор задумался. Ни коммунистов в деревне, ни комсомольцев, фактически – один председатель сельсовета, только на него и опереться можно. Но хоть ситуацию прояснил… – Если что подозрительное заметите, пошлите надежного человека на заставу – все ближе, чем в Дубицу. – Сделаю. После смены власти люди осторожничать стали, больше о погоде говорят, о видах на урожай. Боятся… – Чего же? – Оперуполномоченный НКВД приезжал неделю назад, местных богатеев искал. Только их и след простыл, сбежали. Люди испуганы, поляки много говорят о сталинских застенках, о Сибири. – Пропаганда! – невольно вырвалось у Федора слово, которое он еще не употреблял. – Вот и я так говорю, – поддержал его председатель. – Ну, здоровья вам и удачи. Поблизости еще деревни есть? – Село Михалки. Еще пару километров отсюда. – Спасибо. В это село Федор решил сегодня пока не ходить, отложить на завтра. Да только планы его нарушило ночное происшествие. В три часа ночи его разбудил дневальный: – Товарищ лейтенант, проснитесь! – А! – подскочил на кровати Федор. – Наряд звонил, телефонируют – через КСП следы кабана. – Поднимай тревожную группу. Да, не забудь разбудить Борисова. – Он как раз в наряде, сам звонил. – Проводника и собаку! – Товарищ лейтенант, дождь идет. Собака след не возьмет. Вот черт! Спросонья, что ли, но он не услышал, как дождь по подоконнику шелестит, по крыше. Собака и в самом деле не поможет. Неделю назад из питомника привезли двух овчарок, и с ними прибыли проводники, обучавшие собак. А еще застава пополнилась пятью лошадьми для тревожной группы. Пришлось в срочном порядке делать большой навес, а в ближайшие дни необходимо ставить настоящую конюшню со стойлами да озаботиться сеном. Но поскольку время сенокосов прошло, придется выпрашивать или покупать у селян. Одним овсом кормить лошадей нельзя, живот пучить будет. Пока Федор размышлял, оделся. Тревожная группа из трех бойцов была уже готова, сапогами грохотала по полу. – Готовы? – Так точно! – Седлайте лошадей! Несколько секунд Федор раздумывал – брать ли с собой недавно полученный автомат «ППД». На заставы дали по одному экземпляру – для усиления огневой мощи тревожных групп. Решил – не стоит: весит много, достаточно бойцов с винтовками. И тем более что для ближнего боя, коли он случится, есть пистолет. Набросил на плечи плащ-накидку. Дождь мелкий, нудный, но если долго под ним находиться, вымокнешь до исподнего. Бойцы оседлали лошадей не только для себя, но и для Федора. Рванули с места, сразу пустив коней галопом. Тропа вдоль берега реки была известна им вплоть до мельчайшего поворота, и в нужных местах Федор припадал к шее коня, чтобы не выбило из седла низко растущей веткой. Десяток минут скачки – и на тропе показался наряд, старшим которого был ефрейтор Борисов. – Однако, товарищ лейтенант, следы через КСП идут, с порубежной стороны, кабаньи. Только это не кабан был. Федор спрыгнул с коня: – Показывай! – и включил фонарь. Следы уже напитались водой, но прослеживались четко. – Объясни, почему ты решил, что он в наш тыл шел? – А поглядите, комочки земли по ходу движения отброшены. – Пусть так. А кабаны плавать умеют? В этом вопросе Федор сомневался. Кабан практически – та же свинья, только дикая. Все, что он знал о кабанах – так это то, что они любят желуди. – Еще как! Не любят, больше в грязи предпочитают валяться, чтобы от живности избавиться, от блох и клещей. Но плавают. – Хорошо, пусть он перебрался на наш берег. Следы похожи на кабаньи, так? – Так. Однако это не кабан. – Объясни! – Кабан, когда бежит, оставляет следы парные: два следа от передних ног, два – от задних. А когда идет, то не как иноходец. А здесь? – Ты хочешь сказать, что по КСП прошел человек, используя копыта кабана? – Так точно! – Может, тревога ложная? Ну, скажем – косуля прошла или другое животное… Кабарга, например. – Они легкие, копыта у них меньше, а здесь видно, что вес большой был. Смотрите, – якут опустил в след от копыта палец, полностью погрузившийся в воду. – Думаю, человек груз нес, мешок небольшой. – Давно прошел? – Сыро, определить не могу. – По следу идти сможешь? – Попробую, однако. – Слушать мою команду, – выпрямился Федор. – Боец Комаров, остаешься в наряде за старшего, вместо Борисова, продолжайте обход КСП. Боец Кушнир, возвращаешься с лошадьми на заставу. Остальные – за мной! Борисов, веди! Группа получилась всего из трех человек. Первое время Борисов шел быстро. Один раз он показал Федору на сломанную ветку: – Тут он прошел. А еще через полсотни метров Борисов вдруг остановился: – След потерялся. – Ну не поднялся же он в воздух, Борисов? Ищи! – Стойте здесь, а то следы затопчете, – и Борисов начал описывать круги. Вскоре он выбрался из кустов: – Вот, смотрите! В руках ефрейтор держал четыре дощечки, каждая по размеру – со ступню, с креплением для рук или ног, вроде лыжных. Снизу к дощечкам были приделаны кабаньи копыта. Хитро! Не каждый, видя оставленные следы, догадается, что это не кабан прошел, а человек. – Молодец, Борисов! Теперь человеческий след найди. Судя по направлению следа, нарушитель идет в веску. – Так точно! До нее с полкилометра будет… – Догоним? – Сомневаюсь. Темно, след искать надо. Нарушитель, однако, в веске уже, если дальше не пошел. – Тогда ходу! Борисов шел впереди зигзагом, а где след на траве или стерне был хорошо виден, даже бежал. Федор и боец Гапоненко не отставали. Они добрались до спящей деревни. Слышно было, как лениво перебрехиваются псы во дворах. Но что делать дальше? Когда Федор учился в училище, все было понятно. Но теория – это одно, а практика может подкидывать случаи непредсказуемые. Однако и стоять, теряя время, нельзя. – Борисов, обойди деревню по периметру. Вдруг нарушитель дальше пошел, скажем – к Михалкам? – «По периметру» – это как? – Вокруг. Нам важно знать, нарушитель еще в деревне или уже ушел из нее. – Понял, исполняю, – отозвался Борисов. – Гапоненко, бегом на заставу! Пусть старшина подмогу вышлет, пять человек верхом. – Есть! Гапоненко побежал к заставе, оскальзываясь и взмахами рук помогая себе удержаться. Если бегом, то до заставы двадцать минут. Да пока старшина людей поднимет, лошадей оседлает, да пока сюда домчатся… Вот и выходит, что раньше, чем через сорок – сорок пять минут помощи ждать не приходится. Федор встал за дерево. От дождя оно не спасало, но со стороны заметить его было сложнее. Он еще не знал, что предпримет, но план в голове уже созревал. Надо было дождаться утра, окружив деревню пограничниками. Борисов, да еще пятеро – получится редкая цепь. Но ведь и деревня невелика… А ему самому, прихватив председателя сельсовета, надо пройтись по домам. Председатель должен знать в лицо всех местных и пришлого сразу найдет. Если же нарушитель в село пойдет, будет хуже. В селе жителей намного больше, дворы разбросаны, и чтобы его окружить, личного состава всей заставы не хватит. И еще беспокоило Федора – он о нарушении границы в комендатуру не сообщил, ведь вначале было телефонирование Борисова о кабаньих следах… Если в комендатуру сообщать о следах всей живности, которая КСП пересекла, его за придурка примут. Эх, как не хватает связи! В деревне – и то телефона нет. Где же Борисов? Повезло заставе с этим бойцом, настоящий следопыт. Собака в дождь след не возьмет, а якут быстро разобрался, что след кабана – всего лишь маскировка, и он привел к деревне. Надо бы его отметить. Из темноты показалась фигура человека. Нако-нец-то! Однако выходить из-за своего укрытия Федор не торопился. А когда мужчина приблизился, Федор вдруг понял, что это не Борисов. Тот в плащ-накидке был, она без рукавов. У этого же руки четко различимы. К тому же неизвестный направился в сторону границы. Федор достал из кобуры пистолет и шагнул из-за дерева в сторону: – Стой! Руки вверх, а то стрелять буду! Неизвестный бросился бежать. Федор выстрелил вверх, предупредительным, и почти сразу же со стороны неизвестного в его сторону прозвучал прицельный выстрел – Федор увидел вспышку. Следом – еще один, но со стороны деревни, и неизвестный упал. Стрелял Борисов, он и сам бежал от околицы деревни к лейтенанту. – Вы живы, товарищ лейтенант, не ранены? – Я-то жив, а этого зачем ухлопал? – Боялся – уйдет, однако. Дождь, темно, до леса недалеко… – Борисов, я же на занятиях не раз говорил – по ногам стрелять, чтобы допросить потом можно было! Зачем приходил, к кому, с какой целью… Эх! Они подошли в неизвестному. Пуля попала в спину. Федор коснулся, потом перевернул тело. Не дышит. Пуля прошла навылет, вырвав из телогрейки на груди изрядный клок, который уже пропитался кровью. Федор посветил фонариком в лицо лежащему. – Не видел его раньше? – Нет, первый раз вижу. После выстрелов собаки в деревне остервенело лаяли, но ни в одной хате не зажегся свет. Электричества в веске не было, но были керосиновые лампы, свечи. И ни один житель не вышел на улицу, чтобы узнать, что произошло. Боязливые все. Через десяток минут послышался чавкающий топот копыт, и из темноты верхом на лошадях появились пограничники. – Товарищ лейтенант, по вашему приказанию… – Отставить! Кто старший? – Сержант Песков. – Расставь людей вокруг деревни в пределах прямой видимости. Да чтобы мышь из деревни не проскочила! Никого не выпускать! – Слушаюсь! – Коня своего мне оставишь. Песков спрыгнул с лошади и протянул Федору поводья. – Утром смена будет, исполняйте. А ты, Борисов, труп охранять будешь. Сам оплошал, сам и мокнуть под дождем будешь. – Слушаюсь. Глаза у якута узкие, выражение лица бесстрастное, не поймешь – разозлился или обиделся? Федор поставил ногу в стремя и взлетел в мокрое седло. – Никого к трупу не подпускать! Утром сам приеду. – Так точно! Тронув коня с места, Федор галопом понесся на заставу, благо ехать было недалеко. Въехав на территорию заставы, он завел коня под навес, забежал в казарму и на ходу бросил дневальному: – Коня распряги, под седлом он… Сам прошел в свою комнату, одновременно служившую ему служебным кабинетом, а ночью – спальней. Но только он взялся за трубку телефона, как в комнату вошел старшина: – Здравия желаю! Выстрелы я слышал… – Ну да, я стрелял, нарушитель мертв, а убил его Борисов. Надо звонить в комендатуру… До комендатуры Федор дозвонился быстро, благо по ночному времени линия не занята, а ведь на ней – не одна застава на связи. – Дежурный по комендатуре старший лейтенант Загорулько, – услышал он в трубке. – Докладывает начальник восьмой заставы лейтенант Казанцев. На вверенном мне участке границы произошло нарушение. При попытке задержать нарушителя он стал отстреливаться и был убит. – Стрелять разучились?! По ногам надо было. – Не я стрелял, боец. – Я сейчас свяжусь с начальством и перезвоню тебе, ты от телефона не отлучайся. Федор положил трубку. – Вы бы, товарищ лейтенант, рапорт пока написали, – встал со стула старшина. – Поутру начальство нагрянет – бумагу точно спросит. Да время обязательно укажите, и действия бойцов. Главное – свое грамотное руководство преследованием нарушителя. Руководству комендатуры в отряд докладывать надо, мало того – из НКВД нагрянут. Верно старшина говорит, он калач тертый. Федор зажег лампу и уселся за стол писать рапорт. Написал уже половину страницы, но порвал – не понравилось. Начал снова – рапорт должен быть коротким, емким и понятным. В комендатуру сразу не позвонил, потому как не мог знать точно, что это не кабан, а нарушитель. Ошибку совершил, отправив бойца с лошадьми на заставу – пусть бы он следом их в поводу вел. Но об этом не написал. Пока обдумывал, затренькал телефон. Федор поднял трубку: – Казанцев у аппарата. – Приветствую, лейтенант, это капитан Сумароков. К тебе утречком подъедут Загорулько и уполномоченный из НКВД. Труп охранять! – Понял, товарищ капитан, уже охраняется. – И эти… копыта кабаньи… представь. Конец связи. В трубке наступила тишина, потом послышались гудки отбоя. Черт, они же эти дощечки с кабаньими копытами бросили там, где нашли, неподалеку от границы, от места перехода. – Старшина, подними кого-нибудь, кто отдохнуть после наряда успел – надо сменить Борисова у трупа. А он пусть ищет эти чертовы кабаньи копыта. Вдвоем с бойцом они добрались на лошадях до деревни. – Сошин, назначаю тебя на пост. Никого, кроме меня, к трупу не подпускать. – Слушаюсь! – А с тобой, Борисов, едем искать дощечки с копытами. На лошадях они отправились к контрольно-следовой полосе. Из ночной темноты раздался окрик: – Стой, кто идет? – и щелчок затвора. Это наряд добросовестно нес службу. – Лейтенант Казанцев. Старший наряда, ко мне. Пограничник подбежал. – Старший наряда боец Комаров. – Мы с Борисовым по кустам пошарим, продолжайте службу. Как будто нюх у якута был – через несколько минут на брошенные дощечки с копытами вышел. – Все четыре здесь! Борисов был мокрый, грязный, видно было, что он основательно продрог, но на его плоском лице сияла счастливая улыбка. – Молодец, Борисов! Если бы ты еще и нарушителю в ногу попал, а не в спину, сержантом был бы. – Темно было, дождь… – Вот утром начальству и расскажешь об этом. На заставе они успели немного обсушиться. К утру дождь прекратился, но над землей низко висели темные, тяжелые тучи. Около восьми утра послышалось завывание мотора, и к заставе, буксуя по раскисшей грунтовке, с трудом пробилась крытая брезентом полуторка. Из кабины выбрался Загорулько, замначальника по оперативной работе, а из кузова – два командира в форме НКВД. – Ну, показывай место происшествия, – после приветствия сказал старлей. – Откуда начнем? С места нарушения или к трупу поедем? Офицеры НКВД переглянулись. – С трупа. И еще копыта покажите. Борисов принес дощечки. – Ефрейтор Борисов. Он в наряде был, следы на контрольно-следовой полосе обнаружил, а потом и дощечки. Офицеры осмотрели дощечки с копытами. – Встречались мы уже с такими. Дощечки забросили в кузов, как вещдок. – Лейтенант, рапорт готов? – спросил Загорулько. – Так точно! – Федор вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Загорулько. – Садись в грузовик, Борисова возьми – едем. В кабину сядешь, дорогу показывать будешь. С трудом они добрались до деревни. Местами грузовик приходилось выталкивать из грязи. Боец Комаров, увидев в грузовике лейтенанта, вытянулся по стойке «смирно». – Происшествий на вверенном мне посту не произошло. Загорулько и офицеры НКВД осмотрели труп и сфотографировали его. – Лейтенант, ты знаешь, кого завалил? – На поражение стрелял не я – ефрейтор Борисов. – Да плевать кто! Это же Юзек Петровский, контрабандист! Он еще на старой границе нам крови попортил немерено. Но сколько веревочке ни виться, а конец настанет… Офицеры обыскали одежду убитого, но нашли только двести немецких марок, зажигалку и пачку сигарет. Документов, записной книжки или еще чего-нибудь, что пролило бы свет на ночные события, не было. Один из офицеров носовым платком подобрал валяющийся рядом пистолет и, завернув его, спрятал в командирскую сумку. – Стрелял убитый? – Один раз успел, промахнулся. – Кто-нибудь из местных к трупу подходил, видел? – Никак нет! Но выстрелы слышали… – Интересно, к кому он приходил? – протянул энкавэдэшник. – Ну не просто же прогуляться. Лейтенант, пусть твои бойцы отойдут. Когда остались только командиры, один из энкавэдэшников сказал: – Есть сведения, что Юзек этот на немецкую разведку работать начал. На деньги купился или компроматом прижали. Источник недостоверный, но похоже на правду. Труп и копыта мы заберем, но искать в деревне контакты этого Юзека придется тебе, лейтенант, и Загорулько. Никаких сведений о жителях у нас нет, сами понимаете – три месяца всего здесь советская власть, агентурой не обзавелись. Мы понимаем, трудно, но надо. К кому приходил, какое задание выполнял? На словах что-то передал или груз доставил? Действуйте! Бойцы погрузили труп в грузовик, и офицеры НКВД уехали. Загорулько, однако, остался. – Ты распорядился оцепить деревню? – Я. Обыскать бы все дворы… – Во-первых, кто тебе это позволит? Один двор можешь, если есть оперативная информация и время не терпит. А всю деревню обыскивать без санкции – так и самому за беззаконие под следствие попасть можно запросто. А во-вторых, для такого обыска целая рота нужна, причем, заметь – людей подготовленных. Хороший тайник отыскать – это, брат, опыт нужен, нюх! – А если этот Юзек принес груз, и этот груз сейчас в деревне? Снимем оцепление – груз уйдет. – Вот и ищи! А оцепление снимай! Федоров подозвал Комарова. – Передай всем из оцепления мой приказ – следовать на заставу. Ну и ты с Борисовым иди. Отдохнуть, поесть надо. – Слушаюсь! – Знаешь, Андрей, боец Борисов, который след обнаружил, охотник, из якутов. Следопыт настоящий! Так вот он определил по следам, что нарушитель не пустой шел, а с грузом. А ведь назад Юзек пустым шел. Тогда возникает вопрос – что он принес? – Вопрос правильный. Может, сахар для самогона? Или табак. – Табак легкий. Да и не курят большинство, католики. – Ну не картошку же он нес! Бульбы и с этой стороны своей хватает. Идем на заставу, есть охота – сил нет. Поедим, обмозгуем. Пока они шли к заставе, прикидывали дальнейшие действия. Для начала Загорулько посоветовал поговорить с председателем сельсовета. – Он наверняка знать должен, с кем этот Юзек раньше общался – вот на того внимание и обрати. Если Юзек темными делами занимался, то с человеком знакомым и на деле проверенным. Выяви, наверняка ниточка потянется. И с людьми поговори, только без свидетелей, приватно.Глава 2 Бандиты
На заставе Федор переоделся в сухое обмундирование, и оба командира позавтракали. – Дерзай, лейтенант! Если по нашим или по каналам НКВД что-то появится, я сразу сообщу. Загорулько с провожатым на лошадях заставы уехали в Дубицу, а Федор отправился в деревню. Урсуляк, председатель сельсовета, оказался на месте. Мужчины поприветствовали друг друга, и председатель показал на стул, приглашая Федора присесть. – Что за стрельба ночью была? Или это секрет? – поинтересовался Грынь. – Тебе одному скажу, но это между нами. Контрабандиста убили. Был такой, Юзек Петровский. – Да кто же его не знает? Он родом из этих мест. Перед приходом Советов в Польшу ушел, видимо, было чего бояться. А приходил он к полюбовнице своей давней, к Ядвиге Собич, третий дом слева от сельсовета. – Даже так! – Да у него знакомых половина деревни… – Плохо! А сейчас попробуй узнай, у кого он был… Урсуляк только развел руками: – Тут я вам не помощник… Федор поднялся: – Пойду познакомлюсь с этой Ядвигой. – Поосторожней, командир, смотри не влюбись! Уж больно красива баба, огонь просто! Ха! Да не попалась еще Федору та девушка или женщина, которая завладела бы его сердцем. По пути его встречали редкие жители. Поравнявшись с Федором, они снимали шляпы, кланялись и приветствовали: – Добрый дзень, пан официер! Идти было три минуты, и вот Федор уже стучит в калитку. Открывать вышла женщина лет тридцати – и в самом деле красавица: длинные русые волосы толстой косой были уложены вокруг головы, зеленые глаза, правильные черты лица, высокая грудь, тонкая талия. Одета в национальное, с вышивкой, платье с передником. – Что хотел пан? – Побеседовать. Можно войти? – Входите. Федор заметил, что женщина чем-то огорчена, расстроена, пытается это скрыть, напустив на себя безразличный вид, но глаза ее выдавали. Ядвига провела лейтенанта в хату и предложила сесть. Федор окинул взглядом комнату. По местным меркам жила Ядвига зажиточно. В углу комнаты – швейная машина «Зингер», на полу – не домотканые дорожки, а настоящий ковер. Федор уселся на венский стул, а не табуретку, которые были во многих хатах. – Желаете выпить, пан офицер? Наливочка сливовая или самогон? Водочки нет, я слышала – русские офицеры ее предпочитают. – На службе не употребляю. Скажите, вы знали Юзека Петровского? На лице Ядвиги отразилась целая гамма чувств. – Донесли уже! Отрицать бессмысленно, знаю, конечно. – В каких вы были отношениях? – Связь любовная у нас. А что, большевики считают любовь преступлением? – Ни в коем случае! – Тогда почему такой интерес ко мне? Ничего предосудительного я не совершала. – Гражданин Петровский задержан нами после незаконного пересечения границы. По советским меркам это преступление. Ядвига занервничала, пальцы ее рук мелко задрожали. – У вас есть что сказать по этому поводу? – У меня он не был! – Как не был? Вы же только что признались – любовь у вас… – Он у Дануты был, разлучницы треклятой! – Кто такая? – По другую сторону от сельсовета, пятый дом. Она давно Юзека привечала. – Так вы утверждаете, что сегодня ночью он у вас не был и ничего не оставлял? – Матка Боска! Клянусь, не видела! Клятвы – это все пустые слова. А словам Федор не верил, доверяя только фактам, вещдокам или документам. – Что теперь с ним будет? – спросила Ядвига. – С кем? А, с Юзеком? Под суд пойдет. Не смею больше отрывать вас от дел. Кстати, вы работаете? – Нет, негде. Своим хозяйством живу. Вот в этом Федор усомнился. Больно руки у женщины ухоженные, непохоже, что она с землей в огороде дело имеет. Но это не его забота, на то милиция есть. От Ядвиги Федор сразу отправился к Дануте. Женщина встретила его с зареванным лицом. – По какому поводу печаль? – поинтересовался Федор. По двору бегал белобрысый мальчуган лет пяти в одной рубашонке. – А то вы не знаете! – женщина была не рада его приходу и не скрывала неприязни. – Может, в хате побеседуем? – У меня не прибрано, говорите здесь. – Ну хорошо. Ваш знакомый – назовем его так, Юзек Петровский, незаконно пересек государственную границу. При задержании отстреливался, был ранен. – Тяжело? – вырвалось у женщины. – Сейчас он в больнице, им занимаются врачи, и о состоянии его я не знаю. Так вот, он оставил вам груз, с которым пришел. Предлагаю выдать его добровольно. – Нет у меня никаких вещей, ничего он мне не оставлял. – Лжете! Когда Юзек сможет говорить после операции, он укажет на вас. – Никогда! – Дослушайте… Поверьте, в НКВД есть мастера – они разговорят любого. И когда выяснится, что груз у вас, вы попадете в сообщники со всеми вытекающими отсюда последствиями… О сынишке подумайте. В глазах женщины появился страх. Если она любила Юзека и решила его покрывать, то беспокойство о сыне должно заставить ее задуматься. Федор видел, что она колеблется. – Выдайте добровольно то, что он принес вам, и вас никто не тронет. Но если за вами явятся после допроса Юзека, то вы попадете под статью. – Это Ядвига, кошка драная, оговор на меня сделала, чтоб ей пусто было! – Оставьте женские разборки. У меня, впрочем, как и у вас, нет времени. Уже завтра приедут солдаты и учинят обыск во всех домах. Даю вам три минуты на размышление, – и Федор демонстративно посмотрел на часы. Конечно, он блефовал, конечно, он обманывал женщину, давил на ее психику, но ни в одной спецслужбе нет места сантиментам. Его задачей было защитить Родину от перебежчиков и опасных грузов, а уж как он это сделает, никого не интересовало. Очень кстати вспомнились слова Глеба Жеглова о Кирпиче в известном фильме: «Вор должен сидеть в тюрьме!» Время истекло, и Федор уже взялся за калитку, всем своим видом демонстрируя желание уйти. – Погодите… – наконец решилась женщина. – Идите за мной… Данута прошла на обширный задний двор, подвела Федора к амбару и распахнула дверь. – Там… – Где «там»? Конкретнее? – Под сеном, в углу. Федор взял вилы и осторожно разгреб сено, приготовленное на зиму для скота. Внезапно почувствовал, что вилы за что-то зацепились. Федор разгреб сено руками, увидел под ним брезентовый мешок и, поднапрягшись слегка, вытянул его. Мешок был тяжелый, килограммов на двадцать. Не обманулся Борисов, нарушитель имел при себе груз. На ощупь – нечто квадратное, плотное. Федор развязал тесемки мешка, растянул края, но под ними оказался еще один, из прорезиненной ткани. И его Федор открыл. Ба! Радиостанция немецкая, и к ней – элементы питания, сухие батареи. Не простой контрабандист этот Юзек! Зачем контрабандисту рация, да еще немецкая – надписи на табличках рации не оставляли сомнения в происхождении. Федор снова все увязал, как было. – Что-нибудь еще Юзек оставлял? – Нет. – Кто за грузом должен прийти? – Он сказал, что мужчина. Скажет условные слова «Привет от Юзека и низкий поклон» и отдаст вторую половину десятирублевой купюры. Вот блин, прямо шпионский роман! – Несите эту половину… Пока женщина ходила, Федор задумался. Что делать с рацией? Забрать на заставу? Или оставить здесь? А если оставить, не воспользуется ли Данута его оплошностью? Выбросит в овраг за деревней и избавится от улики – на рации же отпечатков ее пальцев нет. И он решил рацию в вещмешке отнести к Урсуляку, а самому поторопиться на заставу, телефонировать Загорулько. Когда женщина вернулась в амбар и протянула Федору криво оторванную половину десятирублевки, Федор сказал: – Груз я временно заберу, вам же настоятельно советую из деревни не уходить. Не прощаюсь, вечером увидимся. Как и решил, он оставил мешок председателю. – Охраняйте. Из сельсовета не отлучаться, я через пару часов вернусь. Быстрым шагом, временами даже переходя на бег – там, где земля была посуше, Федор отправился на заставу. В казарму он ворвался запыхавшийся, шинель сзади была заляпана грязью до лопаток. Увидев лейтенанта, старшина крикнул: – Застава, в ружье! Но в ответ раздалось: – Отставить! И Федор бросился к телефону. Дозвонившись до дежурного в комендатуре, через него Федор соединился с Загорулько и доложил о находке. В ответ услышал: – От телефона не отходи, я перезвоню… Звонка ему пришлось ожидать четверть часа. – Казанцев, к тебе выезжают из НКВД, выполняй все их указания. Да, не удивляйся внешнему виду. Конец связи. Федор успел пообедать, хотя время было уже не обеденное, шестнадцать часов пополудни. Он даже успел почистить шинель, когда услышал звук мотора и во двор заставы въехал уже знакомый ему грузовик. Водитель призывно махнул ему рукой. Ну совсем оборзели эти из НКВД! Он что, девочка? Но подошел к машине. – Товарищ лейтенант, подойдите к заднему борту. Федор обошел машину. Ба! Лица-то, оказывается, знакомые! Те самые офицеры НКВД, что труп осматривали. Только сейчас на них не форменное обмундирование, а селянская одежда, и даже помятые шляпы не забыли, по местной моде. – Удивлен, лейтенант? Маскировка! – Стрижки у вас короткие, уж тогда бы парики надели, что ли… – Шутник хренов! Докладывай подробно! Федор доложил. – Вот так, да? Ну, мы тогда в машине пока посидим. Как стемнеет, выедем с заставы, и ты с нами. Остановимся в безлюдном месте. Потом ты нас к этой Дануте проводишь. – Засада? – Именно так! Ты нам половину десятирублевки отдай. Тебе она не нужна, а нам – в самый раз. – Рация в мешке у предсельсовета. – В деревню идем пешком, внимание ни к чему не проявлять. Ты рацию забираешь – и к Дануте. А дальше наше дело, ты можешь возвращаться на заставу. – А грузовик? – Меньше задавай вопросов, лейтенант, лучше спать будешь. – Да я уже и забыл, когда спал нормально. Федор вернулся в казарму. Теперь он понял, почему кузов полуторки закрыт брезентом. Это укрытие не только от непогоды, но и от чужих глаз тоже. Похоже, НКВД хочет взять того, кто явится за рацией, и размотать всю цепочку. В принципе – правильно. Только ведь за грузом может явиться человек посторонний, пешка. Дали денег и велели забрать… С настоящим агентом разведки другой страны в виде Юзека Федор столкнулся впервые, да и то на расстоянии. Вблизи он увидел его уже мертвого. Как только начало темнеть, Федор вышел к грузовику – водитель его стоял тут же, и, не торопясь, покуривал папироску. Увидев лейтенанта, он бросил окурок на землю, затоптал его сапогом и завел мотор. Фары светили подслеповато. Едва они проехали полкилометра, водитель остановил машину – наверняка проинструктирован был. Псевдоселяне уже выпрыгнули из кузова. – Веди, Сусанин! Выделываются, корифеев из себя строят. Ну-ну, посмотрим, что у вас получится… До деревни шли молча. Окошки светились только в сельсовете. – Мешок забери и иди к дому Дануты. Мы следом, – услышал Федор. Федор забрал у председателя мешок с рацией. – Ну, заждался я уже, – засуетился председатель. – Велено было не отходить… Дом Дануты был рядом. Осторожно, чтобы не услышали соседи, Федор постучал. Калитку открыли быстро, видимо, не впервые ночные гости приходили. – Пан офицер? – удивилась женщина. – Тихо! – раздался тот же голос, и мимо нее проскочили двое мужчин в цивильной одежде. Женщина взвизгнула от неожиданности: – Это кто такие? – Они встретят того, кто придет за мешком. Вас они не побеспокоят, в амбаре посидят. А гость придет – ваше дело его не спугнуть и проводить к амбару. – Мы так не договаривались… – Так мы и не договаривались, что вы стране вредить будете, – отрезал Федор. – Спокойной ночи… И снова он шел к заставе. Устал за прошедшие полутора суток. Не выспался, а уж километров намерил! В казарме старшина доложил, что на заставе без происшествий, и, едва раздевшись, Федор рухнул на кровать. Днем служба шла заведенным порядком. Дал приказ нарядам выступить на охрану государственной границы, несколько человек отправил валить деревья: конюшню ставить нужно, за дождями зима придет. И так уже в воздухе морозцем по утрам слегка пахнет, пар изо рта идет. Временами Федор мельком вспоминал об оперативниках НКВД, о Дануте – как-то пройдет захват? Сутки прошли. И вторые в служебных заботах минули… И вдруг ночью – свисток со сторожевой вышки, Федор только спать улегся. Натянув сапоги, он в одних трусах выскочил на крыльцо. – Товарищ лейтенант, – обратился к нему часовой, – я слышал в деревне слабые хлопки, похоже, стреляли. Ах, мать твою! Федор ворвался в казарму. Бойцы уже спали, и он разбудил старшину, Борисова и Комарова. – Старшина, за меня остаешься! Борисов, Комаров, одеться и седлать лошадей! Сам Федор оделся за тридцать секунд – за это время сгорала спичка, которую во время его учебы зажигал командир учебного взвода. Все курсанты должны были одеться и обуться за то время, пока она горела. Выбежав из казармы, Федор увидел, что бойцы уже седлали лошадей. Буквально взлетев в седло, они галопом понеслись к деревне. У двора Дануты стоял председатель сельсовета – в телогрейке на голое тело, в брюках и калошах на босу ногу. – Стреляли! – встретил он пограничников. – Потому я здесь. Калитка была открыта, и из хаты доносился громкий плач хозяйки. Первым делом Федор бросился к амбару. Раз была стрельба, значит – не предусмотрели чего-то, что-то пошло неладно. Он включил фонарь. Открытым огнем пользоваться нельзя, постройки деревянные, а в амбарах сено. Вспыхнет все на раз. Его глазам предстала ужасающая картина: один оперативник лежал у самого входа, второй – поодаль, и оба без признаков жизни. Рубашки обоих были обильно залиты кровью. Тот, что у дверей, был без оружия – не успел достать. У второго, лежащего в глубине амбара, в руке был пистолет. Федор достал из его пистолета магазин – в нем было шесть патронов. Пару раз оперативник выстрелить успел. Вопрос – попал? – Комаров, к амбару. Займи пост, никого не подпускай. – Есть! Федор бросился в хату. – Рассказывай, что произошло! Только без соплей, время уходит! Женщина прижимала к себе испуганного мальчонку. Она утерла слезы, взяла себя в руки. – Вечером в калитку постучали. Я открыла, как эти двое велели… – Дальше! – Их двое было. Не местные, раньше я никогда их не видела. – Не томи… – Оба прошли к амбару. Я сказала, что мешок в углу под сеном, и открыла дверь. Один из них вошел в амбар, и почти сразу пошла пальба! Ужас какой! – Эти, что пришли – они мешок забрать успели? – Не видела я, со страху в хату кинулась… – Оба гостя ушли? Не ранены были? – Не видела я… – и женщина зарыдала в голос. Ладно, потом ее подробно допросят. А сейчас, если это возможно, надо организовать преследование. – Борисов, на тебя вся надежда. Давай двор осмотрим. – На предмет чего? – В первую очередь крови, – Федор зажег фонарь. Следы крови они нашли сразу. – Один точно ранен. Борисов, ты у нас следопыт, веди. Капли крови вели до околицы и дальше, и через полсотни метров от деревни, сбоку грунтовки, пограничники обнаружили тело. Не промахнулся оперативник, в живот непрошеному гостю попал. Какое-то время раненому помогал идти его напарник, но, видимо, раненый быстро ослабел, стал обузой, и напарник ударил его ножом в сердце. Линейная рана на одежде прямо указывала на то, что раненого добили. – Вот сука, своего же добил, – возмутился якут. – С ним он далеко не ушел бы. Да, накрылась наша засада медным тазом! Борисов, остаешься при трупе! Я на заставу. Благо они примчались к месту событий на лошадях! Обратно на заставу Федор отправился один. И как это лошадь в кромешной темноте в яму не угодила, не споткнулась? Иначе бы он, как пить дать, шею себе свернул! Прискакав на заставу, Федор первым делом схватился за телефонную трубку. Дежурный переключил его на Загорулько. Дома зам по оперработе не ночует, что ли, или спит в рабочем кабинете? Этот вопрос у Федора возник тут же, потому что Андрей ответил сразу. – Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – Казанцев? – сразу узнал его по голосу Загорулько. – Что там у тебя случилось? – Засаду из оперов НКВД постреляли. Ночных гостей двое было, один убит, второй ушел. Загорулько выматерился. – Да что за жизнь такая пошла? Я с районным управлением созвонюсь, это их люди. Сам в деревню возвращайся, жди. Конец связи. Федор вернулся в деревню, и через час в нее въехал уже знакомый ему крытый грузовик, из которого вышли двое в форме. – Сержант Кравцов, – увидев Федора, козырнул один из них. – Доложите обстановку. Сержант госбезопасности приравнивался к армейскому лейтенанту, а, скажем, лейтенант – уже к капитану. Федор кратко, но четко и толково доложил. – Ведите! Сначала они прошли в амбар, где начальство осмотрело трупы сослуживцев. Потом они разворошили сено и обнаружили под нимрацию. – Пусть пока твой боец охраняет. Где труп связного? – За околицей, я проведу. Труп они обыскали, но карманы убитого были пусты. – Опытный, – с досадой сплюнул Загорулько, – ничего при нем нет… – Или убийца все вытащил, – возразил второй гэбист. – Грузим всех. Лейтенант, вы пока в хате у хозяйки рапорт напишите… Федор написал рапорт. Собственно, свидетелем он не был, поэтому рапорт получился коротким. Дануту с пацаном офицеры увезли с собой, для обстоятельного допроса. Забрали они и рацию. Возвращаясь на заставу, они уже лошадей не гнали, и Федор размышлял по дороге: «Почему энкавэдэшники к пограничникам так снисходительно-покровительственно относятся, как старший брат к младшему? Вроде одно дело делаем, к одному ведомству относимся…» Ответа на свои мысли он не нашел. А утром выпал снег. Ровным слоем покрыл он поля, луга, припорошил деревню. По Западному Бугу плыла снежная шуга. Вскоре ударили первые морозы, и нарушения границы почти на всех участках прекратились. Снег – он лучше любой контрольно-следовой полосы, сразу покажет, сколько человек пересекли границу, в каком месте и куда шли. А кому, скажите, охота спалиться? Служба шла положенным порядком. В темпе закончили строительство конюшни. А потом наступило первое января сорокового года. Официально встреча Рождества, Нового года и Крещения не поощрялась, пережитки прошлого. Федор же считал Новый год одним из самых любимых праздников, наравне с днем рождения. Но благоразумно помалкивал на этот счет, поскольку на заставу время от времени наведывался политрук комендатуры. Он проводил собрания, на которых говорил о текущем моменте, о политической ситуации. А после них вел «задушевные» беседы с бойцами. И не дай бог, кто-нибудь из бойцов по недомыслию лишнее ляпнет – заморишься объяснительные писать. Зато 23 февраля встретили праздничным обедом. Это был обычный обед, только вместо чая – компот из сухофруктов и булочка. Но бойцы и этому были рады, все же разнообразие. А по весне, когда сошел снег и подсохла земля, на нашу сторону стали залетать немецкие самолеты. Сначала это были разведчики. Сделают круг и вновь улетают за реку. Вроде случайно, маршрутом ошибся. Наряды о пересечении воздушного пространства на заставу телефонировали, но что можно было в этом случае сделать? Из винтовки не собьешь, высоко, а зенитных средств на заставе не было. И Федор отвечал, как его инструктировали: – На провокации не поддаваться, наблюдать. Хотя сам из истории знал, чем в дальнейшем эти «провокации» закончатся. Ну не может быть у них дружбы и сотрудничества с нацистами! Да и после оккупации Польши Гитлер зубы на другие европейские страны точил. Однако неприятно было: что, у нас истребителей нет? Сбить к чертовой матери одного-другого разведчика – они летать перестанут. Понимал, что все это плохо потом закончится. Авиаразведка все укрепрайоны выявила, летние лагеря РККА. А еще агентурная разведка немцев активизировалась. В июне сорокового года Федор в первый раз столкнулся с немцами. Наряд доложил по телефону, что видит низко пролетающий немецкий самолет. – Кресты черные на нем, три мотора. – Понял, наблюдайте; оружие не применять! Пока говорил, сам услышал звук моторов и, бросив трубку, выскочил на крыльцо. На высоте метров триста неспешно проплывал немецкий транспортный самолет «Ю-52» – такие применялись для выброски парашютистов, сброса или доставки грузов. Самолет медленно проплыл на восток. Федор отзвонился в комендатуру: все же нарушение границы, пусть и воздушное, и он обязан о нем доложить. Дежурный записал время пролета и даже модель. – Откуда марку самолета знаешь? – В училище изучал, – буркнул Федор. Злость пробирала его до самых печенок. Летают не таясь, белым днем, как над своей территорией! Ох, боком выйдут Красной Армии эти полеты! Но выше головы не прыгнешь. Наверное, есть указание сверху – чужие самолеты не обстреливать и наши истребители не поднимать. Но ведь немцы с каждым днем все больше наглеть будут. Но история на этом не закончилась. Часа через два прибежал из деревни подросток. – Пан офицер! – паренек мял в руке старую шляпу, доставшуюся ему от родственников. – Слушаю… – Меня Грынь послал, председатель сельсовета. За околицей на лугу самолет сел германский. Большой, с крестами… Летчики ихние вокруг ходят, нашим девчонкам шоколадки дали. Не хватало еще, чтобы их самолеты у нас садились! – Воропаев, Чиндяйкин, седлать коней! – распорядился Федор. – Моего тоже! О посадке самолета он тут же доложил в комендатуру. – Прямо у деревни сели? – удивился дежурный. – Не было раньше такого… Сейчас начальнику комендатуры доложу. Через минуту в трубке раздался щелчок. – Сумароков на проводе. Ты вот что, Казанцев… Лично осмотри. Если самолет и в самом деле сел, экипаж задержи. Но силу не применяй, сделай это деликатно… – Так ведь они наверняка с оружием! – Не трогай! Но и взлететь не давай. Вдруг у них неисправность? Загорулько подъедет, жди. – Это в деревне, где перестрелка была, Чусь называется. – Да понял я… На твоем участке только два населенных пункта – Чусь эта и село Михалки. Конец связи. Федор с бойцами сели на коней и галопом поскакали к деревне. Издалека еще Федор увидел – «Юнкерс» на лугу сидит, хвостовое оперение над крышами возвышается. Подскакали. Возле самолета три немца в летных комбинезонах и при пистолетах в кобурах. Федор соскочил с коня и в приветствии вскинул руку к козырьку фуражки: – Начальник погранзаставы лейтенант Казанцев. Почему границу нарушили? Произнося это, Федор, однако, сомневался, поймут ли его. Говорит-то он по-русски, немецкого не знает, разве что усвоил из кинофильмов несколько фраз вроде «Хенде хох!» или «Гитлер капут!». Но вперед выступил командир экипажа, на вид – старше всех по возрасту. – Обер-лейтенант Йоган Пицц. Заблудились мы. Штурман молодой, сели на вынужденную посадку. По-русски он говорил чисто, без акцента – как на родном языке. Но глаза наглые, презрительно сощурены. Дать бы ему по морде, спесь сбить, да нельзя. – Сейчас приедут представители моего командования, разберутся. А до той поры прошу всех сдать личное оружие. Командир экипажа отдал приказ по-немецки, первым достал из поясной кобуры свой пистолет и протянул его Федору. За ним последовали остальные члены экипажа. Первый раз в жизни Федор держал в руках немецкий пистолет. Огромным желанием было покрутить оружие в руках, повнимательнее рассмотреть его, но он рассовал все три пистолета по карманам. С сорокового года, после захвата Польши, немцы стали регулярно нарушать наше воздушное пространство. С одной стороны – гражданские суда «Люфтганзы», осуществлявшие полеты по линии «Москва – Берлин». Самолеты оснащались скрытой фотоаппаратурой большого разрешения, а вместо миловидных стюардесс пассажиров обслуживали молодые и крепкие стюарды с военной выправкой. Экипажи самолета интересовали не только военные объекты – рейсовые самолеты отклонялись от воздушного коридора и фотографировали все. С другой стороны, абвером задействовались военные самолеты группы Теодора Ровеля, обер-лейтенанта вначале, доросшего затем до оберста. Группа состояла из четырех эскадрилий. Первая базировалась в Кракове, вторая – в Бухаресте, столице союзной Румынии, третья – на аэродроме Халенна в Финляндии. Группа Ровеля была оснащена как гражданскими самолетами типа «Ю-52», так и военными типа «Не-111» или «ДО-215В». Гражданские самолеты группы имели опознавательные знаки и раскраску «Люфтганзы», а пилоты во время разведывательных полетов носили униформу «Люфтганзы». В случае аварийной или плановой посадки в СССР они заявляли о неисправности или штурманской ошибке – заблудились. В итоге к июню 1941 года немецкое военное командование имело панорамные снимки и карты всей приграничной полосы СССР на глубину 250–300 километров. На белорусском направлении действовала вторая эскадрилья группы Ровеля, и возглавлял ее обер-лейтенант Карл Эдмунд Гартенфельд. Задачами эскадрильи была авиаразведка, аэрофотосъемка и заброска агентов парашютным способом. И, как правило, в неблагоприятных погодных условиях, ночью и при сильной облачности. Высокая квалификация пилотов и штурманов позволяла производить выброску с высокой точностью и отклонением от цели не более восьми километров. Но сейчас произошла накладка. Самолет был гражданским, имел опознавательные знаки и номера «Люфтганзы», а экипаж был вооружен и в летных комбинезонах люфтваффе. Федор сразу уловил несоответствие, о чем и доложил подъехавшим командирам. На «эмке» к самолету подъехали двое – Загорулько из погранкомендатуры и командир из НКВД. Их принадлежность не оставляла сомнений: краповый оттенок околыша фуражки и такого же цвета петлицы, на которых красовались шпалы. Майор, стало быть. После доклада Федор отдал Загорулько пистолеты экипажа. – Что думаешь, лейтенант? – спросил его майор НКВД. – Разведка. Иначе зачем гражданским пилотам пистолеты? И морды у них наглые… – Про морды отставить, их к делу не пришьешь. – Нельзя их отпускать, товарищ майор, они из абвера. Абвер (от немецкого Abwehr – оборона) был создан в Германии в 1921 году, как армейская разведывательная организация. После прихода к власти нацистов руководителем абвера стал капитан первого ранга Вильгельм Канарис. При нем абвер многократно вырос, расширил свои функции и стал конкурировать с СД и гестапо. Хотя СД находилась под руководством Гейдриха и отвечала за политическую разведку, а гестапо во главе с Мюллером – за расследование государственных и политических дел, за аресты и следствие. Задачами абвера была разведка и контрразведка, а главными целями – Англия, Франция и СССР. После создания 4 февраля 1938 года Верховного командования вооруженных сил – ОКВ – абвер вошел в его состав, как Управление разведки и контрразведки «Заграница абвер». Состоял он из пяти отделов. «А-1» возглавлял полковник Ганс Пиленброк. Отдел занимался организацией агентурной разведки за рубежом и делился на двенадцать подотделов по географическому признаку. «А-2» отвечал за проведение диверсий за границей, организацию «пятых колонн» и ведение психологической войны. Возглавлял отдел полковник Эрвин фон Лахаузен-Виврмонт – ему подчинялись диверсионная школа «2-Те» и эскадрилья Гартенфельда. Батальон стал в дальнейшем известен как «Бранденбург-800». Затем он стал полком, а к весне 1944 года превратился в одноименную дивизию. Батальон отличался отменной подготовкой, солдаты и офицеры прекрасно знали русский язык, структуру и вооружение Красной Армии. При заброске на нашу территорию они использовали советскую форму, оружие и хорошо сфабрикованные фальшивые документы. Для разведки они использовали все возможности. В каждой немецкой фирме, сотрудничавшей с зарубежными предприятиями, был создан разведотдел, и добытые секреты передавались в абвер. Инженеры фирмы «ИГ-Фарбен» по заданию абвера разработали уникальную аппаратуру микроточек, где каждый снимок был размером в один квадратный миллиметр, а пленка помещалась в пуговицу. Федор об этом знал – изучали в училище. А вот майор, похоже, нет. В НКВД зачастую брали людей не слишком образованных, по принципу «классового чутья». – Догадки свои оставь при себе, лейтенант. У тебя есть какие-либо доказательства? Нет! И у меня тоже. Надо отпускать. У Федора в душе все кипело – отпустить вражеский, по сути дела, экипаж? Они ведь не проветриться на нашу территорию прилетели! Но майор уже беседовал с экипажем. Федор подошел, встал рядом. – Что у вас случилось? – Мотор забарахлил, с курса сбились. – Тогда ремонтируйте. Даю вам полчаса, – и майор демонстративно посмотрел на часы. Командир экипажа по-немецки отдал приказ. Бортмеханик забрался на крыло и поднял капоты левого двигателя. Хотя бы уж врали правдоподобно! Даже если один мотор забарахлил, на двух исправных не составило бы труда перелететь через совсем близкую границу. Конечно, на картах есть обозначение, где находятся пригодные для посадки поля или луга. Но луг может быть заболочен и не пригоден для посадки самолетов или передвижения танков. И проверить его посадкой – самый лучший вариант. К исходу получаса бортмеханик закрыл моторные капоты и вскинул руку с оттопыренным большим пальцем – порядок! – Покиньте территорию СССР, – сделав строгое лицо, сказал майор. – Айн момент! – Экипаж забрался в самолет. Жители деревни, собравшись у околицы, во все глаза смотрели на происходящее: как же, редкое развлечение! Многие самолета вблизи и не видели до этого никогда. Заработали моторы, и Федор предусмотрительно придержал фуражку рукой. А вот Загорулько и майор не удосужились это сделать. Потоками воздуха от винтов фуражки сдуло с их голов, и они покатились по траве. Майор покраснел: на глазах у немцев и деревенских – такой конфуз. Самолет разбежался, взмыл в небо и низко прошел над лесом в сторону границы. – Тьфу на них! – не сдержал чувств майор. – Лейтенант, ты не видел, общались ли немцы с местными? – Сам не видел, но подросток, который на заставу сообщил, говорил, что немцы деревенских девчат шоколадом угощали. – Изъять надо. – Да они их съели уже, вон обертки валяются. Оба офицера подобрали фуражки. – Лейтенант, ты в таких случаях сразу телефонируй и оцепление выставляй. Пресекай общение! – Так точно! Называется – приехали, разобрались… Видимость одна, потому как приказ сверху есть. Вообще инцидент походил на плохой спектакль. Немцы знали, что их отпустят, и не особенно это скрывали. Обстановка на присоединенных территориях Западной Украины и Западной Белоруссии складывалась напряженная. Часть населения открыто выражала свое несогласие с вступлением в СССР. В 1940 году в Белоруссии между старой и новой границами действовали 17 устойчивых банд, численность которых превышала 90 человек. В связи с этим по предложению Н.С. Хрущева по Постановлению Совета Народных Комиссаров в Казахстан было депортировано 22 тысячи семей поляков. Некоторых из них арестовывали, и дела их передавали Особому совещанию. В квартиры и дома репрессированных вселялись советские и партийные работники, командиры РККА. С сентября 1939 года по первое декабря 1940 года НКВД арестовало 90 407 человек, в том числе перебежчиков 39 411 человек. В землях Западной Белоруссии было ликвидировано 162 контрреволюционных организации, арестовано 1068 участников, изъято 319 пулеметов, 53 531 единица винтовок и револьверов. В этой связи приказом Наркомата внутренних дел от 25.02.1940 года № 00246 «О мероприятиях по усилению охраны государственной границы на участках Киевского и Белорусского погранокругов» на старой границе был сформирован Северо-Западный погранокруг с управлением в г. Белостоке. В его состав вошел и 89-й Брест-Литовский погранотряд, куда входила погранкомендатура Дубица. Политическая ситуация ухудшалась. После окончания зимней кампании с Финляндией в 38/39 году, в которой Красная Армия явила плохую боеспособность, Гитлер утвердился в решении напасть на СССР, этого колосса на глиняных ногах. Неудачная война Советского Союза явилась для Германии катализатором. Внутри страны ситуация была не лучше, росло недовольство. В октябре 1940 года постановлением № 638 ввели плату за обучение в старших классах средней школы и в вузах. В столичных вузах плата за год обучения составляла 400 рублей, в других городах – 300 рублей. В школах Москвы и Ленинграда год учебы стоил 200 рублей, в провинции – 150 рублей при средней годовой зарплате в СССР 338 рублей. Для многодетных семей эта ноша была неподъемной, в то время как военные училища при этом оставались бесплатными. Из-за неурожая лета и осени 1940 года из магазинов исчезли многие продукты, а на рынках поднялись цены. В Западной Белоруссии все тяготы связывали с приходом большевиков. Начались обстрелы пограничных нарядов с сопредельной территории, убийства бойцов и командиров РККА, советских и партийных работников, грабежи и поджоги госучреждений. В полной мере хлебнула и застава. Поздним вечером дежурный с вышки доложил о стрельбе в селе Михалки. Федор тут же поднял пятерых бойцов – все они были вооружены только что поступившими самозарядными винтовками «СВТ-40». Сам Федор взял автомат «ППД». Верхом на лошадях они домчались за четверть часа. Стрельба слышалась в районе почты и милиции – здания располагались рядом. В сумраке виднелись неясные фигуры, были видны вспышки выстрелов. Федор приказал открыть огонь на поражение. Нападавшие не ожидали быстрого прибытия пограничников, и когда раздались залпы – один, второй, – бандиты начали нести потери. – Вперед! Кто сопротивляется, уничтожить! Редкая цепочка пограничников стала продвигаться по улице. На здании почты дверь оказалась сорвана, и оттуда выбежал человек с мешком в руке. – Стоять! В ответ раздался револьверный выстрел. Федор дал очередь из автомата, и грабитель упал. Из здания милиции доносились редкие выстрелы из «нагана» – милиционеры отстреливались от нападавших. – К милиции! Нападавших было четверо. Боя с пограничниками они не выдержали и стали отступать. Федор дал по мелькающим теням длинную очередь и услышал крики и стоны. Он постучал рукоятью пистолета по двери отделения милиции. – Эй, есть кто живые? Это Казанцев, начальник погранзаставы. – Есть! Загремели запоры, и с револьвером в руке вышел милицейский сержант. – Свои! – выдохнул он. – А ты кого ждал? На подмогу пришли. Сколько бандитов было? – В темноте разве увидишь? Полагаю, человек восемь. – В отделе убитые есть? – Один, дежурный. Дверь успел запереть, через дверь и застрелили. – В селе милиционеры остались? – Начальник отдела, старшина Вязов. – Проверь, жив ли? Боец Дробязго, сопроводи милиционера. Остальным – в цепь, прочесываем улицу. Улица в селе была одна. В центре – сельсовет, почти напротив – почта, отделение милиции. Немного дальше – католический костел. Предприятий в селе не было, и дальше шли дома и частные домовладения. Держа оружие наготове, пограничники двинулись по улице. Их было мало для такой операции – ведь бандиты вполне могли оказаться местными. Разбегутся по своим домам, попрячут оружие, а утром предстанут мирными гражданами; да еще и возмущаться нападением станут. Прочесывание результатов не дало, бандиты растворились в ночной тьме. По приказу Федора пограничники снесли трупы убитых и их оружие к отделу милиции. Вернулся милицейский сержант, сопровождаемый пограничниками. – Убили старшину. Со слов жены: постучали в окно, и когда муж выглянул, выстрелили в упор. – Звони в отдел, в Дубицу. – Уже телефонировал, еще когда только стрельба началась. – Идем, трупы посмотришь – есть ли среди них местные, – Федор включил фонарь. Одного сержант опознал сразу: – Казимир-сапожник, других не видел никогда. – Наверное, наводчиком был. Значит, остальные пришлые. Дробязго, скачи на заставу, пусть проводник с собакой в село прибудет. – Есть! – боец вскочил на лошадь. С другой стороны улицы послышалось завывание мотора, и к отделению милиции подкатил грузовик. Из его кузова выпрыгнули четыре милиционера с винтовками, а из кабины выбрался усатый старшина. – Долго же вы добирались, – укорил его Федор. – Три нападения за ночь, как по команде, – развел руками старшина. – Сержант из местных покажет дом Казимира – это один из бандитов. Проведите обыск. Искать оружие, документы. – Санкция прокурора нужна, товарищ лейтенант, – неуверенно сказал старшина. – Он бандит, наводчик – какая еще санкция? По горячим следам действовать надо. – Слушаюсь. Милиционеры ушли, а Федор еще раз осмотрел трупы. Четыре тела, а сержант назвал восьмерых. Конечно, не факт, что их восемь было, это всего лишь предположение сержанта. Но если допустить, что их действительно было восемь, тогда четверо ушли. Одежда на всех была сельской, рубашки с вышивками, на ногах сапоги. На обветренных лицах – многодневная щетина. Федор не побрезговал, лично обыскал убитых. В карманах одежды не было ничего серьезного: горсть патронов, кисет с табаком-самосадом, расческа деревянная. И – никаких зацепок, указывающих на место жительства, скажем – квитанции, письма – даже газеты местной. На газете в отделении связи фамилию получателя карандашом пишут. Теперь одна надежда была – на собаку. Если она возьмет след, необходимо организовать преследование. На улице сухо, тепло, след долго держится. Рекс, собака с заставы, в таких условиях след двухчасовой давности легко возьмет. Из темноты раздался голос: – Не стреляйте! Несколько секунд спустя показался человек, держащий в руке револьвер. Подойдя ближе, он представился: – Председатель сельсовета Трофим Пантелеевич Сысуев. – Начальник погранзаставы лейтенант Казанцев, – козырнул Федор. – Нападение бандитов, двое из сельских милиционеров убито. – Да что же это творится? Председатель убрал револьвер в карман пиджака. У Федора почему-то вдруг возникло чувство неприязни к нему. Во время нападения председатель отсиживался дома, хотя оружие было. Впрочем – не боец он, советский работник. – А это кто? – указал на трупы Сысуев. – Бандиты. Еще несколько ушли. – Так чего же вы стоите? Преследуйте! – Давайте договоримся: я занимаюсь своим делом, а вы – своим. Я собаку служебную жду, по следу пойдем. Вы вон контрреволюционный элемент под носом у себя просмотрели. Казимир-сапожник, слева который – из местных… Он наводчиком у бандитов был. – Не может быть! – А вы в лицо ему посмотрите… – Федор зажег фонарь и посветил в лицо убитому. – Тихим был, самогон не пил, не скандалил никогда. Двуличные! – покачал головой Сысуев. Вернулись милиционеры, и старшина доложил: – Дом и хозяйственные постройки обыскали. Ничего предосудительного не обнаружено. Ну да, так арсенал у Казимира дома и будет храниться! Он – мелкая пешка, но связь с бандитами имел. От околицы послышался стук копыт, и к отделению милиции подъехали трое пограничников. У одного поперек седла лежала собака. Едва пограничники остановились, как пес спрыгнул – для Рекса такие поездки были привычными. – Ефрейтор Турилин со служебно-разыскной собакой по вашему приказанию прибыл! – доложил проводник. – Пусть бандитов обнюхает, – распорядился Федор. – Уцелевшие по ту сторону скрылись, – он махнул рукой, показывая направление. – След нужен, Турилин, след! Пусть собачка твоя постарается. – Есть! – Старшина, вы тут убитыми займитесь, пальчики надо снять. Хотя я сомневаюсь, что они в картотеке есть. – В отдел телефонировать будем, на это дело эксперт-криминалист есть. – Мне все равно. – Есть след! – воскликнул Турилин – Рекс так и рвался с поводка. – Бойцы, за мной! Пограничники побежали вслед за Рексом. Федор не отставал от Турилина. Вот когда пригодилась училищная физподготовка! А еще дыхалка хорошая, потому как не курил. Они выбежали за село. Времени после боестолкновения прошло уже много, час-полтора, и бандиты успели уйти далеко. Но если пес не подведет, всех возьмут. Они пробежали с километр, когда Рекс внезапно рванулся к кустам и залаял. Пограничники включили фонари. В кустах лежал труп, весь в крови, на бедре и плече – огнестрельные раны. Картина ясная: бандит был ранен во время нападения на село, и подельники тащили его, пока были силы. Когда же раненый умер от обильной кровопотери, они бросили его. – Молодец, Рекс! Хорошо! След, ищи след! – приговаривал проводник. Рекс рвался дальше. Он уже не опускал морду к земле, а шел «верхним» чутьем. Стало быть, запах силен, бандиты прошли недавно. В принципе, так должно и быть – раненый сковывал их движение. Уже пять бандитов уничтожено, если милицейский сержант не ошибся. Осталось трое. Рекс мчался на длинном поводке, и пограничники едва успевали за ним. Еще через километр-полтора шерсть на загривке у собаки поднялась, и Федор понял – преступники где-то рядом, ветром до чуткого носа собаки доносится их запах. Рекс стал слегка повизгивать. – Спускай собаку! – закричал Федор, и Рекс, отстегнутый от поводка, стрелой кинулся вперед. Совсем близко раздался выстрел, за ним последовало собачье рычание и крик человека. Пограничники бежали, ориентируясь на звуки. Из-за деревьев доносились звуки борьбы, ударов. – Стоять! Руки вверх! Федор без колебаний дал бы по теням очередь из автомата, но опасался задеть собаку. Если бы не она, бандиты ушли бы. Пограничники включили фонари. На земле лежал раненный в руку бандит, второй преступник отбивался от разъяренного пса. – Рекс, фу! Фу! Рекс оставил бандита, отошел на небольшое расстояние и улегся на землю, не сводя с него горящих злобой глаз. Пиджак на бандите висел клочьями. Двое. А где третий? – Дробязго, обыскать преступников, изъять оружие. Нашлись два револьвера и нож. – Кто такие? Откуда? Бандиты молчали. – Где еще один? – Не вем. Ага, по-польски заговорили, не знают они… – Ничего, в НКВД не то что заговорите – соловьями запоете. Вяжите их, хлопцы! У задержанных выдернули из шлевок брючные ремни и стянули им сзади руки. – Ведем их в Михалки, пусть на своих убитых подельников полюбуются, – распорядился Федор. На обратном пути остановились у кустов. – Пусть они сами своего бандюгана тащат, развяжите им руки. Но предупреждаю, граждане задержанные: шаг в сторону расцениваю как попытку побега и стреляю без предупреждения на поражение. Бандиты подняли убитого и, спотыкаясь, понесли. – Пся крев, – выругался один из них. – Еще раз рот откроешь, и я тебе, гнида белопольская, прикладом зубы выбью, – пригрозил проводник собаки. Презрительное польское «пся крев» – собачья кровь – он воспринял близко к сердцу. Пока пограничники догоняли бандитов, милиционеры уехали, но еще стояла «эмка» НКВД. Нападение на милицию – это посягательство на власть, преступление против государства. Федор зашел в отделение милиции. За столом сидел следователь НКВД и при свете керосиновой лампы писал протоколы осмотра места происшествия. – Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Задержали двух бандитов с оружием и нашли одного, умершего от ран, – доложил Федор. – А, погранец! На кой черт ты их вел? Кончил бы там же, в лесу – возни меньше было бы. Все равно суд их к «вышке» приговорит. – Я подумал – допросить бы их. Наверняка связи с заграницей есть, с местным подпольем. – Не учи, лейтенант, теперь они мои. За задержание спасибо! Я товарищу майору Кузнецову в Брест позвоню, усердие ваше отмечу. Можете быть свободны. Пленных бандитов оставили под охраной милицейского сержанта – из всего отделения милиции в Михалках в живых остался он один. И почти каждый день – какие-либо нарушения. То попытка прорыва с нашей территории на сопредельную большой группы, причем белым днем. То агенты пытаются перейти границу, то контрабандисты свой товар тащат… Но с этими проще, купить-продать – и никакой политики. Тем более что подавляющая часть их – из местных, все пути-дороги они знали не хуже, а порой и лучше пограничников. Эти, пользуясь тем, что в советских магазинах все было в дефиците, тащили из Польши все – калоши, шелковые чулки, косметику, иголки для швейных машин. Ситуация усугублялась еще и тем, что многие семьи после присоединения западных земель оказались разделены. С нашего берега Буга могли жить взрослые дети, а их родители проживали на другом берегу. Пункт пропуска – только в Бресте, да и с документами долгая волокита. Вот и переходили границу незаконно. На совещаниях в комендатуре каждый раз озвучивали оперативные данные по сопредельной стороне. Это была работа Загорулько, он всерьез наладил «муравьиную разведку» – так между собой пограничники называли беседы с контрабандистами, родственниками тех, кто посещал зарубежье, по роду службы пересекал границу неоднократно – паровозные бригады, технический персонал. Каждый из опрошенных, как муравей, приносил малую толику того, что увидел или услышал. Но, сведенные воедино, эти данные давали возможность увидеть общую картину того, что происходило в ближнем приграничье. И картина эта не радовала. Количество немецких воинских частей постоянно возрастало. Федор-то знал, что немцы готовятся к войне, и знал дату ее начала. Но политруки и батальонный комиссар твердили: – У нас Пакт о дружбе, сотрудничестве и ненападении. Не поддавайтесь на провокации! Между собой, в перерывах, командиры-пограничники обменивались новостями, в которых была голая и неприкрытая правда. И события не радовали, а только настораживали, нагнетали обстановку. Вроде мирное время, нет войны, а пограничники гибли в стычках. По радио и со страниц газет партия и правительство рапортовали народу о новых достижениях народного хозяйства, о трудовых подвигах и энтузиазме трудящихся. В фильмах показывали счастливую жизнь советского народа, больше похожую на сказку, – как в «Трактористах» или «Кубанских казаках». Фильмы показывали на заставах кинопередвижки, и для пограничников это было целым событием – фильмам радовались, их обсуждали. По долгу службы Федор на показах присутствовал и искренне поражался, насколько лубочной была экранная жизнь. Если уж войну показывали, так наши бойцы только наступали, а неприятель погибал целыми ротами и полками. Но Федор знал, насколько тяжела и продолжительна будет грядущая война с гитлеровской Германией, сколько жертв будет, в том числе и среди мирного населения, и каким чудовищным напряжением сил удастся одержать победу. Военное руководство страны заверяло народ, что в случае нападения на страну армия даст агрессору скорый и решительный отпор, будет воевать на чужой территории – шапками его закидает. Да можно ли было ожидать чего-то другого от малограмотного в военном деле Буденного?Глава 3 Парашютисты
Осенью сорокового года, после многочисленных заявок Федора, на заставу прибыли десять строевых лошадей. Как и сам Федор, так и бойцы были им рады – ведь мобильность возросла. Из наиболее опытных бойцов Федор сформировал небольшую группу численностью в пять человек. В наряды по охране границы он их не отправлял, но стоило прозвучать тревожному звонку от наряда или услышать стрельбу в приграничной полосе, как группа немедленно выезжала туда. Кроме винтовок «СВТ» на вооружении группы был еще ручной пулемет «ДП-27». С одной стороны – лишняя тяжесть для коня, но иной раз он сильно выручал пограничников. В один из сухих осенних дней с наблюдательной вышки пограничник сообщил, что он наблюдает группу гражданских лиц, продвигающихся к границе. Движется группа со стороны села Михалки. С вышки, да еще с помощью бинокля, видно далеко. Конечно, не современная стереотруба, но все же оптика. Маневренную группу Федор возглавил сам. С 1 февраля 1940 года СНК установил погранрежим в полосе семи с половиной километров от границы. Находиться здесь могли только местные жители, да и то по трудовой необходимости. Федор предполагал, что через границу попытаются прорваться люди мирные, но несогласные с советским строем. И были такие прорывы, которые иногда заканчивались удачей. Но не в этот раз. Было на границе место, удобное для перехода, и называлось оно Сухая балка. Это было нечто вроде оврага с пологими склонами, поросшими колючим терном. И тянулась эта балка от деревни Чусь и до самого Буга. Но вот пытавшиеся пройти этим путем шансов на благополучный переход не имели. Недалеко от реки, с обеих ее сторон расположились два секрета. Наряд – он вдоль контрольно-следовой полосы ходит, а секрет сидит неподвижно на наиболее вероятных участках прорыва. Подскакав к балке, по приказу Федора пограничники спешились. Нарушителей не видно, видимо, они успели спрятаться за поворотом – балка по ходу своему делала несколько плавных изгибов. Только вот пройти по самой ее низине можно было лишь в сухую погоду. После дождей или по весне в низине тек широкий ручей, к лету пересыхавший. – Пулеметчик со вторым номером – на ту сторону, – приказал Федор. – И всем – вперед, соблюдать тишину и осторожность. Оружие приготовить к бою. Федор, а с ним еще четыре бойца медленно двинулись вперед. Надо было подождать, пока пулеметный расчет пересечет балку и сможет двигаться параллельно и одновременно с группой. Но вот пулеметчики на противоположном склоне. Федор махнул рукой, давая сигнал к движению. Они прошли метров триста до изгиба балки, не наблюдая гражданских лиц, но стоило им повернуть, как перед глазами предстала вся группа, человек десять, причем все с оружием. И хоть до нарушителей было еще далеко, метров двести, оружие различить можно было. Кричать «Стой!» бесполезно, далеко. – Бегом марш! Пограничники рванули вперед. Замыкающий нарушитель заметил преследование и передал об этом группе. Нарушители побежали вперед, к такой близкой уже реке. Граница в паре километров, на расстоянии броска. Один из секретов заметил передвижение в балке и пустил вверх красную ракету, оповещая заставу о нарушении границы. Федор на бегу вытащил ракетницу из брезентовой кобуры и тоже выстрелил ракетой, давая понять: видим, преследуем! Впереди грохнуло два винтовочных выстрела, но кто и в кого стрелял – неясно. Нарушители нестройной толпой неслись к берегу. Наряды пограничные состояли из двух человек, и нарушители об этом знали. Они думали с ходу их снять, расстрелять, пользуясь численным преимуществом. – Бойцы, поднажмем! Ударили сразу четыре выстрела, почти слитным залпом. Один из нарушителей упал, другие залегли. Федор поморщился. Стрельбы с бойцами он проводил регулярно, и они должны стрелять метко. А тут из четырех выстрелов только один достиг цели. Нарушители оказались в западне. Впереди было не двое пограничников, как они предполагали, а четверо. И сзади зеленые фуражки мелькают. А до границы – рукой подать, сама река – уже нейтральная территория. Видимо, главный отдал приказ на прорыв. Федор остановился: – Огонь! Нарушители вскочили, бросились вперед, но спереди и сзади по ним зазвучала стрельба. Дистанция – сто пятьдесят метров, да еще пулеметчики подключились. Одна короткая очередь, вторая… Потеряв несколько человек убитыми, нарушители не выдержали, залегли. – Вперед! Пограничники сократили дистанцию броском и тоже залегли. Точно стрелять после продолжительного бега сложно: дыхание бурное, стволы ходуном ходят, пот застилает глаза. Секреты в данной ситуации в более предпочтительном положении. Они спокойны, их стрелковая позиция выше, чем у нарушителей, метров на двадцать. Оба секрета стали вести прицельную стрельбу. Только кто-нибудь из нарушителей шевельнется, сразу следует выстрел. Точно попадали пограничники или нет, но нарушители лежали, боясь поднять головы из-за кочек и неровностей местности. А еще не подвели пулеметчики. Они основательно устроились за поваленным деревом – не взять их никак, и открыли огонь по четко видимым фигурам. Несколько нарушителей пытались отстреливаться, но огонь быстро подавили, и наступила тишина. Надо лично проверить, остались ли живые? Федор взял в руку пистолет и приказал Борисову: – Приглядывай. У якута была обычная винтовка, без оптики, но стрелял он из нее лучше любого снайпера. Федор по склону сбежал вниз. Он шел так, чтобы не перекрывать Борисову сектор обстрела. Неуютно себя чувствовал. Любой нарушитель, будучи раненным, пальнуть мог в близкую цель. Вот и первый, готов! С такой раной в голове не живут. Немного поодаль еще одно тело. Федор подошел, перевернул убитого. Наповал, входное отверстие от пули – прямо в области сердца. Услышав сзади стон, резко обернулся и увидел, что один из нарушителей шевелит рукой и хрипло, с присвистом дышит. Федор, держа наготове пистолет, приблизился. – Эй, ты кто такой? Назовись! Раненый открыл глаза. – А, начальник! Федор видел, что ранения у нарушителя серьезные. Два пулевых в живот, крови вытекло много, и жить раненому осталось недолго, минуты. – Ничего, будет и на нашей улице праздник, – прошептал раненый. – Недолго ждать осталось. Раненый дернулся и перестал дышать. Федор ногой отбросил в сторону его винтовку. Еще четыре трупа, ранения в спину – это пулеметчик их срезал. Дальше обнаружился еще один раненый – в оба бедра. – Больно, – прохрипел он. – Верно, больно. Но я тебя не заставлял сюда приходить. – Будь ты проклят, большевистская собака! – Сдохнешь сейчас. О Боге бы подумал… – Ног уже не чую. Говорил я Лешему, с заставы надо было начать. Перестреляли бы всех и за кордон ушли. Не послушался… – раненый на пару минут замолчал. Федор сделал знак бойцам спуститься – надо было обыскать убитых, забрать оружие да присыпать их землей. Хоронить – много чести. Федор пытался вспомнить, не мелькало ли прозвище или кличка «Леший» в сводках. Нет, не было. Раненый пришел в себя. – Пить! – Фляжки нет, а и была бы – не дал. Назовись, а то так и сдохнешь безымянным. – Яким. А фамилию не скажу. И раненый замолчал – теперь уже навсегда. Как и ожидал Федор, в карманах убитых не было никаких документов, только кисет с табаком и еще деньги. Сумма изрядная, полторы тысячи немецких марок. И все – в кармане у одного, наверное – главаря. Оружие – старые трехлинейки, судя по клеймам, выпущенные Тульским Императорским оружейным заводом еще до революции 1917 года – сложили в кучу. Орудуя саперными лопатками, присыпали тела землей, чтобы вороны не слетались. Федор взобрался к секретам. Пограничники при виде начальства поднялись из окопов полного профиля. – Раненые есть? – Никак нет. – Рано стрелять начали, надо было ближе подпустить и стрелять наверняка, – укорил Федор. – Завтра стрельбы для вашей четверки устрою. Для стрельбы вполне можно было использовать патроны, изъятые у погибших нарушителей. Не надо заполнять бумаги на списание боеприпасов, а для бойцов – незапланированная тренировка. По прибытии на заставу Федор написал рапорт, отзвонился Загорулько. – Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – Здравствуй, Василий! Зачем так официально? – Поинтересоваться хочу: сегодня была попытка массового прорыва через кордон с нашей стороны. При попытке пересечь границу по пограничникам открыли огонь. Ответным огнем все были уничтожены. – Ну и в чем проблема? – Один из раненых перед смертью упомянул какого-то Лешего. – Как ты сказал? Лешего? Есть такой, пленные бандиты упоминали. Но никто не знает, кто это такой, как он выглядит и где прячется. Очень осторожен, контактирует только с главарями бандподполья. Полагаю – агент, и сам понимаешь чей. Руководит, координирует, через него деньги идут. НКВД и мы по своей линии копаем, но выйти на его след пока не можем. – Понял, спасибо, отбой связи. Линия связи не была защищена аппаратурой шифровки и дешифровки переговоров, но связисты ежедневно проверяли ее на наличие посторонних подключений. Однако, несмотря на это, офицеры секретных переговоров не вели. А что Леший – так какой это секрет? Бандподполье о таком знает. Но выводы из услышанного Федор сделал. От казармы бойцы прокопали траншею и дзот, а иначе говоря – долговременную земляную огневую точку, сделали. Фактически окоп с бревенчатым накатом и широкой щелью-амбразурой для пулемета. Случись нападение на заставу, пулеметчик из дзота близко бандитов не подпустит. Через несколько дней Федор наведался в Михалки. Отделение милиции после нападения должны были пополнить, и надо было познакомиться с новым начальником. Не предупреждал его звонком Федор, уж больно муторно. Сначала надо звонить дежурному по комендатуре, он переключит на городской коммутатор, а уж потом – на отделение милиции. И связь скверная: шумы, трески, слышно плохо, приходится кричать. Нет уж, лучше проветриться верхом на лошади… Новый начальник оказался на месте. – Сам к вам на заставу собрался, – признался он, пожав руку Федору, и представился: – Старшина Иван Шепитько. – Василий Казанцев, – представился в ответ Федор. Мужчины обсудили насущные служебные проблемы. Договорились о связи ракетами в случаях непредвиденных ситуаций, обсудили обстановку в селе. – Я человек здесь новый, пока вхожу в курс дела, – сказал старшина. – Но знакомству рад. Милицейский старшина был немного старше Федора, круглолиц и общителен. – Давай за знакомство? – Если только пива… Пиво Федор не пил давно, с тех пор как попал на границу. Когда он в село въехал, недалеко от отделения милиции вывеска на глаза попалась. Да так маняще-аппетитно кружка с пенным напитком нарисована была на ней, что Федору неудержимо захотелось сделать пару глотков… – Не возражаю. Барбара-буфетчица пиво женит – мужики жаловались. Да нам не посмеет… Женить пиво – для тех, кто не знает, – разводить его водой. И пиво тогда было только одного сорта, «Жигулевское». – Неудобно как-то, оба в форме, при исполнении. – Тоже мне, проблема! У Барбары сзади закуток есть, маленькая каморка, нас и не увидит никто. Да и раки там отменные! – Соблазнил, идем. Они подошли к пивной, зашли сзади, и Иван постучал. – Кого там несет? – раздался недовольный женский голос. Дверь распахнулась, и выглянула буфетчика в кружевной наколке на волосах и белом переднике. – Пан… Ой, господа-товарищи офицеры! Милости прошу! Барбара провела их в подсобку, где сильно пахло пивом и рыбой. – Раки свежие, будете? – Неси! И пиво не забудь! Пиво оказалось неплохим, а раки – еще теплыми. Заказ повторили. – Пора и честь знать, – поднялся Федор. – Сколько с меня? – Сегодня я угощаю. – Тогда будь здоров! Иван остался, а Федор вернулся к отделению милиции, отвязал коня от коновязи. Душевно посидели, хоть какое-то развлечение, а то все время на заставе. Отпуск не дают, хотя он его уже заслужил, говорят – время сложное, не до отпусков. Да и дадут если, куда ехать? Лошадка шла неспешно, и Федор погрузился враздумья. Вдруг кобылка запрядала ушами, всхрапнула – у лошадей слух и обоняние не хуже, чем у собак, и Федор сразу насторожился. В этот момент справа раздался легкий щелчок, уж очень знакомый – так взводят курок. Федор сразу вытащил ногу из правого стремени, ухватился рукой за луку седла и перевалился на левый бок лошади. Помедли он чуть, и оказался бы трупом, потому что в следующий момент грянул выстрел. Поза, в которой находился Федор, была неудобной, но Федор исхитрился и вытащил из кобуры оружие. Патрон у «ТТ» был уже в стволе, жизнь научила. Взвел большим пальцем курок, положил ствол на седло и сделал подряд пять выстрелов, веером. Прислушался. Он действительно услышал вскрик или показалось? Соскочив с лошади, Федор бросил поводья на землю. Его кобылка была приучена к этому: если поводья на земле, стоит как вкопанная. Сам к лесу бросился, передвигаясь зигзагом, потом упал и перекатился. Предосторожность оказалась нелишней, из-за деревьев ударил еще один выстрел. Федор вскинул пистолет, трижды выстрелил на звук и тут же заменил опустевший магазин. Послышался треск сучьев – это нападавший продирался сквозь кусты, явно удаляясь от опушки. Ну нет, упускать нападавшего Федор не собирался. Сегодня покушение не удалось, а завтра? Надо свернуть гаду шею. И Федор ринулся в лес, прикрываясь деревьями, он перебегал все дальше и дальше, удаляясь вглубь его. Убегавший не старался идти тихо, пер напролом. Вот его фигура мелькнула в полусотне метров, и Федор тут же выстрелил. Неудача, пуля ударила в дерево, отщепив кусок коры. Убегавший выстрелил в ответ. Судя по звуку выстрела, в его руках был револьвер. Выстрелов было три, значит – в барабане еще четыре патрона. Нападавший – стрелок неважный, это было понятно. Но как он оказался в засаде? Увидел Федора на сельской улице и решил на обратном пути подстеречь? Большого ума для этого не надо, от села до заставы одна дорога. Или ему подсказали, навел кто-то? Федор решил по возможности взять стрелка живым, в крайнем случае – ранить его в ногу. Потом допросить, выбить сведения. Один действовал – по злобе к советской власти или он член бандгруппы подполья? Конечно, Белоруссия – не Украина, где возникли и активизировались ОУН, УПА и другие организации националистического толка, но в Западной Белоруссии разрозненные группы националистов тоже были. Федор, видя спину нападавшего, бросился вперед, сократив дистанцию. Почувствовав неладное, бандит обернулся и выстрелил. Федор видел, как он предварительно взвел курок. Ага, так у него револьвер солдатский, в отличие от офицерского варианта самовзвода не имевший. Для Федора это хорошо, стрелок не сможет произвести два или больше выстрелов подряд. Такими револьверами снабжались нижние чины в царской армии, вроде артиллерийской прислуги или инженерных войск. Федор мчался на стрелка, бросаясь от дерева к дереву. Стрелок занервничал – Федор уже отчетливо видел его лицо. Это был мужик лет сорока-пятидесяти, кряжистый, в помятом костюме и сапогах. – Стой! – крикнул Федор. – Брось оружие и подними руки – останешься в живых. Мужик вскинул револьвер, выстрелил и бросился наутек. Федор выстрелил ему по ногам и, видимо, задел, потому что бандит внезапно, на ходу, захромал на правую ногу. Федор сделал еще один бросок, до стрелка уже оставалось метров двадцать. У бандита два патрона в барабане, и надо спровоцировать его на стрельбу. Когда же патроны закончатся, можно хоть голыми руками брать. Он нацепил на ствол пистолета свою фуражку и высунул ее из-за дерева. Тут же раздался выстрел, причем мимо. Хоть бы стрелять толком научился, террорист хренов! Федор надел фуражку и вышел из-за дерева. Он шел на стрелка, отклоняясь то влево, то вправо. Морально давил, на психику действовал. За Федором – огромная государственная машина, а стрелка поддерживает лишь кучка отщепенцев, да и те далеко – фактор немаловажный. И стрелок не выдержал, побежал. Федор – за ним. Дистанция сокращалась: десять метров, семь, пять… Федор выстрелил убегающему в ногу. Тот как будто споткнулся и с размаху грохнулся на землю. Но револьвер с последним патроном из руки не выпустил. Федор сделал еще пару шагов и уже мог разглядеть лицо нападавшего. От ранений болевой шок, зрачки расширены, соображает плохо – самое время «потрошить», выбить сведения. – Брось оружие! – приказал Федор, наставив пистолет в грудь стрелку. – Живучий, сволочь! И пуля тебя не берет… Но будет и на моей улице праздник! Стрелок вскинул револьвер, но Федор опередил его, первым нажав спусковой крючок. Бах! Голова бандита откинулась, и на груди стало постепенно расширяться кровавое пятно. Вдруг почувствовав слабость в ногах, Федор медленно опустился на землю. Покушение не удалось, но впредь надо быть внимательнее. А то выпил пива, закусил раками и расслабился, бдительность потерял. Если бы лошадь не забеспокоилась, схлопотал бы он пулю и сам бы сейчас лежал, как вот этот неизвестный. Да и нападение какое-то бестолковое! Федор поднялся, забрал револьвер и прокрутил барабан. Только один патрон оставался! Он сунул револьвер в карман галифе – оружием разбрасываться нельзя, и обыскал убитого. Тот явно не был профессионалом, поскольку в карманах, кроме нескольких бумажных рублей, Федор обнаружил справку из сельсовета, квитанцию об уплате земельного налога, и все – на одну фамилию. Опытный и подготовленный человек перед акцией все из карманов выгребет. Федор побрел к опушке. И только он вышел к лошади, как увидел, что к нему галопом летят три пограничника с его заставы. – Все в порядке, товарищ лейтенант? – Живой. – Наблюдатель с вышки вас в бинокль увидел и заподозрил неладное. – Молодцы, спасибо за службу. Обстреляли меня из леса. – Прочесать? – Один он был, теперь уж перед Марией Магдалиной исповедуется. Федор вскочил на лошадь. – На заставу! Пришлось ему о покушении в комендатуру телефонировать и рапорт писать. А через месяц, когда зарядили дожди, на совещании, посвященном дню Великой Октябрьской социалистической революции, заставу Федора по итогам служебно-боевой деятельности объявили лучшей по комендатуре. Что скрывать, Федор был доволен. Тем более что в качестве поощрения заставе выделили грузовик, новую полуторку «ГАЗ-АА» и водителя. Теперь к месту прорыва крупных групп нарушителей можно было добраться еще быстрее, да и в кузове помещалось до двенадцати бойцов. Однако почти на полгода полуторка оказалась невостребованной. И не потому, что работы для нее не было, а из-за дорог. Осенью их развезло после дождей, зимой землю засыпало снегом. Только и ездили, что в комендатуру Дубицы или в Брест, в погранотряд. Туда дороги были проходимы, потому что ими пользовались жители. Хотя дороги – слишком громкое слово, скорее – направления. Но для хозяйственных нужд грузовик был большим подспорьем, особенно для пополнения продуктов для кухни. Картошку, или по-белорусски бульбу, закупали в местных колхозах. Остальное – крупы, макароны, соль, сахар, подсолнечное масло, табак и многое другое, что требовалось по нормам продуктового и вещевого снабжения, получали в Бресте. В зимний период количество нарушений границы традиционно уменьшалось. Только служба от этого легче не была, наряды на границе приходилось менять чаще – снег, ветер, морозы. Наступил сорок первый год. Федор помнил и твердо знал, какие тяготы и испытания он принесет. И потому по весне, когда просохла земля, он начал подготовку заставы к нападению. Задачами погранзастав являлись охрана границ, пресечение незаконных пересечений, а в случае военных действий с сопредельной территории – держать границу до подхода армейских частей из тыла. Только как оборонять границу, если на десять километров вверенного ему участка сорок два бойца? Получалось, что на каждого пограничника приходилось по двести пятьдесят метров. А у бойца – только винтовка. Правда, были еще два пулемета: ручной «ДП» и станковый «максим», да еще два ящика гранат – как НЗ. Федор решил оборудовать два рубежа по флангам от заставы. В наиболее вероятных местах прорыва с сопредельной стороны он разметил траншею, окопы и два дзота – основной и запасной. В свободное от нарядов время бойцы рыли землю, пилили деревья для обустройства накатов. И тихо роптали – выслуживается лейтенант. Но Федор знал, что делает. Эти укрытия сберегут бойцам жизнь и позволят им дольше удерживать рубежи. Да, иной раз руки опускались, потому что он знал, никакой помощи из тыла не будет, и уже через неделю после начала войны немцы войдут в Минск. Но будет же держаться Брестская крепость месяц, а некоторые заставы – до недели. А он воин, и его долг – воевать, уничтожить как можно больше врагов, и он до конца исполнит свой долг. И плевать ему на недовольство бойцов, усмешки за спиной начальников других застав. Жизнь – она рассудит, кто был прав. На границе все бойцы находились при оружии. Только когда в отхожее место ходили или спать ложились, винтовки в пирамиду ставили. К тому же, в отличие от армии, оружейные пирамиды на замок не замыкались. В случае тревоги – это потеря драгоценного времени. Заставы пополняли новобранцы проверенные – комсомольцы, коммунисты, несудимые и ни в чем предосудительном не замеченные. В один из первых майских дней Федор с несколькими бойцами поехал в Брест на грузовичке. Дела накопились хозяйственные: продукты взять, с вещевого склада сапоги, ремни, ваксу сапожную. Федор сидел впереди, в кабине с водителем, бойцы – в кузове. Для них поездка – как отдых, да еще и новые впечатления. Они ведь на заставе безвылазно, если не считать нарядов. Так уже всю контрольно-следовую полосу наизусть знали. Проехали половину пути, как вдруг по крыше кабины застучали бойцы: – Товарищ лейтенант! – Останови, – приказал Федор водителю. Открыв дверцу, он шагнул на подножку. – Что такое? – Самолет, – и руками показывают. Самолет уже был далеко, модель не угадать, тем более не разглядеть опознавательные знаки. Но вот самолет описал круг, и от него отделились фигурки – одна, вторая, третья… – Четыре! – дружно выдохнули бойцы. Насколько Федор знал, наших воздушно-десантных войск здесь не было. Да и не принято было проводить учения вблизи от границы. Если брать по прямой, от границы до места выброски километров двадцать пять – тридцать. Над парашютистами раскрылись белые купола парашютов. Ветром их относило на восток. Самолет же, сбросив людей, развернулся и полетел на запад. Тут уже все сомнения пропали. – Николай, поворачивай направо! – скомандовал Федор. Наверняка выброску видели не только они, но долг обязывал выяснить, что происходит. Это уже было на уровне инстинкта. Грузовик свернул на узкую грунтовку. Бойцы в кузове поднялись, держась руками за кабину, и во все глаза глядели на парашюты. Люди, висевшие под ними, выглядели малюсенькими, ну совсем как черные точки. Трясло немилосердно, и бойцы в кузове легли, иначе их бы просто выбросило за борт. На крупных ухабах водитель притормаживал. – Николай, гони! – Подвеску сломаем, товарищ старший лейтенант! Тогда дальше – пешком! Бежать не хотелось, и пришлось смириться. Через полчаса они добрались до предполагаемого места высадки. Поле с прошлогодней стерней – и никаких следов: ни парашютов, ни парашютистов. Впрочем, другого Федор и не ожидал. – Бойцы, прочесываем кустарник. Особое внимание – ручьям, ямам. Также под мостики заглядываем. Где-то же должны были немцы спрятать свои парашюты. А в том, что это немцы, Федор не сомневался. Первый парашют они обнаружили быстро – его спрятали под небольшой деревянный мостик через ручей. По такому мостику полуторка проезжала с трудом, слишком уж он был узкий и хлипкий. Но главное было сделано, парашют был найден. И эта находка подтвердила, что место выброски обнаружено. Тратить время на поиски других парашютов Федор не собирался. – Парашют – в кузов! Сейчас надо было задержать парашютистов. Куда они направляются, в чем одеты? После некоторых раздумий Федор решил – к Бресту. Хотели бы к Гродно или к Минску, другому крупному городу – выбросились бы там, самолет вполне мог пролететь дальше. Федор достал карту. Сейчас они находятся в районе между Орлянкой и Масевичами. Хм, так ведь недалеко, и десяти километров не будет, перекресток двух дорог. Почти с юга на север – Малорита – Кобрин, а с запада на восток – Брест – Ковель. Так что парашютисты могли направиться в любую сторону, а учитывая, что их четверо – вообще в любом направлении. – Николай, давай к шоссе. Федор исходил из того, что полями и болотами немцы передвигаться не будут, они пойдут к шоссе и там попытаются поймать попутку. У парашютистов есть фора в полчаса, но они идут пешком, а пограничники – на машине. Шанс догнать есть. Но не будешь же первого встречного хватать? Как они выглядят? Скорее всего, молодые крепкие мужчины, могут иметь при себе груз, вещмешок или чемоданчик. Пока ехали, бойцы да и сам Федор активно смотрели по сторонам. Только места были пустынные, поля чередовались перелесками, и – никого. И для сельхозработ время еще не подошло, колхозников тоже не было. Когда въехали на шоссе, Федор приказал остановить машину. Сам забрался в кузов – оттуда обзор лучше. По шоссе шли редкие машины, в подавляющем большинстве своем – грузовики. Они везли ящики, мешки, бочки. И кто знает, может быть, мимо них уже проехал кто-то из парашютистов. Федор приказал ехать в Брест. Во-первых, им туда надо – на склады погранотряда, а во-вторых – хотел сообщить о парашютистах в НКВД. По территориальности это их земля, приграничная зона уже закончилась. Вот и пусть ловят сами, а он в подтверждение выброски найденный им парашют предъявит. Они не проехали и километра, когда на обочине дороги увидели стоящего командира Красной Армии – он голосовал поднятой рукой. – Останови, – приказал Федор шоферу. – Товарищи, подбросьте до Бреста, – попросил командир. – Конечно! По пути едем, почему не подвезти, – улыбнулся Федор. – Только документы ваши попрошу, все же пограничная зона. – Понимаю, бдительность. Командир полез во внутренний карман и достал документы. Федор впился взглядом в бумагу. Так, старший лейтенант Митрохин Анатолий Ефремович, 1918 года рождения, командир роты тридцать третьего отдельного инженерного полка. Есть такой полк в крепости. Печати, подписи – все в порядке. Старлея осмотрел мельком, но как сфотографировал. Форма, петлицы, эмблемы, канты – все соответствует. Только какого черта старлею вдали от своего полка, в одиночестве, на дороге делать? – Товарищ старший лейтенант, а что вы здесь делаете? – Государственная тайна. На этот вопрос я вам отвечу с разрешения командира полка. Ну да, инженерный полк занимается постройкой укрепрайона. Только вот от Бреста далековато… – До выяснения всех обстоятельств я задерживаю ваши документы. Прошу сдать личное оружие. – Не имеете права, я буду жаловаться! – насупился старлей. Федор кивнул: – Имеете право. Оружие! – и протянул руку. Митрохин с видимой неохотой достал из кобуры пистолет и отдал его Федору. – Прошу в кузов. Их разговор слышали все пограничники. И хоть он им приказа не отдавал, сразу поняли, что от них требуется. Рассевшись по углам кузова, они стянули с плеч ремни винтовок. Сделали это как бы случайно, но на деле получилось, что они сапера контролируют. Конечно, Федор не исключал ошибки. Вот доберутся они до Бреста, до крепости, подтвердит командир полка или начальник штаба личность старшего лейтенанта Митрохина – вернет ему Федор документы и пистолет с извинениями. А не получится признать старлея, так штаб погранотряда прямо в крепости, туда он и сдаст командира. Можно, конечно, и в НКВД, но их управление не в крепости, а в городе. Пока они ехали, Федор поглядывал по сторонам. Почему старлей один? Парашютистов было четверо… Или у него другое задание? Интуиция молчала. Офицер же вел себя спокойно. Да и по-русски он говорит правильно, как русский. К Брестской крепости они подъехали с южной ее стороны, к Волынским укреплениям. Сама цитадель, где размещались штабы и воинские части, находилась через реку Мухавец, приток Западного Буга. В 1941 году там дислоцировались восемь стрелковых и один разведывательный батальон, два артиллерийских дивизиона – противоздушной обороны и противотанковой, сборы приписного состава 6-й и 42-й стрелковых дивизий 28-го стрелкового корпуса четвертой армии, 33-го отдельного инженерного полка, 132-го отдельного батальона конвойных войск НКВД, 17-й Брестский погранотряд, штабы. В цитадель въезжали через Царские ворота. Название было старым, как и сама крепость. Перед аркой ворот часовой руку поднял: – Пропуск! Федор выбрался из кабины и открыл командирскую сумку – пропуск был внутри. – Все военнослужащие в кузове из вашего подразделения? – спросил часовой. – Нет, попутчика по дороге подобрали, старшего лейтенанта. – Товарищ старший лейтенант, попрошу вас спуститься и предъявить документы, – приказал часовой. Часовой – лицо неприкосновенное, его приказы обязаны исполнять все, даже генералы. Подчиняется он только начальнику караула или командиру части. – Боец, позвони, вызови начальника караула, – попросил Федор. – Это запросто. Часовой покрутил ручку телефона и бросил в трубку: – Начкара на пост. В этот момент старлей уже выпрыгнул из кузова и отряхивал галифе. Едва часовой повесил трубку, как он прыгнул вперед и ногой ударил часового под колено. Тот удара не ожидал, рухнул на колени, винтовка с примкнутым штыком выпала из рук и звякнула о булыжник. Старлей выхватил откуда-то нож – похоже, вытряхнул из рукава, Федор не заметил – и приставил лезвие к шее часового. – Быстро все из машины, а то зарежу! А ты – пистолет на землю, – это уже относилось к Федору. – Хорошо, подчиняюсь. – Федор вытащил «ТТ» из кобуры. В это время пограничники стали спускаться из кузова, отвлекая внимание старлея на себя. Федор воспользовался этим – резко упал на бок и пальцем успел взвести курок. Первый выстрел был в локоть офицеру, второй – в колено. Все произошло очень быстро. Выронив нож, офицер взвыл. – Взять его! – приказал Федор своим бойцам. Сам же не отводил пистолета от раненого. Он давно уже понял, что их попутчик – никакой не командир Красной Армии, а один из парашютистов. Из-за угла арки проезда выбежали начальник караула и двое бойцов. Услышав выстрелы, начкар на ходу расстегивал кобуру. – Брось оружие! – закричал он Федору. В такой ситуации лучше не спорить и не качать права, и Федор выронил пистолет из руки. – Что происходит? Финошкин, почему оружие валяется? Ты на посту или где? Федор медленно поднялся с земли. – Я начальник заставы Дубицкой погранкомендатуры. Задержал немецкого парашютиста, переодетого в форму командира Красной Армии. Он обезоружил вашего бойца и взял его заложником. У начальника караула от удивления глаза сделались по пятаку. – Он? – Я неясно сказал? Мои слова могут подтвердить мои бойцы и ваш часовой. Вызывайте срочно санитара или фельдшера, кого-нибудь из погранотряда и из штаба тридцать третьего полка. Начкар никогда прежде с подобными происшествиями не сталкивался и немного растерялся. Но быстро пришел в себя. – Финошкин, встань с колен, что ты как в церкви! Вы двое – держать всех на мушке! Дергаться начнут – стреляйте на поражение, – приказал он двоим караульным. Сам же убежал – сейчас звонить будет. Начкар вернулся первым. Все же цитадель большая, а госпиталь и вовсе в Волынских укреплениях. – Всех оповестил, сейчас будут. Первым прибежал начальник штаба погранотряда. – Казанцев, ты как здесь? – Это ваш человек? – спросил начкар. – Начальник заставы, а с ним – его подчиненные. – Бойцам-пограничникам – в машину. Товарищ лейтенант, можете пистолет подобрать. – Казанцев, что здесь происходит? Федор сжато, без деталей, пояснил. Под арку вошел, обтирая лысину платком, майор инженерных войск. – Товарищ майор, – шагнул к нему начкар – все-таки он сейчас должностное лицо при исполнении. – Вот этот человек – ваш подчиненный? – и указал на раненого старлея. – В первый раз вижу. Тут уж вмешался начальник штаба погранотряда: – Извините, товарищ майор, проверка. Не смею больше задерживать. Майор снял фуражку и вытер платком лысину. – Черт-те что! Отрываете от дел! – и ушел. – Казанцев, а где парашют? – В кузове. Его мои бойцы под мостом нашли. – Так ты говоришь – четверо их было? Ждите фельдшера, пусть осмотрит и перевяжет. А мне с НКВД связаться надо. Начкар, ты пока посторонних близко не подпускай. Начальник караула выставил своих людей до и после въезда, фактически оградив машину и раненого от посторонних глаз. Потом он подошел к Федору и прошептал в ухо: – Он правда немец, с самолета прыгнул? – Правда. А ты его спроси, он по-русски не хуже тебя говорит. Подъехала санитарная машина, и из нее вышли военврач и военфельдшер. – Чем это его так? – Из пистолета, пьяная стрельба, – ответил Федор. – В госпиталь его надо, гипс накладывать. На руке сквозное огнестрельное ранение, а с ногой хуже, кость раздроблена. – Забинтуйте, шину наложите, укольчик какой-нибудь сделайте… Не мне вас учить. В госпиталь он попадет попозже. Когда медики оказали помощь «старлею» – наложили на ногу проволочную шину, забинтовали и сделали два укола, Федор попросил: – Подбросьте нас к штабу погранотряда. Пешком ему тяжело будет. Он беспокоился не о здоровье парашютиста. Сдохнет – туда ему и дорога. Но вначале его допросить надо, вытрясти все: цель задания, связи, явки, агенты на нашей стороне. И еще – куда делись оставшиеся трое? Санитарная машина, а следом за ней и грузовик пограничников подъехали к штабу погранотряда. Бойцы на носилках перенесли раненого. Пока Федор в соседнем кабинете писал рапорт, подъехали два представителя НКВД – их невозможно было спутать с представителями никаких других войск. Вишневые околыши фуражек, васильковый верх… Они сразу прошли к начальнику штаба – явно знали дорогу, были здесь не в первый раз. Только он поставил подпись под рапортом, как его вызвали в кабинет начальника штаба, где шел допрос. – Лейтенант, доложите обстоятельства. Федор четко, не упуская существенных деталей, рассказал все, как было. – Ну, ты еще упорствовать будешь? – повернулся к парашютисту старший лейтенант НКВД. Специальное звание старшего лейтенанта госбезопасности приравнивалось в табеле о рангах к армейскому майору. – Ничего не знаю. Я ловил попутную машину, никаких парашютистов не видел и не знаю. Уходило драгоценное время, когда не поздно еще было перехватить трех других парашютистов. В том, что это враг, никто не сомневался. Ведь не опознал же его майор из тридцать третьего полка, а уж своих офицеров он знал в лицо. Старлей НКВД решил форсировать допрос: – Не скажешь сам – примем жесткие методы допроса. Боюсь – инвалидом после станешь, калекой. – Палачи, все равно расстреляете, – с вызовом ответил лжекомандир. – Это тебя застращали. В лагерь попадешь, лес валить будешь – это правда. Но военных действий нет, значит – и трибунала с расстрельной статьей тоже не будет. Но за шпионскую деятельность ответишь. Физические методы допроса применять дозволялось. Считалось, что враги народа не заслуживают снисхождения, и выбить из них признания любой ценой вполне оправданно. Ведь признание – даже оговор – считалось тогда царицей доказательств. – Даю пять минут на размышления, потом тебе будет плохо. Боль не все в состоянии выдержать, – и старлей НКВД демонстративно посмотрел на часы. Ждать, когда истечет отмеренное ему на раздумье время, агент не стал, метод кнута и пряника подействовал. – Спрашивайте. – Кто ты такой? Кем, когда и с какой целью заброшен? Но сначала: где, как выглядят и куда направились другие, трое из вашей группы? – Подразделение абвера «Бранденбург-800», действует под прикрытием «Восьмисотый учебный и строительный батальон». Взлетали с аэродрома Ораниенбаум. Кроме меня выбросили еще троих. Задача у всех одна: разведка расположений и боеспособности войсковых частей Красной Армии, нарушение линий связи, ликвидация командиров и политработников. В Брест направлен я один, еще один – в Кобрин. Куда направлены двое других, не знаю. – Как они выглядят? – Который в Кобрин – высокий, худощавый, в форме лейтенанта инженерных войск. «Еще бы, – подумал Федор, – в Кобрине строился участок Брестского укрепрайона…» – Те двое – оба в форме милиционеров. Один – майор, другой – капитан. Оба коренастые, брюнеты. – Груз при себе был? – У лейтенанта небольшой коричневый чемоданчик. Небольшой чемоданчик – это не страшно. Ни рацию в нем не спрячешь, ни серьезный заряд взрывчатки. Майор кивнул, и второй офицер НКВД сразу вышел. Федор просек – звонить в Управление пошел, сообщить, как выглядят парашютисты. Об абвере пограничники и НКВД знали, но о батальоне «Бранденбург-800» слышали впервые. Между тем только с 27 марта по 18 апреля 1941 года немцы совершили 80 нарушений воздушных границ СССР на глубину до 200 километров, часть из них – с выброской агентов. С началом 1941 года абвер резко активизировал работу в приграничных районах СССР. Забрасывались агенты, разведывательно-диверсионные группы, создавались склады оружия, базы продовольствия и боеприпасов для десантов, вербовались кадры агентов из местных, сигнальщиков для авиации, организовывались банды уголовников для поджогов зданий государственных органов. Агенты абвера и их пособники нарушали линии связи и отравляли источники водоснабжения. С мая 1941 года агенты начали жечь склады и леса. Только за четыре первых дня июня на Минском направлении задержали 211 диверсионных групп. Заброшенные заранее агенты в начале августа 1941 года совершили семь крупных диверсий на Кировской и Октябрьской железных дорогах, пустив под откос эшелоны с войсками и боевой техникой. В кабинет вернулся офицер НКВД. – Приказали доставить агента в Управление. – Лейтенант, парашют мы заберем, – обратился к Федору старлей НКВД. – В грузовике он… – Все, что вы услышали, является государственной тайной и разглашению – даже сослуживцам – не подлежит. Вы свободны. Федор вышел из кабинета – надо было поторапливаться. Времени уже половина третьего, склады скоро закроют. Но успели. Погрузили сапоги и прочую мелочь, с продуктового склада – мешки с провизией. А еще заехали на склад боеприпасов, и Федор выписал по требованию три ящика винтовочных патронов и два ящика гранат. Старшина, начальник склада, удивился: – Патроны – я понимаю, стрельбы проводить, запасы пополнить. А гранаты-то зачем? – Против банд – самое действенное средство. Как дуст против тараканов! – Это верно! А что такое ящик патронов? Всего два «цинка» для пулемета «максим» – это на десять минут боя. В ящике весом 25 килограммов всего 880 патронов, а темп стрельбы у «максима» – 600 выстрелов в минуту. А ведь у заставы еще и ручной пулемет есть. Так что Федор запас не считал большим. Ему хотелось есть, и он понимал, что и о бойцах позаботиться надо. Зашли в столовую погранотряда. Но только приступили к приему пищи, как Федора вызвали к начальнику штаба. – Лейтенант, ты обыскивал задержанного? – Пистолет изъял, документы. – Плохо! Парашютист твой отравился… – Как это произошло? И почему мой? – Из НКВД звонили. В угол воротника гимнастерки стеклянная ампула с ядом зашита была. Ты недосмотрел, в НКВД обязаны были по сантиметру форму осмотреть… Недоглядели, недоработали, а в результате – труп. Этим известием Федор был ошарашен. Втайне он надеялся, что его вызывают для известия, что задержаны трое других диверсантов. Но оказалось, что и единственный агент отравился. – Впредь таких промахов не допускай. Понимаю, не сталкивался никогда, потому не наказываю. Наукой тебе будет. – Так точно! Разрешите идти? – Идите. Да, противник им противостоит сильный. Да еще НКО приказом № 117 с сорокового года отменил красноармейские книжки, и при увольнении в город военнослужащим выдавали железные жетоны. Этим упущением воспользовались немцы, поскольку поняли: стоит переодеть агента в красноармейскую форму – и все, никакая милиция не подкопается. Упущение исправили лишь приказом НКО № 330 седьмого октября сорок первого года. Батальон «Бранденбург-800» с первого июня сорокового года был развернут в полк трехбатальонного состава – они дислоцировались в Бранденбурге, Вене и Дюрене. Конкретно на Брестском направлении действовала двенадцатая рота третьего батальона, которой командовал лейтенант Шадер. Именно они 22 июня в три часа пятнадцать минут захватили Коденьский мост через Буг, действуя в авангарде танковых частей Гудериана и обеспечив выход немцев на стратегическое шоссе Брест – Кобрин. Солдаты подразделения «ZO-60», входившего в «Бранденбург-800», переодетые в форму РККА, 26 июня на четырех грузовиках подъехали к мосту через Двину, в перестрелке убили охрану из пограничников и удерживали его час, пока не подоспела подмога, группа майора Вольфа. С ходу, при поддержке танковой роты, они прорвались и захватили железнодорожный мост, чем обеспечили взятие Двинска и быстрое продвижение немцев на Ленинград. Солдаты этого же подразделения, «ZO-60», 25 июня в количестве 34 человек и под командованием лейтенанта Лекса были выброшены парашютным десантом в районе станции Богдановка, вступили в бой, захватили мост через реку Березину и удерживали его до вечера 26 июня, пока к ним не пробились мотоциклисты. В мае и июне сорок первого года немцы засылали на территорию СССР группы переодетых диверсантов. Они совершали дерзкие рейды, зачастую используя захваченные грузовики. С началом войны одетые в форму НКВД диверсанты устраивали на дорогах ложные контрольно-пропускные пункты, убивали командиров и изымали документы. Но об этих фактах Федор узнал значительно позже. Почти каждый день от «муравьиной разведки» поступали все более тревожные сведения. Немцы готовили на другом берегу плавсредства – понтоны, надувные плоты, лодки, и явно не для рыбалки. Федор стал думать, что он может предпринять. Сообщить командованию? Он и так делал это ежедневно, получая неизменный ответ: – Немцы проводят учения, на провокации не поддаваться. Реальной и действенной помощи от комендатуры или отряда ожидать не приходилось, и значит, надо было действовать на опережение событий и вопреки указаниям начальства. Победителей не судят, хотя на первоначальном этапе войны верх одерживали немцы. Задержать их как можно дольше, нанести максимальный урон живой силе, сорвать планы вторжения – пусть на узком участке границы. Отличным вариантом было бы минирование местности, но мин на заставе не было – как не было их и на складе боепитания в отряде. Оставались гранаты, из которых можно было сделать растяжки. Во время войны такой способ применяли редко, и немцы не будут ожидать таких «сюрпризов». Делается это просто. К дереву на высоте метра привязывается граната. К дереву напротив, по ходу вероятного движения, привязывается тонкая проволочка или бечевка, конец которой идет к чеке гранаты. Стоит дернуть бечевку ногой, как предохранитель выскакивает из запала, и через три секунды – взрыв. Места установки растяжек Федор тщательно продумал и даже учел возможное нападение с тыла. Нападение могли совершить как подготовленные диверсанты, так и подкупленные бандиты, националистическое подполье. Не упустил он возможности посоветоваться со старшиной. – Задумка хорошая, но опасная, свои бойцы могут подорваться. А за потери личного состава под трибунал можно попасть. В лучшем случае из органов попрут. Начальство в курсе? – Они отвечают одно и то же – не поддавайтесь на провокации. Об этом же и политрук личному составу на каждом собрании твердит. – Начальство высоко сидит, им виднее. Коли говорят, что не будет нападения, стало быть – верить надо, а не самодеятельностью заниматься. Мы – люди государственные, военные, находимся не в колхозе, и приказы исполнять должны. В общем, понимания у старшины Федор не нашел. Но и про задумку свою не забыл. Сам вероятные места установки осмотрел и с удовлетворением отметил, что не ошибся. Если бы планировал нападение на заставу, именно в тех местах пошел бы. Выбрав момент, побеседовал наедине с Борисовым. Срок службы Егора подходил к концу, осенью уже дембель. Только демобилизации не будет, и это Федор знал твердо. – Борисов, ты хронику про финскую войну видел? – Как все на заставе. – А что нового узнал? – Наши победу одержали, взломали линию Маннергейма. – Верно. Я сейчас про действия врагов говорю. Из любой войны новые приемы ее ведения извлекать надо, даже у противника учиться не зазорно. – Так «кукушки», снайперы ихние… – Значит – обратил все-таки внимание. – Только ведь это не новое, это у нас издавна применяют. Делают площадку на дереве и зверя ждут. Так, например, на медведя охотятся. – Возьмешься оборудовать одну-две позиции? – Почему нет? Топор нужен, гвозди, веревка. – Все будет. Только никому особо об этом не говори. – Скрытная наблюдательная вышка пусть будет, однако. – Пусть так… Оборудованием и выбором позиции Егор занимался сам, в свободное от нарядов время. Через несколько дней он подошел к лейтенанту: – Показать хочу. – Веди. Федору было интересно. Все-таки Борисов не снайпер, хоть и стреляет отменно, а охотник. Сумеет ли он оборудовать скрытую позицию? Они шли вдоль контрольно-следовой полосы по тропинке, по которой ходили наряды. Подошли к одному из секретов, и старший доложил Федору, что нарушений границы нет. – Продолжайте нести службу, – приказал Федор. Борисов направился в тыл, в сторону от тропы. Пройдя с полсотни метров, остановился: – Ищите, товарищ лейтенант. Федор стал осматривать деревья. Но сколько он ни смотрел, ничего похожего на площадку или каким-то образом оборудованную позицию не увидел. Земля – песчаник, сосны на ней растут хорошо, нижняя и средняя часть ствола у них гладкие, без веток. Взобраться трудно, а уж в сапогах и при оружии – вообще сомнительно. Якут хитро улыбнулся: – Глядите, товарищ лейтенант. Он подошел к самой старой и толстой сосне. Сверху от развилки тянулась вниз веревка, которую можно было увидеть, если только специально искать. Борисов взялся за веревку, подпрыгнул, уперся ногами в ствол и, подтягиваясь руками, довольно ловко взобрался на развилку. Ну прямо как обезьяна. Перегнувшись, он крикнул сверху: – Мои предки так на деревья взбирались! И в самом деле: ствол сосны был такой толстый, что обхватить его ногами было невозможно, а другого способа взобраться Федор не знал. – Хотите осмотреть, оценить? Хочешь не хочешь, но надо лезть наверх. Сам якуту предложил, и теперь что, не проинспектировать? Неудобно получится! Федор проделал все в точности, как Егор. Якут еще помогал ему, веревку вверх тянул. О! На развилке ствола якут доску прибил. Снизу не видно, ветки широкие, а одному сидеть или лежать вполне удобно. Борисов вытянул веревку наверх. – Однако теперь снизу меня не разглядеть. Вроде и не так высока сосна, ниже наблюдательной вышки, а обзор хороший. Вдалеке застава видна, вышка, левее – деревня Чусь. Но это если в тыл смотреть. Федор осторожно повернулся в противоположную сторону. Тесно здесь двоим, если упадешь, ни один доктор не поможет. Уж очень высоко, на уровне пятого этажа. Ого! Буг виден и противоположный берег как на ладони. Люди ходят, какие-то темные пятна… Федор достал из чехла бинокль. Да не пятна это, настоящие понтоны! Один, второй, третий… И каждый понтон полсотни человек вмещает. Он увлекся – в бинокль все видно отчетливо, хотя оптика восьмикратная. Борисов кашлянул деликатно, привлекая его внимание. – Что тебе, Борисов? – Правее посмотрите. Там, выше по течению, у берега в камышах – две большие лодки. Лодки Федор нашел, хотя они были замаскированы – выдали кормовые части. – Молодец, Борисов! Я с биноклем не сразу разглядел. А ты глазастый! – Сахар ем, глаз острый! Разубеждать его в пользе сахара Федор не стал. – Хорошая позиция, молодец, ефрейтор! – Так ведь запасная есть еще, однако… – Покажи. Борисов сбросил вниз веревку и соскользнул по ней на землю, притормаживая ногами – иначе с ладоней всю кожу снимет. Да, ловко у якута получается, как будто всю жизнь тренировался. Не осрамиться бы перед бойцом! Федор ухватился за веревку, благо руки сильные. Не так легко и красиво, как ефрейтор, но спустился на землю. – Одна секунда – и уже не на позиции, а на земле. Толково, – снова похвалил якута Федор. Как часто мы ругаем человека за ошибки и оплошности и не хвалим, не отмечаем его удачи! Так ведь и недолго всю охоту отбить стараться сделать хорошо, придумать что-то новое. Борисов был доволен. Метров через сто от первой позиции была запасная, и тоже на сосне. Но теперь Федор наверх не полез, поверил на слово. Жаль, что по штату на заставе снайпер не положен, и, соответственно – винтовка с оптикой тоже. А ведь в некоторых ситуациях хороший снайпер роты пехотинцев стоит или меткого пулеметчика. Надо сказать, что на гражданке меткой стрельбе учили. Парни и девушки участвовали в соревнованиях, и при сдаче норм ГТО им выдавали значок «Ворошиловский стрелок». Но одно дело стрелять в тире, в спокойной обстановке, по неподвижной мишени, а другое – в реальной боевой. Надо и дистанцию до цели определить, и скорость бокового ветра, и условия учесть – в горах или под водой пуля меняет траекторию. Да если еще и цель, противник, движется, то надо рассчитать упреждение. Не каждый стрелок-спортсмен способен стать снайпером. Умение маскироваться тоже входит в снайперское мастерство. Плохо замаскировался или не учел, с какой стороны солнце, а оно отразилось от оптики и выдало тебя своим блеском. Тогда считай – ты не жилец, противник минометным огнем накроет. Немецкие пехотные части в каждой роте имели минометы, не говоря уж о батальонах в полках. А от минометной мины в окопе не укроешься, как от снаряда, разве только в блиндаже с накатом из нескольких рядов бревен. Перед войной снайперов в Красной Армии почти не было. Специально их не готовили, и снайперские винтовки в исчезающе малых количествах пылились на складах. Но с началом войны снайперское движение приобрело большой размах. Были созданы снайперские школы, куда отбирали способных, заводы стали выпускать снайперские винтовки. Хороший снайпер в годы войны имел по 200–300–400 уничтоженных врагов, фактически один уничтожил батальон. Борисов был молчуном. Федор решил взять его в помощь для установки растяжек, и сделать это в последний мирный день. При очередной поездке в Брест он зашел к саперам – завелся тут у него знакомый, командир роты. В селе Михалки родственник объявился, которого в командировку прислали, временами в село наезжал. Так и познакомились. – Добрый день, Алексей Петрович! – Здравствуй, Василий Петрович! Каким ветром к нам? – Попутным. Я по делам в отряд, и вот – к тебе на минуточку. – Чем смогу – помогу. – Проволоку мне надо, тонкую. – Сколько? – Метров сто. – Рыбалкой заняться хочешь? Так ведь нет в Буге крупной рыбы, пробовали уже. Разубеждать его Федор не стал, так даже лучше. – Пойдем на склад. Когда капитан вручил Федору на складе моток тонкой проволоки, у него мелькнула мысль – сумасшедшая совсем. Настоящая авантюра! Только согласится ли капитан? – Противопехотных мин не дашь десяток? – Да ты что, Василий Петрович? Они все на учете! Никак невозможно! – Вы же их перед строящимся укрепрайоном устанавливаете, спишешь! – А вдруг кто-то из твоих погранцов случайно подорвется? Следствие, трибунал, лагерь… – Жаль, мне для дела надо. – Подай требование в погранотряд. Подпишут, тогда я со всей душой, хоть сотню отдам. Федор вздохнул. Мирное время истекало, до начала войны пять дней всего, пять! Но, видимо, до капитана дошло – для военного дела Федор мины просит, и он наклонился к Федору. На складе в каптерке сержант сидел. Услышать капитана он никак не мог, но тот счел, что лучше перестраховаться. – Или сведения по своей линии какие-то имеешь? – Имею. Только – никому! – Мы же командиры, Василий Петрович! – Семья у тебя где? – В Бресте, квартиру снимаем. А что? – Четыре дня у тебя. Отправь их к родне, подальше. Родня есть? – В Куйбышеве. – Вот туда и отправь поездом. Капитан задумался. – Немцы? – после некоторого раздумья спросил он. – Они самые. – Когда? – Двадцать второго июня. Капитан впал в легкий ступор, но потом сказал: – Нет, не дам мин. Вдруг ошибка? – А ты дай. Не случится ничего двадцать второго июня, так двадцать третьего я их тебе сам, лично верну. Такой довод капитана убедил, но Федор решил додавить его: – А произойдет – кто мины на складе считать будет? Напиши, что установил перед укрепрайоном. – Черт с тобой! Но с тебя пол-литра будет. – Двадцать третьего литр поставлю. Капитан снял со стеллажа вещмешок. – Десять штук даю. – Как их устанавливать? – Роешь ямку, опускаешь в нее мину, вкручиваешь взрыватель и выдергиваешь чеку. Мина на боевом взводе. Землей присыплешь, замаскируешь – ее видно не должно быть, иначе какой смысл? – А снять как? – Бережно! Ладонями аккуратно убираешь землю, вставляешь чеку назад во взрыватель, выкручиваешь и снимаешь мину. – Незатейливо! – А что ты хотел? Думаешь, саперы у меня академики? Хорошо, если семь классов, а у большинства ведь четыре. – Спасибо, удружил.Глава 4 Нападение
В субботу утром, 21 июня, Федор поднялся еще до подъема ефрейтора Борисова и, увидев, что тот уже не спит, приложил палец к губам – тихо, мол, не шуми. Когда ефрейтор оделся-обулся, провел его в свой кабинет. – Саперную лопатку возьми и мешок в углу. Наблюдатель на вышке проводил их недоумевающимвзглядом. На границе тихо, происшествий нет, чего командиру не спится? – Егор, какие, с твоей точки зрения, направления для нападения на заставу наиболее вероятны? Выслушав ефрейтора, Федор с удовольствием отметил про себя, что тот назвал почти все места, которые он выбрал сам. Установить мины было несложно, на каждую ушло не больше десяти минут. Они долго провозились с первой, и то из-за отсутствия опыта и некоторого страха. Действовали осторожно, навыков работы с минами не было. На заставу вернулись к завтраку. – Егор, о том, что мы делали, – никому, – шепотом предупредил Федор ефрейтора. – Даже старшине? А вдруг наши парни с заставы подорвутся? Беда будет… – Сегодня я пограничников на заставе делами займу, а нарядам и секретам эти мины не страшны, мы же их на тропе не ставили. А завтра снимем, если за нас другие это сделать не успеют… После завтрака Федор приказал старшине: – Под твоим руководством сегодня личный состав оружие в порядок приводит. Почистить, смазать… Сам лично у каждого проверю. – Суббота же сегодня… – И что? Я запамятовал что-то? – Общее партсобрание коммунистов и комсомольцев намечено. С повесткой дня «О текущем политическом моменте». Старшина был парторгом на заставе. Так сказать, проводил линию партии в массы. А чего ее проводить, если сто процентов пограничников заставы коммунисты или комсомольцы? – Не возражаю и сам на нем буду. Только сначала оружие, потом перерыв на обед, а уж затем собрание. – Есть! Возможно, старшине лейтенант занудой показался, службистом. А и пусть! У каждого свои тараканы в голове. Для чистки оружия в хорошую погоду на улице был длинный стол, и после завтрака погранцы с шутками принялись за оружие. Федор же вместе с Борисовым, забрав ящик гранат и моток проволоки, подарок капитана Варнавы, снова направился в лес. Старшина проводил их подозрительным взглядом. Ох, зря Федор несколько дней назад сказал старшине о растяжках! Что лежало в ящике, который они несли вдвоем с якутом, старшина знал, и Федор был уверен, что ему их затея не понравится. Но это сегодня, завтра благодарить будет – если, конечно, они доживут. Растяжки они поставили там, где не было мин. Мины установили на открытых местах, там, где растяжки поставить невозможно: на поляне за заставой, где одни пеньки, на грунтовой дороге. А растяжки – среди деревьев. – Товарищ лейтенант, не пойму я – зачем все это? – Борисов вытер пот со лба. – Сведения от агентов получил: поутру, когда сон крепок, на заставу нападение крупной банды ожидается. – Понятно… Пустой ящик они отнесли в каптерку, взяли второй. И эти гранаты установили. То, что можно было предварительно сделать, они сделали. Видел Федор укоризненный взгляд старшины, когда они с опасным грузом по крыльцу спускались. После ужина Федор повеселел. На службе прием пищи – наипервейшее и важное дело, голодный воин – не воин вовсе. После обеда – партсобрание. Старшина вырезки из отрядной многотиражки зачитывал, сам говорил о великом вожде и учителе народов товарище Сталине. В конце Федор сказал несколько дежурных фраз – о бдительности и повышении боеспособности. После собрания старшина зашел в кабинет Федора. – Я не как старшина, заместитель начальника заставы, а как парторг поговорить хочу. – Садись, Петр Васильевич, слушаю тебя. – Думаешь, Василий Петрович, я не видел, как ты гранаты в лес таскал? Все-таки установил свои сюрпризы? – Правильно догадался… – А свои случайно подорвутся? Не обижайся, прямо тебе скажу – вредительская твоя затея. – Даже так? Такого поворота Федор не ожидал. Какой из него вредитель? Обвинение серьезное, за него десять лет лагерей схлопотать можно. – Ты не горячись, Петр Васильевич, завтра все прояснится. – А если нет, я в понедельник батальонному комиссару в погранотряд телефонирую. – Просигнализировать вовремя хочешь? – А хоть бы и так! – Но до понедельника начальник заставы я, и потому как парторгу говорю: старшина Безверхов все приказы выполнять будет. – Так точно! – вскочил старшина. Ох уж эта пресловутая политическая бдительность! Скольких людей она сгубила, причем не врагов! Во времена чисток в Красной Армии десятки тысяч военнослужащих были репрессированы. Одних старших командиров сто восемьдесят тысяч. Старшина вышел. Расстались они если не врагами, то уж не приятелями точно. После ужина Федор прилег. Надо было отдохнуть, ночь и последующий день будут трудными. Внутренний будильник никогда его не подводил. Федор встал, оделся, натянул сапоги, перекинул через плечо автомат и, проверив пистолет, сделал шаг за дверь, в казарму. Кончилось мирное время. Уже двадцать второе июня, воскресенье, самая короткая ночь в году. В городах и селах выпускные вечера. По случаю выходного в полках и на батареях остались только дежурные офицеры. Погранцы спят, похрапывают. Сколько их к концу дня останется в живых? Федор вышел на середину казармы: – Подъем! Боевая тревога! Пограничники вскочили, оделись за тридцать секунд и разобрали из пирамид оружие. – Разбиться по двое, взять ящики с патронами из оружейки, – приказал Федор. – Первое отделение, занимаете позиции на левом фланге, берете с собой ручной пулемет. Второе отделение – на правый фланг, придаю вам «максим». Остальные – за мной, в центр. По возможности занять окопы, траншеи и дзоты тихо, чтобы даже комара не спугнуть. В оружейке хранился запас патронов на случай массового прорыва границы. Федор решил забрать все, иначе как под огнем противника доставлять патроны с заставы на позиции? – Товарищ лейтенант! – шагнул вперед старшина. – По Уставу… – Отставить! Встать в строй! Старшина с явной неохотой подчинился. – Взять ящики, строиться во дворе. Пока бойцы выполняли его распоряжения, Федор вышел во двор. – Наблюдатель на вышке! Покинуть пост, спуститься вниз. Такого приказа за полтора года службы Федор еще не отдавал, а наблюдатель не слышал. Пограничники выстроились во дворе заставы. Федор посмотрел на часы: два часа ночи. Через час пятнадцать немцы откроют артиллерийский огонь, а в четыре утра перейдут в наступление сухопутными силами. В это время гитлеровская авиация уже будет бомбить наши города. Как будто в подтверждение его мыслей, стал нарастать гул моторов – к границе приближались и перелетали ее десятки бомбардировщиков. Да, они ее и раньше перелетали, но это были единичные самолеты. Пограничники встревожились, старшина спросил: – Товарищ лейтенант, что это значит? – Война! – коротко ответил Федор. После одного слова Федора наступила полная тишина – все осмысливали услышанное, и никто не хотел верить сказанному. Приказ не зачитывали, по радио не объявляли… Как же так? – Через час немцы начнут переправляться через Буг. Приказа не ждите, как приблизятся на расстояние огня – стреляйте на поражение. Приказ лейтенанта был необычным, пугающим. – Разойтись по позициям! Связь по телефону или посыльными. Расходились молча, хотя обычно шутили, травили анекдоты. То, что сказал им командир заставы, давило, как чугунная плита. Заняли позиции. Больше всего Федор переживал за правый фланг, поскольку там было самое удобное место для высадки десанта – пологий незаболоченный берег. Поэтому он и станковый пулемет туда отдал, и старшину направил. Взгляд его наткнулся на Борисова: – Ефрейтор, ты почему здесь? – Приказ такой был. – Отставить! Занимай свою позицию на дереве. – Есть! Разрешите пару пачек патронов взять? – Две мало, бери пять. В пачке двадцать патронов, но у Борисова каждая пуля в цель. Ефрейтор набил пачками карманы и скрылся в темноте. Да и темноты полной не было. Ночь короткая, на востоке уже сереть начало. Над водами Буга поплыл туман. Сначала клочками, а потом – сплошной пеленой. Далеко на северной стороне загрохотало, и Федор посмотрел на часы: три пятнадцать. Прозвучали первые артиллерийские залпы кровопролитной войны. Федор знал, что немцы сейчас предвкушают полную победу и полны надежд, которым не суждено сбыться. Через несколько минут один из пограничников доложил: – Товарищ лейтенант, слышу всплески со стороны реки. – Зарядить оружие, приготовиться к бою! – скомандовал Федор. Погранцы прищелкнули к винтовкам магазины, сняли предохранители, передернули затворы. Из пелены тумана показались большие темные пятна, как призраки. Вот они ближе, и уже можно различить, что это плоты, понтоны, лодки. Да сколько же их! – Огонь! – скомандовал Федор и сам дал очередь из автомата. От пробоин надувные плоты стали сдуваться, выходящий из дырок воздух яростно шипел. Солдаты стали усиленно грести, желая добраться до берега прежде, чем плот утонет. Они понимали, что уже обнаружены и что тихо грести веслами ни к чему. Но пограничники стреляли уже по солдатам. Два плота сдулись, и солдаты оказались в воде. Обремененные оружием, амуницией, в стальных шлемах и мгновенно наполнившихся водой сапогах, они барахтались в быстрых водах Буга, стараясь выплыть. Берег уже виден, двадцать пять – тридцать метров всего, рукой подать… Ан нет, многие утонули. Война для них закончилась, практически не начавшись. Немцы в ответ тоже начали стрелять. Но пограничники в траншеях и окопах, а немцам на воде укрыться негде. Дистанция мала, и почти каждая пуля находит свою жертву. Стрельба с берега, с воды, слева и справа… На той, немецкой стороне – залп пушек, затем – вой снарядов и грохот. Федор, как и многие бойцы, обернулся и увидел разрывы там, где была застава. Хорошо, что забрали боеприпасы с собой, сейчас бы все сгинуло в огне. С правого фланга раздалась длинная пулеметная очередь – в дело вступил «максим». Федор поморщился: зря пулеметчик длинными шпарит, так патроны быстро кончатся. Вопреки расхожему мнению, навязанному фильмами, автоматов у немцев не было, немецкие пехотинцы имели карабины «Маузер 98К». Один понтон уткнулся в берег прямо напротив позиции пограничников. С деревянного понтона прыгали в воду и перебирались на берег немецкие солдаты. Федор дал длинную, в полмагазина, очередь по врагам. Сейчас они уязвимы, укрыться негде, а захватят кусок земли, окопаются – попробуй их выбить. На траншею набегали десятки гитлеровцев. Хлопали винтовки погранцов. Федор дал три короткие очереди и все в цель, сам видел, как упали немецкие пехотинцы. Автомат его сделал одиночный выстрел, потом раздался щелчок затвора, и автомат замолчал. Сначала Федор, подумав, что случилась осечка, в горячке автоматически взвел затвор, но снова раздался щелчок – в дисковом магазине закончились патроны. Он выхватил из кобуры «ТТ» и почти в упор начал стрелять в набегающих немцев. Услышав, что по соседству в траншее уже идет рукопашная, повернул голову и увидел: здоровенный немец дерется с пограничником. Оба орудовали винтовками, как дубинами. Федор выстрелил в спину гитлеровцу, и пистолет, израсходовав последний патрон, встал на затворную задержку. Поменять магазин – секундное дело, только нет у него этой секунды, очередной фашист на него бежит. К карабину плоский штык примкнут. Федор отшвырнул пистолет и схватил ракетницу. Для подачи сигналов она заряжена патроном с желтой звездочкой – как сигналом сбора пограничников у заставы. До ближайшего немца уже было два-три метра, и Федор выстрелил ему в живот. Раздалось шипение, оглушающий крик немца, который бросил карабин и схватился за живот. От ракеты, вонзившейся в тело, полетели брызги огня. Потом немец упал, и сильно, до тошноты, запахло горелым. И сразу – тишина, выстрелы и крики стихли. Мимо разгоряченных схваткой пограничников по воде проплывали трупы в серой немецкой униформе – это выше по течению удачно отбил атаку правый фланг. Все-таки пулемет – великое изобретение! Федор осмотрелся. – Доложить о потерях! К его удивлению, среди пограничников было только трое убитых и один легкораненый. Ему наложили повязку на плечо. – Зарядить магазины! Немецкие винтовки и другое оружие сложить у дзота. Трупы выкинуть к реке, чтобы не смердели! Бойцы стали исполнять приказ. Федор сменил диск у автомата, магазин в пистолете и стал снаряжать патронами опустевшие магазины. Первый приступ отбит с большими потерями для немцев, но они не успокоятся, полезут вновь, и надо приготовиться к этому. С правого фланга к нему пробрался пограничник: – Товарищ лейтенант, я с поручением от старшины. У нас четверо убитых и один раненный в живот, тяжело. – Патроны есть? – Есть пока. – Готовьтесь, немцы скоро полезут опять… Еще бы посыльный с левого фланга пришел. Там ручной пулемет был, и место для высадки десанта неудобное – камыши у вязкого берега, топь. Подпочвенные воды близко, дно траншеи водой заливало. Перед очередной атакой немцы решили провести артподготовку. Заставу они разрушили. По разведанной цели дали залп, и теперь там только бревна. А вот разведать дзоты и траншеи они или не смогли, или не предусмотрели их существование, и начали вести огонь по берегу. Взрывы, дым, тротиловый запах, пыль столбом… Под прикрытием огня немцы стали переправляться на лодках. Понтоны и плоты разбиты и частично пошли на дно, а частично унесены течением. По планам Гитлера на подавление сопротивления пограничников отводилось тридцать минут. Они уже минули, с начала немецкой атаки прошел час, а ни одного живого немца на нашем берегу нет. Снаряды взрывали землю по всему берегу, рвались беспорядочно и валили деревья. Контрольно-следовая полоса напоминала лунный пейзаж – она вся была в воронках. Через четверть часа пушечная стрельба стихла. – Пятьдесят два снаряда, – сказал один из пограничников. – Ты что, считал? – Тогда не так страшно. В училище Федор изучал тактику армейского боя и знал, что после артиллерийского обстрела вражеских позиций начнется атака пехоты. А ни одного плавсредства на воде не было видно. Закончились люди и понтоны? Нет, просто излюбленной тактикой немцев были охваты, взятие в клещи, в окружение. Вот и сейчас они переправились там, где не было защитников границы, и по лесу пробирались к разрушенной заставе. Они ударили бы в тыл, если бы не мины и растяжки. Сначала погранцы услышали в своем тылу один взрыв, потом другой, через промежуток времени – хлопок гранаты. До Федора дошло – это не разрывы пушечных снарядов, это сработали его ловушки. Следом за подрывами начал стрельбу Борисов. С равными промежутками пять выстрелов, потом еще такая же серия. Федор не выдержал – все равно немцев на воде не видно – и побежал узнать. Подбежав к сосне, он поднял голову: – Борисов, как дела? – Однако, товарищ лейтенант, немцы со стороны деревни к заставе вышли. На минах подорвались, подались к деревьям, а там растяжки, – и ефрейтор довольно засмеялся. – А стрелял-то ты куда? – Так их там целый взвод был! Федор решил взять десяток бойцов и выбить немцев с территории заставы. Хоть и разрушена казарма, но это их оплот, там и дзот есть, и окопы. – Борисов, что наблюдаешь? – Вышка рухнула, однако, снаряд угодил. – Да черт с ней, с вышкой! Сколько немцев наблюдаешь? – Ни одного. Кто не подорвался на мине, тех я убил. – Всех? – поразился Федор. – Нет, только тех, кто шевелился. На звуки выстрелов и разговор подошел старшина. – Здравия желаю! Стрельбу слышал, потом разговор. А вы один тут, товарищ лейтенант. – А ты голову подними. Борисов позицию на дереве оборудовал. На заставе немцы были, так он их уничтожил. – Поглядеть бы надо… – Пока тихо, идем. Федор перевесил автомат на грудь, старшина взял в руку «наган». Он решил идти первым, но Федор остановил его, взяв за локоть. – Погоди, я первый. Я помню, где растяжки стоят, а ты в беду попасть можешь. Они вышли к месту, где взорвалась мина – там лежали три изуродованных осколками трупа немецких пехотинцев. Ближе к заставе был еще один – этому досталось от растяжки. Метров через тридцать они увидели еще два трупа и следы крови. Раненый нашел в себе силы отползти подальше да и умер, не дождавшись помощи камрадов. Старшина непрестанно смотрел по сторонам, потом выдал: – Беру свои слова назад, товарищ лейтенант… – Ты насчет чего? – не понял Федор. – Насчет вредительства… А мины да растяжки помогли, без них мы бы не услыхали, что немец с тыла подобрался. – Прежде чем осуждать, Безверхов, да клеймо вредителя ставить, надо осмотреться и с выводами не торопиться. Ты думаешь, мне делать было больше нечего, служебное рвение проявлял. А получилось – оружие вычистили и смазали перед боевыми действиями, опять же – боеприпасы вынесли. Казарму-то завалило, хороши были бы мы без патронов! Они вышли к заставе. Собственно, от казармы осталась груда бревен, наблюдательная вышка повалена. Пройдя по развалинам, Федор увидел черную эбонитовую трубку телефона. Поднял, послушал. Тишина, связи нет. Улыбнувшись, подколол старшину: – Товарищ парторг, не хотите ли поговорить с батальонным комиссаром? – Ерничаете? Нехорошо, Василий Петрович… Ошибку сделал, признаю свою неправоту. – Осознаешь, что все мои действия на пользу заставе были? – Политотдел меня не удосужился о нападении предупредить. – И мне из комендатуры или отряда не сообщили – не намекнули даже. От агентуры сведения получил. А они, сам знаешь, соврать могли или сознательно в заблуждение ввести. А подстраховаться надо было. Мы с тобой, Петр Васильевич, государством поставлены рубежи его охранять, и с нас спрос жесткий. Потому лучше перестараться, перебдить, чтобы кровавой юшкой не умыться. – Ладно, мир. Кто старое помянет, тому глаз вон. – А кто забудет, тому оба. Старшина поднялся с бревна, с жалостью оглядел разрушенную заставу. – Столько труда положили, только обустроились, а теперь все прахом пошло. – Ничего, разобьем немцев – новую заставу поставим, побольше. Воду проведем, душ для личного состава. – Эк размечтался! – ухмыльнулся старшина. – Немца еще разбить надо! – Это верно. Но если каждая застава, каждая рота армейская свой клочок земли держать будет, умоются немцы кровью. – Жаль, бумаги нет… – Зачем она тебе, Петр Васильевич? – Рапорт написать надо, в политотдел, отметить лучших бойцов. – Рано. – Как рано? Скоро армия из тыла подойдет, дальше на немца двинем. Как сказал товарищ Сталин? Врага будем бить на его территории! – Старшина, ты на часы посмотри! Петр Васильевич вытянул из карманчика карманные часы за цепочку, откинул крышку: – Ровно девять часов! – Ты не понял. С момента нападения прошло пять часов, армии нет. И, полагаю, не будет. – Пораженческие настроения?! – вскипел старшина. – Ты ослеп, оглох? Прислушайся! В нашем тылу ни пушек, ни пулеметов не слышно. А где наши истребители? Или сталинские соколы не знают о нападении? – Что ты хочешь этим сказать? – старшина боялся вслух высказать свою догадку. – Говори, мы наедине. А картина вырисовывается плохая: немцы уже далеко вперед ушли, и мы теперь в глубоком тылу, если по-другому – окружены. Так что армии не жди. Старшина вновь уселся на бревно. – Выводы у тебя неправильные. И мысли незрелые, хоть ты и командир. – Тогда где посыльный из комендатуры или отряда? Разгромлены они. – Я с заставы не уйду. Буду насмерть стоять, как коммунист. – Дурак ты, старшина, уж прости… И коли пошел такой разговор, не умереть здесь надо, а как можно больше врагов убить. Сколько мы сегодня положили? – Да кто ж их считал? – Вот убей сто, двести, тогда и помирай. Когда каждый так сделает, все войско немецкое сгинет. А до той поры о смерти героической даже думать запрещаю. Старшина не знал, что и ответить. Федор поднялся: – Дел полно, а мы расселись. Пока тихо, бери пару бойцов. Пошуруди тут, провизию поискать надо – сухари, консервы… Иначе с голодухи сдохнем. – Верно. – А я бойцов организую на похороны, братскую могилу рыть надо. – Ты о ком сейчас говоришь? О погранцах или о немцах? Федор в ответ только вздохнул. Старшина – служака добросовестный, в бою сдюжил, но временами его тупость солдафонская просто раздражала. Они направились к бойцам, и Федор попросил: – Ты дорогу запоминай… Ни шагу в сторону, чтобы на мину или растяжку не напороться. – Сам также думал. Как думаешь, командир, долго ли война продолжаться будет? Месяц-два? Федор опешил, повернулся: – Скажу тебе одному, не для передачи – года три-четыре… Федор мог бы назвать и точную дату ее окончания, но он понимал, что старшина не поверил бы ему. А случится, что они выйдут к своим, стуканет куда следует. Ведь в понятии старшины это и не донос даже, а позиция принципиального коммуниста, выискивающего в своих рядах вражескую гидру. Да по-иному и быть не могло, если и в газетах, и по радио, и на партсобраниях постоянно говорили о выявленных вредителях, наймитах империализма, агентах иностранных разведок, причем разведок самых экзотичных стран, вроде Парагвая. Если человеку вдалбливать это изо дня в день и год за годом, поверит. Старшина с бойцами вернулся на заставу, и десяток бойцов приступили к рытью братской могилы в лесу. Песчаник, рыть легко, но уж больно малы саперные лопатки, годятся только окоп отрыть. Все остальные инструменты сгинули на заставе. – А гробы, товарищ лейтенант? – Пока война, забудь. Документы бойцов мне отдайте, тела в плащ-накидки заверните. – С немцами что делать? – В воду столкните. Жарко, они к вечеру завоняют. Мы их не звали, пусть плывут подальше. Хотя подождите… Соберите у гитлеровцев документы, я посмотрю, какие армейские части на нас брошены. Когда бойцы принесли несколько «зольдатенбух» – солдатских книжек, Федор прочитал, что их заставу атаковала рота 45-й пехотной дивизии вермахта. Насколько он помнил, эта дивизия под командованием генерал-майора Фрица Шлипера штурмовала Брестскую крепость, чем и запомнилась в истории. После аншлюса 1938 года и присоединения к Германии Австрии 4-я Австрийская дивизия была переименована в 45-ю дивизию и влилась в состав вермахта. Так что уничтожили погранцы не немцев, а австрияков. Немцы снова начали обстрел позиций пограничников из пушек, но бойцы успели попрятаться в окопы и траншеи, и существенного ущерба налет им не принес. Однако через четверть часа Борисов, продолжавший сидеть на сосне, подал сигнал. – Немцы с тыла на заставу наступают – не менее роты. И два броневика. Под броневиками якут подразумевал бронетранспортеры. Зачем рисковать солдатами на переправе, когда многие подразделения вермахта перешли на нашу землю по мостам, в том числе и в районе Бреста. По приказу Федора бойцы центра и правого фланга были переброшены к заставе. Там был дзот, где они и установили «максим», а также траншеи. Из бронетранспортеров вели интенсивный пулеметный огонь, а поразить их было нечем – ни противотанкового ружья, ни противотанковых гранат. Меткой стрельбой пограничники заставили пехотинцев залечь. Немцы попытались охватить заставу с флангов, обойдя ее по лесу, но нарвались на мины и растяжки, понесли потери и отошли. Бойцы радовались, а Федор был встревожен. Он понимал, что немцы не оставят заставу в покое, придумают каверзу. Или танки пустят, или авиацию. Хотя почему танки? Одного хватит, чтобы раскатать дзот и то, что осталось от заставы. Нет у пограничников средств борьбы против танков. Через час после неудачной атаки над заставой появился самолет. Такую странную конструкцию бойцы видели впервые – два мотора, два фюзеляжа… – Гля, парни, что-то непотребное летит! – высказался один из погранцов. – Это разведывательный самолет. Сейчас высмотрит все, а следом штурмовики полетят. Так что нам лучше в лес, в траншеи на берегу. Только подождать надо, пока улетит. Уходя к берегу, пограничники прихватили с собой станковый пулемет с запасом патронов. А вскоре послышался рев моторов. Слишком мелкой и незначительной целью показалась разведчику застава, и потому штурмовать ее прилетел один самолет, «Ю-57», прозванный затем на фронте «лаптежником» за неубирающиеся шасси с обтекателями. Самолет описал круг над заставой – летчик высматривал, что бомбить. Развалины из бревен? Но немцы – педанты по натуре. Получил целеуказание – надо отбомбиться. Самолет с пикирования сбросил бомбу, на низкой высоте – была видна голова пилота, сидящего в кабине, – вышел из пике и вновь набрал высоту. Летчик примеривался не торопясь, как на полигоне. Русских истребителей нет, как и зенитной артиллерии, опасаться некого. Штурмовик снова вошел в пике, и от него отделились две точки. Пикирование – самый точный и эффективный вид бомбометания. Обе бомбы угодили в разрушенную казарму, разметав бревна. «Лаптежник» уже вывел самолет из пике, как вдруг раздался выстрел. Федор даже огляделся – кто патроны попусту жжет? Что для самолета винтовочная пуля? Как слону дробина! Тем более точно рассчитать упреждение без специального зенитного прицела, как на зенитных пулеметах или пушках, невозможно. Тем не менее за самолетом появилась жиденькая струйка белесого дыма или пара. Неужели пуля в радиатор охлаждения угодила? Не Борисов ли проявил чудеса меткости? «Лаптежник» отвернул к реке и скрылся из виду, а пограничники дружно закричали: «Ура!» Однако радовались они рано, потому как послышался нарастающий рев моторов – к заставе двигались бронетранспортеры и пехота. По приказу Федора бойцы перебежали к траншеям и дзоту у заставы и заняли позиции. Немецкая пехота укрывалась за броней и рассыпалась в цепь метров за сто от заставы. Погранцы открыли огонь. Федор забеспокоился – почему молчит пулемет? Сомнут же? И тут «максим» ударил длинной очередью, и сразу несколько пехотинцев упали. Другие залегли, не выдержав пулеметного огня, но погранцы тщательно выцеливали немецких солдат и стреляли. Укрыться немцам было негде, ровное поле, а окопаться они не успели. Зато пулеметчики с бронетранспортеров открыли огонь, целясь по амбразуре дзота. В стороне, со стороны леса, раздался выстрел, и один из пулеметов на бронетранспортере замолчал. Ствол его торчал вверх. Еще выстрел – и смолк второй пулемет. Очень вовремя Борисов помог! Ему с дерева пулеметчики были хорошо видны. Спереди их прикрывала броня, но якут-то находился сбоку и выше. Лишившись огневой поддержки, немцы стали отступать, прикрываясь бронетранспортерами. Когда они скрылись, Федор спросил: – Раненые или погибшие есть? Как ни странно, обошлось. – Старшина, успел до бомбежки съестное найти? – Успел! – старшина потряс вещмешком. Найденную провизию поделили по-братски. На каждого пришлось по ржаному сухарю, куску сахара и сушеной вобле. Запивали водой из колодца. Скудно, конечно, но желудок перестал сосать, требовать еды. – Федоскин, – подозвал к себе бойца Федор. – Сходи на левый фланг, где укрепления строили. Что-то я там ни стрельбы не слышу, ни посыльного оттуда не вижу. Узнай, есть ли там потери, что с боеприпасами. Да поосторожнее только, не рискуй. По тропе вдоль следовой полосы не ходи, она с другого берега проглядывается, не ровен час – стрелять начнут. – Есть! Федор достал из командирской сумки карту и развернул ее. Из курса истории ему было известно, что Брестская крепость еще держится, в то время как сам город уже оккупирован. Многие бойцы и командиры, не успев вступить в бой, оказались в плену. Сейчас погранцы его заставы немцам как заноза в заднице, но в том, что уходить с заставы рано или поздно придется, Федор не сомневался, в противном случае уничтожат самолетами или танками. Значит, выводить людей надо. Однако уходить в сторону Бреста было рискованно – даже бесполезно. Но как далеко фронт? В первые дни, недели, месяцы войны немцы шли танковыми колоннами по шоссе, через неделю после начала войны пал Минск. Стало быть, уходить надо глухими местами. Это сложно, если учитывать, что в Белоруссии рек и речушек полно, а хуже того – болота, по большей части непроходимые. Федор и читал, и видел документальный фильм об Илье Старинове, еще с испанских времен известном, как организатор диверсий. Он и мины хитроумные придумывал, как в Испании, при взрыве тоннеля, когда мина сама прицепилась к паровозу. Или взрыв здания в Харькове, где разместилось немецкое командование, с использованием радиоуправляемой мины. Еще перед войной Старинов вышел с предложением обустроить базы для партизан и диверсантов. Для группы из десяти человек оборудовали землянки, сделали тайники с оружием, боеприпасами, продовольствием длительного хранения. Но потом начались репрессии тридцать седьмого года, военное командование почти полностью поменялось, а Сталин провозгласил идею бить врага на его территории. Сдуру все базы и тайники ликвидировали, хотя сейчас они могли очень пригодиться. Но была у Старинова дельная мысль: в случае отступления наших войск он рекомендовал окруженцам не пробиваться к линии фронта, к своим войскам, попусту тратя силы и в стычках с немцами теряя людей, а создавать партизанские отряды, увеличивать их за счет местных добровольцев. Оружие же, боеприпасы и продовольствие отбирать у немцев. Обучить же военному делу новобранцев из гражданских вполне могут окруженцы. Зачем стремиться убивать врага именно на передовой, если он вокруг? Да, нет поддержки танков, самолетов, артиллерии. Но и линии фронта тоже нет. Нанесли удар по врагу, скрылись в лесах – и попробуй отыскать. Авиация и танки не помогут немцам уничтожать партизан, неизвестно, где они дислоцируются. Федор об этом подспудно помнил. У человека в трудной ситуации из потаенных уголков памяти всплывают идеи, мысли, факты, которые сам человек вроде бы и забыл. Конечно, оставаться на заставе и партизанить невозможно. С одной стороны река, не дающая возможности маневра, с другой – населенные пункты западников, недоброжелательно настроенных к советской власти. Да и немцы, зная о присутствии пограничников, рано или поздно найдут способ их уничтожить. Поэтому Федор решил ночью пограничников увести и сейчас мысленно прокладывал по карте маршрут. Время над картой летело быстро. В какой-то момент Федор услышал, как оживились бойцы – это вернулся Федоскин, сгибаясь под тяжестью ручного пулемета и ящика с патронами. Сердце Федора сжалось от недоброго предчувствия. К Федоскину подскочили бойцы, забрали ящик и пулемет. Боец сразу подошел к Федору: – Товарищ лейтенант! Федор досадливо поморщился: – Не тяни резину… – Нет наших на левом фланге… – Как нет? Ты же сам пулемет принес, патроны… – Пулемет нашел, ящик на позиции, а погранцов нет. Следы борьбы на земле, кровь запеклась… – И что, ни раненых, ни убитых? – Никого. – Следы не смотрел? Может, ушли куда? – Никого нет. Местность там, сами понимаете, влажная. Наступишь – ямка, и через десять минут она уже полна воды. – Ну не улетели же они? – Гильз полно. Отстреливались – это точно…Просто необъяснимое что-то. Единственное объяснение – как бы не националисты из местных ночью напали, вырезали спящих, а тела в воды Буга сбросили. Но в отделении не новички, должны были караул выставить. И еще загадка: если это местная банда, то почему пулемет не забрали, патроны? Не мешкая Федор объявил общий сбор. На берегу остался наблюдатель, да еще Борисов по-прежнему находился на сосне. Когда все собрались, Федор объявил о решении уходить отсюда, идти на восток, прибиваться к своим. И тут воспротивился старшина: – Я с заставы ни ногой! Меня государство сюда поставило, здесь мой рубеж. – Армия отошла к востоку, – возразил Федор, – и пока не поздно, надо уходить. Немцы танки пришлют – что мы им противопоставим? Винтовки? Им по большому счету пока не до нас, они на восток рвутся. Надо пользоваться моментом. – Не уйду. Оставьте мне патронов, если не жалко. И «максим» – все же казенное имущество. – К «максиму» всего две ленты осталось. Станковый пулемет Федор брать не собирался: слишком тяжел «максим», да и габариты велики. Но припрятали бы его надежно. А так у пограничников ручной пулемет есть, автомат, винтовки. Уходили пограничники с тяжелым сердцем. Федор обернулся – старшина смотрел погранцам вслед. Таким он ему и запомнился. Больше Федор его не видел никогда. Федор вел группу пограничников к Дубице. Дорога была знакомой, сколько раз он проезжал ее на лошади, на полуторке. Сейчас от машины – только обгоревший остов, а лошади разбежались. К Дубице они добрались к вечеру. Федор разрешил бойцам отдохнуть, а сам вместе с Борисовым выдвинулся на опушку и поднес бинокль к глазам. Почему-то у него еще теплилась надежда, что комендатура ведет бой, что она не сдалась. Но надежды были тщетными, по улицам разгуливали немцы. Стояли машины, мотоциклы с колясками, бронетранспортеры. Немцы, как хозяева, заходили во дворы, выбивали двери. Слышались редкие выстрелы и визг собак. – Что это они? Грабят? – спросил Борисов. – Собак стреляют. Потом за людей возьмутся. Предателей много, укажут дома и квартиры, где партийный или советский актив живет. Делать в Дубице было нечего. Пока еще было светло, Федор решил вести бойцов по узкой грунтовке на Отяты, затем Збураж и Малориту, держа курс на Дрогичин, Иваново, Пинск. Была дорога от Малориты на Кобрин, а дальше – на Ивановичи, Барановичи, Столбцы и Минск. Но это главное шоссе, и сейчас там полно солдат и немецкой техники. Соваться туда – самоубийство, а Федор хотел людей сберечь. Худо-бедно, а двадцать пять человек за ним, почти взвод. Все при форме, оружие сохранили, боеспособны. Такие, уже понюхавшие пороха, на фронте нужны будут. Шли по лесу, пока окончательно не стемнело. Расположились у ручья. Есть нечего, но хоть воды напиться вдоволь можно, умыться утром. Расположились кто где. Федор выставил караул, назначил смены. Без караула на привале воинской части никак, не туристы. Сам улегся под елью, на опавшей хвое. Мягко, а случись дождь – ель вымокнуть не даст, и росе утром осесть не позволит. Устал – больше морально, вымотался. Сон, однако, не шел, думы тяжкие одолевали. Пройти до Пинских лесов и болот – там как раз между Пинском и Иваново или в районе Ганцевичей подходящие места есть, организовать партизанский отряд? Бойцы ядро составят, местные подтянутся. Не все немцев с хлебом-солью встретят, найдутся патриоты. Или все же на восток идти, к фронту? Решил – на фронте они нужнее. Красная Армия отступает, потери велики – как в личном составе, так и в технике. Пока из глубоких тылов поднимут свежие части, пока мобилизация пройдет, немцы времени терять не будут. С тем и уснул. Под утро, когда на земле стало зябко, его разбудил караульный. – Товарищ лейтенант, – шепотом, почти в ухо. Федор спросонья не сразу и сообразил, где он. – Что? – Голоса недалеко слышны, по-русски говорят. – Пойдем, поглядим. Русские – это хорошо. Немцы – враги, и если по-белорусски говорят, то еще неизвестно, враги это или друзья. Местные так рано по лесу шастать не будут, стало быть – пришлые. Двинулись на голоса. Говорили тихо, но в утреннем лесу, где тишина полная, звуки разносились далеко. За деревьями были видны несколько фигур. Не гражданские – форма цвета хаки. Значит, свои. Федор поправил автомат на груди и шепнул караульному: – Сбоку зайди, подстрахуешь. Сам кашлянул – не хватало еще, чтобы от неожиданности по нему выстрелили. Голоса мгновенно стихли и явственно послышались щелчки затворов. – Не стреляйте, я свой! – Федор вышел из-за деревьев. Трое в армейской форме, в руках оружие сжимают. Одного Федор узнал сразу. – Варнава, ты? – Погранец! Ты как здесь? – Тебя искал – должок вернуть, – пошутил Федор. – Пол-литра сейчас бы пригодились! Обстановка разрядилась, и военнослужащие опустили оружие. – Один? – спросил капитан. Это был Алексей Петрович, из инженерного полка – тот, что десять дней назад дал Федору противопехотные мины. – Не, с бойцами заставы. – Пригодились «сюрпризы»? – Еще как! – Надо же! А все запасы полка в крепости так и остались. – Как вам удалось из крепости вырваться? – В городе мы были. Как обстрел крепости начался, я туда было рванул. Какое там! Взрыв за взрывом, близко не подойти. А по мосту уже немцы на мотоциклах. Кое-как ушел… Вот, товарищей по несчастью встретил. – Лично знаешь? – В Федоре «проснулся» пограничник. – Тебе документы показать или на слово поверишь? – Не обижайся, Алексей Петрович, жизнь такая настала… К моим бойцам присоединишься или самостоятельно? Варнава был старше Федора по званию, капитан, но переходить в его подчинение Федору не хотелось. Бойцы с заставы его, он знает, кто из них на что способен, и отвечает за них. Да и не армия пограничники, другой род войск, даже руководство и наркоматы разные. Варнава подоплеку вопроса понял. – Конечно, с тобой. Но погранцами командуешь ты. Когда они направились к бивуаку, капитан спросил: – Пожевать ничего не найдется? Двое суток ни крошки во рту не было. – Сами в подобной ситуации. – А закурить? – Запамятовал? Не курю я. Ты семью отправил? – По твоему совету. Успел даже телефонограмму от них из Куйбышева получить. Обязан я тебе, лейтенант, спасибо. – После войны сочтемся… – Ого, сколько бойцов у тебя! – Они вышли к пограничникам. Федор присел на пенек, капитан встал рядом, наклонился – оба разглядывали карту. Жаль, она за Ганцевичами заканчивалась, почти сто километров от границы. Никто и предположить не мог, что будут востребованы карты более глубокого тыла. – Какими путями думаешь идти? Федор карандашом провел по карте. – Эка ты хватил, лейтенант! Был я в этих местах, топь непролазная! Немного южнее надо брать, через Заболотье, Осу, Дивин, Радостово. К Дрогичину по лесу выйдем, болота севернее останутся. И дорог хороших нет в этом районе, немцам там делать нечего. Насчет маршрута капитан не ошибся, а вот с немцами промахнулся. Когда они подошли к Мокранам, то увидели на дороге оживленное движение и залегли в кустах. А по дороге непрерывным потоком текли машины, мотоциклы, тягачи с пушками на прицепе, бронетранспортеры. Рев моторов, чад, пыль столбом… Они просидели до вечера, до сумерек, и только тогда всей группе удалось перебежать оживленное шоссе. – Сколько времени потеряли! – возмущался капитан. – Это какая же силища у немца? Прут и прут! – Все в этом мире имеет начало и конец, – ответил Федор. – Философ! Провизию искать надо, иначе так и загнемся в лесах. – Тут недалеко Борки будут, можно послать кого-нибудь к селянам. Хлеба попросить, огурцов. – Да нас три десятка! – Что предлагаешь? На немцев напасть? Хорошо бы на полевую кухню. – Ага! А вокруг кухни – рота немецкой пехоты. Обычно немцы по ночам не ездили: дороги плохие, указателей нет. В начале войны они позволяли себе передвигаться одиночными машинами, а когда окруженцы, а затем и партизаны стали нападать, ездили только колоннами, и зачастую – под прикрытием бронетранспортеров или танков. Знали, что у Красной Армии с противотанковыми средствами плохо. Окруженцы во главе с Казанцевым и Варнавой шли по грунтовке. Темно, по лесу идти невозможно, либо в яму угодишь, либо на ветку глазом напорешься. А грунтовка – все же направление. Да и заплутать в лесу – пара пустяков, можно бродить полдня и выйти к тому же месту, откуда начал движение. Компаса ни у кого из группы не было; обычно этот прибор имели армейские офицеры, чаще – пехотных батальонов, и артиллеристы. Шли молча, берегли силы. Федор первым услышал впереди стук металла, негромкий разговор. Поднял руку. Его жест сразу же продублировали сзади – сказывалась армейская выучка, на границе не всегда можно подать сигнал голосом. Развел руки в стороны; группа бойцов разделилась, и они залегли по обе стороны от дороги. – Капитан, будь с парнями, я проверю, что впереди. Федор сошел с дороги. Земля на ней утрамбована почти до каменистой плотности, каждый шаг слышен. А на обочине трава, звуки приглушены. Федор перебегал, останавливался, вслушивался, и, наконец, увидел нечто крупное на дороге. Но что это, в темноте разобрать было невозможно. Но именно оттуда доносился стук, и там мелькал свет фонаря. Где перебежками, где ползком он подобрался ближе. На дороге стоял огромный грузовик. И хоть никаких знаков или обозначений на нем не было видно, Федор понял – грузовик немецкий. В Красной Армии таких машин не было, самый крупный «ЗИС-5» был меньше раза в два. Кузов у грузовика был крыт брезентом, и оттого он выглядел еще внушительнее. Но что в грузовике? Груз? Но даже если и пустой, какая разница? Федор перебрался на другую сторону дороги. Два человека меняли пробитое колесо на передней оси. Такое на фронтовых дорогах происходило часто, на проезжей части встречались осколки снарядов и мин, шины простреливали. Немцы уже установили запасное колесо и закручивали гайки длинным изогнутым ключом. Еще минута – и ремонт закончится. Федор думал недолго – ночь, глухомань… Вскинув автомат, он дождался, пока водитель и напарник снимут домкрат, и дал очередь. Немцы упали, а спустя несколько секунд сзади раздался топот множества ног. Федор поморщился: команды он не давал, зачем бегут? – Живой? – спросил капитан. – В кого стрелял? – В немцев. – Могли бы по лесу обойти, по-тихому. – Не хочу на своей земле прятаться. Они непрошеными гостями сюда пришли. Мысль у меня есть – сесть всем в грузовик. Худо-бедно, сколько-то проедем. – Мысль разумная, только где мы шофера возьмем? Водить машину в предвоенное время и в начале войны умели немногие. Автомашин и мотоциклов «на гражданке» было мало, велосипед роскошью считался. С началом войны автомобильная промышленность начала наращивать производство, до предела упростив конструкцию. Машины стали получать по ленд-лизу у Англии и Америки, и водителей пришлось обучать в спешном порядке. В тылу за руль машин и за рычаги тракторов сели женщины. Тяжко им пришлось. Отопителя нет, как нет и гидроусилителя руля, кабины фанерные, из всех щелей дует, запаска неподъемная, да еще попробуй футорку на колесе открутить. – Я поеду. – Умеешь разве? – поразился капитан. – Бойцы, оттащите трупы в лес, инструменты в кузов забросьте. Оставлять следы на дороге Федор не хотел. И без того выстрелы могли насторожить немцев, если те были поблизости. – Капитан, не в службу, а в дружбу, посмотри, что в кузове? Сам стал осматривать кабину «Бюссинга». На задней стенке кабины в креплениях – карабин, в вещевом ящичке обнаружил металлический термос с кофе и галеты. Скромный трофей, одному не насытиться. Вернулся Варнава. – В кузове мешки пустые, бумажные, вязаны пакетами. В толк не возьму, зачем им на фронте пустые бумажные мешки? Федор и сам не знал. Уже значительно позже увидел – в мешках из крафт-бумаги немцы хоронят своих убитых. Ну да, на фронте гробов не напасешься… – Пусть бойцы в кузов лезут. Тесно, конечно, но зато не пешком. Набились, как селедки в бочке. Если бы груза не было, попросторнее было бы. Зато мягко, как на перине. Федор завел мотор, капитан уселся на пассажирском сиденье. – Едем! – бросил он. – До Красной площади или на Крещатик? – пошутил Федор. – В Минск! Какая там у них улица главная? – Не был, не скажу. Мотор тянет грузовик мощно, руль и педали тяжеловаты – так оценил машину Федор. – Ты где водить научился? – капитан явно позавидовал. – В училище преподавали. – Хм, вечно у погранцов свои порядки, не как в армии. А вот я не удосужился. Выходит, зря. – Знания за плечами не носить. Я вот тоже не знал до встречи с тобой, как мины устанавливать. Оказалось просто. А эффект оглушительный – и в прямом, и в переносном смысле. – Служба у саперов сложная. Ты мины новые ставил, их снимать сложнее и опаснее. Сначала попробуй мину обнаружить, окопать ее зимой; да корпус и взрыватель ржавые уже, выкрутить проблема. А еще мины имеют боковые взрыватели или могут быть поставлены на неизвлекаемость. – Мудрено! Капитан замолчал и откинулся на спинку сиденья. Сморило мужика, похрапывать начал. На кочках вскидывался, смотрел непонимающе и снова засыпал. Фары светили плохо, на них стояли специальные крышки с узкими прорезями – считалось, что такой свет незаметен для авиации. Смогли проехать километров двадцать, потому что дальше был взорванный мост. Разбомбили его наши или взорвали при отступлении – неизвестно. Берега реки топкие, болотистые, вброд ее не пересечь. Федор заглушил мотор. – Все, приехали. Капитан сразу проснулся. – Мы где? – Сам хотел бы знать. Кофе хочешь? Капитан подумал, что Федор шутит. Но лейтенант достал из бардачка термос с кофе, плеснул немного в крышку и протянул ему галету. Затолкав целиком галету в рот, капитан отпил глоток кофе. – Вкусно! Вот же гады! – Ты о ком? – Да о немцах же! Я в мирное время такого не ел, а они в войну трескают… И, заметь, не офицеры. Дашь еще? – Нет, каждому по половине галеты достанется. Мало, но все равно лучше, чем ничего. – А что стоим? – Мост впереди разрушен. – У тебя же карта есть, посмотри, где объезд. – Крюк в десять километров и через деревни. Еще не факт, что там немцев нет. Но куда-то же этот грузовик ехал? – Жаль… – капитан выбрался из кабины. Федор обошел кузов. – Бойцы, подъем! Одна галета на двоих, и по глотку кофе. Все захрустели галетами, сделали по глотку кофе. – Теплый и пахнет хорошо, – причмокнул губами пограничник. – Весь термос бы выпить, да вприкуску с бутербродом с копченой колбасой. – Хорош душу-то травить! – возмутился кто-то. Кофе хватило не всем – термос был небольшой. Кому не досталось, запили галеты водой из фляжки. – Ну что, бойцы! Предстоит форсировать реку вброд. Грузовик они бросили. Капитан предложил его поджечь – все урон немцам будет, но Федор не согласился: – От пожара зарево далеко видно будет. Немцы заинтересуются, с собачкой наведаются, и жить нам после этого недолго. Служебное собаководство в Германии было развито. Овчарки охраняли концлагеря, несли караульную службу на складах, ходили по следу в подразделениях полиции, жандармерии. Для Федора же главным было сберечь людей, а грузовик – тьфу! Из оккупированных стран немцы собрали богатые трофеи – чешские и французские танки, автомашины. Другие страны поставляли продовольствие, амуницию. Вся Европа работала на них, и потому грузовик – это мелочь, комариный укус. Штыком от «СВТ» срезали деревце, и люди из инженерного полка начали прощупывать дно. Они саперы, им и карты в руки. Нашли место, где не так глубоко, и дно плотное. Бойцы разделись догола, оружие и обмундирование несли на поднятых руках – все лучше, чем потом надевать его на себя мокрым. После переправы по грунтовке с километр бежали, чтобы согреться. Речка небольшая, но вода холодная, подпитывается родниками. У Федора ноги замерзли в воде. А лучший способ согреться – физическая нагрузка. Потом пешком еще километров пять-шесть отмахали, с рассветом привал сделали. Ночью идти безопасней, меньше шансов, что немцы обнаружат. В это время суток господа завоеватели предпочитали спать после сытного ужина. В кузове грузовика бойцы успели немного вздремнуть, а Федор чувствовал себя усталым и заснул мгновенно, как только распорядился о смене караульных. Сколько он спал, неизвестно, но проснулся от разговора рядом. – А я говорю – буди, пусть поест по-человечески. Лейтенант мог сам схарчить галеты в кабине, мы бы и не знали… Федор уже проснулся. – Что такое, почему шум, а драки нет? – Село тут недалеко. Товарищ капитан с двумя бойцами ходил туда. Хлеба принесли, яиц вареных, лук и огурцы. Будете? – Ты еще спрашиваешь! А бойцы ели? – Хлеба целый мешок, яйца и огурцы поделили. Федор принялся за еду. Хлеб был в виде деревенского каравая, свежий, душистый, вкусный, видно испечен накануне. Наевшись, он собрал крошки в ладонь и забросил их в рот. – А где капитан? – Снова в село ушел. Вот это он зря. За то, что принес еду, – низкий поклон. А вот то, что вернулся… Словно в подтверждение его мыслей в отдалении хлопнул выстрел, потом еще один. – Застава, в ружье! – по привычке крикнул Федор. Нет уж заставы, а заученные команды в голове застряли. – Занять оборону на опушке, приготовиться к бою! Бойцы цепью залегли на опушке леса. Перед ними дорога, затем луг, а уж за лугом избы села стоят. По лугу капитан к лесу бежит, за ним – гитлеровцы, человек семь. Да, ошибку капитан совершил, к лесу рванув. Тем самым он врага к окруженцам ведет, а еще собой сектор обстрела перекрывает. Командир же, должен соображать! Хоть бы в сторону отклонился на десяток метров! Немцы на бегу стреляли из карабинов, весело перекрикивались. Охоту устроили, суки! – Борисов, начинай с крайних. Всем остальным – не стрелять! Один выстрел, почти сразу же – второй. Два немца рухнули на ходу, однако остальных преследователей это не остановило. Наверняка думали, что в лесу еще один сообщник. До Варнавы дошло, что он мешает, и капитан отвернул левее. Но бежал уже тяжело, по-видимому, сказывалась усталость. – Огонь! – скомандовал Федор. Пограничники уже давно держали немцев на мушке, и сразу после команды грянул нестройный залп из тридцати стволов. Разом уничтожили всех, никто даже не пошевелился. Сапер уже чувствовал себя спасенным, как вдруг из-за избы щелкнул выстрел, и капитан упал. Ранен или убит? Послать бы за ним, вынести тело, если погиб. Только на лугу спрятаться негде, и погранцов могут легко расстрелять, как убили капитана. – Борисов, стрелявшего засек? Вместо ответа якут выстрелил. – Готов! – Попал? – Можете убедиться. Федор посмотрел в бинокль и у одной избы увидел распростертое тело. Потом перевел бинокль на капитана, но тот лежал неподвижно. Его раздумья «Рискнуть и вынести сапера?» прервал выползший полугусеничный бронетранспортер. С него дали длинную пулеметную очередь по лесу, и с деревьев посыпались сбитые пулями листья и ветки. – Уходим! Все в лес! Они отползли, потом отбежали от опушки подальше и быстрым шагом направились на восток. Преследовать окруженцев по лесу немцы не решились. Немного постреляв для острастки, они вернулись в село. Тем дело и закончилось.
Глава 5 Заградотряд
Федор вел группу тем маршрутом, который указал Варнава. Леса, поля, овраги – и почти полное отсутствие дорог. Для скрытного передвижения группы удобно. Немцы по грунтовке не ездили, их войска танковыми клиньями рвались на восток и вдоль шоссе, чтобы пехоте, артиллерии и тыловым частям обеспечения не отставать. Складывалась парадоксальная ситуация, когда сплошной линии фронта не было, и разрывы между нашими частями на некоторых участках достигали десятков километров. Немцы группировками армий упорно двигались к Ленинграду, Москве и на Киев. Федор в училище изучал опыт Великой Отечественной войны, и о неприкрытых участках фронта знал. Отбросив мысли о партизанском отряде, он торопился вывести группу к своим. Лучше без потерь пройти через такой разрыв в линии фронта, чем с потерями прорываться через немецкие позиции. Знать бы еще точно, где эти разрывы? В пути жили впроголодь. То огурцов на огородах наворуют, то у селян хлеба выпросят. Только тридцать мужиков прокормить – задача не из легких. Федор уже решил напасть на немецкий обоз или колонну, чтобы разжиться провизией – отощали погранцы за неделю скрытного марша. Но не на воинские подразделения напасть, где отпор можно получить по полной, а на тыловую службу. Вопрос о провизии стоял остро: чтобы в день преодолевать двадцать – двадцать пять километров по пересеченной местности, нужны силы, а от огурцов только животы пучит. Иногда они набредали на малинник, но чувство постоянного голода ягоды снимали на считаные часы. Надежды на дичь тоже не оправдались. Лесная птица и зверье разбежались от войны, от рева моторов, от взрывов и стрельбы. И Федор не видел другого выхода, кроме как добыть трофеи. Привал он устроил в лесу, недалеко от Микашевичей, если судить по карте. В пяти километрах проходило шоссе Брест – Кобрин – Пинск – Мозырь – Гомель. Днем по нему передвигались немецкие танки, но должны же они останавливаться на отдых? А на привалах всегда кормежка. Федор решил выслать разведку, и в первую очередь он подумал о Борисове. Якут – потомственный охотник, по лесу ходит бесшумно, а многим это не удавалось. К тому же прирожденный следопыт и меткий стрелок. В помощь ему отрядил Агаркова. Боец смелый, решительный, соображает быстро. Борисов немного тугодум, временами медлителен, ну а вместе они отличный тандем. Перед уходом напутствовал их: – Парни, нам нужна кухня, продовольственный склад. И где немцев поменьше. Налетим, хапнем – и назад. Бой завязывать не в наших интересах. – Сложно, – засомневался Агарков. – Просто только в носу ковырять. Бойцы голодные, не мне вам об этом говорить. Еще два-три дня, и они обессилеют, идти не смогут. Очень на вас надеюсь. – Постараемся… Бойцы ушли. Шагнули за ближайшие деревья – и как будто испарились: никаких звуков – ни шагов, ни треснувшей под ногами ветки. Время тянулось медленно. Чтобы так сильно не сосало в желудке, бойцы пили воду. Это, конечно, плохо, потому что от воды они сильно потеть будут, слабеть. Но запретить пить Федор им не мог. Когда разведчики ушли, было четыре часа пополудни. Пограничники успели отдохнуть, многие спали. Вернулись разведчики уже в темноте. Федор взглянул на часы – десять вечера. – Докладывайте. Первым начал Агарков: – В деревне Ситища четыре крытых грузовика, восемь немцев. Других подразделений больше нет. Немцы в избах расположились, деревенских на задворки выгнали – в бани, амбары. – Сами видели? – Так точно. – Почему решили, что в грузовиках провизия? Может – амуниция, боеприпасы или мешки для трупов? Разведчики помялись, переглянулись, и Борисов достал из кармана консервную банку. – Вот. – Что «вот»? Банка, а что в ней? – Я ее из грузовика стащил. Там много ящиков. – А вдруг бы немцы засекли тебя? – Они шнапса своего напились, дрыхнут. Часовой есть – один, вдоль машин прохаживается. Беру его на себя, – Борисов дотронулся до штыка в чехле. – Соседние деревни близко? – Только Микашевичи, до них десять километров. – У тебя что, карта есть? Как определил? – Деда видели, коз пасет. Он и сказал. То, что дед их видел, – однозначно плохо. А если немцам стукнет? Служба на границе в условиях противодействия бандам уголовников, националистов, вражеских агентов отучила доверять людям, подозрительность становилась одной из черт характера. Длительная служба всегда накладывает свой отпечаток. На «гражданке» также. Полицейский вглядывается в лица прохожих – не похож ли кто-то из идущих навстречу ему на ориентировку? Зачастую по внешности мимолетного прохожего или попутчика в электричке врач может установить диагноз. – Да вы не сомневайтесь, товарищ лейтенант. Этот дедок еще в пятнадцатом году с немцами воевал, ненавидит он их. Федор зажег фонарик. Батарейка уже садилась, и свет был тусклым. Но ему надо было выяснить, что в банке – иной раз на банке рисунок есть. Голова коровы или свиное рыло на банке с тушенкой, рыба на банке с рыбными консервами. Но здесь были только надписи. Немецкого же Федор, как и его бойцы, не знали. – Разрешите мне? Борисов взял банку, вскрыл ее штыком и вернул лейтенанту. Федор понюхал. Пахло вкусно, съестным. – Ефрейтор, дайте штык. На трехлинейке штык был четырехгранным, игольчатым, которым можно только колоть, и кроме использования его в бою больше ни на что не годился. Штык от «СВТ» был плоским, ножевидным, но длинным, и позволял вскрывать банки, резать ткань. Но как финка, для ножевого боя он был неудобен именно из-за чрезмерной длины. Федор подцепил штыком содержимое банки и отправил в рот. Прожевал, секунду подумал… Да это же рисовая каша с мясом! Вкусно! Рот сразу наполнился вязкой слюной, желудок скрутил голодный спазм, и Федор едва удержался, чтобы не запустить штык в банку снова. Он подвинул банку разведчикам: – Ешьте, заслужили. Вполне съедобно. Ефрейтор штыком, а Агарков – ложкой, извлеченной из-за голенища сапога, мигом опустошили банку. В отличие от армейцев, носивших ботинки с обмотками, пограничников обували в сапоги, да и снабжение их было лучше, Берия старался. – Борисов, сколько человек нужно для операции? – Если по-тихому снять, то двоих. Но груз забрать надо. Однако, думаю, все идти должны. Каждый по ящику возьмет – о еде неделю думать не надо. Рациональное зерно в его словах было. Но Федор решил все-таки оставить в лесу несколько человек из числа наиболее слабых, и с ними – ненужное в данной операции оружие. Зачем тащить с собой ручной пулемет или запас патронов? Боя с ротой немецких пехотинцев пограничникам не выдержать, если только из засады. А водителей погранцы постараются без боя убрать. И даже если возникнет стрельба, в Микашевичах ее не услышат. Федор не зря спрашивал о ближайших деревнях или селах. Винтовочный выстрел слышно за два километра, пулеметную стрельбу – за три-четыре; выстрел одиночной пушки – за пять-шесть, а артиллерийскую канонаду – за десять-двенадцать. И когда группа идет на опасное задание, лучше просчитывать самый неудачный вариант. – Стройся! Когда бойцы встали шеренгой, Федор обошел строй. – Ты, ты, ты – выйти из строя. И ты тоже. Вы остаетесь здесь. Всем остальным оставить пулемет, с собой взять только запасной магазин и штыки, у кого они есть. Наша задача: снять часового и вырезать водителей, их восемь. Действовать штыками, можно саперными лопатками. Постарайтесь не стрелять, только в крайнем случае. Затем разбираем груз из кузовов. Вы пятеро – из первого грузовика, ваша пятерка – из второго, далее – третий, оставшейся пятерке достается четвертый, последний. Берете по своим силам, ящик на каждого. Унесете два – большое спасибо. В случае непредвиденных обстоятельств место сбора – здесь, – и Федор притопнул ногой. – Выдвигаемся. Головной – Борисов. Скрытность – максимальная. Не курить, не разговаривать, не кашлять. Кто болен – выйти из строя. Человек больной, кашляющий может сорвать всю акцию. Но таких не нашлось. Погранцы направились к деревне. Периодически из-за туч выглядывала луна. Вскоре показались первые избы деревни. Было тихо – собак немцы уже успели перестрелять. Но пограничникам это прискорбное мероприятие было только на руку. Собаки, будь они в селе, уже бы подняли лай. Деревня спит, ни огонька. Группа залегла на околице, у крайней избы. Вперед пошли Федор, Борисов и Агарков. Винтовки бойцы оставили у товарищей – уж больно длинны, только мешать будут. Федор свой «ТТ» отдал Борисову, оставив себе только автомат. – Егор, стрелять только в крайнем случае. – Знаю я. Ждите сигнала, – и Борисов исчез в темноте. А Федор и Агарков обратились в слух. Они ожидали звуков борьбы, шума, но со стороны грузовиков крикнула сойка. Какая может быть сойка ночью, если это не ночная птица? – Вроде Борисов сигнал подает, – прошептал Агарков. – Вперед, – и они побежали к грузовикам. Якут стоял у крайнего грузовика. – Часового снял. – Теперь по избам. Ты приметил, где немцы ночуют? – Напротив грузовиков, по двое в избе. – Веди. Пограничники вошли во двор. Борисов и Агарков вошли в избу, а Федор остался во дворе. У бойцов штыки, а ему прикрывать их автоматным огнем в случае неудачи. Федор нервничал. Одно дело стрелять, когда враг далеко и лица не разглядеть, и совсем другое – резать спящего. В рукопашном бою, когда враг имеет оружие и хочет тебя убить, а ты защищаешься, уже не до сантиментов. Претило ему такое убийство. Военное училище – не пансион благородных девиц, там готовят защитников Родины, а если говорить прямо – профессиональных убийц, как бы жестко это ни звучало. Оба бойца вернулись быстро. – Дело сделано. Спали беспробудно, в комнате шнапсом пахнет. – Документы не забрали? – Я назад не пойду, – отказался Агарков. – Хорошо, идем в другую избу. И в этих избах все прошло гладко. Для жителей деревни их акция – беда! Завтра или послезавтра и машины и водителей кинутся искать, и если жители деревни трупы могут спрятать, то куда деть грузовики? А за убийство солдата вермахта немцы расстреливают десять заложников – вот такая драматическая арифметика. Когда с последними немцами было покончено, Агарков сбегал за пограничниками. Работали быстро. Один забрался в кузов и передавал ящики товарищам. Пять минут – и дело сделано. – Уходим! Вереницей потянулись в лес. Шли тяжело: ящики было нести неудобно, да и вес сказывался. С передыхами добрались до бивуака. – Каждому по банке, приступить к приему пищи! Пограничники были очень голодны. С тех пор как они покинули заставу, это была первая нормальная еда – с мясом. Но Федор опасался, что после вынужденного голодания у людей будет заворот кишок или другие проблемы. Видел он в документальных фильмах, как изголодавшиеся во время блокады Ленинграда эвакуированные ели сразу много и умирали. Такой судьбы своим пограничникам Федор не хотел. Пока бойцы жадно ели, он объяснил, почему им сейчас нельзя наедаться до отвала. Ему не жаль трофейных консервов, здоровье сохранить надо. Сам тоже съел банку консервов, оказалось – бобы с мясом голландского производства. Вкусно! Глазами он съел бы еще пару банок, но воздержался. В желудке появилась приятная тяжесть, а вместе с нею – и сонливость. За один присест бойцы употребили три ящика консервов. Очень хорошо, нести дальше легче будет. – Подкрепились, отдохнули? Подъем! Ящики разобрать! Кто без груза – берет пулемет и патроны. Строиться в колонну по одному! Впереди колонны шел Борисов – в отдалении, чтобы в случае опасности успеть подать сигнал. Саму же группу бойцов возглавлял Федор. После еды шагалось легче. Нельзя было оставаться на прежнем месте. Немцы обязательно учинят поиски, причем будут искать окруженцев – кто еще сможет напасть и по-тихому вырезать пехотинцев? Те, кто имеет опыт боевых действий. За остаток ночи они успели отмахать по пересеченной местности километров двадцать – да кто их мерил? Может, и больше… Расположились на привал, и Федор разрешил съесть по две банки консервов, но разных. Получилось, что набор консервов в грузовиках разный. Одному рыба досталась, другому – каша с мясом, а третьему и вовсе повезло, у него в руках банка с тушенкой оказалась. Сытно, но без хлеба непривычно. Однако выбирать не приходилось. И так из-за еды рисковали сильно, лишили жизни девять солдат. Консервы – вот цена человеческой жизни. Раньше, когда Федор слышал высказывание «жизнь-копейка», он думал, что это присказка. Но оказалось, что это жесткая, даже жестокая правда жизни. Весь день пограничники спали, бодрствовал только караульный. Да еще Федор несколько раз просыпался, проверял караульного – не уснул ли? Устали все сильно, но сон одного может закончиться вечным сном для всей группы. Днем над ними пролетали немецкие бомбардировщики – большие, двухмоторные, с отчетливо видимой свастикой на крыльях. Появление бомбардировщиков говорило об одном – фронт недалеко, километрах в восьмидесяти-ста. По ровной дороге, да без немцев такое расстояние вполне по силам за три дня преодолеть. Но после пролета самолетов Федор запланировал пять, а то и шесть дней. Провизии на это время хватит, тем более что с каждым днем ее меньше и груз нести легче. Каждый факт нужно анализировать, тогда можно избежать многих неприятностей. И Федор всегда поступал так. Вечером они поужинали плотно. Бойцы после отдыха и сытной еды повеселели, пошучивали, и Федор почувствовал, как изменилось настроение у группы. Прошли они за ночь значительно больше, пересекли шоссе Житковичи – Туров и остановились у Хвоенска. Слева, изгибаясь широкой полосой, несла свои воды Припять, и Федор решил после дневного отдыха двигаться вдоль нее. Все города стоят по берегам рек. Следующим должен быть Петриков, небольшой районный город, а затем Мозырь, город крупный. Федор надеялся, что у Мозыря, в крайнем случае – у Речицы, должна быть линия фронта – ведь оба города в составе Гомельской области, на границе с Россией. До войны тут были части укрепрайона. Идти по берегу реки оказалось безопасно. Дорог близко нет, как нет и крупных населенных пунктов, а по рекам немцы не плавали. За два дня пограничники добрались до Мозыря – этих мест на карте Федора уже не было. Держали направление на восток, но перед Мозырем Припять поворачивала на юг и уходила на Украину. В самом Мозыре, как и на его окраинах, группе делать было нечего. Город являлся перекрестком сразу шести крупных автодорог, а еще – железнодорожным узлом. Переправиться вброд невозможно, как невозможно плыть с грузом оружия и консервов. Но днем пограничники присмотрели спрятанную в камышах лодку при веслах и всю ночь переправлялись челночными рейсами – лодка могла выдержать только четверых. Поутру успели пересечь шоссе Калинковичи – Бобруйск и заночевали в овраге у перелеска. Местность хорошо просматривалась, и овраг спас ситуацию, укрыл группу от посторонних глаз. Несколько дней пограничники шли параллельно дороге Калинковичи – Речица – Гомель. Днем по ней шли немецкие колонны, и группа не рисковала, передвигались только ночью. Однажды пограничники стали свидетелями налета советской авиации на моторизованную колонну вермахта. Сначала послышался рев моторов, потом в небе показались три бомбардировщика «СБ», иначе – скоростного бомбардировщика. Но он не был скоростным уже давно. Их прикрывал единственный истребитель «И-16» или «ишак». Саму дорогу и колонну на ней пограничники не видели, но самолеты – отлично. И это был первый раз, когда пограничники увидели краснозвездные самолеты в действии. Пограничники обрадовались, подбрасывали в воздух буденовки. Сначала «СБ» прошли над дорогой, сбрасывая бомбы – истребитель носился намного выше. Однако откуда ни возьмись появились два немецких истребителя. С ходу они зашли в хвост одному «СБ». Раздался треск пулеметов и пушек, бомбардировщик задымил, накренился на крыло и стал падать. Видя это, пограничники стали кричать: – Прыгайте! – как будто экипаж бомбардировщика мог их услышать. И тут сверху на «мессершмитты» упал «ишак». Он дал длинную очередь и проскочил мимо. Ведущий «мессер» бросился в погоню, раздалась едва слышная на таком расстоянии стрельба, и «ишак» вспыхнул. Летчик сразу покинул горящий самолет, в воздухе раскрылся купол парашюта. Но ведомый «мессер» стал расстреливать русского пилота в воздухе, а ведущий зашел в хвост еще одному «СБ» и расстрелял его, как в тире. Из горящего самолета выпали три фигурки. Экипаж учел печальный прыжок с парашютом летчика-истребителя. Пилоты падали вниз, и купола их парашютов раскрылись уже на небольшой высоте. Куда девался третий «СБ», никто не заметил. Скорее всего, ему удалось ускользнуть. – Всем на месте, – скомандовал Федор, – Борисов, Агарков – за мной. И Федор побежал к месту предполагаемого приземления экипажа. Но туда же побежали и немцы. Во время бомбежки колонна встала, и немецкие солдаты тоже наблюдали за воздушным боем. Бежали изо всех сил. У них был ориентир – один из парашютов зацепился за дерево и был виден погранцам. Когда они подбежали, летчик висел в подвесной системе и пытался раскачаться настолько, чтобы ухватиться за ветки. Увидев погранцов, он схватился за кобуру. – Не стреляй, свои! – громко закричал Федор. Однако пилот не слышал его. Он был или ранен, или контужен, и, выхватив пистолет, трижды выстрелил в пограничников. Бойцы и Федор упали на землю и отползли за деревья – все же укрытие. В этот момент прозвучал еще один выстрел, и у Федора тревожно заныло сердце – в кого палит летчик? Он выглянул из-за толстого ствола дерева: пилот безжизненно болтался на стропах, правый висок его был в крови. Застрелился! Боялся в плен попасть… Обидно, ведь спасение было так близко! Уже был слышен топот сапог – это к белеющему куполу парашюта подбегали немцы. Федор даже документы пилота забрать не успел. – Отходим! – приказал он. Пограничники вернулись на бивуак. – Не нашли? – наперебой спрашивали бойцы. – Немцы опередили, – соврал Федор. Почему-то ему очень не хотелось говорить, что пилот застрелился, признаваться в этом было стыдно и неприятно. Еще в начале войны Сталин сказал, что в плен попадают изменники Родины, у Красной Армии пленных нет. Меж тем в Смоленском, а затем и в Деснянском «котле» были убиты десятки тысяч наших бойцов и командиров, а сотни тысяч попали в плен. Немцы обходили наши полки, дивизии, армии, соединяли «клещи», и начиналось методичное уничтожение окруженцев. И когда Федор вел свою группу, в «котле» сражались окруженные под Минском дивизии. Положение на Западном фронте складывалось тяжелое. Линия фронта – не сплошная, без оборонительных сооружений – тянулась от Полоцка через Витебск, Лепель, Бобруйск, Рогачев, пролегая немного западнее Могилева. Да, были в Белоруссии укрепрайоны, «линии Сталина», строившиеся еще для защиты довоенной границы. Но с занятием западных земель с готовых уже дотов сняли вооружение и сдали его на склады. А как бы пригодились сейчас эти укрепрайоны! Но пушек и пулеметов – как и боеприпасов – нет. Да где и были разрозненные доты, не соединенные в цепь, не законченные строительством, немцы их обходили. Через несколько дней группа Казанцева вышла к огневой группе № 232 Мозырского укрепрайона. Наткнулись случайно. Как всегда, они двигались ночью, и вдруг из темноты раздался окрик: – Стой! Кто идет? Стандартная, уставная фраза человека, стоящего на посту. – Свои! – ответил Федор. – Всем стоять на месте! Раздалось три коротких свистка. Использовался такой способ подачи сигналов у часовых, караульных, пограничных нарядов. Служивому выдавался свисток, похожий на милицейский, был код подачи сигналов, различный для разных родов войск. На сигнал явился старшина. – Командир подразделения – ко мне! Разводящий караульный начальник при задержании любого лица может отдавать приказ любому, в том числе выше по званию – хоть генералам. Федор отдал автомат стоящему рядом Агаркову и подошел. – Ваши документы! – потребовал старшина. Федор предъявил документы. Старшина зажег фонарик, изучил бумаги. – От самой границы идете? – От нее топаем… Старшина вернул документы. – Все военнослужащие из вашего подразделения? – Кроме двоих. Было трое командиров тридцать третьего инженерного полка из Бреста, и одного из них, капитана Варнаву, я знал лично. Погиб он в бою. Это его люди. А погранцы моей заставы – третьей комендатуры, семнадцатого Брест-Литовского погранотряда. За всех могу поручиться. – Документы у всех имеются? – У всех. В том числе партбилеты и комсомольские билеты. – Вам придется в доте подождать, – извиняющимся тоном сказал старшина. – Утром приедет из Гомеля представитель НКВД, разберется. Мое дело только задерживать выходящих с немецкой стороны. – Так Гомель наш? – Держится пока еще… Но по секрету скажу – напирают немцы. – Да уж какой секрет! – Проходите, можете отдохнуть. Доты все равно пустые. На вершине небольшого холма стоял бетонный дот. Через километр, как увидел утром Федор, – еще один такой же. Оба дота могли держать под обстрелом несколько километров пространства. И называлась такая пара дотов огневой точкой. Доты были пусты. Судя по величине и размерам амбразуры, дот был построен для пушки, а боковые амбразуры – узкие, небольшие – для пулеметов. Для пушки были даже упоры, но вооружения не было. Построены они были уже перед войной, но затем граница отодвинулась, вооружение не завезли… Кроме видимой части дот имел подземную, в три этажа. Тут и казарма, и склад для боеприпасов, и помещения для командиров, а также кухня и столовая. Был даже медпункт. После осмотра Федор понял, что личный состав дота должен был быть численностью не меньше роты или батареи – у укрепрайонов была своя структура. Но сейчас дот был пуст, кроме старшины и часового – никого. Федор поразился. Линии фронта нет, погранцы вышли из немецкого тыла и попали к своим без боя, без перехода через линию траншей. А если и немцы попрут именно здесь? Чем их сдерживать?! Двумя бойцами?! Бойцы вольготно расположились на двухэтажных деревянных нарах. Матрацев и подушек не было, жестко, но они уже привыкли спать на земле. В дотах непривычно тихо, ни один звук не проникает под землю сквозь толстые бетонные стены. Одно плохо – вентиляции нет. Вентиляторы стоят, а электроэнергия отсутствует. Видимо, дот должен был иметь автономную электростанцию, которая сейчас отсутствовала. А вот подъемные элеваторы для подачи снарядов со склада к пушке были, причем, кроме электрического, имелся резервный ручной привод. Воздух в доте был спертый, влажный, темень полная. Благо фонарики были. Утром Федора растолкал старшина из дота. – Товарищ лейтенант, туточки командир из органов приехал, вас требует. Федор, как и его бойцы, спал в обмундировании, только сапоги снимал. Обувшись, он вышел из дота, сопровождаемый старшиной. Рядом с полуторкой стоял сержант НКВД. Федор подошел, отдал честь, представился – все по Уставу. Но сержант на приветствие Федора не ответил. – Документы, – потребовал он. – Для начала представьтесь, – Федору не понравилось начало разговора. – …и сдайте оружие, – продолжил сержант. – Не ты мне его давал, не тебе его у меня и забирать, сержант. Начальнику семнадцатого погранотряда майору Кузнецову сдам, а тебе – нет. Сержант схватился за кобуру. Однако сбоку раздались щелчки затворов, и Федор с сержантом повернулись на звук. У входа в дот стояли пограничники – босые, но в форме. В руках они держали винтовки. – Угрожать вздумали? – покраснел от возмущения сержант. Но руку от кобуры убрал. Те, кто с боями выходил из окружения и немецкого тыла, были нервными и ни черта не боялись. – Я этого так не оставлю! – сержант понял, что на испуг погранцов не возьмешь. – Вернусь – вы у меня ответите! Он вскочил в кабину грузовика и уехал. Начало получилось плохим. – Всем обуться и привести себя в порядок. Принять пищу. Как все повернется дальше, Федор не знал. Так пусть, пока есть время, люди хотя бы поедят, ведь может случиться так, что их заберут. На душе стало нехорошо. Пограничники входили в структуру НКВД, но были в ней на положении младших братьев. И что там сейчас наговорит в своем управлении этот сержант, еще неизвестно. Если наврет, что представителю госбезопасности угрожали оружием, пиши – пропало. Бойцы привели себя в порядок, умылись, поели; насколько было можно, почистили форму. Сон на земле ей на пользу явно не пошел: обмундирование было грязным, да и сами бойцы нуждались в бане. Также им необходимо было побриться, все обросли щетиной. Но что поделаешь, если бритвенные принадлежности так и остались в разрушенной казарме? И даже сейчас, после некоторых усилий в этом плане, пограничники выглядели не лучшим образом. Хотя позже Федор видел окруженцев в еще более худшем состоянии… Когда бойцы завтракали немецкими трофейными консервами, они угостили ими караульного и старшину, бессменных часовых дота. Оба остались довольны, поскольку уже неделю они ели только макароны без масла и сухари, а пили кипяток. Похоже, в суете фронтовых будней о них просто забыли. Старшина, в свою очередь, поделился с пограничниками сухарями, запас которых был на продскладе. Федор заметил, что в сторону дота идет грузовик – за ним тянулся пыльный шлейф. – Застава, строиться! Из кабины подкатившего грузовика выбрался упитанный майор и, подойдя поближе, молча окинул взглядом ровную шеренгу пограничников. Похоже, он ожидал худшего. Да, грязны, да, небриты. Но оружие вычищено, а в глазах нет знакомой уже по другим окруженцам тоски и безысходности, чувствуется боевой настрой. – Здравствуйте, товарищи! – поздоровался майор с бойцами. – Здравия желаем, товарищ майор! – дружно гаркнули те в ответ. – Вольно! Лейтенант, ко мне! Федор отдал честь, представился по всей форме и протянул майору документы. – Майор Гулов из областного управления НКВД. Сержант мне сказал – вы отказались подчиниться. – Не совсем так, товарищ майор, он приказал оружие сдать. А у нас оно штатное, мы с ним немца на границе били. А сюда пробивались – вражескую автоколонну уничтожили. Так что оружие сдать мы не вправе, если только начальнику погранотряда. – А кто у вас командир? – Майор Кузнецов, Александр Петрович. – Высокий, с усами как у Буденного? – Никак нет. Рост средний, усы как у Тимошенко, на подбородке ямочка. – Верно. – Проверяете? – А ты как думал? Вы из немецкого тыла вышли – вдруг агентами абвера стали? Время такое… – Я понимаю… – Люди все твои? – Двое из тридцать третьего инженерного полка. Трое их было, капитан погиб. Капитана Варнаву знал лично, еще до войны. Командиры из его полка. – Я их заберу – саперы нужны в другом месте. – А застава? – Нет заставы, лейтенант. Где ты видишь границу, столбы пограничные, контрольно-следовую полосу? – Я согласен, конкретно здесь границы нет. Но есть рубеж. Там, впереди, немцы, а здесь мы, и за нами – страна. Майор протянул Федору документы. – Вот что, сынок… Нет сплошной линии фронта. Немцы давят, сосредоточили танки на узких участках. На Полоцк прут, на Рогачев. Думаю, через несколько дней или недель до Гомеля доберутся. Распусти своих людей. Федор повернулся к строю своих бойцов: – Разойдись! – Пойдем к грузовичку. Поговорить надо, документы кое-какие показать. Кстати, у тебя список бойцов есть, которые с тобой вышли? – Сейчас напишу. А список героически погибших на заставе есть. – С собой заберу. Подойдя к машине, майор обратился к водителю: – Пойди погуляй, даже вздремнуть можешь. Федор понял – разговор будет долгим. Они уселись в кабину грузовика. – Ты, наверное, не в курсе, что двадцать шестого июня сего года Совет Народных Комиссаров передал охрану тыла Красной Армии НКВД? – начал разговор майор. – Откуда? Радио нет, комендатуры и отряды пограничные отступили, связи с другими заставами не имели. – Все верно. А со второго июля все погранчасти Киевского, Белорусского и ряда других округов переориентированы на охрану тыла. Но они по-прежнему входят в структуру НКВД. Почитай приказ, – и протянул Федору несколько листов машинописного текста. Федор прочитал приказ несколько раз – особенно то его место, где речь шла о его, 17-м Краснознаменном пограничном отряде. Управление охраны войск тыла Западного фронта было создано 27 июня 1941 года, уже на пятый день войны. В состав подразделения входили 17-й и 18-й погранотряды и 78-й полк по охране железнодорожных объектов во главе с В.И. Кузнецовым, однофамильцем начальника 17-го погранотряда. Задачами управления являлись: борьба с диверсантами, шпионами, бандитами, парашютистами и сигнальщиками, агентами немецкой и прочих разведок, а также дезертирами, мародерами и изменниками Родины. Служащие войск по охране тыла имели право проверять документы и задерживать – вплоть до применения оружия – любых лиц, нарушающих режим в прифронтовой полосе. – Понял? – майор забрал у Федора листки с текстом. – Уяснил только, что мой погранотряд входит в Управление по охране тыла Западного фронта. – Я являюсь заместителем начальника Особого отдела Гомельского областного управления НКВД. Все оперативные дела, особенно по парашютистам, вражеским разведчикам и диверсантам – ко мне. – Товарищ майор, мне в свое управление надо, доложить о заставе. – Я сам доложу, время не терпит. Ты напишешь список, и я отвезу его. А пока данной мне властью я временно назначаю тебя начальником заградотряда. Продержись сегодня, завтра я подошлю грузовик с провизией и патронами. – Каковы мои функции? – Окруженцев задерживать, за ними грузовик приходить будет. После проверки они будут пополнять действующие части. Ну и агентов, если выявишь, само собой. – Товарищ майор, неувязка получается. Я со своими людьми должен тыл охранять, так? – Так. – А перед нами никаких частей Красной Армии нет, и мы не в тылу. Фактически мы на передовой. – Сложилось так. Я тоже не своим делом занимаюсь. – А вдруг немецкая пехота или танки? Остановить нечем… – Что нужно? – Хоть один станковый пулемет. И хорошо бы противотанковых и обычных гранат. – С провизией завтра доставят – сам проконтролирую. А сейчас список личного состава пиши. Бумага и карандаш есть? – Найду. В командирской сумке были листы бумаги и карандаши. В военной обстановке не до ручек, тем более что чернила от воды расплываются. Федор написал список – все честь по чести: фамилия, имя, отчество, звание, должность, и приложил список погибших, который написал еще будучи на заставе. К списку приложил документы погибших и солдатские книжки убитых немцев. – Молодец, документацию вести не забываешь. Вопросы есть? – Думаю, появятся позже. – Не дрейфь! Не ты первый, не ты последний. Как говорится, не боги горшки обжигают. Удачи! Майор забрал с собой командиров инженерного полка и укатил. Федор же еще некоторое время смотрел вслед машине. Такого крутого поворота в своей судьбе он не ожидал. Видел в фильмах, читал о заградотрядах. Но там они были за передовой, в ближнем тылу. Сейчас же перед ним – ни одного советского бойца, а сзади – родная земля и отсутствие армейских частей. Выходит, его застава отныне – заградотряд, и это и есть его линия обороны, его фронт. Большая ответственность давила. Он знал, что войска по охране тыла – своего рода прообраз СМЕРШа, который появится в начале сорок третьего года, функции те же. Федор построил бойцов, объявил им, что отныне они входят в войска по охране тыла, и объяснил задачи – коротко и сжато. Старшина с интересом слушал Федора, стоя в сторонке, потом подошел к нему. – Возьмите нас к себе. – Что значит «возьмите»? Вы же числитесь в какой-то части… – Да где она, эта часть? Сказывают, в окружение попала. – А вы как здесь оказались? – С бойцами на склады послали, а их уже нет. Сержант, который утром приезжал, сюда определил. – Обнадеживать не буду, спрошу майора при личной встрече. Ты, старшина, мне вот что скажи: поодаль еще один дот… Там люди, вооружение есть? – Никак нет, пустой. – А внутрь зайти, поглядеть можно? – Дверь бронированная, закрыта изнутри. А попасть в дот можно через амбразуру, и дверь отпереть. Мы в этот дот так же попали. – Проводи, посмотрим. До следующего дота было около километра. Оба дота стояли на холмах и могли простреливать большое пространство вокруг себя. Перед дотами – ровное поле, танкоопасное направление, и немцы обязательно бы сюда ринулись, если бы не речка за полем, метрах в семистах. Невелика, танк вброд преодолеет, но берега ее топкие, и есть реальная опасность, что танк увязнет. Только пехоте пройти, а тяжелой технике – по наведенному саперами мосту. Только вот навести мост доты не должны были дать, если бы вооружение не сняли и личный состав оставили. С флангов же к дотам можно подойти запросто. Два этих дота и представляли собой огневую точку. Но доты хороши для позиционной войны, немцы же вели войну современную, маневренную, с прорывом нашей обороны танковыми клиньями, оставляя добивать противника тыловым пехотным частям. Такую тактику Гудериан перенял у наших танкистов во время тренировок в СССР, в танковой школе. Однако после расстрела Тухачевского к военному руководству пришли другие люди, с другим видением ведения войны, и все тактические приемы танковых атак и вообще использования танков благополучно забыли. В СССР танки должны были впредь использоваться для прорыва обороны и поддержки пехоты, для чего создавались многобашенные сухопутные дредноуты вроде «Т-28» и «Т-35», тяжелые и неповоротливые, с относительно слабым пушечным вооружением. Да, пушки калибром 76 мм на них были, но с коротким стволом и низкой начальной скоростью снаряда. Для борьбы с пехотой или полевой артиллерией,укреплениями эти пушки были пригодны, но для борьбы с танками противника – слабы. Кроме того, тяжелые танки прорыва, как их называли, обладали низкой скоростью, и ни о каких танковых клиньях, рейдах и речи быть не могло. Немцы же сделали ставку на средние танки, и в начале войны их «T-III» и «T-IV» проявили себя достойно. У нас же ситуацию спас «Т-34», но производство их стало только разворачиваться, и в войсках их было еще мало. К тому же стояли эти танки в парках, без боекомплекта, близко к границе. Много их было потеряно по небоевым причинам. Все танки, выпускавшиеся до «Т-34», были с бензиновыми моторами. Танкисты, плохо знавшие новую технику, по привычке лили в топливные баки «Т-34» бензин и губили двигатели, работавшие на солярке. Федор пошел к доту. Сооружение серьезное: толстые бетонные стены, амбразуры. Со стороны посмотришь – грозная огневая точка. Это если не знать, что вооружения, как и солдат, внутри нет. – Старшина, полезай внутрь, открывай дверь. Старшина снял фуражку, протиснулся внутрь и загромыхал железом задвижек. – Можете войти, – прокричал он через амбразуру. Внутри дот был точной копией первого. По одним чертежам сделан, проект типовой. Видно, что дот не обжит, после постройки не эксплуатировался. Федор решил разместить здесь несколько бойцов с ручным пулеметом – в расчете на то, что обещанный майором станковый пулемет разместит в первом доте. Когда они уже возвращались назад, за речкой показались люди. Федор поднес к глазам бинокль: военнослужащие Красной Армии, при оружии, у некоторых скатка из шинели через плечо – так носили только в РККА. Добравшись до дота, он приказал: – Ручной пулемет – в дот, к амбразуре. Всем остальным залечь цепью, занять оборону. Сам вместе со старшиной встал открыто и стал ожидать подхода. Группа была большой, человек пятьдесят. Когда они приблизились и стали видны петлицы, Федор понял, что окруженцы из разных частей. Ему были видны петлицы красные, пехотные, но были и черные – как в артиллерии, у танкистов и у инженерных частей. – Стоять! – приказал Федор и поднял руку. Видно было, что бойцам досталось. Они выглядели изможденными, у некоторых – замусоленные бинты на руках, голове. – Командир, если есть, ко мне! Командиров не было, самый старший по званию – сержант. Он и подошел, представился. – Документы! Федор изучил поданную красноармейскую книжку. Все было в порядке. – Откуда идем? – Кто откуда. Сборная солянка, все из разных полков. – Всем сесть слева от дота. Оружие сдать, сложить у входа. Никто не возмутился, услышав этот приказ, не начал протестовать – были рады, что вышли к своим. Федор их понимал, еще недавно сам был в подобном положении. К вечеру приехал грузовик, хотя майор обещал его завтра утром. Из кабины выпрыгнул водитель: – Принимайте! Все по описи, под роспись. Шустер майор, когда только успел! Пока бойцы перетаскивали в дот мешки с продовольствием и боеприпасы, Федор осмотрел станковый пулемет. Мама моя! И где же хранился этот раритет? Законсервирован добротно, густым пушечным салом, но год выпуска «максима» аж 1910-й! Стало быть, в Первую мировую войну успел повоевать, в революции, в Гражданскую… И не находился, если судить по вмятинам от пуль на бронещитке, все время на хранении. Но выбирать не приходилось. – Пулемет установить, расконсервировать, заправить ленту, – приказал Федор. Подойдя к окруженцам, отсчитал двадцать человек. – В грузовик, на сборный пункт поедете. Бойцы забрались в машину. Водитель был недоволен – перегруз. Кузов мал, полуторка брала обычно двенадцать человек. Оружие окруженцев бойцы перенесли в дот. Когда соберется много, отправят отдельным рейсом. На северном направлении от огневых точек погромыхивало. Не гром, не гроза – где-то далеко били пушки. Этот грохот не прибавлял оптимизма, он вселял тревогу. Несколько буханок хлеба Федор распорядился отдать окруженцам – сам прошел через недоедание. Хлеб разрезали на куски и раздали. Кормить окруженцев не было положено, продукты доставили только для заградотряда. Но есть самим, зная и видя, что рядом с дотом находятся голодные бойцы, было нечестно, постыдно. В дополнение к хлебу Федор приказал сварить ведро макарон – их запас был в доте у старшины. Не бог весть какая еда, но желудок сосать не будет, да и сил прибавится. За хлопотами он и не заметил, как пролетел день. На ночь Федор выставил двух караульных, назначил смены. С утра, после завтрака, выделил шесть человек постоянного штата для второго дота и ручной пулемет. Коли есть второй дот, грех его не использовать. Около полудня в небе показались две точки. Самолеты шли с запада, и караульный объявил воздушную тревогу. Сначала думали – бомбардировщики, но когда самолеты приблизились, оказалось, что это транспортники. Описав полукруг, они стали выбрасывать парашютистов. И не одного-двух, а человек по десять-двенадцать с каждого самолета. Федор скомандовал построение, причем не только своим пограничникам, но и окруженцам. – Враг выбросил десант, и нам необходимо его уничтожить. Кто из окруженцев желает участвовать, шаг вперед. Приказывать окруженцам он не имел права. Они сдали оружие, и после фильтрации их должны отправить на сборный пункт и распределить по военным частям согласно воинским специальностям. Из строя вышли восемь человек. – Раздайте оружие и патроны. У вышедших из окружения были трехлинейки – ни автоматов, ни автоматических винтовок Токарева или Симонова они не имели. Зато трехлинейка была проста и надежна. Из пограничников Федор отобрал пятнадцать человек – полностью оставлять дот было нельзя, а с остальными бросился бегом к месту выброски десанта. Некоторые парашютисты к тому времени уже успели приземлиться, и, быстро освободившись от парашютов, открыли по советским бойцам огонь из автоматов. Если немецкая пехота в подавляющем большинстве своем имела на вооружении карабины, то парашютисты – автоматы «МР 38/40». Он мог создавать высокую плотность огня и имел меньшие габариты и вес, чем карабин. Но у него был один существенный недостаток – эффективная дальность огня была мала. На сто метров в цель попасть еще можно было, а на сто пятьдесят – уже маловероятно. Хороший же стрелок из винтовки поражал цель на триста, а отличный – и на шестьсот метров. Парашютисты и пограничники находились в равном положении. И у тех и у других – голое поле, на котором негде было укрыться, отсутствие окопов. Когда пули врага начали посвистывать рядом, Федор скомандовал: – Рассыпаться в цепь, залечь, открыть огонь! В который раз уже Федор убедился, что Борисова ему в подразделение послал сам Господь Бог. Якут начал стрельбу, задрав ствол вверх, за три минуты выпустил обойму и перезарядил оружие. – Ефрейтор, ты куда палишь? – По тем, которые еще в воздухе. Они же не могут перебежать или перекатиться. Хм, правильно. Парашютист, пока в воздухе, беззащитен и наиболее уязвим. Остальные бойцы вели стрельбу по тем, кто уже находился на земле. Винтовочный прицельный огонь из двадцати трех стволов дал свои результаты. Один немец неподвижно лежит, второй… – Перебежками вперед! Броском! Бойцы дружно вскочили, побежали, и через тридцать-сорок метров снова залегли, снова открыли огонь. Федор все не мог понять, почему немцы высадили десант недалеко от дотов? Место удобное, ровное, но за перелеском точно такое же. Или разведка подвела, сообщила, что доты пусты и высадке десантов ничто не помешает? Впрочем, и наглости немцам было не занимать. Перестрелка продолжалась около получаса. Один за другим гибли парашютисты, ответный огонь с их стороны становился все слабее и, наконец, смолк. Встал один, поднял руки, сдаваясь: – Не стрелять! Окружай! Бойцы цепью, держа немца под прицелом, приблизились. Федор, как и его пограничники, видел немецких десантников в первый раз. Их амуниция сильно отличалась от пехотной. Поверх камуфляжных штанов – широкие шорты с накладными карманами, и даже стальные шлемы не такие, как у солдат вермахта. – Собрать оружие и документы убитых! – приказал Федор, а сам решил допросить сдавшегося в плен парашютиста. – По-русски говоришь? – Так точно! Федор обратил внимание на его произношение – чистое, как у русского. – С какой целью выброшен десант? – Организовать панику в вашем тылу. Резать линии связи, подрывать мосты, убивать военнослужащих. – Вас же мало! Один взвод всего. – Наша группа не одна. Это уже было интересно. Значит, пленного надо было доставить в Управление, пусть выпотрошат его до донышка. Пленному связали руки, отвели к доту и заперли в помещении на втором уровне. Но как связаться с Управлением? Ни телефона, ни рации… Посыльного послать – очень далеко, да и опасно, одиночного бойца могут подстрелить парашютисты из такой же группы. Оставалось только ждать очередного приезда грузовика – водитель наверняка доложил вчера майору о группе окруженцев. Машина пришла к вечеру. Из кабины выпрыгнул капитан. – Лейтенант! Будем знакомы, я капитан Останин из отдела Гулова. Федор доложил о десанте, о пленном, об окруженцах. – Веди его сюда. Федор отдал приказ привести пленного. – С убитыми немцами что делать? – поинтересовался Федор. – Не знаешь? Приказ начальника был по Управлению. Наших убитых хоронить самим или передавать похоронным командам. У убитых немцев собирать оружие и документы – вплоть до писем. А хоронить их обязано местное население. – Нет тут местного населения. – В приказе и это учтено. Собери их всех в кучу и сожги. Федор оторопел. Как сжечь? Они же не древние норманны. Да и не горят трупы сами по себе… Дрова нужны или бензин, а где их взять? – Восемь окруженцев добровольно участвовали в уничтожении десанта. Один из них легко ранен в руку. – Напиши фамилии, на фильтрации зачтется. Обещаю. – Сделаю. Пока капитан допрашивал пленного, Федор написал список добровольцев из окруженцев. – Товарищ лейтенант, пишете зачем? – спросил один из них. – Чтобы затем у вас было меньше проблем. Ты, как и другие, из немецкого тыла вышел, и должен понимать – полного доверия к окруженцам нет. А то, что добровольцем пошел, – плюс в твою копилку. – Все равно на фронт бросят, – боец махнул рукой. Останин побеседовал с пленным десяток минут, сделал отметки карандашом на карте. Наверное, отметил места выброса других групп. – Пленного и окруженцев я у тебя, лейтенант, забираю. Наведаюсь завтра. Грузовик, поднимая пыль, укатил, и вокруг дота сразу опустело. Поужинали спокойно, и, как стемнело, улеглись спать. А что еще делать в темноте? Света же нет… Ночью караульный разбудил Федора: – Товарищ лейтенант, слышу посторонних. Вроде к нам идут. Федор поднял еще трех бойцов, и они все вместе вышли из дота. В темноте ничего не видно, но хорошо слышно позвякивание железа и приглушенные шаги нескольких человек. – Стой, кто такие? – крикнул караульный, но в ответ прозвучали выстрелы. – Огонь! – скомандовал Федор и сам дал очередь из автомата по вспышкам. Раздались крики, а затем – топот ног. Бойцы и Федор стреляли на звук, по редким вспышкам выстрелов в ответ. Перестрелка быстро стихла, но спать до утра пограничники уже не ложились. А когда рассвело, в полусотне метров от себя увидели троих убитых. Еще двое лежали поодаль справа. Однако Федор понимал, что кто-то мог и уйти. Жаль, не было служебной собаки, сейчас бы по следу пустили… Федор с бойцами спустился с холма к убитым. По виду это были типичные окруженцы: советская форма, заросшие щетиной лица, наши «трехлинейки». Русские или переодетые немцы? Если красноармейцы, то почему в ответ на оклик часового открыли огонь? За спиной у одного из убитых был вещмешок. Федор присел, развязал узел. Да вот же она, разгадка! Вещмешок был набит пачками советских денег, видимо – ограбили банк или сберкассу. В суматохе отступления госбанки и прочие организации деньги и ценности вывозили, но не везде это получалось удачно, во многих городах немцы успевали захватить банки. Если город попадал в окружение, сотрудники банков думали в первую очередь о собственном спасении. Да и какая охрана была у банков? Несколько вохровцев. Эти окруженцы могли напасть на банк, перебить вохровцев, но, скорее всего, деньги они отобрали при перевозке. Броневики банковским служащим не выделялись, их и в армии не хватало. И либо сами окруженцы уголовники, либо они просто не выдержали при виде банковских мешков. Теперь наступила расплата. Немцы при захвате городов и населенных пунктов в первую очередь обследовали банки и сберкассы – изымали деньги, золото, ценности. Деньги шли на снабжение своих агентов на нашей территории. Германия вполне могла печатать фальшивки, что она и делала, но настоящие деньги всегда лучше, у агента меньше шансов попасться. И чистые бланки документов немцы изымали. Их интересовали любые – чистые паспорта, сберкнижки, бланки и печати гражданских организаций. А уж заполнять их они были мастерами. Зато к документам подозрения не было, настоящие. Все деньги и бланки документов передавались в разведорганы, абвер, Цеппелин. После занятия городов немцы изымали не только деньги. Из музеев вывозили картины, скульптуры – для этого была создана специальная организация. Параллельно происходили зачистки населения. К сожалению, находились предатели, которые шли в гестапо и указывали адреса семей советских и партийных работников, командиров Красной Армии, евреев. Немцы расстреливали евреев и цыган как представителей неполноценных наций. Так же они поступали с больными психиатрических больниц. Федор затянул сидор с деньгами – не стоит показывать бойцам его содержимое. Он уверен в каждом, они проверены в боях, но не стоит искушать людей. В тяжелые, переломные для страны времена ломались, перерождались люди крепкие, передовики производств. Федор сам обыскал карманы убитых. У одного нашел десяток золотых часов без ремешков, завернутых в грязный носовой платок – явно из ювелирного магазина. Сверток с часами сунул в сидор, к деньгам. Бойцам приказал отнести убитых к реке и сбросить в воду. Поди разбери – советские бойцы были или переодетые немцы. Коли сопротивлялись, огонь открыли, значит, враги. Товарищ Сталин что говорил? Если враг не сдается, его уничтожают. Погранцы на костре приготовили немудреный завтрак – кашу из концентратов. Попили пустой кипяток, без заварки и сахара, зато с галетами. Когда боец сыт, воевать легче, сподручнее. С той стороны реки послышался шум мотора, лязг гусениц. На берег выехал полугусеничный транспортер, корпусом похожий на гроб. Проехав вдоль берега и не найдя брода, вернулся восвояси. Федор сделал вывод: немцы прощупывают возможности для наступления – слабые места в обороне советских войск, возможность продвижения своих механизированных частей. В Белоруссии пространства большие, а их танки в основном продвигаются по дорогам, потому что много лесов, болот, мелких речушек, лугов. Нет для танковых дивизий и армий маневра. Гудериан, изучив труды наших военных теоретиков еще до войны, побывав в Казанской танковой школе, сделал выводы. Фактически с его помощью вермахт создал структуру и стратегию танковой войны. К сожалению, каток репрессий 37–38 годов выбил из нашей армии многих талантливых военачальников. Были расстреляны 3 маршала из 5, 14 командармов из 16, 58 командиров корпусов из 62, 122 комдива из 201, 8 заместителей наркома обороны, начальников 13 военных академий. А всего 412 человек из старшего и высшего военного руководства. И с началом войны ошибки и недальновидность нового высшего военно-политического руководства начали сказываться. И в первую очередь – слабо развитая связь на низшем звене – рота – батальон – полк, а еще между родами войск. Скажем, пехота не имела возможности оперативно вызвать авиацию. У немцев же командир батальона мог связаться с аэродромом по рации и уже через полчаса получить поддержку в виде штурмовиков или бомбардировщиков. Кроме того, немецкие части были насыщены самоходными орудиями. Пехота не шла в атаку без поддержки самоходов. САУ быстро подавляли огнем доты и дзоты, пехота несла малые потери, быстро продвигалась вперед. И организация была лучше отлажена. Самоходчики немецкие числились артиллерией пехоты. У наших войск на момент начала войны самоходок не было вовсе. Советское военное руководство считало САУ чем-то «вроде недотанков». И даже в докладах о трофеях полковники Красной Армии писали: «Захватили немецкий танк без башни». Кроме того, появившиеся в РККА самоходки числились за танковыми частями. Пехота осталась без мобильной артиллерийской поддержки. Немцы не зря проводили разведку. Через час мелкими группами через реку стали перебираться пехотинцы. Федор отдал приказ приготовиться к отражению атаки. Обычно немцы атаковали с предварительной артиллерийской подготовкой, при поддержке танков или самоходок, после налета на позиции советских войск своей авиации. Разведка боем? Хотят прощупать – насколько сильна оборона русских? Два бетонных дота, если в них установлено вооружение – пушки, пулеметы, представляют крепкий орешек. То, что у немцев нет тяжелой бронированной техники, оно понятно, препятствие река. Хоть и неширока, вброд перейти запросто можно, но один берег обрывистый, другой топкий, переходящий в луг. Если немцы захватят доты, наведут мост, через топкое место проложат гать из бревен, там и надо всего полсотни метров, рванутся вперед. Нет на этом участке боеспособных, полнокровных частей РККА. Немцы об этом знали, авиаразведка у них была поставлена хорошо. А вот агентурная не очень. Немцы рассчитывали на блицкриг, войну быструю. Поэтому с начала войны и до сорок второго года забрасывали в наши тылы диверсионные группы – нарушить связь, взорвать какое-либо сооружение, убивать командиров. Мосты, что автомобильные, что железнодорожные, старались не трогать, с расчетом – себе пригодится при наступлении. Но, столкнувшись с упорным сопротивлением Красной Армии, а потом и вовсе откатившись немного назад под Москвой, осознали – война будет долгой, упорной, изнурительной. Вот тогда на первый план вышла подготовка и заброска разведывательных групп. Только можно быстро развернуть сеть разведшкол, с набором курсантов – хуже. Брали туда предателей из местных, желающих сотрудничать с новой властью, стали отбирать из пленных. Но, как правило, это был контингент слабый. В любой армии предателям не доверяли. Предав раз – кто тебе поверит? Немцы разом, без сигнала ракеты или свистком, как делали у них фельдфебели, вскочили. Настолько неожиданно, что несколько секунд Федор медлил, только потом скомандовал: – Пулеметчикам и Борисову – огонь! Остальным нечего попусту жечь патроны. – Немцы досконально знали, что тяжелого стрелкового вооружения в дотах нет, и огонь «максима» стал для них неприятным сюрпризом. Сразу понесли потери. Борисов за пять минут успел опустошить два магазина и каждый выстрел его попадал в цель. Не привыкли немцы к таким потерям. Все-же не крупный город перед ними, не укрепрайон и не полк противостоит. Сначала залегли, потом отползли назад. Уже осторожно, по одному-два перебрались на другой берег. Общее число их до атаки было около роты, а после – на лугу взвод остался. Немцы передвинулись правее. Все их передвижения Федор отлично видел в бинокль. Немцы предприняли вторую попытку, но уже против второго дота. Не рисковали, через реку перешло одно отделение, сразу побежали к доту. Федор распорядился передвинуть «максим» к правой амбразуре. В другом доте располагался ручной пулемет «ДЛ-27». Федор ждал, когда бойцы дота откроют огонь, а «максим» ударит во фланг. Шли минуты, немцы уже преодолели половину пути до дота, не стреляли. Федор нервничать стал. Что же погранцы медлят? И сразу ручной пулемет заговорил о себе. Бил короткими, по 4–5 патронов, очередями, экономно. В бинокль было видно, как двое пехотинцев сразу упали. Другие попытались отползти, но пулеметчик стрелял на движение. Десять минут, и на лугу остались только трупы. «Максиму» даже вмешиваться не пришлось. Немцы на другом берегу ретировались, скрылись в лесу. По ним не стреляли, слишком далеко. Федор знал из истории немецкую тактику. – Бойцы, наблюдать за небом. Не прошло и часа, как показались темные точки над лесом. – Бойцы, всем в дот! Федор и вместе с ним боец остались у амбразур для наблюдения. Бронированную дверь закрыли, дабы осколки не залетели. Всем уходить вниз, на второй и третий уровни нельзя. Под прикрытием бомбежки немцы могут преодолеть луг, а как только самолеты перестанут бомбить, закидают дот через амбразуры гранатами. Пулемет, во избежание повреждений, опустили из амбразуры на пол. Пикировщики встали в круг, первый стал пикировать, включив сирену. Душераздирающий вой, рев мотора. Потом нарастающий свист бомбы. Она взорвалась рядом с дотом, осыпав его осколками. Пыль поднялась, запахло сгоревшим тротилом. А следом второй самолет сбросил бомбу, третий, четвертый. Потом взрывы стихли. Федор осторожно выглянул в амбразуру. Немецкие пикировщики перестроились в круг над другим дотом, начали бомбить его. Даже со стороны смотреть было страшно. Дот скрывался в огне, дыму, пыли. Казалось, после очередного взрыва Федор увидит разрушенные стены. Но дот стоял целехонек. Строители потрудились на славу, не пожалели бетона и железа. Взять такой дот может только бетонобойная бомба крупного калибра – пятисотка, а то и тонная. Отбомбившись, самолеты улетели. Федор приказал бойцу: – Зови наших, пусть занимают позиции. – Федор не исключал, что немцы повторят атаку. Но проходили часы, немцев не было. Он поглядывал в бинокль, забравшись на крышу дота. Отсюда обзорность великолепная, но и сам он представлял собой легкую мишень для снайпера, найдись у немцев такой. Лишь к вечеру обнаружилось какое-то движение на той стороне. Хотят атаковать под покровом ночи? Начало смеркаться, из леса вышла большая группа военнослужащих. Федор приник к биноклю. Немцы? Или наши окруженцы выходят? Вполне мог быть худший вариант. Немцы могли надеть советскую форму, захваченную трофеем на складах, для маскировки. – Занять позиции, приготовиться к бою! Без приказа не стрелять! Защелкали затворы винтовок. Люди с того берега переправлялись вброд через реку, поджидали отстающих. Собравшись, двинулись через луг к доту. В бинокль было видно – все при оружии, форма советская. Федор подпустил их поближе, метров на семьдесят. Вышел из дота, поднял руку. – Стоять! Командир подразделения ко мне! Остальным оставаться на месте. От группы отделилась фигура. Портупея, кобура на ремне. Приблизился, оказалось, старшина. – Здравия желаю, товарищ лейтенант! – Ваши документы, товарищ старшина. Что за часть, откуда следуете? Старшина достал из нагрудного кармана документы, протянул. – Из разных частей бойцы, пока к своим пробирались, понемногу собрались. То, что выбирались к своим – хорошо, значит, было желание не остаться под немцами, а продолжать воевать, влившись в действующую воинскую часть. А плохо то, что бойцы не знали друг друга до начала войны и немцы под видом окруженцев могли подсунуть своих агентов. Для этого были созданы фильтрационные лагеря, скромно названные сборными пунктами. Там сотрудники НКВД в меру возможностей выявляли врагов. Но сделать это было трудно. Штабы, а с ними списки личного состава разгромлены, сожжены. А те, что остались, находятся неизвестно где, и связи с ними нет. Ловили на несоответствиях. Скажем, у окруженца подлинные документы артиллериста танковой бригады. А когда бойца спрашивают, как извлечь из казенника после выстрела раздутую гильзу, ответить не может. Даже если артиллерист был напрямую не связан с пушкой, например – подносчик снарядов, как извлечь гильзу, знал. Пушка – оружие коллективного пользования. Всем расчетом перетаскивают на поле боя, всем расчетом за банник берутся, когда ствол чистить надо. – Старшина, распорядитесь своим людям. Подходить по одному, сдавать оружие, предъявлять для досмотра вещмешки. Не понравилось распоряжение старшине, по лицу видно было, но приказ старшего по воинскому званию или должности исполнять надо. Оружие и боеприпасы складывали у дота, вещмешки досматривал сам Федор.Глава 6 Отступление
Утром к опорному пункту подкатил на грузовике капитан Останин. Федор к грузовику подбежал. У капитана вид осунувшийся, видимо, не спал, замотался. – Собирай бойцов и уходи. – Как уходи? Мы атаку немцев отбили, бомбежку. Доты целехонькие. – В окружение попасть хочешь? Немцы прорвались, на Смоленск прут. Промедлишь, в котел попадешь. – Вчера окруженцы вышли, поболее роты. Их куда деть? – Вместе и уходите. – Оружие я у них отобрал. – Верни. Вдруг с немцами столкнешься. Большая часть, если не все – нормальные бойцы. В ком сомневаешься – расстреляй. – Как расстрелять? А доказательство вины, следствие, трибунал, приговор? – Война, лейтенант. В душе Федор с ним не согласен был. Наоборот, сюда бы, к дотам, пушки доставить, пулеметы, людей, провизию. Да на этом рубеже можно месяцами держаться. А ведь этот опорный огневой пункт не один. И если на каждом насмерть стоять будут, не сможет немец наступать, оставляя в тылу очаги сопротивления. Хотя… В Демянском котле, где не одна дивизия в окружение попала, не продержались долго из-за нехватки боеприпасов и продуктов. Только пленных бойцов и офицеров РККА счет на сотни тысяч шел. А кто убитых считал? Приказ получен, надо исполнять. В двух котлах сварили кашу и макароны, обильно сдобрив консервами. И груза меньше нести, и люди сыты. Многие горяченького неделю не ели, ослабли. Как им десятки километров марша выдержать? Федор с бойцами сам нужды хлебнул, окруженцев понимал. Все это выглядело нелепо. Сначала окруженцев разоружили, проявив недоверие. Сейчас оружие вернули. Неужели за ночь подозрения исчезли? Непоследовательность подрывала авторитет командования. Федор выстроил всех бойцов – и заставских и окруженцев, разбил на взводы, назначил командиров из сержантов, ефрейторов. Погранцы сняли из амбразуры «максим». С ним хлопот было больше всего. Пять человек пришлось выделить на переноску. Один взял на плечо тело пулемета, другой – броневой щиток, третий – колесный станок Соколова. Еще двое были обвешаны коробками с заряженными лентами. Да еще на каждом личное оружие, скатки. И бросить пулемет нельзя, он здорово выручил. Когда к доту привезли «максим» 1910 года выпуска, Федор сразу понял – со складов резерва, старые запасы. Нового вооружения просто нет и надо беречь то, что осталось. Когда завершилась хоть какая-то организация окруженцев, Федор сказал короткую речь. – Враг, жестокий и сильный, напирает. Но это временно. Слишком внезапным и коварным было нападение. Германия нарушила мирный договор. Каждый из вас остался верен присяге и, думаю, так будет и впредь. Я командир восьмой погранзаставы семнадцатого Брест-Литовского погранотряда лейтенант Казанцев. В данный момент – начальник заградительного отряда. По распоряжению капитана Останина из областного управления НКВД все вышедшие на нашу территорию окруженцы поступают в мое распоряжение, вплоть до отмены. Сейчас мы проследуем маршем в сторону Гомеля. Выполнять все команды ваших взводных командиров. Отряд, напра-во! Строй дружно повернулся. Со стороны посмотреть – грозная сила. Только у многих бойцов нет боеприпасов, как и противотанковых средств – гранат, бутылок с «коктейлями Молотова», противотанковых ружей. Главная ударная сила немцев – танки. Выбей их, и пехота заляжет, наступление захлебнется. Только уничтожать их нечем. Часть артиллерии так и осталась в артиллерийских парках и была захвачена немцами, противотанковых гранат остро не хватало. Перед войной доктрина РККА была – наступать, бить врага на его территории. А для наступательного боя противотанковые гранаты не нужны. Оказавшись фактически безоружными против танков, у бойцов появилась «танкобоязнь». Доходило до того, что при звуке работающего мотора любой тяжелой техники – трактора, тягача, поднималась паника, иной раз оставляли позиции. Федор досадовал, что нет карты. Смешно и постыдно вести бойцов, не зная дороги. А указателей не было, их ставили только на шоссе республиканского и союзного значения. Села, деревни, малые города зачастую никаких табличек при въезде не имели, как и указателей направлений. С топографическими картами в начале войны было плохо, фактически их не было. Топографическое управление по указаниям Генштаба печатало карты ближней заграницы – Польши, Финляндии, Китая, оккупированного частично Японией. А свои территории имели карты на километров триста-четыреста от границы. Воевать-то предполагалось на чужой земле, за пределами своих границ. Небольшое количество карт имелось на складах, уничтоженных при бомбежках в первые же дни войны. Доходило до того, что командиры подразделений перерисовывали карты на листе бумаги. Но там ни координатной сетки нет, ни многих ориентиров, важных для военного человека. И куда ни кинься, ничего нет. До войны бахвалились – шапками врага закидаем, а пришла война, оказались не готовы. Федор не взвинчивал темп, окруженцы и так вымотались, при плохом питании прошли не один десяток километров. Он ориентировался по частям света. Насколько помнил карту, от их дотов, уже покинутых, Гомель был к северо-востоку. А еще спрашивал в деревнях, не гнушался. Не зря пословица существует – язык до Киева доведет. Периодически по пути попадалась наша разбитая техника – сгоревшие грузовики, легковушки, артиллерийская батарея сорокапяток на конной тяге, прозванная в народе «прощай, Родина!». Техника и лошади были уничтожены авиацией, уж больно воронки крупные. Танковые снаряды таких не оставляют, самый крупный калибр немецких танковых пушек в сорок первом году – 50 мм, от него воронка размером в полметра. Наших убитых солдат не было. Скорее всего, похоронили жители близлежащих деревень. Периодически вдали пролетали самолеты, свои или чужие – издали не разглядишь. На северо-западе от марширующей колонны погромыхивало. То не гром был, где-то далеко били пушки. Через три часа сделали привал в небольшой деревеньке. Здесь колодцы были, бойцы смогли попить, наполнить фляги, передохнуть немного. Федора беспокоило, что не встречаются наши войска, на дороге не видно встречных и попутных машин. Холодок в душу заползал. Неужели на этом участке нет линии фронта? Случись сюда направиться немцам, легко пройдут, не встречая сопротивления, в глубь страны. – Стройся! Бойцы построились в колонну по четыре. – Командиры взводов – ко мне! Заставские шли в голове колонны. Последним прибежал сержант седьмого взвода. – Все бойцы на месте? Оказалось – двоих нет. Уснули в тени деревьев, сбежали, дезертировав, или специально ушли? Федор не исключал наличие среди окруженцев заброшенных агентов немецкой разведки. Служба на границе приучила к бдительности. – Кто знает, из какой части бойцы и куда могли уйти? Командиры взводов, где недосчитались бойцов, не знали ни номеров частей, ни куда делись бойцы. – Так. Час от часу не легче. Развернуться в цепь. Первый, второй, третий взвод – справа от дороги, четвертый, пятый, шестой, седьмой – слева. Охватываем деревню с флангов в кольцо. Оружие держать наготове. Обыскать каждый дом, сарай, хлев. Найти и доставить ко мне. В случае сопротивления применять оружие. Задача ясна? Выполнять! Бойцы в колонне не понимали, почему после отдыха и построения надо рассыпаться в цепь. Но команды взводных выполняли. Деревню, всего пять домов, окружили, прошли по дворам. Неожиданно ударил винтовочный выстрел, за ним револьверный. Федор побежал к месту стрельбы. У сарая, рядом с распахнутой настежь дверью лежал убитый выстрелом в живот боец. Рядом с ним стоял бледный ефрейтор, командир взвода, сжимавший в руке револьвер. – Дверь открыли, оттуда сразу выстрел. Боец наповал. Я выстрелил в ответ. – Попал? – Не знаю, не заходил. Федор стянул с плеча автомат. – Есть кто-нибудь живой? Выходи с поднятыми руками, без оружия. Не то стрелять буду. В сарае послышалось шевеление, на пороге показался боец. Молод, бледен, по щекам слезы текут. – Не стреляйте! – Кто еще в сарае? Кто стрелял? – Ванька Русанов. Убит он. Федор заглянул в сарай. На сене, напротив двери лежал убитый ефрейтором боец, поперек живота винтовка. – Он стрелял? – Он, он! – Однополчане? – Так точно. – Сопли и слезы вытри, смотреть противно, как баба. Боец утерся рукавом. – Почему в своих стреляли? – Ванька сказал – перебьют нас всех. У немца сила. Надо в деревне остаться, дождаться их прихода. – Сдаться, значит, решили? Вокруг бойцов полно, сбежались на выстрелы. – Сдай документы. Боец трясущимися руками достал документы. Федор изучать их стал, больше для вида, у самого в голове мысль билась. Что делать с этим мальчишкой? Ему восемнадцать всего. Простить? Для бойцов плохой пример, ему могут последовать другие. Вести с собой и сдать в НКВД, в первом же отделе. Фактически дезертирство в боевых условиях, соучастие в убийстве красноармейца. Дело даже до трибунала не дойдет, выведут к стенке и шлепнут. Родителям плохо будет. Мало того что клеймо несмываемое будет, так еще позор какой от родни и знакомых. А если папа или мама в государственных органах работают, уволят. Дурак, что же ты наделал?! – Ефрейтор, обыщите убитых, сдайте мне документы. Ефрейтор в первую очередь достал из кармана убитого красноармейца документы, потом забрал у убитого дезертира. – С телами что делать, товарищ лейтенант? – Красноармейца похоронить на окраине. Все честь по чести. Могилу вырыть, в избе попроси дерюжку чистую – завернуть. А дезертира пусть местные закопают где-нибудь. Да, забери оружие у обоих, нельзя разбрасываться. Солдаты саперными лопатками по очереди быстро выкопали могилу. Для бойца земляные работы – дело привычное. Окоп, траншею, землянку, сколько их уже вырыли, а сколько еще предстоит? Похоронили бойца. Кто-то из солдат на свежий холмик кусок доски воткнул, послюнявив химический карандаш, написал фамилию, имя и отчество, дату смерти. Не должно быть безымянных солдат и могил. Федор краткую речь сказал. Заметил, как зло бойцы смотрят на живого дезертира. Самосуд могут на привале устроить. Уж лучше своим, командирским решением покарать, проявить жесткость и решительность. Виновен ведь, это все понимают. – Стройся в колонну по четыре! – Шагом марш! Колонна вышла из деревни. Дезертир плелся последним, но за ним приглядывал по приказу Федора якут Борисов. Отошли километра на два. Место удобное, пологая балка, внизу ручей протекает. – Колонна, стой! Нале-во! Повернулись дружно, как один. – Ефрейтор Борисов, дезертира ко мне! На Федора сотни глаз смотрят. – За проявленное малодушие, оставление своей части в боевое время, что называется дезертирством, за соучастие в убийстве красноармейца, боец Агафонов приговаривается к расстрелу. Первое отделение первого взвода, три шага вперед! Заряжай. Дезертир переводил взгляд с Федора на бойцов, не мог поверить, что здесь и сейчас бесславно закончится его жизнь. – Целься! Пли! Нестройно грохнул залп. – Встать в строй. Никто на труп не смотрел. Лица у всех огорченные. Своего же товарища, с кем еще вчера котелок каши делили, расстреляли. – Шагом марш! Шли молча, без разговоров, переживали. Через час хода впереди увидели перекопанную дорогу, на бруствере щиток «максима» виден. Когда приблизились, из окопа поднялся командир, вытянул руку. – Всем стоять! Командир – ко мне! Федор направился к командиру. Ближе подошел – ба! Да это же старший лейтенант Андрей Загорулько, замкомандира комендатуры, старый знакомый. – Федор! Какими судьбами? Командиры пожали друг другу руки. – Стоял заградотрядом по распоряжению Гулова из Гомельского НКВД. Вчера капитан Останин приказ передал – следовать к Гомелю. Часть людей – мои погранцы, заставские. Другие окруженцы. Андрей документы проверять не стал, два года служили вместе. – Выбрался все же от границы, чертяка. А я уже не чаял встретиться. У меня приказ – задерживать все отступающие части, организовывать оборону. Хочешь – слева от меня окапывайся, хочешь справа. – Да мне все равно. Противотанковые средства есть? – Обещали батарею сорокапяток и гранаты подвезти. – А насчет харчей? – Раз в день обед подвозят на полевой кухне. Сегодня уже не будет, припоздал ты. Федор приказал своему отряду рассредоточиться справа от отряда Загорулько, приступить к рытью окопов и траншей. Распределил взводы, сам вернулся к Андрею. – Город далеко? – В пяти верстах. Гомель с началом войны быстро перешел на военные рельсы. Завод «Гомельмаш» стал выпускать мины и снаряды, здесь же ремонтировали поврежденные танки, тягачи, трактора и автомашины. Станкостроительный завод выпускал противотанковые и противопехотные мины. Кондитерская фабрика «Спартак» освоила выпуск «коктейлей Молотова» в стеклянных бутылках. Город передал фронту автомашины, трактора, лошадей. Тысячи горожан вырыли вокруг города ров длиной 28 километров. В Гомеле из партийного, советского и комсомольского актива были сформированы истребительные батальоны, из которого затем сформировали полк народного ополчения. Уже четвертого июля ГКО принял решение об эвакуации промпредприятий города на Урал. Оборонительные бои начались в начале июля. Тогда же войска Западного фронта получили приказ всеми силами оборонять город, позволив вывезти людей и оборудование заводов. Для обороны города был создан Гомельский боевой участок, костяк которого составляла 21-я армия под командованием генерала М.Г. Ефремова. Загорулько и Казанцев успели закрепиться, вырыть окопы и траншеи, даже несколько землянок, когда на смену им прибыл истребительный батальон, а с ним капитан Останин. Всех бывших окруженцев оставили, а погранцов отвели в город, разместив в общежитии ФЗУ. В городе объявились диверсионные группы, ракетчики, обозначающие цветными ракетами военные цели для ночных бомбардировщиков люфтваффе. Поскольку борьбу с ними осуществлял НКВД и пограничники входили в комиссариат, решено было задействовать их для патрулирования, организации застав на улицах. При приближении немцев начали проявлять себя саботажники и вредители. Сыпали в буксы вагонов песок, что приводило во время движения поездов к возгораниям и авариям. Резали силовые электрокабели, ломали станки. Гомель – город старинный, первое упоминание о нем в летописях появилось еще в 1142 году. Строение площадей и улиц радиальное. От площади Ленина лучом расходились три улицы – Пролетарская, Советская и Ленина. Их пересекали еще три улицы – Почтовая, Привокзальная, Восстания, образуя неправильной формы кварталы. Федору был поручен участок на Советской, от площади Ленина. Все его погранцы вошли в группу. Федор сам определил на улице два поста – в начале и конце. Поскольку режим был круглосуточный Федор сам распределял наряды. В первый день вышел с бойцами сам. Проверял документы, учил своих подчиненных. К проверкам горожане относились с пониманием, возмущавшихся не было. Через несколько дней, уже вечером, продвигаясь от одного номера к другому, Федор заметил, как в подъезд одного дома юркнул мужчина. Явно избегает проверки. – За мной! – скомандовал Федор двум пограничникам патруля. Забежали в подъезд. Тихо. Не слышно шагов, не хлопнула дверь. – Агарков, остаешься здесь. Впускай и никого не выпускай. Сазонов – за мной. Начали подниматься по лестнице. Далеко вверху металлический щелчок. Федор побежал, боец за ним. С площадки четвертого этажа стала видна осыпавшаяся грязь под люком, ведущим на чердак. – Сазонов, на улицу. На доме должны быть пожарные лестницы. Следи за ними, я на чердак. Сазонов загромыхал сапогами, перепрыгивая через одну-две ступени. Федор взобрался по железной лестнице, приподнял люк. На чердаке темно. Пожалел, что отправил бойца. Если Федор не ошибся, мужик скрылся на чердаке. В темноте, когда Федор будет взбираться и окажется в уязвимом положении, запросто можно получить по затылку чем-нибудь тяжелым. Но и ждать, пока неизвестный сам спустится, не выход. Федор подтянулся на руках, перевалился на чердак. Сразу достал из кобуры пистолет, прислушался. Тишина, разве что голуби ворковали. Неужели он ошибся? Мужчина мог пройти в свою квартиру и уже вполне мог сидеть за столом, пить чай. Федор стоял неподвижно, не зажигал фонаря, обратясь в слух. Над ним слегка громыхнуло железо на крыше. Ветра нет, явно кто-то осторожно ходит. Уже не таясь, Федор включил фонарик. Осветил углы – пусто. На крышу вело единственное слуховое окно с деревянной лестницей. Он направился туда, ступая мягко. И все равно под ногами предательски зашуршал шлак, используемый как утеплитель. По лестнице взобрался к проему слухового окна. На улице темно, в городе действует режим светомаскировки, жители окна изнутри закрыли плотными шторами, а еще оклеили стекла крест-накрест бумажными лентами. Считалось – помогает при близкой бомбежке стеклам не расколоться. Заблуждение, ударной волной выбивало не только стекла, но и рамы. Бойцы патрулей получали приказ – если светомаскировка не соблюдается, стрелять по окнам. Послышался едва различимый щелчок. Так щелкает курок, когда его взводят. Неужели неизвестный заметил преследование и готовится открыть огонь? На крыше – хлопок, с шипением вверх ушла ракета, на мгновение осветив дома. Ракетчик! Федор выскочил на покатую крышу. Мужчина сидел за высокой трубой, перезаряжал ракетницу. Выбросил гильзу, потом залез в карман, выудил патрон. Федор крикнул. – Патруль! Брось оружие, подними руки! Мужчина отбросил ракетницу, выхватил из кармана пистолет. Федор вскинул свое оружие, выстрелил. Мужчина вскрикнул, выронил пистолет. Вскочив, бросился к торцу дома. Бежать неудобно, крыша под большим углом идет. Грохот от железа сильный. Федор подумал, что ракетчик продумал пути отхода, приготовил моток веревки на всякий случай. Сейчас соскользнет вниз. Вся надежда на Сазонова. Но мужчина несбавлял темпа, и Федор решил, что ракетчик решил покончить жизнь самоубийством, бросившись вниз, на асфальт. Мужчина в самом деле прыгнул. Федор остановился. Поздно, не успел он взять ракетчика живым, допросить. С той стороны, куда прыгнул мужчина – грохот. Когда тело падает с высоты на твердую поверхность – асфальт, бетон, будет сильный низкий звук. Федор, держась за конек, подобрался к краю крыши, посмотрел вниз. Ракетчик к своей акции точно готовился, иначе откуда бы ему знать, что к жилому дому, откуда стрелял, примыкает с торца другой, ниже на этаж. И ракетчик приземлился на крышу другого дома. Слышно, как он гремит ногами по железу, но самого не видно, темно. – Сазонов! – крикнул вниз Федор. – Тут я, товарищ лейтенант! – Стрелой за Агарковым в подъезд, следите за соседним домом, который примыкает. А сам побежал к слуховому окну. Черт с ними, с уликами – ракетницей и пистолетом. Где-то валяются на крыше, позднее можно подобрать как вещдоки. Сейчас главное – взять ракетчика. По лестницам буквально летел вниз, придерживаясь правой рукой за перила. Выбежал, метнулся влево. А там уже возня идет, бойцы навалились на мужика, крутят его, пытаются руки назад заломить. Федор подбежал, рукоятью «ТТ» ударил по голове. Мужчина обмяк. – Сазонов, руки ему свяжи. Боец расстегнул на задержанном брючный ремень, стянул руки сзади. Федор сам обыскал ракетчика. В правом кармане пиджака обнаружил два патрона к ракетнице, деньги монетами, записную книжку и карандаш. О, будет что следователю НКВД изучить! В принципе, следователя будет интересовать, есть ли сеть, кого задержанный еще знает, кто вербовал. А участь ракетчика предрешена, после допросов его расстреляют. Учитывая напряженную ситуацию в городе, близость немцев, жить ракетчику недолго. – Агарков, держи фонарик. Лезь на крышу дома, откуда он ракету пускал. Со слухового окна направо. Осмотри все. Там должны быть ракетница и пистолет. Разыщи, это улики. Агарков убежал. Федор прислушался. Высоко в небе раздавался гул моторов. Бомбардировщики кружили на большой высоте, ожидая сигналов от ракетчиков. Без целеуказания бомбардировка будет неточной. Немцам важно поразить казармы воинских частей, склады боеприпасов, горючего, позиции танков и артиллерии. Конечно, сброшенные бомбы на город сделают свое дело, разметут жилые дома или мелкие предприятия. Но от этого оборона города не станет слабее, а немцы прагматики. Мужчина пришел в себя. Толком еще не соображал, но глаза открыл. – Назовись! Документов при задержаном не было. Даже странно. Немцы своих агентов всегда снабжали документами, деньгами. Мужик дернулся. – А пошел ты, большевистская морда! – Подними его, Сазонов. Боец ухватился за связанные руки ракетчика, рывком поднял. Мужик крупным оказался, поэтому долго сопротивлялся бойцам. Что Агарков, что Сазонов среднего роста, худощавые. Ждать пришлось четверть часа, пока вернулся Агарков, державший в одной руке ракетницу, в другой пистолет. – На водосливной желоб скатились. Едва достал. – Молодец. Фонарик дай Сазонову, пусть крышу этого дома обследует. Сазонов, винтовку Агаркову отдай, неудобно с ней по крышам лазать. И повнимательней, этот тип что-нибудь выкинуть мог. – Слушаюсь. Сазонов убежал в подъезд. Федор осмотрел находки, ракетница и пистолет немецкого производства, немного потертые, но выпуск свежий, 1939 года. Федор поднес железные находки к лицу задержанного. – Это приговор твой! – Да пошел ты! Недолго вашей власти править. – Чем же тебя власть наша так обидела? – Долго рассказывать да и зачем? Все равно не поймешь. Вы же, советские, фанатики упертые. Появился Сазонов. – Если бы не фонарь, не обнаружил. И протянул лейтенанту помятый паспорт. Задержанный хотел избавиться от него. Там фамилия, прописка. Задержанный задергался, не ожидал, что документы обнаружат. Федор паспорт внимательно изучил при свете фонарика. Документ подлинный, не фальшивка немецкая. Стало быть – предатель из местных, переметнувшийся на сторону врага. А скорее всего, всегда им был, маскировался умело. Ходил на демонстрации, посещал профсоюзные собрания, не исключено – передовиком производства был, чтобы никто не заподозрил ничего. А в душе лютую ненависть носил. Ладно – строем недоволен, страна-то, люди ее населяющие при чем? Или из белогвардейцев? Да нет, молод еще был в революцию и Гражданскую войну. Скорее всего, из «бывших», как именовали тех, кто происхождением из дворян, купечества, кулаков зажиточных. Богатые были люди, а при большевиках все стали одинаково бедными, этого не отнять. – Конвоируем в НКВД. При попытке бегства стрелять на поражение. Отделы госбезопасности были в каждом районе, а еще городской и областной. А еще отделения милиции. С января 1943 года к ним добавятся подразделения «СМЕРШ». Дежурному офицеру сдали ракетчика, его оружие и документы. Офицер госбезопасности вызвал солдат. – В камеру его! Солдаты НКВД шустро обыскали задержанного, сняли ремень с запястий, вытащили шнурки из ботинок и увели. Федор предъявил удостоверение, кратко рассказал, как задерживали ракетчика. – Подожди, не так быстро, я запишу. Офицер написал на бумаге показания, протянул лист. – Прочитай и распишись. Федор поставил подпись. Офицер сказал. – Уже второй сегодня. Поразвелось сволочей. Завтра к вечеру шлепнут. Допросят с пристрастием и приведут в исполнение. Удачи, лейтенант. Федор с бойцами вышел из отдела. Да, быстро у них тут. Мужика этого на горячем взяли, с оружием. Но ведь и ошибки быть могут. Или – лес рубят, щепки летят? Один вопрос занимал. Откуда столько предателей, дезертиров, изменников? Уголовники активизировались, но это понятно. Из-за нехватки людей склады, магазины хуже охранять стали. Часть людей уже в эвакуацию уехали, бросив дома и квартиры, забрав самое ценное. Да и много ли с собой возьмешь в одном чемодане, если еще и дети на руках? Вот и шастали воры, грабители, мародеры. Было распоряжение – если поймали с поличным, расстреливали на месте. Но предатели? Если молод, не жил при царском режиме, откуда ненависть к своей стране? И таких не десяток был в городе, да и не только в Гомеле. Даже в осажденном Ленинграде немцы ухитрялись вербовать себе пособников и агентов. Причем НКВД, а затем «СМЕРШ» выявляли сотни таких, реально действовавших. День прошел спокойно, ночью Федор даже вздремнуть успел. А следующей ночью столкнулся с немецкими агентами. Шел патрулем с двумя погранцами по Почтовой улице. Навстречу трое военных. Форма в порядке, идут спокойно. Но Федор остановил их. – Патруль. Предъявите документы. Все трое спокойно, не нервничая, не возмущаясь, предъявили документы. Командир, с ним двое бойцов. Федор открыл документы командира, включил фонарик. И сразу шок! Потому что документы были у него убитого Варнавы, капитана 33-го инженерного полка, погибшего на глазах у Федора. Документы настоящие и фото переклеено мастерски, не подкопаешься. Тогда, у деревни, погибшего капитана не смогли вытащить из-за обстрела. Надо же, его документами воспользовалась немецкая разведка. Случай, непредвиденные обстоятельства. В другой ситуации, когда вместо Федора был бы другой проверяющий, придраться было бы не к чему и агент гулял бы свободно дальше. Видимо, пауза затянулась. Лжекапитан кашлянул, спросил спокойно: – Что-то не так? – Нет, все нормально. И вернул удостоверение агенту. Принялся просматривать документы бойцов, а сам текста не видел. В голове билось – что делать? У его погранцов винтовки за спинами, а у этих солдат автоматы «ППД» на груди. У Федора и у лже-Варнавы пистолеты в кобурах и неизвестно, кто первый сможет выхватить и затвор передернуть. И не факт, что у капитана в кармане или в рукаве не готов к применению нож. Две-три секунды Федору надо, но если стоять лицом к лицу, даже этих секунд не выгадать. Решение пришло сразу. Федор вернул документы бойцам, подмигнул. – Можете следовать. Патруль двинулся дальше. Едва прошли с десяток метров, как Федор сказал тихо. – Парни, те, кого мы проверяли, немецкие агенты. Как только я остановлюсь, срываете винтовки, стреляете по солдатам. В ноги! Нам живые они нужны. Если будут отвечать огнем, тогда на поражение. – На ходу Федор вытащил из кобуры пистолет, по возможности медленно, чтобы не клацнул, передернул затвор. Остановился, повернулся. Перед ним два солдата и между ними силуэт лжекапитана. Федор прицелился в бедро агента, выстрелил. А рядом уже вскинули винтовки его погранцы. Выстрелы слились в один. Лжекапитан, как и один солдат, упали. Выстрелов сзади они не ждали, проверку прошли благополучно. Вели себя спокойно, видимо, их проверяли уже не раз и за качество документов они не переживали. Только прокол случился. Никто предположить не мог, что пограничник будет лично знаком с сапером. Совпадение один на миллион! Но карт-бланш был на стороне Федора. Оставшийся стоять солдат резко повернулся, взвел затвор. Медлить было нельзя, и Федор дважды выстрелил ему в грудь. Тут же рванулся вперед. Пока у агентов шок болевой, надо действовать быстро. За спиной слышал топот погранцов, они не отставали от лейтенанта. Солдат, раненный в бедро, повернулся на бок, рукой тянулся к отлетевшему автомату. Пограничник ударил его прикладом в плечо. – Лежать, сука! А то приколю штыком, как жука! Солдат замер. – Обыщи и перевяжи, – приказал Федор. А сам к лжекапитану. Тот без сознания лежал. Федор пистолет из его кобуры вытащил, в свой карман сунул. Быстро обыскал. Как он и предполагал, в правом брючном кармане нож с выкидным лезвием. Нажми на кнопку, клинок выскочит, на защелку встанет. Мгновение и нож готов к действию. Документы раненых и убитого агента опустил в свой карман. Под светом фонаря осмотрел вещмешки солдатские. В одном – замотанная в чистые портянки, находилась сухая батарея к радиостанции. У другого, что убит был, в солдатском сидоре, замотанная в вафельное полотенце, изрядная пачка денег. Налицо экипировка разведчика, а может – диверсанта. – Щеголев, беги в комендатуру или в отдел НКВД. Машина для перевозки нужна, санитары с бинтами. – Слушаюсь! Боец загромыхал сапогами по тротуару. – Бугаев, собери оружие, убери подальше. Пока погранец автоматами занимался, Федор брючным ремнем, вытянутым из шлевок брюк агента, стянул ему руки. То же проделал со вторым. Один перевязочный пакет в сидоре нашелся, раненного в бедро перевязали. Не из-за жалости или гуманизма. Агент живым нужен. Раз есть батарея в сидоре, значит, где-то ее ждет рация. Стало быть – в городе есть еще агенты и надо их взять. Небось днем разведку проводят, а вечером своим передают добытую информацию. А чего бояться? У русских в Гомеле, да и других городах, радиопеленгаторов нет, не запишут. Допрашивать агентов лучше сразу после захвата, когда силен первоначальный шок. Лжекапитан в отключке. Рана у него кровит не сильно, но Федор угодил пулей ему в коленный сустав. Болевой шок, надо помощь оказывать, раненый – главный в группе. Может и должен знать больше, чем рядовые. Федор сунул под нос солдату ствол «ТТ», еще остро пахнущий порохом. – Быстро – явка, пароль, сколько человек? И где радист? – Не знаю. – Так, не понял. Если не ответишь на счет три, прострелю башку. На счет раз отстрелю ухо, на счет два – яйца. Чтобы помучился перед смертью. Раз! – Я не все знаю, он главный. Кивком головы в сторону лжекапитана показал. – Кто он? – Немец, а по-нашему болтает не хуже русака. Обер-лейтенант Пауль Айзенман. – Абвер? – Цеппелин. – Уже лучше. Да ты пой, не стесняйся. – Мое дело – исполнять его приказания. – Но куда-то же вы шли. – На Ворошилова двадцать восемь. Условный знак три стука, пауза, два стука, пауза, три стука. Пароль – «Нас на постой определили». – Чего смолк? Отзыв? – «У нас и так полон дом». – Кто там? – Не знаю. Честное слово, не знаю. – Пока живи, но дышать будешь, как я разрешу. Кто из вас радист? – Которого убили. – Так рации у вас при себе нет. – В городе рация. Еще знаю, что один из руководителей завода или фабрики завербован. – Где работает, живет, фамилия? – Не знаю. Обер-лейтенант хвастал. – Ты что, в плен к ним попал? – В Польше жил, сам белорус. – Говоришь по-русски чисто. Из-за угла вывернула крытая брезентом полуторка. Из кабины выпрыгнул сержант НКВД. Из кузова выбрался санитар, в армейской форме, с чемоданчиком, на котором был красный крест. Санитар без слов принялся за раненых, благо водитель подсвечивал фарами. Сержант козырнул. – Кто старший, что произошло? Из кузова выбрался Щеголев, остановился в стороне. Федор коротко и четко доложил, протянул документы агентов. Сержант разглядывал их под фарой, наклонившись. – Не повезло им, что на тебя нарвались, лейтенант. Документы подлинные, все знаки на месте. Доведись мне их проверять, не заподозрил бы ничего. – Алексей Петрович на моих глазах, впрочем, всех пограничников моей заставы, погиб. Тело забрать не смогли, бронетранспортер немецкий огонь из пулемета открыл. Место голое, людьми рисковать не стал. Выходит – немцы воспользовались его документами. Еще в сидорах у них батарея для рации и пачка советских денег. Сержант сообразил сразу. – На встречу с радистом шли, а то и законспирированным агентом. – Я уже адрес явки у раненого узнал и пароль. – Тогда едем. Забросим раненых в отдел, чтобы не померли раньше времени, а сами на адрес. – Сержант, тебе с нами нельзя. – Это почему? – На агентах форма инженерных войск, думаю – пограничная их тоже не смутит. А вот форма НКВД? За оружие схватятся. – Тогда я в машине останусь. Как возьмете, я туточки. – Может, с руководством посоветоваться? Вдруг потом комбинацию разыграть можно будет, радиоигру затеять? – Не наигрался еще, лейтенант? Чему вас только в училище учат? Врага захватить надо и к стенке! Короче – пусть бойцы раненых грузят. Санитар забрался в кузов, бойцы подняли раненых. Федор оружие и сидоры подобрал, сам в кузов забрался. Сержант в кабину уселся, рядом с водителем. За пять минут добрались до райотдела НКВД, выгрузили раненых. Сержант за оружие и сидоры агентов схватился, но Федор остановил. – С автоматами и сидорами сподручнее. – По автоматам согласен, а сидоры зачем? Федор разозлился. Тупой какой-то сержант. – Если агенты на встречу с радистом шли, должны принести батареи и деньги. В карманах? Заподозрить неладное может. Тебе стрельба на явочной квартире и трупы нужны? – А по мне, чем больше я этих гадов уничтожу, тем лучше. – Забыл, что агент сказал? Завербованный немцами руководитель какого-то завода или фабрики есть. Если трупы будут, кто этот изменник, не узнаем. Тогда ты окопы рыть на передовую пойдешь. Есть такое желание? – Вечно погранцы комбинацию из трех пальцев крутят. Жаль, что не день, руководства нет, самому решать приходится. Едем. – Только к дому не подъезжать, за полквартала остановиться. Мы дальше пешком. – Не учи ученого, – буркнул сержант. – Пока я руковожу операцией. В кузове под брезентом темно. Грузовик на неровностях раскачивает сильно, приходится за борт держаться. Остановились, хлопнула дверца, потом приподнялся полог у заднего борта. – Выбирайтесь. Двадцать восьмой дом по правой стороне. Вместе с Федором из кузова выбрались оба бойца. – Винтовки оставьте. Берите автоматы. Сидоры на плечи. Я иду первым, вы за мной. Действовать по ситуации. Наша задача захватить агента живым. При сопротивлении ранить – в ногу, руку, но не в голову или грудь. Агент должен быть пригоден для допроса. Все ясно? За мной. Сержант хмыкнул и закурил, наблюдая, как уходят пограничники. Чего с врагами валандаться? Выбить дверь и покрошить всех из автоматов! Будь его воля, так бы и сделал. Но руководству его действия могут не понравиться. Поставят в заградотряд на танкоопасном направлении, где шансов выжить нет. Пусть погранец делает, как предложил. В случае неудачи все можно свалить на него. Лейтенант, уже подходя к искомому дому, приказал: – Автоматы с предохранителей снимите. Только палец на спусковой крючок не класть. Всю операцию случайно сорвете. Сам же загнал патрон в ствол, пистолет в кобуру вернул, но клапан не застегивал. И нож агента в кармане проверил – на месте ли? Волновался, конечно, но бойцам не показывал. Последнее дело, когда бойцы видят, что командир не уверен в исходе операции. Тогда верить до конца не будут. Дом был одноэтажный, с палисадником. Федор распахнул калитку. Не заперта и собаки нет, явно ждут гостей. А ведь справа от ворот, уже во дворе собачья конура видна. Все трое вошли во двор, тихо поднялись на крыльцо. Федор сразу в дверь постучал условным стуком. Ответили сразу, как будто за дверью ждали. – Кого несет? – Нас на постой определили. – У нас и так полон дом. Щелкнул замок, дверь распахнули. – Заходите быстренько. Задержались вы. – В ночное время на улицах патрули, проверяли. – В комнату проходите. Батарею доставили? – Как просили. Федор кивнул Щеголеву. Тот сидор развязал, достал портянки, положил на стол батарею. – А деньги? Второй погранец, Юркин, из своего сидора достал полотенце, развернул, покрутил в руках толстую пачку денег, уложил рядом с батареей. – На словах что велели передать? – Это только директору скажу. – Я сам передам. Толстый боязлив, контактирует только со мной. И все время о деньгах речь заводит. Жаден, как Гобсек. В соседней комнате раздался шорох, там кто-то был. Бойцы за автоматы схватились, Федор за кобуру. – Спокойно, это радист. Выходи. – Из соседней комнаты вышел долговязый парень лет двадцати, в очках. Таких в армию не брали. Федор решил – пора заканчивать. – Оба руки в гору поднимите! НКВД! Вы арестованы. – Радист замер. А хозяин кинулся на Федора. В руке блеснул нож. Федор едва успел отбить руку, он готов был к любому исходу и был наготове. Но бороться не пришлось, Юркин саданул хозяина прикладом по голове, тот рухнул. Радист стоял, открыв рот. – Обыщи его, – показал на радиста Федор. Сам же обыскал лежащего без сознания мужчину. В кармане брюк пистолет оказался, небольшой «Вальтер – РКК», оружие полицейское, не военное, но для скрытного нападения удобное. Хозяйским ремнем руки сзади стянул на запястьях. – Ты его не сильно приложил? – спросил Федор. – Как получилось. Ругать погранца нельзя, возможно, он жизнь Федору спас. При радисте оружия не оказалось, его тоже связали, усадили на стул. – Рация где, голубчик? Радист запираться не стал. – На чердаке. – Вот и молодец. Не сказал бы, я тебе язык отрезал, – пуганул его лейтенант. – Где вход на чердак? – Из сеней лестница идет. – Сюрпризов там нет? – Каких сюрпризов? – Растяжек с гранатой или другого чего. – Нет. – Щеголев, ты слышал? Давай стрелой за рацией. – Боец вышел. – Главный у вас кто? Врать не советую. – Который на полу лежит. – Еще кого знаешь? – Никого. Мое дело радиосвязь держать. – Судя по тому, что батарея села и вам свежую передали, много ты чего уже успел передать. Стало быть, твой единственный шанс – все чистосердечно рассказать и помочь следствию. – Согласен при одном условии – сохранить жизнь. – Это будет зависеть от того, насколько полны и правдивы будут твои показания. Радист посмотрел на часы, мимолетный взгляд, но Федор заметил. – Когда сеанс радиосвязи? – Через час. – А запасной? – В восемь утра. Надо поторапливаться. Если сотрудники НКВД будут расторопны, до утра можно подготовить дезинформацию и пустить в эфир. Конечно, при условии сотрудничества радиста со следствием. У каждого радиста свой почерк и его прекрасно знают в немецком радиоцентре. Подменить нашим радистом не получится. Но он может работать под контролем. Единственная закавыка – условный знак и шифр. – Где шифровальный блокнот? – Мне уже готовые группы цифр давали. Шифрблокнот ни разу не видел. По-моему, ключом является книга. На книжной полке стояло два десятка книг. Какая из них является ключом? – Постарайся вспомнить какая? Ну хотя бы обложка – синяя, черная, белая? – Я не видел. Но дважды он при мне ставил книгу на стеллаж. А сам читать не любил. Радист наблюдателен, в этом ему не откажешь. – Щеголев, бегом к грузовику. Пусть подъезжает. Боец стремглав кинулся на улицу. Федор был доволен, он свою часть работы выполнил. Если у следователей и оперативников есть желание и мозги, радиста можно раскрутить. Главное – согласие работать и ключ. Обоих агентов погрузили в грузовик, туда же рацию, сидор с деньгами и батареей. Когда в райотдел приехали, Федор потребовал у дежурного офицера: – Начальнику звони, дело срочное. – Агенты и рация здесь, зачем торопиться? – Про радиоигру слышал? – Какая игра, немцы у города! Завтра шлепнут их, и вся игра окончена. Приказывать дежурному Федор права не имел. Только шикарная многоходовка пропадает. А кроме того, надо узнать, кто еще в городе из агентов или предателей есть. Это очень важно, иначе немцы будут получать разведывательную информацию. Федор с погранцами отправился продолжать службу. Вроде простая вещь – патрулирование, а пользу принесло. На ночное время действовал комендантский час. Имели право передвигаться по городу только военнослужащие в составе подразделений или гражданские со спецпропусками. И каждое патрулирование или проверка документов на постах приводили к успеху. Вылавливали дезертиров, спекулянтов продуктами, которых в городе не хватало, периодически встречались лица с поддельными документами. Один раз его погранцов подняли по тревоге. Вместе с бойцами истребительного батальона по приказу начальства проводили облаву в городском парке. Площадь велика, есть почти глухие места, где можно спрятаться. Задержали двоих беспризорников и троих воров с награбленным добром, воров сразу расстреляли, вина очевидна. А беспризорников сдали в детский дом. Большую часть детей уже эвакуировали, но почти каждый день поступали новые, чаще сироты. Между тем немцы усиливали напор на город. Наши войска вели упорные и кровопролитные бои за окружающие город деревни – Тимянку, Минчу, Севрюни, Семеновку, Поканобичи. Но численность войск 21-й армии и истребительных батальонов была намного меньше двадцати пяти гитлеровских дивизий. Причем полнокровных, укомплектованных боевой техникой, не страдающих от нехватки боеприпасов и продовольствия. Танки, пехота, артиллерия и авиация немцев действовали согласованно и оперативно благодаря насыщенности войск радиосвязью. За несколько дней, с 14 по 19 августа, немцам удалось перемолоть огнем значительные силы РККА. Немцы понесли огромные потери – до 80 тысяч солдат и офицеров, около двухсот танков. РККА в боях за Гомель потеряла только пленными 78 тысяч бойцов. Немцам достались трофеи – 144 танка и более 700 пушек. Немцам удалось просочиться на окраины города утром 19 августа. В самом городе сопротивление им оказали только особый батальон Гомельского гарнизона майора Н.С. Исаева, ополченцы, милиция и подразделения НКВД, в том числе бойцы войск по охране тыла. Только как противостоять танкам и самоходкам, если у тебя в руках стрелковое оружие? Погранцы бывшей заставы во главе с Федором заняли оборону у кроватной фабрики, вернее – у ее разрушенных корпусов. Городской бой – один из самых сложных видов боя. Противники могут находиться в соседних зданиях, на расстоянии броска гранаты. Немцы продвигались по улицам. Если встречалось активное сопротивление в виде пулеметного гнезда, пехота пряталась, вызывала по рации танк или самоходку. Два-три выстрела, путь расчищен и снова пехота занимает квартал за кварталом. У погранцов отряда Федора только винтовки и ручной пулемет. Когда в конце улицы показались пехотинцы в серых мундирах, Федор приказал: – Огня без команды не открывать! Подпустим поближе и залпом. Немцы сначала осторожничали, перебегали от дома к дому. Потом, не встречая сопротивления, осмелели, высыпали на середину улицы. Дистанция – двести метров. – Бойцы. Прицел двести, заряжай! – Огонь! Заработал ручной пулемет, грохнул нестройный залп. Немцы сразу понесли потери. Кто уцелел, бросились к домам, за деревья в отрытые горожанами щели для защиты от бомбардировок. И никакого ответного огня. Через десять минут послышался рев танкового мотора. – Бойцы, всем покинуть позиции. Через двор в соседний корпус – бегом! Соседнее здание было наполовину разрушено бомбой уже месяца полтора назад. Федор присмотрел его еще до боя, как запасную позицию. Правда, обзор и углы обстрела оттуда хуже, но это лучше, чем рыть окопы. От пуль кирпичные стены защищают хорошо, но не от снарядов. В конце улицы показалась самоходка, пуская сизый дым, доползла до ее середины. Долбануть бы ее, да нечем, у бойцов даже противотанковых гранат нет. А под огнем немецкой пехоты к самоходке не приблизишься, если бы и были гранаты. К самоходке метнулся пехотинец. Наверное офицер и фельдфебель. Сейчас целеуказание дает. Через минуту самоходка открыла огонь. Снаряды били в опустевшее здание. Огонь, дым, пыль. Но все впустую. Самоходка выпустила десяток снарядов. Едва пушечная стрельба стихла, пехота поднялась в атаку. Погранцы не стреляли, ждали приказа. Федор выжидал, когда немцы подберутся поближе. Каждая пуля его бойцов должна найти свою цель. Он замыслил сделать два-три залпа и сразу покинуть позицию. Самоходка стоит на месте и ее экипаж сейчас наблюдает за зданиями. И через секунды, после огня из зданий, уже выстрелит. Терять своих людей Федор не хотел. Не стоит проявлять геройство, упорствовать и нести потери. Его задача, как командира, – нанести противнику максимально возможный урон, сохранив жизни своих бойцов. – Парни! По моей команде делаем по два прицельных выстрела и сразу уходим за здание. Расчет на быстроту. На самоходке 50-мм пушка, больших разрушений кирпичному зданию не нанесет, но укроет от огня. – Огонь! Один дружный залп, второй. Захлебывался огнем ручной пулемет. – Уходим! Бойцы успели выскочить на лестничную площадку, как разорвался первый снаряд, но уже в пустом помещении. Пока бежали по лестнице вниз, разорвался второй. Федор еще подумал: «Очень быстро, экипаж хорошо подготовлен, с таким темпом шесть-восемь снарядов в минуту могут выстрелить. Какой же боезапас на самоходке? Сорок-пятьдесят-шестьдесят снарядов?» Выбрались из здания, залегли. Как только выстрелы стихли, Федор скомандовал: – Первое отделение – направо, второе – налево. Немцы сейчас в атаку поднимутся. Три выстрела делаем и за здание. Вперед! Предчувствие его не обмануло. Немцы уже бежали к зданию. Его погранцы залегли. – Огонь! До немцев не более ста метров. Федор сам прижался к стене здания для остойчивости, открыл огонь из автомата короткими очередями. До этого момента он не стрелял. «ППД» был создан под пистолетные патроны пистолета «ТТ», дальше ста метров стрелять бессмысленно, только попусту переводишь патроны. С удовлетворением увидел, как его выстрелы достигли цели. Двоих пехотинцев точно убил. Всего же на улице после неудачных атак валялись около полусотни трупов пехотинцев, его же погранцы потерь пока не понесли. – Уходим! Погранцы забежали за здание. Федор осторожно выглянул из-за угла. Немцы решили сменить тактику. Самоходка решила выдвинуться вперед. Вернее, это не самоходка была, а штурмовое орудие «Stug III» довоенного выпуска, на базе танка «Pz Kpfw III». Имело такой же корпус, ходовую часть, пушку, только вместо вращающейся башни – неподвижную рубку. В сороковом и сорок первом годах немцы выпустили 732 машины модификации А, В и Е. Пулеметов данные штурмовые орудия не имели. Только в 1942 году на модификации «Ausf G» он появился. Самоходка двинулась вперед. По трупам своих солдат, что лежали на проезжей части, не поехали. Самоходка свернула в сторону. Круша заборы, хозяйственные постройки, двинулась по участкам частных домов. Самоходка решила обогнуть здания и расстрелять защитников. Отступать или стоять до конца? Приказа отступать не было, командование надеется на его заставу. Федор приказал пулеметчикам: – Отсекайте пехоту от самоходки. На второй этаж! Остальным собирать тряпье! – Бойцы сначала его не поняли. Федор пояснил: – Старые брошенные телогрейки, еще лучше промасленные тряпки. Быстро! Уж чего, а ветоши и промасленных тряпок на любом предприятии всегда хватало. Уже через несколько минут бойцы принесли ведро с ветошью и изодранную промасленную робу. – У кого зажигалки? Ко мне. Таких нашлось трое. Федор подозвал к себе Агаркова и Борисова. Это самые его подготовленные бойцы. – Парни, вам трудное задание. Думаю, сейчас сюда заползет самоходка. Пехоту мы от нее отсечем. Заберитесь на нее сзади, это самое безопасное для вас место. Тряпье на моторный отсек и на верх башни, там смотровые щели. Тряпье поджечь и сразу отбегать. – Товарищ лейтенант, – подал голос Агарков. – Она же железная, не загорится. – Не загорится, – кивнул Федор. – Только экипаж от дыма задохнется. Или люки для вентиляции откроет, если сдохнуть не захочет. Тогда туда гранату. Противопехотные гранаты были, две штуки. Каждому бойцу по одной вручили. Самоходка уже близко. Несколько пехотинцев бежали за ней, укрываясь за корпусом. – Задачу поняли? – Так точно! – Пока найдите себе укрытие, только не в воронке или окопе, иначе гусеницами раздавит. А Федор к погранцам: – Первое отделение – обойти здание справа. Не высовываться, залечь. Как только самоходка рядом будет, бейте по пехоте. Второе отделение – на второй этаж. Задача – если кто из пехоты уцелеет, перебить! Бойцы кинулись выполнять приказ. Федор тоже в здание забежал, устроился на лестничной площадке между первым и вторым этажами. Сейчас главное – уничтожить или отсечь немецкую пехоту от самоходки. Самоходка без пехоты в городском бою легкая цель, если есть противотанковые гранаты. Но они попробуют ее обездвижить или поджечь, уж как получится. Шансов не много, но при удаче все может получиться. Из-за зданий справа послышалась винтовочная стрельба. Потом в дело пошел ручной пулемет. Несколько коротких очередей и взрыв. Пулемет смолк. Через несколько минут слева послышался нарастающий звук мотора, из-за угла здания показался серый угловатый корпус штурмового орудия. Артиллеристам бы отойти назад, да самоуверенность и гордость мешали. Как же – они, арийцы, высшая раса и отойдут перед варварами? Тем более опыт предыдущих кампаний – польской, французской, не научил немцев быть осторожными. Самоходка проползла во внутренний двор, остановилась. Экипаж осматривался в приборы в поисках достойной цели. К боевой машине метнулись две фигуры. Федор отлично видел своих бойцов, переживал за них. Борисов взобрался на моторно-трансмиссионное отделение, высыпал из железного ведра промасленное тряпье на жалюзи, стал чиркать зажигалкой. Агарков по каткам залез на самоходку сбоку, уселся прямо на крышу рубки. Разложил тряпье, поджег. Промасленная ветошь вспыхнула сразу. Пламя невелико, но дым – густой, черный, едкий, повалил сразу. Взревел мотор, самоходка крутнулась на месте, пытаясь сбросить с себя погранцов. Борисов спрыгнул сам, побежал в сторону длинного склада, подпрыгнул, уцепился за козырек над низкими воротами, подтянулся и вот он уже на крыше. Изнутри самоходки приглушенно хлопнули два пистолетных выстрела. Экипаж пытался поразить Агаркова. В любой бронетехнике есть амбразуры для стрельбы из личного оружия. При ненадобности они прикрыты стальными пробками на железной цепочке. Но Агарков находился в мертвой зоне. Сейчас ему прыгать с самоходки нельзя, поразят из пистолета. Агарков это понял, вцепился одной рукой в поручень. А дым все гуще, боец кашлять начал. Дым через вентиляцию и смотровые щели в самоходку стал проникать. В отличие от наших танков «Т-34» и «КВ», а затем самоходок на их базе – «СУ-85», «СУ-100» и прочих, у которых двигатели дизельные, у немцев вся бронетехника с самого начала и до конца войны работала на бензине. Пары его легко воспламеняются, уж больно качественный бензин летуч. Вот и сейчас над моторным отсеком показалось пламя. Сначала робкие синие язычки, потом вверх рванулось красное пламя. Бронетехника, хоть и железная, горит быстро. Топливо, масла, резина, тканевая оплетка проводов горит жарко, стремительно, с чадом и дымом. Не успел выбраться из бронемашины через тридцать секунд, сгоришь живьем. Немцы это осознали. Приоткрыли люк, высунулся ствол пистолета. Но Агарков уже готов был к такому повороту событий. Выстрелил из винтовки в образовавшуюся щель. Люк захлопнулся, Агарков пробежал по горящему моторному отсеку, спрыгнул с кормы, пополз к зданию. Федор прицелился из автомата на самоходку. Мотор ее взревел, она дернулась назад. Самоходчики решили заползти на машине за угол здания, где их могут прикрыть от огня свои пехотинцы. Проползли пару десятков метров, и мотор заглох. Откинулись люки – верхний, а также боковой, между гусеницами, над катками. Оттуда стали выбираться самоходчики в черных комбинезонах. Федор из автомата открыл по ним огонь. Со второго этажа из винтовок его поддержали погранцы. Оба самоходчика погибли сразу. Борисов с крыши выстрелил еще по одному. Федору и погранцам в здании не видна правая часть самоходки, а Борисову – как на ладони. Федор попытался вспомнить – три человека в экипаже или четыре? Борисов выстрелил еще раз. Значит, было четыре. Самоходка быстро разгоралась. Через пару минут во дворе бушевал факел, потом жарко ахнуло. Это взорвался боезапас. И почти сразу во дворе стали рваться мины. За схваткой с самоходкой Федор не следил за немцами. А они подтянули из тылов миномет и открыли огонь. Борисов сразу на крыше залег, погранцы в здании бросились на пол. Если мина чудом не угодит в окно, все не так плохо. Минометы у немцев легкие, стены не пробьют. А вот на открытом пространстве мина страшна. Рвется, едва коснувшись земли, осколочное действие сильное. Снаряд пушечный обладает значительно большей скоростью, чем минометная мина, успевает при попадании в цель заглубиться, обладает большими фугасными действиями. И минометный обстрел стих, еще одну атаку отбили. Начало смеркаться. Немцы к двадцати одному часу уже смогли захватить большую часть города. А к двадцати трем часам наши стали оставлять город, уходя по понтонному мосту. В отряде у Федора двое убитых. Взрывом убило пулеметчиков, исковеркало пулемет. Приказа об отходе не было. Забыли про погранцов в суматохе или посыльный не сумел пробиться? Только Федор и сам понял – немцы заняли город и пора уводить людей. Тем более боеприпасы были на исходе. У каждого бойца по одному магазину осталось и все. Уже под покровом темноты двинулись на восток, вышли к берегу реки, близко от места впадения в Сож реки Ипуть. – Бойцы, ищите доски, бревна, двери, будем переправляться. Когда оказались с подручными средствами, вошли в воду. Без них плохо, оружие и сапоги тянули на дно.Глава 7 Оборонительные бои
Течение в Соже хоть и не быстрое, равнинная река, не горная, где поток с ног срывает, а все же раскидало бойцов по берегу. Федор фонарик с синим светофильтром включил. В одну сторону несколько раз моргнул, в другую. Бойцов надо собирать. Все вместе они – застава, отряд, а по отдельности – почти дезертиры. Собрались все. Отжимали обмундирование, сливали воду из сапог. Четверть часа ушло. За это время немцы на берег вышли, пустили несколько трассирующих очередей, благо не попали ни в одного из бойцов. Людей уводить надо срочно. – За мной, – вполголоса скомандовал Федор. Куда, он еще сам не знал, главное – подальше от занятого фашистами города. Ни окопов тут нет, где можно укрыться от обстрела, ни приказа – куда следовать. Просто шли какое-то время на восток. Вошли в небольшой лес, где Федор решил сделать привал. Обсохнут, отдохнут, а утром в путь. Ночью идти опасно, можно на мины нарваться или в темноте кто-нибудь из такой же группы военнослужащих с перепугу огонь откроет. В начале войны в войска призвали мужчин, до того не служивших. Толком с оружием обращаться не могли, не владели военными специальностями. Их бы обучить, поднатаскать, а ими дыры в обороне закрывали. Кадровые вояки в июне-июле-августе, сдерживая в упорных боях немцев, большей частью полегли или в плен попали в «котлах», которые неопытные командиры сами спровоцировали. Но жизни свои отдали не впустую. За два месяца войны Германия потеряла убитыми и пленными 409 998 человек, 8000 танков, 10 000 орудий, 7200 самолетов. Планы блицкрига были сорваны. Начиналась война на истощение людских, материальных, технических и финансовых ресурсов. Как говорил Наполеон, для победы в войне нужны три условия – деньги, деньги и еще раз деньги. После двух месяцев удачного продвижения на восток, оценивая потери, серьезные аналитики сделали вывод – в долгосрочной перспективе, продлись война еще год, Германия проиграет. Не те ресурсы, людские резервы. 20 августа немцы вышли на рубеж Гомель – Стародуб. 21 августа 47-й мехкорпус 2-й танковой группы гитлеровцев занял Почеп, выйдя к Новозыбкову, охватив с востока и запада войска 21-й армии РККА. Связь между Брянским и Центральным фронтами нарушилась. В штабах неразбериха, точных данных о дислокации немцев нет. Из всех возможных способов разведки действовала только авиаразведка. А разведка – глаза и уши армии. 24 августа Центральный фронт был расформирован, его войска передали Брянскому, который теперь состоял из 3, 13, 21 и 50-й армий далеко не штатного состава. 25 августа наши войска оставили Новгород. В этих условиях РККА следовало занять эшелонированную оборону, упорно держаться, перемалывая пехоту и танки врага. Любой военный знает, что потери в обороне в три раза меньше, чем в наступлении. Но во главе армий и фронтов стояли маршалы типа С.М. Буденного. Лихой кавалерист-рубака времен революции и Гражданской войны серьезного военного образования не имел, зато обладал классовым пролетарским чутьем и большевистским самосознанием. Поэтому отдал приказ на встречное наступление на Рославльском и Новозыбковском направлении. Недостаточно подготовленный в плане численности, материально-технического снабжения, удар привел к большим потерям. Конечно, каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Но Федор, получивший хорошее военное образование, был удивлен и раздосадован. Но что мог сделать он, простой лейтенант? В дальнейшем эти события привели к печально известным Демянским и прочим «котлам», где немцы взяли только пленными около восьмисот тысяч наших бойцов и командиров. Федору с бойцами чудом удалось найти управление войск по охране тыла 21-й армии. Его заставе, как она числилась в списке, было приказано следовать за наступающими частями, проводить зачистку местности. Немцы, оккупировав наши земли, довольно быстро насаждали свои порядки, власть. В деревнях, селах и городах назначали бургомистров, из предателей и дезертиров организовывали полицию. Для начальников застав и отрядов было проведено короткое инструктивное совещание. – Действовать жестко и решительно! Никакой пощады полицаям, укрывающимся дезертирам, бургомистрам. Выявили – расстрелять! – напутствовал в конце майор из НКВД. В начале наступление начало развиваться по плану. Немцы не ожидали удара русских. Их позиции не были сплошными. Вперед сначала шли танки и пехота, да и то вдоль шоссе и дорог или по ровной, удобной для действий танков местности. Только потом подтягивались их тылы. Бронетехнике иной раз приходилось ждать, пока подвезут горючее и боеприпасы, подтянутся кухни. Немцы оказались застигнуты врасплох. Начало нашего наступления было удачным, но резервов не было. Для успеха операции нужны свежие части, которыми можно усилить натиск на участке успешных действий. Наступление понемногу стало выдыхаться, замедлять темп. К тому же немцы осознали, что это не действия одного полка или дивизии. Стали срочно перебрасывать с других участков фронта бронетехнику, пехоту, навалились авиацией, в которой имели превосходство. Застава в боях наступательных не участвовала, шла за нашими частями. Но звуки близких боев были слышны. Разрывы снарядов и бомб, рев моторов, налеты бомбардировщиков видны, многочисленные дымы. Честно говоря, Федор сомневался, что удастся кого-то из предателей захватить. Скорее всего, полицаи и прочая мразь успели уйти с отступавшими немцами. Ошибался. В первом селе, которое наши части заняли и прошли, причем почти без разрушений, поскольку в селе располагались тыловые подразделения, взяли двух полицаев и бургомистра. Когда погранцы зашли в село, из домов потянулись на улицу люди. Радовались возвращению своих. Немцы пробыли в селе всего десять дней. Но уже успели натворить бед. Нашлись предатели, указавшие на семьи командиров РККА, коммунистов, руководителей сельсовета и колхоза. Немцы устроили показательную казнь. Согнали арестованных по доносу людей в избу, забили досками окна и двери, облили бензином и сожгли. Селяне были в ужасе и шоке от увиденного, немцы для устрашения согнали на казнь посмотреть всех жителей. Гитлеровцы прошлись по дворам, забрали скотину – свиней, коров, овец. В довершение постреляли всех собак. А уже потом организовали из добровольцев полицию. К удивлению селян, таковых нашлось немало – десяток. Двое пришлых, из дезертиров, остальные – местные, на которых подумать не могли. Немцы их в свою форму одели, дали трофейное оружие – винтовки Мосина. На рукавах отщепенцы носили белую повязку с надписью «полиция». Для всех жителей ввели комендантский час. Несколько полицаев успели от наших войск сбежать с оружием в лес, немцы уходили быстро, бросая технику и склады, не до полицаев было. Несколько смогли уйти с пехотой. А трое замешкались. На встрече с жителями Федор сразу услышал о предателях. Покарать предателей хотели все. Бойцам показали избы, где проживали полицаи. После обыска их нашли в подвалах. А бургомистр – благообразный старичок, даже не прятался. Когда зашли в его избу, сидел за столом, пил чай. Всех привели к бывшему сельсовету, где немцы устроили сельскую управу. Пока вели, жители вымещали на них свою злость. Били кулаками, жердями из заборов, пинали ногами, плевали. При всем этом ругали сильно. Федоржителей не сдерживал. Пусть полицаи на своей шкуре почувствуют плоды предательства. Предателей поставили в ряд. Федор попросил жителей принести лопаты. – Ройте себе могилы, – приказал Федор. Жалости к молодым парням и благообразному старичку он не испытывал, скорее – отвращение. В одной школе с селянами учились, играли в городки или лапту, а потом встали на сторону врага. К таким пощады быть не должно. Когда могилы были готовы, предателей поставили на край. – Бойцы! Товсь! Огонь по изменникам родины. Грохнул залп. Селяне трупы завалили землей. Федор громко сказал: – Так будет с каждым предателем. Не бывать немцу на нашей земле. А кто еще захочет гитлеровцам служить, вспомните о бесславном конце вот этих гадов! По-хорошему надо лес прочесать, всех полицаев выловить. Только сил на это нет. Для облавы лесного массива по меньшей мере батальон нужен, а не шестнадцать человек погранцов. Селяне покормили бойцов салом, овощами с огородов, и отряд пошел дальше. Федор имел приказ – следовать за наступающими войсками в определенной полосе, чтобы те, кто остался, не успел уйти, были задержаны и понесли заслуженное наказание. На грунтовой дороге попадалась разбитая и сгоревшая техника, немецкая и наша. Трупы лежали. О наших павших должна заботиться похоронная команда, о немцах душа у погранцов не болела. Погранцы, наткнувшись на разбитую снарядом подводу с боеприпасами, набили себе карманы и сидоры патронами. А подходя к деревне увидели нашего погибшего пулеметчика. Рядом стоял целехонький ручной пулемет. Агарков сразу к Федору обратился: – Товарищ лейтенант! Дозвольте забрать? Пригодится же. – Бери, но тащить будешь сам. Возьми себе добровольца диски нести. Диски были тяжелые и большие по диаметру, для переноски неудобные. На немецких пулеметах использовалась металлическая лента. Веса меньше и набивать удобнее. Однако наше командование на трофейное оружие среди красноармейцев смотрело косо. Мол – в силу отечественного оружия не верите? А где оно, советское? Не хватало остро пулеметов, противотанковых ружей, патронов и гранат. Вот и подбирали на полях сражений, пока трофейная и погребальная команды не прошлись. Особый спрос на гранаты был, их «карманной артиллерией» называли. А бутылок с «коктейлями Молотова» избегали. Воспламеняющаяся жидкость в них при повреждении в бою пулей или осколком легко возгоралась, зачастую превращая бойца в живой факел. Огнесмеси в бутылках разные были. Одни надо было поджигать прилагаемой к бутылке спичкой, другие начинали гореть при соприкосновении с воздухом. Учитывая любовь немцев к трассирующим или зажигательно-бронебойным пулям, переноска бутылок могла закончиться трагически для владельца. Вот при обороне – другое дело, такие бутылки стояли в отдельных нишах в траншее. При приближении к следующей деревне от дальней околицы в лес побежали трое в гражданской одежде. У одного за плечом винтовка. Дезертиры или полицаи. Лес небольшой, есть все шансы задержать или уничтожить. Если бегут от Красной Армии, значит, враги. – Агарков, с пулеметом и вторым отделением обходите лес справа. Займите позицию, никого не выпускать. – Слушаюсь. – Борисов, веди по следу. Борисов охотник потомственный, по сломанной ветке, примятой траве способен идти не хуже служебной собаки. Тем более погранцы видели, в каком месте троица незнакомцев вошла в лес. Погранцы побежали к лесу. Борисов быстро место нашел, да и любой его увидел бы. Трава примята, на земле четкие и свежие следы от сапог. Борисов шел быстро. Иногда замирал, прислушивался, даже носом поводил. Кто-то и посмеялся бы над якутом, однако Федор бойцу цену знал. Борисов неожиданно замер, поднял руку. Погранцы замерли. Жесты еще на заставе, на границе отработаны. Федор, стараясь ступать неслышно, подошел к якуту. – Тсс! Недалеко они. Чуете табачный дым? Федор носом потянул. Нет запаха. – Ветер оттуда наносит. Федор шепотом приказал бойцам: – Вы четверо – направо, остальные налево. Окружить и залечь. Сам с Борисовым вперед двинулся. Через десяток метров остановились. До обоих донесся приглушенный разговор. О чем речь – не понять. Федор за дерево встал, приложил руку ко рту рупором: – Сдавайтесь, вы окружены! Оружие бросить, выходить на меня с поднятыми руками. Он не успел договорить, раздался винтовочный выстрел. Пуля ударила в ствол дерева. Отколола изрядную щепку. Федор вскинул автомат, дал очередь. Теперь, когда полицаи применили оружие, их надо уничтожить. Со всех сторон захлопали выстрелы. Погранцы уже обошли с двух сторон прятавшихся. Не думая, что их обложили, полицаи бросились к опушке, не ожидая, что их ждет сюрприз. Треск сучьев, мелькание теней. – Застава, лечь! – крикнул Федор. И потом сразу длинная пулеметная очередь. Федор этого опасался, поэтому приказал бойцам прижаться к земле. По веткам зашлепали пули. Все мгновенно стихло. – Товарищ лейтенант, можно выходить! – крикнул Агарков. Федор сразу узнал его по голосу. Погранцы поднялись, двинулись цепью к опушке. Борисов замер, показал рукой на землю. – Борисов, ты мне загадки не загадывай. Чего увидел? – След немецкого сапога, свежий. Полчаса от силы тут кто-то проходил. – Может, полицаи. – Нет, направление движения с востока на запад. – Бери трех человек, преследуй. – Так точно! Федор с погранцами вышел на опушку. Метрах в двадцати от деревьев была промоина. Видно, по весне вешние воды прошли. Туда и спрятался Агарков с бойцами, прямо естественная траншея, только не такая глубокая и значительно шире. Полицаи выскочили как раз на пулемет, Агарков длинной очередью срезал всех троих. Федор подошел к убитым. На всех гражданская одежда, видимо, переодеться успели. У одного винтовка – трехлинейка, у двоих пистолеты в кобурах. Федор сам обыскал убитых. Обнаружились документы – удостоверения полицаев, при фото и с печатями. Документы Федор в командирскую сумку сложил. Родина должна знать как героев, так и предателей. В лесу хлопнул винтовочный выстрел. Второй. – Борисов нашел кого-то, – сказал Агарков. – Он может, всем бы так, умелец. Из леса вышли погранцы. Впереди немец в пехотной серой форме с поднятыми руками, сзади бойцы, конвоируют. Замыкающим Борисов, лицо как всегда невозмутимое. – Фашиста поймали, товарищ лейтенант, – доложил он. – Он стрелял? – Никак нет. Бегает, однако, быстро. Так я ему пилотку выстрелом сбил, а вторым – в дерево рядом. – Напугал, значит. Оружие, документы изъял? – А как же? Карабин при нем был, вон у Виктора на плече висит. А документы – вот. Борисов протянул «зольдатенбух» – солдатскую книжку. Только ничего в ней не разберешь, все на немецком. Лучше бы его Борисов застрелил. Куда теперь пленного девать? И убить безоружного, хоть и враг, рука не поднимается. Все же пленный, это немцы с нашими не цацкались. Комиссаров, евреев расстреливали сразу, раненых – если не могли идти. Но погранцы не немцы. Те Женевскую конвенцию по военнопленным подписывали, но не соблюдали. А Сталин на конференции не был и не подписывал, а соблюдал. Немцу связали руки, а через плечо перекинули четыре связанных веревкой магазина от ручного пулемета. Пусть тащит, не все погранцам тяжести тягать. Вернулись в деревню, куда зайти не успели. В деревне десяток жителей остался, старики, женщины, малые дети. Бойцам Красной Армии рады, угостили бы на радостях, а нечем. Немцы все успели забрать, даже кур. Что и осталось, так это зерно, которое надежно спрятали. Впереди зима, будет из чего хлеб испечь. Жители полагали, что немца прогнали насовсем, но Федор знал, что гитлеровская армия наступать будет, до Москвы дойдет, а эти земли, на которых он с погранцами находится, еще два года под оккупацией будут. До темноты еще час оставался, но Федор рисковать не стал, расположил бойцов по избам на постой. Утром привели себя в порядок, попили воды и вперед, свои войска догонять. Километров пять протопали, как рядом треск мотоциклетных моторов, из-за поворота выскочили два мотоцикла с колясками. Приблизились – немцы! – Лечь! Огонь по готовности. Немцы тоже наших погранцов заметили, стали мотоциклы разворачивать. Бойцы огонь открыли. Здорово помог Агарков с пулеметом. Несколько секунд и один мотоцикл перевернулся, придавив коляской мотоциклиста. Второй мотоцикл завилял, мотоциклист на руле лежал уже убитый. Начал круги выписывать, пока в канаву колесом не попал и двигатель заглох. Бойцы к мотоциклам кинулись. Готовы, убиты и мотоциклисты и пулеметчики в колясках. Документы немцев Федору отдали. То ли разведчики, то ли от своих отбились и заблудились. В багажниках, что под запасным колесом в коляске, бойцы нашли консервы, галеты, шнапс. Федор разрешил по два три глотка сделать. Пьяным не будешь, но на какое-то время люди взбодрятся. Галеты, да еще с консервированными сосисками на ура пошли, жаль, что мало было. Каждому по сосиске и галете досталось. Но все же голод утолили. А за рощицей рев танкового мотора. – В лес! – приказал Федор. Он не исключал, что вслед за мотоциклистами не появятся танки. Но по грунтовке ехал наш «БТ-7» с пробоиной в башне и тащил за собой на буксире «Т-34», на котором с левой стороны не было гусеницы. Так и прогромыхал мимо них. Подбитый танк можно отремонтировать, а сгоревший – только в металлолом. После пожара свойства брони теряются, отпускается закалка. Ремонтом занимались и наши и немцы. Но у немцев техника сложная и нетехнологичная. Иной раз, чтобы снять двигатель, на немецких танках приходилось снимать башню. В полевых условиях без крана это выполнить невозможно. Вошли в село. Несколько изб горели, вокруг них суетились жители, пытаясь потушить, заливая водой из ведер. Скорее всего, не дать пламени перекинуться на соседние дома. Еще несколько изб стояли наполовину разрушенные, селяне вытаскивали из них пожитки. Видимо, немцев из села выбили утром, совсем недавно, потому что кое-где лежали трупы – немцев, наших бойцов. Федор остановил пробегавшего мужчину. – Немцы, полицаи в селе есть? – Все убегли, как наши подошли. Одного полицая жители сами забили, у сельсовета валяется. При немцах в сельсовете бургомистр заседал, тьфу на него. – А он где? – Барахло на подводу покидал и драпанул. Бывший счетовод колхозный. Все тихоней прикидывался. – В селе кто-нибудь из бывших руководителей остался? Председатель колхоза или сельсовета? – Еще в июле с нашими ушли. И хоть бы нас предупредили. Снялись потихоньку и даже не попрощались. Зачем так-то? Я бы тоже ушел, да не успел. Обида слышалась в голосе. Да и правильно. Часть партийного и советского руководства, различного уровня хозяйственники в первую очередь думали о себе, о своих семьях. Уходили, уезжали первыми, бросая население. Особенно ярко, наглядно это проявлялось в городах. Не миновала сей участи Москва. Руководитель наглядным примером должен быть. Если командир с поля боя побежит, солдаты за ним кинутся. От командира много зависит. И стойкость подразделения в бою, и дисциплина, да и уважение солдат. Если командир, чтобы выполнить поставленную задачу, бездумно посылает подчиненных под пулеметы, кто его уважать будет, если потери массовые? Но, к сожалению, такие часто получали награды от командования. Как же, рота или батальон понесли тяжелейшие потери, но задачу выполнили. Только к сорок третьему году командование научилось людей беречь. Перед наступлением разведка тщательная, артиллерийская подготовка мощная, пехота в бой идет при поддержке танков. Одним словом – воевать научились, опыт пришел. Тогда и немца всерьез бить стали. Бои уже недалеко от погранцов были, хорошо слышны отдельные пушечные выстрелы, пулеметные очереди. Погранцы как раз в ту сторону направлялись. По дороге от села, избы которого уже видны были, мчался навстречу «ГАЗ-64» с брезентовым верхом. У Федора резко затормозил. На переднем сиденье полковник, сзади двое автоматчиков. Федор подбежал к машине, козырнул. – Лейтенант Казанцев, войска по… Полковник перебил: – Лейтенант, видишь ту деревню слева? Федор обернулся. На пригорке деревушка в несколько домов. – Вижу. – Бегом со своими бойцами туда. Немцы просачиваются. Продержись пару часов. Я до штаба дивизии доберусь, подмогу организую. Федор не успел ответить, как машина сорвалась с места, подняв облако пыли. У Федора был свой приказ, но сейчас положение складывалось критическое, и полковник затыкал дыры, чем мог. – Погранцы, за мной! Федор побежал. До деревни метров восемьсот, пока добрались, запыхались. Не в спортивной форме бежали, в сапогах да с оружием. Федор сам определил позиции для каждого бойца. Плохо, что саперных лопаток нет. Он распорядился трем бойцам идти к жителям, просить лопаты, заодно предупредить, чтобы уходили в наш тыл. Если начнется бой, немцы от изб бревна на бревне не оставят. Пока бойцы ходили к хозяевам, Федор в бинокль осмотрел пространство перед деревней. Пустое и изрытое картофельное поле, перелесок слева на удалении триста метров и далеко, километрах в пяти, полоса густого леса. Никакого движения – ни техники, ни людей. И чего полковник паниковал? Бойцы его успели окопы вырыть, пусть и не полного профиля, передавая друг другу лопаты. Борисов по своему обыкновению оборудовал стрелковую ячейку немного в стороне. Не поленился, в полусотне метров запасной окопчик соорудил. Мелкий, только лежать можно, но все же укрытие. Не успели завершить работу, как показались мотоциклисты немецкие. Много, штук десять мотоциклов. На изрытом картофельном поле застревать стали. Земля рыхлая, колеса зарываются. Мотоцикл – он для хороших дорог или по плотной земле нормально едет. Пулеметчики из колясок выскакивали, мотоциклы подталкивали, уже на ходу запрыгивали на запасное колесо на корме коляски. Для стрельбы дистанция еще велика. Поторопишься, огонь неэффективным окажется, уйдут и своему командованию доложат. По деревушке пушки огонь откроют или пикировщики налетят. Уж лучше затаиться, а потом огонь в упор открыть. Кто уцелеет в первые минуты, умчаться на мотоцикле не сможет, поле не даст. Расчет оказался правильным. Когда до немцев сто метров оставалось, Федор крикнул: – Огонь! И сам из автомата по разведчикам. В первую очередь пулеметчиков выбить. Момент подходящий, они не за пулеметами в колясках, а сзади, на запасках сидят. Бойцы это тоже поняли. Первым же залпом почти всех выбили, не ожидали немцы встретить здесь сопротивление. Винтовочные выстрелы захлопали часто, Агарков поливал из пулемета. Минута, от силы две, и все кончено. Мотоциклы стоят, один гореть начал, пулей бензобак пробило, и ни одного живого немца. Федор не обольщался. Не получив донесения от разведки, не дождавшись их возвращения, их командир сообразит, в чем дело. И вышлет сюда бронетранспортеры или танки. Командиры немецкие обучены, опыт боевых действий имеют и выводы правильные делать могут. Пока было тихо, Федор распорядился собрать оружие, в первую очередь пулеметы и боеприпасы. Если попрет пехота, пулеметы окажут полноценную помощь. Жаль только, не все бойцы могут управляться с трофейным оружием. Федор отобрал пятерых толковых, хороших стрелков. Показал, как ленту заправить, прицел поменять. Пулеметы «МГ-34» для них в новинку, зато боеприпасов вдоволь, на каждый пулемет две-три коробки и ленты на двести пятьдесят патронов. Бойцы вторым заходом коляски обыскали, принесли гранаты осколочные, с длинной деревянной ручкой. На фронте их «колотушками» за внешний вид называли. Наши бойцы их применяли, как захватывали трофеями, но не любили. Запал горит долго – 5–6 секунд и взрыв слабый, мало осколков. Не то что наша «Ф-1» или «лимонка». А еще принесли еды. Немцы всегда при себе провизию и выпивку имели, резонно полагая, что сытым воевать сподручнее. У нас же в наступлении кухни за войсками не поспевали, потери от артиллерии и авиации несли, и бойцы не то что горячего, вообще никакой еды по нескольку дней не видели. В обороне, когда войска стояли, зарывшись в землю, питание налаживалось, но качество было скверным. Пустой суп, каша на воде. Мясо или рыба не каждый день. Сытости никакой от той еды. И в сорок первом году так было и в сорок втором, исправившись в сорок третьем. Тогда уже эвакуированные заводы в полную силу заработали, стали снабжать войска в достаточном количестве вооружением, боеприпасами, амуницией. А с продовольствием англичане и американцы помогли. Хоть и консервированная еда была, но вкусная и сытная, натуральная. В первые годы войны немцы снабжались значительно лучше РККА и союзников. Конечно, заставили работать на себя всю Европу. Чехи выпускали для немцев танки и грузовики, норвежцы – рыбные консервы, датчане – тушенку, французы – вино и коньяки. Через час послышался звук моторов. Далеко впереди из леса выбрался бронетранспортер и несколько грузовиков. Из кузовов выпрыгнули солдаты, рассыпались в цепь. Бронетранспортер пополз вперед – медленно, но уверенно. С него видны были застывшие на поле мотоциклы погибшей разведки. Федор посожалел, что не приказал убрать с глаз долой мототехнику, хоть в ложбину какую скатить или в овраг сбросить. Тогда немцам непонятно было бы, что именно здесь позиция русских. А теперь исход боя непредсказуем. Бронетранспортер пулей не подобьешь, а гранаты трофейные слабы, против брони бесполезны. Хоть бы одно ружье противотанковое было! Если броник проскользнет, из пулемета всех погранцов покрошит. За бронетранспортером бежала пехота. Периодически транспортер останавливался, поджидая пехотинцев. Солдат много, не меньше роты, около ста человек. На каждого погранца по пять-шесть противников приходится. Триста метров, двести. Пора! Федор приказал открыть огонь. Такого эффекта он сам не ожидал. Сразу открыли стрельбу трофейные пулеметы и наш «ДП», да еще бойцы из «СВТ» выстрел за выстрелом делали. Пулеметчик немецкий, что на бронетранспортере виден был, Борисовым убит. На его месте второй номер расчета появился, но и он прожил минуту. Борисов свои цели поражал наверняка. Немцы понесли большие потери убитыми и ранеными. Уцелевшие залегли. Бронетранспортер встал. Экипаж у него три человека, водитель и пулеметный расчет. Одновременно управлять бронированной машиной и вести стрельбу невозможно. Да и видел водитель, как погибли оба пулеметчика, рисковать не хотел. Без поддержки пулемета и пехоты бронетранспортеру приближаться к противнику нельзя. Он имеет бронированное днище и борта, а верх открыт. Забрось сверху гранату, ее осколки от бортов отрикошетируют, шансов выжить нет. Немецкий офицер поднялся, взмахнул пистолетом, приказывая пехотинцам подняться в атаку. Хлопнул выстрел Борисова, офицер упал. Сдрейфили солдаты, отползать стали. За ними попятился бронетранспортер. Атака захлебнулась. Федор крикнул: – Все целы? По порядку рассчитайтесь! Даже не ранило никого. Чудеса, да и только! Немцев наваляли, если с мотоциклистами считать, около полусотни. Но от немцев добра ждать не приходилось. На мотоциклах раций не было, а на бронетранспортере Федор сам видел антенну. Сейчас свяжутся со своими, жди артналета или бомбардировщиков. Федор не стал рисковать. – Отползаем. Ищем укрытие. Агарков – останешься наблюдателем. Справа от их позиций обнаружили промоину. Веток наломали, сверху прикрыли. Сами туда забрались. Выстрелов минометов никто не слышал, за несколько километров расположились. Просто завыли падающие мины, их слышно за две-три секунды до падения и взрыва. Два разрыва в сотне метров от окопов. Пристреливались, поскольку стреляли не всей батареей. С бронетранспортера огонь корректировали по рации, потому что два следующих разрыва легли ближе, а третья серия мин накрыла позиции. Только бойцов там уже не было. Корректировщик дал добро, и теперь позиции минами накрыла вся батарея. Вой падающих мин, вспышка, черный дым, потом грохот. Осколки, еще горячие, на излете попадали и в укрытие, не причиняя вреда. Федор беспокоился – как там Агарков. Огненный шторм бушевал на позициях пятнадцать минут, затем все стихло. Бойцы вернулись в окопы. Вся земля изрыта воронками, две мины угодили прямо в окопы. Не отведи Федор бойцов в укрытие, были бы убитые и раненые. А так обошлось. После такой мощной поддержки минометов немцы снова пошли в атаку. Сейчас уже осторожничали, старались не цепью бежать, а укрывались за бронированной машиной. И пулеметчик их до поры до времени не высовывался. Триста метров, двести, сто пятьдесят. Над броней показалась голова в стальном шлеме, да не вся, только верх каски и немного видно лицо в прорези бронещитка. Пулеметчик не успел огонь открыть, хлопнул выстрел, и голова исчезла. Федор мысленно поблагодарил Борисова. Молодец якут. Солдаты быстро рассыпались цепью, побежали. Расчет был на быстроту. Кто-то должен успеть добежать до окопов на бросок гранаты, проредить защитников. Медлить было уже нельзя. – Огонь! Шквал огня из шести пулеметов, винтовок «СВТ» и автомата Федора сорвал атаку. Кинжальный огонь не дал шансов никому миновать стометровый рубеж. Немцы снова потеряли убитыми и ранеными не меньше двадцати человек, стали отступать. Бойцы в горячке боя еще выпустили несколько очередей вслед, потом прекратили. Один Борисов продолжал стрельбу, и все бойцы видели результат. Выстрел, и еще один немец упал. Немцы снова отошли к опушке. – Отходим в укрытие! Бегом! Не добежали совсем немного, как немцы снова обрушили на позиции минометный огонь, на этот раз плотный и продолжительный. По их понятиям, на позиции не должно было остаться ничего живого. Когда сидели в укрытии, Федор вспомнил эпизоды Чеченской войны, преподаватели рассказывали в училище. – Ефрейтор, стреляешь ты метко, но есть более выигрышный вариант. Подстрели одного в ногу. Тот упадет, начнет кричать, просить помощи. К нему камрады бросятся на помощь. Вот ты их и бей. Худо-бедно двух-трех убить успеешь. – А кто такие камрады? Санитары, что ли? – Товарищи, сослуживцы. – Понял. Вроде подсадной утки. – Точно, Егор. Вернемся к своим, напишу на тебя представление. Пусть медаль дадут или в звании повысят. Воюешь ты хорошо, для других бойцов наглядный пример. Разрывы мин стихли. – Щеголев, стрелой на позиции, глянь, что немцы делают. Боец выбрался неловко, побежал, петляя. И только взбежал на пригорок, как обернулся, закричал: – Немцы! Близко! – На позиции – бегом! Федор сам выскочил первым. Мать твою! Под прикрытием минометного огня пехота немецкая подобралась близко – сто метров до них. Подошли бы и ближе, да убоялись быть пораненными своими осколками. – Огонь! Сам упал в воронку, стал бить короткими очередями. Откуда столько гитлеровцев? Подкрепление подошло? Их было не меньше двух рот. Автомат клацнул затвором, магазин пуст. Федор перекатился в соседний окоп. Из трофейного пулемета палил Сазонов, второй пулемет лежал в окопе. У немцев для интенсивной стрельбы, когда раскаляются стволы, на такой случай есть запасные, сменные. У погранцов их не было, но были пулеметы. Целиком снятые с колясок мотоциклов. Федор отбросил бесполезный автомат, патронов к нему больше нет. Схватил пулемет с коробкой, выбрался из окопа. Вдвоем там тесно, только мешать друг другу будут. Улегся в воронке, прижал приклад к плечу. Немцы уже рядом, видны раскрытые в крике рты. Еще немного и начнут метать гранаты. Нажал на спусковой крючок, повел стволом. На такой дистанции почти каждая пуля находила цель. Потери у немцев большие, но рвутся вперед. Уже пятьдесят метров. Огонь пограничников не ослабевает. Кончается лента у одного, но пока он меняет, стреляют другие. От кожухов пулеметных уже жаром пышет. Все, сломались немцы. Развернулись и бегом назад. А погранцы стреляли в спины. Когда расстояние стало велико – триста метров, Федор приказал прекратить огонь. Все поле перед позициями усеяно густо трупами. Сколько их – сотня? Кто считал? Немцы сменили тактику, вызвали на подмогу авиацию. Первым заметил быстро приближающиеся точки Агарков. – Воздух! Наблюдаю самолеты! По приказу Федора бойцы побежали в укрытие. Сквозь ветки было видно, как пикировщики построились в круг, первый свалился в пике, от него отделились две бомбы. Ахнуло разом, содрогнулась земля. Сбрасывали «сотки», значительно крупнее, чем минометная мина. И пошло! Бойцы потеряли счет, сколько раз пикировали «юнкерсы-87», сколько бомб сбросили. Позиции затянуло пылью и гарью от сгоревшего тротила. От него першило в горле, бойцы кашляли. Но вот последний самолет улетел. Федор недоумевал. Где же обещанное подкрепление? Полковник приказывал продержаться два часа, а прошло… Федор посмотрел на часы – четыре. Вдвое больше. Патроны на исходе, максимум – смогут отбить одну атаку. Немцы притихли, но какое-то движение на опушке было. Затишье продлилось около двух часов, потом послышался приближающийся звук моторов и на дорогу из леса выползли два танка, средние «Т-III». У Федора тоскливо сжалось сердце. Сейчас танки не спеша пройдут на позиции погранцов, раскатают всех в лепешку и остановить их будет невозможно, нечем. Ни гранат противотанковых, ни бутылок с зажигательной смесью нет, винтовки и пулеметы против танковой брони бессильны. Дать приказ отступить? Сколько можно пятиться? Так и до Москвы и до Урала отходить можно. Полковник надеется на его отряд, вполне может быть – организует в ближнем тылу линию обороны. Не знал тогда Федор, что полковник, как и его охрана из автоматчиков, убиты уже. Пролетал истребитель немецкий, заметив вездеход, описал полукруг и дал со встречного курса пушечную очередь по машине. Так что ни подмоги не будет, как и линии обороны. И за позициями Федора в данный момент советских войск нет. Все дивизии 21-й армии участвуют в наступлении на Рославль и Стародуб, связаны боем. Танки, бронетранспортер, а за ними пехота двинулись в атаку. Уверенно шли, не стреляли, зная точно, пушек у русских нет. Федор обвел глазами окопы. Как знать, может, бойцов своих, с коими свыкся за месяцы службы и войны, видит в последний раз? До танков уже триста метров. Ударил одиночный винтовочный выстрел. Федор поднял голову. Кто посмел без приказа патроны жечь? А, Борисов. Зря это он или цель подходящую увидел? Скажем, офицера или фельдфебеля? Однако выстрел получился действенным. Один из танков стал понемногу забирать вправо, уклоняясь от курса, потом встал. На танках немцев, начиная с «Т-I» и до «Т-IV», перед водителем была смотровая щель, не прикрытая бронестеклом. В небоевых условиях механик-водитель рычагом мог раскрывать створки, увеличивая обзор. При бое верхняя створка опускалась, открывая обзор через узкую, чуть шире пальца щель. Вот туда и угодил пулей Борисов, убив водителя попаданием в голову. В отличие от наскоро подготовленных наших танкистов, которые не в совершенстве владели даже своей воинской специальностью, немецкие экипажи обучались долго и тщательно. Любой член экипажа в бою мог легко заменить погибшего или раненого. Так и произошло. Когда танк остановился, убитого механика сняли с сиденья, его место занял заряжающий. Боевая машина двинулась дальше. Конечно, танк потерял способность быстро и в полной мере вести обстрел, но остался в строю. Егор Борисов подумал, что промахнулся или слегка ранил водителя. На его лице эмоции не отражались. Скуластый и узкоглазый, он лишь сосредоточился, тщательно прицелился. Танк на неровностях раскачивался и попасть даже в более крупную цель, чем смотровая щель, было затруднительно. Но Борисов выстрелил дважды и со второго раза попал. Танк после выстрела и попадания дернулся влево и застыл. Танкисты приметили, откуда производился обстрел. Башня танка стала поворачиваться, пушка опустилась немного, выстрел! Снаряд разорвался в нескольких метрах от позиции якута. Федор приподнялся в окопе. – Борисов, ты как? Жив? И в этот момент второй танк выстрелил. Снаряд разорвался недалеко от воронки с Федором. Вспышку на стволе танка он увидел, успел пригнуть голову. Его осыпало землей, пылью, контузило. Федор все видел, но не слышал. В ушах звон сильный, ощущение – как ватой заложило. В соседнем окопе к нему Щеглов повернулся, говорит что-то, но не понять. Рот Щеглов раскрывает, а звука нет. Федор голову руками сжал, потряс. Лучше не стало, но когда отнял ладони, на них была кровь. Оглохнуть в самый напряженный момент боя, когда нужно командовать! Что может быть хуже? Приподнялся в воронке. Танк уже в пятидесяти метрах, за ним, приотстав, бегут пехотинцы. Курсовой пулемет на лобовой броне танка засверкал вспышками. Одна пуля сбила на Федоре фуражку, сорвав кожу на темени, другая ударила в плечо. Ощущение – как будто палкой с размаху ударили. Федор потерял сознание. Сколько он находился в прострации, сказать не может. Когда очнулся, его раскачивало, как на корабле. Вокруг темень. Федор застонал. – Сейчас, потерпите, товарищ лейтенант! Голос знакомый, а кто? Угадать не смог. Федор обрадовался тому, что слышит, что вокруг свои, не немцы, не в плену он. Федора несли на импровизированных носилках из двух жердей и плащ-накидки. Его опустили на землю. Слабость сильная, и боль в плече, усиливающаяся при малейшем движении. Пить охота сильно, от жажды во рту пересохло, аж язык не ворочается. – Пить, – прошептал он. Его услышали, поднесли ко рту флягу. Федор сделал несколько глотков. Пил бы еще, да не дали. – Агарков, хорош! Вдруг ему нельзя? – Где мы? – тихим голосом спросил Федор. – А черт его знает? На восток идем. – Как застава? – Нет ее больше. Кроме вас, еще трое осталось. Думали, убило вас. Голова и левая половина в крови. Хотели документы ваши забрать, повернули на бок, а вы застонали. – А немцы? – Танк их на позиции ворвался. Парней в окопах подавил, землей засыпал. Окопчики мелкие были, только лежать. Танк на окоп наедет и крутится. Суки! А потом пехота прошла. Кто из наших ранен был или не до конца танком задавлен, достреливали. Вопросов на языке у Федора вертелось много, однако слаб был, да и ситуация для расспросов не самая подходящая. – Отдохнули, хлопцы? Поднимаем! Федора подняли, понесли. Он растрогался, на глазах предательски выступили слезы. Не от боли, хотя она никуда не ушла. От благодарности своим погранцам. Не бросили в опасный момент. Ни его, ни парней. После того как немцы миновали позиции и двинулись дальше, пограничники вернулись. Его, считай, спасли. Так и загнулся бы в окопе от ран. Они перебинтовали, вынесли. Конечно, неизвестно еще, чем кончится переход. Стоит наткнуться на немцев, и могут погибнуть все. Федор четко понимал, что для маленькой группы он обуза. Нести надо, чаще привалы для отдыха делать, ползком опасное место не миновать, необходимо обходы искать. Агарков двигался впереди, вроде дозора. Периодически он брался за жерди носилок, вперед уходил другой. Так двигались до рассвета. Как начало светать, расположились на небольшой поляне. Бойцы без сил повалились на землю, проспали почти весь день. Федор проснулся раньше всех, здоровой правой рукой добрался до кобуры. Боец без оружия на войне чувствует себя неуютно. Есть пистолет, нащупал он его рукоятку. Не потерялся потому, что из кобуры его не доставал. Рядом шорох раздался. – Командир, ты чего? – возник рядом Агарков. – Не вздумай, мы к своим выйдем, повоюем еще. Федор понял, о чем подумал Агарков. Застрелиться хотел лейтенант. Нет, если случится боевая стычка, будет отстреливаться. Семь патронов для врага, восьмой для себя. Есть запасная обойма, но одной рукой сменить ее не получится. – Я не думал, оружие проверил. Сколько прошли? – Да кто эти километры считал. За сегодняшнюю ночь не меньше двадцати, за вчерашнюю столько же. – Подожди, я что – двое суток в отключке был? – Именно. Ну, парни, молодцы! Если на ноги сам встанет, обязательно как-то отблагодарит. Только как их найти? Они целы, не ранены, их сразу в какую-то воинскую часть определят, а его в госпиталь. Федора неприятная мысль посетила. А вдруг руку отрежут? Станет калекой, комиссуют, куда податься? Ведь он из другого времени и тут родни, как и своего дома, нет. Она, конечно, есть. Но о его существовании не знает. Заявись он к ним, если посчастливится найти, не признает его никто. А что данные в документах такие же, так однофамильцы. Так что ступай, милок, своей дорогой, откуда пришел. Игорь Агарков водой Федора напоил. Есть не хотелось, а только пить, пить, пить. Видимо, сказывалась кровопотеря. Тихий разговор разбудил других бойцов. С кряхтением поднялись, зябко поежились. Чай, не лето, сентябрь уже, хоть и самое начало, на земле уже прохладно. Подошли к лейтенанту. Самохин Павел и Юркин Андрей. Все трое старослужащие, Агарков служил больше их на полгода. Счастливчики, выжили в этой мясорубке на позициях. Хотя как знать, вся война еще впереди, уж Федор это точно знал. – Пожрать бы! – мечтательно сказал Самохин. – Третий день в брюхе пусто. В последний раз ели трофейные припасы, собранные у убитых мотоциклистов. Еще не стемнело, как тронулись в путь. Километра через два вышли к грунтовке, залегли на опушке. Через дорогу – луг, а лес вдали, темнеет километрах в двух. Если выйдут на открытое место, а на дороге немцы появятся, беда будет. Погранцы привыкли в засадах, в нарядах сидеть, наблюдать. Шум мотора послышался, показалась медленно ползущая полуторка. Федор рта не успел раскрыть, как Агарков на дорогу выскочил, встал посредине. Скрип тормозов, машина встала. – Уйди, парень, раненых везу. – Нашего лейтенанта возьми. – Полный кузов, куда его? Но бойцы уже несли Федора. Потеснились, кое-как у заднего борта пристроили командира. На пассажирском сиденье в кабине санитарка или медсестра, поторапливает. Бойцы на подножке кабины с обеих сторон вскочили. – Трогай! – Слазьте! Перегружена машина! – Сил нет идти, батя. Хоть до первого поста подбрось. Сжалился водитель. На ходу машина скрипела, но ползла. В кузове раненые, шофер ехал осторожно, объезжая ямы и воронки. Показался мост через реку, за ним – заградотряд. Погранцов сразу сняли, а после осмотра грузовик проехал дальше. Попрощаться с бойцами Федор не успел. Машина добралась до медсанбата. Хирург рану обработал. – В госпиталь тебя отправляю, лейтенант. – А здесь полечиться? – Если руку потерять не хочешь, слушайся. Ночью санитарный поезд придет, вывезет. Немцы наступают, все равно медсанбат утром дальше в тыл отведут. У тебя, парень, ранение плечевого сустава, тебе госпиталь нужен, а не медсанбат. – Спасибо. Поезд пришел утром. Раненых машинами к станции свозили, грузили быстро. На крышах и боковых стенах в белых кругах красные кресты, но немецких летчиков это не останавливало, если обнаруживали такой эшелон, бомбили и обстреливали. Но Федору повезло. Его уложили на верхнюю полку, на нижнюю – самых тяжелых. Поезд тут же тронулся. Через полчаса тех, кто в сознании был, напоили и накормили жиденьким супчиком. У Федора аппетит проснулся. Лежа есть неудобно, часть супа на гимнастерку пролил. Лежа, да одной рукой, а поезд раскачивает, любой обольется. После еды уснул сразу. Все же чувство, что у своих, в безопасности, расслабило. А вот оружие еще при погрузке в поезд отобрали. Усатый старшина-санитар приговаривал: – Зачем вам оружие в тылу? Настрелялись уже. Поезд шел медленно, зачастую стоял на глухих полустанках, пропуская встречные поезда с войсками. А еще – сгружал умерших от ран. Особенно много их было в первые сутки. Большинство раненых, в том числе Федора, выгрузили в Липецке, а поезд прошел дальше. Госпиталь располагался в здании школы. В классах палаты, даже доска на стене висела с формулами. В палатах по двадцать коек, почти вплотную друг к другу. Зато тепло, чисто, ни бомбежек, ни обстрелов, кормят три раза в день. Для прибывших с фронта, из самого пекла, это роскошь, воспоминания о мирной жизни. На следующий день Федору сделали рентген и уже после обеда прооперировали. От эфирного наркоза отходил тяжело, тошнило, кружилась голова. Федор лежал в офицерской палате, от палаты для солдат она отличалась только тем, что вместо махорки выдавали папиросы и к обеду два куска сахара-рафинада или две конфеты. След от пули на голове, прошедший по касательной, уже зажил, но волосы на этом месте не росли, так и осталась дорожка, вроде пробора. А попади немец на сантиметр-два ниже, так и остался бы лежать на позиции. Так мало отделяет нас от смерти. Что такое сантиметр? Тьфу, мелочь. Хуже всего в палате приходилось обожженному танкисту. Днем он терпел сильнейшие боли, а ночью стонал. Медсестры кололи ему морфий, но помогало ненадолго. А через неделю танкист умер. Молодой парень, только на год постарше Федора. Как только швы подзажили, Федор начал разрабатывать руку. Сначала небольшие движения, потом в полном объеме, затем с отягощениями. Килограммовая гантель, потом пять килограмм. Через боль, через пот, едва не до слез. Очередная комиссия признала его годным к строевой службе, чему Федор рад был. Один из выздоравливающих офицеров из их палаты пробурчал: – Чему радуешься? Лучше бы признали годным к нестроевой. Преподавал бы в военном училище или сидел на складе. – Буду пенсионером – насижусь, – посмеялся Федор. – До отставки по возрасту еще дожить надо. Федор получил свои документы, справку о ранении, сухой паек на три дня. В госпитальной каптерке, как называли вещевой склад, получил форму. Не свою, окровавленную и простреленную, а ношеную, но постиранную и отглаженную. Причем петлички на воротнике были пехотные, красные. Шапка-ушанка, ватник, сапоги кирзовые. А еще предписание – прибыть в запасной полк, что располагался на окраине города. В городе было несколько крупных госпиталей, и запасной полк постоянно пополняли выздоравливающими воинами. Федор решил в запасной полк не идти. Оттуда одна дорога – в пехоту. Имел бы техническую специальность артиллериста, танкиста, связиста, попал бы в свои войска. А он пограничник, западной границы практически нет, как нет ее на севере, от Мурманска до Камчатки. Федор направился на станцию, решив ехать в столицу, в Управление погранслужбы. С превеликим трудом добрался, поскольку пассажирские поезда ходили редко и не по расписанию. А на вокзале, на выходе с перрона, его сцапал воинский патруль. Документы в порядке, но ни пропуска в Москву, ни предписания нет. Доставили в комендатуру. Офицер в погрануправление звонить стал, откуда через пару часов приехал представитель. Проверил документы Федора. – Наш командир, я его забираю. До управления ехали на легковушке. На лобовом стекле справа пропуск. В управлении его в кадры отвели. Кадровик долго рылся в папках, найдя папку с делами Федора, повернулся и бросил удивленно: – А ты разве живой? Бумага на тебя пришла от управления войск по охране тыла Брянского фронта. Вот – погиб в бою у деревни Варваровка, число, подпись. – Ранен был тяжело, в госпитале на излечении находился. Справка о ранении есть. – Надо же! Ты в коридоре посиди, я к начальству схожу. Восстанавливать тебя надо. Кадровик головой покачал. Федор в коридор вышел, уселся на стул. В длинном коридоре красная ковровая дорожка, проходящие идут без шума. Ждать пришлось долго, до вечера. Федор уже проголодался и притомился, когда его вызвали в кабинет. – Повезло тебе, Казанцев. Начальство распорядилось дать тебе время восстановиться после ранения. Справка о твоей гибели признана недействительной. Да ты не один такой. Служить будешь в Московском погранокруге, так что ехать недалеко, в Домодедово. Пока документы оформлять будем, пройди в столовую. Она в подвале, подкрепись. По военной поре кормили вкусно и сытно. Гороховый суп на бульоне, гуляш с тушеной капустой, компот. Федор поел первый раз за день, сразу почувствовал – сил прибавилось. Поднялся на этаж, получил документы. – Сейчас машина в Каширу едет, если поторопишься, подбросят. Во дворе управления стоит, «ГАЗ-67». Федор во двор спустился. Холодно и ветрено, водитель двигатель прогревает. Почти сразу капитан подошел. Фуражка с зеленым околышем, такого же цвета петлицы. Федор по сравнению с ним оборванцем себя почувствовал. – Товарищ капитан, – обратился к нему Федор. Он не успел высказать просьбу. – Казанцев? – Так точно! – В кадрах о тебе говорили, садись. Все равно попутно едем. На «козлике» верх брезентовый, а боковин нет, как и дверей. Дуло нещадно. Ноги в кирзовых сапогах, да с простыми портянками, замерзли. Хорошо – ехать недолго, через час его уже высадили перед КПП воинской части. – Тебе сюда, лейтенант. – Спасибо. Задубел я. – Хоть такая машина есть, не на перекладных. Федор сделал несколько приседаний, взмахнул руками, разгоняя кровь. По зимнему времени темнеет рано. А в КПП тепло, печка топится, дрова потрескивают. Караульный вызвал дежурного офицера. – Оформим завтра, штаб уже не работает. Я провожу до казармы. Для командиров в казарме на втором этаже комнаты на двоих. После поездки на машине, когда промерз, в комнате тепло. Оставшись один, перекусил сухарями и консервами – килькой в томатном соусе. Известно ведь, сытый не мерзнет. Утром – в штаб, на склад, где облачился в новую форму, а главное – шинель, теплые байковые портянки, сапоги яловые – уже удача. В оружейке кобуру получил и пистолет с патронами. О, другое дело, ощутил себя настоящим командиром. Командир роты представил его взводу. Теперь придется привыкать. Не застава и пограничники, а взвод, рота и бойцы. Батальон числился за погрануправлением, однако петлицы были малиновые, как у внутренних войск, впрочем – комиссариат не изменился, НКВД. Федор сходил со взводом на стрельбище. У бойцов трехлинейки на вооружении. Патроны экономили, Федору на каждого бойца по три патрона дали. Результаты стрельбы повергли его в шок. Ни один не смог выполнить упражнение. Половина не попала в ростовую мишень. Поневоле вспомнилась застава. Стрельбы часто проводили, у солдат навык был, в боевых действиях это выручало. А эти? Без слез смотреть нельзя, новобранцы. Как и каким концом обойму вставить в пазы ствольной коробки не знают. Понял, натаскивать жестко надо. Дашь слабину, не подготовишь, при первом же столкновении взвод большие потери понесет. Рукопашным боем не владеют, маскироваться на местности не могут, топографическую карту читать не умеют. Расстроился. Исправить, научить вполне можно, но сколько времени на обучение понадобится? Ситуация на фронтах сложная,если не сказать – критическая. Немцы уже под Москвой стоят. Народ по этому поводу волновался – удастся ли столицу удержать, все же символ, знаковое место. Но Федор спокоен был. И удержат Москву и контрнаступлением немцев на сто километров отбросят. Вечером он к комбату пошел. Капитан Жуленко из старослужащих был, кадровый командир, а не призванный из запаса. Федор попросил хотя бы десять дней на подготовку бойцов и патронов на обучение стрельбе. – Они же курс молодого бойца прошли, – скривился Жуленко. – В мишень ростовую половина не попала с трех выстрелов. Случись стычка с немцами, полягут все. – У нас не детский сад, лейтенант. – Боец должен быть обучен, сыт и одет. Тогда с него спросить по полной можно. – Убедил. Даю ящик патронов и неделю. Не взыщи, Казанцев. Батальон в любую минуту по тревоге поднять могут. – Спасибо. – Желаю удачи! За неделю Федор вымотал взвод до упада. После подъема пробежка, физзарядка. После завтрака стрельбище. На огневом рубеже только три бойца. Около двух – сержанты, рядом с третьим сам Федор. Выстрел, разбор попадания. В чем ошибка – за спусковой крючок дернул или ветер боковой не учел? После обеда короткий отдых и рукопашный бой. Бойцы понятия о нем не имели. Большинство новобранцев призваны из деревни, все разборки на танцах на кулаках, незатейливые. Кулаком в глаз или в ухо. Но диверсант – не пьяный сельский парень. Желательно его не убить, а взять живым, допросить, выяснить задание, связи, явочные квартиры. А еще – в какой разведывательно-диверсионной школе обучался, кто преподаватели, кого из курсантов знает, как выглядят и их особые приметы. Особое внимание – ножевому бою. Не столько пырнуть противника ножом, которого у солдат не было, поскольку ножи были положены только разведчикам, а защититься, уклониться от удара, обезоружить врага. Занятия шли с утра до ночи, даже после ужина, до команды отбой. Сон – это святое, на него отцы-командиры не посягали. А с утра снова тренировки. Федор взял в штабе несколько изъятых фальшивых документов, показывал и объяснял, что и как смотреть. Были трудности, потому что периодически документы менялись. Если до тридцатого августа на правой странице красноармейской книжки стояла лишняя точка, то с первого сентября на второй строке снизу точка отсутствовала там, где должна быть. Надо было помнить, в какое время и какой знак действовал. Учил маскироваться, кто охотничал, осваивали премудрости быстро. А еще – связывать противника подручными средствами, обыскивать. Тоже целая наука. Мало выявить малогабаритное оружие – нож, пистолет, гранату. Но еще документы обнаружить, которые могли зашить в подкладку пальто или шинели, спрятать под стельку сапога, да много найдется потаенных мест. А еще – яды. Немцы осенью стали снабжать забрасываемых на нашу территорию агентов зашитыми в воротничок рубашки или гимнастерки ампулами с ядом. Раскусил агент ампулу и через пару минут уже на том свете. Не допросишь такого, если только апостол Петр, но это уже забота не НКВД. Уставали и солдаты, и Федор. Интересно им было, узнавали много нового для себя. Другие офицеры, глядя на занятия, посмеивались. Не все, но половина таких была. А вот сержанты и старшины поглядывали издали, осмелившись, подходили ближе. Те, кто понюхал пороху, участвовал в заградотрядах, патрулировании, дозорах. Кто не знал простых приемов, в могилах лежали. Не отвлеченной теории в теплом классе учил, на плацу, на стрельбище. В последний отпущенный для учебы день Федор после обеда побеседовал с бойцами. Внушал прописные истины о боевом братстве, взаимопомощи. Без этого на фронте никак нельзя. Он и сам выжил благодаря своим погранцам. На следующий день комбат Жуленко пообещал лично проверить взвод. Да только не по плану пошло. Ночью снег повалил, ветер поднялся, короче – завьюжило. В ту зиму морозы ядреные были, по тридцать и по сорок градусов, да с ветерком. Кто из бойцов на посту стояли, надевали тулупы, огромные валенки прямо на сапоги. Время караулов сокращали, а все равно обмораживали носы, щеки, пальцы на руках. Немцам приходилось хуже. Шинели тонкие, фактически для русской осени, теплой обуви и шапок нет. А хуже того – техника отказывать стала. Не заводилась в морозы, а если удавалось запустить двигатели, не могли тронуться с места. Грязь или снег смерзались, превращаясь почти в бетон. Прежде чем тронуться, танкистам или самоходчикам приходилось до седьмого пота долбить ломами и прочим шанцевым инструментом лед. Во всей их технике замерзала смазка, не приспособленная к морозам. Вот в такую погоду советские части начали наступление. Агенты немецкие доложили о концентрации войск, прибытии свежих сибирских дивизий, поставках в армию боевой техники. Только вермахт противопоставить русским ничего не мог. В дотах напрочь замерзали пулеметы, отказывались стрелять. К немцам пожаловал русский Дед Мороз, который покруче их Вайнахтсмана будет.Глава 8 Диверсанты
Немецкие части в начале декабря подошли к Москве близко. Ударом из-под Солнечногорска вторая танковая дивизия 4-й армии под командованием фон Клюге заняла Красную Поляну. Всего 17 км от Москвы и 27 км до Кремля. Следует учитывать, что граница города в 1941 году проходила по окружной железной дороге. На участке Наро-Фоминска 292-я и 258-я немецкие дивизии прорвали оборону советской 33-й армии и двигались на Кубинку. Уже 3 декабря 4-я танковая армия Гепнера захватила железнодорожную станцию Крюково, что в 22 км от столицы, а мотоциклисты-разведчики добрались до Химок, учинив там панику. Москва от Химок всего в 16 километрах. Эсэсманы дивизии СС «Дас Райх» захватили станцию Ленино, в 17 километрах от города. Немцы вышли на рубеж Клушино – Матушкино – Крюково – Баранцево – Хованское – Петровское – Ленино. Но к концу дня 3 декабря температура упала до минус 35 градусов. Техника встала. Вместе с частями 4-й армии Клюге двигалось особое подразделение «Москва» во главе с начальником VII управления РСХА штандартенфюрером СС Зиксом. Их задачей был захват важнейших объектов – Кремля, Генштаба, бункера Сталина. Когда немцы были еще в сотне километров, все дипломатические миссии в организованном порядке эвакуировали в тыл, в Куйбышев, нынешнюю Самару. А Генштаб – в Арзамас. Берии приказано было скрытно минировать все объекты, от Кремля и Большого театра до фабрик и заводов, также мосты и станции метро и железной дороги. Из города начали эвакуировать оборудование заводов и людей. Поднялась паника. Единственный раз за все время войны встал общественный транспорт – метро, трамваи, автобусы. Начальство, погрузив на машины семьи и домашнюю утварь, спешно покидало город. Население и множество воров, мародеров, грабителей начали громить магазины, склады. Срочно для пресечения беспорядков, борьбы с грабителями, диверсантами, минированием объектов была создана отдельная мотострелковая бригада особого назначения – ОМСБОН, куда вошли люди физически подготовленные – спортсмены, цирковые артисты, а также люди Павла Судоплатова – самого известного и опытного диверсанта СССР, прошедшего войну в Испании в 1937 году. Пойманных на месте преступления воров, грабителей, мародеров, насильников по законам военного времени расстреливали на месте. Волна грабежей и бесчинств пошла на убыль. Но в городе действовали немецкие агенты-разведчики, сигнальщики, диверсанты. Кроме того, немцы стали забрасывать в наш тыл, ближнее Подмосковье, диверсионные группы. Были и курьезные случаи, немало попугавшие жителей и командование. Немецкие мотоциклисты из артиллерийской разведки заблудились и добрались до нынешней станции метро «Войковская». Четверых из них удалось убить, а двоих взяли в плен. Или другой случай – одиночный немецкий танк добрался до Сходненской улицы, командир осмотрелся, сделал на карте отметки, и танк скрылся в Алешкинском лесу. Наши войска 5 и 6 декабря начали наступление. На Калининском направлении наступали 29-я и 31-я армии, 20-я армия Власова остановила 4-ю танковую армию Гепнера, 16-я и 5-я армии наступали на Крюково, 33-я армия ликвидировала прорыв южнее Наро-Фоминска. Опасаясь окружения, Гейнц Гудерман, наступавший южнее Москвы, отвел свои части на рубеже рек Дон, Шат, Упа. Уже 8 декабря части РККА освободили Клин, Истру, Солнечногорск. События посыпались как из рога изобилия. 8 декабря Япония объявила войну США, а 11 декабря войну США объявили Германия и Италия. К 14 декабря морозы от 35–40 градусов ослабли до 30. Для того чтобы отрезать пути отхода немцев, в ночь на 15 декабря в немецкий тыл был выброшен наш десант из 415 человек в район Теряевой слободы. Десант отвлек на себя значительные силы немцев, заставил командование вермахта действовать с оглядкой, нервничать. В отместку немцы сами забросили диверсионные группы. Одну на парашютах в городской парк, ими занялся вновь созданный ОМСБОН, поднятый ночью по тревоге. Вторая группа была выброшена к востоку от Москвы. Их задачей были взрывы на железнодорожных путях и мостах. Их засекли посты ВНОС, по тревоге подняли все незначительные армейские части, находившиеся в этом районе, учебные и тыловые подразделения. Место приземления оцепили, стали прочесывать. Разгорелся ночной бой, но в итоге группа была уничтожена. Третья группа имела задание взорвать канал Москва-Волга. Группа была обстреляна охраной канала и погибла. Ночью, уже ближе к утру, батальон подняли по тревоге. Бойцы разобрали из пирамид оружие, получили патроны. Командиры взводов и рот собрались у комбата. – Товарищи командиры! Получены сведения, что немцы выбросили десант между Юсупово и Битягово. Деревенские заметили посторонних, позвонили в милицию. Самая близкая и боеспособная часть – это наш батальон. Командование отдало приказ – уничтожить группу десанта. Ставлю задачу. Сейчас прибудут грузовики. Первая рота выдвигается к Юсупово, вторая – к Битягово, третья – к Одинцово. По прибытии на означенные пункты развернуться в цепь, попытаться взять противника в кольцо. Взять в плен, при сопротивлении уничтожить. Вопросы? У Федора вертелся на языке вопрос. Чтобы окружить предполагаемую группу, надо отрезать все возможные пути отхода. А у диверсантов, если это они, есть возможность отойти на запад, в сторону Харитоново или Бережков, что южнее Подольска. Но Федор среди командиров самый молодой и новичок. Промолчал. Другие головой согласно кивали, отмечали карандашом на картах населенные пункты. Прибыли крытые брезентом грузовики «ЗИС-5». На фронте машины эти ценили за надежность, неприхотливость и неплохую проходимость. Немцы охотно использовали «Захаров», как прозвали их наши шофера, в качестве трофеев. А вот полуторкой брезговали, мала грузоподъемность, надежность не на высоте. Роты быстро погрузились. Вроде ехать недалеко, если судить по километражу на карте. Да непогода сделала свое дело. Бойцам то и дело приходилось выталкивать из снежных заносов грузовики. Бойцы даже рады размяться, согреться. В кузове так же холодно, как на улице, только что ветер под тентом не дует. Когда прибыли на место, командир роты Афонин распределил полосы ответственности для каждого взвода. Федору и его взводу выпало быть крайними на левом фланге. Слева – занесенное снегом шоссе, сзади – село, справа покрытая льдом река со смешным названием Рожайка. Связь оговаривалась посыльными или ракетами. В самый бы раз пригодились рации, но на весь батальон была одна, да и то для связи со штабом полка. Федор поставил бойцов через полсотни метров друг от друга. Для ночи, когда темно – многовато. Но в случае обнаружения групп, другие бойцы могут быстро прийти на помощь. – Вперед! – подал сигнал Федор. Бойцы передали его по цепочке, крайний от Федора боец был в полутора километрах, не докричишься. С ходу увязли в снегу, которого на открытой местности было по колено, местами – в низинах, намело с человеческий рост. Через полкилометра Федор почувствовал, что вспотел, как от тяжелой работы. А стоило остановиться передохнуть, как начинали мерзнуть ноги. Все бойцы в сапогах, а не помешали бы валенки. Видимость скверная. Ветер со снегом, темно. Только и видны смутно фигуры соседа по цепи слева и справа. Федор на компас поглядывал – верный ли курс держат? Заблудиться можно запросто, выйти не к месту сбора. Вот позорище будет! Через час Федор распорядился о кратковременном отдыхе, сил идти не было, выдохлись солдаты. На передовой военнослужащих, когда находились в обороне и кухня была рядом, кормили лучше, чем в тылу. Солдаты Федора немощны не были, но и сил для долгой и тяжелой работы не хватало. Молодому организму энергия нужна, мясо, рыба, а не пустые супы с прожилками неизвестного происхождения. В других взводах ситуация была не лучше. На востоке начало сереть, видимость улучшилась, к тому же снегопад утих, ветер ослабел, однако мороз усилился. Федор напоминал бойцам о необходимости растирать лицо, дабы не поморозиться. Снова двинулись вперед. К Федору сержант пробился. – Товарищ лейтенант! Левее нас движение какое-то было. Сначала подумал – ветер поземку несет. Но почему там есть, а у нас нет? – Где? Покажи! Сержант показал рукой. Сколько Федор ни всматривался – белая пустыня. Померещилось сержанту? Пошли вперед и наткнулись на полузанесенные снегом следы. Сколько человек, в каком направлении двигались, непонятно. Судя по всему, с тех пор как прошли, не более получаса минуло, иначе ветер и снег укрыли следы. – Цепь, стоять! – приказал Федор. Сам на левый фланг пробиваться стал. Если это заброшенная группа диверсантов, они туда направиться должны, подальше от населенных пунктов. По пути Федор собирал бойцов. Десятерых на первое время вполне хватит. Через снег пробивались по очереди, так быстрее. След в снегу становился все более отчетливым. – Приготовить оружие к бою! – приказал Федор. Винтовки еще с начала прочесывания были заряжены, но стояли на предохранителе. И вдруг выстрел. Из ниоткуда, из снега. Шедший впереди Федора боец упал. – Ложись! – крикнул Федор и сам рухнул в снег. Повернувшись на бок, вытянул из-за отворота шинели ракетницу. В стволе уже был патрон с красной ракетой. Взвел курок, направил ствол в небо, выстрелил. Теперь тревожный сигнал увидят все. Другой вопрос – как быстро смогут подойти. По глубокому снегу это может быть полчаса, а то и больше. Федор подполз к бойцу впереди. Если бы не он, пуля досталась Федору. Перевернул бойца на спину. Попадание точно в голову, наповал. Точно стреляет, сволочь! Он подтянул к себе винтовку бойца, на ствол нацепил шапку-ушанку убитого, осторожно приподнял. Тут же выстрел. Пуля сбила шапку. Но Федор засек направление. Когда выстрел один, определить направление сложно, а со второго уже понятно. Северо-северо-запад, в направлении Чулпаново. Севернее Бережков, как первоначально предполагал Федор, но направление мысли было правильным. Он обернулся назад. В его сторону двигались бойцы роты. Федор выругался в голос. Фигуры солдат в шинелях на фоне снега видны отчетливо, как мишени на стрельбище. А немцев не видно, потому как в белых маскхалатах. Федор снял винтовку с предохранителя. Собрался, вскочил на колено, дал выстрел и упал в снег. Выстрел не прицельный, но немцы вполне себя могут как-то проявить. Не дураки они, видят, что их обнаружили. Даже если рота сюда подойдет, не батальон, группе диверсантов открытого боя не выдержать. Сколько их? Десять, двадцать? Обычно это число кратное десяти. Ровно столько вмещает «Юнкерс-52», который используется для выброски парашютистов. А в роте сто человек, пусть хуже подготовленных. Но за ротой вся страна стоит, на звуки ожесточенной перестрелки обязательно помощь подойдет. Диверсанты же на помощь рассчитывать не могут, поэтому будут уходить, отрываться от преследования. Летом им это могло бы удаться. Но в глубоком снегу каждый десяток метров давался с трудом. Парашютисты это сами должны понять. Тогда кто-то один, от силы двое останутся прикрывать отход остальных. В снегу, да на морозе долго не улежишь, замерзнешь. Федор передернул затвор, вскочив, сделал выстрел. Уже не в небо пальнул, а в снег впереди себя метров за двести. Предположительно там находился противник. Накрыть бы его из минометов, было в батальоне такое оружие, да не взяли. Кинули бы десяток-другой мин и вяжи оставшихся в живых. Рота подошла и залегла. Федор доложил ротному Афонину о группе противника и об убитом бойце. – Стреляют, говоришь? Сейчас мы посмотрим, кто такие и на что способны! Рота! В атаку! И сам вскочил первым, вскинув руку с пистолетом. Рота поднялась, а Афонин упал, сраженный пулей. Глупо получилось. Сам Федор сделал бы не так. Ползком, не рискуя бойцами, окружить хотя бы полукольцом и тогда атаковать. Немцы вынуждены будут рассредоточить внимание и ответный огонь по разным секторам. Цепь бойцов пробежала немного и залегла. Быстро продвигаться невозможно, а медленно – обречь себя на гибель. Уж подготовленные диверсанты стрелять умеют. Немцы на подготовке своих агентов патронов не жалели. Федор немного приподнял голову. Надо принимать командование на себя. Если ротный убит, командование должен принять на себя командир первого взвода. Но он не проявляет инициативы. Ранен или убит? Или не в курсе, что ротного уже нет? – Рота, слушай мою команду! Первый и второй взвод ползком влево, третий и четвертый – вправо. Под пули не подставляться. Выполнять! Как военный, он знал, что легче команду выполнять, без командира подразделение превращается в неуправляемую толпу. Услышали, поползли. Федор выждал четверть часа, времени должно хватить. Ползти по глубокому снегу легче, чем идти на ногах. Да и бойцы должны сообразить, ползти друг за другом, по проторенному следу, так сподручнее. Догадались, или командиры взводов подсказали, но вправо и влево уходили глубокие, почти до промерзшей земли следы, можно сказать, неглубокие траншеи. Федор полез вперед по снежной целине. Когда преодолел половину пути, выстрелил из пистолета вверх и закричал: – В атаку! Бойцы дружно поднялись. Навстречу лишь жидкий огонь из одного автомата немецкого «МР-38/40», уж очень характерный «голос» у него. Федор сам вскочил, прыжками вперед кинулся. Все-таки уползли немцы, как он предполагал. Оставили для прикрытия одного. Худо-бедно, на какое-то время красноармейцев он сдержит. А фактически – смертника оставили. Диверсант успел высадить магазин, а когда менять его стал, кто-то из метких стрелков попал ему в голову. Подбежали все разом, с двух сторон. Молодой парень, под белым маскхалатом гражданская одежда. Снимет маскировку и ничем от местных жителей отличаться не будет. Бойцы убитого обыскали, подали Федору документы. Подготовлены диверсанты хорошо были, судя по качеству документов. Бланк настоящий, фото, печать подлинная. Скорее всего, паспорт немцы захватили в каком-то городе, там же и печать. Если попадутся патрулю, не подкопаешься. Подделки говорили о качестве работы школы. Федор приказал сержанту: – Обыскать, забрать все – оружие, зажигалку, любые бумаги! – Слушаюсь. – Забирай двоих людей из своего отделения, тащите убитого к грузовикам. Сержант глаза вылупил. – Хоронить эту падаль? – Осмотреть. Характерные наколки на теле, либо другое что. – Понял. Федор повернулся к бойцам. – Идем по следу за диверсантами. Первый меняется каждые пять минут. Смотреть под ноги и по сторонам. – Под ноги зачем, товарищ лейтенант? – А если немцы мину поставили? Первое отделение – вперед! Федор следовал за первым отделением, уже за ним двигалась рота. Построение неудачное – цепочкой. Но так пробиваться быстрее, по уже проторенному диверсантами следу. А с другой стороны – безопаснее. Решат диверсанты принять бой, первый боец наверняка погибнет, остальные успеют залечь. Первому идти опасно, поэтому Федор бойцов менял, пусть каждый прочувствует на своей шкуре, каково оно – под прицелом? Первоначально след шел на северо-северо-запад. Федор подумал еще – хотят выйти к Подольску или на шоссе Серпухов – Москва. Остановят грузовик, даже силой оружия, и оторвутся от преследователей вмиг. Как вариант – их могла поджидать в условленном месте машина. Документы у них в порядке, проедут любой пост. Но след неожиданно повернул круто на юг. Передумали? Или след запутать хотят? Федор открыл командирский планшет, посмотрел на карту. Что на юге от Подольска может их заинтересовать? Климовск? Сомнительно. Взгляд зацепился за значок. Черт, как же он сразу не подумал? Южнее десять километров от того места, где они сейчас находились, был поселок Романцево, где располагался радиоцентр. Причем вещал центр в гражданском диапазоне на европейскую часть Союза и еще работал на нужды обороны. Для кого – партизан, зафронтовую разведку, морфлот, Федору было неизвестно, да и ни к чему знать. Меньше знаешь – лучше спишь, а от себя добавить – дольше живешь. Почему-то люди, посвященные в большие тайны, умирали не своей смертью. Выпал из окна, попал под машину, смертельный удар током, да мало ли причин? Федор прикинул, какую фору по времени имеют немцы? Минут двадцать-тридцать. Пока пристрелка шла, с трупом задержались. Конечно, немцам трудно, теряют силы и время торить в снегу проход. Но в таких группах люди физически подготовленные, выносливые. Но уйти за полчаса смогут километра на два от силы. И Федор принял важное для себя решение. Часть роты надо бросить наперерез. Он поведет их сам. Если немного вернуться назад, будет дорога от Одинцово на Тургенево и далее – Валищево. Радиоцентр рядом. Вот и устроить там засаду. Если он не ошибся, диверсанты выйдут на его бойцов. Страшило другое. Вдруг ошибся, и цель диверсантов Москва? Спросят по полной программе. В лучшем случае попадет служить туда, где Макар телят не пас. В худшем – под трибунал. Приказ в боевой обстановке нарушил? Нарушил! Не стал преследовать, а уклонился от боя, виновен. Это поражение всегда сирота, все открещиваются от участия, а у победы отцов много, примазываются, чтобы награды получить, звания, чтобы приметили. Действовать надо быстро. Уходят драгоценные минуты. Федор подозвал к себе командира второго взвода Черевиченко. Командир упрямый, решительный. – Лейтенант, берешь второй и третий взвод, идешь по следу. Если завяжется бой, мы придем на помощь. Черевиченко не нравилось, что командование принял Федор. Но это временно, пока не назначат приказом по полку нового командира роты. Черевиченко был старше Федора, засиделся в лейтенантах, и теперь рассчитывал на повышение. – А ты куда? – спросил он. – Думаю, диверсанты к радиоцентру направились. Я с первым и четвертым взводом наперерез, по карте – там деревня Валищево. Слева от нее поле, там засаду устроим. А случится – в окружение группу возьмем. Я с юга, ты с севера. Черевиченко головой покивал. Если диверсанты к радиоцентру идут, все сложится в лучшем виде, а если нет? Он сразу прикинул – у него положение лучше. Он преследует группу и при любом исходе будет на коне. Федор же рискует. Черевиченко отговаривать не стал. Опозорится Федор, так даже лучше будет. А он, Иван, гитлеровцев возьмет непременно. Нужно только увеличить темп. – Задумка хорошая, надо действовать быстро. – Удачи! Первый и четвертый взводы – за мной! По уже проторенной тропинке почти бегом Федор повел бойцов к дороге. Да, небольшой крюк в пару километров придется сделать. Но идти по снежной целине напрямик еще хуже. Времени уйдет больше, и бойцы измотаются. Уже издали Федор обернулся. Черевиченко вел людей цепью, сам бежал впереди. Федор усмехнулся. Выдохнется через километр. Когда выбрались на грунтовку, Федор приказал перейти на бег. Вдоль грунтовки лесозащитные полосы, снега намело мало, сугробы у деревьев. И хоть дорогу никто не расчищал, бежать было не в пример удобнее. А недалеко от Ильинского вообще повезло, к реке вышли. Лед на ней толстый, немного снежком присыпан по центру, ветер снег к берегам сдул. Федор остановился, дал бойцам дух перевести, а сам за карту. Дорога вдоль реки вела, повторяя ее изгибы. Выходила к Валищево. На грунтовке ямы, а лед ровный. Вот где можно время сэкономить. – На лед, за мной! – приказал Федор и первым на пятой точке съехал с берега на лед. Сперва опасался, выдержит ли лед вес полусотни людей? Но морозы были сильные, лед не прогибался и не трещал. Федор бежал по середине, тут всегда лед толще. Единственное, чего побаивался – полыньи. Где со дна били ключи, лед был тонким. Но Бог миловал, и добежали без происшествий. Падали, оскальзывались, это было, но никто не покалечился, не сломал руку или ногу. На берег выбрались у Валищево. Федор в бинокль осмотрел поле. Никакого движения. Слева и южнее мачты радиоцентра видны, до них километра три, ориентир хороший. Сам развел бойцов по полю. Одного направил пройти поперек поля, нет ли следов? Вдруг диверсанты опередили? Он будет ждать их с севера, а они уже сзади и к радиоцентру подбираются? Успели, боец следов не обнаружил, везде целина снежная. Успели отдышаться. Многие в снегу себе лопатками окопчики отрыли. Не так ветер дует, и в шинелях на снегу не так заметны. Двоих Федор наблюдателями поставил. День уже. Одиннадцать часов. Солнце за тучами, пасмурно, но видимость хорошая. Даже хорошо, что солнца нет, от снега лучи отражались бы, слепили. Прошло полчаса, наблюдатель повернул голову к Федору. – Наблюдаю движение! – Где? – Прямо перед нами, удаление двести. Федор бинокль к глазам поднес. Вот они – диверсанты. Девять человек, в маскхалатах, со снегом сливаются. Только оружие их выдает черными пятнами. Во весь рост идут, силы и время экономят. Не дураки, понимают – по их следам русские идут. – Приготовиться к бою! Огонь по моей команде! – приказал Федор. Бойцы передали приказ по цепочке. Защелкали затворы, предохранители. Солдаты пальцы у рта отогревали, хоть кисти рук в варежках были, да не шерстяные они, холод достает. Варежки солдатские, под два пальца – указательный и большой, чтобы не снимая огонь вести. А без варежек совсем плохо, пальцы к голому железу прилипают. На бровях, ресницах – льдинки от дыхания налипли. Кто новобранцы, немцев впервые перед собой видят. Почему-то Федор не сомневался, что группа немецкая, а не из наших предателей. За короткое время с начала войны подготовить грамотного диверсанта сложно. А эти действовали толково, для таких действий опыт нужен, навык. Когда до диверсантов сотня метров осталась, Федор скомандовал: – Огонь! Громыхнул залп. Пятеро упали сразу, мертвыми. Федор уже воевал, знал, как падает убитый или раненый. Остальные залегли, стали отстреливаться. Явно растеряны. То, что по их следам преследователи идут, знали. Но не ожидали наткнуться на засаду. Не патруль, не случайных военных, а именно засаду – замаскированную, многочисленную. Диверсанты отползать стали, решив оторваться, уйти в сторону. Цель – вот она, радиомачты видны. И прорваться невозможно, русских много. Немцы отползали, постреливали, сдерживая атаку. Федор не торопил события. Минут через двадцать подойдут два взвода, шедшие по следу. Диверсанты в клещи попадут. Тут выхода только два будет – или сдаваться, или погибнуть бесславно во имя Германии, не выполнив задания. Если в группе немцы, могут биться до последнего патрона. В 1941–1942 годах были еще фанатики, верившие Гитлеру. Война в Европе прошла быстро, с блеском, и вера в фюрера была велика. После Курской дуги, когда был объявлен траур в Германии и во многие семьи пришли похоронки, немцы протрезвели. Геббельс еще вещал о близкой победе, но многие немцы уже сомневались. Немцы попробовали отползти влево, по приказу Федора по ним открыли плотный огонь. Снег – плохая защита от пуль. Немцы прекратили движение. Пусть подумают, что делать. Федор уже видел вдали через бинокль приближающихся бойцов во главе с Черевиченко. Еще десять-пятнадцать минут, и они будут здесь. Немцы заметили советских бойцов в своем тылу тоже. Ситуация для немцев стала угрожающей. Их командир принял решение сдаться. Когда начнется бой, он будет на истребление. Со стороны немцев закричали, причем на хорошем русском: – Мы сдаемся! Не стреляйте! Федор приподнялся, крикнул в ответ: – Бросьте оружие, поднимите руки! Из снега встали четыре белых фигуры. Считая с убитыми – все. У одного из поднявшихся из-за спины была видна антенна от радиостанции. Хм, занятно! Наводит на мысль, что после диверсии диверсанты могли сообщать в свой разведцентр и за ними могли выслать самолет с лыжным шасси. Причем даже не «Юнкерс», а легкий «Шторх», группа-то уже уменьшилась. – Сержант, бери двух бойцов и к диверсантам. Забрать оружие и весь груз. – Есть! Федор, а за ним и бойцы, встали во весь рост, лежать уж очень холодно. Да и немцы на виду, куда они теперь денутся? Сержант с двумя бойцами уже у немецкой группы. Федор приказал: – Цепью – вперед! До диверсионной группы оставалось пятьдесят, может, чуть больше метров, когда раздался сильный взрыв. На месте немцев и сержанта с бойцами дым, снежная пыль клубами. Взрывной волной бойцов в цепи и Федора сбило с ног, шапка с его головы слетела. В ушах звон. Федор привстал, осмотрелся. Его бойцы поднимались. Вроде все целы. Что произошло? Немцы несли взрывчатку и подорвались сами, совершив групповое самоубийство, или сержант совершил роковую ошибку? Так сержант несколько метров не дошел до немцев. Но теперь этого уже не узнать. Федор, а за ним и бойцы бегом рванули к месту взрыва. Сержант и двое бойцов были мертвы. Шансов уцелеть рядом с эпицентром взрыва не было. От немцев остались только окровавленные куски тел. – Все оцепить, искать любые предметы – одежду, куски тел, рацию, вернее, то, что от нее осталось. Все! Приступить! Собрали скромную кучку. Все, что осталось от немцев. К взводам Федора наконец вышел Черевиченко. Его бойцы просто качались от усталости. По глубокому снегу, в мороз, им пришлось пробиваться час. – Чего тут произошло, Казанцев? – крутил головой по сторонам Иван. – Немцы подорвали себя. Видимо, несли мощный заряд взрывчатки. После перестрелки потеряли половину группы. Сделали вид, что сдаются, подняли руки. Наши бойцы подошли, немцы взорвались. Куски тел собирали, ты видишь все, что осталось. – Жесть! Сколько их было? – Четверо. Еще пятерых в перестрелке убили, еще не обыскивали. – Повезло тебе, Казанцев. Диверсантов уничтожил, потери во взводах небольшие, – с завистью в голосе сказал Иван. Ревновал к успеху взводного. Да ведь ровня они. После гибели ротного промедлил, не решился. На войне молодые, решительные, везучие и толковые командиры росли быстро. Получали досрочно звания, должности. Рисковали сильно, многие не дожили до Победы. Но уже в сорок третьем можно было видеть молодых майоров и полковников, вещь почти невозможная до войны, когда поднимались медленно. От лейтенанта до старшего лейтенанта пять лет. На войне вакансии освобождались быстро, особенно в пехоте, на передовой. Срок жизни взводного в траншее – неделя. Федор отправил в Одинцово посыльного за грузовиками. Надо было убитых забрать, своих и чужих. Да и жестоко было вести всю роту пешком, набегались уже. Следующим днем комбат Жуленко проводил «разбор полетов». На ошибки указали. Но Федор ходил в именинниках. Отличилась третья рота во многом благодаря обходному маневру. А уже через два дня приехал командир полка вместе с начальником штаба. За находчивость, за правильные и грамотные действия Федора назначили командиром роты. От неожиданного известия Черевиченко красными пятнами на лице пошел. А командир полка пообещал поговорить в Управлении о повышении Федора в звании. Конечно, времени после окончания училища мало прошло, два полных года. Но на войне год за три шел. Так что – заслуженно. Командир не обманул, через неделю Федор обмывал новое звание в кругу командиров. Традиция была старой, с царских еще времен. Бросали кубари в стакан водки. Виновник торжества стакан должен был выпить, а кубари губами поймать. При царе кубарей или шпал не было, но от этого ритуал не изменился. С повышением в звании и должности приятелей у Федора прибавилось, но и недруги появились, хотя он никому дорогу не переходил. Вместо убитых бойцов прислали пополнение. Федор, несмотря на скверную погоду, морозы, роту старательно тренировал. Никто не проявлял недовольство, после боестолкновения с группой диверсантов поняли даже скептики – нужна подготовка. А еще Федор начальнику штаба надоел, приносил заявки на автоматическое оружие – автоматы, ручные пулеметы. – Да пойми ты, не пехота у нас! – ругался начштаба. – Автоматы в армии нужны, не хватает их. – Хоть один на отделение, десяток на роту. Или пару ручных пулеметов. – Твои бойцы в патрулях участвовать должны, на подвижных заставах, зачем им автоматы? Но Федор настаивал. Винтовка хороша для дальнего и точного выстрела. Для городского боя или траншейного лучше автомата нет ничего. Видно – надоел со своими заявками начштаба. Через месяц рота Федора первой в батальоне получила десяток автоматов «ППШ», или, как ласково называли их бойцы, – «папаша». Федор сам вручал их самым метким и толковым бойцам. Были в его подразделении немного хулиганистые, но быстро соображавшие, способные принять в неординарной ситуации грамотные и правильные решения. Отличались бойцы друг от друга. Одни исполнительные, по службе придраться не к чему. Но без приказа от командира безынициативные, не способные генерировать идеи. Конечно, не вселенского масштаба, речь о сугубо прагматических решениях. Каждый бой выявлял лидеров в подразделении. Или должны сержанты быть, но не всегда так получалось. А сержант в армии фигура важная, на нем отделение держится, а из отделений взвод состоит, рота. Стоит командиру серьезных, болеющих за дело сержантов подобрать, за подразделение можно быть спокойным, поставленную задачу выполнят. Их батальон служил больше для массовых мероприятий – облав, уничтожения групп террористов, борьбы с непорядками, какие случились в Москве в октябре сорок первого. И от безделья батальон не страдал. Когда не было масштабных действий, действовали заставами на улицах. Московская область урбанизированная, в одном районе, вблизи друг от друга, зачастую города расположены. Чем ближе к столице, тем гуще. Повзводно их привозили в Подольск, Климовск, Чехов и даже Бронницы. Усиливали бойцами наряды милиции или патрули НКВД. Не любил таких выездов Федор. Отделение придавалось офицеру или сержанту НКВД, и Федор не мог контролировать или направлять их действия. Но все быстро переменилось. В ходе наступательной операции Калининского фронта 29-й и 31-й армиями был освобожден Калинин (до революции – Тверь). Он был занят немцами 17 октября 1941 года и был под оккупацией 62 дня. Немцы уделяли Калинину особое внимание. Город имел стратегическое значение как плацдарм с севера от Москвы для наступления на русскую столицу. Кроме того, город был расположен на пересечении важных транспортных путей – Октябрьской железной дороги, шоссе Москва – Ленинград и реки Волги с выходом на канал Москва-Волга. Также в город сходились дороги из Ржева, Волоколамска, Бежецка. В городе располагались важные предприятия – вагоностроительный завод, ткацкие фабрики, завод искусственных кож, где выпускали кирзу для солдатских сапог, оборонные заводы. До войны в крупном областном центре проживали 216 000 жителей, было 3 театра, 3 вуза, имелось военное училище химзащиты. С начала октября в городе сложилась напряженная ситуация. Боеспособных частей для обороны города не было, ополченцы не представляли серьезной силы. Как и в Москве, возникла паника. Население грабило склады, магазины, процветали мародерство, грабежи, изнасилования. Немцы город бомбили, а пожары некому было тушить. В докладной записке военный прокурор 30-й армии Березовский писал: «К 22.00 13 октября в городе не оказалось ни милиции, ни пожарной охраны, ни сотрудников УНКВД, за исключением майора госбезопасности т. Топорева. Это обстоятельство было вызвано трусостью замначальника УНКВД капитана госбезопасности т. Шифрина и начальника областной милиции капитана Зайцева». Между тем число сотрудников госбезопасности в городе до октября составляло 100 человек, а милиции – 900. После оккупации города немцы быстро стали наводить свои порядки. Был введен комендантский час с 16 часов вечера и до 8 часов утра. Для оставшихся в городе 35 тысяч жителей ввели строгие порядки. Переход через реки Волгу, Тверцу, Тьмаку – только по мосту, через заставы, а не по льду. За нарушение – расстрел на месте. Причем тела казненных убирать не разрешалось в назидание остальным. Подозреваемых в связях с партизанами или большевистским подпольем вешали, причем обязательно публично. Мужчин от 17 до 60 лет по малейшему подозрению в нелояльности к новому режиму направляли в лагеря. Женщин и подростков обязали трудиться на принудительных работах. Город снова сменил имя на старинное – Тверь. Немцы сформировали местную администрацию, главой которой был бургомистр Ясинский Валерий Амвросиевич, дворянин, воевавший в свое время в армии Колчака. Управа состояла из 16 отделов – канцелярии, полиции, хозяйственного, транспортного, связи и других. Русская полиция активно выявляла подпольщиков, членов семей партийного и советского актива. Возглавлял ее Бибиков Владимир Михайлович. Город был поделен на восемь районов, во главе районных управ были старшины. Районы делились на участки, участки на кварталы. Их возглавляли предатели из местных. Коллаборационистов нашлось неожиданно много. На сотрудничество с немцами шли из практической целесообразности – выжить, получая зарплату. Из-за репрессивной системы СССР, потому как жесткие репрессии прошли по всем социальным слоям населения, у многих пострадали семьи, родня. Да и ненависти к большевикам нельзя сбросить со счетов, многие помнили отцов, занимавшихся купечеством. Были и выходцы из дворян, которых революция семнадцатого года в одночасье лишила всего – домов, званий, денег, семей. Но русская администрация и полиция у немцев авторитетом не пользовались. В городе с войсками пришли спецкоманды. Первая – зондеркоманда 7-А прибыла уже 28 октября, числилась за СД, штаб в городе состоял из 4 отделов и 25 человек. И костяком был отдел безопасности, иначе – гестапо, возглавляемое оберштурмбанфюрером СС Ойгеном Карлом Штеймле. Была еще ГФП – гехаймфельдполицай – аналог нашего «СМЕРШа». Она занимала здание на улице Софьи Перовской, дом 15. Там же располагалась криминальная полиция с начальником, поляком по происхождению Стефаном Юзефовичем Поннером, подчинявшаяся ГФП. Там же располагался штаб полевой жандармерии при 161-й пехотной дивизии, под руководством лейтенанта Хейдера. В подвалах гестапо, жандармерии, ГФП, русской полиции располагались следственные тюрьмы. Расстреливали обвиняемых, просто подозрительных в Первомайской роще и у Московской заставы. За короткий срок оккупации немцам удалось выявить многих подпольщиков с помощью агентов-провокаторов. Когда немцев выбили из города, завербованная ими агентура осталась. Немцы всерьез рассчитывали вернуться. Город повторно взять они не смогли, но в Калининской области оставались до 1944 года. После освобождения города большевики быстро восстановили органы управления. Но новая власть держится на силе штыков, карательных органов, иначе – беззаконие, анархия. В Калинин перебросили из разных городов милицию. Приказом по Управлению войск по охране тыла для помощи НКВД в борьбе с диверсантами, агентами фашистов, в Калинин был направлен Федор с ротой бойцов. Подразделение на грузовиках перебросили быстро. Роту разместили в общежитии ткацкой фабрики. В период оккупации здесь была немецкая казарма. Первым делом Федор посетил городской отдел НКВД, все-таки официально войска по охране тыла входили в состав комиссариата внутренних дел. Представился, предъявил выписку из приказа. Начальник отдела документы тщательно изучил. – Я уже в курсе, мне телефонировали. Садись, старшой, можешь курить. – Не курю. – Это правильно. Надеюсь, службу знаешь, неопытного сюда бы не направили. Поэтому давай сразу договоримся. Мы выявляем спящих агентов, предателей, служивших немцам. Сотрудников у меня пока мало, отдел в стадии становления. А твое дело – город. Патрулирование улиц, заставы на улицах, подавление беспорядков, если случатся такие. – Сомневаюсь, жителей мало осталось. Недовольные советской властью с немцами ушли. – Э, не скажи! Вот у меня в папке заявления граждан. Пишут – редактора «Тверского вестника» Никольского на улице видели. А «Вестник» этот при немцах издавали. Идеологически вредное издание. Так что не все сбежали, ты это в своей работе учти. Есть оперативная информация, что на рынке видели Дилигитского. Правда, бородой оброс, очки нацепил. Маскируется, сволочь. – Кто такой? – Один из заместителей начальника полиции города. Сам в нескольких казнях партизан участвовал, веревка по нему плачет. – Дашь учетные карточки посмотреть, с фото? – Не успели еще завести, а фото и вовсе нет. Да и откуда им взяться? Там же Бибиков, начальник полиции, фашистский прихвостень. В царское время ротмистром был, в Белом движении участвовал, в охранке. Ушел из Крыма за границу. А с немцами вернулся. Нет его фото, как и многих других. – Плохо. Вся эта шваль могла остаться в городе по поддельным документам, тех же расстрелянных подпольщиков. – Сам так думаю! – стукнул кулаком по столу Осадчий. – Но всех выявим, всех к ответу призовем, дай только время. В городе уже две пекарни заработали, хлеб пекут, жители возвращаться начали. Со дня на день обещают электричество дать. А будет свет, заработает телеграф. С водой пока плохо, немцы водонапорную башню разрушили, жители воду из Тверцы и Тьмаки берут. Немцы расстреляли в городе две с половиной тысячи жителей. Коммунисты, члены семей военнослужащих, подпольщики. Самая опора наша. – Ты это к чему? – А вернуться в город могут не самые лучшие. Отсиделись в деревнях, а то и немцам служили. Время для проверки нужно. И ты со своими людьми первым фильтром будешь. Так что со всей пролетарской строгостью и бдительностью! – Понял. – Удачи, старшой! Вместе в одной упряжке работать будем. Но гадов всяких истребим. Из городского НКВД Федор отправился в милицию. Надо познакомиться с начальником, ведь сотрудничать придется. А еще лелеял надежду разжиться картой города. Как давать командирам взводов или отделений задания, когда ни он сам, ни они города не знают и карт не имеют.Начальником милиции оказался бравый капитан, с бритой головой и пышными усами, как у Тараса Бульбы. Да и сам оказался украинцем – Непейвода Тарас Григорьевич. – Рота твоя, старшой, в самый раз. Людей мало у меня, все в городе новички. Воровство, грабежи, у населения на руках оружия полно. Будем сотрудничать, одно дело делаем. – Вот и помоги для начала. Дай план или карту города. – Эка хватил! Сам немецкой пользуюсь. – Дай хоть такую. – Хоть сто штук. На складе брошенном нашли, немецкие запасы. План еще 1939 года, но лучше нашей. Представляешь, все колодцы обозначены даже. Только названия улиц читать смешно, язык сломаешь. Тарас Григорьевич распорядился дежурному доставить карты, и через пять минут тот принес их целую стопку. Хозяин кабинета сделал жест рукой. – Владей. – Спасибо. – Давай уговоримся. В случае непредвиденных или тяжелых случаев мои милиционеры сигнал свистом подавать будут. Пусть твои бойцы без внимания не оставят, подмогнут. – Обязательно прикажу. Из милиции Федор со стопкой карт под мышкой направился в исполком и горком партии. Помещались они в одном здании. Председатель исполкома понравился, деловой мужик, сразу спросил – чем помочь? – Валенок бы нам, хоть десять пар для патрульных, матрацы и одеяла. – Сложно, но обещаю, поможем. А вот секретарь райкома типичный болтун оказался. О руководящей роли партии вещал, о величии и провидческом гении великого вождя товарища Сталина. И никакой конкретики. Как будто дел в разрушенном городе мало. Город разрушен сильно – бомбардировки, артиллерийский огонь, а еще пожары. Деревянных домов в городе множество было. При отступлении немцы организовали большую, из восьмиста человек, команду факельщиков, подожгли дома. Целые улицы сгорели, кварталы. Некому и нечем тушить было. Поэтому карты, очень точные на 1939 год, не совсем соответствовали действительности. Федор, как прибыл в распоряжение роты, собрал командиров взводов и отделений, раздал карты. – Изучайте. Кто не сможет перевести названия улиц, обращайтесь ко мне. Буквально вызубрить. С завтрашнего дня рота выходит на патрулирование. Разбейте личный состав на смены – по восемь часов. А сейчас обустраивайтесь. Мелких хозяйственных дел много, начиная с изготовления пирамиды для оружия и кончая организацией питания. На три дня был получен в батальоне сухой паек. А дальше надо самим думать. Продукты получать со склада НКВД не проблема. Но готовить? С каждого взвода выделили по бойцу. А еще котлы нужны, кастрюли. Два дня, распределив заставы и задания командирам взводов, Федор мотался по городу, выискивая необходимое. Но понемногу обживались. С появлением в городе милиции и его бойцов преступлений становилось меньше. Немцы наших уголовников не трогали, воры и убийцы в политику не лезли. А при отступлении фашистов уголовники обнаглели, только сейчас получив отпор. Федор инструктировал своих командиров взводов и отделений. – Не рискуйте жизнями бойцов! Не подчиняется кто-то или оружие обнаружил, пусть даже нож, сразу стреляйте на поражение. Застали на месте грабежа, кражи, сразу на поражение. Надо очистить город от преступных элементов. – На то милиция есть, – возразил один из командиров. – Преступный элемент – база для агентуры, на хазах ихних могут укрываться предатели. Это пособники фашистов, а вовсе не заблудшие овечки. Если вор отобрал у ребенка кусок хлеба, обрекая его на голодное существование или смерть, то чем он лучше фашиста? Твердость, жесткость, беспощадность к врагу! В первый раз Федор сам выводил бойцов на заставы или пропускные пункты. На месте определялся, где быть КПП. По карте одно, а на месте не всегда так, иной раз приходилось передвигать пост на сотню метров. Каждой точке номер присвоил сам, список раздал командирам взводов, так удобнее распределять наряды. Сам не брезговал с парой бойцов по улицам пройтись. Чтобы грамотно руководить, надо знать обстановку в городе. Быт в Калинине налаживался. Заработала почта, 7 января – водопровод, а 5 февраля пустили трамвай, на тот момент единственный общественный транспорт в городе. Бойцов стало легче доставлять к месту несения службы. На трамвае солдат, как и милиционеров, возили бесплатно. Калинин – город по площади большой. Пешком не находишься, а своего транспорта в роте не было. Вечером Федор направился проверять посты, взяв с собой двух бойцов. Одному на служебные проверки выходить не положено. В первую очередь из-за соображений безопасности. Пока начальник патруля, будь это офицер или сержант, проверяет документы, солдаты должны наблюдать за проверяемыми. Были случаи, когда нападали внезапно. Подошли к вокзалу. Место бойкое, постоянно народ толкается. Основное внимание – мужчинам призывного возраста. Федор на тротуаре рядом с вокзалом остановил военнослужащего. Ефрейтор лет тридцати, с сидором за плечами. – Военный патруль, проверка документов. – Как же, понимаю, – улыбнулся ефрейтор. – Пожалуйста. Ефрейтор предъявил красноармейскую книжку, справку о ранении на нахождении в госпитале, воинское требование на проезд по железной дороге. Федор документы проверил – все в порядке. Уже возвратить хотел, да номер воинской части на справке из госпиталя показался знакомым. – В Липецке на излечении были? – Так точно! Федор там сам лечился после контузии и ранения. Посмотрел подпись начальника госпиталя внизу, такая же, как у него была. – Как там начальник госпиталя? – Не видел я его. Я рядовой состав, ефрейтор. Какое дело начальству до солдата? – В каком отделении находился? – В хирургическом. – Кто хирург? – В справке подпись есть, не помню. Федор сам лежал в хирургии. Начальник отделения лейтенант Петухов, военврач. И два рядовых хирурга. Петухов, как начальник отделения, каждый день обход отделения с военврачами делал. Его в лицо все ранбольные знали, как и по фамилии. – Когда и куда ранен был? – В левое бедро, двенадцатого ноября. Могу рубец показать. – Не надо. Последний вопрос – как выглядел начальник отделения? – Роста среднего, от сорока. – Усы по-прежнему носит и трубку курит? – По-прежнему, – кивнул ефрейтор. Когда Федор расспрашивать дотошно о госпитале стал, бойцы патруля насторожились. Если при проверке документов все в порядке, отпускали сразу. – Руки вверх подними. Обыскать его, – приказал Федор. Оружия при ефрейторе не оказалось, если не считать оружием перочинный ножик. И в сидоре при досмотре ничего предосудительного не оказалось. Но Федор точно знал, что ефрейтор в госпитале не был, потому что Петухов усов не носил, не курил вообще и был значительно моложе, чем поведал задержанный. – Ребята! Да вы что? Мне же на поезд надо! – жалостливым тоном канючил ефрейтор. – Шагай! Федор пошел впереди, за ним задержанный ефрейтор, сзади двое бойцов с винтовками в руках. Федор направился в городской отдел УНКВД. Документы у ефрейтора похожи на настоящие, а может быть, настоящие и есть. Но задержанный не тот человек, за которого себя выдает. Если бы Федор сам не был в том госпитале, то ефрейтора после проверки отпустил. В лучшем случае он дезертир или купил документы, либо украл у настоящего ефрейтора, уклоняясь от призыва на воинскую службу, либо это настоящий враг. Завели задержанного в здание УНКВД. Дежурный спросил: – За что сцапали? – В камеру его определи, потом поясню. Когда солдат НКВД задержанного увел, Федор рассказал подробно, документы ефрейтора дежурному вручил. – Хм, занятно. Рапорт пиши, завтра его наш оперуполномоченный допросит. Несколько дней прошли в обычных заботах. Через неделю на полуторке к казарме подъехал Осадчий, начальник городского отдела НКВД. – Время уделить можешь? – Для тебя всегда. – Поехали в отдел, интересное расскажу. Приехали в горотдел, зашли в кабинет к старшему лейтенанту. – Чайку сделать? – Не откажусь. Пока ординарец или дежурный занимался чаем, Виктор Матвеевич прошелся по кабинету, потер руки. – Ты как, почему ефрейтора задержал? – Ошибся, не того взял? – Все правильно сделал. Понять хочу. Я сам его документы изучал под лупой. Придраться не к чему, а ты его взял. – Можно сказать – повезло. Я сам в том госпитале на излечении был. Хирургов, начальника отделения, лично знаю. А этот ефрейтор врать начал, описать внешность не может. – Удача нам привалила обоим. Ты немецкого агента сцапал. Его полгода готовили. Сведения секретные, но тебе расскажу, что можно, одно дело делаем, в одном ведомстве служим. Предыстория длинная. Еще до войны некий Фриц Каудерс из абвера познакомился с русским генералом-эмигрантом Туркулом. Он еще во время Гражданской войны в Румынию сбежал, у нас на него досье толстенное есть. Так вот у этого Туркула в СССР масса приятелей осталась. Каудерс склонил Туркула к сотрудничеству, знакомые генерала стали опорой для создания разведсети. Причем знакомые генерала, это бывшие сослуживцы, однокашники по военному училищу, академии. – В военном деле соображают, – вставил Федор. – Именно! Каудерс развернул кипучую деятельность по подготовке агентов, а потом поселил их в Бессарабии. – Подожди, я догадался. Наши после акта Молотова – Риббентропа заняли в 1939 году Бессарабию, присоединив к Украине, и немецкие агенты оказались на нашей территории, не переходя границу. Потом им, как советским гражданам, выдали наши паспорта и прочие документы – трудовую книжку, аттестаты. – В самую точку! Натурализовавшись, не подкопаешься, агенты разъехались по стране, явились по адресам, данным им через Туркула. Вот тебе крыша над головой, связи, помощь. – Ни фига себе комбинация! – Тонко задумано, с дальним прицелом, на перспективу. Высший пилотаж в разведке! Причем немецкая разведка загодя о Бессарабии знала. Наверняка в одной связке с германским министерством иностранных дел работали. Так вот, осели на нашей территории десятки подготовленных агентов. Сам Каудерс с началом войны в Болгарии оказался, где возглавляет радиоцентр абвера. Как думаешь, для чего? – К бабке ходить не надо, связь с агентурой держит! – Правильно. Не знаешь, откуда на связь выходят? – Не возьмусь гадать, страна велика. – Основной радиопередатчик в Куйбышеве, иногда на этой частоте выходит рация из Подольска. – Так-так. Ведь в Куйбышев правительство эвакуировало и дипломатические миссии. – В правильном направлении думаешь! – И кто-то из агентуры или их пособников работает в правительстве, скажем, обслуживающий персонал. Осадчий на дверь обернулся. – Ты свои догадки про себя держи, чревато это! Понимаешь, если агентура в самом верху окопалась, все секреты немцам известны. Если это так, понятны неудачи на фронтах, знания немцами войсковых резервов РККА, мобилизационных планов, в том числе по развертыванию оборонных заводов, выпуска военной техники. Мало того, немцам могут быть известны пути транспортировки поставок по ленд-лизу, порты назначения, выход караванов. Федора холодный пот пробил. – А ефрейтор этот кто? – Связист, рядовая пешка, бывший красноармеец, в плен к немцам попал, сотрудничать стал. Жить-то охота. Но слабак. Сразу же явки и пароли сдал. Деталь интересная. Кодовые слова и цифры у него на башке. – Ты имеешь в виду в голове? – Именно на голове. Обрили налысо, на темени и затылке текст нанесли химическим карандашом или кто его знает чем. Приказали не мыть голову. Волосы за две недели отросли, никаких компрометирующих документов или вещей при себе нет. Мы постригли его машинкой под ноль, текст сфотографировали, переписали. – Дальше будешь с ним работать? – А ты как думал. Ефрейтор этот боится, что расстреляют, согласился помогать. Он в Москве сейчас. Я, когда сопроводительную записку писал, о тебе упомянул, про бдительность и прочее. – Если бы медаль хотя бы дали. – Может, и отметят. За кончик веревочки мы ухватились. Но уверен будь, размотаем весь клубок. Федор ошарашен таким известием был. Думал, дезертира задержал, а вышло – агента, да еще на разведсеть вышли. Так везет редко. Удача улыбалась не только советской разведке, создавшей в Германии «Красную капеллу». Немцы, с их богатым опытом в этой области, не отставали. Уже после войны стали известны данные о их разведсети «Макс» в Москве, агент был в Государственном комитете обороны. Вербовкой агентов среди наших пленных на Западном фронте занимался от абвера генерал Эрнст Кестринг. Это был русский немец, родившийся под Тулой. Отлично, как родным, владел русским языком, знал русский менталитет. И ему повезло. В плен 13 октября 1941 года попал 38-летний политрук, капитан Минишкий. До войны он работал в секретариате ЦК ВКП(б), с началом войны его мобилизовали на Западный фронт. После пленения он сразу дал согласие сотрудничать с немцами, дал согласие на работу в абвере и восемь месяцев провел в разведшколе. За это время Эрнст Кестринг тщательно готовил операцию возвращения агента в советский тыл. Затем началась операция «Фламинго», которой руководил Браун, уже имевший в Москве агентурную сеть, главное – в Москве был радист с псевдонимом «Александр». Люди Гелена переправили Минишкия через фронт, он доложил в штабе армии о своем пленении и дерзком побеге, каждая деталь была тщательно подготовлена и проработана немцами. Его забрали в Москву, памятуя о прежних заслугах в секретариате. Минишкий через небольшое время стал трудиться в военно-политическом секретариате ГКО. После 14 июля 1942 года от него потоком пошла ценная информация. Первое же сообщение о совещании Ворошилова, Молотова и Шапошникова с военными атташе американской, английской и китайской миссий. В последующих донес о наших силах и резервах под Сталинградом, чем немало способствовал продвижению немцев к Волге. У немцев он проходил под шифром «438». Участники операции «Фламинго» работали до глубокой осени 1942 года. Затем Минишкий был отозван, с помощью диверсантов группы «Валли» его перевели через линию фронта. В дальнейшем он работал в разведшколах, готовя агентов, а ближе к концу войны в аналитическом отделе. После открытия второго фронта в Европе ухитрился переметнуться к англичанам, имея на руках военную информацию о спящей и действующей агентуре немцев у русских. Их смогли задействовать разведки Англии и США. По неподтвержденным данным, во время войны действовали агенты абвера в ближайшем окружении советского генералитета. А сколько еще малоизвестных агентов действовало на железнодорожных станциях, в городах, воинских частях? Сообщения от них передавались в радиоцентр, аналитики делали выводы, докладывали ближнему окружению Гитлера и ОКВ – верховному немецкому военному командованию. Но если генералитет умел читать разведсводки и делать прогнозы, то Гитлер действовал неадекватно, порой сам издавал директивы и приказы. Интересный случай произошел с Федором через пару недель после задержания ефрейтора. Федор вышел на проверку патрулей и пропускных пунктов. Был уже конец января, морозы отпустили, к вечеру было градусов десять. Бодрит, но не так холодно, как в декабре, когда были по тридцать пять – сорок. Дышалось легко, воздух чистый. Один из солдат, что сопровождал Федора, обратился к нему: – Товарищ старший лейтенант, вроде человек на льду. На лед Волги в черте города жителям разрешалось выходить только днем. Чтобы как-то выжить, многие мужчины занимались подледным ловом рыбы. Поймал за два-три часа килограмм – два, уже приварок к скудному столу в виде ухи. А сейчас уже сумерки и фигура явно движется к берегу. Рыбак засиделся? У многих любителей лова еще с довоенных времен были раскладные стульчики или фанерные ящики с ремнем. Внутри рыболовные снасти и посидеть на ящике можно. Подошел к берегу неизвестный, стало видно – хромает на одну ногу и снастей нет. Почему инвалид по мосту не пошел, а по льду? Время экономил или остерегался проверки? Федор решил подождать, проверить. Мужчина с трудом выбрался по крутому и заснеженному склону на набережную. Увидев военный патруль, замешкался. Ага, стало быть, есть что скрывать. Мог самогон из деревни от родни нести. А самогоноварение преследовалось по закону, ибо на его изготовление шла пшеница или другие продукты. Самогон на базаре продавали из-под полы, и он пользовался спросом. – Стоять! – приказал мужчине Федор. – Документы! – Да я свой, городской, к родне ходил на другой берег, по льду-то короче. Ноги у меня нет. В доказательство мужчина поднял левую штанину. Вместо ноги и башмака уродливая деревяшка. – Где ранило-то, отец? – участливо спросил один из бойцов. – Еще на финской, зимой сорокового. Документы у мужчины были в порядке, но не понравился он Федору. Глаза бегают, вроде опасаются чего-то. Если самогон несет, то черт с ним, преступление мелкое, дело милиции. Но все же приказал: – Обыскать! Бойцы добросовестно прощупали одежду, обыскали карманы. Кисет самосада, самодельная зажигалка из винтовочной гильзы, несколько мятых рублей. Ничего подозрительного. Федор уже отпустить инвалида хотел, а интуиция подсказывает – не чист и не прост мужик. – Мне твой протез осмотреть надо! – заявил Федор. – Да что же вы делаете, сынки? Я ногу за советскую власть потерял, воевал, а вы за культяпку мою взялись. – Придется пройти с нами. Федор с бойцами довел его до КПП, располагавшегося в уцелевшей половине разрушенной взрывом избы. Для бойцов это было местом, где можно обогреться в морозы. Они топили печь, и в единственной комнатке было тепло. Увидев Федора, два бойца вскочили, руки по швам. – Здравия желаем, товарищ командир! Федор приказал инвалиду: – Садитесь, снимайте протез. Мужик опять заблажил, чтобы вызвать жалость и сочувствие. – Добровольно не хотите? Вы двое – держите его, а ты, Гнутиков, снимай протез. Бойцы переглянулись. Инвалид, документы в порядке, чего командир прицепился к человеку? Мужик насупился, уселся на табурет. – Сам сниму, коли ты такой настырный! Мужик задрал штанину, бойцы отвернулись, уж больно вид неприглядный. Задержанный расстегнул кожаные ремни. Примитивный деревянный протез с глухим стуком упал на пол. Федор поднял его. Внизу ничего интересного. Кверху, к культе, деревяшка расширялась конусом. Там углубление, прикрытое войлочным кружком. Федор вытащил его двумя пальцами. А внутри полость, небольшая, в два кулака, а в ней золотые изделия. Кольца, цепочки, крестик матово желтым отливают при свете коптилки. На всех изделиях царапины мелкие, потертости. Не новые изделия, ношеные. – Товарищи бойцы! Попрошу осмотреть содержимое тайника, – объявил Федор. Бойцы, как увидели, отношение к инвалиду переменили. – Спекулянт! Народу жрать нечего, а он с золотом разгуливает. Дать бы ему в морду! – Ты где золотишко взял, болезный? – почти ласково поинтересовался Федор. – На еду выменял! – буркнул мужик. – Только врать не надо. Это деревенские в город еду на базар несут, на вещи выменять. Обносились все. Гнутиков, бегом в горотдел милиции. Не наш клиент, пусть сами разбираются. – Слушаюсь! Боец убежал. Федор ссыпал золото на снарядный ящик, заменявший стол. – Надевай протез, сам пойдешь с милиционером, нести тебя никто не будет. Мужчина надел протез, а правильнее – деревяшку, на ноге застегнул. – Закурить позволите? – Кури. Наверное, долго теперь табачку не попробуешь. В годы войны за золотовалютные операции суды давали большие сроки, от десяти лет и выше. Мужчина закурил, выпустил клуб ядреного дыма, выдохнул. – Забирайте все золото, а про меня забудьте. – Не пойдет. Я бы такую мразь сразу расстреливал. Знал бы, еще на льду кончил, – жестко ответил Федор. Через какое-то время в комнатку ввалился боец из роты Федора, за ним два милиционера. При форме, на боку револьверы в кобурах. Увидели инвалида. – Доскакался, Михей! – Знакомая личность? – На базаре каждый день отирается. Чего натворил? – Золото в деревяшке, что вместо ноги, нес. Вот оно. Пишите опись и забирайте фигуранта вместе с золотом. Всего насчитали двадцать одно изделие, Федор и милиционеры подписали бумагу. Федор твердо знал, все сдать по описи надо, с золотом не шутят. А уже следующим днем к нему в казарму пришел начальник городской милиции. Осмотрел пустой, даже убогий кабинет Федора, хмыкнул. – У тебя закуска найдется? – Найду. Федор прошел на кухню, принес хлеба, две банки мясных консервов, несколько кусков сахара-рафинада. – О, да вы здорово живете! – восхитился Тарас Григорьевич. – Стопки давай или кружки. – По какому поводу? – Да ты что, забыл, старшой? Ты же с рыжьем Михея взял, теперь от срока не отвертится. Ночью обыск у него в доме делали, на грузовике добро вывозили. Представляешь – все стены картинами увешаны, одних шуб в шкафу три. Никак я его с поличным взять не мог. Чуял – гнилой мужик, но чувства к делу не пришьешь. А теперь посидит. За то и выпьем, за сотрудничество! Тарас достал из кармана бутылку водки, щедро плеснул в жестяные кружки. Чокнулись, выпили. Тарас ложку в американскую тушенку запустил, пожевал. – Вкусно. Мы в милиции такой жратвы не имеем. – Американская помощь, а может – английская. На банке надпись на английском. – Ты знаешь языки? – изумился Тарас Григорьевич. – В училище изучали. Забыл почти все. – Во-во, я в школе немецкий тоже учил. А сейчас только три слова помню. Не спеша поллитровку допили. – Засиделся я у тебя. Хороший ты мужик, Казанцев. Однако же на службу пора. Закончится война, не будет разных шпионов, диверсантов, дезертиров. Перейдешь ко мне? Федор оторопел: – Я подумаю.Глава 9 Засада
Непейвода ушел, а Федор сидел и удивлялся. Немцы еще в Подмосковье, Калинин полтора месяца как освобожден. А люди думают, как послевоенную жизнь налаживать. Стало быть – не сомневаются в победе, уверены. В октябре еще, совсем недавно, настроения были другие. Сомневались – устоит ли столица. Да и не только наши люди боялись падения Москвы. Руководители иностранных государств выжидали. Те же турки, японцы. Пади Москва, яви миру свою слабость, и накинулись бы на Советский Союз в жажде успеть урвать кусок земли, не опоздать к разделу пирога, присоединиться к победителям. Выжидали и США с Англией. Стоит ли помогать с поставками по ленд-лизу? Пойдет ли помощь впрок? Контрнаступление наших войск заставило многие государства задуматься. А так ли силен Гитлер? Устоит ли против Сталина? Турки и японцы отложили вступление в войну на стороне Германии до лучших времен, союзники СССР решили активизировать помощь поставками вооружения. И у всех своя выгода. Американцы хотели поднять свою промышленность, создать рабочие места и в близкой перспективе разбогатеть. А как же? Война – это бизнес, ведь поставки по ленд-лизу шли не только в СССР, едва не половина мира после окончания Второй мировой войны должна Америке осталась. Доллар стал мировой валютой. Великобритания, помогая СССР, выручала себя. Германия на время отложила операцию по захвату туманного Альбиона, так пусть измотается, обессилеет в борьбе с СССР, глядишь – не до острова будет. Выгоду поимели все, только Советский Союз заплатил самую дорогую цену – миллионы человеческих жизней, причем не самых худших – молодых и здоровых мужчин, цвет нации. А уголовники и прочее отребье выжили, отсидевшись в лагерях. За полтора месяца, что Федор вместе со своей ротой в Калинине провел, город немного узнал, по службе и личные знакомства завел. С каждым днем город понемногу восстанавливался после ожесточенных боев, оккупации. Стало работать проводное радио, в казарме повесили два черных больших рупора. Бойцы стали слушать сводки Совинформбюро, концерты Руслановой и Лемешева. Сводки с фронтов говорили о тяжелом положении, но не было уже ощущения безнадежности, надвигающейся катастрофы. Настроение у народа и бойцов лучше стало, бодрее, исчезло гнетущее состояние неуверенности. У Федора в кабинете телефон появился, с военного коммутатора, но и он жизнь облегчил. Можно было связаться с горотделом милиции, НКВД, горисполкомом. Начальник НКВД по своим каналам выбил для роты Федора грузовик. Полуторку получили с авторемонтного завода, латаную-перелатаную, но на ходу. Бойцы сами соорудили в кузове деревянный каркас, обтянули танковым брезентом. Его Федор за водку выпросил у помпотеха самоходного полка. Его натянули на каркас, получили крытый кузов. Теперь наряды на грузовичке развозили. Не дует и не мокнут под снегом или дождем, продукты на кухню удобно завозить, да и случись что, тревожную группу к требуемому месту подбросить быстро можно. Полегче жить стало. В середине февраля Федора вызвал к себе Осадчий. Несколько минут начальник горотдела УНКВД расспрашивал, как служит рота, есть ли насущные проблемы. А у кого проблем нет? С обувью плоховато в роте было, телогрейки пора завозить, весна на носу. – Ладно, теперь о деле, – хлопнул ладонью по столу Осадчий. – Получил достоверные данные, что завтра немцы забросят парашютами трех агентов. Подготовь десяток бойцов с оружием, не забудь маскировочные халаты. – Нет их у нас, мы не разведка. Осадчий засопел недовольно, написал на листке бумажки несколько слов, протянул Федору. – Получишь у нас на складе. Машину приготовь, чтобы заправлена была. – Куда поедем? – Перед выездом узнаешь. Пресловутая игра в секретность. Осадчий уловил на лице Федора тень недовольства. – Не обижайся, служба. Мы еще сами не знаем, будет ли выброска. Вдруг непогода, скажем, снегопад или сильный ветер. – Не проще было бы сбить самолет над нашей территорией? – Э, брат! Проще, но не лучше. Немцев допросить надо – к кому шли, все связи, явки, цель задания. Сам понимать должен. – Дорога-то хоть до деревни этой расчищена? Снега везде по колено. – Нельзя ее чистить. Всю зиму не чистили, и вдруг нате вам. Выброску отменят. – Тогда машина не пройдет. – Не твоя забота, старлей. Готовься. Федор получил на вещевом складе пачку маскхалатов, фактически комбинезонов, отдельно штаны, отдельно куртка. Водитель забрал их в кабину. В казарме Федор пробежался глазами по списку личного состава. А чего мудрить? У кого автоматы, те и поедут на задание. Командирам взводов приказал – на завтрашние сутки автоматчиков в наряд не задействовать, для них особое задание будет. На следующий день, после ужина, Федор сам проверил оружие у бойцов – вычищено ли, смазано ли, да снаряжены ли магазины? На всякий случай, пока бойцы маскхалаты надевали, взял у старшины пару гранат «Ф-1», сунул в карманы. С пистолетом много не повоюешь. Бойцы в полной готовности ждали в казарме, Федор находился у телефона. Звонок раздался неожиданно, в восемь вечера. – Пусть твоя команда к мосту через Тверцу выезжает. Ожидайте нас. – Так точно! Уже на бегу шапку-ушанку надел, поправил ремень. – Бойцы, в машину! Водитель уже в грузовике сидел, периодически прогревал мотор. Система охлаждения с водой, а не с антифризом, как сейчас. Не усмотрел – разморозишь радиатор или блок цилиндров, тогда беда. По городу ехали быстро. Улицы от завалов разрушенных домов расчищены. У КПП перед мостом остановились, поджидая машину НКВД. К знакомому грузовику сержант подбежал. – Товарищ старший лейтенант, на посту номер три все спокойно, без происшествий. Привыкли на постах, что вечером Федор их проверяет. – Добро, продолжайте службу. Бойцы в кузове не балагурят, как обычно. Чувствуют, необычное дело сегодня, вероятно – опасное. К машине сзади подкатил «козлик», из него лихо выпрыгнул Осадчий, подбежал к грузовику. – Готов? – Готов. – Следуй за нами. Сначала переехали на другой берег Тверцы, попетляли по району, затем выбрались на грейдер, ведущий на восток, но вскоре и с него свернули. Тут дорога уже паршивая пошла. Местами видно ее, потом изрядный участок под снегом, а в низинах и вовсе сугробы. Если бы не следы санные и копыт лошадей, так и вовсе дорогу из вида потерять можно. На обеих машинах по одной фаре, да еще через узкую щель светят, еле на двадцать метров видно. По следу «газика»-вездехода полуторка ротная шла уверенно, подбуксовывая в низинах. В одном месте, перед деревянным узким мостом, и вовсе забуксовали, но бойцы грузовик вытолкали. «Козлик» через километр к лесу свернул, полуторка рядом остановилась. Осадчий выбрался из армейского вездехода, глядя на него и Федор. – Дальше ехать нельзя, пешком. Федор скомандовал: – Выйти из машины, строиться! Бойцы построились шеренгой. Осадчий бойцов осмотрел, повернулся к Федору. – Идите цепочкой за мной. Не курить, не разговаривать. В указанном месте развернуться цепью, лежать тихо. Если агенты приземлятся, никаких действий не предпринимать. Если сведения верны, у них свой человек на хуторе, к нему пойдут. По моему сигналу окружить. – Штурмовать будем? – Если не сдадутся, тогда придется. Не хотелось бы, живьем хоть одного взять надо. Осадчий посмотрел на часы. – Время! Идем. И пошел первым. Здесь была узкая протоптанная тропинка в снегу. Видимо, деревенские по ней ходили в город. Миновали поле, подошли к посадке. Деревья голые, на верхушках снег. Осадчий поднял руку, Федор продублировал. Бойцы замерли. Осадчий повернулся к Федору. – У посадки в цепь и ложитесь. – Понял. Бойцы улеглись на снег. Федор Осадчего понял. На фоне темной посадки бойцы не так будут выделяться. Хоть и в маскхалатах, а оружие черное, ремни, подсумки для магазинов запасных. Федор занял место рядом с бойцами, Осадчий прошел по полю вперед и исчез из вида. Федор в шинели был, а Осадчий в белом овчинном полушубке и такой же шапке, а не хуже маскхалата со снегом сливается. Лежать пришлось долго, часа полтора. Погода тихая, ясная. Ветра нет и звезды на небе хорошо видны. Послышался звук моторов в вышине, едва-едва. Если бы Федор не знал о парашютистах, внимания не обратил. Самолет пролетел дальше на восток. Не этот или хитрит летчик? В начале войны и наши, и немецкие летчики ошибку делали. Сбросят десант или разведчиков, диверсантов, сразу на обратный путь ложатся. Наблюдатели с земли, хоть те же посты ВНОС (служба наблюдения и оповещения) сразу понимают, где место выброски. После нескольких неудачных выбросок пилоты поумнели. Сбрасывали парашютистов и следовали прежним курсом, разворачиваясь на обратный путь далеко, километров через тридцать-пятьдесят. – Смотрим вверх! Передай по цепочке! – шепнул Федор ближнему бойцу. Бойцы молодые, интересно на парашютистов вблизи посмотреть, головы вверх задрали. Через несколько минут в черном, звездном небе показались белые пятна, довольно быстро приближающиеся. Два парашюта недалеко друг от друга, а три подальше, видно, спрыгнули не одновременно или ветром на высоте раскидало. Как же так? Осадчий о трех агентах говорил, а парашютов пять! Если огневой контакт будет, еще неизвестно, чья возьмет. Диверсантов на стрельбе натаскивают, и хоть его бойцов вдвое больше, стреляли они несколько раз, навыка мало. Федор забеспокоился, а вышло – зря, поторопился. Под двумя парашютами не люди оказались, а груз, в объемистых мешках. Едва приземлившись и отцепив привязные ремни подвесной системы, немцы кинулись к парашютам с грузом, отцепили, собрали парашюты. Не закопали в снег, с собой понесли, чтобы следов высадки не оставлять. Федор и бойцы наблюдали за происходящим. Темновато, но на белом фоне снега видно. Потом немцы сориентировались по компасу, двинулись к хутору, который был не близко, километра полтора. Сначала груз волоком тащили, потом оставили. Нести парашюты и тащить одновременно груз – тяжело. Мешки бросили, прошли к хутору. Некоторое время их видно не было. Федор забеспокоился, почему Осадчий никакого сигнала не подает? Немцы уже на хуторе. Видимо, с поличным взять хотел, потому что немцы вернулись, взялись за лямки парашютных мешков. Двое тащили, а один еловой или сосновой веткой следы заметал. Немцы скрылись из вида, как будто и не было никого – ни людей, ни груза, ни парашютов. Парашютные мешки были созданы люфтваффе для забросок в тыл. Из прочного брезента, со шнуровкой, могли вмещать от ста и до трехсот килограмм груза, не промокали. Шнуровкой утягивались для компактности. Федор такой однажды видел, оценил продуманность и качество. Осадчего не было долго, после приземления парашютистов часа три прошло. Бойцы на снегу уже замерзнуть успели. В неподвижности на снегу лежать, хоть и мороз небольшой, удовольствие не из больших. Наконец движение на тропинке. Федор всмотрелся – Осадчий. Начальник горотдела подошел. – Прикажи своим – идем по тропинке, метров за сто до хутора расходимся цепью. Окружаем, сжимаем колечко. Там они все, на хуторе. Надо не дать ни одному уйти. Одно плохо – собака там. Хозяин ее в будке запер. Чтобы не гавкала почем зря. А как гости в избу прошли, выпустил. Слышал я – цепью гремит. Мне круг пришлось делать с подветренной стороны, чтобы не учуяла раньше срока. – Окружать будем – учует, услышит, голос подаст. – Ты можешь другое что предложить? То-то. Лишь бы не ушли. Задание у них есть – в Калинине или в Москве. Что им на хуторе делать? Мешки видел? – Видел, два больших. – Для рации такие большие не нужны. Думаю, взрывчатка. – Если упертые попадутся, всю избу разнести могут. – А то я не понимаю. Людей маловато для такой операции. – Я мог и роту взять, да город оголять нельзя. За такое по головке не погладят. – Пора идти. Немцы, если это немцы, а не наши, отогрелись уже, с хозяином чай гоняют. Шли цепочкой по тропинке. Когда уже хутор – изба, амбар, сарай, баня, коровник – стал виден отчетливо, Федор приказал: – Окружаем с обеих сторон кольцом, сходимся к забору. Первыми стрельбу не открывать, а начнут первыми, бить на поражение. Пошли! Бойцы по снежной целине расходиться стали. Собака услышала шум, гавкать стала, отрабатывая хозяйский харч. Очень не вовремя! И заткнуть рот ей нельзя, если только пристрелить, но пока нельзя. Очень бы пригодился пистолет с глушителем, но в СССР производился малыми партиями только глушитель «Брамит» для револьверов «наган». Федор о таком слышал, но не видел ни разу. После операции стоило поговорить на эту тему с Осадчим. Скрипнула дверь, на крыльцо вышел хозяин, цыкнул на пса. Со света в темноте не видно ничего. Хозяин постоял, пригляделся, охнул, юркнул в дверь. Видимо, узрел фигуры бойцов, понял грозящую опасность. Осадчий, как и Федор, осознали, что обнаружены. – Вперед! – скомандовал Осадчий и уже на бегу достал пистолет. – Бегом к хутору! – приказал бойцам Федор. Обнажил ствол, скачками по снегу, так легче, рванулся вперед. До хутора уже рукой подать, полсотни метров. В избе свет погас. И почти сразу звон выбиваемого стекла, два подряд пистолетных выстрела. Парашютисты решили не сдаваться, открыли огонь. Кто-то из бойцов дал короткую очередь в окно. Окна в избе маленькие, как амбразуры. А стены из толстенной сосны, такие винтовочной пулей не пробьешь, не то что автоматной. Из соседнего окна длинной очередью ударил немецкий автомат. – Ложись! – крикнул Федор. Теперь стреляли из всех окон. Пес от страха забился в конуру, замолчал. Федор пополз в сторону. Там баня стояла, перекрывая сектор обстрела из окон. Под ее прикрытием можно подобраться ближе. За Федором пополз боец. Тоже понял, там мертвая зона. Федор ногой ударил по заборчику из жердей, выломав несколько. Хлипковатый забор, только для защиты огорода от мелких вредителей, вроде зайцев, посягавших на хозяйский огород. От бани до крыльца десяток шагов, только преодолеть их невозможно. Агенты стреляют расчетливо, точно. Но автомат у них, судя по звукам стрельбы, один, у других – пистолеты. С короткостволом в цивильной одежде внимания не привлечешь. Грохнул выстрел из ружья, почти сразу вскрик раненого бойца. Вот же сволочь! С началом войны, по указу, все граждане страны должны были сдать в милицию радиоприемники и охотничьи ружья. Этот не сдал, припрятал. А на короткой дистанции выстрел картечью не менее результативен, чем автоматная очередь. Федор приметил, из какого окна из ружья стреляли. Вытащил из кармана «лимонку», как бойцы называли оборонительную гранату «Ф-1», выдернул чеку и метнул в окно. Ахнуло здорово. Вылетели оконные рамы, где они еще оставались, по лицам прошлась ударная волна. Стрельба из дома стихла. – Вперед! – крикнул Федор и сам рванулся к крыльцу. Успел взбежать по лестнице, дернул дверь, а она заперта изнутри. Дверь толстая, дубовая, от удара ногой не шелохнулась. Добротно сработана. А через забор перемахивали или, ломая жерди, забегали во двор бойцы. – Всем за баню или сарай! – приказал Федор. Сам приладил гранату в массивную дверную ручку, выдернул чеку и сиганул с крыльца, закатился под его боковую стенку. Взрыв! Федора немного оглушило, хотя он те четыре секунды, что запал горел, времени не тратил. Успел уши руками прикрыть и открыть рот. Так есть шанс сберечь слух, так делали артиллеристы вблизи орудий. Взрывом дверь сорвало с петель, посекло осколками. Из дверного проема дым валит. И тишина, никакой стрельбы. Подобравшийся сзади к Федору Осадчий приподнялся, крикнул: – Выбросить через окна оружие! Выходить с поднятыми руками! Ни звука в ответ. – Не должно быть. Второй «лимонкой» только дверь сорвал. А первой в окно, где хозяин с ружьем был. Других не должно зацепить. А, черт! Осадчий вскочил. Он отвечал за проведение операции, а она, похоже, срывалась. Виктор Матвеевич, перепрыгивая ступеньки, взлетел на крыльцо, крикнул в сени: – Сдавайтесь! Стрелять не будем, выходите без оружия. Снова тишина. Потом в своей конуре стал подвывать пес. Смерть хозяина учуял или от страха? Федор тоже поднялся на крыльцо, за ним два бойца, держа наготове автоматы. В доме дымом пахнет, света нет. Осадчий и Федор фонари включили. На кухне, где русская печь стояла, обнаружили убитого хозяина. Лет пятидесяти, с бородой, рядом двустволка валяется. Точно хозяин, не агент. Первого агента в спальне обнаружили, убит пулей в голову. На подоконнике немецкий «МР 38/40». В горнице второй агент, тоже убит. Оба в летных меховых комбинезонах, на ногах унты. Тепло оделись, чтобы не замерзнуть в полете и при приземлении. Оба молоды, лет по двадцать пять. Весь дом обошли, нет нигде третьего. – Твои бойцы его не упустили? Вдруг через окно ушел? Федор голову в окно высунул. – Бойцы, никто дом не покидал? – Никак нет. После поисков обнаружили ляду, иначе – люк, ведущий в подвал. Откинули. Федор крикнул: – Выходи! Тишина. Он фонариком посветил. Запасы картошки и лука в связках. Тут спрятаться негде. Федор забрал у бойца автомат, дал очередь по потолку, по диагонали, от угла к углу. Наверху сразу движение послышалось. Вот он где прячется. Осадчий в сени метнулся, видел там лестницу на чердак. Через дверь сделал два выстрела. – Хочешь жить – выходи! Даю пять минут, потом избу подожжем. Сгоришь живьем! Изнутри послышалось на русском: – Не стреляйте, выхожу! – Руки вытяни. Чтоб я их видел, – приказал Осадчий. С чердака стал спускаться третий агент. Сначала руки в проеме показались, потом он сам. Одет, как и убитые двое. Как только спустился, бойцы руки заломили. – В комнату его! В горнице нашли керосиновую лампу, зажгли фитиль. Сразу относительно светло стало. Осадчий на стул уселся. – Кто, с каким заданием заброшены, где груз, который с вами сбросили? Отвечай, сука! И по столу рукоятью пистолета стукнул, для убедительности. – Русский я, Иван Хворостов, в плен попал к немцам. – Продался! – не выдержал Осадчий. Пленный агент не сводил глаз с пистолета, и Осадчий убрал его в кобуру. – Зачем забросили? Цель? – Мост железнодорожный взорвать через Волгу. – Опа-на! Там же охрана есть! – У хозяина, Терентием его звать, там племянник служит. Хозяин сказал, он поможет. – Взрывчатка в мешках? – Да. – Не мямли, где мешки? – В баню отнесли. Хозяин сказал – от греха подальше. – Больше ничего сказать не хочешь? – Не-е-ет. – В городе агентура есть? Должны были на кого-либо выйти? – Связник на станции. Кто, ей-богу, не знаю. Старший группы проговорился. – А связь? – У нас рация была. После акции мы должны были к линии фронта у деревни Прошкино выйти. Там нас встретить должны были. – Так! Забираем мешки и едем в город. Свяжите его! – А трупы? Видимо, Осадчий на радостях, что агента живым взяли, так торопился его допросить, что забыл о том, что избу и постройки обыскать надо, могут найтись интересные улики. Хозяину, понятное дело, уже статью об измене родине не пришьешь. Для Осадчего быстрый допрос агента тоже важен. Если агент раскололся, надо его дальше разрабатывать, радио в разведцентр отстукать, что высадка прошла нормально, подельников брать, пока о стрельбе на хуторе не узнали и не разбежались. Федор вышел из избы. – Раненые и убитые есть? – Кормухин ранен в ноги, а Федорцев убит. – Перевяжите и обоих в грузовик. На крыльцо вышел Осадчий. – И оба мешка пусть несут. На каждый мешок два бойца нужны, тяжелые они. Да своего раненого и убитого нести – уже четверо. Получается – все бойцы задействованы. Федор отдал распоряжения. Бойцы засуетились, потом потянулись цепочкой по тропинке в снегу. Хутор хоть и в отдалении, но деревни недалеко, и выстрелы, взрывы, деревенские слышали, разговоры пойдут. В «козлик» сели Осадчий и пленный. Бойцы в грузовик. Назад ехали быстро, путь в снегу проторен. У города Осадчий остановил машину, подошел к Федору. – Сначала мешки в горотдел завезем. – В первую очередь я раненого бойца в госпиталь доставлю. – Я приказываю! – А я не хочу бойца потерять из-за мешков. Пока агента допрашивать начнешь, мы подъедем. У Осадчего лицо недовольное. – Я рапорт подам. – Давай! Первым делом, как приедешь! Федор захлопнул дверцу. – Трогай! Грузовик на КПП проскочил, объехав очередь. Боец с пропускного пункта было выбежал на дорогу, кто тут такой наглый? Но, увидев знакомый грузовик и командира, отдал честь. Водитель гнал по рассветному городу. Госпиталей в Калинине было несколько. Подъехали к ближайшему. Федор забрал у бойца автомат и подсумок, бойцы дружно занесли раненого в приемный покой. На осмотр, на оформление документовушло около получаса. От госпиталя сразу в отдел НКВД, бойцы мешки занесли в дежурку. – В казарму! – приказал Федор. Бойцы замерзли, устали. Надо дать им возможность согреться, попить горячего чая, отдохнуть. Война – не санаторий, но людей беречь надо. Людской ресурс хоть и возобновляемый, но медленно. Сам только зашел в свой кабинет, повесил шинель на гвоздик, затрезвонил телефон. – Осадчий. Бери пару-тройку бойцов. Я оперативников на «козлике» на хутор высылаю осмотреть. А твои трупы агентов вывезут и находки, если таковые будут. – Слушаюсь! По званию они – Федор и Осадчий, равны, но начальник горотдела выше по должности, приходится исполнять приказы. Федор вздохнул, оделся, опоясался ремнем с кобурой. В казарме дневальный уже подъем объявил. Жаль, что водитель позавтракать не успел, отдохнуть. Но дело превыше всего. Федор позвал водителя за собой, прошел на кухню. – Дайте в котелок двойную порцию каши и хлеба. Федор рассудил, что когда на место приедут, водитель в кабине успеет подхарчиться. Прихватил трех солдат, из тех, что ночью в карауле не были, отдохнуть успели. И снова знакомая дорога. Когда прибыли, «козлик» уже на месте был. – Ты кушай и отдыхай. А вы со мной, – это он водителю и бойцам. У самого голова после бессонных суток тяжелая. Да ладно бы просто не спать, а то ведь в передрягу попали. Дотопали до хутора. Там уже сновали трое оперуполномоченных НКВД. – Трупы мы осмотрели, грузите в машину, – распорядился один из них. – Бойцы, за руки, за ноги тела и в машину. Федор в избе уселся, все же здесь теплее, чем на улице, хоть дверь сорвана и тепло от печки выдуло уже. Оперативники нашли на чердаке рацию, собрали в мешок тетрадки, три книги, они могли служить для шифрования. Оперы работали шустро, видно – навык был. Потом старший из них распорядился: – Ты осматриваешь баню, а ты – сарай. Я посмотрю в подвале. Люк в подвал так и был открыт. Старший у люка замешкался, налаживая фонарь. А двое оперов уже вышли, и вдруг хлопок. Опер, а за ним Федор, кинулись во двор. Из распахнутой двери бани шел серый дым, оперативник лежал на пороге. Когда подбежали, он вздохнул пару раз и испустил дух. Федор заглянул в дверной проем. За порогом тонкая проволока валялась. Понятно, хозяин ловушку для чужих устроил – гранату на растяжке. Сам через проволоку переступал. А оперативник ногой зацепил случайно. Нелепая смерть, офицер еще молодой. И где? В тылу, где боевых действий нет. Федор посчитал, что эта смерть вызвана плохой подготовкой оперативного сотрудника. Беспечность, отсутствие опыта, а еще уверенность, что он в своем тылу, ничего случиться не должно, агенты уже уничтожены. Только цена заблуждения оказалась велика. Оперативники начали щупать пульс, но какое там! После происшествия оперы стали перестраховываться. Распахнули дверь сарая, шарахнулись в сторону. Через несколько минут подошли, посветили фонарем и только тогда вошли. Все же, вопреки поговорке, человек учится на своих ошибках. Федор сжалился над собакой. Если хозяин предателем оказался, при чем здесь пес? Отстегнул ошейник, а собака сразу рванула через прореху в заборе. – Зачем отпустил? – недовольно заметил опер. – Ты ее кормить будешь приезжать? Сдохнет от голода, жалко. – Людей жалеть надо, а не живность. Федор в перепалку вступать не стал, бесполезно. Животные в войну не меньше людей страдали. Армейские лошади гибли при обстрелах, голодали, когда зимой корма не хватало. Служебные собаки подрывались на минах, подрывали немецкие танки, погибая сами. А сколько собак-санитаров ранены были или убиты на поле боя? Да кто их считал, если своих воинов при отступлении не могли захоронить, сообщить близким, сделать на карте отметку. По мнению Федора, человек, не понимающий животных, неспособен сочувствовать людям. Атрофировалось у таких данное чувство, а может, уродился таким. Все собранное на хуторе, а также труп убитого офицера погрузили в грузовик. Офицеры госбезопасности в «козлик» уселись. – Куда трупы везти? – перехватил Федор. – Нашего – в отдел. Похороны надо организовать, а немцев – в судмедэкспертизу, она при морге. Пока развезли всех и все, вечер настал. Федор, вопреки обыкновению, посты проверять не пошел. Больше полутора суток на ногах и ни разу не поел. Однако по возвращении в казарму Федора и бойцов ждал приятный сюрприз. Повара каждому оставили по котелку – макароны по-флотски, закутав в одеяло, чтобы не остыли. А чайник с кипяточком всегда на печи стоял, грелся. Бойцы и Федор поели, спать улеглись. Проснулся он уже утром, от крика дневального. – Рота, подъем! И тут же голос старшины: – Чего орешь, как оглашенный? Командир отдыхает. Надо было тебя в грузовичок на сутки определить. – Товарищ старшина, я же по уставу, как положено, – оправдывался дневальный. – А голова на что? Или ты ею только кушаешь? Федор поднялся, сделал разминку, побрился. За два дня щетина отросла жесткая. А командир подчиненным пример подавать должен. Воротни-чок свежий подшил, к завтраку вышел, как новый пятак. А потом направился пешком с двумя бойцами посты контролировать. Машина за продуктами поехала – хлеб с пекарни доставить, картошку и крупы, сахар и соль с продовольственного склада. Рота съедала за день много. Не успели дойти до вокзала, как недалеко стрельба послышалась. – За мной! – приказал Федор и побежал на звуки выстрелов. Солдаты затопали за ним. Стреляли за выходными стрелками станции. Выбежали к железнодорожному мосту, а там мелькают офицеры госбезопасности. Издалека заметно по околышам фуражек василькового цвета. Федор на шаг перешел, восстанавливая дыхание. У входа на мост, у сторожевой будки, Осадчий и двое оперативников, которые вчера на хутор ездили. – Здравия желаю, – козырнул Федор. – Привет. – Что за стрельба? – За племянником убитого хозяина хутора приезжали, хотели взять. – С успехом поздравить? – Разуй глаза! Он опера застрелил и сам застрелился! Осадчий сплюнул. Повод для расстройства у него был. Двоих подчиненных потерял за сутки. Сам виноват, глупо поступил. На посту племянник со штатным оружием был. Надо было домой ехать, брать его там. Хотя… не факт, что у него дома оружия не было. Осадчего за потери по головке не погладят, вину может загладить поимка немецкого агента из группы. Федор вернулся на станцию по путям. Это происшествие к нему отношения не имеет. Каждую операцию тщательно готовить надо, просчитывать варианты, чтобы потерь избежать. Осадчий же действовал прямолинейно. Удостоверение НКВД вовсе не бронежилет, от несчастий не уберегает. Для некоторых васильковый околыш, как красная тряпка для быка. К полудню обошли большую часть постов. Бойцы, сержанты и взводные службу знали, все шло по отработанной схеме. Оставалось проверить последний пост и можно возвращаться в казарму. Бойцы на посту, увидев Федора, бросили самокрутки. Чего боятся? В карауле, на часах, по уставу курить, принимать пищу, общаться с посторонними – запрещено. А у них – пропускной пункт. – Как служба идет, бойцы? – Нормально, товарищ командир роты. Происшествий нет. Нарядом из трех бойцов командовал сержант. Мимо по дороге на Волынское кладбище ехала повозка. Вроде ничего особенного. Впереди, рядом с лошадью, возчик идет, держит кобылу под уздцы. На подводе гроб со скромным бумажным венком, за подводой две женщины идут. Кладбище в пределах видимости, туда и направляются. Проехали, да и проехали, беда у жителей, кто-то из близких умер. Однако, как увидел потом Федор, повозка с усопшим проехала мимо поворота к кладбищу. В городе было еще одно кладбище – Единоверческое, но оно в другой стороне. Более чем интересно. – Бойцы, за мной, бегом! Подвода уже в метрах трехстах была, еще немного и скрылась бы из вида. Догнали. Федор еще издали закричал: – Стой! Возчик услышал, остановил лошадку. Федор и бойцы пару минут дыхание переводили. – Документы ваши, граждане! Женщины средних лет обиженно губы поджали, но паспорта достали. Федор их просмотрел. Все в порядке – серия, номер, прописка, даже скрепки. Одно время немцы с документами засланных агентов переборщили, на чем «засланцы» попались. В наших документах скрепки из обычной стали, а немцы из нержавеющей проволоки поставили, как привыкли на своих делать. Наши солдаты и командиры документы в нагрудных карманах носили, потели летом, скрепки налетом ржавчины покрывались. А фальшивки сами потертые, а скрепки – как новые, блестят. Поэтому на мелочи проверяющие обращали внимание. Уже отпустить хотел, извинившись, горе у людей все-таки. Но как бес под руку толкнул. Подошел к гробу, взялся за крышку. Женщины заголосили. – Люди добрые, что же это делается? К покойнику уважения никакого! Куда власть смотрит! Мы жаловаться будем! Если Федор опростоволосится сейчас, дамочки во все инстанции жаловаться будут. Но он все-таки сдвинул крышку в сторону, взялся за руку усопшего. Теплая. У покойного, да в зимнюю пору, ледяной быть должна. – Если позволите, я покойника воскрешу, – повернулся к женщинам Федор. Те голосить перестали, замерли. – Эй, как там тебя! Вставай, не то при мне тебя в могилу опустят, а бойцы закопают. Не женщинам же за лопаты браться. Федор уже ерничал открыто. «Покойный» открыл глаза, сел в гробу. Старушка на другой стороне улицы, с интересом наблюдавшая за инцидентом, от увиденного перекрестилась, быстро засеменила прочь. То-то разговоров с соседками будет! – Вылазь, документы давай! – приказал Федор. Усопший лихо выбрался из гроба, жаль – свидетелей чудесного воскрешения на улице больше не было. – Нет документов, – угрюмо, даже с ненавистью глядел на Федора «покойник». – Как в гроб попал, куда ехал? Бойцы стояли рядом в изумлении. Никто подумать не мог, что в гробу живой человек, все это нелепый маскарад. – В деревню. Дезертир я. Поезд на станции остановился, я за водой пошел, кипятка набрать. А эшелон мой ушел. – Женщины кто? – Родная тетка и соседка ее. – Укрыть, значит, хотели дезертира. – От поезда отстал, – канючил дезертир. – Товарищи твои на фронте, а ты спектакль устроил. Правдоподобный, бойцы вон мои изумились. – Что мне теперь будет? – Это как трибунал решит. Но мало не дадут, это точно. Шагай! Дезертира трясло. От нервного напряжения или от холода, непонятно. В гробу он лежал в костюме с чужого плеча, великоватом. В форме хоронили только военнослужащих. А он от армии откреститься хотел. К таким Федор относился с брезгливостью, неприязнью. Если ты мужчина, то должен с оружием в руках защищать свою землю, свой народ, от врага. А кишка слаба – надень женскую юбку, чтобы видели все, чего ты стоишь. Так и привели трясущегося дезертира в горотдел НКВД. На фронте дезертирами занимались «особисты», военные контрразведчики. С такими разговор был короткий, расстрел перед строем своих сослуживцев. Как урок, в назидание. Только такими жесткими мерами можно было остановить дезертирство, навести порядок. В горотделе, едва только дезертир назвал свою фамилию и войсковую часть, сказали, что уже получили телефонограмму о его исчезновении из поезда еще неделю назад. Из горотдела Федор в казарму направился. Надо подхарчиться, отдохнуть немного. Вечером снова на проверку выходить надо. Поел, в кабинет зашел. Здесь он работал, тут же койка стояла. Зазвонил телефон. Федор вздохнул. Телефонный звонок почти всегда приносил тревоги или неприятности. – Казанцев у аппарата. – Осадчий приветствует. Как жизнь? – Бьет ключом. Дезертира сегодня в твою контору доставил. – Знаю уже, сам допрашивал. Я не по этому поводу звоню. Берия телефонировал, по делу о хуторе. Ну, ты понял, о чем я. Телефон хоть и военного коммутатора, но открытым текстом не все говорить можно. – Конечно. – Благодарность вынес участвующим, просил списки составить. Я твою фамилию вписал. – После своей? Или я не прав? – Не прав. Самолично не имею права, на то начальство есть. Поговорили еще немного, расстались по-доброму. О потерях при операции Осадчий умолчал. Скорее всего, потери с нашей стороны были поданы в рапорте или записке, как ожесточенное сопротивление немцев и проявленный героизм сотрудников НКВД. Какой героизм, если нет потерь? После ужина Федор, как всегда прихватив двух бойцов, вышел на ночную проверку. Следовал уже заведенным маршрутом, первым – железнодорожный вокзал. Тут почти всегда многолюдно. Но и силовых структур хватает, транспортная милиция, его бойцы. Военный комендант. И у каждого свои функции. Федор проконтролировал своих людей. Все в порядке, службу несут исправно. Вышел на перрон. Как раз из Москвы прибыл военный эшелон. На перроне толчея. Кто-то из солдатиков курит, разминает ноги, другие с чайником или котелком бегут набрать кипятка. Сейчас уже забыли, что это такое. А еще с дореволюционных времен рядом с вокзалом была будочка и два крана – с холодной водой и кипятком. Проезжающий пассажир всегда мог набрать в какую-то емкость кипятка, заварить чаю. К эшелону сразу подошли желающие уехать. Приказами по Наркомату обороны брать попутчиков строжайше запрещалось. Но иногда военных, у кого документы в порядке, брали старшие вагонов. Как не помочь своему брату-армейцу, у каждого на гимнастерке нашивки за ранения и медаль блестит? А гражданских часовые от вагонов отгоняли. Обычная суета. Мимо Федора прошли четыре солдата, вернее, сержант и трое солдат. Группа уже затесалась в толпе, как до Федора дошло. У этих солдат вещевые мешки за плечами, причем туго набитые и тяжелые, лямки в плечо врезались. Солдаты из эшелона выскакивали налегке – покурить, набрать воды. Зачем им сидоры? У рядовых, следующих на фронт, личных вещей практически нет. Бритвенные принадлежности, мыла кусок, полотенце, носки шерстяные домашние. И сидор от такой скромной поклажи тощий – веса два кило. Федор обеспокоился. Надо проверить. – Бойцы! Прочесываем перрон. Ищем сержанта и трех бойцов. Все в ватниках и сидоры за плечами. Справа от меня, дистанция пять метров. Прошли перрон. Толчея большая, но искали внимательно. Не обнаружили. – Стоять у входа на вокзал, наблюдать. Федор к бойцам пропускного пункта подошел. – Сержант, а трое бойцов в ватниках, с сидорами, не проходили в город? – Никак нет. Федор зашел в отдел транспортной милиции, что на вокзале был, известил дежурного, чтобы милиционеры при встрече досмотрели группу. Сам еще раз прошел по вокзалу. Зал ожидания невелик, за десять минут осмотрел. Нет группы, как испарилась. Может, на других путях еще эшелоны стоят? У кабинета военного коменданта станции очередь из военнослужащих. Федор протиснулся, показал удостоверение. – На станции военный эшелон стоит, со стороны Москвы прибыл. А другие эшелоны прибывали? – Три часа назад поезд ушел, больше не было. – Понял, спасибо. Федор стал раздумывать, выйдя на перрон. Не могли же солдаты провалиться сквозь землю? Если пошли по пути через другую сторону от станции, так там пакгаузы, водокачка, везде охрана, не пройти. У выходов по станции, если по рельсам идти, с обеих сторон стрелочники, милицейский пост. Беспокойство Федора нарастало. Себя казнил – почему не досмотрел сразу, не проверил? – Бойцы – за мной! Быстрым шагом от вокзала в сторону выходных стрелок. Надо поговорить со стрелочником, милиционером, не проходили три солдата? Первый и неожиданный сюрприз ждал в будке стрелочника. Пожилой железнодорожник лежал на полу, мертв. Убит ножом в сердце. Удар единственный, точный. Так действуют люди подготовленные, профессионалы. Милиционера Федор искать не стал, потеря времени. Сразу понял, куда группа направилась – к железнодорожному мосту. Он рядом. – Бегом! И сам рванулся вперед. Уже на бегу крикнул: – Оружие – к бою! Достал пистолет из кобуры, передернул затвор. Немцы, не получив сигнал от ранее заброшенной группы, ликвидированной на хуторе, продублировали заброску, но уже по другим каналам. Поняли – первая группа провалилась. А мост надо уничтожить, объект стратегического значения, через него идут поезда с техникой и личным составом на север и северо-запад страны. Уничтоженный мост на месяцы сорвет подвоз войск. Конечно, можно доставлять войска по дорогам. Но, учитывая почти полное отсутствие дорог, распутицу, сделать это было сложно. Надо задействовать большую массу автомашин, а РККА была моторизована слабо. А кроме того, на марше вырабатывался ресурс техники. Достаточно сказать, что пальцы танковых гусениц приходили в негодность, скажем, на «Т-34», уже через пятьсот километров пробега. Не было в 1941–1942 годах еще в массовом танковом производстве легированных сталей для высоконагруженных деталей. Вот и получится, что после марша по дорогам, танки или самоходки должны будут ремонтироваться, а не вступать с ходу в бой. Мост был из железных пролетов, покоящихся на каменных быках. Быки взорвать сложно, для этого тонны взрывчатки нужны, а пролеты обрушить, так и двадцати килограммов на каждый хватит. Только разрушить все быстро и просто, а восстановить сложно. На то и был расчет. С обеих сторон моста на берегах, были будки, где располагались посты охраны. Федор с бойцами добежали до будки, распахнули дверь – пусто. Скорее всего, постовой убит, а тело могли сбросить вниз, с крутой и высокой насыпи. Далеко впереди, на мосту, неясное движение, легкое постукивание. Не иначе – диверсионная группа уже минирует пролет. Федор терять времени не стал, счет уже идет на минуты, если не секунды. Долго ли заложить под железные несущие балки взрывчатку, подсоединить к взрывателю провода, отбежать на безопасное место и произвести взрыв подрывной машинкой? А если диверсанты фанатики-самоубийцы, то могут подорваться вместе с собой. Или, если поймут, что окружены и другого выхода нет. Пойманного на месте преступления диверсанта все равно расстреляют. Стоит уложить на взрывчатку гранату и вырвать чеку, как сдетонирует взрывчатка и заморачиваться с проводами, подрывной машинкой не надо. – Огонь! – приказал Федор и сам сделал несколько выстрелов в неясные тени на мосту. Федор или кто-то из бойцов точно попали, раздался вскрик. Один из группы точно ранен. – Вперед! А навстречу выстрел, еще один. Федор на секунду приостановился, сам сделал несколько выстрелов по вспышкам. Неприцельно, потому что ни мушки, ни целика в темноте не видно. В ответ снова вспышки, но стрелял уже один, а не двое. Рядом громыхнули винтовки бойцов. По мосту в темноте бежать сложно, опасно. Настил не везде плотный, запросто ногу подвернуть или сломать можно. Но пока везло. Со стороны станции, где уже услышали стрельбу, раздались тревожные трели свистков. Стало быть – прибудет помощь, но это время, которого уже нет. Добежали до места, где лежали два тела. Один еще шевелился, будучи раненным. Федор добил его выстрелом в голову. Не жестокость и беспощадность им руководила, а фронтовая мудрость. Не оставляй раненого противника за спиной. Кто не выполнял, зачастую погибал сам. Двое убиты, где еще два? – Самохин, на ту сторону моста! Заметишь движение, сразу стреляй. Боец убежал. Где еще двое? Снизу, из-под пролета – шорох. Как раз из того места, где два пролета подходят к мосту, опираются на него. Федор лег на деревянное покрытие, через широкую щель посмотрел вниз. Угол обзора мал. Федор просунул в щель руку с пистолетом, вывернул ее на звук, наугад выстрелил трижды. В кого-то попал, раненый не удержался, вскрикнул. Ага, значит, третий там, под мостом, а может, и двое. – Будь здесь, – приказал Федор бойцу. Сам метнулся к быку, на каждый опирались две соседние фермы. В этих местах всегда были лестницы металлические, ведущие под конструкции, для их осмотра. Таким же путем под пролет забрались диверсанты. Федор стал спускаться по лестнице. Очень неудобно, пришлось пистолет в кобуру вернуть. Сразу под лестницей решетчатая железная площадка и настил, ведущий под фермы. Федор фонарь включил. Твою мать! «Сержант» уже приладил к взрывчатке, заложенной под балки, стальные провода и взялся за подрывную машинку. От балки вниз свисала веревка. Стоит ему соскользнуть по ней вниз, на лед, отбежать в сторону и можно подрывать. До диверсанта несколько шагов. Если он успеет ухватиться за веревку, Федору ничего не удастся сделать. И он кинулся на агента, сбил его с ног. Подрывная машинка выпала из рук диверсанта. Оба сцепились в жестокой схватке, Федор сначала бил кулаком, диверсант отвечал ударами. Ногами они столкнули с помоста подрывную машинку вниз, но она не упала на лед, а повисла под ним, запутавшись в проводах. «Сержант» среднего роста, но жилистый, подготовка хорошая. Федор рукой до пистолета дотянулся. Достал, а выстрелить не успел. Диверсант приемом руку заломил, пистолет выпал. Борьба на самом краю площадки идет, внизу, метрах в двадцати – лед. Около быков проталины, вода чернеет. Диверсант нож откуда-то вытащил, лезвие блеснуло. Федор двумя руками в кисть руки, державшей нож, вцепился. Федор сверху на агенте лежит, диверсант ногами сбросить его с себя пытается. Кирзачами бьет больно. Вот он резко дернулся, Федор не удержался, полетел с помоста вниз, диверсанта за собой потянул, держа мертвой хваткой руку. Уже в полете отпустил и тут же удар, хруст ломающегося льда, обожгло сразу бок. А следом – ледяная вода. Шинель намокла моментально, на ногах сапоги, вниз тянут. Федор за кромку льда ухватился, а выбраться из проломленной полыньи не может. – Кислов! – закричал он. По мосту загромыхали сапоги солдата. Он не бросился по лестнице на помост, побежал к берегу. По крутому склону съехал на пятой точке вниз, побежал по льду к Федору. – Стой! Не беги, ляг и ползком. А теперь замри, отстегни ремень от винтовки, брось сюда конец, а другой на запястье намотай. Федор ухватился за брошенный ремень, тоже обмотал по запястью, подтянулся, забросил одну ногу на лед. Стало легче, а то приходилось бороться за жизнь, ухватившись обеими руками за кромку льда. Течением его так и затягивало под лед. – Тащи! Боец упирался, но скользил по льду, да и легче он был, чем Федор. Но совместными усилиями удалось выбраться. Федор промок насквозь, пальцы не чувствуют ничего, замерзли. Как там диверсант? – Посмотри, что с немцем? Боец обошел вокруг проломленного льда, подошел к быку. – Готов, товарищ старший лейтенант. На рельс он упал грудью, насквозь, как на копье. После строительства, видимо, рельс со дна торчал. А может, и специально вбили в грунт, как ледорез, чтобы бык меньше повреждался. Двое наверху лежат убитыми, один на рельсе висит проткнутый. Где еще один? И почти сразу ответ. Грохнули два выстрела, один потише – пистолетный, второй громче – винтовочный. – Кислов, помоги на мост подняться. Федору дышать трудно, грудная клетка болит. Ребра повредил или мышцы отбил? Хорошо, лед непрочный попался, провалился, но удар смягчил, а под льдом вода самортизировала. Был бы лед толще, это как о бетонную стенку удариться. Но и так повезло, пару метров ближе к быку и, как диверсант, нанизался бы на рельс. Выбрались по крутому склону, заснеженному, кое-где обледеневшему, с большим трудом. С Федора вода ручьями течет, холодно стало. Вдали показался яркий свет прожектора, послышалось натужное пыхтение паровоза, потом перестук колес. К мосту подъезжал эшелон. Паровоз дал длинный гудок, въехал на мост. Обдал струйками пара из цилиндров, обдал жаром топки и котла, прогромыхал мимо. За ним катились грузовые вагоны, все тише и тише. Поезд втягивался на станцию, замедляя ход. Пришлось переждать. Как только мимо них проехал последний вагон, выбрались на рельсы. С другой стороны моста бежит кто-то. – Стой! – закричал Кислов, щелкнул затвором. – Свои! Самохин я! Подбежал боец. – В меня стрелял боец в нашей форме. Вон – шинель продырявил под мышкой. – А ты его? – Не знаю. Я стрельнул, он упал. – Неужели не смотрел – убит, ранен? – Не-а. Федор повернулся к Кислову. – Держи фонарь, лезь по лестнице, под настил. Там взрывчатка, выдерни провода от взрывателя. Да, еще пистолет мой поищи, где-то там остался. – Есть! – Самохин, беги на станцию за подмогой. – Но Самохин уйти не успел, как из темноты вынырнули несколько человек. – Стоять! Руки вверх, оружие на землю! – Свои, старший лейтенант Казанцев. Подбежал милиционер с револьвером в руке, рядом с ним бойцы его роты, что на пропускном пункте у вокзала были. А еще через несколько минут из переулка вынырнул «козлик», подъехал к рельсам. Из него выпрыгнули Осадчий и опер. – Кто стрелял? – Я и мои бойцы, – козырнул Федор. – Диверсанты, переодетые в советскую форму. Четыре человека. Стрелочника и постового ножами сняли. Успели взрывчатку под пролет у быка заложить. В последний момент я его обнаружил, врукопашную дрались. Упали с моста в реку. Диверсант мертв, мой боец Кислов под пролетом, провода с взрывателя снимает. – Отлично сработано! Веди, показывай. – Да он ранен, товарищ командир, – подал голос Самохин. – Ах, так! Тогда сами осмотрим, а твои бойцы покажут и разъяснят. А ты давай в «козлик» и в госпиталь. Пусть доктора глянут. Федор в госпиталь поехал. «Козлик» трясло на выбоинах, в эти моменты боль простреливала. В госпитале, куда он раньше своего раненого бойца привозил, его осмотрели, сделали рентген. – Ну, что, голубчик! Одно ребро сломано, ушиб сильный. Тугое бинтование и покой на три недели минимум. Федору сделали тугое бинтование. Вроде полегче стало. – Спасибо, доктор. – Через два дня обязательно на перевязку. А где травму получили? – Упал неудачно. – Скользко, поаккуратнее надо, под ноги смотреть. – Непременно воспользуюсь вашим советом, – откланялся Федор. Рассказать бы ему про диверсанта, которому не повезло, да нельзя. Ни к чему беспокоить мирное население страшилками. «Козлик» его дождался. – Куда едем? – К мосту. Милиционер, бойцы его роты уже успели собрать тела всех убитых. Зрелище не для слабонервных. У одного проломлена рельсом грудная клетка – огромная рваная дыра и мешанина ребер и легких. Второго, которого убил Самохин, расчленило поездом. Убитый пулей, он упал на рельсы, и его переехало железными колесами. Двое других выглядели получше. Подрывную машинку с проводами тоже достали, а вот для извлечения взрывчатки из-под ферм вызвали саперов. Вдруг диверсанты поставили ловушку? Осадчий светил фонарем, отдавал распоряжения. Бойцы стали обшаривать местность у моста, было непонятно, куда девался постовой железнодорожной охраны? Сбежал, убит, а тело сбросили с моста? Федор продрог во влажном обмундировании, обратился к Осадчему. Все же он здесь главный. – Разрешите взять вашу машину, до казармы мне надо, переодеться в сухое. – Езжай и можешь не возвращаться. Ты свое дело сделал. Что врачи говорят? – Перелом ребер, ушибы. – Еще легко отделался. Выздоравливай. Добравшись до казармы, Федор в своей комнате разделся, вытерся досуха, надел сухую и чистую форму, а промокшую развесил на веревке. С нее на пол капала вода. Ой, не высохнет шинель до утра! Достал из тумбочки фляжку водки, налил полстакана. Подумавши, долил его доверху. Выпил, закусил хлебом и перловкой с мясом. Кажется, потеплело внутри, а руки-ноги холодные. Улегся в постель прямо в форме, укрылся одеялом, угрелся. А переворачиваться больно. Но и неподвижно лежать – спина затекает. Все же уснул. Утром ощущал себя разбитым, болела голова, першило в горле. Нашел в себе силы, вышел на утреннюю поверку и развод нарядов. А после снова в постель. Сейчас бы в баню, попариться немного, глядишь, – простуда уйдет. Бойцы роты мылись в городской бане один раз в неделю. К такой помывке старшина выдавал каждому по малюсенькому куску хозяйственного мыла. Но в бане не было парной. Ладно, хоть помечтать. Только уснул, старшина стучит. – Товарищ старший лейтенант. Я тут малины сушеной добыл и меду немного. Заварил, вы уж попейте и под одеяло. Пропотеть надо обязательно. С потом вся хворь уйдет. Заботливый старшина оказался, Федор сел на кровати, медленно выпил литровую емкость вкусно пахнущей, сладкой и очень горячей жидкости. Сразу бабушка вспомнилась. В детстве при простуде она тоже поила медом с молоком, малиной. Снова юркнул под одеяло и уснул. Проснулся к вечеру, весь мокрый от пота. Но чувствовал себя лучше. Только грудная клетка и сломанное ребро ныли, давая о себе знать при глубоком вдохе или движениях. Несколько дней он отлеживался. Посты проверяли взводные. Исправно посещал госпиталь для тугого бинтования. Потом плюнул. Старшина разрезал простынь на широкие ленты, ими удобнее перетягивать грудную клетку. Позвонил Осадчий. – Здравия желаю, в самом прямом смысле. – Спасибо. – Как ты? – Отлеживаюсь, но уже лучше. – Давай-давай, ты нам здоровым нужен. Как в госпиталь поедешь, заскочи ко мне, кое-что расскажу интересное. – Сегодня буду. До встречи. Заинтриговал Осадчий Федора. По телефону не сказал, стало быть – нечто секретное. Когда грузовик освободился, закинув бойцов на посты, Федор отправился в УНКВД. В кабинете у Осадчего накурено, хоть топор вешай. – Совещание было, – хозяин кабинета открыл окно проветрить. Федор закашлялся. – Как ты, наверное, догадался, я по делу о диверсантах на мосту. Вечером заместитель Берии звонил, Кобулов. По фото и татуировкам одного опознали, которого ты с моста сбросил. Наследил он уже в нашем тылу, не первая акция у него. В Пскове склад ГСМ взорвал, под Минском поезд под откос пустил. Месяца два про него слышно не было. Эрнест Гауф, немец. Не слыхал про такого? – Никак нет. – Личность известная в узких кругах. Взрывник, в абвере с тридцать восьмого года. Тот еще гаденыш. А трех других опознать не удалось. Скорее всего, русские, из пленных. – Откуда такой вывод? – Заключение судмедэксперта. Рубцы у них после операций – аппендицита, ранений осколочных. Эксперт сказал – немцы не так шьют. Группа обеспечения, должна была обеспечить подвод Гауфа к мосту. – Почти получилось, еще бы несколько минут и мост подорвали. – Чуть-чуть не считается. Ты свою задачу выполнил. Кобулов звонил начальнику твоего управления. Есть мнение представить тебя к награде. Наградной лист я уже заполнил, отправлю с ближайшей почтой. НКВД почту в наркомат переправлял специальным курьером, вооруженным офицером. Обычной почтой не отправлялась ни одна бумага. – Спасибо. – Мне-то за что? Все сделал ты с бойцами. Кобулов сказал, что сам Берия в курсе, сразу вспомнил тебя в связи с операцией на хуторе. С одной стороны, лестно, когда начальство тебя замечает за хорошую службу. С другой – Берия страшный человек. Может отметить, приблизить человека, а потом с легкостью подписать приговор о расстреле или лагере. НКВД был страшной, жестокой организацией. Только за два года, тридцать седьмой и восьмой, ими было арестовано полтора миллиона человек, из них более семисот тысяч расстреляно. И это только по официальным данным государственных архивов. На Бутовском полигоне, спецобъекте НКВД, одном из многих, только за 14 месяцев 1937–1938 годов было расстреляно 20 760 человек, от 15 до 80 лет, были даже жертвы 13-летнего возраста. Полигон работал до 1953 года, до смерти Сталина и расстрела Берии. Поэтому Федор предпочел бы остаться незамеченным высоким начальством. Не зря же поэт писал: «Пускай минует пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Известно ведь, от любви до ненависти один шаг. Сам Федор, служивший сначала в погранвойсках, а сейчас в войсках по охране тыла, числился за Наркоматом внутренних дел, однако не ассоциировал себя с этим ведомством. До войны охранял границу, с началом боевых действий задерживал дезертиров, служил во благо Родины и не замарал себя арестами невиновных, пытками, расстрелами мирных и ни в чем не повинных граждан. Момент для самого Федора существенный, важный для самооценки.Глава 10 Агентура
Пришла весна, снег начал бурно таять, на улицах снежная каша, обувь промокала. Дороги развезло, многие из них стали непроезжими. На фронтах затишье. Как поступать, если подвоз боеприпасов, питания на машинах затруднен чрезвычайно, если гусеничная техника – танки, тягачи, самоходки – вязнет в грязи? Активность диверсионно-разведывательных групп противника упала. Забросить с самолета в тыл возможно, только как агентам выбраться с места выброски? Земли в Тверской и Псковской областях и так влажные, множество речек и ручьев, да еще снег тает, грязь непролазная. И преодолеть линию фронта непросто стало, а то и невозможно. Но активность уже действующих агентов возросла, особенно вблизи железнодорожных станций в прифронтовой зоне. Обычно в затишье на фронтах из тыла перебрасывают к передовой войска, боеприпасы, технику. По интенсивности движения понятно, где накапливаются силы, где поздней весной или летом ожидать наступления. Самолеты-разведчики обоих противников каждый день совершали полеты. Конечно, препятствовали по мере сил. Но у немцев были «Фокке-Вульф-189», или «рама», как ее называли на фронте. Специально созданный как разведчик, тихоходный, но способный часами висеть над интересующим районом. Сбить его было непросто. Зенитки не доставали, «рама» висела высоко. По этой же причине не могли сбить истребители. С началом войны Советский Союз перестал выпускать истребители с высотным оборудованием, поскольку все воздушные бои происходили на высотах 3–5 тысяч метров. Кроме того, «FW-189» имел хорошее оборонительное вооружение и всегда сильное истребительное прикрытие. Был еще разведывательный вариант «Юнкерс-88 Р». Эти двухмоторные машины добирались до Урала, фотографировали Пермь, Челябинск. Немцев выручала отличная оптика. С большой высоты снимки получались четкими. Разведка – глаза и уши любой армии. Без сведений о противнике ни один здравомыслящий командующий не начнет наступления. Или готовиться к обороне, если узнает об активности противника, накапливании резервов. В первые месяцы войны РККА имела плохое разведывательное обеспечение. Нелегалы были большей частью выбиты репрессиями. Фронтовая разведка не могла эффективно действовать в условиях отступления, а то и катастроф в окруженных немцами районах. Специализированной авиации не было, проводили разведывательные поиски обычные истребители и бомбардировщики, не оборудованные фотоаппаратурой. Радиоразведка тоже была слаба. Все виды разведывательной деятельности с началом войны начали активно развиваться или создавались вновь. Если у немцев все самолеты, танки были радированы, рации имели пехотные подразделения, то в РККА сигналы передавали жестами или флажками, а в авиации повторяли действия ведущего. Даже сигнал был – делай как я. В условиях жесткого цейтнота, да когда значительная часть предприятий эвакуировалась, создать и выпустить массовым производством рации, оптику, боевую технику крайне затруднительно. Мало создать на новом месте завод, надо еще восстановить разрушенные связи со смежниками, поставщиками комплектующих. И немцы, и наши не гнушались использовать трофейную технику, особенно танки, пушки, стрелковое вооружение. Наши применяли трофейные рации, радиопеленгаторы. До войны в СССР их не было вовсе. И сразу же обнаружилось, что в ближнем и дальнем тылу Красной Армии действуют радиостанции. Причем агентура, уверенная, что их не засекут, выходила в эфир даже с мест проживания. Радиопеленгаторы засекали выход, почерк радиста. Перехваченные радиограммы передавались дешифровщикам. Далеко не все удавалось криптографам прочитать, немцы применяли разные способы шифровки. Не зная ключа, биться над шифрограммой можно очень долго. С морскими судами, подлодками, после захвата шифровальной машины «Энигма» сначала англичанами, потом нашими, получилось проще. Кстати, немцы долгое время не подозревали, что англичане уже свободно читают радиообмен между кригсмарине и судами. Но англичане, хоть и союзниками СССР были, не спешили делиться добытыми сведениями. Пусть русские и немцы истощат друг друга в войне. Британия в равной мере не желала победы Германии и СССР, усиления их влияния, желала доминировать сама. Аппаратура для радиопеленгации была несовершенной, указывался приблизительный район – квартал городской, деревня. А уже дальше – дело контрразведки. В равной мере искали радистов и контрразведчики и НКВД. Главная задача – найти рацию и радиста. Без своевременных сообщений в центр любая разведгруппа действует впустую. Мало добыть сведения, надо их передать. Для выявления радиопередатчиков использовали разные способы, начиная от «кротов» в немецких разведорганах до облав в районах радиопередач. Рация – не маленькая по объему и тяжелая, чтобы спрятать, нужен объемный тайник. А еще – антенна. Для передачи на дальние расстояния нужен длинный провод и не один. И чем выше он будет расположен, тем выше качество связи. В лесу антенные провода забрасывали на высокие деревья, в городе – на чердаки зданий. При облавах под видом проверки паспортного режима осматривались чердаки. Хозяевам объясняли – вдруг дезертир там прячется? И дезертиров или преступников находили, но искали замаскированные провода или следы их пребывания. Если на соседнем с частным домом высоком дереве видна ободранная местами кора на ветках, это повод задуматься. Градом повреждено или антенный провод стаскивали? Радиостанции работали от сухих батарей. Зарядить их от электросети невозможно, а хватало их на 8–10 часов работы. Это была уязвимость. Немцы были вынуждены посылать связников со свежими батареями к радистам. Батарейки, даже обычные КБЛ, квадратные, до войны в дефиците были, а с началом ее и вовсе исчезли из продажи. Поскольку соединив их в пакет, можно было запитать рацию. Доставка батарей радистам всегда была слабым местом любой разведки. Курьера с батареями можно парашютировать, но пробиться к радисту не всегда можно. Кроме того, всегда существовал риск, что курьер провалится, ведь при нем – тяжелая и громоздкая улика. Не все смогут выдержать допрос, особенно с пристрастием, поэтому каждый курьер – большой риск для разведгруппы. Попадались чаще на курьерах. Умело внедренного агента вычислить непросто, он может работать годами. Выдает или курьер или расшифрованная радиограмма. По тексту в ней зачастую понятно, где находится агент, в каких структурах работает. Для Федора, прекрасно знающего из погранучилища об агентуре и способах ее работы, первое столкновение с радиопеленгацией произошло в мае. Уже расцветали деревья, просохла земля. Жители огородами занялись. С продуктами было скверно, и огороды выручали. Фронт в Калининской области застыл на месте. Сил для наступления не было у обеих сторон. Сводки Совинформбюро информировали: «…идут позиционные бои местного значения…» Федора, как командира одного из подразделений НКВД, пригласили на совещание. Вместе с погранцом был начальник третьего управления Калининского фронта. Обсуждалось много вопросов, в частности – переподчинение военной контрразведки ГРУ Народному комиссариату внутренних дел. Кроме того, в город прибывал радиопост одного из радиодивизионов специального назначения. Участники совещания оживились. Пеленгаторы – дело новое, о них слышали, но никто не видел. На них возлагали надежды. С началом войны в СССР при прямой поддержке Лаврентия Павловича начала развиваться радиотехника военной направленности, в Москве и под Свердловском были собраны лучшие ученые, инженеры. Усилия дали эффект. Продвижение вперед было значительным сразу по нескольким направлениям. Были сформированы сразу три дивизиона – 130, 131 и 132-й, занимавшиеся радиоперехватом, а также дешифровкой немецких радиопереговоров. Немцы сделали серьезную ошибку, их рации работали на средних и длинных волнах. Мало того что для этих раций требовалась большая мощность, отсюда большие размеры и вес радиостанций, так еще и энергопотребление велико. Если для техники – самолетов, танков – это не имело решающего значения, то для радистов в тылу РККА выступало на первый план. Наиболее распространенные радиостанции для агентов были в двух деревянных футлярах, имели вес 14 килограмм. Ради справедливости надо сказать, что радиус действия был велик – до 2 тысяч километров. А такая дальность связи имела уязвимость. Дивизионы 130, 131 и 132-й не только прослушивали диапазоны, но и активно глушили их. Немцы были шокированы. Начиная войну, об уязвимости среднего и дальнего диапазона знали, но по плану «Барбаросса» война должна была закончиться быстро – через полтора, от силы два месяца. За такое время русским бы не удалось создать радиоаппаратуру помехоподавления, постановки помех. Просчитались, а менять в ходе военной кампании всю свою аппаратуру невозможно, даже не из-за больших финансовых затрат, заводы не смогут наладить массовый выпуск радиостанций других диапазонов. Фактически с созданием 130, 131 и 132-го дивизионов было положено начало радиоэлектронной борьбы. Кроме того, немецкие агенты-радисты, не знавшие проблем с пеленгацией в 1941 году, тоже стали нести потери. Наши инструкторы создали, а заводы наладили выпуск радиопеленгаторов СК-3 и Л-5 стационарного базирования, передвижной, так называемого автобусного типа АРП-2, и даже переносной, объемом с чемодан «Румб». После определения района выхода рации в эфир переносной пеленгатор выдвигался в предполагаемый квартал и при очередном выходе рации в эфир мог засечь даже дом и подъезд, где работал радист. Через пару недель в город въехала небольшая колонна крытых грузовиков и среди них – автобус на шасси «ГАЗ-АА», иначе – полуторки. Обычного вида, только стекла закрашены черной краской и на крыше небольшая железная сетка непонятного назначения. Колонна въехала во внутренний двор НКВД. Аппаратура радиопоста была секретной, да и знающий человек сразу мог определить, зачем автобусу антенна, к тому же на машине военные номера. Пеленгатор начал работу со второго дня. А в эфире – тишина. И только на третий день уловили сигнал, причем для определения района выхода только одного направления засечки мало. Пока рация работала, автобус спешно выехал со двора НКВД, добрался до окраины. Отсюда определили вскоре направление. На пересечении направлений располагалась рация. По карте сразу определили место выхода. Лихославль, небольшой городишко километрах в шестидесяти отКалинина. Город и район во время боевых действий не были оккупированы, но в марте и апреле 1942 года подвергались интенсивной бомбардировке с воздуха немецкой авиацией. Наши войска готовили первую Ржевско-Сычевскую операцию (началась 30 июля 1942 г.), через станцию потоком шли военные эшелоны. Как только радиопеленгаторный пост дал сообщение о районе выхода рации, Осадчий вызвал Федора. – Вражеская рация из Лихославля в эфир вышла. Собирай группу, даю пеленгаторщика с портативным пеленгатором. Выезжай на своем грузовике. Возьми этого гада, он живьем нужен. Пусть раненым, но живым. Допросить надо. Радист нам должен сдать агента или группу. Кого назначить врио вместо тебя? – Командира первого взвода лейтенанта Ревякина. – Добро. На месте телефонируй. Если что надо будет, обращайся к особисту тридцать девятой или двадцать второй армий, помогут с личным составом. Но все держи под контролем. Нам не трупы нужны, а пленные, «языки». – Так точно! – Сейчас познакомлю тебя со специалистом. Осадчий снял трубку. – Командира радиопоста ко мне. Через несколько минут вошел молодой лейтенант. – По вашему приказанию командир радиопоста младший лейтенант Дубовик прибыл! – Познакомьтесь – старший лейтенант, командир роты войск охраны тыла Казанцев. Офицеры пожали друг другу руки. – Присаживайтесь, Дубовик. – Спасибо. Младший лейтенант производил впечатление призванного из запаса, человека нестроевого. Форма сидит, как на корове седло. Гимнастерка топорщится, портупея болтается, кобура с «наганом» назад съехала. На веснушчатом носу – круглые очки. Федору он сначала не понравился. Этакий нескладный хлопец. – Дубовик, кто у вас с передвижным пеленгатором хорошо обращаться умеет? – Только я. Другие обучены только работе с автобусным вариантом. Понимаете, там есть свои особенности. Если на автобусе антенна настраивается вращением… – Дубовик, мне не нужны технические особенности, – перебил его Осадчий. – Ваши люди выяснили, что из района Лихославля ведет работу радиостанция в среднем диапазоне, то есть немецкая. – Так точно! Дубовик вскочил, задел за стакан у графина локтем, свалил его на пол. Звон стекла, стакан разлетелся на осколки, Дубовик покраснел, полез под стол собирать осколки стекла. – Дубовик, сядьте! – Извините, случайно задел. – Придется вам выехать в командировку вместе с группой Казанцева. Оперативные действия не для вас. Выведите старшего лейтенанта на дом, откуда рация работает, и все. – Сидите! – прервал Осадчий попытку Дубовика вскочить. – Слушаюсь. Когда выезжать? Осадчий на Федора посмотрел. Надо отобрать бойцов, взять сухой паек, подготовить машину. – Через два часа, – сказал Федор. – Я заеду за вами. – Дубовик, можете быть свободны. Подготовьте аппаратуру. Дубовик вышел. – Мне из управления звонили. Дубовик этот принимал участие в разработке прибора. Приказали беречь, головастый парень. По зрению имеет право не служить. Сам вызвался – проверить аппаратуру в реальных условиях. Так что ты за ним приглядывай, без острой необходимости не рискуй. – Понял я уже. Очкарик. В школе и институте, наверное, отличником был. Ботаник, одним словом, – кивнул Федор. – Почему ботаник? Он технарь. – Да это я образно. – Ну, ни пуха ни пера. Без живого радиста не возвращайся. В казарме Федор отобрал двоих бойцов из автоматчиков. Оба участвовали в захвате хутора с диверсантами, проявили себя хорошо, толковые ребята. А больше двух ему и не надо, воевать он не собирался. Старшине приказал собрать сухпай на четверых на неделю. – А четвертый кто? – поинтересовался старшина. – Ты его не знаешь, с радиопоста. Старшина собрал мешок снеди, в основном консервы, сухари. Вошел водитель, доложил, что залил полный бак горючего. – Куда едем? – Сперва к НКВД, возьмем командира, а дальше – скажу. Федор не то чтобы не доверял людям, своим подчиненным. Просто определенная секретность уже в крови была. Солдаты с мешками провизии в кузов забрались. На улице уже тепло, конец мая, все в летнем обмундировании. Добрались до горотдела НКВД. Дубовик уже готов был, сидел рядом с дежурным. У ног чемодан и сидор. – А где прибор? – спросил Федор. – Это он и есть, – поднял чемодан Дубовик. – Давай на ты. Тебя как звать? – Вася. Федор хмыкнул. Для его веснушчатого лица имя Вася в самый раз. – Надо же, тезки! Федор служил по документам деда, Василия Петровича. За время службы уже привык к другому имени. Дубовик чемодан нес осторожно. Стекло у него там, что ли? Позднее сообразил, наверное – радиолампы в приборе, продукт ценный. Прихватил ли Дубовик запасные? Лампы не то что в Лихославле, в Калинине не сыскать. На дороге трясло сильно, вся в рытвинах и выбоинах, воронки присыпаны гравием. Солдаты потом рассказали Федору, что Дубовик уселся на свой вещмешок, а чемодан всю дорогу на коленях держал, придерживая одной рукой, а другой в борт кузова вцепился. Но через два часа уже были в Лихославле. Дома почти все деревянные, большей частью одноэтажные. Надо определяться с постоем. Причем желательно на окраине, нельзя афишировать себя. Не мудрствуя лукаво Федор спросил у регулировщицы на перекрестке, где найти особый отдел. – А вам по этой улице. Через квартал увидите двухэтажное здание, бывшую школу. – Спасибо, красавица. Девушка и впрямь была заглядение. Отвык на войне Федор от женского пола. Вокруг одни мужики, запах гуталина, оружейной смазки, портянок. Капитан особого отдела проверил документы Федора. – Чем помочь? – Моя группа на несколько дней прибыла. Нам бы остановиться где-то, на постой. – Кутузка нужна будет? – Похоже, да. – У меня там сержант сидит. Из разведки. Выпил, морду командиру пехотного взвода набил. – За дело? – Тот придрался, почему честь не отдал. А парень только из рейда, из четырех человек его группы только один вышел, но «языка» знатного притащил, гауптмана-артиллериста. Поет, как соловей. Командование его к награде представлять хотело, а тут такое происшествие. – Для него гауптвахта – как санаторий. – Сам так думаю. Отправлю его назад в разведвзвод. Трое суток он уже отсидел. А ты занимай любую комнату на втором этаже. Первый занят весь особым отделом. – Спасибо. – Не за что. Надо будет чего – заходи. Машину оставили под охраной часового особого отдела, мешок харчей и чемодан с пеленгатором перенесли в комнату. В углу столы и скамьи в кучу свалены, класс раньше был. Дубовик сразу прибор включил. – Проверить надо, вдруг растрясло, – объяснил он. Вскоре пришел особист. – Я распорядился матрацы принести. Все удобнее будет, чем на голом полу спать. Кроватей нет, сам понимаешь. А это что за штука такая? Пеленгатор помаргивал индикаторами, наушники попискивали. – О пеленгаторах слышал? Он и есть, – ответил Федор. – Надо же, до чего наука дошла! Я думал, его на машине возить надо. Погодь, так это что? Рация чужая у нас завелась? – Именно. – Вот б…! Когда обнаружите, шумни! Я взвод автоматчиков под это дело дам. Покрошат всех в пыль вмиг! – Живым взять надо, допросить. – Много чести. К стенке и баста. – Э, товарищ капитан! Радист – последнее, а не главное звено. Ему же кто-то информацию дает. Так что агенты немецкие у тебя под носом работают. – Не может быть такого! – Время покажет. Солдаты комендантского взвода принесли матрацы, подушки. А после и ужин – гречневую кашу с мясом и чай в железном термосе. Не пришлось даже консервы вскрывать. – Парни, можете вздремнуть. После ужина Дубовик наушники надел, так и просидел всю ночь. Утром умылся, позавтракал и снова к пеленгатору. И так без перерыва двое суток. Глаза от недосыпа красные. – Вот что, Василий, – распорядился Федор. – Ты мне нужен с ясной головой. Ложись спать, а я посижу вместо тебя. Ты только объясни, что делать надо. – Очень просто. Надел наушники и эфир слушай. Медленно вот эту ручку, верньер называется, крутить надо. Им направление пеленгации задается. Прошел по кругу, вот этим верньером меняешь частоту и по новой. Если радиостанция обнаружится, тогда срочно буди. – Понял. Спи! Прошел час, другой. От периодического попискивания в наушниках уже шум в ушах, затекла пятая точка. Федор поерзал на стуле. Подушку подложить, что ли? И вдруг четкий стук морзянки. Азбуку Морзе Федор не знал. Он сорвал наушники, кинулся к Дубовику. – Василий, просыпайся! Морзянка! Дубовик сел на матраце, очумело потряс головой, быстро поднялся, уселся на стул, нацепил наушники. Федор тихо растолкал своих бойцов. – Подъем! – и приложил палец к губам. Бойцы за двое суток отоспались, отдохнули. Дубовик вращал верньеры, вслушивался. Федор тронул его за плечо. – Ты чего текст не записываешь? – Мои в Калинине запишут, дешифровщикам отдадут. Моя задача – засечь место. Не мешай! А через несколько минут Василий выключил прибор, закрыл чемодан. – Едем! Сбежали вниз. Василий сел рядом с водителем, Федор – в кузов, с бойцами. Федор не в претензии был. Василий – главное звено, от него много зависит. Вскоре грузовик остановился. Федор выпрыгнул из кузова. Дубовик уже уложил свой чемоданчик на крыло грузовика, включил прибор. Пока он прогревался, достал из командирской сумки карту, линейку и транспортир, надел наушники. Несколько минут крутил ручки, потом попросил Федора подсветить фонариком. Положил на карту линейку, транспортир, провел карандашом несколько линий, ткнул пальцем в карту на место, где линии сходились. – Здесь! Федор наклонился. Точка пересечения была на окраине города. Судя по карте, в районе льнозавода. – Едем! Федор забрал у Василия карту. На ней улицы, дома. За первым же поворотом их остановил патруль. – Ваши документы и пропуск. Федор достал удостоверение. Усатый старшина стал дотошно проверять документ. – Старшина, попрошу побыстрее, у меня важное и срочное задание. – Счастливого пути! – вернул удостоверение старшина. – Подскажи, как к льнозаводу быстрее проехать? – Два квартала вперед и направо. Грузовик рванул с места. Старшина хмыкнул: – Срочное задание! К девкам в заводское общежитие поехал! К льнозаводу выехали точно. Грузовик в ворота уперся, водитель погасил единственную фару, заглушил мотор. Все выбрались из машины. Тишина, слышно, как гавкают собаки и в отдалении пыхтит паровоз. – Василий, где источник? – Должен быть у восточной стены. Федор кулаком забарабанил в дверь проходной. На стук выглянул сторож. – Чего надоть? Нет начальства, приезжайте утром. И стал дверь закрывать. Федор ногу подставил. – Стоять! НКВД! Сторож, мужчина в возрасте, замер в испуге. НКВД внушал уважение, даже страх. – Да нет, я ничего. Если надо – проходите! – Что у вас у той стены? – показал Федор рукой. – Жилые дома для специалистов, а еще общежитие женское. – Понял, веди! Водитель остался в машине, все остальные прошли через проходную. На территории льнозавода темно, то и дело спотыкались. Сторож подвел к трем маленьким одноэтажным домам и двухэтажному бревенчатому зданию. – Это общежитие, а там – инженер с семьей, техник и главный механик. – Свободен, возвращайтесь на проходную, дальше мы сами. Федор уверен был, что рация работала в домах специалистов, направился было к ним, но Василий придержал его за локоть. – Товарищ старший лейтенант, сигнал шел отсюда. И указал на общежитие. – Ты не ошибаешься, Дубовик? Там же женщины. – Они на рации лучше мужиков работают. Скорость передачи выше, ошибок меньше. И для голосовой связи лучше, разборчивей. Вы знаете… – Отставить. Ты уверен? – Пеленгатор на это здание показывал, проверьте по карте. Карта картой, но как-то не верилось. В общежитии народу много. Всех побеспокоить придется, а это лишние разговоры по городу. И еще сомневался – для радиосвязи отдельная комната нужна, а в общежитиях с этим напряг. В комнатах по четыре человека живут. И в туалете с рацией не уединишься, ее туда занести надо, а это не русский «Север». Была такая радиостанция, относительно небольшая и втрое меньшего веса, чем немецкие SE-82 или SE-85. У входа в общежитие Федор приказал одному из бойцов: – Остаешься здесь. Кто будет пытаться покинуть здание, клади на землю. При сопротивлении или неподчинении стреляй по ногам. – Так точно. – По ногам, запомнил? Нам трупы не нужны. Вошли в общежитие. Вахтера при входе, как это обычно бывает, не было. Впрочем, резонно. Зачем он нужен, если на проходной стороне и чужой не пройдет. По коридору шла девушка в халате. При виде группы военных взвизгнула. – Девчонки! У нас солдатики! Как по команде стали открываться двери, выглядывали любопытные женские лица. – Девушки, где у вас комендант? – Вы рядом с ее дверью стоите. Федор только руку к двери поднес – постучать, как дверь открылась. На пороге возникла женщина в гимнастерке, с папиросой в зубах. Короткая, почти мужская стрижка, грубые черты лица, плоская грудь. Одеть ее в мужскую одежду, сразу и не разберешь пол – мужчина или женщина. – Кто вас сюда пропустил? – грубым, прокуренным голосом спросила она. – Пройдемте в комнату. Федор сделал шаг, женщина отступила. Ему не хотелось при многих любопытных показывать удостоверение. Боец и Дубовик вошли следом. Женщина погасила папиросу в пепельнице. Федор сунул ей под нос удостоверение. – Чем обязана визиту? Дезертиров ищете? Здесь их нет. – Нам необходимо осмотреть комнаты. – А разрешение директора фабрики есть? – Нам оно не требуется, у нас особые полномочия. – Воля ваша. – Скажите, у вас есть сотрудницы, живущие в отдельных комнатах? – Двое. У одной маленький ребенок, вторая начальник цеха, по положению неудобно с молоденькими девчушками. У них одни гулянки на уме. – И еще: где вход на чердак и у кого ключи? – Ключи у меня, вход со второго этажа по лестнице. – Проведите. Поднялись на площадку второго этажа. – Отомкните дверь. Комендантша открыла замок. – Дубовик, держи фонарь, осмотри там. Сучков, стой здесь. Никого наверх и вниз не пропускай. – Как не пропускай? – возмутилась комендантша. – У нас туалет только на первом этаже. Федор на ее слова внимания не обратил. Если разрешить выход в туалет, агент может порвать и выкинуть компрометирующие ее бумаги. – Ведите к начальнику цеха. Комендантша поджала обиженно губы. Не привыкла, чтобы ей командовали и не слушали. Прошли по коридору, женщина остановилась перед дверью, постучала. Открыла дверь женщина лет тридцати – тридцати двух, миловидное лицо. – Добрый вечер. Позвольте войти? – Если не позволю, все равно же войдете? Входите. Комендантша попыталась войти за Федором, но он захлопнул перед носом у нее дверь. Федор достал удостоверение. – Не надо, верю. – Я должен осмотреть вашу комнату. – Вы хотели сказать – обыскать? – Можно и так трактовать. Женщина опустилась на кровать. – Приступайте. Надеюсь, меня лично обыскивать не будете? Федор не ответил. Сначала осмотрел стены, не видно ли где провода от антенны. Обстановка скудная, особо ничего не спрячешь. Но добросовестно осмотрел старенький шифоньер, открыл чемодан. – Не противно в дамском белье копаться? – Служба такая, – буркнул Федор. – Служба? Настоящие мужчины на фронте, а не в глубоком тылу копаются в женском белье. В голосе женщины презрение. Неприятно Федору, не будешь себя в грудь бить, говорить, что воевал с немцами. Да и сейчас на своем посту пользу Родине приносит. Один разведчик вражеский или агент, диверсант большой урон стране и армии нанести может. И он тут, в тылу, сберегает своей службой сотни, а может, и тысячи солдатских жизней на фронте. Пограничники с разбитых, но не уничтоженных немцами застав вошли в войска по охране тыла РККА, выполняли контрразведывательные, разведывательные и особые дирекции. Пограничники за годы войны уничтожили или взяли в плен 320 тысяч солдат и офицеров вермахта, задержали 1834 диверсанта, уничтожили 9 тысяч бандитов, а 29 тысяч преступников арестовали, обезвредили 4 тысячи контрабандистов. Обыск у начальницы цеха в комнате результатов не дал. Федор извинился за беспокойство, вышел в коридор. А тут уже Василий рядом с Сучковым стоит, с ноги на ногу переминается, глаза блестят. Федор сразу понял – что-то нашли. Подошел, наклонился. – Говори. – Провод на чердаке, антенный. Здесь рация, в здании. – Молодца! Комендантша неподалеку делала безразличный вид, но пыталась подслушать, уж слишком сосредоточенно пялилась на пустую стену. – А куда провод идет? – Черт его знает, куда-то вниз, на первый этаж. Федор кивнул Сучкову: – Стой здесь. И к комендантше: – Спускаемся на первый этаж. Уже на этаже спросил: – Ключи от комнат у кого? – У жиличек. – Полагаю, дубликаты у вас есть? Возьмите, пройдем по этажу. Одна комната жилая, другая, третья. Их Федор решил оставить на потом. – А тут что? – Комната кастелянши. Белье, подушки, матрацы и все такое. – Откройте. Вошли. Комендантша включила свет. Под потолком зажглась засиженная мухами сорокасвечовая лампочка. На деревянных стеллажах стопки простыней, наволочек, пододеяльников. У другой стены байковые одеяла, подушки, несколько матрацев. Василий толкнул локтем Федора, показал на окно. Опа-на! Через щель в раме проводок тянется. Если не акцентировать внимания, не заметишь. Федор повернулся к комендантше. – Кто кастелянша, где живет? – Вера Бирюкова, живет здесь же, в восьмой комнате. – У нее ключи от комнаты есть? – А как же! – Ведите к ней. В комнате четыре девушки, тесно. Кровати впритык, шифоньер, небольшой стол и единственный стул. Девушки уже в постелях, собирались спать, время позднее. – Кто Бирюкова? – Я, – приподнялась одна. – Одевайтесь, выходите. – Отвернитесь хотя бы. Федор отвернулся. На спинке кровати висело платье, кофта, он их ощупал. Комендантша ухмыльнулась. Не мужское дело женскую одежду мять. Не НКВД, а извращенцы какие-то. Женщина уже строила планы завтра громогласно оповестить всех о методах работы НКВД, позлорадствовать. Как же, врага народа в безобидной кастелянше разоблачили. – Я готова, – сказала Вера. Голос ее дрожал, выдавал волнение. Как только все трое зашли в служебное помещение, Василий схватил Веру за обе руки. Неожиданно и необъяснимо даже для Федора. Левую кисть отпустил почти сразу, а правую погладил, осмотрел, потом повернулся к Федору. – Она. Поднял кисть девушки. – Смотрите, на указательном и среднем пальцах натертости, даже можно сказать сухие мозоли от ключа. Федор сразу понял, о чем речь. Радисты при тренировках работают на передающем ключе часами, на пальцах набиваются характерные отметины. Да и во время дальнейшей работы они только усиливаются. Непосвященному человеку они незаметны, да и не говорят ни о чем. Это как у снайпера – натертость на крайней фаланге указательного пальца от спускового крючка. Глаза у Веры сразу испуганными стали, наполнились слезами. – Сама рацию покажешь или искать будем? Все равно найдем. А добровольно выдашь – зачтется. Девушка глубоко вздохнула, прошла в угол комнаты, приподняла угол доски, сдвинула ее. Запустив руку, вытащила один деревянный футляр, потом другой. – Отойди! Федор опустился на колени, пошарил рукой в тайнике, выудил запасную батарею и блокнот. У комендантши при виде рации и прочего «добра» челюсть отвисла. Но женщина быстро пришла в себя, влепила радистке пощечину. – Сука продажная! Сироткой прикинулась, тварь! Пожалела я тебя, на легкую работу поставила, змея подколодная! Радистка голову в плечи втянула. А комендантша ударила ее еще раз. Федор схватил ее за руку. – Не стоит. Она нам еще нужна. Вы лично никому ни слова. Комендантша кивнула. – Если проболтаетесь, сорвете всю операцию, привлеку как пособницу. Комендантша часто и мелко закивала. Она была в шоке. Ей казалось раньше, что она за порядком в общежитии наблюдает. Мышь мимо не проско-чит, не то что враг. А тут милая девушка, не подумаешь, выходит – проглядела, не проявила бдительности. – Давно она у вас проживает? – Со средины декабря. – Мы ее забираем. Если кто интересоваться будет, скажете, что с документами непорядок. Василий, грузи ее технику в наволочку, уходим. Федор отозвал бойцов, вышли к машине. Уже знакомым путем добрались к своему временному пристанищу. Пока радистка в шоке, в растерянности, надо допрашивать. Радист не работает в одиночку, он лишь передающее звено. В группе должен быть как минимум один, но очень ценный агент. Федор завел ее в пустую комнату, усадил на табуретку. Бойцам приказал: – Стоять рядом, глаз не сводить. А сам к капитану-особисту. Видел, свет в его комнате горит. Теперь надо действовать быстро. Если агенту или старшему группы станет известно о задержании радистки, исчезнет из города. Время шло не на минуты, но на часы, это точно. Федор постучал. – Входите, открыто! Особист сидел за столом, писал. Увидев Федора, перевернул исписанные листы текстом вниз. Так делали все офицеры особых служб, чтобы вошедший не мог случайно прочитать хоть одну фразу. – Садись, старшой. Чаю или чего покрепче? – Боюсь, не до чаю. Радистку с рацией мы взяли на льнозаводе. Засекли по выходу в эфир. У особиста глаза округлились. Он сразу цепочку выстроил: радист – агент или группа, да на его территории. И выявил их не он, который по должности это делать должен, а залетный старлей. И теперь он, капитан, обязан всемерно помогать, чтобы быть причастным к раскрытию. Иначе за утрату бдительности будут неприятности. Федор уже понял, о чем подумал капитан, сам бы на его месте так размышлял. – Чем могу? – спросил осторожно капитан. Сейчас от Федора многое зависит. Будет работать самостоятельно, на что имеет право, особист не при делах окажется, по шапке получит. А примет сотрудничество – обойдется, не надо будет из кожи вон лезть. – Нам делить нечего, для дела полезнее, – сказал Федор. Капитан дух перевел. Складывается хорошо. Федор продолжил: – Предлагаю вместе допросить радистку. Потом ты машину организуешь, бойцов. При мне всего двое автоматчиков, для операции мало. Агента или группу надо брать срочно, трясти, как грушу, не исключая жестких методов допроса. Сутки максимум, надо взять всех. Желательно живыми, пусть и ранеными. Сам понимаешь – допросить надо. Что передавали, кому. – Радист давно работает? – Предположительно около полугода. Капитан за голову схватился. Это же сколько информации она передать успела? Про себя он уже решил, что использовать бойцов комендантского взвода не будет, навыков нужных у них нет. А попросит отделение фронтовой разведки. Там парни подготовленные, любого агента спеленают без шума и пыли, как младенца. – Тогда чего мы сидим? Идем. Капитан взял блокнот, карандаш. По всей форме, под протокол, можно допросить позже, сейчас время не терпит. Главное, узнать связи радистки. Оба офицера вошли в комнату. Федор бойцам своим приказал: – Организуйте стол и пару стульев, пошарьте в соседних комнатах. Бойцы исполнили приказание. Офицеры уселись, капитан блокнот на стол положил, открыл. – Настоящие имя, фамилия, отчество, место и год рождения? – начал Федор. – Павлова Вера Матвеевна, уроженка Бобруйска, родилась пятнадцатого февраля восемнадцатого года. – Когда на немцев работать начала? – С октября сорок первого. Я закончила до войны курсы медсестер, с началом войны добровольно в армию пошла. А через месяц немцы наш полк окружили. Так в плен попала. А потом в разведшколу, там же, в Бобруйске. – В Лихославль как попала? – Как беженка. Сплошной линии фронта еще не было, меня немцы перевели. – И что посулили за предательство? – Самое главное – жизнь. Кому в молодые годы умирать охота? – Никому не охота, – кивнул Федор. – Только предают не все. До войны комсомолкой была? Радистка кивнула и заплакала, размазывая слезы по щекам. – Теперь слезами судьбе своей не поможешь. У тебя одна дорога, чтобы живой остаться. С нами сотрудничать, немцам дезинформацию давать. Под нашим контролем, разумеется. – Я готова. Я все сделаю, вы только скажите, что надо. Предателям Федор никогда не верил. Продали один раз, продадут другой, если это выгодно будет. – Для начала, чтобы убедить нас в своем желании помочь, расскажешь, кто связь с тобой поддерживал, кого из группы знаешь? Подробней, кто, где живет, где работает? – Двоих только. – Мы внимательно слушаем. Капитан взял карандаш, навострил уши, приготовился записывать. – Шифрограммы приносит главный инженер льнофабрики, он же меня на фабрику устроил и в общежитие. Офицеры переглянулись. Новость об аресте радистки он узнает первым, уже утром. Его надо первым брать. – Где живет, как фамилия? – Глушков, Петр Васильевич, живет рядом со станцией. Смоленский переулок, номер дома не знаю. Дом деревянный, угловой, наличники на окнах голубой краской окрашены. Я была у него дома один раз, в самом начале. Мне туда явку дали. Особист все записывал. – А второй? – Видела его один раз. Глушков с аппендицитом в больницу попал. На экстренный случай для связи запасной вариант был. На главпочте по нечетным дням в шесть часов вечера. Как фамилия, где живет – не знаю. Но на встречу он пришел в военной форме, на рукавах красные звезды из сукна. – Опишите подробнее. Как выглядел, возраст, рост, цвет волос, особые приметы, звание? – Рост средний, лет сорока, волосы темные. А звание? Вот как у вас. И показала рукой на капитана. – Одна шпала? – Да. – Припомните, петлицы какого цвета были? – А чего вспоминать – красные, как звезды на рукавах. Можно сказать, с подсказкой повезло. Звезды на рукавах – политический состав, шпала – старший политрук, а петлица красная – пехота. Знаков отличия, вроде скрещенных пушечных стволов, как в артиллерии, политсостав не имел. Кроме того, был еще нюанс. Приказом НКО № 253 от первого августа 1941 года было отменено ношение цветных петлиц в зависимости от рода войск. Вводились петлицы и знаки отличия защитного цвета. Однако новые петлицы и знаки в первую очередь получали мобилизуемые из запаса. Еще в мирное время была заготовлена форма со знаками различия военного времени. Остальные военнослужащие переходили на новые петлицы и знаки по мере возможности. Трудности с обеспечением многомиллионной армии приводили к тому, что на цветных петлицах встречались кубики защитного цвета или на защитного цвета петлицах красные шпалы старшего комсостава. Такое положение существовало вплоть до перехода на погоны зимой 1943 года. А осенью сорок второго года политруки и комиссары стали заместителями командиров подразделений с понижением в звании на одну ступень. С рукавов исчезли красные звезды. До этой поры политруки и комиссары имели равные права с командирами. Не имея военного образования, иногда отменяли своей властью приказы командира, вносили хаос в управление войсками. – Особые приметы имел? Шрам или шепелявил? – Не заметила. Капитан поднялся, наклонился к Федору. – Выйдем, пошептаться надо. Бойцы стояли в коридоре за дверью. – Приглядите. А сами офицеры зашли в соседнюю пустую комнату. Особист сразу папиросу из пачки выудил, закурил. – Брать надо этого главного инженера. Адрес знаем. Утром он уже в курсе событий будет, что радистка арестована. – Я такого же мнения. Давай допрос прервем. Я с бойцами за Глушковым еду, а ты в кадры политуправления армии. – Что мы по политруку имеем? В пехоте служит, старший политрук, около сорока лет. Негусто. – Скажи спасибо за то, что есть. Садись за картотеку, выбирай подходящих. Думаю, десятка два наберется, привезешь их фото из личных дел на опознание радисткой. – Да, выбора нет. Я уехал, встречаемся здесь. Надо будет тебе еще Глушкова потрясти, может, он на политрука что даст. И другие могут всплыть. – Попотрошим, не волнуйся. – Я тебе бойца из местных дам, он все улицы знает. – Не откажусь. Радистке связали руки веревкой, отвели в камеру. Обычная комната, только окна зарешечены и у дверей караульный с винтовкой. Особист ему приказал. – Если старшему лейтенанту надо будет, пропустить его к арестованной! – Так точно. Федор с бойцами к машине вышел. Только уселись, боец подбежал, с автоматом за плечом. – По приказанию капитана Светлова прибыл в ваше распоряжение! – Смоленский переулок знаешь? – Так точно! – Садись с водителем, дорогу покажешь. Федор перебрался в кузов, к бойцам. Тряслись недолго. Чувствовалось, что подъехали к станции. Пахло креозотом для пропитки шпал, сгоревшим углем, слышалось пыхтение паровозов, перестук колес. Основное движение происходило ночью, для скрытности. Грузовик встал в начале Смоленского переулка. Военные выбрались из машины. – Где дом Глушкова знаешь? – спросил у бойца Федор. – Наличники на окнах у него голубым выкрашены. – Так второй дом отсюда. – Бойцы, встали за забором. Только тихо и не высовываться. Сам подошел к калитке, постучал. В частных домах обычно бывали собаки во дворе. А в этом домовладении не было. Неспроста, чтобы ночные гости смогли свободно входить, собака соседей не тревожила. Через пару минут распахнулось окно. – Кто там? – спросил мужчина. – Петр Васильевич, на льнозаводе беда, трансформатор силовой загорелся, меня за вами послали, – соврал Федор. Главное, чтобы не насторожился агент, спокойно вышел. Федор подошел к бойцам, прошептал: – Как выйдет, наваливаемся с обеих сторон. Руки держите. – Сделаем. Федор встал справа от калитки, бойцы слева. Хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги. Распахнулась калитка, вышел мужчина во френче, как модно было у партхозруководителей. Бойцы сразу навалились. Один за руку схватил, другой подсечку сделал. Федор успел главного инженера за левую руку схватить, заламывать стал. С трудом повалили фигуранта на землю. Мужчина крупный, сильный. Напали неожиданно, потому свалить удалось. Случись днем – раскидал бы бойцов. – Лежи тихо, не то пристрелю! НКВД! – прошипел ему в ухо Федор. Мужчина повернул голову вбок, хрустнуло стекло. Федор сообразил – агент раскусил ампулу с ядом, вшитую в угол воротника. – Ненавижу, – прохрипел агент, дернулся и затих навсегда. Неудача! Ушел от них агент. Ни допросить теперь, ни выяснить связи. – Заносите его в дом, – распорядился Федор. Трое бойцов с трудом занесли труп на крыльцо. Федор по карманам самоубийцы пошарил, обнаружил ключи, отпер дверь. Достав пистолет из кобуры, вошел первым. Вдруг мужчина не один в доме жил? В прихожей, как и в доме, никого не было. – Давайте его на кухню. Труп не слишком вежливо бросили на пол. – Здоров, как боров, – отряхнул руки Сучков. Федор свет во всех комнатах включил. – Парни, по-быстрому дом обыскать надо. Я комнаты осматриваю, Сучков – чердак, Обухов – подвал. А… – Рядовой Кузьмин, – подсказал боец. – А ты надворные постройки. Ищем блокноты, тетради с записями, оружие. Одним словом, все то, что мирным жителям не нужно. Деньги, золотые изделия – тоже сюда. Федор методично стал обыскивать комнаты. Простукивал стены, полы, осматривал содержимое чемоданов, шкафов, сундука. Ничегошеньки интересного. Нашел две книги, которые могли служить ключом для шифрования, а еще пачку пятидесятирублевок. Проверил на просвет, на ощупь – настоящие, не подделка. То, что Глушков агент, сомнений не вызывало, радистка не соврала. Зачем человеку, не связанному с разведслужбами противника, иметь при себе ампулу с ядом и травиться? Но где улики? Или осторожен был до чрезвычайности и не хранил дома ничего компрометирующего? Спросить уже не у кого. Федор раздосадован был. Сам виноват, раз допустил такой исход. Надо было по башке прикладом шарахнуть, чтобы сознание потерял, затем обыскать. Налицо – промах, упущение. Неприятно было, одну ниточку к вероятной разведгруппе сам оборвал. Солдаты тоже вернулись с пустыми руками. Напоследок Федор достал из карманов умершего агента все содержимое – пропуск на завод, паспорт, портсигар, зажигалку, записную книжку. Будет время – изучит все. А теперь – к месту базирования, вдруг особист чего-нибудь нарыл? Обратную дорогу Федор размышлял. На радистку выход имели двое – Глушков и неизвестный пока политрук. Если его не найдут, разведгруппа продолжит работу. Фактически убрал он одного агента, пусть даже руководителя группы. Арестовал радистку, но что это изменило? Немцы забросят другого радиста, и группа продолжит работу. А может статься, что запасной радист есть, находится в спящем режиме. Черт, как неудачно задержание прошло! Сам бы себе морду набил за такую топорную работу. Уже в особом отделе подошел к дежурному. – Старшина, капитан не приехал? – Никак нет. – Соедините меня с калининским УНКВД, городским отделом, старшим лейтенантом Осадчим. – Подождать немного придется. Да вы присядьте. Уже через пять минут в трубке раздался знакомый голос Осадчего. – Привет! Как успехи? – Пианистку взяли, дала наводку на агента. При попытке захвата раскусил ампулу с ядом. – Так! Плохо, старшой. – Сам знаю. – Еще зацепки есть? – Есть. Начальник особого отдела устанавливает данные на фигуранта. – Моя помощь нужна? – Пока сами справляемся. – Что с особым отделом в одной упряжке работаешь, это хорошо. Ты где расположился? – В особом отделе. – Наш сотрудник утром в Торжок едет, забросит тебе бумагу, ознакомься, обсуди с Дубовиком. – Понял. – Отбой связи! Осадчий положил трубку. Связь телефонная, через войсковой коммутатор, но все равно говорили намеками. Федор посмотрел на часы. Четыре утра. Надо немного вздремнуть. Он поднялся в отведенную комнату, снял портупею с кобурой, сапоги, рухнул на матрац на полу. Как был – в форме. Разбудил его утром Василий. – Завтрак принесли, вставай. Еда в армии во время войны, казенным языком прием пищи, святое дело. Неизвестно, когда в следующий раз придется подхарчиться. Оперативный состав ноги кормят, сидя в кабинете ничего не найдешь. Короткий сон освежил. Федор умылся, поел. Особиста так и не было. А вскоре его вызвали к дежурному. Возле него стоял уже знакомый по отделу НКВД лейтенант. – Здравия желаю. Вам пакет. – Спасибо. Лейтенант сразу вышел, фыркнул мотор машины. Ну да, ему в Торжок. В комнате Федор вскрыл засургученный пакет, достал два листка. На рукописном было написано: «Ознакомь Дубовика. Это текст дешифрованной радиограммы из Лихославля. Спецы из Москвы потрудились. Может, поможет в поиске. Ни пуха». Ни подписи, ни обращения в начале. Писал сам Осадчий, его почерк Федор уже знал. Второй листок был машинописным, причем вторая, если не третья копия через копирку. Не все буквы пропечатаны на машинке четко. Федор ознакомился: «Восемнадцатый Центру. В район Ржева с советской стороны подтягиваются свежие пехотные части. 183, 174 и 373-я стрелковые дивизии усеченной численности. По уточненным данным наступление Красной Армии намечено на тридцатое июня. Цель – освобождение Ржева и Сычевки. Агент «Кирпич» передает, что по станции Лихославль на Торжок и Кувшиново ежесуточно проходит по семь-восемь воинских эшелонов. Агент «Стрекоза» для подкупа объекта просит десять тысяч рублей. Следующий сеанс связи через сутки, в означенное время. Хольц». Текст небольшой, но содержательный. Федор подозвал Василия. – Осадчий велел ознакомиться. Это дешифрованная радиограмма из Лихославля. Не знаю только, радистки, которую взяли, или есть еще радиостанции? – Есть! – огорошил Василий. – Но далеко, за Торжком. За ближний тыл армии, что за боевыми порядками, отвечал не Федор, это другая епархия. И наверняка о радиостанции уже знают, кому положено, и не сидят сложа руки. – Читай и выскажи свое мнение. Василий пробежал текст. Сначала быстро, потом еще раз, уже медленно, вдумчиво. – Твои выводы? – Источник осведомленный, наверняка в армии. Думаю, главный. То, что есть еще два агента, без сомнения. Один, который под псевдонимом «Кирпич» проходит, живет рядом со станцией или, что скорее всего, работает на ней. Но не в руководстве – стрелочник, составитель, смазчик. – Почему так решил? – Конкретики мало. Начальник станции или диспетчер имеют более точные данные. – Допустим. Дальше. – «Стрекоза» – баба. – Без тебя бы сроду не догадался. – Работает парикмахершей, официанткой в столовой, продавщицей в магазине. Федору стало интересно. – Откуда такой вывод? – Она кого-то подкупить хочет. Для работы агента по вербовке желательно работать в людном месте. А где люди бывают чаще всего? В магазине, столовой, парикмахерской. – Да, может, она просто красивая женщина, к ней кто-то, кто интересен разведке немцев, клеится. – Тогда как незнакомый мужчина с ней познакомился? – Подводку сделали. – Неубедительно. Кстати, радистка не говорила, как ее позывной? – Мы как-то не спросили. Нас агентура интересовала. – А зря. Пойдем спросим? – Почему нет? Караульный пропустил Федора в камеру с задержанной без проблем. А Дубовика остановил. – Велено пропускать только старшего лейтенанта. – Он со мной, пропустите. – Под вашу ответственность. Федор уселся на единственную табуретку, прикрученную к полу. Радистка сидела на деревянном топчане. Вопросы задавал Дубовик. – Под каким позывным вы выходили в эфир? – Хольц. Ага, кое-что становилось на свои места. Сначала Федор думал, что это мужское имя. – А кто такой восемнадцатый? – Честное слово, не знаю. Что в шифровке, не знаю. Просто в конце цифровых групп ставила свою подпись. Если все в порядке – без точки в конце. При работе под контролем – точка, как знак. – Время выхода всегда одинаковое? – Как правило. Есть еще запасное – через два часа или через четыре. – Сколько знаков в минуту делаете? – Восемьдесят. Дубовик кивнул. – Пока вопросов не имею. Когда в комнату вернулись, Василий сказал: – Есть еще радист в городе. – Объясни. – Радист той станции выдавал сто десять – сто двадцать знаков в минуту. Скорость приличная, опыт большой. А восемьдесят – для тех, кто прошел первоначальную школу. – Ты же сам на нее вывел. – Пеленговали из автобуса и не я, хотя мои бойцы. Определили направление, а про скорость передачи никто не говорил. Рации две, это точно. Час от часу не легче. Тут с одной бы разобраться. Ближе к обеду прикатил особист, сразу к Федору поднялся. – Знал бы ты, чего мне стоило карточки учетные посмотреть и фото взять. – Представляю. – Надо к этой, как ее? – Вере. – Ну да, к ней идти. Может, опознает кого-то. – Сам понимаешь, подвести может. Чтобы нагадить, ткнет пальцем не в фигуранта, а в нормального политработника. – А! Я уже проверил, кто в Лихославле по служебным делам в указанное время был. Таких двое. Посмотрим, на кого она укажет. Снова в камеру вошли. Особист с ходу начал. – Вам придется посмотреть фото. Вы говорили о встрече с политработником. Кто-нибудь из них похож? И капитан выложил фотографии на топчан. Вера начала перебирать фото. Одну отложила, потом все вновь пересмотрела, взялась за фото. – Он. Точно он. Только фотография старая, наверное, довоенная. Сейчас он постарше выглядит, не сразу узнала. – Скажите, у него с зубами все в порядке? – Разве я дантист? Ой, точно. На верхней челюсти, не помню, с какой стороны, железный зуб. Не подсказали бы, не вспомнила. Прошли в кабинет Светлова. Капитан закурил. Федор по вопросам понял, что особист провел большую подготовительную работу, иначе бы он откуда про зуб знал. – С подозреваемым встречался? – спросил Федор в лоб. – С обоими. Вроде как случайно, чтобы не вспугнуть раньше времени. Старший политрук Фадеев Илья Фомич, вот кто он. Светлов вскочил. – Надо брать! Возьму бойцов и арестую. – Ты же разведчиков хотел брать. – Мне он не показался. – Не скажи. Я к главному инженеру льнозавода со своими бойцами ездил. Так он при задержании ампулу с ядом раскусил, что в уголок воротника вшита была. – Помер? – Угадаешь с трех раз? – Туда ему и дорога. – Так-то оно так, да все концы обрубил. А хочешь еще сюрприз? – Не хочу. – Есть еще одна рация. Дубовик-пеленгаторщик сказал. Почерки у радистов разные. Москва радиограмму дешифровала, можешь ознакомиться. Федор положил перед Светловым лист. Капитан ознакомился, хлопнул по столу ладонью. – Сколько же их окопалось! А твоему Дубовику можно верить? – Можно. Парень ученый, в армию не взяли по зрению. Так он пеленгатор этот переносной придумал, настоял, чтобы в боевых действиях испытать. – Вид у него не боевой. – Встречают по одежке, провожают по уму. – Казанцев, ты со мной едешь? – Политрука брать? Еду. – Тогда вперед. Дубовика не берем. Ценный кадр. На наше место, случись что, людей найдут, а вместо него – нет. Ехали в сторону Торжка на «козлике» Светлова, не доезжая, свернули в сторону, еще через полчаса остановились. – Тут штаб полка. Побудь у машины, я разведчиков возьму. Через некоторое время вернулся он с лейтенантом. – А где же разведчики? – Я с командиром взвода, он сказал – сам спеленаю в лучшем виде. А мы поможем. Лейтенант хмыкнул. – Лучше не мешайте. Когда народу много, только суета получается, а толку мало. Вошли в здание штаба. Особист сразу к начальнику штаба. Через дверь послышался разговор на повышенных тонах. Затем выскочил Светлов, лицо красное. – Возмущается, говорит – оговор. Собирается начальству моему звонить. – Плевать. Где политрук? – Говорит, что занятия с бойцами проводит. Крайняя комната слева. Подошли к двери. – Будем ждать, пока закончит языком трепать? – Вызовем. Лейтенант, вы оба друг друга знаете. Загляни, вызови на минутку, скажи – дело срочное. Так и сделали. Лейтенант дверь приоткрыл. – Товарищ старший политрук, на минутку,срочно. Светлов и Федор за дверью встали. Лейтенант на шаг от двери отступил, как-то подобрался весь. Из комнаты вышел политрук. Форма наглажена, гимнастерка не х/б, а шевиотовая, сапоги хромовые. Франт, да и только! Лейтенант резко ударил его под дых. Не ожидавший удара, политрук согнулся, а лейтенант ему по шее ребром ладони добавил. Видимо, расчетливо, дозированно. Политрук закачался, как пьяный, но не упал. Лейтенант из кобуры политрука вытащил пистолет, протянул оружие Светлову. – Ну как-то так. Я больше не нужен? Все произошло стремительно. Мелькание рук лейтенанта, и политрук согнулся, сипит. Светлов дверь в комнату приоткрыл. – Товарищи бойцы, можете быть свободны. Товарищ политрук занят, проведет политинформацию в следующий раз. Светлов и Федор подхватили политрука под локти, вывели из штаба и к машине. Уже у «козлика» Федор обыскал политрука, тщательно ощупал уголки воротника. Чисто. – Ну что, Фадеев? Не ожидал? Кстати, как твоя настоящая фамилия? – Да вы что себе позволяете? Да я до самого товарища Сталина дойду. Я прокурору жаловаться буду. – Да, имеете право. Вы где квартируете? Как бы жилье ваше осмотреть. – Ордер предъявите! – На случай войны у нас особые полномочия. Вам ли не знать приказов? Светлов сунул под нос задержанному удостоверение. – Сами покажете квартиру? – Это какая-то ошибка! – Разберемся. Ведите. Политрук квартировал недалеко, в сотне метров от штаба. Военных определяли на постой без согласия хозяев и без оплаты. Пока Светлов охранял политрука, Федор быстро комнату в доме обыскал. Из заслуживающего внимания нашел книгу «Как закалялась сталь» и исписанный блокнот. Книга идеологически правильная, для партработника в самый раз, но она же может служить ключом для шифрования. Федор с собой обе находки прихватил. – Едем в отдел, – бросил Светлов водителю, когда уселись. Уже в Лихославле сразу очную ставку радистки и политрука сделали. Фадеев, как увидел Веру, сразу сломался, поплыл. Слезу пустил. – Я все скажу, только сохраните жизнь! – Внимательно слушаю. Конвой, женщину в камеру. Допрос длился долго, до вечера. Бывший уже старший политрук назвал главного инженера, не знал, что он уже мертв. А также агента под псевдонимом «Кирпич», работавшего на железнодорожной станции слесарем-вагонником, и «Стрекозу», продавщицу «Военторга». Допрос под протокол вели. Фадеев взмолился: – Не могу больше, устал, отведите в камеру. Светлов с Федором остались одни, особист вытащил бутылку водки. – Давай за успех? – Погоди, звонок надо в Калинин сделать, Осадчему. Доложить, взяли агента. – Не всех, еще двое остались. – Сейчас примем по сто грамм, поедем и возьмем. Федор по телефону Светлова дозвонился до Осадчего. – Здравия желаю, Казанцев беспокоит. Агент у нас в кутузке, главный информатор. Сейчас едем с начальником особого отдела на задержание двух подручных. Можно считать дело закрытым. – Торопишься, Казанцев! То, что арестованы пианист и главный, это хорошо. А про вторую рацию забыл? Пока там у тебя Дубовик, задействуй его и рацию найди. Это дело на контроле у самого Лаврентия Павловича. Сроку даю пять суток. Время пошло. Об исполнении доложить. – Слушаюсь. Федор вздохнул. – Похоже, обмывать позже будем.Юрий Корчевский Пограничник против Абвера
© Корчевский Ю. Г., 2016 © ООО «Издательство «Яуза», 2016 © ООО «Издательство «Эксмо», 2016* * *
Глава 1 «Кирпич» и «Стрекоза»
Положив трубку, Федор плюхнулся на табуретку. – Ну что, дырки в гимнастерках под ордена крутить-вертеть? Светлов довольно улыбался. – Знаешь, что мне Осадчий сказал? «Кирпича» и «Стрекозу» взять – это само собой. Дело о второй рации, что в Торжке, взято под особый контроль Лаврентием Павловичем. Напомнить, кто это такой? – Не надо, я помню. – И сроку нам с тобой дали пять суток! Особист витиевато и забористо выматерился. – Оставляют у нас Дубовика с пеленгатором, приказали задействовать его на полную катушку. – А если рация эти пять дней в эфир не выйдет? – Будь оптимистом, Дима! Так мы едем за «Кирпичом» и «Стрекозой»? – Едем. Автоматчиков возьму. У меня в особом отделе четверо, у тебя двое. Возьмем! – Транспорт ищи, все в твой «козлик» не поместимся. Сам Федор к Дубовику прошел. – Василий, я приказ получил, считай – от Самого. Федор показал пальцем на потолок. – Слушаю. – Вот-вот. Эфир слушай. Засеки, где эта вторая рация? Сроку нам дали пять суток, и время пошло. – Понял. Я постараюсь. – Сучков, Обухов! Хватит бока отлеживать! С оружием на выход. Надо покончить со всей группой. Одно плохо – уже поздний вечер. Магазин Военторга закрыт, надо искать начальство, через кадровика узнавать адрес этой «Стрекозы». Политрук Фадеев встречался с агентом в магазине, адреса проживания не знал. Первым делом направились на станцию, в вагонное депо. Станция маленькая, как и депо. Вошли туда всей группой: особист, Федор и с ним шесть автоматчиков. Дежурный нарядчик в испуге встал. – Добрый вечер! – поздоровался Федор. Где нам найти слесаря Углянцева? – Он на смене сейчас. – То есть на станции или здесь, в депо? – На станции. Работа у него такая, колесные пары, тормозные системы эшелонов проверять, что прибывают. – Проводите. – Я не могу уйти. – Оставьте вместо себя кого-нибудь или дайте провожатого. – Сейчас. Нарядчик вскочил, выбежал в дверь, вернулся с парнишкой в замасленной робе. – Он покажет. – Отлично. Вышли из здания. Мимо по рельсам громыхал грузовой состав. – У Углянцева какое-то рабочее место есть? – спросил Федор. – Нет, он вдоль путей ходит, осматривает вагоны. Плохо. Увидев автоматчиков и офицеров, может улизнуть. Прошмыгнет под вагонами, только его и видели. Особист это тоже понял. Своих солдат и Федора – Сучкова и Обухова, разделил по трое. – Вы – к выходным стрелкам – туда, а вы трое – туда. Задерживать всех, кто попытается по путям со станции выйти. – Стоять! – приказал Федор. – Поясняю. Не всех, только мужчин. Исполнять. Солдаты разбежались. – Вдвоем возьмем? – пошутил Федор. – А куда эта сука денется? Возьмем! Пошли к путям, всего их четыре было. На двух стояли эшелоны с техникой. На платформах накрытые брезентом танки и пушки, очертания угадывались. Возле платформ прохаживались часовые. От вагонов раздавались странные звуки. Стук – стук – хлоп! – Это что такое? – спросил у провожатого слесаря особист. – Вагонники работают. Молоточком по бандажам стучат. Потом крышки букс закрывают. А как же? Подшипники осмотреть, масла подлить. – Ага, понял. По мнению Федора, особист ни черта не понял, но показывать не хотел. – Вот он! – Показал рукой паренек. И вдруг крикнул: – Дядя Паша! Вас ищут! – Заткнись, – прошипел Федор. – Кто тебя просил? Но «Кирпич» крик услышал и офицеров увидел. Бросил масленку и молоток на длинной ручке, прыгнул под вагон, побежал по щебенке. За эшелоном его видно не было, только звук сапог по щебенке. – Догоняем! – кинулся особист к вагонам. А с той стороны, за вагонами, крик: – Стой! Стой, стрелять буду. Это часовой, увидев бегущего, заподозрил неладное. После предупреждения – винтовочный выстрел. Федор и особист уже вынырнули из-под вагона. Особист сразу закричал: – Отставить стрельбу. И одновременно с командой – еще один выстрел. – Ты стрелял? – подбежал к часовому особист. – Я предупредил – стоять! А он бежит! Я в воздух выстрелил, как положено. А вторым выстрелом по нему. – Где он? Ну, по кому ты стрелял? – Вон! – показал рукой в сторону часовой. Особист и Федор в темноту кинулись. Федор фонарь зажег. А от середины эшелона уже трель свистка. Это караульный начальник с двумя бойцами бежит. Раз стреляли – какое-то происшествие. Федор и Светлов одновременно тело обнаружили. Особист сплюнул. – Готов! Вот же снайпер, твою мать! Это он про часового. Попасть человеку в затылок в темноте – случайность. Но для офицеров – плохо. Ни допросить, ни связи выявить. На свет фонаря примчался начкар, как называли в армии сокращенно начальника караула. Запыхался, в руке револьвер. – А, что? Вы кто такие? По какому праву… – По такому! Светлов поднес к носу начкара удостоверение. – Он побежал, часовой после предупреждения выстрелил. – Я часового не обвиняю, он действовал по уставу. Можете его поощрить. Вы свободны. Начкар вздохнул облегченно и ушел. – Вот незадача! Капитан, зовите своих солдат с той стороны, а я с этой. Надо труп в грузовик да обыскать. У нарядчика адрес взять, жилье у этого гада обыскать. Привели автоматчиков. Те перенесли труп в кузов грузовика. Пока Федор его обыскивал, особист в депо направился, взял адрес и выяснил, что «Кирпич» рядом со станцией жил бобылем. – Ключи в кармане у убитого. Досмотрим, даже замки ломать не придется. Домишко выходил окнами к станции, старой постройки из списанных шпал, снаружи отштукатурен. Искали компромат вдвоем с особистом, а солдаты – хозпостройки во дворе. Находки скромные. Два листка бумаги, на которых даты и черточки. – Что бы это значило? – потер подбородок капитан. – Думаю, даты и число поездов, прошедших по станции. Ты выгляни в окно: станция как на ладони. – Похоже на то. Завезем труп в морг – и за «Стрекозой». – Если ее упустим, намылят нам шею обоим. Завезли труп в морг городской больницы. Где Военторг, солдаты знали. Но сейчас уже ночь. Как найти продавщицу? Поспрашивали около магазина у местных жителей. Город невелик, да и городом стал чуть более ста лет, хотя первые упоминания о нем появились еще в семнадцатом веке. Нехорошо вышло, приходилось стучать в дома, будить жителей. Одна тетка крикнула из окна: – Совсем стыд потеряли, а еще военные! До утра не дотерпите? Через три дома Любка живет, вертихвостка! Пошли в указанную сторону. Особист автоматчикам приказал: – Дом окружить. Будет оказывать сопротивление – стрелять только по ногам. Убьете случайно, сам башку оторву. Калитка не закрыта, вошли во двор, стараясь ступать тихо. Федор в окно постучал. Через секунду в окне показалась женщина. – Ну, чего вам? – Любочка, душа горит! – Надоели, до утра не помрете! – Люба, двойную цену платим. И закусь! – Ладно, ждите. Оденусь и ключи возьму. Федор прикинулся жаждущим выпить. Особист встал за дверь. Через пять минут щелкнула щеколда, дверь распахнулась, и особист с размаху ударил кулаком продавщицу в лицо. Женщина без чувств рухнула на пол. – Ты сдурел, капитан? Слесаря часовой ухлопал, а ты этой мозги вышиб. Полегче нельзя? Продавщица дышала, но была без сознания. Федор зол на Светлова был. Любу допросить надо, а она в отключке. Ну, дуболом! – Нельзя женщину бить как мужика! – Да я вроде не сильно вдарил. – Вот и жди, пока очухается! – В машину ее. В камере водичкой обольем, очнется. Бабы – они живучие. Автоматчики понесли продавщицу в машину. – Идем в дом, осмотреть надо. Только вошли, Федор фонарь вытащил. Из комнаты на кухню выскочила бабка в ночной рубашке, закричала. – Грабеж! Убивают! Помогите! – Тихо! Мы из НКВД! Крик оборвался. Уж больно организация серьезная. – Где комната жилички? – Вот тут. – Лампу какую-нибудь зажгите. Старуха зажгла керосиновую лампу. Оба офицера начали осмотр. Обнаружили припрятанную пачку денег. Хм, а в шифрограмме агент «Стрекоза» денег просит на подкуп. А в пачке денег не меньше. Наверное, наворовала в магазине. Получить по запросу она еще не успела бы, радиограмма свежая. Во все тяжкие Любка пустилась. Война – она все спишет. А еще записную книжку обнаружили. Федор открыл, полистал. Есть записи интересные. «Капитан Савельев. Не дурак выпить, за женщинами поволочиться. Много болтает. Майор Кошевой, тыловик, склады боепитания. Дышит ко мне неровно». Ага, записывала, кого на чем завербовать можно. Хороший материал для особиста. Федор записную книжку в командирскую сумку убрал. Завтра днем, если позволит время, надо будет изучить и передать Светлову. Вместе с политруками и комиссарами сможет поработать над морально неустойчивыми военнослужащими. Судя по записям, рядовые Любку не интересовали. Знают мало, денег нет, зачем на них тратить время? Подъехали к зданию, которое занимал особый отдел, иначе – военная контрразведка. Автоматчики перенесли продавщицу в камеру. Люба до сих пор была без сознания. – Вылейте на нее пару ведер воды, да похолоднее. Пока солдаты за водой ходили, Федор поднялся в занимаемую комнату. Дубовик сидел за пеленгатором, крутил верньеры. На голове наушники, лицо сосредоточенное. – Как успехи? – поинтересовался Федор. Дубовик снял наушники. – А никак! Не выходит передатчик в эфир. Кстати, немцы проявляют повышенную активность. В эфире полно радиостанций, почти на всех частотах. – Ты прости, Василий, я не специалист. О чем это говорит? – Так обычно перед наступлением бывает. – На каком участке? – Черт его знает. Может, и на юге. Радиостанции средневолновые, достают далеко. Я пытался определить. Сигналы с юга идут. Но второй пеленг нужен, а лучше – три, для точности. Но, судя по мощности сигнала, радиостанции далеко. Тысяча километров, восемьсот, кто знает? – Ладно, меня они не интересуют, если это не наш «пианист»[1]. – Как только появится нечто интересное, я сразу сообщу. – Будет возможность, подменю. «Стрекозу» взяли. – Это которая в шифрограмме фигурировала? – Ага, ее. – Там еще второй агент был – «Кирпич». – На станции часовой его грохнул. Из винтовки прямо в затылок. Наповал. – Плохо. Федор побежал на первый этаж. Солдатики уже вылили на голову женщины воду. Сейчас она лежала в луже воды. Но водная процедура дала эффект. Люба медленно открыла глаза, глубоко вздохнула. Федор беспокоился – помнит ли что-нибудь. Такой удар в голову с потерей сознания говорил только о сотрясении головного мозга в лучшем случае или контузии. Пострадавший на время может потерять память. Как ее после этого допрашивать? Кроме того, черепно-мозговая травма впоследствии приводит к головным болям, скачкам давления, изменениям психики. Но эти последствия Федора не интересовали. Если вина подтвердится уликами, вещественными доказательствами, будет скорый суд военного трибунала и расстрел. В военное время действовали быстро и жестко. В его время некоторыми видами спорта, например боксом, заниматься запрещалось. Подготовка летчика стоит государству миллионы, а один хук в голову будет стоить карьеры. То же со смешанными единоборствами. Вот ОМОН занимался, но у них головы крепкие и мозгов меньше, чем у летчиков. Люба обвела глазами камеру, солдат, офицеров. Взгляд стал принимать осмысленное выражение, потом в глазах появился страх. Осознала, что попала в кутузку. Опершись на руки, села на полу. – Голова кружится и тошнит. – Пройдет, – жестко сказал Светлов. – Ты в особом отделе. Знаешь, что это такое? – Знаю. – На вопросы отвечать будешь? Или применить силу? И в мирное, довоенное время, и во время войны пытки применялись по разрешению сверху. Сталин проповедовал доктрину: если враг не сдается, его уничтожают. А если можно убить, почему нельзя пытать? К тому же признание вины подозреваемым ставилось во главу угла. Сознался, пусть под пытками, – значит, виновен. Но пытки выдержать и не сломаться могли не все. Если вражеские агенты, особенно из кадровых, немцев, еще упорствовали, то завербованные из пленных ломались сразу. Фанатики немецкие встречались в сорок первом и сорок втором годах. Потом веры в гений фюрера поубавилось, больше после побед Красной Армии под Москвой, Сталинградом и Курском. После Курской битвы немцы уже не могли предпринимать крупных наступательных действий, не хватало сил. Оборонялись упорно, отходили, но инициатива была утрачена, а с ней угас боевой пыл Вермахта. – Не надо силы, я боли боюсь, – почти прошептала Люба. – Тогда как на духу: кого завербовать успела, кому передавала данные. Настоящую фамилию. Начни с самого начала, время у нас есть. – Пусть он проклят будет! – Кто? – Политрук Фадеев. У офицеров безразличные лица. Политрук уже в камере сидит, не новость. Люба рассчитывала на удивление. – Давай что-нибудь посвежее. Завтра устроим тебе очную ставку с бывшим политруком. Он через камеру от тебя сидит. Все связи уже сдал. Скажешь что-то новое, поживешь еще. А не услышу – утром к стенке поставим, – зевнул Светлов. Играл он, но неплохо, как актер. Федор внутренне поразился. Неужели про Станиславского знал? Любка поняла, что ее спасение в ее руках. Держась рукой за голову, стала говорить. Имя и фамилия настоящие, с ними начала работать в «Военторге». Когда политрук ее завербовал, дал псевдоним «Стрекоза», сказал, что делать надо. Подпаивать спиртным старших командиров, спать с ними, выведывать сведения о дислокации войск, их боеспособности, о предстоящей переброске на другие участки фронта. Все, что узнавала, записывала и передавала Фадееву. – Как, где происходили встречи? – В магазине, он приходил под видом покупателя. Деньги за сотрудничество давал, а еще два раза крупные суммы, склонить командиров к измене. – Много таких нашлось? – Двое. Люба продиктовала фамилии, должности, номера полков. Задержание их теперь было делом времени – нескольких часов. Стало быть, сеть не ограничивалась Фадеевым, «Кирпичом» и «Стрекозой». Были еще пособники. К утру Люба была уже не в состоянии говорить, ее стошнило. – Прервемся, пусть поспит, – распорядился Светлов. Когда вышли из камеры, спросил: – Что Дубовик? – Рация пока в эфир не выходила. – Хреново. Иди поспи немного. Я своих оперативников сейчас по полкам разошлю. Задержать и доставить изменников. Пеленгация за тобой. – Сначала поесть. Жрать охота – сил нет. – Сейчас организую. Вскоре в комнату солдаты принесли четыре котелка с кашей, обильно сдобренной тушенкой. Отдельно хлеб крупными кусками, железный термос с чаем и бутылку водки. Федор с подчиненными поел, водку выпили – фронтовые сто грамм, хотя досталось по сто двадцать пять. И сразу спать. Никого уговаривать не пришлось, ночь для всех выдалась беспокойной. Федор проснулся через несколько часов от писка пеленгатора. Дубовик уже сидел за прибором, а Обухов и Сучков крепко спали, храпели, дергались во сне. Вот кому хорошо! Никаких забот, и тень Берии над ними не висит. Приказали – исполнили. Федор подошел к Василию как был, в носках. Получилось тихо, Дубовик от неожиданности вздрогнул. – Что? – Тихо! Слушаю. – Очень прошу – не пропусти. Хоть проси, хоть на коленях стой, а если чужой радист в эфир не выйдет, не засечешь. Федор спустился в кабинет Светлова. Хозяин кабинета спал на диванчике, свернувшись калачиком. Федор хотел потихоньку выйти: надо же человеку отдохнуть, вдруг предстоящая ночь выдастся бессонной? Зазвонил телефон. Федор схватил трубку. – Калинин, НКВД. Осадчий на проводе. Мне бы Казанцева. – У аппарата. Здравия желаю, Виктор Матвеевич! – Приветствую. Как дела? – «Стрекозу» взяли, сдала двух информаторов, поехали брать. – Это хорошо. Что по рации в Торжке? – Молчит. – Автобусный пеленгатор молчание подтверждает. Время идет, ты помнишь срок, что Лаврентий Павлович отвел? – Помню. – Не подведи. Конец связи. Федор положил трубку. Светлов проснулся, встал. – Осадчий телефонировал? – Он. – Я разговор слышал. – Пойду Дубовика сменю, пусть отдохнет. – Скоро мои оперативники вернуться с задержания должны. Я сам допрошу, или желаешь поприсутствовать? – Давай сам. Сейчас задача номер один – взять радиста. Обрубим связь агентам, тогда поспокойней будет. Причем радиста желательно взять живым и сильно не помять, не как ты Любку, едва не убил. – Допрос под протокол шел. Сегодня допрошу информаторов и дело в трибунал передам. Так что жить им три дня осталось. Жестко, но предатели не заслуживали лучшей участи. Ущерб для страны, нанесенный ими, мог доходить до тысяч, а то и до десятков тысяч солдатских жизней. Если в первые месяцы войны немцы опирались в основном на фронтовую разведку и авиационную с надеждой на быстрое окончание войны, то после победы под Москвой, когда увязли в войне, осознали, что противник силен и блицкрига не получится, применили другую тактику. Стали готовить в большом количестве агентуру из пленных или жителей оккупированных районов и забрасывать в наш тыл. Ставка на массовость себя не оправдала. Большая часть заброшенных сдалась властям. Знали, что кара может быть суровой, но добровольно шли в НКВД, милицию, потому что не хотели работать против своей страны, а согласились на сотрудничество с немцами, потому что иного способа вырваться из концлагеря и попасть к своим не видели. Еще часть агентов после заброски бросили рации и жили как обычные люди. Документами и деньгами немцы снабдили, на первое время хватит. Устраивались на работу. Иные шли в военкоматы, призывались. Или вступали в ополчение. Конечно, некоторых выявляли потом сотрудники особых отделов при более тщательной проверке документов. Если вначале немцы просто печатали фальшивки, то в дальнейшем старались использовать настоящие бланки, изъятые в захваченных городах: паспорта, красноармейские книжки. Составляли толковые легенды, вписывали в документы фамилии расстрелянных красноармейцев. Никакая проверка не выявляла «липы», поскольку такой фигурант существовал, были записи актов о рождении, выдаче паспорта, учебе в школе. Немцы стали готовить агентов тщательнее, поскольку Гитлер возложил вину за неудачи немцев на Восточном фронте именно на разведку. Он опирался перед операцией «Барбаросса» на данные разведки, говорившей об СССР как о «Колоссе на глиняных ногах»: толкни – и он рассыплется. Дубовик уже клевал носом за пеленгатором, но наушники не снимал. Слышался писк морзянки, потом голосовая связь на немецком. Немцы в сорок втором году оставили попытки взять Москву, активизировались на юге. Бои шли в Крыму, на Кавказском направлении и в Сальских степях. Немцы жаждали захватить на юге Грозненскую и Бакинскую нефть, а захватив Сталинград, перерезать главную водную артерию. Большая часть азербайджанской нефти доставлялась по воде. Морем по Каспию, затем по Волге. Нефтеналивных барж не хватало, а после захвата немцами железной дороги Москва – Ростов – Минводы – Баку отправлять железнодорожным транспортом стало невозможно. Но выход нашли. Железнодорожные цистерны с нефтью или бензином выгружали в море, связывали между собой стальными канатами, и буксиры тащили такой состав по воде. Если бы немцы взяли Сталинград, наша армия осталась бы без моторного топлива. Потому Сталинград держали упорно, всеми имеющимися силами. Сталин 28 июля 1942 года отдал приказ наркома обороны СССР № 227, названный в армии «Ни шагу назад». Приказ под страхом расстрела запретил отход наших войск без указания командиров. Организовывались штрафные части – отдельные батальоны в составе фронтов и отдельные роты в составе армий. Официально вводились в составе армий заградительные отряды. Они существовали и прежде, но не были оформлены документально. Утверждались штаты, были определены функции и задачи. Конечно же, подчинялись и входили в структуру НКВД. Немного раньше был организован Центральный штаб партизанского движения. Если затруднить подвоз войск, техники, боеприпасов, топлива к фронту, немцы не смогут держать темп наступления. Илья Старинов, самый известный наш диверсант, настаивал на организации партизанских баз и обучении людей еще до войны. Не послушали, руководствовались ошибочной доктриной – воевать будем на чужой территории малой кровью. Все вышло в точности наоборот. На своей земле, и крови пролилось много. Старинову его настойчивость едва не вышла боком, трижды его хотели арестовать. А при активных и правильных действиях подготовленных диверсантов движение по железной дороге можно было полностью парализовать. После начала операции «Рельсовая война» немцы понесли урон, вынуждены были отвлекать батальоны, полки и дивизии, так остро необходимые фронту, на охрану своих коммуникаций. Федор просидел за пеленгатором весь день, пока Дубовик отсыпался. После ужина за пеленгатор уселся Василий, Федор направился к Светлову. – Как успехи? – Издеваешься? У меня двое убитых. Опер с автоматчиками пришли за старлеем, а он огонь с ходу открыл. Двоих убил, автоматчик очередь дал и наповал. Второго помяли при аресте, пытался сопротивляться. Военфельдшер помощь сейчас оказывает. Сдох бы, меньше хлопот. Но допросить надо, сам понимаешь. – Тогда я спать пойду. Светлов был расстроен. Не все шло гладко, но в итоге группа частью уничтожена, частью арестована и перестала существовать. Федор дверь в комнату распахнул, а Дубовик палец вверх поднял. Знак – внимание, тишина, работа в эфире. Через несколько минут наушники снял. – Рация в эфире была, всего пару минут работала. Короткое сообщение передала. Я группу цифр записал и определил направление. – Так второго нет. – Сейчас звонить в Калинин буду. Надо передать для дешифровки радиограмму. И еще. Если автобус рацию засек, даст пеленг. Вот тогда посмотрим, где рация, и можно выдвигаться. – Телефонируй. Телефон закрытой связи был только в комнате Светлова. Дубовик ушел, отсутствовал полчаса, а когда вернулся, сел за карту. Карандашом по линейке провел две линии. – Не пойму ничего. То ли ошибка вышла… – А что такое? – Рация не в Торжке, а за городом. – Ну и что? Не из дома агент передавал, а из леса. – Передача очень короткая была. Передал шифровку и отключился. Даже подтверждения приема не получил. – Видно, торопился или помешал кто-то или что-то. – Надо выезжать на место. Не исключено – передача повторится. Кроме того, на месте выход рации точнее определить можно. – Собирай аппаратуру. Сучков, Обухов, в полном боевом на выход. Федор сразу к Светлову. А в кабинете его нет, допрашивает в камере арестованного. Федор дверь открыл. – Товарищ капитан, на секунду, срочно. Светлов вышел. – Рация в эфире была. Передача очень короткая, засекли предполагаемое место под Торжком. Не в городе, уточняю. – Сейчас машину организую. Сам с вами еду. Сколько автоматчиков брать? – У меня двое. Возьми еще двоих. – Грузовик нужен. На «козлике» не поместимся. Летние ночи короткие, темнеет поздно. Грузовик шел быстро, фары еще не зажигали, видимость вполне приличная. До Торжка недалеко ехать, часа не прошло, как уже у северной окраины города остановились. Теперь вся надежда на Дубовика. Он с картой вышел, сориентировался по местности, по компасу. – Триста метров туда! – показал рукой. Сам двинулся вперед, за ним офицеры. А впереди ни избы, ни коровника, ни оврага, где можно было бы укрыться и провести радиопередачу. На голом месте даже сумасшедший этого делать не станет. – Дубовик, может, ошиблись твои люди? Или сам напортачил. – Погодите. Дубовик круг описал, потом второй – пошире. Остановился, махнул рукой, подзывая. – Смотрите, только не затопчите. На малоезженой грунтовке свежий след от колес. – Грузовик здесь недавно стоял, с него передачу вели. – Ай молодца, Василий! – восхитился Светлов. Еще бы грузовик найти. Светлов присел, померил пядями ширину колеи. – «Захар». Дубовик не понял. – Какой Захар? – Грузовик, «ЗИС-5», шофера́ его так называют. Все грузовики этой марки на службу в войска мобилизованы. Стало быть, грузовичок армейский. – О! Ты представляешь, сколько грузовиков на этом участке фронта? – А то! Светлов вприсядку, по-гусиному, пошел по следу колес. Метров через двадцать-тридцать, где дорога небольшой поворот делала, замер. – Казанцев, подойди, только не по следу. Федор подошел. На повороте были четко видны следы протекторов. На прямом участке задние колеса уничтожают след передних. Кривой участок как раз и искал Светлов. – Глянь, что я надыбал! Находка была ценной. На переднем левом колесе небольшая заплатка на внутренней стороне. На фронтовых машинах покрышки были самой уязвимой частью. Осколок, пуля, торчащий железный гвоздь или штырь в наспех отремонтированном деревянном мосту после бомбежки повреждали шину. Ремонтировали до последнего, скорость на фронтовых дорогах невелика, сколько-то еще продержится. Покрышки были в дефиците, их снимали с разбитых машин, с трофейных, если подходили по размеру. На рисунок протектора внимания не обращали. А еще сказывался хронический перегруз, иной раз на «Захара» грузили вдвое больше грузоподъемности. Покрышки не выдерживали, лопались. По заплатке на переднем левом колесе вполне возможно установить машину, но труд титанический. Надо осмотреть все грузовики, причем быстро. Водитель мог сменить резину из-за повреждения. Кроме того, машина могла быть тыловой, подвозившей на фронт топливо или боеприпасы, оружие или медикаменты, соответственно – с разных складов. – Казанцев, ты опроси жителей, кто на окраине живет. Может, видели грузовик? Мало ли – приметы есть? Хорошо бы бензовоз, их мало в армии, или крытый, санитарный либо передвижная авторемонтная мастерская. Их вообще единицы. – Размечтался! Бутерброд всегда падает маслом вниз. А ты куда? – В штаб армии. Выясню, где дислоцируется авторота или автобатальон. Большая часть машин у них, с них начнем. Подъеду на окраину, жди. Грузовик с бойцами и Дубовиком уехал. Федор начал делать подворовый обход. Благо еще не ночь, люди отдыхать не легли. Дело нудное, каждого, кто мог видеть, опросить надо, желательно без наводящих вопросов. Вот уже пройден десяток дворов. И никто грузовик не видел. Да что он – невидимка? А с другой стороны – событие не примечательное. У людей своих забот полно. Стоит поодаль грузовик, не горит, не взрывается ничего. Такие картины каждый по десять раз на дню видит, пропускает мимо внимания. Видел, но не запомнил. Наконец повезло. В одном из домов нашелся инвалид, молодой парень без ноги, на костылях. – Был грузовик, вон там. Сломался, шофер в моторе ковырялся. – Долго? – Минут десять-пятнадцать. Я покурить выходил, сидел на лавочке. Грузовик из города выехал, потом встал. Говорю же – сломался. Потом уехал. – Как выглядел? – Шофер? – Грузовик! – Грузовик и грузовик. «ЗИС-5», если точно. – Бортовой или будка была? – Точно, была. На половину кузова, брезентом крыта. – Может, какие-то обозначения или цвет необычный? – Зеленый, как все. А номер или надписи не разглядел, далеко. Федор задал еще массу вопросов, вцепившись в инвалида как клещ. – Хорошо, последний вопрос. Куда грузовик уехал? – Так дальше по дороге. Завелся, шофер капот закрыл, уехал. – Он один был? – Вроде, не присматривался я. Данные были важными, искать надо быстрей. – А куда дорога ведет, по какой машина уехала? – Дальше развилка есть. Если налево повернуть – деревня Житково, а направо – Прутенка. Они как раз между рекой Тверцой и шоссе из Калинина на Ленинград. Уже хорошо. Федор тут же карту из сумки командирской достал, нашел деревни. Сравнительно недалеко, километров десять. Но это на машине рядом, а пешком два часа. Оставалось только ждать, когда вернется Светлов. Быстро стемнело. Из переулка выехал грузовик, остановился. – Хоть какая-то зацепка есть? – поинтересовался Светлов. – Один свидетель нашелся. Грузовик стоял, водитель минут десять ковырялся в машине. – Второй был, который передачу вел! Обязательно. – «Захар», тут ты не ошибся, зеленого цвета, в половину кузова брезентовый навес. – Там радист сидел! Со стороны не видно, а брезент радиоволны легко пропускает, не железо. – Поехал потом туда, где ты след от колес обнаружил. Я спрашивал, там две деревни: Житково и Прутенка. По карте сверился, есть. Но и выезд есть подальше на шоссе Калинин – Ленинград. – Так что же мы стоим? Садись, поехали. Если грузовик на ночевку в деревне остановился, найдем обязательно. Лишь бы не на шоссе. Немцы автомашины бомбили. Наших истребителей прикрытия почти не было. Поэтому днем по шоссе проскакивали водители рисковые. Кому жизнь дорога, ездили по ночам. Поэтому искать грузовик ночью на оживленной трассе – пустая затея. Оба офицера устроились в кабине, у «ЗИС-5» она широкая. Светлов поторапливал водителя. – Давай, браток, поднажми! Сзади, из кузова, забарабанили кулаками по кабине. – Тише там, не дрова везешь! Товарищ младший лейтенант за аппаратуру опасается. Въехали в деревню. Указателей нет. Прутенка или Житково? В деревне явно расквартирована военная часть. У заборов теснятся грузовики с пушками на прицепе, к одному – походная кухня. Похоже, артдивизион, судя по количеству пушек. – Останови! – приказал Светлов. Грузовик встал прямо посреди улицы. Командиры выбрались из кабины. Из темноты возник часовой, наставил винтовку с примкнутым штыком. – Стой, кто такие? – Особый отдел. Что за часть? – Посторонним знать не положено! – Это я посторонний?! – возмутился Светлов. – Командира ко мне, бегом! Через несколько минут появился старший лейтенант. – Кто такие? Предъявите документы! За старлеем трое бойцов с оружием наизготовку. Светлов и Казанцев предъявили документы. Старлей прочитал их под фонариком, вернул. Служебное рвение куда-то испарилось. – Свободны! – повернулся он к бойцам. – У вас все грузовики на месте? – Так точно! – Есть наполовину крытый? – Никак нет. Два грузовика крыты полностью для перевозки боекомплекта, остальные открытые. – Тогда удачи, старлей. Кстати, когда вы прибыли? – Часа два назад. – Одиночный грузовик не встречали? – Никак нет. Офицеры уселись в кабину, потом Федор высунулся из бокового окна. – Как деревня называется? – Прутенка. – Спасибо. Вернулись немного назад, повернули на развилке направо. Через несколько километров еще деревня. – Должно быть Житково. Видимости никакой, темнота полная. Скудный пучок света от фары, на которой узкая полоса. Выбрались из кабины, Светлов закурил. Тут же окрик из темноты: – Отойди! Какого черта у склада с куревом? Из темноты появился старшина, следом за ним часовой. У обоих вид явно не кадровый. Гимнастерки топорщатся, выправки никакой. Старшина был настроен решительно, но, разглядев знаки различия в петлицах, притих. – Товарищи командиры, нельзя здесь курить. – Я уже бросил. Особый отдел! Светлов предъявил документы. – Что за подразделение, где командир? – Младший лейтенант Свиридова. Позвать? – Одна нога здесь, другая там. Мухой! – Есть. Старшина, громко топая сапогами, убежал. – Что за часть, если командир – баба? – Не баба, а женщина! – Из темноты появилась женщина в полевой форме. – Младший лейтенант Свиридова, начальник базы медицинского снабжения тридцать девятой армии. – Капитан Светлов, начальник особого отдела, а это – старший лейтенант Казанцев, командир роты охраны тыла. Голос у женщины звонкий, молодой. Наверное, призвана с гражданки, после окончания медицинского техникума или института. – Меня интересует ваш автотранспорт, товарищ младший лейтенант. – Какая машина конкретно? – Все! Особенно – наполовину крытая. – Таких две. – Мы бы хотели осмотреть. – Пожалуйста, я провожу. Остановились у первого грузовика. На брезенте белый круг с красным крестом. У Федора сердце упало. Свидетель – инвалид – о такой примете не говорил. Светлов зажег фонарик, полез под грузовик. Добросовестно осмотрел все колеса, не только переднее левое. Не поленился, осмотрел заднее колесо, латки не было. – Ведите ко второй. Пока капитан осматривал колеса, Федор руку на капот положил. Теплый! Машина недавно приехала. Светлов замешкался. – Прокатить бы грузовик чуть, сантиметров на двадцать-тридцать. Уперлись в задний борт все трое мужчин. Старшина, Светлов, Федор. Сдвинуть немного удалось. Светлов шепнул: – Зови автоматчиков, только тихо. А сам снова под машину. Федор отошел тихонько, потом на бег перешел. – Бойцы, быстро из машины! Идем тихо, укажу избу – окружите. Помните: стрелять в случае чего только по ногам. Дубовик сделал попытку выбраться из будки. – Василий, ты бы остался. Никто в твоей храбрости не сомневается. А зацепят случайно – кто с аппаратом обращаться будет? Дубовик нехотя послушался. Неудобно ему было. Другие агентов задерживают, а он в тепличных условиях. Вернется с войны, что родне рассказать? А ведь будут расспрашивать. Федор повел бойцов к подозрительному грузовику. Светлов попусту говорить не будет, значит, узрел особую примету на колесе. Особист уже подступился к Свиридовой. – Кто, куда и когда ездил на грузовике? – В Калинин, за лекарствами, можете путевой лист проверить. У нас с этим строго. – Кто ездил? – Рядовой Афонин и сержант Лыкова. Прямо женское царство! – Где они? – В этой избе. Там сержант. А по соседству изба водителей. У нас семь грузовиков, водители вместе спят. Светлов на ухо Федору прошептал: – Бери своих бойцов и бери эту Лыкову. А я за водителем. Ну да, боится сержанта пришибить, как Любу-продавщицу, не иначе. – За мной, – скомандовал Федор бойцам. Когда во двор зашли через открытую калитку, показал рукой. – Сучков, ты здесь, Обухов – на задний двор. А сам на крыльцо поднялся. Дверь на себя потянул, а она не заперта. В сенях темно, он фонарь включил, зашел на кухню. Запах вареной картошки, еще чего-то съестного. Из кухни две двери, вернее, два дверных проема, прикрыты ситцевыми занавесками. – Хозяйка! Из левой комнаты голос: – Кого принесло? Ага, женщина в правой комнате. Туда Федор ринулся. На кровати кто-то шевелится. Направил фонарь. Женщина лет тридцати в мужской ночной рубахе. Исподнее штатное выдавалось для мужчин и женщин. У рубашек укорачивали рукава, а кальсоны обрезали, получалось нечто вроде панталон. – Сержант Лыкова? – Я. – Одевайтесь. – Выйдите или отвернитесь. Вот уж дудки! Не хватало спину ей подставлять! Выстрелит из штатного револьвера или примет яд. – И не подумаю. НКВД! Вы задержаны. Лыкова замерла, потом рука к ремню потянулась, что на спинке кровати висел. А на ремне кобура. Федор прыгнул вперед, ударил сержанта по руке. – Ай! Вы мне руку сломали! – закричала женщина. – Двигайтесь медленно. Резкое движение – и я вам шею сверну! Женщина взялась за гимнастерку. – Замри! Федор ощупал каждый шовчик. Не вшита ли ампула с ядом? Бросил гимнастерку женщине. – Встать! Руки вверх! Женщина подчинилась. Федор обыскал ее. Сержанту не понравилось. – Я буду жаловаться. Не имеете права обыскивать. Я женщина! – Ты сука немецкая! Заткнись. Найду рацию – пальцы переломаю. Угроза подействовала. Федор обыскал, прощупал юбку, даже в сапоги заглянул. Снаружи хлопнул одиночный пистолетный выстрел. Женщина вздрогнула всем телом. – Твоего сообщника особист шлепнул, – спокойно сказал Федор. Блефовал старлей. На душе беспокойно стало, что-то не так пошло. Женщина оделась, обулась. Федор ремень ее с оружием взял. – Выходи! Вывел во двор, приказал бойцу: – Рыпнется, прострели ей обе ноги. – Слушаюсь! И направил автомат на задержанную. Надо обыскать дом, но в первую очередь выяснить: кто и зачем стрелял? Федор рысцой к соседней избе ринулся. У входа Светлов, правой рукой левую поддерживает. На рукаве темное пятно расплывается. – Задело? – Водитель выстрелить успел. Его карабин в пирамиде. Из-под подушки пистолетик выхватил маленький. С ладонь. Один выстрел сделал. А я ему в лоб рукояткой. Мои бойцы уже спеленали, в сенях лежит. – Товарищ Свиридова! – крикнул Федор. – Ко мне! Женщина спешно подошла. – Ваш водитель, который немецким агентом оказался, ранил нашего офицера. Перевяжите, окажите помощь. – Ой! – чисто по-женски прижала ладони к щекам. – Афонин? Поверить не могу. И убежала. – Светлов, ты как? – спросил Федор. – До свадьбы заживет. Федор переживал. Пуля могла быть отравленной. И маленький пистолетик мог наделать большой беды. – Пистолет где? – Валяется в комнате. Федор вошел в избу. У стены с поднятыми руками стояли в исподнем водители, перед ними автоматчик Светлова. Пистолет валялся на полу. Федор поднял, выщелкнул магазин. Все пули целы. Он перевел дух. Пули, если они отравлены, имеют надпилы, чтобы ядом пропитались. Пистолет небольшой, на ладони легко умещается. Он сунул его в брючной карман. – Можете опустить руки, – приказал Федор водителям. – Но пока стоять на месте. Выскочил во двор. Рядом со Светловым уже хлопотали Свиридова и еще одна женщина в форме. Стянули с особиста гимнастерку, бинтовали руку. – Вам обязательно в госпиталь надо, – приговаривала молодой лейтенант. Особист скривился. – Казанцев, как у тебя? – Взял, целехонька, под охраной. – Молодец. Грузовик наперво обыщи. Первая и самая главная улика в кабине нашлась, за спинкой сиденья. Рация немецкая «SE-82». Сразу отлегло. Радистку взяли, связи агентов с разведцентром нет. А в особом отделе обоих выпотрошат, выйдут на контакты. Радист – лицо в группе важное, но не главное.Должен быть руководитель. Больше компрометирующего в грузовике не было. Ловко радист и пособник-водитель устроились. Рация все время при себе, выйти в эфир с любого места можно. Попробуй запеленгуй! Федор с рацией сразу к Светлову. – Вот она, рация! – Вы о чем? – заинтересовалась Свиридова. – Немецкого радиста вы у себя в подразделении пригрели, товарищ младший лейтенант. Бдительность утратили! – Афонин? – Пособник. А радист – Лыкова. Думаю, она не Лыкова вовсе. – Поверить не могу! Одна из лучших наших сотрудниц! – Вы же сами рацию видите! Какие вам еще доказательства нужны? Вам теперь очень стараться надо нам помогать. – Поверьте, я не знаю ничего, даже подозрения не было. – Проверим. Казанцев, обыщи избы. Светлов по званию старше, хотя по положению оба равны. Дело-то одно делают, только каждый на своем месте. Федор обыскал избу и хозяйственные постройки, обнаружил блокнот с непонятными записями. Что интересно – листки не все. Радисты после передачи уничтожают текст отправленного сообщения. Федор подошел к арестованной. Вина ее уже несомненна. – Сообщников сама назовешь? – А не пошел бы ты… Федор не стал дожидаться окончания фразы, ударил каблуком по носку сапога радистки. В таких случаях боль очень сильная, но без опасных для жизни последствий. Женщина закричала. Жалости к ней Федор не испытывал, только ненависть и отвращение. С каждой радиограммой эта гадина фактически помогала врагу убивать наших бойцов и командиров. Трибунал ее тоже жалеть не будет. Но сейчас надо узнать фамилии и адреса агентов, главаря. – Не будешь говорить – отдам бойцу-умельцу. У него все не то что говорят, поют. Даже вопросы предугадывают. Только ты после него будешь похожа на кусок сырого мяса. Федор пугал, не было такого умельца, мастера заплечных дел. Надо было, пока она не отошла от первоначального шока ареста, давить, сломать морально. – Большевистская сволочь! Быдло! – прошептала радистка. Федор схватил ее руку, включил фонарь, осмотрел пальцы правой руки. Черт! Следов от работы на ключе нет. Схватил левую руку. Фу! Перевел дух. Есть следы! – Левша? – спросил он. Лыкова отвернулась. В героиню поиграть захотелось. Федор раздумывал недолго. – Держи фонарь, – протянул бойцу. – Пошарь в сарае. Чурбак деревянный прикати и найди топор. – Топор? – удивился боец. – Ты плохо слышишь? Рубить сейчас эту тварь буду. Почему-то люди больше боятся холодного оружия. Огнестрельное – винтовка или пистолет – убивают быстро. А топор в их понятии нечто запредельно жестокое, варварство. Боец, забросив автомат на плечо, отправился на задний двор. Сначала прикатил, толкая ногой, короткий обрубок бревна. – Подходящая плаха, – одобрил Федор. Даже в темноте было видно, как побледнела женщина. Федор был серьезен, лицедействовал по полной программе. Боец принес топор. Обычный, плотницкий. В деревне им и бревна тесали, и курам головы рубали. – Я добрый, – с кривой ухмылкой оскалился Федор. – Выбирай сама: пальцы вначале отрубить или руку сразу по локоть? Боец отвернулся. Женщину ему не было жаль, но спектакль он тоже принял всерьез и не хотел смотреть на жуткое представление. Может быть, она готовилась к героической смерти, скажем, быть расстрелянной сталинскими сатрапами у каменной стены. Но чтобы ее на куски рубили в маленькой деревне? Это было выше ее сил. Федор действовал грубо. Схватил чурбак, поставил его. Потом взял радистку за запястье правой руки, с силой прижал к импровизированной плахе, взмахнул топором. Женщина закрыла в ужасе глаза, закричала: – Нет! Пощади! – Говори! Считаю до трех, потом поздно будет. У нас есть еще твой пособник Афонин. Он всех сдаст, слабак! Раз! – Радист – это я. – Кто бы сомневался… Настоящая фамилия? – Раушен Альма. – Так ты немка? – Из прибалтийских, до войны и советской оккупации жила в Риге. – Занятно. Но это потом, под протокол расскажешь. Кто руководитель группы, фамилия, должность? – Настоящую фамилию не знаю, документы на Петракова. Командир автомобильной роты 373-й стрелковой дивизии. – Связь как осуществляли? – При личной встрече, уговаривались заранее – время, место встречи. – Еще кого знаешь? – Водитель у него, фамилия Тягунов, видела его в разведшколе. Большой специалист по метанию острых предметов. Как-то демонстрировал. С десяти метров ножом в пачку папирос попадал. – Начальник базы Свиридова причастна? – Похотливая дурочка. Нет. – Еще кого знаешь в группе? – Никого. В последний момент радистку в госпиталь поместили с аппендицитом. Операцию отменять уже было нельзя, заменили мной. – Ну вот, а упиралась. Сейчас бы уже без пальцев была. Представь, это очень больно! Женщина так и осела. – Обухов, бери ее. Да с Сучковым. К нашему грузовику. Связать руки обязательно. А сам отправился к соседней избе. Светлов сейчас не работник, в госпиталь ему надо, придется осматривать и допрашивать водителя, если он в состоянии говорить. Помощь особисту уже оказали, Светлов сидел, держась за забинтованную руку, постанывал сквозь зубы. – Дергает, как больной зуб. – Я закончу по-быстрому все дела в избе, и отвезем тебя в госпиталь. – Попроси у медичек спиртика, что ли? Для обезболивания. Федор попросил для Светлова у Свиридовой сто грамм спирта. – Могу больше налить. – Не-не, соточку, а то развезет. Ночью или ранним утром надо было брать всю разведгруппу. Светлов должен был отдать приказы своим оперативникам, не быть пьяным. Иначе – свои же заложат. Дело серьезное, а окажется – начальник особого отдела пьян. Подчиненные запах учуют, да и язык заплетаться будет. Федор избу обыскал. Как полагал, ничего не обнаружил. Не будет в избе, тем более пристанище временном, немецкий пособник что-то хранить. В избе другие водители живут, могут случайно наткнуться. – Бойцы! Вольно! – разрешил разойтись водителям Федор. И автоматчикам. – Этого связать и в машину. Сам помог Светлову до грузовика дойти. Особист храбрился: – Что ты меня, как бабу, под локоток держишь? Я еще в состоянии сам идти. И покачнулся. Кабы не Федор, поддержавший вовремя, упал бы. Федор его в кабину посадил, подождал, пока все разместятся в кузове. – Едем в Торжок, в госпиталь. Сам с бойцом в придачу завел особиста в приемный покой. – Пулевое ранение в руку, окажите помощь. Федор думал – обработают рану и особист с ними поедет. Полчаса, может, немного больше. Но хирург пулю достал, вышел к Федору. – Товарищу вашему рентген нужен. Похоже, пуля кость задела. О, это уже надолго. – Мне бы пару минут с ним поговорить. – Это можно. Светлов в перевязочной сидел на кушетке, по пояс голый. На руке свежая повязка. – Доктор сказал – рентген сделать надо, пуля кость задела. – Я в курсе. Вот же гад водитель этот! – Сам понимаешь, мне время терять нельзя, ты в госпитале несколько часов проведешь, а может, и дней. Надо брать этого Петракова, командира автороты. – Намек понял. Транспорт нужен и люди. Сейчас записку напишу, отдашь оперуполномоченному Быстрову. На время проведения операции, пока всех не возьмете, он окажет необходимую помощь. Бойцами, машиной, оперативниками. Ты только раскрути и возьми всех, очень прошу. – Чего меня просить? Я сам не меньше тебя этого хочу. Светлов написал записку на листке, вырвал из блокнота, протянул Федору. – Как только меня отпустят, встретимся в особом отделе. По возможности держи в курсе. – Выздоравливай. Федор уже в дверях был, когда Светлов добавил: – Осадчему телефонировать не забудь, как агентов возьмешь. – Если забуду, он сам позвонит. Операция на контроле сам знаешь у кого.Глава 2 Берия
Федор сразу в грузовик. Время поджимало. В особом отделе сразу нашел Быстрова, отдал записку. – Чем помочь могу? – Двое задержанных у меня, определи в камеры. И оперуполномоченного дай, мне в триста семьдесят третью стрелковую дивизию надо. Фигурант там есть, по делу проходит. – Сам поеду, был в дивизии не раз. Тряслись час по разбитой дороге. На востоке уже сереть начало. Федор в кабине даже вздремнуть ухитрился. Постоянное напряжение, недосыпание, недоедание сказывалось. Да и не только у него. Однажды сам видел, как мимо шла маршевая рота пехотинцев. Солдаты на ходу засыпали. Шли и спали, иногда падали. Пока добрались, рассвело. Это хорошо, ночью не видно ничего. Везде светомаскировка, что на фронте, что в тылу. В дивизии уже проснулись. Видно хождение солдат, передвижение техники. Быстров водителю сказал: – Сейчас направо, полкилометра вперед. Автороту сразу увидели, как подъехали. Под деревьями разномастные машины укрыты – «ЗИС-5», «ГАЗ-АА». Трофейные «Опель-Блитц» и «Бюсинги». Быстров к Федору: – Вдвоем идем или с бойцами? – Если с бойцами, Петраков насторожится или сбежать может. – Тогда вдвоем. Возьмем, куда он денется? У одного грузовика стояла группа военных. Туда и направились. Быстров козырнул. – Здравствуйте, товарищи! Мне бы командира роты увидеть. – А вот он, у грузовика. Один из технарей показал рукой. И тут форма Быстрова и Федора оказала плохую услугу. Петраков настороже был. Увидев двоих командиров с характерного цвета околышами, он обошел грузовик, на минуту исчезнув из поля зрения оперативников. Взвыл мотор «Опеля», и трофейный грузовик рванул из-под дерева. В кабине двое. «Опель» резко повернул на оперативников, их спасла только реакция, оба успели отскочить в сторону. – За ним! – крикнул Федор. Бросились к своему грузовику. Водитель уже завел мотор, стал разворачиваться. Оба офицера на ходу запрыгнули на подножку – и в кабину. «Опель» уже оторвался на сотню метров. За грузовиком пыль столбом. Дорогу плохо видно. «Опель» мощнее «Захара», стал медленно увеличиваться разрыв. Федор, сидевший в кабине крайним, открыл дверь, встал на подножку. – Бойцы! Приподнялся брезент, показалась голова автоматчика. – Огонь по грузовику! Бить по колесам. – Сейчас, момент! Один боец поднял брезент вверх, в образовавшуюся щель высунулись два бойца, опершись на крышу кабины. Машину на ухабах швыряет, как лодку на море, надо ловить удобный момент. Загрохотали два автомата. Черт, куда они лупят? Изредка в клубах пыли мелькает задний борт преследуемого грузовика. Со второй попытки попали. Послышались хлопки простреленных шин, грузовик осел на заднюю ось. Но «Опель» рвался вперед. Его носило из стороны в сторону. На пологом повороте водитель не удержал тяжелую машину, она съехала, перескочила мелкий кювет, ударилась бампером о дерево и застыла. Из-под капота валил то ли дым, то ли пар из радиатора. Одновременно распахнулись дверцы, выскочили водитель и командир, бросились бежать в разные стороны. – Взять живьем, – приказал Федор бойцам. – Будут стрелять, бейте по ногам. Быстров уже выбрался из кабины. – Ты за водителем, я за командиром, – приказал Федор. Петраков свернул в рощу, редкая она, но деревья мешали прицельной стрельбе. Страх и адреналин гнали беглеца вперед. Командир роты выше, чем Федор, ноги длиннее. Дистанция при всем старании Казанцева не сокращалась. А сзади уже звучали выстрелы. Водитель отстреливался или по нему стрелял Быстров – непонятно. Преследуемый миновал рощу, выскочил на опушку. Впереди неширокий ручей. Он кинулся к нему. – Стой, не дури, застрелю! – закричал Федор. Это только подхлестнуло беглеца. Он с ходу прыгнул в ручей, выбрался на другой берег. А в трех сотнях метров впереди лес, настоящий, густой. Чтобы там обнаружить агента, нужен батальон солдат и облава. Рядом с Федором выскочил из рощи автоматчик. Запыхался, видно, физподготовка неважная. – Бей по ногам! – приказал Федор. Из пистолета стрелять – уже далеко, метров семьдесят-сто, из автомата вполне приемлемо. Боец вскинул оружие. Короткая очередь – и беглец упал. – За мной! Вымокли в ручье оба, что Федор, что боец. Вода в сапогах хлюпает, неприятно ноги холодит. Но сейчас надо взять агента. Оскальзываясь на траве, помчались к лежавшему агенту. Тот зашевелился, полез в кобуру, перевалился на бок, вытянул пистолет. – Ложись! – закричал бойцу Федор. А сам продолжил бежать вперед зигзагами. Так попасть в него трудно. На бегу вскинул «ТТ». Выстрел, второй. Специально стрелял не в беглеца, а рядом. Пули достигали земли и пыль поднимали у головы раненого, подавляли морально. И беглец, не сделав ни одного выстрела, не выдержал, отбросил пистолет в сторону. – Все, сдаюсь, – прохрипел он. – Сразу бы так! – подбежал Федор. – Цел бы остался. Он схватил беглеца за руку, завернул, перевернул на живот. Обыскал, первым делом воротник гимнастерки тщательно прощупал. На обеих голенях агента, чуть выше голенищ сапог, расползались кровавые пятна. Подбежал боец. – Подбери его пистолет, вон валяется. Из рощи на берег выскочили несколько автоматчиков. Видимо, водителя уже захватили или ранили и Быстров направил бойцов на подмогу. – Давайте сюда! – махнул рукой Федор. Бойцы перебрались через ручей. – Берите раненого и к машине. Что с водителем? – Особист ему ногу прострелил, он отстреливаться стал. Так товарищ командир ему в плечо выстрелил. Обезвредили, у грузовика валяется. – Быстров цел? – Цел. Федор успокоился. Все обошлось без потерь. А то, что агент ранен, не проблема. Главное – допросить их можно. А дальнейшая судьба агентов его не интересовала. В лагерь трибунал определит или к стенке поставят, не его забота. Он свое дело сделал, обезвредил группу. Водителя и бывшего командира автороты связали, погрузили в кузов. – Давай домой, в Лихославль, – скомандовал Быстров водителю. Через час уже к особому отделу подъехали. Военфельдшер сразу раненых перевязала. – Как их состояние? – поинтересовался Федор. – Допрашивать можно, если вас это интересует. А вообще в госпиталь везти надо, оперировать. – Много чести, – выпалил Быстров. Сразу начали допрашивать Петракова. Водитель его – второстепенная пешка. Петраков не упирался, не юлил. Оказалось, командир группы – именно он. Выдал радистку и ее подручного, водителя Афонина. Про Тягунова поведал – из пленных, сам с немцами сотрудничать стал. Быстров протокол вел. После Петракова, допрос которого два часа шел, стали допрашивать Тягунова. Ничего нового он не сказал. Его увели в камеру. – Радистку допросить надо, – сказал Федор. – Передохнем. Куда она теперь денется? – Согласен. Осадчему в Калинин позвоню. – Сейчас связь организую. Начальник горотдела на месте оказался. – Казанцев беспокоит. Здравия желаю. – Новости есть? – Без них не беспокоил бы. Взяли всех: пианистку, руководителя, подручных. При задержании ранили начальника особого отдела капитана Светлова. – Тяжело? – В руку, но пуля в кость попала, крови много потерял, он в госпитале. – А задержанные? – Ранены двое, но не тяжело. Оказали медицинскую помощь, допросили под протокол. – Отлично! Поздравляю. Даже раньше срока управились. Доложу Самому, ну ты понял, о ком я. Формальности пусть Быстров завершает. Завтра с Дубовиком возвращайтесь в Калинин. – Есть! – Конец связи. Осадчий отключился. Федор встал, потянулся. Сейчас бы подхарчиться и минуточек шестьсот поспать. Он вышел из душного кабинета. К зданию особого отдела с треском подкатил мотоцикл с коляской. Из коляски выбрался Светлов. Федор удивился. Капитан в здание вошел, козырнул дежурному, увидел Федора, подошел. – Ну как? – Всех взяли, только что двоих с Быстровым допросили. От капитана попахивало спиртным. – А Осадчему телефонировал? – Только что. Сказал, самому Лаврентию Павловичу звонить будет. Пять отведенных суток еще не прошло, а группу взяли. – Дубовик молодец! Без него не справились бы. Мне бы в отдел такого специалиста! – Осадчий не отдаст. – Идем ко мне в кабинет, чего в коридоре торчим. Уже открыв дверь, Светлов приказал дежурному: – Организуй ужин на двоих. – Слушаюсь. Едва вошли в кабинет, Светлов пропел:Глава 3 Диверсанты
Теперь действовать надо быстро. Вообще-то, Федор должен был оставить у палаты с раненым немцем часового. Не столько для того, чтобы не сбежал, он сейчас не в состоянии. А для того, чтобы ночью кто-нибудь из ходячих ранбольных не придушил втихую. Злой народ на немцев. А и придушат – не особенно жалко. Федор с Мозговым отправился на вокзал. Спирово – поселок небольшой, как и станция. Не узловая, скорее, на разъезд похожа. Военный комендант станции, похоже, самый большой здесь воинский начальник. Вообще-то, Федор должен был возвратиться к своей роте, взять бойцов и идти к деревне Трубино. Но рота идет цепью, участвуя в зачистке. И в каком она конкретно месте сейчас, не знает никто. Он надеялся на помощь коменданта. Понятно, что у него возможностей для реальной помощи мало. Если бойцы и есть, то несколько человек, да и подготовка слабая. Посожалел, что двое его бойцов не смогли догнать эшелон. Сейчас бы они пригодились. Увидев Федора, комендант вскочил со стула. – Сидите. Я к вам снова за помощью. Транспорт нужен и пара бойцов пошустрее, кто оружием хорошо владеет. – Машину найду. С бойцами сложнее. У меня их всего двое, да и те годные к нестроевой. – Хорошо, давай какие есть. Они хоть стрелять-то умеют? – А черт его знает. Я стрельбы с ними не проводил. Мне их из запасного полка прислали после госпиталя. Охрану склада несут, когда нет вагонов с воинскими грузами. Вы подождите. Через несколько минут в кабинет коменданта вошли два бойца. Те же, что помогали раненых с состава сгружать и трупы. – Дай винтовку, – протянул руку Федор. Получив оружие, вынул затвор, заглянул в ствол. М-да, только что пауки не завелись. – Со мной едете. Пока ваш комендант машину ищет, быстро почистить. Патроны есть? – Два подсумка, как положено. – Даю пять минут, время пошло. Бойцы убежали. Федор разложил карту на столе. Где эта деревня? От Спирово придется ехать через Реброво, Матвеево, Чудины. Километров двенадцать, четверть часа езды, но еще неизвестно, какая дорога. Прибежал комендант. – Есть машина, полуторка. А бойцы где? – Оружие чистят. Вы бы хоть поглядывали иногда. – Времени не хватает. Из военного персонала на станции я один, а воинские эшелоны часто идут, иной раз поесть не успеваю. С эшелонами, если останавливались на станции, бывали проблемы. Если эшелон с войсками, то случались самоволки, дезертирство и даже самострелы – случайные или преднамеренные. А еще надо было проследить за охраной, не подпускать к эшелонам местных. Кроме того, комендант был обязан контролировать охрану позиций и сооружений вроде мостов. Федор коменданту сочувствовал в душе, но сейчас первым делом – оставшийся у тайника диверсант. Заподозрит неладное, может уйти да взрывчатку с собой прихватит. Тогда жди беды. – Лейтенант! И трупы и раненый, что с поезда сняты, из диверсионной группы. Один еще остался и находится у схрона с взрывчаткой. Как думаешь, для чего их забросили? Горобец глаза вытаращил. – Эшелон взрывать? Или даже мост? За Любинкой мост через Тверцу. – Угадал. Мне этого подрывника взять надо. Иначе нам обоим по шапке дадут. Вошли бойцы. – Начистили? Зарядить магазины! Горобец, веди к машине. У полуторки уже стоял Мозговой. Выклянчив у водителя табачку, скрутил самокрутку, дымил с наслаждением. – Константинов, поступаешь в распоряжение товарища старшего лейтенанта, – указал на Федора Горобец. – Мне к вечеру вернуться надо, а то начальник банно-прачечного отряда голову мне отвернет. – Перебьется, у нас дела поважнее. Парни – в кузов. Бойцы забрались в кузов. – Куда ехать? – повернулся к Федору водитель. Федор сидел на пассажирском сиденье в кабине. – Деревня Трубино. Знаешь такую? – Был однажды. Не дорога, а слезы. Полуторку раскачивало и трясло, как лодку в шторм. Когда впереди показались избы, водитель сказал: – Вот Трубино. – Стой здесь. И никуда не отъезжай, мотор глуши. Федор выбрался из кабины. – Бойцы, за мной. Идем тихо. Когда рукой махну, окружаете избу. Скрывать не буду, в избе переодетый в красноармейскую форму диверсант. В случае если он стрельбу откроет, стреляйте на поражение. – А вдруг он свой? Ошибка вышла? – Твое дело – мой приказ выполнить. За все отвечаю я. – Так точно. От деревни в лес шел пожилой мужчина, даже дед, судя по седым волосам. Федор подошел, поздоровался. Дед фуражку приподнял. – День добрый. – Это Трубино? – хотел удостовериться Федор. – Она самая. А кто вам нужен? Я всех знаю. – Изба у вас на краю есть. Говорят, бойцы на постой встали. – А вот она, с ближнего краю. Были бойцы третьего дня, а сегодня не видел. – Спасибо. Пришлось пробираться к избе не по дороге, а за кустами. Из окон избы дорога простреливалась. Не насторожить бы диверсанта. Если он первым огонь откроет, потерь не избежать. До избы под прикрытием кустов не подойти, кончились. Пришлось выходить на открытое место. Приблизились, и Федор приказал: – Мозговой, обойди избу сзади. Ты – справа, а ты – слева. Исполнять. Мозговой наклонился, пробежал под окнами. Грамотно. А бойцы коменданта шли во весь рост и перед окнами встали. Вот недотепы! Сами под выстрел подставляются. Федор вытащил пистолет, взвел курок. У него было всего три патрона. Надо стрелять только наверняка. Толкнул тихонько дверь, она отворилась. Он прислушался. Не слышны ли шаги, какие-то движения? И вдруг слышит голос со стороны. – Нет в избе никого. Федор повернул голову. Из-за низкого заборчика соседка говорила. – Энти утром ушли. А который остался, у четвертой избы отсель с Нинкой балагурит. – Спасибо. Но Федор зашел в дом. Держа пистолет наготове, обежал пустые комнаты. Взрывчатка где-то в избе или в хозяйственных постройках. Но искать можно после. Сейчас надо взять диверсанта. Федор выбежал во двор. – Вы двое остаетесь. Мозговой – за мной! Федор шел по короткой деревенской улице спокойно. Вот четвертый дом, как говорила соседка. На лавочке, сбоку от ворот, девушка сидит, лет двадцати, семечки лузгает. – Добрый день. А где боец? – Василий-то? Так он ушел. Вы еще как по дороге к деревне вышли, он ушел. Черт! Федор полагал, что диверсант в избе сидеть будет, а он хитрее оказался. Сел в стороне, для маскировки шашни с молодой селянкой завел. И развлечение, и изба, где взрывчатка, под наблюдением. В осторожности и предусмотрительности диверсанту не откажешь. Куда он направился – никто не знает. Может, лежит недалеко от деревни в кустах и за Федором с бойцами наблюдает, посмеивается. Неудача! Тогда надо взрывчатку найти. Без нее оставшийся в живых немец не сможет напакостничать по-крупному. А потом Федор сюда, к деревне, роту свою перебросит, благо грузовики есть. Одно плохо – нет рации. Связался бы сейчас, столько времени бы сэкономили. Но на нет и суда нет. Проследовали к избе. – Мозговой, лезь на чердак. Только аккуратно. Вы двое – осмотрите надворные постройки. Амбар, сарай, если где-то земля свежевскопанная. Ищите чемодан, большой рюкзак. Но не трогать. Обнаружите – меня зовите. Бойцы разошлись. Сам Федор осматривал избу и подвал. Не погнушался топку печи осмотреть, вымазавшись в саже. Спустился в подвал, при свете фонарика осмотрел – пусто. Только поднялся по хлипкой лестнице в избу, на пороге Мозговой: – Товарищ командир, на чердаке мешок большой, зеленый. Мозговой весь в пыли, в паутине. – Стой на крыльце, наблюдай. Федор обошел дом. Лестница на чердак с тыловой части избы. Двое бойцов осмотрели сарай, курятник, стояли у амбара. – В чем проблема? – Замок на двери. – Сбейте прикладами. А сам полез на чердак. В дальнем углу, у слухового окна, зеленый вещмешок довольно большого объема. Федор осмотрел его со всех сторон. Нет ли ловушки? Немцы на такие фокусы мастаки. Вполне могли подложить под рюкзак гранату с выдернутой чекой. Не зная о сюрпризе, поднимешь мешок – и ахнет. Ни гранаты не видно, ни тонкой бечевки, ни проводов. Федор развязал горловину. В портянки замотанный, лежал часовой механизм с взрывателем. А под ним бруски тола. Федор мешок приподнял. Ого! Килограммов двадцать – двадцать пять весу будет. Вполне хватит однопролетный железнодорожный мост взорвать. Детонаторы он взял сам, спустился с чердака. – Мозговой, неси вещмешок с чердака. – А не опасно? Вдруг рванет? – Без вот этих детонаторов, что у меня в руке? Абсолютно безопасно. На фронте в холодное время года тротил строгали ножом, топили им буржуйку. Жар был хороший, тротил горел, но не взрывался. Для взрыва инициатор детонации нужен в виде взрывателей. Вот с детонаторами надо обращаться осторожно. Не любят они грубого обращения, падений, могут сработать. Взрыв получается не сильный, но кисть руки оторвать может или глаза выбить. И все же Мозговой спускался осторожно, с натугой держа в руке вещмешок. Федор улыбнулся. – Отдай мешок железнодорожникам. Пусть несут, все какая-то польза от них будет. О страшном содержимом бойцы коменданта не подозревали, один надел лямки на плечи. – Возвращаемся к машине. Для поисков исчезнувшего диверсанта нужны люди, много. Федор мыслил привезти свою роту. Он и три бойца не смогут устроить прочесывание. Настроение его поднялось. Диверсант пока не обезврежен, но зубы у него вырваны. Без взрывчатки устроить серьезную диверсию невозможно. Напакостить – вполне. Скажем, обрезать линии связи или отравить ядом колодец, если при себе яд имеется. Но со взрывом моста эффект несравнимый. Машину увидели, как только за поворот дороги зашли. Мозговой, шагавший рядом с Федором, сказал завистливо: – Хорошо шоферам: крути баранку – и никаких забот. Вон развалился, дрыхнет. Не то что некоторые, по чердакам за взрывчаткой лазают, жизнью рискуют. Когда подошли к машине, Федор обратил внимание на неестественную позу водителя. Пусть и сонный, но поза неудобная. Распахнул дверцу – выматерился, не сдержался. Водитель не спал, его убили ударом ножа в сердце. Точный удар, единственный, потому что работал профессионал. Мозговой заглянул Федору через плечо, отшатнулся от вида крови. – Кто же его? – Диверсант, которого мы упустили. Помоги водителя в кузов перенести. Вдвоем вытащили убитого из кабины, его подхватили два бойца, что в кузов забраться успели. Федор тряпкой протер сиденье от крови, сам уселся за руль. – Мозговой, ты что соляным столбом застыл? В кузов! – Там мертвяк и мешок. Про взрывчатку боец промолчал, боясь напугать комендантских. – Живых бояться надо, от них беды. А мертвый тебе что сделает? – Можно с вами в кабину? – Садись, да побыстрее. Когда боец уселся, Федор вручил ему в руки детонаторы, завернутые в тряпицу. – Поосторожнее с ними, не урони. Федор сверился по карте. Ехать следовало тем же путем, через Бирючево, Новгородку, Алуферьево. Зигзаг получается, лишку давать придется, но другой дороги нет. Добрались без проблем, ни разу не заблудившись, чего опасался Федор. Рота уже была в Ободово, по другую сторону железной дороги. Едва грузовик остановился и Федор выбрался на подножку, к нему подбежали командиры взводов с докладами. Никого, кто бы мог заинтересовать Федора, не было. Несколько человек без документов, один дезертир, почти пожилой. – Сгрузите труп, надо его доставить в Спирово, в банно-прачечный отряд. Первый и второй взводы – на грузовики. Зачистка не закончена. И еще: заберите взрывчатку и детонаторы. – Схрон обнаружили, товарищ командир? – Диверсионную группу. Один ушел, надо задержать. Думаю, двух взводов хватит. Людей кормили? – Только что, полевая кухня вон стоит. Федор сам хотел есть, но дело в первую очередь. Два взвода разместили в трех «Захарах». Одно отделение – в полуторке, на которой приехал Федор. Поехали к Трубино. Как говорится, танцевать надо от печки. Он снова сидел за рулем, ехал во главе небольшой автоколонны. Остановились точно на том месте, где стоял прежде грузовик и где был убит водитель. Федор подозвал к себе командиров взводов: – Твой взвод слева от дороги, твой – справа. Развертываемся цепью, ищем следы. Диверсант был в красноармейских кирзачах, предположительно сорок второго размера. След от сапог немца Федор видел на пыльной дороге, но точно установить размер не мог, не было с собой линейки. Сорок второй размер – это двадцать семь сантиметров. – При обнаружении следа идем по нему. След нашелся вскоре. Времени прошло не так много, не успела трава примятая выпрямиться, а на влажных участках почвы высохнуть, обветриться. Где следы были видны, там бойцы бежали. Диверсант и так имел фору в два с половиной часа. За такое время человек подготовленный может преодолеть километров пятнадцать. Хуже всего будет, если он выйдет на дорогу и сядет на попутку, тогда пиши пропало. Но след диверсанта тянулся на север. И чем дальше, тем меньше было дорог и населенных пунктов. По соображению Федора, действия нелогичные. Наоборот бы надо, к железной или автомобильной дорогам, на юго-запад. И уехать можно, и затесаться среди красноармейцев. Даже попытаться вернуться через линию фронта к своим, дождавшись ночи. Диверсант же шел от линии фронта. Для Федора направление движения немца оставалось загадкой. Единственное разумное объяснение – диверсант действовал от противного. Немец понимал, что его кинутся искать. Куда бросят силы для поиска и зачистки? На юго-запад, в сторону дорог и передовой. А он тем временем уйдет из зоны поиска и отсидится в глубоком тылу. Переждет два-три дня, пока операция по поиску прекратится, и пойдет куда надо. В одном месте, у деревни Палюжье, след потеряли. Командиры взводов и Федор, пока бойцы отдыхали, опрашивали жителей: видел ли кто-нибудь одинокого красноармейца? Оказалось, видели. Напился воды у селянки из колодца и проследовал на Хлестово. А еще обрадовало, что с этого момента прошел час. Федор доволен был, что сократился разрыв между ними и преследуемым. Кроме того, похоже, диверсант не подозревал о погоне, иначе бы торопился, а то, по словам жителей, шел спокойно. Федор приказал продолжить движение. Очень хорошо на пыльной грунтовой дороге видны были следы сапог диверсанта. Движение между селами да во время войны редкое, когда-никогда повозка проедет, а автомашин вовсе нет. С шага переходили на бег, потом снова на шаг. Вдруг след сапог исчез. Федор приказал всем оставаться на дороге, иначе могут затоптать следы. Сам прошел сначала по обочине, потом параллельно дороге, отступил метров на семь. След обнаружился. Федор перевел дух. Как не хватало собаки-ищейки! На заставе она была и выручала, а еще был якут Борисов, сильно помогавший. Жив ли он? В этом месте, между деревнями Палюжье и Хлестово, слева от дороги места ровные, поле, за ним дальше луг. Судя по карте, дальше уже болота, река, озеро. Что тут диверсанту делать, если толком укрыться негде? Ему или в населенный пункт надо, или в лес. Федор приказал рассыпаться цепью, приготовить оружие, искать след. На убранном поле стерня, след обнаружить сложно. А уже надвигается вечер. Стемнеет, и тогда поиски придется прекратить. Диверсант же может использовать ночное время, чтобы оторваться подальше. Федор досадовал, но солнцу не прикажешь. Федор решил по возвращении в казарму требовать от начальства кинолога с собакой. В Красной Армии собаки использовались на постовой службе для охраны объектов. В погранвойсках – для поиска нарушителей. С началом войны стали готовить собак для санитарной службы и собак – подрывников танков. Но в войсках по охране тыла собак было мало. Скорее всего, не придавали большого значения. В Германии собаки использовались в полной мере и в армии, и в ГФП, и в охранных службах. Пока прошли половину поля, стало смеркаться. Дальше идти было бесперспективно. Федор отдал приказ преследование на ночь прекратить, возвращаться в Палюжье. Бойцы рады были предстоящему отдыху, ужину. У каждого в сидоре за плечами был сухой паек. Федор был удручен. Диверсант близок был, а не смогли догнать. Уже видны были избы деревни. Федор уже прикидывал, как людей на постой разместить. Послышался гул мотора. Федор головой завертел. Света фар машины не видно. Когда звук стал отчетливей, стало ясно: идет сверху. Самолет, невидимый пока в темном небе. Озарение пришло мгновенно. Вот почему сюда рвался диверсант! Он не собирался пересекать линию фронта, его должны были, как и всю диверсионную группу, вывезти самолетом. Рации в избе, где взрывчатку обнаружили, не было. Стало быть, имелись заранее обусловленные дни и места посадки. – Стой! За мной бегом! – приказал Федор. Сам развернулся и побежал по дороге. За ним бежали бойцы. Устали уже от длительного перехода за сегодняшний день. А гул самолетного мотора уже ближе. Самолет явно снижался. Выскочили к месту, где следы диверсанта уходили с дороги в сторону. Вдали, в паре километров, вспыхнули два костра. Сигнал для самолета! – Парни, поднажмем! Сейчас есть реальный шанс захватить диверсанта или убить. Вопрос во времени. Успеют добежать до момента, пока самолет сядет и заберет немца, – значит, успех. Но немцу заскочить в самолет – пара секунд, он не обременен грузом. И тогда останется только наблюдать, как самолет скроется в ночном небе. Успели пробежать половину дистанции, когда увидели снижающийся самолет. Он приземлился у костров, проехал, гася скорость, потом стал разворачиваться. Видимо, сам диверсант был у костров, туда должен был подъехать самолет. – Бойцы, лечь, приготовиться к стрельбе! Самолет не был виден, только слышен шум моторов. Судя по звуку двигателей, самолет приземлился. Был бы пулемет, самолет с большей долей вероятности удалось бы повредить. У бойцов винтовки, у нескольких – автоматы, почти бесполезные на большой дистанции. Самолет подрулил к одному из костров. Это был транспортный «Юнкерс-52», который видел Федор еще до войны. Секунда – и диверсант успеет залезть в фюзеляж. Медлить нельзя, тем более момент удобный: самолет слабо освещен огнем костра. – Беглым, пять патронов – огонь! – скомандовал Федор. Грохнул залп, дальше уже стреляли по готовности. Выстрелил, перезарядил, прицелился, выстрелил. Федор не надеялся на точность попаданий. До цели далеко, мушку и прицел видно в темноте плохо. Но не подвели трехлинейки, мощный патрон, хорошее пробивное действие пули. Федор вскинул к глазам бинокль. Показалось? От одного двигателя факел огня. Из выхлопной трубы или в самом деле горит? Пламя ширилось, и стало понятно: горит. Горит! Ни один здравомыслящий пилот не будет взлетать с горящим мотором. Набегающий в полете воздух раздует пламя, и через пару минут будет полыхать весь самолет. Выстрелы стихли, опустели магазины винтовок. – Перезарядить! Защелкали затворы винтовок. Бойцы вставляли обоймы в пазы, наполняли магазины. – Встать, бегом к самолету! До стрельбы бойцы себя не обнаруживали в темноте, но с ее началом проявили позиции. Теперь надо действовать быстро. Иначе экипаж покинет машину и бросится бежать в спасительную темноту. Далеко не уйдут, километрах в трех начинаются болота. Немцы знать о том должны, у них карты точные. Но сейчас их толкает в темноту страх смерти. Бойцы бежали изо всех сил, видя перед собой самолет врага. На ходу не стреляли, не было приказа. Федор молчал, кто на бегу попадет в большую цель? До «Юнкерса» уже двести метров, сто. Стали различимы детали самолета. Пламя уже охватило весь левый двигатель, перекинулось на центроплан. Из-за самолета вышли несколько темных фигур с поднятыми руками. – Не стреляйте, сдаемся! Нихт шиссен! Это уже на немецком. С испуга, наверное. Кто из бойцов немецкий знал? – Ближе пятидесяти шагов не подходить, – закричал Федор бойцам. Самолет мог взорваться, поскольку имел в баках бензин на обратный путь. Экипаж боялся того же, сами пошли навстречу красноармейцам. По ним не стреляли, осмелев, пошли быстрым шагом, оглядываясь на горящий самолет. Кто-то из экипажа знал русский язык. – Где диверсант? Где пассажир, за которым вы прилетели? Отсветы пожара позволяли разглядеть немцев. Все были в летных комбинезонах, а диверсант должен быть в нашей красноармейской форме. – Он убит! – крикнул кто-то из экипажа. Самолет сгорит, а вместе с ним и труп. Дверь в грузовую кабину с другой стороны. Диверсант мог под прикрытием фюзеляжа сбежать, кто бы его искал, если он сгорел? Вот и Федор не поверил. Ринулся к самолету, обежал его спереди, заглянул через дверь. Через квадратные иллюминаторы свет от горящего мотора проникает в кабину. Тут в самом деле лежит человек в красноармейской форме. Но подобраться к нему или вытащить для дальнейшего опознания уже невозможно, жар от пожара сильный. Федор отбежал в сторону. Раздался хлопок, пламя костром рвануло вверх, разом охватив самолет. – Отходим все! Немцев обыскать! Уже на ходу у экипажа расстегнули ремни, сняли вместе с кобурами. Обыск можно завершить позже, сейчас уйти от самолета надо. Довольные обстрелом и полученным эффектом, бойцы переговаривались, отпускали шутки. Еще бы – уничтожили самолет, происшествие чрезвычайное, а ни одной потери! Федор и сам был удивлен. Начни по телефону докладывать, начальство не поверит. Но доказательства есть – пленный экипаж. Так и дошли до деревни. Экипаж обыскали, забрали документы. В начале войны наши летчики перед вылетом сдавали документы и награды. А немцы все это имели при себе. В сорок третьем году и наши пилоты стали летать с документами и при орденах. Пленных заперли в пустом сарае, Федор приставил сразу трех часовых из автоматчиков. – Головой отвечаете. Командиры взводов развели бойцов по избам. Хоть и август, а ночи прохладные, лучше ночевать под крышей. Федор попросил хозяйку зажечь керосиновую лампу, при ее свете стал изучать полетную карту из планшета пилотов. Обнаружил карандашную линию и две точки. Одна совпадала с местом, где сожгли самолет. Похоже, это посадочные площадки. Утром надо допросить экипаж. Если есть вторая площадка, кого-то они на нее высаживали или будут забирать. Больше ничего интересного для службы не обнаружил и улегся спать. Времени уже второй час ночи, неизвестно, какой будетзавтрашний день, надо хоть немного поспать. Показалось – только прилег, как хозяйка уже громыхает чугунком, печь уже растоплена. Федор поднял голову. За окном уже светло. Поднес часы поближе – шесть тридцать, пора вставать. Умылся у колодца. А уже взводный к его избе спешит. – Доброе утро! – Здравия желаю. – Вот что, отправьте пару бойцов за грузовиками. Не пешком же назад топать, да еще с пленными. Хозяйка угостила командиров компотом из смородины, черным хлебом, испеченным в печи. Ржаной хлебушек на ура пошел. Командир первого взвода ушел отправить посыльных за машинами, а лейтенанта Крутикова Федор задержал. – Пойдешь караул у пленных менять, приведи их старшего для допроса. – Слушаюсь! Вскоре лейтенант завел в избу пилота. Вчера Федор к ним не приглядывался – темно. А сегодня его лицо знакомым показалось. Начал вспоминать. Да это же тот немец, что еще до войны на луг сел, нарушив нашу границу! Изменился, морщин прибавилось. Как же его звали? Федор полистал документы экипажа. Точно – Йоган Лиц. Только теперь он не обер-лейтенант, а гауптман, по-нашему – капитан. Так ведь и Федор не лейтенант, а старший лейтенант, на звание поднялся. Немец тоже пристально вглядывался в лицо Федора. – Не вспомнили? – поинтересовался Федор. – Не могу. – Сороковой год, недалеко от Дубицы, ваш самолет на вынужденную посадку на лугу сел. – Вспомнил. Тогда вы лейтенантом были в форме пограничника. – Так и вы обер-лейтенантом. Знаете, в чем разница между нами? – Я у вас в плену. – Я надеюсь стать капитаном, а может быть, и майором. А вы уже свою войну закончили капитаном. И до нашей победы будете в лагере для военнопленных. – Вы надеетесь на победу? – удивился немец. – Я в Берлине точно буду, а вам – как повезет. Ладно, оставим пустые разговоры. Как вы понимаете, вы, как и весь ваш экипаж, в плену, в моей власти. Честно и правильно ответите на вопросы – останетесь жить. Начнете изворачиваться, сразу расстреляю. Времени у меня нет. – Я готов сказать все, что вас интересует, – кивнул пилот. – Вот эта точка на вашей карте. – Три дня назад мы высаживали там группу – четыре человека с грузом. – Что за груз, какая цель? – Мне неизвестно. Место посадки сообщает старший группы уже в полете, о цели задания не знают до высадки даже члены группы. Мое дело – перевозить. Доставил, по условному сигналу или обозначенному времени забрал. – Хорошо, подойдем с другой стороны. Группа имела рацию? – Нет. – Тогда должно быть установленное время и день. – Завтра в полночь, – нехотя выдавил из себя пилот. – Сигнал для посадки? – Три костра в линию. – Как одета была группа, как выглядели? – В красноармейской форме. Трое рядовых, один – майор, петлицы черные. – Молодой, старый? – На вид лет сорок – сорок два. Усы тонкие на верхней губе. Он старший. – Почему не высаживали парашютным способом? – Местность в этих краях болотистая, риск велик, что мешок с грузом в болото угодит. Без груза группа не боеспособна. – Взрывчатка? – Я мешок не проверял, вполне может быть. Федор приказал бойцу увести пилота. Так, вполне можно подсуетиться, захватить вторую группу. Плохо, что уже на обратном пути. Если была взрывчатка, где-то уже напакостят. Но не исключено, что группа доставляла агентам радиста, деньги. Тогда удача сама в руки идет. Если все быстро сделать, можно заброшенную группу взять, а после допроса и осевших в нашем тылу агентов. Немцы после первых поражений уже не те стали, утратили фанатизм. Он помнил, с каким пренебрежением, чувством собственного превосходства смотрел на наших офицеров этот пилот до войны. А на допросе, стоило намекнуть только, что плен может закончиться здесь и сейчас расстрелом, немец раскололся сразу. Выходит – для немцев своя жизнь дороже, чем военные секреты, жизнь камрадов. Федор вызвал командиров взводов. – Выступаем по дороге навстречу грузовикам, все быстрее будет. Он решил вернуться в Калинин, сдать пленных в НКВД, обсудить с Осадчим возможный вариант захвата заброшенной группы. Осадчий не дурак, сразу поймет открывшиеся перспективы. При его согласии Федор отберет пару десятков бойцов из числа расторопных и желательно с автоматами. Оба взвода, или половина роты, успели пройти пару километров, когда показались грузовики. Из-за пленных пришлось потесниться в кузовах, но уже к четырем часам пополудни были в Калинине. Федор с пленным экипажем сразу в НКВД. Немцев в камеры поместили, а Федор с документами – к Осадчему. Тот не сразу поверил, что уничтожили самолет, но Федор положил на стол личные документы и планшеты с картами членов экипажа. – Сам допрошу. – С этим погодить надо. На карте у командира точки есть. Я допросил его по-быстрому. Вот эта точка – где мы самолет сожгли огнем стрелкового оружия. А вот эта точка – место высадки другой группы. Самое занятное, что этот экипаж должен забирать группу завтра в полночь. – Что думаешь? – По словам экипажа, у группы при себе был увесистый мешок с грузом, какие применяют парашютисты. – Взрывчатка? – Пилот не знает, но не исключено. – Или доставили груз агентам. – Мыслю, надо группу взять. Они к этой точке выйти должны для эвакуации. Допросим, на агентов выйдем. – Шустрый ты больно, Казанцев. – Под лежачий камень вода не течет. – Успеешь бойцов подобрать? – Успею. Мне два грузовика нужно. Близко подъезжать не будем, чтобы не спугнуть. Засветло подберем укрытие. А как костры развернут – возьмем. – Если удачно все пройдет, надо будет руководству сообщить. – А чего тянуть? Группу диверсантов в эшелоне уничтожили, самолет сожгли, экипаж пленили. – Верно подметил. Один успех за другим – это заметно. О себе напоминать надо. Федор имел в виду – у кого успехи, тем больше дают – автомашин, автоматов, пеленгаторы, иногда питание для бойцов качественнее. Осадчий, по всей видимости, имел в виду звания, награды, денежные премии. А впрочем, одно другому не мешает. Какой сержант не мечтает о маршальском жезле? – Нам бы еще сухой паек, бойцы двое суток почти впроголодь. – К вечеру в казарму мой зам что-нибудь подбросит. О ходе операции в курсе держи. Я тебе радиста с рацией дам. Оставишь его при грузовиках. Сразу после захвата группы доложишь. – Есть. – Постарайся хоть одного живым взять, очень важно. Хорошо бы главного. – Как их ночью узнаешь? Тут уже как получится. Если группу планируют вывезти самолетом, то, скорее всего, все немцы, отстреливаться будут. – Ладно, времени мало. Где эта точка? – За поселком Октябрьский, между ним и деревней Красное. – Далековато. – За полтора-два часа на грузовиках доберемся. – Тогда – ни пуха! – К черту. Федор вернулся в казарму. Сразу принялся отбирать людей. Десять автоматчиков, потом десяток бойцов с винтовками. Кабы не трехлинейки, не удалось бы повредить и поджечь немецкий самолет. За суетой время пролетело быстро. К нему подбежал боец: – Там, товарищ командир, вас разыскивают. – Иду. Это приехал заместитель Осадчего по тылу. На грузовике привез припасы – несколько ящиков. По приказу Федора груз быстро перенесли на пищеблок. Федор бойца для охраны приставил. Сам содержимое ящиков успел осмотреть, как только зам по тылу уехал. Хорошо гэбэшники живут. Тушенка, каша рисовая с мясом в консервах, американская консервированная колбаса, несколько шматков соленого сала, сухари, пара пачек сахара-рафинада. По военному времени, целое богатство. Видимо, Осадчий распорядился не экономить. Сам поел каши. Только сваренная, с кусками мяса, а напоследок две кружки хорошо заваренного чая с сахаром. И сразу спать. Устал за истекшие двое суток просто зверски. Утром пришли два грузовика, с ними радист, совсем молоденький парнишка, после курсов. После завтрака отобранные бойцы погрузились. Каждый боец имел двойной запас патронов. Федор дорогу знал, тем более на северо-запад шоссе шло одно, через Торжок, потом поворот направо, на Спирово, а там уже по грунтовке. Радист сидел в кабине второго грузовика, держал на коленях рацию «Север». Машины оставили в поселке Октябрьском, загнав их во двор МТС. Водители и радист остались там. Поселок невелик, и если бы грузовики с военными номерными знаками оставались на улице долго, это могло насторожить диверсантов. Федор не исключал, что кто-то из диверсантов или их пособников мог находиться в поселке и наблюдать за обстановкой. Гараж МТС находился на окраине, что было удобно для скрытного выдвижения бойцов к месту операции. Вышли к полю. Бойцов Федор оставил в леске рядом, для скрытности. Сам прошелся, выбирая место для засады. Он предполагал устроить несколько таких мест. И окружить группу легче, и наблюдать. К вечеру хоть один из диверсантов должен объявиться, обстановку разведать, приготовить сучья для костра. Попробуй их в темноте собрать, когда вот-вот самолет появится. Лес как укрытие не годился. Диверсант в первую очередь проверит именно его. Одну группу Федор решил укрыть в камышах на конце поля. Метров двадцать стоит сухой камыш, потом начинается тонкая земля, затем вода темного цвета, как на болотах. Еще одну группу решил расположить в ложбинке. Пять человек вполне уместятся. С виду – ровное место, сюда никто проверять не пойдет. Третья группа – за насыпью железной дороги, где сложены старые шпалы. Как стемнеет, оттуда наблюдать удобно, и, случись перестрелка, насыпь и шпалы укроют от пуль. Провел подробный инструктаж. Главное, ничем себя не выдать. Не разговаривать, не курить. При команде – захват, рассредоточиться цепью и окружить. При попытке вооруженного сопротивления стрелять по ногам. Федор так расположил группы, чтобы они при вероятной стрельбе не попадали в сектор друг друга. Для подачи сигнала служил свисток, средство легкое, еще с заставской службы, а слышно хорошо и далеко. Сам развел группы по укромным местам, назначил старших. После недолгих раздумий отправился в лес, забрался на дерево. Так делал якут Борисов, обустраивая снайперские точки на границе. С дерева видно дальше, обнаружить его сложнее. Единственный минус – не грохнуться бы с ветки в неподходящий момент. Взобравшись, сломал аккуратно ветку, загораживающую обзор, осмотрел поле. Бойцов в укрытиях не видно. Теперь оставалось набраться терпения и ждать. В кармане запасная пачка патронов к пистолету. Урок со стрельбой в эшелоне пошел впрок. Час шел за часом. Прибыли они на место в полдень, уже три часа дня. Ноги и пятая точка затекли от неудобной позы. Не пошевелиться толком, да и сучки давят. Всполошившиеся было прибытием бойцов сороки успокоились. Добрый знак, чужих рядом нет. Прошел еще час. Федор с биноклем осмотрел поле – никого. Глянул вниз и замер. Недалеко от дерева, почти под кроной, стоял человек. По одежде судить – деревенский, в ватнике, старых брюках, истасканных башмаках. Только вел он себя не как колхозник. Несколько минут стоял неподвижно, осматривая поле. Для посадки самолета место удобное, поле километра три в длину и два в ширину. Для посадки тихоходного транспортника с лихвой хватит. Ни холмов, ни одиноких деревьев, ни стогов на поле нет. Немцы явно разведали это место давно. Федор, боясь насторожить мужчину, дышал едва-едва, через раз. Наконец незнакомец не спеша двинулся вперед, сделал круг. Федор в напряжении был: заметит засады или нет? Обошлось. Мужчина снова вернулся в лес, только уже значительно дальше от Федора. Слышно было, как хрустели сучья. Вскоре он вышел из леса, неся за спиной перевязанную веревкой вязанку сучьев. Донес до середины поля, бросил. Со стороны посмотреть – мужчина сухостоя набрал для растопки печки в своей избе. Даже если проверить его сейчас, ничего подозрительного не обнаружится. Он на разведку местности вышел, для подготовки сигнального костра. Только трогать его нельзя. Группа диверсантов ждет, когда разведчик вернется. Чем больше Федор следил за мужчиной, тем больше укреплялся во мнении, что это не диверсант. Пособник из местных, агент, но не немец. Уж больно действия его привычные, ловко обращается с вязанкой. Городской житель, попав в непривычные для себя условия, в ту же деревню, выглядит неумехой. Ни воды из колодца набрать, ни дров наколоть, ни костер разжечь. Разложив на поле три вязанки, мужчина ушел. Причем на этот раз открыто, к деревне Красное. Федор на заметку взял. Диверсанты могут появиться ночью без пособника. А как его бойцы с ними управятся, можно за пособником съездить. Потому как – гад он, выкорчевывать таких надо, без пособников разведчикам и диверсантам действовать сложно. Виселица по таким плачет, но Федор решил пристрелить его. А сейчас пусть пока дышит, не зная, что истекают последние часы его гнусной жизни. Прошло несколько часов, томительных, нудных. Известно ведь – хуже всего ждать и догонять. Начало темнеть. На дереве больше делать нечего, обзорности из-за темноты никакой. Федор стал спускаться с дерева. В темноте спуститься оказалось сложнее, чем влезть. Уже на земле размял руки и ноги, затекшие на дереве. Сделал несколько упражнений, поприседал. Почувствовал, как разошлась, разогрелась кровь. Но к бойцам не пошел. Сержанты свои задачи знают, а он может нарваться на пособника, спугнуть. Вдруг тому придет в голову проверить поле? Федор сел на землю, опершись спиной о ствол дерева. Со стороны Красного послышался треск мотоциклетного мотора, блеснул луч фары. Кого-то не вовремя на поле несет! Федор вскочил. Остановить мотоцикл уже поздно, да и не стоит себя обнаруживать. Мимо опушки проехал мотоцикл с коляской, в отсвете фары стали видны фигуры седоков. Мотоцикл описал широкий круг по полю, подъехал к куче хвороста. Затем раздались позвякивания. Что они делают, непонятно. Взглянул на часы. Двенадцать минут двенадцатого. Пожалуй, это не случайные люди на поле, а диверсанты. Не пешком пришли, с комфортом – на мотоцикле. Наверняка угнали в какой-то воинской части. Что разыскивать будут, не боялись. По их понятиям, уже через сорок минут приземлится самолет и их группа будет в воздухе. Донесся легкий, едва уловимый запах бензина. Так вот чем занимаются диверсанты. Для того чтобы костер легко и быстро возгорелся, сливали из бака мотоцикла бензин и поливали хворост. Похоже, рассчитали все, опытные, нахрапистые, уверенные, что легко уйдут из нашего тыла. Мотоцикл завели, отогнали к лесу, бросили недалеко от Федора. Тоже понятно, надо освободить посадочную полосу для приземления самолета. Отогнал мототехнику один диверсант. У Федора мысль мелькнула – захватить. Диверсант один и нападения не ожидает. Момент удобный, но нельзя. Если он не вернется к группе, начнутся поиски. Пришлось смотреть, как диверсант спокойно уходит. Когда немец удалился, Федор подошел к мотоциклу, снял высоковольтные провода со свечей зажигания, уложил их под ближайшим деревом. Если что-то пойдет не так, диверсанты не смогут воспользоваться транспортом. Снова внимание на часы. Без пяти минут полночь. Диверсанты наверняка вслушиваются – не гудят ли в воздухе моторы? Без двух минут двенадцать разом вспыхнули костры. Диверсанты собрались у среднего костра. Но их трое, а пилот говорил о четырех. Одного не хватает. Убили, отстал или оставили в нашем тылу для выполнения задания? В принципе, четвертый мог быть не диверсантом, а забрасываемым агентом. Высадили, а дальше пути-дороги их разошлись. Тогда тем более надо брать пленного, пусть расскажет: где четвертый? Федор секунду помедлил – вдруг четвертый появится? Достал из кармана свисток, дунул три раза. Диверсанты насторожились. При свете костра было видно, как завертели головами. Сигнал свистка не походил на крик ночной птицы. Федор знал, что по его сигналу из трех укрытий уже поднялись его бойцы и двинулись к горящим кострам. Немцы их еще не видели, тщетно надеялись, что с секунды на секунду услышат самолет. А вместо этого увидели цепь бойцов. Один из сержантов закричал: – Сдавайтесь, вы окружены! Оружие на землю! Диверсанты схватились за пистолеты. Со стороны цепи бойцов ударили автоматные очереди. Вокруг группы пули густо взбивали пыль. Следом за первой группой бойцов слева показалась вторая. Им было дальше идти, поэтому на минуту задержались. И вновь окрик старшего: – Оружие на землю! Иначе открываем огонь. Кто-то из автоматчиков дал очередь над головами диверсантов. Если какая-то надежда на спасение, на чудо в виде самолета еще теплилась, то теперь пропала. Диверсанты бросили оружие, подняли руки. А справа уже бегут бойцы, что скрывались в камышах. Федор побежал к центру поля. Диверсанты побросали на землю оружие. Федор сам тщательно осмотрел, обыскал каждого. Все имеющиеся документы, оружие, даже зажигалки – сложили в солдатский сидор. – Связать руки и усадить на землю. А ты, – ткнул пальцем Федор в бойца, – за грузовиками. Федор подошел к переодетому в нашу форму диверсанту, поднял его, поставил перед собой. – С каким заданием заброшен? Кто в группе старший, где скрываются пособники? – Ничего не знаю, вы меня с кем-то путаете, – по-русски чисто ответил задержанный. Цацкаться было некогда, кроме того, у задержанных легкий шок после захвата. Надо додавить, сломать остальных. Федор намеренно выбрал первым самого молодого. Он не мог быть старшим группы. Среди сидящих на земле был майор, как и рассказал на допросе пилот. Федор достал из кобуры пистолет. – Или говоришь, или застрелю. Даю тридцать секунд на раздумье. И, задрав рукав гимнастерки, уставился на часы. Пленный гордо задрал голову. Когда время истекло, Федор спросил: – Слушаю. Или в молчанку играть будем? – Ничего не знаю. Федор вскинул пистолет, выстрелил пленному в голову. Брызги крови и мозгов попали на сидящих пленных. Тело рухнуло рядом. Тишина полная. Федор убрал пистолет в кобуру, подошел к следующему, поднял. – Будешь говорить или желаешь умереть за великую Германию? У пленного тряслись губы, крупно сотрясалось все тело, в глазах – ужас. Только сейчас на его глазах убили камрада. Причем русский офицер сделал это спокойно. Если молчать, та же участь постигнет его. – Бу… бу… буду! – даже заикаться стал. – Расскажешь все – будешь встречать нашу победу в лагере. Я слушаю. – Нашей задачей было доставить взрывчатку в Вышний Волочек. – Дальше, не молчи. Чем дольше и больше говоришь, тем лучше для тебя. – Взрывчатку передали агенту. Кто он, я не знаю. Честно, не знаю. Контактировал старший группы. Он в форме майора войск связи. – Вон тот? – Да! – С облегчением вздохнул пленный. – Посиди пока. Федор подошел к старшему группы. – Встать! Лжемайор стал подниматься. Со связанными руками это сложно. Федор сильно пнул его концом сапога по голени. Удар болезненный. Но не жестокость Федор хотел явить перед противником. Боль помогает сломить сопротивление, делает разговорчивее. Диверсант застонал сквозь зубы. Федор схватил его за рукав гимнастерки, рванул вверх, так, что затрещал шов. – Хочешь жить или умереть? – Все скажу. Ведь подготовлен был, наверняка проигрывали в разведшколе ситуацию с захватом, допросом. Судя по возрасту, положению старшего в группе, не новичок, и заброски в наш тыл были, причем удачные, иначе сейчас не стоял бы перед Федором. – Фамилия, звание? – Альберт Кох, гауптман, в настоящее время – старший группы. – В настоящее время ты пленный и первый кандидат в группе на тот свет. Добросовестно выложишь все – будешь жить. Начнешь врать, я тебя стрелять не буду, а прикажу утопить в болоте по соседству, чтобы помучился. – Я понял. У Федора сразу интерес появился. Не так часто в таком звании забрасывают в чужой тыл. Стало быть, задание важное. – Кто агент, где живет, работает, фамилия? Федор достал бумагу, карандаш, попросил сержанта подсветить фонариком. Немец посмотрел в небо. – Самолет ждешь? Не будет, самолет мы сожгли, экипаж в плену. Хочешь, фамилию назову? Йоган Лиц, гауптман. – Он предал группу? – Жить сильно хотел. Я слушаю. – Он машинист паровоза, фамилию не знаю, только адрес. Улица Девятого января, дом девять. Я ходил на встречу с ним один, по паролю. – Кто конкретно здесь помогал? – Группа действовала самостоятельно. – Врешь! Федор достал пистолет, направил его в лоб немцу, стал выжимать спусковой крючок. Гауптман заметно побледнел. В последний момент перед выстрелом Федор отвел пистолет. Выстрел! Гауптман дернулся. Пуля пробила ухо, потекла кровь. А Федор уткнул ствол пистолета в лоб. – Отсчитываю тридцать секунд, вторая пуля – в лоб. Спокойно сказал, без крика и угроз. Такое обращение сильнее действует. – Деревня Красное, по соседству. Алексеев, местный житель. Завербован осенью сорок первого, у него сын у нас в плену. – Ладно. Разговор продолжим немного позднее, в НКВД. Последний вопрос. Ваше подразделение? – Батальон «Бранденбург-800». – Старые знакомые! Федор приказал сержанту: – Охранять, если будут переговариваться, стрелять по ногам. – Слушаюсь! – И двух автоматчиков ко мне. Федор с бойцами направился к лесу. Он задумал использовать мотоцикл. Деревня рядом, и пособник слышал, что самолет не прилетел. Звук мотора мотоцикла примет за возвращающуюся диверсионную группу. При свете фонаря нашел под деревом свечные провода, поставил на мотор. Потом покачал мотоцикл. Топливо в баке плескалось, не все было слито. Немного, но осталось, для поездки должно хватить. Ключ торчал в замке зажигания, Федор завел двигатель. – Садитесь. Включил фару, маскировка теперь ни к чему. Десять минут езды, и уже деревня. Все избы в темноте, ни одного окна не светится. Федор постучал в первую же избу. В окно выглянул хозяин. – Простите за беспокойство. Не подскажете, где Алексеев живет? – Третья изба отсюда. – Спасибо. До искомой избы шли пешком втроем. Только приблизились, как распахнулась калитка, вышел хозяин. Федор включил фонарик, луч направил в лицо. Ошибки не было, именно его он видел днем, этот человек собирал хворост. – Сорвалось? – спросил Алексеев. – Не прилетел. Нам бы укрыться до завтрашней ночи. – Это можно. Хозяин повернулся к Федору спиной. Казанцев достал пистолет, выстрелил пособнику в затылок. Мужчина упал, Федор выстрелил еще раз. Залаяли собаки, раздались голоса жителей, встревоженных стрельбой. На улицу вышли селяне. – Спокойно, граждане! НКВД! Стихли, как по мановению волшебной палочки, голоса, только псы продолжали перебрех. – Все, бойцы! Предатель получил свое, к мотоциклу. Уже въезжали обратно на поле, как мотоцикл чихнул пару раз и заглох. Мотоцикл прокатился по инерции и встал у первого костра. А с другой стороны поля уже въезжали грузовики. Федор сразу к радисту: – Сообщений для меня не было? – Никак нет. – Соедини с Осадчим. Радист забубнил: – Резеда-два, резеда-два, вас вызывает резеда-восемнадцать, ответьте! Треск в эфире, потом голос в наушниках: – Резеда-два, слушаю. Радист протянул гарнитуру Федору. Тот наушники надел. – Виктор Леонидович, Василий Петрович на связи. – Понял, слушаю. Передача шла голосовым текстом, в такой запрещено использовать фамилии, должности, звания. Немцы вполне могли прослушивать волну. А об условных позывных в спешке не договорились. Но Осадчий сразу понял. – Птички у нас, один холодный. И пособник из наших тоже. – Успел попотрошить? – Потому прошу разрешения в Вышний Волочек выехать. Большую часть бойцов и птичек отправляю к вам. – А что в Волочке? – Получатель груза. Боюсь, как бы не нагадил крупно. – Бери людей сколько надо и одну машину, радиста – само собой. Остальных – ко мне. Конец связи! – Отбой. Федор вернул радисту гарнитуру. Сколько же бойцов взять? Пожалуй, троих хватит, а еще мотоцикл прихватить. На нем немцы приехали, где хозяина искать? А если заправить, он еще добрую службу сослужит. Бойцы подняли мотоцикл на руки, погрузили в кузов. – Ты, ты и ты – полезайте в кузов. Остальным – в другой грузовик. Пленных туда же. Осокин, возвращаетесь в Калинин. Пленных сразу в НКВД, сами потом в казарму. Вопросы есть? – Никак нет. – По машинам! Машины вместе ехали до Выдропужска, потом грузовик с Федором повернул направо, к Вышнему Волочку, а грузовик с бойцами и диверсантами налево, к Калинину. Уже под утро остановились перед городом. – Парни, полчаса – оправиться и перекусить. Позавтракали консервами, сухарями и салом. Федор, как и бойцы, взбодрился. Все же нервное напряжение, нерегулярное питание, опасность давали о себе знать. Федор устал. После еды в кабине в сон потянуло, но нельзя. Сейчас каждый час на счету. Он размышлял: с чего начать? Ехать сразу по адресу? Или на работу агента? Он машинист паровоза, может быть в поездке. Федор открыл командирскую сумку, посмотрел карту. Будь он диверсантом или руководителем диверсионной группы, в первую очередь обратил бы внимание на железнодорожный мост через Мсту на северо-западной окраине города. Вышний Волочек – город старинный, основан в 1437 году, и название городу дал волок между реками Тверца и Цна. В этом месте междуречье было самым узким, меньше десяти верст. Суда перетаскивали волоком по деревянным желобам, смазанным дегтем. Волок позволял сократить путь из Балтики через Волгу до Каспия. При Петре I была создана сеть, водная система, проход судов стал возможен водным путем, а не по волоку. А взорвав железнодорожный мост через Мсту недалеко от водохранилища, можно одним ударом парализовать надолго железнодорожное и водное сообщение в первую очередь между Москвой и Ленинградом. Город невелик, немногим более пятидесяти тысяч жителей, вокзал нашли быстро. Федор нашел военного коменданта, предъявил удостоверение. – Где паровозное депо? – Вам лучше по путям, так короче. Сопровождающего дать? – Буду благодарен. Земля и шпалы пропитаны мазутом, креозотом, запах специфический, ноги периодически оскальзываются. – Вот депо. Сооружение Федор и сам бы узнал по разворотному кругу и рельсам веером. – Спасибо, дальше я сам. В депо шумно, вокруг стоящих в стойлах паровозов снуют слесари в грязных комбинезонах. На Федора в военной форме сразу обратили внимание, к нему подошел пожилой мастер. Федор заметил, что все сотрудники депо либо пенсионеры, либо подростки после ФЗУ. – Вы кого-нибудь ищете? – Да, мне бы начальство ваше увидеть. – Я провожу к нарядчику. Мастер прошел в боковую дверь, где оказалась комната. Здесь было потише и почище. – Варвара Ильинична, к тебе гость. – Я бы хотел поговорить с глазу на глаз. – Это можно. Женщина провела его в крохотную подсобку. Федор предъявил удостоверение. На обложке красной корочки золотыми буквами было вытеснено «НКВД». Этого было достаточно, на разворот, где было фото, фамилия, должность, уже никто не смотрел. У женщины при виде грозной аббревиатуры на документе поднялись брови. – Да, я слушаю. – Мне нужен машинист паровоза, живет на улице Девятого января, дом девять. – Корепанов. – Вы помните все адреса машинистов? – удивился Федор. – А как же? Это моя работа. Когда у машиниста рейс, посылаем посыльного домой. Поневоле запомнишь, я работаю в депо нарядчицей двенадцать лет, помню всех: кочегаров, помощников машинистов, машинистов, кондукторов. – Пусть так. Имя-отчество его? – Фрол Власович. – Он сейчас дома? – Нет, на работе. – Могу я его увидеть? – Вот этого не скажу. Минут двадцать назад он принял паровоз в депо, а где сейчас, знает только диспетчер. – Свяжите меня с ним. Это возможно? И еще: никому о нашем разговоре ни слова, если не хотите неприятностей. – Я все понимаю. Мне надо к телефону, связаться с диспетчером. – Тогда идемте. В депо, кроме городского телефона, была еще и железнодорожная сеть связи. – Алло, диспетчер? Сухорукова говорит. Где сейчас паровоз пятьдесят семьдесят девять? Да, с Корепановым. Женщина прикрыла телефон рукой. – Паровоз прицеплен к эшелону, через пять минут отправление. – Скажите, пусть не отправляют, задержат. На каком пути поезд? – На шестом, направление на Бологое. – Простите? – Как выйдете из депо – по правую сторону. – Спасибо. Не прощаюсь, еще вернусь. Федор вышел быстрым шагом. Бежать за бойцами? Потеря времени. До грузовика десять минут бегом, оттуда столько же. Вдруг диспетчер поезд отправит? Звонок нарядчика – повод не существенный. Пока этот Корепанов не подозревает ни о чем. Надо брать. Вдруг в мешке взрывчатка была и она уже на паровозе? Повернул направо, как и говорила нарядчица. С этой стороны станции был выход на Бологое, с противоположной стороны – на Лихославль и Калинин. Путей много, все сходились у выходных стрелок и семафоров. По путям сновал небольшой маневровый паровоз без тендера. На рельсах несколько грузовых поездов, к трем прицеплены паровозы. Подходить к паровозам и высматривать номера на будках машинистов нельзя, это может насторожить предателя. Федор начал считать пути. Нарядчица говорила про шестой. А на шестом пусто, ни поезда, ни паровоза. Ошиблась, или поезд уже ушел. Федор остановил проходящего железнодорожника. – Не подскажете, где шестой путь? – Да перед вами. – Да какой же он шестой? Он первый. – У железнодорожников свой счет. Первый путь, как и второй, они главные, фактически посередине станции. От первого пути в сторону идут нечетные – третий, пятый. А от второго – второй, четвертый, шестой. – Спасибо. Везде своя специфика. Век живи, век учись.Глава 4 Машинист
Кпаровозу, отчетливо видимому, даже приближаться не надо, хорошо видны буквы и цифры «Э-579». Локомотив был прицеплен к вагонам, из трубы поднимался дым. Федор пошел по междупутью к паровозу. Дойдя до довольно высоко поднятой лестницы, подпрыгнул, вцепился в поручни, забрался в паровозную будку. Жарко, чадно, пахнет сгоревшим углем. На непрошеного гостя уставилась вся паровозная бригада. Кочегар застыл с лопатой в руках у двери тендера, помощник на левом крыле. Оба парни молодые. А справа, на месте машиниста, зрелых лет мужчина в железнодорожной форме. – Фамилия? – подступился к нему Федор. – Шли бы вы подальше, товарищ! Находиться на паровозе посторонним запрещено! – Посторонний здесь ты! Федор уловил движение сзади, выхватил пистолет из заранее расстегнутой кобуры. Наблюдать за тремя сразу сложно, особенно, если кочегар сзади. Если сообщник, может звездануть лопатой по голове. Закинут тело в паровозную топку, и следа не останется. – НКВД! Всем поднять руки! Кочегар лопату бросил, поднял руки. Машинист медлил, потом потянулся к реверсу. – А ну застыл на месте, сука! Корепанов продолжил медленно тянуться к рычагу управления. Терять ему нечего, запросто тронет паровоз и вагоны с места, выедет на мост, он недалеко от станции. Федор выстрелил машинисту в руку. От грохота в тесной будке у всех заложило уши. Машинист схватился левой рукой за рану на правой. Федор высунул руку с пистолетом в открытую дверцу, поднял, выстрелил дважды вверх. Выстрел на тыловой станции – явление чрезвычайное. На стрельбу должны примчаться милиционеры транспортной милиции, бойцы железнодорожной охраны. И его бойцы, которые находились в грузовике, слева от здания вокзала, тоже сообразят: их помощь нужна. Наставил пистолет на машиниста. – Встать! Машинист поднялся, застонал. – Подчинился бы сразу, не схлопотал бы пулю. Руки подними! Федор одной рукой провел по спецовке Корепанова, вытащил из кармана складной нож. Больше ничего предосудительного не нашлось. Снизу, с земли, раздался крик: – Милиция! Здесь стреляли? Федор сделал шаг к дверце. – НКВД, полезай сюда. Милиционер неловко подпрыгнул, взобрался по лесенке. – Бери одного из бригады, пусть отцепляет паровоз от эшелона. – Слушаюсь! Ты – со мной! – ткнул милиционер пальцем в кочегара. Оба полезли из паровоза, вскоре послышалось металлическое позвякивание, кочегар раскручивал сцепку. Когда милиционер вернулся, Федор приказал: – Бегом к диспетчеру, пусть переводит стрелки, паровоз надо перегнать в какой-нибудь тупик. – Слушаюсь! Милиционер исчез. И через минуту стук по будке. Федор выглянул. На земле стояли два его автоматчика и незнакомый боец железнодорожной охраны с винтовкой за плечами. – Все в будку! Бойцы взобрались. В будке от тесноты уже не развернуться. – Всем в тендер. За паровозниками смотреть. Будут разговаривать – прикладом по башке и мордой в уголь. – Мне бы руку перевязать! – попросил машинист. – У тебя бинт есть? – спросил Федор своего автоматчика. – Есть. – Перевяжи, там – в тендере. Федор осмотрел будку. Спрятать что-нибудь объемное здесь невозможно, ни одного потаенного места. Остается тендер. Под многотонной кучей угля можно спрятать все что угодно. А еще есть бак для воды и ящик для инструмента. Если мешок с грузом взрывчатки на паровозе, он будет спрятан в тендере. Но обыскивать паровоз на станции, вблизи вагонов, опасно. Сначала надо отогнать локомотив в какой-нибудь тупик. К паровозу прибежал военный комендант. Он отвечал за беспрепятственное прохождение военных грузов. А тут – стрельба, диспетчер доложил ему, что паровоз от эшелона отцепили, а это срыв графика. – Товарищ старший лейтенант! – вскричал он, взобравшись в будку паровоза. – По какому праву самовольничаете? – Мне Берия такое право дал! Вы лучше озаботьтесь заменой паровоза и бригады, свяжитесь с депо. – Ах ты, незадача какая! Комендант вытер вспотевший лоб платком. В будке жарко, от котла пышет жаром, да еще пробежался изрядно. Делать нечего, комендант по ступенькам вниз полез. Со стороны стрелки послышался звук рожка. Стрелочник взмахнул желтым флажком. Федор ткнул в помощника машиниста рукой: – Ко мне! Паровозом умеешь управлять? – Немного. – Тогда потихоньку трогай. Вон нам сигнал дают. Видимо, помощник знал теорию, видел со стороны, как управлял машинист, но сам за постом управления не стоял по молодости лет. Руки его тряслись, но паровоз тронул. Локомотив медленно пошел вперед, миновав стрелку, остановился. Снова рожок стрелочника – два коротких сигнала, паровоз двинулся тендером вперед. Громыхал на стрелках, раскачивался. Стрелочники по команде диспетчера перевели стрелки в угольный тупик, где бункеровались паровозы. – Машинист и автоматчики – на выход. Охранять его! Малейшая попытка к бегству – стрелять по ногам! Спустился и сам. – Где груз, полученный от немцев? – Не понимаю, о чем вы? – Если найдем, а мы найдем груз, на паровозе или у тебя дома, застрелю сам, собственной рукой, у паровоза. – Беззаконие! Буду жаловаться прокурору! – Ты сначала до прокурора доживи. Сейчас я для тебя прокурор, судья и палач в одном лице. Машинист молчал. – Черт с тобой! Федор взобрался на паровоз. – Разгружайте уголь. – Да тут двадцать тонн! – воскликнул помощник. – Вы начинайте, я сейчас еще людей в помощь пригоню. Бункеровочный участок был приспособлен для погрузки – угля, песка, воды. На бетонированной площадке стояли передвижные, на железных колесах, транспортеры. Несколько рабочих бросали уголь на транспортерную ленту, с нее уголь сыпался в тендер. Рядом стояли водоразборные колонки. Федор нашел начальника, показал удостоверение. – Вон паровоз… – Сейчас забункеруем, – поторопился начальник. – Нет, мне нужно разгрузить уголь из тендера. Дайте несколько рабочих с лопатами. – Это можно. На помощь кочегару и помощнику машиниста дали еще четверых рабочих. Федор встал на кучу угля. – Как только обнаружите нечто необычное – мешок, ящик, – немедленно останавливайте работы. Задача ясна? Начинайте! Сам отошел подальше от паровоза. Люди работали споро, уголь совковыми лопатами выбрасывали на площадку. Пылища при этом стояла облаком. Рабочие были в спецовках, чумазые, как шахтеры. Федору форму пачкать не хотелось, попробуй ее потом отстирать, а новую не дадут, сроки носки не вышли. Час шел за часом. Вручную перекидать двадцать тонн угля, да еще через высокий борт тендера, непросто. И вдруг уголь перестали бросать. – Товарищ командир! – показался в окне паровозной будки боец железнодорожной охраны. – Туточки есть что-то! Федор полез на паровоз. В дальнем углу почти пустого тендера находился ящик. Обычный, деревянный, на паровозе в таких хранят инструменты. Только инструментальный ящик обычно на виду, в доступности. А этот спрятан под углем. Федор поколебался. Самому открыть или вызвать саперов? Решил не рисковать. С взрывчаткой он раньше дела не имел, если только один эпизод, когда он устанавливал вокруг заставы противопехотные мины. – Боец, стрелой к военному коменданту. Пусть вызывает саперов к бункеровочному участку. – Есть! Боец, покрытый угольной пылью, убежал. К Федору подошел помощник машиниста. – Надо подкинуть уголь в топку и закачать воду в котел. – Подождать нельзя? – Вода из котла уйдет, взорваться может. – Давай. Вдвоем с кочегаром подкинули в топку уголь, закачали воду. Парни переживали за паровоз. Федор подошел к машинисту. – Что за ящик в тендере? Взрывчатка там? Машинист молчал. – Если обнаружим, тебе плохо будет. – Сдохните все, проклятые большевики! – не выдержал машинист. – О, голосок прорезался? Змеиную сущность показал? Через полчаса к паровозу подошел комендант, сопровождая старшину с петлицами сапера. – Вот специалист. Что делать надо? – В тендере под углем ящик обнаружили. Подозреваю, взрывчатка. Не исключена ловушка. – Понял. Всем отойти подальше, дальше я сам. Люди отошли подальше, в том числе машинист с автоматчиками. Сапер появился через несколько минут в будке, махнул рукой. – Всем стоять на месте, – приказал Федор. К паровозу направился один. – Смотрите, – предложил старшина. В ящике, под слоем ветоши, лежали бруски тола немецкого производства. Происхождение сомнений не вызывало – на взрывчатке четко выдавленные немецкие буквы. – Килограммов пятнадцать, я куски не считал. Взрывателя нет. – Наверное, перед самим взрывом поставить намеревались. – У исполнителя спросить надо. – Даю бойцов, унесите взрывчатку с паровоза. Локомотиву работать надо. – Слушаюсь. – А сколько взрывчатки надо, чтобы мост взорвать? Сапер пожал плечами. – Смотря какой. Если толково заложить в опору пролета, вот этого ящика хватит. – Понял, спасибо. Федор спустился на бетон площадки. – Товарищ комендант, организуйте пару бойцов убрать с паровоза взрывчатку. У коменданта и кочегара с помощником после этих слов Федора глаза от удивления круглыми сделались. Комендант убежал за бойцами. Федор распорядился: – Всей паровозной бригаде придется временно задержаться. Ведите их к грузовику. Автоматчики повели всю бригаду к грузовику. Федор сделал небольшой крюк, забежал в депо к нарядчице. – Ваш паровоз стоит в угольном тупике. Бригада временно задержана. Вы бы послали на паровоз кого-нибудь. Пусть в депо перегонят или огонь в топке поддерживают. У нарядчицы глаза от удивления круглые. Федор к грузовику направился. Первым делом к радисту. – Дай связь с Осадчим. Радист щелкнул тумблером, забубнил. – Резеда, резеда… Наконец радист протянул наушники Федору. – Первый на связи. – Это восемнадцатый. – Слушаю. – В наушниках через треск и шорохи в эфире голос Осадчего. – Фигуриста взял. Часть груза обезврежена, поедем делать обыск по месту жительства. – После выясняй связи. Если есть, бери всех. Действуй быстро и жестко, полномочий у тебя много. – Так точно. – Конец связи. Осадчий отключился. Федор уселся в кабину. – Едем на улицу Девятого января. – А где это? – Узнай у прохожих, нам девятый дом. Водитель выбрался из кабины, расспросил прохожих. Город невелик. По подсказке добрались быстро и безошибочно. – Останови, вон девятый дом, – приказал Федор. Он подошел к заднему борту. – Один автоматчик и машинист – на выход. Когда Корепанов спрыгнул на землю, Федор достал из кармана его спецовки ключи от дома, целую связку. – Ключи от двери? – Латунный, с бородкой. – Надеюсь, сюрприза в виде растяжки там нет? – Знал бы, что так будет, поставил, – огрызнулся машинист. – Чего же ты такой злой на Советскую власть? – Тебе не понять, я царю присягал, ротмистром был. А что Советская власть мне дала? Машинистом паровоза, простым рабочим на хлеб зарабатываю. – Ну да, белый китель и белые перчатки, аксельбанты, дамы и мазурка… Проходи. Федор отпер замок, толкнул дверь. Не заходя, осмотрел прихожую. Нет ли натянутой проволоки от мины или других неприятных сюрпризов? Прецеденты уже были, он сам тому свидетель, когда подорвался офицер госбезопасности на хуторе. – Заходи, усаживайся. Замыкающим шел автоматчик. Федор повернулся к машинисту. – Сам выдашь, где взрывчатка хранится, или поискать придется? – Скажу. Теперь уж чего молчать, все равно перероете весь дом. В сарае она, слева, под дровами. – А взрыватели? – Под кроватью у меня в спальне. – Ну вот и договорились, а упорствовал. Гости, что мешок с взрывчаткой приносили, уже в камерах у нас сидят, как и экипаж самолета, что за ними прилетал. И все «поют» дружно. Запираться смысла не вижу. Федор обнаружил взрывчатку – двенадцать брусков толапо двести граммов каждый, итого почти два с половиной килограмма, да в ящике на паровозе около пятнадцати. Федор предположил, что машинист носил в своем чемоданчике взрывчатку на паровоз небольшими порциями. Когда взрывчатка вся была бы в тендере, произвел подрыв. Причем на мосту, на малом ходу. Паровоз вместе с вагонами и пролетом моста оказался бы в реке. Задумано дьявольски хитро. – Думали пожертвовать бригадой? Или они в сговоре с тобой? – Еще чего! Пролетарии, что у меня с ними может быть общего? – Не жалко? – Жалко? А меня кто пожалел? Большевики лишили меня всего: великой империи, должности, веры, семьи, положения в обществе. Мою жену убили пьяные матросы, штыками закололи на глазах у детей. Это по-божески, по-людски? В чем была ее вина? – Вы же присягу давали, а боретесь против своей страны, против народа. Врагам ее продались. – А где он, народ? Быдло покорное! Мало мы вас в семнадцатом-восемнадцатом году стреляли и вешали. – Тебя самого шлепнут, гнида! – Все равно вашей власти скоро конец. Германия одержит победу, из эмиграции вернутся сотни, тысячи сынов России, и воспрянет страна. – Разогнался! Так вам Гитлер отдаст эти земли! Сапоги ему лизать будете как на временно оккупированных землях. Машинист замолчал, отвернулся. И в самом деле, зачем Федор вступил с ним в идеологический спор? Федор сам залез под кровать, достал взрыватели, открыл коробку. Ага, химические. Стоит пассатижами сдавить окрашенный конец, раздавится стеклянная ампула с кислотой внутри, пойдет реакция, через полчаса взрыв. Взрыватели были рассчитаны на разное время, на маркировке указано. Все же дом обыскал. Взрыватели и взрывчатку обнаружил, но где рация? Как-то же машинист держал связь с немцами. Тогда или рация у Корепанова должна быть, или радист в городе и машинист давал ему шифровки. Федор спросил у Корепанова: – Где шифровальный блокнот? Или книгой пользуешься? Взгляд машиниста к тумбочке метнулся. Но промолчал предатель. Только взглядом выдал. Хромает конспирация у бывшего ротмистра. Федор к тумбочке подошел, обнаружил две книги и тетрадку, все в командирскую сумку положил. В НКВД дешифровальщики есть, им изъятые бумаги помогут. – Кто радист и где живет? Бывший офицер гордо подбородок вскинул, молчит. Заходя в прихожую, Федор видел пустую деревянную емкость – то ли лохань, то ли кадка, то ли бочка без дна. – Принеси сюда из сеней кадку или бочку, – приказал он автоматчику. Когда тот исполнил, новый приказ: – Наполни водой. Боец из колодца во дворе наносил ведром воды, наполнив емкость. Машинист смотрел на их действия с нарастающим беспокойством. Федор схватил Корепанова за спецовку, буквально сдернул со стула, поставил перед емкостью с водой на колени. – Скажешь про радиста? Иначе утоплю! Молчит ротмистр. Федор схватил его за волосы, опустил голову в воду. Через пару минут машинист задергал связанными руками, начав задыхаться. Федор отпустил руку. Корепанов поднял голову, с волос текла вода на спецовку, смывая угольную пыль. Под машинистом натекла лужа черного цвета. – Или говоришь, или утоплю. Здесь и сейчас, – пообещал Федор. Для того чтобы узнать, кто и где радист, он бы не одного Корепанова утопил. И не жалко ему предателя было. Эта гадина могла устроить гибель десятков людей, прервать сообщение между Москвой и Ленинградом, сорвать подвоз боеприпасов и техники, бойцов на позиции. Последствия могли быть если не катастрофическими, то тяжелыми, это точно. И жизнь предателя в данный момент для Федора не значила ничего. Фактически, арестовав его, он вырвал ядовитые зубы у гадюки. Но сама гадюка еще жива, если есть радист, вполне может оказаться, что есть и другие члены группы. И даже если ему противно, через себя переступает, а будет всеми доступными ему в данный момент средствами выбивать показания. Машинист молчал. – Топи его! – приказал бойцу Федор. Автоматчик двумя руками пригнул голову арестованного, опустил в воду по самый затылок. Прошла минута, пошла вторая. Из воды пузыри идут, тело ротмистра задергалось. – Вытаскивай. За волосы боец поднял голову. Предатель жадно хватал ртом воздух. – Я слушаю. Даю тридцать секунд. Для тебя третье окунание будет последним. Федор согнул руку, уставился на секундную стрелку. Не скажет – утопит в самом деле. Вещественные доказательства вины есть, после суда все равно расстреляют. Федор свое дело сделал. Хотелось бы всю группу уничтожить, но так везет не всегда. Немцы-то послабее оказались, сразу «петь» начали. А этот упертый. Ничего, радиста они и без показаний Корепанова возьмут. Теперь пеленгаторы появились, так что это только вопрос времени. Тридцать секунд прошло. Федор сказал: – Прощай, ротмистр. Топи его! – Нет, погодите! – Пой, птичка! – Есть радист. – Кто бы сомневался! Мы передачу уже запеленговали. Если ты не сдашь, то при первом же выходе в эфир мы его сами возьмем. Так что ты теперь большой ценности для НКВД не представляешь. Будешь сотрудничать, говорить – поживешь. В молчанку играть будешь – утоплю. Для воина, если ты себя таковым считаешь, смерть позорная. – Нет у тебя чести! – озверился ротмистр. – Не тебе о ней говорить. Оставим пустые разговоры. Мне нужен радист и другие. – Радист – инвалид, до колена правой ноги нет. Живет на улице Папанина, дом восемнадцать. Как-то по пьянке рассказал – из украинцев он, идейный. Ночью в дозоре был, сам пошел к немцам сдаваться, подорвался на противопехотной мине. Немцы его к себе в траншею притащили, а увидели – нога оторвана, хотели пристрелить. Командир роты не дал, сказал – пригодится. Так он в разведшколе оказался. Днем его дома может не быть, на гармошке играет, собирает милостыню. – Бедствует? – Черта лысого! Ему немцы, когда новые батареи к рации доставляют, передают деньги. Причем настоящие, сам проверял. – Где он обычно попрошайничает? – У церкви, на вокзале. Где народ, там и он. – Рация у него дома? – Дома, куда ему без ноги ее таскать. Он на самодельной коляске передвигается, говорит, если на костылях, меньше подают. – Теперь о других. – Один еще, кроме радиста. Электромонтер связи. От воинской службы освобожден по состоянию здоровья, белый билет у него. – Конкретнее. – Лукьянов. Фамилия настоящая, из местных он. Живет на Володарского, номер дома не помню, но дом приметный, старинный, красный кирпич, с мезонином. Коммуналка. Все. – А паровозники твои? – Комсомольцы. Думал вместе с паровозом их похоронить. – Подними его, – распорядился Федор бойцу. – Веди в машину. А паровозников – сюда. По инструкции задержанных надо было доставить в Калинин, допросить, составить протокол. Но парней Федору было жаль. Пятно ляжет, судьбу сломать можно. К тому же в НКВД легко попасть, а выйти сложно. Как говорится, «рубль – вход, а два – выход». Парни вошли под охраной автоматчика. – Возвращайся к машине, я сам, – приказал Федор бойцу. – Что же вы так опростоволосились? Рядом с вами настоящий враг был. Вот взрывчатка, обнаруженная у машиниста дома. Он планировал паровоз на мосту взорвать, причем вместе с вами. Оба стояли, потупив головы. – Мы не замечали ничего, – шмыгнул носом один. – Не замечали, как он в тендере возился? Чемоданчик-балетка тяжелый был? – Когда паровоз принимали, я бункеровкой занимался, а помощник техническую часть паровоза осматривал. У Фрола Власовича время было, когда он один. Разве мы думали? – Впредь бдительнее надо быть. О машинисте – никому ни полслова. Ни в депо, ни дома. Оба свободны. – Спасибо, товарищ командир! Парни выскочили из дома, очень довольные благополучным исходом. Федор решил о парнях не упоминать нигде. Нарушение, конечно, но мелкое. А по сути, служба его в том, чтобы с врагами бороться, а обычных граждан защищать. У парней вся жизнь впереди, на врагов они никак не походили. Федор сорвал скатерть со стола, собрал в нее взрывчатку. Взрыватели отдельно нес в коробочке. Тол в кузов уложил, а взрыватели – в кабину. – Едем на Папанина, дом восемнадцать. Водитель вышел узнавать у прохожих. Вернувшись, сел за руль, поехали. Федор в окно смотрел. Тяжело люди живут. Одеты плохо, лица суровые, хмурые. И вдруг инвалида увидел на тротуаре. Без ноги, на деревянной самодельной коляске. На груди гармошка висит. В обеих руках деревянные чурбачки, ими от тротуара отталкивается. – Останови, – приказал Федор. Когда машина остановилась, вышел из кабины. – Давай поможем до дома добраться, – предложил Федор. – Спасибо, товарищ командир. Мне уже недалеко осталось. – Бойцы помогут, в кузов поднимут. Куда ехать? – На Папанина. – Сделаем. Федор приказал бойцам: – Помогите гражданину, погрузите в кузов. Вдвоем не без труда подняли инвалида в кузов. И тут он увидел машиниста. Дернулся, все понял, завыл жутко, по-звериному. – Ты продал! – зарычал сквозь зубы на Корепанова. – Дайте ему по зубам, чтобы заткнулся! – распорядился Федор. Инвалиду один из бойцов прикладом автомата по зубам врезал. Радист дернулся, схватился за разбитое лицо. По подбородку кровь потекла. Потом он выплюнул выбитый зуб. – Рот если еще откроет, врежь ему еще раз. Говорить он и без зубов сможет, а жевать ему долго не придется. Да, еще обыщите его, вдруг интересное что-то найдется. Но в карманах инвалида обнаружилась только мелочь сердобольных горожан. Поехали к дому инвалида. Дом, скорее, изба, потому что деревянный, на двух хозяев был. У инвалида забрали ключи, Федор открыл дверь. Видимо, инвалид надеялся, что его никто не заподозрит. По документам он – фронтовик, получивший увечье на фронте. Рацию не прятал, стояла в чулане, на полке. Вот это уже наглость! Впрочем, к инвалиду домой никто не ходил. Он же, вероятно, полагал, что немцы уже близко, в каких-нибудь 70–100 километрах, ведь линия фронта причудливо изгибалась. Думал, придут вскоре. Обстановка в доме скудная, обыскивать просто. В матрасе Федор обнаружил две солидные пачки советских денег, причем нераспечатанные, в банковских упаковках. На упаковке штемпеля Слонимского банка, но купюры не новые, бывшие в употреблении. Осторожничали немцы. В самом деле – подозрительно будет, если агент везде будет рассчитываться новенькими, хрустящими деньгами. А ведь был момент – снабжали новыми, учли опыт. Федор и рацию забрал, и деньги. Ценный вещдок, приговор обеспечен, и на инвалидность суд скидку не сделает. Федор с бойцом перенесли в грузовик рацию в двух ящиках, все обнаруженные бумаги и деньги. В бумагах пусть дешифровальщики копаются, вдруг интересное обнаружат? Федор повеселел. Взрывник обнаружен, взрывчатка изъята, радист арестован, рация уже в грузовике. Осталось взять последнего члена группы – и можно ехать в Калинин. Оказалось, поторопился с бодрым настроением. По прибытии на Володарского агента не оказалось дома. Соседка сказала, что Лукьянов ушел на работу, в ночную смену. Федор подробно расспросил ее, где узел связи. – Едем, – бросил он, усевшись в машину. – Тут недалеко, я покажу. Грузовик остановил в переулке. Незачем афишировать себя. Федор вошел в здание, подошел к девушке, что сидела в окне для приема посылок: – Не подскажете, где можно Лукьянова увидеть? Электромонтером он у вас трудится. – Да, он только что пришел. – Девушка повернулась, крикнула в открытую дверь позади нее, ведущую в служебное помещение: – Женя! Тебя товарищ командир спрашивает. И кто ее за язык тянул? В дверном проеме показался молодой, лет тридцати, белобрысый мужчина. Он застегивал пуговицы синего рабочего халата. Увидев Федора, переменился в лице, бросился внутрь помещения. – Оттуда выход на улицу есть? Девушка помедлила. – Быстро! – рявкнул Федор. – Когда машина с посылками приходит, открываем… Она не успела договорить. Выход, стало быть, был. Федор схватился обеими руками за перегородку, перепрыгнул через нее. – Туда нельзя! – вскричала женщина, сидевшая за окном «Переводы». Но Федор не слушал, вбежал в распахнутую дверь. В помещении полумрак, какие-то стеллажи. Видимо, Федор был хорошо виден из темного помещения на фоне светлого дверного проема. Сверкнула вспышка, хлопнул выстрел. Левый бок обожгло болью. Федор сразу в сторону кинулся, выхватил пистолет. А в зале за ним, где сотрудницы и посетители, уже женский визг: – Убили! Федор наугад сделал два выстрела по месту, где видел вспышку. Хлопнула дверь, мелькнул силуэт. Старлей побежал туда, натыкаясь на мешки с письмами, связанные пачки газет на полу. Дверь была приоткрыта. Федор толкнул ее ногой, тут же грохнул выстрел, пуля выбила из двери щепку. Но стал виден стрелявший. Федор вскинул пистолет, прицелился, выстрелил электромонтеру в ногу. Попал, потому что Лукьянов рухнул на землю. Федор выскочил из почтампта. А из-за угла уже бежал его боец, передергивая на ходу затвор автомата. Лежавший на земле раненый Лукьянов вскинул пистолет. Тут же прозвучала автоматная очередь, и электромонтер выронил пистолет, уронил голову на булыжники мостовой. – На кой черт ты стрелял на поражение? – закричал Федор бойцу. – Виноват. Так вы ранены, а он снова целился. Вот я и… Федор осмотрел бегло себя. На левом боку по гимнастерке расплывалось кровавое пятно. В принципе, ругать бойца не следовало, возможно, он спас ему жизнь. Но все равно обидно. Еще немного – и Федор взял бы последнего члена группы. Послышались свистки, в переулок вбежали два милиционера. Конечно, стрельба в центре города. Да еще с почтампта наверняка успели позвонить в милицию. Во избежание лишних объяснений Федор сразу показал удостоверение. Пыл милиционеров сразу угас. Федор приказал бойцу: – Подними пистолет. А сам обыскал еще теплое тело. В карманах ничего интересного. – Можете увозить труп, – распорядился Федор милиционерам. И бойцу: – За мной! Надо было осмотреть рабочее место и одежду убитого. Только зашли через служебный вход, к ним бросилась служащая: – Вас тоже ранило? – Что значит «тоже»? Разве еще есть раненые? – Девушку в руку, на корреспонденции сидела. Видимо, пуля навылет прошла через бок Федора и зацепила служащую. – Давайте я вас перевяжу, – предложила служащая. – Я умею, курсы закончила. Боли Федор не чувствовал, просто гимнастерка липкая сделалась, неприятно влажная. – Я нашу сотрудницу уже перевязала, – затараторила женщина. – Вас перевяжу. Она вытащила из кармана бинт. Федор вложил в кобуру пистолет, который до сих пор держал в руке, расстегнул ремень, задрал вверх гимнастерку. – Навылет пуля прошла, по ребрам, – с видом знатока сказала женщина. – Ни один жизненно важный орган не задет, вам повезло. На входное и выходное отверстие от пули наложила тампоны, перебинтовала через всю грудную клетку. На самом деле действовала умело. – Спасибо, – поблагодарил Федор. – Вы меня просто спасли от гибели. – Да ну вас. Спасла! Тоже скажете! А кто стрелял-то? – Да ваш сотрудник, Лукьянов. Немецким агентом оказался. – Что вы говорите? – всплеснула руками женщина. – Проводите нас к раздевалке и рабочему месту Лукьянова, – попросил Федор. В одежде ничего не обнаружили, а на рабочем месте, в тумбочке с инструментами – телефонную трубку с проводом, на конце зажимы типа «крокодилов». – Скажите, это какое-то приспособление для связи? – Не знаю. Я сейчас дядю Мишу позову. Он все знает. Вернулась она быстро, в сопровождении мужчины зрелых лет. – Здравствуйте. Вам знаком этот предмет? – протянул ему трубку Федор. Мужчина покосился на окровавленную гимнастерку. – Трубка телефонная. Но мы с зажимами ее не применяем. – Для чего они? – К телефонной сети подключаться. – То есть прослушивать? – Можно и так сказать. – Спасибо. Федор трубку с собой забрал. Еще один вещдок. Вовремя они успели, вскоре почта закрываться должна. А помещение телефонной связи на ночь запиралось, хотя электромеханик там был. – Все, едем в Калинин! – объявил водителю Федор. Быстро начало темнеть. Ночью немцы летали редко, в основном бомбардировщики, и бомбили они крупные города, по площадям. Дорога была забита машинами. Если днем можно было проскочить наудачу, то ночью движение в обе стороны. На фронт везли горючее, боеприпасы, бойцов. С фронта – раненых, поврежденное оружие для ремонта, гильзы из-под снарядов. С латунью было плохо, заводы по ее выпуску оставили на оккупированной Украине. Гильзы на заводах переснаряжали снова. Добрались до Калинина поздно вечером. Бойцы завели в здание НКВД машиниста, потом вынесли на руках инвалида. Федор направился к Осадчему. Еще подъезжая, он видел через щелки в шторах свет в кабинете. – Здравия желаю! – козырнул Федор. – Ранен? – вскочил из-за стола Осадчий. – Навылет пуля прошла, через мягкие ткани. До свадьбы заживет. – Тогда садись, рассказывай. Федор рассказал обо всех событиях, не упуская мелочей. – Мало бойцов взял, да еще сам голову свою подставлял, – подвел итог Осадчий. – А в общем – действовал правильно. Я так Берии доложу. Пиши рапорт. Федор в кабинете Осадчего написал рапорт на три листа. Осадчий мельком прочитал. – Почему о ранении ни слова? И сам дописал несколько строк. – Ты подожди пару минут, – сказал он Федору. Вернулся быстро, положил на стол перед Федором новую гимнастерку. С петлицами НКВД и кубиками старшего лейтенанта. – Для себя держал. Дарю, носи. А свою выбрось, от крови не отстираешь, только людей пугать. Знаешь, что Малюта Скуратов боярам говорил: «В кровях омываюсь». Но мы же не Малюта? – Спасибо за подарок. – Можешь отдохнуть пару дней. Ранение, имеешь право. Поставь кого-нибудь из командиров взводов за себя, пусть привыкают. – Есть. Ох, с каким наслаждением он разделся, вытянулся на своей кровати! Утром даже подъема бойцов не слышал. Повара с кухни немного позже еду принесли в котелке. Поел с аппетитом, вчерашний день подхарчиться не удалось. Около полудня звонок телефона раздался. – Осадчий. Не разбудил? – Встал давно, позавтракал. – Разговор с утра с Л. П. был. Понятно, о ком речь – о Берии. – Просил тебя поздравить с успешными действиями. Сказал, что в области ты самый результативный. – Служу Красной Армии! – Э, мы с тобой не в армии. Федор стушевался. «Служу Советскому Союзу» – это уже позже говорить стали. – Ну, выздоравливай. Я тебе слова начальства передал. Велел – так держать! – Спасибо. Федор улегся в кровать. Пословица в армии есть подходящая: «Солдат спит, служба идет». Только придремывать стал, как дверь распахнулась, вошел старый знакомый – капитан особого отдела Светлов. – Дмитрий! Ты как здесь? – Специально к тебе приехал. Узнал, что ранен. Как не навестить? – Садись, рассказывай о себе. – Да особых новостей нет. Из госпиталя выписали, дали десять суток краткосрочного отпуска. Родня далеко – в Сибири, туда пока доедешь, пол-отпуска пройдет. Съездил в Москву, к приятелю. Однокашник мой, сейчас уже подполковник. – О! Быстро по карьерной лестнице поднялся. – Еще бы! Он в Управлении Особых отделов служит, у Абакумова. – Интересное место службы. – Говорит, ты за неделю целую группу разгромил: диверсанты, немецкие агенты, самолет сжег, экипаж захватил. Врут? – Все чистая правда. – Силен, брат! Выпьем? Я принес. Светлов достал из тощего вещмешка бутылку водки, банку консервированной американской колбасы, кусок сала, густо пересыпанного красным перцем. – О, да ты богат как Крез! – восхитился Федор. – Крез – это кто такой? – Ты его не знаешь. – В чем проблема, познакомь! Федор засмеялся. – Он умер давно. – Нефиг над соратником смеяться. Лучше нож тащи и буханку хлеба. Кружки найдутся? – А то! Выпили за встречу, потом за выздоровление, взялись за закуску. – Вкусная колбаса, что нравится – консервированная. На зачистки можно брать. Светлов наклонился к Федору. – Мне больше нравится сало, каким немецких парашютистов и диверсантов снабжают. Вот скажи, почему так? Я считал, самое лучшее сало у нас. А получилось – у немцев вкуснее. – Сказал тоже – у немцев! Да у них вся Европа. Может, французское это сало или датское. – Вполне может быть. Давай еще по одной. Я в отпуске, ты на отдыхе по ранению. Имеем право, не на службе. Накатили по соточке. – Дрянь водка, – поморщился Светлов. – Говорят, ее из опилок делать начали. – Врут. Как это – водка из опилок? – Я тоже так думаю. Не иначе – вражеская пропаганда. Светлов неожиданно поднялся, приоткрыл дверь, посмотрел, нет ли кого поблизости, вернулся к столу. – По секрету скажу. Готовится реформа. Будет создаваться новая структура на базе Управления Особых отделов и военной контрразведки. – Под Лаврентием? – Бери выше – под Самим! Фамилию Сталин Светлов так и не произнес. Федор сразу понял, о какой организации речь: она будет называться «СМЕРШ». – Думаешь, Лаврентий не в курсе? – Знает, это точно. Даже знает, кто будет возглавлять – Абакумов, он сейчас заместитель Берии. Но Лаврентий полагает, что новая организация под ним будет, как военная контрразведка сейчас. – Ты мне зачем это говоришь? – Чудак-человек! Я к тебе, можно сказать, за этим приехал. Очень удобный момент. Пока все мы под Лаврентием, ты пишешь заявление: «Прошу перевести в военную контрразведку или Управление Особых отделов». Один наркомат, один нарком. Подпишут без вопросов. А потом – раз! И ты общим приказом Самого уже в другой конторе. – Ловко! Какой-то мудрец подковерную борьбу, даже возню ведет. – Когда произойдет, многие локти от досады кусать будут, в том числе Лаврентий. Только пока никому. Федор задумался. В будущем название «СМЕРШ» будет внушать уважение потомкам за бескомпромиссную борьбу с вражескими диверсантами, разведчиками. А главное для него, Федора, – что он будет служить не в НКВД, под руководством Берии, имя которого будут проклинать потомки, а в серьезной, овеянной легендами организации. Да и честно сказать, тянуло его к оперативной работе. Проверки документов, заслоны на дорогах, зачистка местности – все это дело нужное, но не его. Почему у него успехи? Анализировал, действовал быстро. А по факту взять – это не дело командира роты. Его удел – массовые акции, а вычислить и обезвредить диверсанта, взрывника, радиста – уже работа опера. – Не тороплю, время есть. Но не проспи. Лаврентий потом ревновать к новой службе будет, ни одного своего сотрудника туда не отдаст. Думаю, не всем нравится, что под Берией целая империя. – Это кому? – Наркомам, командармам и – Самому! Закулисные игры – удел верхов. А Федор простой служака, заточен под реальную работу и умеет ее делать лучше многих. – Обо мне речь в Москве заводил? – Упаси боже! Вдруг ты не согласишься? Разговор был – потихоньку подобрать толковых людей, с опытом, с хваткой. Я о тебе сразу подумал. Даю неделю на размышление. А сейчас об этом больше ни слова, забыли. Светлов вылил остатки водки в кружки. – За нашу Победу! Выпили стоя. Победить в страшной войне страстно хотели оба. Поговорили еще немного о положении на фронтах, о ленд-лизе, об открытии второго фронта. Союзники – Америка и Англия – все обещали, но реальных действий не было. Темы перевода Федора больше не касались. – Ладно, поехал я. Вроде в отпуске, а дел полно, надо еще в пару мест заскочить, к приятелям, – поднялся со стула Светлов. Федор понял, что особист развил кипучую деятельность по комплектованию будущей службы. Обнялись на прощание. – Ты выздоравливай, Казанцев. Тут такие дела разворачиваются, а ты в бинтах. – Давно ли сам из госпиталя выписался? Кто бы говорил! Хорошо посидели. Когда Федор оставил Светлова в госпитале, предполагал, что еще встретятся – на одном фронте воюют, одно дело делают, но не думал, что так скоро и при таких обстоятельствах. На следующий день Федор посетил госпиталь. Пусть хирург осмотрит рану, сделают перевязку. Он бы и вчера съездил, да неудобно, от него спиртным разит. На сотрудников НКВД и так в прифронтовой зоне косо смотрят, а тут еще и запах. – Ранение легкое у вас, нагноения нет, заживет быстро. Так что считайте – повезло вам, – сказал хирург. – Постарайтесь рану не беспокоить, через два дня на повторный осмотр и перевязку. Легко сказать – «рану не беспокоить». Осадчий дал два дня отдыха. Завтра на службу выходить надо, а непредвиденные обстоятельства могут заставить напрягаться в полную силу. Несколько дней прошло спокойно. Утренние построения, разводы караулов по заставам, личные проверки несения службы. А потом вечером звонок Осадчего: – Зайди ко мне. – Сейчас? – Утром. После подъема, завтрака, построения Федор поехал к Осадчему. Вошел, доложился по форме. – Садись. Дело для тебя есть. – Слушаю. – Особисты из частей, куда новобранцы прибывают, стали докладывать о непонятных случаях. Прибывает пополнение, двум-трем становится плохо. Температура, рвота, головные боли, потом потеря сознания, судороги, смерть. Полевые врачи ставили диагноз «пищевое отравление». Проверили сухие пайки, полевые кухни – чисто. Нет, нашли, конечно, мелкие нарушения, как без этого. Но дальнейших последствий быть от них не могло. Вон у меня на столе целая куча рапортов – тринадцать человек умерли. – Смерти в одной части? – В том-то и дело, что в разных. Настораживает, что умирать начали месяц назад. Сначала списывали на случайность, а с ростом количества поняли: закономерность. – Кто-то травит специально? – Не исключено. Вот и найди причину. – Один вопрос: почему я? Это дело оперативных работников. Я же командир роты охраны тыла. – Как твоя должность называется, Казанцев, я знаю, – раздраженно бросил Осадчий. – Толковых оперов у меня раз-два и обчелся. Следователей вон полно. Только и горазды показания записывать, а пусти его на землю – черта с два кого найдет. Ну да, знал Федор, как иногда показания выбиваются. А работать на земле, в поиске, должны особисты. Контрразведка и борьба с диверсантами – их забота. Если смерти военнослужащих – следствие отравлений, умышленных отравлений, то это диверсия и есть. Только особисты за свое подразделение отвечают – за полк, дивизию. А за все остальное отвечают «территориалы», то бишь НКВД. Только не был приспособлен НКВД для таких действий в условиях военного времени. Создавался наркомат в мирное время для борьбы с врагами народа, саботажниками, вредителями, которые вооруженного отпора не оказывали. Да и находили их не оперативным путем, а по доносам, где фамилия была указана, адрес, зачастую место работы. Для следователей лучше условий просто не придумать. Согласно сталинским директивам, если случится война, воевать должны на чужой земле и малой кровью, поскольку численность армии была велика. Отсюда и бравада появилась: «Шапками закидаем и затопчем». Однако техника боевая устаревшей была, слаженности между родами войск не было, как и связи. А применительно к спецслужбам – не было настоящих оперативников, выучки, опыта. СМЕРШ создавался на опыте многочисленных провалов службы НКВД, с учетом совершенных в первые два года войны ошибок. Кроме того, Сталину нужен был противовес империи Берии. Вот и вынужден был Осадчий задействовать Казанцева. Не по уставу, не по правилам, но нужен был быстрый результат. Федор вышел из кабинета в раздумьях, держа в руках стопку рапортов о непонятных случаях смерти военнослужащих. Уселся за столом напротив дежурного. Обычно граждане здесь писали заявления, фактически – доносы на соседей или сослуживцев, зачастую из зависти или корыстных побуждений, например – вселиться в комнату арестованного, располагавшуюся в коммунальной квартире, расширить жилплощадь. Федор изучал рапорты, в блокнот себе выписывал даты, номера военных частей. Он искал нечто общее, систему. Обнаружив ее, можно искать источник проблемы. Искал и пока не находил. Разные подразделения, разные места дислокации, даже базы снабжения другие. Продуктовые базы тоже были под подозрением. Вдруг там завелся агент, подбрасывающий каким-то образом яд в пищу? Причем яд не убивал сразу, проходило какое-то время. Особисты в частях пробовали провести дознание, но реальных зацепок не было. Воду пили отравленную? Не похоже, полки слишком далеко друг от друга. Пища? На время следования в эшелоне выдавали сухой паек. А там травиться нечем – сухари, консервы. Причем ели все одно и то же, а умерли единицы, если учитывать большую численность новобранцев. Повар на полевой кухне подбросил? Отпадает – полки разные, да и сколько поваров-отравителей должно быть? Не придумав ничего путного, решил ехать в полки, беседовать с бойцами-новобранцами. Может, проскользнет в беседах какая-либо зацепка. Главное – за саму ниточку ухватиться, понять, а уж клубок он размотает. У казармы роты стоял мотоцикл, который его бойцы захватили на поле, где диверсанты ожидали самолета. На нем он и решил ехать. Назначил вместо себя исполняющим обязанности командира роты лейтенанта Ревякина. А сам на мотоцикл – и к Светлову. Отпуск его уже кончился. Дмитрий как увидел, обрадовался. – По службе или… Капитан не договорил, но Федор понял, о чем речь: о заявлении на перевод. – И то и другое. Сначала о деле. Подскажи, где эти части дислоцируются и как добраться? Светлов как только на рапорта взглянул, догадался. – Тебя на умерших кинули? – Иначе не приехал бы. – Занимались внезапными смертями наши особисты. Судмедэксперты вскрытие делали. Заключения самые разные. Представляешь, симптомы у всех схожие, а заключения о причинах смерти разные. Я хоть и не медик, а понимаю: неувязочка. Два месяца назад первый умер. А до этого ни одной смерти. Сам знаешь, на фронте сопливых не бывает. Понял бы, если случайный смертельный выстрел при чистке оружия или самострел. Предположим, командиры стрельбу по пьянке между сослуживцами скрыть хотели, так пулевых ранений нет. Просто мистика какая-то. – А призваны они из разных мест? – Из разных областей. Это могло играть роль, если в районах призыва эпидемия какой-то болезни была. Но тиф, брюшной или сыпной, медики четко диагностировали. – Давай по сто грамм и обмозгуем, – предложил Светлов. – Только по сто, не больше. Мне трезво мыслить надо. Выпили по соточке. Дмитрий предложил: – Давай с самого начала. – Давай. – Военкоматы призыва разные, как и области. Так? – Не знаю, я в части не выезжал. – Я знаю через моих особистов. Потом поезд и запасной полк. – Полк один? – Тоже разные. Среди умерших танкисты есть, артиллеристы, но больше пехотинцев. – Продолжай. – Потом покупатели, поезд – и новобранцы уже в частях. И сразу смерть. – Вагоны перед посадкой дезинфекцию проходили? – А должны? Не знал. Сейчас напрягу военного коменданта на станции, пусть выяснит. – Никакой связи между умершими не нахожу пока. – Я тоже. – Дай мне адрес любой части из рапорта. – Зачем далеко ехать? Артиллерийская бригада в Торжке стоит, а пехотный полк – в Лихославле. – Я с них начну. А ты звони коменданту. Вечером буду у тебя. – Договорились. Пехотный полк дислоцировался на окраине города. У въезда его уже встречал особист, видимо, Светлов подсуетился, позвонил. – Вам к командиру? – козырнул лейтенант. – В последнюю очередь. Мне бы с бойцами побеседовать, с новобранцами, прибывшими той же командой, что и умершие. В вашем полку две смерти? – Так точно. Сейчас организую. Особист быстро собрал бойцов. – Мне бы с глазу на глаз побеседовать с каждым, – попросил Федор. – Без меня? – удивился особист. – Сейчас сделаю. Через несколько минут вернулся. – Палатка свободная есть, можно допросить. – Не допрашивать приехал, побеседовать доверительно. Особист хихикнул, в его понятии – только допрос, да жесткий, без сантиментов. Чудит приезжий старлей, но возразить ему особист не посмел. Сам Светлов звонил, сказал: выполнить все, что гость попросит. Федор уселся за стол, разложил перед собой блокнот и карандаш, пригласил первого новобранца. Остальные кучковались у палатки под бдительным взором особиста. – Добрый день, садитесь, – предложил Федор. Солдат робко присел на краешек табуретки. – Фамилия, когда призван? – Боец Иванов из Ивановской области, – вскочил новобранец. – Сидите, не надо вскакивать. Это просто беседа, с глазу на глаз. Иванов – это хорошо. На Ивановых вся страна держится. – Это точно, – улыбнулся боец. – Расскажите все, что с вами происходило с момента призыва. – Подробно? – Желательно. – Повестка из военкомата пришла. Мать собрала, поплакала, как водится. Утром в военкомат пошел, вместе с другими. Отвезли нас в запасной полк под Ковровом. Три недели учили маршировать, изучали винтовку, стреляли, а потом на поезд. В первый раз на поезде ехал, – широко улыбнулся парень. Конечно, молодой, едва восемнадцать стукнуло, да еще из глухой деревни. Для него поездка на поезде, даже в теплушке, целое событие. – Понравилось? – Еще бы. Сидишь, а мимо страна проплывает. – Ну хорошо. В вагоне вас много было? – Сорок человек, все места на нарах заняты. Хорошо – тепло, а под утро все равно шинелью укрываться приходилось. – Что в вагоне делали? – Кто помоложе – песни пели, о себе рассказывали. А кто постарше – в карты играли, сухари грызли, о семьях говорили. – Выпивали? Боец смутился. – Было. Но я не пил. Без отца я рос, а мамка смотрела строго, ни выпивать, ни курить не разрешала. Она у меня в церковь ходит, верующая. – А где водку или самогон брали? – Откуда деньги на водку? Самогон. Так его на каждой станции продают из-под полы. Я на остановках семечки жареные покупал, люблю их. – А кто покупал? – Фамилий не знаю, не успел всех запомнить, все же сорок человек… – Новобранец отвел глаза. Ясно было, не хотел выдавать товарищей. – Иванов, из них, кто с тобой в одном вагоне ехал, уже здесь умер кто-нибудь? – А как же, на следующий день. Для нас для всех потрясение. – Они выпивали? – Выпивали, – кивнул головой боец. Про умерших можно сказать правду, им хуже уже не будет. – Они сами покупали? – Ага. Который помоложе, Денисов его фамилия, на остановке чайник взял, побежал за кипятком: сухари размочить, с сахарком попить. Хоть без заварки, а все равно в кишках не так бурчит. Я попросил кружку налить, так он не дал. И не кипяток там был. Как вернулся он, уединились они в углу, по кружкам разливали. Бульканье-то слышно. – Самогоночка была? – Сивухой пахло, – кивнул Иванов. – Это на какой станции было? – Так в Калинине. Я разве не сказал? – Дальше что? – Потом в Лихославле остановка. Из трех вагонов новобранцев выгрузили – и в полк. А поутру узнаем: плохо им стало. В медсанчасть определили, а к вечеру померли. – Померли двое, а пили сколько бойцов? – Я не считал, в другой половине вагона был. – Хорошо, свободен, боец Иванов. В рапортах особистов никакого упоминания о выпивке не было. Впрочем, нарушение налицо, но не факт, что самогон к смерти привел. Федор продолжил беседы. Спрашивал бойцов – не кашлял ли кто, не болел ли животом? Выпивку двоих подтвердили трое, сами видели. Остальные отрицали. Либо не видели, либо старались скрыть факт употребления спиртного. Не хотели показаться предателями-стукачами в глазах сослуживцев. За пару часов Федор опросил всех. Последним в палатку вошел особист. – Новобранцы кончились. Обедать будете? Федор посмотрел на часы. – Буду. Ему предстояло еще ехать в артиллерийскую бригаду. К Светлову в лучшем случае вернется к вечеру. Особист принес котелок в палатку, уселся напротив. – Мотоцикл ваш заправили. – Молодец, спасибо!Глава 5 Отравитель
Федор успел опросить новобранцев в артиллерийской бригаде. Здесь умерло трое, все бойцы в зрелом возрасте. И вновь выяснилось, что на остановке в Калинине покупали выпивку. В Калинине паровоз отцепляли для бункеровки, стоянка долгая, более получаса. У кого из новобранцев деньги есть, покупают пирожки, соленые огурцы, яблоки у продавцов, в большинстве своем – старушек, желающих заработать на пропитание. И бойцам хорошо – домашних разносолов отведать. Но некоторые бойцы ухитрялись купить спиртное. Продавать его запрещалось, но почти все знали, что на базарах, на вокзалах приторговывали из-под полы. Вот и эта троица купила себе смерть, не зная о том. У Федора уже возникло твердое подозрение, что бойцов сознательно травили. По глупости или специально, в этом следовало разобраться. Но для начала – найти отравителя. Вечером о своих подозрениях рассказал Светлову. – Сомневаюсь, – покачал головой капитан. – Судмедэксперты описывают разные изменения в органах погибших, отсюда – разные заключения. Если бы травили каким-нибудь ядом, картина была бы схожей во всех случаях. Кроме того, яды оставляют характерные признаки, как цианистый калий или стрихнин. Судмедэксперты сразу бы насторожились. Больше скажу. Образцы тканей погибших исследовали на яды. Правда, всего у двух человек, один эксперт дотошный попался. Хочешь знать результаты? Ничего не выявлено! Ноль! Нет яда. Светлов употребил правильные слова – «не выявлено». Не выявили – не значит, что не было. Существуют яды, которые через несколько часов после смерти разлагаются, и обнаружить их в лаборатории невозможно. Против СССР работала мощная машина спецслужб Германии, там могли разработать все что угодно. Даже в СССР в 1935 году при НКВД была создана специальная лаборатория по изготовлению ядов, возглавляемая Григорием Майрановским. Курировал ее работу сам всесильный шеф НКВД Генрих Ягода. Его арестовали в 1938 году, но лабораторию не закрыли. Майрановский продолжал свою работу вплоть до ареста в 1951 году. Отсидел десять лет в лагерях, освободился в 1960 году и подозрительно быстро умер после освобождения. Видимо, слишком много знал. Но созданное Ягодой и Майрановским детище пережило своих создателей. Лаборатория была переименована в «Камеру», подразделение Первого Главного управления КГБ – разведка, а потом стала называться Спецлабораторией № 12 КГБ. Федор о ядах знал больше Светлова, все же изучал в погранучилище. Светлов продолжил: – Надумал заявление о переводе написать? – Давай бумагу, – решился Федор. – На чье имя? – На Лаврентия. Только о заявлении никому. Люди Абакумова списком на подпись подадут. Перевод из одной структуры в другую в рамках одного наркомата вопросов не вызовет. Федор написал, поставил подпись. – Вскорости в Москве буду, передам, – пообещал Светлов. – А сейчас ужинать пора. Поели, спать улеглись. Светлов на топчане, Федор на старом диванчике. После подъема побрился, позавтракал с особистом. – Поеду в Калинин, – решил Федор. – Ты же не во всех частях был, где умершие. – Совпадения есть. Думаю, в других полках то же самое услышу. Проверить кое-что хочу. – Дерзай. Рад буду, если раскроешь это дело. Федор покатил на мотоцикле. Оставив его на заслоне близ железнодорожного вокзала под приглядом своих бойцов, отправился на перрон. На путях грузовые эшелоны стояли – торговцев не видно. Несколько старушек с узелками толкались обочь вокзала. Эти на злыдней-отравителей никак не похожи. Сбрасывать со счета нельзя, но они – это уже пятый, если не десятый план. Мужика надо искать. Почему – сам не знал, но интуиция подсказывала. Зашел к военному коменданту станции, уже знакомы были. – Не подскажешь, когда эшелоны с людьми будут? – Через два часа из Москвы придет. А попозже – из Владимира. – А вот скажи, водкой или самогоном на станции торгуют? – Не видел, но думаю, да. Вообще-то, это дело милиции. Моя забота – чтобы эшелон проследовал без задержек и происшествий с военнослужащими. А чем на перроне бабушки торгуют, меня не заботит, ты уж извини. Федор упорен был. От коменданта к начальнику транспортной милиции направился. – Здравия желаю, товарищ Казанцев! – вскочил при его появлении милиционер. – И тебе удачи. Вот скажи честно: чем у тебя бабушки на перроне торгуют? – Да всем! Не положено, мои сотрудники гоняют их, да не хватает на все личного состава. С ворами да расхитителями бы справиться. У меня в смене по три человека, а станция на километр тянется. То уголь с бункеровочного тупика в ведрах тянут, то вон вчера со складского тупика машину с мукой угнали. Стало быть, на днях этой мукой на базаре торговать начнут. До бабушек ли? – Да понял я, понял. Спиртным приторговывают? – Не видел. Пирожки, носки шерстяные, огурцы соленые, яблоки, рыба сушеная, махорка, кисеты – это да. – Заметишь, шумни мне, пусть твои не прогоняют. Интерес имею. – На разводе скажу обязательно. Федор на часы посмотрел. Местные, конечно, не знают, когда бойцов повезут. Но как будто нюх имеют. Стоит такому эшелону прибыть, как из-под земли появляются. К вагонам близко не подходят, часовые отгоняют. Так ведь бойцам никто не запрещает на перрон выйти. В туалет по нужде, кипяточку набрать. А тут уже бабушки-старушки со своим товаром ждут. Федор маячить внутри вокзала и на перроне не стал, дождался прихода поезда на заслоне, среди своих бойцов. Заслон недалеко от вокзала, прибытие поезда не пропустишь. Сначала гудок паровозный перед входными стрелками, потомодышливое пыхтение локомотива, перестук колес. Наверное, по этим звукам торговки собираются. У одного из бойцов пилотку забрал, под ремень сунул, сложив вдвое. Вроде как сам из эшелона, выскочил на пять минут. Схватил чайник, стоявший на буржуйке. Отдыхавшие бойцы молча удивлялись. А Федор к вокзалу побежал, на перрон выскочил. А из эшелона бойцы уже к вокзалу спешат. И прямо фокус какой-то на перроне, в стороне от вокзала: торговок уже полно. Федор смешался с бойцами. Кто торопился табачку-самосаду купить, другого жареные семечки интересовали, а двое к соленому салу приценивались, торговались. Известное дело, откуда у бойца деньги? Мелочишка, что из дома прихватил. Федор к торцу вокзала подошел, там из стены два крана торчат, под каждым надпись: «Кипяток» и «Холодная вода». Вокруг кранов уже очередь. Тут же несколько местных мужичков отираются. Федор в очередь встал, которая побольше, к кипятку, к мужичкам приглядываться стал. При себе у них никаких сумок или емкостей. Тогда чего толкаться здесь? И вдруг хриплый шепот над ухом: – Товарищ, покрепче кипятка не желаешь ли чего? Федор обернулся. Невзрачного вида мужик. – А что есть? – Отойдем в сторонку. Отошли. Мужик сразу ответ дал: – Самогон свекольный. Сто рублей литр. Федор по карманам пошарил, деньги нашел, отдал четыре купюры по двадцать пять рублей. – Чайник подставляй. Федор крышку с чайника снял, мужик потертый пиджак расстегнул, из-за ремня резиновую грелку вытащил, пробку открутил да и слил содержимое в чайник. Федор понюхал. Пахло спиртным. Глядь, а мужика уже нет рядом, как испарился. Вернулся он в вагончик заслона. На глазах у бойцов перелил часть содержимого во фляжку, остальное вылил на землю. Сразу густо потянуло самогоном. Бойцы переглянулись. Федор понял, о чем они подумали, усмехнулся, но разубеждать не стал. Теперь бы химика найти. Только где сыскать? Химпроизводств в Калинине нет, а и были, так в эвакуацию отправлены. Сел на мотоцикл, поехал по улицам. Увидел вывеску «школа». Зашел на всякий случай, нашел учительскую, поздоровался. – Не подскажете, где учителя химии найти? – Я химик, – отозвался благообразный пожилой мужчина. – Понимаю, что не по адресу, школа у вас, а не лаборатория. Но хоть какой-то предварительный анализ сделать можно? – Давайте попробуем, пройдемте. Поднялись на второй этаж, химик открыл дверь. Обычный школьный класс, на стенке плакат с формулами, коричневая школьная доска. Из класса дверь в небольшую каморку, где реактивы хранились. Запах внутри сильный, едкий, аж в носу защипало. – Давайте, что у вас? Федор фляжку протянул. Химик крышку открутил, понюхал. – Пахнет самогоном. – Он и есть. Нет ли в нем каких-либо посторонних веществ, скажем, нехарактерных? – Исследуем. Но на всю полноту не рассчитывайте, реактивов у меня мало. Химик понемногу отлил самогон в разные пробирки, поставил их в штатив. Начал пипеткой капать реактивы. Жидкость в пробирках то выпадала в осадок, то синела, а то становилась розовой. Федор за химиком наблюдал, но что происходит, не понимал. Через полчаса химик заявил: – Самогон, очистки скверной, полно сивушных масел. Посторонних реагентов нет, употреблять внутрь можно, но утром головную боль гарантирую. – Хм, спасибо. Скажите, кто и где может исследовать доскональнее? – Есть в городе пенсионер. Раньше химию неорганическую в институте преподавал. Евграф Матвеевич Коракулов, живет в доме на углу Мусоргского и бульвара Ногина. Номер дома, к сожалению, не помню. Можете к нему обратиться. Большой специалист! – Спасибо. С одной стороны, Федор был доволен: ничего в самогоне не нашли, а с другой – такой продавец не один. И как его выследить, если он может появиться в любой другой день? Вот и выходит, что торчать на вокзале придется каждый день. Мало того, сколько денег уйдет на покупку спиртного… Облаву на продавцов устроить? Быстро, но неэффективно. Если нужного ему торговца нет, об облаве узнают в этот же день, насторожатся. К тому же насчет яда в самогоне или водке пока предположения, не больше чем версия. Но к отравителю, кем бы он ни был, можно прийти только путем исключения всех версий. Федор буквально обосновался на заставе близ вокзала. Как подходил поезд, брал чайник и шел на вокзал. Чтобы не ходить к химику несколько раз, сливал во фляжку спиртное, помечал номером. В роте набрал фляжек пять штук да своя – шестая. В блокнотике записывал потом, у кого купил, не фамилию, конечно. А внешность, одежду. Приходилось маскироваться. То фуражку наденет, то пилотку и телогрейку. Торговцы, они ведь тоже наблюдательные. После трех фляжек, чтобы не засветиться, стал с бойцами ходить. Встанут в сторонке, Федор описывает: – Вот у того возьми, в черной рубахе и кепке. Держи деньги. Честно сказать, торговля спиртным шла бойко. С каждого проходящего поезда не меньше трех-четырех десятков военнослужащих выпивку брали. О таком размахе Федор не подозревал. Ладно бы самогоном торговали, а то кто-то – отравой. Кроме того, был еще момент. С продуктами в стране плохо было, все по карточкам. А на изготовление самогона добротное сырье шло: рожь, пшеница, свекла. Прямой урон продуктовому обеспечению. Где-то же самогонщики брали сырье – воровали, покупали у спекулянтов. Клопы, паразитирующие на стране. Кому война, а кому мать родна, деньги делают, и немалые. К утру все шесть фляжек спиртным полны. Федор отправился искать Коракулова. Нашел дом на перекрестке улиц, спросил у бабушек, что на лавке сидели, как Евграфа Матвеевича найти. Постучал в нужную квартиру. Дверь открыл ну вылитый академик, как их в старых фильмах показывали. Очки с толстенными стеклами, бородка клинышком, как у Калинина Михаила Ивановича. – Чем могу быть полезен, молодой человек? – Полагаю, можете. Разрешите войти? – Да, пожалуйста. Федор вошел в квартиру, показал удостоверение. – Серьезная организация. Слушаю. – Анализы надо сделать, образцы спиртного принес. – Да? Занятно. А кто вам меня порекомендовал? Я ведь на пенсии уже. До оккупации трудился на кафедре химии, а сейчас институт не работает. Говорят, восстанавливать будут. – Обязательно восстановят, только время для этого нужно. А порекомендовал вас учитель химии в школе, что на улице Горького. – А, ученик мой, Лунин. Даже не знаю, что вам сказать. Дома у меня реактивов нет, а на кафедре – не знаю. – Мы можем проехать. – С удовольствием. Федор не стал стеснять человека, вышел во двор. Коракулов собирался долго, что с него взять – не военный человек, к тому же пожилой. Вышел химик при полном параде: в костюме, при галстуке. Федор поразился. Второй год, как он воюет, а человека в галстуке впервые увидел. Одежда-то или военная в ходу, или рабочая. Старая закалка у человека, чувствуется интеллигент. Федор помог химику в коляску мотоцикла сесть. Ехал не быстро, дорога скверная. Здание института госпиталь занимал, но комнатку с реактивами не тронули. Химик открыл ее своим ключом. – Прошу. На всех полках склянки. Удивительно, что немцы не успели разграбить или просто разбить все колбочки, пробирки, склянки, змеевики. Федор выложил на узкий стол с многочисленными пятнами от реактивов все фляжки. – На что исследуем? – потер руки химик. – Во всех фляжках спиртное под номерами. – Понял, разные пробы. – Нет ли посторонних веществ, – обтекаемо сказал Федор. – Хорошо. Химик начал работу. Едко запахло химикатами. Минут через пятнадцать Коракулов указал на одну из пробирок в штативе. – Есть! А что «есть» – непонятно. Со стороны смотреть за действиями престарелого химика занятно, как за каждым увлекающимся человеком, любящим свое дело. – Вот этот желтый осадок наблюдаете? – Да, конечно, йод напоминает. – Верно, йодистая соль. А в остальных пробирках ее нет. – Простите невежду, поподробнее. – Видите ли, в этой пробирке находится одноатомный спирт. Формула его… – Давайте предельно понятно, я не специалист, – прервал его Федор. – Хорошо, – поджал обиженно губы химик. – В пяти пробирках этанол, а в этой – метанол. Метанол. Что-то крутилось в голове. – Метанол – это метиловый спирт? – неуверенно спросил Федор. – Именно! По виду, запаху и вкусу не отличить от этилового. Но сильнейший яд. Сто миллилитров – смертельная доза. Чайная или столовая ложка – и полная слепота гарантирована. А полстакана – дорога на тот свет. – Хм. Занятно. А противоядие есть? – Вас антидот интересует? Есть. Этиловый спирт. Он полностью нейтрализует метиловый, замещая его в тканях. Федор в первый раз слышал, чтобы водка или спирт являлись лекарством. – Клиника отравления какова? – Не моя специальность, лучше у медиков поинтересоваться, тем более мы в госпитале. Но вкратце скажу: тошнота, рвота, боли в животе, двоение в глазах, слабость. Впрочем, как при любом отравлении. Через сутки, максимум двое – гибель. Выходит, у тех, кто употреблял в эшелоне отраву, шансов остаться в живых не было. А все пагубное пристрастие к выпивке. Не брали бы с рук неизвестное пойло, жили бы до сих пор. – В домашних условиях изготовить его можно? – Можно, при определенных знаниях, сухой возгонкой из дерева. Иногда его называют поэтому древесным спиртом. В небольших масштабах сложно, технологию знать надо. – Где-нибудь он применяется? Федор гнул свою линию. Немцы метиловый спирт забрасывать в наш тыл не будут. Большой вес и объем. Значит, остаются два варианта: делать здесь или как-то доставать. Причем доставать – вероятнее всего, с условием – знать, где он применяется. – В промышленности, химическом производстве, в медицине, даже как добавка к топливу. У него высокое октановое число. Я слышал, немцы синтезируют бензины, в их состав входит метанол. – В Калининской области потребители метанола в промышленных масштабах есть? – Ну, батенька, вы много от меня хотите, – развел химик руками. – Я преподаватель, ученый, но не производственник, увольте. – И на том спасибо. Из какой фляжки проба? – Из второй. Пробирки в том же порядке стоят в штативе, как номера на фляжках. – Спасибо, я вам очень благодарен. Фляжки я заберу, вас отвезу домой. – Вы очень любезны. Федор собрал фляжки в сидор. Подвез химика к дому. – От лица службы благодарю, – Федор приложил руку к сердцу. – Пустое. На рабочем месте побывал, нашей Красной Армии помог. С винтовкой в окопе сидеть уже не смогу, возраст не тот. Если что надо будет, обращайтесь в любое время. – Спасибо, учту. Как только преподаватель скрылся в подъезде, Федор достал из командирской сумки блокнот. Ага, номер два – мужчина в темно-синем пиджаке, с трехдневной щетиной, брюки в сапоги заправлены. Брать его надо! Рядом с краном с водой, где обычно торговля выпивкой идет, стоять нельзя. Самогонные бутлегеры не дураки, сначала осмотрятся – нет ли милиции. Подойди Федор с парой бойцов, посторонятся, а то и незаметно слинять могут, уже всякие ходы-выходы знают не хуже, а то и лучше милиции. Да и где та милиция? Сколько Федор и бойцы его самогон покупали, не видели ни разу. Подъехал к своей заставе. – Бойцы, у кого телогрейка есть? Это чья? На топчане вместо подушки лежала свернутая телогрейка. На фронте ее ватником называли за набивку. – Да она замусоленная очень. – В самый раз. Вечером прохладно, осень, в телогрейке не вспотеешь, а формы под ней не видно. А что галифе форменные и сапоги, так в них половина мужского населения ходит, можно сказать – обычная одежда. Нет пока в Калинине промтоварного магазина. Носят все, что достать могут, в том числе и трофейные френчи со споротой свастикой и погонами. Федор ватник натянул, пилотку за ремень заткнул. – Щетины не хватает и папиросы в зубах, – заметил один из бойцов. Замечание верное, да щетину за несколько часов не отрастишь. Однако замечание натолкнуло на мысль. Федор достал из сидора фляжки, под номером два, что на чехле химическим карандашом выведена, сразу назад убрал. А обычным самогоном ватник щедро облил. Душок по вагончику пошел соответствующий. – Во, в точку. Тогда уже семечек купите, товарищ старший лейтенант. Маскировка хоть куда будет. – Двоим наготове быть. Услышите выстрел – сразу на вокзал, где кран с кипятком. А побежит кто – задерживать. Задача ясна? – Так точно. Федор отправился на вокзал. Ремень с кобурой на заставе оставил, пистолет в карман брюк переложил. Патрон в ствол загнал, поставив пистолет на предохранительный взвод. Стоит курок большим пальцем назад отвести, и можно сразу стрелять. Отправился на вокзал один, так больше шансов не вспугнуть, прихватить отравителя на месте, с поличным. Желательно живьем. Выпотрошить его потом: кто надоумил, где метиловый спирт брал, есть ли подельники? Судя по способу, действовал не немецкий агент, а злостный вредитель, яро ненавидящий Советскую власть, Красную армию. Тем не менее урон нанес большой. Не всякий немец, сидя в окопе с винтовкой или автоматом, может убить столько бойцов. Стало быть, враг настоящий, да еще и делающий на этом деньги. Как только Федор вошел в здание вокзала, сидевшие на лавке женщины окинули его презрительными взглядами. Молодой, с виду здоровый мужик, а вид непотребный. Ему бы на фронт, а он в тылу ошивается, зенки залил, вонища-то от него, хоть закусывай. На выходе из вокзала на перрон к нему патруль подошел, ведомства военного коменданта. Вокзал – его епархия. – Попрошу предъявить документы, – строго сказал ефрейтор. – Отойдем в сторонку, – тихо сказал Федор. – Гражданин, предъявите документы, – повысил голос ефрейтор. Вот черт! На них уже начали обращать внимание пассажиры. – Ведите его в милицию! – поддакнул старичок, сидевший поблизости на баулах. Придется расшифроваться. Федор достал удостоверение из нагрудного кармана, поднес к глазам ефрейтора. У того глаза от удивления округлились. Федор, предупреждая нежелательные для себя события, сказал: – Выйдем на перрон. Уже за пределами вокзала прошипел в ухо ефрейтору: – Ты что же, засранец, делаешь? У меня важное задание, ты едва его не сорвал! – Товарищ старший лейтенант, – оправдывался ефрейтор. – Вид-то у вас еще тот! – Сорвешь задание – упеку в лагерь, не на передовую даже! Ефрейтор сдрейфил. Всесильное НКВД может все, а кто против огромной репрессивной машины он, ефрейтор? Пылинка! – Так точно! – Кругом! И не подходить ко мне близко, если сам не позову. Оба бойца четко выполнили поворот через левое плечо. Федор чуть не застонал от досады. Если смотрит сейчас кто со стороны, сразу поймет, что поддатый мужик в ватнике не тот, за кого себя выдает. Надо же было так вляпаться! С одной стороны, хорошо. И пассажиры, и патруль в маскарад поверили, купились на затрапезный вид, на запах. Должны поверить и торгаши спиртным. Осталось подождать поезда, смешаться с военнослужащими. Как приятный сюрприз за недоразумение, прибыл военный эшелон. Из вагонов посыпались бойцы, рванулись к вокзалу. В суетливую толпу затесался и Федор. У кранов с водой уже образовалась очередь. Федор высматривал нужного ему мужчину. Спиртное бойцам предлагали, но не те, кто был нужен. Федор уже было решил уходить. К эшелону уже прицепили паровоз, отрабатывали тормоза. Очередь у кранов стала таять, бойцы бежали к вагонам, опасаясь отстать. Не успел, опоздал – дезертир, со всеми вытекающими последствиями. Федора осторожно тронули за локоть. Он повернул голову. Поистине сегодня удачный день. Рядом стоял тот, кого он разыскивал. – Что боец, плохо после вчерашнего? Поправиться не желаешь? – А есть? – страждущим голосом осведомился Федор. – Найдем! Самый настоящий первач! Пробирает до самых печенок. – Сколько? – Сто рублей литр. – Давай! – Не здесь, свидетелей много. Отойдем в сторонку. – Далеко не могу, поезд уйдет. – Несколько шагов. А то милиция, то, се. Отошли в сторону. – Деньги давай! – тихо сказал продавец. – Посуда есть? – Сейчас денежки дам, – засуетился Федор. Полез в брючный карман, а вместо денег выхватил пистолет, приставил к подбородку торгаша. – Что ты, что ты! – сдрейфил отравитель. – Возьми грелку с самогоном и иди с миром. – Не будет у меня с тобой мира. Руки подними! Торговец еще не понял, что это арест. Полагал, боец с проходящего поезда хочет сорвать куш. Спиртное забрать и деньги. А Федор быстро по одежде рукой провел – нет ли оружия? – Руки опусти, ни к чему внимание привлекать. Иди на вокзал. – Зачем? Там милиция, патруль. От поезда отстанешь. – Заботливый какой! Я не с поезда. НКВД! Ты арестован! Даже в сумерках было заметно, как побледнел торговец. – Сделаешь шаг в сторону или позовешь на помощь, сразу застрелю, – предупредил Федор. Провел задержанного через здание вокзала. Давешний старичок крикнул вслед: – Собутыльника нашел? Милиции на тебя нет! Федор вывел арестованного на привокзальную площадь. – Налево! Так и довел до заставы. Там уже обыскали тщательно. Из-за пояса достали грелку, из карманов деньги. Много – восемьсот рублей. Больше, чем месячное жалованье Федора, почти двойное денежное довольствие. – Документы! – потребовал Федор. – В левом внутреннем кармане. Вместо паспорта в кармане обнаружили справку об освобождении из лагеря. Такой документ положено было обменять на паспорт в милиции. Но касалось это только городских жителей, сельским для удостоверения личности полагалась справка из сельсовета. Фотография похожа на лицо фигуранта, печать подлинная. А статьи все уголовные: 101-я – за самогоноварение, 164-я – скупка краденого и 143-я – легкие телесные повреждения. Срок небольшой, в совокупности три года, но сами статьи характеризуют задержанного. – Где самогон брал? – спросил Федор. – Сам варил. – Ну-ну, посмотрим. Свяжите его и в коляску. Федор забрал с собой грелку, деньги, документы, изъятые у задержанного Марычева. Бойцы усадили его в коляску мотоцикла. Федор доехал до казармы своей роты. В подвале было небольшое помещение без окон. Туда его и поместили. Федор караульного приставил. Торопиться доставлять в НКВД к Осадчему не стал, сначала проверить самогон надо. Завтра утром химик Коракулов скажет свое веское слово, тогда можно действовать дальше. Если в грелке обычный самогон, то максимум, что можно, – передать его милиции, суд даст год заключения. А поиски отравителя придется начинать сызнова. Спал Федор как младенец, с чувством выполненного долга. Утром, после завтрака, на мотоцикл. В сидор грелку бросил и пару банок тушенки. Химик жил более чем скромно, и для него пара армейских банок по четыреста граммов – большое подспорье. Химик был побрит, на кухонном столе – стакан морковного чая, пара тонких кусочков хлеба. – Попьете со мной чаю? – В другой раз, Евграф Матвеевич. Сейчас срочно анализ сделать надо. А это вам. Федор выложил на стол банки. – Ну что вы! – замахал руками химик. – Много ли мне, старику, надо? – Я полагаю, армия и народ вам спасибо должны сказать. Денег я заплатить не могу, нет такой статьи расходов. Но чем могу… – Тогда едем! На этот раз химик собрался быстро. Поскольку образец один, то и анализы были выполнены быстро. – Метанол, – высказал свое мнение химик. – Вы можете написать заключение? – Могу, но печати не будет. – Пусть так. Химик достал из стола лист бумаги. Причем не чистый лист, а бланк, еще довоенный, вверху типографским способом напечатано: «Калининский институт легкой промышленности. Кафедра химии». Евграф Матвеевич исписал весь лист, внизу поставил витиеватую подпись и число. Федор принялся читать. Черт ногу сломит! Формулы, описание химической реакции. Но главное – внизу заключение: «Метиловый спирт». И подпись – «профессор Коракулов». Живого профессора в лихие военные годы Федор видел впервые. – Так вы профессор? – удивился Федор. – А что, не похоже? – подбоченился Евграф Матвеевич. – По мне – так академик. Спасибо! Я вас отвезу. – Вы очень любезны. Федор на мотоцикле отвез химика домой. Затем вернулся в казарму. – Выводите эту гниду! В коляску его! Федор повез отравителя в НКВД лично. Войдя в здание, попросил дежурного: – Определи в камеру задержанного. Осадчий у себя? – У себя. – Я к нему. Конвойный увел задержанного. Федор с сидором поднялся на этаж к начальнику, постучал в дверь, получив разрешение войти, выложил из сидора грелку, деньги, справку об освобождении. – Странный набор предметов, Казанцев. Грелка-то зачем? Заболел? – В грелке под видом самогона – яд, метиловый спирт. На запах, вкус от настоящего этилового спирта не отличить. Мною задержан отравитель Марычев. На вокзале города Калинина продавал бойцам с проходящих эшелонов отраву под видом самогона. Бойцы уезжали, мертвых в городе нет, все в полках. Вот заключение экспертизы профессора Коракулова. В грелке – метанол. – Дом обыскивал? – Не успел, задержал ночью, утром к профессору химии. – Ладно, мои сделают. Это за сколько же дней ты все раскрутил? – Четвертый день сегодня. Осадчий головой покрутил восхищенно. – А ты знаешь, у меня для тебя есть хорошая новость. За все твои раскрытые группы диверсантов, радистов тебе приказом наркома внутренних дел товарища Берии вручается орден Красной Звезды. Осадчий вынул из сейфа коробочку с орденом и наградной книжкой к нему. Сам прикрутил орден к гимнастерке. – Носи с честью! Как говорится, причитается с тебя. Осадчий вынул из стола бутылку водки, разлил по стаканам, граммов по сто пятьдесят. – Давай за тебя! Выпили. Закусывать нечем. Перевели дух. – Лаврентий Павлович по телефону сказал – ты достоин более высокой награды. Но это оформляется долго. Скажем, орден Ленина через Президиум Верховного Совета, вручается в Москве. А Красной Звезды – по приказу наркома. Быстро и, как говорится, без отрыва от производства. Дальше так действуй. А отравителя допросят, жилье обыщут через пару дней Особое совещание – и к стенке. Гаденыш! – Откуда только берутся такие? Не немецкий агент, три месяца как из лагеря освободился. Жрал-пил на казенном довольствии, благодарить должен, что срок маленький получил, три года всего, а он – вредить. – Да, вредителей и скрытых врагов много, жестче надо, жестче. Федор вернулся в казарму. Орден на груди командира бойцы заметили сразу. Переговариваться стали, новость обсуждать. Через полчаса в кабинет Федора постучали. – Войдите! Вошли командиры взводов. – Поздравляем, командир! Но так нехорошо. Орден получили – и молчок. А обмывать, по обычаю? – Для меня самого неожиданно, – смутился Федор. – Не готовился я, но не зажилю. – А у нас все с собой. Когда только успели собрать? Водку на стол поставили, немудреную закуску: вареную картошку, хлеб, соленые огурчики, селедку. Из того, что на кухне, – только хлеб и картошка. За малосольными огурцами и селедкой явно пришлось командирам на базар ездить. Молодцы! Федор даже растрогался, оценил. На правах хозяина водку по кружкам разлил. Бутылка на пятерых – как раз фронтовые сто граммов. Все выжидательно уставились на Федора, он взялся за кружку. – Э, так не пойдет. Орден снять надо, в кружку бросить. Традиция, чтобы не последний был! – загалдели командиры взводов. Пришлось расстегивать гимнастерку – отвинчивать шайбу, бросать орден в стакан. Потом каждый поздравил. Федор под внимательными взорами выпил, орден зубами поймал. Тогда уже остальные кружки осушили. Орден сразу по рукам пошел. Каждый посмотреть хотел. Крутиков так даже орден к своей гимнастерке приложил, к зеркалу подошел. – А мне идет! – Сам заработай! Орден вернули Федору. Он прикрутил его к гимнастерке, покосился. Выпили еще. Разговоры о положении на фронтах пошли. Это была самая животрепещущая тема. Тем более под Сталинградом положение складывалось тяжелое. Немцы к Волге вышли, обстреливали из пушек, бомбили город с самолетов. Но город держался. Выпили за будущую Победу, за Сталина. Ни один не усомнился: а будет ли Победа? Трудно, тяжело, многого не хватает, в первую очередь боевой техники. Но шок внезапного нападения сорок первого уже прошел, Москву не сдали, и никто помыслить не мог, что немцам удастся перейти на левый берег Волги. Сидели допоздна. Служба в роте была отлажена, сержанты свое дело знали, разводили караулы по заставам и постам. Жизнь пошла по накатанной колее… Прошло два месяца, когда Осадчий вызвал Федора к себе. По голосу чувствовал – раздражен, даже зол. Федор подумал: очередное чрезвычайное происшествие. И оказался неправ. Осадчий расхаживал по кабинету, курил папиросу. – Ах ты, тихушник хренов! Ты что мне ничего не сказал? – А что случилось? – А то ты не знаешь? Читай! На столе лежал лист бумаги. Приказ кадрового управления НКВД о переводе. Ниже – длинный список из шестнадцати фамилий. Среди них Федор увидел свою. – Заявление о переводе в Управление Особых отделов писал? – Было дело, – не стал отпираться Федор. Да и какой смысл, если приказ на столе как подтверждение. – Ты пойми меня правильно, Казанцев. Кто ты будешь в ведомстве Абакумова? Один из многих. А здесь тебя приметили. И не кто-нибудь, а я! Вон – что это у тебя на гимнастерке? Орден! А кто представление о награде писал? Ты же черной неблагодарностью ответил. – Погранец я. А по сути – оперативник. Командир роты охраны тыла – не мое. – Согласен. Там любой более-менее опытный командир взвода справится. Ты роту давно перерос. Но ты же мог ко мне подойти, посоветоваться. Наркомат один, я бы тебя к себе перетащил. Мне оперативники толковые во как нужны! Осадчий провел ребром руки по шее. – Я бы тебя на отдел поставил, в звании на ступень повысил. Ты ведь знаешь, чем занимается ведомство Абакумова? – Имею представление. – Да ни хрена ты не знаешь! До войны занимались устранением неугодных за границей. А с началом военных действий партизан готовят, диверсантов, радистов для заброски в немецкий тыл. Тебе это надо? Ты по призванию контрразведчик. Анализировать можешь, мыслить логично. А для диверсанта другой склад характера и ума нужен. Оба помолчали. Осадчий обижен был. Кому охота отдавать в другое ведомство хорошего сотрудника? Тем более что их не хватает. – Ладно, расстанемся мирно. Осадчий достал водку, разлил по стаканам. Выпили, Осадчий закурил папиросу. – Кому мне роту сдавать? – Командиру первого взвода. Пока побудет исполняющим обязанности, там видно будет. – Куда и когда прибыть? – В кадры, на Лубянку, завтра. Федор поднялся со стула. Осадчий, в отличие от Федора, не знал и не мог знать истории: о создании СМЕРШа, о поражении гитлеровцев под Сталинградом и Курском. НКВД в сознании людей так и останется аппаратом репрессивным. А СМЕРШ, хоть и рожден будет в недрах мрачного наркомата, будет окутан славой, останется в памяти потомков славным ведомством борьбы с немецкими спецслужбами. Для Федора это было существенным моментом. С переводом он ничего не выигрывал ни в звании, ни в денежном довольствии или других благах. А риска хватало везде, даже на его теперешнем месте службы. Работа же оперативником доставляла ему удовольствие. Вычислить врага иной раз по небольшим зацепкам и взять, обезвредить – это ли ни высший пилотаж? Не случилась служба на границе, к чему он готовился, так это не его вина. Но служить хотел с полной для себя и страны отдачей. Но попрощался Осадчий, несмотря на недовольство, тепло: – Земля круглая, наркомат один, полагаю, встретимся еще. – Надеюсь. В казарме роты Федор собрал скудные пожитки в сидор. Потом пригласил командиров взводов, объявил им приказ о переводе. Повисла тишина. Все свыклись, сработались. – Временно исполняющим обязанности командира роты назначаю командира первого взвода лейтенанта Ревякина. А кого утвердят – только начальство решит. Сразу вопросы посыпались: – А вы куда же, товарищ командир? На повышение? – Пока на равноценную должность в Управление Особых отделов. Командиры взводов переглянулись. Все были в курсе, чем там занимались. Федор к разговору подготовился, у старшины выпросил три бутылки водки, закуску. Утром отходную. Все же служили вместе в сложное время, рисковали. Расстаться сухими словами было как-то не по-человечески. Выпили, поговорили. Федор подсказал командирам, в чем подтянуться надо. Все, что он задумывал, сделать не успел. И уезжать жаль, свыкся с командирами и бойцами, а надо. Когда-нибудь такой момент все равно бы настал. Любой командир расти должен, если есть способности и желание. Даже рядовой мечтает стать сержантом, отделенным. А на войне люди «росли» быстро, если так можно сказать о карьерной лестнице. Была убыль командиров и бойцов вследствие боевых потерь, по болезни, ранению, переводу в другие подразделения. И не блат, не родственные связи продвигали, а личные свойства командиров. Кто смел, кто способен на неординарные действия, кто переигрывает врага, кто способен выполнить малой кровью подразделений трудный приказ, тот и продвигался. Особенно это стало заметно, когда командиры избавились от вмешательства политруков, стали проявлять инициативу. К началу сорок третьего года научились беречь людей, кое-какие тактические приемы переняли у немцев: обходы, клещи, котлы. Да и техники боевой, новых образцов, изрядно прибавилось. Это в трудные первые месяцы войны не хватало всего: патронов, снарядов, топлива, медикаментов. Федор помнил, как жаловался ему командир батареи: – У меня лимит жесткий – четыре снаряда на орудие в сутки. Наблюдаю в бинокль скопление вражеской пехоты. Накрыть бы их массированным огнем, а нечем. Ситуация – хоть плачь. Немцы, завязнув в кровопролитных боях, уже не лелеяли мечту о молниеносной войне. Теперь боевые действия шли на истощение ресурсов. Немцы, насколько это было возможно, усовершенствовали боевую технику. На основные танки «Т-III» и «Т-IV» навешивали бронированные экраны, устанавливали пушки длинноствольные, крупного калибра, но имеющие более высокую скорость снаряда. Но даже в таком виде они не могли дорасти до уровня наших «Т-34» и «КВ». Немецкая промышленность в спешке создавала толстобронные танки «Т-VI» «Тигр» и «Т-V» «Пантера». По традиции на их базе сразу создавались самоходные орудия. Истребительная авиация немцев получала все более мощные моторы, улучшая летные характеристики. Только к лету 1943 года появились новые истребители «Фоке-вульф-190», хорошо вооруженные, но тяжелые, уступающие более легким советским в вертикальном маневре. Состязались все: конструкторы, инженеры, – кто лучше и быстрее создаст боевую технику. Не отставал военно-морской флот. На немецких подлодках появились шноркели, позволявшие идти под водой на перископной глубине под дизелями. Субмарины вооружались новейшими торпедами «Крапивник», беспузырьковыми и самонаводящимися. Корабли и подлодки оснащались шифровальными машинами «Энигма». Война способствовала прогрессу, как бы дико или странно это ни звучало. Засиделись допоздна, спать легли поздно. Но утром Федор встал рано, побрился, привел себя в порядок. Рота, как обычно, построилась на развод караулов. Федор нарушил обычный порядок. – Бойцы! Меня переводят на другое место службы. Спасибо вам всем, что не подводили, служили честно, не боялись риска. Поверьте, я буду вспоминать вас, живых и павших в борьбе с врагом. Рота, стоявшая смирно и в полной тишине, загомонила. Бойцы стали переглядываться, обсуждать новость. – Разговорчики в строю! Наступила тишина. Федор продолжил: – Представляю вам исполняющего обязанности командира роты лейтенанта Ревякина. Не подведите. Напоследок прошу: не подставляйте голову под пули там, где не надо. Лейтенант, командуйте! Ревякин начал развод караулов, Федор прошел в уже бывший кабинет, взял тощий сидор, обвел комнату взглядом. Закончился один период жизни, начинался другой. Будет ли он успешным? До вокзала его подвезли на грузовичке. Федор сразу к военному коменданту станции. – Казанцев? Случилось что? – вскочил комендант при виде Федора. – В Москву мне надо, подсоби с поездом. – Запросто. Через полчаса эшелон прибывает. Сам пойду к начальнику поезда. Поезд прибыл немного раньше. Комендант фуражку надел, одернул китель. – Идем. Эшелон был с поврежденной, подбитой техникой, следовавшей для заводского ремонта. Сплошь платформы, только в середине состава теплушка для охраны. Договорились моментом. Ехать недалеко. Правда, поезд прибывал на грузовую станцию, а затем следовал на восток. Федор поблагодарил коменданта, влез в теплушку. Ехали в самом деле быстро. Эшелон воинский, на полустанках не стоял. Была лишь одна остановка, когда паровоз набирал воду. Как только поезд остановился в Москве, Федор покинул теплушку. И почти сразу напоролся на военный патруль. – Почему находитесь на станции? Предъявите документы. Молодой младший лейтенант был строг. Однако, ознакомившись с документами, сменил тон. – Мы вас проводим до остановки трамвая. – Любезно с вашей стороны. Москву Федор знал, но не эту, а современную. А в этом районе – на грузовой станции кольцевой железной дороги – не был никогда. Фактически Москва 1942 года заканчивалась за линией дороги. Это уже после войны расстроилась, захватывая все новые и новые земли. Федору лишь бы до центра добраться, до Лубянки. Там Управление, там кадровый отдел. С пересадками, но доехал. Лейтенант на входе проверил документы. – Подождите здесь. Сверил его фамилию по списку, куда-то позвонил по внутреннему телефону. – Ожидайте, за вами придут. По лестнице спустился Светлов. Вот уж кого не ожидал встретить Федор на Лубянке по прибытии. – Ты уже здесь? – удивился Федор. – Прибыл третьего дня. Пойдем. Сначала в кадры. Там старое удостоверение Федора забрали, сделали фото, выдали новый документ. Корочки со знакомой аббревиатурой «НКВД», а внутри, на правой стороне, – новое место службы. – Все вещи с собой? – спросил Дмитрий, когда вышли в коридор. – Все. Коридор длинный, на полу красная ковровая дорожка. Зашли в кабинет этажом выше. – Подождем, должен еще один человек прибыть, и поедем. Федор вопросы не задавал, хоть и вертелись на языке. Не было принято проявлять излишнее любопытство в этих стенах, не приветствовалось. – Дмитрий, так ты тоже перевелся? Ты же за военной контрразведкой числился? – Числился, но все в прошлом. Отныне, как и ты, – в Управлении Особых отделов. Федор задумался. По-видимому, у Светлова здесь, в наркомате, был хороший приятель, который покровительствовал, помогал, подсказывал. По возрасту они почти ровесники, но Дмитрий уже капитан. В военной контрразведке, на фронте, особенно в первые годы войны, быстро не продвигались, тем более Федор не слышал, что за Дмитрием числились громкие, результативные операции по раскрытию серьезных агентурных групп. И на подхалима он тоже не похож. Не знал он тогда, что в Управлении Особых отделов служит близкий родственник Светлова, но имеющий другую фамилию. Подсказал вовремя – перетащить толковых сотрудников в УОО, на базе которой будет создан новый орган – СМЕРШ. А где опытные сотрудники, там и успех будет. На первых порах это важно. Абакумову, как креатуре Сталина, просто необходимо на первых порах доказать свою эффективность, нужность. Раздался телефонный звонок местного телефона. На столе телефонов было три. Светлов снял трубку. – Да, слушаю. Иду. Светлов сказал Федору: – Ты не скучай, мне человека встретить надо. Оставшись один, Федор подошел к окну. Перед ним простиралась большая Лубянская площадь, в центре – памятник Дзержинскому, слева – крыши ЦК ВКП(б). На площади редкие машины, почти все с военными номерами. Уже значительно позже, в своем времени, Федор слышал байку о том, что с Лубянки в Кремль вел подземный ход, которым пользовался Берия. О подземных ходах и укрытиях ходили мифы, частично обоснованные, вроде укрытия для Генштаба или тайной линии метро, ведущей из Кремля за город. Ждать пришлось долго. Федор заскучать успел. Потом в кабинет вошел Светлов, а вместе с ним офицер в звании лейтенанта. – Багрянцев, – представился он Федору. – Можно просто – Бугор. Вместе служить будем? – Вроде того. Парень Федору сразу понравился. Улыбкой, простым обращением. Среди сотрудников НКВД – редкость. У них лица обычно суровые, озабоченные. – Отлично. Познакомились, теперь едем. Вышли через другой подъезд в переулок. Здесь их ждала черная «эмка» с зашторенными задними окнами. – Садитесь. Светлов уселся спереди. Водитель не спрашивал, куда ехать. Пока ехали, Багрянцев и Федор молчали, каждый смотрел в окно. Было интересно посмотреть на военную Москву. Окна в домах заклеены крест-на-крест бумагой. Прохожих мало и большинство в военной форме. А вот разрушений от бомбежек Федор не заметил. Машина выбралась на Горьковское шоссе, на восток от столицы. Ехали долго, часа полтора. Как заметил Федор, уже миновали Московскую область и въехали во Владимирскую. Почти сразу свернули с шоссе, потряслись с полчаса по грунтовке. У шлагбаума с часовым легковушка остановилась. – Прибыли, выходим, – сказал Светлов. – Какое-то время будем находиться здесь. Он проводил их в штаб, где их отметили в книгах учета. Как понял Федор, здесь располагалось учебное подразделение. Когда шли к казарме, Федор видел бойцов, а также молодых парней в гражданской одежде. Мысли по этому поводу были, но он их держал при себе. Язык мой – враг мой. Нигде эта поговорка не была так актуальна, как в спецслужбах. Для командиров казарма была небольшой, отдельной от бойцов. Несколько дней прибывшие командиры были предоставлены сами себе. Каждый день прибывали из разных округов и ведомств все новые сотрудники, большинство – младший комсостав, от лейтенантов до капитанов. А потом начались занятия. Многие командиры попали в НКВД по направлению партийных или комсомольских организаций, прямо с рабочих мест. Образование начальное или среднее, после военных училищ меньшинство. При наборе в НКВД упор делали на пролетарскую сознательность и классовое чутье, вещи неосязаемые. Они писали с ошибками, а специальных методов работы спецслужб не знали, только азы. Преподавали опытные практики. Основы оперативной работы, структура и методы работы немецких разведывательных органов, принципы радиопеленгации, вербовку осведомителей, да много чего еще. Для некоторых такая учеба была откровением. Федор же для себя ничего нового не узнал. По сравнению с погранучилищем, которое он закончил, – академия против церковно-приходской школы. Но старательно конспектировал. Были практические занятия, стрельба, физподготовка. Федор понял, что Абакумов зря времени не теряет, к моменту официального приказа о создании СМЕРШа хочет иметь уже подготовленные кадры, костяк. И проверить учебное подразделение никто не вправе. Управление Особых отделов – закрытая тема даже для НКВД, особо секретная структура. Из парней в гражданском тут же готовили диверсантов и разведчиков, планируемых для заброски в немецкий тыл. Периодически проводили тренировки, одинаково полезные обеим сторонам. Группе будущих диверсантов ставили задачу проникнуть на охраняемый объект, а группе контрразведчиков – их обезвредить на путях подхода, не дать произвести подрыв. Боевые мины, конечно, не использовались, имитация взрывпакетами. Но в остальном взаправду. С силовыми задержаниями, преследованием. Никто не хотел уступать, иногда до рукопашных доходило, но без членовредительства. Диверсант по-любому должен был замаскироваться, пройти, выполнить задание. Случись задержание настоящими немцами – отбиться, со стрельбой или без, и уйти. После учебных акций следовал разбор «полетов». Обе стороны делали ошибки, но с каждой неделей их становилось меньше. Федор приятельствовал с Багрянцевым. Парень умный, все на лету хватал, сильный физически. Только знаний специальных было мало. После школы и срочной службы в конвойных войсках по комсомольской путевке в НКВД попал. Потом краткосрочные курсы – и в военную контрразведку. Успел послужить год в Подмосковье. Даже в нескольких боях участвовал, когда возглавил атаку вместо погибшего командира роты. Иногда Федор делился знаниями. Например, с пеленгаторами в учебной группе не успел столкнуться никто. А Федор имел опыт, как говорится, из первых рук, от одного из разработчиков. Алексей, так звали лейтенанта, слушал, задавал вопросы. Иные ставили Федора в тупик, не хватало радиотехнических знаний, но он же не технарь. А потом все услышали по радио голос Левитана об окружении и разгроме немецкой группировки фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. Ликованию военнослужащих не было предела. Командование объявило торжественное построение, поздравило бойцов и командиров с военной победой. Конечно, славили Сталина как великого Верховного главнокомандующего. После построения дали отдых, а на ужин – компот и булочки, которых бойцы не видели два предшествующих года. Подошло первое января 1943 года. И вновь новость – о введении в Красной Армии погонов. Некоторые военнослужащие недоумевали. Как же: погоны были в царской армии, в гражданскую офицеров презрительно называли «золотопогонниками». А тут – погоны, гвардия… Но мысли держали при себе. И занятия, занятия. Не со всеми постулатами Федор соглашался. Вот взять методыдопроса. Главное было – получить признание как главное доказательство вины. А Федор считал – важнее улики, вещественные доказательства. Кроме того, выбить пытками признание несуществующей вины можно у любого. Пытки законом не запрещались, потому как признавший вину все равно долго не жил, максимум несколько дней, до заседания Особого совещания, у которого вердикт был один – расстрел. Федор полагал, что главное – сломать разведчика или диверсанта психологически. Допрос – это всегда противостояние двух сторон. Удастся морально сломать противника, можно получить важные сведения. Понятно, что цель любого допроса – получить данные о вражеской группе, сообщниках, пособниках, способах связи, переданных данных. Но сломленного психологически можно склонить к сотрудничеству и, чем черт не шутит, вести через перевербованного агента радиоигру. В начале войны этим пренебрегали, а зря. Вполне возможно поставлять в немецкий радиоцентр дезинформацию, очень похожую на реальные данные. Конечно, немцы перепроверят по другим источникам. А если таких источников, работающих под контролем нашей контрразведки, несколько? Разведданные стекались в штабы армий, групп армий. На основании добытых разведкой сведений делались прогнозы о дальнейших действиях противника. В попытке противодействовать начинались передвижения войск, подтягивание резервов из тыла. А удар приходился в другое место – прорыв на ослабленном участке, успешное развитие наступления. Игра тонкая, но эффективность высокая, исчисляемая тысячами жизней бойцов, сохраненной боевой техникой. Наступила весна, на фронтах – затишье. А как наступать или вести активные боевые действия, если после снежной зимы все дороги развезло, в траншеях воды по пояс? Подвоз продовольствия, боеприпасов обеим воюющим сторонам затруднен до чрезвычайности. Даже самолеты летали редко, аэродромы в большинстве с грунтовым покрытием. Но и здесь у немцев преимущество. Наладили выпуск решетчатых металлических листов, соединенных между собой, укладывали на взлетно-посадочную полосу. Не всякий бомбардировщик такая полоса выдержит, но истребители и штурмовики летали. Службы вещевого снабжения наконец-то завезли погоны – как полевые, защитного цвета, так и для парадно-выходной формы. Только у командиров, что «на земле» служили, такой формы не было. У штабистов да генералитета только. Девятнадцатого апреля объявили всеобщее построение, на котором зачитали Постановление Совета Народных Комиссаров № 418/138 СС о создании Главного Управления контрразведки СМЕРШ, начальником – комиссар второго ранга В. С. Абакумов. Создание готовилось давно, не зря командиров собрали в учебный центр, проводили обучение. Вскорости заменили удостоверения с надписью «НКВД» на похожие «корочки» с аббревиатурой «ГУКР СМЕРШ». Почти сразу началось распределение офицеров по армиям, фронтам. Обученные сотрудники составляли костяк, их назначали командирами групп. А уже в состав групп включали простых офицеров из числа бывших сотрудников военной контрразведки, выписанных из госпиталей офицеров-фронтовиков, ограниченно годных к строевой службе. Почему-то считалось, что служба в контрразведке была более спокойным местом, чем передовая. Жизнь опровергла эти мнения. Служба оказалась опасной, полной риска. В среднем оперативник служил три месяца, выбывая по смерти или ранению. Федор вместе с Багрянцевым и несколькими офицерами попал в одну команду под руководством Светлова. Дальновиден был капитан. Мало того что перетащил из других служб в УОО толковых офицеров, ухитрился наиболее опытных в свою команду определить. Федор понял: не обошлось без «волосатой руки» в руководстве. Но в общем – на благо делу. О том, на какой фронт едут, никто до поры до времени не знал. Погрузили в теплушки – и в путь. Светлов на вопросы не отвечал, улыбался загадочно. – Секрет, позже узнаете. Но Федор Дмитрия достаточно хорошо знал, понял: хитрит. И только когда эшелон миновал Москву, Федор догадался: едут на север, в сторону Калинина. С тех пор как Казанцев получил приказ о переводе и уехал в Москву, на Калининском фронте произошло много перемен. В конце ноября фронт начал проводить Великолукскую операцию, в ходе которой наши войска вышли и в двух местах перерезали железнодорожную ветку, связывающую немецкие группы армий «Центр» и «Север», а 17 января освободили Великие Луки. Одновременно с Калининским наступал и Западный фронт. В результате наступления удалось продвинуться на 130–160 километров. Десятого марта 1943 года освободили город Белый. При Калининском фронте, как и при других фронтах, были созданы управления контрразведки. Калининское возглавлял Николай Георгиевич Ханников, а отдел при 3-й Ударной армии – Александр Михайлович Давыдов. В эту армию и попали «свежеиспеченные» смершевцы. Кроме 3-й Ударной в состав фронта входили 4-я Ударная, 43-я армия и 3-я воздушная армия. Структура СМЕРШа была централизованной, то есть подчинялась не фронту, армии или дивизии, а своему вышестоящему начальству. Фронтом в то время командовал А. И. Еременко. По прибытии представились начальству. Группа Светлова была определена в Великие Луки. Город во время боев сорок первого и сорок третьего годов был сильно разрушен, жителей осталось мало. Однако заботой смершевцев была армия, а не гражданское население. На территории должен был работать НКВД. Первым заданием для группы стала проверка партизанского отряда. Во время наступления Красной Армии партизаны активно действовали в тылу немцев, обстреливали автоколонны, взрывали поезда. Но и от гитлеровцев им досталось. Сначала каратели пытались окружить и уничтожить, потом отступавшая немецкая армия обстреливала леса из артиллерии и бомбила с воздуха. Отряд был частично уничтожен, частично рассеян. Отдельными группами по два-три человека просачивались через линию фронта. Теперь смершевцам надо было профильтровать: не подосланы ли под видом партизан агенты? Перекрестные допросы, очные ставки. Времени потратили много, зато «подсадных уток» не было. Все годные к строевой службе были призваны в действующую армию. После первой пробы сил пошли индивидуальные задания. Федору досталась проверка 356-й полевой хлебопекарни. Даже смешно! Он, контрразведчик, задержавший или обезвредивший не одного вражеского агента, должен проверять пекарей. Видимо, на лице его определилось неудовольствие. Да за кого его, боевого офицера, принимают? Однако начальник отдела сказал: – Без хлеба русский солдат сыт не будет. Традиция у нашего народа такая. В последнее время бойцы и командиры жаловаться стали. Хлеб по качеству хуже пошел, да и буханки подозрительно легкие по весу. Если солдат голоден, какой из него вояка? Так что приложи все силы, подойди со всей ответственностью. Жду результатов. Его товарищам поручили проверку боеготовности подразделений, а ему – хлебопекарня. Как-то обидно стало. Хорошо, никто из группы не подначивал. Пекарня принадлежала 204-й стрелковой дивизии. Федор расположение подразделений уже изучил по карте, направился к месту дислокации. Уже в поселке нашел пекарню по запаху свежеиспеченного хлеба. Начальником хлебопекарни был крупный старшина лет пятидесяти, с бритой головой. Федор ему удостоверение предъявил. – Контрразведка! – У нас? – несказанно удивился старшина. – Жалобы на пекарню. Проверка. – Лучше бы шпионов ловили, – буркнул старшина. Ничего в выпечке хлеба Федор не смыслил. С чего начать? Не зная сути, как выявить нарушение? Технологии нарушают или без фантазии муку крадут? Пока шли к вагончикам с печами, старшина портсигар достал, закурил. – Угощайтесь. В портсигаре папиросы. Рядовым и младшему составу – сержантам, старшинам – махорка положена. Папиросы офицерам выдают. – Спасибо, не курю. А что за папиросы у вас? – «Звездочка». Федор не курил, но в куреве разбирался, среди офицеров курящих много было. Знал, что лучшая махорка – моршанская, папиросы – «Беломорканал» ленинградской фабрики имени Урицкого. «Звездочка» выдавалась младшему офицерскому составу – от лейтенанта до капитана включительно. Мелочь, но дьявол кроется в деталях, и на мелочи Федор всегда обращал внимание. Старшина мог купить в киоске Военторга, выпросить или обменять на что-либо у некурящего офицера. На фронте так делали. Ты мне свою махорку, а я тебе – пайковой сахар. Зарубку в памяти сделал, но вида не подал. В вагончике, у печей, работавших на мазуте, суетились пекари. Солдаты в возрасте, годные к нестроевой службе. До пояса голые, только в фартуках да на головах замусоленные колпаки. Тела мокрые, потные. Федор несколько минут у печей пробыл, сразу вспотел, дышать нечем, как в парной. Один из солдат доставал из печи формы с хлебом. Хватал рукавицами горячие формы, несколько шагов в сторону, переворачивал их на обитый жестью стол. Из форм вываливались еще горячие кирпичики хлеба. Запах одуряюще вкусный, рот слюной наполнился. – Можно взять одну буханку? – Конечно! Если желание есть, пройдемте в вагончик для отдыха. Сальце найдется, яйца Черчилля, колбаса американская. Старшина подмигнул, явно намекая, что к перечисленному и выпивка найдется. Старшина, похоже, мужик умный, знает, как проверяющих встречать. Федор взял в руку один из остывших кирпичиков ржаного хлеба. В соседней печи выпекали хлеб пшеничный. Но он шел на стол старшим офицерам – полковникам, генералам, а еще летному составу. На белый хлеб жалоб не было. Большая часть дивизии питалась хлебом ржаным, его Федор решил проверить. – Где у вас весы? – Найдем. Пройдемте. Старшина провел Федора в вагончик, наподобие тех, что на полевых станах были. С места на место их буксировали грузовиками или тракторами. – Присаживайтесь. Сейчас все найду. Старшина вышел. Федору хотелось отщипнуть кусочек, попробовать. Но нельзя. Надо взвесить. Пойди докажи, что кусочек мизерный был, не на сто граммов. Старшина явился с подносом, покрытым чистым полотенцем, поставил на стол, жестом фокусника сдернул полотенце. На тарелках нарезанное сало, американская консервированная колбаса, а фактически паштет говяжий, омлет из яичного порошка. Солдаты пачки с порошком язвительно называли яйцами Черчилля. Получалось двусмысленно, но точно. И когда только старшина успел? – Весов не вижу, – молвил Федор. – Один момент! Рук не хватает. Да вы кушайте, не стесняйтесь. Есть и в самом деле хотелось. Чай с бутербродом на завтрак он съел еще в семь утра. А сейчас уже полдень. Но воздержался. Старшина вернулся. В одной руке бутылка водки, в полотенце замотанная. Как же – политес понимает, чтобы бойцы не видели, а то донос настрочат, спаивает-де проверяющих. – Вот, фронтовые сто грамм, а то всухомятку не пойдет. – Старшина, вы плохо слышите? Где весы? – Мигом! Будет! Старшина ушел, и не было его долго, четверть часа. Полагал – не выдержит заезжий офицер, кушать начнет, водочку пригубит. А там не до проверки будет. Но все же принес. Допотопные, еще дореволюционного изготовления. – А как же вы поступающую муку взвешиваете? – У нас большие весы есть, до трехсот килограммов взвешивать можно. Только зачем? Мешки с мукой стандартные, семьдесят килограмм, на них бирка есть, как положено. – Принесите мне накладные: поступление муки, отгрузка хлеба в подразделения. Старшина явно был обескуражен. Проверяющий не ест и не пьет, накладные требует. Не иначе, кто-то из своих донос сделал. Знать бы кто. Но ушел за документами. Федор весы настроил, благо набор гирек в полном комплекте был. Взвесил кирпичик ржаного. Восемьсот семьдесят граммов, налицо недовес сто тридцать граммов. Вроде немного, но сколько таких буханок в сутки выпекается? Пекарня хлебом всю дивизию снабжает. А это и стрелковые, артиллерийские полки, медсанбат, разведрота, саперный батальон, автотранспортная рота, банно-прачечный комбинат, рота связи и даже полевая касса Госбанка. Федору жарко стало. Для серьезной проверки бухгалтер нужен, а он дебет-кредит свести не сможет. Явился старшина с пачкой бумаг. – Все здесь: приход муки, выдача хлеба. – Хорошо. Старшина, посмотрите на весы. Сколько буханка весит? – Вроде восемьсот семьдесят… Так другие могут больше весить. – Я в пекарне смотрел, все с виду одинаковы. Составим акт. Федор набросал на бумаге акт. Как он должен писаться – он не знал, не сталкивался прежде. – Подпишитесь. Бумаги ваши я забираю. Завтра с утра быть на месте. До Великих Лук добирался на перекладных, голосуя. С тоской вспомнил о мотоцикле, оставленном в роте по прежнему месту службы. Как бы выручил он сейчас! В отделе спросил у начальника вещевой службы: – Подскажи, лейтенант. Мне бы кого-то из опытных мастеров-хлебопеков. – Чего проще? В городе хлебозавод работает. Если проконсультироваться надо – помогут.Глава 6 Радиоигра
Адействительно, почему сам не додумался? Еще поколебался. Время позднее, застанет ли кого? Хлебозавод работал в круглосуточном режиме. Он остался один, остальные были разрушены. Но и население города и окрестных населенных пунктов тоже уменьшилось. На проходной сторож. При виде удостоверения вытянулся по стойке смирно. – Мне бы начальство ваше. – Только бригадиры и мастер цеха на месте. Времечко-то позднее. Мастер оказалась женщиной толковой, опытной. Едва Федор показал ей ржаную булку, сразу определила – недовес. – Так вы же не взвешивали? – О, поработайте с мое! Тут не больше девятисот граммов. – Почти угадали, восемьсот семьдесят. Расскажите вкратце технологию. – Проще простого: мука, вода, соль. Месится тесто, выпекается в формах. – Соотношение ингредиентов можно узнать? – Конечно, не секрет. Женщина продиктовала. Федор записал. – Получается, из килограмма муки хлеба по весу больше будет? – Обязательно. Вода и соль тоже вес имеют, отсюда припек. Федор накладные достал, что забрал у старшины. – Возьмем одну. Получено муки три тонны. Сколько хлеба будет выпечено? – Четыре тонны и триста кило. Федор сравнил с нашей накладной на отпуск подразделениям хлеба. Занятная картина получилась. Получили три тонны, отпустили четыре, но это по бумагам. В действительности разница будет больше за счет недовеса буханок. Отпускали поштучно. В 583-й батальон связи отпущено сто двадцать буханок, в каждой подразумевали килограмм. Федор посчитал на бумаге. Получалось – выдали по весу на пятнадцать килограммов шестьсот граммов меньше. Фактически недодали по норме почти шестнадцать полновесных кирпичей хлебных. А с трех тонн? Триста девяносто килограммов. А муку завозят грузовиками через день. Сколько же в месяц выйти может? Налицо крупное хищение. И не в сумме денежной дело: бойцов недокармливают, настоящее вредительство. Эх, толкового бухгалтера бы ему в помощь, чтобы посчитать, сколько за месяц, за год разворовать успели. Не зря старшина папиросы «Звездочка» курит, есть на что покупать. Но вопрос возникает. Куда разницу дел? Продал на сторону? Сомнительно, но возможно. Для того чтобы вывезти, машина потребна. В пригоршне столько не унесешь. Бойцы-хлебопеки заметить должны, что со склада муку увозят. Один раз можно провернуть, но не регулярно же. Кто-нибудь обязательно просигнализировал бы. Или изначально муку привозят не всю? Тогда в деле замешан начпрод дивизии или армии. Поступления в войска всех продуктов, от соли до мяса, идет по заявкам и под контролем начальника продовольственного отдела дивизии либо армии – по вышестоящей линии. Федору страшновато стало. Под пулями ходил – не дрейфил. А если все правда, что он предположил, то задействованы могут быть большие чины. Противодействовать начнут, да и концы в воду прятать. – Простите, я вам еще нужна? – спросила мастер задумавшегося Федора. – Ох, задумался. Спасибо, вы мне очень помогли, – вскочил Федор со стула. Собрал все бумаги, не забыл кирпичик хлеба, что с собой привез. Дело получалось масштабным, уже не уровня Федора. Вернулся в отдел в раздумьях. Прикинув, что и как, решил посоветоваться со Светловым. Заглянул к капитану в кабинет. – К тебе можно? – В любое время, особенно если с собой есть. – Нет. Только документы. Посоветоваться хочу. И выложил все. Буханку хлеба показал, документы, пересказал пояснения мастера. – Арестовывай и сажай в камеру. – Дим, похоже, ниточка на дивизионный или армейский склад идет. А начпрод армии – как минимум подполковник. На его арест согласие прокурора армии надо, а то и военного совета армии. – Да, разворошил ты осиное гнездо. Вот что, иди к начальнику отдела. Выложи все, что мне рассказал. Пусть решает. Мы народ подчиненный, что начальство решит – исполним. Федор собрал бумаги. Направился к начальству. Подполковник выслушал внимательно. – Похоже, на серьезное дело ты вышел. Даю завтра тебе помощь – лейтенанта Захарова. Он до войны бухгалтерский техникум закончил. Больше нас с тобой в бумагах понимает. С утра отправляетесь на дивизионный склад. Накладные посмотрите, мешки взвесьте. Захаров в таких делах – дока. Вечером доложите мне лично. – Слушаюсь. Захарова Федор видел мельком. С виду – абсолютно не боевой офицер. Полноват, на носу очки, гимнастерка сидит как на корове седло. Настоящий ботаник, причем гражданский по сути. Утром, после завтрака, отправились на базу. До продовольственных складов дивизии – четверть часа пешком. Прошли КПП, предъявив документы, а на складе суматоха. Не машины грузят, а сбежались все к одному из складов, переговариваются. Федор сразу неладное почувствовал. Растолкал солдат: – Что случилось? Ворота склада распахнуты, за створкой тело лежит. Только ноги в сапогах и галифе видны. Федор зашел в склад. Твою мать! Вот кого он не ожидал здесь увидеть. Старшина, начальник хлебопекарни. Мертвый, из-под головы кровавая лужица растекается. – Кто это его? – Выстрел слышали, через несколько минут еще один, – сказал кто-то. Самоубийца в голову стрелять дважды не может. Тем более рядом не видно оружия. – Всем оставаться на местах. На склад не заходить, к телу не приближаться. Захаров, телефонируй в отдел. Пусть кто-нибудь из следователей приедет, а еще из военной прокуратуры. Федор прошел в кабинетик, фактически – огороженную дощатой стеной с окном часть складского помещения. А здесь еще один труп, судя по офицерскому званию – майор, сам начальник продовольственной части дивизии. На полу револьвер валяется. В углу железный ящик, довольно большой, двустворчатый, для документации. Федор ничего трогать не стал. Пусть приедут следователи. Убийство военнослужащего и самоубийство другого – ЧП. Если бы на передовой, а то в тылу! Федор встал в дверях склада. Вскоре к нему присоединился Захаров. – Отзвонился, сказали организовать охрану места происшествия до прибытия прокуратуры. К складу подкатил «Виллис», из него лихо выскочил старший лейтенант, на погонах эмблема юстиции. Значит, из прокуратуры. Федор козырнул, предъявил удостоверение. – А СМЕРШ здесь каким боком? – удивился старлей. – Пройдем на склад, поясню. Как только вошли, прокурорский следователь труп увидел. – Кто его? – Предположительно начпрод. Его тело – в кабинете. – Версии есть? – Я вчера хлебопекарню проверял дивизионную. Обнаружил недостачу. Муку воровали, в буханках недовес. Видимо, начальник пекарни с утра к начпроду приехал. То ли следы хотели замести, то ли надеялся старшина, что майор замнет дело. – Ага, понятно. Давай двух понятых. Сам знаешь – ты лицо заинтересованное, понятым быть не имеешь права по закону. – Знаю. Федор подозвал двух солдат. – Будете понятыми. Ваше дело смотреть, ничего не трогать. Следователь прокуратуры, если что-то обнаружит, существенное по делу, впишет в протокол. Ваше дело – подтвердить подписями. Ясно? – Так точно. Следователь прокуратуры сделал несколько фотоснимков убитого старшины трофейной «Лейкой». На листе бумаги набросал схему происшествия, положение тела, внешнее описание раны, одежды. Потом перешел в рабочий кабинет майора. Практически процедура повторилась. Снимки, схема, изъятие оружия. В «Нагане» были две стреляные гильзы и пять патронов. Номер оружия сличили с записями в удостоверении личности офицера. Начали осматривать железный ящик, открыв его найденным в кармане майора ключом. За пачкой накладных в самом низу ящика обнаружили пачку денег, перевязанную бечевкой. Следователь взвесил в руке. – Изрядно, не по майорской зарплате. При понятых пересчитали. Семьдесят тысяч. Практически годовое жалованье. Один из бойцов сказал: – Майор денежный аттестат жене отослал, я начпрода сам на военно-полевую почту возил. Следователь и Федор переглянулись. Если вся зарплата уходила жене, то найденные деньги явно не денежное довольствие, скорее, наворованные, в сговоре с начальником хлебопекарни. – Твое дело, Казанцев, если ты его успел завести, закрывай по смерти подозреваемых. А мне придется заводить, а после судмедэкспертизы закрывать. Свидетелей убийства и самоубийства нет, да и так все ясно. – Счастливо оставаться. Вместе с Захаровым вернулись в отдел. Федор к подполковнику для доклада направился. Тот выслушал, покачал головой. – Промашку мы допустили. Надо было в первый же день старшину этого арестовать и в камеру. Жив бы остался и показания на начпрода дал. С себя вины не снимаю, не проконтролировал. Но и тебе впредь наука будет. – Разрешите идти? – Идите. Федор сразу к Светлову. – Нагоняй получил? – спросил капитан. – Откуда знаешь? – Физиономия кислая. – Фигуранта застрелил начпрод и сам застрелился. – Ни фига себе! Арестовать надо было. – Разобраться хотел. Вдруг ошибка? Зачем невиновного в камеру? – Поменьше жалости к врагам народа, Казанцев! Настроение у Федора скверное. Можно сказать, первое дело – и закончилось печально. – Плюнь и забудь! – посоветовал Дмитрий. – Пауки в банке сами себя наказали. Пойдем лучше в столовую, подхарчимся. Ели не спеша, срочных дел не было. А ночью весь отдел, как и приданный ему взвод, подняли по тревоге. Из Калинина пришла срочная шифрограмма. В лесу восточнее Великих Лук работала неизвестная радиостанция, предположительно – немецкая. Поскольку радиочастота была обычная для немецких радиоцентров. На грузовиках смершевцы с солдатами проехали в указанное место. В Калинине стоял пеленгатор на базе штабной машины. Он определил координаты. Задачей офицеров и солдат СМЕРШа было прочесать район выхода в эфир. Возможно, радист еще не успел покинуть место. Федор в успехе мероприятия сомневался. Любой радист сразу после радиообмена старается как можно быстрее покинуть район. Немцы о появлении у русских пеленгаторов уже знали, сообщали агентам и радистам. Сама передача данных короткая. Отстучал в эфир, получил подтверждение – и сматывай быстро антенну. Вот с рацией проблема. С собой нести объемный сидор рискованно. Можно спрятать, но где гарантия, что русские ее не обнаружат и не устроят засаду? Ночью видно плохо, если бы не полная луна и безоблачное небо, хоть глаз выколи. Рассыпались редкой цепью. Мало народа для облавы, но и лес невелик. Тайга необъятная – это в Сибири. В здешних местах чаще рощи да болотистые места, озер и рек много. Перед зачисткой подполковник предупредил личный состав: – Стрелять только в крайнем случае и по ногам. Наша задача – взять живым. Вперед! Дистанция между солдатами велика – метров десять-пятнадцать. Перекликиваются между собой. Цепь неровно идет. Под каждый вывороченный пень заглянуть надо, в каждый овраг, проверить кустарник. И вдруг окрик: – Товарищ командир! Федор на звук голоса пошел. Молоденький солдат у поваленного дерева стоит. Дерево явно несколько лет назад упало от сильного ветра, или корни подгнили. Дерево сухое уже, но солдат под вывороченным корнем узрел что-то. Ну молодец! В темноте как только разглядел сидор солдатик? Федор спрыгнул в яму, фонариком посветил, причем со всех сторон обследовал. Радист мог мину установить или придавить сидором гранату с выдернутой чекой. Поднимешь сидор – щелкнет ударник, и жить тебе останется несколько секунд, пока запал горит. Ничего подозрительного в виде проволочек-растяжек не видно. Федор ладонь под вещмешок запустил. Нет гранаты. Вот теперь можно узел на горловине развязать, узнать, что внутри. Может, ушлый кто-нибудь сворованные консервы припрятал? Развязал узел, а под ним рация. Корпус ее слегка теплый еще. Недавно эта рация в эфир выходила, железная стенка от радиолампы нагрелась. Во втором ящичке – сухая батарея. Весь комплект здесь. Рация-то вот она, а где радист? И как ответ – автоматная очередь в лесу, но далеко, метров двести. Федор солдата поблагодарил: – Молодец! Хорошо службу несешь! Так и передай мои слова командиру взвода. Сам вещмешок на опушку леса вынес, где подполковник находился. У его ног сидор поставил. – Рядовой Шевченко вещмешок обнаружил, в нем рация и батарея питания. Рация теплая еще. – Отлично! Прибежал взводный, запыхавшийся. – Боец убил неизвестного. Темно, боец с перепугу очередь дал, прямо в грудь, – доложил он. Начальник отдела выругался. – В ноги! В ноги стрелять надо было! Все трое пошли смотреть убитого. У сидора с рацией остался Захаров. Он, как весь состав отдела, тоже выехал, но куда ему с таким зрением и очками в ночной лес? Около убитого виновато перетаптывался боец. – Он из-за дерева выскочил, прямо на меня. – Чего уж теперь? Взводный и Федор включили фонарики. Убитый одет в нашу форму, сержант, лет тридцати. Федор обыскал карманы, обнаружил документы, передал подполковнику. – Так, сержант Ильин, пятьсот семьдесят шестой отдельный батальон. Чего сержанту здесь делать? Батальон четыре дня как передислоцировался. Радист, сука! Дальнейший обыск одежды ничего не дал. Несколько мятых рублей в кармане, кисет с махоркой. Федор осмотрел пальцы на руках. – Товарищ подполковник, не радист это, – заявил Федор. – Как не радист? Рация в сидоре! – При убитом шифровального блокнота нет, текста радиограммы не обнаружено. – Сжег, после передачи положено уничтожить. – Согласен, только где мозоли от ключа на пальцах? Ни на правой, ни на левой нет. – Ты, Казанцев, хочешь сказать, что убитый – случайный человек? – Я так не говорил. Агент? Вполне! Но радист именно другой. – Зачистка еще идет, обнаружат, – уверенно заявил подполковник. Ему хотелось доложить в ОКР, СМЕРШ Калининского фронта, что радист при зачистке убит и рация обнаружена. Это, несомненно, успех. Агенты, если они остались, не смогут передать добытые сведения немцам. Тогда толку от их сведений как от понюшки табака. Не исключено, что по запасным вариантам связи сообщит агент своим хозяевам, рацию каким-то образом перебросят. Но это займет много времени. Из истории Федор знал, что немцы готовятся к Курской битве, до нее осталось два месяца. И Вермахту, как хлеб, остро необходимы были разведданные о дислокации советских частей, о резервах, возможности их переброски. И замолчавшая рация для них как заноза. Конечно, после сегодняшней передачи немцы вполне спокойны и будут ждать следующего выхода в эфир. Зачистка закончилась к утру. Больше ни одного человека в лесу обнаружено не было. Подполковник, несмотря на достигнутые результаты, был раздражен и недоволен. И настроение ему испортил не кто иной, как Федор. – Грузимся, надо ехать в отдел, – распорядился начальник. – Товарищ подполковник, разрешите обратиться? – Слушаю. – А если засаду оставить? Если радист был, прятал рацию он. Может быть, он видел или слышал, как застрелили подельника. Но нашли рацию или нет, он не в курсе. Вполне может прийти, тут его и возьмем. Подполковник несколько минут раздумывал. В принципе, отдел ничего не потеряет, если устроят засаду. Срочных дел нет. Как водится в армии, кто проявил инициативу, тот работу и выполняет. – Не возражаю, бери солдата в помощь. Даю двое суток. Не явится никто – засаду снимаешь, с докладом ко мне. – Есть. Федор высмотрел у грузовиков рядового Шевченко. Парень глазастый, он вещмешок с рацией обнаружил. – Шевченко, ко мне! Рядовой подбежал, козырнул. – Для нас с тобой особое задание, передай взводному: на двое суток ты прикомандирован ко мне. – Есть. Боец убежал к взводному, вскоре вернулся. Грузовики с бойцами и офицерами отдела уехали. Эх, неправильно Федор сделал, поторопился. Надо было в город вернуться, поесть, сухой паек взять. А теперь двое суток голодом сидеть. Во фляжке вода есть, а на зуб положить нечего. Мало того, солдата голодным оставил. Если радист жив и выбрался удачно из леса, днем он за рацией не пойдет. Увидев облаву, наверняка связал ее с выходом в эфир. Но солдаты уехали, радист должен вернуться за аппаратурой. Должен сообразить, что без рации агент или разведгруппа никаких данных не передаст. И командир группы спасибо за утрату рации не скажет. Днем лес уже не казался таким мрачным и пугающим. Выбрали удачное место для засады. Сухо, ветер не дует, но псиной воняет. Наверняка с осени по весну это укромное местечко какой-то зверь лесной присмотрел, не исключено – волк. Да, война всех зверей и птиц распугала. Обычно сороки в лесу завсегдатаи. Как чужого увидят, трещат без умолку, подают сигнал зверям. А сейчас их не видно и не слышно, лес без пичуг как мертвый, одни воробьи перепархивают с ветки на ветку. – Ты не куришь? – спросил бойца Федор. – Никак нет, отец в детстве уши надрал, когда я попробовал. Запах он учуял. – Правильно сделал. В засаде тихо сидеть надо. Не курить, не петь песни, не шуметь ничем. Давай о сигналах договоримся. Ты по-птичьи что-нибудь можешь? – Кукарекать как петух. – Шевченко, какой в лесу петух? Где ты его видишь? Если такой сигнал подашь, агент сразу поймет, что засада. Крякни вот так. Федор приложил руки ко рту, крякнул. – Теперь давай ты. У бойца получилось похоже. – Значит, так. Заметишь человека, пусть деревенского с виду, – один кряк, если помощь нужна – два кряка. А до той поры затихарись, как мышь. Обманем бдительность радиста, стало быть, задержим его. Ефрейтора получишь, обещаю. А на нет и суда нет. – Пожевать бы чего-нибудь. – Сам такой. Придется терпеть. Ну, по укрытиям. К полудню солнце стало пригревать. Под корягой в углублении ветра нет, сухо и тепло. Сказывалась бессонная ночь, глаза слипаться стали, в дрему потянуло. Но нельзя спать. Сколько человек жизнью поплатилось за дрему… Немцы на передовой утаскивали к себе в траншеи уснувших часовых. Иной раз убивали, если хотели пройти в наш тыл за более осведомленным «языком». И нашу, и немецкую фронтовую разведку интересовали в первую очередь офицеры. И чем дальше от передовых траншей взят «язык», тем он ценнее, больше знает. Много ли может рассказать командир пехотного взвода на передовой? Иной раз он не знает, как фамилия командира соседней роты, поскольку командиры взводов на передовой жили недолго, хорошо, если неделю. А вот «язык» из штаба полка или дивизии либо тыловых подразделений – это большая удача. Такого «языка» тащили к своей траншее, прикрывая своим телом от шальной пули. Хотелось есть, сосало под ложечкой, бурчал недовольно желудок, требуя еды. Час шел за часом. Федор беспокоиться стал – не уснул ли боец в своем укрытии? Вдруг проморгает радиста? И проверить Шевченко нельзя: выберешься из укрытия, а рядом агент окажется. Солнце садиться стало, тени от деревьев длиннее, прохладнее воздух. Едва слышный кряк раздался. Вполне возможно – кто-то из местных зашел в лес по ягоды или домашнюю живность пасти. Но Федор достал из кобуры пистолет, пальцем взвел курок. Сам в слух обратился. Агент, если это он, обязательно проверяться будет, кружок вокруг схрона сделает, оценит обстановку. Послышался тихий звук шагов, шелест травы. Логово, где укрывался Федор, на миг закрыла тень, показалась голова в солдатской пилотке. Федор стволом пистолета почти в лоб гостя уперся. – Замри, если жить хочешь! И руки подними, чтоб я их видел. Приподнялся Федор, крякнул по-утиному два раза. Через минуту шаги услышал. Потом голос бойца. – Три шага назад. Товарищ командир, выбирайтесь. Федор, уже не опасаясь нападения, выбрался из укрытия. Шевченко стоял сбоку от неизвестного, держа его под прицелом автомата. Правильно стоял, чтобы, случись стрелять, Федора не зацепить, не на линии огня. Федор пистолет в кобуру вернул, подошел к неизвестному в солдатской форме: – Документы! Солдат нехотя полез рукой в нагрудный карман гимнастерки, протянул солдатскую книжку. Федор книжку взял, раскрыл. Плохо у немцев с фантазией. Опять пятьсот семьдесят шестой отдельный батальон. Убитый ночью в лесу агент имел тоже их документы. Не учли, что батальон уже убыл. – Что делаете в лесу? – По нужде зашел. – На опушке нужду справить мог. Руки подними. Солдат руки поднял. Не понравился его взгляд Федору. Настороженный, напряженный, как будто раздумывает, что предпринять – бежать или офицера ударить. – Не дури, – предупредил Федор. – Тебе из леса живьем не уйти, везде заслоны. Федор обыскал солдата. В карманах пусто. – Снимай сапоги. Федор не побрезговал, забрался рукой в сапоги, нащупал бумажку, влажную от пота. Достав, развернул. Карандашом цифры, причем группами по пять. Шифрограмма. Отправленный текст обычно сжигали сразу после эфира. Этот, наверное, получил при сеансе радиосвязи. Бумага с цифрами – улика. – Сам все расскажешь? – Вы о чем? – наигранно удивился солдат. – О рации, о шифровке этой? – Не знаю ничего, товарищ командир! – уперся задержанный. – Тогда я тебя на месте пристрелю. На колени! Побледнел солдат. Вид у офицера злой, на лице щетина двухдневная. Такой может. Еще не веря в угрозу, опустился на колени. – Кто главный в группе? – Если вы, товарищ командир, имеете в виду взводного или командира роты… Солдату Федор договорить не дал, выстрелил. Но не в голову, а в ухо. Солдат закричал. Из пробитого пулей уха кровь потекла, на гимнастерку закапала. А близкий, почти в упор, выстрел оглушил. Боль, кровь, звон и шум в ухе. А Федор ствол к переносице поднес. – Или говоришь, или пулю в лоб получишь. У меня времени на пустые разговоры нет. Вот тут солдат испугался. Похоже, офицер не пугает, выстрелит. Вон какие глаза злые, жестокие. – Скажу, – нехотя выдавил солдат. По документам он Баринин, сержант. – Поднимись. Где укрывались, сколько человек в группе, задание? – Деревня за леском. Беседино. Группа из трех человек. Задание – следить за передвижением по железной дороге и за шоссе. – И только-то? Для этого не нужны три человека. Недоговариваешь, я могу рассердиться. – Третий – диверсант. На станции Садки топливохранилище располагается. Его задача – уничтожить. Ильин должен был подход к базе обеспечить. Радиста надо в Великие Луки доставить, допросить по всем правилам. В лесу, у места, где рация спрятана была, следовало получить первые сведения, сломать психологически. Если начал говорить, то и дальше будет. Кроме того, как можно быстрее надо арестовать или уничтожить диверсанта. «Сержант» убит, радист задержан, своевременно не вернется, и диверсанта это насторожит – уйдет на другое место. Наверняка на такой случай заготовлен запасной вариант, а может, и не один. – Как ты от зачистки ушел? – Федору этот момент интересен был. – После сеанса рацию спрятал в заранее присмотренное место, уходить стал. А тут солдаты. Ильин сказал: я отвлеку, ты уходи. Я влево – вправо, везде солдаты. Да еще темно. На дерево влез я, затаился. Ваши солдаты подо мной прошли. Потом стрельба. До утра сидел, боялся спуститься. Видел, как убитого «сержанта» в грузовик погрузили. Потом красноармейцы уехали. Я из леса выбрался и в Беседино. Каневцу рассказал, что Ильина убили. – Постой, Каневец – это кто? – Подрывник, я говорил – третий в группе. – Продолжай. – Он спрашивает: солдаты все уехали? Я сказал – сам видел. Тогда он приказал рацию забрать и с этого леса в эфир больше не выходить. Подозревал он, что у русских пеленгаторы есть. А Ильин смеялся. Мы из этого леса три раза в эфир выходили. Выходит, прав Каневец оказался. – Идем. Думаю, предупреждать не надо. Дернешься в сторону – шлепнем сразу. – Да вы и так расстреляете. – Ты радист. Будешь сотрудничать, поживешь. Сейчас твоя судьба в твоих собственных руках. На грузовиках к лесу подъехали быстро, а вот пешком топали до Великих Лук долго, почти час. Подполковник, как Федор вошел в кабинет и доложил о задержанном радисте, удивился: – Цел? Или помяли? – Ухо ему прострелил. Раскололся. Машина нужна и несколько бойцов, подрывника взять. – Действуй. Даю карт-бланш. Бери машину и бойцов сколько надо. Подрывника лучше живым взять, а не получится – уничтожить! – Есть! – А радиста ко мне для допроса. Федор сразу к командиру взвода. Для обеспечения оперативной работы, охраны арестованных и их конвоирования отделам СМЕРШа полагались: в УКР фронта – батальон, в УКР армии – рота, а в отделах дивизий, корпусов – взводы. Все подразделения были укомплектованы транспортом, автоматическим оружием. Все же не сорок первый год. Федор передал приказ начальника отдела. – Сколько бойцов надо? – Одна машина, пять человек. – Пять минут – и будут готовы. Федор на кухню побежал. Времени мало, надо успеть перекусить, еще неизвестно, сколько будет длиться операция, когда удастся поесть. – Только суп остался и хлеб, – развел руками повар. – Да и его для караулов придержал. – Давай, вторые сутки не ел и снова на задание ухожу. Повар полную миску налил, да погуще, хлеба не пожалел, толстыми ломтями нарезал. Федор, торопясь, съел. Только из-за стола встал, лейтенант рядом возник. – Бойцы в машине, бак полный. – Спасибо, лейтенант. Федор уселся в кабину. – Трогай. На север нам, на Беседино. Когда деревня показалась, приказал остановиться. – Всем из машины! – приказал Федор. – А ты грузовик в лесок загони, чтобы с дороги видно не было. Деревья к деревне близко подходят. Если диверсант наблюдает, успеет скрыться в зарослях. А чтобы его потом поймать – батальон нужен. Тут места глухие, лес и болота. Сам задачу бойцам поставил. – Ты слева деревню обойдешь, ты справа, – ткнул пальцем в солдат Федор. – Идти за деревьями, скрытно. Займете позицию – не высовывайтесь, чтобы из деревни вас видно не было. Если из деревни в лес кто-нибудь направится – задерживать. Все равно кто: женщина, старик, ребенок. Задача ясна? – Так точно! – Исполнять! Ефрейтор, тебе особая задача – обойти Беседино с тыла. Крюк небольшой придется сделать, но скрытно. Очень тебя прошу. Займи позицию и наблюдай. Если стрельба начнется, в деревню не беги, жди. А сигнал к сбору – три раза свистну. Вопросы? – Понятно. – Тогда пошел. С двумя солдатами Федор отправился в деревню, по дороге, открыто. У первого же дома остановился, в ворота постучал. Женщина вышла. – Добрый день! – Здравствуйте. Не подскажете, где свободные избы есть? Для постоя ищем. – Да, почитай, кроме хозяев, постояльцев нет. В одной избе только трое, у Матрены. У нее изба большая, да одна живет. Мужа и троих сыновей на фронт призвали. – Тоже военные? – Как и вы. – Не из нашей ли части? А где изба Матрены? – Четвертая по правую сторону. – Спасибо. Подошли к избе Матрены. Забор высокий. Из-за него только крышу избы видно. Федор сказал тихонько: – Как во двор войдем, один сразу на зады, а другой в палисад. Если мужчина убегать будет, стрелять по ногам. Потом кулаком в калитку забарабанил. – Хозяйка! Через время Матрена открыла. – Чего надоть? – Постояльцы где? – Один дома, а двоих нет. – Будь здесь, в избу пока не ходи. – А что… Бабка не договорила. Федор ей рот зажал. Приказал бойцу: – Смотри, чтобы не крикнула. А сам к крыльцу. За ним второй боец и с ходу на задний двор. И сразу крик: – Стой! Федор, уже успевший взбежать по ступенькам на крыльцо, спрыгнул, помчался за бойцом. По огороду бежал человек в военной форме, на спине набитый сидор, лямки оттягивает. Беглец не остановился, не обернулся, через ивовый плетень одним махом перемахнул. – Стреляй по ногам! – крикнул Федор. Боец автомат вскинул, прогромыхала очередь. И сразу сильный взрыв. Ударной волной Федора и бойца с ног сбило, пилотки сорвало. Федор вскочил, выхватил пистолет, поинтересовался у бойца: – Жив? Не ранен? Тогда за мной. От плетня ничего не осталось, а на земле воронка. А рядом окровавленная нога в сапоге, края армейского галифе дымятся. – Ты куда стрелял? Я просил – по ногам! – По ногам стрелял, товарищ командир. Видимо, беглец пригнулся и очередь попала в рюкзак, в котором взрывчатка была. Ахнуло сильно, килограммов пять-шесть тротила было. Им повезло, что взрывное устройство безоболочное было. Такие закладывают под рельсы, опоры моста, у подножия водонапорных башен. Самого диверсанта в клочья разорвало, одна нога и осталась. С улицы крики, женский голос слышен: – Избу взорвали, ироды! – Со мной! Федор вошел в избу. Дальнюю комнату, окна которой выходили на задний двор, занимали квартиранты. Одно окно распахнуто было, через него беглец пытался сбежать. Федор по-быстрому обыскал комнату. Ничего, что указывало бы на принадлежность к вражеской агентуре. – Приведи сюдахозяйку, – распорядился Федор. Хозяйка ворвалась первой. – Вы что тут учинили? Я уже думала – избу взорвали! – Успокойтесь, гражданочка. НКВД! Федор до половины вытащил из кармана удостоверение. Красная книжечка произвела впечатление, бабка замолчала. Про НКВД знали все, а попробуй объясни ей, что за организация такая – СМЕРШ. – Осмотрительней квартирантов пускать надо, хозяйка. Враги это. Один на задах, в огороде, на своей гранате подорвался. – Ужас какой! – всплеснула руками женщина. – Где они вещи хранили? – Все в комнате были. – Так нет ничего. – Погодите, в сенях еще вещмешок есть. Федор пошел за хозяйкой. Она едва за лямки сидора не схватилась. – Замри! – приказал Федор. – А вдруг там мина? Взорвется же! – Ах ты, беда какая! А сама задом, задом да на улицу. Федор прощупал сидор через ткань. Ничего железного вроде гранаты или мины нет, даже похожего на бруски тола. Рукой под сидором провел: нет ли растяжки или гранаты? И только после мер предосторожности сидор на себя потянул, развязал горловину. Книга – «История ВКП(б)». Для отвода глаз или является шифровальной? Еще новые запасные портянки. Начал доставать, а портянки не сами по себе, в них три пачки денег советских завернуты. А еще авторучка. Для военных условий – редкость большая. Федор колпачок открутил, попробовал на тыльной стороне обложки несколько букв написать. Занятно. Буквы несколько секунд видны, потом исчезают. И лист девственно белый. Симпатические чернила! Такие для почтовой связи с агентурой применялись. Пишется текст обычными чернилами на открытке, а между строк с приветами родне идет скрытый текст. Стоит его проявить, чаще всего нагреть утюгом или над кипящим чайником, как скрытый текст проявляется. Находка интересная, он такую за годы войны в первый раз видел. А ведь такая авторучка говорит о том, что есть почтовый агент. В случае необходимости по почте связаться можно, не вызывая подозрений. Надо подполковнику доложить. Особо хвастать нечем, задержать диверсанта не удалось, даже труп предъявить нельзя, не везти же в отдел одну ногу в сапоге? Федор сунул в рот два пальца, свистнул залихватски. Громко, так что перепуганные воробьи и голуби в небо взмыли. Сам с бойцом на улицу вышел. – Сидор, вещмешок этот, я забираю. А на улице уже селяне группками собирались, встревоженные взрывом. – Расходитесь, граждане! Все спокойно! Немецкую мину за околицей взорвали! – громко крикнул Федор. Жителей надо успокоить, а то к Матрене приставать потом начнут с расспросами. Деревенские жители любопытные. А тут такое событие! К Федору бойцы собрались. – Уезжаем, к машине. На обратном пути сидор на коленях держал. В трех пачках сумма изрядная, да деньги настоящие, не фальшивые, не подделка немецкая. Видимо, трофей из какого-то нашего банка. Только в этом году немцы новых земель не захватывали, старое бы удержать. Вернулись в отдел уже к вечеру, начало смеркаться. – Бойцы, свободны. Солдаты на кухню отправились. Федор поколебался немного. С ними пойти или к подполковнику Белому? Но не с сидором же с деньгами в столовую идти? Подполковник был занят, пришлось четверть часа подождать. Когда офицеры вышли из кабинета, Федор вошел, доложил. В подтверждение своих слов сидор на стол выложил, горловину развязал. – Деньги и книга. Предположу – для шифровок она была. На кой агенту такая книга? – Похоже. Не читал же на ночь? Я ее дешифровальщикам отдам, пусть поколдуют. – Разрешите идти? – Идите. Завтра с утра ко мне, есть интересное предложение. Вы ведь уже имеете опыт работы с пеленгаторами? – Так точно. – Вот и хорошо. Федор козырнул. С чувством выполненного долга отправился в столовую. Совместил обед и ужин, повар не пожадничал, полную миску макарон по-флотски наложил, хлеба четыре куска, а к кружке чая три куска рафинада. Федор ел в одиночестве, не спеша. Еще раз анализировал ситуацию по захвату диверсанта. Вроде все предусмотрел, а получилось скверно. После каждой акции он мысленно делал «разбор полетов». Не для начальства, то найдет, к чему придраться. Для себя, чтобы ошибки не повторять. Своего рода учеба. Спал как убитый, без сновидений. Утром побрился, позавтракал и к начальнику отдела. – А, Казанцев! Заходи! Есть у нас мысль – вести с немцами радиоигру. – Со взятым радистом? – Догадлив. А чего тут хитрого? За рацию другого радиста не посадишь, почерк не тот. Это как у человека: есть свой тембр голоса, почерк при письме. Вот и у каждого радиста своеобразный почерк – по скорости передачи, по особенностям. Подладиться не получится. Те, кто в немецком радиоцентре сидит, ситуацию вмиг просекут. К тому же у каждого радиста условные сигналы есть, которые не знает даже командир разведгруппы. Точку в конце не поставить или другой знак. В радиоцентре сразу поймут: радист под контролем работает, верить ему нельзя. Если радист согласился сотрудничать, выкупая таким образом свою жизнь, то условный знак не поставит. Но решать надо быстро. Если радист пропустит несколько радиосеансов подряд, немцы насторожатся. – Он согласился? – А куда он денется? Жить все хотят. – Сложности есть. Если немцам давать дезу, они определенно проверят, хотя бы авиаразведкой, и баста. – Умный, да? Все согласовано с руководством фронта. Радист будет передавать текст, какой мы напишем. Половина правды, половина дезы. Под «дезой» понималась дезинформация. – Товарищ подполковник, я не гожусь. – Поясни. – Азбукой Морзе не владею достаточно. – Тоже мне проблема. Нашего радиста дам, из рядовых, кто на слух быстро читает, для контроля. – Можно еще вопрос? – Валяй. – Почему я? – Радист не может выходить из одного места. Немцы тоже пеленгацию ведут. Если радист из города выходить постоянно будет, значит, под колпаком. Заданием твоей группы будет выезжать в разные места, включая пригороды для передачи. Глухие, какие бы выбрал настоящий радист группы. Коротенький радиосеанс – и назад в отдел. У тебя опыт. – Понял, согласен. – Я не сомневался. Сейчас с группой познакомлю. Жить будете в одной комнате, кроме радиста. Он в камере, но условия сносные. Еда как у солдат, матрац на нарах. Тексты шифровок будете получать у меня лично. Надеюсь, понимаете: секретность полная, даже офицеры отдела не должны знать, чем вы занимаетесь. – Так точно! В группу вошли ефрейтор – радист Фуфаев, водитель Демирчан и два солдата из взвода отдела, для конвоирования радиста. – Старший лейтенант Казанцев, – представил его начальник отдела группе. – Впредь, до моего распоряжения, переходите в его полное подчинение. Жить будете все вместе в домике, что за кухней. Секретность полная, ни с кем из сослуживцев не общаться. Задача ясна? – Так точно. – Казанцев, обустраивайтесь, у вас времени до вечера. Утром ко мне. Сразу прошли в выделенный дом. Раньше тут было какое-то техническое оборудование, стояли раскуроченные железные шкафы. Стены кирпичные, толстые. Для проживания годна только одна комната, довольно большая. Окно выбито, зато деревянный пол уцелел. Оконный проем заколотили куском железа, явно сорванного с крыши. У хозяйственника получил пять железных кроватей, матрацы и подушки. Поскольку больше ничего на складе не было, выпросили гвоздей, вбили в стену вместо вешалки. Ни стола, ни стульев или табуреток. Да и откуда им взяться, если город недавно отбит у немцев? Что получше, захватчики забрали для обустройства своих казарм и штабных помещений. Что осталось после бомбежек или пожаров – растащили жители. В Калинине тоже так было, Федор тому свидетель. Но многое успели восстановить: связь, транспорт, банки, снабжение. И в Великих Луках так будет, время нужно. Никто из бойцов не роптал, все понимали положение страны. Сидоры свои со скудными пожитками перетащили. Фуфаев новое жилье осмотрел. – Одно радует: кухня в двух шагах, к обеду не опоздаем. Носков, боец взвода, радость погасил: – Вроде человек ты грамотный, а голову не включаешь. Ты прикинь, зачем в группе водитель? С утра уедешь, вечером вернешься. Будешь трескать сухой паек. За хлопотами день пролетел. Утром Федор к начальнику отдела отправился. – Спецы нашли шифр. Шифровальной книгой оказалась «История ВКП(б)». Не зря ты ее доставил. Суханов, радист задержанный, многие шифровки, особенно последние, пометил. Он дал группы цифр, наши шифр подобрали. – Быстро удалось, повезло. – Из этой разведшколы уже не первый радист задержан. Немцы по шаблону работают, без выдумки, нам легче. Твоей группе приготовили текст, ознакомься. Федор прочитал короткий текст. «Агент Спица убит при облаве. Наблюдение за передвижением войск продолжаем. Из Великих Лук на Калинин убыл отдельный танковый батальон, всего двадцать четыре танка. Ждем дальнейших распоряжений. Штиль». – «Спица» – это, надо полагать, убитый при облаве Ильин? – Точно. А «Штиль» – псевдоним радиста. Плохо, что ты Суханову ухо прострелил. Доктор ему помощь оказал, но ему же наушники одевать надо. – А руку бы прострелил – лучше бы было? – Да это я так, к сведению. Но в следующий раз думай. – Мне сломать тогда этого Суханова было надо. – Держи шифрограмму. Подполковник протянул листок бумаги с колонками цифр, забрал листок с текстом, порвал его, бросил в пепельницу и сжег. – Товарищ подполковник, сведения, что в шифрограмме, подлинные, как я понял. – Правильно понял. Немцы наверняка отвод танкового батальона зафиксировали. Вчера погода хорошая была, рама пролетала. Если соврать, немцы радиограмме не поверят. Федор решил спросить – откуда передачу вести, но подполковник поднял руку. – Через два часа время выхода в эфир. Одно обусловленное время радист уже пропустил. Бери радиста, свою группу и выезжай. Об исполнении доложишь. – Так точно. Федору агента из камеры вывели без вопросов. Видимо, имели инструкции от подполковника. Радист при виде Федора изменился в лице. Вокруг головы Суханова был намотан бинт, закрывавший одно ухо. – Сам виноват. Сразу бы все рассказал, при обоих ушах бы остался. Сейчас едем на передачу. Но имей в виду: неверно переданная группа цифр будет последней в твоей жизни. Как ты заметил, я свое слово держу. Радист кивнул. Этого офицера он боялся панически, до дрожи в коленях. Машина к выезду уже была готова, бойцы стояли рядом. За работоспособность рации отвечал ефрейтор Фуфаев. – По местам! – скомандовал Федор. Он предварительно по карте выбрал место выхода рации в эфир. Времени доехать было с запасом, но по приезде оказалось, что там разместился медсанбат в палатках. Пришлось переезжать. Благо подходящих мест хватало. Фуфаев включил рацию для прогрева, забросил на дерево антенну. Федор спросил у Суханова: – Условный знак есть? Я имею в виду, если работаешь под нашим контролем. – Обговаривалось. Я должен в конце поставить точку. Федор повернулся к Фуфаеву. – Ты слышал? Проконтролируешь. – Мне бумага нужна и карандаш. Центр может прислать ответ. – Держи. Федор вытащил из командирской сумки бумагу и карандаш. – Как долго ждать ответа? – спросил он агента. – По-разному бывает, но не больше пяти минут. Если вопрос сложный, то ответ придет в очередном сеансе связи. Агент взял в руки наушники. Один приложил к левому уху, правое-то прострелено Федором было. Еще к одному наушнику приник Фуфаев для контроля. Несколько минут полной тишины. Федор посматривал на часы. Ровно тринадцать часов. Оба радиста как-то насторожились, потом Суханов заработал на ключе. Надо сказать, стучал быстро, уверенно. Затем убрал руку с ключа. К исходу пятой минуты в наушниках послышалась морзянка. Суханов схватился за карандаш, стал писать цифры полоской, группируя по пять. Передача закончилась, Суханов отбил подтверждение приема. – Можно выключать рацию, – кивнул он. Фуфаев рацию выключил, надо было экономить ресурс батареи. Потом ефрейтор стянул с дерева антенну. Рацию уложили в деревянный футляр. – Все, товарищ старший лейтенант. Сеанс связи окончен. – Возвращаемся, в машину. Конечно, полной уверенности в том, что Суханов не передал какого-то знака, не было. Но агент должен был понимать, что, если немцы перестанут поддерживать с ним радиосвязь, для него начнутся проблемы. В лучшем случае трибунал и лагерь, в худшем – шлепнут в ближайшем овраге. А пока он нужен, будет жить. Радиоигры советские спецслужбы начали зимой сорок второго года. Войну в эфире начало вести четвертое управление НКВД под руководством П. А. Судоплатова и первый (немецкий) отдел контрразведки, где было создано отделение по радиоиграм. С весны сорок третьего, с созданием СМЕРШа, все радиоигры, кроме операции «Монастырь», начинавшейся четвертым управлением, были переданы новой структуре контрразведки. Немцы против СССР работали активно. Только Абвер готовил и забрасывал в наш тыл около десяти тысяч разведчиков и диверсантов ежегодно. Одна Абверкоманда 104 подготовила и забросила 150 разведгрупп. Успешно смогли действовать и вернулись только две из них. А были еще другие службы, вроде «Цеппелина». К сожалению, внедрить в Абвер наших агентов практически не удавалось. Известен только один случай, когда в плен к немцам попал раненным Александр Козлов. После подготовки его забросили в наш тыл, где он сразу сдался. Чекисты смогли сделать качественную дезинформацию о якобы выполненном задании – передаче денег и батарей к рации – и благополучно перебросить Козлова за линию фронта. После проверки немцы привлекли Козлова к преподавательской работе в разведшколе Абвера – «Команде 1Б», сменившей потом название на «Сатурн». СМЕРШ за годы войны захватил 631 радиостанцию, 80 из них использовал в 183 радиоиграх. Известно высказывание: «Без разведки армия слепа, а без контрразведки беззащитна». Радиоигры преследовали две главные цели: передать противнику дезинформацию, ввести в заблуждение, нарушить тактические, а то и стратегические планы. А второе – выманить на себя разведгруппу и обезвредить. Вели радиоигры все воюющие стороны: Германия, СССР, Великобритания, Италия. Но игры требовали тонкой и продуманной работы. Поставляемая дезинформация должна была содержать и правдивые сведения, и искусно вымышленную дезу, иначе противник в нее не поверит. Такой «игре» сразу не научишься. Где та грань, когда вред от правдивой информации перевесит дезу? Федор, зная будущее развитие военных и политических событий, знал, что через считаные недели начнется Курская битва, где будут перемолоты большие силы немцев, сломан хребет Вермахта. Отсюда такой интерес к радиоиграм со стороны СМЕРШа. Необходимо было скрыть, что наше командование знало о планах немцев под Курском, скрытно перебросить полки, дивизии и армии к Курской дуге. Таких игр одновременно проводилось много. Как из малых ручьев образуется река, так из многих источников информации складывается картина положения войск противника. В дальнейшем выяснится, что многие предпринятые меры окажутся правильными и немцы поверят в обман. СМЕРШ переиграет летом сорок третьего Абвер. Но ответ был, и это вселяло уверенность. Конечно, ответ пришел быстро, немцы еще не смогли толком проанализировать послание. А теперь многое будет зависеть от того, выйдут ли они на второй сеанс. Если да, то игра началась. Федор, пока солдаты отводили в камеру радиста, пришел к подполковнику Белому, протянул лист с полученной шифрограммой. – Ответили? – Пока не знаю что. – Отдадим дешифровщикам. Код они уже знают. Зайди вечером. После столовой, где подкрепились, Федор разрешил отдыхать. Бойцы, пользуясь свободным временем, занялись личными делами. Фуфаев уселся писать письмо родным, Размышляев принялся подшивать свежий воротничок, Носков и Демирчан играли в карты в дурака. Федор уселся чистить пистолет. От надежности оружия иной раз зависело многое. Вычистил, смазал, дозарядил запасной магазин. Подошло время идти к начальнику отдела. В кабинете накурено. Белый выглядел довольным, протянул листок бумаги. – Ознакомься. Федор стал читать. «Огорчены гибелью Спицы. Продолжайте наблюдение за железной дорогой. Почему тянете со взрывом топливохранилища? Форсируйте акцию». – Прочитал? – Подполковник забрал бумажку, уложил в папку. – Когда ответ будет? – Через сутки следующий выход в эфир. Надо что-то с имитацией взрыва придумать. – Поджечь пару старых покрышек на территории базы, добавить дымовых шашек. Только непременно в хорошую погоду, когда их самолеты-разведчики летать будут. – Не годится. Самолет снимки сделает, а на следующий день все окажется целым. Их на мякине не проведешь. Такой трюк в конце игры сгодиться может. – А когда конец? – Немцы начинают крупное наступление на юге. Сейчас важно подсунуть им дезу, сбить с толку. А как начнутся активные действия, с игрой покончим. – Напоследок надо громко хлопнуть дверью. – Что предлагаешь? – Сообщить, что завербовали или подкупили часового на складе. Но подрывник сломал ногу или заболел тифом. Пусть высылают подрывника или группу да пришлют запасные батареи, деньги. – Зачем? – удивился подполковник. – Игру-то заканчивать будем. Если выбросят парашютистов – возьмем тепленьких, допросим. – А все ущерб Германии нанесем. Война – это не только танки, пушки, люди, но еще и деньги. На истощение ресурсов. – Не думал о материальной стороне. А ты молодец. – В батареях свинец используется, цинк. Германия их из Норвегии завозит. – Так и сделаем, но не сейчас. Ладно, мы посоветуемся, текст набросаем. – Разрешите идти? – Идите. Утром текст был составлен. На одном листке шифрограмма, на другом – текст для подполковника и Казанцева. «Репейник – Центру. Удалось наладить контакт с одним из часовых склада. Для подкупа нужны деньги и чистые бланки советских документов. Если сможете отправить посылку, не забудьте батарею для рации». Федор поднял голову. – Репейник – это кто? – Подрывник, которого ты убил. Выезжайте, только место смените. – Слушаюсь. Второй сеанс связи провели из леса, восточнее города. Фуфаев провод антенны на дерево забросил, агент Суханов шифровку отстучал. Суханов – настоящая фамилия его была, Федор из протокола допроса знал, но называл по привычке. После передачи потянулись томительные минуты ожидания. Ответят немцы или нет? Ответ пришел, когда Федор уже засомневался. Агент набросал небольшую полоску цифр, протянул Федору. Что там, без дешифровальщиков сказать нельзя, но текст явно короткий. Вернувшись, Федор шифрограмму Белому вручил. А уже через час прочитали ответ. «Центр – Репейнику. Дайте координаты подходящей площадки для выброски парашютиста». У начальника отдела и Федора от сердца отлегло. Немцы поверили, надо ждать «гостя». – Бери машину, Казанцев, ищи подходящую площадку. Чтобы далеко от деревень, но дорога рядом. И какие-то укромные места рядом, бойцов для захвата спрятать. Парашютиста брать будем вместе с посылкой. Федор полагал, что радиоигру стоит продолжить, но Белый имел другое мнение. Он знал, что уже завтра немцы начнут наступление на южном фланге Курской дуги, на Обоянь. Для начала Федор изучил карту, нашел подходящее местечко, даже не одно. Сначала поехал к Готрово. Судя по карте, западнее и немного южнее нет болот и от дороги недалеко – пяток километров. Машину, что бойцов доставит для захвата, можно в деревне укрыть. Выброска парашютистов обычно ночью происходит. Но надо отдать немецким летчикам должное, сбрасывали довольно точно. Лишь бы ветер не снес в сторону, как запасной вариант – севернее Готрово на двадцать пять километров по этой же дороге у населенного пункта Шелехово. Выехали. До развилки у деревни с необычным названием Сердце шоссе загружено, а как свернули на север, на грунтовку, единичные машины попадались. У развилки дороги – прямо на север – Букрово, направо – к Тарасам – Готрово и было. В саму деревню не заезжали, проскочили. Довольно большой луг, вполне пригодный на первый взгляд для посадки самолета. А стоило грузовику на него заехать, буксовать стал. Почва влажная, дерн не держит. Ни о какой посадке речи быть не может. А для приземления парашютиста в самый раз, как и для засады. Западнее луга – холм, восточнее – речка, а севернее – лес. Федор доволен был, но решил и запасной вариант проверить. Между Шелехово и Тарасами тоже ровное поле, но поменьше размером. С востока и юга – холмы, с севера – болото. Федор оба варианта подробно Белому описал. – Остановимся на Готрово. Участок побольше. А еще – к городу ближе. Встань на место подрывника или радиста. Машины либо мотоцикла у них нет, добираться на своих двоих надо. Попрутся они к Шелехово? Вот и немцы так рассудят. С ответом в радиоцентр не торопились. Агентам для подбора места надо двадцать пять километров идти и обратно столько же. Да места по пути подходящие приглядывать. Одним днем не обернешься, временной промежуток учитывать надо. Немцы педанты, но не дураки. Только через два дня, да и то в запасное время выхода, дали шифрограмму: «Репейник – Центру. Место для выброски подобрали двести пятьдесят удаление три. Готрово. Сообщите время». Двести пятьдесят – это курс, удаление – километров от населенного пункта. У немцев карты точные, еще до войны составлены, а с ее началом скорректированы по данным авиаразведки, захваченным советским картам. Через несколько минут Суханов принял радиограмму: «Центр – Репейнику. Время и дату сообщим на основном сеансе связи. Приготовьте транспорт». Указание на транспорт контрразведчиков удивило. Неужели груз так велик и тяжел? К тому же где агенты могли взять транспорт? Машину можно только угнать из расположения воинской части или устроив засаду на дороге и убив водителя. Сутки-двое его не хватятся. Но потом же все контрразведывательные органы будут машину и водителя искать, насторожатся. Правда, был еще вариант – лошадь с телегой. В радиограмме конкретных слов о грузовике не было. – Что по этому поводу думаешь? – Подполковник ткнул пальцем в радиограмму. – Один парашютист как минимум и груз, причем тяжелый. Деньги и батарея к рации в сидоре поместятся. Скорее всего, большой парашютный мешок и в нем взрывчатка. – Да, похоже. Подполковник побарабанил пальцами по столу. – Когда основной сеанс связи? – По расписанию завтра, в шестнадцать по московскому времени. По берлинскому – разница в два часа. – Самый разгар рабочего дня. Ответ должен быстро прийти, начальство на месте в Центре. Федор тоже так думал. Как только агент сообщит координаты, ему в ответ дадут условный сигнал. Обычно на месте посадки выкладывали три костра – в линию или треугольником, но ненадолго, чтобы себя не демаскировать. Для этого назначалось время. Штурман самолета должен подвести самолет к месту выброски точно. Ночью, да еще над вражеской территорией, в условиях светомаскировки, это довольно сложно. Следующим днем в столовой сводки Совинформбюро сообщили о начале крупного немецкого наступления в районе Обояни. Бойцы слушали с тревогой. Но Федор-то знал, что немцы получили упреждающий артиллерийский удар от наших войск, когда были на исходных позициях. Понесли большие потери, из-за чего время атаки немного отодвинулось. Несколько дней они пытались прорваться, но безуспешно, и повернули острие удара восточнее, на Прохоровку.Глава 7 Незваные гости
Подполковник оказался прав. Едва Суханов отбил радиограмму, как через пару минут пришел ответ. Видимо, заранее подготовлен был, только сверили по карте: годится ли? Расшифрованный текст гласил: «Центр – Репейнику. Завтра, в 0-30, ожидайте в означенном месте. Условный сигнал – три костра в линию. Один человек и груз. Транспорт обязателен. После встречи дать радиограмму о прибытии. Шале». Когда текст расшифровали, Федор спросил: – Кто такой «Шале»? – Не знаю. Вызвали из камеры Суханова. Он был побрит и для заключенного выглядел неплохо. – Кто скрывается под псевдонимом «Шале»? – Начальник разведотдела майор Марвиц. – Часто он отправлял шифровки за своей подписью? – Второй раз. Первый раз было, когда мы перешли линию фронта и обосновались в деревне. Потом связь с нами держал лейтенант Лейбниц. – Вы можете предположить, какой груз вам посылают? – Никак нет. – В радиограмме сообщается об обязательном наличии транспорта. – Тогда взрывчатку. Батарея для рации невелика, а больше посылать нечего. В Центре думают, что подрывник еще действует. – Отведите его в камеру, – распорядился начальник отдела. Когда арестованного увели, Белый сказал: – Интересно, он не врет? – Какой ему смысл? Да завтра ночью станет известно… – Завтра в обед бери отделение бойцов и выезжай на место. Согласно радиограмме готовь костры и встречай незваного гостя. Лучше живым и целым, конечно, нам его допросить надо. Кстати, обязательно возьми Суханова и рацию. – Если после приземления парашютиста надо будет радио дать, шифровальщик нужен. – Будет тебе шифровальщик! И наша рация в отделе будет работать на прием. Если что, твой радист свяжется. Казалось, они предусмотрели все, Федор не забыл даже о бутылках с бензином – для быстрого розжига костров. Но вышло как в той пословице: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…» Выехали после обеда на двух грузовиках. Полуторка вмещала всего двенадцать человек, да и теми кузов был набит битком. А еще был агент-радист, радист Фуфаев и шифровальщик отдела Крутицкий. Кроме того, предполагалось обратно везти парашютиста и груз, явно тяжелый. Потому было понятно, что одной машиной не обойтись. В армию к тому времени поступили по ленд-лизу американские мощные грузовики «Студебеккер», но они распределялись в пехоту и артиллерийские части. СМЕРШу же полагались машины небольшой грузоподъемности. Чай, не пушки таскать на прицепе надобно. По прибытии на место Федор приказал бойцам собрать в лесу ветки и по центру поля сложить в линию костры. Также он раздал бойцам по бутылке с бензином. – По моей команде дрова обольете и подожжете. Но не раньше! Спички есть у вас? – Так точно! К каждому будущему костру он определил по два бойца. Мало ли, вдруг спички у одного отсыреют… – Подожжете – и на край поля! Если кто-то убегать будет, задержать. Стрелять разрешаю только в крайнем случае и только по ногам. Все слышали? Сержант, ко мне! Подбежал командир отделения: – Сержант Журба. – Пока светло, сержант, найди на краю поля укромные места для бойцов. Как только они зажгут костры, пусть сразу прячутся туда. При свете костров они сверху как на ладони видны будут. И – никакого курения! Огонек от самокрутки на триста метров виден… – Так точно! Солдаты разбрелись по лесу, собирая валежник и складывая его в кучи по центру поля, а Федор подошел к машине. Оба грузовика стояли под деревьями. Сверху их не должно быть видно, а сбоку не будет видно из-за темноты. Федор еще подумал: зачем Суханова-то брали? Возьмут парашютиста, и зачем тогда шифровку давать, если Белый планирует заканчивать радиоигру? На Курской дуге уже третий день кровопролитные бои идут, дезу поставлять нет смысла. Немцы продвигаются вперед, но с трудом, неся огромные потери. Солдаты приготовили дрова, рядом положили бутылки с бензином. Бойцы разбежались по укрытиям, и если бы не кучи валежника в ряд, ничего не изменилось, пустынно и тихо… Начало темнеть. Федор время от времени поглядывал на часы – время тянулось медленно. Небо было ясным и звездным, дул легкий ветерок – 2–3 метра в секунду. Погода благоприятствовала парашютной выброске. Около полуночи послышался гул моторов. Судя по звуку, самолет был немецкий, транспортный. Федор сразу посмотрел на часы. Рано! Немцы – народ пунктуальный, до выброски еще полчаса. Самолет прошел немного в стороне и дальше, курсом девяносто. Наверное, не их, мало ли куда немцы хотят сбросить груз или парашютистов? Через двадцать пять минут в небе снова раздался гул моторов, причем приближался он с востока, из нашего тыла. Скорее всего, возвращался этот же самолет. – Зажечь костры – и в укрытие! – закричал Федор. К валежнику подбежали бойцы, и через несколько секунд вспыхнули три костра. Солдаты же бегом вернулись в укрытие. Самолета в темном небе видно не было, он угадывался по звуку. Вот звук моторов стал более громким – самолет снизился и заложил вираж. Потом Федор и стоявший рядом с ним сержант одновременно увидели смутно белеющий купол парашюта. Затем в вышине раздался еще хлопок – это раскрылся еще один парашют, и Федор подумал – все. Самолет описал полукруг, и в небе раскрылся еще один парашют, третий… Федор недоумевал – ведь немцы сообщили о грузе и об одном парашютисте… Самолет стал удаляться. – Сержант, бери бойцов и бегом к месту посадки! Гасите купола! Если не погасить купол парашюта, даже небольшой ветер потащит груз. Парашютист погасит свой купол сам. Федор поднял голову – под куполами виднелось что-то темное. Где груз, где агент? Не выдержав, сам рванул к первому из приземлившихся парашютов. Уже на подлете первого к земле увидел – болтается груз в мешке, какие используют немецкие десантники, – большом, на шнуровке. Федор побежал к мосту, куда должен был сесть парашютист. И точно, под этим парашютом был человек. Он ударился о землю ногами, повалился на бок, и из этого положения стал подтягивать стропы, чтобы погасить купол. Подбежав к нему, Федор выхватил пистолет: – С прибытием! Парашютист был в летном комбинезоне и в шлеме, и последнее помешало ему понять, свой к нему подбежал, или нет. – Руки подними, чтобы я их видел! Федор обыскал парашютиста, вытащил из его кармана «ТТ». Очень кстати подбежали два бойца. – Тяните нижние стропы, – скомандовал Федор, – гасите купол, собирайте его. Прибежал сержант: – Товарищ старший лейтенант! На двух парашютах мешки – тяжелые! – Собирайте парашюты и груз, несите к грузовикам. А ты вставай! – обратился Федор к парашютисту. Парашютист был ошарашен. Прямо с неба – и в руки НКВД… По крайней мере, он так думал. – СМЕРШ! – предупредил вопросы Федор. – Будешь говорить – поживешь, начнешь героя из себя корчить – получишь пулю. Прямо здесь и сейчас! Сгниешь в ближайшем овраге, если волки раньше не сожрут… Федор преувеличивал, нагнетая страх: летом волки и близко к человеческому жилью не подходят. Но первые минуты решают многое. Сломает он агента морально – тот будет сотрудничать. Агент молчал. Федор уже замахнулся на него рукой с зажатым в ней пистолетом, но агент отшатнулся, и Федор ударил его ногой в пах – сильно, без жалости. От неожиданности и боли агент упал, скрючился и схватился руками за причинное место. Из допросов арестованных агентов в разведшколах Федор знал, что немцы пугали своих подопечных зверствами НКВД, а затем и новой структуры – СМЕРШа. Для агента наступило состояние шока. Не успел приземлиться, как вот он, сталинский подручный. И бьет жестоко! Немного отойдя от боли, агент стал дышать ровнее, а не всхлипами. – Встать! – крикнул ему в ухо Федор. Агент замешкался, и Федор выстрелил у него под ухом. – Говорить будешь? Из какой разведшколы, кто начальник, какое задание ты имел? Отрицать очевидное было бы нелепо, ведь агента взяли, когда он еще и парашют отцепить не успел. В ответ на вопросы агент пытался придумать что-нибудь вразумительное, но у него это не получалось. – Раздевайся! – приказал Федор. – Как? Зачем раздеваться? – На куски резать тебя буду!.. А одежонка пригодится еще… Агент, все-таки не до конца веривший немцам в разведшколе, окончательно струхнул. Трясущимися руками он расстегнул пуговицы и стянул с себя летный комбинезон. Под ним оказалась советская форма. Федор бесцеремонно залез к нему в нагрудный карман и достал документы. Понятно, что они были фальшивыми, но ему было интересно взглянуть на качество изготовления. А кроме того – все ли секретные знаки учли немцы? Агент был в форме лейтенанта интендантской службы. Прикрытие удобное, офицеры этой службы могут перемещаться по тылам для расквартирования войск и закупки продовольствия у населения. Федор включил фонарик, изучил документы. Удостоверение личности, вещевой и продовольственный аттестаты, комсомольский билет – даже сфабрикованное письмо из дома со штемпелями… Все в полном порядке, даже секретные знаки, введенные месяц назад, присутствуют. Быстро работают! И дивизия такая есть, как раз под Великими Луками стоит. Стоило агенту избавиться от парашюта, летного комбинезона и отойти от места приземления – попробуй придерись! – Фамилия? – Поветьев. – Я не слепой, читать умею. Настоящая фамилия? – Черкасов, – после некоторой запинки сказал агент. – Федор Ильич Черкасов. – Псевдоним? – Колокол. – Что в мешках? – Питание для рации, деньги, взрывчатка. – Задание? – Встретиться с группой, передать груз. – После приземления должен сообщить по рации о благополучном прибытии? – Да, своим шифром. – Так что же ты молчишь? Пойдем, с радистом познакомлю. Заодно и шифровочку отправишь… Где шифровальный блокнот? Показная любезность Федора испугала агента больше, чем угрозы, он даже заикаться стал. – В левом сапоге. – Разувайся, доставай. Агент разулся, вытащил блокнот, и Федор просмотрел его при свете фонарика. Он не был шифровальщиком, но сразу понял – хватило знаний, – что немцы сменили шифр. Листочки были на каждый день и с разным цифровым кодом. Хорошо, что шифровальщик ждал в грузовике. Агент обулся – он уже начал приходить в себя после шока. – Да, еще вопрос: почему самолет сначала мимо пролетел и только на обратном пути тебя выбросил? Обычно выброска происходила над целью – на тот случай, если при дальнейшем следовании самолет будет обстрелян ночными истребителями или зенитками. Если парашют или груз сброшен, самолет не разворачивался, а просто следовал дальше. В начале войны так и делали. Сбросил десант, и тут же пилот закладывает вираж на обратный курс. Для наблюдателей уже ясно, где сброшен десант или диверсионная группа, район поиска резко сужается. Но летчики – и наши, и немецкие – после череды провалов быстро поняли ошибку. – Так они выбросили еще двух парашютистов. – Где? – Недалеко от города Торопец, пункт выброса – у деревни Шатры. – Занятно… Как они выглядят? – Двое. Один высокий, на левой брови – небольшой шрам, худощавый. У второго особых примет нет. – Они в военной форме? – Не могу знать, я видел их в летных комбинезонах. А что под ними, гражданская одежда или форма, мне не видно было. – А по разговору? – Русские, из нашей школы, но из другого отделения. Я видел их мельком несколько раз в столовой. Имен не знаю, заданий – тоже. – Иди вперед, к грузовикам. При свете фары агент написал текст сообщения, под бдительным оком шифровальщика закодировал, а Суханов отстучал. Был в шифрограмме знак – две семерки в конце текста. Так ли это или Черкасов соврал, станет понятно через несколько минут. Суханов слушал эфир, рядом с ним сидел радист СМЕРШа. Послышались звуки «морзянки», и Суханов начал лихорадочно записывать. Потом листок с записями передали шифровальщику. Имея шифровальный блокнот, шифровальщик быстро расшифровал переданный текст, подготовил ответ и протянул листок Федору. «Центр – Колоколу. Поздравляем с благополучным прибытием. После выполнения задания выйти на связь своим шифром». Стало быть, поставил нужный знак Черкасов, тем самым обманув немцев. Теперь будет сотрудничать, обратной дороги нет. – Рацию не выключай, – распорядился Федор. – Обоих агентов – в другой грузовик. Бойцы увели предателей Родины, а Федор решил связаться с начальником отдела по рации. – Вызови отдел, – приказал он Фуфаеву. Через пару минут радист протянул ему наушники: – На связи. – Товарищ… э-э-э… седьмой… – Федор не сразу вспомнил позывной Белого, а открытой радиосвязью называть фамилии, звания и должности было запрещено. – Гвоздика, слушаю! – «Гостя» с грузом встретили, запел. Отбили домой телеграмму о благополучном прибытии. – Молодцы! – Загвоздка одна есть… Этим же транспортом еще два «гостя» прибыли, но не здесь. – Как далеко? – Полсотни километров на северо-восток от нашего отдела. – Погоди… – В наушниках послышалось шуршание бумаги, видимо, Белый разворачивал карту. – Описание «гостей» известно? – Только одного. В эфире наступила тишина, слышны были только потрескивания. Связь пропала? Федор дунул в микрофон. – Оглушил! Погоди, дай подумать. Ответ Федор получил через несколько минут – такой, какой и ожидал. – Одну машину с «гостями» отправить домой. Оставь себе несколько бойцов и радиста для связи. Выдвигайся в означенные места и постарайся их встретить. – Понял, конец связи. Собственно, именно такой приказ Федор и думал получить. Он понимал, что фактор времени играл сейчас решающую роль. Если агенты успеют добраться от места выброски до Торопца и сесть на поезд, пиши пропало. В сторону Великих Лук, скорее всего, они не направятся. А в наш глубокий тыл – наверняка. В Москву ехать побоятся, у агентов она пользуется нехорошей славой. Патрули на улицах, поквартальные и подомовые обходы милиции, НКВД. Кроме того, жильцы соседей знают и о появлении незнакомцев сразу сигнализируют в органы – не один так был задержан. Как ни странно, в деревне или селе скрыться гораздо проще. Милиционеры там нечастые гости, а если и бывают, то не всегда знают новинки – секретные знаки в документах. Другой вопрос: что агентам в деревне делать? Но Федор о задании агентов не знал, вполне может статься, что они курьеры. Передадут получателям деньги, батареи для рации, указания из разведцентра – и уйдут назад. Линия фронта – она лишь на бумаге сплошная. А в реальности передовую переходили и наши, и немецкие полковые и дивизионные разведчики, а также партизанские связные и агентура с обеих сторон. Иногда, когда при массированных облавах по-другому уцелеть было невозможно, из немецкого тыла ухитрялись выходить целые партизанские отряды. В Калининской, Псковской, Новгородской областях сама местность способствовала этому. Глухие леса да болотистые участки, куда немцы соваться боялись. Но почти через любое болото есть проходы, Федор это точно знал. Если на немецкой карте болото обозначено непроходимым, немцы свято верили, что так оно и есть. Но в близлежащих селах всегда находился какой-нибудь дядя Ваня, который мог провести на другую сторону. Переход некомфортный, зачастую по шею в болотной жиже, но в результате успешный. Федор оставил при себе Фуфаева, водителя и двух бойцов. Но боец хорош в перестрелке, аналитическим мышлением он не обладает либо не обучен, и Федору бы сейчас в помощь толкового оперативника. Кроме того, если агент имеет документы и офицерские погоны на плечах, рядовой для него не указ. Федор определился по карте – деревня Шатры была в девяти километрах от Торопца. Времени прошло… Федор посмотрел на часы… час. Еще минут сорок – сорок пять добираться машиной. Даже если агенты будут идти быстро, есть шанс перехватить их на входе в город. Дороги в Торопец ведут аж три: от шоссе на Москву, от Скворцова и Васильева, плюс железная дорога от Великих Лук. Но идти они будут, если не прихватят попутку, именно от Шатров, с юга. Дорога эта не очень оживленная, машин мало, к тому же водители военных машин попутчиков не берут – был строгий приказ. А гражданских машин почти не осталось. – В машину! Жмем к Торопцу! Через несколько километров Федор подумал, что зря он отвел малый лимит времени. По такой разбитой дороге хорошо, если в час уложатся. А с другой стороны – не будут агенты бежать, привлекая внимание. После выброски с парашютом и приземления их задача – как можно скорее покинуть эту точку. Там припрятанные парашюты, и если НКВД пустит собак по следу, конец для агентов будет печальный. Но стоит им проникнуть в город, собака след потеряет – слишком много запахов. Собачка хороша в лесу, в поле, да и то если много времени не прошло. Обычно два часа – максимум, а при слякотной погоде – и полчаса. Федор нетерпеливо поглядывал на часы. Когда ждешь, стрелки как приклеенные, а как догонять надо – несутся как курьерский поезд. Полуторку трясло немилосердно, благо сделана крепко, для российских дорог, вернее, направлений. Какой-нибудь «Опель» уже сломался бы. Кое-что не рассчитали немцы, создавая свою технику, не учли они российское бездорожье. На въезде в город застава из управления войск была. Федор выскочил из кабины, еще когда грузовик тормозил, снижая скорость, и сразу предъявил старшине удостоверение. – Проходили только что двое? Один высокий, худощавый, на левой брови шрам… Одеты могут быть в военную форму. Старшина задумался: – Много народу проходит, документы бойцы проверяют. – Кто последние полчаса проверял документы? – Сухоцкий и Камбуров. – Обоих ко мне, бегом! Через пару минут оба бойца стояли перед Федором, и он повторил приметы вражеских агентов. Камбуров пожал плечами, а Сухоцкий уверенно сказал: – Были, товарищ старший лейтенант! Минут пятнадцать как прошли – я документы досматривал. – Во что они были одеты? – Оба в военной форме. Тот, который высокий, – лейтенант артиллерии, а который пониже – младшийлейтенант связи. Сказали – машина у них сломалась. Спрашивали, где железнодорожный вокзал. И Федор принял решение мгновенно. – Старшина, я забираю у тебя бойца. Ненадолго, для опознания. И бойцу: – Быстро в кузов! Где вокзал? – Так прямо, как в железную дорогу упремся, квартал направо. Федор сразу уселся в кабину: – Гони! Городишко невелик, за пять минут до железной дороги добрались. По пути Федор улицы осматривал – не мелькнут ли где две фигуры в военном обмундировании? Одиночные военнослужащие проходили, но ни один из них не подходил под описание. К тому же шли от вокзала, а не к вокзалу. Но Федор прямо-таки печенкой чуял, что горячо, рядом где-то агенты. Грузовик въехал на площадь и остановился. К ним тут же кинулся сержант: – Товарищ командир, «Захар» навстречу не попадался? – Не видали. Коротко доложи, что случилось? – Водитель я, капитана нашего полка встретить должен. Грузовик на площади оставил, на вокзал пошел, а поезда нет. Думаю, в машине подожду. Вышел, а ее нет… У Федора сердце упало. Местные машину не угонят – не спрячешь ее. Военные – тоже. Контрразведчики в подразделении сразу поинтересуются: откуда грузовик с чужими номерами? Не стопроцентно, но похоже, работа агентов. – Номер машины? – Эр пять сорок три двадцать восемь. По левому борту – пулевые пробоины, «мессер» угостил. – Будь здесь… Федор выскочил из грузовика. Ехать к посту, через который они только что проходили, агенты не могли, иначе встретились бы. Но им навстречу попался только один «Виллис», грузовиков не было. На площади сидело несколько женщин, торговали мелочовкой: семечками, мелкими яблоками, ношеными вещами. Федор кинулся к ним с расспросами: – Грузовик стоял здесь четверть часа назад. Не видели, в какую сторону поехал? Никто не обратил внимания – какое дело женщинам до машины? Но Федор огорчиться не успел, как его выручил дедок, торговавший махоркой на развес: – Туда поехали, – и махнул рукой вправо. – «Захар» был. – Спасибо, отец! Федор сообразил, что далеко агенты уехать не успели и у него с бойцами есть шанс догнать их. Да и то сказать, раннее утро, и прохожих, и машин мало. – Туда гони! – влетел Федор в кабину. – Гони, гони… А запчасти где брать? – пробурчал Демирчан. – У помпотеха… Поднажми. Нам грузовик нужен, номер эр пять сорок три двадцать восемь, «Захар». Дорога вела на Васильев и Песчаху. Конечно, по грунтовке, свернув направо, можно было окольными путями выбраться к шоссе на Москву. И не важно, каким путем они ехали, надо догнать. Выбравшись из города, водитель добавил газу. Показался мотоцикл с коляской. – Тормози и встань поперек! С визгом тормозов грузовик стал. Мотоциклист тоже тормозил, его занесло и развернуло. За рулем сидел старшина, и он сразу начал кричать: – Ты что, пьяный? Федор выскочил из кабины и показал удостоверение. Вид красной книжечки с золотым тиснением «СМЕРШ» произвел магическое воздействие: старшина замолчал. – Браток, «Захар» не встречался? Только что? – Встречался. Пер как угорелый, меня едва не зацепил на повороте. А тут еще вы… – Спасибо, выручил! Извини… – лихорадочно пожал ему обе руки Федор и бросился к кабине: – Впереди «Захар» идет! Должны догнать! Километров через пять был деревянный мост, а перед ним – поворот на Кудино. – Стой! Надо посмотреть, куда следы ведут! Дорога грунтовая, пыльная, ветра не было, и какое-то время следы от шин еще были видны. Одновременно с Федором выскочил водитель, склонился над дорогой. – Прямо он поехал, товарищ старший лейтенант, вот следы! У него резина и колея шире, чем у полуторки. И рисунок на шинах другой… – Тогда почему стоим? Рванули прямо. Километров через десять гонки, когда Демирчан выжимал из слабосильного мотора все его лошадиные силы, впереди показался хвост пыли. – Они! – подпрыгнул на сиденье шофер, – некому больше! – Догоняй! – Как же, у него сил вдвое… Ходко идет. Зачем водиле машину беречь, не своя… Приближались медленно. Вот за стеной пыли показался кузов трехтонки. – Номер не видно? – спросил Федор. Пыль из-под колес «Захара» сносило вправо, и видно Федору было плохо. – Первая буква «эр», а дальше не вижу. – Обогнать сможешь? – Попробую, но дорога узкая. На военных грузовиках, кроме номера на заднем борту, писался краской номер на дверцах кабины. Кроме того, была особая примета – пулевые пробоины на левом борту. Федор достал из кобуры пистолет, приоткрыл дверцу, встал одной ногой на подножку и полуобернулся назад. Кузов закрыт брезентом, бойцов не видно, но будет слышно. – Парни, приготовить оружие к бою! – Поняли! – ответил кто-то. Федор плюхнулся обратно на сиденье. Подножка узкая, трясет сильно, можно сорваться и угодить под задние колеса грузовика. Колеса в полутора метрах от кабины, вертятся бешено – пискнуть не успеешь! Демирчан выжимал из машины все что мог. Полуторка медленно, метр за метром, но поравнялась сначала с задним бортом, потом с боковым, и Федор увидел строчку пулеметных пробоин на досках борта. Особая примета, о которой говорил сержант-водитель. Федор уже уверен был, что машина именно та, но надо было убедиться. Вот уже и номер машины виден, и он оказался именно тот: «Р-5-43-28»! Боковое окно на грузовиках военного выпуска не опускалось. Федор открыл дверцу, но на подножку не встал. За рулем «Захара» был военный – Федору было видно, как он вцепился в руль. – Эй, тормози! – крикнул он военному и показал пистолет. Водитель минуту не реагировал, как будто не слышал. Судя по шевелящимся губам, он разговаривал с пассажиром, сидящим в кабине, – его видно не было. Вот водитель «Захара» резко вывернул руль в сторону полуторки, стараясь столкнуть ее с дороги в неглубокий кювет. Более легкая полуторка не удержалась, и ее потащило влево. Федор успел сделать два выстрела из пистолета по водителю. Полуторка стала крениться влево, и Федора швырнуло в кабину. Ухватиться было не за что. Демирчан уперся спиной в спинку сиденья и изо всех сил жал ногой на тормоз. Только тормоза на полуторке слабые. Спереди их нет вовсе, а сзади механические, без всяких усилителей. Уже теряя скорость, полуторка съехала в кювет, завалилась на левый бок, по инерции пропахала землю, поднимая кучу пыли, и замерла. Из кузова слышались крики бойцов и мат. Хорошо еще, что никто случайно не нажал на спусковой крючок. Затворы автоматов были взведены, предохранители сняты, легкое нажатие – и беды не избежать… Федор-то видел, как развивались события, а для бойцов полупереворот грузовика стал неожиданностью. Федор толкнул рукой водителя: – Жив? – Вроде… Федор сунул пистолет в кобуру, подтянулся на руках и выбрался в дверной проем кабины, что был вверху. «Захар», столкнувший их в кювет, тоже далеко не уехал. Он свалился с дороги, только борт был виден. Во время выстрелов Федора скорость его была немного за семьдесят. Демирчан-то тормозил, сбросив скорость до полусотни. Убитый же выстрелами Федора водитель из агентов не тормозил, и неуправляемый грузовик съехал с дороги, на полной скорости перепрыгнул кювет и ударился о торчащий камень. Прихрамывая, Федор побежал туда. Из кузова полуторки выбирались бойцы. Носков, увидев Федора, побежал за ним, но Федор уже был у кабины, с левой ее стороны. На сиденье лежал водитель, голова его была в крови. Одного взгляда на него Федору было достаточно, чтобы понять – мертвее не бывает… Но где второй? Их же двое было! К тому же Федор сам видел, что водитель с кем-то переговаривался. Вдоль дороги снегозащитная посадка из деревьев идет, но она редкая, и укрыться в ней невозможно, на триста метров просматривается. Справа поле со скошенной стерней, где-то там агент скрываться должен – перебежать незамеченным через дорогу он бы не смог. К «Захару» прибежали Размышляев и Фуфаев, оба держали наготове автоматы. – Целы? – Рация вдребезги! – мрачно сказал радист. – Хрен с ней, главное – сам цел. Строимся цепью, оружие держать наготове. Вперед! Да какая это цепь? Насмешка! Вместе с Федором – четыре человека. Они двинулись вперед, и Федор крикнул: – Смотреть под ноги! Следы ищите! Далеко идти не пришлось. Впереди прозвучал выстрел, и с головы Размышляева, шедшего по правую сторону от Федора, сбило пулей пилотку. – На землю! – крикнул Федор, потери среди бойцов были ему не нужны. Уже лежа на земле, он повернул голову вправо: – Размышляев, ты жив? Не зацепило? – Жив, царапина только. Уйти далеко от грузовика агент – это должен быть тот, высокий, с рассеченной бровью, – не успел. Но теперь он уже никуда не денется, его арест – это вопрос времени. Несколько минут Федор размышлял: что делать? Конечно, лучше было бы взять агента живым и допросить его. Но живым он, похоже, сдаваться не собирался. Стало быть, придется его уничтожить. Закидать бы гранатами, да нет их, остались на складе боепитания в отделе. Для поимки или уничтожения одиночных парашютистов или малочисленных групп вполне хватало штатного стрелкового оружия. – Передайте по цепи: ползком вперед, – скомандовал Федор и первым начал движение. Давненько не приходилось ему ползать по-пластунски! В поле особо укрыться негде, оно ровное как стол, местами только неглубокие впадины. В одной из них и залег агент. Движение бойцов в свою сторону он засек, сделал в их направлении три выстрела, но этим и себя обозначил. Федор приподнялся и сделал несколько ответных выстрелов. Агент залег, но Федор четко увидел место, где он находился. Неожиданно, воспользовавшись паузой в перестрелке, вскочил Размышляев. Короткими автоматными очередями он не давал агенту поднять голову. Оценив ситуацию, Федор вскочил и бросился вперед. Бежал умело, зигзагами, не закрывая Размышляеву линию огня. Другие бойцы, поднявшись, прикрыли выстрелами бегущего командира. Агент понял: не вырваться, не уйти, он в огневой ловушке. Федор уже видел его спину, оставалось каких-то двадцать – двадцать пять метров… И тут хлопнул пистолетный выстрел, автоматная стрельба разом стихла. Бойцы стояли наизготовку, прижав приклады к плечам и держа пальцы на спусковом крючке. Федор, направив пистолет в сторону агента, подошел, всмотрелся… Черт! Агент застрелился! Рядом с бессильно лежащей рукой валяется пистолет, в правом виске – рана, по щеке стекает струйка крови… Они бы взяли его – пусть раненого, но он сам решил свою судьбу. Федор убрал пистолет в кобуру. – Поставить оружие на предохранитель! – скомандовал он бойцам. Ситуация напряженная, не дай бог, кто-нибудь случайно пальнет. Наклонившись к трупу, он перевернул его. Да, это тот, кого они искали: на левой брови четко просматривался старый шрам. Обыскав труп, он забрал из карманов документы и даже не погнушался снять с него сапоги – под стельками зачастую прятали секретные бумаги. Но в сапогах этого агента ничего не было. – Несите труп к грузовику. На дорогу, к нашему! Бойцы подняли труп, ухватив его за руки и за ноги, и понесли. Федор же направился к «Захару» – не может быть, чтобы агенты пустые шли! В кабине «ЗИСа» обнаружились два вещмешка – их содержимое Федор вытряхнул тут же, на пол кабины. Две пачки советских денег, завернутые в портянки, чистый блокнот, черная железная коробка, довольно увесистая, с небольшим циферблатом. Похожа на часы, но цифр всего шесть. Позже, уже в отделе, саперы определили: это была магнитная мина с взрывателем замедленного действия, от одного до шести часов. Приложил к днищу бензовоза или к паровозу – и пойми потом, отчего вдали от населенных пунктов взрыв прогремел… И никаких записей в блокноте – к кому шли, с каким заданием? Но не сами по себе шли, это же очевидно, явно на связь с агентурой. Связные погибли, но агенты остались. Свяжутся по рации с немцами, и к ним снова отправят курьеров. И выжать из данной ситуации больше ничего нельзя. Для Федора как оперативника контрразведки это неудача – с гибелью агентов цепочка оказалась прервана. Остался бы хоть один, кого допросить можно, – и дальше, по цепочке, к агентам в нашем тылу. Однако если учесть, что операция не имела подготовки, то, что им удалось обнаружить и уничтожить вражеских курьеров, уже успех. И этот труп к полуторке перенесли, как и два вещмешка. В отделе одежду тщательно осмотрят, тела сфотографируют для опознания. А сейчас задача – поставить полуторку на колеса. Всеми силами они попробовали упереться в борт грузовика, но ничего не получилось. – Сидим, ждем подходящую машину. До Торопца километров двенадцать, два часа быстрым шагом. Помощи же ждать долго, и по рации с отделом не свяжешься, разбит аппарат. Помощь пришла в виде трактора «Сталинец», буксирующего гаубицу с зарядным ящиком – по команде Федора бойцы перегородили ему дорогу. – Вы чего бесчинствуете? – выбрался из открытой кабины трактора тракторист в военной форме. – Подсоби машину на колеса поставить, – попросил Федор. – Гонять не надо, – пробурчал тракторист. – Отсоединяйте передок. «Передком» называли зарядный ящик, на который опирались сошники гаубицы. Двое бойцов вытащили шкворень, трактор отъехал вперед и развернулся поперек дороги. – Трос цепляй! – закричал тракторист. – У меня его нет… – развел руками Демирчан. – Неудивительно, что ты в кювет съехал! Тракторист вытащил из-под сиденья трос и бросил его на дорогу. Трос зацепили за задний мост грузовика, и тракторист уселся за рычаги. – Отойдите подальше… Если трос порвется, насмерть зашибет. Трактор медленно пятился. Грузовик стал поворачиваться вокруг своей оси и, наконец, грохнулся на колеса. – Отцепляйте! Этого тоже тащить? – Тракторист указал на «Захара». У «ЗИСа» был разбит радиатор, поддон двигателя, и было ясно, что своим ходом он уже не уедет. – Не надо, это дело хозяина. Грузовику, угнанному агентами, нужен был буксир, но еще не факт, что он полуторке не потребуется. Демирчан забегал вокруг машины. Переднее левое крыло было помято, согнуто и прижато к колесу. Других видимых повреждений не было. Вдвоем с бойцом Демирчан ухватился за крыло, и они отогнули его. – Попробуй завести, – приказал Федор. Если не заведется, есть надежда, что трактор отбуксирует до Торопца не только гаубицу, но и полуторку. Тяговой силы хватит, только вот скорость мала. Однако это лучше, чем сидеть и ждать помощи. К удивлению бойцов, полуторка завелась сразу. Бойцы помогли трактористу прицепить передок от гаубицы. – Спасибо, земляк, – поблагодарил Федор. – Вы что, столкнулись? – спросил тракторист. – Надо бы сообщить куда следует. – Куда следует уже здесь. – Федор предъявил документ. – Понял, вопросов не имею. Бойцы загрузили в кузов трупы агентов и забрались сами. Полуторка развернулась, и они поехали к Торопцу. Уже когда въехали на территорию города, Федор сказал: – Рули к вокзалу. Если водитель там, надо сказать ему, где его «Захар». Конечно, водитель растяпа, оставил грузовик без пригляда. А замки зажигания на отечественных грузовиках незатейливые, расплющенным гвоздем завести можно. Но… не сообщи им водитель об угоне, неизвестно еще, догнали бы они агентов… К удивлению Федора, на площади водитель сам к ним бросился: – Товарищ старший лейтенант! Догнали? – Новость для тебя не самая хорошая, сержант. Грузовик твой километрах в двенадцати от города, по правой стороне дороги. Разбит радиатор и поддон двигателя. Но водитель-сержант обрадовался: – Сообщу в часть, вызову «техничку». С разбитых машин запчасти сниму… День – и грузовик на ходу будет. – Тогда удачи! А кого ты встречал, приехал? – На вокзале сидит, матерится, – шмыгнул носом сержант. – Ну, бывай!.. В отдел вернулись уже по темноте. Федор сразу направился к начальнику – доложил об агенте, о сведениях, которые успел от него получить, а также об угнанном «Захаре» и погибших вражеских связных. – Быстро сработал! Молодец! Но что обоих угробил – плохо… – Один же сам застрелился… – Допросили мы твоего Поветьева-Черкасова. – И что же он напел? – После передачи груза он должен связаться по рации со своими. Ему назначат время и место, где будет встреча с немецкой войсковой разведкой – они должны перевести его через линию фронта. – Занятно… – Есть мысли по этому поводу? Федор секунду помедлил: – Думаю, мои мысли совпадут с вашими. Отбить радио, назначить встречу, разведгруппу уничтожить, а еще лучше – захватить. Наверняка у них есть удобное место перехода – так вот, проход этот заминировать… Если сделать это втихую, без стрельбы, немцы переход еще используют и подорвутся. – Втихую? Это не пехотинцы, это матерые волки. Здесь без стрельбы не обойтись. – Думаю, группа большой не будет, два-три человека. Они же не сражение в нашем тылу собираются устраивать. Пришли, агента встретили и так же тихо ушли. Если бы они за языком шли, то на обратном пути могли тревогу поднять, если бы пропажу обнаружили. Скорее всего, разведгруппа численностью больше будет. Нашу передовую пройдут, часть группы в укромном месте затихарится. А чтобы агента встретить, много людей не нужно. – Логично. Наших бойцов из взвода отдела на операцию брать рискованно. Парни молодые, опыта мало. Я, пока время есть, поговорю с дивизионной разведкой. Там такие зубры – о! Без шума и пыли кого хочешь спеленают! – Разрешите мне поучаствовать? – В качестве кого? – Наживки. Поветьев-Черкасов добровольно на встречу не пойдет, риск очень велик. Да я, будь на то моя воля, и не пустил бы… Он ведь может выдать себя непроизвольно – жестом, словом… – Немецкая разведгруппа может иметь его фото. Или хуже того: в группе будет кто-то, кто знает Черкасова в лицо. – Зуб даю, встречу назначат ночью! За пару минут кто лицо разглядит в темноте? А потом уже и не до лица будет… – Клятвы у тебя как у блатного. Ты понимаешь, как рискованно это для тебя? – Предложите лучший вариант… Подполковник надолго задумался, видимо, перебирал возможные комбинации, но, не найдя ничего лучшего, тяжело вздохнул: – М-да, по-другому не получается… Надо с командиром роты разведки обмозговать. Можешь отдыхать, вызову, если понадобишься. – Есть! Прошло два дня, прежде чем Белый вызвал Федора. – Сегодня Суханов выходил в эфир, шифром Черкасова отбил радиограмму. Получен ответ – быть завтра в двадцать три часа у озера Кислое, на южном берегу, где река вытекает. Координаты указаны в градусах и минутах, это я тебе уже перевел. – К передовой близко. Надо с разведчиками говорить. – С минуты на минуту придет командир роты. Буквально через пять минут в кабинет вошел старший лейтенант, сверстник Федора. На груди – орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». – Разрешите? – Садись. Помощь твоих башибузуков нужна. Затеяли мы операцию: немцы должны встретить своего агента у озера Кислое и перебросить его через линию фронта. Сколько человек будет в их разведгруппе, сказать не могу, предположительно два-три. Надо взять, в случае невозможности пленить – уничтожить. Стрельбы вот только очень не хочется… – Возможны варианты… – Надо на место ехать, осмотреться. А с агентом что? Наш человек? Вопрос был существенным. Если агент нами завербован, а то и вовсе наш, его беречь надо, и тут уж не до автоматной стрельбы со всех сторон. – Вот он, перед тобой. Берите грузовик, езжайте. – Можно старшину взять? Он человек опытный, не один рейд на ту сторону совершил. – Бери. Но помни – все должно сохраниться в тайне. – Обижаете, товарищ подполковник! Когда разведчики языки распускали? – Напомнил просто… И еще: как с группой справитесь, переход надо наглухо закрыть – нечего немцам по нашим тылам шастать. После операции заминировать густо. – Понял. У меня спец по минному делу есть. – Выполняйте. Когда они вышли в коридор, разведчик протянул руку: – Николай. – Василий, – назвался именем деда Федор. Ему постоянно приходилось помнить, что по документам он Василий Петрович. Хорошо хоть, фамилия своя, тут уж не спутаешь. – Сейчас старшину приведу, и едем. Ты бы плащ-накидку надел или свои погоны на погоны рядового поменял. – Думаешь, наблюдать могут? – Береженого бог бережет, а небереженого караул стережет, – хохотнул Николай. Парень он был молодой, веселый, но, судя по наградам и толковым вопросам, с боевым опытом. Конечно, награды и звания можно и в штабе сидя заслужить, но в разведке ордена и медали просто так не получишь… Там пустобрехи, лизоблюды и трусы не держатся. Да их и калачом туда не заманишь! Служба рискованная, в разведке редко кто более полугода послужить успевал, и выбывали оттуда либо по ранению, либо просто не возвращались из рейда. Свидетелей в таких случаях не было, если группа погибала, то вся. И отправляли домой извещение: «Пропал без вести». В таких ситуациях государство пенсий по потере кормильца не платило. А вдруг «пропавший без вести» предал Родину и сейчас в плену? Потому в разведке люди отчаянные служили, смелые, и иной раз – до бесшабашности. Когда Федор нашел Демирчана и приказал ему готовить полуторку к выезду, Николай уже вернулся вместе со старшиной. Оба были в накидках, поверх которых маскировочная сетка нашита кустарным способом. А что поделаешь, если скрытность нужна? Маскировочные костюмы выпускали, но они быстро и легко промокали. И когда под дождем приходилось идти или болото преодолевать, это был не лучший вариант. Простыть в мокром костюме легко, а кашель для разведчика зачастую был приговором. С его «помощью» в самый неподходящий момент тот мог себя обнаружить. Старшина козырнул, представился: – Старшина Коптев. Федору он поначалу не глянулся. Староват для разведчика, под пятьдесят ему. В разведке больше молодые служили, выносливее физически. Но раз Николай сказал, что старшина спец, надо верить. Разведчики забрались в кузов, Федор сел в кабину. По карте озеро недалеко, десяток километров с гаком. Проехав Фотьево, у деревни Бабки свернули направо и почти сразу же встали. Дальше дороги нет, земля влажная – подпочвенные воды близко. Да и как им не быть, если рядом озера, реки, болота… Калининская область – ныне Тверская – ими изобилует, после небольшого дождя вода в окопах и траншеях неделями не уходила. Немного западнее озера, в трех-пяти километрах, уже передовая проходит, причудливо извиваясь. Дальше пошли пешком. В хороший бинокль или стереотрубу немцы вполне наблюдать их могут. Снайпер на таком расстоянии не достанет, а из миномета или пушки – запросто. Николай достал немецкую карту – по такой немецкая разведгруппа будет выходить на указанные координаты. Определились по месту. На берегу одинокая ива у воды, и больше никаких укрытий. Спрятать группу захвата абсолютно негде. Тем не менее Федор придумал. – Василий, – обратился к нему Николай, – думаю, немцы по иве ориентироваться будут, так что рядом будь. – А твои парни где? – Это уже наша забота. Да ты не дрейфь, мы рядом будем. Давай о сигналах условимся. – Кашляну? – Сгодится. Мы ножами работать будем, чтобы тихо все обошлось, как подполковник и просил. Но всяко может быть, и поэтому ты кашляни и падай, чтобы мои орлы тебя не зацепили. Я их предупрежу. – Лучше бы живыми взять. – Это уж как получится, не взыщи. Немцы, впрочем как и мы, на такие задания новичков не посылают. Едем. Когда они уже стали возвращаться к грузовику, из-за деревьев выскочили бойцы и наставили на них автоматы. Лейтенант, возглавлявший их, приказал: – Стоять! Документы! Кто такие? Федор показал удостоверение. Пыл у лейтенанта сразу же угас, он козырнул: – Извините, служба… – Кто такие? – спросил Федор. – Войска по охране тыла, лейтенант Рябко. – Вот что, лейтенант. Чтобы сегодня и завтра тебя и твоих бойцов здесь не было. Не могу говорить, сам понимаешь, но чтобы ты военную операцию нам не испортил. – Понял. Когда подошли к машине, Николай завистливо сказал: – Клевая у тебя «ксива», прямо «вездеход». – Сам посуди, как без этого? Ближняя прифронтовая зона, да еще трое шляются в непонятных накидках… – Это еще что! Мы в рейд иной раз в немецкой форме выходим, а уж в их сапогах – обязательно. Так мы до передовой в наших накидках идем, а в траншее их оставляем. Один раз часовой сдуру едва нашу группу в темноте не перестрелял. Увидел – из темноты немцы выходят, и винтовку вскинул. Обошлось. – Не скучно у вас… – Еще как! Ты, Василий, грузовичок нам на вечер дай. Мы со старшиной кое-что обмозгуем, и я с парнями еще разок на место выеду. – Нет проблем. – Завтра подскочу, и мы с тобой еще раз все обсудим, чтобы без сучка без задоринки прошло. Федор предупредил Демирчана, что тот вечером поступает в распоряжение командира разведроты. А утром самого Федора вызвали к Белому. – Сеанс связи с их Центром был. Суханов подтверждение получил – снова шифром Черкасова. Немцы пароль дали: «Огоньку не найдется?» Отзыв: «Спички отсырели». Запомнил? – Чего тут запоминать? – С разведчиками выезжал вчера? – Так точно. Место открытое, для засады плохое. – Они спецы, все сделают как надо. Ну, удачи тебе, Казанцев. Да, ты бы не брился сегодня, примета плохая. Федор невольно провел рукой по щетине. Волосы на лице росли быстро, и щетина была черной, колючей. Ладно, раз подполковник не советует, бриться он не будет. На ступеньках столкнулся с Николаем. – На ловца и зверь бежит! Оборудовали мы позицию, комар носа не подточит. Все в темноте, фонарь не зажигали – так что будь спокоен. Кроме меня, еще четверо бойцов будут. Ты, главное, упасть вовремя не забудь, если трупом быть не хочешь. – Да запомнил я… – Как стемнеет, сразу выезжаем. Но не до озера, туда пешочком придется пройти – для секретности. Машину с водителем они оставили на въезде в деревню Бабки. Кроме Федора, сидевшего в кабине, в кузове ехал Николай с бойцами. Еще во время посадки в машину Федор обратил внимание на то, что у бойцов нет автоматов. На поясах – ножны с «финками» и кобуры пистолетов. Причем не наших «ТТ», а «Вальтеров», у которых были самовзводы: в экстренных ситуациях дорога каждая секунда. Дальше шли пешком. Федор, хоть глаза и адаптировались к темноте, то и дело спотыкался – местность была для него незнакома. Разведчики шли гуськом за своим командиром, как привыкли ходить в рейдах по тылам противника. Причем вся группа шагала бесшумно, а ведь обуты были в сапоги… Выучка, опыт, давшиеся кровью. – Пришли, – сказал Николай. – Ты, Василий, постой, пока мои парни прячутся. Я, как проверю, сам заховаюсь. Бойцы разошлись. Вскоре раздалось шуршание, но потом все стихло. Николай прошелся по берегу озера раз, другой, уже отойдя от уреза воды подальше. – Все хорошо. Не знал бы сам, не нашел бы… Как кашлять начнешь, сразу падай. – Да помню я, помню… Наступила тишина. От озера тянуло сыростью, слышен был плеск мягко накатывавшихся на берег волн. Федор посмотрел на часы: до встречи еще два часа. Не стоять же истуканом? Он присел на землю, и вдруг голос – как из подземелья: – Эй, кто там? В сторонку сдвинься, ногу отдавишь… Федор подскочил – настолько неожиданно все это было – и передвинулся на метр. Похоже, парни сделали что-то вроде мелких окопов и укрылись в них пластами дерна. Делать было нечего, и он стал смотреть на звездное небо. От сырости и неподвижности стало свежо, и Федор встал, прошелся. В одном месте почувствовал, как дерн слегка пружинит, и шагнул в сторону, представляя, как сейчас кто-то из разведчиков мысленно ругает его. Далекая перестрелка на передовой стихла. Пройдясь туда-сюда несколько раз, Федор уселся снова. Время тянулось медленно, очень медленно. Внезапно раздался легкий плеск воды, который можно было принять за игру крупной рыбы, и в прибрежный песок бесшумно уткнулся нос лодки. На берег сошли двое, но Федор различал еще темную фигуру на корме лодки. Как привидения! Он встал. Один из сошедших на берег спросил: – Огоньку не найдется? Пароль был назван правильно, и Федор тут же назвал отзыв: – Спички отсырели. – Садись в лодку, времени у нас мало, – произнес тот же голос, и Федор увидел, как луна дала отблеск на железе автомата его спутника. Громко кашлянув, он тут же рухнул на землю. В следующую секунду земля как будто взорвалась. В нескольких местах дерн взметнулся вверх, и из-под земли, как будто выброшенные пружиной, вылетели черные фигуры. Как они видели что-то в темноте? Бах, бах! Прозвучали два выстрела, и человек с автоматом упал. К нему метнулась фигура разведчика. Тот, который разговаривал с Федором, секунду стоял соляным столбом, шокированный происходящим. Все напоминало фильм ужасов, когда из-под земли появляются мертвецы. Но здесь все происходило стремительно. Кто-то из разведчиков метнул в стоящего на носу лодки человека нож. А того, кто до этой секунды все еще стоял, ошарашенный увиденным, свалили на землю двое разведчиков и уже заламывали ему руки. Схватка, а скорее избиение младенцев, длилась секунд десять. Федор, воевавший не первый год и не привыкший отсиживаться где-нибудь в банно-прачечном отряде, сам участвовавший в задержаниях, и тот был в легкой прострации от увиденного. Вот это профи! Настоящие спецы, просто дьяволы! Он не сразу заметил, что рядом с ним стоит Николай. – Вставай, а то так и встретишь рассвет. Моя группа цела, из немцев один ранен в ноги, другой – ножом в плечо. – Как? – поразился Федор. – Пришлось по ногам стрелять в того, у которого автомат был, а то бы он моих парней положил. Кстати! – Николай повернулся: – Раненых перевязать, а оружие пусть Шишкин до грузовика несет. Федор подошел к тому, кто назвал ему пароль: – Все, кончена ваша песня. Вы арестованы как вражеские агенты! – Мы не агенты, мы армейская разведка Вермахта, – тут же поступил ответ. Разница была большой. Если агент, то трибунал и, как правило, расстрел. Армейские разведчики с этой минуты формально числились военнопленными и попадали под защиту Женевской конвенции. Для них – лагерь, питание по норме и оказание медицинской помощи. На первом этапе немцы их перехитрили. Федор не ждал, что они приплывут на встречу на лодке. Но теперь они были в его руках, о чем он и заявил захваченному: – Я из СМЕРШа. Знаешь, что это за организация? Сейчас я взял тебя с оружием в руках. Здесь и сейчас только я решаю, увидишь ты восход солнца или будешь рыб кормить в озере. Захваченный почти не раздумывал: – Ну что же, достойному противнику надо уметь достойно проигрывать! – Где вторая половина группы? – Не было второй! – Ты, гад фашистский! Неужели ты думаешь, что я поверю, будто вас трое было? Где настоящие разведчики, которые провели вас через линию фронта? И назовись… – Курт Лейнер, обер-фельдфебель. Моя задача – встретить агента и помочь ему перейти через линию фронта. – Где разведчики ваши, где лодку взяли? – Лодочник из местных нам помогает. А плыли из Семеновки, деревни на том берегу. Группа из войсковых разведчиков за деревней нашего возвращения ждет, трое солдат. В голове у Федора боролись сразу несколько желаний. Задержанных допросить надо, но и группу разведчиков упускать нельзя. Но если допросить всех даже по-быстрому, уйдет много времени. Наверняка у немцев договоренность была, до которого часа ждать. Не могут же разведчики до рассвета сидеть, им тогда передовую не перейти. Со своими сомнениями Федор сразу кинулся к Николаю: – Отойдем, разговор есть… Они отошли на десяток шагов. Ночь, тишина, звуки далеко разносятся, а надо, чтобы их никто не слышал. – Николай, есть еще группа армейских разведчиков, которая вот этих через линию фронта перевела. Надо взять. – Возьмем! Где они? – Курт, с которым я говорил, сказал – за деревней Семеновка, на другом берегу. – Так не пойдет, сведения неточные. Что у меня – батальон, чтобы облаву делать? Тряси этого Курта или с собой бери… – Сколько человек лодка взять может? – Вопрос по существу. Попытай лодочника. Лодочника уже перевязали, и он сидел со связанными руками. Федор подошел: – Документы есть? – Дома, в Семеновке. – Назовись… – Власенко Тимофей. – Сколько человек лодка вмещает? – Пятеро свободно, шесть – на тихой воде. Иначе при волнении вода через борт пойдет. Федор вернулся к Николаю: – Говорит – пятерых, если без перегруза. – Так… Я, ты, Курта этого придется брать – пусть к немцам приведет… еще двоих бойцов. Немцев сколько? – Фельдфебель этот говорит – трое. – Сам видел: у моих с собой только ножи и пистолеты. А у фрицев – автоматы. Тебе все живые нужны? – Ответ ты сам знаешь… Но хотя бы одного – переход показать. – Ну, одного сделаем. Что целым будет, не обещаю, но говорить сможет. Федор вернулся к Курту: – Ты должен показать, где ваша группа прячется. – Чтобы я, немецкий солдат, выдал своих товарищей? – возмутился немец. – Я присягу давал! – Выбирай: или ты показываешь и отправляешься в лагерь – даю слово офицера, – или мы прикончим тебя ножом и бросим в воду. Времени на раздумья нет. Во сколько встреча? – Не позднее двух часов. Федор посмотрел на часы: половина первого. Времени впритык. А ведь надо еще на лодке плыть к невидимой в темноте Семеновке. А на воде дороги нет. Лодочник небось всю жизнь тут прожил и берега как свои пять пальцев знает. Подошел Николай. Он уже просек ситуацию и подыграл Федору: – Этого резать будем или того? – Большим пальцем правой руки он указал за спину, где на земле лежал раненный в ноги немец. – Тот бесполезен, ранен в ноги, а этот помогать не хочет. Придется прикончить обоих, да и лодочника заодно. Федор говорил это спокойным голосом. Когда речь идет о жизни того, для кого это говорится, такой тон устрашает больше всего. Связанный немец засучил ногами: умирать ему не хотелось, да и кому охота? – Я согласен, я покажу, – зачастил он. – Кляп ему в рот, чтобы не крикнул на подходе, – подсказал Николай. – Если крикнет, свои же его первым и прикончат. – Рукой направление покажет. Я фашисту не верю. Свистун, сунь ему кляп в рот и развяжи ноги. Ты остаешься здесь с Прохоровым – охранять пленных. И неожиданно гнусаво, по-блатному запел:Глава 8 Дезертир
Кнемцу, руки которого были по-прежнему связаны, привязали веревку, обмотав ее вокруг пояса, чтобы в последний момент не рванул к своим. Другой конец веревки был в руке у Федора. Он хоть и боевой офицер, с опытом, а понимал: разведчики навыки специфические имеют и справятся лучше его. Тут уж без обиды. Курт вел уверенно, и Федору подумалось, что не первый раз он этой дорогой идет, слишком уж точно двигается в темноте. Федор дернул за веревку, и Лейнер остановился. Казанцев прошептал ему в ухо: – Как до своих дойдешь, дай мне знак, я кляп вытащу. Заговоришь с ними – и сразу падай. Если перестрелка начнется, уцелеешь. Все понял? Немец кивнул головой. У него сейчас главная задача – выжить в этой мясорубке. Вообще он считал, что ему очень повезло. Гюнтеру ноги прострелили, и даже если он поправится в русском лагере для военнопленных, еще неизвестно, будет ли ходить. Слышал он, медицина у русских плохая, ноги раненому могут ампутировать. А кому инвалид нужен? О раненом русском лодочнике он даже и не вспомнил: предатели своего Отечества никогда не вызывали уважения у противника, даже если и помогали ему. Курт уже шагал не так бодро, стал посматривать по сторонам. Федора же беспокоило, что их пятеро, а на встречу пришло двое. Ну пусть агента забрали – трое должно остаться. Немцы тоже считать умеют. Федор обернулся назад, но Николая с бойцами не увидел. Отстали или крадутся в стороне, не желая себя проявлять? И тут раздался окрик по-немецки: – Хальт! Причем прозвучал он негромко. Курт оглянулся на Федора, и погранец, поняв его, выдернул изо рта кляп. Курт ответил на окрик – тоже по-немецки, но что сказал, неясно, языка Федор не знал. – Ком! – ответили ему. Федор дернул веревку, Курт понял и тут же упал не землю. Шлепнувшись рядом, Федор выхватил пистолет. Впереди, совсем рядом, грохнул выстрел, следом – шум борьбы, сдавленные крики, звуки ударов. Федор встревожился. Явно шла схватка, помочь бы надо. Убежать немец не должен, руки связаны. Решив: «А-а-а, была не была», Федор бросился на шум схватки. Почти тут же услышал сиплый хрип: – Командир… На земле барахтались двое: где свой, где немец?! Сообразил: наш внизу, немец – сверху. Коротко размахнувшись, Федор ударил немецкого разведчика рукоятью пистолета по голове. Приложил хорошо, от души. Немец обмяк. Лежавший под ним боец столкнул с себя тело и перевел дыхание. – Здоров, как хряк, небось – центнер весом. Чуть не задушил, гад! Разведчик встал на колени, перевернул немца на спину, расстегнул на нем брючный ремень и очень шустро перетянул ему руки. Но рядом еще две пары дерутся, а в стороне – неподвижное тело. Федор сделал пару шагов в сторону – на немце сидел и заламывал ему руки за спину Николай. – Помочь? – Справлюсь. Ты лучше посмотри или подмогни Рожкову. Федор бросился на помощь, но разведчик уже ударил «своего» немца ножом в живот, дважды. Немец захрипел, засучил ногами. Потом дернулся, вытянулся и затих. Готов! – Что же ты его? – спросил Федор, но вместо ответа разведчик повалился на землю. Федор стал его ощупывать – правый бок был липкий от крови. Ранил его немец. Сил одолеть его у разведчика не было, потому и прикончил. Ну и ладно. Двое из группы связаны, допросу подлежат. Можно сказать, успех. Федор подошел к телу, по-прежнему неподвижно лежащему в стороне, включил фонарик. Это был наш боец, убитый выстрелом в лицо. Дорого обошелся нашим разведчикам захват немецкой группы! Но немцы тоже профессионалы, нашим в выучке не уступают. Николай уже поднялся, подошел к Федору. – Вот… – дальше последовал крутой мат. – Он первым на немца кинулся, но тот из пистолета успел шмальнуть. Жалко парня, четвертый месяц в разведке, опыта уже успел набраться. А где твой немец? Черт, Курт же без пригляда лежал… Федор бросился к месту, где, по его предположениям, должен был находиться Лейнер, но немца там не было! В деревню он не пойдет, жители его запросто забьют до смерти. К лодке направился? Федор побежал к месту, где они привязали лодку. Зрительная память у него была отличная, и путь он помнил. Курта он догнал уже на мостках. Вот же фрукт! Сбежать хотел! И без малого ему это удалось. Веревки на руках перетереть мог о железку, а весла в лодке. Отплыл бы на сотню метров – и попробуй его достань! Со злости Федор врезал обер-фельдфебелю кулаком в скулу.Схватив за веревку, свисающую с пояса, он буквально поволок Курта за собой, к месту схватки. Николай перевязывал раненого бойца – немец все же успел ударить его ножом в живот… – Казанцев, привяжи своего немца к дереву и помоги раненого в лодку перенести. Первым делом раненого отправлю, пленных – второй ходкой. Ни черта с ними не будет! Я с бойцом на весла, ты фрицев стережешь. Можешь допросить, чтобы время не тратить. – Ты немца, что в ноги ранен, прихвати, а то от кровотечения загнется. Он у ивы лежит… – Не учи ученого! Берись за ноги… Втроем они перенесли бойца в лодку. Николай с бойцом уселись на весла, Федор сбросил с бревна причальный конец и оттолкнул лодку ногой, направляя ее на чистую воду. Потом бегом вернулся к месту бывшего захвата. Пленные были связаны, никуда деться они не должны, но и без пригляда оставлять их нельзя… Однако, подбежав, услышал, как Курт и немец-разведчик переговариваются по-немецки. – А ну, заткнулись оба! Ни слова по-немецки! Только по-русски, чтобы я понимал… Федор подошел к лежащему немцу – это его одолел Николай. Второй, которого Федор приложил по голове пистолетом, все еще был в отключке, но связан. – По-русски понимаешь? – Немного. – Немец говорил с сильным акцентом. Однако он понимал язык, и это было главное. – Сколько вас было? – Трое, все здесь. – Один из вас убит, второй пока без сознания. Кто в группе старший? – Он без сознания. – Где передовую переходили? – Южнее Клубино, по реке Ра-чи-ца! – по слогам произнес немец. Блин, какие-то они водоплавающие… Фронт по реке перешли, к месту встречи тоже на лодке приплыли… Место перехода по воде не перекроешь, не заминируешь. Худо-бедно, но разведгруппа обезврежена. Не без потерь с нашей стороны, к сожалению. Федор замолчал. Оставалось ждать, когда лодка с Николаем вернется, да доставить немцев в отдел. Он же свою работу выполнил. Николай с бойцами львиную долю сделал. Без его помощи со своими бойцами Федор устроил бы стрельбу и побоище. Ждать возвращения лодки пришлось долго, часа два. Николай вынырнул из темноты неожиданно. – Ну что, не покусали тебя немцы? Придется потрудиться… Перенесем трупы – нашего бойца и немца, всех сразу взять не получится. На озере небольшая волна поднялась, ветер. – А грести один будешь? – Сюда-то я так плыл… Раненых в госпиталь отвезли. А здесь все подчистить надо – чтобы ни трупов, никаких следов. Пусть немцы гадают, где и по какой причине их группа сгинула. Они перенесли в лодку труп нашего бойца, потом немца. Фриц тяжелым оказался, и когда его погрузили в лодку, корма просела. – Не скучай, Казанцев, я мигом обернусь, – Николай поплевал на ладони и взялся за весла. «Мигом» – это для красного словца. Полчаса туда, столько же обратно, да еще его разведчикам трупы надо выгрузить. Часа полтора ждать придется. Федор вернулся к пленным и увидел, что там произошли некоторые изменения. Лежавший без сознания немецкий разведчик очнулся и подполз к своим; второй разведчик пробовал зубами развязать веревку на запястьях своих рук. Федор, не церемонясь, пнул сапогом одного и другого. – Еще раз увижу попытку освободиться, кастрирую! Расползлись друг от друга, живо! Он уселся у дерева и оперся спиной о его ствол. На востоке постепенно начало сереть – наступало утро. Ночь беспокойная выдалась. Федор чувствовал, как постепенно спадало напряжение, наваливалась сонливость. Наконец появился Николай. – Место вокруг осматривал? – Темно было. Да и за этими пригляд нужен. Один вон хотел веревку зубами перегрызть или узел ослабить. – Груз у них должен быть – я вещмешки имею в виду. Боеприпасы, жратва – все же впятером шли. Я бы сейчас шнапса глотнул… Ты погоди маленько, я пройдусь. Федор подошел к пленному: – Вещмешки или ранцы были? – Я. – Где оставили? – Десять шагов туда, под елка. – Ага, слышал я. – Николай зашагал к уже видимой в рассветном полумраке ели. Уже не ночь, но еще и не полноценное утро; однако видимость улучшилась. Николай выудил из-под ели два вещмешка, принес их и открыл один. – Так… запасные магазины, махорка наша… Слышь, фриц, махорка-то тебе зачем? – Собаки… Ага, понятно… Они махоркой след посыпают, чтобы его собаки не взяли. Николай достал фляжку, свинтил пробку, понюхал. – Коньяк! Ей-богу, коньяк, причем хороший! Он сделал глоток, подержал коньяк во рту и проглотил. – Хлебни, – протянул фляжку Федору. Федор сделал несколько крупных глотков. Коньяк взбодрит, согреет. А пока они до своих доберутся, запах уже выветрится. Николай отхлебнул еще, и получилось довольно много. Федор поймал взгляд немца, которым он смотрел на фляжку – жадный взгляд… А хрен тебе, отпил свое! Николай продолжил рыться в вещмешке. – О! Галеты и копченая колбаса! В самый раз! Держи! Он отломил половину кольца колбасы и протянул ее Федору. Запах от колбасы шел… словами не описать! Федор не ужинал, и есть ему хотелось. С колбасой и галетами оба офицера расправились быстро. – Вставайте, фрицы! К лодке! При посадке в лодку немцев придерживали – все-таки со связанными руками садятся. Лодка раскачивается, неудобно. Бултыхнется за борт, и доставай его потом, мокни… На этот раз за весла сел Федор. Николай же сидел на корме, приглядывал за немцами. Федор работал в темпе – хотел согреться, кровь разогнать. – Левее немного, – скомандовал Николай, – в самый раз к иве получится. Федор обернулся. Уже рассвело. За ивой был виден их грузовик, боец на берегу. Лодка с разгона ткнулась носом в песок, на полметра залетев на пологий берег. Все выбрались из лодки, и боец помог немцам забраться в грузовик. – Казанцев, я вещмешки немецкие заберу, там ничего секретного нет. Фляжку я с бойцами оприходую, а патроны самим пригодятся. Федор кивнул. Уже когда они приехали в город, сам забрал из карманов немцев документы. Перед выходом в рейд, в немецкий тыл, наши разведчики сдавали старшине взвода документы и награды, а немцы все это имели при себе. – Ну что, Казанцев, будь здоров и не кашляй, как говорится… Думаю, свидимся мы еще… – Спасибо тебе, Николай, помог с парнями. – Одно дело делаем, братишка! Из Одессы Николай, что ли? Словечки употребляет портовые, да и песня про Костю… Надо поинтересоваться при случае. Федор сразу пошел к начальнику отдела: документы немецкие на стол выложил да рассказал подробно о ходе операции. – Не без огрехов сработали, но дело сделали. Пиши рапорт и можешь отдыхать. Допрашивать немцев найдем кому, ты же свою работу выполнил. Да, побриться не забудь. Но Федор первым делом завалился спать. После бессонной ночи голова была тяжелой, во рту сухо, как с похмелья. «Хороший коньяк у немца во фляжке был, сейчас бы пригодился…» С этой мыслью он и уснул. Проснулся он оттого, что в окно били солнечные лучи. Посмотрел на часы – девять часов. Попытался сообразить, сколько времени он спал, но ничего не смог понять. Лейтенант Федотов, вошедший в комнату, только покачал головой: – Ну и здоров ты спать, Казанцев! Экзамен на пожарника сдаешь? Сутки проспал! Ни фига себе! Но выспался, отдохнул, в теле чувствовалась бодрость. А еще хотелось есть, просто зверски… Он умылся, побрился. Щетина, даже трехдневная, была жесткой, как стерня, и трещала под лезвием бритвы. Когда Федор пришел в столовую, завтрак уже закончился, но повара наскребли каши, сверху кинули кусок масла, а в придачу поставили рядом с котелком жестяную кружку с чаем и положили четыре куска сахара. Федор с аппетитом поел. Вот теперь можно жить! Он поднялся в отдел, пришел к следователям и прочитал протоколы допросов немцев. Оказалось, что этим переходом к местам встречи агентов пользовались уже не раз. Наше упущение, водным объектам мало внимания уделяли! И воспользоваться этим переходам нашим разведчикам нельзя. Немцы, зная об этом уязвимом месте, наверняка там дежурного пулеметчика поставят – прикрыть лазейку. Но и у наших проверенные места были, где немцы недосмотрели, хоть и славились своей педантичностью. Но они под себя мерили… Стоит на карте значок «непроходимое болото» – все, никто из немцев туда не пойдет, и думать будут, что русские сделают так же. Только что русскому хорошо, немцу смерть… И потому переходили по совсем уж гиблым местам, где, как казалось, перейти невозможно. День Федор наслаждался отдыхом – в его службе такое редко бывало. Пообщался с офицерами, анекдоты послушал. А утром следующего дня посыльный в отдел призвал, под очи начальственные: – Отдохнул? – Так точно! – Тогда дело для тебя. То ли самоубийство, то ли убийство в минометной батарее – утром тело обнаружили. Езжай, разберись. Нужен будет эксперт или помощь – позвонишь. Но, полагаю, справишься. Уточнив, где располагается батарея, Федор выехал. Оказалось, тяжелые, 120-миллиметровые, минометы на позиции всего в двух километрах от передовой. И чем ближе он подъезжал, тем явственнее представали перед ним следы войны. Громыхание пушек, сожженные автомашины, пепелища домов… Батарея располагалась в рощице, где были боевые позиции. Там же вырыли землянки для личного состава. Как только Федор подъехал, к грузовику подбежал лейтенант. – Заместитель командира батареи лейтенант Найденов, – доложил он. – Оперуполномоченный СМЕРШа старший лейтенант Казанцев. – Федор предъявил удостоверение. Дело было серьезным, и на слова полагаться нельзя. – Рассказывайте, лейтенант! – А что рассказывать? Утром захожу к комбату, а он мертвый. В руке пистолет, в виске – рана… – Хотите сказать – самоубийство? – Предположительно так. – Ведите, посмотрим. Кто-нибудь еще в землянку заходил? – При мне – нет. Я головою отвечаю, приказал никого не впускать. – Правильно сделал! – Вот здесь. – Лейтенант остановился у входа в землянку. Часовой шагнул в сторону, и Федор распахнул дверь из горбыля. В нос ударил запах крови и алкоголя. – Лейтенант, комбат частенько выпивал? – поинтересовался Федор. – Как все, наркомовские сто граммов. Но со ста граммов такого запаха не будет. Дверь за собой Федор прикрывать не стал – так в землянке хотя бы что-то видно. Землянка обычная, таких Федор уже не один десяток видел. Стены обшиты досками, сверху бревенчатый накат. У стены – лежанка, посередине – четыре снарядных ящика вместо стола, еще один ящик на боку лежит, как стул. Чуть в стороне – печь-«буржуйка», рядом с которой обломки все тех же снарядных ящиков. Хоть и лето, а в землянке влажно, сказывается характер местности. Протопишь «буржуйку» – все не так сыро, да и чаек подогреть сгодится. Между столом из ящиков и лежанкой лежало тело убитого комбата. Федор сделал шаг вперед, глядя под ноги – не втоптать бы случайно какую-нибудь улику. На земляном полу – старые окурки, уже втоптанные и заветренные. А коли выстрел был, гильза должна лежать… Аккуратно ступая, он приблизился и наклонился к трупу. Входное отверстие в правом виске, вокруг раны – пороховой ожог и темные крапинки не сгоревшего при выстреле пороха. Выстрел был почти в упор, как и бывает при самоубийстве. Но гильза где? Федор опустился на четвереньки, светил фонариком под лежанку: может, туда закатилась? Не видно… слегка раздвинул ящики, приподнял их – нет гильзы. У правой кисти трупа – штатный пистолет «ТТ». Странно… Труп есть, пистолет есть, а вот гильзы нет… Поднявшись на ноги, Федор отряхнул колени и вышел из землянки. – Никто гильзу в землянке не подбирал? – Я – нет. – А другие? – Вроде не заходил никто… Но так не бывает, гильза не могла испариться. Значит, кто-то унес ее с собой. Зачем? Пистолет на месте, и на первый взгляд все это похоже на самоубийство. Но только на первый взгляд! Надо покопаться… Помедлив, Федор вернулся в землянку и решил продолжить осмотр, начав его с пистолета комбата. Осторожно подняв оружие за рукоятку, он поднес ствол к носу. Оп-паньки! От пистолета не пахло порохом! После выстрела, если оружие не почистить, от ствола будет исходить кисловатый специфический запах. Из этого пистолета как минимум двое-трое суток никто не стрелял. Уже интересно! И чем больше деталей, тем сомнительнее время самоубийства. Федор выщелкнул магазин и пересчитал патроны. Их было восемь, как и должно быть. Он передернул затвор «ТТ» – не исключено, что в патроннике был еще патрон. Так и есть. Комбат был боевым офицером и девятый патрон имел в стволе. Картина вырисовывается уже совсем иная. Кто-то, кто пока еще не установлен, зашел в землянку комбата. О чем-то он говорил с ним, может, они повздорили. Водку точно не пили, потому что кружка на столе из снарядных ящиков была только одна, и в ней – остатки чая. И на пьяную ссору эта картина явно не тянет. Гость схватился за оружие, комбат успел вытащить свое, но из-за цейтнота выстрелить не смог. Тогда объяснимо, почему нет гильзы: ее забрал стрелявший гость. Стало быть, с железными нервами человек. Убив комбата, он не бросился в панике наутек, а подобрал гильзу и спокойно вышел из землянки. Федор обыскал форменную одежду убитого, достал документы. «Так, Молодчук Виктор Иванович, двадцатого года рождения. Молодой совсем, а на гимнастерке – орден Красного Знамени. Эх, парень, где-то ты просмотрел тайного врага, иначе опередил бы его и выстрелил первым». Федор перелистал книжку. Найдя номер выданного оружия, сравнил запись с номером на пистолете затвора. Все сходится. Значит, убийца стрелял из своего оружия. И это был не карабин, как у большинства минометчиков, и не автомат, иначе выходное отверстие было бы огромным. Половину черепа точно бы снесло, слишком большая мощь у винтовочной пули. Выходит, у убийцы был пистолет. В батарее короткоствольное оружие у четырех-пяти человек. У самого комбата, командиров огневых взводов, вероятно, еще у старшины батареи. Если в землянку не заходил посторонний, то убийцу следует искать среди них. Но как? Он же не эксперт, а тут баллистическая экспертиза нужна, отстрел оружия. Федор вышел из землянки. Лейтенант курил в сторонке. – Пришлите четверых бойцов, я заберу труп комбата с собой. – Товарищ старший лейтенант, как это «заберете»? Мои бойцы уже могилу выкопали… – Исполнять! И еще: соберите всех офицеров и других военнослужащих – у кого в качестве личного оружия пистолеты. Лейтенант удивился, но возражать не стал. Офицеры собрались быстро – батарея располагалась компактно. – Товарищи офицеры! – обратился к ним Федор. – Надеюсь, вы знаете о трагическом происшествии на батарее. Я представитель СМЕРШа, провожу дознание. Будьте любезны приготовить документы и личное оружие к досмотру. Командиры переглянулись, но подчинились. Федор уселся на снарядном ящике, пристроил на командирскую сумку лист бумаги. Он сверял номер оружия в документах с номером на пистолете и записывал фамилию и звание. На всякий случай нюхал стволы. Пистолеты изымал и укладывал рядом с собой. Осмотр закончился быстро: пистолетов было всего пять. – Товарищи офицеры, оружие верну завтра. Сейчас все свободны, кроме лейтенанта Найденова. Когда офицеры разошлись, явно недовольные, Федор спросил: – Больше пистолетов в батарее нет? – Никак нет. – Я старшины не видел. – Так у него револьвер, а вы о пистолете говорили. Федор подосадовал про себя. Нечетко поставил задачу Найденову, сам виноват… – Старшину ко мне. Еще у кого-нибудь револьверы есть? – Никак нет. Найденов остановил проходящего бойца. – Старшину сюда! Одна нога здесь, другая – там! Подошедший старшина Федору не понравился. Глаза жуликоватые, но ведь ощущения к делу не подошьешь. Может, старшина и прохиндей, водку солдатскую втихомолку пьет или кальсоны гражданским продает… Такие обычно способны на мелкую пакость, но не на убийство. – Предъявите документы и оружие. – Пожалуйста. – Старшина явно лебезил. Федор переписал номера, понюхал ствол – свежим порохом не пахло. – Оружие завтра получите. Попрощавшись с Найденовым, Федор поехал в Великие Луки. Надо было успеть к медэксперту, пусть вскрытие делают. Причина смерти ясна: огнестрельное ранение в голову. Но надо пулю изъять, отстрелять каждый ствол, изъятый у офицеров батареи. Потом свое веское слово скажет офицер по баллистике – в Управлении СМЕРШа такой специалист был. По приезде Федор доложил о своих подозрениях Белому. – Вот как дело-то оборачивается! – постучал пальцами по столу подполковник. – Задействуй всех специалистов, кого посчитаешь нужным. Случай не рядовой, и если комбат убит, убийцу боевого офицера надо найти. Это вопрос чести нашего отдела. На самом вскрытии Федор не присутствовал – уж больно неприятная процедура. Но подождал у порога. Врач вынес ему пулю. Одного взгляда Федору хватило, чтобы понять: пуля немецкая, девятимиллиметровая. Такие в Вермахте широко распространены – для пистолетов «Р-08» «Парабеллум», «Вальтер Р38», пистолетов-пулеметов «МР 38/40» Фольмера. Ни на пули «ТТ», ни тем более на пули «Нагана» они не похожи. Стало быть, оружие он изъял зря. Но кто тогда это предположить мог? С пулей он сразу направился к подполковнику и положил ему на стол: – Баллистическая экспертиза в данный момент не нужна, подходящего оружия нет. Белый повертел пулю в руках: – Ты ее к делу приобщи… – Так точно! – И ищи на батарее трофейный пистолет. Это Федору с самого начала понятно было, как только пулю увидел. – Тело комбата верни на батарею. Все думают, что он застрелился, все же это пятно. Мертвые сраму не имут – есть такая поговорка. Но ты должен найти убийцу, обелить имя комбата. Доказать, что не слабак он и не застрелился по пьяни. – На батарее вчера могилу вырыли, думали, там похоронят. – Езжай. Убийца на батарее, там и ищи. Убийца должен быть на батарее, чужой человек в небольшом подразделении сразу виден. Но не факт. Мог прийти знакомый или сослуживец из другой части. Люди в военной форме в среде себе подобных не выделяются, и внимания на них никто не обращает. Убийца и комбат, скорее всего, были знакомы. На это указывает выстрел в висок с близкого расстояния – человека незнакомого так близко к себе не подпустят. Между ними состоялся какой-то разговор, переросший в конфликт, и оба схватились за оружие. Но то, что конфликт был, шатко. Убийца, если он задумал убить комбата, заранее готовился. Раздобыл трофейный пистолет, что на фронте сделать несложно. Свой, штатный, использовать побоялся, а трофейный выкинуть после убийства не жалко. Подошел, выхватил пистолет, выстрелил в голову ничего не подозревавшему комбату, наскоро создал имитацию самоубийства – и концы в воду… Долго ли вытащить «ТТ» убитого из кобуры и вложить пистолет в мертвую руку? И чем больше Федор думал над картиной убийства, тем сильнее крепло у него убеждение: это была не ссора и комбата убили не в горячке. Это было хладнокровное, заранее задуманное преступление. И корни его кроются в давнем знакомстве. Труп комбата погрузили в машину, Федор сложил оружие, изъятое им у офицеров, в вещмешок, и они выехали. Почти час тряслись по разбитым дорогам, когда наконец полуторка въехала в расположение батареи. Минометчики бродили хмурые: слухи о самоубийстве комбата уже распространились по соседним частям. На фронте военнослужащие несли потери постоянно, но то была смерть от оружия противника: пули, осколка бомбы или снаряда. А самоубийства были редкими и приравнивались к происшествиям «из ряда вон». Встречались, особенно среди новобранцев, самострелы. Напуганные суровыми и страшными фронтовыми буднями, тяготами, вновь прибывшие простреливали себе руки или ноги с надеждой отправиться в госпиталь, подальше от фронтового ада. А попадали под трибунал и в лагерь. К грузовику подошел лейтенант Найденов. – Здравия желаю, – козырнул он. – Здравствуйте, лейтенант, – спрыгнул с подножки Федор. – Привез я тело вашего командира. Не самоубийца он, убит выстрелом из «Вальтера» или «Парабеллума». Только об этом – пока никому. Можете собрать офицеров, я верну им оружие. И распорядитесь насчет похорон. Воевал погибший честно, тому подтверждение награды боевые. И отказывать ему в последних почестях было бы несправедливо. – Так точно! – Лейтенант улыбнулся, хотя обстановка для улыбок была более чем неподходящая. Офицеры собрались живо. Федор доставал из сидора пистолет, называл номер, командиры смотрели на запись в документах и разбирали свои стволы. По команде Найденова бойцы батареи забрали из грузовика тело. Хозотделение расстаралось, успели гроб сколотить по приказу Белого, чтобы по-человечески последние почести отдать, а не хоронить комбата завернутым в брезент. Церемония не была долгой. Собрались у могилы, Найденов сказал краткую речь, а когда минометчики опустили гроб в могилу, офицеры дали залп из пистолетов. Найденов подошел к Федору: – Поминки будут, по традиции. Присоединитесь? – Дела неотложные… Я должен обыскать все землянки, какие-то постройки, склады… Надо трофейный пистолет найти, а по нему – убийцу. – Не смею отвлекать… – Мне бы сопровождающего – территорию показать, чтобы не пропустить ничего. – Старшина устроит? – Вполне. Федор начал с землянок. Смотрел под нарами, обыскивал «сидоры» бойцов, пока те стояли у землянок под приглядом старшины. Как он и предполагал, обнаружить ничего не удалось. – Покажите огневые позиции. Минометы стояли в ровиках, там не спрячешь ничего. Но рядом с ровиком были укрытия для минометных ящиков. И если убийца мог отлучиться с позиции батареи, вполне возможно, что он бросил оружие туда. Помня об этом, Федор поднимал тяжелые ящики, осматривал укрытия. Но здесь было пусто. – Вон то строение… Что в нем? – Имущество батареи. А конкретно – моя епархия. Гимнастерки, портянки, сапоги, оружейное масло, НЗ. – Пойдемте, я осмотреть должен. Навесной замок на хлипком сарае был примитивным, гвоздем открыть можно. – Что же вы так? – укорил Федор. – Казенное имущество все же… – А кто туда белым днем полезет? На виду сараюшка… А ночью часовые бдят, чужому не подойти. Объяснение было разумным. – Хорошо, открывайте. В сарае – полки в два ряда. От большой банки с гуталином для чистки сапог – сильный удушливый запах. На полках мелочовка: брезентовые и дерматиновые брючные ремни, сапоги, попарно связанные за ушки, нательные рубахи и кальсоны. То, что и должно быть на складе у рачительного старшины. Сам старшина Туровцев присел на пустой снарядный ящик и выглядел абсолютно спокойным. Однако, едва начав проверку и приподняв небольшую кипу портянок, Федор увидел пистолет «Вальтер Р38». Причем он был не потертый – новенький. От неожиданности Федор застыл на месте. Конечно, в глубине души он надеялся где-нибудь да обнаружить оружие, но чтобы у старшины, да еще почти на виду? – Старшина, ко мне! Старшина подошел. – Что-то не так? Он повернулся, увидел пистолет и остолбенел. Только через несколько секунд обрел способность говорить. – Не мой! Я в первый раз его вижу! Да и зачем он мне, у меня штатный револьвер! – И старшина лапнул кобуру. – Стоять! Не шевелиться! Подойдя к старшине, Федор забрал у него из кобуры револьвер. Губы у Туровцева тряслись, он побледнел, в глазах плескался страх. Лично Федор не верил, что старшина убийца. Жуликоват? Да! Вполне вероятно, что грешки есть, – но он не убийца! Для этого характер иметь надо. Кроме того, ни один умный человек не станет прятать у себя орудие убийства – он просто выбросит его подальше. А тут – как специально улику подбросили. – Сядь, старшина! Ну, не дергайся! Сейчас твое спасение в твоих руках. Старшина неожиданно рухнул на колени: – Чем хотите поклянусь – не убивал! Нет на мне крови! Я с комбатом уже два года служу, зачем мне грех на душу брать? У меня семья, трое деток! Сейчас судьба старшины была целиком в руках Федора. Напишет обвинительное заключение и передаст обвинение в трибунал – худо будет. Федор подошел к стеллажу, вытащил из брючного кармана платок, обернул им пистолет и бережно положил его в сидор. Старшина следил за ним полными ужаса глазами. – Пальчики снимем, отстреляем. Думаю, это тот самый пистолет, из которого комбата убили. – Так вроде застрелился он… – трясущимися губами старшина попытался опротестовать вывод Федора. – Не слабак комбат, и потому убили его. И убийца – ты! – Федор ткнул пальцем в сторону Туровцева. – Детьми клянусь, я не убивал! – Поднимись, что ты, как баба, на коленях ползаешь, нюни распустил! Старшина послушно поднялся с колен. – Сядь! У кого-нибудь на батарее такой пистолет видел? – Видел. Только давно уже это было, месяца три назад. Товарищи офицеры на спор стреляли из пистолетов по пустым консервным банкам, и лейтенант Загудаев еще им похвалился. У какого-то убитого фрица вместе с кобурой снял, когда наступали. – Точно? – Ей-богу! – Ты коммунист? – Беспартийный, но из сочувствующих. – Чего же Богом клянешься? – На фронте в кого хочешь поверишь: и в Бога, и в черта. Федор задумался. Отводит от себя подозрения старшина, или и в самом деле убийца другой человек? Тот же Загудаев? И что сейчас предпринять? Арестовать обоих? Но убийца только один, тот, который на спусковой крючок нажал. Снять с обоих отпечатки пальцев? Так у него с собой специальной бумаги не было, она наличествовала только у эксперта в отделе. Такие преступления, где нужно снимать отпечатки пальцев, редко происходят. Для начала надо снять отпечатки пальцев с пистолета, потом проехать с экспертом. Он снимет отпечатки у обоих – старшины и лейтенанта, посмотрит на месте. Да и не факт еще, что Загудаев стрелял. Может, отдал кому-нибудь, обменял да выбросил, израсходовав боеприпасы. Но тем не менее спросить лейтенанта о судьбе этого оружия надо. – Хорошо, старшина. Пока я вам верю… В отделе сниму отпечатки пальцев, но завтра попрошу вас из расположения батареи не отлучаться. – Так точно! – Старшина вскочил, в глазах его появилась надежда. Федор же направился к Найденову. От лейтенанта пахло водкой – все поминали комбата. – Товарищ лейтенант, постарайтесь припомнить, у кого из минометчиков трофейные пистолеты есть! – У Загудаева Андрея. Извините, лейтенанта Загудаева. Однажды мы все вместе по банкам консервным из него стреляли. – Где сейчас пистолет? – Не могу знать. Оружие не штатное, я за него не отвечаю. И проблем не вижу. Пострелял да выкинул небось. – Можно мне увидеть лейтенанта? – Он сейчас на передовой, командир взвода артиллерийской разведки. Он же корректировщик огня! – Передайте ему, чтобы завтра с позиции батареи не отлучался. – Слушаюсь. Федор поехал в город. Всю дорогу он раздумывал, правильно ли поступил, не вызвав Загудаева и не арестовав обоих. Невиновен старшина – отпустили бы. А теперь от отпечатков пальцев зависит многое – при условии, что они на пистолете есть. Убийца мог быть осведомлен об отпечатках и протереть оружие. По приезде в отдел Федор сразу направился к эксперту. Им был капитан – уже в возрасте. По образованию химик, но подготовку соответствующую имел. – Федор Игнатьевич, рад приветствовать! – Федор приложил руку к пилотке. – С чем пожаловал? – Пистолет посмотреть надо на предмет обнаружения отпечатков пальцев. – Сделаем. – Похоже, это из него комбата минометной батареи убили. – Подозреваемый есть? – Двое. Надо будет завтра у них пальчики откатать. Но это имеет смысл, если они на пистолете будут. – Логично. Эксперт кисточкой нанес на рукоять и затвор пистолета угольный порошок очень мелкого помола, слегка дунул на него и посмотрел под косым светом. – Есть пальчики… Сейчас сниму. Приложив специальную бумагу, он посмотрел через лупу на отпечатки. – Завитки, петли… все четко. Есть отпечаток большого пальца на затворе и указательного на спусковом крючке. Но вот с указательным похуже, только часть идентифицировать можно. Погоди, это еще не все… Эксперт натянул резиновые перчатки, как у хирургов, и отщелкнул магазин. – Большинство из тех, кто о следах понятие имеет, сами пистолет протирают, а о магазине забывают. А при его снаряжении отпечатков пальцев предостаточно. И точно! На наружных стенках магазина еще три отпечатка обнаружилось, причем это были полностью конечные фаланги трех пальцев левой руки. Все правильно. Левой рукой магазин держат, правой патроны снаряжают. – Пальчики есть. Теперь надо снять отпечатки пальцев с подозреваемых. – С утра выезжать надо – туда и назад. Я исполняющего обязанности комбата батареи предупреждал, чтобы на месте были. – Вот и славно, быстро обернемся. Но эксперт как сглазил ситуацию: по приезде на батарею на месте оказался один старшина, сам к грузовику подошел быстрым шагом. Эксперт снял у него отпечатки и стал под лупой сравнивать. Минут через пятнадцать вынес свой вердикт: – Можете старшину из списка подозреваемых вычеркнуть – ничего похожего. Федор отправился к Найденову: – Здравия желаю! Я вчера предупреждал, чтобы лейтенант Загудаев на месте был. – Я помню. Он и должен быть на месте. Я никуда его не отправлял с заданием. Сейчас бойцы найдут его. У Федора вдруг возникли какие-то сомнения в душе. Но делать было нечего, и он уселся у землянки комбата, подставив лицо солнцу. Через четверть часа прибежавший боец доложил: – Нет товарища Загудаева на батарее… Федор нахмурил брови: – Ты хорошо искал? – Так точно! По всем землянкам пробежал, на огневой позиции был. – Может, это… в туалете он? – Смотрел я… Под туалет использовали небольшую отрытую щель. Найденов подозвал еще двоих минометчиков. – Найдите Загудаева, срочно! Но и эти вернулись ни с чем. Найденов сам направился в офицерскую землянку и вышел оттуда с расстроенным лицом. – Вещмешка Загудаева нет. Командир первого огневого взвода говорит, что не видел его после завтрака. – Вот… – Не удержавшись, Федор выматерился. Ситуация складывалась неудачно. Старшина не при делах, а второй подозреваемый исчез. Арестовал бы Федор вчера обоих – и не было бы проблемы… Но куда мог направиться лейтенант? На передовую, а затем к немцам перейти? Не исключено. В пехотных ротах его знают в лицо – все же разведчик-корректировщик. На передовой бывает почти каждый день, служба у него такая. И слабые места, где к фрицам перейти можно, наверняка знает, даже с биноклем изучить мог. Но не факт! С таким же успехом он мог в тыл отправиться, кто знает, что у него на уме? Мог забрать документы у какого-нибудь убитого бойца – у многих бойцов в солдатской книжке фотографии нет. Поменяет погоны, и военные патрули или заставы войск по охране тыла быстро его задержать не смогут. Меры надо было принимать срочные. – Найденов! Срочно собрать и построить личный состав батареи! Пока бойцы и командиры собирались и строились, Федор подошел к капитану-эксперту: – Федор Игнатьевич, накладка вышла. Да чего там – мое упущение, ошибка. Лейтенант Загудаев, второй подозреваемый, исчез из расположения батареи. Вещмешка с личными вещами нет. Полагаю, почуял, что жареным пахнет, и сбежал. Официально выражаясь, дезертировал. Я попрошу вас вернуться в город, в отдел, и доложить ситуацию полковнику Белому. Надо разослать телефонограммы по железнодорожным станциям, заградотрядам, а еще – в полки и батальоны на передовой. Не исключено, что он может попробовать перейти линию фронта. – Ни хрена себе, старлей! Заварил ты кашу! А сейчас что собираешься делать? – Упущение мое, поэтому постараюсь исправить. Буду преследовать его… Все же офицер Загудаев не мышь-полевка. Кто-то его видел, кто-то что-то знает… Хорошо бы, чтобы в штабе армии его личное дело просмотрели. Да, и еще… нет ли у него в соседних частях сослуживцев, однокашников по училищу, у кого бы он мог укрыться на несколько дней? – Понял, старлей… Найду подполковника – сразу доложу. А тебе успеха! Капитан уселся в кабину грузовичка, и полуторка укатила. Федор подошел к личному составу батареи, который уже построился в две шеренги, встал перед центром: – Товарищи бойцы и командиры! Все вы знаете о несчастном случае на батарее – я говорю об убийстве комбата. Именно об убийстве, а не о самоубийстве! Не скрою, все было обставлено так, чтобы выглядело оно самоубийством. На данный момент есть веские основания подозревать лейтенанта Загудаева, тем более он самовольно оставил подразделение, то есть фактически – дезертировал. По строю пронесся гул голосов: бойцы не могли сдержать удивления и гнева. В их рядах служил убийца, а возможно – и предатель, прикидывавшийся товарищем. Бойцов уму-разуму учил… – Разговорчики в строю! – выступил вперед Найденов. Нарушение Устава мелочное, но врио комбата было неудобно перед Казанцевым. Еще подумает, что лейтенант распустил батарею, не может поддерживать дисциплину. – Так вот, товарищи, – продолжил Федор, – я прошу вас помочь в розыске Загудаева. Кто видел, куда направился Загудаев, прошу выйти из строя. Вперед шагнули трое. Уже хороший знак! – И еще… Кто из вас знает, нет ли у Загудаева в близрасположенных частях сослуживцев, однокашников по учебе в училище? В ответ – тишина, строй не шелохнулся. Повернувшись к Федору, Найденов тихо, чтобы в строю не расслышали, сказал ему: – Загудаев не очень общительным был, о личной жизни мало рассказывал. – Дайте батарее команду разойтись. А тем, кто вышел из строя, подойти ко мне. К Федору подошли трое бойцов. Один из них был утром на кухне в наряде, двое в карауле. Федор опрашивал их поодиночке, отведя в сторону. – Рядовой Шнуров. Я на часах стоял у склада боепитания и видел, как лейтенант това… – Он нам не товарищ, называйте по имени, – прервал его Федор. – Так вот, Загудаев прошел мимо меня. На плече сидор был. – Куда он направился? – В сторону госпиталя. – Боец показал рукой. – Он что, ранен был? Или кто-то из бойцов батареи лечение там проходит? – Не ранен он, цел. Федор почувствовал, что боец что-то недоговаривает. – Говорите все как есть. Ваши слова помогут задержать преступника. – Слухи только, товарищ старший лейтенант… Не знаю, стоит ли? – Стоит. Слушаю. – Девушка у него там. Не знаю, доктор она или медсестричка, а только ходит он туда не первый раз. Когда мне на часах приходилось стоять в вечернее время, видел, как он возвращался. Веселый, песни потихоньку пел… – Как девушку зовут? – Вот чего не знаю, того не знаю, – развел руками боец. – Спасибо. Опрос двух других бойцов сведений не добавил, оба показали то же направление, что и Шнуров. И Федор решил не медлить. Итак, у Загудаева была фора в четыре часа, за это время пешком можно двадцать километров преодолеть. Поэтому он направился к госпиталю. Располагался он в лесу, неподалеку. Но не госпиталь это был, а медсанбат. Принимал раненых с близкой передовой, оказывал срочную или неотложную помощь и отправлял в госпитали. Жил и работал медсанбат в палатках. На подходе к нему Федора остановил часовой из легкораненых. Тех, кого можно было быстро восстановить – за неделю, десять дней, – в тыл не отправляли. Они лечились в медсанбате и по мере своих сил несли армейскую службу. Конечно, кому-то из раненых хотелось в тыл, подальше от фронта – передохнуть. Но были и те, кто даже с серьезными ранениями не хотел уезжать: здесь их взвод, рота, друзья. А куда их могли послать после тылового госпиталя, еще неизвестно. Федор предъявил документы. – Давно на часах стоишь? – Скоро уже менять будут. «Ага, стало быть, около четырех часов», – сообразил Федор. – Не припомнишь, лейтенант-артиллерист не приходил в госпиталь поутру? – Из минометной батареи? Как же, был! Я только на пост заступил. Зазноба у него здесь, медсестричка Лиза Мурашкина. – Осведомлен ты, однако! – Делать-то нечего, вот и наблюдаешь со скуки… – Долго он здесь был? – Полчаса. – А потом куда ушел? – Уехал. Начмед наш Кучин на мотоцикле с коляской в Великие Луки поехал, так он на заднем сиденье был. Федор едва зубами от злости не заскрипел. Загудаев уже в городе, а он в медсанбате, быстро выбраться из которого надо еще суметь… Но все же он решил поговорить с медсестричкой. Насколько понял Федор, Загудаев посещал свою зазнобу ближе к вечеру – в темное время суток корректировщик огня обязанности свои исполнять не может. Вот и уходил с батареи, и наверняка – с ведома комбата. – Где Лизу найти можно? – В перевязочной она, вторая палатка отсюда. – Спасибо, боец! Федор зашел в палатку. Здесь две медсестры мыли хирургические инструменты, готовя их к стерилизации. – Здравия желаю! Кто из вас Лиза Мурашкина? – Я, – обернулась к нему одна из медсестер. – Вы по какому делу? – Поговорить с вами надо. – Вы из медсанбата? – Нет. Вторая медсестра, зыркнув на Федора, прошла мимо него к выходу и буркнула: – Везет же некоторым, уже второй ухажер за утро… Когда они остались одни, Федор предъявил девушке удостоверение. – Ой! С ним что-то случилось? – Вы о ком? – О Загудаеве, конечно! – Что с ним случилось, пока не знаю. А где он сейчас, вы знаете? – Он был здесь утром. Сказал, что его переводят на другое место службы и некоторое время мы не сможем видеться. Обещал написать. «Так… Стало быть, уход лейтенанта из батареи не был случайным…» – А куда он направился? Может быть, он случайно обмолвился в разговоре? – Он не сказал. После самоубийства комбата он сам не свой был. – Это он сказал вам о смерти комбата? – Да, он. – В каких отношениях он был с комбатом? – Как петухи молодые, даже подрались недалеко от медсанбата. Федор был удивлен: о драке ему на батарее никто не говорил. – А по какому поводу была драка? Щеки девушки запунцовели, и Федор высказал тут же появившееся предположение: – Из-за вас? – Угадали… Только мне комбат не нравился, руки он распускал. И я Андрею сказала об этом… – Андрей – это кто? – Да Загудаев же! Вот и поцапались они. Знала бы, лучше бы промолчала. Похоже, конфликт из-за девушки вышел, не поделили они ее… Хотя это еще не повод убивать, но все же зацепка какая-то. – Андрей не говорил, может, у него родственники поблизости есть? Или в соседних областях? – Вроде тетка в Вологде… Кажется, выспросил все, что его интересовало и что знала девушка. Вероятно, расспроси он ее подробнее, всплыли бы и другие детали. Но Федор был в чистом цейтноте, каждая минута на счету. – Спасибо, вы мне очень помогли. Федор направился к штабной палатке – позарез был нужен транспорт. Любой, хоть мотоцикл. С ходу он направился к столу, за которым сидел врач в пожелтевшем от частого кипячения халате. – Здравия желаю! Мне нужен начальник медсанбата. – Всем нужен, – невозмутимо отозвался врач. Федор предъявил красную книжку, и врач поднял на него красные от уже хронического недосыпа глаза. – Слушаю вас. – Срочно нужен транспорт в Великие Луки. – Да что у меня, автотранспортная рота? Хотя… Грузовик под погрузкой стоит, раненых в город повезет. Комфорта не обещаю, в кузове поедете. – Согласен. Для ускорения процесса Федор помогал грузить в машину носилки с ранеными. Когда кузов заполнился, влез сам и кое-как пристроился у заднего борта. Грузовик ехал медленно, водитель старательно по мере возможности объезжал многочисленные рытвины, чтобы не растрясти раненых, не причинить им боль. А время неумолимо бежало вперед. Грузовик въехал в город и на одном из перекрестков встал, пропуская воинскую колонну. Пользуясь моментом, Федор выбрался из кузова и, спросив у первого прохожего, где железнодорожный вокзал, побежал туда. Он не шел быстрым шагом, он действительно мчался. Редкие прохожие удивленно смотрели на бегущего офицера, некоторые оборачивались ему вслед. Увидев при входе на территорию вокзала воинский патруль, Федор сразу кинулся к ним и без лишних слов показал удостоверение. – Лейтенант по фамилии Загудаев не проходил? – Уже получили указание. Не было такого. – Последние два часа поезда в сторону Калинина проходили? – Два эшелона. На перроне и станционных путях тоже патрули, и они извещены. Если бы этот лейтенант здесь был, его бы задержали. – Спасибо. Отойдя в сторону, Федор на несколько мгновений застыл в раздумье. Он полагал, что Загудаев отправится на вокзал. Народу здесь много, в том числе и военных, затеряться среди них легко. Но это только кажется на первый взгляд человека, не знакомого с работой застав и патрулей. Если известна фамилия фигуранта, его описание – задержат. Во время таких акций задерживали других людей, зачастую – с похожей внешностью. Но, разобравшись, с извинениями отпускали. Лейтенант, если он не дурак, мог иметь и другие документы, мог переодеться в гражданскую одежду. Если он заранее продумал убийство, раздобыл пистолет, то мог продумать пути отхода и маскировку. Была еще зацепка – начмед, который прихватил Загудаева в попутчики. Конечно, если он не укатил обратно в медсанбат. Но найти его не так просто. Начмед мог приехать в госпиталь, Санитарное управление фронта – да еще в сто мест. Но наиболее вероятны эти две точки. Для очистки совести Федор решил их посетить – все лучше, чем являться в отдел с пустыми руками. Обмишулился он, не задержал вчера обоих подозреваемых, теперь вот придется расхлебывать. И поделом! Его упущение, а привело оно к тому, что в поиске сейчас задействовано множество людей. Со стороны – все спокойно. Но усилены патрули, и они проверяют каждую проходящую через город машину, контролируют посадку в вагоны на вокзале. Уж Федору известно, как могут работать органы – и СМЕРШ, и НКВД, и войска по охране тыла, и милиция. Поисковую сеть они раскидывают широко. Под наблюдение попадают вокзалы, выезды из населенных пунктов. В город без пропуска не войти и не выехать из него любым видом транспорта. Узнав, где госпиталь, Федор побежал туда. И ему наконец повезло. Сразу за КПП он увидел стоящий трофейный мотоцикл с коляской – «БМВ». – Не подскажешь, чей мотоцикл? – обратился он к стоящему на КПП дежурному. – Фамилии не знаю, – пожал тот плечами, но внезапно оживился. – Да вон он идет! От здания школы, переоборудованной на время войны под госпиталь – явление в прифронтовых зонах повсеместное, впрочем, как и в ближних тылах, – к КПП направлялся старший лейтенант. Разглядев на его погонах эмблемы медицинской службы, Федор перехватил его у самого мотоцикла. – Ваша фамилия Кучин? – Именно. А вы по какому делу ко мне, чем могу служить? Федор представился и предъявил документы. – Слушаю. – Вы сегодня утром подвозили лейтенанта Загудаева? – Было дело. А что, это преступление? – Я вас ни в чем не обвиняю. Скажите, где вы его высадили? – В Лакомице, это километра три от города. – Он же в город собирался? – Хозяин – барин… Где попросил меня остановиться, там я его и высадил. – Спасибо. Начмед завел мотоцикл и укатил. Действия Загудаева были явно подозрительными. Не доехав до города совсем немного, он сошел, почему? Предполагал, что на дорогах организованы проверки? У Федора все больше и больше крепла уверенность, что Загудаев и есть убийца. Неужели они с комбатом настолько сильно повздорили из-за медсестрички, что одному потребовалось убить другого? Ведь не уголовник он, не в пьяном угаре сотворил убийство! Сослуживцы Загудаева говорили, что спиртное он не употребляет и зачастую сто граммов «наркомовских» отдавал товарищам. И вообще не скандальный человек. Замкнутый – да, это черта характера, но не скандальный. Федор направился в отдел – надо было доложить полковнику о деталях расследования. За упущения по загривку получит, это ясно. Но сейчас главное – задержать беглого лейтенанта. Обычно дезертировали рядовые, чаще – новобранцы. Слишком резок был переход от мирной, тыловой жизни к войне: обстрелам, бомбежкам, крови, смерти соседа по траншее. Люди со слабой, неустойчивой психикой ломались, чувство самосохранения пересиливало чувство долга. Но… боевой офицер – и такая глупость?! Начальник отдела был не в духе, и сомнительно, что из-за Федора. Оперативных разработок, которые вел отдел, было много, и не все продвигалось так хорошо, как ему хотелось. После взаимных приветствий подполковник сказал: – Думаю, о своем промахе ты уже знаешь. Времени у меня мало, поэтому докладывай коротенько. Коротко и четко Федор доложил о Загудаеве и предпринятых мерах по его поиску. – Пока все твои действия правильны, – подвел итог подполковник. – А сейчас бери пару бойцов, машину и езжай в эту деревню Лакомицу. Распутывай след оттуда. Кто-то все равно его видел, офицер – не иголка в стоге сена. – Товарищ подполковник, не исключено, что дезертир и убийца обойдет город. Если к железной дороге выйдет, то у небольших разъездов – Щелково или Сердце. На разъездах патрулей нет, а поезда останавливаются. Он может там подсесть. Федор показал на карте разъезды, но подполковник ткнул карандашом в перекресток дорог, который находился южнее города. – Здесь тоже удобное место, два шоссе пересекаются. Если он в сторону Москвы двигаться собрался, не исключено, что тут попутную машину ловить будет. На перекрестке только военный регулировщик. Ладно, вышлю я к шоссе лейтенанта Макарова – он сейчас в кабинете шифровальщика находится. Опиши, как выглядит этот Загудаев. Макаров сейчас делами не занят, пусть перекрестком займется. И пусть ко мне перед отъездом зайдет. – Слушаюсь! Федор передал Макарову приказание начальника отдела. – Да не вопрос, поеду. Особые приметы у этого вашего дезертира есть? – Никаких. Видел я его. Молодой, среднего роста, лицо ничем не примечательное. Зубы свои. Бывает, что у фигуранта стоят коронки, которые видны при разговоре или улыбке, – тоже особая примета. – Хреново! Безликий он у тебя какой-то! – Я что, выбирал его? – Да это я так, к слову… Если Загудаев умен, как премудрый пескарь, он документы сменил. – Типун тебе на язык! Макаров засмеялся: – Славно поговорили, обменялись любезностями… Пойду я к Белому. Подполковник сегодня не в настроении, как бы не досталось. Пока водитель готовил машину, Федор заскочил в столовую и до того, как подкатил водитель, успел съесть тарелку супа с куском хлеба. В кузов уже забрались двое незнакомых ему бойцов из взвода отдела. Выбежав на звук сигнала, Федор устроился в кабине. – Едем в Лакомицу! – Так это недалеко… Через четверть часа они остановились в центре деревни, съехав на обочину. Через деревню шло гравийное шоссе из Локни в Великие Луки. Движение, по фронтовым меркам, вполне оживленное. Загудаев мог поймать попутку до города, но Федор сомневался, что фигурант это сделает, до Великих Лук он мог доехать на мотоцикле начмеда. Скорее всего, поста на въезде остерегался, потому и сошел. Форы по времени у него много, и в деревне он не задержался. Но куда направился? У фигуранта сто дорог, а для Федора только одна – по следу. Еще когда только ехал, Федор поставил себя на место Загудаева. У парня есть карта, и пользоваться ею лейтенант умеет, все же корректировщик. На карте не только обозначения населенных пунктов нанесены, для грамотного человека там есть все: болота, колодцы, холмы, дороги, реки с бродами. Человек неподготовленный выберет короткий путь, по южному обходу города. Так ближе, но там мост и перекресток дорог. Одна – из Великих Лук на юг, на Невель. Вторая, с запада на восток, – с Пустоши на Калинин и дальше на Москву. Есть еще второй вариант, он дальше, но безопаснее. Это возможность обойти город с севера и выйти к разъезду Щелково, что на железной дороге, в десяти километрах от Великих Лук. Если Загудаев осторожен и умен, он выберет второй вариант. Федор начал обход изб, причем с восточной части деревни. Он здоровался и спрашивал: не видел ли кто командира с вещмешком? Нашлись двое, кто видел, показали направление, и Федор остро посожалел, что рядом с ним нет служебной собаки. А как бы она ускорила поиски! – Бойцы, за мной! Демирчан, езжай к разъезду Щелково и жди нас там. Только не на самом виду! От деревни в лес вела тропинка. Видимо, жители ходили за дровами для печей да по грибы-ягоды – все же приварок к столу. Но очень скоро тропинка стала едва заметной, а потом и вовсе пропала. Федор стал держаться направления по карте и компасу. У лейтенанта, как корректировщика, в командирской сумке точно такие же принадлежности должны быть – это его рабочий инструмент. Через пару километров пересекли грунтовку от Веретья к Великим Лукам. Федор шел быстро, временами переходя на бег. Сзади громко топали сапогами бойцы. Ничего, засиделись в отделе, пусть разомнутся. Судя по карте, километров через пять будет хутор, всего один дом. И Загудаев не мог его миновать. Или мимо пройдет, или зайдет – воды попросить, передохнуть. К разочарованию Федора, хутор оказался заброшен. Изба стояла, но замок с двери был сорван, а сама дверь перекошена. – Стоять здесь, – приказал Федор бойцам. Пока бойцы переводили дух у ворот, Федор прошел по двору, глядя себе под ноги. Да, здесь совсем недавно кто-то был: трава примята и еще не успела выпрямиться. Но не факт, что это был Загудаев, мог зайти кто-то из жителей близлежащих деревень. Федор вошел в избу и, памятуя о возможности наткнуться на «растяжку», не переставал глядеть себе под ноги. Чисто. А вот на столе он обнаружил банку из-под американской ленд-лизовской консервированной колбасы, а также хлебные крошки. Он понюхал пустую банку – запах был свежий, не выветрился. Помял между пальцами хлебные крошки. И они не обветрились, не высохли. Час или два назад кто-то здесь ел, и это был точно не местный житель, у них таких консервов нет. Американская консервированная колбаса поставляется только в армию. Значит, он, Федор, на верном пути. Выйдя во двор, Федор подошел к колодцу – на деревянном срубе вода еще не высохла. Так, значит, после перекуса лейтенант водички напился, а еще во фляжку ее набрал, все же в колодце вода чище и вкуснее речной. Федор воспрял духом: он идет по следу. После небольшой остановки на хуторе дальше они бежали до пересечения с грунтовкой Суханово – Беседино – Великие Луки. Дорога малоезженая, поскольку тупиковая и идет только до Мартинково, а там заканчивается. На пыльной дороге – следы армейских сапог, отпечатки сорок второго размера. Федор почувствовал моральный подъем, как гончая, взявшая верный след и рвущаяся с поводка к близкому уже зверю. Некоторое время следы шли по самой дороге, потом – по обочине, а дальше свернули в лес, или, скорее, в рощу, слишком редко росли здесь деревья. Федор достал карту. От Великих Лук дорога разделялась, и северная ее колея шла к Торопцу, а более южная – через Старую Торопу, на Москву. А впрочем, сейчас надо двигаться на юг: обе вешки идут почти параллельно и только после Куньи расходятся. – Бежим! Федор решил не сворачивать в лес, по дороге бежать удобнее. Рано или поздно дезертир выйдет к железной дороге, а вот куда он последует потом, еще большой вопрос. Долго бежать не пришлось. Сначала они услышали паровозный гудок, а потом из-за деревьев показалась насыпь и сам паровоз с вагонами.Глава 9 Начфин
Когда Федор с бойцами приблизился к рельсам, поезд уже прошел, а искать следы на щебенке – пустое занятие. Тем более время от времени здесь проходят обходчики, путевые рабочие. Немного поколебавшись, Федор повернул вправо, к Щелково: грузовик должен быть там. Кроме того, есть возможность проверить, нет ли на разъезде Загудаева. На разъезде он встретил только одного полусонного дежурного. Ни эшелонов на путях, ни людей – гражданских или военных… Тем временем бойцы обнаружили грузовик, его Демирчан за пристанционными пакгаузами укрыл. Причем укрыл грамотно, от здания разъезда его не было видно. Федор уверился во мнении, что Загудаев направился к южной ветке, идущей на Старую Торопу, и дальше – на Москву. По времени он имеет фору… Федор посмотрел на часы. Ехали они машиной, да еще Загудаев четверть часа перекусывал. Выходит, форы у него часа два с половиной или три. Разрыв сократился, но все равно был большим. – В машину! И водителю: – К разъезду Сердце. – Это где? Федор показал по карте, куда шла грунтовка. Она пересекала обе ветки железной дороги и вела к Корнилово. И ехать-то ерунду, каких-то шесть-семь километров, а все экономия времени и сил. Они миновали переезд, и водитель прибавил газу. Вот уже следующий переезд виден, будка путевого обходчика… Слева, со стороны Великих Лук, шел поезд. Им же после переезда надо было сразу поворачивать направо, к разъезду. – Не успеем проскочить, тормози! – скомандовал Федор. Обычно перед приближением поезда обходчик выходил из будки, закрывал шлагбаум и держал желтый свернутый флажок. Федор не был железнодорожником, но эту картину видел не раз. Однако сейчас из будки не вышел никто, опускать шлагбаум было некому. А должен! Не шоссе, конечно, грунтовка, но в данном месте движение наблюдается. Как только их полуторка остановилась, сзади встал еще один грузовик. И по другую сторону железной дороги видна была приближающаяся машина. Непорядок! Поезд прошел, громыхая на стыке рельсов. Машины тронулись, и сразу за переездом Федор скомандовал: – Сворачивай на обочину и останавливайся! Непорядок и непонятные ситуации Федор не любил. Конечно, выяснять, почему обходчик не вышел закрыть шлагбаум, не его забота, а железнодорожного начальства. Заболел, прогулял? Нет, не сейчас, не во время преследования дезертира, подозреваемого в убийстве… Хотя называть подозреваемого убийцей до приговора юридически неправильно. Федор выбрался из кабины и подошел к зеленому борту грузовика. – Парни, за мной! Оружие – к бою! До будки было тридцать метров. Федор заметил, как едва шевельнулась занавеска на окне. Значит, внутри нее кто-то есть. Поняв это, он сразу скомандовал солдатам: – Ты – за переезд. Держи под наблюдением второе окно. А ты вправо, держишь под прицелом дверь. В случае огневого контакта стрелять по ногам. Разошлись! Сам подошел к будке, прижался спиной к стене и рукояткой пистолета постучал по стеклу. Никакого ответа. Но занавеска не сама по себе шевельнулась. А если на сквозняк грешить, так окна и двери закрыты. Позволить себе повернуться и уйти, не расставив все точки над «i», Федор не мог. Стволом пистолета он разбил окно. Сам перед окном не вставал, так можно нарваться на пулю. Как только осколки стекла осыпались на землю, в будке послышалось движение. Выходит, не показалось Федору, в будке действительно был человек. – Загудаев, сдавайся! Открывай дверь и выходи с поднятыми руками! – приказал Федор. Вместо ответа из разбитого окна высунулась рука с гранатой. Федор рванул за угол, благо – будка маленькая, два на три метра. Четко слышимый щелчок – это сработал взрыватель. Федор едва успел прикрыть ладонями уши, как сразу ахнуло: граната «Ф-1» очень мощная. От поражения осколками его прикрыл бревенчатый сруб будки, но ударная волна близкого взрыва свалила наземь. Поднявшись, Федор крикнул из-за угла: – Не дури, Андрей, застрелим ведь! Вот дурак-то, господи! Неужели не понимает, что сопротивление приведет к перестрелке, а живым из этой передряги ему не выбраться? – Вы еще попробуйте меня взять! – послышался голос из-за двери. – Ты зачем комбата убил? Этот вопрос все время волновал Федора. Как можно убить командира, сослуживца – да просто своего, русского! – Тебе не понять, ищейка! – А вот ярлыки вешаешь ты зря! На себя посмотри, дезертир и убийца! Обиженный словами Федора – правда, она ведь глаза колет и редко кому нравится, – Загудаев швырнул еще одну гранату. Снова взрыв, и снова Федор успел закрыть уши. Иначе от близкого разрыва могли порваться барабанные перепонки и он мог остаться глухим. Через дверь Федор веером расстрелял весь магазин. Но пистолет он держал параллельно земле, буквально на ладонь от пола будки, стараясь ранить дезертира в ноги. Он сразу откатился в сторону, под прикрытие бревенчатых стен: лейтенант мог ответить огнем из штатного «ТТ». – Эй, Загудаев, прекращай… Рано или поздно гранаты с патронами у тебя закончатся! – крикнул Федор. В ответ – тишина, ни движения, ни голоса. Какую-то каверзу убийца обдумывает? Федор сменил магазин в пистолете на полный. Прошло еще несколько минут. Надо было что-то предпринимать. Эх, сейчас бы дымовую шашку в окно забросить, выкурить дезертира из будки! Уж противогаза у лейтенанта точно нет, не выдержит он в дыму. Прижимаясь к стене, Федор приблизился к окну. – Загудаев! Тишина. Федор уцепился левой рукой за подоконник и осторожно заглянул внутрь. На полу лежало неподвижное тело в армейском обмундировании. Правую руку с зажатым в ней пистолетом Федор направил на лежащего человека. – Кончилась твоя эпопея, Загудаев! Встал и поднял руки! Но человек не отвечал ему и вообще не двигался. Федор спрыгнул на землю, обежал будку и выстрелил в замочную скважину. Звякнуло поврежденное железо, и Федор рванул ручку двери на себя. Труп! Тело Загудаева лежало на боку, а из-под головы расползалась по полу лужа крови. Видимо, бросив гранату, лейтенант упал на пол, чтобы его не задело случайным осколком. А Федор стрелял из пистолета понизу, и получилось, что вместо ног он угодил лейтенанту в голову, сразив его наповал. Федор махнул рукой бойцам: – Оба сюда, оружие на предохранитель! Для начала он обыскал сидор лейтенанта. Но что могло быть в вещмешке у фронтовика? Чистые портянки, бритва, две банки консервированной колбасы, пачка галет и вафельное полотенце. А еще бумажный пакет – Федор вытряхнул на стол его содержимое. Слегка пожелтевшая фотокарточка мужчины и женщины, судя по возрасту – родителей Загудаева. Сам лейтенант в тулупе и шапке, на обороте фотографии – надпись карандашом: «Февраль 43, первый день на батарее». Несколько писем из дома. Вроде хороший парень был, комсомолец, и служил не хуже других. А теперь родителям извещение придет. И не как у всех – «Погиб при исполнении воинского долга по защите Родины», а позорное: «Дезертировал, убит при задержании». Вот уж дурак-то! Федор осмотрел карманы гимнастерки Загудаева. Удостоверение, продовольственный и вещевой аттестаты. И все, никаких зацепок, которые могли бы пролить свет на причину убийства комбата. Теперь остается закрыть оперативное дело по причине смерти подозреваемого, а причина преступления так и останется вечной тайной. – Грузите труп в машину, – распорядился Федор. – Да, одну минуту! Расстегнув на убитом ремень, он снял его вместе с кобурой – оружием не разбрасываются. Ехать на разъезд смысла уже не было, и они поехали кружным путем. На перекрестке дорог забрали лейтенанта Макарова. Тот, увидев грузовик отдела и Федора, удивился: – Что? Взяли уже? – Застрелили. Гранаты бросать стал. Едем в отдел, если не хочешь пешком идти. В отделе Казанцев доложил подполковнику о произошедших событиях. – Молодец, Казанцев, – после доклада Федора одобрил его действия Белый. – Все, отдыхай. Но впредь будь предусмотрительнее. Федор пошел в столовую, а потом улегся спать. Побегать сегодня много пришлось, устал. А тут еще гибель лейтенанта… Преступник он, убийца и дезертир, но по-человечески Федору было его жаль. Молодой еще, и уж конечно не враг, не предатель. Утром подъем. Спал Федор в офицерском общежитии, а фактически – в избе из трех комнат, в каждой – по две кровати. Поднявшись, Федор прошел в умывальную комнату, побрился. В этот момент во двор вбежал посыльный. – Товарищ старший лейтенант, вас срочно к начальнику отдела. – Иду… Успев забежать в свою комнату, он натянул гимнастерку и опоясался ремнем с кобурой – не идти же к начальнику в исподней рубахе? Подполковник был хмур. – Садись, Казанцев. Звонили только что из штаба дивизии, ЧП у них. Вчера начфин уехал за деньгами – с охраной, на «козлике», и не вернулся. Они машину с бойцами выслали на поиски, обнаружили «козлик» и в нем – три трупа. А мешка с деньгами нет. – Деньги в военно-полевом банке успели получить? – А вот это ты и выяснишь: кто убийца, где деньги… – Товарищ подполковник, я же не следователь, а оперативный работник, – напомнил Федор Белому. – Ты, Казанцев, в первую очередь – сотрудник контрразведки СМЕРШ. И, если не забыл, наше дело – бороться с предателями, немецкими агентами и преступниками в прифронтовой зоне и воинских частях. Вот и занимайся своими непосредственными обязанностями. Я же тебя не на кухню посылаю – картошку чистить… – Машину можно взять? – Бери. Полуторка в твоем распоряжении. – Слушаюсь! – Ежели что-то важное будет, звони. Но не открытым текстом. – Понял. Но сначала Федор пошел в столовую. Никто и нигде кормить его не будет, а уехать придется неизвестно насколько. Мертвых уже не вернуть – да им и все равно, поэтому десять минут они подождут. Однако ел Федор быстро, потому что к тому времени Демирчан уже успел завести грузовик и теперь гонял его на малых оборотах, прогревая мотор. – Едем в Игнашово! Начфин был из дивизии, расквартированной в этой деревне, южнее – шоссе на Москву. Ехать-то предстояло всего километров тридцать. До самой деревни они не добрались. Только пересекли шоссе недалеко от моста, как увидели грузовик, вокруг которого сидели и стояли солдаты с автоматами. Свернув туда, остановились. Федор выпрыгнул из кабины, и навстречу ему бросился лейтенант интендантской службы. – Здравия желаю! Лейтенант Цаплин. – Старший лейтенант Казанцев из СМЕРШа. – Федор предъявил документ. – Машину начфина в кустах обнаружили, случайно. – Проводите. «Козлик» стоял в кустах, с дороги его и не заметишь. Вокруг машины – несколько бойцов. Федор досадливо поморщился. Следы, если они и были, уже затоптаны. – Лейтенант! Почему бойцы здесь? – Охраняют место происшествия. – Надо было их расставить цепью метров за пятьдесят от места происшествия. Они же все следы затоптали! – Виноват, не знал. Бойцы, всем в цепь на сто шагов отсюда. Однако бойцы уже успели потоптаться, набросать окурков. Федор остановился в паре метров от «козлика». – Теперь подробно и толково, – обратился он к Цаплину. – Начфин, капитан Арефьев, как всегда, когда на дивизию деньги получать надо, отправился на машине в город. Из взвода охраны штаба автоматчика взял – согласно приказу о сопровождении ценных грузов. Вечером забеспокоились, позвонили в банк. – Кто звонил? – перебил Федор. – Я. – Дальше. – Сказали: ваш Арефьев деньги получил, отбыл. – Во сколько он получил деньги? – Не знаю, предположительно часов в одиннадцать. В девять он уехал, до города полчаса езды. Пока документы оформил, пока деньги пересчитал… Где-то так и будет. – Сколько денег было? – Восемьсот тридцать тысяч, я сам платежное поручение писал. – В чем перевозили деньги? – В обычном сидоре, то есть вещмешке, – поправился лейтенант. – Дальше… – Я доложил начальнику штаба, он выделил грузовик и бойцов. Стали искать. Проехали до Великих Лук – мало ли… Сломались, авария… Но машины нигде не было. Уже под утро, только светать начало, остановились. Водитель воду в радиатор доливал, а бойцы, извиняюсь, в кусты оправиться пошли. Там машину начфина и увидели. – Ничего не трогали, не забирали? – Никак нет. – Стойте здесь, я осмотрю. На следы на земле Федор уже не смотрел, бесполезно. Все затоптано солдатскими сапогами так, как будто рота солдат специально прошла. Он обошел вездеход вокруг. На корпусе машины и на лобовых стеклах, на брезентовом верхе – ни одной пулевой пробоины. Это уже интересно… Стало быть, не было засады. Не снаружи обстреливали, не из кустов. – Лейтенант, кто знал или мог знать о перевозке денег? – Сам начфин, я, водитель и боец сопровождения. – А еще? – В банке знали, мы им звонили. Нет, кто-то еще должен был знать, случайно или намеренно подслушал. Федор заглянул внутрь «козлика». На переднем пассажирском сиденье лежал убитый капитан – приник головой к панели приборов. На спине, в области левой лопатки, – входное пулевое отверстие. На гимнастерке – обширное пятно крови. «Стреляли в спину, – сделал про себя вывод Федор, – причем выстрела капитан не ожидал. Значит, доверял тому, кто был сзади». На заднем сиденье – труп бойца, но этого убили выстрелом в грудь, в сердце. Водитель в «баранку» уткнулся, он тоже убит выстрелом в спину. Занятная, однако, картина… Трое убитых, сидора с деньгами в машине нет. Убивали или убивал человек явно с одной целью – похищения денег. Причем, перед тем как начать стрелять, убийца сидел на заднем сиденье справа. – Лейтенант, кто-нибудь еще в машине был? Скажем, кто-то из штаба дивизии в город собрался? – Никак нет. Я сам стоял рядом, когда начфин отъезжал, – трое их было. Приказ строгий есть: попутчиков не брать. А Арефьев очень исполнительный был и осторожный. – Посмотрите на убитых. Это именно они? Всех опознать сможете? Но лейтенант даже не заглянул в кабину «козлика». – Видел уже, бойцы подзывали. Арефьев это и водитель. Давно их знаю, не меньше года. А автоматчика впервые перед поездкой увидел, но это он. Не прикасаясь ни к одному телу, Федор осмотрел убитых. Похоже, никто из них личным оружием воспользоваться не успел. Пистолеты в кобурах, у автоматчика автомат на шее. Федор снял ружейный ремень с бойца, вытащил автомат и понюхал ствол. Вчера или сегодня из него точно не стреляли. Отщелкнул магазин, открыл крышку… Все патроны в круглом магазине на месте. Никто не успел среагировать на действия убийцы, все произошло внезапно. Федор с трудом протиснулся на заднее сиденье – мешали тела. Уселся на свободное место – здесь находился убийца. Мысленно он поставил себя на его место. Судя по всему, убийца сначала выстрелил в автоматчика – тот сидел рядом и представлял для него реальную угрозу. Затем – выстрел в спину капитану, а потом уже и водителю. Так, механизм убийства уже более-менее понятен. Еще бы знать, кто убийца… А вот с этим сложно, даже подозреваемых нет. – Зовите солдат, вытаскивайте тела из «козлика». Трое солдат, чертыхаясь, неловко вытащили тела убитых и уложили их рядом с машиной. Федор обыскал карманы, достал документы и, просмотрев их, убрал в свою командирскую сумку. – Грузите убитых в кузов полуторки, тела подлежат вскрытию. Пока солдаты занимались погрузкой, он снова забрался в машину и тщательно осмотрел кабину. Ему удалось найти две стреляные гильзы, и это уже была удача. Третья гильза могла вылететь из машины на ходу: бока «козлика» ничем не прикрыты, брезент только сверху, над головой, и сзади. Гильзы он отправил в сумку, к изъятым документам. – Лейтенант, у вас лично какие-нибудь мысли по этому поводу имеются? – Даже заподозрить никого не могу, – пожал плечами интендант. – Ну да, все такие честные, а убитых трое и денег нет. Кто-нибудь из бойцов умеет управлять машиной? – Сейчас узнаю. Лейтенант вернулся с солдатиком. – Вот он может… – Забирайте «козлик» и езжайте в дивизию. Все же казенное имущество, негоже его бросать в кустах. А через час жду вас в отделе СМЕРШа. Лейтенант побледнел: – Вы меня подозреваете? Скажите честно! – Если бы подозревал, арестовал бы немедля. Вы же вчера в штабе после одиннадцати часов на виду были? – Конечно! – Езжайте, жду вас в отделе. – Федор уселся в полуторку. – Давай в отдел, надо трупы на вскрытие сдать. – Пусть бы они на своем грузовике их и везли, – буркнул Демирчан. – Почему? – Каждый раз, когда мне мертвяков возить приходится, кузов от крови по полдня отмываю. – Служба такая. Ты думаешь, мне доставляет удовольствие с трупами возиться? До самого отдела они ехали молча. Судмедэксперт располагался поодаль от отдела, на отшибе. Работы ему хватало: кроме вскрытий, он еще освидетельствовал живых самострелов и несчастные случаи – вроде ранения от собственной гранаты. Пока бойцы выгружали трупы, Федор прошел к Белому для доклада и подробно охарактеризовал ситуацию. – Что думаешь делать? – Сначала – в военно-полевой банк. Когда капитан деньги получал, не видел ли кто, как он попутчика подсадил? А потом – в дивизию. – Не затягивай… – Я всего два часа как об убийстве узнал! – возмутился Федор. – Я не об этом. Сегодня второе августа, а на седьмое намечена наступательная операция. Дивизия, из которой начфина убили, в наступление идет. Не успеешь за пять дней раскрыть это преступление и найти деньги и убийцу, пиши пропало. Потери будут, как всегда в наступлении, и ни свидетелей, ни сослуживцев уже не найдешь. Сам понимаешь, неизвестно еще, где дивизия будет восьмого или девятого. – Понял, простите… – Это я тебе для сведения. Под Курском немцев, считай, разгромили уже, не сегодня-завтра сообщение Совинформбюро будет. Готовится большое наступление, а тут такая неприятность – начфин денежное довольствие личному составу вез… Деньги народные, их сыскать надо, ну просто обязательно! – Так точно! – Держи в курсе. Конечно, хорошо приказывать, но как и где искать? Он ведь не ясновидящий. Федор вышел из отдела, когда во двор въехал грузовик с Цаплиным. – Быстро вы обернулись! Едем в банк, вы впереди, я – за вами. Банк располагался в бывшем кирпичном здании сберкассы. На входе – вооруженная охрана, но после проверки документов всех пропустили. – Ведите к кассе, или как там называется место, где деньги выдают? – Сначала документы оформляют, получают по ордеру. – Мне все равно. Нужны сотрудники, видевшие Арефьева. Они зашли в одну из комнат, и Федор сразу предъявил удостоверение. Об убийстве и хищении денег здесь уже знали, Цаплин вынужден был сказать, когда начфина разыскивал. – Слушаю вас, – снял очки пожилой майор. – Во сколько у вас был капитан Арефьев? – Из сто семидесятой дивизии? Пожалуй, около десяти, может, с минутами. – Он вел себя как обычно? – Да. Не нервничал, он не в первый раз приезжает. – И всегда такие суммы? – Почти. Плюс-минус несколько тысяч. – Охрана его сопровождала? – У нас своя. Солдат ждал его у подъезда – как и машина. – Случайно не видели, сколько человек в кабине было? – Не видел. Если вы заметили, у меня окна во двор выходят. Да можно у караульных узнать. – Спасибо. Федор тут же бросился к караульным. – Бойцы, капитана Арефьева в лицо знаете? – Знаем, был вчера. – Машина его перед подъездом стояла? – Немного в стороне – он же не один деньги получал. Но сидор в машину уложил, под ноги себе – я видел. – Не заметили, сколько человек в машине было? – Водитель один. Потом автоматчик сел, а капитан уже за ним. – Спасибо. Когда они с Цаплиным отошли от банка, Федор спросил: – Начфин всегда деньги сам получает? – Как правило. Он еще по служебным делам мог в Финуправление армии заехать. – Вчера заезжал? – Не собирался. – Скажите, деньги всегда в одно и то же число получаете? – Когда как… Но обычно второго числа каждого месяца. У финансистов все шло заведенным чередом, без отклонений. Но что-то произошло… – Знакомые у Арефьева в городе были? – Он только по службе контактировал. Вот, с банком, с Финуправлением… – Любовница? – Походно-полевая жена? Исключено. Он женат и на сторону не смотрел никогда. Старая французская поговорка «Ищите женщину» сейчас не действовала. Плохо, что дельных мыслей – никаких, а пять дней данного срока идут. – Едем в дивизию, я должен досмотреть личные вещи убитого. – Ваше право. – Вы впереди. Я до Игнатово так и не доехал. Сначала шла уже знакомая дорога, но потом потянулись незнакомые места. И везде – следы прокатившейся войны. Пепелища сгоревших изб, разрушенные здания, сгоревшие танки и самоходки. Подбитую технику быстро эвакуировали тыловые службы для ремонта, но сгоревший танк или самоходка ремонту не подлежали. И не только из-за механических повреждений – дырку от снаряда можно заварить, а потому – что свойства брони, побывавшей в пламени, меняются. Отпускается закалка, и броневая сталь превращается в обыкновенное железо. Такая техника годилась только в мартеновские печи, на переплавку. А еще встречались братские могилы. Скромная звезда на железном или деревянном постаменте, а сколько под ней убитых бойцов и командиров, неведомо. Зачастую в спешке, при наступлении или отступлении, карты с обозначением координат захоронений терялись или горели, пропадали списки погибших. По прибытии в штаб Федор представился начальнику штаба. Тот не смог скрыть эмоций и, пожав ему руку, попросил: – Отыщите, старший лейтенант, этого выродка! – Постараюсь! Под приглядом Цаплина Федор осмотрел комнату начфина, и если бы обнаружил нечто дельное, лейтенант был бы понятым. Но – ничего… Несколько семейных фотографий, личные принадлежности. Из необычного – только портсигар, причем явно ручной работы. Не из драгметалла, но сама работа тонкая. А еще надпись выгравирована: «Сослуживцу в день рождения от Турина». – У Арефьева юбилей был? – спросил Федор. – Полгода назад сорок исполнилось. – Красивый портсигар! Погибший курил? – Единственный его порок… Федор отложил портсигар. Ценность в денежном выражении невелика, да и к делу отношения не имеет. Обычно вещи погибшего отправляются его семье, но это уже забота Цаплина. – Мне необходимо осмотреть рабочее место начфина. – Пожалуйста… Что Федор искал, он и сам не знал. Какую-нибудь зацепку, что-то вроде записки. Он перерыл все ящики стола. Ведомости, отчетность – как у любого финансиста… Усевшись на стул, Федор задумался. В машину начфина подсел четвертый, убийца… Арефьев был педантом, все бумаги в идеальном порядке, подшиты и пронумерованы. Со слов Цаплина – исполнителен, требователен. Такие приказы не нарушают. А все же нарушил, подсадил попутчика. Почему? Незнакомца не взял бы точно, ведь в машине деньги, целый вещмешок. Вывод один: он хорошо знал убийцу, и не исключено, что был с ним в приятельских отношениях, доверял. Убийца этим обстоятельством воспользовался. – Скажите, лейтенант, у Арефьева приятели были? Я имею в виду – здесь, на службе? – Был один, да его уже с полгода как в другую часть перевели, на повышение. – Куда? – Он заместителем у Арефьева был, получил звание капитана и стал начфином в сто восемьдесят шестой стрелковой дивизии. Хм, а ведь дивизия эта стоит по соседству, правым флангом граничит со сто семидесятой. – Как его фамилия? – Турин, капитан Турин. Второй раз эта фамилия встречается Федору. Первый раз он ее на портсигаре увидел, а сейчас услышал. – Что о нем сказать можете? – Ничего плохого. Исполнительный офицер, документы всегда в порядке. Я имею в виду финансовые… Проверяющие замечаний не делали. – Это хорошо. Ну а как человек? Делать порученное дело на отлично – это одно, и к личным качествам не относится. Федор знал таких примеров сколь угодно много. Например, самые добычливые разведчики в обыденной жизни почти всегда парни хулиганистые, иной раз и выпить любят, и по бабам ходоки. В разведке нестандартные решения нужны, дерзость, нахрапистость – но и чувство товарищества, братства. И не всегда эти качества в одном человеке уживаются. Лейтенант немного помедлил с ответом. – Правильный он слишком, я таким не очень верю. Вы уж простите, это мое личное мнение. Федор был с ним согласен, у предателей зачастую кристально чистая биография: примерный семьянин, не судим, не привлекался, профсоюзные взносы платит исправно, собрания посещает, линию партии поддерживает. Как ни крути, а служба или работа при определенном стаже накладывает на характер человека свой отпечаток. Федор молод был, да на фронте взрослеют быстро, сталкиваясь по роду службы с людскими пороками. Белым и пушистым он не доверял, и потому при словах лейтенанта тоже насторожился. – Расскажите все, что знаете о Турине. – Сам из Казани, женат, двое детей. До войны закончил финансовый техникум. Все. – Скудно! Лейтенант только руками развел. – Вы давно в дивизии, в финотделе, Цаплин? – Год. – Можете припомнить фамилии и звания тех, кто служил в это время в отделе и по каким-либо причинам выбыл? На повышение ушел, как Турин, по ранению в госпиталь попал или по каким-то другим причинам? – Двое, Турин и Макеев. У Макеева туберкулез обнаружили, комиссовали его. – О Макееве расскажите. – Он с Урала, женат. После госпиталя к семье вернулся. – Откуда вы знаете? – Письма присылал, поздравлял с Днем Красной Армии. – Они сохранились? – Нет, извините. – Тогда откуда вы знаете, что он на Урале? – Он в письме написал. И штемпель на конверте – город Ревда. Похоже, выжать еще какую-либо полезную информацию здесь, в финотделе, уже не получится. Федор посмотрел на часы – семь вечера. Ехать куда-нибудь уже бесполезно. Он решил вернуться в отдел, а завтра поехать в соседнюю дивизию. Надо прощупать этого Турина, что он за фрукт. Утром он выехал под Кошелево, в район дислокации дивизии. Кое-где рокада проходила поблизости от передовой, видны были разрывы снарядов на нашей и занятой немцами территории, слышалось громыхание пушек. В каждом лесу или населенном пункте располагались наши подразделения, чувствовалось: Красная Армия накапливает силы перед наступлением. От Великих Лук и южнее четырем нашим дивизиям: 129-й, 179-й, 170-й и 186-й – противостояли пять немецких пехотных: 233-я, 251-я, 86-я, 102-я и смешанная, панцергренадерская. Учитывая, что немецкие дивизии по своей численности превосходили наши, бои предстояли тяжелые. Кроме пехотных дивизий с обеих сторон были еще танковые, представлявшие главную ударную силу, броневой кулак. Но в сорок третьем году у наших солдат было уже достаточно боевой техники: пушек, танков, самоходок. Исчезла танкобоязнь, приводившая к панике, как в трагическом сорок первом. А еще – бойцы и командиры научились воевать. Неудобно признаваться, но некоторым тактическим приемам они учились у немцев: предварительной артиллерийской подготовке по разведанным целям, прорывам на узком участке фронта большой танковой массой, охватам и окружениям, а еще маневру – огнем и техникой, поддержке с воздуха. Федор почувствовал это на себе. Один из бойцов, сидевший в кузове, забарабанил кулаком по крыше кабины: – Воздух! Водитель остановил машину под кроной дерева. Выпрыгивая, бойцы бросались на землю, стараясь укрыться в канаве или старой воронке. А сзади и сверху уже нарастал гул моторов, стали видны два истребителя, стремительно пикирующие на деревню неподалеку. Почти следом из-за облаков выскочили два «ястребка» и бросились за вражескими истребителями вдогонку. Звезд или крестов лежащим не было видно, слишком далеко. И завертелся воздушный бой! Ревели моторы, трещали пулеметные и пушечные очереди. Стрельба на передовой стихла: и наши, и немцы наблюдали за боем. А над головой была сплошная круговерть! Внезапно один из истребителей задымил и вспыхнул, причем ярко, с огненным шлейфом. От самолета отделилась точка и камнем полетела вниз. Метрах в трехстах над землей над фигурой летчика раскрылся белый купол парашюта. Все наблюдали за летчиком. Куда его снесет ветром – к нам или немцам? Пилот опустился метрах в двухстах от грузовика Федора. Над приземлившимся летчиком пронесся самолет. Федор успел заметить кресты на крыльях и желтый кок винта. – В машину, к парашютисту! Если это наш, следует оказать помощь, ну а если немец – задержать. К месту приземления пилота уже бежали бойцы из деревни, но Федор с двумя бойцами подоспел первым. Все же не бегом мчались, на грузовике ехали! На лугу валялись парашют и подвесная система. Летчика рядом не было, но цепочка следов на примятой траве вела на запад, к траншеям. – Немец! К своим уходит! – крикнул Федор. – Оружие к бою! За ним! – И сам побежал, вынимая на ходу пистолет из кобуры. Только непонятно ему было: на что надеялся немецкий пилот? Впереди – три линии наших траншей, в них находятся бойцы. Если ему и повезет каким-то чудом их преодолеть, то на нейтральной полосе – минные поля, наши и немецкие. Из рощи впереди уже выбегали наши бойцы… А где же немец? И тут хлопнул выстрел, это немец начал стрелять по бойцам. Залег где-то. Но стрелять в ответ опасно: впереди свои и кого-то из них можно случайно зацепить. – Всем лечь! Ползком вперед! – скомандовал Федор. Но немецкий пилот уже и сам осознал тщетность своего сопротивления и попытки прорваться к своим: впереди и сзади русские. Он встал, бросил пистолет и поднял руки. Федор был ближе всех к нему. Если рвануться, есть шанс быстрее всех взять немецкого летчика в плен. Но зачем? Ведь потом придется везти на грузовике в город, терять время… Пусть уж лучше его бойцы возьмут, глядишь – кто-то лычку на погоны получит. Подбежавшие бойцы скрутили немца и повели его к роще, видимо, подразделение там было. Федор же направился к грузовику. Он вспомнил сорок первый год, когда наша армия отступала. Немцы тогда наступали танковыми клиньями, а над головой висели их истребители – почти непрерывно, сменяя друг друга. Они гонялись даже за одиночными грузовиками, обстреливая их, а иной раз – за бойцами и командирами, устраивая себе потеху. Вот когда командиры поняли, что фуражку носить рискованно, лучше пилотку – в них они ничем не отличались от бойцов. Они добрались до расположения дивизии. Финотдел располагался недалеко от штаба, в избе. – Бойцы, за мной! Вошли в избу. Часовой у входа перехватил автомат и наставил его, остановив Федора с группой бойцов. – Нельзя! – Нам можно! – Федор предъявил удостоверение. – Турин здесь? – На месте. Федор распахнул дверь. Бойцы – за ним. Из темноты выглянул ефрейтор – писарь. – Где комната начфина? – Следующая. Федор открыл дверь. Капитан, сидевший за столом, вскочил: – Почему без разрешения? – Руки поднял! – приказал ему Федор и сунул удостоверение прямо под нос капитану. Первым делом он открыл кобуру начфина и достал из нее пистолет. Нехорошо, когда подозреваемый при оружии, к тому же пистолет необходимо отстрелять для баллистической экспертизы. – Что за самоуправство? Я буду жаловаться командиру дивизии! – начал кипятиться капитан. – Хоть прокурору армии, имеете право, – спокойно парировалФедор. – А пока вы задержаны. Сядьте на стул! Федор начал обыск, и капитан возмутился снова: – Это незаконно! Где ордер на обыск? – Имею право, вы приказ о полномочиях СМЕРШа должны знать. Обыск в кабинете капитана ничего не дал, но Федор особо на его результаты и не рассчитывал. Капитан – если убийца он – вовсе не дурак хранить сидор с деньгами на рабочем месте. И отстрел пистолета может не принести положительных результатов: долго ли на фронте, в условиях боевых действий, раздобыть пистолет, а после убийства выбросить его, избавившись от улики? – Несколько вопросов, – остановился Федор перед сидящим на стуле капитаном. – Где вы были позавчера? Хорошо бы по часам, но лучше – поминутно. – Э… так ведь я и не упомню сразу… Утром совещание у начальника штаба, потом – по полкам с инспекцией. – Мне необходимо точно по времени. – А я не засекал его, товарищ старший лейтенант! – огрызнулся капитан. – Знал бы – записал. – Хорошо. Во сколько закончилось совещание? – Наверное, в десять. – Куда потом направились? – В МТО. Отдел МТО – это отдел материально-технического обеспечения. На них планирование и подвоз боеприпасов, запчастей к технике, горючего. – Сколько там пробыли? – Час. – Дальше? – В полк пошел, к начфину. – Фамилия? Я про начфина… – Егоров. – Сколько там пробыли? – Часа полтора-два. Проверка документации – дело не быстрое, оно тщательного подхода требует. – Кстати, я хотел бы взглянуть на ваше удостоверение. Федор открыл документ и сравнил запись о выдаче личного оружия с номером на пистолете. Все сходилось. Закрыв удостоверение начфина, он убрал его в свой нагрудный карман. – Я имею право знать, в чем меня обвиняют? – привстал со стула начфин. Один из бойцов Федора тут же положил капитану руку на плечо и надавил, усадив его на прежнее место. – Имеете. Вы в курсе, что убит капитан Арефьев, ваш бывший сослуживец и коллега по финансовой службе? – Как?! Какая беда! Откуда мне знать? Да, мы служили вместе, и отрицать это нелепо. – Вы один из подозреваемых, – жестко сказал Федор. – Это ошибка! Зачем мне было убивать Арефьева? – Разберемся. Обедать позавчера ходили? – Мне ефрейтор обед в котелке приносил. – А после обеда? – Был здесь, на месте. – Кто-нибудь вас видел после обеда на служебном месте? Например, офицер заходил, посыльный? – Не помню… Придется Федору опрашивать всех, с кем контактировал Турин. Про совещание у начштаба, понятно, можно пропустить. Много офицеров, начальников служб, и, как всегда перед наступлением, согласование действий. А вот все последующие действия и часы надо проверять. Если во время предполагаемого убийства у капитана не окажется алиби, его придется арестовывать и везти в отдел. – Капитана караулить, – приказал Федор бойцам, – не давайте ему общаться ни с кем. Ефрейтора он решил допросить последним, потому как других, о ком упоминал капитан, вполне может не быть на месте. Уже при выходе он приказал часовому: – Никого не впускать и не выпускать без моего разрешения! – Так точно! – Где у вас МТО? – Вон изба. Там еще полуторка стоит и броневик рядом. Федор направился туда, сразу к начальнику. Уже привычным жестом предъявил удостоверение. – Скажите, Турин был у вас позавчера? – Был. Денежное довольствие выдал. – Долго был? – Где-то час, у нас личного состава немного. Долго ли деньги получить и расписаться? – Спасибо. Не подскажете, где мне Егорова, начфина полка, найти? – Метрах в ста отсюда, по правой стороне улицы, его изба. Там «Виллис» должен стоять, если не уехал. «Виллис», ленд-лизовский вездеход, стоял на месте. После предъявления удостоверения Федор спросил у Егорова: – Скажите, Турин был у вас позавчера? – Был. – Во сколько он приехал к вам и как долго пробыл? – Он приехал между десятью и одиннадцатью часами. А как долго? Минут десять… Попросил машину и уехал. – Вы хотите сказать, что он уехал на вашей машине? – Да, он иногда ее берет – когда своя в ремонте или еще что-то. – Еще раз… Вы отдали ему ключи, и он уехал? – Уехал. Разве я совершил что-то противозаконное? – Нет, что вы, выручить сослуживца – святое дело… А когда он вернул вам машину? – Да в этот же день, часа через три. – И никаких объяснений? Ну, куда ездил… – По служебной необходимости. – Вы не обратили внимания, много он бензина из бака израсходовал? – Понятия не имею. Вы подозреваете Турина в хищении и продаже бензина из бака машины? – Боже упаси! Неужели СМЕРШ станет заниматься такой мелочовкой? Аварию кто-то совершил на похожей машине – со смертельным исходом. – А, понятно… Но на машине повреждений нет, можете осмотреть. – Давайте осмотрим. Коли уж Федор выдумал версию про аварию, надо ее придерживаться. Вдвоем они осмотрели машину, но Федор обнаружил только содранную краску на крыле, вероятно – от ветки дерева. – Эти царапины раньше были? – Я не приглядывался. Вроде нет… – Как выглядел Турин, когда приехал? Я имею в виду небрежность в одежде… Может, выпивши был? – Нет, он аккуратист. Всегда чисто выбрит, свежий подворотничок, сапоги надраены – смотреться можно. Отдал ключ, забрал вещмешок и ушел. – Момент! Когда он брал у вас ключ от машины, вещмешок был? Егоров задумался. – Нет, не было. Я еще в окно видел, как он садился. Командирская сумка через плечо, как у всех офицеров, а сидора не было. – Насчет вещмешка по приезде точно помните? – Конечно! Забросил обе лямки на правое плечо и пошел. – И он не был взволнован? Может, зол? – Наоборот! Улыбался, даже насвистывал что-то. С ним это, кстати, редко бывает… Как минимум три часа отсутствия, и возвращение с вещмешком… Подозрительно, и все в цвет. Федор вернулся в финотдел дивизии. – Турин, несколько вопросов: зачем вы брали позавчера машину у Егорова и куда ездили? – По служебным делам, по полкам. – Вы же говорили, что не отлучались никуда. – Ну, отлучался… Но ведь это рядом совсем… Да и разве упомнишь каждую мелочь? – Сколько времени вы отсутствовали? – Час-полтора. – Неправда. Егоров утверждает – три часа, даже с минутами. – Он ошибается. – Возможно. Что было в вещмешке? – Не было вещмешка. Егорову врать или специально оговаривать Турина незачем, а вот сам Турин солгал уже второй раз. – Квартируете где? – Изба по соседству с финотделом. – Проводите. Впереди, бок о бок, шли Федор и Турин, а сзади, на удалении в пять шагов, – оба бойца с автоматами. Турин распахнул дверь в избу. На кухне, у плиты, с раскрасневшимся лицом хлопотала хозяйка. – День добрый! С гостями? А у меня еще ничего не готово… – А вы не торопитесь, – сказал Федор. – Где комната постояльца? – За занавеской. Они прошли туда. Усадив Турина на единственный стул, Федор обыскал комнату, причем сделал это очень тщательно, даже доски пола – под ними мог быть подвал. Или доски могли подниматься, а под ними – тайник… Но – нет, ничего такого он не нашел. А без сидора с деньгами все его подозрения выеденного яйца не стоят. Федор чувствовал: Турин в убийстве замешан, но подозрения и интуицию к делу не подошьешь и трибуналу не покажешь как доказательство. И Турин это тоже понимает. На его физиономии Федор отчетливо видел язвительное выражение. Ага, опер, съел? А ведь отпустить придется, да еще с извинениями! Да только Федор упрям был и упорен в достижении цели. – Охраняйте, – приказал он солдатам, – а я хозпостройки осмотрю. Он вышел из дома – хозяйка во дворе сыпала нескольким цыплятам хлебные крошки. – Хозяюшка, не помните случайно, постоялец ваш позавчера в какое время домой вернулся? – У меня часов нет, точно не скажу. Но как обычно. – В руках у него было что-нибудь? Скажем, чемодан, шкатулка, сверток? – Чемодана не было, это точно. А вот вещмешок за спиной был. Его военные еще как-то смешно называют… – Сидор? – Во-во, сидор. – А куда он мог деться, не приметили? На следующий день он унес его? – Не, никуда не уносил. Я ведь все время в избе или во дворе, когда постоялец уходит или приходит. Я не работаю – негде. Огородом живу. Магазинчик в деревне есть, в нем соль, спички, мыло купить можно. А денег нет. – До войны в колхозе работали? – Ага, «Заветы Ильича» назывался. Во время войны, когда немцы подходить стали, председатель колхоза – как и председатель сельсовета – ушли. Документы пожгли. И теперь ни стажа нет, ни денег. Лучший способ войти в доверие к человеку – разговорить его. Они побеседовали еще минут пять-десять, когда Федор наконец решил задать главный вопрос: – Постоялец ваш с вещмешком пришел, никуда его не уносил, и вы при доме постоянно… Мы все осмотрели, а вещмешка не нашли. Куда же он делся? – О, милок! Дальше положишь – ближе возьмешь! Поговорка такая есть… На чердаке смотрели? – А что вещмешку на чердаке делать? Хозяйка наклонилась к Федору: – Лазил он туда вечером, как раз позавчера. Честно сказать, я не видела, только вот лестница туда такая скрипучая… Ее еще муж покойный делал, лет двадцать назад. У нее вторая и четвертая перекладины высохли и скрипят особо. Я уже по звуку знаю. – Посмотреть можно? – За погляд деньги не берут, смотрите… Федор обошел избу с тыла и взобрался по лестнице. На чердаке было темно, пыльно, паутина везде… Включил фонарик. Батарейка уже подсела, и фонарь светил тускло. Осмотр начал с углов. Как во многих деревенских домах, на чердаке хранилась старая домашняя утварь. Федору приходилось перебрасывать ее с места на место. Поднялось облако пыли, Федор начал чихать… Кропотливые поиски увенчались успехом: в дальнем углу, под слоем тряпья, обнаружился вещмешок. Подтащив его к слуховому окну, Федор развязал туго затянутую горловину. Вот они, улики! Пачки денег в банковской упаковке, и еще – платежка, расписка в получении. И везде фигурирует подпись Арефьева. Убитый начфин получал эти деньги, а не Турин. Теперь убийце не отвертеться. Улики стопудовые, по-другому не скажешь. Федор запустил руку в сидор, пошарил там. Пистолета нет, видимо, выбросил его Турин. Его оружие Федор изъял, но надежды, что это был именно тот пистолет, из которого убили Арефьева, мало. Не дурак Турин, не будет он хранить улику против себя… И сидор с деньгами мог припрятать посерьезнее. А не сделал этого Турин потому, что знал о предстоящем наступлении. Получит дивизия приказ – и вперед! Задерживаться, бегать к тайнику будет некогда, могут посчитать дезертиром или обвинить в невыполнении приказа в боевой обстановке. А это чревато трибуналом и штрафбатом… И потом, в наступлении, неразберихе кто будет искать убийцу? На это и был расчет Турина. Федор вернулся в комнату, где под охраной сидел Турин. Увидев в руках Казанцева сидор, он сразу сник. – Турин, отпираться будешь, упорствовать или все-таки расскажешь? – Что вас интересует? – Как ты товарищей своих убил? – В спину, из пистолета. – Это понятно, трупы я видел. Как задумал убийство, как осуществлял? Были ли помощники? – Один я был, свидетели мне ни чему. К тому же с ними делиться надо. Дивизия деньги в банке все время получала в одно и то же число месяца. Я раньше там служил, дату знал. Выехал на «Виллисе», загнал его в кусты и вышел на дорогу. Когда увидел машину – «козлик» – то уже знакомый – и начфина в ней, поднял руку. – Арефьев – сослуживец ваш, он доверял вам и потому приказ по армии нарушил. Остановился, подобрал вас, а вы его подло застрелили в спину… – Что со мною будет? – опустил голову Турин. – Сам догадаешься? С трех раз? Вставай, едем в отдел… Кстати, пистолет где? – Вы его забрали. – Не этот, из которого стрелял? – Выбросил. Зачем он мне? – Ну да, улика… Бойцы с арестованным сели в кузов, Федор с мешком денег – в кабину. – Сначала в штаб дивизии. Надо начальнику штаба или командиру сообщить об аресте начфина. На месте оказался начштаба, и Федор доложил ему о преступлении Турина. – Не может быть! Он честный и толковый офицер. Это ошибка, я буду звонить прокурору! – Ваше право. Только деньги в вещмешке, похищенные после убийства начфина Арефьева, у меня в машине. Можете посмотреть. – Не верю! – Турин в машине, можете поговорить с ним. Начштаба вышел. После массовых репрессий тридцать седьмого года, когда НКВД особенно сильно прошлось по армии, армейцы спецслужбы боялись и не любили – ведь репрессии выбили из строя лучших офицеров, прошедших Испанию и имевших боевой опыт. Оба подошли к заднему борту грузовика. – Турин! – окликнул арестованного начштаба. Тот поднял голову, но сразу отвел глаза. – Скажи мне все как есть. Если ты невиновен, я до прокурора армии дойду! – Я убил Арефьева и забрал деньги, – глухо сказал Турин. Начальник был в шоке и несколько секунд просто стоял молча. – Не раздумали еще звонить прокурору? – спросил Федор. – Прощайте… Вот теперь Федор сел в кабину с чувством выполненного долга. – Давай в Игнатово, надо деньги в дивизию вернуть. Федор руководствовался тем, что вот-вот начнется наступление и личный состав должен успеть получить денежное довольствие. Потому как не все после прорыва немецкой обороны живыми останутся… А так – кто-то отправит домой перевод, кто-то купит что-нибудь для себя в Военторге. Мертвым же деньги ни к чему. Да и сам он ничем не рисковал, в финотделе расписку выдадут в получении. А кататься с такой суммой небезопасно. Кроме того, деньги из СМЕРШа все равно вернули бы в дивизию – не позже завтрашнего дня. Через полчаса показалось Игнатово, и они подъехали к штабу. Взяв мешок с деньгами, Федор прошел к командиру дивизии. В кабинете генерала находился еще начальник штаба. В комнате было накурено, оба офицера склонились над картой. – Разрешите доложить! Старший лейтенант Казанцев, ГУКР СМЕРШ. – Докладывайте. – Убийца вашего начфина, капитана Арефьева, задержан. Деньги найдены, и я бы хотел вернуть их под расписку. – Начфина ко мне! – приказал генерал. Буквально через несколько минут вошел запыхавшийся Цаплин. – Примите деньги, пересчитайте, выдайте расписку, – распорядился генерал. – Какие деньги? У меня поручения нет. – Деньги эти получил Арефьев, а нашел старлей Казанцев. – Слушаюсь. Считать прямо здесь? – И деньги, и убийцу Казанцев нашел за сутки – зачем его задерживать? Очень вовремя ты, Казанцев, деньги привез, сегодня же выдадим личному составу. Молодец! Я твоему начальнику позвоню. Хорошая работа! Хотел бы я взглянуть на убийцу. Кстати, кто он? – Вы его знаете… Капитан Турин, служил в финотделе вашей дивизии, полгода назад на повышение в сто восемьдесят шестую переведен. – Припоминаю, сам представление подписывал на очередное звание. – Он сейчас в машине, под охраной. Офицеры переглянулись. – Пойдем, посмотрим. Неизвестно, каким образом, но об аресте убийцы стало мгновенно известно всему штабу. Вслед за генералом и начальником штаба на улицу высыпали все штабные, вплоть до писарей. И убитого Арефьева, и его убийцу Турина здесь знали. Такие события всегда будоражат народ, а потом еще долго слухи ходят. Подойдя к грузовику, Федор распорядился: – Вывести арестованного! Один из бойцов открыл задний борт и спрыгнул. Второй придержал Турина, чтобы тот не упал – руки убийцы были связаны веревкой. Вокруг Федора и Турина образовался круг бывших сослуживцев преступника. Генерал сделал шаг вперед: – Как смог ты поднять руку на своего боевого товарища? Из-за денег, из-за бумажек этих лишить жизни офицера! Подойдя еще на шаг, генерал сорвал с Турина погоны. Убийца стоял, опустив голову, ему было стыдно смотреть товарищам в глаза. Правда, уже бывшим товарищам… Отныне он преступник и, следовательно, им не товарищ. – Застрелить бы тебя, говнюка, прямо здесь и сейчас! Чтобы видели, знали: карающий меч советского правосудия достанет любого и каждого, кто переступит моральную черту, кто перестанет быть человеком. Уберите его с моих глаз! Бойцы затолкали Турина в грузовик. Военные смотрели вокруг недобро, у всех личное оружие есть. Самосуд могут учинить, впрочем, поделом. Федор вернулся в штаб, дождался расписки. – Желаю всем дожить до Победы! – козырнул он перед тем, как выйти из штаба. Обращение неуставное, но замечания никто из офицеров ему не сделал. Это было самым лучшим пожеланием перед наступлением. В отдел вернулись, когда уже начало темнеть. Турина сразу же поместили в камеру, под охрану, а Федор направился к начальнику отдела. – Здравия желаю! – вскинул он руку к пилотке. – Знаю-знаю, комдив из сто семидесятой уже телефонировал… Быстро ты это дело раскрутил. И деньги уже в дивизии. А я сомневался, удастся ли его раскрыть. Давай-ка садись, рассказывай, да поподробнее. Рассказ Федора подполковник слушал молча, не перебивая. – Грамотно и толково мыслил. Великолепно! И вот что я думаю: на днях мы соберем молодых сотрудников, им расскажешь. Опыт передавать надо. Примеры конкретные приведи – что сам расследовал. Парни молодые, служить хотят, к делу рвутся… А опыта нет, логически мыслить не умеют, аналитикой не владеют. Вот, к примеру, взять твое последнее дело, по Турину. Без привлечения аналитики вряд ли ты смог бы его раскрыть, выстроить цепочку фактов и выйти на преступника. Короче, даю тебе день на отдых, а послезавтра с утра – не столько доклад, занудный и скучный, сколько разговор коллег, доброжелательный и содержательный. Было бы неплохо организовать его в виде обмена опытом, и не только личным. Готовься! А как готовиться? Учебников по аналитике и, следовательно, оперативным действиям контрразведки во время боевых действий еще не написано. Опыт, конечно, есть, и мысли какие-то по этому поводу были… В общем, день Федор отсыпался и отъедался, на фронте сон и еда не всегда вдосталь, тяготы чаще.Глава 10 «Крот»
Встреча с молодыми контрразведчиками прошла в теплой, почти дружественной атмосфере. Зачем Федору утаивать какие-то секреты, если и секретов, по большому счету, нет? Одно дело делали, боролись с ненавистным врагом. Для начала Федор описал последнее дело. Подробно и детально изложил, как он осмотрел машину и трупы, а потом предложил каждому из присутствующих подумать и ответить: как бы он действовал дальше, какие бы шаги предпринял? Время на размышление – десять минут. Со стороны посмотреть, Федор – ровесник лейтенантам, а уже на ступень выше званием, награды на груди. Молодым завидно. Только ведь ничего без труда не дается. Молодые сотрудники начали отвечать. Федор сразу разбор ответов делал, на ошибки указывал. Кто поумнее, посообразительнее был, на ходу сориентировавшись, поправлялся. Федор выделил одного – только после училища двухгодичного да курсов СМЕРШа. Хваткий парень, может обдумывать и анализировать информацию, выводы правильные делать. Не каждому такое дано. Случись работать в паре, он был бы рад такому напарнику. Но почему-то приходилось работать в одиночку. Конечно, были бойцы из взвода, но они нужны были для толкового захвата и охраны задержанных. А ждать от них «мозгового штурма» бессмысленно, не обучены они этому. Да и склонность к такому виду деятельности нужна. Вечером подполковник поинтересовался: – Как занятия прошли? – Вполне! – Да, я разговаривал с молодыми, они довольны. Просят, чтобы подобные беседы и дальше проводились. – Хорошо бы, чтобы такие занятия проводили и другие специалисты: шифровальщики, пеленгаторщики, эксперты-криминалисты. Кругозор развивает, наблюдательность повышает… – Кстати, кто из офицеров вам показался? – Лейтенант Задорнов. Умеет ухватить суть, может делать правильные выводы. Наберется опыта – будет хорошим «чистильщиком», а то и «волкодавом». На сленге контрразведчиков «чистильщиком» называли офицеров СМЕРШа, непосредственно работающих «на земле». В отделе много специалистов: радистов, пеленгаторщиков, дешифровщиков, экспертов. Но иной раз они немецких агентов видят уже арестованными и в живой контакт с ними не вступают. Вот «чистильщики» как раз и выполняют самую опасную работу по выявлению, захвату или уничтожению врагов. А «волкодавы» – это уже асы из «чистильщиков». Только вот век «чистильщиков» и «волкодавов» непродолжителен, в прифронтовой зоне – один-три месяца. Отсев велик: в госпитали попадают, а то и в безвозвратные потери. Служба опасная, рискованная, а платят за нее обычное денежное довольствие, не больше, чем шифровальщику. И награды порой стороной обходят. Кто при штабе, при отделе, зачастую наград имеют больше. Да оно всегда так. Лейтенант, поднявший роту в атаку под пулеметным огнем, получит в лучшем случае Красную Звезду, и хорошо, если не посмертно. А начальник его – орден Ленина, за то, что наступление сумел организовать, вдохновить. Но и уважали «чистильщиков» в отделах больше других, этого тоже не отнять. – «Чистильщиком», говоришь? Сам думал об этом. А то парень прозябает в группе охраны радистов, мелковато для него. Но, в общем, наши с тобой мнения совпадают. Рад, что не ошибся в нем. Несколько дней прошли спокойно, а потом началось наступление. И началось оно с массированной артподготовки, громыхало сильно и долго. Потом в сторону передовой волнами пошли эскадрильи штурмовиков – сверху их прикрывали истребители. Первый раз за всю войну Федор увидел столько наших самолетов одновременно, да и многие из отдела высыпали посмотреть. Артиллерия и авиация перемалывали огневые точки, танки врага и живую силу. Только потом пошли в наступление наши стрелковые батальоны и полки. Немцы не выдержали удара и стали отходить. Если раньше, в сорок первом или сорок втором году, немцы быстро перебрасывали на угрожаемый участок резервы из тыла, то после Курской битвы возможности их были истощены. В упорных боях на Курской дуге советские войска измотали лучшие части Вермахта и Люфтваффе. Только убитыми немцы потеряли 130 тысяч 429 человек, 38 тысяч 600 человек попали в плен. Полторы тысячи танков и штурмовых орудий были безвозвратно потеряны, да каких! Новейшие «Т-V» «Пантера», «Т-VI» «Тигр», самоходки «Фердинанд». Немецкий воздушный флот потерял 1696 самолетов. К сожалению, РККА тоже имела громадные потери, одних танков было уничтожено более шести тысяч. Но Красная Армия, используя резервы тыла, перешла в наступление. Немцы пытались сдержать его, но наиболее боеспособные части их уже были уничтожены. И когда 7 августа началась Спас-Демянская наступательная операция, немцы не имели резервов. Фронт начал отодвигаться на запад. Следом за наступающими частями продвигались другие службы: медицинская, снабжения, ремонтные части и СМЕРШ. Наступление длилось две недели и выдохлось. В батальонах и полках из-за гибели или по ранению численный состав уменьшился, из-за растянутых коммуникаций подвоз топлива, боеприпасов и продуктов был затруднен. Отступая, немцы взрывали мосты, специальным приспособлением уничтожали железную дорогу. Они цепляли к паровозу нечто вроде огромного плуга, который резал шпалы. Да если бы они и оставили железку, пользоваться ею было бы нельзя, за годы оккупации немцы перешили на европейскую колею, более узкую. А машинами по разбитой дороге, да еще в объезд, много не привезешь. Топливозаправщики на базе «ЗИС-5» вмещали пять тонн солярки – всего на шесть танков «Т-34», если под пробку бак заправлять. Фронт на некоторое время замер. Войска пополнялись, сильно потрепанные отводились в тыл, на переформирование, а из тыла подтягивались резервы. Шла не очень заметная со стороны, но очень важная и нужная работа, и о ней в сводках Совинформбюро ничего не сообщалось. Для отделов СМЕРШа, НКВД и войск по охране тыла наступили горячие дни. Население в бывших под оккупацией районах необходимо было проверить, профильтровать, выявить предателей, служивших гитлеровскому режиму, и их пособников. А еще, отступая, немцы оставили во многих населенных пунктах свою агентуру. Снабдили документами, легализовали под видом эвакуированных или насильно перемещенных. Поди проверь правильность документа, если он выдан до войны в Минске, который еще под немцами. Войска по охране тыла проводили массовые зачистки лесных массивов, и каждая облава приводила к результатам. Арестовывали скрывающихся лиц: полицаев, дезертиров, преступников. Уходя, немцы оставляли полицаев на произвол судьбы – предателей одинаково не любили по обе стороны фронта. Они пользовались их услугами, но откровенно презирали. В такие моменты здорово помогали партизаны – они в лицо и поименно знали всех отщепенцев. При фильтрации бывшие партизаны осматривали на построении всех и довольно часто выводили из строя опознанных сельских бургомистров или полицаев. Но были и другие случаи, когда сельскими старостами становились по заданию партизан. Таких сразу освобождали и выдавали соответствующую справку. Наступление уже остановилось, и фронт замер, когда подполковник вызвал Федора через посыльного. – Садись, Казанцев! Думаю поручить тебе, прямо скажу, деликатное дело. Есть у меня подозрение, что у нас в отделе завелся «крот»[2]. – Не может быть! – вырвалось у Федора. Всех служивших в отделе – вплоть до автоматчиков – он знал лично, с некоторыми за столом сиживал. И ни один из них не вызывал у Федора сомнений. И вдруг – такое заявление! У него был легкий шок. – Только вот знать об этом никому не надо. Докладывать о ходе выполнения задания будешь лично мне. Не подтвердится – только мы оба будем знать об этом. В противном случае пятно на отдел ляжет, не отмоемся. – А почему я? Федор понимал, что дело будет крайне сложное и, кроме возможных неприятностей, можно ничего не получить. А кому нужен геморрой? – Ты уже не одно дело с блеском провел – я ведь за каждым наблюдаю. Большинство сотрудников не могут глубокий анализ событий или фактов провести, выводы должные извлечь. Опыта не хватает, грамоты оперативной. А тебе, как я мыслю, по плечу подобные задания. – Сложно. – Было бы просто, я бы лейтенанта Задорнова назначил. – Мне бы с личными делами ваших сотрудников ознакомиться, да и с подозрениями заодно. – Личные дела я уже сам дважды внимательно просматривал. Сам понимаешь, прежде чем в СМЕРШ попасть, каждый кандидат под лупой изучался – вплоть до третьего колена. Биографии у всех чистые, подкопаться не к чему. Кто на фронте повоевать успел, в строевых частях, кто прямиком из училища. Конечно, всем на сто процентов я доверять не могу. Вот, в твоем личном деле: «Выходил из окружения с личным составом заставы». А вдруг немцы успели тебя завербовать? И почти у каждого скользкие моменты есть. Казанцев, абсолютно чистых людей не бывает. Как-то же затесался в наши ряды «крот»? Но для такой перевербовки необходимо найти у возможного фигуранта слабое место. У кого-то семья в оккупации, о чем стало известно немцам, кто-то в окружении попался, не устоял. Когда на расстрел ведут, не все выдерживают, а если еще и пытки, на которые немцы большие мастера? – С какого времени подозрения возникли? – Около трех-четырех месяцев. Четко сформулировать не могу, но ощущения есть. Вот возьмем, например, последний месяц: в одном из лесов под Невелем вышла в эфир радиостанция. Наши пеленгаторщики засекли ее. Сразу по тревоге две роты охраны войск тыла подняли. Лес окружили еще затемно, мышь не проскочит. Утром зачистку сделали. А ни радиста, ни рации нет. – Да что же, радист – дурак? Он отстучал и сразу свернул рацию. – Резонно… Один факт, конечно, еще ни о чем не говорит. Но есть и другие два. Старший лейтенант Пескарский агентурную группу разрабатывал в Демидово. А когда брать поехали, никого не оказалось, все трое смылись. Причем произошло это перед самым приездом группы захвата, еще чугунки в печи горячие были. – Приказ от хозяев могли получить. В случае с радистом под Невелем связи с нашим отделом не прослеживаю. – И крайний факт, хотелось бы думать, последний. Его на случайность не спишешь. Кто-то здесь, в отделе, тайком был в комнате шифровальщиков. Начальник определил. Ты его знаешь, капитан Иволгин. Он крайне осторожен с документацией, секретные бумаги всегда в железном ящике хранит. Ящик замкнут, под пластилиновой пломбой. Так вот, третьего дня он обнаружил, что документы лежат не в том порядке, в каком он их оставил. – Пломба цела? – Цела. У каждого офицера, работавшего с секретной документацией, была своя латунная печать. Сейф или металлический ящик запирали на замок, а на щель между створками двери и корпуса накладывали кусок пластилина, на котором оттискивали печать. При малейшей попытке открыть сейф пластилиновая пломба нарушалась. Нарушение порядка хранения документов в сейфе к делу не подошьешь. Офицер забыть мог; ведь все документы на месте, ни один не пропал. И это могло прокатить у кого угодно, но только не у Иволгина. Память у него была поистине феноменальная, иной раз мог диктовать на память целые листы шифрограмм. А там не слова, а группы цифр, и запомнить их может далеко не каждый. И если Иволгин говорит, что листы находились в сейфе не в том порядке, ему следовало верить. Последний факт уже серьезно свидетельствовал о любопытстве со стороны некоторых лиц. Нет, совсем посторонним вход в отдел невозможен, у входа стоит караульный. Даже к шифровальщикам в кабинет доступ сотрудникам закрыт, а в случае необходимости свободно туда может зайти только начальник отдела. С сотрудниками общались через маленькое окно в двери или в кабинете офицера. Федор был у шифровальщиков только один раз, с подполковником. И то при его появлении шифровальщики шустро убрали в сейфы свои таблицы и блокноты, даже при желании не сможешь прочитать ни строчки. Секретность в высшей степени. Федор задумался. – Версии есть? – Пока никаких. – Оставляю тебя в своем кабинете, вот личные дела всех сотрудников. – Подполковник хлопнул ладонью по стопке папок. – Даже автоматчики взвода здесь – мало ли? Офицеров проверяют тщательно, а бойцов поверхностно. «Не судим, комсомолец, из колхозников или рабочих» – вот и вся проверка. Двух часов тебе для ознакомления хватит? Не хотелось бы, чтобы кто-то из сотрудников заметил твой интерес к личным делам. Оставляю тебе ключ. Надо будет выйти, запрешь кабинет. – Я бы и сам догадался. – Знаю, напоминаю. Для начала Федор просмотрел фамилии на папках. Поймал себя на мысли, что ищет свою. Но его личного дела в стопке папок не было. Хм, в личном деле есть взыскания, поощрения, характеристики от непосредственных начальников – было бы интересно взглянуть. Но подполковник предусмотрительно изъял его личное дело. Федор открыл первую же попавшуюся папку. Фотография, автобиография, послужной список, награды, характеристики. Взялся за изучение. В первую очередь – был ли в окружении, где служил, а еще – нет ли кого-то из родных на оккупированных территориях? Семья или близкие родственники – всегда слабое место, через них можно подходы к любому фигуранту найти, можно завербовать, надавив. Папка за папкой просматривались и откладывались на дальний край стола. Часа через два стало рябить в глазах. Имена, даты, звания, номера военных частей, места службы… Были и по-человечески интересные моменты. Оказывается, лейтенант Безроднов детдомовский, наверное, и фамилию там дали. А лейтенант Задорнов – сирота. Родители под бомбежкой погибли, и он два года воспитывался теткой, пока не окончил школу и не поступил в военное училище. Но какой-то зацепки, нестыковки не было. Да и не смогло быть. Еще на стадии отбора в НКВД или СМЕРШ кадровики все проверяли досконально. Часа через три вернулся подполковник. Личные дела сотрудников Федор уже изучил, благо их там и было-то немного. – Как успехи? – Никак, товарищ подполковник. По документам все чисто. – Что будем делать? Федору понравилось, что Белый сказал «будем делать», а не «будешь». Теперь они вдвоем, как группа, и о появлении в отделе «крота» знают только они. – Ловушку можно попробовать сделать. – Поясни. – Капитан Иволгин шума не поднимал, когда с вами подозрениями делился. – Верно! – Если «крот» есть, он думает, что Иволгин проникновения в сейф не заметил. А раз так, он обязательно заберется снова… – Ну-ну, продолжай, – заинтересовался Белый. – Надо подложить в сейф документ, очень правдоподобный, о создании в нашем тылу резерва – якобы для наступления. – Не пойдет. «Крот» знаком с дислокацией частей на нашем участке фронта – как и другие офицеры отдела. Сразу подлог почувствует, затихарится. – Хорошо. Тогда какое-нибудь сообщение, из ГУКР например, о партизанском отряде в тылу у немцев. Скажем, обеспечить силами СМЕРШа переход на ту сторону минера-инструктора или другого спеца. – Правдоподобно… И дальше что? – Самое слабое звено любого агента – это связь. Узнав важную информацию, «крот» попытается связаться с хозяевами. Для этого он должен будет встретиться с радистом или другим агентом. – Вероятно, но трудновыполнимо. У нас только офицеров три десятка. За каждым следить – еще человек тридцать опытных топтунов нужно иметь. А где их взять? Главное управление посвящать в свои подозрения несолидно, им доказательства нужны. – Кто был дежурным по отделу в ночь, когда в сейф Иволгина забрались? – Твердохлебов. Его подозреваешь? – Пока ни на кого бросать тень не хочу. Смотрите сами: оконные рамы в избе старые, рассохшиеся, и открыть их снаружи умельцу труда не составит. Решеток железных на окнах нет. Часовой стоит у ворот, и окна шифровальщиков ему не видны. – Внутри периметра только свои находятся, из отдела. – Я не сказал, что чужой был. Свой был, но предатель. А может, своим он и не был никогда, под личиной действовал. – Это уже серьезно. Если подтвердится, многие головы полетят. И в первую очередь – моя. Ну и других тоже, которые повыше. – Выход есть всегда. Главное – выявить «крота», а потом его можно будет втихую устранить. Скажем, агента неудачно брал или на мине подорвался. В отделе за время моей службы сколько уже человек сменилось? Двое убиты и шестеро в госпиталь отправлены, причем трое комиссованы вчистую. – Я о таком решении думал, но не решился предложить. Не подумай, я не свое кресло спасаю. Многие честные офицеры пострадают: те, кто проверку вел, в школу СМЕРШа направлял, кадровики свое получат… А как его разглядишь, может, он уже после завербован? – Надо начинать действовать, не теряя времени… – Кто против? Этот неизвестный нам пока гаденыш каждый день информацию для немцев добывает. – Пеленгаторщики что говорят? Не выходила повторно в эфир чужая радиостанция? – Не зафиксировано. – Скорее всего, другой канал связи имеет. – Курьер? Возможно. Сейчас линия фронта неустойчива, позиции не оборудованы. Скажу по секрету: наши минные поля на нейтралке ставят. – Похоже, в ожидании нового наступления. Не ошибусь, если скажу – на Невельском направлении? – Не ошибешься. Все же аналитик ты неплохой, по двум словам выводы сделал. – Вы о переходе курьера говорили, когда минных полей коснулись? – Значит, так… Я пишу ложную шифрограмму и подкладываю ее в сейф Иволгина. – А вдруг «крот» в ближайшие дни туда не полезет? – Если раз проник, да еще без последствий, полезет еще. День-два от силы… Обстановка на фронте напряженная, немцы справедливо опасаются нашего наступления. Им разведданные как воздух нужны. Обязательно «крота» нацелят на активную работу по сбору информации. И поставлю я сегодня дежурным Твердохлебова. – Если сегодня в сейф заберутся, значит, точно он. – А ты как думал? Снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает. Не верю я в такие совпадения. – Разрешите предложение? – Валяй. – Я хочу на ночь на дереве устроиться. За забором, на соседнем участке, граб растет. Изба сгорела, хозяев нет. – Что-то я не понял, объясни. – Штор в кабинете шифровальщика нет. Если туда проберется «крот», он хоть ненадолго, но свет включит. Не лампочку на потолке, это понятно. Скажем, фонарик, с синей подсветкой, как трофейные немецкие, они у каждого второго офицера отдела есть. Прочитать-то ему надо, не филин он и не кошка. И окна мне будут видны, если снаружи кто-нибудь проникнет. – Ну да, понял. Если через дверь, как шифровальщики, то это Твердохлебов. Давай, действуй. А сейчас можешь отдыхать, впереди ночь бессонная. А я попрошу Иволгина – конфиденциально, если заметит что с документами, срочно со мной связаться. Выработав план действий на ближайшие сутки, они разошлись. Федор для начала – в столовую: обеденное время уже на исходе и можно голодным остаться. Поев, он улегся спать. Как говорится в армии, солдат спит – служба идет. Проснулся к ужину. Офицеры подтрунивали: – Бока отлеживаешь, пока мы, высунув язык, бегаем. – А это кто на кого учился, главное – результат. У меня, может, во сне «мозговой штурм». Что такое «мозговой штурм», молодые офицеры не знали и примолкли. Ведь выражение это уже значительно позже окончания войны появилось. Федор поужинал. Сегодня к столу давали белый пшеничный хлеб – редкость на фронте. Обычно так баловали по праздникам – ко Дню Красной Армии 23 февраля или в годовщину Октябрьской революции. Миновав часового, он вышел за ограждения. Напустив на себя беззаботный вид – вроде прогуливается после ужина, – прошелся по соседнему участку. Сам же внимательно разглядывал участок. Граб, одиноко стоящий у забора, – укрытие не самое лучшее. Еще не осень, листья не облетели, но ветки хлипкие. Повыше взобраться – сам из-за кроны деревьев не увидишь ничего, а сверзнешься – сломаешь себе чего-нибудь. По ночам на деревья лазить рискованно. А вот крышу сарайчика Федор присмотрел. Плоская, слегка покатая, для наблюдения – самое то. И ночью, если не осветит никто, сам виден не будешь. Он посидел пару часов с офицерами, послушал фронтовые байки. Потом они все вместе внимали девятичасовой сводке Совинформбюро и обменивались впечатлениями. После сражения на Курской дуге наши войска развивали наступление на Харьковском направлении. Офицеры делали прогнозы по поводу дальнейшего развития событий, высказывали предположения. Вместе со всеми, как и положено после отбоя, Федор лег спать. Но в полночь оделся, обулся и вышел. Перемахнул через забор, приметил место задания. Подождал немного, прислушался. Никто его не заметил, часовой с другой стороны. И местные, и военнослужащие знали, что здесь дислоцируется отдел СМЕРШа, и старались обходить его стороной. Подтянувшись на руках, Федор взобрался на крышу и лег там. Вполне удобно, на ветке дерева ноги через полчаса затекут. Расположившись, он нашел глазами окно шифровального отдела и стал внимательно наблюдать за ним. Периодически отводил глаза, моргал, потирал их руками. Однако до рассвета ничего не происходило. Когда на востоке посветлело, он слез с сарайчика. Нехорошо будет, если кто-нибудь увидит его в этом месте. Даже если это будут свои, из отдела, могут возникнуть ненужные вопросы, разговоры. Утром он пришел к подполковнику и доложил о том, что пока его засада не принесла каких-либо результатов. – Иволгин сказал, что в сейфе порядок, в эту ночь кабинет никто не посещал. – Похоже, Твердохлебов отпадает. – Скажем так: отходит на второй план. Но сегодня тебе необходимо быть там снова. План наш незамысловат, но сработать должен. Подождем двое-трое суток, а потом что-нибудь другое придумаем. Но им повезло уже на вторую ночь. В полночь Федор снова занял место на своем импровизированном наблюдательном пункте. Около четырех часов ночи, когда спать хочется сильнее всего и охрана не такая бдительная, за окном шифровальщика блеснул синий огонек – кто-то неосторожно направил луч трофейного фонарика прямо в окно. Федора так и подбросило: «крот» внутри! Снаружи через окно никто не проникал, и объяснение остается одно – дежурный офицер. Вошел он через дверь, подобрав незамысловатый ключ. Дверь тоже опечатана, как и сейф. Но в прошлый раз, когда Иволгин обнаружил, что в его сейфе кто-то побывал, оттиск на пластилиновой пломбе не был нарушен. Скорее всего, был использован дубликат, сделать который для умельца – пара пустяков. Подполковник не обговаривал с Федором, как действовать, оставляя ситуацию на его, Федора, усмотрение. Фигурант проник в кабинет не снаружи, не через окно, и, следовательно, это дежурный офицер. На случай срочной телефонограммы у аппаратов круглосуточно находится сотрудник. И телефонов три, все полевые: для связи со штабом армии, отделом СМЕРШа армейским и НКВД. Федор сразу спрыгнул с сарая, перебрался через забор и направился к избе, где спал Белый. Поскребся в дверь, и через минуту, показавшуюся ему очень долгой, раздался голос подполковника: – Входи. В комнате было темно, но потом зажегся фонарик. Подполковник сидел на топчане в трусах, держа в руке пистолет. – Товарищ подполковник, это я, Казанцев. – На самом интересном месте сон прервал. Вроде в Крыму я, с семьей… Ладно, говори. – Кто-то был в комнате шифровальщиков. Я видел синий свет. Буквально секунду, отблеск. – Снаружи забрались? – Нет. – Так… Сегодня дежурит Задорнов. Твою мать, самый толковый из молодых! Как мы все с ним ошиблись! Говорили тихо, почтишепотом. За стеной спал майор Рогулин, а стены дощатые, тонкие, только оштукатурены. – Какие дальнейшие действия? – В восемь планерка с офицерами. Если Иволгин что-то заметил, он доложит мне. Я кивну. Дам какое-нибудь поручение Задорнову. Ты проследи за ним, только аккуратно. Сам знаешь: у него с мозгами порядок, просечет слежку – скроется. Или хуже того, тебя подстрелит. – Поостерегусь. – Иди, пару часов вздремнуть успеешь. Федор так и сделал. После двух бессонных ночей уснул мгновенно. Днем спал, но ночной сон ничего не заменит. Утром поднялся как всегда. Быстро привел себя в порядок, побрился, позавтракал. Офицеры уже торопились в кабинет к подполковнику. Как и любой начальник, опозданий он не терпел. Подполковник кратко доложил об изменениях на фронте армии. Ночью наши взяли деревеньку Зеленьки. На своих картах офицеры сделали пометку. Когда они склонились над своими командирскими сумками, Федор посмотрел на Белого. Тот кивнул. Стало быть, не померещилось Федору, на самом деле в сейфе Иволгина кто-то был. И теперь им известно кто. В сторону Задорнова Федор старался не смотреть, чтобы не выдать себя взглядом. В конце рабочего совещания подполковник раздал офицерам задания. Кому в разведроту ехать – там «языка» интересного взяли. Кому-то в батальон войск по охране тыла – согласовать действия по зачистке леса. А Задорнову – доставить пакет в штаб дивизии. – Все свободны, – сказал Белый. Офицеры потянулись к выходу. Федор сразу вышел на улицу. Где находится штаб дивизии, он знал: на другом конце села, на параллельной улице. Отойдя от отдела метров на сто, он встал за дерево. Задорнов вышел и бодрым шагом проследовал мимо него. Федор не торопился. И очень правильно сделал, потому что на углу Задорнов мельком обернулся. Проверяется! А зачем бы советскому офицеру в освобожденном от немцев селе проверяться? Уже факт не в его пользу. И только когда Задорнов скрылся, Федор побежал следом, к углу. И очень вовремя, потому что Задорнов шел не к штабу дивизии, а свернул внутрь одного из дворов. Появись Федор секундой позже, приметить дом он бы не успел. Федор снова спрятался за угол. Задорнов вышел быстро, через несколько секунд. Он посмотрел по сторонам и зашагал к штабу, только в походке уже какая-то расслабленность появилась. Со всеми необходимыми предосторожностями Федор довел его до штаба, а сам побежал к подполковнику. – Был контакт у Задорнова! Секунды, но был. С кем – не видел, но дом запомнил. – Бери бойцов из взвода автоматчиков сколько считаешь нужным – и в дом. Обыщи все, человека задержи, и желательно – живым. Надо его допросить. Сам понимаешь: когда работать начал, что успел передать, как передавал – рация, курьер? Не исключаю даже другие экзотические виды – вроде голубиной почты. С голубями в виде курьеров Федор прежде не сталкивался, но о ее существовании знал. Способ считался устаревшим из-за своей уязвимости. Активно он применялся в годы Первой мировой войны на Французском фронте. Для борьбы с почтарями в траншеях поставили снайперов, а во второй линии обороны – охотничьих соколов. Но сейчас-то, в век моторов? – Слушаюсь! – По возвращении Задорнова постараюсь загрузить его работой на территории отдела, чтобы он под постоянным приглядом был. А после допроса связника будем думать, что делать. Федор взял бойцов – двух парней, с которыми ездил на задержание Турина. Шли быстро. Задача понятна, и надо было поторапливаться. Свернули за угол, и Федор сразу остановился. Со двора, куда Задорнов заходил, вышла молодая женщина и повернула в их сторону. Брать на улице? Соседи увидят, будут разговоры. Задорнов может узнать. Надо сделать вид, что они идут по своим делам. Офицер и два солдата – типичный патруль и насторожить не должны. Когда женщина подошла совсем близко, Федор поднял руку: – Патруль, проверка документов! Женщине было лет тридцать, и вела она себя спокойно. Не суетясь, достала из кармана документы, и Федор, который принял их из ее рук, тщательно изучил. Все в порядке: фото, печать, прописка. Подняв голову, Федор прочитал название на табличке углового дома. Улица Луговая, все верно, и дом на штампе в паспорте девятнадцатый. Шупикова Елизавета Климовна. Федор вернул документы, и мнимый патруль двинулся дальше. Женщина повернула за угол, и Федор снова остановился. – Ты, – он ткнул пальцем в грудь одному из бойцов, – идешь к дому девятнадцать и где-нибудь тихаришься. Если из дома выходить кто-нибудь будет, задерживай – и в отдел. – Так точно. – А ты, – обратился он ко второму бойцу, – возвращайся в отдел. Доложи подполковнику, что я за связной иду, веду наблюдение. Пусть он кого-нибудь из офицеров на Луговую, девятнадцать, пошлет. – Слушаюсь. – Развернувшись, боец побежал бегом, громко топая сапогами. Федор выглянул из-за угла – женщина была уже метрах в семидесяти. Плохо, что она его видела. Если он повторно попадется ей на глаза, она сразу заподозрит неладное. Но проследить необходимо. Женщина вышла из дома после контакта с Задорновым. Предатель успел дать ей указания или листок с текстом. Не исключено, что она вообще не при делах, а исполняет роль почтового ящика, передает сообщения дальше. Но если она агент, связной, обязательно будет проверяться. Женщина остановилась, открыла сумочку. Федор сделал шаг в сторону, за высокое крыльцо кирпичного дома. Похоже, в нем какая-то контора до войны была, на стене остался кусок оборванной вывески. Вовремя он успел спрятаться! Женщина достала зеркальце и посмотрелась в него. Со стороны – жест вполне естественный, женщины это часто делают. А для проверки – нет ли хвоста, слежки – очень удобный. Она пошла дальше. Вышла за околицу, за ней – небольшая роща. Деревня уже закончилась. Федор вынужден был лечь на землю. Спрятаться некуда, а женщина по пути пару раз обернулась. Благо роща просматривалась насквозь и деревья – березы – светлые, кроны вверху. Были бы ели, он бы вряд ли за ними что увидел. Женщина дошла до какого-то дерева, на секунду задержалась. Что она там делала, Федору не было видно, но сразу повернула назад. Когда она приблизилась к Федору, он поднялся. Не ожидавшая подобных сюрпризов женщина шарахнулась в сторону от возникшей вдруг перед ней фигуры Федора. – Стоять! – приказал Федор. – Объясните, что вы тут делаете? – Воздухом дышу. Надеюсь, это не запрещено? – Дышать – нет. А секретные послания закладывать в почтовый ящик – запрещено. Я вынужден вас задержать. – Это самоуправство! Ну да, знает, что при ней ничего компрометирующего нет, поэтому и ведет себя независимо. – Руки подними! Федор обыскал задержанную, несмотря на ее протесты. – Я женщина, вы не смеете! Ну да, начни в такой ситуации всех правил придерживаться, а у Шупиковой этой пистолет под жакетом. И получить пулю вовсе не хотелось. При задержании оружия не оказалось. – Идите вперед! Женщина дернула плечиком, дескать, недоразумение, все вскорости выяснится. Но когда поняла, что ее завели во двор СМЕРШа, побледнела. Федор сразу провел ее в камеру для задержанных – в первую очередь затем, чтобы не позволить встретиться с Задорновым. Подполковнику о задержании доложил. – А что она в лесу делала? – Думаю, закладку оставила. – Ищи, это улика. На Луговую, девятнадцать, я уже Твердохлебова отправил. – А Задорнов? – Здесь. Сводку составляет под приглядом Анищенко. Федор отправился в рощу – где-то в середине ее женщина оставила закладку. Но где? Все деревья одинаковые, примет особых, вроде затеса на коре или пятна краски, нет. Федор начал описывать концентрические расходящиеся круги. Оп! А это что? На уровне чуть выше человеческого роста – небольшое дупло. Он сунул туда руку – вроде на дне что-то есть. Ухватив двумя пальцами, вытащил это «что-то» и поднес к глазам. В руке у него был пластиковый пенал, фактически смертный медальон, какие выдавали солдатам. Внутрь ни вода, ни свет не проникают, да еще в дупле от непогоды укрыт. Медальон Федор сунул в карман. Открывать его в роще было рискованно, вдруг там непроявленная фотопленка? Вмиг засветится! Федор обошел березу. А неплохо придумано! Задорнов передает информацию Шупиковой, та доставляет ее в рощу, в дупло. А забрать курьер может в любой подходящий для этого момент. Но тот, кто будет забирать медальон, должен быстро найти «почтовый ящик», даже ночью. Значит, должна быть примета. И таковая сыскалась. Внизу, на стволе, недалеко от земли – уродливый нарост капа. Его и видно, и с закрытыми глазами в темноте рукой нащупать можно. А уж дальше курьер через линию фронта медальон доставит или к радисту, который может быть далеко. Связь не быстрая, но нащупать ее очень тяжело. Если бы Федор не увидел женщину, выходящую из дома, канал связи остался бы нераскрытым. Цепь счастливых случайностей, но как удачно все срослось! Кстати, у такой связи еще один плюс есть: курьер не видит и не знает отправителей и, будучи задержан, никого не сможет выдать. Забрав медальон, Федор сразу отправился в отдел, к подполковнику, – объяснить, где обнаружил улику. И примету указал. – Подожди минуту, – остановил его подполковник, – я в роще засаду устрою. Кто-то же придет за посланием… Белый ушел, но вскоре вернулся и взял со стола медальон. – Не открывайте! – вскрикнул Федор. – В такой маленький предмет мину не спрячешь! – пошутил подполковник. – А фотопленку непроявленную? – упорствовал Федор. – Лучше отправить пенал в фотолабораторию, пусть его при красном свете вскроют. Нет пленки – хорошо, а если есть – пусть проявят. – Не подумал я как-то, – признался подполковник. – А ты молодец! Фотографы, как и фотолаборатория, в отделе были. Подполковник вернулся быстро. – Нет там пленки, лист бумаги. Давай взглянем. Они осторожно развернули туго скрученный лист папиросной бумаги – на нем были ряды цифр. Шифрограмма! Еще бы, Задорнов не дурак открытым текстом послание переправлять. Папиросную бумагу агентура использовала часто. Она была тонкой, писать на ней удобно, а если скрутить туго, места занимает мало. Можно в маленьком объеме поместить – в том же мундштуке папиросы. Подполковник отнес листок Иволгину, в шифровальный отдел. – Пойдем поговорим с задержанной, – предложил он Федору, вернувшись. – Как там ее?.. – Шупикова Елизавета Климовна. – Ну да, она такая же Шупикова, как я Ромео… Или этот, что любовницу придушил… – Отелло? – Вот-вот… Допрашивали задержанную прямо в камере. Елизавета сначала отказалась говорить: – Никого и ничего не знаю… Но подполковник достал из кармана медальон: – Знакома вам эта вещица? В необычном месте обнаружили – в дупле березы. А до вашего посещения в дупле пусто было. Совпадение случайное? – Не знаю. Но глаза забегали, почувствовала, что обложили. – Вы с лейтенантом Задорновым знакомы? – Нет. – Лжете! Ладно, большого значения это уже не имеет. Как только задержим курьера, который за посылочкой вашей заявится, всех троих расстреляем. Так что времени вам осталось жить – до утра… Вот тут лже-Шупикова сломалась. Все же психика женская не такая устойчивая, как мужская. Да еще подполковник – тот актер. Говорил спокойно, без надрыва, без угроз. Не знал бы Федор, что в руках контрразведки нет ничего, кроме медальона, – сам бы ему поверил, настолько убедителен был Белый. И про дупло, и про курьера обмолвился, и про Задорнова… Прямо Станиславский! У задержанной сразу слезы по щекам ручьями, рыдания: – Я не хотела, меня заставили… – Пришли бы к нам, заявили, выдали бы все связи – вас бы даже не посадили, – прямо-таки по-отечески пожурил полковник. – Ну ладно, попытаемся смягчить вашу участь… Но предупреждаю, все зависит только от вас! Кто приносил вам информацию? – А то вы не знаете! Сами фамилию называли! Он это, ваш офицер! – Давайте без истерик! Протокол допроса позже писать будем, сейчас времени нет. Фамилия? – Задорнов. – Как давно началась связь? – Как ваши, я имею в виду советские, с войсками пришли. Месяц где-то. – Что вы делали с полученной информацией? – Относила в рощу, в дупло. Это основной вариант связи. – Кто и когда забирал почту? – Не знаю, я его не видела никогда. Дважды были ответные послания – в таком же медальоне. – А запасной вариант связи? – В Великих Луках, на железнодорожной станции, – телеграфист. Его я тоже не видела никогда. Надо было подать телеграмму с любым текстом, но обязательно с пометкой внизу: «Привет от тети Клавы». – И что дальше? – Дальше – не уходить, ждать. Телеграфист сам ко мне подойти должен. – Его фамилия? – Не знаю. Сказали, если женщина будет, телеграмму не писать, а уйти и повторить на следующий день. Подполковник выразительно посмотрел на Федора: намечалась целая агентурная сеть. И заняться ею нужно было в ближайшее время. – Часто ли наносил визиты Задорнов? – Раз в неделю, в десять дней. Говорил, что если я увижу его на улице, чтобы не подходила и не здоровалась. – Понятно. Кто еще проживает в доме вместе с вами? – Никого, я одна. – Пока отдыхайте. Они прошли в кабинет подполковника. – Задорнова сейчас брать будем? – спросил Федор. – Подождем немного, вечером или ночью к «почтовому ящику» кто-нибудь явится. Возьмем «почтальона» – еще один козырь будет. А завтра и Задорновым займемся. Полагаю, он пока не подозревает о том, что раскрыт, иначе бы в отдел не вернулся, сбежал. Будь на то воля Федора, он бы арестовал Задорнова уже сейчас. Когда ренегат будет в камере, оно как-то спокойнее… Или Федор знал не все, а Белый имел какие-то свои планы? – Разрешите в рощу? – Курьера хочешь помочь задержать? Там Ванюшин, он раньше в дивизионной разведке служил. Он сам в одиночку любого скрутит. А с ним еще два бойца – тоже хваты, Ванюшин сам их натаскивал. Ты только мешать будешь. – Как скажете. – Отдыхай. Как только курьера возьмут, могу пригласить в допросе поучаствовать. – Интересно! Одну уже взяли, о двоих – Задорнове и телеграфисте – знаем. Кто еще? – Цепочка может оказаться длинной. Завтра и телеграфиста возьмем, и Задорнова. Причем, лейтенант, не тебе брать придется, за телеграфистом Ванюшин поедет. – Слушаюсь. Подполковнику виднее, у него свои расклады. Федор поужинал и улегся спать, однако ночью его разбудил посыльный: – Товарищ старший лейтенант, проснитесь! – А? Что? – Вас подполковник вызывает. – Иду. Федор лежал на постели одетым. Усевшись на топчане, он потер лицо ладонями, прогоняя остатки сна, надел сапоги. Перед дверью Белого – два автоматчика. Из-за двери слышен разговор. Федор постучал и, получив ответ, вошел. На табуретке, посередине комнаты, сидел задержанный. За столом расположился сам начальник, а обочь стола пристроился Ванюшин. Лицо довольное – курьера взял. – Полюбуйся, Казанцев, связник. Взяли прямо у «почтового ящика». Руку в дупло сунул, можно сказать – с поличным взяли. Задержанный был в цивильной одежде, ни дать ни взять – обычный деревенский мужик. Одежонка потрепанная, на ногах – немецкие сапоги. Ничего необычного, такую обувку селяне в прифронтовой зоне носили, особенно на освобожденных от немцев территориях. – Молчит. И при обыске ничего не нашли, даже документов, – сказал Ванюшин и замахнулся на арестованного. Мужик и бровью не повел, не отшатнулся. Хорошая выдержка. – Надо было его шлепнуть у березки той, сука фашистская, – зло бросил Ванюшин. – Ваша фамилия, место жительства? – спросил Белый. Задержанный уставился в пол и по-прежнему молчал. – Может, он глухонемой? – повернулся к Ванюшину подполковник. – Как бы не так! Когда взяли, матерился, да витиевато так – как боцман. – Из камеры он уже никуда не денется. А утром очную ставку устроим. Будет молчать – шлепнем. Увести! Два бойца, стоявшие в коридоре у двери, увели задержанного. – Ванюшин, за курьера спасибо. Аккуратно взял, не помял. Свободен! – Есть! – Ванюшин ушел. Подполковник закурил. – Утром надо решать с Задорновым. – Арестовать? – Весь отдел об аресте узнает. Оформлять надо. Мы же обговаривали: несчастный случай, самострел, подрыв на мине… Подполковник полез в стол, достал «Вальтер РР», немецкий, бывший на вооружении германской полиции, а также генералитета Вермахта. Его любили за небольшие габариты и слабый звук выстрела. Патрон слабее штатного парабеллумовского, и калибр поменьше – 7,65 миллиметра, но убойная сила достаточная. Федор убрал «Вальтер» в карман брюк. Оборотня надо убрать, но задание ему не по душе было. По разумению Федора, предателя допросить надо, выпотрошить все: связи, явки, переданную информацию, агентурную сеть… Однако есть приказ начальника, понятно – неофициальный. А в армии приказы не обсуждаются – они исполняются, тем более – в спецслужбе. Здесь не место эстетам в белых перчатках. Подполковник ткнул окурок в пустую консервную банку и решительно поднялся: – Облегчу тебе задачу: с утра отправлю Задорнова в соседнюю деревню. В паре километров отсюда есть Осокино, не пропусти. Федор кивнул. Вообще-то положено отвечать по Уставу, но подполковник не обратил внимания на его нарушение. Федор отправился досыпать. Но ему не спалось. То ли потому, что лег рано, еще до отбоя, и успел выспаться, то ли нервничал, задание беспокоило. Не каждый день в сослуживца стрелять приходится. Хотя какой Задорнов боевой товарищ? Враг в личине своего. Встал Федор до подъема, только светать начало. Посмотрел на часы – шесть часов. Время до выхода еще есть, позавтракать он успеет. Вышел из избы, потянулся. Рядом изба, в которой содержатся задержанные. Для камер заколотили толстыми досками окна, на дверях камер даже окон-кормушек нет. В камерах отдела арестованные надолго не задерживались, чай не следственный отдел и не НКВД. День-другой-третий, а потом – перевод в изоляторы трибунала или Особого заседания. Трибунал – для военнослужащих, совершивших воинские преступления, Особое совещание – для гражданских лиц. Но и там арестованные содержались день-два – до суда. А потом – по этапу в лагерь, если повезло. А если приговор серьезный – «высшая мера социальной защиты», но расстрел в эту же ночь. У дверей избы прохаживался караульный. – Тоже не спится, товарищ командир? – от скуки спросил караульный. – Что значит «тоже»? Тебе по Уставу спать не положено. – Так лейтенант Задорнов бодрствует, недавно от арестованных вышел, допрашивал. Федора пробил холодный пот: никого допрашивать Задорнов не должен! В камерах его подельники, Шупикова и курьер-молчун. – Быстро открывай камеры! Утренняя нега и расслабленность слетела с Федора мгновенно, он даже переменился в лице. Боец почувствовал неладное и, гремя связками ключей, забежал в избу. Федор – за ним. Они открыли камеру. На топчане в позе спящего, ничком, лежал курьер. Однако он уже не дышал. – Твою мать! – выругался Федор. – Где баба? – Один момент! Боец струхнул, руки затряслись, и ключом в замочную скважину он попал с трудом. Заходить в камеру не пришлось. Уже с порога они увидели: Шупикова сидела у стены со свернутой набок шеей, глаза безжизненно смотрели в пол. Задорнов удавил обоих втихую. Никаких звуков борьбы караульный не слышал, хотя находился в коридоре. Арестованные думали, что Задорнов их выручать пришел, а он избавился от опасных свидетелей. – Когда Задорнов вышел? – насел на солдата Федор. – Пять минут, не больше. – В камерах еще задержанные есть? – Никак нет! – За мной! Будить подполковника – тратить драгоценные минуты. Надо догонять. Далеко он не мог уйти: транспорта у него нет, все машины во дворе. Федор, а за ним и боец подбежали к выходу с территории – там тоже стоял караульный. – Задорнов выходил? – Так точно! – В какую сторону направился? – Туда, – махнул рукой караульный. – За мной, бегом! Пять-десять минут форы – не так много, шансы не упустить Задорнова еще есть. На бегу Федор достал из кобуры «ТТ», передернул затвор и вернул пистолет в кобуру. Стоит выхватить оружие – и оно готово к бою. Не надо делать лишнее движение и терять драгоценную секунду. Судя по направлению, Задорнов шел к автобату, стоявшему за окраиной деревни. Задумка понятна: раздобыть машину. Без транспорта на своих двоих далеко не уйдешь, а трупы в камерах обнаружат быстро. При смене караула начкар лично проверял и пересчитывал задержанных. Они выбежали на околицу и увидели: прямо на них несется мотоцикл, за рулем находился Задорнов. Федор схватился за кобуру и выхватил пистолет. – Стреляй! – крикнул он солдату и сам успел вскинуть пистолет. Выстрелил один раз, второй – прямо в грудь лейтенанту. Вот только увернуться от летящего на него мотоцикла не успел. Мотоцикл, хоть и без коляски, сбил его с ног и подбросил в воздух. Потом последовал второй удар – уже о землю. От него вышибло дух, и по всему телу разлилась боль. Федор потерял сознание и не видел, как растерянно топтался рядом боец и как бежали от автобата к угнанному мотоциклу водители и механики. – «Санитарку» сюда, живо! – крикнул кто-то. Федора бережно погрузили на носилки, поместили в машину. – В госпиталь! Пришел в себя Федор только на третий день.Юрий Корчевский Заброшенный в 43-й
«От героев былых времен Не осталось порой имен… Те, кто приняли смертный бой, Стали просто землей и травой…»
Глава 1. Попал!
Игорь считал – повезло! Как же, иняз позади, зубрежки, сессии, экзамены… Жизнь студенческая хоть и веселая, но в финансовом плане скромная. Стипендия более чем скромная, родители бы и рады помочь, однако не олигархи. И вот получение диплома, выпускной вечер. Дети богатеньких родителей – в дорогих костюмах и платьях, держатся вместе. А Игорю всего приходилось добиваться самому. Во время учебы он подряжался делать переводы с немецкого, больше для предприятий да торговых заведений. А на следующий день после выпускного как обухом по голове – повестка из военкомата: «Военнообязанный И. А. Чернов обязан прибыть для прохождения воинской службы в военкомат…» Все планы по трудоустройству рушились. А ведь Игорь уже нашел себе место на заводе, где получали оборудование из Германии и куда приезжали представители поставщика. А у Игоря и произношение хорошее, как говорила одна из преподавательниц – с берлинским акцентом. Хоть служба в армии и священный долг, но Игорь расстроился – за год службы без языковой практики все позабудешь. Но с другой стороны, год – это не так уж и много. Ныне без службы в армии на госслужбу не устроишься. А будешь увиливать от армии – срок получишь, еще хуже. Утром он взял небольшую сумку, сунул в карман документы. Еще поколебался – брать диплом или оставить. Но кому его диплом в армии нужен? Небось по плацу маршировать будет да «стойко преодолевать тяготы воинской службы». Однако в военкомате его диплом прочли со вниманием, и лейтенант не поленился сходить с его документами к начальнику отдела. – Повезло тебе, парень! – Можно узнать, в чем? – Там узнаешь. И попал Игорь на нашу западную границу, в небольшую и очень секретную часть. Смешно сказать – часть, по численности – меньше роты. У солдат на петлицах – скрещенные пушечные стволы, артиллерия. Хотя за все время службы Игорь пушки ни разу не видел. Да и автомат он держал в руках один раз, во время присяги. Неделю-другую погоняли строем, отдание чести, нале-во! На том тяготы службы закончились, и Игорь занялся тем, что хорошо знал, – переводами. Ему приносили тексты, распечатанные на принтере, и он их добросовестно переводил. В его взводе все были с высшим образованием и знанием иностранных языков – английского и немецкого. Как позже понял Игорь, подразделение его было службой радиоперехвата: один взвод – радиотехнический, а другой – переводчики. А пушечки на петлицах – для маскировки. Но отцы-командиры о задачах и функциях помалкивали, солдаты сами догадались. И тоже языки за зубами держали. В штаб часто наведывались офицеры с толстыми папками под мышками. Обычно приезжают проверяющие, а тут – приехали, побыли в штабе и уехали, и никаких тебе проверок. Не водку же пить они приезжали, хотя одно другому не мешало. Игорь же думал – за добытыми материалами. В принципе служба была – лучше не придумаешь. Языковая практика есть, дедовщины и строевых занятий нет. Так ведь и часть необычная, почти все солдаты с высшим образованием. Впрочем – прапорщики тоже были. И с одним из них Игорь разговорился на День Российской армии – этот день в армии традиционно выходной. Не сказать, что отдыхали все, наряды несли как положено. Но после торжественного построения и краткой речи командира и его заместителя по воспитательной работе, как переименовали бывших комиссаров, а затем замполитов, был праздничный обед. От обычного он отличался тем, что к компоту прилагались сладкие булочки. Игорь, как и другие солдаты, булочкам обрадовался. В армии еду не выбирают, ешь, что дают. Сытно, зачастую вкусно, но выбора нет. Одним нравится харчо, а другим – конфеты, которые в армии не дают. Солдаты где-то немного водки раздобыли, выпили по чуть, граммов по сто пятьдесят, для настроения. Никто ежедневно не употреблял, потому как к службе не допустят, порядки строгие. А если офицеры запах учуют, живо переведут куда-нибудь на Север или Камчатку, раз не можешь ценить место, где служишь. А покидать часть никто не хотел. Родителям срочников изредка приезжать позволялось, а вот в город в увольнительную не отпускали. Видимо, в этот раз прапорщики приняли на грудь изрядно. Одного слегка развезло, и он пошел в умывальню. Комната большая, на обеих стенах целый ряд раковин и кранов, чтобы после подъема солдаты быстро умыться успели. Игорь тоже туда зашел и увидел, что прапорщик голову под струю холодной воды подставил и кряхтит. Потом он на Игоря уставился: – Боец, ты из какого взвода? – Из второго, товарищ прапорщик. – А, немчура, – махнул рукой прапорщик, наверное – он на язык намекал. Игорю стало любопытно – чем прапорщик в армии занимается? Обычно прапорщики, или «сундуки», как их называли, были контрактниками, начальниками складов – вещевого, продовольственного, боеприпасов, горюче-смазочных материалов. – А вы кто по должности? – спросил его Игорь. – Шифровальщик, в Новороссийске курсы проходил, – ляпнул спьяну прапорщик. Правда, потом спохватился. Хоть и пьян был, а сообразил – лишнее сболтнул. – Ты это… язык за зубами держи. Подписку о неразглашении давал? Вот и забудь! Покачиваясь, прапорщик вышел. А Игорю болтовня прапорщика дала пищу для размышлений. Он даже лицо полотенцем позабыл вытереть, капли падали на обмундирование. Как-то все сложилось разом, как пазл. Чужие языки, радисты, шифровальщик вот объявился… Похоже, часть не только, а может быть, даже и не столько радиоперехватом занимается – этим любая армия мира занимается, поставив станции наблюдения близ своих границ. Здесь разведкой пахнет. Не в чистом виде, конечно, а связью с загрансетью. Хотя Игорь понимал, что он мог и ошибаться. Сейчас такая техника пошла, которая в послевоенное время разведке и не снилась, – взять те же компьютеры и Интернет. Связывайся с любой точкой мира, с любым адресатом в какой хочешь стране. Одно плохо – уязвимость есть, большинство серверов в США и Канаде. А это враги, самые настоящие. Барак, который Обама, во всеуслышание объявил, что их нация – исключительная и, стало быть, они главнюки. Правда, об этом он умолчал, но оно же и так понятно. А за пустыми речами о демократии и свободе слова – ярое желание растащить Россию на куски. Почему это России достались такие богатства, как лес, нефть, газ, золото, алмазы – да всего и не перечислить? Спят и видят, как бы низвести нашу страну до сырьевого придатка, а еще лучше – оттяпать землицу, где ресурсы эти залегают. Двуличен Запад, за улыбками хищный оскал прячут. Взять события последних лет. Куда американы со своими штыками ни сунутся, вроде демократию принесли, – там разруха, война, гражданские войны. А еще спецслужбы Интернет используют. Какие-то сообщения идут, конечно, но и радио не забыто. Американцы сотовую связь прослушивают под видом борьбы с терроризмом – тоже уязвимо. Среди сослуживцев он свои догадки не высказывал и офицеров не расспрашивал. При себе мысли держал, а их пока никто контролировать не может. Но приглядываться ко всему, анализировать увиденное и услышанное стал. Только занятно ему было, на кого они работают – Главное разведывательное управление Генштаба или Служба внешней разведки? Хотя какая, в принципе, разница? Все равно стране на пользу. Только ГРУ – военная разведка, а СВР – больше политическая и экономическая. Служба пролетела быстро. Только втянулся, привык – а уж дембель. И не пожалел ничуть, что в армию попал, в такой части служить можно. В предпоследний день его вызвали в штаб. Незнакомый майор с голубыми петлицами, вроде летчик, хотя Игорь цену петлицам уже знал – обманка, предложил сесть. – Курите? – Нет, спасибо. Офицер неожиданно перешел на немецкий, причем немецкий был с баварским акцентом. Игорь удивился этому, но вида не подал. – Не хотите, Игорь, продолжить службу? Полгода на курсах прапорщиков. В армии денежное довольствие с недавнего времени повышено, стабильность. Квартиру быстро получите. Учитывая высшее образование, быстро офицерские погоны на плечи наденете. Вы же молодой человек, небось зазноба на гражданке есть? Вот врет капитан! Не насчет квартиры, а по поводу зазнобы. Все письма из части домой солдаты сдавали в штаб в незапечатанных конвертах. Хоть и отменили давно службу военных цензоров, но, видимо, почитывали их те, кому положено, не пишут ли солдатики домой лишнего чего? И получали письма в штабе, военный почтальон на машине привозил, в мешке. Наверняка знали, есть ли у Игоря девушка. – Никак нет, – вскочил Игорь со стула, – нет девушки. – Да вы садитесь, Игорь… Зачем уж так-то, по-солдафонски? У вас завтра дембель. За всю службу – ни одного замечания, переводы ваши точны. А еще я заметил – не корявые они, а как на языке носителя. Понимаю, шаг серьезный, подумать надо. Суток хватит? – Так точно! – Отдыхайте. Чего-то подобного Игорь ожидал: старослужащие, по-армейски – «дедушки», рассказывали, когда он еще «салагой» был. Только карьерного роста не предвидится. Станет прапорщиком – им же и в запас уйдет. Для офицерского звания нужно профильное образование, училище. Как минимум после имеющегося высшего – год или два, хоть в том же Нижнем Новгороде, хоть в любом другом месте. Тогда и рост будет, и жалованье выше. Правильно – денежное довольствие, как и вещевое и прочие. Но уж больно по-казенному звучит. Учиться после года армии еще год или два не хотелось – это ж сколько времени он зря потеряет? А на гражданке, если устроиться удачно, уже можно чего-то добиться. Тем более один из сослуживцев, тоже «дембель», с которым они на службе дружбанились, предложил: – И чего ты в свой Мухосранск поедешь? Давай в Питер. Не Москва, конечно, но иностранцев полно. У меня отец в экскурсионном бюро директором работает. – Да какой с меня экскурсовод? – Э, не скажи! Кратенькие курсы пройдешь, корочку получишь и будешь иноземцам Петергоф и Царское Село показывать. Зелень, капусту рубить. За слова отвечаю. – У меня жилья нет. – Тоже мне, проблема! С деньгами все решаемо, квартиру снимешь. А если денег скопишь, так и свою купишь. Предложение было привлекательным. В своем городе он мог рассчитывать на должность переводчика при заводе – с соответствующей зарплатой в рублях. Учитывая взлетевший курс доллара и евро – заманчиво. Они обменялись адресами и телефонами. – Приеду домой, погуляю с неделю, у отца обо всем расспрошу и потом тебе по трубе позвоню. Согласен? – По рукам! Потому-то на следующий день Игорь капитану с голубыми петлицами и отказал. – Домой хочу, товарищ капитан. Служба хорошая была, но домой тянет. – Жаль! Тогда прощай, рядовой Чернов. Игорь как пришел на службу, так и демобилизовался – рядовым, даже ефрейторские лычки не дали. Получил в штабе воинские проездные документы, сухой паек, отдал честь и отбыл на вокзал. С вокзала отзвонил домой, обрадовал родителей: – Демобилизовался, батя! Домой еду! Мобильными телефонами пользоваться в части запрещали, и потому он звонил с таксофона по карточке. В дороге глазел в окно – интересно было. Лето, девушки в легких платьях ходят, все прелести напоказ. Соскучился Игорь по гражданке. Хочешь – мороженое ешь, хочешь – с девушками гуляй. Красота, свобода! К приезду единственного сына родители расстарались. Мать пирогов напекла, отец мяса для шашлыков намариновал. Ахи-охи, объятия… Год не виделись. Мать всплакнула, у женщин глаза на мокром месте. Отец довольно оглядел сына: – Окреп, мужиком стал! Форма как влитая сидит! Вот я с армии когда вернулся… – Ты бы лучше шашлыком занялся, отец, – прервала его мать. – Сын проголодался небось, домашнего покушать хочет. А Игорек обмоется с дороги – и за стол. За стол сели некоторое время спустя. Отец бутылку запотевшей водки из холодильника достал – раньше он никогда с Игорем не пил. Игорь же на еду накинулся. В армии еда рациональная, да без изысков. Солдат должен быть сыт, чтобы хватило сил выполнить боевую задачу. И точка. А дома – ароматы почти забытые: пироги, салат оливье, шашлыки, редиска свежая и помидоры бордовыми боками светятся. Выпили за приезд, за службу, закусили. Мать все старалась Игорю лучший кусок подложить. – Мам, я сам… А вечером у него неожиданно разболелся зуб – то ли от водки ледяной, то ли от закусок. Промаявшись пару часов, Игорь так и не смог уснуть и разбудил отца: – Папа, зуб болит, не могу. – Ах ты, беда какая! – встревожился отец. – Ну да ничего, в стоматологической поликлинике дежурный врач есть. Одевайся, я провожу. Игорь натянул военную форму. Из гражданской одежды он вырос, и все, что носил до армии, оказалось узким. Утренние пробежки и физзарядка в армии внесли свою лепту, и он вернулся домой с фигурой не юноши, а крепкого мужчины, пошедшего телосложением в отца. В поликлинике в связи с поздним временем у кабинета дежурного врача – небольшая очередь страдальцев. За щеку держатся, раскачиваются, постанывают – все с острой зубной болью. Игорь сроду зубами не маялся, и вдруг – такой конфуз, да еще в первый после возвращения домой день. А ведь завтра с утра думал институтских друзей обзвонить, встретиться, поговорить. Когда подошла его очередь, Игорь вошел в кабинет. – У военнослужащих свой госпиталь, вам туда, – заметил стоматолог. – Демобилизовался я, только сегодня днем вернулся. А на форму внимания не обращайте. – Хорошо, открывайте рот. О, так у вас кариес, пятый зуб вверху слева. И только доктор полез в рот инструментом, как Игоря пронзила острая, нестерпимая боль. – Доктор, не могу! – простонал он. – А еще солдат! Ладно, сейчас укол сделаю. Аллергией не страдаете? – Бог миловал. – Сестра, ультракаин! Укол был сделан прямо в десну – один, другой… Потихоньку боль уже начала отступать, как вдруг закружилась голова и у Игоря возникло ощущение, как будто он проваливается куда-то. Голоса доктора и медсестры были слышны как через вату. Игорь отключился. Сколько он был без сознания, Игорь сказать не мог. Сначала смех услышал, потом – явно командирский голос. Кто в армии был, ни с каким другим не спутает. – Боец Катков! К вам приказ не относится? Встать в строй! Мысли путались. Почему Катков, он же Чернов? Значит, приказывают не ему. Игорь с трудом открыл глаза. Жиденький строй солдат – одно отделение, и все на него пялятся, ухмыляются. Перед строем – старшина усатый, на Игоря смотрит и обращается явно к нему. Игорь вскочил. Зуб не болел, и он встал в строй. Но как-то странно все было вокруг. У старшины погоны чудные – нашивка в виде буквы «Т». И у солдат, как он успел заметить, автоматы за спиной допотопные – «ППШ». Их же после войны сняли с вооружения! Что за непонятки? Игорь решил пока помолчать и действовать как все. Вскорости разберется. Возможно, что он от наркоза еще не отошел, глюки у него. И в то же время все вокруг настолько реальное, что на глюки совсем не походит. Нос запахи улавливает – дыма, оружейной смазки, гуталина для сапог. Потом звуки – далекий гул, как гром погромыхивает. Старшина скомандовал: – Нале-е-во! Строй повернулся. – Шагом марш! Солдаты дружно зашагали – идущий впереди явно знал дорогу. Бред какой-то… На спине идущего впереди висел вещмешок, старый «сидор» – такой Игорь в музее видел да в документальном кино. Куда же он попал? И где этот чертов стоматолог? Или это все же сон? Даже если он очутился в каком-то другом месте и его приняли за своего, у него же другое лицо! И целое отделение солдат не может этого не заметить! Или они делают вид, что узнали его? Отделение подошло к землянке, и старшина скомандовал: – Стой! Вольно, разойдись… К Игорю подошел один из солдат и хлопнул его по плечу: – Семен, ты чего? Команды не слышал, разлегся. Или после контузии оглох? – Наверное, – не стал опровергать Игорь. – О! Да у тебя и голос другой! Игорь был в смятении: его принимают за другого человека, и он явно в другом времени. Для начала ему хотелось посмотреть на себя в зеркало. Он слышал о некоторых религиях, где верили в переселение душ, в предыдущие жизни и в реинкарнацию. Так ведь он атеист, а родители православные. Мать каждый праздник церковный, а иной раз и в простой день в храм ходит. – У тебя зеркальце есть? – спросил Игорь у незнакомца. – Чтобы у меня – и не было? Да ведь у тебя в «сидоре» свое есть, бреешься каждое утро. – Дай, – настоял Игорь. Когда он посмотрел на свое отражение в маленьком круглом зеркальце, то очень удивился: лицо было его, именно то, которое он всю жизнь знал и помнил. Неужели другой человек, на место которого он попал, был так похож на Игоря? Ну не близнецы же они? Ведь их жизни разделяют десятки лет! Игорь протянул зеркальце его хозяину, и внезапная мысль осенила его: – А какое сегодня число? Тут уж удивился солдат: – Семен, да что с тобой сегодня? А, я понял! Он наклонился к Игорю, принюхался: – Странно, спиртным не пахнет… А я уж подумал, что ты втихаря где-то самогонки хлебнул… – Разве я мог без приятеля? – подыграл ему Игорь, чтобы как-то поддержать разговор. – Да ни в жизнь… – Вот и я о том же… Контузия проклятая, бывает. А сегодня четырнадцатое мая тысяча девятьсот сорок третьего года. – Чего? – не смог сдержать удивления Игорь. – Зуб даю. Ну или пятнадцатое… Вот теперь у Игоря был настоящий шок. Он просто оцепенел. Какой еще сорок третий год, когда он только вчера демобилизовался? Россия Крым себе вернула! Незаметно для собеседника Игорь ущипнул себя за предплечье. Больно! Стало быть, не снится ему. Неожиданно солдаты отделения засуетились. – Кухня приехала! Чего стоишь? – толкнул Игоря в бок незнакомый ему собеседник. – Хватай котелок, а то когда еще горячего поесть придется? А где этот котелок? Солдат, говоривший с ним, спустился в землянку, Игорь – за ним. На снарядном ящике в углу стояло несколько котелков. На крышке каждого были нацарапаны фамилии – гвоздем или ножом. На одном Игорь увидел надпись – Катков. Кажется, так его называли. И вроде бы на застолье был, пироги домашние ел, шанежки, а есть почему-то хочется. Трусцой он побежал за солдатами. Все выстроились в очередь к полковой кухне. В сам котелок повар наливал суп, а в крышку котелка накладывал второе, перловку, или, как ее в армии называли, – «шрапнель». Однако, приняв из рук повара горячий котелок, Игорь спохватился, что у него нет ложки. Слегка помявшись, он попросил ложку у повара. – Совсем разведка охамела! Свои иметь надо! Ладно, держи! Ложка была тяжелой, из какого-то цинкового сплава. Олово, что ли? К обеду дали по два ломтя серого хлеба. Игорь, увидев, с каким аппетитом едят солдаты, устроился в сторонке, сев на бугорке, и отхлебнул с ложки. И что, это блюдо называется супом? Водичка, в которой плавала все та же перловка и серые макароны. Однако съел все, голод не тетка, пирожком не угостит. И перловку осилил. В этот же котелок, где был суп, ему плеснули черпак жиденького чая и дали к нему два куска пиленого сахара. Солдаты пили чай вприкуску с сахаром и нахваливали. Игорь же поневоле сравнивал, как кормили в его время в армии и как кормят здесь. Разница была существенной. – Так, набили брюхо казенным, теперь пора свое поесть. Идем! – подошел к Игорю давешний солдат. Они вернулись в землянку. Подмигнув Игорю, солдат достал из-под нар натуральный немецкий ранец из телячьей кожи и вытащил из него две банки консервов. – Тебе, – и выжидательно уставился на Игоря. Тот понял, что должен что-то сделать, но что? – Зажилил? Доставай, пока старшины нет, пропустим по двести грамм… Понятно, что речь о спиртном – но где оно? По примеру солдата Игорь заглянул под нары и обнаружил там «сидор», довольно туго набитый и тяжелый. Выудив его, он водрузил мешок на нары и открыл. Консервы, бутылки с разноцветными наклейками… – Что пить будешь? – Все, что горит, – хохотнул солдат. Да, узнать бы еще, как его зовут… – Тогда вот это, – выбрал Игорь бутылку. Посмотрел на этикетку – французский коньяк. – Мне бы попроще чего, а коньяк клопами пахнет, – авторитетно заявил солдат. Покопавшись в «сидоре», Игорь нашел в нем бутылку рома. Семьдесят градусов, крепкое пойло! Он протянул бутылку солдату. – О, другое дело! – обрадовался тот. – А коньяк пей сам. Солдат вытащил две кружки. Игорь плеснул себе граммов сто – сто пятьдесят, понюхал. И откуда появился этот миф о клопах? Запах даже очень благородный. Они чокнулись. – Ну, за нашу победу, – сказал тост солдат, и они выпили. Приличный коньяк! По правде сказать, Игорь пил коньяк всего третий раз в жизни. До армии денег на такие напитки не хватало, в студенчестве пивом с парнями баловались. Игорь скосил глаза: на котелке, что стоял на нарах солдата, было выцарапано: Колтунов С. С – наверное Сергей. Но уже хорошо, что хоть фамилию узнал, в армии обращаются по званию и фамилии. – Закусим по-взрослому! – ощерился Колтунов. Он вытащил из ножен финку и ловко вскрыл банку; то же самое проделал с банкой Игоря. Поддев содержимое банки ножом, Колтунов отправил его в рот, а прожевав, сказал: – Надо было у повара хлеба выпросить. Чего не ешь? Игорь покрутил в руках банку, прочитал надпись – текст на этикетке был на немецком языке. – Тунец. Произведено в Норвегии. – Ты разве немецкий знаешь? – изумился Колтунов. – В школе учил, – соврал Игорь. – Так и я учил, да не помню ни черта. Знаю только то, что на фронте нужно – «хальт», «хенде хох», «капут». Да ты ешь, не отравишься. У немцев жратва вкусная, со всей Европы нахапали. Илья отковырял ложкой кусок, прожевал. Вкусная рыба, с приправами – перчик черный, лавровый лист. Пожалуй, не хуже, чем из современных супермаркетов, если не лучше. – Давай еще по одной, сегодня в рейд не идти. – Откуда знаешь? – Старшина сказал – дивизионная разведка сегодня идет. Две группы на одном участке передовой – перебор. Стало быть, спать мы сегодня будем в землянке. Они разлили спиртное по кружкам, выпили. Только опустели кружки, как в землянку ввалились солдаты. – Вот жлобы, пьют втихаря! – Вас дождаться – усохнуть можно, – парировал Колтунов. – Серега, плесни, – подставил кружку один из вошедших. «Ага, Колтунова Сергеем зовут», – сообразил Игорь. Выпив и закусив трофейными консервами, разведчики начали разговоры, и в первую очередь – о положении на фронтах, о немцах, о том, что американцы никак не откроют второй фронт, хотя в сводках Совинформбюро вчера объявили о капитуляции немецких и итальянских войск в Северной Африке, а сегодня – о самороспуске Коммунистического Интернационала. На комитет долгое время возлагали надежды, мол, смогут поднять в своих странах антифашистское движение. Но поскольку надежды не сбылись, И. В. Сталин распорядился прекратить его финансирование, в СССР валюта была крайне нужна и важна. Потом некоторые бойцы рассказывали о тяжелой жизни в тылу и даже зачитывали отрывки из писем от своих родных. Игорь только слушал, впитывал в себя услышанное как губка и старался запомнить. Он уже понял, что попал в действующую армию, осталось только выяснить участок фронта – все же историю в свое время он учил. Они трепались до вечера, часа два или три, а потом дружно улеглись спать – нечасто разведчикам удавалось поспать ночью. Это время суток – для рейдов в немецкий тыл, за передовую – самая работа. Игорь же долго не мог уснуть, слишком разительные перемены произошли в его жизни. Застолье, визит к стоматологу, и – нате вам! – фронт сорок третьего. У любого шок будет! К тому же он нешуточно волновался, переживал. В армии он отслужил, но переводчиком. Здесь же – разведка, иная специфика, а у него знаний и навыков – ноль. Первый же выход – и он может подвести всю группу. Эти парни, что весь вечер сидели рядом с ним и балагурили, могут погибнуть из-за него. Что делать? Пойти к командиру и все как есть рассказать? Так ведь не поверят, подумают, что струсил, от трудностей бежит. И результат предсказуем: либо в НКВД, либо пехотинцем на передовую. Там тоже опасно, но не так, как в разведке. После долгих раздумий он решил – пусть все идет своим чередом. Раз судьба забросила его сюда, он с достоинством будет нести свой крест. Наши отцы, деды и прадеды не трусили, а он чем хуже? К тому же у него козырь в рукаве – отличное знание немецкого, языка врага, это может выручить в трудную минуту. Приняв такое решение, Игорь почувствовал облегчение на душе и уснул. Утром подъем, завтрак – от такого распорядка Игорь еще не отвык. Только в его подразделении еще физзарядка была, а на фронте кто разминкой заниматься будет? Улучив минутку, когда рядом не было никого из сослуживцев, Игорь достал из нагрудного кармана красноармейскую книжку, открыл ее и прочитал. Сведения были более чем скудные. Красноармеец Катков Семен Иванович, тысяча девятьсот семнадцатого года рождения, стрелок. Печать. И все – ни фото, ни номера врученного оружия, да и сама бумага удостоверения серая. Скромно. К землянке разведчиков подошел давешний старшина – к нему сбежались разведчики. Игорь тоже подошел. – Вечером выход, – сообщил старшина, – группа дивизионной разведки к утру не вернулась. Пойдут Иванов, Абашидзе, Басаргин и Ишимбаев. Старший группы – Басаргин. Кого назвал – в штаб полка на инструктаж, остальным – чистить оружие. Лично проверю! Четверо разведчиков ушли, а Колтунов покачал головой: – Уже три разведгруппы не вернулись. У немцев позиции крепкие, три ряда траншей – попробуй пройди! И слабых мест нет! Рядового пехотинца из первой траншеи взять можно, только он ведь не знает ни черта. Офицер нужен, и лучше – тыловик, а если еще и с картой, то совсем хорошо. Только не обернуться за ночь. А командование давит – взять «языка»! И не ниже командира роты, на худой конец – взвода. Они взялись чистить оружие. «ППШ», или, как его называли бойцы, «папашу», Игорь держал в руках в первый раз. Тяжелое, но до крайности простое оружие. Неполная разборка – элементарная. А вот круглый диск патронами набить – долго и непросто, с непривычки намучился. Но только он успел поставить автомат в угол, как Сергей остановил его: – Руки погоди от масла оттирать, пистолет почисть и проверь. Как с прошлой вылазки вернулись, ты его не чистил. Блин, а где этот пистолет? Игорь повел глазами по землянке, раздумывая. Вместо подушки на топчане лежал свернутый валик. Сунув руку под телогрейку, он нащупал железо и вытащил «Вальтер-ПП». С виду похож на «ПМ» и разбирается так же. И его почистил, смазал, патронами магазин доснарядил. Как позже выяснилось, финки и трофейные пистолеты имели все разведчики. Оружие нештатное, командование смотрело на это косо, но не изымало – как в чужом тылу без ножа или финки, когда часового тихо снять надо? А пистолет – как последний шанс на спасение в ближнем бою, а то и в рукопашной. К обеду заявился старшина, для порядка проверил оружие. Чисткой и смазкой никто не пренебрегал, от состояния личного оружия зависела жизнь. А на фронте у всех было одно желание – выжить. Старшина Фадеев отправил обоих – Колтунова и Игоря – за водкой. Водку получали на весь взвод, хотя от него осталось отделение – наркомовские сто граммов выдавались четко. Перед выходом в чужой тыл никто к спиртному не притрагивался: у выпившего реакция не та, нос запахи хуже ощущает. А в разведке все органы чувств работают – слух, зрение, обоняние. Потянуло табачным дымком, стало быть – где-то рядом немец. Иной раз это жизнь спасало. Водку в котелки разливал из канистры повар. Он посмотрел по списку: – Так, на восемнадцать человек. – Да ты лей, лей, не жмись! – не отставал от повара Сергей. – У меня отчетность, все строго по списку. – А я тебе часы отдам, как из рейса вернусь. – Врешь, поди! – Зуб даю! Повар плеснул в котелки еще с пол-литра. Они уже заканчивали обед, когда сверху послышался противный жужжащий звук. Сергей запрокинул голову в небо: – «Рама» летит. Вот гаденыш, высматривает наши позиции. – Высоко! – После него всегда или бомбардировщики, или артналет. Самый паскудный самолет! «Рама», как называли фронтовики немецкий самолет-разведчик «FW-189», покрутилась с четверть часа и улетела. Сергей оказался прав: уже через час налетели пикировщики «Ю-87», прозванные за неубирающиеся шасси с обтекателями «лаптежниками», и начали бомбить тылы полка. Бомбежку Игорь видел в первый раз, и от их землянки – метров двести. Ведущий поворачивался на крыло, падал вниз, выравнивался, бросал бомбы и уходил в сторону. На его месте появлялся и начинал пикировать второй самолет. Недалеко грохотали взрывы бомб. «Лаптежники» выстроили в небе круг. Только долго им бомбить не дали. Появились наши истребители – четверка, и двое из них сразу связали боем немецкие истребители, а вторые два – атаковали пикировщиков. Один «лаптежник» задымил и развернулся по направлению к своей территории. Пикировщики неприцельно побросали бомбы и последовали за своим дымящим собратом. – Ага, выкусили! – Сергей вывернул им вслед фигу. – Это вам не сорок первый! – Ты с сорок первого воюешь? – спросил его Игорь. – С сорок второго, год уже. Парни в госпитале рассказывали. Представляешь, в начале войны истребители фашистские за одиночными бойцами гонялись – не видели тогда наших самолетов. А теперь другие времена! Мы эту немчуру еще попрем, до самого их логова! Игорь точно знал, что до победы еще почти два года и что дорога к Берлину будет не легкой, а обильно политой солдатской кровью. К вечеру мимо них прошла четверка разведчиков из их отделения. Сбоку шагал старший лейтенант. – К передовой пошли, – проводил их взглядом Сергей. – Сам Терехин ведет. – Терехин? – Не узнал ПНШ по разведке? – А! Точно! – Видимо, важное задание, раз сам повел. Чаще наш старшина группу выводит. В нашу траншею разведгруппу обязательно выводил офицер или старшина – командир взвода. По должности командиром разведвзвода должен быть офицер, но после гибели прежнего нового еще не успели прислать, и потому командовал старшина. Во взводе он был самым опытным, не раз в немецкий тыл ходил. Утром разведчики не вернулись, зато в землянку прошел Терехин: – Выпить есть? Ему налили водки в кружку. ПНШ выпил, затянулся папиросой. – Нет больше группы. Я в траншее их возвращения ждал, а под утро – взрыв на «нейтралке». Наверное, возвращаясь, на мину напоролись. Немцы сразу «люстр» понавешали и по «нейтралке» из пулеметов поливать начали. Старлей вышел. «Люстрами» называли осветительные ракеты на парашютах. В первой линии немецких траншей через каждую сотню метров находился пулеметный расчет и ракетчик. Пустит ракету, а когда та прогорит, через несколько секунд вторую пускает. Светит здорово. Свет яркий, белый, всю местность под ним отлично видно. Когда парашютики сносило ветром в наши траншеи, бойцы собирали их и делали из них подворотнички или обменивали у гражданских в тылу на махорку или что-нибудь другое. После ухода Терехина Сергей принялся точить финку сначала на тонком камне, а потом наводить ее на кожаном ремне. – А ты чего сидишь, – обратился он к Игорю. – Готовься! – К чему? Приказа ведь не было… – После обеда получишь. За два дня две группы сгинули, а «языка» как не было, так и нет. Командование и дивизионным и полковым ПНШ фитиль вставит, новую группу пошлет. Догадайся с трех раз, кто пойдет? В землянке их было только двое, поэтому Игорь спросил в открытую: – Какого черта группу за группой посылать на верную смерть? Надо другой план разработать. – Наше дело – приказы исполнять. Вот станешь офицером – будешь головой работать. А мы будем на пузе ползать и… – Сергей сделал характерный жест финкой поперек шеи. Игорю стало не по себе: ему было страшно идти во вражеский тыл, а еще он боялся убивать, тем более – ножом. Выстрелить из автомата по далекой цели – это одно, не видно ни лица, ни предсмертной агонии человека. Ладони от переживаний вспотели, и он вытер их о штаны. Сергей заметил его жест: – Дрейфишь? – Есть немного. – Все дрейфят перед вылазкой, правда, стараются этого не показывать. Один курит самокрутку за самокруткой, другой животом мается, в нужник все время бегает. Нервничают. Да оно и понятно, не за пряниками в военторг посылают. Колтунов как в воду глядел. После обеда старшину, а с ним и самого Колтунова, а также Игоря и Самохина вызвали в штаб. Старшина, как командир взвода, доложил о прибытии. – Ночью идете в немецкий тыл. Командир группы – Фадеев, задача – взять «языка». И не пехотинца задрипанного – обязательно офицера. Заберитесь поглубже, из дивизии требуют «языка»! Старшина, какие мысли? – Может, «на хапок»? Был такой способ, и первым его начали применять немцы. Для этого они открывали артиллерийский или минометный огонь по нашим позициям, да такой, что головы было не поднять. Советские солдаты тут же начинали прятаться в окопы, траншеи и блиндажи. Под прикрытием огня немецкая разведгруппа переходила «нейтралку». По сигналу старшего группы огонь прекращался, немцы врывались в траншею, хватали тех, кто был у них на виду, и спешно возвращались назад. Минометный огонь с их стороны возобновлялся, а они так и уходили с добычей. – Нет, по-тихому надо. Кого вы «на хапок» возьмете? Солдата из первой траншеи. Смотрите на карте: вот здесь наши саперы проход в минных полях проделали. Идти на ту сторону и возвращаться именно здесь. И когда возвращаться будете, сигнал подайте, две зеленые ракеты. С нашей стороны артдивизион огонь откроет. Бить немного в стороне будут, под шумок и проскочите. Обговорили детали. – Все ясно? – Так точно! – Готовьтесь, группу на передовую сам поведу. – Есть! Разведчики покинули штаб. Старшина почесал затылок: – Трудная задача! Идем обувь подбирать. В скособоченном сарае, недалеко от землянок разведвзвода старшина хранил имущество разведчиков. Тут были и ношеные немецкие сапоги, и пехотная форма – рядового и фельдфебеля, немецкое оружие. Старшина подобрал сапоги на всю группу. – Померяйте, пройдитесь. Лишь бы не натерли, а то обузой будете. Игорь еще удивился про себя – зачем свои, вполне добротные кирзачи менять на трофейные немецкие сапоги? Но когда посмотрел на подошвы отечественных сапог и немецких, сразу все понял. У немецких гвоздики с квадратными шляпками, а у наших – с круглыми. Кроме того, на немецких сапогах каблуки подкованы, а на наших «кирзачах» – нет. И для того чтобы немцы по следам не поняли, что советская разведка к ним в тыл прошла, сапоги необходимо поменять. Время до вечера тянулось медленно. Солдаты из группы пытались дремать на нарах – ночь предстояла бессонная. Игорь волновался – как-то пройдет рейд в немецкий тыл? Он ведь живого немца еще не видел никогда! Приезжал к ним в университет немец, преподаватель, но то совсем другое дело. А сейчас немцы – враги при оружии, жаждущие убивать. И выходит, или он их, или они его. Кроме того, не исключена вероятность ранения или плена. Сергей рассказывал как-то, что разведчики раненых, а если позволяет возможность, то и тела убитых товарищей на той стороне не бросают. Стало темнеть, и старшина приказал: – На выход и строиться. Разведчики построились перед землянкой. – Попрыгали! На Игоре, единственном из всех, загремел автомат – бился о фляжку. Старшина глянул укоризненно: – Ты как ребенок малый. Но Игорь уже и сам понял, что допустил оплошность. Он перебросил автомат с плеча за спину и подпрыгнул несколько раз. Тихо. Только сапоги по земле громыхают. Подошел Терехин: – Готовы? – Так точно! – Выдвигаемся! До передовой пришлось идти где-то с километр. Только они ввалились в траншею, как раздался едва слышный хлопок, и вверх взлетела осветительная ракета. – Смотри, старшина, видишь куст на «нейтралке»? Правее него саперами проход проделан. Сначала на куст ползете, а там – прямо. Проход метра три. После куста землю перед собой не забывайте руками проверять. Да не мне тебя учить, напоминаю просто. Ну ни пуха ни пера! – К черту! Ну и порядки в разведке! Старшина офицера к черту посылает. Группа перебралась через бруствер и поползла по «нейтралке». Игорь полз за Сергеем, периодически упираясь в его сапоги, когда тот замирал. Как старшина путь находит? Не видно же ничего! Когда загоралась ракета, все замирали, поскольку человеческий глаз так устроен, что в первую очередь он видит то, что движется. Старшина полз первым. После куста, о котором говорил Терехин, разведчики стали передвигаться медленнее. Сбиться в темноте с разминированного прохода – раз плюнуть. А подорвешься – немцы всю группу накроют из минометов. Сколько метров они так проползли, непонятно. Как определишь, если весь путь на пузе проделан? И тут раздался шепоток старшины: – Давайте… Старшина добрался до колючей проволоки, приподнял ее рукой, чтобы парни проползли, и разведчики осторожно, вжимаясь в землю, один за другим миновали колючку. Еще немного продвинулись вперед. Со стороны немецкой траншеи доносились голоса, потом табачным дымкой потянуло. Говорили негромко, да и далековато. Игорь сильно не вслушивался, разбирал только отдельные слова – вроде бы о доме речь шла. А о чем еще солдатам на войне говорить? Потом голоса удалились в сторону. Часовые? Старшина махнул рукой – вперед. Они подобрались к самому брустверу и затаились, обращаясь в слух – вдруг в траншее часовой придремал или мечтает? Но табаком не пахло, и шорохов слышно не было. – Вперед, через траншею, – прошептал старшина. Первым перемахнул Самохин, за ним Сергей, потом – Игорь. Замыкающим пошел старшина. Перепрыгнув траншею, они попадали на землю и поползли – надо было как можно скорее удалиться от траншеи. По пути едва не наткнулись на груду пустых консервных банок. Видимо, солдаты выбрасывали в одно место, а потом банки привязывали к колючей проволоке. Заденешь такое заграждение – жестяного шума будет много. Вокруг тихо, два часа ночи, самый глубокий сон. Бодрствуют только часовые, но они остались позади, в траншее. – Встаем, идем быстро и смотрим под ноги, – приказал старшина. Они поднялись и прошли гуськом. Впереди Самохин, за ним старшина, затем – Колтунов и замыкающим – Игорь. Минут через десять залегли, и старшина прошептал: – Недалеко второй ряд траншей должен быть. На удалении двухсот-трехсот метров от первой линии немцы всегда оборудовали вторую, а зачастую – и третью линию обороны. Траншея на самом деле была. Ракеты отсюда не пускали, но часовой был. Однако, надеясь на первую линию обороны, службу свою он нес небрежно – курил, демаскируя себя запахом табачного дыма, и расхаживал по траншее. Вот по запаху дыма его и засекли. Выждав, пока он удалится, повернет за изгиб траншеи, разведчики перемахнули через нее. Первое время они еще ползли, но потом встали. – Судя по карте, третьей линии нет в этом месте. Двигаться осторожно, тут минометная и артиллерийская батареи. Игорю на миг стало страшновато: ночь, неизвестность, вокруг – враги. По его мнению, здесь надо брать «языка» и поворачивать назад. Время неумолимо уходит, через три часа рассвет. А с пленным, если разведгруппе повезет его захватить, скорость передвижения резко упадет. Но старшина уверенно повел группу дальше. Они наткнулись на лесок. – Стой! Отдых пять минут, – скомандовал Фадеев. Разведчики повалились на землю и подняли ноги на стволы деревьев – так они медленнее устают. А походить или даже побегать им сегодня придется изрядно. Игорь припал к фляжке, но Сергей заметил это и скомандовал: – Отставить! Напьешься – потеть будешь, устанешь быстро. Один-два глотка, не больше… Старшина достал карту: – Колтунов, накрой… Для Сергея эта странная команда звучала, видимо, не в первый раз. Он накинул на старшину плащ-палатку и укрыл его с головой. Фадеев зажег фонарик, потом выключил его и зашуршал картой. – Слушать сюда, – приказал он. – Мы сейчас в районе деревни Беленино. Идем на запад до железной дороги, потом поворачиваем на север, к станции Вадино. – А что там? – поинтересовался Самохин. – Месяц назад наши там «языка» взяли. Он показал, что в этом Вадино тыловые службы немецкие. Очень удобно – и железная дорога, и грунтовая рокада. Не думаю, что немцы за месяц дислокацию сменили. Там и возьмем языка. – Туда топать десять километров, да и то если по прямой. А у нас маршрут углом получается, все пятнадцать выйдут. К утру к своим не поспеем, даже если все остальное как по маслу пойдет. – А кто сказал, что мы к утру к своим должны выйти? – ПНШ Самохин. – Быстро только кошки родятся, а штабу офицера подавай. В траншеях взводные, от них толку мало. Вернемся с «языком», который не знает ни черта, нас же снова пошлют в рейд. Я прикинул, почему группы не возвращались, и думаю, что у них была одна ошибка – торопились. А мы торопиться не будем. Днем понаблюдаем, что и где у фрицев расположено, где офицеры квартируют, ночью возьмем «языка» – и к своим. Так шанс есть. Разведчики молчали, обдумывая услышанное. Вроде бы все складно. Но ведь как говорится: гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Рощица оказалась небольшой, и очень скоро они вышли на открытое место. Пользуясь темнотой, бежали, пока не наткнулись на небольшую речку. Первым на другой берег перебрался Самохин и махнул остальным рукой. Речушка небольшая, воды едва ли по пояс. Перебравшись на другой берег, разведчики вылили воду из сапог, но мокрые галифе и маскировочный костюм неприятно липли к телу. – Бегом, просохнем быстрее. И снова – марш-бросок до железной дороги. Тут, в хвойном лесу, они сделали небольшой, на четверть часа, привал и отдышались. А потом – путь вдоль железной дороги, метрах в ста от нее. Передвигаться ближе к железной дороге опасались, поскольку немцы ее охраняли, и периодически по ней проезжали мотодрезины с пулеметом, а после нее – грузовые поезда. Это уже не сорок первый, когда немцы на захваченных территориях пускали поезда днем и ночью. Наша авиация, в частности Первая воздушная армия, поддерживающая 31-ю армию, окрепла и днем немцам спуску не давала. В предрассветных сумерках разведчики добрались до Вадино. Через железную дорогу на запад – трасса к Неелово. На эту сторону они не перебирались, а обошли Вадино с востока. Вплотную к станции и станционному поселку подходил лес, однако немцы метров на пятьдесят-семьдесят от Вадино его вырубили, чтобы партизаны не могли подобраться к железной дороге незамеченными. Тут уже разведчики продвигались осторожно, и не зря. Как в темноте Самохину удалось обнаружить растяжку – загадка. Но немцы постарались, и не исключено, что мины противопехотные поставили. Они залегли в глубине леса, и к опушке выдвинулся старшина с биноклем. Начало светать. Один из разведчиков бодрствовал – это был Игорь, а Колтунов с Самохиным улеглись спать. За ночь они прошли километров двадцать пять – тридцать – кто их считал, эти километры, устали, и не столько физически, сколько сказалось нервное напряжение. Впереди было еще самое опасное – надо было взять немецкого «языка», и обязательно офицера. Да еще без стрельбы, тихо, желательно вечером, чтобы к утру к своим вернуться, чтобы запас по времени был. Если немцы хватятся пропажи раньше, они пустят собак по следу, и тогда уже не уйти. В полдень вернулся старшина. Склонившись к уху Игоря, он прошептал: – Ты как? Сильно устал? – Терпимо. – Держи бинокль. Иди на опушку, наблюдай. Особое внимание – второму дому слева. Утром оттуда офицер вышел, я на нем фуражку видел. На передовой и солдаты и офицеры носили пилотки – так было меньше шансов схлопотать пулю от снайпера. Задачей снайпера было в первую очередь выбить из строя противника офицеров, пулеметные расчеты и артиллерийских наблюдателей-корректировщиков. Последние несколько метров, оставшиеся до опушки, Игорь полз. Он устроился поудобнее и поднес к глазам бинокль. Оптика была качественной, трофейной, видно четко, кажется, что немцы рядом совсем, стоит только руку протянуть – и дотронуться можно. Ходят спокойно, разговаривают, смеются, как будто и войны нет. Конечно, до передовой далеко и сюда ни пули, ни снаряды не долетают. Но вот так близко Игорь видел немцев впервые. Даже интересно было… В один из домов поселка военные заходили часто, иногда к нему подъезжали мотоциклы; наверняка штаб части – там. За наблюдением время прошло быстро. Сзади появился старшина, лег рядом. Лицо его с одной стороны было помятым – на «сидоре» спал. – Что скажешь? – Вон в том доме, который справа, из красного кирпича, штаб. Военнослужащие постоянно заходят, мотоциклисты подъезжают. – Ага, верно! Приметил я его уже. – А в бревенчатой избе напротив – столовая, там дым из трубы все время шел. Конец мая, тепло, деревенские печь топить не будут. – Молодец, глазастый! Про кухню верно усек. Только штаб и кухня нас не интересуют. Нам избы нужны, где офицеры квартируют. – Видел я их, ближе к левому флангу – там амбар или сарай на отшибе. Немец был – с непокрытой головой. Но погоны витые, серебром отблескивают. – Дай бинокль, посмотрю. Старшина наблюдал минут десять. – Место для захвата удобное. Иди отдыхай, ночь предстоит беспокойная. Парни вон дрыхнут… Буди любого – на часы, а сам ложись. Ох, с каким удовольствием растянулся Игорь на траве! Уснул он мгновенно, и уже в потемках его растолкал Сергей: – Подъем, выдвигаемся к старшине. Они залегли на опушке. В избах, которые занимали немцы, зажегся свет – немцы использовали для освещения подвесные керосиновые лампы и аккумуляторные фонари. Слышались звуки музыки: играл патефон, где-то пиликала губная гармошка. Весело время проводят, сволочи! – Берем вторую слева избу. Я и Колтунов – на захват. Самохин, у крыльца будешь, твое дело – за улицей приглядывать. Катков, ты в тылах, если что – отход прикроешь. Берем офицера и уходим в лес. А сейчас ползком, к огородам, первым – Колтунов. Да руками работать не забывай, не исключено – немцы мины поставили. Они поползли. Получалось медленно, потому что Колтунов постоянно ощупывал землю перед собой. Предосторожность оказалась не лишней, очень быстро разведчики обнаружили мину-лягушку – была такая у немцев. Наступишь на нее ногой – взведешь, отпустишь – вышибной заряд подбрасывает мину на полтора-два метра вверх, и сразу – взрыв. Немецкие саперы устанавливали мину на неизвлекаемость, и потому разведчики отползли в сторону. Вскоре они замерли у огорода намеченной избы. Тихо. Группа двинулась вперед, а Игорь остался на месте, в задах усадьбы. Хлопнула дверь в избе, и на крыльце показалась темная фигура. Чиркнула зажигалка, немец закурил и двинулся в сторону разведгруппы – на задах находился туалет. Старшине пришлось на ходу менять план. Со своего места Игорю разведгруппу не было видно, мешали темнота и высокая трава, но фигуру немца с огоньком сигареты он различал очень хорошо. Раздался короткий шум, звук падающего тела, и через несколько минут показались разведчики. Пригнувшись, они тащили немца. А уж дальше – по полосе безопасности, среди пеньков, и ползком. В лесу поднялись и бегом – к прежнему месту стоянки. – Прикройте, – приказал старшина. Самохин набросил на него плащ-палатку. Старшина склонился над пленным, зажег фонарик и сразу же погасил его. – Не того взяли. У него лычки ефрейторские, по-ихнему – старший солдат, денщик, наверное, или ординарец. Тьфу, б…! Разведчиков как холодной водой окатило. Столько времени потрачено – и впустую? Старшина тут же изменил план: – Самохин, обыщи. Забери личные документы и кончай. Идем к избе, офицер подумает – солдат из сортира вернулся. Или сейчас берем или уходим, если сорвется. Самохин, догонишь – на задах вместо Каткова будешь. Разведчики повернулись и быстрым шагом направились к поселку. Уже на огороде они поднялись и одним коротким броском оказались у крыльца. Задуманный старшиной захват едва не сорвался. Уже перед избой он стянул сапоги и жестами показал Колтунову – делай как я. Игорь встал в простенке между окнами, лицом к калитке – отсюда был виден небольшой кусок улицы. Он уже догадался, посему разведчики сняли обувь: крыльцо и пол в избе деревянные, и каждый шаг хорошо слышен. Солдат вышел один, и если громыхать сапогами будут двое, офицер сразу насторожится. Старшина и Сергей поднялись на крыльцо. Колтунов открыл дверь, и оба скрылись в дверном проеме. Прошло некоторое время, но сколько Игорь ни вслушивался, из избы не доносилось никаких звуков. Но вот дверь приоткрылась, высунулся Сергей и махнул Игорю рукой, подзывая. Игорь вошел и прикрыл за собою дверь. – Помоги тащить… Худой, а тяжелый, зараза! Офицер был в кителе, на плечах которого – погоны витые с квадратиками, вроде гауптман, или капитан по-нашему. Руки связаны сзади, во рту кляп. – Выносите, я избу обыщу. На столе стоял коричневый кожаный портфель. Старшина открыл допотопный шкаф, оглядел его полки, заглянул под кровать. Дальше Игорь уже не видел, они с Сергеем понесли немца. Гауптман был без сознания, но крови на мундире видно не было. Наверное, по башке долбанули, в отключке. Быстро и тихо парни спеленали офицера, Игорь только позавидовал их сноровке. Он бы так не смог, опыта не было. Вдвоем с Сергеем они дотащили немца до места, где оставался Самохин. Через минуту их догнал старшина. В одной руке он держал пузатый портфель, в другой – небольшой жесткий кофр, смахивающий на сундучок. – Уходим, парни! К лесу они ползли, таща немца за руки. В лесу поднялись – и бегом к месту отдыха. От тряски немец очухался, поднял голову и открыл глаза. Видимо – испугался, потому что дернулся всем телом. Да и любой на его месте так бы себя повел. Ночь, он связан, и его волокут по лесу то ли люди, то ли привидения… А тут еще узрел тело своего подчиненного, так глаза от ужаса вообще круглыми сделались. – Тормозим! Все остановились, и Самохин уже без приказа накрыл старшину плащ-палаткой. Щелкнули замочки. При фонарике старшина осмотрел кофр и выматерился, правда, тихо – в кофре оказались личные вещи офицера: шелковая нательная рубашка, несессер с бритвенными принадлежностями, флакон одеколона и еще какое-то барахло. Зато в портфеле – бумаги, карты. Старшина погасил фонарь. – Говорила же мамка – учись! Хоть бы кто-нибудь понимающий глянул – не пустышку ли потянули с этим портфелем? – Позвольте мне, товарищ старшина? – спросил Игорь. – Так ты же вроде языка ихнего не знал? Или я упустил чего? Держи фонарик! Игоря накрыли плащ-палаткой, он включил фонарик и взялся за бумаги. Несколько документов просмотрел мельком и понял – им улыбнулась удача: офицер был из службы материально-технического обеспечения, снабженец, если коротко. На карте войсковые части обозначены. Понятное дело, боеприпасы подвезти, горюче-смазочные материалы… Наверняка в бумагах ценные сведения есть – если, конечно, их внимательно изучить, а не просмотреть три листика, как он. Игорь погасил фонарь: – Документы важные, офицер этот – из отдела материально-технического снабжения армии. Считайте – Бога за бороду ухватили. – Отлично! Уходим. Колтунов и Игорь подхватили офицера под руки. Шел он уже сам, но спотыкался, видно – не совсем очухался. Шли не прежним путем, а изменили направление и теперь двигались на север. Разведчики не задавали вопросов: старшина – главный в группе, ему лучше знать, куда идти. Полдела сделано, пленного захватили. Теперь бы еще к своим перебраться. На север от Вадино леса тянулись, и соваться туда даже днем немцы опасались. Укрыться там можно, но к передовой через эти леса не выйдешь. Однако у старшины явно был план. Километров семь-восемь они шли по лесу параллельно железной дороге, потом повернули на восток. Игорь помнил по карте – там сначала река, потом деревня Вержа, за ней – дорога на Емельяново, потом Казулино, а дальше – передовая. Фактически самый короткий путь. Но там, на этом участке, занимают позиции не их полк или дивизия, хотя и 31-я армия. И Терехин ждать группу будет в другом месте. Ох, мудрит старшина… Группа сделала короткий привал. Немец уже пришел в себя, шел сам, поддерживаемый разведчиками, смотрел осмысленно и не дергался. Понимал – не для того его захватили, чтобы убить. Для разведчиков сейчас этот офицер – главная ценность. Кляп изо рта у него вытащили, населенных пунктов рядом нет, и даже если он крикнет, на помощь никто не придет. Старшина спросил Игоря: – Разговорный-то знаешь? – Немного, – слукавил тот. – Спроси, кто такой? Какую должность занимает? Игорь бойко перевел. Офицер гордо вскинул голову – решил в героя поиграть. Но старшина хмыкнул, достал из ножен нож и поднес его к лицу офицера: – Переведи фашисту: либо он будет говорить, либо я его пытать начну. Для начала палец отрежу… Игорь перевел. Офицер разразился длинной тирадой о Женевской конвенции, о правилах обращения с военнопленными. Старшина выслушал перевод. – Ты ему напомни, как немцы с нашими военнопленными обращались. Откажется говорить – зарежем, другого возьмем, поразговорчивее. Слова старшины в переводе Игоря немцу явно не понравились, но выбора у него не было. И пока он обдумывал свое положение, старшина острием финки сильно кольнул офицера в кисть руки. Немец не ожидал этого и вскрикнул. – Что, больно? Будешь молчать – на куски порежем. Быстро не умрешь, помучаешься… Игорь понимал – стращает старшина, морально пытается сломать, такого ценного языка не убьют. Однако немец сломался, испугавшись боли. – Я гауптман Дитрих Фриче, заместитель начальника отдела материально-технического снабжения, занимаюсь горючим. – Надо же, у него, оказывается, и язык есть! – притворно восхитился старшина. – А то начал с Женевской конвенции! Сразу бы так! Пусть на карте покажет, где на передовой наименее боеспособные части, – и старшина развернул немецкую карту из портфеля гауптмана. Немец при свете фонаря всмотрелся. – Вот здесь, – он показал пальцем. – Тут штрафники, уголовники, сброд… Никакого порядка… – Надо же, у немцев-то, оказывается, штрафники тоже есть! – не сдержался Колтунов. – А я думал – они только у нас. – Интересные сведения… – протянул старшина. – Вот там мы и переходить будем…Глава 2. Дивизионная разведка
Двигались до утра. Два часа, потом короткий отдых – и снова вперед, к линии фронта. Немец сковывал движение группы и был как гиря на ногах. Кроме того, по мере приближения разведчиков к передовой стали встречаться полевые госпитали, артиллерийские батареи, танковые подразделения. Старшина в таких случаях сверялся с немецкой картой – совпадают ли сведения? Сведения совпадали, и они аккуратно обходили подразделения, а это – лишний крюк, потеря времени. Старшина все чаще поглядывал на часы и наконец объявил привал. – Все, парни, на дневку останавливаемся. Дальше нельзя, опасно, светать начинает. Обидно, до передовой рукой подать, километров пять. По мирным меркам – тьфу, час прогулочным шагом. Но спешка могла привести к гибели группы и потере с таким трудом доставшегося «языка». Решение старшины в душе одобрил каждый из разведчиков, белым днем через несколько линий траншей ни за что не пройти. Они поели консервов, накормили пленного и завалились спать в лесной ложбинке. Место удобное, в десяти шагах пройдешь и не заметишь. Старшина назначил часового – они менялись каждые четыре часа, чтобы все разведчики отдохнуть успели. В отличие от пехотинцев, где наручные часы были редкостью – особенно в первые годы войны, разведчики их имели все, без них в тылу врага невозможно согласовывать действия. Конечно, часы были трофейные, но не дешевая штамповка, а довоенного производства. Разведчикам позволялись вольности, за которые других военнослужащих наказали бы. Например, они могли постоянно носить при себе боевые ножи. Кто-то имел отечественные, другие – снятые с убитых немецких разведчиков – у них была качественная сталь, которая не ржавела. О хороших кожаных сапогах или трофейных кожаных ремнях вместо наших брезентовых даже не упоминалось, как и о компасах. И карты немецкие точнее наших были, каждый ручей, каждое отдельно стоящее дерево указано было. Жаль только, не все по-немецки читать названия могли. Обеспечение немецких войск было на высоте: Германия готовилась к войне тщательно, и Европа помогала. Многие виды техники выпускались на присоединенных территориях – той же Австрии или Чехии. Вроде бы культурная, развитая нация, однако жестокость немцев – и не только эсэсманов или карательных отрядов – поражала. Мирных жителей уничтожали целыми деревнями – женщин, детей, стариков, людей явно не военных, не способных оказать сопротивление. Отсыпались и отдыхали разведчики весь день и вечер и из леса вышли уже после полуночи. Днем старшина тщательно изучал свою и немецкую карты и теперь по темноте вел свою группу уверенно. Передовая обозначила себя издалека. Уже за два километра стала слышна пулеметная стрельба, затем, по мере приближения, – отдельные выстрелы. Стали видны и осветительные ракеты. Немцу снова воткнули в рот кляп, чтобы он не крикнул и не поднял тревогу – кто знает, что у него в голове? Может, он из идейных наци? Правда, выглядел гауптман уже далеко не так браво, понял: либо он подчинится и будет у русских в плену, либо погибнет, и не исключено – от своих, при переходе передовой. Когда, по ощущениям, передовая была рядом, разведчики опустились на землю и дальше передвигались уже ползком. Впереди, на удалении десятка метров, двигался Самохин – в случае опасности он подаст сигнал. Через третью линию траншей, почти пустую – лишь из блиндажа доносился звук губной гармошки, – они перебрались благополучно. Метров через двести-триста – вторая линия, по ней прохаживались часовые, и ближнего из них выдал отблеск на примкнутом штыке винтовки. Игорю порой казалось, что кожа у него на локтях и коленях скоро сотрется до крови – она саднила. Придавало сил осознание того, что свои уже близко. Стоило перебраться через последний ряд немецких траншей, и дальше уже была «нейтралка», там уже легче. Перед последней траншеей они лежали долго, наблюдали. Справа – дот с пулеметом, оттуда слышен разговор пулеметчиков. Не спят, сволочи! А гауптман говорил, что на этом участке не самые боеспособные части. Врал? Они дождались, когда погаснет ракета, перемахнули через траншею и скатились за бруствер. И тут Самохин с ходу напоролся на «колючку» с пустыми консервными банками. Перезвон был такой, что и глухой бы услышал. Скрываться было бессмысленно. – Гранаты в траншею и бегом вперед! Каждый разведчик имел при себе по две «лимонки», иначе – гранаты «Ф-1», мощные, оборонительные. Долго ли сорвать чеку и швырнуть ее в траншею? Четыре мощных хлопка в траншее, крики тревоги. Из дота забил пулемет – пока он бил неприцельно. Самохин поднял стволом автомата «колючку», и разведчики по одному проползли под ней. – Самохин, вперед! Проверяй землю перед собой, там могут быть мины. Катков, с немцем – за ним, мы будем прикрывать. Колтунов, бей по амбразуре дота. Колтунов развернулся в сторону немецких позиций. Дот в тридцати-сорока метрах, видны вспышки выстрелов. Сергей выпустил по вспышкам длинную очередь, и пулемет смолк – все-таки Колтунов угодил по пулеметчику. Но в траншее уже тревога, из блиндажей выбежали солдаты, послышались винтовочные выстрелы. В небо взлетели сразу две ракеты. Колтунов и Фадеев стали бить из автоматов по каскам немцев, мелькавшим над бруствером. Вести минометный огонь немцы опасались, боялись угодить по своим. Старшина метнул еще одну гранату. Однако из лежачего положения далеко не бросишь, он привстал на колено и тут же получил пулю в грудь. Вскрикнув, старшина рухнул на землю. К нему кинулся Сергей. – Старшина, куда тебя? – Уходите… Немца прикрой… – только и успел прохрипеть Фадеев и умер. Самохин старался ползти быстро. Уже по привычке он ощупал перед собой землю – на метр вперед не было ни подозрительных бугров, ни свежей земли. Однако пули иной раз били совсем рядом, пыль попадала в глаза. Игорь полз за немцем, и как только тот замирал, толкал его стволом автомата в подошвы сапог. – Ползи, а то свои убьют. А в Сибири лучше, чем в могиле. Пули то били в землю, то летели поверх голов. Разведчики уже удалились от траншеи на полсотни метров. Даже для винтовки или автомата это – плевое расстояние. А сейчас ветерок, осветительные ракеты на парашютиках раскачивает, свет колеблется, и все вокруг кажется зыбким и неверным, давая тени то справа, то слева. Вскрикнул сзади Колтунов. Игорь хотел развернуться, подползти к приятелю, но вспомнил приказ старшины: – В первую очередь – немца прикрывать, дорогой ценой он достался! Сколько групп из немецкого тыла не вернулось… Самохин, желая побыстрее убраться от траншей, допустил роковую ошибку – он пропустил мину. Проведя руками перед собой по земле, он решил, что путь чист и свободен, пополз вперед – и вдруг прямо под ним рвануло. Тело подбросило вверх, огонь, дым, тротиловая вонь… Игорь первым делом посмотрел на немца – жив ли? Перед переходом последней линии траншей ему за спиной привязали веревкой его же портфель с документами. И у разведчиков руки для возможного боя свободны, и портфель может прикрыть спину немцу от шальной пули или осколка. – Дитрих, ты жив? – Что это было? – повернулся к нему немец. – Мина. – О, майн гот… Момент был тяжелый. Немецкие траншеи рядом, немцы видели, где сработала мина. Игорь еще подумал – сейчас закидают гранатами или расстреляют из пулемета. С наших позиций заметили стрельбу и взрывы у немецких позиций и поняли – из немецкого тыла кто-то прорывается. С небольшой задержкой открыли огонь – из пулеметов и минометов по немецким позициям. Огонь с немецкой стороны стал слабее. – Вперед, бегом! – приказал Игорь. Это было очень опасно и рискованно. Могли быть еще мины, в темноте, совершенно случайно, могли подстрелить свои. Немецкий офицер не хотел вставать под огнем, прикрывал голову руками. Кляп изо рта он уже успел вытащить, но кричать и взывать о помощи, если он уже на «нейтралке», по которой лупят из всех стволов да еще с обеих сторон, было бессмысленно. Игорьвскочил сам, рывком поднял за ворот гауптмана – откуда только силы взялись? Стволом автомата толкнул его в спину: – Вперед, а то застрелю! И гауптман, спотыкаясь о комья земли и попадая в воронки, побежал. Игорь держался за ним. Завыли мины – это уже немцы отвечали огнем. – Ложись! – скомандовал Игорь. Немец упал и прикрыл голову руками. Мины взорвались с большим перелетом. – Вперед! Они успели пробежать еще с полсотни метров, когда снова раздался нарастающий вой падающих на излете мин – их становится слышно секунды за две-три до падения. – Ложись! Опять перелет, но уже ближе – в немецкой траншее явно был корректировщик огня. – Ползем. Ищи большую воронку… Минометные мины оставляют воронки мелкие, в таких не укрыться даже одному. Другое дело – воронка от авиабомбы или гаубичного снаряда. Немец очень хотел жить и потому воронку обнаружил быстро и скатился в нее. Игорь – следом за ним. И в это время раздался вой мин и четыре разрыва, совсем рядом. Если бы они не успели укрыться, обоих посекло бы осколками. Игорь не знал, далеко ли еще до своих, и решил переждать обстрел в воронке. Считается, что снаряд или мина дважды в одну и ту же воронку не попадает. И то, что они смогли удалиться от немецких траншей так далеко, уже сама по себе счастливая случайность, чудо. Не зря говорят, что пьяным и новичкам везет. Первый его выход в тыл – и из всей группы он единственный остался в живых. Через четверть часа стрельба стала стихать, лишь изредка звучали одиночные выстрелы с обеих сторон. – Ползем, вперед! Они выбрались из воронки. Сколько преодолели – непонятно, и вдруг раздался окрик: – Стоять! Кто такие? – Ты еще пароль спроси. – Игорь выматерился. Не любитель он был пользоваться сим лексиконом, но немцы такие выражения не применяли, и это убедило часового лучше всего. – Ползите сюда! Сколько вас? – Двое. Я – из разведгруппы, и немец, «язык». Они быстро добрались до траншеи. Первым схватили за руки и втащили в траншею немца, а уж за ним – Игоря. В траншее находились несколько бойцов, и все они были в ватниках – в мае ночи еще прохладные. – Боец Катков, тридцать шестой стрелковый корпус, двести пятнадцатая дивизия. – Э, куда тебя занесло… – покачал головой один из бойцов. – Да они на левом фланге, километров двадцать пять отсюда. К ним подошел еще один боец в каске и в ватнике. Однако по тому, как вытянулись перед ним бойцы, Игорь понял – перед ним командир роты или батальона. – Так это из-за вас такой шум? – Так точно! – Даньшин, забери у разведчика оружие и конвоируй обоих в ПНШ по разведке. Сам пошел впереди. Какое-то время они виляли по траншее. Потом она повернула в тыл и стала не такой глубокой, а они выбрались на землю. Отошли изрядно. Командир остановился. Погон на его ватнике не было, а если бы и были, ночью знаки различия не увидишь. Офицер включил фонарик и направил луч света в лицо Игорю. Тот зажмурился. – Даньшин, у тебя перевязочный материал есть? – Так точно, товарищ комбат. – Перевяжи разведчику руку, кровь у него на предплечье. Игорь удивился – когда это его зацепило? Боли он не чувствовал. Офицер перевел луч света на немецкого офицера: – О, немец! А что это у него на спине? – Его портфель с документами. – Жирный карась! Отдай его нам! – Не могу, товарищ комбат. Из-за «языка» уже не одна группа погибла. Из нас четверых я один остался. Как можно? – Одно же дело делаем! – укорил Игоря комбат. – Дружба дружбой, а табачок врозь, – парировал Игорь. – Да, полковой разведке палец в рот не клади – они всю руку оттяпают. Шустрые! Еще четверть часа пути – и вот он, штаб, расположившийся в деревенской избе. ПНШ по разведке уже не спал, предупрежденный комбатом по полевому телефону. Игорь доложился. ПНШ окинул его взглядом и вздохнул: – Документов, конечно, нет? – Нет. Но вы же знаете, документы, письма, награды – все перед выходом сдается. – Кто у тебя в полку ПНШ? – Старший лейтенант Терехин. – Знаю такого, встречались в штабе корпуса. Немец-то хоть стоящий или так себе? Игорь показал большой палец: – Тыловик, гауптман. Документы и карты при нем. – Ух ты! Надо его в штаб дивизии везти, а то и в корпус. Давно такой улов не попадал! Садись, чаю попей… Старлей стал названивать по телефону, потом вызвал машину. На полуторке с одной, едва светящейся фарой они ехали около часа. В кабине – старлей, в кузове – немец, Игорь и Даньшин, из батальона. Оружие Игорю уже вернули, повязка на рукаве кровью немного пропиталась. В дивизии к приему ценного «языка» уже были готовы. Переводчик, командиры, комната, довольно большая, военными полна. Игорь и ПНШ, привезший немца из полка, скромно пристроились на лавке в уголке. Первые полчаса допроса немецкого офицера повергли командиров в шок – тот так и сыпал сведениями. – Из девятой армии генерал-полковника Моделя одну танковую и одну пехотную дивизию перебрасывают в район Орла. Из третьей танковой армии, корпуса генерала Вутмана, тридцать пятую и девяносто восьмую дивизию тоже перебрасывают к Орлу. На их замену из тыла подтягивают охранную дивизию, хотя она крайне необходима в тылу для охраны коммуникаций от партизан. Из второй армии генерала Вайса забирают часть седьмого армейского корпуса – две полнокровных пехотных дивизии. – К Орлу? – уточнил командир дивизии. – Да. – То есть вермахт собирается начать наступление в районе Орла? – Это вторым эшелоном. Первый будет в районе выступа в направлении Курска. Командиры переглянулись. – Когда планируется операция? – Фюрер еще не утвердил план, но думаю, что через месяц. Из Германии идут эшелоны с техникой, боеприпасами, топливом, медикаментами. К Курску отправлены два батальона новейших тяжелых танков, если не ошибаюсь – пятьсот первый и пятьсот второй. Игорь и сам был очень удивлен – гауптман по роду своей службы знал очень многое, хотя служил не в штабе. Через пару часов допрос прервался, пленного вывели, а командир дивизии обратился к присутствующим офицерам: – Сведения очень важны. Если воздушная и зафронтовая разведка все подтвердит, немцы предпримут наступление предположительно в июле в районе Курска, Белгорода, Орла. Я еду в штаб армии вместе с пленным. Взгляд командира упал на Игоря: – Ваша группа его взяла? Игорь вскочил: – Так точно! Три дня выслеживали. – Молодцы! Ты командир группы? Почему рядовой? – Никак нет. Группа была из четырех человек. Старший – старшина Фадеев. На обратном пути все на «нейтралке» полегли, когда немецкую траншею переходили. – Ты ранен? – Зацепило. Комдив обернулся к помощнику начальника штаба: – Пусть врач окажет помощь герою. Начальник штаба, на всю группу представление к наградам. – Товарищ генерал, разрешите обратиться? – осмелился Игорь. – Разрешаю. – Еще бы командира батальона отметить. Он ситуацию понял, и его бойцы огонь по немецким позициям открыли. Без их помощи мы бы все там остались, очень своевременно. – Из какого полка, кто комбат? – Не могу знать, мы вышли на полосе вашей дивизии, а я из двести пятнадцатой. – Соседи, значит. Начальник разведки! – Я! – Ты плакался как-то – людей в разведке не хватает… – Так соседи его не отдадут, товарищ генерал… – Договорись. Товарищи офицеры, все свободны! Игорь вышел в коридор, и к нему тут же, как будто ждал, подошел порученец генерала: – Пойдем в медсанбат, тут недалеко. – Мне бы в свой полк, группу уже небось потеряли. – ПНШ по разведке созвонится, объяснит. – Так у меня документы в полку остались, красноармейская книжка. – Это мелочь! С утра подойдешь ко мне, в штабе новую выпишут. С командиром бы такой фокус не прошел, а с рядовым – без проблем. – Нехорошо как-то, – вздохнул Игорь, – я вроде дезертира получаюсь. – Я не понял, ты согласен или нет? – Согласен, – буркнул Игорь. Он и на старом месте служил всего ничего, несколько дней. Но по старой красноармейской книжке он, вернее Семен Катков, – служил в действующей армии с февраля сорок второго года. – Ну вот, другое дело! А то ломаешься, как девочка. – Там сослуживцы, товарищи мои. Хотя – вторая группа за неделю… От взвода нашего несколько человек и осталось… – Воинское братство – великая вещь, понимаю. Когда ты в рейде, твой побратим выручить тебя всегда готов. Большое дело ты с товарищами сделал, Катков. Может быть, сотни, а может, и тысячи солдатских жизней спас, притащив сюда этого гауптмана с его документами. Когда они шли к медсанбату, порученец внезапно остановился: – А кто из вас с немцем говорил, документы просматривал? Вдруг «пустышка», начальник ездовой службы? – Я и общался, – нехотя признался Игорь. – Ты немецким владеешь? – поразился порученец. – Ну, не совсем свободно, – дал задний ход Игорь. Он вдруг с досадой осознал – не надо было язык распускать. Вопросы могут возникнуть – откуда? И что он скажет в ответ? Впредь каждое слово контролировать надо. – Так ты же находка для нашей разведки! Кстати, мы пришли. В медсанбате порученец сам стоял за спиной хирурга. Доктор извлек из предплечья Игоря небольшой зазубренный осколок и бросил его в лоток. – От противопехотной мины – я таких уже повидал немало. Тебе противостолбнячную сыворотку уже ввели? – Никак нет. На «нейтралке» под минометный обстрел угодили, потом товарищ мой на мине подорвался. Его в клочья, а мне повезло. – Разведчик? – уважительно спросил хирург. – Из полковой разведки. – Обезболивающего примешь? – доктор поболтал склянкой. Порученец кивнул Игорю: – Давай, вроде фронтовых сто грамм. Моя бы воля на то была – неделю бы тебя поил. – Много нельзя, – возразил хирург. – Завтра на перевязку. Через неделю заживет. – Есть! Порученец проводил Игоря до избы, где размещался штабной взвод – охрану штаба несли, охрану пленных, пакеты секретные в подразделения доставляли. – Занимай свободную койку, до утра немного осталось. Позавтракаешь – приходи к ПНШ, он с документами решит. А начальник штаба наградной лист оформит. Потом – в разведроту. Дивизионная разведка, брат, – это тебе не полковая, тут задания посерьезнее. Были разговоры в разведвзводе полка, где несколько дней служил Игорь, о дивизионке. Служить в ней, конечно, почетнее, но и гибли там не меньше, чем в полковой. А спрос больше. Ему показалось, что уснул только, а уже толкают. – Ты, что ли, Катков? Завтракать пора, и ПНШ по разведке ждет. Игорь быстро ополоснул лицо и вместе с ребятами взвода поел – давали перловку с американской тушенкой. Учитывая, что горячего он не ел два дня, незатейливая еда показалась вкусной. Потом направились в штаб. Помощник начальника штаба сидел бодрый, как будто отдыхал ночью. Гладко выбрит, свежий подворотничок на гимнастерке… Игорю неудобно стало за свой вид: маскировочный костюм в грязи, местами порван, на левом рукаве – засохшие пятна крови. И на голове – ничего, ни шлема, ни пилотки, руку в приветствии не приложишь. Но начальник разведки внимания на непотребный вид Игоря не обратил. – Садись, Катков. Созвонился я с твоим полком, а конкретно – с ПНШ по разведке. Подтвердили, что ты с группой в немецкий тыл уходил, и состав группы пофамильно совпал. Ох и матерщинник у вас Терехин! Как услышал, что тебя в дивизии оставляют, кричать начал. А я ему – приказ генерала. – Какой приказ? – О твоем переводе и зачислении в личный состав разведроты. Он сразу и умолк. Идем к писарям, для начала нужно личные документы оформить. Выписать новую красноармейскую книжку было делом пяти минут, потом надо было идти к помощнику начальника штаба по кадрам. – Говорил мне порученец, в курсе я. Но ты коротенько о составе группы и ваших действиях – должен же я что-то писать. Знатного «языка» притащили, знаю. Игорь коротко и четко доложил о действиях группы, о захвате «языка» и документов. – Погоди, – время от времени останавливал его кадровик, скрипя пером, – не так быстро, не успеваю я. Времени на это ушло много, не меньше часа, и когда Игорь освободился, он направился к начальнику разведки. – Хирург из медсанбата сказал – неделю к вылазкам в тыл не привлекать, тебе на перевязки надо. – Так точно! – Идем в разведроту. Командиру представлю, с парнями познакомишься. Обмундирование в порядок приведешь – постираешь, подштопаешь. А то как оборванец. – Есть! Разведрота, впрочем, как и медсанбат, располагалась недалеко от штаба, на расстоянии двухсот метров. Игоря представили старшему лейтенанту Жихареву: – Принимай пополнение, старлей, парень из полковой разведки. ПНШ его полка отзывается о нем одобрительно, отдавать не хотел. – Так это он гауптмана с той стороны привел? Новости распространялись быстро. – Он. Кадровик наградной лист написал – по приказу комдива. Так что вскорости орденоносец у тебя будет. Только в рейд его неделю не посылай, он еще на перевязки ходить будет. – Есть. Офицеры отошли в сторонку, переговорили. К Игорю старлей вернулся один и скептически оглядел его: – Сейчас мы тебя приоденем, а то как чучело, а не как бравый разведчик. Старлей отвел Игоря в каптерку старшины, и там ему подобрали новый маскхалат и новую пилотку. – Сапоги кирзовые брать будешь или и дальше в немецких ходить собираешься? Немецкие сапоги Игорю понравились. Нигде не трут, голенища широкие – нож или автоматный рожок удобно прятать. Так он в немецких и остался. Потом старлей отвел его во взвод и представил: – Ваш новый сослуживец. Знакомьтесь, Катков Семен Иванович, из полковой разведки, – и ушел. Игорь пожал руки парням, все назвались, но с ходу все имена не запомнишь. Старший сержант, командир отделения, хлопнул ладонью по нарам: – Твое место будет. Раньше тут Гиниатуллин спал, теперь ты владей. Уже через несколько часов Игоря придержал один из новых сослуживцев: – Плохое место тебе досталось, парень. – Что, накат протекает? – Несчастливое оно. Как новичок, которому это место отдали, на вылазку идет – все, обязательно или ранят, или убьют. У Игоря стало нехорошо на душе – а вдруг место и в самом деле невезучее? И на другое не перейдешь, оно единственным свободным было. Оказалось, что это отделение было единственным, укомплектованным по штату, а в роте всего полсотни человек, вдвое меньше положенного – это Игорю уже после обеда рассказали, на перекуре. Сам Игорь не курил, но все бойцы его отделения в кружок собрались, байки травили. И у многих он увидел на груди медали «За отвагу», «За боевые заслуги», а у одного – орден Красной Звезды. Медалями мог награждать командир дивизии, Красной Звездой – командир армии или фронта, а Красным Знаменем или более весомой наградой, орденом Ленина – уже Верховный главнокомандующий, и вручался такой орден в Кремле, а не на фронте. Игорь слушал разговоры, но сам ни о чем не рассказывал. Ему интересно было знать, чем живет разведрота, каков настрой бойцов. Вспомнив, что надо идти на перевязку, направился в госпиталь. Перевязку выполняла медсестра. Пальчики у нее были нежными, ласковыми, и перевязывала она умело и без боли. Поинтересовалась, нет ли температуры. – Да на мне все заживает, как на собаке, – отмахнулся Игорь. Однако имя у медсестрички спросил – понравилась она ему. Только зачем он ей? Разведчик – специальность рисковая. Сегодня он подарок сделает из захваченных трофеев, а завтра без вести пропадет на немецкой стороне. Неделя пролетела быстро. Рана на руке практически зажила, и Игоря уже несколько раз привлекали для переводов. Группы ходили в тыл, иной раз доставляли документы, по возможности забирая их даже у убитых немцев. Вроде бы мелочь, но иной раз она оказывалась существенной – можно было узнать номер новой военной части, ранее не встречавшейся. Стало быть, перебросили. И тогда возникал вопрос – плановая ротация или усиление группировки? Немецкие дивизии по численности превосходили наши в два раза и представляли собой серьезную силу – даже пехотные, поскольку имели на вооружении танки и артиллерию. А о танковых дивизиях и говорить было смешно, настоящий мощный, бронированный кулак. Однажды Игорю принесли ворох бумаг. – Наш переводчик просмотрел бегло – вроде ничего серьезного. Займись, может быть, выловишь нечто, заслуживающее внимания. С первого взгляда бумаги интереса не представляли – отчеты, накладные… Похоже, начальник склада составлял. Но Игорю показалось интересным, зачем месяц назад потребовалось выделить из армейских складов десять ящиков винтовочных патронов полицейским управлениям в Ельне и Рославле? Не иначе готовилась карательная акция против партизан или расправа над жителями населенных пунктов. Винтовочные патроны использовались и в ручных пулеметах. О заинтересовавшем его документе Игорь доложил командиру роты. Он опасался, что тот посмеется, однако старлей к его сообщению отнесся серьезно: – Сегодня же доведу до сведения начальника разведки дивизии. У штаба армии есть связь по радио с партизанским отрядом, предупредят. А вообще молодец, что обратил внимание. Отдых закончился внезапно. Ближе к вечеру командир роты и командир взвода пришли в землянку разведчиков: – По непроверенным данным, на станции Сафоново каждую ночь разгружают эшелоны. К станции не подойти: на улицах патрули, на станциях – часовые. Задача группы – узнать, что выгружают и где хранят. Хм, задача непростая. Если технику, ее со станции сразу выводят во избежание авианалетов и маскируют. А боеприпасы могут складировать в поселке, разбросав по разным складам на окраинах. За станцией наблюдать нужно, а как? Ночью в бинокль много не увидишь. «Языка» взять? Немцы пропажу обнаружат, тревогу поднимут, перекроют все мало-мальские пути отхода… В числе названных в составе группы был Игорь. Группа небольшая, три человека. Не воевать в немецкий тыл шли, наблюдать – Сафоново в восемнадцати километрах от фронта. Стратегические запасы – боеприпасов, провизии, горючего или чего другого так близко к противнику не устраивают. Самый опасный момент в разведке – переход через линию фронта. В траншеях всегда часовые, пулеметчики, ракетчики. Наибольшие потери разведгруппы несли именно тогда, когда направлялись в немецкий тыл или возвращались из него. Однако группа собиралась в поиск спокойно. «Нервы у них железные, что ли?» – думал Игорь, глядя на сборы разведчиков. Сам он волновался, потому что выход в тыл, да еще с неизвестными ему людьми вызывал тревогу и напряжение. Когда стало смеркаться, пошел дождь. Кроме Игоря в состав группы вошел сержант Дахно и ефрейтор Андреев. Сержант дождю обрадовался: – Видимость плохая, как и слышимость. Для разведчиков – самое то, что надо. Кроме того, дождь быстро смывал следы, и собаки не брали след. Для разведчика чем хуже погода, тем лучше условия для выполнения задания. Командир взвода вывел их в траншею. Присутствие вышестоящего командира было обязательным для исключения самодеятельного перехода и сдачи противнику. Такие случаи бывали, и особенно они участились, когда в армию стали призывать украинцев из освобожденных от немцев земель. Разведчики выбрались из траншеи и пошли в сторону противника – даже не пригибаясь. Потом сержант просто свернул вправо, и группа стала двигаться по «нейтралке» параллельно нашим и немецким траншеям – нейтральная полоса в этом месте была широкой, едва ли не с километр. Сержант вел группу уверенно – не раз ходил, ориентировался по одному ему известным признакам. Подошли к небольшой речке, притоку Днепра, и двинулись вдоль берега, в сторону немецких позиций. Метров через триста сержант остановил группу: – Входим в реку и держимся правого берега. Там осока растет, местами заросли ивы, ветки воды касаются, так что в случае чего укрыться можно. К левому берегу не приближайтесь, у немцев там доты с пулеметами. Идти старайтесь без шума и всплесков. Подняв автомат над головой, сержант первым вошел в воду, Андреев с Игорем последовали за ним. Вошли не раздеваясь. А какой смысл это делать, когда вода по грудь и сверху льет не переставая? Хорошо – дно плотное, песок и галька. Шли в воде долго, около часа, потом сержант скомандовал: – Можно на берег, мы уже в немецком тылу. Игорь удивился: – Как узнал? – А вон по левому берегу коряга прямо из воды торчит. Да мы уже километра полтора от передовой вглубь ушли. Игорь взглянул на корягу. Если еще раз этим путем придется идти, она, как ориентир, может помочь. Выбравшись на берег, разведчики вылили воду из сапог. Обмундирование было насквозь мокрым, противно липло к телу и холодило. – Теперь вперед! Шли быстро. В такую погоду немцы без нужды носа из укрытий, домов или землянок не показывали. Да и часовые старались укрыться под навесами, а не расхаживать. Теперь сержант уводил группу влево, к Сафоново. Разведчики перебежали через грунтовку, а спустя километр перебрались через железную дорогу. Местность открытая, ровная, случись патруль – спрятаться некуда. Когда они оказались в небольшой балке, сержант попросил накрыть его плащ-палаткой, включил фонарик и развернул карту. – Сейчас река должна быть, Вопец – это если мы правильно идем, не заплутали. Вдоль нее до Сафонова двигаемся. Судя по карте, на северной окраине ее лес или роща. Там устроим дневку, понаблюдаем. Они дошли до рощи и обустроились в ее глубине. С рассветом сержант первым ушел на опушку – наблюдать. Продолжал сыпать дождь, а через пелену дождя много ли увидишь невооруженным глазом или даже в бинокль? Сержант вернулся хмурым. – Отсюда видно, как через станцию проходят составы. Если останавливаются, то только для бункеровки паровозов, – доложил он. – Разгрузки не было, складов не видел. Следующим на опушку ушел Игорь. Чтобы лучше было видно, он забрался на дерево. Оттуда ему было видно, как иногда по территории станции проходят патрули. Изредка проносились редкие составы. Неверные сведения штаб получил или все происходит под покровом ночи? Но в дождь, да еще под покровом ночи вообще ничего нельзя будет увидеть. И что тогда докладывать в штаб? Часа через четыре, когда от постоянного напряжения уже устали глаза, Игорь вернулся к лежке – разведчики устроились под старой густой елью. Капли дождя не проникали сквозь густую хвою, и на подстилке из опавшей хвои было сухо. – Не думаю, что мы из рощи сможем что-то увидеть, пустой номер, – сказал он, устало приваливаясь спиной к стволу ели. – Согласен, – кивнул сержант. – Ты что предлагаешь? Подползти поближе? – Форма немецкая нужна. – Ты что задумал? – Переодеться и пойти на станцию. Сержант задумался, Андреев хмыкнул. – А форму ты на базаре купишь? Ее с кого-то снять надо… – Вот ты и снимешь, а мы поможем, – поднялся сержант. – Катков дело говорит. Идем к грунтовке. Вещи здесь оставить, чтобы не мешали. Через рощу они вышли к дороге – под дождем ее развезло. Когда-то она имела гравийное покрытие, но колеса и гусеницы проходящей техники превратили ее в труднопроходимую мешанину из грязи. Разведчики залегли за обочиной, на повороте. Изредка, буксуя и завывая моторами, по дороге проползали грузовики. Стрелять в водителей было нельзя, до станции рукой подать, услышат. Но и остановить грузовик другим путем нельзя, нереально. Проскочил мотоцикл с коляской. Со станции навстречу ему двигалась бричка, запряженная парой лошадей. Впереди, на козлах – деревенский житель, в бричке – два полицая – в черной форме, в кепи, с белыми повязками с надписью «Полицай» на левом рукаве и при винтовках. Андреев сразу пристал к старшине: – Товарищ сержант, я их обоих без звука ножом уложу. Позволишь? – Деревенского тоже убьешь? На фига нам их форма? Немцы небось их на станцию не пускают. Предатели – они везде предатели, в любой армии. Так и проехали полицаи в десяти метрах от разведчиков, не подозревая, что в какой-то момент на волосок от гибели были. Но, видно, есть Бог на свете: из-за поворота выполз грузовик. Его мотор несколько раз чихнул, и грузовик остановился. Перед разведчиками был «Опель Блитц», самая распространенная машина вермахта. Водитель выбрался из кабины, открыл левую половину капота и стал ковыряться в моторном отсеке. – Вот кто нам нужен! – у Игоря загорелись глаза. – Попробовать можно… А ты не заметил еще одного немца в кабине? В кепи сидит. В фуражке был бы офицер, но раз в кепи, значит – младший комсостав, вроде фельдфебеля, по-нашему – старшина. Андреев наклонился к уху Дахно: – Товарищ сержант, беру на себя того, кто в кабине. Грузовик сзади обойду, рвану дверь – и ножом! А вот водителя вам брать… – Самое тяжелое нам оставил? – Почему? – Ножом его бить нельзя, форму кровью испачкаем. Остается только по башке бить, и сильно. Хорошо, обходи грузовик. Да в кузов не забудь заглянуть – что там? Осторожнее только… – Понял. Ефрейтор пополз вдоль обочины. Старшина дело говорил: грузовик крытый, и кто знает, что под брезентом? Может, там солдаты. Тогда ног не унести, покрошат вмиг. Водитель едва ли не по пояс забрался в моторный отсек и, что происходит по сторонам, не видел. Андреев метнулся на дорогу и стволом автомата осторожно приподнял брезентовый полог, готовый в любую минуту открыть огонь. Однако в кузове было пусто. Сзади послышался звук мотоциклетного мотора, и Андреев бросился в кювет, полный грязной воды. Мотоциклист остановился у грузовика, перебросился несколькими фразами с водителем и укатил. Разведчики лежали недалеко и разговор мотоциклиста с водителем слышали. – О чем они толковали? – спросил Игоря старшина, когда мотоциклист укатил. – Знакомые. Мотоциклист спрашивал, может ли он чем-то помочь водителю? Однако тот ответил, что уже заканчивает. Мотоциклист сказал – поторопись, как стемнеет, прибудет эшелон, и надо вставать под погрузку. В этот момент резко распахнулась правая дверца кабины и раздался короткий вскрик – это Андреев ударом ножа убил немца. Удивленный необычными звуками, водитель выпрямился. – Вперед! – скомандовал старшина, первым вскочил и бросился к грузовику. С секундной задержкой Игорь последовал за ним. Старшина ударил водителя грузовика прикладом по затылку. Если бы на водителе был стальной шлем, затея бы сорвалась. Но водитель был тыловиком, и на его голове была пилотка. Он сразу обмяк и стал оседать. Старшина успел подхватить его. – Какого хрена рот раззявил? – обрушился он на Игоря. – Он же в грязь упадет, форму вымажет. Игорь схватил немца за ноги. – Тащим в кузов, там переоденешься. Андреев, поняв замысел, обежал грузовик и открыл задний борт. Разведчики раскачали тело немца и забросили в кузов. – Полезай, переодевайся! – скомандовал сержант Игорю. – Мы в охранении. Дважды повторять не пришлось. Игорь шустро забрался в кузов, и Андреев закрыл за ним борт. В кузове было темно, свет попадал через небольшие дырки в брезенте, образовавшиеся от осколков, а может – от ветхости. Игорь расстегнул пуговицы на френче, перевернул немца и стянул с него френч. По телосложению немец был немного крупнее Игоря, и секунду Игорь раздумывал – раздеваться самому или не стоит? Он попробовал надеть немецкий френч прямо на свое обмундирование, и получилось в самый раз. Стянул с немца сапоги и бриджи. Брюки надел. Они оказались чуть длинноваты, но если в сапоги заправить, это не будет бросаться в глаза. На голову надел пилотку. Странно, что она не слетела после удара старшины по голове. Закончив переодевание, присмотрелся к немцу, прислушался. Нет, не дышит. Крепкий удар у Дахно! Приоткрыв слегка полог, выглянул из кузова. На дороге было пусто. – Эй, вы где? – Тут мы. Объявились, как черти из табакерки – мокрые, грязные, масккостюмы сливаются с травой. – Ты глянь, ефрейтор! Вылитый немец! – А кто машину поведет? – всполошился Андреев. – Я сам за руль сяду. – Игорь выпрыгнул из кузова. – А тело куда девать? Если нарвемся на проверку, мне труп в кузове не нужен. – Это мы быстро… Подхватив тело немца за руки, за ноги, старшина и Андреев стащили его из кузова и понесли в лес. Вернулись вскоре. Игорь уже успел вытащить из кармана убитого, все еще остававшегося в кабине, личные документы. Рядом с ним на сиденье лежала папка с накладными – с ними он решил ознакомиться немного попозже. – Берите второго – и тоже в лес его, а я посмотрю, что с машиной. Ой, автомат мой заберите! Едва не прокололся. Хорошо бы он выглядел – в немецкой форме и с русским автоматом. А если проедет кто? Надо было как можно скорее убираться отсюда. Пока разведчики относили тело убитого в лес, Игорь осмотрел мотор. Убитый водитель менял свечи и новые уже вкрутил, осталось надеть свечные провода. Надо же, еще несколько минут – и грузовик вполне мог уехать. Так что можно считать – повезло. Маленькими гайками Игорь прикрутил провода. Теперь надо опробовать, завести мотор. Он забрался в кабину, повернул ключ и ногой нажал педаль стартера. Двигатель завелся, заработал ровно. Услышав звук мотора, из леса выскочили разведчики, и старшина заглянул в кабину: – Не передумал? В самое логово врага лезешь. Мы будем на прежнем месте, где дневали. Удачи! – К черту! И разведчики тут же исчезли в лесу, как будто и не было никого возле машины. Игорь залез в карман и достал солдатскую книжку убитого. Рядовой четвертой роты второго охранного батальона Франц Хуммель. По возрасту они сверстники. Игорь тронул грузовик. Подбуксовывая в грязи, машина поползла по дороге. Никакого плана действия у Игоря не было, и сейчас он лихорадочно соображал, что и как будет делать. Внезапно он заметил, что из-за солнцезащитного козырька торчит уголок бумаги, и вытащил. О-го-го, да это пропуск на станцию! На открытом участке дороге Игорь остановил машину и бегло осмотрел кабину. На задней стенке, над сиденьем он обнаружил карабин «маузера», в бардачке – бритвенные принадлежности, пачку сигарет, несколько фотографий, на которых был запечатлен убитый вместе с сослуживцами. Фото Игорь сразу порвал и выбросил. Под сиденьем – обычный шоферский инструмент. Закончив осмотр, он продолжил путь. Дорога делала поворот. У въезда в поселок стоял полосатый шлагбаум, и под «грибком»-навесом на столбе – два солдата. Один из них шагнул на дорогу: – Аусвайс! – и поднял руку. Игорь вытащил пропуск. Солдат сверил пропуск с номерами на машине. – К поезду? Тогда не торопись, не прибыл еще. Можешь даже пива выпить в солдатской пивной. – Там пиво плохое, изжога от него, – нашелся в ответ Игорь. Солдаты засмеялись. – Наверное, в Берлине лучше? – спросил один из солдат. – Как ты понял, что я берлинец? – Одно время жил в этом городе, на Бисмарк-штрассе, знаю, как берлинцы говорят. – Счастливой службы! – пожелал ему в ответ Игорь. Пропуск ему вернули. Проехав пост, Игорь облегченно перевел дух. Страшновато было, но первый опыт общения прошел успешно, ни один из солдат не заподозрил в нем русского. Дорога к самой станции была накатана, туда и поехал Игорь. Грузовик он поставил слева от пакгауза – там стояли еще две машины. Что там говорили солдаты за пивную? Он пошарил по карманам и обнаружил несколько банкнот – оккупационные марки, имевшие хождение только на занятых немцами землях, и рейхсмарки. На пиво должно хватить. Хотя сколько стоит пиво, он не знал. Да и не пива он хотел попробовать, а с пользой для дела провести время до прибытия эшелона. А здесь главное – разговоры солдат послушать. За кружкой пива языки у многих развязываются, глядишь – и сболтнет кто-нибудь что-нибудь интересное. Осмотревшись по сторонам, Игорь обнаружил вывеску – пивная была через площадь. Подойдя к двери, увидел на ней табличку – только для немцев. Опередив Игоря всего на несколько шагов, в пивную вошел солдат. Увидев Игоря, он вскинул руку в приветствии: – Хайль! Игорь сделал в ответ то же самое. Солдат направился к барной стойке. – Кружку темного, баварского. Бармен наполнил кружку и отсчитал сдачу. Игорь заметил, что солдат рассчитывался оккупационными марками. Владельцы пивной старались соответствовать немецким стандартам – кружку пива подали на картонном кружке с названием заведения. А к пиву полагались еще и соленые орешки, роскошь по военным временам немыслимая. Игорь заказал кружку светлого пива – темное он не любил еще со студенческих времен. Пивная была полупустой, и он удобно устроился за столиком. Видимо, к подходу поезда собирались грузовики, и водители их направлялись в пивную скоротать время. Через четверть часа в пивной уже было полно солдат. Пошли разговоры, сигаретный дым до потолка. И поскольку они были слышны с трех сторон, Игорь навострил уши. Слева говорили о семьях, о довоенной службе, и это было ему неинтересно. Собеседники спереди и справа говорили о службе, и это было очень занятно. Однако слушать сразу с двух сторон было сложно. – Франц, говорят – это последний рейс. – Боюсь я этих стекляшек, Иоганн. Тряхнет на ухабе посильнее или партизаны обстреляют, и из кабины выскочить не успеешь, полыхнет. – И не говори, страна варваров. Дорог нет, партизаны – как средневековые разбойники, ведут себя нецивилизованно. Мы заняли эти земли навечно, так смиритесь и работайте во благо Великой Германии! – Словечко ты правильное подобрал – варвары! Но скоро конец им придет, леса, и всех, кто в них находится, сожжем. – Говорят – эта смесь даже в воде горит, и не затушишь ее ничем. – Правда, мне огнеметчик знакомый говорил. Такой же смесью огнеметы заправляют. – Очень эффективное оружие! – Не хотел бы я быть огнеметчиком, опасно это. Дальность действия невелика, надо близко к противнику подбираться. – Рихарду письмо из дома пришло. Англичане по ночам города бомбят, и очень сильно. – Скоро разобьем русских и возьмемся за англичан. Видел, сколько свежих частей перебрасывают? – И что толку? Если бы к нам, а то ведь все мимо, на юг. – Тс-с-с! Не так громко… Летом будет крупное наступление, и с большевизмом будет покончено. Дойдем до Урала, и с Россией конец! – А Сибирь? – Зачем она нужна Германии? Там дикие холода, медведи бродят. Русские там сами вымрут… – И правда! Лучше получить хороший кусок украинских черноземных земель. – Нет, Иоганн, ты заблуждаешься, лучшие земли в Крыму. Там хороший климат, теплое море, фрукты – не то что вечно холодная Балтика. Слушая эти разговоры, Игорь и про пиво забыл. Да, кое-что интересное он услышал. Но вдруг очень несвоевременно раздался гудок паровоза, и на стыках рельсов загромыхали колеса вагонов – это прибыл состав. Солдаты как по команде дружно встали, допили пиво и бросились через площадь к станции. Эшелон уже остановился. Из маленького здания вокзала выбежали солдаты и встали цепью вдоль состава. Один за другим заработали моторы грузовиков. Машины стали разворачиваться и сдавать задом, ближе к вагонам. Откуда-то слева пригнали большую группу военнопленных, которые начали перегружать ящики из вагонов в грузовики. За тем, чтобы никто из военнопленных не отлынивал от работы, наблюдали полицаи. Выгрузка велась сразу из нескольких вагонов. Игорь окинул взглядом эшелон – вагонов двадцать. Прошел мимо нескольких. А ящики-то разные! В его грузовик грузили широкие, небольшие по высоте, а в другие – снарядные. На одном из них он успел прочитать: «Осколочно-фугасные для 105-миллиметровой гаубицы». Но тут он заметил на перроне фельдполицая с бляхой на груди. Зная, что это не полицейский из предателей Родины, а аналог нашего СМЕРШа, Игорь повернул назад, от греха подальше. Но только он дошел до грузовика, как к нему подошел унтер-офицер: – Солдат, погрузка закончена. Отъезжай, уступи место следующему грузовику. – Яволь! Игорь отогнал грузовик от эшелона на площадь и остановился. В принципе, задание выполнено. Идет выгрузка боеприпасов, машинами они развозятся по воинским частям, а пустой эшелон уходит. Узнать бы еще, о какой горючей смеси говорили в пивной водители. Но из данной ситуации он выжал все! Уже час ночи, и пора убираться из поселка. Он подъехал к посту на выезде из поселка. – А, берлинец! – узнали его постовые. – Стой, жди других! – Я и сам дорогу найду… – Всегда эти столичные парни вперед лезут! Забыл приказ – ночью движение одиночных машин запрещено? Не меньше трех машин! И где твой старший? Игорь обратил внимание, что в кабине грузовиков, прибывших под погрузку, сидели двое – шофер и старший. – Я один приехал, вы же видели. Старший заболел внезапно, – соврал Игорь. – Ха, заболел! Небось русский самогон пьет и ждет, когда ты его на обратном пути подберешь. – Вы догадливы, парни! – засмеялся Игорь. Он заглушил мотор, достал из бардачка початую пачку сигарет и протянул ее постовому: – Угощайся! – О, спасибо! Ты не жадный. Я возьму две сигареты? – Бери. Игорь не курил, и ему было все равно, сколько сигарет возьмет сейчас постовой. Постовые дружно задымили, спрятавшись под грибком. Но долго стоять не пришлось: сзади подъехало еще несколько машин, и водители начали подавать звуковые сигналы – каждому хотелось побыстрее вернуться в свою часть. Дождь стал стихать, но окончательно не перестал, и водители опасались, что дорога будет еще хуже. Наконец постовые подняли шлагбаум, и колонна из пяти грузовиков тронулась – Игорь специально замешкался, чтобы быть в колонне последним. Все время, пока они стояли, он обдумывал, как поступить с грузовиком – взорвать его, что ли? Одна, но мощная граната в кармане у него лежала – «Ф-1». Но ведь тревога поднимется, станут окрестности станции прочесывать – подумают, что партизаны. Успеют ли разведчики в таком случае уйти? Собак Игорь не опасался – по такому дождю они след не возьмут. Все будет решать только скорость. Уйдут быстро, значит – выскользнут из возможной облавы. И посоветоваться не с кем. Когда он подъехал к месту, где убили немцев, то погасил фары и остановился. По крыше кабины барабанили капли дождя, а в кабине было тепло и сухо. Игорь выбрался из кабины, обошел грузовик и откинул задний борт – надо было посмотреть, что в ящиках. Сзади раздался чавкающий звук. Игорь обернулся и достал из кармана пистолет: – Катков, это мы! – в ожидании его возвращения разведчики не усидели на месте. Игорь облегченно выдохнул, поставил пистолет на предохранитель и вернул пистолет в карман. – Узнал? – Узнал, позже скажу. А сейчас надо посмотреть, что в ящиках, и двигать отсюда. – Верно! Старшина посмотрел по сторонам: колонна машин уже ушла, и никого постороннего на дороге не было видно. Дахно сам забрался в кузов и включил фонарик. Кузов был крыт брезентом, и света со стороны видно не было. Отщелкнув две стандартных защелки, старшина откинул крышку. – Не понял, – протянул он. – Какие-то стеклянные баллоны, войлоком переложены… Спиртное, что ли? – Я разговор солдат в пивной слышал – вроде горючая смесь это. Старшина перевел луч света на боковую стенку ящика: – Катков, переведи и запомни. Но как перевести, если там абракадабра из цифр и букв? Кому надо, тот знает, а непосвященный никогда не догадается. – Что с грузовиком и грузом делать будем? – спросил Игорь – ему хотелось уничтожить и груз, и машину. Он на фронте уже две недели, но до сих пор ощутимого урона вермахту не нанес. Несколько секунд сержант раздумывал. – Хорошо бы одну штуку с собой взять. Да не донесем, стекло… Хотя, похоже, толстое… В кабине кузова раздался шорох, и разведчики как по команде схватились за оружие. Сержант уставился на Игоря немигающим взглядом: – Ты кого с собой взял? – Никого я не брал! Понятия не имею, о чем ты? – Эй, кто там? А ну-ка, выходи! – Сержант включил фонарик, и луч света ударил в сложенные штабелем ящики. Раздался звук сдвигаемых в сторону ящиков, и из-за штабеля в свете фонаря показалась рука. Потом разведчики увидели голову, и человек протиснулся в щель между бортом и ящиком. Игорь сразу понял – это военнопленный, из тех, кто перегружал ящики из вагона в кузов. Погрузка уже заканчивается. Немцы пересчитают пленных, одного недосчитаются и учинят облаву. Начнут с самого поселка. Значит, времени мало. Сержант тоже просчитал опасность. – Ты кто такой? Человек был худой, обросший; военная форма, довольно грязная и потрепанная, болталась на нем как на вешалке. В плен был взят явно в сорок втором году, поскольку на сукне петлиц были видны выцветшие места вокруг бывших когда-то кубарей. – Старший лейтенант Осокин. Был командиром противотанковой батареи, в плен попал контуженным в ноябре сорок второго, – четко доложил военнопленный. – Вы партизаны? Возьмите меня в отряд! Сержант растерялся. Бросить сейчас пленного здесь, значит – обречь его на неминуемую смерть. Но и с собой брать опасно – вдруг предатель? Немцы в абвере вполне могли задумать и осуществить такую операцию. Они и более замысловатые комбинации придумывали, как это было с покушениями на Сталина. Только сомнительно. Откуда абвер мог узнать о появлении разведгруппы? И сержант нашел выход: – Бери стекляшку в руки – отвечаешь за нее головой. А машину с грузом уничтожим, зачем такое добро гитлеровцам оставлять? Игорь вспомнил слова солдата в пивной об опасности обстрела груза. Одна пуля – и сгоришь. Пленный вытащил из ящика стеклянную емкость, положил ее на край кузова и спрыгнул на дорогу. Сержант выматерился – пленный был босым. Ну и как он с ними пойдет? Уже на пятом километре ноги в кровь собьет! – Андреев, дай ему свой «сидор» – пусть стекляшку в него положит. И еще: найдешь место, куда немцев заховали? – Ночь, темно… Попробую. – Сапоги с немца стащи, обуть человека надо. Когда луч света упал на форму, в которую был одет Игорь, пленный шарахнулся в сторону. – Стоять, старлей! Ты что, думал – мы в своей форме будем? Андреев с пленным ушли. Игорь сбегал к машине и снял сзадней стенки кабины карабин. Если стрелять из автомата, немцы сразу поймут по звуку – «ППШ». Русские в тылу! Тогда они точно не отвяжутся, пока всю группу не накроют. А из винтовки мог стрелять немец или полицай по пьяни. На всякий случай Игорь попросил сержанта: – Старшой, отойди от греха подальше. Игорь и сам десяток шагов назад сделал. Передернув затвор, он навел ствол на ящики в кузове и выстрелил. Ничего не произошло. Он сделал еще выстрел. Кузов озарился изнутри слабым светом, как от свечи. Игорь повернулся в сторону эшелона – видно его было смутно, дождь и темно. Он сделал подряд три выстрела. Первые два были без видимого результата, а вот третий выстрел превзошел все его ожидания: возникла яркая вспышка, потом раздался грохот взрыва. Ударная волна докатилась до разведчиков. – Вот это мы знатный костер устроили! – восхитился старшина. Грузовик быстро разгорался. Из кузова слышались легкие хлопки – это лопались стеклянные сосуды. Огонь с каждой секундой набирал силу, и вот уже весь грузовик охвачен пламенем, над кузовом – столб огня, пышет жаром. – Надо уходить. Из леса вынырнул Андреев с пленным. При свете пожарища было видно его довольное лицо – на старлее уже были немецкие сапоги. – По размеру подошли? – спросил старшина. – В самый раз. У Андреева был автомат Игоря. – Верни оружие, – потребовал Игорь. Осокин с вожделением смотрел на карабин в руках Игоря, и старшина, видя это, кивнул: – Отдай. – В нем патронов нет. Может, в кабине и были, только ведь сгорели уже… Однако Осокин уже схватил карабин: – Было бы оружие, а патроны я и у немцев заберу! Я их зубами грызть готов! – Все, уходим! Они сошли с дороги на опушку леса. Дорога разбита, в грязи жуткой. А у леса по траве идти вполне комфортно, ноги не вязнут. Разведчики шли привычно быстро, но через час хода Осокин стал задыхаться. Оно и понятно: кормежка в плену скверная, сил нет. Сделали короткий привал. Старшина открыл банку американской консервированной колбасы и протянул ее Осокину: – Подкрепись, только немного, а то с голодухи еще заворот кишок получишь. Андреев протянул пленному нож, и Осокин стал есть им – жадно, глотал не жуя. – Э нет, так не пойдет, – решительно сказал Андреев, увидев это. – Хватит, а то себя погубишь. Выхватив у Осокина нож и банку, он доел ее содержимое – в банке оставалось меньше половины. Осокин сел на землю и привалился спиной к дереву. – Счастье, что я вас встретил, – и заплакал. А может, это просто капли дождя по лицу текли? Тяжело было видеть, как плачет бывший командир батареи – в противотанковые части слабаков не брали. И разведчики отвернулись. У человека минутная слабость, можно понять и простить. – Передохнули? Вперед! Нам еще до утра десяток километров отмахать надо. Не успеем линию фронта перейти до рассвета – будем в тылу у немцев ночевать. Игорь пожалел Осокина и взял себе «сидор» со стеклянным баллоном. Старшина покосился, но возражать не стал. Вроде вес небольшой, килограммов пять, но для ослабленного человека много. Да еще и карабин без патронов несет. Знал бы Игорь, что так получится – хотя бы пару обойм из кабины прихватил. Военному человеку с оружием спокойнее. Когда до рассвета остался час, старшина приказал: – Посматривайте по сторонам. Темно еще, но нам где-то день переждать надо. Хутор бы заброшенный… – Не-е-е, только не хутор, – возразил Андреев. – В прошлом месяце группа Жильцова на хуторе расположилась, а туда полицаи нагрянули. Из группы только двое в живых и остались. Правда, полицаев они много положили. Удобное место они нашли, когда уже начало сереть, – полуразрушенный храм. Храм давно никто не посещал, и подходы к нему заросли травой. Над алтарем сохранилась крыша – там и устроились, мокнуть под мелким дождем уже не было сил. Обмундирование промокло насквозь, в сапогах хлюпало и чавкало.Глава 3. Необычное предложение
К своим группа возвращалась уже прежним маршрутом. Развалины храма они покинули, когда стемнело. Осокин за день отдохнул, поел хороших, сытных харчей. Конечно, консервы – блюдо не горячее, но силы восстанавливает. Он заметно повеселел, нашел какую-то тряпку, почистил карабин. – Эх, патронов бы еще к нему, ну хоть обойму… Так они добрались до реки. Дождь прекратился еще днем, и разведчики досадовали на погоду. Пока в немецком тылу были, дождь мешал. Сейчас он был бы кстати, однако закончился. Уже у реки старшина провел с Осокиным краткий инструктаж: – Иди тихо, чтобы всплесков не было. Если споткнешься, падай тоже тихо, без вскриков. Немцы совсем рядом будут, услышат – из пулеметов посекут. Пока он наставлял бывшего пленного, Игорь стянул с себя немецкую форму. По пути к реке он ее не снимал: случись неожиданная встреча с немцами, форма дала бы несколько секунд форы, немцы, увидев своего, не стали бы сразу стрелять. Будь на то воля Игоря, он бы отправлял разведчиков в поиск в трофейной немецкой форме. Плохо, что подавляющая масса разведчиков не знает немецкого языка, владея лишь несколькими словами – «стой», «руки вверх». После нескольких дождливых дней вода в речке была холодной и мутной. Разведчики шли медленно, осторожно, прижимаясь к левому по ходу движения берегу. Вот уже и приметная коряга давно осталась позади. Послышались голоса на немецком языке – над водой звуки далеко разносятся. После дождей вода в реке поднялась, берег рядом, а уровень – до подбородка. Игорю показалось, что он почти не дышал. И только когда старшина сказал: «Все, парни, мы уже на «нейтралке», – он вздохнул полной грудью. Разведчики вышли на берег, проползли немного, затем уселись на землю, вылили воду из сапог, поднялись в полный рост и пошли. Вскоре раздался окрик: – Стой! Кто такие? Пароль, не то стрелять буду! – Свои, разведка! Пароль не знаю, в поиск давно уходили. – Стоять, сейчас взводного вызову! Разведчики уселись на землю. За ночь устали, а еще это была очень нелишняя предосторожность, чтобы не задело шальной пулей. Известное дело, пуля – дура. Из траншей раздался окрик, потом послышался голос: – Разведка, топай сюда, по одному! Первым пошел Андреев, и у него сразу отобрали оружие. За ним – Игорь, потом – старлей, и уже замыкающим – старшина. – Выясним с ПНШ, кто такие, – вернем оружие. Наверное – взводный. Лицо в темноте белеет смутно, но голос молодой. В сопровождении двух бойцов их провели по траншее до блиндажа. Старшина со взводным зашли внутрь, и слышно было, как командир вызывает по телефону ротного. – Але, Ромашка! Ромашка! Здравия желаю, товарищ комбат! Это Василек. – Хм, командиру батальона звонит. – На мой участок группа вышла, утверждают, что они дивизионные разведчики. Понятно, документов нет. Понял! Как фамилия старшего группы? – Это он уже у старшины спрашивает. – Старшина Дахно. Комвзвода повторил по телефону фамилию. – Да, понял, подожду. Минут через десять телефон зазвонил. – Слушаюсь. Да, да, хорошо, проводим. Группе вернули оружие и дали провожатого, усатого сержанта лет сорока. Дали не для конвоирования, а для того, чтобы через свои позиции провел. Они петляли по траншеям с четверть часа, потом свернули в тыл. – Прямечко по дороге, товарищи разведчики, упретесь в красного кирпича дом – там штаб полка. – Спасибо, боец! Дальше уже было проще. В штабе дали «полуторку» и довезли до штаба дивизии. Старшина ушел к начальнику разведки с докладом о поиске, а вернулся с лейтенантом и автоматчиком. У старлея отобрали карабин и увели за штаб – там стояла изба, в которой располагался СМЕРШ. – Жалко мужика, – не сдержался Андреев. – Разберутся, не звери. Я еще рапорт писать буду. Начальник разведки «сидор» со стекляшкой распорядился в сарай унести, как услышал, что огнеопасный он – побоялся штаб спалить. Говорит – в штаб армии отправят, выяснить надо, что это такое. Свободны, отдыхайте. Самые желанные сейчас слова. Ввалиться в свою землянку, снять с себя волглое обмундирование, сапоги – и спать, спать! Изнутри шел озноб – ведь почти непрерывно под дождем да по реке туда и обратно. А вода тепло забирает, как бы не простудиться. Как только они зашли в землянку, Андреев предложил: – Давайте выпьем, замерз я что-то. У ефрейтора была заначка – трофейный ром. Он выпили по половине кружки, да без закуски. Тепло из желудка распространилось по всему телу, голова поплыла. После дождей в землянке было сыро и пахло плесенью. Игорь разделся, нырнул под одеяло, на нары, и провалился в глубокий сон. Как ходили и разговаривали разведчики из его отделения, он не слышал. Растолкали его уже вечером: – Хорош дрыхнуть, ужинать пора. Мы тебе каши принесли в котелке и чаю. После рейда ощущался голод, и Игорь съел все. По соседству стучал ложкой Андреев. После завтрака Игорь переоделся в сухие кальсоны – трусов в армии тогда не было, и повесил обмундирование сушиться на веревке перед землянкой. Это надо было сделать, но сил не было. Сразу после возвращения ни Игоря, ни Андреева не трогали, однако утром, после завтрака, их вызвали в штаб. Обоих усадили за стол, дали бумагу и ручки. – Подробно все описывайте. А ты, Катков, про маскарад с немецкой формой и про пленного старлея поподробнее напиши. От того, что вы напишете, судьба его зависит, для СМЕРШа надо. Либо в войска его вернут, либо в лагерь отправят – как труса и изменника. Игорь о СМЕРШе и НКВД наслышан был, но сам с этими органами еще не сталкивался. Андреев эпистолярным жанром владел плохо. Писал он коряво, высунув от усердия язык, и периодически спрашивал, как пишется то или иное слово. Начальник разведки дивизии первым принялся читать рапорт Андреева и поморщился: – Ты сколько классов закончил, ефрейтор? – Семь, и два из них – в коридоре, – ухмыльнулся ефрейтор. – Оно и видно… Однако, принявшись читать написанное Игорем, он удовлетворенно кивнул: – Вот, все четко, понятно, без ошибок и, главное, – подробно. А у тебя, Андреев? «Вдарил фрица ножом!» Срамота! А вообще – молодцы! Большое дело сделали, отдыхайте. Однако это только так говорится – «отдыхайте». Обмундирование – галифе и гимнастерку – надо прогладить, а маскировочный халат – постирать. Самому в банно-прачечный батальон сходить, помыться, сапоги надраить. А первым делом оружие в порядок привести, и на все это время нужно. В мелких заботах промелькнуло два дня, а на третий день Игоря вызвали в штаб. Начальник разведки был в кабинете не один, сбоку стола сидел незнакомый военный. Игорь обратил внимание, что на плечах его – капитанские погоны, но для капитана он был явно староват. Конечно, были в армии капитаны и постарше. Такие призывались из запаса – в артиллерию, связь, танковые войска, но не в разведку. В полковые и дивизионные взводы и роты отбирали добровольцев из призванных, а костяк, офицерский состав, был кадровый. Мастерство разведчика – работу с агентурой, разведку в глубоком тылу противника, диверсии в самых уязвимых точках врага – за два-три месяца учебы не освоишь, только азы постигнуть можно. А уж в разведке корпуса, армии, фронта и вовсе масштабное, аналитическое мышление иметь надо, чтобы из разрозненных сведений собрать воедино всю картинку, как пазл. Разведке не везло, почти каждый год до войны начальники ее попадали в жернова репрессий. А с началом войны пошли реорганизации. Разведуправление Генштаба РККА в феврале 1942 года было преобразовано в ГРУ – Главное разведывательное управление. В апреле 1943 года оно было разделено на ГРУ наркомата обороны, занимавшееся стратегической агентурой (нелегалами), и Разведуправление Генштаба КА, ведавшее оперативной агентурой и войсковой разведкой. В июне 1945 года они снова были объединены в ГРУ ГШ. Реорганизации на пользу дела не шли. Даже в тяжелом сорок втором году дешифровальная группа ГРУ сумела прочитать немецкие шифрограммы, зашифрованные машинкой «Энигма». Были раскрыты основные немецкие и японские системы войсковых, дипломатических и политических сообщений. Новым руководителем военной разведки стал генерал-лейтенант Федор Федотович Кузнецов. Под его началом в период с мая 1943 года по май 1945 года в тыл врага было заброшено 1236 разведывательных и разведывательно-диверсионных групп общей численностью около десяти тысяч человек. Еще в 1942 году в штаб разведотдела штаба фронта были введены разведывательно-диверсионные отделения – по 13 человек. А с августа 1942 года для действий на зафронтовых коммуникациях немцев были созданы отдельные батальоны минеров. Существовали подобные подразделения в виде отдельных инженерных взводов еще до войны. Разведуправление имело много отделов. Первый занимался непосредственно войсковой разведкой, второй – агентурной разведкой, пятый – радиоразведкой, шестой – радиосвязью, восьмой – шифрованием. Было спецотделение дезинформации для вброса через агентуру в стан врага очень похожей на правду, но ложной информации. При разведуправлении была своя разведшкола по подготовке агентуры, радиоузел и авиаотряд. В немецкие тылы стали забрасывать крупные оперативные группы – численностью до 30–50 человек. Во главе группы – командир, заместитель, несколько радистов, разведчики и диверсанты. Основная задача – разведка, без нее любая армия слепа. И главными требованиями были – оперативность, своевременность, точность и достоверность информации, а также ее непрерывность. Игорь представился по форме. Гимнастерка отглажена, свежий подворотничок пришит, сапоги начищены. Бравый боец! Он видел, что капитану его внешний вид понравился. – Садитесь, Катков, – предложил начальник разведки. – Знакомьтесь: капитан Иванов из разведотдела штаба фронта. Побеседовать с вами хочет, – и, поднявшись, вышел, чтобы не мешать. Игорь сразу насторожился. Этот капитан такой же Иванов, как он сам – Катков. В разведке вечно скрытность и секретность. Капитан вдруг заговорил по-немецки, и это было удивительно. Мало кто из офицеров действующей армии мог свободно изъясняться на языке врага, за исключением переводчиков. И говорил он хорошо – чисто и без акцента. Этот момент Игорь сразу уловил. – Расскажите мне, как вы действовали. Рапорт я читал, но хочу послушать. Игорь рассказал, стараясь не упускать важных деталей, и, естественно – на немецком. Капитан слушал, прикрыв глаза. – Достаточно. Где вы учились немецкому? – Соседка немка была, давала частные уроки. – Вы способный ученик. Произношение как у берлинца. – Мне говорили, – кивнул Игорь. Капитан перешел на русский язык: – Я хочу сделать вам предложение. Дивизионная разведка – не ваш уровень. Брать «языка» – только не обижайтесь – можно и без знания немецкого. Игорь молчал – пусть капитан сам все скажет. – Курите? – Никак нет. – Похвально. Неожиданно капитан выбил ногой табуретку из-под Игоря. Уже падая, Игорь схватил ногу капитана, навалился всем телом и свалил офицера на пол. Тут же, извернувшись, обеими руками вцепился ему в горло. На грохот табуретки и шум падения на пол двух тел вбежал начальник разведки. – Что произошло? – Все нормально, можете идти. Проверка. Игорь поднялся, подал руку капитану, поставил табуретку и сел. – Хорошая реакция! – У кого плохая, те в немецком тылу остаются. – Верно замечено! Так что скажете? – Простите? – Я вам предложение сделал. – Предложение чего? Надеюсь – не руки и сердца? – пошутил Игорь. – Я не конкретизировал разве? Перейти в разведотделение штаба фронта. Там задания сложнее, интереснее. Вот подробности рассказывать не могу. – Ну да, капитан Иванов из энской части. Не Иванов и не капитан. – Наблюдательный какой! Это хорошо! А почему решил, что не капитан? И дернуло же Игоря за язык: – Офицер разведки – не рядовой разведчик, готовится долго. Если вы до штаба фронта доросли, стало быть, звание – не меньше майора, а скорее всего – подполковник. А Иванов – так это даже и не смешно. – Хм, аналитик выискался! Но мыслишь в правильном направлении. Решай здесь и сейчас, у меня времени нет. – Согласен. – Иди за вещами, я тебя с собой заберу. – Есть! А как же перевод, документы? – Не твои заботы! Какие личные вещи у разведчика на фронте? Бритва, запасные портянки, трофейный пистолет – все богатство. «Сидор» совсем тощий. В землянке Игорь попрощался с парнями. – Куда тебя? – На повышение. Ефрейтора дадут, при штабе буду, – пошутил Игорь. – Повезло! – завистливо вздохнул Андреев. – Всегда при кухне, сытым будешь. – Да врет он! Видел, к начальнику разведки какой-то чин на «эмке» приехал? Зуб даю, еще свидимся на чужой стороне! – не сдержался Белобородов, разведчик из их взвода. Глазастый, просек «легковушку». Игорь уже подошел к штабу, когда на крыльцо вышли оба офицера, попрощались. За зданием, под деревом и в самом деле стояла черная «эмка» – такие любили сотрудники НКВД. И вот тут Игоря одолело сомнение – не ловушку ли ему устроили? Да нет, он слишком маленькая птица, чтобы устраивать спектакль. Хотели бы арестовать – навалились бы двое автоматчиков, скрутили бы. Когда «Иванов» подошел к машине, он протянул руку Игорю: – Пистолет отдай, он тебе ни к чему. Игорь развязал «сидор», достал и отдал пистолет. – Откуда насчет пистолета знаете? – Да все вы одинаковы! Думаешь, трофей у тебя одного? Водитель знал, куда ехать. Они тряслись по разбитым дорогам долго, часа четыре. На КПП, стоящих на перекрестках, «Иванов» предъявлял проверяющим удостоверение, те почтительно козыряли, и машина проезжала. А ведь обычно документы проверяли у всех пассажиров! «Видно, хорошая ксива или пропуск-вездеход, – подумал Игорь. – Абы кому не дадут». Ехали молча. «Иванов» впереди, рядом с водителем, Игорь сзади. Подъехали к расположению какой-то войсковой части. «Колючка» по периметру, караульный. Не остановил, видимо – знал машину. Из бревенчатой избы вышел старший лейтенант, вытянулся перед «Ивановым». – Товарищ подполковник! Личный состав на занятии. Больных и отсутствующих нет. Докладывает дежурный старший лейтенант Никифоров! – Вольно! Принимайте пополнение. Определите во взвод Летягина. Подполковник только досадливо поморщился, когда старший лейтенант упомянул его звание, зато Игорь в душе возликовал. Не подвела его интуиция и наблюдательность! – Боец, ко мне! Игорь подбежал. – Идем со мной в штаб, потом покажу место в казарме. Казарма оказалась такой же бревенчатой избой, как и штаб. Все три комнаты были заставлены нарами. – Здесь будете отдыхать. Старлей посмотрел на часы: – Ужин в восемнадцать часов, потом – личное время. Игорь бросил «сидор» на матрац, решив пройтись, осмотреть территорию – куда же он попал? Сразу за избой – полоса препятствий: забор, колючая проволока в несколько рядов, ров с водой. Немного дальше – небольшая площадка, на которой идут занятия по рукопашному бою. Взвод разделился на пары – один нападает с ножом, другой защищается. Игорю стало интересно, и он задержался, понаблюдал. А через четверть часа занятия закончились, и бойцы бегом направились к избе неподалеку – из ее трубы шел дым. Наверняка кухня. Игорь направился туда – ему очень хотелось есть. Он ведь сегодня без обеда остался, хорошо – позавтракать успел. На крыльце стоял знакомый старлей. – Вовремя подошел, – встретил он Игоря. – Летягин, принимай бойца. Из открытой двери навстречу Игорю шагнул старшина. Среднего роста, мышцы в меру накачаны. Лицо жесткое, над верхней губой – усики, прямо щегольские, ниточкой. Обычно военные носили усы «а-ля Буденный» – пышные или как у Ворошилова – короткой вертикальной полосой. – Ты новичок? – Так точно, боец Катков. За длинным столом отделение – десять бойцов. Все парни молодые, самые старшие по возрасту – старшина Летягин и он, Игорь. Хм, интересно, за какие такие заслуги парни сюда попали? Ну ладно, о себе Игорь знал, что попал сюда в немалой степени благодаря знанию немецкого – так ведь и у других какие-то знания или навыки есть! Как он понял, подразделение было школой разведки, хотя ему никто ничего об этом не сказал. А со следующего дня началась учеба, упорная – с утра и до ужина. Были и физические упражнения, где старшина гонял взвод до седьмого пота. Но основной упор делался на теорию. Изучали организационную структуру вермахта – звания, должности, тактику, вооружение. Летягина на этих занятиях не было. Военный без знаков различия отрабатывал с бойцами немецкий язык – Игорь на этих занятиях был на высоте. Учились читать карты, осваивали азы радиодела, стучали «морзянкой» на «Северах» – была такая армейская радиостанция. Радисты ее любили за малый вес и надежность, а также за дальность связи – до четырехсот километров. Весила она два килограмма, правда, батареи – в отдельной холщовой сумке – еще шесть килограммов. Но это не тридцать, как у других радиостанций, поскольку при заброске групп в немецкий тыл среди партизан или диверсантов каждый килограмм веса играл роль. Одно было плохо – батареи. При весе в шесть килограммов они обеспечивали бесперебойную работу рации всего двенадцать часов. Подзарядить их было невозможно – это не аккумуляторы. Да и от чего их в лесу подзаряжать-то? Поэтому сеансы связи старались делать короткими. А еще старались как можно короче делать сеансы связи по другой причине – чтобы не запеленговали. У немцев служба радиоперехвата, пеленгации была поставлена на высоком уровне. Отрабатывали с преподавателями бытовые сцены – как общаться с населением, с полицией. Понятно: если встретил в лесу полицейского – убей его. А если сам в немецкой форме, да еще в селе? Полицейские из русских предателей были для немцев людьми второго сорта, и обращаться с ними надо было соответствующим образом. Курсантам показывали деньги – рейхсмарки и оккупационные, рассказывали об их покупательной способности. Как понял Игорь, их готовили к заброске в глубокий тыл врага. Задача такой разведки не сиюминутная, схватил «языка» – и к своим, а вербовка и работа с агентурой из своих патриотов, наблюдение за передвижением войск, захват и допрос на месте офицеров, и желательно – с документами. Работали они и со взрывчатыми веществами, учились ставить и снимать мины – наши и немецкие. Пару раз стреляли из немецкого оружия, хотя руководитель стрельб оговорился: – Если у разведчика дело до стрельбы дошло, считайте задание проваленным. У немцев охранные дивизии, полиция, ГФП. Сядут на хвост, оцепят район, устроят облаву и оцепление – лучше до этого не доводить. Втихую, потом, уж если придется. И труп обязательно спрятать. Нет человека, может – дезертировал или к девке ушел. А коли труп найден – все понятно, убийц искать надо. Обучали разведчиков и автоделу. Большинство из них не умели управлять машиной или мотоциклом. Гонщиком за такое короткое время никто не стал, но уверенно управлять техникой научились. Это в современное время мальчишек отцы еще со школьных лет за руль сажают, а как учить в довоенное время, когда во многих семьях велосипедов не было, а мотоцикл был роскошью? К тому же с началом войны всю авто– и мототехнику, трактора мобилизовали в армию. В тылу же немногие оставшиеся автомобили из-за нехватки бензина ездили на газогенераторах, установленных за кабиной и топившихся деревянными чурками. Игорь, имевший и опыт вождения, и права, был в числе лучших. А вот на мотоцикл сел впервые. После велосипеда, когда он научился держать равновесие, – ничего сложного. Время на занятиях летело быстро. В полдень, когда курсанты обедали, передавали сводки Совинформбюро. Черный рупор висел в столовой, и сводки с фронтов внимательно слушали все. Много тревог, а затем и радости приносили сообщения о боях на Курской дуге. Игорь знал ее исход, но переживал вместе с сотоварищами. Когда проходили историю в школе, события казались далекими и не очень запоминались. Сейчас он корил себя, да поздно. Никаких выпускных экзаменов не было. На общем построении зачитали приказ, поздравили с присвоением очередных званий, особо отличившимся дали внеочередное. Игорь стал младшим сержантом. Был праздничный обед, отличавшийся от обыденного тем, что повара напекли пирожков с яблоками – по сладкому, по выпечке многие соскучились. До сладкого ли на фронте, когда иной раз и перловке рад? С утра грузовики развозили выпускников по армиям и корпусам, однако Игорь и еще несколько человек были оставлены при школе. Он терялся в догадках – зачем? Для преподавательской работы? Так в школе не осталось ни одного курсанта. Да и чему может научить недавний выпускник? Ситуация разрешилась через пару дней, когда в разведшколу приехал подполковник Стрюков, которого Игорь первоначально знал как «капитана Иванова». – Старшина Летягин, младший сержант Катков – в штаб, – объявил посыльный. – Так, хлопцы, сидение ваше закончилось. С парашютами прыгали? – Никак нет! – дружно ответили разведчики. – Придется. Плохо, что нет опыта десантирования с самолета, ну да ладно, не боги горшки обжигают. Смотрите на карту. Самолет выбросит вас сюда, восточнее Могилева, в лес у деревни Осиновка. Недалеко Чаусы, там перекресток важных дорог. Конечная цель – Могилев. Идете в немецкой форме. Ваша задача – передать нашему агенту радиостанцию и два комплекта батарей питания. От агента заберете документы. Пароль для явки и адрес дам перед посадкой в самолет. Летягин, ты уже в курсе, подбирайте на складе форму, оружие. Документы получите сегодня в штабе. Отправлять буду лично. Вопросы? – Никак нет. Хотя Игорю ясно было не все, он понадеялся на старшину. Летягин, а с ним и Игорь направились к избе на отшибе. За два месяца нахождения здесь Игорь ни разу не видел, чтобы туда кто-то заходил или выходил оттуда. А между тем там находился старший сержант, а изба была складом трофеев. Длинным рядом на деревянных плечиках висела военная форма – немецкая, румынская, венгерская, причем как офицерская, так и рядовых. Подбирали по размеру. Игорю подошла унтер-офицерская полевая, и френч и галифе сидели на нем как влитые. Летягин влез в форму, если судить по нашивкам на рукаве, вахмистра охранного батальона. Переодевались полностью, даже исподнее поменяли. У наших бойцов кальсоны, а у немцев – трусы. Потом до примерки сапог дошло – и тоже возникла необходимость поменять портянки на носки. Ничего из обмундирования отечественного производства быть не должно. Вместо пилотки подобрали кепи. И в самом конце – ранцы из телячьей кожи. Оба разведчика подобрали себе ножи. Летягин – кинжал в ножнах, а Игорь – нож с выкидным лезвием, немецкого производства. Он удобно помещался в кармане и не выпирал. А без ножа разведчику плохо. И так по мелочи на складе затарились: часы немецкие, штамповка, носовые платки, зажигалки, сигареты. Оба разведчика не курили, но сигареты нужны, поскольку нет способа лучше, чем угостить камрада сигаретой и разговорить его. Или табачком след присыпать, чтобы собаку сбить, нюх ей забить более сильным табачным запахом. В последнюю очередь они получили оружие. У обоих пистолеты в кобурах – все же не простые солдаты. Да и груза меньше нести. Если автомат брать, то к нему еще запас патронов иметь надо, и в итоге – больше пяти килограммов. Со склада они направились в штаб, сделали фото – в форме и на фоне белой простыни. – Парни, вы погуляйте до вечера, а мне фотографии отпечатать надо, просушить и в документы вклеить. Так они и в столовую на обед заявились. Причем никто не удивился, видимо – здесь уже видели разведчиков в немецкой форме. Повар только выматерился сквозь зубы. После обеда спать завалились, согласно поговорке армейской: «Солдат спит – служба идет», а к вечеру, как и условились, направились в штаб. Игорь сильно удивился, когда увидел свой «зольдатенбух» – потрепанное удостоверение с его фотографией и настоящими печатями. Видел он не раз в разведке документы убитых или взятых в плен немцев – не отличить. Фотограф расплылся в улыбке: – Можешь не сомневаться, документы настоящие, их бывший владелец в плену у нас. А фото я переклеил. Данные в книжке наизусть заучи. Подсказка дельная, хотя Игорь и так данные запомнил бы. Гюнтер Шпранц, унтер-офицер пехотного полка, командир отделения боепитания. Призван на службу 19 мая 1940 года, женат. Награжден знаком за рукопашный бой. Ага, а знака-то нет… И у Летягина, судя по документам, должен быть значок за отражение танковой атаки – вахмистр-то по воинской специальности артиллерист. Обсудив это, они вновь пошли на склад к сержанту. Немцы по природе своей педанты, и если вручен нагрудный знак, то он должен быть на кителе – им гордились. Разных значков была целая коробка – в ней были и кресты и медали. Сержант их просто снимал с трофейного обмундирования и хранил – до востребования. Оба разведчика нашли нужные значки, нацепили, и сержант прицокнул языком: – Вот этот значок висел справа, под «курицей». «Курицей» называли орла со свастикой на правой половине кителя. Сержант придирчиво осмотрел обоих: – Летягин, кобуру на левую сторону от пряжки перевесь. И сапоги для вахмистра уж больно хороши, нашел бы что попроще. – Сойдут и эти, они удобные. К обеду следующего дня приехал на «эмке» Стрюков. Он завел обоих в комнату, показал на карте и объяснил, где стоят немецкие части и какие, а где посты «гехаймфельдполицае» – аналога нашего СМЕРШа. Были еще войска по охране тыла, полиция из бывших советских граждан, но ее разведчики не боялись – на немецких военнослужащих их власть не распространялась. Игорю дали две холщовые сумки с комплектами питания для рации. Сумки были тяжелыми, каждая – шесть килограммов, итого в ранце – двенадцать. Тяжело, лямки ранца будут врезаться в плечи, и для внимательного патруля – уже повод для досмотра. Старшине досталась рация в чехле. Подполковник достал из стола фляжку – немецкую, в чехле, и разлил ее содержимое по кружкам. Плеснул немного, по сотке. – Ну ни пуха ни пера! – К черту! – Пора ехать на аэродром. Подполковник вышел первым. Игорь взял со стола фляжку и сунул ее в ранец – коньяк хорош и может пригодиться. Пить его Игорь не собирался, а вот для общения с вражескими военнослужащими – в самый раз. Около получаса они добирались до Тулы. Задние и боковые стекла «эмки» были зашторены – каково было бы прохожим случайно увидеть в машине немцев? Легковушка проехала в дальний конец аэродрома, где одиноко стоял «ПС-84», лицензионная копия американского «Дугласа». Их выпускали в Ташкенте и вскоре переименовали в «Ли-2». Экипаж появлению странных пассажиров не удивился. – Пароль и адрес запомните, никаких записей, – приказал полковник. – Всяко может случиться, в плен можете попасть. Но по-человечески прошу – не как ваш командир – ни единым словечком! Мы этого человека внедряли с сорок первого года, очень ценный агент! Прониклись? – Так точно! – Могилев, улица Ворошиловская, дом три. В данный момент улица может быть немцами переименована. Пароль: «Вам посылка от тетушки». Отзыв: «Давно жду». И ничему не удивляйтесь. Фамилия адресата – Штойбе. Игорь повторил про себя услышанное. Теперь не забудет, память у него отличная. От самолета к ним подошел человек в летном комбинезоне. – Пора. Надеваем парашют – и в самолет. Они сбросили ранцы и надели парашюты. Ранцы пришлось приспосабливать спереди, запасного парашюта не было. Неуклюже взобрались по лестнице в кабину самолета. Подполковник отошел к машине и помахал рукой. Летчики запустили моторы, и по фюзеляжу пробежала дрожь. Игорь волновался. Высоты он боялся всегда, а тут прыгать в неизвестность придется, в темноту, на занятую врагом территорию. Володя – как звали старшину – тоже волновался, потому что слишком часто облизывал губы. Самолет разбежался, взлетел и начал набирать высоту. У пассажиров заложило уши. Через квадратные иллюминаторы некоторое время еще было видно землю, но вскоре все покрыла темнота. Периодически самолет попадал в воздушные ямы, и к горлу подступала тошнота. Игорь крепился. Мучения продолжались около двух часов, а потом из кабины вышел механик и прицепил втяжные тросики к тросу, идущему вдоль фюзеляжа. – Как сигнал услышите, прыгайте. Один за другим – так меньше разбросает при приземлении. Как землю увидите, ноги в коленях слегка согните и падайте набок, купол стропами подсекайте. Парашют рекомендую сразу спрятать. Лучше всего завернуть в него камень и бросить в воду. Механик открыл дверь. В салон ворвался ветер, и у старшины с Игорем от рева моторов сразу же заложило уши. Ну, Господи, пронеси! Коротко закрякала сирена, замигала лампочка на переборке кабины пилотов. – Пошел! – закричал механик. Первым стоял старшина. Он слегка замешкался, и механик просто вышвырнул его из самолета. Игорь прыгнул сам. Он боялся, но прыгнул – не хотелось, чтобы его вытолкнули, как ненужный балласт. От испуга вскрикнул. Ощутил толчок – это выскользнул маленький вытяжной парашют. Затем сильный рывок – и он заболтался под стропами раскрывшегося основного парашюта. Не видно ни черта, темень полная вверху и внизу. Небо закрыто тучами – ни звезд, ни луны, только звук моторов удаляющегося самолета. Игорь стал смотреть по сторонам – где парашют старшины? Белое пятно его купола он увидел метрах в ста от себя, хотя понимал, что точную дистанцию определить сложно. Внизу – ни огонька, и в принципе – так и должно быть. Подполковник предупреждал, что выброска будет на лес. Игорь забеспокоился: вдруг парашют на дереве повиснет и он будет болтаться, пока помощь не подоспеет? Земля надвинулась неожиданно и резко. Удар ногами о дерево, треск ломающихся веток – Игорь успел прикрыть ладонями лицо. Его повалило набок и приложило правой стороной о землю. Изрядно приложило, аж дыхание перехватило. Игорь встал. Ушибленный бок побаливал, но руки и ноги были целы, голова в порядке. Он расстегнул ремни привязной системы парашюта, стянул купол с ветвей и скомкал его. Надо парашют спрятать, как советовал механик, – а куда? Вокруг темно, как бы глаза не выколоть, наткнувшись на ветку. Игорь прислушался и услышал отдаленный свист – как было обусловлено. Два коротких свиста, и через небольшую паузу – еще два. Летягин себя обозначает. И два двойных свиста – знак проблемы. Игорь чертыхнулся. Что делать с парашютом – бросить его или идти с ним в руках? Решил взять с собой. Ответил двумя свистами, без повтора, мол – слышу, иду. Немного поплутал в темноте – да где же Летягин? И вдруг – голос сверху: – Катков, ты? – А ты еще кого-то ждешь? Игорь запрокинул голову. Чего опасался он по отношению к себе, случилось со старшиной. Купол его парашюта повис на верхушке высокого дерева, а сам старшина беспомощно болтался на стропах – ни до веток не дотянуться, ни до земли. И высота приличная, метров пять. Грохнешься с такой, да еще с грузом – в лучшем случае ногу подвернешь. Игорь бросил на землю ранец и скомканный парашют – как помочь старшине? – Володя, ты цел? – Цел. Если по-хорошему, то ранец на землю бросить надо, а нельзя: рация там, ламповая и ударов боится. – Что предлагаешь? Старшина в их группе старший, но опыта прыжков с парашютом нет ни у него, ни у Игоря. – Залезь на дерево – я попробую передать тебе ранец. Если рацию повредим – сорвем задание. Да кто бы сомневался! Игорь полез на дерево. Но только он перебрался со ствола на ветку, как она угрожающе затрещала. Надо искать другой путь. Игорь забрался повыше, срезал ножом длинную ветку и острогал ее, оставив на конце нечто вроде крючка из отростка. Потом снова вернулся на прежний уровень, одной рукой держась за ствол, чтобы не сорваться с дерева. – Володя, ранец сними и зацепи его лямкой за ветку. Получилось со второго раза. Игорь подтянул ранец, забросил его лямки себе на плечи и спустился на землю. Рация спасена – уже хорошо. Но надо еще старшину снять. Он снова забрался на дерево и стал дергать купол. Прочно застрял! – Катков, режь стропы с одной стороны – купол перекосит. Мне бы метра на три спуститься, потом сам спрыгну. Игорь начал резать стропы, но шелковые шнуры поддавались плохо. Когда большая часть их была перерезана, купол с шелестом поехал вниз, и старшина встал на ноги. Вдвоем они стянули парашют с дерева. Бросать шелк было нельзя, днем он будет виден с пролетающих самолетов, и тогда самому недалекому немцу будет понятно – парашютист в их тыл сброшен. – Парашюты берем с собой – в ближайшем удобном месте спрячем. У старшины был компас, и они двинулись в нужном направлении. Километра через два старшина неожиданно зацепился за корягу и упал. – Катков! Да тут яма, что-то вроде медвежьей берлоги. Вот парашюты здесь и спрячем, а для надежности ветками закидаем. Кто их найдет в этой глухомани? Подгнившее дерево вывернулось с корнями, раскидав при падении землю. Образовалась яма приличных размеров, и сюда не то что парашюты – легковушку спрятать можно. Туда они и зашвырнули скомканные парашюты с сумкой и привязной системой. Наломав веток, забросали ими схрон. Им нужно было выгадать два-три дня, а потом пусть находят, их в немецком тылу уже не будет. Без парашютов шагалось легче, старшина пер как трактор. Уже на рассвете, когда они вышли к опушке, сделали десятиминутный привал. – Понаблюдать надо. Игорь сделал глоток коньяка из фляжки подполковника и протянул ее старшине: – Глотни. Володя сделал два крупных глотка и, поперхнувшись, закашлялся. – Я думал – вода, – едва отдышавшись, просипел он. – Это ты что, у Стрюкова фляжку спер? – Есть такой грех. Верну! Параллельно опушке леса шла грунтовая дорога, но в период действия комендантского часа немцы запрещали местным жителям передвижение по ней. С восьми вечера до восьми утра – только по специальным пропускам. Если же они замечали подходящих к КПП гражданских, стреляли сразу, издалека. Были случаи, что подходил партизан, забрасывал пост гранатами, а потом забирал оружие убитых. Сейчас для Игоря со старшиной главным было, чтобы их никто не увидел. Ведь немцы ни днем ни ночью в лес не совались, и потому, если патруль их увидит, не посмотрит, что форма своя, обстреляет. – Никого нет, вперед. Они выбрались на дорогу и двинулись на запад. Спустя некоторое время показалась деревня. – Будем заходить? – спросил Игорь. – Обязательно. Дождемся утра и пойдем дальше. Заодно и отдохнем. Двигаться пешком по дороге – уже подозрительно, в своем тылу немцы передвигались на транспорте: мотоцикл, легковая или грузовая машина, на худой конец – велосипед. А чего мелочиться, если все ресурсы Европы под ними? Немцы берегли солдат, а не технику. Старшина явно рассчитывал поймать утром попутку. Летягин постучал ногой в калитку. Из избы выглянул дед. – Ду бист полицай? – А, полицай, господин немец! Так третья изба отсюда, – и дед для убедительности показал три пальца в направлении избы. Летягин постучал в калитку нужного двора. – Кого несет? – раздался грубый голос из-за забора. – Ты есть открывай дольче зольдат! – Летягин коверкал русский язык, чтобы было сразу и слышно, и понятно – хозяева пришли. – Один момент! – Голос полицая сразу изменился и стал заискивающим. Распахнулась калитка, и перед разведчиками открылось уморительное зрелище: перед ними стоял мужик в кальсонах, нательной рубахе и сапогах. В руках он держал трехлинейку – немцы вооружали полицаев трофейным русским оружием. Увидев перед собой немецких солдат, полицай сразу опустил винтовку и принял стойку «смирно»: – В деревне Осиновка происшествий нет! – Зер гут! Нам нужен авто до Чаус. – Никак невозможно, господин солдат! Нет в деревне машин. – Немецкий зольдат деревня есть? – Нет, господин солдат. Что им в нашем захолустье делать? – Зер шлехт! Плехо! Лошадь давай, повозка! Но! – Летягин вытянул вперед руки – вроде как за поводья держится. – Это можно. Завсегда рад помочь доблестной немецкой армии, – и полицай ушел на задний двор. Разведчики уселись на лавку у ворот, и старшина вытащил из нагрудного кармана губную гармошку. Игорь удивился – где он ее только взял? Зазвучала мелодия и оборвалась. Старшина оторвался от гармошки и шепнул Игорю на ухо: – Лили Марлен. Очень фрицы ее любят. А Игорь сидел и раздумывал: для полицая может показаться подозрительным – откуда это в деревне, да еще ранним утром, появились два немца? Если полицай деревенский, то это не значит, что он тупой, у деревенских мужиков хитрости и смекалки хватает. Он уже хотел поделиться опасениями со старшиной, но тут раздался стук копыт, ворота отворились, и полицай вывел под уздцы лошадь, впряженную в телегу. – Мигом довезу, господа немцы, сидайте. Отдохнувшая лошадь тянуло телегу бодро. Когда они уже изрядно отъехали, Игорь попросил полицая остановиться. – Туалет! – объявил он. Полицай достал сложенную гармошкой газету, кисет с табаком и начал скручивать «самокрутку». Игорь толкнул старшину локтем, и оба отошли к кустам. – Чего тебе? – прошипел Летягин. – Не нравится мне этот полицай! – Что он, девка красная, что ли, чтобы нравиться тебе? Игорь поделился своими опасениями. – Не исключено, – посуровел старшина. – Может, убрать его, когда к перекрестку подъезжать станем? – В деревне видели, что он с немцами уехал. – И что из этого следует? В лучшем случае вечером хватятся, а к немцам утром побегут. – Надо узнать, есть ли у него семья? – Есть, детские вещи на веревке болтались. – Ладно, пусть пока живет, – решил Летягин. – Для нас сейчас главное – проехать первый мост. Едем, время идет. Они вернулись к телеге. Ехать тряско и медленно, но все лучше, чем идти пешком. Старшина пиликал на губной гармошке. Игоря это раздражало – уж больно визгливыми были извлекаемые старшиной звуки. Да и на мелодию они мало походили. Через час полицай остановил подводу. – Упряжь поправить надо, ослабла, – ни к кому не обращаясь, сказал он. Спрыгнув слошади, полицай подошел к телеге, подтянул подпругу – и вдруг сорвал с плеча трехлинейку и передернул затвор: – А ну – хенде хох! Или вы по-русски не хуже меня говорите? Летягин выхватил из ножен нож и, пригнувшись, метнул его в полицейского. В этот момент грянул винтовочный выстрел. Игорю полицай не был виден из-за лошади, и он не понял – попал старшина в него или нет. Соскочив с телеги, он выхватил из кобуры пистолет. – Володя, ты цел? – Тьфу, сука! По-моему, он в ранец мне попал. Да спрячь пистолет, полицай уже готов. Собаке собачья смерть. Игорь обошел подводу и увидел лежащего навзничь полицейского – нож по рукоять вошел в грудь изменника Родины. Старшина спрыгнул с телеги, скинул ранец, откинул клапан и вытащил мешок с рацией. – Фу, цела! А в ранце дырка! Старшина сунул в пробоину палец: – Сволочь! Пять сантиметров выше – и он бы в спину мне угодил! А пять сантиметров ниже – в рацию… Можно сказать – повезло. Летягин уложил рацию в ранец и подошел к убитому. Выдернув нож из его тела, он обтер клинок о пиджак полицая. Если бы не белая повязка на левом рукаве с надписью «Полиция», то его вполне можно было бы принять за селянина. – Так, берем эту падаль и тащим подальше от дороги – вон в те кусты. Они взяли убитого за руки и отволокли в кусты – со стороны дороги труп не было видно. Понятно, что он завоняет уже на третий день, но их к этому времени уже и след простынет. – Винтовочку туда же закинь… Илья забросил трехлинейку в кусты. – Что делать будем? Судя по пройденному расстоянию, до Чаус осталось несколько километров. – Разворачивай лошадь назад – она сама дорогу к дому найдет. Не привязывать же ее к дереву – жалко животину… Игорь развернул лошадь с телегой и шлепнул ее ладонью по крупу. Та неспешно побрела назад. С расстоянием Володя немного просчитался – только через полчаса быстрого хода показалась небольшая река, мост через нее и застава. Когда они подошли поближе, то разглядели троих полицейских и одного немца. Полицейские проверяли прохожих и подводы, немец же, сидя на чурбане, только наблюдал за их действиями. Увидев соплеменников, он встал, застегнул верхнюю пуговицу на мундире и, когда разведчики ступили на мост, поднял руку: – Хальт! Аусвайс! Шаг разведчики не ускорили, шли лениво. На ходу, не торопясь, достали из нагрудных карманов солдатские книжки. Патрульный был из фольксдойче, а проще говоря – немец из аннексированных Германией земель, может – Австрии, может – Силезии или Судет. Потому как у настоящего немца на фельдфебельских петлицах должен быть уголок серебристого цвета. – Приятель, ты откуда? – спросил его Игорь. Полицейские, не скрывая своего удивления, пялились на немцев. Рожи у полицаев пропитые, пальцы в лагерных наколках – наверняка из уголовников. – Какой я тебе приятель? – буркнул патрульный. Обычно фольксдойче службу несли ревностнее, чем истинные арийцы, – доверие фюрера надо оправдать. – Куда идем? – продолжал патрульный. – В Могилев, для выполнения задания командования. – Я не слепой, читать умею. В документах Игоря была запись о том, что он возглавляет отделение боепитания. – Почему без транспорта? – Мотоцикл выведен из строя, колеса прокололи. Задние – и на мотоцикле, и на коляске. В Чаусах помощь попросим. – Проходите! – Патрульный вернул документы. – Можете следовать! Когда разведчики отошли на безопасное расстояние, Игорь выругался: – Что ему не понравилось? – Твой берлинский акцент. Столичных жителей нигде не любят, – ответил старшина. – Зеленый кант у него на погонах видел? – Видел. И что? – Фольксдойче брали в четвертую и тридцать пятую дивизию, охранные – приметь! Если мы у него проверку прошли, то армейский патруль и подавно пройдем! Игорю стало стыдно. Учил же на занятиях в разведшколе и нашивки, и цвет кантов на погонах или пилотке, и какой орел со свастикой – а их было несколько видов. Эсэсовский отличался от армейского, а офицерский – от солдатского… И вот получилось, что не просек. Глазастый старшина, надо признать. Едва они зашли за поворот, как сзади раздался шум мотора, их догнал грузовик и, подняв тучу пыли, остановился. – Эй, привет, камрады! Угостите сигареткой – подвезу до Чаус или Могилева. – Конечно, приятель! – расплылся в улыбке Игорь. Достав из кармана пачку сигарет, он протянул водителю и, когда тот скромно взял сигарету, предложил: «Бери две». – О! Спасибо! Ты берлинец? – Да. – Я тоже до войны в Берлине жил – недолго, правда, два года. Садитесь. Кабина «Бюссинга» была широкой, и все уместились, не тесня друг друга. Водителю хотелось поговорить: – А ты где жил? – На Бисмарк-штрассе, – соврал Игорь – просто запомнилось название из одной книги. – О, почти рядом. А я – на Фридрих-штрассе. Игоря пробил холодный пот – он сроду в Берлине не был. И проколоться можно было сейчас на любой бытовой мелочи, скажем – названии пивной. Потому он постарался перевести разговор в другое русло: – Где служишь? – А, даже говорить неудобно… в похоронной команде. В Могилев за бумажными мешками еду. Паршивая служба, но все равно лучше, чем сидеть в окопах. Похоронное дело у немцев было организовано четко, своих погибших они хоронили в плотных бумажных мешках с пропиткой. На шее у военнослужащего висел жетон с личным номером солдата или офицера. Посередине этого жетона была просечка, и он легко ломался. Одна половина жетона оставалась на трупе, а вторая отправлялась в штаб, для учета. Наши солдаты имели деревянные или эбонитовые смертные медальоны-пеналы. Они легко разрушались или сгнивали, да и записки в них заполнялись солдатами редко – это считалось дурной приметой. Поэтому после войны многих погибших нельзя было опознать. Вообще организация в немецкой армии была на высоте, оказалась продумана каждая мелочь – так было удобнее воевать. Однако же русский дух и стремление к победе были сильнее. Через полчаса они въехали в Могилев, и водитель подрулил к солдатскому кафе. – Здесь хорошее пиво и айсбан. Хотите составить компанию? Разведчики не отказались – есть хотелось. Айсбан оказался тушеной капустой с мясными колбасками. Все вместе они устроились за одним столиком. Эмиль – так звали водителя – оказался парнем общительным. Когда пиво было выпито и капуста с колбасками съедена, Игорь предложил выпить коньяка, и предложение было принято с восторгом. В высокие пивные бокалы Игорь плеснул из фляжки по пятьдесят граммов. Эмиль поднял свою кружку: – Прозит! Они выпили. – Мне ехать пора. Хорошие вы парни, не жадные. Такой коньяк дорого стоит. Вы когда назад? – Как получится… – Могу и обратно подбросить. После получения груза полчасика у пивной буду. – А куда поедешь? Может, нам не по пути? – Есть такой русский город – Брянск. Разведчики переглянулись: город недалеко от линии фронта, все лучше, чем пешком топать. Разведчики направились на поиски адреса. Немцы в оккупированных городах меняли названия улиц, но на многих домах остались прежние, еще советские таблички. Искомая улица оказалась рядом, и в эти минуты Игорь страстно желал одного – чтобы агент оказался дома. Кто он, они еще не знали, знали только фамилию – Штойбе – и пароль. Дом оказался одноэтажным добротным особняком еще дореволюционной постройки, из красного кирпича, за небольшим палисадником. Игорь постучал в дверь. Старшина встал немного в стороне и расстегнул клапан кобуры – неизвестно, что ждет их за дверью, агент или гестаповская засада. За дверью послышался звук шагов, она открылась, и оба разведчика застыли в удивлении – на пороге стояла женщина в эсэсовской форме, небольшого роста, очень красивая блондинка с вьющимися волосами, выбивающимися из-под пилотки. На правой петлице – руны, витые погоны с лимонно-желтым кантом – знак службы связи и пропаганды. Однако выражение ее лица было откровенно высокомерным. – Что угодно солдатам? – и сухо, дежурно улыбнулась. – Гутен таг, – ляпнул Игорь. Да какое сейчас утро, если уже послеобеденное время… – Вам посылка от тетушки. Брови у блондинки поднялись, секунда промедления… Краем глаза, боковым зрением Игорь увидел, как рука старшины потянулась к кобуре. – Давно жду, заходите. У разведчиков отлегло от сердца – отзыв был правильный. Не услышали бы они его – пришлось бы работать ножом и уходить. Стрелять невозможно, центр города. Когда разведчики вошли в обширную прихожую, женщина заперла за ними дверь. – Кобуру застегни, – обратилась она к старшине, – и за оружие не хватайся. У меня гость, он свой. Женщина провела разведчиков в комнату. За столом сидел немец, тоже эсэсовец, и, судя по знакам различия – четыре квадратика и две полоски, – гауптштурмфюрер. Игорю стало неуютно – в эсэсовское гнездо попали, блин! – Садитесь, мальчики, – на чистом русском языке произнесла женщина. Гауптштурмфюрер и бровью не повел, как будто каждый день видел перед собой русских солдат в немецкой форме. Когда парни уселись на стулья, женщина сказала: – Вам повезло, я на обед приехала. Обычно меня можно застать лишь вечером. Эсэсман сидел молча и лишь пускал к потолку кольца дыма, причем делал это виртуозно – одно кольцо дыма проходило сквозь другое. – Посылка при вас? Оба разведчика засуетились, сняли ранцы, поставили их на стол и достали оттуда холщовые мешки. – Как там Москва? – Стоит. Скоро в Могилеве будем, а то и дальше пойдем. Эсэсман кивнул: – Удачи, парни! – И вам того же. Из соседней комнаты вышла женщина-эсэсовка и протянула старшине небольшой черный пакет: – Он водонепроницаемый, в воду попадет – не размокнет. Но открывать его можно только в темноте, в фотолаборатории – там негативы. Кстати, в случае реальной опасности вскройте его, пленки засветятся – и никаких улик. Попрощавшись, разведчики вышли и квартал шли молча. – Настоящие герои, – тихо сказал старшина. – В самом логове зверя служат, и случись что – никакой помощи тебе… Игорь думал так же. Он считал, что больше всего рискуют они, но оказалось – есть и другие, на долгое время, а то и навечно засекреченные. Случайно ведь соприкоснулись. Не сговариваясь, они шли к пивной. Грузовика еще не было, и разведчики поели еще раз – неизвестно, когда еще придется подкрепиться. И, положа руку на сердце, еда уж очень понравилась, особенно мясные подкопченные колбаски. А пива вообще давно не пили. Кроме наркомовских ста граммов пили трофейный шнапс, ром, коньяк. Но на фронте пива не бывает. Часа через полтора у пивной затормозил знакомый грузовик. – Эмиль! Сдержал слово! – Коньяк помог. Впредь всегда с собой брать буду. – Ну вот, – осклабился водитель, – думал – поем не спеша, а вы уже здесь. – Мы подождем. – Тогда я быстро. Эмиль посмотрел на часы: – Отлично, до вечера в Брянск успеем. Вы же в курсе, что ночью передвижение автотранспорта запрещено, только в составе автоколонн и в сопровождении бронетехники. Говорят – партизаны на дорогах злобствуют. Когда Эмиль насытился, кивнул: – Едем, камрады. До темноты успеем. Тяжелый «Бюссинг» двигался медленно, от силы шестьдесят километров в час. Зато с заставами на дорогах им повезло. Остановили только один раз, но Эмиль предъявил пропуск, и машину пропустили без досмотра. Уже когда они въехали в город, Игорь протянул водителю пачку сигарет: – Держи! Спасибо, что подбросил. Желаю тебе никогда не встречаться с партизанами. Эмиль засмеялся: – А вам не попадаться в наши бумажные мешки. Надо было выбираться из города. Солдаты, если они не на посту, обязаны ночевать в своих казармах. Для офицеров, командированных в город, была гостиница, но для того, чтобы ночевать в ней, разведчики чином не вышли. Выход был один – отдыхать в лесу. Однако для них это было не впервой. На выходе из города их остановил патруль, проверил документы. – Темнеет, опасно по дорогам ходить, – предупредил патрульный. – Нам недалеко, за полчаса доберемся, – заверил его Игорь. С немцами в основном разговаривал он, поскольку Володя говорил с акцентом, похожим на акцент уроженца Померании, да и то коряво. Они отошли от города на пару километров, солнце уже село. – Сворачиваем в лес, будем ночевать там, – приказал старшина, – а то и в самом деле какие-нибудь партизаны шлепнут. Откуда им знать, что мы свои? Углубившись в лес, разведчики в сумерках нашли место получше и устроились. В ранцах был сухой паек, и они принялись за него. Галеты, сало в вощеной бумаге, идущее для снабжения немецких парашютистов и егерей, по банке консервированного тунца – все немецкого выпуска. Случись проверка – не подкопаются. Когда подхарчились основательно, Игорь развалился на осиновой хвое: – Ну вот, теперь ранцы нести легче. – Тогда давай коньяк допьем и ранцы вообще здесь оставим. – А пакет? – За пазуху уберу – все равно при переходе линии фронта ранцы только мешать будут. Они допили коньяк из фляжки – досталось по паре глотков. Уснули быстро, сразу – ночь перед этим была бессонной и беспокойной. Но с первыми лучами солнца проснулись. Приведя себя в порядок, доели галеты – больше ничего не было. – Ищем ручей, надо побриться. Обрати внимание – немцы выбриты и одеколоном пахнут, сволочи. Они нашли ручей, побрились – Игорь потом бритву в карман сунул. Отличная опасная бритва золингеновской стали, такую не просто найти, жалко оставлять стало. А с ранцем расстался без сожаления – пустой. Они вышли на дорогу, огляделись. Пустынно. Но вскоре их догнала автоколонна. Машины были тяжело груженными и шли медленно. Игорь вскинул руку. Одна из машин остановилась, и с пассажирского сиденья в окно высунулся обер-лейтенант: – Садитесь в кузов, до Старицы довезем. Старица – это близко к линии фронта. Козельск, как и Белев, заняты советскими войсками. В кузове разведчики расположились на ящиках. Игорь прочитал – минометные мины, калибр 80 миллиметров. Толкнул старшину в бок: – Гранату бы в ящик сунуть. Как… – Сам-то уцелеешь потом? Запал четыре секунды горит, только с грузовика спрыгнуть успеешь. В воздухе почти постоянно барражировали немецкие истребители, и проехать им удалось с полсотни километров. На одном из поворотов грузовик остановился: – Все, вам направо. Разведчики выпрыгнули из кузова. Линию фронта оба помнили наизусть, она была через двадцать километров. Старшина предложил: – У Белого камня линия фронта по реке проходит. – Помню, название заковыристое – Вытебеть. – По реке переберемся. На берегу пулеметные гнезда, но в реке мин не будет. Лишь бы от наших пулю не получить. В прифронтовой зоне немецких войск полно – госпитали, склады, артиллерийские батареи, укрытые в рощах самоходки. Все увиденное разведчики примечали. Что хорошо – пара не бросалась в глаза, пешком перемещались многие солдаты. Подобраться к передовой удалось близко, судя по звукам – отчетливо были слышны винтовочные выстрелы – на километр. Расположились на опушке небольшой рощицы, в открытую. Рядом – госпитальная палатка, с красным крестом на боковине. Посмотреть со стороны – два камрада раненого товарища ждут. Хотелось пить, а фляжки пусты, и поблизости – ни ручья, ни колодца. Да и до реки, если судить по карте, метров восемьсот. Только вот попробуй их преодолеть, наверняка рядом колючая проволока натянута, и по берегу мины могут быть поставлены. Дождавшись темноты, разведчики двинулись к передовой. Без подозрений и помех им удалось преодолеть вторую линию траншей. Над первой взлетали осветительные ракеты, тут уж не ошибешься. Залегли на небольшом пригорке. Река уже видна – неширокая, под луной поблескивает. Разведчики хотели установить, где пулеметные гнезда – они были для них самыми опасными. Обычно сначала ракетчик пускал ракету, и если было заметно движение или раздавался настораживающий звук, стрелял дежурный пулеметчик. Они обнаружили два дзота – оба обозначили себя очередями. Старшина прошептал в ухо: – Подождем пару часов, в ноль-ноль у них смена караулов. Потом ножами снимаем пулеметный расчет – и в рощу. – Идет. Другого плана в этой ситуации просто не могло быть. Из траншеи, со стороны блиндажей, доносились обрывки речи и смех, но после полуночи стало тише. Слышались только хлопки ракетниц и изредка – пулеметные очереди, беспокоящий огонь. – Пора, – прошептал старшина. – Ползи к правому дзоту, действуем по обстановке. Они медленно поползли. От реки веяло прохладой. Внезапно послышались голоса из дзота – один солдат рассказывал другому о доме. «Точно как наши, – усмехнулся про себя Игорь. – Немцы даже сентиментальнее, семейные фото с собой носят». Они прислушались – в траншее было тихо. Солдаты спали в блиндажах. Старшина вытащил нож, Игорь выщелкнул лезвие своего ножа. Ничего не мешает, как в разведке – автомат, подсумок с магазинами, гранаты, а то и «сидор». – Работаем, – шепнул старшина. Они спустились в траншею и подобрались к дзоту. Пулеметчик дал очередь, и в эти секунды пулеметный расчет не слышит ничего. Старшина мгновенно оценил удачную возможность и ворвался в дзот. Мгновенный удар в шею второму номеру и почти сразу – под левую лопатку пулеметчику. Игорь вбежал в дзот сразу за Летягиным, но дело было уже сделано, оба пулеметчика лежали на утоптанной земле. Один из них еще дергался в агонии и хрипел, но через несколько секунд затих. Старшина открыл крышку пулемета и достал затвор. – Чтобы нам в спину не стреляли. Когда же они вышли из дзота, он забросил затвор в сторону реки. – Ползем. Если со мной что-нибудь случится, пакет забери, – шепотом попросил он Игоря. – Исполню. От траншеи в сторону реки вела тропинка, наверное – солдаты ходили за водой. По ней и ползли разведчики – так меньше было шансов нарваться на мину. Слева и справа от узкой тропки – спирали Бруно, это хуже колючки. Да еще и пустые консервные банки были по ним развешаны. Заденешь – забренчит, и это будет последнее, что ты услышишь. Ближнее пространство пристреляно, да и до траншеи недалеко, забросают гранатами. Разведчики сползли в воду и поплыли по-собачьи. Так меньше звуков, хоть и медленно. Хлопнула ракетница, и голова старшины ушла под воду. Игорь тоже нырнул. Одна секунда, другая, десятая… Уже пора было выныривать, в ушах звон – воздуха не хватало. Они всплыли, и впереди, в нескольких метрах – голова Летягина. Казалось, что другой берег близко, но когда поплыли в его направлении, возникло стойкое ощущение, что никак не могут его достичь. Ноги коснулись дна, и тут же раздался тихий окрик из окопчика: – Стой! Пароль! – Свои, разведка! – Стой, стрелять буду! – Ах ты дурак, твою мать! И кто только тебя в караул поставил! – в сердцах выругался старшина. Оба разведчика уже выбрались на берег, однако ситуация складывалась так, что начни немцы стрелять – сразу ухлопают, надо было в окоп или в траншею. Они поползли вперед, но часовой не унимался: – Руки вверх! – Взводного зови… – со злостью прошипел старшина. – Как я тебе лежа руки вверх подниму? Голос у постового был молодой, видимо, в карауле стоял кто-то из новобранцев. Вот и окоп. Разведчики свалились туда, придавив постового. Так как он все же успел разглядеть чужую форму, то дурным голосом заорал: – Немцы! Старшина закрыл ему рот рукой, а Игорь вывернул правую руку. Нажмет сдуру на спусковой крючок «ППШ» – обоих срежет. Обидно будет: задание успешно выполнили, а от своего, русского, пострадают. Однако вопль постового услышали, и из траншеи раздался зычный голос: – Авдеев, что там у тебя? – Разведка вернулась, – ответил старшина. – Не стреляйте, мы к вам направляемся. На всякий случай они вытащили из автомата постового магазин. – Ползи первым! Постовой пополз к траншее, за ним – разведчики. Момент был опасным. Разглядят в окопе немецкую форму – дадут очередь. Все трое свалились в траншею одновременно, и Игорь перевел дух – теперь с немецкой стороны огонь из стрелкового оружия не страшен. В траншее они наткнулись на крепкого мужчину в телогрейке и без знаков различия. Он форму немецкую хоть и разглядел, но паниковать не стал, видимо – знал, что наши в рейде так делают. – Кто такие? – Разведка из штаба фронта. – Оружие сдайте… Они отдали ножи и пистолеты. – Нам бы к ротному или комбату, со своими связаться. – Сделаем. Пройдя по траншее, разведчики свернули в тыл. Траншея извивалась и у леса оборвалась. На опушке леса – наблюдательный пункт со стереотрубой, недалеко блиндаж. Разведчиков оставили под присмотром часового, а здоровяк зашел в блиндаж. – Товарищ старший лейтенант приказал завести обоих, – высунувшись из двери блиндажа, приказал он часовому. Старлей сидел на нарах и поднялся, увидев разведчиков: – Что за маскарад? – Разведка. Как бы нам в штаб фронта позвонить? – А в Кремль вам позвонить не надо? А то у меня связь только с батальоном. – Тогда ведите к комбату. Старлей вздохнул: – Сержант! Доставь их к комбату. А вообще-то могли бы и до утра подождать. Дальше уже было проще: от комбата дозвонились в полк, оттуда – в армию. Летягин назвал условный пароль для связи и объяснил, кто такие. – Трубку комбату передай. Комбату приказали накормить разведчиков, в то время как за ними вышлют машину и заберут их.Глава 4. Наперекосяк
Игорь рассчитывал на кратковременный отдых – все же задание они выполнили. Однако отдохнуть пришлось в других условиях. Когда оба разведчика предстали перед подполковником Стрюковым, старшина, как старший группы, доложил о выполнении задания. – Очень хорошо. Пишите рапорты, да поподробнее. Стрюков забрал доставленный пакет, и разведчиков развели по разным комнатам. Игорь уложился в два листа бумаги. – Уже? Проводите. – Подполковник даже не прочитал рапорт. Игоря заперли в камере, под охраной. Он терялся в догадках – что они сделали не так? В камеру принесли обед, затем ужин, выводили оправиться, и все это время он был в немецкой форме. В разведотделе немецкой формой никого не удивишь, но когда Игоря выводили в туалет, он видел, с какой ненавистью смотрели на него бойцы охраны штаба. Дай им приказ – шлепнули бы не раздумывая, только в чем его вина? Или с Летягиным поступили так же? Когда наступил вечер второго дня, Игоря привели в кабинет Стрюкова. Через пару минут туда же ввели старшину. – Ну, орлы, все сложилось. В рапортах расхождений нет, на фотопленке документы важные. А главное – наш агент вышел на связь, контакт подтвердил. Так что свободны. Игорь даже растерялся – он ожидал по прибытии хотя бы благодарности. Все же задание было непростым, так далеко во вражеский тыл не забирался ни он, ни старшина. А вместо этого – камера, проверка… Ни хрена себе служба! Подозрительность и секретность были развиты чрезвычайно и с перебором. Но теперь им предоставили неделю отдыха. За время рейда парни сблизились. В разведке очень важно, когда один понимает другого с полуслова, с полувзгляда, и когда они остались одни, старшина поинтересовался: – Признайся, сдрейфил, когда в камере закрыли? – Было. Главное, не понял, за что. – О, было бы за что – вообще бы к стенке поставили. В разведке рубль вход, два – выход, и теперь, даже если очень сильно захочешь, из разведки тебя никто не переведет в пехоту или, скажем, в артиллерию. Ты – носитель секретов. Агента в лицо видел? Видел! Тайна должна умереть вместе с тобой. – Круто! – На том разведка держится. – Ну да, – пробормотал Игорь, – бей своих, чтобы чужие боялись. Старшина засмеялся: – А ты думал – тебе медаль на грудь повесят? Если бы мне за каждый поиск да за взятых мною «языков» по медали давали, у меня бы уже иконостас на груди был. – Нет, на медаль я не рассчитывал. А вот на простое человеческое спасибо… – Не дождешься, это я тебе точно говорю. В руководстве решили, что группа сложилась, и пополнили ее радистом – молодым веснушчатым пареньком, выпускником радиошколы. Повоевать он еще не успел и на разведчиков смотрел с уважением. Наступил день, когда разведчикам вручили карту Белоруссии и города Минска. – Изучайте! Чтобы город как свои пять пальцев знали, лично проверю, – приказал Стрюков. – Есть. Когда засели изучать, старшина сказал: – Говорят, от Минска мало что осталось, одни развалины. – Думаю, врут, – откликнулся Игорь. – Немцы город быстро взяли, почти и не бомбили – иначе зачем карту учить? – Чует мое сердце – забросят нас в Минск. Только с каким заданием? – Подполковник скажет. Учим карту. Они зубрили названия улиц, перепроверяя друг друга, поскольку понимали – явно готовилась заброска их группы в Минск. А зачем, с какой целью – скажут перед вылетом. Пешком по вражеским тылам такое расстояние не пройти, нужна более серьезная подготовка. И если Летягин – а в особенности Игорь – владели немецким языком, то радист знал из него всего несколько слов, и Игорь в душе опасался, что группа из-за него засыпется. Начали подбирать форму и документы. Игорь взял себе ту, в которой уже ходил в немецкий тыл, а когда увидел радиста, обомлел. Начальство выкрутилось – парня одели во власовскую форму. Собственно, она была обычной армейской, цвета фельдграу, только на левом рукаве была нашивка «РОА». А вот рацию должен был нести в ранце старшина – немцы не очень доверяли власовцам и могли проверить содержимое его ранца. Радист должен был нести то, что не вызовет подозрений, – сухой паек на группу на несколько дней. Игорю в ранец уложили две холщовые сумки. Что там было, неизвестно, открывать и смотреть запретили. Ему это как-то не понравилось: останови их патруль ГФП – как действовать? Отстреливаться, если в пакетах что-то секретное? Само задание, озвученное за пару часов до вылета, тоже было странным. Не все, конечно, – задание состояло из двух частей. Им дали явку, на которой нужно было встретиться с представителем городского подполья. Радист должен был остаться в городе, в подчинении капитана РУ ГШ РККА – и с этим все было нормально. А вот вторая часть задания вызывала опасение. По сведениям спецгруппы, один из командиров крупной базы снабжения, австриец по национальности, находясь в кругу приятелей, высказывал свои сомнения в победе Германии. Спецгруппа начала присматриваться к австрийцу – заиметь такого агента во вражеской армии было бы ценно. По объему поставок в дивизии боеприпасов, запчастей можно было бы довольно точно установить, где немцы собираются начать наступление или предпринять другие действия вроде масштабных облав в партизанских районах. Поставить конкретную задачу должен был на месте капитан разведуправления, работающий под прикрытием. – Вы уже с опытом десантирования с парашютом, и потому, думаю, все пройдет хорошо. После приземления и сбора группы дайте радио. – Так точно. Самолет был прежний, «ПС-84», но дооборудованный для дальних полетов – в грузопассажирской кабине был установлен дополнительный топливный бак. Уселись на жесткой лавке. На спине – парашюты, спереди, на груди – ранцы. Лететь предстояло долго – Минск был еще дальше Могилева. Игорь и в прежний вылет, и сейчас задавался вопросом – как летчики определяют выброски парашютистов? Внизу ведь темень! У населения ни электричества нет, ни керосина для ламп, а немцы соблюдают светомаскировку. Единственное, что может помочь в этой ситуации – характерные изгибы рек, поскольку с высоты они видны по отраженному блеску. Мерно гудели моторы, полет проходил спокойно, и Игорь даже придремывать стал. Вдруг через иллюминаторы в кабину ворвался свет. Самолет стал скользить на крыло, выполнять «змейку», стараясь вырваться из яркого света зенитного прожектора. Но на земле включили второй прожектор, потом третий, и почти сразу же последовали разрывы зенитных снарядов. Один угодил совсем рядом. Самолет тряхнуло, по обшивке застучали осколки. Разведчики встревожились: если самолет будет поврежден, придется прыгать с парашютом, причем далеко от назначенного района высадки. А у Игоря еще было противное ощущение, что он мишень в тире. Самолет был в перекрестье лучей, по нему палит зенитная батарея, а может – и не одна. И ответить нечем: самолет не имеет бомб, чтобы сбросить их на прожектора или на батарею и заставить их замолчать. Бах! Сильный удар по крылу, и сразу изменился звук работы левого мотора. Из кабины пилотов появился механик: – Парни, надо прыгать. Самолет поврежден, до Минска не дотянем. Сейчас будем резко снижаться, чтобы оторваться от прожекторов. Механик сам пристегнул карабины вытяжных тросиков к поручню в фюзеляже. Самолет начал крениться на левый борт, из мотора вырвался длинный факел пламени. – Быстрее! – механик открыл дверь. Ближним к двери был Игорь, за ним – радист; последним – командир группы, старшина Летягин. Игорь выпрыгнул. Хлопок раскрывшегося парашюта, чувствительный удар, и почти сразу же – огненная вспышка. Самолет превратился в пылающий шар, из которого полетели оторванные взрывом части – кусок обшивки, двигатель с вращающимся винтом; видимо, зенитный снаряд угодил в дополнительный топливный бак. Игорь не смог сдержать крика – на его глазах погиб самолет с экипажем, радист и командир их группы, старшина Летягин. Промедли Игорь с прыжком на пять-десять секунд – и его участь была бы такой же. Ничтожное количество времени провело границу между жизнью и смертью. Прожектора погасли, зенитки прекратили стрельбу. И вновь внизу темно, как будто и не произошло ничего. Игорь витиевато выругался. Куда он приземлится? И далеко ли отсюда Минск? Да и стоит ли туда идти, если нет ни рации, ни радиста? Из всей группы в живых остался он один. Начало выполнения задания складывалось более чем неудачно, трагически. Только вот приказ никто не отменял, а, стало быть он должен, обязан его выполнить. Земля появилась внезапно. Только что снизу была сплошная темень, и вдруг – отблески. Игорь не успел сообразить, что это, только ноги в коленях согнул. Раздался плеск, и ноги ушли в какую-то жижу, а Игоря сверху накрыло куполом парашюта. Река? Болото? Игорь едва не запаниковал, но тут же взял себя в руки. Ноги уже нашли опору, и теперь надо выбраться – только в какую сторону? Он стянул с головы купол парашюта и подмял его под себя. С одной стороны, парашют все равно надо спрятать, а с другой – зыбкая опора под ногами будет лучше держать. Достав нож, обрезал стропы. Глаза уже адаптировались к темноте, и справа отчетливо была видна трава, а значит, нечто, похожее на островок суши. Туда Игорь и полез. Он почти лег, мешал лишь ранец на груди. Ноги удалось поочередно освободить из жидкой грязи, опасался лишь, что сапоги останутся в глубине, а без сапог какой он ходок по лесу? Похоже, что он угодил в болотный бочаг. Медленно, продвигаясь буквально по сантиметру, Игорь выбрался на зыбкую землю. Зыбкую потому, что при малейшей попытке встать ноги начинали уходить вниз. Однако лежать можно было. Сидя Игорь стянул с себя ремни подвесной системы парашюта и перебросил ранец за плечи. В темноте выбираться опасно, можно угодить в еще большую беду, и он решил остаться на островке до рассвета – хоть будет видно, куда и как выбираться. Донимали комары. Игорь снял сапоги, вылил из них грязную жижу и криво усмехнулся. Не жижа это, а его адреналин! Со стороны небольшой рощицы донеслось уханье филина, и у Игоря по коже пробежали мурашки. Прямо колдовское место! Он был растерян, ситуация – хуже не придумаешь: группа погибла, он сидит в болоте… И такое отчаяние нахлынуло! Форма в вонючей грязи, и запах очень сильный – тиной пахнет, болотом. Еще где-то обмыться надо, обсушиться. Рейд в тыл врага грозил перейти в окончательную трагедию. Группа еще десантироваться не успела, а уже несчастье за несчастьем. Кое-как Игорь дождался рассвета. Зудели открытые участки кожи, покусанные кровососущими крылатыми тварями, но хотя бы видно стало, что вокруг него. В сотне метров – чахлый лес, а он сидит на небольшом, в четыре-пять квадратных метров размеров островке на краю болота. Жутковато стало. Попади он на десять-пятнадцать метров ближе к центру – и утонул бы. Парни погибли мгновенно, а смерть в болоте – такой участи и врагу не пожелаешь. Игорь привстал, снял ранец, размахнулся и швырнул его к земле – без ранца выбираться сподручнее. Ну хоть бы деревце рядом было – слегу сделать. Игорь лег на живот и начал отталкиваться руками и ногами. И не шел, и не плыл, а фактически барахтался в густой жиже. С большим трудом, но до земли он добрался. Полежав несколько минут, отдышался. Из потревоженного болота поднялся пузырь болотного газа и с бульканьем лопнул, испугав его. В таком месте поверишь и в лешего, и в чертей, и в прочую нечисть. Дотянувшись до ранца, Игорь подтянул его к себе и пополз к деревьям. Вставать опасался – зыбко, всем телом чувствовал, что внизу твердой опоры нет. Поднялся только, когда дополз до первых деревьев. Над болотом повис туман, потянуло тяжелым духом. Почувствовав под ногами достаточно твердую почву, Игорь зашагал по роще, подальше от болота. С каждым шагом почва под ногами становилась суше, деревья – выше и толще и росли гуще. Игорь вышел на опушку, впереди – луг. Где он в этот момент находился, не было ни малейшего понятия. Карта и компас были у Летягина, упокой, Господи, его душу. Но то, что до Минска было далеко, – это факт, ведь им предстояло лететь еще как минимум час. Зачем ему туда – без командира группы, радиста и рации, он сказать не смог бы, но приказ получен, и его надо исполнять. Однако в первую очередь ему необходимо было обмыться и постирать обмундирование. Ведь на чучело похож, любой патруль испугается, издалека за партизана примут. Через четверть часа хода вдоль опушки он наткнулся на ручей. Вода была чистой – дно галечное видно и рыбешек мелких размером с палец. Игорь осмотрелся по сторонам – никого. Донага раздевшись, он сначала отстирал форму, выложив из карманов содержимое, потом обмылся сам. Вода была холодной, и к концу процедуры у него зуб на зуб не попадал. Выбравшись на траву, Игорь аккуратно разложил мундир и оставил его сушиться. Достал из ранца фляжку с коньяком и сделал пару крупных глотков – согреться. Солнце уже стояло в зените, когда мундир подсох. Волгловат был, но ничего, на теле досохнет, не лежать же ему здесь до вечера. Уходило драгоценное время, а он как был далеко от места назначения, так и остался. Одевшись, Игорь взялся за ранец. Задание по-любому сорвано, и надо посмотреть, что за пакеты ему дали, что там? Ножом он вскрыл один и застыл в удивлении – деньги! И много! Да не оккупационные фантики – немецкие рейхсмарки! Причем деньги, уже бывшие в обращении, потертые! Игорь задумался. Судя по всему, деньги предназначались для подкупа австрийца, о котором говорил подполковник. Денег много, пакет увесистый. А если ему повезет и он вернется в разведотдел, там его точно шлепнут. Спросят – куда деньги дел? Ой, мама! Влип по полной! Да тьфу на них! Деньги – это всего лишь бумажки, главное – приказ выполнить. Доберется он до Минска и деньги передаст капитану разведуправления. А что пакет вскрыл – так виноват! Деньги пусть пересчитают, он ни одной рейхсмарки себе не взял. Да и где их тратить, в лесу? Однако на сердце кошки скребли. Не заладилось с самого начала – плохая примета. Прикинув по солнцу и растительности стороны света, Игорь двинулся на запад. Ему бы сейчас на дорогу выйти, на попутку сесть. В одиночку по дорогам передвигаться опасно, можно пулю партизанскую поймать. Слева раздался паровозный гудок, и Игорь удивился: оказывается – железная дорога близко. Туда он и свернул. Через полчаса выбрался к разъезду. На путях пусто, но рельсы блестят, стало быть – движение оживленное, стоит подождать. Пассажирские поезда по случаю войны не ходят, а вот на воинские можно попробовать сесть. К фронту идут эшелоны с боевой техникой, войсками, и обычно они охраняются тщательно. А назад, в тыл, гонят порожняк или везут подбитую технику на заводской ремонт. Мелкий ремонт вроде замены катков, гусениц и вооружения производят полевые мастерские – почти половина техники так восстанавливается. А тот, что посложнее и требует специального оборудования, производится в тылу. Вот такой поезд Игорь и поджидал. Ведь, судя по схеме железных дорог, все поезда должны были следовать через Минск. И без остановок не пройдут. Минск – город крупный, там должны менять паровоз. Обычно это происходит через двести – двести пятьдесят километров, паровозы бункеровать надо. И если запас воды можно пополнить быстро, то с углем так не получится. С востока на запад проследовал санитарный эшелон – пассажирские вагоны, красные кресты на боках. Вот же лицемеры! По нашим санитарным поездам немецкая авиация и артиллерия стреляли без зазрения совести, а на свои кресты надеялись – русские не посмеют нарушить Венскую конвенцию. Следующим прошел поезд с запада на восток – с артиллерийской частью. На платформах – 105-миллиметровые гаубицы под чехлами, прислуга в пассажирских вагонах. С комфортом, сволочи, ездят! Зато со следующим поездом Игорю повезло, не зря в кустах сидел – на разъезд прибыл состав с подбитой и сгоревшей техникой. Лязгнув сцепкой и зашипев тормозами, эшелон остановился. Медлить Игорь не стал – когда еще так повезет? Он метнулся к платформе, на которой стоял бронеавтомобиль, видимо – на противотанковую мину напоролся. Кузов с виду цел, как и гусеницы, а вот моторного отсека и колес практически не было, все искорежено. Взобравшись на платформу, Игорь открыл дверцу бронемашины и забрался внутрь. Дверцу прикрыл, опустил защелку. Внутри сумрачно, солнечный свет через узкие смотровые щели проникает с трудом. Внутри почти порядок, по крайней мере скамьи вдоль обоих бортов целые – как и днище. Наверное, повезло экипажу, следов крови внутри не видно. Игорь улегся на днище. Почти отдельное купе, жаль только, что поезд не экспресс. Прогремел на стыках рельсов встречный состав, и только тогда их эшелон тронулся. От усталости, от пережитого, от покачивания Игорь уснул. Он не знал, что с расчетами ошибся. Он полагал, что находится на железнодорожной линии Смоленск – Орша – Борисов – Минск. Но с самолета Игорь выпрыгнул северо-восточнее и вышел к железнодорожной линии Великие Луки – Полоцк – Молодечно – Лида, а далее уже Белосток, что в Польше. Эта линия шла километров на пятьдесят-семьдесят севернее и через Минск не проходила. Меняли паровозы, эшелон шел. Игоря никто не беспокоил, и он проснулся вечером по нужде. Платформу трясло и раскачивало. Игорь выглянул через смотровую щель – что снаружи? Темно. Он выбрался из разбитой бронемашины и несколько секунд стоял неподвижно, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Мимо проносился лес. Игорю необходимо было определиться – где он находится. К тому же он беспокоился, не проспал ли Минск? Действительность оказалась хуже. Когда далеко впереди засветились огни на станции, Игорь надел ранец. На любой станции всегда есть название, стоит только сойти на станции и прочитать табличку на ее здании. Когда поезд остановился, Игорь не спеша спустился с платформы и направился к зданию: на перроне в окружении большого количества военнослужащих на него никто не обратил внимания. Но после того, как он прочитал название станции, почувствовал, что находится в состоянии шока. Он не верил своим глазам! Белосток! Но ведь это уже польская земля! Оккупированная немцами, уже не наша! Вот это он влип! Все с самого начала пошло наперекосяк и продолжало идти. И теперь ему надо в Минск, а это значит – в обратную сторону. Если разумно рассудить – в разведотдел возвращаться надо. Из группы в три человека двое погибли, рации у него нет, и один он не сможет выполнить то, что должны были сделать втроем. Но с другой стороны, приказ никто не отменял, а значит, он должен быть выполнен, в противном случае на своей стороне его ждут неприятности. В сторону востока эшелоны шли чаще, чем на запад, но теперь Игорь всерьез опасался, что снова может уехать не туда. Он прошел к табло с расписанием. Постоянно следующих воинских эшелонов там не было, но пассажирские были, причем редкие, до Минска – два раза в день. Игорь решил не испытывать судьбу и купил билеты, тем более что поезд должен был прибыть через полчаса. Билет был самый дешевый, в общий вагон. И самое смешное в этом было то, что на всем пути следования никто у него билет не спросил – ни проводник при посадке, ни билетный контролер. Он прошелся по вагону и щелкнул компостером билеты у гражданских – проверять билеты у нескольких военных он не стал. Боялся? Игорю стало интересно. Вот сядет в поезд гестаповец или эсэсман без билета – что контролер делать будет? Для немца, особенно члена НСДАП, любой славянин – недочеловек, будь он русским, поляком или украинцем. Уже подъезжая к Минску, Игорь пожалел, что вскрыл пакет с деньгами. Командир спецгруппы в Центр по рации доложит, по возвращении проверки пойдут – зачем вскрывал? А не украл ли? Адрес Игорь выучил наизусть – как и Летягин, и радист. Явку знали все трое – на случай, если после приземления не удастся найти друг друга, – во время ночного десантирования такой риск всегда существовал. Город только просыпался, прохожих было ма– ло, и приходилось спрашивать. Карту он изучил добросовестно, да немцы все улицы переименовали. Как же, ведь они пришли навсегда, а в городе – улицы Сталина, Ленина, Ворошилова и прочих коммунистических вождей. Вот и появились Гитлер-штрассе и прочие названия, связанные с деятелями оккупационного режима. Таблички на угловых домах улиц были написаны готическим шрифтом, благо номера домов менять не стали, иначе путаница была бы неимоверная – ведь жители все равно продолжали именовать улицы прежними названиями. Улицу Игорь нашел сразу, однако решил все-таки подстраховаться. Было у него предчувствие нехорошее, интуиция подсказывала – не ходи туда. Искомый дом – двухэтажный, двухподъездный.Напротив – развалины кирпичного дома, оставшиеся еще с сорок первого года, поскольку обильно поросли травой, а в одном месте даже деревце уже тянулось. Игорь прошелся по улице, улучив момент, юркнул в развалины и залег. Пункт наблюдения он выбрал отличный. Его самого видно не было, зато оба подъезда – как на ладони. У агента третья квартира на первом этаже. В развалинах дома он просидел до вечера, однако нужного человека так и не увидел. Скрывается – на улицу не выходит, приболел, гестапо арестовало? Вариантов много, но Игорю необходимо знать единственный правильный, от этого зависит, выполнит ли он задание. Когда на город опустилась ночь, к дому подъехала легковая машина, и с заднего сиденья ее вышли двое. Одеты они были в гражданское, но выправку военную не скроешь. Оба вошли в подъезд, но буквально через минуту вышли и уселись в машину, которая тут же сорвалась с места. Видно было плохо, лиц Игорь толком не разглядел, но фигуры людей были уже другие – один человек повыше, а другой – поплотнее. Игорь не был ни оперативником, ни «топтуном», не знал их приемов, но подумал о возможной засаде. Только выходило тогда, что немцы грубо работают. Или это случайность? Скажем – квартируют они здесь, и не факт, что из гестапо, возможно, из гражданской службы – из того гебитскомиссариата. Тогда машина объяснима. Игорь раздумывал, что предпринять. Такой случай не обговаривался и запасной явки не было. Как понял Игорь, задание готовилось для его группы в спешке, и не все детали были проработаны. Теперь надо было в первую очередь решить, где ночевать и как проверить квартиру. Чтобы отказаться от контакта, одних подозрений мало. Перед вылетом подполковник дал краткое описание капитана: среднего роста, худощав, брюнет, носит усы. Скудные сведения, под них четверть мужчин Минска подойдет. И никаких особых примет вроде родинки, шрама, хромоты, татуировок на видных частях тела, скажем – на пальцах. В квартиру идти не хотелось: если там засада, он погибнет не за понюх табаку. А что, если устроить имитацию пожара и выкурить жильцов подъезда из квартир? Поджигать дом он не собирался – куда потом жильцам деваться? Наши же люди, советские, а то, что в оккупации находятся, так это временно. Подумав так, Игорь сразу же развил кипучую деятельность. Обшарив развалины, он насобирал тряпок. Если там когда-то и было что-то более ценное, жители близлежащих домов давно уже забрали. Но тряпье осталось. Бензинчиком бы сейчас его полить, чтобы получше разгорелось, да нет его. Посмотрев по сторонам, Игорь подобрал несколько клочков бумаги для растопки. Потом, отойдя от дома подальше, перебежал на другую сторону улицы – он не исключал, что если в квартире оставлена засада, то за улицей наблюдают из окна. Прижимаясь к стене и стараясь ступать тихо, он подобрался к дому. Для скрытного передвижения немецкие сапоги были приспособлены плохо: на каблуках и носках были металлические набойки, и потому они цокали. Пробравшись в подъезд, он сложил в одном из его углов бумагу, сверху навалил тряпье и все это поджег. Бумага прогорела быстро, но от нее занялись тряпки. Огня почти не было, тряпье просто тлело, но от него исходил удушливый дым… Вот, то что надо! Когда подъезд наполнился дымом, Игорь заорал: – Пожар, пожар! Горим! Спасайтесь! Спустя несколько секунд в квартирах началось движение, двери в подъезд открылись, и послышался женский визг: – Ой, горим! Люди добрые, пожар! Спасайтесь! Этот визг, наверное, и разбудил весь подъезд. Уже уснувшие было жильцы, кое-как одевшись, выбегали на улицу. Некоторые бросались назад и выносили из квартир наиболее ценные вещи. Встав за угол, Игорь наблюдал за ситуацией. Крики, паника, суета, метание людей… И засада, сидевшая в нужной ему квартире, не выдержала – никому из гитлеровцев не хотелось задохнуться в дыму или сгореть. Двое одинаково одетых мужчин вывели из квартиры еще одного, руки которого были протянуты вперед, и на них был наброшен пиджак – так делают, если хотят скрыть от посторонних взглядов наручники на руках. «Черт, – ругнулся про себя Игорь, – засада натуральная. Хорошо, что я не пошел на встречу с агентом». Но и капитана, если это он, надо было выручать. Игорь вышел на середину улицы и зашагал почти строевым шагом. – Солдат, ко мне! – тут же последовал приказ. Исполнительность у немцев в крови. Игорь рванулся было к гестаповцам, но, увидев штатскую одежду, скривился: – Кто посмел приказывать немецкому солдату? Один из штатских достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение, но было уже настолько темно, что прочитать что-либо попросту не представлялось возможным. – Гестапо! – рявкнул штатский. – Солдат, вы подчиняетесь нашему сотруднику, я приказываю охранять арестованного. Оружие есть? Игорь расстегнул кобуру и достал пистолет. – Отлично! Попытается бежать – стреляйте на поражение. – Яволь! – вытянулся перед ним Игорь. Прекрасно! Пистолет уже в руке, патрон – в стволе, к бою готов. Старший из гестаповцев куда-то побежал трусцой, не иначе начальству звонить, за инструкциями – случай-то непредвиденный. Игорь присмотрелся к арестованному. По описанию – капитан, сухощав, усы. Игорь выждал несколько минут, чтобы дать старшему гестаповцу отбежать подальше. Второй стоял рядом с капитаном, держа правую руку в кармане пиджака – явно с пистолетом. В этот момент жильцы уже обнаружили дымящиеся и тлеющие тряпки в углу подъезда и теперь кричали уже иное: – Воду несите! Еще несколько минут – и тряпки будут потушены. Момент удобный. Игорь повел стволом и выстрелил гестаповцу в грудь. Выстрел оглушил всех, и жильцы дома в панике стали разбегаться. Капитан застыл статуей. Конечно, ему было непонятно: унтер-офицер выпалил в гестаповца, поневоле растеряешься. – Ключ от наручников у кого? – счет шел на секунды. Капитан отшвырнул свой пиджак, залез в карман пиджака валявшегося гестаповца, вытащил из него связку ключей и протянул Игорю. Тот сунул связку в карман – подбирать нужный ключ было уже некогда. – Бежим! – Секунду! Капитан полез рукой в карман гестаповца, вытащил «Вальтер-ПП» и подхватил свой пиджак. Они рванули изо всех сил. Игорю было все равно куда бежать, лишь бы только подальше от дома – ведь скоро сюда должны прибыть люди из гестапо. А старший, что подзывал Игоря к себе как немецкого солдата, видел его. Пусть было темно – но рост, комплекция, форма… Когда два квартала остались позади, капитан скомандовал: – Стой, не могу больше! Расстегни «браслеты». Игорь подобрал ключ и разомкнул наручники. Капитан сразу надел пиджак, сунул во внутренний карман пистолет и потер занемевшие запястья. Подождав, пока он закончит все это, Игорь назвал пароль. Капитан – отзыв: – Я вас вчера ждал. – Непредвиденные обстоятельства. Старший группы и радист погибли, рация разбита. – Более чем хреново! Пришел бы вчера – ушли бы спокойно. Боялся, что вы всей группой заявитесь. – Рано перестал бояться. Откуда я знаю, что ты не предатель и засада не по договоренности была? Капитан опешил, но потом нашелся: – Так и ты «подсадным» можешь быть. – Откуда «подсадному» о группе знать? Да и не стали бы настоящие немцы гестаповца убивать. – Резонно. Однако отношения выяснять не время, уходить надо. Немцы могут весь район оцепить. – У тебя есть где укрыться, переждать? – Есть. – Веди. Они петляли по улицам, пробегали проходными дворами по развалинам. На карте, которую изучал Игорь и которая была, скорее всего, еще довоенной, таких подробностей не было. Им приходилось опасаться патрулей – в городе действовал комендантский час. Капитан привел его в неказистый дом на окраине города. Постучал в окно условным стуком – три удара и через паузу – еще два. Дверь открылась. – Ты? – удивился хозяин. А увидев Игоря в полной немецкой форме, отшатнулся в испуге. – Спокойно, это свой! А форма – камуфляж. Хозяин проживал в доме один. – Знакомься, Федор Петрович, служит на железной дороге стрелочником. – Иванов, – представился Игорь. – Еще один? – засмеялся хозяин. – Звать-то как? – Семеном. – Так и будем тебя звать. А меня – Михаилом. – Поговорить бы наедине. – Это обязательно. – Хозяин провел их в отдельную комнату. – Сколь дней думаешь здесь быть? – Дня три-четыре. – Тогда безвылазно сидите – соседи у меня не очень надежные. А я завтра с утра на работу. Вода в ведре в сенях, каша – в печи, хлеб на столе под рушником. В комнате стоял старый, продавленный, кожаный диван. У другой стены кровать с никелированными шариками на спинках – роскошь по довоенным временам, поскольку имела пружинную сетку. – Спать будем или разговаривать? – спросил капитан. – Мне все равно. – Я на диване лягу, – застолбил себе место Михаил. Он сунул под подушку пистолет, изъятый у гестаповца. Глядя на него, Игорь тоже положил под голову свой «Парабеллум». В начале войны «Люгер-08» был штатным пистолетом в армии. Позже он остался на вооружении унтер-офицеров и экипажей бронетехники. Офицеры же перешли на «Вальтер Р38», поскольку при всех своих отличных боевых качествах «Люгер» имел существенный недостаток – у него не было самовзвода. Игорь, хоть и вымотался за день, долго не мог уснуть. Его мучили сомнения – можно ли доверять капитану? Сейчас это был главный вопрос. Вдруг он сломался после ареста и выдал всех связанных с ним людей? Кто может дать гарантию, что в самый трудный момент он не продаст его, Игоря? Сейчас заснешь, а он шарахнет по голове рукояткой пистолета, и очухаешься уже в застенках гестапо. Смерти Игорь не боялся, в какой-то мере привык к ней на фронте. Да и что такое смерть? Всего лишь миг. А вот пыток, как любой человек, боялся. Ведь не факт, что он сможет выдержать их и не сломаться. Пытки у гестаповцев были изощренными, средневековой инквизиции фору дадут. К утру, не выдержав, уснул. Проснулся от позвякивания посуды в соседней комнате. Соседний диванчик был пуст. Потянувшись до хруста, Игорь соскочил с кровати и вышел в соседнюю комнату – там уже хозяйничал Михаил. Он уже успел вскипятить в печи чайник, нарезать хлеб крупными ломтями и разложить кашу по глиняным мискам. – Садись, подхарчимся. Потом поговорим. Времени у нас – вагон и маленькая тележка. В молчании они позавтракали, и Михаил в сенях вымыл посуду. Похоже, он оттягивал начало неприятного разговора. – С чего начнем? – спросил он, вернувшись. – С провала. Кто предал, кого еще взять успели? – Я думаю – радист, через него все шифровки шли. В Минске радиопеленгаторы есть, сам видел. Едет грузовик-кунг, на крыше антенны крутятся. По всей видимости, его запеленговали и взяли прямо с рацией. Ему бы места выхода в эфир менять, но с рацией по улицам передвигаться опасно – патрули сумки, баулы, чемоданы досматривают. Вот он и влип. Встречался я с радистом на той квартире, куда ты пришел. Больше он никого из группы не знал и с городскими подпольщиками не общался. – Пока складно. – Ты как «особист» говоришь. – Приходилось общаться, опыт есть. Только когда наши придут или ты сам линию фронта перейдешь, с тобою так же разговаривать будут. – Я понимаю, – вздохнул капитан. По званию он был старше Игоря, а кроме того, Игорь, как и погибшие разведчики его группы, должны были поступить в распоряжение капитана. Но после его ареста гестаповцами и неожиданного освобождения он вынужден был оправдываться перед Игорем. Если Игорь ему не поверит, то может и застрелить его, и никто из разведотдела это ему в вину не поставит. Ведь если разведчик в плену побывал или был арестован, веры ему больше не было. В лучшем случае после допросов увольнение, в худшем – лагеря с немыслимыми сроками в двадцать пять лет или расстрел. Так что сейчас Михаилу не до соблюдения субординации было, жизнь и честь свою спасать приходилось. И так получалось, что главным сейчас в судьбе капитана был именно Игорь. – Взяли меня вчера утром, – продолжил капитан, – постучали в дверь явочной квартиры условным стуком, как радист стучал. Я и открыл. Двое навалились, скрутили. В квартире и допрашивали. Оберст какой-то и с ним – еще трое в штатском, интересовались прибытием группы и задачей. – Выходит, немцы знали, что мы прибудем? – Выходит так, – вздохнул капитан. У Игоря по спине мурашки пробежали: их группу могли захватить, и он вполне мог оказаться в гестапо. Трех человек без потерь взять невозможно, стрельба была бы точно и потери с обеих сторон. Не иначе Господь отвел от беды. Даже крамольная мысль мелькнула: а может, оно и лучше, что парни там, в самолете, погибли? По крайней мере, мгновенно. – Что от тебя требовали? – Хотели знать, какие задачи у группы. А конкретно – есть ли условный знак, скажем – цветок на окне или что-то другое, извещающее о провале явки. – Хоть одну фамилию им назвал? – Никого! – Капитан смотрел прямо в глаза Игорю и взгляд не отводил. – Понимаю, ты мне не веришь. Возможно, я бы на твоем месте тоже не верил. – Еще бы! Перед самым вылетом Стрюков сказал, что от вас получено радио – все в порядке, ожидаем группу. – Вот сука! Я такого текста в день вашего вылета не давал. – Так ведь и знак условный был, точки в конце текста не было. Знаешь, что она означает? Что радист не под немецким контролем работает. Капитан вытер разом вспотевший лоб: – Таки ведь он, паскуда, в Центр может отстучать, что группа не прибыла, и требовать от моего имени еще одну послать и на тот же адрес! Капитан обхватил голову руками и застонал, как от зубной боли, закачался на лавке. До него дошло, в какой переплет он попал. Почерк радиста в Центре знают. Не получив условного знака о работе под контролем, Центр поверит в шифровку и вышлет еще одну группу – прямо в лапы СД. И в конечном счете в предательстве обвинят капитана. – Погоди, капитан, убиваться. Шифровальный блокнот у тебя? – Не было шифроблокнота, по книге работал. Горький, «На дне». Был такой способ у разведчиков и имел как свои плюсы, так и свои минусы. – Радист книгу видел? Зная название книги и имея шифрограмму, можно было ее расшифровать, особенно если криптографы толковые. Впрочем, бестолковых у немцев в спецслужбах не было. – Видел. Один раз надо было срочно ответ давать, при нем с полки доставал. Игорь выругался. Даже небольшое небрежение правилами могло повлечь и уже повлекло за собой тяжелые последствия. – Где радиста держат? – Не могу знать, город большой. – Или надо убить радиста, или найти способ сообщить нашим о его предательстве. – Как? У меня рации нет. – Через городское подполье или через партизан. Выход на подпольщиков есть? – Есть контакт. – Тогда иди на встречу, и пусть они по своим каналам и своим шифром передадут, что радист предатель и что верить ему нельзя. – Я могу это сделать, но не раньше вечера. – Предупредишь – и себе поможешь, и группу спасешь, которую радист от твоего имени вызвать может. – Понял уже. – Капитан потер ладонями лицо. – А почему ты один? Где груз? И что произошло с группой? – Зенитчики обстреляли – самолет в лучи прожектора попал. Я успел выпрыгнуть, вернее – механик вытолкнул. А самолет с экипажем и группой взорвался. Можешь в Центр сообщить, чтобы знали. Капитан покачал головой: – Давно таких несчастий на мою голову не было! С сорок первого года воюю, но чтобы вот так? – Подполковник насчет австрийца говорил… – Ну да, планировал я вас под видом немца к нему приставить, на свою сторону склонить или подкупить. Игорь поднялся, принес из комнаты ранец и достал из него два пакета. Один, с рейсхмарками, был взрезан, другой оставался целым. – Я далеко от Минска приземлился, да еще и в болото угодил. Когда кое-как выбрался, решил посмотреть, что в пакете. Случись патруль – хоть знать, как выкручиваться. Но ни одной марки не потратил, можешь все пересчитать. – Верю – да мне другого ничего и не остается. – Понимаю, что спрашивать не имею права, но все же – что в другом пакете? – Тоже деньги, только уже не немецкие. Австрияк этот, похоже, красивую жизнь любит. Полагаю – на деньги купится. – Кто такой, как меня к нему подвести думал? Какие-то мысли были? Не зря же руководство деньги прислало, стало быть – план одобрили. – Да ты аналитик! Они помолчали – ситуация складывалась тяжелая, потом Михаил сказал: – О старом плане можно забыть, из группы ты один остался. Надо что-то новое придумывать. – Тогда дай детали. – Запоминай: Франц Тиль, майор, командир базы снабжения, австриец, из-под Вены, тридцать шесть лет, не женат. Любит посидеть в компаниях, общителен, но осторожен. В ресторане, где этот австрияк любит бывать, причем в отдельной кабинке, официантом работает наш человек из подполья – до войны был учителем немецкого языка. Так вот он слышал, как Франц этот в подпитии говорил приятелям, что Россия – страна дикая и воюет варварскими методами. Он имел в виду партизан, и разговор этот случился после крупной диверсии на железной дороге. Потом он вспомнил слова Бисмарка о том, что Россию победить нельзя. – И это все? А где же здесь неверие в победу Великой Германии? Или нет, ты не все рассказал? – Почти дословно. – Тогда надо думать, причем крепко. Ну, подойду я к нему в ресторане… Он офицер, «белая кость», а я по документам – унтер. Да он со мной и разговаривать не станет! Нахрапом не получится. Вечером пришел с работы хозяин дома – уставший, в черном железнодорожном бушлате. – Как дневали? – Твоими молитвами. Никто в дом не стучал, – и капитан начал собираться. – Ты куда? – удивился хозяин. – Через час – комендантский час, жизнью рискуешь. – Не впервой, дело важное. Вернулся капитан через два часа, хмурый. Сбросив верхнюю одежду, уселся на диван. – Катастрофа! – Что случилось? – У подпольщиков батареи питания сели. Ваша группа должна была один комплект доставить и радиста с рацией. – Давай думать, время попусту теряем. Предатель-радист твоим шифром такого наворотить может! – То-то и оно! – У немцев батареи похитить или их купить можно? – Абсолютно невозможно! Рации в подразделениях есть, но как радист продаст, даже если его уговорить? Он же сам под трибунал пойдет – по законам военного времени. – А радиостанции есть? – Есть, и не одна. Что предлагаешь? – Радиста подкупить. Ты ему за шифровку, чтобы передал, оплату предложи. – Нереально. Над каждым радистом старший есть. А кроме того, надо указывать частоту, позывные. Да и как ты узнаешь, передал он шифровку или нет? – М-да… Над сложившейся ситуацией капитан с Игорем раздумывали вечер и весь завтрашний день. Они пытались выстраивать самые нелепые варианты, обсуждали их и после споров отбрасывали как невыполнимые. И все же мозговой штурм дал результат. – Ты на рации когда-нибудь работал? – спросил Игорь. – Мало-мальский опыт есть, на ключе знаков восемьдесят осилю. Хороший радист выдавал в минуту сто и больше. – А за сколько минут шифровку сможешь передать? – За две-три… А что ты задумал? – Погоди… Сеанс связи в определенное время? – Обычно – да, в двадцать часов. Но для экстренных сообщений можно выходить в любое время – на другой частоте. Однако Центр работает на ней только на прием. – Сойдет, тебе же только передать надо. Капитан заинтересовался и подсел поближе: – Поделись, вижу – придумал что-то. – Есть идея – пеленгаторы… Капитан сообразил быстро. Чтобы засечь радиостанцию, необходимо было одновременно задействовать в городе две, а лучше – три машины. Каждая даст свой пеленг, и на их пересечении и будет находиться радиостанция. Кузова таких подвижных пеленгаторов имеют несколько радиостанций, прослушивающих эфир на разных частотах, и узконаправленные одну-две антенны – при желании с них можно выйти в эфир и передать сообщение. Только и проблемы есть. Для начала требуется остановить грузовик – на взмах руки он не остановится. Можно устроить затор – даже аварию, угнав армейский грузовик. В кабине водитель и охранник при автомате – капитан сам видел. А вот сколько человек в кузове? Если два-три, есть шанс перестрелять и выиграть несколько минут драгоценного времени. Поскольку между пеленгаторами ведется непрерывный радиообмен и где-то на базе, в центре обязательно находилась группа захвата, помощь могла прийти быстро. В случае обнаружения работы чужой рации группа захвата должна прибыть к указанному пеленгаторами месту за пять-семь минут, иначе радист успеет уйти. После выключения рации необходимо смотать антенну и противовес, уложить все это в мешки – а это потеря времени. К тому же немцы сразу после сигнала оцепляли весь квартал и обыскивали прохожих, транспорт и все жилые и нежилые помещения. Опасных моментов много, но и шанс передать сообщение есть. – Машину водить умеешь? – спросил Игоря сразу посветлевший лицом капитан. – Запросто. И опять проблема. Если грузовик угнать заранее, где его прятать? Немцы искать пропажу будут. А угнать, когда в город пеленгаторы выйдут, может вообще не получиться. – Слушай, а зачем угонять грузовик? Аварию и на легковушке устроить можно – даже на мотоцикле. Наша задача – не повредить капитально пеленгатор, а остановиться. Затем ты стреляешь в водителя и охранника, я врываюсь в кузов, расстреливаю радистов и выхожу в эфир. Потом быстро уходим. – Любой эпизод рискован. Небольшая случайность – и все сорвется. Но капитан уже закусил удила: – С утра ухожу. Есть небольшое укромное местечко в развалинах. Легковушка войдет с трудом, впритирку, а мотоцикл с коляской – легко. – Для начала было бы неплохо узнать, где базируются машины-пеленгаторы. Оттуда их уже проследить можно. – Подпольщики говорили, вроде бы в районе Комаровки – там до войны склады были. Немцы вошли в Минск уже 28 июня 1941 года и обосновались в нем всерьез, заняв лучшие здания. Перед войной в городе велось активное строительство, и при отступлении наши ничего не успели взорвать, даже здания ТЭЦ и Белорусского ВКП(б). В городе дислоцировались около восьми тысяч немцев, и три из них – в администрации. Охрана города была на высоком уровне – местная полиция, жандармерия, ГФП, подразделения 590-й и 286-й охранных дивизий, устраивавшие облавы и карательные акции, гестапо, СД, абвер… Причем в Минске размещался Абвернебенштелле «Минск» под командованием майора Кесснера. Ему подчинялись дислоцированные в Минске и пригородах абверкоманды и абвергруппы № 104, 105, 107, 108, 109, 110 и 113, 307, 308, 310, 318. Абвер занимался не только подготовкой и заброской агентов в советский тыл, но и контрразведкой. Службы адмирала Канариса, который возглавлял абвер, соперничали с гестапо Мюллера и СД Гейдриха. Для радиоперехвата и радиопеленгации в абвере был отдел 3F или Функабвер. Несколько машин располагалось в Минске, на базе абверкоманды 104, кодовое обозначение и позывной «Сатурн», командир – лейтенант Борман, а несколько подвижных пеленгаторов – в Могилеве, на базе абверкоманды 105, обозначение «Визель» под командованием майора Кесснера. Мотоцикл с коляской капитан угнал от солдатской пивной на следующий день. Никаких противоугонных систем, как сейчас, ни на машинах, ни на мотоциклах не было. Да и замки зажигания были примитивными. Капитан воткнул в замок, располагавшийся на фаре, две сложенные спички, ногой резко нажал педаль пик-стартера, воткнул передачу и был таков. Спохватились мотоцикла часа через два, но его и след простыл. За пределы Минска он выехать не мог: на выезде из города, на Могилевском шоссе, на Советской и Пушкинской улицах, на Долгиновском тракте и Долгобродской улице заставы. Капитан загнал мотоцикл в укрытие, проверил уровень бензина в баке. Было бы нелепо выехать на мотоцикле в город, на акцию, и заглохнуть в неподходящий момент из-за того, что в баке закончился бензин. И достать его сложно, бензин только у немцев был, да и то синтетический, вонючий. Высокооктановый, с румынских нефтепромыслов, из района Плоешти, шел только в авиацию. Этим же вечером, как только начало смеркаться, оба разведчика выбрались из дома и направились к Комаровке. Радиопеленгаторы начинали свой объезд города поздно вечером, когда проявляли свою активность радиостанции подпольщиков, разведчиков РККА и НКВД. Разведчики укрылись за полуразвалившейся избой. Машины все не выезжали. – Михаил, может, твои сведения неверны? – обеспокоился Игорь. – Время не подошло, – поглядел на часы капитан. Только к десяти вечера из ворот бывшей базы, а ныне – подразделения Функабвера, выехали три крытых грузовика. Ошибиться было невозможно, на крыше каждой машины была установлена антенна. – Эх, гранаты бы, можно было бы подорвать, – вздохнул капитан. Машины разъехались в разные стороны, но какое-то время одну из них было видно довольно долго. – Завтра – на дело? – спросил Игорь. – Я бы и сегодня не против, чего тянуть? Текст шифровки у меня с собой, пистолет – тоже. Экспромт? Иногда так получалось даже лучше. – Веди к мотоциклу. Район Комаровки – это в основном частные строения, узкие немощеные улицы, промышленные базы, склады – на такие улицы немецкие патрули заходили редко. До схрона они добрались за полчаса, выкатили мотоцикл. Игорь уселся за руль. Мотоцикл был серьезный, «Цюндап», мощный – Игорь на таком ездил в разведшколе. – Какой план? – спросил он у капитана. – Ищем пеленгатор, ты устраиваешь аварию. Я врываюсь в кузов, а твое дело – водитель и охранник. Если удастся сразу всех прикончить, передаю шифровку и делаем ноги. – Тогда ищем тряпки. – Зачем? – Пока ты на рации работать будешь, я бензином тряпки смочу, потом в грузовик забросим и подожжем. Следов пальцев не будет, и аппаратуру уничтожим – все немцам урон. – Верно! Но одно плохо: после таких акций немцы стервенеют, могут устроить облаву, взять заложников и расстрелять их. – Они и без поджога машины такое сделают – немцев-то в грузовике мы постреляем… Считай: в кабине – водитель и охранник – двое, в кузове двое – уже четверо, а скорее их там трое, и значит, мы расстреляем пятерых. За пятерых убитых кто-то должен ответить. Тряпки нашлись в багажнике коляски мотоцикла. Водитель-немец был запаслив и возил их с собой на всякий случай – руки протереть, детали… – Едем! Уже на ходу Игорь, подумав, вдруг сказал: – Я коляску мотоцикла под грузовик подставлю. Ты прыгаешь – и сразу за грузовик, после аварии водитель грузовика наверняка выйдет. Я стреляю по нему, потом по охраннику. Ты не мешкай. – Сначала ты должен выстрелить в охранника, – поправил его капитан. – Обычно у водителей карабин в кабине, он выйдет без него. А у охранника автомат на коленях. Учти! Они объехали несколько улиц, пока не увидели медленно двигающийся грузовик с антенной на крыше. Игорь догнал его, сбросил скорость: – Прыгай и беги за грузовиком. Потом он ловко спрыгнул на мостовую и метнулся на тротуар: по мостовой бежать было плохо, она булыжная, неровная. В свете фар Игорю был виден шатер грузовика и обозначение на его борту – A-3F. Функабвер, ошибки быть не могло. Он обогнал грузовик, подрезал его. Грузовик зацепил бампером коляску мотоцикла, помял ее и боком протащил сам мотоцикл по мостовой несколько метров. Остановились. Игорь слез с мотоцикла, шофер выбрался на подножку. – Ты что делаешь? – начал орать он. – Как ты разговариваешь с унтер-офицером? – возмутился Игорь. – Ко мне с документами! – Это машина абверкоманды! – А мне плевать, я из дивизии по охране тыла! Водитель выругался, достал из-под солнцезащитного козырька документы и спрыгнул с подножки машины. Игорь специально тянул время, чтобы капитан успел приготовиться. Кроме того, услышав стук железа при столкновении, абверовцы в кузове наверняка всполошились. Но, услышав немецкую речь, они должны успокоиться. Так, легкая авария, досадная мелочь, не более! Не нападение же партизан! Охранник тоже расслабился. Игорь заранее переложил пистолет в карман френча – уже с патроном в стволе. Он сделал шаг вперед, по направлению к водителю, выхватил пистолет, прижал ствол к груди солдата и выстрелил. Выстрел прозвучал глухо. Прыжок вперед и через открытую дверь – два выстрела в охранника. А сзади уже слышны пистолетные хлопки – один, второй, третий, четвертый… Игорь кинулся к заднему борту. Дверь кунга была нараспашку, и капитан уже забирался по железной лестнице внутрь. – У меня чисто, – доложил Игорь. В закрытом кузове с занавешенными окнами горели лампочки и попискивали две рации, работающие на прием. На полу – два тела, и еще одно – в кресле. Капитан сразу же сел к одной из раций и начал настраивать «Телефукен». В это время из динамиков второй рации донеслось: – Сатурн, Сатурн, вас вызывает Ойле, ответьте! Сатурн, Сатурн! И тут же: – Адлер, что с Сатурном? Игорь взял гарнитуру и нажал тангету передачи: – У нас мелкая авария, пьяный солдат на мотоцикле врезался в машину. Через пару минут продолжим работу, – и отключился. Капитан настроился на нужную частоту, переключил рацию на передачу и стал стучать ключом. Медленно, черт возьми! А время уходит, как песок сквозь пальцы! Игорь не стал мешкать. Он вернул пистолет в кобуру, вернулся к мотоциклу, скрутил тряпки жгутом и сунул их в бензобак машины. Бак у нее огромный, полыхать должно знатно. Когда тряпки пропитались, остро запахло бензином. Стоит чиркнуть зажигалкой – и фейерверк будет обеспечен. Игорь забрался в кабину, взял у убитого охранника автомат. Пару секунд помешкал, потом снял с пояса убитого сумку с магазинами и повесил на свой ремень. Оружие лишним не бывает, в чужом тылу со склада не возьмешь. А еще забрал у охранника и водителя личные документы – в спокойной обстановке надо было их изучить и узнать, кто им противостоит. Он стукнул в дверь кузова, крикнул: – Свой! – и влез в кузов. Предосторожность была не лишней, капитан мог и пальнуть. Михаил уже заканчивал передачу, отстучал последние точки и тире и снял наушники. Скорее всего, рядом с принимающей радиостанцией в это время находился кто-то из разведотдела. Дело радиста – принять сообщение и передать его по инстанции, да и волна эта была для чрезвычайных ситуаций. Отбил шифровку – и все. Но сейчас получилось не так: рация запищала и послышались звуки азбуки Морзе. Капитан схватил карандаш, первый попавшийся лист бумаги и начал записывать. Для непосвященного из-под карандаша выходила полная абракадабра, набор цифр группами по четыре. Игорь начал шарить по полкам. Так, журнал перехвата. О, это интересно, надо взять, изучить. Какие-то служебные бумаги… Обнаружив в углу кунга черный кожаный портфель, Игорь затолкал туда все бумаги. А капитан все писал. Игорь посмотрел на часы – прошло уже девять минут. Неведомые им пеленгаторы с позывными Ойле и Адлер уже, наверное, обнаружили работу чужого радиопередатчика и сейчас определяют, где он находится. И получится, что передача идет с их, абвера, машины. Максимум через пять-семь минут здесь будет спецгруппа – на случай захвата радиста немцы держали группы захвата в разных частях города. И как знать, вдруг такая группа рядом, в шаговой досягаемости? Капитан сунул бумагу в карман и начал крутить верньер, сбивая настройку. – Капитан, это лишнее, я грузовик подожгу. Через пять минут от него останутся одни головешки. – Да, что-то я… Игорь спрыгнул из кузова, подбежал к бензобаку и чиркнул зажигалкой. Робкий огонек появился на тряпке, потом из бензобака рванул факел пламени. Игорю опалило брови. – Ходу! – крикнул капитан. – Не отставай! Бегать капитан умел. Да и то бежал он налегке. А у Игоря – автомат, три полных магазина в сумке и портфель с бумагами оттягивает руку. Но Игорь помоложе, жирком не оброс и старался не отставать. Капитан район знал, спрямлял путь через дворы и нырял в проходные подъезды, имеющие выход на другую улицу. Такие подробности ни на одной карте не обозначены, все пешком пройти надо. – Михалыч, стой! Капитан остановился – все же запыхался. – А если собак по следу пустят? Ты же прямо к дому Федора Петровича ведешь… – У тебя табак есть? – Не курю. – А то сейчас бы след и присыпали… Ладно, помочим ноги в водичке, – и капитан повел Игоря к Свислочи. Зарево от пожара было видно даже отсюда. В той же стороне слышались звуки работающих мотоциклов и машин, едва слышимые крики. Потом жахнуло, причем хорошо. – Бензобак взорвался? – предположил Игорь. – Не похоже. Звук резкий, как будто мина взорвалась. – Плевать, мы свое дело сделали. Разведчики прошли по воде сотню метров, а выбравшись на землю, заторопились к дому стрелочника. Немцы сейчас будут оцеплять районы, стараясь перехватить тех, кто напал на их грузовик. На несчастный случай не спишешь, слишком много нестыковок. Во-первых, убитый пулей водитель – его тело лежало у переднего левого колеса и вполне могло уцелеть. А на груди – входное отверстие от пули. Во-вторых, несанкционированный выход рации в эфир. Ну и, конечно, пожар – с чего машине так полыхать? Не от брошенной же сигареты… И трупы наверняка исследуют. Пули, находящиеся в телах, выпущены из двух пистолетов, значит, уже завтра будут искать именно двоих. Игорь уже пожалел, что сказал по рации о пьяном немецком солдате на мотоцикле – надо было придумать что-нибудь другое. Но сейчас уже поздно что-либо изменить. До дома Федора Николаевича они добрались, не столкнувшись с патрулем. Тихонечко прокравшись вдоль забора, едва слышно условным стуком постучали в окно. Хозяин приоткрыл дверь. Петли маслицем смазаны, не скрипнули даже. В комнате хозяин покосился на автомат на плече Игоря, на портфель в его руке. – Не наследили? – Стереглись. – Ну-ну… Спать ложитесь. Но как спать после такой передряги, если в крови адреналина полно, из сапог льется? Но и лучину зажигать не следует – могут внимание на дом обратить. Все добропорядочные граждане в это время уже седьмой сон видят. Утром, как только хозяин ушел на работу, капитан поднялся, привел себя в порядок, уселся за стол и стал расшифровывать ночную запись. – А как же книга с шифром? – поинтересовался Игорь. – Как запасной вариант, у меня есть свой собственный – радист вообще не в курсе. Прошу, не мешай пока, очень интересные указания. Михаил возился полчаса, потом позвал Игоря: – Садись, ответ от начальника разведки фронта есть. Кое-что для меня, тебе об этом знать не надо. Но есть два момента: первый – операцию по вербовке австрийца предлагают отменить. И второй – прекратить с тобой все контакты, причины не приводят. Игоря такое сообщение шокировало. Как это – прекратить контакты? Выходит, его подозревают? Самолет сбит, группа погибла – но при чем здесь он? Родине он не изменял, в плену не был… Неужели капитан в шифровке что-то не то написал? Себя обелить хочет, а его, Игоря, подставить? Вроде капитан на интригана, карьериста – да просто плохого человека – не похож. Попадались Игорю в армии скверные люди, стучали на сослуживцев замполитам, «особистам». А в атаке прикрывались спинами товарищей. Таких не любили, иной раз тихо ненавидели. А один раз он сам видел, как такому сослуживцу выстрелили в спину. Несколько солдат это происшествие видели, но никто не донес, как воды в рот набрали. Игорь был растерян, фактически его отстраняют от дела. – В шифровке не сказано – возвращаться мне в разведотдел? – Нет. Я не все группы цифр успел записать – передача началась неожиданно, ты сам видел. Пока карандаш схватил, бумагу, первые две группы пропустил. И просить повторить некогда было. Да не мне тебе объяснять, на твоих глазах все происходило. – И что мне делать? Если я тебе не нужен, могу через линию фронта перейти, в разведотдел вернуться. А прикажешь – к партизанам уйду, все какая-то польза будет… – О твоем возвращении в шифровке – ни слова, как и о партизанах. Думаю, что продажный радист что-то все-таки наплел. О возможном прибытии группы он знает, но не знает, прибыла ли? И тебя он не видел? Они помолчали – шифровка обескуражила обоих. Капитан не все сказал Игорю, но, видимо, в полученном тексте было что-то, что его угнетало – Игорь видел это по лицу Михаила. – Знаешь, – заговорил капитан, – у меня здесь не так много людей, чтобы ими разбрасываться. Начальство судит по отдельным фактам и всей картины не видит. Будем работать, как было намечено. Всю ответственность я беру на себя, продолжаем операцию. – Как бы худа не было… – Худо будет, если наши не получат от нас никаких данных. Тогда ни тебя, ни меня не пожалеют, спрос будет по полной. Идти вразрез с приказом начальства рискованно, но разве капитан или Игорь не рисковали, пробираясь через линию фронта? Игорь подумал, что сейчас руководство разведотдела решает, как быть с ним. Скорее всего, сюда перебросят еще одну разведгруппу. Плохо, что нет связи, и ближайшей перспективы ее заиметь тоже нет. Второй раз пеленгатор им не взять, немцы усилят охрану.Глава 5. Австрияк
Полдня капитан и Игорь молчали – каждый думал о своем. Игорь своей вины не чувствовал. Он прибыл в Минск с опозданием на двое суток, когда события уже произошли. Походив по комнате, Игорь уселся на стул напротив Михаила. – Давай по австрияку думать. Если завербуем, получим достоверные данные, и начальство на все шероховатости сквозь пальцы посмотрит. – Ошибаешься, за предательство радиста с меня спросят. Не усмотрел! – Не ты же предал! Радист сам сломался. Предателей нигде не любят. Выжмут из него немцы все что можно и сами шлепнут. – Или в наш тыл забросят. Лучше агента и не придумаешь. Знает условия в нашем тылу, владеет рацией. – На таких СМЕРШ есть. Как к австрияку подходить будем? – У меня была задумка использовать официанта – Франц этот красивую жизнь любит. – К таким лучше бабу подкладывать. – Нет ее! Да и не компромат это. Планировалось подкупить майора. – Ага, вот для чего деньги! Да не оккупационные марки, а настоящие, рейхсмарки. Пока Германия сильна, такие марки даже в Швейцарии можно поменять на доллары, фунты, золото. – Зачем менять? – усмехнулся капитан. – В одном пакете – рейхсмарки, в другом – английские фунты. И в этот момент у Игоря в голове за несколько секунд сложился план. – Капитан, я не знаю, что ты планировал, но выслушай меня. Только не перебивай и не смейся. – Валяй! – Может быть, его и удастся купить за деньги. Но сложно. У незнакомца он не возьмет – вдруг это игра спецслужб, того же гестапо? К тому же у него могут быть свои понятия о чести. То, что он сомневается в победе Германии, еще не говорит о том, что он предаст. – Продолжай. – Если в душе он не исключает поражения, стало быть – задумывается о будущем. Проиграет Германия – куда ему податься, кем он будет? Стало быть, захочет уютную норку иметь. Но не под советскими войсками, СССР – все-таки бывший противник, а ныне – победитель. Надо на этом сыграть. Игорь выжидательно посмотрел на капитана – дошло ли? Понял ли он направление мысли? – Дальше давай, рациональное зерно в твоих рассуждениях есть. – Если он и согласится на чужую разведку работать, то только на английскую. Дать ему фунты, пообещать убежище – пусть не в Англии, а в какой-нибудь ее колонии, подальше от Европы. С фунтами в кармане и вдали от разрушенной Германии везде хорошо. – Да плевать ему на Германию, он из Австрии. Все в твоих рассуждениях правильно, кроме одного – кто из нас англичанина изобразить может? Я их в глаза не видел никогда, языка не знаю. – А ты поставь себя на его место, может, это для него единственный шанс из ста спастись с тонущего корабля. Все западники – немцы, австрийцы, французы – прагматики. Не сердцем, как русские, – мозгами живут. Ты хоть раз видел, чтобы немецкий солдат с гранатой под танк «Т-34» или «КВ» лег? – Даже не слыхал никогда. Капитан замолчал, задумался, просчитывая возможности подхода. – Ну хорошо, условно принимается. А детали отшлифуем. Но как подъехать к нему, как познакомиться? Момент деликатный, от него многое зависит. – А вот тут обоим голову поломать надо. Одна голова хорошо, а две лучше – теперь предлагай ты. – Можно ложное нападение устроить. Обстрелять машину, одному спасителем стать. – Рискованно. И не факт еще, что он со спасителем захочет отношения поддерживать. У каждого человека слабинка есть, на которой его подловить можно. Да ты сам его видел? – Мельком, около гардероба ресторана. – Опиши. – В форме, подтянут. – О форме не надо. Ты на руки не обратил внимания? Ну, кольца, перстни или, может быть, портсигар с монограммой? – Ты просто провидец: на обеих руках – по перстню. А какие, не могу сказать, честно говоря, не приглядывался… – А зря: наверняка он любит золото, и причем не массового производства. Что-нибудь изящное, редкое. – Ты к чему клонишь? Нет у нас золота. Да и если бы было, я не отдал бы, золото стране нужно. – Зато деньги есть, и золото купить можно. В городе барахолка есть? – Конечно, сейчас в каждом городе базары есть. Вещи на продукты меняют, людям как-то выживать нужно. – Вот по базару походить надо, поискать. – Не пойму – ты ненормальный? Кто это золото, да еще редкой работы, будет в открытую продавать? Немцы сразу сцапают. Ну, предположим, нашел ты продавца – что предложишь? – Рейхсмарки. За них продукты купить можно, выжить. Не задавался вопросом, как люди в Минске выживают? Ну, селяне – понятно, у них свое хозяйство. Не сытно, конечно, но на земле с голоду не умрешь. Картошка своя, какие-то овощи… – Рейхсмарки, выделенные на подкуп, на золото пустим? – Считай – на подкуп. Начальству не обязательно докладывать. – На преступление толкаешь? – Моя забота – познакомиться с этим Францем, в доверие войти. Не хочешь – не надо. Они замолчали, а спустя немного времени и вовсе разошлись по комнатам – капитану к предложениям Игоря привыкнуть надо. Ближе в вечеру капитан постучался в комнату Игоря и попросил разрешения войти. – Кто из нас на базар пойдет? – Да хоть и я. Мне бы только одежонку гражданскую… – А одокументах забыл? На базаре полицейские из местных шастают, облавы бывают. Документов у тебя, кроме немецкого зольдатенбуха, нет? Нет! А в форме ты не пойдешь, от тебя шарахаться будут, как от прокаженного. – Подводишь к тому, что сам пойдешь? А ты в золоте что-нибудь понимаешь? Тебе же там самоварное всучат… Под самоварным золотом понимали подделку из меди – в лучшем случае позолоченную. – Найди мне одежонку цивильную, попробую рискнуть, – попросил Игорь. Совместными усилиями капитана, отдавшего Игорю пиджак и рубашку, и хозяина, подобравшего для него потертые штаны и дышащие на ладан башмаки, ему удалось одеться. Капитан критически осмотрел его: – Ох, сомневаюсь я, что с тобой кто-то захочет иметь дело – на бродягу, на нищего похож… Откуда у такого деньги? – Плевать! Ты мне пару рейхсмарок для затравки дай… – а сам к Федору Петровичу подсел, выяснить, где базары и барахолки находятся, да где народ посолиднее. – Тебе что нужно-то? – Золото, – не стал скрывать Игорь. – Кому война, а кому мать родна, – вздохнул хозяин. – Для дела надо, Федор Петрович, не себе же. – Тогда тебе к Старокиевскому кладбищу надо. Напротив церковь католическая, Марии Магдалины – там поляки и другие католики вещами приторговывают. Люди говорят, что там даже продукты с немецких складов купить можно – но не за оккупационные марки. – Спасибо. – Немцы там редко бывают, а вот полицаев опасайся. В полиции много украинцев, злобствуют. До войны в Минске кто только не жил! Белорусы, русские, евреи, поляки… Сейчас евреев постреляли либо в гетто согнали, – вздохнул хозяин. Утром капитан вручил Игорю пару купюр по десять рейхсмарок. – А вот пистолет не бери и карманы проверь – ничего предосудительного в них быть не должно. Игорь добросовестно проверил карманы. – Ты бы побрился. Капитан подошел к Игорю, наклонился поближе и понюхал. – Одеколона не хватает? – ухмыльнулся Игорь. – Балбес ты! От партизан дымом пахнет, потому что у костра еду готовят. Для немцев или полицаев – опознавательный знак. Охота смеяться у Игоря сразу отпала – капитан знал мелочи, о которых Игорь не имел ни малейшего представления. До рынка Игорь добрался по переулкам. Рынок или базар на этом месте устроил кто-то умный. Рядом кладбище. Случись облава – люди растворятся среди могил. Территория велика, попробуй оцепи, прочеши – тут батальон нужен. Игорь пошел по рядам. Продавали или обменивали все: иконы в посеребренных окладах, добротную одежду, утюги. Вещи на обмен брали селяне – Игорь сам видел, как селянин за кусок сала выменял новые хромовые сапоги, даже не померив их. Он остановился рядом с женщиной, продававшей старинные вещи – бронзовые подсвечники великолепной работы, чайный фарфоровый сервиз. Люди проходили мимо – кому в войну нужны старинные подсвечники, когда надо элементарно выжить? В период невзгод продукты были главной ценностью при любой власти. Женщина интеллигентной внешности в сильно поношенной одежде подняла на Игоря взгляд, полный надежды: – Желаете купить? Игорь наклонился, якобы разглядывая стоящий на земле подсвечник. – Желаю! Фамильное золото желаю купить… Плачу рейхсмарками. У женщины в глазах метнулся страх: – С чего вы решили, что у меня есть драгоценности? – Полагаю, что подсвечники – не последнее, что у вас есть. Дам хорошую цену. Женщина окинула Игоря внимательным взглядом, видимо – он не произвел на нее впечатления солидного покупателя. Голытьба! Игорь вытянул из кармана рейхсмарки, продемонстрировал их женщине и небрежно вернул в карман: – Это не оккупационные марки. На этом же базаре за рейхсмарки можно купить любые продукты – от деревенского сала до муки в мешках, сахара или тушенки. Конечно, можно было просто обменять одно на другое, что некоторые и делали. За золотое обручальное кольцо – полмешка муки. Продукты стоили дорого. Женщина явно колебалась. Она боялась прогадать и опасалась, что ее элементарно обманут. Игорь мужчина, что ему стоит просто отнять понравившуюся вещь? – Сами понимаете, такой обмен на базаре невозможен – посторонние глаза, полицаи. Подозрительные личности по рынку шныряли – это были воры, карманники, полицейские в штатском. – Скажите адрес, я приду поглядеть. – Все равно я ничего не продам, идемте. – Женщина собрала вещи в саквояж. Идти пришлось недалеко. Дом был старый, трехэтажный, дореволюционной постройки, красного кирпича. В подъезде женщина заколебалась – она опасалась вести незнакомца в квартиру. – На лестнице тоже опасно, – подтолкнул ее к решению Игорь. – Поверьте, я не грабитель. Они поднялись на второй этаж, и женщина отомкнула дверь: – Проходите. Из соседней с гостиной комнаты вышел, держась за стену, дряхлый старик: – Мария, у нас гости? – Папенька, отдыхайте. Старик вернулся в комнату. Мария – имя скорее польское, у них Мария Магдалина в чести. Женщина подошла к столу: – Вот! – и выложила на стол две золотые вещицы: портсигар массивный, в углу рубин, и золотой перстень, судя по размеру, явно мужской. Игорь повертел вещи в руках. Тяжелые, золота ушло много, но нет в них изящества, благородства происхождения. Австрияк на такие явно не купится. – Простите, это все? Я думал увидеть нечто более изысканное. Золото в квартире явно было. Женщина обидчиво поджала губы, забрала со стола перстень и портсигар и удалилась. Вернулась она с золотыми карманными часами. У Игоря дыхание перехватило, когда он откинул крышку. Заиграла мелодия, вместо цифр на циферблате – маленькие бриллианты. На крышке часов – парящий ангел, на обороте – название известной швейцарской марки. – Сколько же лет этому чуду? – Не меньше ста. Еще мой прадед их носил. – Я беру их. Сколько вы за них хотите? – Право, я даже не знаю. Речь дворянки, явно благородных кровей мадам. Часы стоили дорого, но сколько, Игорь и сам не знал – даже приблизительно, он полагал, что цену назовет продавец. Игорь для вида собирался поторговаться, но купить. И вдруг раздался голос старика: – Они стоят не меньше трех тысяч! Игорь опешил – это годовая зарплата лейтенанта вермахта! Он повернулся к старику: – Вы о каких деньгах говорите? О какой валюте? – О рейхсмарках, естественно. Игорь полагал, что старик глуховатый, подслеповатый и выжил из ума. Однако тот разговаривал вполне трезво. – Когда я был поручиком австрийской армии, мне именно столько предлагали, – пояснил старик. – Правда, тогда деньги имели совсем другой вес. – Три тысячи – много! Часы в хорошем состоянии, но они не новые, – попытался поторговаться Игорь. – Молодой человек, они ни разу не были в ремонте и вас не подведут. А если три тысячи для вас дорого, не берите, – и старик удалился в свою комнату. «Хм, – подумал Игорь, – он что, при эрцгерцоге служил, еще до Первой мировой войны?» – Хорошо, вечером ждите. Только я в другой одежде буду. – Договорились, – кивнула женщина. Игорь крутился по городу, нырял в проходные дворы, проверяясь, нет ли за ним хвоста. Золото всегда притягивает зло, и за всеми старыми фамильными драгоценностями зачастую тянется кровавый след. Чисто! Игорь немного волновался – как-то капитан воспримет столь крупную сумму за золотую безделушку? Ему отчитываться за расходы. Любая разведка мира на работу требует денег, и зачастую немалых. Но если деньги потрачены с умом, то они окупают расходы. Это верно и с военным, и с промышленным, и с политическим шпионажем. Капитан, услышав сумму, на которую он должен был пойти, на несколько минут потерял дар речи. – Ты что, корону Российской империи задумал купить? – Всего-навсего часы. – Ха! Ты решил, что сможешь удивить австрияка часами? – Часы старинные, швейцарские. – За старье такие деньжищи я отдавать не буду. Ну как объяснить капитану, что с годами антикварные вещи только растут в цене, как коньяк многолетней выдержки? Игорь уселся напротив него и попытался доходчиво растолковать. Однако капитан был неумолим: – В СССР за такие деньги легкий танк построить можно. Как мне начальству объяснить? – Скажи – деньгами отдал. Столько австрияк за сведения попросил. – Сведений еще нет, и неизвестно, будут ли. А расходы – вот они… – А что наша страна потеряет? Бумажки в обмен на золото – выгодная сделка! – Ладно, уговорил. Деньги капитан считал долго, время от времени слюнявя палец и перекладывая каждую купюру. – Держи! – он протянул стопку купюр Игорю. – Когда за часами пойдешь? – Вечером. – Немецкую форму надень. Немцы молодых парней в Германию на принудительные работы в трудовые лагеря отправляют, целыми эшелонами. Подозревают молодых – или окруженец, или партизан. – Понял. – И без нужды не рискуй. Около восьми вечера, с началом комендантского часа, Игорь уже стучался в знакомую дверь. Женщина, когда открыла и увидела немца, в ужасе отшатнулась. Игорь шагнул за порог и прикрыл за собой дверь. – Я же предупреждал, что в другой одежде буду… – Вы полицай? – прошептала женщина и прижала ладошку ко рту. – Мадам, я не изменник Родины, у полицаев другая форма. Я немец. – Но у вас такой прекрасный русский язык! – на чистом немецком языке произнесла женщина. – О, мадам, вы мне льстите! Я просто обожаю антикварные вещи. Рано или поздно любая война кончается, и антиквариат только поднимется в цене. Игорь отвечал женщине на немецком. – У вас, молодой человек, грамотный немецкий. Вы берлинец? – Да, мадам! – Я была там в молодости. Какие были вечера, ах! – Если можно, давайте совершим сделку, – прервал ее воспоминания Игорь. – Я на службе. – Да-да… Заболтала я вас… Игорь забрал часы и положил на стол деньги. – Пересчитайте… – Я вам верю. – Пересчитайте, – настоятельно повторил Игорь. Женщина считала деньги значительно быстрее, чем капитан. – Все верно! – Спасибо, мадам. Я могу рассчитывать на то, что вы предложите мне еще что-нибудь интересное? Меня интересуют антикварные вещи. – Зайдите недели через две, я поспрашиваю у знакомых. Ах, в наше время так страшно иметь отношения с незнакомыми людьми! О времена, о нравы! – Всего хорошего, мадам! Игорь откланялся. Едва он вышел из дома, как тут же наткнулся на патруль – немецкий жандарм и два полицая. Жандарм покосился на Игоря, но не остановил его. Полицаи же были Игорю не страшны, над немецкими военнослужащими они не властны. Вернувшись в дом стрелочника, он только успел раздеться, как рядом возник капитан: – Покажи, за что мы уйму денег отвалили? Игорь достал из кармана часы и открыл крышку. Заиграла мелодия. Капитан взял часы в руки, взвесил на ладони: – Граммов сто – вместе с цепью! – и кивнул удовлетворенно. Во дает! В таких изделиях ценится не столько вес благородного металла, сколько работа редкого мастера – ведь все делалось вручную, тщательно и со вкусом. Сейчас уже так не делают – не могут. Капитан уселся на диван: – Как думаешь с австрияком знакомиться? – Придется официанта задействовать. Я же в лицо его не видел никогда, пусть покажет. – Я видел, могу показать. – Кто тебя в ресторан пустит? А вдвоем у ресторана торчать подозрительно. Я же могу за столиком посидеть, чашку кофе выпить или пива кружку. Капитану явно хотелось контролировать процесс, но – увы… – С утра к подпольщикам пойду, поговорю. Ты же из дома – ни ногой! – Хоть отосплюсь… Около полудня капитан вернулся. – Быстро собирайся! Вот тебе деньги, на рюмку шнапса хватит. – По какому поводу такая спешка? – Австрияк сегодня там обедать будет, времени в обрез. С официантом я говорил. Ты его узнаешь: высокий – выше меня на голову, на левой щеке небольшой шрам – вот здесь, – и капитан показал пальцем. – Как увидишь его, подойди. Скажешь – вчера баварские колбаски невкусные были, и закажешь рюмку шнапса. Сядешь за столик. Как австрияк появится, официант тебе условный знак подаст – уронит вилку или столовый нож. Дальше действуй сам. Пока капитан говорил, Игорь собрался за пять минут. Однако капитан покачал головой: – В ресторан идешь, а сапоги пыльные. Тридцать секунд! И чтоб блестели! Действительно, немцы аккуратисты, тем более что Игорь на важную встречу идет. Непорядок! Шли они быстро – капитан вел его самой короткой дорогой. Остановились в переулке. – Выйдешь из переулка, слева, на углу – ресторан. Действуй! И удачи! – К черту! Игорь нащупал в кармане часы и с ленцой в походке направился к ресторану. Швейцар угодливо распахнул перед ним дверь, и Игорь вошел в зал. Посетителей было мало. Обычно военнослужащие завтракали или обедали в своих подразделениях – сытно и бесплатно. Только офицеры, да и то тыловой службы, могли позволить себе расслабиться, вкусить ресторанной стряпни. Игорь увидел официанта, подходящего под описание капитана, подошел, сказал условную фразу. – О, прошу прощения, – засуетился официант. – Пройдите за столик. Что желаете? – Рюмку шнапса. Буквально через десять минут в зал вошел майор. Официант тут же подскочил к нему и проводил к столику. – Вам как всегда, герр майор? Майор кивнул. Официант метнулся к стойке и принес оттуда на подносе бокал красного вина и столовые приборы. Раскладывая все это на столе перед майором, он уронил вилку. – Ты сегодня небрежен, – поморщился майор. – Айн момент! Официант заменил вилку и попросил извинить его за небрежность. За бокалом вина последовали вторые блюда – первое майор проигнорировал. Трапеза уже подходила к концу, и Игорь понимал – пора решаться. Он щелкнул пальцами, желая показать официанту, что готов рассчитаться за шнапс, и медленно пошел по проходу между столиками. Достав из кармана часы, откинул крышку. Заиграла мелодия. Майор сделал стойку, как охотничья собака на тяге. Жест был простым, обыденным – человек просто захотел узнать, который час. Если бы Игорь взглянул на наручные часы, никто бы не обратил на это внимания. – Унтер-офицер! Да-да, я к вам обращаюсь! Игорь сделал удивленное лицо, повернулся к столику, за которым сидел майор, вытянулся по стойке «смирно» и щелкнул каблуками: – Слушаюсь, герр майор! – Ах, оставьте солдафонство для полка… Присаживайтесь! – Яволь! Майор поморщился: – Полюбопытствовать хочу. Не покажете ли мне свои часы? – С удовольствием. Фамильные, еще деда моего… – Вы берлинец? – Так точно. – Перестаньте, мы не на службе. Майор взял в руки часы. Игорь обратил внимание – взял бережно, как обращаются истинные знатоки с настоящей реликвией. Он открыл крышку и, закрыв глаза, послушал мелодию. Потом рассмотрел циферблат, прочитал надпись на задней крышке, полюбовался ангелом на передней. Вернул он часы с большой неохотой. – Антиквариат. – Майор причмокнул губами. – Сейчас так редко встречаются по-настоящему красивые вещи… – Дед был бароном и знал толк в красивом. – Так вы барон? – К сожалению, нет. Отец был незаконнорожденным. – Бастард, значит… – Майор, уже не скрывая своего любопытства, разглядывал Игоря. – Продать не хотите ли? Плачу рейхсмарками, дам настоящую цену. Майор явно попался на закинутую наживку. Игорь помедлил, как будто раздумывал: – Не знаю, все-таки – память о деде… А сколько дадите? – Пять тысяч. – О! Для унтер-офицера это были серьезные деньги, потому Игорь и отреагировать должен был соответственно. – Унтер-офицер, ресторан – не то место, где мы можем свободно поговорить. Вы уже поели? – Так точно. – Я тоже. Пройдем в мою машину? – Не откажусь. Недалеко от входа стоял «Опель Капитан». Машина была небольшая, но персональная, не мотоцикл с коляской или грубый вездеход вроде «Кюбельвагена». – Прошу! Игорь уселся на пассажирское сиденье впереди. Майор закурил тонкую сигару. Игорь не любил табачный дым, но сигара пахла благородно – отменным табаком, дубом и еще чем-то неуловимым. – Курите? – майор протянул Игорю раскрытый портсигар. – Спасибо, нет. Господин майор, я должен подумать над вашим предложением. Сделка серьезная. – Да, конечно! Россия – дикая страна, здесь не найдешь раритетных вещей. А если что и бывает, так зондеркоманды забирают. – Вы ошибаетесь, герр майор. Что вас интересует? – У этих варваров – я имею в виду жителей Минска – может быть что-то серьезное? – удивился майор. – Сам видел! – кивнул Игорь. – Что? – Глаза у майора загорелись, как у хищника, выслеживающего добычу. – Портсигар, перстень, брошь… Старинная работа, добротная, но – без изыска. – Я бы хотел посмотреть. Игорь повернулся к майору: – Можно начистоту? Кстати, меня Гюнтер зовут. – Можно. Называйте меня Франц. И потом, мы ведь с вами не на службе, верно? – У меня такое ощущение, что рейхсмарки скоро превратятся в пустые бумажки. – Как скоро? – Год, два, три… Родня написала, что города в Германии каждый день бомбят англичане и американцы. Если Америка откроет в Европе второй фронт, Германия будет повержена. Майор несколько секунд пристально изучал лицо Игоря. – Вы, случайно, не провокатор из СД или гестапо? – Похож? – С незнакомым офицером – и столь откровенно. Не боитесь? – Посмотрите на мои значки – после рукопашной с русскими мне ничего не страшно. К тому же вы сами дали повод. Майор едва не подскочил на сиденье: – Я?! Какой повод? – Вы пытаетесь избавиться от бумажных денег. После войны, как всегда это было, в цене будут золото, бриллианты, антиквариат. – Гюнтер, вы умнее и проницательнее, чем выглядите. – Это комплимент? Так я не женщина. – Хватит пикироваться. Меня интересует дело. – Отлично! Где и когда встретимся? Франц помедлил, побарабанил пальцами по столу. – Вы можете отлучиться со службы? – Не всегда, я всего лишь начальник группы боепитания. Надо мной куча начальников. – Хорошо, если будет возможность, приходите ко мне. Я командир армейской базы снабжения, моя фамилия – Тиль. Это на Могилевском шоссе, почти на выезде из города. Майор выудил из кармана бумажку и протянул ее Игорю: – Это пропуск, по нему вас пропустят в любое время. – Отлично! Как будет что-то интересное, я обязательно появлюсь. Игорь попрощался, майор уехал. Стоило Игорю отойти немного, как из подворотни вышел капитан. – Не доверяешь? – не удержался Игорь. – Подстраховался. Похоже, ты свел знакомство. – Даже пропуск получил от майора – для беспрепятственного прохода на территорию базы. – Это удача! Она же серьезно охраняется, наверное – как бункер Гитлера. – Разве ты был там? – Буду! – серьезно заявил Михаил. – О чем говорили? – Пока только о золоте. Ты знаешь, сколько он мне за часы предложил? – Две тысячи? – Пять! – Отдай к чертовой матери! Вложим в пакет – вроде и не тратили ничего. Даже прибыль будет. – Тогда еще деньги нужны, у моей женщины портсигар есть. Хочу взять, майор интерес проявил. – Ты разведчик или торговец золотом? – Я должен был с первых минут знакомства предложить ему работать на разведку и подписку взять? Сначала надо в доверие втереться. Думаю, что на посулы убежища после войны и деньги сейчас он будет работать. – Сколько тебе надо? – Не меньше тысячи марок. Придя домой, капитан отсчитал деньги, и вечером Игорь вновь направился к мадам. На стук долго не открывали, а когда наконец скрипнула дверь и в проеме ее появилась уже знакомая ему женщина, то она немало удивилась. – Мы же договаривались через две недели встретиться? – напомнил ей Игорь. – Я немного раньше пришел. Позвольте войти. Портсигар, показанный женщиной ранее, Игорь взял под честное слово. – Товарищ мой интересуется. Если возьмет, за сколько отдадите? – Семьсот рейхсмарок. – Завтра вечером ждите – или деньги принесу, или верну портсигар. Ближе к полудню Игорь добрался до складов. На воротах – контрольно-пропускной пункт, и потому Игорь предъявил пропуск. Оказалось, что он действителен при наличии солдатской книжки или удостоверения личности офицера. Однако он прошел. Один из постовых показал ему здание, где можно было найти господина майора. По дороге Игорь старался не смотреть по сторонам, не проявлять излишнее любопытство. Территория, которую занимали склады, была велика. Разгружались и загружались большие грузовики, в железнодорожном тупике стояли вагоны. Перед кабинетом майора был «предбанник», где ждал помощник – ефрейтор, довольно лихо печатающий на пишущей машинке. – Господин майор не принимает! – твердо заявил он. – Все вопросы к заместителю, второй кабинет справа по коридору. – Меня он примет. Доложите – унтер-офицер Гюнтер. – Это фамилия или имя? – Как сказал, так и доложите. Из кабинета майора ефрейтор выскочил через секунду с приветливой улыбкой на лице: – Господин майор просит пройти. Игорь вошел, приложил руку к козырьку в армейском приветствии. – Бросьте, Гюнтер, садитесь. Что-нибудь принесли? – Неужели я пришел бы пустым? Склады на окраине города, а у меня машины нет. Пришлось идти пешком. Майор открыл дверь в приемную: – Меня ни для кого нет! Игорь уже достал из кармана портсигар. – Можно посмотреть? Майор повертел вещицу в руках, открыл крышку. Затем отпер сейф, достал лупу и долго изучал портсигар, обратив особое внимание на клейма. – Изделие настоящее, но кто мастер, неизвестно. Год изготовления – тысяча восемьсот семьдесят восьмой, – удовлетворенно сказал он и убрал лупу в сейф. – Предупреждаю: вещь не моя, и продавец просит за нее тысячу рейхсмарок. – Хм, за восемьсот возьму. Майор открыл дверцу сейфа, отсчитал деньги и протянул их Игорю. – Надеюсь, за портсигаром не тянется криминальный след? – Что вы имеете в виду? – Портсигар мог принадлежать еврею. Часть из них в гетто, другая часть – уже в мире ином. А вдруг потом родственники опознают? – Герр майор, разве я похож на жулика? Владелец этого портсигара жив. И, кстати, в начале века он служил в австрийской армии. – Неужели до сих пор жив? Сколько же ему? – Не спрашивал, но по виду – не меньше восьмидесяти. – Вы надумали продать часы? – Надумал. За пять тысяч отдам. Майор отсчитал деньги и положил их на стол. Игорь вытащил из кармана часы и делано тяжело вздохнул. – Да, вы, немцы, сентиментальны… – Разве вы сам не немец? – Я уроженец Австрии. После аншлюса земли были присоединены к Германии. И, кстати, недалеко от моего города родился сам Адольф… Игорь убрал деньги в карман. – С вами приятно иметь дело, – улыбнулся майор. – Не откажетесь? – Он вытащил из сейфа бутылку коньяка. – О! Коньяк! У меня от шнапса иногда изжога бывает. Спасибо, от рюмочки не откажусь. – Благородный напиток. Поговаривают, что Черчилль каждый день выпивает по бутылке армянского коньяка. Майор разлил напиток по рюмкам. Свою подержал в ладони, согрел, вдохнул аромат. – Твое здоровье, солдат! Коньяку в рюмках было на глоток, но он оказался и на самом деле выдержанным и с хорошим послевкусием. – Отменно хорош, – похвалил Игорь. – Французский, а они знают толк в выпивке. И тут Игорь понял, что в их беседе с майором настал тот самый, решающий момент… – Скажите, герр майор, а вы бы хотели после войны жить в уютном гнездышке, далеко от лежащей в руинах Германии? – Кто же этого не хочет? Я надеюсь, что моя родина, Австрия, не пострадает так же сильно, как Германия. – Заблуждаетесь, герр майор. Австрия – вассал Германии, ближайший союзник. – Вы можете предложить нечто более серьезное? – Дом, покровительство властей… Деньги вы заработаете сами. – Вы имеете в виду не рейхсмарки? – Нет, конечно. Есть же в мире более надежная валюта – доллары, фунты, швейцарские франки… Майор потихоньку подошел к двери, приложил ухо, прислушался. – Каналья, полагаю – подслушивает. Вы не хотите подышать свежим воздухом? – Да, в кабинете действительно душно. – Я вас подброшу в центр города. – Буду только благодарен. Все лучше, чем идти пешком. Майор водил машину сам, хотя мог иметь водителя. Наверное, хотел, чтобы посторонних глаз и ушей рядом не было. Когда они выезжали со складов, патрульные предупредительно открыли ворота перед машиной и встали «на караул», фактически – смирно, держа винтовку перед собой в руках. Майор проехал немного, свернул в переулок, заглушил мотор и повернулся к Игорю: – Я так понимаю, золото было лишь предлогом для знакомства? – Верно. – Кого вы представляете? – Я не уполномочен говорить об этом. Пока. – И что я должен делать? Поджечь склады или взорвать их? Мелко. Давать информацию? Я всего лишь тыловая крыса. Принять на склад вагон рыбных консервов, отгрузить их, отгрузить машину муки для армейской хлебопекарни… – Не прибедняйтесь. Перед каждым наступлением в те же полки, дивизии, армии, которые будут наступать, производится завоз продовольствия, медикаментов. И даже тыловики в обязательном порядке участвуют в совещаниях и присутствуют на инструктажах. – Пока не планируется, – поспешил ответить майор. – Лжете, господин майор. Планируется крупное наступление в районе Курска и Орла. О грядущем наступлении летом сорок третьего года Игорь знал из истории и сейчас блефовал. Даже если майор и настучит в контрразведку о встрече с ним, это ничего не изменит – до наступления осталось два дня. Майор делано улыбнулся: – Да? Я не знал… – От воздушной и агентурной разведки невозможно скрыть передвижение крупных воинских соединений. Вы же окончили военное училище, господин майор, неужели забыли? Ох, непрост майор, хитер и изворотлив. Игорь подумал, что Франц запросто может служить двум богам. – Я не столь крупная птица, чтобы знать, где Генштаб наметил наступление. Видимо, вы лучше осведомлены. У русских всегда была хорошая разведка. – Мы с русскими союзники и обмениваемся данными. Но я не работаю на русскую разведку. Жаль, что нам не удалось договориться… Игорь размышлял: майор соврал ему о том, что не знает даты и места наступления. Стало быть, сотрудничать он не собирается. В лучшем случае он не покажет на Игоря, чтобы до контрразведки не дошли сведения о его интересе к золоту. Но не исключено, что верный присяге и воинскому долгу, он поедет в гестапо. За мелкие игры с золотом строго не накажут, могут понизить в звании или отправить на фронт. Как и в СССР, золотовалютные операции населения в Германии были вне закона. И отсюда вывод – майора надо убить. Здесь, сейчас и желательно ножом. Досадно только, что Игоря вместе с майором видели несколько человек – ефрейтор в приемной, постовые на воротах. Одно и то же описание унтер-офицера, присутствовавшего на складе и на явочной квартире агента, сданного радистом, – подарок для гестапо. – Я знаю, о чем вы подумали, унтер, – заявил майор. – Убить меня решили – вы же почти раскрылись. Я отказываюсь сотрудничать с теми, кого вы представляете, по другой причине: меня переводят по службе в Германию – родственник поспособствовал. Какой тогда смысл? – И куда же, если не секрет? – На равноценную должность. Однако местечко – глухомань, остров Узедом. Услышав об этом острове, Игорь замер. Майор то ли и в самом деле не знает, куда его переводят, то ли прикидывается дурачком. На этом острове есть ракетный полигон и населенный пункт Пенемюнде, где конструктор, штурмбаннфюрер СС Вернер фон Браун работал над своими ракетами V-1 и V-2. Полигон на северо-востоке Германии был создан в 1937 году и располагал самой большой в Европе аэродинамической трубой. На острове находились стартовые позиции для испытаний ФАУ-1 и ФАУ-2. Но если ФАУ-1 была самолетом-снарядом, который английские летчики-истребители научились сбивать, то ФАУ-2 была первой баллистической ракетой. Первый старт ее был осуществлен 3 октября 1942 года. Ракета достигла высоты 80 километров. В первой половине 1944 года был произведен ряд пусков с увеличенным запасом топлива и пролонгированным до 67 секунд временем работы двигателя. В итоге ракета достигла высоты 188 километров. По расчетам Брауна, его детище могло достигнуть Лондона за 6 минут, оставаясь абсолютно неуязвимым. Это была первая в мире реально действующая баллистическая ракета на жидком топливе. После разгрома Германии американцы вывезли Брауна и часть его сподвижников-инструкторов в США. Под руководством Брауна с опорой на разработки V-2 были созданы такие ракеты, как «Юпитер», спутник «Эксплорер», ракетоноситель «Сатурн» и космический корабль «Аполлон». Сама ракета ФАУ-2 имела неплохие показатели. При длине 14 метров она весила без малого четыре тонны и могла нести боезаряд в 750 килограммов на дальность 320 километров. Ракеты выпускали на подземном заводе «Миттельверке», и к январю 1945 года мощность завода достигла 900 штук в месяц. Но было уже поздно, советские и союзнические войска ступили на территорию Германии. Последний пуск ракеты под заводским номером 4299 состоялся 14 февраля 1945 года. Под землей располагался и завод по выпуску сжиженного кислорода, служащего на ракете окислителем. О разработке ракеты в 1941 году Москву информировал советский агент Вилли Леман. Польская разведка по заданию своего правительства в изгнании, располагавшегося в Англии, тоже вела работу в Пенемюнде. Задача облегчалась тем, что часть населения Узедома составляли поляки – остров на Балтике был фактически на границе Германии и Польши. Кроме того, на подземных заводах использовали труд заключенных концлагеря «Дора», который находился на склоне горы Конштайн, среди которых поляков было значительное количество. Первоначально Москва не придала большого значения работам по производству ракет в Германии. У нас уже были твердотопливные ракеты к «БМ-13». Кроме того, первые самолеты-снаряды ФАУ-1 большого впечатления на военных не произвели – сбивались они просто. Правда, узнали это ценой жертв среди пилотов. Стоило подобраться к самолету-снаряду поближе и обстрелять его, как боезапас детонировал и пилот истребителя погибал. Способ уберечь летчиков от гибели нашли быстро. Пилот истребителя подводил свой самолет вплотную, крыло под крыло, и толкал ФАУ-1 вверх. Гироскоп на ракете не мог выправить положение, ракета отворачивалась от цели и взрывалась на земле. Кроме того, для пуска ФАУ-1 на земле строились длинные направляющие из стали и железа, и перенаправить ракету ФАУ-1 на другую цель было невозможно. Когда Москва стала получать через англичан информацию о пусках конкретных ракет с их характеристиками, там этим заинтересовались, но время было упущено. Англичане располагали значительно большей информацией, поставленной поляками, но с Москвой делиться не желали. Гитлер в полной мере тоже не оценил ФАУ-2. Он выделял деньги и интересовался только теми проектами, которые давали немедленную отдачу. Проект реактивных истребителей Мессершмитта и Хейнкеля шел со скрипом, а проект атомной бомбы был и вовсе заморожен. Баллистические ракеты могли бы быть запущены в производство значительно раньше, но этому помешали два обстоятельства: британские ВВС, опираясь на данные разведки, 17 августа 1943 года совершили налет на Пенемюнде. 597 бомбардировщиков «Ланкастер» и «Галифакс» сбросили на остров тысячу фугасных и зажигательных бомб. Немецкие ПВО смогли сбить только 47 самолетов. Конструкторский центр тоже понес большие потери: погибли 735 человек, под руинами остались ведущие специалисты, главный конструктор двигателей доктор Вальтер Тиль. Генерал-полковник Ешоннек, отвечающий за ПВО района, покончил с собой. Серийный выпуск остановился на полгода. Второй удар по конструкторскому бюро Брауна – как удар ножом в спину. В марте 1944 года ведомство Генриха Гиммлера арестовало фон Брауна и инженеров Риделя и Гротрупа. Это были игры спецслужб, грызня между собой, и только после вмешательства Гитлера арестованных освободили. В общих чертах Игорь о ФАУ-1 и ФАУ-2, острове Узедом знал и уже сейчас прикидывал вполне реальные перспективы. Но он понимал, что на майора полагаться нельзя: тот мог подписать любую бумагу о сотрудничестве и регулярно брать деньги, ничего не давая взамен. Однако и упускать такую возможность было нельзя. – Узедом? Не слышал. Наверное, дыра. – Игорь сделал безразличное лицо. И неожиданно, выхватив из кармана нож, щелкнул выкидным лезвием и приставил его к шее майора. – Ты думаешь, что умнее других? Дурака валяешь? Думаешь, я не знаю, что на острове – стартовые позиции ракет и подземный завод по их производству? Он увидел, как побелело от страха лицо майора, и решил додавить: – А имя «фон Браун» тебе ни о чем не говорит? Правой рукой у него некий доктор Вальтер Тиль. Однофамилец твой? Скорее, родственник, продвинувший тебя на этот остров. Еще будешь мне про глухомань рассказывать? Не захотел сотрудничать за деньги – будет работать за жизнь. – Хорошо, давайте поговорим, мы же цивилизованные люди. И уберите нож, меня это нервирует. Игорь нажал кнопку, убрал лезвие и спрятал нож в карман. Склонить офицера к сотрудничеству через запугивание недорого стоит, майор быстро найдет выход из ситуации. Игорь не исключал, что, приехав на Узедом, майор поговорит с могущественным родственником, к нему приставят охрану, и черта с два тогда приблизишься к нему даже на сотню метров. Или выкинет другой фортель: собьет его самого машиной, объяснив это невнимательностью самого унтера, внезапно появившегося на дороге. Игорь имел лишь подготовку войскового разведчика, а во время нее не учили вербовать клиентов из стана врага. Взять в плен, находясь в поиске, допросить, выпотрошив до дна, не гнушаясь жестких мер, – это было, этому учили. Но одновременно Игорь понимал, что нож – это не средство убеждения. Майор может согласиться из страха, а как только Игорь уйдет, сообщит в контрразведку. Значит, надо нащупать болевую точку, слабое место. На левой руке майора Игорь видел обручальное кольцо. Если он примерный семьянин, да еще имеет детей, то обязательно среагирует на угрозу в отношении их. – Франц, вы ведете себя неразумно. Если мы знаем о готовящемся наступлении на русском фронте, о вашем родственнике в Узедоме, то неужели вы рассчитываете, что мы не узнали о вас и о вашей семье поподробнее? Скоро, через считаные дни, начнется наступление вермахта, и Гитлер потерпит сокрушительное поражение. А потом Красная Армия будет только наступать. Сначала освободит свои земли, потом Польшу и другие европейские страны и войдет в Берлин. Германия капитулирует. Если вам удастся выжить в этой мясорубке, где вы будете прятаться, чем кормить семью? Глаза Франца расширились от удивления: так далеко вперед он не заглядывал, да и будущее виделось ему более радужным. Вермахт на подъеме, прибывает новая техника – «Тигры», «Пантеры», «Фердинанды». Да, были две неудачи – под Москвой и в Сталинграде, так в какой военной кампании их не бывает? Тактические поражения, не более. Но этот унтер слишком много знает. Да и не унтер он вовсе, небось имеет звание не ниже гауптмана. Франц решил согласиться на предложение унтера, но никаких бумаг не подписывать. Если он говорит правду и вермахт под Курском потерпит поражение, тогда будет другой разговор. Или не будет, и майор переезжает в глубокий тыл, в Германию. Туда русские если и придут, то нескоро. – Вы меня убедили, Гюнтер. Как будете платить и что я должен делать? – Деньги будут в английских фунтах. У майора в душе вспыхнула радость. Не русский разведчик унтер, английский! Ну так это совсем другое дело, цивилизованная нация, ее колонии разбросаны по всему миру. Фунт – валюта серьезная, в любой стране примут. – Я согласен, – кивнул майор. – Не торопитесь. Вы уезжаете завтра? – Нет, завтра я буду сдавать дела своему сменщику, гауптман уже прибыл. А уеду послезавтра, машиной. – Отлично! Заберете меня с собой. Майор дернулся. – Напишите в моей солдатской книжке о переводе, поставьте печать – у вас же может быть денщик или другое лицо при себе? А иначе вы потеряетесь. Британии не хотелось бы такого исхода. Надеюсь, вы в курсе, что ФАУ-1 бомбят Лондон? – Конечно! Доктор Геббельс об этом только и трубит. С вашим переводом на острова могут быть проблемы, это – режимный, особо охраняемый объект. – Я понимаю, надеюсь, родственник поможет? Они договорились о встрече послезавтра утром, Игорь должен был ждать Франца на выезде из города, на КПП. Майор высадил Игоря в центре, развернулся и уехал. Некоторое время Игорь смотрел ему вслед – на свою базу поедет или в гестапо? Сделав круг по городу, Игорь проверил, нет ли за ним «хвоста», и, успокоившись, отправился в дом Федора Петровича, доложил капитану о встрече. – Самовольничаешь! На твой отчет радиограмма была – от дел отстранить. А ты в Германию собрался с этим Фрицем! – Он не Фриц, а Франц. – Не цепляйся к словам. И что это за остров такой? Не слыхал никогда. – На Узедоме конструкторский центр, завод по производству ракет и стартовые площади для ФАУ-2. Полагаю, нашим было бы очень интересно получить какие-либо данные. – Об этих ракетах Гитлер говорил, что готовит «оружие возмездия»? – О них. – Тогда игра стоит свеч. Но смотри, я официально тебя отстранил, с майором ты едешь на свой страх и риск. Раздобудешь что-нибудь стоящее – тебе все простится, в противном случае я тебе не завидую. Сам знаешь, в разведке вход рубль, а выход – два. – Не пугай, лучше условимся о связи. – Рации нет, а и была бы – не дал. На встречу к тебе приехать не смогу, нет должных документов. Да и на остров меня не пустят. – Как же быть? – растерялся Игорь. Без связи разведчик – пустое место. – Попробую передать по своим каналам в Центр, что ты отправился с майором на Узедом. Но как они связь будут налаживать, не представляю. Игорь попал в щекотливую и опасную ситуацию. Случись неудача – его обвинят в самовольстве, неподчинении приказам командования. Отсюда вывод – в лепешку расшибиться, но достать какие-то сведения и передать в Центр. Тогда пожурят, но все обойдется. Весь следующий день Игорь был как на иголках. Свою солдатскую книжку он отдал майору – сделать запись и поставить печать, пока она у него на руках. Рано утром, когда заря еще только-только появилась на востоке, Игорь попрощался с капитаном и отправился на КПП. Найдя разрушенный дом, откуда КПП был виден как на ладони, он пробрался в него и залег. Решил понаблюдать. Если майор доложил о вербовке в контрразведку, самое удобное место, где его, Игоря, могут взять – это КПП. Но солдатам караула не могут поручить захватить его, обязательно пришлют хотя бы пару гестаповцев или фельдполицаев. У жандармов или ГФП форма другая, а гестаповцы могут быть одеты в гражданское. Кроме того, дорога проходит рядом с домом, где Игорь устроил наблюдательный пункт. Если майор поедет, и не один, видно будет – по случаю комендантского часа улицы пустынны, ни машин, ни людей. В восемь утра приехал грузовик, и из него выпрыгнули трое солдат в армейской полевой форме. Трое из ночного караула забрались в кузов, и грузовик уехал. Это уже хорошо, засады нет. Теперь не пропустить бы майора. Прошел час, еще один… Через КПП проезжали редкие машины, проходили селяне, несущие на рынок овощи и фрукты на продажу. Наконец в конце квартала показалась знакомая «легковушка». Игорь выбрался из развалин дома и остановился на тротуаре. За рулем машины сидел майор. Его «Опель Капитан» подкатил к Игорю. – Простите, задержался. Вы управлять машиной умеете? – А как же! – Садитесь за руль. Дорога долгая, будем меняться. Держите солдатскую книжку. Игорь открыл ее, полистал. Есть запись о том, что он убывает к новому месту службы. Номер приказа, печать. Он убрал документ в карман и тронул «легковушку» с места. У КПП машину остановили. Солдат бегло проверил документы и ткнул рукой в кофр на заднем сиденье: – Что там? – Личные вещи, солдат. – Проезжайте. Шоссе от Минска в сторону Польши и идущее дальше, в Германию, немцы отремонтировали. Не автобан, конечно, но семьдесят километров «Опель» держал легко. Через каждый километр встречались постовые, а у мостов – пулеметные гнезда. Немцы опасались диверсий и нападения партизан. Франц приоткрыл окно и затянулся сигарой. – А вы смелый человек, Гюнтер, или как вас там на самом деле… Не побоялись прийти. – Исчезни я – и у вашей семьи были бы большие проблемы. – А нельзя ли… – Майор потер пальцами. Жест был международный и понятный всем без перевода. Перед уходом Игорь выпросил у капитана несколько английских фунтов – они лежали в правом нагрудном кармане. В карманах брюк находились рейхсмарки, полученные от майора. Не глядя Игорь вытащил одну купюру и протянул ее майору: – Успокоились? Майор поглядел пятьдесят фунтов на свет, потер – только что на зуб не попробовал. – Не извольте беспокоиться, настоящие. В отличие от тех, что печатают в рейхе – рублей, долларов, фунтов. – Вы и об этом знаете? – поразился майор. – Британские спецслужбы всегда были на высоте, герр майор! – покачал головой Игорь. – Да-да, не сомневаюсь… Больше о делах они не говорили. «Опель» поглощал километр за километром, и вскоре они въехали на польские земли. Игорь невольно сравнивал населенные пункты в Польше и СССР. На землях польских воеводств разрушений почти не было – в отличие от советских городов и деревень. Сопротивление польской армии не продлилось и трех недель, а зачем немцам бомбить и обстреливать то, что и так уже сдалось? Уж на польской стороне, в каком-то городке они зашли в ресторан. Польский официант был угодлив и предупредителен. Но что Игоря удивило, так это обширное меню и богатая «винная карта». Но он позволил себе лишь кружку пива за обедом, хотя майор пил польскую настойку. Пока они добирались до германских земель, две ночи они провели в придорожных гостиницах. Польшу пересекли по диагонали, майору нужно было на Балтийский берег.class='book'> Глава 6. Пенемюнде
Немецкие автобаны и дороги Игоря приятно удивили. При Гитлере было построено много новых дорог и реконструировано старых. «Опель» плавностью хода не отличался, но на немецких дорогах даже не шелохнулся – даже сейчас, в современной России таких немного. В Нойбрандербурге остановились на ночевку в гостинице. Майор повис на телефоне, пытаясь дозвониться до родственника в Пенемюнде – до конечной цели было уже недалеко. Если крупные города Германии бомбили, то маленькие война не затронула, и сколько бы Игорь ни ехал, разрушений он не видел. Красные черепичные крыши, ухоженные дома, цветы в палисадниках и чистые улицы. Жители в добротных одеждах, лица сытые, работают рестораны и кафе – как будто и войны нет. Как же разительно отличалась в этом его страна! Разруха, полуголодные жители, нехватка самого насущного… Видя все это, Игорь мстительно подумал: «Подождите, доберется еще война до вас! Узнаете ужасы бомбежек, эвакуацию, страх за свою жизнь. Говорил же Бисмарк – никогда не воюйте с Россией! Не послушали немецкого канцлера. Как говорится – не буди лихо, пока оно тихо!» Следующим днем они проехали мост через реку Пене. Наверное, и Пенемюнде взял от нее свое название. Добрались до Грайфсвальде – дальше дорог не было. А что удивительного? Узедом – остров, а не полуостров, и туда ходили паромы. Сначала патруль на въезде в порт проверил документы – у майора был при себе приказ о переводе и командировочное предписание. Машину пропустили на паром. Плыли недолго, хотя старая посудина двигалась медленно. Когда они оказались в открытом море, мимо них в надводном положении прошла подлодка – на корме развевался флаг со свастикой. Так близко Игорь видел субмарину в первый раз, и ему стало интересно. Он и предположить не мог, что скоро сам будет обследовать такую же. Наверное, этим провидение давало ему сигнал, но кто из людей его слышит? Едва они съехали на причал, как последовала новая проверка – и документов, и машины. У майора досмотрели кофр, чемодан в багажнике, ранец Игоря. Майору это не понравилось, и он начал возмущаться. Однако солдаты не обращали никакого внимания на его слова и с каменными лицами продолжали досмотр. И лишь закончив его, вернули документы: – Счастливого пути, герр майор! Видимо, Франц припрятал среди вещей, в кофре и чемодане, золотые изделия и не хотел, чтобы их увидели. Игорь ехал медленно, время от времени поглядывая по сторонам. Остров был обжит, обустроен. Кроме паромной переправы был аэродром, на небольшой горе видны антенны радиосвязи. Ближе к северной оконечности острова виднелись решетчатые фермы. Игорь тогда не знал, что это – пусковые установки для запуска ракет ФАУ-2. Еще дальше, с восточной стороны острова, был небольшой причал, у которого стояла пара торпедных катеров, и рядом с ними – небольшой буксир. И везде – замаскированные зенитные батареи. Впереди показался поселок или небольшой город с производственными цехами и жилыми домами. Позже Игорь узнал, что производство ракет расположено под землей, глубоко в недрах горы. А то, что он видел, было просто опытными цехами и конструкторским бюро. У въезда в Пенемюнде шлагбаум, КПП. Хотя, пока они ехали, Игорь не видел гражданских лиц, только людей в военной форме – летчиков, армейских офицеров, техников в комбинезонах. На КПП их остановили, проверили документы, и старший из караула начал звонить по телефону. – Все в порядке, герр майор. Езжайте прямо, у третьего здания остановитесь. Доктор Вальтер Тиль выйдет вас встретить, он предупрежден о вашем приезде. Игорь двигался медленно. Вот это он попал! В разведцентре не поверят в такую удачу! Фронтовой разведчик, которого не готовили для работы в тылу, – и в центре германского ракетостроения! Здания в городке солидные, кирпичные. У третьего Игорь остановился, выскочил из машины и открыл дверцу майору. Тем временем со ступенек уже спускался главный конструктор двигателей ракетного центра Вальтер Тиль, правая рука Вернера фон Брауна. Был он в гражданском костюме, сухощав, но в фигуре чувствовалась армейская выправка. Увидев выходящего из машины майора, Вернер распахнул в приветствии руки: – Мой мальчик, как я рад тебя видеть! Дорога не утомила? – Здравствуй, дядя! И я рад тебя видеть! Тетя Эльза передает тебе большой привет. – Да-да, я ее хорошо помню. Только давно не видел, все работа во имя рейха. Ты слышал новость? – Прости, дядя, я был в дороге. А что случилось? – Наши победоносные войска начали наступление в России! Лучшие силы и техника стянуты, только что объявили по радио. Еще один натиск – и русские будут повержены! – Конечно, давно пора! – поддакнул майор. – А мы с помощью наших ракет, этого чудо-оружия, заставим капитулировать Британию! Майор кинул взгляд на Игоря. – А это кто с тобой? – наконец-то обратил внимание Вальтер на спутника майора. – Мой водитель и ординарец. Не раз выручал меня в Минске. – Да-да, я слышал – эти партизаны! Идем ко мне. Сейчас фото на пропуск, потом на квартиру. Я позаботился о тебе, мой мальчик. Трехкомнатная квартира меблирована. А вечером ужин у меня дома. Конструктор сам проводил их к фотографу. Затем забрал у обоих документы. – Завтра получите вместе с пропусками. А до той поры за пределы города не выходить. Периметр оцеплен, под наблюдением. До вечера! Старший Тиль повернулся к Игорю: – Унтер, двигаетесь прямо до конца квартала, сворачиваете направо. Дом номер семнадцать, второй этаж. Вот ключи. – Яволь! – вытянулся Игорь и щелкнул каблуками. Тиль поморщился. Игорь вышел почти строевым шагом и спустился к машине. Франц на некоторое время задержался. Когда они доехали, майор отправился в дом, Игорь же принялся переносить вещи. Кофр оказался очень тяжелым. Кирпичи майор туда положил, что ли? Когда он закончил переносить вещи, Франц распорядился: – На первом этаже, в твоей квартире, общежитие для водителей офицеров, которые проживают в доме. Спать будешь там, питаться в столовой. По поводу тебя уже звонили. В восемь утра завтра будь у машины. – Слушаюсь, герр майор! Игорь понял, что ему надо играть роль добросовестного служаки. Водить майора, присматриваться, прислушиваться. Освоившись на новом месте, майор будет передавать все, что узнал. Если Франц не сдал его в Минске или в Германии, значит, не должен выдать и здесь, иначе ему самому не сдобровать. Уже через месяц после разгрома немцев под Курском Франц убедится, что Игорь ему нужен, как запасной вариант. Тогда майор начнет работать активнее. Сейчас же он выжидает, чья возьмет. Иллюзий по поводу него Игорь не строил. Майор – прагматик и циник и в любом случае переметнется на сторону победителя. Первая квартира была оборудована как небольшая казарма. За дверью стоял дневальный. Игорь доложил: – Унтер-офицер Гюнтер Шпранц, водитель майора Тиля. – Звонили уже, приятель. Передо мной не надо тянуться, здесь все такие. Ты откуда? – Из Минска. – О! И как там? – Не передовая, конечно, однако ночью по улицам лучше не ходить и по дорогам не ездить – партизаны. – Наслышан! Варварская страна, нецивилизованные методы ведения войны. Есть хочешь? – Очень! – Располагайся, я покажу тебе комнату и койку. Вот твоя тумбочка. Ранец оставь. Парней никого нет, все на службе. Пропуск уже получил? – Завтра дадут. – Держи талоны – отдельно обед, ужин и завтрак. Столовая за углом нашего здания. И не подбивай клинья к рыжей Марте. Она девка красивая, глазами так и играет, но в любовниках у нее обер-лейтенант Пфафф, он живо спровадит тебя на передовую. – Понял. Спасибо за предупреждение, приятель. – Земляки должны помогать друг другу. Ведь ты же берлинец? – Родился там, окончил школу, а потом переехал к родителям в Вестфалию. – А говор остался. Меня не проведешь! – и дневальный довольно ухмыльнулся. Игорь отправился в столовую. Обед был без изысков, но сытный и вкусный. Гороховый суп с копченостями, тушеная капуста с сосисками, эрзац-кофе из ячменя. В солдатском баре он купил себе кружку пива. Несмотря на войну, пиво оказалось свежим и вкусным. За стойкой в баре стояла рыжая Марта. Женщина и в самом деле оказалась красивой, с зелеными стервозными глазами. – Что-то я раньше тебя здесь не видела, – улыбнулась ему Марта. – Я новенький, – слегка склонил голову Игорь и тут же отошел с кружкой к столу. Предупреждал же дневальный, что не стоит нарываться на неприятности. Вечером Игорь посетил столовую еще раз. Народу значительно прибавилось, многие друг друга знали и приветствовали знакомых громкими воплями. Дым от сигарет стоял коромыслом. На ужин был кофе с бутербродом и ветчиной и булочка с мармеладом. Кусочек хлеба, из которого был сделан бутерброд, тонюсенький, вроде бы и поел, а не насытился. За столом кроме Игоря сидели еще двое, они бурно обсуждали новости с Восточного фронта. Немцы вели активные действия, и солдаты даже заключили пари на пачку сигарет, как долго продержатся русские Иваны. Игорь вздохнул. Тяжело нашим сейчас приходится, столько бойцов и командиров погибает! А он тут, в немецком тылу, булочку с мармеладом трескает! Но нашел в себе силы, успокоил себя – у каждого на войне свое место. Может быть, и он, Игорь, тоже приблизит победу хоть на день, хоть на час… Утром Игорь распахнул перед майором дверцу «Опеля». Франц выглядел отдохнувшим. Чисто выбрит, пахнет одеколоном, мундир отглажен. В бюро пропусков они получили свои документы. У майора пропуск имел литеру «В», у Игоря – «А». – Что означают буквы? – спросил Игорь у ефрейтора. – Зоны доступа. С «В» доступ почти везде. С «А», как у тебя, везде, кроме конструкторского бюро и завода. – Понял, спасибо. – Только не вздумай соваться к пусковым установкам, там нужен пропуск с литерой «С», – предупредил ефрейтор. Однако пуск ракет Игорь все равно увидел, только издалека. Он вез майора следующим днем, когда с северной оконечности острова повалил дым, а потом донесся то ли грохот, то ли рев – как будто с горы катились огромные камни. – Останови! – приказал Франц, и они вышли из машины. В паре километров от них показалась взлетающая в небо ракета. Снизу сигарообразного корпуса рвалось красное пламя, и ревело так, что закладывало уши. Ракета двигалась вертикально вверх медленно, но с каждой секундой ускоряясь. Вот она уже прошла облака. Ракеты уже не было видно, но звук работающего двигателя все еще доносился. Потом смолк и он. – Каков гений моего дяди? – с явной гордостью спросил майор. – Он сейчас работает над увеличением дальности полета. Если бы у Германии эти ракеты были раньше, весь мир лежал бы у ее ног. Игорь не подал виду, но ему было досадно – таких ракет у РККА еще не было. «Катюша», или «БМ-13», с реактивными снарядами уже была, а баллистических ракет не было. Хотя немцы в основе своих разработок имели труды русских ученых, Цандера и Циолковского. В конце 1942 года предприятие на Узедоме стало крупным, и его разделили на секции. Та секция, что была в районе озера Кельтен, получила название «Пенемюнде-Север» – она занималась разработкой ракет. Вторая, ближе к деревне Карлсхаген, имела производственно-экспериментальные цеха, там делали опытные образцы. Эта секция называлась «Пенемюнде-Восток». Испытательная станция, принадлежащая ВВС, – «Пенемюнде-Запад». Поскольку ракеты запускались только в вертикальном положении с горизонтального бетонного стола с пламярассекателями, были разработаны специальные транспортные средства. «Видельваген» – для перевозки ракет с завода в горизонтальном положении, и «Мейерваген» – для перевода ракет из горизонтального положения в вертикальное, стартовое. Кроме того, были изготовлены спецавтоцистерны – для жидкого кислорода, для спирта, для перекиси водорода. Установленные на пусковой стол ракеты заправлялись из цистерн уже перед стартом. По острову, параллельно автодороге, ведущей вдоль восточного берега, проходила узкоколейная железная дорога, по которой перевозили персонал и грузы. Ракетный центр в Пенемюнде занимал не весь остров, но большую его часть. Южнее поселка Цинковитц проходила охраняемая разделительная линия, что-то вроде границы. Но все это Игорь увидел позже, когда стал возить Франца по дорогам острова – отличная память позволила ему обойтись без записей и отметок на карте. Игорь подозревал, что в его отсутствие вещи в комнате досматривались, причем не только у него. Но хуже было другое. День шел за днем, а ничего существенного он пока не узнал. Да, расположение цехов, конструкторского бюро и завода по выработке кислорода он знает и даже пуск ракеты издалека видел. Но не возвращаться же ему к своим с такими скудными сведениями? Между тем радио захлебывалось от восторга, передавая в новостях об успехах немецких войск под Курском и Орлом. На Курской дуге сошлись две противоборствующие стороны. Общая численность войск с обеих сторон достигала двух миллионов человек, шесть тысяч танков, четыре тысячи самолетов. Однако постепенно бравурные реляции уступили место рассказам о тяжелых и затяжных боях, и даже человеку невоенному стало понятно, оборона русских выдержала страшный удар. В Германию на лечение стали в массовом количестве поступать раненые, а в семьи – «похоронки». Через две недели с начала немецкого наступления под натиском Красной Армии вермахт стал отступать, сдавая город за городом, и к моменту завершения битвы Красная Армия разгромила тридцать немецких дивизий, включая семь танковых. Немцы потеряли пятьсот тысяч человек, а русские смогли продвинуться на сто сорок километров. В Германии объявили траур – так много солдат Гитлер не терял еще ни в одном сражении. Днем шестнадцатого августа, когда стало понятно, что битва проиграна, майор в машине сказал Игорю: – Вы были правы еще там, в Минске, – битва Германией проиграна. – Дальше будет только хуже. Вы, как человек военный, должны понимать – любое наступление рано или поздно остановится. Коммуникации растянуты, подвоз боеприпасов, топлива, провизии затруднен. Солдаты устали, им нужен отдых. Но русские соберутся с силами и продолжат продвижение вперед. – Надеюсь, в следующем году они еще не войдут в фатерланд? – скривил губы майор. – Я не прорицатель, Франц. Но если Америка высадится на континенте, вам устоять на два фронта не хватит ни людских, ни материальных ресурсов. США – огромная и богатая страна, и она не изнурена войной, как Британия, Германия или СССР. Это колосс, и он отнюдь не на глиняных ногах. – Уже понял. Геббельс преподносит поражение, как тактическую неудачу. Но мой дядя вращается в высоких кругах, и военные говорят о трагедии большей, чем под Сталинградом. – Что вы можете мне предложить? Только не надо абстрактных слов. Документы, чертежи, схемы – вот что представляет интерес для моей страны. – Сложно. – Майор потер подбородок. – Я уже не раз был у дяди. Все документы – отбракованные, испорченные – складируются и регулярно сжигаются, даже копировальная бумага. – Ну же, Франц! Вам не нужны деньги? А маленький домик в Швейцарии? – Зачем они мне, если я буду неосторожен и потеряю голову? – Мысль разумная. А где хранится конструкторская документация? – Хотите забраться в хранилище? Не выйдет, там охрана и сигнализация. В левом углу здания, третий этаж. – Тогда остается полагаться на вас. – Попробую, но быстро не обещаю. Позже Игорь радовался, что именно в этот день он узнал место, где хранится документация. Потому что на следующий день, 17 августа, на острове начался настоящий ад. Решив, что бомбардировки Лондона и Британии крылатыми ракетами ФАУ-2 производятся не только с пусковых установок во Франции, но и с Узедома, англичане совершили на остров первый авианалет. По сведениям поляков, проживавших на острове и обслуживавших немцев в несекретных зонах, данные были переданы польскому эмигрантскому правительству, располагавшемуся в Англии. Те сообщили в Форин-офис, и дело закрутилось. Почти шесть сотен бомбардировщиков один за другим заходили на остров и прицельно сбрасывали бомбы на подразделения «Пенемюнде-Север» и «Пенемюнде-Восток». Досталось и концлагерю, где содержались военнопленные многих стран. Кстати, через год после этого авианалета с аэродрома Пенемюнде военнопленный Михаил Девятаев с группой товарищей угнал немецкий бомбардировщик «Хейнкель-111» и благополучно добрался до своих. О налете известила сирена воздушной тревоги – первый раз за все время существования центра. Первыми начали огонь зенитные батареи, но «Галифаксы» англичан их быстро подавили. С близлежащих аэродромов были подняты истребители, на помощь им с аэродромов Берлина вылетели «мессеры». Общими усилиями из 597 бомбардировщиков удалось сбить 47 машин. «Ланкастеры» и «Галифаксы» имели по несколько бортовых стрелков с крупнокалиберными пулеметами и вели активный огонь, не давая немецким истребителям мешать бомбардировке. В итоге немцы тоже понесли ощутимые потери. На ракетной базе к налету оказались не готовы. Сотрудники начали метаться. Одни бежали сдавать документы в хранилище, другие выбегали во двор. Игорь только что подвез Франца к конструкторскому бюро, как внезапно сверху раздался рев моторов и упали первые бомбы. Англичане целили в зенитные батареи, и первая волна бомбардировщиков сыпала на остров бомбы мелкого калибра, пятьдесят и сто килограммов – им важно было уничтожить прислугу у пушек. Немцам бы самое время прятаться в укрытиях – англичане фактически давали им фору. Но началась паника, и время было бездарно потеряно в суете и метаниях. А на подходе была уже вторая волна бомбардировщиков, и их целью были именно здания и сооружения. Вниз к целям пошли бомбы крупного калибра – по полтонны. При первых же упавших бомбах майор прыгнул в укрытие – бетонированную траншею. Она была сделана по всем правилам, с бетонными откосами. Один недостаток – располагалась близко от здания. Игорь прыгнул в укрытие вслед за майором. Почти сразу же недалеко от них, не долетев и полусотни метров до укрытия, взорвались две бомбы. Игорь уже был под бомбежками и имел печальный опыт. Он сразу прикинул – кирпичное здание слишком близко к укрытию. Попади в бюро бомба крупного калибра, и укрытие может накрыть кирпичом. Видимо, при строительстве немцы на бомбежки не рассчитывали – ведь с началом войны Геринг клятвенно заверил и немцев, и Гитлера, что ни одна бомба не упадет на фатерланд. Близкое к зданию укрытие имело одно-единственное преимущество – до него можно было быстро добежать. Игорь решил укрыться в воронках от бомб. От здания подальше – его точно будут бомбить. А кроме того, он знал из опыта, что снаряд или бомба второй раз в одно и то же место не попадают. Улучив момент, он перебежал к воронке и кулем свалился на ее дно. А сверху уже доносился свист падающих бомб, страшно и остро чувствовалась собственная беззащитность. Свист нарастал – так же, как и рев моторов бомбардировщиков. Ба-бах! Земля подпрыгнула. И сразу – грохот, пыль, удушливый и кислый тротиловый дым, от которого запершило в горле. Еще один взрыв, мощнее первого. Бомбардировщики делали заход за заходом, бортовые стрелки поливали огнем пулеметов постройки и автомашины. Загорелась, а потом и взорвалась автоцистерна со спиртом. Горящий спирт огненными брызгами рассыпался по крышам соседних зданий, и они почти сразу же загорелись. Начались пожары. Воистину – ад на земле. Бомбовые удары приходились теперь по соседним зданиям. Игорь на мгновение поднял голову: конструкторского бюро не было, на месте здания – куча битого кирпича. Вовремя он перебежал из укрытия в воронку, потому как траншею засыпало кирпичом и с той стороны слышались крики и стоны. И в этот момент Игоря посетила сумасшедшая мысль – надо бежать к этому кирпичному мусору! Наверняка он обнаружит там какие-то документы, чертежи! Самолеты будут бомбить уцелевшие здания, разрушенные их уже не интересуют. Да, риск есть, и большой. Штурман, сбрасывающий бомбы, может нажать кнопку бомбосбрасывателя на секунду раньше или позже, и бомба упадет не на цель в прицеле, а на него, Игоря. Страшно! Погибни он, и на Родине сочтут его предателем. Не зря говорят, что на миру и смерть красна. А сейчас вокруг него чужие. Но момент подходящий. Живых вокруг не видно, а если кто-то и остался, попрятались в укрытия и боятся голову поднять. После очередного взрыва Игорь поднялся из воронки и побежал к останкам здания. Битый кирпич, пустые и искореженные оконные рамы, куски балконных перекрытий и оторванные конечности. Картина апокалипсиса местного значения. Очередной самолет сбросил бомбы. Раздалось два мощнейших взрыва, и соседнее здание рухнуло, подняв облако пыли. Игорь упал на кирпичи, боясь быть пораженным осколками. Когда облако пыли осело и рассеялось, он прошелся по кирпичам. Обгорелый лист ватмана на исковерканном кульмане, обрывки листков, на которых уже ничего не прочитаешь… Он начал отбрасывать в сторону кирпичи. Показалась размозженная голова. Нет, так не пойдет… Он сориентировался. Кабинет Тиля был почти над входом в здание, на втором этаже. Игорь встал там, где раньше была лестница, и начал отбрасывать кирпичи. Однако через несколько минут понял, что это бесполезная работа, чтобы добраться до чего-то, нужен был экскаватор. Что говорил майор? Хранилище документов – в левом углу, и сейчас это единственный шанс. По кирпичам, рискуя подвернуть ногу, он прошел к месту, где был левый угол здания, и начал раскопки – отбрасывал в сторону кирпич, отгибал арматуру. Бомбардировщики продолжали бомбардировку, но теперь уже к северу от конструкторского бюро. Через четверть часа ожесточенной работы показалась разломанная деревянная конструкция, а на ней – расплющенный фанерный ящик. Срывая ногти, Игорь вытащил ящик – там лежала сложенная вдвое стопа чертежных калек. Он отложил их в сторону и продолжил работу. Вверху, в небе, раздавались пулеметные очереди, на острове бухали взрывы бомб. Игорь наткнулся на что-то мягкое и решил, что это ткань мундира кого-то из охраны. Цвета самого мундира не было видно, все было засыпано толстым слоем пыли. Потянув на себя, обратил внимание на то, что ткань довольно плотная и на мундирную по фактуре не похожа. Отбросив еще часть кирпичей, он потянул сильнее и вытащил брезентовый мешок – сродни тому, в каких инкассаторы провозят деньги. Сломав сургучную печать, Игорь развязал веревку, стягивающую горловину, и достал из мешка документы – две толстые папки. Открыв одну, мельком пробежал текст: «Спецификация деталей газовых рулей изделия…» Дальше читать он не стал. Сгодится. Вторую папку не открывал, счет шел на минуты. Если бомбардировщики улетят, из всех щелей и укрытий начнут выбираться уцелевшие сотрудники и приедет пожарная команда – если сама уцелела. Ему удалось достать еще небольшой фанерный ящик с бумагами. Не глядя, он ссыпал бумаги в мешок, к папкам, подхватил чертежные кальки, мешок и побежал к «Опелю». Машина была покрыта слоем пыли, одна фара разбита, но других видимых повреждений видно не было. Все, что удалось добыть, Игорь уложил в багажник и прикрыл тряпкой – надо было сматывать удочки. Самолеты улетят, нагрянут спасательные команды. Он подбежал к укрытию – стоны и крики из него уже смолкли. Вроде бы майор был в центре укрытия. Игорь начал отбрасывать кирпичи. Как же их много! Обнаружил труп гражданского, передвинулся в сторону. Вот видна ткань мундира, на правой половине – орел со свастикой. Игорь продолжал отбрасывать кирпичи. Вот показалась рука, потом плечо, за ним – голова. Франц! Хотя кожа рук саднила и была в порезах, Игорь работал как заведенный. Он откопал майора. Тот был жив, хотя лицо в крови и мундир местами порван. Но жив, и это – главное, это был своего рода пропуск с острова. Игорь вытащил майора из укрытия, подтащил к машине и уложил на заднее сиденье. Проверил карманы майора – на месте ли документы и пропуск? Потом нашел в аптечке бинт и, как умел, перевязал голову майору. На бинтах тут же проступила кровь. Антураж в самый раз! Игорь сел в машину, завел двигатель и тронул ее с места. Разрушения в Пенемюнде были велики, кое-где на дороге появились воронки, кучи битого кирпича. Игорь объезжал препятствия по пустым тротуарам или обочине. Вырвался к узкоколейной железной дороге, шедшей вдоль берега параллельно автодороге, – надо было как можно быстрее убраться с проклятого острова. Вот и КПП на выезде из секретной зоны. Шлагбаум опущен, стоящий рядом с ним солдат поднял руку: – Хальт! Игорь выскочил из машины. – Кто старший? Ко мне, быстро! Из небольшого домика вышел обер-ефрейтор. Увидев унтер-офицера, он заторопился. – Я везу раненого офицера в госпиталь. Где ближайший? – В Пенемюнде. – Ты разве не слышал, что Пенемюнде подвергся жесточайшей бомбежке? – Я полагал – это гром, – растерялся старший. – Ты ослеп, не видел вражеские бомбардировщики? Приготовьтесь к бою! Концлагерь с военнопленными тоже бомбили, охрана большей частью погибла. Пленные могли захватить оружие и двинуться сюда. – Мне не поступало никаких приказов! – Обер-ефрейтор не знал, как поступить. – Звони начальству, выясняй обстановку! Если есть пулемет, готовьте его к бою. А сейчас я приказываю открыть шлагбаум. – Положено проверить документы! – уперся старший. – Вот мой пропуск! – Игорь достал из кармана пропуск и предъявил его. Потом схватил обер-ефрейтора за локоть, потащил к машине и распахнул дверцу: – Смотри! Видишь раненого? Игорь достал из нагрудного кармана майора пропуск и предъявил его старшему КПП. – Довольно? Каждая секунда задержки может стоить господину майору жизни. Он тяжело ранен и контужен. – Открыть шлагбаум! – махнул рукой обер-фельдфебель. Игорь сел в машину и дал газ. Через полчаса он подъехал к паромной переправе – это была вторая, ведущая в сторону Штеттина. Здесь была очередь из грузовиков и «легковушек». Паром уже подходил к причалу. Игорь объехал вереницу машин и встал первым. Из близстоящей машины выскочил возмущенный гауптман и начал кричать, едва подойдя к «Опелю»: – Унтер-офицер, что вы себе позволяете? Игорь молча вышел и открыл заднюю дверцу: – Я везу в госпиталь раненого после бомбежки. Гауптман извинился и отошел, а Игорь похвалил себя за то, что не уехал из Пенемюнде один, а прихватил с собой майора. Сейчас он был для него как щит, как пропуск-«вездеход». Когда Игорь переправился на материк с острова, то направился к Штеттину, большому городу-порту на Балтике. Еще в тринадцатом веке он был центром герцогства Померания и входил в Ганзейский союз. Потом был захвачен Швецией, а впоследствии отошел к Пруссии. Русским город известен тем, что здесь родилась будущая царица Екатерина II, отец которой был губернатором города. С 1935 года в городе размещался штаб второго военного округа вермахта. После войны, под давлением Советского Союза, город был передан Польше. Игорь въехал в город и, увидев первого же военного, остановился и спросил, где находится ближайший госпиталь. Майор не был ему другом – не был даже союзником, но благодаря ему Игорь проник на Узедом. Другой бы вышвырнул майора в придорожную канаву, но Игорь решил: коли уж майор дотянул до Штеттина, это знак свыше. Сдаст он его в госпиталь, а там судьба распорядится, жить ему или умереть. А если повезет выжить, его смогут найти наши и продолжить сотрудничество. Доехав до госпиталя, он забежал в приемное отделение, потребовал санитаров, и майора на каталке перевезли из машины в здание госпиталя. – Все документы у майора в кармане. Он ранен на Узедоме, попал под бомбежку, – объяснил Игорь. Отъехав от госпиталя, он остановился у ближайшего кафе. Надо было подкрепиться и продумать, как действовать дальше. Вариантов было немного. Можно было гнать машину в Минск, за помощью к капитану или переходить фронт самому. Но в одиночку, да с мешком документов, да без предварительной разведки местности и дислокации войск делать это было очень рискованно. И не за собственную жизнь боялся Игорь – он боялся за документы. Он не технарь и не может в полной степени оценить, насколько ценны и важны документы. Но раз немцы держали их в хранилище, наверняка в них есть технические секреты. Игорь же, как человек из будущего, понимал важность обладания ракетным оружием для любой армии мира. Только любая армия его не интересовала, он хотел максимальной пользы для своей страны. Поев, он сел в машину и пересчитал деньги. Не так много, как требовалось, – в пути надо было еще заправить машину и поесть, но до Минска дотянуть можно. Другой вопрос – найдет ли он капитана? Не факт, что Михаил будет оставаться на прежнем месте. Он мог сменить подпольную квартиру или уйти в лес, к партизанам. Уже выехав за город, он загнал машину в лес – надо было все же упаковать ценный груз покомпактнее, в один мешок. Это ему удалось, хотя мешок был уже полон, и он еле завязал горловину. В ранец бы его утолкать, да не влезет. Ранец у солдата внимания не привлечет, а мешок – запросто, поскольку на нем черной краской был нарисован орел со свастикой и непонятная аббревиатура А-4. Что это такое, Игорь не знал. Он выбрался на дорогу. Движение по ней не было оживленным, и потому скорость можно было держать высокую. Уже отъехав на сотню километров от Штеттина, Игорь увидел на обочине армейский грузовик – его водитель возился под капотом. Увидев «Опель», проголосовал. – Камрад, свечи запасной не найдется? – Есть. Майор был запаслив, имел в багажнике шоферский инструмент и кое-какие запчасти. Покопавшись, Игорь нашел свечу зажигания и протянул водителю. – Спасибо, выручил. – Подскажи, где поблизости заправка? – Можешь слить у меня из бака. Должны же мы друг друга выручать? – Водитель грузовика и шланг нашел, и ведро. Игорь не стал стесняться и два раза по два полных ведра перелил в свой бак. Худо-бедно, но километров на двести хватит. Грузовик воинской части принадлежит, а их свои топливозаправщики бесплатно заправляют. Стелилась под колеса дорога. Польшу Игорь проехал быстро, заночевал в Белостоке, на границе с Белоруссией. А утром, после завтрака в кафе, ждал на дороге попутную воинскую колонну – было бы нелепо попасть под партизанскую пулю, имея на руках важные документы. Наконец появилась колонна. Впереди и сзади шли бронетранспортеры, сопровождающие грузовики. Игорь втиснулся в колонну. Одно неудобство: грузовики шли медленно, километров пятьдесят. Пришлось тащиться долгих три часа. Но езда в колонне имела еще один плюс – колонна втянулась в город без досмотра на контрольно-пропускном пункте, и Игорь проехал с ними. Город был ему уже немного знаком, и он свернул на улицу, ведущую к дому Федора Петровича. И тут его ждал неприятный сюрприз – на месте дома было пожарище. Сгорел даже забор. Был ли это несчастный случай или дом сожгли немцы, скажем – в попытке захватить капитана? У местных узнавать нельзя, да и не скажут они ему ничего. Игорь для них такой же немец – в форме и при машине. Он медленно проехал мимо, на ближайшем перекрестке свернул в переулок и остановился – надо было обмозговать ситуацию. Такого варианта он не предполагал. Выхода на городское подполье, как и на партизан, у него не было. У другого бы и руки опустились – финиш! Но Игорь был упорен к достижению цели. Он понимал, что для начала ему надо убраться из города – некоторые военнослужащие городского гарнизона могут знать «Опель» майора, возникнут вопросы. Лучше уехать. И не одному, а с воинской колонной. Он дождался на окраине, когда несколько грузовиков с ящиками стали выезжать, и пристроился к колонне. Небольшая колонна ехала без сопровождения бронетранспортеров, но в каждой кабине находились по двое вооруженных солдат. Колонна шла бодро, без остановок. Игорь катил в конце. Через час он спохватился: места вокруг незнакомые и шлях ведет на север от Минска. Куда едут немцы? Карты с собой у него не было. На войне карты солдатам не положены, только офицерскому составу. Куда они направляются, стало ясно через несколько километров, когда появился указатель на Полоцк, написанный готическим шрифтом, и направление на Себеж. В принципе, Игоря это устраивало. Перед въездом в Себеж была полевая автозаправка – два бензовоза на обочине. Грузовики заправились, Игорь «под сурдинку» – тоже, заправщик подумал, что он из колонны. К вечеру, в Опочке, грузовики остановились на ночевку. Ночью одному ехать опасно, и Игорь не стал рисковать, заночевал в машине, на заднем сиденье. Утром он снова поехал за колонной. За Порховом колонна свернула к Старой Руссе. Наши войска в 1943 году дважды безуспешно пытались атаковать ее и захватить город, но были отброшены на исходные позиции. Город был сильно разрушен, жителей в нем почти не осталось, да и те ютились по подвалам. Наши войска были совсем рядом, через реку. Но, как говорится, близок локоток, да не укусишь. Игорь не ел со вчерашнего дня и был голоден. А надо было еще разведывать местность, решать – как и где перейти линию фронта. Был бы налегке – все было бы проще. Плавал он хорошо, но ведь надо было тащить с собой еще мешок с документами… Он был брезентовый и несколько минут мог выдержать нахождение в воде, но дольше нежелательно. Если вода попадет внутрь, листы бумаги слипнутся между собой, текст расплывется, и будет очень обидно. Столько перетерпеть – и на последнем этапе все испортить. Оставив машину, Игорь забрался на третий этаж полуразрушенного здания – отсюда ему были видны и немецкие позиции, и наши траншеи. Да толку от этого было немного: для того чтобы разглядеть детали, нужен был бинокль – без оптики не увидеть дот, пулеметное гнездо. А немцы, чтобы воспрепятствовать высадке десанта, наверняка еще и берег заминировали. Игорь решил осмотреть реку ниже по течению, за чертой города. Не всегда линия фронта обустроена одинаково, особенно под прикрытием реки. Там, где берега заболочены или лес вплотную подходит, сплошных траншей не было, и потому ставили дозорных, минировали берег. Такие неудобья форсировать большими массами войск несподручно. Технику не переправить, да и солдаты завязнут в грязи. Но такие места любят разведчики, им не нужен шум. Передвигаются они на брюхе – так постового в качестве «языка» взять проще. Вот Игорь и искал место, подобное такому. Сложности были – в открытую вдоль берега не пойдешь. Солдаты роты всех сослуживцев знают в лицо, а чужие там не ходят. Игорю повезло. На одном участке лес подходил близко к берегу, и он подобрался к опушке, река в полусотне метров. Берег был заболочен, топкий – самому бы не увязнуть. Он забрался на дерево, высмотрел, где расположены посты, просчитал, когда происходит смена часовых – каждые четыре часа. На правом фланге увидел пулеметное гнездо, уяснил, что оно неглубокое – оба пулеметчика расчета лежали в довольно мелком окопе. Глубже рыть было нельзя, подпочвенные воды близко, вода в окопе стоять будет. А уж вечером и ночью комаров в таких местах полно! По берегу осока растет – пакостное растение. Края листьев острые, руки режет, как бритва. А если сухая, шелестит, едва заденешь. Остаток дня Игорь занимался делом. Он загнал машину поглубже в лес, разбортировал запасное колесо, достал камеру и накачал ее. Решил: как войдет в реку, уложит на нее мешок с документами. Подальше от воды, все целее будет. Как только стемнело, Игорь разулся. Сапоги, едва наберут воды, становятся тяжелыми и начинают тянуть ко дну. Пистолет сунул в карман брюк, ремень с кобурой бросил у машины. К опушке шел медленно, босой ногой постоянно щупал землю впереди себя. Если попадались сухие ветки, отбрасывал их в сторону. Наступишь на такую, хрустнет и привлечет внимание. На опушке леса залег, дождался полной темноты. Погода благоприятствовала. Полнолуние, луна за низкими тучами скрыта, небольшой ветерок. В полнолуние обычно скверная погода – дожди, ветер, а в сырой местности – туман. Ползти было неудобно. Одной рукой Игорь подтягивался сам, другой тащил за собой автомобильную камеру с мешком документов. Да еще приходилось время от времени шарить перед собой в поисках мин. Видимо, на этом участке никаких прорывов или поисков наших разведчиков давно не было, поскольку никто из немцев не пускал осветительных ракет, и пулеметчики не вели беспокоящий огонь, опасаясь нарваться на ответ. Позади Игоря, буквально в двадцати шагах от него, чавкая по грязи сапогами, прошел солдат. Игорь был уже весь мокрый и грязный. А, плевать, отмыться можно, лишь бы до своих добраться. Выбраться с немецкого берега – это полдела, а ведь еще к нашим надо проникнуть. Какой-нибудь новобранец с перепугу даст очередь, и поминай как звали! Когда Игорь в поиск с разведчиками ходил, начальник разведки или командир разведвзвода лично провожали его на передовую. Командир пехотинцев извещен был, что разведчики на участке его роты на чужую территорию пойдут и там же возвращаться будут. А здесь его никто не ждет, пулю схлопотать можно запросто. На коленях он беззвучно, без всплеска вошел в воду и, толкая перед собой камеру, поплыл к другому берегу. Речка была неширокой, и как она называется, Игорь даже не знал. Но все реки к югу от озера Ильмень впадали в озера, а вытекала только одна река – Волхов, но она была на северной части, где стоит Великий Новгород. Озеро велико, и Игорь вряд ли его переплыл бы, все-таки 35 километров в ширину. Берег появился неожиданно – ноги коснулись ила. Игорь попытался встать и тут же увяз по колено. Сколько мог, он продвигался на четвереньках. Чертыхнулся, задев осоку, и тут же с берега послышался голос постового: – Стой, кто идет? Пароль! Голос был негромким, но над водой звуки разносятся далеко. Постовой явно не хотел, чтобы его услышали немцы на другой стороне реки – так бывает, когда ждут своих разведчиков из поиска. – Свой я, помоги. – Держи, – и рядом с Игорем в воду упала веревка. Он ухватился за нее свободной рукой, а во второй намертво зажал мешок. Веревку потащили, а вместе с нею – и Игоря. И вот он уже на твердой земле. – Вставай, тут уже можно. Иди на голос. Игорь двинулся в ту сторону, откуда доносился голос. За деревом стоял боец с трехлинейкой. – Стоять! Ты кто? – Разведка. Только вышел не на своем участке фронта. – Разберутся. Это что у тебя? – Мешок с документами. Постовой подошел, пощупал. А когда разглядел вблизи форму, в которой был одет Игорь, отпрыгнул в сторону и выставил вперед винтовку с примкнутым штыком: – На тебе же форма фашистская! – Я к немцам в тыл в своей форме идти должен?! – возмутился Игорь. – Да ты никак сдурел! – Вот проткну, как соломенное чучело! – пригрозил часовой. – Под трибунал пойдешь! – жестко сказал Игорь. – Поворачивайся, шагай! Да не балуй, стрелять буду. – Я босиком, сапоги сбросил. Не подгоняй, не видно ни черта! Они шли по узкой кромке, потом свернули в тыл. – Товарищ сержант, я туточки перебежчика с той стороны задержал, говорит – разведка. Мешок при нем, вроде с документами. – Молодец, Осадчий. Возвращайся на пост. С Игорем сержант разговаривать не стал. – Идем в штаб полка, пусть отцы-командиры решают, что с тобой делать. Сержант привел Игоря к землянке ПНШ по разведке, доложил. Лейтенант не спал. Игорь разговор слышал, стоял рядом со входом. – Человека привел – в немецкой форме. Утверждает, что разведчик. – Я думал, наша группа вернулась. Ладно, заводи. Игорь вошел. Лейтенант посмотрел на его босые ноги: – Вплавь через Полисть добирался? – В самую точку! Так речка Полисть называется? – У тебя карты нет? – Никак нет. Я из ГРУ. Зафронтовая разведка, младший сержант Катков. Документы при себе, только немецкие, сами понимаете. – Кому доложить о твоем прибытии? – Подполковнику Стрюкову, разведотдел штаба армии. – Попробую. В мешке что? – Документы. Больше говорить о содержимом этого мешка я не имею права. Лейтенант принялся накручивать ручку полевого телефона. – Резеда! Резеда! Соедините меня со штабом дивизии. Лейтенант доложил собеседнику о прибытии зафронтового разведчика с той стороны. Ни фамилий, ни званий, ни должностей не называлось. – Так точно, понял! – ПНШ положил трубку, зевнул. – Приедут за тобой. Ты расскажи, как и где переходил. – На полосе роты, сержант которой привел меня сюда. Переправлялся на автомобильной камере от машины, боялся мешок с документами замочить. – О немцах что сказать можешь? – Берега реки заболоченные, посты редкие, через полсотни метров. Одно пулеметное гнездо, окопчик мелкий. – На нашей стороне не лучше, да ты сам видел. Без веревки не выберешься. – Для перехода место удобное. Немцы подтягивают резервы в Старую Руссу. А напротив вас войск мало. И мин на берегу нет – я ни одной не обнаружил. Что в глубине творится, я не знаю, я на машине ехал. – Нам эта Старая Русса – как кость в горле. Дважды пытались взять, сколько людей положили – ужас, да все без толку. – Германия пока сильна, сам видел. – Неужто в самом логове был? – Пришлось… – И язык знаешь? – Как русский. – Тогда мне повезло. Сможешь перевести несколько документов? – Если не длинные… Есть хочу очень и спать – устал. – Прости. Я на минуточку… – Лейтенант вышел, но быстро вернулся. – Поесть тебе сейчас принесут. А пока документики глянь… Видимо, наша разведка взяла их на той стороне у убитого или «языка». Игорь добросовестно перевел три места машинописного текста и письмо. В землянку вошел солдат – в руке он держал котелок. – На кухне только каша пшенная оставалась для караулов. Я туда тушенки американской добавил. И хлебушек вот, – солдат поставил на снарядный ящик котелок и положил кусок хлеба в газете. У Игоря при виде и запахе еды в желудке сразу появился голодный спазм. – Да ты ешь! – Лейтенант протянул ему ложку. – Выпить хочешь? Водка, ром, коньячок? – Сто грамм не откажусь, и лучше водки. Ему плеснули немного водки в алюминиевую кружку. Игорь поел, выпил. В желудке разлилась приятная тяжесть. – Сейчас мы тебе сапоги подберем, идем. Впокосившемся сарае они нашли немецкие сапоги, подошедшие Игорю по размеру, портянки. Еще лейтенант, подсвечивая фонариком, нашел красноармейскую гимнастерку, порядком ношенную, но чистую. – Немецкий френч сними, только из карманов все достань. Наши парни завтра простирнут, еще для дела пригодится. А вот брюк нет, не взыщи. Теперь Игорь смотрелся довольно странно. Брюки и сапоги были на нем немецкие – как и ремень поясной, но при русской гимнастерке без знаков различия. Он достал из карманов френча документы и увидел, что в солдатской книжке на имя Гюнтера Шпранца надписи чернилами расплылись. Выкинуть бы ее, да Стрюкову сдать надо. За мелкими заботами время пролетело быстро, и как только начало светать, прибыл грузовик. Из кабины выбрался незнакомый старшина, поздоровался с лейтенантом. Похоже, они были знакомы. – Этот? – старшина кивнул на Игоря. – В первый раз вижу… – Я из хозяйства подполковника Стрюкова. – Эка хватил! Так он же из другой армии! – Старшина раздосадованно покрутил головой. – Ладно, едем! Игорь вышел в полосе Первой ударной армии Второго Прибалтийского фронта. Одно было хорошо: мир разведчиков тесен и старшина слышал о Стрюкове. Они приехали в штаб армии, и начальник разведки долго созванивался по полевому телефону. Дозвонился с трудом. – Теперь жди. Подполковника на месте нет, но о тебе знают, приедут. Начальник покосился на брезентовый мешок. Любопытно ему было – что там? Однако переходить дорогу собратьям из разведки другой армии не стал. Наклонившись к мешку, он прочитал надпись: – А-4 – это что? – Документация. Чесались руки у майора посмотреть содержимое этого мешка, ох чесались! Мешок макулатуры из глубокого тыла не понесут, там что-то важное, любой разведчик любопытен по натуре. Пехотинец или танкист на малозначащие детали впечатления не обратит, а разведчик анализировать начнет и зачастую выводы нужные сделает. Грузовик пришел за Игорем только к вечеру. Старшина, с ним прибывший, был знаком Игорю по тренировочному лагерю. В таких случаях посылали не просто представителя разведотдела, а человека, лично знакомого, хорошо знающего фигуранта. – А, Катков? Ты же в Минске должен быть? А как в полосе чужой армии оказался? – Это я лично подполковнику доложу. – Лично не получится. Стрюкову полковника дали, в центральный аппарат перевели. У нас теперь новый начальник разведки, майор Пантелеев. Едем, вечереет уже. По разбитой бомбами и тяжелой гусеничной техникой дорогам они ехали долго. Из Игоря эта дорога вытрясла всю душу. Предыдущую ночь он не спал, вымотался и сейчас попробовал подремать в кузове. Куда там, от борта к борту кидало. Про сон он и думать забыл, тут язык бы не прикусить. Однако к трем часам ночи они были на месте. – Идем в отдел, – приказал старшина. – Вздремнуть бы пару часов, все равно все отдыхают. Ночь же! – Топай! Игоря ждали – не каждый день из глубокого тыла разведчики выходят. За столом начальника сидел майор. Игорь вошел и доложился по форме. – Катков? Мне Стрюков говорил – ты один из группы остался в живых. Давай с самого начала. Садись! Игорь начал с полета – когда их самолет подбили и он приземлился в болото. Он старался не упустить ни одной мелочи, поскольку по опыту знал, что беседовать с ним будут еще не раз, перепроверяя все сказанное. Да еще рапорт писать заставят. За час едва уложился. Майор откинулся на спинку стула, закурил. – Не слышал никогда о таком острове. И документы оттуда? – Так точно! – Надо в Москву посылать, у нас технических специалистов такого уровня нет. Но сначала перевести на русский язык надо, а уж потом разбираться, дельное что-то доставил или мусор. – Какой же это мусор? Я сам видел, как ракеты взлетают. Огромные! Тиль – это главный конструктор двигателей – говорил, что там одной взрывчатки больше семисот килограммов и дальность полета свыше трехсот километров. – Действительно, это что-то новое. Садись, пиши рапорт. – Товарищ майор, позвольте поспать. Две ночи на ногах, голова не соображает. Майор вздохнул и посмотрел на часы: – Даю три часа. Свободен! – Есть! Игорь настолько устал, что улегся бы прямо в коридоре разведотдела. Но до избы, в которой разместились разведчики, он добрел. Уснул, едва голова коснулась свернутого ватника, который заменял подушку. Несколько следующих дней продолжались настоящие допросы, правда – с перерывами на обед. Игорь уже рассказал, что он делал каждый день с момента приземления в болото. Особенно интересовались майором Тилем. Как Игорь его завербовал, почему представился сотрудником британской разведки и где оставил майора, в каком госпитале. Через неделю майор заявил: – Изучают твои документы в Москве. Поясни подробнее, где и при каких обстоятельствах ты их добыл? – Во время налета английских бомбардировщиков здание конструкторского бюро было разрушено. От Тиля я знал, где расположено хранилище документов. Раскопал, что смог, вытащил. – Мог бы и побольше… – Под бомбежкой? А если бы я под бомбу угодил или под обстрел? Тогда вообще бы ничего не доставил… – Вот бумага, рисуй расположение зданий и позиций на острове. Постарайся не забыть ни одной мелочи – дороги, узкоколейку, где было конструкторское бюро, где – завод по выпуску. – Завод располагается под землей, со слов Тиля – в горе. Конкретнее не знаю. – Рисуй, это в твоих интересах. Иногда Пантелеева сменял капитан Орлов. Однажды он сказал: – Документы твои специалисты изучили. Очень интересно, но отрывочно, фрагментарно. Кое-что по двигателю, но по самой ракете – ничего. – Конечно! Конструктор Вальтер Тиль был главным по ракетным двигателям, а не самой ракете. И само здание было конструкторским бюро по двигателям. Ракетами же занимался Вернер фон Браун. Где его конструкторское бюро, я не знаю да и самого не видел никогда. У меня и пропуск был не во все зоны. Постепенно Игорь начал чувствовать, что его в чем-то подозревают. Конечно, в разведке всякое бывает. Немцы могли использовать его «втемную» – для дезориентации. Но не такой же ценой – разрушения КБ, гибели сотен конструкторов и техников, главного конструктора. Ну а если немцы все же его перевербовали, то как увязать это с налетом английских бомбардировщиков? Ну, сунули бы поддельные документы. Собственно, тут и подделывать ничего не надо, у любого конструкторского бюро есть неудачные конструкции. Изобрели, сделали опытный экземпляр, провели испытания и поняли – неудача. Отставили в сторону, принялись за новое. И немцы вполне могли бы подсунуть ему настоящие чертежи, но неудачной конструкции. Только ведь Игорь откопал чертежи в секретном хранилище. И он был твердо уверен, что это не подстава, только как доказать это начальству? В разведке при малейшем сомнении в неискренности, а тем более уверенности в возможной перевербовке фигуранта отстраняли от службы. Через две недели после возвращения Игоря, когда в один из дней он уже привычно пришел к майору, тот сказал: – Проверка документов и твоих действий в немецком тылу может идти долго. Никто тебя ни в чем не обвиняет, но некоторые сомнения есть, прямо скажу. Поэтому ты временно переводишься в зенитную батарею. – Я же не артиллерист, товарищ майор! – Так ведь и я разведчиком не родился. Тем более что перевод твой временный. Кстати, батарея эта не так далеко от штаба. Игорь понял – его не хотят пускать на передовую, не говоря уже о том, чтобы отправить с заданием в немецкий тыл. А в своем тылу он под приглядом будет. Поэтому даже в пехоту не перевели, в траншеи на передовую. По всему выходит – не доверяют ему. Обидно стало, но виду не подал: в армии приказы не обсуждают, их выполняют. Он поднялся со стула: – Есть в батарею. – Иди к писарям, они в курсе. Красноармейскую книжку новую получишь. – Есть к писарям! В течение десяти минут он получил новую красноармейскую книжку, а выйдя из штаба, развернул ее. Упоминания о его службе в разведке не было нигде. Чудно! Последняя запись – командир отделения взвода по охране штаба армии. Личных вещей у него не было, собирать было нечего. От писарей при получении документов он узнал, где батарея – новое место его службы было в километре от штаба. Туда он и заявился, представившись комбату. – Знаю, звонили уже. Что натворил-то? – Ничего, – вытянулся перед ним по стойке «смирно» Игорь. – Не хочешь говорить – не надо. О пушке понятие имеешь? – Видел издалека. Комбат засмеялся: – Подносчиком снарядов будешь. Идем, с расчетом тебя познакомлю. Батарея имела на вооружении 37-миллиметровые автоматические пушки. В обязанности подносчика входило набивать патроны в обойму по пять штук и подносить их к орудию – дальше уже действовал заряжающий. Это была работа для любого, физически выносливого и необученного человека, но без военного образования. Но про себя Игорь отметил, что его, с учетом знания им немецкого, даже переводчиком в разведроте не оставили. Парни в расчете служили молодые, наводчиком был ефрейтор. Игорь – младший сержант и подносчик, должность в расчете самая низкая. Принял его расчет, однако, хорошо, показали и объяснили, что и как. Служба была простой, даже примитивной – но и самой рисковой. Пушка стояла в капонире, где земляные брустверы со всех сторон прикрывали и ее, и расчет. Боезапас же располагался поодаль. Игорь и должен был подносить снаряды от ровика, бегая с ними в руках по открытой местности. Во время налета вражеской авиации подносчики снарядов гибли чаще всего. Или эту должность для него избрали не случайно?Глава 7. Рота особого назначения
И прослужил Игорь в зенитной батарее всего четыре дня. После разведки эта служба вначале показалась ему легкой. После завтрака снаряды в обоймы набивал, протирал их промасленной тряпицей. Принимал участие в чистке орудия, поскольку ствол чистили всем расчетом – длинный ствол зенитки требовал усилий при работе банником. А на четвертый день – налет «лаптежников». «Юнкерсы» появились неожиданно, вывалившись из-за облаков, и ведущий сразу свалился в пике. Первые бомбы пришлись по передовой. На батарее при появлении штурмовиков сразу объявили тревогу и открыли огонь, тем самым обнаружив себя. Второй самолет целил уже не по позициям пехоты, а по батарее. Автоматическая пушка жрала снаряды, как паровоз дрова. Короткая очередь – и пяти патронов нет. Заряжающий почти все время кричал: – Патроны давай! Игорь подносил сразу по две-три обоймы. И другие пушки батареи грохотали непрерывно, пока не попали под бомбовый удар «лаптежника». Сверкнул один разрыв, второй – уже ближе, а третий и вовсе пришелся по брустверу капонира. Игорь успел заметить вспышку и от сильного удара в ногу потерял сознание. Очнулся он уже в госпитале и сначала не понял, где находится – вокруг были белые стены и потолок. Во рту ощущалась сухость, во всем теле – слабость, левое бедро дергало и ныло. Рядом кто-то стонал. Заметив, что Игорь пришел в себя, к нему подошла медсестра. – Пить, – прошептал он. Язык был сухой и шершавый, как наждачная бумага. К его губам поднесли поильник, и ничего слаще и вкуснее этой воды Игорь никогда не пил. Пол-литровый поильник он осушил моментом. – Еще! – Нельзя тебе больше. Ты и так трое суток без сознания, да еще операция… – Нога цела? – испугался Игорь. – Не отрезали? – Цела! Осколком только кусок мышцы вырвало, ты крови много потерял. У Игоря отлегло от сердца. Он хотел голову поднять, чтобы убедиться, на месте ли нога, но сил не было, голова кружилась от усталости. Но организм был молодой, и на поправку он пошел быстро. Переливание крови, уколы витаминов, нормальное питание в госпитале и отдых делали свое дело. Через десять дней он уже стал вставать с кровати и ходить по палате, опираясь на костыль. Когда перестала кружиться голова и отступила слабость, стал выходить в коридор. Госпиталь располагался в глубоком тылу, в полутора сотнях километров на восток от Старой Руссы. К удивлению Игоря, в госпитале было много краснофлотцев. Одеты они были, как и все раненые, в больничные халаты и кальсоны, но в вырезе халата у каждого была видна тельняшка. Познакомившись с некоторыми из них поближе, Игорь узнал, что все они из морской пехоты. С началом войны, когда Балтийский флот оказался заперт в Кронштадте и Невской губе, матросов с кораблей и береговых частей морфлота забрали в пехоту. Только тельняшки и бескозырки они не сдали и перед атакой меняли каски на бескозырки. В принципе, от Боровичей, где был госпиталь, до Балтики было не так уж и далеко. Госпиталь располагался в здании бывшей школы, классы превратили в палаты. Вот там коек было много, по двадцать-тридцать в каждом. Но палата, в которой лежал Игорь, была небольшой, на три койки, стоявшие почти вплотную. Дело постепенно шло к выписке. Игорь еще прихрамывал, но ходил уже без костылей и даже без палочки. Каждый день, если позволяла погода, он «нарезал» круги по бывшему школьному саду. А она не баловала – осень! Небо было почти постоянно затянуто тучами, часто шли моросящие дожди, дул холодный ветер. В халате и тапочках в такую погоду много не погуляешь, а другой одежды в госпитале не выдавали. Однажды на освободившуюся койку положили раненого морпеха. Рана была тяжелая, в живот. Морячок был без сознания, уже после операции, и медсестра попросила Игоря: – Ты приглядывай за однофамильцем. Он тоже Катков, только Сергей Ильич. Не родственник? – Откуда мне знать? – пожал плечами Игорь. – Очнется – поговорим. Только морячок не очнулся и, не приходя в сознание, умер на третий день. Игорь прочитал и запомнил табличку на его кровати. Имя и отчество отпечаталось в памяти сразу и накрепко, как только он услышал их от медсестры, но на табличке были еще число, месяц и год рождения. А задумал он, как только услышал об однофамильце, уйти из госпиталя, но по его документам. Перестраховаться, избежать дальнейших подозрений. Сделают запрос в госпиталь, а он умер от ран. И документы настоящие, чистые. Волновался, конечно. Но после военно-врачебной комиссии получил справку о ранении, где после фамилии были лишь инициалы – с ней он и заявился в каптерку к сержанту. – Выписывают меня, вот справка. – Поздравляю! Игоря одели в потрепанную, но чистую форму, выдали красноармейскую книжку однофамильца и сухой паек на три дня. Грузовиком, вместе с группой выписанных по выздоровлению, перевезли на пересыльный пункт. А дальше – поездом в Тихвин. В городе осталось мало целых зданий, но запасной полк располагался на окраине города в палатках. Поначалу Игорь не откликался на свое новое имя, но за неделю пообвык. Обычно в армии обращаются по фамилии, это только среди сослуживцев обращение по именам. Каждый день в запасной полк приезжали «покупатели» – как называли представителей воинских частей. Особенно востребованы были технические специальности – танкисты, артиллеристы, радисты. Наконец, к исходу недели, перед строем в две сотни человек вышел командир в черной морской форме. – Моряки или морские пехотинцы есть? Игорь сделал шаг вперед. – Сдать мне красноармейские книжки, ожидать на плацу. Остальным разойтись. В отобранной группе оказались десять человек. Командир сходил в штаб части с документами, отметил убытие, и к обеду они уже выехали на грузовике. Солдаты в кузове гадали, куда их везут, на какой корабль или в какую береговую часть они попадут. Когда они уже подъезжали к пригородам, один из солдат воскликнул: – Да это Ленинград, братцы! Из всех солдат, сидевших в кузове грузовика, в городе на Неве был только этот. Все остальные смотрели по сторонам – о блокаде города они знали. Но как же они проехали, если блокада? Оказалось, что в январе 1943 года войска Ленинградского и Волховского фронтов начали наступление навстречу друг другу и соединились в районе рабочих поселков № 1 и № 5 и освободили Шлиссельбург. Они очистили от немцев южное побережье Ладожского озера на ширину от восьми до одиннадцати километров, быстро были проложены автомобильная и железная дороги. Людей из запасного полка привезли на остров Голодай – ныне остров Декабристов, который находится по соседству с Васильевским островом. Здесь, в здании средней школы, располагалась рота особого назначения. Из-за секретности РОН именовалась ротой ЭПРОН – экспедиции подводных работ, занимающейся подъемом затонувших плавсредств. Подчинялась рота разведотделу штаба Краснознаменного Балтийского флота, а командиром ее был Иван Васильевич Прохватилов, замполитом – А. Мащенко. Именно Прохватилов, молодой выпускник Военно-морского училища, по приказу командования Балтфлота создал роту водолазов, разведчиков-диверсантов. В 1941 году СССР, имея большие морские границы, не имел морских спецподразделений, хотя такие страны, как Англия и Италия, их уже создали. Организовать роту было сложно. Если вентилируемое оборудование для тяжеловодолазов было, то для легководолазов оно отсутствовало. Ни гидрокостюмов, ни ласт, ни дыхательного оборудования, аквалангов. Хотя для экипажей подводных лодок была создана такая вещь, как средство спасения через торпедные аппараты. По штату РОН имела 146 человек. Был взвод тяжеловодолазов, взвод легких водолазов и обеспечивающая группа. Когда морские пехотинцы выгрузились из машины, командир сказал: – Вот наш «сорокатруб». Из всех форточек здания торчали трубы «буржуек», железных печей. В период очень тяжелых для города зим 41/42 и 42/43 годов теплоцентрали не работали – не подавалась электроэнергия. Помещения обогревались «буржуйками». Как позже узнал Игорь, рота уже имела на своем счету ряд успешно выполненных операций. Основными ее задачами были разведка и диверсии в тылу врага. Вновь прибывших обучали обращению с гидрокостюмами ТУ-1 и дыхательными аппаратами ВИА-2. Новичков учили форсировать водные рубежи, ходить под водой по компасу, выходить из торпедных аппаратов подлодок, вести разведку, закладывать мины. Обучение было интенсивным. Сначала теоретический курс, потом – практический, благо море в двух шагах. Старослужащие в казарме рассказывали о взрыве пристани в Петергофе, когда удалось скрытно подвести под водой две мины и взорвать. Командира бойцы называли Батей. Хоть и молод он был, а безрассудства не терпел, каждую операцию просчитывал. Игорю учеба давалась легко. Он никогда не курил, «дыхалка» была отличной, что для подводных работ немаловажно. Знания хватал на лету, но о своем «немецком» благоразумно умалчивал, ведь могли поинтересоваться – откуда? Пока шла теория, потеплело. На улице уже был май, но вода в Невской губе все еще была холодной. Начались первые спуски под воду. Гидрокомбинезоны были скверного качества, пропускали холод, и если на мелководье было еще хоть что-то видно, то на глубине видимость – пять-шесть метров. И то опытные водолазы говорили, что это еще неплохо. Потом осваивали погружения с водолазных ботиков. Еще в январе – феврале 1944 года объединенными усилиями Ленинградского, Волховского фронтов и Балтийского флота разгромили немецкую группу армий «Север», полностью освободили Ленинград от блокады и заняли часть Калининской области и вступили на земли Эстонии. Теперь южный берег Невской губы был очищен от немцев, но северный берег еще занимали финны, союзники Германии. Наши моряки принялись очищать фарватер от множества мин – немцы ставили их с катеров, сбрасывали с самолетов. Финны тоже внесли свою лепту. Воды Невской губы и особенно Финского залива были нашпигованы минами, стояли противолодочные сети. Немцы старались запереть наш флот в Кронштадте, и во многом им это удалось. За май морские пехотинцы изрядно напрактиковались, а в июне вода уже потеплела. Не Сочи, конечно, и не Крым, но хоть какое-то время можно было работать под водой, не опасаясь судорог. Под руководством опытных водолазов стали обследовать дно Невской губы. Обнаруженные донные мины обозначали буями, позже опытные водолазы закладывали взрывчатку и подрывали их. В некоторых районах акватории было мелко, в частности – у Петергофа, и тральщики там работать не могли. А еще обследовали затопленные суда – если находили, ведь не один немецкий катер затонул в этих водах. На них искали шифровальные таблицы, карты минной обстановки, секретные документы. Один из пловцов, нырявший с водолазного ботика, обнаружил затопленный катер в двух кабельтовых от Петергофа. Погружался на него Игорь – это было его первое подводное задание. Видимость под водой была неплохая, сквозь ее толщу пробивалось солнце. Катер лежал на правом боку, и на его корме зияла большая пробоина от снаряда. Видимо, наши артиллеристы «угостили» немца, взрыв мины оставил бы куда большие повреждения. Зенитки «эрликоны» были сорваны с тумбы, стоящей на палубе, и валялись рядом на морском дне. Катер еще не успел обрасти водорослями, его не занесли ил и песок. На рубке отчетливо выделялись свастика и порядковый номер. Через сорванную дверь Игорь вплыл в рубку и сразу дернулся назад. Навстречу ему, раскинув руки, влекомый подводным течением, плыл труп – распухший, обезображенный, в немецкой военной форме. Игорь уже насмотрелся трупов – на земле, но под водой они смотрелись чудовищно и могли испугать любого. Игорь схватил его за руку, желая вытолкнуть из рубки – такое соседство было ему не по душе, но кожа с руки утопленника отстала большим куском. По правде сказать, жутко. Тогда он ухватился за рукав формы и вытянул утопленника из рубки. Глубина, на которой находился катер, была метров восемь-десять. Игорь обшарил всю рубку и обнаружил металлический пенал. Вскрывать пенал он не стал – пусть опытные водолазы на ботике осмотрят, и сунул его в сетку на поясе. Больше в рубке ничего интересного не было. Подплыв к корме, он заглянул в открытый люк. Сумрачно, из моторного отсека выплыла стайка рыбешек. Игорь перебрался ближе к носу – там была небольшая каюта экипажа. Забраться в нее ему удалось, но кроме матрацев на рундуках команды он ничего не обнаружил. Пора было всплывать. Один раз его уже дергали за шнур, предупреждая, что воздуха в баллоне осталось на пятнадцать минут. Медленно, делая глубокие вздохи, Игорь всплыл. Глубина погружения была мала, и кессонной болезни опасаться не стоило. Вот с большой глубины надо всплывать медленно, делая остановки-ступеньки, иначе воздух, растворенный в крови под давлением, будет образовывать пузырьки. Это чревато гибелью водолаза или поражением его внутренних органов, и в первую очередь – головного мозга. Все это рассказывали в роте военные врачи из Военно-медицинской академии. Игорь взобрался по лестнице в ботик, и его помогли втянуть. Товарищи сразу увидели в сетке пенал. – О! Катков с добычей! Мичман, бывший старшим на ботике, сразу открыл пенал – немцы использовали такие для хранения документации. Внутри пенала находился судовой журнал, свернутый трубочкой, и карта акватории Невской губы с отметками. – С крещением тебя, Катков! С первой добычей! В штабе разберутся, что ты доставил, переведут. Какое счастье после погружения снова видеть солнце, лица товарищей, дышать свежим морским воздухом! К своему «сорокатрубу» выгребали на веслах. Вдруг весло одного из гребцов за что-то задело, и стук этот услышали все на ботике. – Табань! Суши весла! – скомандовал мичман. – Надо посмотреть, за что зацепились. Катков, ты в гидрокостюме, и воздуха немного в баллоне есть. Опустись, посмотри. Долго ли нацепить маску и вывалиться за борт? Покидали ботик незатейливо – садились на борт спиной к воде и переворачивались. Удар о воду приходился на стальной баллон. Игорь осмотрелся. Ничего подозрительного видно не было, но ведь был же удар веслом! Судя по карте, отмелей в этом месте нет. Но ботик после удара прошел некоторое расстояние, и, понимая это, Игорь поплыл за корму. По левой стороне показалось что-то черное, и он подплыл поближе. Да это же мина! Круглая как шар, болтается на тросе, а во все стороны из корпуса торчат рогульки взрывателей. Задень корабль или бот за такую рогулину – последует мощный взрыв. Но, видимо, счастлив их Бог, пронесло. А ударь весло по взрывателю – и от ботика остались бы только щепки. Слишком мощный заряд в мине, рассчитанный на крупные транспорты. Игорь всплыл, показался над водой, вытащил изо рта загубник и крикнул: – Донная мина! Дайте буек обозначить! Ему передали буек, и он привязал его прямо к якорному тросу, на котором крепилась мина – пусть теперь ее подрывают опытные водолазы. Случайно мину обнаружили, а ведь почти на фарватере главного хода стояла, и тральщики в этих местах проходили. Взрыватели на мине контактного действия, сброшены с судна, минного заградителя. Мины можно сбрасывать и с низколетящего самолета на малой скорости. Но они выглядят по-другому, и взрыватели чаще магнитные или акустические, реагирующие на крупную металлическую массу транспорта или шум его винтов. А на ботике мотора нет и корпус деревянный. Да и прошли мимо. Если бы не задели веслом, на этой мине в дальнейшем подорвался бы корабль. И где? В Невской губе, рядом с Ленинградом! Мина могла быть немецкой, поставленной еще до 1944 года, а могли и финны под покровом ночи поставить. От Ленинграда финские войска были близко, оккупируя Выборг. Их войска занимали все северное побережье той же Невской губы и простреливали большой участок акватории из артиллерийских орудий. Воевали финны зло, ревностно, использовали по большей части немецкую технику и вооружение. Если корабли и подлодки у них были свои, то самолеты – «Мессершмитты» и «Юнкерсы», и танки «T-III» и «T-IV». Не брезговали финны и русской трофейной техникой. Поскольку немцев от города отбросили, теперь головной болью советского командования становились финские войска. Вообще железного хлама на дне было много: потопленные суда, мины, неразорвавшиеся авиабомбы, снаряды крупных калибров, стальные тросы противолодочных сетей. И большая часть этого железа представляла опасность. Две недели водолазы обследовали и очищали акваторию Невской губы от взрывоопасных предметов – необходимо было открыть свободный проход для кораблей и подлодок Балтийского флота в Финский залив и Балтику. А еще дать возможность рыбакам ловить рыбу. Рыба – это возможность подкормить изголодавшихся за блокаду людей. Игорь уже освоился с погружениями, начал приобретать опыт. Конечно, по сравнению с водолазами, прошедшими службу в ЭПРОНе, он зеленый салага. Но служба начинала нравиться, погружения уже не так пугали, а особенно – встречи под водой с мертвецами. И в зафронтовой разведке, где он служил раньше, был риск, и здесь. Только здесь он был иного рода. Конечно, товарищи с водолазного ботика подстраховывали, у каждого водолаза к поясу был привязан линь – тонкая веревка. Через линь обменивались сигналами, используя для этого рывки. Этим же линем могли в случае опасности вытащить водолаза. У каждого водолаза на ремне был нож, поскольку они, бывало, запутывались в рыболовных сетях. Рыбаки пытались промышлять рыбу, сети их застревали в обломках затонувших кораблей, и их рубили, поскольку достать такие сети было невозможно. А при обследовании кораблей водолазами сети зачастую становились для них ловушками, водолазы запутывались в них, как муха в паутине. В таких случаях нож становился для них единственным средством спасения, так как выбраться из сети при помощи линя было невозможно. Обычно под воду ходили парами, подстраховывая друг друга, но это получалось не всегда. Водолазов было мало, а объем заданий велик. Да и чем мог помочь второй водолаз в поисках мин? В РОНе чувствовали, что готовится крупная операция против финнов – наше командование решило освободить территории вокруг Ладожского озера, северный и западный берега были оккупированы. На Ладоге базировалась Ладожская флотилия, туда подтягивались корабли Онежской флотилии, Балтийского флота. Конечно, крупным кораблям в озере, сколь велико бы оно ни было, делать нечего, но морские охотники, торпедные катера и другие суда с малой осадкой переводились на Ладогу по Неве. Не однажды в течение войны финны пытались захватить маяк на острове Сухо, побережье, однако безуспешно. Красной Армии было необходимо обезопасить Ленинград, отодвинуть линию фронта дальше от города, а в перспективе принудить Финляндию к выходу из союза с Германией и капитуляции либо к сепаратному миру. Финны и сами чувствовали перелом в ходе войны и неизбежность победы СССР, тем более что на стороне Советского Союза были такие промышленно развитые страны, как США и Великобритания. Поэтому они хоть и пакостили по-мелкому, но активных действий не предпринимали. А немцам уже было не до помощи Финляндии, а Суоми старалось не раздражать сильного соседа без необходимости. Прошли в Красной Армии те времена, когда остро не хватало боевой техники и боеприпасов, а у командиров – боевого опыта. Над западным и северным берегом Ладожского озера стали летать наши самолеты-разведчики на «Пе-2» – они проводили аэрофотосъемку. Но на фото видны только крупноразмерные цели – танк, вагон, пушка. А вот дот, если он хорошо замаскирован, на фото не разглядеть. И вот тут вспомнили о роте особого назначения. Взвод легководолазов перебросили в Шлиссельбург, город на южном берегу Ладоги, пригнали подводную лодку серии «М» – «малютку». От северных берегов на расстоянии кабельтова, по сухопутному – немногим менее двухсот метров – глубины достигали десяти метров, и дно без крупных каменных глыб, лодка ночью вполне может скрытно подойти. Легководолазам-разведчикам раздали карты побережья с приказом – изучить. Герметичных пеналов рота не имела, все увиденное пришлось запоминать, а по возвращении фиксировать на карте. Задачей роты было провести разведку, а потом в бой должен был пойти десант – для них уже готовили корабли, баржи, катера. Десантники готовились, распределялись по плавсредствам, которые должны были выдвигаться к оккупированному берегу тремя колоннами. На аэродромах тоже кипела работа – завозились бомбы и топливо. Ушли те времена, когда командиры бросали в наступление батальоны и полки без должного обеспечения, прикрытия авиацией и помощи артиллерии. Людей научились беречь, жаль только – ценой многомиллионных потерь. Наряду с другими бойцами взвода Игорь попал в группу разведки. Несколько дней он изучал карту, но больше его беспокоило другое: в боевых условиях, тем более ночью, ему предстояло выйти с подводной лодки. Если погода будет благоприятствовать – тучи луну прикроют, легкое волнение будет – один-два балла, то лодку можно будет покинуть через рубочный люк. При полной луне такой фокус не удастся, и придется подлодку покидать через торпедный аппарат. На «Малютке» торпеды и, соответственно, диаметры труб торпедных аппаратов маленькие, 533 миллиметра, самому бы протиснуться, а ведь еще акваланг. Его даже надеть на спину нельзя, придется толкать перед собой и надевать уже в воде, что неудобно. Это на земле все выглядит просто. Каждый из разведчиков сделал по пробному выходу из торпедного аппарата. Субмарина стояла у пирса. Условия хорошие: день, море спокойное. Ночью будет сложнее, тогда даже лямок у акваланга не видно. Роту готовили, как разведчиков-диверсантов, только к врагу они подбирались морем, а точнее – под водой. В эту ночь, когда уже была назначена дата будущей операции и требовались свежие оперативные данные, группа вышла на «Малютке» в рейд. Большую часть пути они проделали в надводном положении, под дизелями, и только когда подходили к берегу, опустились на перископную глубину. Ладожское озеро огромно по размерам, иному морю не уступит, и когда налетает ветер, волны бывают поистине морского размера и силы. Но в этом рейде погода благоприятствовала. Тучи закрывали луну, ветер, волнение на воде – два балла. Для подводных диверсантов – в самый раз. Выходили сразу по два человека с каждого торпедного аппарата, коих на «Малютке» было два. Выбравшись, они помогли друг другу надеть акваланги. Так же, группой, ориентируясь под водой по компасу, отправились к побережью. Лодка ушла к другой точке – разведчиков высаживали в четырех местах. Старшим в группе Игоря был опытный водолаз, участвовавший уже в нескольких боевых операциях. Ноги неожиданно коснулись дна, стало быть, до берега – рукой подать. Выбраться на берег бесшумно, имея за плечами акваланг, тоже целая наука. Но выбрались, акваланги притопили у берега под приметным камнем. Возвращаться нужно было тоже на подлодке, а до нее еще добраться надо. Но сейчас голова была занята другим – надо было найти удобные места для наблюдения. Финны чувствовали себя вольготно: русские далеко, их солдаты днем ходили по берегу, а место для наблюдения должно быть скрытое. В обратный путь все должны были собраться у камня в двадцать четыре часа. Подлодка долго ждать не будет: не успели – выбираться самим придется или ждать начала операции. Из оружия – нож и пистолет в прорезиненном мешке. Но это уже на крайний случай, потому как если дело дойдет до стрельбы, можно считать, что операция сорвана, финны не отвяжутся, пока не убьют. И уйти некуда, за спиной озеро. Если только к ним в тыл… И группе, и подлодке еще повезло: финны, успокоенные тем, что советские войска не предпринимали попыток высадить десант на этой земле, не минировали акваторию. Группой спрятаться затруднительно, и они, еще будучи на лодке, решили после высадки разойтись и собраться уже в полночь. Игорь сразу пополз вправо. Опасаясь противопехотных мин или заграждений из колючей проволоки, землю перед собой ощупывал руками. Да только не было ничего. Так на животе он до деревьев и добрался. И едва не влип – в лесу финны землянки устроили. На берегу их замаскировать затруднительно, а под деревьями ни один самолет-разведчик не засечет. Поднявшись на ноги, Игорь встал у дерева, прислушался. И вдруг в пяти шагах от него вспыхнул яркий свет – это финн вышел из землянки, распахнув дверь. Свет от коптилки показался Игорю настолько ярким, что ударил по глазам. Но и финн, попав со света в темноту, первое время толком ничего не видел. Он прошел в двух шагах от Игоря и не заметил его. А Игорь, превратившись в статую, дышал через раз. Финн прошел пару десятков метров. Потом Игорь услышал приглушенный разговор, раздался металлический звук, и назад, в землянку, вернулись уже двое. Пост у них там или пулеметное гнездо? По-любому надо выбираться отсюда и желательно как можно быстрее. Когда все стихло, Игорь, перебегая от дерева к дереву, углубился в лес. Через полчаса послышались странные звуки, и он остановился, прислушался. Да это же поезд вдалеке! Так, на звук он и пошел. Километра через два он вышел к железной дороге. Финны не охраняли ее, как немцы на оккупированной земле – в той же Белоруссии, где на сто метров вправо и влево от дороги немцы вырубали деревья. Днем и ночью «чугунку» патрулировали пешие солдаты и мотодрезины с пулеметами. А здесь, сколько ни рассматривал Игорь окружающую местность из своего укрытия, ни одного солдата он так и не увидел. Вот бы где диверсию совершить, подорвав поезд! Только взрывчатки у него нет, как и приказа… Взорви он сейчас мост или эшелон, финны насторожиться могут. Он двинулся вдоль опушки по железной дороге – куда-то она должна его вывести? В итоге Игорь пришел к аэродрому. Вовремя остановился – предостерег звук прогреваемых или опробуемых после ремонтных работ моторов. Глушителей на боевых самолетах нет, и звук работающих двигателей разносится далеко. Дальше он где полз, а где перебегал, и, как выяснилось, не зря. Через полкилометра наткнулся на заграждения из колючей проволоки, которые шли в два ряда. И не факт, что в полосе между ними не было мин. За «колючкой» уже шло поле – аэродром. Сейчас темень, ничего не видно. Игорь присмотрел дерево на опушке, повыше да погуще, и улегся под ним отдохнуть. Километров на восемь-десять он уже отошел от берега, и можно было позволить себе вздремнуть. На рассвете его разбудил рев многих моторов – техники и мотористы прогревали моторы самолетов перед полетами. Было еще сумрачно и зябко. Игорь полез на дерево – сверху весь аэродром будет виден как на ладони. Когда рассвело, пересчитал самолеты – девятнадцать истребителей Bf-109 и бомбардировщики. Издалека их марку он определить не смог, поскольку они были прикрыты маскировочными сетями, зато разглядел две зенитные батареи. Будет что доложить командованию. Решив не задерживаться, он спустился с дерева и двинулся вдоль железной дороги. И снова его выручил слух: тук-тук… Через короткий промежуток времени – еще двойной стук. По шпалам шел обходчик, проверял рельсы. Кабы не стук, настороживший Игоря, он вполне мог его увидеть. Основной путь впереди ответвлялся в сторону берега, И Игорь немного поколебался – куда идти? Решил – к берегу. Железная дорога всегда идет к значимым местам – порту, базе катеров. Двинулся осторожно. Сначала увидел бетонную коробку – тут и заканчивались рельсы, тупик. Он принял бетонное сооружение за склады, но решил не торопиться и влез на дерево. Командованию нужны точные сведения, а не его домыслы. Как не хватало бинокля! Берег в этом месте был скалистый, изрезан шхерами. В этом, северном районе озера, глубины большие, от 70 до 230 метров, но вода прозрачная, видимостью до 10 метров, и подлодка может подойти к берегу совсем близко. Одно мешает – недавно закончились белые ночи, когда солнце стояло над горизонтом. Правда, ночи сейчас уже привычные, но темнота уж больно короткая, пара часов – и снова светло. Неожиданно внимание Игоря привлекло то, что между «складами», как он назвал бетонные сооружения, ходили люди в форме. У финнов военное обмундирование напоминает немецкое, и для того, чтобы разглядеть, немцы перед ним или все-таки финны, Игорю нужен был бинокль. Потом хождение прекратилось, Игорь расслабился, однако внезапно раздался оглушительный выстрел. Над «складом» взвился столб огня, дым. От неожиданности Игорь едва не свалился с дерева. Да это же замаскированная батарея! Как же он сразу не догадался? Финны дома и склады сооружали из бревен. Лес вокруг, строительный материал, можно сказать, под боком. Но к военным укреплениям – дотам, командным и наблюдательным пунктам, позициям артиллерийских батарей, капонирам для техники – финны относились со всем тщанием, строили серьезно и бетона для них не жалели. Не зря они гордились своей линией Маннергейма. Второй выстрел, уже из другого сооружения. Орудия, судя по звуку и пламени выстрела, были явно крупнокалиберными. Только куда они лупят? Ладожское озеро велико, 219 километров в длину и от 70 до 125 километров в ширину, и ни одна пушка на такую дистанцию стрелять не в состоянии. «Наверное, бьют по островам», – решил Игорь. Островов на Ладоге много, самый известный – Валаам, но есть и другие – Килькопа, где тоже стоит монастырь, Ореховый, а также целые архипелаги мелких. Есть и искусственно насыпанные на отмели – тот же Сухо с маяком. Игорь постарался запомнить расположение батареи. Но долго сидеть на дереве неудобно, затекают ноги, да еще и прохладно. Ночью было градуса три тепла, днем же, судя по ощущениям, едва до десяти дотягивало. А у него одежонка легкая, ватник под гидрокостюм не наденешь. Да и пожевать уже хочется, а нечего. Он прождал до полудня. Судя по тому, как военнослужащие потянулись к длинному бревенчатому зданию, у финнов наступил обеденный перерыв. Игорь слез с дерева и вначале пошел, а потом и побежал в чащу. Чтобы согреться и размять затекшие конечности, сделал несколько приседаний. Пора было двигаться в обратный путь, к вечеру он доберется до места сбора. И хотя вечера светлые, дотемна тянуть нельзя. Вечером и часовых больше, и они более настороженны и бдительны, чем днем. Игорь выбрался к железной дороге. Она – как нить Ариадны, приведет его к нужному месту. Периодически он уходил от железной дороги в сторону, к берегу. Не во всех местах можно подобраться к морю из-за скал, но там, где берег был плоский, поросший мхом, он подбирался к воде – у уреза воды могли быть посты или пулеметные гнезда. Потом он снова возвращался к «чугунке» и продолжал путь. За то время, которое он шел параллельно дороге, по ней прошло три эшелона. Благо паровозы пыхтели шумно и он загодя успевал укрыться. Эшелоны были сплошь грузовые, вагоны закрытые. Что в них – продовольствие, боеприпасы? Тяжелую технику – танки, пушки, самолеты – возили на платформах, но сегодня ни одной платформы он не видел. Но все вагоны добросовестно пересчитал – по их числу можно было высчитать вес груза. Если в эшелоне в среднем полторы-две тысячи тонн боеприпасов, то фашисты готовятся к наступлению. Ширина колеи, вагоны и паровозы финны использовали нашего стандарта – это повелось еще с тех времен, когда Финляндия была частью Российской империи. В Германии же вагоны были уже и меньше, как игрушечные, и расчет вместимости был другой. Мелочь, но разведчик такие особенности знать должен. К вечеру он был уже на месте сбора, первым. Мест похожих на берегу много, но была опознавательная точка – правее двести метров дот бетонный характерной внешности. Камень в воде торчал, у которого группа притопила свои акваланги. Что сейчас Игорю больше всего хотелось, так это есть. От жажды в Карелии не умрешь, полно ручьев, речушек и рек. Все они втекают в Ладогу, одних рек сорок, а вытекает одна – полноводная и глубокая Нева. Игорь не раз пил по дороге. Вода чистая, вкуснейшая, но еду она не заменит. Над водой кружили чайки, выхватывая из воды рыбешку. В озере водилась разная рыба, в том числе и деликатесная – лосось, форель, ряпушка и корюшка, не говоря уж о сомах, щуках и налимах. А еще озеро облюбовала утка – как раз три утиных кряка были условным знаком для сбора. Шло время, начало смеркаться. Игорь уже начал беспокоиться – где же парни? Хоть один, но должен уже прибыть. О том, что их могли схватить финны или они могли подорваться на минах, думать не хотелось – он же вернулся. Часов у Игоря не было – не научились тогда еще делать водонепроницаемые. Но по положению звезд и луны он смог определиться – близко полночь. Он крякнул трижды, довольно натурально. Выждав время,повторил сигнал, но сколько ни прислушивался, ответа не было. Тревога заползла в душу – почему нет трех сослуживцев? Если с одним беда – в разведке такое бывает, то где остальные? Он осторожно пополз к камню. От дота едва слышно доносились голоса и смех финнов. Игорь выматерился про себя – развеселились, как в доме отдыха. Спустился в воду. Холодно, ноги одеревенели сразу. Обшарил все дно вокруг камня и почувствовал, как его пробил холодный пот – аквалангов и гидрокостюмов не было! Парней из группы не было, и забрать их снаряжение никто не мог. Отсюда вывод – он не на месте высадки! Ошибка в определении! Он выбрался на берег и пополз в лес. Немного не дошел? А драгоценное, спасительное время уходит! Чертов дот и камень в воде сбили с толку. По лесу Игорь шел настолько быстро, насколько мог. Бежать нельзя, можно наступить на сухую ветку и демаскировать себя. Да и опасно: на мину наступить можно, с патрулем столкнуться. Проделав путь с полкилометра, может – чуть больше, он свернул к берегу. И тут дот! И камень торчит… Он прополз к камню и, к своей великой радости, обнаружил под ним акваланг и гидрокостюм. Намучившись в одиночку, все-таки оделся, нацепил акваланг. Игорь знал, что лодка должна быть приблизительно в кабельтове от берега, и потому двигался к воде так быстро, как только мог. Но все равно не успел, опоздал всего на минуточку… Впереди показалась темная громадина, она разворачивалась боком. Мелькнул винт, и лодка стала набирать скорость. Струей воды от вращающихся лопастей Игоря отбросило в сторону, как пушинку. В душе перемешались досада, злость на себя и обида на подводников – ну что им стоило подождать еще чуть-чуть? Ему бы только доплыть до корпуса, постучать по металлу… Они поняли бы, открыли бы наружный люк торпедного аппарата. А сейчас он один, в чужих водах, без еды, без надежды на спасение, и главное – он не передал командиру добытые сведения. Ну хоть топись от отчаяния! Вернувшись к камню, Игорь снял акваланг и гидрокомбинезон. Замерз как последняя собака! Пополз в лес – надо было выбрать спокойное место и обдумать сложившуюся ситуацию. Забравшись в дебри, он улегся под елью на толстом слое опавшей хвои. В роте его могут зачислить в погибшие, а еще хуже – счесть попавшим в плен. Хотя сослуживцы его ждали, не забрали акваланг и гидрокомбинезон. А вот других аквалангов не было, стало быть, вернулись все, кроме него. Растяпа и разгильдяй! Но что толку корить себя, дело уже сделано. Для начала он решил добыть пропитание. В лесу, да еще рядом с рекой от голода и жажды не умрешь. Выспавшись, Игорь направился к ручью, шумевшему в чаще. Вода в нем чистейшая, и видно было, как плавают рыбешки. Сняв тельняшку, Игорь зашел в воду по колено. Холодно, вода была прямо ледяной. Рыбешки, первоначально шарахнувшиеся от него стайкой, осмелели и стали подплывать близко. Игорь опустил в воду тельняшку, расправил ее, как кошельковый невод, и резко дернул на себя. В тельняшке затрепыхалась рыбешка – небольшая, граммов двести. Он повторил все еще раз – и снова удача, еще одна рыбешка. Выбравшись на берег, Игорь ножом выпотрошил рыбу и съел ее сырую. Вот если бы к ней еще и соли, совсем было бы хорошо. Жарить на костре нельзя, финны могут увидеть дым, почувствовать запах. Желудок успокоился, голод уже не донимал так сильно – все же Игорь полутора суток ничего не ел. Перед отправкой группы на финский берег Ладоги запасной вариант возвращения – как выбраться самостоятельно, если вдруг возникнет ситуация, подобная этой, не оговаривался. Подразумевалось, что все и строго к назначенному времени вернутся к месту сбора. Так что сам виноват! Вернуться на базу можно было двумя способами. Первый – это идти на восток вдоль побережья. Получится далеко, километров сто, если не больше, и все по финским тылам. А у него – ни формы чужой для отвода глаз, ни карты, ни знания финского языка… Было бы близко – можно было бы это расстояние ночью на брюхе проползти, но сотню километров – нереально. Второй вариант – ждать высадки десанта на берег. Завяжется бой, а он тем временем под шумок прорвется к своим. Сейчас же никак проявлять себя нельзя: финны – народ лесной, хорошие охотники, рыбаки, следопыты. И вояки упорные, не хуже немцев. Страна маленькая, а сколько жертв было в Красной Армии в зимней войне сорокового! Финны умело использовали особенности местности, у них у первых появились «кукушки» – это когда меткие стрелки занимали позиции на деревьях, близко подпускали наших бойцов, а потом поливали их огнем из автоматов. Потери были огромные. Наше командование считало пистолеты-пулеметы оружием несерьезным, полицейским. Принятый на вооружение еще до войны «ППД» сняли с вооружения, да и выпущен он был в малых количествах. А когда спохватились, было поздно, немногие оставшиеся «ППД» раздали командирам и политрукам. В отличие от немцев, идущих по следу наших разведгрупп с собаками, финны использовали следопытов. По примятой ногами траве, неаккуратно сломанной веточке те шли не хуже собак, а, зная особенности местности, зачастую шли наперерез, устраивая засады. Потому Игорь к финнам относился со всей серьезностью. И он принял решение ждать высадки десанта. Отправка разведгрупп бывает перед наступлением, дабы уточнить расположение вражеских огневых точек и количество войск. Воздушная разведка уже была. Наступление готовилось, к Шлиссельбургу стянули войска и суда – но когда оно будет, завтра или через неделю, знало только высокое командование. Игорь настраивал себя на долгое ожидание – неделю, тогда ждать и терпеть легче. Одно было плохо – еды нет и одежда легкая. А в этих краях даже в середине июля температура в полдень редко поднималась до 15–16 градусов, а ночью – так и вообще 4–5 градусов. И костер развести невозможно, демаскирует. Игорь умел разводить костер почти без дыма, но запах горящего дерева никуда не денешь, а ночью еще и огонь издалека видно. Он выбрался к железной дороге – считал составы и количество вагонов в эшелонах. Занятие почти бесполезное, поскольку передать эти сведения было некому – ни радиосвязи, ни просто связи с командованием у него не было. И все, что он увидит – эшелоны, доты, батареи на берегу, – пропадет втуне. А когда высадится десант, огневые точки врага проявят себя сами, и его сведения окажутся никому не нужными. И по всему выходит, что рисковал он зря. Поняв бесполезность затеи с железной дорогой, Игорь направился к берегу и влез на дерево – уж лучше наблюдать за финнами, чем за «чугункой». И здесь его ожидал сюрприз, причем неприятный. Один из солдат, видимо, приверженец здорового образа жизни, раздевшись до трусов, делал физические упражнения. Занятие безобидное, но после него финн захотел освежиться и полез в воду. Он отплыл от берега с полсотни метров, а возвращаясь назад, выбрался у камня. Поскольку водичка была прозрачной, солдат узрел на дне нечто непонятное. Криками и знаками он подозвал других, сам же нырнул в воду и вытащил сначала акваланг, а затем и гидрокомбинезон. Игорю захотелось застрелить солдата прямо здесь и сейчас. Солдаты, немного поспорив на берегу, пошли с находками к командиру. И дурак догадается, что найденные предметы принадлежат заброшенному морем разведчику или диверсанту. Развязки Игорь дожидаться не стал. Командир сейчас начнет звонить своему начальству, оно пришлет егерей. Те сдуру станут прочесывать лес. Значит, надо как можно скорее уходить отсюда, если они обнаружат его следы, не отвяжутся. Игорь добрался до ручья и пошел по его руслу, распугивая рыбешек. Шел он долго – до пересечения ручья с железной дорогой. Железнодорожное полотно здесь делало изгиб, и рельсы были видны в обе стороны. Игорь обратил внимание, что на повороте поезда сбрасывают ход. Лучше всего оторваться от преследования – это забраться на поезд. И следов не останется, и спрыгнуть можно верст через десять-двадцать. Минуты тянулись томительно долго. Наконец послышалось пыхтение паровоза и перестук колес – к повороту приближался эшелон. Игорь уже лежал в водосточной канаве рядом с насыпью, и как только прогромыхал паровоз, обдав его теплом и выхлопами пара, он вскочил, выбрался на насыпь и побежал. Ему удалось ухватиться за поручни тормозной площадки. Подтянувшись, он забрался на нее. Оттуда перебрался на крышу, где и улегся. Теперь увидеть его с земли было сложно, если только с виадука или с вышки. Эту железную дорогу строили финны, чтобы из глубины Финляндии подвозить своим войскам на передовую все необходимое – боеприпасы, питание, медикаменты, технику. Дорога была однопутной, встречных поездов не подразумевалось. Старший их группы дал маху, спрятав акваланги у камня недалеко от берега. Да и кто мог подумать, что найдется сумасшедший, вздумавший искупаться? Игорь развернулся головой по ходу поезда. В лицо, в глаза летела угольная пыль из паровозной трубы, зато видно было, что впереди. Если появится станция, надо будет прыгать. Каждый километр верхом на вагоне отдалял его от возможных преследователей. Через полчаса Игорь успокоился – пусть ищут… В лучшем случае пойдут по его старым следам и выйдут к артиллерийской батарее. Через час вокруг показались бревенчатые избы, пакгауз, и состав начал сбавлять ход. Надо покидать так вовремя подвернувшийся эшелон. Но Игорь и так проехал не менее сорока-пятидесяти километров. Он спустился на тормозную площадку, выглянул и, как только вагон миновал столб, сразу спрыгнул. Приземлившись на ноги, пробежал немного, чтобы не упасть. Обрезать бы связь, что вдоль железной дороги идет – вон сколько проводов на столбах навешано! Да только этим он сразу укажет свое местонахождение. Но на заметку взял. Нырнув в лес, залег – сейчас важно было не оставлять нигде следов и ждать. Трудно в чужом тылу бездействовать, но иного не дано. Высадят наши десант, тогда он поможет, а сейчас остается только ждать. Трудно, но придется набираться терпения. Погода начала портиться. Поднялся ветер, зашуршала листва деревьев, стали собираться тучи. И десант не заставил себя ждать. Уже 22 июня началась Тулоксинская операция силами семидесятой отдельной морской бригады. Задачей ее было: кораблями Ладожской, Онежской флотилии и частично Балтфлота высадиться в районе рек Олонка и Видлице на восточном берегу Ладожского озера, в 65 километрах от линии фронта и перерезать автомобильную и железную дороги, идущие вдоль берега на удалении 700—1000 метров от уреза воды, тем самым лишив финнов возможности подвоза боеприпасов и провизии. Десант должен был отрезать город Олонец и не дать финнам отвести войска. При успехе десанта войска 7-й армии Карельского фронта должны были перейти от обороны к наступлению и развить успех. У финнов защиту побережья осуществляла бригада береговой обороны, но они в любой момент могли перебросить резервы от Видлицы и Кондуши. В пять часов тридцать минут утра наша авиация начала бомбардировку места высадки десанта по разведанным целям – дотам, батареям. Израсходовав боезапас, наши самолеты улетели, и далее должны были действовать корабли, подавив артиллерийским огнем уцелевшие огневые точки врага. Но не зря говорится, что гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить… Не успели еще скрыться наши самолеты, как налетели финские бомбардировщики и штурмовики и начали бомбить и обстреливать наши корабли. Кроме того, стоявшие на рейде и у причалов финские катера типа «Сису» и десантные самоходные барки «Зибель» открыли огонь из пушек. Кроме того, к станции Котчила, ближайшей к месту высадки десанта, на всех парах шел финский бронепоезд. В итоге под пулеметно-пушечным огнем на берег высадились не 3667 бойцов бригады, а 2443 человека, да и то с учетом второй волны десанта. Для уменьшения потерь наши десантники жгли дымовые шашки, не давая противнику вести прицельную стрельбу. Бой разгорался нешуточный. Из-за быстрого ухудшения погоды и низкой облачности ни наши, ни финские самолеты уже не могли помочь своим войскам. Услышав отдаленную стрельбу и уханье взрывов, Игорь вскочил и забрался на дерево. Ему были хорошо видны сначала наши удаляющиеся самолеты, а потом – налет финских бомбардировщиков. Все это походило на серьезные действия, а не на разведку боем, и значит, надо было пробираться туда. Финские войска подняты по тревоге и заняли боевые позиции не только в районе высадки десанта, а и по всему побережью. Придется просочиться через боевые посты, охранение, а иначе – какой из него разведчик и диверсант? Игорь шел по лесу параллельно берегу. Мешали холмы и небольшие горки, но потом местность стала более равнинной. Звуки боя становились все более отчетливыми. Из опыта боевых действий еще в полковой разведке он знал, что пулеметная стрельба слышна за два-три километра, пушечные разрывы снарядов – за пять-семь километров, а канонада множества орудий – так и за десять. Стреляли со стороны моря, с кораблей, со стороны суши, и стрельба становилась все громче и отчетливее. Иной раз слышались отдельные выстрелы. Слева показалась автомобильная дорога. Собственно, сначала Игорь услышал звук моторов и увидел, что по гравийному грейдеру пылили грузовики с пехотой – финны перебрасывали подкрепление. Игорь залег в кустах и начал считать. Он насчитал двадцать грузовиков, в итоге мимо него проследовал батальон. Много! Зашевелились финны, как муравьи в растревоженном муравейнике. А нечего было нападать в союзе с Германией, не буди лихо, пока оно тихо. Дальше пробираться к месту боя стало непросто. То там, то здесь он то и дело натыкался на передвигающиеся войска – где рота, где лошадьми батарею тянут… Наткнулся на полевой госпиталь, разместившийся в больших армейских палатках – туда уже на подводах и грузовиках доставляли раненых. Ужом Игорь проползал опасные участки, и до линии соприкосновения оставалось уже рукой подать – метров пятьсот, а то и меньше. В одном месте пришлось спрятаться в яму – мимо него проследовали два финна-снайпера. У одного на плече – наша русская трехлинейка с оптическим прицелом, у второго на груди мощный цейсовский бинокль болтается, на поясе – кобура. Ага, второй номер снайперской пары. Снайперы в финской армии были давно, еще с зимней кампании сорокового года, и оружием нашим финны не брезговали. Если солдаты имели финский пистолет-пулемет «Суоми», офицеры – пистолет «Лахти» своего производства, то пулеметы они предпочитали наши, трофейные «ДП», и винтовки Мосина. Даже патроны их фабрики производили с царских времен наши, винтовочные – 7,62×54R. Игорь передвигался где ползком, где перебегал за снайперами. Обычно они работают из укромного места. Наши снайперы стараются оборудовать свои позиции на нейтральной полосе, а немцы и финны больше любят стрелять из-за своей передовой. Засядут в полусотне метров позади своих траншей – так риска меньше. Любят себя западники. Вот и эта парочка расположилась в сотне метров позади своих. Десант высадился внезапно, финны не успели выкопать окопы или траншеи, и как развернутся события дальше, было неизвестно. Ситуация могла измениться в любую минуту, и снайперы явно береглись. Снайпер с винтовкой залег у большого камня, а его напарник с биноклем нашел для себя место в трех метрах от него, за кочкой. Снайпер стал высматривать цель через свою оптику, его напарник – через бинокль. Оба увлеклись и назад, в тыл, оборачиваться перестали. Игорь залег в кустах, в двадцати шагах от снайперов. Послышалась интенсивная автоматно-винтовочная стрельба – это пошли в атаку десантники. Снайпер сделал выстрел и с довольным видом сказал что-то своему напарнику, видимо – попал. Игорь передернул затвор «ТТ». На выстрел снайпера никто из пехотинцев не отреагировал. Не до того было, атаку пытались отразить. Игорь пополз к снайперам. Одежонка у него была неудачная, лучше бы маскировочный костюм – немецкий, такой, как у снайперов. Он остановился в десяти шагах от места, где залегли снайперы, поймал на мушку напарника снайпера – с биноклем – и выстрелил. Тот молча ткнулся лицом в землю, а Игорь тут же перевел ствол пистолета на снайпера. Тот обернулся на выстрел, в долю секунды увидел безжизненное тело своего напарника и стал резко поворачивать винтовку в сторону Игоря. Однако выполнить это до конца он так и не сумел. Бах! И голова снайпера резко откинулась назад. Убитых Игорь видел часто и сразу понял – наповал. Он стянул с напарника снайпера маскировочную накидку и натянул ее на себя – и теплее, и не так бросается в глаза. Оттолкнув убитого снайпера в сторону, занял его лежанку за камнем. Позиция была удобной: и сам стрелок прикрыт от постороннего наблюдателя камнем, и видимость хорошая. Отлично видны спины финнов, а в оптику – и наши моряки-десантники. Выстрелы у себя в тылу финны игнорировали, видимо – знали о присутствии снайперской пары. Десантники поднялись в атаку, и когда их поддержать, если не сейчас? Игорь передернул затвор. Плохо, что он видит финнов сзади – непонятно, кто рядовой, а кто офицер. А ему в первую очередь надо выбивать пулеметные расчеты и командиров. Он повел стволом по финским позициям. Вот пулеметное гнездо – первый номер стреляет по цепям пехотинцев. Игорь прицелился, выстрелил пулеметчику в спину и увидел, как тот поник. Снова загнал патрон в ствол и в оптику увидел, как второй номер убитого пулеметчика отодвинул его тело в сторону и сам устроился за пулеметом. Спустя несколько секунд Игорь убил и его. Конечно, по неписаным законам войны стрелять в спину – это низко и подло. Но разве сами немцы и финны соблюдают эти законы? Убивают женщин, стариков и детей, заживо сжигают их в церквях и школах. Стало быть, они хуже диких зверей, и его задача как воина, защитника страны – убить как можно больше противника. Десант нес потери, цепи наступающих редели, но они пока не залегли, а по-прежнему рвались вперед. Давайте, братки, а уж он, Игорь, по мере сил с тыла вам поможет. Игорь сделал еще один выстрел, пригвоздив к земле финна, хотевшего бросить из окопа гранату. Финский солдат упал в окоп, и граната рванула у него в руке. Игорь отвел назад затвор винтовки и увидел, что магазин пуст. Где убитый снайпер хранил обоймы? Он обшарил его карманы и в патронной сумке на поясе нашел всего одну обойму. Он что, почти без патронов на позицию вышел? Или счел, что десяти патронов ему будет достаточно? Игорь перелез ко второму финну – убитому им напарнику снайпера. Вот и патроны: целых четыре подсумка, и все полны. Игорь не погнушался вытащить из кобуры убитого пистолет и запасную обойму. Пистолет внешне смахивал на «Люггер-08», а патроны к нему были парабеллумовские. Игорь критически покрутил пистолет в руках, но оставил – как крайнее средство сгодится. У его «ТТ» в обойме шесть патронов и восемь – в запасной обойме. Негусто, конечно, да и из пистолета далеко не попадешь, это оружие ближнего боя, когда до рукопашной – один шаг. Он зарядил винтовку. Снайперскую винтовку заряжать неудобно, прицел мешает. Попасть целой обоймой в магазин не получается и приходится заряжать только по одному патрону. И прицел снять нельзя: после его установки винтовку пристреливать надо. Снайпер, хозяин бывший, за винтовкой следил: она была тщательно смазана, на ложе – ни царапины. И на патроннике выбито: Тульский оружейный завод, 1937 год – и порядковый номер. Игорь приложил винтовку к плечу, прикрыл левый глаз и заглянул в оптику. Кое-где наши морпехи ворвались в финские окопы, и шла драка на ножах, на штыках, был слышен мат на всех языках. Когда же он повел оптическим прицелом в сторону берега, то увидел – там морпехи залегли под плотным огнем финнов. Пулеметчик неистовствовал, посылая очередь за очередью, как будто у него в запасе был целый вагон патронов. Выцелить его было неудобно, видна была только часть стального шлема, а голову и тело заслонял бруствер. Ну, шлем для трехлинейки не преграда. Игорь поймал на пенек прицела каску, выждал, когда финн высунется подальше, и нажал спуск. Попал точно, потому как успел увидеть в оптику, как дернулась и исчезла из поля зрения голова пулеметчика. Наши пехотинцы, залегшие было под пулеметным огнем, снова поднялись в атаку. И вдруг навстречу им сноп, факел огня – это финский огнеметчик выжидал, когда морпехи приблизятся. Дальность выброса пламени – 30–35 метров. Игорь засек огнеметчика – у него на спине был стальной баллон с горючей жидкостью, похожий на акваланг. Вот в этот бак Игорь и выстрелил. Из пробитого отверстия струей ударила жидкость, потому как была под давлением. Огнеметчик вспыхнул и выскочил из окопа. Только огонь этот ничем не собьешь – ни водой, ни землей, жидкость горит без доступа воздуха. Единственный выход – мгновенно сбросить одежду. Но финн сделать этого не успел, упал, сраженный пулей. На позициях завязалась рукопашная. Игорь выстрелил еще дважды: в финна в фуражке, явно офицера, и еще в одного, с пистолетом в руке. У солдат – винтовки или автоматы, пистолет – оружие командира, пусть и младшего. Перезаряжать винтовку Игорь не стал – много времени уйдет, а сейчас у него каждая минута на счету. Выбьют наши финнов из окопов и двинутся вперед. А не смогут – отступят назад, и все жертвы окажутся зряшными. Игорь сбросил с себя пятнистую финскую накидку – в ней он был похож на противника, по ошибке или в горячке боя могли и свои застрелить. В каждую руку взял по пистолету: в правую – пехотный «ТТ», в левую – трофейный «Лахти» и рванул вперед, к окопам. Уже подбегая, он застрелил финского пехотинца и встрял в самую гущу рукопашной. Выстрел в воина в чужой форме, рядом – морпех и финн дерутся винтовками, как дубинами… Игорь с ходу выстрелил в финна – всего-то пара метров дистанции. Слева мат, потом хрип – это здоровенный финн свалил нашего морпеха и сдавил ему горло. Игорь выстрелил в голову противнику и краем глаза увидел, как немного дальше дерутся на ножах. У финна – настоящий финский нож, у нашего – самоделка из штыка от «СВТ», прозванной на фронтах «Светой». Игорь выстрелил финну в левый бок из «Лахти», но тут на него самого кинулся с воплем финн, в руках у него была трехлинейка с примкнутым штыком. Защищаясь, Игорь вскинул перед собой обе руки с пистолетами. Бах-бах-бах! Три выстрела в грудь противнику. Внезапно остановившись, как будто он наткнулся на невидимую стену, финн рухнул на землю, на лету выбросив вперед руки с зажатой в них винтовкой. Игорь успел отшатнуться. Промедли он пару секунд – и финн насадил бы его на граненый штык. И финны не выдержали, дрогнули, побежали – те, кто еще уцелел. Им стреляли вдогонку из винтовок и автоматов. Морпехи было залегли в окопчиках – отдышаться, в себя прийти. Окопчики были мелкие, в полный рост не встать, только лежа бой вести, а все укрытие. Но тут на бруствер выскочил политрук: – Рота! Вперед! С точки зрения командира рассудить – правильно, надо следовать по пятам отступающего противника, не дать ему закрепиться на следующем рубеже, который потом придется брать с боем и с новыми жертвами, терять своих боевых товарищей. Но для такого преследования свежие силы нужны, а после атаки от роты морпехов едва взвод наберется. К тому же всем оружие перезарядить было необходимо, магазины пусты. А круглый диск с «ППШ» за пару минут не наполнишь. Их, дисков, только два к автомату, и выстреливаются они за несколько минут, да и то если стрелять экономно, короткими очередями. Раненых перевязать также необходимо, иначе кровью изойдут. В общем, на призыв политрука никто не откликнулся. Игорь отличался от морпехов формой, единственно – тельняшка на нем была такой же. Политрук бросился к нему, лицо было растерянным и злым: – Ты кто такой, как сюда попал? – Я из роты особого назначения, старший матрос Катков. В разведке был по тылам противника. Как десант бой завязал, я кинулся сюда. Финского снайпера с его помощником уничтожил и вам помог, из снайперской винтовки пулеметчиков снял и огнеметчика. – Видели мы его в рукопашной, вместе дрались. Свой парень, – подтвердили морпехи. Однако политрук по окопчикам прошел, на убитых пулеметчиков поглядел. У всех раны сзади были – в спину и голову, свои морпехи так их сразить не смогли бы. Политрук успокоился и, вернувшись, достал из командирской сумки блокнот и карандаш. – Напомни мне фамилию, я рапорт потом подам. И где винтовка твоя? – У того камня осталась, рядом со снайперами. – Ты их? – Я – из пистолета. – Пойдем, посмотрим. Отступающие финны были уже метрах в трехстах, только спины видны. Политрук с Игорем подошли к камню. Политрук осмотрел его винтовку, пересчитал стреляные гильзы. – Винтовку-то забери, Катков, не часто «снайперки» трофеем к нам в руки попадают. Игорь поднял винтовку, повесил ее на плечо, обоймы с винтовочными патронами рассовал по карманам – вдруг от финнов отбиваться придется? Подгонят поездом резервы, в атаку пойдут… А хуже того – сначала из артиллерии накроют. – Товарищ политрук, дозвольте здесь остаться? Уж очень позиция за камнем выгодная! – Хм, оставайся… – Мне бы только поесть, третий день не жрамши. – Тогда пошли к десантникам. Сухари найдутся, но больше ничего не обещаю. Но Игорь и сухарям был рад. Морпехи поделились, даже махорки предложили. Игорь похрустел сухарями. Иной раз вот такой, ржаной, твердый как камень сухарь слаще и вкуснее белой сдобы кажется. В окопах спокойно просидели до вечера. Финны атак не предпринимали, собирались с силами.Глава 8.Тайна «крапивника»
Весной 1944 года немцы впервые применили в морском деле новые торпеды «Т-5» «Крапивник». Это самонаводящиеся торпеды были разработаны в рамках секретного проекта «Королевское заграждение». Новое оружие серьезно осложнило жизнь британскому флоту, и премьер-министр Уинстон Черчилль лично трижды упоминал о них И. В. Сталину. На торпедах имелось акустическое самонаведение – на шум винтов, электрические бесконтактные взрыватели и электродвигатели вместо обычных парогазовых двигателей. При движении торпеды к цели последние оставляли за собой видимый пузырьковый след. Торпеды имели самоликвидаторы, и в случае промаха по цели они подрывались. Выведать секрет британцам не удавалось. Ни агентурная разведка, ни потопление немецких подлодок к успеху не приводили. Против англичан и американцев немцы действовали в Атлантике, глубоководных морях – вроде Норвежского, и поднять затонувшую субмарину было нереально. Повезло русским – если это вообще можно было назвать везением. Сначала на Сескорском плесе затонуло судно «Килектор», и причину его гибели установить так и не смогли. Через несколько дней получил серьезные повреждения наш «Морской охотник» № 304, и случилось это 18 июля 1944 года. Его гидроакустик услышал слабый шум винтов подводной лодки. «Охотник» лег в дрейф, и в этот момент, выпустив по нему две торпеды, его атаковала немецкая субмарина. Одна из торпед оторвала кораблю нос, другая прошла мимо. МО № 304, двигаясь задним ходом, добрался до базы. Когда стали восстанавливать картину происшедшего, то обратили внимание, что никто из стоявших в тот момент на мостике не заметил в воде характерного следа торпеды – дорожки из пузырьков воздуха. На подрыв на мине это тоже не было похоже: повреждения на судне имели бы другой характер, да и куда денешь показания опытного гидроакустика, засекшего шумы винтов немецкой подводной лодки? А дальше события стали нарастать. Уже 30 июля 1944 года на северных подходах к проливу Бьеркезунд был торпедирован МО № 105. Торпеда развалила корабль на две половины, и он быстро затонул. Из экипажа спаслись семь человек, их подобрали и доставили в Койвисто. Рядом с погибшим МО № 105 нес службу МО № 103, но он не смог обнаружить лодку. В том же районе акватории находилось два катера, постановщика дымовых завес – с них в сумерках и разглядели характерный след перископа. Вооружения, предназначенного для борьбы с субмаринами, катера не имели и вызвали на подмогу МО, с которого были сброшены глубинные бомбы. Одна из бомб попала на палубу немецкой субмарине «У-250». Попала удачно, в районе дизелей, и на поверхности воды появился и лопнул большой воздушный пузырь, масляное пятно. Опытные подводники таким образом часто пытались обмануть преследователя: стравливая часть воздуха, они выпускали немного солярки из топливных баков, а через торпедные аппараты выбрасывали на поверхность воды разный хлам – старую униформу, пустые консервные банки. В таких случаях, чтобы охотники не обнаружили подлодку гидроакустической аппаратурой, субмарина ложилась на дно, выключалось все электрооборудование – двигатели, вентиляторы, и экипаж замирал. Даже легкий стук по корпусу, случайно оброненный инструмент, громкий разговор мог быть услышан – вода прекрасно проводила звуки. Экипаж подлодки старался убедить преследователя, что лодка погибла. А когда охотники убирались восвояси, субмарина уходила. «Морской охотник» на уловку не купился, а устроил атаку двумя сериями глубинных бомб. Глубина в том районе относительно невелика, уйти на глубину лодка не могла, и ей крепко досталось. Охотник с места предполагаемого потопления субмарины не уходил, несмотря на ночное время, и был вознагражден: недалеко от него всплыли шесть немцев-подводников в оранжевых спасательных жилетах. Их подняли на борт «Морского охотника». Среди спасенных оказался командир подводной лодки «У-250», капитан-лейтенант Вернер Шмидт. Спаслись с подводной лодки только те, кто был в центральном отсеке. Штурман, старпом, сам капитан и боцманы, управлявшие горизонтальными и вертикальными рулями. «Морской охотник» сбросил на месте гибели подлодки буй и, отметив координаты – 60°28’ С.Ш. и 28°25’ В.Д., по случаю ночного времени пошел на базу. Лодка и 46 членов ее экипажа остались на дне. Командир МО № 103, старший лейтенант А. П. Коленко, сделал запись в бортовом журнале, что в 19 часов 10 минут после двух серий из пяти глубинных бомб каждая уничтожена вражеская подводная лодка «У-250». Номер лодки сообщил ее командир. Он очень хотел жить и упорствовать в своем молчании не собирался. Субмарина «У-250» была средней, серии VIIс, спущена на воду 11 ноября 1943 года, вошла в строй действующих 12 декабря этого же года. Развивала надводную скорость 17,7 узла, подводную – 7,6 узла, имела рабочую глубину погружения 250 метров, а предельную – 298 метров. Автономность плавания была 15 170 километров, численность экипажа – 52 человека. Успела совершить только один боевой поход. Этой же ночью на допросе каплей Шмидт показал, что пробоина от первой глубинной бомбы была в дизельном отсеке. Лодка получила огромную дыру и набрала много забортной воды. Поскольку некоторые члены экипажа были еще живы, командир приказал подать в центральный отсек воздух под давлением. Когда оно сравнялось с забортным, открыли рубочный люк. Те, кто в этот момент находился в центральном отсеке, смогли покинуть лодку. При этом Шмидт заявил, что на лодке осталось две новейших торпеды «Т-5» «Цаункениг» («Крапивник»), а также шифровальная машинка «Энигма», техническая документация на торпеду, шифровальные таблицы и другие секретные документы. Кроме того, на следующий день, убедившись, что расстреливать его никто не собирается, Шмидт накидал эскиз, где указал места заложения взрывных устройств. Перед тем как покинуть судно, капитан должен был, согласно приказу, привести их в действие. Но он побоялся детонации боеприпасов да и торопился покинуть лодку. Для нашего командования это был поистине царский подарок. Сразу было решено лодку поднять, отбуксировать в Кронштадт, а торпеды исследовать. Операция была рискованной, поскольку лодка находилась недалеко от Большого Березового острова, в пределах досягаемости огня финской артиллерии. О потоплении лодки с торпедой «Крапивник» сообщили англичанам – все же союзники. Кружным путем, через Мурманск, британцы направили на Балтфлот своих инженеров. Самым подходящим подразделением сочли РОН Прохватилова, поскольку водолазы, служившие в нем, были одновременно и разведчиками, и диверсантами. Им, как говорится, и карты в руки… Темной августовской ночью они пошли в разведку. К поисковым работам была привлечена вся рота, Игорь попал в команду легководолазов. Для легководолазов предельная глубина по тем временам составляла 10 метров. Это сейчас с аквалангом, наполненным специальной дыхательной смесью, ныряют на глубину до ста метров. Лодку обнаружили лежащей на скалистом грунте на глубине 27 метров, с креном 14 градусов на правый борт. При обследовании увидели, что взрывом был сорван стальной лист прочного корпуса, закрывавший проем, через который при постройке лодки загружались дизели – глубинная бомба угодила точно в него. Пробоина получилась огромной, и в лодку хлынула большая масса воды. Шансов выжить с таким балластом у немецких подводников не было. Игорь нырял с опытным подводником. Ночь, под водой без фонаря делать нечего, да и с ним видимость 3–4 метра. В первый раз Игорь видел потопленную подлодку – зрелище не для слабонервных. В темной воде перед его взором вырастает огромная стальная махина со вспоротой обшивкой, безжизненно лежащая на дне. Еще недавно лодка, представляющая собой грозную силу, скрытую под водой и способную потопить любой, даже самый большой корабль, теперь была просто грудой металла, могилой для подводников. Но она таила в себе разрушительную мощь сохранившихся торпед, снарядов, заложенной взрывчатки. Через отверстие, которое раньше прикрывал сорванный теперь лист прочного корпуса, водолазы осветили фонарями дизельный отсек субмарины. Двигатели были сорваны с постаментов, видны тела погибших мотористов, стайки рыб плавали рядом. Внутрь водолазы не полезли – опасно, они не знали, где установлены взрывные устройства. Они подплыли к рубке. Люк центрального поста был открыт – через него командир подлодки и еще пять подводников покидали лодку. В шахту, а затем и на центральный пост опустился опытный водолаз, осмотрелся и уже на водолазном ботике, отдышавшись, сказал: – Если не считать воды, в центральном посту все в порядке. Разрушений нет, и документов я не обнаружил. На допросе командир подлодки показал, что шифровальная машина «Энигма» находится в радиорубке, а документация – в его командирской каюте, в железном герметичном пенале. Но каюта командира – за центральным постом, за задраенной переборкой. С учетом глубины легководолазам позволено находиться на лодке только десять минут. За такое время спуститься в центральный пост, отдраить переборочный люк и найти каюту с документами в ней – вещь нереальная. Это трудно сделать даже при дневном свете и на воздухе – лодка чужая, незнакомая. И командование решило – документы будут доставать водолазы с использованием вентилируемого оборудования, то есть со шлангами, через которые с ботика ручными насосами будет подаваться воздух. Секреты торпед – в первую очередь. Поэтому сначала было решено добыть техническую документацию, потом поднять лодку, отбуксировать ее в док, там со всеми предосторожностями саперам ее разминировать, а уж затем снять торпеды. И все это должны были выполнить бойцы РОН при поддержке сил Балтийского флота. Но и немцы не дремали. Они засекли активность наших сил в районе акватории, где предположительно затонула их подлодка. То, что она погибла, у немцев не вызывало сомнений, слишком долго она не выходила на связь. Да еще финны заметили буй. Адмирал Редер приказал уничтожить затонувшую подлодку, чтобы русским не удалось поднять с лодки торпеды вкупе с документами. Началось активное противодействие. Над местом гибели лодки летали немецкие бомбардировщики. Они сбрасывали глубинные бомбы, ставили мины «LMB» типа «ВН-1000», чтобы не подпустить к лодке корабли Балтфлота. Союзники немцев, финны, из крупнокалиберной артиллерии вели обстрелы. Работать под водой в таких условиях, при близких взрывах снарядов и бомб водолазам невозможно, гидродинамический удар будет таким, что водолаз погибнет. Авиация Балтфлота активно противодействовала врагу, наши истребители сбили несколько вражеских самолетов. Кроме того, по акватории курсировали катера-дымозаградители – из-за плотного дыма артиллерийские корректировщики с финского берега не могли наблюдать и корректировать огонь. Наше командование опасалось, что немцам удастся разрушить лодку глубинными бомбами. Пока везло, но везение – вещь переменчивая, и подлодку решили поднять, не затягивая во времени. Работа была сложной, требующей большой предварительной подготовки. Она была сложной даже в мирное время, что же говорить о военных условиях, когда подъему лодки активно противодействовали противники – немцы и финны. Пару недель, пока на верфях шла подготовительная работа, тяжеловодолазы РОН подводили под лодку стальные тросы. Из-за секретности работы проводились по ночам. Немцы активно мешали, к месту затопления подлодки пытались пробиться их корабли для бомбардировки глубинными бомбами, но наши боевые корабли их отгоняли. Но уж очень не хотелось «кригсмарине» расставаться со своими секретами. Когда понтоны были готовы, их заполнили водой и в полузатопленном состоянии отбуксировали к месту гибели лодки. Но неожиданно в ход работы вмешалась погода. Поднялся ветер, разразился шторм. Что поделать, осень на Балтике редко бывает спокойной. Но хуже всего было то, что понтоны штормом потащило к финским берегам. Однако их все же удалось зацепить и до утра под покровом ночи отбуксировать обратно. Понтоны затопили, и в дело вступили водолазы. В тяжелом снаряжении они прицепили тросами понтоны к лодке – тросы были пропущены под ее днище. На день работы прекратились. Наступил самый ответственный момент, и рисковать белым днем из-за возможного обстрела финнами из пушек никто не хотел. Но уже в сумерках понтоны продули, заполнив их воздухом, и здоровенные полые цистерны всплыли, оторвав лодку от грунта. Очень медленно ее начали буксировать в Кронштадт. На буксировку ушли сутки, но уже 15 сентября лодку завели в сухой док. Док осушили, и лодка предстала перед специалистами. Из-за множества взрывов легкий корпус ее был помят, как будто великан смял ее, словно консервную банку. Через кингстоны стекала вода, попавшая в корпус. Без воды работать проще, ведь водолазный костюм сковывает движения, да и видимость хуже. Когда лодка еще лежала под водой на грунте, одному из водолазов удалось найти и доставить на водолазный бот герметичный пенал с технической документацией на торпеду. Но вот испугался он сильно и сам рассказывал об этом сослуживцам. Открыл люк из центрального поста, и током воды туда стало затягивать трупы подводников. Страшные, раздутые, они мешали, и водолазу казалось, что покойники хватают его за шланги и держат. С перепугу он заорал и попросил помощи – страшно, когда из водяной мглы на тебя выплывают десяток мертвецов, будто желая помешать твоей работе. Каплей Шмидт указал места закладки взрывчатки, и работы на подлодке начали с обезвреживания мин. Причем очень скоро выяснилось, что ставили их немцы со знанием дела, в труднодоступных или в самых важных местах – в торпедном отсеке, в дизельном, в штурманской и в радиорубках. Все минные закладки обнаружили, и мины были извлечены с величайшей осторожностью. Потом было проще: разведчики обследовали лодку и достали все, что могло представлять интерес: карты, где были обозначены минные поля и проходы в них, противолодочные сети. В радиорубке – шифровальные блокноты, шифровальную машину «Энигма» и коды, менявшиеся ежесуточно. И только потом с величайшими предосторожностями достали обе торпеды. К тому времени в Кронштадт уже прибыли англичане. Из одной торпеды извлекли взрывчатку – ее передали англичанам. Вторую изучали наши специалисты. Торпеды оказались напичканы новейшими изобретениями, но, изучив их, инженеры нашли противоядие. Так, чтобы обмануть акустические наводки на корабли, специалисты внедрили простое решение: теперь за каждым кораблем на тросе буксировали подводный аппарат, похожий на маленькую торпеду – он издавал сильный звук, по тембру напоминающий звук работы винтов. Поскольку звук с «обманки» был намного сильнее шума настоящих работающих винтов кораблей, торпеды устремлялись к нему. Изучили и электродвигатель, и электромагниты, бесконтактный взрыватель и самоликвидатор. Во время войны немцы внедрили много новинок, в том числе и в минно-взрывном деле. На мины – донные в том числе – начали устанавливать взрыватели индукционные, акустические и магнитные. Кроме того, взрыватели могли оснаститься счетчиком кратности, имеющем на приборе от 0 до 20. Счетчик выставляли вручную на минном заградителе. Если установили, к примеру, цифру 3, то это означало, что два судна пройдут без проблем, а третье подорвется. Делали даже дрейфующие мины. Небольшая по весу – в 14 килограммов, она плавала под водой на заданной глубине и ждала жертву. Ставили их на вражеских судоходных путях. Но для того чтобы не взорваться потом самим, мина «ЕМС» ставилась в режим самозатопления, который срабатывал через 72 часа. Торпеда «Крапивник» была для моряков сущим дьяволом. Она не оставляла за собой следа, и наблюдателям обнаружить ее с мостика, в бинокль, было невозможно. Она сама шла на шум винтов, корректируя направление, и в случае промаха начинала описывать концентрические круги, постоянно уменьшающиеся, пока хватало зарядки аккумуляторов, а их хватало на 10 километров подводного хода. Да еще, кроме акустического самонаведения, она имела магнитный взрыватель, установленный на неизвлекаемость. В общем, нашим минерам с Балтфлота пришлось здорово повозиться с торпедами. Однако одну торпеду они разобрали сами, до винтика. Один из водолазов признался Игорю, что на подлодке, когда она еще лежала на дне, напился. – Насмотрелся мертвяков, жутко стало. А в отсеке воздушный пузырь, в воде выпивка в бутылках плавает. Думаю – дай-ка отхлебну. Взял бутылку, смотрю – коньяк. В воздушный пузырь всплыл, маску снял и бутылку ополовинил. Чувствую – разводит меня. Не рассчитал, что на глубине алкоголь всасывается моментом. Пришлось лодку экстренно покидать и всплывать. На ботике меня качало, но наши приняли это за глубинное опьянение, уходил-то под воду я трезвым, – признался водолаз. По итогам работы с затонувшей подлодкой, за разведку в финском тылу перед высадкой десантамногие разведчики-водолазы и их командиры были награждены, кое-кто получил повышение в звании. Игорю не досталось ничего. Более того, ему припомнили опоздание к месту сбора разведчиков, утрату ценного военного имущества – акваланга и гидрокостюма, бывших тогда в дефиците. От наказания его спас рапорт политрука из десанта. Не забыл политрук своего обещания, написал, что старший матрос Катков вовремя поддержал их точным огнем, подавил два пулеметных расчета и огнеметчика. Потому Игоря не наказали, и, кстати сказать, он был этому очень рад. Могли бы списать из роты в пехоту или на береговые сооружения. В дальнейшем, после ремонта, немецкая подлодка стала учебной в базе подплава Балтфлота. Пока рота занималась подлодкой, было подписано перемирие с Финляндией. Военные действия прекратились уже 4 октября, а перемирие подписали в Москве 19 октября 1944 года. Границы СССР были восстановлены на довоенный период. Для Балтфлота перемирие было ощутимо уже тем, что финны перестали стрелять из орудий со своего побережья по нашим портам. А еще представили карты минных полей и противолодочных заграждений. Кроме того, финны сами приняли участие в их разминировании. Действовали они проще: опускали под воду в обозначенных местах водолазов, и те резали минрепы, держащие мины. Водолазов поднимали, а мины расстреливали из крупнокалиберных пулеметов или пушек. Роту водолазов тоже кинули на расчистку акватории Невской губы и Финского залива – нужно было дать Балтфлоту выход в Балтийское море, война еще не закончилась. С минами работали все – и легководолазы и тяжеловодолазы, для них нашлась работа по резке противолодочных сетей. Игорь вместе с сослуживцами из своего взвода на трех водолазных ботах разминировал те мины, что находились неглубоко от поверхности воды, в пределах досягаемости по глубине. За три недели какие только мины им не встретились! И авиационные «LMB», внешне похожие на коротенькие торпеды, и «TMA», и «SMA», и «EMC». Разбираться в них Игорь научился с одного взгляда. Где можно, резали минрепы и расстреливали всплывшие мины. К иным привязывали толовые шашки и взрывали – ведь пушек на водолазных ботах не было. Частые спуски и подъемы на поверхность изматывали. Как только мина всплывала, водолаз должен был подняться на борт, иначе гидродинамическим ударом его могло покалечить или убить. А мин на Балтике было тысячи, ведь их ставили все воюющие стороны – и немцы, и финны, и русские. Наибольшую долю в разминирование внесли тральщики. Теперь Игорь при виде небольших деревянных кораблей уже не усмехался пренебрежительно, он знал, что стальной корпус для тральщика опаснее деревянного. Мины с кратным срабатыванием могли взорваться, отреагировав на массу железа. Потом разведчиков-водолазов с разминирования сняли и дали им три дня отдыха. Парни поняли, что предстоит какая-то операция. К тому же работе препятствовала погода: на Балтике пошли штормы, высокие волны, а при таком волнении и ветре с минами работать запрещено. Почему-то Прохватилов, командир РОН, ходил хмурый, хотя чрезвычайных происшествий в роте вроде не было. Объяснение этому получили через несколько дней, когда пришел приказ Балтфлота – рота переводилась на новый штат, и численность ее уменьшалась до 104 человек. Первоначально ее структура была в 146 военнослужащих, но полного состава не было никогда. Недокомплект из-за жестких требований к здоровью, ранения и потери во время боевых операций… Максимум, который рота имела, был 119 человек. И, несмотря на активное сопротивление Прохватилова, из роты забрали тридцать человек и перевели их в другую часть. Вместо предстоящих боевых операций рота бездействовала, шла только учебная работа, и по новому штату разведчики-диверсанты именовались теперь «водолаз-автоматчик» – сочетание странное. А в дальнейшем рота была расформирована. Официально – приказом № 0580 от 14.10.1945 года по Краснознаменному Балтфлоту. Недальновидное командование заявило, что такое подразделение флоту не нужно. Война идет к своему победному завершению, и специальные части будут невостребованы. И это в то время, когда в других странах они только еще создавались! Прохватилов сколотил крепкий костяк. Был наработан бесценный опыт подводных операций и диверсий, и все это было утеряно. Значительно позже спохватились, стали создавать спецподразделения вновь, называя их «боевыми пловцами», но многое из наработок было безвозвратно утрачено. А британцы и итальянцы такие подразделения считали элитой морфлота, лелеяли, создавали для них спецоборудование: акваланги, оружие – даже мини-подлодки или подводные буксировщики. И гибель от взрыва крейсера «Новороссийск» или трофейного итальянского «Чезаре» на Черном море – дело рук итальянских диверсантов. Наши спохватились позже, когда во время визита Генерального секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева в Англию на военном корабле в порту пытались установить на днище магнитную мину. Происшествие закончилось гибелью диверсанта. Но сигнал был получен, на морфлоте зашевелились. Правда, время было упущено и наверстывать потерянное приходилось в спешке. С освобождением земель Ленинградской области и снятия блокады диверсионно-разведывательной работы не стало. Перебросить бы опытную работу ближе к Курляндии – к Мемелю или к Восточной Пруссии, Кенигсбергу, где они могли пригодиться и быть максимально эффективны. Но из роты стали забирать людей туда, где их подготовка была не нужна, – на торпедные катера, в морскую пехоту. И только несколько тяжеловодолазов попали по специальности, в ЭПРОН. К сентябрю 1944 года наши войска вышли к границам Восточной Пруссии. И. Д. Черняховский, генерал и командующий Третьим Белорусским фронтом, получил приказ – разгромить Тильзитско-Инстербургскую группировку немцев из группы армий «Север», а попутно – четвертую армию под командованием Фридриха Хоссбаха, и овладеть Кенигсбергом. Операция началась 16 октября, а уже 18 октября по приказу Гитлера началось формирование подразделений фольксштурма, куда призывались мужчины от 16 до 60 лет. Наши войска столкнулись с ожесточеннейшим сопротивлением. Против РККА впервые бросили в бой «Королевских тигров», массово – «Панцерфауст», «Панцершрек», штурмовые винтовки «Штурмгевер-44». А еще немцы по примеру русских сформировали батальоны морской пехоты из моряков затопленных или неисправных судов и курсантов морских школ. Их 301, 303, 304, 305, 306, 307 и 308-й батальоны входили во вновь сформированную дивизию морской пехоты «Гросс адмирал Дениц» и бригаду «Норд». Был еще 121-й батальон, сформированный из курсантов-подводников и оборонявший северную часть Кенигсберга. Морские пехотинцы немцев относились к вермахту, но оружие и вещевое довольствие получали со складов СС, поскольку командовать этими формированиями Гитлер поручил Гиммлеру. Понеся большие потери, наши войска 30 октября перешли к обороне. Пруссия считалась колыбелью немецкой военщины, и немцы решили отстаивать ее до последнего солдата. Наши, поняв, что сил одного фронта для решительного штурма явно недостаточно, стали подтягивать войска Второго Белорусского фронта, Первого Прибалтийского, а также задействовать корабли и десант Краснознаменного Балтийского флота. Над немцами постоянно висели наши самолеты – штурмовики и бомбардировщики, нанося бомбовые удары по уже готовым и еще только строящимся линиям обороны. Теперь был не сорок первый год, и преимущество в воздухе было целиком на стороне Красной Армии. Часть моряков из РОН попала в морскую пехоту, и Игорь вместе с ними – ни в армии, ни во флоте место службы не выбирают. Куда определят приказом, там и служить. Балтфлот начал разведывать подступы с моря к Пиллау и Кенигсбергу. Оказалось – мин было столько, что использовать крупные корабли вроде крейсеров, эсминцев, миноносцев и сторожевиков не представлялось возможным. На квадратном километре акватории немцы установили до двух тысяч мин! Одна надежда была только на торпедные катера. Небольшие деревянные посудины с малой осадкой и высокой скоростью могли проскочить над минами. Под деревянным корпусом не могли сработать магнитные и индукционные взрыватели, а контактные не срабатывали из-за малой осадки. В Кронштадте начали тренировки по посадке и высадке десанта на катера. Водоизмещение катеров небольшое, и стоило поместить на него взвод, как катер глубоко осаживался, маневрирование было затруднено. А это – главное преимущество катера в бою или при высадке десанта, потому как из вооружения на нем стоял только один крупнокалиберный пулемет «ДШК» и серьезного отпора катер дать был не способен. Да и не его это задача! Катер был создан для стремительной атаки кораблей. Выскочил к противнику, пустил торпеду – и наутек, пока корабли сопровождения не расстреляли его из пушек. Вот тут высокая скорость и маневренность в самый раз. И, судя по тому, что на рубке каждого катера были нарисованы звездочки, эти катера уже поучаствовали в боях и имели на своем боевом счету не одно потопленное вражеское судно. А вот грузоподъемность и дальность хода у катеров были малы. Катера не были предназначены для перевозки людей, каюта для экипажа была малюсенькой, и потому приходилось размещаться на палубе да еще крепко держаться за железки. Во время маневров десантники скользили по мокрой палубе, а учитывая зимнюю погоду, когда мерзли руки, сделать это было непросто. Но Игорь не роптал. Морская пехота так морская пехота. Наступление на Пруссию началось 13 января 1945 года. Как производился артналет и бомбардировка укреплений, Игорь не видел, но слышал, поскольку до морпехов доносился далекий, но мощный гул множества разрывов снарядов и авиабомб. Десантники садились на торпедные катера на побережье южнее Таллина, ведь к 24 ноября уже вся Прибалтика была освобождена от немцев. Каждое отделение морских пехотинцев знало свой катер, и потому места заняли быстро. Группа катеров рванула курсом 180°. Из-под форштевня били фонтаны воды, брызги залетали на палубу. Ветер был такой, что морские бескозырки попрятали за отвороты бушлатов, иначе их могло сорвать с головы, скорость – как у хорошего автомобиля на шоссе. Двигатель ревет дурным голосом, хоть кричи – не услышат. Над группой катеров барражировали наши истребители прикрытия. Когда торпедные катера уже стали подходить к порту Кранц, они начали маневрировать. Немцы открыли огонь из пушек, но снаряды рвались далеко. Слишком велика была скорость и слишком малы размеры катеров, да еще они зигзагами шли… А в бухте полно полузатопленных кораблей, барж, из воды только мачты торчат, а в иных местах – крыши надстроек. Катера сбросили ход и стали маневрировать. Игорь сидел на палубе с левой стороны от рубки, берег же был справа. И именно оттуда немцы открыли огонь из пулеметов и винтовок – пули так и били по катеру. Моряк-катерник открыл в ответ огонь из «ДШК». Когда катер приблизился к берегу, Игорь не стал ждать команды и первым спрыгнул в воду. Лучше быть мокрым, чем мертвым. Тем более что ноги уже касались дна. Выбраться на берег удалось едва ли половине десанта. Морпехи сначала кинули по гранате. И еще не улеглись пыль и дым от взрывов, как поднялся старшина второй статьи: – Полундра! Братишки! Вперед! Поднялись разом, поскольку лежать на берегу у причала было самоубийственно. А немцы рядом, в траншее. У морпехов автоматы «ПШ»; скорострельность большая, и убойная сила пули больше, чем у немецких МП38/40. Только у немцев автоматов мало оказалось, в основном – карабины «98К», маузеровские. Всем они хороши, но автоматную плотность огня создать не могут. А наши уже на одном участке в траншею ворвались! И пошла бойня! Игорь дал вдоль траншеи очередь на полдиска и рванулся вперед. Ногой открыл дверь в землянку, кинул внутрь гранату и побежал дальше. Из-за поворота траншеи показался немец – в такой же черной морской форме, какая была на Игоре. Фриц на секунду замешкался, но Игорю этого было достаточно: он выстрелил ему в живот, и немец упал. В бою, особенно на коротких дистанциях, побеждает тот, кто быстрее, у кого реакция лучше. За поворотом – пулеметное гнездо. Два немца – пулеметный расчет, мертвые. Игорь забросил за спину автомат и схватил пулемет. Лента была почти полной, хотя гильз рядом валялось много. Пулемет – «МГ-34» – на другую стенку траншеи перебросил. Траншея добротная, откосы досками обшиты. Метрах в ста от нее немцы убегают, покидая частично уже захваченную траншею. Игорь пристроился за пулеметом поудобнее, взял немцев на прицел и открыл огонь. Длинной очередью сразу свалил нескольких. Из-за поворота траншеи выскочил политрук морпехов с пистолетом в руке. – А, Катков! Так их, лупи гадов! И побежал дальше, перепрыгивая через убитых. А торпедные катера все подходили и подходили, высаживая новых морпехов. Из уже занятой траншеи десант рванулся вперед, но почти сразу же залег под пулеметным огнем. Немцы установили пулеметы в портовых зданиях, заложив окна мешками с песком и оставив амбразуры. Шарахнуть бы по ним из пушки, да нет ее! Игорь стал стрелять по амбразуре, пока в ленте не кончились патроны. Пулемет замолк, щелкнув вхолостую затвором. Игорь бросился искать полную ленту. Одна коробка пустая, другая… Он побежал к землянке или блиндажу, куда ранее бросил гранату. На нарах внутри лежал убитый. Руки и ноги его были перебинтованы, видно, ранен был и осколками гранаты его добило. Игорь на секунду застыл, на всякий случай присматриваясь, но лежащий не дышал. Игорь обнаружил несколько полных коробок с лентами, а еще – два деревянных ящика. Он открыл верхний. Ба! Фаустпатрон! Только как им пользоваться? Покрутив оружие в руках, обнаружил инструкцию, благо немецким владел. Оказалось, что пользоваться фаустпатроном совсем просто. Надо оттянуть предохранительный рычаг, прицел со штампованными отверстиями – на радиус дальности стрельбы, остается нажать спусковой рычаг. Из-за наката блиндажа был виден второй этаж портового здания, откуда пулеметчики вели огонь. Игорь встал в траншее поустойчивее, оперся локтями о землю. Не пойдет, тогда в прорези прицела амбразуры не видны. Он постарался припомнить, как в документальных фильмах видел стрельбу из «Панцерфаустов». Вроде трубу пусковую под мышку приладить надо. Он попробовал. Со стороны посмотреть – нелепица, но похоже, что это единственное правильное положение. Набалдашник, то есть боеголовка, смотрит вверх под углом почти тридцать градусов. Ну да и черт с ним, он же за них не расписывался и отчет о грамотном использовании давать никому не обязан. Игорь нажал на рычаг. Грохот, вспышка! Одного он не учел – чему на курсах обучают. Нельзя стоять, когда сзади – вплотную стенка траншеи. Исходящие из пусковой трубы газы ударили в стенку. Пыль, дым, самого Игоря швырнуло в сторону. Он поднялся, протирая запорошенные землей глаза и потирая ушибленную спину: – Ни хрена себе! Его взгляд упал на пулеметную точку, устроенную в оконном проеме. Амбразуры из мешков в окне не было – как не было и самого пулемета. Как корова языком слизала! Выходит, неплохая штуковина этот «Панцерфауст». Игорь тут же швырнул его в блиндаж и вытащил второй фаустпатрон. Оружие одноразовое, выстрелил и пусковую трубу выбросил. Мощно и недорого, прообраз гранатомета. Только когда он у нас появится? В этот раз он встал на пересечении траншей. За спиной – длинный ход, будет куда газам беспрепятственно истекать. Прицелился, выстрел! С непривычки – оружие незнакомое в принципе – угодил по мешкам. И его счастье было, что окно с амбразурой велико. Однако в результате и второй пулемет замолчал. Основное действие кумулятивного заряда – за преградой, будь это броня, мешки с песком или кирпичная стена. Внезапно сзади раздался крепкий забористый мат, и Игорь обернулся. За его спиной стоял политрук, пробегавший мимо в тот момент, когда Игорь стоял с «Панцерфаустом». И угораздило же его заскочить в траншею, когда Игорь выстрелил! Выброшенные выстрелом газы ударили прямо в него и свалили с ног. Политрук откашлялся, отплевался, протер глаза. – Опять ты, Катков? – Так точно! – Что это за труба у тебя в руках? – Фаустпатрон. Отличное оружие против танков или укрепленных целей – вот как эти пулеметы. – Так это твоя работа?! – Так точно! – Я слышу – грохочет в траншее, а понять не могу, кто и что здесь делает… Ну-ка, давай еще раз! Видишь, на третьем этаже, головы поднять не дает, сволочь! – Да я в блиндаже только два «фауста» и нашел, больше нету. – Ищи! Может, в других землянках есть! Из траншеи до здания гранату не добросишь, очень вовремя ты эти штуковины нашел… – Слушаюсь. Игорь побежал по траншее. Везде, где видел блиндаж или землянку, заходил. Однако осторожничал. Держа палец на спусковом крючке автомата – вдруг немец прячется или растяжка стоит, пинком ноги распахивал дверь и тут же отскакивал в сторону, знал, что немцы мастера были пакости устраивать. Да только их из траншеи быстро выбили, и времени на минирование блиндажей у них не осталось. Нашел еще один «Панцерфауст», причем в рабочем, взведенном состоянии, не иначе как хотели против наших катеров использовать. Он вытащил «фауст» из землянки и встал на развилке траншеи – опыт быстро нарабатывается. Прицелился, выстрелил. Но то ли поторопился, то ли ветерком кумулятивную гранату в сторону немного отнесло, только ударила она в кирпичную стену рядом с окном. Но все равно вышло неплохо. Из окна, в котором пулеметчик устроился, мешки с песком вылетели, как пушинки, а потом – сноп пламени. Пулемет замолчал. Для стрельбы из любого оружия навык нужен, знания. При стрельбе из винтовки на большую дальность, скажем, триста метров и далее, упреждение берется на ветер. Тут уж от опыта и искусства стрелка все зависит. А вот при стрельбе из гранатомета все обстоит ровным счетом наоборот. Если ветер справа, оружие влево от цели уводить надо, граната в полете на ветер доворачивать будет. Кажется, мелочь, но от нее точность попадания зависит. А морпехи поднялись в атаку. Из четырех пулеметов в здании три уже молчали, огонь вел только один. «Полундра!» – кричали морпехи. Поднялся и Игорь. Негоже в траншее отсиживаться, когда братишки здание штурмуют. Как там у Высоцкого: Я не люблю, когда я трушу, Я не терплю, когда невинных бьют… Я не люблю, когда мне лезут в душу…Морпехи уже ворвались в здание через широкий пролом. Игорь – за ними. У пролома – несколько трупов молодых немцев из фольксштурма, совсем еще подростки. Сука Гитлер, будущее нации не жалеет! Морпехи тем временем уже разбежались по коридорам здания – кто влево, кто вправо. Слышны автоматные очереди, грохот взрывов – это морпехи зачищали здание от фашистов. Игорь побежал вправо, увидел лестницу на второй этаж. Но только он сунулся, как сверху раздалась очередь. Вот где пригодилось знание немецкого! – Доннер ветер! Ты что делаешь? – закричал Игорь. – Дай мне от русских уйти, к своим примкнуть! – Давай быстрее! – закричало в ответ сразу несколько голосов. По лестничному пролету Игорь помчался наверх. Форма на морпехах черная и у нас, и у немцев. Бескозырки или стальные шлемы разные, но Игорь свою бескозырку потерял, когда с палубы торпедного катера в воду прыгал. На площадке второго этажа двое из фольксштурма, подросток и подслеповатый пожилой бюргер в очках – Игорь срезал их одной очередью. – Гельмут, кто стрелял? – раздался голос из комнаты дальше по коридору. Игорь сорвал с пояса последнюю гранату «Ф-1», выдернул чеку и катнул по полу в направлении двери, ведущей в эту комнату. Сам метнулся за стену и застыл. Секунду спустя раздался взрыв, крики. Подскочив к дверному проему, Игорь дал через открытую дверь длинную очередь. В это время кто-то из немцев выстрелил по нему с другого конца коридора, но промахнулся. Пуля задела воротник бушлата, не причинив Игорю никакого вреда. Упав на пол, Игорь вскинул автомат и нажал на спусковой крючок. Клац! Выстрела он не услышал, в диске кончились патроны. А немец в эту секунду уже лихорадочно передергивал затвор карабина! В следующее мгновение Игорь перекатился из коридора в комнату через дверной проем – сама дверь была сорвана взрывом. Оглядевшись, он увидел, что рядом с телом убитого солдата валяется «Штурмгевер». С первого взгляда он был очень похож на родной «калашников», вот только разные они – и конструкция, и патроны. Стараясь не поднимать головы, Игорь дотянулся до оружия. Отщелкнул рожок – патроны есть. Высунув автомат за дверь, дал очередь. Ползком добравшись до двери, он осторожно приподнял голову – немец с карабином в руке неподвижно лежал в конце коридора. Ранен или убит? Игорь сделал по нему прицельный выстрел – вдруг прикидывается, а потом в спину выстрелит? Так надежнее. На лестнице раздался топот, показались морпехи. – Немцы на этаже есть? – Не знаю, постреливают… – Савельев, – распорядился один из морпехов, – давай на третий этаж, просмотри, как там. Только осторожно! Остальным – зачистить этаж. Миронов, с тобой двое – налево по коридору, остальные – за мной! Но не успели морпехи разойтись по коридору в разные стороны, как с третьего этажа послышалась стрельба. – Савельев, погоди маленько, – сказал Игорь. – Я сейчас патронами разживусь, вместе пойдем. Игорь обыскал убитых в комнате и обнаружил в кармане трупа полный рожок и еще картонную пачку с двадцатью патронами к «Штурмгеверу». Он дозарядил рожок, бывший в автомате, патронами из пачки и почувствовал себя гораздо увереннее. «ППШ» болтался за спиной бесполезным грузом, потому как патронов для него не было. Но и бросить нельзя, казенное имущество. За утрату оружия в боевой обстановке – трибунал. Они осторожно поднялись по лестнице на этаж выше, прислушались. Стрельба велась из какой-то комнаты, и, судя по коротким, экономным очередям, стрелок был опытный. – Савельев, у тебя гранаты есть? – «Лимонка» осталась. – Я страхую. А ты аккуратненько, сапожищами не топая, подбираешься к этой комнате по правой стороне коридора и бросаешь в нее гранату. После взрыва еще очередь из автомата дай. – Не учи ученого! А почему по правой стороне? – Чтобы мне сектор обстрела не перекрывать! Савельев хмыкнул и вытащил из кармана «Ф-1» – гранату оборонительную, мощную. Прижавшись к стене, он стал приближаться к комнате, откуда слышались звуки выстрелов. Игорь стоял у стены с левой стороны коридора. Увидев, что Савельев уже почти у цели, он опустился на одно колено и вскинул «Штурмгевер». Покажись кто-то из немцев в коридоре – срежет сразу. Савельев вырвал чеку гранаты, швырнул ее в комнату и прижался к стене. Ахнуло здорово. В закрытом помещении и звук сильнее по ушам бьет, и осколки от стен рикошетируют, потому у находящихся там шансов уцелеть мало. Да еще и морпех не стал ждать, когда осядет известковая пыль, а встал в дверном проеме и полоснул автоматной очередью. – Готов! Игорь подошел. У окна лежал здоровенный эсэсман, прямо бугай. На правой петлице – руны в виде двух молний, на подоконнике – «МР38/40» валяется. Игорь осторожно выглянул в окно: в полусотне метров на земле – несколько убитых краснофлотцев. – Вот сволочь! – выругался Савельев. – Эсэсовец, чего ты хочешь? А они все упертые фанатики. Пошли осмотрим все помещения. В комнатах – поломанная взрывами мебель, трупы. Если брать всех немцев, что убиты в здании, то их тут не больше взвода, но они наших морпехов вдвое больше при штурме положили. Игорь понял, что город немцы легко не сдадут – они и на оккупированной территории держались стойко. А тут уже немецкая земля, и за каждый клочок ее они будут драться упорно. Игорь и Савельев спустились вниз, на первый этаж. – На втором и третьем этаже зачистили, – доложил Игорь политруку. – Продвигаемся дальше, вон к тому зданию. Но морпехи запротестовали: – Магазины пустые, патронов по пригоршне осталось, гранат нет. С чем штурмовать? – Собирайте трофейное оружие. Катков же себе нашел! Легко сказать! Немецкий пистолет-пулемет «МР38/40» хорош в ближнем бою, при штурме здания, в траншее во время рукопашной. Но патрон для дальнего выстрела слабоват. А вот «Штурмгевер» Игорю понравился. Морпехи набили магазины патронами – у кого они были. Из разбитого окна здания соседние дома видны – всего-то полсотни метров! Но попробуй эти метры преодолеть, когда кажется, что из каждого ствола именно в тебя и целят! Покинув захваченное врагом здание через окна, морпехи собрались за низким кирпичным забором. Политрук поднялся первым, руку с пистолетом вскинул: – Вперед, в атаку! И почти сразу же упал, сраженный пулей. Здание стояло к морпехам торцом, на каждом этаже – по одному окну, и все представляют собой амбразуры. Три этажа, три пулемета… в лоб не взять… Здания старой постройки, из кирпича, стены только пушечным снарядом и прошибешь. Но Игорь решил по-иному. В разведке пословица есть: «Не можешь перелезть через стену – сделай подкоп». В Германии все здания соединены между собой ходами – в них проложены трубы водоснабжения, канализации, телефонной связи. Вот по такому ходу и решил Игорь проникнуть в здание. Коротко рассказал о своем плане морпехам. – Мне в помощь пару человек нужно, – закончил он свой рассказ. Идти с Игорем вызвался уже видевший его в бою Савельев, и еще один морпех, уголовного вида, с золотой фиксой на переднем зубе. Морпех представился Толиком, но потом поправился – Анатолий. Игорь присмотрелся к нему: на пальцах наколки синие – блатной. Они договорились с морпехами, что если удастся пробраться в дом и завязать бой, пусть они в атаку идут, поддержат. Сколько немцев в доме, неизвестно, если много – долго не продержаться. Игорь с морпехами спустился в подвал. Там было чисто, никакого мусора. Выключатели нашли сразу, у входа. Раздался щелчок, зажегся свет. Морпехи направились к северной стороне дома. Здесь проход был, но его заложили мешками, и сделали это плотно, без просвета. Игорь ухватился за верхний мешок: – Савельев, помогай. Толик цыкнул сквозь зубы: – А если они заминированы? – Тогда ты через минуту перед апостолом Петром предстанешь, – бросил ему Игорь через плечо. Мины или растяжки если они есть, то с той, с противоположной стороны. Мешки от осколков и взрывной волны прикроют. Разобрали часть мешков, Игорь просунул руку, провел ею: нигде ни проволоки от растяжки, ни корпуса мин. – Кто самый смелый? – подколол Игорь Толика. Но Блатной стушевался. – Мина – она дура, а мне по-глупому погибать неохота. Игорь полез первым. Страшно, в проходе темно, лишь слышен звук падающих капель. Он взялся за трубу и, держась за нее, как за путеводную нить Ариадны, двинулся к другому проходу. Если немцы на выходе поставили хоть одного солдата, одной очередью он положит всех троих, в тесном и узком коридорчике спрятаться, укрыться негде. Блатной полез последним. Игорь недоумевал про себя: если трусит, зачем вызвался идти? И стоит ли на него надеяться? В очередную баррикаду из мешков Игорь уперся на выходе. Приложил ухо, прислушался: вроде за мешками тихо. Потянув на себя мешок, свалил его на пол. И в этот момент из-за мешков раздался голос – кто-то спрашивал по-немецки: – Кто там? Игорь приложил палец к губам и обернулся к морпехам. Те поняли – надо молчать. Через небольшое отверстие от вынутого мешка приникал скудный свет. – Я Гюнтер, из фольксштурма, – ответил Игорь, а сам движением рук в обе стороны дал морпехам сигнал – встаньте в стороны. В этот момент в проеме показалась голова пожилого немца в форменном кепи. – Покажись. А что можно увидеть в маленький проем? Только голову. Игорь поднялся и показал «Штурмгевер». Почему-то вид немецкого оружия убедил немца. Он, наверное, подумал, что русские с берданками воюют или с «ППШ». – Ладно, разбирай, пару-тройку мешков можно, – соизволил разрешить немец. Игорь вытащил один, второй, а за ними – и третий мешок. Отверстие оказалось достаточным, чтобы пролезть. Блатной достал из ножен на поясе финку и вопросительно посмотрел на Игоря. Ага, он ножом немца снять хочет, чтобы без стрельбы можно было обойтись… Игорь согласно кивнул и сказал в дыру: – У меня одна рука ранена, я ногами вперед полезу. Савельев вместе с Игорем подсадили Блатного ногами вперед в дыру среди мешков и стали его толкать. Толик, зажав во рту клинок, помогал им руками. Вот он спрыгнул, раздался легкий шум и вскрик. Тут же его лицо показалось в дыре: – Чего застыли? Лезьте! В лаз среди мешков Игорь пролез первым, за ним Савельев. Пожилой немец лежал на полу рядом с мешками, на груди – колотая ножевая рана. Форменное кепи валялось рядом, в остальном же он был одет в обычную гражданскую одежду. И карабин старый, наверное, ровесник деду. Сидел бы дома – жив бы остался… Они пробежали по скудно освещенному подвалу к лестнице, прислушались. Движения и разговоров на первом этаже не было слышно, только глухо доносились пулеметные очереди. Игорь поднялся по лестнице первым, за ним – морпехи. – Парни, сзади прикрывайте! Сам прижался левым плечом к стене – для устойчивости. В торце коридора, у окна он вдруг увидел пулеметный расчет. Немцы назад не смотрели… Ой, зря! Смерть сзади, в тридцати шагах. Игорь приложил к плечу «Штурмгевер» и дал очередь. Оба пулеметчика упали замертво. – Братва, быстро по комнатам! Морпехи пробежали комнаты. Ни в фасадных, ни в тыловых комнатах противника не было. Когда они вновь собрались на лестничной площадке, Толик поинтересовался: – Ты откуда немецкий знаешь? – Евреи в родстве были, – соврал в ответ Игорь. Евреи разговаривали на двух, мало похожих между собой языках – идише и иврите. Советские евреи – на идише, похожем на немецкий. А общение на иврите – это удел евреев на Ближнем Востоке. Только они двинулись вверх по лестнице, как сверху бросили гранату – немецкую пехотную «колотушку». Прозвали ее так за длинную деревянную ручку, что для наших было хорошо – запал горел долго. Иные пехотинцы, если граната в окоп попадала, успевали ее схватить за эту ручку и швырнуть обратно. Тогда немцы стали хитрить: рванут за терочный запал, подержат в руке 2–3 секунды, а потом бросают. Услышав стук гранаты о бетон, морпехи, не сговариваясь, прыснули с лестницы вниз и сбили друг друга с ног. Граната взорвалась, оглушив. Осколки ее ударили по стене, не задев никого из морпехов. Но Игорь закричал, как будто он ранен. – Дуркуешь или ранен? – спросил Толик, отряхиваясь от пыли. – Пусть думают, что нас зацепило, а то вторую гранату следом бросят. Быстро наверх! Но быстро не получилось. Только они взбежали на площадку между этажами, как из-за угла раздалась очередь – там притаился немец. Он высунулся на мгновение, дал короткую очередь и снова спрятался. Толик бежал первым, и все пули достались ему, угодив в грудь. Игорь перепрыгнул через морпеха, вытянул руку с автоматом и дал очередь за угол. Послышался короткий вскрик и звук упавшего тела. Тут Игорь уже начал осторожничать. Он поднял с пола валявшуюся немецкую каску и бросил ее в коридор. Следом сразу раздалась очередь, да так метко! Каска даже подпрыгнула от попаданий пуль. Вот же патовая ситуация! В коридор не сунешься, срежут, а по-другому выкурить немцев не удастся. И как остро не хватает гранат! Сейчас бы швырнуть парочку, а следом за взрывами, пока немцы не очухались, рвануть к комнатам да пройтись из автоматов. – Думай, что делать будем. – Игорь толкнул Савельева локтем в бок. – Пусть слон думает, у него башка большая, – отозвался Савельев. – Отдашь приказ – выполню. Ну хоть бы какую-нибудь идею подкинул! С третьего, последнего, этажа раздался крик – кричали по-немецки: – Иоганн, русские живы? – Не знаю, – тут же последовал ответ из комнаты второго этажа. Они искренне полагали, что русские Иваны немецкого языка не знают. – На всякий случай я брошу еще гранату, а ты потом проверь. Игорь среагировал сразу: – Быстро под лестницу! Да сапожищами не громыхай. И только они спустились, как раздался взрыв. Игорь сразу побежал наверх, вскинул автомат и положил палец на спусковой крючок. Иоганн показался из комнаты, но Игорь не дал ему ни единого шанса – мгновенно выстрелил. Сверху вновь раздался голос: – Иоганн, кто стрелял? – Я, – ответил Игорь, – можешь спускаться. Сам взбежал на пролет, ухватив убитого за ноги, тихонько оттащил его за угол, в коридор, автомат же поднял. Немец загромыхал по ступенькам железными подковками сапог. Сначала Игорь увидел ноги и сразу дал очередь. Но автомат выпустил всего два патрона и умолк. Игорь сменил магазин. Из-под лестницы раздался голос Савельева: – Свободно? – Вроде. Вылезай… Снаружи здания раздались крики, стрельба, и в здание с тыльной стороны ворвались морпехи. – Целы, братишки? – Толика убило. – Жалко Маханина. Здание осмотрели? – Не успели: вон тот гранату сверху бросил, и мы никак на третий этаж подняться не могли. Морпехи побежали по лестнице на третий этаж. Громыхнула граната, потом раздалось несколько очередей из «папаши» – как фронтовики называли «ППШ», и все стихло. Морпехи спускались вниз, передавая из рук в руки бутылку шнапса. Два-три глотка – и бутылка переходила к другому. – Дрянь у них этот шнапс, наша водка лучше, – сказал один из морпехов. – Не нравится – не пей, другим больше достанется. Игорю протянули бутылку, и он сделал крупный глоток. Шнапс пах самогоном и был слаб против водки, градусов тридцать. На вкус и в самом деле противный и тяжелый – действительно дрянь. Морпехов набралось человек десять, а командира ни одного, только старшина второй статьи. И потому все взгляды присутствующих сошлись на нем. – Нашей задачей было взять порт и портовые здания и обеспечить дальнейшую высадку десанта. Эту задачу мы выполнили, – сказал старшина. – А другие дома? – Из них не стреляют. Но кто хочет – флаг вам в руки, идите. А у меня магазин уже пустой, с чем воевать? К причалу подошли торпедные катера, успевшие забрать новый отряд десантников и вернуться. Морпехи с катеров побежали к уже захваченным домам. Им было легче, чем первым: не надо лежать на голой земле под огнем противника, выбивать врага из траншей и с боем захватывать здания. Хоть какой-то плацдарм есть. Несколько морпехов из вновь прибывших, а с ними – и командир, старший лейтенант Чалый, появились в здании. – Кто старший? – спросил старлей. Вперед выступил старшина. – Старшина второй статьи Фомичев. – Доложите обстановку. – Захвачен участок причала и два дома. Боеприпасов нет. – Патроны сейчас доставят, на катерах привезли несколько ящиков, распределите. Потери большие? – От роты сборное отделение осталось, все здесь. В десанте потери всегда велики. Одно дело высадиться на пустынный берег, и совсем другое – в городской черте, да еще в порту. Но еще неизвестно, где лучше – ведь все города и даже деревни в Пруссии при приближении Красной Армии были обнесены укреплениями. Бетона не жалели, даже в два-три уровня, а зачастую наступающих встречал огонь из танковых башен, установленных на врытых в землю стальных коробках. Их только пушкой можно было и разрушить. Видимо, командование посчитало, что взять город со стороны моря будет проще и легче. Немцы надеялись на почти сплошные минные заграждения на подходах, но не учли возможности торпедных катеров с малой осадкой. – Сухпай привезли? – спросил Фомичев у старлея. – Жрать охота – сил нет. – Не взяли, только патроны. Фомичев выматерился – снова тыловики о снабжении забыли! Что, разве бойцу есть не надо? Вновь прибывшие морпехи разбились на пары и стали переносить с причала ящики с патронами. Те, кто был в первой волне десанта, стали набивать магазины. Те, у кого они были рожковыми, на тридцать патронов, управились быстрее. Игорь набил магазины к «ППШ» и взял три гранаты. Для городского боя, для зачистки помещений гранаты – самая необходимая вещь. Бросил в темноту – и все. Риск сведен к минимуму, только самому от осколков укрыться. За хлопотами не заметили, как стало вечереть. Старлей стоял у окна, наблюдал за местностью и сверялся с картой. – Скорохват, Федорцов, Ивантеев – на пост. Каждому – по входу в здание, – распорядился он. Морпехи, чьи фамилии прозвучали, ушли. Постовые, конечно, нужны. Только, по мнению Игоря, это мало что дает. Захотят немцы в здание проникнуть – сделают это легко. Кроме дверей есть еще окна, и почти все они без стекол, а то и без оконных переплетов. А кроме того, есть еще выходы из подвала. О том он и доложил старлею. – И вон туда есть? – показал старлей на группу соседних зданий, судя по трубам, котельной – то ли заводик, то ли какое-то предприятие. Вроде промзона. А дальше – уже смутно, в сумерках – красные черепичные крыши жилых домов. Было видно, как из города вереницей тянутся жители – с тележками, узлами и детским колясками… Но все это было далеко, за километр. – Не могу знать, – ответил Игорь, – но в здание, где ты находишься, я через такой ход пробрался, через подвал. – Интересно, – протянул старлей. И вдруг неожиданно для Игоря добавил: – Отправишься в разведку. Далеко не забирайся, посмотри, где стоят пулеметные гнезда и пушки. Игорь был ошарашен приказом: все морпехи отдыхать будут, а он должен шкурой рисковать. – Тогда мне форма немецкая нужна. – Сейчас парней организую – вон сколько фрицев убитых валяется! А ты пока думай, как пробираться к ним будешь, к немцам то есть… Можно подумать, что у Игоря уже план есть! А с другой стороны, не подходил бы он к старлею с сообщением о подземном ходе – сидел бы спокойно. В армии как? Кто проявил инициативу, тот и выполняет. Через полчаса морпехи принесли несколько комплектов обмундирования: сапоги, кепи, шлемы стальные, поясные ремни. При свете фонаря, который был у старлея, форму осмотрели. Окровавленную сразу выбросили в окно – чего ей тут смердеть? А целые френчи, брюки, кепи Игорь примерил, подобрал под себя. Неприятно было надевать поношенную одежду, тем более снятую с убитых врагов. Она пахнет потом, воротнички грязные, да и сама не в лучшем виде. Это только в кино форма на фронтовиках чистенькая, отглаженная. А вот сапоги немецкие Игорю нравились. Не кирза, а добротная кожа, голенища широкие, подошва толстая. Единственно – подковки цокать будут, так это у всех немцев. Даже солдатскую книжку Игорю подобрали. Он прочитал и попытался запомнить фамилию, имя и номер части, вполне вероятно, что у немцев ночью патрули ходят. Старлей сам спустился с Игорем в подвал и подсветил фонариком. Вдвоем они обнаружили ход, разобрали мешки, и получился узкий – только пролезть – лаз. – Я тут кого-нибудь из морпехов поставлю, – сказал командир. – Только предупредите, чтобы стрелять невзначай не начали. – Это уж как водится. Удачи! Нет, не разведчик старлей. Но и к черту его не пошлешь, обидеться может. Игорь еще подумал, что, видно, ходить в разведку – доля его воинская.
Глава 9. В чужом городе
Пробираться по техническому туннелю пришлось в полной темноте. Собственно, не ползти, идти, согнувшись. Рукой Игорь держался за идущую вдоль хода трубу. Добротно у немцев все это устроено. Надо заменить – нет проблем, а в России до сих пор трубы и кабели в земле. Прохудилась труба – для ремонта участок трассы разрывают. И водосливные трубы – с крыш воду отводить – в стенах, из свинца, сто лет такая труба стоять будет. Рачительность немцев – даже в мелочах – была для Игоря в диковинку. Потянуло свежим воздухом – где-то близко выход. Дальше Игорь шел осторожно. Пару раз прикладывался головой о металлические кронштейны и, потирая ушибленное место, матерился про себя – не без этого. Вот и выход. Игорь прислушался – голосов или движения не слышно. Однако он осторожничал – у выхода могли поставить какого-нибудь пожилого господина из фольксштурма, а тот возьми да и усни. Какая там у них дисциплина и выучка? Полезет Игорь – постовой и проснется в самый неподходящий момент. Однако ни дыхания не слышно, ни писка мышиного. Игорь вылез в подвал. Ничего не видно. Где выход, куда идти? В абсолютной темноте руками перед собой шарить стал, как слепой. Наткнувшись на стену, двинулся вдоль нее. Фонарь бы сюда, да пожалел старлей, хоть фонарь и трофейный, видел Игорь такие у немцев. Удобная штука. «Крутилку» сбоку повернул – зеленым горит, другую – красным. Для военных регулировщиков, а также командиров механизированных или танковых частей – незаменимая штука ночью. Выход из подвала Игорь нашел с трудом, но выбрался. Здание, из которого он ушел, метрах в семидесяти от захваченного морпехами стояло. Игорь отошел в сторону и обернулся: надо запомнить, как оно выглядит, иначе к своим не вернуться. В небе послышался рокот мотора. Игорь уже отличал по звуку немецкий самолет от нашего. А потом – взрыв одной бомбы, другой… Судя по всему, работала легкомоторная ночная авиация, и бомбили метров на триста-четыреста севернее места, где находился Игорь. Но его сейчас больше интересовали здания, чем оборонительные сооружения вблизи порта. Завтра их придется штурмовать, и надо выяснить, где огневые точки, сколько немцев и каким вооружением они располагают. Стрелковое личное оружие его, как и любого другого разведчика, не интересовало. Пулемет, пушка или танк – это другое дело. Игорь успел отойти от дома шагов на двадцать, как из-за забора внезапно вышел немецкий солдат. – Закурить не найдется? – Не курю, камрад. – Жаль! Там кухню подвезли, кормят военнослужащих из разных частей. Хочешь, иди поешь. – Спасибо! За весь день даже хлеба не ел. – Сам такой. Игорь направился к полевой кухне. Рядом с ней уже толпились моряки, солдаты вермахта, фольксштурм. Игорь встал в очередь. Есть хотелось, и если появилась такая возможность, то почему не поесть горяченького? Кроме того, интерес был, в очереди разговоры разные услышать можно. Впереди солдаты разговаривали: – Русские порт заняли, говорят, их там тысячи. – Значит, завтра штурм будет. – У нас сил достаточно. Я из самогоКенигсберга родом и знаю, что городскую крепость еще никто взять не мог. И русские зубы обломают. – А может, штурма и не будет? Обойдут этот городишко, возьмут в кольцо… Сами, как крысы, сдохнем от голода. Немцы, стоявшие перед ним, получили по тарелке гуляша с вермишелью и кусочком хлеба и отошли в сторону. Игорю тоже сунули в руку тарелку и вилку. Ели, кто где нашел себе местечко. Игорь пристроился за тремя вольнонаемными из фольксштурма. Ели не спеша, хотя хотелось съесть все это побыстрее и подойти к кухне еще раз. Но за порядком, за тем, чтобы никто не получил еще одну порцию, следил ефрейтор. После гуляша раздавали эрзац-кофе в картонных стаканчиках. Игорь взял стаканчик с кофе, отхлебнул. Ячменный. Кончился у немцев настоящий кофе. К кофе давали галеты – сухие, безвкусные. Но Игорь съел все. Судя по всему, завтра морпехов кормить никто не будет. Фольксштурмисты пытались определить, удержат ли город? Судя по интонации, они в этом сомневались. Один сказал: – Большие здания минируют. Если русские войдут в город, всех похоронят под развалинами. – Говорят – они такие звери! Прямо сущие дьяволы! Убивают женщин и детей. – А что ты хочешь? Они же все коммунисты! Насчет минирования больших зданий Игорю стало очень интересно. Прием не новый, еще в Харькове при наступлении немецких войск группа диверсантов Ильи Старинова заложила радиоуправляемый фугас большой мощности в подвале. Причем заложили его с обманкой, спрятав настоящую мину в куче угля, глубже обманки. Немецкие саперы первую мину обнаружили и сочли здание безопасным. А когда в нем собрались немецкие офицеры, раздался взрыв. Погибло много гитлеровцев. Сейчас немцы не могли повторить такой фокус. Силы и технические возможности их были уже не те, тем более что в условиях русского наступления они оказались в цейтноте. И наверняка при отступлении немцы приведут в действие адские машины. Игорь был больше чем уверен – сделают они это взрывателями с замедлением, такие мины применял еще абвер. Можно активировать взрыватель, поставив на механизме замедление на несколько часов или суток. Такие мины ставили немецкие диверсанты, цепляя их к цистернам на станциях или разъездах, благо выпускались они и в магнитном исполнении. Установить такую мину было проще простого. Прилепил к железу, заранее установив замедление, нажал кнопку активации – и уходи. Но сейчас Игорь решил подпортить немцам задуманное. Здания и предприятия даже русские минировали на своей территории. По приказу Ставки была заложена взрывчатка во многих зданиях Москвы и Ленинграда. Когда опасность захвата этих городов миновала, взрывчатку вывезли. Так же минировались почти все стратегические объекты, в том числе мосты. Игорь сам себе поставил задачу. Для выполнения ее у него в запасе была ночь, даже меньше – с ноля часов и до пяти-шести утра. Причем решение он принял быстро, без раздумий, едва услышав от фольксштурмистов на ужине о минировании. Армия – что наша, что немецкая – во время войны использовала здания, пригодные для размещения подразделений или госпиталей, штабов. В качестве таковых годились школы, гостиницы, управленческие здания. В СССР – исполкомы и райкомы, директораты совхозов, в Германии – магистратуры. Игорь повернулся к фольксштурмисту: – Не подскажете, где здесь гостиница? – Хочешь снять койку или номер? Не выйдет, камрад, там все занято. Там офицеры, а ты чином не вышел. Но так и быть, тебе скажу. В городе их три. Одна за углом, на Фридрих-штрассе, самая большая и изысканная – на Берлинер-аллее, это в центре, там, – фольксштурмист махнул рукой, показывая направление. – А третью не ищи. Вчера бомбили, бомба рядом со зданием угодила, и часть стены обвалилась. Хорошо – постояльцы не погибли. – Данке шен. Для выполнения задачи был необходим фонарь – что делать без него ночью в подвале? Игорь прикинул, где они могут быть: на армейских складах – но там охрана. Этот вариант отпадает. Еще в порту, при работе в трюмах и труднодоступных местах. Но сейчас портовая территория – район боевых действий. А еще… И Игорь спросил у фольксштурмиста: – А где железнодорожная станция? – Драпать из города решил? – засмеялся немец. – Так поезда уже не ходят, два дня как. Иди направо, на Геринг-гассе до самого конца, упрешься в вокзал. Игорь так и сделал. Но через три квартала его остановил патруль из фольксштурма: – Стой! Документы! При свете фонарика они изучили солдатскую книжку. Их Игорь не опасался. Что могут два пожилых дядьки, если у них нет должной подготовки? Это не фельджандармы или войска по охране тыла. Те доки в своем деле, при малейшем несовпадении каких-либо деталей в документах, обмундировании или поведении остановленного сразу задерживали его. – Куда идешь, солдат? – На вокзал. Там в тупике стоит вагон с взрывчаткой для нашего подразделения. – Так саперы на кровельном заводе, туда ветка железнодорожная ведет. – У меня приказ… Ему вернули документы. Игорь и отойти не успел, как до него донеслись возмущенные голоса фольксштурмистов: – Ты слышал, Вальтер, целый вагон взрывчатки! А если в него случайно снаряд угодит? От вокзала и прилегающего к нему района ничего не останется, а у меня там дом. – Ты свою семью эвакуировал, а я не успел! И все потому, что моя Марта… Игорь так и не услышал, что же такого случилось с неведомой ему Мартой, что помешало семье члена городского фольксштурма эвакуироваться. Патруль удалился. В фольксштурм набирали местных – это было нечто вроде ополчения у русских. Свой город они знали хорошо, но как вояки были слабые. Многие из них и оружия-то в руках в жизни не держали, некоторые – с Первой мировой войны, и все уже забыли. К железной дороге и вокзалу Игорь все-таки вышел. В здании вокзала было пусто, и он вернулся на перрон. На путях стояло несколько вагонов – и ни одного паровоза. Чувствовался приближающийся хаос, какой всегда бывает в районе боевых действий. Игорь стал искать помещения технических средств. Его интересовали комната или дом для составителей поездов, путевых обходчиков или стрелочников – для работы в ночное время им выдавали аккумуляторные ручные фонари. Время беспрерывной работы их было рассчитано на рабочую смену 8–10 часов, и Игорю хватило бы этого за глаза. Поиски увенчались успехом. В небольшом кирпичном доме на удалении от вокзала, в комнате нарядчика он нашел целый стеллаж с фонарями. Сотрудники железной дороги, дойчебана, разбежались, бросив оборудование и принадлежности. Игорь попробовал фонари. Некоторые из них были разряжены «в ноль», другие светили тускло. Обнаружил один, полностью заряженный. Лампа светила ярко, его и взял. Начал искать в городе здания, похожие на школы или общественные. На улицах показались солдаты – поодиночке и группами, причем встречались и пьяные. Раньше такого за немцами Игорь не замечал. Падает, однако, дисциплина в гитлеровской армии, видимо, чувствуют приближающийся крах, катастрофу, капитуляцию. А самый простой способ расслабиться – это выпить. Да только выпивка проблемы не решит. Наконец Игорь увидел подходящее здание. У входа – вывеска с немецким орлом, часовой на крыльце. Игорь обошел здание стороной, приблизительно с тыла. Обычно такие здания с парадного входа охраняют, а со стороны служебных входов контроль не такой жесткий. Но он не вход искал. Все немецкие здания, особенно в провинциальных городах, отапливались угольными котельными, оборудованными в подвалах. Для выгрузки угля существовали широкие люки с желобом, чтобы уголь с грузовика было удобно сгружать. Сверху, как правило, крышка, запираемая на замок, и если мина в здании была уже установлена, так именно в подвале. При грамотной установке таким способом эффект сильнее получается, стены завалятся внутрь. Но для большого здания нужно много взрывчатки, противотанковая мина – безобидная хлопушка для многоэтажного дома. Тут заряд килограммов двести-триста нужен, а такой объем в ямке не спрячешь. Но Игорь надеялся, что немцы особо маскировать его не будут. Ведь они рассчитывали, что как только русские войдут в город и займут здания – а это произойдет непременно, – в первую же ночь мины взорвутся. Он нашел угольный люк, причем незапертый, скатился по желобу, вымазавшись угольной пылью. В котельной было тихо, стояла кромешная тьма, и он включил фонарь. Перед ним рядком стояло три потухших котла. Зачем их топить, если относительно тепло, снега нет, идут боевые действия? Да и кочегары уже наверняка далеко от города. Игорь прошелся по котельной. Единственное место, где можно спрятать взрывчатку в ящиках, – это куча угля в углу. Блин, да здесь тонны угля! И чтобы что-нибудь в нем найти, часть его надо перекидать лопатой, благо в котельной их несколько, большие, совковые. Обидно только будет, если взрывчатки в угле не окажется… Немцы вполне могут заминировать другие здания, а именно это обойти стороной. Игорь поставил на пол фонарь и принялся работать лопатой. Начал он от стен, поскольку вероятность закладки именно здесь выше. О, да немцы явно торопились или ленились. Игорь не успел даже вспотеть, раз двадцать всего откинул уголь лопатой, а уже показался угол зеленого ящика. А дальше – уже руками, осторожно… Ящиков было несколько. Когда обнажился верх первого ящика, Игорь принес фонарь и осторожно, на сантиметр, приподнял крышку, посветил. Ведь немцы могли установить «ловушку» для простаков – гранату с сорванной чекой, привязав проволочкой к запалу. Открыл крышку ящика – и сделать ничего не успеешь, как на небесах окажешься. Не обнаружив ничего подозрительного, Игорь отбросил крышку. Стандартный немецкий ящик со взрывчаткой – шашками с тротилом. Посередине – взрыватель с химическим замедлителем, изучали они такие в разведшколе. Отрегулировать на таком время невозможно. Надавил рычаг, который раздавит стеклянную ампулу, – и через час взрыв. Время могло быть разным, и на взрывателе оно всегда указывалось – от одного до шести часов. Но чтобы узнать его, надо вытащить взрыватель из взрывчатки. Однако рисковать Игорь побоялся: все-таки он не минер, профессиональными знаниями не обладает. Знать основы взрывного дела – это одно, а тонкости его – совершенно другое. Да и какая разница для него лично, когда рванет? Главное – чтобы наши бойцы не пострадали, а если при этом еще и немецкие солдаты погибнут, так совсем хорошо получится. Он нажал рычаг, приведя в действие адскую машину. Вот теперь надо как можно скорее убираться из этого дома. Погасив фонарь, попытался выбраться прежним путем, но не получилось. Желоб для угля широкий, обит железом, отполированным до блеска сотнями, а то и тысячами тонн угля, скатившегося вниз. Одна неудачная попытка, другая… Шуметь нельзя, время идет, взрыватель уже работает, а он выбраться из подвала не может. Есть еще выход через дверь – через нее кочегары в котельную попадали. Но дверь вела во внутренние помещения здания. Сам себя загнал в ловушку. А ценой ошибки может стать его собственная жизнь… Посмотрев по сторонам, Игорь решил, что можно приспособить лопаты. Он выбрал две штуки с ручками подлиннее и установил их в желоб враспор. Сначала ухватился руками, подтянулся, потом одной рукой схватился за вторую лопату, изогнулся червем и поставил согнутую в колене ногу на черенок первой лопаты. Выбрался совершенно обессиленный от физического и морального напряжения и несколько секунд просто лежал, отдыхая. А в голове тикали незримые часы, напоминая, что уходят секунды и минуты. Надо уходить. Поднявшись, Игорь отряхнулся и направился к зданию, из которого выбирался в немецкий тыл. Решил сначала не ходить по коридорам, а просто поднялся на этаж. У окон пулеметные гнезда устроены. Сейчас пулеметчиков нет, отдыхают где-то в комнатах, вполне достаточно нескольких часовых. Он спустился в подвал и нашел ход с коммуникациями. Продвинувшись на десяток метров, сложил кисти рук рупором, приложил их ко рту и крикнул: – Эй! Не стреляй, я свой! В ответ – тишина. Ушел наш морпех? Ведь старлей обещал поставить у выхода братишку. Морпех беззаботно спал, обняв автомат, как любимую куклу. Вот разгильдяй! А если бы немцы свою разведгруппу сюда направили? Постового в первую очередь и зарезали бы. И другим бы досталось… Игорь потихоньку вытащил автомат из рук морпеха, наставил на него ствол и пнул ногой. Морпех спросонья не понял ничего. Оружия при нем нет, а с его автоматом в руках натуральный немец стоит и зубы скалит. Ошарашенный, он уселся на полу. Игорь, коверкая русские слова, произнес: – Ты есть германский плен! Рука вверх, а то пуф-пуф! У морпеха расширились глаза, видимо, размышлял, что предпринять? Свои рядом, на первом этаже, а немец – в двух шагах. И он медленно поднял руки. – Ну и засранец ты, хоть и морской пехотинец, – на чистом русском языке сказал Игорь. – А если бы я настоящим немцем был? Зарезал бы тебя, сонного, а потом – и твоих товарищей. Вставай и запомни этот случай. Морпех поднялся – ему было стыдно за свой промах. – Прости, братишка, устал я сегодня здорово. Часа три тебя у этой дыры прождал, сморило. – Продолжай нести службу. – Игорь вернул морпеху его оружие. – Но помни – я сюда еще вернусь, лично проверю. Уснешь – застрелю к едреной маме. – Ты это… старлею не говори… Игорь поднялся на этаж. Один из морпехов, стоявших у входа, подскочил от испуга. Еще бы! Настоящий немец из подвала вылез, да еще грязный, как черт из преисподней. – Ты! – и больше слова вымолвить не в состоянии. – К старлею веди, да с автоматом поосторожнее. Что, не узнал? Я же Катков. Но морпех до конца не поверил и, пока вел, стволом едва ли не в спину его толкал. Старлей спал на полу, и морпех разбудил его. – Катков? А сколько времени? – и посмотрел на часы. – Долгонько ты! Он поднялся, отряхнул форму. – Дробезко, свободен, это наш. В разведке был, пока ты бока мял. Дробезко обиженно засопел, развернулся и вышел. – Докладывай. – Взрыв должен вскорости быть. Не знаю, штаб там у них или казарма. Немцы здание заминировали, и, полагаю, не одно. Взрывчатки в подвале много, взрыватель с химическим замедлителем. – Дом напротив осмотрел? – Пулеметные гнезда в торце дома, на каждом этаже. Старлей не успел закончить фразу, как раздался мощнейший взрыв. Ночную темноту осветила вспышка, и старлей бросился к окну. После вспышки в центре города появилось пламя. Вроде чему гореть в кирпичном здании? Хотя и бронетехника горит, а ведь вся железная… – Сведения важные, надо командованию передать. Я со своей ротой здесь высадился, а вторая рота – на другой стороне гавани, радист и рация у них. – Тогда зачем торопиться? Раньше завтрашнего, вернее – уже сегодняшнего дня город не возьмем, там солдаты и фольксштурм. По моим прикидкам с полтысячи будет, не меньше. Я у полевой кухни был, так пара сотен возле нее толкалась. А вокзал пустой, ни людей, ни паровозов. – Ты везучий такой, Катков? По всему городу прошел и назад вернулся. – А вы бы хотели меня видеть убитым? – Типун тебе на язык! Ты где до морской пехоты служил? – Водолазом. В красноармейской книжке записано, можете ознакомиться. – Водолазом? – удивился старлей. Ему показалось, что он ослышался. – Так точно, водолаз-автоматчик. Правда, в роте особого назначения, у Прохватилова. – А, так бы сразу и сказал… Прохватилов на Балтфлоте был личностью известной – как и дела его разведчиков-диверсантов. – Настроение у немцев как? – Насколько я понял, жители в большинстве своем город покинули. Но немцы настроены защищать его до конца. Мужчин в фольксштурм забрали, подростки да старики с винтовками город патрулируют. – Ты их со счетов не сбрасывай! Наше московское ополчение вон насколько наступление немецкое задержало. И ведь не сдали столицу! Не сдали, это верно, только ведь почти никто не вернулся, за просчеты Сталина и высших командиров жизнями заплатили. – Приказ у нас – город взять. Как думаешь соседний дом взять? – Основную часть морпехов по подземному ходу провести. Оставшимся активность имитировать. По амбразурам стрелять, чтобы немцы ничего не заподозрили. А уж как из подвала выберемся, гранатами забрасывать. Тогда есть шанс малой кровью дом взять. – Я об этом же думал, когда ты мне ход показал, – облегченно вздохнул старлей. Конечно, посоветоваться ему не с кем, по возрасту они почти ровня. Да к тому же Катков не простой морпех, с ним обдумать действия не зазорно. – Ты бы, Катков, переоделся на всякий случай и поспал хоть пару часов. Неизвестно еще, что и как завтра обернется. Игорь последовал его совету. Показалось, только глаза сомкнул, а старлей его уже в бок толкает. – Светает уже. Ты в том доме уже был, веди. В их доме осталось несколько человек с задачей вести беспокоящий огонь, старлей со своей ротой отправился в подвал вслед за Игорем. Но перед входом Игорь остановился. – Товарищ старший лейтенант, на той стороне хода постовой может быть, лучше нам двоим-троим сначала пойти. Один автоматчик может держать всех. А кроме того, морпехи больно громко топают, немцы не глухие. – Верно. Кого с собой берешь? – Мне все равно, были бы шустрые. – Левицкий, Андронов, пойдете с Катковым. Не шуметь! Ваша задача – выход из туннеля держать, пока рота не пройдет. По ходу с коммуникациями вся троица пробралась быстро. Одного Игорь не учел – что придут менять убитого из фольксштурма. Только они выбрались из хода, как послышались шаги и из-за поворота раздался голос: – Вильгельм, ты где прячешься, старый мешок с дерьмом? Тихо бы снять их, это не эсэсманы, обученные рукопашной. А ножа нет. Игорь сделал жест рукой, означающий – прижмитесь в сторону, к стене. Сам взял «ППШ», прикладом вперед и, как только показался первый немец, изо всех сил ударил его прикладом в лицо. Хрустнули кости, и немец рухнул на бетон. Звякнула оброненная винтовка. Но второй успел повернуться, побежал по коридору и начал кричать. Игорь перепрыгнул через упавшего, в три прыжка догнал немца и ударил его прикладом по голове. И этот замолк. Свалившись мешком на пол, дышал хрипло, тяжело. Эх, дед, сидел бы ты дома, с бабкой, чай пил! Остался бы жив… Не убивают русские детей, женщин, стариков и безоружных. Зря ты Гитлеру поверил, в фольксштурм пошел, зря винтовку в руки взял. А сейчас без медицинской помощи дойдешь в подвале. – Зови наших! – приказал Игорь морпеху. Сам вытащил затворы из винтовок фольксштурма и забросил их подальше. Подбежав к лестнице, ведущей на первый этаж, прислушался. Была едва слышна немецкая речь. Здание старой постройки, стены и потолки толстые, и криков старика никто не слышал, не обеспокоился. А через туннель уже передвигались морпехи: были слышны звуки движения людей, приглушенный матерок, когда башкой задевали о трубы, крепеж кабелей, бряцали оружием. К Игорю подошел старлей: – Ты в здании был. Куда дальше? – Пусть кто-нибудь гранату наверх, на лестничный пролет забросит. После взрыва – двоим вперед, лестница узкая. И из автоматов по всему живому. Нам бы на первый этаж ворваться, а дальше выкурим. Старлей отдал распоряжения. Плохо, что в разведшколе не преподавали основы городского боя, и сам Игорь опыта такого не имел. А тактика и действия в этом случае отличаются от боя на открытой местности. В городе бой – накоротке, огонь на ближних дистанциях, нет флангов, а враг может быть за соседней стеной, в полуметре. Кроме того, в городском бою затруднительно, а чаще и невозможно задействовать тяжелую технику – танки, самоходки, артиллерию. Иной раз они не могут вписаться в узкую улицу или переулок, в большинстве своем – из-за небольшого угла возвышения пушки. Не предполагали наши военные чины, что танки могут быть востребованы в городских боях, считалось, что их стихия – степные просторы, где есть возможность крупным танковым соединениям совершать маневры. К слову сказать, должные выводы так и не были сделаны, опыт не учтен, и во время войны в Афганистане наши «БМП-1» не могли обстреливать горные склоны. Танк в городском бою может обстреливать цели впереди на удалении и не выше второго-третьего этажа. А вот фаустники применяли свое эффективное оружие отовсюду – из подвалов, с верхних этажей, и противопоставить их кумулятивным гранатам наши танкисты ничего не могли. Впрочем, танков и пушек у морпехов не было, и им приходилось рассчитывать только на себя. Вперед выдвинулся морпех и забросил вверх, на площадку первого этажа, гранату. Сам бросился за угол. Взрыв! Вверх рванулись пары морпехов, сразу открыв шквальный огонь. За первой парой вторая, третья… Моментом вся рота в полном составе оказалась в вестибюле первого этажа. Кому из немцев не повезло рядом очутиться, оказались убитыми… И пулеметный расчет в конце коридора расстрелян. А с улицы уже были слышны выстрелы из соседнего дома – это вели огонь наши морпехи. У немцев возникла паника. Как проникли в дом эти русские, сколько их? А морпехи на втором дыхании уже штурмовали второй этаж. Игорь тоже забежал туда, дал очередь через запертую дверь, потом выбил ее ногой. В комнате зеленым огоньком светилась рация, попискивала негромко. Радист сидел на стуле, весь бок в крови. Комната была невелика, и почти все пули от очереди Игоря достались ему. Игорь стянул наушники с головы убитого радиста. – Двенадцатый, отзовись, – монотонно бубнил радист на связи. – Что у вас происходит? Игорь приложил к уху один наушник, щелкнул тангету на передачу. – Слушай, абонент! Дом занят русскими, сюда высадился полк десанта. Предлагаю всем сдаться, гарантирую жизнь. Всем, бросившим оружие, жизнь! Выходите к порту с поднятыми руками! В комнату ворвался старлей, глаза у него были бешеными: – Ах ты, сука! Наши координаты немцам передаешь? То-то в разведку напрашивался! Да я тебя собственной рукой шлепну, без всякого трибунала! – и вскинул пистолет. Игорь увидел, как указательный палец его руки стал медленно давить на спусковой крючок, и бросился в сторону. Потом – под ноги старлею, свалив его на замусоренный пол. – Окстись, старлей! Я радиста убил, он еще тепленький. А немцу, что на связи был, сказал, что сюда высадился полк морской пехоты, что положение у них безвыходное и они должны сдаться. Жизнь мы им гарантируем. Все то время, пока он это говорил, руку старлея с пистолетом держал мертвой хваткой. – Отпусти, стрелять не буду. Услышал немецкую речь, а тут ты по рации по-немецки разговариваешь. Дурное подумал. – Горяч ты, старлей! – Игорь отпустил руку. Старлей встал, отряхнулся. – Бери наушники, послушай, что фриц говорит. Игорь взял наушник и приложил его к уху. Ко второму наушнику прилип Чалый. В эфире звучал встревоженный голос: – Ахтунг! Всем, кто меня слышит! В порту – полк русской морской пехоты! – Передай – сейчас город бомбить будут, – прошептал старлей, видимо, попугать решил, обстановку стал нагнетать. То ли знал старлей кое-что, то ли просто совпадение, но после того, как Игорь перевел, послышался нарастающий звук моторов – это на город пикировали наши «горбатые». Дома у порта они не трогали, бомбы бросали в центр города. Зайдя на второй круг, они пустили реактивные снаряды по невидимой морпехам цели. Заработали зенитки немцев, вверх потянулись огненные трассы. А штурмовики уже на третий круг заходят, из пушек и пулеметов огонь ведут. В городе были видны дымы, начались пожары. Самолеты умчались. Игорь, наблюдавший за ними из окна, с удовольствием отметил – ни один не сбит. Морпехи очистили дом от противника – оборонял его взвод пехотинцев вермахта. Чалый сказал: – Самое время атаковать. После штурмовки немцы сейчас потери подсчитывают, раненым помощь оказывают, будут силы перегруппировывать. – Так чего мы ждем? – У меня рота. В тех зданиях, – Чалый указал рукой на соседние дома, – тоже не больше. Старлей посмотрел на часы – большие, наручные, Ленинградского завода, довоенного выпуска. – Через час наши пойдут в наступление со стороны Прибалтики. Наша задача была – создать плацдарм, а в подходящий момент, когда наши к городу подойдут, удержать его. И в самом деле, через час послышалась канонада. Через полчаса она стихла, а еще часа через два к Кранцу на машинах и мотоциклах потянулись отступающие немцы – их было видно из окон третьего этажа. – Наши напирают. Полагаю – к вечеру к городу приблизимся. – Тогда мы эту ночь не переживем, – заметил Игорь. – Это еще почему? – Много отступающих в город войдет, гарнизон пополнится. Разве немцы потерпят наше присутствие под боком? Чует мое сердце, атаковать будут. Старлей некоторое время поразмыслил. – Что-то в этом есть. Распоряжусь, пусть трофейное оружие и боеприпасы собирают. Игорь поспешил в коридор – забрал у убитого расчета пулемет и две коробки с лентами. Потом из бывшей пулеметной точки с помощью одного морпеха принес два мешка с песком и уложил их на подоконник. Позиция выгодная: третий этаж, обзорность отличная. Прямо перед ним улица, справа – кирпичный забор, слева – порт. Выходит, фланги защищены. А в лоб, по улице, немцы на дом не попрут, потери будут слишком велики. Только каверзу придумать могут, под прикрытием бронетехники двинуться. А у моряков – ни противотанковых гранат, ни фаустпатронов. Свои соображения он доложил старлею. – Знаю, – оборвал его Чалый, – у самого за то голова болит. Немцы тоже осознали, что город вскоре подвергнется штурму, тем более что отступающие части рассказывали о подавляющем преимуществе русских в живой силе и технике. Новая бронетехника появилась не только у немцев. У наших появились тяжелые самоходки калибром 122, 152 мм. Их снаряд одним попаданием разрушал бетонный или одноэтажный дом, а при попадании в танк просто разваливал его в хлам. И новые образцы снарядов к ним появились – бетонобойные, кумулятивные. Боялись немцы этих самоходок, как наша пехота в тяжелом сорок первом году боялась танковых охватов немцами. Чего морпехи опасались, то и произошло. В конце улицы показалось два полугусеничных бронетранспортера, за их корпусами бежала пехота. Пулеметчики с бронетранспортеров открыли огонь. Пули били в стены, выбивая кирпичную крошку, залетали в окна, ударяя по перегородкам. Игорь не стал попусту рисковать, укрылся под подоконником. А когда рев моторов послышался совсем близко, встал на колени и взялся за пулемет. У бронетранспортеров корпус в виде гроба, но сверху открыт. Для боевых действий в поле он вполне хорош, а в городе это уязвимое место, противник с этажа при известной ловкости может угодить в открытый верх гранатой. А кроме того, с третьего этажа Игорю вполне видна внутренность кузова. Пулеметчик бронетранспортера прикрыт от огня спереди двумя бронещитками, с вращающейся башней было бы надежнее. Игорь прицелился – ему были видны голова и плечи пулеметчика, и дал короткую очередь, сразив его. И потом длинную – по пехоте, бегущей за бронетранспортером. А вот водителя ничем, кроме гранаты, не достать. Во втором бронетранспортере пулеметчик был уже убит, и ствол пулемета смотрел вверх, на манер зенитного. Морпехи вели по пехоте огонь из автоматов. Пулеметчики с этажей тоже старались бить по пехоте. Немцы интенсивного обстрела не выдержали, залегли. Да только сверху их видно хорошо. И как только кто-нибудь из них шевелился, Игорь стрелял. Очередь экономная, 2–3 патрона, зато наверняка. Бронетранспортеры медленно поползли назад. За ними по-прежнему укрывалась пехота, но их было мало, большая часть осталась лежать на улице. Пятясь, бронетранспортеры давили гусеницами своих убитых и раненых. Наступило короткое затишье. В том, то немцы повторят атаку, Игорь не сомневался. И вариантов у немцев, кроме одного-единственного – по улице, больше не было. Неужели они наступят на одни и те же грабли еще раз? Игорь обошел комнаты, коридор. Из магазинов винтовок убитых немцев он доставал патроны. Во всех армиях мира винтовочные патроны были одинаковы с пулеметными – кроме крупнокалиберных, конечно. Игорь вытаскивал их из подсумков, магазинов, подбирал на полу. Около полутора сотен удалось собрать. Вернувшись, он уселся в углу комнаты и стал набивать ленту – все лучше, чем наблюдать в окно. Закончив, потер руки. Две трети ленты есть, да еще одна целая, будет чем отбиваться. В комнату зашел старлей. Увидев под подоконником кучу гильз, одобрительно кивнул. – Пулеметчика на «броннике» ты прикончил? – Который справа – я. Потом на пехоту переключился. – Толково сделал, я наблюдал. Еще одну такую же атаку выдержим, на большее не хватит патронов. У бойцов по одному магазину к автоматам осталось. – Отобьемся. Слышите, наши приближаются, стрельба пулеметная и пушечная близко, километров пять от города. – Слышу, не глухой. Только в город еще ворваться надо. Немцы повторили атаку часа через два. На улице показались те же бронетранспортеры, но уже без пулеметчиков, видимо, те прятались за броней. Бронетранспортеры громыхали гусеницами, за ними бежала пехота. Морпехи огонь не открывали, экономили патроны. Пусть подойдут поближе, чтобы уж наверняка, чтобы каждую пулю в цель. Когда бронетранспортеры подошли совсем близко, едва ли на расстояние ста метров, из открытых кузовов показался дымок. Игорь сначала подумал – почудилось, но оказалось, что немцы выбросили из бронированного чрева большие дымовые шашки, такие обычно применяют в армии или во флоте для постановки дымовых завес. Шашки разгорались, дым становился все гуще, и его ветром несло на здание, в котором засели морпехи. Задумка было дьявольской. За дымом не видно наступающих, и ведение прицельного огня было исключено. Кроме того, дым, попадая в здание, щипал глаза, и они слезились. А еще трудно было дышать, люди стали заходиться в кашле. Игорь сначала подумал, что немцы применили отравляющие вещества, но тут же отбросил эту мысль. Тогда они сами должны были быть в противогазах, а их на наступающих не было. Игорь схватил пулемет, взял коробку с запасной лентой и спустился на первый этаж. Здесь дыма было меньше, и он не так донимал. Только он занял позицию у свободного окна, как из-за угла показалась цепь пехотинцев. Морпехи тут же открыли огонь. До немцев – рукой подать, буквально на расстоянии пистолетного выстрела. Десантники стреляли из «ППШ» одиночными выстрелами – патронов было мало. Зато Игорь и еще один пулеметчик, тоже с трофейным пулеметом, били длинными очередями, буквально выкашивая цепи гитлеровцев. Если они прорвутся к дому, то закидают окна гранатами, и тогда дом не удержать. Первая цепь была уже в пятидесяти метрах. Немцы что-то орали и перли оголтело. Пьяные они, что ли? Однако до ближайших подступов к дому не добежал ни один, все полегли. Вторая цепь, вынырнув из клубов дыма и увидев бесславную гибель сослуживцев, отступила обратно. Стрельба стихла. Морпехи считали оставшиеся патроны. Очень скудно! Если немцы опять попрут, отражать атаку будет нечем, на каждого – по десятку патронов. У Игоря в ленте осталось полсотни патронов. – Тихо всем! – приказал старлей. На окраине города раздались взрывы. Каждый фронтовик их различал по слуху – из чего стреляли и какой калибр оружия. Сейчас били наши танковые пушки, потом раздалась пулеметная стрельба. С каждой минутой эти звуки становились все громче и ближе, и вот на перекресток перед домом выехал наш «Т-34» со звездой на башне. Никогда еще морпехи не радовались так советскому танку! Немецкие бронетранспортеры ушли с места боя вместе с пехотой, дымовые шашки догорели. С танка спрыгнули несколько пехотинцев. Они настороженно оглядывались по сторонам, поводя стволами автоматов. – Эй, парни! Мы свои, морпехи! – закричали из окон десантники. Старлей выбрался из здания, подбежал к танку и переговорил о чем-то с водителем, показывая рукой на улицу. Танк заскрежетал гусеницами по булыжной мостовой, развернулся и поехал в указанном направлении. А к перекрестку лихо подкатил легкий «Т-70». Сзади, за башней, на моторном отделении было привязано несколько ящиков с патронами. Морпехи снимали ящики, тут же их вскрывали и набивали магазины патронами. Образовалась целая толпа. Послышались выстрелы танковой пушки – это «Т-34», выехавший на перекресток первым, обнаружил немецкие «Sd kfz 251» и расстрелял в упор. Экипажи в панике бежали, едва заслышав звук дизеля – на немецкую технику ставились только бензиновые моторы. Морпехи и пехотинцы бросились по улице, впереди ехал наш «Т-70». Немцы отстреливались из всех домов. Наши бойцы бросали в окна гранаты и обстреливали их из автоматов. Где сопротивление было ожесточенным или огрызалась пулеметная точка, в действие вступал «Т-70». Огнем пушки он подавлял пулеметную точку и двигался дальше. Два танка уже представляли собой грозную силу. Но дальше перекрестка у какой-то фабрики продвинуться не смогли. Прямо посередине улицы, квартал вперед, немцы вкопали пушку. Морпехи двинулись вперед, прижимаясь к стенам домов. Игорь держал в руках трофейный пулемет и, как только стали видны мелькавшие за броневым щитом пушки стальные шлемы, открыл огонь. Для винтовочной пули стальной шлем не преграда. Он может спасти лишь от осколка или пистолетной пули, но не от винтовочной. Из капонира с пушкой раздались громкие крики раненых. Немцы бросили пушку и стали отползать, однако на булыжной мостовой укрыться возможности нет. И Игорь их расстрелял. Пулемет щелкнул вхолостую, от ствола курился легкий дымок. Хороша машинка, да без патронов бесполезна, пришлось бросить. Таскать тяжело, ведь и свой автомат за плечами. В город вошел свежий батальон нашей пехоты. С трудом, с боями, но они зачищали от противника каждый квартал, каждый дом. Однако до вечера удалось продвинуться всего на две улицы – немцы сопротивлялись с отчаянием обреченных. Наши втягивались в город с востока, постепенно захватывая окраины и сжимая кольцо вокруг немцев. Их солдаты и фольксштурм собрались на территории небольшого завода. Конечно, можно было учинить полную блокаду, сами помрут без еды, воды и подвоза боеприпасов. Но ждать придется долго. У камрадов на карте на заводе была обозначена артезианская скважина, вода использовалась как техническая, но какое-то время она позволила бы противнику продержаться. Часть советских войск проследовала на Раушен, другие – в сторону Кенигсберга. Командование размышляло, что предпринять с утра: нанести по заводу массированный бомбовый удар или непрерывно обстреливать его артиллерией. Но после бомбежки, как и после артобстрела, все равно придется посылать в бой морпехов и пехотные батальоны, а это неизменные потери. К солдатам прибыли полевые кухни, и многие впервые за два-три дня поели. Потом стали занимать под ночлег пустующие дома. Игорь с двумя братишками выбили дверь квартиры в трехэтажном доме. В двухкомнатной квартире жильцов не было, эвакуировались или спрятались на окраине. Один из морпехов обошел квартиру, оглядел обстановку. – Хорошо фрицы живут! Швейная машинка, радиоприемник, в шкафу барахла полно… А у меня до войны одни брюки и одни туфли были, только рубашек три. – Не завидуй, – оборвал его второй. – Кончится война, начнется мирная жизнь, хорошая житуха будет. И ботинки у тебя будут, и приемник… И войны не будет лет сто, а то и больше. Кому воевать? Гитлера добьем, а больше в Европе и воевать некому. Испания, Италия, Финляндия уже лапки вверх подняли. – Я на диване спать улягусь! – Игорь упал на кожаный диван. – Давно на мягком не спал… Морпехи расположились в другой комнате на широченной хозяйской кровати. Заснули быстро, день был трудный. Уже за полночь в комнате, где спали морпехи, раздался звон стекла, а потом взрыв. Игорь вскочил, но спросонья не сразу понял, что произошло. С улицы доносились звуки, вроде бы убегал кто-то. Схватив лежащий рядом автомат, Игорь пробежал комнату, высунулся в разбитое окно и дал очередь веером из автомата. Бегущий человек упал. Из дома стали выбегать солдаты. Игорь бросился к морпехам, но они уже не дышали, осколками гранаты посекло всех. Натянув сапоги, Игорь бросился на улицу. Рядом с убитым стоял пехотный старшина. – Кто стрелял? – Я. В комнату гранату бросили, двоих морских пехотинцев убило. Я стрелял. Труп перевернули – это был подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Вот звереныш! Наверное, в «гитлерюгенде» был, насквозь человеконенавистнической идеологией пропитался. За ночь таким образом в городке были убиты шесть человек. Толком выспаться Игорю так и не удалось. Утром в город прибыл представитель СМЕРШа для расследования происшествия, и Игоря вызвали на допрос. Он рассказал, как все случилось. В это время его и нашел посыльный от старлея Чалого. – Срочно к командиру! Во избежание потерь с обеих сторон командование решило послать к немцам парламентера. Выбор пал на майора из пехотного батальона, однако не было переводчика. И тут Чалый вспомнил об Игоре. Когда ему объяснили задачу, Игорь поверить не мог. Идти к озверевшим немцам и без оружия? Да их уже на подходе расстреляют! Не обидно погибнуть в бою, но самому подставляться под пули… Нет, дураков нет! У майора лицо было каменным, только желваки на скулах играли. Приказ ему не нравился, но выполнять его надо. Чисто по-человечески и Игорь, и майор понимали – переговоры могут сохранить жизни наших парней. Немцев, конечно, тоже, на них наши злыми были, погибнут – и пусть. Из черенка лопаты и простыни сделали белый флаг и обоих проводили к заводу, где засели немцы. – Ведите себя спокойно, – напутствовал их командир пехотного батальона. – Мы пушку выкатили ночью на прямую наводку и два танка поставили. Если немцы стрелять начнут, сразу падайте и ползите назад, мы прикроем. Рискованно и опасно, немцы могут обоих срезать прямой очередью. И будут ли их после прикрывать пушечным огнем, погибшим уже все равно. Сказать честно, Игорь трусил. Конечно, вида не подавал, что страшно, однако ноги идти отказывались. Первым перед проломом в стене встал майор, размахивающий белым флагом. Прошла минута – немцы огня не открывали. И тогда рядом с майором встал Игорь. Оба они были без оружия. Для человека военного оказаться на войне без оружия – это как очутиться голым посреди многочисленной людской толпы, все взоры будут направлены на тебя. Из-за пролома в кирпичной стене высунулся немец. – Мы не стреляйт! Ком! – и махнул рукой. До пролома идти сотню метров. И немцы, и наши высунулись из окопов или укрытий и смотрели на парламентера. Игорь чувствовал – кожей, интуицией, – как в воздухе повисло напряжение. Не доходя полсотни метров, прямо на середине пути и майор, и Игорь остановились. Прошла минута, другая… Игорь облизал пересохшие губы – укрыться на ровной площадке негде. Наконец в проломе забора показался немецкий офицер. Наверное, все это время он приводил себя в порядок. Китель на нем был повседневный, не парадный, но отутюжен, и аксельбанты на положенном месте, через правый погон. Кобуры нет, безоружен, в руке – небольшой белый флажок. Немец поднял его вверх и пошел к парламентерам парадным шагом, четко печатая шаг. Несмотря на предельное напряжение, Игорю на миг стало смешно. Блин, ему только монокля и стека в руке не хватает, сразу видно – кадровый офицер. Выправка такая, как после командного офицерского училища, а не после краткосрочных курсов. Немец остановился в трех шагах, представился: – Оберст фон Шенхаузен. Оберст – это полковник по-нашему, а приставка «фон» перед фамилией говорит о дворянском происхождении ее обладателя. А офицер не трус, мог бы и кого помладше званием вместо себя послать. – Майор Скоблик, – козырнул наш парламентер. – Предлагаю гарнизону города сложить оружие и сдаться во избежание ненужного кровопролития и разрушения города. Кранц окружен, к вылету готовы штурмовики и бомбардировщики, и в случае отрицательного ответа мы начинаем артиллерийскую подготовку. Ваше решение? Игорь добросовестно перевел. При первых звуках его голоса оберст насторожился: – Как могли вы, берлинец, перейти на сторону врага? – Вы ошиблись, господин полковник, я русский. – C легким наклоном головы Игорь щелкнул каблуками. – Мне нужно полчаса на размышление, – заявил фон Шенхаузен. Майор демонстративно посмотрел на часы. Оберст достал из брючного кармана карманные часы на цепочке. – Сейчас десять тридцать. В одиннадцать ноль-ноль встречаемся здесь. Офицеры козырнули друг другу и разошлись. Когда Игорь и майор вернулись к своим, Скоблик снял фуражку и платком вытер мокрый от пота лоб, хотя погода была прохладной. Все же зима – хотя и мягкая, европейская, без снега. К майору сразу подошли два командира. – Кто парламентер, что ответил? – Оберст Шенхаузен, какой-то фон, мать его за ногу. Кадровый офицер. Просит полчаса на размышления. – Ха, размышления! Да он по рации со своими связаться хочет. – Да пусть! Если они запросят помощь, никто не придет, наши уже в десяти километрах от городка этого, пробились. У немцев вся бронетехника под Кенигсберг стянута, им не до гарнизона Кранца. – Будем ждать. Офицеры закурили. Майор пустил дым и повернулся к Игорю: – Ты о чем с ним говорил? – Он спрашивал, не немец ли я? – А ты? – А что я? Коренной русак, так ему и ответил. – Он, наверное, подумал, что ты перебежчик ихний. Время тянулось томительно, майор успел выкурить две папиросы «Беломорканал». Посмотрев на часы, он снова поднял белый флаг: – Идем! Игорь и майор вышли в центр площадки. На этот раз оберст появился ровно в одиннадцать, минута в минуту. Хм, вот она, немецкая пунктуальность! Офицеры снова козырнули друг другу. – Каковы ваши условия сдачи в плен, господин майор? – Было видно, как неприятно немцу произносить эти слова. – Всем сложившим оружие мы гарантируем жизнь. Содержание и питание военнопленных согласно Женевской конвенции. – Офицерам оставят личное оружие и награды? – Награды оставят, оружие нет. И сразу предупреждаю – помощи не ждите. Наши войска уже под Кенигсбергом, полагаю – с часу на час начнется штурм.Война вами проиграна, господин полковник. – Да, надо уметь смотреть правде в глаза. Хотя, когда солдаты вермахта стояли под Москвой, вы не думали сдаваться. – Сейчас иная ситуация. Через месяц-два война будет закончена, Германия капитулирует. Вам отвечать за жизни солдат, если вы не надумаете сдаться. – Раненым будет оказана помощь? – Обязательно. – Что будет с фольксштурмом? Поверьте, там подростки и пожилые люди. – Пусть сложат оружие. После проверки нашими органами всех их распустят по домам. Мы с детьми и стариками не воюем, если они не совершили военных преступлений. – Мне тяжело говорить, но я как старший офицер гарнизона принимаю условия советской стороны. В двенадцать часов все военнослужащие, подчиненные мне, выйдут сюда же и сложат оружие. – Я ваше решение передам своему командованию, – кивнул майор. Козырнув друг другу, офицеры разошлись. По прибытии к своим к майору подошли командиры. – Доложите, майор, итоги. – Сдаются. В двенадцать часов они выйдут через пролом и сложат оружие. – Это же сколько бойцов теперь нужно, чтобы отконвоировать их в тыл? – Зато без кровопролития обошлось. К площади подтянули пехоту. Да и будут ли немцы при сдаче оружия устраивать перестрелку? Если возникнет такое желание, два танка, вставшие на виду, быстро отобьют его. На броне «Т-34» сидели танкисты. Известие о сдаче гарнизона быстро пронеслось среди наших бойцов. К двенадцати часам по периметру площади была выстроена цепь из пехотинцев и морпехов. Из пролома показались первые немецкие солдаты. Они шли боязливо, опасались, что русские сразу их расстреляют. У пролома стояли наши офицеры, среди них Игорь увидел Чалого. Солдаты вермахта бросали на землю оружие, снимали пояса с кобурами. У некоторых из них были гранаты. Куча оружия росла на глазах. Потом появились раненые. Кого вели под руки, других несли на одеялах, кусках брезента. Раненых сразу отводили и относили в сторону. Потом показалась малочисленная группа офицеров, но оберста среди них не было. За солдатами пошел фольксштурм. У подростков отбирали оружие и тут же выгоняли с площадки. – Век! (Прочь!) Подростки не верили своим ушам. Их отпускают русские, те самые русские, которыми их пугали! Они уходили, боязливо втянув головы в плечи и оглядываясь. Пожилых фольксштурмовцев отводили в сторону, отдельно от солдат. Юридически фольксштурм не солдаты, и под конвенцию о военнопленных они не подпадают. Вышли все, поток сдающихся иссяк. Майор оглядывался по сторонам, явно кого-то высматривая, потом подозвал Игоря: – Оберста не вижу. Спроси у немецких офицеров, где он? Неужели каким-то тайным ходом скрылся? Игорь направился к офицерам. – Мое командование спрашивает, где оберст фон Шенхаузен? Офицеры переглянулись. Они явно знали, но говорить не хотели. – Не слышу ответа! – повысил голос Игорь. Вперед выступил обер-лейтенант: – Господин полковник застрелился. Приказал нам капитулировать, указал место и время, а потом пустил себе пулю в висок. Игорь был ошеломлен. Зачем? Любая война рано или поздно кончается, и военнопленных отпускают по домам. Ну, посидел бы какое-то время в лагере, но потом вернулся бы к семье… Игорь подошел к Скоблику и передал ему сообщение обер-лейтенанта. Майор был удивлен: – Старый служака! В отличие от многих имеет представление об офицерской чести. Ты лейтенанта этого не спросил – он сам видел? – Никак нет, не сообразил. Не думал, что оберст покончит жизнь самоубийством. – Зови своего немца, пойдем смотреть. Игорь привел обер-лейтенанта – майор сказал, что хочет лично видеть труп оберста. За ними увязался старший лейтенант из контрразведки, второго отдела. Полковник и в самом деле был найден мертвым. В правом виске – огнестрельная рана, рядом валялся табельный пистолет. «Смершевец» сказал Игорю: – Веди сюда солдат. Надо похоронить его, все же человек, не собака. – Разрешите офицера взять, он своих солдат знает. – Валяй! Когда вышли из дома, в котором застрелился оберст, Игорь сказал: – Отберите четырех физически крепких солдат с саперными лопатками – у кого они сохранились. Надо оберста похоронить. – Я не знаю, где кладбище. – Вы католик? – Да, а какое это имеет значение? – Тогда должны знать, что самоубийц на кладбище не хоронят. По Библии – грех это. От удивления офицер остановился: – Вы же большевик, разве вы читали Библию? – Каждый культурный человек, даже неверующий, должен прочитать Библию хотя бы один раз. Подберем место здесь, на территории завода. Наше командование отдает должное разумности вашего оберста. Откажись он от нашего предложения – и все те солдаты и фольксштурм вместе с ними сейчас уже мертвыми лежали бы. Вы лучше подумайте, в чем оберста хоронить будете? Он же боевой офицер, человек чести. – Чести? – Обер-лейтенант снова остановился. – Большевикам знакомо понятие чести? – По-вашему, я похож на варвара? Вот я говорю по-немецки не хуже вас, а вы русского не знаете. – В Германии считали, что арийцам не надо знать язык покоренных народов. – Бесполезный разговор. Пройдет пять лет, вас выпустят из лагеря, и вы вернетесь домой, к семье. А ситуация за это время изменится кардинально. Нацизм осудят, и вы будете изгоями в своей стране. – Вы так говорите, как будто видите будущее. Мне страшно это слышать. Игорь усмехнулся – уж он-то твердо знал, что будет. – Сейчас вы еще не осознали, что служили преступникам – Гитлеру, Гиммлеру, Геббельсу, Герингу. Наверное, гордились этим. С этого дня вы будете стыдиться. – Я Гиммлеру не служил, в вермахте. – Наши гестапо и эсэсовцев в плен не берут, расстреливают на месте. Так что вам в каком-то смысле еще повезло. – Повезло? Замерзнуть в вашей Сибири повезло? – Поверьте, Сибирь – еще не самое худшее место. Чистый воздух, чистая вода, физический труд на лесоповале. Впрочем, вас это не коснется, офицеров не заставляют работать. Пока разговаривали, дошли. Офицер сразу скомандовал: – В шеренгу по два становись! Игорь и солдаты, стоявшие в цепи вокруг площади, поразились. Только что они видели перед собой людей в военной форме, но уже не солдат. Опущенные плечи, потухшие глаза… А после команды все мгновенно выстроились, расправили плечи, и вот уже в строю стоят не подавленные пленом люди, а солдаты. Разительная перемена! – Кто имеет саперные лопатки, шаг вперед! Немцы к амуниции относились бережно. У многих имелись при себе котелки, противогазные и сухарные сумки, пустые патронташи. И потому на приказ обер-лейтенанта вперед шагнула половина пленных. – Сообщу, кто не знает. Полковник фон Шенхаузен, наш командир, застрелился. Снять головные уборы! Мгновенно, одним порывом, немцы сняли пилотки, кепи, стальные шлемы. – Прошу сделать шаг вперед тех, кто желает похоронить своего командира. Приказывать я уже не могу. И вновь вперед шагнула половина строя. Обер-лейтенант прошелся вдоль солдат, выбирая физически крепких: – Ты, ты, ты, ты – шаг вперед! Четверо солдат шагнули вперед по команде. Игорь решил добавить еще двух – ведь кроме рытья могилы надо еще найти, в чем похоронить, да опустить в могилу. – Офицер, еще двоих. – Ты и ты! – обер-лейтенант ткнул пальцем в выбранных им. – Остальным разойтись! Шестеро солдат выстроились в колонну. Игорь шел впереди, за ним – небольшая колонна из шести немцев. Сбоку шагал офицер. – Солдаты прибыли! – доложил Игорь оперуполномоченному СМЕРШа. – Пусть копают. – Надо бы показать, где. – Давай сам, с обер-лейтенантом. Офицер распорядился: – Вы двое, у нас были мешки для такого случая. Найдите и доставьте. В полевых условиях немцы хоронили убитых в крафт-мешках – из многослойной толстой бумаги, в каких у нас возят почту. Мешки были двухметровой длины, даже верзила поместится. Хранились они стопкой, места занимали мало. Игорь прикинул: все лучше, чем у нас, обернутыми в кусок брезента или плащ-палатку. Пошли искать подходящее место. – Вы его соотечественники, подберите место посуше, обозначьте могилу как-то. И хорошо бы кому-то из местных сообщить. – Я сам так думал, но опасался спросить. Место они нашли у заводоуправления – там стояла березка. Офицер привел солдат. – Копать здесь. Два метра глубиной, два в длину. Приступайте. Солдаты взялись за саперные лопатки. Копали быстро – опыт был, лопатки острые. Наши солдаты их точили до бритвенной остроты. И копать быстрее, и в рукопашной такая лопатка лучше штыка. Ее можно кидать во врага, ею можно рубить. Подошли два солдата – они нашли крафт-мешок и кусок веревки. Обер-лейтенант с Игорем и солдатами вернулись к телу оберста. Наших командиров уже не было. – Разрешите отломить жетон? Положено так, – обратился к Игорю офицер. – Разрешаю. Обер-лейтенант расстегнул китель. Документов при оберсте уже не было, явно опер из СМЕРШа забрал. Лейтенант разломил личный жетон полковника. Это было удобно: овальная пластинка имела посередине просечку. Над и под просечкой был выбит личный номер военнослужащего. Та часть, которая оставалась на цепочке, хоронилась вместе с телом, чтобы в случае эксгумации человека можно было опознать. А вторая половина, которая отламывалась, отправлялась в штаб дивизии и в архив. Таким образом немцы точно знали, кто, когда и где похоронен. Порядок, однако! Но придумано разумно, лучше, чем наши «смертные медальоны» с бумажкой внутри. – Отдам кому-нибудь из местных. И хорошо бы на бумаге написать, кто и как фамилия. – Я не против, ищите бумагу и карандаш. Солдаты тем временем уложили тело полковника в мешок и перевязали его веревками. – А фуражку куда? – Я возьму, на могилу положу, – взял фуражку оберста офицер. – Подняли и понесли! Офицер пошел впереди, Игорь наблюдал сбоку. Могила была почти готова, один из солдат подравнивал стенки. Немцы выстроились, офицер на правах старшего прочитал молитву, тело оберста опустили в могилу и засыпали землей. Офицер положил на свежий могильный холм фуражку. – Строиться, шагом марш! Солдаты, как роботы, мгновенно выполнили команду. Когда все вернулись на площадь, обер-лейтенант подошел к майору: – Позвольте отдать жетон погибшего и бумажку с указанием фамилии кому-нибудь из местных. – Игорь, сопроводи. Нет, погоди. Вон, видишь – лысый фольксштурмовец. Спроси его, он местный? Обер-лейтенант окрикнул пожилого, тот подбежал и встал по стойке «смирно». – Ты откуда? – Из Кранца, местный. – Передаю тебе жетон и записку с фамилией командира. Он похоронен у заводоуправления. – Яволь! У березы? – Ты был там? – Работал до войны. Майор махнул рукой: – Пусть идет домой, к своей… как это? Ага, грандмуттер. Пожилой немец сразу оживился и сунул жетон и записку в карман. Это же счастье – вернуться с войны домой, живым и даже не раненым. Игорь провел фольксштурмовца через цепь пехотинцев. – Кепи сними и выброси, а то застрелят случайно. И оружие в руки не бери. Пожилой фольксштурмовец поклонился и побрел по улице. Несколько раз он оглядывался, не веря своему счастью – а вдруг русский обманул и выстрелит в спину? На площадь выкатили несколько полевых кухонь, две из которых кормили наших бойцов, а еще две – пленных. Конечно, не всем бойцам нравилось, что немцев кормили. У многих под бомбежками погибли семьи, в оккупации, умерли от голода. Злые были на немцев, не улеглась еще жажда отмщения. Дай волю – постреляли бы безоружных. Иногда так и делали, особенно когда ситуация была шаткой, ведь с такой массой пленных возни много: питание, лечение, перевозка, конвоирование, охрана.Глава 10. Конвоир
Немцы по команде офицеров выстроились в очередь. Нравилась им наша еда или нет, но ели жадно. За похоронами да едой наступил вечер. Немцы так и остались на площади под охраной пехотинцев. Кто из морпехов был свободен, расположились в немецких домах на отдых. Игорь устроился в квартире на мягкой кровати и впервые за несколько суток толком выспался. Утром его снова вызвали к Чалому. – Пленных уводят в наш тыл. – Скатертью дорога. Я-то здесь при чем? – Из конвоя пехотинцев ни один немецкого языка не знает. Командиры решили отправить с ними тебя. – Товарищ старший лейтенант! – Думаешь, мне охота морпеха отдавать? У меня у самого мало людей осталось, а со знанием языка – ни одного. Как сопроводишь колонну, возвращайся. – А кто старший из конвоя? – Из пехоты – старшина Пряхин. Ты его сразу узнаешь, усы, как у Буденного. Временно ты подчиняешься ему. Старшину по описанию Чалого Игорь узнал сразу. Крепко сбитый, лицо обветренное, из-под распахнутой на груди телогрейки видны медали. – Дождался! А то фрицы не понимают ни черта. Прикажи им строиться в колонну по четыре, офицерам впереди. И объясни: шаг в сторону – это попытка побега, конвой стреляет без предупреждения. Игорь перевел. Пленными солдатами командовали немецкие офицеры: – Шагом марш! Колонна тронулась в путь. Перед пленными вышагивал старшина, рядом шел Игорь. За ними с небольшим промежутком – десяток офицеров, и среди них самый старший по званию – гауптман с хмурым лицом и забинтованной рукой. А дальше – солдаты, много, сотни три – три с половиной. По бокам – конвоиры из пехоты, автоматы на груди в полной боеготовности. Но немцы брели с безразличными лицами и отрешенным взглядом. Каждый думал о том, что с ним будет дальше. Шли по разбитой танками, самоходками и тягачами, мощенной тесаным камнем дороге в сторону Инстенбурга, как понял Игорь – к железной дороге. Несколько дней назад по этим местам прокатилась война. Стояли сгоревшие и подбитые наши и немецкие танки, бронетранспортеры. Убитых видно не было: немцев хоронили свои, местные, а наших – похоронные команды. Немцы разглядывали битую технику и переговаривались. Когда навстречу попадалась наша воинская колонна, немцы по команде офицеров сходили с дороги в сторону – видеть так близко нашу технику им не приходилось. Мимо, к Кенигсбергу, шли грузовики «Студебеккер» с пехотой, проезжали «Виллисы» с командирами, «ЗИСы» тянули пушки. Один раз прошла батарея «Катюш». Немцы сразу загалдели, показывали пальцами – наслышаны были. Сходить с дороги приходилось часто, к воюющим фронтам – Первому Прибалтийскому и Третьему Белорусскому постоянно подбрасывались подкрепления. Когда мимо проходил полк тяжелых самоходок 152 мм – на базе танков «КВ», дрожала земля. Рев множества моторов заглушал все звуки, в ноздри бил сизый солярочный дым. А самоходки шли и шли… Немцы стояли, подавленные увиденным. Они не предполагали, что у русских имеется такая мощь, а некоторые наверняка были рады, что избежали мясорубки. Плен – это позорно, но есть шанс остаться в живых. Последний немецкий пленный покинул СССР в середине пятидесятых годов. Десятая часть их умерла в лагерях для военнопленных от болезней и ран, но большинство вернулось. В день получалось пройти не больше двадцати километров, слишком часто уступали дорогу советским воинским частям. Кормили пленных только два раза в день, утром и вечером, в местах ночевок. Вода – без ограничений. Встретился на пути колодец – набирают во фляжки, котелки. Пили вдосталь. Как эта картина была непохожа на начало войны, когда вели пленных русских – ни еды, ни воды. Наши конвоиры не роптали – пехоте не привыкать проходить пешком большие расстояния. А вот немцы к вечеру уставали. В немецкой армии пешком практически не ходили – были машины, бронетранспортеры, мотоциклы. На худой конец – велосипедные команды. Конвою лучше идти, чем рыть окопы под обстрелом, можно сказать – отдых. Только Игорь своей ролью переводчика томился. Он боевой разведчик, а сопровождает пленных, как конвоир. Конечно, без переводчика с такой колонной немцев общаться нельзя, и он это понимал. Но он привык к риску, адреналину. А сейчас – бесконечный пеший переход. Немцы бредут медленно, им уже некуда торопиться, но для Игоря война еще не закончена. Ему интересно было бы участвовать во взятии Берлина, а повезет – так и на Рейхстаге расписаться. Колонна пленных шла уже третий день, и немцы, и наши конвоиры были в пыли. Помыться бы, да где? Реки они пересекали по мостам, но вода в них сейчас холодная, а помывочных пунктов в местах ночевок не было – эти земли были захвачены нашими войсками несколько дней назад. Они проходили через опустевшие немецкие деревни. Жители их, испуганные слухами о зверствах приближающихся большевиков, в панике бежали. Со многих земель, рассказывая небылицы и сея панику, в Германию хлынули многочисленные беженцы. Когда они проходили через маленькую деревушку Ноймарк, один из пленных свернул к домам. Пехотинец дал вверх очередь из автомата, но Игорь закричал: – Не стрелять! Сам же кинулся за пленным. Сбежать решил? Так ведь не бежит, шагом идет. Или уже крыша после боев поехала? Он взвел затвор автомата – до немца было всего несколько метров. – Стой! – приказал Игорь. – Остановись, а то застрелю! Немец остановился. – Подними руки и медленно повернись ко мне! Немец исполнил и этот приказ. Игорь видел, что по его запыленному лицу, оставляя две светлые дорожки, текут слезы. – Ты зачем без разрешения из колонны вышел? Ведь все слышали – охрана стреляет без предупреждения. – Это мой дом, там мои мать и дед. Как я могу пройти мимо, не увидев их? – Ты что, ненормальный? Тебя могли просто убить на их глазах! – Все равно мне никто не позволил бы к ним зайти, хоть на минуту. Игорь в душе согласился с ним. – Мог бы мне сказать. Да скажи спасибо нашему воину, что он в воздух стрелял, а не в спину тебе. Идем в дом вместе. Я даю тебе минуту – колонна не может ждать. Немец поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Никто не отозвался, не открыл. Но из соседнего дома выглянул старик и всмотрелся подслеповато, приложив ко лбу ладонь «козырьком». – Дедушка Иоганн, это я, Фридрих! А где мои? – Они уехали неделю назад. Во всей деревне осталось два человека – я и старый мельник Густав. – Если увидите моих маму и дедушку, передайте им, что я жив и нахожусь в русском плену. Не знаю, смогу ли написать оттуда. – Сможешь, – кивнул Игорь. – А сейчас в строй. Пока они шли к колонне, пленный горячо поблагодарил Игоря. Как солдат солдата Игорь его понимал. Пройти мимо собственного дома, особенно когда давно там не был, и не заглянуть хотя бы на минуту было выше человеческих сил. Но рисковал немец сильно. Когда пленный занял место в колонне, Игорь встал на возвышение у дорожного знака. – Хальт! Внимание всем! На ваших глазах произошел досадный инцидент. Я предупреждаю всех – из колонны ни шагу. Если что-то срочно понадобится, передайте по цепочке мне в голову колонны. Шагом марш! К исходу четвертого дня колонна прибыла на конечный пункт. На входе – указатель и охрана, лагерь военнопленных. Туда и повернули. Начальник лагеря просмотрел сопроводительные документы и лично пересчитал пленных. Потом зашел в караулку, расписался и шлепнул печать. – Все, бойцы, свободны! Однако к этому моменту уже наступил вечер, идти назад было поздно, и конвоиры заняли пустующий дом. Вода в нем была, и они смогли умыться и напиться. Игорь обратился к старшине: – Накормить бойцов надо… – А где я продукты возьму? – Иди к начальнику лагеря. Военного коменданта в деревне точно не было: деревня для этого слишком мала, а воинских частей нет. Охрана лагеря не в счет, она относилась к ГУЛАГу, главному управлению лагерей в системе НКВД. Чувствовалось, что старшина не хотел идти, но бойцы не ели, а ведь завтра назад идти. Хотя была надежда поймать попутный грузовик. Старшина вернулся с пустыми руками: – Морда эта лагерная говорит – я армию кормить не обязан, сухой паек в дорогу должны были дать. Бойцы дружно обматерили начальника лагеря, жаль – он не слышал их. – Что делать будем? – По подвалам пошарить надо, может, у немцев какие-нибудь запасы остались – соленья, варенье. – А ну как мародерство припишут? – Так мы же не вещи крадем, нам пожрать надо, чтобы не сдохнуть. Положено солдата кормить? Положено. Изымаем на нужды армии. – Ну хорошо. Есть и в самом деле хочется. Вы двое, – старшина указал на Игоря и солдата в возрасте лет пятидесяти, – пошукайте осторожно. Они вышли во двор. – И где тут у немчуры погреба? Найдя вход, они открыли дверь и спустились по лестнице. На полках – банки, овощи-фрукты консервированные, под потолком – два окорока на веревках висят. Самые натуральные, копченые. – Ты помоложе, – обратился солдат к Игорю, – режь веревки. Подтянешься… Однако ножа ни у кого из них не оказалось. Пришлось Игорю возвращаться в дом. Нож он нашел на кухне. Окорока срезали. Увесистые, не меньше пуда каждый. Зато сколько радости у бойцов было! Ветчину и в мирное время не каждый пробовал, а тут, в войну – вообще редкость, деликатес. Старшина распорядился один окорок съесть на ужин, второй – на завтрак. Резать его на доли принялся сам, ловко орудуя ножом. Игорь в это время еще раз сходил в подвал и принес две банки консервированных груш. Ужин удался на славу! Жаль только, что не было хлеба. Непривычно для русского человека есть мясо без хлеба. Но наелись все до отвала. Напоследок банки с компотом по рукам пустили – сладко и вкусно. Игорь тоже уже давно такой вкусной ветчины не ел. В армии если мясо перепадало, то кусками и в вареном виде, в супе или в кашах. На ночь старшина выставил на крыльце часового, назначил смену, как и положено по Уставу. Правильно, на немецкой земле они, тут могут бродить недобитые гитлеровцы, а хуже того – вервольф, иначе – «оборотни». Переодетые в гражданское, они по ночам стреляли в наших бойцов и командиров. Однако ночь прошла спокойно. Бойцы выспались, отдохнули и позавтракали ветчиной, только кости остались. – Хорошо немчура живет! В подвале окорока, в доме – кровати с панцирной сеткой. Чего же им дома не сиделось, воевать полезли? – недоуменно протянул один из солдат. – Большего захотелось. Чернозема украинского, нефти бакинской, рабов… – Сейчас и своего лишатся. А многие и головы сложат. – Да что ты о фашистах печешься? Пусть хоть все сдохнут, жалко не будет! На немцев были злые. Когда вышли на дорогу, старшина стал останавливать проходящие мимо грузовики. Попутно шло много транспорта – везли боеприпасы, продукты, орудия и солдат. С трудом они смогли пристроиться в крытый «Студебеккер», в котором лежали ящики с медикаментами. Сидеть было жестко, на ухабах сильно трясло, но все не пешком. Военнопленных вели четыре дня, а машиной они уже через пять часов были в Кранце. Да вот беда: их части, морпехи и пехотинцы, ушли дальше. А куда – никто не знал. Переночевали в Кранце. Свою задачу Игорь выполнил, и если подходить формально, теперь ему с пехотинцами было не по пути: воинские части разные, командование другое. Но, рассудив так, он решил все же держаться пехотинцев. У всех – и у Игоря, и у старшины с солдатами – была одна дорога, к Кенигсбергу. Эта старая крепость, оплот немецких войск в Пруссии, и уж кого-нибудь из своих моряков он там найдет. Хотя он и подозревал, что все силы Балтфлота и морской пехоты будут брошены к Пиллау – есть такой город-порт рядом с Кенигсбергом. Немцы там сопротивлялись отчаянно, бои шли почти до конца войны, до 25 апреля 1945 года. Ударами клиньев наших войск всю группировку вермахта расчленили на три части, все окруженцы не имели выхода к Германии, кроме как морем. Но и в море их поджидала опасность: обширные минные поля, наши корабли и подлодки, сверху висели бомбардировщики… Прошли те времена, когда немцы господствовали в воздухе, на море и на суше. Хотя случалось, что немецкие корабли под конвоем эсминцев прорывались и вывозили в ближайшие немецкие города-порты Штеттин и Данциг эвакуируемых. Вместе с беженцами плыли солдаты – Гитлер планировал задействовать их на оборонительных линиях для защиты столицы Германии, Берлина. Свободных от советских войск немецких земель становилось все меньше, и уже сами немцы чувствовали неминуемый и близкий крах Германии. Они боялись этого: ведь Геббельс, главный немецкий идеолог, вещал, что всех немцев отправят в холодную Сибирь. Немцы на домах писали краской: «Капитуляция и Сибирь? Нет, лучше смерть!» Утром Игорь вышел на шоссе и попытался поймать попутку. Одному подсесть проще, чем со взводом пехотинцев. Но дорога была пустынной. Стоять не хотелось, и он пошел пешком. Сколько уже километров ногами отмерено, да и не только ногами: на пузе, на четвереньках, вплавь, где это было необходимо. По пути встречались немецкие деревни. Игорь еще удивлялся – до чего густо населена Германия! Три-пять километров – и село или город. В России можно полдня идти, особенно на Севере или в Сибири, и жилья не встретить. И дороги у немцев хорошие. Между селами – мощенные тесаным камнем, между городами – асфальт, а в самой Германии автобаны бетонные, делались перед войной с учетом возможного использования их как взлетно-посадочных полос для самолетов. И в 1945 году немцы так и делали, их реактивные истребители использовали автобаны. Игорь только село миновал, как вдруг увидел в трехстах метрах впереди группу немцев – уж цвет мундиров «фельдграу» с отечественным не спутаешь. Присмотрелся. Немцы с оружием, советского конвоя нет, стало быть – не пленные. Спрятаться негде, кроме как нырнуть в придорожную канаву – от пуль укрыться. Сердце как ледяными тисками сдавило. Немцев много, рота, а это – около ста человек. Он же один, и магазинов к автомату только два. Как ни крути, бой придется принять, и, возможно, последний. У одного из фрицев был виден ручной пулемет на плече. Да он головы поднять из канавы не даст, будет удерживать, пока другие ближе не подберутся и гранатами не закидают. Излюбленный прием солдат вермахта! Игорь нашел место за бетонной трубой водостока и положил рядом полный дисковый магазин, чтобы потом время не тратить. Остро пожалел, что пошел в одиночку, надо было ждать попутку. Но немцам он кровушку пустит, будет стрелять одиночными или короткими очередями. Теплилась, правда, слабая надежда, что стрельбу услышат и придут к нему на помощь. Ему бы продержаться четверть часа. Немцы приближались. Причем шли они по дороге, не рассыпаясь цепью, не пытаясь окружить. Не заметили его? Маловероятно. Они остановились в полусотне метров. Вперед выступил один, поднял руку: – Нихт шиссен! Не стреляйт! Айн парламентер! Игорь про себя изумился – это было что-то новое. Однако виду не показал и, приподнявшись, крикнул: – Одному человеку без оружия – ко мне! Этот же немецкий солдат передал свой карабин другому, стоявшему к нему ближе всех, и пошел к Игорю. Встречать его лежа было несподручно да и унизительно как-то. И потому Игорь встал и демонстративно забросил автомат за плечо. Немец зашагал быстрее – кому охота попасть под пулю? Он остановился в трех шагах. На лице – трехдневная щетина, подворотничок грязный. Ну и где хваленая немецкая дисциплина? Пытаясь объясниться, немец с трудом стал подбирать русские слова. – Не мучайся, говори по-немецки, – остановил его Игорь, – я понимаю. – У тебя прекрасное произношение, – удивился солдат, – мы хотим сдаться русским. – Все? Какого полка? – Мы из разных батальонов и полков. Война подходит к концу, и мы хотим жить. Дальнейшая мясорубка приведет к ненужным потерям, только и всего. И завершил: – Гитлер капут! Игорь растерялся: он один, немцев много. Да они его голыми руками возьмут! И делать что-то надо. Решил довести их до ближайшей деревни, откуда сам недавно вышел, а дальше связаться с командованием. Как только? Та еще задача, ведь рации нет. – Хорошо! Идем в ту деревню, я замыкающим. Всем разрядить оружие! К немцам они подошли уже вдвоем, Игорь в конце колонны, автомат на изготовку. Как только вошли в деревню, Игорь скомандовал: – Стоять! Подозвал к себе солдата, с которым разговаривал: – Пройди по дворам, найди большую тачку, тележку – оружие надо сложить. – Мы и сами нести его можем, – не понял его солдат. – Если навстречу будут ехать или идти советские бойцы, они начнут стрелять сразу. У вас же оружие будет в руках, стало быть, вы не военнопленные. А что с врагом делают? – Понял, исполню. Пока солдат шнырял по подворьям, Игорь вышел сбоку колонны. – Налево! Все четко повернулись. – Подходить ко мне поодиночке! Оружие, патроны, гранаты, штыки и ножи складывать на землю. Кто сдался – может идти к домам, напиться воды и отдохнуть. Самостоятельно покидать деревню не рекомендую, для вашей же безопасности. Первый с правого фланга – ко мне. Немцы дисциплинированно подходили, клали на землю оружие, снимали кобуры с пистолетами, вынимали из-за широких голенищ сапог гранаты. Куча смертоносного железа росла на глазах. Игорь обыскивал каждого – в его же интересах. Если при поступлении в лагерь у пленного найдут нож или пистолет, будут серьезные проблемы. К нему подошел последний немец, и дорога опустела. Немцы разбрелись по домам. Игорь остался в одиночестве и при куче оружия. Ситуация нелепая, но уйти невозможно, оружие оставлять нельзя. И он подозвал к себе солдата: – Займи пост, никого к себе не подпускай. Я должен связаться с командованием. – Яволь, – вытянулся перед ним солдат. Игорь начал обходить дома и все же наткнулся на то, что искал, – телефон. С замиранием сердца он снял трубку. К его удивлению, связь работала. Но кому звонить? По какому номеру? И где наши? Он начал набирать наугад – никакого ответа. И тут на подоконнике он увидел телефонный справочник. Полистав, нашел телефон городской магистратуры. Если наши в городе, это здание они займут в числе первых – оно наиболее приспособлено для размещения в нем командования. Так делали немцы, когда брали наши города, так делали Советы. К его удивлению, номер отозвался. – Старшина Немов у телефона. – Старший матрос Катков. Докладываю из деревни Грюнвальд. Я взял в плен роту немцев, с вооружением. Мне бы конвой и грузовик для оружия. – Сами взяли, сами и в город ведите. – Товарищ старшина, я один, а немцев – целая рота, и оружия на полтонны. Как же мне с ним? – Катков, ты пьян? – Никак нет. – Одному роту не взять никак. Где, говоришь, ты? – Деревня Грюнвальд, километров пять от Кранца, южнее. – Сейчас доложу командиру. Но смотри, если соврал, пожалеешь. Отбой! Какое-то время Игорь все еще стоял у телефона. Но звонка не было, и он, решив, что старшина не поверил ему, вышел на улицу. Тут, однако, увидел, что к нему торопится солдат с докладом. – По вашему приказанию нашел садовую тележку. – Эта куча оружия поместится? – Игорь указал на все еще лежащее на земле оружие. – Должна, – пожал плечами немец. – Бери еще камрадов, грузите. Оружие погрузили на тележку в несколько минут. – Прикажи всем собраться. Немцы выстроились на дороге. – Рассчитайсь! Вышло – сто два человека. Да не фольксштурм, а вермахт, опытные вояки. – Идем на Кранц, – объявил Игорь. – Два человека везут тележку с оружием, смена каждые десять минут. Кто старший по званию? – Я, фельдфебель Брелус. – Назначаю вас старшим. По вашему приказу будут меняться люди, толкающие тележку. Вопросы есть? Из строя шагнул солдат лет сорока, в очках. – Что с нами будет? Видно, этот вопрос волновал всех, потому что тишина стояла полная. – В двухстах километрах есть пересыльный лагерь для военнопленных – оттуда вас поездом повезут в Советский Союз. Будете восстанавливать то, что разрушили. Питание и содержание – согласно Женевской конвенции о военнопленных. Можно будет писать письма домой. После окончания войны, которое уже не за горами, и суда над военными преступниками – я имею в виду верхушку вашего командования – начнется постепенное возвращение пленных домой. Как только Игорь закончил свою короткую речь, немцы заговорили между собой – они представляли себе плен несколько иначе. – Всем шагом марш, налево! Впереди катили тележку с оружием, за нею следовал Игорь, а уж за ним – пленные. Игорь ругался про себя – за что ему такое наказание? Он не сотрудник НКВД, конвойной службы или милиции, но вынужден уже который день подряд исполнять обязанности конвоира. И это было ему совсем не по душе. До Кранца было уже рукой подать, окраины видны. Навстречу им выехал «Виллис», в машине кроме водителя – два командира. Они затормозили посередине дороги. Катков, как и положено, подбежал, отдал честь. – Старший матрос Катков, сопровождаю колонну пленных. – Так это ты звонил? – Так точно! На тележке оружие, в колонне – сто два человека пленных. – Неужели сам пленил? – Думал – воевать придется, а у меня только два магазина. Так сдались без единого выстрела! Командиры выбрались из машины. Один из них, капитан, достал из портфеля фотоаппарат «Лейка». – Встань впереди колонны, хочу, чтобы пленные в кадр попали. Опубликуем в армейской многотиражке. Это замечательный пример! Капитан был явно из политруков или из отдела по идеологической работе. Он сделал несколько снимков, записал фамилию Игоря и номер военной части. Затем оба командира уселись в «Виллис», и Игорь понял – сейчас они уедут, а он останется с немцами. – Товарищи командиры, – буквально взмолился он, – а как же пленные? Оружие надо сдать, их накормить… Я ведь не конвоир! Офицеры в машине переглянулись, и капитан сказал: – Машину за пленными мы вышлем, а пока идите в город, уже недалеко. Город был рядом, Игорь и сам это видел. Пленных он довел прямо до того места, где еще несколько дней назад был пленный гарнизон города. Прямо дежавю! Только армейские части и морпехи ушли из города в сторону Кенигсберга, а их место заняла рота по охране тыла. Относилась она не к армии, а к НКВД. Лагерь военнопленных принадлежал к их же ведомству, только другому управлению. Игорь не поленился, нашел командира роты и доложил о прибытии пленных. – Сопроводительные документы давай. – Нет их. Сам в плен взял, сам в город привел. – Сколько человек? – Сто два и при оружии. Лейтенант задумался. – Пленных больше, чем у меня людей в роте. Оружие заберу, а их веди дальше. – Не получится. Мое дело воевать, а не пленных конвоировать. – Я приказываю! – Лейтенант повысил голос. – Я за флотом числюсь, и только флотские командиры могут мне приказывать. Игорь уже повернулся, собираясь уходить, но лейтенант еще больше повысил голос и схватился за кобуру. – Лейтенант, я на фронте два года, в разведке служил. Так что ты бы за пистолетик не хватался… Я ранен был, нервы не в порядке, как бы чего плохого не вышло. – Игорь передвинул автомат на ремне с плеча на грудь. Лейтенант к отпору не привык – грозное ведомство внушало страх и трепет. – Как твоя фамилия, старший матрос? Но Игорь уже перешагнул через порог и хлопнул дверью. Выйдя из здания, он повернул к порту. У причала, мерно постукивая дизелем, покачивался буксир. Уж лучше морем из Кранца уйти! Лейтенант молод, горяч, пороха не нюхал. Побывал бы на передовой – имел бы нашивки за ранения, боевые награды. Игорь взбежал по трапу на буксир. – Эй, сюда посторонним нельзя! Из рулевой рубки выглянул моряк. Китель – черный, на погонах – полоски. Старшина первой статьи, что соответствует армейскому сержанту. – Братишка, куда идем? Я от батальона отстал, выполняя специальное задание, теперь своих ищу. О конвоировании пленных Игорь благоразумно промолчал – не самая уважаемая служба. – Кто командир? – Старший лейтенант Чалый. – Так морпехов катерами третьего дня вывезли. – А куда? – Честно – не знаю. – Возьмите меня с собой! Все лучше, чем пехом. – Тральщика только дождемся. Располагайся! Игорь прошел в рулевую рубку. В ней лейтенант, вздумав искать, не увидит его. – Пожевать ничего нет? – Американская консервированная колбаса и хлеб. Спустись в каюту. – Не ел ничего сегодня. Игорь спустился по крутому трапу в крохотную каюту. Слева от трапа – моторный отсек, откуда ощутимо пахло соляркой, разогретым маслом, справа была каюта. Два рундука, стол, два крохотных иллюминатора по бортам… Но сухо и тепло. На полке Игорь нашел несколько банок – колбаса, английский яичный порошок, прозванный на фронте «яйца Черчилля», и хлеб. Яичный порошок быстр в приготовлении и вкусен. Если его развести водой, а еще лучше – молоком и вылить на сковородку, получается омлет. Консервным ножом Игорь вскрыл банку консервированной колбасы, а фактически – мясного паштета, густо намазал его на добрый кусок черного хлеба и впился в него зубами. После нескольких дней скудного питания показалось вкусно. Так и умял фунтовую банку. Прилег на койку – буквально на пару минут, а проснулся уже от боковой качки. Приведя себя в порядок, он поднялся на мостик. – Вздремнул немного, – признался он старшине. – Мы уже пару часов как в море, в Клайпеду идем. – Как в Клайпеду? Клайпеда была в Литве, а его батальон из Кранца пошел на юг, в сторону Кенигсберга. Если его застукают в порту, могут принять за дезертира. Вот же попал! – А ты не дрейфь! В порту военных транспортов и боевых кораблей полно, глядишь – и отыщется посудина, идущая в нужном направлении. И здесь удача повернулась к Игорю лицом. Первым, кого он увидел на причале, сойдя с буксира, был старлей Чалый. – Товарищ старший лейтенант! – окликнул его Игорь. – А, Катков! Ты как здесь? – Пленных сопровождал по приказу командования. – Знаю. – В Кранц вернулся, а морпехов нет. Я на буксир, а он в Клайпеду пришел. – Считай – повезло тебе: два батальона морской пехоты здесь, высадка десанта в Пиллау готовится. Когда – не знаю, пока это секрет. Идем во флотский экипаж, будешь в моей роте служить. Полк-то один. Из твоей роты мало кто остался, тяжко десанту пришлось. Встрече Игорь был искренне рад. Батальон его здесь, знакомые должны быть, а говорили – в сторону Кенигсберга отправились. Только ушли туда армейские части, морпехов отвели. Для них другая операция предполагалась. На фронте в Восточной Пруссии обстановка менялась ежедневно. В феврале наши части вышли к Хайльсбергу (южнее Кенигсберга). В марте там шли бои местного значения: советские войска перегруппировывались, копили силы, подвозили боеприпасы и продовольствие. Был упразднен Первый Прибалтийский фронт, и его соединения были переданы Третьему Белорусскому фронту, который 13 марта перешел в наступление, а 26 марта вышел к заливу Фриш-Гаф. И уже в апреле фронт всей своей мощью ударил на Кенигсберг. Это был главный опорный пункт Восточной Пруссии, город-крепость. Командовал гарнизоном генерал О. Лаш. Наши войска обстреливали город из крупнокалиберной артиллерии и, подтянув «ИСУ-152», железнодорожные батареи, бомбили с воздуха бомбами крупных калибров и бетонобойными. Непрерывный штурм продолжался три дня, и уже 9 апреля крепость сдалась. Капитулировали 93 853 солдата и офицера, 42 000 погибли. 13 апреля наши войска двинулись в наступление на Земландском полуострове, который обороняли 65 000 немцев. В первый же день сильно укрепленная оборона была прорвана, и немцы стали отходить в район Фашхаузена – там собрались остатки разбитых пехотных дивизий, моряки. Но город выдержал осаду только в течение четырех дней. Южнее располагался Пиллау – большой военно-морской порт, главная база снабжения немцев в Восточной Пруссии. Город был превращен в крепость. Деревянных зданий в нем не было, только каменные и кирпичные, и каждый дом был превращен в форт: окна были заложены кирпичом, оставлены только амбразуры. Город защищал 55-й армейский корпус. Комендантом города был капитан первого ранга Меллер. Северную часть города обороняла 558-я пехотная дивизия, южную – 50-я пехотная дивизия. Советская авиация бездействовала из-за плохой погоды. Город штурмовали части 11-й гвардейской армии, 10-й артиллерийской дивизии прорыва, 213-й танковой бригады, штрафники 128-й отдельной роты и части Балтфлота – десантники на торпедных и бронекатерах. Сначала шли бои за замок Лахштерт, но удерживать его немцы могли только два дня. Наша артиллерия перемалывала огнем остатки 1, 21, 32, 50, 58, 158, 170 и 558-й пехотных дивизий, 5-й танковой дивизии и дивизии «Великая Германия». Для Игоря и его боевых товарищей бои начались с высадки с бронекатеров рядом с городом. Получалось, с востока и севера – наши армейские части, с запада – морпехи. Часть морпехов высадили с торпедных катеров в порту. Рота Чалого, где был Игорь, высадилась недалеко от береговой батареи немцев. Пушки большого калибра, стоявшие в казематах, были предназначены для отражения атак кораблей с моря, со стороны морского канала. А с тыла – только пулеметные доты в бетонных колпаках. Морпехи открыли по амбразурам огонь из пулеметов, но хороший эффект получился от применения противотанковых ружей. Смог бронебойщик попасть в амбразуру – и пуля там, внутри, рикошетила от стен, поражая все живое. Доты соединялись подземными ходами с пушечными казематами. Под землей был целый город – с казармой, складами боеприпасов, госпиталем, кухней и столовой, а также санузлом. С моря взять батарею было почти невозможно, но никто из строителей и защитников даже в страшном сне не мог предположить, что русские нападут с тыла, по суше. После захвата нескольких пулеметных дотов артиллеристов решили выкуривать. Старлей Чалый очень кстати вспомнил, как совсем недавно их атаковали немцы на бронетранспортерах под прикрытием дыма. Сначала в амбразуру дзота швырнули гранату. Кинь прежде дымовую шашку – и ее, пока она еще не разгорелась, успеют выбросить назад. И потому ее бросили уже после взрыва «лимонки». Сквозняком по подземным ходам дым потянуло внутрь, к казематам. Немцы всполошились и включили принудительную вентиляцию. Из труб повалил дым. Некоторые из вентиляционных труб морпехи сразу забили тряпьем, в некоторые, к которым удалось подобраться, бросили по связке гранат. Взрывыгрохнули приглушенно. А бойцы Чалого уже в другие доты дымовые шашки швыряют. Некоторое время немцы терпели дым. Они кашляли, прикладывали к лицу мокрые тряпки, но в оснащении казематов было допущено упущение – отсутствовали противогазы. Потом из одной амбразуры закричали: – Не стреляйте, сдаемся! Открылась бронированная дверца – морпехи уже выстроились рядом с ней. Первые немцы выходили боязливо и, бросая у дверей оружие, поднимали руки. – Катков, твои подопечные! – засмеялся Чалый. – Это почему? – Кто пленных до Кранца вел? А во фронтовой многотиражке о ком статья была? И фото героя, который в одиночку пленил роту? Думаешь, я не читал? – Не пойду! – уперся Игорь. – Успокойся, не прикажу. Думаю, немцев будет много. Придется командованию здесь, в городе, лагерь для них организовать. Это правда. Немцы уже не те были, что в начале войны. Моральный дух их был сломлен, по радио передавали, что русские уже в Германии и штурмуют Берлин. Чувствовалось, что война подходит к своему завершению, и оно не в пользу немцев. Но жить хотели все, и немцы, видя бесполезность своего сопротивления, стали сдаваться в городе целыми группами. Иногда пленных набиралось много, и офицеры СМЕРШа и НКВД стали их сортировать. И вот тут произошла неожиданная вещь. Вдруг выяснилось, что среди немцев много славян – русских, украинцев, белорусов, прибалтов – эстонцев, литовцев, солдат Туркестанского легиона, – наши бойцы ненавидели их больше, чем немцев. Изменников и предателей вывели в карьер и расстреляли. На следующий день там же уничтожили выявленных среди пленных эсэсовцев и гестаповцев – многие из них успели сменить форму на армейскую и уничтожить документы, но татуировка под левой подмышкой с группой крови и резус-фактором выдавала их. Морпехи, оставив нескольких бойцов охранять пленных, стали продвигаться в город, несколько кварталов которого уже были заняты советскими войсками. И вдруг из одного дома по ним открыли автоматный огонь. Несколько морпехов были сражены на месте, остальные кинулись в подъезды дома. Как же так? Ведь дом находился на уже отбитой у врага территории. Морпехи помчались по лестницам вверх, обыскивая квартиры. Там, где двери были закрыты, они стреляли в замки из автоматов и выбивали двери ногами. На третьем этаже из-за двери квартиры открыли огонь. Игоря пули чудом не задели, прошли совсем рядом. От двери полетели щепки, одна раскровянила щеку. Игорь и стоящий рядом морпех в ответ открыли огонь из автоматов. Они выпустили по половине диска каждый, и дверь теперь походила на решето. За дверью стало тихо. Морпехи легко выбили изувеченную дверную филенку, бросили в квартиру гранату, а уж после взрыва ворвались туда сами. В коридоре лежал убитый взрывом гранаты подросток лет пятнадцати, в кухне обнаружили второго – он был сражен осколками гранаты. Рядом с обоими трупами валялись автоматы. – Вот, мля, с детьми воюем, – сплюнул на пол морпех. – А они наших на улице положили – ничего?! Сами виноваты! Сидели бы с дедушкой и бабушкой, никто бы их не тронул. Рота Чалого стала продвигаться осторожнее. Половина шла по одной стороне улицы, вторая половина – по противоположной; при такой тактике были видны верхние этажи зданий. Заметив подозрительное движение, морпехи сразу стреляли по окнам. Ближе к центру стали попадаться дома, из окон и с балконов которых свисали белые флаги – их делали из простыней не успевшие эвакуироваться местные жители. Теперь цитадель гитлеровского воинского духа и прусской военщины сама вкушала все прелести войны. Воинские части сошлись у фортов. Это был очаг, второй – порт с его артиллерийскими батареями. Разбитые части немецких батальонов и полков выдавливали к Северному молу и береговой батарее в поселке Комстичал. Туда и направили морпехов. Уже был виден залив, полкилометра до воды, но пробиться было невозможно. Два ряда траншей, немцы, ведущие интенсивную стрельбу, – головы не поднять… А еще их поддерживала пушками береговая батарея. Причем артиллеристы, находясь в бронированных вращающихся башнях, вели круговой обстрел. Похоже, башни сняли с подбитых или поврежденных кораблей. Наши танкисты пробовали стрелять по башням, но снаряды их не брали. Попадания были видны, но пробитий не было. Их бы авиацией пробомбить, крупными бомбами – по тысяче килограммов, или взрывчатку под основания башен заложить. Однако это тоже малореально, потому как заряд под каждую пушку не меньше полутонны нужен. Первая волна морпехов смогла добежать до первой траншеи. Они понесли тяжелые потери и отошли. Боеприпасов немцы не жалели, пальба была непрерывной – пулеметчики каждые четверть часа меняли раскалившиеся стволы. Командование подогнало в поселок тяжелые 152-миллиметровые самоходки и гаубицы. Самоходки прятались за домами. Выползет, сделает выстрел по батарее – и назад, за дом. Перезаряжание на этих самоходках раздельное: сначала в ствол досылают снаряд, потом гильзу с порохом. Не быстро получается, немцы прицелиться успевают. Гаубицы же на каждую наводку не выводились, а методично били из-за домов. У гаубицы снаряд по крутой траектории летит, можно стрелять из-за укрытий. На траншеях немцев – почти сплошная стена огня. Сами они попрятались в блиндажи, но при прямом попадании тяжелого снаряда накат из бревен в три-пять слоев не помогал. При удачном попадании – сразу братская могила. Самоходкам удалось несколько раз удачно попасть. Две башни были повреждены, и огонь из них уже не велся. Самоходки и гаубицы прекратили огонь, и едва разорвался последний снаряд, морпехи кинулись в атаку. Траншеи и пулеметные гнезда были разворочены, одни сплошные воронки, причем большого размера. Траншеи осыпались, и кое-где из-под земли были видны торчащие руки или ноги немцев. Морпехи добивали оставшихся в живых. Единым порывом они пробились к батарее. До башен – полсотни метров. Две из них сильно повреждены, а еще одну заклинило, снаряд самоходки угодил в поворотное устройство. Кто-то из морпехов притащил из блиндажей два фаустпатрона. – Сейчас бабахну по двери! В башню вела бронированная дверь, такую обычной гранатой не взорвешь. Морпех неумело повертел в руках фаустпатрон. – Дай я! – протянул руку Игорь. – Не промахнись! – Морпех отдал оружие. Игорь взял фаустпатрон, прицелился, и хорошо, что не нажал на спуск – за ним толпились любопытные. При выстреле реактивная струя ударит в них. – Разошлись в стороны! – гаркнул он на морпехов, не оборачиваясь. – Жить надоело?! – и выстрелил. Граната ударила в центр двери, и изо всех щелей башни рвануло пламя. – Ты гляди, а! Небольшая штуковина вроде, а что творит! – восхитился морпех, который принес фаустпатроны. – Теперь я, ты подскажи только… Игорь показал, как пользоваться фаустпатроном. Еще несколько братишек внимательно наблюдали за его действиями. Оружие компактное, но мощное, в наших войсках аналогов ему не было. А знания за плечами не носить, вдруг пригодятся? Морпех кивнул: – Понял! Разойдись! – и сам выстрелил по двери. Правда, угодил в самый верх, но эффект оказался не хуже. Рвануло пламя, дверь сорвало с петель, и она с тяжким грохотом свалилась на бетон. Морпехи рванулись к башне. Вбежав, они увидели трупы, тлеющую одежду на них. Горело все, что только могло гореть… И вдруг раздался истошный крик одного из морпехов: – Разбегайся, братва! На лотке снаряд лежит, а рядом горит что-то! Морпехи побежали в разные стороны. Снаряд был крупнокалиберный, и если рванет, мало никому не покажется. Но отбежать на безопасное расстояние успели не все… Снаряд взорвался в башне. Грохот, огонь, желтый от тротила дым… Башню подбросило и опрокинуло набок. Ударной волной Игоря ударило в спину, он упал и потерял сознание. Как ему показалось – ненадолго. Открыв глаза, он с удивлением увидел над собой белый потолок. Догадался – он в госпитале. Но почему в лицо бьет яркий свет лампы, а над ним склонился врач в белом халате и маске? – Вам нехорошо? Вы же говорили – аллергии на анестетики у вас нет? – Не было. – Игорь едва шевелил занемевшими губами. – Мне недолго осталось, потерпите. В голове у Игоря был полный сумбур. А где морпехи, Пиллау? Отец привел его в стоматологическую клинику, но это было так давно! Или не было, или все это ему привиделось из-за той же анестезии? Да все равно, главное – жив!Юрий Корчевский Медаль для разведчика. «За отвагу»
© Корчевский Ю. Г., 2017 © ООО «Издательство «Яуза», 2017 © ООО «Издательство «Э», 2017* * *
Глава 1. Катерник
Игорь еще осознать не успел и порадоваться, что в свое время вернулся, не в госпитале, а в стоматологическом кабинете. А получилось – на секундочку только в свое время вернулся. Как из воды вынырнул, глотнул воздуха и снова на глубину. Про воду он кстати упомянул. Оно ведь как – упомянет черта всуе, он и появится. Вот и сейчас – темно вокруг, сырость, на лицо крупные капли воды попадают. Только не дождь. Лежит он на стальной палубе, по ней мелкая вибрация от работающих двигателей, слышен рев моторов на корме. И ветер в лицо, судно полным ходом идет. Сообразил – везут после контузии или ранения в Пиллау. Там артиллерийская башня немецкая взорвалась. Однако странность есть. Пиллау на Балтике. Море пахнет не так – солью, йодом, водорослями у берега. Нигде не болит. Он приподнял голову, рукой тело ощупал, ноги. Все в порядке, бинтов нет. И форма на нем морская, какой должна быть у морской пехоты. Но почему он на палубе лежит, что это за судно? Куда идет и почему один? Братишки рядом быть должны. Морпехи своих не бросают. Внезапно звук выхлопа изменился. Не рев утих, а бульканье газов за кормой. И обороты моторов упали. Ага, так делают, когда к вражескому берегу незаметно подойти надо. Командир или старпом обороты убирают, ставят «малый вперед» и выхлоп двигателей на подводный переводят. Игорь сел, осмотрелся. Рядом, в метре, танковая башня, похожа на те, что на Т-34 применяются. У немецких танков башни угловатые, формы рубленые, а сверху круглая командирская башенка. Разница очевидная, не спутаешь. С обеих сторон, правда, на приличном удалении, видны темные полосы. Берега! Выходит – он не в море, а по реке идет. Не моряк бы сказал – плывет. А моряки по морю на судах ходят, издавна повелось. Игорь лихорадочно соображал, что предпринять. Вот же угораздило на катер попасть. Посудина малая, экипаж невелик, за своего не сойдет. А если десант есть, так несколько человек. Все друг друга в лицо знают, не соврешь, что из другого подразделения. Тихо звякнул металл, на палубу выбрались три темные фигуры. Один в фуражке, в форме, пуговицы слегка отблескивают. А двое в маскировочных костюмах, на груди «папаши», как называли на фронте ППШ бойцы, висят. За плечами сидоры. Игорь сразу сообразил – разведгруппа к рейду готовится. А катер – лишь транспорт для доставки. Наступал самый острый момент. С секунды на секунду его обнаружат. Лучше объявиться самому. Игорь встал, тихонько кашлянул, обращая на себя внимание. – Кто здесь? – спросили тихо, явно опасаясь громкого разговора. – Краснофлотец Катков, – так же тихо ответил Игорь. – Ты как сюда попал? Ко мне! Человек в фуражке был явно командиром, раз приказывал. Стало быть – имел право. И не разведчиком был, это точно. В разведку в фуражке не ходят, пилотки надевают, да зачастую не свои, а немецкие. – Как попал? – По трапу. Командир наклонился, принюхался: – Ты, никак, пил? – Никак нет. – Иди в кубрик, по прибытии разберусь, разгильдяй! «Разгильдяй» в армии излюбленное словечко. Игорь успел пару шагов к корме сделать. С немецкого берега дали пулеметную очередь. Катер на воде – цель приметная. Окрашен, как все военные суда, шаровой краской, по цвету темно-серый. Такая сливается с водой, с берегом. Человеческий глаз так устроен, что замечает движущиеся предметы. Вот и дежурный пулеметчик движение на воде заметил. Пули били по легкобронированным бортам, по артиллерийской башне. Игорь и разведчики на палубу упали, а командир рухнул, раскинув руки. Фуражка с крабом к борту покатилась. С немецкого берега ракетчики сразу несколько осветительных ракет пустили. Они поднялись вверх, повисли на парашютах. Яркий мертвенно-бледный свет залил реку, катер на ней. Рулевой резко добавил газу, перевел выхлоп с подводного на воздушный. Подводные выхлопы не дают мотору дышать полной грудью, отбирают мощность. Теперь-то чего прятаться, если катер обнаружили? Главная задача теперь – уйти с линии огня. На воде не спрячешься, как на земле в окоп. Катер начал разгоняться, еще не глиссирование, но ход развит. Между рулевой рубкой и кормой стоял на тумбе пулемет ДШК, крупнокалиберный. Один из моряков открыл ответный огонь. Попал он или нет, но немецкий пулемет смолк. Игорь лежал на палубе, удивлялся, как рулевой различает фарватер? Запросто можно нарваться на отмель, посадить судно на брюхо. Вот немцам подарок будет, если с рассветом перед носом советский катер увидят! Катер описывал зигзаги, удалялся от места боевого контакта. Игорь тогда не знал, что судьба забросила его на речной катер проекта 1125. Катер был небольшим, с расчетом на быструю переброску на железнодорожных платформах. Имел два двигателя, оба лендлизовские. В одном варианте – «Паккард» по тысяче двести лошадиных сил в каждом. В другом – «Колл-Скотт» – по восемьсот, потому скорость мог развивать приличную – до 18 узлов. Для малых размеров вооружение имел приличное – перед рулевой рубкой танковая башня с 76-мм пушкой Ф-34 и спаренным с ней пулеметом 7,62-мм. А за рубкой – один или спаренный, установленный на тумбе с круговым обстрелом ДШК, калибром 12,7 мм. В конце войны катера этого проекта переделывались под ракетные, для запуска снарядов М-8, которыми стреляли «Катюши». Борта, палуба и рубка имели противопульное бронирование. Экипаж невелик, 9–10 человек. И попал Игорь на один из катеров Днепровской флотилии второго формирования. В ее состав входили десять бронекатеров, 32 полуглиссера, 10 сторожевиков, 40 речных тральщиков, 3 зенитных дивизиона и одно плавучее 100-мм орудие. Действовала флотилия под командованием контр-адмирала В. В. Григорьева на Днепре, Березине, Припяти, Западном Буге, и в дальнейшем на Висле, Одере, Шпрее. Основными задачами были перевозка десанта, помощь войскам в форсировании водных преград, высадке и возвращении разведгрупп. Зачастую, особенно в районах, насыщенных реками, водные преграды становились линией раздела между противоборствующими сторонами, водной нейтральной полосой. Стрельба по катеру прекратилась. Катер сбавил ход, перевел выхлоп на подводный, причалил к нашему берегу. Наверняка немцы уже передали по рации о русском катере. Лежавшие на палубе недалеко от Игоря разведчики стали переговариваться. – Сорвалась вылазка. – Говорил командир взвода – на лодке надо, втихую. – Поди разберись в темноте, немцы там или наши. Советские части захватывали плацдармы на немецком берегу, пусть небольшие, удерживали ценой больших усилий, но они позволяли облегчить форсирование нашими частями Днепра. Но на правом, немецком берегу в иных местах чересполосица. Идет немецкий участок, потом небольшой – наш. Ситуация менялась быстро. У немцев уже не хватало боеспособных частей остановить наши наступающие войска. После Курской дуги и последующих наступательных операций РККА немцы все время пятились, утратили инициативу, перешли на всех фронтах к обороне. Из кубрика выбрались несколько моряков, прикрываясь тумбой пулемета, рулевой рубкой, перебрались по правому борту к убитому командиру, подхватили на руки, унесли. – Что делать будем? – сказал один из разведчиков. – Без языка вернемся – ПНШ[3] по разведке голову оторвет. – Командир катера место высадки знал, а ныне он убит. – Высаживаться надо, приказ есть. – Да знаю, я разве спорю? Только из взвода семь человек осталось. Один из разведчиков, видимо старший, прошел в рулевую рубку. Уходило драгоценное темное время, надо было что-то решать, все-таки договорились о высадке. Луна за тучи ушла, все предметы вокруг еле видны, больше угадывались. Катер на малом ходу, с подводным выхлопом, пересек реку. Вплотную к берегу катер подходить не стал, остановился в трех-четырех метрах. Для разведчиков плохо, надо прыгать в воду, обмундирование намокнет, а сменить или обсушиться невозможно. Из рулевой рубки вышел рулевой. После гибели командира он остался за старшего. – В четыре часа подойду сюда же, как увидишь или услышишь, дай сигнал фонариком – синим цветом моргни трижды. – Помню, обговаривали уже. – Если не успеете, завтра в это же время. Разведчики, уцепившись за ограждение борта, осторожно спустились в воду. Если прыгать – будет шумный всплеск. У первого получилось удачно, воды по грудь было, сразу к берегу двинулся, цепляясь за низко свисающие ветви ивы и оскальзываясь. Второму не повезло, отпустил руки и ушел под воду. Катер уже «малый задний» отрабатывать стал. А разведчика не видно. То ли в омут глубокий попал, а вынырнуть груз не дал, либо плавать не умел, а может – шальная пуля попала. Хотя Игорь близких выстрелов не слышал. Решение пришло сразу. Игорь перевалил за борт, «солдатиком» ушел вниз. Пару мощных гребков, и он над тем местом, где ушел под воду второй разведчик. Набрал воздуха в легкие, нырнул, не видно ничего, только бульканье слышно из подводного выхлопа моторов катера. Пошарил вокруг руками, пытаясь нащупать тело. Только вода да рыбина по кисти руки скользнула. Секунд через тридцать-сорок в ушах звон, пора выныривать. Всплыл, глотнул воздуха, а с берега шепот. – Ты чего там барахтаешься. Давай на берег. Игорь выбрался, с обмундирования вода ручьем. – Плаваешь, как топор-колун, – прошипел разведчик. Потом отшатнулся, видимо, понял – не разведчик перед ним, а морячок. – Твою мать, ты как здесь? – Разведчик твой прыгнул – и с концами. Думал помочь, а его течением снесло. – У тебя даже оружия нет, морячок. Вот навязался на мою голову. Ладно, идем. Выбора у разведчика не было. В одиночку задание не выполнить. Разведчик был раздосадован, даже зол. С самого начала рейд получился неудачным. Катер обстреляли, командир погиб, Федор утонул, а еще и морячок навязался. Свой, не бросишь, а только обузой будет. Даже нехорошее предчувствие появилось: добром сегодняшняя вылазка в немецкий тыл не кончится. Несколько метров шли тихо, прислушиваясь. Берег низкий, топкий, сапоги почти по щиколотку в землю уходят. Потому немцы окопы здесь не вырыли и дежурных пулеметчиков не поставили. Но Игорь сообразил – раз часовых нет, жди сюрпризов. Если бы позиции занимали беспечные русские, оно понятно было. А немцы педанты, вояки неплохие, дисциплину соблюдают. И береговую линию наверняка заминировали, колючую проволоку натянули да пустые консервные банки подвесили. Заденешь такое препятствие, жестяной звон сразу выдаст. – Стой! – скомандовал Игорь. – Ты кто такой, чтобы командовать? – зло прошипел разведчик. – Тебя как звать? – Николай. – Меня Игорем. Мины могут быть, больно смело шагаешь. – Верно. Николай улегся на землю, начал шарить перед собой руками. Прополз немного и опять землю прощупывал. Продвижение замедлилось. Игорь полз сразу за Николаем. Вдруг разведчик замер, повернулся к Игорю. – Мина. «Лягушка». Лягушкой называли противопехотную немецкую мину. Наступишь ногой – взводится ударник, сделал шаг вперед, мина подбрасывается на метр-полтора и взрывается, осыпая все вокруг осколками. Немцы всегда ставили ее на неизвлекаемость. Такую мину не обезвредишь, лучше вокруг обогнуть. Разведчик так и сделал. Прополз стороной, Игорь за ним. Земля посуше пошла, почувствовалось – небольшой подъем. Ну да, немцы любили занимать позиции на высотках. И сухо, и видно далеко. Несколько раз еще натыкались на мины, отклонялись в сторону. Потом табачным дымком потянуло. Стало быть, рядом позиции или кто-то из часовых покуривает. Что наш, что немецкий устав на посту курить запрещает. Но во фронтовых условиях на это мелкое нарушение смотрели сквозь пальцы. А для разведчиков подсказка. Разведчик рукой махнул, подзывая. Игорь рядом с ним позицию занял. – Я вперед, посмотрю, что в траншее. Ты здесь будь. Держи на всякий случай гранату. – И протянул «лимонку». – Давай лучше я. У тебя автомат, прикроешь в случае чего. Нож дай. Разведчик помедлил. Незнакомого морячка к чужим позициям пускать – чревато. А вдруг перебежит? Или шумнет неосторожно, тогда разведчику не выбраться. Ракетчики «люстры» повесят, пулеметчиками каждый метр пристрелян. Но финку из ножен вынул, Игорю протянул. – Давай. Ситуация такая, что вариантов нет. Игорь вперед пополз. Опасался на колючую проволоку наткнуться, но не оказалось ее. Не успели натянуть или поленились, надеясь на водную преграду впереди. Бруствер рядом. Игорь затих, прислушался. В паре метров от него, по траншее, протопал часовой, виден был примкнутый штык и слышны шаги. Потом тишина. Игорь подполз, заглянул в траншею. Пяток метров прямой участок, потом повороты. Никого. Траншеи не делались прямыми, обязательно с изгибами, поворотами. Иначе, если снаряд, мина или бомба в траншею угодит, осколками посечет всех, даже на удалении. Перебрался на другую сторону траншеи и пополз. В первой линии оставляли дежурную смену, остальные пехотинцы отдыхали во второй линии, там безопаснее, а в случае тревоги по ходам сообщения можно быстро добраться до передовой. Немцы любили комфорт, землянки обустраивали всерьез – стены бревенчатые, сверху четыре-пять накатов бревен. Такой накат мина при попадании не пробьет, но от крупнокалиберного снаряда гаубицы уже не защитит. Во второй линии кухни расположены, вспомогательные подразделения – пункты боепитания, медицинские. Солдаты себя там чувствуют более беспечно, чем на передовой. Языка взять легче, на что рассчитывал Игорь. Обратно тащить его дальше, это да, неудобство. Игорь добрался до второй линии траншей, перепрыгнул через нее, притаился. Часовые здесь тоже есть, но уже пореже стоят. Расчет Игоря был на то, что кто-нибудь по нужде из землянки выйдет. Четверть часа прошло, часовой мимо пару раз прошел. Потом из землянки солдат вышел, побрел к нужнику. Под эти цели устраивали глубокий окоп. Игорь выждал немного и, когда солдат направился назад, прыгнул сверху на него, ударив по темечку рукоятью ножа. Ночью в сортир никто стальных шлемов не надевает. Солдат обмяк, на дно траншеи упал. Игорь с трудом вытолкал его из траншеи на бруствер, выбрался сам. Очень вовремя, мимо по траншее не спеша прошелся часовой. Не заметил ничего. Игорь перевел дух. Взялся за ворот кителя немца, потащил к первой линии траншеи. Немец без чувств был, влачился безвольным кулем. Игорь обеспокоился. Не переборщил ли с ударом? Притащить труп или живого, но с черепно-мозговой травмой смысла не имеет. Прислушался. Дышит немец, но в отключке. У траншеи заминка. Немца подтащил, прислушался. Сам в траншею спустился, с трудом немца через траншею перетащил, вытолкал за бруствер. И дальше волоком. Где Николай? Или Игорь в стороне вышел? Нет, точно получилось. Шорох раздался, из темноты пятно темное появилось. Вдвоем за немца ухватились, потащили. Как до минного заграждения добрались, Николай вперед выдвинулся. Игорь снова пленного в одиночку тащил. Вроде не толстый, а тяжело. К урезу воды подобрались. Николай прислушался. – Дышит твой немец? – Живой. – Сильно ты его приложил, не рассчитал. Честно говоря – не думал, что языка возьмешь. – В разведке раньше служил, навыки остались. – Давай к нам. Чего тебе на посудине делать? Если желание есть, я ПНШ по разведке скажу, переведут. – Я не против. Николай на часы стал поглядывать. Потом фонарик достал, трофейный. У него светофильтры разные есть. Крутишь колесико – можно красный поставить или зеленый, хочешь – синий. А уберешь светофильтры – и пользуйся, как обычным. Удобная штучка, специально для армии выпущен был. Наши разведчики, регулировщики, командиры любили им пользоваться. Дал сигнал, через время еще. Катер подобрался тихо, двигатели на холостых оборотах работают. Он стоял, прижавшись к нашему берегу и немного выше по течению. И шел не под моторами, течение помогло. Нос катера близко, метр-полтора. А как немца подсадить? С катера конец сбросили. Разведчик с Игорем немца под мышками обвязали. – Тяните. Двое моряков втянули немца на борт, снова веревку сбросили, по-морскому – конец. Сначала Николая вытянули, затем Игоря. Один из моряков багром от берега оттолкнулся. Катер самым малым на стремнину выбрался, вниз по течению пошел. Был там участок, где на обоих берегах наши и обстрела с другого берега опасаться не стоило. Уже изрядно отошли, разведчики за рубкой прятались с немцем. Слишком свежи были впечатления, когда немцы катер обстреляли и командир его погиб. Немцы движение на воде засекли. Сначала вверх ракеты взлетели, осветив поверхность воды, потом почти сразу пулеметы ударили. Николай сразу на немца упал, прикрывая своим телом, Игорь рядом. Катер маленький, кубрик высотой едва больше метра. Если катер десант брал, все располагались на палубе. Не сторожевик, пусть и речной, и не морское судно. Москитный флот, даже не флот, флотилия. На катере танковая башня развернулась, по вспышке пулеметных выстрелов снаряд послали. А только ниже попадание пришлось. Еще выстрел – и опять ниже. Уже после Игорь узнал причину. На такие катера изначально ставились башни от танков Т-28, а пушка, предназначенная для танкового боя, не имела больших углов возвышения, максимум 25 градусов. Затем орудие заменили на Л-10, Л-11 производства Кировского завода, страдавшие конструктивным недостатком. Для упрощения снабжения все последующие катера оснащались башней Т-34 с пушкой Ф-34. Танковый бой идет в большинстве своем на дальности прямого выстрела – до 800–900 метров. Поэтому углы возвышения большие не нужны, даже прицелов для ведения огня на большие дальности не было, как на гаубицах. Катер же, находясь на воде, априори был ниже целей на берегу, и ему требовалась пушка с другими характеристиками. Немцы все же решили утопить советский бронекатер. Пальнули с берега по судну. В первый раз промахнулись, все же ночь, а ночных прицелов еще в помине не было. Но второй снаряд влетел точнехонько в моторный отсек. Двигатели заглохли, катер потерял ход. Краснофлотцы заметались, огнетушителями стали сбивать показавшиеся языки пламени. Катер несло течением, двое моряков действовали баграми, пытаясь направить его к левому берегу. Понемногу катер к берегу приближался, пока не ткнулся носом. – Ну, пусть катерники сами проблемы решают, – сказал Николай. – Мы свое дело сделали. Надо языка в штаб полка доставить. Ты еще не передумал в разведку? – Я не пацан попусту языком молоть. Им пришлось спрыгнуть в воду, принимая от катерников «языка». Николай оскользнулся, дно илистое, пленный в воду окунулся. Вытащили мгновенно, не хватало, чтобы пленный захлебнулся. От воды пленный в себя пришел, забормотал. – Вассер, вассер. – Что он бормочет? – поинтересовался Николай. – Воды испугался, – ответил Игорь. – Ты немецкий знаешь? – удивился Николай. – Немного. – Тебе цены нет. У нас во взводе только лейтенант немного понимает. Пленного поставили на ноги. Игорь по-немецки спросил: – Идти можешь? – Могу, а где я? – У русских в плену. – О, майн гот! – Будешь отвечать на допросе честно, останешься жив, посадят в лагерь для военнопленных. – Ты что ему сказал? – насторожился Николай. – Чтобы не дергался и все на допросе рассказал. – Правильно. Ну, топай, фриц! Оказалось, вышли на позиции не своего полка, а соседнего. Пришлось пешком идти по тылам. В штаб своего полка Николай привел Игоря и пленного под утро, сразу к ПНШ по разведке. – Разрешите доложить – взяли языка! – А где Федор Крапивин? – Утонул при высадке на берег. Мне катерник помог языка взять. Краснофлотец Катков. Добровольно хочет в разведке служить. – Да? Похвально. Документы. Игорь вытянул из кармана документы. После вынужденных купаний в речной воде страницы книжки слиплись, чернила расплылись. – М-да. – Товарищ лейтенант, водные процедуры пришлось принять. Я свои документы сержанту сдал, а Катков купания не предполагал, – вступился за Игоря Николай. – Тоже мне, адвокат нашелся, разберемся. Что за язык? – Черт его знает! – Разговорчики. У пленного из кармана кителя достали документы. Они, как и у Игоря, были в плачевном состоянии. – Наме? – спросил лейтенант. – Дитрих Шлемм, восемьдесят четвертая рота снабжения, – отчеканил немец. – Снабжения – это хорошо. А дивизия? – Четвертая танковая. – Кто командир? – Ганс Юнк. Лейтенант по-немецки говорил скверно, с сильным акцентом, не совсем правильно строил фразы. Игорю это произношение резало уши. Лейтенант достал чистую карту, без пометок. – Покажи, где располагаются части дивизии? Немец стал показывать пальцем. – Здесь 12-й моторизованный полк, тут позиции 35-го танкового полка, их прикрывает 290-й зенитно-артиллерийский дивизион. А в этой деревне стоит четвертый разведывательный батальон. Здесь занимает позиции сто третий артиллерийский полк. – Кто командир? – Клеменс Бетцель, баварец. Видимо, лейтенант проверял, не врет ли пленный, насколько понял Игорь. Так делали почти всегда, сравнивая показания нескольких пленных. Пока все сходилось. Лейтенант обратил внимание на голову пленного. – Откуда у вас кровь? – По голове ударили, когда в плен брали. До сих пор болит. – Вам дадут отдохнуть. Ты, Бармин, определи его в кутузку. При штабе всегда было охраняемое помещение для таких случаев. Лейтенант сказал: – Похоже – «язык» интересный. Где взяли? Игорь нашел на карте приблизительное место, ткнул пальцем. – Верно, вас должны были высадить вот в этой точке. Хм, у тебя какое образование? – Среднее. – А военного нет? – Никак нет. – Занятно. Карту знаешь, как и немецкий. Я ведь за тобой поглядывал. Ты понимал, о чем мы с немцем говорим. – Я не скрывал, знаю. На берегу с пленным разговаривал, Николай тому свидетель. – Откуда язык знаешь? – До войны по соседству с нами немка жила, из поволжских. В школе немецкий плохо преподавали, она натаскивала. Лейтенант решил проверить уровень владения немецким у Игоря, перешел на немецкий. – Ранения имеешь? Игорь обмундирование задрал, показал рубец. – Осколочное, – определил лейтенант. – Как в катерники попал? – После госпиталя. В запасном полку не спрашивают. – Где госпиталь, кто начальник отделения, фамилия? Игорь сказал. Лейтенант проверить хотел, все должно сойтись. – Как имя и фамилия? Игорь назвал. – Ты погуляй возле штаба, но далеко не отлучайся, позову. Час шел за часом. Игорь и походить успел, и посидеть на бревне. Из-за угла Николай вывернул. – Ты еще здесь? – А где мне быть? Лейтенант приказал не отлучаться. – Не, война войной, а обед по расписанию. Ты не уходи, я сейчас подхарчиться пораздобуду чего-нибудь. Николай вернулся с котелком, полным каши. – Пошли со мной. – А лейтенант? – Надо будет, найдет. Но все же разведчик подошел к часовому у входа в штаб. – Если морячка искать будут, он в разведроте. Голоден человек, подкрепиться надо. В доказательство котелок с кашей в руке приподнял. Николай привел к землянке. Перед ней стол дощатый, двое бойцов за ним в карты перебрасываются, в дурака. Николай бойцам попенял: – Увидит кто – пару нарядов получите. Освободите место, человеку поесть надо. Бойцы молча карты собрали, ушли. В армии играть в азартные игры запрещается. Нарушали, когда начальство не видело. Сам Николай уже перекусить успел и сейчас на правах хозяина взял шефство над Игорем, тем более чувствовал ответственность – сам пригласил. Мало того, что котелок каши принес, как обычно на фронте – перловая на воде, только что горячей, так еще из землянки принес банку консервов. Игорь прочитал немецкую надпись, засмеялся. – Ты чего зубы скалишь? – обиделся Николай. – Ты сам-то знаешь, что принес? – Кабы по-немецки читать умел. А что там? – Консервированные оливки. Они хороши к вину или к изысканному первому блюду. Перловая каша, шрапнель и оливки. – Я от чистого сердца, трофей. Не хочешь – не ешь. – Да съем, не волнуйся. Игорь кашу поел, Николай ловко банку финкой вскрыл, понюхал, потом попробовал, скривился, выплюнул. – Кислятина, чего в них фрицы хорошего находят? Выпить бы принес, да лейтенант учует. – Обойдемся. Игоря вызвали к ПНШ вечером. Часовой закричал: – Катков! Игорь опрометью бросился в штаб. Нехорошо заставлять начальство ждать. Он привлекал внимание морской формой. Все бойцы и командиры в обмундировании защитного цвета. – Ну что, Катков, первоначальную проверку ты прошел. Смог я дозвониться до госпиталя, подтверждают. Время позднее, завтра с утра к писарям. Я распоряжусь – внесут в списки полка, выпишут красноармейскую книжку, на довольствие поставят. Где землянка разведчиков – знаешь? – Николай, простите – Бармин, уже показал. – Будете парой. Пусть на правах старшего покажет, где и что. Как завтра документы получишь, пусть сержант тебя переоденет. – Есть! – Свободен. С утра в штаб, к писарям. Документы новые получил, потом в армейскую форму переоделся. Обмундирование б/у, но чистое, не рваное. Воротничок подшил, чтобы не хуже других выглядеть. Одно плохо. У всех сидоры есть, где бритвы хранят, трофейные пистолеты, портянки запасные. А у него личных вещей никаких, как сирота казанская. Николай помог сидор получить. Потом к оружейнику. Автомат новый дали, Николай потребовал холодное оружие. – По штату не положено. – На складе есть? Вот и выдай. Как разведчику без ножа? Я потом тебе из рейда часы наручные принесу. – Только не штамповку. – Договорились. Оружейник открыл снарядный ящик, приспособленный для хранения мелочовки, достал из недр эсэсовский кинжал, на ножнах свастика. – Свастику сбей, зато сталь хорошая, колючую проволоку рубит, и никаких вмятин на лезвии. Свастику Николай своей финкой сковырнул сразу. Правда, вражеский символ был еще на навершии, но не бросался в глаза. – На первое время сойдет. Длинноват кинжал немного. Вот у егерей или разведчиков немецких ножи классные, заводские. У меня самодельный, еще в Сталинграде умелец сделал из рессоры. Так день в хлопотах и прошел. В небольшой коллектив разведчиков Игорь влился быстро. Парней немного, к новичку отнеслись доброжелательно. В разведке зачастую жизнь одного зависит от другого, когда в немецкий тыл в рейд идут. Правда, полного доверия к Игорю не было, делом надо заслужить. Не струсил, не сбежал, помог в трудный момент товарищу – свой. Тогда для тебя все сделают – кусок хлеба поделят, последнюю рубаху отдадут. Игорь об этом знал, не раз уже проходил. Надо только набраться терпения. Ночью в рейд ушли трое, сержант вывел парней на берег, где в камышах лодку припрятали, реквизировав у местного жителя. Гитлер еще одиннадцатого августа сорок третьего года отдал приказ соорудить «Восточный вал», укрепление по берегам Днепра, фактически от верховья реки и до Черного моря. Немцы пытались закрепиться на этом рубеже. В среднем и нижнем течении Днепр был широк и полноводен, и форсировать его было затруднительно. В штабах РККА разрабатывались планы, а для их планирования требовались свежие разведданные. Задействованы были все виды разведки – авиационная, агентурная и армейская – полковая, дивизионная. Каждую ночь в немецкий тыл уходили группы разведчиков. Только возвращались не все. Немцы активно внедряли радиопеленгаторы, и стоило выйти рации в эфир, как тут же район оцепляли, проводили облавы. Однако каждый вид разведки делал свою задачу, но всей картины представить не мог. Самое ценное – взять языка, да не рядового с передовой, тот в лучшем случае может рассказать о своем батальоне. Идея фикс для любой разведки – захватить офицера-тыловика и как апофеоз – штабного, при картах. Но такие удачи случались редко. Данные стекались в штабы РККА по капле. Помогали партизаны, отслеживали передвижение частей, перевозку по железной дороге. Было у немцев любимое занятие, этакий бзик – эмблемы присваивать дивизиям. Формировались дивизии еще до войны, в 1933–1935 годах. Командование дивизии выбирало символ, скажем – медведя или слона, наносили по трафарету на боевые и транспортные машины. На учениях удобно, сразу видно – из какой дивизии техника. И при захвате Германией Европы эмблема проблем не создавала. А в России немцы столкнулись с массовым партизанским движением, агентурной разведкой. Для разведчика эмблема части или соединения – как подсказка. В наших разведуправлениях эмблемы немецкие знали. Появилась у немцев в ближнем тылу танковая часть с медведем, уже понятно – третья танковая дивизия. И командир ее известен, и количество танков, состав. Танковая дивизия – это не только танки. В ее состав входят пехотные, артиллерийские, зенитные полки или дивизионы, разведроты, роты связи, снабжения, ремонта. И каждая дивизия может иметь разную численность, в зависимости от типа танков. Если в начале войны все дивизии имели на вооружении легкие танки Т-II, средние Т-III и Т-IV, эти рабочие лошадки войны, то в сорок третьем году появились Т-V «Пантера» и Т-VI «Тигр». Фактически один батальон «Тигров» заменял собой полк Т-III. Правда, из-за сложности, дороговизны в производстве или ремонте батальонов этих было немного. Любая, кажущаяся несущественной мелочь могла указать на важные передислокации. Был случай, когда партизаны обстреляли грузовик, думали поживиться трофеями – боеприпасами или провизией, оказалось – грузовик армейскую почту перевозил. Разочарованные партизаны поджечь его хотели, все же урон врагу, да среди партизан один сообразительный попался, потому как до войны срочную службу в разведке проходил. Собрал мешки с почтой, в отряд принес, под насмешки бойцов. Командир отряда по рации в штаб партизанского движения сообщил. Самолет У-2 за грузом почты прислали, дело удивительное для партизан. Армейская разведка письма изучила. По штемпелям на конвертах определили, что за полевая почта, ведь номера они имели, как и наши. В письмах солдаты писали, что перебросили их из благословенной Австрии в холодную и нецивилизованную Россию. Была получена первая и ценная информация о переброске одного из корпусов четвертой немецкой армии генерала Готхарда Хейнрицы. После того, как разведгруппа к утру не вернулась, стали готовить другую. В разведку брали добровольцев. Сложно заставить человека приказом перейти на чужую сторону, на вражескую территорию. Он может отлежаться на нейтралке и вернуться ни с чем. Руками разведет – не удался поиск. Потому в разведке служили парни большей частью хулиганистого, шпанистого склада, склонные к риску. Только риск должен быть обоснованным, иначе можно товарищей подставить и задачу не выполнить. Разведчиков уважали за смелость, но штабные недолюбливали за независимость, за вольности. Кому еще на фронте позволено разгуливать с холодным оружием или иметь нештатное оружие? Все знали, что разведчики имели трофейные пистолеты, как последний шанс при боестолкновении накоротке. Не положено, но глаза закрывали. Или знали, что у всех есть трофейные наручные часы, кои не все командиры имели. Предмет зависти, но в разведке без них невозможно. Как в поиске действия согласовать? Ретивые командиры изымали порой ненадлежащие предметы, а они появлялись вновь. Какое на фронте наказание? На передовую, в пехоту? Так там риска меньше, чем в разведке. Ухитрялись разведчики в хромовых сапогах щеголять, а не в кирзачах и тем более не в ботинках с обмотками. Но желающих перейти из пехоты или других частей в разведку не много было. Недолог век разведчика. Если в пехоте в траншее ранят, товарищи помощь окажут, сами перебинтуют, санитара позовут, в медсанбат отнесут. А во вражеском тылу надеяться не на кого. Серьезное ранение – считай, приговор. А убьют если, родным не похоронка полетит, а известие – пропал без вести. И служили в разведке молодые, более выносливые. К тому же у молодых чувство самосохранения не сформировалось, оно с житейской мудростью приходит, с опытом. ПНШ вызвал всех четверых разведчиков, что от взвода остались. Можно сказать – последняя надежда. Самые опытные, осторожные и везучие остались. На фронте везение – не последнее дело. Игорь сам сталкивался не раз, не по рассказам других. Вышел ночью по нужде из землянки, а туда минометная мина угодила. И стала землянка братской могилой. А отделяет жизнь от смерти миг, секундочка. Лейтенант разрешил разведчикам присесть. – Получен приказ – взять языка. Предыдущая группа на лодке Днепр переплыла в этом районе. Лейтенант карту на столе расстелил, ткнул пальцем. Вопрос существенный. Второй раз в этом же месте переходить не следовало. Либо на минное поле попали, либо ошибку допустили. Но немцы на этом участке после неудачной вылазки русских настороже, небось наряды усилили. – Какие мысли есть? А какие мысли могут быть? Самое трудное – Днепр преодолеть. Вплавь не получится – широк, да и оружие не возьмешь, на дно утянет. Остается лодка или катер. У Игоря, как и у Николая, с бронекатером не лучшие воспоминания связаны. Катер моторами шумит, сам по себе громоздок. А в разведке главное – тихо и незаметно во вражеский тыл войти, взять языка, на худой конец карту, где дислокация частей обозначена, и так же тихо слинять. Причем уйти, если язык уже взят, зачастую сложнее. Язык в плен добровольно ползти не хочет, да еще под обстрелом со стороны своих, а иной раз с обеих сторон. Приходится тащить связанного или принуждать силой оружия, слова в таких случаях не действуют. Нож в руке значительно убедительнее. После некоторого размышления разведчики стали варианты предлагать. Игорь на карту смотрел. Днепр в этом месте почти ровно идет, с востока на запад от Ярцева до Смоленска и далее до Орши, потом на юг поворачивает. Если с нашейтерритории на чем-либо сплавляться, течение само к немцам принесет. Главное – время рассчитать, чтобы не слишком далеко забраться, потому как еще обратный путь предстоит. Уплыть можно хоть на бревне. Вернуться как? С пленным по воде, да против течения, нереально. Южнее Днепра, по обеим берегам на карте местность заболоченная. Немцы в таких местах войск не держат, укрепления выстроить невозможно, траншеи и доты в воде будут. А вот пулеметные гнезда на сухих местах ставят. Чем еще болотистые места для разведчика хороши – минных полей нет, установить невозможно, тонут в жиже. Под днищем мины твердая поверхность нужна, чтобы взрыватель сработал, все противопехотные мины имеют взрыватели нажимного действия. – Катков! – прервал его размышления лейтенант. – Есть! – вскочил Игорь. – Хочу вас послушать, и товарищам вашим тоже интересно. – Большая группа не нужна, надо двоим идти. Сплавиться ночью по реке на бревнах или маленьком, в два-три бревна, плоту. Только время рассчитать надо, чтобы не снесло глубоко в тыл. Полагаю, ошибка предыдущей группы в лодке была. Пристали, лодку спрятали, в тыл к немцам пошли. Предполагаю – немцы на такой случай патрули по берегу пускали. Лодку обнаружили, на подходах засаду организовали. У них умельцы тоже есть, те же егеря. Поэтому, как к берегу пристанем, бревна оттолкнуть, пусть дальше плывут. – Это полдела. Назад как? – На карте в этих местах болота проходимые. – Немцы об этом знают. – Траншею в болоте не выроешь. На сухих местах посты стоять будут, дежурные пулеметчики. Большой группой уйти трудно, а двум бойцам с одним пленным – можно. – За одну ночь не получится. – Во вторую вернемся. Лучше так, чем группа поляжет, а языка не добудет. Лейтенант размышлял недолго. Другие варианты были еще рискованнее, а гарантий никаких. – Хорошо, принимаем. Идут в поиск Бармин, он старший, и Катков. Двоим оставшимся встречать у болота, на передовой. А сейчас к реке, надо скорость течения определить. Все разведчики к реке отправились. Нашли бревно, шагами отмерили сто метров. Бревно в воду столкнули, время по часам засекли. Через сто метров второй створ и отсечка. Посчитали на листке. Получилось – шесть километров в час. – Это у берега. На середине течение быстрее на пару километров, это учитывать надо, – сказал лейтенант. – Так, у нас до передовой полтора километра и там километра три-четыре проплыть надо. Итого – час в воде. Не Крым или Сочи, продержитесь? – Надо. – Тогда идите, подбирайте оружие, сапоги. А вы двое – делать плот. – А как? – растерялись разведчики. – Топайте к саперам. Два бревна, метра по три, скобами пусть скрепят. Ваша задача – чтобы к вечеру плот на берегу был. А как плот сделать, саперы лучше вас знают. Оружие взяли немецкое, как и сапоги, по следам подошв на земле их не распознают. Игорь поколебался немного. – Надену-ка я форму немецкую. – После купания в воде все равно как чучело выглядеть будешь. Игорь задумал чужую форму в плащ-палатку завернуть. Выгодно: выберешься из воды, в сухое оденешься. А уж по болоту придется в ней выбираться. Все равно потом выкидывать, от черной болотной воды не отстираешь, да и запах специфический, гнилостный, не отобьешь ничем. Глядя на Игоря, взял плащ-палатку для себя и Николай. Как старший поисковой группы, он взял несколько отрезков веревки – вязать руки, а если надо, и ноги, тряпку для кляпа. Мелочь, а как без них? Хотя, если не было веревки, с пленного снимали брючный ремень и вязали им. Причем опыт в умении связывать приобрели изрядный. Пара секунд, и пленный уже с кляпом во рту и связан. Стемнело, разведчики вышли на берег, где у самодельного плота уже ждали двое других бойцов из взвода. Николай и Игорь разделись догола, форму и сапоги завернули в накидки, чтобы не замочить. Уселись оба на плот из трех бревен. Тесно, но бревна держат. Бойцы зашли по колено в воду, плот подтолкнули к центру реки. Его подхватило течением. – Время засекаем, – напомнил Николай. – Двадцать два тридцать. Сначала подгребали руками, в центре реки течение самое быстрое – стремнина. Затем лежали неподвижно, наблюдая за берегами. Ночь темная, по небу облака низко, луна только в короткие промежутки времени видна между облаками. Оба через короткое время продрогли. От воды сыростью тянет, брызги на тело попадают, да еще плот раскачивается, неустойчив. Потом комары донимать стали. Николай возмутился. – Откуда тут эти кровопийцы взялись? Уже не время. Наконец часы показали двадцать три тридцать. – Пора к берегу, гребем. Днепр в этом месте делал несколько крутых поворотов, плот без особых усилий прибило к берегу. Несколько минут прислушивались. Потом выбрались на берег. Оба несли накидки с одеждой над головами. Оставив одежду, оттолкнули плот. Если немцы его обнаружат поутру, организуют преследование. Переоделись в одежду. На Николае советская форма, поверх маскировочный костюм, а сапоги немецкие, как и автомат. Игорь с головы до ног в немецком. Решили уходить от берега в глубь территории. Близ реки посты и пехотные части. Обоим разведчикам хотелось взять «языка» ценного. Николай двигался впереди, за ним, след в след, Игорь. Если Николаю не повезет и он наступит на мину, погибнет один. Да и по следам, если найдет следопыт из егерей, трудно будет установить, сколько человек прошло. Почва сначала влажная шла, под подошвами чавкало, потом посуше пошла. Разведчикам только на руку. Через километр едва не напоролись на пост. Замаскирован умело, а еще темно. Солдат выдали огоньки сигарет и разговор. Переговаривались тихо, но в ночи даже шепот за несколько метров слышен. Николай дал знак – обходим. Постовые даже предположить не могли, что мимо них, в десятке метров, прошла русская разведка. Игорь приотстал, послушал разговор, догнал Николая. – О чем они болтают? – Из отпуска вернулись, делятся впечатлениями. – Суки! Нам бы такую житуху. Немцы после трех месяцев на передовой отводились в тыл, их заменяли свежими частями. Раз в полгода отбывали в краткосрочный отдых в фатерлянд. Наши подразделения сменялись, когда уже сильно потрепаны были, иной раз из полнокровной дивизии едва полк набирался. Тогда отводили в тыл на пополнение. Эти дни были счастливой возможностью передохнуть. Нашим бойцам давали краткосрочные отпуска только после тяжелых ранений и госпиталя. Кроме того, немцы после ранений возвращались в свои части, на прежние должности. Знакомые командиры, камарады, обстановка. Наших бойцов после госпиталей направляли в запасные полки, а оттуда по разным частям, иногда в другие виды войск. Был пехотинцем, стал минометчиком или связистом. Не меняли род войск только у авиаторов, танкистов и ИПТАП – бойцов артиллерийских противотанковых полков. На это был специальный приказ наркома. – Сколько времени идем? – Уже сорок минут. – Скоро часовых менять должны. К концу смены бдительность часовых и караульных притупляется. Игорь понял, о чем речь. Но нужно было учитывать одно обстоятельство. Для немецких частей, что на передовой, что в тылу, время исчислялось по берлинскому времени. До утра, обходя посты, удалось преодолеть километров десять-двенадцать. Для немцев это уже тыл, ведут себя более беспечно, если так можно сказать о педантах. Вышли к какому-то населенному пункту. – Хорош, понаблюдать надо. Николай накрылся с головой накидкой, зажег фонарик, уткнулся в карту. Потом выбрался. – Черт его знает, по-моему, Засижье. Ты вздремни пока, чего обоим бодрствовать? Игорь устроился поудобнее на плащ-палатке. Не зря брал, форма чистая будет. Немцы хоть и на фронте, всегда выбриты были, белье чистое, одеколоном надушены, сапоги надраены. У наших подразделения выглядели хуже. На передовой ватники без погон, воротнички темные от грязи, поскольку ни мыла нет постирать, ни чистой ткани сменить. Сапоги в лучшем случае обмыты в ближайшей луже, потому что ваксы для чистки нет. Мелочь? Но сапоги с ваксой не так быстро промокают. А солдату иной раз обсушиться негде, а с сырыми ногами быстро ноги до мозолей кровавых набьешь. Тогда – не боец, поскольку мозоли быстро лопаются и начинают гноиться. А где грязь, там разные насекомые – вши, блохи. Наши бойцы с этими паразитами бороться научились. Под пустой бочкой с вырезанным верхом разводили костер, снимали одежду, раздеваясь догола, бросали в бочку и слушали. Как трещать начинало – вши полопались от жара, тут уже исподнее и обмундирование быстро вытаскивать надо, пока не обгорело. Тем и спасались. И немцев не миновала сия беда. Но у них за вторым или третьим рядом траншей в ложбине или другом укрытии стояли полевые бани, после помывки личного состава выдавалось чистое белье, а старое шло в стирку. Как-то поцивилизованнее. Один раз сам Игорь видел в палатке немецкого офицера надувную резиновую ванну. Своим разведчикам рассказал – не поверили. Правда, и офицер был полковником. Пока Игорь спал, Николай придремывал вполглаза. Темно, много ли увидишь? Уже поутру стало видно – техника стоит. Кое-где пушечные стволы торчат, а где башни. Николай Игоря растолкал. – Танковый батальон, похоже, стоит. Игорь присмотрелся. – Дай бинокль. Бинокль был один на двоих. В поиске каждый грамм после перехода на много километров килограммом покажется. Игорь не спеша всю деревню или село осмотрел. Село от деревни отличалось наличием церкви. Но, поскольку колокольни высокие, видны издалека и являются отличным ориентиром для корректировщиков, немцы, как и наши, их взрывали в первую очередь. – Точно. Судя по количеству машин, батальон. А по дульным тормозам – пушки 88-мм. – Неуж «Тигры»? – Откуда им здесь взяться? Не исключено – «Насхорны». «Насхорны» – самоходные орудия с довольно мощной пушкой, такой же, как на «Тигре». Впрочем, на «Пантерах» пушка была не намного слабее, но опасность для нашей бронетехники представляла не меньшую. Игорь сорвал травинку, понюхал, пожевал. – В село пойду. – У тебя документов немецких нет. А если патруль? Про ГФП ихнюю забыл? ГФП – «гехайм фельд полицае», аналог нашего Смерша. Действовали также жестко и толково. – Если здесь лежать, много ли узнаем? Игорь встал, поправил форму, одернув куцую курточку. – Автомат на левое плечо повесь. Наши бойцы носили оружие на правом плече, немцы на левом. Даже рукоять затвора на машинен-пистоле МР 38/40 была с левой стороны. Игорь автомат перебросил. – Вроде в порядке. Ни пуха. – К черту. Это было обычным напутствием и ответом разведчиков, как у моряков – «семь футов под килем». Игорь сделал крюк, по лесу вышел к грунтовке. Подождал, пока проедут машины. Что немецкому солдату в лесу делать? Подозрительно будет, тем более он один. На въезде в село никакого поста или патруля. Прошел неспешно до конца. Точно, самоходные орудия «Насхорн» в количестве двадцати шести штук. Какое-то подразделение связи, потому как на крышах грузовиков складные антенны видны, но не пеленгаторы, у них антенны другие. А еще госпиталь, судя по немцам с повязками и пробегающим санитарам. У них поверх формы белые халаты надеты. А вот штаба не видно. У штаба обычно часовой, мотоциклы или легковые автомашины, применительно к фронтовым условиям у наших «Виллисы» или ГАЗ-47М, а у немцев «Кубельвагены» или «Хорьхи». Дойдя до конца села, повернул назад. Штаб все же был – в избе, временный, самоходного подразделения. Потому что, когда Игорь назад шел, перед одной избой выстроились самоходчики. Форма как у танкистов – черные короткие курточки, пилотки. У немцев самоходные и штурмовые орудия относились к танковым частям, а в Красной армии числились за артиллерией, и форма была соответствующей. Причем, как понял Игорь, в строю стояли командиры машин. Если бы построили весь батальон, военнослужащих было бы значительно больше. Любое подразделение в армии, начиная с батальонного уровня и выше – полк, бригада, дивизия, – имеет штаб и, кроме командира, имеется начальник штаба и соответствующий штат. Штаб – это голова подразделения, его мозг. Все это Игорь ухватил мимолетным взглядом, рассматривать нельзя, привлечешь ненужное внимание. Солдат в любой армии обязан заниматься делом, а не бродить бесцельно. Для любого командира не занятый делом солдат – как красная тряпка для быка. Зайди в курилку, затянись самокруткой, и ни один старшина тебя не тронет – перекур. А если рядом с курилкой стоять будешь, обязательно припрягут. Мало ли у ротного старшины дел найдется? Ящики переставить, сапоги на складе пересчитать, покрасить что-нибудь. У выхода из села аккуратно осмотрелся: не следует ли кто за ним? Уже с грунтовки, отшагав метров триста, нырнул в лес и вдоль опушки, укрываясь за деревьями, к Николаю. – Что высмотрел? – Танковый батальон, самоходки. Госпиталь, подразделение связи – машины с антеннами. – Может, связь танкового батальона? – Зачем? На самоходках свои рации стоят, сам антенны видел. У немецких самоходчиков роты были, как у танкистов, а у наших самоходчиков – батареи, по-артиллерийски. – Итак, что мы имеем? Или штабиста самоходчиков брать, или радистов этих пощупать. На кой черт они здесь стоят? У радистов коды и шифры, журнал радиограмм. Для нашего командования сведения ценные, особенно для дешифровщиков. Но у радистов не бывает карт с расположением позиций, частей. Они только у строевых командиров, да и то начиная с комбата. Судили-рядили долго. Понятно, что штабист самоходчиков, да еще если с картой – «язык» ценный. Только взять его сложнее и опаснее. Рядом с избой, где штаб батальона, самоходки и личный состав. Учини перестрелку – сомнут числом, их около двух сотен. Понятно, на самоходке за ними гоняться и из пушек вслед стрелять не будут. Но у самоходчиков автоматы и пулеметы есть, кроме личного оружия – пистолетов. Устраивать захват пленного со стрельбой – занятие безумное, для самоубийц. А получится ли взять тихо? Скорее всего, командир или начальник штаба ночуют там же, в штабе. Село небольшое, свободных изб нет. Решили понаблюдать. Все равно белым днем активных действий предпринять нельзя. Для лучшего обзора Игорь на дерево забрался с биноклем. Только интересующая их изба другими заслонена. Игорь спустился, предложил Николаю: – Давай по лесу к задам деревни подберемся. Штаба не видно. Да и если брать будем, сподручнее получится. – Кто бы был против. Предлагаю пока подхарчиться, все груз меньше будет, да и воевать сытым лучше. Я вот лично есть хочу. Съели по большому ломтю соленого сала с хлебом, запили водой из фляжки. Были еще две банки консервированной американской колбасы и немного хлеба. Решили приберечь на вечер. Аккуратно перебрались на зады деревни, где огороды, хозпостройки, вроде сараев, свинарников и туалетов. Они всегда на отшибе. Вот туалет разведчиков больше всего интересовал. Туда без охраны ходят, самое удобное место для захвата. А кроме того, при посещении нужника человек расслаблен, зачастую без оружия идет. Игорь высмотрел избу штаба, почти напротив нее на дерево влез. Отлично двор виден даже без бинокля. Пятьдесят-семьдесят метров дистанции всего. Но вести себя надо тихо и скрытно. Часовой у штаба сменился в шестнадцать часов, значит, следующая смена в двадцать. У немцев наряды летом по четыре часа стояли, зимой по два. Через время успевший вздремнуть Николай занял место Игоря на дереве. Брать надо вечером, все постройки во дворе должны быть изучены. Вдруг писарь штабной в сараюшке спит? Всю операцию сорвать может. Немцы к полевой кухне потянулись, за столы расселись. Едой запахло. Разведчики только слюни сглатывали. Одна партия самоходчиков сменяла другую. Насытившиеся курили в сторонке, разговаривали, хохотали над шутками. Николай зло прошипел: – Как на учениях у себя в фатерлянде. Вроде не война, а прогулка. Игорь палец к губам приложил. Он прислушивался, о чем самоходчики говорят. Ветерок легкий периодически звуки в сторону относил, дистанция до немцев велика, а тут еще Николай мешает. Но по отрывкам понял – завтра батальон выдвигается. Вопрос – куда? Самоходки мощные, сильная пушка 88 мм, как на «Фердинандах», ходовая часть от танка Т-IV. Но двигатель и водитель спереди, боевая рубка сзади. По компоновке и внешнему виду смахивает на советскую СУ-76, или «сучку», как ее звали в войсках, только крупнее. Использовалась как средство борьбы с танками. На фронте были случаи, когда «Насхорны» удачно отбивали атаки танков с дистанции в пять тысяч метров. Если такой батальон займет позиции близ передовой, может сорвать наступление на участке фронта или наши танкисты заплатят многими жизнями. Когда самоходчики поели и ушли, Николай спросил у Игоря: – О чем они болтали? – Завтра убывают на фронт. – Хреново. Видал, какие у них пушки? – Ага. До вечера изучили расписание смены караулов, состав штаба. Три офицера, пара младших командиров типа фельдфебелей и несколько рядовых. К вечеру рядовые и младший комсостав из штаба ушли. Как и предполагали разведчики, офицеры собирались ночевать в штабной избе. – Гранату бы им в окно. Сразу убрали бы всю верхушку, – помечтал Николай. – Завтра бы к вечеру замену прислали. Или командование взял на себя один из командиров роты. Приказ есть, и его надо исполнять. – Тогда одного взять, других… И Николай большим пальцем чиркнул поперек горла. Обозначало – вырезать. Игорь сердцем его понимал, однако разум запротестовал. По-тихому взять офицера и уйти. Одно плохо, в сортир с оружием, а тем более с картами не ходят. А наболтать на допросе можно все что угодно. Карта нужна! Игорь мысленно проигрывал разные варианты. Даже склонялся к мысли Николая. Снять часового, ворваться в избу. Одного офицера взять, других пустить в расход. Опасно и рискованно. Если с часовым не все гладко пойдет, крикнет или упадет, загромыхав оружием, офицеры проснутся. Даже если удастся удачно войти, немцев трое. Очухается один, крикнет, пиши пропало. Можно ждать у туалета, но тогда карты не будет. Дилемма! Постепенно жизнь в селе замирала, затихала. Немцы, войдя в любой населенный пункт, сразу стреляли собак. Разведчикам сейчас это на руку. У псов хороший слух и нюх, учуяли бы, залаяли, подняли тревогу. Разведчики начали совещаться. Решили – брать языка у сортира. Была бы группа из четырех человек, можно было попытаться войти в избу.Глава 2. Язык
В темноте перемахнули плетень, переползли к туалету, залегли. Ждать пришлось долго, уже нервничать начали. Время уходит, смена караула скоро. Наконец послышались шаги, появилась темная фигура. Немец был слегка подшофе, напевал вполголоса Лили Марлен, любимую в вермахте. Еще в лесу разведчики договорились о действиях. Брать языка было решено после выхода из туалета. Когда немец зашел в дощатое строение, разведчики встали по обе стороны. Немец вышел, застегивая ремень. Николай ему въехал кулаком поддых. Немец от боли согнулся, рот разинул, сипит, пытаясь вдохнуть. Николай ему кляп в рот сунул, Игорь сделал подсечку, свалил немца, заломил руки назад, удерживал, пока Николай веревкой связывал. Прислушались. Никто не услышал возни. Игорь пощупал погоны на немце – фонарик зажигать нельзя. Рядовой или офицер? Повезло, пальцы ощутили на погонах квадратики. Гауптман, по-нашему – капитан. Николай прошептал: – Что ты его щупаешь, как бабу? Тащим. Немца подхватили с обеих сторон, подтащили к плетню, аккуратно перевалили через ограждение, перепрыгнули сами. Теперь надо как можно быстрее уходить. Игорь, подхватив немца под локоть, стал уходить по лесу вдоль околицы. Николай из заранее припасенного узелка щедро сыпал табак в смеси с черным молотым перцем на следы, чтобы собака не смогла взять след. Немцы в войсках широко использовали служебных дрессированных псов. ГФП держала ищеек, натасканных на поиск по следу, охранников всех мастей для караульной службы. В СССР до войны собаки были только на погранзаставах и в лагерях для заключенных. А во время войны их стали использовать как подрывников для борьбы с танками. Подвешивали на собаку взрывчатку, сверху штырек взрывателя. Обученный пес кидался под танк и ценой своей жизни подрывал вражескую бронемашину. Были еще собаки-санитары, но в исчезающе малых количествах. Игорь тащил немца, как буксир. То ли пьян был сильно, то ли упирался. Когда уже отбежали метров на триста от села, остановились отдышаться. Николай кляп изо рта немца вытащил. – Переведи ему. Будет сопротивляться, прирежу. В доказательство Николай повертел финкой перед глазами пленного. Гауптман стал бормотать о правах военнопленного, о гуманном обращении, о нецивилизованных методах ведения войны русскими. – О чем это он? Игорь перевел. – Заткни фонтан, немчура! И вставил кляп в рот. Николай пригнулся, набросил на себя накидку, зажег фонарь, чтобы сориентироваться – где они? По компасу сверился. Но компас хорош днем. По стрелке засек дальний ориентир – высокое дерево, трубу, холм и топаешь к нему. Ночью с этим сложнее. На карте после села ручей обозначен, а в реальности его не было. Спросил из-под палатки: – Поинтересуйся у немца, в каком селе они стояли, как называется? Игорь про себя чертыхнулся. Он сразу понял, что Николай спрашивает не просто так. Заплутали они немного, ошиблись при выходе. И, скорее всего, течением их отнесло дальше. Игорь вынул кляп. – Как называется село, где стоит твой батальон? – Клемятино, эти трудные русские названия! Николай название понял. Село на карте нашел, выматерился сквозь зубы. На карте села недалеко друг от друга, на самом деле между ними десяток километров. И не по дороге идти надо, а по лесу, да еще осторожно, чтобы гитлеровцам на глаза не попасть. Да еще пленный как гиря на ногах. Он потушил фонарик, накидку свернул. – Далеко от намеченного места попали? – спросил Игорь. – Плюс десять. Игорь не сдержался, сплюнул. Это по своим тылам десять километров – два часа хода, а по немецким и в темноте можно и в три часа не уложиться. Это только до Засижья, а от него до болот еще час. А времени… Игорь посмотрел на часы. Стрелки фосфоресцировали, без подсветки видно. Половина первого ночи. В лучшем случае к половине пятого к болотам подойдут. Как раз светать начнет, как всегда, летом рано. Стоит случиться маленькой заминке в пути, рассвет застанет их на открытом месте. Рисковать пленным и своими шкурами ни за понюшку табаку? Так и сказал Николаю. – Не успеем к болотам выйти. – Сам так же думаю, – буркнул Николай. Стало быть – часам к четырем надо подбирать место для ночлега. Игорь припомнил карту. По другую сторону Днепра уже в этом месте болота идут до передовой. А как через Днепр с пленным перебраться? Высказал Николаю. – Предлагаешь к реке выйти? Вдруг лодку или бревно где-нибудь у берега обнаружим? Хм. – Я только озвучил мысль. – Нет, пусть дольше, но без риска. Болтаем много. Вперед! И сам зашагал первым. Следом за Николаем пленный, подталкиваемый сзади Игорем. Шли долго, обходя овраги, перепрыгивая через ручьи. Пленному руки развязали, тот размял запястья, и руки связали спереди. Через ручьи так перепрыгивать сподручнее, им и идти легче. На одном из коротких привалов Игорь спросил: – Должность в батальоне? – Начальник штаба. – Дислокацию своих частей хорошо помнишь? – Провалами в памяти не страдаю. – И немец сам задал вопрос: – Почему вы, немец, перешли на сторону русских? – Я не немец, как раз русский. – У вас произношение подлинного немца и акцент берлинский. – Мне уже говорили, учителя хорошие были. – Катков, разговорчики! – прервал беседу Николай. – Я поинтересовался должностью. Говорит – начальник штаба батальона. – Лучше бы он карту с собой в сортир захватил, – пробурчал Николай. – Подъем. Шли до рассвета, оставили в стороне Засижье. На ночевку остановились в небольшом лесу, под вывороченной корягой. Уместились все трое. Похоже, зимой тут медвежья берлога была. Клочки шерсти были, и звериным духом пахло. – Катков – отдыхай, я покараулю. Потом моя очередь дрыхнуть. Игорь вырубился сразу. Было бы лучше поесть, а потом спать. Показалось – только веки смежил, а уже Николай толкает. – Все, не могу больше, глаза закрываются. Николай тоже уснул быстро. Немец тоже спал, устал за ночь без сна, да и пешком прошли много. Игорь позлорадствовал – это не на самоходке кататься. День пришлось провести в норе, выводили немца оправиться. Доели банку консервов с зачерствевшим черным хлебом. Разделили поровну на троих. Если немца не кормить, ослабеет, а впереди предстоит самое трудное и неприятное – передвигаться по болоту. Игорь имел опыт, причем несколько раз, вспоминал с содроганием. Особенно врезался в память случай после десантирования с самолета, когда его подбили зенитками. Думал – не удастся выбраться из зловонной жижи. Под ногами трясина, опоры нет, а в руках ни жерди – глубину прощупать, ни веревки, ни товарищей, которые могли бы помочь. Когда стемнело, двинулись. Впереди, на удалении в полсотни метров, Николай. В случае опасности сигнал подаст. Немца беречь надо, не каждой группе разведчиков удается в поиске офицера взять. Добрались до болот. Немец головой покрутил, к Игорю повернулся. Разведчик кляп вытащил. – Вы хотите через болото идти? – испугался немец. – Без проводника нельзя. – Пройдем. Каждому по палке сделаем, слега называется, и пойдем. – Это невозможно! Игорь отвечать не стал. Финками разведчики срезали несколько относительно прямых и прочных стволов молодых деревьев. Ими удобно перед собой трясину ощупывать. Болото – оно обманчиво. Кочка рядом кажется твердью, а наступи на нее – под воду уходит, потому как это куст болотной травы, корни в воде висят. А в случае, если в трясину угодишь, за эту слегу тебя вытянут. Немцу руки развязать пришлось, иначе утонет. Первым Игорь двинулся, небольшой опыт был, жердиной прощупает дно, где потверже и помельче, там идет. Скорость передвижения совсем мизерная. Хорошо, если километр в час, а то и меньше. Спешка в болоте до добра не доведет. Немец за Игорем почти вплотную держался, боялся очень. Повторял все его движения в точности. Потревоженное болото пугало. Ткнешь палкой, а рядом с тобой с шумом газовый пузырь лопается. Это болотный газ выходит. Огнеопасен, поэтому курить нельзя и открытым огнем пользоваться – самоубийство. Николаю полегче, по проторенному следу идет. От движения тина и ряска раздвигаются, как лед перед ледоколом. Один раз Игорь оскользнулся, с головой ушел в омут, но выбрался сам. Немца от испуга трясло. Он только и повторял «майн гот»! Выдохлись сильно и замерзли. В болотах вода холодная всегда от подземных ключей. Да еще ноги приходилось вытаскивать из вязкого ила. Хорошо еще, сапоги не потеряли. На востоке начало сереть, над болотом туман повис, промозгло. Постепенно дно поднималось, вода не по грудь или шею, а по пояс, да и потверже грунт под ногами. Что сейчас Игоря беспокоило – к нашим вышли или здесь еще немецкие позиции впереди? Укрыться негде, в воде окопов нет. Расстреляют, как куропаток. Выбрались на сухое, без сил упали на мох. А вот бдительность потеряли на радостях. Голос рядом: – Хенде хох! Игоря холодный пот прошиб. Видимо – пост недалеко был, караульный неслышно подошел. Но следующая фраза успокоила: – Ручки подняли, немчура, не то очередью обоих срежу. Ну да, немец и Игорь в немецкой форме, хоть и мокрой, заляпанной. На Николае советская форма, но с немцами идет. Либо предатель, либо полицейский из дезертиров. – Свои, разведка! – подал голос Николай. – Оружие в сторону отбросьте и руки вверх, чтобы я видел! Из-за дерева молодой боец вышел, автомат навел, палец на спусковом крючке. Николай и Игорь оружие в сторону отбросили, руки подняли. Игорь немцу перевел. – Руки подними и все приказания выполняй. Мы к советским позициям вышли. – Поднимайтесь и вперед. Ни шагу в сторону – застрелю! Так и шли около полукилометра. По краю болота были выставлены редкие посты, да и то для перестраховки. Ни одного случая перехода немцев через болото не было – страшно. В неглубоком окопчике старшина. Землянку рыть бесполезно, подпочвенные воды близко, вода зальет. Боец доложил, что задержал трех подозрительных. – Кто такие? Старшина был в годах, с опытом, вел себя спокойно. – Разведка полковая, тридцать первая армия. Прошу доставить нас в штаб полка, лучше к ПНШ по разведке. – Разберемся. Оружие ваше где? – Бросили по приказу часового. Старшина на бойца посмотрел. – Почему не прихватил? Все же казенное имущество! Вернись и доставь. А вы присядьте. Разговор все время с Николаем шел. Старшина не знал, кто эти – в немецкой форме. Пленные или переодетые наши? Николай сел на землю, снял сапоги, вылил воду. Так же поступили Игорь и немец. Ждать пришлось долго, пока боец сходит за оружием. После болота автоматы были в грязи и, доведись стрелять, еще неизвестно – действовали бы? Чистить надо, смазывать. Старшина из окопчика связался по полевому телефону с начальством, объяснил ситуацию. – Понял, ждем. Через час подъехал грузовичок – сильно потрепанная и латаная полуторка. Из кабины выпрыгнул лейтенант. – Эти? – указал он на задержанных. – Так точно! – вытянулся старшина. – В кузов их. Оружие в кабину. В кузове уже сидел боец. На людей в немецкой форме внимания не обратил. Игорь понял – их ситуация не редкость, с другими разведчиками такое же случалось. Добрались до штаба полка. Всех трех сразу заперли в камере – комнате с заколоченными досками окнами. Было слышно, как лейтенант говорит по телефону, но слов не разобрать. Игорь на часы поглядывал. Фактически их поиск длился не оговоренные полтора суток, а двое с половиной. Приказ нарушили, но не по своей воле. Потом загремели ключи. На пороге стоял лейтенант из их полка. – Мои хлопцы! Один только незнаком. Языка взяли? – Так точно. Офицер, начальник штаба батальона тяжелых самоходок. – Едем! Лейтенант-хозяин взял лейтенанта-гостя под руку, отвел в сторону. – Одно дело делаем! Давай вместе допросим. – Меня командование в штабе заждалось. Голову открутят, если задержусь. Парней моих почти трое суток не было, думали – безвозвратные. Хочешь, едем с нами, послушаешь. ПНШ Федюнин из их полка чувствовал себя на высоте. Только вчера от командира полка фитиль получил. Почему разведка бездействует, где язык? А теперь ценного пленного дяде чужому отдать? Добрались на грузовике за час, потряслись изрядно, но разведчиков напряжение отпустило. У своих теперь. Обмыться можно, в сухое и чистое обмундирование переодеться, горяченького поесть, а уж потом спать, сколько влезет. После поисков по тылам врага разведчиков обычно не трогали. Бойцам отоспаться надо, отдохнуть. По приезде в полк пленного увели в штаб, а разведчики – к себе в землянку. Разделись, друг друга из ведер холодной водой облили. Хорошо бы в баню, да с мылом и мочалкой. В обороне водили бойцов на помывку в банно-прачечный отряд, но то бывало иногда раз в десять дней, а то и в месяц, особенно в наступлении. Тогда не то что помыться, поесть было некогда и нечего. Полевые кухни отставали, а еще попробуй найди, повар, где твоя рота и батальон? Переоделись в свою форму, на полевую кухню пошли. Обед уже прошел, но повар держал пайку для караулов. Горячего супа поели, макароны по-флотски, а после чая горячего по котелку, да с кусковым сахаром. А потом на нары в землянке. Какое блаженство спать среди своих! Ни танкистам, ни пехоте это неведомо. В поиске или рейде, когда группа разведчиков отдыхает, выставлен караульный. Но остальные все равно спят вполглаза, вполуха, настороже. Полноценного отдыха не получается, все время во вражеском тылу в напряжении, как взведенная пружина. При малейшем шорохе, шагах, позвякивании железа обязательно проснутся, но даже если недалеко будут грохотать взрывы, будут спать спокойно. Такова уж человеческая психология в экстремальных условиях. Выспались славно, разбудил их посыльный. – К ПНШ Федюнину! Игорь глаза протер, на часы посмотрел. Что за диво? Остановились, что ли? Николай засмеялся. – Идут, просто мы с тобой сутки проспали. Собирайся, начальство ждать не любит. Федюнин расхаживал по маленькой комнатушке. Под штаб приспособили большую деревянную избу, одну из немногих, оставшуюся целой. Вид у лейтенанта довольный: – Поиск удачный вышел, молодцы. «Язык» ценный оказался, только успевали за переводчиком показания записывать. Память у него хорошая, на карте расположения всех частей на передовой показал, резервы, а еще про последние приказы командования группы армий «Центр». А теперь то, что касается вас. Немец показал, что на склад пехотной дивизии привезли новые противотанковые кумулятивные мины-гранаты Haft-H3. Склад расположен вот здесь. Подойдите. Лейтенант показал пальцем. – Рядом населенных пунктов нет. Со дня на день мины эти должны по частям распределить – в роты, батальоны. Ставлю задачу – склад взорвать к чертовой матери! Хорошо было бы одну мину, как образец, добыть. Но это уже сверхзадача. Даю два часа обдумать план, потом ко мне. – Так точно! Оба разведчика вскочили, отправились в землянку. – Я что-то не понял, это мина или граната противотанковая? – спросил Николай. – Не знаю, сам в первый раз о такой слышу. Немцы начали производить противотанковую мину-гранату HHL-3 с ноября 1942 года. В 1942 году успели выпустить 8500 штук, в 1943 году 358 400 штук, в 1944-м 187 000 шт. Довольно тяжелая, больше трех килограммов, в виде пирамиды, а наверху, на вершине, взрыватель. Внизу на подошве – три магнита. Солдат мог метнуть ее в танк с близкого расстояния, а лучше – выбраться из окопа и прилепить к броне на горизонтальную или наклонную поверхность брони, выдернуть терочный запал. Запал синего цвета горел 4,5 секунды, запал желтого – 7 секунд. За это время солдат должен был укрыться в окопе. Занятие опасное, ведь танки сопровождал танковый десант. После срабатывания запала происходил подрыв тротила, кумулятивная струя гарантированно пробивала броню до 140 мм толщиной. Танк получал большие повреждения, экипаж погибал. Высокое давление кумулятивной струи в закрытом и тесном боевом отделении танка шансов выжить не оставляло. Немцы здраво рассудили, что их противники могут взять идею магнитно-кумулятивных мин и применить. Как средство противодействия внедрили обработку бронетехники циммеритом. На броню наносился состав из смеси сульфата бария, поливинилацетата, пигмента охры, сульфата цинка и наполнителя. На танк Т-IV уходило до 100 кг, на Т-VI «Тигр» – 200 кг. Англичане разгадали состав циммерита в 1944 году, взяв несколько образцов с подбитого немецкого танка. Начали готовить его производство, но сами немцы осенью 1944 года циммерит производить и применять перестали, причем без причин. Английская разведка подняла на уши всю агентуру узнать – почему. Но никаких фактов о неэффективности циммерита или других причинах узнать не удалось. Скорее всего – из-за финансовых проблем. Под конец войны производство стали максимально упрощать и удешевлять, тем более у немцев появилось более эффективное противотанковое оружие ближнего боя «Панцерфаусты». Применяется дистанционно, с 30–70 метров, солдату не надо рисковать, подбегать к танку, бронепробиваемость приличная, а главное – циммерит не помеха. Помозговали разведчики над картой. Получалось – лучше идти в немецкий тыл через болото. К своим через него вернулись, и к немцам так же пройти можно. Был еще вариант – сплавиться по Днепру. Но бойцы помнили, что течением их снесло значительно дальше, чем они рассчитывали. А делать крюк по немецким тылам, где в ближней прифронтовой полосе полно войск, – занятие для самоубийц. Тем более от точки выхода из болота до склада с минами ближе. На том и остановились. Начали обсуждать – как и чем взорвать. – Ты что-нибудь в минах понимаешь? – спросил Николай. – Самое главное! Увидел или нащупал – обойди стороной. Там же много всяких мелких, но очень важных моментов. Скажем, взрыватель на неизвлекаемость поставлен или их два – один донный. Саперы по внешнему виду определяют тип мины, сколько у нее взрывателей должно быть. – Ладно, проехали. Предположим – обнаружили мы этот склад, сняли часового. – Давай без предположим. Как? – Ножами. – Часовой должен быть не один. – Так и нас двое. Главное – в быстроте. Сняли и взорвали. – Как и чем? – Что ты ко мне прилип, как банный лист к… ну – место сам знаешь. – Думаю, возьмем по две-три гранаты Ф-1. Если склад с минами, от взрыва гранаты мины сдетонируют. – Умный нашелся! Сколько секунд запал у лимонки горит? Три с половиной – четыре. Потом склад на воздух взлетит. Ты успеешь убежать далеко? Этим же взрывом тебя в клочья разорвет. Думать надо. – Если у начальника боепитания мину с химическим замедлителем попросить или часовым механизмом? – Откуда у него? Это только у диверсантов бывает, да и то двумя уровнями выше полка. А кроме того – химический взрыватель установлен на одно время, скажем – на шесть часов. Ты свою мину подсунешь, немцы свой склад вывезут, а потом наша мина жахнет. Вот смешно-то! – Погоди! Есть выход – длинную бечевку, леску. Метров на пять-десять или сто. Лимонку подложим, к чеке бечевку привяжем, отбежим за ограждение. Наверняка какая-нибудь ямка найдется. Ее заранее поискать надо. За веревочку и дернем. – Ага, дверь и откроется. – Какая дверь? – Это я так, из сказки про Красную Шапочку. – Похоже, вырисовывается. Идем к лейтенанту. Уже время. Федюнин над картой сидел. Разведчики вошли, доложились. – По лицам вижу – придумали что-то? – Так точно! И Николай доложил план. – В принципе – выполнимо. Вот бечевку мы не найдем, как и леску. А вот тонкую проволоку у саперов – получится. За мной! Лейтенант шел быстро, разведчики ели поспевали за ним. Старший лейтенант-сапер, как услышал о проволоке, руками замахал. – Федюнин! Ты шо, сказився! Сто метров проволоки! – Дай, не жмись. Тебе же, можно сказать, помогаем. Парни в тыл идут, склад с минами взрывать. Тебе же потом легче будет. А ну как их немчура в землю воткнет? Федюнин лукавил. Мины магнитные, лепишь на броню, а не ставишь в грунт. Сапер задумался, потом махнул рукой. – От сердца отрываю. Последняя катушка. Выудил со стеллажа катушку проволоки. Такая для растяжек хороша – тонкая, гибкая и вес небольшой. – Если что останется – вернем! Спасибо! – поблагодарил лейтенант. Когда вышли, сказал: – Получите у старшины сухпай на трое суток. Сидор не забудьте, вдруг удастся образец захватить. И форму немецкую наденьте. Если накоротке с немцами столкнетесь – секунду-другую выиграете. А я машиной озабочусь. Болото не на участке нашего полка, вас доставить надо, через посты провести. А то наши бойцы с перепугу стрельнут. Получили сухой паек, в лесу две слеги срубили, от сучков ножами очистили. Потом переоделись, попрыгали. Накидки взяли, в них форму завернуть при переходе болота. А еще у каждого по три лимонки. После некоторых споров катушку проволоки размотали, зацепив один конец за дерево, поделили пополам. Случись – утонет в болоте сидор, что тогда? А так у каждого метров по пятьдесят-шестьдесят. В разведке груз старались поровну делить. Не из-за веса. Вдруг немцы обнаружат, преследование. Оставшийся в живых или отбившийся от группы должен выполнить задание. Когда стемнело, на полуторке к землянке подъехал ПНШ. – Накидками прикройтесь, чтобы бойцов не смущать, и в кузов. Бойцы сидоры в кузов покидали, сами забрались. Кузов брезентом крыт. Не столько от непогоды, сколько от любопытных глаз. И сами разведчики нередко чужую форму надевали и пленных возили. Тряслись в кузове долго. Фара на полуторке одна, да еще узкая полоса в ней, остальное закрашено. Видно дорогу неважно, да еще и грунтовка – фактически направление. Гусеницами бронетехники искромсана, в воронках. Но лучше ехать, чем идти. Еще в кузове часы сверили. Когда остановились, еще с километр пешком шли, потому как почва влажная пошла, грузовику не проехать. Их встретил ПНШ по разведке другого полка, проводил через посты и секреты. Уже у болота бойцы разделись, сидоры и форму в плащ-накидки завернули. Так форма сухой и чистой останется. После первого перехода болото уже не так пугало, точно знали – проходимое. Теперь идти легче – без пленного. Ему приходилось много времени уделять, язык ценный, как бы не оступился, не утонул. Шли молча, один за одним, держа дистанцию в полтора метра, чуть меньше длины слеги. Оступится один, другой жердь подаст, вытащит. Но обошлось, выбрались на твердую почву. Кто после липкой жижи с зыбким дном на твердь выбирался, знает – почти счастье. Страшно захлебнуться, утонуть в болоте в расцвете сил. Если в бою не повезло, судьба такая, воин ты. А в болоте сгинуть – даже могилы не будет. Жутковато. Обтерлись прихваченными тряпками, оделись в сухую форму, почувствовали себя лучше. Голому воевать – тоже несподручно. И по компасу на юго-запад. Шли осторожно, немцы могли выставить посты. Но обошлось. До рассвета сумели километров пятнадцать отмахать, потом на дневку залегли. Отоспаться, отдохнуть. Днем идти опасно. Форма на них, оружие – немецкое. Однако документов нет, а язык один Игорь знал. Случись патруль – маскарад не поможет. С рассветом Игорь проснулся от шума моторов. Николай лежал рядом, бодрствовал. Игорю удалось вздремнуть часа полтора, но сон освежил. – Что такое? – прошептал он. – Дорога в ста метрах, не добрались мы до нее чуть. Колонна идет, грузовики. – Ты вздремни, я на часах побуду. – Договорились. Николай уснул мгновенно. Игорь отполз немного, встал. Устроили они дневку под старой елью. Со стороны – раскидистые лапы прикрывают, сверху ни дождь, ни роса не упадет, и лежать помягче на опавшей хвое. Пригнувшись, к дороге перебежал. Грузовики все крытые, под брезентом, не видно – что везут. На заднем борту белой краской голова то ли тигра, то ли ягуара. Знак дивизии. Только какой? Надо будет лейтенанту сказать. В лесу пахло бензином, причем синтетическим, от него в носу щекотало. Колонна прошла, наступила тишина. Точно к передовой ехали, но не солдат везли. Те обычно ехали с откинутым брезентом сзади. А эти какой-то груз везли. К передовой что везут? Боеприпасы, продукты. Часа через три эта же колонна проследовала назад.Те же значки на бортах, только машины пустые, рессоры не проседают и идут легче. Разгрузились, и не очень далеко отсюда. На разгрузку время нужно. Выходит, если учитывать потери на движение, – километров семь-десять до склада. Только их этот склад, где мины, или другой? Николай проснулся за полдень. Игорь ему рассказал, что колонна назад прошла. – Склад у них там, это точно. Давай на карту посмотрим. Судя по карте, грузовики были там, где на карте карандашная точка, обозначающая цель их задания. – Давай аккуратно, по лесу, поближе подберемся. Ночью не увидим ничего. – Как скажешь, ты старший в поиске, – пожал плечами Игорь. Перебежками, укрываясь за деревьями, двигались вдоль дороги. Сначала услышали шум мотора, потом увидели одинокое строение – изба деревянная, поваленный плетень, туалет на отшибе. Сразу разочарование. Какой это склад? Хутор! Выселки! Но приглядевшись, поняли – склад в земле, ямы вырыты, неглубокие. В них ящики лежат, а сверху все маскировочной сетью укрыто. Сверху, авиаразведкой, не увидишь ничего. Игорь думал увидеть склад – бревенчатый, кирпичный. А в общем – все правильно. Строение на карте будет отмечено, с самолетов-разведчиков заметно, как ни маскируй – по тени. Да и не нужно немцам капитальное строение, склад-то полевой. Разберут войска боеприпасы, склад вообще можно бросить. Только вопрос – что на складе? Часовые по углам прохаживаются, но не подойдешь, не спросишь: «Что там, камрад, в ящике?» Пока до вечера понаблюдали, выяснили, где караулы, во сколько меняются. В избе караульное помещение, отделение солдат и офицер. За время наблюдения подъехал один грузовик. Солдаты погрузили десяток ящиков, машина уехала. – Что делать будем? – спросил Николай. – А ты сходи к офицеру ихнему, узнай. – Тебе бы шуточки все. Вдруг склад не там? – Один черт! Раз склад есть, взорвать надо. – Ага, а тут макароны. Им твоя граната до фени. – Макароны в земле не хранят, отсыреют. – Верно. – Как стемнеет, подползу, попробую в яму спуститься, прочитать надпись. – В темноте? – Фонариком подсвечу. – Сдурел? Тебя же засекут! – Ладонями прикрою, мне кусочек только нужен будет. – Проволоку возьмешь? – Возьму, но сидор брать не буду, тебе на сохранение оставлю. Только сухпай не сожри. – Ты за кого меня принимаешь? – вскинулся Николай. – Шучу. Гранаты возьму, проволоку. Автомат оставлю, ножа пока хватит. Когда у караульных смена? – Должна быть в двенадцать, то есть в двадцать четыре. – Неправильно, в ноль часов. Тогда выдвигаться часа в два надо. Пока подползу, да назад. Пусть часовые притомятся, да в это время и спать охота сильнее всего. А сейчас сам вздремну. Ты в два меня разбуди. – Командир нашелся, – позавидовал Николай. Игорь спать улегся, подсунув под голову сидор. Там гранаты, банки консервные, неудобно. Пилотку под голову сунул и отрубился. И почти сразу Николай толкает. – Пора! Игорь на часы посмотрел. Да, два часа ночи. Луна за облаками, темно, ветерок по верхушкам деревьев шумит. Даже на руку. Игорь переложил из сидора в брючные карманы две гранаты, в карман френча моток проволоки, пополз. Направление еще днем запомнил. Там в яму спуск для автомобилей. В темноте слышал шаги часовых, позвякивание оружия. Но самих часовых не видно, как и его. Сполз в яму, пролез в проход среди ящиков. Штабеля по восемь ящиков в высоту, все как по линейке, ровными рядами, между ними проходы. Орднунг, однако! Игорь пилоткой фонарь прикрыл, к нижнему ящику поднес, включил синюю подсветку. Вот и надпись на немецком. Ручная противотанковая кумулятивная мина HHL-3. Ага, тот склад, что они искали. Теперь бы спереть одну для образца. Но из нижнего ящика ее не возьмешь, надо во весь рост становиться. Поднялся осторожно, на ящиках защелки нащупал. Медленно, по миллиметру двигая, открыл, приподнял крышку, руку запустил. Какие-то круглые штуковины, на ощупь – на большие железные бутылки похожи. Взялся за одну. Тяжелая! В карман не поместится, за пазуху тоже. И как ползти с этой дурой? Но уж коли попал на склад, надо делать дело. Подсунул под ящики обе гранаты, проволоку к кольцу чеки прикрепил. Стоит сработать одной гранате, сразу сдетонирует другая, усиливая взрыв. Следом весь склад взлетит, если эти железные штуковины в самом деле мины. Начал выбираться, очень непросто получалось. Проволоку надо разматывать, мину перед собой толкать. Метр проползет, мину передвинет, проволоку размотает, со слабиной. Если переусердствовать, случайно можно проволоку дернуть. Тогда не успеешь «мама» сказать, как на небесах окажешься. Ящиков на складе полно, мин не одна тысяча. Вместо вырытого большого капонира одна громадная воронка будет. И от избы, где караул немецкий, даже бревен не останется. Уже из ямы выбрался, до леса полсотни метров. Сто шагов, это если идти. А ползком, да с миной, да еще проволока мешается. Затих, прислушался. Где часовой? Почему не слышно? Или он уже Игоря приметил, на мушку берет? Хотелось вскочить, броситься вперед, к деревьям. Там Николай, оружие. Послышались шаги, часовой шел в его сторону. Шаги размеренные, неторопливые, тяжелые. Часовой обход своего участка делает. Игорь пополз быстрее, потом замер. Часовой прошел между Игорем и ямой с ящиками. Игорь дух перевел. Зацепись часовой носком сапога за проволоку, и как… Подождал несколько минут, пока часовой удалится. Потом на четвереньки поднялся. Так быстрее, а часовой к нему спиной. Последние метры приходилось себя буквально сдерживать, чтобы не подняться в рост и не рвануть бегом. Зайдя за деревья, уселся. Чертова штуковина! Всю руку оттянула. И пока неизвестно – со взрывателем она или без? Если взрывателя нет, мина не опасна, можно уронить, пнуть ногой, и ничего не случится. А коли взрыватель стоит, надо обращаться бережно, почти нежно. А лучше выкрутить его и выбросить. Наши хотят заполучить мину, изучить, посмотреть – что за зверь такой. А взрыватель – штука нехитрая. Шепот спереди: – Катков, ты где? – Здесь, иду. Игорь поднялся, левой рукой мину взял, в правой катушка с проволокой. Разматывать удобно, пропуская ее между пальцами. – Долго ты что-то. – Сам бы сползал. Я мину прихватил и гранаты подложил. А проволока – вот она, держи конец. Лучше за дерево обвяжи, чтобы не порезался. Проволока тонкая, упадет в траву – замучаешься в темноте искать. Фонарь зажигать нельзя, часовые заметят. – Сейчас рванем? – обрадовался Николай. – Ты старший, тебе решать. Только дай мне с миной отойти. Не дай бог осколок прилетит да в руках эта штука жахнет. – Правильно. Тогда иди прямиком в лес. А я минут через десять за проволоку дерну. – Через пятнадцать, так надежнее. Автомат мой верни и сидор. Туда мину положу, тяжелая, всю руку оттянула. Взяться не за что, скользкая. Игорь поставил мину на землю, развязал горловину сидора, уложил туда мину, лямку на одно плечо, ремень автомата на другое. – Как жахнет, возвращайся. Посмотрим на результат. А потом сторонкой обойдем и к любимому болоту. – Годится. Игорь шел в глубь леса, поглядывал на часы. Через тринадцать минут нашел укрытие – за толстой старой сосной. У нее ствол в два обхвата. Сама устоит и его прикроет. Уселся, между ног сидор поставил. И сразу за спиной вспышка, почти сразу грохот докатился, за ним взрывная волна пришла. Сначала тугой волной воздуха ударило, потом жар дошел, как от мартена. Такой мощности взрыва Игорь не ожидал. Рвануло – как тактическим ядерным боеприпасом. Огонь в эпицентре погас, послышался сильный треск, причем во многих местах. Игорь выглянул из-за сосны. Твою мать! Лес от склада метров на пятьдесят, а то и больше, повален, как от тунгусского метеорита. И деревья подальше сломаны, ветки падают. Кое-где пожар виден, лес занялся. Игорь сразу сидор за плечо, направился к Николаю. Шел, и тревога в сердце вселилась. Коротковата проволока оказалась. Надо было оба куска связать. А получилось – Николай недалеко от места взрыва оказался. Быстро идти не получалось, деревья повалены, настоящий бурелом. Вроде где-то здесь Николай оставался. Как искать среди нагромождения деревьев? Но сидор снял, крикнул: – Николай! Немцы к складу близко были, шансов уцелеть не было ни у кого, Игорь не опасался. Отсветы пожара все сильнее. Хоть что-то видно. Надо поторапливаться. Не заметить или не услышать такой взрыв невозможно, небось за десяток километров увидели. И, как пить дать, из ближайшей воинской части прибудут солдаты на грузовиках или мотоциклисты. Надо поторапливаться. Николая нашел, да и то по сапогу, торчавшему из-под дерева. Разведчик был мертв. Голова – сплошное месиво, поперек спины упавшее дерево. Даже вытащить его невозможно. Игорь постоял несколько секунд. Простился мысленно, прощения попросил, что похоронить по-человечески не может. Пила нужна или топор, дерево на части разделить. И лопаты нет, даже саперной, чтобы могилу вырыть. Документы искать не стоит, в рейд без документов уходили. Развязал сидор, вытащил мину, осмотрел при зыбком свете пожарища. Место для взрывателя сверху конуса есть, отверстие с резьбой. А взрывателя нет. Обычно их хранили отдельно, ввинчивали перед применением. Тем лучше. Мину в сидор определил. Теперь надо рвать когти. Где пешком, где бегом, обогнул бывший склад, вернее – огромную воронку, величиной с футбольное поле. Дальше – легче, деревья целые. Вот только темно, приходилось руку перед собой выставлять, чтобы глазами на ветку не напороться. Перед глазами Николай стоял. Сдружились за короткое время, жалко парня. А даже адреса его не знает. В штабе где-то есть, из полка домой извещение пошлют, а надо бы самому письмо черкнуть, о геройской смерти, о месте гибели бойца. До утра до болота добраться не удалось, пришлось найти укромное убежище в лесу – густой кустарник и залечь там. Придремывал, но настороже был. Услышал треск, схватил автомат, снял затвор с предохранителя. А треск все ближе. Тот, кто двигался в его сторону, вовсе не пытался сделать это тихо. Игорь вскочил, палец на спусковом крючке. Тьфу ты! Несколько кабанов во главе с секачом рыли мордами землю, жрали желуди, коренья. Кабаны рванули в сторону. Напугали только, а ведь он готов уже был начать стрельбу. В немецком тылу это чревато, немцы обязательно вышлют солдат проверить. Вояки немцы неплохие, надо отдать им должное, иначе не доперли бы до Москвы. Только не рассчитали русский характер, упорство и неприхотливость наших воинов, а еще не предполагали плохих дорог и морозов. К вечеру доел сухой паек, а по темноте двинулся дальше. На топком месте, где болотная жижа уже по щиколотку доходила, срезал ножом деревце, очистил от веток. Страшновато одному. Когда с Николаем шел, была надежда на помощь, случись оступиться. Теперь такой надежды нет, уповать на удачу приходится. А она дама капризная, переменчивая. Прощупывал жердью дорогу перед собой, ставил ногу, делал шаг и снова слегой перед собой. К утру выбрался на твердую землю, вымокший, грязный и вымотанный. Ждал – окликнут с поста, да тишина. Отлежался немного, пошел по компасу. Уж лучше бы пост был, сопроводили. А сейчас вый дет на красноармейца, пальнет тот с перепугу в немца. Подумалось так, сбросил немецкую пилотку, тужурку, оставшись в нательной рубахе и галифе. Оно такое грязное, что не поймешь, какого цвета. С километр от болота отошел, когда на него вышли трое. Впереди сержант, за ним двое бойцов. – Стоять! – приказал сержант. – Это что за чучело огородное? – Полковая разведка. Из немецкого тыла возвращаюсь. Мне бы к ПНШ по разведке. – А в сидоре что? Ты автоматик-то брось. Игорь автомат на землю положил. Сержант подошел, за лямки сидора взялся. – Осторожно! – воскликнул Игорь. – Там новейшая немецкая мина! Аккуратного обращения требует. Жахнет, от нас всех только сапоги останутся! Сержант руку в испуге отдернул, как будто от ядовитой змеи. – На кой черт ты тогда мину тащишь? – Приказ командования. Из-за нее мой напарник на той стороне погиб. – Тестов, иди впереди, показывай дорогу. А ты следом. Только не дергайся. Так и пошли. Сержант последним. Взрыва боялся. Игорь-то не сказал, что в мине взрывателя нет. А ПНШ уже знакомый. Когда в первый раз с Николаем через болото прошли, их к нему привели. – А, разведка! А почему один? – Второй там остался, навсегда. Мне бы в свой полк. – Организуем. Сержант, с бойцами свободен. – Товарищ лейтенант, в сидоре мина у него. Как бы не случилось чего. – Спасибо, что предупредил, Харченко. Сержант с бойцами ушел. – Есть хочешь? – поинтересовался ПНШ. – Обмыться бы. – Да. Попахивает от тебя. Ты сидор оставь, колодец во дворе, ополоснись. А я до твоего командира дозвонюсь. Федюнин до сих пор? – Так точно, он самый. Игорь во двор вышел, попросил водителя, сидевшего в «козлике», слить воду из ведра. Стянул рубаху, наклонился. Шофер полил. Вода ледяная, аж обжигает. Потом рубаху ополоснул, все равно мокрая и грязная была. Водитель посмотрел, сжалился. – Погодь! У меня гимнастерка есть. Старенькая, но сухая. Я в ней машину ремонтирую. Он достал из-под сиденья гимнастерку, мятую, с пятнами машинного масла, но сухую. – Дарю, владей. А рубаху свою выкинь, не отстираешь. Игорь, после того как гимнастерку натянул, уже не так в глаза бросался. Еще бы ремень, на нашу гимнастерку немецкий со свастикой не наденешь, а красноармейского нет. А все равно вид несуразный. Боец подпоясан должен быть, ремень снимали с арестованных или пленных. А при Игоре охраны не видно. Не стал глаза мозолить, к ПНШ зашел. – Дозвонился, приедет. Сам обещал. Федюнин подкатил на «Виллисе». Игоря увидел, подошел, взглядом вокруг пошарил. – Николай где? – Погиб. Склад взорвали, он слишком близко оказался. Взрывная волна мощная, деревья в округе повалила, лес гореть начал. Его упавшим деревом раздавило. – Жаль. Хороший боец был. Ты тело сам видел? – Даже вытащить из-под дерева хотел. Да без топора или пилы невозможно. Кроме того, там такой жар от склада, волосы на голове трещат. – Мы взрыв с передовых позиций наблюдали, грохот слышали. Сильно рвануло. – Там ящиков много было. Вроде большого капонира вырыли, сверху маскировочная сетка. – Понятно, почему авиаразведка не заметила ничего. Едем! Игорь сидор поднял. – Образец мины. Он без взрывателя. – Отлично! Передам командованию, пусть инженерной службе покажут. Саперы должны ознакомиться. – Хитрая дрянь, к ней все железное липнет, нож притянуло, еле отодрал. – В полку все подробно расскажешь. Ты в машину садись, я ПНШ поблагодарю. Второй раз он выручает. Федюнин отсутствовал недолго, вышел в хорошем расположении духа. Сам за руль уселся. В полк ехал быстро, Игорь за поручень держался, чтобы не вывалиться на повороте, у «Виллиса» боковых дверей не было. По приезде Федюнин пытал его часа два. – На карте покажи, где склад был? А дорога с какой стороны подходила? Через болото где переходил? Можно ли тем путем большую группу бойцов провести? Игорю есть охота, а еще пуще спать. Лейтенант заметил. – Иди на кухню. Я распорядился – должны были на двоих оставить. После отдыхай. А я к начальнику штаба. Надо похоронку на Николая отправить. Не пропал он без вести, а погиб смертью героя. Игорь сначала пошел в свою землянку. Форму свою надел, потом на полевую кухню. Поел горячего, разморило так, едва за столом не уснул. Толком не спал, прошел бог знает сколько километров, да еще болото трудно далось. А в землянке, сапоги только стянув, рухнул на нары и вырубился. Слышал – бойцы ходили, где-то далеко взрывы раздавались, но это его не беспокоило. У своих он, безопасно. Удалось отдохнуть, подхарчиться. Но и ответ перед разведчиками держать – при каких обстоятельствах погиб Николай, почему случилось, можно ли было ему помочь. Вопросы задавали жесткие, и отвечать надо было прямо, не увиливая. Сочтут трусом – в поиск или рейд с ним не пойдут, кто бы ни приказывал. Возьми слабака во вражеский тыл, как на него надеяться? Подведет и всю группу погубит. Но вины или неправильных действий Игоря не обнаружили. Такой разговор – как чистилище, и оценки товарищей могут быть нелицеприятные. К делу такие мнения не подошьешь, но и в разведке служить не сможешь. Игорь на разведчиков не обижался, сам раньше проходил и других разбирал. Рано утром разведчиков подняли по тревоге. На территорию дивизии проникла вражеская группа. Разведчики или диверсанты – пока неясно. В штаб полка примчалась прачка, служащая банно-прачечного отряда. Еще потемну вышла по нужде, потом ясным звездным небом залюбовалась. А мимо, как привидения, три тени прошли. Испугалась, но не крикнула, назад в палатку не бросилась. Инстинкт самосохранения удержал. Несколько минут сомневалась – рассказать кому-нибудь? На смех поднять могут. Решилась старшине. После ранения и госпиталя его признали годным к нестроевой службе, зачислили в банно-прачечный отряд, фактически – женским подразделением командовать. Только старшина не лыком шит был. Вместе с подчиненной прошел к месту, где она тени видела, и при свете фонаря отпечатки сапог увидел. Сапоги наши, шляпки гвоздей круглые, подковок нет. Но в своем тылу наши не таятся. Старшина в штаб доложил. В эту ночь ни полковая, ни дивизионная разведка не действовала. Объявили тревогу, созвонились с отделом Смерша, сами организовали поиски. Собаку по следу пустить хорошо бы, да не было на фронте таких. Командир полка сразу сообразил. Против разведчиков лучше всего разведчики действовать могут, методы схожие. На перекрестке дорог отправили на машинах патрули, а по следу неизвестных лейтенанта Федюнина с его разведчиками. Оделись быстро, оружие осмотрели и бегом в банно-прачечный отряд, благо располагался недалеко, в полукилометре от штаба. Командир полка обеспокоен был. Раз сюда немцы пробрались, значит, на передовой прореха есть. В следующий раз подобная группа может штаб атаковать, забросать гранатами, захватить секретные карты. Тревожный звоночек. И поэтому для него было делом чести неизвестных задержать, лучше хоть одного живым, для допроса. И до того, как их задержат или уничтожат сотрудники спецслужб. Пока добрались до банно-прачечного отряда, рассвело. Их встретил старшина, сразу след показал. Федюнин только взглянул, понял – не случайные люди прошли. В своем тылу бойцы рядом друг с другом идут, если не в строю, разговаривают. А эти след в след, как ходят разведчики в чужом тылу. – Молодец, старшина, глазастый! – одобрил действия старшины лейтенант. – Бойцы, за мной. Чужаки имели фору около часа. Но они передвигались осторожно, крадучись. Федюнин же вел группу быстро. Единственное, что задерживало, – порой следы исчезали. Тогда лейтенант приказывал рассыпаться цепью и искать. Разведчики – не следопыты, не егеря, как у немцев, но внимательности и наблюдательности хватает. Там веточка надломлена неосторожно, тут роса с травы сбита. Так и шли, как гончие по следу. Через полчаса лейтенант отдал приказ остановиться. Планшет раскрыл, карту развернул. ПНШ хотел понять, куда рвутся чужаки. Получалось – к автомобильному мосту через Днепр у Полибино. Конечно, на мосту охрана есть, по часовому у каждого въезда. Но для подготовленных людей это помеха не большая. Если диверсанты, их задача – взорвать. Застрелят часовых, заложат по-быстрому взрывчатку, подожгут бикфордов шнур и сразу назад. На все про все пять-семь минут уйдет у опытных подрывников. Никакая помощь подойти не успеет. Мост этот уже бомбили немецкие самолеты, даже попадания были. Но инженерно-мостовой батальон повреждения успевал быстро восстанавливать. Мост важный, через него снабжение наших армий идет. Есть железная дорога, но она частично отступающими немцами разрушена. А кроме того, немцы успели перешить ее на узкую, европейскую колею. И даже будь она цела, воспользоваться ею было невозможно. Видел Игорь немецкий подвижной состав – платформы, цистерны, вагоны. Выглядят, как игрушечные. Лес скоро должен кончиться, за ним несколько километров открытого пространства и Дорогобуж. Немцы его стороной обойти должны и, скорее всего, с северной стороны, если их цель – мост. Но там перекресток дорог, патрули. Разведчики или диверсанты редко выбирают путь короткий. Лучше дальше, кружным путем, но безопаснее. Лейтенант принял решение: – За мной, бегом! Пока лейтенант карту изучал, Игорь успел на спину лечь, ноги на дерево задрал. Так мышцы отдохнуть лучше успевают, молочная кислота уходит. Километра через два лейтенант остановился. – Рассыпаться цепью, дистанция десять метров. Смотрим под ноги. Игорь действия Федюнина понял. Лес скоро закончиться должен, немцы залечь должны, понаблюдать. Не исключено – под маскхалатами у них советская форма. Наши разведчики уже вплотную на хвосте сидеть должны. Они налегке бегут, только с оружием. А у немцев вещмешки должны быть. Если диверсанты – груз взрывчатки, с ним долго не побегаешь. Разведчики шли тихо, на ветки и шишки не наступали, привычка уже. Игорю до высокой сосны метров десять оставалось, как сверху шишка свалилась. Дело в лесу обычное, но сейчас не глубокая осень и ветра нет. Опасность почувствовал, на землю упал, перекатился, автомат вскинул, по кроне дерева очередь дал. Лучше пусть лейтенант отругает, наряд на хозработы даст, чем быть убитым. Не будет наказания! Сверху, с веток, с шумом упал труп, с глухим стуком о землю ударился. И сразу с других деревьев пальба. Игорь дал длинную очередь по кронам, целясь туда, где погуще. Сменил магазин и влево развернулся. И очередь за очередью. И наши разведчики не отстают. Перестрелка быстро стихла. Федюнин крикнул: – Все живы? Рассчитайсь! Не откликнулся один разведчик. Федюнин не поднимался, снова голос подал: – Кто сколько убитых видит? Игорь крикнул: – Я одного снял, вижу. – И я одного! – отозвался Твердохлебов. – Товарищ лейтенант, передо мной еще один лежит. В банно-прачечном отряде о троих говорили, но не факт, что их трое было. – Поднимаемся, осторожно деревья осматриваем. На деревьях больше никого не оказалось. – Что же они, как обезьяны, на деревья забрались? – недоумевал Твердохлебов. – Лес кончается, поле впереди. А преследователей, то есть нас, засекли, – пояснил Федюнин. – Кто первый огонь открыл? – Рядовой Катков, – шагнул вперед Игорь. – Молодец. Как ты понял, что они над нами? – Ветра нет, а шишка упала. С чего бы это? Потревожил кто-то. – А если белка? – Зверье от войны подальше ушло. – Логично. Всем искать Мизурина. Его не вижу. Разведчика нашли убитым. Он крайним в цепи шел, не сразу среагировал. Федюнин немцев осмотрел, обыскал. Под масккостюмами немецкими советская форма и документы, хоть и липовые, сработаны добротно. Только взрывчатки не было. У одного в вещмешке рация, у другого две батареи запасные, у третьего только сухой паек. Причем все консервы советского производства, с захваченных складов. – Оружие и сидоры немецкие забрать. Срубите пару жердей, надо тело Мизурина к расположению взвода доставить, похоронить по-человечески. Тела убитых немцев так и бросили в лесу. По прибытии в штаб лейтенант доложил об уничтожении группы. Дали отбой другим службам. Пока бойцы могилу рыли для погибшего товарища, приехали сотрудники Смерша. Все вещмешки с содержимым изъяли. Ну, рации и батареи – оно понятно. А консервы зачем? Твердохлебов заявил: – Надо было жратву в нашу землянку забрать. Смершевцы у Федюнина потребовали, чтобы их к трупам немецким проводили. Лейтенант отправился сам. Как потом оказалось, оперативники Смерша прощупали каждую складку обмундирования убитых, сняли сапоги, вытащили стельку и обнаружили за ней свернутые листы папиросной бумаги с шифрограммой. Федюнин удручен был, недосмотрел. Но он разведчик, у Смерша другие методы работы. Видимо, с досады решил разведчиков помуштровать. Заявился в землянку, где парни оружие после огневого контакта чистили, магазины снаряжали. Да еще сидор с собой принес. Из вещмешка чистую черную тряпку достал. Разведчикам любопытно стало. Сам одному из разведчиков глаза тряпкой завязал. Остальные сгрудились вокруг стола. А Федюнин вытащил из вещмешка немецкий погон, вручил разведчику. – Определи на ощупь. Фадеев пощупал. – Унтер-вахмистр. – Верно. Федюнин отложил погон в сторону, вытащил из сидора другой погон. – А этот? – Обер-лейтенант артиллерии. – Угадал. На третьем образце Фадеев срезался. Определил, что погон гауптману принадлежит, но род войск отгадать не смог. Лейтенант сам сдернул повязку. – Смотри. – Тьфу, сапер, будь он неладен. – Кто следующий? Вызвался Игорь. Интересно было себя проверить. Твердохлебов спросил: – А зачем на ощупь определять? – Ночью не всегда есть возможность фонарик зажечь или спичку. Дал ты немцу по башке, а это рядовой. Не знает ничего, кроме взводного и ротного командира. Никого назвать не может. А язык, уж коли с большим трудом достался, чтобы ценный был. Лучше офицер, и отлично, если штабной. И завязал Игорю глаза, сунул в руку погон. – Обер-лейтенант зенитной артиллерии. Федюнин дал в руку следующий погон. – Оберст. Этот погон на ощупь отличался от других – витой и две четырехугольные звезды. – А это? И сунул в руку пряжку. Игорь ответил без задержки: – Пряжка с офицерского немецкого ремня, двузубая. У солдат штампованная цельная, из алюминия или стали, с орлом и свастикой и надписью «С нами бог». – Принимается. А это? В ладонь Игоря лег овальный значок. Игорь ощупал тщательно. Вверху орел со свастикой в когтях, внизу перекрещенные штык и граната, вокруг дубовые листья. Замешкался немного, но ответил: – Знак «За атаку». Вручали за штурм, но не пехотинцам, у них на знаках винтовка. – Очень хорошо! Сними повязку, посмотри. Со знаком Игорь угадал. Но ниже штыка и гранаты еще цифры выбиты были – количество атак. – Чтобы все знали нашивки, петлицы, канты, даже «курицы». Сам проверю. На правой стороне кителя военнослужащие вермахта имели нагрудный знак – орел с распростертыми крыльями. У солдат и унтеров орел машинного шитья, светло-серого цвета. Офицерский нагрудный знак вышивался вручную. На ощупь отличались сильно. Наши разведчики нагрудный знак называли презрительно «курицей».Глава 3. Батюшка
Следующей ночью в поиск ушла группа из трех разведчиков. И задача простая была – взять «языка» с передовой. Командование имело неподтвержденные данные, что стоявшую перед ними дивизию заменили на свежую. Разведчики должны были взять любого немца, даже рядового пехотинца. По номеру полка и дивизии в документах сразу было бы понятно – была замена или нет. Вопрос существенный. Из тыла приходили дивизии, доукомплектованные до штатной численности, с полным боекомплектом, новыми или прошедшими заводской ремонт танками, самоходками, пушками. А разведгруппа не вернулась. Ждали двое суток, потом надежды на возвращение пропали. Разведчики опытные были, да, видимо, ошибку допустили. Во взвод пополнение пришло, все добровольцы. Желание воевать есть, а умения и опыта нет. Их натаскивать, обучать надо, поскольку прошли они только школу молодого бойца. Фактически научили портянки наматывать, ходить строем и стрелять из винтовки и автомата. Да и невозможно обучить стрельбе за две недели малым количеством патронов. Однако – пехотинцев выпускали, не снайперов. Фронт требовал пополнения, новых жертв, как молох. Федюнин за каждым из разведчиков троих молодых закрепил. Вот и приходилось Игорю, как и другим, занятия проводить. Учить маскироваться, ходить тихо и только гуськом, ножевому бою, да много чему, что разведчик знать и применять должен. Игорь к поручению относился серьезно. Упустишь мелочь, а потом подведет в трудный момент, сам погибнет и товарищей погубит. Натаскивал, не жалел. Сам выматывался и их изматывал, с трудом до постели вечером добирались. А как не выматываться, если с новичками кросс по пересеченной местности бежишь? Новичкам еще сидоры с камнями приходилось нести. В разведке налегке в рейд не ходят. Сухой паек на несколько дней, гранаты и патроны, фляжка с водой, индивидуальные перевязочные пакеты. Это если цель – добраться до передовой, схватить первого попавшегося и назад, тогда без сидора можно. Все равно подсумки для магазинов нести. В рейде каждый грамм ноши сказывается. Поэтому груз в сидор отбирали тщательно. А еще в овраг водил – стрелять. Из отечественного оружия и трофейного – винтовок, автоматов, пистолетов. Наука насущно необходимая. В рейдах, когда кончались патроны, надо было уметь пользоваться трофейным. Человек, незнакомый с чужими образцами, не сможет даже снять с предохранителя. Вместо боевого ножа использовали деревянное подобие. Правильно подкрасться к часовому, снять его одним точным ударом, что иной раз затруднительно. В зимнюю пору на часовом шинель, сверху тулуп, может быть, кожаная портупея. Тонкая свиная дубленая кожа удар ножом держит, особенно если скользящий. Кроме того, немцы любили носить в нагрудных карманах френчей портсигары, документы. Наши бойцы обожглись несколько раз и били им под левую лопатку сзади или в подключичную ямку сверху. Наверняка и посторонних предметов нет. А шею никто не резал, как иной раз в кино показывают. Мало убить, надо сделать это тихо, труп подхватить, опустить на землю тихо. А если шею резать, весь в крови будешь. И самое худшее – руки скользить по рукоятке оружия будут. А обмыть – не всегда вода поблизости. Кое-что успел показать, объяснить, но времени на подготовку мало дали – десять дней. За столь малое время из новобранца настоящего разведчика не сделать. Но на фронте десять дней – роскошь немыслимая. В последний день Игорь сказал бойцам напутственное слово. – Есть хорошие стихи, автора не помню. «Сколько раз увидел врага, столько раз и убей». Слова правильные, но не для разведчика, для пехоты. Наше дело – немца живым взять, не помять сильно при захвате, чтобы показания дал. И второе – своих раненых не бросать ни при каких условиях. Пупок надорви, землю грызи зубами, а товарища вытащи. Сегодня ты помог, завтра тебя в чужом тылу не бросят. – А если убьют нашего, что тогда? – Если в тылу, похорони, место приметь, командованию доложи. Если на нейтралке – тащи до своих траншей. Свободны. Взвод до штатной численности пополнился, а Федюнину опереться не на кого – раз, два, три и обчелся. Лейтенант вызвал Игоря в штаб на следующий день. – Задание есть сложное. Пойдем вдвоем. Я и ты. К двадцати одному часу будь готов. Форма и оружие немецкие. Сухпай не бери, идем на сутки. – Так точно! Игорю интересно было, почему сам Федюнин в рейд идет, но вопросов не задавал. Если лейтенанту для дела надо будет, сам скажет. Меньше знаешь – дольше живешь. В девять вечера в штаб, к ПНШ пришел. Дверь после стука открыл и замешкался. За столом майор неизвестный сидит, рядом с ним Федюнин, только его не узнать. Одет в немецкую офицерскую форму, только вместо фуражки кепи. В начале войны немецкие офицеры в фуражках с высокой тульей щеголяли. Да наши снайперы и пулеметчики их быстро отучили, выбили. Поэтому на передовой офицеры носили кепи или пилотки. На Федюнине чужая форма как влитая сидит. – Катков, заходи, – пригласил ПНШ. – Знакомьтесь. Майор… э… – Можно Иванов, – понял затруднение Федюнина майор. Игорь понял – фамилия липовая. Настоящую называть не будут, как и должность. Поразвелось липовых Ивановых, в секретность играют, хоть бы другую фамилию подобрали. – Вот что, боец Катков. Цели и задачи знает твой командир. Твоя задача – всячески оберегать его, чтобы задание выполнить. – Так точно! – Вот и отлично. На передовую сам вас провожу. Плащ-накидки наденьте и снимите головные уборы. Игорь пилотку снял, под ремень засунул, как делали это немцы. Наши бойцы, когда это требовалось, засовывали ее под погон. В каждой армии свои привычки и традиции, надо их знать, иначе на мелочах засыпаться можно. Например, немцы не стряхивали пепел с сигарет пальцем, а о пепельницу или любые предметы поблизости. И таких мелочей много. Одно радовало – он не во фронтовой разведке и от фронта не очень далеко уходят – двенадцать километров. Практически прифронтовая зона. Напоследок майор вручил Игорю «зольдатенбух». – На случай встречи с патрулем. Документ настоящий, фото специально состарили, подлинное. Игорь книжку спрятал. Лицо неопределенного возраста. Вроде на него похож, а вроде и нет. Какой-то Фридрих Штайнмюллер, девятьсот шестнадцатого года, интендантский взвод. Маленькая неувязка. У него на форме погоны пехотинца, полевые, серые. Похоже – подготовка на скорую руку велась, иначе бы тщательнее все делали. Решили – недалеко по чужим тылам, за сутки обернутся. Начальству лучше знать, хотя своими шкурами рисковать Федюнин и Игорь будут. У ПНШ в кабинетике накидки висели. Игорь снял ее с вешалки, надел, капюшон накинул. Теперь его выдавали сапоги – голенища широкие, раструбами. Лейтенант также облачился. Майор сам проводил до передовой, поговорил с командиром пехотной роты в траншее. – Мои завтра ночью возвращаться будут. Часовых опытных поставь, не новичков. Чтобы не пальнули случайно. Форма на моих людях немецкая. – Проинструктирую и сам в траншее дежурить буду, – заверил старший лейтенант. Часовые располагались в траншее, перед ней на удалении в полсотни метров – передовые посты. – Ну, ни пуха, – пожелал майор. – К черту, – ответил Федюнин. У командира роты чуть челюсть не отвалилась. Послать к черту вышестоящего командира! Такое могут отмочить только разведчики. И главное, что поразило старлея, – майор не обиделся, принял как должное. А что поделать – традиция. Оба разведчика скинули накидки. Майор сказал командиру роты: – Накидки у себя оставь, выйдут парни, пригодится прикрыться. А старлей, как увидел перед собой двух немцев, так и вовсе онемел. Но – проникся! Рисковые парни эти разведчики. Идут в неизвестность, к врагу, где нет соседа справа или слева и помочь некому, это сильно! Федюнин первым выбрался из траншеи, за ним Игорь. Какое-то время шли в полный рост. До немцев на этом участке полкилометра. Если ползти, получится долго и обмундирование сильно испачкаешь. И еще одна причина была: саперы сказали, что на участке третьей роты они минных заграждений не ставили. Немецкое минное поле начиналось дальше, метров за двести до их траншей. Приблизительно на середине нейтралки лейтенант лег, за ним Игорь. Он теперь полз за Федюниным. ПНШ перед собой руками шарил по земле. Приходилось продвигаться медленно. Пару раз лейтенант на мины натыкался. Сворачивали в сторону, миновали. Для разминирования не было опыта, а подорваться запросто можно. Немцы мины густо ставили, надеялись – русские не сунутся. Причем наряду с противопехотными стояли и противотанковые. По ним смело ползти и идти можно, под весом человека не сработают, взрыватель рассчитан на многотонную махину. Перед траншеями два ряда колючей проволоки. Федюнин проволоку рукой приподнял, Игорь прополз. Стволом автомата проволоку перехватил, теперь под ней прополз ПНШ. Все делали молча. Таким же путем миновали второй ряд. Тут сложнее. Немцы привязали к проволоке пустые консервные банки. Если незваный гость – животное или человек – за колючку зацепится, пойдет жестяное громыхание, как сигнал – чужой. Залегли перед самым бруствером. Из траншеи тихий разговор. Двое часовых сошлись, языками зацепились. Дождались, пока разойдутся, наступит тишина. Лейтенант бруствер переполз, в траншею заглянул – пусто. – Шнель! – махнул рукой. Игорь траншею перемахнул, за ним Федюнин. Игорь на землю упал, лейтенант его поднял молча за рукав френча. Отошли от траншеи на полсотни метров, как лейтенант сказал: – Мы немцы, смешно будет, если по-пластунски ползать будем. Одеты в чужую форму, но привычки разведчика тихариться в немецком тылу остались. Двигались деловым шагом. Потом лейтенант сказал: – Говорим только на немецком. Впереди вторая линия траншей есть. Там часовые пореже стоят, солдаты отдыхают. Если окликнут, говорить буду я, ты подчиненный. – Яволь! Вторую линию прошли легко, их не окликнул никто. Да и зачем? Люди в своей форме, идут не скрываясь. Если и видел кто из часовых, окликнуть поленились. Зачем шуметь, когда камрады спят? Вышли на грунтовую дорогу, ведущую в тыл. Момент один: немцы пешком не ходят, тем более ночью. Если встретится патруль или застава, возникнут подозрения. Но им везло. Протопали час. Тылы немцев были обнажены. Смутно серели палатки сбоку от дороги, в одном месте увидели несколько танков Т-IV, рабочей лошадки «Панцерваффе», прошедшей всю войну и видевшей немало модернизаций. Лейтенант, как и Игорь, зыркал по сторонам, примечал. Хоть задание было не разведывательным, а повадки разведчика не выбьешь – разнюхивать, подглядывать, выведывать. Наконец Федюнин сказал: – Тут где-то поворот налево будет, не промахнуться бы. Сапоги у обоих пылью покрылись. Дорогу обнаружили, малоезженая, узкая. На нее и свернули. Еще час ходу. Здесь немецких частей уже не было видно. Как-то неожиданно возникло село. Обычно собаки чувствуют, слышат посторонних, голос подают. А село как мертвое. Собак нет, окна не светятся. Светомаскировка, да и зачем лучины или свечи жечь? Про керосиновые лампы селяне забыли уже, где в войну керосина добудешь? У немцев бензин для техники, но они никогда его русским не продавали. Лейтенант показал рукой: – Нам туда, церковь там. По высокой колокольне определил. Да и луна, кстати выглянувшая из-за облаков, подсветила луковку на храме. Видимо, лейтенант инструкции имел. Когда зашли за низкую ограду церкви, он обошел храм. За церковью небольшое кладбище, за ним изба. – Я на встречу. Ты меня страхуешь. Игорь рядом с углом избы встал, снял автомат с предохранителя. Федюнин в окно постучал условным сигналом – два удара, пауза, еще удар, пауза и два удара. Дверь быстро распахнули, вероятно – ждали. На крыльцо вышел священнослужитель – в рясе, с крестом. Появлению немецкого офицера не удивился. По сторонам осмотрелся, Федюнина в избу пригласил. Лейтенант пробыл в избе четверть часа. Передавал что-то или получал сведения, Игорю неизвестно. Его дело охрану нести. Потом на крыльце появился Федюнин, махнул Игорю рукой, приглашая зайти. В избе темно, он споткнулся о высокий порог из сеней в комнату. – Катков, в избе дневать будем, на чердаке. Сейчас перекусим и туда. Из соседней комнаты священник вышел, поздоровался по-русски. – Откушайте. Священник поставил на стол крынку молока, хлеба с нарезанными кусками сала. Уговаривать разведчиков перекусить не пришлось. Игорь молока давно не пробовал, если только сгущенку, но это не то совсем. Соорудил толстый бутерброд, с ладонь размером. На краюху хлеба сало уложил, с палец толщиной. Сочетание сала и молока не самое изысканное. Но сытно и вкусно. Зубами впился. Священник сбоку стола стоял. – Хоть бы молитву прочитали или на красный угол перекрестились, – сказал он осуждающе. – Нету бога, атеисты мы, – ответил Федюнин. – С божьей-то помощью быстрее супостата разбили бы. – Разобьем, отец, – сказал лейтенант. – Не отец я тебе, а батюшка. – Тогда поп. – Фу! Лучше молчи и ешь. Игорь помалкивал. Его дело второе, когда командир есть. Отношения между Федюниным и священником какие-то не дружеские, натянутые, но не враждебные. Похоже, священник сведения какие-то от прихожан собирает, иначе чего тут Федюнину делать? Кроме того, Игоря удивляло, почему послали полковую разведку? Для таких встреч дивизионная есть, если не выше – армейская. Не полковой уровень. Но его дело приказы исполнять, а не обсуждать. Священник Иоанн, как в миру – не представлялся, провел их в сени. Оттуда лестница на чердак вела. Удобно, хотя чаще с наружной стороны делали. Но так в крестьянских избах, когда сено на чердаке сушили. – Отдыхайте, но только тихо. Днем у меня в избе дьячок бывает, прихожане заходят. Конечно – нужные, доверенные. Игорь понял, по случайно оброненным словам, по действиям, что священник вроде руководителем агентурной сети был. Хотя священник настоящий. Немцы на захваченных землях церкви и священнослужителей старались не трогать, склоняя на свою сторону. Не все население идеи большевиков приняло, особенно люди зрелого возраста и старики. Для них слово духовного пастыря вес имело. Кое-кто из священников принял сторону немцев, здравицы во имя Гитлера с амвона читали. Слаб человек, не устоял. Большинство нейтрально держались, не принимали никакую сторону. Божья власть, она выше светской, над политикой. Но были и другие, вроде священника Иоанна, помогавшие словом и делом советской власти, хотя после революции обижали большевики религиозных деятелей всех конфессий. Без вины расстреливали, храмы разрушали, оскверняли, устраивая там склады, амбары, сельские клубы. Оба разведчика взобрались на чердак. Сухо, тепло, в углу домотканый половик на сено постлан для таких вот визитеров. До утра успели вздремнуть, ноги отдохнули. Утром Игорь занял место у слухового окна. Место удобное, на тыльную часть храма выходит, и половину села видно. Угол обзора маловат, а сектор сзади избы и вовсе не просматривался. Но ко входу никто незамеченным не подойдет. К священнику в избу люди заходили. Звукоизоляция – пол чердака из тонких досок – неважная, разговоры слышны хорошо. Большая часть разговоров на богослужебные темы, а еще Иоанн советы прихожанам давал. Потом священник на службу в храм ушел, в избе тишина. Учитывая, что ночь впереди бессонная, днем спали по очереди. Священник вернулся после вечерней службы, когда стемнело. Поужинали вместе. Федюнин сказал: – Мы уходим, пора. Думаю, наших ждать уже недолго. Всего вам доброго, батюшка. – Храни вас господь! Священник перекрестил разведчиков. Выскользнули из дома, стороной храм обошли, вышли на дорогу. На выходе из села наткнулись на патруль. Сначала оклик: «Хальт!» Потом фонарик зажегся. Разведчики подошли смело. Документы хоть и настоящие, изъятые у убитых и пленных, но фото истинных владельцев. Патруль из двух человек – немецкий солдат, явно из комендатуры, и полицейский из русских. Форма на нем черная, белая повязка на левом рукаве с надписью «Полиция». Федюнин документы свои предъявил, за ним Игорь. Солдатих просмотрел мельком, убрал в карман. – Вам придется проследовать в комендатуру, – заявил он. – Я выполняю приказ, – твердо сказал Федюнин, – и должен в срок явиться в расположение своей части. – Ваша часть три дня как убыла с участка фронта. – Хорошо. Полицейский пошел впереди, за ним Федюнин с Игорем, замыкал шествие солдат. Надо же было нарваться на них! Федюнин, вроде невзначай, дотронулся левой рукой до ремня. Игорь сообразил – надо действовать ножом, он на поясе висел. Не по уставу. Носили плоский штык в ножнах те солдаты, что вооружены винтовками были. У автоматчиков штыков не было, вместо них два подсумка для магазинов. Но лейтенант сказать не мог, до полицейского или солдата сзади пара шагов, расслышат. И сколько до комендатуры идти, неизвестно, действовать надо сейчас, немедленно. Только кого бить первым? Полицая или солдата? Солдат опаснее, у него автомат, да, скорее всего, боевой опыт. Игорь согнул правую руку в локте, потихоньку вытащил штык. Лучше бы финка или нож, они короче, действовать удобнее. А штык длинен, балансировка плохая и приспособлен для колющих ударов, хотя имеет одностороннюю заточку. Федюнин боковым зрением движение Игоря заметил, едва заметно кивнул. Игорь развернулся стремительно, солдат как раз сделал шаг вперед. Игорь вогнал штык ему в шею, почти в кадык, развернул в ране, в сторону режущим движением рванул. Солдат валиться вперед стал. Игорь подхватил тело, чтобы шума не было. Одновременно с действиями Игоря на полицая впереди прыгнул Федюнин, ударил по голове, сразу же левой рукой за кадык схватил, стал душить. Полицай дергался, сучил ногами. Игорь, уложив своего, подскочил лейтенанту на помощь, ударил полицая штыком в сердце. Лейтенант опустил убитого на дорогу. Потом к солдату шагнул. – Надо свои документы забрать. А ты полицая с дороги в кювет оттащи, чтобы не сразу нашли. Федюнин обнаружил документы, забрал. Тело солдата с проезжей части в неглубокий кювет сбросил. Да и как трупы укроешь, если село, кустов нет? Трупы просто обязаны вскорости найти. В комендатуре хватятся, что солдат не возвращается, станут искать. На полицая им плевать, предателей ни в одной армии не любят. Но и тащить на себе до леса тоже не выход – далеко. Федюнин сказал: – Теперь делаем ноги. Пока обнаружат, искать начнут, мы уже далеко будем, а то и передовую перейдем. По селу шли быстро, как вышли за околицу, перешли на бег. Почти до перекрестка бегом, потом Федюнин выдохнул: – Все, хватит! Не догонят, оторвались. Им еще определить надо, в какую сторону мы направились. Лейтенант ошибался. Фельдфебель комендатуры вышел на проверку, поста не обнаружил, сразу поднял тревогу. В комендатуре служебная собака оказалась. От трупов взяла след. Собака шла верхним чутьем, даже не пригибая голову к дороге. Следы преследуемых свежие, запах сильный. За собакой на длинном поводке мчался сухопарый солдат – проводник. За ним, приотстав, четверо солдат комендатуры с фельдфебелем во главе. Постепенно солдаты отставать стали. Служба в комендатуре спокойная, больше стоять на постах и заставах приходится, а не бегать. Расстояние между собакой и разведчиками быстро сокращалось, фора по времени уже истекла, как утренний туман над рекой. Проводник удивлялся. Собака идет к линии фронта. Он полагал, что собака потянет по следу в лес, к партизанам. Собака уже почувствовала преследуемых, начала тонко повизгивать. Проводник решил отпустить собаку с поводка. Он не знал, что разведчиков двое, а то поостерегся бы. Полагал, собака догонит убийцу, вцепится мертвой хваткой, задержит. А тут и он подоспеет. Собака помчалась в темноту. Пес выдрессирован, мчался тихо, не лаял. Разведчики заметили мчащуюся на них тень, когда пес уже рядом был. Обернулись, лейтенант успел руку подставить, согнув в локте. Пес прыгнул, вцепился клыками в предплечье. Лейтенант от боли вскрикнул, не сдержался, крикнул Игорю: – Ножом работай! Игорь и без его приказа штык выхватил. А куда бить? Пес таскает Федюнина, как тряпичную куклу. Не приведи бог ударить ПНШ. Собака рычит злобно, но Игорь ударил ее сбоку, улучив момент. Пес взвизгнул, но руку не отпустил. Игорь удары начал наносить в живот, шею, грудь собачью. Пес отпустил руку, свалился, испустив дух. – Откуда взялся, сука?! – выругался Федюнин. – Кобель, – пошутил Игорь. – Плевать, за ним проводник бежит. Прокололись мы. Ложись! Упали на землю, расползлись в стороны. Через полминуты послышался топот, из темноты выбежал проводник. Лейтенант из положения лежа ударил проводника под колено. Немец упал на спину, аж дух выбило – хекнул. А вдохнуть уже не смог. Коршуном кинулся на него Игорь. Один, второй удар штыком в грудь. – Тащи его в кусты, я собаку. Игорь ухватил немца за руки, поволок. Федюнин следом тащил собаку, ухватив за передние лапы. От дороги успели на двадцать-тридцать метров отволочь, когда на дорогу выбежали солдаты и фельдфебель. – Где проводник? – громко спросил фельдфебель. – В какую сторону он подался? Вы двое – туда, осмотреть дорогу метров на сто и назад. А вы – эту сторону. Я буду на перекрестке. Разведчикам слышно хорошо, лежали тихо. У немцев преимущество в людях и оружии. Четыре ствола у солдат и пистолет у фельдфебеля против автомата Игоря и пистолета Федюнина. Кроме того, стрельба в тылу сразу привлечет внимание, немцы из близлежащих частей патруль вышлют, не исключено – на броневичке, для быстроты и огневой мощи. Потому лучше затихариться. Лежать пришлось долго, пока солдаты, громко топая сапогами, пробежали от перекрестка, потом вернулись. О чем говорили, слышно не было. Фельдфебель ругаться начал, долетали обрывки слов. Все вместе проследовали по дороге, ведущей к передовой. Одну фразу фельдфебеля уловили: – Надо связаться с гехайм фельд полицае по рации… Дело оборачивалось худо. Как только немец доберется до рации, перекроют все дороги заслонами, предупредят передовые части о возможном прорыве из тыла. А еще мотоциклистов разошлют. Теперь время работало против разведчиков. Когда немцы удалились, лейтенант простонал: – Посмотри руку, по-моему, чертов пес сломал мне кости. – Снимите китель, товарищ лейтенант. Федюнин сбросил китель. Предплечье в нескольких местах прокушено, крови мало, но место укусов распухло. Игорь достал индивидуальный перевязочный пакет, сделал перевязку, помог Федюнину надеть китель. – По-моему, к передовой идти нельзя, нас там искать будут. – Сам такого мнения. Идем в тыл, потом будем думать, где перейти. Уже отошли изрядно, когда Федюнин сказал: – В брючном кармане у меня бумажный пакет с документами. Если со мной что случится, забери. К немцам он попасть не должен в любом случае. В безвыходном положении разорви, сожги, спрячь! – Понял. – Сведения важные и нашим очень нужны. И как можно быстрее: наступление готовится. – Надо было табаком с перцем сыпать, когда немца с полицаем в селе убрали. – Самый умный, да? Что же не сыпал? – Не брал, думал – в форме чужой мы, не пригодится. – Вот и я так думал. Прямо по поговорке – петух думал, да в ощип попал. Лейтенант бодрился, шел сначала быстро, потом сбавил темп. Если случалось ветку задеть, постанывал сквозь зубы. Когда дошли до моста через ручей, ПНШ встал. – Спустись, дно пощупай. Не исключено – еще собаку по следу пустят. Игорь в ручей спустился. Неглубоко, до колена, но вода холодная, видимо, ручей из родников подпитывается. Радовало, что дно плотное – глина, гравий, песок. По такому идти можно. Был бы ил, ноги не вытащить. – Спускайтесь, товарищ лейтенант. Игорь руку подал, придержал ПНШ. Пошел по ручью первым Игорь. Надо пройти метров двести-триста, а лучше больше. Тогда собака след потеряет, нет в воде запахов. Игорь все ждал команды от лейтенанта, когда выходить можно, уже километр, не меньше одолели. А услышал всплеск. Обернулся, а это Федюнин в ручей упал. Игорь к нему кинулся, а лейтенант без сознания. Еще бы немного, и захлебнулся. Игорь вытащил лейтенанта на берег. Присмотрелся – дышит. Вот невезуха! Видимо, рана серьезная. Федюнин – мужик настоящий, терпеливый. Сколько мог – держался, шел. Раз рухнул без чувств, стало быть – реально плохо. Надо бы лейтенанта определить куда-то к местным жителям, а с документами, полученными от священника, перебраться через передовую. Лейтенант застонал, пришел в себя: – Почему я лежу? – Сознание потеряли, товарищ лейтенант. – Хреново! Похоже – фронт мне не перейти. – К местным надо, заховаться. А мне с документами к своим. Лейтенант замолк. Игорь в растерянности был. То ли снова сознание потерял, то ли думает. Лейтенант сказал: – Да, это единственный выход. Оба понимали это, но где найти того надежного человека, если не знают никого. Да еще на обоих чужая форма. К партизанам в лес? Где их искать? А и встретят, шлепнут их сразу часовые. Трудная ситуация. Игорь сказал: – Карту надо смотреть, определиться. Я в деревню или село сам пойду. Договорюсь, за вами вернусь. Лейтенант из-за пазухи карту достал, Игорь фонарь из кармана. Так: вот село, где они были, вот перекресток дорог. Двигались они на запад. Игорь ручеек нашел. Карта немецкая, точная, каждое отдельно стоящее дерево обозначено. По ручью вверх по течению километр приблизительно прошли. Получается – по другую сторону ручья хутор в два дома есть. Не факт, что он обитаем, жители могли уйти, избы могли быть разрушены бомбой или сожжены. А если и живет кто, неизвестно – на чьей стороне, нашей или к немцам служить подался? Игорь близлежащие окрестности обошел. Нашлась ямка, рядом и большая. Лейтенанта укрыть можно, не на берегу же ему лежать? Помог командиру подняться, придерживал его с правой, здоровой стороны. В ямку уложил, похоже – лежка зайца была, трава примята. – Ты, Катков, вытащи из кобуры пистолет, патрон в ствол загони. Мне одной рукой несподручно. – Есть. Игорь пистолет вытащил, затвор передернул. Теперь Федюнину только с предохранителя его снять да жать на спусковой крючок. Одной рукой управиться вполне можно. Игорь осмотрелся еще раз, запоминая место. – Я пошел. – Удачи, Катков. Игорь ручей перешел, воду из сапог вылил. Хутор в двухстах метрах оказался. Игорю удалось близко подобраться, к задам огорода. Теперь понаблюдать, осмотреться надо. Через час хлопнула дверь, вышел дед. К сараюшке прошел, слышно было, как поросенок хрюкнул. Ага, кормить скотину пошел. Надо потолковать. Ни машин, ни мотоциклов не видно, стало быть, немцев на хуторе быть не должно. Перемахнул через плетень, подкрался к сараю. Как только дед вышел, подскочил к нему сзади, штык к шее прижал. – Дед, кто на хуторе живет? – Фу, напугал! Ты ножик-то убери, говорить неудобно. Игорь штык убрал. Дед старый, в случае чего шею свернуть голыми руками можно. – Не оборачивайся! Ответа жду. – Мы с бабкой, больше никого. – А во втором доме? – Пустой он. Хозяина в начале войны в армию призвали. Бобылем он жил, лесник. – Товарища моего ранили, не пристроишь у себя на несколько дней? – Опасно. – У нас вариантов нет. Если в пустую избу его? Подкормить, перевязать. А немцы наскочат – не видели, не знали. – Да ты что? Как это не видели? На хуторе две избы! Другое скажу. Пасека до войны была, тут недалече. У пасечника летний домишко, из досок. Так ведь не зима, перебьется. А с харчами помогу. – Дед, ты только не пугайся, немецкая форма на нас. – Чего удумали! Пластуны? Пластунами в Первую мировую войну разведчиков называли. – Есть немного. Игорь деда отпустил. Небо на востоке уже посветлело, видно стало. Дед повернулся. – Етить твою кочерыжка! Похож, вылитый немец. Так бы и дал по морде. – Да не немец я, свой, русский. – Вот что, веди своего раненого. Вон там меня ждите, сам выйду. Ни к чему бабу пугать. У нас на хутор отродясь немцы не заходили. – Договорились, жди. Игорь за лейтенантом побежал, привел, усадил у дерева. Вскоре дед показался. – Сам-то он идти сможет? – Сможет. Но Федюнин шел только с помощью Игоря, благо – недалеко было. Изба пасечника – пристанище временное, летнее, можно сказать – сарай из жердей, укрытие от ветра и дождя. Но широкие нары есть и стол. Игорь китель с Федюнина снял. Рука у лейтенанта еще больше распухла, синевато-багровой сделалась, из мест укусов сукровица сочится. Да и не красная она, похоже – перелом костей предплечья есть. Дед руку тоже увидел. – Плохо, как бы антонов огонь не приключился. – Это что за болезнь такая? Не слыхал. – Как же по-современному? Ах ты, выскочило из головы. Во! Вспомнил – гангрена! Про гангрену Игорь слышал, при ней конечности больные ампутируют, и умирают часто. Лейтенант тоже не глухой, ситуацию понял. – Дедушка, фельдшер или врач в округе есть? – Как не быть? Только с лекарствами плохо, можно сказать – нет их. – Надо бы пригласить. Только без свидетелей, осторожно. – С понятием я, сделаю. Вот прямо сейчас и отправлюсь. Дед ушел. Лейтенант правой рукой в карман брюк залез, вытащил бумажный пакет. От пребывания в воде, когда упал Федюнин в ручей, он размок. – Документы-то хоть целы? – заволновался Игорь. – А то доставлю пустышку. – Под бумагой еще прорезиненная ткань. Иди. Удачи! – К черту. Кому пакет отдать? – Помнишь майора Иванова? Он ждать будет. Игорь вышел, но к передовой не направился. Что там делать белым днем? А вот предосторожность излишней не бывает. Выбрал место поукромнее, метрах в тридцати от сарайчика пасечника, залег. Если дед приведет не фельдшера, а немцев или полицаев, Игорь должен убить их всех, но не подпустить к раненому командиру. Прошел час, второй, когда показался дед, а с ним женщина средних лет с небольшим чемоданчиком-балеткой в руке. Они проследовали в сарай. Вскоре вскрик раздался, потом из сарая дед вышел с ножом в руке. Это что они там делают? Игорь вскочил, домчался до сарая, распахнул дверь. Фельдшер испуганно вскрикнула. Видок у Игоря еще тот. Форма немецкая, автомат на нее наставил, лицо небритое и выражение на этом лице звериное. – Катков, отставить! А фельдшерица кости сломанные сопоставляла. И дед заявился, принес срезанные ветки, чтобы импровизированную шину наложить на место перелома. Игорю неудобно стало. Федюнин сказал: – Все в порядке, иди. – Так точно. Фельдшерица так и осела на табуретку. Уж очень испугалась, думала – последний час ее настал. Игорь извинился: – Вы уж простите меня, что напугал. – И вышел. За ним следом дед. Повертел головой, а Игорь как испарился. Только что прибыл, а не видно. И ни один листик не шевельнулся, шагов не слыхать. Дед посокрушался, наверное, глазами слаб стал, да слух плохой. А в разведке, да в чужом тылу, только так и передвигаются, неслышными тенями. Игорь ушел с легким сердцем. Дед за Федюниным приглядит, фельдшер медицинскую помощь окажет. Хотя лучше бы ему в госпиталь. Рентген, врачи опытные, лекарства. Идти прежним маршрутом, как первоначально с лейтенантом хотели, было невозможно. Немцы сейчас настороже. Небось, все тыловые охранные службы подняли. Сориентировался по карте. Лучше забирать правее, к Днепру. Выйдет далеко от полка, километров десять в сторону. Зато больше шансов перебраться. Фактически двигался параллельно передовой. Сначала по лесу, потом дорогу перебежал. Для него одинаково опасны и немцы, и партизаны. Он в гитлеровской форме, запросто подстрелят. Да и не выстрелят, в плен возьмут – попробуй объясни, что свой. Не будешь же отстреливаться. Немного сбился с пути, понял, когда впереди открылась река. До вечера еще далеко, залег в кустах, решил понаблюдать. Немцев видел, жаль – бинокля нет. Какая-то часть пехотная стояла недалеко. Но немцы от своих окопов и траншей не удалялись далеко. Любой солдат в траншее или землянке чувствует себя более уверенным, чем на открытой местности. Случайный снаряд или пуля снайпера, и конец. Тем более в сорок третьем году в РККА снайперов уже было много, в каждом батальоне по снайперской паре было. Хотелось есть, но терпение и выносливость для разведчика черты характера обязательные. Холерикам тут не место. С наступлением темноты послышался тихий перестук мотора. Игорь прислушивался и понять не мог, откуда звук идет? Оказалось – небольшой катер. Ткнулся носом в берег метрах в ста от разведчика. То ли немцы важного чина привезли, то ли груз какой. В голове Игоря сумасшедший план родился. Захватить катер и на нем по Днепру к своим подняться. Течение встречное, на бревне не сплавиться. А у катера мотор, причем плавсредство темно-серой краской окрашено, в темноте не видно. Одна загвоздка – сможет ли с управлением сладить? С рулем или штурвалом – без проблем, а с двигателем? Немцы двигатель не глушили, рокотал тихо. Игорь подбираться стал. Сколько человек команда? Двух-трех он застрелит, а пока немцы опомнятся, он от берега отойти успеет. Лучше бы втихую сработать, штыком, но это сомнительно. Игорь реалистом был, наполеоновских, неосуществимых планов не строил. Дополз по берегу до катера. Плавсредство небольшое, метров пять в длину. На катере небольшая рубка. На такой посудине весь экипаж два-три человека. Рулевой, моторист, может – командир. С катера сходни на берег сброшены. Вот где пригодились навыки морского пехотинца. Игорь с земли поднялся, снял автомат с предохранителя, проверил – легко ли выходит штык из ножен, и прыжком к трапу. Взошел уверенной походкой, как свой, и к рубке. Навстречу немец. – А где герр майор? – Просил немного его подождать. Игорь сделал еще два шага, выхватил штык и вонзил в грудь. На немце морская форма, без бушлата, штык вошел легко. Немец осел, Игорь его подхватил, опустил на палубу. Где второй? И есть ли он вообще? Катер невелик, на флоте или флотилиях такие используются как посыльные суда – доставить приказ судам на рейде, снять с судна командира на берег. Он сразу к корме. Машинное отделение всегда там. Люк открыт, из него тянет машинным маслом, бензином. Игорь тихонько люк закрыл, повернул стопор. Если там моторист, теперь ему не выбраться. Встал за штурвал. Приборы слабо освещены лампочками. Минуту осматривался. Обнаружил реверс, переключил. Рычагами дал малый газ. За кормой забурлила вода от винта, катер стал отходить от берега. С шумом упали в воду сходни. Игорь переложил вправо штурвал, переключил ход с реверса на передний ход, добавил обороты. Пошел вперед самым малым ходом. Ни к чему с места рвать. Для немцев он свой. И пока они так считают, не будут пускать ракеты или обстреливать. Игорь постучал костяшками пальцев по обшивке рубки. Катер не бронирован, железо тонкое, от пули при обстреле не спасет. Надо иметь в виду. Вырулил на середину фарватера, добавил газу. Катер в управлении и на ходу легкий, быстро ход набрал. Одно плохо – темно. Как бы в берег на изгибах реки не выскочить, не сесть на отмель. Немцы тогда расстреляют поутру, как в тире. Эх, не посмотрел на часы, а зря. Где он – еще немцы на берегах или наши? Катерок дает узлов пять-шесть, по сухопутному – десять километров в час. Стало быть, через час – час десять должны быть наши. Только определить сложно, в воде линии фронта нет. Зря он сомневался, что не определится. Недалеко от передовой сначала немецкие ракетчики «люстры» подвесили, пытаясь разглядеть, что на воде плывет. А потом с другого берега «дегтярев» ударил. «Голос» у пулемета характерный, с немецким МГ не спутаешь. Вот она, передовая! Игорь ручку газа до упора вперед дал. Коли он обнаружен, нет смысла скрываться, идти на малых оборотах. Как можно быстрее уйти из-под обстрела надо. Мотор ревел на максимальных оборотах, катер летел стрелой. Из-под форштевня вода двумя бурунами поднималась, брызги ее залетали на палубу. Минут десять бешеного хода, причем Игорь еще штурвал в стороны крутил, идя змейкой. Если кто целится, поймать трудно. Но по нему уже не стреляли, вспышек не видно и звуков выстрелов не слышно. Игорь сбросил обороты, повернул к берегу. Выбрал место, где берег плоский, ткнулся носом. Двигатель лопотал на самом малом ходу. Заглушить бы его, да как? Игорь выбрался из рубки, услышал удар по полу. Это моторист рвался на палубу. Игорь стопор откинул. Люк откинулся, показался немец в морской форме. – Хуберт, какого черта ты меня запер? В машинном отделении дышать нечем! Немец выбрался на палубу и увидел ствол автомата, глядящего ему в переносицу. – Эй, камрад, ты чего? А где Хуберт? – Остался на берегу, – ответил Игорь. – Глуши машину, мы у русского берега. И сиди тихо. Немец, чертыхаясь, спустился в машинное отделение, заглушил мотор. Наступила тишина. Где он? Далеко ли передовая? Корпус катера невысокий, от уровня воды – метр. Спрыгнуть? От берега голос: – Вот они! Эй, немчура, руки вверх и слазь. Игорь на чисто русском выматерился. Это лучше любого пароля. Немцы так не умели. – Где ты немчуру увидел? Мы из разведки. Пленного прими, дарю. С берега спустились на отмель двое. Держа наготове оружие, подошли к катеру. – Немец! – вскинул винтовку один. – С оружием поосторожнее, говорю же – разведка! А то пальнешь сдуру. – Немец где? – В машинном отделении. Моторист, не знает ни черта. Но если к ПНШ по разведке своего полка доставите, получите благодарность, а то и по медальке. – Давай его сюда. – Сам залезь. Я его сюда доставил, а ты еще на блюдечке с золотой каемочкой хочешь? – Руку дай, высоко. Игорь помог солдатам на палубу взобраться. Они вытащили из машинного отделения моториста. Тот, как увидел солдат в советской форме, сдрейфил. Сразу руки поднял, залопотал что-то. – О чем он? – Говорит – пролетарий, просит не убивать. Его дело – мотор, у него оружия нет. – Прыгай на берег! – приказал солдат. Моторист спрыгнул. – А ты чего ждешь? Прыгай! В штабе разберутся, кто из вас разведчик, а кто немец. Я бы обоих здесь шлепнул. – Ах ты, сучонок! А разведданные откуда берутся? Ты их командованию доставляешь? – Но-но, без оскорблений, стрельну! Проходя мимо бойца, Игорь сделал подсечку, боец на спину завалился, карабин в сторону отлетел. А Игорь уже штык к шее бойца подставил. – Желание стрельнуть еще не прошло? А в разведку со мной не хочешь пойти? Не, с тобой нельзя, тебя фрицы за версту учуют, даже без собак. Потому как обделаешься ты. Ладно, вставай! А то вон настоящий немец не поймет, что за разборки у русских. Боец поднялся, подобрал карабин, но близко к Игорю не подходил, побаивался. Их привели в штаб. И не полка, а батальона связи. Должности ПНШ по разведке не было, как и самой разведки, служба тыловая. Игорь представился начальнику штаба. Тот глаза вылупил. – Ты знаешь, где находишься? Десять километров от передовой! Скажешь – заблудился? Морда фашистская, да я тебя в расход! – Остынь, старлей! У меня сведения важные. Если меня поставишь к стенке сегодня, завтра тебя поставят. А погоны уже сегодня сорвут. – Ты что себе позволяешь, боец? Игорь без разрешения уселся на табуретку. – Звоните в штаб моего полка, попросите на связь майора Иванова. – Ночь, не буду начальство беспокоить. – Майор из штаба армии, – соврал Игорь. – Нас ждет. – Кого вас? Ты один, если немца не считать. – Мой ПНШ по разведке Федюнин на той стороне остался, ранен. Насчет того, что майор из штаба армии, Игорь соврал. Но то, что он из дивизии, точно. Вполне могло быть – из штаба армии. Ссориться с высшим руководством старлею не с руки, может боком выйти. – Тогда ответь – если передовую переходил, как далеко от нее в наш тыл ушел? – Да просто. Катер немецкий угнал, он у берега стоит, можете полюбоваться и даже своим трофеем записать. Старлей на своих бойцов посмотрел. – Был катер, товарищ старший лейтенант. – Как был? А куда делся? – Стоит у берега. – А говоришь – был. Игорь вмешался. – Морякам в речную флотилию бы сообщить. Катер на ходу, хороший. Нашим пригодится. – Я сам решаю, кому и когда звонить. Уведите обоих и под замок до выяснения. – Так, товарищ старший лейтенант, у нас камеры в батальоне нет. – На склад, под замок! – закричал старлей. Обоих до выяснения закрыли в бывшем колхозном бревенчатом амбаре, ныне складе проводов, полевых телефонных аппаратов, коммутаторов, катушек. Игорь в углу уселся. Сухо, мыши под полом попискивают. Даже придремал, ночь выдалась бессонная. Старший лейтенант принялся накручивать ручку полевого телефона, с трудом, кружным путем, через штаб дивизии вышел на штаб полка. Его соединили с майором Ивановым. Старлей невнятно объяснил, что к берегу пристал немецкий катер, на нем двое немцев. – Товарищ старший лейтенант, как я понял, вы начальник штаба отдельного батальона связи? – Так точно. – Тогда про какой катер вы мне рассказываете? Вы пьяны? – Никак нет. Один из немцев утверждает, что он разведчик из вашего полка. – С этого и надо было начинать. Накормить, дать отдохнуть. Их двое? – Разведчик один, второй – моторист с катера. – Ладно, выезжаю. За разведчика головой отвечаете. Отбой! Старлей трубку положил. Выходит – не врал этот, что в немецкой форме. И не шутил, когда сказал, что старлея на следующий день после него шлепнут. Вечно у разведчиков секреты, да ведут себя независимо. Майор приехал через час, когда светать начало. – Где он? – Сейчас доставим. Фролов, немцев из сарая сюда! Майор поморщился. Содержать в одном помещении обоих не стоило. Привели обоих. Майор, как увидел, воскликнул: – Катков! А где Федюнин? – Ранен, на хуторе отлеживается. Фельдшер местный его осмотрел. – Старлей, уберите отсюда немца в сарай и сами выйдите. Когда остались одни, майор подошел. – Федюнин тебе передал что-нибудь? – Так точно. В ручье пришлось искупаться, пакет бумажный подмок, но товарищ лейтенант сказал – не промокнет, в прорезиненной ткани. Игорь достал из кармана пакет, протянул майору. – Молодец! Сведения важные! Майор шагнул к Игорю, обнял. – Погоди, а что старлей про катер говорил? – Обратно выбираться надо? Наследили мы маленько, по следу собаку пустили, пришлось и собаку и проводника в ножи. После лейтенанта на хутор определил, сам к реке. А тут катер какого-то майора ждет. Я рулевого снял и ходу. А в машинном отделении моторист оказался. Реки не знаю, обстреляли меня, понял – передовую прошел. Ночь, темно. Нашел местечко, приткнулся. – Хм, удачно выкрутился. Майор неожиданно на немецкий перешел. – Покажи на карте, где хутор. Игорь пальцем ткнул. – Дед там с бабкой живет. Я-то не знаю никого из местных. – Не сдаст? – На заброшенной пасеке рядом с хутором избушка пасечника. Туда определили. Дед за фельдшером пошел, а я залег неподалеку. Если бы с немцами вернулся, я бы задержал. Федюнин успел бы уйти. Хотя, судя по состоянию, недалеко. Фельдшер сказала – кости руки сломаны и гангрена начинается. – Плохо. Через три дня наступление начинается, будем надеяться – обойдется. Едем в полк. – А немец? – С собой заберем. Хоть и невелика птица, моторист всего лишь, а допросить надо. Ты по-немецки чисто говоришь, как берлинец. Не приходилось бывать? – За границу не выезжал никогда. Забрали пленного. Майор посоветовал старлею: – Дозвонись до штаба флотилии, катер пусть заберут. Нашим пригодится. И запиши трофей на свой счет. Глядишь – еще звездочка на погон упадет. – Так точно! Когда «Виллис» уехал, старлей вытер потный лоб рукавом. Пронесло! Надо связываться с флотилией, а катер досмотреть. Наверняка у немцев харчи есть и выпивка, лучше забрать, коли трофей теперь за батальоном числится. По приезде в свой полк Игорь рапорт уселся писать по распоряжению майора. Потом на полевую кухню. Не ел давно, в желудке сосало. А уж затем в землянку. Разведчики сразу поинтересовались: – Вдвоем вернулись? – Федюнин ранен, остался на той стороне, на хуторе у деда. – Главное – что жив и в укромном месте, – подвел итог ефрейтор Жихарев. Игорь спать завалился, только сапоги снял. Чужая форма разведчиков не удивляла. Спал до самого ужина. Да и то товарищи растолкали. – Вставай, пайку принесли. Не поленились, принесли котелок каши, чаю, хлеба, про фронтовые сто грамм не забыли. Сами в такой ситуации не раз бывали. Не знаешь, что раньше – бежать есть или спать? Игорь съел все подчистую. Потом переоделся в свою форму, разведчиков чужой не удивить, но бойцов других подразделений раздражает. Командир полка вместо отсутствующего лейтенанта Федюнина назначил временно исполняющим обязанности старшину Яшникова. Хороший мужик старшина, не придирается без повода, но офицерского училища не кончал, наукам не обучен. Его потолок – разведгруппу в поиск сводить. А тактическая операция не для его ума. Немецкого языка не знает, аналитически мыслить не может. Этими недостатками и другие офицеры страдали. Во время войны новобранцев в командных училищах по сокращенной программе учили, три-шесть месяцев. Доходило до того, что выпускники не умели читать топографические карты – основу основ для любого офицера всех родов войск. Для разведчика в особенности. Старшина и сам понимал – не на месте. Но – временно. Разведчики тоже настроились ждать своего командира. Игорь, немного отдохнув за пару дней, снова стал натаскивать новичков, хотя команды от начальства не поступало. Знал – надо, его опыт пригодится молодым, сбережет их жизни, поможет выполнить задание. Кроме того, чувствуешь свою нужность для взвода, время быстрее проходит. Но боец – человек подневольный. В один из дней старшина приказал явиться в штаб. – Майор ожидает, поторопись. Игорь вошел в комнату, доложился по форме. – Садись. Разговор у нас долгий будет. Игорь уселся на табуретку. Он уже догадывался, зачем вызвал его майор. Было такое в его жизни. Майор начал издалека: – Как служба идет? Не вставай. – Нормально. Ждем, когда наступление будет, нашего лейтенанта вызволить получится. – Наверное, под его началом служить не придется. Сначала в госпиталь, а уж куда его потом направят, в какой полк, еще вопрос. Не скрою, подбираем кандидатуру. Так что скоро будете при новом ПНШ по разведке. – Жаль. – А командованию разве нет? Толковых и способных офицеров, да с опытом не так много. Сам знаешь, в разведке одной смелостью и лихостью не возьмешь, не кавалерия. Терпение нужно, хитрость, изворотливость, умение оценивать обстановку и принимать неожиданные решения, способные привести к нужному результату. Слышал уже Игорь подобные слова. Майор неожиданно спросил: – Вот как ты считаешь, ты на своем месте находишься? – Так точно. Разве замечания по службе есть? – Были бы, не разговаривал с тобой. – Я уж думал, из-за Федюнина, что не уберег командира, в пехоту списать собираетесь. – Толковые парни и там нужны. Думаю, ты там быстро сержанта бы получил, отделенным стал. – Пошлет командование – и там служить готов. – Похвально. Вот мы и подошли к главному, из-за чего я приехал. Хочу предложить тебе, Катков, службу в дивизионной разведке. Полковая – не твой уровень. У тебя во взводе, кроме Федюнина и тебя, никто немецкого не знает. В дивизионной разведке ситуация ненамного лучше. А необходимость допросить языка у них же, в тылу, возникает. При штабе дивизии несколько переводчиков, а в разведку брать нельзя, все еврейской национальности. Евреев в разведку в самом деле не брали. Не потому, что плохи, а потому как в случае плена это сразу расстрел после пыток. И даже переодень еврея в немецкую форму или гражданскую при заброске в тыл, внешность сразу выдаст. Игорь некоторое время молчал. – Обдумываешь? Молодец. Скоропалительных решений принимать не надо. В дивизионке служба сложнее, задания серьезней, больше риска и ответственности, а медалями и орденами не чаще награждают. А почему у тебя до сих пор наград нет? Были награды, только в другом времени и других подразделениях. Но разве о них расскажешь? – Не удосужился, геройства не проявил. – Конечно – не приметили тебя командиры, а зря. Ты же не в обозе отсиживался? – Никак нет. В общем, согласен я. – Не сомневался. У меня чутье на людей. Способных за версту чую. Собирай вещи. Сейчас командир полка приказ подпишет о переводе, вместе со мной поедешь. Голому собраться – только подпоясаться. В сидоре бритва, полотенце, запасные портянки, пара банок консервов. Попрощался с парнями. Некоторые поняли его перевод неправильно. – Из-за Федюнина тебя? А куда? В пехоту? – В разведку, только другое подразделение. Так что думаю – встретимся еще. Земля – она круглая. Разведчики подходить стали, руки жали. Один на память финку в чехле подарил, другой пистолет трофейный – «маузер» калибра 6,35 мм. Меньше ладони, спрятать удобно. А на близкой дистанции бьет не хуже ТТ или «вальтера». И что удобно – звук выстрела тихий, слабый. Жалко расставаться было, только обвыкся.Глава 4. Дивизионка
Перевод на новое место службы – всегда событие. Как-то примут сослуживцы? Не примут по каким-либо причинам, служба не пойдет. В дивизии уже был не взвод, а рота разведки. Задания выполняли сложные, в тылы противника уходили далеко, иной раз надолго. Отбирали в дивизионку из полковых разведок людей опытных, уже проявивших себя в поисках, рейдах. Но и отсев по причине смерти, ранений был высок. Рота за полгода обновлялась наполовину, а то и более. Взвод, куда определили Игоря, был укомплектован не полностью, а спрос был по полной. Майор Иванов оказался начальником разведки дивизии, только фамилия не Иванов была, о чем догадался Игорь при первой встрече, а Баринов. Фамилия не рабоче-крестьянская, но фамилию, как и отца-мать, не выбирают. Командиром роты старший лейтенант Саватеев, а командир взвода – лейтенант Жихарев. Баринов представил офицерам Игоря. – Из полковой разведки к нам, рядовой Катков. В совершенстве владеет немецким, не одну вылазку в тыл противника совершил. Как говорится – владейте. Понятно, офицеры новому разведчику рады. В разведгруппе, когда она в тыл идет, переводчик нужен просто позарез. Офицеры с Игорем побеседовали, ответами остались довольны. Только старлей Саватеев удивился: – Опыт есть, языки взяты, немецким владеешь. А до сих пор даже до ефрейтора не дослужился и наград нет. Как так? Или набедокурил? – Никак нет. Можете у лейтенанта Федюнина узнать. Правда, он сейчас в немецком тылу. – Знаю точно, толковый офицер. Пошли, землянку покажу, с разведчиками познакомишься. Лейтенант Жихарев Игоря в землянку привел, а там одно отделение. Второе в тыл ушло, на задание. Офицер Игоря представил. – Вот твои нары, занимай. Куришь? – Никак нет! – Вот и славно. Лейтенант ушел, Игорь со всеми парнями перезнакомился. С кем-то из них придется в рейд идти. Парни с опытом. Кто сержант, а у других медали на груди – «За отвагу». На фронте такая медаль ценилась. А у Игоря ни одной лычки на погонах и на гимнастерке ни одной награды. Поэтому восприняли его как добровольца из запасного полка, поглядели снисходительно. Игорь помалкивал, в грудь кулаком себя не бил, никому ничего доказывать не собирался. Первый же рейд все расставит по своим местам. Вместе с бойцами поужинать сходил. Кормили явно лучше, чем в полку. По крайней мере в каше куски мяса попадались. Наверное, сказывалась близость к штабу дивизии. Обычно разведчики располагались поблизости от штаба. Недалеко от штаба располагался и медсанбат. После ужина несколько разведчиков направились туда. Накал боевых действий на время стих. Тяжелораненых в тыловые госпитали переправили, остались легкораненые и выздоравливающие, вечером медсестры и санитарки свободны бывали. А кому из разведчиков не хочется покрасоваться перед женщинами наградами, рассказать об удачном поиске? Через два дня на утреннем построении лейтенант Жихарев назвал несколько фамилий, в том числе и Игоря. – Выйти из строя! Пять бойцов сделали шаг вперед. – К командиру роты! И сам пошел с ними. Старший лейтенант Саватеев объявил о предстоящем рейде. Командиром группы назначался Жихарев. Задача пройти по тылам врага в район Кардымово. По непроверенным данным, туда должен прибыть полковник Хольц из штаба группы армий «Центр» с секретными документами. Он являлся целью захвата. В случае невозможности пленения необходимо захватить портфель с документами. – Задача понятна? – Так точно! – ответил Жихарев. – Теперь уточним детали. Игорь просто ошалел. Оберст наверняка имеет сильную охрану, да и самих немецких войск под Смоленском полно. От этого Кардымово до Смоленска, судя по карте, каких-нибудь 25–30 километров. Случись тревога, на помощь прибудут быстро. Для того чтобы захватить оберста, нужна целая дивизия, а не пять бойцов и лейтенант. Мало того, по тылам противника надо было преодолеть больше шестидесяти километров. Пешком, да скрытно – верных двое суток, если повезет. Но разведчики слушали спокойно, не выдавая волнения. Любой поиск в тылу врага – уже сильный стресс. А задачу ставят сверхсложную. Все же собрался, прослушал командира до конца. – Бойцам отдыхать и готовиться. На передовую поведу лично, в двадцать два часа. Все свободны! Жихарев остался с Саватеевым. Сформированная группа направилась к старшине. Для начала подобрали по размеру немецкую форму и сапоги, а также остальную амуницию – ремни, пилотки. Конечно – оружие. В ранцы из телячьей кожи уложили сухой паек, причем галеты и консервы только немецкого производства. Конечно, если группу остановит патруль – не отвертеться. Из парней немецкий язык знали только Игорь и лейтенант, да и документов брать не предполагалось. Это вылилось бы в потерю времени – фото, печати. А к чему, если немецким не владеешь. Сухой паек после привала не должен наводить на подозрения. Группа всегда после привала заметала следы. Банки и упаковки от сала, галет – все закапывалось. Но случись немцам наткнуться на свежую банку, она должна быть немецкой. Мало ли – маршевая рота отдыхала. Зато патронов к автоматам взяли по две сотни, в магазинах и картонных пачках. Известно ведь, патронов много не бывает. Устраивать бой никто не собирался, но исключить огневой контакт невозможно. Гранаты взяли отечественные – Ф-1. Мощные, небольшие по размерам, с небольшим временем горения запала. Немецкие «колотушки» с деревянной ручкой бойцы не уважали – слабы, и запал горит долго. Иной раз, когда такая граната падала в окоп, бойцы успевали метнуть ее обратно. Стальные шлемы не брали, слишком тяжело все нести. Каска помогала в рукопашной или защищала от осколков, пули на больших дистанциях. А вблизи она пробивалась даже из пистолета. В группе все некурящие, но по пачке сигарет и зажигалке взяли. Зажигалки – костер развести, спички отсыревали. А сигареты – след от собачек присыпать. Каждый предмет для дела годился, имел двойное назначение, конечно – для посвященного человека. Двое взяли саперные лопатки в чехлах. Мусор за собой прикопать после дневки, окопаться, если укрытие соорудить надо. А еще лопатки хороши в рукопашной. Для этого их точили до бритвенной остроты, даже боковые стороны. Такой лопаткой рубить можно, как топором, и в цель метать. Игорь сам был свидетелем, как один такой умелец с дистанции в пятнадцать метров точно пополам рубил папиросную пачку. Саперная лопатка – шанцевый инструмент у пехотинца, никто внимания не обратит. А повесь нож в ножнах на пояс – не по уставу. Привлекать к себе внимание, даже в мелочах, никому не хотелось. Никто не исключал возможность, что их увидят, пусть и мимолетно. В таком случае – пусть примут за своих. В хлопотах время до обеда пролетело быстро. Все вместе отправились к полковой кухне, уселись за один стол. За несколько дней, что был в дивизионке, Игорь присмотрелся к парням. Трое вопросов не вызывали – все сержанты, Крохин, Елагин, Постюк. А вот четвертый – Дитяткин – откровенно не нравился. С виду вылитый блатной. На верхней челюсти фикса, руки в синих наколках, разговор почти сплошь смесь жаргонного с одесским. Неприятие было, хотя сито отбора прошел, стало быть – достоин служить в дивизионной разведке. Может – ошибки бурной молодости? После неспешного обеда все в землянку прошли, улеглись спать. Ночь предстояла бессонная, хотя бы вздремнуть немного. Хотя впрок ни насытиться, ни выспаться невозможно. Другие разведчики взвода их не беспокоили, в землянку не заходили. Вечером также дружно поужинали. О предстоящем рейде никто не говорил, но нервничали. Скрывали чувства, но заметно было. Кто пальцами по столу барабанил, другой одну и ту же мелодию напевал, хотя прежде молчуном казался. В девять вечера в землянку зашел Жихарев. На нем форма пехотного унтер-офицера, пистолет в кобуре. С виду тертый фронтовик. На кителе нашивка за ранение, значок за три атаки. – Все готовы? Бойцы после ужина переоделись уже. – Ранцы надели, попрыгали. Никаких металлических звуков, все уложено тщательно. Вскоре в землянку спустился Саватеев. – Саперы заранее разминировали узкий проход в наших и немецких минных полях. По нейтралке впереди вас сапер ползти будет. Правее триста минометчики огонь по передовой откроют, по разведанным целям. Под шумок проскочить легче. На выход. На разведчиках советские плащ-накидки, это как водится, если форма чужая. За полчаса до передовой траншеи добрались. Командир роты лично всю группу проводил. – Передовой пост в курсе. Водогреев! – Я! Из темноты вынырнул сапер – дядька в возрасте. – Веди. Сапер неловко полез на бруствер. – Ни пуха ни пера, – пожелал Саватеев. – К черту, – ответил Жихарев и полез за сапером. Игорь выбрался последним. Не сам замешкался, порядок следования определил лейтенант. Как новичка поставил последним. Сапер шустро полез вперед. Как поравнялся с постом, встал. До немецких позиций полкилометра. За ним поднялись остальные. Шагали молча, след в след. Как сапер угадывал в темноте безопасный проход, Игорь не понимал. Но большую часть нейтралки прошли. Потом сапер спустился в большую воронку, группа за ним. Сапер на часы посмотрел. – Скоро начнут. Ждали минометного обстрела с нашей стороны. Через несколько минут послышались хлопки стодвадцатимиллиметровых минометов, в стороне завыли пролетающие мины. Бах! Мины рвались одна за одной. На немецкой стороне вспышки. – Вперед! Немцы даже осветительные ракеты перестали пускать. Ракетчики опасались, чторусские ударят и по ним, спрятались в укрытиях. Сотню метров бежали, потом на шаг перешли. Сапер остановился: – Дальше сами, до немцев – сотня метров. До колючки полоса от мин свободна. И повернул назад. Каждый в душе позавидовал саперу. Пятнадцать минут – и он у своих. Выпьет фронтовые сто грамм, спать завалится. До колючей проволоки ползли. В темноте глаза уже адаптировались, заметили колья. Лейтенант пропустил вперед Елагина. Видимо, группа в таком составе уже ходила в тылы. Все знали свои обязанности, действовали слаженно, без приказа. Елагин стволом автомата проволоку приподнял, разведчики проползли. Замыкающим – лейтенант. Уже бруствер. Слышны голоса немецких солдат, доносится запах сигарет. Потом голоса стали удаляться в сторону дзота. Лейтенант перелез бруствер, заглянул в траншею, махнул рукой. Разведчики по одному подползали, перепрыгивали, сразу ложились и отползали подальше. Землю перед собой ощупывали руками. Солдаты выбрасывали пустые бутылки и консервные банки, если наткнешься, на шум обязательно прибежит часовой. Сам лейтенант перемахнул траншею последним. Ползли метров сто, потом встали, двинулись цепочкой. Впереди командир группы. Вышли к тропинке, протоптанной солдатами ко второй линии траншей. Обычно обе линии занимал один и тот же полк, а то и батальон. И военнослужащие знали друг друга в лицо. Приходилось быть настороже. Из темноты у второй линии траншей возник часовой. – Стой! – приказал он. – Солдат, ко мне! – скомандовал лейтенант. Как мог немец ослушаться приказа? Подбежал, козырнул. – Солдат Мюльтке, господин офицер! – Хорошо несешь службу, передай своему взводному. – Так точно! – Ты из Саксонии? – Так точно, – расплылся в улыбке солдат. – Земляк, по говору узнал. Во время разговора Игорь подошел поближе. Момент напряженный. Разведчики впереди по-немецки не понимали. Солдат мог спросить пароль, которого Жихарев не знал и не мог знать, пароли менялись ежесуточно. Впрочем – в РККА порядки были такие же. – Продолжай нести службу. Некогда, дела, а то бы я поболтал с тобой. Разведчики двинулись дальше. Напряжение спало. Пройти передовую – самое трудное, опасное, как и перейти ее назад, возвращаясь к своим. Пожалуй – тяжелее, если с ними будет пленный. Вышли на дорогу, здесь перешли на бег. Лейтенант поглядывал периодически на часы. Игорь недоумевал: разве намечена встреча? Наверное, лейтенант не посвящает группу в детали. А по Игорю, меньше знаешь – лучше спишь. Сколько километров они преодолели, сказать сложно. Километровых знаков не было, темно, ориентация затруднена. Как миновали деревянный маленький мост, лейтенант остановил группу. – В лес, отдыхаем! Команда долгожданная, устали порядком все. Разведчики легли, подняли ноги на стволы деревьев. Так ноги лучше отдыхают. Лейтенант сидел, смотрел то на дорогу, то на часы. Послышался звук мотора. Со стороны Смоленска проехал грузовик, миновав мост, развернулся и встал. – Подъем, все быстро в кузов! Ни фига себе! Разведчики без вопросов подхватились, кинулись к машине. Лейтенант на пассажирское место в кабину, остальные – в крытый брезентом кузов. Игорь понял, что рейд был согласован с кем-то из агентуры в немецком тылу. И человек этот водитель в немецкой воинской части. Гражданская администрация из коллаборационистов автотранспорта не имела. Задание серьезное, ставки велики, раз задействовали такого агента. Грузовик сразу тронулся. Водитель и так нарушал приказ. Ночью передвигаться можно было только в составе автоколонны под прикрытием бронетранспортеров или танков. Нападения партизан были нередки, и немцы не хотели нести потерь в своем тылу. Один из разведчиков сказал: – Каждый бы раз в немецкий тыл на грузовике ездить! Лафа! – Рот закрой, размечтался! А представь – сейчас партизаны нападут. Откуда им знать, что в машине свои? Что – стрелять будешь? А если нет, свои грохнут. Так что я предпочел бы пешком топать. Грузовик трясло. Чтобы объехать посты на дорогах, он ехал окольными путями. Через час машина остановилась. Хлопнула дверца, у заднего борта возник лейтенант. – Быстро из машины! В две секунды разведчики покинули кузов. Жихарев ладонью ударил по борту, грузовик тронулся. Лейтенант сошел с дороги в близкий лес, разведчики гуськом за ним. – Накройте. На голову лейтенанта набросили накидку, чтобы не демаскировать светом фонаря. Жихарев должен был сориентироваться по карте. Надо поторапливаться, скоро рассвет. Командир группы определился, еще несколько километров разведчики бежали. Останавливались на отдых на опушке леса. – Мы у места назначения. Впереди – Кардымово. Часовым назначаю Елагина, остальным отдыхать. В армии это самая желанная команда. Устроились кто где, но компактно. Лейтенанту удалось вздремнуть пару часов. С рассветом он поднялся, устроился на опушке с биноклем. Наблюдал долго, потом на дерево взобрался. Елагин улегся спать. Через час лейтенант спустился с наблюдательного пункта, расстроен. – Катков, – тихо толкнул он Игоря. – Просыпайся, надо в поселок идти. Часовым назначаю Постюка. Игорь лицо руками потер. Свой ранец он на биваке оставил, в поселок пошли налегке. По дороге Жихарев сказал: – Не могу в бинокль определить, где штаб. Наша с тобой задача – выяснить. – Вы в штабе планируете захватить этого оберста? – Я что, на больного похож? В штабе охрана. Нам перестрелка и преследование не нужны. Полковника наверняка где-то рядом поселят. Сначала определимся со штабом, потом с оберстом. Сначала вышли из леса на дорогу, причем за поворотом. Странно будет, если офицер и солдат вермахта выйдут из леса. При подходе к поселку Жихарев заметил: – Катков, не части, идем деловым шагом. Наблюдаем – я вправо, ты влево. Дубля не будет, не набережная в Одессе. Замечай легковые машины, антенны раций, провода телефонной связи, часовых. В первую очередь надо определиться с расположением штаба. Потом передислоцируем группу поближе, понаблюдаем. Большинство офицеров в полевых частях невысокого звания – лейтенанты, капитаны, изредка – майоры. Погоны у них обычные, тряпочные. А у оберста витые, такие в бинокль сразу определишь. Потому Жихарев о наблюдении упомянул. Как в поселок вошли, лейтенант закурил. Игорь еще удивился. За то время, что он видел командира, – закурил впервые. Как понял – своего рода маскировка. В случае непредвиденной остановки можно пепел стряхнуть, глаза потереть – дым попал. А тем временем соображать – что ответить патрулю или прикинуть по обстоятельствам. Внимания на них никто не обращал, Кардымово – поселок большой, и здесь расквартирована не одна воинская часть. Игорь штаб первым засек. Сбоку от кирпичного здания грузовик кунг стоит, вверх идет стойка антенны. Через окно несколько телефонных проводов тянется, у входа часовой. А перед крыльцом легковая машина и несколько мотоциклов. Наверняка посыльные для связи. – Наблюдаю штаб слева сто. – Вижу, – процедил Жихарев. – Не делай такую озабоченно-встревоженную рожу. – Яволь, – улыбнулся Игорь. – А дальше домик для важных персон подходящий и часовой при нем. – Засек. Доходим до первого переулка – и назад. Нечего глаза мозолить камарадам. Свернули в переулок, навстречу несколько солдат в две шеренги, сбоку обер-ефрейтор вышагивает. Похоже – смена караула у штаба. Ага, вот домик охраны, через штакетный забор видно, как солдаты развлекаются – играют в карты, один пиликает на губной гармошке. – Похоже – один взвод, избушка-то невелика. – Для нашей группы все равно много. Дом, где расположился взвод охраны, в ста метрах от штаба. Случись тревога, за пять минут добегут. Но вся охрана – не при штабе, уже хорошо. Одного разведчика с автоматом на перекрестке положить, он десяток минут охрану сдерживать сможет. По дороге отошли от Кардымово, нырнули в лес. Разведчики подкрепились сухим пайком. Игорь тоже был голоден, поел. Лейтенант сам съел кусок хлеба с салом, скомандовал: – Подъем. Лежку оставляем, перебираемся на другое место. Пришлось делать крюк по лесу, было открытое пространство, километра два, зато скрытно. Как только заняли позиции, лейтенант полез на дерево, приник к биноклю. Наблюдал долго, часа два, зато спустился довольный. – Тут оберст. С ним еще какой-то офицер, похоже – адъютант, он носит портфель. Полагаю – документы там. Охрана поменялась в двенадцать. Лейтенант устроил с разведчиками маленькое совещание. – Есть какие-то мысли по поводу оберста? Начал Крохин: – Не в первый раз работаем… По темноте к дому подберемся. Дитяткин часового снимет ножом, у него хорошо получается. Двое в дом. Адъютанта режем, оберсту кляп в рот. – Гладко у тебя получается. По очереди все на дерево, ознакомьтесь с предстоящим полем деятельности. Потом еще раз обсудим. Первым полез на дерево Костюк, через полчаса уступил место и бинокль Крохину. До вечера на дереве успели побывать все. Потом еще раз Жихарев стал совещаться. – Ваше мнение? Единственный, кто внес дополнение, это Игорь. – Надо одного человека поставить на перекрестке. Случись непредвиденная ситуация, он сможет сдержать взвод охраны, выгадает драгоценные минуты. – Согласен, – кивнул Жихарев, – сам так планировал. Вот ты перекресток и займешь. С темнотой обойди вокруг Кардымово, займи позицию. Если все пройдет благополучно, дам сигнал – два утиных кряка. Собираемся у первой лежки. Со мной на захват идут Дитяткин – на тебе часовой, да Елагин. Мы работаем в доме. Костюк и Крохин у ворот внутри двора, страхуете. Игорь по лесу обошел поселок с востока, по темноте прополз мимо заброшенной избы, устроился за забором. Место удобное, перекресток и переулок – как на ладони. Да еще, как по заказу, сломаны несколько досок в заборе. Удобно для наблюдения и сектор для стрельбы хороший. Но только стрельба – последнее дело в разведке. Если стрельба, считай задание сорванным. Немцы группе не дадут уйти, будут преследовать, пока не уничтожат группу, вцепятся, как репейник в бродячего пса. По переулку протопала смена караула – в штабе и в доме, где находился оберст. Как ни смотрел, ни слушал Игорь, а не заметил, как разведчики в дом оберста проникли. Тихо, ни стука, ни шума. А потом приглушенный выстрел из дома. Со стороны домика взвода охраны крики. – Ахтунг! Аларм! Бодрствующая смена выбежала в переулок. Черт, что-то у парней пошло не так. И немцы среагировали быстро. Игорь снял затвор автомата с предохранителя. Под ложечкой засосало, появилось неприятное чувство. Солдаты бежали по переулку. Сейчас они не имеют возможности для маневра, с обеих сторон зажаты заборами. Самое время стрелять, отвлечь внимание на себя. Видно неважно, в основном отблески от луны на стальных шлемах. Игорь навел по стволу, прицела в темноте не видно, дал очередь длинную, поводя стволом веером, чтобы не промахнуться. Раздались крики, стоны. Солдаты кто залег, а кто упал – убитые, раненые. А Игорь уже короткими очередями, по три-четыре патрона бил, на движение, на шорох. Немцы очухались быстро, открыли ответный огонь. Стреляли из карабинов. Игорь в ответ дал очередь по вспышкам, перекатился правее. С одного места стрелять нельзя, надо менять позицию, иначе засекут и ухлопают быстро. На перекресток выбежал солдат, в руке граната, сделал замах, чтобы метнуть, Игорь срезал его короткой очередью. Граната через несколько секунд взорвалась. Осколки ударили по деревянному забору. А из домика охраны уже подкрепление бежит. Только укрыться им негде. Игорь длинную очередь по темным силуэтам дал. Автомат клацнул затвором, патроны в магазине кончились. Он сменил магазин на полный. Пора делать ноги, иначе обойдут, закидают гранатами. Забор – защита хлипкая, был бы хоть окопчик неполного профиля, пули забор прошивают, как иголка ткань, он отполз назад, на четвереньках за избу заполз, здесь вскочил. Немцы его не видят, изба прикрывает. Бросился в лес. Чтобы его тут ночью обнаружить, как минимум рота нужна. Грохнул близкий взрыв. Видимо, немцы швырнули гранату. А только Игоря на прежней огневой позиции уже нет. Он побежал влево за огородами. Несколько минут в запасе у него есть, пока немцы осмелятся приблизиться к забору. Мчался быстро. Стрельба, стихнувшая после его бегства, вспыхнула вновь. Черт, неужели группа разведчиков на немцев напоролась? И помочь парням он сейчас не в состоянии. Обогнул поселок, перебежал дорогу, нашел место первой лежки. Здесь место сбора. Залег за деревом. Минут через десять легкий шум. – Стой! – сказал Игорь по-русски тихо. – Свои, Жихарев. Командир залег рядом с Игорем. Оба стали вслушиваться – придет ли еще кто? – Адъютант, сука, за пистолет успел схватиться, Елагина застрелил. Потом ты пальбу устроил. Оберст в окно кинулся, его Дитяткин ножом. Так что языка у нас нет, зато портфель прихватить удалось. А в поселке тревога. Зажегся прожектор, стал лучом шарить по лесу, по огородам. По поселку немцы бегали. Ну да, разворошили осиное гнездо. Из поселка выехал мотоциклист. – За подмогой, что ли? – процедил лейтенант. – Если за егерями, сматываться надо. – Подождем немного, вдруг наши подойдут. Хотя бы четверть часа. Пятнадцать минут тянулись томительно долго. Никто из разведчиков не вернулся к месту сбора. – Время вышло, уходим! Лейтенант поднялся, за ним Игорь. Отошли от поселка по лесу, выбрались на грунтовку. Так идти быстрее. Далеко уйти не удалось. Послышался звук мотоциклетного мотора, блеснул луч фары. – В лес! Побежали за деревья. У Игоря решение созрело. – Товарищ лейтенант, дозвольте мотоциклиста снять. – В поселке услышат. – Мы уже далеко, а мотоцикл пригодится. – Тогда давай. Игорь бросился к дороге, залег. Из-за пологого поворота показался мотоцикл. Непонятно – только водитель на нем или в коляске кто-то сидит? Обычно в коляске пулеметчик или посыльный. Для Игоря существенно – один выстрел в водителя делать или еще в того, кто в коляске? Мотоцикл почти поравнялся с Игорем. Он привстал на колено, выстрелил в мотоциклиста. Мотоцикл вильнул, съехал с дороги в кусты и заглох. Держа палец на спусковом крючке, к немцу подбежал. Готов! Игорь вытащил ключ зажигания. – Товарищ лейтенант, помогите вытолкать. Пока Жихарев перебежал, Игорь стащил водителя с мотоцикла, обыскал карманы. Вытащил личные документы, отстегнул подсумок с магазинами. Лейтенант уже здесь, прикрывает. – Тащи труп подальше в кусты. Игорь поднатужился. Немец здоровый и тяжелый. За ноги затащил в кусты, бросил. Вдвоем с Жихаревым вытолкали мотоцикл на дорогу, развернули. К поселку ехать нельзя, придется кружок дать, но не пешком же! Мотоциклом оказался BMW R-75 «Сахара», получивший прозвище «Скарабей». При собственном весе с коляской 420 кг мог везти 450 кг, да еще на фаркопе за собой прицеп или легкое орудие, миномет на колесном ходу. Имел привод на колесо коляски, демультипликатор, из-за чего проходимость по грязи или снегу была фантастической, лишь бы на брюхо не сел. Имел отличительную особенность – на бензобаке находился воздушный фильтр, по форме и размерам один к одному стальной шлем. Игорь утопил ключ зажигания, ручкой слева от бензобака выставил нейтраль, ногой резко нажал рычаг кик-стартера. Мотор ровно зарокотал. – Товарищ лейтенант, в коляску. – Я сзади сяду. – В коляску! Так меньше шансов при первом повороте перевернуться. Кроме того, в коляске пулемет. Жихарев сунул в коляску под ноги портфель, уселся сам. – По газам! – скомандовал он. Двигатель на мотоцикле, двухцилиндровый оппозит, низкооборотный, тянул мощно, как паровоз. Лихо проскочили километров пять, когда Жихарев спохватился: – Сверни куда-нибудь и стой! – скомандовал он. Игорь свернул на просеку, остановился. – Сейчас мост будет через Большой Вопец. А дальше Астрогань и Смоленск. Нам туда не надо. Отгони подальше в глушь. Надо посмотреть, что в портфеле. Обидно будет, если туфта. Игорь еще отъехал, спустился в низину. Лейтенант достал портфель, выложил бумаги на коляску, зажег фонарик. Игорь с водительского места увидел – бумаги ценные. Почти на каждой папке вверху гриф «Секретно» или «Совершенно секретно». Таким грифом помечают документы серьезные. Лейтенант осмотром тоже остался доволен, сложил документы в портфель. Им на Заполье двигаться надо. Правда, судя по карте, дороги туда нет, но местность ровная. Ни леса, ни рек. А потом на Рыжково пробиваться. Тут река обозначена, трофей бросить придется. Игорь тронул мотоцикл. Жалко с такой техникой расставаться. Умеют же немцы делать, у них не отнимешь. Тянулся луг, ровный, местами с низинами. Вполне терпимо, если бы не кочки да кротовьи норы. На них нещадно подкидывало. За час до Заполья добрались, проскочили не останавливаясь. Повернули влево. Еще полчаса, и уткнулись в реку. – Все, приехали! Загоняй в низину или кусты. Лейтенант выбрался из коляски, портфель за собой вытянул. Был соблазн снять ручной пулемет, разом усилив огневую мощь, но как с ним через реку перебраться? Тут бы портфель в целости сохранить, не замочив бумаг. Игорь не удержался, откинул крышку багажника на коляске. О! Целое богатство! Запасливый немец был. Канистра моторного масла, консервы, выпивка, запасная камера. Хотя к крышке приторочено запасное колесо на ободе. А еще лента к пулемету в барабане снаряжена. Жаль такое добро бросать. – Товарищ лейтенант! Две минуты! Я камеру накачаю насосом. На нее обмундирование и портфель уложим, сподручнее будет. – Валяй! На боковой стенке коляски насос приторочен, лопатка. Игорь камеру накачал до звона, раздуло ее. – Готово. А лейтенант карту изучал. Потом на часы посмотрел. – Шестьдесят восьмая армия с минуты на минуту должна наступление начать на Дорогобуж. До него далековато, по прямой километров шестьдесят. Зато фронт там не сплошной будет. Туда и направимся. – Может, подхарчимся? Жалко бросать такое добро и неизвестно, когда еще есть придется. Ранец с харчами остался у Кардымово, на второй лежке. С ранцем воевать неудобно, оставил, полагая затем забрать, да не довелось. – Дозволяю. Открывай консервы. Долго ли ножом вскрыть банки? Перекусили ветчиной и шпротами. Жаль – ни хлеба, ни галет нет. Игорь за бутылку шнапса взялся. – По сто грамм? – С собой возьмем, после переправы в самый раз будет. Игорь веток с кустарника наломал, на камеру уложил, как настил. Разделись догола, форму на ветки уложили, потом портфель, сбоку бутылку шнапса. Дерьмовая выпивка, слабее водки и пахнет – ну самогон! Вдвоем камеру с поклажей на воду спустили, сами в реку зашли. Река небольшая, неглубокая. Шли по вязкому дну, проплыть пришлось метров десять-пятнадцать, а ноги уже дна коснулись. Выбрались на берег. В воде пробыли пять минут, а продрогли, вода холодная. Попрыгали немного, согреваясь, приложились по очереди к бутылке. Лейтенант поморщился. – Гадость какая! Что немцы в ней находят? Но после спиртного быстрее согрелись, надели форму, обулись. Лейтенант скомандовал: – Бегом! На бегу и вовсе жарко стало, даже пот пробил. Перешли на шаг. Показалась деревня Рыжково, прошли через нее, попав на грунтовку к Заборью. Лейтенант держал общее направление на северо-восток, конечной целью на Дорогобуж. По мере того, как оставляли позади километр за километром, стал слышен дальний глухой гул. – А! Слышишь – канонада! – поднял палец Жихарев. Дорога петляла с Климово на Балакирево, потом севернее – на Запрудье. Немцы пока не встречались, основное шоссе от Смоленска на Дорогобуж проходит севернее. К полудню на Шульгино вышли. – Все, привал! – выдохнул лейтенант. За часть ночи и половину дня протопали километров тридцать. Но это по ощущениям. На самом деле могло оказаться больше. Дорога то южнее уходила, то севернее. Громыхание стало значительно отчетливее. Залегли на отдых. Над ними пролетела группа наших штурмовиков Ил-2, сопровождаемая истребителями. Сейчас не сорок первый год, когда бомбардировщики без истребительного прикрытия ходили. Лейтенант голову задрал, сопроводил взглядом самолеты. – Надерите им задницы, парни! Чтобы до самого Берлина драпали. Видимо, Илы летели штурмовать воинские колонны, спешившие на подмогу к Дорогобужу. Несмотря на сильное сопротивление противника, частям 68-й армии удалось форсировать Днепр, к вечеру освободить город. А 5-я армия РККА к исходу дня вышла к реке Уже. Немцы, не в силах удержаться на подготовленных позициях, стали отходить. Наша первая воздушная армия бросила на отступающего врага все силы – штурмовики и фронтовые бомбардировщики Пе-2. Немного передохнув, двинулись дальше. Со стороны Дорогобужа слышны пушечные выстрелы. Стало быть, дистанция до передовой 10–12 километров. Разведчики шли к фронту, а фронт сам надвигался на них. Стали встречаться отступающие немецкие части, сначала тыловые. Несколько медицинских машин, потом грузовики с ящиками, явно интенданты эвакуировали склады. На Жихарева и Каткова поглядывали безразлично. Камрады идут к передовой, но что могут сделать эти двое, когда позиции не удержали дивизии? Впереди, на удалении полкилометра, взорвался тяжелый гаубичный снаряд. – Ого, уже сюда долетают, – заметил Игорь. – По-моему, надо подыскивать очередное укрытие. Через несколько минут с большим недолетом взорвались еще два снаряда. Продвигаться дальше становилось рискованно. Нелепо будет погибнуть от своих же снарядов. Показалась деревня. – Стой! В деревне немцы. Их долбить артиллерией будут, и нам достанется. Слева от деревни перекресток дорог, по ним движутся отступающие части. – Идем вправо. Успели преодолеть метров триста, впереди взорвался снаряд. – Наши что, вслепую стреляют? Вздуть бы корректировщика! Ближе к ним взорвался еще один снаряд. – Катков, бегом в воронку. Воронка огромная, грузовик поместится. Земля еще дымком курится, теплая от взрыва. Спрыгнули туда. Если обстрел будет продолжаться, осколки по верху пойдут, не заденут. К тому же на фронте существовало поверье – снаряд в одну воронку дважды не попадает. Корректировщик точно был, поскольку после двух неудачных попаданий наводку исправили, и теперь снаряды обрушились на деревню. Взрывы, огонь, дымом все заволокло. Вверх летели обломки бревен, доски, куски автомашин. Потом вдалеке послышался рев моторов, хлесткие танковые выстрелы. – Никак наши? – выглянул из воронки Жихарев. – Снимай китель! – Зачем? – Танковый десант пробежит, увидит двух фрицев. Сгоряча дадут очередь из «папаши», и амбец. Скинули френчи, остались в нательных рубахах. Немецкое оружие вывернутыми наизнанку кителями прикрыли. Главная задача сейчас – уцелеть в горячке боя. А уж потом их к оперуполномоченному Смерша отведут. Жихарев позывной командира разведроты даст. Дальше дело техники – созвонятся. По крайней мере думалось так. Неприятно ждать в воронке исхода боя. Подбежит боец, не разобравшись, полоснет из автомата и дальше побежит. И все труды и жертвы разведгруппы напрасными окажутся. Рев моторов нарастал. Жихарев приподнял голову и тут же на дно воронки скатился. – Рядом уже. Танк прогромыхал рядом, потом послышались близкая автоматная стрельба, топот, крики. На краю воронки возник боец. Лицо от бега, от возбуждения боем покрасневшее, потное. Направил автомат на разведчиков. – Вылазь, фрицы! – Мы не фрицы, свои, разведка. – А чего штаны и сапоги немецкие? – Мне в немецкий тыл надо было в пилотке со звездой и красным знаменем в руке идти? – Верно, не подумал. Вылазьте, начальство разберется. Самый напряженный и опасный момент миновал. Разведчики выбрались, оружие с собой прихватили, передали его бойцу. Жихарев портфель нес, к груди прижал. Пробегавший мимо боец крикнул: – Семенов, что ты с ними возишься? Шлепни, и с нами. – Говорят – наши разведчики. – А, тогда веди. В наступлении всегда неразбериха. Передовые части вперед ушли, командование приотстало, наблюдение ведет в бинокли и стереотрубы, как подразделения продвигаются, нет ли заминки, требуется ли помощь – артиллерией, танками, пехотой. А штабы собирают документы в сейфы и железные ящики, другое имущество для передислокации. Семенов привел разведчиков в избу, что контрразведчик занимал. – Разрешите доложить. Задержал двух человек, говорят – наши разведчики. – Некогда. – Документы у них в портфеле, говорят – важные. – Ладно, давай сюда. Боец немецкое обмундирование и оружие в угол свалил. – Это их. – На фига мне это железо? Бросил бы там. Семенов сказал разведчикам: – Заходите, товарищ старший лейтенант торопится. Оба разведчика вошли в комнату. Жихарев представился по форме. – Командир разведвзвода дивизии лейтенант Жихарев. Со мной рядовой Катков. Прошу доложить начальнику разведки дивизии майору Баринову. – Эка вы не вовремя! Наступление идет. Линии связи перегружены, полки и дивизии в движении. Ладно, попробую связаться по рации. Семенов! Боец зашел в комнату. – Охраняй пока. Вернулся смершевец не скоро, минут через двадцать. – Все верно, майор Баринов подтвердил. Вышлет за вами грузовик. Только он сказал – вас больше должно быть. – Нас шестеро было, четверо там остались. Старлей жадно поглядывал на портфель. Понимал, что ценные и важные документы там. Отобрать нельзя, майор Баринов шум поднимет, до командарма дойдет. Разведчики народ такой, шустрый, палец в рот не клади, по локоть оттяпают, а себя в обиду не дадут. И просить одним глазком взглянуть совестно, за бумаги эти разведка жизнями заплатила. – Оружие свое заберите. Семенов, дай им какое-нибудь тряпье. Плащ-накидки, гимнастерки старые. Мне ехать надо. А ты грузовика из дивизии дождись, передай с рук на руки. – Есть! Контрразведчик убежал. У него сейчас работы много – допрос пленных, фильтрация, да еще с местными жителями освобожденных населенных пунктов разбираться – кто предатель, кто немцам прислуживал, старостой или бургомистром был. Уже позднее этими делами милиция, НКВД и войска по охране тыла РККА займутся. Но сейчас – армейская контрразведка. Разведчики из покинутого отдела Смерш не выходили. Семенов сбегал куда-то, Жихареву принес плащ-накидку, а Игорю – замусоленную и местами рваную гимнастерку. – Извиняйте, товарищи разведчики! Штаб и прочие службы уже вперед ушли. Даже полевая кухня уехала. Наконец пришла полуторка. Погрузились. Игорь в кузов, Жихарев – в кабину. Отъехали километра два, как Игорь заметил знакомую фигуру. По кабине забарабанил ладонью. – Стой! Жихарев дверцу открыл, на подножку встал. – Чего буянишь? – Да вон вроде Дитяткин идет. – Где? – Вон, слева пятьсот. Лейтенант присмотрелся. – Похож. И водителю: – Давай к тому бойцу. Оказалось – в самом деле Дитяткин. На голове пилотка со звездочкой, плащ-накидку набросил. Идет и покачивается. Обернулся, когда грузовик подъехал почти вплотную. Лейтенант и Игорь из машины выскочили, к разведчику бросились. – Живой! Как ты тут? – К своим выходил, как и вы. – Садись, в дивизии поговорим. Дитяткин к кузову подошел, к Игорю повернулся. – Помоги забраться. Распахнул полы плащ-накидки, а у него обе руки по локоть забинтованы. – Ранен? Что же молчал? – Так вы и не спрашивали. – Тебя в медсанбат забросить? – Желательно. Худо мне, крови много потерял, земли под собой не чую. Лейтенант место в кабине уступил, раненому там лучше, меньше трясет. Добрались до своей дивизии, а штаб и тыловые службы тоже собираются, везде суета. Лейтенант в разведроту побежал. В первую очередь документы майору отдать надо. На карте немецкой все позиции обозначены. Наши войска передовую взломали, вперед подвинулись, местами на 30–40 километров к исходу дня. И уперлись в заранее подготовленные позиции немцев – бетонные доты, траншеи, противотанковые рвы. С налету такие укрепления не одолеть. А карта трофейная в самый раз. Игорь же Дитяткина в медсанбат повел. Раненых, что еще оставались, отправляли в тыловой госпиталь. В последний грузовик удалось посадить раненого разведчика. Потом Игорь к землянкам роты пошел, да зря. Пустые землянки, рота вслед за наступающими войсками ушла. Хуже всего, что переодеться в свою форму невозможно. Старшина все имущество уже увез. Игорь к разведотделу дивизии пошел. Ему теперь отделяться от своих командиров нельзя. Форма не пойми какая, документов нет, как и оружия. С виду – дезертир. Любой военнослужащий задержит и в контрразведку сдаст. Разберутся, конечно, но зачем лишние проблемы? Однако разведотдел не тыловая служба. Быстро собрались. Имущество в один грузовик, сотрудников в другой – и в путь. Игорь сидел в кузове, крытом брезентом, у заднего борта. Смотрел на последствия недавно прошедших боев. Еще не убраны трупы, чадит подбитая техника, гильзами усыпана земля. Западный фронт, куда входила дивизия, в которой служил Игорь, наступал тремя полевыми армиями. На правом фланге 31-я армия В. А. Глуздовского, в центре 5-я армия В. С. Поленова и 68-я армия Е. П. Журавлева. К исходу первого дня наступления был освобожден Дорогобуж, а 5-я армия вышла к реке Уже. На следующий день 5-я армия форсировала реку, захватила Устром и вышла на фронт в десяти километрах от Ярцево. На некоторое время фронт стабилизировался, войскам требовалось пополнение в живой силе, боеприпасах, боевой технике, топливе и продуктах. 21 сентября 43-я армия К. Д. Голубева Калининского фронта решительным броском овладела Демидовом, севернее Смоленска. Войска Западного фронта смогли перерезать железную дорогу Смоленск – Рославль, а 24 сентября выйти к реке Сож, обойдя немцев в районе Смоленска с юга. К вечеру этого же дня весь немецкий гарнизон оказался окружен с трех сторон. Остался небольшой перешеек на запад. Над гарнизоном нависла угроза окружения и полного уничтожения. Наши войска стали активно применять тактику немцев в первые месяцы войны – котлы, охваты. Перебросить соединения в Смоленск немцы уже не могли, поскольку были связаны боями по всем фронтам. В уличных боях действовала в основном пехота. Артиллерия легкая, танки шли вторым эшелоном. Для танкового боя нужны скорость, большие ровные пространства и маневр. В уличных боях их легко подбить, метнув гранату с этажей. Кроме того, у танков и самоходок мал угол подъема пушки, и стрелять по этажам они не могли. Для минимизации потерь командиры решили предпринять ночной штурм города одновременно с двух сторон. Обычно разведчиков в наступательных боях не задействовали. Потери в уличных боях велики, а хорошего разведчика готовить необходимо долго. Но из-за долгого, около месяца, наступления пехотные части понесли серьезные потери, и роту бросили на подкрепление. Пехотинцы в начале и середине войны привыкли действовать на открытых пространствах – в окопах, траншеях. Города освобождали нечасто, и опыта уличных боев было мало. Уличный же бой отличается от боя на открытой местности. Нет соседей, поддержки авиации, танков и артиллерии, бои ведутся за каждый этаж, квартиру. И днем, в условиях хорошей видимости, непросто. На одном этаже наши, на другом, в нескольких метрах, – немцы. А ночью еще и не видно ничего. Для разведчика действовать в непривычных условиях, в нестандартной ситуации – обычная практика. Игорь только успел по прибытии переодеться в свое обмундирование, получить оружие и сидор с личными вещами и документами от старшины, как взводный объявил построение. Хотелось есть и спать, позади практически двое суток активного бодрствования. Да и Жихарев был не в лучшем положении. Но армия – структура жесткая, получен приказ, и его надо выполнить. – Товарищи бойцы! – обратился к разведчикам лейтенант. – Получен приказ – ночным штурмом взять Смоленск. Наша первоочередная задача – занять вот этот квартал. Лейтенант показал на карте. В отличие от пехоты каждый разведчик умел читать и понимать топографические карты. И память была у бойцов хорошая. С плохой в разведке не место, такие отсеивались быстро. – Полагаю, во избежание потерь просачиваться через позиции. Сначала будет пятнадцатиминутная артподготовка. Во время артогня преодолеваем нейтралку, укрываемся в воронках и складках местности. Как только обстрел прекратится – броском или ползком, как получится, преодолеваем траншеи и вперед. Если кто из немцев при обстреле уцелеет, добивать будут другие. Нам надо закрепиться в жилых зданиях, уцепиться за город. Когда немцы поймут, что части Красной армии в городе, будут думать, как вырваться из котла, а не о сопротивлении. Задача ясна? Вопросы? Нет вопросов. Берите побольше боеприпасов, мой вам совет. Разойдись. Бойцы к старшине. У него уже цинки открытые стоят с патронами. Бойцы набивали магазины, брали пачки с патронами, кидали в сидоры. Известно – на войне боеприпасов много не бывает. Но пачка из семидесяти патронов к ТТ, которыми стреляли из автоматов ППД или ППШ, весила изрядно, а хватало на один круглый диск. В бою, учитывая высокую скорострельность «папаши», диска хватало на минуту. Немцы за характерный частый звук выстрелов прозвали ППШ «швейной машинкой». Солдатские прозвища хоть с нашей, хоть с немецкой стороны довольно точные и прилипали надолго. Игорь магазины набил, которых к автомату полагалось всего два, в сидор бросил четыре пачки, а еще к старшине подступился: – Гранаты давай. Старшина достал из ящика две «лимонки», как называли мощную Ф-1. – Дай еще! Не жадничай. – Ты не один. Игорь по опыту знал, что гранаты для городского боя – то, что надо. Выкурить немцев из квартиры, подвала. Швырнул гранату, а после взрыва заканчивай, дал очередь, пока раненые или контуженные взрывом в себя не пришли, и все, перебегай к следующему укрытию. Расход гранат большой, но жизни бойцов такой способ боя сохраняет. Рота повзводно к передовой направилась. Пехотинцы свои позиции оборудовали кое-как, в спешке. Окопчики неполного профиля, траншей вовсе нет. Знали – в наступление идут. Зато немцы заранее приготовили запасные позиции. Рабочую силу из местных сгоняли, да еще батальоны ТОДТа строительством занимались. ТОДТ – военно-строительная организация в Германии. Инженеры грамотные, укрепления строили по всем правилам фортификационной науки. Доты, дзоты, эскарпы и контрэскарпы, противотанковые надолбы и рвы, блиндажи и траншеи – бетон и железобетон. Начали артиллерийский налет. Били минометы, полковые и дивизионные пушки, тяжелая артиллерия. На позициях немцев огонь, дым, сущий ад. Пехота в окопчики вжалась. Сложно от земли оторваться, когда впереди огненный шквал бушует. А разведчики бросились вперед. Опасность только в одном – если кто-то из артиллеристов возьмет неправильный прицел и будет недолет снаряда или мины. Тогда может осколками посечь. Но бог миловал. Налет закончился внезапно. Со стороны немецких позиций дым, виден огонь пожарищ. Дым на нейтралку сносит, разведчиков прикрывает. Молча поднялись, бросились вперед. Если кто-то из немцев уцелел, нужно время прийти в себя после шока. Встречного огня никто не открывал. Взвод добежал до разбросанных кольев с колючей проволокой, перепрыгнули траншею. Ее и траншеей назвать сложно. Все разрушено снарядами, торчат куски арматуры, бетона, бревен, валяются куски тел, изувеченное оружие. Картина апокалипсиса. Взводу, как и роте, удалось без потерь преодолеть первую линию траншей. Но им повезло, со стороны других участков слышалась стрельба. Рота бежала к окраине города. Уже смутно видны одноэтажные дома. Немцы выгнали жителей, оборудовали позиции – в домах, на огородах. Появления бойцов Красной армии не ожидали, не были готовы. Положительную роль сыграло, что бежали молча, без стрельбы, криков «ура» или «за Сталина, за Родину». Из темноты окрик: – Хальт! Тут уже скрываться нелепо. Сразу два разведчика ударили в ответ очередями. И началось. Со стороны немцев запоздалый огонь из всех стволов. А разведчики уже рассыпались. Кто залег и вел ответную стрельбу, другие успели через заборы перебраться, забрасывали гранатами окопы, кидали лимонки в окна домов. Внезапного набега гитлеровцы не выдержали. Тем более отдельные бойцы уже успели зайти к обороняющимся в тыл. Для немцев стрельба слышится со всех сторон. Страшно камраду, опасаются в плен попасть, в Сибирь, где, по слухам, от морозов птицы на лету замерзают. Немцы начали покидать позиции, перебегать в глубь города. Разведчики не отстают. У немцев связь по рации налажена хорошая. Стоит оторваться от противника на сто метров, немцы накроют минометным огнем. А сейчас используют только стрелковое оружие, боятся минами по своим ударить. Игорь, как и все, бежал, стрелял, падал, укрывался за деревом или углом здания. Квартал городской из частных домовладений, по площади велик, взвод рассеялся. Как-то получилось, что в переулке из разведроты только он да еще боец – Задорожный. Имени его Игорь не помнил, только фамилию. – Ты иди по правой стороне, я по левой. – Заметано! Так проще наблюдать только за своим сектором и быстрее в случае опасности открыть огонь, решают даже не секунды, а мгновения. Несколько домов миновали благополучно. Потом Игорь увидел, как из разбитого окна высунули ствол винтовки. Сам вскинул автомат, дал очередь, упал на землю, перекатился. Из соседнего окна загромыхал ручной пулемет. Задорожный метнул в окно гранату. Взрыв! Игорь ворвался в дом через распахнутую дверь. В комнате два трупа. На подоконнике пулемет МГ-42 и две коробки с лентами. – Задорожный, держи! Игорь перегнулся через подоконник, отдал коробки, сам автомат через плечо на ремень, схватил обеими руками пулемет. По силе огня и продолжительности очереди он превосходит автомат. Осторожно двинулись дальше. На любой шорох или движение Игорь стрелял длинной очередью. Одно плохо, вспышки собственных выстрелов слепили в ночи. После стрельбы ничего не видишь несколько секунд. На перекрестке немцы траншею выкопали, установили пулемет. Стоило разведчикам приблизиться, как немцы открыли огонь. Спасла разведчиков темнота, не мог пулеметчик поймать их в прицел. Оба залегли. – Что делать будем? Гранату не добросить, далеко, – сказал Задорожный. – Ты за угол заползи. Пулемет тебе оставлю. Постреливай короткими очередями, отвлекай. А я обойду. Одна граната у Игоря была, на нее надежда. Игорь ужом между домами прополз, потом по огородам. Пулеметное гнездо слева, слышно, как немцы стреляют. Надо к ним поближе подобраться. Только дома вокруг бомбами и снарядами разрушены, причем давно, на развалинах трава выросла. Игорь встал во весь рост, выдернул чеку из гранаты, пошел по краю мостовой. Издалека крикнул, по-немецки, разумеется: – Солдаты, не стрелять! Я лейтенант Хользен! Веду подкрепление. – Слышим, – отозвались из пулеметного гнезда. Игорь подошел на бросок гранаты, метнул лимонку в пулеметное гнездо и сразу упал. Немцы ошибку осознали, когда граната под ноги упала, да предпринять ничего не успели. Жахнуло, Игорь сразу к пулеметному гнезду, держа наготове автомат. А оба немца убиты. – Задорожный, это я, Катков. Дуй сюда! Так и продвигались. Взвод не только свой, указанный квадрат захватил, но и следующий. К утру наши части выбили немцев из города. Гитлеровцы бежали в спешке, бросив склады и тяжелое вооружение – пушки, минометы. Для их транспортировки грузовики нужны, тягачи, коих не хватало. А спасались, облепив крылья и подножки, военнослужащие, потому как в кузова уже было не влезть. Наши танкисты догоняли транспорт на путях отступления. Расстреливали из пушек и пулеметов, давили гусеницами. Наши солдаты начали потрошить склады. В первую очередь интересовали продовольственные. Кухни отстали, а есть хотелось почти всегда. Перед наступлением многие не ели специально. При ранении в живот голодный имеет больше шансов выжить.Глава 5. Минск
Войска Западного и левого крыла Калининского фронта за период наступления продвинулись на 200–250 км и вышли на рубежи западнее городов Велиж, Рудня, к реке Проня, где остановились. Были освобождены Ельня, Духовщина, Рославль, Смоленск. Уже 12 октября 1943 года началась Оршанская операция Западного фронта, но за семь суток упорных боев удалось продвинуться всего на полтора километра, и то не по всему фронту, а на некоторых участках. Гитлеровцы успели создать мощные укрепления, и перед Западным фронтом была лишь часть «Восточного вала». Гитлер самодовольно заявил, что Красной армии никогда не удастся взять этот рубеж обороны. Пока войска стояли в обороне, накапливали запасы боеприпасов, пополняли поредевшие в боях полки и батальоны личным составом, активно действовали разведчики. Несколько дней Жихарев наблюдал через оптику передний край, выискивал возможные места для перехода. Командование отдало приказ – взять языка. А подобраться к немецкой передовой невозможно. Минные поля, колючая проволока в несколько рядов. А дальше – бетонированные укрепления. В общем, через бинокль найти слабые места не удалось. В ближайшую ночь к немецким траншеям отправились три группы. Задача – найти место для перехода и по возможности взять языка. И основная проблема заключалась в том, как с языком вернуться назад. Язык по своей воле ползти и вести себя пристойно, тихо не будет. Кому охота добровольно ползти в плен? Чтобы не рисковать, группы отрядили небольшие по численности – по два человека. Таким, в случае обнаружения подходящего места, просочиться через уязвимость легче, чем группе из пяти человек. Минусы тоже были, обычно пленного тащили двое, да впереди один разведчик проверял – нет ли мин, не притихли ли где в траншее часовые? Еще пара прикрывала отход – огрызнуться огнем в случае непредвиденных ситуаций. Сильно мешали ракетчики, пускавшие осветительные ракеты. Хлопок, взлетает «люстра», висящая на парашютике, заливая пространство мертвенным белым светом. Тогда – замри, не шевелись. Дежурные пулеметчики бдят и стреляют на любое движение. Игорь полз к немецким позициям в паре с Хижняком, парнем опытным. До немцев от наших траншей метров триста – триста пятьдесят. Ползли медленно, тщательно ощупывая перед собой землю. Периодически менялись местами. От момента, когда гасла одна «люстра», до выстрела ракетчика всегда был небольшой временной промежуток – полминуты, минута.Темноту старались использовать по полной. Перед траншеями, уже когда ряды колючей проволоки преодолели, противопехотных мин полно, на каждом метре по одной-две. Рисковать не стали, отползли назад, попробовали в другом месте с нулевым результатом, затем еще попытка, и вновь неудачная. А время неумолимо бежало. Но не зря говорят – терпение и труд все перетрут. Уязвимое место нашлось на стыке двух дивизий. Пробрались за траншею, взяли пленного. Аккуратно врезали по голове, связали, рот заткнули и тихонечко поползли назад. Сложно было преодолеть колючку. Хижняк впереди землю проверял, потом стволом автомата поднимал проволоку. Игорю приходилось упираться, тащить за ворот пленного. Только к утру, когда на востоке начало сереть, ввалились в свою траншею, да с добычей. Две другие группы вернулись с пустыми руками. Пленный, хоть и ефрейтор был, дал ценные показания – о трех рубежах обороны с ходами сообщений между ними, о пулеметных гнездах. Кое-что о дислокации и номерах дивизий, занимавших рубежи обороны. А еще – о поступлении в войска фаустпатронов. Во взводах пехотных выделялись солдаты, которых обучали навыкам боевого применения. После Курской дуги это были первые сведения о поступлении в вермахт нового вида противотанкового оружия. Оба разведчика получили благодарность командования, отправились отдыхать. А через сутки Игоря вызвали к командиру разведроты. В небольшой комнате сидел сам командир роты, командир взвода и незнакомец в форме красноармейца, но без погон. Игорь вошел, поприветствовал. – Садись, боец, – показал на табуретку Саватеев. – Ты позавчера пленного взял? – Так точно. – Их группа – Катков и Хижняк – смогли выполнить приказ. – Сможешь пройти тем же маршрутом? – Попробую. – Девка попробовала – бабой стала. – Пройду, если не изменилось ничего. Мало ли – минные поля поставили. Я не сапер. – Людей на ту сторону перевести надо. – Сколько человек? – Двое. Ты – проводник. Перевел за первую линию траншей и назад. Никакого шума, языка. Сопроводил и назад. – Ползти придется, место открытое, никаких естественных укрытий, – честно предупредил Игорь. – Они люди опытные, во время перехода будут выполнять все твои указания. Выход в полночь. – Слушаюсь. – И держи язык за зубами. Куда, с кем – молчок. – Товарищ командир, я не первый день в разведке, правила знаю. – Напомнить лишний раз хочу. Ступай. Игоря весь день никто не беспокоил. На кухню сходил, да спал. Поздним вечером, когда солдаты уже спали, в землянку пришел Жихарев. Толкнуть Игоря хотел, а тот сам поднялся, готов был. Подошли к штабу. А там уже Саватеев и с ним двое, плащ-накидками прикрыты. Игорь сразу смекнул – форму немецкую прикрывают, наверное, из армейской разведки, в смысле – разведотдел их армии. Они глубинную разведку осуществляют – на 150–200 км в тыл врага забираются, задачи у них посерьезнее. Саватеев сам проводил Игоря и разведчиков в наши траншеи. Традиционное напутствие: – Ни пуха ни пера! – К черту! Игорь, а за ним двое неизвестных поползли из траншеи на нейтралку. «Люстры» висели аж в двух местах, но поблизости от немецких позиций, пулеметчикам за границей света не видно ничего, поэтому Игорь шел в рост. Глядя на него, и разведчики шагали. Метров через сто пятьдесят Игорь лег. Разведчики повторили его действия. За весь путь они не проронили ни слова. У одного, что помоложе, немецкий ранец в руках. Ползти с ним неудобно. Молодой снял плащ-накидку, надел ранец на плечи. Так руки свободны, ползти сподручнее. Ползли друг за другом, буквально упирались головами в сапоги переднего. Когда взлетала ракета, замирали все, видимо, был опыт перехода. От места выхода из нашей траншеи пришлось отклониться вправо, к месту стыка немецких дивизий. Получалось дальше, но безопасней. Подползли вплотную, временами доносилась приглушенная немецкая речь из траншей, запах табака. Вдруг Игоря по сапогу похлопывают. Обернулся, а тот, что за ним полз, знаки какие-то делает. Непонятно, о знаках не договаривались. Игорь развернулся к разведчику, прошептал: – Что случилось? – Со вторым проблема, смотреть надо. До немцев рукой подать, а тут досадная заминка. Подползли к молодому. Тот головой в землю уткнулся. Тронули – молчит. Игорь по голове провел, а она мокрая от крови. Наповал! Оба выстрела не слышали, случайная пуля прилетела с нашей стороны. Именно случайная, приборов ночного видения или прицелов не было тогда. А за триста метров в темноте попасть – ни один снайпер не сможет. Нужно было что-то экстренно решать, и право это всецело принадлежало не Игорю. Если оставить труп здесь, утром немцы его обязательно обнаружат, перенесут в траншею. Что за неизвестный в немецком обмундировании? Привлекут ГФП, а то и поисковых собак с егерями. И беда приключилась, когда немецкие траншеи рядом, меньше броска гранаты. Разведчики должны были перейти траншею, а Игорь вернуться назад, в свой взвод. Теперь все летело кувырком. Старший прошептал Игорю в ухо: – Возвращаемся, тащим убитого. Это оказалось не так просто. Игорь надел на себя ранец, разведчики легли рядом с убитым. Надо было ползти самим, опираясь на одну руку, другой тянуть тело. В разведке железный закон – своих убитых и раненых не бросать. И если убитых в случае критической ситуации приходилось вынужденно оставлять, присыпать землей в укромных местах, то раненых, как бы тяжко ни приходилось, тянули с собой. Немецкие разведгруппы действовали жестче, беспощаднее. Легкораненые уходили с группой, а тяжелораненых зачастую добивали свои же. Наши разведчики об этом знали и коллег с противной стороны презирали. До середины нейтралки, куда свет ракет почти не достигал, доползли через час. Выдохлись, передохнули маленько. Старший явно раздумывал, и Игорь его прекрасно понимал. Нелепая трагическая случайность перечеркивала все планы. У старшего, по мнению Игоря, было два варианта. Первый – дотянуть тело убитого до наших траншей, сообщить о произошедшем начальству. Там подберут замену и повторят попытку. И второй – старший может попробовать уйти один. Но разведчик принял третий вариант. Когда после небольшого отдыха поползли в нашу сторону, наткнулись на большую воронку от крупнокалиберного снаряда. Игорь хотел взять в сторону, а разведчик приказал: – Спускаемся. Игорь возразить хотел. Спуститься легко, а как тело вверх тащить? Земля рыхлая, осыпается. Но не возражал. Кто он такой? По званию рядовой, а сейчас проводник. Его дело – толково провести разведчика через немецкую передовую. Но старший явно имел другой план. – Снимай с убитого одежду, переодевайся. Игорь рот открыл возразить, но старший добавил: – Это приказ, не обсуждается. Игорь снял с себя одежду, с помощью старшего разул и раздел убитого. Руки и ноги уже коченеть начали. Надевать обмундирование с трупа было неприятно. Но шинель, галифе и сапоги подошли. – А теперь одеваем убитого в твое. Пришлось помучиться. В голове у Игоря вертелись вопросы, главное – зачем? Чтобы убитого за Игоря приняли? Не посчитали дезертиром? До наших всего метров сто пятьдесят – двести. Если старший тащить не хочет, Игорь может сползать за помощью сам. Но старший огорошил: – Знаю, о чем думаешь. Для чего маскарад и переодевание? Времени у меня нет. Операция отработана, через двое суток… Старший посмотрел на фосфоресцирующий циферблат часов: – Нет, уже через сорок часов мы должны быть в Минске. И ты пойдешь со мной. Документы в нагрудном кармане. Единственное – рот не открывай, отвечать буду я. – Немецким владею свободно, – вставил Игорь. – Ужели? – удивился старший. – Тогда называй меня герр майор Генрих Баумгартнер. – Яволь! Слушаюсь, герр майор. – У тебя хороший немецкий, берлинский акцент. Разговоры разводить некогда. Нам еще передовую перейти надо. До утра два часа, а мы на нейтралке. – А… Игорь кивнул в сторону убитого. – Не по-людски, конечно. Но если я вовремя не появлюсь на встрече, убитых будет значительно больше. По документам ты Фридрих Лемке, фельдфебель. Место службы – отдельная саперная рота, на самом деле абвергруппа 107, дислоцируется в Борисове, подчинена абверкоманде 103, абвернебенштелле «Минск». Запомнил? – Так точно! – И Игорь повторил все в точности. А сам ошалел. Ну и размах у армейской разведки! И усомнился. Старший не называл настоящего имени и места службы. Тогда с чего Игорь решил, что это армейская разведка? С равным успехом это может быть ГРУ или НКВД, как и другая спецслужба. Наши разведшколы и разведцентры, подразделения, на манер немецких, тоже маскировались под саперов, интендантов, радистов. Кстати, абвергруппа 107 при группе «Митте» имела позывной «Сатурн», действовала против войск Западного и Калининского фронтов РККА. В Белоруссии действовала под вывеской службы связи «Фер-бидунгсштелле ОКБ», командовал подполковник Остлер. Разведывательные подразделения в абвергруппах имели порядковый номер, начинавшийся с единицы, диверсионные подразделения с цифры два, а контрразведывательные – с цифры три. Сто третья абверкоманда имела подчиненные ей абвергруппы – 107, 108, 109, 110 и 113. Контингент подбирали из военнопленных и местных жителей, желающих служить рейху. Руководил абверкомандой лейтенант Борман. Группа 107 занималась подготовкой радистов и переброской их за линию фронта. Для этого 107-й группе придавалась авиагруппа Хайдриха, сформированная из военнопленных советских летчиков, техников и механиков. Имела на оснащении наши легкие самолеты У-2 в количестве 8 штук, располагалась на аэродроме под Борисовом. Игорь ничего о структуре и задачах абверкоманды, документы которой лежали в кармане, не знал. Да и сам поворот событий был для него неожиданным, шокирующим. – Тогда поторопимся, – приказал майор. Снова поползли в сторону немецких позиций. Времени – четыре часа, самое сонное время. Точно тем же маршрутом добрались до траншеи. Первым подобрался Игорь, прислушался, потом заглянул. В траншее пусто. Солдаты спали в землянках, часовой где-то прислонился к стенке в полудреме. Игорь перемахнул через траншею, отполз. Тут же на его прежнее место прыгнул старший. Кто он по документам, Игорь уже знал. Но как-то неудобно называть его Генрихом, фамильярно. Решил – пусть будет «герр майор». Игорь даже подозревал, что немецкое звание соответствует настоящему у разведчика. По опыту, по возрасту – вполне, как и по уровню поставленной задачи. Сержанта на такое задание точно не пошлют, если только помощником, как Игоря. За траншеями пришлось снова ползти метров сто, потом поднялись. Игорь обратил внимание, что майор идет бесшумно. Ни на одну банку пустую не наступил, ни на ветку. Стало быть – навык ходьбы в тылу есть. Такое быстро не приходит. Миновали вторую линию траншей, не скрываясь. Тут уж впереди майор, подчиненный, как и положено, – сзади. Майор на часы поглядывал. До рассвета километров десять одолели. В какой-то деревушке остановились, майор поднял руку и вышел на середину дороги перед грузовиком. О чем он говорил с водителем, Игорь не слышал, но майор приказал: – В кузов! А сам сел в кабину, где рядом с водителем сидел ефрейтор. Благо – кабина широкая, большая. Да и сам грузовик «Блюссинг» здоровенный, в кузове наш ЗИС-5 целиком поместится. Игорь забрался в кузов, где находились несколько солдат, сидевших на пустых снарядных ящиках. Один обратился к Игорю: – Камрад, закурить не найдется? Угости сигаретой. – Сейчас. Игорь пошарил по карманам. Он в рейд всегда брал сигареты и зажигалку. Сам не курил, но пригодится – табаком след посыпать, чтобы собака не учуяла, а зажигалка – если костер развести или поджечь что-нибудь. В левом кармане обнаружил запечатанную пачку, протянул солдату. – Можешь взять две. – Спасибо. Солдат вытянул две сигареты, одну в рот взял, другую за отворот пилотки припрятал. Ехали долго, около часа. Наконец грузовик остановился. – Фельдфебель Лемке, на выход, – скомандовал майор. Игорь спрыгнул с борта. Вокруг дома стоят. – За мной! Майор ориентировался уверенно. То ли карту досконально изучил, то ли бывал здесь. А Игорь в полном неведении. – Мы в Хаусово, – подсказал майор. – До Орши километра три-четыре. Орша был крупным железнодорожным узлом, оттуда рельсовый путь на север шел, к Витебску. На восток к Смоленску, уже занятому нашими войсками, на юго-восток к Кричеву, от последнего к Могилеву. Майор дождался, когда появится легковушка, остановил властным жестом: – Солдат, приказываю отвезти нас к железнодорожному вокзалу. Пешком немецкие офицеры не ходили, майор приказывал властно, и водитель не посмел ослушаться. Пока ехали, Игорь, сидевший на заднем сиденье, внимательно смотрел по сторонам. Немцев в городе полно, ведут себя спокойно, никакой паники не чувствуется. Солдат остановил машину на площади у вокзала. Разведчики покинули машину. Почти сразу к ним подошел патруль: – Ваши документы! Старшим патруля был лейтенант, немного сзади два солдата. У всех троих на груди на цепочках полулунная крупная бляха – полевая полиция, ГФП. Могут остановить и проверить любого. Майор не спеша достал из нагрудного кармана документы, протянул. Не нервничал, вел себя спокойно, даже вальяжно. А такое поведение сразу чувствуется. Лейтенант документы изучил, вернул, козырнул: – В Борисов следуете? – Вы угадали, лейтенант. – Я не провидец, просто знаю, где базируется ваша группа. Фельдфебель с вами? – Да, это мой подчиненный. – Если увидите обер-лейтенанта Гирша, передавайте привет, мы учились вместе. – Сейчас его подразделение в Минске, мы можем не встретиться. Лейтенант удовлетворенно кивнул. Когда патруль отошел, майор тихо сказал: – Проверял. Гирш – командир абвергруппы 215, диверсанты. Запомни на всякий случай. Майор к заброске в немецкий тыл явно готовился, знал звания и фамилии начальников абвергрупп и команд, их дислокацию. При таком мимолетном каверзном вопросе можно засыпаться, вот как сейчас. Лейтенант из ГФП оказался не так прост, но и майор подготовлен на совесть. Игорь знал его несколько часов и пока не очень надеялся остаться в живых, если честно. Небольшой прокол в подготовке, и весь маскарад летит к чертям. ГФП – фактически аналог Смерша, и контрразведчики там подготовлены хорошо, Игорь сам сейчас убедился. Майор выглядел невозмутимым, и Игоря эта выдержка порадовала. Есть надежда, что сработаются. Прошли на вокзал, майор приобрел по воинским проездным документам билеты на поезд до Могилева. Поезд должен был идти кружным путем, через Барань и Шилов. Состава пришлось ожидать около часа. Зашли в станционный буфет, перед входом надпись на немецком и русском «Только для немцев». Обслуга из русских, но по-немецки лопотала шустро. Приспособились за годы оккупации. Меню из немецких блюд. Майор просмотрел его мельком: – Два айсбана и пиво. Фридрих, вы какое предпочитаете? – Светлое, от темного у меня изжога. Официант, стоявший у столика, кивнул: – Айн момент. На самом деле приготовлено было хорошо или Игорь проголодался, но съел быстро. А еще пиво, по которому соскучился. Пиво бочковое, из Германии, вкус отменный. Майор ел деликатно, не спеша. Все же офицер, а не фельдфебель. Расплатился рейхсмарками, хотя на оккупированных территориях были в ходу оккупационные марки. Когда вышли на перрон, майор тихо сказал: – Молодец, хорошо держишься, я за тебя беспокоился. Ну да, знал бы он, что Игорь и в Германии был, буфетом его не удивить. Подъехал поезд. Не товарные вагоны, в каких возили наших бойцов, а самые настоящие пассажирские. Только колея перешита на европейскую, узкую, оттого и вагоны маленькие. В купе уже оказался пассажир – гауптман со знаками артиллериста. От гауптмана попахивало спиртным. Он увидел эмблемы связиста на майоре и сапера у Игоря. – Драпаете от русских? – Почему вы так решили? – вопросом на вопрос ответил майор. – Ваше место на фронте. – По-моему, вы тоже направляетесь не на фронт. – Я за пополнением, – буркнул гауптман. – Выпить не желаете или побрезгуете? – С удовольствием. Гауптман вытащил из саквояжа бутылку коньяка, раскладной стаканчик. Налил, предложил майору. Все же он старше по званию. – Прозит! – приподнял стаканчик майор, поднес его к носу, понюхал, сделал глоток. – Коньяк хорош! И допил медленно, смакуя. – Мне кажется, вы штабная крыса, – заявил гауптман. Плеснул себе спиртное в стаканчик и опрокинул в рот. Стаканчик был мал, грамм пятьдесят, но немцы обычно не пили залпом. – Почему же? – На фронте так не пьют. Там каждый день как последний. – Вы правы. Я не стреляю по врагам, мое дело связь. Согласитесь – нужная служба. Вагон раскачивало на стыках. Дверь сдвинулась. На пороге стоял офицер, из-за его плеча был виден солдат. – Патруль, приготовьте документы. Каждый протянул свои. У гауптмана, кроме офицерского удостоверения, был приказ и командировочное удостоверение. Проверяющий сразу ему вернул, взял документы майора. – Фер-бидунгсштелле? – переспросил он. – Господин обер-лейтенант, вы же читать умеете? Зачем озвучивать? – Простите, служба, – стушевался обер-лейтенант. У Игоря проверять не стал. С военной разведкой связываться армейские офицеры не любили. У абвера вечно секреты, только геморрой наживешь. Когда патруль перешел к следующему купе, гауптман протянул: – А вы говорили, герр майор, что связист. Думаете, я не знаю, что такое «Фер-бидунгсштелле». Никакая это не служба связи. Из-за вас, из-за вашей службы война идет не так! – Почему? – Ваш Канарис заявил, что Россия – это колосс на глиняных ногах. Обманули фюрера, обманули армию! – У России оказались большие людские и мобилизационные резервы. А еще помощь по ленд-лизу. Гауптман явно считал абвер и все разведслужбы рейха виноватыми в поражениях вермахта в военной кампании. Замолчал, смотрел в окно, пил в одиночку. К счастью, поезд уже подходил к Могилеву. Проводник прошел по вагону, предупредил о станции. А что собирать вещи, когда из груза только ранец? И что в нем, Игорь не знал, хотя посмотреть хотелось. Вдруг проверка патруля? С гауптманом не прощались, он смотрел на обоих с пренебрежением. Выйдя на перрон, майор решительно направился в город. Игорь шагал за ним. Плохо, что он не знает задания, целей. Случись непредвиденное, он не знает, что предпринять. Возвращаться назад? Еще когда подъезжали к городу, он видел из вагона, что окраины города пострадали от войны. Но центр был в приличном состоянии. Дома целые, ходят люди, проезжают машины, причем только военные. Майор шел быстро, явно торопился к известному ему месту, поскольку проходил через дворы, сокращая путь. Игорь понял – майор в Могилеве уже был. Спешка объяснилась довольно скоро. Из переулка вышли на улицу, майор остановился: – Видишь вон там «Вандерер»? – Зеленый? – Да. У меня там встреча. Ты стоишь, наблюдаешь. В случае нештатной ситуации открываешь огонь, отвлекаешь на себя. Наша задача – дать возможность уйти нашему человеку из машины. Если подам сигнал – махну рукой из открытого окна, подойдешь, передашь ранец. Вопросы? – Все понятно. Игорь сразу передернул затвор «парабеллума», поставил его на предохранитель, сунул в кобуру, но клапан не застегивал. Теперь открыть огонь дело одной секунды. Но он четко понимал: в случае попытки захвата майора и его визави, открой Игорь огонь, тут же станет мишенью, целью номер один. Был бы хоть автомат, а пистолет хорош только для ближнего боя. Чувствовать себя подсадной уткой не совсем комфортно, но таковы правила, придуманные не им. «Вандерер» был машиной небольшой, такими пользовались в вермахте чины невысокие. Майор неспешной походкой направился к машине. Наверняка по пути обшаривал взглядом окружающее пространство – нет ли опасности? Поравнявшись с машиной, открыл дверцу, сказал несколько слов, уселся. Уже хороший знак, контакт с агентом состоялся. Игорь вертел головой. Метрах в тридцати идут две пожилые женщины, в полусотне метров два солдата, но они удаляются. И машин не видно. Остаются дома. Но за окнами никто не стоял, не наблюдал. Майор приоткрыл окно, поднял вверх руку. Игорь сигнал уловил. Ленивой походкой направился на другую сторону улицы, поравнялся с машиной. Задняя дверца распахнулась, он снял ранец, забросил на сиденье, уселся сам. Человек за рулем был в плаще, шляпе, отвернул в сторону лицо. Конспиратор хренов! Майор взял ранец, открыл, вытащил из него небольшой пакет, положил себе на колени. Потом протянул Игорю другой небольшой пакет. – Положи в карман. Там фотопленка. В случае непредвиденной ситуации вскрой. Пленка не проявлена, засветится. Бери ранец и возвращайся на прежнее место. Игорь взял ранец за ремни, вышел, прикрыв дверцу, вернулся на угол. Место для наблюдения удобное. Майора не было еще четверть часа. Видимо, шел серьезный разговор. Затем майор вышел, машина тут же поехала. Лицо у майора было бесстрастное. – На встречу успели, уже хорошо. Если опоздали бы, пришлось бы ждать двое суток. О том, что видел, забудь. – А что я видел? Затылок в шляпе? – Вот и его забудь. Нам на вокзал. Пока майор покупал билеты, Игорь стоял в стороне. Вернувшись, майор сказал: – Наш поезд через два часа. Пора перекусить. Кто был бы против? То ли рацион вокзальный лучше, чем в Орше, то ли майор, довольный встречей, расщедрился. Но заказал он рульку и пиво. Игорь и в свое время такое не пробовал, а на войне тем более. Но запеченная свиная нога оказалась выше всяких похвал. Игорь про себя обматерил немцев. Надо же, война идет, а они в тылу, уже не очень глубоком, пиво пьют и рульку жрут. Ели и пили пиво не спеша, до поезда уйма времени. Когда сели в купе, майор снял китель и сапоги. – Надо вздремнуть, до Минска почти три часа. И тебе советую. Игорь тоже улегся на полку, прикрыл глаза. Но в безопасности себя не чувствовал, все же в тылу врага, был настороже. Отдых требовался, бессонная ночь сказывалась. При подъезде к Минску в дверь постучал проводник: – Господа, подъезжаем! Попрошу приготовиться. Игорь полагал, что из Минска они отправятся в Борисов. Все же по документам они проходили службу именно там. Но майор уверенно направился в гостиницу для военнослужащих. Снял двухместный номер. – Наше временное пристанище, обживайся. Сегодня день отдыха. А какой день, если через два часа стемнеет! Игорь умылся, почистил обмундирование, улегся в кровать. О, как давно он не спал в мягкой постели, на чистых простынях. Майор дверь номера изнутри на ключ запер, подставил к двери стул. Если снаружи ключом отопрут, при открывании двери стул загромыхает, сигнал подаст. И оба пистолеты под подушку положили. Осторожность и бдительность лишними не бывают, не одну жизнь сберегли. Утром позавтракали в ресторане при гостинице. – Иди в номер, ожидай. Майора долго не было, Игорь уже беспокоиться стал. Но он явился, держа в руке большой бумажный пакет. Как оказалось – в нем были гражданский костюм, рубашка и туфли. Майор переоделся в цивильное. – Ну, как я выгляжу? – Неплохо. Майор положил в боковой карман пиджака пистолет, а во внутренний – личные документы, естественно – немецкие. А еще порылся в ранце, достал два листка бумаги, исписанные чернилами, протянул Игорю: – Идем на встречу, ты страхуешь. Как дам знак, подойдешь, отдашь листки. Для моего визави – ты немец, по-русски не понимаешь. Уяснил? – Так точно. По выходе из гостиницы шли вместе, потом майор сказал: – Мы рядом с местом встречи. Видишь пивную? – Вижу. – Сначала я зайду, ты немного позже. Ко мне без сигнала не подходи. Ну, скажем – потру пальцами мочку левого уха. Подойдешь, сядешь на свободный стул, передашь листки человеку. Сразу скажу, он из бывших офицеров Красной армии. Сейчас немцам служит, причем в абвер-группе сто семь, готовит агентов. С ним на контакт уже выходили, колеблется. Моя задача – склонить к сотрудничеству. Если немцы появятся, группа захвата, в первую очередь его убей, а дальше по обстоятельствам. Жив останешься – уходи и через линию фронта к своим. – Понял. – Держи деньги, закажи пиво. Не сидеть же тебе за пустым столиком. Майор выдавал информацию очень скудно, дозировано, то, что было необходимо на ближайшие несколько часов. И не предательства остерегался, в разведку такие не попадают. А случись непредвиденное и нежелательное – в плен захватят, что исключать нельзя, действуя в чужом тылу, – Игорь не сможет никого выдать. Не всякий, даже сильный человек устоит под пытками гитлеровских палачей. Майор дальше пошел в одиночку. Не вертел головой по сторонам, довольно уверенно вошел в пивную. Зато Игорь глазами улицу обвел. Нет ли крытого грузовика, где могут сидеть солдаты, нет ли подозрительных легковушек? Подозрительных – это когда в машине трое-четверо мужчин бездельничают. Чего им в военное время дурака валять? Затем сам улицу перешел. В пивной пустовато. Майор с каким-то мужчиной, тоже в штатском, в углу сидят. Еще немецкий солдат в форме пиво потягивает. Солдат явно из нестроевых – пожилой, очки на носу. Во второй половине сорок третьего в вермахте стало остро не хватать людей, в тыловые подразделения стали призывать годных к нестроевой службе. Игорь взял кружку пива, устроился в противоположном от майора углу пивной. Прихлебывал пенный напиток не спеша. Удовольствие растягивал, неизвестно, когда еще пиво попить придется. Спешить нельзя, непонятно, сколько встреча продлится. Через окна за улицей поглядывал. Не пиво его пить позвали, у майора серьезный разговор. Фактически – вербовка. И визави его – бывший офицер РККА, а ныне предатель, сотрудник абвера. Сам может устроить кучу неприятностей. Через четверть часа майор сигнал подал, потерев ухо. Игорь пиво допил, не спеша направился к столику. – Господа, у вас огонька не найдется? – спросил он. Сразу увидел, как насторожился мужчина. – Садись, солдат, – сказал на немецком майор. Потом повернулся к мужчине: – Не волнуйтесь. Он немец, помогает нам. По-русски не понимает. И протянул сбоку стола руку. Со стороны жест незаметен ни бармену, ни пожилому солдату. Игорь вложил в руку листки. – Да не дергайтесь вы так, – сказал майор мужчине, – возьмите письмо. Узнаете почерк? С некоторой опаской мужчина взял листки. А как начал читать, брови его удивленно вскинулись. – Жена? Я полагал, что она репрессирована, в лагере, а может быть – расстреляна. – Читайте. Там и про вашу дочь. Мужчина впился в листки, быстро прочитал. Когда закончил, пальцы рук мелко дрожали. Он вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. – Можно я оставлю письмо у себя? – Нельзя. Прочитайте еще раз и верните Фридриху. Мужчина смял сигарету в пепельнице, снова прочитал письмо, на этот раз медленно, стараясь запомнить каждое слово. С видимой неохотой вернул листки Игорю. Майор едва заметно кивнул, Игорь поднялся и вышел из пивной. Отошел, занял место у стены. Сначала из пивной спустя время вышел мужчина. Справа послышался гул моторов. По улице приближались два крытых грузовика. Игорь сразу подтянулся, собрался внутренне. Грузовики остановились, из них посыпались солдаты. Под командой офицера пересекли улицу. Игорь влево посмотрел. Там такая же картина: грузовики – солдаты. Не по их ли души? Предатель или уже завербованный агент скрылся. А вдруг это он подал сигнал к захвату? Из пивной вышел майор. Оценил обстановку, сам подошел к Игорю: – Облава, немцы часто устраивают. Идем вместе. Всех, кто был в это время на улице, солдаты сгоняли к грузовику. Офицер проверял документы. Многих отпускали, а некоторых солдаты по знаку офицера заталкивали в грузовик. У майора, одетого в гражданскую одежду, документы проверили. Офицер козырнул, кивнул солдатам. А на Игоря внимания не обратили, прошел через цепь солдат свободно. Уже в гостинице майор листки бумаги сжег в пепельнице, пепел смыл в раковину. – Через три дня в четырнадцать часов встретишься с агентом в той же пивной. Вы оба друг друга видели. Он передаст тебе бумаги. Головой за них отвечаешь. В случае опасности сожги, съешь, но в руки немцев они попасть не должны. – Понял. – Я ухожу. Как только бумаги будут у тебя, возвращайся к своим. Бумаги и фотопленку отдашь в разведотдел дивизии, подполковнику Самойлову лично. Запомнил? – Чего тут запоминать? – Гостиница оплачена на три дня вперед. Деньги на еду держи. Оккупационные марки, но купить можно все. – А вы? – В разведке вопросов не задают. У меня свои дела. Надеюсь – еще встретимся. – Хотелось бы. – Одежду мою и туфли оставляю. Можешь распоряжаться по своему усмотрению. А зачем они Игорю? Сегодня при облаве у майора документы проверяли, а у Игоря – нет. Потому что в форме был. Хотя по размеру костюмчик бы подошел. Майор пожал руку. – Удачи! Впереди два дня без начальства и конкретных дел. Непривычно, в армии солдат все делает по команде – ест, ложится спать и поднимается, ходит в атаку. Был бы в своем тылу – другое дело. Там свои парни – разведчики, есть с кем переброситься словами, потравить анекдоты. А в гостинице все чужие – по духу, языку, привычкам. Одно слово – враги. Подложить бы взрывчатку да взорвать ее. Но нереально. На такое здание килограмм триста, если не больше, надобно. Похоже майор возвращаться в ближайшее время не собирается. Фамилии своей настоящей не сказал. А как Игорю в дальнейшем, перейдя к своим, объясниться? Только фальшивую фамилию знает – Баумгартнер. Часть вечера в ресторане при гостинице просидел, даже знакомство свел. Ближе к ночи посетителей в ресторане прибавилось, свободных мест не оказалось, к Игорю, спросив разрешение, подсел унтер-офицер. Выпили пива, познакомились. Унтер оказался личным водителем заместителя командира второй полевой армии. – Не пыльная у тебя служба, – заметил Игорь. – Все завидуют. Только местечко это мне трудно досталось. Зато теперь красота. Пока другие в сырых окопах сидят, я пиво пью. Да и ты, видно, не промах. Тоже в тылу, подальше от передовой отираешься. – Служба такая. – Ну да! Саперы на передовой нужны, минировать поля, мосты подрывать. – Я службу не выбирал. – Давай еще по кружке, угощаю. Отто, как звали унтера, захмелел быстро. Игорь помог ему подняться в номер, стянул сапоги, расстегнул ремень. Отто только бормотал: – Ты настоящий друг! И захрапел. У Игоря желание было придушить, да нельзя. Зато отоспался за все фронтовые бессонные недели. Выходил только в ресторан поесть да пива не спеша попить. Настал день встречи с перевербованным. Игорь пистолет проверил, карманы проверил, чтобы ничего не было, только документы. Не верил он предателям. Когда РККА трудно было, переметнулись на вражескую сторону. А как Красная армия силу взяла да немцев погнала со своей земли, почуяли неизбежный конец. Только двум богам не служат. Предателей ни в нашей, ни в немецкой армии не любили. Предал один раз, предаст в другой. Услугами пользовались, потому как людей не хватало. Да и кто лучше русских характер русского человека знает? Немцы в разведчики и диверсанты русских вербовали. Иной раз во главе забрасываемых групп немцы были, но для инспекционных забросок, для встречи с ценными агентами. Берегли немцы своих, кадровых. А русских предателей не жаль, ну погибнет сотня-другая, на ходе войны это не отразится. Однако на службе не выбирают, с кем общаться. Отправился на встречу. В пивной народу на сей раз прибавилось. Агент сидел за тем же столиком. Игорь подошел, на немецком попросил разрешения сесть. Агент тоже ответил на немецком. Но говорил плохо, понятно – не родной язык. Игорь незаметно посетителей осмотрел, «мазнул» глазами. Явно подозрительных нет. – Вы хотели передать документы для знакомого? – поинтересовался Игорь. – Они здесь, в газете. Агент подвинул к Игорю «Берлиненцайтунг», кивнул головой и вышел. Игорь выждал немного, чтобы со стороны не показалось, что произошла деловая встреча, и сам покинул пивную. Первым делом в гостиницу. Развернул газету на столике, а там два листка бумаги, исписанные мелким, почти каллиграфическим почерком. Имена и фамилии агентов, куда заброшены, на какие фамилии выправлены фальшивые документы. Для контрразведчиков прибавится работы в нашем тылу. Листки сложил в восемь раз, в карман брюк убрал, рядом с фотопленкой в черной бумаге. Нацепил ранец, окинул взглядом номер гостиничный, обошел. Вдруг забыл что-нибудь? Плохо, что не было карты, было бы легче ориентироваться. Сдал ключи портье, направился к окраине города. На улице, переходящей в шоссе на Могилев, немецкая застава. Проверяют в первую очередь тех, кто въезжает в город или идет пешком. Военный автотранспорт без проверки проходит. Игорь к патрульным подошел, поприветствовал: – Камрады, мне бы на попутную машину до Могилева, в свою часть добраться. И просьбу сигаретами подкрепил. Ефрейтор, бывший старшим на посту, кивнул. – Поможем фронтовику! Через несколько минут остановился крытый грузовик. Патрульный с водителем переговорил, махнул Игорю рукой, подзывая: – Тебе повезло, они на Шклов едут, через Могилев. Подбросят. Игорь в кузов забрался, где уже двое солдат сидели. Грузовик полон солдатскими сапогами, внутри кожей пахнет. Как и солдаты, устроился на сапогах поудобнее. Грузовик тронулся, пристроился за двумя другими. Немцы ночью не передвигались, опасаясь нападений партизан, а днем – в составе колонн из нескольких машин, так спокойнее. Километров тридцать проехали спокойно. Потом послышалась стрельба, причем близкая. Грузовик затормозил. Солдаты, а вместе с ними и Игорь, выпрыгнули на землю, залегли. Стреляли из близкого, полсотни метров всего, леса. Несколько винтовок и ручной пулемет, судя по звукам выстрелов. Игорь подосадовал на водителя. Надо было не останавливаться, а жать на газ, уходя из-под обстрела. Но выглянул вперед – дорогу перегородили впередиидущие грузовики. С их стороны тоже отстреливались. Видимо, шедший первым грузовик повредили, он перегородил узкую дорогу. Солдаты открыли огонь из винтовок. Но куда стрелять, если стрелков в лесу не видно? И вспышек выстрелов не видно, если только на звук выстрелов. А солдаты на дороге видны. Пулемет из леса по их грузовику ударил. От деревянных бортов полетели щепки. Один из солдат голову уронил, выронил карабин. Игорь озираться стал. Надо искать безопасное укрытие. Стрелять по нападающим из пистолета бесполезно, для личного оружия дистанция велика. Да и не собирался он: там, в лесу, партизаны. За ремень подтянул к себе карабин убитого, пополз к кювету на правой стороне. Стреляли из леса слева от дороги, его прикрывал от пуль грузовик. Одно за другим с грохотом лопнули колеса, грузовик сел на левую сторону. Оставшийся в живых солдат сделал два выстрела, потом по примеру Игоря стал ползти к кювету. Одиночные выстрелы от грузовиков еще раздавались, но уже очень редкие. «Если из леса рванут в атаку, сомнут», – подумал Игорь. Сзади послышался рев мотора. К грузовикам, к месту стрельбы ехал бронеавтомобиль Sd kfz 221. Такие часто использовались при разведке местности, для передвижения командиров подразделений в полевой обстановке. Небольшой, колесный, двухосный, он имел бронированную башенку с пулеметом. Уже метров со ста он открыл огонь по лесу. Пулеметчик патронов не жалел, бил длинными очередями. Огонь из леса прекратился. Пулями из винтовок или ручного пулемета бронеавтомобиль не остановишь, нужна пушка или противотанковая граната. Бронеавтомобиль подкатил к последнему грузовику в колонне, распахнулась правая бронедверца. – Живы? Давайте в машину! Первым солдат с карабином полез, за ним Игорь. Все же выход из смертельной ловушки. Как только Игорь захлопнул за собой тяжелую стальную дверь, водитель хлопнул его по плечу: – Фридрих! Вот не ожидал тебя здесь увидеть. В бронеавтомобиле сумрачно, водитель сумел разглядеть его при открытой дверце. – Отто? – узнал постояльца гостиницы Игорь. – Вот видишь – ты меня выручил, теперь я тебя. Квиты, должником я никогда не был. Водитель повернулся к пулеметчику: – Настоящий приятель. Перебрал я на днях, так он меня не бросил, до кровати дотащил. А то сообщили бы начальству. Пулеметчик поднял большой палец, одобряя. – Ты же вроде больших чинов возил? – припомнил Игорь разговор в пивной. – И теперь вожу, в Могилев еду. – Мне туда же. Пулеметчик приоткрыл верхний люк, в темном отсеке бронеавтомобиля сразу стало светлее. – Эй, солдаты, есть кто живой? – крикнул пулеметчик. В ответ тишина. – Закрой люк, а то схлопочешь пулю. Едем до ближайшего населенного пункта, сообщим в комендатуру. Отто гнал бронеавтомобиль, вглядываясь через узкую смотровую щель. Осторожничает, боится пулю схлопотать. Это вам не Франция или Польша. Через четверть часа въехали в село. Отто подкатил к зданию комендатуры. Его можно было опознать по флагу и часовому у входа. Отто сам сбегал в комендатуру, потом вернулся, позвал с собой уцелевшего солдата из грузовика. Дальше ехали втроем. Через час уже въезжали в город. На въезде блокпост, но бронеавтомобиль пропустили без проверки, видимо, знали. За броней не видно, кто едет, один водитель или важный чин. Отто подрулил к штабу. – С удовольствием пропустил бы с тобой по кружечке пива, приятель, – повернулся к Игорю водитель. – Но я должен везти генерала. Думаю – встретимся еще. – Обязательно! Игорь выбрался из тесного и сумрачного чрева броневика. Оставаться в городе он не планировал. Тут много патрулей, действуют отделы гестапо, СД, ГФП. Город хоть и велик, кажется – затеряться просто, но это заблуждение. Проверяются постояльцы гостиниц, и если снять комнату или квартиру в частном секторе, квартальный обязан тут же доложить в городскую управу. Порядок у немцев жесткий, контроль всеобъемлющий. Игорь зашел в пивную поесть, заодно послушать, о чем говорят солдаты. Несколько дней, что он пробыл с майором, новостей с фронта о ситуации не слышал. Где сейчас наши позиции? Еще 12 октября началась Оршанская операция Западного фронта. С большим трудом, с потерями, полки и дивизии продвинулись совсем немного и вынуждены были остановиться. Оборона у немцев мощная, взломать не удалось. Игорь не знал, в чьих руках теперь Орша, как далеко свои позиции. От Могилева до Орши всего 85 километров. Час езды на машине по шоссе, рядом. Решил попробовать уехать на поезде. Если Орша уже наша, поезда ходить не будут. Но сейчас – поесть. В пивной взял сосиски, кружку пива. Для сытости хотелось хлеба, но с этим у немцев плохо, традиции такие. Если и дадут, то кусочек тонюсенький. Ел не спеша, прислушивался, что говорят солдаты за соседними столиками. По разговорам – бои тяжелые, но наши Оршу пока не взяли. Судя по разговорам, настроение у немецких солдат было упадническое. Говорили о письмах родных из Германии, где описывались бомбардировки городов англичанами и американцами, о потерях среди населения, о разрушениях. За соседним столиком справа – о тяжелых боях, о том, что русские напирают. Один солдат помечтал об отпуске, другой засмеялся: – Забудь про отдых, Курт! В нашей дивизии третья часть – потери. Повезло тем, кто легко ранен. После госпиталя им отпуск дают. Игорь в душе порадовался. Получили по мордасам, теперь отдыха хотят. А многие из захватчиков уже в братских могилах. Да и немцы пошли не те, что в сорок первом – сорок втором годах. Те откормленные, самоуверенные, и очкариков не было, как сейчас. Но Германия еще сильна, это надо признать. И победить ее стоит немалых трудов и жертв. Игорь расплатился, направился на вокзал. Поезда еще ходили. Но большей частью воинские и санитарные, пассажирского пришлось ждать долго. Отдохнул в зале ожидания до посадки. Поезд шел с остановками. Один раз стояли в лесу, потому что наши штурмовики бомбили и обстреливали впередиидущий воинский эшелон. Пассажиры с тревогой смотрели в окна, Игорь в тамбур вышел. Случись налет, из вагона надо убегать побыстрее. Но обошлось. Поезд в Оршу прибыл уже в сумерках. Слышалось далекое погромыхивание пушек. Да и обстановка в городе говорила о близости фронта. Солдаты в потрепанной форме, в некоторых местах расположились зенитки. Военных в городе полно, а гражданских не видно. Из Орши шел пешком. Машин на дорогах не было. Населенные пункты обходил стороной. На въездах стояли немецкие либо полицейские заставы. Чем ближе к передовой, тем осторожнее пробирался. В немецком тылу подразделений полно. То артиллерийская батарея в лесу, то госпитальные палатки, то склад горючего. А когда увидел в километре от себя осветительные ракеты, понял – почти добрался. Но самый трудный отрезок впереди. Задерживаться нельзя, через три часа рассвет, надо преодолеть нейтралку. По дороге прошел мимо второй линии траншей, свернул в сторону, лег и пополз. Обратил внимание – на одном участке, метров сто шириной, немцы ракет не пускали. Так делали, когда на нейтралку выбирались разведчики или саперы. Отполз туда. Вот и траншея. Замер на несколько минут, прислушался – тихо. Траншею перемахнул, через бруствер перебрался. Трудно одному, колючку не приподнять, да и помощи ждать не от кого. Да еще перед собой землю прощупывать надо, чтобы на мину не попасть. Как обнаруживал рыхлую землю или бугорок, отползал стороной. Мина может быть и противотанковой, под человеком не взорвется, вес мал, взрыватель не сработает, но лучше не рисковать. По прикидкам – половину нейтралки преодолел. Начали встречаться воронки минометные, а мины перестали попадаться. Услышал впереди шорох, легкое позвякивание, пополз в сторону. Очень вовремя воронка от крупнокалиберного снаряда попалась, забрался в нее. Тени появились, тоже ползут, отрывки фраз на немецком. – …мин полно, миноискатель не берет. Наверное, деревянные корпуса… Ага, саперы немецкие к нашим позициям ползали. Так делают, если хотят проделать проход в минном заграждении для своей разведгруппы. Прищучить бы сейчас саперов. Только ножа нет, и стрелять – самоубийство. И наши и немцы могут открыть огонь. А руки чесались. Не ожидая нападения сзади, саперы бы стали легкой добычей. Пришлось смотреть, как в десятке метров враги к своей траншее ползут. Выждал четверть часа – и к нашим позициям. Старался ползти по следу саперов. Наверняка мины обезвредили. Дважды наткнулся наснятые мины. Чтобы из окопов видно не было, немцы мины в воронки стаскивали. Э, завтра на этом месте надо ожидать разведгруппу. Стоит об этом сказать командиру пехотной роты, чтобы начеку был. А лучше поставить опытных бойцов с гранатами и пулемет. Нейтралка неожиданно оказалась большой. С полкилометра, а то и метров семьсот, в темноте, да ползком, дистанцию определить сложно. Послышался необычный звук со стороны наших позиций. Игорь понять не мог – что бы это могло быть. А через десяток метров к окопчику выбрался. В окопчике часовой. Спит, а храп его Игорь слышал. Непорядок! Если бы не Игорь, а настоящие немцы, разведгруппа, то быть беде. Или зарезали бы, или в плен утащили. Время предутреннее, когда сильнее всего в сон клонит. Но часовому на посту спать смертельно опасно для самого, и жизнь товарищей под удар ставит. Игорь осторожно вытащил из-под руки спящего бойца карабин. Боец даже не шевельнулся. Потом толкнул бойца. Спать на посту – воинское преступление! Боец открыл глаза. Игорь в немецкой форме, в руках карабин бойца. Солдатик подумал – попал! Глаза круглые сделались, руки вверх поднял. Игорь палец к губам приложил. – Тс! Ты чего же, засранец, на посту спишь? Под трибунал захотел? Боец растерялся. Немец, а по-русски говорит. И слова правильные, как у ротного. – Свой я, разведка дивизионная. Оружие возьми и веди к взводному или ротному. И не спи на посту. Зарежут. Только что недалеко немецкие саперы были, проспал, едрит твою! Боец карабин взял, за спину закинул. – Ротному не говори, шкуру спустит. Иди к траншее. Полсотни метров до траншеи шли в полный рост. По узкому, извилистому ходу к землянке подошли. Вход куском брезента завешен. Боец покашлял, голос подал: – Товарищ лейтенант! – Кто там? – Часовой Котляров. Разведчик наш с немецкой стороны вышел. – Сейчас. Чиркнула зажигалка, загорелась коптилка, сделанная из гильзы противотанковой пушки. Дульце гильзы сплющивали, зажимали длинную полоску тряпки, заливали бензин, обязательно с солью. Чистый бензин мог взорваться, а с солью безопасен. С керосином было бы лучше, но где его взять в боевых условиях? А бензин брали у шоферов или сливали с поврежденной техники, своей и трофейной. – Заводи! – распорядился лейтенант. Ротными были старшие лейтенанты, но в пехоте, на передовой офицеров выбивало быстро. Ротами приходилось командовать лейтенантам. Игорь шагнул следом за Котляровым. Ротный сразу немецкую форму узрел, кобуру на поясе. – Почему оружие не отобрал? – Так он сказал – из дивизионной разведки. – Мало ли что он скажет! Забери пистолет. Игорь сам достал оружие, положил на импровизированный стол из снарядных ящиков. – Кто такой? – повернулся к Игорю ротный. – Рядовой Катков, дивизионная разведка. Меня бы соединить с подполковником Самойловым. – Это уже я буду решать, с кем тебя соединять. Котляров – на пост, продолжай нести службу! – Так точно! Но все же лейтенант стал названивать по полевому телефону. Время тянулось. Ситуация усугублялась тем, что Игорь вышел в расположение не своей дивизии. Наконец лейтенант закончил переговоры. – Садись, сказали – за тобой приедут. Можешь курить. – Спасибо, не курю. Когда через нейтралку перебрался, видел группу немецких саперов. Аккурат на участке вашей роты. – Зря ты их не шлепнул. – Ценными сведениями рисковать не имею права. – Ты тогда к чему про саперов? – не понял лейтенант. – Я по проходу полз, который они проделали, видел снятые мины. – Ты к чему клонишь? – Лейтенант никак не въезжал в ситуацию. – Немцы наступать хотят на нашем участке? – Ждите завтра разведгруппу. Усиленные наряды выставить надо, пулеметчиков. – Вот оно чего! За предупреждение спасибо. Есть хочешь? – Не откажусь. – Сало есть и хлеб, могу водки плеснуть. – Обойдусь без нее.Глава 6. Подозрение
Сало – продукт сытный, разведчики его уважали, особенно зимой. Лицо намажешь – не обморозишь, а покушать – долго есть не захочешь. К тому же не портится, места мало занимает. Лейтенант сало порезал, хлеб. Игоря упрашивать не пришлось. После сосисок и пива в пивной есть больше не пришлось, так когда это было? Утром ротному позвонили, приказали Каткова под охраной в штаб полка доставить. Сначала по ходам сообщения шли, потом по лесу. У штаба полуторка стояла с номерами дивизии, где Игорь служил. Незнакомый старший лейтенант переспросил: – Катков? – Так точно. – Садись в кузов, едем. Кузов брезентом крыт, а в нем два автоматчика, сидят у заднего борта, а Игорю указали место на лавке у кабины. Получилось – под конвоем. Неприятное чувство в душе появилось, уже сколько раз возвращался из немецкого тыла, а под конвоем в первый раз. Но успокоил себя – это до разведотдела дивизии, там разберутся. Тряслись на разбитой дороге долго. Уже за полдень остановились у знакомого здания. Но Игоря провели не к майору Баринову или командиру разведроты Саватееву, а к неизвестному подполковнику. «Наверное – это тот самый Самойлов, о котором говорил майор, которого он знал как Баумгартнера», – подумал Игорь. Игоря завели в комнату, он представился. – Катков? Так его труп и документы в воронке нашли, – криво усмехнулся подполковник. – Сейчас поясню. А это мне майор приказал передать. Два листа от сотрудника абвера с фамилиями и местами проживания заброшенных агентов, кличками, позывными радиостанций. А здесь фотопленка, не проявлена. Подполковник вызвал старлея, что приезжал за Игорем. – Срочно проявить, отпечатать, фото мне на стол. – Слушаюсь! Старлей вышел. Подполковник продолжил. Игорю показалось, что разговор на допрос походит, а может – так оно и было. – По порядку. Как ты с… Баумгартнером оказался? Подполковник не настоящую фамилию разведчика назвал, по фальшивым немецким документам. Игорь рассказал подробно все. Как вел майора с помощником, о случайной пуле, о переодевании, потом о Могилеве и Минске. Где жили, с кем встречались и до перехода на наши позиции. Рассказ длился долго, не меньше часа. Потом подполковник вопросы задавать стал. Игорь отвечал. Как ему показалось – подполковник удовлетворен, кивал. Неожиданно офицер ударил кулаком по столу. – Врешь, фашистский прихвостень! Сам выстрелил в затылок обоим, убил! – Да как же, товарищ подполковник? Я их в первый раз видел, мое задание было – перевести их за линию фронта и назад, – растерялся Игорь. – Тогда как объяснишь, что Баумгартнер на связь не выходит? Уже все контрольные сроки прошли. – Не могу знать, мы в Минске расстались. Дальше я один пробирался. – Ловко придумал. Сам или кто из абверкоманды помогал? – Не виноват я ни в чем, товарищ подполковник. – Не смей называть меня товарищем! Посидишь пока в кутузке. Если Баумгартнер на связь выйдет, считай, что тебе крупно повезло. А не выйдет – поставим к стенке, как предателя. – Никого я не предавал. А личность мою может удостоверить командир разведвзвода Жихарев. – Проверим. Подполковник вызвал конвой. Игоря вывели. Он был шокирован, подавлен. Выполнял все указания майора и вдруг нате вам – предатель! С Игоря сняли брючный ремень, обыскали, отвели в камеру. Хотелось спать, он улегся на топчан. Тут же заскрипел замок, вошел караульный. – Арестованным лежать до отбоя не полагается. Игорь встал. – А кормить полагается? – Я бы тебя, гада немецкого, шлепнул. А ты жрать хочешь. – Я такой же немец, как и ты! – огрызнулся Игорь. – На мне форма советская, ты на себя посмотри. Караульный демонстративно сплюнул на пол и вышел. Игорь присел в углу на пол. Незаметно для себя задремал. Только вырубился, как замок гремит. – На выход! Руки назад, шагай! В разведотдел привели. В комнате подполковник и уже знакомые Саватеев и Жихарев. Игорь обрадовался. Сейчас все разъясниться должно. Офицеры посмотрели на него. – Личность Каткова подтверждаем. Но у него было задание – перевести группу через немецкие позиции и назад. И форма на нем была наша. – Что скажешь, Катков? Или как твоя настоящая фамилия? Игоря как кипятком обдало, вспотел. – Я ни в чем не солгал, все правда. – Увести! В камере снова в угол сел. Голова после бессонной ночи чумная, да еще встреча не радостная. Похоже – попал он в переплет. А если майор на связь не выйдет? Мало ли случайностей – батареи у рации сели, немцы радиста накрыли или самое худшее – убили. Тогда и его шлепнут. И не сбежишь, камера без окон, стены бревенчатые, надежно все. А и сбежишь – куда податься? Искать будут. Но не к немцам же бежать? Голова не соображала, надо выспаться. Веки сомкнулись, Игорь медленно завалился на бок, уснул на грязном полу. В замке ключи загремели. – Выходи оправиться! Хоть Игорь арестованный, а порядки в камере армейские. Пока шел по коридору к туалету, увидел через окно в торце, что темно уже, вечер. Когда возвращался, попросил конвоира: – Хоть воды дай. – Сейчас ужин принесут. Через время принесли миску перловой каши, два куска черного хлеба и жиденький чай, естественно, без сахара. Игорь есть хотел до колик в желудке, набросился. Каша на воде, пустая, единственное – горячая, как и чай. Желудок на время успокоился. Игорь оперся на стену, стал припоминать события, анализировать – не допустил ли где ошибку? Если и были промахи с его стороны, то мелкие, незначительные, никак не способные повлечь фатальные последствия. Тем более арест был обиден. За что? Майору по мере сил помог, документы доставил нашим. Благодарности не ждал, в армии с этим скупо, но и карцера тоже. Игорь решил не ломать голову, сейчас от него ничего не зависит. Хоть бы майору удалось выйти на связь, тогда с Игоря нелепые обвинения в измене снимут. Он улегся на топчан, уснул. Утром, после оправки и завтрака, как две капли воды похожего на ужин, его привели к подполковнику. – Садись, пиши. – Что? – Все, что мне вчера наплел. Подробно, с момента выхода из наших траншей. Игорь обмакнул ручку в чернильницу. – Как озаглавить? – Показания гражданина Каткова. Инициалы тоже, год рождения. – Я не гражданин, военнослужащий, рядовой Катков. И показания писать не буду. Игорь был готов писать пояснительную записку, объяснительную, но не показания. Тут уже следствием попахивает и трибуналом. Он отодвинул от себя стопку бумаги, встал. – Конвой! – крикнул подполковник. – В камеру его, на воду! Посидит без еды, одумается! Игоря снова завели в камеру. Он сел на топчан, провел по щеке ладонью. Щетина отросла, аж трещит под пальцами. Мысль мелькнула: какую статью ему впаяют? Измену Родине? Не изменял. Другие воинские преступления – дезертирство, неподчинение приказам командира, даже мародерство – вообще никаким боком не пришьешь. Три дня караульный приносил ему только воду в котелке. В животе урчало, по ночам еда сниться стала. Но крепился. Не все ли равно, от чего сдохнуть – от голода или от пуль расстрельной команды? На четвертые сутки его снова привели к подполковнику. – Садись и пиши. – Не буду, – уперся Игорь. – Если статью пришить хотите и в трибунал, так хоть на душе легче будет, что понапрасну на себя не написал. – Какой гордец! Ничего, пообломаем, не такие ломались. Игоря увели в камеру. Как ни странно, снова стали кормить. Суп-баланда, каша, чай. Но какое-то время продержаться можно. Что беспокоило – не трогали, не вызывали на допросы. Игорь ногтем черточки на стене ставил, сколько суток он уже в узилище. Выходило, с сегодняшним днем одиннадцатые сутки. После обеда загремел замок. – С вещами на выход! – распорядился конвойный. Издевается, что ли? Какие у него вещи? Знакомый кабинет, подполковник, а за столом – майор, которого он знал как Баумгартнера. Игорь по стойке смирно встал, доложил: – Рядовой Катков! Майор встал, обошел стол, обнял Игоря. – Прости, что так получилось. Связи не было, немцы пеленгаторами засекли, радист еле ноги успел унести. Вот и держали тебя, пока я сам не выбрался. – Разрешите во взвод идти? – Присядь, у нас разговор долгий будет. Игорь сел на стул. – Должен сказать, что действовал ты как опытный разведчик, причем прошедший школу разведки. Со стороны заметно – небольшие помарки были, да это мелочи. В целом я доволен. Игорь молчал, ждал продолжения. Обидно стало. А если бы майор не вернулся, его что – в расход пустили? Наверное, майор понял его состояние. – Обиделся? – Есть такое дело. – Разведчик должен контролировать свои эмоции. Молод ты еще. – Со временем этот недостаток пройдет, если доживу. Офицеры засмеялись. Игорь уже догадался, о чем разговор будет. Состоялась как-то уже такая беседа. – О чем думаешь? – спросил Игоря Самойлов. – Не хочу. Подполковник удивился. – Чего не хочешь? – А что вы мне предложить хотите. Скорее всего, в армейскую разведку. Если после каждого возвращения в камеру на воду – нет уж, лучше в дивизионке. – Надо же, какой шустрый, просчитал! Ты еще всего не знаешь, а отказываешься. Отправим в школу, знаний поднаберешься. Майор говорит – у тебя прекрасное знание немецкого, редкое ныне качество. За два-три месяца человека не научишь так говорить. Тебе самая дорога в разведку. В общем – вдвоем уламывали долго. Игорь устал, хотелось есть, отдохнуть, сдался – дал согласие. – Давно бы так! – улыбнулся майор. Он и в самом деле был майором, по крайней мере по погонам судя. А там – кто его знает. Сотрудники разведотделов могут иметь обозначения разных родов войск, звания на погонах, не соответствующие реальным. – Бери в землянке свои личные вещи, переодевайся в свою форму. Времени даю – пятнадцать минут. Ехать пора, и так задержались. Разведчики из взвода встретили радостно, удивлялись: – Катков, где тебя три недели носило? – Где носило, теперь нет. Надо же, во взводе не был три недели, а казалось – вечность. Наскоро побрился, переоделся в свою форму. Была у него в запасе потрепанная. А то в немецкой, да в своем тылу, чувствовал себя неуютно, хотя во взводе никто внимания на вражескую форму не обратил. Глянул на время, если надо – подождут. Вскрыл банку ленд-лизовской колбасы. – Парни, хлеб у кого-нибудь найдется? Нашелся хлеб, водки в кружку плеснули. Не так Игорь собирался из взвода уйти, по-быстрому, толком не попрощавшись с сослуживцами. А пришлось. Майор уже ожидал его у черной «Эмки». – Опаздываем, – недовольно поглядел на часы. Игорь промолчал. Посидел бы майор на воде, а потом на баланде, сам бы поступил, как Игорь. Ехали долго, Игорь на заднем сиденье задремал. В итоге оказался в учебном подразделении, принадлежавшем первому отделу разведуправления Генштаба РККА. Из всех прибывших он оказался единственным рядовым. Все с опытом полковой или дивизионной разведки, у многих награды на груди, разброс по званиям – от сержанта до лейтенанта. Однако в школе всем приказали спороть погоны и петлицы. Именовались курсантами. Для Игоря школа – уже повторение пройденного. И теоретические знания, и практические давались легко. Командование приметило старательного курсанта. Тем более из всей группы в тридцать человек он единственный свободно владел языком врага. Через четыре месяца выпуск. Игорю присвоили звание сержанта, направили в распоряжение разведотдела Западного фронта. Школа была не одна, в немецкий тыл с мая 1943 года по май 1945 года было заброшено 1236 разведывательных и разведывательно-диверсионных групп. Общей численностью более десяти тысяч человек. Группы комплектовались радистами из разведшкол, имевшими надежную радиостанцию «Север». Кроме того, группам придавались минеры. Еще в январе 1942 года для действий на зафронтовых коммуникациях врага был создан отдельный батальон минеров. Специалисты из батальона включались в группы диверсантов. Новая обстановка, новые сослуживцы. Практически все о своем прошлом – где служили, кем – предпочитали умалчивать. Игорь попал в разведывательно-диверсионный взвод. Он бы предпочел чистую разведку, но в армии не выбирают место службы. Группы селили в одной землянке, чтобы лучше узнали друг друга. Явно готовилась какая-то акция, поскольку в группу влились радист и минер. Возглавлял группу лейтенант. По возрасту ему бы уже капитаном быть, а то и майором. На войне люди быстро растут в званиях и должностях из-за убыли – по ранению, смерти. Но бывает – не везло. Иной раз штабисты примечали тех, кто сам себя после рейда в героическом свете представлял. А те, кто молча и скромно свою воинскую работу делал, оставались в тени. Бывали и другие факторы, например разжаловали за проступок. Игорь встречался с такими. Из капитанов в младшие лейтенанты понизили за то, что замполиту в морду дал. Уж за дело или вспылил, не сказал младший. Таким снова подняться труднее, в личном деле запись для кадровика как красный флажок. Игорь из истории знал, скольких настоящих героев – танкистов, подводников – отметили через много десятилетий после войны, того же Маринеско. Человек при жизни должен знать, что ратный труд его по достоинству оценен. Задание группе досталось трудное. Была бы хотя бы группа спаяна совместными рейдами. Условие немаловажное. У каждого по отдельности опыт службы в полковой или дивизионной разведке есть, но этого недостаточно. Они как танцоры в танцевальной паре должны притереться. Цель была серьезная – взорвать железнодорожный мост через Неман в районе Столбцов. Рельсы связывали Минск и Барановичи, по этой железной дороге поступала большая часть воинских грузов в группу армий «Центр». Параллельно железной дороге шоссе Брест – Минск – Москва. Конечно, железная дорога была не одна, севернее проходила ветка Молодечно – Лида – Мосты. Мост этот неудачно бомбили наши бомбардировщики. Но у немцев было сильное зенитное прикрытие, а днем еще противодействовали истребители. Попытка партизан тоже закончилась провалом. Для начала все вместе изучили карту. Лес подходил к Столбцам только с юго-востока. Неман с западной стороны от леса, открытое место. У немцев охрана с обеих сторон моста, зенитные батареи. Незамеченными подобраться трудно, а то и невозможно. По сведениям партизан, у немцев собаки, ночью местность мощные прожектора освещают. Вместе с заданием была получена справка о мосте. Одно-пролетный, на каменных быках, железный. Неман в районе Столбцов не так широк, как в низовьях, но один берег возвышен, а другой плоский, немного заболочен. Минер Щукин после прочтения справки сказал: – Килограммов пятьдесят надо, чтобы обрушить. И не рядом с опорами рвать надо, его быстро восстановят, а посередине. А еще лучше бы с поездом. Тогда на восстановление месяца два уйдет. В условиях военного времени даже на месяц парализовать движение – уже много. Бойцы группы призадумались. Задание сложное. Даже партизаны, прекрасно знающие местность, не смогли добиться успеха. К тому же, кроме продуктов, боеприпасов, придется нести изрядный груз взрывчатки. С ним передвигаться сложнее, бойцы быстро выдыхаться на марше будут. Минер как будто прочитал мысли бойцов. – Мины в железных или деревянных корпусах брать не будем. Тротил в шашках и бикфордов шнур. Уже лучше, но пятьдесят килограммов опасного груза все равно легче намного не стали. Лейтенант Манков ушел в разведотдел. Вернулся мрачный. – Одна группа из наших уже ходила с этим заданием и не вернулась. Десантирование будет проводиться с самолета посадочным способом. Обратно выбираться сами будем. Как только лейтенант о самолете упомянул, у Игоря неприятно заныло под ложечкой. Вспомнился печальный опыт, когда чудом уцелел. – Вылет завтра ночью. Из землянки никуда не выходить, на оправку и прием пищи все вместе. Требование стандартное, как всегда после получения задания, чтобы не проболтался никто. Иной раз о целях и задачах знал только один командир. Но сейчас взрывчатку получать надо, готовиться. Только для мозгового штурма мелочи, подробности нужны, которых нет. Командир погрузился в изучение карты. Наверняка ищет решение, только и партизаны, и предыдущая группа тоже не дураками были. Получили сухой паек на неделю, взрывчатку. Ее распределили по сидорам всех бойцов. Минер взял себе детонаторы и бикфордов шнур. Детонаторы – груз более опасный. Попадет шальная пуля или осколок, и поминай как звали. А еще минер прихватил спички особые, что горели на сильном ветру или под ливнем. От них зависело многое, обычные спички могли подмокнуть и подвести в ответственный момент. Каждый занимался подготовкой. Кто нож точил, кто оружие чистил, снаряжал магазины. Идти на задание командир решил в советской форме, но в немецких сапогах. И махорки у старшины взвода выпросил две пачки, собак со следа сбивать. Каждый из группы полагался на свой опыт. Меньше чем через сутки группу погрузили в грузовик, через час езды выгрузили на полевом аэродроме. Зеленый Ли-2 к полету был готов, экипаж доложил сопровождавшему группу майору. Разведуправление имело в своей структуре авиаотряд, радиоузел, школу агентурной подготовки. – Всем садиться, – приказал майор. Игорь грузился последним, услышал разговор майора с командиром группы: – После посадки в эфир не выходить, чтобы немцы не засекли. Экипаж вернется, доложит. Сеанс связи завтра по графику… Конец разговора Игорь не услышал, пришел его черед грузиться. Свободное сиденье в конце, зато первым выскочит после приземления. Сел лейтенант, прошел вперед, к кабине пилотов. Взревели моторы, самолет стал медленно выруливать на взлетную полосу. Лица у парней отчужденные, никто прежде не летал. У Игоря опыт был, но он об этом молчал. Самолет остановился в конце полосы, вспыхнули два прожектора, освещая полосу, самолет пошел на взлет. Едва он оторвался от земли, прожектора погасли. В кабине почти полная темнота, лишь на переборке пилотской кабины тускло светилась синяя лампочка в плафоне. Самолет стал набирать высоту, потряхивало, закладывало уши. Игорь в иллюминатор посмотрел. Не видно ни зги, темнота полная. Как же летчики определят место посадки? Аэродрома не будет, в лучшем случае поле или луг. Полет продолжался около часа, самолет заложил вираж, пошел на снижение. Внизу виднелись три костра в линию. Ага, партизаны или другая группа обозначили место посадки. Пробег, стало немилосердно трясти. Как только самолет остановился, механик открыл дверь. – Быстро, быстро! На выход! Бойцы хватали мешки, выпрыгивали. Минута – самолет пуст. А в кабину уже грузят раненых партизан, все неотложные. Манков командует группе: – Уходим, за мной! Так и двинулись цепочкой. Когда добрались до конца луга, самолет пошел на взлет. Разведчики головы пригнули, показалось – заденет колесами шасси. Ли-2 прошел метрах в десяти выше, обдав струей воздуха и ревом моторов. Видимо, такие посадки-взлеты выполнялись уже не раз, все отработано, выполнено шустро. Группа передвигалась быстро. Периодически лейтенант сверял направление по компасу. До утра прошли километров пятнадцать-двадцать. Место посадки Игорь не знал, но, судя по звездам, шли на юг. Ближе к рассвету пересекли шоссе. В этих местах оно одно – Минск – Барановичи. Вошли в небольшой лес, командир объявил привал, выставив часового. Получалось, залегли на дневку они между шоссе и железной дорогой. Как рассвело, Игорь понял, что угадал. С северной стороны по шоссе автоколонны пошли, с южной громыхали поезда. В направлении Минска шли грузовые. На платформах танки, самоходки, пушки. В пассажирских везли солдат, не как у нас – в теплушках. В сторону Барановичей и дальше – к Польше, Германии вывозили битую технику, которую можно было восстановить, раненых в тыловые госпитали. Движение отчетливо видно невооруженным глазом. Лейтенант вручил Игорю бинокль. – Понаблюдай. Часы есть? – Так точно. – Считай интенсивность движения. Сколько на Минск, сколько на Барановичи. Мне желательно интервал определить. В бинокль были видны даже лица солдат, которых везли в сторону фронта. Через час Игорь уже доложил Манкову: – На Минск шесть поездов проследовало, на Барановичи четыре. – Разъездились, как в мирное время. Продолжай наблюдение. Через час Игоря сменил Шахворостов. Глаза при наблюдении в оптику быстро устают, слезятся. Игорь прикинул – самый большой промежуток между поездами – десять минут. Чтобы успеть перебить охрану и установить взрывчатку – мало. А по железнодорожному пути еще патрульные дрезины проходили. Несколько солдат и обязательно пулеметный расчет. По обе стороны железной дороги лес вырублен на сотню метров. А впереди каждого эшелона перед паровозом платформа пустая идет. В случае подрыва на мине ее разрушит, паровоз целым останется. А искореженную взрывом рельсу заменить недолго. Час – и движение возобновится. Мост взорвать – другое дело. Фермы восстановить сложно. Нужны квалифицированные инженеры – мостовики, техника – краны, сварка, рабочие, материалы, да не просто железо, профили из легированных сталей. День отдыхали на лежке, с сумерками осторожно двинулись на юго-запад, к мосту. Уже в полночь вышли к цели. На мосту охрана, периодически вспыхивают прожектора, лучами освещают подступы к мосту. Командир назначил часовых, распорядился отдыхать. Расчет был – при дневном свете внимательно осмотреть мост, систему охраны, подходы. Выспались отлично на голой и холодной земле. Парни с опытом, выбирали место под елками, на опавшей хвое. Утром поели всухомятку. Костер разводить нельзя, огня не увидят, запах дыма учуют, не люди, так псы. Наблюдали за мостом весь день, Игорь на дерево взобрался. Вечером итоги обсуждать стали. У всех мнение одно – подобраться и взорвать невозможно. С каждой стороны моста по взводу солдат, по два пулемета. А еще телефонная связь. Игорь сам видел, как по телефону переговаривались. Позиции оборудованы солидно – траншеи полного профиля, доты. Чтобы доты разбить, артиллерия нужна. А в лоб атаковать – выкосят еще на подступах. После обсуждения сидели молча. Есть командир, как он решит, так и будет. Один из бойцов сделал предложение – взорвать мост с воды. Подняться выше по течению, соорудить плот, на нем сплавиться. Минер затею сразу отверг: – Взорвать можно, только мост повреждения незначительные получит. Игорь чувствовал, что подход к мосту найти можно, интуиция подсказывала. Только пока ухватить разгадку не мог. Начал припоминать, что знал из истории. Кто самый известный диверсант в Союзе? Конечно – Илья Старинов, который свои методы эффективной борьбы начал еще в Испании отрабатывать. Даже фильм документальный видел, где Старинов интервью давал, когда жив был. Стоп! Горячо, близко! А ведь у Старинова был похожий случай с тоннелем. Франкисты важный стратегический объект – тоннель железнодорожный – охраняли как зеницу ока. Старинов хитроумный ход нашел. Между шпал, далеко от тоннеля, за поворотом мину расположил. Правда – особую, с цепкими рогульками. Паровоз наметельником, что впереди и снизу, предназначенным для сбрасывания с путей посторонних предметов или скота, мину подхватил и на себе в тоннель привез. Расчет был точный по времени. Как только паровоз в тоннель въехал, прогремел мощный взрыв. Железнодорожное сообщение надолго прервано было, причем группа Старинова потерь не понесла. Однако такой мины у группы нет. Надо что-то придумывать, исходя из ситуации. Как говорится, если гора не идет к Магомету, значит, Магомет должен идти к горе. Если невозможно подобраться к мосту, пусть поезд ее доставит. Игорь попросил Манкова: – Товарищ лейтенант, можно на карту взглянуть? – Смотри, если это поможет. Игорь в карту глазами впился. По обе стороны от Столбцов разъезды. В сторону Минска Колосово, а западнее даже небольшая станция Городея. Станция отпадает, наверняка охрана есть, а открытый бой им не нужен, будут неизбежные потери. Игорь карту вернул. – Что надумал? – поинтересовался командир. Разведчики сразу навострили уши. Если предложение дельное, сообща можно слабые места в плане поправить. – К мосту подобраться практически невозможно. Так? – Так, продолжай. – Если невозможно установить мину, пусть ее привезет паровоз. Ну пусть не паровоз, а вагон за ним. – Погоди, пока не понял. Как мина на паровоз или в вагон попадет? – От Столбцов в сторону Минска разъезд есть. Вот он – Колосово. Поезда могут останавливаться, а если нет, найти способ надо. Скажем – бревно, шпалу на рельсы бросить. Пока поезд стоять будет, мину в вагон заложить или, еще лучше, в паровоз. Манков и разведчики молчали, осмысливая и переваривая услышанное. Звучало фантастически, но если взяться с умом, вполне выполнимо. – Погоди, – вмешался минер. – А как угадать со временем взрыва? Поезд от Колосово до моста может идти разное время, причем разница даже не в секундах, в минутах может быть. – А ты для чего? Придумай! Вместо детонатора поставь запал от гранаты, лишь бы сработал вовремя. Не знаю – от шнура или еще как. Чеку можно выдернуть и с вагона сигать. Сколько запал замедление дает? Секунды три-четыре? – Не успеешь от путей отбежать, как взорвется. И если запал от гранаты ставить, кто-то его в действие привести должен. Разведчики и без пояснений поняли, что один из них в таком случае в вагоне поезда должен быть. Смертельно опасно! – Погоди, – взял слово Манков. – Начнем по порядку. Ну, остановим мы эшелон, а там раненые. Их подрывать? Мы же не фашисты! – Зачем? Дождаться эшелона с подбитой техникой. Там всей охраны два-три человека на весь поезд. Потом снять одного. Что-то начинало вырисовываться. После раздумий командир сказал: – За старшего остается сержант Ватутин. Катков – за мной. Сидор на лежке оставь, налегке пойдем. Пошли по лесу, держась параллельно железной дороге. – К Колосово идем, – пояснил Манков. – Надо глянуть на разъезд, на месте сориентироваться. М-да, в армии всегда так. Кто проявил инициативу, тот ее выполняет. Поэтому высовываться не любят. Но сейчас случай не тот. Мост взорвать надо, даже если вся группа поляжет. Есть приказ, и его надо выполнить. Не сможет их группа, пошлют другую. Вот и разъезд. Несколько домов, скромное станционное здание, четыре железнодорожных пути, стрелки на входе и выходе со станции, возле них будки стрелочников. Манков бинокль достал. Через четверть часа наблюдения сказал: – Стрелочники-то наши, не немцы. – Немца на станции наблюдаю. Манков бинокль перевел. – Ага, какой-то железнодорожный чин. Наверное, начальник. По станции в сторону Минска проследовал без остановки эшелон с солдатами. Потом из Минска на разъезд втянулся грузовой поезд и встал на боковом пути. – Чего он встал? – спросил Манков. – А кто его знает, подождем – увидим. Причина стала понятна через несколько минут, когда по главному пути прогромыхал на стрелках санитарный поезд. Выходит – ничего на рельсы подкидывать не надо, поезда и так останавливаются. А если подобраться к вагонам со стороны леса, со станции их не заметят. Только не всей группой. Человека два, затянуть на платформу тяжелый груз взрывчатки. Еще двое нужны, чтобы следить за обстановкой. То есть первая часть плана вполне выполнима. Главное – обеспечить подрыв точно на мосту. Командир тоже напряженно думал. – Слушай, Катков. А что это за штурвалы на площадках у вагонов? – Понятия не имею. – Тогда будь здесь. Я к стрелочнику подберусь, разузнаю. – Опасно – сдаст. – Не все же гады и предатели. Если что – кончу. А ты понаблюдай, подстрахуй. – Есть! Игорь затвор автомата взвел. Манков бинокль бойцу оставил и метнулся к железной дороге. По рельсам поезд в это время проходил. Паровоз уже на разъезде, вагоны еще на перегоне. Шум, стук колес, крикни – не услышит никто. Манков уже напротив будки стрелочника, только через пути перемахнуть. Как только последний вагон прошел через стрелку, командир метнулся к будке стрелочника и исчез из вида. Мелькнула тень, и нет никого, как привидение. Ловко! Игорь по сторонам головой крутил, бинокль к глазам прикладывал – нет ли опасности? Время шло, минуло полчаса, а Манкова все нет. Игорь беспокоиться начал. Не случилось ли чего? Но вот командир показался. Пригнувшись, перебежал через рельсы, метнулся в кусты, причем далеко от Игоря, чтобы не навести на бойцов, если наблюдатель есть. Уже за кустарником к Игорю подобрался. – Не зря сходил! Стрелочник наш, русский. Кое-что новое для себя узнал. Паровозы немецкие и паровозные бригады на них – немцы. Если поезд с этого разъезда выходит, до моста через Неман идет двенадцать-тринадцать минут. – Откуда такая точность? – Охрана с моста о каждом поезде на разъезд докладывает, дежурный записи в журнале делает. Стрелочник сам видел. Начальник разъезда немец, а остальные служащие русаки из местных, мобилизовали их принудительно. Идем, остальное по дороге расскажу. Отошли от разъезда скрытно, тихо. Уже когда по лесу шли, Манков сказал: – Оказывается, поезд остановить просто. Стоит разъединить воздушные шланги тормозной системы, как давление в магистрали упадет, будет экстренное торможение. Это как стоп-кран сорвать. Кумекаешь? – Дошло. Важного только не услышал. Допустим, поезд остановили. А сколько метров у него тормозной путь? – В самое яблочко вопрос! – засмеялся командир. – Уклонов здесь нет, средний вес поезда две тысячи тонн. Стрелочник сказал – двести пятьдесят метров. – Так, если мину заложим в вагон, как рассчитать время? – Ты на железную дорогу внимательно смотрел? Там километровые столбы есть. Время мы с минером на бумаге посчитаем. Скорость поезда к мосту шестьдесят километров, стало быть, последний до моста километр поезд минуту ехать будет. – Двух человек на поезд надо, – рассудил Игорь. – Один разъединит тормозные шланги, другой бикфордов шнур подожжет. И сразу прыгать с поезда надо. До моста еще далеко будет, если повезет – немцы не заметят. – Надо еще ухитриться шею не свернуть или ногу не сломать. Не забывай, самолет за нами не пришлют, сами выбираться будем. – Да помню я. Но Игорь чувствовал – командир в хорошем настроении, воспрял духом. Появился вариант взорвать этот чертов мост, причем малой кровью. Заморочки были, все детали нужно подгонять по времени. Когда вернулись на лежку, командир собрал всех, доложил об увиденном. Начали обсуждать. Каждый волен был вносить свои предложения, замечания. Но когда план будет принят, все должны действовать неукоснительно. Минер Щукин, подумав, сказал: – А чего вы дергаетесь? Через минуту или пять поезд взорвется, лишь бы на мосту был. – Поясни, – поднял голову командир. – Если взрыватель взорвется раньше, чем поезд до моста доберется, это провал операции. А когда на мосту встанет, паровоз не сможет тронуть вагоны, пока не обнаружена причина утечки воздуха. А для этого время нужно. Кто-то из паровозной бригады должен вдоль всего состава пройти, соединить шланги. – Взрывчатка недалеко от паровоза должна быть, вагон третий-четвертый. Так рассчитать легче. – Тогда и причину найдут быстро. – Да о чем вы, бойцы? Зачем шланги разъединять? Перерезать! Пусть тогда, если и найдут разрез, быстро установят другой. Не получится! – По крайней мере минут пять на поиски уйдет, а то и больше. Стало быть – бикфордов шнур можно брать такой длины, чтобы десять минут горел. Отсчет с момента перереза шланга идет. Расписали в итоге для каждого разведчика его действия. Все идут к разъезду. Ждут остановки подходящего поезда. По сигналу Манкова двое тащат взрывчатку, забрасывают в вагон или на платформу. Щукин сразу устанавливает детонатор и бикфордов шнур. Эти двое, что взрывчатку нести будут, занимают места на тормозных площадках, в составе их всегда несколько. На них расположены ручные тормоза, но действуют только на один вагон. С них шланги резать удобнее, не надо на ходу поезда бежать по крыше, спускаться между вагонами. Еще человека три-четыре нужны для страховки операции на разъезде, на случай появления немцев – расстрелять их. Щукин хлопнул себя ладонью по лбу: – Важный момент упустили. – Что еще? – нахмурился Манков. – Одного бойца вперед послать надо. По километровым столбам пусть определится с дистанцией. Двести или двести пятьдесят метров от моста. Пусть лежит или в лесу сидит, а как паровоз с ним поравняется, сигнал даст. Мы-то из вагона столбики можем не увидеть или обозначение на нем не прочитаем. – Принимается, Катков – ты придумал, ты и сигнальщиком будешь. От моста по пикетам отмеряешь двести пятьдесят метров, занимаешь позицию справа от рельсов по ходу движения. По твоему сигналу шланги бойцы режут, Щукин шнур поджигает, и все прыгают с поезда. Если что, подстрахуешь, поможешь. Коли потеряемся, встречаемся на этой лежке. – Так точно. Можно исполнять? – Иди. Игорь пробрался поближе к железнодорожному полотну. И тут дошло. Зачем определяться по пикетам, когда столбы телеграфной связи вдоль путей идут? Они еще с довоенной поры остались. Немцы ими пользовались, заменив провода, где они были повреждены. Расстояние между столбами стандартное – пятьдесят метров. Пять столбов и будет двести пятьдесят. Начинало смеркаться. Темнота для разведчика – благо. Игорь выждал с полчаса, группа уже на полпути к разъезду. Пора перебираться на другую сторону от путей. Вроде перебежать можно, но поосторожничал. Лег, пополз, ощупывая землю перед собой руками. И был вознагражден, нащупав рыхлый бугорок земли. Пальцами осторожно землю в сторону отодвинул. Ба! Противопехотная мина. Мало того, что по рельсам дрезина шастает туда-сюда с пулеметным расчетом, еще с обеих сторон от насыпи деревья и кусты спилили на сто метров, так еще мин наставили. Игорь мину стороной миновал. Обычно пунктуальные немцы ставили их в шахматном порядке. Так и вышло, обнаружил вторую. Полегче пошло, пополз змейкой. Надо же, сколько мин немцы установили! Рельсовый путь на сотни, если не на тысячи километров по оккупированной территории тянется. Перебрался через две линии путей, все же двухпутка, главный ход от Германии через Польшу в Белоруссию, к группе армий «Центр». Так же медленно, огибая мины, подальше отполз. За пнем устроился. Со стороны путей его не видно. У немцев на дрезине поворотная фара, могут осветить подозрительное место. Хитры немцы, после нескольких подрывов рельсов стали мелом или известкой белить щебень на насыпи. Партизан или диверсант, закладывая мину, обязательно поверхностный слой нарушит, место закладки издалека видно. Игорь такой способ противоминной войны оценил. И нашим бы не помешало взять на вооружение. Дешево и сердито. Через четверть часа в сторону Минска прошел состав. Игорь смотрел, как мимо надсадно пропыхтел паровоз, за ним громыхали на стыках платформы с техникой. Под брезентом легко угадывались очертания пушек, бронетранспортеров, танков. Не иначе полк или усиленный батальон следовал. Вот бы такой под откос пустить, была бы реальная помощь фронту. Наступила тишина. Еще через время послышалось тяжелое, одышливое дыхание паровоза, уже со стороны Минска. Потом затихло. Ага, поезд прибыл на разъезд. Подходящий ли состав? Или группа его пропустит? Но поезд остановили, чтобы пропустить санитарный поезд, он пролетел мимо на всех парах. Пассажирские вагоны, сбоку большие белые круги, в центре красный крест. Наши летчики такие эшелоны не бомбили и не обстреливали, в отличие от немецких. Не успели скрыться в ночи хвостовые огни, как на разъезде вспыхнула перестрелка. Едва слышная из-за большого расстояния, но Игорь боец опытный, сразу понял, что у группы что-то пошло не так. Или немцы на ночь охрану усилили? Бежать к нашим на помощь? Такой вариант не обговаривался, да и успеет к шапочному разбору. А потом в стороне разъезда увидел яркую вспышку, через несколько секунд докатился тяжелый грохот. Похоже – взорвался груз взрывчатки. Кто близко был – погибли, полсотни килограммов тротила – заряд серьезный. Шок, растерянность. Понятно, что о подрыве моста речи уже не идет, задание сорвано, ждать бессмысленно. Идти к месту сбора? Кто-то же мог уцелеть. В душе горечь. Кто-то из разведчиков точно голову сложил. Он пополз к насыпи. Справа слабый звук мотора, быстро приближающийся. Игорь залег в кювете или водосточной канаве. До первого рельса четыре-пять метров. Бежать назад по минному полю – полнейшее безумие. Залег, накрылся с головой плащ-палаткой. Мимо промчалась автодрезина. Такой мощный взрыв немцы не могли оставить без внимания. Игорь путь перебежал, потом пополз. Уже в лесу встал во весь рост. Далеко на северо-востоке небо озарилось багрянцем. На разъезде пожар. Станционное здание горит или поезд? А впрочем – какая разница? Игорь влез на дерево, уселся на развилке двух толстых веток. Сверху обзор лучше, а если по следу разведчиков немцы пустят собаку с проводниками, он увидит их первым, успеет убить нескольких. При мысли о возможном преследовании разведчиков снял сидор, достал лимонку. Граната одна, надо использовать в крайнем случае. Знать бы еще – крайний он или нет? Игорь посмотрел на часы. После взрыва прошло полтора часа. Если остался кто-то из группы в живых, уже должен подойти. Через несколько минут раздался шорох, на небольшую поляну вышел человек. Игорь решил сразу себя не проявлять. Темно, лица не видно, только темный силуэт. Человек уселся у дерева, скинул сидор, потом гимнастерку. Из брючного кармана достал индивидуальный перевязочный пакет, вскрыл, стал бинтовать предплечье. Значит – свой. – Эй, кто там? Отзовись! – тихо сказал Игорь. – Фу-ты, напугал! Катков? – Он самый. – Спускайся. По голосу Игорь опознал Манкова. Игорь сбросил сидор, слез сам. Все же забираться на дерево легче, чем слазить. – Помоги повязку наложить, зацепило меня. – Парни целы? – Не знаю. На разъезде все тихо, спокойно было. Парни взрывчатку к эшелону понесли. Все роли расписаны, без приказа исполняли. Через пару минут прожектор, прямо на нас. Парни – как на ладони. Я очередь по прожектору дал. Он погас, а по нам уже стрельба. С разъезда, из леса. – Засада? – Похоже. – Стрелочник, сука! – Не исключаю. Даже вероятнее всего. А потом взрыв. Или случайная пуля во взрывчатку угодила, либо Щукин сознательно заряд подорвал. Вагон в клочья, другие загорелись. Стрельба стихла. Видимо, от взрыва немцам тоже досталось, неожидали. Я сюда пошел, к месту сбора. – Неудачно. Из группы пока мы двое остались. Взрывчатки нет, минера нет и план накрылся медным тазом. Манков молчал. Плохо ему сейчас. Сам ранен, парни погибли, чего уж себя надеждами тешить. А главное – задание провалено. А спросят с Манкова после возвращения. Игорь бы ему не позавидовал. Дальше сидели в молчании. Когда светать стало, Манков сказал: – Все, никого не будет! Давай помянем парней. Игорь достал из сидора зачерствевший хлеб, сало, рыбные консервы. Надо подкрепиться, идти далеко. Да и сидор легче будет. Манков достал фляжку, разлил по кружкам. – Пусть земля пухом! Выпил залпом, потом добавил: – Это я виноват. Не доглядел, парней положил не за понюшку табака. Стрелочник, гад ползучий, понял, что мы замышляем, донес. И не говорил я ему ничего, по вопросам понял. Игорь тоже водку выпил, да и было там всего сто пятьдесят граммов. За еду взялся. Голодным устанешь скоро, выдохнешься. Поев, поднялись. Немцы могут устроить по светлому времени облаву, ночью не рискнули. Надо убираться с дневки. Манков по карте определился. Им теперь не от места посадки самолета к мосту двигаться, а на восток, расстояние короче. Лишь бы к своим выйти, а там уж доберутся. Вдоль железки и Минского шоссе идти опасно – патрули, кроме того, огромный город обходить придется, а это изрядный крюк. Держали направление на Узду, было такое большое село на развилке шоссейных дорог. И это для разведчиков удобно, путь к селу пролегал по лесу. Только у деревушки Прусиново пришлось узкую грунтовую дорогу пересечь. Но немцы уже не рисковали по лесам одиночной машиной передвигаться, дорога пустая, перебежали. К Узде вышли неожиданно. Шли по густому лесу, потом посветлело, они на опушке, село перед ними. Судя по карте, километров восемнадцать-двадцать отмахали. – Катков, привал, передохнем маленько. Манков в плохом настроении, хмур, удручен срывом операции. Да еще при ранении кровь потерял, ослаб. Игорю не говорит, темп держит, но видит Игорь – тяжело ему, дышит часто, лицо бледновато. Игорь лег, ноги на дерево задрал, так быстрее отдохнуть получается. Манков спиной к дереву привалился, глаза прикрыл. Да похоже – задремал. Со стороны деревни, до которой сотня метров, едва слышны крики. Игорь встал, присмотрелся. Два немца за курами гоняются, хохочут, весело им. А что это там? Игорь бинокль командирский из сидора достал, к глазам поднес. Из-за изгороди выглядывает нос бронетранспортера. Это был самый распространенный в вермахте полугусеничный Sd kfz 251/1. Экипаж – водитель и командир, вмещал двенадцать человек пехоты. В передней и задней частях открытого сверху кузова стояли пулеметы MG-34 или MG-42. Напоминал из-за наклонов брони гроб на гусеницах. При боевой массе в девять тонн мало уступал танкам по проходимости. – Командир, броневичок наблюдаю, – подал голос Игорь. – И зачем он тебе сдался? До своих доехать с шиком хочешь? Пустое! – Командир, – повернулся к Манкову Игорь. – Задание мы не выполнили. Парней потеряли. А спросят с кого? – По больным мозолям потоптаться хочешь? Давай! – Манков сплюнул. – Э, командир! Не понял ты! Броневичок – это наш шанс выполнить поставленную задачу. Несколько секунд Манков молчал, осмысливая услышанное. Потом оживился, приподнялся на локте здоровой руки. – Подробнее. – Наблюдал двух фрицев. Ножом обоих без шума сниму. Тогда броневичок наш. Дуем к мосту. У охраны пулеметы в гнездах и стрелковое оружие. Броневику обстрел из винтовок и пулеметов не страшен. А пушки у охраны нет. – Размечтался! Ну сомнем, расстреляем охрану, дальше что? Взрывчатки нет. – Направим броневичок навстречу поезду, чтобы столкновение на мосту произошло. У броневичка вес девять тонн. Как думаешь, командир, слетит паровоз с рельсов после такого удара? – Вроде красиво получиться должно. Но я запрещаю. – Это почему? – Как командир имею право не отвечать. Но скажу. Тебя, дурака, жалко. Это раз. А второе… Командир не договорил, остановился на полуслове. Но Игорь догадался. – Свидетель нужен, чтобы подтвердить гибель группы в бою, а не по твоей глупости или предательству? – Правильно понял. Не за шкуру свою боюсь, иначе в разведку не пошел бы. Впрочем, на фронте убить могут везде, даже ездового в тылу. За родных боязно. Продолжать Манков не стал, но Игорь понял. Если Манкова обвинят в срыве задания и гибели группы, пахнуть может трибуналом, и хорошо, если в лагерь посадят, а не шлепнут. Тогда семье туго придется, могут репрессировать. Игорь просчитал ситуацию за пару секунд. – Командир, поставленную задачу выполнить можно. Если сделаем, поможем фронту, солдатские жизни сбережем и себя реабилитируем. Да, бойцов потеряли, но задачу выполнили. Пожурят тебя, но ведь дальше передовой не отправят. А я вообще сбоку припека. Сержант, один из бойцов, какой с меня спрос? – Что ты меня как девку уламываешь? Согласен. Ты аккуратненько деревню обойди, в конце концов на пузе оползи. Сколько немцев, какая техника. Вдруг, кроме бронетранспортера, танк есть? Шарахнет из пушки в корму, и конец планам. – Понял, исполняю. Разрешите бинокль взять? – Бери. Пока Игорь говорил с командиром о повторной попытке уничтожения моста, перешел на ты. Теперь Манков дал понять, что он все же командир, а не сослуживец. Игорь добросовестно деревню со всех сторон осмотрел. Где по опушке леса, где ползком, а где перебегая, как через грунтовую дорогу. Бронетранспортеров было два, оба радийные, судя по антеннам. Если один угонять, на втором надо вывести рацию из строя, иначе немцы сразу же своим стуканут. А уж дальше дело техники. Вышлют самолет-разведчик, засекут по бортовому номеру, расстреляют из пушек. Но сколько ни смотрел, военнослужащих увидел только пятерых. По два человека экипажа с каждой бронемашины и один, наверное, командир группы. Надо с угоном поторапливаться. Чего немцам в задрипанной деревне долго стоять? Получат по рации приказ и двинут дальше. Два бронетранспортера могут вместить целый взвод. Был бы командир не ранен, всех пятерых можно было бы втихую вырезать. Экипажи в двух избах разместились, если до ночи не уедут, что очень нежелательно, выставят часового. Одиночку снять просто. Игорь мысленно уже план разработал. Сначала часового снять, потом вывести из строя рацию, а лучше и сам транспортер, чтобы погоню не устроили. А уже потом заводить и срочно убираться. На военной бронетехнике ключей зажигания нет. Стартер запускается по-разному – ножной педалью, кнопкой, тумблером. При фонарике разобраться быстро можно, немцы аккуратисты и педанты, у каждого рычажка или кнопки обязательно надпись. Внутри такого транспортера Игорь раньше уже был один раз. Правда, к управлению не приглядывался, а выходит – зря. Но что точно помнил – руль есть, а не рычаги, как у танка. И для управления направлением впереди колеса, гусеницы лишь движение и проходимость обеспечивают. Мысль нехорошая в голове мелькнула: а вдруг транспортеры сломаны, техпомощи ждут? Он тогда влипнет по полной. Стартер завоет, немцы всполошатся, к бронику кинутся, а двигатель не заведется. Транспортер уязвим, верх открыт. Сверху кинули гранату, и капут. Да и забраться внутрь пара пустяков. Ногу на гусеницу, ухватился руками за край борта, подтянулся, и ты уже внутри. Поэтому дергать из деревни надо сразу, не прогревая двигатель. Тянуть будет плохо на первых километрах, тоже учесть надо. Вернувшись, доложил об обстановке и своем плане. – Хм, план уже придумал. Только я себя в нем не вижу. – Подстраховка. Вы с моим автоматом, мне пистолет отдаете. Лишний груз мне ни к чему. Как заведу, подберу на дороге. Сидор мой придется вам нести. Бросить бы его, да там запасной магазин и патроны в пачках. Манков подумал, реально оценил свои возможности. – Ждем до вечера? – уточнил он. – Ну да, темнота друг молодежи и разведки. – Спросить хочу, только не смейся. Ты хоть управлять им умеешь? – На данном типе не ездил никогда. Да не боги горшки обжигают, справлюсь. – Рисковый ты парень, Катков! Но голова у тебя варит, не отнимешь. Сейчас ложись, вздремни. Я за фрицами понаблюдаю. Манков давал возможность Игорю отдохнуть перед операцией, понимал – его дело второстепенное. Ночью на Игоря ляжет успех или неудача всего – угона, выполнения задания, а в перспективе и судьбы Манкова. В полночь командир тронул за руку Игоря: – Пора. Я все из твоего сидора в свой переложил. Манков снял ремень с кобурой, отдал Игорю. Тот сразу затвор пистолета передернул. А поскольку у ТТ предохранителя не было, придерживая пальцем, спустил курок, поставив на предохранительный взвод. Теперь пистолетом можно управлять одной рукой – взведи большим пальцем правой руки курок и жми на спусковой крючок. В ближнем, скоротечном бою каждая секунда может сыграть важную роль. Игорь попробовал, как выходит нож из ножен – не заедает ли, не издает скрежета? Попрыгал. Опа! Чуть важную деталь не упустил. – Командир, дай фонарик. Манков протянул. Немецкий, со светофильтрами. Игорь в брючный карман его сунул. Вот теперь готов. – До околицы идем вместе. Я прямо под забором крайней избы позицию займу. Удачи тебе. Дальше шли молча, как всегда – след в след. У крайней избы Манков лег, уложил перед собой сидор, на него автомат пристроил. Лучше без стрельбы обойтись, ну это уже как повезет. Луна за тучами, видимость скверная. Игорь на землю лег, пополз. Сейчас важно узнать, где часовой. Немцы к службе относились ревностно, технику без охраны не бросят, даже в голом поле. До темной туши первого бронетранспортера десяток метров уже. Игорь замер. Зрение и слух до предела напряжены. Тишина, никакого движения. Потом часовой себя выдал. Вздохнул, вышел из-за транспортера. Ленивой походкой обошел бронемашину. Когда он к Игорю спиной повернулся, разведчик поднялся, пошел следом. Бежать нельзя, часовой успеет обернуться или крикнуть. Игорь шагал в такт шагам часового, только шаги шире делал, чтобы догнать. Часовой уже у кормы. Игорь выхватил финку, ударил немца под левую лопатку. Часовой оседать стал. Игорь подхватил тело, опустил осторожно. Шума ему не надо. Финку из мертвого тела вытащил, обтер о китель убитого, вложил в ножны. Время пошло! Он забрался во второй транспортер, на ощупь откинул крышку на пулемете, что стоял на вертлюге, вытащил затвор, определил его за пазуху. Где-нибудь подальше выбросит. Достал фонарь, крутнул колесико, установив синий светофильтр, включил. Потом улегся на стальной пол, ножом перерезал все провода, что к приборам водителя шли. Хорошо бы бензопровод перерезать, но для этого капот открывать надо, а он тяжелый, да и шум будет. Перед сиденьем командира рация. Он ухитрился клинком в узкую щель залезть, провода – питания, антенный – пересечь. Конечно, ремонт можно сделать быстро, но не в темноте. Фору в два-три часа как минимум он имеет. Выбрался осторожно, стараясь ступать на носки – на каблуках немецких сапог набойки железные. Перебежал ко второму транспортеру, через верх открытый забрался. Можно было через дверь, но при закрывании хлопок железный будет. Зажег фонарь, при его тусклом свете стал изучать надписи на табличках. Как удачно, что он немецкий знает! Рукоятку коробки передач в нейтраль поставил, снял машину с ручного тормоза. Вздохнул глубоко, прошептал: – Ну, не подведи! Повернул рычажок стартера. Стартер взвыл, мотор запустился сразу, зарокотал ровно. Делать моторы немцы умели, этого у них не отнять. Да еще водитель содержал его в порядке. Немцы в избах наверняка всполошились, вот-вот выскочат. Игорь выжал сцепление, включил сразу вторую передачу, тронул транспортер. Пошел он мягко, Игорь не ожидал. Конечно, шесть катков в шахматном порядке позволяли плавно двигаться даже по лугу или пахоте. Только темно, не видно ни зги. Потом сообразил – люк закрыт впереди, перед ним только узкая смотровая щель. В нее и днем мало что видно, а уж ночью и подавно. Фары бы включить, но на ходу искать переключатель поздно. От крайней избы вспышки выстрелов. Это Манков дал очередь по выскочившим на улицу гитлеровцам. За ревом мотора Игорь выстрелов не слышал. За домом сделал поворот вправо, остановился, перебрался к правой стороне, распахнул дверцу. В лицо ему почти сразу ударил сидор, брошенный Манковым. Игорь отпрянул. Манков взобрался внутрь неловко. Техника чужая, непривычная, да еще рука раненая, боится задеть. Плюхнулся на сиденье, здоровой правой рукой бронедверцу прикрыл. – Газуй! А Игорю повторять не надо, уже передачу включил. Отъехав немного, остановился. – Ты чего? – Сейчас. Игорь лучом фонарика приборную панель осветил, нашел переключатель фар, включил. Осветились приборы, зажглись фары. Потом нашел рукоять подъема бронелюка, поднял. О, другое дело, через бронестекло уже дорогу видно. Вот теперь можно газовать. Несколько километров отъехали, командир знаками показывает – стой! Игорь транспортер остановил, погасил фары. – Докладывай. Игорь из-за пазухи затвор пулемета вытащил. – Снял со второго транспортера, чтобы сдуру стрелять не начали. Провода на зажигание и рацию порезал. Днем за пару часов восстановят, а ночью сомнительно. – Это хорошо. Пешком к своим через лес идти не отважатся. Пока починят, до своих доберутся – полдень.Глава 7. Задание выполнено
Погоди, – остановил Игоря Манков. – Сначала определимся, где мы. А ты проверь запас топлива. А чего его проверять, если он по приборам видел – половина бака. Только не знал Игорь, что расходовал транспортер чудовищно много, полного бака на триста километров хода хватало, да и то по шоссе, по пересеченной местности еще меньше. По часам и луне Манков определился по сторонам света, на карте высмотрел точку нахождения. – Катков, не туда едем. Эта дорога на северо-запад идет, к Каменке и дальше к Негорелому, в сторону Минска. Разворачиваемся назад, тут километра через три поворот на Кухтичи будет, а уже дальше на Прусиново повернем, и Столбцы за ними недалеко. – Как скажешь, командир. Громыхал бронетранспортер сильно. Ревел мотор, лязгали гусеницы, но сорок километров давал легко. По ходу движения Манков командовал: будет правый поворот, нам туда. Перед Столбцами остановились, Игорь мотор заглушил, по нему немцы засечь их могут. – Командир, ждем рассвета. – Почему не сейчас? – Немцы днем увидят – свой едет. Пока разберутся, стрелять не будут. Можно смотровой люк закрыть, но в щель не видно толком. А кроме того, мне поезд видеть надо, чтобы точно на мосту его встретить. Давай лучше поедим. Командир вытащил из сидора все съестное. Закрома оказались скромными. Несколько сухарей ржаных, которыми гвозди забивать можно, и банка килек в томатном соусе. Для двоих мужиков – на один зубок. – А ты машину осмотри, – посоветовал Манков. – У немцев всегда есть чем поживиться. Игорь фонарь зажег. О! Не только консервы нашел и галеты, так еще две бутылки выпивки, правда – шнапс. Пойло значительно хуже водки. Поели консервов с галетами. – Командир, как насчет фронтовых двухсот грамм? – Сто! – Вчера наркомовские не давали! – Ладно, не пропадать же добру. Выпили. Манков неожиданно засмеялся. – Не так страшен танк, как его пьяный экипаж. – Командир, да ты философ! – Афоризм такой. После еды сонливость навалилась. Все же ночь на исходе, беспокойная выдалась. Вздремнул вечером немного, так уже третью ночь выспаться не удается. Видимо, и командира сон сморил. Разбудил Игоря гудок паровоза, совсем недалеко. Одновременно поднял голову Манков, руками лицо потер, сгоняя остатки сна. – Какой у нас план? – Действовать буду я, командир. Сейчас выеду к железной дороге, по ней на мост. Раздавлю пулеметчиков, заеду на мост. – Нельзя на мост. Машинист издалека тебя увидит, затормозить успеет. Игорь подумал минутку. – Тогда перееду на другую сторону, там караульная будка, спрячу броневик за ней. А когда поезд близко будет, чтобы наверняка его остановить, выеду на мост. – Машина гусеничная, сама ехать будет. Как только на мост выведешь, сразу выпрыгивай и в реку ныряй. А сейчас снимай пулемет. Я его с собой возьму, вместе с лентами. Если что – поддержу огнем. Встретимся на прежней лежке. – Понял. Рассвело уже. Игорь пулемет с вертлюга снял. К нему в транспортере восемь коробок со снаряженными лентами. – Заводи! Вперед! Когда решение принято, надо исполнять. Игорь ехал, лавируя между крупными деревьями, маленькие ломал. Не добравшись до опушки нескольких метров, остановился. Манков выбрался из бронемашины, Игорь подал пулемет, две коробки с лентами. Автомат, что оставлял Манкову, оставил себе, не забыв запасной магазин. Закрыл изнутри все четыре двери – две боковые и две кормовые. Единственная возможность убить его – кинуть сверху гранату: у транспортера нет крыши. Включил передачу, выехал к насыпи, повернулся на девяносто градусов. Вдоль железной дороги вела узкая грунтовка. Видимо, по ней к месту ремонта путевого хозяйства ездили бригады путейцев. Бронелюк перед водителем поднят, видимость хорошая. Но в случае обстрела лучше его прикрыть. Бронестекло несколько попаданий из винтовки или пулемета выдержит, а потом развалится. Уже четко виден мост, перед ним часовой расхаживает. Справа от моста пулеметное гнездо, видна амбразура. Игорь встал в полный рост, обернулся. Ни впереди, ни сзади поездов не видно. Пора! Немцы вели себя спокойно, принимая его за своего. Игорь выкрутил руль. Бронемашина немного «плужила». Колеса уже повернуты, но транспортер идет прямо. Только спустя две-три секунды нехотя начинает поворот. Подъем на насыпь крутой, но короткий. Игорь газу поддал, вдавив педаль до упора. Колесная машина точно бы не взобралась. А гусеницы мощно толкали тяжелую машину. Передние колеса повисли в воздухе на переломе профиля, потом транспортер тяжело перевалился на рельсы. Игорь повернул влево. Он уже на путях. Видно было, как обеспокоился часовой. Наверное, подумал – пьян водитель, не понимает, куда едет. Побежал навстречу, размахивая руками. Думал – остановится транспортер. Как же! В последнюю секунду, когда броневик был готов подмять его под себя, отпрыгнул в сторону. Пулеметчики стояли рядом с дотом, глядя на разворачивающееся необычное действо. Потом сообразили, скрылись в траншее. Через пару секунд засверкали вспышки выстрелов. На темном фоне амбразуры видны были отчетливо. Игорь сразу бронелюк опустил. Пули звонко били по корпусу, не причиняя бронированной машине вреда. Фермы моста рядом. В стороны не видно ничего, броня мешает. Сектор обзора узкий, только вперед. Игорь круто повернул машину, наехал на дзот, почувствовав, как вздыбился нос, потом гусеницы провалились. Игорь дал задний ход. Транспортер побуксовал немного, но выбрался. Игорь развернулся на рельсах. На мосту была видна фигура убегающего пулеметчика. Один все же в последний момент успел покинуть пулеметное гнездо, сейчас бежал по мосту на другую сторону. На бегу оглядывался. Не догоняет ли его сумасшедший водитель? Игорь поддал газу. Но пулеметчик успел промчаться. Сразу после моста свернул в сторону. Охрана не стала искушать судьбу. Бросив пулемет, убегали. Что пулемет против бронированной машины? Игорь остановился, схватил автомат, лежавший на соседнем сиденье, привстал, положил ствол на край бронелиста для устойчивости. Дал очередь-другую в спины убегавших немцев. Двое упали, остальные рассыпались в стороны. Игорь осторожно, едва высунув голову над броней, осмотрелся. Ни поездов, ни немцев не видно. Загнал бронемашину за будку охраны. Маловата будка, закрывает тушу броневика лишь наполовину. Но лучше, чем ничего. Из будки доносились гудки телефонного звонка. Вылезти и ответить? Да черт с ними, не стоит рисковать. Игорь вытащил магазин из автомата. Один патрон. Выщелкнул его, отбросил диск. Сейчас это лишний груз. Примкнул к автомату полный магазин. Поглядывал вдаль в обе стороны. Со стороны Столбцов показался дым, позже послышался гул железных колес, тяжелый выхлоп паровой машины. Мотор броневика работал на холостых оборотах. Ремень автомата Игорь через плечо перекинул. Счет времени пошел на минуты. Неужели все жертвы со стороны группы напрасны? До приближающегося состава четыреста метров, триста. Пора! Задний ход, разворот на рельсах, первая передача, газ! Транспортер уже въехал на мост. А от паровоза до моста сотня метров. Машинист стал подавать отчаянные гудки, применил экстренное торможение. Поздно. Тяжелый состав толкал паровоз вперед. Игорь вскочил на сиденье ногами, подтянувшись, перевалил через борт, спрыгнул на деревянный настил моста, рванулся в сторону, пролез через ферму. А паровоз уже рядом. Медлить нельзя. Игорь прыгнул. Летел солдатиком. От моста до воды метров семь-восемь. В воду вошел сапогами, сразу ушел глубоко, успел испугаться, потому что рядом с ним, едва не задев, промелькнула свая, торчавшая из дна. Заработал руками, выплыл. Течением Немана его отнесло от моста. А там творилось невообразимое. Паровоз налетел огромными, почти в рост человека колесами на покатый нос транспортера, вздыбился, завалился набок. На него лезли по инерции вагоны. Железные фермы моста скрипели и стонали, но держались. И в это время рванул котел паровоза. Перегретый пар разорвал котел, ударил в стороны, расшвыривая навалившиеся вагоны. Фермы не выдержали, обрушились. А вагоны сзади наталкивались по инерции. Игорю к берегу надо грести, спасаться, а он глаз отвести не может. Удалось! От чувства гордости за удачно сработанное дело ударил ладонью по воде. Душу переполняло ликование. Осторожность разведчика взяла верх. Саженками погреб к правому берегу. Выбравшись, вылил воду из сапог, побежал к железной дороге. Скоро сюда прибудут немцы. Грохот был такой, что его слышали в близких Столбцах. А лежка, где договаривались встретиться с Манковым, по другую сторону моста. Надо успеть перебраться до прибытия гитлеровцев. Оскальзываясь по траве, взобрался на насыпь, перед ним на рельсах несколько вагонов. Не свалились, остались на путях. Он подпрыгнул, пересек пути, спустился по насыпи. Рядом с мостом, видимая только со стороны путей, табличка – «Мины», на немецком языке. Чтобы охране не вздумалось прогуляться. Игорь на живот лег, пополз. Руками перед собой ощупывал. Показалось, минная полоса не кончится никогда. Со стороны Столбцов уже слышится перестук колес, звук мотора. Игорь повернул голову. К мосту мчалась автодрезина. До леса уже недалеко, метров пятнадцать. Но не вскочишь, не побежишь. Обполз стороной одну мину, другую. Успел до приближения дрезины под деревья заползти. Мокрый, грязный, но довольный. Теперь можно и к своим, задание выполнено. Отдышался и по лесу бегом. А навстречу Манков. – Жив? А я не видел, как ты прыгал. Думал – последний разведчик погиб. – Рано хоронишь, командир. Я прыгал с левой стороны, вам не видно было. – А теперь ходу. Немцы взбесятся. То взрыв на разъезде, сейчас обрушение моста. Кто-то из охраны, оставшийся в живых, доложит о бронетранспортере. Немцы сразу поймут – действует диверсионная группа. После первой неудачи не ушла. Организуют облаву, как пить дать. Пулемет бросили. Зачем тащить такую тяжесть? Сидор на плече у Манкова почти пустой. Шли по возможности быстро. Конечно, были вынужденные задержки, когда приходилось пересекать дороги. Ждали, пока проедут немцы, перебегали – и дальше. В одном месте ручей был, неглубокий, дно песчаное, твердое. По нему километра полтора шли. Если немцы по следу собак пустят, это собьет с толку. За неделю добрались до передовой. Оба вымотались, есть хотелось до колик в животе. Ночью немецкие траншеи перешли. Обоим это не впервой. Сразу за немецкими позициями ползком, след в след. Игорь впереди землю прощупывал. У Манкова рана на руке гноиться стала, не заживала, поэтому Игорю самому все выполнять приходилось. Нейтралка широкая, с километр. Да еще наши саперы постарались, мин понаставили. Но по ночному времени успели в свои траншеи перебраться. А с командиром пехотной роты уже Манков разговаривал. Только к вечеру добрались в разведуправление фронта. Манков доложил, даже докладную записку написал, а потом свалился с высокой температурой. В госпиталь его отправили, и увидеться с Манковым Игорю больше не пришлось. Ему неделю отдыха дали. Отсыпался, исправно на кухне дополнительный паек получал, уж больно исхудавшие к нашим вышли. Наш самолет-разведчик уже в день обрушения моста фотоснимки сделал, поэтому командование о выполнении задания раньше возвращения разведчиков узнало. Отведенную для отдыха неделю использовать не удалось. Уже на пятый день его окликнул командир взвода: – Сержант Катков! – Я! – За мной! В разведотделе майор Загуменный предложил сесть. – Знаю, сержант, не отдохнул толком. Но время не терпит. Тебе необходимо провести в тыл авиационного наводчика и радиста. Предположительно в пятидесяти километрах от фронта в этом районе… Майор расстелил на столе карту. Игорь встал, сделал шаг к столу. Майор карандашом обвел предполагаемый квадрат. – Где-то здесь находится аэродром подскока. Скорее всего, ровное поле, где у немцев два звена истребителей. Основные аэродромы у них под Минском, но там бомбардировочная авиация, и под Бобруйском. Подлавливать наших пилотов стали, как из засады. Чтоб ты знал, наши бомберы под прикрытием истребителей идут. Истребители обычно сверху находятся, для маневра. А тут потери начали нести. Откуда ни возьмись, выныривают, атака – и отваливают. Твоя задача – провести через немецкие позиции и помочь в поиске. Вопросы? – Когда выходить? – Сегодня ночью, будь готов к двадцати двум часам. – Есть! Игорь у старшины паек получил из расчета на пять дней поиска. Вычистил оружие, снарядил магазины. Нож до бритвенной остроты довел. Не воевать собирался, в разведку, но всякое случиться может. Выспаться успел, ночь предстоит бессонная. За полчаса до выхода на передовую уже готов был. По традиции не брился – плохая примета. К передовой его сопровождал командир взвода. В расположении пехотной роты, в блиндаже, их уже ждали. Познакомились. Авианаводчиком был старший лейтенант. – Воронцов, – представился он. – Радист Степанцов, – козырнул молодой сержант. – Сержант Катков, – ответил Игорь. Слово взял командир разведвзвода Харитонов: – На нейтралке идти или ползти точно за сержантом, в стороны не отклоняться. Подчиняться в любой мелочи. А теперь попрыгайте! Радист не понял. – Простите, что? – На месте попрыгайте. Радист подпрыгнул. Звякало сильно. – Любой звук перед немецкими траншеями – верный обстрел. Приведите себя в порядок. Через несколько минут попрыгали еще. Харитонов остался доволен. – Выходим! Сначала по траншее шли. Впереди командир роты, бойцы-пехотинцы знали его, пропускали без всяких паролей. Из траншеи свернули в короткий ход, ведущий в сторону нейтралки, заканчивался он стрелковой ячейкой. – Ни пуха ни пера, – сказал Харитонов. – К черту, – традиционно ответил Игорь и первым полез из ячейки. За ним стали выбираться радист и старлей. Сначала шли в полный рост. Старлей тут же высказался Игорю: – Ну и порядки у вас в разведке! Старшего по званию к черту посылаете! Безобразие! – Традиция такая. Саперы сообщили, что наших мин нет, а немецкие перед самыми траншеями, да и то противотанковые. Нейтралка широкая, половину шли в полный рост. Потом по команде Игоря легли, поползли. Немцы из траншей пускали осветительные ракеты, но они освещали ближние подступы, метров двести – двести пятьдесят от траншей. Ползли быстро. Но Игорю периодически приходилось сбавлять темп, а то и останавливаться. Ни авианаводчик, ни радист ползать не привыкли. Один раз Воронцов на железяку наткнулся, ладонь слегка раскровянил, непроизвольно вскрикнул. Игорь обернулся: – Старшой, еще раз звук издашь, получишь пулю. И не от меня, а от дежурного пулеметчика. Малой группой пересекать передовую легче, но подготовленным людям. Игорь предпочел бы идти с разведчиками да радистом. Они бы и сами этот аэродром обнаружили, а радист координаты сообщил. А теперь получалось, что в группе из трех человек только у Игоря опыт есть. Как квочке за цыплятами придется за ними присматривать. Не нравилось такое задание Игорю, но кто из военных на фронте задачи может выбирать по вкусу? Когда взлетали ракеты, неподвижно замирали. Потом ползли вперед. До заграждений из колючей проволоки добрались. Игорь прошептал: – Степанцов, рацию сними. Я проволоку приподниму, ты пролезешь под колючкой, старлей рацию передаст. Рация в вещмешке за спиной у радиста, горб здоровенный получается. Если не снять рацию, не проползет под проволокой. Неуклюже получалось у радиста. Парень молодой, старательный, но сноровки, опыта нет. До немецкой траншеи рукой подать. Игорь дал знак – оставайтесь на месте. Сам к брустверу подполз, прислушался. Тишина. Плохо. Часовой может стоять совсем рядом. Лучше бы ходил. Заполз на бруствер, осторожно заглянул в траншею. Прямой участок метров десять, пустынный. Игорь махнул рукой. Первым подполз радист. – Перепрыгивай, только тихо. Сразу ложись и отползай. Рукой перед собой щупай. Немцы банки консервные кидают, не наткнись. Радист поднялся в рост, прыгнул, не удержался, упал на живот. Твою мать! Игорь зубами заскрипел от злости. Самый напряженный, опасный момент, а радист ведет себя как слон в посудной лавке! Следом, по знаку Игоря, перемахнул авианаводчик. У старлея это получилось лучше. Игорь сам собирался преодолеть траншею, а в двадцати метрах от него хлопнул выстрел. Вверх взлетела осветительная ракета. Игорь застыл на месте. Когда «люстра» прогорела, перемахнул через траншею. Оба из группы в пяти метрах от траншеи лежат, его ждут. И снова ползком вперед. Игорь метр проползет, перед собой рукой шарит. Не хватало на стеклянную бутылку или консервную банку наткнуться. Но пока везло. Метров через триста вторая траншея. Ракет отсюда не пускали, но часовые были. И эту траншею преодолели. Еще немного ползком, потом Игорь поднялся, за ним наводчик и радист. – За мной, след в след! Еще на своей земле Игорь карту изучил. Впереди и правее лесок должен быть, но туда идти рискованно. Немцы поблизости от передовой в таких рощах артиллерийские батареи ставят, прячут склады боепитания. По пути несколько раз делал замечания: – Смотрите под ноги, топаете, на мусор наступаете. В паре километров западнее передовой настоящий лес начинался. Туда вел группу Игорь. Немцы глухих лесов опасались. Добрались до леса, углубились. – Все, привал до утра, отдыхать. Поутру двинемся. Игорь охранять группу стал. Маловероятно, что на них немцы выйдут, но не исключено, и ему не хотелось, чтобы их «тепленькими» взяли. И сержант и старлей уснули быстро. Непривычные к таким переходам, переволновались. Утром позавтракали сухим пайком. Игорь решил вести группу по лесу. От предполагаемого района в сторону немного, крюк получается, но безопаснее. Шел впереди, посматривал под ноги. Партизаны вполне могли поставить мины-растяжки. За Игорем радист, замыкал короткую цепочку авианаводчик. С ним отношения как-то не складывались. Конечно, он офицер, а вынужден подчиняться сержанту. К тому же старлей старше Игоря по возрасту года на три-четыре. Любому обидно будет. Для Игоря большие переходы привычны, а для радиста и наводчика серьезное испытание. Игорь устраивал короткие привалы каждые полтора-два часа. Пока шли места глухие, чащи белорусские, надо было держать темп. Дальше перелески пойдут, населенные пункты. Придется стороной обходить, а это потеря времени. В деревнях или селах полицейские могут быть, а то и немецкие гарнизоны. В разведке законы суровые. Либо пройди по чужой территории так, чтобы тебя не увидел никто, либо убей того, кто тебя заметил, иначе могут в полицию или немцам сообщить, а это уже погоня и облава. В общем – провал операции. Вышли к трем часам пополудни к опушке. – Привал. Можно оправиться и перекусить. Сам на дерево взобрался. Сухари грыз и осматривался. Впереди деревня, по-белорусски веска. Мирные жители ходят, в основном женщины. Один раз старика увидел, чуть позже подростка. Левее деревни то ли овраг, то ли балка. По ней и решил группу провести. Лесом после привала к началу балки подобрались, а потом по низине шли быстро, периодически переходя на бег. Балка для перехода удобна, со стороны людей не видно. Но это и ловушка, потому как, появись мотоциклетный патруль, разведчики как на ладони видны. Для пулеметчика цель удобная. К перелеску по балке вышли, тут привал устроили. До предполагаемого района, где аэродром искать надо, километров пять осталось. Перекусили сухпаем, воды из ручья напились. Игорь карту открыл, к нему авианаводчик присоединился. – Как полагаете, товарищ старший лейтенант, где наиболее вероятное место? – обратился к нему Игорь. – Да любая подходящая поляна метров четыреста длиной. Лишь бы ровная была. А топливозаправщик и машину с боеприпасами под деревьями спрятать могут. Игорь авиационную специфику не знал. Сколько надо «Мессеру» взлетной полосы – длина, ширина? В принципе он свою задачу выполнил, вывел группу в означенный район, а дальше дело наводчика. Но так в разведке не делается, все сообща. К тому же, если наводчик будет искать один, уйдет много времени. Игорь решил распределить участки поиска. Сначала найти подходящую лежку, оставить там радиста и сидоры. Радистом рисковать нельзя, это связь. Сообщат быстро своим об аэродроме подскока, и полосу и самолеты успеют разбомбить. Причем истребители немецкие должны быть на земле, какой смысл бомбить полосу? По возвращении улетят на основной аэродром, и весь поиск накрылся медным тазом. Предложил свою помощь Воронцову. После небольших раздумий старлей согласился. Понял – не курорт здесь, чужой и опасный тыл, где смерть в любую минуту подстеречь может. А кроме того, предстоит возвращение, о котором наводчику вспоминать не хотелось. На карте Воронцов показал: – От этой грунтовки восточнее твоя полоса ответственности, сержант. – Тогда я пошел. – Прямо сейчас? – Пусть радист здесь будет. Место глухое, если в эфир не выйдет, не засекут. Вы бы только, товарищ старший лейтенант, не заблудились. – Да как вы смеете, сержант? Игорь не дослушал, повернулся спиной, направился к выходу из леса. В лесу искать взлетную полосу смешно и нелепо, а вот опушки обследовать надо, причем осторожно. Самолетам для взлета секунды нужны. А вот вся обслуга под деревьями укрываться будет. Техники, механики, заправщики, оружейники. А еще кухня полевая, вся команда питаться должна. Вот по кухне он обслугу аэродромную и обнаружил. Километрах в пяти от лежки, где радист остался. За рощей луг по карте. Выходить на него Игорь не стал, хотя желание было. На земле, на траве следы самолетных колес остаться должны, очень достоверный признак. Но поостерегся. Меж деревьев легкий дымок приметил. Партизаны или немцы? Не может немчура по лесам прятаться, если не прифронтовая зона. Где перебежками, где ползком, поближе подобрался. Пищей запахло. На дерево влез. Ба! Полевая кухня стоит, около двое фрицев хлопочут. Поверх мундиров белые передники, на головах колпаки. Игорь даже сплюнул. Надо же, в полевых условиях и то заведенный порядок соблюдают. Но то, что кухня, не повод для радости. Вполне может быть – пехотная рота стоит или батальон. Крюк вокруг сделал изрядный, да все на брюхе. Старания увенчались успехом. Бензовоз обнаружил, под деревьями, да маскировочной сетью накрыт. С двадцати метров не разглядишь, не то что сверху, с самолета. Кстати, где же они? Может, с бензовоза мотоциклы или машины заправляют? Нет, все же на аэродром подскока он вышел. Потому, что через полчаса наблюдения низко над лесом мелькнули две тени. Моторы не ревут, как на взлете. Коснулись колесами луга, пробежали, раскачиваясь на неровностях, зарулили к лесу. Сразу моторы заглушили, летчики откинули фонари, выбрались на крыло, спрыгнули на землю. А из леса уже техобслуга высыпала. Облепили самолет, развернули хвостом вперед, закатили под деревья. Помогая шестами, набросили маскировочную сеть. Немедля так же поступили со вторым самолетом. Несколько минут – и луг пустынен. Хоть сбоку смотри, хоть сверху, с самолета, а ничего не заметишь. Игорь мысленно восхитился. Ловко немцы придумали. С такого аэродрома ловко исподтишка перехватывать. Взлетели, атаковали – и в сторону. Пилоты, как приметил Игорь, в землянку прошли. Завыл мотор бензовоза. К истребителям резиновые шланги протянули, начали заправку. Руки чесались снять автомат, да высадить весь диск. Только будет ли толк? Для того чтобы поджечь бензовоз и самолеты, пули нужны зажигательные, бронебойно-зажигательные, на худой конец трассирующие сойдут. Только таких патронов для «папаши» Игорь не видел. А без таких пуль будет ли толк от стрельбы? Насколько он знал, пилота защищают бронестекло и бронированное кресло. Нет, от стрельбы он отказался. Повреждения нанесет небольшие, механики быстро восстановят. Но поймут, что раскрыты, сменят место дислокации. А на его поиски бросят команду егерей или полевую полицию с собаками. Игорь с дерева слез, направился к лежке. Наводчик еще не вернулся. Игорь с радистом перекусил. Смеркаться начало. Стало беспокойно. Хоть авианаводчик в картах топографических разбирается, в темноте мимо лежки пройти – раз плюнуть. И сигнал не подашь – выстрелом или криком. Наводчик нашелся уже в полночь. Игорь услышал шуршание старой листвы, треск веток. Мог пробираться зверек. Немцы по лесу ночью не шастают. Окликнул по-русски: – Стой! Отзовись! Зверек от человеческого голоса в сторону бы рванул, а сейчас шум движения слышнее стал. Игорь затвор взвел. На лежку выбрался старлей. – Уф! Нашел наконец, есть хочу, как волк. Хотел ему Игорь сказать, что возвращаться по светлому времени надо было, но промолчал. Зачем топтаться по самолюбию наводчика. Умный сам ошибку учтет, а дураку говорить бесполезно. Старлей сидор развязал, принялся сухари грызть, тушенку открыл. Игорь по запаху учуял. Старлей прожевал, спросил Игоря: – Как успехи? – Аэродром нашел. Старлей так и замер с ложкой у рта. – Где? – Утром на карте покажу. Два истребителя, бензовоз, полевая кухня. Замаскированы идеально. – Зенитки обнаружил? – Не заметил. – Пушек зенитных не будет, а вот малокалиберные «Эрликоны» немцы поставить должны, хотя бы пару. Тогда так. Завтра с утра идем туда, осматриваем вдвоем. – Есть. Игорь решил вывести старлея к аэродрому, а зенитки поискать сам. Старлей ходит по лесу как кабан, шумно. Засечь его без труда можно. Кончится плохо. Координаты по карте Игорь сам определить может, но частота рации, позывные, пароль? Потому наводчика оберегать надо, как дите малое, неразумное. Улеглись спать, место глухое, Игорь тоже спать улегся. На радиста надежды нет, лучше по привычке, вполуха, вполглаза дремать. Как рассвело, Игорь разбудил обоих. – Пора перекусить и к аэродрому. У наводчика лицо недовольное. Не выспался, видно. Ну так чужой тыл – не место для отдыха. Опять еда всухомятку, запили водой из фляжки. Игорь вел Воронцова быстро, конечную точку маршрута знал. На опушке остановились. Наводчик несколько минут приглядывался. – Не вижу ничего! – Там самолеты, две штуки, – ткнул пальцем Игорь. – Под маскировочными сетями. Немцы проявили себя сами. Заработал мотор одного самолета, выпустив клуб дыма, потом второго. Механики прогревали моторы. Непрогретый двигатель тяги не дает. Наводчик карту достал, отметку карандашом сделал. Лицо довольное. Считает – задание наполовину выполнено. Теперь только о зенитном прикрытии узнать и своим сообщить. Игорь про зенитки решил узнать сам. Там осторожно надо, ящерицей. Даже если с ним случится что-нибудь, наводчик по рации сообщит, и осиному гнезду конец. – Я пойду, разведаю, где зенитки, – сказал Игорь. – А мне что делать? – За немцами понаблюдайте. Где заправщик, где машина с боеприпасами. Наводчик недоволен. Сержант ему, офицеру, задание дает. Ну подожди, сержант, вернемся в свое расположение, в рапорте он отметит недостойное поведение разведчика. Обернулся, а Игоря уже нет. Как ушел, наводчик не слышал. Только что рядом стоял и пропал. Игорь по лесу луг стороной обошел. Вчера в лесу он зенитки не видел. Стало быть, они с другой стороны луга. Им для обстрела нужен круговой сектор, в лесу такого нет. А дальше ползком. Больше разведчиков в войсках не ползал никто, ну, может, саперы. Пехота на марше ходит, а в атаку бежит. Благо костюм на нем маскировочный и, что особенно хорошо, совпадает с травой на лугу. А бывает – расцветкой выделяется. Копна сена небольшая сбоку луга, ближе к оврагу. Что ей тут делать? Сено свежее, не прошлогоднее, не высохшее. Крестьяне сначала покос сделают, высохнет сено, потом стогуют. А если сырое уложить в копну – попреет. Да и скотины у селян мало осталось. Что-то немцы изъяли, что сами съели, чтобы врагу не досталась. И деревня далеко. Покосы делают и скирдуют недалеко от деревни, чтобы перевезти удобно, лошадей-то мало осталось. Отступающие части Красной армии лошадей, годных к службе, забирали как тягловую силу для артиллерии, обозов. Немцы предпочитали автотранспорт. Интересно Игорю стало, но к стогу не пополз, понаблюдать решил. Ждать долго пришлось, но все воздалось. Из-за стога немец вышел, в овражек спустился. Вот те на! Что ему у стога делать? К оврагу пополз, осторожно заглянул. Да тут немцев четыре человека. Сидят, двое в карты дуются, еще двое из котелков ложками черпают. Игорь до рези в глазах присмотрелся к нашивкам. На левом рукаве ваффензона, пониже локтя – овальная нашивка со свастикой, а в центре пушечный ствол, задранный в зенит. Опознавательный знак зенитной артиллерии люфтваффе. В вермахте зенитчики носили другой. Точно – зенитчики, а под стогом зенитка. Непонятный продолговатый ящик приметил возле одного из солдат. Панцерфауст? Зачем он зенитчикам? Отполз. Позиция одной зенитки ясна. Где вторая? Но сколько ни ползал, ни смотрел, выявить не смог. Вернулся к месту, где старлей ждал. – Стог сена наблюдаете? За ним еще овраг неглубокий. Под сеном зенитка, а обслуга в овраге. – Откуда выводы? – На ваффензоне нашивка на левом рукаве, ствол пушки вверх направлен. Старлей помолчал. – А что такое ваффензон? – Китель такой в люфтваффе.Разрешите вопрос? – Давай. – Какой-то узкий продолговатый ящик у них. Игорь развел руки, показывая размер. – Футляр для дальномера. Специальные наплечники есть, сам дальномер в виде круглой трубы. Без него по высотной цели стрелять бесполезно. Либо недолет будет, либо перелет по высоте. – Возвращаемся? – Да. Самолетов два, укрыты хорошо. Можно своим радио отбить. Игорь шел быстро, Воронцов едва поспевал. – Включай свою «шарманку»! – приказал радисту старлей. – Я пока кодовую таблицу достану. Радист засуетился. Наконец и для него работа. Забросил на дерево провод, рацию достал из чехла, включил. Через минуту лицо его растерянным сделалось. Наводчик сразу радисту: – Что? – Рация не работает. – Ну так делай же что-нибудь! Радист заднюю крышку снял, осмотрел потроха. Упавшим голосом сказал: – Лампа! – Не мямли, четко доложи, – вспылил старлей. Радист вскочил: – Лампа накрылась. Видимо, от удара. Рация работать не может. Воронцов не сдержался, выматерился. – И что прикажешь делать? Весь наш переход зряшный? Лицо радиста покрылось красными пятнами. Парень молодой, первое серьезное задание – и фактически провал, подвел всю группу. Аэродром обнаружили, текст бы отбить и наблюдать, как его раздолбят! Старлей был взбешен. Игорь трагедии не видел. Из любой ситуации должен найтись выход. – Без паники только! – сказал он. – Давайте прикинем варианты. Наша задача была обнаружить, а летчики должны были уничтожить, так? – Так, не тяни кота за хвост. – Если связи нет и не предвидится, надо уничтожить самим. – Ты думаешь, что говоришь, сержант? Тут рота солдат нужна, лучше с гранатами или взрывчаткой. – За неимением гербовой бумаги будем писать на простой. Зенитка есть? Вот из нее уничтожим. Воронцов посмотрел на Игоря, как на сумасшедшего. А радист с надеждой. – Захватим зенитку. Знать бы только, как зарядить и где спуск. – При зенитке расчет, сам говорил – четыре человека. – Так это днем. Прожектора для ночной стрельбы нет. При зенитке на ночь наверняка одного часового оставляют. Остальные в землянке или палатке спят. Часового я сниму без шума и пыли. Старлей задумался, потом безнадежно махнул рукой: – Авантюра! Сами погибнем и дело не сделаем. – Тогда я один пойду. – Я с вами, – подал голос радист. – Да, пойдешь! Под трибунал, когда вернемся! – недовольным голосом сказал старлей. – Договорились, сержант! – обрадовался разведчик. – Под утро выходим. А сейчас провод сними и рацию прикопай. – Сержант Катков! Кто вам разрешал командовать? Я доложу командованию! – вспылил Воронцов. Катков вскочил: – Слушай, старлей! Не хочешь помогать, сиди на лежке, не мешай. А командованию после возвращения можешь докладывать что хочешь. Под утро, когда туман стал садиться, Игорь разбудил Степанцова. – Эй, братуха, поднимайся! Радист глаза потер. – Ты хоть стрелять умеешь? – Учили. Ну да, сделал в учебке несколько выстрелов по мишени. Упор на радиодело делали. Радисты – не снайперы, их дело связь. Молча поднялся Воронцов. – Я с вами. Но предупреждаю, в случае неудачи вся ответственность ляжет на вас. – В случае неудачи все поляжем. О таком варианте не думали, товарищ старший лейтенант? Нас даже хоронить не будут, сбросят тела в овраг. Все налегке. Рацию в чехле радист вчера закопал. Ножом, одолженным у Игоря, вырыл ямку, там и схоронил рацию. Сидоры у всех почти пустые, харчей осталось на сутки. Шли за Игорем, гуськом, молча. На опушке Игорь сказал: – Быть здесь, дальше я один. В случае удачи за вами вернусь. А в случае неудачи уходите. Повезет – перейдете линию фронта. Радист задал вопрос: – А как мы о неудаче узнаем? – Услышите, стрельба начнется. Игорь проверил, легко ли нож из ножен выходит. Сколько мог, в сторону поляны шел лесом. Когда он кончился, шагал, потом лег и пополз. Стог показался из темноты неожиданно, темным пятном. Игорь замер. Где часовой? Надо выждать, не может он стоять неподвижно долго, двигаться начнет. Минут через десять от стога отделилась фигура. Часовой приседания делать начал. Под утро прохладно, а ваффензон греет плохо. Игорь поближе подполз. Пока часовой упражнения для согрева делает, шорохов не услышит. Часовой стал трусцой вокруг копны бегать. Все, что железное на нем было, позвякивало – фляжка, карабин, еще что-то. Игорь, когда часовой скрылся из вида, метнулся к стогу, прижался спиной, выхватил нож. Когда часовой выбежал, шагнул навстречу, ударил клинком в сердце, еще раз сверху, над ключицей. Часовой не ожидал постороннего, даже испугаться не успел, рухнул. Игорь прислушался. Тихо, никто не обеспокоился. Игорь часового к оврагу за ноги подтащил, тело вниз сбросил. Потом побежал к лесу. Радист посмотрел на Игоря. – Удалось? – Минус один. Теперь за мной, только не топать. Пока еще темно, туман, можно не прятаться. Но в тумане звуки хорошо разносятся, только определить их направление сложно. Сейчас другое беспокоило Игоря. Во сколько смена караула? На часах – пять утра. Скорее всего, в шесть или в восемь. Стало быть, у них в запасе как минимум час. – Так, сено отбрасываем, но не все. Ту часть, что к аэродрому, не трогаем. Взялись дружно. Через минуту перед ними стоял малокалиберный зенитный автомат «Эрликон» швейцарского производства. Малокалиберный – это применительно к артиллерии. Потому что двадцать миллиметров для пушки мало. Но скорострельность высокая, как и начальная скорость снаряда. И до войны и во время ее нейтральная Швейцария продавала оружие всем воюющим сторонам – Германии, Англии, США. Англичане и американцы их ставили на корабли. – Я в овраг, гляну, нет ли там снарядов? – оповестил Игорь. Вчера он видел, как солдаты сидели на каких-то ящиках. Боеприпасы рядом с пушкой не держали, их доставлял подносчик. Хранить рядом – опасно для расчета. Попади в ящик пуля или осколок, и все разлетится. Для хранения устраивали недалеко от пушки специальный ровик. Зенитчики же, чтобы не надрываться лопатами, снаряды хранили в неглубоком овраге с пологими стенами. Игорь ящики обнаружил, ухватил за ременные лямки для переноски, поднес к пушке. – Сколько ящиков надо? – Черт его знает, надо вскрыть, посмотреть. Откинули защелки, откинули крышку. В ящике снаряды. «Эрликон» скорострельный автомат, на несколько коротких очередей хватит. – Степанцов, за мной! Спустились в овраг оба. Радист на тело убитого часового в темноте наткнулся, вскрикнул. – Молчать! Ты чего вопишь? – Тут… – Часовой там. А ты думал, я могилку выкопаю? Обойди стороной, но чтобы язык за зубами держал. До поры до времени обнаруживать себя нельзя, иначе всем хана будет. – Понял. Простите. Сделали две ходки. Возле пушки уже стопка ящиков. Старлей в подносе снарядов не участвовал. – Как рассветет, с пушкой разберусь, – пообещал он. В СССР такие пушки поставлялись по ленд-лизу из США, около двух тысяч штук. А еще использовались трофейные – немецкие, венгерские, румынские, польские. Вероятно, Воронцов небольшой опыт имел, как понял Игорь. Фонарь зажечь нельзя, в темноте сразу засекут. А на душе тревожно. Если смена караула пойдет, придется стрелять. Смена – всегда двое, разводящий и караульный. Ножом двух сразу снять не получится. Но прошло. Как только светать стало, Воронцов в кресло наводчика уселся. Стал ощупывать, штурвальчики горизонтального и вертикального наведения крутить. Потом отщелкнул круглый магазин, кивнул удовлетворенно: – Полный. Игорь успел сбоку выбитую надпись прочитать: «Шестьдесят патронов». Воронцов магазин на место поставил, потом затвор взвел, к прицелу приник. – Эх, дальномер бы сейчас. – По трассам наводить будете. У немцев обязательный порядок. В автоматическом оружии коллективного пользования, скажем – в пулеметах, на два обычных патрона третьим стоял трассирующий. Удобно для целеуказания или корректировки огня. От леса отделились две фигуры, направились к зенитке. Воронцов сразу на Игоря посмотрел. – Значит, так. Подпускаем ближе. Я их из автомата сниму. Тогда сразу Степанцов оставшееся сено с пушки сбрасывает. И вам, товарищ старший лейтенант, полный карт-бланш. Стрелять, пока оба самолета не загорятся. Отступаем по моей команде, сначала в овраг. – Расписал, как по нотам, – улыбнулся Степанцов. – Тебе бы старшиной роты быть. – Буду, если выживу, – пообещал Игорь. – Ты не лыбься, магазин товарищу старшему лейтенанту подавай. Патронов не жалеть, нам они ни к чему. Игорь устроился за пушкой, наблюдая за немцами. Пока они ничего не подозревали, шли спокойно, не спеша. Куда торопиться в своем тылу, а авианалетов на аэродром подскока еще не было. Вольготная и сытая жизнь, только кончится скоро. До немцев метров двести. Игорь взвел затвор ППШ. У радиста и старлея пистолеты, оружие несерьезное для боя. Хорош пистолет для схватки в траншее, когда стрельба почти в упор, как последнее средство выживания. Или застрелиться в безвыходной ситуации. О таких случаях Игорь тоже знал. Сто пятьдесят метров до караула. Игорь левую руку под дисковый магазин положил, немцев на мушку взял. Рано еще, надо ближе подпустить, чтобы наверняка и короткой очередью. К «папаше» патронов мало, а еще выбираться к своим. Игорь по карте вчера прикинул маршрут. Все, сто метров, пора. Игорь нажал на спуск, повел стволом. Выстрелы в тишине прозвучали неожиданно. Оба немца упали и не шевелились. Степанцов сено обеими руками разбрасывать начал. Суетится, волнуется. Как только освободился ствол, Воронцов к прицелу припал, рукояти наводки вертеть начал. Потом замер, рука к гашетке потянулась. Чего же он медлит? Уходят драгоценные секунды! Очередь оглушила. Игорь видел, как трасса ушла в сторону стоянки самолетов. Пониже бы только. Голову повернул подсказать, а Воронцов уже сам штурвал крутит. И снова очередь, уже длинная, с поводкой по горизонту. Сразу в лесу что-то вспыхнуло. Было видно, как засуетились, забегали немцы. Непонятно им было – своя зенитка по ним лупит. Огонь разгораться стал, а Воронцов бьет длинными очередями. Одно дерево свалилось, другое. Разрывы слышны. Оказалось, в магазине патроны разные. Один бронебойно-зажигательный, другой осколочный, третий трассирующий. Отлично! А Воронцов в раж вошел, от прицела глаз не отрывает. Затвор пушки звякнул вхолостую. – Радист, магазин смени! – заорал старлей. Засуетился Степанцов, магазин пустой снял, а полный вставить не может. Воронцов вскочил с сиденья, хлопнул рукой по магазину, взвел затвор. И снова очередь. В лесу хлопок, вверх взвился столб пламени, да с ревом. Снаряды в бензовоз угодили. От пламени жаркого деревья занялись гореть, фюзеляжи самолетов видно. Один горит, а второй целехонек. На нем Воронцов огонь сосредоточил. Длинную очередь всадил, пока «Мессер» вспыхнул. А потом стволом водить стал и очередь за очередью по лесу. – Старлей, куда стреляешь? – закричал Игорь. – Немцы в лесу прячутся! – на мгновение прекратил огонь Воронцов. – Бросай пушку к чертовой матери! Мы свое дело сделали, уходить пора! – Момент! Старлей в запале дал еще очередь. Патроны в магазине кончились. Наводчик вскочил с кресла. – Вот теперь можно уходить. – Погодьте чуток! Игорь подтащил разбросанное сено к ящикам со снарядами, почиркал зажигалкой. Сено занялось, задымило. Отлично. От сена загорятся ящики, начнут рваться патроны. Зенитке конец, да и немцы побоятся приблизиться, снаряды во все стороны беспорядочно разлетаться станут. – Вот теперь ходу. Игорь побежал к оврагу, спрыгнул вниз. За ним радист и наводчик. По дну оврага мчались, как будто за ними гнались. Если у немцев есть рация, сообщат своим, организуют облаву. Немцы – службисты вымуштрованные, облаву или прочесывание организуют быстро. Надо как можно быстрее уйти из вероятной зоны облавы. Уже из оврага выскочили, по роще бежали. После стрельбы, когда обнаружили себя, скрываться не было смысла. Топали, хрустели сучьями, но мчались, пока старлей не прохрипел: – Все, не могу больше, в боку колет. – Привал, пять минут, – объявил Игорь. Упал сам в траву, на часы посмотрел. От момента, когда побежали от пушки, прошло четверть часа. Смотреть на часы, засекать время уже вошло в привычку. Если немцы получили сообщение, объявили тревогу, только начинают садиться в машины. Командирам подразделений еще задачу ставят, кто и где должен занять позиции, куда двинуть цепь. Это если все у немцев срослось. А если связи нет, у группы небольшая фора, что обнадеживает. Старлей старше всех в группе, хоть и не намного, да отвык кроссы бегать, ему хуже всех. Но доволен, по лицу видно. Задание выполнил, возвратится с победной реляцией. А главное – немцы какое-то время исподтишка наши бомберы сбивать не будут. Не факт, конечно, что в другом месте аэродром подскока не организуют. Игорь уже припоминал – далеко ли до ручья. В том, что их акция будет иметь последствия, Игорь не сомневался. К месту пожара и взрыва немцы из близлежащих гарнизонов вышлют мотоциклистов. А дальше будет руководить поисками ГФП. По ее указанию поднимут тыловые части, полицию. Еще ни одной диверсии немцы не спускали безнаказанно. И сейчас Игорь иллюзий не питал. – Подъем, за мной, бегом! Бежали до ручья. Память Игоря не подвела. Ручей метра три шириной, глубина до середины бедра. По вязкому дну уже не побежишь. Шли медленно. Попутчики его отдышаться успели, но ноги замерзли. Игорь скомандовал: – На берег, вылить воду из сапог. И снова бегом, так обмундирование на теле высохнет, холодить не будет. Километров через пять старлей не выдержал. – Все, сдохну сейчас, – прохрипел он. – Привал на пятнадцать минут. Воду не пить. Если очень хочется, пополоскать во рту, максимум – один глоток! Четверть часа пролетели быстро. С видимой неохотой поднимались радист и наводчик. Игорь приказал: – За мной, бегом! С бега переходили на шаг, снова бежали, пока Воронцов не заявил: – Все, лучше застрели меня, сержант, не могу больше. Ты что, двужильный? – В разведке ты не служил, старлей. Жить захочешь – больше пробежишь. Хорошо, даю десять минут, отдыхайте. Ноги повыше задерите на деревья. Сам с картой уселся. Судя по всему, километров двадцать от аэродрома ушли. Зона оцепления или облавы по размеру больше этого радиуса не будет, иначе дивизию придется задействовать. А у немцев в тылах таких сил нет. Дальше прямиком на восток идти опасно. Во-первых, лесов нет, открытые пространства, где их могут засечь. Во-вторых, немцы будут ждать от их группы именно такого шага, на каждом перекрестке, у мостов выставят патрули. А открытого бое столкновения группа не выдержит. У наводчика и радиста пистолеты, и стрелки из них, судя по всему, неважные. Решил двигаться в сторону Речицы, потом на Гомель повернуть. Почти везде в этом направлении леса. Есть где укрыться, переночевать. Одно плохо – провианта осталось только на сегодня, да и то скромно перекусить. А завтра есть будет нечего. Выдохлись парни, Игорь их уже не гнал, шагом шли. К вечеру на ночевку место Игорь удобное нашел. Доели сухари и консервы, запив теплой водой из фляжек. Удручало Игоря, что выходить придется не в полосе своей дивизии, а может, и армии. Передовая неизвестная, линия фронта может измениться. И сколько до нее? Тридцать, пятьдесят километров? Вопрос вовсе не праздный. Подберешься к передовой, а тут рассвет. И куда деваться, если местность открытая? Он, как человек, не единожды переходивший линию фронта, опасности эти осознавал. Радист и наводчик во всем полагались на Игоря, голову лишними мыслями себе не забивали. Разведчик на что? Переночевав, попили воды, есть было нечего. Утром по лесу шли. Крюк, но передвигаться скрытно удавалось. Немцы в лес не ходили, пугал он их. В первые недели и месяцы спокойно ездили по лесным грунтовкам, даже одиночные машины. А потом окруженцы отстреливать их стали. Как партизанские отряды появились, леса и вовсе запретной зоной стали. Только когда облавы и прочесывания устраивали, да силой большой при поддержке артиллерии, тогда отваживались входить. Чаще полицейских посылали, специально батальоны формировали. Если и поубивают русские русских – не жалко, арийцам они неровня. Через полдня хода услышали далекое погромыхивание. Пушки бьют, до передовой километров пятнадцать. Радист голову в небо поднимать стал. – Небо чистое, а громыхает. – Канонада пушечная, фронт близко. Не слыхал никогда? – Не-а. Лес возьми и кончись, а до передовой еще не добрались. Судя по слышным пулеметным очередям, до траншей еще километра полтора-два. Залегли на опушке. Идти по открытой местности, да белым днем, – чистое самоубийство. Машины вдалеке проезжают, километрах в двух в стороне пушечные стволы видны. На батарее всегда часовые бдят, засекут сразу. Надо ждать ночи. Один бросок всего, но самый сложный и опасный. – Отдыхаем, ночью переходить будем, – распорядился Игорь. Только он планов командования не знал. Слишком невелик званием. Рядовому и младшему командному составу о планах не говорят ничего, только в последний момент, когда приказ получен. Массированная артподготовка началась. С наших позиций сначала с воем полетели реактивные снаряды «Катюш». На немецких позициях сплошные разрывы, дым, пламя. Со стороны, издали смотреть и то страшно. А что на самой немецкой передовой творится? Все трое вскочили на ноги, наблюдают. – Это что? – спросил Степанцов. – Артподготовка. С такого ракурса ты в первый и, наверное, в последний раз видишь. Любуйся, – ответил Игорь. Не успели стихнуть разрывы снарядов «Катюш», начала бить ствольная артиллерия всех калибров. Минометы и полковые пушки били по первой линии траншей, дивизионки и гаубицы по целям в глубине обороны. Причем били прицельно, по разведанным целям. Потому что на немецкой батарее, которую наблюдала группа, сразу взорвались четыре мощных снаряда. – Не меньше, чем сто пятьдесят два миллиметра, – авторитетно заявил наводчик. Уничтожить технику, тяжелое вооружение – первоочередная задача наступающих. Контрбатарейная стрельба позволяет подавить ответный огонь, дать наступающим шанс с меньшими потерями в личном составе и технике продвинуться. Гул от пушечных выстрелов и разрывов снарядов сильный. Группа, хоть и далеко была, а на уши давило. – Парни, похоже, нам повезло. Передовую переходить не придется. Сидим тихо, наши сами сюда придут. Обстрел немецких позиций длился около получаса. Когда он прекратился, пехота при поддержке танков двинулась вперед. Казалось – на немецких позициях не должно было остаться в живых никого. Тем не менее немцы открыли огонь. Жиденький, винтовочно-пулеметный, редкие пушечные выстрелы. Противотанковые пушки обычно ставили за первой линией траншей. Укрыты в капонирах, небольшие по высоте, часть из них уцелела. По ним, обнаружившим себя, стреляли наши танки и самоходки. В одном месте наши прорвались, в прорыв кинули подкрепление, как зачастую бывает. К сорок четвертому немцы пошли уже не те, что в сорок первом. Боялись фланговых ударов, обходов, окружения, как части РККА в сорок первом. Немцы пятиться стали, отступать, бросая тяжелую технику. Самим бы спастись, не до пушек или минометов. Их подготовить к транспортировке надо, тягачи подогнать. Только времени нет, русские рядом. Радист, глядя на разворачивающиеся перед глазами события, аж подпрыгивал: – Эх, пулемет бы сюда, я бы им! – Сомнут, схарчат, косточки выплюнут, – остудил Игорь. – Силу сила ломит, а нас трое. Сиди спокойно и дыши через раз. Немчура в лес может кинуться, спасаясь. Тогда посмотрим, какой ты герой. Радист язык прикусил, осознав грозящую опасность. Но немцы уходили, яростно сопротивляясь, по дорогам, по открытой местности. Затем люди, техника пропали, а через несколько минут показались наши танки. Характерные силуэты Т-34 и СУ-85 не оставляли сомнений – наши! Радист выбежать из леса хотел. Игорь успел его за рукав схватить. – Куда? В пылу боя дадут очередь из танка. У стрелка сектор обзора мал, стреляет по любой движущейся цели. Лучше ляг, чтобы случайной пулей не задело. Сам Игорь за толстым стволом дерева стоял. За танками пехота бежала, две жидкие цепи. И только когда они пробежали вслед за танками, Игорь скомандовал: – Вот теперь можно. За наступающими обычно санитары шли, эти палить в кого попало не будут. Так и оказались в расположении наших частей.Глава 8. Снайпер
Более удачного перехода через линию фронта у Игоря еще не было. От командования благодарность получил за успешно выполненное задание. Опасался в душе, что старлей Воронцов осуществит угрозу – напишет на Игоря рапорт. Да, видимо, одумался авианаводчик. Несколько дней отдыха Игорю дали. А во взводе еще одна радость – другая группа вернулась без потерь, что нечасто бывает. Ну и устроили по этому поводу маленький сабантуй. Выпивка и закуска у разведчиков всегда в запасе были. В рейдах трофеи брали или в наступлении первыми в траншеи врывались, успевали сидоры харчами набить. Жизнь разведчика в любой момент оборваться могла, старались в свободное от службы время с пользой и с удовольствием время провести. Кто выпить и закусить за разговорами с сослуживцами, кто по женскому полу ходок. В разведку брали активных, предприимчивых, даже нагловатых. Тихоне и человеку деликатному в разведке делать нечего. Даже если напросится, попадет случайно, выбывали быстро – по ранению, а то и в пехоту переводили из-за профнепригодности. Начальство на маленькие шалости разведчиков глаза закрывало. Ну, выпил лишку разведчик, так из поиска вернулся, головой рисковал, ценного «языка» привел, расслабиться надо. Гульнули хорошо, до утра, но тихо. Случись скандал, не посмотрят на заслуги и награды, переведут на Севера или в штрафбат, где шансы выжить невелики. Игорю не так выпить хотелось, как пообщаться, особенно с теми, кто опыт имел. Парни в рейдах замысловатые финты делали, ухитряясь оставаться в живых. Понять ему хотелось, как мысли такие пришли – немцев перехитрить, обмануть, выкрутиться из критической ситуации. Что-нибудь из услышанного пригодиться могло. Причем ни в одной книге о драгоценных крупицах опыта не прочитаешь. Практики редко доживали до званий и кабинетов, где мемуары пишут. Отдых славный удался – неделю бездельничал. Исправно на кухню ходил, спал вволю. Из отделения почти всегда кто-то на задании, поэтому побудок с криками «подъем» не устраивали, вернувшимся с чужой стороны требовалось отдохнуть. Но всему хорошему, как, впрочем, и плохому, неизбежно конец приходит. Игоря посыльный вызвал в отдел, к майору. На этот раз ни взводного, ни командира роты в кабинете не было. Сначала майор интересовался, как предыдущий рейд прошел, как будто рапорта авианаводчика не читал. Да и Игорь докладывал устно. – Особое задание тебе, сержант, будет. Проведешь снайпера на указанную позицию, обеспечишь стрельбу и отход. Задание и населенный пункт снайпер на той стороне укажет. Сухпаек на пять дней брать. – Форма чья? – На твое усмотрение. Во как! Обычно всегда приказывали. Только смешно будет, если на снайпере красноармейская форма будет, а на Игоре немецкая. – Когда выходить? – Посыльный вызовет. К передовой сам проведу. Так, похоже задание очень секретное, а потому сложное. Какого-то важного чина во вражеском тылу убрать надо. Игорь отчетливо понимал – пробраться в тыл к немцам трудно, но вполне возможно. В принципе – как и немцам в наш тыл. Тоже пробирались, брали языков, разведчики с обеих сторон действовали одинаково. Снайпер может выбрать позицию и сделать несколько выстрелов. Но вот уйти будет архисложно. Немцы наглое убийство важного чина не простят. Пустят по следу ГФП, егерей, собак. Для них это будет делом чести. А для Игоря и снайпера – тяжелейшим испытанием, борьбой за выживание. Подумав так, отправился к старшине. Выпросил несколько пачек ядреной махорки и немного черного молотого перца. Перец в спичечную коробку ссыпал. Это на крайний случай, когда собаки близко. У своих парней занял цейссовский трофейный бинокль. Увеличение восьмикратное, оптика отличная. Коли наблюдать придется, бинокль пригодится. А еще несколько лимонок взял и тонкую бечевку. Гранаты – растяжки устанавливать. Если преследователи раз-другой подорвутся на сюрпризе, темп преследования упадет. В том, что погоня будет, Игорь не сомневался, не строил иллюзий. Забитый продуктами, гранатами, махоркой, биноклем, патронами, сидор оказался тяжелым. Да груз тащить для разведчика не впервой. И лучше сидор, чем связанного языка через передовую. Мало того, что пленный тяжел, так еще и не всегда себя покладисто ведет, брыкается, старается своим сигнал подать. Кому охота в плен? Русские расстреляют после жестоких пыток или сошлют в лагеря в холодную Сибирь. Пропаганда у немцев была на уровне. Оружие осмотрел, почистил. «Папаша», трофейный «вальтер» и нож – почти стандартный набор разведчика для рейда в чужой тыл. Беспокоило, каков будет снайпер. Для такого задания подберут опытного стрелка, это понятно. Но одно дело – метко стрелять, лежа в укрытии, зная, что сзади свои, помогут и поддержат. Но придется далеко идти, а то и бежать, да еще скрытно. Выдюжит ли? Вечером посыльный вызвал его в разведотдел. Игорь постучал в дверь, получив ответ, вошел, доложился. – Знакомьтесь – старшина Багрянцев. Мужчины пожали руки. Рядом со стулом, на котором старшина сидел, винтовка в чехле брезентовом. Сам снайпер в маскировочном костюме, как и Игорь. – Готовы? Тогда выходим. В передовой траншее минер ждет. – Товарищ майор, прямо перед нами полоса шириной пять метров. Ориентир – дот у немцев. Если на него держать, мин нет, сняли прошлой ночью. – Отлично. Майор на часы посмотрел. – Можете покурить, – разрешил он. Ни Игорь, ни старшина не курили. Зато сам майор папиросу закурил. Через четверть часа справа загрохотали артиллерийские и минометные выстрелы. Две батареи били по немецким позициям, но не в месте перехода, правее метров сто – сто пятьдесят. Отвлекающий маневр. Спустя несколько минут со стороны немцев, из их тыла, открыла огонь гаубичная батарея. – Пошли, парни! Для вас концерт устроили. Ни пуха! – К черту! Игорь полез за бруствер первым. Пехотинцы артиллерийские перестрелки ненавидели. Наши стрельнули, немцы по траншеям ударили. Боятся, что за артподготовкой атака начнется, хотят сорвать. А потери среди пехоты. Ползли быстро. Пока громыхает, немцы другого шума не услышат. А в рост идти по нейтралке Игорь опасался. У немецких пулеметчиков нервы на пределе, померещится что-нибудь, очередь дадут. Можно схлопотать случайную пулю. Но мысли по поводу были. Раз устроили артиллерийскую перестрелку, значит, задание важное. Снарядов не пожалели и возможных потерь. Немцы перестали пускать осветительные ракеты, боясь вызвать на себя артогонь. Вроде хорошо, но дот не виден. Однако Игорь направление выдерживал даже в темноте, практика! Уже перед немецкой передовой замер. Стрельба с обеих сторон уже стихла. В траншее немцы между собой переговариваются: – Русские замыслили ночную атаку? – Генрих, если и ударят, то не по нам, по соседнему батальону. Дымком табачным потянуло. Потом приглушенный разговор, и через несколько минут стихло все. Игорь сделал знак старшине – оставайся на месте. Сам к брустверу подобрался, прислушался. Потом в траншею заглянул. Пусто. В отличие от нашей пехоты немцы не выставляли впереди траншей посты. Немцы чувствовали себя уверенно, когда вместе, всем отделением, взводом, ротой. Одиночный немец – не вояка, сам всего боится. Игорь старшине рукой махнул. Багрянцев подполз, под приглядом Игоря траншею перемахнул, сразу залег. А уже Игорь рядом, пополз. Старшина за ним, следом. Вторую линию спокойно перешли. Был часовой, но за поворотом скрылся. Еще метров триста пузом землю утюжили, потом встали. – Теперь ходу, за ночь подальше от передовой отойти надо, – сказал Игорь. Старшина постарше Игоря лет на десять, чувствуется опыт. Переползал умело, ни одного стука-бряка не издал. Профессионалы Игорю нравились всегда. Обычно кто болтает много – работник неважный, весь запал в свисток уходит. В темноте на полевой госпиталь нарвались. В последний момент Игорь белые круги с красными крестами на палатке заметил, в сторону отвернули. Но рассвет в лесу встречали. – Привал, старшина! До трех часов спишь ты, потом я. Если хочешь, можем поменяться. – Мне все равно. Старшина сидор под голову пристроил, голову положил. Винтовку в чехле обнимает, как женщину. Вроде в лесу ни дорог, ни тропинок Игорь не видел, вероятность нарваться на местного жителя и тем более немца невелика, но полностью исключить нельзя. Уже сколько ночей бессонных Игорь в поисках провел, не сосчитать. Старшина спал тихо, без храпа, вскриков, как другие, бывало. Похоже – хлопот с ним не будет, старый служака. Как на востоке светать начало, спать захотелось, хоть спички в глаза вставляй. Так и спичек нет, зажигалка при себе – костер развести либо поджечь что-нибудь. Вещь для разведчика необходимая, как компас или карта. Старшина проснулся сам, за полчаса до означенного времени. – Подхарчимся, потом ты ложись, – предложил он. Старшина толк в подготовке к поиску знал. Буханка черного хлеба, добрый шматок сала соленого, да с прожилками. Что понравилось Игорю – не жадный. Сколько себе отрезал, столько же Игорю. Добрый знак. Сало на довольствие в армию не поставлялось, снайпер где-то сам раздобыл. Поели, запили водой из фляжек. Снайпер из-за пазухи карту достал, развернул. – Пока светло, озадачу. Снайпер ткнул в точку на карте. Игорь посмотрел. Толочин, небольшой городишко на шоссе и железной дороге Орша – Борисов. – Мы должны быть там через… – Снайпер посмотрел на часы. – Через пятьдесят два часа. И не просто быть, а занять удобную позицию для стрельбы. Ты вторым номером – прикрываешь мой тыл. Если все сложится, я выполняю два выстрела, и уносим ноги. – Ну да, если немцы дадут. – Тут уже тебе карты в руки. В разведуправлении сказали, что ты опытен, а главное – удачлив. – Перегнули. Ладно, я спать. Игорь лег, а сон не идет. Прикинул расстояние: верных полсотни километров, а еще позицию для снайпера подобрать надо. Но это его дело, Игорь в этом не дока. Он даже не знает пока, где, кого снайпер должен убрать. На плечи Игоря ложится отход. Стало быть, когда снайпер уже на позиции будет, Игорю надо по окрестностям поколесить. Сложно, поскольку снайпер стрелять днем будет, ночных прицелов еще не изобрели. Наверняка немцы предварительно все места вокруг обшарят, выставят усиленные патрули. Но что толку думать о том, чего не видел? О Толочине слышал раз в сводках Совинформбюро, да на карте мельком видел. Вот и все познания. Но у каждого местечка свои особенности – рельеф, естественные преграды – реки, овраги. Похоже – следующая ночь тоже веселенькая будет. Игорь заставил себя спать и уснул. Проснулся, как и снайпер, в положенное время – двадцать один час. Через полчаса темнеть будет. Самое время перекусить и в путь. Поели, балуя себя мыслью, что сидоры полегче станут. После ужина шли размеренным шагом. Впереди Игорь, метрах в семи-десяти сзади снайпер. Грамотно держался, хотя Игорь не говорил старшине о дистанции. Разошлись, разогрелись, шаг ускорили. Часа через два короткий привал. Игорь под дерево забрался, фонарик рукой прикрыл, карту бегло осмотрел. Правильно идут. Старшина голос подал: – В молодости бывал я в этих местах. Скоро торфяники пойдут, до войны торфоразработки были. Там узкоколейка быть должна. По ней идти проще и с направления не собьешься. – Хм. А чего раньше молчал? На карте узкоколейки нет. Километра через три вышли к узкоколейке. Немцев ни торф, ни узкая колея не интересовали. Предприятия работу прекратили, население брикеты торфа понемногу растащило печи топить. А только дрова больше тепла дают. Лес под боком, но немцы под страхом расстрела запрещали туда жителям ходить. Еще пару километров шли по шпалам, все лучше, чем по лесу, рискуя угодить веткой в глаз или свалиться в болотину. Вышли к разъезду. Вагонетки стояли, заржавели все. Снайпер сказал: – Подожди маленько. На таких разъездах ручные дрезины должны быть, сам видел. Дрезина нашлась, валялась перевернутая. Перевернули, на рельсы поставили. Примитивное средство передвижения. Две оси, между ними дощатая платформа и рычаг двуплечий посередине. Качаешь его и едешь. Встали оба, лицом друг к другу. – Ну, взялись! Заржавевший механизм начал работу со скрипом, тяжело. Но поехали, потом механизм разработался, полегче стало. Колеса на стыках перестукивали, кидало в стороны. Игорь об одном думал – лишь бы никто рельсы не разобрал. Те же жители для хозяйственных нужд. Усилий оба прилагали много, жарко стало, но ехали ходко, километров двадцать – двадцать пять давали. Плохо, что вся нагрузка на руки, ноги-то значительно сильнее. Ветерок в лицо бил. Оба, хоть вспотели изрядно, довольны были, по времени выгадывали. Через час счастье закончилось. Дрезина на стрелке на боковой путь свернула. Снайпер, стоявший лицом по ходу движения, крикнул: – Прыгай! Игорь в сторону сиганул, покатился по земле. Следом старшина. Дрезина с размаху ударилась в стоявшие вагонетки. Бам! Как колокольный звон от соударившегося железа. – Твою мать! Ты цел? – спросил старшина. – Цел. Руки-ноги работают. – Хорошо я оптику в сидор положил и в портянки замотал. Впрочем, дальше ехать все равно было нельзя. И полсотни метров не прошагали, как рельсы кончились. Насыпь была и шпалы, а рельсы сняты. Видимо, в сорок первом году наши части использовали их для изготовления противотанковых ежей или для сооружения дотов. Но дрезина выручила, сэкономила силы и время. До утра уже по лесу шли. Утром на отдых легли. Снайпер по своей карте показал точку, где находятся. – Разъезд вот здесь был. А сейчас, предположительно, мы тут находимся. – Неплохо. Правда, карты были отечественными, еще довоенного выпуска. Немецкие были точнее, и Игорь не знал, обозначена ли там узкоколейка. А вопрос не праздный. Случись отходить назад, узкоколейка поможет оторваться, но если немцы о ней знают, фокус не пройдет. До полудня отдыхали, потом снайпер предложил: – Двинемся потихоньку? Днем передвигаться сложнее, могут заметить жители, сложнее и опаснее пересекать дороги, поскольку леса не идут сплошным массивом. Белоруссия – это не только леса, но и поля, луга, а хуже всего – болота. Сыроватая местность местами. Иной раз это во благо, немцы на технике проехать не могут. Но и при наступлении особенности местности учитывать надо, чтобы боевую технику не утопить бездарно. Движение получалось рваным. По рощам и лесам шли быстро, на опушках местность наблюдали. Деревни и села обходили стороной. В населенных пунктах хватало полицаев из местных, бывших окруженцев, националистов. Справиться с одним-двумя-тремя коллаборационистами проблем нет, но тогда группа обнаружит себя, а это провал задания. Кроме того, майор рекомендовал настоятельно избегать контактов и встреч с партизанскими отрядами. Немцы с целью борьбы с партизанами засылали туда своих агентов, образовывали ложные партизанские отряды из отщепенцев. Нарвись на такой, сорвешь задание, да и запытают до смерти. Майор говорил не для красного словца, случаи такие уже были. За светлую часть дня прошли километров двадцать, но это судя по карте, а в реальности больше. Кто учтет обходы вокруг деревень? А еще овраги были, болотистые места, реки. Ручьи вброд переходили, снимая одежду. Оружие и узел с одеждой, сидор в руках над головой держали. И земля еще прохладная, и вода холодная. Обсушиться и обогреться негде, а в сыром обмундировании простудиться – пара пустяков. Игорь и снайпер в немецких сапогах были. То, что след характерный, это хорошо. Но когда ручьи переходишь или топкие места, удобно. Наши сапоги кирзовые, зачастую промокают. Немецкие из добротной кожи, не тянут, а главное – ноги не натирают. Для разведчика, когда за сутки десятки километров проходить приходится, фактор наиглавнейший. Сотрешь ступню до кровавой мозоли, ты уже не ходок и не боец. К исходу дня, уже в сумерках, вышли к окраине Толочина. Обустроились в роще. Днем можно осмотреться. В принципе свою часть задания Игорь исполнил. Теперь действовать предстояло старшине. Он знает, где, кого и когда застрелить. А соответственно и где позицию снайперскую оборудовать. Поели, отдыхать улеглись. Утром Игорь проснулся, а старшины нет. – Эй! – тихонько позвал он. – Тихо! На дереве я. Старшина на дерево взобрался, устроился на развилке ствола, в руке оптический прицел от винтовки. Конечно, с дерева обзор лучше. До первых домов Толочина метров восемьсот, без оптики ничего толком не разглядишь. Игорь достал из сидора бинокль, улегся поудобнее, локтями в землю уперся. Так бинокль опору имеет, изображение в окулярах не трясется. Немцев не видно, проходят редкие жители. Городишко почти весь одноэтажный, деревянный. По окраине железная дорога проходит, станционное здание из красного кирпича. Ничего примечательного, воинских объектов не видно. Игорю неинтересно стало. В кого здесь снайпер стрелять собрался? Да и дистанция велика. Об автомате речи нет, даже для винтовки далеко. Но молчал, не спрашивал. Надо – старшина сам скажет. Игорь исходил из принципа: меньше знаешь – дольше живешь. А еще древние говорили: лишние знания – многие печали. Особых секретов Игорь не знал, попади в плен – выдать нечего, даже под пытками. Секретность в Союзе вообще была поставлена в абсолют. Часа через два наблюдения снайпер слез с дерева. – Глаз замылился, – объяснил он. – Скажи уж честно, задница от веток болит. А то глаз, глаз! – пошутил Катков. Перекусили. Игорь прилег. – Как думаешь в Толочин идти? – спросил он. – Зачем? Что мне там делать? Отсюда стрелять буду. Игорь сел от удивления: – Восемьсот метров, зуб даю! Попадешь? – На такой дистанции в пачку папирос промазать могу, а в голову попаду, – спокойно ответил старшина. Не рисовался, наверняка мастерство свое начальству демонстрировал. Да и в тылу немецком, по всему похоже, был уже. Конечно, винтовка с оптикой, да только кратность мала. На такой дистанции, даже если стрелять тяжелой пулей, надо учитывать малейшие нюансы – направление и скорость ветра, движение цели, водные преграды. При стрельбе легкой пулей, таких в пехоте большинство, отклонение еще больше. С таким расчетом только баллистический вычислитель справится, что у каждого современного снайпера есть. Такой меткий выстрел Игорь самолично видеть хотел. Будет о чем сослуживцам рассказать. Конечно – без упоминания имен, даты и места. Уважение к старшине возрастало. Не так часто мастеров высочайшего уровня встретишь. А еще Игорю любопытно, что за цель? Маленький полусонный, полупустой городок. Чтобы из-за линии фронта прислали снайпера, должна быть стоящая того цель. Сдержался Игорь, не спросил, хотя хотелось. Завтра все сам увидит. – Пойду пути отхода посмотрю, – заявил он. Вариантов должно быть несколько, в зависимости от складывающейся ситуации. Походил по лесу, по светлому времени наметил два пути. Но выходить получалось в одном месте. Это плохо. Если немцы блокируют эту точку, тяжело придется. На пузе по ровному и открытому месту прополз. Труды оказались вознаграждены. По весне талые воды к реке стекали, образовали промоину. Пологое русло, поросшее травой. Со стороны незаметно, если ползти, можно выбраться. Вернулся к месту лежки часа через три. Снайпер снова на дереве. Игорь пошутил: – Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить осталось? Старшина кулак показал, шутки не понял. Как темнеть начало, снайпер спустился. Поужинали не спеша. Старшина спросил: – Ты семейный? – Не успел пока. – А у меня жена, двое деток. – Ты где так стрелять научился? – Сызмальства охотничал. Мясо в котел шло, шкурки сдавал за деньги. Патроны дорогие, за каждый промах отец по заднице драл. Поневоле промахи делать не будешь. Игорь сообразил: в Сибири или на Крайнем Севере старшина жил, там у охотников-промысловиков нарезное оружие есть. Утром, после завтрака, старшина ножом тонкие ветки срезал, пучки травы. Из сидора клубок достал, развернул. Оказалось – как рубашка в крупную ячейку. На себя натянув, под веревочки воткнул ветки, траву. С пяти метров с землей сливается, неразличим. Похоже на современный снайперский костюм «Леший». – Я отойду от деревьев на десяток метров, небольшой бугорок там, удобно. – А с дерева чего же стрелять не хочешь? – Руки-ноги быстро затекают, ветер если посильнее будет, обязательно промахнешься. Ветки-то раскачивать будет. Игорь на себя подосадовал. Мог бы и сам догадаться, не спрашивать. Снайпер к бугорочку пополз, устроился за ним. Со стороны Толочина его не видно. Винтовку на бугорок уложил. Поелозил, устраиваясь поудобнее, и замер. Час прошел, другой. Игорь восхитился. Сам бы он уже пошевелился, а этот неподвижен, как бревно. Игорь к дереву для устойчивости прислонился, бинокль к глазам поднес. На станции какое-то движение началось. Сначала грузовик с солдатами подкатил, они цепью по периметру встали, от здания вокзала метров за пятьдесят. Еще спустя четверть часа подкатил армейский вездеход, за ним легковушка черная. Понятно, будет ждать поезда. Толочин чем удобен – с востока на запад железная дорога идет, параллельно ей шоссе. А еще есть рокада с севера на юг. Во все стороны езжай, как в Могилеве или Минске, только посторонних глаз значительно меньше, безопасней. Жаль, бинокль всего восемь крат, деталей не разглядишь. И ближе подползти нельзя. После выстрела снайпера ноги уносить надо. А кроме того, не исключено, что у немцев свои наблюдатели есть. Хотя бликов от оптики Игорь не заметил. Ни его, ни снайпера по отблескам не засечь, солнце из-за спины бьет. Через четверть часа к станции подкатил состав, довольно кургузый. Впереди паровоза платформа. По периметру мешки с песком, впереди пулемет, из-за мешков стальные шлемы пулеметчиков видны. За паровозом всего один вагон – пассажирский. Вояж явно по-военному деловой, ни оркестра, ни цветов. Жаль только, вагон и паровоззаслонили происходящее. Игорь даже подумал – сорвалось задание. Куда стрелять, если прибывших не видно? Состав и не думал уезжать. От станции сначала отъехал грузовик с солдатами, за ним черная легковушка. Ее было видно всего пару минут. И в это время старшина выстрелил – один раз, другой, третий. Игорь поразился. Как можно так быстро перезарядить обычную трехлинейку? Да не просто лупить в белый свет, как в копеечку, а прицельно. Легковушка остановилась. Из двигавшегося за ней в арьергарде армейского вездехода выскочил офицер, судя по фуражке, кинулся к легковушке. Дверцу на себя рванул. Увиденное явно ему не понравилось, поскольку не санитаров вызвал, а солдат с грузовика. Колонна после выстрелов сразу остановилась. Солдаты окружили легковушку плотным кольцом. Игорь спрятал бинокль в сидор. Почему медлит старшина? Снайпер медленно развернулся, пополз, причем не спеша, как черепаха. Игорь сквозь зубы шептал в нетерпении. – Ну, давай, давай, шевели задницей! Время шло на минуты. Наверняка офицер, старший из встречающих, отдал приказ прочесать местность. Немцы в таких случаях действуют быстро, сообщают по рации, вызывают подмогу. Старшина все же добрался до леса, встал. – Ты чего медлил? – Быстро двигаться – засекут. Двигаем! Старшина свой сидор подхватил. Игорь бросился бежать, старшина не отставал. Пока нет погони, надо успеть уйти как можно дальше, при везении выскочить из круга поиска. Рощу пробежали быстро, снайпер не отставал. Впереди открытое пространство, с километр. Не сбавляя хода, преодолели. Вбежали в лес, пяток минут дыхание восстанавливали и снова бегом. Когда невмоготу было, переходили на шаг. Игорь прислушивался – не слышно ли погони? Удалось удачно перебежать дорогу. Немцы в первую очередь выставляли на перекрестках патрули, по дорогам пускали мотоциклистов. За пару часов удалились от Толочина километров на десять. На небольшом привале Игорь спросил: – Из-за чего сыр-бор? – Один из помощников Шелленберга приезжал. – Уверен, что попал? – На все сто! В прицел наблюдал. Попасть в человека в движущейся машине – высший снайперский класс. – Зачет! – одобрил Игорь. Вальтер Фридрих Шелленберг был начальником службы безопасности, бригаденфюрером СС, любимчиком Гитлера возглавлял шестой отдел РСХА, Проделал за десять лет головокружительную карьеру – от рядового эсэсмана в 1934 году до бригаденфюрера в 1944-м. Звание соответствовало армейскому генерал-майору. Шелленберг разрабатывал все крупнейшие разведывательные операции рейха. Не гнушался ничем, от установления контактов с Алленом Даллесом, представителем американской разведки в Швейцарии, до серьезно подготовленной дезинформации. И помощник Шелленберга появился в Белоруссии явно с важным заданием. Игорь прикинул, какая серьезная разведсеть стояла за отправкой на задание снайпера. Кто-то из наших нелегалов, причем на самом верху, в управлении РСХА, узнал о визите, сообщил в нашу разведку дату, место и фигуранта. А скорее всего, переслали фото, чтобы наверняка выстрелить. Игорь о цели вообще не знал, снайпер немного больше, но каков масштаб! Фамилии и должности многих чинов абвера в низовых звеньях военной разведки знали, но Шелленберга и подобных только в верхах ГРУ и НКВД. После небольшого перекуса шагалось легче. Игорь предполагал, что убийство чина из окружения Шелленберга выйдет для их маленькой группы боком. Но не думал, что немцы бросят на их поиски егерей, ГФП и полицию. Армейские патрули на дорогах и мостах – само собой. До разъезда узкоколейки оставался час хода, когда на коротком привале Игорь услышал лай собак вдалеке. Игорь поднял палец: – Слышишь? Снайпер прислушался: – Псы лают. И что с того? – А то! Немцы в деревнях всех собак перестреляли. – Погоня? – сразу догадался старшина. – Именно. Пару минут, я растяжку ставлю. Будет им сюрприз. Игорь привязал гранату к дереву, за кольцо чеки бечевку, протянул ее к дереву напротив. Бечевка низко над землей, да еще Игорь замаскировал ее опавшей листвой, веточками. – Теперь ходу. Не шли, бежали. Подстегивала мысль о погоне. Судя по лаю, пес не один, минимум два. Игорь удивился. Быстро сработали. Надо было доставить поисковую команду на станцию, обнаружить позицию снайпера. Впрочем, немцы выстрелы слышали, направление определили. А найдя стрелковую позицию, гильзы, пустили по следу собак. Но уж очень быстро получилось. Или ждали нечто подобное? Не подстава ли? И старшина хлопнул не того, какого-нибудь мелкого чина? В разведке мастаки на обманки, а в ведомстве Шелленберга мастеров много. Что занятно, сам Вальтер военного образования не имел. Начал учиться на медицинском факультете, через год перевелся на юридический. А нос утер многим асам разведки из разных стран, причем с богатым опытом, той же Великобритании. Не успели домчаться до узкоколейки, как грохнул взрыв, сработала растяжка. А они всего километра три преодолели. – Тормози! Растяжка сработала, надо еще гостинчик оставить. Место для растяжки удобное, густые кусты, узкий проход. Скорее всего – звериная тропа к водопою. Игорь растяжку установил. Граната Ф-1 мощная, немцы потери понесут, осторожничать станут, а это потеря времени, задержка. Собак Игорь опасался. По следу идут, кидаются внезапно, а в мчащегося пса еще попади, полмагазина потратишь. Достал из сидора табак и перец, шел и след за собой щедро посыпал. Собаки перец не переносят, чихать начинают, на время обоняние притупляется. И снова бегом. Выскочили к разъезду. Дрезина их валяется перевернутая. Вдвоем перевернули, поставили на рельсы. – Взялись! Начали качать вперед-назад рычаг, дрезина покатилась, набирая ход. С разъезда больше уехать не на чем. А на своих двоих немцы потеряют время. Работали Игорь и старшина в полную силу, на спине у обоих пятна от пота выступили. Снова отдаленный звук взрыва. Игорь обеспокоился. Получается – фора по времени у них от преследователей минут двадцать – двадцать пять. Для солдат слишком резво. Не знал он, что на хвосте у них отлично подготовленная ягдт-команда. Альпийские егеря из австрийцев, с обученными ходить по следу собаками. Но к русским сюрпризам в виде растяжек готовы не были. Когда немцы наступали в первые годы войны, отлавливали егеря окруженцев. У них зачастую не только гранат, патронов не было. А с разведывательными и диверсионными группами в своем глубоком тылу часто не сталкивались. Но преследовали грамотно. Впереди собака с проводником. Немного в отдалении цепочкой егеря. Форма специальная, легкая, удобная. Вместо сапог ботинки с берцами. И оружие – не автоматы, а карабины, поскольку выстрел дальний и точный. Автомат хорош в ближнем бою. Поэтому на первой растяжке потеряли одного пса и проводника, на второй – проводника, собака мчалась прыжками, бечевку не задела. Егеря пробовали пустить собаку по следу, но пес нюхнул перца с табаком, след не взял. Егеря до войны имели богатую практику – зверя по следу искали. И сейчас по следам пошли. Отпечатки сапог двух человек на влажной почве в лесу хорошо заметны. А где отпечатков не видно – примятая трава, сломанная веточка подскажет. Вышли все-таки к разъезду узкоколейки. Немного времени потратили обыскать разъезд. Собака след не брала, да и откуда ему быть, если на дрезине русские скрылись. Один из егерей быстро сообразил. Рельсы ржавые, а свежий след есть, ржавчина по центру головки рельсы отсутствует. Своим комарадам сразу сообщил. Старший группы по рации с ГФП связался. Оторвались русские. На карте узкоколейки нет, а в реальности есть, пусть и заброшенная. Егеря координаты определили. Сами после сеанса радиосвязи по рельсам пошли. В ГФП сообразят, выдвинут пехотные взводы в нескольких точках. В тылу всегда воинские подразделения есть – связисты, снабженцы, ремонтники. Их дело – задержать русских, завязать бой. А уже егеря добьют или в плен возьмут. Игорь со старшиной до конца узкоколейки добрались. Назад оглядывались – не видно ли немцев? На одном участке путь прямой несколько километров. Противника нет, успокоились. А противник впереди. После сеанса радиосвязи ГФП сработала быстро. Направление узкоколейки от егерей известно. Под рукой оказались два взвода из танкоремонтных мастерских. Их и отправили. А в помощь, для организации преследования, двух фельдфебелей ГФП. Служаки старые, опытные. Разведчики, довольные тем, что оторвались, по лесу какое-то время бежали, выбрались на опушку, залегли. Впереди деревня, с восточной стороны в нее два «Бюссинга» заезжают. Из крытых кузовов солдаты выпрыгивают, в шеренги строятся. – Твою мать, опоздали. На четверть часа бы пораньше – проскочили. – Стороной обойдем. Нам бы только до ночи продержаться, – возразил старшина. Но Игорь-то видел галун на рукаве и блестящую бляху на груди у двух фрицев. Это спецы, полевая полиция. Тоже вцепятся, не отпустят. – Старшина, бросок в сторону, километра на два, там видно будет. Бросились бежать. Грузовика два, не батальон, длинной цепи для облавы не получится, необходимо выскочить из зоны, пока ловушка не захлопнулась. Запыхались, пробежали не два, а все четыре километра. Упали на землю, дыхание переводят. Игорь на часы посмотрел. До сумерек еще два с половиной часа. – По банке консервов для бодрости и вперед! Консервы ели с сухарями, расправились быстро. Бросок по лесу, а кончился он, притормозили на опушке. А навстречу редкая цепь немцев. Черт! Все выходы на восток, к фронту, перекрывают. – Сержант, – подал голос Багрянцев. – Немцы не дураки, понимают – мы к линии фронта пробиваться будем. Надо действовать от противного. Нас на востоке ждут, а мы на запад. – Там же немцы. Собаки у них были. Ты сам слышал. – Они нас не ждут. Надеются на этих. – Старшина рукой показал за плечо, на цепь пехотинцев. До них еще далеко, метров восемьсот. – Встречный бой принять хочешь? – Обойдем. – Тогда чего стоим, чего ждем? Похоже, побегать сегодня придется много. Игорь все ожидал, что старшина заявит – ноги натер или сил бежать нет. Но старшина бежал, не отставая. Силен мужик! Выбрались к узкоколейке, залегли, потому как навстречу по шпалам егеря идут. – Что за форма на них? – прошептал старшина. – Егеря. «Охотники за головами». – Немцев близко нет. Давай стрелялки устроим. Троих точно свалю. Игорь колебался. Выстрелы могут услышать. Но убить команду егерей – во благо. Такие бойцы не в каждой пехотной дивизии есть. Егерь – он следопыт, пехотинец никогда заменить его не сможет. – Идет. Я беру левый фланг, ты – правый. – Подпустим ближе, а то твоя пукалка только вблизи хороша. Снайпер по одному патрону дозарядил магазин. Снарядить из обоймы невозможно, мешает оптический прицел. Позиции для стрельбы заняли удобные. Старшина за старыми шпалами, сложенными в ряды, Игорь за перевернутой вагонеткой. Все же железо. От пули прикроет. Немцы шли быстро, молча, экономя силы. Один из егерей на коротком поводке вел собаку. Уже метров двести дистанция. Между Игорем и снайпером метров десять, оба друг друга видят. Старшина кивнул – пора начинать. К прицелу припал. Бах! Игорь нажал на спусковой крючок, стволом повел. Еще очередь и еще. Снайпер успел сделать три выстрела. Немцы упали. Убиты все или уцелевшие залегли, спасаясь от огня? Собака сорвалась с поводка, кинулась в сторону разведчиков. Игорь подпустил ее поближе. Уже видна оскаленная пасть, пора. Он дал очередь. Собака перевернулась и затихла. Со стороны немцев хлопнул выстрел. Пуля звонко ударила по вагонетке, близко от головы сержанта. И тут же выстрел снайпера. – Зря по собаке стрелял и позицию не сменил, засек он тебя, – крикнул старшина. Верное замечание. А то разлегся, как в тире. Сделал очередь – перекатись, смени позицию. А если бы немец на десять сантиметров ниже угодил? Лежал бы сейчас с простреленной башкой. Минут десять после стрельбы прошло. Старшина в прицел за немцами наблюдал, потом крикнул Игорю: – Кажись, все готовы. – Я стороной обойду, гляну. – Я подстрахую, давай. Игорь из-за вагонетки выполз, до леса добрался. А там встал в рост. Автомат наготове, к немцам двинулся. Вон они, на насыпи лежат. Не сводя с тел врагов взгляда, подошел. Двое наповал, сквозные ранения в голову, лужа крови под каждым. Еще трое ничком лежат. Ногой тела перевернул – мертвы. Еще один сбоку рельсов, карабин в руках. Похоже – он в Игоря стрелял, вроде дышит. Нельзя недобитого врага в живых оставлять. И стрелять нежелательно. И так изрядно пошумели. Финку из ножен достал, добил немца, ударив под левую лопатку. Знать бы еще, каков состав группы был. Вдруг разделились? Неожиданно раздался странный звук. Игорь головой покрутил. Вроде слева идет. Пару шагов через рельсы сделал. Рация в чехле, на прием работает. Игорь нагнулся, клапан на чехле расстегнул. Рация забубнила: – «Зюйд» вызывает своих птенцов. Во как! Игорь взял наушники, нажал тангету передачи. – Слушаю, «Зюйд». – Доложите обстановку. – Преследуем, идем по узкоколейке, добрались до разъезда, противника не наблюдаем, – ответил Игорь. – Понял, следующий сеанс через полчаса. – Яволь! Пока Игорь говорил, подошел старшина: – Ты с кем тараторил? – Наверное, с полевой полицией. – На немецком? – удивился старшина. – Нет, на матерном русском, – засмеялся Игорь. – И чисто говоришь? – Как немец. – Не сказал он, что ты не егерь? – Рация голос изменяет. Раз говорил, значит, не заподозрил ничего. – Хм, может, рацию с собой возьмем? – А если запеленгуют? Скажут кодовое слово, а я не знаю. Засекут сразу. – Верно. Тогда разбить надо, все немцам урон. Игорь плечами пожал. Старшина всем своим весом на рацию прыгнул. Хрустнула пластмасса, заскрипело сминаемое железо, лопнуло стекло. Наверное, лампы раздавил. – Все, уходим. – Погоди. Документы посмотрим. Кто такие, откуда. А ты ранцы обыщи. Можно харчи забрать. Игорь обыскал одежду убитых. У одного егеря на поясе великолепный нож в чехле. Не удержался, снял нож, на свой пояс нацепил. Ножи, особенно хорошие, в разведке были проблемой. Зачастую использовали трофейные, у кого была возможность, делали на отдыхе в полевых ремонтных мастерских из рессорной стали. Старшина обнаружил галеты, коньяк во фляжке, ветчину в большой килограммовой банке. – Брать? – Бери. Наших харчей мало осталось. Хотел добавить: неизвестно, сколько по лесам прятаться придется. Шли до сумерек. Пока еще видно, сориентировались по карте. Если направо, выйдут к Толочину. Вот здесь их ждать точно не будут. Несколько минут обсуждали варианты, сошлись во мнении – от Толочина на север, к Сенно идти, от него на восток повернуть, полсотни километров, а то и меньше, и линия фронта. Крюк? Несомненно. Но есть шанс вырваться из капкана. До Толочина не дошли, сил не хватило. И так набегались сегодня. Плотно поужинали трофейной ветчиной с галетами, по сотке коньяку выпили. Ноги гудели после длительного перехода. Спали по очереди, первую половину ночи Игорь, вторую снайпер. Утром доели ветчину. Старшина расщедрился, еще по сто грамм выпили. Надо хоть как-то взбодриться, оба чувствовали себя измотанными. И впереди день предстоял не лучше. Обошли с запада Толочин. Дальше осторожничали, у немцев тыловые подразделения в лесах – склады, бочки с ГСМ, полевые радиостанции на грузовиках. Чувствовалось – фронт недалеко. А вот дороги пересекать – по времени затратно. Пока разрыв между колоннами дождешься, полчаса-час потеряешь. Когда дорога свободной оказалась, ее перебежал Игорь, за ним старшина. Из-за поворота мотоцикл выехал. Как оба мотор не услышали – загадка. Пулеметчик в коляске сразу огонь открыл, старшина вскрикнул, упал. У Игоря автомат на груди. Вскинул, дал очередь, другую. Мотоцикл в кювет съехал, перевернулся. Игорь на дорогу выбежал, старшине помог до деревьев добраться. – Ты, браток, полежи. Куда тебя? – В ногу. – Я быстро, мотоцикл надо убрать, иначе нам хана. Игорь помчался по дороге к мотоциклу. Оба немца убиты. Он оттащил тело одного в лес, вернулся, поднатужился, поставил мотоцикл на колеса, закатил подальше за кусты. Опять вернулся, подхватил второго убитого за ноги, заволок за деревья. А издалека уже приближается звук моторов. Игорь залег. Первым бронетранспортер шел, за ним колонна из грузовиков. Проехали, осела поднятая пыль. Игорь к старшине побежал. – Давай осмотрю. Игорь сапог с ноги снайпера стянул. Пуля в мышцы голени вошла, да не вышла, с другой стороны прощупывается. Еще бы немного, и насквозь прошла. Старшина сквозь зубы постанывает. – Коньячка глотни, полегче будет, фляжку мне передай. – Зачем? – Простерилизовать. Извини, резать придется. Старшина сел. – Ногу отрезать хочешь? – Сдурел? Пулю вытащить. Терпи. Старшина коньяка щедро глотнул, передал фляжку Игорю. Тот из фляжки на нож полил, сделал небольшой разрез почти над пулей. Кончиком ножа подцепил ее, извлек. – Дай бинт. Старшина из брючного кармана достал индивидуальный перевязочный пакет в прорезиненной упаковке. Игорь голень перебинтовал. Бинт кровью окрасился. Но пуля крупные сосуды не задела, а мышцы быстро заживут. Пара недель, и снова в строю. Но это если в тылу у своих. Ранение в чужом тылу одного почти сразу отягощает группу. И фронт перейти затруднительно. – Ты чего в разведку пошел, Катков? Тебе в медицину идти надо было. – Старикам вроде тебя клистиры ставить, – усмехнулся Игорь. – За старика в лоб получишь, когда выйдем. – М-да. Выйти теперь проблема. Старшина промолчал. – Может, в деревне какой-нибудь меня оставишь? У доброй тетки. – Ага, в деревне полицай, тебя вычислят и на пеньковом галстуке вздернут. Нет уж, вдвоем пришли, вдвоем вернемся. В разведке своих не бросают. – Рискуешь сильно. – А когда я в рейде не рисковал? Оставим бесполезный разговор. Тебе бы лучше молчать, силы беречь. Потерпи, я сапог натяну. Игорь штанину опустил, портянку вокруг ступни намотал. Осторожно сапог натянул. На голенище сапога маленькая дырка от пули. – Идти сможешь? – Попробую, но не быстро. – Это понятно. По сухому идти – это терпимо. А ну как ручей переходить придется? Рана загноиться может. Придется маршрут тщательно выбрать. Старшина держался, не стонал, шагал, но видно было – хреново ему. Каждый шаг боль вызывал. Ежечасно делали привалы, темп упал. Впрочем – задание выполнено. За оставшуюся половину дня преодолели не так много, километров двенадцать-пятнадцать. Игорю приходилось осторожничать. Выйдут к открытому месту, он четверть часа в бинокль местность осматривает, не упуская мелочей. В одной деревне увидел несколько мотоциклов, рисковать не стали, обошли, сделав приличный крюк. Повезло оторваться от облавы, отделались ранением в ногу снайперу, когда наткнулись на мотоциклистов. Можно сказать – малой кровью отделались. Но удача дама капризная, могла отвернуться в любой момент. Посоветовавшись, двигаться решили ночью, а остаток дня отдыхать. – Ты вздремни, сержант, – сказал старшина. – У меня рану дергает, все равно не усну. – Лады. Игорь уснул сразу. Поднялся сам, когда стемнело. С одной стороны, передвигаться ночью удобнее. На дороге немцев нет, сидят по гарнизонам. С другой стороны, сложнее. Немцы на оккупированных землях ввели комендантский час – с семи вечера до восьми утра. Жителям запрещалось выходить из дома. А по всему, что двигается ночью, немцы стреляли без предупреждения. На ночь на перекрестках дорог, на мостах, на въездах в города и села выставляли патрули. И нарваться на неприятность можно запросто. А с раненым не убежишь, да и отстреливаться нечем, у старшины четыре обоймы, у Игоря один магазин. Фактически на минуту боя. На Игоря выпала двойная нагрузка. Пройдет вперед – посмотрит, пронюхает, свободен ли путь, потом за снайпером возвращается, ему помогает идти. Вымотались за ночь. Как вознаграждение утром услышали на востоке канонаду. Любой фронтовик знает, она слышна за десять-пятнадцать километров. Был бы старшина здоров, за день большую часть пройти смогли. Доели все харчи, сидоры облегчились. Спали по очереди. Уже вечером старшина спросил: – Как думаешь, до передовой дойдем? – Сомнительно. Лучше перестраховаться. Если рассвет застанет рядом с немецкими траншеями, нам хана. – Да, кабы не моя нога, – сокрушенно кивнул старшина. – Не гневи бога, скажи спасибо, что не в живот или башку. – Бросил бы? – Сбрендил? Ты бы еще сказал – добил. – Прости. Всю ночь шли до утра. До передовой уже километра два-три, слышны пулеметные очереди, правда – едва-едва, как стрекот швейной машинки. Устроились на день в небольшой роще. Просматривается насквозь, а то и лучше. Немцы видят – нет никого. А уж маскироваться оба умели, с двух шагов не увидишь. Ночью где шли, где ползли. Один Игорь уже давно бы траншеи немецкие перешел. Миновали вторую линию, подобрались к первой. Немцы по своему обыкновению ракеты осветительные пускают. Игорь присмотрелся, пока «люстры» в воздухе висели. Видимо, на этом участке наши предприняли попытку наступления, да неудачно. На нейтралке два наших танка подбитых, трупы видны. Есть вероятность, что перед наступлением наши саперы немецкие мины сняли. Траншея рядом, в десятке метров, а удобного случая не представляется. То пехотинцы бродят, то часовой маячит, периодически отсверкивая пристегнутым к карабину плоским штыком. Только часа через два стихло. Игорь к траншее подполз, заглянул. Слева и справа ходы извиты, перед ним прямой, метров десять, участок. Рукой старшине махнул. Увидел старшина знак, подполз. Игорь на ухо шепнул: – Через траншею перебраться сможешь? – Попробую. Старшина на четвереньки поднялся, как бегун перед стартом, собрался с силами, прыгнул, толчок здоровой ногой сделав. Шумновато упал, но звука не издал, сам тут же за бруствер перебрался. Участок удачный, артподготовкой колючая проволока изорвана, колья повалены. Игорь выждал немного, перемахнул сам, вперед пополз. Старшина за ним. Разведчик направление на подбитый танк держит. Стоит забраться за него, и немцы не увидят в свете ракет, не достанут пулеметным огнем. Но до танка верных метров сто пятьдесят. Если пешком, да в безопасном месте, – раз плюнуть. Игорь перед собой землю ощупывал – нет ли мин? Старшина точно за ним полз. До танка сто метров, пятьдесят. Был бы Игорь один, поднялся и рывком преодолел дистанцию. Но старшину не бросишь. Все же добрались до подбитого танка, остановились передохнуть за его кормой. Танк не сгорел, паленым не пахло, подбит, экипаж машину покинул. Со стороны наших позиций шорохи послышались. Игорю это не понравилось. Группа немецких разведчиков возвращается или наши разведчики ползут? – Старшина, заползай под танк и в нижний люк. Слышу впереди движение. – Понял. Старшина под танк забрался, Игорь ждал, пока он заберется, автомат наготове держал. Оглянулся, старшины под танком нет. Теперь пора самому прятаться. Под танком тесно, в люк из положения лежа забраться неудобно. Но заполз, люк поднял, замер. Старшина рядом возится. В танке темно, как у… Впрочем, каждый знает – где. Игорь вокруг себя пошарил руками, наткнулся на ногу в сапоге. – Старшина, твоя нога? – Нет. Понятно, убитый танкист. Не самое приятное соседство. Со стороны кормы какое-то движение. Потом шорохи снизу, у люка. Некто невидимый замер, явно хотели через люк в танк попасть, а тут облом. Снизу едва слышный матерок, потом тихий разговор: – Ты же сказал, через нижний люк уходили? А он заперт. – Не может быть. Так, неизвестных двое, и они русские. Игорь тихо рукоятью ножа три раза в днище танка стукнул. – Эй, кто там? – послышалось снизу. – Филипчук, ты? – Разведка, к своим возвращаемся. – Люк открой и вылазь. Не сидеть же в танке до утра? Тогда по светлому до своих не доберутся. Немцы минами накроют. Ротных, 50-мм минометов у них хватало, прямо в траншеях и окопах стояли. Игорь люк откинул. – Ты как туда попал? – спросили снизу. – Тебе подробно или рапорт написать? – Вылазь. Нам своего убитого забрать надо. – Нас двое, один ранен, не торопи. Первым выбрался Игорь, за ним, головой вперед, старшина. – Разведка, держитесь от кормы на наши позиции, лучше по следу гусениц. Поползли, Игорь по следу одной гусеницы, старшина по другой. Если мины и были, так противопехотные взорвались, не причинив ущерба танку, а противотанковых не было. Да и не сработают они под весом человека. Старшина периодически замирал, отдыхал. Вымотался мужик, но до своих рукой подать. Сколько еще по нейтралке до своих – неизвестно, а только из траншеи окликнули: – Танкисты, вы? – Нет, разведка, танкисты у танка. Игорь свалился в траншею первым, поддержал старшину. – Где у вас санитар? Ему бы перевязку и в госпиталь. – Нет, – запротестовал старшина. – Мне в разведотдел доложить надо, потом в госпиталь. – Сейчас санитара приведу. – Пехотинец убежал, вернулся с бойцом, на боку санитарная сумка. Буквально через минуту пришел командир взвода или роты. Звездочки на погонах в темноте не разглядеть. – Разведка? Игорь вытянулся. – Так точно. Разведотдел армии. Нам бы перевязку и в отдел. – Или позвонить, – прохрипел старшина. – Позвонить можно. Санитар, помоги раненому до моего блиндажа добраться. Старшина оперся на плечо санитара, поковылял к блиндажу, Игорь за ними. В блиндаже светильник горит из снарядной гильзы. Пока санитар перевязку делал, командир за трубку полевого телефона взялся. – С кем связываться, фамилия, должность? – Полковник Верченко. – Что-то не слышал о таком. Командир помолчал. – А вы из какой армии? – Шестьдесят пятой. – Ха! А вышли на позиции сорок восьмой. – Тогда передайте – старшина Багрянцев и сержант Катков задание выполнили. Пусть передадут в разведотдел нашей армии, за нами транспорт пришлют.Глава 9. Локатор
Санитар, осмотрев рану, доложил командиру: – Раненого срочно в медсанбат надо, иначе ногу ампутируют, воспалилась. – Так чего стоишь? Бери пару человек и несите его. Старшина не сопротивлялся, винтовку в чехле Игорю протянул: – Отдай в штаб, я с ней два года воевал. Вернусь – заберу. Санитар довольно быстро вернулся с двумя пехотинцами. Старшину уложили на кусок брезента, вынесли. Носилок на передовой отродясь не видели, не развернешься с ними в узких, извилистых ходах сообщений. Командир документов у разведчиков не спрашивал, знал – нет их. Перед рейдом в тыл наши разведчики сдавали в штаб подразделения документы, награды, даже посмертные медальоны. В отличие от немцев, которые документы и личные жетоны вермахта всегда имели при себе. Транспорт для разведчика обязателен, потому как преодолеть десятки километров до своего разведотдела без документов – нереально. Многочисленные патрули и заставы НКВД, милиции, Смерша, управления войск по охране тыла шансов не оставляли. Во-первых, для избежания накладок. Прибывший на транспорте командир должен был знать разведчика в лицо лично. До штаба полка командиру дозвониться удалось, объяснил ситуацию, получив указания, сказал Игорю: – Дам сопровождающего, проводит тебя в штаб полка, к ПНШ по разведке. Подожди, ты есть хочешь? – Двое суток не ели. Командир крякнул от досады. – Вот всегда так получается. Все о деле, а боец не ел. Извини. Он достал консервированную ленд-лизовскую колбасу, четверть буханки черного хлеба, поставил чайник на железную буржуйку. Игорь за угощение взялся. Командир в жестяную кружку водки плеснул из фляжки. – Глотни. – Запашок будет. – Пока за тобой приедут, никакого запаха не будет. Да и когда разведчиков это останавливало? Игорь выпил. Командир щедро плеснул, половину кружки, грамм двести. Выдохнул, хлебом занюхал. Как же мало человеку надо: хлеба поесть, выпить, сидя в безопасности. После выпивки и перекуса в состояние прострации впал. Сонливость накатила, вялость. – Э, да ты засыпаешь сидя, – заметил командир. – Ложись, вздремни, свободный топчан есть. Все равно машина придет не раньше часов десяти-одиннадцати. Игорь сапоги с себя стянул, сидор сбросил, на него автомат и винтовку старшины. Едва голову на сложенную телогрейку, что вместо подушки была, уложил, как уснул крепко. Утром в блиндаж бойцы заходили, командир приказы отдавал, а Игорь не слышал ничего. В девять часов командир за руку Игоря тронул. – Вставай, пора! Здоров ты спать! Игорь поднялся, руками лицо потер. Спал недолго, часа четыре, но сон освежил. Обулся, оружие на плечи повесил, сидор. – Саранцев, – крикнул командир. Вместо двери висела плащ-накидка, из-за нее в блиндаж вошел рядовой. – Слушаю. – Проводишь сержанта в штаб полка, к ПНШ, у него отдельная изба. – Знаю, был уже. Игорь козырнул: – Спасибо за прием, товарищ командир. Звания вашего не знаю. – Лейтенант. Прощай, сержант! Игорь уже не раз попадал в расположение не своего полка или дивизии. И встречали на передовой по-разному. Кто по-человечески, как этот лейтенант, другие отбирали оружие и под конвоем вели к контрразведчику, как говорили в армии – особисту. ПНШ по разведке встретил приветливо: – Командир взвода о двоих говорил. – Второй ранен, в медсанбат отправили. – Узнаю разведку, молодец! Своих не бросают. Есть будешь? Да что я спрашиваю? Посиди. ПНШ вернулся с котелком каши. Явно ходил на полевую кухню сам, поскольку в каше мяса двойная, а то и тройная порция. – Ешь. Уговаривать Игоря не пришлось. Горячей пищи не ел давно. Ел не спеша, смакуя. Только доел, машина пришла, а с ней командир взвода разведки. Командиры поздоровались. ПНШ спросил: – Твой орел? – Мой. А где второй? – В медсанбате, ранен. – Тяжело? Игорь вскочил. – В ногу, винтовка его у меня. Задание выполнено. – Верченко доложишь, с деталями. Старшина его креатура. Бери вещи и в машину. – Так точно! Полуторка, крытая брезентом. Игорь в кузов забрался, уселся на лавке. Вернулся лейтенант, хлопнула дверца, грузовик тронулся. Ехали долго, Игорь всю пятую точку отбил на скамейке. Дороги разбитые, грузовик раскачивало и трясло нещадно. По прибытии в разведотдел Игоря сразу провели к полковнику. Игорь доложил о проведенной акции. – Снайпер уверен, что поразил цель? – Уверен. – Садись, теперь все подробно. Игорь рассказал, не упуская ни одной детали. – Говоришь, егеря были? Вам крупно повезло, что вырвались. Попрошу кого-нибудь из разведуправления сорок пятой армии допросить старшину. А пока в соседней комнате напиши рапорт и можешь отдыхать. – Слушаюсь, – вскочил Игорь. Мастером эпистолярного жанра он не был, написал сжато, четко, только действия, уложившись в три страницы убористого текста. А через несколько дней приказ о присвоении очередного воинского звания – старший сержант. Во взводе сразу потребовали проставиться. Пришлось обмывать. Игорь доволен. Командование заметило отличное выполнение задания. Но и странное чувство было – уже пройденного, виденного ранее. Получал он уже старшего сержанта, как и награды. На отдых дали неделю, по фронтовым меркам – целая куча времени, отпуск краткосрочный, правда – не покидая расположения части. Игорь и с женщинами пофлиртовал, и выспался всласть. Но все хорошее быстро кончается. На утреннем построении командир роты спросил: – Кто имеет опыт прыжков с парашютом? Шаг вперед! Игорь и шагнул, как два десятка других разведчиков. – Отлично, к штабу – марш! Обратной дороги нет. Вызвавшихся завели в армейскую палатку. Полковник обвел взглядом разведчиков. Лица знакомые, все проверены не одним поиском или рейдом. Сержанты, старшины, даже командир третьего взвода. – Вы отобраны для выполнения важного задания. Разведчики переглянулись. В поиск обычно выходили небольшими группами – три-пять человек. Так просто через немецкую передовую проще. А тут едва не взвод по численности. Понятно, что забросить в немецкий тыл хотят самолетом, для того интересовались парашютными прыжками. Но скрытно передвигаться большой группой рискованно. И разведчики это поняли сразу. Как и то, что после выполнения задания удачно вернуться к своим шансов немного. – Место высадки узнаете перед вылетом. А задача такая: захватить документацию и затем уничтожить радиолокационную станцию. С группой пойдет специалист. Предоставлю ему слово. Поднялся невзрачного вида лейтенант. Сразу видно – из штатских. Форма сидела на нем, как на корове седло. Но дело свое знал. – Наша авиация, особенно бомбардировочная, даже дальняя, которая совершает полеты по ночам, стала нести потери. Оказалось, немцы начали массово выпускать радиолокаторы, радиотехнические устройства для нужд противовоздушной обороны. Они позволяют видеть самолеты хоть днем, хоть ночью на больших дистанциях, до 300 километров. Среди разведчиков легкий гул возник. Все удивлялись. Понятно, не специалисты. Немцы стали выпускать радиолокаторы большой дальности «Фрайя» и «Хардинг», работающие на дальности до 300 километров. Локаторы могли определить курс цели и ее скорость, но не высоту. Летчику-перехватчику сообщали по рации курс цели, а затем он должен был визуально найти цель. В ночном небе, не зная высоты цели, а только курс, это было непросто. В дополнение к локаторам большой дальности выпустили «Вюрцбург». По дальности обнаружения цели он сильно уступал «Фрайе», но был точнее. Цель определял на 40–60 километрах – курс и скорость. А спарка двух «Вюрцбургов», стоявших на некотором удалении друг от друга, еще и высоту. Имея точные данные, в помощь истребителям ПВО вступали в действие зенитно-прожекторные части и зенитная артиллерия. Зенитчикам мало поймать самолет в прицел, выставить упреждение, для поражения самолета на дистанционной трубке взрывателя снаряда обязательно выставляется высота подрыва, ведь цель поражается не снарядом, хотя и так бывает, а осколками. Одновременно с наземными локаторами был разработан и выпускался локатор для самолетов «Лихтенштейн». Но ввиду громоздких габаритов и большого веса из-за несовершенства конструкции устанавливался на двухмоторных самолетах Не-110 и Ю-88. К слову сказать, наши части ПВО и крупные корабли оснащались радиолокационными станциями РУС-2 «Редут». Но промышленность не смогла выпускать их большими партиями. Лейтенант продолжил: – Наша задача – обнаружить такую станцию, уничтожить охрану, забрать техническую документацию и уничтожить приборы или машины. Минуту стояла тишина, разведчики переваривали услышанное. Потом поднялся командир третьего взвода Карташов: – Позвольте вопрос. Как эту станцию обнаружить, если никто из разведчиков в глаза ее не видел? На что она похожа? – Вопрос по существу. Станция состоит из двух или трех машин, мы еще точно не знаем. Тяжелые грузовики кунги. Один с антенной на крыше в виде перекрещивающихся железных прутьев, скорее всего, выглядит как решетка. Во втором грузовике автономная генераторная установка. Станция должна потреблять довольно много электроэнергии. Должна быть третья, где располагается пункт управления и связи с самолетами ПВО. – Какая охрана может быть и сколько человек обслуживающего персонала? – Неизвестно. Опять среди разведчиков гул голосов. Немцы свои секреты стерегли хорошо. Если будет рота охраны, да еще персонал, захватить не удастся, в лучшем случае уничтожить огнем стрелкового оружия. Да если охрана невелика, по соседству может располагаться воинская часть. Тогда группе придется туго. – Не расходиться. Получайте боеприпасы, продовольствие. Через час посадка на грузовики – и на аэродром. Обычно после получения задания разведчики начинали обсуждать между собой – как лучше выполнить. А тут известно, что искать, но где? И сколько противника? Информации, чтобы строить планы, недостаточно. А все пресловутая секретность. Командование, как и лейтенант-технарь, наверняка знало предполагаемый район дислокации локатора. То, что станция появилась, как-то узнали. Скорее по сведениям от партизан или агентурной разведки. Как понял Игорь, уничтожение станции – задача второстепенная. Долго ли государству сделать на заводе другую? Для нас, РККА, важно было добыть документацию. Зная частоты и волны, можно найти противодействие. А еще важно уничтожить персонал. Технического специалиста выучить долго и сложно, иной раз многие месяцы, а то и годы нужны. Например, в Японии летчиков готовили минимум три года, и пилоты считались лучшими, на равных противостояли американцам. Вот только резервов времени у Германии почти не было, до конца войны оставалось меньше года. Но об этом во всей действующей армии знал только Игорь. Бойцы получили боеприпасы, каждый старался взять побольше. На себе не тащить, если с парашютом сбросят. Без продовольствия несколько дней выжить можно, а без патронов и гранат нельзя. Из провизии брали мясные консервы и сухари, причем в вощеной бумаге. Случись дождь или форсирование ручья, такая упаковка не даст размокнуть. Форму на немецкую, как и сапоги, не меняли. Передвижение такой группы скрыть трудно. Как ни старайся след в след, двадцать мужиков и с грузом тропу пробьют. Объявили сбор и посадку на грузовики, привезли на полевой аэродром. Группу поджидали два транспортника Ли-2, бывшие лицензионные «Дугласы». Группу разделили, десять человек во главе с лейтенантом Карташовым в один самолет, второй десяток с лейтенантом-технарем в другой самолет. Как только стемнело, транспортники взлетели с небольшим промежутком. Парни сидят на скамейках с сосредоточенными, даже отрешенными лицами. Волнуются, но пытаются скрыть. Как пройдет прыжок, раскроется ли парашют, ведь запасного не было, вместо него объемный сидор. Будет ли ветер, не раскидает ли группу. А еще – не промахнется ли с местом дислокации штурман. Слишком много важных деталей, от которых зависит успех выполнения задания и сама жизнь, но разведчики повлиять на них не могут. Полет длился сорок минут, потом транспортник круто развернулся, бортмеханик подошел к дверце и, как только замигала лампочка на переборке кабины пилотов, закричал: – Первый пошел! Быстрее, быстрее! Кто мешкал, того пинком отправлял за борт. Парашют раскрылся сам, от привязного тросика. Хлопок, и Игорь повис на стропах. Покрутил головой, обнаружил десять парашютов, он одиннадцатый. Стало быть, самолет покинули все. Самолет уже не виден, только слабый звук двигателей доносится. Игорь вниз посмотрел. Земли не видно, темнота. Где земля, как далеко? Из темноты появилось дерево, Игорь инстинктивно руки вскинул, лицо прикрыл. По рукам хлестанули ветки, удары по ноге, запахло хвоей. До земли полметра оставалось, а он повис на высокой ели. Парашют застрял в верхушке. Игорь подвигался, попрыгал на лямках. Опуститься не получилось. Пришлось доставать нож, резать лямки. Благо высота маленькая. Упав на землю, сбросил сидор, подпрыгнул, ухватился за стропы, стал тянуть. Ломая ветки, купол пополз вниз. Если бросить парашют на дереве, утром пилоты немецких самолетов сразу их засекут, сообщат наземным службам. Парашют каждый разведчик должен надежно спрятать. Игорь небольшую ямку обнаружил, углубил ее ножом, скомкал купол и подвесную систему, уложил, сверху земли нагреб. Потом ногами утрамбовал. А уже свист раздается с разных сторон. О себе разведчики оповещают, раскидало в воздухе, группе собраться надо. Лейтенант-технарь, как и договорено было, два коротких свистка подавал, на него разведчики собрались. Лейтенант пересчитал – все на месте. А где вторая группа – непонятно. Технарь распорядился: – Отдыхаем и ждем. Дело лейтенанта – подтвердить, опознать радиолокационные станции, забрать нужную документацию. А руководить группой, поиском – задача Карташова, командира третьего взвода. Ждали около получаса. По меркам разведчиков – много. После десантирования надо как можно быстрее покидать место приземления. У немцев ПВО есть, полицаи в деревнях, могли выдать спускающиеся парашюты. Игорь подошел к лейтенанту: – Уходить надо, мы и так много времени потеряли, немцы почуять могут. – Да-да, правильно. Но если уйдем, как встретим вторую группу? – Да, может, их сбросили за тридцать километров от нас! Разведчики ждали решения. Все же старший по званию лейтенант. Как прикажет, так группа исполнять будет. Но технарь не имеет опыта разведчика, не ходил в тыл. Лейтенант явно не знал, что предпринять. Фактически он консультант по технике, советник. Видя такое дело, старшина Чехонин выступил вперед: – Принимаю командование группой на себя. Товарищ лейтенант, где расположен предполагаемый район расположения станции? Лейтенант оспаривать решение старшины не стал. Достал из планшета карту, старшина подсветил, определился со сторонами света. – Группа, цепочкой за мной! Разведчики облегченно вздохнули. Когда опытный человек ведет, спокойнее. Шли быстро, след в след. Технарь в середине цепочки. Старшина приказов не отдавал, но разведчики сами знали – технаря надо беречь, без него задание не выполнить. Шли до рассвета. Когда солнце поднялось, старшина объявил привал. А сам с лейтенантом улегся с картой. Говорили о чем-то тихо. Потом старшина Игоря подозвал: – Будем двигаться днем, пока возможно. Ты в головном дозоре. – Так точно. – Группа, стройся! Игорь шел впереди, за ним на удалении видимости остальные. Дело дозорного – обнаружить врага и подать своим знак. Но противника не видно. Приходилось пересекать открытые места, предварительно наблюдая. В полдень сделали привал. Технарь сказал: – Станция обнаружения самолетов должна стоять на небольшой возвышенности, и желательно, чтобы на поляне, чтобы ее работе не мешали предметы в виде домов. Начали смотреть по карте, где имеются холмы. Высотки на военных топографических картах всегда отмечаются точкой, а рядом цифры, обозначающие высоту в метрах. Таких в окрестности оказалось три. Старшина решил выслать по всем возвышенностям по разведчику, чтобы не гонять группу. Да и быстрее так будет. Одну из возвышенностей должен обследовать Игорь. До цели поиска семь километров, судя по карте. Один человек мобильнее,чем группа. Игорь подобрался к высотке, обошел вокруг холма. Никаких признаков станции нет. С легким сердцем вернулся во временный лагерь, доложил. И технарь и старшина сделали отметки на своих картах. Отрицательный результат – он тоже результат. И так же важен. Дождались двух других разведчиков, которые станции не обнаружили. Старшина с технарем по карте определять стали – где может располагаться станция. Лейтенант пальцем ткнул: – Вот еще место подходящее, но там лес. – Не факт. Немцы лес могли вырубить. Надо проверить. Шагин, ко мне. Старшина послал бойца на проверку. Если и она ничего не даст, квадрат можно считать пустым и переходить к следующему. Разведчик вернулся под вечер, доложился старшине. Судя по лицам, поиск был удачный. – Собираемся, выходим, – отдал приказ старшина. Ага, точно что-то интересное найдено. Шли по лесу, потом небольшой подъем начался. И почти сразу дозорный впереди сделал знак – поднял руку. Группа замерла. Дозорный опустил руку ладонью вниз, и разведчики легли. Дозорный прижался к дереву и поднял палец. К нему пополз старшина, причем не остановился у дозорного, дальше двинулся. Вернулся назад через несколько минут, пошептался с лейтенантом, оба уползли. Технаря и старшины не было четверть часа. Вернувшись, старшина приказал группе следовать за ним. Спустились к подножию холма, остановились в глухом лесу. – Так, даю диспозицию. Старшина подобрал прутик, стал рисовать на земле. – На вершине холма станция стоит. – «Фрайя», – кивнул лейтенант. – Вот здесь армейская палатка, видимо, для персонала. Раньше на холме лес был, сейчас вырублена вершина. Тут, тут и тут посты охраны, – ткнул прутиком старшина. – Катков, Изместьев и Бастрыкин, отправляетесь наблюдать. Хватило бы одного человека, но при смене караула одному надо проследить, где размещается охрана. Не исключено, что смену персонала станции доставляют на грузовике. Остальным отдыхать. Названные бойцы проделали обратный путь к вершине. Игорь первым шагал. Старые, высокие деревья и кустарник, и вдруг впереди светло. Голая поляна метров сто, одни пеньки торчат. Прямо на вершине автоприцеп крытый, из него труба вверх, на ней редкая железная решетка. Залегли. Через несколько минут Изместьев прошептал: – Кабель от станции идет. – Ага, вижу. Обойди поляну кругом, посмотри, куда он тянется. Игорь помнил, что говорил технарь. Должен быть автономный генератор. Линию электропередачи тянуть затратно. Немцы пошли бы на такой шаг, если бы станция стационарная была, а то на колесах. В любой момент прицепи к грузовику и передвигай на другую позицию. – Понял. Изместьев уполз. Откуда-то со стороны показалась смена караула. Впереди разводящий, за ним четверо солдат. А старшина говорил о трех постовых. Разведчики отследили, где расставлены посты. Далеко друг от друга, это плохо, придется снимать их одновременно и тихо. Малейшая ошибка одного могла привести к срыву задания. Разводящий, сменив часовых, со старой сменой направился в лес. Игорь прошептал: – Иди по лесу за ними, только тихо, как мышь. Выясни, где у них караулка и сколько личного состава. – Слушаюсь. Игорь остался один. По телевизору в свое время он видел радиолокационные станции. На них антенны качались вверх-вниз или крутились. А на немецкой станции были неподвижны. Конструкция такая или станция не работает? Но через час из крытого прицепа вышли три человека, а на смену им из палатки уже шла другая тройка. Поверх палатки натянута маскировочная сетка. С самолета не заметишь, только с земли. Солнце садиться начало, когда рядом неслышно возник Изместьев: – На другой стороне холма хутор из двух изб. Местных жителей нет. В избах немцев полно. Рядом с избами грузовик, крытый брезентом. К нему прицеп сзади, движок на нем тарахтит все время. – Электростанция. Это хорошо, что тарахтит. – Почему? – Подобраться проще. Стоит двигатель заглушить или перерубить кабель, станция работать не будет. – Технарю нашему повод для размышлений. Подполз Бастрыкин: – С западной стороны холма, у подножия, метров пятьсот от вершины, вроде лесопилки. Два цеха дощатых и бревенчатое здание. Наверное, начальство раньше сидело. А сейчас охрана. Насчитал двенадцать человек. – И четверо часовых. Итого шестнадцать. – У всех на рукавах нашивки ПВО, вооружены карабинами. Рядом с домом полевая кухня. Для разведчиков дислокация немцев сразу в трех местах однозначно плохо. Нападешь на одних, поднимут тревогу другие. Было бы разведчиков больше, как первоначально предполагалось. Половина группы во главе с Карташовым исчезла неизвестно куда. Как их сейчас не хватало! Ночью наблюдение затруднено, а то и невозможно. – Возвращаемся! – приказал Игорь. По прибытии в лагерь разведчики подробно, с деталями доложили старшине и лейтенанту об увиденном. – Сложно! Если действовать, только синхронно, минута в минуту, – подвел итог старшина. – Собраться всем! Старшина обрисовал дислокацию немцев. – Ваши предложения? Разведчики начали предлагать свои варианты. В итоге приняли план. Четверо во главе со старшиной ножами снимают часовых. Чтобы иметь запас по времени, сделать это надо было после смены караула. Лейтенант в акции не участвует. После снятия часовых эта же четверка подбирается к палатке, убирает персонал. А уже затем к станции, там находятся три человека. Если акция пройдет тихо, на ножах, без стрельбы, лейтенант изымает документы, станцию уничтожают гранатами. К охране, что на лесопилке, идут трое разведчиков, к генератору двое. Если услышат стрельбу у локатора, атакуют немцев, до той поры ведут себя скрытно. При взрывах гранат, случись удача у станции, тоже атакуют, но не раньше. Начало операции намечалось на девять утра, через час после смены караула. – Последнее. После операции собираемся здесь, в лагере. Уходим организованно. И берегите себя. Сейчас отбой. Подъем в шесть, расходимся по номерам. Игорь был назначен старшим тройки, которая должна была атаковать охрану на лесопилке. Трое против двенадцати. Серьезно. Но у разведчиков преимущество во внезапности нападения. А кроме того, в ближнем бою автомат предпочтительнее карабина. Детали нападения Игорь решил уточнить на месте. Выспались, после подъема поели, осмотрели оружие. Каждая группа выдвигалась по готовности. С Игорем шли вчерашние бойцы. Тем более Бастрыкин был там, видел. Через полчаса хода остановились на опушке. – Слева два цеха, правее дом, где охрана квартирует. В нескольких шагах от дома дымит полевая кухня. Солдат в белом переднике готовит завтрак. Видимо, подошло время, повар что-то крикнул, солдаты потянулись в дом, вышли с котелками, посчитал. Одиннадцать, одного не хватает. Потом появился и он, явно старший, в кепи, а не в пилотке, как все. Издали погонов не разглядеть, но не офицер. Фельдфебель или вахмистр, поскольку при пистолете, но не в фуражке. Солдаты, получив от повара наполненные котелки, тут же уселись есть. Кто на ступеньках крыльца, кто на лавочке. Бастрыкин носом потянул, ветерок как раз в их сторону дул. – Пахнет вкусно, мясным. – Не о том думаешь. Как штурмовать будем? – Момент упустили удобный, когда они в очереди за жратвой стояли. Сразу бы из трех стволов ударили, покрошили всех. – До сигнала нельзя. Мыслю так. По лесу подберемся к цехам. Немцы, как я понял, туда не ходят. Отсидимся за ними. От цехов до дома рукой подать, метров тридцать. А там будем действовать по обстоятельствам. – Ты старший, тебе решать. Обошли открытое пространство по лесу. Игорь хотел перебежать к цеху, его здание закрывало немцам обзор. Да увидел бугорок на земле. Лег и пополз. Бугорок из рыхлой земли, начал рукой разгребать, а там противопехотная мина. Прикрылись немцы от непрошеных гостей из леса, теперь ясно, почему от казармы своей далеко не отходят, боятся на минах подорваться. Игорь мину стороной миновал, такие обычно ставят на неизвлекаемость. А через два метра еще на одну наткнулся. Орднунг, мины в шахматном порядке стоят. На передовой, на нейтралке, такая же схема установки. Разведчики следом за Игорем ползли. Осторожно до цеха добрались. В цех щелястые ворота ведут. Игорь через щель внутрь заглянул: нет ли внутри «сюрприза», растяжки. Потянешь половину ворот, выдернешь чеку у гранаты. Сам подорвешься и сигнал немцам подашь. Но никаких проволочек или веревочек не заметил. Приоткрыл воротину, осмотрелся. От цеха одни дощатые стены, внутри ни одного станка, все вывезти успели. Немного бревен в углу ошкуренных, готовых к распиловке, куча опилок. Широкие окна без стекол, сквозняки гуляют. Разведчики забрались в цех, пригнувшись, перебежали к окнам. Игорь приподнял голову. Дом охраны рядом, но с этой стороны входа нет, как и окон. Глухая стена. Как наблюдательный пункт цех не годится. Игорь перебежал к торцевой стене, где были еще одни ворота, через них завозились на тележке по рельсам бревна. Через щель второй цех виден. Метров тридцать до него, но тоже неудобен. – Парни, место неудачное. Выбираемся из цеха, прежним путем в лес и обходим дом охраны слева, там деревья близко подходят. Так и сделали, правда, времени ушло много. Игорь опасался, что, пока они по лесу пробираются, прозвучит взрыв гранаты или выстрелы. Уже девять часов, старшина на это время намечал начало операции. Но успели. До дома недалеко, на бросок гранаты, когда немцы говорили громко, были слышны слова. Но болтали они о новостях из дома, мечтали об отпуске. Простые солдатские разговоры, какие и в наших траншеях ведут. Только у нас отпуска по ранению дают, а у немцев по графику, раз в год. Как ни ждали сигнал, а прозвучал он неожиданно. Отдаленный хлопок на вершине. Игорь сразу скомандовал: – Огонь, потом бросок вперед. Кидаем гранаты в окна и врываемся. Немцы еще раздумывали, что это за хлопок мог быть, потратив несколько секунд. Разведчики открыли огонь одновременно. Все солдаты перед домом были убиты. Группа поднялась, кинулась к броску. На ходу сорвали кольца с чекой, швырнули в окна. Звон разбиваемого стекла, потом грохот взрывов. Из окон рванулось пламя, дым черный, повылетали рамы. В два прыжка преодолели ступени крыльца, вбежали в короткий коридор, дальше он вел влево и вправо. Стоило Игорю осторожно выглянуть, грохнул выстрел, пуля ударила в штукатурку совсем рядом. Игорь вырвал чеку лимонки, катнул ее по полу за угол. Сразу после взрыва выбежал, дал очередь. У распахнутой двери в комнату лежал убитый. – Парни, быстро осматриваем комнаты. Будут стрелять, используйте гранаты. Открывали двери, запертые выбивали ногами. Ни один человек из охраны не должен уцелеть. Живых не обнаружили. Бастрыкин оторвал провод полевого телефона, сам аппарат разбил ударами приклада. – Уходим! Выбежали из дома. А рядом полевая кухня. Изместьев заглянул в котел, отодвинул крышку. – Катков, здесь еще осталось. Давай поедим горяченького. Ну две минуты. – Черт с вами! В котле оставался рис с мясом, для смены караула, которую должны были сменить, но уже никогда не сменят. Ложки у солдат всегда были при себе – за голенищем сапога или в кармане, кто как привык. Ели прямо из котла. – Вкусно! – Изместьев облизал ложку. – Теперь ходу. К временному лагерю группа пришла первой. Повалились на землю. Игорь раздумывал. Приказ был собраться здесь. Но вдруг парням требуется помощь? Старшина такой вариант не обговаривал. Но жизнь всегда идет не по плану. На небольшую поляну вышли разведчики. Впереди старшина, по лицу видно – доволен. За ним лейтенант-технарь, прижимая к груди кожаный портфель с документами, следом трое разведчиков. Игорь обрадовался. Все целы, документы у группы. Только где те двое, что должны были генератор уничтожить и персонал? Старшина тоже обеспокоился. Стрельбу наверняка слышали в окрестностях, и сейчас надо как можно быстрее уходить. Но не бросать же товарищей. – Катков, Бастрыкин, вы уже тут давно прохлаждаетесь. Бегом к генератору. Стрельбу с той стороны мы слышали, надо узнать. Поосторожнее! Игорь и Бастрыкин поднялись, побежали к вершине холма. Так путь короче. Можно обойти вокруг холма, но так вдвое дальше, а сейчас время работает против них. Немного до вершины не добрались, как голос услышали: – Парни, помогите! Голос знакомый. Николая Мишустина. Свернули влево. Николай сидит на земле, левое предплечье забинтовано, пятно крови на бинтах. Рядом с Николаем в плащ-накидку тело завернуто. – Савелия наповал. Офицер там пистолет успел выхватить. В горнице был, мы солдат перебить успели, а он сзади шмальнул, сука. Первая потеря в группе. Мишустин молодец. Сам ранен, а убитого товарища не бросил, одной рукой волок. Игорь взялся за накидку. – Помогай, – приказал Бастрыкину. – Сам идти сможешь? – Смогу, с холма только ногами перебирай, – криво усмехнулся Николай. – Остальные как? – Все целы. – Одни мы, значит, обгадились. Дотянули тело Савелия до лагеря. Разведчики как увидели убитого, пилотки с голов стянули. Для старшины тоже неприятный сюрприз. Но вой на без потерь не бывает. – Несем Савелия по двое, по очереди. Нам отойти бы немного, похороним по-человечески. До передовой далеко. Нести убитого, имея в нагрузку раненого, невозможно. Немцы хватятся, что дежурный персонал локатора на связь не выходит, обязательно пошлют мотоциклистов выяснить причину. Фора по времени небольшая, полчаса-час. Но погоню немцы организуют, как и усиление постов. Шли быстро, почти бегом. Через каждый километр у тела убитого пары разведчиков менялись. Наконец старшина удобное место присмотрел. – Тут рыть будем, – махнул ногой. Рыли тоже по очереди, чтобы не мешать друг другу. Саперных лопаток ни у кого не было. Ножами резали землю, рыхлили, отбрасывали руками. Углубились на метр, глубже земля влажная. Завернутого в плащ-накидку Савелия опустили, засыпали. Прощального залпа не давали, чтобы не обнаружить себя. Старшина на карте место захоронения отметил. И снова бегом. Полегче уже было, боеприпасов много израсходовали, продукты частично съели. Сейчас тормозили двое – раненый Мишустин и лейтенант. Портфель с бумагами тяжелый, нести неудобно, ручка одна, за спину не забросишь. А еще технарь в физической подготовке разведчикам сильно уступал. С бега на шаг переходили, чтобы дыхание восстановить. И пока к передовой не приблизились, поскольку леса, по которым от места операции уходили, тянулись параллельно линии фронта. Первейшая задача – уйти подальше, затем уже думать можно, как и где к своим перебраться. Ближе к вечеру выбрались к заброшенному хутору. Изба, рядом хозяйственные постройки – сарай, баня, коровник. Двое разведчиков хутор обследовали, вернулись с заключением: давно заброшен, скорее всего в начале войны. Пыль в избе на полу, отпечатков следов нет, паутина. – Будем в избе ночевать. Изместьев – часовым. – Есть. Такой хутор для разведчиков плюсы имеет и минусы. Изба явно довоенной постройки и наверняка нанесена на карты у немцев, которые могут проверить – нет ли на хуторе людей? В случае окружения хутора немцами изба превратится в западню. А плюс – крыша над головой и крепкие бревенчатые стены, которые пули не пробьют. Одна опасность – если забросят гранату в окно, но для этого близко подобраться надо. Разведчики набрали из колодца воды во фляжки. Вроде много рек и ручьев в Белоруссии, да не всю воду пить можно, в некоторых источниках она сильно болотом отдает, железным привкусом. Часовые менялись каждые три часа. Группа спала. После завтрака всухомятку, под воду из фляжек, двинулись дальше. Леса теперь к востоку уходили, можно было идти днем. Но через три десятка километров леса заканчивались. Были лощинки, овраги, маленькие рощи. Дальше днем не пойдешь, только ночью. У немцев в прифронтовой полосе части стоят. Приходилось впереди дозорного отправлять. В случае обнаружения подразделений врага приходилось обходить, делать крюк. Кажется, что такое тридцать километров? А потратить пришлось две ночи. Уже близко ко второй линии траншей подобрались. Далее ползком. Для портфеля лейтенанта веревки приспособили, пристроили на спину на манер ранца. Днем лейтенант трофейные бумаги просматривал, наверняка немецким свободно владел. Мало знать разговорный, в таких инструкциях куча технических терминов. Вторую линию траншей удалось пройти без приключений. Выяснить обстановку в первой линии пополз сам старшина. Опытный был разведчик, во взводе полтора года, что редко бывает. Вернувшись, прошептал: – Прямо перед нами дзот с пулеметом. Левее сто – ракетчик. Катков и Изместьев – пулеметчиков снять. Чтобы немцы не насторожились, периодически постреливать в воздух. Как все пройдем, вывести пулемет из строя и за нами. – Есть. Сказать легко, сделать трудно. Оба разведчика подобрались к траншее. Улучив момент, когда там никого не было, спустились, ножи в руки взяли. Встали по обе стороны от входа в дзот. Немцы в это время открыли огонь из пулемета, дежурный, беспокоящий. Момент подходящий, за грохотом выстрелов пулеметчики не слышат ничего. Игорь рванулся в дзот, за ним Изместьев. Катков ножом под левую лопатку пулеметчика ударил, Пашка второго номера. Да как-то неудачно, немец захрипел, повернулся. Игорь в грудь пулеметчика ударил. – Нож соскользнул, в портупею, что ли, ударил? – оправдывался Пашка. Игорь выглянул из дзота. Никто не обеспокоился. А рядом с ним, в паре метров, двое разведчиков перемахнули. Через минуту еще пара, потом еще и наконец последние. – Все, – прошептал Игорь Пашке. – Наши перед траншеями. Игорь посмотрел через амбразуру. Ночь хоть и темная, а глаза к темноте привыкли, видна возня у проволочных заграждений. Игорь ствол пулемета вверх задрал, дал короткую очередь. Ракетчик снова пустил «люстру». Черт! Из амбразуры видны неподвижные фигуры разведчиков. Замерли все, пережидают, как осветительная ракета погаснет. Но колючку уже преодолели. Игорь открыл крышку пулемета, вытащил затвор, сунул за пазуху. Затвор почти горячий от стрельбы. – Нам пора, – шепнул Изместьев. А со стороны траншеи тяжелые шаги часового. Дошел немец до дзота, поинтересовался: – Курт, как дела? Игорь сообразил, ответил. Конечно, на немецком: – Как всегда, уже вторую ленту отстреляли. – Сигаретки не найдется? – Заходи, поделюсь. А сам знак Пашке сделал – встать сбоку от входа, ножом работать. Часовой пригнулся, чтобы шлемом не стукнуться о низкую притолоку, сделал шаг, второй, выпрямился в рост, а Пашка под левую подмышку ножом дважды ударил. Часовой молча рухнул. – Дергаем по-быстрому, – шепнул Игорь. – Ты первый, я за тобой. Пашка выбрался из дзота, по выдолбленным в земле ступенькам вылез из траншеи, руку подал Игорю. Поползли к ряду с колючей проволокой. Старшина, который в числе первых полз, заботливо куском деревяшки от снарядного ящика проволоку подпер. Первым под проволокой Изместьев прополз, за ним Игорь. Развернулся, придерживая рукой проволоку, деревяшку убрал. Теперь заграждение выглядело обычно. Поползли, догоняя своих. Когда ракетчик пускал ракету, все замирали. Главное – метров двести проползти, а дальше свет от «люстр» не достает, уже спокойнее. Уже на середине нейтралки были, когда в траншеях у немцев поднялась тревога – обнаружили убитых пулеметчиков и часового. Сначала крики: – Аларм! Русише! А потом стрельба из многих стволов. Разведчиков учить не надо, стали искать место для укрытия – ямки, воронки от снарядов и бомб, подбитую технику, за которой укрыться можно. Изместьев, он впереди был, углядел воронку. Сам сполз, Игоря окликнул. Воронка невелика, едва вдвоем поместились. И вовремя. Немцы открыли по нейтральной полосе огонь. Сначала из ротных 50-мм минометов, потом ударили «Ишаки» – шестиствольные реактивные минометы на колесном ходу. Мины рвутся, пехота немецкая из всего, что стреляет, по нейтралке лупит, головы не поднять. Если бы не успели отползти за границу освещения ракетами, никто бы не выжил. Немцы постреляли наугад, и через полчаса обстрел стих. А для нашей пехоты такой обстрел – как сигнал: от немцев выбирается кто-то. Разведчики, либо окруженцы, или партизаны. Пехотинцы из землянок уже стрелковые ячейки заняли. Старшина еще до часового в окопе не дополз, а тот уже голос подает: – Кто такие? – Свои, разведка. И выматерился витиевато, в пять коленцев. Бывали случаи, когда немецкая разведка обманывала. Один или несколько человек в разведгруппе по-русски говорили, но материться так и не научились. Так что матерок как пароль своеобразный. Добрались до траншеи, спрыгнули. Все, дома! В разведотдел армии прибыли только к вечеру. Технарь сразу с портфелем в штаб, за ним через пару часов «Додж» с охраной приехал. Старшина доложил о выполнении задания, потом поинтересовался, вышла ли вторая часть группы, которая десантировалась с другого самолета? Нет, не выходили. И в дальнейшем сведений о группе не было, канула в неизвестность. Скорее всего, высадка неудачной получилась. Либо в болото непроходимое угодили или в расположение немецкой части, где приняли последний бой. Такие случаи известны были, редко, но происходили. Игорь про себя удивлялся. Случай, судьба, рок злой. Ведь и он мог попасть в тот самолет. Разделили группу на аэродроме пополам. Игорь в одну подгруппу, а тем, кому не повезло, – в другую. Он, как и его товарищи, цел остался, задание выполнил, а на других домой весточка полетела – пропал без вести, даже непонятно – в плен попали или погибли. А сколько бойцов сгинуло вот так – в окружение попав со своим подразделением, в разведке, при боевых действиях. Приказом командарма всех разведчиков наградили медалями «За отвагу». Среди солдат ценилась такая награда, все остальные медали пониже рангом были. Не орден, но все же отличились. Обмывали разведчики всем взводом, от которого едва половина осталась. Потери в разведроте большие, почти ежедневно. Вот и после глубокого рейда рота сразу одиннадцать человек потеряла безвозвратно. Были и возвратные потери – по ранению, но тогда после медсанбата или госпиталя вставали в строй, кто признавался годным к строевой. Перед предстоящими наступлениями роту требовалось пополнить. Несколько человек начальство отобрало из числа полковых или дивизионных разведчиков. Это самые подходящие и толковые кадры, с опытом, бывавшие в рейдах. Но и в этих подразделениях некомплект, оголять совсем никак нельзя, на полковых и дивизионных разведчиках самая массовая работа лежит – добывание языков с переднего края. Армейские разведчики больше по глубинным тылам противника рейды устраивают, каждое задание «штучное», вроде радиолокационной станции. Для подбора пополнения откомандировали в запасной полк капитана Духанина, а с ним в помощь Каткова. Выехали на двух «Студебеккерах». Американские трехосные грузовики, полный привод, надежные, в кабине печка, чего на наших грузовиках отродясь не было. Любили их шоферы за большую грузоподъемность, проходимость. Для Игоря такая командировка – как отдых. Сидел в кабине второго грузовика, по сторонам глазел. Его дело маленькое, исполнять, что капитан прикажет. Запасной полк в сотне километров от линии фронта. Прибывали туда маршевые роты из новобранцев, выписанные по выздоровлению из госпиталей, после штрафбатов. Уже в полку капитан сказал: – Лучше бывшие штрафники. Судимость кровью смыта, пороха понюхали. Сам понимаешь, в разведке дерзкие нужны, ушлые. Я пока в штабе полка в документах на прибывших покопаюсь, а ты с запасниками потолкуй. В разведку брали только добровольцев. Не всякому дано, своя специфика. Впрочем, как в другой воинской специальности. Одно плохо: сначала «покупатели», как называли представителей воинских частей, отбирали в технические части – танкисты, артиллерию, особенно противотанковую. Летчиков и моряков в полку не было, для них другие запасные части. В технические части отбирали военнослужащих с образованием, минимум семилеткой, хорошо, если гражданская специальность родственная, скажем, для танковых войск тракторист или механик, в артиллерию – математики и бухгалтеры, во взвод управления огнем. Запасной полк, по численности не превышавший батальона, построили. Офицеры-танкисты и прочие службы вывали поименно военнослужащих, вывели из строя. Дошла очередь до капитана. – Кто желает служить в разведке? Трудно и сложно, зато грудь в наградах, почет и уважение. Кто-то в строю выкрикнул: – Грудь в крестах или голова в кустах! Поговорка была старой, еще с царских времен. Добровольцами обычно шли молодые ребята. Мужики постарше, семейные, предпочитали в пехоту. Зарылся в окопе, и пуля не возьмет. Резонно, в разведке гибли чаще, потому как по лезвию ножа ходили. Тем не менее удалось набрать двадцать два человека. Капитан сходил в штаб, подал список. – Мало, не хватает для пополнения, – сказал он, вернувшись. – Можно в приказном порядке взять, но сам понимаешь, Катков, не вояки. Вот ты пойдешь в немецкий тыл, если в товарище не уверен? Нет! И я не пойду. Сдрейфит в самый напряженный момент, всю группу подставит. Сам ни за понюшку табаку погибнет и остальных за собой потащит. Командуй на посадку. – Кто в разведку, на грузовики! Десять человек в первый, остальные – во второй. А какие у солдат пожитки? Тощий сидор с запасными портянками и бритвой не у всех. По прибытии в роту новобранцев распределили по взводам. Всех надо обучать азам. Стрелять их научили еще в пунктах призыва или в запасных полках. Но для разведчика этого мало. Знать и уметь, как обращаться с отечественным и трофейным оружием, основы маскировки, ориентирования на местности и по карте, наблюдению всех кажущихся мелкими деталей, которые могут сыграть в поиске роковую роль. Например, как снять часового ножом или связать пленного. Выстрелить во врага, особенно когда он далеко, могут многие. А убить ножом способны не все. Во взводах активное натаскивание проводили. Как и Игорь. После того, как командир третьего взвода Карташов с группой разведчиков из рейда не вернулся, в роте перестановки произошли. Зам-комвзвода на повышение пошел, командиром стал. А Игоря назначили командиром отделения. Все-таки старший сержант, опыт есть. А руку на сердце положа, особо и некого. В отделении из десяти человек трое новобранцы, у других опыта недостаточно, только один Изместьев. Вот вдвоем и учили новичков. Да не строевой, шагистика в мирное время нужна, для парадов и смотров. Вместо ножей деревяшки в руках. Отрабатывали удары, защиту от них. Одно плохо, ножей для новичков не было. Игорь, как и другие командиры отделений, замучил просьбами командиров взводов. Для разведчика нож – первейшая необходимость. Часового снять, разрезать проволоку, вскрыть банку консервов, да мало ли? Показывали приемы рукопашного боя с саперной лопаткой. Наточив все грани, ею можно рубить, как топором. В умелых руках опасное оружие, похлеще лома будет. Только разведчики саперные лопатки редко с собой брали. Это принадлежность пехоты – окопаться в наступлении, траншею вырыть. Но разведчик должен действовать любым предметом, подвернувшимся под руку, в том числе и трофейным. Новичков в поиски пока не брали. Уходили «деды», да возвращались не всегда. Такая судьба у разведчика. Вылез из нашей траншеи на нейтралку, и неизвестно – вернется ли? На мине подорваться можно, погибнуть от случайной пули дежурного пулеметчика, при неудачной попытке взять языка. Рассказов и баек о всяких случаях старожилы разведроты знали уйму. Поучительные истории рассматривали, чтобы новички выводы делали. А потом первое испытание. Комбат одного из полков сообщил в штаб, что немцы на нейтральной полосе минирование производят. Земля там сухая, без болот, подходящая для танковых атак. Комбат заметил, что на одном из участков немцы в определенные часы ночью не пускают ракеты, не постреливают пулеметчики. Для наших наблюдателей своеобразный сигнал – на нейтралке немцы. Сначала думали – группа разведки, по тревоге подняли отдыхающий личный состав, заняли ячейки и окопы. А немцев нет. Осталось одно объяснение – саперы. К тому же в одну ночь на одном участке такие странности, в другую ночь на другом. Это чтобы русские не заподозрили ничего. Командование решило выслать группу разведчиков, саперов вражеских захватить. При удачном стечении обстоятельств у саперов должен быть план минных полей. Тогда нашим саперам в ночь перед наступлением сподручнее будет мины снимать. Сразу два отделения разведчиков на передовую вывели, только на разные участки, неизвестно, где немцы сегодня действовать будут. До полуночи немцы беспокоящий огонь из пулеметов вели, осветительные ракеты пускали. А после нуля часов как отрезало. – Отделение – вперед! Метров сто во весь рост шли. Немцы огонь не ведут, до них метров шестьсот, в темноте разведчики не видны. Потом по команде Игоря залегли, поползли. Сидоры, как в обычный поиск, не брали, без них удобнее. Игорь впереди полз, наши саперы заверили, что на этом участке они мины не ставили. Группа проползет тридцать-сорок метров, замирает, прислушивается. Саперу для установки мин землю лопатой рыть надо. Для противопехотной ямка небольшая, а противотанковая имеет вес четыре-семь килограммов и размеры соответствующие. Под нее лопатой поработать надо. Землица сухая, плотная, как ни осторожничай, лопата по земле скребет, шуршит. Засекли этот звук разведчики. Саперы немецкие прямо впереди и недалеко. – Расползаемся в цепь и охватываем. Сопротивляться будут – ножами действовать. А даже если стрельба начнется, немцы из траншеи огня открывать не станут, побоятся своих задеть. Саперы увлеклись, до русских траншей далеко, не услышат. Разведчики обошли их с трех сторон, почти в колечко взяли. А потом разом накинулись. Наш сапер в безвыходной для себя ситуации подорвал бы себя на собственной мине, несколько вражеских жизней унес. Немцы нападения не ожидали, штатное оружие за спиной. Да не больно-то для ближнего боя карабин удобен. Никто стянуть из-за спины не успел. Кто врукопашную на кулаках кинулся, ножом утихомирили, из всей группы саперов в восемь человек таких двое оказалось. Остальные подняли руки. Игорь затворы винтовок вытащил. Пусть до наших позиций сами оружие тащат, как и мины. Обратно к нашим траншеям во весь рост шли, куда удобней, чем ползти. Всех шестерых в штаб полка привели, допросили. Оказалось – минируют уже неделю. И только один комбат, самый наблюдательный, встревожился. Саперы схемы минных полей на разных участках фронта нарисовали. Боялись, что, если молчать будут, их сразу расстреляют. Пропаганда на немецкой стороне действовала эффективно.Глава 10. Прерванный полет
Было еще несколько поисков с новичками. В группу из трех-четырех опытных разведчиков брали одного молодого. В поиске присматривались. В сложной ситуации человек раскрывается быстро. Сразу понятно – будет от него толк в разведке, или ему лучше в пехоту перевестись. Два человека после первого выхода в немецкий тыл попросились в строевые части. Остальные попритерлись, пообкатались. Сколько человеку на пальцах или картинках теорию ни объясняй, а только реальные боевые действия дают опыт, навыки. Игорь отделением был доволен. Жарким летним днем его вызвали к начальству. – Катков, вам предстоит особое задание. Сегодня ночью вылетать. Не любил Игорь парашютные прыжки, печальный опыт группы Карташова еще в памяти не стерся. Видимо, чувства эти отразились на его лице. Майор засмеялся: – Тебе повезло. Задание выполняешь один, забросят посадочным способом и через двое суток самолетом заберут. – Можно вопрос? Майор кивнул. – Если все так легко и просто, почему я? – Если не считать переводчиков, ты один в роте остался, кто свободно владеет немецким языком. – Спасибо, понял. Намечается маскарад? – Форму и документы подберут. Зайдешь в спецотдел, сделают фото. Суть задания: самолет приземлится у Лоева. Самолет У-2, кроме пилота одно место, поэтому идешь в одиночку. Днем входишь в город, ровно в двенадцать напротив дома номер двадцать четыре по Фридрихштрассе остановится легковой автомобиль черного цвета. Подойдешь. Пароль и фигуранта, номер машины сообщу перед вылетом, на аэродром провожать тебя буду я. Получишь от агента пакет, выберешься из города. Точно на то место, где высаживали, в полночь сядет тот же самолет с тем же пилотом. На аэродроме тебя буду встречать я. – Гладко было на бумаге… – Ты парень опытный. Непредвиденные ситуации или накладки всегда могут быть, выкрутишься. Пакет вскрывать нельзя, там непроявленная фотопленка. В случае вероятности захвата пакета противником – вскрой, пленка засветится. Но лучше без этого, на пленке важные технические разработки, а дубликата, как понимаешь, нет. Времени мало, мне еще кучу деталей согласовать надо. В спецотделе о тебе знают, иди. – Есть! В спецотделе ему подобрали форму по размеру, сделали фото. – Зайдешь через час за готовыми документами. Зольдатенбух настоящий, владелец бывший у нас в плену три дня. А фото уже твое вклеят. У старшины роты Игорь сапоги подобрал, ранец, ремень, автомат. Форма у него пехотная, поэтому все соответствовать должно, даже пилотка. Например, у танкистов береты черные, у егерей кепи. Немцы большие педанты, если одна деталь обмундирования не соответствует уставу, патруль или любой офицер остановит, придерется. А это всегда чревато неприятностями. На складе, да и в землянке для таких случаев всегда имели небольшой запас провизии в немецкой упаковке, трофейный. Игорь консервов взял, галет, во фляжку шнапса налил. Доведется «камрада» угостить, так не русской водкой. А кроме того, спиртное сгодится рану обработать, не приведи господь. Пока занимался экипировкой, час пролетел незаметно. В спецотделе выдали потрепанную солдатскую книжку. Игорь открыл. Сделано мастерски. Фото его, слегка пожелтевшее, оттиск печати буква в букву совпадает с тем, что на документе. Дитрих Геннер, старший солдат третьего года службы, третья рота второго батальона четыреста тринадцатого пехотного полка. Значок выдан за штыковую атаку. – Старшина, по книжке значок у меня должен быть. Старшина из спецотдела порылся в картонной коробке, достал. – Прикрепи. С пленных снимали значки, награды, отбирали документы. Для разведчиков при маскараде пригодится, в спецотделе целая стопка документов была – разные звания, рода войск, полки. Документы ценились самые свежие. Возьмешь документы трехмесячной давности, а полк, откуда пленного взяли, через месяц переброшен на другой участок фронта или в тыл выведен для пополнения. Мелочь, а может стоить жизни. Старшина, дока в своем деле, внимательно осмотрел Игоря: – Вылитый фриц! Накидку набрось и пилотку сними. Игорь к майору Гукову зашел: – Товарищ майор, к заданию готов. Майор на наручные часы взглянул: – Можно выезжать. На «Виллисе» трясло сильно, козлил. До полевого аэродрома час добирались. После того как майор удостоверение предъявил, машину пропустили. Заехали на самый край аэродрома, от стоянки штурмовиков еще с полкилометра. Два маленьких У-2 под деревьями стояли. Майор в землянку прошел, Игорь из машины не выходил: к чему вызывать нездоровое любопытство или обслугу пугать? Майор вернулся с пилотом маленького роста, в комбинезоне и летном шлеме. – Катков, твой пилот, знакомьтесь. – Сержант Голодная! – козырнул пилот. Ба! Пилот-то девушка. Но больно на юношу похожа. У разведчиков, впрочем, как и у моряков, встретить женщину перед рейдом – плохая примета. А тут не мимолетная встреча, от нее зависит многое. Майор понял по лицу Игоря о чувствах разведчика. – Отставить нелепые традиции, ты же советский человек! Ему легко говорить, сидя в штабе. Небось забыл, когда к немцам в тыл ходил, больше за столом с бумагами. Разведчики народ суеверный, это верно. Но и суеверия не на пустом месте родились. Игорь сам свидетелем не раз был, когда группа шла к передовой, а им санитарка или телефонистка, шифровальщица попадалась. А в итоге либо срыв задания в лучшем случае, либо группу сильно потрепали, либо сгинула без вести. – Короче, Катков, не ты первый, не ты последний. Во сколько вылет? – обратился Гуков уже к девушке. – Через два часа. Я могу быть свободна? – Можете. А мы пока отойдем. Отошли подальше от стоянки самолета. Рядом с У-2 механики, моторист снует. – Слушай сюда. Пароль при встрече: «Мы с вами, кажется, уже встречались?» Отзыв: «Очень давно, в Потсдаме, у тетушки». Получаете пакет и сразу уходите. – Так точно. – Остаток дня можете в пивной провести, вот деньги. Гуков протянул несколько рейхсмарок мелкими купюрами. Игорь идет под личиной солдата, у рядового не может быть крупных денег. – Обязательно проверься, нет ли слежки. За тобой хвоста могут пустить после встречи. Агент опытный, но вдруг хвост проморгал? – Понял. – Немцы улицы переименовали, была Ленина, стала Фридрихштрассе, учти. Агент будет в немецкой форме, не пугайся. – Так даже лучше. Встретились два камрада, что необычного? – Логично. Этот момент для нас очень важен. Если по каким-либо обстоятельствам следующей ночью к месту посадки самолета выйти не сможешь, жди на следующую ночь. В случае неудачи, сам знаешь, как иногда складываются обстоятельства, выбираешься сам, уже ножками и через передовую. – Не хотелось бы. Обговаривали еще некоторые детали. – Полк немца, по документам которого ты идешь, сейчас под Молодечно, имей в виду. Проговаривали возможные варианты. За разговорами время прошло. К разведчикам подошла Голодная. Вот уж странная фамилия! – Товарищ майор, пора вылетать. Час лета до места, столько же назад. По-летнему светает рано. – Да, пора. Ни пуха ни пера. – К черту! У летчицы глаза округлились. Игорь в немецкой форме, но майора к черту посылает, такое позволить себе могут близкие друзья или люди выше званием. Механики запустили мотор, рывком рванув винт. Раньше Игорь на таких легких и допотопных самолетах не летал, боязно было. Между верхним и нижним крылом расчалки, обшивка полотняная. Мысль мелькнула – не рассыплется ли это чудо в воздухе? Уж больно вид неказистый. Летчица ловко забралась в кабину, следом Игорь полез. Когда уселся на сиденье, на крыло взобрался механик, помог пристегнуть ремни. Прокричал, перекрикивая шум двигателя. – Для разговоров с пилотом вот эта труба! – и ткнул пальцем. Игорь кивнул. Появилась нехорошая аналогия с кораблями, там тоже с ходового мостика переговариваются с машинным отделением по трубе. Летчица дала газ, мотор взревел. Игорь сразу пилотку снял, за ремень сунул. Самолет вырулил на полосу, короткий разбег, и земля стала удаляться. В животе сразу пусто стало. А самолетик все лез и лез вверх, набирая высоту. На земле тепло, а на высоте холодно, тем более немецкое обмундирование тонкое, тепло не держит. Игорь вниз посматривал, видел редкие огни, потом серебром засветилась под луной река. Летчица что-то закричала в переговорную трубу. – А? Не понял? Игорь приложил трубу к уху. – Сож внизу, река такая. Над ним пойдем! – повторила летчица. Ну да, Лоев этот почти на границе Белоруссии и Украины, в месте слияния рек Сож и Днепр. Очень удобно для ориентации сверху, поскольку реки отчетливо видны. Голодная вела самолет не над самой рекой, а немного левее, параллельно. Судя по уверенному поведению пилотессы, она уже летала в этих местах. Игорь увидел, как русла двух рек сливаются в одну широкую, полноводную. Летчица прибрала газ, шум мотора значительно уменьшился, самолет стал снижаться. Голодная заложила крутой вираж, затем нисходящую спираль. Земли толком не видно, темень. Кабы не реки, отражающие лунный свет, недолго заблудиться. Неожиданно для Игоря самолет коснулся земли, причем жестко, скозлил, плюхнулся на два колеса основного шасси, стал быстро терять скорость, опустил хвост. М-да, это не Ли-2 с его большими разбегами-пробегами. Летчица обернулась: – Давай! Быстро! Жду завтра на этом месте. Игорь отстегнул ремни, выбрался на крыло, спрыгнул. Благо успел отойти от самолета несколько шагов. Летчица дала газ, хвостовое оперение прошло совсем рядом, воздушный поток от винта валил с ног. Рев мотора, и самолет взлетел, исчезнув в ночном небе. Некоторое время слышалось стрекотание мотора, быстро стихшее. Молодец девушка, доставила точно. И как же она увидела в темноте поле или луг? А впрочем, специальность у нее такая. Причем наверняка опыт есть, раз участвовать доверили в рискованных операциях. Стало быть, проверена, не почту возит по деревням. Точка высадки известна, он определился по луне и звездам со сторонами света, направился к невидимому городу. Высадить его должны были в семи километрах от города, если Голодная не промахнулась. Отшагав полчаса, наткнулся на рощу. Посмотрел на часы. Двадцать минут второго. В город идти рано, патрули или заставы сразу заинтересуются, откуда ночью идет одинокий солдат? Решил отдохнуть, вздремнуть. Уложил ранец под голову, смежил веки. Как только начало светать, поднялся. Роща невелика, быстро прошел ее насквозь. Городок стал виден, небольшой, провинциальный. Дорога грунтовая к нему идет. Но она пустынна. Гражданские не ходят, действует комендантский час, так и транспорт вермахта не ходит. Придется ждать, время позволяет. Первые машины появились через час. Игорь понаблюдал. На въезде машину остановили на заставе. Люди видны, но что за форма на них, не разглядеть. Еще через час движение стало оживленным. Из города ехали, в город. Игорь выбрался на дорогу. Рядом с ним вскоре остановился грузовик. Водитель высунулся из окна: – Эй, камрад, огоньку не найдется? Игорь подошел, протянул солдату зажигалку. Шофер прикурил, пустил дым, покрутил в руках зажигалку. – Хорошая вещица. – Подарок друга, когда в отпуске был. Ты не в Лоев едешь? – Через него, на Речицу. Садись, довезу, все веселее будет. Эти труднопроизносимые русские названия! – О! Ты еще не знаешь исландских или норвежских! Вот где язык сломаешь. – И знать не хочу, там холодно. Что там немцу делать? До Лоева доехали в десяток минут, остановились у шлагбаума. Патрульный увидел двух военнослужащих в кабине, махнул рукой – проезжайте. Как заметил Игорь,гражданских досматривали всех поголовно, с проверкой документов. Проехав немного, водитель остановил грузовик. Игорь поблагодарил, выбрался из кабины, осмотрелся. На доме старая табличка – ул. Ленина, выше ее более крупная и на немецком – Фридрихштрассе. О как! Игорь прошелся. Улица центральная, но короткая, метров шестьсот. Видимо, раньше на улице располагались здания местной власти – райком, райисполком, милиция. А сейчас там городская управа, отдел полиции, судя по вывескам. Немного дальше единственная пивная, с вывеской на немецком. Перед ней мотоцикл с коляской. Игорь зашел, стянул ранец. По причине раннего времени посетителей двое. Мотоциклисты с мотоочками на шлемах, с пыльными следами на лицах остановились промочить пивком горло. Игорь заказал кружку светлого пива, айсбан с двойной порцией сосисок. Соскучился по ним еще с прежней жизни, а у немцев они вкусные. Пиво подали сразу, а тушеную капусту с сосисками пришлось подождать, но Игорь не торопился, до встречи еще три часа. За стойкой стоял бармен-поляк. По-немецки говорил, но с сильным акцентом. Мотоциклисты, допив пиво, закурили. Один другому громко сказал, явно для бармена: – Что тут делает этот поляк? Пусть окопы роет для арийцев или чистит свинарники. – Сдался он тебе! – лениво процедил второй мотоциклист. Докурив, вышли из пивной, затарахтел мотор, немцы уехали. Ох, мало немцы поляков били, или память у нации короткая, если Польша считает Красную армию оккупантами, сносит памятники. Игорь поел не спеша, расплатился, на улицу вышел, прошелся по городу. Немецкие части в городе есть, однако на машинах и бронетехнике обозначения непривычные. На одних слон с поднятым хоботом, на других пантера в прыжке. Надо запомнить. У каждой дивизии был свой опознавательный знак. Иногда это оказывало помощь разведчикам или агентуре. В Красной армии таких традиций не было. Звездочки рисовали на технике – за сбитые самолеты, подбитые танки. Снайперы на прикладе винтовок зарубки делали по числу уничтоженных фашистов. А у немцев каждая эскадрилья имела свой окрас или опознавательный знак, вроде туза. Приближалось время встречи, Игорь неспешным шагом шел по бывшей улице Ленина. Когда до дома номер двадцать четыре оставался десяток метров, лихо подкатила черная легковушка. По описанию сходится, но за рулем гестаповец в черной форме. Эсэсманы в фатерлянде тоже носили черную униформу, но в боевых частях на фронте обычную, цвета дельдграу, по-нашему – так мышиного оттенка, серую. Майор говорил о форме, но что гестаповец будет – умолчал. Или сам не знал? Мысли в голове пронеслись мгновенно, Игорь даже шаг не замедлил. Подойдя к дверце машины – стекло было опущено – он произнес пароль: – Мы с вами, кажется, уже встречались? Тут же последовал отзыв: – Очень давно, в Потсдаме, у тетушки. Гестаповец сделал приглашающий жест. Игорь сел на заднее сиденье. По-немецки гестаповец говорит очень чисто. Либо настоящий немец, либо учитель был из немцев, носитель языка. Гестаповец из кармана кителя достал небольшой пакет, протянул Игорю. – Надеюсь, вы знаете, как с ним обращаться? – Да, объяснили. – Тогда всего хорошего. Игорь пакет в брючный карман сунул. Если гестаповец настоящий, то кто-то из наших нелегалов здорово поработал. Склонить на свою сторону контрразведчика – высший пилотаж. Можно заиграться и самому кончить жизнь в застенках. Немец завел машину и уехал. Вся встреча от силы заняла пару минут. Игорь стоял на тротуаре. Зевак не было, никто не поехал вслед за машиной гестаповца. Стало быть – хвоста нет. Надо выбираться из города. Бесцельно болтаться по небольшому городку – значит привлекать внимание. Игорь направился к заставе. Двое полицейских досматривали крестьянские подводы, документы. Еще двое немцев стояли у шлагбаума. Игоря никто не остановил. Отойдя немного, свернул с дороги. По ней шли грузовики, мотоциклы, поднимали пыль, аж чихать хотелось. А в роще воздух чистый, птички поют. Выбрал место укромное, в ложбинке, прилег. Со стороны не видно, что в роще кто-то есть. Так и пролежал до сумерек. Как стемнело, направился к полю. Теперь остается только ждать. Время тянулось медленно. Из-за туч вышла луна, подул ветерок. Как бы дождя не было. Самолет вынырнул из темноты неожиданно, почти беззвучно, мотор на холостых оборотах постукивал. Пролетев немного, остановился. Далековато получилось, метров триста. Кричать бесполезно, да и летчик за рокотом мотора не услышит. Игорь помчался бегом. Самолет могли приметить немцы, летчица долго ждать не будет. Поле длинное, но за всю войну его никто не пахал, не сеял. Земля бурьяном поросла, бежать несподручно. Но домчался, по крылу ладонью шлепнул, к кабине подбежал: – Голодная? Женский голос в ответ: – Я-то сытая. Быстрее садись! Игорь забрался в кабину, сел на сиденье, начал нащупывать привязные ремни. Кабина открытая, Игорь побаивался, что на крутом вираже без привязных ремней вывалится из кабины. А самолетик уже на взлет пошел. Ох и рисковая летчица, не видно ничего впереди. И фару посадочную включить нельзя. Самолет уже в воздухе разворот делать начал. Игорь замок на ремнях застегнуть успел, руками за борта кабины схватился. Самолет высоту набрал. Стало сильно болтать. То вниз, как на американских горках, то вверх, то с крыла на крыло. Игорь на часы посмотрел. Сюда, к Лоеву, около часа летели, сейчас ветер встречный, путь больше времени займет. Но уже чувство опасности, напряжения отпустило. Еще немного, и он на своей земле. За борт поглядывал, только не видно ничего, темно. Даже Сож не отблескивает, луна за тучами скрылась. Самолет ниже опустился, сверху дождевые облака нависают. Летчица в переговорную трубу что-то крикнула, Игорь не расслышал. И вдруг мимо самолета, но в опасной близости пронеслась очередь трассирующих снарядов, а потом еще и еще. Летчица стала самолет змейкой вести. Недалеко, прямо по курсу, разорвался зенитный снаряд. Запахло взрывчаткой. Мотор чихнул и стих. У Игоря в душе паника. Если в разведке у него опыт был, то сейчас спасение его в умелых действиях летчицы. Сможет ли она найти и посадить в темноте самолет с неработающим мотором? Неизвестно, что под самолетом – поле, лес, овраг? Свистел ветер в расчалках, неподвижно впереди, за капотом, торчал воздушный винт. Парашюта у него нет, шансов на спасение немного. Неприятно, когда твоя жизнь целиком в руках другого человека, да еще женщины. Поговорка про женщин на корабле стала сбываться трагическим образом. Уже начал подумывать – не вскрыть ли пакет? Если самолет разобьется, он не должен попасть в руки врага, иначе немцы по снимкам поймут, откуда утечка информации, вычислят агента. О себе даже мыслей не было, все разведчики в какой-то мере фаталисты. Когда ежедневно сталкиваешься с опасностью, к риску, возможности погибнуть привыкаешь. Сколько осталось до земли? Чья внизу территория? Внизу, в опасной близости, стали мелькать тени, потом сильный удар колесами о землю. Самолетик подпрыгнул, снова коснулся шасси поверхности, пробежал несколько метров. Капот ушел вниз, хвост задрался. Треск дерева, раздираемой полотняной обшивки, звук льющейся жидкости. Остро запахло бензином. Игорь понял – надо срочно покидать самолет. Если вспыхнет, сгоришь живьем. С трудом отстегнул привязные ремни, на которых повис. Ударился грудью и лицом о приборную доску. Удар немного смягчил ранец, который был спереди. Игорь освободился от лямок, выбросил ранец за борт. Панель приборов внизу, под ногами. Встал на нее, услышав хруст стекла, выбрался из кабины, повис на руках. Ногами нащупал крыло, оперся о него левой ногой. То, что жив остался, – уже везение. Что с летчицей? Игорь опустился ниже, к кабине пилота, что сделать было непросто. Самолет скапотировал колесами в воронку, стоял почти вертикально, задрав хвост. Игорь потряс за руку летчицу. Никакой реакции. Жива ли? Дыхания не слышно. Надо вытащить ее, может, жива, потеряла сознание. Попробовал нащупать замок привязных ремней. Обнаружил, а открыть не может. Вытащил из кармана перочинный нож, лезвием перерезал ремни. Маловат клинок, финка была бы сподручнее. Но на немецкой форме она смотрелась бы нелепо. Летчица, освобожденная от ремней, безвольно упала на приборную панель. Быстрей действовать надо, быстрей! Правой рукой держался за борт, левой ухватился за руку летчицы. Вытянул до половины тело из кабины. Потом соскользнул по крылу на землю, стащил летчицу. Легкая, полсотни кило, не больше. Был бы здоровенный мужик в центнер весом, пришлось бы помучиться. Не мешкая, подхватил тело, отнес подальше. Из бензобака или поврежденного трубопровода вытекал бензин. Запах сильный и под ногами жижа. Малейшая искра, и будет факел. Хотел было вернуться, подобрать ранец, да передумал. Ничего ценного нет в нем. Пощупал пакет в кармане – цел, не потерялся. Значит, еще есть шанс доставить его к своим. Теперь важно определиться – где он? Летчица застонала. Уже хорошо, живая. Игорь наклонился: – Где болит? Ответа не получил. Но стонет – уже хорошо, жива. Недалеко взлетела осветительная ракета. Игорь оторопел. Немцы пускают ракеты на своей передовой, а у наших такой привычки нет, впрочем – как и ракет на парашютиках. Потом послышался звук пулеметной очереди. В немецком тылу они упали, в непосредственной близости от траншей? Тогда почему немцы не бегут к самолету? Подумалось – самолет без опознавательных огней, мотор не работал, пожара на борту не было. Похоже – падение самолета осталось немцами незамеченным. Летчица снова застонала. Игорь наклонился: – Жива? А сам руки-ноги ощупал, потом туловище. Ранений нет, липкой влажности крови не чувствуется. Но при такой жесткой посадке могла случиться неприятность другая – переломы позвоночника, к примеру. Летчица что-то прошептала. Игорь ухом почти к губам летчицы приник. – Повтори, я не понял. – Мы у своих? – услышал он вопрос. – Не знаю. – Я тянула, как могла. Голова сильно болит. – Все помнишь, что было? Летчица помолчала. – Момент посадки не помню. Так, сотрясение головного мозга есть. На научном языке называется ретроградной амнезией, когда травмированный забывает предшествующие события. Летчица приходила в себя, пошевелила ногами, руками. Потом ладонью по лицу провела. – Ой, у меня кровь на лбу! – О какую-то железяку приложилась. Выбираться отсюда надо. Летчица попыталась сесть, опираясь на руки, застонала, упала. – Голова болит и кружится. Ой, мамочки! Ты не бросай меня. – Как можно? Выкинь дурные мысли из головы. Выберемся к своим, и обязательно вдвоем. Недалеко простучал пулемет, трассирующие пули веером прошли над землей. Так стреляет обычно дежурный пулеметчик, притом не наш. Наши беспокоящий огонь не вели, экономили боеприпасы и пулеметное гнездо демаскировать не хотели. Выходит – немецкие позиции слева. – Давай попробуем встать, я помогу. Игорь взял девушку за руки, поднял. А она толком стоять не может, качается. Ну это ничего, лишь бы ногами перебирала. Правую руку девушки на себя возложил, левой обнял за талию. – Двинулись потихоньку. Темно, видно плохо. Мелкими шагами шли, а все равно угодили в воронку. Земля рыхлая, не удержались, скатились вниз. Девушка застонала, но сознания не потеряла. Игорь вверх полез, земля осыпается. Лег на край воронки, руку протянул. – Цепляйся, вытащу. Буквально выдернул летчицу из глубокой воронки. Видимо, снаряд гаубицы угодил. Минометные мины воронки неглубокие оставляют. Хотел Игорь подняться, а над головой трассеры пролетели. Одна пуля в самолет угодила, он вспыхнул мгновенно, как факел. Бензин-то вытекал из него. Малейшей искры хватило. Летчица широко открытыми глазами смотрела, как горит ее У-2. Полотняная обшивка вмиг прогорела, обнажив шпангоуты. Похоже на скелет диковинного животного. Немцы всполошились. Вечером самолета не было, а сейчас есть. Открыли по горящему летательному аппарату огонь из пулеметов. Игорь в воронку спрыгнул, летчицу за собой волоком стянул. В воронке они в безопасности. Рядом с горящим остовом мина взорвалась, потом другая. Затем немцы стали стрелять из минометов более крупного калибра. Наши войска в долгу не остались. Сначала из пулеметов стрелять стали, потом несколько раз выстрелила пушка. Несколько минут огня с обеих сторон, потом внезапно стихло. Зато Игорю понятно стало – на нейтральной полосе они. За спиной немцы, удаление двести, впереди наши, уже подальше, метров четыреста будет. Огнем стороны четко обозначили себя. Надо выбираться к своим. Немцы могут выслать к самолету разведку. – Голодная, ты как? К своим надо. – Слабость, голова кружится. – Потерпи. Игорь выбрался из воронки, вытянул летчицу. – Теперь ляг на левый бок. Сам к девушке спиной прижался. – Правой рукой меня обними. Ухватился за ее правую руку, перевернулся на живот. Девушка оказалась лежащей на спине Игоря. Так делали, когда надо раненого тащить на себе. Он поднялся на четвереньки. Все удобнее, чем ползти. Стоя на ногах еще лучше, но опасно. Пулеметной пулей обоих насквозь пробьет, если угодит. Так и передвигался – на руках и коленях. Автомат мешал, назад, за спину не перебросишь, там летчица, а спереди он болтался на ремне, задевал о землю. Об одном молил Игорь – лишь бы не минное поле. Конечно, можно рукой перед собой землю проверять, но тогда скорость резко упадет, да и нагрузка на вторую руку, опорную, возрастет. Все же груз на спине. Пару раз приходилось отдыхать. Ложился на живот, переводил дыхание, снова поднимался. Пот глаза заливал, стряхивал, мотая головой. Да когда же наши позиции? Как будто небо услышало, окликнули из окопа: – Стой! Пароль! Игорь выматерился. – Лучше помог бы, раненого тащу. Какое-то движение впереди, через пару минут боец возник. Вдвоем взяли летчицу, понесли, уже не пригибаясь. Уже перед нашими траншеями боец спросил: – Это по вам немцы стреляли? – Ага, подбили самолет, кое-как дотянули до нейтралки. – Повезло. Перед траншеей уложили летчицу на бруствер, спрыгнули на дно стрелковой ячейки, девушку на руках бережно сняли. – Ты постой, я сейчас санитаров позову. Игорь к стенке траншеи прислонился. Саднили колени, брюки на них изодраны. Вскоре пришли два санитара, а с ними взводный командир. Фонарик зажег, посветил на Игоря. Санитары сразу в сторону шарахнулись. Форма на Игоре немецкая, в заблуждение ввела. А лейтенант и глазом не моргнул. – Кто такие? – Разведотдел армии. Самолет подбили, дотянули до нейтралки. Немцы самолет подожгли. Летчица ранена. – Так это же ба… Женщина? – Именно. В разведотдел армии сообщить надо, а ее в госпиталь. – Разберемся. А вы чего встали? Поднимайте раненую и в медсанбат! – приказал лейтенант санитарам. В землянке лейтенант смог дозвониться до штаба дивизии, положив трубку полевого телефона, сказал: – Обещали в разведотдел армии сообщить. Ты бы не выходил в траншею, здесь посидел. У меня новобранцев во взводе половина. Стрельнут с перепугу. Выпить хочешь? – И поесть тоже. – Организуем. Игорь успел перекусить, как телефон зуммер издал. Лейтенант снял трубку. – Девятый слушает. Да, да, понял, обеспечу. Положив трубку, сказал: – Приказали обеспечить тебя охраной и в штаб полка доставить. Накинь, вернешь потом моим. И протянул плащ-накидку. Лейтенант вызвал двух бойцов, оба в возрасте за сорок, серьезные дядьки. – В штаб полка проводите. Чтобы ни один волос с его головы не упал, а то своей головой ответите. Встретил Игоря ПНШ по разведке. – Телефонировали из штаба армии. За тобой машину пришлют. Есть будешь? – Перекусил немного. Довольно быстро к штабу подкатил «Виллис», в нем знакомый майор Гуков. – Вернулся? Мне доложили – самолет сбит, на нейтралке. Пакет цел? Игорь вытащил из кармана пакет, передал. Майор пакет осмотрел, кивнул довольно. – Ну, Катков, большое дело сделал. Можешь дырку в гимнастерке вертеть.Юрий Григорьевич Корчевский Разведчик. Чужая земля
© Корчевский Ю.Г., 2017 © ООО «Издательство «Яуза», 2017 © ООО «Издательство «Эксмо», 2017* * *
Глава 1 Заграница
К середине сорок четвертого года наши войска, почти непрерывно наступавшие, выдохлись. А еще требовалось пополнение личным составом, техникой, боеприпасами, горючим, провизией. К тому же погода вносила свои коррективы. Мало того, что в Белоруссии много рек, ручьев, озер, болот, так еще с неба сыпал дождь, вода везде – внизу, сверху. Наступательный порыв иссяк. В ротах третья часть, а то и половина состава выбыли по смерти или ранению. Часть дивизий армии вывели на переформирование в ближайший тыл. Железнодорожники спешно восстанавливали мосты, перешивали колею, где остались рельсы, с узкой европейской на нашу, широкую. А пока подвоз солдат и грузов лег на автотранспорт. Солдаты, выведенные с передовой, отсыпались, регулярно ели, мылись в бане. В наступлении неделями не было возможности не то что помыться, высушить портянки и обмундирование. Ели всухомятку, нерегулярно, потому что кухни не поспевали, а в хаосе наступления иной раз свои батальоны найти не могли. А еще выматывала усталость, особенно пехотинцев. С боями продвигались на 15–20–25 километров в сутки. Солдаты на марше засыпали. Бредет с закрытыми глазами и держится за идущего впереди. Для новобранцев странно. Полагали увидеть бравых вояк, тем более сводки Информбюро бравурные были. Новичков еще обучать надо. Прошли курс молодого бойца. Научились портянки наматывать, оружие чистить-разбирать-заряжать да по несколько выстрелов сделали. Только для того, чтобы выжить на войне, этого мало. Половину роты армейской разведки тоже на отдых вывели, в их число Игорь попал. Всю роту выводить нельзя. Командованию свежие сведения о противнике нужны, тем более в перспективе ближайшей намечается новое наступление. Полковые, дивизионные разведчики почти еженощно рейды в тылы врага делали. И армейской разведке отдыхать не давали. Что ни задание, то в глубину обороны, одно другого сложнее. В полной мере другие виды разведки задействованы – агентурная, авиационная, радиотехническая. Вот только помощи от партизан нет, поскольку армии наши вышли на прежние, довоенные границы. Впереди перед Первым Белорусским фронтом чужая земля лежит, а конкретно – Польша. И наших партизан там не было, а лишь отряды Армии Людовой или Крайовой. Да и то немногочисленные, поскольку немцы действовали сурово, а среди местного населения патриотов не так много оказалось. Как думалось Игорю, поляки заняли выжидательную позицию. Пусть немцы с русскими дерутся, а там видно будет, кто одолеет. Для разведчиков три армейские палатки развернули. Муштровать их не заставляли, на стрельбище не водили. Ученого учить – только портить. А вот политработники посещали часто. Как же – подальше от передовой. Единственно полезное, что Игорь видел, – читали сводки Совинформбюро, раздавали свежие газеты, от армейской многотиражки до «Правды». А в остальном – сплошная трескотня про руководящую роль партии. Игорь считал – промывка мозгов. Кто патриот своей Родины, сам в атаку из окопа первым поднимется, за спины товарищей прятаться не будет. А труса беседы храбрее не сделают. Для командира зачастую личный пример – самая действенная мера, а политработники на передовой – редкие гости, да и то в затишье. И так считал не он один, но мнение старались держать при себе, стукачи водились. Три недели отдыха – просто счастье по фронтовым меркам. Но все хорошее быстро кончается. Оба взвода к передовой отправили, другую половину роты на отдых. После спокойного сна и горячего питания по распорядку расслабились многие. Игорь в их числе оказался, потому как ранили его на второй день. Днем отправился на передовую. Все же старшина, командир отделения. Надо самому немецкие позиции осматривать. Где пулеметные гнезда, где место для возможного перехода передовой удобное. Видимо, неосторожно себя вел, как позднее понял. От линз бинокля солнечный лучик отразился. Для снайпера подсказка. Если бинокль – либо командир, либо наблюдатель, а то и корректировщик огня. Одним словом – лакомая цель. Но повезло. Рука у снайпера дрогнула, или пулю боковым ветром слегка отклонило, но не в голову пуля попала, а в плечо. Сначала сильный удар почувствовал, как будто палкой ударили, потом звук выстрела донесся. Издалека фриц стрелял. Игорь в траншею сразу спрятался. По новой почти гимнастерке кровь течет. Солдатик по соседству закричал: – Санитара! Перебинтовали прямо по гимнастерке и по ходам сообщения в медсанбат. Полкружки спирта дали выпить, входное и выходное отверстия заштопали. Навылет пуля прошла и кости не задела. Хирург обнадежил: – Десять дней у нас отлежишься и в строй. Уже хорошо, в свою роту после медсанбата вернется. А если в тыл, в госпиталь, то оттуда в запасной полк и потом неизвестно куда. В медсанбате легкораненые и контуженные. «Тяжелых» после оказания помощи сразу в госпитали отправляли. Игорь все дни только ел и спал. Еще бы – жесткий топчан, зато постельное белье чистое и белое. По фронтовым меркам – роскошь. В палатках госпитальных тепло, только сентябрь начался. Те, кто уже несколько дней в госпитале, к вновь поступившим подходили поговорить. Вдруг знакомый из своей роты или батальона. А еще узнать, где бои идут. В сводках не всегда сообщалось, да иной раз с запозданием. В первую очередь о крупных наступательных операциях сообщалось, а на их участке бои местного значения. На пятые или шестые сутки пребывания в медсанбате ночью Игорь по нужде поднялся. Палатки на большой поляне стояли, лес вокруг, рядом хутор, где штаб и сотрудники медсанбата. Тихо, небо звездное, воздух чистый, как будто войны нет. Ни звука моторов, ни громыхания пушек, ни взрывов. Нужду справил под кустом, задержался. Благодать вокруг. Тень невдалеке мелькнула. Сразу насторожился. Наш, из легкораненых, в самоволку подался или враг? По нашим тылам кто только не шастал. И немцы из разбитых частей, не успевшие уйти со своими. Одиночки были и целые подразделения, до роты численностью, причем с вооружением. Националисты всех мастей от белорусов до украинских бандеровцев и поляков. Кроме Армии Людовой, действовавшей против немцев и бывшей союзницей Красной Армии, была еще Армия Крайова, или аковцы, действовавшие по указке правительства Польши в изгнании, осевшего в Лондоне. Эти самые настоящие враги, не лучше ОУН – УПА. Уже после войны, когда была объявлена амнистия сложившим оружие, из лесов вышло более шестидесяти тысяч аковцев, вывезено несколько батарей полевых орудий, более сотни минометов и боеприпасов. Зачастую днем члены Армии Крайовой отдыхали на хуторах и в селах под видом мирных жителей, а ночью расстреливали наших военнослужащих, устраивали диверсии. Положение осложнялось тем, что Польша – довольно религиозная страна, и ксендзы, священники католические, имели вес. На словах они в политику не вмешивались, на самом деле всячески боролись с сатанинской властью, поскольку в СССР церковь была отлучена от государства, проповедовался атеизм. Игорь быстро в палатку вернулся, растолкал лежащего с краю бойца. – Тс! По-тихому раненых буди. Всем из палатки и рассредоточиться. У кого оружие есть, пусть прихватит. – Понял. С оружием в медсанбате были проблемы. Как в каждой воинской части, личный состав штатное оружие имел. Но не будет же хирург или перевязочная медсестра в операционную с кобурой ходить, нелепо. Оружие в оружейке хранилось. Выставлялись часовые из переменного состава, из самих легкораненых, из команды выздоравливающих. Несколько бойцов с винтовками. Считалось, что в своем тылу этого достаточно. Конечно, Игорь рисковал прослыть паникером или трусом, если тревога окажется ложной. Но, как опытный разведчик, он считал, что лучше перестраховаться. Двое-трое противников с ножами могли вырезать за ночь и персонал и раненых. Тем более у раненых оружия не было. Жесткая директива еще в начале войны была. Раненого с поля боя выносить только с оружием, поскольку его не хватало. Вот и надрывался санитар. Мало того, что раненый иной раз тяжелее санитара, так еще его винтовку тянуть надо. В траншее оружие сдавалось. А кто из раненых сам мог добрести до медсанбата, оружие у них изымалось. Конечно, винтовки и автоматы раненым ни к чему. Только пехотинцы в атаку ходили с сидорами, все пожитки с собой. А среди трофеев в вещмешке не только губная гармошка или наручные часы, но и пистолеты встречались. На такое оружие Игорь рассчитывал. Забежал во вторую палатку, тоже бойца поднял, ситуацию объяснил. А потом осторожно к хутору. В открытую бежать нельзя, если за медсанбатом наблюдают, подстрелят первым. У первой же избы часовой. Сидит на крыльце, спиной к стене прислонился, карабин поперек коленей лежит. Дремлет или спит. Что с него взять, если войну в тылу провел? Игорь толкнул его в плечо. Часовой вскинулся. – А? – Не спи. Чужие в лесу. Одного точно видел. Часовой поднялся. – И что? Может, местный? – Ага, ночью в лесу валежник собирает. Мозги включи! Буди сотрудников, пусть наготове будут. – Ты кто такой, чтобы командовать? – Дурак ты! Из избы вышел сотрудник в одном исподнем. – Что за шум? – Рядом с медсанбатом в лесу постороннего видел. – Понял. И часовому приказал: – Буди всех, только тихо. Пусть оружие приготовят. – Так точно, товарищ капитан. – А ты, боец, к палаткам иди, ранбольных буди. – Уже. Договорить не успели. Раздался взрыв гранаты, потом автоматные очереди. Звук выстрелов незнакомый. Наш «папаша» частит, как швейная машина, у немецкого МР-38/40 темп пореже. Любой фронтовик на слух разницу понимает. Капитан сразу закричал: – Тревога! В ружье! И в избу метнулся – одеться, оружие взять. Босым и в белье какой боец? Секунду помедлив, за ним вбежал Игорь. Сам в исподнем, в темноте белье белым выделяется, в отличие от капитана в сапогах, но без портянок, по нужде выходил из палатки, не на марш. – Товарищ капитан, оружие бы мне. – Оружейка в другой избе. Капитан суетился, не мог ногой попасть в брючину. Рядом в панике метались двое молодых фельдшеров. Игорь понял – надо действовать самому. Развернулся к выходу, незаметно прихватил ремень с кобурой, висевший на спинке стула. В сенях кобуру расстегнул, вытащил револьвер. Заряжен ли? В темноте не определишь. Пригнулся, за деревья перебежал. Кто на медсанбат напал? На немцев не похоже. А впрочем, какая разница? За деревьями укрываясь, перебегать начал к месту стрельбы, обходя сзади. Совсем рядом очередь послышалась, потом разговор. И не на немецком, а на смеси украинского и польского. Игорь на землю упал, пополз. Рубаха исподняя сразу испачкалась, мокрой от травы сделалась, к телу неприятно липнет. Две тени видны, за деревьями стоят. Один магазин к автомату присоединяет, второй изредка постреливает. Игорь в первого выстрелил, затем дважды во второго. К упавшим кинулся. Сейчас бы ножом добить, а нет его, в разведвзводе остался в сидоре. Прислушался – не спешит ли кто на помощь? Подобрал валявшийся на земле автомат. Не видел прежде такого. Приклад рамочный, магазин слева горизонтально расположен. Не знал тогда, что это английский «СТЭН». Ремень оружия на плечо определил. Магазин полон, к бою готов. Рядом со вторым старый знакомец МР-38/40, машинка известная до мелочей. И его забрал. Пошел на звуки автоматной стрельбы. Со стороны палаток медсанбата крики, редкие пистолетные выстрелы. Метров через пятнадцать-двадцать разговор: – Мыкола иде? Ага, бандеровцы. На звук голоса автомат вскинул, дал длинную очередь веером. Звук падения тела, крик раненого. Игорь выждал немного, перебежками, прячась за деревья, к целям, по которым огонь вел. Один наповал, другой стонет. Игорь ему шею свернул. Левее еще два автомата поочередно огонь ведут. Сколько же нападавших? Хорошо бы языка взять. И снова перебежками между деревьями. В стороне палаток взрыв гранаты. Вот же ублюдки, на раненых напали! Да еще ночью, на спящих, ничего святого. Одного боевика Игорь по вспышкам выстрелов засек. Поднял автомат, дождался, пока бандеровец стрелять начнет, сам дал очередь. Стрельба прекратилась. Игорь ужом пополз. Еще один бандеровец убит. За поясом немецкая граната ручкой заткнута. Гранату вытащил. Слабая и запал долго горит, но других нет. Снова автоматная стрельба, метрах в десяти-пятнадцати боевик. Игорь к дереву перебежал, открутил колпачок, дернул за шнур запала. – Пятьсот один, пятьсот два… – начал считать секунды. Потом гранату между деревьями бросил. Едва успел голову за дерево спрятать, как взрыв. Даже если противник не убит, а оглушен, контужен, ранен, надо не дать ему опомниться. Игорь кинулся вперед, сам короткие очереди давал. Затвор автомата клацнул вхолостую, кончились патроны. Игорь отбросил его, взялся за другой. Вот и раненый бандит. В сознании, валяется на спине, руку к автомату тянет. Игорь с двух метров очередь ему в грудь всадил. Наступила тишина. Он встал за дерево. На голос могут стрелять. Крикнул: – Парни, не стреляйте, это Катков, старшина. Подойдите кто-нибудь с фонарем. – Ага, а ты пальнешь! – Я из второй палатки, соседом Фомин Виктор. Игорь опасался, что если выйдет сам, в него кто-нибудь выстрелит. У раненых из оружия могут быть пистолеты, темно. Сомнительно, что попадут, но рисковать не хотелось. Тихий разговор слышен, совещаются бойцы. – Выходи сам с поднятыми руками, поглядим, какой ты Катков! Игорь автомат положил на землю, вышел из-за деревьев. Бойцы сразу узрели белую исподнюю рубаху. – Свой, можешь руки опустить. Ты как в лесу оказался? – А кто, по-вашему, бой с бандеровцами вел? Прибежал врач. – Раненые в перестрелке, убитые есть? Прошли по палаткам. Трое убитых и четверо раненых. Их санитары сразу в операционную понесли. Доктор успокаивал: – В «СМЕРШЕ» уже знают, сейчас помощь подъедет, телефонировали. Только через полчаса подъехали два «Студебеккера», из них высыпал взвод автоматчиков. А еще прибыли два офицера. Начали допрашивать. Почти сразу вышли на Игоря, он тревогу поднял – раненых в палатах разбудил, персонал на хуторе. Игорь доложил подробно, с деталями. – Ты откуда такой шустрый? – Разведрота штаба армии. – Тогда понятно. Идем в лес, покажешь. Рассвело уже. Игорь повел контрразведчиков от избы, где капитана-врача разбудил. Револьвер обнаружил, поднял, который у военфельдшера стащил. Потом одного за одним показал пять трупов. – По-украински говорили? – Смесь украинского и польского, по-моему. Я всего пару раз слышал, да и то далеко стоял. Когда закончили осмотр и подобрали оружие, контрразведчик подвел итог: – Повезло тебе, старшина. – Живой остался, конечно, повезло. – А в целом молодец, правильно действовал. Трупы и оружие бандитов увезли. А вот рану на плече Игорь потревожил, снова открылась, кровить начала. Пришлось в медсанбате еще на десять дней задержаться. Добирался на попутных, а где и пешком. Пока он был в госпитале, армия каждый день почти уходила все дальше на запад. Добрался до своей роты, а во взводе третья часть – новые лица. Командир роты справку о ранении прочитал. – Катков, за пределы расположения части выходить только по разрешению, не меньше трех человек и с оружием. Почти каждый день нападения на красноармейцев. У местных съедобного ничего не покупать, особенно бимбер. – Это что такое? – Самогон ихний. В одной из наших дивизий купили солдаты на базаре и отравились. – Понял. – С глазу на глаз скажу – среди поляков отношение к Красной Армии разное. Кто постарше, те еще панов помнят и отношение к нам доброе. Кто помоложе – волками смотрят. Так что спиной не поворачивайся. И вообще обстановка сложная. Кто мирный, кто из Армии Крайовой или Людовой, не разберешься сразу. Для Игоря понятно, что помощи от местных при рейдах в немецкий тыл не жди. Пока из медсанбата в разведотдел армии добирался, видел – позажиточнее поляки живут. Дома под черепицей, сады ухоженные, дороги мощеные, грунтовых мало. То ли немцы поляков заставили делать, то ли поляки сами до войны замостили. Только дороги узкие, двум повозкам не разъехаться. Саватеев Игоря с картой ознакомил. Наши части на ней не обозначены. Красным карандашом передовая частым пунктиром идет. А синим выделены немецкие подразделения. Игорь так в карту глазами и впился. – А что это за полоса? – Чехословакия. Частично наша армия полосой фронта ее цепляет. Но ты, Катков, не обольщайся, там немцев полно. Я не вермахт имею в виду, мирных жителей. Для Игоря это новость. До сих пор считал, что немцы в Германии проживают, еще небольшая численность в Швейцарии, в Австрии. А немцы в Чехии жили, причем давно. Уже после войны Сталин эти земли Польше отдал, как и часть немецких исконно. Польша на треть своей территории приросла. Поляки обращались с немцами жестко. Дали им несколько часов на сборы, построили в колонны и вывели в Германию. Полякам достались неповрежденные дома, с обстановкой, с вещами. Курляндию с портом Пиллау Сталин присоединил к СССР. Пруссия, как раньше называлась эта область, всегда была воинственной, соседи страдали от ее походов. Игорь, как наш современник, учился в школе уже по новым картам и о такой особенности не знал. Командир как будто прочитал его мысли. – Знающих украинский язык в роте хватает, некоторые по-польски разумеют. Так что ты, со знанием немецкого, в Чехию ходить в рейды будешь. Сначала бы раздобыть образцы пропусков, что немцы полякам и немцам выдавали. Есть у нас контакты с руководством Армии Людовой, обещали помочь. Пропуска выдавались мирным жителям, а не военнослужащим. Игорь понял, что рейды будут не только в советской форме или немецкой, но и в одежде гражданской. Тем не менее в первый рейд за границей своей страны он отправился в немецкой форме, на пару с разведчиком, немецкий понимающим, но говорившим скверно. Спецотдел документами снабдил, причем настоящими, от недавно плененных, только фото переклеили. Между нашими и немецкими позициями в этом месте лес. С одной стороны наши, с другой немцы. Главная опасность – мины, лес был ими просто нашпигован. С трудностями, медленно, но перешли. Углубились в немецкий тыл. Деревни есть, целехонькие, но жителей ни одного. При приближении Красной Армии все ушли. Боялись, поскольку пропаганда геббельсовская в головы жителям вбила, что красноармейцы расстреливают всех без разбора. Вышли к перекрестку дорог, на каждой регулировщик стоял. С жезлом, с повязкой на рукаве. К третьей пуговице мундира фонарик на кожаном ремне пристегнут, со светофильтрами. – Возьмем языком? – спросил Виктор. – А что он знает? Лучше убить, я сам на его место встану. Можно машины останавливать, документы проверять, узнаем, какие полки или дивизии куда направляются. – На тебе форма фельдфебеля. Если ты регулировщик, твое дело движение поправлять, а не проверять документы. Засыпемся сразу. – Верно. – Тогда ты регулировщиком будешь, а я проверять, вроде пост здесь. – Попробовать можно. Разведчики выждали момент, когда на всех трех дорогах машин не было, Виктор перевел автомат на одиночную стрельбу, прицелился, выстрелил. Регулировщик упал. Разведчики к нему кинулись, затащили в лес. Виктор сразу повязку на рукав надел, сняв с немца, потом фонарь. Жезл регулировщика так и лежал на дороге. – Бегом, пока нет никого, – скомандовал Игорь. В паре он был старший. Выскочили на перекресток, Виктор жезл подобрал. – Катков, машины будут, куда направлять? – В любую сторону. Сначала останавливай. Я подходить буду, проверять документы. Если воинская колонна будет, не останавливай. – Понял. Показалась легковушка. Игорь сначала решил – едет начальство. А все из-за незнания местных условий. К легковушке сзади газогенератор пристроен, топился дровами, выделял древесный газ. На нем и работал мотор. Немцы бензин использовали только для армейских нужд или государственных задач. И ехал на легковушке местный врач. Вскинутому жезлу регулировщика подчинился, остановился. Без просьб протянул в приоткрытое окно документы. С пропуском для местных жителей Игорь сталкивался впервые, изучил его внимательно. Пропуск действовал на всей территории воеводства. Поляк забеспокоился. – Пан офицер! Какие-то вопросы? – Найн, можно ехать. Польский доктор явно видел, что на Игоре погоны фельдфебеля, а не офицера. Льстил, чтобы не придрались. Машина уехала. А слева приближалась колонна из трех военных грузовиков. – Катков, останавливать? – Пусть катятся к черту! Поверни их в сторону передовой. Виктор так и сделал. Колонна, поднимая пыль, свернула. А следующий одиночный грузовик. Игорь распорядился остановить. В кабине один водитель. Игорь потребовал документы. Солдат удивился. – Я каждый день здесь езжу, раньше не проверяли. – Камрад, раньше русские Иваны были далеко. Что везешь? – Цемент, господин фельдфебель. – На строительство укреплений на передовой? – Никак нет. Секретный объект. – Езжай. Игорь запомнил обозначение на кузове. Грузовик не принадлежал к немецкой военно-строительной организации ТОДТа. Тогда что здесь строят немцы? – Виктор, значок на переднем бампере и заднем борту видел? – Птичка какая-то. – Грифон. Как увидишь, тормози. Возят строительные материалы. Вопрос – для чего и куда? – Спросил бы у шофера. – Спрашивал, говорит – секретный объект. – Интересно. Далее проехал грузовик с солдатами, следом батарея легких пушек на прицепах за грузовиками. Игорь и Виктор запоминали обозначения, не останавливали. А потом показался грузовик с грифоном в кружке. Виктор без приказа Игоря жезл поднял. – Документы! Что везем? Цемент? – Железную арматуру. – Секретный объект? – Штольня, будь она неладна. Зачем, если русские близко? – Наше дело, солдат, исполнять приказы. Езжай. Если везут цемент, арматуру, сооружение должно быть серьезным. Водитель упомянул штольню. Строили бы немцы укрепление – доты, артиллерийские канониры, он бы не удивился. А штольня? Насколько он понимал в горном деле, это подземный ход в горе. Надо взять на заметку и доложить командованию. К перекрестку медленно подъехала бричка. На передке селянин, в бричке мешки. – Стой! Документы! Что везешь? – Картошку. – Бимбер делать? – Пан офицер знает, что такое бимбер? – удивился селянин. – Дерьмовый самогон! Я изымаю пропуск, он просрочен. – Как же мне без него, пан офицер? – Получишь его в сельской управе. После дежурства я сдам его в полицию. Селянин, горестно качая головой, уехал. – Виктор, образец пропуска, причем свежий, месяц назад выдан, у нас есть. – Мне кажется, пора возвращаться, мы уже два часа здесь маячим. – Есть делать ноги! Сошли с дороги, углубились в лес. Вернулись к своим прежним путем. Игорь сразу к командиру роты. Пропуск отдал, затем сказал о штольне. – Да? Давай посмотрим карту. Где здесь горы? Горы на самом деле были, но далеко, за Пшемыслем, отроги Карпатских гор. – Не, немцы так далеко стройматериалы возить не будут, – твердо сказал Саватеев. – Проще и дешевле железная дорога. Тем более железнодорожная ветка южнее проходит. Но факт интересный, доложу майору Гукову. Можете отдыхать. На следующий день Игоря вызвали к командиру роты. В комнате, правее Саватеева, был майор. – Здравия желаю! – поприветствовал офицеров Игорь. – Садись, старшина. Покажи на карте, где перекресток, на котором стояли и по какой дороге машины ехали. – Следовали отсюда, а направлялись к Томашуву. – Значит, везли цемент и железную арматуру? – Так точно. Один водитель обмолвился – штольню делают. – Свободен, Катков. Видимо, сведения Игоря командование заинтересовали. Гитлеровцы, подвергаясь массированным бомбардировкам английской и американской дальней авиации, переносили свои военные заводы в подземные укрытия, делали их в горах. Такой завод ни одна, даже самая мощная бомба не разрушит. Многие обычные производства уже лежали в руинах. Но ракеты ФАУ-2 производились в горных выработках, также делали реактивные истребители МЕ-262, другие виды вооружения. Потому наша разведка активно интересовалась строительством подземных бункеров. Наши тогда не предполагали, что немцы будут прятать в таких укрытиях произведения искусства, награбленные в других странах золото и ценности. Карпаты, естественным образом разграничивавшие страны, такие, как Польша и Словакия, стали линией раздела между фронтами. К северу от Карпат, на польской земле, вели активные боевые действия 1, 2, 3 Белорусские фронты, к югу от Карпат – все Украинские. Разведке приходилось действовать осторожно. Поддержки местного населения не было, мало того, поляки доносили в немецкие комендатуры о появлении бойцов Красной Армии. В полной мере пришлось задействовать полковые и диверсионную разведки Первой польской армии, входившей в состав Первого Белорусского фронта. Войска фронта 22 июля заняли Хелм, 23 июля освободили Люблин. В семидесяти километрах западнее лежал Радом, крупный промышленный центр, где до войны выпускали вооружение для польской армии. С оккупацией Польши немцы наладили там производство вооружения для своей армии. Поскольку взвод, где служил Игорь, был разведывательно-диверсионным, было решено совершить диверсию. Любой диверсии предшествует разведка, это непреложный постулат. Для секретности разведгруппы в польский тыл была задействована 105-я эскадрилья особого назначения. Небольшая по размерам – всего два транспортных «Дугласа» и один «ПО-2». Вначале она базировалась под Кобрином, потом перебралась в Брест. По мере продвижения наших войск перебазировалась ближе к штабу армии. И лететь в разведку приказали Каткову. Он побаивался выброски на парашюте. С самолетами у него вообще отношения не складывались. Один раз едва не погиб, когда их «ЛИ-2» обстреляли зенитки и самолет взорвался в воздухе. Другой раз одновременно выбросили две группы, одна из которых погибла. А крайний случай, когда летел на «ПО-2» с летчицей, кончился тем, что самолет сбили, летчица смогла ночью каким-то чудом посадить его на нейтральной полосе. Выжили тогда оба непонятно как, и Игорь предпочел бы эти семь десятков километров пешком по немецким тылам пройти. Но вармии приказы не обсуждают. Для заброски выделили «ПО-2», но не парашютная выброска, опасная ночью травмами или гибелью, а посадочным способом. Форма у Игоря была, хранилась на складе, а документы спецотдел быстро сфабриковал. – Город осмотри, где и какие укрепления. И обязательно завод. Подходы, уязвимые места. Парализовать работу надо, но так, чтобы быстро восстановить можно было. Не знаю планов командования или фронта, но полагаю, вскорости наступление будет. Месяц-два, только с силами соберемся. Вот столько и завод в Радоме стоять должен. Там боеприпасы выпускают, заводской ремонт вооружения вермахта. Задача сложная, инженерного образования у Игоря нет. Как определить уязвимое место, он знает. А вдруг повреждения будут значительные? На территории Союза он с такими проблемами не сталкивался. Многие предприятия СССР, бывшие под оккупацией, разрушены. Либо наши при отступлении взорвали, либо немцы, чтобы Советам ничего не досталось. И поднимать такие заводы надо было с нуля. Еще засветло вечером на поле недалеко от штаба приземлился «ПО-2». Пилот выбрался из кабины. У самолетика сразу выставили часового. Пилот пожал руку Игорю, представился. – Дмитрий. – Катков. Дмитрий сразу полетную карту развернул. – Могу сесть западнее или восточнее Радома, там поля. – Надеюсь, не заминированные? – Опробовано! Ага, стало быть, не первый раз уже забрасывал лейтенант разведчиков. – Как стемнеет, вылетаем. Полчаса лета всего. Когда забирать? – Через трое суток, на том же месте. – Заметано. Игорь уже был в форме фельдфебеля. В самый раз – не офицер, но уже не солдат. Вместо автомата пистолет в кобуре. Не воевать в одиночку он собирался, автомат ни к чему, лишняя тяжесть. Стрельба в немецком тылу – это почти всегда провал. Лейтенант спросил: – Подхарчиться не найдется? Игорь повел его на кухню. Для разведчиков всегда оставляли ужин. Поели вместе, лейтенант оказался парнем веселым, пару свежих анекдотов рассказал. А как стемнело, поднялся из-за стола. – Пора. Сам понимаешь, не на оборудованный аэродром садиться придется. А метеорологи прогноз дают плохой – к полуночи боковой ветер усилится, низкая облачность, вероятность дождя. Катков вздохнул. И пилоту сложно машину посадить, а ему, Каткову, мокнуть придется, да по грязи топать. И обсушиться негде. Но майор снабдил деньгами, и была надежда устроиться в гостиницу. Подойдя к самолетику, летчик удивил. Поцеловал ручку высоты. – Примета у меня такая. Как не приложусь, либо обстреляют, либо подломаюсь при посадке. У всех пилотов свои причуды. Не говорят «последний», а только «крайний», не бреются перед полетом, не фотографируются. Это все, но у каждого еще свои приметы. Да пусть хоть Богу молятся, лишь бы помогло. Солдат, проинструктированный пилотом, крутнул винт и отскочил. Игорь забрался во вторую кабину, пристегнулся, кепи под ремень сунул. Пилот полуоборот сделал, крикнул: – Готов? Игорь кивнул, за ревом мотора слов почти не слышно. Самолетик короткий разбег сделал. Трясло сильно, потом тряска прекратилась, и земля стремительно отдаляться стала. Как передовую перелетели, Игорь не понял. Скоро летчик вираж закончил, убрал обороты мотора, снизился. Чувствительный удар шасси о землю, и самолет уже бежит по полю. Игорь еще на пробеге привязные ремни отстегнул. Каждая минута пребывания самолета на чужой земле чревата последствиями. Едва самолет остановился, он выбрался на крыло, спрыгнул на землю, отбежал. Летчик дал газ и взмыл в небо. Через пару минут и стрекота двигателя не слышно стало. Игорь сориентировался по звездам, пошел в сторону города. Есть ли на входе КПП? Вопрос существенный. Могут спросить пропуск или еще какой-нибудь документ, которого нет. Через полчаса поднялся ветер, с запада потянулись тучи. Воздух влажный сделался, предвещая скорый дождь. Укрытие надо искать. Неожиданно он вышел на мощеную дорогу. По его прикидкам она должна быть дальше. Небольшая промашка летчика, или он ошибся? Совсем близко деревня. К крайнему дому успел подойти, как упали первые крупные капли дождя, предвещая ливень. Игорь ногой в сапоге ударил трижды в калитку. Дверь дома распахнулась, хозяин спросил что-то по-польски. – Открывай немедленно немецкому солдату! – приказал Игорь. Хозяин понял, а может, сообразил – впустить требуют. Опрометью кинулся к забору, калитку открыл. – Прошу, пан! – Данке. Игорь прошел в дом, за ним семенил хозяин. За столом в большой комнате сидело все семейство. Жена, трое девочек, от десяти до пятнадцати лет. Хозяин шикнул на них, и девчонки убежали в другую комнату, не доев ужин. На улице хлынул дождь, капли шумно били по крыше, текли по стеклам. – Ночевать! – приказал Игорь. Хозяин понял, сделал приглашающий жест, сам пошел в комнату. Небольшая комната, хозяйская спальня, широкая кровать. Игорь кивнул: – Гут. Век! Хозяин исчез за дверью. Игорь разделся, пистолет под подушку сунул. Подумав немного, подставил к двери вплотную стул. Если хозяин ночью решит войти, стул упадет, загромыхает. Предосторожность не лишняя. Спал вполуха, вполглаза. Но ночь прошла спокойно. Хозяин не хотел неприятностей семье. Утром за дверью осторожные шаги, тихие голоса. Игорь поднялся, оделся, пистолет в кобуру вернул, вышел. На столе чайник паром исходит, бутерброды на тарелке лежат, стоит бутылка бимбера. Хозяин с поклоном к столу приглашает. Игорь хмыкнул. По сравнению с русскими и белорусскими селами, освобожденными после оккупации, разница разительная. Сел за стол, позавтракал, но самогон пить не стал, вдруг хозяин какую-нибудь отраву подсыпал? Уходя, небрежно бросил на стол пару дойчмарок. Вроде за постой и завтрак. Хозяин до калитки проводил. – Радом? – спросил Игорь. Хозяин показал рукой направление. До города оказалось рукой подать. Игорь, подходя, присматривался – не видно ли заставы. К его удивлению, контрольно-пропускного пункта не оказалось. А ведь Радом – уже ближняя фронтовая зона. Но в городе ходили военные патрули, документы проверяли в основном у гражданских лиц. Игорь, хоть и карту буквально наизусть выучил, сперва по городу прошелся. Где батареи зенитные стоят, где комендатура? Все пригодиться может. На восточной окраине серьезная линия обороны – железнодорожные ДОТЫ и капониры для артиллерийских орудий. Приближаться не стал, иначе заподозрить могут. Все укрепления отлично видны с воздуха, а наши уже довольно активно перед каждым наступлением воздушную разведку проводили с фотографированием. Выйдя к заводу, обошел по периметру. Забор каменный, высокий, только крыши цехов видны с улицы. Слышно, как внутри ухают молоты, гудят станки. Ну и как определить уязвимое место? Для начала бы внутрь проникнуть. Но предприятие оборонное, любой желающий не пройдет. У сотрудников пропуска. Игорь в ближайшую пивную направился. Не пиво пить, а разговоры посетителей послушать. Иной раз в пивных, парикмахерских ценные сведения услышать можно. В таких местах, как правило, подавляющая часть посетителей – работающие на близлежащем заводе. Кружку пива или сливовицы, бимбера пропустить после смены, пообщаться. На Игоря покосились, в немецкой форме он был один. Солдаты вермахта посещали солдатские кафе или пивные. Игорь пива взял, за столик уселся. Утихшие было с его приходом разговоры возобновились. Плохо, что он не владел польским. Но поляки полагали, что за столиком немец, их языка не понимает, не стеснялись. О чем только не говорили! За столиком справа о том, что Красная Армия близко и надо собирать вещи и пробираться к родственникам в Ольштын или Вроцлав. При этих словах Игорь усмехнулся. Неужели поляки всерьез полагают, что немцы смогут остановить нашу армию на дальних подступах к Германии? За столиком слева рассуждали, что делать после прихода большевиков, наверняка военный завод закроют, как тогда зарабатывать деньги и кормить семью. Конечно, Игорь понимал не все слова, но общее представление складывалось. При немцах большая часть жителей приспособилась к условиям жизни в оккупации. Теперь в ближайшем будущем грозили новые перемены. Игорь потягивал пиво, иной раз ловил на себе неприязненные взгляды слегка подвыпивших мужчин. Впрочем, глаза они сразу отводили. Если немец воспримет взгляд как угрозу, запросто может доставить в гестапо или комендатуру. А были случаи – выводили и стреляли. Чего церемониться со славянами? Неполноценная раса! Игорю после кружки пива захотелось в туалет. Зашел в кабину, услышал, как в туалет зашли еще двое, судя по шагам. Сразу насторожился, потому что свободные кабинки были, а вошедшие в них не заходили. Облегчившись, вытащил из кобуры пистолет, снял с предохранителя, пинком распахнул дверь. Она ударила одного поляка, довольно сильно по лицу. Второй стоял с ножом в руке, явно ожидая Игоря. А наткнулся на пистолетный ствол. – Хенде хох! Поляк выпустил нож, который звякнул о пол. Поляк поднял руки. Думать о нападении в такой ситуации – чистой воды самоубийство. – На колени спиной ко мне! Поляк выполнил приказ, хотя Игорь приказал по-немецки. Игорь нож на полу пинком в угол отправил. Наставил пистолет на второго. Дверцей ему разбило нос, рукой он сейчас лицо прикрывал, обильно кровь стекала на одежду. – Ты тоже на пол, польская свинья! Именно так действовал бы солдат вермахта, а может, и жестче, застрелил бы того, кто с ножом. Немцы не терпели ни малейших попыток напасть. За одного убитого солдата расстреливали десятки заложников. Сейчас же и повод искать, чтобы придраться, не надо. Игорь замешкался. Застрелить? Побить? Или отпустить? Если отпустит, не поймут. В туалет открылась дверь, на пороге возник поляк. Увидел двоих, стоящих на коленях, у одного кровь ручьем из носа, в руке немца пистолет. И почти сразу шум в пивной, возгласы, стук стульев, шаги. Поляки уходили из пивной, опасаясь за свою жизнь и здоровье. – Ты кто? – спросил Игорь того, что с ножом был. Поляк молчал. Игорь пнул его сапогом в спину, но не носком сапога, так ребра сломать можно, а припечатал всей подошвой. Удар чувствительный, но травмами не грозит, синяк будет. – Кшиштоф Войцеховский. Пропуск во внутреннем кармане. – Предъяви! Только медленно, иначе башку прострелю. Поляк достал бумагу. Игорь быстро пробежал глазами. Пропуск на завод, который его интересует. – Кем работаешь? – Электриком. Второй поляк с разбитым носом смотрел на Игоря с ужасом, его трясти начало, осознал, что влип в серьезную историю. За нападение могут отправить в концлагерь. Тем более в Польше их полно. Да не одного, с семьей, для острастки и науки остальным. – Достань платок и вытри сопли. Поляк достал платок, сделав это медленно. Он опасался, что быстрое движение спровоцирует Игоря на выстрел. Вытер лицо, руку, приложил платок к носу. – Теперь встал и пшел отсюда! Поляк поднялся, прижимаясь к стенке, вышел, не веря в свою счастливую звезду. В глазах Кшиштофа мелькнул страх. Он решил, что немец застрелит его без свидетеля. Нож в углу, на нем отпечатки его пальцев. Впрочем, никто и расследовать убийство не будет. Поверят немцу, а не ему. – Сколько входов на завод? – Что? – переспросил поляк. Игорь пнул его еще раз. В этот момент приоткрылась дверь, заглянул в щель официант, тут же закрыл. – Ты не понял вопроса? – Я не так хорошо знаю немецкий язык, господин солдат. – Я жду. – Проходная, еще двое ворот. Через один заезжают грузовики, другие железнодорожные. Поляк вопросом явно удивлен был. Зачем это немцу? – Где трансформаторная подстанция? Ты, как электрик, должен это знать. – Недалеко от железнодорожных ворот, слева, одноэтажное здание. – Резервное питание есть? – Был дизель-генератор, сейчас неисправен. Видимо, вопросы, нехарактерные для немца, заставили мозги поляка заработать. – Господин солдат, осмелюсь спросить, зачем это вам? – Спросить можешь, ответа не получишь. Немцы завод минировали? – Нет. Во всяком случае, я не видел. Вы русский разведчик? – Разве я похож на русского? Я австриец, в вермахт мобилизован. Потому я тебя не убил. А теперь вставай, иди прочь и держи язык на замке. – Мне бы мой пропуск. Без него не пустят на завод, а мне утром на работу. Игорь про австрийца наврал, но не говорить же правду? Он бросил пропуск на пол, открыл дверь, вышел. За барной стойкой бармен и официант, оба бледный вид имеют. И больше в пивной ни одного человека. Увидев Игоря, который до сих пор не удосужился убрать пистолет в кобуру, оба струхнули. Игорь убрал оружие. К чему пугать официантов? Они лишь служащие и ничего плохого ему не сделали. – Господин солдат желает выпить? – предложил один. – Скорее закусить. Паршивая польская свинья в сортире изволила нелестно отозваться о Великой Германии и получила урок. – Айн момент! Один официант подбежал к столику, где Игорь раньше в одиночестве сидел, убрал пустую кружку, полотенцем стол вытер, подвинул стул. Бармен тут же принес на подносе бутерброды с колбасой и сыром, порезанную ветчину. – Отлично! – одобрил Игорь. – Только для солдат Германии! – подобострастно согнулся бармен. Игорь не спеша умял ветчину, бутерброды. Полез в карман, за деньгами. Официант подумал – за сигаретами, зажег зажигалку. Игорь достал несколько марок, надо рассчитаться. Бармен, как старший по должности, замахал руками. – Не надо денег, это угощение бесплатное. Всегда рады вас видеть, господин солдат. – Врешь, собака! Но ветчина вкусная. Повернулся и, не торопясь, вышел. Увидел через окно, как бармен и официант метнулись к туалету. Что они ожидали там увидеть? Труп? Игорь прошелся вдоль забора завода. Железнодорожные пути подходили к предприятию с другой стороны. Он обогнул завод. Что-то вертелось в голове, связанное со словом «Радом». О! Вспомнил! В музее Советской Армии видел пистолет «Vis-Radom», как две капли воды похожий на американский Colt M1911. Но вроде он был послевоенного выпуска. Жаль, что не присмотрелся. Игорь встал немного поодаль и сбоку от заводских ворот. Через полчаса створки распахнулись, небольшой маневровый паровоз толкал перед собой несколько грузовых вагонов на железнодорожную станцию. Оружие или патроны? Впрочем, какая разница, все сделанное на заводе будет убивать или калечить солдат Красной Армии. Почему его наши не разбомбили или американцы? Впрочем, с американцами догадки есть. Англичане и американцы недавно открыли второй фронт. Он был остро необходим в сорок первом и сорок втором, когда Германия была сильна и СССР переживал тяжелые времена. Красная Армия пятилась, ценой миллионов жизней сдерживая натиск сильного врага. Америка и Англия тогда выжидали, откупаясь тушенкой и военной техникой, причем не самой современной. Истребители и танки получше пошли в сорок третьем, когда наши заводы уже работали в полную силу. Но в сорок четвертом, когда Красная Армия к середине года уже вышвырнула немцев с нашей территории, зашла в сопредельные страны, заокеанские «друзья» спохватились. Промедли немного, и армия СССР сама добьет Германию. И тогда коммунистический режим установится во всей Европе, от Ла-Манша до Владивостока. Такое Черчиллю и Рузвельту могло присниться только в страшном сне. Засуетились, быстро план разработали. Причем с червоточинкой. Немцев пленных сгоняли в лагеря для военнопленных, а захваченное оружие держали на складах недалеко. Если бы Красная Армия перешла в начале сорок пятого Одер и двинулась дальше, американцы двинули бы против Советов военнопленных немцев, вернув им оружие. И немцы бы согласились. В оккупированной Европе они не творили таких зверств, как на землях СССР, и сейчас реально боялись, что русские, войдя в Германию, будут отвечать тем же. Еще во время войны, когда Германия столкнулась с ожесточенным сопротивлением Красной Армии, действиями партизанских отрядов, верхушке рейха стало ясно, что молниеносной и победоносной войны не будет. Война пошла на истощение людских, материальных и финансовых ресурсов. Боссы рейха понимали, что конец войны будет не в их пользу, поражение через год-два-пять – неминуемо. Разведслужбы Германии стали наводить через нейтральную территорию контакты с ведомством Аллена Даллеса, предтечей ЦРУ. Задачей главарей рейха было заключение сепаратного мира Германии с Англией и США, Сталин о таких переговорах был информирован нашей разведкой, предприняли меры, сорвав переговоры. Игорь все исторические сведения знал, поэтому не удивлялся, что американцы активно бомбят жилые районы, А Дрезден почти весь будет стерт с лица земли. Заводы зачастую оставались целыми, поскольку еще с довоенных времен акционерами, причем крупными, были американские корпорации. И развернувшаяся война принесла им деньги. История не знает сослагательного наклонения, но если бы японцы не напали на Перл-Харбор, еще неизвестно, вступили бы американцы в войну или нет. Фактически победил Германию Советский Союз, обе страны лежали в разрухе, и лишь одни США вышли из войны окрепшими, усилившими промышленность и разбогатевшими. Мало того, золото и ценности многих стран мира оказались у них. США пообещали сохранить золото, чтобы оно не попало в руки нацистов, но золото потом не вернули. Кто сильно настаивал на возврате, как президент Франции Де Голль, тем прислали пароходы, полные бумажных денег-долларов, пустив печатные станки на полные обороты. Гарри Трумэн, бывший в 1941 году вице-президентом США, еще 24 июня 1941 года, на третий день войны Германии и СССР, сказал: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии. И таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя мне не хочется ни при каких обстоятельствах видеть Гитлера в победителях». Именно Трумэн, пришедший к власти после смерти Рузвельта, в августе 1945 года стал инициатором атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. И именно он 4 апреля 1949 года образовал блок НАТО для противостояния с СССР. Когда паровоз с вагонами вышел с территории завода, ворота несколько минут оставались открытыми. Игорь быстрым шагом прошел мимо, скосив глаза. Так, поляк-электрик не соврал, трансформаторная будка была. Одноэтажное здание без окон, к нему подходят толстые провода на изоляторах. Конечно, можно подорвать несколько опор электропитания, но восстановить их можно быстро. С трансформаторной подстанцией, взорви ее, так быстро не получится. Новый трансформатор в условиях войны доставить со складов надо, установить, подключить. Это при условии, что трансформатор требуемой мощности есть на складах. Фактически он задание выполнил, уязвимое место обнаружил. Завод можно остановить, не разрушая. Но до посадки самолета еще сутки с небольшим. В городе полно немецких войск, бессмысленно шататься опасно, можно нарваться на патруль. Документы его выглядят надежно, но случайности возможны. В ГФП служаки опытные, поднаторевшие в проверках. Он счел за благо убраться из города посветлу. Ночью проверки усиливаются. На ночевку устроится где-нибудь, деньги есть. Выбрался на опушку, остановил попутную машину. Отъехав на пару километров до ближайшей деревни, сошел. Еще километр пешком ему пройти и вправо свернуть. Переждать можно в небольшом лесу. Метров через триста увидел на обочине легковую машину, капот поднят. Видимо, сломалась. Под капотом солдат возится. Игорь намеревался пройти мимо, но открылась дверца, выбрался майор. – Фельдфебель, ко мне! Игорь подбежал, козырнул. – Фельдфебель Кранце! – Вы что-нибудь понимаете в машинах? – Совсем немного, господин майор. – Помогите моему водителю исправить мотор. Игорь, пока стоял рядом с автомобилем, увидел на заднем сиденье коричневый кожаный портфель. Немецкие офицеры в таких транспортировали документы. Видел он уже такие, их выдавали штабным офицерам. Шальная мысль мелькнула – завладеть. Ни офицер, ни водитель в нем врага не видят, от деревни далеко, выстрелы как легкие хлопки донесутся. А машину можно в лес загнать. Даже более сумасшедший план родился. Немца в плен взять. Только как вывезти? На самолетике два места – пилота и одно во второй кабине. Возможностей самолета Игорь не знал. Если он уместится с офицером во второй кабине, сможет ли самолет подняться? – Так точно, помочь! Игорь склонился над мотором с другой стороны. Еще раз удивился, как выглядит мотор. Всё же немцы содержат технику в идеальном порядке. Мотор чистый, все детали блестят. Видел он наши двигатели на грузовиках. В потеках масла, в пыли. – Камрад, объясни, что случилось? – Мотор работал хорошо, а потом как обрезало. Заглох на ходу. Игорь, хоть и не был автомехаником, понял – зажигание неисправно. Если барахлит подача бензина – бензонасос или карбюратор, мотор плохо тянет, чихает, но не глохнет внезапно. У немцев четкое разделение труда. Машину ремонтирует механик, водит шофер. И когда случается внезапная поломка в пути, не все водители могут с ней справиться. Игорь проверил трамблер. – Медленно проверни коленвал заводной ручкой. Точно, зазора между контактами нет. Неисправность пустяковая, в Союзе любой водитель обнаружил бы такую и устранил на раз. Подрегулировал, приказал: – Заводи, солдат! Водитель уселся за руль. Майор ходил в сторонке, нервно курил. Мотор взревел, потом заработал ровно. Скрытый от водителя и офицера капотом, Игорь выхватил пистолет из кобуры, снял с предохранителя. Шофер выскочил из машины закрыть капот. Майор тоже подошел – поблагодарить фельдфебеля. Шофер закрыл капот, и Игорь выстрелил ему в грудь. Майор застыл в шоке. Игорь наставил на него пистолет. – Сдайте оружие! Майор трясущейся рукой вытащил из кобуры «Вальтер», протянул Игорю. – Труп на заднее сиденье, быстро! – Вы не убьете меня? – жалобно спросил майор. Куда девался лоск и властный голос. – Будете вести себя спокойно – останетесь в живых, обещаю. Майор с трудом уложил убитого солдата на заднее сиденье. Игорь снял с майора брючный ремень, связал им руки офицеру сзади. – Садитесь, господин майор! И распахнул переднюю пассажирскую дверцу. Майор неловко плюхнулся. Игорь за руль уселся, тронул машину, посмотрел в зеркало заднего вида. Дорога пустынна. Свернул в сторону леса на узкую грунтовку, отогнал подальше, загнал легковушку в лес. Выбрался с водительского места, вытянул портфель. Интересно посмотреть, что там за бумаги, из-за чего он рисковал своей шкурой и убил солдата. Открыл папку. Оперативная карта, нанесено расположение немецких и наших частей. Причем наших довольно точно. Неплохо немецкая разведка работает! А дальше листки с приказами. Вчитался – во всех идет речь о снабжении войск. – Майор, вы снабженец? – Яволь, отдельная рота тылового обеспечения. – Спокойное место. – Увы, в прошлом. Вы немец? Интересно, почему пленные не первый раз задают ему этот вопрос? Из-за хорошего произношения? – Русский, если вас это так тревожит. Майор вздохнул и замолчал.Глава 2 Секретная штольня
Спали в машине, конечно, Игорь вытащил из нее труп солдата. Утром есть хотелось. Майор сказал: – В багажнике машины есть продукты, выпивка. Игорь достал консервы, копченую колбасу, галеты, бутылку коньяку. Консервы отложил на обед или ужин. Колбасу порезал ножом. Пришлось развязывать пленному руки, не кормить же его с рук. Сытный завтрак запили коньяком. Игорь в стаканчик плеснул, а майор присосался к бутылке. Разведчик вырвал ее из рук немца. Наверное, решил напиться всерьез, как майор думал – в последний раз. Но половину бутылки опростал, потом уснул. А проснувшись ближе к вечеру, поинтересовался: – Почему мы здесь? В самом деле, сложно объяснить штабному офицеру, почему его не торопятся перебрасывать к русским. Игорь поглядывал по сторонам, несколько раз выходил из машины. Наверняка немцев уже хватились в их подразделении, организовали поиски. Постепенно стемнело. Игорь стал поглядывать на часы. Минут за двадцать до предполагаемой посадки вытащил майора из машины. – Нам придется немного размять ноги. – С удовольствием, спина, ноги и зад затекли. Вышли на середину поля. Еще неизвестно, в каком месте остановится «ПО-2». Долго стоять на поле для самолета опасно, на звук двигателя обратят внимание. Поэтому к севшему самолету бежать надо быстро. Игорь развязал руки пленному. – Сейчас сядет самолет, придется бежать к нему. Предупреждаю – никаких попыток бегства, застрелю сразу. – Мне дорога моя жизнь, и я хочу увидеть свою семью. Самолет возник внезапно. Легкие хлопки работающего на холостых оборотах двигателя, шуршание травы. Игорю с майором пришлось отбежать в сторону, потом мчаться за самолетом. Как только он развернулся и встал, Игорь подбежал к кабине пилота. – Дмитрий, это я, Катков. Со мной пленный. Сможешь забрать обоих? – Быстро в кабину! Игорь забросил портфель, потом подсадил майора, влез сам, усевшись у него на коленях. Других вариантов просто не было, кабина очень тесная. Самолет пошел на взлет. Игорь не пристегнут, впрочем – как и майор. Но Игорю хуже, он почти по пояс высовывается из кабины, встречный ветер бьет в лицо. Он вцепился в борта, опасаясь вывалиться из кабины на вираже. Наконец самолет стал снижаться, впереди на земле вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. Но как только самолет коснулся колесами земли, прожектор погас. Самолет пробежал немного, свернул к стоянке. Летчик заглушил мотор. Пилот выбрался из кабины первым. Игорь же едва расцепил пальцы рук, настолько сильно он держался за борта. Выбрался на крыло без посторонней помощи, помог майору, затем вытащил портфель. Пленный удивлялся: – Как это дряхлое сооружение летает? Из темноты показался майор Гуков. – С прибытием тебя, Катков! А кто это с тобой? – Пленный майор. А это портфель с документами. – Не ожидали. Выходит, с прибытком вернулся? – Так точно. – В штабе заждались, едем. В разведотделе при штабе армии сначала допросили майора, просмотрели документы. Когда допрос закончили и пленного увели, стали расспрашивать Игоря. Доложил он кратко и четко, нарисовал схему завода, трансформаторную будку. – Иди, Катков, отдыхай. Игорь спать завалился, сняв только сапоги. Устал, последние две ночи практически не спал, опасался, что майор сбежит. Разбудил его командир взвода. – Здоров же ты, старшина, дрыхнуть! Сутки спишь! Игорь поднялся, потер глаза. На снарядном ящике рядом с топчаном стоял котелок с дымящейся кашей, рядом хлеб. – Перекуси, потом ко мне зайдешь, кое-что обмозговать надо. Игорь первым делом в туалет, потом умылся, а уж потом за еду принялся. Переоделся в свою форму, чего солдат пугать. Командир взвода за разложенной картой сидел. – Ты на заводе был, тебе карты в руки. На завтра намечен переход линии фронта диверсионной группой, ты старший. Кого возьмешь и как действовать будешь? – Мне бы сначала с сапером поговорить. Не знаю, сколько взрывчатки надо. – Будет тебе сапер. Лейтенант вышел, вернулся с командиром взвода саперов, лейтенантом Ярыгиным, тот сразу к делу приступил. – Опиши здание. – Одноэтажное, приблизительно пятнадцать на десять, кирпичное, без окон, две большие двери, как ворота. – Минимум килограммов двадцать взрывчатки надо, пару взрывателей, провода, подрывную машину. Итого тридцать кило. Один в вещмешке унести может, но лучше вдвоем, взрыватели отдельно от тротила. – А еще провизия, гранаты, патроны. Выходит – три, а лучше четыре человека. – Кого из саперов в группу дашь? – У меня от взвода отделение осталось, где саперов набраться? – вздохнул лейтенант. – Когда выход? – Завтра вечером. – Тогда до завтра. Сапера необходимым снабжу. Лейтенант-сапер ушел. – Как действовать будешь, Катков? – По обстоятельствам, сложно там. – Людей подбери в группу, назови фамилии. – Хоть сейчас. Игорь людей в своем отделении знал, назвал сразу – Шамаев, Егоров, Сабельник. – Хорошо, иди готовь группу. А что ее готовить, когда каждый разведчик к рейду готов всегда. Понятно, харчей взяли на несколько дней. – Старшина, в чьей форме идем? Языком свободно владел он один, и форма, если патруль остановит, не поможет. Но к заводу по городу идти надо, но не в советской же форме? Еще сапера переодеть надо и взрывчатку распределить по ранцам, не носят немцы вещмешки. На этот выход документы для группы не готовили, смысла не было. Ближе к вечеру следующего дня командир взвода привел сапера – совсем молодого парнишку. Под тяжестью взрывчатки в сидоре он сгибался. Разведчики переглянулись. Опытен ли сапер? Если он не сможет грамотно заложить взрывчатку и произвести подрыв, весь рейд пойдет насмарку и его придется повторять. Но тогда и немцы будут настороже, поняв, что русские испытывают интерес к заводу. Но выбирать не приходилось. Игорь спросил: – Давно в действующей армии? – Давно, – кивнул сапер. – Целых три месяца, после учебки. Игорь едва не застонал. Пошли в каптерку к ротному старшине. Немецкие мундиры не подошли, болтались на парне, как на вешалке. Впору оказался лишь мундир РОА, власовской армии. Сапер заартачился. – Не надену форму предателей Родины! – Будешь выкобениваться – отправлю под трибунал за невыполнение приказа, – жестко сказал Игорь. – Он такой, он может, – подлил масла в огонь старшина роты. Пока Игорь ходил с сапером, который представился как Иван Федоров, его разведчики распределили взрывчатку по ранцам, исходя из принципа – не класть все яйца в одну корзину. Так же и с взрывателями поступили, а провода и подрывную машину оставили для сапера. Игорь опасался в душе, что сапер доставит им кучу хлопот. Молод, ершист, фронтового опыта кот наплакал, а самомнение большое. Похоже, лейтенант-сапер отдал им, кого не жалко. И не придерешься, формально он прав. Просили сапера – получите. Ночью перешли линию фронта, до утра прошли километров двадцать пять, на день залегли в лесу. Да и лес – одно название, деревья как по линейке, весь просматривается, и чистота, как в городском парке. Но передневали, выспались по очереди, поели и снова в путь. К утру у города оказались. Игорь решил сначала понаблюдать – не изменились ли порядки? В бинокль было видно, как на входе проверяют документы, но у гражданских. Им в город сейчас идти несподручно, что группе делать в городе? В пивной сидеть? Так денег нет, и никто, кроме Игоря, немецкого не знает, даже польского. Ходить по городу бесцельно, значит привлечь внимание патрулей. – Все, отдыхаем. Егоров – часовым, через четыре часа поднимешь Шамаева, он тебя сменит. Для разведчиков такой режим привычный. Есть возможность отдохнуть – спи! А сапер вертелся, уснуть не мог. Егоров кулак ему показал: – Угомонись! Не в казарме. Еще засветло поднялись. Игорь вывел всех на дорогу. – Стройся в одну шеренгу! Ставлю задачу. Идем строем, всем молчать. Если остановят, говорить буду я. Подходим к заводу. Есть там местечко у стены удобное. Перебираемся, а дальше по обстановке. Теперь в колонну по два – становись! Федоров – замыкающим! Шагом – марш! Так и пошли, не скрываясь. Патруль на въезде на них внимания не обратил. Игорь, как и положено командиру подразделения, сбоку идет. Плохо, что у его солдат лица напряженные. Когда отошли, Игорь прошипел зло: – Что у вас морды деревянные? Прошли уже. Поспокойнее надо. Пошла заводская стена, высокая и глухая. Разведчики поглядывали. Интерес у них свой – не идет ли наверху забора колючая проволока или битое стекло? Без подготовки тоже сюрпризы не преодолеешь, не порезавшись. Как только миновали сначала автомобильные, а затем железнодорожные ворота, свернули за угол. Здесь вроде небольшого пустыря, за ним складские здания. – Сабельник, Шамаев, поднимите меня! Тактика отработанная. Разведчики руки крест-накрест, слегка присели. Игорь ногой оперся, разведчики вверх его подняли. Игорь за верх забора взялся, провел рукой. Стекла битого, вцементированного нет, как и колючей проволоки. Подтянулся, влез на забор, улегся на него грудью. Для начала осмотрелся. Стемнело уже, на заводской территории движения не видно. Руку вниз опустил. Сабельник и Шамаев подсадили Егорова, за ним сапера. Потом за руки втянули их. Игорь уже спрыгнул вниз. Черт! Высоко! Если удастся подстанцию взорвать, надо подготовить путь отступления. Времени на гимнастические экзерсисы уже не будет. – Федоров, на месте. Остальным искать ящики, лестницу, еще что-нибудь подручное, чтобы назад выбираться. Разведчикам объяснять не надо, разошлись. Вскоре принесли разнокалиберные ящики, соорудили из них пирамиду. Худо-бедно, взобраться можно, особенно в условиях цейтнота или преследования. Что оно может быть после взрыва, Игорь не сомневался. – Так, парни, теперь к подстанции и ползком. Игорь первым пополз, за ним, по следу остальные. Вот и здание. И вот здесь первый прокол. Двери железные, на внутреннем замке. Взрывчатку надо заложить у трансформатора. А как внутрь проникнуть? Если взрывчатку у стены заложить, она обрушится, а трансформатор, разные пускатели-рубильники-переключатели и вовсе могут не пострадать. Ведь видел же он эти двери, а не предусмотрел! А теперь близок локоть, а не укусишь. Выручил Шамаев. – Старшина, позволь поковыряться. Возился долго, открыть не получилось. – Катков, я другую дверь осмотрю. Другая была не дверь, а целые ворота железные. Через них, видимо, внутрь подстанции сам трансформатор завозили, весил он не одну тонну. Шамаев вернулся быстро. – Ловкость рук и никакого мошенничества. Старшина, с тебя по возвращении пол-литра. – Будет. Егоров, Федоров – внутрь. Шамаев – к другому углу подстанции. Смотреть в оба. Сам Игорь встал недалеко от ворот. Если кто-то из служащих к подстанции подойдет, он отвлечет. А на крайний случай финка есть. Ее в чехле он нес в ранце. Финку из чехла вытащил, в рукав мундира определил, рукоятью вниз. Стоит тряхнуть, финка обратным хватом в ладонь ляжет. Собственно, в рейд все разведчики ножи взяли, даже сапер. Но ему нож для других целей нужен – концы проводов зачищать или сами провода резать. Через несколько минут шорох сзади. Игорь резко обернулся. – Старшина, свои! Трансформаторов два. Иван говорит, взрывчатки хватит, время нужно. – Ну, так не теряй, если можешь – помоги. – Есть. Егоров беззвучно исчез. Минута тянулась за минутой. Что они там так долго? Игорь заметил темную фигуру, потом зажегся фонарь. Человек явно направлялся к подстанции. Дежурный электрик? Да какая разница? Игорь направился навстречу. Не доходя нескольких шагов, луч фонаря упал на Игоря. Он прикрыл ладонью глаза, выругался. – Шайзе! – Простите, господин фельдфебель, не ожидал вас здесь встретить в такое время. – Ты кто такой? – Дежурный. Мне надо показания приборов записать в журнал. У Игоря мысли бешено в голове крутятся. Убить? Или назад отправить? Так ведь скажет начальству, что его немец не пустил, могут прислать немца из охраны. Дежурный помялся. – Я могу идти? Ответить Игорь не успел. За спиной жарко ахнуло, его и дежурного сбило взрывной волной, заволокло пылью. По спине били куски падающих кирпичей. Какого черта? Кто давал команду на подрыв? Или у сапера что-то пошло не так? Сапер и Егоров, если были внутри, погибли. Уцелел ли Шамаев? На заводе погас свет в цехах, остановились станки. Наступила тишина, и вдруг завыла сирена. На заводе объявили тревогу. Сейчас к взрыву подбежит охрана. Надо срочно делать ноги. Игорь вскочил, кинулся к подстанции. Ничего не видно, пыль, куски кирпича. От подстанции ничего не осталось. Игорь пробежался, вглядываясь. Если Шамаева не разорвало на куски, то завалило стеной. От разведгруппы остался он один. Со стороны завода виден свет фонарей, слышны свистки. Он побежал в сторону железнодорожных ворот, перескочил пути. Игорь часто действовал от противного. Где противник его не ждет, там и надо быть. Ящики у забора обнаружат сразу, пустят собаку. А Игорь хотел пробежать или пройти к противоположной стороне завода. Там тоже из цехов начали выходить рабочие. Он видел их смутные тени, слышал голоса, кое-где мелькали фонари. Из глубины территории завода к воротам с притушенными по военному времени фарами подъехали три крытых грузовика. Игорь понял – это его шанс. Подбежал к борту последнего, подпрыгнул, вцепился в борт, подтянулся. В кузове темно, у самого борта какие-то ящики. Но солдат нет. Удача! Он залез в кузов, протиснулся вперед, к кабине, улегся за ящиком. Если на проходной на въезде посветят в кузов фонарем, его видно не будет. Но при тщательном досмотре груза, случись такой, придется принимать бой, скорее всего – последний в жизни. В пистолете восемь патронов и в запасной обойме столько же. И жизнь он свою продаст дорого. Но колонна выехала без досмотра и быстро. Теперь оставалось миновать заставу на выезде из города и можно выпрыгивать из грузовика. Короткая остановка, приглушенная речь, потом брезент сзади слегка откинули, ударил луч фонаря. Игорь даже дышать через раз стал. Но фонарь погас, и через несколько минут грузовик тронулся. Далее колонна шла без остановок. Игорь достал из кармана зажигалку, чиркнул. Что немцы везут? Оказалось – в каждом ящике взрывчатка в брусках. Задумался. Для чего немцам бруски тола? Ну, мины, снаряды – это понятно. А тол брусками применяли для подрыва сооружений – мостов, зданий. Ведь его погибшая разведгруппа тротил несла в таком виде. А еще тротил в таком виде применяется для земляных работ большого объема – котлован быстро сделать, камни разнести в клочья. Интересно стало Игорю. Что немцы сооружают? Ему бы прыгнуть с грузовика, тем более скорость невелика, километров сорок. Игорь подобрался к заднему борту, выглянул. Небо звездное, присмотрелся, сориентировался. Машины на восток шли, в сторону передовой. Пока ему по пути. Но уже вскоре машины свернули на юг, на рокаду. Игорь сидел у заднего борта, готовый в любое мгновение выпрыгнуть. По-здравому размышляя, надо покидать грузовик сейчас, потому как он отдаляется от места перехода через передовую. Но интерес разведчика не последнее дело. Через час грузовики остановились. Впереди, от головы колонны, доносятся обрывки фраз. Игорь осторожно, чтобы не издать стука, спустился на землю и сразу в сторону, в кусты. Впереди КПП, мелькают фонарики, проверяют документы. Похоже, грузовики прибыли к месту назначения. Игорь посмотрел на часы. Получалось – ехали час сорок. Где он, понять сложно, ни одного указателя по пути не видел. По-любому от КПП надо убираться, когда рассветет, его могут обнаружить. Отошел метров на двести в сторону, свернул влево. Земля под ногами пошла вверх, подъем. Сначала пологий, потом покруче. Неожиданно на колючую проволоку наткнулся. Пот пробил. Если есть колючка, должны быть мины, немцы всегда так делают, а он шагал смело. Видно – везло ему сегодня. С разведчиками при взрыве на заводе не погиб, выбрался из города удачно, минные заграждения преодолел. Сломал ветки у кустарника, одной рогулькой поднял нижний ряд проволоки максимально высоко, но осторожно. Вдруг дальше к проволоке консервные пустые банки подвешены, как сигнализатор. Подползать стал, где колючки за обмундирование цеплять стали, второй веткой отводил. Лишь бы не спирали Бруно, их таким способом не преодолеть. Ветки убрал за собой. Если днем патрули колючку обходят, ничто не должно указывать, что был посторонний. А дальше уже ползком. Сначала земля шла, кусты росли, низкорослые деревья. А потом камни пошли. Тут уж Игорь встал. Для установки мины камень долбить надо, сизифов труд, потому что мин много надо и на каменистой поверхности их не замаскируешь. Он пытался вспомнить, где есть на карте такая возвышенность, то ли холм высокий, то ли гора. Неужели северные предгорья Карпат? Почему-то еще со школы он считал, что Карпаты – это Молдавия, так она настолько южнее? Знать бы, что географические знания пригодятся, наизусть зубрил бы. Впереди и выше послышались шаги. Камень звук хорошо проводит. Потом разговор на немецком. Двое, патруль. – Вилли, долго мы еще здесь будем? – Разве я генерал, Густав? – Если русские начнут наступление, в чем я не сомневаюсь, мы окажемся в западне. С севера русские, с юга горы. Нас перебьют. – Через два дня нас сменят эсэсманы, нас отведут. – Да ты спятил, Вилли? Кинут на передовую, в мясорубку. – Мы и так здесь четыре месяца как на отдыхе. Чего эту штольню охранять, если она пустая. Ладно бы, золотая руда, тогда понятно. – Наше дело солдатское. Патруль отошел, о чем говорили, Игорь уже не слышал, а красться следом поостерегся. Опять разговор про штольню. Со слов солдат – пустая. Тогда зачем грузовики взрывчатку привезли? Взорвать? Нелогично. Продолбили в каменистом грунте штольню, чтобы сразу взорвать? Немцы дурной работой не занимались никогда. И почему солдат вермахта должны сменить эсэсманы? Хотят спрятать в штольне ценные документы и вход взорвать? Вероятно, но сомнительно. Уже дураку понятно, что эта местность вскоре будет занята Красной Армией. Проще документы вывезти грузовиками или по железной дороге на территорию Германии. Хотя не факт, что через несколько месяцев наши туда не доберутся. Кто хочет что-то объемное здесь спрятать, стало быть, надеется вернуться. И схоронить надежно могут все, что угодно. Партийные бонзы немецкие – это фанатики, в поражение не верят. А вот люди прагматичные, с холодным умом, понимают – поражение третьего рейха еще не гибель страны. Восстановится Германия, и ей всегда будут нужны армия, разведка. Из истории Игорь знал, что после войны немецкую разведку возглавит генерал Гелен. И лучше всего предложить свои услуги правительству, имея в рукаве сильный козырь. Самые ценные кадры в разведке те, что остались на территории победителя, – агенты, диверсанты. Сейчас многие из них, чувствуя гибель рейха, затаились, легли на дно. Но придут другие времена, другие руководители, и в нужное время – вот она, готовая сеть в стане врага. Такой козырь в виде натурализовавшихся агентов – весомый аргумент и для американской разведки. После войны западные страны восстанавливались по плану Маршалла, принятому в 1947 году. Строились заводы, создавались полиция, армия, но все под приглядом американцев, устроивших военные базы. Без согласия американцев в Германии не назначался ни один человек на руководящие должности, будь она гражданской или военной. Игорьошибался, но узнал позже. Кое-какие документы немцы действительно спрятали в подземных хранилищах, например – в Сулевейке, где была крупная разведшкола, заминировав ходы. Но документы были копированы на фотопленку. Объем хранения меньше, спрятать проще, а в случае опасности просто засветить. Он был разведчиком, и для него главная добыча – документы и карты штабные. Он решил проследить за солдатами. Каким путем они ходят на гору, минуя минные поля, где караулка? Если солдат сменят эсэсманы, будут трудности, поскольку в эсэсовских охранных батальонах широко применялись собаки. И сейчас Игорь был бы уже обнаружен псом. Попробовал ползти за солдатами, а их не видно. Под гору успели спуститься? Начало светать. Сначала небо посерело, потом из-за горизонта поднялось солнце. И первые его лучи осветили вершину, хотя земля внизу была еще в сумраке. Суетиться на вершине опасно, любое движение могут засечь наблюдатели. Он выбрал место поукромнее, где вершина переходит в склон. Залег между камнями, со стороны вершины его корявое деревце прикрывает. Без еды и воды до вечера просидеть можно, не впервой. Терпение, зачастую в самых неподходящих для разведчика условиях – вынужденная необходимость. Камни, остывшие за ночь, неприятно холодили тело. Немецкий мундир тонкий, тепло плохо держит. Зато, когда солнце поднялось, обзор великолепный – на север и северо-запад. Движение по дорогам в сторону горы прекратилось. Но появился непонятный шум. Игорь головой покрутил, глядя в небо. Самолетов нет, взгляд вниз – дороги пустынны. Приложил ухо к камню. Звук стал значительно отчетливей. Похоже – отбойные молотки или перфоратор работают, и не на поверхности, а в глубине горы. Хотя горой возвышенность назвать трудно, метров семьсот, а то и поменьше. Альпинистского опыта не было, он мог ошибаться. В неподвижности находиться трудно. Игорь решил на несколько минут хотя бы присесть. Но делать это надо медленно, потому что глаза устроены так, что в первую очередь замечают движущиеся существа – животных, людей. Присел и замер. Только что вершина была пуста, и вдруг, как из-под земли, появились два солдата. Как они подобрались так неслышно? Были бы егеря – понятно. Эта парочка возникла внезапно, но при ходьбе цокали по камням подковками сапог. Неужели разведчик слух потерял и зрение подвело? При взрыве трансформаторной будки такое могло случиться. Но при контузии голова болит, кружится, кровь из ушей течет, если ударной волной барабанные перепонки повреждены. У Игоря ничего этого не наблюдалось. Да и цокот подковок, как и разговор солдат, он слышал отчетливо, даже голоса узнал, они проходили здесь ночью. – Напьемся вечером вдрызг! – Да, все равно на передовую. – Не думал я под конец войны попасть в расстрельную команду. – Если бы были пленные русские или вольнонаемные поляки, не задумался бы… Немцы удалились. Хм, кого это они собираются расстреливать? Скорее всего – строителей штольни. Немцы всегда старались избавиться от свидетелей. Строителей расстрелять, охрану отправить на передовую, в мясорубку. План поистине дьявольский. Строители погибнут от руки немцев, а немецкие солдаты – от огня русских. А те, кто разработал этот план, останутся чистыми. Прошел час, второй. Немцы не вернулись, видимо, опустились к подножию. Игорь отважился покинуть укрытие, осмотреть вершину. От подножия ее не видно, на небольшом пятачке она плоская, издали просматривается, но для этого оптика нужна – бинокль или стереотруба. Игорь пополз – для разведчика привычный способ передвижения. Добрался до места, где проходили патрульные. Видимо, штольня в скале строилась не один месяц, потому что патрульные ходили одним маршрутом и набили тропинку. Вроде почва каменистая, а по ходу движения трава вытоптана, на камнях царапины от подковок. Игорь параллельно тропинке пополз. На каком-то участке тропинка пропала. Он решил, что тропинка в сторону свернула, описав круг. А нет следов. Ну, не на парашюте же они опустились? Решил сузить круг. В одном месте из-под земли легкий шум. Отполз на пару метров, шум пропал. Откуда шум, уже понятно, идет работа на подземных, вернее – горных выработках. Пополз назад, шум послышался снова. Сначала понять не мог, потом озарило. Близко к поверхности подходит ход-камера, штрек, или как это у горняков называется? Ухо приложил к камням, звук отчетливее стал. По сантиметру поверхность исследовать начал. Была бы вентиляционная шахта, было бы отверстие, вентиляторы нагнетали бы воздух. Все же обнаружил то, что старательно искал. Есть тонкая, замаскированная щель, причем идет неровно. Тот, кто делал, соображал. Ведь в природе нет прямых линий. Сделано толково, он практически лежал на большом люке и с трудом его нашел. И не в последнюю очередь благодаря слуху. Иди он в полный рост, запросто мог не заметить. Надо взять на заметку и впредь к замаскированному люку спиной не поворачиваться, чтобы вовремя заметить патрульных. Вернулся ползком на свою лежку. Инженер, а потом и строители постарались, грамотно сделали. Наверняка работали руководители, да и проект делали в ТОДТе – военной строительной организации. И оборонительные сооружения на передовой, и цитадели, и секретные бункеры – все сооружали сотрудники этой организации. Появление Игоря на горе со штольней было незапланированным, однако не бесполезным. Кое-что узнал. Надо бы к своим возвращаться, в разведотдел армии. Доложить о выполнении задания, гибели парней. В душе Игорь полагал, что виновником был молодой сапер. Но доказать уже ничего невозможно, да и что это изменит? Хотелось пить и есть, но больше спать. Впереди опять бессонная ночь, но спать нельзя. Подумалось – в разведотделе их уже погибшими считают, все сроки возвращения прошли. Все же дождался темноты, медленно спускаться со склона стал. Сначала на ногах, потом лег, поверхность перед собой ощупывать начал. Обидно и нелепо будет подорваться на мине, возвращаясь. Трижды мины противопехотные обнаруживал, стороной проползал. Удивился, что, на гору взбираясь, ни на одну не наступил. Кое-как колючее заграждение миновал. А дальше на своих двоих. На одном из перекрестков обнаружил указатель, чему обрадовался. Карта в ранце осталась, а он у заводской стены оставлен. Направо Тарнобжег, налево – Кельце. Указатель на немецком, пока прочтешь польское название – язык сломаешь. Хоть и славяне, а обилие шипящих и сочетание согласных букв труднопроизносимо. Карту топографическую он визуально помнил, сразу сориентировался. По звездам определил направление и, пройдя несколько километров по дороге, получил еще одно подтверждение правильного пути – мост через Вислу. Правда, это были верховья реки. У Варшавы она будет значительно полноводнее. Прошел по мосту, удивившись, что отсутствует охрана. До передовой километров тридцать всего. Ночью немцы передвигались только колоннами, в сопровождении бронетехники. Поэтому Игорь смело шел по дороге, а заслышав шум мотора, прятался в лесу или, если деревьев не было, отходил в сторону и ложился. Свет фар до него не доставал. За ночь добрался до второй линии траншей. Но начало светать, и переходить фронт было нельзя, это просто самоубийство. Нашел себе укромное место, залег. В желудке сильно сосало. Жажду он утолил, наткнувшись ночью на ручей, но не ел почти трое суток. С лежки получился хороший наблюдательный пункт, плохо только – не было бинокля. Но высмотрел пулеметные гнезда, расположение минометной батареи. Мысленно привязал их к характерным ориентирам, для того, чтобы наши артиллеристы накрыли их потом огнем. Время до темноты тянулось медленно, но дождался. Прошел через вторую линию, не скрываясь. Риск был. И в первой и во второй линиях располагались солдаты одного батальона, знающие друг друга в лицо. Останови его офицер, у Игоря даже документов нет. То ли голод притупил чувство опасности, то ли повезло, но риск оказался оправданным. Залег сразу у траншеи, в десяти метрах, высмотрел, где располагается дежурный пулеметчик и ракетчик. Как только ракета на парашютике погасла, перемахнул траншею, за бруствером лег, пополз. Колючей проволоки на этом участке не было, но мин полно. Много времени ушло на преодоление минного поля, хотя заминированная полоса всего метров сто пятьдесят. Но поторопишься – подорвешься. А еще при каждой ракете приходилось замирать неподвижно. Да еще был бы на нем маскировочный костюм, а не темная немецкая форма. Судьба милостива оказалась, добрался до передового охранения. Сначала потянуло запахом махорки. Игорь тихо запел «Катюшу», чтобы себя обозначить. До немецких траншей полкилометра, не услышат. От окопчика с часовым сразу окликнули. – Кто там? – Разведка, не стреляйте! – Ползи на меня. Когда Игорь подполз, пожилой боец приказал: – Оружие отдай! Игорь пистолет из кобуры достал, протянул. – Теперь поднимайся, иди к траншее. Боец следом шел, держа на изготовку автомат. А дальше давно известное – командир роты, штаб полка, звонки в разведотдел армии, машина. Лейтенант, что за ним приехал, по прибытии в разведотдел хотел к начальству провести. Игорь уперся. – Больше трех суток крошки во рту не было. Сначала на кухню, сил нет. – Экие мы нежные! Игорь резко повернулся к офицеру. – Лейтенант, ты давно сам в рейд ходил? Или только на задание посылаешь? – Боец, что вы себе позволяете? Как разговариваете с командиром? Игорь видел его второй раз, вроде как командир второго взвода. Взводу этому на командиров не везло, то из рейда не вернется, то в нашем тылу осколком шального снаряда ранит. Игорь прошел в свою землянку, переоделся в советскую форму, вскрыл потом банку тушенки, которая как НЗ в сидоре хранилась, так ножом орудовал вместо ложки и съел. Теперь и в разведотдел можно. А лейтенант уже майору Гукову докладывает, что боец дерзил, не подчинялся приказу. – Катков? Один вышел? – Погибла группа, товарищ майор. Заложили заряды в трансформаторной будке, я снаружи охранение нес, и вдруг взрыв. Выйти никто не успел. Сапер с нами совсем молодой шел, не хочу грех на душу брать, но что-то он сделал не так. После взрыва завод обесточился, из цехов рабочие вышли. К месту взрыва немцы кинулись. Я успел мельком по развалинам пробежать. Искать тела бесполезно, там даже металл прогнулся, исковеркало. Выбрался из города на грузовике. Сначала они в сторону передовой ехали, потом направо повернули, по рокаде. И прибыли к сопке или горе. Для горы низкая, на глаз метров семьсот. В один из прошлых рейдов я уже упоминал о некоей штольне. Так вот, штольня эта в горе, грузовики в количестве трех туда взрывчатку доставили. – По месту определился? Покажи на карте. Игорь сначала перекресток дорог нашел, где указатель был, повел взгляд южнее. Обнаружил, ткнул пальцем. – Вокруг горы минные поля, колючка. Охрану вермахт несет, но из разговора патруля я узнал, что их не сегодня завтра эсэсманы меняют. – Ну, хорошо. Взрывчатка нужна для горных работ. Зачем СС? – Не могу знать. Я на гору влез в темноте, оказался как в западне. Отсиживаться пришлось. Интересная деталь – патрули из-под земли появляются, шахта наверх выходит. – Для вентиляции? – Нет решеток, вентилятор не дует. И главное – выход замаскирован. Я прямо на люке лежал и не понял. Звук подсказал, перфораторы слышны. – Хм, занятно. Железная дорога не подходит? – С запада, севера и востока точно нет, только грунтовка. С юга осмотреть не удалось. – За выполненное задание спасибо, как и за сведения о горе со штольней. В этом районе у нас есть группа из Армии Людовой. Но они не сообщали ничего. Ты первый и единственный пока, кто сказал. – Своими глазами видел, не от агента сведения получил. – Не обижайся, старшина. Сам знаешь, в нашем деле все перепроверить нужно. Можешь отдыхать. – Есть! В первую очередь спать. Голова не соображает ничего, спал урывками, еда подождет. Игоря растолкал сосед по нарам. – Товарищ старшина! Игорь поднял голову. – Чего тебе? – Да я узнать – живой ли? Вторые сутки пошли, как не встаете. – Да ну? Игорь поднялся, сходил умылся и в столовую. Только обед раздавать начали. Он подошел с котелком, получил щи и макароны по-флотски. Съел, показалось мало, подошел еще раз. У землянок роты его встретили бойцы взвода. – Старшина, с возвращением! Поделись, как рейд прошел. А главное интересно, почему и как получилось, что один вернулся? Для разведчиков вопрос существенный. Если Игорь парней в трудной ситуации бросил или на нейтралке группа подверглась обстрелу и он один выбрался, верить ему не будут. Игорь коротко рассказал, что с ними в рейд пошел молодой сапер. Разведчики внутрь трансформаторной подстанции вошли минировать, Игорь в охранении стоял. Почти сразу взрыв, погибли все. После рассказа короткая пауза, разведчики обдумывали услышанное. – Ладно, Катков, претензий нет. Все равно парни при возможности постараются проверить его слова. Обычно группа погибала вся или теряла одного-двух человек, чаще при переходе линии фронта. А Катков вышел один, а группа полегла. Сослуживцы обоснованно заподозрили его в трусости. Война катилась к победному финалу, и каждый хотел выжить. Через несколько дней Игоря к себе вызвал майор Гуков. – Смотри! И бросил на стол несколько фотоснимков. Игорь снимки взял, вгляделся. Узнал гору, на которой был несколько дней назад. – Нет на горе и вокруг нее никакой активности! – раздраженно сказал майор. – Я сказал только то, что видел, товарищ майор! Немцы подвозили взрывчатку на грузовиках ночью. А снимки сделаны днем. Стало быть – остерегаются. – А почему поляки из Армии Людовой ничего не обнаружили? – Пусть к колючке подойдут, там минное поле. Небось в бинокль наблюдали и днем? – Ладно, проехали. О горе забудь. Игорь вышел. Получается – не верят ему. Месяц прошел в вылазках в неглубокий тыл врага. Командование требовало языка, да не рядового солдата. По всему чувствовалось – готовится наступление. В наши тылы завозили боеприпасы, подтягивали свежие стрелковые дивизии, артиллерийские батареи. Причем переброску в иные дни производили даже днем. Прошли те времена, когда в воздухе господствовала немецкая авиация. Сейчас наши истребители не давали шанса вернуться немецкому авиаразведчику, хотя он всегда летал с сильным прикрытием. Но у наших эскадрилий появились новые модификации самолетов, выросло их количество, у пилотов возрос боевой опыт. Первый Белорусский фронт перешел в наступление 12 января 1945 года. Началась Висло-Одерская операция. 13 января началась Восточно-Прусская наступательная операция 2-го и 3-го Белорусских фронтов. Против Первого Белорусского фронта, в армии которого служил Катков, действовала девятая немецкая армия, главной броневой силой которой был 40-й танковый корпус. Несмотря на сильное сопротивление, 47-я армия форсировала Вислу и подошла с северо-запада к Варшаве, 61-я армия вышла к столице Польши с юго-запада. Немцы в городе оказались под угрозой окружения. Первая гвардейская танковая армия 16 января заняла Нове-Място, 69-я армия захватила Радом, а 33-я армия вышла к Шидловцу. Гитлер отдал приказ оборонять Варшаву, но 17 января немцы стали покидать столицу. А дальше почти каждый день немцы стали оставлять города. В сводках звучали – Радом, Томашув, Лодзь, Познань, Мезеритц. Фронт вышел к Калишу. Резервов у немцев, чтобы остановить русские дивизии, не было. Командование вермахта снимало с западного фронта наиболее боеспособные части и перебрасывало их на Восточный фронт. Да и как не пугаться, если от Познани до Берлина всего двести километров? Пока вперед продвигались ударно-штурмовые группы, пленных было полно. Немцы сдавались подразделениями, наши переводчики не знали отдыха. В один из дней, когда разведка бездействовала, Игоря вызвали в разведотдел. Игорь полагал – задание дадут. Майор Гуков сказал: – Наши почти всю Польшу заняли. Давай-ка съездим к твоей горе, проверим. Был бы приказ. Выехали на «Додже». В кабине с водителем Гуков, в небольшом кузове Игорь и двое автоматчиков. На дорогах пошаливали недобитые немцы, пытающиеся поодиночке и группами выйти к своим, аковцы, да и просто бандиты, дезертиры. Игорь обстановку знал, даже подумал – маловато людей. До горы добрались без происшествий. Никто не обстрелял, не подорвались на мине. Подъехали по грунтовке. А никакой штольни нет. Осыпавшаяся порода, камни. Хотя вокруг горы, немного выше подножия идет колючая проволока. Майор в сопровождении Игоря к породе подошел. На пыльной после взрыва дороге никаких следов нет. – Говоришь, шахта наверх выходила? Пойдем, проверим. Поднимались осторожно, впереди Игорь. Небольшой бугорок земли, где могла быть мина, обходил стороной. Гуков шел за ним след в след. Когда камни пошли, полегче стало, под камень-валун мину не спрячешь. Добрались до вершины. – Показывай. Игорь не сразу, но обнаружил замаскированный вход. – Тут! – и толкнул сапогом. Майор тщательно осматривать стал, обнаружил края. С виду – каменистая почва, кое-где трава растет. – Без специалистов и инструмента не вскроем, – сделал вывод Гуков. – Документы прятали? Игорь плечами пожал. Откуда ему знать? – Завтра дам саперов и машину. Пусть ломами долбят или взорвут, а посмотреть надо, – сделал вывод майор. – Фонари еще нужны, мощные, как у железнодорожников. – Будут фонари, – буркнул Гуков. На следующий день отрядили троих саперов, с кирками и ломами, ящиком взрывчатки. Кроме саперов еще лейтенант Синюгин из разведотдела. А еще трое автоматчиков. Когда все поместились в крытом «Студебеккере», Игорь поинтересовался у саперов: – Миноискатель взяли? Там надо еще проход в минном поле сделать. Оказалось – майор не сказал. Сбегали за миноискателем и флажками. Мину лучше обозначить или подорвать на месте, немцы противопехотные мины на неизвлекаемость ставили. Наконец поехали. Игорь с Синюгиным в кабине, она у «студера» трехместная. По прибытии на место саперы проход в минном поле проделали. Найдя мину, устанавливали рядом токовую шашку и подрывали. Проход обозначили флажками. Вверх пошли сапер с инструментом и взрывчаткой и лейтенант с Игорем. Автоматчики остались у грузовика. Вход инструменту не поддавался. Кирка и лом от камней отскакивали. – Рвите! – приказал лейтенант. Саперы обложили по периметру крышку шахты, подожгли бикфордов шнур, укрылись в расселине. Бабахнуло здорово, каменная крошка не хуже осколков снаряда разлетелась. Выждали, когда рассеется пыль и дым, подошли, присвистнули от удивления. Вниз вела шахта метра три диаметром. И железная лестница, видна верхняя и следующая площадка, все остальное ниже в темноте. Лейтенант выбрал одного из саперов. – Бери фонарь, спускайся. Задача – обнаружить мины, если таковые имеются. Немцы мастаки минировать склады и прочие схроны. Когда сапер добрался до первой железной площадки, лейтенант взял фонарь, полез за сапером. Хотя он не приказывал, Игорь стал спускаться за ним. Воздух в шахте спертый, пахнет сгоревшим толом. Чем ниже, тем темнее. Шахта шла ниже и ниже. Игорь чертыхался про себя. Он-то зачем полез? Вниз спускаться еще ладно, а наверх? Потянуло трупным запахом, показался боковой штрек. Лейтенант с лестницы в штрек посветил фонарем и отшатнулся. Выбравшись, сказал: – Куча трупов. – Военнопленные? – Не, поляки или немцы, в цивильном и не худые. – Строителей постреляли, концы в воду прятали. – Спускаемся. Спустились на пролет ниже, снизу голос сапера: – Погодите, тут растяжка, обезврежу, сигнал дам. Синюгин с Игорем из шахты в боковой тупичок зашли. Если сапер ошибется, на лестнице от ударной волны и осколков не скроешься. Сапер возился долго, не менее получаса. Лейтенант его не торопил, саперу под руку указания давать – может плохо кончиться. Мины требуют обращения бережного, неспешного. Сапер не молод, лет сорока пяти дядька, сам соображает. Почему-то считается, что в Красной Армии служили молодые, между тем средний возраст военнослужащих был тридцать девять лет. Войну выиграли не молодость, а зрелые мужики. Наконец сапер крикнул: – Можете спускаться. Когда Синюгин и Игорь спустились, сапер показал две мины. – Одна на растяжке была, вторая у двери. – Открывай дверь, – приказал лейтенант. Сапер встал за каменную притолоку, потянул дверь, приоткрыв на пару сантиметров. Фонарем в проем посветил – не тянется ли проволока, а на другом конце ее «сюрприз» для непрошеных гостей. – Чисто, можно. Сапер распахнул железную дверь, посветил лучом вдоль штольни. Штабелями ящики стояли в несколько рядов. Синюгин подошел к ящику, взялся за крышку, собираясь открыть. – Товарищ лейтенант, лучше этого не делать. Выберите ящик в средине ряда. И сначала я взгляну. Лейтенант руку убрал. Прошли вдоль ряда, Синюгин пальцем ткнул. – Вот этот. Сапер фонарем со всех сторон посветил, пальцами проверил, потом ножом крышку приподнял. – Чисто. И отошел в сторону. Синюгин крышку поднял, посветил фонарем. Минуту стоял в ступоре от увиденного, потом его стошнило. Лейтенант отшатнулся от ящика, вытер рот рукавом. – Неужели во всех ящиках такое? Игорю интересно стало. В разведке брезгливые или особо чувствительные не служили. Чего такого увидел там лейтенант? Сам посмотрел. А ящик полон золотыми коронками, мостами. Причем бывшими в употреблении, на многих следы от пассатижей, царапины. А несколько коронок и мостов целиком с зубами. Вырывали у мертвых, а то и живых. Если во всех ящиках аналогичный груз, то сколько же тысяч или десятков тысяч людей было убито? Впрочем, большинство лагерей смерти находились как раз в Польше. Игорь витиевато выматерился, показал саперу на ящик в другом штабеле: – Этот проверь. Сапер ящик осмотрел, кивнул. Игорь заглянул. В этом ящике золотые кольца и перстни. К ручке ящика бирка прикреплена – номер, вес груза – 44 килограмма 370 граммов. Выходит – ошибся он, предполагая, что немцы в штольню секретные документы привезут. Золото в штольне, много, переплавить в слитки не успели. В таком виде, как оно сейчас лежит, ни один банк не примет, даже немецкий, не говоря об иностранных. Для переплавки печи нужны, тигли, формы, специалисты. Собрали, спрятали до лучших времен. Не зря один из немецких бонз сказал, уже перед падением Берлина: – «Сейчас нацизм никому не нужен, даже пятилетним детям, они будут помнить ужасы войны. Но пройдет пятьдесят, сто лет, и нацизм возродится. И нация должна быть готова». И нацистская партия стала действовать на будущее. Через Испанию и другие страны переправлялись в Аргентину и на другие континенты подводными лодками офицеры СС. Их снабжали документами, валютой. Одновременно создавались тайные хранилища, туда свозили золото, произведения искусства. Деньги – всего лишь бумага, а золото имеет цену во все времена. Чтобы нацизм возродился, нужны люди и деньги. В конце войны мало кто верил, что нацизм как идеология, как движение способен возродиться. Но Игорь уже знал по Украине, другим странам, что это вполне реальная угроза. Синюгин об этом знать не мог, он человек своего времени. – Все, идем наверх. Пусть командование думает, что с этим грузом делать. С передыхами поднялись по лестнице. Уже когда выбрались, группой двинулись по склону, Игорь придержал Синюгина. – Товарищ лейтенант, нехорошо. – Что такое? – Внизу золота десятки, а то и сотни тонн и никакой охраны. Местные прознают, разворуют. – Верно. И саперам крикнул: – Стой! Двое ко мне! Возвращайтесь ко входу, будете охранять. Я доложу командованию, вас сменят. А третий сапер с нами поедет, сообщит вашему командиру. От этого приказа саперы не в восторге были. На верхушке горы ветер, случись дождь – укрыться негде. И харчей с собой не брали. Добрались до разведотдела армии быстро. Синюгин с Игорем сразу к начальнику разведки. Синюгин, как старший, доложил. – Что, золото во всех ящиках? – Мы только два осмотрели, там не один штабель, все осмотреть невозможно. Начальник на Игоря посмотрел. – По-моему, возню на горе и штольню ты обнаружил? – Так точно! – Да, Гуков мне говорил, там еще аэрофотосъемка была. И никто не поверил. Молодец, Катков! Будем охрану высылать, и следом взвод саперов, технику, обнаруженный вход расчищать. Не для побрякушек золото нужно, для расплаты с союзниками за поставленную технику. Благодарю за службу! – Служим трудовому народу! – Можете отдыхать. Оба направились в столовую, не обедали, есть хотелось. А потом Игорь спать завалился. Как говорится – солдат спит, а служба идет. А еще на душе было спокойно, не зря он про штольню майору говорил. С содержимым промахнулся, так ведь золото не хуже документов. Дня через три вечером в столовой Игорь встретил Синюгина. – Ну, Игорь, разворошил ты улей! – А что такое? – Саперы вход открыли, штольня длинная и вся ящиками с золотом полна. Специальная комиссия создана, завтра считать начнут. – Чего там считать, на каждом ящике бирка, где вес указан. – Наверное, порядок такой. Двое в комиссии от нашей армии будут, а один аж из самой Москвы прилетит. Так что о тебе сам Жуков знает, а то и Сталин. Георгий Константинович Жуков на этот период был командующим Первым Белорусским фронтом. Вторым Белорусским командовал К.К. Рокоссовский, а Третьим И.Д. Черняховский. Все три фронта действовали на территории Польши, перед всеми, как цель, маячил Берлин. И у солдат и у командующих чувство соперничества появилось – первыми взять немецкую столицу. На худой конец первыми ворваться в город. Почему-то считалось, что с падением Берлина война закончится. Но даже после официальной победы воевали еще в Чехословакии, некоторых других местах. Наша разведка уже до Катовице доходила. Каждый день к немецкой столице летали самолеты-разведчики. Немцы обустраивали свои позиции серьезно – бетонные надолбы, противотанковые рвы, доты бетонные и стальные. С подбитых танков снимали башни с вооружением, устанавливали в бетонные «стаканы». Немцы готовились к ожесточенной обороне, в фольксштурм, в помощь армии, призывались подростки и старики, все, кто мог держать в руках оружие. Два-три дня на обучение, и фаустник готов. Оружие примитивное, одноразовое, но потери танков от их огня были большие. Наиболее укрепленными были Зееловские высоты. Но до них еще добраться надо. Одер в тех местах широк, форсировать затруднительно. Немцы, потеряв превосходство в авиации, стянули на Восточный фронт почти всю имевшуюся артиллерию и минометы. Снарядов и мин не жалели, обстреливали на каждый звук, каждое движение. Тем не менее, командование давило на разведотдел. – Дайте языка, обязательно офицера. Командование право, что знает солдат? Только ротного, батальонного и полкового командира да позиции своей роты. Толку с такого языка немного. Тем более, немцы собирали на передовую солдат и офицеров из отступавших частей, которые не знали друг друга.Глава 3 На немецкой земле
Группа разведчиков получила приказ – взять языка, не с передовой, а из тылов, обязательно офицера. Группа маленькая, три человека, старшим – Катков. Тылы у немцев, особенно ближние, насыщены воинскими частями, и большой группе будет сложно просочиться через чужие позиции. Самое сложное было – пересечь Пилицу. Набрали хвороста, перевязали, сделав вязанки, обернули плащ-накидками. Такое самодельное средство хорошо держало на плаву и не затратно по времени и материалам. В полночь переправились. Погода благоприятствовала – низкие тучи закрыли луну. Но вода была очень холодной. Разведчики разделись догола, обмундирование и сапоги уложили на вязанки хвороста, сверху оружие. Пилица в этом месте неширокая, течение сильное, сносит в сторону. Выбрались на берег, вязанки в воду столкнули. Оставь их здесь, немцы сразу поймут – русская разведгруппа в их тыл пошла. Оделись-обулись, а дальше ползком. Первым – Игорь. Руками перед собой землю ощупывал. Мины оползали стороной. Немцы на берегу в окопах держали пулеметные расчеты и ракетчиков, основные позиции немного дальше были. Игорь расположение траншей в памяти отметил. Случись наступление, наши в первую очередь откроют артиллерийский огонь по берегу, чтобы облегчить высадку десанту. А на берегу редкие пулеметные гнезда, немцы больших потерь не понесут. Высадившись, десант попадет на мины, а затем немцы контратакуют, сбросят десант в воду. Просочились поодиночке через первую, затем вторую линии траншей. Здесь немцы ракет не пускали. И вообще Игорь отметил, что с каждым годом боеспособность частей вермахта падает. Отлично подготовленных, здоровых, опытных солдат выбило, пополнение поступало уже не таким, боевого опыта не было. Зато наши бойцы и командиры воевать научились, переняв у немцев некоторые тактические приемы – танковые клинья, охваты, окружения. И вооружения в РККА значительно прибавилось, качество повысилось. Если в начале войны автоматы были не у каждого командира взвода, то в сорок пятом почти у всех пехотинцев. Поскольку приказано было взять языка в тылах, двинулись подальше от передовой. По темному времени суток до рассвета надо пройти километров тридцать, да еще успеть спрятаться. Шли быстро, благо – по военному времени жители в дома забились, а многие при приближении фронта уехали к родне – на запад, а кому повезло – на юг, к границе со Швейцарией. Группа обошла Бытом, уже перед рассветом остановилась в фольварке, вроде хутора. Разведчики вышли на него случайно. Игорь сначала сам пошел посмотреть – что за дом под черепицей и кто там обитает? Дом оказался пуст, двери на замке. Зато сзади дверь на веранду хлипкая. Игорь локтем стекло выбил, задвижку открыл, вошел. Сначала по-немецки крикнул: – Кто-нибудь в доме есть? Тишина. Игорь по дому прошелся. Огромный, комнат семь, обстановка на месте, как будто хозяева недавно дом покинули. Из окна знак парням сделал, они в бинокль наблюдали. Когда группа собралась, Игорь приказал разведчикам: – Обоим осмотреть хозяйские пристройки. Потом Лисе на чердак, а Бармалею в подвал. Чтобы сюрпризов не было. В разведке часто пользовались не фамилиями, а прозвищами, так короче. Бармалей – от фамилии Бармалеев, а Лиса, потому что Лисица. Парни вышли во двор. Игорь бинокль взял. Уже не ночь, но еще не день, далеко не видно. Он опасался, что неподалеку могут быть размещены воинские части, тогда фольварк для разведчиков станет ловушкой. Вскоре вернулись разведчики. У Бармалея в сидоре подозрительно позвякивало. – Людей не обнаружили, зато вот что в подвале надыбал. Разведчик достал из сидора две стеклянные банки, в которых были фрукты. – Компоты! Давно не ел, еще с начала войны. Лисица высказал опасение. – А вдруг отравлены? – А ты не ешь, я сам слопаю. Бармалей открыл крышку, понюхал. – О! Запах сногсшибательный! И отхлебнул из банки. – Вкуснятина! Из сладкого на фронте был только кусковой сахар, да и то не часто. Иногда некурящие обменивали пайковую махорку на сахар. Считалось – улучшает зрение. Банку пустили по кругу, компот выпили, принялись за фрукты. Накалывали их финками, отправляли в рот. – В подвале еще есть, целый стеллаж. – Ну да, груз крупный и тяжелый, кто его в эвакуацию возьмет? Подкрепившись, спать улеглись на хозяйских кроватях. Двое отдыхали после бессонной ночи, один на посту. Игорь после полудня проснулся, сменил Лисицу. Из всех окон в бинокль осмотрелся. Вдали, на склоне небольшого холма, еще один хутор виднеется. Ни воинских частей, ни оживленного движения нет, что радует. Фольварк, где прятались разведчики, отстоял от дороги метров на сто. Дорога, мощенная камнем, съезд к дому тоже вымощен. В любую слякоть и пройдешь и проедешь. Сравнение было не в пользу российских дорог. Игорю даже обидно стало. Выходит, у немцев до войны дороги были лучше, чем у него в стране сейчас. Не к каждому городу или селу после ливней проехать можно. Прошелся по дому. Обстановка добротная, чисто. Понятно, что самые дорогие вещи немцы с собой забрали. Но на себе много не унесешь или на тележке не увезешь. Открыл шкаф, там женские вещи, шляпки. В другой комнате в таком же шкафу мужская одежда. Игорь на глаз прикинул – одежонка-то его размера. Мысль мелькнула. Разбудил разведчиков. – Парни, мысль есть. Хозяйская одежда в шкафу висит. Хочу переодеться в цивильное, окрестности проверить. – А ксива немецкая есть? Попадешься на глаза патрулю или полиции, интересно им станет. Молодой, здоровый парень, а не в армии. Как так? Стариков призывают, а мордоворот в тылу отсиживается? Ксива должна быть, причем обязательно белый билет, – разразился длинной тирадой Лисица. – Ага, старшина. Какая-нибудь эпилепсия или отсутствие указательного пальца на правой руке, – поддакнул Бармалей. – Время сэкономим. Днем определиться можно – где штаб или какая-нибудь часть. – Рискуешь, старшина. Но Игорю мысль уже запала. Ночью много ли разглядишь? – Знаешь что? Давай мы палочку выстругаем? Вроде после ранения человек, со стороны заметно, – предложил Лисица. – Это мысль! – поддержал Бармалей. – Тогда за дело, я переодеваться пойду. Бармалей вышел через веранду, метнулся в хозяйственные постройки. Игорь – к шкафу. Свое обмундирование снял, уложил на диван. Надел рубашку, брюки, пиджак, к зеркалу подошел и себя с трудом узнал. Гражданский молодой человек, вид приличный. Еще бы побриться, щетина двухдневная. Но это можно, надо только мыло хозяйское найти. Бритвы нет, а финка на что? Не хуже бритвы наточена, волос режет. Вдвоем с Лисицей обшарили все тумбочки, нашли мыло, в кружке водой пену навели. Игорь побрился перед зеркалом. Кожу маленько саднило. Плеснул на ладонь водки из фляжки, лицо протер. Лисица спрашивает: – Ты что, босиком пойдешь? Или в кирзачах? Игорь чертыхнулся. И в самом деле – нелепо бы он выглядел. Нашли хозяйскую обувь, да не одну пару, вот только беда, маловаты все. Игорь с трудом натянул самые старые, растоптанные, прошелся. При ходьбе приходилось поджимать большие пальцы на ногах. Лисица засмеялся. – Старшина, тебе без палочки идти можно, натурально хромаешь. Бармалей палочку принес, но свежевыструганная, она в глаза бросалась. – Бармалей, ты мог бы ее пылью присыпать, втереть? Чтобы выглядела, как старая! – накинулся на него Лисица. – Айн момент! Бармалей вышел во двор, набрал земли в ладонь, втер в древесину. Вот теперь в самый раз. Игорь с палочкой прошелся. Неудобно, и хромота сразу на обе ноги. Придется помучиться, но совершать марш-бросок он не собирался. В карман брюк сунул пистолет – трофейный «Вальтер-РРК», во внутренний карман пиджака опустил финку в чехле. Не мог он безоружным выйти, это как голым на улицу. – Парни, одному обязательно наблюдать. Я пошел. – Ни пуха, старшина! – К черту! Пока никого на дороге не видно. Игорь шел, не опираясь на палочку. Налево или направо? Направо, судя по карте, что в сидоре осталась, есть какой-то городишко. Хотя есть нюанс, с которым Игорь столкнулся в Польше, то же в Германии. На карте – обозначение города, а в реальности – тысяча-две жителей. У нас такой населенный пункт селом называется. Только что выглядит такой городишко цивильно – дома в два-три этажа, улицы камнем мощены или асфальт и все удобства – канализация, вода централизованы. И дома выглядят как картинка. Кирпичные, крыши черепичные, перед домом палисадник с цветами, трава на газонах подстрижена. Для советского человека удивительно. Направо он и свернул. Через полкилометра воинская часть. При ней штаб, судя по грузовику-кунгу с антеннами на крыше. Шел, тяжело опираясь на палку. И уже не столько для маскировки. В тесных туфлях мозоли уже на пятках набил. По сторонам глазами зыркал – подходы, часовые, техника. Сзади легковая машина догнала, за рулем солдат. Остановилась почти напротив. Солдат дверь распахнул. – Садись, камрад. Если в Гливице, то по пути. Игорь сел, поблагодарил. – Что хромаешь? – Ранение осколочное в обе ноги на Восточном фронте, – убедительно соврал Игорь. – А! – уважительно посмотрел на попутчика солдат. Игорь по сторонам поглядывал. – Плохо воевал? – вдруг спросил водитель. – Почему? – Наград не вижу. – Мои соседи уже уехали на запад, поближе к швейцарской границе, родня у них там. А мне бежать некуда. Если с железным крестом ходить буду и со знаками «За штыковую атаку», меня русские сразу расстреляют. Солдат сигарету закурил, приоткрыл окно, дым пустил. – Угостить сигаретой? – Не курю, здоровье не позволяет. Въехали в город. Игорь попросил: – Останови здесь, мне в аптеку надо. Спасибо, что помог. Игорь за ручку дверцы взялся, солдат спросил: – Как думаешь, фронт не удержим? – Русские нынче сильны, а где у Германии резервы? Ты их видишь? Думаю, через месяц-два русские возьмут Берлин, поражение неминуемо. Тогда начнется хаос. Солдат-водитель притормозил. Игорь выбрался, водитель бросил вдогонку: – Я через час обратно поеду, хочешь – подожди, подвезу. – Буду очень благодарен. А какая аптека, если у него в кармане даже пфеннига нет, не то что бумажных денег. Но по городку прошелся. Чувствовалось приближение фронта. Окна заложены мешками с песком, в подвальных оконцах пулеметные амбразуры оборудованы. На стенах домов надписи белой краской «Капитуляция? Никогда!», «Смерть или Сибирь!». И жители выглядят унылыми, печальными. Игорь в душе порадовался. Докатилась война до нацистского гнезда, хлебните тех лишений, что другим странам уготовили. Конечно, старики и дети не виноваты, но на стадионах и площадях те же немцы – мужчины и женщины, радостно приветствовали речи фюрера. Только обещания политиков всегда расходятся с реальностью. На окраинах городка бетонные укрепления, несколько танков в капонирах стоят, как бронированные огневые точки. Игорь круг сделал, у аптеки на лавочку присел. Знакомая машина показалась. Игорь встал, вышел на дорогу. Солдат притормозил. – Садись, камрад! Лекарства купил? – Нет, в аптеке всякая чепуха осталась – аспирин, йод, бинты. – Да, тяжело сейчас людям. И в армии с кормежкой хуже. Вместо масла маргарин дают. И сигареты дрянь, представляешь? Ну да, тяжело! Знал бы, что наши люди в прифронтовой зоне или в оккупации ели, небось, заткнулся бы. В десять минут доехали до фольварка. Игорь еще подумал, не убить ли солдата? Можно получить документы, узнать, из какого подразделения. Обернулся назад, а на дороге грузовик медленно катит. С документами срывается, ладно – пусть живет. Убей он сейчас врага, надо еще машину куда-то прятать. Игорь улыбнулся на прощание, поблагодарил, тяжело выбрался из машины, опираясь на палку. Солдат сочувственно смотрел вслед. Разведчик подождал, пока уедет легковушка, следом грузовик. Поковылял к дому. Разведчики уже ждут, лица довольные. – С чего такие физиономии? – Компота попили. А знаешь, что еще нашли? Пошли, угостим. На кухонном столе колбаса, крупными кусками нарезана. – Откуда? – В подвальчике закуток был, на веревке какие-то штуки висят, серебряной фольгой обернуты, как конфеты. Я развернул одну. Вроде колбаса, разрезал, попробовал – копченая колбаса. Ешь, мы уже по целой штуке съели. Игорь кусок в рот отправил. Действительно, копченая колбаса, мясо жесткое, но вкусное. Не спеша половину умял. Без хлеба, сытость не та. – Старшина, не томи. – А что сказать, в полукилометре часть какая-то стоит, есть штаб, радиостанция. Вечером, как стемнеет, идем туда, наблюдаем. Если удача будет на нашей стороне, берем языка. Сами понимаете – стрелять нельзя, придется работать ножами. Один выстрел, и нас в решето превратят. А пока отдыхать. После еды, да вздремнуть, не служба, а мед. Если не знать, что ночью рискованная акция. Как только стемнело, все трое выдвинулись к лагерю немцев. Шли по лесу, напоминающему парк. Деревья по линейке посажены, мусора нет, просеки обозначены столбами и табличками. В таком лесу не заблудишься и не спрячешься, насквозь проглядывается. Лагерь показался неожиданно. Большие армейские палатки, десяток крытых машин, замаскированных большой сетью. Один кунг – радиостанция. Немного в стороне, ближе к дороге. Его и видел Игорь, проходя мимо. В лагере темно, освещения нет, но жизнь кипит. Строем и поодиночке проходят солдаты, слышен шум работы бензогенераторов. Наблюдать за лагерем в темноте практически невозможно, видимости нет. – Что делать будем? – спросил Бармалей. – Форма немецкая нужна позарез, да где ее взять? – Маскировочный костюм устроит? – Ты про немецкий говоришь? – А то чей же? Я по-быстрому обернусь. И покрой, и расцветка, рисунок на отечественных и немецких маскхалатах и костюмах были разные. Бармалей уполз в сторону. Ни одна ветка не хрустнула, как растворился, появившись через полчаса. – Держи, старшой! Игорь взялся за костюм, а он еще влажноватый. – Где взял? – Немец сушиться повесил, я стырил. Понятно стало, почему костюм волглый. Но выбирать не приходилось. Игорь его на свою форму надел. Неприятно тело холодит. Автомат пришлось разведчикам оставить, пистолет в карман опустил. – Отсюда – ни шагу. Если стрельба начнется, уходите к своим. – Не, командир. Если палить начнут, мы тебя не бросим. И не переубедишь их. В разведке своих бросать не принято, но если уж вляпался, то лучше одному погибать, чем группу подставить. Игорь пошел не прячась. Риск был, если часть старая, военнослужащие в лицо друг друга знают. Но сейчас в войска пополнение часто поступает, убытия по смерти и ранению возросли, была надежда, что пронесет. Его больше радиостанция интересовала. Где штаб, там она. Возле одной из палаток, немного в отдалении, часовой стоит. Игорь сначала решил, что там штаб. Но в палатку никто не заходил, туда не тянулись провода телефонной связи. Понял – ошибался. Обратил внимание, что лейтенант с портфелем направился из лагеря. Интересно стало – куда? Злачных заведений поблизости не наблюдается. Шел за ним в отдалении. Сложновато, далеко отпустишь, так в темноте скроется из вида, а приблизишься – засечет. Через триста метров, за рощей, опять фольварк открылся, почти копия того, где разведчики отдыхали. Лейтенант в окно постучал. – Господин Аксельрод! Господин полковник! Вам шифрограмма! Через минуту распахнулась дверь, вышел офицер. В галифесапогах и нижней шелковой сорочке. Из дома доносится звук патефона, классическая музыка. – Заходите, лейтенант. Оба зашли в дом, лейтенант через минуту вышел и, насвистывая нечто бравурное, направился в лагерь. Случай удобный, командир части в отдалении от своего подразделения живет, и охраны не видно. Сибарит, в палатке жить не нравится, когда рядом фольварк пустой. Еще и музыку слушает, сволочь. Почему-то именно патефон Игоря задел. Подкрался к дому, обошел тихо. Часового не обнаружил. Полковник надеется, что до русских еще далеко и свое подразделение рядом. Ох, зря он так беспечен! Игорь осторожно, одним глазком, в окно заглянул. Через щель в шторах видно, как офицер за столом сидит, читает бумаги. Тут же, на столе, патефон и бутылка коньяка и малюсенькая рюмка. Прямо идиллия, не фронтовая обстановка. Игорь тихонько слез. Есть ли в доме другие, он не знал. Скорее всего – полковник один, иначе младший по званию вышел бы к дежурному офицеру. Но это лишь предположение. Игорь быстрым шагом направился к месту, где оставил разведчиков, обрисовал ситуацию. – Да это же везуха! Брать надо! – безапелляционно заявил Бармалей. – На месте решим, как действовать, – согласился Игорь. – Но никакой стрельбы. Полковника возьмем живым. А если в доме другие есть, работаем ножами. – Поняли, командир. Быстро добрались до фольварка. Похоже – строились они по одному плану. Это немного облегчало задачу. По приказу Игоря разведчики обошли вокруг дома, охрану не обнаружили. – Как внутрь войдем? – прошептал Лисица. – Волшебное слово знаю. Сим-сим, откройся, – ответил Игорь. – Значит, так, стучу в окно, вы сбоку от двери стоите. Как офицер выйдет, вяжите. Разведчики заняли позицию сбоку от дверей, Игорь в окно постучал. – Герр полковник! Срочный пакет! Игорь был в немецком масккостюме, и офицер, вздумай посмотреть в окно, увидел бы своего. Видимо, ночные депеши с посыльными были явлением регулярным. Офицер открыл дверь и шагнул на крыльцо. Сзади на него набросились разведчики. Бармалей кулаком в голову ударил – оглушить, Лиса ударил ногой под колени с задачей свалить. Однако офицер крепкий оказался, жилистый. На ногах устоял, с крыльца через ступеньки сиганул, столкнувшись с Игорем. Оба на ногах не устояли, упали, немец сверху оказался. Офицер ударил его кулаком в лицо. А уже наши разведчики навалились, каждый руку полковника схватил, назад выкрутил. Офицер орать начал, надеясь, что его услышат. Игорь заранее приготовленный кляп в рот затолкал. Пока разведчики немца держали, Игорь брючный ремень на немце расстегнул, связал сзади руки. – В дом его, посмотрим документы. На стуле, рядом со столом, стоял портфель. На самом столе лежала стопка документов. Под столом горел аккумуляторный фонарь. Игорь начал просматривать бумаги. Секретные приказы, шифрованные радиограммы. Изучать их некогда. – Парни, обыскать дом. Искать карты, документы. А сам принялся за портфель. Бумаг немного, но все представляют интерес. Похоже – язык ценный попался. Лиса принес китель с витыми серебряными погонами. Игорь карманы осмотрел, обнаружил удостоверение личности, открыл. На фото – лицо языка. Перелистнул страницу. Ого, последняя должность языка – командир батальона панцергренадеров сорокового танкового корпуса. Обычно комбатами бывают майоры, а тут полковник. Свободной должности не нашлось? Или у батальона особое задание и полномочия? Разбираться некогда, это дело командования. – Парни, языка одеть надо. Развязали руки, приказали пленному надеть мундир. Во-первых, февраль в Германии все же зима, хотя не холодно, как в России. Снега нет, и температура, по ощущениям, градусов десять-двенадцать тепла. Пленного надо привести здоровым. Если в одной шелковой рубашке будет, простудится, кашлять начнет. При переходе линии фронта обнаружит себя и группу, как итог – обстрел. Так что Игорь не столько о пленном заботился, сколько о группе. Пленному руки снова связали, но уже спереди, так идти сподручнее, быстрее. Больше ничего из документов в доме не обнаружили. Бармалей срезал ножом бельевую веревку, в портфель уложили все обнаруженные в доме документы, веревку привязали к ручке портфеля, повесили на плечо немцу. Пусть несет сам. У разведчиков и так груза хватает, да и руки свободные быть должны, случись боестолкновение. Разведчики подхватили полковника под локти, повели к выходу. Он забрыкался, замычал, стал упираться. – Вытащите кляп. И к полковнику: – Будешь кричать, сделаю больно. Понял? Полковник кивнул, кляп вытащили. – Я болен, мне прописали таблетки. Заберите, мне без них никак нельзя. – Это можно, где они? – В несессере под подушкой. Игорь вернулся в комнату, достал несессер, открыл молнию. Да, несколько упаковок лекарств, не врет офицер. Игорь сунул несессер в портфель. – Кляп в рот, выводите. И так много времени потеряли. Уже на выходе Игорь снял с вешалки кепи, водрузил на голову офицеру. Пусть по форме одет будет. Единственное, чего не хватало, так это кобуры с пистолетом на поясе, но для пленного это излишняя деталь. Игорь вел группу по компасу и карте, сам шел первым. В случае опасности замирал, делал знак разведчикам. К своим за ночь уже не выйти, на востоке начало сереть небо, предвещая рассвет. Пока не поздно, надо присматривать укромное место на день. Плохо, что не попадались ручьи. Полковника утром хватятся. В доме беспорядка не было, Игорь сам за этим проследил, чтобы немцы не поняли, что их полковника захватили. Но все же опасался, что могут пустить собаку по следу. Ручей нашелся, мелкий, извилистый, однако с тонким дном, сапоги вязли. Прошли по нему с километр. Место, где на берег вышли, Лиса щедро посыпал смесью махорки с перцем. Обнаружили заброшенный летний дом, скорее – времянка для пасечника или фермера. Стены из досок, тонкие, но от постороннего взгляда укрывают. Игорь Лисицу на охрану поставил. Все уселись на топчан. Офицер замычал, замотал головой. Игорь вытащил кляп. – Мне бы таблетку принять и воды запить. Игорь сам таблетку в рот пленного положил, Бармалей дал воды из своей фляжки. Игорь бы и свою дал, но у него там водка. Рану обработать, случись ранение, по паре глотков сделать, силы поддержать, когда их нет, а идти надо. Своего рода допинг на короткое время. У немцев для этого специальные таблетки есть, Игорь как-то раз пробовал. Но после прилива сил через час их резкое падение, поэтому выбросил. Офицер неожиданно заговорил: – Вы из Первого Белорусского фронта? – Тебе-то зачем знать? Ну, предположим. – Все же командующим Жуков, очень талантливый полководец, не стыдно к такому в плен попасть. – Спал бы лучше, чем говорить. Ночью идти придется много. – Немецкого офицера маршем не испугать. Офицер еще хорохорился, хоть и понимал – в плену. Война для него почти закончилась. Вот попадет к утру, если все хорошо пойдет, на другую сторону, и все, останется жив. Видимо, офицера это волновало. – Скажите, что со мной будет? – Допросят, поместят в лагерь для военнопленных. Будете себя разумно вести – после победы на родину вернетесь. – Я слышал, всех расстреливают. – Неправда. Гестаповцев, эсэсманов – да. Еще власовцев. – Предатели, на чьей бы они стороне ни воевали, лучшей доли не заслуживают, – кивнул офицер. – Спите. Игорь сам закрыл глаза, придремал. Саднили мозоли, набитые в тесных башмаках, похоже – на правой ноге уже лопнули пузыри. И впереди еще бросок на пятнадцать-двадцать километров, да не по дороге, а скрытно, по самым неудобьям. Бармалей сменил Лисицу, все шло своим чередом. Потом настала очередь Игоря. То, что он старший, привилегий не давало, все должны отдохнуть, иначе ночью на ходу дремать будут. Пока светло и было время, Игорь изучал документы из портфеля полковника. Особенно его карта заинтересовала, где обозначены все немецкие подразделения. Такой значок он впервые видел. Когда его снова сменил Лисица, Игорь спросил у полковника: – Что это за знак? – Штрафники, их на самые опасные направления ставят. Уголовники, сброд, дисциплина низкая. Это уже интересно. Если отклониться немного севернее, как раз можно пройти через их позиции. Южнее штрафников стоял полк ваффен-СС. Эти упертые фанатики, службу ревностно несут. Как стемнело, направились к передовой. Уже выстрелы пушек слышны, а через час ходьбы и пулеметные очереди. Немецкая карта помогла, вышли на штрафников. В отличие от наших, с которых вина снималась при ранении, немцы служили весь срок, отмеренный трибуналом. Гитлер создал штрафные батальоны и даже дивизии значительно раньше Сталина, еще до войны. Часовые в траншеях были, как и положено. Но к службе относились с небрежением, курили, играли на губной гармошке. А как их накажешь, если они уже на передовой, в самом пекле, дальше сослать некуда. Осторожно перебрались на нейтралку, ползком. Первым Игорь, за ним полковник, замыкали разведчики. Хорошо хоть, в расположение своего фронта вышли, правда – другой армии. Ради ценного языка после звонка Игоря в разведотдел машину выслали немедленно. Полковника сразу на допрос, свободных переводчиков усадили за перевод документов. А разведгруппа спать отправилась. Да недолго удалось. Утром Игоря посыльный разбудил. – В штаб вызывают. Игорь подумал – по языку вопросы есть. Но Гуков, оглядев Игоря, сморщился. – Срочно приведи себя в порядок. Поторопись, сапоги почистить, свежий подворотничок. – Разрешите вопрос? По какому поводу? – Группа награжденных в штаб армии направляется. Ты в их числе. Времени у тебя двадцать минут. Исполнять! Игорь за это время успел себя в порядок привести и домчаться до столовой проглотить кусок хлеба с чаем. А у штаба уже грузовик крытый, поскольку награжденных человек двадцать набралось. Ехать далеко не пришлось, однако и за короткую поездку все изрядно пропылились. По прибытии на место почистились. У штаба армии и другие приглашенные толкались. На крыльцо вышел майор. – Кто на награждение, прошу! Игорь ожидал, что увидит Г.К. Жукова, но его не было. Очень жаль, хотелось получить награду из рук прославленного командарма. Награды вручал начальник политуправления. Один из помощников коротко зачитывал представление на награду, потом вручали орден. Медали вручались на уровне командира дивизии, ордена – в зависимости от статуса ордена. Если Ленина – то в Москве, сам М.И. Калинин, всесоюзный староста. Представления почти все как под копирку. Проявил мужество, уничтожил столько-то гитлеровцев или подбил два танка. И на Игоря зачитали, абсолютно безликое, непонятно за что. Однако при вручении «Красной Звезды» начальник негромко сказал, чтобы не услышали другие: – За штольню. Игорь отчеканил, как все: – Служу трудовому народу! А после – торжественный обед в честь награжденных. Борщ, картофельное пюре с котлетой, компот с булочкой. Конечно, фронтовые сто грамм. Те, кто посообразительнее, водку прихватили с собой. Наливали и тем, кто не подсуетился вовремя, как Игорь. А у него просто времени не было, цейтнот жесткий. В роте о награде уже знали, орден обмыли, как положено. А утром вызов в штаб, да не одного Игоря, десяток опытных разведчиков вызвали. – Товарищи разведчики! Точно дату и место наступления назвать не могу, но для вас, отобранных на задание, коротко скажу – на днях. Ваша задача – захватить мост через реку и удержать до подхода передовых частей. Если немцы взорвут, придется реку форсировать, а это задержка наступления, поскольку средств для переправы нет. В армию поступали амфибии американские, но в очень малых количествах, к тому же перевозить они могли только солдат, но не технику. А без поддержки танков или артиллерии любое наступление быстро захлебывается в крови. – Получите боеприпасы, конкретно место и время операции сообщат командиру группы. Старшина Катков – остаться, все свободны. Игорь понял – задача трудная, мало кто из разведчиков доживет до подхода наших сил. Стратегическое значение моста они тоже понимали. Мало того, на мосту охрана. Ее сначала уничтожить надо, а потом мост удерживать, если будет кому. Майор склонился над картой. – Смотри сюда. Удар в сторону моста будет, но он отвлекающий. Ваша задача – держаться изо всех сил. Немцы попытаются его разрушить, а танки наши пойдут тут. Майор ткнул карандашом. – Удержите – молодцы. Через него также подразделения пойдут, мост пригодится. Но бойцам своим не говори. Если узнают, что обманка, намертво стоять не будут. – Понял. – Место перехода выбери сам. Игорь ушел от майора в тяжких раздумьях. Группу в десять человек перевести через линию фронта непросто, обычно разведчики втроем-вчетвером шли. А сейчас у каждого еще сидор. Тяжелый будет – боеприпасы, продукты. Сложное задание. У его бойцов только автоматы, и немцы будут мост отбивать всеми имеющимися возможностями – пехотой при поддержке пулеметов и минометов, танками или бронетранспортерами. До тех пор пока немцы будут думать, что мост отобьют, артиллерию и авиацию применять не будут, чтобы сооружение не повредить. А как поймут, что русские подразделения к мосту прорываются, попробуют его уничтожить, чтобы не дать переправиться. Бойцы уже боеприпасы получили, провизию. – Гранаты взяли? – Если бой вести, как без «карманной артиллерии»? Карманной артиллерией на фронте бойцы называли гранаты. Бойцы и противотанковые гранаты прихватили. Однако дальность броска тяжелой гранаты невелика, едва тридцать метров. На открытой местности танк к себе так близко не подпустит. Игорь посожалел, что в Красной Армии нет оружия вроде фаустпатрона. В уличных боях или как в их ситуации подобное оружие – легкое и мощное, очень бы пригодилось. И противотанковое ружье с собой не понесешь, вес пудовый и длина два метра. Как его через линию фронта перетащить? Игорь собрал всю группу в землянке. – Где и как переходить будем? Несколько минут тишины. Разведчики раздумывали. Потом стали предлагать варианты. Сообща пришли к решению. Ударить минометами или артиллерией по переднему краю, огонь перенести затем на вторую линию. Преодолеть траншеи вражеские, пока немцы в укрытиях прятаться будут. Но придется рисковать, чтобы следом за разрывами идти. Кроме того, стоит минометчикам ошибиться, ударят по своим. Игорь направился к Гукову, предложил вариант. – Годится, пойду договариваться с начальником артиллерии. На какое время начало операции? – Полночь. – Жди. Гукова не было долго, но вернулся довольным. – В ноль часов минометы и артиллерия начнут обрабатывать передний край. Через десять минут перенос огня. Еще десять минут – по второй линии. Все, чем начарт помочь может. Дальше все от вас зависит. Эти слова Игорь разведчикам пересказал. – Выходим от наших позиций в двадцать два часа. Кстати, сверим часы. Сейчас шестнадцать четырнадцать. Раньше положенного времени не подниматься, осколками посечет. Но потом не медлить. Немцы применяли похожий метод, назывался у наших солдат – на хапок. Обстреливали первую траншею из орудий, наши прятались от огня. Обстрел внезапно прекращали, немецкая разведгруппа врывалась на наши позиции, хватала пехотинцев и наутек. Отход прикрывался повторным артналетом. У них получалось удачно. Как стемнело, выбрались в наши траншеи. В десять вечера выбрались на нейтралку. Наши саперы мин не ставили, а немцы, по своему обыкновению, минами землю перед своими позициями густо нашпиговали. Обнаруженные мины оползали стороной, двигаясь цепочкой. Все разведчики с опытом, никого поправлять или подсказывать не надо было. Грохот с нашей стороны раздался неожиданно. Вначале над головами с характерным шелестом пролетели артиллерийские снаряды. На позициях немцев разрывы, огонь. Била явно не одна батарея и бегло, снарядов не жалели. Со стороны смотреть, да вблизи – страшно. Игорь представил, что сейчас испытывают немцы. К артналету подключились минометчики. Звук падающих мин очень характерный. Разрывы, огонь, ветром дым и запах сгоревшего тротила на разведчиков сносило. Сейчас каждый разведчик думал об одном – как бы недолета не было. Игорь на часы поглядывал. Трофейные, с фосфоресцирующими стрелками, с убитого немецкого офицера снял. Все, десять минут истекли. Он пополз вперед, за ним группа. Стрельба из пушек и минометов на нашей стороне продолжалась, но разрывы уже ложились дальше, метров за триста. На передовой воронки, бревна от развороченных блиндажей, огневых точек, много трупов. Миновали первую траншею легко, снова ползком ко вторым траншеям. А там бушует море огня. Только подобрались, огонь прекратился. – Броском – вперед! Поднялись и молча вперед, пока немцы не очухались. А дальше проще. Игорь карту заранее, днем еще изучил. Увел группу левее, там лощина шла. Сначала бегом мчались, через километр на шаг перешли. Самое трудное и опасное для разведчика – перейти линию фронта, что к немцам, что к нашим. Сейчас получилось относительно легко, потерь не понесли. Цель их – мост через Одру у города Фрауштадт. Название реки схоже с Одером, но Одра только приток. С бега переходами на шаг, потом снова бежали. К Одре вышли, но где мост – выше по течению или ниже? Двух разведчиков послал вниз по течению, двух – вверх. – Двигаетесь полчаса, засекайте по часам. Если не обнаружите, назад. Обнаружите – дальше не идти. Один наблюдает за охраной, второй возвращается. Исполнять. Оставшиеся разведчики расположились на берегу, отдыхали. Все же километров пятнадцать-восемнадцать за неполную ночь преодолели. Первый разведчик прибежал через четверть часа. – Товарищ старшина! Мост и город рядом совсем, за изгибом реки. Сахно остался наблюдать, я, как и приказывали, – сюда. – Отлично! Пока отдыхай. Игорь был доволен, что вывел группу почти точно к цели. Теперь надо дождаться пару разведчиков, что ушли в противоположную сторону от моста. Как только вернулись, Игорь поднял группу. – За мной. Мост был недалеко, с километр. На другом берегу темнел город. Судя по тому, что смутно видно, – небольшой, на карте обозначен совсем маленьким кружком, население – до десяти тысяч. Из темноты поднялся навстречу группе Сахно. – Товарищ старшина, докладываю. На въезде и выезде с моста охрана, с обеих сторон пулеметные гнезда. Всего охраны шесть солдат, смена караула приходит из города. – Молодец. Теперь, когда имеются кое-какие сведения об охране, надо думать, как взять мост с наименьшими потерями. Через час рассвет, упустит группа этот час – придется ждать до темноты. Днем по дороге, как и мосту, наверняка оживленное движение. Решение пришло сразу. – Группа, за мной! Игорь отвел группу от моста на полкилометра вдоль дороги. – Парни, план такой. Строимся в колонну по два на дороге, идем открыто к мосту. Как только поравняемся с первым караулом, первая четверка атакует пост охраны. Действовать только ножами. Главная цель – пулеметчик. А дальше действуем по обстоятельствам. План рискованный, да когда в разведке риска не было? Но шанс есть. Все разведчики в камуфляже, в темноте немцы сразу не поймут, что не свои идут, а когда разглядят – поздно будет. Когда построились, Игорь предупредил, чтобы не разговаривали, не курили, автоматы перебросили за спину. – Я иду первым, попробую заговорить с охраной, отвлечь внимание. Первая четверка, проверьте ножи, чтобы под рукой были. Если удастся снять охрану тихо, остаетесь на месте. С пулеметом обращаться умеете? – Обижаешь, старшина. С легким стрелковым оружием врага – пистолетом, винтовкой, автоматом – разведчикам обращаться привычно. Но в рейды с пулеметом крайне редко ходят. Служба разведчика нешумная, пулемет ни к чему. – Шагом марш! Отделение тронулось. Мост все ближе. Немцы заслышали стук сапог, но не очень встревожились, думали – свое подразделение в город идет. В конце войны с бензином у немцев плохо стало. Заправляли румынским настоящим бензином самолеты, синтетического не хватало для танков и тягачей, поэтому пеший строй уже был привычен. На средину дороги вышел часовой. Под луной каска отблескивает и штык на винтовке за спиной. Похоже – этого придется снимать самому Игорю. Первая четверка должна уничтожить пулеметный расчет. Игорь финку вытащил, взял обратным хватом, чтобы клинок не блестел. Пятьдесят метров, двадцать, десять. Часовой разглядел солдат, лениво приказал: – Стой, кто такие? Разведчики продолжали идти. Игорь начал говорить. – Панцергренадеры сорокового танкового корпуса, направляемся в Фрауштадт. – Тогда считайте – пришли. Старшему – предъявить документы и можете следовать. Игорь сделал три шага к часовому, сделал движение рукой, вроде документы из-за отворота мундира доставал. Часовой протянул руку, а Игорь внезапно для немца ударил его ножом. А сзади небольшой шум – стук подошв, возня. Игорь нож из тела немца вытащил, успел схватить его за шинель, чтобы не упал на асфальт, не громыхнул винтовкой или стальным шлемом. Такие металлические звуки далеко разносятся. К нему подбежал кто-то из разведчиков, помог поддержать тело, опустил на землю. С часового сняли ремень с подсумками, стянули винтовку с плеча. При обороне пригодятся, если разбрасываться трофеями, своих патронов надолго не хватит. Игорь повернулся вправо, где перед въездом на мост была выкопана пулеметная точка. – Порядок, старшой! Трое в минус. – И у меня один. Остаетесь здесь, оружие собрать, трупы сбросить с насыпи. Остальные – за мной. Игорь впереди, за ним уже шестеро бойцов. Шли не в ногу. Во всех армиях мира устав запрещал пересекать мост, идя строевым шагом. Когда множество сильных мужчин отбивали шаг, мосты входили в резонанс и разрушались, примеры тому были. Часовой на другой стороне моста даже не вышел на средину, стоял, опираясь спиной на перила. Раз на входе на мост часовой не подал сигнал тревоги, пропустил, стало быть, свои и документы в порядке. Игорь поравнялся с солдатом. Надо отвлечь, пока разведчики успеют пройти четыре-пять метров до пулеметчиков. Он прикрикнул: – Так держать! – конечно, по-немецки. Сам шагнул в сторону, к часовому. – Камрад, огонька не найдется? Бензин в зажигалке кончился. – Сейчас. Солдат полез в карман за зажигалкой. В это время разведчики поравнялись с пулеметчиками, сидевшими в окопе, бросились на них. Часовой повернулся на шум, и Игорь ударил его ножом. Даже придерживать не стал. Когда часовой рухнул, шлем слетел с головы, покатился. Игорь снял винтовку, ремень расстегнул, вместе с подсумками швырнул в пулеметную ячейку. Сам поднапрягся, перевалил труп за парапет, сбросил в воду. Все, мост взяли, причем тихо, без потерь с нашей стороны. Видимо – удача была сегодня на их стороне. Игорь решил, что немцы будут пытаться атаковать в первую очередь со стороны города. Время менять караул уже через час. Придет смена, без стрельбы уже не обойдется. Хоть маленький гарнизон в городе есть. На стрельбу бросятся разбираться. Когда поймут, что мост в руках русских, будут названивать по штабам. Для немцев захват моста – известие тревожное и опасное, постараются отбить, пошлют пехоту на бронетранспортерах. Жалко, что нет радиостанции. Сейчас послали бы радиограмму – мост в наших руках, пришлите помощь! Игорь сам в пулеметную ячейку спустился, тесно, рассчитано на троих, а сейчас он там седьмой. – Трубицын, Мягков, с лопатами на другую сторону дороги. Рыть окоп, лучше полного профиля. Солдаты сняли саперные лопатки с немцев, столкнули трупы с насыпи. Времени до смены караула мало, поэтому разведчики не медлили. Мягков и Трубицын по другую сторону дороги принялись рыть землю. Оставшиеся в пулеметном гнезде расширяли лопатками окоп. Игорь перешел через мост. Тут бойцов четверо, тесновато, но терпимо. В нише разглядел коробки с пулеметными лентами, а за ними… он залез рукой. Поистине подарок – «панцерфауст». Он сразу ремень на плечо забросил. Если не торопиться, подпустить бронетехнику поближе, один танк или бронетранспортер поразить можно. Небо на востоке начало сереть. Игорь посмотрел на часы. Немцы педанты, все делают по часам. Скоро смена караула. Перебежал на другую сторону моста. Через четверть часа со стороны ближайшего переулка показалась смена караула – шесть солдат и разводящий. – Парни, приготовились. Подпускаем поближе и бьем из автоматов, по команде. Немцы приближались, не подозревая, что мост уже в чужих руках. За полсотни метров разводящий явно что-то заподозрил, потому что не увидел часовых на самом мосту. Игорь понял – пора! – Огонь! Сразу ударили четыре автомата. На такой короткой дистанции все пули нашли цель. Две секунды, и немцы валяются на асфальте. В тишине стрельба далеко слышна, в караулке ее тоже слышали. – Муравьев, за мной! Подбежали к убитым, забрали винтовки, патроны, принесли в окоп. Сейчас немцы зашевелятся. По целям дальним лучше стрелять из винтовки, пулемета, по ближним – из автомата. Только спрыгнули в окоп, из переулка выбежали немцы, отдыхающая смена из караулки. Впереди офицер, пистолетом в руке размахивает. Сразу своих убитых увидели. В этот момент Игорь скомандовал: – Пулеметчик – огонь! За пулеметом стоял Баклюков, отреагировал мгновенно. Очередь, вторая! Большая часть солдат упала, раненые стали кричать. Офицер побежал назад, несколько уцелевших солдат за ним. Баклюков дал длинную очередь, положив всех. Зазвенели разбитые стекла в домах. Шальные пули долетели до домов. – Беритесь за винтовки, добить всех, кто шевелится! Патроны к пулемету надо беречь. Игорь и сам взялся за винтовку. Один солдат, волоча за собой ногу, полз к домам. Игорь выцелил его. Выстрелил в грудь, солдат затих. Наступила тишина. Испуганные стрельбой жители стали осторожно выглядывать из окон, из-за углов. Их понять можно – не русские ли на мосту? Со стороны востока на дороге показался грузовик. Игорь крикнул, сложив ладони рупором: – Стреляйте из винтовок! На другом конце моста услышали. Грузовик приблизился, по нему сразу из двух трофейных винтовок огонь открыли. Водитель сразу убит был, пассажир резвый оказался, выскочил из кабины на ходу, залег. Неуправляемый грузовик проехал немного по инерции, его повело вправо, и он завалился в кювет. Было бы лучше, если бы он остался на дороге, перегородив ее. Игорь отвернулся, почти сразу сзади хлопок. Обернулся – грузовик объяло пламенем, стал подниматься дым. Плохо, из-за безветренной погоды дым столбом будет стоять, виден издалека. Хотя дым уже не повредит. Если караул перебит, не исключено, что жители уже успели позвонить в комиссариат и сейчас наверняка из ближайшей воинской части отряжают взвод, а то и побольше, проверить – кто на мосту учинил стрельбу. Немцы отреагировали быстро. Уже через полчаса из переулка показалось тупое рыло бронетранспортера. О, разворошили разведчики муравейник! – Всем укрыться! – крикнул Игорь. Сам присел в окопе, наблюдая за броневиком. Над лобовой броней за пулеметом солдат виден, не весь – голова. И он явно высматривает цель. Из фаустпатрона стрелять – далеко, надо подпустить ближе. Бронетранспортер, лязгая гусеницами, выбрался из переулка, покатил к мосту. За кузовом, укрываясь от возможных выстрелов, бегут солдаты. Игорь выглянет на секунду, оценит дистанцию, присядет. Фаустпатрон один, и промахнуться нельзя. Если он высунется из окопа и будет долго целиться, пулеметчик его срежет. На прицеливание секунды две-три от силы. Судя по звукам мотора, гусениц, уже пора. Игорь вынырнул из окопа, прицел на фаустпатроне уже откинут, труба под мышкой. Поймал в прорезь лобовую броню, увидел, как пулеметчик навел на него ствол. Решали доли секунды – кто раньше? Игорь нажал на штампованный рычаг. Хлопок выстрела, он успел нырнуть в окоп. И сразу взрыв. Игорь приподнял голову над бруствером. Бронетранспортер развернуло поперек дороги, валит черный дым, потом показалось пламя. Через несколько секунд в чреве броневика начали рваться патроны. Из бронетранспортера никто не выскочил. А солдаты, что следом бежали, бросились наутек. Прикрытия броневого нет, и переть на пулемет у разведчиков дураков не нашлось. Да и вообще, судя по поведению солдат, явно не фронтовики. Те бы рассыпались, а не бежали толпой, залегли на обочинах, перебегали по очереди. Пока один бежит вперед, другой прикрывает огнем. Наверное – перебросили по-быстрому тех, кто оказался недалеко от города, тыловиков. За стрельбой уже полдень настал. Солнце сверху светит. Февраль, а пригревает. Разведчики воды попили из фляжек. Игорь понимал – командир немецкий раздумывает – что предпринять? Приказ командования выполнить надо и доложить. Баклюков спросил у Игоря: – Полдень уже. Где наши? Если бы прорывались, пушки слышно было бы. Пушки громыхали, но далеко, на передовой. – Наши другой вариант изыскивают. Сам-то Игорь знал, что мост – отвлекающий маневр. Но и в его направлении прорыв должен быть, иначе немцы не поверят. Из переулка разом высыпали солдаты и фольксштурм. Ополченцы в возрасте, в очках, у всех винтовки. Для моральной поддержки нестройно палят в сторону моста, но не прицельно. – Парни, огонь! Со всех стволов! И сам из автомата стал стрелять. Чем «папаша» хорош, так дальностью стрельбы. Из немецкого МР 38/40 дальше ста метров в ростовую мишень попасть уже затруднительно. А из «ППШ» на двести метров вполне реально, если короткими, по два-три патрона, очередями огонь вести. Три автомата и пулемет – сила серьезная. Такой плотности огня немцы не ожидали, понесли большие потери. А еще моральное воздействие – бронетранспортер догорает, трупов полно. Для неподготовленных вояк, вроде тыловиков или фольксштурма, зрелище сильное, веру в победу расшатывает. Игорь, как и разведчики, полагал – сейчас долго не сунутся. Но с тыла, по дороге в город, показалась легковушка, а за ней грузовик. Не знали, что мост в чужих руках? Средство общения во второй группе разведчиков только голосом. Игорь повернулся в тыл, ладони рупором ко рту приложил: – Подпустите ближе и расстреляйте. – Поняли, – прокричали в ответ. Опасность для машин оценили в городе. С чердака ближайшей трехэтажки вверх взлетели две красные ракеты, как предупреждение – русские! То ли в машинах не поняли, но продолжали движение. Когда до машин оставалась сотня метров, из окопа разведчиков перед мостом ударил пулемет. Видно было, как трассеры били по легковушке. Потом огонь перенесли на грузовик. Легковушка проехала немного и встала, грузовик ударил ей в торец, развернул. Из машин никто не выбрался. Но дорога теперь закупорена была, машине не проехать. Другое дело гусеничная техника – тягач или танк. Сбросят препятствие с дороги и дальше пойдут. Немцы в городе зашевелились. Видимо, расстрел машин на дороге их обозлил. Ринулись толпой и наткнулись на наш огонь. Отхлынули, неся потери. Баклюков, вытерев пот со лба рукавом, улыбнулся. – Эдак мы всех мужиков в городе переведем. – А кто их звал? Я имею в виду СССР. Сидели бы в своей Европе, коньяк пили, ветчину жрали, – откликнулся Кашеваров. – Расшевелили медведя в берлоге, теперь им тикать надо, а они пыжатся. – Немцам хана! Ты посмотри, кого против нас выгнали? Фольксштурм! Старики и негодные к строевой! Подал голос Игорь: – Парни, не обольщайтесь! Сейчас немцы созвонятся или свяжутся со штабом, сообщат о потерях. На нас бросят маршевую часть, и нам придется туго, как тараканам от дуста. – Откуда им взять маршевую часть? – На политзанятиях дремлешь? С Западного фронта на Восточный перебрасывают. Русских задержать, чтобы американцам сдаться. – А вот хрен им! Берлин мы возьмем! Игорь как в воду глядел. Против группы разведчиков бросили роту обстрелянных пехотинцев, перебрасываемых с Западного фронта. Перевозили грузовиками, ибо Германия не велика, а железные дороги днем активно бомбили. В какой-то мере повезло, не было бронетехники. Пехотинцы взялись за дело рьяно. Сначала установили ротные 50-мм минометы. Вот чего у немцев не отнять, так это оснащения. В каждой пехотной роте по штату четыре миномета. Калибр маленький, но для близких целей вполне хватает. Для больших дальностей и серьезных задач есть полковые минометы калибром побольше и пушки. Мощность 50-мм мины невелика, но компенсируется частотой огня. У позиций разведчиков сначала одна мина упала, затем другая, уже ближе. Ага, пристрелку ведут, и где-то явно сидит корректировщик. И лучшего места, чем верхние этажи зданий или чердачное окно, не найти. Игорь взялся за бинокль. Если найти корректировщика да убить, батарея не сможет вести точный огонь. В двух домах чердачные окна открыты, в одном что-то блеснуло. Или бинокль, или стереотруба, не иначе. Игорь Баклюкову дом рукой показал. – Чердачное окно видишь? Дай очередь по окну и немного ниже. Корректировщик там. – От сука! Разведчик дал очередь по чердаку, с крыши посыпалась битая черепица. Зато мины падать прекратили. Игорь не тешил себя надеждой. Убитого корректировщика заменит другой, подберет наблюдательный пункт в другом доме, и обстрел повторится. Так и вышло. Через полчаса недалеко от окопа снова взорвалась мина. Уже ближе, чем первые. А потом сразу залпом четыре. Окопчик заволокло пылью, дымом. В узкий окоп попасть трудно. Мины, которые рядом взорвутся, вреда не причинят, осколки поверх окопа пролетят. От пыли першило в носу, в горле, разведчики кашляли. Когда пыль после взрывов садилась, кто-то обязательно выглядывал. Под прикрытием минометного огня пехота могла подобраться поближе и забросать окоп гранатами. Но пока немцы не рисковали, полагали – уничтожат малочисленную группу минами. Выпустив полсотни мин, немцы повторили атаку. Сразу из нескольких мест поднялись солдаты в мышиной форме. – Немцы, огонь! – скомандовал Игорь. Стреляли сразу из автоматов и пулемета. До наступающих сотня метров, и они на открытом пространстве. Как укроешься или закопаешься в асфальт или булыжную мостовую? Потеряв десяток убитыми, немцы залегли, потом поползли назад. Стрельба стихла. Игорь посмотрел на часы. – У немцев сейчас обед будет, пора и нам подхарчиться. Немцы педанты, расписание выполняли точно. В восемь утра завтрак, в это время их артиллеристы огонь не вели, то же и с пехотой. Сейчас время обеда, солдаты к полевой кухне потянутся. Иначе еда остынет, а это для желудка плохо. Здоровье немцы берегли. Разведчики сухим пайком подкрепились. Сытому воевать веселее. Плохо, что вода во фляжках кончилась. Река под мостом, рядом, пяток метров. А из окопа не вылезешь, если только ночью сползать и набрать. Кашеваров поднял палец. – Слышите? С востока доносились выстрелы пушек, пулеметная стрельба. И не далеко, едва слышимая, как утром, а значительно ближе. Неужели наши пробиваются? Игорь на помощь не надеялся, зная, что их рейд, захват моста, лишь обманный маневр. Но надежда умирает последней. Подхода наших войск разведчики ждали, можно сказать – считали часы. Вести открытый бой для разведчика дело хоть и привычное, но нежелательное. Все понимали, почему направили их, а не пехоту. Пехотинцы без навыков, мост атаковали бы, понесли потери и еще неизвестно – взяли бы? Немцы отобедали, снова стали стрелять из минометов. Но не батареей, а одним минометом. Вели беспокоящий огонь. Потом разрывы прекратились. И почти сразу от домов голос из динамика, на плохом русском, с сильным акцентом: – Воины Красной Армии, сдавайтесь! Вы окружены. В плену вас ждет хорошая еда и медицинская помощь! Баклюков высунулся из окопа по пояс, согнул руку в локте, показал неприличный жест. – А это видел? Муравьев схватил его за пояс, дернул вниз. Одновременно с немецкой стороны хлопнул выстрел, пуля ударила в бруствер. – Баклюков, ты что, сдурел? – накинулся на него Игорь. – А чего он басни рассказывает? – Время тянет, отвлекает. Немцы напасть готовятся. В небе раздался шум моторов, показались два штурмовых «ИЛ-2». Значительно выше их прикрывала пара «ЛА-5». «ИЛы» заложили круг. Скорость у них невелика, явно разглядывают, где, кто и что. Муравьев забеспокоился. – Как бы по нам не вдарили! Немцы называли наши штурмовики «цементными самолетами». Уже после войны досужие журналисты придумали разные названия, вроде «летающий танк», «черная смерть». Из показаний пленных немцев Игорь твердо знал, что больше всего немцы не любили «ПЕ-2», те бомбили с пикирования, очень точно, а попасть в него трудно, при пикировании в прицеле лишь мишень, маленькая точка. Штурмовики исчезли за домами, неожиданно зашли со стороны реки и дали залпы реактивными снарядами. У домов вспухли разрывы. С ревом пронеслись низко над мостом, развернулись, и пошла веселуха. Сбрасывали бомбы, стреляли из пушек, делая заход за заходом. Из-за домов стали подниматься дымы, причем черные. Так бывает, когда горит техника. Со стороны немцев ударила трассерами зенитка, ее сразу подавили реактивными снарядами. Израсходовав боезапас, ведущий покачал крыльями над мостом, и штурмовики скрылись из вида. Разведчики приободрились. Раз прислали самолеты, огнем поддерживают, значит, помнят, не бросили немцам на погибель. А моральный настрой – великое дело в сражении. Бойцы еще долго прислушивались – не слышен ли рев танковых моторов? Не идут ли наши? Немцы до вечера попыток атаковать не делали, видимо, от штурмовиков досталось сильно. Когда стемнело, поужинали. Муравьев собрал у бойцов фляжки в сидор, спустился к реке, воды набрал, сам напился. Игорь сходил к парням на той стороне моста. – Как у вас? – Нормально, все целы. А у вас? Видели, как по вашему окопу немцы из минометов стреляли. – Тоже все целы. Вы на ночь кого-то часовым поставьте, иначе вырежут спящих. – Обязательно, старшина, службу знаем. Игорь решил в разведку к домам сходить. Надо узнать, что немцы предпринимают. По обочине прополз, потом встал, подобрался к ближнему дому. Жителей нет, в доме пусто, многие стекла выбиты. Обошел дом по палисаднику. Дальше частный сектор, дома одноэтажные. Трупы солдат, разбитые минометы. Удачно наши штурмовики ракетой угодили. Двинулся вперед, прижимаясь к домам. Гарью потянуло, еще чем-то противным. В переулке колесный бронетранспортер стоит, обгоревший, дымом еще курится. И везде убитые. Если удастся из передряги живым выбраться, обязательно доложит командованию о хорошей боевой работе штурмовиков. Он еще не знал, что нашим наступающим частям немцы оказали сильное сопротивление. А группа танков с десантом, действуя как удар второстепенный, отвлекающий, смогла пройти на стыке дивизий, двигалась к захваченному разведчиками мосту. Из отвлекающего удара он становился основным. В прорыв уже подтягивали наши танки и пехоту. И штурмовики посылали не столько поддержать разведгруппу, сколько узнать – цел ли мост, держатся ли еще наши бойцы? Все складывалось наилучшим образом.Глава 4 Проклятый мост
Возвращался к мосту другим путем, услышал разговор. Подкрался тихонько. Два немца устраивали пулеметное гнездо из мешков с землей. Рядом пулемет и коробки с лентами. Очень велик был соблазн дать очередь и забрать трофей. Сдержался, прислушался. Немцы работой заняты, на окружающее внимания не обращают, полагают – русские у моста. Немцы говорили о том, что на подходе батальон карателей из прибалтов. Дальше пошел разговор о том, сколько же русских обороняют мост. Цифры назывались самые фантастические. Игорь осмотрелся. Поблизости солдат не видно. Вытащил нож, подкрался сзади, потом прыжок. Одному клинок в спину вонзил, он захрипел. Второй обернулся. Видимо, командир расчета, поскольку на поясе кобура с пистолетом. Немец по-любому не успевал достать оружие, но слепо шарил по поясу в поисках личного оружия. Игорь бросился к нему, ударил ножом раз, другой. Солдат упал. Не мешкая, разведчик вернул финку в ножны, схватил одной рукой пулемет, другой коробку с лентой. Еще одна коробка осталась на земле, жаль – третьей руки нет. А одной сразу две за ручку не ухватить. Обошел дом, потом бросился бежать. Буквально упал в окоп. – Старшой, ты чего? – Пулемет с коробкой притащил. – Стырил, что ли? – Хозяева отдавать не хотели, пришлось ножом поработать. – Есть будешь? – Врачи говорят – ночью есть вредно, потолстеешь. – Ха! Придумают тоже! Я в рейдах почти всегда ночью ем и хоть бы килограмм прибавил. Видимо, немцы обнаружили своих убитых, громкий разговор, крики. Потом кто-то из автомата дал очередь в сторону моста. Пули попадали в перила, булыжную мостовую, с противным визгом рикошетили. – Разозлил ты их, старшина! – Времени было мало, надо бы растяжку установить. Убитые немцы говорили, что на подходе батальон карателей. – От пехоты отбились и этих навсегда успокоим. СС? – Не знаю, говорили – прибалты. – А, предатели! Этим сдаваться нельзя, расстреляют. В окопе, кроме Игоря, бодрствовал Муравьев, остальные спали. И разговоры по соседству их не беспокоили. Игорь тоже вздремнул, глаза от усталости закрывались. Проснулся от близкого взрыва. Открыл глаза – светло уже. На часах семь утра. Осторожно выглянул. Приглушенный хлопок, завыла мина на взлете. Игорь успел по кольцу дыма приметить, откуда велся огонь – со стороны частных одноэтажных домов. Вот где вчера надо было пройтись. Если до ночи доживут, надо будет парой разведчиков наведаться. И на востоке стрельба слышна, уже не очень далеко, километров десять. Фронт продвинулся – или бои ведет отвлекающая группа? – Хоть бы наши быстрее подошли, – сказал кто-то из разведчиков. – Патронов осталось на полчаса хорошего боя. Всем хорош «ППШ», но патроны жрал, как паровоз дрова. Пара минут боя, и диск пустой, а это семьдесят патронов. К автомату всего два диска придается. Расходуются быстро, а зарядить за пять минут не получится. За первым разрывом последовали другие. Бойцы не поднимали головы. Сразу после серии взрывов Игорь поднимал голову над бруствером. Для того, чтобы зарядить миномет, требовалось несколько секунд, и последний ли это залп – неизвестно. Как бы пехоту не пропустить. Последовало еще две серии по четыре взрыва, потом из переулков высыпала пехота. Много, очень много. – К оружию! – скомандовал Игорь. Успеют они расстрелять бегущих на них солдат – хорошо. Не успеют – закидают окоп гранатами. Баклюков взялся за пулемет, другие бойцы за автоматы. Игорь раздвинул сошки у МГ-42, заправил ленту. Дал длинную очередь в ненавистные фигуры, судовлетворением увидел, как повалились солдаты. Выбирал, где солдат побольше, и стрелял, стрелял, пока не кончились патроны. Тогда схватился за автомат. Немцы потери несут огромные, подступы к мосту трупами усеяны, а все прут. Диск закончился, времени сменить не было. Игорь сорвал с пояса лимонку, выдернул чеку, швырнул в наступающих. Его примеру последовали еще двое разведчиков. Ситуация критическая. Здорово выручили наши бойцы с другой стороны моста, открыв огонь из пулемета, дав секундную передышку. Игорь диск в автомате сменил, снова огонь открыл. До солдат меньше полусотни метров, четко видны лица, свастика на мундирах. Солдаты тоже стреляли, Игорь видел вспышки на концах стволов, но страха не испытывал. Страшна не смерть, она мгновенна, а само ожидание смерти. Последний из атакующих солдат упал на дистанции броска гранаты, метрах в тридцати. Наступила тишина, только слышались стоны раненых. Игорь повернул голову к бойцам. Атака была мощная, и группа понесла потери. Двое его бойцов бездыханные лежат на дне окопа. Нагнулся посмотреть, не ранены ли. Наповал, пулевые ранения в голову. Убитых снесли к боковой стене, чтобы в горячке боя не топтаться по их телам. Не мешкая, уселись набивать магазины патронами. Игорь, заложив оба диска, достал из сидора две последние гранаты, прицепил на пояс. Заправил в пулемет ленту из коробки. В углу окопа стояли трофейные винтовки. Это как НЗ, подсумки к ним уже пустые, но магазины полные, по пять патронов. Немцы, получив серьезный отпор, попыток атаковать не делали. Раны зализывали. До убитых недалеко, а сползать за их оружием нельзя. Из домов, особенно с верхних этажей, мост проглядывается отлично и простреливается тоже. Если доживут до вечера, обязательно сделают вылазку. Через полчаса снова заработали минометы. Показалось – разрывы длились целую вечность. И снова немцы ринулись в атаку. Стреляли разведчики из пулеметов, а закончились ленты, взялись за автоматы. В эту атаку немцев было значительно меньше и бежали уже не так нахраписто, нагло. Вид убитых и раненых товарищей перед мостом уверенности не вселял. Пока были патроны к автоматам, вели огонь, потом взялись за винтовки. Опять выручили разведчики с другой стороны. Пулеметным огнем смели наступающих. Второй раз они вступали в действие в последнюю, решающую минуту. Просто выбора не было. Пока наступающие далеко, из их окопа стрелять нельзя, чугунная ограда моста не дает. А на близкой дистанции наступающие видны. Атака снова захлебнулась. С нашей стороны еще один убитый. Пересчитали патроны. Пятнадцать винтовочных и три гранаты на всех. Хорошую атаку уже не отбить. У немцев перерыв получился длинным – часа два. Разведчики успели подхарчиться. Баклюков сказал: – Если убьют, хоть сдохну сытым. Третья атака была жиденькой, немногим меньше семи десятков. Разведчики подпустили ближе, били из винтовок, тщательно выцеливая. Один выстрел – один убитый. Патроны быстро кончились. – Парни, подпускаем и бросаем гранаты. После взрыва беремся за ножи. Подпустили немцев, бросили гранаты. Не успел дым развеяться, сзади в окоп ввалился с коробкой патронов к пулемету Сахно. – Заряжайте. Успели пулемет зарядить и по набегающим солдатам, до которых уже метров тридцать. Положили всех. Затвор пулемета клацнул вхолостую. Все, патронов нет. Но и атакующих нет, одни трупы. – Отходить в наш окоп надо, – посоветовал Сахно. – У нас еще патроны к автоматам есть и гранаты. Какое-то время продержимся. Броском, по одному, перебежали в окоп за мостом. Тесно здесь стало. Мягков оглядел бойцов. – Все? Игорь кивнул. Из двух групп набралась половина. Послышался рев танкового мотора, довольно быстро приближающийся. Выглянули за бруствер все. Если танк немецкий, у разведчиков шансов нет. Гранатой, даже Ф-1, его не подорвешь. Подползет, крутанется пару раз на окопе, обрушит стены, похоронит в земле живьем. И вдруг Сахно заорал: – Наши! Наблюдаю «тридцатьчетверку»! Уже все ее увидели. Мчится по шоссе, траки на солнце поблескивают, повизгивают, мотор ревет, сзади сизый солярочный дым стелется. На секунду остановился, выстрелил из пушки и снова вперед. Столкнул с шоссе грузовик. Остановился на въезде на мост, откинулся люк на башне. Прикрываясь им, выглянул командир. Лицо черное от копоти, только зубы и глаза белеют. – Живы, хлопцы? – Живы! – Сейчас наши подойдут, молодцы, что мост удержали. И улыбка во все лицо. В армии грязнее танкистов никого нет. Даже шутка была. Боец может быть грязный, очень грязный и танкист. В масле, в пороховой копоти, в солярочном угаре, сразу и не отмоешь. А у разведчиков напряжение отпустило. Полагали – впереди последний бой, а сейчас наш танк рядом. Люк захлопнулся, танк двинулся вперед, остановился на другом берегу. Из танка выстрелили из пушки, снаряд взорвался в доме напротив моста. Что там углядели танкисты – непонятно. Наблюдателя или фаустника? Игорь покрутил головой. А где же другие танки, пехота? Один в поле не воин. Без пехоты в городе танк сожгут сразу. Бабахнет фаустник из окна второго-третьего этажа, и вместо грозной боевой единицы будет груда бесполезного железа. Но нет, танк был не один. На шоссе лязг гусениц, рев моторов. Показались самоходки «СУ-85» и тоже без десанта. А уже за ними снова «тридцатьчетверки» и уже с десантом на броне. Разведчики стояли на обочине дороги, перед мостом. Первый «Т-34», за ним остальные боевые машины двинулись вперед, давя трупы, иначе не проехать было, густо лежали. Пехотинцы соскочили с танков, бросились к домам. Их дело – выкурить из домов фаустников, а танки будут идти следом, подавляя пушечным огнем пулеметные гнезда, орудийные позиции, минометные батареи, если таковые попадутся. Послышалась ожесточенная стрельба из автоматов, боевая техника вошла в город, пару раз выстрелила танковая пушка. Ее выстрелы отличимы по звуку – хлесткие. И пространство у моста опустело, только разведчики стояли. Игорь был в некоторой растерянности. После выполнения задания полагалось вернуться в свое подразделение. Но если началось наступление, где его искать? Не лучше ли подождать? Следом за наступающими частями передвигаются штабы, тылы. Он чувствовал – разведчики ждут его приказа. – Вот что, парни. Думаю, разведотдел армии сам перебазируется. Подождем здесь. Тем временем своих убитых похороним. В наступлении, когда хоронить некогда было, поисками и захоронением убитых занимались похоронные команды из нестроевиков – солдат после ранений, имевших болезни. Но когда еще похоронная команда к городу подойдет. – Прямо здесь? – удивился Сахно. – Лес же рядом, не на мосту, конечно. – Нет, я имею в виду на немецкой земле. – А другую где-нибудь видишь? Пока до Берлина дойдем, знаешь, сколько тысяч наших бойцов в сыру землю ляжет? Саперные лопатки нашлись у убитых немцев. На опушке леса по очереди могилу вырыли братскую. Игорь на карте отметку сделал, где бойцы упокоились. Потом надо будет начальнику разведки на карте показать, рапорт написать. Тогда внесут в список потерь и родным отошлют извещения. Документов у разведчиков не было, в рейды по тылам противника брать не полагалось. Один из разведчиков сбегал к домам, принес кусок доски, его поставили в изголовье, карандашом написали фамилии бойцов, даты гибели. – Сахно, возьми еще бойца, пройдись по домам. Отыщи что-нибудь пожевать. С населением в конфликты не вступать, ничего не изымать. Смотреть только в брошенных или разрушенных. – Есть. Сахно на пару с Маляровым направились по мосту. Перейдя, подобрали у убитых немцев автоматы, подсумки с магазинами. Патронов к своему оружию не было, а входить в только что занятый город без патронов опасно. Вернулись через час. В сидорах у обоих тяжелое что-то. Начали доставать из вещмешков добычу – хлеб, полукопченую колбасу, консервы. – Где взяли? – посерьезнел Игорь. – Танки наши грузовик армейский переехали, немецкий. Видимо, харчи вез. Чего добру пропадать? – Другое дело. Перед тем, как наши войска вошли в чужие страны, политруки зачитывали приказ – за мародерство, грабежи, воровство и прочие поступки, порочащие честь советского воина, – трибунал. А тут два разведчика еды принесли на целое отделение, спрос-то с Игоря будет, он старший в группе. Наелись от пуза, сразу в сон потянуло. Так ведь толком и не спали которую уже ночь. Игорь послал разведчика присмотреть пустующую квартиру. Выспаться под крышей, лицо и руки умыть. Грязные все. Мины рядом рвались, пыль и сгоревший тротил на лицо, на руки, на оборудование легли. Разведчик вернулся с известием, что не только квартира, весь трехэтажный дом пустой. – Всем забрать вещи. А после моста у убитых немцев оружие. Каждый подобрал по автомату. В большинстве своем у убитых карабины были. Автоматы еще поискать пришлось. В городских боях, когда дистанция мала и тесно, автомат на голову лучше винтовки. Вывернул из-за угла, а на тебя немцы. С винтовкой пропадешь не за понюшку табаку. А из автомата дал очередь и снова за угол прячешься. Спали до вечера, а разбудил их шум техники, проходящей мимо окон. Грузовики, тягачи с пушками, самоходки. Игорь послал разведчика. – Встань и смотри. Увидишь кого-нибудь из разведотдела, останавливай. Разведчик только вышел и обратно бежит. – Наши, разведотдел почти в полном составе. – Где? – У могилы стоят. – Группа, бегом за мной! Задержись немного – уедут, ищи их. С трудом перешли мост. Машины шли в два ряда, а мост узкий. У братской могилы два «Виллиса» и «Додж». Офицеры у могилы стоят, один в блокнот записывает фамилии. Игорь вытянулся по стойке смирно. – Товарищ майор! Группа задание выполнила, мост захватила и удержала до подхода наших сил. Погибли четверо, могила перед вами. Майор вперед шагнул, обнял Игоря. – Молодцы! Вы даже не представляете, что сделали! Наши войска уже в десяти километрах от города, радировали – напоролись на сильную оборону. Но вы свое дело сделали. За нами грузовики идут с бойцами и имуществом разведотдела. Где-то через полчаса подъедут к мосту. Ждите, подберут. – Так точно! Катков сам встал у моста, как бы грузовики не пропустить. Остальные разведчики рядом топтались и разглядели машины первые. Забрались во второй грузовик, в первом места не оказалось. В кузове свои парни, встретили радостно, хлопали по плечам, по рукам пустили фляжку с водкой. В рейд не идти, выпить можно. А через полчаса неспешной езды грузовики свернули с шоссе, остановились в какой-то деревне. Оказалось – город. По советским меркам совсем крохотный, одна улица, два переулка. Разведотдел армии расквартировался на время здесь. Все понимали – не надолго. Двинутся войска, ломая оборону, вперед, и отдел за ними. Двое суток Катков и бойцы его группы отдыхали, отъедались. Все же плохо без горячей пищи, даже чая. А на третий день Игоря вызвали к начальству. – Как себя чувствуешь? – спросил майор. – К службе готов, – вытянулся Игорь. – Вот и отлично. Есть неуточненные данные, что на участок фронта перед нашей армией переброшена танковая дивизия СС. Твоя задача обследовать вот этот район. Майор карандашом обвел на карте круг. В войска СС поставляли лучшую технику и вооружение. Когда «Тигры» появились – в СС, автоматы – «Штурмгевер» – в СС. И по численности в батальонах, полках и дивизиях войска СС превосходили обычные пехотные. Если учесть, что в СС служили только члены нацистской партии, вступившие добровольно, то такая дивизия представляла собой грозную силу. Уже понятно было – война идет к победному финалу, но каждый ее день – это лишние жертвы с обеих сторон. И не только военнослужащих, но и мирного населения. Многие жители ушли в другие районы страны, подальше от фронта, но далеко не все. – Сколько человек в группу возьмешь? – спросил майор. – Разрешите одному? – Справишься? – Постараюсь, под личиной немца пойду, причем гражданского. – Риск! – А когда разведчики не рисковали? Мне только одежонка цивильная нужна. – Разрешаю в брошенных домах поискать. – Есть. Была у Игоря такая задумка, с тех пор, как с фольварка в гражданской одежде и тесных туфлях ходил. Но сейчас такую ошибку не допустит. В любом переходе обувь по размеру очень важна. С мозолями человек не ходок. Прошелся по брошенным домам. Молодой человек его возраста без явных признаков увечий вызовет подозрения у немцев. Почему не в армии или фольксштурме? Потому решил косить под умалишенного. Майку нашел синюю, брюки на два размера больше, вместо ремня, чтобы не спадали штаны, – веревка бельевая. Штиблеты старые, разношенные нашел в сарае. Похоже – в них хозяин в саду возился. Лицо и руки слегка пылью вымазал, потом в зеркало посмотрелся. Вылитый бомж. Вот только бриться не стоит. Когда в роту вернулся, первый же встреченный им разведчик его не узнал. – Эй, немчура! Нельзя сюда. Домой иди! Век! Дранг нах хаузе, шнель! – Русише зольдат, – протянул руку Игорь. – Брот! Хлеба попросил, как настоящий голодный. И сработало. – Да где же я тебе хлеба возьму? – смягчился разведчик. – Время не обеденное. Игорь засмеялся. – Федорчук, не узнал. Это же я, старшина Катков. – Тьфу ты, на немца похож, на цивильного. И это… на придурковатого. Это хорошо. Но удастся ли немцев обмануть? Документов у него при себе никаких, и оружие брать нельзя, могут обыскать, и тогда никакой маскарад не поможет. Перед выходом специально не ел. Щетина на лице двухдневная под пальцами трещит. Видок еще тот. Командир взвода к передовым позициям повел. Передовой, какой она всегда была – линии траншей, колючая проволока, минные поля, – не было. Темпы нашего наступления высоки, и немцы не успевали оборудовать позиции. И наши и немцы рыли капониры для пушек, пехотинцы окопы, да и то не полного профиля. Когда командир пехотной роты увидел Игоря, спросил командира разведвзвода: – Это что у вас, нормальных разведчиков нет? Игорь, нещадно фальшивя, запел «Лили Марлен», притопывая ногой. Командир роты в сторону отскочил. – Фу, черт! Испугал. Иди прямо. С нашей стороны мин нет, а что с немецкой – не знаю. И это, часы сними. Выглядишь дурачком, они часы не носят. Зачем придуркам часы? И верно, прокол. Игорь часы снял, отдал лейтенанту. – Ни пуха ни пера! – К черту. Часы потом не забудь вернуть. И Игорь зашагал на запад. Пройдя пару сотен метров, лег, пополз, щупая перед собой землю. Обстановка менялась быстро, немцы не всегда успевали поставить мины. Да и запасы их истощались. Германия каждый день теряла города, а с ними и производство. Даже оружие в последний год упрощали, выпуская эрзац-образцы. В общем – не было мин. Ужом прополз мимо окопов. На позициях, оборудованных, устоявшихся, немцы всю ночь пускали осветительные ракеты, дежурный пулеметчик вел беспокоящий огонь. Сегодня ничего такого не было. Скорее всего, немцы опасались, что осветительными ракетами обозначат свой передний край. А с рассветом наша артиллерия позиции накроет. Ныне у Красной Армии снарядов хватает, не экономили, как в приснопамятном сорок первом. Если обнаружили цель, накрывают и ствольной и реактивной артиллерией. Выбрался на дорогу, побрел. К утру вышел в означенный район. Приплясывая и кривляясь, подошел к домам поселка. Небольшой костел или кирха. В Германии параллельно существовали две ветви христианства – католицизм и протестантство. Для Игоря разницы нет. Постучался в двери, закатил глаза. Для него первая проверка. Выдержит – можно идти дальше. На стук вышла женщина. Игорь скорчил жалостливую физиономию, попросил хлеба. – О, Святая Дева Мария! Нам тяжело, а тебя Господь разума лишил. Сейчас найду что-нибудь, подожди. У женщины в вырезе платья крестик виден, верующая. Господь велел помогать страждущим. Через несколько минут добрая самаритянка вынесла малюсенький кусочек хлеба, намазанный маргарином. – Ешь бутерброд. – Данке. Игорь затолкал бутерброд в рот пальцами обеих рук, стал жевать, специально чавкая и мыча от удовольствия. В глазах женщины жалость. – Ты откуда? Раньше я тебя не видела. Игорь бутерброд прожевал, пустил слюну, руки его подергиваться стали, якобы непроизвольно. На вопросы он не ответил, побрел вдоль улицы. Видел он, да не один раз, таких дурачков. И не в своем времени, а на освобожденных территориях. Одни свихнулись от бомбежек, другие при потере семьи. Не у каждого психика способна переварить трагические события, если они касаются семьи или тебя лично. Так что чудил, имея перед собой наглядный пример. А за поселком или городком военная часть. Палатки под маскировочными сетками, техника стоит. Игорь прямиком к лагерю. Часовой его окликнул, как положено. – Стой! А Игорь бредет, не реагируя, кривляется, приплясывает, чтобы видно было – не все в порядке с головой. По уставу часовой при приближении постороннего, стрелять должен, сперва в воздух, потом на поражение. Часовой сразу понял – ненормальный перед ним. Дунул в свисток, из ближней палатки вышел старший караула, быстрым шагом подошел. А Игорь бредет в их сторону, как будто ничего не происходит. А сам примечает – форма на военнослужащих цвета фельдграу, как у вермахта, проще говоря – серая, мышиная. Но петлицы войск СС. Левая петлица с рунами, на правой – знаки отличия. Конкретно у старшего – в черной петлице два квадратика, на черном погоне на правом плече один ромб, наши разведчики называли его «шишечкой». Если перевести на армейские звания, фельдфебель, по табели СС – обершарфюрер. – Ты кто такой? – обратился к Игорю эсэсман. – Братик твой! Игорь приплясывать стал. – Сыграй мне на губной гармошке мою любимую «Лили Марлен». – Тьфу ты! – повернулся к часовому обершарфюрер. – Видишь, что дурак, зачем меня беспокоишь? Гони его! Хотя нет. Отведи на кухню, пусть дадут чего-нибудь поесть, а потом гони. – А как же пост? – Я постою, только быстро. Игорь, пока его вел солдат, вертелся по сторонам, прикладывал ладонь ко лбу, смотрел в небо. – Железные птицы, страшно! – Так ты после бомбежки свихнулся? – догадался солдат. Завтрак уже прошел, на кухне наскребли из котла в миску каши, дали кусок хлеба. А про ложку забыли. Игорь уселся на земле, кусочком хлеба кашу из миски цеплял, отправлял в рот. Ел жадно, неряшливо. Повар прикрикнул: – Иди в сторону, глядеть на тебя тошно. Игорь и побрел. Рукой размахивал с куском хлеба в ней, напевал непонятный мотив. Эсэсманы посмеивались, кто-то пожалел, дал конфету. А Игорь старался прикинуть количество солдат, техники. А еще – обозначения на ней. Каждая дивизия имела значки. У каких-то частей трубящий слон с поднятым хоботом, у других – бегущий леопард или морда носорога. Как назло, техника боевая далеко, не разглядишь, зато у военнослужащих нашивка на левом рукаве френча – «Валлония». Такую носили в 28-й панцергренадерской дивизии СС, сформированной из бельгийцев и французов. Все дивизии СС комплектовались из добровольцев, желающих воевать с большевиками, яро ненавидящих коммунизм. Остальные дивизии ваффен-СС составляли немецкие, такие, как «Дас-Райх», «Мертвая голова», «Лейбштандарт Адольф Гитлер», но и националистические были. «Нордлагер» или «Викинг» – из датчан, норвежцев, венгерские, украинские, русские. Не была исключением французская «Шарлемань». У РККА был авиаполк «Нормадия-Неман», у немцев «Шарлемань». Получалось – майор сведения имел не точные. Танковая или панцергренадерская дивизия – разница большая, по численности танков, личного состава. Танковая – мощнее, в ее составе танки, причем большинство средних – T-IV и T-V «Пантера». Тяжелые – T-VI «Тигр» состояли на вооружении отдельных танковых батальонов. У панцергренадерских дивизий преобладают средние T-III и самоходки. У немцев самоходные подразделения числились за танковыми частями, у русских за артиллерией, потому назывались не ротой, по-танковому, а батареей. Впрочем, иная самоходка, такая, как «Элефант», танка по мощи стоит. Собственно, задание можно считать выполненным. В немецких тылах не танковая дивизия СС, а панцергренадерская двадцать восьмая. У нашей разведки на каждую дивизию информация собрана – численность, вооружение, командиры дивизии, полков, батальонов. Но Игорю хотелось еще конкретики. Какая задача поставлена, время, цель. А это в виде дурачка не выполнишь. Нужен пленный. А как его самому, без оружия, взять, да еще через линию фронта провести? Был один вариант, сложный, но исполнимый. Здесь, в чужом тылу, захватить, допросить в укромном месте, потом прикончить. Все равно эсэсманов наши не жалуют, как и власовцев, сразу расстреливают. Игорь для такого решения созрел быстро. Но рядового брать – только рисковать зря. Вышел к перекрестку дорог, уселся прямо на брусчатку, нашел камешки, стал играть. Время уже обеденное. Показалась машина. Подъехала ближе. Дорога узкая, два грузовика с трудом разминутся, поскольку строилась дорога давно, на интенсивное движение не рассчитана. Водителю бы объехать Игоря по обочине, но остановился, крикнул в открытое окно: – Освободи дорогу! Под колеса попадешь. А Игорь как будто не слышит, камешками играет, смеется счастливо. Водитель понял – придурковатый сидит. Вышел из легковушки, к Игорю подошел. Игорь видел, что водитель в машине один был. – Эй, парень! Здесь опасно, давай помогу. Водитель в штатском, костюм хороший, твидовый, при галстуке. На лацкане значок члена нацистской партии. Когда немец наклонился и ухватил Игоря за локоть, его обдало запахом хорошего одеколона. Продолжать дальше дурака валять или скрутить? Мужчина Игоря приподнял, решив на обочину отвести. На какое-то мгновение Игорь прислонился, почувствовал под пиджаком пистолетную кобуру. Никакой он не гражданский, либо из администрации, либо гестаповец, они форму не всегда носили. Игорь не сопротивлялся, но ноги его заплетались. Мужчина вынужден был его приподнять. – Фу, пахнет от тебя, как от… Игорь договорить не дал. Резким ударом под дых заставил мужчину согнуться, потом руками, сцепленными в замок, ударил сзади по шее. Немец сознание потерял. Игорь упасть ему не дал, руку его за свою шею забросил, к машине подтащил. Открыв дверцу с пассажирской стороны, на сиденье усадил, потом забросил ноги немца. Моментом обыскал, пистолет из кобуры немца в свой карман переложил, от греха подальше. Вдруг очухается и стрелять вздумает. Из внутреннего кармана пиджака документы достал в солидном кожаном портмоне. Что за фриц? О, немец еще тот фрукт! Начальник крипо города Оппенхайма. Крипо – это криминальная полиция. Для Игоря – бесполезный человек, что может знать полицейский? Никаких военных секретов, стало быть, ошибся Игорь в выборе цели. Только себя обозначил. Двигатель машины работал, долго стоять нельзя. Если поедет кто-нибудь, будет подозрительно. Игорь уселся за руль, тронул «Опель». Ехал медленно, поглядывая по сторонам. Вот съезд удобный, к какому-то фольварку ведет. Игорь свернул, проехал немного, загнал машину в кусты. Развязал узел на галстуке, связал им руки немцу. А тот все в отключке, хотя Игорь бил расчетливо. Разведчик похлопал немца по щекам. Начальник крипо открыл глаза, с недоумением уставился на Игоря. – Ты кто? – Дед в пальто. – А, дурачок. Немец дернул рукой, осознал, что руки связаны. – Отпусти немедленно! Ты знаешь, кто я такой? – Начальник крипо, а мне плевать. Считай – ты уже покойник. Немец напряг мышцы рук, пытаясь ослабить или разорвать узел, но шелковый галстук не поддавался, да и затянул его Игорь хитрым узлом – чем сильнее дергаешь, тем сильнее затягивается. Такому узлу научился еще в морской пехоте. Игорь досадовал на себя – купился на нацистский значок и кобуру. Остается немца только убить. Отпускать нельзя, он сразу полицейских с облавой приведет. А вот использовать машину немца, да пожалуй, одежду – можно. Немец немного покрупнее Игоря, ну так не на званый ужин разведчику идти. Он достал из кармана пистолет полицейского. – Подожди, ты что хочешь делать? – в глазах немца страх. Игорь рукоятью пистолета ударил его в висок. Игорь руки немца освободил, вытащил его из машины, пульс пощупал на сонной артерии. Готов! Стянул с полицейского пиджак, рубашку, брюки, оставив немца в белье. Сам разделся, тряпье в кусты забросил. Чужие вещи натянул, получилось – на размер больше. А туфли кожаные в самый раз, даже немного великоваты. Труп в кусты затащил. Его найдут, но на это время нужно. Завел машину, выехал на перекресток. Мотор заглушил, капот поднял, имитируя поломку. Час-два у него в запасе есть, надо использовать. Мимо проехал грузовик. Машина стала притормаживать, но Игорь махнул – проезжай, сам справлюсь. Зачем ему еще один гражданский? Стоять долго нельзя, местные жители могут узнать автомобиль шефа крипо. Максимум – час. Когда время уже было на исходе, показался мотоцикл с коляской. За рулем солдат, в коляске, прикрытый пологом от ветра до подбородка, еще один. Надо попытаться. Игорь поднял руку, мотоцикл сбавил ход, остановился. Игорь улыбнулся во все тридцать два зуба. – Камрад, помоги! Мотор заглох и не заводится. Конечно, рожа у Игоря небритая, но костюм дорогой, машина. Солдат мотор заглушил, стянул краги, мотоочки на каску поднял. Неспешной походкой направился к машине, заглянул под капот. Игорь встал сзади и сбоку, между мотоциклом и машиной, вытащил пистолет, приставил ствол вплотную к спине немца, выстрелил. Выстрел глухо прозвучал. Игорь, пока второй солдат не осознал случившегося, к мотоциклу кинулся, всего несколько шагов. Пистолет к лицу солдата поднес. – Тихо! Руки покажи, чтобы я их видел, и понемногу, без резких движений из коляски вылазь. Немец был ошарашен, он не сразу осознал опасность. – Я немецкий военнослужащий! – начал он. Игорь пистолетом в лицо ударил. Времени на разговоры не было. Убитый мотоциклист у машины лежит, появись на дороге еще кто-то, будет катастрофа – стрельба, трупы. Услышат, оцепят район, тогда не уйти. Когда надо, немцы умеют работать быстро. Солдат начал вылезать из коляски. Одной рукой за разбитые губы держался. Только и не солдат он, а армейский обер-ефрейтор, на плече сумка, какие бывают у посыльных. Игорь выстрелил ему в голову. Сумку с убитого сорвал, забросил в машину. Один труп в придорожную канаву сбросил, следом второй отправил. Поднатужился, мотоцикл на примыкающую узкую дорогу закатил. Захлопнул капот, уселся за руль, машину развернул, поехал. Когда километров десять позади осталось, остановился на обочине. Что в сумке? От нетерпения едва замок не вырвал, поскольку не поддавался он. Но сумку открыл, в ней засургученный бумажный пакет, надпись «Строго секретно. Вскрыть командиру 416-го полка лично». Игоря чужие сургучные печати никогда не останавливали. За концы веревочек дернул, печать сломал, веревочки из пакета вырвал. Все по правилам упаковано. Пакет заклеен, веревочками и пакет и бумаги внутри прошиты, сургучная печать с оттиском. Достал лист бумаги с машинописным текстом. «Секретно. Командиру 416-го мотопехотного полка майору Венцелю. Вам надлежит по получении приказа выдвинуться к населенному пункту Витгензее и занять оборону на восточной окраине. Об исполнении доложить начальнику штаба дивизии». Приказ интересный, но не столь важный. То, что немцы будут кидать на Восточный фронт все новые подразделения, не новость. Пропажу посыльного обнаружат быстро, свяжутся с полком по рации да вышлют повторный приказ с более сильной охраной. Но маневрировать с войсками, что-то изменить немцы уже не в силах. Игорь приказ сложил вчетверо, сунул в карман. Теперь можно к своим. Дурачком уже не прикинешься, одежда не та, поэтому пистолет выбрасывать не стал. Проверил магазин – три патрона, плюс один в стволе. Пистолет полицейский, но на ближней дистанции вполне сойдет. Игорь уселся за руль, поехал, пока получалось ехать параллельно линии фронта. Впереди город показался. Туда уже нельзя, на въезде заставы, ближняя прифронтовая зона, а документов у него нет. Свернул влево, к фронту, проехав пару километров, загнал машину в чахлую рощу, просматриваемую насквозь. В России воевать сподручнее, там леса непролазные, дивизию спрятать можно. В Германии не так, в небольших лесах каждое дерево пронумеровано, а больших он еще не видел. И пешком направился к линии фронта. Уже ошибиться нельзя, канонада доносится. До передовой километров десять-двенадцать. Без войны пару часов хода, а сейчас и сутки могут уйти. Шел осторожно. Осмотрится, продвинется на триста-четыреста метров и снова остановится. Как темнеть начало, вовсе залег. Как в самой Германии – неизвестно, но в прифронтовой зоне у немцев действовал комендантский час. Передвигаться могли военнослужащие, а гражданские – только по пропускам. А у него не только пропуска, даже паспорта нет, либо другого документа. Для таких расстрел на месте по законам военного времени. Как совсем стемнело, пошел к фронту. Уже не только отдельные пушечные выстрелы слышны, но пулеметные очереди. То ли сам так приблизился, то ли фронт придвинулся. Встречные села в полной темноте. Дома покинуты, а где и остались немногочисленные жители, соблюдают светомаскировку. В одном месте едва не влип в неприятность. В темноте большую роль слух играет, чем зрение. Прислушался – тишина, с десяток метров прошел, а впереди фонарик вспыхнул на короткое время, сразу разговор: – Готлиб, сколько времени? – Полночь. Чуть сам на патруль или заставу не наткнулся. И обратно, едва дыша. Злополучное место обошел, а уж дальше ползком. Похоже – передовая рядом. К полевому складу выбрался – ящики под маскировочной сетью. Снова кругаля дал. С тылу подобрался к самой передовой, здесь надолго замер. Осмотреться надо – где часовые, пулеметные гнезда? А еще беспокоило – есть ли за траншеями колючее заграждение и мины. Выбрал спокойный участок, где часовые реже расхаживали, через траншею перемахнул, за бруствером залег. И вперед на пузе. Повезло – ни спирали Бруно, ни колючей проволоки, ни мин. А все равно до средины нейтралки полз. Да и как в темноте эту средину определить? Посчитал, что метров двести нейтралки позади, встал. С немецких позиций его не разглядеть. И сразу окрик на русском: – Стой, кто идет? – Свои, разведка. Не ожидал, что вся нейтралка уже позади и встал он буквально перед окопом часового. Хорошо – не пальнул он с испуга. Штатский костюм вызвал сомнения, большей частью разведчики в нашей форме были. Но звонок в штаб армии все поставил на свои места. За Игорем быстро приехали. Под конец войны армия автотранспортом насытилась, не в последнюю очередь лендлизовским. В разведотделе армии о выполнении приказа доложил, чему Гуков обрадовался. А потом и приказ прочитал, который мотоциклисты везли. К карте подошел, на которой расположение немецких частей обозначено. – Так, интересненько. Раз приказ есть, так и полк быть должен. А у меня не обозначено. Перебросить успели? Как считаешь? А Игорь на табуретке сидел, носом клевал. Не спал уже двое с лишним суток, глаза слипались. Майор обратил внимание на костюм Игоря. – Ты же придурком шел, в обносках? – Позаимствовал у начальника крипо. – Отдал? – Ага, богу душу. – Ладно, иди отдыхай, заслужил. А я разведчиков напрягу, откуда 416-й полк в полосе нашего наступления взялся? Разведрота в нескольких домах расположилась. Все лучше, чем в землянке, не так сыро. Почти сутки проспал, поел горяченького. Оценить сон и полноценную еду может тот, кто лишен был маленьких радостей жизни. Еще бы помыться, как полагается – горячей водой, с мылом и мочалкой. Обычно недалеко от штабов располагался банно-прачечный отряд. Ставились палатки, на специальных машинах стояли водогрейные котлы. Солдаты из разных частей мылись поротно, по графику. Обмундирование прожаривалось для защиты от вшей, а белье выдавалось постиранное. У разведчиков выяснил, где такой отряд стоит, туда направился. Поскольку обмыться решил вне графика, прихватил с собой трофейную шоколадку. При наступлении разведчики наткнулись на разбитый грузовик, полный шоколада. На фронте сладкое – дефицит. Расхватали по сидорам. Девушке как подарок – в самый раз. А женщин на фронте хватало. Зенитчицы, шифровальщицы, санитарки, прачки, снайперы, радистки, даже одного минера встречал. Шоколадку начальнице отдал, получил малюсенький кусочек мыла хозяйственного и мочалку. В предбаннике форму снял, которую сразу унесли на прожарку, белье. Предупредил: – Бельишко простирните, свое заберу. Пехотинцы и прочие военнослужащие носили штатное белье – рубахи и кальсоны бязевые. А разведчики – трофейное белье, со складов. Трусы и майки. Удобнее, а кто в немецкой форме в рейд ходит, так обязательное условие. С наслаждением в мыльном отделении вымылся, как хотел – с мылом и мочалкой, из жестяной шайки облился, вода с тела серая стекала. Присел на лавку дух перевести и снова повторить. И в тишине услышал знакомый нарастающий вой. Обстрел из крупнокалиберной артиллерии! На дощатый пол упал. Снаряд с перелетом взорвался, но взрывной волной палатку завалило. Стал к выходу пробираться. Вокруг женские крики, визг. Под брезентом не так просто к выходу проползти, да еще по нему пробежал кто-то, взвизгнул. Выбрался на белый свет, а вокруг женщины носятся. А он в чем мать родила. Брезент приподнял, схватил жестяную шайку, ею причинное место прикрыл. И снова вой снаряда. Игорь упал сразу. Лучше быть грязным, чем убитым. Закричал: – Ложись! Когда снаряд слышишь, он уже над тобой пролетел. Свист пули об этом же говорит, пуля мимо пролетела. А минометную мину на подлете слышно. Завыла, у тебя две-три секунды, чтобы в укрытие забиться. Мина, в отличие от снаряда, рвется, едва коснувшись земли, осколки над поверхностью летят. Лучшее укрытие в щели или окопе. Когда снаряд взорвался, уже ближе, Игорь осмотрелся, увидел щель. Оборудована как положено, стенки горбылем обшиты. Так и рванул туда. А в щели уже женщины набились. Так и упал сверху голяком. Ни одна не возмутилась неприглядным видом. – Бабоньки, посторонитесь, задница наружу высовывается. Потеснились, примостился в уголке. Похоже – у немцев корректировщик есть. Потому что первый снаряд с большим перелетом лег, второй ближе. Одна пушка пристрелку ведет, как цель накроет, всей батареей залп сделают. И точно. Третий снаряд по палатке ударил, где мылся только что. Видимо, корректировщик палатки банно-прачечного отряда за полевой лагерь принял. Тем более от водогрейных машин дым из труб. Поди разбери в оптику, что они дымят, а не полевые кухни. – Сейчас нас накроют всей батареей! – закричал Игорь. – За мной! Как черт из преисподней выскочил, сверкая пятой точкой, в сторону рванул. За ним женщины. Мужчины на войне быстрее соображают. Игорь бежал и прикидывал – сколько времени осталось. Выходило – секунд десять еще. Считать начал – пятьсот один, пятьсот два. На десятой секунде в ложбинку упал. – Ложись! Женщины успели добежать, рядом упасть. И тут банно-прачечный отряд накрыло. Сразу четыре разрыва. Дым, пыль! И пошло. Четыре разрыва, десять секунд пауза перезарядить пушку и снова разрывы. Когда налет закончился, Игорь встал, сплюнул. Когда в отряд мыться шел, чище был. А сейчас весь в грязи, а женщины в пыли. От палаток, как и машин, ничего не осталось. И смех и грех! Как в роту голяком идти? Подошли туда, где щель была, а вместо нее воронка. Сидели бы там, уже на небесах с апостолом Петром беседовали. – Дамочки, найдите что-нибудь срам прикрыть. Подсуетились женщины, откуда-то принесли новые кальсоны и обмундирование. А вот сапог не нашли, пришлось в роту босиком идти. Получилось по поговорке. Пошел за шерстью, сам стриженым вернулся. У старшего роты сапоги выпросил. – Дай хоть немецкие. – Свои куда дел? – Артиллерийский налет слышал? Я под него в бане попал. И где сапоги – немцев спроси. – Вот так вы все, а спрос с меня. Сапоги положено два года носить. Но выдал, причем хромовые, офицерские. – С меня коньяк или шнапс. Старшина сплюнул. – Сам дерьмо пей. Мне бы дедовой самогоночки! – Это уже после Победы. – Скорей бы уже. Как наши войска вошли на немецкие и прочие земли, военнослужащие стали заговаривать о близкой победе. О ней мечтали в холодном и разрушенном Сталинграде, в голодном и окруженном Ленинграде, в сырых окопах под Псковом. Но это были мечты, казавшиеся несбыточными. И те, кто мечтал, до Германии не дожил, слишком долго шли – годы. А сейчас – вот они, города и фольварки немецкие и немцы уже не те. Сопротивляются отчаянно, но это отчаяние обреченных. Если эсэсманы дерутся с решимостью фанатиков, то вермахт сильно потерял в опыте, сноровке. Нет уже тех, сытых, наглых, самодовольных, прошедших и легко взявших Европу. Служили те, кто раньше имел отсрочку, юноши безусые, пожилые. Подготовка значительно хуже, опыта нет. Но пока Германия находила в себе силы сопротивляться. На Восточный фронт перебрасывались подразделения с фронта Западного, из других стран, где они располагались еще с 1939–1940 годов. Нацистская верхушка бросала в топку войны простых людей, оттягивая крах. А сами лихорадочно вывозили из страны золото и другие ценности, обустраивали места, где можно укрыться после войны – Парагвай, Аргентина, Бразилия. Полагали, что оттуда нацизм снова поднимет голову, восстанет из руин. Небольшая часть верхушки пыталась через дипломатические каналы или разведку наладить связь с американцами или англичанами, надеясь в последний момент переметнуться на сторону победителей. Сдаться Красной Армии не помышляли. Знали, что за совершенные в СССР преступления придется отвечать и пеньковая веревка будет заслуженной карой. Изменилось и поведение наших солдат. Даже отчаянные храбрецы стали избегать опасных вылазок. Игорь по роте видел. Разведчики, ходившие не раз в рейды, имевшие на счету не одного языка и полную грудь наград, осторожничали. Осознавали, что до конца войны считаные месяцы остались. Прошедшие не одну тысячу километров трудных фронтовых дорог жаждали войти и увидеть поверженный Берлин, а потом вернуться домой. Игорю в каком-то плане легче было, он точно знал развитие событий, дату окончания войны. Вот только про себя не знал – что делать будет, останется ли жив? Количество пленных увеличивалось. Если еще год назад это были взятые языки, то сейчас наша армия брала пленных целыми подразделениями – взводом, ротой, батальоном. И уже не удивительно было. Плохо, что не хватало переводчиков. Сначала всех допрашивали, особое внимание уделяя офицерам. Они могли знать расположение других частей или секреты, коих у рейха хватало. Несколько дней Игорь помогал переводчикам разведотдела в допросах. Один из унтер-офицеров показал, что участвовал в снабжении горючим аэродрома. Немец показал на карте его расположение. Старший лейтенант из разведроты, покуривавший папиросу, поинтересовался: – Что за аэродром? Ответ заставил его вскочить. – Новейшие истребители «МЕ 262». Это были серийные фронтовые истребители, доставлявшие нашей авиации много хлопот. Высокая скорость позволяла им атаковать и успеть благополучно скрыться. Пленного сразу увели к майору, будут потрошить по полной. Давшие показания пленные, не представлявшие интереса, отправлялись поездами в СССР, в лагеря, на восстановление разрушенных предприятий. К слову, последний немецкий военнопленный покинул СССР и вернулся в Германию уже в 1954 году. Игорь еще переводил два дня, а потом его вызвали к Гукову. – Об аэродромах с реактивными истребителями ты уже знаешь? – Я же переводил унтер-офицера. – Или соврал, или их перебросить успели. Наши самолеты-разведчики на указанном аэродроме самолетов не обнаружили. У Игоря в предчувствии задания заныло под ложечкой. Аэродром в семидесяти километрах от линии фронта. Только до него три дня пехом, назад столько же. Да еще разузнать на месте надо, куда самолеты делись, да и были ли они. – Надо готовить группу из двух-трех человек. Задача – истребители обнаружить. С вами еще радист пойдет. Пару ракетниц взять надо и запас ракет. При обнаружении – радируйте в отдел, сразу будут посланы штурмовики или бомбардировщики. Обеспечите целеуказание – одна красная, следом одна зеленая ракета. Вопросы? Все понятно было. – Есть готовить группу!Глава 5 Аэродром
Отобрал двух парней, вместе с самим уже трое, да еще радист будет. Вчетвером передвигаться по густонаселенной немецкой земле сложно. Любой немец из гражданских, если их увидит, позвонит в полицию или гестапо, сядут на хвост с собаками, и задание сорвется. Игорь, как и разведчики, прекрасно это понимал. На советской территории, когда она оккупирована была, наши люди, из местных, помогали. А в Германии что гражданские, что воины – враги. В разведке правило было. Если находишься в чужом тылу и тебя случайно увидели, убей. Старик, женщина, ребенок – не играет роли. Жестко, даже жестоко, но разведка – не дом милосердия, только так можно выполнить задание и тем самым спасти положение, а то и тысячи солдатских жизней. К вечеру группа готова была, получили продукты, ракетницы с патронами. Игорь гранат Ф-1 взял с десяток. Тяжел сидор получился, но если заброска парашютным способом, это экономит время и силы. Старлей из отдела привел радиста – молодого парня. Игорю возраст его не понравился, был уже прецедент в недавнем прошлом, но выбирать не приходилось. Разведчики в маскировочных костюмах, такой же подобрали радисту. – Как звать-то? – Мама Васей назвала. – Рацию проверял? За линией фронта ремонтной базы нет. – Работает. – С парашютом десантировался? – Было один раз. Уже хорошо, какой-то опыт. Но мандраж у всех был. Только одни умело его скрывают. Сам по себе прыжок с парашютом мог принести кучу неприятностей, приземлись в темноте на дерево или угоди в реку, озеро. Да и немецкий тыл не санаторий с диетической едой и ласковыми нянечками. Как темнеть начало, пришел майор. – Готовы? Тогда на выход. Ехать к аэродрому пришлось в наш тыл. Погрузились на заслуженного трудягу «ЛИ-2». Самолет почти сразу взлетел. Экипаж в кабине сидел, моторы прогреты. Десять минут лету, и линию фронта пересекли. Еще через двадцать минут заморгала лампочка на переборке кабины. – Встали, карабины на тросе застегнули, – приказал бортмеханик. Поплотнее надо, тогда близко друг от друга приземлитесь. Три раза крякнул ревун. Бортмеханик открыл дверь. Сразу ветер ворвался, рев моторов. За бортом темень,пустота. – Пошел! Игорь прыгнул первым. Почти сразу легкий хлопок вытяжного парашютика, затем сильный рывок раскрывшегося основного парашюта. Этого момента Игорь ждал и боялся. Не дай бог, если бы парашют не раскрылся, десантировали без запасного. Впереди, на груди, сидор висит и автомат, отечественный «ППС», для разведчиков или танкистов, самое то, размер небольшой. Пока вертел головой, высматривая парней, земля надвинулась стремительно. В последний момент ноги в коленях согнул – и удар. Повалился боком, потянул стропы, гася купол. Потом скомкал его, расстегнул ремни подвесной системы. Первое, что надо сделать – собрать всю группу, потом спрятать парашюты и уходить от места выброски как можно скорее. Кто-то из жителей мог слышать звук авиамоторов, видеть белые купола в небе. Двое разведчиков отыскались быстро, сами на него вышли. А радиста не было. Оставив сидоры и парашюты, искали радиста битый час. Как сквозь землю провалился? Отсутствие рации ставило группу в тяжелое положение. Ну, обнаружат они аэродром, а дальше? Как связаться с нашими? Не знал Игорь, что задание их было невыполнимо уже в момент покидания самолета. Радист, прыгавший последним, сделал это неудачно. Крутнуло его потоком воздуха, головой ударился о рули высоты. Купол парашюта открылся, но на землю опустилось уже мертвое тело, причем отнесло его далеко от приземления всей группы. Надо было принимать решение, группа не может долго находиться на месте высадки. Игорь старший, вся ответственность на нем. Вариантов два – продолжать выполнение задания с неясным финалом и второй – возвращаться к своим. Без радиста в данном случае как без рук. Игорь отдал приказ: – Уходим в предполагаемый район. Район был определен вокруг города Хойерсверда. От места выброски на север десяток километров. Ближе выбросить разведчиков было нельзя, там пролегало шоссе. Около полукилометра несли парашюты, пока удалось спрятать их в воронку, потом разрыхлить землю и забросать их. Для верности еще утоптали ногами. За пару часов удалось подойти к городу. Залегли в пределах видимости городских окраин. Игорь решил не торопиться. Аэродром должен быть поблизости. Если самолеты взлетают или садятся, их будет видно и слышно. Гул реактивных турбин не спутаешь с другим звуком, уж он-то знал. Подхарчились, поспали по очереди. Обычно самолеты вылетают на задание утром, когда отличная видимость. А не было самолетов, хотя один разведчик всегда оставался наблюдать. Соврал немец? Когда стемнело, решился обойти город. Сделали кольцо и ничего не обнаружили. Аэродром, пусть даже полевой, не коробок спичек. Взлетно-посадочная полоса, топливохранилище, стоянки самолетов, склад боеприпасов, командно-диспетчерский пункт, пусть и импровизированный. Где полоса? Нет ее. Видел Игорь немецкие полевые аэродромы. Взлетная полоса, для того чтобы можно было пользоваться ею в ненастную погоду, имела покрытие из перфорированных железных листов, сцепленных между собой. Даже в ливень на такую можно садиться самолету. У наших такого не было. Как непогода, самолеты вязли в грязи, полеты прекращались. Игорь не отчаивался. Его группе задали район, надо искать. Поэтому самолет-разведчик не смог обнаружить аэродром, его не было. Прошли на север от Хойерсверды, на день залегли. Наблюдение не дало ничего. Самолеты пролетали, но высоко и были поршневыми. Игорь ночью увел группу на запад, ближе к железной дороге, что вела от Дрездена к Берлину. Остаток ночи решили спать. Уже утром были разбужены. На небольшой высоте – метров пятьсот, прошли два истребителя, именно реактивных «МЕ-262», набрали резко высоту. – Вот они! – ткнул пальцем в самолеты Епифанцев. – Значит, аэродром там! – показал рукой Крылов, второй разведчик. Захотели было поспать, да не уснули. С малым промежутком над их головами взлетели попарно два десятка истребителей. Реву много, только глухой не услышит. – Ночью идем к аэродрому, – сказал Игорь. – А теперь можете отдыхать. Было чувство удовлетворения, от того, что аэродром рядом. И горечь. Видит око, да зуб неймет. Как нашим сообщить? Даже если захватят бронетранспортер, машину или другую технику с рацией, с нашими связаться нельзя. Немцы используют длинноволновые радиостанции, а наши коротковолновые. И кроме того, неизвестны частоты, позывные, пароль. Все это пропало вместе с радистом. Игорь пока сам не знал, зачем им приближаться к аэродрому. Самолеты посчитать? Определить, где стоят зенитные батареи? Но он был упрям в достижении цели. Глядишь, что-нибудь придет на ум. Уже в темноте добрались до аэродрома. Полетов не было, но жизнь на аэродроме не затихала. Оружейники пополняли боекомплект, топливозаправщики подвозили керосин, тянуло характерным запахом. Механики ковырялись в двигателях, опробовали. Над аэродромом периодически разносился вой двигателей. – Они что, всю ночь у самолетов шастать будут? – поинтересовался Крылов. – Черт его знает. Спать-то они должны. Только далеко за полночь аэродромный люд угомонился. Вдоль стоянок стал прохаживаться часовой. Самолеты далеко друг от друга, в полусотне метров, укрыты маскировочными сетями. Сверху, с самолета-разведчика, не больно-то и разглядишь. – Чего делать будем? – задал Игорь сакраментальный вопрос. – Взорвать бы все, – вскинулся Епифанцев. – Как? Предложи. – Думать надо. – Часового можно снять, беру на себя. Повисла тишина. Взрывчатки не было, рации тоже, стало быть, наша авиация не поможет. Выход один – самим. – У меня есть десяток лимонок, – как бы между прочим сказал Игорь. – И у меня две, – поддержал Крылов. – И у меня пара. Четырнадцать гранат, уже неплохо. – Значит, так. Завтра весь день наблюдаем за аэродромом. Меня интересует – где отдыхают летчики и механики и где караулка. А сейчас отдыхать. Спали двое, один на часах стоял. Правила выживания в чужом тылу никто не отменял. Как только рано утром, еще в предрассветных сумерках, на аэродроме стали прогревать моторы, все проснулись. Все равно от шума не уснуть. Игорь к биноклю приник. Небольшой, цейсовский, восьмикратный, полевой, снятый с убитого Игорем офицера, здорово выручал. Он старался определить, где отдыхают летчики. Пилоты – самый дорогой и затратный род военнослужащих. Пилота быстро не подготовить и много сил и материальных средств надо потратить на подготовку. Он верно рассудил – убей пилота, и самолет не взлетит. А подготовить нового у Германии уже нет времени. Летчик – элита вооруженных сил, хоть в люфтваффе, хоть в морском флоте, куда относились гидросамолеты. Все же засек. На краю аэродрома старое кирпичное одноэтажное здание. Оттуда вышла группа военных, проследовала в столовую. Определить ее можно по дымам из труб. После военные разошлись по стоянкам. А потом пошли полеты. Самолеты взлетали парами. Четверть часа, и аэродром опустел. Теперь в столовую направились механики. У Игоря начал складываться план. Одному разведчику надо снять часового, кидать под самолеты гранаты, все на бегу, чтобы не зацепили свои осколки. Еще одному расстрелять летчиков. Понятно, они при пистолетах и могут дать отпор. Пару гранат придется потратить, чтобы подавить сопротивление. А третьему разведчику придется заняться караульной командой. Ему тоже пару гранат необходимо. Караул – из солдат батальона охраны, у них и автоматы и пулеметы на вышке. Механики, техники и прочий технический персонал не так страшны, вооружены пистолетами и воевать в пехотном бою не обучены. Вполне по силам уничтожить десяток самолетов и летчиков. Для истребительного полка урон очень весомый. Хотя полк у немцев или другое подразделение, он этого не знал, не приходилось сталкиваться. Еще высмотрел две зенитные батареи. Одна малокалиберная, счетверенные «Эрликоны», у другой пушки серьезные, 88-мм. Такие же на «Тиграх» стоят, только в танковом варианте. Прикинул. Если действовать быстро и время подобрать, скажем, два часа ночи, когда пилоты спят и на аэродроме только часовые, вполне может получиться. А потом под шумок свалить. Хотя в душе в отходе сомневался. Разведчиков трое, а немцев, если считать пилотов, техперсонал, караул и зенитчиков, – сотни три. Расклад плохой, даже очень. Но глаза боятся, руки делают. Понятно, с началом боя немцы подмогу вызовут, но прибудет она, даже если какая-то пехотная часть недалеко, через полчаса. Солдат по тревоге поднять надо, подвезти на грузовиках, офицеру разобраться в ситуации и поставить задачу. В общем – шанс есть, небольшой, риска много и силы неравны. Но они воины и пришли на чужую землю разгромить врага, покарать, а не отсиживаться. И каждый из трех хоть на секунду, на минуту приблизит победу. Ближе к вечеру посвятил разведчиков в план. Те подумали, кивнули. – Годится. Кого куда определишь? – Крылов, тебе к караулке. Пару гранат в окна и стреляй всех, кто шевелится. Епифанцев, ты часового снять хотел? Охота пуще неволи. Забираешь мои восемь гранат и свои две. Снял часового, бежишь вдоль стоянки и под каждый истребитель по гранате. Можешь в кабину забросить, они у всех самолетов открыты, а можешь в двигатель засунуть. Самолеты ночью уже заправленные стоят, думаю – полыхнут. – А ты, старшина? – Пилотами займусь. Без летчика самолет – дорогая недвижимость. – По какому сигналу начинаем? – Ориентируемся на два часа ночи. Как только Епифанцев первую гранату взорвет, остальные начинают. – Где встречаемся после? Раз спросили, значит, верят в то, что вернутся. Хороший вопрос. – Здесь же. Как каждый выполнит задачу или без боеприпасов останется, сюда. Как соберемся, сразу уходим. Вопросы? – Вроде нет. Планы составлять все мастера. Как говорится – гладко было на бумаге, да забыли про овраги. И в план Игоря вмешалась случайность. Около одиннадцати поужинали, все в сидорах меньше груза тащить. При ранении в живот это плохо. Но вытащить раненого из глубокого тыла к своим нереально. При таком ранении лучше застрелиться, чтобы не мучиться. При ранении в живот перевязка не поможет, только операция. Связи между разведчиками при выполнении акции не будет никакой – ни видимой, жестами, ни голосом. – Приступаем, – посмотрев на часы, сказал Игорь. Поползли к колючке, окружающей аэродром. Сразу за ней пути их разошлись. Игорю вправо, Епифанцеву прямо, к стоянкам самолетов, Крылову влево, к караулке. За него Игорь опасался больше всего. В караулке солдаты, рядом зенитная батарея, оттуда караульным помощь прийти может. Но теперь каждый разведчик сам за себя. Сам себе воинский начальник и подчиненный. Игорь добрался до казармы летчиков, залег недалеко. Как только раздастся первый взрыв гранаты, он метнет лимонку в окно. Для тяжелой гранаты стекло не препятствие. А после взрыва он должен ворваться внутрь и косить из автомата все, что шевелится. Он поглядывал на часы. По всему – Епифанцев в эти минуты должен снять или уже успел убить часового. До слуха донесся легкий рокот мотора сверху. Самолет? Ночью? Так с аэродрома часов шесть никто не вылетал. Да и звук как у швейной машинки или газонокосилки, не реактивного самолета. Тем не менее летательный аппарат сделал круг над аэродромом, невидимый в темноте. Потом послышался свист бомбы и жахнуло. Сразу рядом с зенитной батареей вспыхнул прожектор. Луч его потянулся вверх. И только сейчас Игорь сообразил – над немецким аэродромом кружил наш «У-2», легкий ночной бомбардировщик. Вот теперь время действовать. После первого взрыва немцы покинут казармы, бросятся в укрытия. Епифанцев как будто услышал Игоря. Хлопнула граната, и сразу всплеск огня. Игорь сорвал чеку, метнул гранату в окно, прижался к стене. Ахнуло сильно. Из оконного проема полетело стекло, выбило раму. Из казармы раздались крики – боли, тревоги. Игорь сорвал с плеча автомат, взвел затвор, подскочил ко входу. Обернулся к аэродрому. Там с равным промежутком, секунд в десять-пятнадцать, рвались гранаты. Времени как раз Епифанцеву перебежать от одной стоянки к другой. Зенитчики решили, что это с «рус-фанер» сбросили бомбы малого калибра. Включился еще один прожектор. Зенитчики пока огонь не вели, не поймав цель в луч прожектора. Вспыхнула автоматная стрельба у казармы караула, бухнули несколько винтовочных выстрелов, потом взрыв. Крылов воюет, пока все идет по плану. Игорь распахнул дверь в казарму летчиков, дал очередь веером. В казарме темно, но в кого-то попал, слышно было, как немцы упали на деревянный пол. Игорь сорвал чеку со второй, последней гранаты, кинул подальше в глубь коридора, заскочил за стенку снаружи. Взрыв, из казармы повалил дым, взрывной волной выбило двери. Снаружи шум, Игорь подбежал к углу. Уцелевшие летчики выпрыгивали из окон в одном белье. Игорь стал стрелять. Одна очередь, вторая, третья. Белье пилотов – белое, шелковое, хорошо было видно, дистанция невелика. Уложил всех. Кинулся к другой стороне дома, а она глухая. Надо в казарму, добить всех. И не потому, что он такой кровожадный. Каждый пилот – это вышколенный профессионал, это угроза нашим войскам с неба, против самолета беззащитен и пехотинец и танк. Ворвался в казарму, остановился, прислушался. Из угла стоны. Игорь дал туда, на звуки, очередь. Стоны стихли. Зажечь бы свет в казарме, да невозможно. Если найдет выключатель, лампочки все побиты осколками или взрывной волной. Похоже, свое дело он сделал. Выбрался наружу. На стоянке взрывы гранат не слышны, зато аэродром освещен пламенем горящих самолетов. Сверху стрекот самолета. Пилоту нашего «У-2» теперь отлично видна стоянка. Самолетик развернулся, сбросил на уцелевшие истребители две бомбы, заложил вираж. Наверное уходить решил, израсходовав боезапас. На мгновение попал в луч прожектора. Тут же к самолету метнулся луч второго прожектора, самолет попал в перекрестье. С зенитной батареи раздались выстрелы «Эрликонов». Били сразу из нескольких малокалиберных автоматов. Высота и скорость самолета невелики, видно было, как трассирующие очереди ударили по фюзеляжу. Самолет резко пошел вниз. Не падал, а снижался. Летчик пытался снижением сбить пламя и одновременно уйти с линии огня. На малой высоте угловая скорость велика, и расчеты зениток упустили цель. Самолетик пропал из виду. Игорь резонно полагал, что «У-2» до линии фронта не дотянет, но летчики могут покинуть горящий самолет на парашютах. Стрельба стихла. Целы его парни или погибли? В последнее верить не хотелось. Игорь сменил магазин на полный, стал пробираться к месту сбора. Как только стрельба и взрывы прекратились, из всех укрытий вылез аэродромный люд. К горящим самолетам с воем сирены помчалась пожарная машина, к стоянкам бежал техперсонал. В это время начали взрываться от высокой температуры боеприпасы в самолетах. Сильные хлопки, разлетающиеся куски обшивки самолетов. Крики персонала, команды отойти подальше. Одним словом – хаос. Наверняка немцы думали, что операция по уничтожению аэродрома хорошо спланирована, поскольку появление нашего легкого ночного бомбардировщика и автоматная стрельба в разных точках аэродрома совпали. В хаосе удалось выбраться с аэродрома, пролезть под колючей проволокой. – Старшина, ты? – окликнули его. – А кого ты еще ждешь? Игорь узнал по голосу Епифанцева. – Крылова нет. – Подождем немного, хотя бы десять минут. Крылов должен был задержать караульную команду, задача непростая, учитывая значительное превосходство противника в живой силе. – А здорово мы им врезали! Не меньше половины самолетов уничтожили. Сейчас бы наши штурмовики сюда, хоть парочку. – Размечтался! С «У-2» связаться со штурмовиками или штабом не могли, не было на легком самолетике рации, так что помощи ждать не приходилось. Вместо десяти минут ждали Крылова пятнадцать. Надеялись – выберется. Но и ждать опасно. Немцы налет на аэродром не простят. Они четко слышали автоматную стрельбу, обнаружат своих убитых. И не от осколков бомб, тогда объяснимо, а с пулевыми отметинами. По множеству гильз сразу поймут, что диверсанты советские были, гильзы на немецкие никак не похожи. – Уходим! – приказал Игорь. Сидоры заметно полегчали. Гранат нет, большая часть патронов израсходована. Шагать легче. С шага переходили на бег, когда воздуха не хватало, и пот заливал глаза, снова на шаг. Очень кстати попался широкий ручей. Метров триста шли по нему, опасаясь, что немцы пустят по следу собак. По воде, по вязкому дну бежать тяжело, выдохлись, выбрались на берег, упали. Надо перевести дух. С обмундирования вода течет, как будто бы с головой купались. Десять минут передохнули, вылили воду из сапог и снова бегом. На бегу согреться можно, на себе форму просушить. – Все, старшина, не могу больше, – прохрипел Епифанцев. – Привал. Полежали, отдышались. Люди опытные, в сидорах запасные портянки. Мокрые заменили. Ненамного, но лучше стало. Портянки сухие, а мигом волглые стали от сапог. – Коля, поднимайся, до рассвета хоть немного пройдем. Пройти удалось немного, роща чахлая, укрытие неважное, но для продвижения в самый раз. И вдруг щелчок взводимого курка, отчетливо слышимый в тишине, и женский голос. – Стоять! Руки вверх! А вот черта лысого! Оба разведчика, не поворачиваясь, упали, откатились в разные стороны. – Эй! – негромко крикнул Игорь. – Ты кто? Приказывали им по-русски, да негромко, не кричали. Стало быть – не немцы. И человек этот женщина, причем одна. – А вы кто? – Разведка армейская, – отозвался Игорь. – Пусть кто-нибудь один подойдет, только без оружия и руки кверху, чтобы я видела. – Больше ничего не хочешь? Чтобы я оружие в чужом тылу бросил? Да пошла бы ты подальше! – не выдержал Николай. Минутная заминка. – Не могу я идти, с ногой что-то. – А сюда как попала? – На парашюте. – Ладно, я поднимусь, не стреляй. Минутная заминка. Игорь встал. Пустая болтовня – пустая трата времени, которого нет. Оружие не бросил, но руки поднял, медленно вперед пошел. На земле смятый купол парашюта, рядом женщина. По молодому голосу – девушка даже. Лежит на земле, в руке пистолет, в Игоря целится. – Опусти пистолет, выстрелишь с испугу. Ты не с «У-2»? – Откуда знаешь? – Мы на аэродроме диверсию готовили, в это время «У-2» появился, бомбу сбросил. Ну и мы начали. Стоянку самолетов гранатами закидали, из автоматов пилотов постреляли, караульную команду. – Так это вы были? То-то непонятно было! Сбросили одну бомбу в начале, а взрывы и пламя в другом месте. – Опусти пистолет! Во время разговора девушка так и держала перед собой «ТТ». Послушалась, убрала в кобуру. – А самолет где? Еще одна летчица? – Я штурман-бомбардир. Самолет дальше протянул, упал и загорелся. – А летчица выпрыгнула? – Не видела. – С ногой что? – В темноте ногой на сук напоролась. Опереться на ногу не могу, не то что идти. – Епифанцев – ко мне! – приказал Игорь. Сам с девушки сапог стянул, начал ощупывать. Подошел Николай. – Вот так всегда. Стоит старшине одному, без пригляда оказаться, как женщину находит, да еще раздевает! – Завидуешь? – понял шутку Игорь. – За сообразительность нести ее будешь. – Старшина, у меня же сидор! Игорь ногу ощупал. Вроде кости целы, лодыжка опухла. Похоже – вывих. Была – не была. Дернул за стопу, девушка вскрикнула. – Тихо! Ты что же орешь? – Больно! – Терпи! Игорь портянку на голеностоп туго намотал, сапог натянул. С места падения уходить надо. До рассвета полчаса, с пострадавшей быстро уже не пойдешь. И бросать нельзя – своя, тем более штурман. Да будь она из пехоты, какая разница? Какой он мужик, разведчик, если бойца бросит? – Епифанцев, давай сюда сидор, бери девушку. По очереди нести будем. Тебя как звать-то? – Лена. – Ну вот, покатаешься, как в сказке. Битый небитого везет. Епифанцев хохотнул. – Небитый сбитого везет, так вернее. Игорь впереди пошел, как дозорный. Если встретятся немцы, он Николая предупредить успеет. А случись перестрелка, немцев в сторону уведет. Девушка сейчас – тяжелая ноша, сковавшая передвижение. Через полчаса на востоке сереть начало. Надо искать укрытие на день, чтобы рассвет не застал в чистом поле. Очень вовремя небольшой по глубине, но длинный овраг попался. Через него мост переброшен. Отличное укрытие. Сползли по пологому склону, устроились под мостом. Главное теперь – тишину соблюдать. – Ты как? – спросил девушку Игорь. – Вроде полегче стало. – Вечером двинемся. А сейчас веди себя тихо, над нами по мосту немцы могут ездить и ходить. Ни звука. Если что надо – шепотом или жестами. А сейчас спи, я на часах. – Отдыхайте оба. Я все равно не усну. Ногу дергает. – Лады. Разведчики отрубились быстро. Сказывалась усталость, вторая бессонная ночь. Но уже по привычке Игорь спал вполуха, вполглаза. Проснулся часа через три от прикосновения, уже светло. Девушка сигнал подавала. Сразу Николая толкнул. Сверху, с моста, разговор по-немецки. Игорь подполз к началу моста, где пролет к земле подходил. Немцы остановились там, и разговор отчетливо слышен. – В сгоревшем самолете одно тело обнаружили. Надо искать второго. Игорь едва не застонал от досады на себя. Парашют девушки они не закопали, так он и остался на месте приземления. А еще себя мнил разведчиком опытным! Промашку допустил, как новичок. От места приземления успели отойти километра на три. Если немцы парашют обнаружат, пустят собак. Аж холодный пот пробил. Но смысла корить себя не было, сделанную ошибку не исправишь. – Ульрих, говорят, на аэродром нападение было. И не только с воздуха. Целая рота русских диверсантов была. Наших постреляли около полусотни. – А может, не будем рощу осматривать? – Начальник полиции спросит. – А тебе в голову не приходило, что в роще или других укромных местах эти русские диверсанты прятаться могут? Нас застрелят. – Верно. Войне скоро конец, а мне жить хочется. – Уезжать надо, подальше от войны. – Куда? С запада американцы и англичане, с востока русские. – Куда угодно, лишь бы к русским в плен не попасть. От них пощады не жди. У меня, когда сын по ранению с Восточного фронта приходил на побывку, иллюзий не осталось. Рассказывал он, что карательные отряды и СС на русских землях творили. Русские мстить будут. Видимо, немцы отошли в сторону, голоса постепенно стихли. Так, выходит – немцы ищут второго члена экипажа, а также группу диверсантов. Плохо. Усилят посты на дорогах, предупредят жителей. Пытаться задержать они не будут, а вот оповестят полицию наверняка. Немцы народ исполнительный. Вдвоем выскользнуть шансов больше, чем с нетранспортабельной летчицей. Игорь подполз к Николаю и девушке. – О чем болтали? – шепотом спросил Николай. Он-то в курсе был, что Игорь свободно владеет немецким. – Ее ищут. А самолет нашли, в нем тело пилота. Лена слышала эти слова, ладошкой рот прикрыла, на глазах слезы. Николай тоже осознал ошибку с парашютом. – Твою мать, парашют бросили! По мосту периодически проезжали машины, проходили люди. Игорь достал карту. Где они хоть находятся? Нашел восточнее тридцать от Гросенхайна похожее место – овраг, мост. До нашей передовой еще верных тридцать пять – сорок километров, да по немецкой земле. Если идти по ночам, да с Леной на горбу, не меньше двух ночей. Сложно, но перейти передовую будет еще сложнее. Но вариантов нет. Сидели под мостом до темноты, уже в сумерках поели из оставшихся припасов. Пока видно было, Игорь стянул с девушки сапог. Голеностопный сустав распух, посинел. Игорь опасался перелома, тогда надо обездвижить кости, в идеале гипсом, на худой конец подручными средствами – примотать две палки к ноге. Прощупал кости – целые. Снова портянку туго замотал, сапог с трудом натянул. – Попробуй встать на обе ноги. Конечно, штурману лучше покой дать, чтобы зажило все. Но это уже возможно будет после перехода к своим. Могло быть и хуже. – Выдвигаемся. Шли прежним порядком. Только теперь дозорным Епифанцев, а сзади Игорь с девушкой. Она его руками за шею обняла, он ее за ноги поддерживал. Неудобно нести и тяжело. С виду невелика и сложение не богатырское, но за пятьдесят пять кило будет. А еще автомат, нож и пистолет. Сидор Игоря Николай нес. Через час сменились, через четыре часа привал. Выдохлись все. Игорь понял, что его расчеты были слишком оптимистичные. Двадцать километров за ночь не пройти. Только тронулись, километр прошли, как Николай остановился, но знак опасности не подает, к себе подозвал. Игорь подошел. Пред ними грунтовая дорога, столб со щитом и надпись. – Прочти, чего тут намалевано. А то вдруг минное поле? Игорь лицом в надпись уткнулся. Фонаря нет, ночь хоть и лунная, но для чтения света не хватает. Кое-как разобрал. – Охотничье хозяйство, нахождение посторонних на территории запрещено. – Ну, это для фрицев, нам можно, – заявил Николай. Табличка старая, добротная, довоенная. Да и кому в голову взбредет охотиться в военное время? Пошли по дороге, так легче. Хоть и грунтовая, но укатанная. И что радовало – по пыльной поверхности не видно следов протекторов, покрышек или обуви. Через час хода добрались до охотничьего домика, так гласила надпись у входа. А по меркам разведчиков – здоровенный немецкий дом, в два этажа. Лену под деревом усадили, вдвоем дом обошли. С тыльной стороны терраса, дверь тонкая, хлипкая. Высадили ее сапогами. Дело уже к утру шло, через час рассветет, все равно укрытие искать надо. А домик подходит, стоит в лесу, на склоне холма. Зашли в дом. Темно, на мебель натыкались. – Старшина, нет же никого. Обстановку днем разглядим. Давай располагаться. Вдвоем девушку занесли, уложили на пол в углу, сами недалеко улеглись. – Николай, ты на часах. Потом я сменю. В боевой обстановке дежурили по два-три часа, потом сменялись, если группа в три-четыре человека, чтобы все успели отдохнуть. Игорь вырубился сразу. Проснулся от возгласа, сразу за оружие схватился. А Лена в выбитый дверной проем показывает. Игорь автомат вскинул, а там кабанья морда. От движения резкого кабан хрюкнул и исчез. – Видимо, охотники прикармливали кабанов, чтобы охота добычливой вышла, – пояснил Игорь. – А где Николай? – На второй этаж пошел. Уже светло, около десяти часов. Игорь осмотрел зал. Убранство типично немецкое, с охотничьим уклоном. На стене оленьи рога, морда кабана, табличка с фамилиями. Несколько кресел вокруг деревянного стола, длинный диван с кожаной обивкой. А они на полу спали. Сверху по лестнице спустился Николай. – Да там жить можно! Четыре небольшие спальни. А внизу, кроме зала, кухня есть. – А вода там есть? Хотелось пить, да и лицо вымыть, руки. Игорь прошел на кухню. Большая печь, рядом вязанка дров. На полках медные котлы, такие же блюда, явно под дичь. Ощущение, что владельцы только вчера ушли и вот-вот вернутся, если бы не слой пыли. Похоже, в домике не были давно, не менее полугода. Игорь подошел к крану, повернул бронзовую ручку. К его удивлению, пошла вода. Сначала застоявшаяся, с запахом, потом чистая. Он вымыл лицо и руки с мылом, напился вволю. Потом вышел на террасу. Дом стоит на подножии холма, с террасы видно дорогу, по которой они шли и километров на восемь-десять окрестности на восток и юг. Шикарное место для охоты и охотников, в Союзе он такого не видел. Пора бы и поесть. Игорь на кухню прошел, начал лазать по ящикам. Обнаружил макароны, рис, приправы. Если макароны сварить, да туда тушенки, которая в сидоре была, получится совсем неплохой обед, да горячий. Всухомятку есть надоело. Разжег печь, тяга хорошая. На плиту два котелка поставил с водой. Из домика вышел, на трубу посмотрел – не дымит ли? Дым сразу выдаст – кто-то в доме есть. А привлекать внимание никак нельзя. Обошлось, дрова сухие, горели жарко, без дыма. Сварил макарон, слил воду. Масла бы, да нет. Вскрыл банку тушенки, перемешал. А когда второй котелок закипел, бросил щедрую пригоршню чая. Тоже не свой, обнаружил. Вот сахара не нашел. Обед, по фронтовым временам, знатный получился. Втроем за стол уселись, поели не спеша. Насладились чаем, настоящий, вкус терпкий, запах подзабытый. На фронте повар заваривал грузинский, да скупо. Не спеша, под разговор, котелок чая опростали. – Хорошо немчура живет! – вздохнул Николай. – Всю Европу ограбили, чего не богатеть, – заметила девушка. – После войны и мы заживем, не завидуйте. По немецкой земле война пройдет, разрушений много будет. На правах победителей трофеи вывезем, – веско сказал Игорь. Ему поверили, убедительно говорил. К тому же старшина, к начальству ближе, новости в числе первых узнает. Вздремнули по очереди, ночь впереди бессонная, надо набраться сил. Как стемнело, вышли из домика. Сначала Лена сама шла. Прихрамывала, но шагала. Неудобно ей обузой себя чувствовать. Но через несколько километров стала замедлять ход. – Николай, берешь ее на руки. Иначе мы никуда не дойдем. Игорь двигался в дозоре. Деревни, фольварки обходили стороной. Многие из них уже опустели, жители покинули. Но немецкое командование стягивало силы, пехота на марше, останавливаясь на отдых, занимала пустующие дома. Поэтому приближаться к домам опасались. Но два раза едва не нарвались. За полночь Игорь почти уткнулся в армейскую палатку. Увидел в нескольких метрах перед собой темную громадину, сигнал об остановке подал. Сам обходить стал. А за этой палаткой вторая, третья. На боковинах палатки красные кресты в белом круге. Полевой госпиталь или медсанбат. Вернулись назад, обошли стороной. Пронесло, потому как часового не было или ходил с другой стороны. На своей земле немцы чувствовали себя относительно беззаботно, тем более подразделение не строевое. Второй раз ближе к утру. Игорь уже укрытие на день стал присматривать, роща, по которой шли, уж больно чахлая, впереди, через небольшое поле, лес виден. На опушке залег, решил осмотреться. Справа послышался звук двигателей. Проехали несколько грузовиков, следом прогромыхали бронетранспортеры и в лес, где и остановились. Так и влипнуть можно. Немцы укрывались от нашей авиации под деревьями. Переждали в роще день и снова в путь. Уже пушечная стрельба слышна. Лена спросила: – Гром? – Пушки. До передовой десяток километров. Если бы девушки с ними не было, вдвоем успели бы до передовой дойти и перебраться. А сейчас Игорь раздумывал. Подойти вплотную к передовой и застрять на день – очень большой риск. В ближних тылах полно подразделений тылового обеспечения, от штаба полка и дивизии, до артиллерийских батарей и складов. Все укрытия, вроде лесов и оврагов, заняты. Поэтому, преодолев пять километров, решили устроить дневку. Причем почти в чистом поле, в воронке от авиабомбы. Свободно разместились, видимо, бомба крупного калибра была. Со стороны их не видно, если только случайно наткнутся. Время до темноты тянулось медленно. То и дело над головами пролетали снаряды крупнокалиберной артиллерии, это немцы вели огонь в сторону русских позиций. Предстоящая ночь была решающей. Надо добраться до передовой и перебраться. Где пулеметные гнезда, каков рельеф, стоят ли минные поля, неизвестно. Игорь карту изучил в подробностях. Небольшая лощина есть, идет с востока на запад, через немецкую и нашу передовую. На первый взгляд место для перехода удобное, но идти там нельзя. И немцы и наши лощину могут использовать для перехода разведгрупп, для подтягивания к чужой передовой штурмовых групп и поэтому лощину наверняка нашпигуют минами. Переходить надо там, где не ждут, действовать от противного. Как наступила темнота, пошли. Игорь полагал – половину дистанции идти, потом ползком, судя по ситуации. Неожиданно подошли к траншее. Игорь, шедший в дозоре, разговор услышал, сделал знак. Сам лег, пополз. Надо разведать, как проскочить вторую линию обороны. Там обычно ведут себя более беспечно. Замер буквально в двух шагах от траншеи. Табачным дымком тянет, неспешный разговор. – Думаешь, штрафники долго продержатся? – «Дирлевангер» в трусости не замечена. А если много русских танков в атаку пойдет, ни одна дивизия позиции не удержит, даже эсэсманы. – Да, танков у русских много. – Отто, давай о чем-нибудь другом. Что из дома пишут? Дальше пошел разговор для Игоря не интересный. Он отполз назад. Николай прошептал: – Ну что? – Сейчас докурят и разойдутся, будем перебираться. В передовой траншее «Дирлевангер». – Понял. Немцы стали формировать штрафные подразделения еще до войны. Комплектовались они из уголовников, из солдат, совершивших преступления уже на службе. Трибуналы давали срок, и штрафник служил от звонка до звонка. Ранение срок пребывания в штрафниках не снижало, в отличие от сталинских штрафников. Не Сталин или НКВД изобрели штрафбаты, они переняли чужой опыт. Для разведчиков в данной ситуации немецкие штрафники – это хорошо. Завзятых уголовников не исправишь, выпивают, службу несут небрежно. Хотя командиры у штрафников из обычных. За неповиновение могут расстреливать на месте. Подползли к траншее, Игорь в нее спустился, поддержал девушку, чтобы перебраться смогла. Николай перепрыгнул, руку Игорю подал, чтобы выбрался. Дальше ползком, Игорь впереди. Показалось, что ползли очень долго. Игорь беспокоиться стал – не отклонились ли от курса? Вдруг траншея изгиб делала, и они сейчас ползут параллельно обеим траншеям? Но стали попадаться пустые консервные банки, бутылки, он успокоился. Из траншеи разговор, пьяный смех, звуки губной гармошки. Чего фрицам не спится, что празднуют? Пришлось немного в сторону переползти. А там в траншеях пусто, даже часовых не видно. Прежним способом перебрались. Когда Елене помогал, ладонями почувствовал, как девушку бьет крупная дрожь. Уже через бруствер перебрались, под колючку пролезли, Игорь спросил: – Ты что трясешься, как осиновый лист? – Страшно. Немцы совсем рядом. Первым снова Игорь полз, руками землю перед собой щупал. Мины были, густо, противопехотные, их оползали стороной. Потом пошла земля, изрытая воронками от мин и снарядов, вокруг осколки с острыми краями. – Все, поднимаемся, от немцев порядочно отошли. Оба разведчика поддерживали девушку под руки, она скакала на одной ноге, обняв их за шеи. И вдруг голос сбоку: – Это что за гидра трехголовая? Руки подняли все! – Свои, разведка. – Разберемся, топайте вперед. – Если с поднятыми руками, летчица не может, в ногу ранена. Игорь приврал по ранению, но подействовало. До наших траншей уже немного. Сначала разведчики спрыгнули, приняли девушку. Тут же бойцы подошли, автоматы забрали. Эх, пехота! Пистолеты-то остались! А дальше уже знакомый вариант – в блиндаж командира роты, звонок в дивизию. – Ждите! Все трое на топчан уселись и задремали. Не слышали, как входили-выходили бойцы, разбудил их зычный голос: – Подъем! Машина за вами пришла, проводят, вон сержант Ковригин. Разведчикам оружие вернули, довели до штаба полка. Встречал старлей Пахомов. – Сказали – разведчиков трое, в роте у нас женщин нет. – Крылов погиб при выполнении задания. А штурман с нашего сбитого самолета. При приземлении с парашютом ногу подвернула. – В госпиталь забросим, по пути. Лену высадили у госпиталя, на руках занесли в приемное отделение. На прощание она обняла обоих, всплакнула. – Даже не знаю, мальчики, как бы я без вашей помощи выбралась! Страшно в разведке служить! – Думаю, в авиации не лучше, видели мы, как по вашему самолету зенитки лупили. И в окоп не спрячешься, землица не укроет. – Я к вам в роту обязательно заеду после выздоровления. – Ага, ждем. Уже в кузове «Доджа» Николай сказал: – Не приедет. – Почему так решил? – Мы и сами не знаем, где через неделю будем. Рота передислоцироваться может, как и весь фронт. В своем тылу будем или в чужом. А может, как Крылов. Даже могилы нет. О погибшем Крылове каждый помнил, но пока выбирались из немецкого тыла, не говорили при девушке. И она потеряла боевую подругу, и они товарища. В роте их встретили как героев. Утром авиаразведка по следам дымов и пожара фото сделала. Поняли, чьих рук дело. Игорь подробный рапорт написал, о том, что радиста не нашли после выброски, а поиском обнаружили аэродром, о гибели нашего ночного бомбардировщика, о бое. – Молодцы, отдыхайте. Я начальнику разведки доложу, думаю – к наградам представят. – Крылова посмертно тоже. И про летчиков не забудьте. – У них свое командование есть, мы не имеем права. Пару дней отдыха, а потом дивизии фронта в наступление пошли. Взвод разведчиков, с которым Игорь был, посадили на танки. Задачей было – ворваться в город, пройти насквозь, не ввязываясь в бои, и остановиться на противоположной окраине. Из города шоссе выходит, за ними мост. Таким образом, немецкие части в ловушке, в кольце окажутся. Если пехота на подручных средствах через реку переправиться может, то танки, машины, пушки придется бросить. Городишко мал, довоенная численность тридцать тысяч, но войск в нем много, в основном тыловые подразделения. Сначала была массивная артподготовка. Снаряды, мины, реактивные снаряды «Катюш» перепахивали передовую не меньше часа. Потом в атаку танки пошли при поддержке самоходок. Немецкие траншеи с ходу прошли. Видел Игорь – сопротивляться там некому было. Разрушенные блиндажи и доты, и трупы, трупы. Танки наши сразу разделились. Одна часть вправо ушла, другая влево, явно желая взять город в кольцо. И только шесть танков с десантом прямо на город двинулись. Сопротивление немцев в виде противотанковой батареи подавили быстро. И вперед! На улицах плотно грузовики стоят, тягачи. Танки гусеницами крушили все. Десант с брони спрыгнул. Невозможно усидеть, удержаться на танке, когда он под себя пушку подмял, а потом всей тяжестью грузовик смял. Разведчики бежали за танками, глотая пыль и солярочный выхлоп. В городе паника, организованного сопротивления нет. В одном из переулков дивизион самоходок немецких. И все к танкам кормой повернуты. Развернуться невозможно, переулок узкий. Один из наших «Т-34» почти весь боезапас расстрелял. Как можно упустить такую возможность. Снаряд за снарядом в тонкую кормовую броню рубок вгонял, пока почти все не занялись черным дымом. Экипажи в панике, как крысы с тонущего корабля, побежали. Вот тут разведчики не сплоховали. Огонь из всех стволов открыли. У немецких экипажей только личное оружие – пистолеты. Получилось избиение младенцев. Самоходка опасна, когда в ней экипаж. А порознь и боевая машина и самоходчики уязвимы. В плен никого не брали, хотя некоторые, видя бесполезность обороны, подняли руки. Для пленных конвой нужен, а разведчиков всего взвод, людей не хватает. И как их в наш тыл вести, когда через город не пройдешь, немцев полно? Танки выбрались на окраину города. Два стволами вперед, три развернулись в сторону города. Прорываться немцы попытаются отсюда. Десантники выбрали удобные места – в придорожной канаве, в воронках, за деревьями, лишь бы укрытие было, приготовились держать оборону. Танки по соседству внушали уверенность. Плохо, что на открытом месте стоят, как мишени на полигоне. Немцы пришли в себя не скоро, только через час при поддержке пехоты попытались выкатить на прямую наводку противотанковую пушку. Видимо – от безысходности. Потому что не успели артиллеристы станины развести, как первым же выстрелом из танка пушка была уничтожена вместе с расчетом. Но пехота рискнула. Весь их порыв был тут же остановлен огнем танковых пулеметов и автоматами десанта. Потери немцы понесли большие. А уже слышны выстрелы пушек слева и справа от города. То наши танковые клинья пошли в обход. Немцы попытались отбить атаку. Но самоходки, вполне серьезные «Артштурм» и «Хетцер» были в массе своей сожжены нашими «тридцатьчетверками». Командир гарнизона на своей шкуре почувствовал, как стягивается смертельная удавка на шее. Окружения немцы боялись, как наши в сорок первом, панически. Окружение – это бесславный плен, холодная Сибирь. Игорь заметил, как к танкам по развалинам подбираются фаустники. То и дело показывалась труба одноразового гранатомета с толстым набалдашником гранаты. Это были «панцерфаусты». Дальность полета гранаты невелика – 50–60 метров, поэтому солдату надо подобраться к «Т-34» как можно ближе. У немцев был еще «панцершрек», изделие многоразовое, со щитом стальным для укрытия стрелка. У него дальность полета гранаты больше, но он тяжелее и применялся в основном со стационарных позиций – из окопов, дотов. – Парни, за кирпичами двое фаустников. Задача – уничтожить, как минимум – не давать поднять голову. А сам пополз в обход. Сначала по канаве, потом укрываясь за завалившимся кирпичным забором. Как только немцы пытались переползти, десантники накрывали их плотным автоматным огнем. Среди немцев героев мало, сильны, когда в массе. Фаустники поняли, что их засекли, замерли. А Игорь сбоку зашел, когда оба стали видны. Снял с пояса лимонку, чеку выдернул, приподнявшись, кинул. За заборчик упал, какая-никакая, а защита от осколков. Хлопок гранаты, черный дым. Едва он рассеялся, Игорь по телам пехотинцев очередь дал. Не любил он, когда недобитый враг за спиной оставался, все делал наверняка. Сам на секунду приподнялся, показывая себя своим бойцам, чтобы не подстрелили случайно. К убитым немцам пополз. Фаустпатроны его интересовали. Удобное и мощное оружие, вполне может пригодиться. Оба гранатомета уже были готовы к стрельбе, рычаги взведены, подняты прицелы. Со стороны посмотришь – штамповка, оружие простое, если не примитивное. Но при попадании в танк выводит боевую машину из строя, а экипаж, как правило, гибнет. В лучшем случае получает тяжелые ранения или ожоги, кому повезет. В сторону города повернулся. Получилось – как в дозоре, впереди своего взвода. Но место удобное, остатки какого-то здания, похоже, бомба угодила, причем давно, уже трава высохшая внутри. Не иначе – англичане или американцы бомбили, В прошлом году наши самолеты так далеко на территорию Германии не залетали. Послышался рев мотора. Из переулка выползла самоходка, сделала в сторону наших танков выстрел и тут же задний ход, скрылась за зданием. Игорь обернулся посмотреть, все ли танки целы. Все произошло быстро, наводчик самоходки не имел времени прицелиться точно. Танк не подбил, но гусеницу повредил. Теперь «Т-34» лишился хода, не мог менять позицию. Игорь выматерился. Если немец предпримет такую тактику, ему может повезти. Пополз вперед, практически повторяя маршрут фаустников. До угла, из-за которого StuG 40 выползал, метров сто оставалось, но самых опасных, простреливаемых с верхних этажей зданий.Игорь к окнам присмотрелся. В одном показался солдат, блеснула оптика. Игорь в окно очередь всадил. Из другого дома забил пулемет. Игорь за кирпичи спрятался, а пулеметчик не унимается. Пули по кирпичам бьют, осыпая кирпичной крошкой, рикошетя, пролетая над головой. Позицию пулеметчика с нашего танка засекли, влепили в окно осколочно-фугасный снаряд. Немец из окна так и вылетел вместе с пулеметом. Из переулка снова рев мотора, показался ствол пушки, затем и весь «Артштурм». Выстрел! Самоходка назад попятилась, но наши танкисты наготове были. Сзади, со стороны танков, два выстрела, почти слившихся в один. У самоходки ведущий каток разбило, размотало гусеницу. Она успела скрыть за углом корпус, оставшись вне зоны поражения, только дульный тормоз торчал. Во время перестрелки бронированных монстров Игорь вскочил, перебежал правее, укрылся за бетонным колпаком. Немцы бронеколпаки делали для дотов, устанавливали пулеметы. Сейчас дот пуст, но внутрь забираться смысла нет, амбразура повернута не в ту сторону. А дот – не танковая башня, не повернешь. Но как укрытие от пуль со стороны противника вполне сгодится. От новой позиции часть переулка видна. Игорь увидел, как к обездвиженной самоходке подходит еще одна. Самоходчики начали приспосабливать к буксировочным крюкам трос. Только сделать это непросто. Танковый трос металлический, в руку толщиной, гнется плохо и тяжелый. Немцы хотели утащить с удобной позиции подбитую машину, Игорь улучил момент, метнулся вперед, залег за раздавленным грузовиком. Защита слабая. Но лучше, чем на открытом месте. До самоходки, что пришла на помощь, дистанция для фаустпатрона максимальная. И надо поторапливаться, экипажи скрылись в боевых машинах. Еще минута-другая, и они поедут, дистанция станет запредельной. Игорь встал, укрытый капотом грузовика. Трубу гранатомета под мышку, сам прицел навел, нажал спуск. Выстрел! Игорь сразу упал, чтобы не быть пораженным огнем пехоты. Хлопок выстрела слышали, до немцев рукой подать. Со зла могут расстрелять из пулемета. Бронебойные пули грузовик насквозь пройдут. Граната панцерфауста угодила в лобовую броню самоходки-тягача. Взрыв, люки распахнуло взрывной волной, оттуда рванулось и тут же погасло пламя. Самоходка замерла. Но никто не смог выбраться из нее. – Ага, получили! – позлорадствовал Игорь. Все, панцерфаустов нет, надо выбираться назад. От раздавленного грузовика пополз к доту. С верхних этажей его засекли немцы. Винтовочный выстрел, второй. Пули били рядом. Игорь вскочил, помчался прыжками, зигзагами. Так попасть в него труднее, если только из пулемета очередью. Успел за дот рухнуть, и сразу по бетону ударили пули. Очередь длинная. Пулеметчик цели уже не видит, лупит со зла. И вновь на прорыв ринулась немецкая пехота. Танки открыли огонь из пушек осколочными снарядами, из курсовых пулеметов. Десант тоже огрызался огнем. Стрельба с обеих сторон оглушительная. Немцы гибли, но ползли вперед. Задача понятная, добраться до танков, закидать гранатами. Не получилось. Все пространство от домов и почти до танков было усеяно трупами. Здесь стрельба стихла, а на окраинах с юга и севера слышна ожесточенная перестрелка – пушечная, пулеметная. Потеряв массу солдат и техники, немецкое командование поняло бесплодность попыток прорыва. Из-за угла дома, где чадили подбитые самоходки, вышел офицер. Одет как на парад. Сапоги надраены, на груди награды, через плечо под погоном аксельбанты. А в руке белый флаг. Пользуясь моментом, Игорь бросился бежать к своим. Упал рядом со своими бойцами. Офицер флагом размахивает, кричит: – Парламентер! Переговоры! Не стреляйт! – О сдаче говорить будет, – высказал предположение сержант Синицын. – Не наше дело, есть командир танковой группы, ему решать. От танкистов к разведчикам подошел командир. В замасленном комбинезоне, лицо грязное от пороховой копоти. – Разведка, кто-нибудь понимает по-немецки? – Я, старшина Катков. – За мной! Танкист сильно проигрывает немцу. Тот в чистом обмундировании, а наш как сельский тракторист. Но танкиста это не смущало, он чувствовал себя победителем. Сблизились. Офицер козырнул по-армейски, понимал, что нацистское приветствие явно не понравится русским. – Майор Шнитске! С кем имею честь? Игорь перевел. – Скажи ему, я старший лейтенант Сарычев, командир танковой роты. Игорь перевел, немец кивнул. – Я уполномочен комендантом города оберстом Шварцем вести переговоры. – Переговоры будут только о сдаче в плен! – заявил Сарычев. – О полной и безоговорочной! В противном случае все военнослужащие будут уничтожены. Город в окружении, попытки вырваться приведут к новым жертвам. Лицо офицера оставалось невозмутимым, чувствовалась военная выучка. – Я передам господину коменданту ваши слова, господин обер-лейтенант. – Мое командование дало час на раздумье, потом начнется штурм. Можете объявить жителям – пусть выходят, их не тронут. – Обязательно передам господину коменданту. Офицер снова козырнул и ушел. Твердым, почти парадным шагом. А ведь наверняка хотелось побежать. – Разведка, ты где так лихо научился шпрехать по-ихнему? – спросил старлей. – Учителя были хорошие. Старлей стянул с головы танковый шлем, потер ладонью мокрую от пота голову. – Пойду своему начальству докладывать. Рация плохо работает, помех полно. Разведчики встретили Игоря вопросами. – О чем говорили? – О сдаче через час. Видимо, старлею удалось связаться по рации с командованием. От танков прибежал молоденький танкист. – Велено передать, чтобы мирным жителям преград не чинить, выпускать. – Поняли, исполним. К исходу часа из города потянулись жители. Сначала старик со старухой, толкавшие перед собой коляску с нехитрыми пожитками. Следом женщина с младенцем на руках. Из переулка выглядывали другие. Опасались русских, смотрели, как пройдут первые. А кто будет стрелять по старикам и женщине с ребенком? Так и прошли, оглядываясь, – не выстрелят ли в спину? За ними потянулись другие, уже посмелее. – Так, парни. Становимся по обе стороны дороги. Стариков, женщин, детей – пропускать. А мужчин задерживать, будем досматривать. – Можно вопрос? Зачем? – Могут выходить переодетые солдаты, особенно СС. Они-то знают наше к ним отношение. Сначала из города тоненький людской ручеек тянулся, потом он увеличился. Игорь сам на обочине дороги стоял, в проходящих жителей вглядывался. Увидел молодого, лет тридцати, немца с ребенком на руках. – Ты! – ткнул пальцем. – Стоять! Твой ребенок? Мужчина остановился, рядом с ним женщина застыла. – Это мой ребенок, господин офицер. Он сам попросился помочь! Игорь не офицер, перевести на немецкие чины, так фельдфебель. – Заберите ребенка и следуйте дальше. А ты выйди. У немца глаза не столько испуганные, сколько злые. – Пиджак сними, подними рубашку. Разведчики поближе к Игорю подошли. Немец нехотя пиджак стянул. Проходящие жители смотрели с испугом. Немец за пуговицы рубашки взялся, начал расстегивать. Потом руку в брючный карман резко опустил. Стоявший рядом ефрейтор Харитонов вскинул «ППШ». – Только дернись, сука немецкая! – выругался он. Угроза и без перевода понятна. Немец руки поднял. Игорь обыскал, из брючного кармана «вальтер» достал. У рядовых солдат таких пистолетов не было. Те, кому пистолеты из рядового состава положены – артиллерийская прислуга, водители, связисты, имели «парабеллумы». Игорь рубашку на немце рванул. Так вот оно что! Под левой подмышкой татуировка – группа крови и резус. Такие наколки делали у всех эсэсовцев, чтобы при ранении не тратить время на определение. – Иди впереди. Харитонов, конвоируй. Пленного отвели к командиру танковой группы. – Товарищ старший лейтенант! – доложил Игорь. – Эсэсмана в толпе беженцев выявили. – Он тебе что, документы показывал? – удивился танкист. – Документов при нем никаких нет. – Тогда объяснись. – Так татуировка у него под левой подмышкой. Для убедительности Игорь немцу приказал: – Хенде хох! Немец руки поднял, старлей сам убедился. – Ну и что? У меня тоже наколка есть на груди, глупость подростковая. Игорь понял, что танкист не в курсе. – Такие наколки только в СС делают. – Ах, ты… Танкист выругался матом, выхватил «ТТ» из кобуры и выстрелил эсэсману в голову. Все происходило на глазах у проходящих немцев, буквально в полусотне метров. Истерично закричали женщины, заплакали дети. – Поди их успокой. А впредь ко мне не води. Коли попадаться будут, собери под охраной да куда-нибудь в овраг или вон под мост и всех в расход. И власовцев тоже! Игорь с Харитоновым к дороге подошел, поднял руку. – Ахтунг! Вам не следует бояться. Мы расстреляли эсэсмана. Так будет с каждым из них. Если выявим простого солдата, он пойдет в лагерь для военнопленных. А с мирными жителями Красная Армия не воюет. Женщины успокоились, стали шикать на детей. Один мальчуган лет семи никак не мог успокоиться. Русские танки рядом, на его глазах молодого мужчину расстреляли. Зрелище не для детских глаз. Игорь пошарил в кармане, вытащил кусок пиленого сахара, протянул мальчугану. – Битте! Мальчишка спрятался за мать. – Возьмите, отдайте ему. – Данке. Женщина нерешительно взяла сахар, пошла дальше. Харитонов, на глазах которого все происходило, бросил: – Они наших детей в избах сжигали, вешали. А ты ему сахар! Лучше бы мне отдал. – С детьми воевать хочешь? Так догони, выстрели, он же немец! – Да я так! – смутился ефрейтор. – Разве ребенок в чем-то виноват? Может, его отец с нами воюет, не исключено. А вот пройдет много лет, и он этот кусок сахара от страшного русского вспоминать будет. – Ты как замполит, старшина. – Мы на чужой земле все теперь замполиты. Видимо, из домов за прохождением беженцев наблюдали. Эсэсман был первой, пробной птичкой. Потому как больше ни эсэсовцы, ни солдаты не наблюдались. Время ультиматума уже истекло. Ровно через час снова показался офицер с белым флагом. На встречу с ним – танкист. Игорь рядом пристроился. Остановились в трех метрах друг от друга, козырнули. – Комендант города согласен на почетную сдачу, – объявил офицер. – Что значит почетную? – Офицерам должны оставить личное оружие и награды. – Награды пусть оставляют, как и погоны. Офицеры в лагерях для военнопленных содержатся отдельно от рядовых. А оружие придется сдать. – У меня последний вопрос. Мы видели, как вы убили беженца. – Он не беженец, переодетый эсэсман. Обычных военнослужащих никто не тронет. Всем гарантируем жизнь, раненым окажут медицинскую помощь. – Комендант просил передать – через час все подразделения выйдут под белым флагом. – Выходят с личным оружием, у крайнего дома сдают. – Яволь! Офицер пошел к домам. Танкист повернулся к Игорю. – Катков, организуй со своими людьми пункт приема оружия. Все лучше, чем воевать. – Так точно!Глава 6 Впереди Берлин
Старший лейтенант ушел доложить командованию по рации, что немцы согласились сдаться, штурма не будет. Штурм – это всегда потери, причем для атакующих большие, чем для обороняющихся. Те в домах, траншеях сидят. Поток беженцев иссяк. Кто хотел, покинул город. И появились из переулка сдающиеся военнослужащие. Выйдя из переулка, остановились. Впереди офицер, в руках белый флаг. Катков с разведчиками направились к ним. Непривычно и страшно. Разведчиков неполный взвод, автоматы на плече. А солдат много, сотни, а то и тысячи, видна только малая часть. У кого из немцев винтовки, те на ремнях через плечо, а автоматы поперек живота висят. А ну стрелять начнут? Вроде не самоубийцы, но фанатиков упертых хватало. Не зря говорят – глаза боятся, руки делают. Игорь разведчиков расставил. Часть слева, часть справа. Сам с ефрейтором Харитоновым посредине, у офицеров пистолеты принимать. Немцы педанты, кроме того, офицеры в Германии – особая каста. Требовали к себе особого отношения, пусть и внешнего. Игорь руку поднял, требуя внимания. – Начинайте выдвигаться. У кого карабины – бросать на левую сторону, подсумки снимать. Автоматическое оружие – направо. Потом вперед двести метров и стоять. Господам офицерам личное оружие сдать мне и ефрейтору. Вопросы? Начинаем! Марш! Немцы любят команды, проще исполнять. Первым подошел офицер. Швырнул древко с белым флагом в сторону, из кобуры вытащил «Вальтер», вручил Игорю. Козырнул и пошел по дороге. За ним потянулись солдаты. Небритые, подворотнички несвежие, лица грязные. А в глазах пустота и обреченность. Бросали карабины, автоматы, даже ручные пулеметы. Некоторые имели гранаты. Их, по приказу Каткова, – в отдельную кучу. Все же взрывоопасные предметы, требуют бережной транспортировки. Игорь думал, что немцев в городе наберется немного – батальон, ну два. А вышло больше полка, причем сборного, из разных родов войск – пехота, зенитчики, танкисты. В числе последних выходили раненые, кто мог идти сам. Потом понесли носилочных. Игорь приказал раненых разместить отдельно. За ними должен прибыть транспорт. И грузовики не заставили себя ждать. Прибыли несколько «Студебеккеров» и пара санитаров. Кого смогли – перевязали. Раненых погрузили на машины и увезли. Разведчики охраняли собранное оружие, приглядывали, чтобы немцы не разбрелись. Но все же они не конвойные войска, не СМЕРШ. Игорь к танкам подошел, к старшему лейтенанту. – Оружие сдано. Надо бы вывезти до ночи. И к пленным охрану. – Я командованию сообщил, старшина. Большего сделать не в силах. Хочешь – оружие танком раздавлю? – Не стоит. Игорь знал, что когда немцы будут сдаваться, да уже сдаются на Западном фронте, те оружие складировали, не уничтожали. Обсуждался даже вопрос о формировании немецких дивизий, их вооружении и отправке на Восточный фронт, для сдерживания большевизма. Оружие – это материализованные в металл деньги, и значительно позже окончания Второй мировой немецкое трофейное оружие всплывало в Африке, на Ближнем Востоке. Да и во вьетнамской, корейской войнах мелькали на экранах хроники с нашими «ППШ» и «ППС» в руках узкоглазых бойцов. К Игорю пленный подошел. – Вассер. Ну да, народу много, пить хотят. – Иди в город, найди ведро, а лучше два и принеси. Можешь товарища взять. Немец махнул рукой, к нему еще солдат подошел, пошли в город. Харитонов спросил: – Катков, они же без конвоя. – А куда они из окруженного города денутся, сам подумай. Солдаты в самом деле вернулись, каждый по два ведра нес. К ним сразу очередь выстроилась. Ведра быстро опустели, знакомый уже солдат подошел снова. – Воды на всех не хватило. – Тогда тебя и твоего товарища я назначаю ответственными за воду. Носите, пока все жажду не утолят. Солдат приободрился. Русские не такие жестокие и кровожадные, как расписывал Геббельс. – Они наши враги, а ты им воду, – заметил кто-то из разведчиков. – Когда оружие в руках держали, были врагами. А как сдались – военнопленные. – Милосердие проявляешь? Поповское понятие! – Дурная голова! О гуманизме слышал? Товарищ Сталин что сказал? Если враг не сдается, его уничтожают. А про пленных он что-нибудь сказал? Ближе к вечеру прибыла колонна грузовиков, а с ней капитан НКВД. В первую очередь на два грузовика оружие погрузили. А как дошла очередь до пленных, капитан потребовал список. Катков привел его к старлею-танкисту. Тот, как о списках услышал, взбеленился. – Капитан, я этих немцев с боем взял, принудил сдаться! Ты в город сунься, сгоревшие самоходки посчитай. Ты где в это время был? В тылу отсиживался? Пленных считать и составлять списки в мои обязанности не входит! Капитан за кобуру схватился. – Старший лейтенант, вы как со старшим по званию разговариваете? Но танкисты своего командира в обиду не дали. Медленно повернулась башня, ствол пушки прямо на капитана уставился. А вокруг капитана танкисты. Капитан назад обернулся, видимо, своих бойцов позвать. Да случайность вышла, почти с каждым конвойщиком рядом по разведчику. Понял капитан – угрозами и силой не сделать ничего. – Я командованию доложу о вашем поведении, – пригрозил он. – Ты бы лучше на передовую шел, немцев попугал. Глядишь, и получится, сдадутся, как эти. Под дружный смех танкистов капитан к грузовикам вернулся. Конвойные в каждом грузовике по двадцать пять пленных отсчитывали. У заднего борта каждой машины по двое конвойных. Колонна развернулась и уехала. С Каткова как груз свалился. Трофейного оружия, как и пленных, нет. Опасался он, что получится как в Пруссии, когда он колонну пленных вел. Не понравилось, повторять не хотелось. Танкистам команда поступила. Залезли в танки, дизели завели. Катков к первому танку кинулся. – Товарищ старший лейтенант, а нам куда? – Не было приказа брать. Ночуй в домах, вон их сколько пустует. А утром до разведотдела доберешься. Катков предпочел бы на броне уехать. Где утром разведотдел искать? На ночь расположились в квартире многоэтажного дома. Дом жильцами покинут, занимай хоть весь этаж, а то и весь дом. Но тогда сколько часовых выставлять надо? Квартиру трехкомнатную выбрали, тесновато, но места улечься и поспать хватило. Одно плохо – весь день без еды, одно утешение – вода в кране есть, напиться можно. Утром себя в порядок привели, вышли к шоссе, на котором вчера оборону держали. А по нему уже машины катят, тягачи с пушками. – Ждать своих будем или в тыл пойдем? – спросил разведчиков Игорь. Ноги бить никто не хотел, но разведотдел можно ждать долго, штаб армии мог двинуться другим путем. Была бы рация, насколько проще было бы связаться со своими, получить указания. Рядовой Хаустов шаг вперед сделал. – Поодаль во дворе мотоцикл с коляской стоит. Разрешите мне на нем разведотдел поискать? Разведчики одобрили, Игорь рукой махнул: – Валяй, если заведешь. При капитуляции немцы всю технику в городе бросили. Хаустов ушел, вскоре послышался треск мотоциклетного мотора, показался разведчик. – Погоди, возьми еще кого-нибудь. Если немцев встретите, отбиться проще. Разведчики – народ лихой, порой бесшабашный. Желающий сразу нашелся, прыгнул в коляску, за пулемет взялся. Обдав выхлопом синтетического бензина, мотоцикл умчался. А вернулся уже впереди грузовика, который за разведчиками послали. Повеселели парни, все не пешком идти. Полчаса езды на разбитой военной техникой дороге, и прибыли в расположение разведроты. Где гусеничная техника прошла, хваленому качеству немецких дорог капец пришел. Доложили начальству. Но командиры в курсе были, танкист-старлей успел сообщить. – Отдых до вечера. Поесть, форму в порядок привести, а то как оборванцы. Что немцы о нас подумают? А как еще форма после танкового десанта да боев выглядеть должна? Не на плацу строевой подготовкой занимались, на пузе ползали. Остаток дня форму чистили, стирали, подшивали свежие подворотнички. Кто-то из разведчиков в брошенном доме простынь нашел, ее распустили на полоски, получились подворотнички. А иголки с нитками – черной и белой у каждого солдата за отворотом пилотки. И следующий день до вечера отдыхали, хотя наступление шло. Мимо них боевая техника проходила, низко пролетали наши штурмовики. А вечером Игоря вызвали в штаб: – Комплектуй группу по своему усмотрению. В поиск пойдешь. Причем язык, обязательно офицер. Выход по готовности. Игорь долго не раздумывал. Для такого поиска большая группа не нужна, с ней просочиться по немецким тылам сложнее. Сейчас не столько немцы – военнослужащие страшны, сколько население. Заметят – сообщат в полицию или гестапо. Поэтому для скрытного передвижения группа маленькой быть должна. Для захвата языка троих хватит, а бой устраивать Игорь не собирался, это самоубийство. Выбрал ефрейтора Харитонова и сержанта Затолокина. Оба разведчика опытные, в сложной ситуации не растеряются. В разведотделе хотел получить обстановку – где передовая проходит, какие немецкие части стоят. Оказалось – сплошной передовой, какая она была при боевых действиях в Союзе, нет. Немцы засели в городах и крупных селах. Сил на сплошную передовую уже нет. Ситуация, зеркальная той, что была в сорок первом году, когда немцы наступали. Танковые клинья вспарывали нашу жиденькую оборону, рвались вперед. Чересполосица полная. Слева немцы, правее наши. Немцы впереди и сзади, но окружения нет. Сейчас так же. Ситуация усугублялась для наших войск наличием большого количества полноводных рек. Такие не форсируешь с хода. Танки и тяжелая техника держались поближе к шоссе, к мостам. И немцы сосредотачивали свои силы для обороны тоже в этих местах. Для разведчиков с обеих сторон условия благоприятные, только о поисках немецкой разведки давно ничего не слышно. Даже если и возьмут они пленного, показания получат, сделать ничего не могут, нет возможностей для усиления. Выдохлась Германия, ни солдат, ни бензина не хватало. Румынские нефтепромыслы уже отрезаны и подвергаются усиленным бомбардировкам американцами и нашими. А бензин – это движущая сила любой техники, имеющей моторы. Доходило до того, что немцы, не имея топлива, вкапывали танки и самоходки в землю, превращая в бронированные огневые точки. И наши и немцы осознавали – крах немецкой военной машины близок. Вечером вышли в поиск. Когда миновали расположение наших частей, даже не поняли. А только наткнулись на немецкие самоходки на краю деревни. Посчитали, на карте отметили. Теперь «Хетцеры» не будут сюрпризом, уже завтра их накроют огнем «Катюш» или ПТАБами, со штурмовиков. Для наступающих танков самоходки в укрытиях очень серьезный противник. Обладая меньшей массой и более тонкой броней, чем танк, на шасси которого создана самоходка, она имеет большую огневую мощь за счет пушки крупного калибра, которую можно поместить в неподвижной боевой рубке. Разведчик должен не только свое задание выполнить, но и примечать все, что видел и слышал, наносить на карту точные позиции. Пленного взяли неожиданно быстро и легко. На другом конце деревни, где стояли самоходки, устроили засаду у туалета. Место посещаемое и часового нет, чай не склады. Появился офицер, в кителе и галифе, без фуражки. Дали оправиться, чтобы при захвате не обделался, а на выходе взяли. Затолокин кулаком ударил в висок, аккуратно, расчетливо, опыт большой был, чтобы не убить, а лишить сознания при способности ориентироваться и сопротивляться, тут же подхватили под руки, поволокли в лесок. Игорь замыкающим, отход прикрывает. Уже в лесу Игорь документы из нагрудного кителя пленного вытащил. Фридрих Гонтмюллер, командир роты мотопехотного полка. Дальше удостоверение перелистнул, выпали две фотографии. На одной сам офицер в парадной форме, рядом жена с маленьким ребенком на руках, все улыбаются. А на второй офицер уже в полевой форме с погонами лейтенанта. Вверху надпись чернилами. Минск, июль 1942 года, самое начало войны. На фото офицер затягивает петлю виселицы на шее у подростка, на груди которого табличка висит с надписью «Партизан». Вскипело в груди у Игоря. Детей вешать – это офицерская доблесть? Молча вытащил финку, ударил офицера в сердце, подождал, пока дергаться перестанет, нож вытащил, о немецкий китель вытер. Оба разведчика подскочили. – Старшой, ты что, белены объелся? Это же гауптман! Игорь молча фото протянул. Разведчики рассмотрели при свете фонаря, на землю швырнули. – Ладно, проехали. Мало, что ли, офицеров у немцев? Другого возьмем. Игорю и неудобно перед парнями и совладать с собой не смог. Сколько он уже языков вязал, у каждого руки в крови. Кто-то танкист, другие пехотинцы. В наших солдат стреляли, на то война. Но с таким фото в личных документах Игорь столкнулся впервые. Разведчики ножами дерн подрезали, землю взрыхлили, руками выгребли, в ямку труп перекатили, сверху дерном прикрыли. Если и кинутся искать офицера, первое, на что подумают – дезертировал, на Запад пошел, американцам сдаваться. Идти снова в эту же деревню опасно, офицера хватиться могут, тревогу поднять. Местность густонаселенная, села, деревни, городки каждые пять километров. Придется поискать удачу в другом месте. Жаль только потерянного времени, ночь-то не резиновая. Пришлось поторапливаться. Село в трех километрах оказалось, с кирхой в центре. Еще раз повторить фокус с сортиром не получится. В большинстве своем люди посещают туалет вечером и утром, а сейчас глухая ночь, три часа. Но есть другие возможности. В селе воинское подразделение стоит, судя по грузовикам и мотоциклам у домов. Только как без пыли и шума офицера заполучить? Пока лежали и наблюдали, из одного дома караул вышел – трое часовых и офицер. Через десять минут смена часовых назад вернулась, солдаты в один дом, офицер в другой. Вот он, случай. Придумать надо, как выманить. Время шло, через полтора часа рассвет. Игорь предложил: – Я в окно постучу, вызову, а вы по обеим сторонам двери стойте. Главное – не дать крикнуть или выстрелить. – Не впервой. Разведчики встали у двери, Игорь в окно постучал. – Герр офицер, вас вызывают. Часовой с поста пропал. В окне показалось лицо. Офицер раздеться успел, в белой шелковой майке. – Айн момент. Офицер надел форму, вышел. В темноте поди разбери, какая форма на солдате. Затолокин врезал с размаху. Харитонов тело успел подхватить, чтобы шума не было. Ушли через задний двор, причем на этот раз Игорь впереди, чтобы не напороться на часовых. Добрались до леска, Харитонов попросил: – Старшой, ты только за нож не хватайся. Третьего до утра точно взять не успеем. Затолокин приструнил товарища: – Ты язык попридержи. Видел и забудь. А брякнешь в разведотделе, я тебе сам язык отрежу. Пленным оказался старший лейтенант из охранного батальона. Такие подразделения охраняют тыл своих войск, в СССР аналоги тоже есть – войска по охране тыла, из пограничников. Пока офицер без чувств был, несли его по очереди. А очухался – пошел сам, придерживали с обеих сторон, поскольку до конца после удара не отошел. И вдруг окрик по-русски. – Стоять! Пароль? – Свои, разведка. – Всем на землю, а то стрельну! Голос молодой, видно – новобранец. Такой от испуга в самом деле автоматом воспользуется. Легли. Игорь крепко выматерился. Обычно это помогало в идентификации свой-чужой. А часовой обиделся. – Будешь маму мою поминать, стрельну. – Ты лучше разводящего или начальника караула позови. В общем, передовую незаметно снова перешли. Офицер на допросе сведения важные дал, знал, где какие подразделения в ближнем тылу расположены. Игорь на карте показал, где самоходки стоят. В общем – поиск удачный вышел. Игорь даже припомнить не мог, когда так быстро и беспроблемно проходило. Днем разведчики отоспались, а вечером Игоря вызвали в штаб. Кроме майора, в кабинете находился незнакомый офицер в звании подполковника. – Старшина, покажите на карте, как вы переходили линию фронта. – Да собственно, линии сплошной нет. Как раньше было – траншеи, минное поле, колючка. Показал на карте маршрут туда и обратно. Офицеры переглянулись. Вдруг незнакомый офицер заговорил на немецком. – Вы умеете управлять мотоциклом или автомобилем? – Так точно, имею опыт. Игорь специально отвечал не кратко. Раз офицер перешел на немецкий специально, чтобы услышать произношение и степень владения языком, надо дать ему возможность оценить. – Вы имеете опыт работы в тылу в немецкой форме? – Приходилось. Наверное, товарищ майор уже вам доложил. – Ишь ты, какой догадливый! Можете быть свободны! Игорь на полевую кухню отправился, поел не спеша. В армии это одно из немногих удовольствий. В дом возвращался, где расположился разведвзвод, по дороге его посыльный перехватил. – Катков, тебя в штаб вызывают. Да что же это такое? Но в армии приказы не обсуждают. Снова в кабинет к Гукову вошел, доложился. – Подберите форму унтер-офицера пехоты и в спецотдел фотографироваться. – Есть! – До утра можете отдыхать. – Есть! Игорь прошел в фотолабораторию, фотограф без лишних слов сделал фото. Вернулся в дом, завалился на диван, хороший, кожаный. Наверное, раньше на нем любил отдыхать хозяин дома, какой-нибудь бюргер. Размышлять стал. Зашевелилась разведка. Так бывает, когда готовится наступление. Что оно будет, знали все, войска уже на немецкой земле и не уйдут, пока не скрутят голову фашистской гадине. Но когда оно будет и силами каких фронтов, знали только на самом верху – Сталин, начальник Генштаба, командующие фронтами. Игорь в предположениях ошибся, думал – в очередной поиск отправится, но оказалось иное. Утром, после завтрака, к Гукову явился. В кабинете, кроме майора, вчерашний подполковник и незнакомец в армейской солдатской форме. Майор раскрыл лежащий на столе «золдатенбух». – Похож! Фото удачно состарили. Катков, я выйду, ты побеседуй с товарищами. Как только за Гуковым закрылась дверь, подполковник сказал: – Вам доверяется секретное задание. Надо перебросить в немецкий тыл вот этого товарища. Документы, оружие и форма немецкие будут. Крайне необходимо на транспорте. Мотоцикл с коляской проскочит тем маршрутом, по которому вы с группой в поиск вчера ходили? Игорь припоминал. Рек, оврагов не было, а лесочек редкий, и все деревья рядами стоят, мотоцикл вполне пройдет. – Так точно. – Это хорошо, что вы не торопились с ответом, путь припомнили. Как полагаете, в какое время суток лучше начинать? – В сумерки. Подполковник кивнул. Игорь сразу добавил: – Только нашу пехоту предупредить надо. Увидят двух немцев на мотоцикле, расстреляют. – Об этом мы позаботимся, как и о мотоцикле. Его проверили, полный бак бензина залили. Про место назначения и задание подполковник не говорил. Так бывает всегда. Про задание точно знает незнакомец в солдатской форме, который ни слова не проронил. – Во сколько здесь сумерничает? – спросил подполковник. Наверняка сам знал, проверить хотел. – В девятнадцать сорок сегодня. Офицер кивнул. – Тогда в девятнадцать быть здесь. Форма и оружие немецкие. Свой «золдатенбух» получите перед выходом. – Так точно. Форма еще со вчерашнего дня готова, сапоги начищены. Патруль, если встретится, может придраться к внешнему виду, а обращать на себя внимание Игорь не хотел. В обед отсутствием аппетита не страдал, поел плотно. Еще неизвестно, когда придется есть в следующий раз. У старшины роты сухой паек получил, предупредив – дай только немецкого производства. Продукты в ранец уложил. Если поедут на мотоцикле, ранец в коляску уложит, не обременит. А на обратном пути ранец бросить можно. Хотелось гранат взять, но немецкие слабые, а наши Ф-1, которые выручали не раз, брать нельзя. Вздремнул, к штабу точно в срок прибыл. О! Незнакомец, что в солдатской форме был, теперь в мундире майора пехотного. На груди награды блестели, под мышкой кожаный портфель, какие у штабных офицеров бывают. Но вместо фуражки – кепи, как у фронтовиков. Гуков предусмотрительно на обоих накинул солдатские плащ-накидки. Игорю вручили солдатскую книжку. – Ознакомься и запомни. Игорь прочитал. – «Фридрих Вибе, унтер-офицер саперного взвода второго мотопехотного батальона 433 полка». Глаза закрыл, мысленно повторил данные. – Кстати, товарищ майор. Где мой полк находится? Игорь спрашивал про немецкий полк. – Под Франкфуртом-на-Майне. Три дня назад переброшен из-под Торгау. Игорь кивнул. Момент важный, по крайней мере, для патруля. Имеют привычку задавать такие вопросы, особенно ГФП. – Пора, время! – напомнил подполковник. Вышли во двор. Игорю дали ключи от мотоцикла. Ранец он уложил в багажник коляски. В саму коляску офицер сел. – Держись за «Виллисом» майора, – только и сказал. Это были первые слова, которые Игорь услышал от «лжемайора». Подполковник и Гуков в «Виллис» уселись, он медленно покатил по дороге. За вездеходом пристроился Игорь. Мотоцикл знаком, ездил уже на таком, самый распространенный в вермахте BMW R-75, «Сахара». Игорю он нравился, тяговый мотор, надежный. А еще на коляске пулемет. Как-то надежнее с ним, ведь на поясных ремнях у обоих пистолеты. С таким оружием не повоюешь. Ехали за «Виллисом» километров семь, потом вездеход остановился. Гуков и подполковник вылезли. – Впереди наших войск нет. Удачи! – К черту, – хором ответили разведчики. Игорь ехал на малом ходу, так выхлоп тихий, не привлечет внимания. Пока можно было ехать, не включая фару. Но через четверть часа едва не наткнулся на большой камень, успел руль вывернуть. Майор скомандовал: – Стой! Игорь остановил мотоцикл. – На всякий случай. Я майор этого же полка, замначальника штаба. И твой унтер и мой майор у нас, документы настоящие. По документам я Фогель Ульрих. И еще. В руках у меня портфель. В случае моего ранения или гибели, угрозы захвата в плен он ни в коем случае не должен попасть в руки врага. Вот здесь, сбоку, проволочное кольцо. В случае опасности дерни его и швыряй от себя подальше. – Взрывчатка? – Термитная мина. Осколков не будет, все, что в портфеле, сгорит. Близко не стой, получишь ожог. – Понял. Конечно, Игорю, как и любому человеку, интересно было – что там внутри за бумаги, если их надо уничтожить, даже ценой собственной жизни. Но в разведке любопытные долго не служат, их отчисляют на передовую. Проскочили мимо нескольких солдат на обочине, в немецкой форме. Стало быть – уже в немецком тылу. Километров через десять по булыжному шоссе выехали к перекрестку. На указателе надпись – налево на Дрезден, направо – Потсдам. – Нам направо! – крикнул майор. Направо, так направо. Игорь с собой карту не брал, унтер-офицеру иметь не положено. Да и заранее просмотреть невозможно было, Игорь не знал оконечной точки маршрута. Сейчас ее знал только майор и тот, кто его отправил на задание. У Игоря дело простое, если так можно сказать, находясь в чужом тылу. Доставить офицера в требуемую точку, если случится непредвиденная стычка, огневой контакт, принять удар на себя, отвлечь, дать возможность офицеру уйти. А вот майору он не завидовал. Какое-то время разведчику придется работать у немцев, подвергаясь риску бомбардировок со стороны союзников и наших. А еще ГФП и гестапо не дремало. Герой тихой войны, о котором долго не будут писать в газетах или снимать фильмы. Но для победы они сделали не меньше, чем иные дивизии. Дальше шоссе пошло асфальтированным, но узким. Игорь начал разгоняться, а майор предостерег: – Не гони, воронки от бомб на шоссе будут. На единственной фаре чехол из брезента с узкой прорезью, свет скверный. Игорь сбросил газ и вовремя. Прямо по средине шоссе объемная воронка от крупнокалиберной бомбы, пришлось объезжать ее по обочине. Значит, не просто так говорил майор, проезжал уже здесь. На въезде в маленький городок застава. Шлагбаум опущен, посреди дороги солдат с автоматом, на правой обочине будка. Солдат руку поднял: – Хальт! Аусвайс, битте. И вразвалочку подошел к мотоциклу. Майор документы достал, как и Игорь. Из будки вышел фельдфебель, проверил документы, вернул, сделал знак. Солдат поднял шлагбаум. – Проезжайте, только осторожнее. На дороге воронки. Дорожные службы не успевают ремонтировать. И снова под колеса стелется асфальт. Проверки были у каждого городка. Игорь поглядывал на километраж. Пройдено уже немало. Хватит ли бензина на обратный путь или придется бросать мотоцикл и топать на своих двоих? Редкие заправки на пути закрыты, да и денег у него нет, не предусмотрели. Кроме того, армейская техника заправлялась с бензовозов по специальным топливным листам. Ехали молча, на мотоцикле из-за рева мотора, шума ветра не поговоришь. К утру, когда забрезжил рассвет, послышался странный звук. Игорь завертел головой, пытаясь понять источник. Майор пальцем вверх ткнул. Игорь поднял голову, очень высоко виднелись самолеты, в виде маленьких крестиков. Самолетов много, не меньше полусотни. Рядом, как мошкара, вьются истребители. – Американцы, сейчас бомбить будут. Тормози! Игорь думал, майор издали поглядеть хочет. И поэтому ему интересно, как массированная бомбежка со стороны выглядит. Американцы бомбы сбросили. Видно их пока не было, но самолеты стали разворачиваться на обратный курс. Вспухли разрывы зенитных снарядов. Так высоко могла стрелять только крупнокалиберная зенитная артиллерия. Бомбы долетели до земли, спереди донесся тяжкий грохот, поднялись дым и пыль. Видимо, один из самолетов немного промахнулся при сбросе бомб, и они легли в километре от остановившегося мотоцикла, пройдя полосой поперек шоссе и в чистом поле. Если бы Игорь продолжал ехать, как раз попали бы под раздачу. – Чего они бомбят? – Укрепрайон, Потсдам. До города уже недалеко, полчаса езды. Самолеты скрылись на западе. Игорь завел мотоцикл, тронулись. Миновали место, где упали бомбы. Воронки еще курились дымком, везде комья земли. Досталось и городку, в который въехали. Несколько бомб упали на окраине, разрушив дома. С воем сирены к развалинам подъехала пожарная машина, за ней «медицинская помощь». Игоря обуревали смешанные чувства. С одной стороны, жалко жителей. Дети, женщины, старики не должны страдать. С другой стороны, чувство злорадства, мести. На землях Германии зародилось зло, поползло по миру, сея смерть и хаос. Не зря поговорка есть – что посеешь, то и пожнешь. Еще большее зло вернулось бумерангом в логово нацизма. Американцы и англичане, в отличие от русских, бомбили не столько позиции военных, а били по городам. Дрезден, старинный город, был почти стерт с лица земли. За одну ночь погибли десятки тысяч мирных жителей. Наши летчики старались вывести из строя вражеских военнослужащих и боевую технику, а союзники – оставить выжженную пустыню на месте городов. С трудом пробрались по улице, по битому кирпичу, благо – мотоцикл не машина, верткий и небольшой. Кое-где пришлось ехать по тротуару. Вырвались на шоссе, Игорь прибавил газу. Здесь дорога уже бетонная, широкая, две полосы в одну сторону. Мотоцикл летел стрелой. Впереди развязка и указатели. Поворот налево – Потсдам, а прямо – Берлин. Игорь остановил мотоцикл. До столицы третьего рейха десяток километров. Долгих четыре года, тяжелейших испытаний потребовалось Красной Армии, чтобы дойти. Так еще не дошли, только он добрался и майор. Буря в душе бушевала, в десятке километров Берлин, а в нем вся нацистская верхушка – Гитлер, Геринг, Борман, Геббельс, да всех не перечесть. Ворваться бы туда, да из пулемета, до последнего патрона. Майор из ступора вывел. – Знаю, о чем думаешь. Выкинь из головы. Город и так возьмем. А все бонзы в бункерах сидят. Охрана Гитлера после покушения на вождя нации близко никого не подпустит. Собаки, эсэсманы охраны хуже собак. Едем! Игорь тронул мотоцикл. Берлин впереди, а он в сторону отворачивает. Майор крикнул: – В Берлин по особым пропускам впускают, не сунься на обратном пути, не советую. Как будто телепат, Вольф Мессинг, мысли Игоря прочитал. А как бы здорово было проехать по городу, высмотреть укрепления, огневые точки, начальству доложить. Наверняка удивились бы. На въезде в Потсдам очередная проверка. Обер-лейтенант стал буквально допрашивать майора. Откуда и зачем следует, кто командир полка. Майор отвечал четко, с некоторой небрежностью в голосе. – Что везете? Взгляд обер-лейтенанта уперся в портфель. – Секретные документы. Обер-лейтенанту и хотелось бы заглянуть в портфель, а не положено. Майор имеет полное право защищать документы силой оружия. Офицер документы вернул, махнул рукой солдату, чтобы поднял шлагбаум. Отъехали, майор сказал: – ГФП. Обычно они в ближнем тылу своих войск. – У немцев везде сейчас ближний тыл. С запада, с востока. Затянется скоро узелок. – Не так скоро, как ты думаешь. Еще сколько убитых и раненых будет. У немцев сильная группировка еще в Чехии. Не знал тогда Игорь, что придется еще в Чехии повоевать. Слова майора оказались пророческими. А сейчас довез майора почти до центра города. – Останови, я прибыл. Майор ловко выбрался из коляски. Даже попрощаться по-людски нельзя – обняться, руку пожать. Офицеры в Германии – особая каста. И руку солдату или унтер-офицеру не подают. Подмигнул майор. – Желаю удачно добраться. Игорь козырнул, чтобы со стороны все естественно выглядело. Отдал офицер приказ, унтер отдал честь. Развернул мотоцикл, поехал назад. По крайней мере, первая, основная и главная часть задания выполнена. Наш человек доставлен на точку. Теперь бы еще в свое подразделение добраться. Большая часть проверок транспорта была на дороге в тыл, а Игорь ехал к фронту, его не останавливали. В тыл могут ехать дезертиры, русские разведчики, гражданские лица от войны бежать. А к фронту только вояки. Но, видимо, рано успокоился. Сначала съехал с шоссе, решил перекусить. Из ранца сухой паек достал, поел. Все же сутки во рту ни крошки не было, после вчерашнего обеда. После еды в бензобак заглянул. Бензин плескался на донышке. Хватит еще на полсотни километров, и мотоцикл придется бросать, а жаль. Он здорово выручил, и если пробираться пешком, слишком далеко и долго. Кроме того, у патрулей возникнут вопросы. Что делает на дороге одинокий унтер-офицер? На мотоцикле понятно – исполняет поручение. Двинулся дальше, через десяток километров на обочине стоит автоколонна, заправляется из бензовоза. Игорь в конец очереди встал, чем черт не шутит, вдруг удастся немного бензином разжиться? Очередь двигалась быстро, заправляли сразу по две машины. Как только последний грузовик заправился, автоколонна тронулась. Заправщик стал сматывать шланги. – Эй, солдат, не торопись! – крикнул Игорь. – Мне бы хоть десяток литров, до своей части добраться. Заправщик посмотрел на номер мотоцикла, который был установлен на переднем крыле. – Извините, унтер-офицер, вы не из нашей дивизии. Игорь вспомнил о фляжке со спиртом, небольшой, которую имел в брючном кармане. Достал, повертел. – Меняю на горючее! Заправщик махнул рукой. – Подгоняй, только быстро. Заправочный пистолет уже в баке, Игорь фляжку отдал. Заправщик колпачок отвинтил, понюхал, глотнул. – О! Дыхание у него перехватило, думал – шнапс. Отдышался, буркнул: – Если вместе с фляжкой отдаешь, налью полный бак. – Спасибо, камрад, выручил. Игорь повеселел. Теперь топливахватит до своих добраться. Только отъехал сотню метров, как послышался рев моторов, резко нарастающий. Обернулся, а на бензовоз штурмовик пикирует, второй повыше кружит. Пушечная очередь, точное попадание по бензовозу. Он вспыхнул, из пролитой цистерны хлынул горящий бензин, и бензовоз сразу взорвался. А штурмовик из пике вышел, заложил вираж и давай из пулемета по мотоциклу стрелять. – Ты что же делаешь, летун?! – заорал Игорь. Да разве летчику слышно. Игорь резко свернул в сторону, затормозил, бросился под дерево. Оба штурмовика пронеслись дальше, настигая уходящую автоколонну. Послышались пулеметные и пушечные очереди. Штурмовики развернулись, сделали еще заход, сбросили бомбы. Самой автоколонны за деревьями уже не видно, но в той стороне поднимался черный дым. Черный, когда горит техника – краска, резина. Серый дым – когда горит дом, трава, копна сена. Игорь, как и многие фронтовики, по цвету дыма различал, что горит. Так же, как по разрыву определяли – мина или снаряд, какого калибра. Чтобы выжить – жизненно важно. Игорь мотоцикл осмотрел. В коляске две пулевые пробоины. Но колеса целые, мотор в порядке, можно ехать. Задержись он еще минуту у бензовоза, и полный капец! И что обидно – получить пулю от своих. Далеко уехать не пришлось, добрался до разгромленной колонны. Какие-то машины горят, другие целые остались, а некоторые прямым попаданием бомб разнесло на куски. Суетятся солдаты, оказывая помощь раненым, складывают убитых в уцелевший «Опель-Блитц». Хорошо поработали наши «Илы»! По обочине встречной полосы пробрался кое-как, у головной машины был остановлен офицером. – Унтер-офицер! Приказываю доставить в госпиталь ближайшей части раненого полковника! – Яволь! В коляску трое солдат бережно опустили оберста. На забинтованной голове и руке проступили пятна свежей крови. – Езжай осторожно! Игорь тронул мотоцикл, поглядывая на полковника. Добить и выбросить или довезти? После ранений оберст уже не вояка, если выживет, комиссуют. Зарезать или застрелить раненого не поднялась рука. Так и домчался до ближайшего городка. На въезде застава, но караульный только увидел раненого, шлагбаум поднял. – Что случилось? – Автоколонну русские самолеты разбомбили. Убитых и раненых много. Где госпиталь или больница? – Второй перекресток и налево. Там указатель стоит. Игорь мысленно чертыхнулся. Быть санитарным транспортом он не подряжался. На пустынной улице оберста по-быстрому обыскал. Документы просмотрел, вернул на место. Чужое удостоверение брать с собой нельзя, можно засыпаться. А вот часы с запястья офицера снял, поменял на свои. У оберста часы классные, работы довоенной, с секундной стрелкой, не военная штамповка. И по службе нужны, разведчик без часов как без рук. Подвез ко входу в приемный покой, сам забежал. – Санитаров! Быстро! У меня раненый полковник. И готовьтесь, на дороге рядом с городом автоколонну разбомбили, много раненых. Врачи и медсестры забегали сразу. Двое санитаров вытащили из коляски оберста, уложили на каталку, увезли. Игорю на территории больницы делать нечего, развернулся, выехал на улицу, вырвался на шоссе. Остро не хватало карты. Название городка он прочитал при въезде. Но где этот город? Как бы не проскочить поворот на дорогу, крытую камнем, с какой выехали. Сюда-то по темноте ехали, местность выглядела по-другому. Выручала зрительная память, а еще километраж на спидометре. Судя по пройденному пути, поворот должен быть рядом. И точно. Еще десяток километров и перекресток, влево булыжная мостовая и указатель, который он видел. Свернул с шоссе, сразу трясти начало. Сбросил ход. Остановиться и ждать темноты или бросить мотоцикл и осторожно продвигаться? За сутки почти, что он здесь проезжал, обстановка могла измениться. Сейчас для него одинаково опасны и немцы, и свои. Немцы – потому что враги, по документам полк Игоря севернее. А наши, потому что примут его за немца. Заплутал фриц! Из пулемета его! И срежут не за понюшку табаку. Поразмыслив, решил ждать до вечера. Загнал мотоцикл в кусты, залег рядом. Прислушивался, где стрельба идет. Выходило – впереди, километрах в двух-трех. Перекусил остатками провизии из ранца. Эх, мотоцикл жалко, понравился, в разведвзвод такой бы, а придется бросить. И немцы и наши на звук мотора могут стрелять, и погибнуть из-за железа трофейного обидно. Как сумерки настали, двинулся к передовой. Осмотрится и бросок вперед. Остановился за деревом, слева шорох. Обернулся, схватился за кобуру. А из окопа ему немецкий пехотинец. – Не ходи дальше, впереди уже русские. – Спасибо. А ты что же, один? – Передовой пост. Слева еще пулеметчик. – Закурить не найдется? Игорь к окопу шагнул. Окопчик мелкий, не полного профиля, видно – на скорую руку отрыли, с расчетом – ненадолго. Обычно немцы к фортификационным работам относились серьезно. Траншеи и окопы полного профиля, не пригибаясь можно стоять или ходить, стенки досками обшиты или плетеными ивовыми прутьями, чтобы земля не осыпалась. Игорь не курил, но ему надо было приблизиться к солдату, не вызывая подозрений. Пехотинец из окопа выбрался, вытянул из кармана пачку сигарет. И тут Игорь ударил кулаком в переносицу. Солдат застыл в шоке, покачнулся. Игорь ногой пнул его под колени, пехотинец рухнул. Игорь выхватил пистолет, дважды рукояткой ударил в висок. Часовой замер. А Игорь вперед пошел, в руке пистолет на случай внезапной встречи с врагом. Вроде он здесь на мотоцикле с майором проезжал? Или местность похожа? В темноте все кошки серы. Тихий разговор впереди, по-русски. Игорь сказал в голос: – Эй! Я из разведки, не стреляйте. – Иди на нас. Из темноты показались двое, от них разило спиртным. Разглядели Игоря. – О! Фриц заблудился! Ты, немчура, пистолет брось и лапки вверх! Спорить с боевым охранением не стоит. Игорь пистолет бросил. К нему подошел боец и с размаху дал в ухо. Вот это он зря! Игорь подсечку сделал, свалил бойца, заломил руку. Тот взвыл от боли. – Ах, ты, сволочь немецкая! Да я тебя! Леха, ты что стоишь? Стреляй гада! А ведь пальнет сдуру. Кто же их на пост пьяненькими выпустил? Или уже здесь успели выпить. Размышлять было некогда. Игорь из положения лежа ударил ногой второго под колено. Тот не удержался, упал, дернул за спусковой крючок. Автоматная очередь вверх пошла. Игорь на бойца кинулся, автомат из рук вырвал, а уже первый поворачивается на бок, автомат из-под себя тянет. Игорь отобранный автомат приставил ко лбу. – Шевельнись только, дурные мозги вышибу! Ты что же, скотина пьяная, делаешь? Я предупредил, что из разведки. Из чужого тыла выхожу, а ты, тварь, водку жрешь на посту? И врезал прикладом по загривку. Не сильно, только для острастки. Автомат у лежащего забрал, поднял с земли пистолет. А на выстрелы уже взводный бежит, за ним два бойца. – Кто стрелял? – Я, старшина Катков, армейская разведка. – А почему бойцы без оружия? – Отобрал, пьяные. Их под трибунал надо, едва не застрелили. – И правильно бы сделали. Ты в немецкой форме. – Я предупредил, что из разведки. А этот драться стал. Игорь показал пальцем. Пьяный в боевом охранении, это ЧП. За такое под трибунал и срок или штрафная рота. Причем по полной достанется взводному – отсутствие дисциплины в подразделении, моральное разложение. Взводный сразу сообразил, чем пахнет. – Ты и ты – на пост, – ткнул пальцем в бойцов, что прибежали с ним. – А вы оба ко мне в землянку. Отвел Игоря в сторону. – Старшина, давай замнем. Ты возвращаешь оружие и забудешь досадное недоразумение. – Забыть могу, если не повторится больше. Представь, я из-под Берлина иду. И не гулять ходил. А твои пьяницы по дури застрелить могли. Тогда им расстрел, а тебе, взводный, штрафбат. – Все, все. Не уследил. Стырили где-то трофейную выпивку. Ты прости, старшина. Войди в положение. Взрослые мужчины, как накажешь, если они на передовой, шкурами рискуют ежедневно. В мирной жизни дал бы наряды вне очереди, сортиры чистить. А здесь? – Своди на экскурсию в штрафбат, в тылах армии стоит. Пусть поговорят со штрафниками, глядишь – пить бросят. – Да что я им? Пионервожатый? – А теперь представь, вместо меня немецкая разведка шла. Их бы прирезали, тебя языком взяли? Лейтенант вытер рукавом пот со лба. Игорь посчитал свою миссию по воспитанию законченной, вернул автоматы лейтенанту. – Свяжись со штабом полка или дивизии, мне в разведотдел армии надо. – Сей момент, в лучшем виде. Идем. А дальше по накатанной. Землянка, звонок, машина. Вышел Игорь не там, где думал. Отклонился на пяток километров южнее. Вот что значит без карты и компаса идти. Майор Гуков был в кабинете, несмотря на ночное время. Игорь и раньше поражался – когда майор спит? И днем и ночью на служебном посту. Игорь доложил о выполнении задания. – Поподробнее. Игорь рассказал о маршруте, показал на карте, об увиденных воинских частях немцев, о штурмовке наших «Илов». В конце добавил, что мотоцикл пришлось бросить. – Не жалей! Скоро вся Германия будет нашей, а ты о мотоцикле. Хотя нет, западную часть придется под американцами и англичанами оставить. – Обманут союзники, не верю я им. То, что обманут, Игорь знал точно. Майор не согласился. – Как империалисты могут обмануть товарища Сталина? Чушь! Ладно, задание выполнил, можешь отдыхать. Не успел майор договорить, рядом с домом разведотдела послышалась частая беспорядочная стрельба. Причем били и немецкие автоматы и наши «ППШ». Игорь, а вслед за ним майор бросились к выходу. У порога убитый часовой, по двери бьют пули, щепки летят. Игоря и майора спас поворот коридора, за стеной укрылись. Игорь к окну бросился, створки распахнул, выпрыгнул. Находиться в коридоре опасно. Если нападающие забросят гранату, обоих посечет осколками. Происходило что-то непонятное, стрельба со всех сторон. Со стороны дома, где располагался разведвзвод, ожесточенная стрельба из «ППШ» в десяток стволов. Из окна, вслед за Игорем, выбрался Гуков. Оба пистолеты достали. Гуков сказал: – Или недобитые немцы из нашего тыла к своим пробиваются, или вервольф. Вервольф – специально оставленные в нашем тылу местные жители, зачастую подростки, оборотни. Их снабжали оружием, во главе – опытный инструктор, зачастую из СС или разведки, для диверсионных действий. Днем живут как все, не вызывая подозрений, а по ночам режут телефонные линии, взрывают мосты, минируют дороги, расстреливают одиночные автомашины. Немцы явно брали пример с советских партизан. Из-за угла дома выбежал немец, причем в форме. Оба разведчика выстрелили из пистолетов. Немец рухнул. Стало быть – не вервольф. Те в гражданской одежде. Игорь сразу к убитому пополз, оружие забрать. Пистолет хорош только для ближнего боя, на дистанции пять-семь метров, а лучше почти в упор, скажем, в траншее вражеской или при штурме боя. Подполз. Опа! Не МР-38/40 у немца, а «Штурмгевер-43», новейшая штурмовая винтовка, как ее назвали немцы. Очень похожа на автомат Калашникова, который появился в наших войсках позже, но конструкции абсолютно разные. Игорь с убитого ремень снял, на себя надел, а еще подсумок с магазинами, почувствовал себя увереннее. Сзади шорох, это Гуков подобрался. – Не верфольф, стало быть, прорываться будут. Вервольфовцы в затяжные бои не ввязывались. Выучки нет, да и группы малочисленны. А этих, что на прорыв идут, много, не меньше роты. Справа две гранаты хлопнули, по звуку – немецкие «колотушки», затем стрельба очередями. Ночь, темно, видимость – на несколько шагов. Гуков распорядился: – Будь здесь, я на другой угол. Стреляй по вспышкам и звуку! – Есть! У немецких автоматов звук другой, «Папаша» частит, темп высокий, а кроме того, стоит компенсатор, вспышка выстрела характерная – вверх и в обе стороны. А с винтовочными выстрелами особенностей нет, не различить. Игорь знал, что у разведвзвода винтовок нет. Поэтому, как громыхнул выстрел винтовки, стрелка засек, сразу дал очередь. Несколько секунд тишины, потом из темноты возникли две тени. Игорь очередь дал, почти в упор. Люди упали. Сзади шорох, Игорь подумал – Гуков. Обернулся – а в трех шагах немец. На Игоре немецкая форма, снять еще не успел, в руках «Штурмгевер», оружие редкое даже для немцев, в первую очередь поступало в войска ваффен-СС. Немец принял его за своего, иначе лежать бы Игорю в чужой земле. И подобрался незаметно, видимо, звуки выстрелов заглушили шаги. – Камрад, ты из группы Шоймана? – спросил немец. – Нет, из моей части нет никого. – А где гауптман? – Не видел. – Я перебегу, ты прикрой, – попросил немец. У немца в руке автомат, готовый к стрельбе, а Игорю, чтобы немца застрелить, еще развернуться надо. Игорь кивнул. – Не стреляют, беги! Немец побежал, а Игорь очередь в спину ему всадил. Вот повезло! От другого угла, где майор был, два выстрела, потом крик. Игорь туда побежал. Рядом с майором убитый немец, а другой сидит на лежащем Гукове и кулаками разведчика молотит. Немец здоровенный, телом крупный. Игорь очередь в немца дал, тот на майора рухнул. Гуков хрипит: – Сбрось его! Игорь немца за руку схватил, стащил с майора. Тяжеленный фриц, за сто килограмм точно. Гуков поднялся, отдышался, по лицу рукой провел, ладонь липкая от крови стала. – Не пойму, моя кровь или немца? Игорь магазин на винтовке поменял. Слева вспыхнула ожесточенная стрельба, мелькали тени. Игорь майору приказал: – Ложись! Сам упал и по вспышкам, по теням стрелять начал. И почти сразу тишина. Со стороны дома разведчиков крик: – Эй, наши есть кто в живых? Игорь отозвался. Оба разведчика перебежали к дому. Выглядел он уже не так, как вечером. Стекла выбиты, штукатурка исклевана пулями и осколками, рядом с крыльцом мелкая воронка от гранаты. И трупы, много, в немецкой форме. Игорь оборону у окна занял. – У нас потери есть? – спросил он. – Двое, в углу лежат. Сидели в напряжении, в ожидании нападения до рассвета. Когда темень рассеиваться стала, вышли. Гуков сразу в разведотдел, проверить карты, документы. Но немцы в здание не входили, всё оказалось нетронутым. Были погибшие среди разведчиков, других служб. Но немецких трупов насчитали более полусотни, причем из разных родов войск. Были в танковой черной униформе, в пехотной, несколько эсэсманов. Видимо, сбились в группу, пытались прорваться. Не исключено, что кому-то удалось, но группа нашла свой конец здесь. Солдаты хозвзвода для наших бойцов могилу вырыли. А разведчики собрали у убитых немцев документы, оружие. Все может в дальнейшем пригодиться. А трупы забросили в кузов грузовика и свалили в ближайшем овраге. Похоронами немцев не утруждались. Отдохнуть толком ни ночью, ни днем Игорю не удалось. После всей суеты пообедал, вечером спать завалился, а под утро проснулся от грохота пушек, завывания реактивных снарядов. Началась артиллерийская подготовка перед нашим наступлением. Оно давно ожидалось, солдаты и офицеры мечтали о Победе, о возвращении домой. Многие были женаты, имели детей, которых не видели по нескольку лет. А некоторые вообще их не видели, потому что те родились уже после призыва в армию. Только стихла артподготовка, в атаку пошли танки, да много. За средними «Т-34» ползли «КВ» и «ИСы», следом самоходки. Сила огромная, немцам не удержаться. Игоря при виде бронированной лавины гордость за страну обуяла. Близок конец немецкой военщины!Глава 7 Штурмовая группа
Наступление развивалось, войска рвались вперед. Разведотдел следовал за ними во втором эшелоне. Отцы-командиры опыта набрались, солдат беречь стали, не так, как в сорок первом – сорок втором годах, кавалерию или пехоту бросали на немецкие танки, без поддержки артиллерии и без противотанковых гранат, фактически – на бессмысленную смерть. Сначала, по данным всех видов разведки, следовала мощная артподготовка, затем бомбардировка с воздуха, а потом в действие вступали танки. Бронированным кулаком проламывались остатки обороны и вперед, развивая успех. Пленных брали сотнями, целыми подразделениями. Отчаянно дрались только эсэсовцы, потому что знали – в плен их не брали, расстреливали. Да и служили в ваффен-СС нацистские фанатики, за которыми не одно военное преступление, руки по локоть в крови. Все концлагеря Германии числились и охранялись войсками СС. В тылу они носили черную форму, впрочем, как и СД, гестапо, а на фронте серую, полевую, только погоны и петлицы выдавали, да татуировка под левой подмышкой. Стремительное передвижение наших войск создавало специфические проблемы. Речь даже не о затрудненном подвозе топлива, еды и боеприпасов. В наших тылах оставались группы и одиночные военнослужащие разбитых воинских частей. По ночам пытались выбраться к своим, нападали на местных жителей, забирали еду, гражданскую одежду, чтобы сойти за беженцев. «Смерш», НКВД, войска по охране тыла работали с полным напряжением. Для уничтожения крупных группировок привлекались войска действующей армии. На одну такую операцию попал Игорь вместе со своим взводом. По нашим тылам выходила группа, предположительной численностью около трехсот военнослужащих. Ядро составляли эсэсовцы, к ним примкнули мелкие группы, одиночки. Пробивались нагло, сбивали малочисленные заслоны, шли днем, полагаясь на силу оружия и внезапность. А в нашем тылу только ремонтные базы, полевые склады, госпитали и банно-прачечные отряды. Командование быстро собрало всех – разведчиков, связистов, шоферов, даже спешили экипаж бронепоезда. Сводный отряд под командованием капитана Шаламова совершил марш-бросок по пересеченной местности километров на пять. Сплошные неудобья – овраги, лощины, лес. Танкам не развернуться, да все они на передовой. Разведчики из взвода перехватили два трофейных пулемета, у всех автоматы, в отличие от связистов, шоферов, экипажа бронепоезда. У тех карабины, гранат вовсе нет. Шаламов пехотинец, сразу уяснил, что взвод разведки – самая боеспособная часть его разношерстной команды, поставил их на наиболее вероятное место прорыва. Разведчики выбрали укрытия – в ложбинках, за деревьями. Хорошо бы окопчики вырыть, но саперных лопаток не было. Может быть, по штату положено, но пылятся на складах. Кто в разведку в чужой тыл с саперной лопаткой идет? Лишняя тяжесть. Не было их и у шоферов, связистов, экипажа бронепоезда. Неожиданным был прорыв немцев, подготовиться толком не успели. Игорь за толстой сосной залег, все же укрытие надежное, но только от стрелкового огня, спереди. Окоп дает укрытие со всех сторон, главное – от осколков гранат. Но Игорь надеялся, что на дистанцию броска гранаты немцев не подпустят. Он, как и разведчики из взвода, наблюдал за местностью. Вот шевельнулась листва на кустах, а ветра нет. И сосед, ефрейтор Башкатов, тоже пальцем туда же показал. Игорь кивнул, вижу, мол. Потом из-за куста двое немцев перебежали за деревья. Разведка, все же белым днем идут, опасаются. И не подозревают, что русские о передвижении уже знают, заслон впереди. Разведчики прошли вперед, один из них обернулся, махнул рукой. Среди деревьев замелькали ненавистные серые мундиры. Надо подпустить поближе, но кто-то из сборной команды не выдержал. Надо было выждать и открыть огонь в упор. А сейчас ничего не оставалось, как стрелять самому. Дал прицельную очередь, рядом затрещали автоматы других разведчиков. Видел, как упали несколько немцев, другие боя не приняли, сразу скрылись в лесу. Скорее всего, будут обходить. Основная группа обойдет, а разведка будет прощупывать разные направления. Капитан Шаламов короткими перебежками добрался до бойцов экипажа бронепоезда. – Кто стрелял первым? Разве я давал команду? Немцы попытаются обойти. И трехэтажным матом. А сделанного уже не вернешь. Прошло около получаса. Немцев видно не было, и многие подумали – ушли. То ли разведка немцев углядела, что линия заслона жиденькая, то ли довлело отчаяние, но командир немецкой группы решил идти на прорыв. Среди деревьев замелькали фигуры в серых мундирах. Грамотно передвигались, это Игорь сразу оценил. Бросок от дерева к дереву. На открытых участках ползком. Видно – с боевым опытом, фронтовики. По всему фронту шли, насколько мог видеть Игорь – метров семьдесят-сто. И много их, не меньше сотни. Немцы не стреляли, экономили боеприпасы. Пополнять-то неоткуда. Он выцелил одного унтера, судя по кепи и галуну на рукаве. Дал короткую, в три патрона, очередь. С удовлетворением увидел, как упал фриц. Убит! За время войны Игорь, как и многие фронтовики, по тому, как упал человек, мог судить – ранен или убит. В первую очередь необходимо выбивать офицеров и унтеров. Немцы – нация законопослушная. Приказ офицера будут выполнять. А лишившись командира, растеряются, как правило, будут назад отползать. В Красной Армии бойцы инициативу на себя брали. Убили взводного, командование на себя старшина или сержант принимает. Его убило, другой боец, даже рядовой, из тех, кто решителен и смел и понимает задачу. Но Игорь ошибся. Немцы понимали, что второго шанса не будет. Наши подтянут подразделения, окружат и уничтожат, даже не рискуя солдатами, закидают минами из минометов. Кинулись вперед. Только у части немцев автоматы, у большинства карабины. Но у одного пулемет ручной. Залег, приготовился поддержать огнем своих. Один из наших бойцов сделал выстрел, и немец замер, не успев сделать ни одного выстрела. А немцы уже бегут. Разведчики открыли шквальный огонь. Главное – не подпустить близко. Не рукопашной боялись, гранат. В рукопашной немцы уступали. Наши бойцы дрались всем – штыком, прикладом, саперной лопаткой, ножом. Немцы считали – варварство. За атаку и рукопашный бой у немцев специальные знаки были, пользовались почетом. Разведвзвод побежавших немцев выкосил. Все же в ближнем бою автомат ценнее винтовки, плотность огня неизмеримо выше. Один из разведчиков, что имел ручной трофейный МГ-34, открыл огонь. Для немцев это была полная неожиданность, до этого стреляли автоматчики. Пулеметный огонь с полусотни метров – страшное дело. Солдаты вермахта падали один за другим. Остальные разведчики тоже не дремали, точным огнем поражали все, что двигалось и шевелилось. Три-пять минут, и атака захлебнулась. Поле боя трупами усеяно. Наступила тишина, лишь потрескивали, остывая, стволы оружия. Капитан короткими перебежками добрался к позициям разведчиков, подполз к Игорю. Среди разведчиков он единственный старший по званию. – Слышь, старшина, разнюхать надо, что немцы предпринимают. Если в обход пошли, преследовать надо. В двух километрах полевой госпиталь. Если они на медперсонал выйдут – беда. Игорь и сам это понимал. – Спицын, за старшего. Харитонов – за мной. Перебегая от дерева к дереву, миновали поле боя. Игорь заметил, как немец, которого он посчитал убитым, потянулся к автомату. Игорь очередь в спину ему дал, помятуя принцип – не оставляй живого врага за спиной. Столько хороших парней так погибло. Уже сто метров прошли, двести. Видны следы пребывания немцев – пустые сигаретные пачки, обрывки упаковок бинтов, обертки от продуктов из сухих пайков. А самих немцев не видно и не слышно. Ушли, вопрос только – куда? – Харитонов, беги к нашим, весь взвод сюда. Я попробую по следу найти, буду зарубки на деревьях делать. – Есть! Харитонов убежал. Игорь стал осматривать землю. Разведчики, те в чужом тылу идут след в след, и невозможно определить, сколько человек прошло – один или десять. Но немцы, хоть и в нашем тылу, принципов этих не соблюдали. Игорь быстро определился с направлением, пошел по следу. По ходу движения ножом на уровне глаз на деревьях зарубки делал, чтобы парни время не тратили. Немцы и так фору имели в четверть часа. Под ноги смотрел внимательно. Немцы могли противопехотную мину поставить или растяжку. Но не было. А немцев он догнал. Сначала часового увидел, тот из-за дерева высунулся неосторожно. Игорь немца стороной обошел, а в полусотне метров – немцы, числом около тридцати. После боестолкновения многие ранены. Посчитали, что оторвались от русских, сейчас перевязывали камрадов, ели, пили воду из фляжек. Небритые, вид утомленный, видимо, не первые сутки пытались выйти. И сейчас привал кратковременный. Пять-десять минут на перевязку, и уйдут. Один из немцев с тяжелым ранением, потому что два солдата штыками от винтовок срезали две жерди, пытались привязать к ним плащ-накидку, сделать импровизированные носилки. Игорь ползком назад, подобрался поближе к часовому. Снять его надо, причем стрелять нельзя, другие прибегут на помощь. Оценил свои возможности. Прямо скажем – шансы невелики. До часового метров десять, если Игорь кинется, немец успеет обернуться и выстрелить. Нож кидать – далековато, но другой возможности нет. Игорь взял финку в ладонь обратным хватом, размахнулся, с силой метнул нож и сам кинулся к часовому. Если он не убит, а ранен будет, надо добить. Нож ударил немца в спину, часовой испустил стон, осел. А Игорь уже рядом, с разбегу ударил в прыжке обеими ногами. Часовой упал ничком, Игорь нож выхватил из чужого тела и еще дважды ударил. А из-за деревьев наши разведчики. Часового тоже вовремя заметили, как и Игоря, ждали – чем закончится. Собрались у Игоря. – Немцев около тридцати, половина ранены, полагаю – вскоре уйдут. Подбираемся ближе, рассыпаемся цепью. Как только голос кукушкой подам – огонь. Убейте их всех! Разведчики разошлись и почти сразу пропали из вида. Игорь сам в сторону немцев двинулся. Сначала на ногах, потом пополз. Устроился за деревом. Немцы на небольшой поляне как на ладони. Готовятся к выходу, четверо носилки подняли, строятся в подобие колонны по трое. Момент удобный. Игорь кукушкой знак подал. И сразу треск автоматов. Игорь и сам стрелять стал. Через минуты одни неподвижные тела, пороховой дым. Стрельба стихла. – Первое отделение – проверить, есть ли живые! В первом отделении всего пять человек, отделение неполного состава, потери были, а пополнение не поступало. Разведчики, держа оружие наготове, прошли по поляне. Остальные их страховали. Живых не было, разведчики вскинули руки, показав большой палец. – Ко мне, уходим! У разведчиков привычно забирать у убитых документы. Но интереса к выходящим из окружения не было, они из разных подразделений, неизвестно, когда отбились от своих. Скорее всего, их уже записали в дезертиры или убитые. А сбором оружия пусть занимаются те, кому положено – войска по охране тыла. Разведчики с чувством выполненного долга отправились к месту, где произошел первый бой. Надо доложить капитану Шаламову, что остатки группы уничтожены. Капитан встретил разведчиков плохо. Раздражен, сразу кричать стал: – Почему покинули позиции без приказа? Я командованию доложу! – Товарищ капитан, – подчеркнуто спокойно приложил руку к пилотке в приветствии Игорь. – Группа немцев уничтожена в лесном массиве. Можете проверить и убедиться. Более тридцати человек. Кто-то из разведчиков позади Игоря добавил: – Пока все здесь прохлаждались. Лицо у капитана побагровело от возмущения. – Я отдавал приказ провести разведку! Самовольничаете? – Разрешите объяснить? И Игорь доложил, как они двое вышли на разведку, немцев не обнаружили, но следы были, множество. Чтобы не терять время, он отправил разведгруппу за помощью, сам стал преследовать. Обнаружили группу, перестреляли. – Что – всех? – До единого, никто не ушел. Так и доложите командованию. – Что мне докладывать, я сам решу. Все свободны, можете возвращаться по месту дислокации. Вроде капитан нормальный был, что ему в голову взбрело ругаться? Тем более разведчики выполнили то, что полагалось всему сборному отряду. Или на исходе войны решил медаль или орден заработать? Разведчики вернулись на место расположения. Катков доложил майору о боестолкновении, исходе. – Правильно поступил, старшина. Собирайтесь, грузовики уже ждут, переезжаем. В наступлении всегда так. Не успеешь к месту привыкнуть, а уже переезжать. Хотя какие у солдата на войне вещи? Тощий сидор с запасными портянками и бритвой да пачка патронов, трофейный пистолет. Правда, некоторые снимали с убитых часы. Уже по трое-четверо в узелок завернуты, для родни. В то время не каждый взрослый имел, редкость, потому как дорого. Игорь не одобрял, но и не ругал. Их дело. Разведчики не возьмут, снимет похоронная команда. Около получаса тряслись в грузовиках, прибыли в расположение разведроты, которая перебазировалась еще вчера. Место уютное, прямо курорт. Местность холмистая, поросшая соснами, озеро. Разведчики воду попробовали на ощупь – холодная, не для купания. Да и то – начало апреля, хотя теплее в Германии, чем в России, многие солдаты уже телогрейки скинули, только ночью надевали, если на пост шли. По ночам с озера сыростью тянуло, прохладно. Почти каждый день в сводках Совинформбюро мелькали названия новых городов, занятых Красной Армией. Солдаты на карте отмечали взятые населенные пункты. А еще Левитан зачитывал количество взятых пленных, трофейной техники. Взятые в плен исчислялись десятками тысяч, танки и самоходки десятками, орудия и минометы – сотнями. Разведчики получили новые топографические карты. И что удивило – на верхнем обрезе уже пригороды Берлина. Первый Белорусский фронт, где служил Игорь, подходил к столице Германии с юго-востока. На подступах к городу, на Зееловских высотах, немцы создали мощные укрепления. Делали заранее, предвидя нежелательное для них развитие событий. Уж анализировать обстановку немецкий генералитет умел. Железобетонные доты, врытые в землю танки и самоходки, бетонированные капониры для противотанковых пушек. А перед позициями минные поля и колючая проволока в несколько рядов. Укрепления выглядели неприступными, а глубина обороны в несколько десятков километров. Сам Берлин был разделен на несколько секторов обороны. Немцы превращали город в неприступную крепость. Закладывались мешками с землей или кирпичом окна, оставлялись лишь узкие амбразуры для стрельбы. На улицах возводились баррикады высотой до четырех-шести метров и такой же толщины – из бетонных блоков, металлолома, битых кирпичей. Многие дома имели ходы сообщений между подвалами, а где их не было, пробивались новые для скрытного передвижения. На перекрестках вкапывались в землю доты. На бетонную коробку устанавливали снятые с танков орудийные башни. А то и просто тягачами притаскивали поврежденные танки. Передвигаться они не могли, но стрелять – вполне. Шел набор в фольксштурм. Брали всех, кто мог держать в руках оружие. Обучали стрельбе из новых видов оружия, особое внимание уделяя борьбе с танками. В городских боях, в стесненных условиях отлично показал себя фаустпатрон. Для танка маневр нужен, простор. Обзор из танка плохой, фаустника увидеть невозможно. Да и долго ли пропустить танк, высунуться со второго этажа и сделать выстрел. При попадании в моторный отсек танк выходил из строя, но экипаж оставался цел, говорили – повезло, в рубашке родились. А если фаустпатрон попадал в башню или боевое отделение, погибали все. На всех возвышенностях немцы установили зенитные орудия, от малокалиберных «Эрликонов» для борьбы с низколетящими целями, до крупнокалиберных. Такие зенитки могли эффективно бороться как с самолетами, так и с танками. Еще немцы для скрытой переброски войск в городе использовали метро. Со стороны РККА командовали фронтами Г.К. Жуков и И.С. Конев. Наши части имели 484 тысячи личного состава, полторы тысячи танков и самоходок и 12,7 тысячи орудий. С немецкой стороны командующий Г. Вейдлинг имел 120 тысяч военнослужащих при трех тысячах пушек и 60 танков. Протяженность фронта вокруг столицы Германии составляла немногим более ста километров при 9 секторах обороны, 400 дотах. Немцы не ожидали, что русские применят хитрость. Наступление обычно начиналось в светлое время суток, в первую очередь из-за того, что не было ночных прицелов. В темноте куда попадешь? А наши заранее подвезли к передовой зенитные прожектора, дающие мощнейший луч яркого света, достающий в высоту до 7–9 километров. На танках и самоходках поставили сирены. И ночью, после мощной артподготовки, началась атака. Позиции немецкие в дыму, в пыли. Кто из немцев уцелел, кинулись к пулеметам, прицелам пушек. Вспыхнули прожектора, свет слепил глаза наводчикам. Прицельно стрелять невозможно. Зато нашим танкистам цели в ночи подсвечены. А потом танкисты включили сирены, такие, как оповещают об авианалетах. Рев танковых двигателей и раздирающий душу вой сирен. Не все немцы выдержали, воздействие на психику сильное, побежали. Не все, конечно. Известно, пьяному море по колено. И эти изображали героев, пока на позиции не добрались танки. Стали крутиться на траншеях, блиндажах, пулеметных точках, вминая в землю железо и людей. Танки рвутся вперед, и начинается, стальной лавине нет конца. Огневые точки подавили, к утру показались окраины города. Наступление началось 26 апреля, уже 28 апреля в руках немцев остался центр города, район Тиргартен. При захвате города решили использовать хорошо зарекомендовавшие себя в городских боях Сталинграда штурмовые группы. В их состав входили 2–3 танка, стрелковый взвод, несколько саперов, связисты, 1–2 пушки. В такую группу попал разведвзвод, где служил Игорь. В составе танкового десанта ворвались на улицы. Потом танки остановились, опасаясь фаустников. Вперед пошли стрелки, прочесывая дома. Местные жители свое жилье покинули. Разведчики досмотрят дом, дадут сигнал, танк вперед ползет. При обнаружении замаскированной пушки или пулемета танкистам дается ориентир, и они подавляют огнем пушки. В полный рост выявились недостатки танков. В первую очередь танки предназначены для прорыва обороны врага и уничтожения его танков. В городских боях немцы располагали пулеметные гнезда, а то и противотанковые пушки на вторых этажах зданий. Поднять пушку на такой угол возвышения танкисты не могли. Игорь со своим отделением только что обследовали покинутый трехэтажный дом, через связиста сообщили – чисто, можно продвинуться. Танк проехал вперед, и вдруг из осмотренного дома выстрел. Фаустпатрон угодил в ленивец – передний каток, разворотил его, лишив танк подвижности. Но экипаж остался цел, танк подлежал ремонту. Но командир танка, младший лейтенант, примчался к разведчикам, размахивая пистолетом. – Это вы так осматривали дом? Игорю самому непонятно, как так получилось. Немец с чердака спустился? В горячке боя чердак не осматривали, только квартиры и подвал. За своих ребят он ручаться мог, но факт повреждения имел место. Стало быть – недосмотрели. Сам на чердак взобрался. Обзор из слуховых окон отличный. Но стрелять оттуда невозможно, сама улица не видна, мертвая зона. Кроме того, на слое пыли следов свежих не видно, паутина свисает. Чердак отпал. Игорь в подвал полез, взяв двух парней. Вот откуда досмотр начинать было надо. На полу бетонном следы подошв армейских ботинок. У подвальных узких окон стреляные гильзы и пустая труба фаустпатрона. Изделие одноразовое. Выстрелил, пусковое устройство бросил. Удобно. После осмотра подвала нашли ходы, через которые можно пройти в другие дома. Игорь сразу отделение разделил. Меньшую часть – четверых – на осмотр следующего дома, большую в подвал. Сам там же остался. По ходу, стараясь не шуметь, прошли в подвал соседнего дома. Услышали разговор. В подвале темно, ориентироваться плохо. Фонарь зажечь можно, но сразу себя демаскируют. Вышли по закоулкам на голоса. Двое фольксштурмовцев, в гражданской форме, но в армейских ботинках, с повязкой на рукаве и армейских кепи у окна застыли. У одного в руках фаустпатрон, у другого карабин. Цель в окно высматривают. Игорь и второй разведчик одновременно открыли огонь из автоматов. Когда немцы упали, подошли. Вот же балбесы, юноши лет по шестнадцать-семнадцать. Пересидели бы штурм города с родителями, остались живы. Игорь фаустпатрон подобрал, ремень на плечо повесил. Оружие хорошее, мощное. Что стену пробить, что бронетехнику уничтожить. Как обращаться, знал, опыт был. Из подвала дома другой переход, к другому подвалу. Игорь прикинул: чтобы все подвалы осмотреть да немцев выкурить, и роты не хватит. По ходам не только в соседний дом попасть можно, но и в подвалы домов на другой стороне улицы. А хуже всего – очистишь подвал, а по ходам немцы снова зайти могут. Надо ходы минировать, а лучше подрывать, обрушивать, лишая немцев возможности передвигаться, только так можно зачистить город. О своих наблюдениях и способах борьбы по рации начальству доложил. – Ты продолжай, – приказал Гуков. – А людей в помощь я тебе найду. Игорь сразу к приданным саперам: – Бойцы, работенка есть. Надо ходы между подвалами взорвать, чтобы ни один гад пролезть не мог. Под охраной разведчиков саперы полезли в подвал, заминировали входы, подрывную машинку вытащили наружу, покрутили ручку. В подвале глухо ухнули взрывы, из подвальной двери столбом повалила пыль. Теперь есть уверенность, что в подвале не появится «нежданчик». Перешли ко второму дому, начали с досмотра подвала. И здесь есть следы пребывания врага, причем свежие. Окурок сигареты не обветрился еще под окном. Совсем недавно, не более часа, здесь были немцы. Видимо, возня, а потом взрыв в соседнем подвале их спугнули. Саперы сразу взорвали ходы. Затем разведчики прочесали все квартиры и чердак. Получалось медленно, но надежно. Подбитый танк отбуксировали в тыл, он перекрывал улицу для прохода других «Т-34». После приобретенного опыта по зачистке домов дело пошло быстрее. А потом снова заминка. Поперек улицы баррикада. Серьезная, из бетонных блоков, сгоревших автомашин, старых железных кроватей. По центру амбразура, за ней пушка противотанковая стоит. Немцы даже успели по танку несколько раз выстрелить. Но пушка была устаревшей, «РАК-37», броню лобовую «Т-34» не пробивала. Танкисты сделали несколько выстрелов, разворотив амбразуру. Орудие повредили или расчет погиб, но пушка больше не стреляла. Танкисты попытались бронированной машиной пробить баррикаду. Ударили с разгона корпусом, но ничего не добились, только двигатель заглох. Позвали на помощь саперов. Те заложили взрывчатку в баррикаду, произвели подрыв. Огонь, грохот, пыль. От баррикады во все стороны куски железного хлама полетели, а бетонные блоки на месте остались. Саперы руками развели. Чтобы баррикаду развалить, серьезный заряд нужен, килограммов на сто-сто пятьдесят. А столько взрывчатки не было. Да еще и соседние дома от ударной волны обрушатся и завалят кирпичом и плитами перекрытия улицу. Когда танкисты услышали вердикт саперов, приуныли. Потом старлей, командир танкового взвода, по лбу себе хлопнул. – Есть выход! Отойдите подальше. Сам за рычаги танка уселся, завел. Экипаж в сторонке стоял. Старлей танк на стену дома направил, в оконный проем. Стены выдавил, развернулся в квартире. Был слышен треск и грохот. Наружная стена устояла, рушились внутренние перегородки. Ну как слон в посудной лавке. Танк миновал баррикаду, проломил еще раз стену дома, уже за баррикадой, выбрался на улицу. И танкисты и разведчики закричали «ура!». По проделанному проходу пробежали за преграду. Найден способ обходить баррикады. Старлей о новшестве по рации другим экипажам танков доложил. Жаль только, в условиях плотной городской застройки рация далеко не брала, но экипажи близко расположенных танков сообщение приняли. Городской бой, он свои особенности имеет. Драгоценный опыт приходилось приобретать на ходу, по мере продвижения. Разведчики зачистили еще пару домов. Впереди перекресток. А оттуда выстрел пушечный. Наш танк на месте застыл, экипаж машину покинул. Оказалось – дот. В землю бетонное кольцо зарыли, сверху танковую башню установили, от «Пантеры». Башня над тротуаром не сильно возвышается, не кидается в глаза. Танкисты матерились, вовремя дот не заметили. А как его сейчас уничтожить? Через пролом в стене дома еще один танк подогнать можно, но его та же участь постигнет. Танку еще развернуться надо, дот в прицел поймать. Все это времени требует, а немец к стрельбе готов. В башне «Пантеры» мощная 75-мм пушка, при попадании с близкой дистанции у «Т-34» шансов нет. Игорь решил дот уничтожить. За домами к перекрестку побежал, взяв двух разведчиков для прикрытия. Забрались в квартиру углового дома, на третий этаж. Из дота если заметят, сделать ничего не смогут. Ни пушка, ни спаренный с ней пулемет не поднимутся на такой угол. Игорь окно открыл. Башня «Пантеры» внизу как на ладони. И до нее метров пятнадцать. Стрелять не очень удобно, поскольку фаустпатрон под мышкой держать надо. Сделано специально, для удобства стрельбы по танку из окопа или траншеи, когда цель выше стрелка. Тем не менее изловчился, выстрелил. Башню облаком огня закрыло. Разведчики, что Игоря прикрывали, кашляют, глаза руками трут, ругаются. Струя газов за Игорем ударила, пыль и мусор подняла. Игорь разведчиков предупредить забыл, что при выстреле из гранатомета сзади стоять нельзя. Граната летит вперед, в цель, а из трубы пусковой назад бьет реактивная струя пороховых газов. Игорь пустую трубу под ноги швырнул. С башней «Пантеры» внешне ничего не произошло. Не загорелась и не разрушилась. Но попадание было, он сам видел. Выждали немного, спустились на улицу. – Парни, прикройте, я к доту. Подполз Игорь. От башни горелым пахнет. В броне маленькая дырочка, как будто гвоздем проковыряли. Прикладом автомата по трубе постучал. Тишина. Расчету дота гибель. Игорь к разведчикам вернулся. – Надо к танкистам идти, путь свободен. Время за боями пролетело быстро. В сумерках стрельба в городе стихла. Разведчики расположились в брошенной жителями квартире на третьем этаже. Здесь безопаснее, но часового поставили, как всегда. В полночь на пост заступил Игорь. Через полчаса послышался стук сапог по мостовой, тихие разговоры. Выглянул Игорь из окна вниз. Мать моя! Немцы, много, при оружии. Идут со стороны зачищенных кварталов. Как они туда попали и куда идут? Впрочем, это второстепенное. Игорь подскочил к спящим разведчикам, растолкал одного, другого. – Будите всех, только тихо. И готовьтесь к бою. Делать все быстро и бесшумно разведчикам не привыкать. Заняли позиции у окон. – Огонь! – скомандовал Игорь. По немцам ударили со всех стволов. Для врага очень неожиданно. Пошли потери, немцы кинулись врассыпную – в подъезды домов, в проходы, в переулок. Но стрельба Игоря возымела воздействие. Те из солдат, что спали в других домах, проснулись, взялись за оружие. И вот уже стрельба идет во всем квартале, стихла не скоро. Снова улеглись. Утром два десяткатрупов насчитали, а еще кровавые следы в дома вели, в переулок. Игорь по рации с Гуковым связался, доложил. – Откуда они взялись? Через нас в город никто не входил. – Не могу знать. Наверное, отсиживались где-то. – Бери двух человек, обследуй, чтобы впредь неожиданностей не было. – Так точно! – За себя сержанта Хижняка оставь. – Есть! А где искать немцев? Хоть бы одного пленного взять и допросить. Так многих огнем положили, другие уйти успели. Пошли выполнять приказ. Игорь видел, откуда направлялась колонна, пошли в противоположную сторону. Такого количества людей в заброшенных домах не спрятать, тем более дома подвергались зачистке. Он раздумывал, где они могли прятаться? Суть не в том, чтобы место обнаружить. Раз прошла одна группа, за ней могут последовать другие. Немцы до войны и во время ее построили множество бункеров, довольно вместительных. Страна серьезно готовилась к войне, не удивительно. Обследовали квартал, другой. Вдруг ефрейтор Сухобродов Игоря толкнул. – Это что за надпись у входа? Игорь прочитал и выругался. Как же он не подумал? Вход в метро! А подземка соединяет все районы города, и все ветки через центр проходят, где сейчас оплот сопротивления. Игорь приказал Сухобродову: – Возвращайся к нашим, пусть Хижняк с Гуковым по рации свяжется. Немцы по туннелям метро прошли. Необходимо срочно выходы блокировать. Не знаю – пулеметы поставить или танки. Не дать возможность войти или выйти. – Так точно. Сухобродов убежал. Игорь смотрел вслед, пока разведчик не скрылся за баррикадой. – Ну, что, Филиппов, пойдем, глянем? Вход на станцию был простенький, не то что в Москве. Там каждая станция отделана мрамором, гранитом. Вниз вели ступени, дальше темень и непонятный шум. Игорь фонарь включил и едва не вскрикнул от испуга. На платформе тысячи людей, в основном гражданских – дети, старики, женщины. Из военнослужащих – раненые, с повязками. Вот где жители прятались, не все ушли. От бомбежек, от обстрелов, от страшных русских. Игорь на пару шагов отступил по ступеням, чтобы повыше быть. Откашлялся, обратился на немецком: – Я русский солдат! В городе части Красной Армии. Немецкое военное командование контролирует только район Тиргартен. Через считаные дни войне конец. Выходите все, гражданские – идти к окраине. Для вас развернуты полевые кухни. Всем гарантируем жизнь. После Победы вернетесь в свои квартиры и дома. Военнослужащим выходить в последнюю очередь, с оружием. Оружие складывать слева от входа. Там же садимся на мостовую. За вами подойдет конвой. Раненым окажут медицинскую помощь. Как только станция очистится, вниз пойдут наши солдаты. Всем ясно? Начинаем! Немцы нация законопослушная, исполнительная, приказу подчинились. Люди выходили на улицу, жмурились от солнца, которого не видели несколько дней. Собирались группами, не решаясь идти. – Ком! Ком! – Игорь показал направление. И люди пошли. Гитлер обманул. Русские уже в их столице. И Геббельс обманул. Говорил – придут страшные русские, всех будут убивать. Игорь сказал Филиппову: – Беги к нашим, пусть радируют в отдел. Идут гражданские, пусть не стреляют. И вышлют конвой и машину для оружия. Тут раненых солдат полно, пусть медика пришлют. – Старшина, а как же ты? Их же внизу сотни. – Захотелось бы стрелять, начали бы внизу. На станции. Жить всем охота. Обратно подмогу приведешь, бойца три-четыре. Гражданские закончились, из метро стали выходить военные. Впереди несколько офицеров. Ранены, но держатся гордо. Ремни с кобурами швыряли на мостовую. За ними, по рангу, унтер-офицеры, ефрейторы, солдаты. Швыряли автоматы, карабины, патронные сумки. Груда оружия росла, как и количество вышедших военных. Игорь прикинул – уже сотни две, а все продолжают выходить. Да если бы бросились бежать, он один бы не остановил. А поняли, Германия войну проиграла, не спрячешься нигде. Падение Берлина и капитуляция – вопрос дней. Сначала на Игоря с испугом смотрели. Не обманет ли, не выстрелит? Потом садились, на лице спокойствие проступало. Войне конец, а он жив, повезло. И в это время фашисты взорвали туннель метро, проходящий под Ландверканалом, чтобы препятствовать скрытному проникновению советских бойцов в разные районы города, в первую очередь к имперской канцелярии. Вода хлынула в туннели метро, где укрывались жители и раненые. Поезда не ходили, электричество было отключено, и носилки с ранеными устанавливали прямо поперек рельсов. За считаные минуты пятнадцать километров туннелей были затоплены. Немцы не пощадили даже своих. В давке, в панике были задавлены многие, а тысячи захлебнулись. Всего погибло более пятнадцати тысяч. Игорь по истории знал о взрыве, но не предполагал, что сам столкнется. Сначала он услышал глухой звук, из входа метро рванулся поток воздуха. Игорь спустился на несколько ступеней, отчетливо услышал звук воды, крики. Из туннелей на опустевшую платформу бежали люди. Игорь побежал вверх, нашел группу офицеров. Старший по званию гауптман. – Господин гауптман. Эсэсовцы взорвали Ландверканал, вода поступает в туннели метро. Игорь специально упомянул эсэсманов. В вермахте их недолюбливали. Игорь продолжил: – Отберите двадцать-тридцать крепких солдат, спуститесь на платформу. Помогите жителям спастись. Вы поможете Германии в ее тяжелый час. Офицер сразу поднял унтер-офицеров, отобрал три десятка солдат, из тех, что не имели ранений и выглядели физически крепкими. Сам возглавил группу, повел на станцию метро. Вскоре оттуда стали выходить люди. Сначала гражданские – мокрые, испуганные. На руках плачущие маленькие дети, других – постарше, за руки ведут. И без вещей, которые в панике бросили. Потом стали и солдаты выходить. Этих унтеры выводили, показывали, куда сложить оружие, куда сесть. Игорю и смешно и страшно. Он один, что его автомат против сотен солдат. Да и оружие у них рядом, в куче. Беспокоиться стал. Вдали звук множества моторов. К метро подкатил джип, из которого выскочил Гуков. За джипом пять «студеров». Из одного пехотинцы выбрались. Гуков увиденному удивился. – А где твои разведчики? – Приказ исполняют, зачистку кварталов ведут, товарищ майор. – И это все ты один? – Так точно. – Их тут уже сотни две, а то и больше. И никто убежать не пытался? – Никак нет. – Сломались фрицы. Из метро в это время унтер-офицер солдат вывел, команду отдал. Солдаты оружие сложили, послушно уселись. У майора шок. Фуражку на затылок сдвинул. – Катков, это ты их организовал? – Так точно. Гражданские уже вышли, сейчас военнослужащих выводим. Для солдата, хоть пусть он и вражеский, в воде захлебнуться – смерть позорная. – Философ! И сколько у тебя таких помощников внизу, на станции? – Гауптман и три десятка солдат. – Ладно, часть пленных увезем, остальных последующими рейсами. Пехоту тебе оставляю, для охраны и конвоя. – Воды бы, покормить их чем-то и санитара, либо врача с бинтами. Раненых много. – Твою мать! Своих кормить и перевязывать не успеваем, а ты о немцах. – Я гарантировал жизнь и медицинскую помощь. Они сдались. Я хоть и старшина, от лица всей Красной Армии говорил. – Лучше бы ты немецкого не знал. Ладно, будет тебе еда и санитары. За старшего остаешься. Игорь стал отбирать солдат для посадки в грузовики. В первую очередь раненых. Помогать ему взялся немецкий солдат в очках. – Я санитаром в госпитале служил. Здоровые пленные помогали подняться в кузова грузовиков раненым. Когда кузова заполнились, в каждую машину по пехотинцу сели. Колонна уехала. Игорь вздохнул свободно. На площадке перед входом в метро значительно свободнее стало, уже сотня точно убыла. Постепенно поток выходящих из метро иссяк. Наверх поднялась и команда солдат с гауптманом. – Все, господин унтер-офицер! – доложил гауптман. – Мое звание старшина. Благодарю за помощь. – Туннели затоплены. На платформе воды по грудь, а на рельсах выше головы. Больше никто не выйдет. – Отдыхайте. Через час вернулись грузовики. У одного на прицепе полевая кухня. Повар к Игорю подошел. – Кормить немчуру? – Для того и приехал, начинай. Игорь команду отдал. К кухне потянулись пленные. Игорь высмотрел гауптмана. – Господин гауптман! В первую очередь пойдете вы и те, кто с вами в группе был. У кого из пленных котелки были, оказались в выигрышном положении. У повара при кухне всего десяток мисок да полсотни ложек. Кормили рисовой кашей с тушенкой, давали по куску хлеба и жидкий чай без сахара. Немцы ели жадно. Видимо, в метро с питанием было плохо. Откуда-то немецкий мальчик появился. Подошел крадучись, на советских бойцов косился. Игорь пальцем поманил. – Ком! Есть хочешь? Мальчишка кивнул. Игорь повару сказал: – Дай ему полную миску и хлеба. Мальчишка, как получил, не удержался, откусил кусок хлеба, жадно съел две ложки каши, к домам пошел. – Стой! – крикнул Игорь. – Ты куда? – У меня мать там и две сестренки. – Веди их сюда. Поевших солдат усадили в грузовики. У многих выражение лица изменилось. Думали – расстреляют. А их накормили. Грузовики уехали. К кухне потянулись, пока робко, местные. Вроде прочесали все, где же они прятались? Повар каши и хлеба не жалел. Но вот черпак по дну котла заскреб. – Все! Аллес! Повар руками развел. Игорь спросил: – Хлеб остался? Все отдай, по куску. Вишь, оголодали. – Старшина, больно ты жалостливый к фрицам! А они наших кормили? – Так они фашисты. Таким же быть хочешь? Возьми автомат, стреляй! Повар попятился. – Ты что, старшина? Как же я – в детей. – А они виноваты, что Гитлер войну развязал? Что она им принесла? Голод, бомбежки, смерть близких. Сегодня они дети, а завтра народ. И о нас добрым словом вспоминать должны. – Правильные речи, старшина! Игорь не заметил, как подкатил «ГАЗ-67». Из него вышли лейтенант и сержант. У обоих на петлицах медицинские эмблемы, на боку – санитарные сумки. Начали раненым помощь оказывать. Некоторым записки в карман совали – этих на операционный стол. Только осмотр, фактически первичную сортировку раненых закончили, прикатили грузовики. Погрузили всех пленных, прицепили кухню. Развернулись, пыхнули бензиновым дымком и уехали. Игорь остался на площади перед входом в метро один. Со стороны центра города стрельба ожесточенная слышна, бухают артиллерийские и танковые пушки. Низко пронеслась эскадрилья штурмовиков. Надо возвращаться к своим, продолжать зачистку зданий, продвигаться вперед. А положа руку на сердце, не хотелось. Устал он воевать. Каждый день раненые, убитые, кровь, пыль и дым. Отдыха хотелось, тишины, отоспаться всласть. Для счастья человеку не много надо. Но бдительности и осторожности не терял, пробирался через здания и завалы осторожно. Вот и дом, из которого к метро отправился. Пуст он, как и следующий. Пока он немцами занимался, взвод целый квартал очистил, вперед продвинулся. Попал в самый напряженный момент, когда бойцы «выкуривали» из дома засевшего на втором этаже пулеметчика. Танка не было, а пушкари орудие подкатить близко к дому не могли, пулеметчик не давал. У дивизионки ЗИС-3 щит маленький, расчет укрыть от пуль не мог. Игорь взял с собой Филиппова и Ашихмина, оставшимся приказал вести огонь по амбразуре, отвлекать. Сам дом по тылам обошел. А здесь в подъезде автоматчик устроился, за мешками с землей. Подходы к дому прикрывает. Попробовали сунуться и сразу назад. И гранату в окно не забросишь, далеко. – Парни, стреляйте, не давайте высунуться. Я сбоку зайду. Если автоматчику высовываться не дадут, Игорь в мертвую, непросматриваемую зону попадает. Вдоль дома, под балконами, перебежками, к двери подъезда подобрался, встал под козырек. Немец сверху строчит, горячие гильзы вниз сыпятся. Игорь гранату с пояса снял, мощную Ф-1, выдернул чеку, отпустил рычаг. Щелчок раздался, появился легкий дымок. Это горел запал. Игорь сразу считать стал. Пятьсот один, пятьсот два, потом гранату вверх подбросил, сам назад шаг сделал, под козырек. Над головой рвануло, пылью затянуло, осколки в асфальт ударили, по козырьку. Игорь дверь в подъезд распахнул, по лестнице вверх помчался. Впереди последний лестничный марш. Тишина, только звуки странные, как будто вода капает. Присмотрелся, а со ступенек верхней площадки кровь. Кап-кап. Готов автоматчик! Держа наготове автомат, поднялся. Вместо лица у немца кровавая каша. Из приоткрытой двери в квартиру пулеметные очереди. Игорь к двери, немного пошире распахнул стволом «папаши». Маленький коридор, за ним дверь в комнату. Сколько пулеметчиков – один, два? Игорь рисковать не стал, дал длинную очередь веером через дверь. Пулеметная стрельба стихла. Игорь три шага вперед, встал за притолоку, дверь распахнул, отшатнулся, опасаясь выстрела. Осторожно заглянул. Пулеметчиков двое. За станком наводчик – ефрейтор, рядом молодой парнишка в форме фольксштурма. Оба наповал. Игорь над кирпичной кладкой руку с «ППШ» поднял, чтобы увидели наши, не стреляли. Потом крикнул: – Готово, минус три. Три, если с автоматчиком считать. Спустился вниз, вместе с бойцами к следующему дому. Обычно для обороны занимают угловые дома, из них обзор хороший, и вести огонь на три стороны можно. А этот дом в средине квартала. Из окон палки торчат с белыми тряпками. Капитулируют. По квартирам пробежались, по подвалу. Никого, ни солдат, ни гражданских. Вообще городской бой – самый сложный вид боя. Преимущество наступающих в танках, авиации и артиллерии ничего не дает. Командованию трудно руководить ситуацией, бой рассыпается на мелкие, локальные боестолкновения, на уровне отделения или взвода, максимум роты. И от опыта и находчивости командира взвода или роты зависит многое. Обороняющиеся, хорошо зная особенности города, пользуясь подземными коммуникациями, могут выходить в тыл наступающим. Кроме того, у обороняющихся есть заранее подготовленные позиции, доты. Поэтому в городских боях можно увязнуть надолго, понести тяжелые потери. Бои в Сталинграде убедительно это показали. Гитлер от аналитиков это знал, рассчитывал, что сражение будет идти долго и подоспеют группировки Венка с запада и несколько дивизий из Чехии. Не учел опыта городских боев наших войск. Кроме Сталинграда наши брали Варшаву, Познань, Кенигсберг. К взводу Игоря прибыло подкрепление, чему разведчики были рады. Трое огнеметчиков с ранцевыми огнеметами, саперы с полными сидорами взрывчатки и один химик. Когда он доложился, Игорь подумал – ослышался. В начале войны все опасались, что немцы применят химическое оружие. До войны велась пропаганда защиты от химоружия. Бойцы носили противогазы в сумках, сильно мешающие. Постепенно угрозы забылись. И наши и немецкие солдаты противогазы уже не носили. И тут вдруг химик. – Повтори! – Сержант Фуфаев, химик. – Отделению и взводу какой прок от тебя? Игорь не представлял, чем может помочь химик. Разведчики обступили, слушали внимательно. – Немцев из домов выкуривать. Сержант достал из сидора увесистую цилиндрическую шашку. – Поджечь запал и бросить в дом. Через десять-пятнадцать минут убегут все, даже тараканы. Проверено! – Ну, раз так… Огнеметчики пригодились в этот же день. В угловом здании залегли немцы, не меньше взвода. Атаковать в лоб значит весь разведвзвод положить на улице. Почти во всех окопах мешки с песком, часть окон, особенно на первом и втором этажах, заложены наглухо кирпичом. Разведчики с боем выбили из другого здания, напротив углового, немецких пехотинцев. Игорь огнеметчиков к окну подвел. – Сможете по окнам огонь пустить? Огнеметчики по очереди осторожно выглянули. – Старшой, на пределе. Ранцевый огнемет имел максимальную дальность выброса струи огненной жидкости 35 метров. – Кто-нибудь один попробуйте. – Тогда я. Вперед выступил сержант. В короткий стволик вложил холостой патрон «ТТ». От него загорался огневой состав. Подполз под подоконник, привстал на одно колено. Хлопок холостого выстрела, из трубы огнемета полетела струя горящей жидкости и прямиком в окно противоположного дома, в амбразуру пулеметчика. Наш огнеметчик сразу на пол упал. Из других окон углового здания по нему стрелять начали. А в угловом доме истошные крики, горящие немцы мечутся. В первой половине войны немцы широко использовали огнеметы. Карательные части ими дома жгли, а пехота выжигала наших бойцов из дотов, из Аджимушкайских каменоломен, из Брестской крепости. Наши части массово стали их использовать в городских боях, уже на чужой земле. Но Игорь, как и его разведчики, видели огнемет в действии в первый раз. Эффект произвело сильный. – Если струя достанет до соседнего здания, ищите позиции получше и действуйте, – приказал Игорь. – Нам бы с верхнего этажа. А вам огнем автоматов поддержать. – Сделаем! – заверил Игорь. – Как только первый из вас начнет, за нами дело не станет. А огонь в доме напротив не погас, начался пожар. Стрельба из дома стихла. Немцы, убоявшись сгореть, начали покидать дом. Игорь приказал бойцам зайти с тыла, не дать фашистам выйти и занять позиции в другом доме. А для того, чтобы не воспользовались подземными ходами, саперам обрушить ходы. – Так, товарищ старшина, ходы сподручнее обрушивать изнутри. – А сумеешь в подвал пробраться? То-то и оно. Ходы с боковой стороны здания, по центру. Заложите прямо на поверхности тротил и взорвите. Саперы ушли. Через некоторое время с тыловой части здания, невидимой Игорю, вспыхнула стрельба, а затем ахнул взрыв. Это сработали саперы. Игорь сам перебежками перебежал во двор углового здания. Немцам деваться некуда. Из подъездов их не выпускают разведчики, на каждое шевеление открывают огонь из автоматов и пулеметов. Из окон нижних этажей не выпрыгнуть, заложены кирпичом. Подземный ход обрушен. Игорь, когда перебегал, видел воронку и остатки кирпичной стены хода. А на верхних этажах пожар, здание дымом начало заволакивать. Из здания уже кашель обороняющихся слышен. Потом из одного подъезда показалась палка с белым флагом. Игорь крикнул: – Выходите по одному, с поднятыми руками. Оружие на землю бросать. Стрелять не будем! Нерешительно вышел первый, бросил автомат. За ним потянулись другие. Всего вышло два десятка солдат. Пока обыскивали, отведя в сторону, в доме обрушились перекрытия верхних этажей. Во все стороны искры полетели, горящие головешки. Двоих разведчиков отправил конвоировать пленных. А сам с бойцами к следующему дому.Глава 8 Победа
Дом небольшой, трехэтажный. И превращен в дот. Игорь сразу к огнеметчикам. – Парни, можете по окнам с двух сторон здания? – Если ваши бойцы прикроют. Игорю помощь огнеметчиков понравилась. Но во время стрельбы из своей «шайтан-трубы» огнеметчик беззащитен. Из личного оружия пистолет. А стоит вражеской пуле в емкость с горючей жидкостью за спиной попасть, как сам огнеметчик вспыхнет. Жидкость – подобие напалма, на основе бензина, с загустителем. Такую водой не потушить, не сбить пламя ватником или куском брезента. Игорь приказал бойцам прикрыть. По амбразурам открыли шквальный огонь, не давая немцам высунуться. И в это время огнеметчики дали залп. Немцев проняло, видели, как полыхнуло соседнее здание. А у Игоря уже небольшой опыт. – Саперы, рвите подземный ход справа! Слева ход уже обрушен. У немцев только один путь отхода. У торца здания взрыв. Стрельбу из здания прекратили. Игорь выждал немного, чтобы обороняющиеся осознали – других вариантов спастись, кроме как сдаться, у них нет. Время шло, немцы сдаваться не собирались. Несколько разведчиков в подъезд ворвались, а немцев нет. Сунулись в подвал – массивная дверь заперта. Видимо, в подвале укрылись. Игорь приказал к ручке двери гранату привязать и взорвать. Жахнул взрыв. Обычно двери срывало с петель или разносило в щепы. А эта в мелких пробоинах, но стоит. И у саперов взрывчатки уже нет. Взгляд его на пожарный гидрант упал в подъезде. – Воронцов, открой кран! Солдат кран открыл, зажурчала вода. – Полностью открой! Из трубы хлынула вода, потекла по ступеням вниз. Бойцы постояли, посмотрели. Вода текла мощной струей, но внизу не скапливалась, через щель под дверью, через пробоины от осколков просачивалась в подвал. Через четверть часа уже уровень по голень был. И вода продолжала течь. В подвале поняли – утонут, других выходов нет. За дверью загремело, видимо, чем-то подперта была. Потом ее немного приоткрыли, в щель крикнули: – Сдаемся! Не стреляйте! – Выходите без оружия с поднятыми руками! Вышли двенадцать человек. Игорь послал конвоировать ефрейтора Харитонова. Одного человека мало, но если двух, так от неполного взвода скоро ничего не останется, а приказа о штурме никто не отменял. И третий дом взяли, химики помогли. Подобравшись, зашвырнули в окна и амбразуры дымовые шашки. Без противогазов в таком доме не усидишь и нескольких минут. Кто из немцев попробовал с оружием вылезать, тех сразу застрелили. Другие поняли, кричали: – Гитлер капут! Капитулирен! И без оружия дом покидали. Конвоировать их Игорь отправил саперов. Все равно взрывчатки нет. Двойная польза – отконвоируют пленных и вернутся с тротилом. Издалека рев мотора, на улице показалась «тридцатьчетверка». Остановилась у дома, откинулся люк, выглянул чумазый танкист. – Эй, славяне! Помощь нужна? Игорь подбежал. – В угловом доме с левой стороны пулеметные гнезда. Хорошо бы их снарядами накрыть. – Сделаем! Люк захлопнулся. Игорь только отбежал, как грохнуло орудие. Раз, другой, третий. Танкистам хорошо, они в танке и в танкошлемах. А Игорю по ушам ударило так, что зазвенело и на несколько минут слух пропал. Дом, по которому танк стрелял, заволокло дымом, кирпичной крошкой. Момент для атаки удобный, обороняющиеся не видят ничего. – Вперед! – крикнул Игорь. И первым побежал, слыша за собой стук сапог бегущих разведчиков. А танк еще раз выстрелил. Снаряд прямо в окно попал. Пламя блеснуло, дым рванул черный столбом. Здание уже рядом. Из подвального окна винтовочный выстрел, второй. Рядом с Игорем упал кто-то. Игорь до стены успел добежать, вдоль нее к окну двинулся. Кольцо гранаты рванул и швырнул лимонку в небольшую амбразуру. После взрыва ствол автомата внутрь амбразуры сунул, очередь дал веером. Подъезд, дверь закрыта, плечом толкнул – не поддается. Отскочил, влепил очередь. Щепки полетели, одна из пуль в железную ручку ударила, с визгом срикошетила. Еще толчок плечом, дверь распахнулась, Игорь в подъезд влетел, сразу очередь дал. А за ним уже разведчики. Дом коридорного типа. Вдоль здания длинный коридор, из него двери по обе стороны, как в гостиницах или офисах. Выглянул осторожно, по коридору немцы бегут. Дал очередь и спрятался за угол. Подбежавший разведчик гранату в коридор швырнул. Взрыв, дым, крики раненых. Игорь снова выглянул, дал длинную очередь. Автомат смолк, кончились патроны. Игорь магазин сменил. Сверху по лестнице звук непонятный, голову поднял, по ступенькам граната катится. Вдвоем с разведчиком за угол, а следом взрыв. Осколки их не задели, но стену, где только что стояли, – изрешетило. Кинулись по коридору. Игорь приказал: – Ты ногой в дверь бей, а я гранату брошу. Разведчик ударил, дверь хлипкая, распахнулась. Игорь гранату швырнул и за притолоку. Как взрыв ударил, внутрь комнаты заскочил. А стрелять не в кого. Один немец у окна лежит весь в луже крови. И следующую дверь так же открыли, гранату бросили. В замкнутом помещении от осколков не спрячешься. Метод действенный, но где гранат набраться? У Игоря было две, у второго разведчика три. Когда гранаты закончились, Игорь стал через дверь стрелять. Дверь фанерная, пули пробивают легко. Встанет напротив двери, очередь веером и сразу в сторону, чтобы ответный выстрел не получить. Или дверь пинком ноги открывают, стреляют сразу вдвоем, в разные углы комнаты. Тоже неплохо получалось, но расход патронов большой. В здании выстрелы со всех этажей слышны, крики, мат. Это разведчики зачищают. В общем – взяли здание. Проверили чердак и подвал. За боями время пролетело, темнеть начало. Какая война в темноте, в городе? Своих постреляешь. Игорь у обоих входов часовых поставил, начальству по рации доложил, что в доме на Герингштрассе устроились, необходимы патроны и гранаты. Разведчики устали, спать улеглись, даже сухой паек, что в сидорах, есть не стали. А под утро часовой Игоря разбудил: – Товарищ старшина! По улице группа в несколько человек. – Наши? – А черт его знает! Игорь поднялся, к двери подошел. На улице в самом деле тихий разговор, а слов не разобрать. Потом фонарик зажегся, на табличку посветили лучом, затем матерок. – Эй, славяне! – окликнул Игорь. – Фу, наши. Написано не по-русски, не поймем. Ты Катков? – Я. Группа со мной. – Едва нашли. Принесли патроны, гранаты и бачок с супом. Разведчики проснулись, первым делом патроны разобрали, гранаты. Боец, что с полевой кухни был, открыл бачок, а в нем одна гуща. Фонарь зажгли, бачок осмотрели, а в нем пулевая пробоина. Кто-то выстрелил издалека, пуля одну стенку пробила. Суп вылился. А могло хуже быть – убило, да пуля на излете силу потеряла. Гущу ложками из бачка вычерпали, хлебом заели. Не сказать, чтобы наелись, но червячка заморили. Низко, совсем над крышами протарахтел «У-2». Часовой закричал: – С него что-то бросают! Несколько разведчиков выбежали, подобрали листки, оказавшимися листовками на немецком. Игорь перевел текст вслух. «Немецкие военнослужащие! Командование вермахтом перешло к генералу Кребсу. Он ведет переговоры с командованием Красной Армии. Фюрер нации Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством, как и его ближайшее окружение. Город окружен, сопротивление бессмысленно! Складывайте оружие и сдавайтесь!» Среди разведчиков сразу радостные возгласы: – Гитлер мертв! Эту суку повесить прилюдно надо было! Все радовались. Гитлер для немцев как символ. А для наших – желанная цель. Прочитали немцы листовки, поверили им – вопрос. А только утром из соседнего здания, которое штурмовать хотели, раздался выстрел, а потом стали выходить солдаты с поднятыми руками. У первого в руке вместо флага белая наволочка. Вышло восемнадцать человек – фольксштурм, пехотинцы. Игорь спросил, кто и зачем стрелял. – Эсэсман командовал, сдаваться запретил. Мы его застрелили. Всем бы так! Глядишь – война быстрее закончилась бы, хоть на день. Победу, окончания войны ждали, как не ждет колодец в пустыне страдающий от жажды путник. Уже близка она, а сколько людей погибнет с обеих сторон? Немцев отконвоировали в тыл. Разведчики обыскали здание. Оружие брошенное в негодность привели. А вот трем обнаруженным фаустпатронам обрадовались. Похожего оружия в Красной Армии не было, а в эффективности его уже убедились. И трофеи пригодились почти сразу. Следующее здание оказалось брошенным. Ни солдат, ни мирных жителей. А угловое за ним яростно огрызалось огнем из-за заложенных кирпичом окон. Игорь, а с ним еще двое разведчиков с фаустпатронами забрались в брошенный дом, на третий этаж. Каждый подобрал себе цель – окно с амбразурой, и, улучив удобный момент, выстрелили. Дырку в преграде фаустпатрон пробивает маленькую, а запреградное действие снаряда, будь это броня или кирпичная стена, большое. Резкое повышение давления, пламя. Шансов уцелеть нет. Едва прогремели взрывы, разведчики из взвода Игоря рванулись вперед, на штурм. Ворвались в дом, и пошла пальба. Дрались за каждую комнату. Если была возможность и гранаты, сначала кидали «ручную артиллерию», после взрыва врывались и автоматным огнем добивали уцелевших. Немцы сопротивлялись отчаянно, взвод понес тяжелые потери, троих убитыми и четверых ранеными. Каткову пришлось радировать майору, просить транспорт для эвакуации раненых и помощь личным составом. Из взвода меньше отделения осталось, это уже для городского боя малобоеспособная единица. На перекрестке из четырех домов нашими занят один дом. И дистанция между ними невелика. Игорь стал перекрикиваться с немцами. – Сдавайтесь, иначе все погибнете! Подумайте – до капитуляции Германии считаные часы. Ваши родители, ваши семьи хотят увидеть вас живыми. Игорь специально напирал на семейные узы. Немцы сентиментальны, для них семья – святое. Пока он говорил, стрельба прекратились. Немцы слушали, а Игорь нагнетал обстановку. – Сейчас на помощь нам подойдут танки и пехота. Дома расстреляют из пушек, вы погибнете под завалами. Игорь надеялся, что кроме пехоты подбросят бронетехнику. Рев мотора в самом деле вскоре раздался. Дворами пробился к дому американский, лэнд-лизовский, бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом «Браунинг» наверху. Он привез отделение пехоты и должен был вывезти раненых. На обычном грузовике это опасно. Игорь уговорил командира бронетранспортера выехать из-за угла, обстрелять соседние здания. Крупнокалиберные пули легко крушили заложенные кирпичом окна. Отстреляв ленту, бронетранспортер отполз назад, под прикрытие дома, забрал раненых в бронированный кузов и уехал. А немцы рев его мотора приняли за подход бронетехники. Сразу из двух домов вывесили белые флаги, потом стали выходить, сдаваться. И этих отправляли в тыл. А за возней из пустого дома немцы сбежали подземными ходами. Разведчики ворвались, а дом пуст, хотя недавно из него вели огонь. Гуков слово сдержал. Через полчаса прибыли два танка – «Т-34» и легкий «Т-70». А на броне их еще отделение пехоты. Привезли с собой сухой паек и боеприпасы. Главное – гранаты. Так и двинулись – прижимаясь к стенкам домов с обеих сторон улицы разведчики и пехота, следом, в полусотне метров, танки. Разведчики вели по окнам домов на другой стороне улицы огонь. Как только появлялся пулеметчик, его поражали выстрелами из пушек танки. Дело побыстрее пошло, навык появился. А выстрелы со всех улиц доносятся, со всех кварталов. Красная Армия медленно, но верно немцев теснила. Фашисты в окружении оказались, петля окружения стягивалась. Немцы лишились подвоза боеприпасов, медикаментов, продуктов, а главное – пополнения. Их ряды таяли, психологически – фактор немаловажный. В 6 часов утра 2 мая генерал Вейдлинг с тремя генералами сдался, поняв бессмысленность сопротивления. Немцы из столичного гарнизона, не желавшие сдаваться, просочились по тоннелям метро к Шпандау, их возглавил командир первой зенитной дивизии генерал-майор Отто Зюдов. Немцы стали прорываться из города на запад в сторону Эльбы. Вообще штурм Берлина мог происходить со стороны запада, войсками союзников, и с востока, Красной Армией. Но руководством СССР, США и Англии Германия уже была поделена на зоны оккупации, и Берлин попал в советскую, поэтому вся тяжесть штурма выпала нам. Гитлер еще в апреле мог перебросить с Западного фронта на помощь столице 12-ю армию Венка, а направил в Венгрию, на второстепенный участок. Нацистские бонзы, не имея военного образования, постоянно вмешивались в управление войсками. На заключительном этапе, когда встал вопрос об обороне столицы, комендантом обороны Берлина был назначен генерал Хельмут Рейман. А министр пропаганды Йозеф Геббельс получил должность Имперского комиссара обороны города. Стал вмешиваться в строительство укреплений, расположение складов. В итоге три крупнейших склада боеприпасов оказались на окраинах и были быстро захвачены наступающими частями РККА. Такая же история произошла с продовольственными складами. Часть их была разбомблена, другая – захвачена, а еще часть подожжена охраной при приближении боев. Укрепления сделаны были на восточной стороне города, стоило их обойти с флангов, как они оказались бесполезны. Такова цена вмешательства не профессионалов, а политиков. В городе в апреле 1945 года, до начала штурма, находилось около трех миллионов гражданских лиц. Часть местных, другие – беженцы из разных районов страны. А по сути, оборона в городе держалась на остатках 56-го танкового корпуса, который отошел с Зееловских высот, имея в конце апреля всего около 14 тысяч человек. Еще 60 тысяч – отряды фольксштурма, плохо обученные юнцы и старики, вооруженные по большей части трофейным оружием – русским, греческим, французским. Остальное – полиция, пожарные, тыловые службы. К вечеру к остаткам взвода Каткова и двум отделениям пехоты прибыло солидное подкрепление – рота пехоты, саперы, огнеметчики и два танка. На ночлег расположились в пустых зданиях, освобожденных от немцев. А ночью взрыв, стрельба. Поднялись по тревоге. Во дворе дома горел наш танк. В темноте подобрался фаустник в гражданской одежде, выстрелил по танку. Экипаж остался цел, потому что ночевал в доме. Часовой вспышку выстрела гранатомета засек, дал очередь. Когда разведчики прибежали к месту стрельбы, увидели подростка лет пятнадцати. – Ты зачем в него стрелял? – поинтересовался танкист. – Так он из «фауста» выстрелил. Разве в темноте разберешь – взрослый он или подросток? Город уже бился в агонии, а немцы придумывали новые способы, чтобы остановить русских. Стали по ночам, через подземные ходы, линии метро, через развалины, засылать к нам в тыл мелкие группы – два-три человека. Снайпер, автоматчик для его прикрытия и фаустник. Пакостили сильно. Ночью выбирали здание, откуда был хороший сектор обстрела, занимали огневые позиции на чердаке или верхних этажах. Когда наши бойцы начинали наступать, снайпер выцеливал офицеров, пулеметчиков, стрелял им в спины. За грохотом пушек, интенсивной стрельбой, одиночные выстрелы из тыла были не слышны. Однако ротный Вяземский был офицером тертым. Когда убили взводного, сразу понял – стреляли из тыла. Вызвал Игоря. – Вот что, старшина. В нашем тылу, думаю, в тех двух зданиях, фрицы засели. Бери своих парней, зачисти дома. Иначе я всех офицеров потеряю. – Так точно. Игорь взял оставшихся семерых, подобрался к зданиям. Обшарили первый дом, не исключая подвал и чердак, но никого не обнаружили. Перебрались во второе здание, и вдруг сверху выстрел. Ступая осторожно, поднялись по лестнице. Беззвучно шагать сложно, лестницы бетонные, а на подошвах сапог железные подковки, звук еще тот, цокают, как кони подковами по мостовой. Поэтому шли на носочках. Автоматчик у чердачного лаза их прошляпил. Увидели друг друга они одновременно, но Игорь быстрее был, опытнее, на мгновение немца опередил. Убитый из люка на площадку этажа вывалился. Форма на нем странная, которую разведчики не видели никогда. Позже разобрались – пожарный городской команды. Чтобы не рисковать попусту, через люк на чердак забросили несколько гранат. Потом сами взобрались. У слухового окна снайпер убитый, рядом его оружие с оптикой. У другого окна фаустник. Ранен осколками тяжело. Один из разведчиков очередь ему в грудь всадил, а фаустпатрон за ремень на плечо повесил. Трофей знатный, за таким охотились. В обращении прост и легок, а силы большой. По прибытии на позиции Игорь о выполнении доложил. – Трое, говоришь? Так немцы следующей ночью других заслать могут. – Вполне. Кто им мешает? У меня предложение, товарищ старший лейтенант. Разрешите мне и еще двоим в немецкий тыл отправиться. Как днем стрельба начнется, самим пошустрить, панику поднять. – Хм, годится. А остальные твои люди пусть у домов подежурят. Как появится кто – стрелять без предупреждения. – Так точно! Игорь отобрал себе в группу двоих. С остальными четырьмя к домам сходил, выбрал удачные места для ночного дежурства. Не поленился, поднялся на чердак, забрал карабин и снял подсумки с патронами с убитого. В немецком тылу пригодится. Еще днем Игорь приметил удобный путь перехода и даже здание в тылу. Откуда ему было знать, что там располагается штаб полицейских, участвующих в обороне этого участка фронта? Как стемнело, ротный сам провел его через цепочку своих бойцов. – Катков! Ты понимаешь, как рискуешь? – Убить везде могут. Как заваруху начнем, ты, ротный, поддержи. Не то и мы сгинем, и ты своих бойцов попусту положишь. – Не учи ученого, не первый день замужем, – засмеялся старлей. Разведчикам перебираться через линию фронта не впервой. Только линии, как раньше – с окопами и траншеями, минными полями, не было. Проползли по битому кирпичу, ссаднив кисти рук, потом по асфальту ползком. В темноте местность по-другому выглядела, но с домом не промахнулся. Подобрались ко входу, а там движение оживленное. Люди в форме и гражданской одежде туда-сюда шастают, слышен звук работающей рации – писк, морзянка. Разведчики оторопели. Их трое, а в штабе наверняка не один десяток. Найти другое здание? Но штаб – это голова, руководство. Когда еще представится такой случай? После раздумий Игорь прошептал: – Подождем часа два, угомонятся немного, тогда внутрь ворвемся. Сначала гранаты, потом из автоматов. Вы оба материтесь по-русски, погромче. А я по-немецки кричать буду, что окружены, русских видимо-невидимо. Панику создать надо. – Поняли. Периодически внутри мелькал свет фонарей. Около двух часов ночи беготня стала заметно тише. Спать всем хотелось. Игорь приказал: – За мной. У входа часовой маячил. Но навыков армейской службы у него не было. То зевнул, то о стену оперся, а потом и вовсе уселся на лавку. Наверное, до войны здесь старые фрау сидели. Один из разведчиков вперед пополз, улучил момент, когда часовой носом стал клевать, да и снял его втихую, ножом. Игорь и второй разведчик – Баклюков – ко входу подбежали. Игорь первым вышел. Командиру пример показать надо, что не трусит, не прикрывается спинами своих товарищей. Здание гостиничного типа, а может – административное. Длинный коридор, по сторонам комнаты, двери нараспашку. Игорь сорвал чеку с гранаты, метнул в одну сторону. Вторую катнул по полу в другую. Сами за стену встали. Громыхнули два взрыва, один за другим. Оба разведчика в разные стороны коридора побежали, стреляя из автоматов. А уж кричали! Звука очередей не слышно. Игорь голову поднял, к лестничной площадке второго этажа, где уже беготня слышна, тревожные крики. – Ахтунг! Русские прорвались! Мы окружены! Спасайтесь! – закричал он. И был услышан. Поднялась паника. По лестнице вниз бросились бежать несколько человек. Раз кричали по-немецки, значит, свой внизу. Попались на обманку. Игорь всех одной длинной очередью сразил. Мешал снайперский карабин, Игорь его в угол поставил. И снова кричать: – Русские уже в здании! Прыгайте из окон! А этажи высокие. Из окон второго этажа до земли метров семь-восемь и не чистого асфальта, а воронки, обломки кирпича, бетона. Парни его разошлись. Гранаты в комнаты кидают, стреляют почти непрерывно. Судя по звукам выстрелов – живы пока оба. Судя по тяжелым шлепкам на улице, кто-то послушался Игоря, прыгнул. Он выскочил во двор. Двое корчились, держась за ноги, еще один, прыжок которого был благополучным, пытался им помочь. Игорь расстрелял всех, исходя из принципа «Труп врага хорошо пахнет». И снова нырнул в подъезд. Сверху по лестнице сбегали двое в полицейской форме. Игорь поднял автомат, палец на спусковом крючке. Немцы сразу подняли руки, залопотали: – Гитлер капут! – Оружие на пол, быстро! Немцы вытащили из кобуры пистолеты, бросили. Сопротивляться под дулом автомата бессмысленно, как подписать себе смертный приговор. – Выходите, руки поднимите. Один из полицейских огляделся, опасаясь, что Игорь выстрелит в спину. Когда они вышли из здания, Игорь приказал: – Сесть на землю, руки за голову! Полицейские исполнили. – Сколько в здании военнослужащих? – Ни одного, – ответил полицейский. – Как ни одного? А кто же отстреливается? – Служащие полиции, пожарные, фольксштурм. Вы же про военнослужащих спросили. Немец понял вопрос буквально, имея в виду солдат и офицеров вермахта. – Тех, кто держит оружие в руках, – поправился Игорь. – Точного числа не знаю, человек пятьдесят было до нападения русских. И осекся в испуге. Игорь тоже из Красной Армии. Со стороны наших войск послышалась стрельба, потом крики «ура!». Задержались наши с атакой. Да оно и понятно. Командир роты рассчитывал на день, солдаты уже отдыхали. Пока всех поднимешь среди развалин, организуешь, времени потеряно много. Но прорвались наши, стрельба все ближе. Показался первый боец с трофейным ручным пулеметом в руках. Подбежал, тяжело дыша. – А, разведка! Чем подмогнуть? – Дом зачистить надо, там только двое моих бойцов. – Сделаем. Пулеметчик вбежал в подъезд, затопал сапогами по лестнице на второй этаж. И тут же одна очередь, вторая. Потом крики. Пулеметчик высунулся из окна. – Старшина, сдаются, оружие побросали. Что делать? – Выводи. Уж как объяснялся с немцами боец, неясно. Только через пару минут стали пленные выходить. Вид испуганный, руки вверх подняли. Замыкал шествие пулеметчик. Он шел и пинал ногой толстого полицейского. – Иди, жирная морда! – Ты за что его пинаешь? – поинтересовался Игорь. – Под письменный стол забился, чтобы я его не увидел. А с перепугу икать стал. – Оставь его. Рота Вяземского прорвалась почти в полном составе. Старший лейтенант радовался: – Надо же, продвинулись вперед, а у меня только двое раненых. Старшина, пока темно, повторим трюк? – А куда двигаться? Темно, не видно ни черта. – Хорошо. Отдыхаем, днем осмотримся. Мне по рации обещали две самоходки прислать – «СУ-152». – Ого! – Любые здания или доты разрушит. Игорь забрал снайперский карабин, пристроился с разведчиками в комнате вздремнуть. Непростой день выдался, да и половина ночи. Поутру самоходки прибыли. На броне боеприпасы подвезли, а еще прибыли два бойца с полевой кухни. В термосах еду привезли. К ним сразу очередь бойцов выстроилась. Солдаты поели, повеселели. В боях питание не всегда вовремя доставляли. Да где бойцов искать, чтобы накормить? Потому солдатам есть хотелось все дни штурма. Вяземский нашел Каткова, карту развернул. Отдельно выделены были рейхсканцелярия, рейхстаг. – Гляди, мы вот здесь. Впереди два дома и канал. Сбросить бы туда немцев. Как думаешь, если самоходки обстреляют, а потом в атаку? – Вы командир, вам решать. – Да я посоветоваться. Обошел бы ты со своими бойцами здание. А как самоходки стрелять закончат, мы поднимемся, а ты с тыла ударишь. На том порешили. Игорь бойцов собрал, цепочкой просочились через развалины, Игорь через оптику карабина здания осмотрел. Оба укреплены серьезно, амбразуры для пулеметов, перед первым домом противотанковая пушка вкопана. Как только обе самоходки на центр улицывыползли, у пушки артиллеристы засуетились. Игорь затвор карабина передернул, командира расчета в прицел поймал. Как только самоходка выстрелила, он тоже на спуск нажал, сразу перезарядил. Вторая самоходка выстрелила, почти сразу. Игорь наводчика пушки застрелил. До пушки сто метров, и без оптики не промахнешься. Потеряв двоих из расчета орудия, немцы разбежались. А самоходчики по зданию долбят. Во все стороны кирпич летит, пылью затянуло. У самоходки снаряды – как чемоданы, толстенные стены крушат. Немцы не выдержали, стали покидать здание. Игорь скомандовал: – Огонь! И сам за автомат взялся. Немцы думали, что прикрыты от огня самоходок зданием, сразу десяток солдат потеряли, запаниковали. Русские на фланге! Самоходки стрелять перестали, поднялись пехотинцы. По ним лишь редкие выстрелы уцелевших. Пехота в здание ворвалась через дыры в стенах, стала добивать оставшихся. А Игорь с разведчиками к другому зданию, себя не обнаруживая. За многоэтажкой уже чугунные решетки ограждения, канал. Открыли огонь по окопам, амбразурам. Потом один из разведчиков к дому подобрался, забросил внутрь гранату. К нему еще двое наших подбежали, он по их спинам вскарабкался в окно, сразу «ППШ» заработал. Игорь скомандовал: – Вперед! И сам побежал. Хоть и немного разведчиков, а для немцев неожиданно появились. На левом фланге русские, впереди дом заняли. Из некоторых окон стреляли, из других вывешивали белые флаги. Неразбериха, паника. А что взять с необученных и необстрелянных? Уже когда все разведчики в дом ворвались, увидел Игорь – противостоит им фольксштурм. Сопротивлялись только юнцы, пожилые сразу сдались. Сказывалась пропаганда Геббельса, юнцы еще верили, что удастся город отстоять. Кто руки поднял и оружие бросил, тех не трогали, а кто сопротивлялся – уничтожали. Если немец с оружием в руках, значит, он враг. А врага необходимо уничтожить. Вот и забрасывали комнаты гранатами, затем врывались, стреляли одновременно из двух-трех стволов. Вот где проявилась скорострельность «папаши». Как железной метлой проходили. А у фольксштурма винтовки, редко у кого автоматы. В городском бою автомат сподручнее, высокую плотность огня дает и габариты меньше. С винтовкой непросто развернуться в тесноте квартир. И это здание освободили. Из окон канал виден, за ним кирха, превращенная немцами в узел обороны. Двери и окна первого этажа мешками с землей заложены, перед кирхой видны несколько бетонных колпаков дотов. А главная трудность – как канал преодолеть? Неширок, метров двадцать – двадцать пять, но берега камнем выложены, отвесные, с воды, даже будь на лодке, не доберешься. А единственный в пределах видимости мост разрушен. Мало того, один из дотов в полусотне метров от канала, сектор обстрела широкий и как раз к каналу повернут. Ситуация серьезная. Пока его разведчики за кирхой и окрестностями наблюдали, Игорь сходил к самоходчикам, объяснил ситуацию. Командир самоходов сам решил доты осмотреть. Вместе с Игорем взобрался на четвертый этаж дома, осмотрел цели. – Развалим! – уверенно сказал он. – Артиллерии не наблюдаю, фаустпатрон с того берега не достанет. Выкачу свои самоходки на прямую наводку, сделаю по два-три выстрела – и путь свободен. Ревя моторами, пуская клубы сизого дыма, обе самоходки выехали на набережную. Немцы угрозу сразу оценили, осознали. Из ближнего к набережной дома расчет пулеметный из двух человек выскочил, но до кирхи не добежали, разведчики из автоматов расстреляли. А потом громыхнула пушка самоходки. Вот это мощь! Расстояние до цели невелико, взрывная волна до дома долетела. А когда рассеялась пыль, на месте дота зияла глубокая воронка. Был расстрелян пушечным огнем второй и третий доты. А еще самоходчики влепили один снаряд в баррикаду мешков у дверей в кирху, а второй – по верху здания. В таких возвышенных местах всегда или наблюдатель-корректировщик находился или снайпер. Немцы поняли – сейчас кирху развалят, а под своими сводами она погребет защитников. Бросились бежать с заднего входа, заметили их, когда отдалились, стрелять было уже далеко. Занять бы кирху, а как добраться? Лодки нет, плота, да и были бы, парапет на уровне трех метров над водой, не подпрыгнешь с воды, не подтянешься на руках. Но зря, что ли, Игорь служил в морской пехоте, где наловчился и морские узлы вязать, и концы бросать ловко на кнехты? Спросил у самоходчиков, нет ли у них веревки. – Веревки? – переспросил командир. – А трос не устроит? Вокруг моторного отделения закреплен буксирный трос толщиной в руку, железный. Такой одному поднять тяжело, не то что бросить. – Смеешься? Нам бы на ту сторону канала перебраться. – А что мешает? – Как из воды выбраться? Стена каменная, высокая. – Тоже мне проблема! Спрячься за самоход. Самоходчики опустили ствол пушки, выстрелили прямо, целясь чуть выше уровня воды. По броне застучали осколки, куски камней. Зато вместо стены появилась воронка. Доплыл, спокойно по земле взобрался. Никаких веревок, эквилибристика. Просто, а главное – быстро. – Ну, спасибо, лейтенант! Игорь в самом деле не мог представить, что вопрос решится так быстро. – Лейтенант, ты погоди, мои парни на другой берег переберутся, вдруг огнем поддержать надо будет. – Без проблем! Игорь разведчикам ситуацию разъяснил. Парни сняли двери с квартир. Вес человека с оружием такой плот не выдержит, но можно плыть, придерживаясь. Все же глубина больше двух метров, вполне хватит утонуть. Игорь пример показал, первым двери в воду сбросил, сам спрыгнул. За дверь ухватился, ногами стал работать. Неудобно, ноги в сапогах, воды набрали, вниз тянут. Но добрался быстро. Течение слабое, едва-едва заметное, почти не сносило. Выбрался спокойно, воду из сапог вылил, как в разведке привык, не снимая. Лег на спину, ноги поднял, вода вытекла. Конечно, портянки мокрые. Если после переправы марш бежать, ноги в кровь разотрешь. Но марша не предполагалось, только перебежки. Немцы кирху покинули. Игорь с бойцами обследовал ее. Трупы были, в дотах и самой кирхе. А еще дверь в подвал шла. Вниз не пошли. За разведчиками таким же образом саперы переправились, за ними пехота. Игорь приказал саперам в подвал лезть, в случае обнаружения подземного хода – взорвать. Сам полез наверх. Кирха высокая, с нее отличный обзор. В стороны от кирхи на сотню метров строений нет. Слева и справа газоны, небольшие деревья, а впереди – кладбище, плиты могильные, дорожки из битого красного кирпича. Похоже – кладбище лютеранское, старинное, без крестов. Для Игоря существенно лишь одно – при перебежках прятаться почти невозможно. Кладбище просматривается и простреливается со всех сторон. Высмотрел дом впереди, где немцы засели, определил по карте координаты, спустился вниз. По рации передал данные майору Гукову. – Сейчас помогу. Ты только бойцов не выдвигай. – Так точно. Через несколько минут послышался вой реактивных снарядов, по дому ударили «Катюши». Разрывы сплошные, здание дымом заволокло, пылью. Как только огневой налет закончился, старлей Вяземский поднял свою роту в атаку. Со стороны дома прозвучал одинокий выстрел. И все! Дом взяли без единой потери, хотя от дома остались развалины. Пятого и четвертого этажей фактически не было. Третий битым кирпичом и кусками бетона завален. Первый и второй этажи устояли, но частично выгорели. Трупов немецких полно. А все же вперед продвинулись, хоть на шаг, а к Победе ближе. Есть захотелось. Игорь на часы посмотрел. Ого! Уже пять часов, а казалось – только утро было. Скоро темнеть начнет. Второго мая у немцев оставался только правительственный квартал. Первого мая был взят рейхстаг, о чем радист при штурмовой группе сразу сообщил и разведчикам и пехотинцам. Игорь полагал, сопротивление стихнет. Немцы начнут капитулировать, выбрасывать белые флаги и складывать оружие. Но самые упертые под командованием генерала Отто фон Зюдова стали прорываться из города. Игорь с разведчиками и ротой пехоты попал под удар желающих вырваться из окружения. Только спать улеглись, выставив часовых, как вспыхнула стрельба. Без приказа все поднялись, заняли оборону. По улице, едва освещенной редкими пожарами и луной, двигался танк, за ним передвигалась вражеская пехота. Следом двигался бронетранспортер, судя по двум антеннам – кольцевой и штыревой, явно командирский. К Игорю подполз радист. – «Второй» на связи. – «Второй», «седьмой» слушает. Игорь приложил наушник к уху, ко второму приник радист. – «Седьмой», в вашу сторону пробивается группировка. – Наблюдаю танк, бронетранспортер и пехоту. – Попытайтесь задержать. К вам на помощь идет танковый батальон с десантом. Конец связи. – «Второй», понял! Гуков говорил открытым текстом, только Каткова по званию и фамилии не называл. Игорь подполз к Вяземскому. – Товарищ старший лейтенант… – Знаю, только что по рации указания получил. Надо продержаться. Ты на быстрый подход наших танкистов не рассчитывай, мосты разрушены. Им в обход придется идти. Игорь вспомнил, что остался один фаустпатрон. Главное – поджечь танк, он сейчас главная угроза. Вернулся к своим. – Баклюков, Харитонов – за мной. Где фаустпатрон? – В кирхе ихней. Что с собой таскать такую «дуру»? – Возьми. Танка уже видно не было, мелькнул в переулке и скрылся, влево пополз. По пехоте немецкой наши бойцы открыли огонь, но вяло. Темно, видно плохо, зачем патроны зря жечь? Игорю вспомнилась одна из любимых песен группы «Любэ»:Глава 9 Бой после победы
Ближе к Магдебургу встретились артиллеристы. Их колонна – машины с пушками на прицепе – стояла на обочине. Пушкари набирали воду в фляжки из ручья, кто-то умывался. – Притормози. Игорь выбрался из кабины, разведчики выпрыгнули из кузова. – Привет, славяне! – поприветствовал артиллеристов Игорь. Он подошел к комбату, тот сидел на подножке кабины, держал карту в руках. – Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Армейская разведка, старшина Катков. – Разведка? Чего теперь разведывать? Все, кончилась война! – Приказ командования, не мне обсуждать. – Это верно. В Магдебурге, на западном берегу, союзники, мать их! Магдебург был столицей Саксонии. С 22 августа 1940 года подвергался бомбардировкам английской авиации из-за находившихся в городе заводов Круппа, выпускавших военную технику, и завода «Брабаг», занимавшегося добычей бензина из бурого угля. Сильный налет авиации Британии состоялся 16 января 1945 г., когда погибло несколько тысяч мирных жителей. По разрушениям Магдебург немногим уступал Дрездену. Американские войска подошли к городу 11 апреля и после боев уже 19 апреля заняли его западную часть. А восточную часть Красная Армия заняла 5 мая. По линии раздела протекала Эльба. Первого июня американцев сменили англичане, а с первого июля Магдебург был передан властям Красной Армии. Разведчики не успели добраться до города, хотя рядом был, дома на окраине видно, как радист из кузова сигнал к остановке дал. – Товарищ старшина, вас вызывают. Игорь на связь вышел. – «Второй», «седьмой» слушает. – Срочно возвращайтесь. – Есть. По рации, открытым текстом, приказы не разъясняют – почему, зачем. Да впрочем, в масштабах армии, даже корпуса, их разведгруппа маленькая песчинка. – Разворачивайся, – приказал Игорь. – Едем обратно в Берлин. Снова езда. Уже подъезжая к городу, услышали ожесточенную пальбу. В воздух взлетали трассирующие очереди стрелкового оружия. Разведчики всполошились. Неужели опять группировка вырывается? Тогда почему трассеры в небо летят? На первом же перекрестке поддатый регулировщик стоит. Игорь приказал остановить машину. – Слышь, браток, по какому поводу стрельба? – Так победа, приказ товарища Сталина объявили. Ответ слышали все разведчики. Автоматы вскинули, сами палить начали. Только трассирующих пуль не было, такие разведчиков демаскируют. Игорь, грешным делом, подумал – кончилась война, а с нею и боевые задания. Ошибался. Только майору доложил, что частично уничтожили группу немцев, выходящих из окружения из далекой Курляндии, как Гуков доклад прервал: – Получите боеприпасы и сухой паек. Через час выезд. Хотелось спросить – куда, но в армии командирам вопросы не задают. Разведотдел выехал небольшой колонной по дороге на юг, в пути догнали танковую колонну. Оказалось – танки второй гвардейской танковой армии. Обогнав разведчиков, вперед проскочил «Виллис» начальника разведки армии Трусова. Вечером, на привале, Гуков объяснил младшим командирам обстановку. Из Чехии, Моравии, на запад вырывались подразделения СС и власовцы. И тех и других наши в плен не брали, те дрались остервенело. Еще пятого мая третья армия США входит на чешские земли, в этот же день начинается восстание чехов в Праге, плохо подготовленное и организованное. На помощь чехам приходит первая пехотная дивизия власовцев под командованием генерал-майора Сергея Буняченко. Бои продолжались до вечера 8 мая. Третий пехотный полк подполковника Георгия Рябцева блокировал аэродром в Рузине, где базировались истребители. Первый пехотный полк подполковника Архипова захватил и удерживал мосты через Влтаву, двигался к центру Праги. Второй пехотный полк подполковника Артемьева преградил подход войск СС к Праге с юга. Большая часть города была очищена от немцев. Но чешское политическое руководство опасалось дискредитировать себя связями с власовцами перед СССР. Власовская дивизия стала покидать город, двигаясь на запад. И быть бы огромным потерям среди пражан, если бы 9 мая в город не ворвались танки генерал-майора РККА Ивана Зиберова Первого Украинского фронта. 6 мая 97-я пехотная дивизия США освободила г. Пльзень, на западе Чехии. 7 мая взвод 803-го батальона США попал в засаду и понес серьезные потери. В Австрии и Чехии советская авиация бомбит колонны отступающих на запад немецких войск. Колонна после заправки и ночного отдыха двинулась дальше. Дороги уже не равнинные, по живописным холмам пролегают. И пока никаких немцев не видно. Ехали до вечера, сколько километров преодолели – неизвестно. А только все солдаты в грузовиках толстым слоем пыли покрылись. Еще бы, впереди колонна танков. Никогда раньше за все время боев Игорю и разведчикам не довелось совершать таких длительных маршей, довольно утомительно. А утром Гуков поставил разведчикам задачу – обследовать местность сразу тремя группами. Дело привычное, сидор за плечи, автомат на грудь и вперед. Маршруты разведгруппы разные, от места остановки колонны расходятся лучами в стороны. На холмах густые леса, дороги в низинах вьются. Высоко в небе пролетел самолет, с земли принадлежность не разглядеть. Американцы вперед продвигаться не стали, как же, потери могут быть. Предоставили право добивать немцев и власовцев русским, потери нести. Группа Игоря из семи человек, все с опытом, да еще радист. Игорь в последних рейдах полезность радиостанции оценил. Даже удивительно было, как раньше без них обходились? Вышли к какому-то хутору. Карты Каткову дали, как и другим командирам групп, да только немецкие. На русском языке отпечатать не успели, а немецкие захватили на складах. Хорошо, Игорь немецким владел, трудностей чтения карты не знал. На хуторе старик со старухой, чехи. Ни по-русски, ни по-немецки не понимают. Как ни расспрашивал их Игорь, а понять не смог. А может – специально вид делали, что не понимают. Поляки, чехи – мирное население, Красную Армию приняли настороженно, а некоторая часть и враждебно. То ли пропаганда сказывалась, то ли другие причины. Игорь приказал хутор осмотреть. Как оказалось – не зря. На сеновале над амбаром обнаружили двоих. Сначала думали – немцы, судя по форме, оказалось – чехи. По-немецки говорят скверно, с акцентом. Игорь документы их пролистал, действительно – имена и фамилии чешские. Немцы чехов, особенно из Судетской области, призывали в вермахт и люфтваффе. И чешская промышленность, не уступающая качеством немецкой, выпускала боевую технику для Германии. Фактически союзник нацистов, пособник. У чехов оружия при себе не оказалось, хотя разведчики хутор перерыли в поисках потайных мест. И вот что с ними делать? Расстрелять – рука не поднимется, война закончилась, и чехи безоружные были. Вести в плен – разведгруппа лишится боевой единицы. По-немецки Игорь объяснил, чтобы находились на хуторе, решив забрать их на обратном пути. Сбегут – их проблемы. Потому как наши солдаты на немцев злые, могут шлепнуть, не разобравшись, что чехи. Двинулись дальше боевым порядком. Впереди дозорный, в отдалении цепочкой остальные. От хутора километра на два отошли, как дозорный руку поднял и прокуковал дважды. Игорь знак сделал – всем лежать. Сам осторожно, перебежками, к дозорному подобрался. – Старшой, на той стороне холма немцы. Разведгруппа двигалась у подножия небольшого холма, поросшего лесом. Ниже – небольшая речушка, за ней другой холм. Игорь бинокль поднял. Точно, между деревьями серые фигуры мелькают, с оружием. Пытаются скрытно идти, хотя вдоль реки грунтовая дорога идет. Хм, как же их дозорный без бинокля увидел? Глазастый! – Молодец, Гаврилов! Без оптики врага увидел. На разведчиках маскировочные халаты, их с десяти метров не разглядишь, а на немцах мундиры серые, на фоне леса видны. Игорь считать стал, дошел до двух сотен, глаза устали, «замылились», бинокль Гаврилову передал. – Считай. А сам к радисту. Немцев не две сотни, значительно больше. Разведчикам в бой с ними вступать не с руки. Семеро против двух рот – самоубийство, окружат и перестреляют. Но рация в группе есть! Связался с Гуковым, обстановку доложил. – Сам видел? – Две сотни насчитал, но их больше. – Район дай, попробуем из БМ-13 накрыть. БМ-13 – это «Катюша», система залпового огня. Игорь по карте сверился, координаты дал. – Сейчас накроем, пусть группа в укрытии будет. Игорь это и сам знал. Ракетные снаряды при стрельбе на большие дальности имеют большой разброс, могут и по разведчикам угодить. – Парни, по укрытиям! Одни в промоину на склоне холма спрятались, двое в яму из-под корней упавшего дерева. Игорь к Гаврилову ползком вернулся. – Ну, сколько насчитал? – Еще сотню. Три пулеметных расчета. – Молодец! Игорь бинокль забрал. – Теперь прячься, наши снарядами накроют. А уже поздно укрытия искать. Сверху нарастающий вой, потом грохот. На противоположном холме вспухли взрывы сплошной полосой. Черный дым, огонь, пыль, за ними не видно ничего. Несколько осколков ударили в ствол дерева, за которым Игорь прятался. Налет продолжался недолго, от силы минуту, но работали две, а то и три «Катюши», и снарядов было выпущено около полусотни. Когда взрывы стихли, стали видны поваленные деревья, кое-где трупы. Может, потери велики, да за кронами елей и сосен не видно. Но крики и стоны слышны были. Поближе бы подобраться, посмотреть – кто? Эсэсманы, обычная пехота вермахта или власовцы? Если мало осталось врагов – добить, а много – скорректировать цель для артиллеристов и вызвать огонь снова. – Харитонов, потихоньку на тот холм, скрытно – очень прошу. Разведай – кто? А главное – сколько осталось. Мы здесь подождем. Харитонов ящерицей между деревьями пополз. И не напрямик, в сторону. Если кто из немцев остался, сразу поняли – корректировщик огня есть, снаряды сами по себе не упадут. А раз так, самое место ему на противоположном холме. Немцы попались опытные и злые, захотели поквитаться. Уже через несколько минут они появились из леса. Отделение, не больше, все с автоматами, перешли реку вброд. Вода едва до колен доходила. В лес на этой стороне холма их допускать не стоит, пока они на открытой местности. – За мной! – скомандовал Игорь. Перебежками к подножию холма, успели залечь под прикрытием деревьев. А немцы близко уже – метров восемьдесят-сто. – Огонь! – приказал Игорь. Ударили сразу из шести стволов. Из десятка фашистов трое в живых осталось, они назад кинулись, в реку, под прикрытие высокого, в полметра, берега. Игорь ухмыльнулся. По весне, да в горной речке вода ледяная, долго не улежат. Не зря говорят – хорошо смеется тот, кто смеется последним. Переиграл на данном этапе Игоря немецкий командир. Пожертвовал отделением, чтобы выявить позиции русских и численность. Игорь на приманку попался, себя обнаружил. Сразу же из леса на противоположном холме открыли огонь три пулемета. Патронов не жалели. Пули били по стволам деревьев, сбивали ветки. Буквально ливень пуль, головы не поднять. И радиста Игорь на месте оставил, побоялся им рисковать. – Самойлов, останешься дозорным, остальным к лежке отходить. Перебегали, переползали, но к лежке вернулись целыми, даже ранен никто не был. Игорь сразу Гукову доложил о боестолкновении. – Зря себя обнаружил, – посетовал Гуков. – Мы тихо сидели, немцы не дураки, резонно предположили – корректировщик здесь. – Чем помочь? – Еще один удар, только правее двести. – Будет. Конец связи. Пока Гуков распоряжения давал, Игорь приказал укрыться. Плохо, что Харитонов недалеко от немцев, как бы его не накрыло. Послышался вой снарядов, на холме напротив полыхнуло. На этот раз снарядов выпустили меньше и упали они правее, как Игорь скорректировал. Со стороны немцев никакой стрельбы, в себя приходят. Поняли – корректировщик жив. В такой ситуации надо срочно покидать место удара либо искать и уничтожить корректировщика. А для этого время нужно и две роты, как минимум – лес прочесать. Немецкий командир решил уводить свое подразделение. Игорь увидел в бинокль, как среди деревьев замелькали фигуры в серых мундирах. Потом взрыв гранаты, еще один и автоматная стрельба. Судя по выстрелам – наш «ППШ» и немецкие МР-38/40. Неужели Харитонова обнаружили? Не должно быть, боец опытный, в разведке почти два года, в рейды ходил. Но на фронте всякое бывает, случайности место есть. Поддержать бы парня огнем, да что толку из автоматов по лесу стрелять? Далеко, немцев толком не видно, только патроны зря жечь. – Дутко, дай связь! – приказал радисту Игорь. Снова сеанс связи с Гуковым. – Спасибо за огневую поддержку, товарищ второй. Будем преследовать отходящую группу, по возможности дадим координаты. – Согласен, выполняй. Разведгруппа, как собаки на охоте – взяли след. Теперь не отцепятся, пока по их наводке немцев не прибьют, или они не сдадутся. Что сдаваться будут – не похоже, после первого удара реактивными снарядами разбежались бы, руки подняли. А эти отстреливаться начали, значит – группа боеспособная, боевой дух не утратила, и командир их настроен решительно. Выждали немного, подкрепились сухим пайком. Пусть немцы вперед уйдут. Их много, след за собой оставят такой, что не следопыт увидит. Кроме того, немецкий командир арьергард позади пустит и, если гранатами богат, обязательно ловушки устроит. Неожиданно на краю маленькой поляны, где лежка была, появился Харитонов. Маскхалат изодран, клочьями висит. Но сам цел, рот до ушей. – Разрешите доложить? – Валяй. – Так что сброд у немцев. Эсэсовцы есть, но немного, человек десять. Остальные – из разных частей, в основном пехота, но и голубые петлицы видел. – Это ты там бой устроил? – При отходе на замыкающую группу наткнулся. Нос к носу столкнулись. Пришлось карманную артиллерию применить и пострелять немного. Четырех уложил! – Проверялся? Хвоста за собой не привел? – Обижаешь, старшой! После отдыха и перекуса перешли на другую сторону гряды. Риск был, немцы могли оставить засаду или заслон. Они бы непременно так сделали, но были в жесточайшем цейтноте. Стоит на эти земли войти нашим частям, и немцы будут отрезаны от американцев, потому рвались вперед. Сразу вышли на след. Среди немцев разведчиков или егерей точно нет, иначе бы шли скрытно, след в след, не бросая по маршруту следования мусор – окурки, сигаретные пачки, старые бинты, обертки из-под галет или шоколада. А сейчас ощущение – как будто специально след оставляли. Дозорным был Самойлов. Его задача – вовремя увидеть врага, а главное – не пропустить растяжку или мину. То ли слишком торопились немцы, то ли мин и гранат не было, но «сюрпризов» не попадалось. Довольно быстро вышли к месту, где немцы попали под первый удар «Катюш». – Рассыпаемся цепью, считаем трупы, – приказал Игорь. Подсчет немецких потерь нужен для доклада командованию. Пять минут, и разведчики вернулись к Игорю. Он подвел итог. Сорок два убитых. Причем тяжелораненых – у кого руки-ноги оторвало или осколки попали в грудь или живот, добивали ножами. Нести носилки значит замедлить темп. Жестоко по отношению к своим, средневековое варварство. Еще двести метров вперед продвинулись, куда второй удар реактивными снарядами пришелся. Здесь убитых меньше оказалось – три десятка. Причем и в первом случае, и во втором не забрали оружие, боеприпасы, что немцы делали всегда, чтобы не досталось противнику. Игорь на карте отметку сделал, после боев комендант района обяжет местных жителей сделать захоронения. И снова вперед. Немцы двигались медленнее, им приходилось отыскивать дорогу среди зарослей, а разведчики уже шли проторенным путем. Через полчаса дозорный поднял руку. Разведгруппа остановилась, к Самойлову перебежками, от дерева к дереву, подобрался Игорь. – Что? – Раненые у немцев, сзади держатся, отстают потихоньку. Тех, кто идти мог, немцы поставили назад, чтобы темп не сбивать. Но кровопотеря и слабость делали свое дело, раненые отставать стали от основной группы. Перед Игорем трудная задача. Серьезного сопротивления они не окажут. Пострелять? Или вырезать ножами втихую? Или разоружить и приказать спуститься в лощину к реке, чтобы потом сдаться в плен? Решил остановиться на последнем варианте. Обошли немцев с трех сторон. У кого рука перебинтована, у кого голова. Один в ногу ранен, опирается на винтовку, как на костыль. И вид вовсе не бравый. Обросшие, мундиры грязные, рваные. По команде Игоря разведчики из леса вышли. Он заранее своих предупредил: «Будут сопротивляться, стреляйте всех. Сдадутся – отобрать оружие. А дальше я говорить буду». Стрельба – не самый хороший вариант, основная группа немцев сразу поймет, что на хвосте у них красноармейцы. Тогда заслон поставят. Лучше пожертвовать десятком солдат, чем всей группой. Толковый командир так бы и сделал. Недооценивать противника нельзя, кончается плохо. Разведчики вышли из леса тихо, как тени. Как будто материализовались из ничего. Раненые попыток сопротивляться не делали – слабы, да и растерялись. До своих уже добрая сотня метров, если придут на помощь, уже поздно будет. У кого оружие было, побросали. Игорь вперед выступил, обратился на немецком: – Германия капитулировала, войне конец. Всем, кто пытается выйти к американцам, сделать этого не дадут. Красная Армия поднимет самолеты, разбомбит. Или как вас – накроет реактивными снарядами. Кто прекратит сопротивление, гарантирую жизнь, медицинскую помощь. Спускайтесь к реке, ждите в лощине подхода наших войск. Кто старший по званию? Вперед вышел лейтенант с забинтованной рукой. – Лейтенант Вильгельм Шенбауер. – Какова общая численность группы и кто ее возглавляет? – Группа сборная, из разных частей. Общая численность до обстрела из «Катюш» триста двадцать военнослужащих. Командир – штандартенфюрер СС Вилли Кранц. Насколько я знаю, воевал в дивизии «Дас Рейх». Военнослужащие вермахта эсэсманов недолюбливали. Им новейшее вооружение, улучшенное питание, ведут себя высокомерно. Как же, сливки нации, настоящие арийцы. – Все, ваша война закончена, идите к реке. Советую сделать белый флаг. Сломайте ветку, привяжите кусок белой ткани, хоть нательную рубаху. – Спасибо, господин фельдфебель, – отдал честь здоровой правой рукой офицер. Ага, раз разбирается в званиях, стало быть – в окопах вшей кормил,фронтовик. Уже бывший. Игорь прикинул. Было триста двадцать, минус семьдесят при обстреле «Катюшами», да в перестрелке десяток потеряли, а еще вот эта группа раненых в три десятка. Итого немцев две сотни с небольшим. Самим разведчикам не справиться. Когда раненые стали спускаться в лощину, Игорь связался по рации с Гуковым, доложил ситуацию. – Квадрат какой? Игорь дал координаты. Гуков минутку молчал, в наушниках лишь потрескивание. – «Седьмой», слушаешь? – Так точно. – «Катюшами» не достанем, далеко. Свяжись завтра, в шесть часов, уточни координаты, вышлем «горбатых». Теперь надо следовать за немцами, не упустить, чтобы утром точные координаты майору дать. – Подъем, вперед! Шли тем же порядком. Местность гористая. Не Кавказ, конечно. Но за холмами невысокие горы видны, потому стемнело неожиданно быстро. Немцы рисковать не стали, остановились на ночевку. Да и устали, переход долгим был, да по лесу, не по гладкой дороге. Часовых выставили, о чем дозорный Игорю доложил. Игорь сразу решил – надо не дать немцам отдыхать, держать их в напряжении, выматывать. Спросил у разведчиков – у кого сколько гранат осталось? Оказалось – по две-три штуки у каждого, ведь не применяли в боестолкновениях. – Отлично! Фролов и Харитонов – снять ножом часовых. Как исполните – сигнал дадите – кукушкой. Вы двое, – ткнул пальцем в разведчиков Игорь, – заходите слева, а вы справа. Он указал еще на двоих. – После сигнала подбираетесь к лагерю и забрасываете гранатами, потом отход, в перестрелку не ввязываться. Сбор здесь. Кстати, Дутко, сидишь тут. Рацией рисковать не имею права. Разошлись! Игорь, после того как разведчики бесшумно исчезли в ночи, сам выдвинулся к немецкому лагерю. Помочь на случай неожиданности. У каждого плана, даже тщательно продуманного, случаются осечки. Занял позицию, приготовил автомат. Тянулись томительно минуты. Вот раздался звук кукушки. Стало быть, одного часового сняли. И только минут через десять, когда он волноваться стал, еще раз прокуковала кукушка. Немцев это не насторожило. Почти сразу последовали взрывы гранат – один, другой, третий… шесть. В лагере немцев паника, крики. Нападающих не видно, куда стрелять, где цели? Несколько человек из лагеря побежали в сторону Игоря. Он подпустил их поближе, когда четко фигуры стали различимы, выпустил длинную очередь. Не дожидаясь ответного огня, кинулся в сторону. Бежать к радисту нельзя. Через сотню метров залег. В лагере немцев беготня, крики. Потом постепенно все затихло. Игорь выждал с полчаса, подполз к лагерю. Немцы явно учли печальный опыт с часовыми, выставили парных дозорных. Таких тихо не снять, зато из автомата очень просто, одной очередью, что он и сделал. Притихший было лагерь всполошился. Игорь выждал пару минут, когда к месту стрельбы соберутся немцы, метнул туда лимонку, а после взрыва сразу ходу. Уходил вверх, в сторону вершины холма, потом в сторону отвернул, затем еще вниз. Разведгруппа в сборе была, его дожидалась. – Ну, наконец-то, старшой! – общий вздох облегчения. – Все вернулись, а тебя нет. Думали на поиски идти, а потом выстрелы, взрыв. Поняли – ты воевать вздумал. Хоть бы предупредил. – Виноват, исправлюсь. Я вот что подумал – не надо давать немцам спать, держать в напряжении. Тем более при каждом нашем нападении они не только убитыми потери несут, но и ранеными. Психологическое воздействие. – Тогда кто следующий пойдет? – спросил Шароварин. – Вот ты и пойдешь, через час. Успокоятся они, уснут, а ты им весь отдых испортишь. Только обратно к нашей лежке не напрямик. – Обижаешь, старшой. – Кинешь гранату, постреляешь немного и назад, в перестрелку не ввязывайся. Позицию по выстрелам засекут и обойдут. – Да знаю я! – Лишний раз напоминаю. Шароварин готовиться стал, дозарядил магазины, в сидоре нашел гранату, прицепил на пояс. Через час поднялся и исчез в ночном лесу. – Фролов, пойди подстрахуй, где-нибудь посредине между нами и немцами. – Есть. А вскоре отдаленный взрыв, стрельба, крики. Игорь приказывал пострелять немного, а стрельба уже не на шутку, звуки перестрелки влево сдвинулись. Ну, это понятно, после нападения Шароварин к лежке напрямую не пойдет. Видимо, засекли парня, пытаются преследовать. А потом еще один очаг перестрелки, уже Фролов. По звукам – «ППШ» частит, понятно, где и кто стреляет, а по азимуту – куда бой смещается. Потом перестрелка стихла. Через четверть часа из леса к лежке вышел Фролов, поддерживающий раненого Шароварина. Его сразу окружили разведчики. – Куда тебя? – В ногу. Раненого уложили на землю, стянули маскхалат и штаны, перебинтовали. Ранение сквозное, но крови мало потерял. – Так, уходим. Поднимаемся к вершине. Еще в бинокль Игорь видел с другого холма на этом какой-то уступ. В холмистой или гористой местности преимущество в бою имеет тот, кто выше, – удобнее стрелять, лучше обзор. Бой Игорь начинать не хотел, но кто его знает, как поведут себя немцы утром. Группа снялась быстро, Игорь вел разведчиков по компасу и вывел к уступу точно. Место отличное для обороны. Уступы метров десяти высотой, верхушка лысая. Расположились, Игорь часового выставил. Успели вздремнуть пару часов, когда на востоке небо сереть начало. Игорь радиста растолкал. – Дутко, связь с отделом давай. Игорь передал координаты немецкой группы Гукову. – Принял. Ты своих разведчиков дальше отведи, – посоветовал майор. – Сделал уже. – Тогда жди. О результатах доложишь. – Есть! Быстро рассвело. Игорь беспокоиться стал, как бы немцы не ушли с места ночевки. Зря волновался. Через сорок минут неожиданный рев моторов. Из-за холмов вынырнули две пары штурмовиков «Ил-2» и с ходу сбросили бомбы, затем разворот с набором высоты, пикирование, обстрел квадрата из пушек и пулеметов. Снова набор высоты, еще один заход с бомбометанием, еще одна атака с пулеметно-пушечным обстрелом. Штурмовики скрылись за холмами так же внезапно, как и появились. Со стороны немцев, подвергшихся атаке штурмовиков, – дым, пыль. Было бы разведчиков побольше, можно было подобраться, пострелять, пока немцы в себя не пришли. Сейчас раненым помощь оказывают, если разбежаться не успели. А сил для атаки нет, всего шесть активных штыков, раненый Шароварин и радист Дутко не в счет. Через полчаса Игорь, взяв с собой Гаврилова, отправился в сторону лагеря немцев. Когда стали попадаться небольшие воронки от снарядов авиационных пушек, залегли, дальше ползком. Попался первый убитый, затем еще и еще. Непонятно было – от авианалета или от ночных вылазок разведчиков. Немцы лагерь оставили, бросив трупы, несколько ящиков с боеприпасами, не собрали оружие убитых. Ага, некому уже нести, стараются вырваться в зону действия американцев, до которой уже меньше полусотни километров. Для отдохнувшего пехотинца, да по дороге – день марша. Учитывая холмистую местность, беспокойную ночь, усталость, накопившуюся за предыдущие дни, – управятся за двое суток. Только кто им даст такую возможность? – Гаврилов, считаем убитых. Ты справа от этой сосны, я слева. В итоге, когда сложили подсчеты обоих, получилось солидно – сто семь трупов. Выходит – осталось приблизительно столько же. Уже не три сотни, а рота, причем боеспособны не все, наверняка есть легкораненые, способные идти. Но сковывать группу, сбивать темп они будут обязательно. – Гаврилов, иди за группой, я здесь подожду. Когда разведчик ушел, Игорь присел на поваленное дерево. Что делать дальше? В группе раненый, ему настоящая медицинская помощь нужна – обработка раны, а не примитивная перевязка, к тому же лекарств никаких нет, даже простого стрептоцида рану присыпать, обеззаразить. А вдруг гангрена у парня начнется, ногу ампутируют. И это уже когда война кончилась? Надо связываться с разведотделом, докладывать ситуацию, тем более Гуков приказал сообщить о потерях немцев после удара штурмовиков. Когда разведгруппа подошла, Игорь поинтересовался у Шароварина: – Саша, как дела? – Рану дергает, но ковылять могу. Нет, раненый группу сковывать будет. Игорь приказал Дутко: – Связь с отделом дай. Игорь доложил майору об эффективности штурмовки, о ранении бойца. – Понял. Преследование немцев прекращай, спускайся в лощину. Туда через час выйдут наши. Раненого с машиной в медсанбат отправишь. – А разведгруппа? – Как состояние? – Боевое. – Тогда пришлю бойцов на усиление. На машинах, насколько местность позволит, двигайтесь за немцами. Как обнаружите – радируйте. Вышлем самолеты. Надо не дать им к американцам уйти. – Так точно, понял. И еще бы с транспортом сухпаек прислать или термосы, есть уже нечего. Гранат ящика два. – Все будет. Жди. Конец связи. Три грузовика прибыли через час. Из кузовов стали выпрыгивать пехотинцы, целый взвод под командованием лейтенанта. Бойцы обстрелянные, ни одного новобранца. У многих на гимнастерках нашивки за ранения, медали. Все автоматами вооружены, прошло время, когда автомат редкостью в войсках был, имелся лишь у командиров и политрука. За одним из грузовиков прицеплена полевая кухня. Пока разведчики принимали пищу, а в армии нет слова «кушать» или «есть», пехотинцы выгрузили ящики с гранатами, патронами, сухими пайками. Лейтенант к Игорю подошел. Игорь честь отдал, доложил об обстановке. – Сотня еще, говоришь? Ты, старшина, только моих бойцов на них выведи. Покрошат всех. Ну-ну, обещала теляти волка съесть. Но лейтенант по званию и должности выше. В грузовик, что с полевой кухней был, погрузили раненого Шароварина. Тот и рад и огорчен. Рад, что в госпиталь попадет, квалифицированную помощь окажут. А огорчен тем, что назад, к своим, может не вернуться. Кто рядового бойца спрашивать будет, где ему служить? Разведчики тепло попрощались с раненым, грузовик уехал. Лейтенант карту развернул. – Старшина, покажи, где штурмовики удар нанесли? И куда немцы двинулись? Игорь и на карте указал, и в лес на холме рукой показал. Лейтенант сразу команду отдал: – Взвод! Стройся в колонну по три, шагом марш! Разведчики сзади к пехотинцам пристроились. Добрались до места атаки штурмовиков. Лейтенант прошелся, осмотрел результаты штурмовки. – Ну что, разведка, веди по следам. Игорь напомнил о приказе майора двигаться на машинах, пока местность позволяет. Времени после штурмовки прошло много, и немцы оторвались, далеко ушли, придется догонять. Но лейтенант сам принял решение. – Старшина, ты с разведчиками впереди, с тобой отделение пехоты. По рации со мной связь поддерживаешь. А я с двумя отделениями на машинах вперед, на перехват. Как думаешь, как далеко фрицы ушли? – Полагаю, километров на десять. Все же местность холмистая, леса, не разгонишься. – Тогда догоним. Селиверстов, со своим отделением останешься с разведчиками. – Есть! Селиверстов, сержант лет тридцати, козырнул, на Игоря уставился, ожидая приказа. Что Игоря порадовало, в отделении ручной пулемет есть, все же огневая поддержка в случае необходимости. – Значит, так, Селиверстов. Разведчики впереди, ты со своим отделением на полсотни метров сзади. Двигаемся быстро, у немцев три часа форы и километров десять выигрыша. Постарайся не отставать. В случае боестолкновения подтягиваешься, рассыпаешься в цепь. – Так точно, товарищ старшина. – Катков моя фамилия. Впереди отделения разведчиков дозорным шел Самойлов, парень глазастый и опытный. Хотя какое отделение – половина. Зато радист приданный есть. Шли быстрым шагом, периодически переходя на бег. Игорь слышал позади тяжелый топот пехотинцев. Им труднее, навыка нет. Пешком на марше пехота привыкла передвигаться, но не бегом и без привалов. Через три часа Игорь привал объявил на пятнадцать минут – оправиться, дыхание восстановить. К нему сержант подошел. – Ну, разведка! Загнали моих. – Курить меньше надо и тренироваться, – заметил Игорь. – А как мы с полной выкладкой, да во вражеском тылу за ночь по тридцать-сорок километров проходим? Посоветуй своим – воду не пить, если только пару глотков, и ноги вверх задрать. – Обязательно скажу. Игорь немного вниз по холму спустился, прислушался. Что-то двигателей грузовиков не слышно. Опередили, разведчиков уже дожидаются или отстали безбожно? После привала шли шагом, тяжело было начинать движение, если уже десяток километров позади, да с грузом. У каждого разведчика, впрочем, как и у пехотинца, за плечами сидор – гранаты, патроны, сухой паек, фляжка с водой. На марше каждый килограмм – как три. Как втянулись, Игорь команду подал: – Бегом! Когда пот пробил и дыхание сбиваться стало, снова на шаг перешли. Мучения не пропали даром. Дозорный впереди руку поднял. Игорь сигнал продублировал рукой. Разведчики залегли, а Игорь к дозорному перебежками, пригибаясь. Рядом упал. – Что за тревога? – Немцев догнали. Двоих видел в арьергарде. Вымотались, даже не оборачиваются. – Понял. Наблюдай. А сам назад, к разведчикам. А к ним уже пехота прибежала. Лежат бойцы, шумно дыхание переводят. К Игорю сержант подполз. – Какие приказания будут? – Пока думаю. Немцев догнали. Без лейтенанта с его бойцами бой начинать или выждать? Немцы тоже не железные, отдых нужен. Но их подстегивает преследование наших бойцов, а еще ощущение – последнее усилие, и вот они, американцы. К стенке не поставят, все же цивилизованные люди, а не русские варвары. Все же решил связаться по рации с лейтенантом. – Дутко, связь с лейтенантом дай. Радист возился долго, в горах связь неустойчивая, но получилось. Наушники Игорю протянул. – Катков, – открытым текстом заявил офицер, – ты куда пропал? – Немецкую группу догнали. Квадрат 10–80. – Сейчас сориентируюсь, погоди, не отключайся. В наушниках треск эфира, периодически прорываются чужие голоса, морзянка. Видимо, лейтенант по карте смотрел, где квадрат с немцами и где он сам с пехотинцами. Потом щелчок в наушниках. – Катков, ты как в этот квадрат раньше нас успел? Машины мы оставили, вперед на них не пробиться. Идем километрах в семи сзади вас и километр правее. Черт! Пока лейтенант с бойцами подойдет, немцы снова оторвутся. Зря все вместе не пошли. Лейтенант молчал, прикидывая, что делать. Приказ надо исполнять. Игорь предложил: – Мы бой завяжем, чтобы связать, не дать оторваться. Только и вы не медлите. – Договорились. Конец связи. Игорь с сержантом в сторонке уединился. – Бой с немцами завязывать надо, а там твой лейтенант подоспеет. Пехом топают, позади нас семь километров. – Далеко, час с гаком помощи ждать. Нас за это время перебьют, – вздохнул сержант. Игорь его понимал. Война закончена, кому охота погибать? – Рано бойцов хоронишь и себя. Давай думать, что делать будем, чтобы немцев боем связать и бойцов сохранить. – Окружить их, так сил не хватит. – Тогда с двух сторон. Немцы не двужильные, остановятся на привал, на передых. Мои разведчики их слева обойдут, с фланга, а твои пехотинцы сзади. Вы открываете огонь первыми. Главное – заставить их залечь. А там и взводный с бойцами подоспеют. – С ходу, да после семи километров в бой? – Можешь предложить что-нибудь получше? Если до ночи дотянем, по темноте уйдут. Сержант посмотрел на часы. – Во сколько здесь темнеет? – Около двадцати. – Значит – три часа у нас есть. – Если лейтенанта с бойцами ждать, немцы снова оторвутся, – понял хитрость сержанта Игорь. Пока шли переговоры по рации да обсуждение планов с сержантом, немцы снялись с привала. Плохо, еще часа два-три могут вполне двигаться, до темноты, когда устроятся на ночлег. А ночной бой в лесу, в незнакомой местности, это всегда чревато потерями. Игорь досадовал – упустили время. Снова двинулись за немцами. Уже на ходу Игорь опросил разведчиков: – Осилим бросок вперед? Километра на два? – Сдюжим. Игорь к сержанту. – Я с разведчиками немцев стороной обойду, завяжу бой. А ты с тыла их ударишь. – Так точно. – Не подведи, лейтенант с бойцами еще далеко и догонит ли нас до темноты – еще вопрос. Игорь со своими разведчиками поднялся по склону, потом побежали параллельно движению немецкой группы. Грамотно бежали, не производя шума, цепочкой, как призраки. Через полчаса Игорь стал вправо отклоняться, потом упал за поваленным деревом. – Занимайте позиции. Огонь по моему сигналу. Пять минут прошло, десять, а немцев не видно. Игоря пот прошиб. Неужели немцы отклонились от маршрута, и он, битый жизнью разведчик, вытащил пустышку? Но нет, из-за деревьев показались двое солдат вермахта. Осмотрелись, один повернулся назад, призывно махнул рукой. Дозор, а за ними из леса показалась жиденькая колонна. Уже лица разглядеть можно. За дозорными несколько солдат, потом группа человек пять офицеров, судя по кепи. На солдатах стальные шлемы или пилотки. Снайпера бы сейчас, живо все командование выбить можно. Игорь палец на спусковой крючок положил, прицелился именно по офицерам. Как позже оказалось, почти все разведчики поступили так же. Известное всем фронтовикам правило – в первую очередь уничтожать офицеров и пулеметные расчеты. До немцев уже метров семьдесят, пора! Игорь очередь дал. Со всех сторон разведчики его поддержали. Немцы, зная о русских у них на хвосте, засады спереди не ожидали. Группа офицеров почти мгновенно выбита оказалась. Солдаты немецкие залегли. Немцы, они привыкли воевать подавляющим большинством, при поддержке танков, артиллерии, минометов, авиации. А сейчас тяжелого вооружения нет, как и соседей справа и слева, крепкого тыла. Тут еще в тылу стрельба послышалась. Это Селиверстов с бойцами в бой вступил. И пальба сильная, как будто и не отделение на подмогу пришло, а взвод. Потом грохнули несколько гранат. Немцы сейчас в тревоге. Сколько русских? Полностью окружили или по флангам выйти можно? Или кинуться в атаку, сбить немногочисленный заслон и уходить кратчайшим путем? Лишившись командиров, немцы растерялись. Конечно, остались младшие – фельдфебели, ефрейторы. Но у них выучка не та. Но все же подняли в лобовую атаку около взвода. Дурь полная – на автоматы. Солдаты даже добежать до разведчиков не смогли, всех выкосили. Немцы, все, что остались, стали разбегаться в стороны, с флангов огня не было. Отделение Селиверстова быстро приближалось, судя по звукам боя. Грамотно действовали бойцы, гранат не жалели, прокладывая себе дорогу. И пальба сплошная. Пули уже до разведчиков долетали, щелкали по стволам деревьев. Игорь ладони ко рту приложил. – Селиверстов, вправо забирай! – крикнул он. Странно, но сержант его в шуме боя услышал. Звуки выстрелов вправо сместились. Плохо, что не удосужились о сигналах договориться, а ведь могли потери понести от своих. Игорь скомандовал: – Вперед! Левое плечо вперед! Ядра немецкой группы не осталось. Те из солдат, кто уцелел, маленькими группами разбежались. Теперь вылавливать или уничтожать поодиночке надо, времени больше уйдет. Гаврилов Игорю показал рукой вперед. – Там четверо! – Догоняем! Легко сказать, ведь на подъем бежать надо, а сил после марша и так уже нет. Игорь прицелился по мелькающим фигурам, очередь дал, еще одну. Один немец упал, другие задерживаться не стали, чтобы помочь товарищу, только хода поддали. Игорь сплюнул. Где же взаимовыручка? Если своего раненого бросают? Прижался к сосне, так устойчивее и стрельба точнее. Как только показалась спина немца, короткая очередь. Готов! Бросок вперед, встречный выстрел из карабина навстречу. Немец улегся за деревом. Ранен и решил отстреливаться или бегать надоело? Игорь обернулся – где парни его? Рядом никого нет. Вырвал чеку гранаты, швырнул сильно. Как только взрыв прогремел, кинулся вперед, готовый каждое мгновение огонь открыть. А немец убитый лежит, не шевелится. Игорь ногой его карабин подальше отбросил. Между соснами еще один мелькает, да уже далеко ушел, пожалуй, и не попасть, деревья мешают, поскольку немец лавирует грамотно. Игорь за ним кинулся. Слева и справа выстрелы, и непонятно – наши или немцы? – Хальт! – закричал он. Немец обернулся, выстрелил дважды из карабина, потом бросил оружие и побежал. Игорь за ним припустил. Когда дистанция сократилась вдвое, очередь дал, прямо от живота. Пули мимо прошли, только немца подстегнули. Игорь выматерился сквозь зубы. Немец как кабан прет, откуда только силы берутся? Но и злость уже пришла. Не уйдет фашист! Гранату бросать бесполезно, да и кидать между деревьями глупо. Заденет за крону или ствол, назад отлететь может, своими осколками заденет или оглушит. Прижался к дереву, дыхание перевел, выжидал удобный момент. Все равно, хоть на секунду, но немец приоткроется из-за сосен. Так и вышло. Немец побежал, открылось плечо, и Игорь не упустил момент, дал короткую очередь. Попал, потому что враг упал, но быстро поднялся. Уже неверными шагами, покачиваясь, как пьяный, стал уходить. Игорь побежал за ним. – Стой! Хальт! Немец обернулся, достал из кобуры на поясе пистолет, выстрелил дважды. Вот же гад, не сдается! Игорь дал длинную очередь, немец упал. Разведчик подошел ближе. Мертв, несколько пуль в грудь угодили. А на петлицах черных две молнии и три кубика по диагонали. Гауптштурмфюрер СС, по-армейски – капитан. Вот почему сдаваться не хотел, фанатик, член нацистской партии. Игорь назад побрел. Стрельба почти стихла, лишь одиночные выстрелы в лесу. Наши бойцы добивали сопротивляющихся. А в центре, на поляне, уже с десяток пленных. Жмутся друг к другу, глаза злые. И расправы боятся и ненавидят бойцов Красной Армии. Вынуждены были сдаться, когда смерть в лицо посмотрела. Выполнено задание, можно возвращаться. Не успел Игорь распоряжения отдать, среди деревьев замелькали бойцы, впереди лейтенант. – Сами управились? – осведомился он. – Как видишь, лейтенант. Вам только пленных осталось отконвоировать. Зыркнул на Игоря лейтенант, а сказать в оправдание нечего. Игорь радисту сказал: – Связь с разведотделом давай! Доложил он майору о ликвидации группы. Может, и смог кто-то вырваться, да единицы. А майор ему: – Пленных допроси, убитых осмотри. Есть сведения, что с документами военными уходили, чтобы благосклонность союзников купить. После доложишь. – Есть. Игорь пленных стал допрашивать. Оказалось, двое эсэсманов действительно какой-то ящик несли, но что в нем, не знали. – Где ящик? Перед боем его видели, а куда делся, не видели. Неужели ушли с документами? Игорь к лейтенанту. – Товарищ лейтенант! При немецкой группе ящик с документами был. Приказ Гукова – найти и доставить. – И где его искать? – Надо цепью бойцов построить. Со слов пленных, ящик на гранатный похож, деревянный. Фомичев сразу команду подал: – Стройся цепью, искать гранатный ящик! Один из пехотинцев при пленных остался, чтобы не разбежались. А Игорь снова допрашивать тех пленных стал, которые ящик видели. – Как эсэсманы выглядели? – Один рядовой, второй шарфюрер. Шарфюрер – это унтер-фельдфебель. – Опознать в лицо сможешь? Идем со мной. Игорь прихватил пленного, стал вместе с ним осматривать трупы. Кто лицом вниз лежал – переворачивал. Особое внимание эсэсманам. Все поле боя обошли и вокруг него. А нет убитого шарфюрера, как и ящика. И пехотинцы Фомичева ящик не нашли, хотя дважды местность прочесали. Игорь к лейтенанту подошел. – Ушли двое с документами, искать надо. – Тебе с разведчиками след искать привычнее. А за тобой отделение Селиверстова пойдет для поддержки. Да, пожалуй – это единственный выход. Раз Гуков о документах сказал, стало быть, в ящике нечто важное. Игорь разведчиков собрал. – Парни, след надо искать. Два человека с грузом, ящик. Упоминание о грузе немаловажное, след от сапог глубже. Плохо, что стемнеет скоро, а фонарик только у Игоря, да и то батарейки дохлые. Потому поторопиться надо. – Рассыпаемся цепью и вниз. Вверх по склону немцы не пошли, иначе Игорь бы их заметил в перестрелке с эсэсовским гауптштурмфюрером. Обнаружили след одиночки, а потом и парный. След по склону вниз вел, а метров через сто пятьдесят влево поворачивал, на запад. Упорные, даже во время боя груз не бросили, что еще больше укрепило Игоря в ценности документов. Теперь бы не упустить. Пока следы на почве видны были, бежали бегом. И так эсэсовцы имеют фору минут сорок. За это время пару километров вполне пройти могут. Но все равно где-то на привал залягут. Бумаги – груз тяжелый, да еще ящик, который нести неудобно. Игорь сам бежал впереди, останавливаясь, когда след терялся. Но разведчики делали круг, обнаруживали его и снова на бег переходили.Глава 10 Последнее задание
Но все же настал момент, когда стемнело. Конечно, ели и сосны различить можно, но следы на земле терялись в темноте. Пренебрегая возможностью получить пулю, Игорь фонарь зажег, двигался при его свете, разведчики за ним цепочкой шли. Но и батарейка быстро села. Игорь чертыхнулся. Сейчас бы сюда собаку, да где ее взять? Разведчики на него смотрят. – Встали в цепь на дистанции десять-пятнадцать метров и вперед, – приказал Игорь. Толком ничего не видно, но разведчики идут в правильном направлении. Рано или поздно немцы остановятся на отдых. На это и был расчет. С полкилометра отшагали, если не больше. Причем тихо шли, Игорь даже не слышал шагов ближайших к нему бойцов. И вдруг отдаленные голоса донеслись. Игорь замер, пытаясь определить направление и язык, на котором говорят. Остановились все разведчики, да не по сигналу. В темноте сигнал рукой не подашь, а голосом или свистом нельзя. Без приказа разведчики около Игоря собрались. – Находитесь здесь, я пойду вперед, послушаю. Если стрельба случится, окружаете место боестолкновения, – прошептал Игорь. А сам вперед. Голоса отчетливее, два мужских. Чего добропорядочным жителям ночью в лесу делать? Уже подозрительно. Игорь подобрался близко. В темноте едва различить два смутных силуэта. Разговор по-немецки. – Гюнтер, как считаешь, оторвались? – Вилли, у русских собак-ищеек нет. Разве ты слышал лай? А в темноте нас не найдут. Утром, как только светать начнет, тронемся в путь. Судя по карте, до американцев километров десять. – Не забывай про реку, а с нами ящик. Бросить бы его! – Ни в коем случае. Гауптшарфюрер говорил, что бумаги ценные. За них американцы нас в плен не возьмут. – Думаешь, дадут денег и гражданскую одежду? – Ну, допросят, задержат, не без этого. Бумаги проверят. Откуда документы, вдруг русские подбросили для дезинформации? Отпустят, мы же не из карательной команды. – Жрать охота, сил нет. Хоть бы галет пожевать. Голоса затихли, похоже, немцев сморил сон. Игорь подполз. Немцы рядом – рукой дотянуться можно. Убить ножом? А к чему предосторожность? Да и зачем убивать, если можно допросить? В нем не пехотинец жил, а разведчик. Получить ценные сведения, вот что первостепенно. Прикладом автомата врезал одному по голове, потому что в пилотке был. А второй – в стальном шлеме. Ему к груди автомат приставил, разбудил жестко. – Гутен морген! Немец было вскинулся, а смерть вот она, поник. – Оружие сдай, только медленно, если жить хочешь. Немец кобуру расстегнул, пальцами пистолет достал – «Парабеллум». Такие у младшего комсостава остались, у офицеров – «Вальтеры». Игорь оружие принял, в карман брючный сунул, повернулся в сторону своих бойцов. – Все сюда, можно! Сам тем временем у второго с плеча автомат снял. Вдруг очухается, геройство проявить захочет? Разведчики собрались. – Старшой, нюх у тебя, как у собаки! Что с ними делать будем? – Для начала связать. Фролов часовым назначаю. А сейчас всем спать. И сам первым развалился на земле, веки сомкнул. За прошедшие двое суток устал сильно. С первыми лучами солнца разведчики проснулись. – Идем к пехоте, – распорядился Игорь. – Там наш радист, надо с Гуковым связаться. Кто-то из разведчиков спросил: – А где отделение Селиверстова? Они вроде за нами идти должны были. – Заплутали. Это тебе не по траншее шастать. Бойцы засмеялись. Это хорошо, раз смеются, значит, еще силы есть и настрой боевой. – Принять пищу, – приказал Игорь. – Пленных развязать, из сухпая что-нибудь дать. Сами потом свой ящик понесут. Пока бойцы и пленные ели, Игорь ящик приподнял. Ого! Тяжелый! Килограммов на двадцать с хвостиком потянет, а главное – нести неудобно. Тронулись в обратный путь. Впереди дозорный, за ним Игорь, сзади немцы с ящиком плетутся. При свете дня видны петлицы стали – войска СС, разведчики на них косятся зло, но приказа расстрелять не было. По своим следам вышли ко взводу пехоты. Лейтенант удивился: – Взяли? А Селиверстов с бойцами где же? – Отстал и заблудился, – пошутил Харитонов. Лейтенант из пистолета дважды в воздух выстрелил. – Селиверстов! – крикнул он. – Ко мне! Ну да, теперь команды подавать можно. – Это что за ящик? – поинтересовался Фомичев. – Документы. Приказано в разведотдел армии доставить. – Вечно у разведки секреты, как будто не одно дело делаем, – проворчал лейтенант. Игорю и самому посмотреть охота, что же за документы в ящике? Но вдруг фотопленки, засветятся? Тогда все старания псу под хвост. – Дутко, связь с майором давай. Через пару минут Игорь уже докладывал, что ящик с документами и пара немцев, которые ящик несли, взяты. – Молодцы! Высылаю за вами «Додж», спускайтесь в лощину. – Есть! Едва Дутко рацию выключил, Игорь команду отдал: – Разведчики, за мной! Дутко, к тебе команда тоже относится, немцев и ящик с собой берем. Вниз, под уклон, куда приятнее шагать, только ноги успевай переставлять. Спустились в лощину, прошли километра четыре на восток, а там и машина подъехала – «Додж». Кузов брезентом крыт, вездеход. Кузов небольшой, но уместились все. Мотор завывал, но машина упорно карабкалась то вверх, то петляла по грунтовке. Местные жители по таким дорогам на лошадях с подводами валежник собирали. Через час почти добрались до майора Гукова. Весь разведотдел не перебазировался, только несколько человек. Игорь доложил об обстоятельствах пленения. – Ящик вскрывали? – Никак нет. – Правильно. Ящик унесли в фотолабораторию, приспособленную темную комнату. Пока там с предосторожностями крышку открывали, майор пленных допрашивал. Насчет предосторожности не перестраховывались. Зачастую ящики с документами минировались от несанкционированного вскрытия, а иногда документы были не в бумажном виде, а непроявленной фотопленкой. Открой крышку – и все пленки засветятся, только выкинуть и останется. Игорь с разведчиками сначала на кухню, потом себя в порядок приводить – умыться, побриться, боеприпасы пополнить. Старшина на складе боепитания посмеялся: – Катков, война кончилась, зачем тебе патроны? Игорь, неожиданно для себя, озлился. – Для кого-то война кончилась, ты вот на складе морду отъел, а мы только что из рейда. Эсэсманов взяли с документами. Старшина стушевался. И правда, из группы Каткова один ранен был, разведчики устали, а он с шуточками. Разведчики спать завалились в пустом сарае. Странно было – не летают самолеты, не громыхают пушки, не слышна стрельба. Нет всех тех звуков, которые сопровождали бойцов несколько лет, к которым привыкли, и это чувство тишины было дискомфортным. Вечером Игоря вызвали к майору. Игорь полагал, по захваченным документам разговор будет, и ошибся. Гуков потер ладонями лицо. – Ты по-американски понимаешь? – спросил он. – Так американцы на английском говорят, – оторопел от такого вопроса Игорь. – Только акцент другой. – Да? – Несколько слов знаю, но говорить не получится. – Жалко. Майор задумался, потом спросил: – Ты как сам? А группа? – Если отоспаться часиков двенадцать да горяченького поесть, так вполне. – Нет у нас, Катков, двенадцати часов, а задание есть. Мы ближе всего к союзникам. Скажу прямо – надо вытащить из американского сектора нашего человека, а с ним документы. – Документов много? Я имею в виду – ящик, пакет? – Не знаю. Для Игоря слова майора «не знаю» были удивительными. Сколько он под началом Гукова служил, таких слов не слышал. – Задание оттуда, – майор пальцем вверх ткнул. То ли от армейского командования, то ли выше – фронтового. – Шифрограмма пришла, а затем посыльный пакет привез. Голову ломаю, как выполнить. А из боеспособных только твое отделение под рукой. Большая часть там, под Берлином, осталась. Обычно майор четко ставил цель, задачи, а иногда способы и пути исполнения. А сейчас чувствовалось – сам в растерянности. Английским бойцы не владеют, в советской форме в чужую зону оккупации не пошлешь, оружие применять нельзя, международный скандал приключится, а спросят с него, с Гукова. И главное – ни он, ни Катков, ни кто-либо другой не знает сложившихся условий. Это все равно, как если разведчиков в неведомое посылать. Дать советские документы нельзя, с немецкими, если патруль остановит, могут в лагерь определить. А вовсе без документов, так и расстрелять на месте могут. По неполным и непроверенным данным Гукова, американцы на оккупированной территории не церемонились. – Наш человек один? – спросил Игорь. – Один, фамилия его Шварцлозе, держит пивную лавку в Кемнице. Пароль для опознания – можно кружку баварского темного? Отзыв – давно не получали. И обязательно расплатиться вот этой денежкой, на ней условный знак есть. Майор положил перед Игорем на стол десять марок. Игорь купюру повертел в руках, но особого знака не увидел, это хорошо. – Как выводить его? – На месте решишь, я даже не знаю, сколько документов. Думаю – очень ценные, иначе тобой и этим пивным коммерсантом не рисковали. – Он русский? – Да, еще до войны заброшен. Вот его фото, правда, десятилетней давности. Фотография была маленькой, три на четыре, явно для какого-то документа, уже пожелтевшая от времени. На фото – бюргер европейской внешности. Тонкие усики, пробор прямой на голове, серый пиджак и галстук. На лацкане пиджака значок со свастикой. Такие носили члены НСДАП, нацистской партии. Похоже, у наших что-то не срослось, раз экстренно вытаскивают, да и операция толком не подготовлена, видимо – не было времени. – Связь по рации с этим фигурантом есть? – Раньше только открытками была, на берлинский адрес, у нелегалов так часто бывает. Для Игоря важным было – какие документы будут и под чьей личиной он пойдет? Для себя сразу решил – один. Двое молодых парней или трое вызовут у американцев обоснованные подозрения. Начали с майором обсуждать – с какими документами идти и под каким прикрытием. Гражданское лицо или военнослужащий вермахта, скажем – из тыловых частей, чтобы не попасть под расследование на предмет военных преступлений. Ни майор, ни разведка армии или фронта не знали о ситуации в американском секторе оккупации. Сошлись, что Игорь будет цивильным, освобожденным по болезни от армии, убежавшим от наступающих частей Красной Армии, фактически беженцем из Штеттина. – Почему Штеттин? – спросил Игорь. – У нас паспорта настоящие немецкие из этого города есть. С печатями, всеми знаками. Только фото вклеить, так это дело двух часов. – Тогда одежда гражданская нужна и только немецкого производства. – Не проблема. К линии соприкосновения я тебя сам подвезу, иначе тебя наши особисты сцапают и в кутузку определят. Игорь сфотографировался. Пока проявляли пленку, печатали и сушили фото, обговорил с майором детали. Штеттин – удобный вариант, американцы, даже если очень захотят, не смогут проверить – жил ли такой фигурант, где и кем работал. Город-то в советской зоне. В конце майор пригласил врача из медсанбата, подобрали болезнь, из-за которой Игоря в вермахт не призвали. Остановились на язве желудка. Старший лейтенант медицинской службы основные симптомы болезни рассказал, попросил повторить. В общем, за неполные сутки подготовили Игоря, как могли. В зеркало на себя посмотрел и не узнал. В последний момент про оружие спросил. – Не бери. С автоматом не пойдешь, а от пистолета толку мало будет, только засыплешься. Игорь согласился, но трудно было пересилить себя. Идет на боевое задание безоружным, за все годы войны такое впервые, непривычно. Утром выехали на «Виллисе» майора. Май, тепло уже, не Россия, но водитель, по указанию Гукова, поднял брезентовый тент. Все для скрытности, чтобы на Игоря в цивильной одежде внимания не обратили. Ехать пришлось около часа, потом остановились на пустынной дороге. Рядом – разделительная линия, в двух километрах уже американские войска. Военные друг к другу не ездят, у гражданских бензина нет, впрочем, как и пропусков. Майор карту развернул, перепроверился. – Дальше не могу. За поворотом мост будет, там американский пост. Нельзя, чтобы тебя со мной видели. Ну, Катков, ни пуха ни пера. – К черту! Игорь выбрался из машины. «Виллис» тут же развернулся и умчался, оставив после себя в воздухе запах сгоревшего бензина. Игорь по карманам себя похлопал. Во внутреннем кармане пиджака потрепанный паспорт, в наружном – пачка сигарет и зажигалка. Сам он не курил, но сигаретка, поданная вовремя, часто располагает к себе. В правом брючном кармане деньги – около двухсот марок, а в левом – одиночная купюра в десять марок, как знак. Ее нельзя спутать с другими по ошибке. Пошел бодрой, деловой походкой. На лице суточная щетина, не брился специально, он же беженец. За поворотом вдалеке мост через небольшую реку. На другом берегу виден «Виллис» и несколько фигур в песочного цвета мундирах. Игорь еще удивился. Такого цвета форму носят в жарких краях – в Африке, как корпус Роммеля, или английский экспедиционный корпус на Крите. Вскоре он к мосту подошел. На другой стороне солдат, да еще какой! Негр! Жвачку лениво жует, в руках карабин и взгляд на окружающее презрительно-безразличный. Как же – победитель! Его бы под Москву зимой сорок первого или в Сталинград сорок второго, живо бы спесь сошла. Игорь на мост ступил. Волновался, конечно. Языка английского, в разговорном объеме, не знает. Как пишут в анкетах – перевожу со словарем. И порядков, обычаев не знает. А хуже всего – союзники. Убить нельзя, преступление. Но сам американец выстрелить в тебя может запросто. Откуда ему знать, что ты русский? Когда Игорь подошел, солдат поднял руку. – Стоп! Ну, это и без перевода понятно. Игорь остановился, на всякий случай поднял руки. Он сейчас немец, беженец, а не русский разведчик. Негр подошел, лениво обыскал, махнул рукой. Дескать – проходи! Даже не взглянул на документы. У «Виллиса» два американских офицера прохлаждались. В прямом смысле слова – пили бутылочное немецкое пиво. На Игоря глянули мельком, не заинтересовал он их. Он дошел через час до перекрестка, где немецкие указатели висели. Направо – Дрезден, прямо – Кемниц, налево – Цвиккау. Насколько он помнил карту, которую тщательно изучал, до цели еще километров двадцать. И никаких попутных машин, транспорта нет совсем. Но в разведке он и большие расстояния проходил. Через час бодрого хода на обочине «Виллис» показался. Возле него две фигуры. Водитель с колесом возится, офицер покуривает сигарету. Водитель, как увидел Игоря, махнул рукой, подзывая. Игорь сразу обстановку оценил, на всякий случай, по привычке. Американцев двое, на водителе оружия не видно, офицер при пистолете в кобуре. Если пойдет не так, Игорь справится. Водитель на колесо показал и стоящий рядом насос. Игорь указание понял, принялся колесо накачивать. Американец рядом стоял, периодически пиная покрышку: накачалась ли? Пришлось работать быстро, даже вспотел. Колесо накачалось, американец доволен остался, вытащил из кармана пачку жевательной резинки, сунул Игорю в руку. – Гуд! Американец приладил насос к борту машины, рядом с канистрой и лопатой. Оба союзника уселись в джип и укатили. Игорь же чувствовал себя униженным. Видимо, немцам придется привыкать к бесцеремонности янки. Хоть бы подвезли, все равно ехали в сторону Кемница. Игорь сплюнул, зашагал. Лишь к вечеру показались первые городские дома. Ему остановиться негде, поэтому стал расспрашивать прохожих, где пивная «Толстяк». Именно так сказал майор. Один лысый дядька ему указал рукой. – Зря идешь! – сказал он. – Почему? – Откуда сейчас пиво? Подвезти не на чем. Но Игорь пошел. Не за пивом же он явился в город? Дом из красного кирпича под черепицей, каких в городе большинство, только вывеска готическими буквами извещала о пивной. Небольшой зал, в котором ни одной живой души. Когда дверь открыл, звякнул колокольчик. В дверь за барной стойкой мужчина вышел. – Простите, герр. Пива нет и в ближайшие недели не будет. Игорь по фото сразу узнал Шварцлозе. Но это фамилия не настоящая, по фальшивым документам. – Все же я хотел бы выпить кружку баварского темного, – сказал Игорь пароль. Лицо хозяина пивной не изменилось, не дрогнул ни один мускул. – Извините, герр. Давно не получали. Да и есть ли у вас деньги? Вопрос не праздный. Предприятия уже не работали, денег у населения не было, да и что на них купишь, если магазины пустые? Игорь достал из левого брючного кармана купюру в десять марок, протянул хозяину. – Айн момент! Шварцлозе денежку взял, скрылся в подсобке. Игорь уселся за столик на стул. Ноги устали, и сам был как выжатый лимон. Все же было внутреннее напряжение – американская зона, сплошные непонятки, да еще со Шварцлозе. Вдруг подстава? Хотя, с другой стороны, немецкие разведслужбы официально уже отсутствуют, а у американцев других проблем полно – вывезти в США секретную документацию, в первую очередь по передовым разработкам промышленности и оборонки, да еще ученых и конструкторов отыскать, склонить, принудить к сотрудничеству. Таким образом в Америку был вывезен Вернер фон Браун, конструктор ракет V-1 и V-2. Шантажировать его было легко, все-таки член СС, объявленной всеми союзниками преступной организации. Но все равно Игорь настороже был, привычка уже, от которой долго не избавишься. Минут через пять из подсобки вышел хозяин, на лице улыбка. – Наконец-то, заждался я вас, – на чистом русском сказал он. – Я задание получил только сутки назад, – попытался оправдаться Игорь. – Сами понимаете, американская зона оккупации. Какие порядки, документы? – Да это я так, к слову. У вас есть где переночевать? – Нет, я полчаса, как в город вошел. – Переночуете у меня, места много. Сейчас пивнуюзапру, каждый день специально открывал для визитера. Шварцлозе закрыл дверь, повесил табличку «закрыто». – Как мне вас называть? – Игорь. – Василий, – представился Щварцлозе. Жилые помещения располагались над пивной, три комнаты, кухня, санузел. – Есть хотите? – спросил хозяин пивной. – Правда, деликатесов не обещаю, трудно сейчас с продуктами. – Хочу, – не стал отказываться Игорь. Утром он позавтракал, но после этого не ел и отшагал километров двадцать пять, если не больше. Такая «прогулка» сильно способствует появлению аппетита. Василий подогрел чайник на электроплитке. – Скоро свет отключат, это вы вовремя подоспели. А ночью город патрулируется американцами, комендантский час. Пока грелся чайник, Василий достал и порезал хлеб, как уже привык в Германии – тонюсенькими кусочками, намазал его тонким слоем маргарина. – Прости, больше нет ничего. Многие немцы хлеба не видели неделю, а то и больше. Брюкву едят, заготовки прошлогодние. Да, немцы запасливый народ. Игорь сам видел в подвалах и ветчину, и разные компоты-соления в банках. С началом войны немцы экономные стали, консервы оставляли для тяжелых времен. И они наступили. Вдвоем попили чаю. За скромным ужином Василий спросил: – Как там, у нас? – Берлин взяли, Гитлера разбили. А в стране тяжело, разруха. – В Германии не лучше. Пару недель назад в Дрезден ездил. От города одни развалины, много жителей погибло. – Не мы начали, зло вернулось. Не зря же поговорка есть – «посей ветер, пожнешь бурю». – Это верно. Давай выпьем, у меня ради такого случая бутылка шнапса заначена. – А водки нет? – Забыл? Я же немец по легенде, какая водка? Напиток русских. В моем доме ни одной вещи из СССР нет, сам понимаешь – чревато. У немцев, знаешь, как стучат друг на друга, сосед на соседа? У! В полицию, гестапо, причем добровольно и без вознаграждения. Для немцев это – гражданский долг. – Нет уже полиции, гестапо. – Американцы полицию воссоздают, а людей наполовину старых набрали. По мне, так смена вывески. Все же Василий достал из шкафчика бутылку шнапса. Игорь его, как трофей на фронте, не любил. Наша водка крепче, забористей и вкус лучше. Шнапс сивухой отдает, и из чего сделан – непонятно. У немцев и бензин синтетический и маргарин, вполне может – и шнапс. Василий, уже по привычке, в рюмки плеснул на донышко, как привык за годы жизни на чужой земле. Потом, спохватившись, долил до краев. – За нашу победу, солдат! – Будем! Чокнулись, выпили, занюхали кусочком хлеба. Хотя бы огурчик соленый на закуску. – О! Это по-нашему, – крякнул Василий. – Давно так ни с кем не сидел и на родном языке не говорил. – Со мной возвращаться будешь? – спросил Игорь. Незаметно разговор перетек на деловую часть. – Нет. Из последнего сообщения, что я получил, приказали остаться. Связной, то есть ты, за документами придет, а мне сидеть, понемногу агентуру вербовать. Ты знаешь, до войны, не хвастаясь, у меня завербованные во многих городах Германии были. Некоторые – очень ценные. Кого на фронт отправили, особенно с конца сорок четвертого, когда со многих бронь сняли. Другие под бомбежками погибли, а кто и в другие страны удрал – Швецию, Швейцарию. Сети почти не осталось, заново создавать надо. Только не пойму – зачем? Война кончилась, полагаю – нацизму конец. Против кого сеть? Разведчик-нелегал всерьез полагал, что война закончена и союзники Советского Союза – США и Британия будут и в дальнейшем жить с СССР в мире. Он ошибался, у политиков были другие, коварные планы. Черчилль всерьез рассматривал СССР как главную угрозу мироустройству, ведь Союз принесет в Европу, по крайней мере, в те страны, которые подпадали в его зону влияния, коммунизм. Его речь в Фултоне повернула мир к холодной войне. Однако, Василий – важное, но низовое звено в разведке. В ГРУ и Внешней разведке НКВД на происходящие события смотрели по-иному. Для государства нет друзей или союзников, а есть интересы. Как говаривал император Александр, у России два союзника – армия и флот. Зная из разных и многочисленных источников о планах США и Британии, руководство разведотделов спецслужб смотрело далеко вперед, на перспективу, поэтому разведывательную сеть после войны не сворачивало. Игорь же знал ход истории на последующие после окончания войны десятилетия, иллюзий в отношении союзников не строил, трезво, без эйфории послепобедной. Поэтому ответил Василию, правда, осторожно: – Война закончена, Германия повержена, это правда. Но разве Германия перестала существовать? При помощи союзников она быстро восстановится. Союзникам важно иметь в Европе сильную Германию, как противовес СССР. Поэтому разведывательная сеть нужна. Разведка ни с кем не воюет, она поставляет важную информацию. – Я, как получил указания, о чем-то подобном подумал. Оказалось – не я один. Ты и правда из армейской разведки? – Старшина, командир отделения. – Надо же, а мыслишь и выводы делаешь, как аналитик из ГРУ. Не мог же Игорь открыться перед Василием. Он испытывал огромное уважение к нелегалу. Очень непросто внедриться, жить под чужой личиной в другой стране многие годы, без семьи, личной жизни, в постоянном напряжении, опасности быть преданным и арестованным. Но и правду рассказать нельзя. Василий неосторожно мог что-то сообщить центру, и тогда у Игоря будут большие неприятности. Посидели еще немного, выпили. Игорь задал беспокоящий его вопрос: – Обратно я к своим один вернусь. Много ли документов? – Если ты имеешь в виду объем и вес, то в рюкзаке поместятся. Только бумаги, фотопленок нет. Секретные разработки реактивных моторов фирмы «ЮМО». Для авиации это очень важно. – Какие-нибудь мысли по переходу есть? Игорь надеялся, что Василий планировал переход к нашим, имел какие-то планы. Василий вздохнул. – Не готовил. Я надеялся, что Красная Армия до Кемница дойдет, а когда увидел – американцы город заняли, связался по почте. Еще удивлен был, что послание дошло. Хаос, многие службы не работают. – Бумаги упакованы? – В прорезиненную ткань. Брызг, скажем, от дождя, не боятся, но опускать в воду целиком не рекомендую. Плохо, переплыть реку с таким грузом чревато потерей информации. Можно найти и надуть камеру от автомобиля или соорудить маленький плот и рюкзак с бумагами уложить на него, но риск велик. Случись волна, и документы будут безвозвратно утеряны. А это военно-промышленные секреты, технологии. Для того, чтобы нашим конструкторам самим выйти на этот уровень, возможно, потребуются многочисленные исследования, годы работы. Игорь, как и Василий, осознавал всю важность добытой информации. Но как выбраться к своим? Беженцев много, все с сумками, баулами, рюкзаками. Поэтому его поклажа любопытства вызвать не должна, но есть некий момент. Беженцы шли с восточной стороны немецких земель в западные. Во-первых, от страшных русских, которые должны, по мнению немцев, теперь мстить и насаждать свою идеологию. А во-вторых, на восточных землях немцы сопротивлялись особенно упорно, бои шли жестокие и разрушения были огромные. Людям негде было жить, предприятия разрушены, а стало быть, негде работать и получать зарплату. В итоге смешалось все – идеология, экономика, бытовые и жилищные проблемы, потери на фронте и под бомбежками родственников и друзей. На восток, к русским, шли единицы, и такие беженцы вызывали повышенный интерес со стороны союзников. Американцы старались не выпустить со своего сектора людей – носителей промышленных, военных, финансовых секретов. – Если мне сейчас, ночью, пойти? – спросил Игорь. – Дело твое, но не советую. Действует комендантский час, американцы стреляют без предупреждения. Лучше отсидеться у меня до утра. Давай спать ложиться. Василий постелил Игорю на диване. На улице громыхнуло два выстрела. Василий досадливо поморщился. – Если убили или задержали кого-то, могут устроить облаву. На всякий случай покажи свои документы. Игорь паспорт дал. Василий открыл его буквально на секунду, вернул. – Значит, родственник из Штеттина, Эрих, инвалид. – Яволь! – У тебя хороший немецкий, как у берлинца. У американцев в подразделениях переводчики есть, имей в виду, постарайся без акцента говорить, если из Штеттина. – Учту. Легли спать. Утром поднялись одновременно. Снова попили чаю с хлебом. И чай жидкий и хлеб тонюсенькими кусками, только чтобы желудок не сосало, а сытости никакой. После скудного завтрака Василий рюкзак потрепанный вынес, горловину развязал. – Я сверху старую мужскую одежду положил, вдруг досматривать будут. Но если прикажут вытряхнуть все, ты засыпался. Оружия, как я понимаю – нет? – Командование приказало не брать и союзников не трогать во избежание международного скандала. – Оно понятно. Когда выходишь? – Прямо сейчас. – Тогда ни пуха ни пера. – К черту. Василий вывел Игоря через черный ход. На улицах народу мало, люди стараются без нужды американцам на глаза не попадаться. Периодически проносились джипы с «джи-ай», как назывались пехотинцы США. Никем не остановленный, Игорь выбрался из города, сразу за ним перекресток с указателями. К Дрездену дорога прямо ведет. По обочине редкой цепью беженцы бредут с многочисленной поклажей – чемоданы, рюкзаки, сумки, некоторые коляски детские катят, но вместо детей – имущество. С ревом по шоссе проезжали грузовики, проносились джипы. Солдаты на беженцев не обращали внимания, как будто немцев не было. Игорь мысленно Василия поблагодарил. Он на обочине не один, внимание не привлекает. А когда к Кемнице от советского сектора шел, был в одиночестве. И никто не досматривал, не обыскивал. А сейчас при нем важные документы. Почти на каждом перекрестке к беженцам присоединялись новые скитальцы. Игорь ни разу не видел автобуса или гражданского грузовика с людьми. Даже когда пересекали железную дорогу, не проходили по ней поезда и паровозных дымов не видно, хотя они заметны за много километров. Похоже, транспортное сообщение оккупационные власти не наладили, а союзники здесь не первую неделю. Перед разрушенным городом, где только окраины уцелели, контрольно-пропускной пункт. Несколько солдат стоят редкой цепью поперек шоссе, лениво поглядывают на беженцев, жуют жвачку. За спинами висят карабины Гаранда. Сбоку, на обочине, на раскладном стульчике сидит офицер, стеком играет. Упущение у Игоря было, не знал он званий американских. Мимо солдат прошел, не поднимая головы, смотрел в землю, плечи безвольно опустил, дабы показать, насколько опечален он и морально раздавлен ситуацией. Повезло, не остановили, хотя многих мужчин останавливали. Женщины и дети проходили свободно. Половина пути пройдена. Есть хотелось. На ужин два кусочка хлеба, на завтрак кусок, а Игорь привык утром есть плотно. Неизвестно, как день сложится. На ближайшем перекрестке направо повернул, шоссе почти такое же, а людей намного меньше и все бредут к Дрездену, один Игорь от города. Любому разведчику известно, что скрыться легче в толпе. Или вещь прятать среди подобных, даже на виду, тогда в глаза не бросается. И как накаркал. До своих десяток километров остался, когда на перекрестке КПП. Палатка армейская, на дороге три солдата и джип. Игорь обратил внимание, что американские подразделения насыщены автотранспортом. Причем, в отличие от советских или немецких военнослужащих, ездят в джипах только по двое. Влево поворот и дорога вела к городскому аэропорту, а прямо – к деревне и далее к реке, за которой уже советский сектор. Между деревней и рекой лес рукотворный, где все деревья по линеечке, рядами, с просеками. Игорю одного взгляда хватило, чтобы мгновенно все ухватить. Для разведчика жизненно важно определиться. Конечно же, на Игоря, идущего против движения, обратили внимание. Солдат остановил его, бросил по-немецки: – Аусвайс. Игорь паспорт из кармана пиджака достал, предъявил. Солдат осмотрел бегло, взял Игоря за локоть, повел к палатке. Внутри стол, пара раскладных стульев. На одном офицер сидит, курит сигару. Солдат положил на стол паспорт Игоря, доложил по-английски. Офицер солдата отправил, стеком паспорт к себе придвинул, просмотрел. – Куда направляешься? – на чистом немецком спросил. – В Чехию, в Моравии у меня родственники. – Почему таким путем? Из Штеттина в Чехию короче маршрут. – В Дрезден заходил, господин офицер. Тетка там жила. А город разрушен, не нашел я ее, даже не знаю, жива или нет. – Хм, сам из Штеттина, акцент берлинский. – Жил там, учился, перед войной вместе с родителями в Штеттин перебрался. Американец не так прост, диалекты немецкого языка знает, языком владеет, как родным. Явно из контрразведки. – Почему не служил? В паспорте была отметка, что не военнообязанный. – Язва желудка у меня, обострения частые. – Хм, даже в фольксштурм не призывали? – Не успели. – Что в рюкзаке? Сними и покажи. Игорь рюкзак сбросил, стал горловину развязывать. Офицер вдруг спросил: – Что в карманах? – Ничего. – Руки вверх подними. Игорь выполнил приказание. Офицер обыскал карманы, ощупал. Видимо, надеялся найти оружие, а может, ценности. Мародеров хватало. – Покажи рюкзак. Если ничего запрещенного нет, можешь продолжить путь. А у Игоря в голове мысль – что делать? Свернуть шею? Разборки и скандал. Но это если его поймают. Ударить и убежать? Не серьезно, за ним солдаты кинутся, застрелят. И нельзя, чтобы ценные документы в руки союзников попали. Игорь горловину, затянутую шнуром, развязал. Сверху ношеная одежда. Офицер брезгливо стеком стал одежду ворошить. Что-то ему не понравилось, наклонился. Второго такого удобного момента не будет. Игорь согнутой в локте рукой ухватил офицера за шею, сжал удушающим приемом. Офицер засипел, а сил крикнуть, позвать на помощь солдат нет. Ртом воздух пытается хватать, лицо побагровело, а Игорь захват сильнее сжимает. Офицер задергался, потерял сознание. Игорь вытащил у него из кобуры «Кольт М1911». Все, игры кончились. Если за ним будет погоня, оружие пригодится. Пистолет большой, в карман не влез, сунул его за брючный ремень. Схватил паспорт, в карман пиджака отправил. В принципе, на документ плевать, фальшивка, но там фото, а это след, улика. Затянул горловину рюкзака, лямки на плечи накинул. Наклонился к офицеру, пульс на сонной артерии прощупал. Жив! Заднюю стенку палатки приподнял, осмотрелся – никого, подполз под брезентом и в сторону. Некоторое время он палаткой от американских солдат прикрыт будет. Дойдя до ближайшего дерева, кинулся бежать. Сейчас главное – уйти подальше. С минуты на минуту офицер придет в себя, поднимет тревогу или его обнаружат солдаты. Кинутся искать. Хорошо, собак у союзников Игорь не видел, тогда труба, догонят. Игорь успел пробежать метров двести, когда сзади грохнул выстрел. Ага, объявили тревогу, На столе у офицера полевой телефон стоял, сейчас начнет трезвонить в штаб о нападении. Игорь добавил хода, хотя понимал, чем быстрее бежит, тем раньше выдохнется. Но раньше, в рейдах, успешно преодолевали по десять-пятнадцать километров, причем с полной выкладкой. С полкилометра промчался, когда услышал сзади нарастающий звук моторов. То, что американцы по шоссе рванут к советскому сектору, это понятно. Но два джипа неслись по просеке. Лес ухоженный, чистый, спрятаться негде. Игорь к ели, густой и высокой, подбежал, подпрыгнул, за ствол уцепился, вверх взбираться стал, словно обезьяна. Через несколько минут внизу промчался джип, остановился в сотне метров на перекрестке просек. Игорь видел, как солдаты, не выходя из машины, встали, осмотрелись. Чем в немецких лесах для преследователей хорошо, видимость отличная. Иди или медленно езжай по просеке, каждое междурядье осматривай. Солдаты так и сделали. Один плюхнулся на водительское сиденье, медленно поехал, второй стоял, держась за рамку ветрового стекла, головой по сторонам вертел. Оба джипа скрылись. У Игоря кисти рук исцарапаны, сидит неудобно, но спускаться не спешил. Мимо проехал еще один джип. Пахло бензином, донеслись несколько слов, и все стихло. Поведение немцев Игорь знал, а как будут действовать американцы? Прочешут лес на машинах и успокоятся? Или вокруг леса поставят патрули? Теоретически могли поставить противопехотные мины, но немцы их ставили, когда в лесу было много людей, скажем – партизанский отряд или воинская часть, прорывавшаяся из окружения. Вряд ли ради него одного будут ставить мины. Время обеденное, до вечера далеко. Игорь рисковать не стал. Осторожно изменил положение тела, уселся поудобнее. Но у елей, даже больших, ветви гибкие, сидеть неудобно. Тем не менее терпел до темноты, ночью, в лесу, человека отыскать нереально, как иголку в стоге сена. Игорь спустился с дерева, сделал упражнения, разминая затекшие руки-ноги. Перекусить бы, заодно воды попить. По звездам определился с направлением, ему на юго-восток. В лесу ели и сосны, воздух хороший, дышится легко. А еще по упавшей хвое шагается неслышно, как по резине. На опушку вышел неожиданно. Четверть часа стоял неподвижно. Но ни звука, ни движения. Глаза наши так устроены, что в первую очередь видят движущиеся предметы. За четверть часа, что он стоял, часовой или патрульный, если он есть, пошевелился бы, несколько шагов сделал, шумно вздохнул, кашлянул, закурил. Одним словом – выдал себя. Но Игорь ничего подозрительного не услышал и не увидел. Взял в руки пистолет, пошел вперед, как в рейдах ходил, чтобы ни одна веточка не хрустнула. Впереди луг или поле, открытое пространство, поросшее травой. С шага на бег трусцой перешел, потому что на открытом пространстве чувствовал себя неуютно. Втянувшись, побежал. Через час, когда дышать натужно стал, перешел на шаг, восстанавливая дыхание. Таким образом, передохнув четверть часа, снова побежал. И снова через час на шаг перешел, посмотрел на часы. Судя по времени, километров около пятнадцати преодолел. Потянуло свежестью, сыростью, и Игорь вышел к реке. Ширина приличная, течение влево, по проплывающему мусору определил. Что делать? Сам бы переплыл, течение спокойное, не то что на горных реках, где вода ледяная, а течение такое, что с ног сбивает. За груз, за документы боязно. Вдруг замочит, все труды тех разведчиков, что собирали их, прахом пойдут. Деревьев рядом не видно, берег голый. Да и были бы, чем срезать ветки? Ни топора, ни ножа с собой. Было бы славно пару толстых веток срезать, соединить брючным ремнем, на мини-плот рюкзак уложить. Походил по берегу в надежде наткнуться на ящик из боеприпасов, дверь, корягу, да мало ли деревянного мусора. К разочарованию своему, ничего подходящего не нашел. И деревни или фольварка поблизости нет. Можно было бы там дверь с сарая или дома снять, даже под угрозой оружия. Другой берег, где наши, близко, а как перебраться? Недалеко должен быть мост. От шоссе он влево побежал, трассу не пересекал, стало быть – дорога справа должна быть. Туда и повернул. Не ошибся, все же служба в разведке научила ориентироваться в пространстве. Мост был, а около него, перед въездом, заслон. Армейская палатка, рядом джип, а на мосту часовой маячит. Игорь улегся, наблюдать стал. За час не прошел ни один человек, не проехала ни одна машина. Ночью это понятно, комендантский час. Гражданским ходить и ездить запрещено, а для военных река как граница, разделяющая секторы оккупации. Игорь отошел подальше от моста, но в пределах видимости. Отыскал ямку, подгреб разный мусор. Сам улегся, мусор – траву, листья, ветки, на себя набросал, замаскировался. Придется лежать, чтобы посмотреть днем, как будут пропускать пешеходов, если они, конечно, будут. Время тянулось медленно. Но вот посветлело на востоке. Игорю любопытно было – утром привезут другую смену караула или останутся прежние? Плохо, что не ожидается потока беженцев, легче проскочить. Рассвело, по шоссе к мосту «Додж» проехал. Странно было на машине, которая поступала по ленд-лизу и примелькалась в Красной Армии, видеть белые звезды. «Додж» остановился у палатки, сразу высыпали солдаты и неспешно вышел офицер. Из «Доджа» выгрузили термосы с едой. Солдаты уселись кушать. Кто на землю, кто на подножку грузовичка. Офицеру завтрак занесли в палатку. Но вновь прибывших солдат не было, караул остался прежний. В «Додж» погрузили опустевшие термосы, и он укатил. С советской стороны на мост въехала двуколка, которую остановил часовой. После проверки документов часовой повозку пропустил. Потом показались несколько беженцев с американской стороны. Часовой заставил показать, что находится в сумках и чемоданах. Тьфу, дотошный попался. Солдат действовал по приказу либо от скуки, все развлечение. Вообще-то, насколько заметил Игорь, американцы несли службу более небрежно, чем немцы или русские. Многое зависело от командиров. На мосту часовой сменился в двенадцать. Скоро – через час или два – снова привезут обед в термосах. И Игорь решился на авантюру. Пройти мост без досмотра не получится, значит – его надо проехать. Выбрался из укрытия, пошел от моста в сторону Дрездена. Через пару километров, когда мост уже не виден был, уселся на обочине, стал ждать знакомый «Додж». И он не заставил себя ждать, показался из-за поворота. Игорь улегся поперек дороги, лицом вниз. Риск был, водитель «Доджа» мог объехать его по обочине и умчаться, а то и вовсе переехать. Вдруг водила пьяный или безбашенный? Звук мотора все ближе, Игорь в напряжении. Все же заскрипели тормоза, хлопнула дверца. Рядом с Игорем остановился человек. Игорь вскочил резко, водитель в испуге отшатнулся, а разведчик ему пистолет в живот упер. При водителе оружия нет, карабин или автомат в кабине. Игорь стволом на кабину показал – сядь на свое место. Сам рядом сел, на пассажирское. Как объяснить, что ему через мост надо? И водителя убивать он не намерен. Сначала медленно по-немецки сказал, но тот не понял. Игорь выматерился, а водитель и спроси: – Ты русский? – Словак, – соврал Игорь. – Мне на ту сторону надо. Перевези и вернись назад, я тебе не сделаю ничего плохого. Водитель понял не все, пришлось повторить медленно. – Ты откуда язык знаешь? – спросил Игорь. Все же необычно, что американец, пусть и плохо, но понимает язык, говорит. – Мой дедушка еще до большевистской революции в Одессе жил, потом эмиграция. – Ты подъезжаешь к мосту, как обычно. Но не останавливаешься у палатки, а едешь через мост, потом по дороге, высаживаешь меня и возвращаешься. – Почему ты не хочешь пройти через мост сам? – У меня нет документов, могут задержать. – Ты не из СС? Не военный преступник? – Я даже в армии не служил. Хватит разговоров, езжай. Водитель тронул машину, искоса поглядывал на Игоря, на пистолет в его руке. Опасался выстрела или раздумывал – что предпринять? Вполне мог изобразить из себя героя, при приближении к заставе наброситься на Игоря, попытаться обезоружить. Только водитель не знает, что Игорь из разведки и нападение на него не удастся. Понятно, солдаты с поста начнут стрелять, а у Игоря в «Кольте» всего шесть патронов. До палатки с солдатами двести метров, сто. Игорь прижался к задней стенке кабины, в угол. Так он менее заметен. «Додж» – легкий грузовик, вездеход, все колеса ведущие, наши солдаты его любили за неприхотливость, проходимость и надежность. В Красной Армии «Доджи» использовали как тягачи для легких пушек, той же «сорокапятки». Завидев знакомую машину с термосами, солдаты высыпали из палатки. Грузовичок подъехал, но не развернулся, а ринулся на мост. Часовой успел отскочить в сторону. Все оторопели от удивления. Водитель пьян? Никто стрелять не думал. Сразу за мостом Игорь показал рукой влево. – Сворачивай! «Додж» повернул, понесся по дороге. Пришедшие в себя солдаты стали свистеть. Как же, их обед уезжает в советский сектор! Метров через триста Игорь приказал остановиться. Сразу за мостом останавливаться было нельзя. Вдруг сдуру пальнет кто-то? А на триста метров, да без оптики, не каждый солдат попадет. «Додж» затормозил. Игорь выбрался из кабины. – Ты извини, парень. У меня выбора не было. Не держи обиды. Будь здоров. Спасибо тебе. Водитель развернулся на пустынном шоссе. Похоже, он и сам не верил, что так легко обошлось. Газанул и поехал к мосту. Игорь некоторое время смотрел ему вслед, потом пошел по асфальту. Можно не прятаться, не скрываться. Метров через сто из-за кустов окрик: – Стой! Подними руки и подойди. Около деревьев, за кустами, наш заслон из нескольких солдат с пулеметом, во главе с младшим лейтенантом. Игорь подошел спокойно. – Я из армейской разведки, старшина Катков. Свяжитесь с майором Гуковым из разведотдела. – Сними рюкзак, предъяви для досмотра. Игорь команду выполнил. Начальник заставы сам подошел, взялся за горловину. Игорь спокойно, не повышая голоса, сказал: – В рюкзаке секретные документы из американской зоны. Залезешь в рюкзак, звездочки с погон слетят. Тебе оно надо? Младший лейтенант руку от рюкзака отдернул, как будто змею увидел. Ну их, разведчиков, пусть начальство разбирается.Юрий Корчевский Ученик Путилина
Глава 1 Несчастный случай
Все же хорошо после напряженной трудовой недели выбраться из города на отдых. Пятница, вечер. Павел сложил папки с делами в сейф, опечатал, отправился на вокзал, на электричку. Полчаса в набитом людьми вагоне, и вот он уже в родных пенатах. В пятницу все, у кого есть дом за городом, либо родня, устремляются на встречу с природой. Свежим воздухом подышать, поесть свежих овощей прямо с грядки, не отравленных химикатами. А Павлу сам бог велел за город, родители-пенсионеры там проживали. Благо – по линии железной дороги, добираться удобно. Своей машиной доберешься не быстрее по пробкам, да и нет авто у Павла, не заработал еще. Кредиты брать не хотел, это как удавка на шею на многие годы. Удивлялся, как люди берут кредит в банке на вещи, без которых можно обойтись легко, например на смартфоны. Каждая новая топ-модель стоит, как месячная, а то и двухмесячная его зарплата. Вполне можно обойтись смартфоном дешевым. Функция телефона – позвонить. А в соцсетях часами зависают только бездельники, которым времени не жалко. Так же и с машиной. Какие его годы? В армии срочную отслужил, потом учеба в юридическом институте, в Следственном комитете служить начал. Должность самая маленькая – рядовой следователь, на погонах по две маленькие звездочки, если к армейским званиям приравнять – лейтенант. Сказать, что от службы в восторге был, так нет. Больше работы бумажной. Запросы, экспертизы, поручения. Но по нынешним временам – стабильность, денежное довольствие выше средней зарплаты по региону, положение, перспективы роста. Считал – все впереди, квартира, семья, машина. В двадцать четыре года кажется, что все лучшее еще впереди. Поскольку родители простые труженики, то и богатое наследство не светит, всего самому добиваться надо. Но по натуре Павел оптимистом был. Впрочем, в его годы пессимистов почти нет, жизнь еще не била жестоко. К родителям наезжал каждую неделю, если дела позволяли. Хоть и учился в Питере, а друзей-приятелей почти не осталось, разъехались по местам службы, работы. Павлу еще повезло, как отличник попал на службу в госструктуру. И всяко лучше в Следком, чем в УФСИН. Конечно, были «блатные», которых богатые родители пристроили юристами на свои производства, но таких единицы. Приехав, быстро перекусил, переоделся и на огород, родителям помочь. Земля, она ухода требует. Грядки вскопать, кусты обрезать, забор подправить. Ребенок он в семье единственный и поздний, помогать есть необходимость. Да и самому приятно летом свежую клубнику с куста поесть или яблоко. Правда, таких вкусных яблок, как на юге, здесь не было. То ли сорта яблонь не те, то ли погодные условия. Все же Ленинградская область – не благословенный Краснодарский край. Как стемнело, посидели за чаем, поговорили. У родителей новостей никаких, какие новости на пенсии? Больше Павел говорил о том, что в городе произошло. А потом и спать. В деревянной избе ничего не изменилось. Как спал в детстве в своей комнате, так и сейчас там. Кровать, письменный стол, два стула и шифоньер с одеждой, вот и вся обстановка. После напряженной недели засыпал быстро. Показалось, хлопнуло что-то, громко, недалеко. Наверное – приснилось. Перевернулся на другой бок, а уже отец трясет за плечо. – Паш, вставай. – Ночь же еще! – В соседнем доме Василий чудит. Напился, домочадцев гоняет, а ныне за ружье схватился. Как бы худого не вышло. Ты бы сходил, ружьишко отобрал, а то у него одно бабье царство – жена и три дочки. Не хотелось сон прерывать, идти, но раз отец просит… К тому же Василий был мужиком спокойным и работящим, пока трезвый. А как выпьет, с катушек слетал, домочадцы прятались то в сарае, то к соседям бежали. Поутру Василий не помнил ничего из «подвигов», а рассказывали – не верил. Конечно, сейчас можно полицию вызвать. Ружьецо отберут, самого Василия в «обезьянник» определят, штраф выпишут. Да с чего его платить, если Василий случайными заработками перебивается? Нет в селе работы и в городе не берут, если только дворником, так ныне конкуренция велика из-за среднеазиатских гастарбайтеров. Ладно, потратит десять минут, заберет ружье и спать вернется. Зашел на соседний участок, навстречу жена Василия, тетя Катя, метнулась. – Паша, не ходил бы ты в дом. Как бы чего дурного не случилось. – А дочери где? – Они у родни в Питере. Василий-то опять напился, бузотерит, в грудь себя бьет, обиды вспоминает. Это повторялось почти каждый месяц. Василий был «чернобыльцем», участвовал в событиях на Чернобыльской атомной станции, был ликвидатором. Только многие получили инвалидность, пенсии, а его государство обошло. Для Василия обида, ведь болячек полно, да и зубы сплошь железные, свои сразу после ликвидации аварии выпали. – Тетя Катя, я быстренько. Ружье только заберу. – Я патроны-то спрятала, уж неделю как. – Выстрел-то был, я слышал. Патроны могли быть в двустволке. Не положено так ружье хранить, заряженным, но кабы все жили всегда по закону. Павел на крыльцо поднялся, дверь распахнул, а перед ним стволы и перекошенное злобой лицо. – Изыди! И тут же выстрел. Павел предпринять ничего не успел, слишком неожиданно. В грудь удар сильный, дикая боль, в глазах потемнело, слабость мгновенно накатилась, упал. В голове мысль мелькнула: «Зачем?» И отключился. Сколько так пролежал – не знает. А только открыл глаза – сверху белое. Выстрел вспомнился. «В рай попал? Или это больничный потолок?» Сделал глубокий вдох, боли в теле не почувствовал. А должна быть боль, в грудь Василий стрелял, тоже мне, соседушка. Скосил глаза – окно, свет дневной бьет. Перед окном стол. От души отлегло, не умер, все земное. Дверь хлопнула, вошел кто-то – и женский голос: – Павел Иванович, вставать на службу пора. Женский голос незнаком, но его назвали правильно. Привстал, оперся о локоть. В комнате тетенька лет пятидесяти, на стол завтрак собирает. Странно, он не видел ее никогда, а память на лица у него фотографическая. Встал, с удивлением увидел на себе исподнее. Кальсоны, белая рубаха. Вроде подобное в кино видел про старину. – Пожалте умываться, Павел Иванович! – снова тетка и полотенце протягивает. А где умываться? Осмотрелся, увидел дверь, шагнул. В конце коротенького коридора умывальник. Очень давно был у родителей похожий. Вверху умывальник полукруглый с соском, ниже железная, клепаная раковина, под ней ведро. Роскошь для деревень, похоже – довоенной или послевоенной поры. Да ладно, не привыкать, не боярин. Умылся, вытерся и в комнату. На столе баранки, чашка ароматного чая, в вазочке сахар крупными кусками, щипчики, сахар колоть. Что-то шевельнулось в душе. Странность есть. Пиленого сахара в магазине он не видел давно. Тетка вышла, а Павел к пожелтевшему зеркалу в углу. Рубаху задрал, а кожа чистая. Никаких шрамов от ранений. За руку себя ущипнул – не снится ли все? Да нет, от щипка боль. Бросил кусок сахара в чашку, ложкой размешал, откусил баранку. Ух ты! Давно такого не ел. Мягкая, свежая, сверху маком присыпана, духовитая. Необычным завтрак получился. Обычно чашка кофе и печенье. Обедал в час дня уже в столовой Следкома. Неплохо кормили, но все же не домашняя пища. А ужинал обычно дома. А сейчас он где? Комната не родительского дома и не съемной квартиры. Подошел к окну и замер. Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Неизвестная ему улица. Проезжая часть мощеная, по тротуарам люди идут, но одежда странная, такую не носят уже век, а то и два. Глаза потер, но ничего не изменилось. Конный экипаж проехал. Копыта цокают, на передке кучер сидит в картузе. И вывески просто наповал сразили. «Лавка купца Стасова. Лучшая рыба!». Или «Харчевня господина Воеводина». И вывески старомодные, какие видел на картинах. Это где он? Подошел к шкафу, дверцу распахнул. На плечиках мундир, не похож ни на форму Следственного комитета, ни на какую другую. Темно-зеленая куртка, серые шаровары, кепи. А еще юфтевые сапоги. Здесь же висела серая шинель и серый же плащ для ненастной погоды, папаха для зимы. А еще – большая черная кожаная кобура с огромным револьвером. Полиция была утверждена в 1715 году императором Петром I, и первоначально штат ее был невелик. Полицмейстер, его товарищ (заместитель), четыре офицера и тридцать шесть нижних чинов. Кроме того, дьяк и десять подьячих для ведения делопроизводства. Для огромного уже в те времена города мизер. И потому в 1718 году полицмейстеру передали армейский пехотный полк, все чины которого стали полицейскими служащими. Функций на полицию было возложено много – пограничная охрана, выдача паспортов, надзор за питейными учреждениями, уголовный сыск, пожарная безопасность. С годами, кроме городских управлений во главе с полицмейстером, появились полицейские части и участки во главе с участковыми приставами, околотки во главе с околоточными надзирателями. Самые нижние чины – городовые. И попасть в полицию, получить жетон полицейский было непросто. Предъявлялись жесткие требования. Возраст от 25 до 40 лет, крепкое телосложение и здоровье, рост не менее 2 аршин и 5 вершков (169 см), русской национальности и обязательно православные (иудеев не брали категорически). Кандидат должен был иметь не менее трех классов обучения в училище, предъявить справку, а еще положительные отзывы из полка или от полиции по месту проживания. Большая часть полицейских новобранцев прошли службу в армии, были уволены по выслуге лет либо семейным обстоятельствам. Служить в полиции было не только почетно, но и выгодно. Например, полицейский надзиратель, имевший чин, равный прапорщику в армии, получал 450 рублей жалованья в год против 300 рублей у армейского прапорщика. Полковник полиции получал в год 1500 рублей довольствия, 700 рублей столовых и 600 рублей на разъезды, кроме того, обеспечивался квартирой от казны. А полковник в армии имел 750 рублей в год, вдвое ниже и без всяких доплат. Правда, гвардейские офицеры имели вдвое больше, да еще премии из личной казны императора в дни его тезоименитства. В городах был положен один городовой на 500 жителей, на четырех городовых – 1 старший. Всего в Санкт-Петербурге было 38 полицейских участков по состоянию на 1866 год или 58 кварталов. Кстати, в Зимнем дворце была своя дворцовая полиция, в 1861 году она насчитывала 30 человек, в 1905 году их было 144 человека. Павел форму решил примерить. Не ходить же все время в исподнем, нехорошо. Оделся – шаровары, рубаха с поперечными погонами, сапоги, кепи. Все пришлось впору, как будто на него пошито. Опоясался ремнем с шашкой и револьвером в кобуре, подошел к зеркалу. И едва себя узнал. На него смотрел бравый полицейский, каких видел на редких картинах в музеях. Прямо театрализованное представление, маскарад. Но все это чужое, надо снимать. Если его застанет хозяин, можно получить по шее, разрешения ему никто не давал. Однако вошла тетушка, всплеснула руками. – Павел Иванович! Вы, как всегда, вовремя! Уже экипаж прибыл. Какой экипаж? Он не ждал никого. Однако решил идти. Надо же разобраться, в какую историю он влип, а сидя в комнате ничего не узнаешь. Вышел из дома, обернулся. На углу номер – пятый. Еще бы улицу узнать, да не написано. Что город Питер, это ясно, с запада легкий ветерок, явно морской, с запахом йода, соли. А еще вдали виден купол Исаакиевского собора, его не спутаешь с другим, ориентир отличный. У пролетки кучер стоит, при виде Павла колпак с головы снял, поклон отвесил. – Доброе утро, господин Кулишников! Епрст! Что творится – непонятно. Имя, отчество, фамилия – его, но время другое. Ни машин, ни электричества, ни телефона! На улице ни одного столба с проводами. А должны быть – электрические, телефонные. Хоть бы узнать, какой год? Павел уселся на сиденье пролетки. Мягко, удобно. Возничий сразу вскочил на передок. – Как всегда, сперва на службу? – Именно так. Пролетка по каменистой мостовой шла мягко, благодаря огромным колесам, но шумно. Цокали копыта лошади, громыхали окованные железом ободья колес. Перебрались через мост. – А какой сегодня день, братец? – спросил Павел. В старых фильмах он слышал такое обращение. – Шутить изволите? Двадцатого дня мая месяца одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года от рождества Христова! – отчеканил кучер. Павел был в шоке. Как он попал на полтора века назад? Такого быть не может! Но вида не подал. Мало того, еще были вопросы. Почему его приняли за своего? Он никогда этих людей не видел, но они правильно называют его имя, фамилию. Похож? Но голос, привычки, походка – другие. Не может быть двух абсолютно одинаковых, даже однояйцевые близнецы имеют отличия, пусть и минимальные. Был повод подумать. Но не сейчас, когда цейтнот. Теперь же вести себя спокойно, осторожно. Он стал осматриваться по сторонам. Похоже, едут они в сторону Гороховой улицы, одной из трех центральных, наряду с Невским проспектом, или как называл его государь Петр – Невская першпектива. Однако проехали дальше. Кучер лихо подкатил к зданию, у входа стоял полицейский. При виде Павла вытянулся во фрунт, отдал честь. Сразу за входом его встретил подьячий, как позже узнал его должность Павел. – Доброе утро, господин прапорщик. Изволите ознакомиться с почтой? – Изволю. – Я уже вам на стол положил. Сверху срочные, из канцелярии. – Пройдем, почитаешь. Прочитать Павел мог бы и сам, да не знал, где его рабочее место. Подьячий засеменил на полшага впереди, угодливо распахнул дверь, Павел моментально осмотрелся, увидел вешалку, повесил на нее кепи, пригладил волосы, уселся за стол. – Чти там срочные! – приказал Павел. Подьячий по очереди стал читать письма. Написано канцелярским языком, но вполне понятно. В общем – указания, ничего реально срочного. Павел поинтересовался: – Какие происшествия случились? Во всех оперативных службах обычно с этого вопроса начинался рабочий день. – Один момент! Вернулся подьячий с чиновником «стола приключений», который вел журнал о всех, ставших известными, происшествиях – убийствах, кражах, драках с поножовщиной, разбоях. Павел пробежал взглядом журнал. Написано каллиграфическим почерком тушью. Единственно, что мешало читать – знаки «ять». Знаки эти были отменены советской властью после октябрьского переворота 1917 года. Драка в трактире, ничего серьезного, карманная кража, ущерб невелик – три рубля. А вот это существенно – убийство на Адмиралтейской. Улица в центре, бедные там не живут, дома частные, а не доходные, не дома, а хоромы. Многие из домов старой постройки до сих пор хорошо сохранились, ибо строили добротно, на века. Не чета нынешнему массовому строительству, где используется труд гастарбайтеров. Выглядит неплохо, а по сути – недолговечно и уж двести лет точно не простоит. Судя по записи, на происшествие поехал полицейский урядник Абрикосов. Фамилия известная, но в Москве. Вроде промышленник, владелец кондитерской фабрики. Ничего нового в мире не появилось, судя по записям «стола приключений». Так же грабят, убивают. Надо бы съездить, посмотреть. Интересно, как эти полицейские дела расследуют. – Я поеду на Адмиралтейскую, посмотрю. – Как изволите, господин прапорщик. Пролетка у подъезда ждет. Только осмелюсь напомнить, через два часа ежедневное совещание у начальника Сыскного отдела. Память услужливо подсказала фамилию. – А разве Путилин уже приехал? – Нет, но он, как всегда, точен. – Спасибо, я не забыл. И ехать недалеко, два квартала, но если на каждое происшествие пешком, то к вечеру подошвы сотрешь. Шутка, на полицейских сапогах подошва двойная. В таких зимой, да с теплым носком нога не мерзнет. На пролетке доехали быстро. У искомого дома несколько человек. Один из них, судя по бляхе – дворник. Перед Павлом расступились. Он вошел в дом. Слуг и домочадцев не видно, но со второго этажа слышен разговор. Легко взбежал по лестнице. У дверей одной из комнат плачущая женщина, рядом две зареванные девицы. – К убитому вчера посторонние не приходили? – из комнаты мужской голос. И в ответ, тоже мужской: – Никак нет-с. Мимо меня мышь не проскочит! – Не сам же он себя убил? Стало быть – был посторонний. Павел прошел в комнату. На ковре, на левом боку лежал убитый, мужчина лет пятидесяти, в костюме-тройке. Под головой кровавая лужа расплылась. Увидев вошедшего Павла, со стула вскочил полицейский урядник, в звании вроде старшины. Павел – прапорщик, по-армейски – лейтенант. Был еще офицерский чин поменьше – подпрапорщик, соответствующий младшему лейтенанту. – Убийство, Павел Иванович! – доложил урядник. – Мыслю – тяжелым предметом по голове ударили. – И где этот предмет? – Не обнаружен. – Из карманов, из комнаты что-либо пропало? – Не могу знать! – Женщин допросить надо было. – Виноват, не успел. Павел подошел к женщинам. – Кто обнаружил тело? – Я. – Представьтесь. – Лукерья, жена хозяина. – Во сколько это было? – Без четверти одиннадцать. Я смотрю – свет в комнате горит. Чего керосин попусту жечь? Открыла дверь, а он… Женщина снова заплакала. – К убитому подходили? – Было такое. Сначала подумала – плохо ему, а как кровь увидела…. – Не дотрагивались? Я имею в виду – пытались помощь оказать? – Не было, он уже не дышал. – Теплый или остыл? – Не помню. – Портмоне у хозяина при себе было? В карманах? – Зачем его дома носить? В горке хранил. Горкой называли письменный стол для работы стоя, столешница наклонена, чернильница стоит. Вдова подошла,откинула столешницу. Там стопка бумаги, очиненные гусиные перья, песочница с сеяным мелким песком – написанное присыпать, чтобы не смазать. И здесь же кожаное портмоне. Павел взял его в руки, раскрыл, показал содержимое женщине. – Все здесь? Или пропали деньги? В портмоне пачка бумажных банкнот разного достоинства. Грабитель не взял бы часть, прихватил все. Похоже, версия ограбления отпадает. – Ценные предметы, может быть, пропали? Перстень или табакерка? – Господь с вами, сударь, не курил он и табак не нюхал. А кольцо обручальное на пальце до сих пор. – Может быть, ссорился с кем-то? Женщина переглянулась с девицами. – Вроде нет. Павел почувствовал – неправду говорит. – Члены семьи все на месте? – Сына нет, Прохора. – Где же он, позвольте спросить? – Не знаю. Вчера был дома. – Где-нибудь служит? – Да нигде он не служит! – выступила вперед одна из девиц. – Только и знает, что в карты играть. Это уже интересно. В карты могли проигрываться состояния. Не это ли явилось причиной ссоры и убийства? Но какие нервы должен иметь убийца, если это сын? Ударил папеньку и смылся? Куда? – Родня еще в Петербурге есть? – Нет, мы сами тверские, здесь еще не обзавелись. Надо срочно проверить, где сын убитого. Складывалось впечатление, что он каким-то боком причастен к трагическому событию. Павел подошел к уряднику. – Берите девушку, похоже – она знает, где ее брат может находиться, постарайтесь доставить сюда. И поаккуратнее, без применения силы, по возможности. – Слушаюсь! – А я отправлюсь в Сыскное отделение. Урядник с девушкой вышли. Павел посмотрел на часы, откланялся. Как быть с трупом, он не знал. Надо срочно изучать наставления, приказы, свод законов империи. Без этого плохо. В свое время отправил бы труп на судмедэкспертизу. По крайней мере, была бы установлена причина смерти, но есть ли в Петербурге такие врачи? Вроде бы должны быть так называемые полицейские врачи. Но где они, каковы их функции, он не знал. Павел поторапливался. Одно дело на пролетке ехать, другое дело пешком. На тротуаре полно людей, не будешь же расталкивать? Едва-едва успел. Интересно было посмотреть на начальника Сыскной полиции. В дальнейшем Путилин Иван Дмитриевич стал легендой сыска. Современники считали его человеком одаренным, наблюдательным, добродушным и вежливым. Но очень смелым. Своим продвижением по службе и наградам обязан только своему умению видеть то, что другие не видели, аналитическому складу ума, способности делать выводы. Начинал полицейским чином, в звании титулярного советника в отделении полиции рядом с Сенным рынком. Там поднаторел в раскрытии карманных краж и разбоев. В декабре 1867 года получил коллежского асессора, в январе 1870 надворного советника. И дорос до действительного статского советника, чина гражданского, приравненного к генерал-лейтенанту в армии. Сыскная часть расположена на углу набережной канала Грибоедова и Львиного переулка. А полицейская управа на Садовой улице. В кабинете Путилина уже три офицера, Павел был последним. Остальные в Сыскной полиции – нижние чины. По моде тех лет Иван Дмитриевич имел пышные бакенбарды. Моду такую завел государь Александр II. Чиновники, как это водится, императору стали подражать. Путилин поприветствовал собравшихся, открыл «книгу приключений», как назывался журнал происшествий, зачитывал криминальные события, спрашивал – кто конкретно занимается и есть ли какие-нибудь наметки по делу. Спрашивал Иван Дмитриевич по старшинству. Первым отвечал ротмистр. Павел слушал внимательно, на лету хватал образец для ответа и сумел достойно доложить. – Все свободны, уезжаю к Федору Федоровичу на совещание. Федор Федорович Трепов был обер-полицмейстером Санкт-Петербурга. Именно по его предложению была создана Сыскная полиция, и он предложил кандидатуру Путилина, разглядев в полицейском задатки отличного сыщика. Российской империей управлял царь Александр II, сменивший Николая I. Удостоен был эпитета «освободитель» в связи с освобождением крестьян от крепостного права в России и победой в войне за независимость Болгарии от османского владычества. Жаль только, недолго помнили болгары, кому обязаны свободой. И в Первую и Вторую мировые войны выступали на стороне немцев против «братушек», да и в более близкие времена на них надежды не было. То красный свет строительству газопровода включат, когда значительная его часть, морская, уже построена. То запретят строительство атомной электростанции в Беляне, когда по подписанному контракту уже строительство идет. То памятник русскому солдату Алеше осквернят, то запретят пролеты российских самолетов над своей территорией. Пожалуй, Александр II, как никто другой из императоров после Петра I, провел больше всего назревших реформ. В 1857 году ликвидировал военные поселения, в 1861 году отменил крепостное право, в 1863 году провел финансовую реформу, в этом же году реформировал высшее образование, в 1864 году прошли Земская и Судебная реформы, в 1870 году реформа городского самоуправления, на следующий год – реформа среднего образования, в 1874 году военная реформа. По Ключевскому: «Александру II досталось обременительное наследство. Он не хотел показаться лучше, чем был, и часто был лучше, чем казался». За период его правления Российская империя приросла Средней Азией, Северным Кавказом, Дальним Востоком, Бессарабией, Батуми. В 1867 году Русская Аляска была продана Америке за 7,2 миллиона долларов. По договору Россия передала Японии все Курильские острова в обмен на Сахалин. Уступки на двадцать лет обеспечили нейтралитет США и Японии для России на Дальнем Востоке. В 1858 году по договору с Китаем Россия получила Забайкалье, Хабаровский край, часть Маньчжурии. Но некоторые реформы запоздали, разразился экономический кризис. Устойчивый рост показывало развитие железных дорог. Павел не подозревал, что ему лично придется встретиться с государем. Он вновь направился на Адмиралтейскую, в дом, где произошло убийство. Туда уже вернулся урядник, да не один, с уловом, сыном убитого. Сын был изрядно пьян и «поплыл». – Не хотел я папеньку убивать, случайно вышло. – Урядник, засвидетельствуйте показания, для суда пригодятся. Незатейливое какое-то отцеубийство и убийца – слабохарактерный недоумок. Талантов хватило только проматывать отцовские деньги. Оставшуюся часть дня Павел изучал законы Российской империи. В его кабинете, в книжном шкафу собраны все тома, вместе с поправками, а также уложения, постановления. Понятно, что за три часа только несколько страниц одолел, все же не беллетристика легковесная. Еще один том забрал домой. Телевизора, как и интернета, нет, так проведет время с пользой. В бумажнике обнаружил несколько бумажных купюр и мелочь, решил на обратном пути заехать в «Пышечную», сохранившуюся до современных дней. Заведение было широко известно всем петербуржцам и многим гостям города и располагалось на углу Невского проспекта и Большой Конюшенной. Туда отвезла его пролетка. – Ждать? – спросил кучер. – Езжай! Боже, какие восхитительные ароматы! В пышечной народу полно. Выбор пышек, пирожных, пирожков – огромный. Чай горячий, ароматный, из самовара, к чаю подавали кусковой сахар. Подкрепившись, повеселел, отправился на съемную квартиру. Мысль мелькнула – далековато он живет, надо бы поближе к службе найти. Многие так и делали. Проезд на извозчике дорог, конка ходит редко, особенно зимой. Однако жилье в центре совсем не дешевое, Павел предполагал. В его время было так же. Учитывая служебный транспорт, можно было повременить. На квартире разделся, нашелся домашний халат и тапочки. Мысль мелькнула. Каков был этот Кулишников? Ведь полный его тезка! А может, и не тезка, а он сам, только в другом измерении. Ну не должно совпадать всё – имя, фамилия, внешность. А еще занятно было, что он надел халат и тапочки, хотя был брезглив и никогда чужих вещей не носил. Обычно чужие вещи пахнут прежним хозяином, а теперь он запахов не уловил, как будто вещи после стирки. Начал читать нехотя, потом увлекся. Начало темнеть, и он зажег свечи в канделябре и оторвался от свода законов, когда в комнате хозяйки, через стену, настенные часы пробили полночь. Спать пора, завтра наверняка день не из легких, потому как не знает толком ни сотрудников, ни законов, тех многих деталей, которые отличают новичка.Ближе к обеду его вызвали к Путилину. – Присаживайтесь, голубчик. У меня к вам деликатная просьба. – Помогу, если это в моих силах. – Сейчас объясню. Попал я вчерашним вечером в неприятную ситуацию. Возвращался из Парголова в столицу на одноколке. И вдруг из темноты четверо мужиков, да с топорами. Один лошадь под уздцы схватил, а трое подступились. Требуют бумажник отдать, не то зарубят. Один из тех, что совсем с цепи сорвался, готов был топор в дело пустить. Главарь остановил. Бумажник из сюртука вытащил, а другой часы на цепочке из часового кармана выхватил, причем цепочку дернул так, что петлю на брюках порвал. Бога благодарю, что жив остался. – Совсем обнаглели! Самого начальника Сыскной полиции ограбили! – О том никому пока! – Велика ли потеря? – Часы жалко, подарены Федором Федоровичем за службу, с дарственной гравировкой, известной фирмы «Буре и сын». Полагаю, рубликов сто стоят, как не больше. И в бумажнике двести тридцать было. – О! Отобрали половину месячного жалованья Павла, если по количеству судить. А Путилин продолжил: – Мыслю я, это как раз «парголовские черти». Точно сказать не могу, они обычно жертв своих убивают. И лиц в темноте я толком не разглядел, уж очень темно было. «Парголовскими чертями» называли жестокую банду, около полугода терроризировавшую жителей пригорода столицы. Грабили только в темноте на дорогах. Местные уже знали, по вечернему времени не ездили. А кто транзитом следовал в столицу – вот же они, уже огни города видны – жестоко расплачивались за свою торопливость и беспечность. И Путилин едва не пострадал, ибо оружия с собой никакого не брал, иногда только кастет. – Прикажете сыскное дело завести, Иван Дмитриевич? Путилин фыркнул возмущенно. – Полноте, сударь. Мщения желаю и поимки. Вы, как человек не семейный, да из драгунов, очень могли бы помочь. – Внимательно слушаю. – Данилу Плещеева знаете? Себя шире и силы немереной, жеребца на спор поднимал. Полагаю маскарад устроить. Данилу в женское платье одеть, в темноте усы-то видно не будет. Он со мной в коляске, а вы ездовым, уж простите. – Вроде как на живца хотите людишек разбойных выманить? – Абсолютно точно! – Я согласен! – выпалил Павел. – Затея опасная. – Я готов. – Тогда приготовьте оружие. Револьвер, только не в кобуре. И палаш обязательно. И в цивильном. Палаш – вроде длинного кинжала. С шашкой несподручно, ее не спрячешь, да и мешается. А палаш – штатное холодное оружие артиллерийских расчетов. Под полу верхней одежды спрятать можно и применить в нужный момент. Путилин продолжил: – И я вооружусь, и Данила. Тогда встречаемся в восемь вечера. Проедемся до Парголово и назад. Думаю – после полуночи кататься уже бесполезно. Да и на следующий день всем на службу. – Разрешите идти? – Павел Иванович! – укоризненно покачал головой Путилин. – Вы уже не в армии. – Но на государевой службе! – Можете быть свободны. В своем кабинете Павел проверил револьвер. Вычищен, заряжен, вот только не стрелял из него никогда Павел. Упущение большое, личное оружие должно быть пристреляно. Получил под роспись у урядника палаш. В потертых ножнах, явно побывавший в боях, потому как на клинке зарубки есть. Зато без ржавчины и смазан, из ножен выходит свободно и беззвучно. После службы, когда в отделении остались только двое дежурных, на пролетке доехал до съемной квартиры, переоделся, поужинал и снова в отделение. В коридоре едва не испугался. Навстречу ему тетка дородная и с усами. – Фу ты, Данила! Напугал. – Я сам себя в зеркале испугался! Ха-ха! Уселись в пролетку. Павел на место ездового, на передок взгромоздился. Путилин и Данила на мягкое сиденье. От лошади сильно пахло терпким потом. Пролетка мягко покачивалась на рессорах. По Невскому народ гуляет, все в нарядах добротных. Выехали за город, не спеша добрались до Парголово, дали лошади отдых. Данила с наслаждением выкурил папироску. Отправились в обратный путь. И, как назло, никакого нападения. На следующий день поездку повторили, снова безрезультатно. И еще одну, с нулевым эффектом. С каждой поездкой Путилин мрачнел. Получается, он, начальник Сыскной полиции, кавалер четырех орденов и медали, не может изловить грабителей, людей примитивных, алчных и жестоких. Повезло на четвертую ночь. За предыдущие поездки устали. Днем работа, а потом полночи в напряжении. И это сказывалось, Павел ловил себя на мысли, что хорошо бы запереть дверь и хоть пару часов вздремнуть. Голова соображала туго, отвечал он на вопросы с задержкой. И в эту ночь выехали уже без особой надежды на успех. Не зря говорят, Бог помогает терпеливым и настойчивым. Не успели отъехать от последней городской заставы на пару верст, как из ночной темноты появились грабители. Все шло по сценарию, описанному Иваном Дмитриевичем. По всей видимости, роли у грабителей были расписаны. Один сразу к лошади, схватил за уздцы. Двое к пролетке справа, один слева, чтобы не сбежал никто. У всех в руках топоры. В умелых руках оружие страшное. А на Руси издавна каждый деревенский мужик умел с топором обращаться мастерски. Никто не успел ни слова сказать, как Данила треснул грабителя огромным кулаком по харе. Тот без звука рухнул. И Павел, и Путилин схватились за палаши. Ими сподручно топоры отбивать. Пока револьвер выхватишь, пока курок взведешь, ибо самовзвода не было, можно схлопотать удар топором. Но грабители не убоялись, вступили в схватку. Еще неизвестно, кто одержал бы верх, если бы не Данила. Еще один удар кулаком в грудь бандита. Хруст костей, вопль – и еще один повержен. На другого оба сыщика навалились разом, топор из рук выбили. Павел применил удушающий прием, грабитель и обмяк. Четвертый, державший лошадь, видя, как развиваются события, бросился наутек. – Держи его! – закричал Путилин. Павел принял команду на свой счет, побежал. Ориентировался по топоту ног убегавшего бандита. На ходу ухитрился палаш в ножны убрать, достать из внутреннего кармана револьвер, взвести курок и выстрелить. Целился вниз, по ногам. Для него было важно захватить живого грабителя, чтобы допросить можно было, а лучше всего награбленное вернуть. Особенно хотелось часы карманные Путилину возвратить. Грабитель только ходу поддал. Павел закричал: – Стой! Буду стрелять! На мгновение остановился, повел оружие на звук ног, нажал спуск. Вспышка выстрела ослепила. Да о чем говорить, если патроны шпилечные, допотопные, заряжены дымным порохом. В ночи дыма не видно, а белым днем было бы целое облако. Грабитель завопил и упал. Павел подбежал. – Кричал же – стой! Куда тебя? – Ой, в ногу! Как палкой ударили, не чувствую! – Оружие есть? – Нож-складенец. – Давай сюда. О! Ничего себе складенец. Лезвие едва не в локоть длиной. Павел нож в свой карман убрал. – Вставай, идем к пролетке. – Больно! – Сам виноват. Топай, не зли! А то я еще выстрелю, уже в башку твою глупую! Троих у пролетки уже Данила повязал. Полицейский не церемонился, узлы завязывал крепко. Одного, которого он первым ударил и который все еще без чувств был, положили под ноги седокам. Раненого усадили на передок, соседом к Павлу. А еще двух веревками к экипажу привязали. Лошадь медленно пошла к городу. Тяжеловато ей с таким грузом. За пролеткой семенили грабители. До Сыскной полиции добирались долго, сдали задержанных в кутузку. Было такое зарешеченное помещение, ныне его называют «обезьянником». Ехать домой? Спать уже некогда. Да и грабителей по горячим следам допросить надо. Если в банде другие члены есть, узнав об аресте, разбегутся, ищи их потом. Так думал Павел, и так решил Путилин. – Павел Иванович, голубчик! Все понимаю – устал, спать хочется. Но надо бы допросить грабителей. Вам двое, мне двое, до утра управимся. В принципе, так и надо действовать, пока разбойники в шоке от задержания, в себя не пришли. Помощь раненному в ногу бандиту оказал полицейский Данила. В армии научился, и в полиции часто приходилось помощь оказывать раненым. Доктора-то поди найди, а «скорой» не существовало в принципе. Да и будь она, как вызвать карету к пострадавшему? Перебинтовал, кровь остановил, а пулю из раны доставать уже доктор в тюрьме будет, если раньше не повесят. За «парголовскими чертями», как прозвали банду в народе, не только грабежи, а и смертоубийства. Закон за такие преступления карает сурово: или виселица, либо каторга, на которой долго не живут, слишком суровые условия в Сибири. Работы для каторжников тяжелые, в каменоломнях, на рудниках. Для уголовников условия намного жестче, чем для политических. Если Павел допрашивал разбойников жестко, то Иван Дмитриевич вежливо, чего разбойники не заслуживали. Оказалось – все из Парголовского пехотного полка, солдаты должны были демобилизоваться и решили домой вернуться с «капиталом». Парни деревенские, насмотрелись, как городские живут, завидно стало. И не придумали ничего лучше, как грабить. Мало того, жажда наживы была столь велика, что не останавливались перед убийствами. Рубили топорами даже женщин, снимали с убитых украшения, стягивали кольца и перстни. И если бы не такая подвижная ловушка на «живца», то их бы поймать не удалось, поскольку через несколько дней солдаты уже поехали бы домой. Ценности, добытые неправедным путем, хранили в общем тайнике. Путилин и Павел сразу решили содержимое тайника изъять. Если кто-то из сообщников остался на свободе, может воспользоваться. Взяли с собой самого «разговорчивого», который не стал запираться, и снова в пролетку. Лопату прихватили, на облучке ездовой сидит. Утром рано, едва рассвело, уже прибыли на место. – Тут, – ткнул пальцем под большую сосну разбойник. – Бери лопату и копай! – приказал Павел. Сам взял в руки револьвер, предупредил: – Вздумаешь бежать, башку прострелю без предупреждения и оставлю в этой же яме. – Грешно не отпевать, – ответил разбойник. – А ты других убивал и не отпевал? Или свечи в храм ставил, святцы читать священнику заказывал? Не зли меня, копай. Земля рыхлая, копать легко, да и зарыты ценности были не глубоко. На два штыка лопаты углубился разбойник, как железо лопаты звякнуло о железо сундука. С трудом вытащили из земли деревянный сундук, окованный железными полосами, откинули крышку. Путилин сразу показал пальцем: – Мои часы и бумажник! – Иван Дмитриевич, лучше бы вам забрать. Иначе только после суда вернут, как без часов-то? – Верно. Павел сам и бумажник достал и часы. Путилин открыл крышку, часы остановились, запас хода за четверо суток иссяк, стрелки застыли. Иван Дмитриевич определил часы в часовой карманчик на правой стороне брюк, прицепил цепочку. И бумажник открыл. Деньги были на месте. Павел распорядился кучеру: – Грузите сундук вместе с разбойником. Да не на запятки, а нам под ноги. За сиденьем для пассажиров была площадка, на которую ставили сундуки путешествующих. У богатых были кожаные кофры. Они легче, элегантнее, чем деревянные сундуки. А чемоданов еще не было. Если вещей не много, везли в саквояжах. Грузить сундук с ценностями на запятки небезопасно. Добрались до Сыскной полиции к полудню, втащили сундук в помещение. Путилин сразу приказал составить опись содержимого. Опись проводили при двух свидетелях, как положено по закону. Описывать долго, поэтому привлекали дворников. Они всегда сотрудничали с полицией. Обычно дворниками работали татары, трудились добросовестно, на улицах чисто. Вообще некоторые сферы деятельности захватили явочным порядком. Например, почти во всех ресторанах официантами были молодые мужчины из Твери. И место передавалось по наследству. Многие лодочники – чухонцы. Весь Петербург стоял на реках и ручьях и без лодки во многие районы города добраться затруднительно. Изначально на Васильевском острове улиц не было, а по примеру Голландии каналы, и назывались они линиями. После смерти Петра каналы пришли в запустение, их засыпали, а название «линия» осталось. Именно линии, а не улицы, проспекты, переулки или тупики. Путилин подозвал Павла. – Павел Иванович, главное сделано. «Парголовские черти» под замком, награбленное изъято. Езжайте домой, голубчик, отдыхайте. А завтра с утра дело оформлять и в суд. Сыскная полиция работала быстро. Если злодей задержан и доказательства есть, нечего его содержать. Суд решит, куда его определить. На каторгу, на виселицу или в тюрьму. Членовредительством, как то: выжиганием клейма с надписью «ВОР» на лбу, либо вырыванием ноздрей, отрезанием языка – уже не занимались. Павел уснул прямо в пролетке, и разбудил его извозчик: – Господин Кулишников! Мы на месте! – Спасибо, братец! Что-то сморило меня. В комнате разделся и спать. Какое же это счастье – спать в уютной постели вволю! А утром проснулся с мыслью: «Какой сегодня день недели? На службу он ходит уже шесть дней. Или семь? Должны же быть выходные? Понятно, что у полицейских ненормированный рабочий день, переработки как правило. Надо узнать у хозяйки. Хотя нет. Иван Дмитриевич говорил – сегодня оформлять дело и подавать в суд. Все равно выспался, дома делать нечего. Надо бы найти квартиру поближе к службе. Очень много времени уходит на дорогу. А надо бы так, что пешком да неспешно пять-десять минут». На службе взял образец дела, все оформил, перепроверил. Непривычно писать гусиным пером и тушью. С непривычки испортил два листа, тушь упала, кляксы получились, пришлось листы переписывать заново. Уже и «яти» стал ставить, где надо. Закончив дело, подошел к дежурному надзирателю. – Не подскажете, как можно комнату или квартиру поближе снять? – Да чего проще? Вон в ведомостях объявления. Берите, читайте. На столе у дежурного лежали «Невские ведомости». Павел снова уселся за стол в кабинете. Одно объявление показалось интересным. Судя по адресу – рядом. Вернул газету дежурному, спросил – далеко ли адрес? Для перепроверки. Все же многие улицы имели другие названия. После революций и Великой Отечественной войны массово переименовывали, потом нагрянула демократия, и улицы снова стали переименовывать. То прежние, дореволюционные имена возвращали, то новые давали. И с памятниками такая же вакханалия. Сносили, ставили на их место новые. Отправился смотреть. Действительно, от отделения Сыскной полиции – один квартал. Сейчас рядом с этим адресом стоит храм Спаса-на-Крови, на месте гибели императора Александра II. Частный одноэтажный дом, для квартиранта отдельный вход, комната меблированная и цена подходящая – четыре рубля в месяц, ежели без пансиона. А ежели завтракать и ужинать, то восемь. Павел договорился о полупансионе – только завтрак. Вручил задаток и получил ключи. Завтра первое июня, начало месяца, сегодня можно переехать. Пришлось нанимать извозчика. Вроде не семейный, а вещей набралось много – форма летняя, зимняя, парадная, по две пары обуви к сезону, да головные уборы, бритвенный прибор, да прочего набралось так, что всю пролетку загрузил. К вечеру же и все вещи развесил в шкафу. Возня утомила, зато радовала перспектива поспать на полчаса больше. Павел по определению был совой. Спать любил ложиться поздно и так же поздно вставать. В понедельник предупредил дежурного о смене адреса. Случись вызвать на происшествие, чтобы нашли сразу. А немного позже Путилин его удивил, да не только его. Павел в кабинете сидел, когда из коридора донесся шум. Вышел полюбопытствовать. У стола дежурного старик сидит с окладистой бородой, по одеянию – селянин, на голове колпак, на ногах – плетеные лапти. Одно слово – беднота. И дежурный ему втолковывает: – Тебе не сюда, дед. Здесь серьезное заведение, полиция. Всяких супостатов ищем. А будешь отрывать от работы, вытолкаю взашей. А селянин вдруг расхохотался. Бороду снял и колпак, и перед Павлом и дежурным предстал Иван Дмитриевич собственной персоной. – Как я вас провел? А ведь действительно, начальника никто не признал. А всего-то накладная борода, немного грима и другая одежда. Тогда не знал Павел, как и многие сотрудники Сыскного отдела, что Путилин мастер по переодеванию. То в священника вырядится, то в солдата, а то и босяка из низов, как сегодня. Прямо актер в Путилине умер. И переодевался в дальнейшем Иван Дмитриевич часто. Причем переодевания помогали делу, позволяли выходить на след подозреваемого. А еще, поскольку первое число месяца, после обеда прибыл на пролетке казначей полиции с охранником, вооруженным полицейским. Холодное оружие имели все полицейские, а с огнестрельным хуже. Всего имелось револьверов на тридцать процентов от штатной численности. Позже, когда появился русский «смит-вессон», оснащенность возросла, но не до конца. И только после массовых выступлений 1905 года, да с производством дешевого и надежного «нагана», револьверы имели уже все полицейские. Никто из власть предержащих подумать не мог, что волнения могут быть массовыми. Ведь царственная особа, это посланник Божий, данный народу на управление. А народ стал бунтовать, подстрекаемый разного рода партиями. К сожалению, все силовые структуры зреющее недовольство проморгали. А если кто из агентов и докладывал, то начальство отмахивалось. Власть считала главным злом уголовников, к политическим относились снисходительно. Мол, бузят по молодости, по недомыслию. Политический ссыльный вместе с уголовником не находился, мог брать в ссылку до 5 пудов багажа (80 кг). Им, в отличие от уголовников, дозволялось носить собственную одежду, а не арестантскую робу, пользоваться постельными принадлежностями. Они могли приобретать в тюремной лавке один раз в неделю продукты и предметы обихода. Имели право читать газеты и журналы, могли общаться между собой, им давали свидания с родными, но не более двух раз в неделю. Режим более чем лояльный. Не вразумились, подстрекали народ. Кончилось потом все февральской революцией 1917 года и октябрьским переворотом. Страна, имевшая полновесный золотой рубль и пятую экономику в мире, скатилась к гражданской войне. Знали бы еще революционеры, что многие из них закончат свою жизнь в 1937 году. Жалованье получили все, ходили довольные. И Павел получил свои сорок рублей, жалованье полицейского прапорщика. По заведенному порядку офицеры вечером пошли в трактир по соседству, попили пива, да с пирогами, пообщались. Такие посиделки были редки, но сотрудников сплачивали.
Глава 2 Лодочники
В Петербурге появилась банда, грабившая дома. Причем не только грабили, но убивали домочадцев. Обер-полицмейстер Трепов приказал Сыскной полиции в кратчайшие сроки сыскать злодеев и задержать. Дело резонансное, как правило, грабили и убивали людей в домах богатых – чиновников, купцов, промышленников. На совещании офицеров у Путилина высказывались разные версии. Сначала думали – слуги были наводчиками, зачастую из зависти, злобы. Так ведь и слуг убивали, что делало версию маловероятной. В городе росли и множились слухи об огромной банде. Люди состоятельные стали нанимать дополнительную охрану. Сыскной отдел озадачил всех информаторов. В среде низшего сословия такие были. Кто-то доносил за деньги, другие – чтобы от полиции было послабление, не посадили за проделки, пусть и не очень серьезные, но незаконные. Без информаторов нельзя, они были и будут во все времена и в любой службе, как бы она ни называлась. Достоверные сведения изнутри банды можно получить только от людей, действующих в самой группировке. Они знают членов, место их жительства, о совершенных преступлениях и готовящихся. Но пока никакой «стукач» никакую информацию дать не мог. И Путилин решил вечером попытать счастья сам. После службы переоделся, надев тряпье, измазался грязью, взлохматил волосы, в общем, выглядел настоящим мошенником, бродягой. И отправился в трактир у Сенного рынка. По прежней службе знал, что место это злачное, порядочные люди туда не заходят, опасаясь быть ограбленными или избитыми. Были слухи, что и водка там продается не казенного производства, а кустарного и скверного качества. Уже само это было серьезным нарушением закона со стороны владельца трактира. Но по поговорке: не пойман – не вор. Хоть и служил прежде в этом районе Иван Дмитриевич, а не боялся, что узнают его, настолько «маскарад» изменил облик. Водочки заказал, закуску скромную – ржаной хлеб и селедку. Незаметно для окружающих ухитрился водочки на себя плеснуть, для запаха, чтобы не усомнился никто, что пьяница перед ним. Да еще с трактирщиком рассчитался мелкими медными деньгами, якобы милостыня, собранная на паперти. Ну не расплачиваться же десятирублевой ассигнацией, новенькой и хрустящей, пахнувшей краской? Сидел за столом, подперев голову рукой, внимательно слушал разговоры вокруг. Народу в трактире все прибывало, уже тесно сидели, после выпитого говорили громко, особо не стесняясь. Да и кого? Вокруг все свои, гопота, воры, насильники, грабители, можно сказать – близкие по духу. Заинтересовавший его разговор случился ближе к полуночи. Посетители все под хмельком, уже и драки вспыхивали. Здоровенный вышибала не церемонясь хватал драчунов за ворот, выволакивал на улицу. Деритесь там, а в трактире должен быть порядок, чтобы ни посуда не пострадала, ни мебель. Хотя мебель пострадать никак не могла. Лавки и столы массивные, деревянные, такие кувалдой не сломать. А услышал Путилин слова о купце Шумилине, ограбленном три дня назад. Самого купца и жену его спасло то, что у родни ночевали. А двух слуг, вступившихся за хозяйское добро, убили ножами. Добро-то все равно забрали, и много. Один-два человека унести столько не смогли бы, отсюда Путилин делал вывод, в шайке не менее пяти человек орудовало. Одежды вынесли много – шубы, шапки, да еще товаров, припасенных для продажи. А торговал Шумилин тканями, и каждый рулон весил немало, а таких пропало восемнадцать. С виду говорившие о Шумилине похожи на мастеровых, судя по одежде, а вот руки не рабочие. Нет ни мозолей, ни въевшегося в кожу мазута. Мужички встали, направились к выходу. Почти сразу за ними Путилин. Мужички абсолютно не стереглись, никакого понятия о скрытности, болтали громко, не оборачиваясь. В ночи голоса хорошо слышны, и сыщик, отстав от пьяненьких, слышал отчетливо разговор. Между тем мужики вышли к Екатерининскому каналу, ныне имени Грибоедова, спустились с набережной к реке, сели в лодку, отомкнув замок на цепи. Оба сели на весла, и лодка ходко пошла по течению. Путилину приходилось идти быстро, даже временами бежать. Через версту с гаком Екатерининский канал пересекался с Крюковым. Лодка свернула в него, вышла к реке Фонтанке и опять вниз по течению и пристала к берегу у Мало-Калинкина моста. Фу! Сыщик перевел дух. Люди выбрались из лодки, прошли в дом. Путилин, немного выждав, подобрался ближе, рассмотрел номер. Домой отдыхать уже не пошел, скоро утро, направился в Сыскную часть, где вздремнул на коротком и неудобном диванчике у себя в кабинете. Утром, на совещании с офицерами сообщил о мужиках, о разговоре. Самое занятное было в том, что в газетах фамилия купца не упоминалась, да и о самом происшествии упоминалось вскользь. Павел напрягся, все время мелькала и исчезала какая-то мысль. Взял со стола «книгу приключений». Зачитывал криминальные происшествия и втыкал булавку в адрес на карте. Двенадцать грабежей с убийствами и все по набережным рек и каналов. Путилин сразу ухватил догадку. – Лодочники? Награбленное на лодках увозили? Вот почему их свидетели не видели. Ни подвод, ни людей. А ведь ночью городовые службу несут, никто банду не узрел. Очень логично, Павел Иванович! Вопрос ко всем. Что мы можем предпринять? Устроить засаду? Не знаем адреса будущего преступления. Только перехватить лодку с бандитами и награбленным. После обсуждения решено было дежурить по ночам на реках и каналах. Пять офицеров отдела, пять лодок, в помощь сыщикам по паре полицейских из околотков. Каждому офицеру определили местоположение на воде. В основном там, где были перекрестки водных путей. При такой расстановке малых сил удавалось контролировать центр города, на окраины уже личного состава не хватало. Да и сомневались офицеры, что разбойники будут орудовать там. На окраинах живет рабочий люд, мелкие лавочники, особо на грабеже не разживешься. Преступники далеко не дураки, выгоду свою видеть умеют. Павел нашел еще одно упущение в Сыскном отделе. То ли не видел его Путилин, то ли не хватало сил. На весь огромный город, не считая Путилина, четыре офицера по особым поручениям, двенадцать сыщиков в чине унтер-офицеров и двадцать человек нижних чинов. А вопрос касался сбыта краденого. Грабители и воры забирают чужое добро, чтобы продать на рынке, выручить деньги – на выпивку и еду, продажных женщин, на обувь и одежду себе. Задержи сбытчика, сразу двух зайцев убьешь. Вернешь украденное владельцу и выйдешь на след преступника. По мнению Павла, стоило делать подробную опись предметов да человеку наблюдательному обходить рынки. Пойманный на сбыте краденого торговец отпираться долго не будет, ибо тогда сам пойдет под суд, как вероятный разбойник. С советами Павел к Путилину не лез, такой инициативы начальство обычно не любит. Сказал как-то раз, Иван Дмитриевич отмахнулся. Немного позже сказал: – На горячем преступников брать надо, а не на свидетельских показаниях. Найдется грамотный адвокат, скажет – он не скупщик, сам купил, да размер вещички не подошел, решил продать. М-да, сложно. Ибо ни фото еще не было, ни отпечатков пальцев, ни химических меток на деньгах. Сыск только начинал свое существование, не имел опыта. Павел теоретически знал больше, чем весь Сыскной отдел. Но многие знания были неприменимы. Отличное доказательство – отпечатки пальцев с места преступления, а метода еще нет. ДНК биологических жидкостей – слюны, крови, но и его не существует. Вот и остается надеяться на интуицию, знание местных особенностей, логику. К вечеру Павел поужинал, проверил револьвер. Его лодка должна была располагаться на пересечении Екатерининского канала и реки Мойки. Обе водные артерии довольно оживленные днем и пустынные ночью. Мосты есть не везде, на извозчике иной раз объезжать приходится. А реками, каналами пронизан весь город, на болотах построен и в устье большой реки. И на лодке зачастую добраться до нужного адреса быстрее. Многие зажиточные люди имели и выезд – пару лошадей с пролеткой, и лодку у причала рядом с домом. Полицейский департамент имел речную полицию, правда, немногочисленную по личному составу. А на оснащении лодки и небольшой паровой катер. Вот эти лодки и полицейские были задействованы в придачу к сыщикам. Речная полиция располагалась тогда в здании рядом с домиком Петра, недалеко от Петропавловской крепости. Павел уселся в лодку, где уже находились двое полицейских. Они на веслах, он на руле. Для речных полицейских грести – дело обычное, набирались в это подразделение уволенные из флота по выслуге лет или перешедшие на службу, что тоже дозволялось. Гребли мощно, сейчас главное – уйти с Невы, с судового хода. На Неве течение быстрое и глубины большие, морские корабли до Биржи доходят от устья, а то и выше. Идти под веслами пришлось далеко и против течения, но уже через час заняли позицию. Встали в тени набережной. Луна в эту ночь светила ярко, но с воды и набережной их не видно. Однако во вторую половину ночи диспозицию придется менять, встать на другую сторону канала, потому что луна сменит место на небосклоне. Павел попросил полицейских не курить и не разговаривать. Над водой звуки разносятся далеко. Первый месяц лета, но от воды сыростью тянет, зябко. Павел посожалел, что легко оделся. Поверх гимнастерки можно было куртку набросить. По набережной проезжали редкие экипажи, на каналах движения нет. В ту пору люди спать ложились рано и с солнцем вставали. Электричества нет, а при лучине или свечке тонкую работу – писать, читать, шить – долго не выполнишь, глаза устают. Да и платить за свечи надо. Сальные подешевле, однако запах от них. Восковые дорогие, но пахнут приятно. Но хватит одной свечи не более чем на пару часов. Павел посмотрел на часы. Еще час и можно заканчивать. Полицейские откровенно зевали, борясь со сном. Ночью и в неподвижности сложно не уснуть. Ба! Послышался всплеск, потом еще и еще. Полицейские встрепенулись. С Мойки на Екатерининский канал выскользнула лодка. Да не одна, а две. Позже оказалось, что на первой лодке гребцы, а вторая шла на привязи, на буксире. Гребцы на лодке работают слаженно, в такт, гребки мощные. Что это они перевозят во второй лодке? Нормальные люди, которым скрывать нечего, работают днем, а ночью спят. – Стой! – закричал Павел. – Полиция! Гребцы заработали активней. – Хорош ночевать! За весла! – скомандовал Павел. Полицейские принялись грести. А догнать не получается, скорости одинаковы. Павел достал револьвер. – Приказываю остановиться! Или буду стрелять! И для убедительности выстрелил вверх. А еще выстрелом подал сигнал – преследую. Вторым выстрелом из «Лефоше» прицельно по лодке, целясь в гребцов. Промазал, движение их подобны маятнику: согнутся – разогнутся. В темноте ни мушки, ни целика не видно. Но выстрел сыграл свою роль. Поперед лодки уже выгребал ялик с полицейскими с Крюкова канала. Казалось бы, на неизвестной лодке оказались в западне. И спереди и сзади полицейские. Но лодочники думали иначе. Один из гребцов ножом перерезал линь к буксируемой лодке. И гребцы налегли на весла, желая скрыться. Но уже и Павел закусил удила. Он закричал полицейским с другой лодки: – Держите лодку с грузом, а я за беглецами. Сам привстал и открыл огонь из револьвера. Бах! Бах! Шесть выстрелов подряд. И все мимо. Лодка, в которой Павел, раскачивается от мощных гребков. Павел сел, с трудом перезарядил револьвер. Чертовы шпилечные патроны, очень неудобные при перезарядке даже днем, а в темноте вообще мучение. – Суши весла! – приказал он. Полицейские грести перестали, теперь лодку несло только течение, она слегка покачивалась с борта на борт. Павел снова встал. Выстрел, другой, весь барабан выпустил. На этот раз удачнее, на лодке беглецов вскрик и видны только два силуэта. Но уже и мост Мало-Калинкин прошли, впереди Нева. Смогут ли полицейские догнать? Павел недооценил Путилина. У места слияния Фонтанки и Невы маячил паровой катер. Первые пароходы, называемые стимботами, появились в Санкт-Петербурге в 1815 году. Пароход был изготовлен на заводе Берда, имел маломощную паровую машину, развивал ход до 9 км/час и осуществлял движение между Санкт-Петербургом и Кронштадтом. В 1817 году пароходы появились на Волге, ходили между Москвой, Нижним Новгородом и Казанью. Паровая машина приводила в движение гребные колеса – либо два по бортам, либо одно на корме. Гребной винт появился только к концу века. Строительство пароходов продолжалось до 1959 года, а последний пассажирский пароход был снят с линии в 2012 году в Архангельске. На катере слышали стрельбу, сразу насторожились, вывели паровик на середину Фонтанки. А уже по течению к ним несет лодку. Речные полицейские опытные моряки, направили катер на лодку, легкий таран в скулу лодки, и она перевернулась. Люди из лодки выпали, барахтаться стали, орать. Тонуть никому не хотелось. С катера бросали веревки с петлей на конце, по типу татарских арканов, вытаскивали людей на палубу, обыскивали и связывали. Из четверых, находившихся в лодке, вытащить из воды удалось троих. Четвертый не ушел, а будучи ранен Павлом, пошел на дно. Еще один был легко ранен в руку, так что стрельба Павла не пропала. Паровой катер пошел вверх по Фонтанке, взяв на буксир лодку Павла. На перекрестке водных путей катер пристал к берегу. А здесь полицейские уже обыскивают лодку с грузом. В мешках – вещи, много, все в хорошем состоянии. Почти сразу появился Путилин. Сыщик был на пролетке, курсировал по набережной. А услышав стрельбу, поехал на звук. Тут же, на палубе катера, устроили короткий допрос. Задержанные были в шоке после погони и задержания. Да еще смерть приятеля морально угнетала. Сознались в грабеже дома на Мойке. Но Главаря среди них не оказалось, он плыл на другой лодке. Задачей же этих гребцов было доставить награбленное на берег Финского залива, недалеко от устья Невы. А дальше уже дело техники. Допросы, аресты тех, кого разбойники выдали, изъятие из тайников вещей, которые не успели продать, опознание хозяевами. И благодарность обер-полицмейстера и Сыскному отделу и речной полиции. Павел же при первой возможности, как только появились в продаже в России револьверы Смита-Вессона, так называемой 3-й модели, русской, приобрел себе. Почти одновременно с ним появился «Кольт Нэви». В обращении проще, чем «Лефоше», патроны нормальные, не шпилечные и надежные. Револьвер – устройство точной механики, и такую освоили в Туле и Сестрорецке, близ столицы. На суде грабителям и убийцам банды назначили каждому по семнадцать лет каторги. А вскоре произошло происшествие, в дальнейшем изменившее место службы Павла. Рано утром 25 апреля 1871 года камердинер обнаружил в спальне на своей кровати тело задушенного князя Людвига фон Аренсберга, австрийского военного агента, по-нынешнему – военного атташе, работника дипломатического. Скандал сильнейший! Например, убийство посла могло привести к войне. После убийства нашего посла Грибоедова в Персии шах вынужден был отдариться крупным бриллиантом, попавшим затем в хранилище Оружейной палаты, и принести извинения. Как только Путилина известили об убийстве, он, прихватив с собой Павла и еще одного сыщика, выехал на пролетке на Миллионную улицу. На этой улице жили фабриканты, крупные чиновники, дипломаты. Дом, где проживал убитый, располагался рядом с Зимним дворцом. В квартиру убитого вели два входа, парадный с Миллионной улицы и черный, для прислуги, с тыльной стороны дома. С черного хода доставлялись дрова для печи, продукты. Князь имел шесть слуг, из них лишь один кухонный мужик проживал в огромной квартире постоянно, другие слуги на ночь уходили в свои жилища. Князь был холост в свои шестьдесят лет, любил проводить время по клубам и влиятельным знакомым, где перебрасывался в картишки. Он имел свой ключот двери парадного подъезда, отпирал сам. По приезде Путилин и его офицеры были немало удивлены большим скоплением народа. Кроме слуг, которых требовалось допросить, были еще лица высокопоставленные – принц Петр Георгиевич Ольденбургский, министр юстиции Пален, шеф жандармов граф П. А. Шувалов, австрийский посол граф Хотек, градоначальник Ф. Ф. Трепов. Как сказал Трепов, сам государь повелел регулярно докладывать о ходе расследования. Павел, как увидел массу народа в квартире убитого, охнул. Да они затопчут все следы! На месте происшествия никого не должно быть. Но попробуй сказать министру юстиции, что он тут лишний и даже вредит. По тому, каким бесстрастным стало лицо Ивана Дмитриевича, Павел понял, что он думает о том же. Начальство потолкалось, дали кучу наставлений, абсолютно бестолковых. Один Шувалов, шеф жандармов, ситуацию оценил, подхватил австрийского посла под локоток и увел. Наконец-то покои освободились, сыщики приступили к осмотру тела. В комнате беспорядок, видимо, убийцы что-то искали, вещи разбросаны. Для начала начали допрос камердинера. – А скажи, любезный, что могло пропасть у князя ценного? – Дозвольте ящики осмотреть? – Обязательно, как без этого. Камердинер действовал быстро, четко и вскоре доложил: – У князя были французские золотые монеты, двадцать штук, золотые часы-луковицы, два ордена иноземных, серебряная мыльница, три револьвера, а еще… шляпы-цилиндра нет. Он вот здесь обычно лежал. Камердинер показал на край письменного стола. – А это что? – Путилин указал на крепкого дерева сундук, окованный железными полосами и прикованный железными цепями к полу. Такой сундук больше на сейф похож. Путилин подошел, подергал крышку сундука. Не поддается. – Хранилище для дипломатических бумаг, – ответил камердинер. – Князь там и свои личные вещи хранил и служебные. – Откуда знаешь? – Я у князя несколько лет служу, иногда он при мне открывал, удалось увидеть. Путилин беседовал с камердинером долго, выяснил привычки князя, круг его знакомых. Впрочем, расследование это не продвинуло ни на шаг. Среди приятелей и знакомых либо иностранные дипломаты, либо русские дворяне. Вряд ли они пойдут на убийство ради нескольких золотых монет. При допросе других слуг выяснилась интересная подробность, только вчера днем приходил Гурий Шишков, уволившийся три месяца назад. Якобы князь не все жалованье ему отдал. Князя он не дождался и ушел. Путилин тут же послал офицера в адресный стол полиции, узнать адрес бывшего слуги князя. Однако он там не числился. Через стукачей удалось узнать адрес его жены, проехали на пролетке. Оказалось – муж вернулся из тюрьмы, где отбывал двухмесячный арест за драку, но где он, она не знает. Тюрьма никого лучше не делает, не исправляет, а только удаляет из общества на время, а то и навсегда человека, преступившего закон. Побывавшим в тюрьме Путилин не верил. Соблазн украсть, обогатиться, не затрачивая труда, всегда велик. И устоять могут только люди, крепкие духом, для которых честь и порядочность не пустой звук. Путилин через нижних чинов оповестил всех информаторов – искать Шишкова, причем срочно. Сам же переоделся, как и другие офицеры, отправился по злачным местам. В трактир «Избушка» попал Павел. Его задачей было посидеть, послушать и, если ничего интересного для расследования не будет, посетить еще два трактира по соседству – «Калач» и «Три великана». В первом же повезло. За стойкой разговаривали два трактирщика. Один говорил второму, что утром был Гребень, за выпивку хотел рассчитаться золотой монетой не российского производства. Трактирщику она показалась мала по весу, да и вид незнакомый, брать такую монету он отказался. Тогда Гребень рассчитался ассигнацией. Павел, как услышал про монету, сразу вспомнил слова камердинера о французских золотых монетах. Подойдя к трактирщику, назвался шепотом, дабы не все слышали, что он из Сыскной полиции, попросил уединенного разговора. Уже в подсобке удалось выяснить, что Гребень это Гребенников, завсегдатай трактира, бывает здесь часто, но золотом никогда не расплачивался. И даже адрес трактирщик назвал. – На Знаменской улице, третий дом с угла, доходный дом купчихи Пантелеевой, там он проживает. Такого момента упустить нельзя. Павел сразу покинул трактир. На улице подошел к городовому, представился. Пошли вместе, у дома городовой взял в помощь дворника. В ситуации, когда требовался понятой или физическая сила, дворников привлекали часто. Они и жильцов знали хорошо и чем каждый дышит. Взяли Гребня спокойно, пьяненький отсыпался. Разбудили, связали руки. Павел обыск учинил и не зря. И монеты французской чеканки нашел, и часы золотые, которые Гребень еще продать перекупщикам не успел. С Гребнем и изъятыми ценностями на грузовом извозчике, на подводе ломовой, к Сыскной полиции. А там уже Путилин допрашивает Шишкова, информаторы его сдали с потрохами. Путилин результатами поисков и задержаний доволен, папиросу курит, да еще и Шишкова угостил. Задержанный рассказал, что, будучи обиженным на князя, решил его обворовать. Об убийстве не помышляли. Зная распорядок, днем вошли в открытую парадную, поднялись на второй этаж, квартира на котором пустовала. Через окно видели, как уехал князь. Парадную дверь он всегда замыкал своим ключом, а дверь в квартиру оставлял не запертой. Шишков с приятелем Гребенниковым спустились в квартиру князя, успели обшарить все места хранения, выгребли все ценное – часы, монеты, мыльницу. Сильно заинтересовал их окованный железом сундук. Что только ни делали, а открыть крышку не смогли. Решили подождать князя, а как уснет тот, вытащить из карманов одежды ключи и открыть злосчастный сундук. Полагали – там сокровища несметные, ради которых стоит рискнуть. Прятались за шторами. Князь приехал за полночь, слегка пьяный. Раздевшись, улегся в кровать и быстро уснул. Шишков вышел из-за шторы, нашел в карманах две связки ключей. В темноте, опасаясь зажечь свечу, приятели принялись подбирать ключи к замку сундука. Ни один не подходил, видимо, князь хранил ключ отдельно. Добыча показалась маленькой, начали обшаривать карманы одежды князя да шумнули неосторожно. Проснулся князь, спросил: – Кто здесь? Чтобы князь не поднял тревогу, на него накинулись разом, принялись душить. И удушили насмерть. Ночи в Петербурге короткие, начало светать. Приятели выждали, пока на улице никого видно не будет, открыли дверь парадной ключом князя и ушли. Перед уходом Гребенников надел себе на голову цилиндр князя. При этом выглядел нелепо, в поношенной одежде ремесленника и шикарном цилиндре обращал на себя внимание. Путилин доложил Трепову и Шувалову о задержании убийц. Оба тут же приехали в Сыскную полицию, желая самим удостовериться. Сами лично допросили преступников, остались довольны. На глаза начальству Павел попался. Путилин показал на него. – Гребенников его стараниями арестован. – Хм, молод, а способен, значит, – хмыкнул Шувалов. И внимательно Павла осмотрел. Начальство уехало в Зимний дворец, доложить императору. Успех несомненный. К исходу вторых суток преступники задержаны, дело чисто уголовное и политикой не пахнет и близко, как опасались в руководстве. Уголовники в любой стране есть, это понятно. Но в России в последнее время появились разные группы, якобы радеющие за народ, убивали чиновников, жандармов, мутили народ. Царь и двор опасались, что убийство военного агента – дело рук доморощенных революционеров. Тогда могут быть проблемы, особенно если какой-нибудь кружок выдвинет политические требования. А сейчас ситуация благополучно разрешилась. Уже через пару часов к Сыскному отделу подкатила карета, из нее выбрался сам посол, побеседовать с преступниками с глазу на глаз. Не заставили ли полицейские взять на себя чужую вину, уж больно быстро злодеяние раскрыто! Посол долго беседовал с каждым из убийц и разговором остался доволен. Ему придется сообщать своему правителю об убийстве, о скором раскрытии его, и каждый факт в письме должен быть тщательно проверен. Если бы расследование затянулось, это в неблагоприятном свете выставило Российскую империю перед европейскими государствами. На тот момент Австро-Венгрия была страной большой по европейским меркам, влиятельной, сильной в военном отношении. Через несколько дней Путилин, как начальник Сыскного отдела, был приглашен к Трепову, а потом и к государю. Через несколько дней все активные участники поиска преступников были награждены денежной премией. Павлу досталось сто рублей. С отмеченными сотрудниками сходили в ресторан «Медведь» на Невском, посидели. А в ближайший свободный день Павел сходил в Охотный ряд, своего рода универмаг, торговый центр на Невском. Там в первую очередь появлялись европейские обновки. Приоделся в цивильное – костюм-тройка, рубашка, лакированные штиблеты и шляпа-котелок. Но все приобретения – мелочь. Хотелось своего жилья, а не съемного, но дорого, не накопил еще даже на квартиру, не говоря уже о скромном доме. В своем жилье можно купить мебель по вкусу, обустроить. Хотя большую часть времени Павел проводил на службе, на съемную квартиру являлся только спать, да еще выходные проводил, когда удавались. Служба в полиции не «от и до», часто сверхурочная, когда и сутки на ногах и двое без отдыха, и часто без еды, если только на ходу успеешь купить пирожок у уличного торговца. Но постепенно привык, пообтерся, знал все злачные места города, куда лучше ночью в одиночку не заходить, где обитает отребье, где могут убить за три копейки, чтобы на них похмелиться. Здесь обитали воры, насильники, грабители и убийцы, проститутки и скупщики краденого. Почти все обитатели дна не имели документов и могли себя называть под разными фамилиями. Попробуй, найди Малахова, когда он уже Филипповым называется. Павлу был памятен один момент. Привели задержанного, подозреваемого в грабеже. Он утверждал, что крестьянин и только два дня как приехал в столицу. Но Путилин попросил его снять рубаху. А вся спина исполосована старыми рубцами. Оказалось – беглый солдат, которого приговорили к битью шпицрутенами, пропустив через строй. Как побои зажили, солдат снова бежал, украв полковую кассу. Снова был пойман, осужден к ссылке в арестантские роты в Динабург, оттуда тоже бежал. А сейчас влип, поскольку на Путилина нарвался. Павел потом спросил, почему сыщик заподозрил ложь? – А ты руки его видел? Где мозоли от тяжкого сельского труда? Подозрение возникло, что лжет! Павел смотрел, как работает над раскрытием преступлений Иван Дмитриевич, учился наблюдательности, анализу, умению делать выводы. Для всего опыт нужен, а это приходит с годами работы и обязательно под началом толкового учителя. Конечно, теоретическая база была, все же юридический институт закончил. Но не всякий начальник свой опыт щедро передавать будет, ибо подчиненный может оказаться способным и учителя обойдет в профессионализме. А не всем это понравится. Иной учитель выглядит на голову выше всех, но только потому, что подчиненные не растут. Путилин как учитель был превосходен. Показывал, разъяснял, почему сделал так, а не иначе. И если была совершена ошибка, то подсказывал пути исправления ее. Однажды летним вечером Павел прогуливался. Завел себе привычку каждый вечер совершать моцион – вдоль Екатерининского канала до набережной Мойки, потом до Невского и на квартиру. Получалось восемь кварталов, причем немалых. Прогулка давала нагрузку мышцам и очищала голову. Центр почти, народ по вечерам променад совершает, все принаряжены, раскланиваются со знакомыми. Тускло горят масляные или газовые фонари. Дворники у домов на вверенном участке стоят, наблюдают. Случись непорядок – в свисток дуют, сигнал городовому подают. Оттого шпана и гопота в центр обычно не суются, знают – повяжут сразу при нарушении порядка. Однако все равно происшествия бывали. Слишком лакомый кусок для разбойников или грабителей. Угрожая ножом или кастетом, забрал бумажник у господина и ходу! Ибо если догонят, могут побить, и сильно. В Петербурге осенью и зимой погода скверная – с Финского залива промозглый ветер, влажность большая, как во всех приморских городах, скользко, хотя дворники и снег счищают и посыпают тротуары мелкой золой из печей или песком. Зато летом благодать. Темнеет поздно, ближе к полуночи, светает рано. Да и сама ночь серая и короткая. Нет жары, но комары донимают. Когда легкий ветерок, комаров сносит, тогда совсем хорошо. Только подошел к углу набережных водных путей, как крики услышал, шум потасовки. На мостовой легкий возок стоит, люди мелькают. Благостное настроение сразу пропало. Павел помчался вперед, на ходу достал из кобуры под пиджаком револьвер. – Стоять! Полиция! От возка в стороны сразу рванули два мужика. – Стоять! Стрелять буду! И выстрелил вверх. Беглецов это только подстегнуло. По булыжной мостовой в сторону Малой Конюшенной мчатся. Еще можно выстрелить, но неизвестно, как велика их вина? А то можно и самому за самоуправство под суд попасть или быть уволенным. Павел вскочил на подножку возка. От него в испуге отшатнулся извозчик. Да и любой бы испугался. В руке револьвер, волосы взъерошены, глаза горят. – Я из полиции. Что случилось? С сиденья возка голос. Павел даже не понял сперва – женский или мужской? Оказалось – подросток лет четырнадцати. От испуга заикается. – На… нас… напали, сударь! У меня и денег-то нет. – Верно, верно, испугали только мальчонку, – поддакнул извозчик. – Ничего не забрали? Сам цел? – спросил Павел. – Цел. Грабители в сумерках думали, что в возке важный господин или знатная госпожа, есть чего отобрать – сумочку с деньгами, кольца-перстни – цепочку золотую или бумажник с ассигнациями. Да обломилось. А если убытка нет, то и преследовать бесполезно. Ну, задержит Павел неудачников, а что предъявить? Какую вину? Стало быть, и суда не будет, придется с извинениями отпустить. Не факт, что эта же парочка никого сегодня не ограбит, но пока предъявить им нечего. Павел решил сопроводить возок, все-таки подросток напуган. – Далеко ли до дома, юноша? – На Итальянской. – Трогай, – приказал кучеру Павел. Зацокали подковы по булыжнику. Павел уселся на сиденье рядом с подростком, убрал револьвер в кобуру, пригладил ладонями волосы. – Что же мы так поздно? – поинтересовался Павел. – Так я же не один, с Мефодием, – показал на кучера подросток. – Наверное, лучше будет, если будете возвращаться домой пораньше, – заметил Павел. – Непременно так буду делать впредь, сударь. А вы и вправду из полиции? – Что, не похож? Я из Сыскного отдела. – Это где Путилин? – воскликнул подросток. – Именно так. Наслышан о нем? – Дядя сказывал. Ехать недалеко, кучер остановился у ворот особняка. Улица для состоятельных господ. Павел соскочил с возка. – Удачи вам, юноша. – Подождите, сударь! А как ваша фамилия? – Зачем она вам? Прощайте. Павел направился домой. Настроение хорошее, что-то полезное сделал, день не зря прошел. Утром о юноше не вспомнил, службу начал с журнала приключений. Было ограбление ночью, в ноль тридцать, на Большой Конюшенной. В ту сторону побежали неудачливые грабители. Все же удалось кого-то ограбить мерзавцам. Приметы прочитал – двое и одежда совпадает. Теперь все чины полиции искать будут. А к полудню к отделению подкатил возок. Павел с офицерами как раз у Путилина в кабинете собрались. Дверь распахнулась, за ней дежурный полицейский в струнку тянется. А в кабинет заходит шеф жандармов граф Шувалов и с ним вчерашний юноша. И юноша сразу воскликнул: – Вот же он! – И рукой на Павла указывает. Павел увидел, как всегда невозмутимый Иван Дмитриевич брови вскинул. Предположил, наверное, что промашку Павел допустил. Шувалов сначала к Путилину подошел. – Рад за ваш отдел, Иван Дмитриевич. Вчера на племянника моего два грабителя напали, так сыщик ваш отбил! Дозвольте обнять и поблагодарить! Шувалов шагнул к Павлу, взял его обеими руками за плечи, притянул, прижал. И прошептал в ухо: – Зайди вечером, адрес ты знаешь, разговор есть. И уже для всех: – Не буду мешать! Честь имею! После ухода графа Путилин спросил Павла: – Ты чего же молчал? – А что я должен был делать? Грудь колесом и героя изображать? Обычный поступок полицейского чина. Путилин хмыкнул. В самом деле, мужчину красят дела, а не слова. До вечера ничего значительного не произошло. Павел и Путилин встретились уже у дверей, после окончания службы. – Иван Дмитриевич, позвольте не служебный вопрос? – Ради бога! – В какое время можно визиты наносить? – Если приглашены, то к вечернему чаю, это восемь вечера. – Благодарю. – К Петру Андреевичу приглашен? – догадался Путилин. – Точно так-с! – Язык там не распускай, – посоветовал Путилин. – Вроде одно дело делаем, но у нас сыск уголовный, а у жандармов политический. Граф – человек обходительный, но поговорку помни – мягко стелет, да жестко спать. Всю дорогу до своей съемной квартиры Павел думал над словами начальника. Что он имел в виду, говоря про язык? Никаких секретных операций сыск не проводит, и сболтнуть лишнего просто невозможно. На квартире поужинал, почти всухомятку, кусок копченой колбасы с ржаным хлебом и стакан чая с ситным. Неудобно голодным в гости, все же граф и генерал-майор, шеф жандармов, чиновник высокого ранга. Дистанция между ними велика. И приглашает его граф только из приличия, в знак благодарности за племянника. Вышел загодя, почти за час, хотя быстрым шагом идти четверть часа. Своего выезда – экипажа и лошадей – не было. Если торопиться – вспотеешь, потому и вышел с запасом времени. Без пяти восемь постучал в дверь. Слуге назвал свою фамилию, и тот впустил. В домах высокопоставленных чиновников дворянского происхождения Павел никогда не был, из интереса глазел по сторонам. Дом в два этажа, чувствовался достаток. Огромные сени, как называлась тогда прихожая, на второй этаж лестница с мраморными ступенями, рядом скульптура стоит. Сени достаточно освещены многочисленными свечами. Слуга в ливрее проводил Павла в столовую. Огромный стол, персон на двадцать, а сидят двое – сам Шувалов и его супруга, урожденная графиня Елена Ивановна Орлова-Дашкова, бывшая вдова, вышедшая замуж за Шувалова. Насколько знал Павел, у пары имелся маленький, трехлетний наследник. Павел поклонился, Шувалов махнул рукой. – Присаживайтесь, сударь. Разделите с нами трапезу. Слуга тут же поставил чайные приборы. На столе сушки, колотый сахар в сахарнице, конфеты, сухофрукты в сахарной глазури. Павел выпил чашечку превосходного чая, похоже – английского. В тишине попили, супруга встала и откланялась. Граф поднялся. – Пройдем в кабинет. Кабинет на втором этаже, большой, сразу видно, рабочий. На столе, покрытом зеленым сукном, документы, бумаги. В книжных шкафах вдоль стены – законы, уложения, какие-то папки. – Садитесь, Павел Иванович, курите. – Я не курю. – А я балуюсь. Граф закурил папиросу, откинулся на спинку кресла. – Вам нравится ваша служба? – Несомненно, иначе бы ушел. И начальник у меня отличный. – Вижу – не для проформы говорите, уважаете. – Сыщик он от Бога и учитель хороший. – Не надоело с отбросами общества общаться? Грабители, убийцы, сутенеры, воры, насильники. Тьфу! Виселица по ним по всем плачет. – Мы своей службой общество чище делаем. Арестуем убийцу и под суд. – А он отсидит на каторге двенадцать лет и вернется. А пока его в городе нет, из деревни другие придут ему на замену. Чем не вечный двигатель? – Перпетуум-мобиле? Так без полиции совсем плохо будет! Народ должен видеть, что государство в лице полиции его защищает, иначе вовсе тоска! Еще со времен древнего Рима государство должно учить, лечить и защищать своих граждан. – Вы умны для прапорщика. Не хотите перейти к нам? – Вы имеете в виду жандармерию? – Даже посерьезнее— в Третье отделение. Для империи наша служба важнее. Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии – фактически политическая полиция. Каждое государство такую имело, а называться она могла по-разному. Применительно для России – охранное отделение, либо ОГПУ или НКВД, функции-то те же, только служат другой политической системе. Первым начальником, создателем III отделения был граф А. Х. Бенкендорф. Силовую поддержку отделению оказывал отдельный корпус жандармов. Униформу они имели голубого цвета, и это о них А. С. Пушкин писал: «И вы, мундиры голубые, и вы, покорный им народ». Третье отделение делилось на экспедиции. Первая – следила за неблагонадежными, наблюдала за недовольными, организовывала политический сыск, проводила репрессивные меры. Вторая экспедиция занималась раскольниками, фальшивомонетчиками, сектантами, а также обеспечивала работу тюрем для политических – Алексеевского равелина, Петропавловской крепости, Шлиссельбургской крепости, Спасо-Евфимиевого монастыря. Третья экспедиция присматривала за иностранными подданными в империи, фактически выполняя функции контрразведки. Четвертая экспедиция занималась надзором за печатью, цензурой, борьбой с контрабандой, а также личным составом жандармерии. И последняя по счету, пятая экспедиция, занималась театральной цензурой, цензурой переводов с других языков, театральными афишами, контролем над типографиями. Очень похожую структуру скопировали в КГБ. И не зря, очень эффективной оказалась. Но так же как и КГБ, Третье отделение боялись и не любили, хотя необходимость данной структуры понимали как в руководстве, так среди людей разумных. Павел молчал, обдумывая неожиданное предложение. С Путилиным он уже сработался, они хорошо понимали друг друга, и Павел много перенял полезного от сыщика, особенно в практическом плане. Но граф прав. С маргиналами и отбросами общества работать в моральном плане нелегко. Хочется этого гада, хладнокровно убившего двоих малолетних детей, пристрелить или повесить. А вынужден с каменным лицом продолжать допрос, выуживая все новые подробности и улики, свидетелей. Да и большая часть преступников – люди необразованные, у которых всех интересов – украсть или ограбить, деньги промотать в трактире, нажраться от пуза, да еще, чтобы денег хватило на продажную женщину. Никаких интересов в жизни, настоящие животные. Но те хоть себе подобных не убивают, а только пропитания для. Главное отличие преступника от нормального человека в отсутствии жалости, совести. Нет у них таких чувств. Отобрать последнюю монету у нищего старика, либо задушить без угрызений совести молодую женщину – служанку, чтобы украсть серебряный подсвечник и пропить. И никакая тюрьма или каторга его не исправит. Надолго задумался Павел. Его раздумья прервал граф: – Вот что, время уже позднее. Предлагаю вам, сударь, все обдумать, взвесить, может быть и посоветоваться. Только помните, что вы, задерживая преступника, отдавая его под суд, спасаете общество от одного негодяя. А у нас спасаете весь строй, государя. Надеюсь, вы наслышаны о покушениях на императора? – А как же! Покушений уже было два. Одно совершил четвертого апреля революционер-террорист Дмитрий Каракозов. Царь прогуливался с дворянами, когда Каракозов начал стрелять в государя. Толпа бросилась на него, и от самосуда террориста спасла только полиция. Когда его скрутили, связали, подвели к царю, чудом не получившего ни царапины, он сказал: – Ваше величество, вы обидели крестьян. После допросов Каракозова поместили в Петропавловскую крепость, а после суда повесили, третьего сентября этого же года. Второе покушение произошло на следующий год, 25 мая. Антон Березовский, деятель польского национально-освободительного движения, прибыл во Францию, где находился с государственным визитом русский император. Вместе с Наполеоном III они ехали в открытой карете, когда поляк начал стрелять из пистолета. Офицер охраны толкнул террориста, две пули угодили в лошадь. Третьего выстрела не произошло, пистолет разорвало, повредив поляку кисть руки. Террориста схватили, и 15 июля суд отправил его на каторгу в Новую Каледонию. В русских газетах о покушениях широко писали, и Павел негодовал. Как может Третье отделение так небрежно относиться к охране государя? Понятно, что к первому покушению были не готовы. Никто предположить не мог, что у кого-то поднимется рука на императора. Но уже после должны были принять исчерпывающие меры. Была же личная охрана у советских вождей. Да и после падения социализма. При посещении какого-либо города и канализационные люки заваривают, и снайперы на крышах дежурят, и глушители для сотовой связи задействуют. Да много чего еще Федеральная служба охраны предпринимает. Применительно ко времени и условиям пошустрее действовать надо. И телохранителей приставить, и маршруты движения продумать. Ныне никто не увидит гуляющего по саду президента, опасно. Александр Второй любил разгуливать по Летнему саду, не опасаясь фланирующей публики, чем не преминули воспользоваться террористы. Некоторые покушения приводили к успеху. Например, на Столыпина. Разве стране стало лучше? И как факт – покушались на руководителей передовых взглядов. Но Павел еще не знал реальных цифр удавшихся и неудавшихся покушений, например, на киевского прокурора Котляровского, харьковского губернатора князя Кропоткина, шефа жандармов Мезенцева и десятках других. При власти монархической инакомыслие подавлялось, но стоило Александру II ослабить жесткую хватку, дать крестьянам вольную, начались брожения, в немалой степени поддерживаемые либералами-вольнодумцами в европейских странах. Начали образовываться кружки, типа «Земля и воля» или «Народная воля», где молодые люди с жаром обсуждали способы свержения самодержавия. Многие ошибочно полагали, что если убьют царя, на его место придет хороший, добрый. А дело было в системе. Да и начитались книг философов-теоретиков, вроде Кампанеллы «Город солнца». Нет и не может быть такого равноправия! Шувалов, как шеф жандармов, о политической ситуации в стране знал лучше, чем кто-либо другой. Но Павел знал о других, будущих покушениях на государя, о развитии страны, о грядущих революциях и потрясениях, о предстоящих развалах страны. Сначала после октябрьского переворота, организованного большевиками, отделились Финляндия и Польша. Потом Сталин с подписанием секретного договора присоединил земли Западной Белоруссии до Прута и Западной Украины. А с развалом СССР в девяностых от империи уцелела одна Россия, потеряв и в населении и в территориях. И, пожалуй, у Павла перед графом было преимущество. Как там в Библии? Многие знания – многие печали. На квартиру Павел пришел в смятении. Уходить от Путилина не хочется. А с другой стороны – в Отдельном корпусе жандармов для страны он больше пользы принесет. Вдруг получится сохранить самодержавие? Сохранились же многие монархии, главная из которых – Британия. Растеряла многие колонии, но выжила, процветает. Да и контингент будет другой, не дебильные убийцы, а люди образованные. Павел даже понадеялся, что кого-то можно переубедить, вывести из противников режима. Не спал всю ночь, сам с собой спор вел, решал, что предпринять. От предстоящего шага многое в дальнейшей судьбе зависит. Утром пришел на службу с тяжелой головой, не выспавшийся. А Путилин его сразу к себе. – Что решил? – Вы о чем, Иван Дмитриевич? – Не прикидывайся! Предлагал тебе граф перейти в жандармы? – Было дело. – Ты на себя в зеркало посмотри. Глаза ввалились, под глазами круги темные. Значит, не спал, мысли одолевали. Зная, что вчера ты к графу приглашен был, вывод следует однозначный. – Ну да, информация и дедукция. Ничего я не решил. – Там и жалованье повыше нашего будет, и звание тебе сразу на ступеньку повысят. – Я что-то не пойму. Вы от меня избавиться хотите? – Напротив. Рассказываю все, чтобы ты не обижался на меня потом. Как говорится – карты на стол. Ладно, иди, просмотри «книгу приключений». Дежурный сказал – много происшествий было. Может, и по нашей части есть. Листал книгу Павел, да текста не видел, все из рук валилось. Понимал, что на распутье. Второго такого шанса судьба может не дать. И противник у жандармов посерьезнее, стало быть – служба интереснее. День тянулся долго, вечером Путилин сказал: – Если завтра ничего срочного не будет, отдыхай. Обмозгуй все, прими решение. Но окончательно. Если надумаешь уйти, не обижусь. Ты человек башковитый, тебе расти надо. – С вами расставаться не хочется, Иван Дмитриевич! – вырвалось у Павла. – Так по-любому встречаться будем, служба такая. – Не будете на меня сердиться? – Упаси Бог! Важно на любом месте быть полезным государю, обществу, людям. – Хм, обществу! Оно разное. – А ты смотри на порядочных людей. А пена уйдет. Эх, Иван Дмитриевич! Вашими бы устами мед пить! Пена как раз всплывет наверх, хуже того – властвовать будет, приберет к липким рукам предприятия, обогащаться будет несоразмерно заслугам. Блажен, кто верует!Глава 3 Жандарм
Утром Павел, тщательно побрившись, направился на набережную Фонтанки, дом 16, где располагалось тогда III отделение. Что удивило – никакой суеты. Посторонних нет, только служащие в голубых мундирах. На Павла в мундире полицейском поглядывают с любопытством. Дежурный офицер сопроводил его в кабинет шефа жандармов. Граф был в цивильном платье, костюме-тройке. Увидев Павла, встал из-за стола. – Рад приветствовать! Неужели надумали? – Долго раздумывал и решился. – Похвально. Пишите прошение о приеме на службу. Павел написал, стараясь строки выводить ровно. Граф прочел, тут же наложил резолюцию. – Сейчас в четвертую экспедицию. Там все оформят, как полагается. А потом во вторую экспедицию, начнете службу с нее. Для начала с нашим сотрудником проведете инспекцию мест заключения подследственных. Павла приняли благожелательно. В столичном Третьем отделении тогда служили немногим более семидесяти человек. Для большого по тем меркам столичного города – ничтожно мало. Террористов всех мастей привлекали правительственные учреждения, сама императорская особа. Пару часов в четвертой экспедиции его инструктировали, потом выдали казенные деньги авансом на пошив мундира. Павел сходил к мастеру, сделал заказ на пошив мундира. Солдатам выдавали из готовых мундиров, которые шили по государственному заказу на частных предприятиях. Поскольку объемы заказов были огромные, на миллионы рублей, за них боролись. Государственные заказы позволяли избежать головной боли о сбыте, гарантировали несколько лет спокойной жизни для фабриканта. Офицеры, что в армии, что в полиции, жандармерии и других структурах, мундиры заказывали у мастеров, чтобы сидели по фигуре, были пошиты со всем тщанием. Особым щегольством отличались гвардейские офицеры, у них даже шпоры на сапогах были серебряные. На следующий день началась рутинная работа. Засел на неделю за изучение документации. Что дозволено жандарму, а что запрещено, кого считать сектантом, а кого нет. От большого объема информации к вечеру голова совсем не соображала. На службу ходил в цивильной одежде, как добрая половина Третьего отделения. Мундир нужен, когда требуется показать присутствие власти. Например, на массовых собраниях – митингах, крестных ходах, тем более забастовках. Но по большей части работа Третьего отделения скрытная. Войти в доверие, получить информацию, не привлекая внимания. Взять ФСБ или ФСО, часто ли удается увидеть их сотрудников в форме? У Павла и вопросы возникали. Во дворце императора охраняет дворцовая, весьма немногочисленная стража. На торжественных выездах, когда государь в карете едет, его сопровождает конный конвой из казаков, они службу несут ревностно. Тогда почему император на прогулках по саду или городу вообще без охраны ходит? Для террориста момента лучше придумать невозможно. Упущение большое. Павел обратился к начальнику экспедиции. Тот сразу ответил: – Не нашего ума дело! Будет распоряжение руководства – создадим! – Для государя – риск! – Ты хочешь указывать государю, как себя вести? – удивился начальник. – Совсем нет! Но охранять, сопровождать можно тайно. В цивильной одежде, не привлекая внимания. – Я доложу Петру Андреевичу о предложении, ему решать. Доложил начальник или нет, но не изменилось ничего, что показали дальнейшие события. Павла, как новичка в службе, определили к опытному офицеру – Скрябину. И первым делом, в котором Павел активно участвовал, было фальшивомонетничество. Стали появляться фальшивые ассигнации в десять рублей и пятьдесят. Причем подделки были высокого качества и выявляли их только в банке. Обычный человек на глазок определить подделку не мог. Единственный внешний признак – на всех ассигнациях один и тот же номер. Бумажная фабрика, выпускавшая бумажные деньги, располагалась в Петропавловской крепости. Местоположение удачное – внутри крепости, стоит гарнизон, проникнуть в крепость непросто, мимо армейских часовых, да еще на входе в монетный двор своя охрана. Для начала штабс-капитан Скрябин и Павел отправились туда. Вполне вероятен вариант, что выпускали там. Для выпуска фальшивых денег нужны многие условия – рисовая бумага, которую в то время в стране не выпускали, а закупали за границей. Или пеньковая, отечественная, особой выделки. Краски определенного колера, защитные знаки, да много чего еще, те же станки. Пока ехали на пролетке, Павел сказал: – Думаю – в подполье каком-то делают, не на Монетном дворе. – Объяснись. Отношения между офицерами сразу сложились дружеские, обращались друг к другу на «ты». Разница в возрасте и званиях невелика. – Если бы на Монетном дворе печатали, были бы разные номера ассигнаций. А тот, кто сидит в подвале, делает оттиски на клише. Такая металлическая гравированная пластина. – Разумно. Но я хочу получить мнение профессионала. Скрябин предъявил дежурному офицеру у ворот крепости документы, и пролетка была пропущена. Павел несколько раз был в крепости, и сейчас ему было интересно, что изменилось? Булыжная мостовая, похоже, та. Памятника Петру нет, это понятно. В крепости полно солдат, многолюдно. Ныне военных практически нет, одни туристы. В отдалении, в другом конце крепости, считая от ворот, стоит солидное помещение Монетного двора. Слышен шум работающих станков, стук прессов, чеканящих монеты. Часовой на входе свистком вызвал караульного начальника, проверили документы и только тогда впустили. Шум внутри оглушал. Прессы с паровым приводом чеканили монеты, они со звоном падали в железные лотки. Скрябин, уже бывавший ранее на Монетном дворе, повернул к кабинетам начальства. Директор оказался на месте. Скрябин протянул ему поддельную ассигнацию. – Ваша работа? Директор начал при помощи лупы изучать денежку, потом вызвал главного мастера. Тот и без лупы определил: – Не наше производство. Когда ассигнацию поворачиваю слегка, сиреневый цвет таким и остается. А должен менять оттенок на фиолетовый. Один момент. Мастер вышел и вернулся с только что отпечатанной десятирублевкой, она еще пахла красками. Он положил обе купюры на сукно стола. – Присмотритесь, видите отличия? Если рядом две ассигнации, то отличия в оттенках есть, но они очень невелики, доступны опытному глазу, да и то с подсказки мастера. Кроме того, мастер сказал, что такие номера на ассигнациях были года три назад. – Сейчас уже серия и номера другие, извольте видеть. – А еще что можете сказать? Мастер взял фальшивку, помял в руках. – Бумага пеньковая, хорошего качества, краски тоже фабричные, но не наши. – Скажите, года три-четыре назад кто-нибудь из работников фабрики увольнялся? – И не один, – это уже директор ответил. – Надо бумаги поднимать, смотреть. – Меня интересуют граверы, художники, в общем – люди высокой квалификации. – Это будет долго. – Ничего, мы подождем. Из небольшого окна, выходящего к Трубецкому бастиону, было видно, как подъехала тюремная карета. Черный цвет, на маленьких оконцах – железные решетки, на запятках кареты два тюремных стража. Открыли заднюю дверцу, вывели арестанта в грубой, шинельного сукна, робе. На руках и ногах железные кандалы. Государственный преступник, только их перевозили с такими предосторожностями. Скрябин закурил папиросу, пыхнул дымом. – Кованько. Убил жандарма в Москве. Будет сидеть а, скорее всего, отправят на виселицу. Судопроизводство было скорым. Если есть улики, свидетели, чего ждать? Или каторга, или эшафот, если вина серьезна. Для солдат могут быть арестантские роты, вроде дисциплинарного батальона. Небольшой срок виновные могут отбывать в тюрьме в своем городе, либо их перешлют в ссылку. И не все этот путь, долгий и тяжелый, могут преодолеть. Только с появлением Транссибирской магистрали участь ссыльных немного улучшилась, их уже возили в «столыпинских» вагонах. Вернулся директор с бумагами в руках. За последние четыре года уволилось по разным причинам восемь человек. Особой текучки не было. В Монетном дворе неплохие условия труда и жалованье. Оба жандарма склонились над бумагой. – Вы можете по каждому пояснить, что он делал, какими навыками владел и что из себя представляет? Скажем – выпить любил или за мелкие кражи уволен? – Это с мастерами вам беседовать надо. Я отвечаю за весь Монетный двор. А чем каждый рабочий дышит – знать не могу. Список жандармы с благодарностью забрали, начали говорить с мастерами. У каждого из них свой участок работы, подчиненные. Под началом мастера по двадцать – двадцать пять человек. Скрябин карандашом делал отметки против каждой фамилии. Конечно, мастера своих людей, пусть и бывших, знали хорошо. Помнили не только способности, квалификацию, но и привычки, даже адреса. Помогли больше, чем директор, П. А. Олышев. Монетный двор был переведен из Москвы в Санкт-Петербург в 1724 году. Чеканил медные, серебряные и золотые монеты, а также печатал бумажные ассигнации, но в небольшом количестве. Монетные дворы были и в других городах империи – Гельсингфорсе, Тавриде. А печать бумажных денег – в Перми и в столице. Стоимость денег была высока. В серебряном рубле 17,995 грамма чистого серебра, в золотом империале 11,988 грамма чистого золота. И стоил золотой рубль 0,77 доллара США или 4 франка, либо 3,24 германские марки. Золотые монеты выпускались в виде империала, десяти рублей. И полуимпериала, в пять рублей. Из тех людей, кто уволился, на первый взгляд никто подозрений не вызывал. Литейщик, рабочий, кладовщик. Обычные специальности, только литейщик требует обучения, а остальных хоть с улицы бери. В лучшем случае они могут быть на вторых-третьих ролях в шайке фальшивомонетчиков, если состоят там. В общем, от Монетного двора столицы следов к фальшивомонетчикам, на первый взгляд, не тянулось. Но на дворе трудятся сотни рабочих. Их надо проверять, а еще монетные дворы в соседних городах. И тоже может ждать неудача, ибо фальшивомонетчики могли никакой связи с монетными дворами не иметь. Вон Наполеон Бонапарт, при походе на Россию напечатал огромное количество российских ассигнаций, правда, сделал ошибки в написании. По ним фальшивки обнаружили. Для любой страны денежная система – очень чувствительная, болезненная тема. На ней зиждется экономика страны. Будет крепкая валюта своя – и экономика при катаклизмах уцелеет, и страна. Гитлер, прекрасно понимая значимость экономики, выпускал на государственных фабриках английские фунты, советские рубли. И не зря после войны была деноминация и обмен денег на купюры нового образца. А сама Германия поступила хитро. Во всех оккупированных ею странах имели хождение, наряду с местными деньгами, оккупационные марки, а рейхсмарки – только в Германии. Правда, Великий Рейх это не спасло от поражения. Просидели на Монетном дворе целый день и без эффекта. Когда ехали назад, Скрябин сказал: – Завтра утром подходи к Сенату. Павел посмотрел на штабс-капитана вопросительно. – Ах, да! Ты, наверное, не в курсе. При Сенате есть Особая экспедиция. Основной объем бумажных денег выпускают они, еще со времен Екатерины Второй повелось. Эка все мудрено! Бумажные деньги ввели во время Крымской войны. Производство бумажных денег намного дешевле и проще, чем чеканка монет. Да и по весу бумажные ассигнации легче. Одно дело везти в Крым одну карету с кредитными билетами на жалованье армии и другое – целый обоз медных монет. Одних подвод, лошадей и охраны сколько надо! Однако бумажные деньги должны быть обеспечены серебром или золотом, иначе обесцениваются. Но Екатерина во вкус вошла, денег печатать стали больше, чем добывалось серебра или золота, ассигнации стали обесцениваться. Созданный ею в 1768 году Ассигнационный банк на набережной Екатерининского канала был закрыт в 1843 году, и ассигнации перестали выпускать, начав производство кредитных билетов. В 1849 году в здании бывшего Ассигнационного банка стал работать Государственный Российский банк. Через канал в 1826 году был переброшен пешеходный Банковский мост. За сегодняшний день Павел устал и чувствовал себя не лучшим образом. Ни на шаг не сдвинулись вперед, а сутки прочь. То ли дело ловить преступников в Сыскном отделе! Там уже и навык появился, и осведомленность о преступном мире. А в новом подразделении он как новичок, вынужден только приглядываться к старшему. А, похоже, и он не сильно в этих вопросах силен. Все же фальшивомонетчики не часто появляются. Для такой работы знания нужны. А еще отпугивает наказание. Согласно Уложению двадцать пять лет каторги. Такой срок мало кто выдерживает. Либо смертная казнь через повешение, ибо фальшивомонетничество подрывает устои государства. И в любой, даже просвещенной монархии Европы или Французской республике, наказания суровые. Следующим днем встретились у Сената, что рядом с известным памятником Петру. Пришлось ждать аудиенции у чиновника, который выписал разрешение на допуск в Особую экспедицию. Все же деньги не любят посторонних глаз и шума. От Сената до Государственного банка шли пешком. Погода чудесная, тепло, по Неве корабли, лодки шныряют. И здесь постигла неудача. Экспедиция немногочисленная, за работу печатника держались. Уходили по болезни или смерти. Начальник экспедиции вроде экскурсии провел. – Такую бумагу из чистой пеньки только на фабрику кредитных билетов поставляют. Пощупайте. Бумагаслегка желтоватая, не хрустит, как современные деньги, легко мнется и плотная. Это Павел сам ощутил, даже понюхал. У этой бумаги запах особенный. – У нас печать в три прогона с каждой стороны, под разные краски, – говорил начальник. – Новинку используем – металлография называется. Если коротко – удается пропечатать микроскопические рисунки сверхточно! Чувствовалось, что начальник производство знал до деталей. И список выбывших с предприятия составили быстро. По каждому сотруднику начальник сам комментарии давал. – Просянко, Савельев и Горобцов умерли. Высочин под поезд попал, без обеих ног, в инвалидном доме проживает. И так по всем двум десяткам фамилий. Скрябин перед уходом впрямую спросил – мог ли кто фальшивые деньги выпускать? – Нет, даже если захотел бы – не осилят. У нас таких только два специалиста, оба на службе. Один гравер, другой художник. За обоих ручаюсь. Проверены не раз и закон не преступят. Вышли из банка, Скрябин папиросу закурил. – Даже не знаю, с какого боку за дело взяться. Почти каждый день в банке новые фальшивки выявляют. И не в Москве, а здесь, в столице. Стало быть – не завозные деньги, здесь их сбывают. – Нам бы лучше разделиться, – осторожно сказал Павел. Он не знал, как отнесется к его словам старший товарищ. – Я бы занялся бумагой, а вы, господин штабс-капитан, краской. Если обратили внимание – четыре цвета используют. И краска редких цветов. Кто производит, куда отправляют, особенно – кто приобретатель? Мыслю – небольшими порциями берут, чтобы внимание не привлекать. – Чувствуется путилинская выучка, – улыбнулся в усы Скрябин. – Согласен. Берусь за краску, ты за бумагу. Каждый день встречаемся утром в экспедиции, обмениваемся информацией. Офицеры козырнули друг другу и разошлись. Павел уже в новом мундире. Честно сказать, жандармы большой любовью горожан не пользовались. Потому как служба скрытая от посторонних глаз. И второе – ошибки были. Ввиду малочисленности состава. К 1870 году в III отделении, во всех его экспедициях насчитывалось всего 72 человека. Они физически не могли осилить всю тяжесть обязанностей. И руководство, не имея опыта борьбы с террористами, не смогло организовать должную борьбу с ними. После скромного ужина Павел улегся на кровать. Так ему думалось лучше. С чего начать поиски? С поставщиков бумаги? Сложно и долго. Бумагу производят небольшие частные производства, и они могут быть на другом конце страны. Объем выпуска фальшивок не велик, на сегодняшний день банками изъято около полутора сотен подделок. Стало быть, расход бумаги на них не велик. Покупка большой партии была бы заметна, ее как-то можно отследить. Для начала решил посетить книжные лавки. Там продавались, как сопутствующие товары, бумага, чернила, тушь, папки. Одним словом – канцелярские принадлежности. Сразу после завтрака на Невский проспект, благо – недалеко. Первый же магазин на углу Екатерининского канала и Невского, куда еще Пушкин захаживал. – Есть ли у вас бумага? – обратился он к продавцу. – Какую изволите? Павел был в цивильной одежде, которую чаще всего носили сотрудники III отделения, чтобы не привлекать внимание. Выбор бумаги действительно велик. И по качеству и по размеру листа. – Пеньковая есть? На всякий случай спросил, ибо не увидел. – Имеется. Господин понимает толк. И продавец выложил на прилавок несколько листов. Павел пощупал, даже понюхал, чем удивил приказчика. А ведь один лист в точности соответствовал тому, что применялся в производстве денег. – Это чья выделка? – спросил Павел. – Да вологодская, фабриканта Лузгина. – Я возьму десяток листов. – Да хоть всю. – Часто ее берут? – Да не жалуют. Чаще беленую спрашивают. Отбеливали хлоркой. Купив бумагу, перешел Невский, уселся на скамейке у Казанского собора. Из бумажника достал деньги, стал сравнивать. Очень похоже. Павел даже предположить не мог, что фальшивомонетчик так легко может купить бумагу. Если и с красками такая же ситуация, то дело скверное. Прежде чем начать печатать деньги, фальшивомонетчик должен потратить уйму бумаги для проб – краску подобрать, силу оттиска, да много чего. Павел вернулся в магазин. – Скажи, любезный, приблизительно полгода назад брал кто-либо большую партию пеньковой бумаги? Скажем – листов триста. – Был такой случай, только не у меня. Знакомый приказчик из книжной лавки, что на Лиговке, подмастерье прислал. Тот и пояснил, что был один покупатель, забрал всю пеньковую бумагу и еще просил. Я и отдал. Что-то не так? – Нет, все так. Благодарю. А как мне эту лавку найти? – Да она там одна, не ошибетесь. Павел направился на Лиговский проспект. Раз приказчик вспомнил про такой случай, значит и в книжной лавке должны вспомнить. Приказчик в самом деле покупателя припомнил. Пеньковая бумага из числа дорогих, покупают ее по нескольку листов. А тут сразу взяли триста. Выбрали почти весь припас из книжных лавок. Приказчик поднял глаза к потолку. – Чесучовая пара, картуз, сапоги. Я еще обратил внимание – дегтем сапоги сильно пахли. – А рост какой? Лицо? – Вы кто такой будете, что интересуетесь? – Из полиции сыскной! – соврал Павел. Он уже там не служил, но осталось удостоверение, если его можно было так назвать. На листе бумаги типографским образом – герб, ниже надпись «Генерал-полицмейстер. Отделение Сыскной полиции. Сим удостоверяется…». При увольнении со службы положено было сдать, но осталось. Павел решил не сдавать, коли так получилось, вышло хорошее прикрытие. – Вон как! Помню – лицо круглое, усы. А рост… не помню. – Комплекция? Ну – толстый, худой, может быть, какие-то приметы были, скажем шрам на лице или прихрамывал. – Точно! Прихрамывал на левую ногу и опирался на трость. По виду – приказчик или делопроизводитель. – По одежде судите? – Не только. На пальцах правой руки следы от туши и красной краски. У Павла сердце екнуло. Неужели удача? Не спугнуть бы! – Раньше этот покупатель к вам заходил? – Нет, не припомню. – Может, имя знаете? Не называл он себя? – Нет. – Не встречали потом в городе? – Нет, у меня память на лица хорошая. Да и когда смотреть? Я с утра до вечера в лавке. А что он совершил? Убил кого-то? – Упаси господи! Двоеженец и мошенник! Занял денег у компаньона, не отдает, скрывается. – Нехорошо-с! Знаете, можно пацанов поспрашивать. Рядом с нами продуктовая лавка, там часто мальчишки вертятся. Помочь поднести что-то, копеечку заработать. Бумага – она тяжелая, мошенник этот мог ребят нанять донести. – А вдруг он на пролетке приехал? – Исключено. Я бы в окно увидел. А во-вторых, я помощника своего за бумагой посылал в книжную лавку на Невском. Если бы у покупателя пролетка была, он сам поехал, а то он ожидал. Наверное, не меньше получаса. Все же приказчик – человек наблюдательный, мелочи подмечает. Не каждому дано. А что не рассмотрел, так уже сколько времени прошло? И сколько людей перед приказчиком промелькнуло? Запоминаются не все. Либо какие-то физические особенности, либо поведение, например – скандалист, заика. Павел поблагодарил приказчика за помощь и к продуктовой лавке. Слева от входа мальчишки кучкуются. Похоже, старший лет тринадцати-четырнадцати, в картузе, великоватой куртке. Остальным лет по десять-двенадцать и вся команда человек восемь. Павел зашел в лавку, купил жестяную коробку леденцов – монпансье. Любой, даже мелкий подарок лучше всего развязывает языки. Выйдя, подошел к мальчишкам, вручил старшему коробочку с леденцами. Парень угощение принял. – Чего тебе, дядька? – Человека одного ищу. Около полугода назад в книжной лавке хромой мужчина брал бумагу. Груз тяжелый, нанимал кого-то из вас. Мне бы адрес узнать. Мальчишки стали переговариваться. Павел не мешал, он почти перестал дышать. Вспомнят! Может, хромой в помощь мальчишек не привлекал, хотя сомнительно. Одна рука была занята тростью. Хотя мог и один груз унести, вдруг физически сильный? Старший из мальчишек подтолкнул одного вперед. – Вот этот пакет подносил. Что в нем было, не знаем. Пакет в бумажной обертке, бечевкой перевязан. – Было бы совсем хорошо, если бы адрес показать. – Это будет денег стоить, – стараясь казаться солидным, произнес вожак. – Сколько? – Копейка Петьке и полкопейки мне! Павел отсчитал монеты. Медяки, мелочь. Медные монеты выпускались номиналом в пять, три, две и одну копейку, а еще в половину (полушка) и четверть копейки. – Петька, веди господина. Неужели повезло? Хочется верить в удачу и боязно. Идти пришлось порядочно. По Лиговскому проспекту в сторону Обводного канала до Расстанной улицы, что при железнодорожном пути была. Направо с Лиговского Волково кладбище, налево доходные дома. Паренек шел быстро, подвел к дому, ткнул пальцем в подъезд. – Сюда! – А этаж какой, квартира? – Не знаю. Мужик мне деньги отдал, пакет забрал, я назад пошел. – Может, он как-то себя называл? – Не было этого. Молчал всю дорогу и трубку курил. – Ладно, спасибо. Павел в подъезд зашел и сразу разочарование. Подъезд, или как говорят питерские – парадное, был проходным. С площадки первого этажа лестничный пролет на второй этаж, а если прямо, то есть и дверь и выход. Павел вышел. Характерный для Санкт-Петербурга двор-колодец, в плане – как буква «О». Дом – квадрат, внутри дворик и восемь подъездов, а еще две арки во двор ведут. Через них можно выйти на соседние улицы. Настроение сразу упало. Отсюда хромой мог уйти куда угодно. Поговорить с дворником надо, он всех жильцов знает, тем более есть примета – хромота. Дворник жил, как всегда, в полуподвальном помещении. Павла узнал в лицо, как-то пересекались по службе. – О! Сыскная полиция! Что надобно? – Мужчина в возрасте, с усами, хромой на левую ногу, ходит с палочкой, курит трубку. – Так это жилец из тридцать седьмой квартиры! – сразу опознал хромого дворник. – Человек порядочный. Никогда не видел его выпившим, матом не ругается, шлюх к себе не водит. – Подожди, он что, один живет? – Я разве не сказал? Один, как есть один. – Как фамилия? – Бородин Филипп Лукьянович! – Чем на жизнь зарабатывает? – Вроде отставной офицер, пенсию по инвалидности получает. Но точно утверждать не берусь, слышал от кого-то. – Еще что-нибудь добавить можешь? – Никак нет, ваше благородие! – Как околоточного надзирателя найти? – Я провожу, тут недалеко. И в самом деле недалеко, через два дома. У надзирателя комната на первом этаже, вроде филиала полицейского участка. Даже зарешеченная клетка в углу для задержанных есть. И околоточный надзиратель знаком, встречались по службе. Павел сразу спросил, что известно по Бородину? Надзиратель глаза к потолку закатил, потом порылся в бумагах. – Проживает в городе двенадцать лет, перебрался из Вологды, вдовец, ни в чем предосудительном замечен не был. – Круг общения? – Не знаю, но постараюсь выяснить. – Только поосторожнее, нельзя спугнуть, насторожить. – Понимаем, не первый год в полиции. Ивану Дмитриевичу передавайте привет от Петровского. – Передам. Когда зайти? – Через неделю что-то соберу. – Буду. Следующим утром, как и уговаривались со Скрябиным, встретились в экспедиции. – Вижу, что-то нарыл! – сказал штабс-капитан. – Больно лицо довольное. – Есть подозреваемый, некий Бородин. И Павел выдал все, что успел узнать. – Надо же! А я пока ничего путного не узнал. Больше вопросов, чем ответов. Я по своим связям его отработаю – кто такой, где служил, кем. Каждое утро встречаемся здесь. Кстати, через десять дней нам отчет сдавать по местам заключения. Полагаю – за два дня осмотрим, больше писанины будет. Единственная загвоздка – Спасо-Евфимиев монастырь. Туда ехать в одну сторону два-три дня. За второй экспедицией III отделения канцелярии был контроль за местами заключения политических узников. Таких мест было четыре. Самое отдаленное – во Владимирской губернии, в мужском монастыре, на левом берегу реки Каменки, в северной части Суздаля. Монастырь был основан в 1352 году, а по распоряжению императрицы Екатерины II с 1766 года в монастыре учреждена тюрьма, в которую заключали сектантов, богоотступников, хулителей веры. Из самых известных арестантов были предсказатель Авель, проведший в тюрьме с 1826 по 1841 год, где и умер. Был декабрист Шаховской, старообрядческие священнослужители. С 1923 года в монастыре находился политизолятор ГПУ, а с 1935 года тюрьма особого назначения, где содержался митрополит Крутицкий, репрессированные политические деятели. Затем и фильтрационный лагерь для бывших советских военнослужащих, попавших в немецкий плен, потом лагерь для пленных иностранцев – итальянцев, румын, венгров, испанцев. Здесь же содержался Фридрих Паулюс, фельдмаршал, сдавшийся под Сталинградом. Русским патриотам монастырь больше известен как место последнего упокоения князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Остальные места все в столице, их осмотреть можно быстро. Самое старое – Алексеевский равелин Петропавловской крепости, самый западный, прикрывающий Трубецкой и Зотов бастионы, а также Васильевскую куртину и Васильевские ворота. В 1797 году каменная тюрьма на два десятка камер называлась «Секретный дом». Среди заключенных – декабристы, народовольцы, петрашевцы. Многие умерли в одиночных камерах или сошли с ума. В 1884 году заключенные были переведены в Шлиссельбургскую крепость, после чего Алексеевский равелин не использовался как тюрьма и в 1895 году был разрушен, и проток Невы был завален его обломками. Тюрьма Трубецкого бастиона также существовала в Петропавловской крепости с 1872 по 1921 год, для политических заключенных. Двухэтажное, пятиугольное в плане здание, в котором изначально было три одиночных камеры, с 1878 года – 69. Это была главная следственная тюрьма, целью которой была полная изоляция подследственных от внешнего мира и других арестантов. Охрана бастиона осуществлялась наблюдательной командой, а с 1880 года охрану несли жандармы. Многие узники были не под фамилиями, а под номерами, для пущей секретности. Режим содержания исключительно суровый – запрещалось пользоваться книгами, кроме Библии, переписываться, курить, свидания с родными. Постель из тонкого войлока вместо матраца на железной кровати, в подушке солома. Толстенные стены не давали возможности перестукиваться, оконца узенькие, под потолком, двойная железная решетка на них, и видно в окна только небо. Многие лишились здесь рассудка. С декабря 1917 года Петропавловский бастион вошел в состав ВЧК. В годы красного террора расстрелы проводились у левого фаса головного бастиона, между крепостной стеной и Кронверкским проливом. В 2010 году здесь были обнаружены массовые захоронения. Петропавловская крепость на Заячьем острове была заложена Петром I 16 мая 1703 года, имела шесть бастионов, соединенных куртинами, два равелина и кронверк. Остров соединялся с Петроградской стороной, Иоанновским мостом. С 1730 года с Нарышкина бастиона в полдень стали производить пушечный выстрел, ибо редко у кого из горожан имелись часы. С 11 до 12 часов в крепости играл духовой оркестр. В 1732 году закончили строительство Петропавловского собора, этой императорской усыпальницы, ее шпиль с ангелом стал доминантой столицы. И еще одна тюрьма – на Ореховом острове в истоке Невы, напротив города Шлиссельбурга. Крепость, основанная еще князем Юрием Даниловичем, внуком Александра Невского. С 1723 года использовалась как политическая тюрьма, и узники были самые известные. Первой узницей стала сестра царя Петра, царевна Мария Алексеевна, с 1725 года содержалась первая жена Петра – Евдокия Лопухина. Учитывая, что сын Петра – Алексей – был батюшкой замучен, то ореол над головой царя должен померкнуть. Ну не любил Петр ни родню свою, ни жен, а и подданных, коих сгубил немало. В этой же крепости содержали Ивана IV Антоновича, юношу вовсе безвинного, и провел он в страшной тюрьме с 1756 по 1764 год и был убит стражей по письменному указу Елизаветы I при попытке освобождения. В 1826 году узниками были Пущин, Кюхельбекер, братья Бестужевы. В тюрьме было 14 карцеров и военно-арестантская рота, карцеров стало десять, до наших дней уцелело шесть. Здесь был казнен А. И. Ульянов, кровный брат В. И. Ульянова – Ленина. Не за это ли мстил вождь мирового пролетариата царскому правительству? Впрочем, диктатура пролетариата получилась значительно страшнее царского режима. Осмотр решили начать прямо сегодня. Тем более две тюрьмы в Петропавловской крепости. Предстояло проверить содержание заключенных. Хорошо ли налажена охрана, нет ли упущений, могут ли общаться между собой заключенные? Штабс-капитана начальник Трубецкого бастиона знал, тот не первый раз приходил с проверкой. Павел же в действующей тюрьме с особым режимом был впервые, все было интересно. Низкие полукруглые своды длинного коридора, узкие зарешеченные окна в толстенных стенах, холод. Печи были только в помещении караульной команды. И тишина, лишь побрякивание железа. Это звякали ножные кандалы на узниках. Начальник наблюдательной команды взял списки узников, и в сопровождении надзирателей с ключами от камер пошли на проверку. Сами камеры на втором этаже. Проверяли решетки на окнах, простукивали и осматривали стены. Павел поразился карцеру. Помещение маленькое, темное, от стен веет холодом. На узниках тюремная роба грубого сукна, шапочки. Кожа на лицах бледная, давно не видевшая солнца. Многие так и умрут в своих камерах, не увидев свободы. Но всего во всех тюрьмах содержались не более двух сотен политических узников, из которых полсотни – сектанты либо предсказатели, люди не в своем уме. Для огромной по тем меркам страны – совсем мизер. Никак не соотносится с заявлением Ленина, что Россия – тюрьма народов, а царский режим – деспотическое правление. Между тем за время правления Александра II было приговорено к смертной казни 143 человека, из них 126 с 1876 по 1880 год, по политическим мотивам из-за всплеска террористической активности – с взрывами бомб, стрельбой. Тогда как в период октябрьского переворота, гражданской войны, красного террора, голодомора тридцатых и репрессий большевики уничтожили миллионы россиян. За два дня проверили обе тюрьмы в Петропавловской крепости, на следующий день собирались осмотреть Шлиссельбургскую, но планы изменились. Уже вечером к Павлу на квартиру пришел сотрудник Сыскного отдела. Павел обрадовался, думал – новости узнает. А коллега по отделу огорошил: – Меня Путилин к тебе послал. Адресок Расстанная, восемнадцать, тебе знаком? Екнуло в груди. Путилин вышел на фальшивомонетчика или случилось что-то? – Федор, ты про тридцать седьмую квартиру? – Именно. В четыре часа пополудни дворник в отдел прибежал, тебя спрашивал. Дежурный сказал – нет тебя. Дворник говорит – сутки уже некий Бородин из квартиры не выходит. Не было прежде такого. У Павла сразу мысли замелькали. «Неужели почуял фигурант, что ему на “хвост” сели? Собрал саквояж и сбежал. Гельсингфорс финский рядом, Великий Новгород, Псков. Пойди найди беглеца. Или случилось что? Если так, нити к фальшивомонетчику снова оборвались». Федор расценил молчание Павла по-своему. – Думаешь – убили? – Всякое могло быть. А где сейчас дворник? – Путилин отправил с ним Козлова, они тебя у дома будут ждать. – Очень правильно. Долго ли накинуть куртку цивильную? Только что кобуру с револьвером на ремень нацепил. Так вдвоем и направились. По дороге Федор коротенько обо всех делах в отделе обсказал. Во время службы в Сыскном отделе они приятельствовали. У восемнадцатого дома, в арке их ждали. Козлов и дворник. – Ну наконец-то. Бородин – твой? – Да. – Идем в квартиру или дворника послать? Сообща решили – лучше дворника. Вдруг этот Бородин в пьяный загул ударился. При виде чужого человека насторожится. – Пойди в тридцать седьмую квартиру. Попробуй узнать у жильца – дома ли? Что-нибудь спросить надо бы. – За аренду он задолжал. Надысь купчиха Арефьева спрашивала – не случилось ли чего? – Вот и узнай у жильца. Дворник ушел. Вообще, дворники были первыми помощниками полиции и жандармерии. Всех жильцов знали в лицо, чем занимаются. А еще понятыми были, иной раз в задержании участвовали в качестве физической силы. А, кроме того, приглядывали за домами на вверенной территории. Вроде охраны получалось. И жильцам за мзду малую помогали – вещички поднести, дров наколоть, иной раз печь натопить. Жильцу облегчение, дворнику копеечка в карман. Козлов и Федор даже по папиросе выкурить успели, дворник к арке торопится. – Ой, беда! Жилец-то мертвый! Полицейские и Павел переглянулись. – Веди! Только тихо. Подошли к двери квартиры. Дворник рассказывать стал. – Потянул я за цепочку колокольчика, через дверь слышу – звенит. Но не отворяет никто. Уходить собирался, толкнул дверь, а она открылась. Покричал, вдруг хозяин спит? Не отзывается. Прошел в коридор, вижу – в комнате на полу жилец лежит. – Почему решил, что он мертвый? – Сами посмотрите! Вошли, двери за собой прикрыли, подошли к двери комнаты. Это столовая была, судя по обстановке. Жилец лежит на полу, голова в сторону двери повернута, глаза открыты, не моргают, мертвые. Убийство – вотчина Сыскной полиции. Сыщики сразу дворника спросили: – Ты раньше в квартире бывал? – Один раз, но дальше коридора не заглядывал. – Тогда, братец, ищи подводу, надо будет труп в морг доставить. Дворник ушел. Козлов сказал: – Я осмотрю труп, надо установить причину смерти. А вас попрошу осмотреть квартиру. Не взяты ли ценные вещи? Хотя на грабеж не похоже. Да, бывал Павел на ограблениях. Вещи обычно раскиданы, забирали самое ценное, то, что можно было быстро продать. Здесь же полный порядок. Павел расстроился. Вышел на предполагаемого фальшивомонетчика, а теперь тупик. Один действовал Бородин или с сообщниками и какова его роль в шайке, если она была? За фальшивомонетничество наказание было суровым – смертная казнь. Причем довольно жуткая. Осужденным заливали в глотку расплавленный металл, и казненные долго мучились. По Соборному уложению 1649 года смертной казнью карались 60 видов преступлений. Казнь могла быть простой (повешение) или квалифицированной (сожжение, отрубание головы, утопление, четвертование, посажение на кол). При Екатерине II смертная казнь четвертованием была применена к участникам пугачевского восстания. Сжигание применяли за богохульство или сектантство. Например, в 1682 году в Пустозерске сожгли живьем пророка Аввакума с тремя его сподвижниками. В 1826 году декабристов, всего 31 человек, приговорили к отсечению головы, но казнь им заменили каторжными работами, а пятерых, приговоренных к четвертованию, повесили. После восстания декабристов применяли только два вида казни – расстрел (за военные преступления) и повешение. В 1881 году было отменено публичное исполнение казни. Желая помочь сыщикам, Павел начал тщательный обыск. Как учили – по часовой стрелке, не пропуская ни одного предмета. Простукивал стены, стыки мебели. Упорная и кропотливая работа принесла успех. Подоконник оказался полым, а открывалась ниша малозаметным гвоздиком. Потянул Павел за его головку – и вот он – тайник! Небольшой по глубине, узкий, но во всю ширину подоконника. Павел сразу сыщиков позвал. Для сыскной полиции он нынче не сотрудник, потому может быть понятым. Козлов обрадовался. – Жильца-то убили, не сам умер. Тупым предметом по затылку приложили. Не содержимое ли этого тайника искали? Из тайника выудили полсотни фальшивых кредитных билетов, ибо у всех имелся одинаковый номер. Да и как он мог быть другим, если и клише нашли – гравированную металлическую табличку. А еще несколько листов чистой пеньковой бумаги. Не было только краски и пресса. Но их вполне мог прихватить убийца. Фактически жандармерия могла закрывать дело о фальшивомонетничестве – фигурант убит, изъято клише, что гарантировало прекращение выпуска поддельных денег. И клише и фальшивые деньги описаны и отданы Павлу. А сыщикам достался труп, и найти убийц Бородина – их задача. На службу Павел не пошел, уже поздний вечер. А у себя на квартире написал рапорт. Все расписал, в том числе находку в тайнике – клише. Это было важнее поимки фальшивомонетчика, без клише он никто. Тем более виновный уже мертв. Утром положил на стол Скрябину рапорт, клише и фальшивые деньги, целую стопку. Скрябин аж подскочил на стуле. – Где взял? – В тайнике у фигуранта. Убит он, полагаю – кем-то из шайки. – Отличная работа, Павел Иванович. Я иду к шефу. Не так часто случаются удачи! Штабс-капитан вернулся через четверть часа. – Иди к Петру Андреевичу. Жаждет видеть! После стука Павел вошел в кабинет. Граф выказал уважение, встал из-за стола. – Ну-с, Павел Иванович! Рад, что не ошибся в вас. Клише у нас, сам фальшивомонетчик мертв! Вкратце расскажите о ходе расследования. Павел доложил о посещении Монетного двора и Особой экспедиции при Сенате, а потом про поиски краски и бумаги, которые и вывели на фальшивомонетчика. – Занятно! Интересный метод! Чувствуется аналитический подход. О вас хорошо отзывался штабс-капитан Скрябин. У меня для вас предложение. Что вы скажете о переводе в первую экспедицию? Мыслю – наблюдение за узниками не для вас. Объясню, почему предлагаю. Вы у нас недавно, ходите в цивильном платье, не примелькались. В первую экспедицию такие нужны, нестандартно мыслящие. К тому же жалованье там выше, поскольку служба опаснее. – Я готов, ваше превосходительство! – Вот и славно! Скрябину предстоит поездка во Владимирскую губернию; если незавершенных дел нет, завтра с утра на новое место службы. Канцелярия подготовит приказ. Павел вытянулся. – Слушаюсь. – Да, с завтрашнего дня повышаю вас, голубчик, в звании, очередное – штабс-капитан. – Благодарю. При переходе из полиции в жандармерию обычно звание повышали на ступень. Во вторую экспедицию Павел вернулся, уселся на стул, поглядел на Скрябина. – Что? – штабс-капитан почувствовал какие-то перемены. – Меня с завтрашнего дня в первую экспедицию переводят с повышением в звании. – Ты знаешь, чем там занимаются? – В общих чертах. – Вот что. У меня еще дела, думаю, на пару часов задержусь. А завтра еду в Спасо-Евфимиев монастырь. Если не против, давайте посидим в ресторане. Звание обмоем, поговорим. – Приказа еще нет. – Граф слово всегда держит. Как насчет «Медведя»? В северной столице «Медведь», что на Невском проспекте, был рестораном популярным. – Согласен. – Тогда в пять пополудни. В ресторане народ обычно набивался попозже, часам к семи вечера, и сейчас зал был полупуст. Оба жандарма пришли точно в срок, оба в штатском. Звание обмыли, поговорили. Скрябин рассказал о некоторых тонкостях службы в первой экспедиции. Оборот сотрудников там большой, поскольку специфика службы тяжелая и физическая убыль есть. – Не знаю, как с орденом, заработаешь или нет, но взорвать могут запросто. – Поостерегусь.Глава 4 Маскарад
Новое место службы располагалось в этом же здании. Встретили приветливо, о переводе нового сотрудника уже знали. Два дня знакомился с ситуацией – каковы функции экспедиции? Первая экспедиция считалась самой важной и самой трудной для службы. После отмены крепостного права Александром II разночинцы как с ума сошли. По логике отмена крепостного права есть облегчение участи крестьянства, за что и боролись. Но «защитники» народа решили идти дальше, причем путем незаконным, преступным, кровавым. Убийствами государственных чиновников, невзирая на ранги и принадлежность к разным ведомствам, вынудить пойти на дальнейшие уступки. И даже убить царя, как символ самодержавия. Не понимали, что террором можно раскачать устои государства, но не изменить власть. Как грибы после дождя стали появляться разные общества под названиями нейтральными, вроде «Земля и воля». Члены таких добровольных обществ могли в самом деле нести пользу, например – учить грамоте рабочих или их детей, заниматься благотворительной помощью. Но были случаи, и не единичные, когда там разрабатывали планы по убийствам жандармов, градоначальников и даже самого императора. Некоторые планы удалось осуществить, как взрыв в Зимнем дворце Степаном Халтуриным или подрыв поезда с императорской семьей недалеко от Рогожской заставы. Так что не только планы строили, но и готовились. Осуществить планы было относительно легко. Например, оружие продавалось в оружейных лавках. И, если за гражданином не числилось уголовных преступлений, полиция выдавала разрешение на покупку. Государственные служащие оружие могли покупать свободно. Часто приобретали оружие офицеры, путешественники. С изготовлением бомб сложнее. Взрывчатка в те годы была слабая, капризная, в основном нитроглицерин, который мог взорваться при небрежном обращении, например, ударе при падении. Да еще и знания химии были нужны. В аптеках того времени можно было купить всё – от лекарств до бензина и нужных ингредиентов для изготовления бомбы. Бомбы, изготовленные кустарным способом, часто взрывались в процессе изготовления или при перевозке, убивая или калеча изготовителя и находившихся рядом невинных людей. Казалось бы, что проще – смесью глицерина и азотной кислоты обрабатывали вату или другое тряпье. Только с началом производства динамита Нобелем в 1867 году взрывчатка стала относительно безопасна. А всего-то и требовалось смешать нитроглицерин с кремнистой землей. Получившуюся смесь заливали в бумажные круглые цилиндры диаметром три сантиметра и длиной двадцать. Уже в первый год производства было выпущено тринадцать тонн, а в 1875 году восемь тысяч тонн. Первым заданием Павла на новом месте службы было последить за обществом «Народная расправа». В жандармерии даже подсказали адрес руководителя, некоего Нечаева. А как это сделать – уже забота самого Павла. Для начала он прошелся к адресу. Двухэтажный мещанский дом, несколько квартир, жилой полуподвал. Женщин и детей как фигурантов отмел сразу. Для начала надо было выбрать пункт, место для наблюдения. Удобная лавочка была напротив дома, но если на ней торчать с утра до вечера, сразу обратишь на себя внимание. Тоньше надо действовать. После раздумий снял комнату в доме напротив, окна которой выходили на интересующий дом. Ситуация ухудшалась тем, что он имел краткое описание этого Нечаева, да и то размытое – средний рост, серые глаза, длинные, почти до воротника, волосы, усы. Да под такие приметы подпадает четверть мужского населения страны. Дагерротипы в мире появились в 1802 году, а в России с 1839-го, когда подполковник Теремин получил снимок Исаакиевского собора. Но низкая светочувствительность пластин позволяла запечатлять здания, а не людей, ибо выдержка доходила до получаса. Первая фотография в России появилась в 1840 году, для использования в полиции стали использовать позже. Так что фотографии этого Нечаева не было. За несколько дней наблюдения Павел изучил и запомнил внешность всех обитателей дома, зрительная память у него была отличная. Даже и гостей стал различать. Когда один из жильцов вышел из дома с гостем, Павел отправился за ними. Либо это были не члены общества, либо понятия о конспирации не имели. Ни разу не оглянулись, не перепроверились. А зашли в Народный дом. Были такие раньше, содержались на деньги фабрикантов. В этих домах для всех читали лекции, учили грамоте, подростки получали основы ремесла – сапожника, шорника, медника, столяра. В Народном доме работали библиотека и чайная. В общем – нечто вроде дома культуры. Народные дома после октябрьского переворота 1917 года были новой властью упразднены. Павел зашел следом за мужчинами. А их не видно. Недалеко от входа двое подростков играли в шашки. – Ребята, Нечаев уже пришел? – Только что, в библиотеку пошел. Вот свезло так свезло! Павел пошел по коридору, читая надписи на дверях. Вот и библиотека. Приоткрытая дверь, слышен мужской голос. Прошел, укрываясь за стеллажами с книгами и стопками газет. Разговор нейтральный, о привлечении рабочих. Вот только куда? В библиотеку? Павел неосторожно зацепил рукавом книгу, которая с шумом свалилась на пол. Почти сразу у стеллажей возник Нечаев. – Вы откуда, сударь? Павел, неожиданно для себя, выпалил: – С Путиловского. – Ага. Говорили – двое будут. Садитесь. Похоже, намечается какое-то собрание по интересам. Буквально через несколько минут подошли двое с Ижорского завода, потом мужчина с табачной фабрики Богданова, затем двое с Обуховского завода. Э, да похоже на сборище заговорщиков! Некоторые уже знакомы, здороваются за руку, называют друг друга по именам. Знать бы еще, что их объединяет? Павлу неудобно. Вдруг пожалуют с Путиловского завода? Правда, завод велик, там трудятся тысячи рабочих, и не все друг друга знают. Но обошлось. Нечаев завел разговор о последних декретах и указах власти. – Прогнил режим! Надо подтолкнуть, чтобы упал! – вещал Нечаев. Возник спор. Более молодые поддерживали Нечаева. Мужчины постарше были против. – Не нами порядки установлены. На Руси от века государи были. Как можно без управителя? В любом стаде пастух должен быть! – утверждали они. Спор бесплодный, длился не меньше часа. Стали расходиться. Павел, зная место жительства Нечаева, пошел в его направлении. Нарочито не спеша. И угадал. Нечаев сам догнал его. – А вы что думаете? – Мне все равно, кто будет правителем. Лишь бы народу жилось хорошо и не было войны. – Соглашательская позиция! Каждый приводил в пользу своей позиции аргументы. Дошли до дома, попрощались. Павел направился на Фонтанку. Надо доложить о Нечаеве. В III отделении из начальства был Мезенцев. – Из новичков? – спросил начальник штаба. – Что-то я вас раньше не видел. – Во второй экспедиции служил, а ныне в первой. Николай Владимирович доклад выслушал, кивнул. – Продолжай! Попытайся войти в доверие. Нам нужны сведения о наиболее активных членах. Власть ругай, да поактивней, провоцируй. – Слушаюсь! – Отдыхайте. За две недели Павел встречался с Нечаевым несколько раз, неизменно в библиотеке, поскольку фигурант там работал библиотекарем. Удобно, прямо на рабочем месте устраивал собрания единомышленников. Павел, пользуясь инструкциями руководства, на встречах выступал с резкой критикой правительства и государя. Одним словом – втерся в доверие к заговорщику настолько, что тот даже показал списки государственных чиновников, кандидатов на уничтожение. Два исписанных мелким почерком листа. Сам царь первым номером вписан, за ним граф Ф. Ф. Трепов, как питерский градоначальник, потом уже пошли все министры, начиная с начальника III отделения. Забегая вперед, можно сказать, что заговорщикам от разных обществ кое-что удалось. Например, четвертого августа 1878 года член «Земли и воли» С. М. Кравчинский заколол ножом шефа жандармов Н. В. Мезенцева. Были убиты харьковский губернатор, множество полицейских чинов, полтора десятка жандармов и более двух сотен чиновников. Потому за пять лет, с 1876 по 1880-й, резко выросло число приговоренных к смертной казни, до 126. Павлу интересно было пообщаться с членами кружка заговорщиков. Почему они вошли в террористическую организацию, чем так сильно их обидел государь или другие чиновники, что они решили их физически уничтожить. Для того, чтобы решиться на столь крутые меры, обида должна быть велика. Как выяснилось, никакой обиды и не было. Наслушались пламенных пропагандистских речей о деспоте-царе, о царских сатрапах, душителях свободы, взыграло чувство справедливости, якобы попранной. Те, кто вовлекал рабочих, разночинцев в свои подпольные организации, были хорошими организаторами, психологами, умели найти аргументы. А фактически обрекали членов разных обществ на ответные карательные меры государства – тюремное заключение, каторгу или смертную казнь. Похоже, таких людей, как Нечаев, судьба заговорщиков не интересовала. Сергей Нечаев был незаконнорожденным сыном, ни в одном учебном заведении не обучался, но семья нанимала учителей, и Сергея обучали латыни, немецкому, французскому, истории, математике, риторике (вот откуда способность оратора)! В Петербурге, через год после того, как перебрался в столицу, сдал экзамен на право учителя и был принят в Андреевское городское училище, что на 7-й линии Васильевского острова. В 1869 году уехал в Швейцарию, где свел знакомство с Михаилом Бакуниным и Николаем Огаревым. В сентябре того же года организовал общество «Народная расправа». Его агрессивности поражались члены других революционных обществ и кружков. Потери для достижения цели для Сергея ничего не значили. Павел познакомился с Нечаевым именно в этот период. Через некоторое время Нечаев стал доверять Павлу настолько, что дал поручение переписать всех членов общества в единую книгу. Надо ли говорить, что Павел исполнил поручение со всем тщанием и даже больше, сделал второй экземпляр, который отнес в экспедицию. Свое место службы он посещал поздним вечером, неоднократно проверяясь, нет ли слежки? В подобных организациях на расправу скорые. Вскоре так и случилось. Нечаев отправился в Москву, желая посетить филиал своего общества. Один из членов, студент Иван Иванов, отказался подчиниться Нечаеву. Тогда Сергей с несколькими единомышленниками заманил студента в грот Петровской академии, где и зарезал 21 ноября 1869 года. Сообщников почти сразу схватили, но Нечаев успел выехать в Швейцарию. По тетрадке Павла все известные члены общества были арестованы и преданы суду. Все восемьдесят семь заговорщиков получили кто тюремный срок, а кто и каторгу. По запросу России правительство Швейцарии в 1872 году выдало Нелаева на родину. В 1873 году судом присяжных он был приговорен к двадцати годам каторжных работ на руднике. Однако отправили отбывать срок в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Здесь Нечаев умудрился завязать отношения с солдатами конвойной команды, через них передавал письма на волю. Однако холодные камеры, скудная пища сделали свое дело, узник заболел цингой, осложнившейся водянкой, и третьего декабря 1882 года, в возрасте тридцати пяти лет, скончался. Память о себе среди заговорщиков разных обществ оставил недобрую. Убийство студента черным пятном легло на его биографию. После октябрьского переворота большевики назвали его именем улицы в Санкт-Петербурге, Москве, Уфе, потом переименовали. Павел получил за участие в разработке общества «Народная расправа» денежную премию. А все благодаря тетрадке со списками членов. И угрызениями совести не мучился. Он не предатель, он исполнял свой служебный долг. Причем верил, что служба его на пользу империи. Каждое государство сохраняет свои устои. Недовольные любым режимом будут всегда, но ни одна революция не приносила весомого благоденствия. Свергали монарха, но приходили Марат и Робеспьер. Но общество не было готово к упразднению монархии. Сначала отрубили голову на гильотине Робеспьеру, а через два года и королю Людовику XVI. Если общество готово, созрело для изменения формы правления, то перемены происходят плавно, путем плебисцита, а не революций, которые по определению кровавые. Так было во Франции в восемнадцатом веке, так случилось в России в двадцатом веке, так повторилось на Украине в двадцать первом на майдане. Павел историю знал и был ярым противником насильственного свержения императора. Убьют одного – придет другой, возможно, еще более жесткий. Общество не готово. Революционеров-низвергателей жалкая кучка. Что для России сто, тысяча бунтарей? Есть купечество, промышленники, крестьяне, кустари-одиночки, которым потрясения не нужны. Павел считал правильным высказывание Столыпина: «Им нужны великие потрясения, а нам великая Россия». Это он о революционерах всех мастей. Та же Вера Засулич, член «Народной расправы» уже на склоне лет октябрьский переворот не приняла, осуждала, признавая множество совершенных по молодости ошибок. Поэтому для Павла борьба с разного рода революционерами, террористами, потрясателями устоев была не столько делом службы, сколько внутренней потребностью. По крайней мере, он находил для себя монархию лучшим способом государственного устройства, чем то, которое было сейчас в России. Социализм развалили, провозгласили строительство демократии, а по факту получалась олигархическо-промышленная структура. Нет уж, на своем месте в жандармерии он сделает все, что в его силах, чтобы на корню уничтожить возмутителей и террористов. При монархии рабочие пользовались многими благами – при заводах были детские сады и школы для сотрудников, четкая система оплаты за труд, столовые. Политических свобод было меньше, это тоже правда. Кроме того, у Павла была некоторая фора относительно других жандармов. Он знал ход истории, знал о покушениях на царя. Вот только следы в истории остались о совершенных, пусть и неудавшихся покушениях, после которых царь остался в живых. После «маскарада» с внедрением в кружок Нечаева Павел понял, что это лучший способ получить нужную информацию. Мало того, попытался убедить в этом руководство. Нехотя, но согласились, ибо работа под другой личиной принесла результаты. В жандармерии Павел почти не появлялся, только в случаях крайней и срочной необходимости, да и то с заднего выхода. Был такой для стукачей, без них нельзя. Да и современные службы пользуются услугами осведомителей. И красивая форма жандармского офицера пылилась в шкафу. Павел приобрел цивильную одежду, причем облачение могло быть разным – рабочего или разночинца, скажем учителя или писаря городской управы, мелкого торговца. Уж коли Путилин пользовался маскарадом, то ему сам Господь велел. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Однажды, ближе к вечеру, Павел шел по Малой Морской. У одного из доходных домов стоит пролетка, кучер увещевает пассажира: – Господин хороший, приехали. Заплатить надобно и вещички забрать. Интересно стало Павлу, почему пассажира уговаривать надо. Поравнялся с пролеткой, голову повернул. На сиденье полуразвалившись пристроился пассажир. Молодой, судя по тужурке – студент. Для студентов единая униформа была. Легким ветерком от залива запашком занесло – водочкой. Видимо, не рассчитал сил студент. Дело молодое, с кем не бывает по отсутствию опыта.Дальше бы прошел, подвыпивший студент его не касается. Студент не бузотерит, не ругается, не пристает к прохожим. А бросил взгляд вниз Павел, на вещички, и насторожился. Небольшой деревянный ящик у студента в ногах, разделен перегородками, в ящике стоят стеклянные емкости. В таких в аптеках продают разные химикаты, в частности кислоты. В аптеках в то время можно было купить не только лекарства. Например, керосин, как наружное средство при болезнях суставов, либо нафталанскую целебную грязь. Позже в аптеках продавали в жестяных банках бензин, покупаемый шоферами для чадящих самобеглых колясок. И кислоты для химических опытов для любопытствующих граждан, для промышленников и кустарей. Однако такой гражданин купил бы себе одну склянку кислоты серной, другую – муравьиной или уксусной. А сейчас все одинаковые, судя по наклейкам – с азотной кислотой. Она применялась для изготовления взрывчатки, причем с целями террористическими. Причем с годами научились делать бомбы довольно мощные. Так, при покушении на Петра Аркадьевича Столыпина переодетые в жандармов террористы метнули портфель со взрывчаткой. Мощный взрыв унес жизни двадцати четырех человек. Террористы осознали, что взрывчатка куда как эффективнее револьвера в руках заговорщика. И уже профессиональный интерес появился. – Помочь? – спросил у извозчика Павел. – Был бы рад, господин хороший. Адресок-то студент назвал, да дом-то велик. – Сейчас узнаем. Павел легко вскочил в пролетку, начал растирать оба уха. Если человек не мертвецки пьян, то помогает. И сейчас студент начал крутить головой, делая попытки оттолкнуть ладонью руки Павла. – Эй! Ты в какой квартире проживаешь? – По… по… – В подвале, – догадался извозчик. В подвалах, чаще в полуподвалах, имеющих маленькие оконца, через которые были видны только ноги людей, проходящих по тротуару, проживали люди вовсе небогатые, ибо цены за такое жилье были самые низкие. Павел зашел через арку во двор. Входов в полуподвалы было два. Спустился по лестнице в первый, постучал в дверь. На стук открыла девушка. – Простите великодушно. В пролетке студент, сам дойти не может, ибо пьян. Не ваш жилец? – Сейчас! Ваня! Выйди, помоги. Ага, еще Ваня есть. Вышел тщедушный парень в очках, прошел с Павлом к пролетке. – Игнат! Как тебя угораздило? Вы мне не поможете? – Попробую. Вдвоем вывели пьяного студента на подгибающихся ногах, повели к арке. Извозчик вслед прокричал: – А оплата? – Сейчас вернусь, – ответил Иван. Павел помог довести пьяного до двери, а дальше помогала девушка. Павлу очень хотелось зайти внутрь, но с ним попрощались. Он перешел на другую сторону улицы, встал за дерево. Довольно быстро вышел Иван, отдал извозчику монеты, забрал ящик с кислотой. За этой квартирой надо проследить, очень подозрительные молодые люди. Ни к владельцу дома, ни к дворнику Павел пока обращаться не стал, это успеется. Надо, чтобы подозрения его подтвердились. Извозчик уехал. Плохо, что и Иван и девушка видели Павла в лицо, теперь следить за ними будет сложнее. Через час в арке дома появилась девушка. Шла быстро, не проверялась. За весь путь не обернулась ни разу. Идти пришлось долго, почти в самый конец Гороховой улицы. Когда девушка исчезла в подъезде, Павел подбежал, зашел в парадное. По звуку каблучков и хлопнувшей двери определил – третий этаж и ключ у нее свой, ибо не стучала и не звонила. Электрических звонков еще не было, а механические – повернул ручку, и колокольчик звякает, ставили во многих квартирах. Тихонько поднялся на площадку третьего этажа, а квартиры две. В какую зашла девушка? Приник ухом к одной двери. Тишина полная, скорее всего в квартире никого нет. Перешел к другой двери. Дверных глазков нет, увидеть его никто не может. Английских замков в помине не было, замки во всех квартирах сувальдные, ключ с двумя бородками, соответственно скважина под него в двери большая. К ней приник ухом. Легкие шаги слышны, девушка напевает. Посмотрел на номер квартиры – шестьдесят девятая. Цифры на двери добротные, бронзовые, чтобы подчеркнуть состоятельность хозяина. Выйдя во двор, нашел вход в подвал. Дворники обычно проживали там, здесь полуподвал был. Такое жилье было казенным, для дворника с семьей бесплатное, за службу держались. Жалованье, да еще бесплатное жилье, пусть и служебное, такие условия еще поискать надо. Все дворники числились по полицейскому ведомству. Жильцов знали хорошо и не только в лицо. Кто чем занимается, вредные привычки, зачастую даже постоянных гостей жильцов. Дворник был на большой доходный дом, практически все жильцы под приглядом. А вот в частных усадьбах дворник, садовник, кучер и прочая челядь были наняты хозяином усадьбы или мажордомом и полиции неподотчетны. Дворником оказался крепкий мужчина средних лет. Павел показал ему значок жандарма, дворник кивнул. – Скажи-ка, любезный, кто проживает в шестьдесят девятой квартире? – Исключительно добропорядочные люди. У хозяина своя мыловарня, супружница еще и дочка-студентка. – И где учится? – Вроде на учительских курсах, но утверждать не берусь. – Гости у них часто бывают? Вопрос заставил дворника задуматься. – А, пожалуй, и не видел. Хозяин, когда выпимши, приезжает на извозчике, но матом не ругается, песни не горланит. Чинно в подъезд, никакого шума. Порядочные люди! – Как фамилия? – Моя? – Студентки! – Так Соловьева Дарья, по батюшке Степановна. – Квартира-то у них большая? – Кому как. Пять комнат и кухня, есть черный ход. Дополнение ценное, видимо – полицейские интересовались, без наводящих вопросов сказал. Черный ход для прислуги – дрова к печам принести или кухарка с рынка провизию принесет. Парадная-то она для господ. Там чисто. – Ладно, о разговоре никому, – предупредил Павел. – Нешто мы не понимаем? Я в дворниках уж десять лет как. – Вот и славно. Похоже, нежданно-негаданно вышел Павел на подпольную организацию. Хотя нет, все же не случайно. Обычный прохожий не обратил бы внимание на кислоту. А кто в курсе, как Павел, тот сразу насторожится. Азотная кислота в смеси с глицерином образует нитроглицерин, взрывчатое вещество. Но пользоваться им в чистом виде чрезвычайно опасно. Жидкость эта чувствительна к сотрясениям, и иногда стоит взять склянку в руку и переставить, как последует взрыв, очень нестабильная взрывчатка, но простая в изготовлении. Альфред Нобель сделал два важных открытия – стабилизировал нитроглицерин кремнистой землей, называемой кизельгуром, и придумал детонацию полученного вещества подрывом гремучей ртути. Получился динамит, который прославил и обогатил Нобеля. В 1878 году русский полковник Петрушевский предложил порошкообразный динамит, состоящий из 75 % нитроглицерина и 25 % сернистой магнезии. Были и другие виды динамитов. Но почти все упакованы были одинаково. Круглая картонная гильза с динамитом обернута вощеной бумагой. Именно в таком виде динамит поступал в российскую кавалерию и инженерные войска, уложенный в ящики. Отдельно поставлялись огнепроводные бикфордовы шнуры и детонаторы. Саперы использовали его для строительства укреплений и для подрыва оборонительных сооружений противника, делая подземные минные галереи. Павел сразу направился в жандармерию, сделал письменный запрос в полицию по мещанке Соловьевой. Случись следствие и суд, нужны бумаги. К сожалению, бюрократия родилась с изобретением письменности, а в судебном производстве она сильнее, чем в любой другой отрасли. Сам же с утра на Малую Морскую, к доходному дому. Центр города, с утра уже движение оживленное. По мостовой извозчики на пролетках, на ломовых подводах, по тротуарам рабочий люд. Чиновники пойдут и поедут к своим канцеляриям попозже. Павел стоял за деревом, но уже через полчаса к нему подошел городовой. – Извольте ваши документы, господин. Павел значок жандарма показал. – Не срывай мне задание, служивый. – Простите великодушно. Это дворник всё. Толкается, мол, человек подозрительный. Не «домушник» ли? Ну я ему задам! – Не надо, он исправно службу несет. Подойди, похвали, скажи – сыщик. – Понял. Городовой козырнул и отошел. Вот же бестолковый! Если кто со стороны наблюдает, сразу поймет – не простой гражданин за деревом стоит, явно служивый. В девять часов из арки дома вышел вчерашний студент. Физиономия помятая. Вчерашний день не зря прошел. Это Игнат, в той студенческой тужурке. Нормальный студент должен на занятия в университет спешить. Павел отпустил студента на двадцать шагов, пошел за ним. Игнат в лицо его не видел, был сильно пьян. Да и не проверялся. Студент первым делом в первую же пивную зашел, здоровье поправить. Павел наблюдал за ним через окно. Студент ни с кем не разговаривал, купил кружку пива, быстро выпил ее, даже не присаживаясь за столик. Видимо – похмелье тяжелое, не до учебы парню. Живет на съемной квартире, стало быть – не местный. Родители надеялись, что выучится, получит специальность, устроится на хорошее место, будет к старости опорой. А сын мало того, что выпивает, так еще и в нехорошую компанию записался. Все революционеры подпадали под серьезные статьи. После 1878 года, когда присяжные оправдали Веру Засулич, стрелявшую в градоначальника Трепова, на следующий день вышел закон, что все террористы подлежат юрисдикции военных трибуналов, а не гражданских судов и наказание суровое, от каторги до смертной казни. Так что родители могут сына не дождаться. Но каждый сам выбирает свою дорогу. Павел хотел выявить связи Игната. Изготовление динамита, планирование покушения – это дело не одиночки, а группы единомышленников. И задача Павла, как сотрудника Охранного отделения, все связи выявить, всех участников заговора. Арестовать – дело чисто техническое. Но если останутся не выявленные члены, группа может возродиться в другом составе, но с прежними целями. Это как метастазы. Удали опухоль, но оставь метастазы, и опухоль вырастет снова. Павел был бы рад ошибиться. От того, что молодой человек попадет на каторгу, в ссылку, а то и на виселицу, радости это не доставит. Но его служба такая – охранять империю и государя от посягательств, от развала. Тем более он один в стране знал, чем закончатся заговоры – октябрьским переворотом, миллионами погибших в гражданской войне, миллионами покинувших империю, эмигрировавших в другие страны мира. И погибли и покинули страну не самые худшие люди. Уехали видные инженеры, литераторы, ученые. Кто-то умер в забвении, непросто себя найти в чужой стране, с незнакомым языком и чуждой религией. Другие, как Игорь Сикорский, смогли продолжить любимое дело, основать свою фирму и прославить страну, его приютившую, а не Россию. Павел в душе был государственником, и за державу ему было обидно. Не случись октябрьского переворота, последовавшей гражданской войны, вполне могло быть, что страна по уровню производства и благосостояния граждан равнялась Америке или европейским странам и уж никак не уступала Китаю. Поднебесная, не имевшая промышленной истории, из производственного карлика за три десятка лет при грамотном управлении превратилась в гиганта, которого опасаются США. Поправив здоровье, студент повеселел, уже более бодрой походкой направился в Кирпичный переулок. К удивлению Павла – в магазин химических товаров Штоля и Шмидта. Павел полагал, что террорист закупает ингредиенты в аптеках, но ошибся. Магазин этот торговал в основном оптом – для учебных заведений, небольших производств, вроде красильных фабрик или мыловарен, химикаты нужны на любом почти производстве, даже Путиловском, ныне Кировском заводе, где в основном металлообработка. Студент пробыл в магазине недолго, вышел с бутылью в двенадцать литров, оплетенной в ивовую корзину. Пока Игнат еще не скрылся, Павел забежал в магазин. Удачно, покупателей нет. Под нос приказчику сунул жетон жандарма. – У вас сейчас покупатель был, в студенческой тужурке. Что он покупал? – Глицерин, целую бутыль. – И всё? – Вот тебе крест. Приказчик перекрестился. Павел выбежал из магазина. Да, он не ошибся, студент в компании таких же балбесов мастерит в подвале бомбу. И явно не для того, чтобы глушить рыбу в Неве. Еще была видна спина студента, все же бутыль тяжелая, шел он медленно. Видно, деньги вчера спустил на выпивку, и на извозчика средств не было. Извозчик на пролетке никогда дешевым не был. Копейка, а то и с полушкой квартал. Ломовой извозчик, возивший грузы, стоил значительно дешевле. Потому чиновники для экономии времени и средств снимали квартиры поближе к службе. Все департаменты располагались в центре, где доходных домов хватает, но цены в них кусались. Еще с Петра Великого повелось, что военный и деловой центр это Адмиралтейство, Синод, здание Двенадцати коллегий и Генштаб. А Зимний дворец, хоть и царская резиденция и на Дворцовой площади, но на аудиенцию к государю попадали немногие избранные и в больших чинах. Магазин Штоля и Шмидта открылся в 1849 году на Гороховой улице для торговли красками и аптекарскими товарами. Торговля расширялась, стали торговать химикатами, в 1860 году переехали в дом на Кононова по Кирпичному переулку, а через 21 год вновь переезд, уже в специально отстроенное большое здание на Малой Морской, дом одиннадцать. Заведение имело филиал в Томске. По мнению Павла, химикаты, из которых можно сделать взрывчатку вроде динамита, тротила, следовало запретить к свободной продаже. Мало того, в оружейных магазинах свободно можно было купить револьвер или ружье, патроны по выбору. И покупали. Та же Вера Засулич стреляла в градоначальника Трепова из револьвера «Веблей» модели «Бульдог», калибра 577 со сферической пулей диаметром 14,7 мм. Фактически – крупнокалиберной. Покупай патроны, езжай в пригород и тренируйся, набивай руку и глаз для черных дел. По мнению Павла, бреши в законодательстве изрядные. Не будь их, террористы бы не имели свободного доступа к ингредиентам взрывчатки, оружию. Во дворце была дворцовая охрана, при выездах императорской особы на экипаже в город его охраняли конные казаки. Но императоры еще имели привычку гулять по Дворцовой площади или в Александровском парке и без всякой охраны. Самонадеянность вопиющая! Но государи хотели демонстрировать близость к народу, общаться с подданными. Правители не брали в расчет, что народ бывает разный, в том числе психически неуравновешенный. Павел хоть и не служил никогда в ФСО – федеральной службе охраны, но недочеты и упущения охраны императора видел. Да, собственно, охраны не было. Как у императора, так и государевых чиновников высокого ранга – градоначальников, министров, директоров департаментов, губернаторов. Народовольцы и прочие революционеры убивали всех, кто состоял на государевой службе – рядовых полицейских, жандармов, мелких клерков, вплоть до письмоводителей. Задачей заговорщиков было разрушить саму государственную машину. Не понимали главного – любая страна должна иметь государственную структуру, иначе это анархия, хаос. Даже пещерное племя имеет свою иерархию – вождя, приближенных людей. Студент добрался до своего подвала, а через какое-то время вышел Иван. В студенческой тужурке и форменной фуражке, бодро зашагал, за ним Павел. Через четверть часа Иван зашел в Горный институт. Павел перевел дух, наконец-то студент учиться пришел. Присел на лавочке перевести дух, а Иван уже вышел. На этот раз Иван направился на окраину города. Что радовало, не обернулся ни разу, стало быть, слежку за собой не заметил. Студент завернул в ворота какой-то мастерской. Павел подошел, прочитал вывеску. «Столярная мастерская Федотова В. Н. Изготовление мебели по французским образцам». Со стороны мастерской доносился визг пилы, голоса рабочих. Интересно, что тут Иван забыл? Отошел в сторонку, не теряя из вида ворота. Укрыться негде, деревьев и лавочек нет, район мелких кустарей. Из ворот выехала подвода. На ней извозчик и студент, а еще два мешка из рогожи. Извозчик, перевозящий грузы, назывался ломовым. Лошадь он не погонял, ехали не спеша, и Павел вполне поспевал. Добрались до доходного дома. Извозчик и студент взялись за мешок, понесли в подвал. Подвода осталась без присмотра, Павел кинулся к ней, пощупал мешок и отошел, разочарованный. В мешке опилки. Да и что следовало ожидать от столярной мастерской? Наверное, купил по бросовой цене опилки печь топить. Петербург стоит на болотах, рек и речушек в избытке, грунтовые воды высоко стоят, в подвалах и полуподвалах даже летом ощущается сырость, и многие жильцы таких квартир даже летом периодически подтапливают, чтобы просушить стены и вещи. Извозчик и студент снесли в подвал второй мешок, и извозчик укатил. Павел выждал немного, не появится ли студент вновь. Во дворе дома показался дворник с метлой. Павел подошел к нему. Двор из маленьких узких окон полуподвала не просматривался, окна выходили на улицу. Павел достал жетон, показал дворнику. – Кто в полуподвале проживает? – Студенты, три человека. Спокойные жильцы, ни скандалов, ни драк, платят исправно, не то что некоторые. – Кто такие? – Иван Добродеев, Игнат Косарев и Федор Охлобыстин. – Женщины бывают? – Одну видел несколько раз. Тоже студентка, не потаскуха. Серьезная, с книгами иной раз вижу. – Давно живут? – Второй год. – Сыро в подвале? Топят? – Сухо! У нас место хорошее, летом не топят. Павел спросил на всякий случай, и ответ его удивил. Если не топят, зачем опилки? Да еще два мешка. Опилки еще применяют для горячего копчения рыбы или мяса. – Они что, рыбу коптят? – С чего вы взяли, господин офицер? – Да это я так. Рыбу в городе и солили и коптили. Город на берегу нескольких рек и Финского залива. Рыба и морская и речная есть, на выбор. Но всякого рода коптильни на окраинах города, а чаще в деревнях и поселках в округе. Рыба стоила недорого и была ходовым товаром. За деревом простоял еще пару часов, до сумерек. Устал, хотелось есть. Утром скромный завтрак только съел – бутерброд с сыром и чай. Зашел в харчевню, которых в центре множество. Ресторан – дорого и по времени долго. Поужинал гречневой кашей с убоиной, на запивку компот из местных ягод – черники и морошки. Сытно, вкусно, недорого и все горячее, из печи. И всего-то копейка цена, да еще полушка за ситное. На квартире с наслаждением вытянулся на кровати. Весь день на ногах, ноги гудят. Сон сморил незаметно. А ведь прилег отдохнуть немного, а потом фигурантов записать, даже схему группы. Он еще не уверен был, что видел всех. Вполне может быть, что студенты – лишь видимая часть айсберга. Должен быть руководитель как минимум. На идейного вдохновителя ни один студент не тянул. Если даже студентов арестовать, хотя пока не за что, за намерения судить нельзя, суду нужны факты, то останется руководитель, голова. И он организует новую группу, внушаемые люди найдутся всегда. А если их обрабатывать методично и долго, вполне могут пойти на самопожертвование. Молодость жизнь не ценит. И главной задачей Павел считал выявить руководителя, идеолога. Именно он корень зла. Спал в неудобной позе, согнутая рука затекла. Зато сон освежил, а главное – пришло понимание некоторых событий, в частности – зачем студентам опилки. Видимо, мозги усиленно трудились над разгадкой и ночью. Опилки нужны для стабилизации нитроглицерина, как Нобелю кизельгур, как полковнику Петрушевскому магнезия. И придумать такой ход мог только химик. Опилки хорошо впитывают нитроглицерин, как и любую другую жидкость. Такую самодельную взрывчатку можно уложить в коробку или портфель. И она будет не так опасна при транспортировке, как жидкий нитроглицерин. «Молодец, Паша!» – похвалил себя жандарм. Студенты собирают ингредиенты, потом соорудят бомбу, детонатор. Обязательно попробуют испытать изделие, для чего выберутся за город, в укромное место, которых в округе полно. Стало быть, небольшой запас времени у него был, неделя, дней десять. Павел ошибался. Одна небольшая, весом в три фунта, бомба уже была готова, и заговорщики собирались испытать ее завтра. Причем, собирая ее в подвале, подвергали жителей доходного дома смертельной опасности. Если бы бомба сработала вследствие небрежного обращения, рухнул целый подъезд пятиэтажного дома. Павел решил сегодня за студентами не следить, а посетить полицию. Фамилии и адрес заговорщиков известны, надо запросить. Хоть и не было компьютеров, но бумажный учет полиция вела. Кто приехал, откуда, где родня. Иной раз сведения давали ценные зацепки. Откуда Павлу было знать, что именно сегодня студенты отправятся к своему идейному вдохновителю? Для таких сборищ он арендовал отдельную комнату в трактире на окраине. И перекусить можно, и поговорить без посторонних ушей. Решено было готовую бомбу испытать завтра в лесу в Лисьем Носу на берегу Невской губы. Сбор наметили у трактира в десять часов утра. В восемь утра Павел, отдохнувший и сытый, был уже на своем наблюдательном посту. В девять к доходному дому подкатила пролетка, и через пару минут трое студентов вышли и уселись в экипаж. Там уже сидел человек, мужчина в котелке. Обычно в пролетке больше троих на сиденье не умещалось, да и лошади тяжело тащить большой груз. К тому же в руках у Игната был большой коричневый кожаный саквояж. Такими обычно пользовались доктора и коммивояжеры. Павел понял – сейчас уедут, видимо – какой-то важный сбор. Пролетка тронулась, он заметался. Ну, уйдут же! Из-за угла вывернула пролетка, но не пустая, а с пассажиром. Павел выскочил наперерез, схватил лошадь под уздцы. Извозчик вскочил на облучке, выхватил из-за пояса кнут. – Отойди от животины, а то получишь по хребту! Павел уздцы бросил, в два прыжка подскочил к извозчику, вытащил жандармский жетон, очень похожий двуглавым орлом на полицейский. – В кутузку захотел? – Звиняйте, вашбродь, не признал. Павел повернулся к пассажиру. – Вам придется сойти. – Безобразие! Я не доехал! По какому праву вы распоряжаетесь? Я буду жаловаться самому градоначальнику! – Будете, но потом. Срочно! Или я применю силу. Пассажир с недовольным лицом сошел. Павел вскочил в пролетку. – Гони! Впереди пролетка, вон смотри – на Невский проспект пролетка поворачивает. За ней езжай! Извозчик повернулся. – А кто платить будет? – Заплачу, не беспокойся! Лошадь сытая, отдохнувшая за ночь, и на сиденье один Павел. А в экипаже впереди четверо, это не считая извозчика. Да лошадина похуже. Пролетку почти догнали на Биржевой площади, у Ростральных колонн. – Не приближайся, – скомандовал Павел. – Я не хочу, чтобы нас заметили. Не должны, движение здесь оживленное. Кто в центр едет, кто на окраину, к заводам. Через Биржевой мост на Петроградский остров, а потом и на Аптекарский. Извозчик обернулся. – Похоже – за город едут, в Шлиссельбург. Павел уже и сам догадался. Ездил сюда по службе в самом начале. А зрительная память у него хорошая, можно сказать – фотографическая. Уже Черную речку проехали, где дуэль Пушкина была. Перелески пошли, город уже закончился. И вдруг вспышка, грохот взрыва, черный дым. Пролетку впереди разнесло в клочья, как и людей. Извозчик потянул поводья, но лошадь уже сама остановилась, косилась глазом, прядала ушами. Лошадь – животное пугливое. Павел с пролетки соскочил, бросился вперед. Лошадь еще была жива, но вся в крови, билась в агонии. Чтобы животина не мучилась, Павел вытащил револьвер, выстрелил ей в голову. Из людей в живых не было никого. Куски тел, причем обгорелые от взрыва, обрывки одежды и кровь, много. Похоже – рвануло в саквояже. Толкнули или согрелся динамит. Тепла взрывчатка не любила. Извозчик стянул шляпу, перекрестился. – Бомбисты? – Именно так. Удумали покушение на государя учинить, да сами взорвались. – Ох, что деется! – Вот что, езжай в полицейское управление, расскажи, что видел. Пусть сюда чины приедут. Извозчик помялся. Павел причину понял, достал портмоне, вынул ассигнацию в рубль. – Благодарствую, вашбродь! Видимо, извозчик служил в армии, там солдаты так обращаются к командирам, сокращенно от «ваше благородие». Извозчик уехал. От останков пролетки пахло химикатами и гарью. Придется писать рапорт о происшедшем, а еще показания свидетеля, коим будет извозчик. И улизнуть ему не удастся, на бумазейной кофте значок с номером 1462. Каждый извозчик имел такой номер. А пока придется торчать на дороге и отгонять любопытствующих. А таковые были из проезжающих. Останавливали пролетки, глазели, испуганно ахали. Будет сегодня в городе разговоров! Павлу влетит по полной программе – не уследил. А он в душе доволен. Не взорвись бомба сейчас, по ее подобию сделают другую и швырнут в государева чиновника. Судя по мощному взрыву, если применить бомбу в городе, будут случайные жертвы. А сейчас бомбисты мертвы, наказал Господь. Случись теракт, мог погибнуть исполнитель, а другие остались бы целехоньки и готовили другие бомбы. Ну пожурят его – почему не сообщил о подозрениях. Надо будет еще конфисковать в подвале ингредиенты бомбы. И допросить студентку Соловьеву. Причем сегодня же. Иначе узнает, такие новости быстро разносятся, и сбежит, спрячется на время у знакомых или родни. Через час прибыли сразу три пролетки. Две с полицейскими и одна с извозчиком, которого он посылал. Из полицейских старшим был участковый пристав, Павлу знакомый, представляться не пришлось. Павел рассказал, что следил за подозреваемыми, не приближался, взрыв последовал неожиданно. Назвал фамилии студентов, а еще доложил, что был неизвестный. И не исключено, что в действие бомбу привел он. – Задал ты мне задачу! Полицейские записали фамилии студентов, принадлежность к Горному институту. Вдруг неизвестный оттуда? Хотя Павел сомневался. Для студента он по возрасту стар, на преподавателя не похож, не в униформе, сюртуке с галунами на стоячем воротнике. Горный институт был организован еще Екатериной II в 1773 году, располагается на 21-й линии Васильевского острова. Сначала учебное заведение называлось горным училищем, готовило специалистов для Берг-коллегии по горной части. С 1866 года училище повысили в ранге до института. Институт поставлял кадры для геологоразведки, горной промышленности, преподаватели и студенты носили униформу. Павел сел в пролетку. Несколько секунд раздумывал – куда сначала ехать? На Гороховую к Соловьевой или в полуподвал, к студентам. Жильцы уже переехали на тот свет, но обыск провести следовало. Но туда можно не спешить, а Дарья могла сбежать. Тогда к ней. – На Гороховую, – скомандовал он. Гороховая, наряду с Невским, Литейным проспектами и обеими Морскими улицами, самые престижные. Центр, квартиры в доходных домах дорогие. Пока ехал, проверил револьвер. Все каморы снаряжены. За оружием Павел ухаживал регулярно – смазывал, чистил. От револьвера может зависеть собственная жизнь или жизнь окружающих людей, пренебрегать уходом за оружием нельзя. Подъехали к нужному адресу. – Все, свободен, любезный. Извозчик перекрестился и уехал. Таких впечатлений, как сегодня, он раньше не испытывал. Павел поднялся по лестнице. Времени два часа пополудни. Дарья могла быть в институте, дома, в подвале дома на Морской, если у нее был ключ от двери. Повернул ручку на двери, в квартире брякнул колокольчик. Раздались шаги, дверь распахнулась, на пороге возникла девушка. Похоже, только что пришла, либо собралась уходить, одета не по-домашнему, на выход. – Дарья Степановна Соловьева вы будете? – Я. Что вам нужно? – Побеседовать. – Не имею желания. Мне нужно срочно уходить. В глазах девушки мелькнула тревога. Но лицо спокойное, о трагедии, о взрыве еще точно ничего не знает. – Не хотите беседовать дома, тогда будем говорить в участке. Павел пока не хотел раскрываться. Участки существовали в полиции, а не жандармерии. И полиция могла беседовать по любому поводу. – Ну хорошо, входите, – смилостивилась девушка. – Только не долго. – Славно. Павел прошел за хозяйкой, прикрыл дверь. Дарья прошла в комнату, предложила Павлу присесть на стул у стола. – Чем обязана? Вы ведь филер? На лице брезгливая гримаска. Филерами презрительно называли тайных агентов полиции. – Ваше занятие? – Слушательница учительских курсов. Слушательница, в отличие от студентки, человек с вольным посещением занятий и после окончания курсов получает не диплом, а справку, что прослушала курс лекций. Для гувернантки в богатом доме вполне достаточно или для учительницы в селе. – Знакомы ли вам фамилии Косарев, Охлобыстин или Добродеев? Лицо Дарьи побледнело. Знает, как не знать, если в подвале была? – Разве знать их предосудительно? А у самой голос уже дрожит, испугалась. Судя по тишине, в квартире никого больше нет. – Нет, конечно, если не брать в расчет, что они злоумышляли против государя. А вы соучастница! Сейчас важно подавить девушку морально, даже запугать, чтобы за судьбу свою тревога проняла до самых печенок. На упрямицу не похожа, скорее всего, по молодости и глупости попала под влияние заговорщиков. Впрочем, как и студенты, пусть земля им будет пухом. Девушки вообще быстро ведутся на речи звонкие, пусть и пустые. И вербовщиками во все группы являются хорошие ораторы, знатоки основы словесности, обладающие даром убеждения. Это не все могут. Павлу девушку было даже немного жаль. Если серьезных улик против нее не найдется, пожурят и жандармерия официально возьмет ее под наблюдение. То есть без их ведома нельзя менять место жительства, надо регулярно являться и отмечаться, не участвовать в массовых мероприятиях. По большому счету – легко отделается. А если в подвале найдутся компрометирующие серьезные данные, то светит ей статья о государственной измене и ссылка в Сибирь или каторга. После выстрелов Засулич ввели смертную казнь через повешение. Лицо девушки вовсе белым сделалось, на лбу испарина выступила. Павел забеспокоился – как бы девица в обморок не упала. Грохнется на пол, а у него даже нашатыря нет. – Что-то мне нехорошо, – сказала девушка. – Можно мне на кухню? Водички попить. – Ступайте. Слегка покачиваясь от слабости, Дарья прошла на кухню. Было слышно, как полилась вода в стакан, потом Дарья пила. Легкий стук дверцы шкафа, шаги. Павел повернул голову, потом тут же вскочил, сунул руку во внутренний карман пиджака, где лежал револьвер. Потому что в руках Дарьи был револьвер, и девушка целилась в него, а палец выжимал спусковой крючок. Выстрел! Комната наполнилась дымом от сгоревшего черного дымного пороха. Впрочем, бездымный появился позже. Но боли или удара Павел не почувствовал. Успел выхватить свое оружие, еще выстрел. Это Дарья стреляла. И опять промах. Это с четырех-то метров! Третьего выстрела Павел сделать не позволил, выстрелил девушке в правое плечо. Револьвер выпал из ее руки, плечо окрасилось кровью, она рухнула на пол. Черт, черт, черт! Надо оказывать помощь теперь! А есть ли в квартире аптечка? Во входную дверь звонят и стучат. Павел открыл. Как был с револьвером в руке. На пороге солидный господин. – Что здесь происходит? Кто стрелял? Вы кто? – Я стрелял в ответ на выстрелы Дарьи. А вы кто? – Ее отец! Пустите меня. Мощной рукой он отодвинул Павла в сторону и вошел. Увидев дочь на полу без чувств и с окровавленным плечом, повернулся и с каким-то рычанием, как медведь, двинулся на Павла. – Стоять! Жандармерия! Стоять, а то застрелю! Упоминание о жандармерии заставило мужчину остановиться. – Лучше перевяжите ее, в тюремной больнице лекари не самые лучшие. Мужчина кинулся в одну комнату, другую, засуетился. – Господи, где же аптечка! Ею ведает супруга. У вас на руке кровь! И верно, на левой кисти несколько капель. Подумал – вымазался брызгами при ранении девушки.Глава 5 Ротмистр
Видя, что отец Дарьи бестолково бегает, Павел прошел в спальню, оторвал полосу ткани от простыни. Хорошо хоть не шелковая, как любят богатые, а хлопковая. Перевязал, как мог, не обращая внимания на стенания мужчины. – За что вы так с моей дочерью? – Воздел руки мужчина. – Вы интересовались кругом ее знакомых? Она попала в плохую компанию, бомбистов. Они сегодня утром сами взорвались, думаю – случайно. Заметку о происшествиях найдете в утренних газетах. Я решил поговорить с вашей дочерью, а она начала в меня стрелять. За покушение на государственного служащего знаете, что ей грозит, знаете? Мужчина растерялся. Дочь и террорист? Бред! Но револьвер валяется у ее ног, в комнате пахнет порохом. – Филер? Мужчина посмотрел на Павла с ненавистью. В народе обычно называли филеров шпиками. Филеры были и в полиции, и в Охранном отделении, занимались наружным наблюдением за лицами неблагонадежными. Набирались на службу, как правило, из унтер-офицеров армии, гвардии, флота. Предпочтение отдавалось разведчикам, охотникам. Не принимались на службу евреи и поляки, так как не вызывали доверия в благонадежности. В самих спецслужбах филеры пользовались уважением, в народе – ненавистью. Документов при себе на службе не имели из-за опасности провала, были прецеденты, причем со смертельным исходом. Павел в ответ показал жетон жандарма. – Я бы на вашем месте нашел извозчика. Девушку в больницу нужно. – Да, да, что же это я? Растерялся что-то. Мужчина быстрым шагом ушел. Павел подобрал револьвер девушки. Пятизарядный небольшой «Пипер» бельгийского производства. Осмотрел, сунул в карман. Снятие отпечатков еще не практикуется, и оружие лучше убрать с глаз долой. Пока отца девушки не было, быстро прошелся по квартире. Похоже – вот эта комната девичья. Проверил ящики стола, никаких подозрительных предметов или записей не обнаружил. Видимо, все самое интересное в полуподвале. Еще успел осмотреть кухню. Именно здесь хранился револьвер, из которого стреляла девушка. Нашел свернутую трубочкой бумагу. Развернул – столбиком идут фамилии, против каждой какие-то значки. Сунул в карман и почти сразу в квартиру почти вбежал отец. – Есть извозчик, пролетка у парадного. – Тогда что же мы стоим? Несите, кстати, дайте мне ключи, я дверь замкну. – У меня нет, надо посмотреть у дочери в ридикюле. Вообще-то в квартире всегда прислуга, но на сегодня я ее отпустил, какое-то семейное торжество. Отец вынес дамскую сумочку. – Позвольте мне. Павел настоятельно потянул сумку к себе. Вдруг там опасный сюрприз? Нашлись ключи, записная книжка. Павел уложил обе находки в карманы. – Поторопимся! Пока отец нес дочь, Павел закрыл дверь на ключ и спустился во двор. Девушка полулежала на руках у отца, пришлось примоститься сбоку на сиденье кое-как. С тюремными больницами в городе скверно. Женская и вовсе одна, в Тюремном переулке, а с 1844 года, в переулке Матвеева, что в районе Новой Голландии, детище Петра. Позже, в 1877 году, на Казачьем плацу близ Пересыльной тюрьмы появится больница для заключенных, где занимался врачеванием знаменитый доктор Федор Павлович Гааз. Еще была тюремная лечебница на Матисовом острове, набережной реки Пряжки. Гражданских больниц и военных госпиталей было несравнимо больше. Но девушка должна быть под караулом. Папенька ее уже в курсе прегрешений дочурки и грозящего ей наказания. Из обычной больницы вывезет, как только ей станет лучше, и отправит к дальней родне куда-нибудь в Вологодскую губернию. Поди сыщи ее потом. – К Новой Голландии! – распорядился Павел. Добрались быстро. Увидев, где предстоит находиться его дочери, отец приуныл. У входа вооруженный караул, на окнах решетки. Пролетка въехала во двор. Павел показал жетон, санитары на носилках занесли раненую в больницу. Отца не впустили. В больнице своя специфика. – За кем числиться будет? – спросил дежурный фельдшер. – Охранное отделение, Кулишников моя фамилия. Отныне выдать болящего узника можно только по распоряжению Павла или его начальника. Павел перевел дух. Что-то многовато событий для одного дня. Так и день еще не закончился, надо в полуподвале делать обыск. Во дворе пролетки с отцом уже не было. От Новой Голландии до Малой Морской пешком четверть часа идти. У доходного дома Павел нашел дворника. У него запасные ключи от всех квартир, и он будет одним из свидетелей. Для соблюдения процедуры обыск и изъятие каких-то предметов проводится при двух свидетелях, ныне их называют понятыми. Дворник двери полуподвала открыл, но нехотя. – Нехорошо без жильцов-то, – пробурчал он. – Не дождешься ты их, померли не своей смертью. – Это как? – Все трое студентов взорвались в пролетке, бомбу везли. – Ох ты! – А бомбу ту делали в этом подвале. Не исключено, что еще одна здесь находится. Дворник сделал шаг к выходу. – Стоять! Ты лучше еще одного видока найди. – Чего его искать? Федора со второго подъезда, истопника. – Веди. Сам Павел начал осмотр, еще как учили в институте. Слева направо по часовой стрелке, не упуская ни одного предмета. В полуподвале крохотная кухня и две небольшие комнатки. В одной, под топчаном, нашлись мешки с опилками. Их занесли в протокол. В другой комнате стояли в ящике бутылки с кислотой и глицерин. Бомба еще не была готова, а по отдельности ингредиенты не представляли опасности, взорваться не могли. Но пары кислоты явно не улучшали воздух в полуподвале, чувствовался тяжелый запах. Описали найденное. Заканчивали уже при свечах, хотя темнеет летом в Санкт-Петербурге поздно. – Найди пролетку, вещдоки надо вывезти, – распорядился Павел. – Чего вывезти? – не понял дворник. – Жидкости вот эти, из них бомбу делают. А мешки с опилками можете забрать. Из жидкостей можно приготовить нитроглицерин, взрывчатку. Опилки – безопасны, в бомбе лишь как загуститель. Дворник нашел извозчика, погрузили бутылки. Павел уже уселся на сиденье, как дворник спросил: – Так что передать хозяину? Можно квартирантов искать? – Можно, не вернутся более эти студенты. – Ох, беда какая! Молодые же совсем были! – Ты повнимательнее будь! Как увидишь у кого-то такие бутыли, сразу ко мне! – Всенепременно! Прощевайте, вашбродь! У охранного отделения, что на Гороховой, пришлось просить извозчика помочь занести вещественные доказательства в кабинет. Здание это в дальнейшем перейдет к ВЧК, ОГПУ, НКВД – по наследству. Хоть и называли большевики жандармов царскими сатрапами, а фактически занимались такими же делами, охраняли государство, только цели, задачи были другие. А методы более жесткие, Охранное отделение не использовало взятие заложников и массовые казни. Да и другое здание – на Литейном, выходящее другим фасадом на Шпалерную, 25 или Захарьевскую, 4, прозываемое питерцами «Большим домом», тоже использовался НКВД и КГБ, ныне ФСБ. Павел уселся на стул в кабинете. Устал, и сильно хотелось есть. А главное – надо написать подробный рапорт о произошедших событиях. Завтра утром уже выйдут газеты, где в колонках «Происшествия» или «Полицейская хроника» пронырливые репортеры в красках опишут ужасающее происшествие на дороге в Кронштадт. Обычно с подробностями – о разорванных телах и лужах крови, чтобы у читателя стыла от ужаса кровь в жилах. Считалось – также подробности поднимают тиражи газет. Ни радио, ни телевидения не было. В двадцать первом веке ТV переплюнет по показу жутких натуралистических сцен прессу девятнадцатого века. Павел подошел к дежурному офицеру. – Подскажи, где поесть можно? – В это время только на Невском. До Невского проспекта квартал, а ноги как чугунные. Все же дошел до ресторана «Медведь». Поел сытно, а добрел до Охранного отделения и глаза слипаться стали. Улегся на кургузом диванчике. Под голову руку подложил, ноги в коленях согнул, иначе не получится. И отрубился сразу. Была у него хорошая черта – мог просыпаться в назначенное время. И сейчас проснулся, как и хотел – в четыре утра. За четыре часа голова отдохнула, зато тело ныло, все члены затекли на жестком деревянном ложе. Зажег свечи, уселся за стол. Описал в рапорте подробно о выявленной группе: где покупали составляющие вещества бомбы, кто входил в группу, где и при каких обстоятельствах произошел взрыв, о задержании Соловьевой, ее стрельбе и ранении. Поставил точку, потянулся, прочел написанное. Нет, не все. Вчера у Дарьи изъял лист бумаги. Начал читать. Ба! Да это же список членов! Есть сама Дарья, уже мертвые студенты. Всего восемнадцать человек. Учитывая четверых погибших в пролетке и раненую Дарью, остается чертова дюжина. И еще неизвестно, какое у них оружие и есть ли готовая к применению бомба. Последний лист рапорта пришлось переписывать. Получалось – он раскрыл целую сеть, настоящую организацию бомбистов-террористов. За писаниной время пролетело быстро, рассветало. По коридорам отделения началось движение. Павел посмотрел на часы. Без пяти восемь. Надо идти на доклад к начальнику Третьего отделения. Этот пост занимал генерал-майор Мезенцев Николай Владимирович. Одновременно он был товарищем шефа жандармов графа Шувалова. Товарищем тогда назывался заместитель. Мезенцев был аккуратен, исполнителен, на службу являлся минута в минуту. Павел знал, что его начальник имеет любовницу – француженку Бланш д’Антеньи. Правда, немного позже государь Александр II распорядился выслать ее в Висбаден. Серьезных подозрений не было, но иностранка вполне могла шпионить, все же Мезенцев занимал высокий пост и мог знать по долгу службы многие секреты государства. Адъютант уже в приемной. Павлу сказал по секрету, наклоняясь к уху: – Не в духе сам. Вчера взрыв был с жертвами. Ему из Управления полиции сообщили. Сам понимаешь, такое происшествие по нашей части, ему в полдень на доклад к государю, а кто взорвался, почему? – Я как раз с рапортом, вышел на группу бомбистов. – Очень вовремя! Заходи, думаю – порадуешь Николая Владимировича. И распахнул перед Павлом дверь. Мезенцев был хмур, не в духе. Но по мере доклада Павла лицо его разглаживалось, в конце даже улыбка появилась. – Помощь нужна? Да что я спрашиваю? Конечно, нужна. Сегодня же всех арестовать, я выделю сотрудников. Для арестов и люди нужны и транспорт. Город велик даже по тому времени. Арестованных надо доставить либо во внутреннюю тюрьму во дворе штаба Отдельного корпуса жандармов, что на Фурштатской, 40. Или в небольшой изолятор при Охранном отделении, на Гороховой, 4. В некоторых делах полиция и жандармерия конкурировали, потому арестованных не следовало помещать в уголовные или военные тюрьмы. Сразу оживилось Охранное отделение, задействовали всех сотрудников. Каждому вручили адрес и установочные данные, офицерам в помощь придали солдат конвойной команды, да еще Мезенцев подсуетился, обеспечил пролетками. Чтобы не привлекать внимание, многие жандармы переоделись в цивильное. Аресты прошли без происшествий в виде драк или стрельбы. При каждом офицере два солдата с ружьями, с примкнутыми штыками, сразу отбивают желание сопротивляться. К полудню большая часть людей из списка была арестована и помещена во внутренние тюрьмы при Охранном отделении. Не смогли арестовать двоих, со слов соседей – были на работе. В их квартирах оставили засады, и задержание было делом времени. Мезенцеву докладывали о ходе операции, и к государю он отправился уже с информацией. До Зимнего дворца ехать пять минут, но то ли доклад растянулся, то ли государь желал знать подробности, но вернулся начальник Охранного отделения только через три часа. И сразу вызвал к себе Павла. Он, наряду с другими офицерами, был во внутренней тюрьме, допрашивал арестованных. Группа на самом деле готовила покушение на императора и целиком оказалась арестована. Для Охранного отделения большой плюс, Мезенцеву было что доложить царю. Когда Павел прибыл к начальству, Мезенцев попыхивал папиросой, вид довольный, как у кота, полакомившегося сметаной. – Вольно, Кулишников! От самого государя тебе благодарность за усердие в службе. Ознакомься. И бумагу из ящика стола достает. Павел читать начал. «Высочайшим распоряжением Его Императорского Величества… присвоить звание ротмистра Кулишникову П. И.». Жандармерия числилась при создании по ведомству конной гвардии и звания были гвардейские. Ротмистр соответствовал армейскому капитану или в табеле о рангах гражданскому коллежскому асессору. Уже солидно и прибавка к жалованью. Павел повышения в чине не ожидал. Еще трое суток назад он о бомбистах не знал ничего, потом два сумасшедших дня. И такие перемены. Он стоял, немного ошарашенный. Первое лицо в государстве знает о нем и действия одобрил, это ценно. Мезенцев из ящика стола достал погоны ротмистра. – Одевай немедля, чтобы все видели, как государь отмечает своих подчиненных. – Прямо здесь? – А почему нет? Пришлось снять китель, менять погоны. И это еще не всё. Генерал вытащил из портмоне золотой червонец, причем новенький, сверкающий, без единой царапины. – Это уже от меня, премия за службу. Надеюсь, после службы отметишь с офицерами новое звание? – Так точно, господин генерал! – Ступай. Адъютант в приемной пил чай и, увидев Павла с новыми погонами, едва не поперхнулся. – Повысили? – Как видишь, Алексей. После службы приглашаю в ресторан. Можешь передать офицерам. В то время в Охранном отделении было по штату двадцать шесть офицеров. Кто на дежурстве, принять участие не сможет. А уж двадцать человек Павел вполне угостить сможет. Даже на радостях мысль мелькнула – купить квартиру поблизости от службы. Свое жилье лучше арендованного. Можно обставить по своему вкусу. Мысль понравилась, стоит попозже обдумать. А сейчас надо продолжить допрос арестованного. Уже через несколько дней дела арестованных передали в суд, а их самих перевели в тюрьму для политических, что была на углу набережной Фонтанки и Пантелеймоновской улицы, ныне Пестеля, имени одного из казненных декабристов. Как причудлива порой бывает судьба. Звание обмыли в ресторане, продвижение все же ввиду малочисленности Отдельного корпуса жандармов бывает не часто. Самое печальное бывает, когда освобождается должность после убийства жандарма. Чтобы не возбуждать у посетителей разные чувства, праздновали не в общем зале, а в отдельной комнате. Люди государства – чиновники всех рангов, а также промышленники, купцы – относились к жандармам уважительно, понимали нужность жандармов для государства. Но были и разночинцы, для которых голубой мундир был как красная тряпка для быка. Павел, борясь с заговорщиками, террористами, недоумевал. Неужели эти люди не понимают, что убийством государя политическую систему не изменить? Для великих потрясений народ не созрел, да и понимают ли, что революция – это всегда реки крови и многочисленные жертвы? Павел историю знал и октябрьский переворот, и гражданскую войну оценивал отрицательно. Здравицы произносили в честь Павла, желали успехов и продвижения в чинах. Выпив, закусив, перешли к разговорам о службе. Жандармские офицеры отмечали нехватку знаний. Для армейских и флотских офицеров есть военные училища, а для жандармов нет. В жандармах офицеры из всех родов войск, но служба особая и знания специфические нужны. С опытом приходит понимание, но путем трудным, полным ошибок. У мужчин, связанных общей службой, и на отдыхе разговоры о ней. Два последующих дня офицеры допрашивали арестованных. Причем допрашивали два офицера по очереди. Один играл роль добряка, второй – человека злого, жестокого, грозил пожизненной каторгой. Разные подходы приносили плоды. Кто-то не выдерживал психологического давления, ломался, выкладывал о своих товарищах всё. Другие упорствовали, но таких было всего двое. Смысла молчать не было, соратники сдавали друг друга с потрохами. Главным было выявить всех и арестовать, изолировать от общества. Всю цепочку выявили, арестовали, допросили под протокол, передали в суд. Долго не тянули. Зачем арестанту сидеть на казенных харчах? Пусть зарабатывает себе содержание в каменоломнях, на лесоповале, строительстве железной дороги. Как раз по России разворачивалось строительство железных дорог, остро не хватало рабочей силы, ибо никаких механизмов – экскаваторов, бульдозеров – в помине не было, все вручную, перемещались миллионы кубометров грунта, щебня. Суд состоялся через два месяца, и тюремные сроки арестованные получили маленькие. В группе заговорщиков состояли, но злодеяний совершить не успели, а что взрыв произошел и люди погибли, так это трагическая случайность. Суды присяжных либеральничали, а это множило ряды желающих изменить режим насильственным путем. Только в 1878 году все дела по политическим терактам были переданы в ведение военных судов, которые действовали жестко, но время уже было упущено. Настала осень, в Петербурге пора слякотная. С Финского залива сырость, туманы, ветер. Почти обязательный аксессуар – зонт. Для офицеров во время службы запрещен, как защиту во время дождя использовали пелерины. И активность поугасла. Кому охота мокнуть на маевках или митингах? В домах начали топить печи, не столько для тепла, а как защиту от сырости в квартирах, возможность просушить обувь и одежду. На улицах народу изрядно поубавилось. Извозчики подняли на пролетках пологи над пассажирским сиденьем. Павел такую слякотную погоду не любил. Без пелерины иной раз шинель промокала насквозь. Павел снова задумался о покупке квартиры поближе к службе. Денег не хватало, и он решил арендовать. Каждый раз в непогоду нанимать извозчика дорого, а пешком за двадцать минут от квартиры до жандармерии промокал. В такую непогоду не позавидуешь тем, кто несет службу на улицах – полицейские, почтальоны, дворники. Осень быстро сменилась ранней зимой. По ночам подмораживало, тонким слоем выпадал снег, а днем таял. В такую погоду Павел познакомился с девушкой, причем при обстоятельствах криминальных. Шел вечером со службы, наслаждаясь свежим воздухом. Кое-где уже зажгли газовые или масляные фонари. Вдруг впереди девичий вскрик. Насторожился Павел. Фонари здесь еще не успели зажечь, видно только какое-то движение. Оскальзываясь на подмерзшем кое-где снегу, побежал. На сапогах подошвы кожаные, скользкие. Углядел в темноте, как грабитель с девушки шубку стаскивает. Выхватил револьвер из кобуры. – Стой! – закричал и выпалил вверх. Положено сделать окрик и предупредительный выстрел. Грабитель отпустил шубку и побежал прочь. Павел за ним. Куда там! Грабитель мчался быстрее зайца. Павел вскинул револьвер, выстрелил. Мимо! Грабитель прибавил ходу и скрылся за углом. Преследовать его в сапогах со скользкой подошвой Павел не решился. Патроны заряжены дымным порохом. Точность стрельбы, дальность и убойное действие пули скверные. А вполне неплохой наган появится только в 1895 году. Павел вернулся к девушке. Она трясущимися от волнения и испуга руками застегивала пуговицы на шубке, не получалось. – Вы целы? – Цела, спасибо вам. – Давайте помогу. Павел застегнул пуговицы. Шубка беличья, мех мягкий. – Готово. – Даже не знаю, как вас благодарить. Могла бы остаться без теплой одежды, а впереди зима. – Не надо ходить так поздно. Мерзавцев полно! – Я с занятий, сегодня задержалась немного. А вы офицер? – Позвольте представиться, Павел. Павел щелкнул каблуками, кивнул. – Настя. Ой, Анастасия, – поправилась девушка. – Вот и познакомились. Давайте я вас провожу. – Не откажусь. Только мне далеко, на Сенную площадь. – Ничего! Идти в самом деле было далеко. В общем-то, стоило взять пролетку, но девушка была хороша собой, дома делать было нечего, почему бы не прогуляться, не подышать свежим воздухом? Пока шли, девушка выговорилась. Видимо, испуг был сильный, произвел на нее большое впечатление. – Он такой страшный! Бородатый, одна ноздря разорвана, зубов нет, глаза злющие, страшные! У! Я теперь спать не смогу. – А вы вспоминайте что-нибудь хорошее. Скажем – родителей. – Они у меня в Твери живут, а еще брат с сестрой дома остались. – Будь я на месте ваших родителей, не пустил бы вас в другой город. – Это почему? – Город столичный, много соблазнов, а еще всякой шпаны. – Я хорошо себя веду, это сегодня задержалась. За разговорами добрались незаметно. Девушка показала на дом. – Вот здесь я квартирую у родни. И веселее и дешевле. – Могу ли я вас увидеть еще? Стояли у фонаря, и Павел видел, как зарделись щеки девушки. По правилам приличия соглашаться девушке на свидание с незнакомцем не следовало. Но сами обстоятельства их встречи были необычными. – Можете. – Где и когда? – Завтра воскресенье. С утра в церковь на заутреню, потом свободна. – Ну хорошо, в одиннадцать у Казанского собора вас устроит? – Вполне. – Тогда до свидания. Девушка ушла, не оглянувшись, по правилам приличия. Павел подосадовал на себя. Ни фамилии не узнал, ни номера квартиры. Вдруг по службе не получится быть на свидании, но хоть заскочить, предупредить. Сам Павел ходил в небольшую церковь на Большой Конюшенной улице. В маленьких храмах особая атмосфера, а многих прихожан настоятель знает в лицо. На квартиру к себе Павел заявился поздно, около полуночи. Хотелось есть, а ничего съестного не было. Сколько раз намеревался сделать запасы, тем более зимой их хранить сподручно – сало, копченую рыбу, копченую колбасу да сухари. Уж голод в любой момент утолить можно, не до разносолов. Так и лег голодным. А с другой стороны посмотреть – на ночь есть вредно. Павел усмехнулся. А весь день голодным быть не вредно? И не потому, что денег на еду не было, времени не хватило. То некогда было, потом происшествие с девушкой. Зато толстым не будет. Впрочем, среди офицерства – армейского, флотского, жандармского – толстых не было, если только в больших чинах и возрасте. Из вольностей офицерам дозволялось носить усы. Павел поразмышлял о покупке квартиры. Иметь свое, а не съемное жилье – солидно, но дорого. Основное жалованье жандармского ротмистра девяносто один рубль в месяц. Было еще жалованье добавочное. Полковник Отдельного корпуса жандармов добавочного жалованья имел одну тысячу рублей в год, а ротмистр – 500. А еще офицеры получали квартирные, подполковник – 52 руб. 33 коп. в месяц, а ротмистр – 36 руб. 75 коп. Нижним чинам выплачивали квартирные один раз в год – девяносто рублей. Кроме того, офицеры получали столовые деньги, в зависимости от звания, а унтер-офицеры и нижние чины получали провиантские деньги. В целом жандармские офицеры получали в полтора раза выше жалованье, чем армейские, причем числились за военным ведомством. Уснул поздно, но проснулся в хорошем настроении. Не зря говорят – утро вечера мудренее. Решил квартиру арендовать поближе к службе и часть жалованья откладывать в кубышку, иначе говоря – копить. Перво-наперво побрился и направился в церковь. Не сказать, что воцерковленным человеком был, но в те годы было принято. А втянулся и понравилось. Церковь, куда он ходил, старинная, полторы сотни лет, место намоленное. Зайдешь в храм, и чувствуется особая атмосфера, благодать! И думается хорошо, на душе спокойно. Было еще одно обстоятельство – в жандармы не принимали инородцев, людей чужой веры, например иудеев, если только крещеных. Поэтому Павел православный крестик, доставшийся ему при крещении, не прятал. После заутрени направился в пышечную на углу Невского. Пышечная была широко известна, и заходили в заведение и бедные и богатые. Ассортимент широкий, все свежее, с пылу, с жару. Запах выпечки такой, что по тротуару мимо пройти нельзя, ноги сами в заведение несут. Одним словом – знаковое место. Откушал пирожком с семгой и кренделем под чай. Чай заварки изысканной, терпкий, ароматный, под сахар колотый в вазочке. Не торопился, ибо до свидания еще время было. Однако задался вопросом. С пустыми руками на свидание идти – признак дурного тона. А что купить, если он девушку совсем не знает? Букет цветов? По зимней погоде он быстро завянет, еще неизвестно, успеет ли донести до места встречи. Что-нибудь вкусненькое? Банально. Да и девушки к еде относятся не так, как мужчины, опасаются фигуру испортить. Ювелирное украшение? Не настолько знакомы, такие безделушки солидных денег стоят. В тупик встал, даже настроение упало. В первый раз почувствовал себя не способным принять решение. И знакомых женщин, посоветоваться, нет. С такой службой вообще непонятно, как он с Настей познакомился. Другие офицеры на его службе уже с семьями, с детьми. Ему уже двадцать восемь, самое время. Однако человеком он был решительным. Решил пройти по Невскому проспекту. Улица фешенебельная, полно магазинов и лавок и товары любые – отечественные и европейские, на выбор – ткани, костюмы, шляпки, украшения, обувь, табачные изделия. Все что душе угодно и качества отменного, ибо магазины на Невском самые дорогие в городе. И за качество владелец ручался честью. Вот чего не хватает нынешним производителям и продавцам. День свободный, не торопился. На Невском был не один раз, но больше по делам службы. Обмундирование и обувь за казенный счет, кушал в трактирах и ресторанах, заходить в магазины нужды не было. Вот пройти мимо оружейного магазина торгового дома Депре не смог, заглянул. Ба! Какого оружия только нет! Револьверы, охотничьи ружья, ножи. В основном производства заграничного. Оружие в империи продавали свободно. Через три десятка лет, к концу века, можно было купить и новинки – автоматические пистолеты – Маузера, Парабеллума, Браунинга и очень достойный отечественного производства револьвер наган. И стоил он всего 26 рублей, тогда как «маузер» 34 целковых, «парабеллум» больше 58 рублей. А тульское охотничье ружье 12-го калибра вполне доступные 16 рублей. Поэтому охотой занимались многие мещане, занятие достойное. После октябрьского переворота 1917 года большевики оружие у населения изъяли. А ну как поднимут его на власть? Постоял, поглазел и зашел в соседний магазин, да и то из-за ароматов. В империю, почуяв возможность обогащения, поехали иностранцы. В 1843 году в Москве француз Альфонсо Ролле открыл парфюмерную фабрику. Производил товары для женщин – пудру, мыло, помаду, духи. Почти одновременно другой француз Адольф Сиу открыл в Москве сначала кондитерскую фабрику, а следом парфюмерную. Торговые дома от этих фабрик стали открываться в крупных городах. Тот же Сиу имел девиз «Высокое качество – низкая цена!». Для богатых разливал духи во флаконы хрустальные или чистого серебра, а для женщин небогатых эти же духи в простой и дешевый стеклянный. Спрос был ажиотажный. Были и другие парфюмеры-заводчики. Павел был одним из немногих мужчин в зале, почти все – особы женского пола. Выбирали товар, советовались с подругами. Мужчины скучали, оплачивали товар. К Павлу подошел приказчик. – Что желает господин? У нас самый лучший в столице товар! Богатый выбор! Для кого желание сделать подарок? Маменька, супружница или невеста? – Девушка. – О! Господин знает, чем можно обольстить даму! Еще две минуты назад Павел и не помышлял о духах как подарке. Подумал – почему бы нет? А приказчик медовым голосом: – Лучшие духи, пик сезона. Наверное, слышали о духах «Снегурочка»? Нет? Ну как же! Приказчик снял с витрины флакон, капнул каплю на бумажную полоску. – Извольте сами оценить! Запах Павлу понравился. Духи легкие, как раз для молодой девушки. Приказчик не отстает: – Для вас скидка! Всего два рубля! Надеюсь, вы станете постоянным покупателем. Не желаете себе одеколон? – Пожалуй, только духи сегодня возьму. Уболтал его шельма приказчик. Флакон духов завернули в красивую цветную обертку, вручили. Павел опустил покупку в карман, уже на тротуаре посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. До Казанского собора рукой подать, только проспект перейти. Павел привык к точности, к четкости. Для любого человека в погонах это одно из неизбежных правил. Точность и исполнительность! Без десяти одиннадцать уже прогуливался между колоннами собора. Посматривал по сторонам, опасаясь пропустить появление девушки. Настя появилась с пятиминутным опозданием, вполне приемлемо. Раз пришла, значит – он ей интересен. На щечках от быстрой ходьбы легкий румянец, никакой косметики, выглядит чудесно. В сумерках-то, когда познакомились при не самых приятных обстоятельствах, не разглядел толком, а сейчас залюбовался. Хороша девка! Поздоровавшись, Павел преподнес подарок. Видимо, не привыкла к подаркам от мужчин Настя, зарделась. В Твери, наверное, родители держали в ежовых рукавицах, а в столице только начала учиться. Ко всему, похоже – не испорченная девушка, скромная. Развернув бумагу, Настя понюхала духи. – Как хорошо пахнут! Спасибо. Жаль, пользоваться можно только по выходным. – Это почему так? – Курсисткам пользоваться косметикой запрещено. – А где вы учитесь? А то вчера вы не сказали. – На Бестужевских курсах. – О! Тогда, в первый год создания, курсы не имели такого авторитета. Появились в Санкт-Петербурге как первое высшее учебное заведение для женщин. Учредителем и первым директором был профессор К. Н. Бестужев-Рюмин. По его фамилии курсы и называли бестужевскими. Располагались курсы в здании Алексеевской женской гимназии, на Гороховой улице, дом двадцать. Через год был дополнительно снят в аренду еще один дом, госпожи Боткиной, на Сухаревской улице. На первый курс было принято 468 постоянных слушательниц и 346 вольнослушательниц. Принимались девушки со средним образованием, закончившие гимназию. Обучение на трех факультетах было платным, двести рублей в год, сумма большая. Принимались дочери военных и гражданских чинов, коих на курсах было семьдесят процентов, еще двадцать процентов составляли купеческие дочки и десять процентов из религиозной среды. Бестужев запретил курсисткам под страхом исключения участие в собраниях, митингах и шествиях. Преподавательский состав был сильным. Среди них Д. И. Менделеев, П. А. Орбели, И. М. Сеченов, А. П. Бородин, А. М. Бутлеров, К. Д. Глинка. Цвет науки, виднейшие ученые, способные составить честь любому университету. Курсы просуществовали до 1918 года и были разогнаны большевиками одновременно со Смольным институтом. Советам грамотные и образованные женщины были не нужны. Павел о курсах знал из истории, оценивал их роль высоко. – А на каком факультете, позвольте вас спросить? – На словесно-историческом. – Славно. Нравится? – Я еще не поняла, мы только начали учиться. Беседовали, не спеша прогуливаясь. Но зимой, даже в ее начале, особо гулять негде. Летом в садах и скверах играют духовые оркестры, прогуливается разодетая публика, радуют фонтаны. Зимой все замирает, жизнь кипит балами во дворцах, но это для избранной публики, дворянства. В Петропавловскую крепость девушку вести, но это сейчас действующее оборонительное сооружение, а не музей, как в двадцать первом веке. Во всех дворцах не музеи, а хозяева проживают. Петергоф – летняя резиденция императоров. Зимой и там жизнь едва теплится. В саду фонтаны не работают, а во дворцы не пустит дворцовая стража, будь ты хоть генералом. Павел столкнулся с проблемой – как девушку развлечь, куда повести. Кинотеатров не существует, немногочисленные театры дают представления вечером. Знаменитый впоследствии цирк Чинизелли достраивают, и откроется он через пару месяцев, в конце декабря 1877 года. Павел был человеком наблюдательным от природы, да еще служба это качество обострила. Заметил, что девушка замерзла. Спросил: – Предлагаю зайти в ресторан. Вы как? – А удобно? – Я так понимаю – вы еще не обедали? – Нет. К заутрене и причастию сытыми не ходят, не положено. – Вот и отобедаем. «И погреемся», – подумал Павел. Сапоги у него на тонкой подошве, но носки шерстяные, ноги не замерзли. От Невского проспекта отошли на пару кварталов. На Невском в ресторанах народу полно, в основном купцов с их зачастую неумеренным питием «смирновской» водки. Русский купец таков – все через край. Если работать, то до изнеможения, плясать и пить до упаду. И второе – чем дальше от Невского, тем ниже цены. В зале тепло, уютно, пахнет вкусно. В углу музыкант тихо играет на пианино. Официант меню подал. – Настя, выбирайте по своему усмотрению. Павел для себя заказал котлету по-пожарски, двести граммов шустовского коньяка. Настя медлила, заказала салат, пирожное и чай. Павел задержал полового. – Любезный, для начала грог, дама замерзла. Жареных перепелов к салату и венское пирожное. Настя попыталась протестовать. – Пост еще не скоро, а мясо диетическое, молодому организму полезно. – Вы прямо как мой папенька. – Кстати о папеньке. Чем он занимается? – Купец второй гильдии, – с гордостью ответила девушка. Ага, вторая, это с оборотом менее тысячи рублей. Средней руки торговец. Но о детях заботится. Настя гимназию закончила во втором десятке, как узнал попозже Павел. Было раньше такое, отмечали в документах успеваемость – занятое место по баллам из общего числа данного выпуска. Сразу понятно было, кто есть кто. А сейчас купец определил дочь на Бестужевские курсы. Стало быть, думает о будущем дочери. Не то, как немцы или прибалты – кухня, кирха, киндер. Часа три просидели в ресторане, согрелись, поели, поговорили на многие темы. Павлу интересно было узнать мнение девушки на разные события, ее кругозор. С дурой, пусть и красивой, жить не интересно. В три часа пополудни проводил ее до дома. Девушке учиться надо, за конспектами сидеть. Да и родня, у которой она жила, в случае долгих отлучек папеньке отпишет. Договорились встретиться в следующее воскресенье. Обычно Павел свои обещания держал обязательно. Кто-то из английских королей говаривал: «Точность – вежливость королей». Павел старался следовать постулату. Да не получилось. Через пять дней, в субботу утром в жандармерию прибежала заплаканная женщина. – Ой, беда! Мужа убили! Дежурный офицер посочувствовал и сказал: – Так это вам в полицию надо, в Сыскной отдел. – Он же жандармский унтер-офицер. Сорокин его фамилия. Это коренным образом меняло дело. Убийство государственного человека, будь то гражданский чиновник или чин полиции, тем более жандарм, могло быть как уголовным делом, так и политическим, терактом. Такие дела расследует жандармерия. Тут же к месту убийства направили сотрудников, Павел попал в их число. Потому как имел опыт следствия в Сыскной полиции, да и начальству первым попался на глаза. Ехали на служебной пролетке. Женщина, Павел и еще двое сотрудников. Дом, рядом с которым произошло убийство, оказался на окраине, у реки Карповки. Пока ехали, женщина рассказывала. – Муж днем на службе был. Он раньше в гренадерах служил, вышел в отставку, устроился в жандармерию в том же чине. Служба нравилась. Задерживался иногда, а вчера не пришел. Беспокойно мне стало, а утром соседка бежит, кричит, что муж мой, кормилец, лежит бездыханный. Я к нему, а он уже окоченел. Павел слушал внимательно, не перебивал. Если труп окоченел, то убийство произошло вечером, когда жандарм возвращался со службы. – Тело трогали? Ну, скажем – переворачивали? – Не! Я притронулась, а он холодный уже. Доехали, вокруг тела уже любопытствующие стоят. Павел сразу: – Кто-нибудь видел вечером драку? Или крики слышал? Подозревает кого-нибудь в злодеянии? Мне свидетели нужны! Любопытствующие сразу рассосались, как их и не было. Павел стал осматривать труп. Со стороны спины видимых повреждений нет. Карандашом на листе бумаги нарисовал положение тела, скомандовал жандармам: – Переверните тело. Павел в группе самый старший по званию. Аккуратно перевернули, женщина вскрикнула. Вид трупа в самом деле пугает. Лицо разбито, буквально кровавое месиво. – Это точно ваш муж? – Он, он! На правой штанине шов, я сама его штопала месяц назад. И родинка на правом ухе, как чернильная клякса. Павел наклонился к голове. Родинка есть. Примета редкая. Но на теракт не похоже, скорее убийство из мести, неприязни. Террористы убивают ножом, пистолетом, бомбой. А здесь тяжелым тупым предметом, скорее всего камнем. – Ищите камень со следами крови, – приказал Павел. Камень нашелся в канаве в пяти шагах. Хороший такой булыжник, весом в пару фунтов, со следами запекшейся крови. Павел его в бумажный пакет определил, будет вещественным доказательством, как орудие преступления. Нехорошее предчувствие в груди шевельнулось. В Российской империи проживало 74 миллиона человек, из них в Санкт-Петербурге 667 тысяч и половина из них могла ударить жандарма камнем. Половина, если брать мужчин. Женщина с такой силой ударить не могла. Удар был мощный, кости лица сломаны. Скорее всего, удар не один был нанесен. Точнее скажет судебный медик. Однако и надежда найти теплилась. Район у реки Карповки окраинный, ходят свои, залетная шпана редко бывает. Судя по окоченению, убийство произошло часов в девять-десять вечера. Хотя и ошибка возможна, зима, температуры минусовые, тело могло быстро остыть. Надо искать тех, кто мог находиться здесь вечером. Не мог унтер-офицер идти здесь ночью. Сменился с дежурства и пошел домой. Даже если задержался в трактире, пропустить стопочку казенной водки, то ненадолго. – Скажите, ваш муж часто выпивал? – обратился Павел к вдове. – Никогда! Не пил, не курил. – Что из ценных вещей при себе было? Перстень, портмоне, цепочка на шее. – Откуда у нас богатство? Не было ничего. Павел осмотрел труп. На пальцах следов от перстней, колец нет. Как и порезов. Когда на человека нападают с ножом, жертва пытается зачастую нож схватить, порезы будут. Павел обыскал карманы убитого. Жетон жандарма, немного мелочи и всё. Ограбление отпадало. Револьвер у убитого в кобуре. Павел достал оружие, понюхал ствол. Из револьвера в последние сутки не стреляли, ствол порохом не пах. Значит, нападение было неожиданным, иначе унтер успел бы обнажить оружие, если бы почувствовал угрозу для себя. Встретился со знакомым и не ожидал нападения? – Вы давно тут живете? – Да уже лет двадцать, домик-то строили, когда он в полку служил. Оружие тоже осталось при жандарме. Убийца не забрал. Иногда целью убийства полицейского или армейского чина было именно оружие. Но большинство уголовной шпаны предпочитало приобрести оружие или в магазине, или на черном рынке, чтобы не светиться. – У мужа враги были? Или любовница? – Да что вы! Ни врагов, ни любовницы. Враг был, это точно. Просто так не убивают. Жена о враге не знала, это другой вопрос. – Везите тело в морг, на вскрытие. Пусть определят причину смерти. Причина и так ясна – открытая черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью. Но надо официальное заключение в следственное дело. Сейчас надо найти убийцу, это уже вопрос чести. Убийца жандарма не должен уйти от правосудия, иначе на репутации Отдельного корпуса жандармов появится несмываемое позорное пятно. Тело погрузили и увезли, а с вдовой, уже с другим извозчиком Павел вернулся в Охранное отделение. Надо заполнить протокол допроса и протокол осмотра места происшествия, доложить об убийстве сотрудника. Такие дела всегда на контроле начальства. Доложил уже в полдень, переоделся в цивильное и снова вернулся на Петроградский остров. Надо известить полицейских чинов с околотка, пусть информаторов потрясут. И самому по злачным местам пройтись. Послушать, о чем говорят, самому попытаться разговор завести. Убийство – не мелкая карманная кража, не всякий на нее решится. А для убийства жандарма нужна определенная дерзость, наглость. Для себя Павел сделал предположение – убийца или был пьян и не отдавал отчета своим действиям, или уже совершал подобное и не исключено, что отбывал наказание. Когда докладывал Мезенцеву, своему начальству, об убийстве, тот спросил: – Помощь нужна? – Если будет нужна, попрошу. А сейчас попробую сам. – Даю два дня! – Есть два дня! Первым делом в околоток. Околоточный надзиратель об убийстве жандарма уже знал. – Чем могу помочь? – Мне бы список тех, кто освободился из тюрем за последние два месяца, даже три. Интересует, кто по серьезным статьям сидел. Убийство, телесные повреждения. – Есть такие, надо картотеку смотреть. – Когда зайти? – Дня через два. – Даю время до вечера. Через два дня я убийцу задержать должен. Сам Павел по злачным местам направился. Проще говоря – по трактирам. Злачными местами еще были притоны, но туда чужака не пустят, только своих, уголовников всех мастей. Позже такие притоны стали называть «малинами». В трактирах народ выпивает, языки развязываются. Удача будет, если рядом с болтливой компанией усядешься. В радиусе нескольких кварталов от места убийства четыре трактира. Люд там по большей части рабочий. Зашел в один трактир, а там один посетитель, похож на мелкого лавочника. Не выпивает, а пообедать пришел. Такой на убийство не пойдет. Во втором трактире две компании в разных углах зала, уже изрядно выпившие. Павел взял «мерзавчик» водки и гречневой каши с мясом. Сидеть за пустым столом нельзя, вызовет подозрение. Кашу поел с аппетитом, время обеденное. А водку себе на одежду вылил, сделав еще глоток. Тогда запах соответствующий будет. Намеренно сел рядом с одной компанией. Пока ел, слушал. Нет, это не те люди. Судостроители с верфей, все разговоры о гнилом такелаже, воровстве подрядчиков, о заработке. К стойке подошел, еще водки взял и копченой рыбки и уже к другой компании подсел. От этих густой запах кожи, дегтя, каких-то химикатов. Оказалось – кожевенники с производств. После тяжелой смены выпить и закусить пришли, и все разговоры о работе. Для Павла – не интересны. В другой трактир направился, потом еще один. И без результата. Уже смеркаться стало, как он в полицейский околоток заявился. Надзиратель водочный дух учуял, носом завертел. Павел даже ход мыслей околоточного надзирателя разгадал. «Нам работы ротмистр задал, а сам казенку трескал, копченой рыбой закусывал, запах изрядный. Мы всем околотком пахали, а жандарм сливки снимет». Но оправдываться – дескать, для маскировки на себя вылил, не стал. Про то, что он не пьет на службе, начальство знает и, даже если околоточный пожалуется, ходу жалобе не даст. Надзиратель достал из стола целую пачку карточек, штук двадцать. – Отдать не могу, а здесь смотрите. Павел карточки просматривать начал. Многих надзиратель знал лично, давал пояснения. – Козырев по пьянке попал. Допился до белой горячки и давай топором размахивать. Одного соседа убил, а двух ранил, пока повязали. Сейчас каждый день начинает с покаяния в храме, пить вообще бросил. Уверен – не он. Павел все установочные данные записывал на бумагу. И так почти по каждому освободившемуся. – Ты мне вот что скажи, Мефодий Ильич. Кто способен? Из этих, из картотеки или кто еще на параше не сидел. Есть такие? – Трое. Начал бы с них. Вот этот зверь настоящий. Ему человека убить, что муху прихлопнуть. Вспыльчив, любит выпить. Мыслю – за ним не одно преступление, да доказать не могли. Фатеев его фамилия. А еще двое пока на свободе, но тюрьма по ним плачет. Околоточный продиктовал фамилии, адреса. – Если арестовывать будете, берите с собой двух-трех жандармов из тех, кто покрепче. – Даже так? Павел посмотрел на часы. Время уже позднее, одиннадцать вечера. Надо домой, отоспаться, завтра будет трудный день. Спать себе позволил пять часов, проснулся с трудом. Побрился, позавтракал, проверил револьвер и в жандармерию. И сразу к дежурному. – Здравия желаю. Предполагаю задержание. Мне бы пролетку и пару жандармов из тех, кто покрепче. – Павел Иванович. Вы на календарь смотрели? Воскресенье сегодня, в отделении только дежурные. Надо было вчера заявку оставить. – Подозреваемые только в одиннадцать вечера известны стали. – Сочувствую. Могу помочь только одним жандармом, он скоро смениться должен, думаю – не откажется. Вы бы пока пролеткой озаботились. Вот так всегда. Когда нужны служивые или транспорт, никого нет. За нанятую пролетку из своего кармана платить надо. Учитывая, что адреса как минимум три, времени уйдет полдня, сумма получится изрядная. Павел хлопнул себя по лбу. Как же он мог забыть. Сегодня воскресенье, у него назначено свидание с Настей на одиннадцать часов. Не успеет! Сегодня он в форме. Вышел на тротуар, поднял руку. Улыбнулся. Так сейчас такси или «левого» частника останавливают. За два века не изменилось ничего. Вот и сейчас лихо подкатил извозчик.Глава 6 Покушение
Ехали на Лахтинскую. Жандарм, сменившийся с дежурства, придремывал на сиденье. На дежурстве спать не положено, если «застукают», на первый раз могут понизить в должности, на второй раз увольнение со службы без пансиона. А для жандарма с выслугой в двадцать лет пансион 96 рублей в год – деньги солидные. Первый адрес как раз Фатеева, у околоточного надзирателя он вызывал наибольшие подозрения. Едва не опоздали. Подъехали к дому, а из калитки выходит собственной персоной Фатеев. Павел его сразу узнал по описанию и черно-белому фото в карточке. Низкий лоб, близко посаженные звероватые глаза, черная борода. Увидев жандармов в форме, Фатеев снова открыл калитку и шагнул во двор. – Стоять! – закричал Павел. Извозчик решил, что кричат ему, натянул вожжи. Пролетка замерла. Придремавший было жандарм вскочил от крика и остановки. Фатеев от окрика бросился бежать к дому. Жандарм выстрелил в него, к счастью, попал в ногу. У жандарма был «Смит-Вессон», русская модель, стандартный, с длинным стволом. Калибр серьезный, 44-й русский, как он был известен в мире. Или 10,67 мм. Свинцовая пуля его пробивала 3–4 дюймовые, составленные подряд, сосновые доски. У Павла револьвер с укороченным до 167 мм стволом для скрытого ношения под одеждой. Павлу Фатеев нужен был живым, чтобы дать показания. Уголовник завопил, упал. Павел подбежал к нему. – Почему убегал, не остановился? Сейчас был бы цел и невредим. – А не пошел бы ты своей дорогой! – Скажи-ка, вчерашнее убийство жандарма на Барочной улице твоих рук дело? – Не помню, пьяный был! А сам глаза в сторону отвел. Темнит! Или сам убил, или присутствовал. Вполне может быть, что с подельником был. – Вставай, в отделение поедем. – Перевязать бы меня, кровью изойду. – Никто плакать по тебе не будет. – У меня права! – Ишь ты! Поднимайся! Фатеев сделал попытку встать, Павел подхватил его за локоть, чтобы помочь. И почувствовал резкую боль в бедре. Посмотрел вниз, а из середины бедра нож торчит. – Ах ты, тварь! Не удержался Павел, ударил кулаком Фатеева в зубы. Тот завопил громко, чтобы слышали в доме, на улице. – Жандармы бесчинствуют! Избивают невиновного! А-а-а! – Михайлов, подойди! Это Павел жандарму. Тот у калитки стоял и целился в уголовника. – У тебя есть чем перевязать? – Нет. Выручил извозчик. Когда стрельба началась, он с козел спрыгнул и прятался за пролеткой. Из-под козел вытащил небольшой деревянный сундучок, протянул полоску холстины, свернутую трубочкой. Видимо, попадал уже в передряги. Не бинт, но вполне сгодится. Михайлов выдернул из бедра Павла нож, перевязал поверх штанины. – Лишь бы не загноилась рана. – И меня перевязать! – заныл Фатеев. Тут уже Павел вмешался: – Перевяжем, если скажешь, за что убил Сорокина. – Не знаю такого. – Жандарм на Бочарной. – А чего он привязался? Покажи, что в мешке! – А что в мешке было? Краденые вещи? Фатеев отвернулся и замолчал. Понял, что сболтнул лишнего. – Ладно, перевяжи его. Надо, чтобы на суде показания дал. – А вот это видели? Фатеев свернул кукиш. Михайлов не выдержал, ударил его кулаком под дых. Убийца стал хватать ртом воздух, не в силах вдохнуть. – Ты, тварь смердящая! Откажешься на суде показания давать, я тебя лично при конвоировании пристрелю при попытке к бегству. Жандармов было и так не много, на всю империю 6808 человек. И почти каждую неделю в сводках появлялись сообщения об убийствах чинов Отдельного корпуса жандармов. Убийцу повезли в Тюремный замок, где располагалась лечебница. Место это было известно еще и тем, что здесь в 1864 году появилась первая фотостудия, где фотографировали заключенных. И только через три года подобная студия появилась в Москве. Даже Д. И. Менделеев принял активное участие в технологии проявления фотоснимков. Сдали в лазарет раненого, тюремный врач осмотрел рану на бедре Павла. – Голубчик, я сейчас обработаю, и надо дать ноге покой на несколько дней. Для вашего начальства я выпишу справку. Пришлось снимать штаны и ложиться на кушетку. Врач обработал рану, ушил, забинтовал. – Одевайтесь. И каждый день на перевязки! Павел с Михайловым вернулись в отделение. Михайлову надо писать рапорт о применении оружия. А Павлу – рапорт о задержании убийцы. Воскресенье, а Мезенцев на месте. Едва Павел вошел в кабинет, Николай Владимирович сразу заметил прореху и окровавленную брючину. – Вы ранены? – Убийца ударил ножом. Фатеев, это убийца, тоже ранен жандармом Михайловым. Тюремный врач помощь мне оказал. – Присаживайтесь и докладывайте. Непривычно. Мезенцев ходит, а подчиненный сидит. Павел доложил в подробностях. – А что за мешок у Фатеева был? – Молчит. – Надо полицию запросить, были ли позавчера ограбления или кражи. Но это уже не вам. Даю неделю отдыха. А сейчас жду от вас письменный рапорт. – Он готов, господин генерал. Мезенцев любил, когда к нему обращались по званию. До генерала не каждый чиновник дорастал. А Павел получил неделю отдыха. На свидание опоздал, за задержанием убийцы и отчетом начальству времени прошло много. Посмотрел на часы – три пополудни. Настя может обидеться. Жалко, если не простит, девушка ему понравилась. Конечно, не предупредить, не прийти, это свинство. Но и его вины не было из-за происшествия чрезвычайного. Пару дней отлеживался, ездил на перевязки. На третий день с утра сначала попросил извозчика остановиться у здания бывшей Александровской женской гимназии, а ныне Бестужевских курсах. Сидел в пролетке, подняв воротник пальто и надвинув шапку на глаза. А все потому, что курсы недалеко от Охранного отделения, и сотрудники, спешившие на службу, могли его опознать. Не криминально, но неприятно. Павел на службе не появляется из-за ранения, а на свидание может? Чередой пошли девушки. Приходилось старательно вглядываться, чтобы не пропустить Настю. Вот и она, опознал по шубке. Когда приблизилась, окликнул: – Анастасия! Девушка повернулась на знакомый голос, потом дернула плечиком и гордо прошла мимо. Павел выпрыгнул из пролетки, догнал Настю. – Прости, я не смог быть по уважительным обстоятельствам. – Порядочный человек хотя бы известил. А я ждала, как дура! – Мы убийцу искали, нашего товарища убил. Не мог я. Дай еще шанс. Служба у меня такая. – Ну хорошо. Но это в последний раз. – Я постараюсь, но гарантировать не могу, служба. Давай в воскресенье, место и время прежнее. Ответить Настя не успела. Мимо проходила средних лет женщина, вероятно преподавательница. Строгим голосом сказала: – Воропаева, вы опоздаете на занятия! – Бегу. Настя заторопилась. Дама окинула Павла неприязненным взглядом. – Неприлично волочиться за девицами. – Я с лучшими намерениями. Но дама уже прошла мимо. Зато настроение сразу улучшилось. Жизнь не так плоха! Рана заживала не так быстро, Павел прихрамывал. Это еще чудо, что рана не гноилась. Вот когда с сожалением вспомнил о современной медицине, об антибиотиках. Конечно, до свидания он не оправился, прихрамывал. Оделся в цивильное платье, потому что хромающий офицер чувства вызывает печальные. Встретились. Какое-то время Павел крепился, но потом замедлил шаг, стал припадать на ногу. Настя заметила: – Ногу зашиб? – Было дело. – Может, отдохнем? – Лучше в ресторане, в тепле. Заодно подкрепимся. И все шло хорошо, посидели славно, уже уходить собрались, Павел с половым рассчитался, как в ресторан вошли два жандарма из Охранного отделения. – О, Павел Иванович! Приветствуем. Позвольте полюбопытствовать: как ваша рана? А то в отделении слухи ходят самые разные. У Насти глаза от удивления округлились. – Все нормально, дня через два уже на службу выйду. Называется – проявили заботу о сослуживце. На улице Настя надула губки, обиделась. Некоторое время шли молча, потом Настя спросила: – Вы почему мне не сказали, что были ранены? Это когда вы на свидание не пришли? – Именно так. Беспокоить не хотел, вы бы переживать стали. Пешая прогулка рану растревожила, боли усилились. Павел вынужден был остановиться, потом шагнул к краю тротуара, поднял руку. Почти сразу подъехала пролетка. Павел довез Настю до дома. Расстались прохладно, не уговорившись о новой встрече. Молодо – зелено, Настя обиделась. Павел думал – через неделю отойдет, а получилось – расстались надолго. Павел вышел на службу, начальство проявило заботу, не посылало назадания. Сидел в отделении, заполнял формуляры, писал отчеты. Бумаготворчества было не меньше, чем в современной России. Приближался новый год. Для империи благоприятный. Заканчивалась русско-турецкая война. Союзники России – Сербия, Черногория, Румыния – расширили свои территории, а Болгария получила независимость. Россия тоже получила земли, в ее состав вошли города Карс и Батум, южная часть Бессарабии. Война, пусть и победоносная, это всегда жертвы, тяжелое бремя для финансовой системы. Но для внутреннего порядка год выдался неспокойным. Произошли события, вроде бы не связанные друг с другом, но выстроившиеся в трагическую цепочку. В январе в Одессе, по доносу хозяина квартиры, был арестован арендатор Ковальский Иван Мартынович, вместе с ним еще восемь человек, все члены организованного им кружка социал-революционеров. Жандармерия действовала жестко, на допросах задержанные выдали других членов подпольной организации. Поскольку Одесса тогда еще находилась на военном положении, дело на заговорщиков направили в трибунал, который приговорил Ковальского к смертной казни, а остальных членов организации к разным срокам заключения. Ковальский был расстрелян второго августа 1878 года под Одессой, на Скаковом поле. Уже на следующий день в столице вышли заметки в газетах с сообщениями о казни. Ответом стало убийство шефа жандармов Мезенцева. Сергей Кравчинский, закончивший Михайловское артиллерийское училище в Санкт-Петербурге, получивший чин прапорщика, уволившийся затем из армии и принявший революционную идеологию, решил мстить. В девятом часу утра на Итальянской улице, в самом центре столицы, подошел к Мезенцеву, охраной не пользовавшемуся, и ударил кинжалом в грудь. Убийца был в армейском мундире, поэтому шеф жандармов не насторожился. Маскарад удался. Мезенцев упал, обливаясь кровью. Прохожие закричали, кто-то перехватил пролетку, рану прикрыли платком, повезли в ближайшую больницу, но смерть наступила от обильного кровотечения раньше, чем главного жандарма довезли до лекарей. В поднявшейся суматохе убийца скрылся. Человек грамотный, он понимал – свидетелей много, жандармы будут носом землю рыть, но его найдут. И потому в тот же день выехал в Швейцарию. Жандармы в самом деле бросили все силы на розыск убийцы. Убит нагло, дерзко, в центре города, их шеф. Задета жандармская честь. Вычислили, сделали запрос в Швейцарию на выдачу преступника, но он уже перебрался в другую страну, потом еще в одну. В конечном итоге осел в Лондоне, стал писать революционные книги. Однако судьба его покарала. Убийца 23 декабря 1895 года погиб, попав под поезд. Ну абсолютно случайно. Слухов было много, но ни один не подтвердился. Павел тоже участвовал в поисках убийцы. Первым делом тщательный опрос свидетелей. Дело кропотливое, надо разговорить человека, особенно трудно с женщинами, они эмоциональны. Не каждый день на их глазах убивают человека, тем более высокопоставленного чиновника. Кравчинский сделал ошибку, надел свой старый мундир, в котором служил когда-то. В те времена на погонах был вышит номер полка. Один свидетель назвал две цифры, еще один цифру добавил, третий назвал все три. В итоге установили полк, поговорили с офицерами, по описанию внешности, роста, установили фигуранта, объявили в полицейский розыск и сразу получили ответ – выехал за границу через губернаторство Польское. Для террористов убийство холодным оружием – редкость. И такое убийство характеризует человека – жестокого, дерзкого, импульсивного. Во время опроса офицеров Павел познакомился с командиром саперной роты, капитаном Вайсманом. Встречались после службы несколько раз. Павла интересовали взрывчатые вещества, взрыватели и все, что относится к взрывному делу. Узнал для себя много нового, и кое-что пригодилось в дальнейшем. Павел считал – знания лишними не бывают, за спиной в мешке не носить, тяжестью не обременят. А в нужный момент пригодятся, учитывая, что террористы-революционеры с оружия индивидуального – ножа, револьвера – стали переходить на оружие массового поражения – взрывчатку. Их не волновало, что могут погибнуть невинные люди, случайно оказавшиеся на месте взрыва. Чем больше жертв, тем больше разговоров, тем активнее приток новых членов в подпольные сообщества. Для вербовки подпольщики специально устраивались на работы, связанные с людьми. Учителя, почтальоны, коммивояжеры. Разговаривали, упирали на недостатки и упущения царского режима, пытаясь вовлечь в работу кружков и обществ по борьбе с государственным строем. Недовольные страной, правящим режимом будут всегда, в любой стране, во все времена. Так уж устроен человек. Во многих странах монархии уступили правление республикам. А где они и остались, как в Великобритании или Японии, Монако, то правят номинально. И никаких революций или потрясений, крови и массовых жертв. В ответ на террор власть закручивала гайки – меняла законы, применяла жесткие меры. Коса нашла на камень. После убийства Мезенцева, уже в конце года, главноуправляющим назначили Александра Романовича Дрентельна. Начальником Охранного отделения стал Василий Васильевич Фурсов. Ибо «наверху» сочли, что жандармы действовали мягкотело, недостаточно активно. Новое начальство должно было «взбодрить», подстегнуть. Хотя при взрывном росте подпольных обществ революционеров всех мастей не хватало в первую очередь сотрудников Отдельного корпуса жандармов. Что такое шесть тысяч человек на всю огромную империю? А в Охранном отделении и сотни не набиралось. Только после убийства государя Александра II спохватились, начали принимать меры к охране высокопоставленных чиновников и царя. И все равно теракты происходили. Убийство Петра Аркадьевича Столыпина, прилюдное, в киевском театре, тому подтверждение. Если сведения о сообществах поступали к жандармам, то вычислить террориста-одиночку практически невозможно. Даже сейчас, когда такой человек проявит себя в социальных сетях интернета, по мобильной связи, сделать это затруднительно. А будь террорист осторожным, соблюдая самые простые меры конспирации, то и вовсе невозможно. Одиночки чаще проявляли активность весной, при обострении психических болезней. Павел с головой ушел в работу. С активацией революционного подполья дел значительно прибавилось. Он в какой-то степени был даже рад. Отношения с Настей после его ранения расстроились. Она обиделась, что он ей не сказал правды. Мелочь, Павел уберегал ее, чтобы не расстраивать, чтобы не волновалась. Вышло хуже. Молодые, гордые, так и расстались. Судьба неудачу на любовном фронте компенсировала успехами по службе. Шел как-то Павел мимо табачной фабрики промышленника Богданова. Дело вечернее, смена закончилась, а десятка три рабочих не расходятся, как обычно. Интересно стало, подошел. Поскольку в цивильной одежде был, по виду – разночинец, то и внимания на себя не обратил. Рабочие внимательно слушали мужчину лет тридцати. С жаром он говорил о тяжкой доле рабочих. Рабочий день длинен, условия труда вредные. Конечно, табачная пыль вредна для здоровья, но само курение еще хуже, может вызвать рак легких. Однако же курят, хотя о последствиях знают. И условия труда на табачной фабрике не такие тяжелые, как на Ижорских заводах или Обуховском, Путиловском. Там рабочие имеют дело с горячим металлом. На табачной фабрике и квалификация высокая не нужна, как на заводе «Арсенал» или в электротехнической мастерской Сименса, что на Первой линии Васильевского острова. Да и платили на табачной фабрике неплохо. Но рабочие, возбужденные речами мужчины, поддакивали. В конце мужчина раздал несколько прокламаций. Павлу досталась одна. Успел быстро пробежать глазами, догнал мужчину. Представился учетчиком Фроловым. Дескать, запали слова оратора в душу, хотел бы сделать что-то полезное. – А ты, Фролов, приходи к нам. – Когда и куда? – Да хоть сегодня вечером, у нас сходка будет в девять. И назвал адрес. – Обязательно буду, – заверил Павел. Еще бы! Упустить такую возможность? Да никогда! Удача сама в руки идет. – А как мне вас называть? – Козырев. Павел сразу в полицейское управление. А в картотеке два десятка Козыревых числится. Павел же не знал пока имени и отчества. Выбрал наиболее подходящих по возрасту, данные заучил – откуда, где живет, чем занимается. В девять вечера, как уговаривались, подошел к дому на Никольской. Дом деревянный, старый, но большой, пятистенка. Постоял несколько минут Павел на улице, прячась за деревом. За десять минут сразу шесть человек в дом зашли. Потом и он направился. В большой комнате два десятка человек по лавкам сидят. Козырев снова начал речь о притеснениях рабочих и крестьян царским режимом. Говорил недолго, потом перешел к делам практическим. – Кто в писании силен? Павел поднял руку. – Отлично, записывать будешь. Садись к столу. На столе уже ручка, чернильница и стопка бумаги приготовлены. Козырев стал опрашивать собравшихся. Кто такой, где работает, чем может быть полезен кружку единомышленников. Все больший интерес Козырев проявлял к рабочим на заводах, выпускавших военную продукцию – Охтинскому пороховому, Сестрорецкому оружейному. Не иначе, как готовятся к теракту, скорее всего к взрывам. Павел писал, нажимая пером сильнее обычного на бумагу. Когда собравшиеся стали расходиться, уговорившись встретиться в пятницу, Козырев забрал исписанный лист, сложил и убрал в карман. Когда он вышел в соседнюю комнату, Павел забрал верхний чистый лист бумаги, на нем отпечаталось все, что писал – фамилии и место работы. По этим данным уже можно адрес узнать. И если рабочие начнут предпринимать практические шаги, например, выносить с завода порох или бикфордов шнур, который изготавливался на том же пороховом заводе, их можно арестовать. За намерения, за мысли нельзя, для суда это не факт злоумышления. А вот несколько вершков бикфордова шнура – это уже кража военного имущества и подготовка к теракту. После выстрелов Засулич в градоначальника Трепова такие преступления передавались не в суды присяжных, а в военные трибуналы, и наказания там присуждали жесткие. Судьи трибуналов осознавали, чем обернется мягкотелость, ибо количество терактов нарастало. Уже дома Павел обвел чернилами едва заметные отметины на бумаге. Не все удалось восстановить, но большую часть. И имя и отчество Козырева узнал. Доволен был, что он не ошибся, отобрав в полиции по учетным карточкам трех подозреваемых, и с одним точно угадал. Утром снова в полицию, задал им работу – искать по фамилиям рабочих адреса. Адресные карточки в полиции были на всех проживающих в городе. Составляли их городовые и околоточные полицейские, помогали дворники, знавшие жителей своего дома, места их работы. Сам же Павел отправился на Охтинский пороховой завод. Для революционеров он представлял наибольший интерес. Взрыв можно произвести, сделав бомбу, начиненную порохом. Да, она слабее, чем с динамитом, при равном весе. Но рабочие могут при желании выносить порох в карманах. Каждый день по горсточке, чтобы незаметно, в итоге за месяц уже хватит на бомбу. Особое внимание к цеху, где выделывают бикфордовы шнуры. С инженером поговорил, с мастером цеха. Фамилию подозреваемого не назвал, попросил приглядывать за всеми. Заверили – из их цеха никто ничего вынести не сможет. Бикфордов шнур имеет оболочку из прорезиненной ткани, внутри пороховая мякоть, по ней огонь бежит к бомбе. Поджег и убегай. В зависимости от плотности набивки время горения шнура разное, на шнуре отметки краской, между двумя метками – одна секунда горения. Сапер может отрезать нужный кусок шнура, определив нужное время горения. Особенно это актуально, если укрытие далеко и придется бежать. Таких тонкостей до посещения завода Павел не знал. Уже в конце визита мастер спросил: – А что делать, если кто-то из рабочих украдет кусок? – В присутствии двух свидетелей составить акт и вызвать жандармерию или полицию, с нарочным. Телефонная связь в столице появится только через год и будет сначала у высших чинов, потому как коммутатор ручной был и малой емкости. Удобная штука, когда она есть. Павел, когда посещал заводы, маскировался, дабы не опознали. Надевал очки с простыми стеклами, без диоптрий. Приклеивал шикарные усы – пышные, с закрученными концами. Костюм, естественно цивильный. Для таких визитов – из английского твида, в крупную клетку. Внешне менялся разительно при минимуме затрат. Причем несколько раз специально проверялся – заходил в жандармерию, обращался с просьбой к дежурному. И никто не разоблачил, не посмеялся, приняли всерьез. Пришлось завести знакомство в постижерной мастерской. Еще и пару париков там же изготовили. Один парик из седых волос, изрядно добавлявших внешне возраст. А второй – ежик из волос черных и с бакенбардами, по моде тех лет. Ежели к седому парику еще и трость, да прихрамывать, никто в пожилом сударе молодого жандармского офицера не угадывал. Посещение порохового завода дало результат. Через неделю, уже к концу рабочего дня Павла вызвали к дежурному. – Павел Иванович, вроде к тебе. У комнаты дежурного посыльный. – Мне мастером цеха велено передать записку. Павел прочел послание. «Нами задержан рабочий с обрезком бикфордова шнура. Что делать?» – Ты на пролетке? – На конке. Конка имеет вагон по типу трамвайного, но в движение приводится парой лошадей. Самое дешевое средство передвижения по городу. Пользовались конкой многие горожане. Позже по этим же рельсам поехали трамваи, только контактный провод установили. Количество навоза на улицах сразу уменьшилось. Павел к дежурному: – Пролетка нужна и жандарм с оружием для конвоирования. Счастливый случай – и пролетка свободная была и жандарм. В жандармы не брали мужчин ростом ниже 171 см, а этот вообще под два метра вымахал, кулачищи что футбольный мяч. И нарочного с собой взяли. Подкатили к заводу. Рабочая смена уже ушла, заступила другая, на проходной пусто. Задержанный сидел в комнатушке мастера, здесь же еще двое рабочих. На столе кусок бикфордова шнура с локоть длиной. – Свидетели подписались под актом изъятия? – Как положено. – Правильно сработали. Я его забираю, а вместе с ним акт и вещественное доказательство. И закипела работа. Обстоятельный допрос – для чего брал, кому потребовался шнур? И еще куча вопросов. Павел играл роль доброго, а прапорщик Корнилов – злого следователя. Человек добрейший, вид имел злодейский – низкий лоб, глубоко посаженные глаза, длинный шрам на левой щеке. Он мрачно пообещал задержанному пятнадцать лет каторги и без права помилования, как арестованному по делу политическому. В общем – морально давил, и рабочий не выдержал, сдал всех. Записали под протокол. В конце рабочий встал со стула. – Можно идти домой? – Я разве обещал? До суда придется в тюрьме побыть, подумать над своим поведением. Ежели на суде искренне раскаешься, срок скостят. И я подсоблю, скажу – всех добровольно выдал, не упорствовал. Задержанного увели в тюрьму при Охранке. Небольшая, во дворе, в несколько камер. Но уже заработала вся машина Третьего отделения. По адресам поехали жандармы, благо – таких набралось два десятка. Часть выдал арестованный, другие вызнал сам Павел, когда писал список. За ночь повязали всех, в том числе вербовщика. Есть вещественное доказательство – огнепроводный шнур, есть показания арестованного, что попросил принести этот шнур Козырев. Задержанные запираться не стали, на допросах показали на Козырева, как руководителя. Его арестовали уже рано утром. Он даже не думал отпираться, увиливать. Наоборот – бравировал, громко вещал о скорой кончине царской власти и непременном народном правлении. Павел, слыша эти заявления и зная историю, в душе негодовал. Вот такие горлопаны совратили и соблазнили народ, который пошел за большевиками. Лозунги «заводы – рабочим, землю – крестьянам» в жизнь не воплотились. Вместо крестьян-единоличников появились колхозы, рабочий на заводе как стоял за станком, так и продолжал, только жить стало хуже, жалованье по покупательской способности уменьшилось, в магазинах полки стали пустыми. Следствие шло долго, больше двух месяцев, потому как группа была большой. Что спасло участников от наказаний суровых, так это отсутствие террористических актов. Готовили, но не успели. Козырев получил по суду ссылку, некоторые – штрафы, а похититель бикфордова шнура два года тюрьмы. Тем не менее новый шеф жандармов, назначенный императором вместо убитого Мезенцева, генерал от инфантерии Александр Романович Дрентельн Павла решил отметить наградой, поскольку послужной список его был отмечен многими успешно завершенными делами и даже ранением. Павла вызвали через дежурного к начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов Черевину, что на набережной реки Фонтанки, 16, в бывшем доме Кочубея. Начальник был любезен, встал из-за стола, пожал Павлу руку. Павел было насторожился. Он помнил поговорку «Мягко стелет – жестко спать». Но услышанное его слегка шокировало. – Высочайшим повелением, по представлению господина Дрентельна, вы награждаетесь орденом Святого равноапостольного князя Владимира четвертой степени! Извольте завтра к десяти часам утра быть в штабе в парадной форме! – Слушаюсь. Первую награду в России учредил Петр Великий в 1698 году, это был орден Андрея Первозванного. Высшая награда для высших чинов государства за выдающиеся заслуги. До него государи отмечали заслуги своих подданных шубой с царского плеча или дорогим перстнем с пальца, либо дачей, как назывался надел земли с деревнями и холопами. Потом учреждались другие ордена – Святой Екатерины для женщин, военный орден Победоносца Георгия, Александра Невского, Святой Анны. Далее для нижних чинов за подвиги на поле битвы – Георгиевский крест, высоко чтимый в войсках. До 1826 года жалование орденами давало право на получение потомственного дворянства, когда титул получали кроме награжденного его жена и дети. С 1845 года право потомственного дворянства имели награжденные только орденом Святого Георгия и Святого Владимира. С 1900 года награжденный орденом Святого Владимира четвертой степени имел право только на личное дворянство, детям оно не переходило. Любой из орденов нельзя было получить повторно. То есть награжденный Святым Владимиром четвертой степени мог получить в дальнейшем третью, вторую, первую. За награды следовало платить взыскания в Капитул. За Андрея Первозванного 500 рублей, за Святого Владимира 450, за Александра Невского 400 рублей. Средства эти шли на пенсии награжденным при выслуге лет. Награждение орденами давало привилегии. Только дворяне и их дети могли поступать в особые учебные заведения – Пажеский корпус, Морской кадетский корпус, Александровский лицей, Училище православия. Почетные титулы давали указом императора. По возрастающей – от барона, далее граф, затем князь и высочайшее – светлейший князь. Орденские звезды носились на левой половине груди, одна под другой, но не более трех в ряду. Некоторые – на муаровой ленте через плечо. Новость о награждении и обрадовала и напрягла. Где взять четыреста пятьдесят рублей? За эти деньги можно купить квартиру в две комнаты недалеко от центра. Какие-то деньги у Павла были. Из штаба он сразу направился на съемную квартиру. Надо привести в порядок парадный мундир, надевал он его всего раза три. И главное – посчитать деньги. Вот не было забот, купила баба порося! В кубышке оказалось три сотни и то только потому, что он не транжира. Тратил деньги на еду да на поездки пролетками, больше по служебной необходимости. Пришлось поторопиться в Третье отделение, занимать у офицеров. Можно было взять кредит в банке, но это долго, должны быть поручители, потом несколько дней шло рассмотрение, а деньги были нужны срочно. Давали кто сколько мог – десять, тридцать рублей. Не спрашивали – зачем и когда отдаст. Что вернет, даже не сомневались, тому порукой была офицерская честь. Да и спросили бы – не сказал, а пока это секрет. Вечером сам нагладил мундир, а сапоги надраил до зеркального блеска. Волновался. Первая награда, возможность увидеть государя вблизи. А еще награда позволяла посещать Дворянское собрание, а это высшее общество, интересные люди, знакомства. Брился тщательно, до синевы. Бритва опасная, немецкая сталь, острее не бывает. Прямо у дома перехватил извозчика. Коли идти пешком, сапоги и форма пропылятся. Конский навоз на мостовой летом высыхал, поднимаемый копытами и колесами, висел желтым облаком над мостовой. И очиститься от него можно только жесткой щеткой, но не руками стряхнуть. Прибыл в штаб, к начальству. Черевин осмотрел внимательно, кивнул. – Полагаю, Александр Романович готов. Прошли в приемную к генералу. Шеф жандармов был точен, вышел из кабинета в десять. Форма парадная, с аксельбантами, на груди и на лентах ордена, правда – форма пехотная. Не успел генерал жандармской обзавестись, а может – не захотел. Все же боевой генерал, награды за войну с Османской империей, не в штабе штаны протирал. Ехали в карете генерала. Никаких украшений – позолоты, рюшечек, но дерево кареты благородное – кедр, красное дерево. В дверях стекла от непогоды, сиденья бархатом обиты. Придется еще Павлу изучать эту карету более тщательно при обстоятельствах серьезных. Ехать недалеко, пешком пяток минут, но статус не позволял. Ордена, позолоченное оружие и другие зримые отметки заслуг вручались канцлером и обер-церемониймейстером Капитула. При Павле I из Орденской канцелярии преобразован в Капитул в 1798 году и распущен большевиками в 1918 году. Высшие награды, как орден Андрея Первозванного или Святого Георгия, жаловались высочайшим указом, на гербовой бумаге с подписью самого императора. Остальные ордена и знаки на бланках Капитула и подписью канцлера. Канцлер одновременно являлся министром Императорского двора. Располагался Капитул на Гагаринской улице, в особняке № 6А. Как и все государственные здания был окрашен в желтый цвет. Конечно же Павел был не один, в зале на первом этаже уже стояли, переговаривались, курили десятка три офицеров. Все в парадных мундирах – гвардейцы, офицеры армии и флота. Из жандармов Павел единственный. Дрентельн подошел к другим генералам. Знакомых среди офицеров у Павла не было, скучал один. Вскоре сотрудник Капитула попросил господ подняться на второй этаж. Мрамор, паркет, яркий свет от десятков свеч в канделябрах. На хорах оркестр грянул гимн. Все присутствующие застыли по стойке «смирно». Канцлер начал речь: – За примерное служение Отечеству и пользу… Речь длилась минут пять. В зале тихо, все же приятно слышать, что тебя отметили. Потом начались награждения. Ордена вручались по старшинству. Сначала тем, кто был жалован Андреем Первозванным, им оказался флотский вице-адмирал, единственный кто получил столь высокую награду. Затем вручили Александра Невского, Святого Георгия, дошла очередь до Святого равноапостольного Владимира. Сначала первой степени, потом второй, третьей. Павел получил последним – четвертой степени. После него вручали орден Святой Анны, Святого Станислава. Для каждого награжденного играл туш. Церемония затянулась, в зале душно. После награждения всех попросили подняться на третий этаж. А там уже писарь и казначей за столом, согласно списку собирают деньги. Потом в зал, на фуршет. На столах холодные закуски, крымское шампанское. Отличились гвардейцы. Наполнив бокалы, дружно закричали: – Виват государю и многие лета! Выпили, обстановка как-то сразу разрядилась. Открыли окна, закурили. С Невы ворвался свежий воздух. И дальше звучали здравицы в честь государя. Через пару часов награжденные стали расходиться. Павел с Дрентельном и Черевиным вернулись в штаб. Шеф жандармов собрал подчиненных, сказал кратко речь, поздравил Павла, остальным пожелал брать с него пример в службе. А поскольку рабочее время уже кончилось, все закричали: – В ресторан! Первую звезду отметить надо! Отказаться нельзя, не поймут. И денег, занятых в долг – в обрез. Уже в ресторане офицеры скинулись. Про взыскания при награждении все в курсе. В ресторане почти каждый тост заканчивали девизом ордена Святого Владимира: «Польза, честь и слава!» Каждый орден имел свой девиз.И вновь служба, скрытая от посторонних глаз. У флотских офицеров выходы на кораблях в море, у армейских – то война, то учения. Жандармская служба не на виду, тем более офицеры зачастую в цивильной одежде. Потому в среде офицерства несправедливо считались едва ли не нахлебниками. А через три месяца еще приятный бонус. Указом государя Павел жалован личным дворянством и титулом барона. Звание почетное, выгод не давало, но открывало двери в Дворянское собрание, фактически – высшее общество столицы. Такие знакомства значили много, дворянство – особая каста. После получения указа на руки Павел в первую же субботу решил отправиться в Дворянское собрание. Форму надел повседневную, но почистил, да сапоги надраил. Однако дальше парадной не прошел. За дверями два цербера. – Добрый вечер. Ваша фамилия? Павел назвал. Долго искали в списках и не нашли. – Извините, господин офицер, вас в списках нет. Подошел распорядитель, видя заминку. Один из привратников прояснил ситуацию: – Простите за вопрос, когда вы получили дворянство? – Четыре дня назад. – Тогда объяснимо. Мы получим списки из канцелярии Его Императорского Величества в конце месяца. Если бы у вас был при себе указ, мы бы непременно пропустили. Гербовой бумаги с указом о жаловании дворянства Павел с собой не брал. Откуда знать все детали, если дворянин четыре дня? Опыт, он строится на ошибках. В следующий раз Павел попал в Дворянское собрание почти через полгода, потому как по службе дел навалилось невпроворот. Перед Рождеством затишье. Революционеры хоть и ниспровергатели и люди не богоугодные, а все же многие ходили в храмы. Вот тогда Павел отправился в Дворянское собрание. На этот раз бумагу с указом с собой взял, а она не пригодилась, он был уже внесен в списки. На первом этаже гардероб, курительная комната, буфет, комната для игры в карты, библиотека. Павел не спеша ознакомился со всеми помещениями, потом поднялся на второй этаж, сразу попав в зал для танцев. Оркестр играл вальс, кружились пары. Павел встал у стенки. Вальс он еще мог станцевать, а другим танцам надо учиться. Для себя зарубку сделал – найти учителя танцев, ибо осрамиться легко и просто, потом будешь «белой вороной». Мужчины или во фраках, или в военной форме, причем парадной, с аксельбантами. Женщины в пышных платьях, с открытыми плечами, с декольте глубокими. В руках вошедшие в моду веера китайские. Павел едва не засмеялся. Вот когда началась экспансия китайских товаров в Россию. Вальс закончился, несколько минут перерыв, и оркестр грянул мазурку. Для Павла зрелище невиданное. Кто из его современников вживую видел этот танец? Пожалуй, только те, кто посещал танцевальные кружки или студии. Да и там больше фокстрот, ча-ча-ча. М-да, без учителя танцев здесь делать нечего. В газетах объявлений с предложениями полно. Благо что с долгами расплатился. Все же нонсенс, когда орденский комитет выбирает тебя, передает в Капитул, а тебе еще за награду платить серьезные деньги. А с другой стороны – дворянство, движение вверх. Орден – как входной билет. Распорядитель танцев объявил «белый» танец. Павел испугался. Пригласит дама, а с него танцор, как с медведя пианист. Павел тут же на первый этаж, к буфету за стойку подсел. Рядом с ним гусар уселся. – Давай, брат, по штафирке шустовского коньяку. А то здесь почти все штатские, выпить не с кем. Выпили по рюмочке. Коньяк отменно хорош. Шустов коньяки выпускал отличного качества, а Дворянское собрание закупало отборные. К буфету подошла молодая дама, окинула офицеров внимательным взглядом. Гусар выглядел по сравнению с Павлом более выигрышно. Гусар тут же стойку сделал: – Чего желает графиня? – Освежиться. – Эй, человек! Сельтерской даме. Графиня не спеша попила, поднялась со стула, томным голосом сказала: – В зале потанцевать не с кем. Что за мужчины пошли? Кто в карамболь в бильярдной играет, другие в покер, а господа офицеры в буфете. Гусар тут же галантно ее под ручку взял и увел. Позже, когда Павел домой засобирался, гусар появился снова. – Это кто была? – спросил Павел. – Не знаешь разве? Это графиня Бобринская. А еще жандарм! Корнет был уже изрядно навеселе, но себя контролировал. Павел понял, что кроме учителя танцев ему нужен завсегдатай Дворянского собрания, который покажет и расскажет – кто есть кто? А то как бы не опростоволоситься. По газетному объявлению нашел учителя танцев. Довольно бедный старичок, напарницей Павла его дочь. Учитель сначала медленно показывал движения, потом Павел потанцевал с его дочерью. Вела она, для начала медленно. Учитель стоял в стороне и отбивал ногою такт, одновременно изображая оркестр. – Трам-па-па, трам-па-па! Поворот головы вправо! Павел, как вы держите партнершу! Занятия проходили один раз в неделю, по выходным. Учителю хотелось занятий почаще. – Вы же за неделю все движения забываете? Эдак у нас на один танец месяц уйдет, а то и больше. А чаще не получалось из-за службы. Тринадцатого марта произошло покушение на шефа жандармов Дрентельна. Генерал ехал в карете по набережной вдоль Лебяжьего канала. Александр Романович направлялся в кабинет министров, был погружен в свои думы. Жандармерия финансировалась из бюджета военного ведомства, и генерал мысленно, в который раз приводил доводы по увеличению численности Отдельного корпуса жандармов. Он не видел, как карету нагнал всадник на пегой лошади и стал обстреливать из револьвера. Один выстрел, второй, третий. У генерала при себе шпага, как обязательный атрибут к мундиру. Огнестрельного оружия нет, как и охраны. Всадник дал лошади шенкелей и ускакал вперед. Но боевого генерала выстрелами не испугать. Он высунулся в окно и закричал кучеру: – Гони за ним! Карете с парой лошадей не угнаться за верховым. Стрелявший повернул на Гагаринскую, потом на Шпалерную, остановился у городового, бросил ему поводья с криком «Держи!». Городовой поводья лошади схватил, а мужчина через арку в проходной двор и исчез. Карета с генералом появилась через секунды, а стрелявшего след простыл. Генерал приказал городовому сесть в карету, кучер его тем временем привязал чужую лошадь к запяткам кареты. – Гони в Охранное отделение! – приказал генерал. Павел вместе с другими офицерами писал отчет. Генерал приказал допросить городового и найти стрелявшего. Сам генерал отправился в кабинет министров на пролетке. Городовой человек наблюдательный, всадника описал подробно – лицо, одежду. Павел занялся осмотром кареты. Одна пуля застряла в дереве обшивки, другая в сиденье, третье входное отверстие не нашли. Наверное, промахнулся террорист. Павел ножом достал две пули, осмотрел. Выпущены из револьвера «Велодог». Калибр и мощность небольшие, поэтому пробить насквозь деревянную стенку кареты пули не смогли. Обратило на себя внимание, что пробоины вовсе не там, где сидел пассажир. Впечатление, что стрелял человек, с оружием раньше дела не имевший. Павел решил сразу действовать по двум направлениям. Конем займется прапорщик Григорьев. Конь – не ломовой, а верховой, такие стоят денег, и у извозчика коня на время не возьмешь. Не исключено, что конь строевой, из какого-то полка. Сам же Павел с городовым направился в городское управление полиции. Там есть картотека, на некоторых карточках, что посвежее, даже фотографии есть. О покушении на шефа жандармов в полиции уже знали, предложили всяческую помощь. Городовой стал просматривать карточки. Один час прошел, второй, вдруг городовой вскрикнул: – Он! Павел взял карточку. Есть фото молодого человека в очках. Лев Филиппович Мирский, 1859 года рождения, псевдоним «Львов», «Плетнев». Дворянин, закончил гимназию. Арестован весной 1878 года за оскорбление военного караула и раздачу крестьянам книг «преступного содержания». Освобожден из Петропавловской тюрьмы 10 января 1879 года по распоряжению Дрентельна на поруки адвокату Е. И. Уткину. Павел потер подбородок. Ничего себе благодарность! За что же? Объяснение нашлось немного позже. Мирского сразу объявили в розыск и задержание по всем отделам полиции. Павел вернулся в штаб. Преступник известен, теперь надо найти и арестовать. В штабе его ждал премного довольный собой прапорщик Григорьев. – Владельца лошади я нашел! – Ну-ка, ну-ка. – Лошадка породистая. Я сразу к конезаводчикам. Опознали животину, не далее как вчера ее купил, вместе с седлом, некий Львов. О чем есть запись в книге продаж. Я выписку сделал. – Он такой же Львов, как я царь Соломон. Покупатель – Мирский, представь себе – из дворян. Поскольку Дрентельн ждал доклада о ходе розыска террориста, оба жандарма направились к нему. – Позвольте доложить, господин генерал. – Докладывайте! – Стрелявший в ваше превосходительство террорист установлен. Это некий Мирский Лев Филиппович… Павел не договорил. Генерал хлопнул ладонью по столу, встал с кресла. – Мерзавец! Я понадеялся на честное слово дворянина, освободил его из Петропавловской крепости на поруки! – Действительно, негодяй! – поддакнул прапорщик. – Знаю, почему стрелял! Я запретил руководству медицинского университета, где учился Мирский, продолжать его обучение. Любой революционер разлагает вокруг себя окружающих. А студенты – самая активная, легко поддающаяся чуждому влиянию среда. Три-четыре подобных бунтовщика – и университет превратится в бурлящий котел. Что прикажете потом? Выводить против студентов солдат с ружьями? Лицо генерала побагровело от возмущения. – Арестовали? – Объявили в розыск. Где-то прячется. – Поимка – лишь вопрос времени. – Благодарю за службу. Позже, на допросах уже задержанного Мирского, выяснилось, что в феврале он встречался с членом исполкома «Народной воли» А. Д. Михайловым, предложил убить шефа жандармов. Такое убийство должно было иметь широкий общественный резонанс. План одобрили, один из членов «Народной воли», некий И. А. Морозов, некоторое время следил за Дрентельном, изучал маршруты его передвижения по городу, адрес места жительства. Обсуждали варианты. После покушения на генерала Мирский скрывался в столице, затем его вывезли на ломовой подводе в провинцию, оттуда он смог перебраться в Ростов-на-Дону, затем и Таганрог, где его и арестовали в июле под псевдонимом Плетнев, этапировали в Санкт-Петербург. Суд 17 ноября 1879 года приговорил его к смертной казни. Генерал-губернатор И. В. Гурко 19 ноября смягчил приговор. Лишил всех прав, включая дворянство, и заменил казнь на бессрочную каторгу. Мирский только в 1883 году, когда собрался этап, был отправлен на Карийскую каторгу, затем переведен в Верхнеудинск, где и умер в 1919 году. Павел снова отправился к учителю танцев. Посещал его через день-два, по вечерам. Трудно было в его годы освоить то, что дворяне начинали в пять-шесть лет. Танцы на балах шли в определенном порядке. Открывали бал полонезом, в котором участвовали все, и длился он до получаса. После небольшого перерыва вальс, где партнер обхватывает даму за талию и кружит по залу. Мазурка идет в середине бала. Дама в мазурке плывет плавно, скользит по паркету, а партнер делает прыжки «антраша», во время которых он должен ударить нога об ногу трижды. Во время танца обязательно пристукивали каблуками, получалось шумно. Не зря А. С. Пушкин писал:
Глава 7 «Боже, царя храни!»
Что скрывать, посещать Дворянское собрание Павлу понравилось. Основные танцы изучил, уже не чувствовал себя «белой вороной». Начал обрастать знакомствами. А еще присматривался к дамам. Были молоденькие девушки, сопровождаемые папенькой и маменькой. Для них балы – своего рода смотрины. Были дамы постарше, замужние. С мужем или подругами. Эти приходили развлечься, а то и сыскать любовника. Зачастую разница в возрасте между супругами была велика. Супругу за пятьдесят, а то и шестьдесят, а его супруге двадцать пять – тридцать. Интересы разные. Ему в карты поиграть или бильярд, а ей потанцевать хочется. Молодость! Павел к замужним не подходил, опасался порочащих связей. Муж любовницы мог оказаться лицом высокопоставленным, причинить много проблем. А зачем они Павлу? Его целью было знакомство, а потом брак. Надоело ходить бобылем, есть всухомятку, хотелось любви, семьи, уюта. Жандармский ротмистр – статный, с лицом пригожим, не обделен умом, с хорошим чувством юмора – девушкам нравился. Постреливали глазками, подавали сигналы веером. Был целый язык таких сигналов, пришлось и его освоить. Знакомый гусар поведал. Но пока ни одна девушка не заставила сердце биться чаще, не замирало дыхание при взгляде на избранницу. Вспоминал иногда купеческую дочь. Однако, обидевшись, она не захотела продолжить отношения. А надоедать не в его правилах. Чем ближе весна, тем сильнее овладевало Павлом беспокойство. В марте стреляли в Дрентельна, но шеф жандармов остался невредим. Но было в душе чувство – что-то упустил, недоглядел, и не мелочь, а серьезное. Начал вспоминать служебные дела. Вроде никаких «хвостов» не осталось. То, что необходимо, завершил в срок. Потом стал припоминать, что случилось или должно было случиться в апреле. Первое число – «день дурака». Обмануть друг друга – «у тебя вся спина белая» или еще что-то в этом роде. Не стоит выеденного яйца. Второе апреля. Что-то серьезное с этой датой, но что? И вдруг сразу – покушение на государя! Вскочил с постели, оделся быстро, успел побриться, но не позавтракать. Оружие проверил и на Дворцовую площадь, почти бегом. Охранное или Третье отделение Отдельного корпуса жандармов и было создано в первую очередь для выявления и уничтожения кружков и обществ, замышляющих убийство государя и изменение общественного строя. И сейчас Павел занимался прямой обязанностью – старался уберечь императора. Как выглядел террорист, он не знал. Высок, низок, во что одет? Не известно ничего. Вполне возможно, в анналах истории записи о том есть, но он не читал в свое время. Сколько он уже видел разных вольнодумцев, членов разных обществ, но они не выглядели злодеями. Обычные с виду люди, улыбчивые, милые в общении, но с кровожадными намерениями, поистине людоедскими. Например – взорвать бомбу для убийства царя или другого чиновника. Сколько при этом погибнет посторонних людей – женщин, даже детей, террористов не интересовало. Общественно опасный способ! Не отравление, не стрельба. Наоборот! Чем больше будет жертв, тем больше шума, возмущения общественности. Разным «землевольцам» или «народовольцам» такого резонанса и надо. Пока на Дворцовой площади тихо, гуляет народ. У ворот Зимнего дворца стоит дворцовая стража, у них мундиры особые да шлемы с киверами. Восемь часов утра, девять. Народу на Дворцовой площади мало. Кто-то, похоже – приезжие из провинции, обходят и разглядывают Александровский столп. Наверху фигура ангела. Не тонкий ли намек, что домашние звали царя Александра I «ангелом»? Время близится к десяти, Павел в напряжении. Покушение было утром, но во сколько, он не помнил. Подошел к стражнику дворцовой охраны, жетон показал. Мог бы и не показывать, стражнику хватило формы, кивнул. – Где государь? – Если вы по делу, лучше обратиться в канцелярию Его Величества. Нет, так дело не пойдет. Напрямую сказать о предстоящем покушении нельзя, сразу возникнут вопросы – откуда и от кого знаешь? И подозрение в сообщничестве. Царь прогуливался вокруг Зимнего дворца или в Летнем саду ежедневно. Иногда в одиночестве, иногда с членами семьи. Но всегда без охраны. Верил в свою богоизбранность и любовь к государю простого народа. Император уже был у ворот здания штаба гвардейского корпуса, что на набережной Мойки. Сзади его догнал быстрым шагом террорист, с дистанции двенадцати шагов выстрелил из револьвера. Государь имел военное образование, побежал, причем зигзагами, к Певческому мосту. Террорист выстрелил еще два раза и раз за разом промахивался. После третьего раза его настиг штабс-капитан Отдельного корпуса жандармов Кох. Он выхватил саблю, ударил обнаженным клинком по спине стрелявшего, но плашмя. Ударил очень сильно, так что клинок согнулся, а преступник едва не упал, оперся левой рукой о булыжную мостовую и выстрелил в сторону убегавшего царя еще раз. Потом, превозмогая боль в спине от удара, побежал к Дворцовой площади. Смог сделать еще выстрел, последний. Ибо сбоку налетел Павел, сбил с ног. Револьвер отлетел в сторону. Тут же подбежал Кох. Вдвоем заломили до хруста руки стрелявшего за спину. Вокруг стремительно собирался народ. Странно, ведь пять минут назад на огромной площади прохожих было совсем немного. Сразу на пролетке повезли террориста в Охранное отделение. Задержанный оказался Александром Константиновичем Соловьевым, 1846 года рождения, отставным коллежским секретарем. При аресте первоначально солгал, назвав себя Соколовым. Следствие велось тщательно и быстро, были собраны опытные следователи, в их число попал и Павел. Покушение неудавшееся, но от того не менее значимое. Уже 25 мая открылось заседание Верховного Уголовного суда. О себе Соловьев в первоначальном слове сказал: «Дворянин, тридцати трех лет, крещен в православной вере, но религии не признаю». Преступник своих действий не отрицал, но связь с какой-либо организацией отвергал. К концу дня суд призналего виновным и приговорил: лишить всех прав, в том числе дворянства и подвергнуть смертной казни через повешение. Подсудимый приговор не опротестовал, и 28 мая приговор был приведен в исполнение на Смоленском поле при стечении семидесяти тысяч человек. Гроб с телом казненного отвезен на остров Голодай и там зарыт без отпевания. Народ в храмах молился за императора, злобствовали только сторонники революции, приверженцы идеи убийства царя. Они мечтали разрушить государственную машину, но что взамен? Кто будет руководить страной? У террористов не было ни одного видного экономиста, философа, политика, способного возглавить большую страну. Причем империя постоянно развивалась, и к 1913 году ее ВВП был пятым в мире, а золотой рубль ценился выше доллара, фунта и марки. Ни один арестованный член «Земли и воли» или других обществ не смог сказать, что у них есть план, кандидаты на посты министров. Надеялись, что вместо убитого царя на трон взойдет добрый? Так ничего не изменится, если не изменить строй. Близорукость вопиющая! Немного позже появились и другие течения. Но у анархистов хотя бы был Плеханов, мыслитель и идеолог, труды которого не гнушались изучать большевики. В общем, сделал вывод Павел, движения незрелые, способные привести только к хаосу, бунту бессмысленному и беспощадному, а в итоге к разрушению страны. Запад этого страстно желал. И, начиная крымские войны, мысленно уже отделял от Российской империи Украину, Польшу, Прибалтику, Финляндию и другие земли. После Первой мировой войны империю разорвать удалось, в девяностые – разрушить СССР, благодаря политическому руководству близорукому, не исключено – продажному. И после размышления решил давить всяческие общества и кружки, насколько позволяет служба. Крикуны-горлопаны ответственности за поступки по развалу страны не несут, а он присягу давал. Для кого-то присяга – пустой звук, но для него – всерьез. Не императору присягал на верность, а Родине. Здесь родился, здесь предки живут, это его земля! Правда, были два момента, в которых не хотелось признаваться никому. Первый и главный – не умел ездить верхом. Коней побаивался, знал только – подходить к ним сзади нельзя, могут лягнуть. Даже поговорка вспомнилась по случаю. «К коню не подходи сзади, а к дураку со всех сторон». По долгу службы приходилось пользоваться пролетками. Но жандармерия относилась к конной гвардии. Случись смотр или необходимость какая, опозорится же! Надо бы брать уроки верховой езды, хотя бы в седле сидеть уверенно. И второе – не владел саблей. Конечно, анахронизм, время дуэлей прошло. Револьвером он владел вполне уверенно, потому как служба в армии, пусть и один год, даром не прошла. Вполне может быть, что никогда парадную саблю не обнажит и не применит. Но действия жандарма Коха заставили поколебаться в своем убеждении. Кулаком так сильно ударить невозможно. А клинком плашмя получилось удачно. И Соловьева не зарубил, и травму ему нанес, преступник толком бежать не мог. Уже потом, в Охранном отделении, когда раздевали террориста на предмет обнаружения особых примет – шрамов, татуировок, родинок, видел на спине след от сабли – багровую полосу в два пальца шириной от плеча до поясницы. Соловьев из-за удара не владел левой рукой, при каждом движении мучился, кривился. Позже, вспоминая все события и свои действия, Павел удивлялся. Как будто бы кто-то невидимый давал подсказки, причем вовремя. Нелепость в том, что сам приходил к выводу, как сейчас – о верховой езде. А потом оказывалось – нужно позарез. Провидение или Господь Бог? Или случайные совпадения? Тогда почему не одно? Как ни странно, но Павел чувствовал некоторую ущербность свою по сравнению с другими дворянами. Да, он в свое время пользовался мобильным телефоном, компьютером, телевизором, летал на самолете, путешествовал поездом, в конце концов, знал и применял дактилоскопию, если говорить о своей специальности. И когда попал на полтора века назад, поглядывал на людей слегка свысока. Но было это до регулярного посещения Дворянского собрания. Здесь понял, что гордиться либо кичиться нечем. Дворяне свободно говорили на двух-трех иностранных языках – французском, немецком, латыни, языке мертвом, по его мнению. Мужчины были хорошими наездниками и фехтовальщиками. Но даже не это главное. Был у дворян какой-то стержень, свято чтили долг чести и много чего еще, утраченного ныне. Дворянину, совершившему неблаговидный поступок, руки для приветствия не подавали, отлучали от дома. Кто из нынешних нерукопожатный? Мерзости совершают, запускают руку в бюджет государства и красуются на экранах телевизора. А что до поезда, так даже в эти времена царский поезд не уступал по скорости современным. Паровоз, вроде допотопная машина, а тянул поезд со скоростью сто километров в час, факт установленный. Единственно, каждые пятьдесят километров приходилось делать остановку для бункеровки водой. Не было такого объема знаний, как сейчас, но в уме, отваге, добропорядочности, честности и верности присяге, пожалуй, что и превосходили нынешних. Павел мог сравнить, и счет не всегда был в пользу его современников. Пользуясь небольшим затишьем на службе, Павел стал посещать школу верховой езды, брать уроки фехтования. Причем учитель показывал приемы боя на саблях, шашках и входивших в моду у чиновничества шпагах. Фехтовальные приемы оказались разные. Шпага – оружие больше колющее, а сабля и шашка – рубящее. За три месяца мастером не станешь, но основы фехтования и выездки на лошадях он получил. Может быть, в жизни никогда не пригодится, но знания за плечами не носить. В фехтовании название позиций и движений на французском, как повелось еще давно. Дворянам, обучавшимся языку сызмальства, это не доставляло труда. Павлу приходилось зубрить. Зато в общении с дворянами стал чувствовать себя увереннее. Лето выдалось жаркое. Простолюдины купались в Неве и многочисленных реках города, но вода там была грязной. Павел же нанимал лодочников, коих в городе было не меньше, чем извозчиков, выходил в Финский залив, на южном побережье облюбовал небольшую бухту. Плавал, загорал почти в одиночестве, не считая лодочника. Тот считал – чудит барин. Зачем плыть так далеко, если можно смыть грязь в Мойке или Фонтанке? Кстати, по рекам и каналам иной раз добраться до нужного места было быстрее и сподручнее именно на лодке. А уж когда появились паровые суда, так и поездки в Гельсингфорс стали обычным делом на выходной день. Скорость паровых судов почти не зависела от силы и направления ветра. Как-то летним погожим днем Павел не спеша шел после занятий по фехтованию домой. Легкий ветерок с залива доносил запахи йода, морской соли. И вдруг оклик: – Павел Иванович? Ты! Обернулся – знакомый офицер, начинали служить еще в жандармерии. Потом он куда-то пропал. Особо не дружили, потому Павел не знал, куда он делся. Может, в Москву перевели на повышение. Вспомнил его фамилию, удачно получилось. – Костенков? Какими судьбами? Поздоровались за руки. Костенков в цивильном костюме. То ли со службы ушел, то ли форму снял, дабы внимание не привлекать. – Ну, ты где? Отошли в сторонку, присели на лавочку. – Ныне в дворцовой страже служу, в Петергофе, начальником. – О, так тебя можно поздравить? Небось с императором часто видишься. В каких чинах? – С его величеством вижусь редко, не каждую неделю. До подполковника дослужился. Слышал, ты Владимира получил? – Было дело. И ротмистра дали. В пехоте следующее звание после капитана, соответствующее ротмистру – секунд-майор. А в гвардии, жандармерии – подполковник. Опередил его немного Костенков, так ведь близость к императорскому двору всегда для службы, для чинов полезна. Костенков поднялся. – С удовольствием бы посидел с сослуживцем за стаканчиком вина, да тороплюсь, пароход скоро отходит. А ты приезжай на выходной. Петергоф покажу, посидим. – Ловлю на слове! Договорились на следующее воскресенье, расстались по-приятельски. Через день, в субботу, на дворянский бал. Чувствовал себя Павел намного увереннее, танцевал легко, когда объявляли белый танец, не убегал на первый этаж, в буфет. Даже начал получать удовольствие от вальсирования. Для дам он фигура привлекательная – молод, не женат, хорош собой, офицер жандармерии с перспективой роста, ибо на балы офицеры надевали награды, у кого они были. Если награда боевая, заслуженная, а не за выслугу лет, как у чиновников, то ею гордились. В танцах знакомились, называли имя и фамилию, дворянское звание, иногда адрес. Потому как адрес говорил о знатности рода и положении больше, чем остальное. Мало кто мог позволить себе собственный особняк на Английской набережной или Невском проспекте. Посещения дворянских балов заставляли постоянно чему-нибудь учиться. То танцам, то фехтованию, а ныне и вовсе казус вышел. К Павлу гусар подошел. Знакомым не был, не представлялся, но видел его иногда на балах. Наклонившись к Павлу, тихо сказал: – Корнет Евстафий Павловский, мон сеньор. – Да еще с французским прононсом. И щелкнул каблуками. – Ротмистр Кулишников к вашим услугам. – Дамы вам усиленно сигналы подают, а вы оставляете их без ответа. Нехорошо-с! – Мне? – удивился Павел. Не ответить женщине – некультурно, не благородно, только сигналов не было. – Да вон же сестрица моя подает. У колонны стоит, белое платье. У колонны стояло несколько девиц, о чем-то разговаривали. – Какая из них, сударь? – Вы же только с ней танцевали. Одна из девушек обмахивалась веером, как раз та, с которой он закончил танец. Прекрасно вальсировала, легко. Юная, лет семнадцати. – Моему взору привычнее сигналы прапора или звуки полковой трубы, либо барабанщика, – ответил Павел. Гусар посмотрел на Павла как-то снисходительно и отошел. Черт побери! Опять что-то не знает, упустил! Сошел на первый этаж. У буфета пожилая дама поправляла прическу у зеркала. – Мадам позволит к ней обратиться? – Павел галантно щелкнул каблуками. – Конечно. – У меня вопрос. Какие такие сигналы может подавать веером девушка кавалеру? – Как? Вы не знаете? Ну, это моветон! Павел сконфузился, отошел, потом вообще покинул Дворянское собрание. Однако упрям был, не любил непонятных явлений или действий. Следующим днем, когда закончилась заутренняя служба в церквах, направился в училище танцев. – Добрый день! – поприветствовал его учитель. – Новый танец хотите научиться танцевать? – Вовсе нет. Требуется ваша консультация. Что за знаки подают женщины кавалерам на танцах? – О! Это целый язык! Сигналы подают веером! Ларочка, подай веер! А вы запоминайте. Женщина открытым веером делает взмахи к себе: я хочу с тобой танцевать. Или правой рукой указать закрытым веером на сердце. Знак – я тебя люблю. А если дама дотрагивается закрытым веером до губ, это знак – молчи, тебя подслушивают. Учитель танцев говорил и веером показывал сигналы. Для Павла это было откровением. Ловко придумано! Показ длился полтора часа, и не все еще знаки были обозначены. Павел взмолился: – Я сразу столько не запомню. Давайте закончим в другой раз. Сколько я должен? – Закончим? Скорее продолжим, знаков много. А с вас, сударь, пять рублей за науку. Павел вышел из дома учителя танцев ошарашенный. Так вот зачем дамы, даже в прохладную погоду, когда веер вовсе не нужен, все-таки носят веера с собой. Даже цвет веера играет роль, и у каждой дамы света их с десяток. Красный цвет веера – радость, зеленый – надежда, желтый – отказ продолжить отношения. Все же в мужских коллективах проще и понятнее. Но запомнить знаки придется, чтобы не выглядеть солдафоном. Мелочи, но по ним судят о благовоспитанности дворянина, и пока Павла нельзя причислить к записным ловеласам. Да это же сколько времени надо, чтобы изучить все премудрости? Наверное, это придумали женщины, мужчинам на службе думать об условностях некогда. Видишь врага – убей, преступника – задержи, ребенку или старику помощь нужна – окажи. Мужские дела прямолинейнее, жестче и серьезнее. Балы – это интересно, но главным для Павла была борьба с революционерами. Через информаторов, коими оброс за годы службы, поступили сведения о расколе «Земли и воли». От тайного общества откололось немногим более пятидесяти членов, наиболее радикальной направленности. Если «Земля и воля» вела агитацию среди разночинцев и крестьян, то народовольцы главной целью ставили убийство царя. Среди ее членов были такие социал-революционеры, как Александр Желябов, Софья Перовская, Михайлов, Кибальчич, Гельфман, Рысаков, Фигнер, Морозов, Халтурин, Лопатин и другие. Все молодые, озлобленные, хотя власть ничего плохого им не сделала. Павлу, как только он узнал о «раскольниках», удалось внедрить в группу своего человека, ранее состоявшего членом «Земли и воли», знакомого Желябова. Поэтому информатор подозрений не вызвал и верхушка заговора своих планов не скрывала. Конечно, стукач подпитывался деньгами, как и другие информаторы. Охранному отделению специально выделялись деньги для этих целей. Впрочем, все силовые структуры во всех странах пользуются услугами информаторов. У каждого сотрудника есть свои, им завербованные люди, которые только с ним контактируют, как правило, в укромных местах, чаще на конспиративных квартирах. И оплата агенту зависит от ценности сведений. Как только Павел услышал фамилии народовольцев, сразу понял – дело более чем серьезное. Их фамилиями большевики назовут улицы, пароходы, поставят памятники. Как можно в цивилизованном государстве возвеличивать террористов-убийц? Разговор у Павла с агентом получился интересный. Стукач назвал почти всех членов «Народной воли» пофамильно, сообщил, что во дворце есть подкупленные люди, доносящие заговорщикам о передвижении государя по городу и стране. – Кто? Назови имя, должность! – Не знаю. С ним встречается Перовская лично. – Попробуй проследить за ней, очень важно – кто он? Будет вознаграждение. – Софья подозрительна, как змея! Зачем мертвому вознаграждение? В последнем костюме карманов нет. – Боишься? – Не боятся только дураки. Все же информатор отважился. Несколько дней Павел разрабатывал уже известных членов «Народной воли». Делал запросы в полицию – адрес, откуда приехал в столицу, род занятий. Мелочей в таких серьезных делах не бывает. После теракта революционеры из столицы сбегали, кто-то за границу, через Финляндию или Польшу, другие на родину. Там все знакомо, родня спрячет на далекой заимке, где только с собаками найти можно. А еще затрудняли поиск фальшивые документы на другие фамилии. Например, Халтурин, как выяснилось позже, взял себе фамилию Батюшкова и паспорт имел на нее. Причем документ не поддельный, а настоящий, но украденный. Павел сидел в кабинете, занимаясь справками из полиции, когда в кабинет постучал посыльный от дежурного. – Велено передать, вас спрашивает какой-то пацаненок. – Пацаненок? Где? – Дежурный его пропустил. – Ну хорошо, идем. Павел запер кабинет на ключ. Он всегда так делал, даже если выходил на минуту в соседний кабинет. И следственные дела лицевой частью на стол вниз клал, дабы посторонний не мог прочесть ни фамилию, ни вменяемую статью. Еще Путилин к порядку приучил, дай бог ему здоровья на долгие годы. Как говорит народная мудрость – друга обрести нелегко, еще труднее потерять врага. У Путилина врагов полно – уголовники всех мастей. У Павла их меньше, но с оружием и взрывчаткой и мыслями крамольными. Рядом с дежурным переминался с ноги на ногу мальчишка лет десяти-одиннадцати. – Меня к вам Николай послал, срочно! – Какой Николай? «Николай» был псевдоним информатора, не сразу дошло. И если парнишку послал, значит, дело не терпит отлагательств. – Он сказал, вы за записку деньги дадите, полкопейки. – Давай. – Деньги вперед. Дежурный ухмыльнулся. Дети еще ни разу в жандармерию с делами не приходили. Павел полез во внутренний карман, достал портмоне, выудил копейку. – Держи! Давай записку. На клочке бумаги карандашом короткая запись. «На хвосте. Парень приведет». – Тут сказано, что ты приведешь. – Он так и сказал. Тут недалеко. Поспешили, тем более от Гороховой улицы, где располагалось Охранное отделение, до Миллионной – всего через Дворцовую площадь перейти. Шли быстро, паренек почти бежал. И все же опоздали. Информатор сидел, привалясь спиной к зданию. Правую руку прижимал к окровавленной груди. – Она встречалась со служителем из дворца. Он в эту дверь вошел. – Тебя-то кто ранил? Пока «Николай» собирался с ответом, Павел повернулся к мальчишке: – Найди извозчика, да побыстрей. Будет тебе еще копейка. Паренек сорвался с места. Раненого надо было доставить в госпиталь. – Не знаю. Мыслю – за Софьей приглядывали, вроде охраны, кто-то из «Народной воли». Меня обнаружили, ножом пырнули. «Николай» слабел с каждой минутой. Сейчас бы Павлу в дверь дворца, выяснить у охраны, кто входил последние пять-десять минут. Тот и предатель. Но и информатора бросить нельзя, он важные сведения добыл. Да и не по-человечески, не по-христиански будет. Паренек подкатил на пролетке. Павел обещанную копейку отдал. Вдвоем с извозчиком раненого на пролетку погрузили. – Гони к пересыльной тюрьме! Раненый информатор человек гражданский, не арестован и должен быть помещен для излечения в лечебницу цивильную. Но при пересыльной тюрьме в тюремной больнице доктор Гааз, творящий чудеса. Павел его знал, был высокого мнения о докторе, да и персонал знаком. Ничего никому объяснять не надо. Добрались быстро, с пролетки занесли в приемный покой, сестра милосердия за доктором сбегала. Две минуты и доктор уже в приемный покой входит. – Ну-с, что сей преступник свершил? – Не преступник он, сотрудник. Просто ваш госпиталь ближе всего оказался. – Можно сказать – повезло! В операционную его и побыстрее. А информатор уже сознание потерял. Павел на этой же пролетке к Зимнему дворцу, в двери вошел, на какие «Николай» указал. Входов во дворец было много. Парадный для царской семьи, несколько личных, выходящих на набережную Невы, на Дворцовую площадь. А еще для чиновного люда, просителей. Отдельно – двери для обслуживающего персонала, вроде истопников, прачек, кухарок. Их штат до сотни доходил. Сразу за дверью двое из дворцовой стражи. Павел попросил: – Вызовите начальника караула. Спорить с жандармом не стали. Один из стражников ушел и вернулся с подполковником. Павел представился. – Что вам угодно? – Список всех, кто выходил и входил за последний час. – Подавайте письменное прошение по инстанции на имя начальника дворцовой стражи. Вскипел Павел, хотел подполковника за грудки схватить, но сдержался. – Можно вас в сторону? Отошли по коридору, Павел голос приглушил: – В эту дверь от получаса до часа назад вошел один из служащих дворца, который злоумышляет заговор против государя. Мой человек, следивший за вероятным исполнителем, был тяжело ранен и я увез его в госпиталь. В случае покушения на императора вы попадаете в круг сообщников, поскольку тормозили следствие. Сегодня же я подам начальнику Отдельного корпуса жандармов рапорт. Извольте назвать ваше полное имя, отчество и фамилию. Подполковник слегка побледнел. Обвинение могут предъявить серьезное. В таком случае не только должность потерять можно, но и отправиться в ссылку. Офицеры дворцовой стражи, как и нижние чины, получали повышенное жалованье, подарки от государя и государыни на день тезоименитства и прочие привилегии. Спесь с подполковника сразу слетела. Столь жестко с ним не разговаривали давно. – Я сомневаюсь, что кто-либо из служащих при дворце мог пойти на сговор. – А вы укажите свои сомнения в докладной. Глядишь – примут во внимание. Подполковник явно испугался. Все, что он говорил, оборачивалось против него. – Хорошо. Смена караула через… – подполковник достал из часового карманчика брюк часы, щелкнул крышечкой, – …час. Я сам лично опрошу обоих. – По отдельности каждого и сейчас. Я подожду. – Неужели дело столь спешно? – Более чем. До сих пор покушения на государя были совершены террористами-одиночками, неудачниками, не умевшими толком обращаться с оружием. Поэтому в дворцовой страже, армии, гвардии никто в осуществление планов физического устранения императора не верил. Обеспокоено было только Охранное отделение, знавшее о росте революционных настроений в обществе, Корпус жандармов и полиция. В последующем покушения будут устраиваться разными обществами, на более серьезном уровне, целой группой, с применением взрывчатки, с многочисленными жертвами, что террористам на руку. Чем больше жертв, тем сильнее отклик в обществе. Бомбистам хотелось потрясти страну до основания. Не понимали, что обломками придавит их самих. Причем право убивать им неугодных оставляли только за собой. Когда немного позже казнили повешением Александра Ульянова за покушение на другого государя, братец его, Владимир, поклялся приложить все силы для свержения самодержавия. И сверг, втянув страну сначала в братоубийственную гражданскую войну, потом в раскулачивание. Дальше убивали свой народ – через голодомор, репрессии – уже его последователи. Подполковник сменил караул, сам стал опрашивать караульных в своем кабинете, причем в присутствии Павла. Дошло, чем может обернуться для него упрямство и бюрократия. Список оказался коротким, всего восемь человек. Павел пробежал глазами бумагу. – Здесь не указаны должности. Начальник караула стал диктовать, Павел записывал против каждой фамилии. Подполковник служил давно и знал всех служащих в лицо, не говоря о должностях. Все желающие служить во дворце проходили строгий отбор и, как правило, служили долго. Да и натирать воском паркет во дворце значительно легче и прибыльнее, чем быть кузнецом на Путиловском заводе или каменщиком на стройке. Записал все должности. Что-то не получалось. Все прошедшие через эту дверь имели должности простые – прачка, садовник, плотник. Эти люди доступа к планам поездки государя по городам российским или выездов в город, скажем – на праздничный молебен в Александро-Невскую лавру, не имели. А раз так – и информаторами народовольцев быть не могли. Тупик какой-то! Если караульные не врут, не покрывают кого-то, то лазутчика нет. Но Николай следил за Перовской, и Софья с кем-то встречалась. Надо разбираться, в первую очередь побеседовать с самим информатором – как выглядел человек? Мужчина или женщина, в цивильном платье или в униформе, сколько лет? И остается только молиться, чтобы раненый выжил. Он ведь еще может описать того, кто ударил его ножом. Было бы совсем славно повязать всех. Народовольцам пока обвинение предъявить сложно. Умысел к делу не пришьешь, только действие. Не только Павел был раздосадован легкостью российских законов в отношении революционеров. Он вовсе не жаждал крови, но за само членство в разных тайных обществах, по его мнению, уже надо было ссылать в Сибирь. Мягкость к потрясателям устоев приведет в итоге к большой крови, свержению строя, переделу мира. Как писали позже большевики – из искры возгорится пламя! Из дворца Павел направился в полицию. В картотеке на людей из списка дворцовых служителей ничего порочащего не нашли. Да и нелепо было, если бы нашли. Таких на службу во дворец не взяли бы. И биография должна быть чиста, и поручитель обязательно должен быть, и околоточный надзиратель ни в чем предосудительном уличить кандидата не мог, скажем – в карточной игре, приверженности к вину и прочим страстям. Так что Павел получил вполне ожидаемый результат. Теперь оставалось набраться терпения, когда поправится информатор. «Стукач» из дворца сообщил Перовской, что царь с семьей собирается выехать на юг, в Крым, в Ливадию. Сразу была сформирована группа и направлена под Одессу. В состав ее входили Кибальчич, Н. Колодиевская, М. Фролейко, Т. Лебедева, Фигнер. Причем динамит решили изготовить на месте. Сотрясение при перевозке могло привести к детонации самодельной взрывчатки, опасались несчастного случая. Заранее была составлена схема железных дорог, выбраны удобные места для закладки динамита, на повороте пути или возвышенном месте. Случись взрыв, паровоз и вагоны полетят под откос, жертв не избежать. Если бы поезд направился по другому пути, через Александровск, туда под фамилией Черемисов направился Желябов с группой А. Якимова, И. Окладский. Они купили участок земли рядом с железной дорогой, якобы для строительства кожевенного завода. Тогда земельные работы не вызвали бы интереса и вопросов. Роют землю? Так это изыскательские работы, цех кожевенный будут строить. Под рельсы заложили почти пудовый заряд взрывчатки, искусно замаскировали. К заряду провели траншею, в нее уложили провод к электродетонатору, заранее купили батарею. Царь выезжал на отдых двумя поездами. В одном сам самодержец и его семья, прислуга, вагон-кухня. Во втором поезде следовали чиновники дворца, офицеры связи. Поезда должны были следовать друг за другом с малым промежутком, остановки только для бункеровки водой и углем. Вода требовалась каждые пятьдесят-шестьдесят километров, уголь в два раза реже. Несмотря на несовершенство паровозов, скорость они развивали приличную, до ста километров в час, и оба императорских поезда продвигались быстро. Император с семьей уже отдохнул и возвращался в столицу. От неустановленного информатора в царском окружении террористы знали о порядке следования поездов. Павлу не удалось поговорить с Николаем. После проведенной операции информатор прожил двое суток и, не приходя в сознание, скончался. В ноябре, восемнадцатого числа, вечером, когда вдали показались огни паровоза, а за ним ярко освещенные окна императорского поезда, Желябов сам занял позиции у железной дороги. Приближался час народного возмездия, он волновался. Исторический момент. Когда поезд поравнялся с ним, он замкнул цепь. Однако взрыва не произошло. Батарея за время долгого ожидания разрядилась, об электричестве понятия у террористов были смутные, и поезд благополучно проследовал далее. Но заговорщики предусмотрели, как им казалось, все варианты. Третья группа, во главе с Софьей Перовской, решила заложить бомбу под рельсы у Рогожско-Симоновской заставы. Вместе с Софьей был Лев Гартман. Под видом супружеской пары Сухоруковых они приобрели дом рядом с железной дорогой, недалеко от Рогожской заставы. Железная дорога в этом месте патрулировалась обходчиками и конницей. К террористам приезжали под видом гостей народовольцы, по ночам, стараясь не греметь инструментом, вырыли яму, заложили динамит, успели до прохода обходчиков тщательно замаскировать. Но и Павел принял меры. О том, что взрыв все-таки произойдет, он помнил из истории. За несколько дней до возвращения царя он выехал в Харьков. Причем имел при себе письмо от главноуправляющего Отдельным корпусом жандармов Александра Францевича Шульца, где четко значилось, что предъявителю письма дозволялись любые действия для государственной надобности и все чиновники, независимо от принадлежности к министерствам, обязаны оказывать всяческое содействие. Такие письма появлялись и позже, при советской власти уважительное прозвище получили – «вездеход». В первую очередь из-за того, что оно открывало все двери. Конечно, получить такое письмо стоило многих трудов. На письменную просьбу о командировке и письме Шульц вызвал Павла к себе в кабинет. – Ротмистр, у вас есть какое-то подозрение? – Так точно! Был у меня информатор среди бомбистов, он сообщил о возможном теракте. – Что значит был? – Убит заговорщиками. Шульц задумался. Главноуправляющий, так официально называлась его должность, оперативником или следователем не был. Военный чиновник, не более, но инстинкт самосохранения был. Если дать письмо – риску никакого. Случится покушение, так он всячески работал, человека в командировку послал с полномочиями. А не пошлет и случится несчастье, все стрелки на него переведут, ибо Охранное отделение предупреждало. – Хорошо, вы получите письмо. Но желательно, чтобы государь о наших действиях не подозревал. – Постараюсь, ваше сиятельство. – Получите в канцелярии завтра. – Спасибо. Уф! Сложно разговаривать с начальством, которое не в теме. Следующим днем получил все документы и выехал. В запасе у Павла было несколько дней. Конечно, лучший вариант арестовать Перовскую и ее группу, но она скрывается под другой фамилией, которую Павел не знал. Многие ли из нас, исключая профессионалов, знают детали исторических событий? Зачастую только канву. Павел не был исключением. По прибытию в Харьков направился в Охранное отделение, попросил содействия. Просьба встретила понимание. В Харькове террористы регулярно устраивали теракты – то в губернатора стреляли, то убили начальника полиции. Павел объяснил ситуацию. – Думаю, в окружении государя есть предатель, который информирует заговорщиков о планах и маршрутах передвижения царя. – Не может быть! – хлопнул по столу ладонью главный городской жандарм. – К сожалению, установлен факт, но не виновное лицо. – Сделаем все от нас зависящее! – заверил жандарм. – Схема железнодорожных путей есть? – Сейчас будет. Жандарм позвонил в колокольчик, явился секретарь. – Карту железных дорог! Когда секретарь вышел, начальник Охранного отделения спросил: – Полагаете, заговорщики будут стрелять через окно вагона? – Берите выше! Они хотят взорвать поезд, предполагаю, недалеко от Москвы. У начальника Охранного отделения вырвался вздох облегчения. За взрыв поезда близ Москвы отвечать придется начальникам полиции и жандармерии Москвы. – Тогда почему вы прибыли к нам? Уже у начальника и лицо разгладилось, до того хмурое. – Государь путешествует двумя поездами. Второй – его, где он с семьей, а в первом чиновники, дворцовый люд. Предлагаю переставить составы местами, первым пустить поезд со свитой. – Государь может воспротивиться, вы знаете его характер лучше меня. Насчет характера государя слухи доходили, причем разного свойства. Павел привык доверять только себе, слухи зачастую бывают лживые. – Надо сделать так, мотивируя поломкой, скажем, паровоза. – Управляющий двора распорядится тут же заменить паровоз. – Харьков не Санкт-Петербург, в депо может не оказаться готовых паровозов. Подготовить к поездке паровоз – дело долгое, на несколько часов. Забункеровать водой и углем, поднять пар до нормальных величин, вызвать из дома паровозную бригаду. Два-три часа займет такая подготовка. И этого было даже много. Всего лишь требовалось поменять поезда местами. Заговорщики от информатора знали, что царский поезд идет вторым. Так было всегда. И даже если информатор узнает о перестановке, сообщить заговорщикам не сможет. Радиостанций, как и телефонов – нет. – А если взрыва не будет? И наш обман вскроется? Ох, не сносить нам головы! – Не сносить, – кивнул Павел. – Но только в том случае, если взорвут царский поезд. Постучав, вошел секретарь с картой. Расстелив ее на столе, склонились. Павел не думал, что путей еще так мало. Полагал – подыщут обходной вариант. От Харькова до Москвы никаких параллельных железных дорог нет, в стране они только начинали развиваться, не все губернии были связаны между собой «чугункой». А, учитывая состояние гужевых дорог, становящихся непроезжими в дождь, ситуация скверная. Случись война, резервы перебросить из глубины страны к границе затруднительно будет. В Древнем Риме дороги были мощены камнем еще до нашей эры. Причем связывали все города провинций. Делали на совесть, толщина доходила до метра. И погодные условия на скорость передвижения не влияли. Многие дороги до сих пор уцелели. Судя по карте, пустить царские поезда в обход не получится. – Надо провести встречу с начальником депо и начальником станции, – вздохнул жандарм. – Лучше бы еще подключить начальника железной дороги, для верности. И лучше перебдеть, за излишнее усердие не накажут, если речь идет о жизни государя. – Это так. Ладно, я попробую организовать встречу. Об отправлении поезда из Крыма еще не телеграфировали. Единственным скорым способом связи на тот момент был телеграф, телефон появится уже позже. Разговор с железнодорожным начальством на следующий день выдался тяжелым. Павел о готовящемся покушении не говорил, попросил задержать первый поезд под любым предлогом, пустить вперед поезд с государем. Конечно, была у него мысль пустить похожий состав, но без людей. Железнодорожники сразу отвергли. – Вы сами вагоны царского поезда видели? Нет у нас похожих. Вагоны царского поезда Павел не видел, железнодорожники сказали, что заграничные, по пульмановскому проекту. – Нет, поезд с государем первым не пустим. Иначе осерчает император. Скажет – порядка нет, коли паровоз у свитского поезда сломался. Никак не можно! – Приоткрою карты. Заговорщики, злоумышляющие против государя, хотят устроить крушение. И случись оно – вы пойдете под суд, я вас предупреждал. Оторопели чиновники, меж собой шушукаться начали, как половчее обыграть задержку. Потом кивнули. – Коли так, все обустроим. Но не больше чем на час. – Не только задержать поезд надо, впереди него царский поезд пустить. Вагоны обоих поездов внешне одинаковы, строились на одном заводе, только по внутреннему устройству отличались. У царя и личный кабинет, и спальня для него и семьи, и столовая. А еще вагоны для охраны, кухня, камердинеров и прочих. Не будет же государь сам чистить сапоги или стричься. А еще через день начальник Охранного отделения обрадовал: – Поезд уже вышел. Приказано обеспечить проход. На перроны вокзалов выставить жандармов и полицию. – Вы бы еще к моменту прохода поездов через станции убрали горлопанов, скажем – в кутузку на сутки. Причину всегда найти можно. – Не в первый раз, знаем. Советы столичного коллеги харьковскому жандарму не понравились. Да оно бы и с любым так было, доведись что. Павел не настаивал. Если и пошумят, так на большее не отважатся. Кто много говорит – мало делает. Наиболее опасны молчуны. Если молчун враг, то это серьезный враг, а если друг, то не продаст. Командировочная жизнь Павлу не нравилась. Не из-за бытовых неудобств, это временно. А из-за незнания местных условий, что для его службы важно. Где вокзал, где другие присутственные места? И каков специалист, с которым контактируешь? Через сутки, ближе к вечеру, на вокзал города с получасовой разницей прибыли два поезда. Первый – со свитой и багажом, через полчаса царский. На вокзале уже и Павел, и начальник местной охранки и железнодорожное начальство. Городское начальство у вагона – кабинета царя в рядок встали, верноподданническое рвение являют. Павел с Валентином Евстафьевичем, как звали начальника депо – к паровозу. Проинструктированные деповским начальством осмотрщики уже ходили вокруг паровоза, осматривали подвижные части. Один и скажи: – Букса греется, надо подшипник менять! Подшипники на железной дороге тогда были не качения, на шариках, а скольжения, залитые баббитом. Ныне такие на автомобильных двигателях применяются – на шатунных и коренных шейках коленвала. Неисправность почти массовая, устраняется за час. Поддомкратить ось, вытащить из буксы подшипник, поставить новый, залить масло и снять домкрат. Доложили начальнику свитского поезда. Все же задержка. По установленному порядку первым идет свитский, затем с промежутком в полчаса – царский. Доложили государю. Надо знать его характер: нетерпелив. Александр II распорядился отправляться, в Москве его ждали дела. А свита и багаж прибудут с небольшой задержкой. Вагон-спальня государя был вторым после паровоза. Поезд отправился в путь. Начальник охранки и железнодорожники платками утерли лбы, хотя в ноябре уже не жарко. Ремонтом занимались суетно. Видимость создавали, получилось долго. Павел показал письмо от главноуправляющего жандармерии начальнику поезда. Нехотя тот согласился взять Павла до Москвы. В первых трех вагонах находился багаж. Так делали специально. На ходу сильнее всего раскачивает и болтает первый и последний вагоны поезда. От нервного напряжения, усталости Павел откинулся на спинку и сразу уснул. Когда проснулся – за окнами была темнота. Поезд шел быстро, стыки рельсов под колесами стучали часто. – Мы где? – спросил Павел у попутчиков. В вагоне тихо, кто-то спать лег, другие забавлялись игрой в карты. – Через час Москва должна быть, – лениво сказал мужчина в цивильном. На службе, во дворце, все ходили в униформе. Для каждой службы – свой крой и цвет. Только те, кто трудился в обширных подвалах – прачки, слесари, столяры, работали в своей одежде. В вагоне полумрак от масляных фонарей. Павел за свою службу в сыске, в жандармском корпусе, уже многое повидал. И убитых людей, и разорванные динамитом тела, и он стрелял в преступников, и в него стреляли. Полагал – нервы у него крепкие. А сейчас ожидание взрыва нервное напряжение до предела довело. Мужчина в коридоре уронил на пол стакан с подстаканником, так Павел вздрогнул всем телом. Он сейчас рисковал точно так же, как и все люди в поезде. Но они не знали о грозящей опасности.Глава 8 …Словно дикого зверя
Сильный и резкий хлопок грянул мощно. Вагон затрясло, он стал заваливаться на бок. Павел морально к событию был готов, ухватился за поручни, ногой в полку уперся. Вагон с грохотом упал на бок, его протащило по инерции. Какофония звуков – треск ломающихся деревянных деталей, хруст сминаемого железа, звон бьющегося стекла, журчание льющейся из больших кипятильников воды, крики испуга и боли. Потом тишина и клубами пыль, сильный запах горелого. Это вонял самодельный динамит. В горле першило. – Все живы? – крикнул Павел. И не узнал свой голос – сиплый, низкий. Откашлялся. Стали откликаться: – Целы. У Матвея Филипповича, похоже, рука сломана. – Помогите ему выбраться. Вагоны надо покидать, от светильников может приключиться пожар. Погибнуть в огне – жуткая смерть. Павел выбрался на насыпь в числе первых, потом помогал другим. Затем пошел осматривать место происшествия. Бомба взорвалась под вторым вагоном, его сильно повредило. Фактически осталась железная рама и торцевые стенки, все остальное разодрано. Если бы поезд был царский, шансов уцелеть в этом вагоне кому-либо не было. Паровоз устоял на рельсах во время взрыва, он успел пройти место подрыва, стоял, пыхтел. Еще пять или шесть вагонов валялись на боку, а еще несколько тоже устояли на рельсах, они были в хвосте поезда. Видимо, в шоке после взрыва до Павла не сразу дошло – бомба приведена в действие вручную, контакты замкнуты или Перовской, или Гартманом. Если они еще здесь – шанс арестовать. В полусотне, может быть подальше, метров виднелся небольшой дом. Он побежал туда. Двери раскрыты, на столе горит масляный светильник. Шагнул к печи, дотронулся рукой – еще теплая. Подосадовал на себя. Бомбисты только что, десять-пятнадцать минут назад были здесь, и у него был шанс их арестовать или застрелить при сопротивлении. А он принялся помогать прислуге покинуть вагон. Своим служебным делом надо было заниматься, а не мать Терезу изображать. Выскочил из дома на дорогу. Влево-вправо посмотрел, никого не видно, не слышно стука копыт или колес. Конечно, разве террористы будут ждать? Полюбовались взорванным поездом и постарались побыстрее исчезнуть. Полагали – убили царя! А раз так, то вскоре здесь будет полно полицейских и жандармов, Москва недалеко. Еще хотелось им похвастать перед своими единомышленниками, что теракт прошел удачно, царь убит.Утром в Москве уже вышли газеты, где были небольшие заметки о крушении поезда с царской свитой. О ранении или гибели царя ни слова. Павел добрался до города пешком уже к рассвету. Сразу к дежурному по станции, но на железной дороге о крушении уже знали. Начальник дороги выслал специалистов определить причину. Павел причину знал. Было бы хорошо сразу после взрыва оцепить место крушения силами солдат из близлежащей воинской части, да где их искать в темноте. А сейчас уже поздно, бомбисты в город наверняка успели добраться раньше Павла. Промашка вышла, Павел был близко к бомбистам и не смог их взять. Императору о взрыве поезда доложили утром. Александр расстроился, вскричал: «Почему они преследуют меня, словно дикого зверя?» Павлу пришлось задержаться в Москве на несколько дней. Начальнику московского отделения Охранки предъявил письмо главноуправляющего и был допущен к материалам дела. Внимательно изучил протокол осмотра места происшествия, переписал фамилии и должности всех пассажиров поезда. Пока сам не знал, зачем. Неплохо помог следствию, назвав по памяти несколько фамилий из организации «Народная воля». К моменту взрыва в ней уже состояло около пятисот членов, и ряды почти ежедневно прирастали все новыми добровольцами. Сильно проредить ряды смог подполковник санкт-петербургского Охранного отделения Судейкин Георгий Порфирьевич. В 1882 году, уже после казни группы заговорщиков, участвовавших в убийстве царя, он смог завербовать народовольца С. П. Дегаева, знавшего многих революционеров. Прошли массовые аресты и суды. К сожалению, был убит в 1883 году. Тот же Дегаев сознался товарищам в предательстве. На конспиративную квартиру жандармерии, где жандармы встречались с информаторами, подослали убийц. Взрыв, впервые примененный заговорщиками, наконец насторожил все службы, от дворцовой охраны до полиции. Были ужесточены требования к охране государя и дворца, однако, как показали последующие события – недостаточно. Но это касалось спецслужб. Чиновники пребывали в благостном заблуждении, что и они и государь находятся в безопасности на своей земле. Не война, чай! Но скрытая от глаз война своих со своими уже началась. Заговорщики всех мастей не понимали, что толкают страну к хаосу, к перевороту, к большой крови. Революционеры перешли от террора индивидуального, когда покушения совершались одиночками, причем неподготовленными должным образом, к террору массовому. Взрывы бомб должны были убить не только царя, но и окружающих. Заговорщики считали, чем больше жертв будет, тем лучше. Потрясти Российскую империю до основания, развалить! Как полагали террористы – освободить от царских оков. Ипоэты поддались. Писали:
Глава 9 Смертельное ранение
Постепенно Павел начал привыкать к новому месту службы. Народ в его дивизион подобрался хороший. А все благодаря отбору. И по физическим данным отбраковывали, и пьющих или картежников. Служба не за письменным столом, а большей частью на свежем воздухе. И навыки, которые Павел внедрял, пригодились. На широкую Масленицу, на гуляния народные, несколько революционеров начали выкрикивать лозунги, хулящие царя и чиновничество. Павел не знал, как живут крестьяне, но видел, как рабочие. Вполне прилично. Кто зарплату не пропивал, пили чай с сахаром, ели мясо, ходили в сапогах, а не лаптях. Промышленникам волнения на заводах и фабриках не нужны. Поэтому в заводских столовых цены копеечные, для детей есть детские сады. Павел, как узнал, сильно удивился. И школы фабриканты строили, и больницы и пансион по инвалидности выплачивали, коли травму на производстве получали. Конечно, фабриканты мизантропами не были, копейку считать умели. Но и понимали – голодный работник не выгоден для завода. Народ на гуляниях подвыпил, да раззадорен кулачными боями был, когда мужики стенка на стенку. На таких массовых мероприятиях всегда и полиция есть, и жандармерия. Только в сторонке стоят, чтобы народ не раздражать. Но Павел главных зачинщиков узрел. Сразу команду вахмистрам отдал: – Ты, Леонтий, вон того мужика, в синем зипуне, потихоньку выведи из толпы. Пеший, два-три жандарма. А ты, Сафон, вонтого, в синей косоворотке, красномордого. – Есть! Протиснулись сквозь толпу, а около смутьянов уже сочувствующие. Но выволокли аккуратно, без эксцессов. И потихоньку утихомирилась толпа. Кто к столбу подался, на вершине которого приз – сапоги. Да достать непросто. Столб еще с вечера водой полит, тонкая ледяная корка на нем. И руки и ноги скользят, вниз мужики падают, едва взобравшись до половины под хохот и улюлюканье толпы. Другие к качелям идут. А кто-то в обжорный ряд, где пироги и пышки продают, да сбитень, да кашу гречневую, обильно сдобренную мясом и льняным или конопляным маслом. А не хочешь есть – выпей водочки али вина, а детишкам сахарного леденца на палочке. Потому и широкая Масленица, что гуляй – не хочу. Для публики, проживающей в центре, гуляние проводили на льду Невы, между Зимним дворцом и Петропавловской крепостью. В феврале еще морозы крепкие стоят, лед толстый. Вроде бы в центре народ приличный. А все равно на Масленицу пьянка, драки. Государь после взрыва во дворце и женитьбе на любовнице остерегаться покушений стал, дворец покидал реже и всегда с охраной. Ежели прогуливался по саду, то полицейские сначала выпроваживали людей подозрительных, да и сопровождали. Если выезжал в карете, так обязательно в сопровождении конных казаков. Вид у них своеобразный, в руках пики. Лихие наездники, хорошие воины, но для охраны нужны другие качества, тут бы жандармы дивизиона в самый раз были. Между тем заговорщики планов по уничтожению царя не оставили. Царь часто проезжал одним маршрутом – от Зимнего дворца по Гороховой улице до Царскосельского вокзала, откуда поездом в Царское Село. Места там тихие, красивые, а главное – княгиня там. В Зимнем ей не нравилось, казалось – везде витает дух умершей царицы. У заговорщиков сразу возник план – в момент проезда кареты взорвать Каменный мост на Екатерининском канале. Для осуществления придумали хитрость – новомодные гуттаперчевые подушки. Гуттаперча – прообраз резины. Еще в августе 1880 года, когда Охранное отделение уже ликвидировали, террористы спустили на воду гуттаперчевые подушки, закрепив на них семь пудов динамита. По современным меркам весом 112 кг, вполне достаточно, чтобы разрушить мост. Однако заговорщики умели изготавливать динамит, но не знали, что для усиления поражающего действия надо добавить металлическую оболочку или железные предметы, вроде шариков. К плоту, принайтованному к берегу, были подведены провода. Стоило только подсоединить к ним гальваническую батарею, как последует взрыв. Поскольку заряд мощный, а провода короткие, у взрывника шансов уцелеть не было. Подрыв был намечен на 17 августа. По сведениям информатора из дворца, на этот день император намеревался выехать из столицы в Крым. Исполнителями были Андрей Желябов и Макар Тетерка. Покушение сорвалось по нелепой причине – Макар проспал, ибо не имел часов. Кучу денег истратили народовольцы на надувной плотик, на динамит, гальваническую батарею и провода, а про часы забыли. Кстати, батарея стоила приличных денег, потому как в России не производилась. Государь в Крыму собирался жить продолжительное время, обычно до середины осени. В этот же день пришлось заговорщикам и плот с воды убирать и динамит. Причем, ввиду несовершенства технологии, динамит мог рвануть в любой момент, стоило его уронить. Подрывы в самодельных лабораториях по изготовлению взрывчатых веществ не были редкостью. И пальцы бомбистам отрывало, и убивало. Мало того, иной раз разрушались квартиры, гибли соседи. О безопасности окружающих никто не думал. В это сорвавшееся покушение революционеры снова получили информацию о выезде царя через «стукача». Не из-за сочувствия идеям народовольцев доносил информатор, а ради денег. Жажда наживы оказалась сильнее совести, долга. Самое смешное, но сведения о предателе из дворца за деньги «слил» в жандармерию народоволец. Сведения о нем Павел узнал в августе, за несколько дней до ликвидации Охранного отделения. Какое-то время обида была, ведь наработок было много, рукой махнул. Позже, уже зимой, об информаторе из Зимнего вспомнил. Фамилию знал, адрес. В августе никаких компрометирующих сведений не было, кроме доноса. Для суда – мало, доказательства нужны. Но история эта не давала Павлу покоя. Сначала сам, в свободное от службы время стал следить за домом подозреваемого. Главное – увидеть, как выглядит. А как увидел – словно сфотографировал. Зрительная память у Павла отменная. Через дворцовую стражу выяснил, где и кем служит, через какой вход входит-выходит. К тому времени у Павла появились в эскадроне не то чтобы любимчики, но доверенные люди из сообразительных. Одному из них показал, не привлекая внимания, прислугу. Предатель служил официантом. Зачастую на прислугу хозяева внимания не обращали, вели разговоры, для чужих ушей не предназначенные. Но челядь вовсе не мебель. Хорошо, если только слушали, а то ведь передавали третьим лицам. И официант был в курсе ближайших планов государя. Прошла неделя, и к Павлу после ежедневного построения подходит жандарм. – Человек из дворца встречался с женщиной. – Что в этом удивительного? Каждый человек может встречаться с женщиной. Может, любовь у них. – Нет! Он вышел из дворца, отошел до Конюшенной, там его дама ждала. Поговорили минут пять, он ей бумажку отдал и разошлись. – Хм. Вроде как деловая встреча. – И я о том же! Проследил я ее. Непростая женщина, перепроверялась, не следит ли кто за ней? – Ты не спалился? – Как можно, ваше благородие! Не первый день в жандармах. – Не тяни. Кто она? Адрес? – На Тележной, в самом конце улицы, сорок седьмой дом. В доме четыре квартиры. Выяснить не смог, побоялся, что заметит. Дама на учительницу похожа, лицо строгое. – Благодарю. Вот тебе рубль. Лицо служивого просияло. Для нижнего чина рубль серебром – деньги. Павел сам решил проверить, кто в сорок седьмом доме живет. Нашел околоточного надзирателя, попросил список жильцов интересующего дома. Пробежал лист бумаги глазами. Фамилии Перовской не было. На самом деле это была она, но под чужой фамилией и с фальшивыми документами. Но лакея из дворца следовало на время вывести из игры. Может быть, в записках маршруты поездок государя и дни выездов, а может – подворовывал, передал список посуды, что стырил. Лакеи и прочая челядь были замечены и в пьянках, и в кражах. Когда ловили с поличным, со службы изгоняли. И все же предатель он, народоволец не лжет. Стал придумывать план устранения. Лучший вариант – нанести ранение или увечье. Павлу предателя не было жалко. С его помощью, этого Иуды, произойдет покушение и будет множество жертв, в том числе случайных. И, следовательно, руки предателя в крови, хоть он сам лично не стрелял, не бросал бомбу. Несколько дней доверенный жандарм следил за домом. Выходил лакей всегда в одно время – шесть часов пятнадцать минут утра. Это облегчало задачу. И лучше всего, не бросается в глаза, выглядит, как несчастный случай, это наезд телеги или пролетки. Утром свидетелей мало, а может, и никого не будет. Павел договорился с извозчиком арендовать на два дня пролетку и лошадь. – Ваше благородие, я сам вас доставлю куда надобно. – Никак невозможно-с! Я с дамой замужней, опасаюсь скомпрометировать. – Чего? Извозчик последнего слова не понял, но уяснил суть. Павел, понятное дело, в штатском был и маскараде – бородка, парик, очки. Извозчик задаток получил изрядный, за такие деньги неделю работать надо. – Согласен. – Как кобылу зовут? – Зорька. Вечером Павел приехал домой на пролетке, выпряг лошадь, завел в дровяной сарай. Сена не было, насыпал полведра овса, специально покупал. Утром накормил, напоил животину, морковку дал, запряг. Доехал до адреса быстро, встал за углом. Как только лакей вышел из дому, тронул экипаж. А потом хлестанул кобылу. Фыркнула возмущенно, но погнала. Лакей обернулся в последний момент. Слишком быстро пролетка приближалась, необычно. Лихачили купцы, обычно после трактира или по праздникам, но всегда это было во второй половине дня. Удар! Тело лакея отлетело к забору. Дома здесь не большие, доходные и частные, в один этаж. Павел обернулся. Лакей был жив, шевелился, пытался встать и падал. Позже Павел узнал, что лакей сломал ногу и несколько ребер. Но главное – несколько месяцев на службу не выходил. После выздоровления прихрамывал и был переведен подальше от государя, полотером. Паркетные полы натирали регулярно воском. Павел успокоился. На какое-то время он вывел из строя информатора заговорщиков. Кроме того, новая служба поглощала все время. Однако после ряда неудач народовольцы не смирились, неудачи их только раззадорили. Когда государь вернулся из Крыма, за ним стали наблюдать. В течение трех месяцев шесть человек ежедневно следили за Зимним дворцом. Вскоре уже составили маршруты. Государь регулярно, по выходным, посещал разводы воинских караулов в Михайловском манеже. Путь от Зимнего пролегал по Невскому проспекту, затем Малой Садовой улице. Впереди кареты скакали казаки из лейб-гвардии Терского эскадрона собственного Его Императорского Величества конвоя. Сзади на пролетках царя зачастую сопровождали начальник охранной стражи капитан Кох, кто-либо из высокопоставленных полицейских, другие лица. Причем каждый в своей пролетке. Зимой это были сани. Замыкали царский поезд казаки, общим числом до десятка. Царской каретой управлял лейб-кучер Фрол Сергеев, рядом с ним на козлах сидел ординарец унтер-офицер Кузьма Мачнев. Обычно царский поезд ехал быстро. Из манежа возвращался государь по набережной Екатерининского канала. Здесь, на повороте от Михайловского театра на набережную поворот был крутой и узкий, и карета, как и поезд, сбавляли ход, кучер придерживал коней. Перовская, сама несколько раз наблюдавшая за проездом царского поезда, эту особенность отметила, решила – самое удобное место для покушения здесь. Сразу на исполнение было решено задействовать для верности несколько вариантов. В начале декабря 1880 года Анна Якимова и Юрий Богданович под видом супружеской пары и фамилией Кобозевы сняли помещение под сырную лавку в полуподвале дома номер восемь на Малой Садовой, на углу с Невским проспектом. Под видом ремонта туда приходили заговорщики и из лавки делали под мостовой галерею для закладки бомбы. Работа тяжелая, а хуже всего, что по ночам приходилось выносить в мешках землю. Подготовкой руководил Андрей Желябов. На случай, если бы бомба не сработала, что уже случалось, был запасной вариант. Отобрали несколько человек, способных метать бомбы, физически сильных молодых мужчин, решившихся на самопожертвование. Если государь поедет другой дорогой, они должны будут бросить в карету бомбы. Шансов уцелеть при этом самим мало. А и уцелеют, так казаки конвоя зарубят. Если и после взрывов царь уцелеет, то сам Желябов должен запрыгнуть в карету и заколоть Александра кинжалом. В конце января определились четыре метателя бомб – Игнатий Гриневецкий, Тимофей Михайлов, Иван Емельянов и Николай Рысаков. Им дали доступ на конспиративную квартиру Николая Саблина и Геси Гельфман на Тележной улице, дом 5. Там Кибальчич читал им лекции об устройстве и применении бомб. Подготовка набирала обороты, но жандармы арестовали, причем случайно, народовольца. Давили морально, обещая за участие в заговоре скорый трибунал и виселицу. А в случае сотрудничества приговор помягче – ссылку и срок небольшой. Сдал народоволец товарищей, и в январе один за другим жандармы арестовали членов исполнительного комитета «Народной воли» Александра Михайлова, Андрея Преснякова, Николая Морозова, Александра Баранникова. А за два дня до покушения и Андрея Желябова. Желябов с группой метателей в тот день с утра выехал за город, под Смольный монастырь, для испробования бомбы, причем самими метателями. Бомбы состояли из жестяных банок цилиндрической формы, вмещавших 6 фунтов (приблизительно 2,5 кг) взрывчатки в виде гремучего студня, его проще заливать в банки из-под чая. Внешне такие бомбы не производили впечатления смертельно опасных. По возвращению Желябов и был схвачен жандармами. Аресты сотоварищей заговорщиков испугали, они почувствовали, как жандармы и полиция все ближе подбираются к головке «Народной воли», к ее исполнительному комитету. Решили максимально ускорить проведение теракта. Руководить группой была избрана Софья Перовская, этот злой гений. Этой же ночью на конспиративной квартире Исаева и Веры Фигнер были изготовлены четыре метательных снаряда силами Николая Кибальчича, Николая Суханова и Михаила Грачевского. Сам Григорий Исаев заложил уже готовую мину в подземную галерею под мостовую на Малой Садовой. Здесь мина была из динамита в двух емкостях, с запалами из гремучей ртути и шашки пироксилина, всего общим весом 89 фунтов (немногим более тридцати килограммов). Провода шли через всю галерею в сырную лавку. В нужный момент надо было лишь замкнуть контакты на гальванической батарее. И тут случилась неожиданность. Бдительный дворник сообщил в полицию, что в лавке ремонт идет долго, туда заходят мужчины, по ночам таскают мешки. Подозревались контрабандисты, все же Петербург – международный морской порт. Под видом санитарной проверки в лавку, вместе с полицейскими, пришел инженер-генерал Мравинский. За деревянным щитом обнаружил галерею, но удовлетворился объяснением Богдановича, что идет ремонт, в обнаруженную пустоту сбрасывают строительный мусор. И полиция и генерал объяснением удовлетворились. Ни один не удосужился заползти в галерею и осмотреть, можно же выпачкать униформу. Утром первого марта Кибальчич и Перовская на конспиративной квартире передали бомбы метателям. Софья на клочке бумаги набросала карандашом план, где отметила крестиком с номерами места, где должны были находиться бомбисты. Еще раз повторила условные сигналы, которые должна была подавать она белым платочком. Никто не молился, дело не богоугодное, да все были атеисты. Поскольку день был воскресный, народ шел в храмы на заутреннюю молитву. Царь, помолившись в домовой церкви, выехал, по обыкновению, в Михайловский манеж. Этим днем его сопровождали полицмейстер полковник Дворжицкий, начальник охранной стражи капитан Кох и командир казачьего эскадрона ротмистр Кулебякин. А еще шесть конных казаков для охраны. Выезд царя из дворца террористы отметили, стали занимать места, определенные Перовской. Метатели бомб расположились по обоим концам Малой Садовой улицы. Двое – Рысаков и Емельянов – на углу Невского проспекта у Екатерининского сквера. Еще двое – Михайлов и Гриневецкий – на углу Большой Итальянской и Монетной площади. Перовская стояла недалеко, наблюдая за проездом императорского кортежа. Было холодно, зябко, но террористы холода не замечали. Еще час, два, пять и свершится заслуженная кара императору, изменится ход истории, монархия падет и воссияет республика. Надеждам не суждено будет сбыться. Кроме метателей бомб в сырной лавке сигнала Якимовой о подъезде царского поезда ждал Михаил Фроленко, готовый в любой момент замкнуть электрическую цепь взрывателя. Но царский кортеж поехал по Инженерной улице в Манеж, миновав Малую Садовую. А после развода гвардейского караула царь приказал кучеру ехать по Большой Итальянской к кузине, великой княгине Екатерине Михайловне, в Михайловский дворец. Перовская срочно меняет план покушения. Условным сигналом – взмахом платочка – приказывает метателям бомб переместиться на Михайловскую улицу, а потом на набережную Екатерининского канала. Сама Софья переходит Казанский мост, идет по противоположному берегу канала и останавливается напротив предполагаемого места покушения. Ей отлично все видно, канал не широк. К тому же поворот здесь крутой и карета должна сбавить ход, иначе высокая царская карета опрокинется. Первым у поворота оказался самый молодой – Рысаков. В два часа пятнадцать минут пополудни кортеж царя повернул с Инженерной улицы на набережную Екатерининского канала, направляясь к Театральному мосту. Рысаков бросил жестяную банку со взрывчаткой под карету. Грянул взрыв. Взрывом была разрушена задняя стенка кареты, но сам император не пострадал, стенка кареты прикрыла его от ранений. Но были ранены казаки. Пользуясь всеобщей растерянностью, Рысаков побежал к Невскому проспекту, но ему не повезло. Законопослушные граждане набросились на бегущего, повалили, заломили руки. Подоспел городовой полицейский. Рысаков назвался мещанином Глазовым, даже паспорт показал, оказавшийся фальшивым. Рысаков бросал бомбу с дистанции четырех аршин, но сам не был ранен или контужен, повезло. Царь выбрался из кареты. Он не был контужен, на униформе ни единого повреждения. Но был шокирован. Осмотрел поврежденную карету, приободрил раненых казаков. Лейб-кучер Сергеев, ротмистр Кулебякин и полицмейстер полковник Дворжицкий уговаривали государя как можно скорее уехать, не подвергать себя опасности. Александр медлил. Вокруг уже собирались зеваки, и ему не хотелось, чтобы увидели его испуг. Подошел к Рысакову, спросил его фамилию, стал возвращаться к карете. И тут Гриневецкий, стоявший спокойно на тротуаре, бросил государю под ноги бомбу, обернутую белой салфеткой. Грянул еще один взрыв, облако дыма. Стоявшие рядом упали. Кто от ранения, а кто от испуга. Кровь лилась от раздробленных ног государя, рядом истекал кровью Гриневецкий. К государю бросился лейб-кучер. Царь, потерявший много крови, прошептал: «Несите меня во дворец… Там умирать…» В это время подъехал великий князь Михаил Николаевич, срочно примчавшийся из Михайловского дворца, откуда и ехал государь. Государя стали грузить на сани, держа за шинель. Ошибку допустили непростительную. Надо было ремнями, за отсутствием жгутов, перетянуть ноги, остановить кровотечение. Но медика в царском поезде не оказалось, остальные в растерянности. И. Емельянов, третий мститель, у которого под мышкой была бомба в портфеле, тоже помогал грузить в сани. То ли не отважился привести бомбу в действие, то ли вид крови у раненых и убитых остановил его. Впереди на санях помчался полицмейстер, громко крича: – Дорогу! За ним вторые сани, правил ими лейб-кучер, а голову раненого придерживал ротмистр Кулебякин. За ними скакал на лошади великий князь. Прохожие провожали их взглядами. Было нечто необычное в мчащейся процессии. Привезли государя во дворец, прибежавший лейб-медик Боткин помочь уже ничем не мог, констатировал смерть от кровопотери из-за тяжелых ранений. В пятнадцать тридцать пять на флагштоке Зимнего дворца приспустили императорский флаг, извещая подданных о кончине царя. Павел по случаю воскресенья находился на съемной квартире. Был вызван посыльным в штаб корпуса жандармов. Здесь с удивлением увидел сослуживцев по Охранному отделению и узнал горестную новость об убийстве царя. Бывших сотрудников политического сыска призвали на допросы задержанных. У них опыт в подобных делах, знание специфики. В помощь им, для силовых действий, поставили и жандармский дивизион и полицию. Лорис-Меликов осознал, что разогнав не любимое им Охранное отделение, совершил ошибку. Царь убит, его карьера закончилась. Задержанного Рысакова допрашивали жестко, сразу два жандарма. Рысаков понимал, что суд будет скорый и, скорее всего, приговор – смертная казнь. Начал выдавать всех, кого знал, указывал квартиры и дома, где был. Вымаливал таким образом смягчение наказания. Лучше ссылка, каторга, чем пеньковая петля, причем не в отдаленном будущем, а вскоре. На вокзалах, дорогах из города стояли жандармские заставы. Выпускали только после тщательной проверки документов. Когда жандармы пришли с обыском и арестом обитателей на конспиративную квартиру на Тележную, дом 5, Николай Саблин покончил с собой, застрелившись. Арестовать удалось только беременную Гесю Гельфман. Каждый день арестованных допрашивали, выявляли других членов «Народной воли». Аресты шли каждый день – десятками. Были арестованы и помещены во внутреннюю тюрьму жандармерии Николай Кибальчич, Тимофей Михайлов, Софья Перовская, Григорий Исаев, Николай Суханов, Аркадий Тырков, Елизавета Оловенникова, Иван Емельянов и десятки других. Всех допрашивали. Дело о цареубийстве рассматривали в Особом присутствии Правительственного Сената с 23 по 29 марта. Избежать арестов сумели немногие, выбравшись из Петербурга ночью, тропинками, а кто на ялике по заливу. Подсудимыми были А. И. Желябов, С. П. Перовская, Н. И. Кибальчич, Т. М. Михайлов, И. И. Рысаков, Г. М. Гельфман. В вину им ставили убийство царя, девяти человек из царской свиты и одиннадцати гражданских лиц из числа посторонних. При первом взрыве бомбы Рысакова смертельное ранение получил казак Александр Маленчев. Его успели доставить в Придворно-конюшенный госпиталь, где он умер через десять минут. Так же был убит крестьянский мальчик 14 лет, Николай Захаров. Мальчик из мясной лавки, который скончался от ран 3 марта в двенадцать часов пополудни. При втором взрыве, от бомбы, брошенной Гриневецким, был смертельно ранен государь и сам бомбист Гриневецкий, казаки и гражданские лица. Гриневецкий был серьезно ранен в ноги и живот, потерял сознание и, будучи доставлен в Придворно-конюшенный госпиталь, умер в тот же день в половине одиннадцатого вечера. Желябов на суде от услуг адвоката отказался, разразился пламенной революционной речью. Суд приговорил всех к смертной казни через повешение. Ввиду беременности Гельфман казнь отложили до рождения ребенка. Затем заменили ее бессрочной каторгой, но Геся вскоре умерла. Казнь состоялась на плацу Семеновского полка, в пятницу, третьего апреля 1881 года. Приговоренных привезли на двух позорных колесницах. На арестантах черные шинели, на груди у каждого черная доска с надписью «цареубийца». Народ сбегался на плац, массовые казни бывали не часто, тем более убийц царя. Общая виселица на пятерых, петли уже готовы. Эшафот был в два аршина высоты, чтобы видно было всем. Казнь – она для наказания убийц и одновременно мера устрашения для возможных террористов. Осужденные были спокойны, бледны. Каждому надели на голову черный мешок. Палач Фролов с помощниками помедлил секунду, потом махнул рукой. Помощники выбили из-под ног приговоренных табуретки. Толпа ахнула. Немного тела побились в агонии и замерли. В девять тридцать утра казнь свершилась. Казненных уложили в простые гробы, отвезли на Преображенское кладбище. Ни крестов, ни имен, безымянные могилы. В течение 1881–1883 годов жандармы и полиция арестовывала членов «Народной воли». Трибуналы приговаривали к смертной казни через повешение. Лишь одного расстреляли. Николай Суханов, единственный офицер, изменивший присяге, был расстрелян в присутствии солдат своего полка. На месте убийства государя уже 17 апреля была поставлена временная деревянная часовня. В стране начали сбор пожертвований, и в октябре 1883 года началось строительство храма, называемого Спас-на-Крови. Строительство шло 24 года, и шестого августа 1907 года храм был освящен. Однако большевики старались выкорчевать из памяти народной и истории страны государей российских. Президиум ВЦИК постановил храм закрыть. И ставился вопрос о его сносе. Но через девяносто лет, 19 августа 1997 года, храм открыли для посещений и церковных служб. Пришедший на смену убитому отцу Александр III был противником либерализма. Многие реформы отца отменил. Но в период его царствования Россия не вела ни одной войны, за что царь получил официальное прозвание «царь-миротворец». Александр был вторым сыном и готовился стать военным, будучи молодым, участвовал в боях, дорос до генерал-лейтенанта, командира корпуса. Но в Крыму умирает старший брат Николай от туберкулеза спинного мозга. Именно его называли цесаревичем, готовили на смену Александру II. Приехавшему в Крым Александру понравилась невеста брата, и через год он женился на принцессе Дортмундской, получившей в православии имя Марии Федоровны. На престол новый царь взошел 27 апреля 1881 года в Гатчине, а коронация и миропомазание состоялось 15 мая 1883 года в Успенском соборе Кремля в Москве, где короновались все государи рода Романовых. Александр был большого роста – 193 см, крупный телом. Благороден, верен слову, примерный семьянин. Основным местопребыванием избрал любимую Гатчину, дворец Павла I. Зимний дворец не любил и во время пребывания в Петербурге располагался в Аничковом дворце. Еще в начале апреля наставник Александра, К. П. Победоносцев, писал ему. «Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Не оставляйте графа Лорис-Меликова. Я не доверяю ему». Александр прислушался и Лорис-Меликова со всех должностей снял. Император уже 29 апреля 1881 года подписал «Манифест о незыблемости самодержавия», который провозглашал отход от либерального курса. Во главе министерства внутренних дел стал с четвертого мая граф Николай Игнатьев. Почти сразу возродилось Охранное отделение. Государь своим распоряжением предоставил право политическому сыску действовать согласно ситуации, не подчиняясь администрации и судам. Александр III этим госструктурам не доверял. В тех же судах присяжные заседатели зачастую выносили оправдательные вердикты, преступники уходили от наказания. Да не уголовные, а политические, расшатывающие основы самодержавия. Относительно быстро государь сменил и губернаторов и судей. Перед Павлом встал выбор – остаться в жандармском дивизионе или вернуться в Охранное отделение? Уже и к эскадрону своему привык, людей узнал. Но все же сыскарь в душе перевесил. Да еще в штабе Отдельного корпуса жандармов сказали, что после перевода очередное повышение в звании до подполковника, должность и выслуга лет позволяют. Еще Наполеон говорил: «Каждый солдат носит в ранце маршальский жезл». Каждый человек мечтает продвинуться по службе. Суворов говорил: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Павел осознавал, что его потолок – полковник. Чтобы стать генералом, надо быть потомственным дворянином или, будучи полковником, вести активные и удачные боевые действия. Поскольку войн в ближайшие пятнадцать лет не предвидится, то и карьеры не будет. Поколебавшись, согласился вернуться назад, в Охранное отделение. Сразу и повышение в звании получил и жалованье выше, чем у ротмистра. Квартиру снял в доходном доме на Большой Конюшенной, самый центр города. Рукой подать до службы, до Зимнего, до других присутственных мест. Время экономится, транспорт не нужен. Опять же – публика по тротуарам благородная гуляет и в соседях нет ни пьяниц, ни дебоширов. Дома интересно устроены, печи топятся из коридора истопником, два раза в день. И даже в лютые морозы, в метели, возвращаешься в теплую квартиру. А еще водопровод есть и канализация, редкость по тем временам. После службы приятно ощутить блага цивилизации. Елисеевский гастроном по соседству, где продукты отменного качества, там же и ресторан, где звание обмывали. Хуже было с личной жизнью, ее фактически не было. Служба любимую женщину не заменит. По вечерам, особенно зимой, тоскливо. Из развлечений только газеты и книги. И дворянские собрания. Там слухи городские и новости услышать можно. После вступления на престол нового государя новостей много – кого-то сняли, другого назначили. А смена руководителя зачастую влечет замену подчиненных. – Ах, вы представляете! Государь вдвое сократил число челяди во дворце. – Говорят, и вина заморские не закупает, пьет крымские и грузинские. – Экономит? Войны нет, зачем? – Нет, покупает за границей картины, статуи и разные безделицы. Это было правдой. Государь не гнушался вне официальных приемов ходить в поношенной одежде, в сапогах, в которые заправлял брюки. Зато его агенты скупали в картинных галереях или у самих художников или скульпторов их произведения. В дальнейшем, к концу царствования, предметами искусства будут заняты залы Зимнего и Аничкова дворцов. В период царствования Николая II, его сына, все предметы передадут в образованный Русский музей в Санкт-Петербурге. Дамы в Дворянском собрании зачастую знали не меньше мужей о переменах в столичной жизни. С восстановлением политического сыска царь назначил начальником Санкт-Петербургского Охранного отделения Судейкина Георгия Порфирьевича. Явно по чьей-то протекции. В таких случаях и скрытых недругов появляется много. Судейкин имел звание капитана, а должен быть полковником. По сути своей капитан был способным оперативником и следователем, но интриганом в душе. Он стал массово внедрять во всяческие кружки и организации революционного толка своих агентов – провокаторов. Подпольщики притоку новых людей рады, тщательной проверки новичков не проводили, о конспирации, принципе «троек» никто понятия не имел. Тройка – это когда два рядовых члена знали своего руководителя, а тот был в вышестоящей тройке рядовым и у него был свой начальник. В случае предательства и провала обречена была одна «тройка», вся организация продолжала функционировать. Засланные Судейкиным «казачки» деньги свои отрабатывали, и за год удалось почти полностью подчистить политическое поле. Почти, потому что на воле оставалась член исполкома «Народной воли» Вера Фигнер, но и ее сумели арестовать благодаря информаторам. Однако Судейкин располагал большими амбициями, тайную агентуру использовал не только для пользы дела, но и для сбора компромата на представителей элиты – генералитета, чиновников высокого ранга. Причем преднамеренно допускал небольшие утечки компромата. Чиновники стали его побаиваться, да и слухи ходили, что на любого есть порочащие сведения. Чиновники его ненавидели, заискивали, но убрать не могли. Судейкина назначил распоряжением сам государь. Кое-кто подкатывался к Павлу на дворянских балах. Начинали издалека, потом переходили на службу в Охранном отделении. В первый раз он не понял, к чему такой разговор, ведь раньше его служебные дела никого не интересовали. А потом вдруг стал востребован. Тогда дошло, когда один из генералов напрямую спросил, где Судейкин хранит архив. – Где всегда хранятся дела, – не понял Павел. – Да нет, – поморщился генерал. – Э-э… с деликатными сведениями. – Не интересовался. А надо? – Еще как! Скажу вам по секрету. Почти каждый из здесь присутствующих отдаст немалые деньги, чтобы бумаги пропали. Скажем – сгорели при случайном пожаре, а еще лучше были переданы фигуранту. Генерал прямым текстом предлагал сделку. Ты мне бумаги, я тебе деньги. Причем боевой генерал не юлил, говорил прямо, даже варианты предлагал – выкрасть бумаги или сжечь. Причем пожар никого бы не насторожил. В городах и особенно в селах, где много деревянных изб, где отопление печное, пожары случались часто. Даже Москва выгорала почти полностью не один раз с многочисленными жертвами, пока цари не запретили строить в центре постройки деревянные. Петр Великий Петербург изначально стал возводить каменным, даже запретив каменное строительство на Руси. Весь камень должны были везти в будущую столицу. Но Петр умер, рабочие и прислуга позволить себе каменные дома не могли – дорого. Сначала деревянные избы появились на окраинах. По мере застройки города избы уже оказывались пусть не в центре, но и не на окраинах, горели по-прежнему. Павел на предложение генерала сначала хотел возмутиться. Ведь он жандарм, а не продажная шлюха. Но сдержался, стал раздумывать. А еще заметил, что их с генералом разговор интересует многих. На них заинтересованно поглядывали, но никто не подходил, опасаясь прервать контакт. Такие разговоры ведутся с глазу на глаз, пусть и в многолюдном месте. Генерал раздумье и молчание Павла принял как хороший знак. – Не буду мешать, понимаю – нужно время. Если нужны деньги на подкуп, вы знаете, где меня найти. Вот моя визитка, даже на службе вас пропустят по ней немедленно. Визитки были последним писком моды, привезенной из Франции. Украшенные изображением гербов рода, с позолоченными вензелями и виньетками. Павел убрал ее в портмоне. Отношения с Судейкиным у него были сложные. Павел признавал за ним способности, но ему претила его нечистоплотность в достижении целей, причем личных. Если бы вся энергия, ловкость, изворотливость пошли на поимку террористов, то он первый бы отдал должное начальнику. Но того бес попутал, не иначе. Если Павел обнаружит личный архив Судейкина и вывезет или уничтожит, навредит ли это поимке или розыску революционеров? Ни в коем случае, ведь архив содержит компромат на чиновников, дворян. Операция рискованная. Если Судейкин заподозрит в пропаже бумаг Павла, ему несдобровать. И не об увольнении речь, хотя это будет первым в ряду неприятностей. В агентах у Судейкина немало личностей с темным прошлым. Еще неизвестно, сколько в тайном архиве бумаг. Если мешок или два – можно вывезти. А ежели целая комната? Тогда только пожар. Но не хотелось устраивать шумную или зрелищную акцию. Секреты любят тишину. Согласившись, что Павел получит? Рисковать за чье-то спокойствие за благодарность – пустое дело. К тому же подтвердить уничтожение архива можно только бумагами из него. И все же Павел решился. Жандармы или полиция не работали в белых перчатках. Для пользы дела приходилось сотрудничать с информаторами из уголовной или революционной среды, платить им деньги или закрывать глаза на их мелкие прегрешения. Вот и теперь Павел встретился с двумя домушниками, как называли квартирных воров. Обычно, прежде чем забраться в богатую квартиру, за ней следили. Когда хозяин уходил на службу, не оставалась ли в квартире супружница или прислуга? И сейчас Павел показал фотографию Судейкина. – Вести будете от Охранного отделения. Не приближаться, иначе он определит слежку. Мне надо знать, куда он заходит, адреса. И больше ничего. За каждый день даю десять рублей. Присматривать по очереди, день один наблюдает, день – другой. Хорошо бы одежду менять, чтобы не примелькаться. Для начала – десять дней. – Павел Иванович, не учи ученого. Фото не отдал, дал посмотреть, перед расставанием забрал. Мало ли что, фото – улика. Десять рублей – вполне приличные деньги. От двух до пяти рублей стоила корова, заработная плата рабочего на заводе от восьми до двадцати рублей, в зависимости от квалификации. Вот с кем Судейкину повезло, так это с Дегаевым. По его доносам была арестована значительная часть народовольцев. В частности, после убийства Александра II Фигнер осталась единственной не арестованной из исполкома организации «Народная воля» и пустилась в бега. Обосновалась в Харькове, жила по чужим документам. Дегаев приехал к ней, и Вера выдала все явки, адреса и пароли. Мотивировала тем, что в случае ее ареста должен остаться кто-то, кто возглавит организацию и сможет собрать воедино ее членов. Самой большой удачей Судейкина была ликвидация динамитной мастерской, располагавшейся на Васильевском острове, 11-й линии, дом двадцать четыре. Бомбы для «Народной воли» изготавливал техник М. Ф. Грачевский. Арестовать его и изъять все запасы сырья для изготовления динамита, это как вырвать ядовитые зубы у гадюки. Удар по революционному подполью сильный. Министр внутренних дел акцию оценил, Судейкину выдали денежную премию в пятнадцать тысяч рублей. За такие деньги можно было купить двухэтажный особняк. Судейкину симпатизировали министр внутренних дел Н. Игнатьев и директор полицейского департамента Праве. Но получить аудиенцию у государя за время службы в Санкт-Петербурге Судейкину так и не удалось. Через десять дней Павел встретился с ворами в парке, в глухом уголке. Были у него ключи от конспиративной квартиры, но там встречаться опасно, может быть слежка. А «спалить» ценных информаторов не хотелось. Потому как большинство уголовников люди тупые, с ограниченными желаниями. Украсть, продать перекупщику за треть цены, всласть погулять – покутить день-другой, вот их потолок. Информаторы из них никакие. У преступников обычно отсутствует жалость, чувство сострадания даме или своему собрату по преступному ремеслу. И, если выгодно, запросто сдаст товарища полиции или жандармерии. Оба домушника вручили Павлу список адресов, где бывал Судейкин. О, какой большой список. Павел удивился. Уж очень активен Георгий Порфирьевич, тут и публичный дом, скорее всего там информаторша. Мужчина может подвыпить, разоткровенничаться, невзначай выдать важные сведения – знает, что нельзя говорить, но тянет показать свою значимость и осведомленность, близость ко двору его величества. Несколько раз натыкался на адреса непонятные. – Это что? – ткнул в строчку. Почерк у обоих домушников корявый, да что с них взять, Царскосельский лицей не оканчивали. Воры давали пояснения. Один адрес вызвал вопросы. Ничем не примечательный дом, почти на окраине. Хозяйка моложавая дама под пятьдесят, судя по одежде – мещанка. Что общего может быть у нее с жандармом? Любовь? Слишком велика разница в возрасте. Если бы она была моложе, это понятно. – Хозяйка куда-нибудь выходит? Кто еще в доме живет? Воры переглянулись. Задачи выяснить не было. Павел вручил каждому по сто рублей ассигнациями. – Значит так. Ты, Глеб, будешь следить за домом мещанки. Куда выходит, кто к ней приходит. А ты, Федор, продолжаешь следить за Судейкиным. – Сложно. Он-то на пролетке едет, а мне где взять? И так уже бегал, чтобы не упустить. А я все же не мальчик. – Нанимай пролетку, затраты верну. Только слишком заметно будет. Если Георгий Порфирьевич слежку заметит, может поспрашивать жестко. Будешь молчать, рукоятью револьвера зубы выбьет. Федор рукой взялся за челюсть. – Не хотелось бы. Я дантистов боюсь. Прошло еще десять дней. Павел в Дворянское собрание не ходил, пока похвастать результатами не мог. Да еще случай удобный подвернулся. Был у Судейкина в кабинете на приеме, как того позвали к следователю. Арестованный давал какие-то важные сведения. Георгий Порфирьевич поколебался несколько секунд. – Павел Иванович, вы простите великодушно, я отлучусь на несколько минут и мы продолжим. Судейкин ушел, Павел вскочил. Один шкаф открыл, другой, потом по очереди ящики стола. Ничего похожего на архив или папки с делами. Уселся в кресло, а через несколько минут и Судейкин вернулся, а Павел сделал вид, что поглощен бумагами, которые вручил ему Георгий Порфирьевич. Зато Павел уверился, что начальник Охранного отделения не хранит компромат на службе. Впрочем, Судейкин не дурак, чтобы так поступать. Отношения между ним и Павлом складывались ровные. Ни дружбы, ни неприязни. Оба сыщики со способностями, с опытом, оба чувствовали возможности другого. Прошло еще десять дней, Павел снова встретился с ворами. У обоих вид победителей, явно что-то разнюхали. – Начинай ты, Федор. – За Судейкиным следят. Очень интересно! Кто бы это мог быть? – Тебя самого не засекли? – Ручаюсь! – Знать бы, кто? – Студенты, молодь. – Ты проследил? – А как же! То, что студент, по тужурке видно, да и встречался с такими же. Павел для себя решил – не иначе революционеры. До того, как они устроили покушение на Александра II, убийства политические по всей России случались с пугающей периодичностью. То жандарма убьют, то губернатора, то высокопоставленного чиновника. Когда «Народную волю» практически разгромили, убийства практически прекратились. Не иначе молодь повзрослела, захотелось нервы пощекотать, романтики подполья попробовать. Вот уж дурачки, жизнь закончат на эшафоте, на виселице. – Федор, постарайся выяснить, кто следит за Судейкиным. Мне не фамилия конкретная нужна, а что за группа, кто руководитель. – Павел Иванович, я все же не жандарм, а вор. – Я же не уголовников прошу сдать, а политических. Они хотят государство развалить, устроить смуту. Про великую Смуту, нашествие поляков каждый житель империи наслышан, всего-то двести лет прошло. – Ладно, попробую. – А у тебя, Глеб, какие новости? Глеб из жилетки тонкую папку достал и с торжествующим видом протянул. – Где взял? – Да в доме побывал. Мадам ушла, я в дом. Замки плевые, открыл заколкой для волос. – Не наследил? – Упаси бог. Ничего не украл, хотя так хотелось. Брошка серебряная на самом виду лежала. Для вора и в самом деле почти подвиг. – А папку где нашел? – Комнатка там хитрая есть, без окон. Замок плевый. – Там же секреты быть могли? – А то! Волос там был, наверху двери. Неаккуратно откроешь, волос упадет, хозяину сигнал, чужой был. Только и мы не первый день промышляем. Оставил все как есть. Внутри, в чуланчике этом, полки сверху донизу и папки. Я взял одну. Вот посмотреть – серьезное что? Или время попусту теряем. – Замки закрыл? – Все в целости, комар носа не подточит. Павел не знал – ругать Глеба или хвалить? С одной стороны – интересно посмотреть, что в папке? С другой – вдруг Судейкин хватится именно этой папки? Георгий Порфирьевич педант, у него ни одна бумага пропасть не может. Насторожится, может хранилище сменить. – Ладно, Глеб, благодарю. Вот вам по денежке. Продолжаете следить. Очередная встреча здесь же через десять дней. Павел папку себе под китель определил. По поговорке – дальше положишь, ближе возьмешь. Не ровен час, кто-нибудь из жандармов увидеть может. По закону подлости наиболее вероятно событие, которое наименее желательно. Уже дома открыл папку. Снедало любопытство, что такого там могло быть? Вверху подпись – барон фон Шеин. Ну-ка, ну-ка. Вроде как барон промышленник, ни в чем предосудительном не замечен. К тому же меценат, поддерживает творческую молодежь – художников, скульпторов, литераторов. Начал читать. В папке всего три листочка. Понятно стало – медовая ловушка. Проще говоря – любовница.Глава 10 Еще одно покушение
Тоже мне, компромат. У многих чиновников они были. Другое дело, что государь был примерным семьянином, на стороне интрижек не было, и альковные связи своих чиновников не поощрял, старался удалить от двора. Но, видимо, информатор у Судейкина серьезный. И фамилия любовницы, и адрес, и даже суммы вознаграждения от барона. Похоже – кто-то из домашней челяди стучит. Без стукачей, как их ни назови – агент, информатор, ни одна спецслужба работать на упреждение не может. Кто-то работает за деньги, и в каждой службе есть специальный фонд. Другие за повышение по службе, за другие преференции. А кто-то и по идейным соображениям, хотя таких меньшинство. Альтруистам Павел не очень доверял. Зачастую человекимеет далеко идущие планы. Скажем, дать порочащую информацию, столкнуть человека с занимаемой должности, чтобы занять ее самому. Как говорили древние – ищите, кому выгодно. Сначала Павел хотел папку сжечь. Неприятно рыться в чужом грязном белье. Однако эта папка подтверждает существование архива с компроматом. Запечатал папку в большой конверт и отправился на встречу с генералом. На входе охрана, в приемной адъютант. Любезный, но двери охранял, как цербер. Однако стоило предъявить визитку, как исчез за дверью, спросить разрешения, и тут же пропустил. Павел поприветствовал вояку, тот сразу предложил сесть. – Водочки, коньячку? – Воздержусь. За предложение спасибо. – Предполагаю, вы не с пустыми руками? – Правда ваша, ваше превосходительство. Есть материал, пока по одному лицу. Мне бы не хотелось передавать ему лично. Не соблаговолите ли вручить? Павел протянул конверт. Генерал прочитал фамилию. – Барона-то за что? Павел пожал плечами. Не он собирал компромат. Не исключено, что и на него самого что-то есть. Да только любовницы у него нет, он не денежный воротила с махинациями, не чиновник, берущий взятки. Генерал помедлил. Хотел спросить, но не решался. Потом вздохнул. – А на меня? – Попозже. Думаю – днями. Таких материалов много. Думаю – смогу забрать несколько папок. Остальное придется сжечь. Времени все погрузить на подводы не будет. – Даже так? Генерал намек понял. Если речь о подводах, то материалов много, практически на всех власть и деньги имущих. – Моя помощь нужна? Генерал ведал армейским снабжением, должность по тем временам хлебная. Называлась начальник провиантских складов. Даже воровать не надо. Поставщики сами взятку стараются сунуть, чтобы их товар взяли, ибо объемы поставок огромные. И сапоги нужны, и униформа, и ружья, и провизия, как и упряжь для лошадей. Да всего не перечислить, тысячи позиций. Да только среди интендантов людей со специфическими навыками нет. На всех уровнях тырить научились, кто меньше, кто больше, сообразно должности. – Справлюсь. – Тогда удачи вам. Генерал вышел из-за стола, пожал руку, проводил до двери. Это знак особого расположения. У чиновников, хоть гражданских, хоть военных, свой язык, понятный своим. Напишет начальник на письме резолюцию – вверху, косо – синими чернилами, то подчиненный знает – отказать под благовидным предлогом. А ежели красным карандашом – «удовлетворить», то в лепешку разбиться надо, а сделать. И еще десять дней прошло. На встрече с ворами Павел услышал, что Судейкин наведывался к мадам с толстым портфелем, а вышел с опустевшим. Видимо, папки с компроматом принес. А студенты слежку за жандармом сняли, после того, как двое жандармов студента отдубасили. Дали понять, что слежка раскрыта, и если будет продолжаться, то ответные меры не заставят себя ждать. – Глеб, когда обычно мадам покидает свой дом? – Иногда на Сенной рынок ходит, через день в булошную, но быстро возвращается. И каждое воскресенье или в церковные праздники в церковь. – Мне надо помочь. Подводу с резвой лошадкой, жестянку с керосином. – Поджечь дом хочешь, Павел Иванович? – Да дом сам загорится, от печки. Воры ухмыльнулись. – По сотне на нос и все сделаем сами. – Тогда готовьтесь. Я дам список с фамилиями тех, чьи папки забрать надо. Десятка два, понимаю – времени у вас будет мало. Остальное облить керосином и сжечь. Уже через день Павел составил список наиболее влиятельных людей города. Причем писал печатными буквами. Попади бумага в чужие руки, по почерку установить, кто писал – невозможно будет. Бумагу передал Глебу. – Подготовь мешок, папки по списку туда сложи. А листок брось в огонь сразу же. Как отъедет, лошадь и подводу хозяину возвратите, дальше уже пешочком. Не забудьте керосин и спички. – Ученого учить – только портить. Хорошо бы половину авансом получить. Павел вручил деньги. Теперь только набраться терпения и ждать. Женщина, как назло, несколько дней не выходила из дома. То ли приболела, то ли Судейкина ждала. Павлу интересно было, что их могло связывать? Как раз череда православных праздников пошла. Сначала Рождество Богородицы, потом Воздвижение креста Господня, а затем и Покров Пресвятой Богородицы. Конечно, пакостить на церковный праздник вдвойне плохо, но другого удачного момента не представится. Ох, грехи наши тяжкие! Получилось удачно для домушников и Павла. Воры подъехали на подводе, Глеб быстро открыл дверь. Павел, не видевший раньше, как без повреждения вскрывают замок, поразился. Секунда и дверь открыта. Павел в дом не входил, стоял на другой стороне улицы, наблюдал. Если бы случилась накладка – полиция или другие обстоятельства, он должен был вытащить, вызволить домушников. Одет он был в цивильное, не хватало еще в жандармской форме светиться. Прошла минута, вторая, десятая. Воры вышли из дома, Глеб закрыл дверь на замок. Федор погрузил на подводу мешок. Видимо, тяжелый, нес с усилием. А что же пожара не видно? Подвода поехала, Павел направился за ней. Через квартал стояла другая подвода. На нее перекинули мешок. Если у дома мадам лошадь была приметная, пегая – белая в пятнах, то сейчас каурая, каких большинство. Доехали до дома, где была конспиративная квартира. Ключи от нее были только у Павла. Но, как недавно убедился Павел, замки существуют только для честных людей. Оба вора зашли в квартиру, занесли мешок. Павел рассчитался. – Лошадь и подводу уберите. – Уже уехала. Однако расторопно проделали. – Благодарю. Если потребуется, я вас найду. – Прощевайте. Воры ушли. Павел развязал горловину мешка, стал доставать папки. На лицевой стороне фамилии. Все, что есть в списках, и даже больше. Волков, Шеншин, Штиглиц, Вяземский, многие другие. Быстро просматривал страницы, некоторые абзацы читал. Судя по тексту, такие подробности могли знать домовые слуги или любовницы, уж слишком интимные детали приводились. А еще высказывания фигуранта о курсе правительства, самом государе. И не всегда лицеприятные. Противно стало. За время службы Павел сам вербовал агентов из разных социальных слоев, но то была служебная необходимость, для дела. А здесь – сколько денег проиграл в карты и кому. Или – привечает гадалок, прорицателей, звездочетов. И что? Главное для жандарма – не злоумышляет ли против государственного строя, императора. Выбрал одну папку с фамилией генерала, начальника провиантских и фуражных складов, взвесил на руке. Листов около ста, тяжелая. И все о взятках, игре на скачках да любовницах. Завернул папку в плотную бумагу и отправился к генералу на службу. Визитка снова сыграла роль пропуска. Войдя, поздоровался, положил папку на стол, развернул бумагу. Генерал взглядом так и впился в свою фамилию на обложке. Начал листать, а пальцы так и тряслись. А только страниц много, все быстро не изучить. – Я могу оставить себе? Павел поразился, как может мгновенно постареть человек. Морщины проявились, голос осип, как-то осунулся. – Да, конечно. Еще вопрос – я смог доставить в укромное место еще несколько таких папок. О разных, но видных и известных лицах. – Нескольких? – Увы! В одном из домов случился пожар. Хозяйка отлучилась в церковь на службу, да видно из печи уголек вывалился, изба загорелась. – Ай-яй-яй! Беда какая! Но Господь-то саму спас. Кабы не молитва, так и сама пострадала бы. – Вручить адресатам их папки мне несподручно. Случайно кто-нибудь увидит или фигурант проболтается. А все же я под Судейкиным хожу. – Понял. С вами поедет мой адъютант и все заберет. Не волнуйтесь, это надежный человек. А я сам потом всем раздам. Кстати, чем обязан? Генерал глазами показал на папку. За несколько минут он уже успел оправиться от шока. – Исключительно ради уважения! – После сочтемся! Не люблю быть в должниках. Генерал позвонил в колокольчик, сказал вошедшему адъютанту: – Проедешь с господином, заберешь документы. Ни один листок не должен быть утерян! И сразу ко мне. – Слушаюсь, ваше превосходительство! Адъютант прищелкнул каблуками, кивнул. На служебной пролетке быстро домчались до конспиративной квартиры. Павел сам сходил на этаж, вынес мешок. Не хотелось показывать квартиру, где он периодически встречался с осведомителями. – Господин прапорщик, не окажете ли мне любезность? – Ради бога! – Не проедем ли мы по Казначейской улице? – Ты слышал? – спросил адъютант у ездового. – Езжай по Казначейской. Пришлось сделать крюк, зато Павел увидел у сгоревшего дома пожарных. У них вместо подвод деревянные бочки с водой на конной тяге. Да еще ручной насос, с рычагом-качалкой. Изба уже погашена, но от бревен то ли пар, то ли дым идет. Воры свою задачу исполнили. Для Судейкина удар. На службе несколько дней ходил хмурым. Пожар не только уничтожил архив, который собирался скрупулезно, на него было потрачено изрядно денег. И даже не это волновало Судейкина. Понимал он, что пожар не случайность. И ладно, если папки сгорели. А если перед пожаром их вывезли, доставили к министру внутренних дел или, даже подумать страшно – самому императору? Голову не снимут, но пошлют заведовать жандармским пунктом на Чуйский тракт, либо еще дальше, на границу с Маньчжурией, причем забудут о нем на многие годы. Переживал, аж глаза ввалились, темные круги под ними. Но время шло, никаких наказаний или действий со стороны министерства внутренних дел или царского двора не последовало, и Судейкин поверил, что дом сгорел по случайности. Был и еще маленький плюс в пользу этой версии. Когда приехали пожарные, им пришлось выламывать входную дверь, она была заперта на замок. Вот уж где пригодилось умение опытных домушников. Для Павла вначале ничего не менялось. Так же продолжал службу, периодически бывал на дворянских собраниях. А месяца через четыре в Охранном отделении сразу двоим повышение в звании. Судейкину присвоили чин подполковника, а Павлу полковника. Получалось – вроде очередное повышение, но мелькнула у Павла мысль о неведомом благодетеле, ведь определенный срок он не выходил. А потом за выявление и арест двух рядовых народовольцев премирован был щедро – десятью тысячами рублей. Для него сумма астрономическая. И снова подумал о благодетеле или даже нескольких. Не забыли его труды по изъятию компромата. И не далее как три дня назад в его дверь постучал посыльный. – Вам посылку велено передать. Распишитесь. Когда посыльный ушел, Павел приложил небольшую бандероль к уху. Показалось – тикает внутри. Террористы до бомб с часовым механизмом еще не доросли, но все же вскрывал осторожно. А потом расхохотался. Воистину – пуганая ворона куста боится. В бандероли карманные часы швейцарской выделки в золотом корпусе. Откинул крышечку – заиграла мелодия. Часы с золотой цепочкой и замочком для часового карманчика. Полюбовался подарком, осмотрел работу. Отправитель неизвестен, ни записки, ни подписи. Неожиданно для себя в Дворянском собрании стал пользоваться уважением. Его стали приглашать разделить партию игры в карты или бильярд, либо в шахматы. Да не молодые прапорщики, а серьезные промышленники или военные чины. Павел быстро понял, откуда ветер дует. Приглашали – шел. А поскольку мозги были на месте, рассказчиком был хорошим, вел себя деликатно, то довольно быстро стал во всех компаниях своим. Стали приглашать на домашние празднества. Домашние – это условно, поскольку у некоторых дом – это настоящий дворец. Где и повара, и лакеи, и оркестры для танцев. И есть зал для танцев и зал для обедов с длиннющим столом. Но никто и никогда не обмолвился о папках, о компромате. А через время, как гром среди ясного неба – убийство Судейкина. Сергей Дегаев, отставной артиллерийский офицер, давно сотрудничавший с Георгием Порфирьевичем и выдавший не один десяток народовольцев, не выдержал и рассказал своим товарищам о предательстве. Было предложено в ответ на прощение убить жандарма. Готовились. Сергей Петрович Дегаев тогда проживал по Невскому проспекту в доме девяносто один, на третьем этаже. Квартира была удобна для встреч с подпольщиками, ибо имела два входа – через проходной двор с Гончарной улицы и с Невского. К убийству готовились – купили револьвер, а еще два дворницких лома, которые для удобства действия разрезали. Дегаев парой дней раньше, до встречи с Судейкиным, приводил на квартиру сообщников, отрабатывали возможные варианты действий. Помощниками и участниками были народовольцы Николай Стародворский и Василий Конашевич. Убивать на съемной квартире – глупость. Но Дегаев собирался после убийства жандарма покинуть и столицу и страну. В роковой для жандармского офицера день Судейкин после трех часов пополудни заходит в знакомую квартиру. Прежде бывал он в тринадцатой квартире не раз, расположение знал хорошо. Как не верить в приметы, если «чертова дюжина» оказалась несчастливой? Георгий Порфирьевич снял шубу, потому как пришел на встречу с агентом в цивильной одежде, прошел в гостиную. Дегаев достал револьвер и выстрелил жандарму в спину. Пуля угодила в печень. Ранение тяжелое, спасти может только экстренная операция, ибо начинается массивное кровотечение. Но еще несколько минут раненый вполне в состоянии двигаться. Не ожидавший подлости от стукача Судейкин бежит в соседнюю комнату, а там уже с ломом наготове его ждет Стародворский, он бьет жандарма, удар приходится по плечу. Судейкин сопротивляться уже не может, спасение только в бегстве, и он бежит к выходу. Путь преграждает второй убийца – Василий Конашевич. Георгий Порфирьевич забегает в туалет, но запереться уже не успевает. Оба убийцы врываются и бьют ломами по голове, превращая ее в кровавое месиво. После убийцы смывают с себя в ванной комнате капли крови и уходят. Дегаев берет заранее собранный чемодан, едет на конке до Варшавского вокзала, выезжает поездом в Либаву, а оттуда пароходом за границу, во Францию. Не задержавшись там – в Канаду, запутывая следы, затем в США, где устраивается преподавателем математики в университет Вермилиона. Умер от старости в своей постели в 1921 году, похоронен на местном кладбище под фамилией Александр Пелл. На самом деле Сергей Петрович Дегаев не был народовольцем, а был двойным агентом. Еще в 1881 году, весной, после убийства царя Александра II, высшие чины офицерства и чиновничества образовали организацию «Священная дружина», она же именовалась «Добровольная охрана», она же «Земская лига». Только несколько фамилий создадут представление об уровне. Павел Павлович Демидов, князь, егермейстер двора Его Императорского Величества. Генерал Ширинкин, комендант дворца, граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков, начальник Гатчинской дворцовой охраны. Генералы Дурново, Безобразов, Фадеев, жандармский генерал Смельский, банкир Гинзбург, граф Шувалов Павел Петрович. Первоначально целью организации было сохранить самодержавие, сберечь династию Романовых. Принципы построения «Священная дружина» скопировала у «Народной воли». И «дружина» стала засылать своих агентов в «Народную волю». Для того, чтобы бить врага, надо знать его задачи, руководство, членов. Дегаев был умен, не стеснен в средствах и продвинулся в «Народной воле» быстро. В 1882 году его завербовал Судейкин. «Священная дружина» через Дегаева знала, что интересует Судейкина. Поскольку при дворе образовалось два клана – либералов, оставшихся от Александра II, и их врагов из стана Александра III, сведения о компромате, собираемом Судейкиным, «Священную дружину» взволновали. Очень вовремя уничтожил архив Павел, не подозревавший о подковерной борьбе кланов. После уничтожения архива осторожный Судейкин подал царю рапорт, в котором обвинял «Священную дружину» в связях с «Народной волей». Случилось это в ноябре 1882 года. Царь официально в декабре 1882 года запретил «Священную дружину». О том, кто подал рапорт, был инициатором упразднения организации, высшие чины знали. Подав рапорт, Судейкин сам вынес себе смертный приговор. Нужно было только время на подготовку и выждать удобный момент. Для министерства внутренних дел, жандармерии, Охранного отделения убийство Судейкина было вызовом, пощечиной, ударом по самолюбию. На расследование убийства бросили лучшие силы, в том числе Павла. С трудом, но нашли свидетелей, стукачей из «Народной воли». Обоих убийц арестовали, трибуналом они были осуждены к смертной казни, однако Стародворскому повешение было заменено пожизненной каторгой. Николай отсидел в одиночной камере Шлиссельбургской крепости восемнадцать лет и был помилован высочайшим указом в 1905 году. Что интересно, убийца Судейкина регулярно получал передачи и деньги от полицейского управления. Ходили слухи, что его эпизодически видели в городе. В общем – запутанная история, в которой переплелись интересы и государства, и подпольных организаций, и частных лиц. Во время расследования убийства Павел получил достоверные сведения, что Судейкин готовил покушение на министра внутренних дел Толстого. Тогда бы место министра занял шеф полиции Плеве, покровитель Судейкина. С большой долей вероятности пост Плеве занял бы Георгий Порфирьевич. Планы далеко идущие, но сбыться им было не суждено. Но Павел был поражен размахом деятельности Судейкина. Как жандармский капитан из провинциального управления за два года ухитрился провернуть столько интриг, стать нужным министру? Поистине – сам дьявол помогал ему! На какое-то время подполье притихло. «Священная дружина» упразднена, наиболее активные члены «Народной воли» либо в тюрьме, либо в ссылке, либо за границей, чаще в Швейцарии. Но Павел знал – эта тишина обманчива. Наступило короткое питерское лето. Павел начал припоминать, когда он отдыхал. И не смог. Написал прошение на отпуск для лечения и получил отдых на два месяца. Конечно, с выплатой содержания. У военных, полицейских, жандармов и прочих людей при погонах денежное содержание от казны одинаковое – хоть на службе ты, хоть в госпитале по болезни или ранению, хоть в отпуске. Два дня Павел провел в городе, отсыпался, наслаждался покоем. Денежный запас позволял поехать почти на любой известный тогда курорт – Баден-Баден, Кавминводы, Крым, любое другое место, куда душа пожелает. Решил – в Крым. Российские государи не зря туда ездили. Теплое море, лечебные грязи, фрукты и вино, чистый воздух, а еще – добираться легко по железной дороге. Для человека служивого собрался быстро и на вокзал. Пришлось подождать пару часов, потому как заранее расписание поездов не узнавал. Ему было все равно – ехать через Малороссию, как называлась тогда Украина, или через Москву, с пересадкой. Жалованье позволяло купить билет в мягкий вагон, где в купе всего два места. В купе умывальник, вместо полок – мягкие широкие кожаные диваны. Проводник по первой же просьбе разносил чай в мельхиоровых подстаканниках, отдельно кусочки пиленого сахара. Через вагон располагался вагон-ресторан с приличной кухней. В общем, ехал Павел с комфортом и уже настраивался на отдых. По приезде в Крым решил обосноваться в Ялте. Этот город любили дворяне и творческие люди – художники, писатели, поэты. И еще было одно обстоятельство – в Ялте проживал, выйдя в отставку, бывший командир первого эскадрона жандармского дивизиона. Не сказать, что они были друзьями, но приятельствовали, к праздникам обменивались поздравительными письмами. Учитывая, что с жильем летом на Крымском побережье туго, Павел надеялся, что бывший сослуживец найдет для него угол. Он человек непритязательный, крыша и койка вполне устроят. Дом отставного ротмистра Кулешова оказался почти на окраине города, небольшой, сложенный из природного камня. Бывший жандарм возился в саду, подвязывал виноград. – Антон! – окликнул его Павел. Обнялись. – Пустишь погостевать? Отпуск у меня. – Живи сколько хочешь. Пошли в дом, сейчас приготовлю закуску. Рыбку свежую недавно принесли рыбаки. Пока хозяин чистил рыбу и жарил, выпили вина. Виноградная лоза в Крым завезена из Франции и почвы похожи, потому вино приятное. А вот местная знаменитость – барабулька – Павлу не понравилась, мелких костей полно. В каждом городе свое, в Питере корюшка, что огурцами пахнет. В Черном море барабулька и кот. Похожа на камбалу, только с шипами вдоль тела. Вкусная, жирная и костей – один хребет. Отставной жандарм проживал один, жена умерла в родах, за ребенком присматривала нанятая няня. Вместе с Антоном ходили купаться и загорать, покупали всякие вкусности, вроде хычинов, шашлыков, не спеша ели за столиками, запивая вином. Вино и белое и розовое и красное, на любой вкус – терпкое и сладкое. По вечерам на набережной играл городской духовой оркестр, гуляли и танцевали пары. Женщины с удовольствием демонстрировали наряды. Публика в основном состоятельная. Как говорится, бывших полицейских и жандармов не бывает. Антон локтем слегка толкнул Павла. – Посмотри налево. Вон тот тип в белой кепке не кажется подозрительным? На отдых собиралась в Крыму не только почтенная публика. Следом за ней слетались карманники. Человек на отдыхе беспечен, теряет бдительность. Да и в толпе гуляющих невозможно угадать, кто рядом с тобой – чиновник из Москвы или карманник из Хацапетовки. – Похоже – щипач. Карманные воры имели такое прозвище. Стали следить за вором, стараясь не привлекать внимание. Вор явно следил за молодой женщиной в белом платье. Все ближе и ближе к ней. В какой момент он ухитрился вытащить портмоне из сумочки, даже опытные жандармы заметить не успели. Щипач вдруг стал проталкиваться в сторону, собираясь уйти с набережной на улицы города. – Я за ним, ты к девушке! – скомандовал Павел. Вор с набережной свернул в узкую улочку. Павел за ним, догнал. – Стоять! – Да ты кто такой, чтобы мне указывать? – Жандарм. – Вот и ищи бомбистов. – Либо сам кошелек достанешь, который у девушки срезал, либо идем в полицейский участок. – А не пошел бы ты… Вот это вор зря так сказал. Павел без замаха ударил его под дых, когда вор согнулся, добавил коленом в зубы. Сильно, не жалея. Вор взвыл, прошамкал, ибо два зуба выплюнул с кровью. – Ты что же делаешь, сука! Павел ударил в печень, мощно пробил. Вор упал, его стошнило желчью. А Павел спокойно, не повышая голоса: – Я тебя забью до смерти. Мне шваль не жалко. Вставай и доставай лопатник. Считаю до трех. Убивать его Павел не собирался, а побить за наглое поведение следовало. Урок вору пошел впрок. Поднялся, кряхтя и охая, вытащил из брючного кармана портмоне, явно женское. Белое, обшитое бисером. А уже шаги слышны. В проулок вошел Антон, рядом с ним всхлипывающая женщина. – Помочь? – встревожился Антон. – Зачем? Пропажу он уже вернул. Ваш кошелек? – Мой! – обрадовалась женщина. – Сколько денег там было? – Пятьдесят семь рублей. Павел открыл портмоне. Все правильно. Пятьдесят пять рублей ассигнациями и два рубля монетами. – Возьмите и будьте осторожнее. – Спасибо, даже не знаю, как вас благодарить! Павел повернулся к Антону. – Что с этим будем делать? – Уезжай, прямо сегодня! – приказал Антон. – Если увижу завтра – сдам в полицию. Похоже, ты там уже отметился и потому срок получишь не маленький. Вор побежал. Павел повернулся к девушке. – Не разделите с нами ужин? – А удобно? Мы не знакомы, неприлично. Это верно. Павел пошутил: – Как не знакомы? Вас мой добрый приятель Антон представил. Вас ведь Анна зовут? – Анна! А как вы узнали? Да проще некуда. На портмоне вышита золотой нитью буква «А». Самое распространенное имя – Анна. – Догадался. Я же прорицатель. – Ой, как интересно! – Ну вот, будет о чем поговорить. Что же мы стоим? Направились к набережной. Вдоль нее рестораны стоят. Выбрали тот, который указал Антон. Он местный, толк знает. – Здесь хорошая кухня, хозяин – татарин. Не спеша поели национальных блюд, попили чаю. Вина или водки не подавали, вероисповедание хозяина не позволяло. Хотя в других ресторанах мусульмане вино гостям подавали. Бизнес, однако! Девушка Павлу понравилась. Умна, говорлива в меру, что для женщины достоинство, не жеманится, ведет себя естественно. – Пожалуй, я пойду, поздно уже. Женщина поднялась. – Мы вас проводим. Павел рассчитался за стол. Не спеша прогулялись до арендованной Анной комнаты. И тогда и сейчас хозяева сдавали отдыхающим комнаты, а то и дома целиком, только плати. Расставаться Павлу не хотелось. – Давайте встретимся завтра? Вы на отдыхе, я тоже. Вместе веселее. – А удобно? – Конечно. В полдень вас устроит? – Вполне. Павлу в Санкт-Петербурге с женщинами знакомиться негде и некогда. Всю неделю с утра до вечера на службе. На улице знакомиться не принято, да и редко девушки появляются в одиночку, чаще под приглядом. Единственно – Дворянское собрание. Но и там ограничения есть. Танцевать можно, а набиваться на знакомство, это если маменька или папенька разрешат. На балы девушки ходили только в сопровождении родителей или тетушек. Уже поздним вечером, лежа в кровати, Павел просчитывал: кто Анна такая? Не из рабочей среды, одета со вкусом и деньги есть. Пятьдесят семь рублей в портмоне – это двухмесячная зарплата учительницы и четырехмесячная белошвейки. Дочь купца средней руки? Небогатая дворянка? Так и уснул. Утро вечера мудренее, завтра поинтересуется. За утренним чаем с баранками Антон заметил: – Я бы такую девушку не упустил. Обручального кольца не заметил, так что шансы у тебя есть. Павел вздохнул. Через два месяца ему сорок. Мужчина в самом расцвете сил. И положение есть, и жалованье приличное, в полковники вышел, а семейная жизнь до сих пор не сложилась. Конечно, торопиться не следует, присмотреться надо, чтобы потом не сожалеть. А присмотреться – время нужно. Интересно, где она живет? Хорошо, если в Санкт-Петербурге. Похоже, Анна его ждала, приходу Павла обрадовалась, причем искренне. Пошли на променад. Среди женщин загар не приветствовался, считалось, что загорелая кожа – удел крестьянок. Потому дамы на отдыхе носили широкополые шляпы, легкие зонтики от солнца. Распорядок почти у всех отдыхающих одинаковый. С утра на море, искупаться. Потом обед, променад. Себя показать, других посмотреть, поболтать со знакомыми. Потом, в самую жару – отдых, как в Испании сиеста. Ближе к вечеру, когда солнце не такое уже злое – купание, затем переодеться и вечерний променад уже в нарядах по набережной. Предприятий, как в Санкт-Петербурге, – нет, как и дымящих печей зимой. Воздух свежий, морской, дышится легко. За городом горы, зелень, глаз отдыхает, не то что в городе. Немного прогулялись, потом в открытый ресторан на берегу. Легкое белое вино, рыбка, салат. Павел больше расспрашивал, интересно было. Оказалось – недавно переехала в Питер из Москвы, учительствует, отец – промышленник, владеет мыловаренной фабрикой, не замужем. Ну прямо все в цвет! – А когда домой? – В Санкт-Петербург к первому сентября, к школе. А к папеньке и маменьке через неделю. Павел мысленно подосадовал. Лучше бы подольше побыла. И ей и ему компания, и узнать друг друга можно. Павел, чтобы удовлетворить ее любопытство, вкратце о себе рассказал. – Служу в столице, полковник жандармерии, тридцать девять лет, не женат и не был, дворянин. Что вас еще интересует? Ах, да! Жилье. Своего нет, снимаю квартиру. Но могу купить. – Исчерпывающе. – Ну вам же интересно. Любая женщина на перспективу смотрит. Анна зарделась. Видимо, в самую точку попал. По возрасту – уже засиделась в девках. Сначала гимназия, потом учительские курсы. Знакомиться с женихами было некогда, да и батюшка наверняка не настаивал. А на Руси девушки всегда рано замуж выходили и не всегда за любимого. Зачастую родители жениха выбирали по принципу – «стерпится – слюбится». Потому как жениха по родителям выбирали. Ежели ровня, да не хворые, работящие, можно сватов засылать. Ровня – очень важно. Не может купеческая дочь за простолюдина замуж выйти. Купцы, когда роднятся через детей, выгоду ищут. Объединить капиталы, создать фабрику или новые рынки сбыта освоить. Так же и дворяне. Случаи, когда граф женится на простолюдинке, бывают, но очень редки. Ровня, это не только когда равняются капиталами. А интересы общие, уровень образования, воспитания, чтобы супругам не скучно было, совпадали взгляды. Анна тоже решилась сказать правду. – Не знаю, Павел Иванович, как вы отнесетесь… Женщина помолчала, потом решилась. – Наша семья из старообрядцев. – И что? Ну креститесь вы двумя перстами вместо трех, но в Бога одного мы верим. Для меня это не препятствие. Гонения на старообрядцев со стороны государства и церкви, когда еретиков и раскольников кидали в поруб или сжигали живьем, уже кончились. Многие промышленники, купцы, меценаты были именно из старообрядцев. Анна, услышав ответ, облегченно выдохнула. Не все спокойно воспринимали старую веру. Для Павла – лишь бы не иудейка или мусульманка. Жениться на иноверке, пока она не приняла твою веру, было нельзя. Либо уходи с государственной службы. В состав Большой Ялты входили маленькие поселения – Алупка, Гаспра, Гурзуф, Ливадия, Симеиз, Кореиз, Массандра. Павел решил посетить два из них – Массандру, знаменитую своими винами, и Ливадию, где был царский дворец. Конечно, во дворец их не пустят, но полюбоваться парком вполне можно. Обговорил с Анной, на следующий день заказал пролетку и в Ливадию, благо – недалеко. Что хорошо на курортах – любой каприз за ваши деньги. Неспешная дорога вдоль побережья, открыточные виды, ухоженный парк. Обед в татарском ресторане, где самса из тандыра, янтики – слоеные пирожки, да люля-кебаб. Все вкусное, с пылу, с жару. – Павел Иванович, нехорошо поступаете! – погрозила пальчиком Анна, когда возвращались в Ялту. – Это почему? – Все такое вкусное, удержаться невозможно. Я же растолстею, а вы от меня отвернетесь. – Еще несколько дней и вы уедете. В Москве или столице таких экзотических блюд вы не сыщете. Быть в Крыму и не попробовать местной еды – нонсенс! Чем перед подругами будете хвастаться? – Ваша правда. Еще через несколько дней Павел отвез Анну в Севастополь на поезд. Дорогу от станции Лозовая через Джанкой и Симферополь построили за четыре года. Рельеф сложный, велик перепад высот, виадуки и шесть тоннелей. Потому паровозы могли таскать не более семи вагонов. Пассажирские поезда отправлялись два раза в сутки. Еще четыре поезда были товарные. Железная дорога стала толчком для развития промышленности и торговли. В день отъезда Павел взял адреса Анны в Санкт-Петербурге и ее родителей в Москве. Мысль мелькнула – заехать в первопрестольную на обратном пути, познакомиться с родителями, да и Москву глянуть. Сам занес кофр с ее вещами в купе, крепко обнял и поцеловал. Первый поцелуй. Анна прошептала: – Я уже думала – не отважитесь, а еще офицер. Вот и пойми женщин. После отъезда Анны стало скучно. Несколько дней с Антоном пил вино, ходил купаться. Но наскучило. Не махнуть ли в Москву? Времени – полно, деньги позволяют и желание есть. Следующим утром собрал саквояж, попрощался с приятелем и на пролетке в Севастополь. Можно было ехать в Симферополь, даже немного ближе. Но Севастополь конечная станция, проще купить билеты. Один поезд ходил на Москву, другой на Санкт-Петербург. Трое суток и он уже в Москве. Сразу нанял извозчика и в гостиницу. Побрился, умылся, горничная почистила и нагладила одежду, и он отправился к родителям Анны. Да не прямым путем, а сначала в магазин «Мюр и Мерилиз». Ныне это ГУМ, что на Красной площади. Неудобно в первый раз, вроде как смотрины, да без подарка. Для мамы Анны купил серьги – золото и яхонты, очень тонкая работа. С отцом сложнее. Староверы табак не признают, ни табакерку, ни портсигар не купишь. Остановил свой выбор на серебряной расческе для бороды и усов. Староверы не брились, отращивали бороды и усы, придется кстати. Плохо, когда не знаешь привычек, трудно выбрать подарок, чтобы к сердцу пришелся. Хоть и волновался, но рюмочку коньяка не выпил, запах будет. Важно оставить хорошее первое впечатление, второго шанса не будет. Извозчик привез к дому на Мясницкой. До центра рукой подать, дома с лепкой, видно – хороший архитектор строил. Сошел с пролетки, постоял на тротуаре. Дом в один подъезд, у дверей швейцар. Сразу понятно – дом для людей состоятельных. Про подарки подумалось – не прогадал ли? Отступать поздно, шагнул к дверям, швейцар окинул взглядом – пускать ли? Но дверь открыл. – Скажи, братец, квартира Твердохлебовых на каком этаже? – На втором, все дома. – Благодарю. На широкой лестнице ковровая дорожка, впечатляет. Поднялся, крутнул ручку звонка. Открыла Анна. При виде Павла растерялась. – Здравствуй. Не ожидала? Хочу с родителями познакомиться. – Кто там? – раздался голос из глубины квартиры. Голос женский. – То ко мне, матушка. Входите. Пока они были на вы. Семейство сидело в столовой, пили чай. На большом столе самовар, сахар колотый громоздился горкой, на отдельном блюде сушки – баранки, пряники. В вазочках варенье и мед. Войдя в комнату, Павел поклонился. – Доброе утро! Повернулся в красный угол, на иконы, перекрестился. Маманя Анны губы поджала, тремя перстами гость крестится. Анна тут же представила гостя. – Павел Иванович, знакомец по Ялте. – Нежданный гость хуже татарина, но полагаю – надоедать не буду. Павел прищелкнул каблуками. – Полковник жандармерии Кулишников из Санкт-Петербургского управления. – Садитесь, Павел Иванович, разделите с нами трапезу. Аглая, прибор гостю. Это хозяин жене. Та метнулась на кухню, принесла чашку, блюдце, ложечку. Павел преподнес ей коробочку с серьгами, а папеньке расческу. Женщины сразу начали серьги разглядывать, да Пафнутий Леонтьевич прикрикнул: – Прикажете гостю чай мне наливать? Тут уж Анна подсуетилась. И чай налила, и вазочку с вареньем подвинула. Сначала разговор о погоде пошел. Так издавна велось, с серьезного разговор не начинали. Непогоды не было, как и засухи, посему урожай будет хороший и цены не поднимутся. Потом на столичные новости перешли. Чаепитие длилось долго, часа два. Сам хозяин за это время выпил чашек пять-шесть чаю, потел, утирался полотенцем. Так обычно делали сибиряки, отметил про себя Павел. Потом мужчины перешли в гостиную, женщины принялись убирать со стола. Павел отметил, что прислуги нет, это хорошо, Анна не избалована. Как только уселись в кресла, Пафнутий Леонтьевич стал расспрашивать Павла о службе, да есть ли жилье свое, да много других вопросов. А в конце самые важные. Любит ли его дочь Павел, да когда жениться собирается. Павел ответил, что по приезде в Санкт-Петербург присмотрит и купит квартиру, тогда и в гости пригласит. На что отец Анны головой кивнул. – Кроме Анны у меня еще сын и дочь. Оба уже семейные, в Москве проживают. Сын помощником моим на фабрике, дочь дома с детьми. Анна вот что-то в девках засиделась. С первой встречи о женитьбе говорить неприлично, но вроде обе стороны друг другу понравились. Серьезные, обстоятельные, на ногах твердо стоят. После беседы Павел откланялся, договорившись завтра с Анной погулять. Следующим днем поперва на Красную площадь в «Мюр и Мерилиз». – Анна, выбери себе подарок. – Никак не можно. Ты сам должен выбрать и подарить, это же на память. Павел выбрал цепочку с кулоном в виде сердечка, по моде. Уже на Красной площади подарил. – Анна, выходи за меня замуж. Зарделась, помолчала. – Ты серьезно? – Более чем. Разве такими предложениями шутят? – Я согласна, – без колебаний ответила она. – Но надо спросить разрешение родителей. – Сватов, как полагается, заслать не могу, у меня в Москве ни одного знакомого нет. – Сам приходи вечером просить моей руки. Немного погуляли по Кремлю. Доступ всем желающим свободный, не то что ныне. Павел посмотрел на монастыри и церкви, которые большевики снесли после революции. Да потом еще Н. С. Хрущев, будучи генсеком КПСС, снес старинные постройки и поставил Дворец съездов – безликую коробку из бетона и стекла. Явно руководствовался словами из гимна «весь мир до основанья мы разрушим, а затем – мы свой, мы новый мир построим…». Павел понять не мог, зачем разрушать то, что стояло веками, и строить худшее? После обеда в ресторане Павел отвез избранницу на извозчике домой, сам к цирюльнику постричься, править усы. Сходил в душевую при гостинице, потому как в номерах только умывальники. Горничная за отдельную плату почистила и погладила костюм, туфли до зеркального блеска довела. В зеркало посмотрелся – вполне! В семь вечера заявился на Мясницкую. Кто его знает, как просят руку и сердце девушки? Встал в комнате перед родителями на одно колено. – Люблю вашу дочь и прошу ее руки и сердца. Родители переглянулись. Может быть, еще что-то надо сказать? – Анна, подойди! Встаньте оба рядом. И родители, сняв с красного угла икону, благословили на брак. Только этого мало. Как любой военнослужащий, жандарм, он должен был испросить согласие начальства, подать прошение. Формальность, но исполнить надо, о чем и сказал присутствующим. – Анна приедет в столицу к сентябрю. Думаю – уладите формальности? – Полагаю – да. В моих интересах. Для себя Павел решил купить квартиру. Если вскоре он будет семейным человеком, то лучше жить в собственном жилье, чем в арендованном. К тому же у него такая профессия, что может погибнуть от рук террористов. Тогда супруга не останется без крыши над головой. Утром следующего дня Павел выехал с Петербургского вокзала в столицу и прибыл на Московский вокзал, полную копию московского. С поезда на квартиру. Не так давно уехал, а запах затхлый и пыль, хотя форточки закрыты. Нанял прислугу убраться. Пока в отпуске, многое надо решить, в первую очередь по квартире. Деньги в купеческом банке на счету, там больший процент идет. Но с чего начинать поиски, даже не знал. Потом подумал о генерале, по чьей просьбе папки с компроматом уничтожил. Генерал тыловик, стало быть пройдоха, подскажет хотя бы. На следующий день адъютант пропустил Павла даже без предъявления визитки. Павел объяснил ситуацию. – Поможем! Где хочешь, в каком районе? – Поближе к центру. – На какую сумму рассчитываешь? – Пятнадцать тысяч. На счету было семнадцать, но еще свадьба впереди, обстановку купить. – Вполне уютное гнездышко подобрать можно. Оставь, Павел Иванович, адрес свой адъютанту, он сообщит, когда что-то подберем. От генерала в штаб Отдельного корпуса жандармов, подал прошение на женитьбу. Как правило, ответ не раньше чем через месяц. Проверяли избранницу – не судима ли была, какого вероисповедания и прочее. Опасались, что супруга сможет выдать заинтересованным лицам ставшие ей известные детали службы. Мало ли, случайно оставил муж-жандарм на столе папку с розыскным делом, либо в подпитии проговорился. Месяц прошел как нельзя лучше. И разрешение на брак получил, и квартиру купил. В один из дней к нему приехал адъютант. – Не передумали, Павел Иванович? – Никак нет. – Тогда едем смотреть. Квартира в кирпичном доме на Фурштатской оказалась хороша. Три комнаты на третьем этаже, центр города, но улица не самая шумная, как Литейный или Невский проспекты. Вид из окна хороший, даже видна церковь Святой Анны, что по соседству. Павел принял это как знак. – Согласен. – Тогда едем за деньгами и в городскую управу, оформлять документы. Уже к вечеру квартира была в собственности Павла. А вот обстановку покупать не спешил. Приедет Анна, вместе решат. Тем более Анна письмо прислала, что купила билет на поезд на 25 августа. Стало быть, 26-го ее надо встретить. Встретил, с вещами на ее квартиру привез, а потом показать свою обновку. Анна квартиру осмотрела. – Нравится. В аренду брать будем? – Наша! Купил несколько дней назад! Анна издала вопль и кинулась Павлу на шею. Потом прошлась по пустой квартире еще раз. – Вот здесь поставим кожаный диван для гостей, а там – письменный стол для тебя. – В маленькой комнате детская будет. В общем – успели комнаты обставить, свадьбу сыграли. Из Москвы на бракосочетание родители приехали, брат и сестра с семьями. А еще сослуживцы были. Ресторан едва всех вместил. Отец Анны покупку квартиры одобрил, приданое дал – пять тысяч рублей. Зато по службе аврал. Студенты Санкт-Петербургского университета организовали группу революционеров. Хотелось риска, романтики. В группе двадцать человек под руководством Петра Шевырева. На заговорщиков вышли случайно. Один из них, Андреюшкин, явно не знакомый с конспирацией, написал письмо приятелю в Харьков, что они готовятся убить государя, и теракт намечен на первое марта. В этот же день был убит бомбой Александр II, сын его Александр III должен был посетить поминальным визитом могилу отца в Петропавловском соборе, что за стенами Петропавловской крепости. Письмо студента попало на просмотр цензора жандармского управления. Сразу задействовали всех следователей и опытных розыскников, в том числе Павла. Уже 27 февраля был установлен отправитель. До покушения оставалось два дня. В состав группы входили Василий Осипанов, Василий Генералов, Пахомий Андреюшкин и Александр Ульянов, старший брат Владимира Ульянова – Ленина. Именно они должны были осуществить убийство. Поскольку денег на подготовку у студентов не было, продали за сто рублей золотую медаль Ульянова «за успехи в учебе». На эти деньги купили два «браунинга» и собрали три самодельные бомбы. Их изготовлением занимался Ульянов. За Андреюшкиным уже плотно следили, фиксировали все перемещения и контакты. Сам руководитель, убоявшись последствий, сбежал в Крым. До первого марта, кроме Андреюшкина, жандармы установили еще троих – Гаркуна и Кангера, Осипанова. За всеми ходили филеры. В последний день февраля состоялось совещание Охранного отделения. Решено было арестовать всех, причем с поличным, чтобы на суде были веские доказательства. Составили несколько групп для захвата, за каждой группой закреплен фигурант. Группе, в которой старшим был Павел, достался Осипанов. Утром первого марта группа жандармов в цивильной одежде уже ждала в пролетках недалеко от дома, где проживал Осипанов. Потом филер дал знак – дважды приподнял кепку, что фигурант вышел. Жандармы последовали за ним в отдалении. Вся группа студентов-бомбистов встретилась на Невском проспекте, направилась к Дворцовому мосту. Такой вариант жандармами обговаривался. Две пролетки ушливперед, две следовали сзади. Пролетки, опередившие террористов, остановились. Жандармы приготовились к захвату, ждали, когда студенты поравняются. – Вперед! – скомандовал Павел, когда первый из студентов поравнялся с экипажем. Осипанов среагировал моментально, выхватил «браунинг», направил Павлу в грудь, нажал спуск. Щелчок, выстрела не последовало, осечка. Второго шанса студенту Павел не дал, сбил с ног, выкрутил кисть, обезоружил. Пистолет сунул себе в карман. А рядом уже крутили руки другим студентам, связывали, бросали на пол пролеток. Всех отвезли для начала в ближайший полицейский участок, что располагался в квартале от Невского. Осипанов и там отличился, ухитрился вытащить из-под полы бомбу, привести взрыватель в действие и бросить на пол. Видимо, богопротивное дело изначально было обречено. Бомба не сработала, Ульянов, химик и биолог, не смог изготовить качественный динамит. Студентов тщательно обыскали, обнаружили еще две бомбы и пистолет. Все изъяли под протокол, с понятыми. Перевезли в Охранное отделение, пошли допросы, долгие и жесткие. Поплыли студенты, выдали всех. За два дня арестовали семьдесят четыре человека, после допросов и обысков квартир пятьдесят были отпущены. Шевырева арестовали позже всех, седьмого марта в Ялте. Перед судом предстали пятнадцать человек, пятерых приговорили к смертной казни через повешение, остальных – к ссылке и каторге. Была арестована и сестра Александра Ульянова – Анна, за то, что знала о заговоре и не донесла. Мать в вину Александра не поверила, просила дать ей свидание. Предоставили. Александр сказал: «Я готовился отобрать жизнь у государя. Теперь он вправе отобрать мою». Все пятеро были повешены в Шлиссельбургской крепости восьмого мая. Тела родственникам выданы не были, упокоены в братской могиле на тюремном кладбище. Младший брат Александра, Владимир, очень брата любивший, тяжело переживал трагедию и поклялся уничтожить царя и самодержавие. Но это уже другая история.Юрий Корчевский Сатрап: Ступени на эшафот
Издательство АСТ; Издательский дом «Ленинград» © Юрий Корчевский, 2021 © ООО «Издательство АСТ», 2021 Серия «Попаданец»Каждый выбирает для себяженщину, религию, дорогу.Дьяволу служить или пророку —каждый выбирает для себя.Каждый выбирает по себеслово для любви или молитвы.Шпагу для дуэли, меч для битвыкаждый выбирает по себе.Каждый выбирает по себещит и латы, посох и заплаты,меру окончательной расплаты…Ю. Левитанский
Предисловие
На следующий год после женитьбы у Павла родился наследник, наречённый Матвеем. Продолжатель рода! Уж как Павел рад был! В сорок лет отношение к детям не такое, как в двадцать. Мать Матвея, Анна, учительница по образованию, как малец подрос, стала его наукам обучать. Без фанатизма, чтобы у мальчика интерес не отбить. Со сказок русских народных на сказки и поэмы Пушкина перешла. А пришла пора обучаться, Павел сына отдал в хорошую гимназию недалеко от дома. В Пажеский корпус устроить не удалось, на обучение брали потомственных дворян, в Царскосельский лицей – дорого. Хорошо Матвей учился, третьим на курсе гимназию закончил. А потом в Михайловское артиллерийское училище, в армии уважаемое. Павел считал, что армию пройти надо. И империи послужить, и перспектива роста. Кто не служил, того на государеву службу не берут. Понравится служить, пусть будет офицером. Не понравится, так по примеру Павла в жандармы пойдёт или в полицию, а то и чиновником в какое-либо министерство. В университет Павел сына отдавать не хотел, много вольнодумства, разных тайных обществ. Матвей парень молодой, по неопытности вляпается неосторожно, пятно на всю жизнь. Три года в училище пролетели быстро. Павел даже подосадовал. Надо было сына в Михайловскую академию отдать учиться. Дольше, зато престижнее. Вот где пригодились прошлые связи, в первую очередь с генералом, которому помог, уничтожив бумаги Судейкина. После училища Матвей должен был отправиться служить на Кавказ, но остался в столице. Мало того, Павел устроил его в жандармерию, в Охранное отделение. Успел ввести парня в курс дела, поднатаскать. Конечно, хорошо бы пройти такую школу, как у Путилина, в Сыскной полиции, да к тому времени Иван Дмитриевич уже помер, прожив 63 года, в своём имении. Умер от инфлюэнции, как называли тогда грипп, осложнившийся воспалением лёгких. Похоронен был в Тихвинском уезде Новгородской губернии. Вышел Путилин в отставку в чине тайного советника (соответствует в табели о рангах армейскому генерал-лейтенанту), а богатств не нажил. Дочери своей даже имения не оставил, ибо после смерти владельца его продали за долги. Матвей оказался учеником способным, вникал в дело со всем тщанием. И очень вовремя год прошёл, потому как Павел и сам в отставку вышел в чине полковника, отдав государевой службе двадцать пять лет. Правление Александра III оказалось спокойным. Россия не вела ни одной войны, террористическая деятельность всякого рода революционеров резко пошла на спад. Павел отставкой был доволен. Получал полный пенсион от Охранного отделения, да доплату за орден Владимира. А ведь мог бы и голову сложить в лихие годы. Полагал – и сыну служить спокойно будет. Александр III скончался в Крыму, на престол взошёл его сын и спокойствию в империи пришёл конец.Глава 1 СЫН
Поскольку специальных жандармских училищ не было, при губернских управлениях для рядовых жандармов и младшего начальствующего состава образовали краткосрочные курсы. Для новичков-офицеров такие курсы были в столице, длились от четырёх до шести месяцев. Изучали организацию Отдельного корпуса жандармов и Охранного отделения, права и обязанности его чинов, политический розыск и историю революционного движения, гражданское и уголовное право, технику ведения дознания и допросов, технику фотографирования и дактилоскопии. Поскольку офицеры оружием владели в достаточной степени, изучали восточные единоборства, первые в России, джиу-джитсу. В те годы этот вид борьбы был за рубежом на пике популярности. Курс длился сто учебных часов и только потом жандармский офицер возвращался в губернское управление. Матвею повезло. Никуда ехать не надо на службу, город и его особенности знал. Только в Санкт-Петербурге было такое количество проходных дворов. И жил пока с родителями, своя квартира стоила немалых денег. А ещё матушкины завтраки и ужины чего стоили. Обедать приходилось где придётся, служба иногда даже времени пообедать не оставляла. Его отец Павел, вышедший в отставку на рубеже веков, удивлялся – как быстро изменилась политическая ситуация. Император Николай II оказался более мягким, чем его родитель. Потому подпольные организации появлялись, как грибы после дождя. Только относительно крупных, со структурой в разных городах, было более двух десятков. На всех окраинах подняли голову националисты, желая не только свергнуть царя и государственный строй, но и отделиться от империи. В одной Армении было две партии – «Дашнакцутюн» и «Гичак», а ещё латышские лесные братья, польская социалистическая партия, всеобщий еврейский союз, финская партия активного сопротивления, другие. Правда, была ещё партия приверженцев монархии, называвшая себя «Чёрной сотней». Хватало и чисто российских, вроде РСДРП, при которой была боевая группа во главе с Л. Б. Красиным, поставлявшая нелегально оружие в империю, обучавшая боевиков. Была боевая организация эсеров во главе с Г. А. Гершуни. Но с мая 1903 года Охранное отделение смогло завербовать одного из её членов Е. Ф. Азефа, который за приличные деньги – более тысячи рублей в месяц, сливал жандармам всю информацию. Тем не менее эсеры смогли убить министров МВД Д. С. Сипягина и В. К. Плеве, харьковского губернатора И. М. Оболенского, уфимского Н. М. Богдановича и готовили покушение на государя Николая II. После «Кровавого воскресенья» – 9 января 1905 года, когда священник Георгий Гапон вывел в центр города мирную демонстрацию рабочих, и она была расстреляна войсками, пошли массовые стачки и выступления по всей стране. События наслаивались на неудачи русско-японской войны. Николай II учредил Государственную Думу, а итогом народных выступлений стал Манифест от 17 октября 1905 года, даровавший гражданам свободы – слова, совести, собраний и союзов, неприкосновенность личности. И был ещё один важный момент, толкавший к выступлениям, Российская империя была страной крестьянской, 77 % составляли селяне. Из-за быстрого роста населения в 1,5–2 раза уменьшились земельные наделы в губерниях. Если до восхождения на престол Николая II крестьяне были политически инертны, то с падением уровня жизни из-за уменьшающихся наделов стали активно участвовать в революционном движении. И целью их было не свержение самодержавия, а причины чисто экономические. Особенно активно привлекали в свою партию большевики, обещая крестьянам землю. Эсеры опирались в основном на разночинцев. Манифест не принёс желаемого спокойствия. После его опубликования начались еврейские погромы. Только в Одессе погибли 400 евреев, в Ростове-на-Дону 150, Орше – 100, Екатеринославе – 67, Минске – 54. За год, с февраля 1905 года по май 1906 года террористы разных партий и течений убили в стране 8 генерал-губернаторов, 5 вице-губернаторов, 21 полицмейстера, 346 городовых, 257 городских стражников, нижних чинов жандармерии 55, жандармских офицеров – 8, 4 армейских генерала, 12 духовных лиц и 54 владельца фабрик. Двенадцатого августа 1906 года было совершено покушение на П. А. Столыпина, погибли тридцать человек, но сам он при взрыве уцелел. Санкт-Петербургское Охранное отделение жандармерии возглавлял Александр Васильевич Герасимов. Отделение имело канцелярию, охранную команду из офицеров, филёрский отряд, укомплектованный нижними чинами и регистрационное бюро. До 1901 года III отделение располагалось на Гороховой улице дом 2, а с 21 декабря 1901 года на набережной реки Мойки, в доме № 12, в бывшей квартире А. С. Пушкина. По мере роста численности отделения оно заняло ещё одно помещение, на углу Мытнинской набережной и Александровского проспекта (ныне проспект Добролюбова). Поскольку многие руководители революционного подполья предполагали жить за границей и управлять дистанционно, не рискуя, ибо правительства других стран иностранцев, не вмешивающихся в дела страны пребывания, не трогали, а зачастую относились к ним благосклонно и даже поддерживали, Охранное отделение организовало в Париже заграничное бюро агентуры. Заведовал им с 1905 года по 1909 год Гартнинг Аркадий Михайлович. И затраты на бюро вовсе не были лишними. В 1911 году в Европу выехал бывший чиновник Особого отдела Департамента полиции Леонид Меньщиков. Он вывез за границу копии многочисленных документов по сведениям о секретных сотрудниках, стал продавать их представителям революционных русских организаций, выдал несколько сотен фамилий. Департамент полиции и Охранное отделение понесли серьёзный ущерб, как репутационный, так и в добыче информации. С 1880 по 1917 год в полиции и Охранном отделении числились немногим более десяти тысяч секретных сотрудников, по-простому – стукачей, информаторов. Они не состояли в штатах полиции или Охранного отделения, сотрудничали тайно, получали деньги. Кто-то шёл на сотрудничество из-за денег, другие по соображениям идейным, поскольку были монархистами, но пользу империи приносили большую, ибо состояли в кружках и организациях, давали информацию изнутри. Ни одна специальная служба, что тогда, что сейчас, не может эффективно работать, не имея сети информаторов. Матвей встретил события «Кровавого воскресенья», будучи на жандармских курсах. Был удивлён и шокирован. Как раз по Фурштатской проходили толпы народа, собираясь на демонстрацию. Потом к Невскому прошла пехота, проскакали казаки. Хотел выйти, узнать – что творится в городе? Однако Павел сына отговорил. – Ты сейчас не на должности. Прилетит шальная пуля, что тогда? – Папенька, да разве государь даст команду стрелять? – Сам, может быть, не даст, а у министров ума не хватит миром решить. Так и получилось. До пушек дело не дошло, хотя пушки выкатили. Но пехота из винтовок стреляла, а казаки рубили шашками. В результате 96 убитых и 333 раненых, из которых потом умерло в больницах 34 человека. Матвей был благодарен отцу. Случись ему выйти с толпой на Дворцовую площадь или Невский проспект, он мог попасть под обстрел. Для Матвея урок – держаться от толпы подальше. Толпа неуправляема, стоит затесаться в гущу народа нескольким заводилам, как толпа может громить и убивать, усмирять придётся силой. В «Кровавое воскресенье» толпа вела себя мирно, до погромов не дошло, а пострадавшие были. Николаю II не везло с самого начала царствования. Короновался он по древней традиции, в Москве, в Успенском соборе Кремля. На Ходынском поле собралась огромная толпа, ждали раздачи бесплатного угощения от царя. Ввиду плохой организации произошла давка, погибли 1379 человек, несколько сотен получили увечья. Случилось это 14 мая 1896 года. Потом бесславная русско-японская война 1904–1905 годов, из которой Россия вышла с поражением, уступив Японии южную часть острова Сахалин, передав полуостров Квантунский с Порт-Артуром. Для поражения были объективные причины – недостроена Транссибирская магистраль, невозможно было быстро перебросить резервы, боеприпасы. Морской флот Японии качественно и количественно превосходил русский. Ну и ошибки военного командования были. Вместо маленькой победоносной войны Россия получила затяжную и кровавую. А следом воскресенье 9 января. И в народе император получил прозвище «Кровавый», авторитет монарха сильно упал. Да ещё и революционные партии, особенно РСДРП и эсеры в печати и на митингах делали упор на потерях, упущениях, умело обходя достижения. А они таки были. Николай II принял страну, которая имела 125 млн населения, из них 84 млн русских, а грамотных, умеющих читать и расписаться, всего 27 %. К началу Первой мировой войны грамотных было уже 78 %, то есть был достигнут уровень европейских стран. И рубль наш стал не только бумажным, но и золотым – 5 рублей, 10 и 7,5 с профилем Николая ценятся у коллекционеров и ювелиров до сих пор. И в эпоху правления Николая II эти монеты принимали в любом европейском банке, и рубль стоил дороже доллара, марки и франка. Сильные деньги бывают при мощной промышленности и перед Первой мировой войной экономика Российской империи была пятой в мире. Первое задание Матвею, по его мнению, было простое. Утром по сводкам происшествий была телефонограмма, что в лечебницу Гааза поступила женщина с осколочным ранением кисти и тела. Такое ранение для женщин не характерно. У мужчин может взорваться самогонный аппарат, паяльная лампа, да много чего ещё. И по каждому такому ранению надо разбираться, потому как может оказаться криминальным. На утреннем совещании офицеров у полковника Герасимова выяснить все обстоятельства происшествия поручили Матвею. Был он поручением слегка обескуражен, даже обижен. Допросить раненую в больнице, что может быть проще? С таким настроем на трамвай и в путь. Хорошо, с собой взял портфель с бумагами и бланками. Одежда сугубо гражданская. Шляпа-котелок по моде тех лет, чесучовый пиджак, рубашка в клеточку крупную, брюки на подтяжках, лаковые штиблеты. Револьвер «Наган» во внутреннем кармане пиджака, рядом с жетоном жандарма. У больницы соскочил с трамвая на ходу. По жетону прошёл в хирургическое отделение, для начала с лечащим доктором поговорить решил. – Добрый день, доктор. Я из… Матвей показал жандармский жетон. – Из больницы телефонировали, что у некой гражданки Беневской, поступившей к вам в отделение вечером прошедшего дня, имеются множественные осколочные ранения. – Не так, – кивнул хирург. – Правая кисть и правая половина грудной клетки, осколков полтора десятка, да подозреваю – не все смогли достать, потому как стекло. – Вы хотите сказать, что осколки от стеклянной посуды? – Именно так. Матвей даже успел расстроиться. Стоило тащиться в больницу, если у женщины рванула стеклянная бутыль в руках. Небось – брагу делала для мужа, не усмотрела. Но врач добавил: – А ещё на правой половине тела платье было обожжено и запашок. Матвей не понял. – Запах чего? – Да химикатов же! Осколки и ожог, взрыв был. Ёлки-палки! Да хирург же ему прямым текстом говорил, что не бражка была! Не сразу дошла вся серьёзность. Матвей сразу бланк допроса свидетеля из портфеля выудил. Честь по чести заполнил, попросил доктора подписать. – Мне бы хотелось побеседовать с пострадавшей. – Пожалуйте за мной в палату. Ей пока по состоянию здоровья постельный режим положен. Но сразу предупреждаю – в палате двадцать коек и все заняты. Матвей так и остановился. Как допрашивать в присутствии кучи любопытных? Да слухи по городу уже к вечеру поползут! – Доктор, никак невозможно прилюдно допрашивать! – Я так и думал, потому предупредил. Правда, можно её на каталку перегрузить и вывезти в процедурную. – Был бы очень благодарен. – Тогда подождите в коридоре. Доктор позвал дюжих санитарок. Наверное, раньше в селе жили, мощные. Пожалуй, другим здесь не место, пациентов перекладывать надо, перестилая простыни на кровати или при процедурах, либо на каталку, как сейчас. Целой вереницей по коридору двинулись. Впереди доктор, за ним две санитарки каталку катят с пострадавшей, за ними Матвей вышагивает. В процедурной остались одни, Матвей и раненая. Он представился полицейским. – Расскажите, что произошло? – Помню плохо. Взяла бутыль в руку, она взорвалась. Было у Матвея чувство – не договаривает. Смотреть на Марию Аркадьевну с непривычки страшно. Как египетская мумия, вся в бинтах. Голова, рука, туловище. И кожа бледная, наверное, от кровопотери. – А что в бутыли было? – Не помню, я крови много потеряла, мне и сейчас плохо, меня тошнит, сильная слабость, болит голова. Матвей решил допросить пострадавшую через день-два, как получше станет. Не изверг же он, раненую женщину мучить. – Хорошо, давайте отложим до улучшения состояния. Сам к доктору прошёл. – Говорит – плохо ей, допрашивать невозможно. – Объяснимо. Скорее всего, ушиб головы, потому как не помнит предшествующие события, да кровопотеря серьёзная была. Видели бы вы её при поступлении. Жуть! Живучие всё же женщины, как кошки. Предлагаю так. Как оклемается немного, я телефонирую в отделение. Кого спросить? – Кулишникова Матвея Павловича. Честь имею! В отделении доложил старшему группы, ротмистру Коновалову, о допросе врача и невозможности опросить пострадавшую ввиду кровопотери и тяжести состояния. – Что взорвалось-то? – Осколки стеклянные. – Тьфу! Попозже допросишь, думаю – ничего серьёзного. – Платье обгорело, вероятно – было пламя, пожар. – Потом займёшься. А сейчас езжай к Финляндскому вокзалу, там народ собирается. Посмотри, послушай – о чём говорят, не собираются ли бузить? А дальше день за днём обычная служба. На шестой день вспомнил о Беневской, которая находилась в больнице. Пока наблюдательное дело не закрыто, ибо нет рапорта от Матвея, и начальство обязательно спросит результаты. Не хотелось, но поехал. А хирург его огорошил: – Так забрали её третьего дня. Приехал мужчина, представительный такой, представился её братом. А с ним ещё один. Можно сказать, на руках до пролётки донесли. Раненой-то лучше стало, однако на перевязки ездить надо как минимум через день. – Если третьего дня забрали, то сегодня должны на перевязку привезти? – Не было, хотя… Доктор вытянул за цепочку карманные часы, добротные «Буре и сын», откинул крышечку, заиграла мелодия. – Время для перевязок уже позднее. Наверное – не появится. В душе шевельнулось нехорошее предчувствие. На допросе доктора он сам видел «скорбный лист», как называлась история болезни, переписал себе установочные данные – фамилию, адрес. Поблагодарив доктора, вышел на улицу, остановил пролётку, отправился по адресу пострадавшей. И здесь его тоже ждал сюрприз. Постучал в двери съёмной квартиры, ибо дом доходный. А вышла соседка. – Нет их никого, съехали. И слава богу, провоняли весь подъезд какой-то химией. Что уж они там делают? Неуж алхимики какие? Матвей удивился показаниям соседки. Подозрительно, что пахло химией, и никто не сообщил в полицию. Времена алхимиков прошли давно. Похоже – в квартире занимались экспериментами со взрывчатыми веществами и соседке повезло, что взрыв получился слабым. Могло не только квартиру разрушить, но и дом, если бы количество ингредиентов было побольше. Матвей пришёл домой, поужинал, отец заметил, что он не в настроении. – Давай-ка побеседуем. Что кручинишься? – Женщина в больницу поступила четыре дня назад, ранена осколками стекла, платье с прожогами. – У самого какие мысли? – Боюсь, экспериментировала со взрывчаткой. – В правильном направлении мыслишь. Переведи её в тюремную больницу или приставь к палате полицейский пост, чтобы не сбежала. – Уже. – Что уже? – Пришёл я сегодня в больницу, а доктор сказал – забрали её, со слов – брат. Обещали на перевязки привозить. Сегодня срок был, но на перевязку не привезли. – Упустил! Павел задумался. – У доктора спрашивал, с чем перевязки? Я имею в виду, на раны какие-то мази прикладывать, пилюли или порошки пить надо? – Не сообразил. – С утра и не медля. Потом по аптекам. Если на перевязки не привозили, стало быть, на дому делают. А кто? Кого-то из медикусов подкупили, на дом приходят. С врачами в больницах поговорить надо. – Да в столице сколько больниц? – Десятка три. Думаю за три дня и управишься, если повезёт. В расследовании везёт не всегда, по крупицам улики собирать надо. А главное – думать всё время. Вот сказал тебе доктор вчера о перевязках, ты бы поинтересовался – как, да чем? И завтра бы уже визита в больницу не было. – Виноват, не догадался. – Не винись, не перед начальством. Любое своё действие анализируй, делай выводы. Не зря поговорка родилась – дурная голова ногам покоя не даёт. Ты уж не обижайся, народ придумал, не я. И ещё. Попомни моё слово, женщина эта лишь пешка. Должна быть группа. Одиночки бомбы делают редко. Посмотри по сводкам, были ли покушения в течение года с применением динамита, есть ли задержанные? Если есть, допроси, собери информацию по крохам. Где взрывчатку брал, кого из бунтарей знает? – Да у них же ни постоянного места жительства, ни фамилий. У многих подпольные клички. – А всё равно – какова внешность, где встречались, к какому течению принадлежит? – Мне до отставки по выслуге лет это всё собирать придётся! – Это поперва так кажется. Пооботрёшься, привыкнешь. Не боги горшки обжигают. И я так начинал. Для начала Матвей открыл адресную книгу. Любой желающий мог подать в городскую управу сведения о себе – адрес, род занятий, номер телефона, если он был. Выбрал адреса аптек. А с утра в больницу к хирургу. – Доброе утро, доктор! Беневская на перевязку не приходила? – Никак нет. Уж думаю – не случилось ли чего худшего? – О! Думаю – вас известили бы. Подскажите, пожалуйста, перевязки с какими-то мазями? – Молодой человек! Мази обязательны! Попробуйте отодрать бинт, присохший к ране. Это же мучительно больно и рана снова начнёт кровить. – Простите, не знал. А какую мазь вы рекомендовали? – Дегтярную. – Она же вонючая, ею мужики сапоги мажут, чтобы не промокали. – Лечебная значительно слабее. – Может быть, какую-то аптеку рекомендовали? – Это на усмотрение болящего. Обычно пользуются той, что ближе к дому или, если уже лекарства редкие, в солидную аптеку, вроде заведения доктора Пеля, она напротив Андреевских торговых рядов, что на Васильевском острове. – Спасибо. А кто может в частном порядке делать перевязки? – Любой медикус. В столице чаще обращаются в больницу Святой Марии Магдалины. – У Тучкова моста? – Верно. Матвей откланялся и прямым ходом на Васильевский остров, в аптеку. Дом солидный, красного кирпича. На первом этаже аптека, выше – лечебница. В аптеке обстановка дорогая, мебель чёрного дерева, пол мозаичный. Матвею повезло, за прилавком сам профессор – лысый, с пышными усами. – Что господину угодно? – осведомился владелец аптеки и лечебницы. Матвей, поздоровавшись, показал жетон. – Не подскажете, последние пять дней кто-нибудь берёт у вас бинты и дегтярную мазь? – Есть такие, двое. Готовим по заказу. – И фамилии и адреса есть? – Как положено, мы же не знахари какие-нибудь. Пель открыл толстую книгу. – Вот, пожалуйста. Сергеева Мария Ивановна и Конопляникова Зинаида Васильевна. Адреса нужны? – Простите за беспокойство, нет. Матвей был разочарован. А ведь стоял совсем рядом с разгадкой. Конопляникова была соратницей Беневской, обе были в подпольной боевой организации эсеров техниками в динамитной мастерской. В дальнейшем Зинаида Васильевна участвовала в убийстве генерала Георгия Мина, была повешена по приговору суда 29 августа 1906 года в Шлиссельбургской крепости. Постоял Матвей на крыльце аптеки. Больница сестёр милосердия, как ещё называли лечебницу Святой Магдалины, располагалась на Васильевском острове, на первой линии. И, если уж искать по больницам медика, делающего перевязки, то начинать надо с неё. И тут повезло. Старшая сестра в накрахмаленном чепчике подвела его к группе медсестёр. – Дамы, кто делает перевязки на дому… э… – Беневской, – пришёл на помощь Матвей. – А как её звать и адрес? – Мария Аркадьевна. – Тогда я, – выступила вперёд сестра милосердия лет сорока. – Вера Павловна, поговори с господином тет-а-тет. – Слушаюсь. И книксен. Однако выучка. Отошли в сторонку. Матвей сразу представился. – Я из полиции. Разыскиваю раненную в правую руку и правую половину тела. Матвей не стал говорить, что он из жандармерии. – У пациентки именно такие раны. Кровопотеря, пока слаба, но раны заживают хорошо. Молодость, в её годы всё заживает быстро. Матвей припомнил год рождения – 1882. Совсем девушка, двадцать три года. Когда он видел её в больнице, возраст определить было невозможно, на голове и лице бинты, как и на руке. А тело было прикрыто простынёй. – Адрес не скажете? – Конечно. Здесь же, на Ваське, девятая линия, дом двадцать пять. Двенадцатая квартира. Доходный дом в пять этажей. – Спасибо большое, вы меня выручили. Но о нашем разговоре никому. – Я поняла. Коренные жители Петербурга Васильевский остров зачастую для краткости называли Васькой. Сразу мысли замелькали. Арестовать? А какая вина? Установить наружное наблюдение, подключить филёров? Дело серьёзное, распоряжается ими начальник Охранного отделения. А какие у Матвея основания просить в помощь «топтунов»? Вот и выходит – самому надо. Не знал в тот момент Матвей, что случайно вышел на боевую организацию эсеров. Подчинялась боевая организация партии, но действовала автономно. И Беневская была одним из членов организации, вторым техником в динамитной мастерской, имела псевдоним «Генриетта». То есть Матвей вплотную, сам того не зная, подобрался к осиному гнезду, засекреченной боевой организации. Риск очень велик, можно и жизнь потерять. Боевики ставили задачи – уничтожить священника Гапона, генерала Мина, генерал-губернатора Дубасова и даже царя Николая II. Список был велик, и многое совершить боевикам удалось. Да, пожалуй, и всё свершилось, кабы не жандармы и полиция. У террористов разных партий к 1905 году уже опыт появился, конспирировались, брали псевдонимы, завозили оружие из-за границы через Польшу и Финляндию. Но динамит делали сами, не было его в свободной продаже. Капризен динамит в изготовлении, потому периодически взрывы гремят. Да ладно бы, если только сами боевики при несчастных случаях гибли. Квартиры, где обустраивали динамитные мастерские, в доходных домах снимали. Случись взрыв помощнее, и будут невинные жертвы. И такие происшествия случались. Однако террористы любых партий, на словах радеющие о народном благоденствии, на самом деле народ не жалели. При терактах бомбы бросали прямо в толпу. Чем больше народу погибнет, тем больше разговоров, статей в газетах, известность в узких кругах таких же отморозков. Например, при покушении на Дубасова в Москве от взрыва бомбы, брошенной боевиком-эсером Мищенко погибло, и было ранено тридцать человек, но сам Дубасов был легко ранен. Жизнь генерал-губернатора спасла коляска, крепкого дерева оказалась. Зато среди эсеров авторитет Мищенко вырос значительно. Как же, герой! Борец за права народа. Что было плохо в столице для филёров, да любых наблюдателей, так это отсутствие на улицах зелёных насаждений. Ни деревьев, ни кустарников. Дома из камня или кирпича, булыжная мостовая и такие же тротуары. Правда, на окраинах тротуары могли быть из деревянных плашек. А ещё, в отличие от Москвы и других городов, дома стоят вплотную друг к другу. Где заканчивается один дом, начинается другой, проходов-проездов, в которых можно укрыться – нет. Заехать во двор можно через арку. Дворы-колодцы, через которые можно пройти с одной улицы на другую. Арок могло быть несколько и дворы неправильной формы, заблудиться – пара пустяков. Зато знающий человек по проходным дворам, да через подъезды с двумя входами, к искомой цели быстро выйдет. Для «топтунов» такие знания – качества ценные. На курсах жандармских основы наружного наблюдения давали. Потому Матвей после некоторых колебаний решил несколько дней понаблюдать сам. Сначала зашёл в подъезд дома. Чёрный ход есть, но заперт на замок, что для наблюдения плюс, поднялся на этажи. Двенадцатая квартира на втором этаже и окна выходят во двор. С лестничной площадки двор осмотрел. Пожалуй, лучшее место для наблюдения – это полуподвал, через узкие окна двор как на ладони. Вышел, прошёл к полуподвалу, это уже другой дом, двадцать третий. В одной из комнат оказалась дворницкая. Мётлы хранились, лопаты для уборки снега, скребки, ломы, вёдра. С дворником договорился, показав жетон, что по служебной надобности находиться будет, и получил второй ключ. Наблюдать неудобно, окно высоко, требуемый подъезд виден, когда стоишь. Зато к себе внимание не привлекаешь, со стороны не видно. За день почти всех жильцов в лицо увидел, запомнил. Дети и подростки, а также люди пожилые его не интересовали. В боевых организациях состоят люди, как правило, от двадцати до пятидесяти, активные. Около четырёх часов пополудни прошла в подъезд уже знакомая сестра милосердия из лечебницы Святой Марии Магдалины. Матвей время засёк. Долго сестра отсутствовала, почти час, без пяти минут. Ох, не проболталась бы, что к раненой интерес проявляют. Сестра вышла из подъезда, и тут же её остановил мужчина. Постояли, поговорили, причём разговор явно деловой, лица серьёзны. Матвей заподозрил, что мужчина член организации эсеров, и не ошибся. Перед ним был Загородний Яков Григорьевич, один из организаторов динамитной мастерской. На нём лежала обязанность закупать и доставлять ингредиенты взрывчатки. В боевой организации определены обязанности каждого члена. Одни выслеживают предполагаемую жертву, другие делают динамит, третьи добывают оружие – у убитых полицейских, закупая за границей. У Матвея, как и у отца, память на лица отличная. Если увидел раз, то долго не забудет. На следующий день занял наблюдательный пункт с утра. В четверть десятого на извозчике подъехал вчерашний мужчина, выгрузил из пролётки ящик решётчатый с бутылями характерного вида, в таких продаются кислоты – азотная, серная, соляная и прочие. Матвей сразу насторожился, как охотничья собака делает стойку, учуяв дичь. Обычному человеку для бытовых надобностей столько химикатов не надо. Скажем, для промывки канализации нужна уксусная кислота, да и той стакана хватит, ибо разводить надо. Мужчина ящик с бутылями сразу унёс и вернулся из подъезда через пять минут, сел в пролётку и уехал, чтобы вернуться через час. Из пролётки выгрузил два мешка, причём явно лёгких, потому как держал без напряжения. На этот раз пролётка уехала сразу. Матвей стал гадать, что может быть в мешках? Одежда? Два мешка – слишком много, да и обращался с ними мужчина небрежно. Что может быть недорогого и лёгкого? Почему-то на память пришла вата. Отогнал мысль. Зачем столько ваты террористам? Если для раненой, так два мешка на целую лечебницу хватит. Больше ничего интересного за день не произошло. Вечером поужинал дома. Весь день голодным сидел, а мама на стол выставила вареники с творогом. Со сметаной – просто объедение! А после с папой обсуждал, как прошёл день. Упомянул про бутыли, отец сразу насторожился. – Знаешь, что в них? – Предполагаю – кислоты, необходимые для производства взрывчатки. – Правильно мыслишь, сын. – Одно поставило меня в тупик. Мужчина, вхожий в квартиру, где раненая, два мешка с чем-то привёз, лёгкие. – Погоди, не торопись. Мягкие? – Я разве не сказал? Мягкие, под пальцами мнутся. На вату похоже! Зачем? – Пироксилин делать! Мастерская по изготовлению взрывчатки в квартире. При растворении целлюлозы в нитроглицерине получается «гремучий студень», гелеобразная масса. Использовалась террористами давно. Но такой студень капризен и слабее динамита. В 1863 году изобрели тротил, а в 1897 году гексоген, не обладающий недостатками динамита. Это взрывчатое вещество недостатков имеет много. При длительном хранении из него выпотевает нитроглицерин и стоит коснуться этого выпота, как следует взрыв. Динамит взрывается при попадании пули или осколка, очень не стоек на морозе. Технологии взрывчатых веществ инженеры или изобретатели особо не скрывали. Поэтому террористы стали осваивать, кроме динамита, другие виды взрывчатки, в частности пироксилин, получаемый при обработке хлопка, той же ваты азотной кислотой. Тонкостей технологии, особенностей – не знали, потому следовали взрывы. После обработки хлопка кислотой должно следовать обезвоживание спиртом. Недосушили – взрыва не будет. Именно переувлажнение взрывчатки в снарядах привело к тому, что снаряды русской эскадры при попадании в японские корабли не взрывались. А японские, начинённые шимозой, срабатывали. А при пересушивании пироксилина он мог взорваться самопроизвольно при сотрясениях. Именно это приводило к самоподрывам техников динамитных мастерских. Хотя правильнее было называть их мастерскими по производству взрывчатых веществ, бомб. – Папенька, вы не ошибаетесь? – засомневался Матвей. Отца называл на «вы», как было принято в семьях образованных или у староверов, в знак уважения. – Пиши докладную и с утра к начальнику отделения. Надо ордер на обыск и арест. – Вдруг ошибка? – Пожурят. А если меры не предпримешь, и террористы будут продолжать убивать? Надолго останешься прапорщиком. Прапорщик по современной градации равен армейскому лейтенанту. Для нижних чинов, дослужившихся до фельдфебелей и подающих надежды, есть первое офицерское звание – подпрапорщик, равное младшему лейтенанту. Так и его присваивали после краткосрочных курсов. Конечно, даже соверши Матвей подвиг, никто ему следующее звание не присвоит, не выходил срок для штабс-капитана. Но каждый кадровый офицер мечтает о карьере. Послушал Матвей отца, он плохого не посоветует. Да и на службе жандармской собаку съел. Написал рапорт, перечитал, начал вносить правки. Пришлось переписывать снова. Зато аргументированно. Утром к начальству. Господин полковник прочёл, пыхнул папиросой, перечитал рапорт ещё раз. – Да, очень похоже, что в квартире динамитная мастерская. Назначаю вас старшим группы. В подчинение поступают три нижних чина и пролётка с ездовым. Приступить немедля! – Есть! Ехали на адрес с удобствами, на пролётке. Четверть часа и на Васильевском острове. Один жандарм у парадного остался. Квартира на втором этаже, преступники могут выпрыгнуть из окон, для того караульный. Только по неопытности Матвей ошибку допустил. У подъезда пролётка и жандарм. Вывернет из-под арки террорист, сразу сообразит о визите жандармов, развернётся и уйдёт, предупредит сообщников. Лучше было накинуть на жандарма плащ, да усадить в пролётку. Мало ли, человек поджидает даму сердца? На стук в дверь долго не открывали. Матвей знал, что в квартире минимум двое. – Открывайте добровольно, иначе выломаем дверь! – пригрозил он. Щёлкнул замок, приоткрылась дверь, показалась женщина. Жандарм Скобелев тут же нажал плечом, распахнув дверь силой. – Отдельный корпус жандармов имеет основания подозревать в преступном злоумышлении обитателей квартиры! – заявил Матвей. В доказательство жандармский жетон женщине под нос сунул. Та растерялась. – Дозвольте, барышня! Скобелев отодвинул женщину плечом. Квартира оказалась большой, в три комнаты, огромная кухня, просторный коридор. В одной из комнат устроен склад – бутылки, мешки, ящики. В другой комнате, поменьше, явно лаборатория или мастерская. Разные ёмкости с неприятным, резким химическим запахом, трубки, реторты. Третья комната жилая, на две кровати. На одной из них знакомая Матвею Беневицкая. В бинтах, но уже не такая бледная. – Доброго здоровьичка, Мария Аркадьевна, – поприветствовал её Матвей. – Что же вы так внезапно больницу покинули, даже не долечившись? – Больничная обстановка уж больно тягостна, а пищу просто есть невозможно. – Ай-яй-яй! А теперь и к тюремной баланде придётся привыкать! – улыбнулся Матвей. – Для начала в тюремную больницу переехать придётся, а дальше – как суд решит. – Суд? А за что, извольте спросить? – делано удивилась Беневская. – Ужели не знаете? А химикаты у вас для чего, да ещё в больших объёмах? Завивки дамам делать? Или бомбы мастерить? Собирайтесь! – Требую адвоката! – Немедленно будет, но уже в тюрьме. Один из жандармов помог собрать в сумку бинты, мазь для раненой. Оба жандарма после того, как Беневская с помощью сообщницы оделась, на руках вынесли её к пролётке. Вывели и вторую задержанную. Матвей устроился в пролётке тоже. – Сначала в женскую тюремную больницу, – распорядился Матвей, – потом во внутреннюю тюрьму на Фурштатской. Извозчик штатный, прекрасно знал расположение тюрем, больниц для заключённых, следственных изоляторов. Матвей сначала сдал раненую в больницу, под расписку, потом вторую – Конопляникову, в тюрьму Отдельного корпуса жандармов. И снова на Васильевский остров. Надо вывезти химикаты и устроить засаду. Должен же кто-то из боевиков наведаться, забрать готовые бомбы. До квартиры террористов не доехал, повернул к казармам Преображенского гвардейского полка. В полку есть сапёрная команда, пусть осмотрят готовые изделия и заготовленное сырьё. Жандармы не специалисты, вдруг что-то сделают не так, и последует взрыв? Ещё в движении мелькнула мысль – надо бы предложить начальству организовать при Охранном отделении свою сапёрную команду, небольшую, из трёх-четырёх человек, ибо объём работы невелик, да и обнаруживаются динамитные лаборатории не каждый день. Но, судя по сводкам, в месяц один-два взрыва случаются. Партий революционного толка развелось много и каждая хочет громко о себе заявить. Командир полка к просьбе жандарма отнёсся благосклонно, выделил фельдфебеля. – Воин опытный, разберётся. Пока ехали, Матвей объяснил суть дела. – Прямо в квартире доходного дома изготавливают? – удивился служака. – Опасно, могут дом развалить. – Могут. Им бы рассказать. Чужие жизни ни в грош не ставят. Впрочем, свои тоже. Повернули в арку дома и почти сразу загремели выстрелы. Бах-бах! Три выстрела подряд. И Матвей, и сапёр сразу из пролётки выпрыгнули. У сапёра оружия нет, не на войну ехал. А Матвей выхватил из кобуры «наган», новенький ещё. Револьверы эти бельгийского конструктора Нагана, начали производить на Тульском императорском оружейном заводе с 1895 года. По сравнению со «смит-вессоном» шаг вперёд. «Наган» меньше по размерам, что плюс для скрытого ношения, легче, патроны с бездымным порохом, который не заволакивает дымом цель после выстрела. И не шесть патронов в барабане, а семь. Стрелял мужчина в цивильной одежде лет сорока. Он прятался в углублении двери подъезда. Увидев сапёра в форме, принялся палить по нему, ведь у парадной ещё стоял жандарм в униформе. Врага, если он палит по тебе, надо уничтожать. Матвей ещё в училище стрелял отлично, даже призы брал на соревнованиях. Сейчас руку с револьвером положил на крыло колеса для устойчивости, взвёл курок, прицелился, нажал спуск. Стрелок схватился за грудь, выронил своё оружие и упал. Матвей бросился к нему, следом за ним жандарм. Но мужчина явно жил последние минуты. Пиджак в крови, из угла рта тоже кровь течёт, дыхание тяжёлое, прерывистое. Вздохнул несколько раз и отдал Богу душу. Матвей поднял оружие убитого. «Браунинг» патроном 7,65 мм бельгийского производства. Сунул его в карман. Распорядился жандарму: – Телефонируй в отделение, пусть вызывают подводу для убитого. А сапёра сам проводил в квартиру. – Пожалуйста, потщательней. Нам надо вывезти опасный груз и желательно самим не взорваться. – Всё сделаю в лучшем виде! Похоже – сапёр был в шоке от перестрелки во дворе. Не война, а жертва есть. И взрывчатка в квартире имеется, он уже учуял носом характерный запах. И чего людям неймётся спокойно жить? Хочется пострелять-повзрывать, езжайте добровольцами на войну с Японией. Впечатлений получите массу и петушиный задор уйдёт. Пока сапёр осматривал химикаты и готовые бомбы, снаряжённые в обрезки труб, Матвей написал на столе в кухне сопроводительные документы на труп для судебной экспертизы, а следом рапорт для начальства о применении оружия. Не нравилась начальству стрельба в городе, для горожан беспокойство. После бумаг вышел к убитому, обыскал. Кроме бумажника с деньгами, ничего. Главное – документы. Кто таков, где живёт? А в карманах даже визитной карточки нет. В сопроводительной бумаге так и написал – «неизвестный». Сапёр взрывоопасные предметы осмотрел, составил опись. Жандармы погрузили всё на пролётку, и сапёр увёз на полковой полигон для уничтожения. И труп увезли. Пока докладывал начальству о происшествии, вечер настал. А утром неприятноеизвестие – из следственной тюрьмы выпустили Конопляникову. Видимо, ещё на квартире женщины сговорились. Всю вину на себя взяла Беневская. А Конопляникова утверждала, что была нанята сиделкой для раненой, Беневской, и ничего о производстве взрывчатых веществ не знала. Следователь знал, что лжёт эсерка, и она знала, что он понимает. А улик для суда нет. Отпустили под негласный пригляд полиции. Задержание впрок не пошло. Зинаида Васильевна ухитрилась участвовать в теракте – убийстве генерала Георгия Мина, была схвачена и повешена по приговору суда 29 августа 1906 года в Шлиссельбургской крепости. Беневская после выздоровления пошла под суд, была приговорена осенью 1906 года к шестнадцати годам каторжных работ. Всю молодость провела на каторге и вышла, по годам ещё женщиной не старой, но внешне постаревшей на четверть века. Родные её признали с трудом. По боевой организации эсеров ликвидация динамитной мастерской нанесла удар, однако – не катастрофический. Снять квартиру в другом районе не долго, а новый техник-химик из Москвы прибыл уже через месяц. Зато Матвей за первое самостоятельное, успешно раскрытое дело получил премию в сто рублей и заработал авторитет у сослуживцев. Отец порадовался успеху сына. Трудную и опасную службу выбрал Матвей. Но Павел был доволен. Мужчина, где бы он ни служил – в армии, в гвардии, в полиции, в жандармерии, должен защищать свою страну и режим, ведь он приносил присягу на верность. Как говорилось: «Сердце женщине, жизнь царю, а честь – никому!».Глава 2 УЯЗВИМОСТИ
Боевика можно арестовать только с поличным, на горячем. Скажем – бросил бомбу или стрелял в политическую жертву, ударил её ножом или кастетом. Без действия в присутствии свидетелей он обычный гражданин и суд его оправдает. Поэтому к сбору доказательств в жандармерии подходили тщательно, скрупулёзно. А ещё отец Матвея поучал. – Ищи слабые места. Они есть и у человека, скажем – выпить любит без меры или падок на деньги или женщин. Такого подловить можно на уязвимости, на слабом месте. У любой организации подпольной такие слабые места есть. Их ищи, по ним бей! Вот взять динамитную лабораторию, которую ты раскрыл. Прихлопнул и замечательно! Но снять квартиру в другом районе, найти химика для изготовления бомбы недолго. И через месяц-два-три такая мастерская снова заработает. – Что же ты предлагаешь? – Ищи источники финансирования и пути передачи денег. Террористы живые люди, им надо кушать, где-то спать, покупать туфли или вещи взамен изношенных. Деньги нужны. Большинство революционеров не работают. На что живут? К тому же покупка химикатов, оружия тоже требуют денег, и немалых. Нащупаешь источник денег, прихлопнешь, если получится, значит или ликвидируешь группу, или вгонишь в спячку. Когда им кушать будет нечего, будут думать, где копеечку раздобыть, работать пойдут. Глядишь – дурь из головы выветрится. Обрати внимание – никто из них не работает, а выглядят получше тебя. Упитанные, в хороших костюмах, курят дорогой табак. А руководство разных партий и течений зачастую за границей проживает, не особенно нуждаясь и снимая дорогие квартиры в престижных районах. Боюсь, твоего жалованья на такое жильё и еду не хватит. – Как-то не думалось об этом, – повинился Матвей. – На место каждого тобой ликвидированного придут двое, как гидра. Зри в корень и ищи. Да, есть у них меценаты из наших, русских, вроде Саввы Мамонтова. Но, полагаю, наши партии не брезгуют брать деньги у иноземцев. Ты думаешь, они друзья России? Спят и видят, чтобы развалить империю и отхватить кусок, да пожирнее. – Япония? – И она тоже. Но первый враг Великобритания. Их уши везде торчат. А ещё Германия и американские штаты. Всем земля наша приглянулась, богатая – лесом, пенькой, золотом, рыбой, пушниной. Долго разговаривали. Павел высказывал свои мысли, выстраданные многими годами службы. Для Матвея – откровение. То, что враги у России есть, он знал ещё с военного училища. Взять ту же Турцию, с которой Россия воевала не раз. Почему-то папенька её не упомянул. Или Австро-Венгрия. Каждая партия решала финансовые вопросы по-разному. Взять, для примера, РСДРП – российскую социал-демократическую рабочую партию, из которой выросла ВКП(б). Раскол партии произошёл на втором съезде 6 июля 1903 года. Ленин (В. Ульянов) был за гегемонию пролетариата и революцию, делегатов, поддерживающих его позицию, было большинство. Меньшая часть во главе с Ю. О. Мартовым (отсюда – меньшевики) ориентировалась на либеральную буржуазию, на переход власти от царя к парламентской республике через выборы. Меньшевики опасались не зря. «Авангард» рабочего класса, совершив октябрьский переворот, превратился в жестокую касту, которая развязала невиданный государственный террор. И уже 14 июня 1918 года ВЦИК постановил исключить меньшевиков из всех Советов – районного уровня, городского, губернского, всей страны. Союзники были большевикам уже не нужны. Финансы на содержание партии поступали несколькими путями. Взносы членов партии в партийную кассу не покрывали даже 10 % потребностей. Ещё часть давали пожертвования людей богатых. Да что там, их зачастую пугали, вынуждая делать «добровольные» взносы. В письме из Кракова от 04.03.1914 года в СПб отделение партии Ленин спрашивает у Е. Ф. Размирович: «Был ли обход богачей для сбора денег?» Тот же Савва Морозов отдал 60 тысяч рублей, сумму по тем временам огромную. Ещё часть денег давали зарубежные социал-демократы, но мало. Более обильные взносы давали западные спецслужбы, завуалированные под разные организации. Но самые серьёзные деньги в партию шли от экспроприаций, партийцы их сокращённо называли эксы. Меньшевики были категорически против. Но Ульянов (Ленин) в 1906 году в газете «Пролетарий» от 30 сентября писал: «Мы ставим две цели. Убийство представителей структур империи и расшатывание её основ, и конфискацию всех денежных средств не только у государства, но и у частных лиц». Ленин прямо называл экспроприированные суммы, добытые ячейками партии – на Кавказе 200 тысяч рублей, в Москве 875 тысяч. Большевики создали большевистский центр, куда вошли руководители Ленин, Богданов и Красин. Л. Б. Красин был казначеем и снабженцем партии. В марте 1907 года он выехал в Германию, на награбленные боевиками деньги были приобретены станки для печати фальшивых купюр и специальная бумага. Планировалось открыть подпольную типографию и выпускать поддельные деньги, тем самым подрывая финансовую мощь империи. Информатор Житомирский из ближайшего окружения Красина доложил о нём в Берлинскую полицию, которая конфисковала бумагу и выслала Красина из страны. Красин, как ближайший сподвижник Ульянова (Ленина) организовал в империи не одну сотню экспроприаций. Его боевики взрывали, стреляли, большого количества жертв не боялись. Причём страдали не чиновники, а простой люд, случайно оказавшийся рядом. Большая кровь большевиков никогда не пугала. Впрочем, по этому же пути шли эсеры-максималисты, польская социалистическая партия, армянский «Дашнакцутюн», грузинские социал-федералисты, финны. Например, после убийства великого князя Сергея Александровича в Москве группой Б. Савинкова четвёртого февраля 1905 года (бомбу бросал Иван Каляев, был сам ранен, схвачен, судим и повешен девятого мая 1905 г.) через члена партии активного сопротивления Финляндии Конни Цилинчкуса на счёт партии эсеров поступил миллион франков, пришедших от американских миллионеров. Первая крупная экспроприация в столице произошла 14 октября 1906 года. Были и до этого эксы, но мелкие. Нападали на почтовые отделения, чиновников. Полиция рассматривала эти нападения как действия уголовников, тем более добыча нападавших была невелика – 200, 300 рублей. А 14 октября нападение громкое во всех смыслах, ставшее известным всей стране, попавшее на страницы газет. Двое артельщиков под охраной вооружённого стражника перевозили деньги из портовой таможни Петербурга в казначейство. Дело привычное, деньги возили регулярно, один-два раза в неделю. Деньги находились в двух мешках на полу пролётки. Сумма изрядная, немногим больше шестисот тысяч рублей. Так в иные дни и больше возили. Ехали привычным маршрутом, что было ошибкой. Грабители из большевиков пролётку выследили, выбрали самое удобное место для нападения. Были бы грабители обычными уголовниками, ограбление не удалось. Оружие было у стражника, обоих артельщиков и ездового. Люди крепкие, готовые постоять за себя и уберечь денежный сбор. Но никто из них не ожидал, что стоявший на тротуаре разночинец вдруг повернётся и бросит бомбу в пролётку. Взрыв! Часы убитого артельщика остановились на четверти двенадцатого. Место людное, угол Екатерининского канала и Фонарного переулка. Дым, крики, раненая лошадь бьётся в упряжи. Извозчик ранен, стражник оглушён, но пытается вытащить трясущейся рукой револьвер из кобуры. Уцелевший артельщик в шоке, в прострации, не предпринимает ничего. К пролётке подбегают трое парней, судя по одежде – из рабочих. Для пущего эффекта стреляют в воздух из «браунингов». Прохожие в испуге разбегаются. А налётчики хватают мешки с деньгами и убегают. Двое держат по тяжёлому мешку с деньгами, третий замыкает группу. Ещё минута и все скрываются в арке проходного двора. Полиция прибыла быстро, однако примет грабителей назвать никто не смог. Расследование шло долго, грабителей найти по горячим следам не удалось. Ранее взрывчатку не применяли для ограблений, и явно было – дело рук террористов, а не уголовников. Немногим ранее в Москве эсеры-максималисты ограбили Московский банк торгового кредита, захватив 875 тысяч рублей. Часть захваченных денег эсеры передали Л. Красину как плату за предоставленное оружие. Используя оружие, эта же группа, вдохновлённая легко доставшейся добычей, в октябре 1906 года ограбила в Петербурге банк взаимного кредита, со стрельбой, ранив стражника. Но добыча стоила пролитой крови – грабители унесли из кассы более миллиона рублей. Расследовать сразу взялись полиция и жандармерия. В Охранном отделении старшим группы ротмистр Коновалов, а ещё Матвей и прапорщик Самойлов. Сначала внимательно, скрупулёзно изучили следственные дела в полиции и жандармерии по всем случаям известных грабежей с применением оружия и взрывчатки, причём когда исполнителей было несколько. Составляли описание преступников по показаниям свидетелей, используемое оружие, какие-то характерные детали одежды, используемых методов. И пока ухватиться было не за что. Разное оружие, другие люди. Судя по всему – разные группы боевиков, не исключено – разных партий. Начальство спрашивало о результатах каждый день, пока ответить было нечего, подозреваемых не было. И только через две недели появилась надежда. Один из информаторов, давно сотрудничавший с жандармерией, доложил, что знакомый расспрашивал о перевозке почтовых отправлений почтовыми каретами. Информатор сам служил на почте и правила знал, кое-что знакомцу рассказал, чтобы тот ничего не заподозрил, но сведения не секретные. Каждый мог видеть, как по утрам со двора почтамта разъезжаются крытые возки. Внутри стражник, на облучке кучер, оба при оружии. Группа жандармов сразу насторожилась. Похоже – интерес проявляют специфический, как бы не теракт готовился. Стукача расспросили, где живёт знакомый, кто таков? В полиции порочащих сведений о знакомом, оказавшимся подсобным рабочим в купеческой лавке Смольянинова, не имелось. За Медведевым установили наблюдение. Сначала за ним ходили «топтуны» из филёрского отделения. Что занятно, Медведев в лавке появлялся редко, а чаще бывал по двум адресам, где проживали разночинцы. А через несколько дней Медведев начал следить за почтовыми каретами. Делал это неумело. Нанимал извозчиков и ехал на пролётке за почтовой каретой. И не замечал, что за ним следуют филёры. Видимо, Медведев выбирал почтовое отделение, пригодное для экспроприации. От полицейских участков далеко, помощь придёт не скоро и нападавшие успеют скрыться. Почтамт располагался на Почтамтской улице, во дворе – каретные ряды. Ранее он именовался почтовым станом, в 1789 г. переименован в Главное почтовое управление. Почтовыми отделениями заведовали почтмейстеры, но с появлением телеграфа их стали именовать начальниками почтово-телеграфных контор. До всплеска революционной активности нападения на почтовые отделения были большой редкостью, ибо уголовники предпочитали грабить или обворовывать граждан. Их на испуг взять легче, у большинства нет оружия. А в почтово-телеграфных конторах у персонала оружие, зачастую стражники, набиравшиеся из отставных полицейских или солдат. Люди к оружию привыкшие, ещё крепкие. Уголовники обходили их стороной. Другое дело революционеры. Политические всегда действовали группой, не раздумывая, применяли оружие, а то и вовсе взрывчатку. Уголовники в большинстве своём верили в Бога, а политические сплошь безбожники и не признавали никаких авторитетов – ни царя, ни государство в виде аппарата, ни бога. Единственно – учение К. Маркса, которое толком не читали, ибо для восприятия текст сложен, да руководителей своих ячеек. Членство в боевой организации любой партии подразумевало жизнь удалую. На работу ходить не надо, партия обеспечивает потребности в провизии, одежде, оплате жилья. Впрочем, деньги эти добыты самими боевиками и сданы казначею. Боевику не надо стоять у станка или таскать грузы, работу монотонную и тяжёлую. То ли дело следить за объектом или ворваться в контору с деньгами, выстрелить в потолок, испугать. А буде кто сопротивляться зачнет, так и убить можно. В такие минуты боевик чувствует себя равным Богу, способным карать или миловать. А уж если бомбу швырнуть, так и вовсе веселуха. Дым, мебель порушена, мёртвые лежат! То ли ещё будет, когда партия свергнет самодержца и захватит власть! И так думали боевики всех партий – большевики, эсеры, националисты. Кроме, пожалуй, «Чёрной сотни», партии монархической и националистической. И невдомёк было боевикам, что на разрушениях, крови, насилии, новое государство не построить. Штыками власть захватить можно, но усидеть на них нельзя. По всему выходило, что боевики со дня на день решатся на акцию. Стали обсуждать, что делать? Закрыть почтовое отделение? На какой срок? На день, неделю, месяц? Невозможно! Отделение недалеко от Николаевского (ныне Московского) железнодорожного вокзала и обслуживает много клиентов – жителей близлежащих домов, приезжающих и уезжающих пассажиров, желающих отправить открытку или бандероль, а то и посылку. Во избежание жертв самим занять место сотрудников? Так нужно быть профессионалом, ибо на телеграфных аппаратах Бодо работать никто из жандармов не умел. Пришли к мнению – находиться рядом, а подъедут боевики, войти следом под видом клиентов и арестовать. Обговорили детали. Одежда цивильная и все порознь. Группа из трёх мужчин сразу вызовет у боевиков подозрение. Причём боевики вполне могут метнуть в группу бомбу. Нет у этих людей границ жалости, которые есть у добропорядочных граждан. Следующим утром Матвей подъехал к почтовому отделению, что располагалось на первом этаже доходного дома по Лиговскому проспекту, 44. Дом носил прозвище «Перцов дом». Недалеко от входа стояла пролётка с поднятым тентом, в ней Матвей заметил ротмистра Коновалова. Сам Матвей заранее присмотрел себе укрытие – в парадной, между первым и вторым этажом, у окна. Видимость отличная, а от посторонних взглядов сам укрыт. Сколько ни высматривал прапорщика Самойлова, обнаружить не смог. Мысленно похвалил жандарма. Уж если Матвей не обнаружил, зная о том, что Самойлов рядом, то боевики тем более не увидят. На обед никто из жандармов не уходил. Правда, пару раз на короткое время отлучались в туалет на вокзал. Время до вечера тянулось медленно. Когда служащие почтового отделения закончили работу, повесили замок на дверь, жандармы разошлись тоже. Весь день на ногах, без еды и воды, даже в молодом возрасте утомительно. И какое же счастье прийти домой, поесть домашней еды, потом плюхнуться в кресло, вытянуть ноги. Воистину – блаженство. Однако день прошёл, а к боевикам не продвинулись ни на шаг. И на следующий день заняли прежние позиции. Около десяти утра к отделению подкатила почтовая карета. Закрытого типа, с маленьким зарешеченным окном. На облучке кучер и стражник с кобурой на ремне. Судя по размерам кобуры, револьвер был старый «Смит и Вессон русский». Из кареты выбрались двое мужчин в форме. Один – почтовый служащий, другой – стражник. Почтовый служащий держал в руках кожаный мешок вполовину размером меньше обычного. Матвею сразу подумалось – деньги. Потому как вчера тоже подъезжала карета, но почтовый служащий был без охраны, а мешки размером побольше, крапивные. Назывались так, потому что делались из высушенных стеблей крапивы. Получались прочные и не пропускали воду, для почты важно. Стражник и почтовик скрылись в почтовом отделении и через десяток минут вышли. Их карета сразу уехала. Матвею подумалось – в другие отделения императорской почтовой службы. И, если бы он был преступником, то грабил бы не почтово-телеграфную контору, а именно карету недалеко от Главного почтамта, где количество денег максимальное. Матвей отвлёкся на двух хорошеньких курсисток. Откуда появились боевики, не заметил. Трое молодых мужчин, одетых неброско. Один распахнул дверь в почтовое отделение, другой швырнул внутрь какой-то свёрток. И оба отбежали. «Бомба!» – догадался Матвей, распахнул створки окна. В это время блеснул огонь, раздался сильный хлопок, из помещения почты вылетели стёкла и рамы, повалил дым. Началась паника, кричали люди. Троица боевиков кинулась ко входу. Этого момента Матвей упустить не мог. Рукоятью револьвера упёрся в подоконник для устойчивости, взвёл курок и выстрелил боевику в картузе в бедро. Почти сразу раздался второй выстрел, это стрелял ротмистр из пролётки. Оба боевика упали, а третий стоял и вертел головой, пытаясь понять, что происходит. Ещё один выстрел, откуда-то из дома напротив и боевик упал. Теперь уже к почтовому отделению рванули жандармы. С петель взрывом сорвало дверь и через проём выбегали люди, кому повезло уцелеть. Жандармы стремились захватить раненых боевиков. Ещё позавчера ротмистр советовал стрелять по рукам и ногам, чтобы только ранить, с перспективой допросить. С места сорвалась пролётка, стоявшая неподалёку в арке. Извозчик не сидел, а стоял и нахлёстывал коня. Наверное, на этой пролётке боевики должны были скрыться с места экспроприации с добычей. Следили за отделением и, когда деньги оказались доставлены, решились на акцию. И она у них удалась бы, кабы не жандармы. – Самойлов, телефонируй в жандармерию. Пусть свяжутся с близлежащими больницами, вышлют кареты для перевозки раненых. Кулишников, внутрь почты. Живы ли сотрудники, целы ли деньги? Сам же ротмистр к боевикам. «Своему» он прострелил плечо, и боевик сейчас был в шоковом состоянии. Глаза открыты, дышит шумно, но ничего не соображает. Второй, которого подстрелил Матвей, тянулся к пистолету, который выпал из его рук при падении и валялся неподалёку. Ротмистр оружие боевика подобрал, определил в карман. Третий боевик не подавал признаков жизни. Ротмистр побежал в сторону Николаевского вокзала. Буквально в полусотне метров лежала опрокинутая пролётка, придавив извозчика, который пытался выбраться из-под неё. Лошадь тоже пыталась встать, билась в оглоблях и постромках. Пролётка столкнулась с чугунным ограждением, когда извозчик пытался скрыться. Ротмистр помог извозчику выбраться, обыскал. Припасённым куском верёвки связал сзади руки. А сердобольные прохожие уже помогали встать на ноги лошади. Коновалов повёл извозчика к почте. И уже раздавались свистки городовых. Полицейские спешили к месту взрыва и стрельбы. Матвей зашёл внутрь почты. Стойки повалены, на полу несколько окровавленных тел. Придавленный стойкой, стонет человек, видны только его ноги в форменных штанах. Раз стонет, значит жив. В отделении сильно пахнет сгоревшим динамитом. Матвей ухватился за край поваленной стойки, поднатужился, приподнял. – Выбирайся, пока я держу! Человек выбрался. Судя по галунам на мундире, сам начальник почты. Один рукав в крови. – Сильно зацепило? – Руку чувствую. – Тебя стойка спасла, на себя удар приняла. Деньги целы? Начальник почты сразу насторожился. – А ты кто таков? – Из жандармерии. Матвей для убедительности жетон показал. – Я успел в хранилище мешок с деньгами положить, ключи у меня. Заниматься ранеными не функция жандармерии. А протокол осмотра места происшествия составить надо, подобрал с пола чью-то кепку, вытер ею столешницу и стул. Взял чистый лист бумаги из держателя, ручку, обмакнул перо в чернильницу. «Мной, прапорщиком Охранного отделения Отдельного корпуса жандармов Кулишниковым М. П. осмотрено при дневном свете место происшествия по адресу: Лиговский проспект…». А в помещение почты уже ротмистр ездового заводит, Самойлов ведёт под руку прихрамывающего боевика с окровавленной штаниной. Следом двое околоточных надзирателей под руки заводят раненного в плечо боевика. Здесь их обыскали. При себе ни документов, ни оружия не оказалось. Вбежал городовой, обратился к одному из околоточных: – Что с лошадью делать? Я пока привязал её к столбу. Ответил ротмистр: – Попроси мужиков пролётку на колёса поставить. – Так уже. – Подгони сюда. Надо этих субчиков в жандармерию доставить. – На набережную Мойки? – уточнил городовой. – Нет, на набережную Фонтанки. Там располагался штаб III отделения. Там надо боевиков допросить, а потом отправить во внутреннюю тюрьму на Фурштатской. А до допросов ещё доктор их осмотреть должен, перевязать. Иначе вездесущие журналисты поднимут завтра вой – нарушают гражданские права! А то, что боевики невинных людей убили, нескольких ранили, в расчёт не берут. – Самойлов, запиши фамилии раненых. А ещё посчитай убитых и опиши. Хорошо бы документы оказались. И к полицейским. – Помогайте, пока следы не затоптали и раненых не увезли. Возиться пришлось долго. После звонка в жандармерию прибыл фотограф и судебно-медицинский эксперт. Надо всё запротоколировать для суда, чтобы не отвертелись боевики. И светит им смертная казнь через повешение. Потому как террористов судит трибунал и статьи закона суровые. Либо смертная казнь через повешение, либо каторга от пятнадцати лет и до пожизненной. Впрочем, на каторге выжить даже десять лет сложно, это не ссылка с почти курортными условиями. Пострадавших от взрыва и свидетелей нашлось много. Следственное дело распухало от бумаг на глазах. Тем не менее напряжением маленькой группы за месяц дело было завершено и передано по инстанции в суд. Долго отдыхать не пришлось. Изворотливость в задумках по добыванию денег разных партий приводила всю группу в изумление. Причём предотвратить некоторые было решительно невозможно. Несколько человек арендовали квартиру. С владельцем договаривались мужчина и женщина под видом семейной пары по фальшивым документам. Ничего предосудительного. Если не знать, что напротив дома, через узкую улицу, находится банк. Сменяя друг друга, по ночам, мужчины делали подкоп. Землю вывозили в мешках на ломовых подводах. За три недели подземного труда вышли к стене подвала и в одну из ночей разобрали каменную кладку. Банк хранил ценности – деньги бумажные и золотые монеты в подвале, в хранилище. Всё ценное из хранилища вынесли и из квартиры исчезли. Хватились пропажи только днём, перед полуднем, когда кассир банка спустился в хранилище. Сотрудники в шоке, управляющего отпаивали валерианой. Пропали 314 тысяч рублей. Конечно, вызвали полицию. Такие кражи были способны разорить банк. Средний ежемесячный заработок рабочего был 25–30 рублей. По тридцать рублей платили партии рядовым боевикам в месяц на содержание. Ибо боевики не работали, некогда было – слежка за будущими объектами экспроприации, подготовка самого акта. Но Матвея, как и других жандармов, изумляла изворотливость боевиков большевиков. Кавказский боевик Камо 13 июня ограбил инкассаторскую карету в Тифлисе (ныне Тбилиси), захватив 341 тыс. рублей. Переправил деньги Красину и Ленину в Куоккала, в Финляндию. Купюры были крупные, по пятьсот рублей и номера их были известны. Ни расплатиться ни обменять на валюту других стран. Однако Красин нанял художницу Афанасию Шмидт (конспиративный псевдоним Фаня Беленькая). Та под микроскопом миниатюрной кисточкой, ювелирно точно подобрав краску, поменяла на каждой купюре по одной цифре и деньги поменяли малыми партиями в разных банках на валюту. В 1905 году в империи насчитывалось девять правых партий, семь центристских, пять левых, а ещё одиннадцать польских, пятнадцать финских, девять украинских, семь еврейских, пять мусульманского толка, а ещё армянские, шведские и прочая и прочая. Третья часть имела боевые организации, правда – не все грабили государственные финансовые организации. Например, такие как русский народный союз имени Михаила Архангела боевиков готовили для еврейских погромов. Наиболее активными были боевые организации эсеров, большевиков, эсеров-максималистов и анархистов. Причём большевиков в 1906 году насчитывалось 46 тысяч человек, меньшевиков – 100 тысяч, а членов союза русского народа четыреста тысяч. Но в конечном итоге плодами февральской революции 1917 года воспользовались большевики, учинив Октябрьский переворот. Конечно, Ульянов-Ленин был хорошим оратором, способным увлечь за собой людей, но Троцкий, возглавивший социал-демократов, был отличным. Боевая организация эсеров была создана и активно действовала раньше, чем большевистская. Боевики эсеров совершили за время своего существования 263 теракта, убили двух министров, 33 генерал-губернатора, 16 градоначальников, 7 генералов, 26 агентов полиции. Погибших и раненых при терактах случайных прохожих никто не считал. Большевики при создании своей боевой организации брали примером по структуре и действиями организацию эсеров. Интересен состав боевой организации эсеров. Созданная в 1902 году она насчитывала 13 женщин и 51 мужчину, среди них 13 выходцев из потомственных дворян, 3 почётных граждан империи, 5 – из семей священнослужителей, 10 из купеческих семей. Высшее образование имели 6, студентами университетов 28, 24 имели среднее образование и 6 начальное. То есть – все люди грамотные и молодые, от 20 до 30 лет. Когда раненые смогли говорить, подлечившись в тюремной больнице, начались допросы. К удивлению Матвея, боевики не молчали. Зная, что пойманы на месте преступления и улик и свидетелей достаточно, что ожидает их суд скорый и суровый, товарищей своих сдавали. Знали немногих, ибо в боевой организации действовали «пятёрками» во избежание провалов. Четыре рядовых члена знали и получали указания от пятого, старшего. Тот входил в свою «пятёрку». Так выстраивалась пирамида. Из этой «пятёрки» один убит и трое захвачено, назвать исполнители смогли только старшего. Но, узнав о провале акции, он исчез с места жительства. Долго ли при поддержке руководства обзавестись поддельными документами и сменить съёмную квартиру? Боевики не работали, не обзаводились семьями, не имели своей недвижимости, этих якорей в мирской жизни. На допросах боевики держались спокойно, без истерик, не каждый на такое способен. Знали, на что шли, чем рисковали. Приговор и в самом деле оказался ожидаемым. Оба боевика были приговорены к повешению и их вздёрнули в Шлиссельбургской крепости, а ездового приговорили к десяти годам каторги, потому как он ни взрывчатку, ни оружие в руках не держал, был пособником. После царского указа об образовании Государственной Думы и Государственного Совета массовые выступления народа – митинги, демонстрации, стачки, сошли на нет. Общество выжидало, как изменится жизнь. Вторая половина 1906 года прошла для Охранного отделения в относительном спокойствии. Матвей даже возвращался со службы вовремя. Мало того, по выходным стал брать уроки игры на гитаре. Тогда знали только гитару-семиструнку, а не появившуюся в средине века шестиструнку. Слух музыкальный имелся, голос приятный. Радовал Матвей иногда своих сослуживцев на посиделках. Песню под гитару спеть, завести, иной раз даже на танец спровоцировать. Такие посиделки сослуживцев сближали. Служба опасная, те же боевики не останавливаются перед применением оружия. Убить жандарма, сатрапа, как они называли, для боевика – честь. И жандарм должен знать, быть уверенным, что сослуживец в трудную минуту не бросит, не подведёт. Боевики некоторых партий составляли списки тех, кого приговаривали к смерти. Например – священника Гапона, который вывел людей на демонстрацию 9 января, а потом скрывался. И боевики всё же убили его на даче в Озерках, исполнителями были Рутенберг и Дикгоф-Деренталь. И в то же время к смерти был приговорён другой участник «кровавого воскресенья», генерал Мин, отдавший приказ солдатам стрелять по толпе. И этот приговор привели в исполнение в августе 1906 года. Так что большевикам было с кого брать пример. Азеф, возглавлявший боевую организацию эсеров, попал у соратников под подозрение в сотрудничестве с охранкой и в декабре 1905 года уехал в Москву, а сменивший его Борис Савинков был поистине злым гением. Быстро сумел организовать в Петербурге две динамитных мастерских, активизировать боевиков на теракты против царских чиновников. Случайным свидетелем и участником попытки ограбления почтовой конторы стал Матвей. Зашёл уже после службы на почту, что на Литейном проспекте. Отец попросил купить конвертов с марками. Был в цивильной одежде, на голове – шляпа. Момент важный, ибо шляпа скрывала короткую стрижку, какая была по уставу у служивых людей. Уже конверты купил, служащий почты отсчитывал сдачу монетами, как в контору ворвались трое молодчиков. Один сразу выхватил из-за пояса револьвер и выстрелил в потолок. Завизжали испуганные женщины, запахло порохом. Матвей бочком-бочком, как краб, в сторонку с линии вероятного огня. А стрелявший зычным голосом приказывает: – Это экспроприация! Деньги в мешке на стойку! И револьвером на почтового служащего показывает. А на того ступор напал, стоит соляным столбом. Люди в необычных или опасных обстоятельствах ведут себя по-разному. Одни в шоке и не могут пошевелиться, другие в обморок падают. И только у меньшей части выброс адреналина бешеный, им надо действовать. Один из террористов распахнул дверцу в стойке, прошёл на служебную территорию. Сам пожелал деньги изъять из хранилища. В каких-то отделениях это глухая, без окон, каморка, в других отсек, огороженный от общего помещения железной решёткой с толстыми прутьями. Молодчик подошёл к начальнику почты, сидевшему за столом, протянул руку. – Ключи! Начальник помедлил, начал подниматься со стула, террористу медлительность не понравилась, и он выстрелил мужчине в грудь. Пока происходили эти события, Матвей медленно отошёл к стене, оказавшись у нападавших сзади. Внимание нападавших было сосредоточено на сотрудниках почты. Угрозы в гражданского вида посетителях они не видели. Матвей вздохнул. Вроде уже пообтёрся на службе, а всё равно начинать бойню в закрытом помещении, где десяток мирных граждан, страшновато. А ну как будут жертвы? Как жить с таким грузом на душе? Но и позволить уйти с деньгами нельзя, тем более начальник почты убит или тяжело ранен. Выхватил Матвей револьвер и выстрелил в того, что стрелял в почтовика. Потом в плечо второму налётчику и спину третьему, который уже вытягивал из-за пояса пистолет. Грохот выстрелов в небольшом помещении оглушил. Все трое налётчиков на полу валяются. Матвей поднял руку с револьвером вверх. – Всем стоять на месте! Я из жандармерии! На ваших глазах произошло убийство и попытка ограбления. Никому не покидать почтовую контору, будете свидетелями! А сам к двери. Налётчики не пришли пешком. Для того, чтобы быстро скрыться, всегда приезжают в пролётке. И ездовой – сообщник. Пролётка в самом деле стояла у входа. Извозчик на козлах, нервничает, крутит кнут в руках. Выстрелы-то ему были слышны. Матвей револьвер на него навёл. – Слазь! – Чего? – Слазь, пока не застрелил! Извозчик начал медленно слазить. Явно тянул время, соображая, что предпринять. – Бежать не вздумай, я из жандармерии. Пуля всё равно быстрее, догонит. Извозчик встал на мостовую и неожиданно кинулся на него. Выстрел произошёл как-то сам собою. Палец на спусковом крючке был, дёрнулся. Почти в упор, дистанция в пол-аршина была, промахнуться невозможно. Извозчик рухнул. Матвею его жалко не было, каждый человек сам выбирает свою дорогу в жизни. Один учительствует, грамоте детишек учит. Другой в дымном цеху молотком заклёпки расклёпывает в листах обшивки строящегося судна. Третий хлебушек в печи печёт. А кто-то деньжат по-лёгкому срубить хочет и убийство его не останавливает. Все заповеди христовы нарушает – не укради, не убий. И путь на эшафот для таких справедливая награда. Уже слышны трели полицейского свистка, выстрелы слышали городовые, с минуты на минуту будут здесь. Матвей вернулся на почту. Начальник был жив, дышал тяжело. Возле него какой-то господин на коленях стоит, прижимает к окровавленному форменному сюртуку раненого платок. Надо вызвать врача, жандармов. Матвей подошёл к телефону на стене, снял трубку, покрутил ручку. – Алло, барышня! Барышня! Дайте мне любое отделение полиции, поближе к Литейному двадцать девять. – Ждите. В трубке щелчки, шорохи, потом мужской голос: – Полиция на проводе. – У аппарата Кулишников из Охранного отделения. Срочно нужен врач и полиция в почтовое отделение на Литейном двадцать девять. Теракт, есть убитые и раненые. – Слушаюсь! При полицейских участках были дежурные полицейские врачи, но не при всех участках. На происшествия выезжали вместе с нарядами полиции. А вообще-то раненых доставляли сердобольные прохожие попутным транспортом в ближайшие больницы. В Российской империи первая станция «скорой помощи» появилась в Варшаве в 1897 году. В Москве купчиха первой гильдии Анна Ивановна Кузнецова на свои деньги наняла и содержала фельдшера, санитара и извозчика, крытую повозку и лошадь при Сретенском и Сущёвском полицейских участках. Случилось это 28 апреля 1898 года. Карета выезжала только на уличные происшествия и по сообщению полицейского (не потому ли до сих пор по традиции машины «скорой» называют каретами?). В Санкт-Петербурге первая «скорая помощь» открылась в 1899 году, затем ещё пять. Возглавил их известный доктор Г. Турнер. А первая машина на службе скорой помощи появилась в 1908 году. Первыми подкатили к почте полицейские, следом медики. Матвей уже за столом сидел, записывал фамилии и адреса людей, находившихся в помещении. Важно зафиксировать свидетелей, пока никто не ушёл. Сразу к делу подключился полицейский следователь, а медики погрузили раненого начальника почты на носилки, в карету и уехали. Раненого террориста увезли полицейские в тюремную больницу. Видимо, из полицейского участка сообщили в Охранное отделение. Что уж там сказал дежурный полиции, неизвестно, но к почтовому отделению подкатил на служебной пролётке сам Александр Васильевич Герасимов, полковник его императорского величества Охранного отделения при Отдельном корпусе жандармов. Быстрым шагом вошёл в помещение почты. При виде начальника Матвей вскочил. – Доложите кратко о происшествии, – приказал начальник. Отошли в угол, Матвей доложил негромко. – Так это вы их всех из револьвера? – Начальника почты ранил боевик, остальных я. – Пострадавших среди посетителей или прохожих нет? – Никак нет! – Молодец! Продолжайте. Стрельба в центре города всегда событие чрезвычайное. И до министерств и до двора слухи быстро доходят. А уж ушлые газетчики сразу примчатся. В каждой газете есть раздел «происшествия», репортёры зачастую получают информацию от полицейских, за малую мзду. Непременно информируется министр внутренних дел, на усмотрение которого доклад императору. И снова на службе до позднего вечера. А под суд в итоге пошли двое – раненный в плечо боевик и извозчик. Повезло ему, выжил после ранения в живот. Но кончили жизнь оба печально. Не дома, в постели и в окружении родственников, а на виселице, в присутствии палача и его помощника, тюремного врача, прокурора и начальника тюрьмы. Не самая лучшая кампания, чтобы уйти в мир иной. За всё в жизни надо платить. Если человек идёт забрать чужую жизнь, он должен быть готов, что заберут и его жизнь. Прошло Рождество. Наступил Новый год, а 13 февраля крупное ограбление банка в Гельсингфорсе (нынешний Хельсинки), Финляндия тогда входила в состав Российской империи. В Петербург пришло донесение о совершённом преступлении, сразу в полицию и жандармерию. Тамошние спецслужбы активно поработали со свидетелями, составили подробное описание грабителей. В те времена преступники лица под масками не скрывали, даже бравировали. Вот моё лицо, попробуйте меня поймать! Между Петербургом и Гельсингфорсом всего 380 километров. И поезда ходят, и паровые суда, потому как оба города на берегу Балтийского моря стоят. Преступники зачастую после своих злоумышлений сбегали отсиживаться из России в Финляндию и наоборот. Столичные полицейские и жандармы насторожились. Судя по почерку ограбления, действовали не уголовники, а боевики какой-то из партий. И не исключено, что они объявятся в столице. Как позже оказалось на допросах, экспроприацию организовали эсеры-максималисты. Эта фракция откололась от эсеров и заявила о себе с началом 1906 года грабежом банка в Москве. С эсерами они разошлись идеологически, эсеры хотели изменить государственный строй парламентским путём, а максималисты свержением самодержавия насильственным путём. Из всех боевых организаций – большевистской фракции РСДРП или анархистов или эсеров, максималисты оказались самыми воинственными и безбашенными. Чего стоит неудавшееся покушение на премьер-министра Петра Столыпина 12 августа 1906 года, когда пострадали более ста человек, из них 27 погибли, 33 тяжело ранены и несколько скончались позже в больницах. Организатором был Михаил Иванович Соколов, партийный псевдоним «Медведь». Максималисты решили устроить взрыв на казённой даче Столыпина. По субботам он вёл там приём чиновников и граждан. Продумывать акт терроризма начали заранее. Владимир Лихтенштадт в динамитной мастерской Леонида Красина из большевистской фракции РСДРП изготовил динамит. Мастерская располагалась в Москве, в квартире Алексея Пешкова (писатель, взявший затем псевдоним Горький). Охраной квартиры-мастерской занимался Симон Тер-Петросян, более известный под псевдонимом Камо. Динамит с предосторожностями, по частям, перевезли в Санкт-Петербург. Максималисты, обладая солидными деньгами из награбленных, имели до полутора десятков арендованных конспиративных квартир, поселили на них наиболее активных и подготовленных боевиков. Боевая организация имела два своих конных выезда и два автомобиля, редкость по тем временам. Определили трёх исполнителей – Ивана Тикунова (псевдоним Гриша), Илью Забельшанского (псевдоним Француз) и Никиту Седова (псевдоним Федя). Стали думать, как проникнуть на дачу. Охрану несли несколько полицейских снаружи и несколько армейских офицеров внутри. И пройти под видом посетителей, да ещё с грузом взрывчатки, не получится. У кого-то родился дьявольский план. Исполнителей нарядить в жандармскую форму, подъехать на автомобиле. Динамит уложить в солидный кожаный портфель, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. Исполнители понимали, что при взрыве могут погибнуть сами. А в случае удачи, после взрыва, могут быть застрелены полицейскими. Но от затеи не отказались, решили пожертвовать собой во имя высокой цели. Один комплект формы сняли с жандармского офицера, ударив его сзади по голове кистенём, чтобы не запачкать мундир кровью. По этому образцу женщины из боевой организации пошили ещё два комплекта. Купили портфель. Хорошей выделки кожа, и вместилось в него динамитных шашек почти на семнадцать фунтов. Однако начинки в виде железных шариков или болтов не применяли, просто не знали об их поражающей силе. Одна из женщин вызнала о дате приёма просителей на даче, что располагалась на Аптекарском острове, в самом центре столицы. Приём начался в четырнадцать часов. В четырнадцать тридцать к даче подъехала пролётка. Машину пришлось заменить, не смогли завести, всё-таки техника была ещё ненадёжной. Из ландо вышли двое в жандармской форме. Полицейские их не посмели остановить. Расчёт террористов оказался верным, маскарад удался. Переодетые боевики вошли в первую приёмную. Увидев жандармов с объёмистым портфелем, генерал А. Н. Замятнин встал из-за стола, шагнул навстречу. Он полагал – жандармы доставили Столыпину важное послание, вполне может быть, что от самого государя. А боевики при виде генерала испугались, бросили ему под ноги бомбу в портфеле и выбежали из приёмной. Тотчас раздался взрыв. Приёмный зал большой и бомба натворила много бед. Были убиты Хвостов С. А. – губернатор Пензы, сам генерал Замятнин А. Н.; князь Шаховской, член совета Министерства внутренних дел; начальник охраны Таврического дворца В. Ф. Шульц; князь М. И. Накашидзе и ещё много людей, в том числе беременная женщина, чья фамилия осталась неизвестной. Сам Пётр Аркадьевич получил только ушибы. Дверь в его приёмную сорвало с петель и его ударило. Были ранены дети Столыпина – трёхлетний сын и двенадцатилетняя дочь. В панике оба исполнителя смогли без помех добежать до экипажа и уехать. Полицейские бросились в дом после взрыва, помогать. Увиденное повергло их в ужас. Столько крови и разорванных тел в одном месте одновременно они ещё не видели. Позвонили в полицию, жандармерию, потребовали срочно врачей. На место происшествия выехали сразу все пять имеющихся карет «скорой помощи». От жандармерии, её Охранного отдела, выехала в полном составе группа Коновалова. Сам организатор сразу после взрыва уехал в Финляндию, а исполнители остались, на первое время «залегли» на конспиративных квартирах. Михаила «Медведя» сдали дважды. Теракт вопиющий, террористы бросили вызов империи, поэтому на раскрытие дела, установление всех причастных бросили все силы. В среде эсеров-максималистов был предатель – Семён Яковлевич (Соломон Янкелевич) Рысс, имевший подпольный псевдоним «Мортимер». Завербован был Киевской жандармерией. За участие в терактах грозила емусмертная казнь. Убоявшись смерти, дал согласие на сотрудничество с Охранным отделением. Жандармы его выпустили, а своим товарищам Соломон сказал, что совершил побег. Он перебрался в Санкт-Петербург, продвинулся на руководящие, но не на первые посты в организации. Сдал жандармам динамитную мастерскую, бомбовый склад и паспортное бюро, где довольно искусно изготавливали фальшивые документы. «Мортимер» сразу указал на организатора взрыва, описал его. Но где находился «Медведь», не знал. Жандармы подняли архивы, им повезло. Соколов проходил по одному из дел, был судим, из ссылки бежал. Но главное – в деле было его фото! Фотография была размножена, разослана в полицейские участки, в Охранные отделения всех губерний. А местонахождение «Медведя» выдал один из исполнителей покушения, Никита Седов. Полицейские, стоявшие у дачи Столыпина, подробно описали «лжежандармов». У одного была примета – небольшое коричневое родимое пятно на шее слева, чуть выше воротника. Его-то и увидел Матвей в трамвае. Вполне могло быть совпадение, и Матвей решил проследить за парнем. Одет Матвей был в гражданскую одежду, внимание к себе не привлекал. Парень с приметой вёл себя спокойно, спрыгнул с трамвая, через квартал зашёл в доходный дом и вскоре вышел с товарищем. Этот ни под одно описание не подходил. Парни зашли по одному адресу, потом по другому. А с третьего вышли с объёмистым пакетом в руках. Пакет, видимо, тяжёлый, несли его парни по очереди и оставили на четвёртом адресе. О конспирации парни точно не слышали, ни один ни разу не обернулся, не проверился. Очень кстати Матвей увидел городового. Подошёл, показал значок. – Мне надо задержать вон тех двух мужчин. Они могут быть вооружены и опасны. Оружие имеется? Полицейский похлопал рукой по кобуре. – Имеем. – Будут сопротивляться, стреляй сразу. Империи не нужен мёртвый герой. – Понял, исполню. Парни остановились у столовой Меркулова. Матвей с полицейским подошли. Матвей представился и не успел сказать о задержании для проверки документов, как парни бросились бежать. Один на ходу попытался достать из кармана пиджака оружие. Полицейский выхватил из кобуры оружие, закричал: – Стой! И выстрелил в воздух. Парень с оружием сделал остановку, с полуоборота сделал выстрел и промахнулся. Зато полицейский выстрелил в ответ, и парень рухнул. Второй парень остановился. Видимо, выстрел полицейского произвёл впечатление. Матвей подбежал. У лежавшего на тротуаре, на лбу огнестрельная рана, мёртвые глаза смотрят в небо. – Снайпер, твою мать! – выругался Матвей. Обыскал второго. Оружие у него тоже было, бельгийского производства «браунинг», но парень им не воспользовался. Матвей приказал полицейскому телефонировать в полицейский участок, нужен околоточный надзиратель, составить протокол, и полицейский врач, засвидетельствовать смерть и увезти на вскрытие. Матвей же остановил пролётку. – Садись, – приказал он задержанному. – И не вздумай бежать, застрелю. По горячим следам в Охранном отделении начал допрос. Арестованный отпирался недолго. И сломали его показания полицейских с указанием на характерную примету – родимое пятно. Он и рассказал, что «Медведь» собирается вернуться в столицу в середине ноября. Сразу был задействован филёрский отряд. Всем раздали фото и описание – рост, телосложение. Филёры дежурили на всех возможных местах появления «Медведя». Они были и на Финляндском вокзале, и на морском вокзале, и на шоссе при въезде в город, ведущем из Финляндии. Понятно, что Соколов мог въехать кружным путём, пароходом до Польши и прибыть на Варшавский вокзал. Филёров, чтобы плотно прикрыть все возможные пути, не хватало. День проходил за днём, а Соколов не объявлялся. Напряжение нарастало. И вдруг 26 ноября телефонный звонок от филёра. – Веду объект от Финляндского вокзала. И тут же повесил трубку. Торопился, боялся упустить означенное лицо. Сразу собрали группу Коновалова для ареста. Ждали лишь сообщения филёра об адресе, куда придёт «Медведь». Звонок последовал через час с четвертью. Филёр сообщил адрес и связь прервалась. Извозчик гнал лошадей служебной пролётки лихо. Четверть часа бешеной гонки и прибыли на адрес, не доехав до него пары домов. Все жандармы группы в гражданской одежде, чтобы не привлекать внимания. В арке дома их ожидал филёр. – Туточки он, третий подъезд, четвёртый этаж, квартира налево. Номер сказать не могу, не поднимался, со второго этажа усмотрел, туда он входил. – Чёрный ход есть? – А то! – Своим ключом объект дверь открыл или стучал, звонил? – Стучал, отперли. Чёрный ход – это плохо. Надо силы распределить. Филёр вовсе не обязан участвовать в задержании, поскольку «Медведь» наверняка имеет оружие и добровольно не сдастся. И неизвестно, сколько человек в квартире и есть ли у них взрывчатка. Желая проложить дорогу, Соколов не остановится перед её применением, запросто может швырнуть бомбу в жандармов. Наскоро посовещались. Надо придумать хитрость, чтобы боевики сами дверь открыли. Тогда всем ворваться туда, а дальше – как повезёт. Матвей предложил идею – кричать «пожар!». Если постучать в дверь, представиться почтальоном, могут не открыть. Квартира конспиративная и писем и посылок не ждут. А на «пожар» должны среагировать. Рассказывал как-то отец Матвея, Павел, о такой хитрости. Филёра на всякий случай отослали следить за чёрным ходом. Вдруг боевики попытаются скрыться? Матвей пожертвовал своим носовым платком. Ротмистр приготовил зажигалку. Поднялись к двери квартиры на четвёртом этаже. Матвей держал платок, а ротмистр поджёг его. Платок из натурального хлопка, загорелся не сразу, больше тлел, зато едкого дыма давал много. Матвей поднёс платок к замочной скважине, чтобы дым сквозняком тянуло в квартиру. Английских замков с маленькой личинкой ещё не было, а у сувальдных замков, где ключи с большой бородкой, скважина большая, даже подглядывать можно. Прошло несколько минут. Ротмистр, прижавшийся к двери ухом, прошептал: – Забегали! Один говорит, что печь не топили. По голосам, похоже – трое в квартире. Выждали ещё несколько минут. От дыма уже на площадке этажа хотелось кашлять, щипало в носу и глазах. Ротмистр прошептал: – Пора! Матвей бросил платок, заорал: – Пожар! Все трое приготовили оружие. Первой открыли дверь соседи из квартиры напротив. Выглянула женщина. А на площадке дым. – Горит! У кого горит? – Да в квартире напротив! Похоже – оттуда дым. Пожар в доме большое бедствие. Перекрытия деревянные, из брёвен и полы из досок. Дома отопление имели печное, выпал уголёк из печки, не досмотрела хозяйка или прислуга, и пошло полыхать. Пока пожарная команда на повозке доберётся, да и воды в ней всего одна бочка. Пожарный насос с ручным приводом, двое пожарников при усердной работе воду поднимают в рукаве до четвёртого этажа. А в столице и пять этажей не редкость. Жандармы встали по обе стороны от двери. Послышались шаги, щёлкнула защёлка, дверь распахнулась, выглянул парень. На него сразу набросились ротмистр и прапорщик Самойлов. Зажали рот, дали подсечку, свалили. Матвей ринулся в квартиру. В кухне никого, в комнате двое. Один у окна, на улицу смотрит, второй у стола в центре комнаты в саквояже копается. – Руки вверх! – скомандовал Матвей. И боковым зрением уловил движение слева. Стремительно развернулся, а на него бежит мужчина с ножом. Выстрелил почти в упор, увернулся от нападающего мужика, сразу взгляд в комнату. Тот, что у стола стоял, из саквояжа пистолет вытаскивает. Матвею выбора нет, выстрелил в плечо, чтобы обездвижить. Убить нельзя, надо оставить в живых, чтобы допросить. При попадании пули в сустав сразу болевой шок, человек не в состоянии оказать сопротивление.Глава 3 СТУПЕНИ НА ЭШАФОТ
Подбежал Самойлов. Открывшего дверь парня уже скрутили, связали. Прапорщик обыскал обоих мужчин в комнате. Оба при оружии были, пистолеты изъяли. А в саквояже деньги ещё были, много. Когда пересчитали при понятых – двадцать одна тысяча рублей. Но самое главное – «Медведя» арестовали, он у окна стоял и сопротивления не успел оказать. Следствие по делу о теракте на даче у Столыпина уже провели. Допросили Соколова, подшили в папку и дело передали в трибунал. Приговор «Медведь» получил ожидаемый, смертный. Слишком много жертв было при взрыве и на снисхождение рассчитывать не приходилось. Повешен был Соколов второго декабря 1906 года, как и его подельники. «Медведь» видел, как вздёрнули его сотоварищей, когда палач накинул петлю ему на шею, закричал. – Всех не перевешаете, сатрапы! Всё равно наша возьмёт! Я… Не докричал, помощник палача выбил табурет из-под ног Соколова. Закачалось, забилось в агонии тело. Матвей не обязан был присутствовать на казни, но был. Не потому, что кровожадный садист. Потому, что был на месте происшествия, видел разорванные тела. Чем помешала Соколову беременная женщина? Или раненые дети? На крови не построишь справедливое государство, где счастья на всех поровну. Моральное удовлетворение получил, ибо сказано в Библии – «и мне отмщение и аз воздам!». В этот день с сослуживцами выпил крепко. Неправильно это, когда молодые парни умирают не на защите родины, не за дела праведные, а бесславно, очернив свой род. Любая партия на содержание своего аппарата, на оружие, выпуск газет и листовок, на продуктовые посылки своим товарищам в заключении, на жалованье боевикам требует денежных средств. Партийные взносы скромны, меценатов мало, поэтому экспроприации для некоторых партий – выход из затруднительной ситуации, возможность выжить. Ещё деньги вымогали у купцов, мелких промышленников. Например, у анархистов доходило до того, что в лавку заваливался последователь М. А. Бакунина, наставлял револьвер и приказывал: «Дай тысячу, а то лавку подпалю!» Такие радетели за анархию зачастую превращались в обычных грабителей, лёгкие деньги развращают. Да ещё руководство политических партий, профессиональные революционеры любили жить за границей, устраивать здесь съезды партий, особенно в Швейцарии или Франции. Их полиция в дела иностранцев не вмешивалась, пока они не совершали ничего противозаконного. В отличие от членов своих партий, даже по названию – рабочих, руководство трудом не озабочивалось. Любили прилично одеваться в дорогих магазинах, носить дорогие часы, читать, посещать кинематограф. Вели размеренную жизнь буржуа, с которыми боролись в своей стране. Охранное отделение о сытой и размеренной жизни руководителей партий знало, считало их лицемерами, лжецами, людьми без принципов. Причём это были не догадки. С 1905 года в Париже действовало жандармское бюро заграничной агентуры. Охранное отделение просто вынуждено было обзавестись заграничным филиалом. Руководители там и под тайным наблюдением, как и боевики, скрывавшиеся за границей после терактов. Если рядовые члены боевой организации погибали при терактах, экспроприациях, руководству их не было жаль, расходный материал. Руководил парижским бюро с 1905 по 1909 год Гартинг Аркадий Михайлович, с 1909 по 1917-й Красильников Александр Александрович. Оба полковники, люди опытные, сумели завербовать членов партии, близких к руководству или прислугу – кухарку, истопника. Так что информацию о местонахождении, планах, съездах политических партий Охранное отделение имело. Справедливости ради, предатели были и среди полицейских, жандармов. Так, в 1911 году в Европу выехал бывший чиновник Особого отдела Департамента полиции Леонид Меньщиков. Да ладно бы сам уехал. К отъезду готовился, делал копии секретных документов и донесений и ухитрился вывезти под видом домашних вещей все копии документов и стал их предлагать представителям революционных движений. Несколько сотен фамилий успел продать с большой выгодой. Причём на сданного с потрохами информатора имелось всё – соглашение на сотрудничество с полицией или жандармерией, письменные доносы, даже расписки в получении денег. Эти копии документов – железное доказательство предательства. Ущерб Меньщиков нанёс Российской империи колоссальный. Без информаторов в среде боевиков, руководства партийных ячеек борьба полиции или жандармов с террористами или боевиками не была бы быстрой и эффективной. С 1880 года по 1917-й численность секретных агентов, которым платили деньги, но они не состояли в штатах Охранного отделения, сотрудничали тайно, составляла десять тысяч. Сумма выплат агентам зависела от важности информации. Одно дело сведения о предстоящей сходке рабочих, а другое – о готовности покушения на государя или царского высокопоставленного чиновника – губернатора, министра, генерала. Зима в декабре была тяжёлой. Выпадет снег и через два-три дня растает, слякотно. Но после Крещения ударили сильные морозы. Ребятне радость – на деревянных санках с горок катаются, веселятся. А птицам и зверью голодно. Реки льдом покрылись. Если раньше горожане с берега на берег по мостам переходили или переправлялись на лодках, то теперь по льду, даже тропинки протоптали. Петербург весь на островах, реками пронизан – Нева, Невка, Фонтанка, Мойка и десятки более мелких, многочисленные каналы, вроде Екатерининского, Обводного. Несчастные случаи пошли, утопления. Где-то полынью прорубят бельё постирать, а где-то промоина во льду от подводного ключа. За ночь снежинки припорошат, ровная целина. Вот и проваливались прохожие. Зимой одежда тяжёлая, тулуп, пальто, шуба, по кошельку владельца. Верхняя одежда промокала быстро, тянула на дно, избавиться от неё на плаву сложно, да ещё течением под лёд затаскивает. В конце января Матвей попал на спасательную операцию. Утром светает поздно, на службу шёл ещё в сумерках. Мойку перешёл по Зелёному мосту, налево повернул, на набережную. Каким чудом услышал какую-то возню со стороны реки и сам не понял, на слух – как будто бы рыбёшка бьётся. Но какая рыба зимой, когда на реке лёд стоит. Остановился, прислушался. Сдавленный крик различил. Уже не раздумывал, ухватился за решётку ограждения, повис на руках, спрыгнул на лёд. Высота большая, метра три с половиной – четыре, можно ногу подвихнуть. Побежал на звук. Ба! Полынья, в ней человек барахтается, видно – из сил уже выбился. Голова то уходит под воду, то появляется. – Держись! Матвей лёг на лёд, вытянул руку, пытаясь ухватиться за край одежды тонущего человека. А тот снова под воду ушёл. Счёт на секунды идёт. Матвей вскочил, сбросил шинель, стянул сапоги, набрал воздуха в лёгкие, нырнул. Открыл глаза. По зимнему времени вода относительно прозрачная, сразу тёмное пятно увидел. Мощный гребок и он рядом, ухватился рукой за воротник, подтянул. Одной рукой выгребать, да ещё с грузом и против течения, пусть и слабого, тяжело. Над ним лёд, прорубь или промоина уже в стороне, в полутора-двух аршинах. Но выгреб, ухватился рукой за край льда, подтянулся, жадно хватил воздуха сам, дал возможность вдохнуть человеку. Развернул тонущего лицом к себе и вверх, дабы не захлебнулся. Ба! Да это же девка молодая. Кожа на лице нежная, длинные волосы сзади собраны в косу и закручены. Он их сначала за шапку принял. Девушка пребывала в полубессознательном состоянии, но всё же задышала, закашляла, отплёвывая воду, глаза открыла. Надо выталкивать её на лёд и выбираться самому. От холодной воды мышцы на ногах сводит, намокшая одежда тянет ко дну, пальцы рук уже настолько замёрзли, что потеряна чувствительность. Голову влево-вправо повернул – на льду никого нет. Вроде бы какое-то движение на набережной Мойки есть. Собрался с силами, крикнул: – Помогите! Слава богу, услышали. Какой-то мужчина спрыгнул на лёд, побежал на голос. Подбежал, оказался молодым и крепким мужчиной, по одежде – рабочий. – Ох ты, беда какая! Да как же вас угораздило? – Женщину тащи! А та уже рук поднять не может. Матвей руку её в воде приподнял, парень ухватился. – Тяни, только не рывком, а то вывихнешь, – предупредил Матвей. – Нешто мы не понимаем? Плавно, но мощно, буквально выдернул женщину из воды парень. Матвей одной рукой за лёд держится, другую приподнял. Женщина уже на льду, ему полегче, не держать тело на плаву. Ещё боялся, что обоих под лёд затянет течением, тогда смерть быстрая, но мучительная, от удушья. Парень и его вытащил. Матвей без сил на лёд лёг. Спаситель на мундир жандармский с отвращением посмотрел, сплюнул и удалился. Наверное – из революционеров, они жандармов сильно не любят, заклятые враги. Матвей парня даже поблагодарить не успел, но лицо его запомнил. Земля, она круглая, даст бог, свидятся, хотя велик Питер. Отдышался, на коленях подполз к девушке. Дышала она, но дыхание тяжёлое, с каким-то бульканьем. Видно – нахлебалась воды. Подтянул её за талию Матвей, уложил на своё колено поперёк живота, её верхняя половина тела внизу оказалась. Из рта, из лёгких вода пошла, девушка закашлялась. Матвей уложил её на лёд. Девушку в больницу надо, наверняка переохлаждение, может воспаление лёгких заработать. Натянул сапоги, ноги уже от холода чувствительность потеряли. Надел шинель, застегнул ремень. За руку поднял девушку на плечо, пошёл к набережной. Да ещё пришлось вдоль берега аршин сто идти, пока спуск к воде не нашёл. Были такие ступени из гранита, чтобы на лодку или корабль посадку произвести. По ступеням, оскальзываясь, поднялся к мостовой. Промокшая одежда заледенела, странно шуршала при каждом движении, но главное – отбирала тепло. Матвея знобило. Прислонил девушку к чугунному ограждению, стал выжидать сани. Морозец градусов двадцать, высокая влажность из-за близости Балтики, ветерок. Вскоре показалась пара гнедых. Такие любят купцы средней руки. У чиновников в выезде лошадь одна, нечего пускать пыль в глаза за государев счёт. Земским врачам казна оплачивала тоже одну лошадь, её содержание и жалованье извозчика. У купцов побогаче, да у фабрикантов в выездах зачастую тройки запряжены, показать окружающим достаток. Матвей вышел на средину проезжей части, поднял руку. Лошадь остановилась, кучер с облучка саней закричал: – Прочь с дороги! Шинель покрылась инеем, пропиталась влагой от одежды и разобрать, что перед тобой жандарм, невозможно. Иначе бы убоялся кричать кучер. Матвей подошёл к саням. Там хозяин, он распоряжается, а не кучер. – Господин хороший! Девушка в полынью провалилась, срочно в больницу надо. – Конечно, конечно, о чём разговор? Матвей помог девушке сесть. Места в санях-розвальнях только на двоих. Сам на запятки саней, на полозья встал. – Но, – закричал кучер. Все команды лошадям отдавались на немного видоизменённом татарском, повелось ещё с времён татаро-монгольского нашествия. До той поры воинство русское было в основном пешим. Конно ехали воеводы да небольшие боярские рати. Русские потом во многом переняли и тактику монгольскую и воинство на коней посадили. Кони мобильность дают, стремительность и мощь атаки. И сейчас, когда пушки появились, на морях броненосные корабли, в почёте в русской армии казаки, драгуны, кирасиры, гусары. Сытые лошади несли быстро. Хорошо подкованные лошади не оскальзывались в поворотах. За санями клубилась снежная пыль. Кучер кричал: – Дорогу! Зашибу! Если на полном ходу лошади собьют зазевавшегося пешехода, быть беде. В лучшем случае изломают, искалечат, а то и убьют. Домчались до Обуховской больницы, что на набережной Фонтанки. Матвей сам озяб сильно. На быстром ходу саней ветер задувал в рукава, леденил шею. Соскочил Матвей с саней у больницы и едва не упал, ноги не держали, окоченели. Купец не побрезговал, помог донести девушку до приёмного покоя. Сёстры милосердия забегали, сняли с пострадавшей пальто, туфли. – Вы ей кто? – Случайный прохожий. Она в полынью провалилась, пришлось помогать. Разговор услышал врач, подошедший сзади. – Позвольте, вы и сами промокли! – Есть такое дело. Отрицать бесполезно, да и зачем. В приёмном покое тепло. Лёд на одежде Матвея подтаивать начал, под ним лужа растекалась. Врач потребовал: – Вам самому согреться надо. Промокшую одежду снять, обтереться насухо, выпить стакан грогу. Иначе воспаление лёгких приключится. – Спасибо за совет. Доктор занялся девушкой. Матвей услышал, как девушка отвечала сестре милосердия: – Да, Елена Троицкая, учусь в Елизаветинском женском институте. Матвея попросили выйти, девушку принялись раздевать и посторонний мужчина оказался лишним. Он подошёл к регистратору, попросил разрешения позвонить. Дежурному жандарму в Охранном отделении сообщил, что задержится по уважительной причине. Перехватил на улице извозчика, доехал до дома. Как зашёл в квартиру, мама испугалась, всплеснула руками. – Матвей! Что случилось? – В реке побывал. Мне бы переодеться. Мокрую форму снял. Был второй комплект формы. Переоделся. Отец наблюдал за Матвеем с неодобрением. – Тебе бы горячего чая с малиной или грога, да в постель. Согреться, пропотеть. – На службу надо. Не ранен же я. – Ну да, служба без тебя остановится, террористы Зимний дворец возьмут, а боевики разграбят Государственный банк. Заболеешь ведь, дурень! Всё же Матвей отправился на службу, чувствовал себя вполне сносно. Переодевшись в сухое, немного обогревшись дома, он уже воспрял духом. Приятно спасти человека, а не отправить его на эшафот, пусть он и виноват. Однако уже к вечеру почувствовал себя неважно. Поднялась температура, появился озноб, потом сухой кашель. Ротмистр Коновалов обратил внимание: – Лицо у тебя красное. Заболел? – Похоже на то. – Ступай домой, вызови врача, отлежись. Телефонируй завтра, как и что. Срочных дел у тебя нет, насколько я знаю. – Так точно. А дома слабость навалилась. Родители заметили, что сын нездоров, вызвали домашнего врача. Доктор прописал аспирин, травяную настойку от кашля и постельный режим на три дня. – Завтра к вечеру я вас навещу, – пообещал он. Доктор был уже в возрасте, седой, бородка клинышком, в пенсне. Ни дать, ни взять – Чехов собственной персоной. Вызов доктора на дом был платной услугой и недешёвой. Но доктор лечил ещё его родителей, да и его самого в бытность мальцом, был лекарем от бога, ему доверяли. Как ни крепился Матвей, а слёг всерьёз. Ночью метался в полубреду на постели, кашлял. И в итоге не вставал с постели неделю, а потом ещё неделю отсиживался дома из-за слабости. Временами вспоминал спасённую девушку. Как её звали? Вроде Елена. Как она? Было бы обидно узнать, что тяжело болеет, а то и вовсе умерла от лихоманки. Всё же организм молодой, сильный, не отравленный алкоголем или табаком, выкарабкался Матвей из болезни и домашнего заключения. Уже и февраль на второй половине, ослабли морозы, зато снега навалило изрядно. После каждого снегопада дворники ещё рано утром начинали работать лопатами, метлой, скребком. Дворниками зачастую работали татары, к работе относились добросовестно. Кстати, многие профессии в городе были заняты «своими». Например – официанты в ресторанах либо ивановские, либо тверские. Продавцы ситчика – вологодские, солью торгуют вычегодские. Два дня сходил на службу, сослуживцы обрадовались. И товарищу рады и полегче, всё же не велика группа Коновалова, а спрос жёсткий. А третий день случился воскресеньем. С утра с родителями в церковь, а потом решил в Обуховскую больницу сходить, навестить «крестницу», как он её назвал. Сёстры милосердия бравого прапорщика вспомнили. – Как вы? – Две недели болел. Мне бы узнать о состоянии девушки, вроде Елена Троицкая. – А вы сами к ней в палату пройдите, в седьмой она лежит. Тяжело болела, но уже на поправку пошла. – Можно немного попозже? – Пожалуйста. Идти в палату к болящей с пустыми руками нехорошо. Самый изобильный товарами, но и самый дорогой магазин – на Невском, Елисеевский. Этого же купца магазины и в первопрестольной есть. Знать бы ещё, что Елена любит. Уже подойдя к магазину, подосадовал на себя. Вот дурная башка! У сестёр милосердия надо было спросить – а что ей можно? Шоколада купил, говорят – он силы добавляет и хорош при всех болезнях. А ещё яблок и заморских апельсинов. Продавщица уверила, что из Греции доставлены. Впрочем, Елисеевский магазин был славен качеством, здесь закупались люди состоятельные, знать. Покупки продавщица уложила в лёгкую плетёную корзину. Вышел Матвей на Невский, сел на трамвай, усмехнулся. Со стороны посмотрят, так вроде на свидание собрался, только цветов не хватает. Да и не довезти их сейчас, мороз по ощущениям градусов пять, почернеют лепестки-то. Вернулся в больницу, пальто снял, ему в гардеробе белую накидку выдали для посетителей. Вроде халата, но без рукавов. Вот и седьмая палата. Постучался, всё же палата женская. Вошёл и замер. Кровати в два ряда и числом два десятка. Со всех на него больные смотрят – к кому посетитель? На женщинах косынки больничные, белые. Слегка растерялся Матвей. Он видел Елену в обстоятельствах критических, да и волосы мокрые, слиплись. Собственно, разглядывать некогда было, жизнь спасать надо было и ей и себе. – Вы к кому? – обратилась к нему пожилая женщина с ближней койки. Видимо, такие затруднения испытывал не он один. – К Троицкой. – Лена, к тебе ухажёр! Да никакой он не ухажёр, но всем объяснять не в его правилах. В дальнем углу палаты приподнялась девушка, махнула рукой. Матвей подошёл. – Вы Елена? – Да, а вы кто? – Кто из проруби вас вытаскивал. Матвей старался говорить тихо, ибо все женщины прислушивались. Женское извечное любопытство. Да ещё в палате скучно. Никаких развлечений, кроме посетителей. Только на тумбочке прикроватной у одной пациентки газета лежит, да у Елены в руках учебник по географии. В Санкт-Петербурге было десять женских институтов и училищ. Самый престижный – Смольный институт благородных девиц. Первое в России женское учебное высшее образовательное заведение, основанное ещё в 1764 году по указу Екатерины II. Принимали туда дочерей отцов не ниже чином действительного статского советника или армейского полковника на казённый счёт. А за плату и дочерей потомственных дворян. Изучали закон Божий, русскую словесность, иностранные языки – не меньше двух, географию, арифметику, историю, рисование, домоводство, а ещё танцы. Елизаветинский институт, где училась Елена, классом пониже. Но предметы изучали те же. Основан в 1806 году, обучались дочери купцов, священнослужителей, чиновников средней руки. Плата за обучение триста рублей в год, для рабочих сумма непосильная. Был закрыт большевиками в 1918 году. Впрочем, как и Смольный, Патриотический, Николаевский, Мариинский и прочие. Грамотные женщины большевикам были не нужны. – Ой, не признала. Спасибо вам за спасение! – Это вам. Матвей поставил на прикроватную тумбочку корзину с передачей. – Поправляйтесь. Простите, раньше навестить не мог, сам простыл. Матвей в гражданской одежде был – шапку, и пальто в гардероб сдал в обмен на накидку для посетителей. А по костюму не скажешь, к какому сословию он принадлежит. Для женщин в палате появление посетителя – хоть какое-то развлечение. К тому же пациентка на соседней койке проговорилась: – А говорила – знакомых в городе нет. Мы и поверили. А у неё вон какой ухажёр-то! Другая больная вмешалась: – Авдотья, типун тебе на язык. Ежели бы мужчина ухажёром был, сразу объявился. А этот через две недели. Ага, стало быть, посетителей не было, значит – не местная, не городская, сразу сделал вывод Матвей. Разговор не клеился. Во-первых, посторонних ушей слишком много, во-вторых, они почти не знакомы и как найти тему, интересную обоим? – Позвольте навестить вас ещё раз? – спросил Матвей. – Пожалуйста, воля ваша. Только не хочется вас обременять. – Желаю быстрого выздоровления всем, – громко сказал Матвей. – Спасибо! Благодарствуем! – раздался нестройный хор голосов. Девушка Матвею понравилась. Лицом хороша, не болтлива, пожалуй, даже застенчива. Надо бы продолжить знакомство. В первый раз воспользовался служебным положением в личных целях. Подошёл к сестринскому посту, попросил «скорбный лист» на Троицкую. – По какому, собственно, праву? – упёрлась сестра милосердия. Пришлось предъявить жандармский жетон. В блокнот карандашом списал все данные девицы – адрес, год рождения, род занятий и вероисповедание. Да, была такая графа, дабы не накормить мусульманина или иудея пищей не халяльной. Как в дальнейшем оказалось, поступил правильно, дальновидно. Всё же наставления отца и навыки службы уже сказывались. Потому что уже через несколько дней выехал в командировку в Варшаву. Тамошнее отделение жандармерии задержало эсера-максималиста, разыскиваемого за убийство двух полицейских и чиновника в Царском Селе. Матвей имел на руках подробное описание преступника и должен был его допросить. Не причастен ли он к акту терроризма? И если подтвердится участие, этапировать его в столицу империи. Командировка, предполагаемая на два – три дня, не считая дороги, затянулась. Некий Меркушев успел «наследить» ещё и в царстве Польском. Стрелял и ранил воеводу одного из уездов. Трибунал жаждал осудить его на месте и привести приговор в исполнение. Но Матвей имел жёсткий приказ – доставить в случае участия подозреваемого в убийстве в Царском Селе в Санкт-Петербург. Пока начальство созванивалось, да пересылало бумаги, прошла неделя. Медленно, со скрипом, работала государственная машина. Но всё же выехал поездом в столицу. Арестованный при нём в кандалах и двое жандармов из нижних чинов для конвоирования. По специальному документу-требованию Матвею было предоставлено купе на четырёх человек. Пассажирские вагоны тогда не были стандартизированы. Например, купе в вагоне имели два входа. Один с улицы, отдельная дверь в каждое купе, а другой вход из общего коридора. По нему проводник чай разносит, пассажиры в туалет ходят или направляются в вагон-ресторан. И вот эти две двери в купе сыграли определённую роль в событиях. Это уже после, размышляя, Матвей понял, что нашёлся предатель интересов службы в тюрьме, «слил» информацию об этапировании сообщникам – подельникам Меркушева. Горячие головы из боевой организации сразу решили напасть на конвой и освободить арестанта. Пожалуй, для такой акции перевозка – самая уязвимая цепочка. В тюрьме нападение невозможно – толстые стены, многочисленная охрана. Фактически тюрьма – как крепость. Да многие так и назывались – тюремный замок. При перевозке приговорённого к месту казни и конвойных солдат много и полиции, жандармов в толпе для предотвращения беспорядков. Через каждые пятьдесят вёрст, а то и чаще, поезд стоял подолгу, не менее получаса, для бункеровки водой. На какой-то из станций подсели боевики. Вскоре темнеть начало, пассажиры стали готовиться ко сну. А что же ещё в вагоне вечером и ночью делать? В каждом купе масляный фонарь на столике стоит, свет даёт скудный. Проводник разнёс по купе обогреватели – раскалённые в угольной печи кирпичи в металлической решётчатой клетке. Такой обогреватель остывал медленно, отдавая тепло половину ночи. Потом проводник менял их на свежий. Всё же из щелей на ходу поддувало и до утра, ежели обогреватель не менять, купе охлаждалось сильно и тонкие одеяла уже не спасали. Арестованный лежал на нижней полке. Его скованные кандалами руки были ещё за эти кандалы верёвкой привязаны к железной ручке, прикрученной к вагонной стенке для удобства господ. В вагонах купе селяне или рабочие не ездили. Купейные вагоны для среднего класса – купцов II гильдии, учителей, врачей, инженеров, офицеров, чиновников от коллегии регистраторов (гражданский чин 14-го класса табели о рангах) до коллежских советников (6-й класс), соответствовал армейскому полковнику. Чины до второго класса путешествовали в вагонах первого класса, а выше чином в отдельных вагонах, где отдельная спальня, столовая, кабинет, отопление водяное, трубное. Вторую нижнюю полку занимал жандармский нижний чин. Каждые четыре часа он должен был меняться, как и положено караулу. Тот, что бодрствовал на нижней полке, обязан был сидеть, ложиться воспрещалось. Кроме того оружие обязан держать в руке, а не кобуре. Матвей тоже занимал верхнюю полку. Не спалось, придрёмывал. В первый раз он на перевозке заключённого. Обычно отправляют по этапу осуждённых в специальных вагонах, по тридцать шесть человек, с сильной охраной. Мирное постукивание колёс на стыках рельсов, раскачивание вагона навевали сон, но было некое тревожное чувство опасности. Наверное – интуиция, а скорее всего осознание, что при перевозке арестованного его попытаются освободить. Лежал в мундире, только сняв и повесив на крючок шинель. Да ещё сапоги стянул. Кобура расстегнута, и револьвер в любой момент выхватить можно. Периодически на часы поглядывал. Полночь, луна ярко светит. Ещё час прошёл, второй, третий. В какой-то момент незаметно для себя провалился в сон. И проснулся от лёгкого сквозняка. Дверь в купе со стороны коридора открыта, стоит человек. А жандарм, который на карауле, сидит молча. Хотя по службе не должен был впустить неизвестного в купе. Может быть – это проводник, пришёл обогреватель заменить, потому, как кирпичи остыли? Но на человеке не форменная фуражка и тужурка. К тому же он наклонился и потряс рукой арестанта, а когда тот поднял голову, прикрыл ему рот рукой и прошептал: – Тсс! Попытка спасти Меркушева, выкрасть его прямо из-под носа жандармов. Матвей вытянул револьвер из кобуры, стараясь издать как можно меньше шума, даже дыхание задержал. Неизвестный почувствовал опасность, стал поворачиваться. У него преимущество, он стоит, а Матвей лежит на полке и стеснён в действиях. Потому рисковать не стал, сразу выстрелил неизвестному в лицо. Тот кулём упал на пол. Матвей спрыгнул с полки вниз. Как хорошо, что «наган» у него офицерский, с самовзводом. То есть курок взводить перед выстрелом не надо, жми на спусковой крючок. У солдатского варианта, который подешевле и попроще по конструкции, курок надо взводить перед каждым выстрелом. Арестант уже сел на полке. Он бы вскочил, ударил Матвея, да руки в кандалах привязаны верёвкой к скобе. Матвей обернулся за спину. А нижний жандармский чин сидит, из груди торчит рукоять ножа. И на верхней полке второй жандарм убит и тоже ножом. Двое стражей империи уже жизни отдали за арестанта. Злость и ярость взыграли, выстрелил Меркушеву в грудь дважды, чтобы наверняка. В вагоне от грохота выстрелов пассажиры проснулись, визг женский, крики. Матвей сапоги натянул, побежал по коридору к проводнику. Только от него помощи не будет, ибо сам убит и тоже ножом. Из раны на форменном кителе уже порядочная лужа крови натекла, чёрной при скудном освещении. Наиболее смелые мужчины открыли двери в свои купе, спрашивают, что случилось. А Матвей даже предположительно не знал, к какой станции подъезжают. При первой же остановке надо бежать к дежурному по станции с приказом отцепить вагон с убитыми, вызвать жандармов. И хорошо бы пассажиров отправить с этим же поездом. Вероятно, свободные места найдутся. Матвей вернулся в купе, обыскал карманы убитого неизвестного. Из находок только один железнодорожный ключ – треугольник, открывающий двери вагонов. Заранее готовился убийца! Какие-то секунды отделяли самого Матвея от гибели. Сейчас лежал бы на полке с ножом в сердце. А убийца и арестант спрыгнули бы из вагона, и ищи-свищи их. Поезд стал замедлять ход, показались огни какого-то городка. Зашипел воздух в тормозной системе, поезд стал притормаживать. Когда мимо поехал перрон, а потом вокзал, Матвей прочитал вывеску – «Брест-Литовск». Открыл дверь купе, выходящую на ступеньки, и спрыгнул на перрон, поезд уже катился медленно. Матвей побежал сначала к дежурному железнодорожному начальству, предъявил жетон. Да, собственно, это и не требовалось, по форме сразу понятно. – В шестом вагоне чрезвычайное происшествие, требую отцепить вагон от поезда, а пассажиров из вагона пересадить на свободные места в других вагонах. Дежурный за голову схватился. Паровоз на станции один, который привёл состав и сейчас он бункеруется водой, придётся его использовать на маневровых работах. Сорвётся график движения поездов, который соблюдался неукоснительно. По прибытию или отправлению поездов можно было сверять часы. Собственно, каждому машинисту выдавались для работы казённые карманные часы и паровозная бригада за временем следила. Но это уже не забота Матвея. Дежурный начал крутить ручку телефона, а Матвей уже быстрым шагом к жандармскому посту. На железной дороге есть жандармские отделения, от трёх до пятнадцати человек, обслуживающих участок железной дороги в плане охраны от террористов и прочих проявлений государственных преступлений. Когда Матвей вошёл в помещение поста, жандармский фельдфебель дремал за столом. – Подъём! – гаркнул Матвей. – Срочно вызвать начальника отделения, судебного врача и пару подвод! В шестом вагоне прибывшего поезда массовое убийство, в том числе двух жандармских чинов! Фельдфебель вскочил, потёр лицо ладонями, схватился за трубку телефона. Убийство жандармов – это нападение на власть, преступление серьёзное, политическое, расшатывающее устои самодержавия. Матвей уже побежал к вагону. Он должен обеспечить охрану места преступления. Слава богу, никто посторонний не зашёл в купе. Матвей забрал оружие убитых жандармов, определил их по карманам, начал осмотр на протокол. В портфеле у него всегда листы чистой бумаги, бланки документации. Свет от масляного светильника слабый, да ещё прицепили к составу паровоз, который начал делать манёвры – вперёд – назад, пока вагон отцеплял. В вагоне суета, шум. Железнодорожники переводили пассажиров в другие вагоны. Спешка, суета, поезд и так уже выбился из расписания. Матвей вздохнул обречённо. Ему придётся задержаться на станции на несколько часов как минимум. Вагон быстро опустел, а вскоре раздался гудок паровоза и мимо Матвея проплыл поезд на Санкт-Петербург. С завистью он смотрел на освещённые окна вагонов. Люди сейчас снова спать лягут. В вагон зашли два жандарма железнодорожного отделения, с ними человек в штатском и с саквояжем в руке, судебный врач. Матвей рассказал всё подробно, особенно свои действия. Судебный врач занимался убитыми. Потом слово в слово показания под запись. Оружие убитых жандармов вручил железнодорожным коллегам. Прапорщик сразу стволы понюхал, порохом не пахло, значит в прошедшие двое-трое суток из револьверов не стреляли. После даже одного выстрела запах стойко держится минимум сутки – двое. После извинений прапорщик попросил для осмотра револьвер Матвея. Ствол понюхал, посчитал стреляные гильзы в барабане револьвера, внёс в протокол. В общем, задержался Матвей в Брест-Литовске ещё на сутки. Вернулся в столицу в общем вагоне через неделю после отъезда, обросший и голодный. Первым делом себя в порядок привёл, потом на службу отправился. А в Охранном отделении уже в курсе происшедших событий. Матвей изложил события начальнику устно, потом протокол на стол положил. – Всё правильно сделал, Матвей Павлович, действия одобряю. После опасной командировки Матвей получил два дня выходных. Решил в больницу наведаться. Купил в Елисеевском магазине шоколадных конфет Бабаевской фабрики, яблок и отправился в больницу. Понравилась ему девушка, которую спас, вытащил из полыньи, хотелось бы продолжить знакомство. Другой вопрос – понравился ли он ей? На службе Матвей был занят сильно, временами сил хватало дойти до дома, поужинать и рухнуть в постель. Времени на балы или другие увеселительные заведения, где можно было познакомиться с девушкой, просто не было. Прошёл в больницу, снял пальто и шапку, получив накидку для посетителей, прошёл в палату. И здесь его ждал сюрприз. На кровати пожилая женщина с перевязанной рукой. – А где…? Матвей растерялся. Ответила соседка, он запомнил её по прошлому посещению. – Опоздал, милок! Выписалась твоя зазноба по выздоровлению. Надо же, тебе не сообщила? Расстроился Матвей, но вида не подал, корзинку с яблоками и конфетами соседке по палате вручил. – Желаю выздоровления! – Ой, спасибо, милок! Дай тебе Бог удачи! А девку не упускай! Скромница и собой хороша. Переоделся Матвей, вышел на улицу. После больничного воздуха, пропитанного запахом лекарств, крови, гноя и ещё чего-то непонятного, наверное – боли, страданий, воздух показался чистым, свежим, несмотря на лёгкий запах сгоревших в печах горожан дров. Вспомнил, что делал записи в блокноте. И адрес её есть и место учёбы. Но идти домой без приглашения – признак дурных манер. Не зря же поговорку придумали – «непрошеный гость хуже татарина». Единственный вариант увидеться, это у места учёбы, ежели подойти к началу занятий. День для всех сегодня будничный, рабочий, можно сходить. Тем более недалеко, на тринадцатой линии Васильевского острова. Приняв решение, бодро зашагал. И очень вовремя. Ибо, когда уже на ступени взошёл, распахнулась дверь и из здания стали выходить курсистки. Много, так что пришлось остановиться, пропустить. Курсистки глазами постреливали в сторону молодого человека. Высок, строен, подтянут, чисто побрит и коротко пострижен, что выдавало в нём человека аккуратного, лицом пригож, хоть и не красавец писаный. Да для мужчины внешняя красота не главное. Елена вышла, вместе с подружками, оживлённо разговаривая. Увидев Матвея, замолчала, покраснела, замешкалась. После секундной заминки подошла. – Добрый день, – прищёлкнул каблуками Матвей. Привычка офицеров, как в армии, так и в гвардии, жандармерии, но не флотских. – Здравствуйте. Осмелюсь спросить – вы не меня ждёте? – Именно вас, прекрасная Елена! Девушка повернулась к подругам. – Девочки, вы идите, меня не ждите. А подруги Матвея откровенно разглядывали. Завтра наверняка устроят допрос – кто такой? Женский пол очень любопытный, особенно если дело касалось мужчин. – Вы по делу? – спросила курсистка. – Нет, вас хотел увидеть. Пришёл в больницу, а вас уже выписали, пришлось к институту идти. Видимо, слова Матвея Елене понравились. Каждая девушка желает быть привлекательной для мужского пола, это природа говорит. – Вы голодны? – спросил Матвей. – Перекусить бы не отказалась. – Тогда в ресторан! У меня сегодня нерабочий день, могу себе позволить. – Мне неудобно. Всё-таки мы так мало знакомы. – Бросьте. После проруби мы уже как родственники, пока дальние. – Ну, раз так! Елена пожала плечами. Всё-таки условности существовали, и девушка их придерживалась. Пошли пешком, хотяможно было проехать на конке или нанять пролётку. Но там посторонний человек, не поговоришь. Да и идёт конка медленно, влекомая парой лошадей. Электрический трамвай в Санкт-Петербурге появится лишь 29 сентября 1907 года, через полгода. А пешком пройтись в удовольствие для молодых. Дошли до «Медведя», был такой ресторан на Невском. Туда в свою бытность по службе и отец Матвея захаживал и сыну порекомендовал. Кухня отменная и прислуга вышколенная. Матвей заказал копчёную белорыбицу, как называли тогда осетра, кашу по-гурьевски, горячий шоколад, новомодное питьё. Сытно, вкусно и недорого. Елена после занятий, проголодалась, а Матвей отсутствием аппетита никогда не страдал. Вином не баловался и девушке не предлагал, зачем дурманить голову? Да и был бы повод – торжество какое-либо. Родители к спиртному и табаку относились отрицательно, и Матвей от них перенял здоровый образ жизни. После ресторана отправились в синематограф, тем более недалеко, на Невском проспекте, 46. Там с мая 1896 года открылся первый постоянный кинотеатр. Сеансы продолжались по тридцать минут, да ещё с перерывом. Первоначально все фильмы были французского производства – Братьев Поте или студии Гомон, как и киноаппаратура. Успех у синематографа в России был большим. В 1908 году в стране уже на постоянной основе насчитывалось 1200 кинотеатров, да ещё и кинопередвижки. В 1908 году вышли первые отечественные фильмы – 8 штук, а в 1909 году – уже 23. Причём у зрителей отечественное кино вызывало бурный интерес, даже документальное, вроде «Государь на молебне». Даже киностудии появились, как «Дом Ханжонкова», и другие. Матвей уже был на сеансах кино, но до сих пор немые и чёрно-белые фильмы производили сильное впечатление, такие как «Прибытие поезда». Те посетители, кто смотрел коротенький фильм впервые, кричали от испуга или вскакивали и убегали. Елена в синематограф ходила в Петербурге пару раз и была в восторге. В общем, день прошёл живенько. Главное для Матвея – успел поговорить, понять – достаточно ли умна, развита, воспитана. Внешняя привлекательность и красота не заменят ума. С красивым человеком, но тупым – скучно уже через пять минут. Матвей проводил девушку до дома, уговорились встретиться в воскресенье, после заутрени. И Матвей был человеком верующим, хоть и без фанатизма, и Елена. Этим Матвей поинтересовался в числе первых вопросов. Ибо, если отношения зайдут далеко и захочется жениться, командование не даст разрешения на бракосочетание с женщиной иной веры – иудейской, мусульманской. Ежели католичка или протестантка, одним словом христианка, то обязательно перейти в православие. После подачи рапорта о разрешении жениться и сведений об избраннице следует проверка по всем учётам. Жена вполне может повлиять на мировоззрение мужа или случайно узнать сведения, составляющие государственную тайну. Женщина присягу не давала и может тайну рассказать соседке. Утечка важной информации может выйти боком её носителю. Сколько случаев знает мир, когда спецслужбы специально подставляли женщин в качестве любовниц дипломатам, офицерам, чиновникам высокого ранга. В «медовую ловушку» регулярно попадали представители всех государств, особенно промышленно развитых. Спецслужбам интересны не только военные, но и промышленные и государственные секреты. Не зря говорят – кто владеет информацией, тот владеет миром. Так что разрешение командира на брак – не пустая придирка или прихоть. Даже судимость в семье избранницы – отца, брата, может повлиять на принятое решение. Причём касалось это всех мужчин в погонах – гвардии, армии, полиции, жандармерии, чиновников важных министерств. Да и захотел бы Матвей видеться с девушкой чаще, ничего не получилось бы – интересы службы превыше всего. Видимо, решительные и правильные действия Матвея в поезде произвели на начальство впечатление. Ибо дав прапорщику отдышаться, отдохнуть, его командировали в Парижское бюро с важными документами. Французский язык Матвей знал сносно. Говорил, но писал с ошибками. Не очень-то хотелось ему ехать в чужую страну, да в одиночку. Другая страна – другие законы, правила. Вот случись нападение, возжелай революционеры на него напасть, отобрать документы, имеет ли он право применять оружие? И таких законов много. Как это часто случается, командировка получилась внезапной. Вызвали к начальнику Охранного отделения, зачитали приказ, вручили заграничный паспорт и разрешение на выезд. А ещё Матвей получил командировочные – в рублях и франках, билет на поезд. Отправление утром с Варшавского вокзала экспрессом. Так что времени собраться – вечер и ночь. Матвей мысленно поблагодарил отца за то, что заставил учить французский. К языкам Матвей способности не проявлял. Кому-то языки давались легко, даже по два-три учили. Матвея больше техника интересовала, точная механика. Да сколько нового появилось – аэропланы, дирижабли, телефон, синематограф. И всё хотелось изучить, понять – как работает, на каких принципах. И в артиллерийское училище пошёл с удовольствием. Поговорку не зря придумали армейские острословы. «Умный в артиллерии, храбрый в кавалерии, пьяница на флоте, а дурак в пехоте». Дежурный саквояж для выездов всегда наготове – запасное бельё, бритва, пачка галет. Положил ещё в саквояж небольшой русско-французский словарь. Отца предупредил, что на неделю уезжает в Париж, а вот Елену не успел. Утром заехал на службу, забрал под роспись в журнале в секретной части небольшой, но увесистый пакет, завёрнутый в плотную крафт-бумагу и обклеенный узкими бумажными полосками с печатями. Вскрыть пакет, не нарушив эти полоски-контрольки невозможно. Пакет удалось уложить в саквояж и теперь он не привлекал внимание. На служебной пролётке на Варшавский вокзал, что на Обводном канале. На перроне уже народ у вагонов. Дамы наряжены, господа в костюмах, шляпах. Матвей был в гражданской одежде. Было бы нелепо ехать в чужое государство в жандармской форме. Только привлекать к себе ненужное внимание. Вагон ещё полупустой, Матвей расположился в купе, снял пальто. Вот чем неудобен револьвер, так это тем, что барабан выступает, и куда бы его ни определил – за поясной ремень или в карман пиджака, опытный глаз сразу определит наличие оружия. Посетовал на себя. Мог бы в «оружейке» взять на время небольшой пистолет, плоский, вроде «браунинга». Купе на двоих, с мягкими спальными местами. За несколько минут до отхода в купе сел второй пассажир – солидного вида господин. Усы набриолинены, пальто из английского твида, трость с позолоченным навершием. Чтобы окружающие сразу видели – состоятельный человек. То ли купец I гильдии, то ли промышленник удачливый, определил для себя Матвей. Пассажир поздоровался, сел, развернул газету «Петербургские ведомости» и молча читал, пока проводник не начал разносить чай. Чай на железной дороге традиционно в мельхиоровых подстаканниках, хорошего качества. К чаю на выбор печенье, конфеты. На обед пошёл в вагон-ресторан. Пришлось брать с собой саквояж. Пакет с документами в купе с неизвестным попутчиком не оставишь. Отобедал солянкой, котлетой по-киевски, не спеша выпил стакан чая. А вернулся, господин окинул его неприязненным взглядом. – Вот уж не думал, что меня могут принять за вора. Шпилька в адрес Матвея из-за саквояжа. – Простите великодушно, в саквояже важные документы, и оставить их на человека незнакомого не положено по инструкции. – Служивый? – догадался господин. – Точно так-с! – Ох уж эти военные секреты! Но всё же обижаться перестал. За двое суток добрались до Варшавы, там пересадку в поезд с узкой европейской колеёй. Границу Польши с Германией пересёк легко. Пограничник мельком глянул в паспорт и вернул. Так же и на границе с Францией. А вот уже в самом городе знание языка пригодилось. По крайней мере, с извозчиком объясниться удалось. В Парижском бюро его уже ждали, получили несколько дней назад телеграмму о прибытии курьера. Видимо, документы важные, раз пересылку не доверили обычной почте. Да и нижнего чина с ними не пошлёшь, знание языка потребно и уровень образования. Встретили радушно, выдали расписку в получении. Выставили угощение – чай и круассаны. Матвей про них слышал, но никогда не пробовал. Понравились. А потом попросили рассказать об обстановке. Во французских и прочих европейских газетах о ситуации в России писали скупо, а если и была статья, так в чёрном ключе. Де плохо в монархии, бунты и убийства, дела с империей лучше не вести. Разговор получился обстоятельным. Всё, что знал о партиях, боевых организациях, общей ситуации – рассказал. Сотрудники бюро бывали в России только в отпусках, да читали о ситуации в присылаемых документах – скупо, сухо, казённым языком. И послушать сотрудника, работающего «на земле», было интересно. И Матвей пользу от поездки получил. Кто-то из информаторов-эмигрантов сообщил, что в Лондоне готовится к открытию пятый съезд РСДРП, кстати – последний совместный для большевиков и меньшевиков. А ещё показали фото и справочные данные на революционеров, проживающих в Европе. Матвей тогда увидел впервые в числе других Ульянова Владимира, внешне неприметного. В числе особых примет – небольшой рост, картавость, намечающаяся лысина. Знал бы тогда, что перед ним данные на главного возмутителя, обратил пристальное внимание. Впрочем, им ещё доведётся встретиться лично. Несколько дней, пока готовились документы к отправке в Россию, которые должен был забрать Матвей, выдались свободными. Матвей на трамвае по городу поездил, пешком побродил. Попробовал жареных каштанов, что продавались на улице, а в кафе – устриц. Ни то, ни другое не понравилось, не для русского вкуса. У каждой нации свои вкусовые предпочтения и, пожалуй, германцы нам ближе. Уж баварские колбаски с тушёной капустой предпочтительнее жареных лягушачьих лапок. Но в Париже было что посмотреть. По совету отца целый день провёл в Лувре, и был потрясён картинами да Винчи, Рафаэля, Тициана. На второй день осмотрел вблизи Эйфелеву башню, этот символ Парижа. С её высотой в 324 метра она была видна со всех уголков французской столицы. Прокатился на метро, которого в России не было. А в Париже к 1907 году метро имело 4 линии. И метро Матвею не понравилось. Темновато, шумно, одно достоинство – быстро. Вечером даже успел сходить в кабаре «Мулен Руж». Кухня хорошая, но дорого, а когда начались танцы – так сплошное непотребство. Женщины задирают юбки, поднимают ноги высоко, что не позволяют себе даже питерские проститутки. Впечатлений набрал ярких и много, но не все положительные. И уж в России видеть многое Матвей не хотел. К тому же и недостатки в работе Парижского бюро видел. Перво-наперво работа с информаторами предполагает скрытность. А какие тайны можно сохранить, если бюро расположено на первом этаже Российского посольства на Рю де Гренель, 79? В Париже французских спецслужб хватает и иностранные работают. Стоит им установить наблюдение, как за полгода можно выявить всех информаторов. Кроме того, за революционерами в эмиграции наняли наблюдать французов – Барлэ, Росси, Бинта, Рионе. Деньги они любили, а службу исполняли спустя рукава. Одно время Парижским бюро руководил П. И. Рачковский, ученик П. Г. Судейкина, бывшего начальника Третьего отделения, убитого революционерами на конспиративной квартире. Рачковский весь был в учителя – хитрый, умный, честолюбивый, жестокий и без принципов. Работа в бюро его привлекала солидным финансированием, причём практически бесконтрольным. Его сменил в 1905 году Гартинг Аркадий Михайлович. В свою очередь протеже и ученик Рачковского. Тоже служебным рвением не отличался. И только в ноябре 1909 года Гартинга сменил статский советник А. А. Красильников. Вот кто наладил работу. Оперативной работой при нём занимался подполковник В. Э. Эрхардт, слежкой за революционерами занималась частная «Розыскная контора Биттара-Монена», вполне профессиональная. И только тогда III отделение жандармерии стало получать полные и достоверные данные о перемещениях и контактах видных деятелей революционного движения. Матвей получил с утра пакет с документами, довольно небольшого объёма. Назад волен был добираться поездом или морем, на пароходе. И решил морем. Весна, лёд уже растаял, Балтика должна быть спокойной. Штормит осенью и зимой, вода тогда свинцово-серая. До морского побережья добрался к вечеру и удачно попал на пароход, идущий до Санкт-Петербурга. На корабле и каюта побольше, чем в тесном железнодорожном купе, и кухня ресторанная лучше, даже по вечерам оркестр играет, танцы для желающих. Сам не танцевал, постоял в сторонке, поглазел. Каюта на одного, но не люкс. Зато запирается на ключ и с саквояжем бродить по пароходу не надо. Вечером, полный впечатлений от первых суток на пароходе, шёл к себе в каюту. Повернул по коридору за угол, а какой-то тип пытается открыть дверь его каюты. Матвей сначала подумал, что ошибся и каюта соседняя. Напустив на лицо безразличный вид, прошагал мимо. Нет, не ошибся, каюта его, двести двенадцатая. А замок уже щёлкнул, отпираясь. Секунда и неизвестный зайдёт в каюту. Вор это или террорист, который действовал по наводке? Размышлять было некогда, если неизвестный доберётся до пакета и вскроет, Матвею придётся писать объяснительную. И всё равно получится, что не уберёг пакет. Такие проколы кончаются позорным увольнением. И потом даже в полицию не возьмут. Неумёхи или неудачники ни одной службе не нужны. Крах карьеры, крах судьбы. Всё это в голове за секунду промелькнуло. Толкнул дверь, довольно сильно. Мужчина покачнулся, потерял равновесие, но удержался на ногах. Повернулся к Матвею. – Ты чего же… Не договорил. По первым словам Матвей понял – русак перед ним. Не французский или бельгийский воришка, а наверняка революционер. Неужели выследил, вёл от посольства? Матвей проверялся и хвоста за собой не видел. Потому, полный злобы, ненависти, ударил незнакомца ребром ладони в кадык, как учили на борьбе джиу-джитсу. Мужчина захрипел, зашатался. В коридоре послышались голоса, и Матвей закрыл дверь, повернул защёлку. Неизвестный посинел, кашлянул, протянул к Матвею руку, покачнулся и осел на ковёр. Несколько судорожных всхлипов и он замер. Умер? Или притворяется. Но грудная клетка неподвижна. Матвей попытался прощупать пульс и не обнаружил биение сосуда. Чёрт! Как некстати! А впрочем… Свидетелей в коридоре не было, и если избавиться от трупа, то неприятностей можно избежать. Матвей начал обыскивать одежду убитого. Во внутреннем кармане пиджака обнаружил паспорт, развернул, сравнил фото. Да, паспорт убитого. Некий Савицкий Марек Юзефович. Поляк? Ещё в карманах были деньги, целая пачка франков и немного английских фунтов. И письмо. Паспорт Матвей вернул в пиджак убитого. В брючном кармане два ключа. Один от каюты номер четыреста три, а другой без номера. Матвей сравнил его со своим. Хм, да это просто ключ-вездеход. Такие делают стюардам, они способны открыть любую дверь. Этот ключ Матвей оставил себе. Теперь надо решить, как избавиться от тела. Прикинул размер иллюминатора. Пожалуй – пройдёт. Открутил барашек, откинул в сторону стекло. Иллюминатор круглый. Высунул голову, осмотрелся. Внизу, метрах в десяти, вода. Поворот головы влево-вправо, любопытных не наблюдается. Над его иллюминатором прогулочной палубы нет. Чёрт, упущение! Надо было днём проверить, что над его каютой. Теперь уже поздно. Поднатужился, приподнял тело. Вроде мужчина не крупный, но широкий в кости и тяжёлый. Кое-как, с трудом, удалось поднять и сунуть в иллюминатор верхнюю часть тела, потом легче, поднял ноги и труп вывалился сам. Всплеск, почти неслышный за гулом работающих машин. Снова высунул голову. Тела не видно, темно. И никто не кричит «Человек за бортом!». Стало быть, избавление от тела прошло незамеченным, тьфу-тьфу! Теперь можно зажечь верхний свет. Пароход свежей постройки, уже есть электрическое освещение. При его свете уселся за стол, развернул письмо, прочёл. Ничего необычного, ничего политического, просьба по прибытии зайти к некоей Вере Васильевне. И подпись – Л. Красин. Вот подпись и зацепка. Красин – это же главный снабженец фракции большевиков из РСДРП! Значит, не воришка убитый был, а революционер-социалист, идейный враг самодержавия. И Матвею не за что себя казнить, пусть и морально. Одним врагом империи стало меньше. Не сказать, что переживал сильно, но всё же спал беспокойно. Служба специфическая, слабаки на ней долго не задерживаются. Милорды в белых перчатках в Охранном отделении не приживаются. Всё же беспокойство было. Пассажир пропал, для команды это чрезвычайное происшествие, будут искать. Утром, уже при дневном свете, осмотрел каюту. Никаких следов борьбы, крови, беспорядка. Поправил ковёр, даже носовым платком вытер иллюминатор. Умылся, побрился и отправился завтракать. Есть не хотелось, но он должен вести себя обыденно, чтобы исчезновение пассажира не связали с его отсутствием на завтраке. Впрочем, исчезновение заметят позже, не ранее полудня. Вдруг загулял человек, всё же мужчина молодой. В карты играет в компании таких же игроков в каюте или приятно проводит время в постели прелестной обольстительницы? Решил до обеда из каюты не выходить. Около полудня в дверь постучал стюард, спросил разрешения войти. Вошёл, спросил, не надо ли освежить или пополнить напитки в небольшом баре. А сам глазами по каюте зырк-зырк. Нет ли посторонних?Глава 4 БОЕВИКИ
В столичном порту полно встречающих пароход, духовой оркестр играет. Не иначе, как на корабле важная персона прибыла. Матвей дождался, пока схлынет народ и освободится трап, сошёл на причал. Первым делом нанял пролётку и в Охранное отделение, доставить пакет. Сдал дежурному офицеру под роспись, доложился о прибытии начальнику – Александр Васильевич рад возвращению. Не так много в III отделении сотрудников, нагрузка откомандированных ложится на оставшихся. Получил два дня отдыха, да за ними ещё воскресенье. Заскочил домой – саквояж оставить, с родителями поздороваться. Если не задержится, то вполне можно успеть к окончанию занятий Елены в Елисаветинском институте. Да быстро не получилось. Маман усадила за стол отобедать, а папенька живо интересоваться стал, как показался Матвею Париж? Пока про Лувр да Эйфелеву башню рассказывал, к концу занятий Елены опоздал. Потом разговоры перешли на служебные дела. Матвей упомянул Гартинга. – Это какой? Аркадий Михайлович? Пышные усы, бакенбарды? – Именно так. – Встречался я как-то с этой компанией. Судейкин, ученик его и последователь Рачковский, да Гартинг. Как на подбор, один к одному – изворотливые, хитрые, честолюбивые, но в первую очередь заботятся о своём положении и мошне, а не о деле. – Мы общались всего несколько минут, и представление о нём я не успел составить. – И слава богу! Такие люди только вредят службе. Отдыхай. Небось – соскучился по дому? Павел сыну никогда не говорил о том, что он из другого времени, не каждая психика это может выдержать. Иногда хотелось рассказать о будущем империи, о технических новинках. Но заставлял себя молчать. Но был один момент, Павел знал, что Ленин, этот главный смутьян, будет прятаться в Разливе. Вот тут бы Матвею не просто арестовать революционера, а пристрелить. Тогда ход истории пойдёт по другому пути. Хотелось бы верить, что Россия так и останется монархией, не пройдёт через бойню гражданской войны, голодомора, репрессий тридцать седьмого года. Работящий её народ не заслужил горькой участи. Ведь миллионы погибли, эмигрировали в Европу или Китай. Самый цвет нации – молодые, активные друг в друга стреляли. А сколько учёных и конструкторов уехало, составив затем честь открытий и изобретений стране, их приютившей! Не спеша в разговорах подводил сына к осознанию важности его службы и зловредности для страны партий, течений и обществ. Если революционер в руках держит бомбу или оружие – убей без жалости, потому как террорист бросит бомбу в чиновника, а при взрыве погибнут десятки безвинных людей. Убей – и одним злом станет меньше! Ещё не время устраивать охоту на большевистских вождей, на Ленина, Троцкого, Рыкова и Красина, да на того же Джугашвили, взявшего псевдоним Сталин. До серьёзных событий в империи всего ничего, через семь лет Первая мировая война, а через десять февральская революция, когда отречётся император, потом большевистский переворот. Большевики тогда подняли власть, которая буквально лежала бесхозной, причём в отдельно взятом городе. Другие города империи, та же Москва, ещё долго жили по старорежимному порядку. И сыну Павел внушал, что главные смутьяны – большевики, их фракция в РСДРП. Уголовник для страны не опасен. Сворует, в худшем случае убьёт. А революционеры в одиночку не действуют и опасны для любой власти, потому что подрывают её основы. Матвей выспался, помылся в ванной, почувствовал себя комфортно. Так хорошо и спокойно, как дома, не бывает и в лучшей гостинице или в гостях у приятеля. Приятели у Матвея были, один – Трофим, ещё с артиллерийского училища. Тоже прапорщик, командир огневого взвода. Другой уже из жандармерии, Максим. Без друзей человеку плохо. Иногда посоветоваться, за жизнь поговорить. Не все темы, особенно любовные, можно обсудить с родителями. В отце Матвей души не чаял. Он и родитель, и учитель, и по службе наставник. Редко так совпадает. А с утра, чисто выбритый, с небольшим подарком в кармане, уже на Васильевском острове, тринадцатой линии, у Елисаветинского института. Девушки поодиночке и группами в учебное заведение торопятся. Высмотрел Матвей Елену, подошёл, поздоровался. А та в сторону обиженно смотрит, обиделась. – Прости, срочно в командировку отправили. Предупредить не успел, вину осознаю, а чтобы загладить – вот! Матвей в Париже купил духи. Флакон небольшой, изящный, а запах! Девушки любопытны по природе. Елена подарок взяла, повертела в руках, а как понюхала, сердце растаяло. – Это же французские! – А то! – Серьёзных денег стоят! Зачем ты тратился? А сама довольна подарком. А уже поток учениц иссякает, с минуты на минуту занятия начнутся. – Ой, некогда, бежать надо. – Можно, я после занятий встречу? – Можно. Только не на ступеньках. Давай вон там, на углу, на лавочке? – В два часа пополудни? – Да. А сама торопится ко входу. Уже и звонок прозвенел. Матвей себя похвалил за предусмотрительность. С подарком это он хорошо придумал. К приятелям идти смысла нет, оба на службе, только мешать. Матвей в гражданской одежде, чтобы не привлекать внимание девушек. Ученицы в массе своей купеческие дочери или мелких чиновников. К жандармам относятся лояльно, в отличие от студентов университетов. Вот где зараза вольнодумства! Молодёжь более внушаема и не так ценит стабильность, их легче сбить с истинного пути, внушить ложные ценности и цели, вовлечь в революционные кружки и партии. И собой они жертвовать готовы во имя этих целей. Человека среднего возраста, с семьёй и детьми, вовлечь в опасные занятия сложнее, они более ответственны. Идеологи и вожди революционных движений об этом знают. Молодёжь всегда готова ниспровергать с пьедестала любые авторитеты, хотя бы ради самоутверждения. Для взрослых людей это уже пройденный этап, приобрели опыт, набили шишки. Матвей решил прогуляться по городу. Петербург он любил. Здесь родился, учился, служил. Был в других городах, но тянуло всегда сюда. Есть у Петербурга особое обаяние, чего нет в суетной Москве и даже Париже. В Петербурге центр – это Невский проспект от Дворцовой площади до Александро-Невской лавры. Здесь даже в будни многолюдно. Народ по магазинам ходит – Елисеевскому, Гостиному двору, целому ряду книжных магазинов. Многолюдье Матвей не любил, перейдя Дворцовый мост, повернул налево, к Вознесенскому проспекту, к Исаакию. После заморского странствия, да ещё и смертоубийства, надо очиститься, грех замолить. Свечки поставил, помолился. Храм старый, намоленный, в нём особая аура, благодать. Да, грешник Матвей, кровь на нём есть. Но никогда руку на безвинного не поднимал, а уничтожал только врагов империи, у кого оружие в руках или бомба, кто его страну развалить, разодрать в клочья хочет. Ну, свергнут они царя, кто встанет во главе? Какой строй будет? Как будет жить страна? Не дают ответа партии. Все революционеры призывают к свержению самодержавия, но что будет потом? В итоге большевики обещали много. Рабочим заводы, крестьянам землю. Люди поверили, пошли за говорунами. В итоге получился великий обман. Землю селянам не дали, как и рабочим заводы, а устроили гражданскую войну, когда брат на брата шёл. Когда Ленин умер, Сталин быстро физически убрал конкурентов – Зиновьева, Рыкова, Троцкого и многих других. И сам правил жестоко. Пролитая кровь безвинных его не останавливала. Для Сталина примером был Иван Грозный, однако – царь поменьше масштабом получился. В синодике о поминании усопших полторы тысячи человек числится, а при усатом грузине – на десятки и сотни тысяч. И синодика не было, поскольку церкви закрыли или взорвали, а священников расстреляли или отправили в лагеря для исправления, как служителей «опиума для народа», по выражению Ленина. А русский человек не столько по закону жить хочет, а по справедливости. Эту особенность русского характера идеологи революционных движений учли! При агитации напирали на обиды, реальные и мнимые. Матвей после Исаакиевского собора по улицам прошёлся. Питерский воздух – он особый, с запахом моря и залива. К Елисаветинскому институту почти вовремя подошёл, через четверть часа из дверей стали девушки выходить. Матвей дождался Елену. Она сама к нему подошла, к углу улицы, как уговаривались. Матвей вскочил с лавки. – Куда пойдём? – спросил он. – Мне всё равно, как скажешь. – Кушать хочешь? – Не откажусь. Зашли в небольшой ресторанчик. Уютно, кухня русская. В ресторанах в центре города больше на заморские блюда перешли, пресыщенная публика на них быстрее ведётся. Матвей заказал суточные щи, да ростбиф, да расстегаи с рыбой с чаем. Всё с пылу – с жару, запах просто сногсшибательный. Оба молодые, аппетит хороший, съели быстро. Уходить не хотелось. Видимо, по вечерам и в выходные дни в ресторации музыканты играли. В углу пианино, на стене рядом гитара висит. Матвей официанта спросил – можно ли на гитаре сыграть? Получив согласие, поднялся, взял гитару, слегка прошёлся по струнам – настроена ли? Сел на стул. В зале публики мало, две парочки да Елена. Два часа пополудни, рабочий день, откуда народу взяться? Ближе к вечеру подойдут. Было бы публики много, Матвей наверняка не отважился. Заиграл одну из любимых своего папеньки.Глава 5 ШТАБС-КАПИТАН
Вызвали судебного медика и фотографа. Сделали фото каждого боевика, чтобы потом определиться с фамилиями, снять с учёта. Оружие боевиков увезли на подводе конные жандармы. Кстати, на подводе, где винтовки лежали, было ещё несколько готовых бомб. Наверняка хотели испытать, но не успели. Вот Коновалова Матвею было искренне жаль. Отличный специалист, да и по пустякам не придирался, как иные. Охранное отделение похороны организовало за казённый счёт. Самойлов и Матвей гадали, кого могут прислать на место убитого Коновалова? И вдруг приказ по Отдельному корпусу жандармов. Прапорщику Кулишникову Матвею Павловичу присвоить звание штабс-капитана с повышением в должности до старшего группы. Для Матвея удивительно, прапорщик Самойлов служит в Охранном отделении на год больше и он должен по праву занять место Коновалова. И Матвей понимал, что Самойлову обидно, хоть и вида не показывает и поздравил первым. А через месяц в группе пополнение, на должность Матвея молодой прапорщик пришёл, возжелав в Охранном отделении служить, по фамилии Плетнёв. Что занятно, до жандармерии служил в Семёновском полку, элитном, наравне с Преображенским. Уже потом стала понятна причина. Его тётя погибла при взрыве бомбы на даче у Столыпина. Тогда поклялся бороться с этими негодяями. Однако движение рапорта о переводе медленное, неспешное. А потом обучение на курсах. У жандармерии своя специфика, как и Охранного отделения. Борьба с политическими противниками империи, да не столько с говорунами, хотя они тоже опасны своей агитацией, а с боевиками, боевыми дружинами. У Матвея свои проблемы. У убитого Коновалова были информаторы в среде революционеров, причём два из них ценные. И терять их не хотелось. Пришлось идти в Особый отдел Министерства внутренних дел. О гибели Коновалова там, конечно, были в курсе. Но, когда Матвей попросил учётные листки, заупрямились. – У вас есть на них другие планы? – спросил Матвей. – Если ротмистр погиб, то его секретные агенты никому не нужны? Они же ценные сведения дают! Или мы разным богам молимся? Видно, проняло. С большой неохотой дали листки посмотреть. Матвей к себе в блокнот переписал – и места для встреч на конспиративных квартирах, псевдонимы. А в отдельном журнале – копии всех донесений. Его интересовали двое. О них как-то ротмистр рассказывал, но без фамилий. Один был из эсеров-максималистов, другой анархист. Анархисты никого над собой не признают и играют не по правилам. У Матвея вообще впечатление сложилось, что анархисты под чёрные знамёна встали для бесчинств – грабить, убивать, прикрываясь политической борьбой с ненавистным самодержавием. По журналам определил, кто ему нужен. Теперь бы наладить личный контакт, что не всегда бывает. Информаторы – люди зачастую капризные. Не понравился офицер, какое-то слово сказал, не так посмотрел и конец. Можно от информатора избавиться, подбросив копию согласия о сотрудничестве его однопартийцам. И, скорее всего, расправа предателю будет скорой и жестокой, но способ этот плохой. Другие боевики, которых можно склонить к даче информации, будут остерегаться, видя печальный конец сотоварища. Не зря поговорка есть – как аукнется, так и откликнется. Народная мудрость не на пустом месте рождается, итог долгих наблюдений. Самое главное в учётах было – способ связи. Для эсера надо было открытку послать, завуалированно указав дату и время встречи, а место было неизменным – конспиративная квартира на Лиговском проспекте. Матвей продумал текст, ибо опыт уже был. «Уважаемый господин! За вами в кредитной кассе числится долг в сумме двадцать три рубля шестнадцать копеек. Предлагаем погасить во избежание судебного преследования». Наверняка посмеётся эсер. Он не раз участвовал в экспроприациях и держал в руках значительно большие деньги. С анархистом связь по телефону, причём через промежуточное звено. Анархист платил какой-то тётушке, у которой дома был телефон, и которая никаким боком к партиям не относилась, деньги скромные. Приработок ещё никому не мешал. Вероятнее анархист с тётушкой и не общался. Телефонирует регулярно сам, узнаёт – не было ли звонков? Матвей со служебного телефона через коммутатор набрал нужный номер. Как он и предполагал, ответила женщина, судя по голосу – пожилая. – Алё? – Двадцать четыре двенадцать, – чётко проговорил Матвей. И ответ – как эхо, женщина цифры повторила для верности. Первая встреча через два дня. Матвей запомнил описание внешности обоих информаторов. Ротмистр даже подробные характеристики дал обоим. Эсер мстителен, затаил злобу на товарищей за то, что деньги после экса неправильно поделили, по его мнению. И сдал всех, на кого в обиде был. Анархист, по мнению Коновалова, употреблял кокаин или морфий, они в каждой аптеке продавались. Потому что неврастеником был, характер имел взрывной и не всегда логичные поступки, лихорадочный блеск в глазах. Этого интересовали только деньги. Ротмистр платил исправно, а Жильцов сдавал своих товарищей и намечавшиеся теракты или экспроприации. Матвей, когда прочитал характеристику, удивился. Наркоманы со стажем обычно память имели плохую. Перед первой встречей на конспиративной квартире волновался. Что на уме у боевика? Увидит незнакомого человека и начнёт палить с двух рук, с обоих стволов. Эсеры-боевики любили иметь сразу два короткоствола. Матвей чай на примусе вскипятил, попил чаю с пряниками. За столом сидел лицом к двери, револьвер в левой руке и курок взведён. И нервы напряжены до предела. Дверь распахнулась без стука, вошёл информатор, как и описывал его ротмистр. Увидев другого человека за столом, сделал шаг назад. – Спокойно, Николаев! Теперь я буду вместо ротмистра. К сожалению, погиб он. Эсер замер, размышляя, что предпринять. А Матвей говорит без перерыва. – В наших отношениях ничего не изменится. Вы помогаете нам, делитесь информацией, мы платим за работу и защищаем в случае необходимости. Меня зовут Матвей Павлович, штабс-капитан. Напряжение спало. Эсер сделал шаг вперёд, отодвинул стул, сел. – Чай будете? – Что? – Чаю налить? Пряники отличные, печатные, тульские. Рекомендую. Совместная трапеза сближает, снижает уровень агрессии. Не дожидаясь ответа, Матвей чашку чая налил, подвинул вазочку с пряниками и конфетами. Попили чаю, помолчали, но это уже не то враждебное молчание. Потом эсер вытащил из кармана бумажку, на которой напечатанными буквами адрес. – Здесь склад бомб. Штук двадцать сам видел третьего дня. – Похвально. Ещё что-нибудь есть? – Максималисты присматриваются к Купеческому банку. – Экспроприировать хотят? – Конечно. Дату пока не знаю. Всё. – Это за труды. Матвей выложил на стол несколько красненьких купюр. Зарплата квалифицированного рабочего – токаря, фрезеровщика – за три месяца. Потому что если эсеры взорвут эти бомбы со склада в общественных местах, ущерб будет значительно больше. Но разрушения можно восстановить. Хуже, если пострадают люди. Убитые и раненые революционеров не заботили. Расстались приятелями почти. После встречи Матвей в Охранное отделение вернулся, рассказал о складе, поручил Самойлову понаблюдать скрытно за домом. Кто живёт, кто посещает? За гостями и проследить можно, вдруг выведут ещё на что-нибудь стоящее? А на следующий день на эту же квартиру на вторую встречу. Анархист пришёл с получасовым опозданием, когда Матвей уже беспокоиться начал. Тело постоянно в движении, как будто одолеваем недугом. Дёргаются руки, на ногах приплясывает, на лице мимические гримасы одна сменяет другую. Впечатление не самое приятное. А если учитывать, что в брючных карманах оружие, то и вовсе общение опасное. Ничего серьёзного или заслуживающего внимания анархист не сообщил, но деньги потребовал. Матвей дал двадцать рублей и дал ещё зарок больше с Жильцовым не контактировать. Опасный и неуправляемый тип! А вот сведения Николаева оказались ценными. Самойлов засёк, как после полудня из подъехавшей телеги выгрузили ящик. И занесли его в дом двое мужчин. Стало быть – нечто тяжёлое. Матвей решил следующим днём обыск учинить. Дело нудное, потому как надо санкцию прокурора получить, да ещё двух свидетелей привлечь. Соседи обычно не соглашаются, опасаясь мести. К удивлению Матвея, санкцию получил быстро, как только упомянул про склад взрывчатых веществ. Нагрянули всей группой из трёх человек с утра, взяв в понятые дворников. Матвей в дверь постучал, хозяйке заявил, что есть подозрение в самогоноварении и продаже спиртного. – Поклёп! – всплеснула руками хозяйка. – Навет! Соседи облыжно оболгали! Монополию на производство и продажу спиртного имело государство, но фабриканты могли купить патент за серьёзные деньги и производить. Тот же известный промышленник Смирнов, выпускавший водку, или Шустов, чьи коньяки славились не только в России. Да и взятки чиновникам играли не последнюю роль. Например, 30 мая 1907 года в Санкт-Петербурге открылось сразу несколько игорных домов. Градоначальник их тут же своим распоряжением закрыл. Дескать – нездоровые интересы, граждан такие игры развращают. Но получил взятку в сто тысяч рублей и запрет снял. Жандармы по комнатам бревенчатого домика прошлись – нет бомб. В подвал спустились – и здесь только овощи, на зиму приготовленные. Зато в дровянике во дворе, скрытые за поленницей с колотыми дровами бомбы обнаружились в количестве двадцати семи штук. Хозяйка в ноги упала – не моё! Оказалось – племянник захаживал частенько, тётушке помочь. Огород вскопать, картошку убрать, дровишек напилить-наколоть, в дровяник уложить. – Где племянник живёт? – В Перевозном переулке, на Большой Охте, четвёртый дом. – Работает? – Сказывает – болен, не может за станком стоять. Он раньше на Путиловском заводе работал. Бомбы аккуратно в пролётку сложили, описав в протоколе при понятых. Да и вывезли к сапёрам, в расположение Измайловского полка. А потом на Охту, за племянником. Племянник в сарае за домом оказался, где у него мастерская. С виду не скажешь, что хворый. Косая сажень в плечах, мышцы так и перекатываются под холщовой рубахой. Арестовали, руки связали верёвкой, учинили обыск. Мастерская оказалась занятной, нашлись готовые взрыватели и ещё один, с часовым механизмом, редкость. Умельца в следственную тюрьму перевезли. До полуночи в отделении просидели, корпели над бумагами. С утра наверняка адвокат заявится, будет протоколы требовать. Адвокаты у всех партий на содержании есть и не самые плохие. Защищать готовы кого угодно, отъявленных убийц и бомбистов, которых схватили на месте преступления. Иногда им удавалось разжалобить присяжных, приговоры давали мягкие. Да ещё продажные газетчики шумиху поднимали в защиту арестованных. Уважения адвокаты и газетные репортёры в полиции, жандармерии, да и среди чиновничества не имели. Впрочем, среди простого люда тоже. Одно дело выйти на демонстрацию, требовать учреждения Государственной думы или повышения зарплаты, другое – метать бомбы в почтовые отделения, где гибли невиновные люди, или швырять под коляску градоначальника или генерала, причём в людном месте, где случайных жертв не избежать. Офицеры Охранного отделения все чёрные, закулисные стороны боевых дружин политических партий знали хорошо и считали боевиков настоящими врагами народа. Позже, в 1937 году понятие это извратилось, врагами народа стали люди порядочные, зачастую оклеветанные завистниками. Матвею радоваться бы первому успеху на новой должности, работа с информаторами привела к уничтожению склада с бомбами, аресту подпольщика. Но, видимо, действовал неосторожно или новые информаторы наводку на него дали, либо проследил кто за Охранным отделением. Что стоило заинтересованному лицу купить бинокль – хороший, морской, с приличным увеличением, немецкого производства «Карл Цейс»? Дорого, но хорошая вещь стоит своих денег. Поставь наблюдателя с биноклем в квартире напротив Охранного отделения или штаба Отдельного корпуса жандармов и быстро вычислишь сотрудников, даже если они не в униформе, а в штатском. Слежку за собой заметил Матвей. Не аккуратно вели его, не профессионалы. При Охранном отделении есть группа филёров. Те обучены, с опытом. Ведут требуемое лицо так, что и опытный глаз не сразу слежку определит. Неприметного вида мужичонка повадился за ним ходить. Матвей слежку определил в первый же день. Оторвался легко. На повороте трамвайных путей, когда трамвай скорость снижает, вскочил на ходу, на заднюю площадку, с удовлетворением наблюдал, как заметался по тротуару соглядатай. Утром Матвей зашёл к начальнику группы филёров, прапорщику Костылеву, попросил об одолжении – проследить за «хвостом», установить – кто такой, адрес. – Сделаю. Ты, Матвей Павлович, как выходить будешь, предупреди. Я человека отряжу из самых опытных. – Спасибо. – Спасибо потом скажешь. Около полудня телефонировал Костылеву. – Это Матвей Павлович, я выхожу. – Через пять минут, моему человеку позицию занять надо. Матвей даже десять минут выждал, вышел, осмотрелся. Филёра не заметил, а вчерашний наблюдатель на месте, полуобернулся, старательно делает вид, что Матвей его не интересует. Ну-ну. Матвей прошёлся в штаб, затем в ресторан, пообедать. «Хвост» не отставал. Пока Матвей в ресторане был, оставался на улице. В ресторане стёкла зеркальные, с улицы не видно, что в ресторане происходит. А из ресторана видимость отличная. Сделав заказ официанту, Матвей поднялся из-за столика, к окну подошёл, осматривать улицу стал. «Хвост» вон он, прячется в арке доходного дома, периодически выглядывает. А вот филёра не видно. Неужели Костылев подвёл? Не должно быть, он человек добросовестный и слово всегда держит. Не было среди прохожих человека, похожего на филёра. Многих из них Матвей знал в лицо, приходилось общаться по службе. Официант заказ принёс быстро. К обеденному времени посетители почти всегда одни и те же, из близлежащих контор и учреждений. Повара уже и готовили к этому времени. Солянка, отбивная с гарниром и чай с булочкой, вкусно, сытно и достойно штабс-капитана. Всё же денежное довольствие повысилось по сравнению с прежним званием и должностью. Офицерство в царской России – средний класс. Не бедствовали, могли позволить себе летом выехать в отпуск в Крым, питаться пристойно. Впрочем, учителя и врачи жили не на много хуже в финансовом отношении. Государство ценило людей образованных, опору любой страны. Пообедав, вернулся на службу. Всеобщая беда любой службы России – отчёты. За их составлением засиделся. Он теперь руководитель, пусть и невеликого масштаба, всего двое подчинённых. Зато писанины прибавилось изрядно. Отложив ручку, потянулся. Пора идти домой, за окном уже смеркается. Вдруг звонок телефона раздался. – Матвей Павлович, вы ещё на службе? Если есть минутка, зайдите. Голос Костылева. Значит, что-то разнюхал филёр. Зашёл, потому как интересно было. Войдя, сел на стул. – Внимательно слушаю. – Вам знаком некий Власов? Может – по учётам проходил? – Не знаком. – Это ваш «хвост». Власов Никанор Игнатьевич, проживает на Большой Морской, в одиннадцатом доме. О конспирации понятия не имеет. Нашего филёра не обнаружил, да и не пытался. Я справки успел навести, по учётам полиции и у нас не проходит. Если не числится на учёте, значит, не привлекался к уголовной ответственности и сведений о нём информаторы не давали. Но это вовсе не значит, что он не является активным членом какой-либо партии. В то, что «хвост» может быть уголовником – вором, грабителем, бандитом, – Матвей не верил. Эта публика не ходит следом несколько дней, берут «хапком». То есть налетели на жертву, побили, отобрали кошелёк, может ещё часы стырили да запонки дорогие. И побыстрее скрылись. В случае сопротивления жертвы могут пырнуть ножом или ударить кастетом по голове. К чужой жизни равнодушны, потому как и свою невысоко ценят. Желания примитивны – украсть или отобрать, пожрать от пуза, выпить. Если «хапок» удачный случился, то ещё переброситься в картишки, поставив на кон часы или запонки или серёжки, если жертвой женщина была. Матвею интересно стало, что за тип. Следующим днём отправился в полицию, сообщил известные ему данные. Околоточный надзиратель в картотеке порылся. – Есть такой. В город приехал из Тверской губернии в 1904 году, работал в железнодорожном депо. В предосудительном замечен не был. О как! А какого чёрта тогда за Матвеем ходит? Что вынюхивает? Решил выяснить здесь и сейчас. Вышел из полицейского участка, прошёл квартал, свернул за угол в переулок. «Хвост» за ним поспешил, побоялся упустить. А только едва он в переулок свернул, Матвей ему стволом револьвера в зубы. – Вот что, гражданин Власов! Либо вы говорите причину, по которой меня преследуете, либо я сейчас башку вам прострелю! Ну! – Э…. – Смелее! – Попросили меня. – Кто? – Знакомец с прежней работы. – Ему-то это зачем? – Не знаю. Мне рубль за день платят. – Что за знакомый? Фамилия, где живёт и работает? И не вздумай врать! – Ашихмин его фамилия. Работали в депо вместе, потом я уволился. Встретились случайно, он предложил подзаработать. – Где живёт? Чем занимается? – Не знаю. – Ложь! Вы же докладываете ему о слежке, деньги получаете. – В пивной встречаемся, каждый вечер в семь. – И сегодня тоже? – Как всегда. – Что за пивная, где? – На Моховой, недалеко от Симеоновской церкви. Была такая забегаловка, пиво подавали, водку на розлив. Почему-то облюбована была театралами и литераторами, по большей части неудавшимися. Выбор для встреч странный. У «хвоста» вид жалкий. – Ладно, отпускаю. Но запомни. Ещё раз увижу, посажу в кутузку и надолго. В твоих интересах приятелю ничего не говорить. Встречайся, ври, получай деньги. Матвей снова к Костылеву. – Выручи ещё разок. Твой филёр, который за моим «хвостом» ходил, нужен. Сегодня в семь вечера в пивной на Моховой встреча «хвоста» с заказчиком. Филёр видел в лицо Власова, и это упрощало слежку. Филёр мог прийти в пивную заранее, выбрать удобное место для наблюдения. Костылев посмотрел на часы. – Времени впритык. Ладно, попробуем. – Мне контакт нужен, с кем этот Власов встречаться будет. Предположительно его фамилия Ашихмин. – Судя по фамилии – уроженец Вятской губернии. Результат завтра доложу. – Весьма благодарен. Из Охранного отделения Матвей в депо поехал. В городе их было несколько, как и направлений железных дорог. Самая востребованная ветка – Николаевская, что на Москву ведёт. И депо там самое крупное. Повезло, в администрации человека с такой фамилией вспомнили. – Работал такой, год как уволился. Смутьян, рабочих на стачки подбивал, против государя речи произносил. – Можно узнать адрес? На поиски учётной карточки ушло не менее четверти часа. Ещё повезло, что нашли. – Записать или запомните? – Лучше запишите. – Мельничная, семнадцать. Матвей попытался припомнить, где такая. – Рядом с Обводным каналом, за нефтяной дорогой, – подсказали ему. – Спасибо. На обратном пути Матвей заехал в полицейское управление. Сведений о криминальном прошлом Ашихмина не было – не привлекался, не судим. Зато у себя в отделении карточка на Ашихмина была. Уроженец Вятской губернии, склонен к агрессии, предполагается связь с РСДРП, участвовал в забастовках, неблагонадёжен. Характеристика не самая хорошая. Понятно, что недовольные властью будут всегда. У кого-то суп жидковат, у кого-то жемчуг мелковат. Одни живут по принципу – «вот приедет барин, барин нас рассудит». Другие не ждут милостей сверху, меняют работу, место жительства, чтобы обеспечить себя и семью, в политику не лезут. Эти люди активны и наряду с монархистами являются опорой власти. Но есть и другие, вроде Ашихмина. Возмутители спокойствия, ниспровергатели любой власти. Не прочь побузотерить, а то и за оружие взяться. Но при любом раскладе пытаются уйти от ответственности. Столкнуть лбами студентов и рабочих с полицией, жандармерией и стоять в стороне, наблюдать за жаркими баталиями. Бывает, в их ряды попадают люди экзальтированные, фанатики, которые способныпожертвовать собой за идеалы. Скажем – взорвать себя, подобравшись к чиновникам или полицейским. Но погоду они не делают. Главные возмутители спокойствия, настоящие враги, а не заблудшие овцы, они в эмиграции. Живут спокойно на награбленные деньги, пьют кофе с круассанами, ходят в театры, пописывают статьи с призывом свергнуть царя-кровопийцу, всё отобрать и поделить. Теперь Матвею подождать до утра, что доложит филёр. Пока арестовать Ашихмина не за что, сам лично он за Матвеем не следил, да и слежка – не преступление. Филёр даст адрес, тогда последить можно, что за фрукт и чем дышит узнать. Наверняка в боевиках ходит, обычные члены партий в слежке не замечены. Следят, когда хотят убить, выбирают маршрут, возможные удобные места, где можно выстрелить в спину и быстро скрыться. И Матвей уже тем виноват, что в Охранном отделении служит. Для боевиков всех партий жандармы из Охранного отделения – злейшие и прямые враги, убить которых – честь и слава для дружинника. Для Матвея сигнал тревожный, первый звонок, что неудобен стал для революционеров, как-то задел их интересы, мешает. С другой стороны посмотреть – значит, служба его нужна, важна, результативна, портит жизнь подпольщикам. Значит – досаждает боевикам! И лестно и опасно одновременно. Утром к Костылеву, а у того физиономия довольная. – Контролировал вчера филёр встречу. В самом деле, Ашихмин и живёт на Мельничной, семнадцать. Но самое занятное не это. Филёр после встречи за Ашихминым направился. Тот не домой направился, а на встречу, тоже с мужчиной. Филёр его опознал, приходилось следить за ним месяца три назад. Фамилия Штейман ни о чём не говорит? Мелькала такая фамилия в сводках. Боевик из фракции большевиков РСДРП. За взрыв бомбы в Иваново разыскивался жандармерией, да всё время удачно ускользал. – Припоминаю. И? – Вот его адресок. Филёр вчера без ног остался к ночи, столько вёрст отмахал. – Отблагодари. Матвей протянул ассигнацию в десять рублей. На оперативную работу деньги выделялись, скромные, но филёр заслужил. – Обязательно. Заходите, Матвей Павлович, когда надобность будет. Сразу выехали группой на пролётке по указанному адресу. Очень вовремя, поскольку боевик уже стоял на крыльце дома, замыкал дверь. Увидев жандармов, бросился бежать. Прапорщик Плетнёв был в униформе, и Штейман понял – за ним пришли. Но в физподготовке жандармам уступал, молодой Плетнёв его и настиг, толкнул в спину, боевик упал и начал ныть: – За что вы меня искалечили? – Какое же место? – Я колено разбил и рёбра сломал, дышать трудно. Везите меня к врачу на освидетельствование. – Могу доставить ваш труп к судебному врачу, – жёстко сказал Матвей. – Почему труп? – перестал ныть боевик. – Хочу застрелить при попытке сопротивления и бегстве. – Не надо, я понял. Боевик поднялся, отряхнул одежду. Плетнёв его обыскал, у боевика и пистолет нашёлся – небольшой маузер, и нож-складенец, и свинцовый кастет. Боевика доставили в Охранное отделение, начали допрашивать. Матвея особо интересовало, почему боевик установил за ним слежку. Оказалось – ничего личного, боевая дружина партии РСДРП решила отметиться серией убийств жандармов и полицейских. И следили не только за Матвеем, просто «хвост» в силу своей некомпетентности, неосторожности при слежке сразу себя выдал. – Кого ещё наметили, за кем слежку установили? – Ой, господин жандарм, откуда мне знать фамилии? Юлить начал боевик, осознавал, что в помещении Охранного отделения никто стрелять в него не будет. – В карцер его! Пусть посидит, пока не вспомнит. Матвей написал рапорт, отнёс в приёмную начальнику отделения. О слежке за сотрудниками, о возможных покушениях надо предупредить. Видимо, арест Штеймана подтолкнул боевиков к действиям. Уже затемно Матвей возвращался домой, ветер сильный с моря дул. Обычно он гнал воду в Неву, и случались наводнения. Во френче прохладно, Матвей подумал – надо было плащ надевать. Масляные фонари на улице от ветра раскачивались, оттого тени от предметов и людей становились причудливыми. Прохожих на улицах мало, все торопились укрыться в жилищах. Да как бы ещё дождь не пошёл. Матвей свернул в арку своего дома, услышал торопливые шаги. Арка усиливает звуки. И шаги всё ближе. Обернулся Матвей, интуиция подсказала – опасность. К нему быстрым шагом приближался мужчина, лицо до глаз под шарфом, в правой руке железное что-то блеснуло. Если пистолет или револьвер, то в арке укрыться невозможно. Матвей побежал к выходу, на ходу открывая клапан кобуры. Не успел повернуть, сзади выстрел. Громко прозвучал, по кирпичной стенке пуля щёлкнула, выбив кирпичную крошку, с визгом отрикошетила. Но выход рядом, успел свернуть за угол и нападавший второго выстрела сделать не успел. Зато сам оказался в проигрышном положении. Матвей укрыт стеной, а стрелку укрыться негде. Либо назад бежать, либо вперёд. Но у выхода жандарм, и Матвей уже револьвер вытащил, осторожно выглянул. Убийца уже в пяти-шести шагах. Матвей выстрелил в грудь ему, чтобы наверняка, не промахнуться. Мужчина вскрикнул от боли, сам выпалил в ответ, но Матвей за угол спрятался. Потом послышался стук железа, стон. Матвей осторожно голову высунул. Убийца выронил пистолет, так любимый всеми боевиками за надёжность «браунинг», стоял покачиваясь. Матвей прицелился в голову, выстрелил. Целился в голову сознательно, чтобы убить. Враг, который в тебя стреляет, должен быть убит. И лучше написать рапорт о применении оружия, чем отправить раненого в больницу. Подлечат по возможности, потом трибунал и ожидаемый приговор – смертный, через повешение. Так лучше и скорый суд и казнь сейчас. Конечно, пришлось телефонировать в полицию, чтобы судебный медик прибыл, следователь и подвода – труповозка и полночи объясняться. Зато остался жив. Любой человек, по роду службы обязанный носить оружие, понимает, что от исправности и чистоты оружия зависит жизнь его и сотоварищей. Поэтому утром, хоть и не хотелось, пришлось после завтрака чистить и смазывать револьвер, снаряжать барабан патронами. Ещё неизвестно, что может ожидать его на улице, на службе. Опасность надо встретить готовым. Не только себя защитить, но и граждан, служба такая. Причём за трое суток произошли несколько нападений на жандармов. Один был ранен и попал в больницу, но четверо нападавших были убиты. Матвея это обрадовало. Не смерти убийц, а тому, что жандармы оказались более подготовленными, быстрыми, успешными. Сказалась подготовка и навыки владения оружием. Но нападения не прекратились. Не на жандармов, убоялись террористы потерь. На чиновников, государственных служащих. А ещё экспроприации, при которых были жертвы. Вроде государство жило, заводы работали, фабрики дымили, выпускали продукцию. Но было ощущение нарастающего хаоса. Уже не так много народа гуляло в парках, танцевали под духовой оркестр пожарных команд на открытых танцплощадках. Потому что боялись попасть под случайную пулю или взрыв бомбы. Революционеры распоясались, чувствуя неспособность системы государственного принуждения – полиции, жандармерии, навести порядки. Государь и министры требовали принять исчерпывающие меры. Но революционеров десятки тысяч и они не соблюдают закон – закупают оружие, делают бомбы и применяют, не задумываясь о последствиях. Полиция и жандармерия обязаны действовать в рамках закона. Арестовывать только при наличии оснований – оружие применяли, распространяли листовки, призывающие к свержению режима или призывающие громить купеческие лавки. За соблюдением законов и прокуратура бдит, и вездесущие акулы пера, и адвокаты задержанных. В противовес кадетам, большевикам, эсерам и прочим партиям появились крайне правые партии – Русская монархическая, Союз русского народа, Союз Михаила Архангела, Русское собрание, Белый двуглавый орёл, Чёрная сотня и более мелкие. Крайне правые выступали за монархизм, антисемитизм и великодержавный шовинизм. Не представляли целостного движения. Особенно активны были в период 1905–1914 годов. С началом Первой мировой войны многие сторонники Чёрной сотни пошли добровольцами в армию, движение потеряло активность, а после Октябрьского переворота 1917 года большевики устроили массовые аресты и репрессии, расстрелы черносотенцев. Вражда шла ещё с 1905 года, когда идеолог большевистского движения В. И. Ульянов писал в Россию членам РСДРП: «Отряды революционеров должны изучить, кем, когда и как составляются чёрные сотни, а затем выступить вооружённой силой, избивая и убивая их, взрывая их штаб-квартиры». Боевики большевистского крыла РСДРП так и поступали. Например, напали на Петербургскую чайную «Тверь», где по вечерам собирались рабочие Невского судостроительного завода, состоящие членами Союза русского народа. Боевики бросили в помещение чайной две бомбы, занялся пожар. Боевики стали стрелять из револьверов по выбегавшим рабочим, убив двоих и ранив пятнадцать человек. Эсеры тоже считали черносотенцев своими политическими противниками и убили двух видных лидеров монархического движения – Луженовского и Богдановича. Некоторые, особо активные партии монархического толка – Союз русского народа, Союз Михаила Архангела, Чёрная сотня, поддерживались из секретного фонда Министерства внутренних дел. Мера вынужденная, надо было противопоставить ответ эсерам и большевикам, анархистам, ведущим себя наиболее агрессивно, дестабилизирующим ситуацию в стране. В Охранном отделении все нюансы движений и отношений между партиями знали от информаторов, да и сами использовали анализ ситуации. На одном из совещаний Матвей высказал мысль – помочь черносотенцам. – Господин штабс-капитан! А вы представляете, что начнётся, если об этом узнают газетчики? – округлил глаза полковник. – Зачем же афишировать помощь? Давать деньги на закупку оружия, а уже приобретают пусть сами, за границей. И деньги из рук в руки, без свидетелей. А ещё – предоставлять информацию, полученную от секретных агентов, – адреса руководителей или особо активных боевиках партий, складах. Чёрной сотне в помощь будет, а жандармы в стороне. Так сказать – межпартийные разборки. – Хм! Сами придумали? – Жар лучше всего загребать чужими руками. – Здравое зерно в вашем предложении есть. Надо обдумать, посовещаться с руководством. В России уже повелось – кто инициативу проявил, тот её исполняет. Вот и сейчас Матвей получил задание – наладить контакт с Союзом русского народа. В немалой степени из-за того, что Союз имел боевую дружину, то есть обладал реальной силой, а не как Мартов. Те больше поговорить, поагитировать. Но силу может сломить только другая сила. Матвей через информаторов начал подыскивать людей из верхушки Союза. Выйти на главного, основателя Союза, не представлялось возможным. Основателем Союза был Александр Иванович Дубровин. Уроженец Пермской губернии, родился в семье полицейского офицера, с успехом закончил Военно-медицинскую академию, отслужил в армии. Выйдя в отставку, защитил докторскую диссертацию и трудился детским врачом. В 1906–1907 годах Союз русского народа организовал убийство двух евреев, депутатов Государственной Думы от партии кадетов – Михаила Герценштейна и Григория Йоллоса, покушения на убийство премьер-министра Сергея Витте. В связи с подозрением в организации убийств, Дубровин скрылся от следствия и покинул Петербург. Позже, в 1909 году, царь Николай II помиловал Дубровина Высочайшим указом, и доктор вернулся в столицу. Правда, после убийства депутатов на самого Дубровина было осуществлено покушение. За Александром Ивановичем следили, знали его обычный маршрут. Дубровин ехал на наёмной пролётке возле казарм Измайловского полка, когда к возку подбежал мужчина и произвёл несколько выстрелов в главу Союза. И все выстрелы мимо, в кожаный верх пролётки. Неизвестный тут же сбежал. После Октябрьского переворота большевики признали все партии «Чёрной сотни» контрреволюционными. Дубровина, проживавшего тогда в Москве, арестовала ВЧК 21 октября 1920 года, а уже 29 декабря этого же года коллегией ВЧК он был приговорён к расстрелу. Удалось Матвею отыскать через информаторов человека из руководства Союза, адрес узнать. В Союзе состояли все, кто разделял взгляды монархистов – чиновники, купцы, промышленники, рабочие, учителя, извозчики. Федотов, на которого Матвей вышел, имел типографию, был не заместителем Дубровина, а во втором десятке. Но из нескольких кандидатур на контакт Матвей выбрал его. Спокойный, умный, рассудительный. Наверняка сразу не отвергнет предложение Матвея. Жандарм повод придумал – отпечатать визитки, которые в моду вошли. Заявился в типографию. Мастер в цеху, услышав о заказе, сам проводил его в кабинет хозяина. – Присаживайтесь, – пыхнул трубкой Федотов. Матвей сразу оценил хороший вкус хозяина. Трубочный табак явно английский, дым слегка отдавал ароматом дуба, мёда. Кроме вкуса для регулярного потребления такого табака ещё требовались деньги. Качественный продукт или вещь дёшево стоить не могут. И второй аспект сразу понятен стал – Федотова деньгами не соблазнить. Вернее – их не хватит. Больших денег жандармерия не даст, их просто нет, а малые хозяин типографии с презрением отвергнет. Стало быть, разговор не о материальной выгоде должен идти, а об имидже Союза, о возможности черносотенцам навредить своим противникам. Без лишних разговоров Матвей вытащил жетон, показал. Федотов отреагировал необычно. – Можно взглянуть? Матвей протянул. А в нём застрявшая пуля. Матвей её так и не удалил. Опасался, что при извлечении пули погнётся или вовсе треснет сам жетон. Федотов жетон рассмотрел, вернул. – Уважаю, сразу видно – не кабинетный сотрудник. Чем могу? – Предлагаю взаимовыгодное сотрудничество, – сразу перешёл к конкретике Матвей. Брови Федотова удивлённо вскинулись. – Предлагаете сотрудничать на равных типографии? – Фи! Анатолий Петрович, неужели вы такое предположить могли? Меня даже не интересует, где скрывается Дубровин. – Вы меня заинтриговали. Внимательно слушаю. – Я даю вам данные о боевиках эсеров, большевиков, анархистов, а вы принимаете меры. – На чужом горбу в рай хотите въехать? – улыбнулся Федотов. – Неужели не хотите отомстить большевикам или монархистам за смерть или ранения своих товарищей? – Не пойму, в чём ваша выгода? – В империи спокойнее станет. – Если вы знаете адреса и фамилии смутьянов, кто не даёт арестовать? – Что на суде им предъявить? Членство в партии? Это не запрещено! Револьвер в кармане? Тоже не запрещён законопослушному гражданину. Это было в самом деле так. Если человек имел российское подданство, вёл оседлый образ жизни, не был судим и характеризовался положительно, полиция выдавала разрешение на покупку. А уж что покупал гражданин, его дело. Дробовик для охоты, винтовку для спортивной или развлекательной стрельбы или револьвер для самообороны. Если гражданин не задержан на месте теракта, на экспроприации с бомбой, то ушлые адвокаты, вроде Плевако, докажут, что человек просто шёл мимо и его схватили по ошибке. Так и случалось на практике. Федотов раздумывал. А Матвей ещё один аргумент. – Раненым членам организации при нападении на «Тверь» помогли? Уголок рта у Федотова дёрнулся. За эту акцию большевиков черносотенцы ещё не отомстили. А прощать было не в их правилах. – Вы знаете тех, кто это сделал? – наклонился вперёд хозяин типографии. – Почти всех. Вот список. Матвей протянул лист бумаги. Федотов впился взглядом. – Можно забрать? – Я не сомневался, что мы договоримся. Матвей поднялся со стула, приподнял шляпу, прощаясь. В типографию он приходил в цивильной одежде. Ни к чему сотрудникам знать, что к хозяину жандарм приходит. Уже у двери Матвей спросил: – Могу я навестить вас ещё? – Всегда к вашим услугам. Расстались, довольные друг другом. Кстати, список Матвей печатал на пишущей машинке. В России такие диковины не выпускались. Первые отечественные станут выпускаться в Казани с 1928 года. Но учреждениями и частными лицами закупались. Успехом пользовались две марки – «Ундервуд» и «Ремингтон». Печатную машинку в числе первых приобрёл Лев Толстой. Матвей начал осваивать машинку не для развлечения или идя за модой. У каждого человека почерк индивидуален, как и отпечатки пальцев. По напечатанному тексту определить автора сложнее. Прошла неделя, другая, третья. Матвей каждый день ожидал события громкого, а его всё не было. Он уже стал разочаровываться в своей задумке. Не захотели черносотенцы действовать по подсказке, а может, и струсили. Хоть и говорят, что на миру смерть красна, а мало найдётся фанатиков, желающих умереть за идеалы партии. За семью, детей, страну – обязательно найдутся тысячи. А идеалы так – эфемерны. Но зря он недооценивал Союз русского народа. Действовали согласно поговорке – «русские долго запрягают, но быстро ездят». Ночью вспыхнул деревянный дом на окраине города. Брандмейстеры затушили уже головешки. На пожарище обнаружили три обугленных тела. Полиция причиной смерти установила термическое воздействие. Когда Матвей прочитал в утренней сводке, сначала не придал значения. Мало ли деревянных домов в городе или стране горит? Отопление во многих домах печное, выпал уголёк из печи на пол, не усмотрел хозяин. Но когда фамилии погибших прочитал, понял – все из его списка. А через два дня на берегу Охты труп утопленника обнаружили. Полиции личность удалось установить без труда, по документам в кармане пиджака. Выпил гражданин, силы не рассчитал, упал в воду и захлебнулся. Беда какая – плавать не умел. Матвей вычеркнул ещё одного фигуранта из списка. Отныне каждое утро сводку городских происшествий изучал внимательно. Раньше криминальные новости мельком просматривал. А сейчас фамилии выискивал, осталось шестеро. Но уже и не сомневался, что и эти помрут вскоре. Причём, надо отдать должное Федотову, все смерти были похожи на гибель от естественных причин. Кроме последней. Фракция большевиков, их боевая дружина, не дураки были, сразу поняли, что смерти их товарищей не случайность. Собрались на совещание – мозговым штурмом определить – чьих рук дело и что предпринять. Собирались в частном доме, чтобы свидетелей не было, никто подслушать не мог. Вдруг звон стекла, камень влетел. А уже в разбитое окно бомба. Взрыв! Опрокинувшийся большой обеденный стол спас от смерти двоих боевиков, но контузил. Из носа и ушей кровь течёт, ничего не соображают. В окно влетела бутылка с зажигательной смесью. В такие бутылки заливали керосин, добавляли треть по объёму крахмала в качестве загустителя. Сбоку привязывали спичку для розжига каминов – большую, в половину локтя, горела ярко и погасить даже ветром непросто. Случился пожар. Уцелевшие при взрыве получили сильные ожоги и до больницы не дожили. Полиция, найдя осколки бутылки, решила – выпили, подрались, учинил пожар. Небось, выпив – курили. Неосторожное обращение с огнём, бывает. А Матвей начал готовить новый листок с фамилиями и адресами. С товарищами по Охранному отделению поговорил, в сводках происшествий за последний год порылся. Ещё обидчики черносотенцев нашлись. Информаторы здорово выручили, в специальных журналах записи о доносах. Почти по каждому происшествию – даты, исполнители. Не только фамилии, но зачастую адреса, какую роль играл. Были убийства черносотенцев жестокие, просто потрясающие. Несколько эсеров ворвались на небольшую фабрику, активиста-черносотенца избили, затолкали в котёл и сварили заживо. Полиция и жандармы улик против убийц не имели и арестовать не смогли. Но Матвей педантично всё напечатал – кто и что сотворил, адрес. И снова в типографию. На этот раз Федотов встретил его, как старого приятеля. Пыхая трубкой, достал две рюмки, разлил коньяк, причём шустовский, из дорогих. – За сотрудничество! Выпили. Анатолий Петрович Матвея спросил: – Одного в толк взять не могу. В чём ваша выгода? – Попробуйте определиться сами. Можно вслух. Хочется проследить ход ваших мыслей. – Извольте. Правда, могу немного ошибиться. Союз русского народа, как и другие партии монархического толка, нужны режиму, как противовес революционным движениям, которые хотят монархию свергнуть. – Похоже на правду. – Тогда почему бы вам всю эту шваль самим не прихлопнуть? В один прекрасный день арестовать известных деятелей, допросить с пристрастием, выдадут ещё кого-то. И этих повязать. – А дальше? – Казематы Петропавловской крепости. А лучше вывезти на барже в море, да и утопить. Прости меня, Господи! И перекрестился. – Экий вы кровожадный! – Мы же хотим сохранить православие, самодержавие, народность. Союз русского народа – единственная реальная сила, которая поможет сохранить статус-кво. Заявление смелое, поскольку черносотенцы считали тремя главными врагами интеллигенцию, инакомыслящих и инородцев. Хотя в числе членов Союза интеллигентов полно, а крестьян практически нет. Хотя были и благие намерения, например – борьба с пьянством. Союз создавал общества трезвости, организовывал чайные и пивные, где водку и вино не продавали. Однако врагов себе среди левых и прочих движений нажили много. Матвей большевиков не любил, и нелюбовь эта передавалась от отца. Спрашивал как-то папеньку, чем большевики хуже кадетов или эсеров. – Тем, что много обещают, привлекая в свои сторонники рабочих и крестьян. Но попомни мои слова – обманут. Мало того, зальют страну кровью. Да что о них говорить? Безбожники и есть! А поскольку черносотенцы имели врагами большевиков, то пока Матвею было с ними по пути. По поговорке – враг моего врага – мой друг. Императору бы поддержать монархистов, хотя бы на словах. Однако – слаб оказался царь, поддался на мнение царедворцев, дескать – махровые приверженцы старых устоев, враги всего прогрессивного. Портят имидж страны в глазах просвещённой Европы. Николай II полагался на министров, они должны знать ситуацию. Но большинство из них имело свои личные интересы и в тяжёлый момент отвернулись от государя, а генералы фактически вынудили подписать отречение от престола. Матвей опять передал список революционеров, физически уничтоживших черносотенцев. Фамилии, адреса проживания, возможные контакты в партии. Причём в списке были не только большевики, но и эсеры. Эсеров было всего двое, но Матвей так сделал специально. Клюнет Федотов – отлично! Матвей членство в партиях указанных лиц не скрывал. В делах тайных с возможными союзниками надо играть честно, должно быть доверие. Иначе не только сотрудничество прекратят, но и пулю можно получить. Указание на членство в партии необходимо, потому как у эсеров самая многочисленная и активная боевая организация. Решатся ли черносотенцы бросить вызов эсерам, решать только руководству Союза русского народа. Анатолий Петрович указание на членство в партиях оценил. Уже хорошо, не ошибся Матвей в человеке – умён, способен к анализу информации. – Предлагаете войну с эсерами? – Она фактически уже идёт. Наверняка вам из провинции поступают доносы от руководителей на местах о наглости эсеров, их притязаниях на лидерство. Решать вам. – Хорошо, надо посовещаться. Радует, что вы не играете краплёными картами. – Как можно? Мы же солидные люди! И должны доверять друг другу. Попрощались уже более тепло, чем в первый раз. Через неделю Матвей сделал жест, ещё больше укрепивший доверие к нему со стороны Чёрной сотни. Бомбист Чёрной сотни, действуя в одиночку, швырнул бомбу в полуподвал дома, где проводили сходку члены большевистской фракции РСДРП. Двенадцать раненых и выбило стёкла в оконцах. Если бы бомбу начинили поражающими элементами – шариками от подшипников, гвоздями, кусками арматуры и прочими железяками, было бы двенадцать трупов. Бомбиста схватили прохожие, сдали в полицию, те передали по принадлежности в Охранное отделение. Дежурным офицером был Матвей. Сразу выяснилось – принадлежит бомбист к черносотенцам. Матвей это понял сразу, как только прочитал в протоколе адрес, где рвануло. Именно он был первым в списке. Бомбист сразу возьми и сознайся. Всё же народ в большинстве своём честным был, лгать считалось зазорным. – Был и бомбу в окно бросил, так и пишите. – Зачем? – На почве идеологической неприязни. – Дурак ты, братец. Суд будет, и я даже знаю приговор – виселица! Бомбист непроизвольно рукой потёр шею. – Да-да, пеньковый галстук ожидает! Похитрее надо быть. Вот повесят тебя, да другого-третьего, что тогда будет? Враги твои будут радоваться, а Чёрная сотня исчезнет. Кому лучше будет? Видимо – проняло парня. Из деревни в город приехал, заведённые устои в столице страны считал ниспосланными свыше. Потому примкнул к Союзу русского народа. – Вот что сделаем. Ты говори – бомбу в руках не держал никогда, ни в какие партии или общества не входил. На месте взрыва оказался случайно, шёл мимо. Как бабахнуло, я от испуга на тротуар упал, испугался. Меня схватили, приняли за бомбиста. Понял? – Как не понять? Да что с того? – Я в протокол запишу, с твоих слов под роспись. И отпущу. Ты своему старшему всё обскажи, как есть, и лучше из города уезжай. В Москву или другой город, если в деревне прокормиться не можешь. В общем – исчезни на время. Поищут тебя, да через полгодика-год и забудут. Всё лучше, чем на виселице болтаться. – Спасибо, ваше благородие! Век доброты вашей не забуду. Матвей так и сделал. Протокол написал, бомбист подписался, причём чужим именем, ибо документов при себе не имел. Какие документы у селянина, когда при Советской власти они появились у колхозников в семидесятых годах? Матвей протокол прочёл. – Всё, свободен, но больше не попадайся. Бомбист Фёдор поклонился земным поклоном, проявляя уважение. Земным – когда рукой земли касаешься или пола. Есть ещё поклон поясной, в пояс. А можно и головой кивнуть, тоже разновидность поклона. Все поклоны на Руси имели градацию. Как бомбист ушёл, Матвей полицейский протокол и показания свидетелей изорвал и сжёг в пепельнице. Не для Федьки старался, хотя и жаль деревенского простодушного паренька. Выгоды для, не себе, а делу полицейского сыска. Действия не остались незамеченными. При следующей встрече Федотов встал из-за стола, сделал несколько шагов навстречу, руку пожал, являя уважение. – За Фёдора спасибо. Вы знаете, о ком я. В Киев он отправился. Из него может получиться отличный дружинник. – Если раньше не арестуют и не повесят. – Вашими молитвами.Глава 6 ЧУЖАЯ ЛИЧИНА
Активность боевиков, что эсеровских, что большевиков, в столице снизилась. Потому как регулярно какие-то силы целенаправленно взрывали бомбы в местах массовых собраний или стреляли в руководителей разного уровня. Боевики стали опасаться за свою жизнь. Одно дело провести теракт, взорвав возок с чиновником, когда окружающих жертв много, о котором пишут и говорят. На миру и смерть красна! И другое дело, когда в тёмной парадной неизвестный стреляет в спину или бьёт кастетом по голове, так что мозги на стены разлетаются. Тут уж никакого почёта и уважения товарищей по партии. Для боевиков это важно, знать, что голову сложил не зря, а в борьбе с ненавистным самодержавием. На одном из совещаний начальник Охранного отделения даже заметил: – Что-то боевики притихли. Не перед бурей ли? Что информаторы говорят? – Межпартийная борьба. Вы же, господин полковник, сами дали добро, чтобы боевиков разных партий лбами столкнуть. Пусть друг другу кровь пускают. – Тогда отлично! С монархистами кто на связи? – Штабс-капитан Кулишников! – Поздравляю, видны результаты правильной работы. Сегодня подпишу приказ выдать денежную премию. – Благодарю, господин полковник. Премию и в самом деле Матвей получил на следующий день, двести рублей. Деньги не промотал в ресторане с сослуживцами, а обновил гардероб. Всё же в цивильной одежде приходилось быть чаще, чем в жандармской форме. И одежду надо было иметь на все случаи жизни. Приличную, для встречи с такими, как владелец типографии Федотов, либо попроще, какую разночинцы носят – картуз, пиджак кургузый, рубашка-косоворотка, мятые брюки и сапоги. Вот одежды простолюдина не было. Всё равно никто бы не поверил, что коротко постриженный, с офицерской выправкой молодой мужчина с чистыми руками слесарь на заводе. У людей, связанных с техникой, мазут намертво въедается под ногти, в складки кожи на кистях рук. И говор выдаёт. Не акцент, какой бывает у тверских или нижегородских, а отсутствие слов, употребляемых простолюдинами. Образовательный уровень по речи всегда заметен. И человек наблюдательный по одежде, манере поведения, речи, всегда может определить, в каких кругах вращается человек, уровень образования. Как оказалось, одежда разночинца вскоре пригодилась в обстоятельствах неожиданных для Матвея. Неделя уже шла к концу и он предвкушал заслуженный отдых. И вдруг вызов к начальнику Охранного отделения Герасимову. Такие вызовы всегда напрягают – не допустил ли упущение по службе? Не для разноса ли хотят видеть? – Слушаю, Александр Васильевич! Вызывали? Полковник любил, когда его называли по имени-отчеству. А по званию на мероприятиях парадных или в присутствии вышестоящего начальства. – Мы не солдафоны, – сказал он как-то. – Наше дело тонкое, деликатное – заниматься политической борьбой с врагами империи. Быть умнее их, предугадывать их действия и уничтожать, как бешеных собак! Правда, опережать на шаг или полшага не всегда получалось. Разных революционных движений, течений и кружков образовывалось много и действия они порой совершали непредсказуемые. Если в их среде не было информаторов, то и упреждающие меры предпринять было невозможно, ибо деятельность свою революционеры не афишировали. – Присаживайтесь, Матвей Павлович, – предложил Герасимов. Потом он взял со стола какой-то документ, стал смотреть то на Матвея, то в бумагу. – Да, похоже, полюбуйтесь. И подвинул к Матвею по столу документ. Бумага оказалась паспортом, позволявшим въехать на территорию Великого княжества Финляндского. Генерал-губернаторство имело столицей Гельсингфорс (современный Хельсинки). Столица находилась в трёхстах верстах от Санкт-Петербурга и связывала их железная дорога через Выборг, открытая в 1870 году. Население в три миллиона составляли в основном финны, 15 % шведов, 3 % немцев и 0,2 % русских. Законы местные, которые издавал Сейм. Деньги – финские марки, которые стоили четверть российского рубля. Герб и флаг Великое княжество имело российские. Управлял княжеством с 1905 года по 1908-й действительный тайный советник Герард Николай Николаевич. Что для Матвея существенно, так это полиция подчинялась Сенату княжества, а жандармерия подчинена первому петербургскому жандармскому округу. Из границ с Российской империей только таможенная, но для въезда в Россию финским гражданам требовался специальный паспорт, выдаваемый Финской паспортной экспедицией. Едва взяв паспорт в руки и присмотревшись, Матвей обнаружил, что фотография переклеена. Причём, к немалому его изумлению, на фото человек, очень похожий на него, только волосы подлиннее, да виден ворот рубашки-косоворотки. – Подделка! – без колебаний произнёс Матвей. – Это без сомнений. А как вам фото? – Очень похож. Только у меня такой шевелюры не было никогда. – На фото большевистский курьер, нами сегодня задержанный. Начальник штаба Отдельного корпуса жандармов, как увидел подделку, сразу про вас вспомнил. – Вместо курьера меня хотите куда-то послать? – Скорее внедрить в круги большевиков. На допросе фигурант заявил, что должен ехать до Куоккала, доставить деньги и чистые бланки российских паспортов. Полагаю – бланки печатались в подпольной типографии. Но речь сейчас не о них. Как вам сама идея? – В первую очередь – где фигурант? Если он выйдет на свободу или сбежит, жить мне останется недолго. – Он в одиночной камере Шлиссельбургской крепости. Оттуда ещё ни один человек не сбежал. Матвей задумался. Внедрение в большевистское подполье – затея рискованная. Селение Куоккала (современное Репино) – дачный посёлок на берегу Финского залива, на линии железной дороги, в нижнем течении реки Сестры, от столицы рядом. Местность красивая – море, песок, сосны. Столичный народ, кто при деньгах, покупали в Куоккала дома или участки земли и строили дачи по собственной прихоти. Куоккала – уже финская территория и законы там финские. У большевиков в селении своя дача «Ваза». С таким названием в Финляндии и селения есть, и корабли. Наследие шведского владычества. Тогда главное судно шведского короля называлось «Ваза». – Ещё вопрос. А если курьера знают? Бывал он там или в столице встречался с кем-то из революционеров? – С его слов – в Финляндском княжестве не был никогда. А в Петербурге, конечно же, контактировал, но мельком. Он из Малороссии, киевлянин. – О как! – Главная загвоздка в том, что на подготовку нет времени. Уже завтра надо выехать. Со слов арестованного, в Куоккала знают о курьере и ждут. Риск велик, очень велик. Если большевики на даче заподозрят подделку, то даже труп Матвея не найдут. В плане конспирации большевистская фракция превосходила остальных революционеров. У эсеров сильна боевая фракция, все проблемы решают силой. Кадеты и мартовцы только болтали. – Хорошо, господин полковник, я согласен. Мне нужно время на подготовку. Для начала внешность привести в соответствие с фотографией. Можно ли мне забрать документы? Времени, чтобы максимально привести себя к оригиналу, немного. Плохо, что Матвей не видел курьера. Рост, манера говорить и двигаться, какие-то привычки. Может – он курит или завзятый матерщинник? Или через слово вставляет в речь слова-паразиты? Подготовка к серьёзному действию внедрения уж слишком скорая. Стремление начальства получить информацию из первых рук понятно. Но Матвею своя голова на плечах и важна и нужна. Мёртвому ни слова, ни деньги непотребны. В коридоре Охранного отделения присмотрелся к фото. Шатен, волосы до средины ушей, такие за ночь не отрастить. И выход один – либо в гримёрную какого-нибудь театра, либо в постижёрную мастерскую, там обычно бывают готовые парики. Всё же направился в театр. Как-то говорил папенька, что в своё время при необходимости пришлось обращаться, так загримировали до неузнаваемости. В гримёрной мастерской показал фото на документе, закрыв бумажкой текст. – Мне надо быть максимально похожим. Служба требует. – Сделаем в лучшем виде. Подобрали парик, предупредив, что мыться в душе или ванной в нём нельзя. А ещё дали в небольшой плоской баночке сажи с вазелином. С виду – как гуталин для чистки сапог. Матвей удивился: – Это зачем? – На фото лицо имеет землистый оттенок. Намажьте мазь на лицо, немного, тогда кожа будет ближе к оригиналу. Матвей поблагодарил, отдал деньги. А дома набрал пепел в печи, смешал с маслом, натёр руки, причём тщательно, под ногти смесь затолкал. А потом вымыл с мылом. Эффект просто замечательный. В складках кожи, в порах, под ногтями – чернота, одним словом – руки рабочего человека. В зеркало на себя посмотрел – изменился. Похож на человека с фотографии. Зазубрил данные с документа, чтобы отвечать на вопросы без запинки, если придётся. А спросить может таможенник на границе или революционеры, чтоб им пусто было. Для Матвея Россия – его страна, он здесь родился, учился, присягу на верность государю давал и потому защищать её будет до последнего вздоха, до последней капли крови. Иначе какой он мужчина, офицер? Утром в Охранное отделение явился, к Герасимову. А дежурный жандарм у входа Матвея не признал. В парике, в цивильной одежде. Вход в отделение заступил. – Вы к кому сударь? – Болдырев, ты меня не признал? Нижний чин присмотрелся, ахнул: – Звиняйте, ваш-бродь! И в сторону отошёл. – Только по голосу и опознал! Это хорошо. Уж если люди, видевшие его не раз, не узнали, то возможность случайного опознания мала. Полностью исключить нельзя. Почти все боевые отряды разных партий устраивали слежку и настоящую охоту за жандармами. Поэтому Охранное отделение имело три входа. Причём один из них выходил в парадную жилого дома по-соседству, для скрытного ухода – прихода. О нём знали только офицеры, имели ключи. А у входа главного жандарм при входе, как цербер. Герасимов уже в кабинете. На столе потёртый саквояж. Увидев подчинённого, замер на месте. – Ба! Матвей Павлович! Вы ли это? – Обижаете, господин полковник! Обознались! Я отродясь Яцук Андрей Тихонович, со Жмеринки. – Стоп! А вот разговор у него другой, помягче. Знаете, как малороссы говорят? – Гуторят, – сразу поправился Матвей. Малороссы букву «г» выговаривают не так, как русские, скорее как «х». – Во! В самую точку! Полковник был на допросе арестованного и слышал, как тот говорит. – Ещё бы помедленнее. Яцук не торопясь гуторит. Матвей кивнул. – Забирайте саквояж. Там деньги – пятьдесят тысяч рублей и сто франков. И три чистых бланка паспортов, причём с печатями. Их бы лучше в карман определить, вдруг таможенник очень дотошный окажется, и саквояж пожелает досмотреть. Конфуз случится. Билет на поезд и адрес. Полковник протянул картонный билет и бумажку с адресом. Матвей прочитал, закрыл глаза, повторил и бумагу порвал. Билет в нагрудный карман сунул. Свой жетон он оставил дома, как и казённый револьвер. А для самообороны в кармане брюк «браунинг» из числа изъятых у революционеров. Денег в саквояже много и с оружием как-то поспокойнее. – Присядем на дорожку! Посидели минутку. – Выходи через чёрный ход и до вокзала добирайся сам. – Спасибо, я так и планировал. Надел кепку, взял саквояж, фальшиво запел – заныл, как это делали уголовники или приговорённые к каторге на Сибирском тракте: По этапу, по Бутырской дороге… Полковник покачал головой. – Вот артист! Когда Матвей добрался до Финляндского вокзала, поезд уже стоял у платформы. Ветка малонагруженная, публики немного, одеты прилично, сразу видно – не бедные. У Матвея билет в последний вагон, общий. Впереди, в голове эшелона пара вагонов мягких, за ними купейные, потом плацкартные, последним общий, в единственном числе. Чего работягам или разночинцам в княжестве делать? Ну, если на квалифицированную работу – телефонистом, механиком. Дежурный по вокзалу в красной фуражке позвонил в колокол. Провожающие поторопились из вагонов выйти. Паровоз дал гудок, и состав медленно тронулся. В общем вагоне народу мало, едва половина мест занята. Кто-то сидел, другие на жёсткие деревянные полки улеглись. Матвей не ложился, было боязно за саквояж. Деньжищи огромные, не дай бог украдут! Полчаса только и проехали, как поезд остановился, вошёл таможенник в мундире, с ним железнодорожный контролёр. Железнодорожник проверил билеты, клацнул компостером, проделав в картонном билете треугольную дырку. Таможенник вещи пассажиров осматривать не стал. – Запрещённые к вывозу товары есть? Контролёр сказал: – Да откуда им быть в общем вагоне? И оба сошли на перрон. Матвей заметил – упущение! Таким путём через границу можно перевезти и оружие и деньги, да и проехать может любое нежелательное лицо. Наверняка жандармерия о прорехе в границе знает. Тогда почему ничего не предпринимают? Для интересов службы такая прореха не нужна. Через полчаса хода уже нужная Матвею станция. Сошёл, осмотрелся. Ощутил волнение. Удастся ли перевоплощение? Примут ли за своего, за настоящего курьера. Могут быть всякие случайности, например давнишний приятель, которого обмануть не получится. У прохожих спросил, где нужная ему улица и дача. Посёлок небольшой, и уже через четверть часа неспешного хода он на месте. Деревянный дом в два этажа, балкончик. Напряжение и волнение достигли максимума, сохло во рту. Сейчас он не защищён статусом жандарма. И от того, как он сыграет свою роль, зависит – внедрится ли он в организацию большевиков? Матвей постучал в калитку. Открыл мужчина лет тридцати. – Добрый день, – поздоровался Матвей. – Чем обязан? – буркнул мужчина. – Я по адресу попал? Это дача «Ваза»? – Именно. – Э… Я приехал из Петербурга, у меня посылка. Мужчина выглянул за ворота, посмотрел на улицу, влево-вправо, кивнул. – Заходи. Матвей шёл за мужчиной, тот провёл его в дом, предложил сесть. По лестнице со второго этажа спустился господин. Именно так, господин. В отглаженных брюках на подтяжках, жилетке поверх синей рубашки. Молодой, лет тридцати пяти, но шевелюра уже редеющая. – Игнат, к нам гость? – Говорит – из столицы. – Очень кстати! Что привезли, товарищ? Странно было слышать это слово здесь. В царской России «товарищ» означало заместитель. Товарищ министра вовсе не приятель, а вице-министр. – Деньги, бланки документов. – Очень хорошо! Игнат, распорядись пока насчёт чая с баранками. Видимо – Игнат на даче для охраны, а может комендант – для охраны, хозяйственных функций. Дача могла быть куплена на подставное лицо или арендована, да это Матвея не интересовало. Он поставил саквояж на стул, достал свёрток с деньгами. Деньги были завёрнуты в газету. А пять банковских билетов по двадцать франков достал из карманов. Затем и бланки паспортов выложил на стол. – Всё. – Что велено было передать на словах? – Не говорили. Я так понял – письмо будет или кто-то из руководства приедет. Я человек маленький. Мужчина, с которым разговаривал Матвей, картавил, и не всегда речь его была разборчивой. – Вы говорите с акцентом, товарищ, откуда вы? – Жил в Малороссии, в Петербург переехал год назад, устроился на Путиловский завод. – Рабочая косточка, значит. По рукам вижу. И как настроение среди пролетариата? – Кого? – привстал на стуле Матвей. – Рабочих. – А! Разочарованы. Митинги, демонстрации ничего не изменили. – Вот! Надо браться за оружие и свергать самодержавие! Мужчина стал расхаживать по комнате, разразился горячей речью, как будто перед ним стояла большая группа слушателей, а не один курьер. Похоже, оттачивает ораторское мастерство. Откуда Матвею было знать, что перед ним Ульянов! Брат Дмитрия Ульянова, арестованного отцом много лет назад и казнённого по приговору суда. Воистину – тесен мир! И этот день был редким, когдаУльянов был вблизи России, приезжал для участия в конференции РСДРП в Териоки (ныне Зеленогорск). Сразу после конференции Ульянов уехал в Берлин, затем в Лондон, Штутгарт. Ульянов в России бывал редко, буквально считанные дни. С 1905 года и по 16 апреля 1917 года, когда он возвратился в Петроград, провёл на родине 199 дней, причём за последние десять лет до приезда – ни одного дня, ни разу. За эти десять лет страна разительно изменилась, повлияла Первая мировая война, изменилась экономика. Ульянов же к 1917 году ситуацию не знал, только по сообщениям курьеров, руководствовался эмигрантским опытом. Книги и тезисы писал, опираясь на опыт политических баталий между партиями, руководство которых, как и сам Ульянов, постоянно проживало за границей. Он с удовольствием отдыхал у Пешкова (М. Горького) на острове Капри, на берегу Бискайского залива, в горах Швейцарии, в Ницце и Лозанне. А вернувшись в Россию, устроил и возглавил Октябрьский переворот, гражданскую войну, залив страну кровью, руководствуясь теоретическими мировоззрениями о справедливом государстве, где во главе пролетариат. Между тем в правительстве Ленина (этот псевдоним взял себе Ульянов) рабочих как раз и не было, сплошь люди, до того не работавшие, как Ульянов, ни одного дня, не закончившие в большинстве своём полный курс университета, недоучки. И кровожаден был. «Религия – опиум для народа! Попов расстреливать беспощадно!» – писал он. Однако в последующий период, уже после смерти вождя, большевистское руководство постаралось все порочащие Ленина записи уничтожить или спрятать в архивах, доступ к которым был закрыт. И на смену Ульянову пришёл Иосиф Джугашвили, взявший партийный псевдоним Сталин. Недоучившийся семинарист, промышлявший в Закавказье грабежами и бандитизмом, убийствами, прикрываясь лозунгами борьбы с самодержавием, не разбой это был, а экспроприация. Сталин разбойничал, Ленин на эти деньги вёл красивую и спокойную жизнь за границей, вдали от родины. Всех этих подробностей Матвей не знал, в отличие от Павла, своего отца. Втроём попили чай с баранками. Ульянов за столом почти единолично говорил. Ему нужны были слушатели, за границей таких не сыскать. Там народ прагматичный, чтобы хорошо жить, надо много работать, а не болтать. Однако Матвей пользу из встречи для своей службы извлёк. От Ульянова получил тетрадь, исписанную убористым почерком. – Не сочтите за труд, передайте в Петербурге по этому адресу. И дал бумажку с адресом. – Это наброски для газеты, тезисы к грядущей революции. И напомните – бороться с царизмом неустанно и жёстко. Это уже после Октябрьского переворота большевики, стараясь выставить вождя пролетариата в выгодном свете, уберут и бумаги и указания о расстрелах, о красном терроре, о виновности человека лишь по классовому признаку – принадлежности к дворянству, купечеству, мещанству. Доказательства вины не требовались, если руководствоваться классовым чутьём, как тогда говорили. Сколько миллионов погибло в трудовых лагерях, было расстреляно, установить уже невозможно. Подсчётов репрессированных большевики не вели, а перепись населения была одна, да и то спустя двадцать лет после переворота. Этим же вечером Матвей вернулся в Петербург и сразу направился на Малую Морскую, которая значилась на бумаге. На завтра откладывать не хотелось, сегодня он был в «маскараде». На стук в дверь открыла девушка. Матвей не имел инструкций – кому отдать, потому спросил – дома ли Федосов? Именно это имя и фамилия значились. Девушка впустила его в прихожую, ушла в квартиру, почти сразу вышел мужчина. Взгляд цепкий, оценивающий, в брючном кармане очертаниями угадывается револьвер. – Добрый вечер, – поздоровался Матвей. – Мне товарищ Ульянов велел передать тетрадь. Говорит – для газеты какие-то… Матвей специально запнулся, словечко-то для рабочего непривычное. – Так вы от Владимира Ильича? – сразу обрадовался мужчина. – Как он? – Выглядит нормально, чаем с баранками угощал. – Водится за ним такое. Да ты проходи, товарищ. В большой комнате за столом девушка, самовар на столе паром исходит. Вазочки с вареньем, сахарная голова, пряники. Настоящее чаепитие. Девушка поставила чашку и блюдце. – Садитесь, попейте с нами чайку. Проголодались, небось. – Есть такое дело. Матвей бы не отказался поесть чего-нибудь существенного. Утром лёгкий завтрак, потом чай с Ульяновым и вечером снова чай. В желудке булькает, а толку мало. Разговор сначала ни о чём шёл. Погода в Куоккала, цены на продукты, потом о выпуске газеты. «Искру» выпускали меньшевики, у большевиков «Вперёд», которая многажды меняла название. Закроет полиция или жандармерия нелегальную газету, суд редактора оштрафует, а через неделю выходит газета под другим названием. Распространялась она членами большевистской фракции среди рабочих. Крестьянство хоть и числилось в союзниках, но работа там, в сёлах и деревнях почти не велась. В городах населения много, на заводах и фабриках численность велика и тираж газеты расходился быстро. В деревне каждый человек на виду. Только появился агитатор, как староста деревни вызывает полицейского урядника и следует арест. Потом речь зашла о настроениях рабочих Путиловского завода. Матвей представился рабочим именно этого завода. Работающих на заводе несколько тысяч и даже если кто-то из большевиков там работает или ведёт агитацию, то не факт, что он знает всех в лицо. Слово за слово, разговорились. Матвей постарался понравиться, сойти за своего парня. Дескать – готов на любое, самое рискованное дело ради блага пролетариата. Федосов отмяк лицом. Как же, рабочий парень перед ним, необразован и готов на всё. Необразованность – это даже хорошо. Можно вложить в его голову любую идею. Из таких после обработки выходят фанатики, готовые к самопожертвованию. Хозяин квартиры попросил захаживать по-партийному, по-свойски. А ещё дал несколько экземпляров газеты «Звезда», легальной большевистской. Откуда Матвею было знать, что Федосов по указанию Ульянова подбирает боевиков для задуманной акции – схватить великих князей и использовать их как заложников для торга с царским правительством. План изуверский, не был доведён до конца совсем немного. И за великими князьями следили, и людей для захвата отобрали, и даже помещение для заложников приготовили, но отмашки на исполнение не получили по какой-то причине. Уже поздно вечером пришёл домой, с наслаждением снял парик. Кожа головы под ним потела и чесалась. Парик уложил в шкаф. Похоже – он ещё пригодится. Вымылся в ванной. Чёрный крем ещё и запах имел специфический, неприятный. Папенька не спал. Старый сыщик переживал за сына. Сам когда-то в парике на задания ходил, да в непотребной одежде. – Что сын, устал? И уселся на стул напротив. – В Финляндии был, с одним революционером встречался. – Есть старая поговорка – труп врага хорошо пахнет. Это я к тому, что революционеров уничтожать надо без всякой жалости, много бед империи и народу они принесут. – Папенька, вы прямо как провидец! – Попомнишь мои слова, да поздно будет. Из всех партий самая злокозненная – это большевики. Матвей лишь рукой махнул. – Папенька, не преувеличивайте. Численность приверженцев большевистской фракции в самом деле невелика была. К исходу 1907 года по всей империи шестьдесят тысяч, да и то часть только числилась номинально. Ходили изредка на маёвки, но активных действий не вели. Матвей выложил из саквояжа газеты, которые получил от Федосова. – Вот, полюбуйтесь. Павел развернул газету. На первой и второй полосе пространная статья Ульянова о неудачах политической борьбы и итогах 1905–1906 годов. Павел посмотрел в конец статьи. – Ульянов! Это главный идеолог фракции большевиков и главный враг империи. Увидишь – убей! – Без доказанной вины? – Когда вина его будет очевидна, будет поздно. – Папенька, я с ним сегодня встречался. Весь маскарад с париком как раз для этого был. Павел схватился за голову обеими руками, застонал, как от головной боли. – Какую возможность упустил! – Не получал приказа от руководства. А самоуправство наказуемо. – Если представится шанс, не упусти, очень тебя прошу. – Прислушаюсь к твоему мнению. А сейчас спать хочу, устал. Утром первым делом к начальству, доложил в подробностях. Пришёл в цивильной одежде и через чёрный ход. – Говоришь – Федосов? Нам такой неизвестен был. – Арестовать? Оружие у него есть, так не запрещено. В выпуске большевистской газеты участвует, это точно. Но в каком качестве – непонятно. Если газета нелегальная, а он издатель… Матвей не договорил. – Ещё попробуй доказать, что он издатель, а не корректор или другой технический специалист. Они вольнонаёмные, не привлечёшь. – Герасимов мысли ловил на лету. – Вот что, Матвей Павлович. Денька через три-четыре в маскараде зайди к этому Федосову. Поговори, может быть – проговорится о чём-то конкретном. – Есть! К осени 1907 года ситуация в стране стала успокаиваться, активность революционных выступлений упала. Два с лишним года митингов, стачек, перестрелок не дали ощутимого результата и городские жители разочаровались в партиях, а сельские не особенно и участвовали. А ещё и полиция с жандармерией научились противостоять, завербовали информаторов из партийной среды. Вместе с падением активности упали и добровольные взносы в партийные кассы. И для поставок оружия в страну, для прежней безбедной жизни партийного руководства многих партий наступили скудные времена. Ещё в 1906 году руководство большевистской фракции РСДРП втайне от меньшевиков-мартовцев создаст Большевистский центр, во главе которого стояли Ульянов, Богданов и Красин. Задачей центра стало финансирование фракции большевиков. Основная надежда была на экспроприации и некоторое время они оправдывали ожидания. В Закавказье действовал Камо (Петросян), на Урале разбойничали три брата – Эразм, Иван и Михаил Кадомцевы. Большие суммы награбили. Камо – инкассаторские кареты банков, а Кадомцевы даже ухитрились захватить поезд, перестрелять охрану почтового вагона, взять и золото и деньги. Однако Камо был арестован в Берлине по запросу российской полиции, братья ушли в подполье, обложенные со всех сторон, на время притихли. Полновесный денежный поток в большевистскую партию иссяк. Членских взносов едва хватало на выпуск газет. Ульянов пошёл нетривиальным путём. Через Парвуса – Ганецкого, Христиана Раковского Ульянов обратился к властям Германии и Австро-Венгрии с просьбой помочь. Конечно, руководство пошло навстречу. Ещё бы, сам собой родился план – руками русских революционеров развалить Российскую империю. Она сильный военный и экономический конкурент. Тем более Германии было тесно в её границах, и она жаждала прирасти землями соседей. Россия до Первой мировой войны была пятой экономикой в мире и как-то ослабить её, а ещё лучше развалить, мечтали все европейские страны. Ульянов получил огромные деньги. В точности известно не всё. Но в период 1914–1917 годы, когда уже шла Первая мировая война, большевики получили шестьдесят миллионов марок. Суммы, полученные от Австро-Венгрии, неизвестны, так как архивы были захвачены советскими войсками в 1939–40 годах, после пакта Молотова – Риббентропа, при перекраивании границ и уничтожены. Немцы не прогадали. Ульянов после прихода к власти большевиков в октябре 1917 года подписал с Германией позорный Брестский мир. По нему в Германию поставляли продовольствие и уголь, а ещё выплатили золотом триста тонн. Причём Ульянов-Ленин и в 1918 году настаивал, что договор разрывать нельзя. Однако Петроградский Совет силовым решением прекратил поставки. Страна сама голодала и мёрзла. Ленин, по свидетельству самих большевиков, был человеком конфликтным, неуживчивым, только свои идеи считал ценными и настойчиво пытался воплотить их в жизнь любым способом, легко отказывался от соратников. Кстати, по этим причинам Большевистский центр распался в 1918 году, просуществовав три с небольшим года. Знакомство с Федосовым принесло Матвею и Охранному отделению ощутимую пользу. Под видом рабочего Матвей получал сначала периодически мелкие задания. Доверие оправдал и получил от Федосова новое задание. Для начала уволиться с завода и вместе с двумя опытными партийцами доставить очень необходимый груз. Все инструкции получите от старшего группы. – Артём Сидорович! Никак с завода уйти не можно! – взмолился Матвей. – Кто меня кормить будет? И за угол платить съёмный надо. Мы с товарищем моим на двоих комнатушку снимаем. – Да что же я, по-твоему, изверг? Это тебе угол оплатить. Заранее деньги хозяйке отдай, чтобы не сомневалась, вещички твои на улицу не выбросила. В дороге руководитель тройки всё оплачивать будет. А приедешь, коли всё удачно пройдёт, деньги получишь за труды. У тебя оружие есть? – «Браунинг». – Стрелять-то хоть умеешь? – Два раза из него палил! Громко, ажно уши закладывает. – Вот и славно. Федосов поглядывал на настенные часы с кукушкой. Видимо, кого-то ждал. Вскоре в дверь позвонили, Артём Сидорович пошёл открывать и вернулся с мужчиной лет тридцати. – Познакомьтесь. Это старший, Виктором звать, а это Андрей, будет помощником. Человек надёжный, проверенный. Детали обговорите самостоятельно, у меня ещё одна встреча назначена. Матвей с Виктором попрощались с Федосовым, вышли на улицу. – Сколько времени тебе надо приготовиться? – спросил старший. – Завтрашний день, не меньше. Заявление, расчёт получить. – Тогда в шесть вечера будь на Николаевском вокзале. Билеты за мой счёт. – А куда едем? – Тебе не всё равно? Виктор осторожничал, был скрытен. Пожали друг другу руки и разошлись. Матвею нужно было время встретиться с начальством, доложить о предполагаемом отъезде. Вполне может статься, что Герасимов запретит. Утром в цивильной одежде к начальнику. Доложил слово в слово, что сказал Федосов. – Что думаешь? – Не экс, это дело боевиков. – Похоже – перевозка. Но чего и откуда? – Перевозка газет – сомнительно. В Санкт-Петербурге свои подпольные типографии есть. – Деньги из Закавказья? – Не исключено. А ещё оружие. Большевики учли все ошибки революционного движения 1905 года, когда остро не хватало оружия для противодействия казакам, полиции и жандармерии. Купить его в России в большом количестве было невозможно. Полицией выдавались разрешения на покупку исключительно гражданам благонадёжным, да и то в количестве небольшом. Так в 1906 году только 1600 разрешений. Большевики, как и эсеры, стали прощупывать заграничные каналы поставок. Стало получаться. Промышленникам Франции, Бельгии, Англии, Италии было всё равно, кому продать смертельное железо. Активную работу развернул Меер Валлах (фамилия по поддельному паспорту, на самом деле М. М. Литвинов. Имел ещё партийный псевдоним «Феликс»). На верфях он купил потрёпанный пароход «Аякс» и там же его переделали, значительно увеличив угольные ямы. Затем переименовали в «Армстронг». Теперь пароход мог от Британии дойти до Гельсингфорса или Санкт-Петербурга без захода для бункеровки углём в промежуточных портах. А ещё продумали систему разгрузки. Если зайти в порт, груз будут досматривать таможенники и оружие обнаружат. Пароход останавливали в нейтральных водах, к нему подходили небольшие судёнышки, типа рыболовецких шхун, брали на борт небольшую партию. Шхун было много, разгружались в разных прибрежных посёлках. Потеря груза, арестованного полицией или жандармами, с одной шхуны не грозила утратой всей партии. Деньги на покупку вооружения, боеприпасов, взрывчатых веществ использовали из экспроприированных. Так Литвинов закупил в Марселе оружия и патронов на 196 тысяч рублей, награбленных Камо на Кавказе. По распоряжению Департамента полиции на Балканский полуостров был командирован статский советник А. А. Ратаев для организации там агентуры и противодействия водворения в пределы империи оружия, боеприпасов и динамита. Морским министром вице-адмиралом Бирилёвым 19 мая 1906 года была утверждена «Инструкция военным судам об осмотре торговых судов». На Чёрном море для этих целей были выделены канонерская лодка «Запорожец» и минный крейсер «Казарский». – Оружейных заводов три. Сестрорецкий рядом и группу на несколько дней не отправляли. Да и охрана там серьёзная. Скорее всего, о Туле или Ижевске речь, – сказал Герасимов. – Я дам телефонограммы всем жандармским отделениям на железной дороге, чтобы оказали всемерное содействие, если вы обратитесь, Матвей Павлович. Матвею выдали сто рублей червонцами на служебные расходы. А ещё обговорили пароль для жандармских отделений, поскольку настоящих документов или жандармского жетона брать нельзя, сразу спалишься. Матвей даже одежду тщательно проверил, чтобы ни одну мелочь не упустить. Дома пообедал хорошо, плотно. Неизвестно, когда ещё удастся покушать. Точно в шесть вечера был на Николаевском вокзале. У входа Виктор с незнакомцем. – Добрый вечер. Знакомьтесь – Пётр, Андрей. У Виктора в руке маленький фанерный чемоданчик, с таким рабочие на работу ходят на заводы, берут из дома обед. У Петра при себе ничего в руках, как и у Матвея. Зубную щётку он во внутренний карман куртки определил, а зубной порошок не брал. Если его использовать, изо рта будет запах. Чистить зубы он привык, а привычка барская, рабочий люд этим пренебрегал. И носовыми платками не пользовались, пальцы для чего? Поезд уже стоял у перрона, пыхтел паровоз в голове состава. Вагон был общий, самые дешёвые билеты. В билетах места указаны, так что споров не бывает. Поезд тронулся, пассажиры спать улеглись. И вся троица тоже. А утром поезд уже в Москве. Для начала пошли в чайную. Поели плотно – кашу пшённую с маслом, чай с бутербродом. Виктор, видно, этот путь проделывал не раз. Переехали на другой вокзал. Старший купил билеты. Поезд через два часа в Крым, в Симферополь. Матвей в недоумении. Похоже – не за оружием едут. Тогда за чем? Но что попусту себя мыслями загружать? Лежал на верхней полке, смотрел в окно, слушал разговоры. Виктор с Петром почти весь день играли в карты, в «дурака». Вот уж пустое времяпрепровождение! Впрочем, заняться всё равно нечем. Раздражали частые остановки, через каждые пятьдесят-семьдесят вёрст. Паровоз водой бункеруют, а через двести – двести пятьдесят вёрст ещё и углём. Паровоз отцепляют, он уезжает к угольному складу. В это время пассажиры покидают вагоны, разминаются, прогуливаясь по перрону. По перрону жандарм прогуливается и полицейский. Идут навстречу друг другу, перед вокзалом встречаются. Виктор и Пётр наблюдали за ними со злобой. – У, сатрапы! Ничего, кончится ваше время, кровями умоетесь, – процедил Виктор. Вагон был почти пуст. Одни пассажиры пошли набрать кипятку, на каждой станции обязательно в торце вокзального здания были два крана – с холодной водой и кипятком. Другие, особенно из небогатых, к торговцам. Продавали всё, что надо пассажирам – пирожки, мочёные яблоки, солёные огурцы, вяленую рыбу, из-под полы водку или самогон. Легально торговать спиртным могли только уполномоченные магазины, платившие налог. По коридору шёл мужичок, местный торговец. Раньше таких называли офенями. За спиной плетёный короб с товарами, в руках вязаные вещи – носки, варежки, шапочка. – А вот вещи тёплые, вязаны из козьего пуха, на любом морозе замёрзнуть не дадут! – рекламировал товар. А только не понравился торговец Матвею. Торговец обычно на лица людей смотрит, на одежду. Вещи быстрее купит женщина, причём среднего достатка. А у торговца глаза бегают, как у вора-карманника. Сколько уже их Матвей повидал за время службы. Увлечённые картёжной игрой Виктор и Пётр на торговца внимания не обратили. Но Матвей заметил, как вроде бы неловко торговец повернулся, покачнулся, опёрся о стенку, одновременно по толстовке Виктора рукой прошёлся. Толстовка на вешалке висела. Торговец мимо прошёл, Матвей к Виктору обратился: – Старшой, ты бы карманы проверил. Не нравится мне торговец. Старший к Петру обратился: – Подай толстовку. Проверил карманы, а кошелька-то и нет. Матвей даже удивился, одна секунда, а лапотник хозяина сменил. Виктор вскочил, скомандовал: – Пётр – за мной, Андрей – остаёшься. И за торговцем. Он ещё не успел из вагона выйти, но уже в конце коридора. Матвей наклонился, головой в коридор. Всё же любопытно посмотреть, как будут действовать боевики. В том, что он в группе боевиков, сомнений не было, иначе зачем бы им оружие при себе иметь? Виктор догнал торговца, похлопал по плечу. – Сударь, по-моему, вы лишнее прихватили. Верните моё! – Я не брал ничего. Но голос дрогнул. – Пётр, проверь карманы. Тут же вступили сердобольные защитники. В любой ситуации находятся такие. Даже не зная сути происшедшего, сразу подают голос в защиту «сирого и убогого». – Дядька, что ты к нему прицепился? Видишь – на жизнь зарабатывает копеечку человек. Не хочешь ничего покупать, так отойди в сторону. Это женский голос. Говорившую Матвей не видел. Пётр на голос заступницы не реагировал. Живо обшарил карманы, выудил на свет божий два портмоне. Один сразу Виктор признал: – Мой! Ах ты, зараза! И без затей двинул торговца в глаз. Началась потасовка в тесном пространстве. Услышав о краже, из другого купе, в середине вагона закричала женщина: – Обокрали! Кошель пропал! Выбежала в коридор, кинулась к дерущимся и вцепилась в лицо торговцу ногтями. Тот взвыл по-дурному и рванулся к выходу. Оба украденных портмоне были отобраны, и преследовать торговца и вора не стали. На потасовку у вагона быстро прибежал бы полицейский, задержал, доставил в участок при вокзале. Пока допрос, да протокол, поезд и уйдёт, у него расписание. Отстать никому не хотелось. Воришка такое решение предполагал, видимо, уже бывал схвачен и бит. Виктор и Пётр вернулись. В вагоне только и разговоров, что о воришке. Люди свои вещи проверять стали – не исчезло ли чего? Виктор, усевшись на своё место, проверил содержимое кошелька, деньги оказались на месте. Стоило вору выйти из вагона, деньги бы он вытащил, а кошельки выбросил, это улика. И тогда он чист. Деньги его, ни у кого ничего не брал, попробуйте доказать! Виктор сразу доверием к Матвею проникся. – Молодчина! Глаз острый и наблюдательность имеется! Не ты, так без денег бы остались. – Ты старший, не моё дело советы давать, а только деньги нельзя держать в одном месте. По разным карманам распредели. – Совет разумный. Виктор так и сделал. Матвей заметил, что денег много, судя по цвету купюр – все почти по сто и пятьсот рублей. Прикинул по толщине – не меньше десяти тысяч. Деньги огромнейшие, зачем ему столько? Дом в Крыму купить? Или рассчитаться за товар? Больше инцидентов не было, и поезд через трое суток прибыл в Симферополь. Первым делом отправились в харчевню, где поели татарской кухни – люля-кебаб, горячих чебуреков. Потом Виктор ушёл, наказав сидеть на лавочке на улице, и вернулся на пролётке. – Садитесь! Втроём на сиденье тесновато. Но ехали с комфортом, сиденье мягкое, на улице тепло. От Симферополя к вечеру добрались до Саки, где и заночевали. Утром, после завтрака, снова в путь. За три дня добрались до Ярылгачской бухты, где и сошли с пролётки. По поведению Виктора Матвей понял – старший группы здесь бывал и не раз. У берега стояла рыбацкая посудина, к ней Виктор, а за ним и двое его людей направились. – Постойте здесь, морским воздухом подышите. – Зачем стоять, если можно полежать? И правда, осень выдалась тёплая. Всё же Крым – не холодный, ветреный и дождливый Санкт-Петербург. Виктор по трапу взбежал на судёнышко и исчез в рубке. Вскоре показался и махнул призывно рукой. От посудины с поржавевшими бортами изрядно пахло рыбой. Только поднялись на борт, как на палубу втащили трап и судно отчалило. Что удивило Матвея, судёнышко шло под двигателем. Обычно рыболовецкие шхуны пользовались парусами. Даже паровых машин Матвей на них не видел. И шхуны обычно деревянные. А на этой – железный корпус, мотор. Тарахтит, дымком воняет, хотя рыбный запах всё забивает. Подумалось Матвею о контрабандистах. Парус не требует топлива, но если ветра нет, то и судно стоит на месте. А двигатель позволяет двигаться в любую погоду. Отошли мористее и севернее, застопорили ход. Матвей услышал разговор двух рыбаков. Говорили на турецком, которого он не знал. Довольно скоро стемнело. К судну подошли три больших баркаса, вот эти под парусом. Пришвартовались к «турку», как для себя назвал судно Матвей. Началась перегрузка. Команда судна вытаскивала из трюма ящики, передавала на баркасы. Виктор и его товарищи стояли на палубе и считали ящики. Работали споро, но всё равно часа два с лишним на перегрузку ушло. Повезло, что море спокойное. Виктор посчитал итог – сто шестнадцать ящиков, кивнул. Потом при свете керосинового фонаря отсчитал капитану судна деньги. Ударили по рукам, разошлись. По указанию Виктора сели на баркасы. На них вся команда три человека, из которых один на корме, на руле. Вокруг вода, видимость три десятка аршин. Баркасы шли один за другим. Ящики были довольно тяжёлыми. Ещё при перегрузке Матвей приподнял один. Ого! Пуда на два, как не больше, потянет. Очень похоже на контрабанду оружия или боеприпасов. Из Европы через Турцию в Россию. И явно не без ведома турецких властей, за взятку, ибо иначе через пролив Босфор не пройти. Груз большой и вреда империи может принести много. Была бы взрывчатка! Утопить бы баркасы с оружием и людьми! Пока плыли к невидимому берегу, Матвей подумал, что без помощников, без предварительной большой работы не обошлось. Турецкое судно пряталось в заливе от военных кораблей явно не впервые, точка встречи известна в море была. Кто-то рыбацкие баркасы нанял, и можно ручаться, что на берегу их встретит целый обоз подвод. Куда-то эти ящики ещё доставить для хранения надо и перевезти в крупный город – Ростов, Самару, Москву, Петербург. Уж слишком хорошо отлажена доставка, как часы швейцарские. В утренних сумерках пристали к берегу, а там подводы, как и предполагал Матвей. Над разгрузкой баркасов трудились и рыбаки, и возчики подвод. Час, пока солнце поднялось, и пустые баркасы уже отчалили от берега. Быстрота прямо сказочная. Скорее всего, в этом залог успеха. Слаженность и скорость. В каком месте побережья Чёрного моря он находится, не понял. Ни указателей никаких, ни тем более карты. Вот только говорили возчики на малороссийской мове. На подводах трясло изрядно и пыль. До полудня ехали, пока не добрались до какого-то полустанка. В тупике грузовой вагон. К нему по очереди подгоняли подводы и разгружали. Два часа и подводы опустели, зато вагон более чем наполовину полон. Виктор ушёл к дежурному на полустанок. Пётр зевнул. – Жрать охота, аж переночевать негде. – Я бы тоже не отказался. – Пойду пошукаю у местных. А ты ни шагу от вагона. Пётр ушёл, а Матвей сразу откинул защёлку на ближайшем ящике. Точно, как он и предполагал. Винтовки. Взял в руки, прочитал надпись на латинице «Брешия Пибоди». Да, слышал про такую область в Италии и про винтовку «Пибоди – Мартини». Устарела уже, но судя по состоянию винтовок, в армии не находилась, лежала на складах хранения. Сделка с большевиками выгодная. Избавились от морально устаревшего оружия, а революционеры купили партию оружия по дешёвке. И ничего, что оружие старовато, не войну с ним вести, а уличные бои с режимом. Матвей уложил винтовку в ящик, закрыл на защёлки. Открыл ещё ящик, другого размера. В нём патроны в пачках, обёрнуты вощёной бумагой, чтобы от влаги предохранить. Значит, большевики завозят большие партии оружия, готовятся к боям, к революции. И этот канал, южный, не единственный. Граница с Финляндским княжеством условная, контрабандисты везут нелегальные, а то и запрещённые товары через Ладогу. Вероятно, существуют и другие пути. И это только одна партия. А есть ещё эсеры, они самые активные и численность их больше. Перед ним сразу встал вопрос – что делать? Сопровождать груз до столицы? Один из каналов поставки оружия до столицы засветился и теперь его можно перекрыть. Проедет он сопровождающим, но к месту хранения, к складу, не подпустят. Скорее всего, склад не один, во избежание утраты всего оружия в случае захвата полицией или жандармами. Хранители склада в активной деятельности партии обычно не участвуют, чтобы не засветиться. И эти люди – особо доверенные члены партии. Если позволить партии оружия дойти до пункта назначения, оружие бесследно растворится, а в острый, кризисный момент всплывёт, причём в руках бунтовщиков и обращено будет против власти и закона. Матвей, как офицер жандармерии, понимал всю опасность. Десяток людей, умеющих обращаться с оружием, внезапно могут захватить любое учреждение, скажем – почту, телеграф, склад, а то и стратегически важную точку в городе, тот же мост, фактически блокировав район города. Мыслил быстро, просчитывал возможные варианты. Начальства нет, и решение надо принимать самому. Решил уничтожить Виктора и Петра, а на крупной станции отцепить вагон и сдать жандармерии. Если состояние оружия хорошее, оно пойдёт на склад. Винтовки не штатные, в армию их не поставят. Случись война – раздадут ополчению, либо передадут в военизированные команды – охрану железнодорожных мостов, сопровождение ценных грузов, да много найдётся мест, где оружие потребно. В армии всё оружие должно быть однотипно, проще обучить солдат, легче снабжать боеприпасами и запасными частями. Вернулся первым Пётр. Физиономия довольная. В руках узелок тряпичный. Развернул, а там большой ломоть ржаного каравая, кусок солёного сала и несколько луковиц. Скоро нарезали, поделили на три равных части. – Будем Виктора ждать или заморим червячка? – Лучше подхарчиться. Только захрустели луком, как Виктор появился. В руках плетёная корзина, которую поставил на ящик вместо стола. – Налетай! В корзине два кольца копчёной колбасы, несколько солёных огурцов, буханка пшеничного хлеба и десяток яиц. – Яйца варёные, – предупредил Виктор. – А соль? Виктор по лбу себя хлопнул, но нашёлся. – А ты с солёным огурчиком, в самый раз будет. Успели перекусить. Что для трёх мужичков такая закуска? Хотелось горячего супчика, каши, чая, а приходилось всухомятку есть. Но насытились. Часа через два подошёл поезд, остановился на разъезде. Паровоз отцепился, поманеврировал, одинокий вагон прицепил к хвосту эшелона, потом встал в голове, состав тронулся. – Можете отдыхать, – предупредил Виктор. – На станциях отходить от вагона только по одному, харчей купить. Сами понимаете – груз ценный и для партии важный. Прикрыли дверь, улеглись на пол вагона. Жёстко, из щелей поддувает, но уснули сразу, сказалась бессонная ночь. Поезд грузовой, следует медленно. На некоторых станциях стоит, пропуская поезд пассажирский. К исходу вторых суток доехали до Харькова. Город крупный и станция большая. На станции вагоны сортировать начали по направлениям. Маневровый паровоз туда-сюда по путям вагоны тасовал. Никто из троицы вагон не покидал, можно потом и не найти, если только по номеру. Всё же к вечеру эшелон тронулся. Хотелось есть, а купить на станции провизии не успели, опасаясь уйти из вагона. Грузовые поезда от вокзала, где толкаются торговки снедью, далеко. Матвей решил – пора. Встал, вытащил пистолет из кармана, затвор передёрнул, придерживая рукой, чтобы не клацнул. Вроде ничего плохого парни лично ему не сделали, даже привык. Но они враги империи, идейные. Выстрелил Виктору в голову. От выстрела Пётр проснулся. – А? Что? Но вскочить не успел, вторым выстрелом – в лоб, Матвей и его убил. Тщательно обыскал Виктора, забрал всё, что было в карманах – револьвер, деньги, документы. Так же и с Петром. При покойнике в одежде ничего быть не должно. Подтащил обоих к дверям, приоткрыл. Встречный ветер сразу слезу выдавил. Матвей ждал большой реки, моста. Стоит сбросить трупы, как их течением унесёт далеко. Если рыбы или раки не обглодают, так унесёт в море и концы в воду.Глава 7 КАРЬЕРНЫЙ РОСТ
Ждать пришлось долго, около получаса. Впереди показались фермы железного моста через крупную реку. Ещё подумать успел – что за река? Днепр? Но вспоминать географию некогда. Ещё повезло, состав медленно шёл. Первым сбросил тело Петра. Потом Виктора. Проследил за телом, убедился, что упало в воду, подняв фонтан брызг. Успел увидеть, как тела поплыли по течению вниз. Через полчаса наступит ночь, плывущие по реке трупы никто не заметит, а до утра они могут и под воду уйти. Угрызений совести не испытывал. Революционеры всех мастей с царскими чиновниками, полицейскими, да даже с почтовыми служащими не церемонились. Стреляли, бросали в них динамит, кололи ножами. И никакого раскаяния, наоборот – авторитет у соратников зарабатывали, хотя по сути – убийцы. В чём-то они похожи с жандармами. За Матвеем тоже несколько погубленных душ, но исключительно врагов империи, да ещё противостоявших с оружием в руках. Жандармы не на каждой станции, только на крупных. Состав несколько раз останавливался, паровоз заправляли водой. Матвей тем временем осмотрел несколько ящиков. Содержимое однотипное – винтовки и патроны к ним. Винтовки морально устаревшие, однозарядные, патроны с тупоголовой пулей, хотя почти все страны уже производят пули остроконечные. Поезд грузовой, сборный и потому шёл ломаным маршрутом. Памятуя географию, Матвей полагал, что следующая крупная станция Белгород, а эшелон пришёл в Воронеж. Матвей закрыл дверь, жаль – нет замка, запереть. Но на грузовых путях железнодорожники – составители поездов, смазчики, ремонтники и постороннего сразу заметят, а ежели тот по вагонам лазать будет, то и задержат, передадут полиции. Матвей отправился на станцию, нашёл на вокзале жандармерию. Дежурный сидел за столом, зевал. Время предутреннее, когда спать хочется сильнее всего. – Чего тебе? – охрипшим голосом спросил он. – Доброй ночи. Я штабс-капитан Охранного отделения Санкт-Петербурга Отдельного корпуса жандармов Кулишников. Жандарм зевать перестал, встал. – Ваш жетон? – Я исполняю тайную миссию, жетона или документов при себе не имею. В грузовом парке, в одном из вагонов большая партия винтовок и патронов, приобретённая революционерами из партии РСДРП, если название о чём-то вам говорит. Надо вагон отцепить, оружие вывезти на склад. – Ну это не мне решать, а начальству. – Вызывайте. – Так ночь ещё. – А если вагон сейчас уедет со станции? Мало того, что тебя уволят, так ещё под трибунал попадёшь. Жандарма проняло, начал крутить ручку телефона. – Алло, барышня, мне квартиру… Матвей слушать не стал, подошёл к чайнику на плите, налил чашку, не спеша выпил мелкими глотками. Кипяток пустой, заварки нет, пить хотелось. Поесть в вагоне удавалось, на станциях кое-что из снеди покупали, а с водой хуже. – Ваше благородие, скоро начальство будет. Мне приказано отцепить вагон. Вам придётся пройти, указать. Жандарм запер дежурку на ключ. Это хорошо, что Матвей предусмотрительно считал пути, когда к вокзалу шёл, иначе долго вагон пришлось бы искать. Внешне-то они как близнецы, только по номеру на стенке найти. Матвей отодвинул створку. Жандарм залез, открыл крышку одного из ящиков, подсветил керосиновым фонарём, выругался. – И чего людям неймётся? Ваше благородие, попрошу вас остаться в вагоне. Как же можно? Полно оружия, а охраны нет. Я побегу к составителям, надо вагон отцепить и перегнать в тупик. Жандарм из старослужащих, на погонах одна широкая лычка, фельдфебель, службу знает. Чертыхаясь, побежал, тяжело топая, к будке составителей. И уже через полчаса к вагону подкатил небольшой маневровый танк-паровоз. Название получил, потому что тендера не имел, по бокам от парового котла танки (ёмкости) для воды. На подножке паровоза чумазый составитель. Соскочил, в пару минут раскрутил вагонную стяжку, рассоединил шланги воздушной тормозной магистрали. Лёгкий толчок, громыхание буферов и вагон покатился. Назад-вперёд по путям, пока не загнали вагон в тупик, к пакгаузам. И вскоре к вагону подошёл фельдфебель, а с ним штабс-капитан и вахмистр. Поздоровались. Штабс-капитан сам ящики осмотрел. Потом фельдфебель в дежурку ушёл, вахмистр заступил на охрану. Штабс-капитан воронежский попросил Матвея рассказать, каким образом он оказался в вагоне и откуда взялось оружие? – Это операция столичного Охранного отделения. Я его сотрудник, штабс-капитан Кулишников. Как вы понимаете – внедрён. Двоих сопровождавших груз пришлось ликвидировать. А уж груз достался вам. Надеюсь, вы знаете, что предпринять? – Пересчитать, составить акт, сдать на склады. Один экземпляр акта передать вам. – Отлично! Где я могу переждать? Сами понимаете, у меня при себе документов нет, устроиться в гостиницу сложно. – У меня конспиративная квартира недалеко от вокзала, все удобства. Вот только провизии никакой. – Рядом есть чайная? В ресторан в таком виде – в мятой одежде, небритым, неделю немытым, пожалуй, и не пустят. – Обязательно, я покажу. За всеми перипетиями уже рассвело. По пути жандарм показал чайную, ещё закрытую. Чайная – заведение для простолюдинов. Но подают там не только чай, можно недорого перекусить, без изысков, но сытно. Конспиративная квартира в квартале от вокзала, на втором этаже доходного дома. Внутри по-казённому аскетично, как на всех подобных квартирах. Жандарм отдал ключ. – Как только акт готов будет, я принесу. Однако вы понимаете, что пересчитать быстро не получится, у меня на станции всего четыре подчинённых, один должен постоянно в дежурном помещении находиться. Вдруг телефонировать с важным сообщением будут? Желаю отдохнуть! Матвей дверь за ним запер, разделся, с удовольствием растянулся на кровати. Проснулся ближе к вечеру, ополоснул лицо, запер квартиру и в чайную. Есть хотелось сильно, больше суток ничего не кушал. По вечернему времени в чайной народу полно. Заказал уху, пшённую кашу с мясом под названием кулеш, чаю с булочкой. К удивлению, все блюда оказались вкусными и свежими, а ещё дешёвыми. В Санкт-Петербурге так кормили на Обжорном рынке, который после Октябрьского переворота назвали благозвучно Сытным рынком. А поев, отправился в тупик, к пакгаузу. Оказалось – кипит работа. Штабс-капитан Барсуков на ящике восседает, на колене тетрадь, карандашом записывает то, что фельдфебели диктуют. Винтовки уже посчитали, с патронами медленнее. Кабы в каждом ящике их одинаковое количество было. Матвею всё равно было – напишут сто тысяч или восемьдесят. Главное – оружие и боеприпасы изъяты, не будут обращены против власти и законопослушного народа. О чём и сказал Барсукову. – Давно бы так! Всё, пересчитывать прекращаем! Один остаётся на охране вагона, я в отдел. Потом попробую определить вагон на склад. На склад – это не так просто. Надо распоряжение начальника гарнизона. А уже вечер и сомнительно, что он окажется на месте. В отделе подвели итог. Восемьсот винтовок и шестьдесят тысяч патронов. Ими два полнокровных батальона и ещё пехотную роту вооружить можно. Борисов написал акт в трёх экземплярах, Матвей тоже свою подпись поставил. Один экземпляр себе забрал, для отчёта начальству. Любит начальство, чтобы цифры были, свою работу показать, своего подразделения. – С билетами помочь? Или посидим, отметим. – Тогда покупаем билет до Москвы на завтра, а сегодняшний вечер наш! – Славно. Воронеж по тем временам город небольшой, хоть и центр губернии, всего восемьдесят одна тысяча жителей. В Харькове 174 тысячи, в Москве один миллион и тридцать девять тысяч, а в столице, Санкт-Петербурге один миллион двести шестьдесят пять тысяч. Штабс-капитан привёл Матвея в ресторан, но только с заднего входа, там была отдельная комната для особых гостей. Например – городского начальства, дабы не видели жители пьяного городского главу. Либо купцы кутили с прелестницами, прячась от жён и досужих разговоров. Посидели славно. Выпили коньяку под приличную закуску – котлеты по-пожарски, да солёные грузди, да новомодный салат оливье. Оба офицера одного возраста, равны по званию, похожие служебные интересы. Общих тем для разговоров много. И чем дольше разговаривали, тем больше Барсуков Матвею нравился. Такого и в Охранное отделение перевести желательно. – Ты женат ли? После первой рюмки отличного шустовского коньяка офицеры на «ты» перешли. – Не удосужился пока. – А из каких краёв? – Пермяк. После пехотного училища два года в Таганроге служил, потом перебрался в Воронеж, в жандармерию. – Нравится? – На железной дороге – нет. Суетно и дела мелочные. – В столицу не хочешь перевестись? – Кто меня туда звал? Нужно подгадать на вакансию. – Оставь-ка свой адрес. Ничего не обещаю, но постараюсь. – Буду благодарен. До полуночи посидели, потом разошлись на сон. Утром Матвей уже на поезд. Ключ от конспиративной квартиры в дежурной части на вокзале оставил. Дежурил тот же фельдфебель, к которому Матвей с эшелона попал. – А что, старый служака, как тебе начальник? – Плохого сказать не могу. Службу знает, строг, но справедлив. Пьяным на службе не видел никогда. – Тогда не хворай. И снова за окнами вагона природа российская проплывает. Сердцу куда как милее берёзы и косогоры, чем море. Воду – реки, озёра, тем более море – Матвей не любил. И на морской службе себя не мыслил. Чувствовал себя неуверенно на зыбкой палубе. Перед стихией человек слаб, песчинка. Тем более в столице частые наводнения с жертвами, не все жители воду любили. Хотя и военно-морское училище было, и кораблестроительные заводы. Наводнения случались если не каждый год, то через год и не по одному разу. Так в 1905 году первое наводнение было девятого сентября, когда вода поднялась выше ординара на 162 см, а одиннадцатого сентября до 211 см. И люди утонули, и домашний скот, и даже лошади. А уж мусора на улицах и грязи были целые горы. В Москве переехал на трамвае на другой вокзал и снова вагон. В столице, уже сойдя на перрон Николаевского вокзала, вдохнув питерского воздуха, осознал – дома! Поскольку время уже вечернее, отправился домой. Мама руками всплеснула. – Сын! На кого ты похож? Настоящий бурлак! Тебя не видели соседи? – Мама, успокойся, меня никто не видел. – Немедленно выкинь эти лохматы и в ванную. Просто ужас! Я никогда не видела твоегоотца в таком неподобающем офицеру виде. Матвей был вынужден признать правоту мамы. Одежду выбрасывать не стал, как и парик, уложил их в саквояж. Туда же отправил оружие боевиков и деньги, найденные в карманах Виктора. Собственно, деньги не Виктора, а экспроприированные боевиками у частных банков или государственных структур, вроде почты. Постоял пару минут, размышляя – сдать их завтра начальству? Или пустить на дело – на подкуп и вербовку агентов из революционной среды? Решил – на подкуп. Ну, вернёт он деньги в казну, пойдут они неизвестно куда. А у него на важное дело. Не на рестораны, покупку жеребцов для скачек, к лошадям равнодушен был, поскольку понимал – век их подходит к концу, грядут иные времена, предвестники которых уже есть – автомобиль, граммофон, телефон, фотоаппарат, трамвай вместо конки, да много чего ещё. Но не вещи главное, меняются отношения между людьми, уклад жизни. Скажи кому десять лет назад, что в массовом количестве появятся революционеры, желающие изменить государственный строй, свергнуть самодержавие, никто бы не поверил. Цари в России властвуют сотни лет. Да, сначала именовались князьями, но по сути – верховные правители. Потом цари, а с приходом Петра императорами величать стали. Матвей не раз задавался вопросом, а что будет, если революционерам улыбнётся удача? Чисто гипотетически – кто встанет во главе? Дума? Одни говоруны, парламентская республика в России не жизнеспособна. Управитель – деспот, вроде Наполеона Бонапарта? Чем тогда он будет лучше Николая II? Триумвират правителей? Каждый будет тянуть одеяло на себя. Передерутся, а хуже того – поднимут своих сторонников на настоящую борьбу с приверженцами другого правителя. Вот и получится не дворцовый переворот, а гражданская война. Смуту на Руси уже видели в 1612 году, когда пришли поляки и сидели в Кремле. Сам народ не выдержал и восстал. Матвею не хотелось повторения. В России что ни столетие, так или масштабная война, либо переворот. И всё время кровь. Озлобился народ, жизнь человеческая – копейка в базарный день. Не такого хотел Матвей, потому как историю Отечества знал, был умён и способен к анализу событий и выводам. Выспался, утром привёл себя в порядок, с наслаждением побрился, освежился туалетной водой, надел мундир. С удовольствием осмотрел себя в зеркале. Уж всяко лучше, чем в парике и небритой физиономией. Впечатление, что помолодел на пару лет. Дежурный офицер в Охранном отделении привстал со стула. – Ты ли это, Матвей? Что-то я тебя давно не видел. В отпуске был? – С чего ты взял? – Вроде как отдохнувшим выглядишь. – Тебе бы такой отдых. Начальство уже у себя? – У себя и даже в добром настроении. Постучавшись, Матвей вошёл. Герасимов с видимым удовольствием оглядел молодцеватого офицера. – Мне уже телефонировали из Воронежа. Поздравляю с успехом! – Спасибо, господин полковник! – Садись. Слушаю. Матвей сразу выложил на стол акт. Александр Васильевич быстро пробежал его глазами. – А теперь подробности. Матвей стал рассказывать, а начальник делал карандашом отметки в блокноте. – И какие выводы, господин штабс-капитан? – Усилить морскую границу в Чёрном море. Полагаю – аналогично на Балтике. Морской канал транспортировок – важнейший. – Верно. – Учитывая спад революционного движения и закупки оружия, мыслю – готовятся к вооружённым бунтам. Сделали в партиях анализ и выводы, учли ошибки. И, чтобы нам не совершить трагических ошибок, жёстко перекрыть границы. И морские и сухопутные с Великим княжеством Финляндским. – Правильный вывод, Матвей Павлович, вы делаете успехи! – Благодарю вас. – Даю два, нет – три дня отдыха. Заслужили. А Федосова сегодня же арестуем. Иначе он может случайно вас встретить в мундире и поймёт, почему произошёл провал. Чтобы реабилитироваться, обязательно устроит покушение. – Боевики могут устроить покушение на любого. Жандарм для них, как красная тряпка для быка. – Допросим, глядишь – будет виден масштаб. – Сомневаюсь, что расскажет. Не тот это человек. Надо бы морально его подавить. – Ваше предложение? – Разрешите подумать? – Разрешаю. Три дня. – Есть! Разрешите идти? Такие, как Федосов, мужики упёртые. На физические пытки не сдадутся, хотя никто в Охранном отделении их не применял. Адвокаты вой поднимут, на суде всплывёт. Но была одна мыслишка у Матвея. Опорочить Федосова перед соратниками. Как – это другой вопрос, над ним ещё думать надо. И обязательно сделать так, чтобы Федосов узнал, что его считают предателем свои же партийцы. Дома уединился с папенькой в кабинете, рассказал о задуманном. Кое в каких деталях отец его поправил. – Так будет достовернее. Даже удалось найти стукача из большевистской фракции. Матвей пообещал, что подсадит его в камеру следственной тюрьмы всего на несколько часов и заплатит сто рублей. Сумма изрядная, трёх-четырёх месячная зарплата рабочего высокой квалификации – токаря, гравёра, кузнеца паровых молотов. Секретный агент согласился. Предварительная работа проведена, требовалось согласие руководства. На первый же день после трёхдневного отпуска с утра сразу к Герасимову. Подробно, с нюансами, доложил о задуманном. Александр Васильевич задумался. Федосов уже арестован, но кроме фамилии и адреса ничего жандармам не сказал, даже источника дохода, на который живёт. Это уже повод для подозрений – в контрабанде, в воровстве, карточной игре, в общем – заработке незаконном. И если удастся разговорить, это будет удачей. Федосов – не рядовой боевик, знает про тайные операции боевиков, связан с вышестоящим руководством. В общем, если удастся получить кое-какие сведения, можно сильно проредить ряды большевиков, сбить активность. – Федосов в отдельной камере? – Пока да. – Мы ничем не рискуем, если подсадим нашего осведомителя. – А если раскусит и придушит? – Не успеет, надзиратели наготове будут. Да если и придушит, на каторгу за убийство пойдёт, всё одно для большевиков ущерб. – Ну да, руководителем, пусть и маленького масштаба, не каждый способен быть. Позже, уже после Октябрьского переворота, Ульянов, взявший псевдоним Ленин, утверждал обратное. «Каждая кухарка способна управлять государством!» Вождь сам никогда не работал и не управлял ни одним предприятием, даже небольшой мастерской. Языком работать одно, а реально зарабатывать деньги – иное. Нужно знать всю цепочку, от поставщика сырья до оптового покупателя продукции или продавцов, если товар мелкосерийный. – Добро! Подсаживайте! Но за операцию отвечаете сами. В некоторых камерах следственной тюрьмы, что во дворе жандармского управления, изначально были сделаны слуховые ходы. Из соседнего помещения можно было слышать всё, о чём говорили подследственные. Иногда полученная таким путём информация была очень ценной. Конечно, в протокол её не внесёшь, но произвести аресты можно. Старшему надзирателю Матвей сказал, что Мартынова, как звали информатора, надо передержать в камере до вечера. И строго следить за порядком в камере, чтобы без драк. Сам же занял место в соседнем помещении. Было интересно, сработает ли его план? В камеру завели секретного агента. Кстати, он припомнил, что когда-то встречался с Федосовым, только он носил другую фамилию. Войдя, Мартынов поздоровался, потом помедлил. – Кажется, мы когда-то встречались? Или я ошибаюсь? Матвей даже восхитился. В стукаче пропадает актёр. Интонации подобраны правильно, и пауза выдержана, якобы для узнавания. Стукач продолжил: – Я Тарланов. Не на маёвке в прошлом году за Стеклянным городком? Да, для маёвок место удобное. Недалеко от столицы и в то же время есть лес, река. Слобода получила название от стеклозавода. И устраивали там встречи рабочих и агитаторов и большевики, и эсеры, как и другие партии. На маёвках никаких драк, стрельбы. Разговоры, раздача листовок, бесплатное для рабочих угощение – пирогов, чая, пива. И упомнить всех, кто там был – невозможно. Сопоставив, Матвей удивился, насколько точно информатором просчитано место и время. В прошлом году, а когда точно? Как человек воспитанный, наслышанный о порядках в тюрьмах от сотоварищей, Федосов назвался: – Федосов Артём Сидорович. – Федосов, Федосов… – забормотал агент. – Что-то я про вас слышал. Должен сказать – нелицеприятное. Раздались шаги. Стукач расхаживал по узкой камере, вроде как в волнении. – Вспомнил! Боже! Это просто чудовищно! Находиться в узилище с негодяем, предателем! – Позвольте! – Не позволю! Сейчас потребую от надзирателей перевести меня в другую камеру. Мартынов в самом деле забарабанил в дверь кулаками. Надзиратель откинул «кормушку», маленькое оконце в двери, через которое передавали миску с тюремной похлёбкой. – Чего надо? – Требую перевести меня в другую камеру! – Местов нет! А будешь ещё стучать, определю в карцер, на хлеб и воду. Надзиратель «кормушку» с грохотом закрыл, лязгнул запор. Пока стукач ведёт себя правильно. Импровизирует, но идёт к назначенной теме, причём окольным путём. Федосов встал в позу. – Извольте объясниться, в чём дело? Почему вы обозвали меня предателем? – Слышал разговор, что из-за вас жандармы захватили на Ладоге баркас с грузом оружия. – Нет в том моей вины! На баркас абсолютно случайно наткнулся катер пограничной стражи. Случай реальный, Матвей видел материалы дела, но допросы вёл не он. А фактом информатора снабдил, для достоверности. Очень вовремя Мартынов фактик в разговор вставил. Из княжества Финляндского контрабанда, в том числе оружия, шла зачастую водным путём. Но уже хорошо, что Федосов оправдываться начал. – Надо бы старшим товарищам по партии подсказать, пусть повнимательнее присмотрятся к некоторым. – Я сам старший, – не выдержал Федосов. – Поглавнее есть, например товарищ Красин. Красин был одним из трёх руководителей Большевистского центра. Наступило молчание. Федосов переваривал услышанное. Матвей не знал, знаком ли Федосов с Красиным, как не знал и стукач. Ох, авантюрный малый этот Мартынов! Но и способный, плетёт интригу на мельком услышанных фамилиях и фактах. Но со стороны послушать, так глубоко в теме, осведомлён, на уровне не меньше руководителя тройки или пятёрки. Федосов размышлял недолго, решил поставить точки над «i». – Вы от кого слышали про Ладогу? – Не припомню уже конкретно. А только разговор такой был. – Ложь! То ли фигу показал, то ли другой неприличный жест, а раздались звуки ударов, пыхтение, возня. Из обоих кулачные бойцы слабые. Но всё же Мартынову могут тумаков навешать, он похлипче выглядит, чем Федосов. Матвей вышел из комнаты для прослушки, сделал знак надзирателю, который подошёл. – Выведи моего человека, погрубее – за шиворот. А второму тумаков навешай и в карцер. Матвей это прошептал в ухо, чтобы в камере случайно не услышали. Чтобы не увидели, снова в комнате скрылся. Надзиратель загремел ключами, открыл дверь. Из камеры уже вопли несутся, оба мужчины в раж вошли, лупят друг друга куда ни попадя. Вроде кулачного боя у деревенских мужиков на Масленицу. Только там соблюдают правила – лежачего не бить, да ещё ежели кровь носом пошла или зуб выбит, не трогать. Эти двое уже по полу катаются. Надзиратель – человек физически сильный, а других в тюрьме и не держат. Схватил обоих за вороты и поднял. – Стоять! Почему правила нарушаем? Обоих в карцер! Первым выволок стукача, нарочно грубо и повёл по коридору, не забыв запереть дверь камеры. Мартынова заключил в железную клетку в дежурной комнате. Потом вернулся за Федосовым, повёл его в карцер, по дороге ударив его пару раз по рёбрам. В карцере холодно, окно не имеет стёкол, железная койка замком пристёгнута к стене, на каменном полу лежать – себе дороже, лихоманку заработать можно, да и запрещено. Для Федосова шок. Сначала какой-то ненормальный кричал, что он предал товарищей, по его наводке задержали баркас. А сейчас и вовсе в карцер заперли. Рассказывали ему те, кто уже хлебнул тюремной баланды в карцере. Темно, холодно и голодно, через пару недель даже сильные духом сломаться могут. Слишком резким был переход от неспокойной, но сытной жизни к тяготам узилища. Да ещё ночью горел керосиновый фонарь в нише высоко над дверью. Для тюрьмы важно выбить из заключённого привычные условия, напугать, сломать морально. Натуры впечатлительные, психически неустойчивые, не привычные к тяготам жизни – ломались быстро. В карцере Федосов провёл трое суток. Причём его не вызывали на допрос, не объясняли причину задержания. Он-то знал, что не безгрешен, и законы империи нарушал и не раз и всерьёз. Понимал, что его арест не ошибка и жандармы против него что-то имеют. Но должны же предъявить обвинение? Тогда он сможет как-то подготовиться. А ещё нанять адвоката. У всех партий были свои, прикормленные, можно сказать – штатные. Только никто не знает, что он в тюрьме, под следствием. Неожиданно, к исходу третьих суток, загремел замок двери и надзиратель приказал выходить. – Куда меня? На допрос? Артём Сидорович даже обрадовался. Сейчас он узнает причину ареста. Но ему в дежурном отделении выдали изъятые вещи – брючный ремень, шнурки от ботинок, кошелёк с деньгами. – Вы свободны. – То есть как? Могу идти домой? – Можете. Федосов даже не поверил. Вдруг ошибка? Но его никто не остановил, и он вышел на улицу. Шёл домой и оглядывался. Не хитрость ли Охранки? Вдруг пустили следом за ним филёров? Никого не приметил. Да и не было их. А была задуманная разработка Матвея. За то время, что Федосов провёл в тюрьме, стукач Мартынов времени не терял. За свой спектакль в тюрьме получил при выходе сто рублей, да ещё штабс-капитан пообещал столько же, если он распространит слухи о предательстве Федосова. Могут и не поверить. Понятно будет. Будут подозревать – дыма без огня не бывает. По принципу – то ли он украл, то ли у него украли? Остаток дня и вечер Федосов на квартире провёл. Отъедался, спал, приводил нервы в порядок, выпив для этого припасённые несколько шкаликов водки. Помогло мало, тяжёлые мысли мучили. Особенно – почему отпустили? Не хватило доказательств вины? Или помог неведомый покровитель? Жандармы вербовали в партиях осведомителей, но и партии пытались получать информацию из спецслужб – полиции, жандармерии. И методы вербовки похожие – скомпрометировать, поймать на деньги, на женщину. Ничего в мире не ново ещё со времён древнего Рима. Плохим слухам верят сразу и безоговорочно. И когда Федосов, отдохнув, пришёл к своим партийцам, встретил более чем прохладное отношение, недоверчивые взгляды. Подумалось ему – дело временное, из-за ареста. Пройдёт неделя-две и всё восстановится. Но слухи множились, обрастали деталями. И вскоре Федосов почувствовал себя изгоем. Завидев его, старые знакомые переходили на другую сторону улицы, а приходил домой – отказывали, ссылаясь на недомогание. Вокруг него образовался вакуум. Центр новых заданий не давал, деньгами не снабжал. Хуже того, стали задавать вопросы – где груз оружия, за которое отданы деньги? Где партийцы из боевиков, которые за ним уехали? А Федосов не в курсе. За переживаниями о своём аресте, изменившемся отношении однопартийцев, он как-то подзабыл, что нелегальный груз должен был прибыть уж две недели как. А через несколько дней к нему на квартиру заявились двое боевиков по поручению Большевистского центра. Вопросы задавали короткие, жёсткие. – Где груз оружия? – Не могу знать, сам в неведении. – Люди в группе были надёжные? – Неоднократно проверенные делами. – Тогда где они? И Центр интересует – куда делись деньги? Сумма большая и возникают обоснованные подозрения. – Подозрения в чём? Что я их прикарманил? – Именно. Отправка людей за грузом оружия вполне может быть выдуманной. А деньги, может, лежат на счету в банке. Артёма Сидоровича пробил холодный пот. За кражу денег можно поплатиться жизнью. Причём не потребуется участие адвокатов. – Подозрения не обоснованны. Ни копейки не потрачены на личные нужды, я клянусь. – Значит так. Даём две недели. Или груз оружия, либо деньги. Артёму Сидоровичу плохо стало. Боевики ушли, а он без сил плюхнулся на стул. Надо срочно ехать самому в Крым, выяснять, что случилось. Собрал всю наличность, что была, и следующим днём выехал. Филёры об отъезде большевика доложили Матвею в тот же день. Пока все события развивались в русле предполагаемого плана. Единственное, что могло его сорвать, так это бегство Федосова. В стране много мест, где можно спрятаться на долгое время. Например – Пермская губерния или Сибирь. В глухих деревнях можно и без паспорта всю жизнь прожить. А ещё, имея деньги и связи, можно уехать за границу. Коли кораблик с грузом смог пройти без досмотра, то уж один человек и подавно. Другой вопрос – захочет ли Федосов? Если исчезнет, значит, в самом деле виновен, тогда будут искать, деньги в контрабанду оружия были вложены большие, почти четверть миллиона рублей. Одиночка, каким сейчас оказался Федосов, шансов против организации, какой являлась большевистская фракция, не имел никаких. Ему отмыться от подозрений надо, и он будет землю рыть, чтобы пройти по следу партии оружия и установить причину и злодея. Конечно, злодея в его, Федосова, понятии. Матвей прикинул. Получалось – раньше двух недель Федосов не вернётся. Жандарм не знал, что такой же срок дали Федосову боевики. Артём Сидорович маршрут, коим ехали его порученцы, знал. Это был уже не первый завоз оружия. Доехал до Крыма, на нанятой фелюке добрался до турецкого берега, разыскал капитана судна. Тот поклялся, что груз перегрузили на баркасы. И подробно описал личности троих мужчин. Описание в точности совпадало. Да и зачем капитану лгать? Груз на судне, деньги он получит, когда оружие попадёт к заказчику. Федосов потратил ещё два дня, разыскал контрабандистов, владельцев баркасов. И они подтвердили перевоз и перегрузку на телеги биндюжников. Артём Сидорович на пролётке добрался до разъезда. Его начальник даже показал копию накладной, где был номер грузового вагона. А дальше большая морока. Ехал от станции к станции, выяснял, проходил ли вагон с таким номером? Получив ответ, ехал дальше. С вагоном могло произойти всё, что угодно. Сошёл с рельсов и перевернулся, его по ошибке могли загнать в тупик. Но почему тогда с ним не связался по телефону или телеграфу Виктор? Нехорошее предчувствие появилось, что все трое мертвы, а груз исчез. Оружие не испарилось, а попало в чужие загребущие руки. Не дело ли это извечных соперников на политической арене – боевой организации эсеров? Если так, у них ничего выяснить не удастся. Ни подкупом, ни силой. На данный момент они многочисленнее, лучше организованы, и без колебаний пускают в ход оружие, если им что-то не нравится. И вдруг удача. Вагон с таким номером в Воронеж прибыл, но через несколько дней ушёл с грузом зерна на Москву. Артём Сидорович боялся поверить своей удаче. Где-то здесь разгадка. Начал расспрашивать работников станции, денег не жалел. Один из составителей поездов вспомнил, что отцепляли вагон, но номер он не помнит. Вагон перегнали в тупик. А что за груз был и куда делся, он про то не знает. Составитель даже тупик показал. Но времени уже прошло много и вагона не было. Кинулся к грузовому диспетчеру, денежку сунул. – Начальство распорядилось. А в чём причина, не могу знать. В общем, до начальника станции добрался. Представился торговым агентом, назвал номер грузового вагона. Чтобы память начальника работала лучше, положил под папку двадцать пять рублей, покрутив её сначала перед собой, чтобы начальник разглядел достоинство. – Э, что-то припоминаю. Знаешь, каждый день вагоны, номера. Тяжело упомнить. Федосов намёк понял, добавил ещё столько же. – По приказу жандармерии вагон отогнали. Что-то с ним неладное было. Вроде как груз есть, а сопровождающих нет, а по документам должны быть. – Как нет? – растерялся Федосов. – Не могу знать. Может быть – отстали от поезда, а может – пропили или продали часть груза, а то и весь, да с денежками и сбежали. Федосов растерялся. О таком варианте он и подумать не мог. Людей он отправил надёжных, а Виктор так уж не в первый раз сопровождал нелегальный груз. Раскланялся с начальником, вышел из кабинета. Идти в жандармерию? Глупо. Если сопровождающие в самом деле пропали, а груз нашли в вагоне, его сразу арестуют. Знать о содержимом ящиков мог только владелец или его доверенное лицо. Может – на это и был расчёт? Жандармы хитры и коварны, вполне могли просчитать, что владелец может начать искать пропавший товар. Решил искать Виктора, представившись его родственником. Для начала направился в городскую тюрьму, узнав у прохожих адрес. В помещении, где принимают передачи для арестованных список заключённых. Прочитал один раз, ни одной фамилии из пропавшей тройки боевиков. Прочитал ещё раз, с тем же результатом. Спросил у усатого стражника – нет ли других тюрем в городе? – Да что же у нас, столица, что ли? Одна тюрьма и есть. И политические здесь, и уголовные, только в разных камерах, как положено. Никаких зацепок, ухватить бы только конец ниточки, а дальше распутать клубок он уже смог бы. А отпущенные ему две недели срока уже истекали. Мысль покинуть империю мелькнула, но нет заграничного паспорта и денег на житьё. А работать, так и специальности нет, не идти же дворником? К тому же языков не знает. Сбежать в Сибирь? Подальше в глушь? Можно, только это будет добровольная каторга, к тому же бессрочная. Суды за преступления присуждают срок – десять, двадцать лет. А сколько ему тогда прятаться? Велика Россия, а выбора нет. Или добровольное и пожизненное заключение, либо смерть от однопартийцев. Но мелькнула ещё мысль. А если переметнуться к эсерам? У них организация мощная, помогут. Их боевиков откровенно боятся большевики и, когда случается стычка интересов, уступают. Решив так, воспрял духом, сел на поезд и отправился в столицу. По приезду, на радостях отправился сразу к себе на квартиру. А от вокзала его уже вели филёры. Но кроме жандармских «топтунов», за квартирой приглядывал человек из боевой организации большевиков. И при появлении Федосова сразу отправился докладывать. Обе стороны – жандармы и большевики сработали оперативно. Матвей направил на квартиру трёх жандармов из нижних чинов, задержать Федосова и доставить для допроса. А тройка боевиков из боевой организации отправилась узнать, где партия оружия? Или стрясти с Федосова деньги. А коли не будет внятного ответа, вывезти его за город и допросить с пристрастием. Если Федосов куда-то ездил и отсутствовал две недели, стало быть, решал какие-то вопросы, связанные с оружием. Боевики подъехали на пролётке первыми, поднялись в квартиру. На стук в дверь Федосов затаился, дверь не открыл. Тогда один из боевиков, что покрупнее был, выбил дверь плечом. Федосов, трясясь от страха, сказал, что проследил весь путь нелегального груза, но в Воронеже оружие и сопровождающая его тройка пропали. Никаких следов оружия, а ведь тяжёлых ящиков много и перевезти незаметно их невозможно, потребуется небольшой обоз. И денег у него тоже нет, поскольку за оружие уже заплачено. – Собирайся, сказки свои лошади расскажешь! «Лошадь» была одним из псевдонимов Красина. Федосова трясло от страха. Но оделся, взял паспорт. Зачем? Сам не знал. С сожалением посмотрел на выломанный замок двери. Нехорошо уходить, когда дверь замкнуть нельзя. Вышли в парадное. В это же время в парадное входили жандармы, начали подниматься. Почти столкнулись между вторым и третьим этажом. И разминулись бы мирно, нижние чины в лицо Федосова не знали, шли по указанному адресу. Но боевики решили – по их душу. Один выхватил пистолет, пальнул, промазал. Нижним чинам подготовки не занимать. Служили в армии, в жандармерии занятия периодические, да и условия службы такие, что испытывают на прочность. То стачки, то демонстрации, а то экспроприации – со стрельбой, взрывами. Жандармы выхватили штатные револьверы и без колебаний пустили в ход. Те из боевиков, кто успел достать оружие, сразу были убиты. Фактически один только Федосов и остался невредим, но испугался до икоты. Трясся, икал, потел. Один из жандармов обыскал Федосова, оружия не нашёл. Другой собрал у боевиков револьверы. Посмотрел одному пристально в лицо. – Этого видел. На прошлогодней маёвке в урядника Финошкина стрелял. Убёг! – Зато ты его сейчас прищучил. Двое жандармов повели Федосова в Охранное отделение, один остался охранять место происшествия до появления следователя и судебного врача. Конечно, все жильцы испуганы стрельбой были. Выстрелы в пустой парадной громыхали сильно, как пушки. Жильцы робко выглядывали, спрашивали друг друга, что случилось? Вид жандарма у трупов успокаивал. Федосова привели в Охранное отделение, старший из жандармов, фельдфебель в годах, доложил Матвею: – Господин штабс-капитан! Задержанный по вашему приказу доставлен. Сопровождавшие его революционеры открыли стрельбу. Пришлось открыть ответный огонь. Все трое нападавших убиты, среди наряда жандармов раненых и убитых нет. – Благодарю за службу. Ведите задержанного в кабинет. А сам в это время телефонировал дежурному офицеру, чтобы выслал на происшествие следователя, судебного врача и подводу для транспортировки тел в морг. Жандарм ввёл в кабинет Федосова. Увидев Матвея, Артём Сидорович изменился в лице. Вроде штабс-капитан напоминает ему патлатого Андрея Яцука из Жмеринки. Но тот волосат, на лице вечная щетина трёхдневная. А офицер чисто выбрит, лощёный, пахнет хорошей туалетной водой. Что похож немного, так бывает. Матвей начал допрос. Ответы записывал в бланк допроса. Потом спросил: – Кто эти люди, которые стреляли в задержавших вас жандармов? – Понятия не имею. – Артём Сидорович! – укорил его Матвей. – От того, будете ли вы сотрудничать с нами, зависит ваша судьба, даже жизнь. – На испуг взять хотите? – Я запишу в протокол, что вы являетесь руководителем тройки боевиков-революционеров. Ими был открыт огонь по жандармам, ответным огнём они были убиты. И передам дело в трибунал. В лучшем случае получите пожизненную каторгу на каменоломни в Сибири, в худшем обещаю пеньковый галстук в Шлиссельбургской крепости. Причём довольно скоро, скажу по опыту – недельки через три. Артём Сидорович непроизвольно расстегнул верхнюю пуговицу на косоворотке. Он сейчас осознал, что от этого офицера зависит судьба и жизнь. – А если всё расскажу? – Будем сотрудничать. Могу даже отпустить, если подпишете документ о сотрудничестве. Старший из жандармов доложил, что оружия при вас не обнаружили. – Истинно – так и было. На расправу меня вели. – За что? – Заподозрили в краже денег. – Положа руку на сердце – крали? – У своих товарищей? Упаси Бог! – Какие они вам товарищи, если на расправу вели. Итак, даю пять минут. Либо добровольно пишете обо всех, кого знаете – фамилии, клички, адреса, какую роль играют в партии, что натворили? Либо я пишу протокол, и обратного хода не будет. Матвей демонстративно вытащил карманные часы, посмотрел на циферблат, положил на стол. Федосову жить хотелось. Если подписать согласие, можно выйти на свободу. Две недели назад он уже был в карцере и очень не хотел вернуться. Пока Матвей говорил, Артём Сидорович уже решил для себя, что подпишет согласие на сотрудничество. Для приличия, чтобы соблюсти лицо, подождал. Когда офицер взял в руку часы, кивнул. – Я согласен, ваша взяла. Зачем ему однопартийцы, когда за ним домой пришли боевики и повели неизвестно куда. Боевики законы не соблюдают и за исчезнувший груз спросят жёстко. Хорошо, если после такого разговора живым останешься. В какой-то мере даже хорошо, что в Охранку попал, выручили его жандармы. С большевиками ему теперь не по пути, надо сдать их всех. Матвей пододвинул к нему лист с текстом. – Впишите паспортные данные, подпись и дату внизу. Вверху на листе надпись – «Согласие на добровольное сотрудничество с департаментом внутренних дел». Написал и подписал. Офицер подписал. – Замечательно. Вот вам ещё бумага, пишите с самого начала. Как вступили в партию, кого знаете, где они живут. Как внешне выглядят. – Это долго. – Я не тороплюсь. Как говорится – солдат спит, служба идёт. Пока Артём Сидорович писал, Матвей по телефону пригласил штатного фотографа. Федосов запаниковал. – Что? Зачем это? Я не хочу! – Хотелки кончились, – жёстко сказал жандарм. – С этого дня вы внештатный сотрудник Охранного отделения и будете исполнять наши внутренние требования. Настроение Федосова сразу изменилось. Когда ты член мощной государственной организации, маленький винтик огромной машины, можешь чувствовать себя под защитой закона. Членство в партии большевиков такого осознания не давало. Федосов даже воспрял духом. Ещё не всё потеряно, и прятаться в глухом уголке Сибири не надо, столица всё же привлекательнее. Вот теперь его как прорвало. Исписывал один лист, брался за другой с каким-то мстительным наслаждением. Ещё утром был убеждённым большевиком, а вечером – уже идейным противником РСДРП. Впрочем, немного позже от Ульянова-Ленина отшатнутся все старые партийцы – Каменев, Зиновьев, Рыков и многие другие. Авторитарен Ульянов, признавал только своё мнение, считал его единственно правильным. Но партия – это союз единомышленников, а не армия, где единоначалие. А после Октябрьского переворота от Ульянова отвернулись и другие – Красин, Фрунзе. Леонид Красин эмигрировал в Англию, где скончался в ноябре 1926 года. Фрунзе умер в октябре 1925 года после операции в Москве. Красин долгое время был казначеем партии, знал то, что знала только руководящая верхушка, только очень узкий круг лиц. Как написали в заключении – скончался от паралича сердца. Был кремирован, и урна с его прахом была помещена в некрополь Кремлёвской стены. Федосов писал долго, пока он исписывал один лист, Матвей читал уже законченный. Память у Артёма оказалась отменной. Он описывал, что потратил не сто рублей, а сто рублей и шестнадцать копеек, хотя такой точности Матвей не требовал. По каждому эпизоду – фамилии, псевдонимы, места работы, если они были, адреса, семейное положение. Большинство холостых, большевики к браку относились, как к устаревшей, изжившей себя форме отношений. И в первые годы после Октябрьского переворота лозунги были соответствующие – «Долой стыд!», «Да здравствует свободная любовь!». В роли любовниц у большевиков выступали женщины-партийцы. А ещё члены большевистской фракции отрицали Бога и религии, причём все – христианство, иудаизм, мусульманство и прочие. Матвей по мере считывания написанного сразу отмечал наиболее интересные места цветными карандашами. Федосов выдохся часа через два. Матвей вручил ему сто рублей и посоветовал арендовать другую квартиру. На прежнюю сходить дозволил, забрать личные вещи. Для Федосова это закончилось трагически. Когда он собирал личные вещи в чемодан, в квартиру вошли два боевика. Конечно, они обратили внимание на выломанный замок, незапертую дверь. Прямо от порога стали задавать неудобные вопросы, вроде – где их товарищи, почему замок сломан? Федосов растерялся. Столько событий за один день, что голова кругом шла. Боевики переглянулись, один из них подошёл, выхватил нож и всадил его в грудь предателю. Так же тихо боевики вышли. Убитого обнаружили через неделю соседи, когда из двери квартиры стало дурно попахивать. Матвей же на следующий день докладывал Александру Васильевичу Герасимову, начальнику Охранного отделения о вербовке информатора из большевистской среды и данным показанием. Информация была объёмной. Доклад шёл долго, около получаса. Некоторое время начальник размышлял. – Так-с! Выбрать тех, на ком кровь – взрывы, экспроприации, грабежи и арестовать. Доказательная база должна быть и в полиции и у нас. Задействовать для арестов нижние чины, к допросам – всех офицеров. Пройдёмся железной метлой по бунтарям, проредим их ряды! Благодарю за службу! Матвей вскочил со стула. – Служу царю и Отечеству! Были отданы необходимые приказы. Матвей писал адреса и фамилии на листах, отдавал старшим каждой команды. Для арестов сформировали группы из трёх человек, задействовали городские пролётки. До конца дня было арестовано двадцать два человека из наиболее активных. Другие, прознав про аресты, тут же покинули город. Конечно – не все, ибо Федосов не мог знать всех членов большевистской фракции в городе. Город велик и руководящей верхушки он не знал. Многих руководителей троек и пятёрок, рядовых членов. Офицеры Охранного отделения вели допросы почти двое суток с краткими перерывами. В следственной внутренней тюрьме были заняты все камеры. Причём в одну камеру, по внутреннему порядку, сажать членов одного сообщества или партии было нельзя. Кое-кто раскалывался, выдавал товарищей под угрозой каторги, надеясь на помилование. Другие упорствовали. По вновь открывшимся обстоятельствам шли новые аресты, причём не только членов РСДРП, но и других партий, особенно эсеров. Иногда пути членов разных партий пересекались. А бывали случаи перехода из одной партии в другую. Матвей принимал в допросах самое активное участие, с утра до поздней ночи. Как только появлялись новые фамилии и адреса, тут же шли аресты. Начальство заметило, что де-факто руководил серьёзной операцией именно Матвей. Герасимов подал в Департамент внутренних дел ходатайство о досрочном присвоении звания штабс-капитану Кулишникову. Чиновный аппарат работал медленно, со скрипом. Но уже через четыре месяца Департамент издал приказ о присвоении звания ротмистра штабс-капитану Кулишникову Охранного отделения Отдельного корпуса жандармов. Конечно, любому человеку приятно, когда его усердие и успехи в службе замечены начальством и отмечены. Но зачастую успехи эти не одного человека, а и других сотрудников. По срокам Матвею ещё было ходить в штабс-капитанах три года. Отец порадовался искренне, пожелал, чтобы Матвей дослужился минимум до полковника, а лучше и до генерала. По его мнению – сыновья должны быть успешнее отцов. Матвей отмечал повышение в звании в ресторане, пригласив своих сотрудников. Была такая традиция. Всё, как положено – звёздочки в стакан водки, выпив, поймать зубами и прикрепить на погоны. Отныне Матвей – ротмистр.Глава 8 НАЙТИ ПРЕДАТЕЛЯ
Однако жандармский ротмистр звёздочек на погонах не имел, а был идущий вдоль погона один голубой просвет, в цвет мундира. И звание соответствовало не пехотному капитану, а гвардейскому кавалергарду. А в гвардейской коннице звания капитан нет, но ротмистр. Должность у Матвея осталась прежней – старший группы. Но численность группы увеличили на одного человека. Штатная единица была вакантной, и Матвей сразу вспомнил о штабс-капитане Барсукове из железнодорожной жандармерии Воронежа. Толковый офицер, таких продвигать надо, дела для. Что ему в Воронеже делать, если город, хоть и губернский, а по переписи 1902 года там всего 81 тысяча населения. А в Санкт-Петербурге один миллион двести шестьдесят пять тысяч. Масштабы несравнимые. Подошёл к Герасимову, объяснил ситуацию. – А чего раньше молчал? – Вакансий не было. – Подай на моё имя прошение, я дам ход по инстанциям. То ли удача была на стороне Барсукова, то ли звёзды так сошлись, а уже через полтора месяца Герасимов представил офицерам нового сотрудника, коим был штабс-капитан. После представления обнялись по-дружески, разговорились. – Ты где остановился? – Пока в гостинице. Матвей принял, как старожил, деятельное участие в судьбе нового сотрудника. Помог снять недалеко от службы квартиру, тем более что ведомство оплачивало квартирные. Потом проехались на пролётке по городу. Матвей показал знаковые места – Зимний дворец, проспекты, а также злачные места – рынки, пивные. С первого раза запомнить трудно, город велик и после Воронежа ошеломляет обширностью территории, многолюдьем, обилием рек и каналов. Матвей посоветовал для начала изучить в свободное от службы время карту города, чтобы свободно ориентироваться мог. Сам-то Матвей урождённый петербуржец и город знал, как свои пять пальцев, до проходных дворов и проходных подъездов. Застройка города разительно отличалась от московской. По населению Москва немного уступала столице, имела один миллион тридцать девять тысяч. Но в Петербурге дома по улице шли сплошной стеной, без разрывов между ними. Дворы зачастую квадратные, колодцы. А в домах сделаны арки, через которые можно пройти с одной улицы на другую. Кроме того, из некоторых подъездов есть два выхода – на улицу и во двор, со двора через такой же чёрный ход на другую улицу. Знают арки, переходы и прочие подробности обычно люди местные, зачастую уголовники, чтобы можно было быстро скрыться. И ещё боевики из местных. Но не хуже их эти существенные детали знали филёры и сотрудники спецслужб – полиции, Охранного отделения. Карта, которую Матвей дал Барсукову, имела обозначения – арки, переходы. Матвей осознавал, что Василию сложно – новое место службы, другие условия, незнакомый и огромный город. За незначительные просчёты не ругал, подсказывал. Его и самого в своё время так же вели, да ещё и отец дельные советы давал. В каждой профессии своя специфика, без толкового учителя опыта наберёшься, набив шишек, сделав кучу ошибок. А ошибка в охранном деле чревата чьими-то жизнями. Служба шла по накатанному. Всякого рода революционеры попритихли, потерпев неудачи. Народ в массе своей за ними не пошёл. Кровь своих соотечественников проливать – не богоугодное дело. У священника Гапона последователей в церкви не нашлось. А идти против государя, да когда ещё нет на то благословения церкви – преступно. Народ в подавляющем большинстве верующий. Ни одна религия, будь она христианской или мусульманской, свергать правителя не велит. Революционеры, будь то большевики, эсеры или другие, за исключением монархистов, в Бога не верили, крестик не носили. Не зря же даже поговорка появилась – «Креста на тебе нет!». Это когда человек не соблюдает государственных законов или моральных заповедей, коих десяток – не прелюбодействуй, не укради, не убий и прочих. Вроде бы служба ровно пошла, как новое потрясение для офицеров Охранного отделения столицы. Начальник отделения Александр Васильевич Герасимов 25 октября был снят с должности, произведён из полковников в генерал-майоры и назначен генералом для поручений при министре внутренних дел на должности шефа Отдельного корпуса жандармов. Несомненное повышение и офицеры поздравили Герасимова. Во многом повышение было связано с правильно поставленной работой с агентами-информаторами. Особенно с Е. Азефом, предупредившим о готовящихся терактах на государя Николая II, великого князя Николая Николаевича, министра И. Г. Щегловатого, премьер-министра Столыпина. Жаль, что дальнейшая судьба способного офицера сложилась неудачно. Во время февральской революции 1917 года он был арестован как гонитель революционеров, душитель свободы и сатрап. Брошен в Петропавловскую крепость. Однако политическая ситуация в стране была неустойчивой и после Октябрьского переворота в крепость ворвались матросы с красными бантами на бушлатах, сбили замки и освободили без разбора всех узников. Дабы не искушать судьбу, ибо к власти дорвались большевики, Герасимов с семьёй выехал в эмиграцию, жил в Берлине. За службу богатств не нажил, служил честно. Пансион царским чиновникам большевики платить не собирались, и семья осталась без средств. Супруга открыла мастерскую по пошиву дамского платья, а Александр Васильевич стал вести бухгалтерию мастерской. Тем и перебивались. Умер Герасимов в Берлине второго февраля 1944 года в возрасте восьмидесяти двух лет и был упокоен на православном кладбище Тегель. На смену ему в Охранное отделение поставили приказом министра внутренних дел полковника Сергея Георгиевича Карпова, 44 лет от роду. Закончил он Александровское пехотное училище, довольно скоро перешёл в жандармерию, где делал успехи. В Охранное отделение столицы был переведён с должности начальника Охранного отделения города Ростова-на-Дону. Конечно, по численности населения города несравнимые. На тот момент в Ростове числилось сто девятнадцать тысяч. В это же время члены боевой организации эсеров Б. Савинков и Герман Лопатин разрабатывали план убийства начальника Охранки. Сначала следили за Герасимовым, а с приходом на должность Карпова, переключились на него. Им был нужен не конкретный человек, как говорится – ничего личного. Они хотели убить человека на определённой должности, что должно было произвести оглушительный эффект. Уж коли начальник Охранного отделения не способен защитить даже себя, он не сможет уберечь государя. Своего рода вызов властям. Карпов и жандармом и начальником оказался толковым и прослужи он долго, деятельность Охранного отделения явно улучшилась. Но не случилось, удалось новому начальнику прослужить всего полгода. Савинков уличил одного из членов партии эсеров в предательстве, работе на Охранное отделение. Предателем оказался А. А. Петров. Ему поставили условие – подготовить покушение и убить Карпова. Готовились тщательно. Петров под именем Михаила Воскресенского снял квартиру на втором этаже на Астраханской улице в доме номер двадцать пять по Выборгской стороне. Под видом ремонта провели проводку на стену дома рядом с дверью парадного. Проводку подключили к адской машинке к новинке – электродетонатору. Квартиру использовали для встреч агента-информатора Петрова с начальником Охранного отделения. Причём Савинков и Лопатин, чтобы повысить ценность сведений информатора, даже «сдали» несколько реально планировавшихся экспроприаций. Жандармам удалось в последний момент предотвратить взрывы и грабежи, были арестованы члены партии, захваченные на месте преступления, причём из новичков, ценности для эсеров не представлявших. Зато Карпов уверился в надёжности информатора и доверял ему. Когда всё для покушения было приготовлено, Петров телефонировал Карпову о важных и срочных сведениях, намекая на подготовку покушения на самого государя. Конечно, Сергей Георгиевич выехал на встречу, несмотря на позднее время. Встреча произошла, под благовидным предлогом Петров вышел на минуточку. Спустившись вниз, нажал кнопку звонка. Раздался сильный взрыв. Рамыи окна в квартире были выбиты, пол проломлен так, что образовалась большая дыра на первый этаж. Карпову оторвало обе ноги и размозжило голову. От болевого шока и массивного кровотечения смерть почти мгновенная. Когда прогремел взрыв, Петров бросился бежать к Финляндскому проезду. Времени было двенадцать часов ночи, и бегущий человек сразу после взрыва обратил на себя внимание. За ним бросился дворник. Догнал, повалил, стал подавать свистком сигнал о помощи полиции. Ночью городовые несли службу бдительно, тут же прибежали на помощь. Убийство произошло восьмого декабря. Панихида состоялась девятого, на которой были видные чиновники, в том числе министр внутренних дел и шеф жандармов, экс начальник Охранного отделения Герасимов. Похороны состоялись 12 декабря на Никольском кладбище. Суд над злодеем Петровым, выходцем из Вятской губернии, состоялся в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Ожидаемо Петров был приговорён к смертной казни и повешен на Лисьем носу 12 января. Следующим начальником стал Михаил Фридрихович фон Коттен, обрусевший швед. Управлял непростым подразделением четыре года и тоже был убит в ходе февральской революции 1917 года, четвёртого марта. Слишком многим партиям и революционерам мешало Охранное отделение, хотелось боевикам поквитаться. И лучшего времени, чем неразбериха и практическое безвластие и беззаконие в ходе революции, не было. Правда, убили Коттена пьяные матросы. Конечно, любая смена руководителя, тем более не тупого служаки, а мыслящего и толкового специалиста, всегда нарушает работу возглавляемого им подразделения. Новому человеку надо время, чтобы войти в курс дела. Тем более все дела, которые вело Охранное отделение, были секретные. Если бездушно махать шашкой, то можно случайно «сдать» информатора однопартийцам. Шаг возможный, но грозящий тем, что другие, возможные агенты, доверять Охранному отделению не будут. Коттен был прирождённым сыщиком. В 1914 году товарищем министра внутренних дел стал Владимир Джунковский. С Коттеном он не сработался и начальник петербургской охранки в 1914 году подал рапорт на увольнение, который был сразу подписан. В своё время Коттен окончил Павловское военное училище, затем Николаевскую академию Генштаба. С началом Первой мировой войны был в секретной командировке в Германии, Австро-Венгрии. Он руководил резидентурой российской военной разведки «организация № 31», действовавшей в Австро-Венгрии с территории Швейцарии, под псевдонимом Викторов. За успешную работу был награждён орденом Святого Станислава II степени. После возвращения в Россию служил начальником штаба Кронштадтской крепости, где и получил звание генерал-майора. Видимо – золотые погоны и красные лампасы были для матросов как красная тряпка для быка. Толпа, да ещё пьяных, разграбивших винные склады, неуправляема. Но это будет после. Месяца через три после занятия должности полковник вызвал Матвея к себе. Сначала разговор на общие темы – как служится, какая ситуация в городе, что доносят информаторы? Фон Коттен попыхивал трубочкой, но Матвей ждал, когда начальник перейдёт к главному вопросу. Не для того же он вызвал ротмистра, чтобы слушать малозначащие сведения. Полковник перестал расхаживать, уселся в кресло за стол, положил трубку в пепельницу. – Господин ротмистр! У меня есть сведения от одного из информаторов, что эсеры в курсе многих наших дел. Вам не кажется это странным? – Кажется. Вы подозреваете меня? – Упаси бог! Иначе бы я вас не пригласил. Вы правильно подумали – из Охранного отделения есть утечка. – Позвольте возразить! Я лично сомневаюсь. Почти все офицеры служат по нескольку лет, новичков нет, за исключением вас, господин полковник. И раньше утечек не было. За каждого офицера ручаюсь. – Тем не менее я поручаю вам внутреннее расследование. Но о том – никому! Надо найти предателя и обезвредить – чтобы не бросить тень на Охранное отделение. – Мне нужно прочесть отчёт информатора, чтобы знать, насколько обширен объём слитой информации. По нему можно предположить, кто ею мог обладать по службе. – Разумно, я так и предполагал. Полковник достал из картонной папки несколько исписанных листков бумаги, протянул. Почерк ровный, почти каллиграфический, читается без затруднений. Листки без подписи, но числа на них разные, все за период три месяца. Прочитал внимательно. Да, такими мог обладать офицер, но не только Охранного отделения, Отдельного корпуса жандармов тоже, как и полиции. И чтобы распутать клубок, потребуются поистине титанические усилия. Матвей даже не знал, с чего начать. Нижние чины? Сомнительно! Их дело проводить аресты, осуществлять захваты боевиков, не могут они знать эту информацию. Но и офицеры давали присягу государю и не должны были её нарушить, ибо честь для офицера не пустой звук. Всех офицеров Матвей знал, за каждого мог ручаться. Но с другой стороны посмотреть на ситуацию – откуда у эсеров секретная информация? Её на рынке не купишь. После размышлений в кабинете Матвей снова пришёл к начальнику отделения. – Мне необходимы все сообщения, с самых первых. – Можно, но нежелательно. Все они сохраняются в особой папке на каждого информатора в секретном отделе министерства внутренних дел. Да вы не хуже меня знаете. Вытребовать папку, не имея серьёзных оснований, нельзя. Запросим, а вдруг предатель служит именно там? Тогда предатель узнает, что ведётся следствие, притихнет на время. Как только интерес к делу сойдёт на нет, начнёт действовать вопреки интересам службы снова. Вести расследование, подозревая всех сослуживцев, тоже невозможно, можно впасть в паранойю. Конечно, было бы отлично проследить всю цепочку с самого конца. От информатора к тому, от кого агент узнаёт данные. А потом этого, пока ещё неизвестного, жёстко обложить филёрами, выявить все контакты. Связь наверняка регулярная, через месяц-два уже точно можно установить предателя. Но филёров потребуется не один и не два, чтобы этот неизвестный их не засёк. В идеале – менять их каждый день. Матвей вздохнул. Мечты, мечты. В голове мелькнула мыслишка, пока неясная, нечёткая. Матвей закрыл кабинет изнутри, улёгся на диванчик. Лёжа ему всегда думалось лучше. Коли нельзя распутать клубок с одной стороны, можно попробовать с другой. Только как? Для начала определить, из какого подразделения министерства идёт утечка информации. Дураку понятно. Но как конкретно это сделать? Пожалуй, дать в каждое подразделение свою информацию, и посмотреть – какая станет известна эсерам? Только вброс нужно тщательно подготовить, чтобы выглядел серьёзно. И таких вариантов должно быть четыре, каждому подразделению своё, отличное по содержанию для Охранного отделения, Отдельного корпуса жандармов, Полиции и Министерства внутренних дел, в частности – их секретного отдела. Если уж подозревать, так всех. Чем министерство лучше Охранки? Тем более в министерстве чиновниками сидят выходцы из полиции, жандармерии, в меньшей степени из Охранного отделения. Просто потому, что само Охранное отделение по численности значительно меньше полиции или жандармерии. Один жандармский конный дивизион в два раза превышает штат Охранки. Причём подложную информацию нужно самому придумать, в деталях. Встал, сел к столу, пододвинул лист бумаги, сверху надписал – Жандармерия. У каждого подразделения своя специфика. Для жандармерии наиболее понятно соблюдение порядка, а в случае волнений – разгон митинга, маёвки, демонстрации. И ложная информация для них самая немудрёная – поступила якобы информация о демонстрации эсеров в ближайшие две недели на Васильевском острове. Причём будет проведена экспроприация в Земельном банке, который там расположен. Что сделают жандармы, получив такую информацию? В указанные дни рассредоточат во дворах близ банка эскадрон, а то и два для разгона демонстрации и охраны банка. Матвей набросал текст, подправил, прочёл, ещё раз исправил все шероховатости и переписал набело. Лист, как обычно и делалось, будет переправлен в запечатанном сургучной печатью пакете с нарочным командиру. Тот, как обычно, соберёт командиров эскадронов, обсудит предполагаемые действия. И если предатель там, содержимое пакета станет известно эсерам. Но как быстро оно дойдёт до агента Охранки? Взял второй лист, надписал «Охранное отделение». Раздумывал долго. Всё же решил – пусть задуманное на ближайшем совещании озвучат старшим групп или направлений. Причём вроде бы мельком. Упомянет операцию «Маскарад» о внедрении члена большевистской фракции в партию эсеров. Ни для кого не секрет, что партии соперничают, ревниво наблюдают за успехами конкурентов. Причём, чтобы знать, чем дышат идейные враги, не гнушаются «засланными казачками». Мнимый большевик, конечно же, состоит в секретных агентах, даже псевдоним можно какой-нибудь для правдоподобности озвучить. Обработал, продумал мелкие детали, пошёл к полковнику. Фон Коттен прочёл текст, кое-что исправил карандашом. – Принимается. Послезавтра совещание, озвучу. – Я должен предупредить, что лично сомневаюсь в предательстве кого-либо из офицеров Охранного отделения. Все люди чести, порядочные, верны присяге, данной государю. – Похвально, господин ротмистр. И я не сомневаюсь. Но коли подозревать, так всех. Все службы должны быть в равных условиях. – Благодарю за откровенность. – Держите меня в курсе, что придумаете по полиции и секретному отделу. – Самое сложное – с секретным. Люди там опытные, аналитически мыслящие. Подвох сразу почувствуют, насторожатся. – Если поймут, то не сносить нам головы. Снимут и отправят куда-нибудь в Тмутаракань в заштатный отдел, где сидеть нам до отставки. – Я осознаю. – Желаю удачи. Матвей отправился домой. Уже вечер, он устал и мозгового штурма не получится. Дома, после ужина, прошёл в кабинет отца. Кабинет одновременно библиотекой был, у двух стен стеллажи с книгами, причём большей частью художественными. Стояли справочники, словари, подробные атласы географические Российской империи. Отец уже не служит, но опыт большой. Не называя имен, обрисовал обстановку. – Говоришь, предатель завёлся? Я бы на твоём месте в первую очередь присмотрелся к Особому отделу. Что знает командир роты жандармского эскадрона? Локальную задачу на ближайшие дни. Что знает офицер Охранного отделения твоего уровня? Нескольких информаторов, разработки боевиков активно действующих партий, в основном эсеры и большевики. Круг больше, чем у командира эскадрона, но всё равно мал. Полицейские? Не смешно, они в политику стараются не лезть, им уголовщины хватает. Свои бы преступления раскрыть. Да и информаторы у них сплошь блатные или босота. Не стоит выеденного яйца. – Так в Секретном отделе три десятка человек сотрудников. – А кто сказал, что легко будет? Причём проверить надо даже тех, кто недавно вышел в отставку. Скажем, взять период год-два. У них могут остаться в отделе приятели, случайно проговориться, а может и целенаправленно. Сам знаешь – золото может открыть любые двери или развязать языки. Матвей только сейчас стал осознавать весь объём предстоящей работы, а ещё её риск. Это как ходить по лезвию ножа. Ошибись – и предатель наведёт на тебя боевиков. Тут уж как ни берегись, а могут убить. – Спасибо, папенька, вы мне помогли. – Не за что, сын, мне в твоём возрасте приходилось хуже, некому было подсказать. Конечно, служба под Путилиным много дала, но он полицейский сыщик, в политику не лез. А в Охранке другие масштабы, иные методы работы, выше риски и больше ответственности. Одно дело, когда вор украл даже очень много, и другое – когда покушаются на государя. Случись убийство, и могут пойти бунты, а то и партии попробуют взять власть. Тогда большой крови не избежать. Слишком велика страна. И буквально через несколько дней, как будто подтверждая слова отца Матвея, пришли известия от заграничных агентов, что некий гражданин Российской империи предлагает за деньги руководителям партий, проживающим за границей, секретные сведения об информаторах, работающих на Охранку и состоящих в рядах партий, иногда на руководящих постах. Причём гражданин этот контактировал с эсерами, бундовцами, обеими фракциями РСДРП, польскими партиями. Тут же шефом жандармов Герасимовым было дано указание – срочно установить личность этого человека, выследить и уничтожить. Как бывший начальник Охранного отделения, Александр Васильевич понимал, что если поступившие сведения верны, информаторам грозит смертельная опасность. Агентам заграничного бюро Охранного отделения быстро удалось установить личность этого человека, им оказался Леонид Петрович Меньщиков, отставной письмоводитель, а затем и старший помощник делопроизводителя Департамента полиции. По службе своей имел доступ в архивы, к секретным данным. Видимо, о предательстве замыслил давно, ибо собирал данные в течение ряда лет. Причём такие, которые можно было выгодно продать и которые не потеряют в цене и через год и через пять. Продал более двух тысяч полноценных копий, разоблачив ценнейших для Охранного отделения информаторов – Е. А. Азефа, С. П. Дегаева, Я. Н. Житомирского. Когда стал известен предатель и его должность до отставки, Матвей утвердился во мнении – проверять всех, даже самых мелких чиновников, причём в Секретном отделе. Именно туда стекается вся информация из подразделений. И в который раз он убеждался в правоте мнения отца. Психология предателя проста. Даже на мизерной должности он имеет доступ к совершенно секретным данным. Причём точно понимает, какую ценность они имеют для революционных партий и даже, во сколько в денежном выражении можно оценить несколько листков из папки, в несколько раз больше годового жалованья и тем более пансиона отставника. И плевать предателю было, что его «тридцать серебреников» будут обагрены кровью информаторов. Партии, которые получают сведения об изменниках в своих рядах, с ними жестоко расправляются. Матвею информаторов особо жаль не было. Но, как офицер Охранного отделения, он понимал, что без них будет трудно пресекать планируемые покушения на чиновников, государя, экспроприации, закупки оружия и взрывчатки. И подтверждалось его убеждение – предателями не были офицеры жандармерии или полиции, они приносили присягу на верность государю и империи. А мелкие сошки, вроде письмоводителей, архивариусов, столоначальников, давали лишь подписку о сохранении служебной тайны. Постепенно сложилось, что в первую очередь надо искать предателя в Секретном отделе. Меньщиков вышел в отставку в 1904 году, не мог знать докладов информаторов за 1908–1909 годы, а такие были. Стало быть – у Меньщикова остался сообщник или даже несколько. Другой вопрос – связан он с Меньщиковым или действует самостоятельно? Когда рядом ценнейшая информация, только руку к папке протяни, у лиц с низкой ответственностью, у кого жажда наживы преобладает, могут родиться мысли обратить информацию в золото. Причём личного труда в сбор информации, довольно рискованного, они не вложили и понятия не имели, насколько иной раз это опасно. Зато у Матвея круг подозреваемых сузился, с нескольких сотен, до двух-трёх десятков. И, пока он разрабатывал операцию, пустил за мелкими чиновниками филёров. Настоящий жандарм, который «на земле» работает, наблюдение за собой усёк бы уже в первый день, насторожился. А наблюдаемые даже подумать не могли, что за ними «хвост» ходит. И уже через несколько дней Матвей имел отчёты филёров, довольно занятные. Один из письмоводителей ежедневно после службы шёл в трактир, выпивал стопку водки, закусывал солёным огурцом и только потом направлялся домой. Причём делал это, видимо, давно. Он только заходил в питейное заведение, а трактирщик уже ставил на стойку водку, наливал стопку, сверху клал огурчик. Письмоводитель выпивал, молча доставал из кармана две копейки, бросал на стойку и уходил. Подозрений такое поведение не вызывало. Ну, хочет человек немного расслабиться после службы, причём недорого, это его дело. Несколько человек после службы шли сразу домой. Дом – работа, дом – работа, только в воскресенье на заутреннюю службу в церковь. Унылая жизнь, однообразная, но это их выбор. И только поведение одного насторожило. В один из дней зашёл в игорное заведение на Литейном. Там и в биллиард играли, чаще всего в «американку», и в карты. Причём во все игры на деньги. Можно было в заведении выпить, часто подобные заведения посещали купцы, реже промышленники. А что здесь делать столоначальнику? У него не такое большое жалованье, чтобы проигрывать кровные рубли в карты. Ставки начинались с двадцати копеек, быстро доходили до рублей и даже десятков рублей. Редко бывает, чтобы кто-то один всё время выигрывал, чаще удача была переменчивой. Профессиональных шулеров в заведении не привечали, сразу с позором изгоняли. Да и знали уже их в лицо. Заведения старались сохранить лицо. Филёр донёс, что в первое посещение столоначальник выиграл в общей сложности два рубля тридцать копеек, но во второе, в пятницу, проиграл двадцать два рубля. Матвей сразу почуял – неладное творится. У столоначальника жалованье сорок рублей и рисковать половиной месячного заработка он не стал бы, не имея скрытых доходов. Тем более у него семья, двое детей. На безумного он не похож, характеристики в личном деле отменные. Надо присмотреться повнимательнее. Определили за столоначальником филёрское наблюдение из опытных сотрудников. Менялись они ежедневно, чтобы «хвост» обнаружить было трудно. Ещё неделя прошла, и столоначальник побывал в игорном заведении ещё раз, где продулся на восемнадцать рубликов. Не особенно и расстроился, доехав от заведения до дома на извозчике. Транспорт не самый дешёвый, чиновники самого низкого ранга и жалованья пользовались трамваем, услугами лодочников, чаще ходили пешком. Появилась уверенность, что Фирсов, какой была фамилия столоначальника, имеет неучтённый доход. И ладно, если бы у него была жена с богатым приданым, либо он имел свечную лавку. Так не был зарегистрирован торговцем, да и не позволялось занимать государственную должность и быть торговцем. Иметь акции и долю в каком-то предприятии не возбранялось. И вдруг известие филёра о тайной встрече. После посещения церкви в воскресенье шёл столоначальник домой. И вдруг сел в пролетку с закрытым верхом. Пролётка стояла, он её не останавливал. Пробыв в пролётке минут десять, покинул её. Пролётка немедленно тронулась, а Фирсов пошёл домой. Как отметил филёр – «с довольной харей». Филёр был один, проследить, кто находился в пролётке, не смог. Отчего Матвей сделал вывод – в выходной день филёров должно быть два и один на конном ходу. Были в Охранном отделении и автомобили. Но, по причине их редкости на улицах, они обращали на себя внимание. Для службы наблюдения это плохо. Конечно, Фирсов мог встречаться с незнакомым пока Матвею человеком не каждую неделю. И это точно была не любовница. С женщинами встречаются на квартирах, и не десять минут длится встреча. Стало быть, встреча деловая, с мужчиной. Один отдал бумаги, получил деньги, ещё не исключено – конкретное задание и был таков. Наблюдение наружное дало неожиданные результаты, и Матвей был рад. Конечно, фон Коттен требовал результатов, но Матвею нужны были конкретные доказательства. И он решил подбросить ложное сообщение. Причём такое, чтобы потребовалась личная и скорая встреча Фирсова с заказчиком. Это вполне могли быть и не эсеры, а мартовцы или даже представители бунда. Хотя в последнее верилось с трудом. По большей части чиновники были антисемиты. Что может потребовать срочной встречи? Известие из ряда вон, причём для заказчика важное, он должен предпринять меры. Например – покушение на члена центрального комитета. Если большевики и эсеры были между собой в состоянии вооружённого нейтралитета, то стоило нарушить этот баланс. Когда партии, вернее всего их боевые организации, будут враждовать друг с другом, им будет не до терактов или экспроприаций. Вот и написал Матвей якобы сообщение информатора о предполагаемом покушении анархистов на эсеров. У этих партий как раз трения пошли на идеологической платформе. Да ещё анархисты провели экспроприацию в Земельном банке, которую готовили эсеры. Социалисты-революционеры были на тот момент самой влиятельной и многочисленной партией и были обижены. Кто посмел урвать жирный кусок буквально из-под носа? Анархисты же, нет чтобы повиниться и поделиться добычей, ещё и покушение задумали. Составив такой донос, Матвей его перечитал, исправил в некоторых местах, переписал с намеренными грамматическими ошибками для правдоподобия. Информаторы редко бывали грамотеями, хорошо, если имели два-три класса церковно-приходской школы, редко когда реальное училище. А уж гимназию или университет и вовсе единицы. И уже вечером отправил, вместе с другими бумагами в Секретный отдел, в архив. На каждого информатора была своя папка, в которую подшивали доносы. Учёт нужен был для выплат. Стукачи редко сотрудничали с полицией или Охранным отделением по идейным соображениям. Не находилось среди них альтруистов, всем хотелось денег. Деньги давали возможность купить новое пальто к зиме или отрез ткани жене в подарок на день ангела. В Санкт-Петербурге самые большие ячейки анархистов были на Путиловском и Металлическом заводах, Трубочной фабрике. Идейным вдохновителем анархизма, его идеологом, был князь Пётр Алексеевич Кропоткин. В империи анархические ячейки были в 218 населённых пунктах, и насчитывалось в них семь тысяч членов. Целью анархистов было уничтожение капитализма насильственным способом и замена его на анархический коммунизм. А главным методом – вооружённое восстание. Причём под чёрным знаменем анархистов собрались люди боевитые, смелые, дерзкие, как Нестор Махно, член анархической партии с 1906 года. Лично участвовал в убийстве полицейских и чиновников. В 1910 году был схвачен и приговорён к смертной казни. Отсидел в Бутырской тюрьме семь лет в ожидании казни, после революции в феврале 1917 года был освобождён, создал в Гуляй-Поле вооружённый отряд и попортил много крови большевикам, взявшим власть, как и белогвардейцам. Его лозунгом было – «Бей красных, пока не побелеют! Бей белых, пока не покраснеют!» В столице одними из главных анархистов были братья А. и В. Гордины, проповедующие идеи мирового анархизма. Похоже, Фирсов успел просмотреть поступающие в отдел бумаги и попался на наживку. Задействовал канал экстренной связи – телефон. Ибо больше возможности связаться другим способом не было. Как доложил филёр, уже через час после прибытия курьера с бумагами Фирсов вышел из отдела, прошёл квартал и сел в пролётку. Встреча длилась недолго. Уже через пять минут Фирсов отправился домой. За пролёткой с неизвестными последовала пролётка Охранного отделения. Однако проследить неизвестных удалось только до Литейного проспекта. Пролётка свернула под арку дома, в проезжий двор. Пролётка филёров за ней, а навстречу ломовой извозчик, на подводе груда кирпичей. Лошади назад с телегой гружёной пятиться не умеют. Пока разъехались, время прошло и преследуемый скрылся. То ли случайность, то ли люди в пролётке опытные были, подстраховались. Но уже понятно стало, что Фирсов предатель. Результаты наблюдения были незамедлительно доложены Матвею, он их ждал. Не откладывая на завтра, он на пролётке подъехал до телеграфа. В этом же здании располагались телефонистки. Прошёл к старшей, предъявил жетон. – Мне срочно надо выяснить, на какой номер телефонировали после пяти часов пополудни с номера 54–47! – Звонков могло быть несколько. – Тогда все! И обязательно адреса. Старшая телефонистка хотела сказать, что всё зависит от того, хорошая ли у телефонистки память, уже рот открыла. Но жандарм выглядел столь сердито и свирепо, что воздержалась. В аппаратной шумно. Звонки, переговоры, щелчки аппаратуры. Первая телефонная станция в Санкт-Петербурге появилась первого июня 1882 года и располагалась на Невском, 26, в доме Ганзена, что на углу. Станция обслуживала всего 128 абонентов, номера были трёхзначными. Развитию станции мешала высокая плата – 250 рублей в год, поставить домой телефон могли люди состоятельные, да учреждения. Телефонистками брали молодых девиц, от 18 до 25 лет, незамужних, с чёткой и грамотной речью и высоких, ибо панель коммутатора была высокой и телефонистка должна была дотянуться штекером до гнезда. Телефонистка работала в наушниках и с микрофоном, оборудование было тяжёлым, за смену приходилось обслуживать до двухсот звонков, выдерживали не все такой ритм. Тем не менее телефонная сеть развивалась, особенно когда телефонные провода перестали развешивать на столбах, а перешли на подземную укладку в телефонных канализациях. К 1905 году была построена на Большой Морской улице центральная телефонная станция на сорок тысяч номеров, с запасом на будущее, ведь уже к 1900 году число абонентов превысило четыре тысячи. С открытием новой станции номера стали четырёхзначными, а телефонные аппараты фирмы Белл – тяжёлые, до 8 кг весом и крайне ненадёжные, сменили телефоны Эриксон, значительно легче, элегантнее и надёжнее. Достаточно сказать, что телефоны Белл требовали обслуживания не реже двух недель, а Эриксон один раз в полгода. Старшая телефонистка пошла по рядам, у одной из телефонисток остановилась, стала разговаривать, потом вернулась. – Уж не знаю, поможет вам или нет? С означенного телефона был звонок не далее часа назад. Запомните или записать? – Лучше записать и вместе с адресом. – Надо искать в журнале регистрации. В комнате, больше похожей на архив, на полках многие десятки, а то и сотни «гроссбухов», как назывались книги по учёту. Немного времени, старшая отыскала нужную, полистала страницы. – Вот, извольте взглянуть. В книге фамилия заявителя, адрес и присвоенный номер, а также копия квитанции на покупку телефона у компании. У Матвея состояние, как на охоте, когда приближаешься к логову зверя, когда уже неизбежно столкновение с непредсказуемым исходом. Ты одолеешь зверя или он тебя? Телефонистка на листке бумаги карандашом записала номер телефона и адрес. – Благодарю вас, вы очень помогли! Но о моём посещении и проявленном интересе к данному лицу никому ни полслова! Выбежал из здания телефонной станции. – Гони к Охранке! Кучер свой, штатный. Домчали быстро, да и ехать несколько кварталов. Плохо, что сейчас уже поздний вечер и в отделении только дежурный состав. Следовало немедля арестовать Фирсова, а затем проехать по адресу, данному на телефонной станции. И надо было иметь ещё не менее двух человек. Фирсов, хоть и невелик чином, а всё же сотрудник министерства. Его арест должен санкционировать как минимум товарищ министра. Причём нужно было предъявить веские доказательства. Фирсов мог скрыться. Матвей, как честный служака, верный долгу и присяге, предателей ненавидел всей душой. Они хуже врагов, потому что выстрелят в спину в самый неподходящий, тяжёлый момент. Враг, он враг и есть, его опасаешься, спину не подставляешь. Во вторую очередь уже можно заняться тем человеком или несколькими, что проживали по полученному от телефонистки адресу. С этим скользко. Что им можно реально предъявить? Получили устные или письменные сведения об анархистах. И что? Это ещё не преступление. Наверняка на квартире есть оружие. Но его продажа гражданам не запрещена, если есть разрешение полиции, да и то на револьверы или пистолеты. Охотничьи дробовики продаются свободно. Другое дело, если на квартире будет взрывчатка, она запрещена. Тогда арестованным трибунал вынесет тюремный срок и ни один адвокат не сможет отстоять подзащитного, а газетчики не поднимут крик. У дежурного офицера выпросил на час двух жандармов из нижних чинов. Они были нужны, если в городе произойдёт чрезвычайное происшествие, скажем – экспроприация. Высылать жандармский эскадрон нет смысла, это как стрелять из пушки по воробьям. На пролётку уселись и поехали. У адреса Фирсова Матвей попросил проверить и приготовить оружие. Столоначальник жил в доходном доме почти на углу Кузнечного переулка и Коломенской улицы. Дом в пять этажей, солидный. Матвей даже подосадовал на себя. Ведь был в оперативном деле адрес этого Фирсова. Дом почти в центре города, а потому квартиры в нём дешёвыми быть не могли, не по карману столоначальнику. А раз так, то должны быть другие источники дохода, кроме жалованья на службе. Конечно, Фирсов будет врать – выиграл на скачках на ипподроме, либо в карты куш сорвал. Однако можно проверить. Кассиры крупные выигрыши, как и счастливчиков – помнят. Поднялись по лестнице на третий этаж, самый престижный. Перила в парадном кованые, не поскупился владелец. На двери ручка-бантик звонка. Надо покрутить. Матвей приказал жандармам встать по обе стороны двери. Это для того, чтобы подозреваемый не открыл огонь прямо через дверь. Сам крутнул ручку и тоже в сторону встал. – Кто там? – раздался мужской голос. – Дежурный курьер из министерства, срочно требуют на работу. Экипаж у парадного. Были срочные вызова на службу или нет, Матвей не знал. Но уловка сработала. – Сейчас соберусь, – пробурчал Фирсов. Несколько минут ожидания, потом загремели ключи в замке, и отворилась дверь. На пороге появился Фирсов, увидев двух жандармов в форме и Матвея в штатском, сделал шаг назад. Но уже жандармы накинулись, повалили, завернули за спину руки, ловко связали, потом рывком подняли на ноги, обыскали. – Оружия нет, ваш-бродь! – доложил фельдфебель. – Что вы себе позволяете! – закричал пришедший в себя столоначальник. – Потише, разбудите соседей, – попытался успокоить его Матвей. – Мы вынуждены провести у вас в квартире обыск. – Где понятые? Это вам даром не пройдёт! Самоуправство в чистом виде! Я сотрудник министерства внутренних дел и пожалуюсь его превосходительству господину министру. – Ваше право. Только не забудьте упомянуть, с кем сегодня встречались в пролётке. – С дамой сердца, имею право. – С дамой имеете, если отношения чисто альковные, в чём я сильно сомневаюсь. Матвей попросил Фирсова сесть. За задержанным присматривал жандарм. Конечно, обыск положено проводить в присутствии двух понятых, как лиц незаинтересованных. Но уже глубокий вечер и кого искать? Будить соседей? Дом доходный, люди в нём снимают квартиры из зажиточных, завтра пожалуются и он получит по шапке. Впрочем, он и так получит за отсутствие понятых. Обыск ничего не дал, да Фирсов не дурак, чтобы хранить дома компромат на себя. Либо копию с сообщения информатора делал, либо на словах передавал. Если он человек осторожный, так и было. Вину его будет сложно доказать. Тем не менее Фирсова доставили в Охранное отделение, поместили в камеру следственной тюрьмы. Несколько минут Матвей раздумывал – стоит ли ехать по адресу, полученному на телефонной станции? Вдруг там женщина, как сказал Фирсов? Вообще-то он мог и соврать. Но если дама, обыскивать её нельзя. Если обыск по адресу даст какие-то улики, то Матвею простятся все упущения и ошибки, потому как выявить предателя в собственных рядах задача сложная. А если ничего не обнаружится, как у Фирсова? Эдак могут за нарушение законности перевести из Охранного отделения в жандармы на отдалённую железнодорожную или почтовую станцию и надолго забыть, вплоть до пансиона. Ситуация чревата ещё тем, что если вина Фирсова будет доказана, полетят начальственные головы – начальника Секретного отдела, его заместителя. Для начальства проще спустить это дело на «тормозах». Фирсова уволить без пансиона, тогда руководство останется на местах. А вот Матвею, как разворошившему осиное гнездо, будут мстить – задерживать присвоение очередного звания, не отмечать явных успехов и наказывать по верхней планке за промахи малые. Мысли такие мелькали, и карьерист или осторожный служака бы не торопился, подождал до упора, посоветовался с начальством. А что за это время контактировавший с Фирсовым человек может исчезнуть, так не повезло, с кем не бывает. Тем более и человек этот неизвестен. Мужчина или женщина, внешность, возраст. В пролётке мог быть один, а в квартире другой. Адрес, куда телефонировал Фирсов, находился на Васильевском острове, на углу Среднего проспекта и 17-й линии, рядом с трамвайным парком, Смоленским кладбищем. На улицах пустынно, редкие прохожие и уж совсем мало конных экипажей. Средина рабочей недели, народ отдыхает. Подъехав, Матвей сверил номер дома, удостоверился, что номер правильный. Из арки вышли двое – мужчина и женщина, средних лет, одеты прилично, дама в шляпе, мужчина в котелке. Рабочий класс носит картузы, кепки, а женщины косынки. Головной убор сразу указывает на принадлежность к определённому слою общества. Поднялись на второй этаж, излюбленный для нелегалов-революционеров. В случае опасности можно покинуть квартиру через окно. Позвонили в дверь, постучали, тишина полная. Один из жандармов ухо к двери приложил, к замочной скважине. Все замерли в неподвижности. Минута-две. – Никого нет! – выпрямился жандарм. – А не эта ли парочка была, что встретилась нам? – предположил другой жандарм. Вот незадача! – Быстро за ними! Выскочили из парадного, по сторонам осмотрелись. На «Ваське», как петербуржцы называли Васильевский остров, уличное освещение уже электрическое, а не газовое, как было недавно. Но фонари редкие и лампочки слабые, свет тусклый. Однако один из жандармов узнал силуэты в темноте. Впрочем, люди свернули за угол. – За ними, догнать! Матвей бежал легко, был сухощав, подтянут. А жандармы постарше офицера, крепкие телом, сапожищами по брусчатке громыхали, как кони. То ли люди впереди услышали топот, а может, был повод, но спрятались. Жандармы вывернули из-за угла, а улица пустынная. Ветер раскачивал фонари, на стенах домов плясали причудливые тени, а людей нет. И спрятаться негде, нет парадных, дом имел входы во дворе. – Замри! – скомандовал Матвей. Стали слышны шаги со стороны трамвайного парка. Причём звук каблучков. У мужчин на туфлях каблук низкий, кожаный, звук при ходьбе мягкий. Каблуки женских туфель зачастую имеют набойки, чтобы быстро не снашивались, потому звук громче и более резкий. – За мной! Трамвайный парк – огороженная забором обширная территория, много рельсовых путей, ведущих в многочисленные ворота депо, где стоят трамваи. Неясные силуэты уже в дальнем углу, где есть калитка и выход к кладбищу. – Бегом! Если парочка хочет скрыться, кладбище как раз то место. Деревья, ограды, памятники, а то и усыпальницы в виде склепов, небольших каменных домов на несколько родовых погребений. Можно так спрятаться, что нужен полк жандармов, чтобы отыскать. Выбежали через распахнутую калитку, а со стороны кладбищенской ограды вспышка, выстрел. Пуля со щелком ударила в каменный забор трамвайного парка. Оба жандарма и Матвей выхватили револьверы, открыли ответный огонь. Когда по тебе ведут огонь, лучшее средство для его подавления – ответная стрельба, причём массированная. Три револьвера в опытных руках результат дали немедленный. Послышался стук, потом вскрик. Надо бы перезарядить оружие, но «наган» в темноте перезарядить непросто. В барабане ещё оставалось по одному-два патрона. – Вперёд! – скомандовал Матвей и первым побежал. Если неизвестный ранен, попытается уйти. Он! Прямо перед Матвеем тело мужчины. Рядом валяется револьвер. Мужчина дышит тяжело, хрипит. При каждом вдохе какое-то булькание, всхлипы. Так бывает при ранении в грудную клетку, в лёгкие. Портсигар, бумажник, связка ключей. Оружия или бумаг нет. – Беги в трамвайное депо, должен же там быть сторож или дежурный. Телефонируй в полицию. Пусть присылают «скорую» и судебного медика. Жандарм убежал. Второго жандарма Матвей оставил охранять раненого. Он сейчас без сознания, да и по тяжести состояния уйти не сможет. Сам же Матвей побежал за кладбищенскую ограду. Перестрелка длилась считанные минуты, и женщина не могла уйти далеко. Надо отыскать и задержать. Коли мужчина отстреливался, давая женщине уйти, жертвуя собой, то для этого поступка должны быть веские основания. Либо при себе у неё важные документы, либо любил и оберегал. Не часто, но Ромео встречались среди революционеров. Совместный риск сближал, обострял чувства. Кроме того, общность тайного сообщества, одни идеи сближали. Браки не были официальными. Почти все партии церковь не признавали, кроме черносотенцев, потому не венчались. Священники такое сожительство называли блудом. А революционеры считали – семья скоро отомрет, и будут свободные отношения. После Октябрьского переворота семнадцатого года большевики, в самом деле, пытались ввести такие отношения. Ветер шевелил ветви деревьев на кладбище, они шумели, и услышать звук шагов не удавалось. Кладбище не то место, где женщине понравится находиться ночью. Матвей вернулся к раненому, туда же пришёл жандарм, который ходил в депо. – Телефонировал, ваше-бродь! Сказали – приедут, так я обсказал, как сподручнее подъехать. – Молодец. А сейчас иди ко входу. Всех выходящих женщин задерживай. – Возмущаться будут. – Откуда женщинам ночью на кладбище взяться? Сообщница раненого, не иначе. И револьвер заряди. Сам же Матвей направился к центральному входу. Все дорожки из разных уголков ведут туда. Ночью на кладбище могут быть отъявленные пьяницы, вконец опустившиеся бездомные люди. Ворам и грабителям здесь не место, ночью грабить некого. И дамочку могут испугать до икоты. Бездомные имеют привычку ночевать в склепах, укрываясь от непогоды. Одеты в отрепья. Выберется такой, покачивающийся от бражки или бормотухи, так запросто сойдёт за покойника, восставшего из могилы. Уже и прошёл быстрым шагом половину пути, как услышал истошный женский вопль, скорее – визг. Кинулся на звук, из-за поворота к нему тень метнулась. Немного струхнув от неожиданности, Матвей едва не выпалил в неё из «нагана». – Ой! Там, там! Женщина рукой показывает назад. Матвей присмотрелся. Да ведь на ней шляпка, какую он сегодня уже видел. Тогда она была со спутником, он сейчас ранен. Как говорится, на ловца и зверь бежит. – Успокойтесь, сударыня! Вам нечего бояться. Приобнял Матвей дамочку, потом, вроде невзначай, по правому её боку провёл. Дама в жакете, с обеих сторон карманы. В правом оружия – ножа или пистолета – точно нет. Весь её испуг может быть игрой. Женщины по натуре актрисы, могут такое представление дать, что мужчины, существа прямолинейные, могут и впрямь поверить. Теперь уже понаглее – по левому боку провёл. В кармане портмоне и ещё что-то. Оружия нет. Матвей взял даму под руку. Со стороны посмотреть – галантный кавалер, на самом деле держал жёстко, не вырваться. Вывел к жандармам. А там, у раненого, уже карета «скорой помощи». Фары освещают раненого, над которым склонился врач. Завидев лежащего на земле, женщина непроизвольно вскрикнула. – Знакомый? Узнали? – Н-н-нет, не имею чести. А сама глаз не сводит. Врёт. Только зачем? Уже при понятых, в качестве которых выступили шофёр «скорой» и доктор, обыскал карманы. Полностью, до нижнего белья, осмотрит женщина-надзиратель в следственной тюрьме. Портмоне после осмотра вернули назад. Но в кармане была ещё бумага, листок, сложенный вчетверо. Матвей поднёс его к автомобильной фаре. Фара ацетиленовая, работала от газа, светила тускло, но прочесть текст можно вполне. Нескольких слов прочесть хватило, чтобы понять, что это рукописная копия текста, созданного самим Матвеем и отосланная с курьером в Секретный отдел. – Попрошу понятых осмотреть бумагу и подписать протокол. Матвей написал протокол в салоне машины, понятые расписались. Раненого погрузили в машину и «скорая» уехала. – Он будет жить? – спросила женщина. – Он же должен быть вам безразличен. Сами заявили, что не знаете мужчину. Нехорошо-с! – Не тебе меня упрекать, сатрап! Женщина в мгновение превратилась в разъярённую фурию. – Он как раз поступок совершил, как настоящий мужчина, вас остался прикрывать, отстреливался, давал вам время скрыться. А вы от него отреклись. Дама разразилась ругательствами, причём такими, что не всякий пьяница или амбал знает. – В тюрьме тебе самое место! – сказал Матвей. – Посажу-ка я тебя в камеру с уголовниками. Они тебя слегка научат, как себя вести. Дама, как с цепи сорвалась. – Ты… ты… подонок! – Трибунал срок добавит за оскорбление при исполнении.Глава 9 БРОНЕАВТОМОБИЛЬ
Утром Матвей с докладом к фон Коттену. – Господин полковник, ваше поручение выполнено. И подробно, о всех перипетиях, о перестрелке и ранении мужчины и аресте женщины. – Даже не знаю, телефонировать мне о задержании Фирсова или самому идти к шефу жандармов. – Может, сразу к товарищу министра? – Через голову Герасимова? Нехорошо, непорядочно. Он должен первым узнать. Секретный отдел министерское подразделение, потому за прокол по подбору сотрудников целиком на них. Ох, полетят чьи-то головы! – Может быть, стоило втихую убрать Фирсова? – Уволить? Или… – Думаю, или. Кто знает, нет ли у него в отделе сообщников? Оба прекрасно понимали, что подразумевается под словом «или». Уничтожить предателя. Формально можно инсценировать побег и убийство при его попытке. Тогда и лицо Отдела сохранится, и начальство останется на своих местах. Конечно, купоны стричь будет фон Коттен. Но на службе в Охранном отделении, как и в любой секретной службе, бывают разные скользкие моменты. Ни Охранка, ни ОГПУ, НКВД, КГБ в белых перчатках не работали. Да и у зарубежных спецслужб методы не лучше. – У Фирсова есть семья? – Никак нет. – А любовниц? – Не могу знать. Так далеко не копали, времени не было и необходимости. Главное было – как можно скорее найти предателя. Михаил Фридрихович походил по кабинету, раздумывая. Трибунал всё равно приговорит предателя к смертной казни. Правда, это будет по закону. Предателя службы без всяких угрызений совести застрелит любой жандарм из Охранного отделения. Но ещё остаются раненый эсер и его подруга. С ними тогда что? Сейчас раненый в больнице и по выздоровлению, если повезёт выжить, можно его судить за покушение на жандармов. На что нарывался, то и получил. А женщина? От бумаги с записью она откажется, скажет – раненый попросил сохранить. С неё тогда взятки гладки. Адвокат будет настаивать на невиновности и суд срок не даст, отпустит. Однако жандармерия возьмёт её под негласный надзор. Не она первая, неона последняя. Не сейчас, так позже попадётся обязательно. Дама из тех, кто активно ищет себе приключения. В общем, Матвей оставил на столе у начальника отработанное дело, фон Коттен попросил пока ничего не предпринимать до его указаний. Пока фон Коттен был у шефа жандармов, Матвею телефонировали из больницы с известием, что доставленный ночью пациент скончался. Матвей вовсе не расстроился. Каждый получает в жизни по заслугам. Никто усопшего не заставлял вступать в партию эсеров, носить оружие, применять его против жандармов. Фон Коттен вернулся часа через три, видимо – обсуждение ситуации было непростым. Никакому ведомству не хочется признавать, что проморгали предателя. Упущение крупное, выявись этот постыдный факт и многим грозило бы увольнение со службы, а то и трибунал. Матвей по довольному виду Михаила Фридриховича понял, что неприятность решили замять. – При попытке к бегству? – первым спросил Матвей. – Упаси Боже! Разве он был арестован? Прогуливался поздним вечером в тёмном переулке, где-нибудь на окраине, где велик шанс нарваться на подвыпивших люмпенов. Не захотел отдавать кошелёк, его и убили. Хорошо, что лицо не обезобразили, можно опознать. – М-да, до чего обнаглели! Сотрудника убить! Но неувязка есть. Запись в журнале о принятии арестованного в следственную тюрьму. Фон Коттен покачал головой. – Журнал случайно сгорел сегодня. Масляный светильник опрокинулся, горящее масло разлилось. – Бывает. – Я уже распорядился выпустить из тюрьмы случайно задержанную на кладбище женщину. Оперативное дело вы не заводили, так что и возвращать нечего. Сами справитесь? – С пролёткой только неувязка. – В девять, как стемнеет, будет вам экипаж. Человек надёжнейший, если сами не сможете, он поможет. – Я понял. Разрешите идти? – Идите. У себя в кабинете Матвей стал продумывать, как свершить месть, чтобы она выглядела максимально правдоподобно. Воспользоваться ножом? Фу, как-то недостойно офицера. Задушить удавкой? Случись суд, он приговорил бы Фирсова к повешению. Выстрелить? Шумновато получится, вдруг рядом случайные свидетели окажутся? Ядом бы отравить. Быстро, бесшумно, но только где его взять? Или инсценировать самоубийство? В шкафу есть несколько пистолетов, изъятых у революционеров. Ни по каким учётам они не проходят, полиция обнаружит рядом с убитым. Пожалуй, так лучше. В кабинете переоделся в штатское, из того, что похуже. Вдруг брызги крови попадут? Так хоть не жалко будет. Выбрал «браунинг», проверил обойму. Несколько раз щёлкнул вхолостую, всё работает. Вставил обойму, загнал патрон в ствол, поставил «браунинг» на предохранитель. До вечера время есть. Сначала на карте города присмотрел подходящее местечко. Есть такое. Но посмотрел на год выпуска карты – 1905 и решил проверить на месте. Всё же прошло пять лет, многое могло измениться. Вечером, в темноте, будет сложнее. Выйдя на улицу, остановил первого же свободного извозчика, назвал адрес. Извозчик обернулся к пассажиру. – Э, господин хороший, не ездили бы вы туда, гиблое место. Не ограбят, так побьют, а то и разденут. – Так белый день! – А ночью вообще голову отрезать могут, – стращал извозчик. Адресочек был не очень далеко, но место мрачноватое. Набережная Обводного канала за Балтийским вокзалом. Тут уже промышленные предприятия, вечером и ночью только немногочисленная охрана. А сам канал впадает в реку Екатерингофку, отделяющую от города Гутуевский остров, практически незаселённый, неосвоенный. Если труп в воду упадёт, его может вынести в Финский залив, если раньше не пойдёт на дно рыбам на прокорм. – Я ночью туда не собираюсь, – отрезал Матвей. – Хотелось бы, гражданин хороший, задаток получить, а лучше всю оплату. – Авансом? – Чего? Слова такого извозчик не знал. Но Матвей упрямиться не стал, вытащил рубль, отдал. Лошадь сытая, экипаж несла быстро. Уже и Обводной канал, Екатерингофка видна. – Вам куда, господин? – Налево и остановись. Несколько минут и назад поедем. – Вы оплачивали только сюда. Матвей ещё рубль отдал. Прошёлся немного по берегу. Недалеко местечко удобное. Вроде небольшого затона. И место кем-то облюбовано. Старое кострище, порубленный пень рядом. – Едем! – вскочил в пролётку Матвей. Вроде бы к казни предателя готов, а всё равно нехорошо на душе, мерзко. Если бы в перестрелке убил, когда оба в равном положении, тогда другое дело. Фирсов безоружный. Однако все чувства, целый океан, перевешивают ненависть к предателю. Сдавал своих же сослуживцев и секретных агентов. Сколько их убито было, кто считал. Исчез, сгинул человек, в сводках полиции о найденных трупах не значился. Может – с полюбовницей сбежал в тёплые края? В общем, в девять вечера вышел из здания. Недалеко от входа пролётка стоит, извозчик на козлах восседает. Матвей подошёл, узнать хотел – его ли ждут? Как бы ни ошибиться. А извозчик ему: – Здравия желаю, господин ротмистр! Вот шельма! Матвей в штатском, а он опознал. – Добрый вечер, – ответил Матвей. – Вы один, без сродственника? – Сейчас приведу. Матвей в следственную тюрьму, распорядился привести Фирсова и вернуть ему вещи, коли изымались. При помещении в камеру изымался брючный ремень, шнурки с ботинок, если таковые имелись. Это чтобы узник не повесился. А ещё изымались драгоценности – кольца, серьги, цепочки, как и деньги, дабы в карты не играли или не подкупали сокамерников. Ну и конечно ножи, кастеты, спички. Привели Фирсова. Он провёл в одиночной камере почти сутки, но за это время сильно изменился. Как-то постарел, осунулся и взгляд уже тоскливый. – На очную ставку едем, Фирсов! Или желаете назвать добровольно тех, кому записку писали? – Не было такого! – стал упорствовать бывший столоначальник. Вот же гад! Не хватает духу признаться за мерзость. Предательство хуже убийства, по мнению Матвея, поскольку разрушает в человеке веру в порядочность, надёжность сослуживцев. На рискованной службе без этого нельзя. Ни в армии, ни в гвардии, ни в полиции или жандармерии. – Руки за спину, выходим! – скомандовал Матвей. Вывел его Матвей, уселись в пролётку, поехали. Фирсов забеспокоился. – Куда мы едем? – В другую тюрьму вас переводят, начальство так распорядилось. – А почему конвоя нет? – Бежать думаете? Не получится. Застрелю. Видимо, что-то заподозрил Фирсов. Улицы по вечернему времени полупустынные, выбрались в сторону Комендантского аэродрома. Окраина города, никаких построек почти. Матвей знал эти места, впереди озеро Долгое. Не туда ли кучер направляет коня? И почему сюда? Матвей выбрал для расправы другое место. Подумалось – наверное, привозил сюда не раз на расправу. Кто он, этот кучер? Ох, непрост! Уже темнота спустилась, но лошадь идёт уверенно, потом встала. Фирсов с сиденья вскочил. – Куда вы меня везёте? Кучер вскочил с облучка, резко обернулся и ударил столоначальника по голове. Как позже оказалось – кастетом. Фирсов рухнул на пол пролётки. – Вот так-то лучше. А то заладил – куда везёте? Господин ротмистр, попрошу помочь, возьмите за ноги, а то испачкаться кровью можете. Фирсова вытащили из пролётки. Матвей наклонился, прислушался. Дыхания не слышно. – Не извольте беспокоиться, господин ротмистр. До сих пор осечек не было. Вас куда отвезти? – А… Фирсова здесь бросим? Кучер захихикал. – Да он уже никуда не уйдёт. Днём вороньё растерзает да собаки. – Нехорошо как-то, всё же человек. – Он не человек, а предатель. Ага, кучер в курсе. Обратно ехали молча. Обратная дорога показалась долгой. Матвей попросил остановить за квартал от дома. Прогулялся, мрачные мысли попытался из головы выкинуть. Утром на службе к фон Коттену не пошёл, а начальник и не приглашал. Видимо – кучер уже известил полковника. Да он такой же кучер, как из Матвея балерина. Особо доверенный человек для специфических поручений. Явно из нижних чинов умелец, не чурающийся кровавых поручений. Даже мысль закралась – не из палачей ли Шлиссельбургской крепости, судя по возрасту – отставных. А только умение с возрастом никуда не денешь, не пропьёшь. Месяц прошёл, а то и немного больше, как Матвея вызвали к шефу жандармов Герасимову. Был он начальником Охранного отделения, потом на повышение пошёл. Под шефом жандармов и Охранное отделение, и Отдельный корпус жандармов и жандармские посты на железных дорогах. Матвей Александра Васильевича уважал, опытный специалист, а ныне в генеральском звании. Матвей щёткой мундир почистил, бархатной тряпицей сапоги до зеркального блеска довёл. Прибыл, вытянулся в струнку, доложил: – Господин генерал! Ротмистр Охранного отделения Кулишников прибыл! – Вольно! Присаживайтесь. И протянул гербовую бумагу. – Читайте. А на бумаге высочайший указ, подписанный самим государем, о награждении Матвея орденом Святого Владимира четвёртой степени и жалование титула барона. Неожиданно, но приятно. Только не понятно, почему не в Орденском капитуле вручали, как рассказывал отец, а в рабочей обстановке. Генерал как будто мысли прочитал. – Сами понимать должны, за какие заслуги орден. Дело сделали большое, но хвастаться не стоит. Наше упущение, чёрное пятно на нашей службе. Матвею вручили и орден в коробочке, и муаровую ленту к нему. Герасимов в колокольчик позвонил, явился адъютант, на маленьком подносе бутылка коньяка, рюмочки и бутерброды с чёрной икрой. Бутылка уже открыта. Адъютант поднос на стол поставил, рюмки наполнил и удалился. – Матвей Павлович, за вас! Подняли рюмки, выпили, закусили. – Всегда полагал, что вы по службе успешны будете. Батюшка ваш хорошо государю служил, теперь вы продолжили. Так же и впредь поступайте. Не удивлюсь, если со временем моё место займёте! Посидели немного, выпили ещё, поговорили о службе, о намечающихся тенденциях среди революционеров. – Между нами, Матвей Павлович. Полагаю – нас ждут большие потрясения. Был недавно на приёме у государя. Обрисовал обстановку, просил увеличить финансирование, увеличить штаты. И что вы думаете? – Отказал? – Именно! Говорит – не видит угрозы. Побузотёрят, выпустят пар и затихнут. – Может – плохо информирован? – Ежедневно сводки о происшествиях в папке на стол государя попадают. Насколько помнил Матвей, численность всех жандармских подразделений в империи была двенадцать тысяч семьсот человек. А империя огромна. Царство Польское, княжество Финляндское, Закавказье и Средняя Азия, Малая и Белая Русь и прочее и прочее. Да только на одну столицу столько жандармов надо, сколько во всей империи, по мнению Матвея. Заговорщиков надо нейтрализовывать в самом зародыше, как только они объединяются в подпольные кружки, секции, партии. Любым путём – на каторгу, в ссылку, в тюрьму или на виселицу. Матвей не был кровожаден и жесток, не был приверженцем смертной казни, но понимал, что страна должна себя защищать. От внешних врагов есть армия и флот, а от внутренних жандармерия. Как показали дальнейшие события, государю не хватило твёрдости, жёсткости, сильной руки. Сам жизнью поплатился, семью погубил и империя распалась. А уж народа погибло – многие миллионы, только кто их считал? Так что лучше было сослать на каторгу пару тысяч, да казнить три сотни. Неизвестно, какая бы чаша гипотетических весов перевесила. Но история не знает сослагательного наклонения, увы! На службу в этот день Матвей не пошёл, домой направился. Хотелось похвастаться перед родителями, особенно отцом. В его годы он тоже орден получил, будучи ротмистром. Мама, как орден и указ увидела, руками всплеснула, слезу пустила. И отец растрогался, но доволен был. Как же, сын отлично служит, коли императором за заслуги отмечен. Сразу стол накрыли, отметили. – По такому-то поводу в ресторан надо, да с сослуживцами, друзьями и приятелями, – посетовал Павел. И потекла служба прежняя. В звании пока не повысили и должность прежняя, но как-то просочились невнятные слухи о заслугах Матвея. Поскольку у каждого сотрудника секретные операции или мероприятия были, то расспрашивать не стали, но уважения со стороны коллег явно прибавилось. Через пару месяцев, уже по весне, попал Матвей по службе в гусарский полк. Завершив служебные дела, шёл с провожатым и обратил внимание на нечто непонятное на колёсах. – Не могу понять, это что? – Диковина! Бронеавтомобиль князя Накашидзе. Фамилия знакомая. Род грузинских князей служил русскому царю ещё со времён присоединения Грузии к России. Матвей даже лоб поморщил, пытаясь вспомнить, по какому случаю пересекались. Сопровождающий подсказал: – Михаил Александрович в нашем полку служил в чине поручика. Умён, изобретателен, а погиб в 1906 году. Помните взрыв на Аптекарском острове на даче Столыпина? – Вспомнил, князь был одной из жертв. – Точно. Князь и в самом деле первым придумал обшивать автомобильные шасси бронёй, устанавливать пулемёт. По его проекту были построены фирмой «Charman» тринадцать броневиков. Испытания не прошли, ибо узкие колёса вязли в грязи. Фактически броневик был пригоден для движения только по дорогам с твёрдым покрытием, скажем – по улицам в городах. Или по сухой грунтовой дороге. Проект князь задумал в 1904 году, броневики французская фирма поставила в 1905-м. После неудачных испытаний интерес военного ведомства к броневикам угас. Конструктор бы исправил недочёты, однако погиб в 1906 году в возрасте 33 лет. С началом Первой мировой войны многие страны, несмотря на недостатки, стали массово выпускать бронеавтомобили. И какие марки только ни поставлялись в Россию! «Фиаты», «Остины», «Гарфорды» и прочие! За постройку взялись и русские фирмы, вроде «Руссо-Балта». А уж представить себе Октябрьский переворот 1917 года или гражданскую войну без броневиков и вовсе невозможно. – Хотите осмотреть? – Было бы занятно. Корнет открыл дверцу. – Прошу. Матвей заглянул. Внутри темно, тесно. Всё же протиснулся назад, покрутил маховик, повернул башню. Пулемёт был снят, но при желании установить его недолго. Перебрался на сиденье шофёра. Именно так называлась должность. Через узкую смотровую щель видно плохо. Рычагом поднял бронещиток. Хм, для жандармерии в крупных городах бронеавтомобиль полезен будет. Плевать, что проходимость по грязи скверная. В городе на улицах покрытие твёрдое и бронеавтомобиль пройдёт вполне. Для разгона демонстраций, подавления бунтов, штурма баррикад лучше не придумать. Зачем рисковать жандармами конных эскадронов или казачьими сотнями, если бронеавтомобиль справится в одиночку. Противопульной брони вполне достаточно. У Матвея сразу тактика действий родилась. Впереди броневик, либо два, как ледоколы. Пулемётным огнём расчищают улицу. Под их прикрытием уже жандармы, полиция, либо солдаты, в зависимости от обстановки. Если бы такие бронемашины были во время революционных выступлений в городах в 1905–1907 годах, восставших бы удалось быстро подавить и без потерь. Корнет, видя интерес Матвея, предложил: – Можете проехать по плацу. – Спасибо, некогда, в другой раз. – Когда будет угодно. Матвею стыдно признаться, что он не умеет водить машину. Как только появились автомобили – тихоходные, чадящие, ему казалось – баловство. Ну на что он способен? Игрушки для состоятельных господ. Но автомобилей становилось больше, они становились крупнее и комфортабельнее – крыша появилась, фары для ночной езды, клаксоны для отпугивания с проезжей части неосторожных пешеходов или животных. Кроме легковых машин появились грузовики, в чьи кузова помещались грузы сразу с десяти – двенадцати ломовых подвод. Причём эволюция происходила быстро, за какие-то пять – шесть лет. И Матвей решил не отставать от прогресса, научиться водить автомобиль. А ещё подать в штаб Отдельного корпуса жандармов прошение об испытании бронеавтомобилей применительно к подавлению бунтов. Задуманное никогда не откладывал в долгий ящик. Среди знакомых владельцев автомобилей не было, круг общения не тот. Автомобили в собственности имели люди богатые. У кого есть свой дом, да ещё с гаражом, переделанным из конюшни или каретного сарая. Да ещё надо было содержать и платить жалованье шофёру и механику. Заправок не было, бензин приходилось покупать в аптеках, он продавался в жестяных банках, как и касторовое масло. Поскольку автомобили были ещё ненадёжные, запасные части приходилось выписывать из-за границы, собственного автомобильного производства практически не было. В 1909 году было создано Управление военных сообщений, которое стало закупать грузовые и легковые автомобили для испытаний, организовали автопробег в тысячу пятьсот вёрст. Испытание российскими дорогами выдержали немногие. Армия оценивала потребность в автотранспорте в три тысячи автомобилей. Как через несколько лет показала мировая война, сильно ошибались, занижали потребность. Автомобиль даёт возможность быстро перебросить резервы, подвезти боеприпасы, эвакуировать раненых в тыл. Кроме того, иной раз играет решающую роль, например в буксировке артиллерии. Без пушек невозможно осуществить наступление, решить другие боевые задачи. А колёса пушек рассчитаны на малые скорости, на буксировку лошадьми. На пушках стояли артиллерийские колёса – железный сплошной обод, поверх него тонкий сплошной слой литой резины. Уже после войны, с учётом боевого опыта, на пушки стали ставить автомобильные колёса, их покрышки амортизировали, позволяли буксировать пушки уже со скоростями в три-четыре раза более высокими. В 1910 году при девяти железнодорожных батальонах сформировали автомобильные роты. На них возложили обучение и практическую подготовку шоферов и технического персонала, а командованию авторот участвовать в испытаниях и отборе наиболее подходящих автомобилей для армии. Не успели, в войну Россия вступила, имея в составе 214 марок автомобилей. Запасные части разномастные, что затрудняло снабжение. Одних только покрышек требовалось 139 типов разных размеров. С началом войны поставки запасных частей из Германии прекратились, также нарушились пути подвоза через Германию из других стран. Часть автопарка встала на прикол. Первый российский автомобиль был показан на нижегородской ярмарке в 1896 году. Е. А. Яковлевым и П. А. Фрезе. В 1909 году мелкосерийное производство начали на Русско-Балтийском заводе в Риге, модель С 24/30. Но по-настоящему массовое производство началось в 1924 году на заводе АМО в Москве с модели АМО Ф-15. Кто ищет, тот всегда найдёт. Матвею удалось договориться об уроках с шофёром генерала Герасимова. Как человек, закончивший артиллерийское училище, он быстро разбирался в новой технике. Главное – понять принцип действия двигателя внутреннего сгорания, сцепления, коробки передач. А потом первые уроки. Выехали за город, шофёр показал, как пользоваться органами управления. Не всё так просто, когда рычаг ручного тормоза вообще за бортом, рычажок опережения зажигания на руле. И рычажком этим на ходу приходилось подбирать наилучшую тягу. Педаль сцепления в центре, а сам пост управления справа, хоть машина французская, а не английская, где движение левостороннее. Впрочем, в европейских странах добрая половина имела такое движение. На первых порах совладать с машиной получалось не всегда, особенно тронуться. Сцепление в те времена было не в виде диска, а конуса, обтянутого кожей, изнашивалось быстро, «брало» в разных положениях педали. Приходилось ориентироваться на слух, по оборотам двигателя. Через несколько занятий на пустыре выехали на улицы города, сначала на окраинные, где движение не такое интенсивное, как на Литейном проспекте или Гороховой улице. Правил движения никаких, пешеходы перебегали улицу прямо перед капотом. Матвей ругался, кричал «самоубийцы!». На занятия ходил в штатском, да ещё шлем кожаный на голове и очки-консервы. Даже знакомые опознать бы не смогли. Да не прятался специально, без экипировки ездить затруднительно, ветер слёзы из глаз выжимает. А без краг задувает в рукава и руки мёрзнут по самые плечи, хоть и в драповом полупальто. Домой приходил довольный, а мама ругалась. – Сын, от тебя пахнет, как от чернорабочего, бензином и непонятно чем. Ты же офицер! – Маман, это нужно для дела. – Тебе жениться давно пора. А как ты девушку найдёшь, если пахнешь, как слесарь. – Не самая плохая профессия. Конечно, никаких гражданских автошкол, удостоверений водителя, ещё не было. Однако Матвей считал – знания за плечами не носить. Молодёжь в армии, жандармерии из офицерского корпуса к новинкам тянулась. Тем более технические новшества появлялись быстро. Автомобиль, телефон, аэроплан, радио и телеграф, пулемёт. Тот же «Максим», имевший лафет громоздкий и тяжёлый, как у пушки, приобрёл станок небольшой и лёгкий, который на поле боя мог перетаскивать один боец, конструкции Соколова. И умения позже выручили Матвея. Несколько месяцев служба шла по накатанной колее. Проверки подозрительных лиц, о которых сообщали информаторы, обыски в квартирах, где прятали оружие и взрывчатку, конфискация подпольных типографий, где партии печатали прокламации, листовки и воззвания. Каждое утро Матвей читал сводки о происшествиях в городе, потом сообщения от информаторов, с которыми работали офицеры его группы. Одно сообщение заинтересовало. Некий Пафнутьев сообщал, что фельдцейхмейстер полка после служебного времени остаётся на рабочем месте и пьянствует. На первый взгляд – ничего серьёзного. Выпивает человек, так после службы. Командир по службе претензий не имеет, коли выволочку не устроил, пьянку не прекратил, не понизил в должности. Но настораживает один момент, как раз должность. По-простому говоря – начальник склада военного имущества. Имущество может быть разным. Обмундирование, сапоги, кожаные ремни, подсумки, консервы и сухари. Но с таким же успехом – патроны, взрывчатка, винтовки, полевой телефонный кабель, который с успехом может применяться во взрывном деле при электродетонаторах. Если фельдцейхмейстер пьёт горькую на свои деньги, то пусть его жена вразумляет, это не дело жандармерии. А если продаёт на сторону патроны или оружие? Это уже не простая кража, а снабжение бандитов или революционеров, дело политическое, по ведомству жандармерии. Да и отличить бандитов от революционеров иной раз очень непросто. В вымогательстве, грабежах замечены все партии, особенно имевшие боевые организации – большевики, эсеры, максималисты, анархисты, да несть им числа. Ситуация усугублялась тем, что в армии, в гвардии, в казачьих частях жандармерии или военной контрразведки не было. Недочёт этот учли большевики после Октябрьского переворота. Как так? У людей оружие, а пригляда со стороны партии за ними нет. Вдруг повернут штыки не туда? И в батальонах и в полках появились комиссары, в полках и дивизиях – представители военной контрразведки. Однако в первые годы Советской власти неразбериха была полнейшая. И дезертировали с оружием, и продавали боеприпасы, обменивали их на продукты. Информатор Пафнутьев был завербован и контактировал со штабс-капитаном Барсуковым, которого Матвей перетащил в столицу после удачной операции по конфискации большой партии оружия. Матвей вызвал Василия. – Этому Пафнутьеву доверяешь? – В определённых пределах. – Как я понимаю, он служит в одном полку с фельдцейхмейстером? – Так точно. – Сам что думаешь по поводу сообщения? Матвей вернул офицеру листок с записью. – Последить бы надо. Где пьянка, там надо искать побочные доходы. Если казённые харчи пропивает, либо сапоги, это дело полиции. А ну как винтовки или ещё хуже – тротил? – В корень смотришь. Сможешь организовать наблюдение за интендантом? Как бишь его фамилия? Авешниковым. – Чтобы командир полка не знал – сложно. – Нет, надо, чтобы в курсе был, даже поспособствовал, но вида не подавал. Коли помощь с его стороны будет, ему в плюс. Выявил и обезвредил врага в своих рядах. А если препятствовать будет, сообщи мне. – Слушаюсь! А уже к вечеру следующего дня Барсуков явился к Матвею, вид расстроенный. Докладывает, что полковник, выслушав его, попросил предъявить факты. А не было их, только в пьянстве замечен интендант. Тут уж Матвея «заело». Либо командир полка в доле с интендантом и покрывает его, либо тупой солдафон и не понимает, во что это может вылиться. – Хорошо, с полковником я сам разберусь, ты Пафнутьева напряги, чтобы глаз с интенданта не спускал. Матвей к фон Коттену пошёл, доложил о возможной проблеме. – Попробую помочь. Михаил Фридрихович взялся за телефон, назвал телефонистке номер, переговорил. – Так я подошлю офицера? Положив трубку, сказал: – Пройди в Особый отдел, к Ерёмину. У него приятельские отношения с военным министром, он решит. А. М. Ерёмин, генерал-майор, был начальником Особого отдела, занимавшего весь четвёртый этаж здания министерства внутренних дел на Фонтанке, 16. Идти из Охранного отделения всего несколько минут. Едва Матвей назвал свою фамилию адъютанту, как его пропустили к генералу. Видимо, Ерёмин не забыл, как «спустили на тормозах» дело столоначальника из его подразделения. Матвей вошёл, прищёлкнул каблуками, руку к козырьку вскинул. Генералы любят выучку строевую у подчинённых. – Чем могу? – кивнул Ерёмин. Матвей объяснил ситуацию. – Я понял, сейчас попробую. Как понял Матвей, Ерёмин пробовал телефонировать военному министру, но того не оказалось на месте. – Зайдите ко мне завтра, ротмистр. Воистину – не имей сто рублей, а имей сто друзей. Уже утром Ерёмин сообщил Матвею, что командир полка отправляется с завтрашнего дня наблюдателем на учения в Киевский военный округ. – Месяца вам хватит? – Должно, ваше превосходительство! – Тогда дерзайте, ротмистр! Военное министерство занимало дом со львами напротив Исаакиевского собора. Военным министром был В. А. Сухомлинов. А Генштаб располагался в огромном полукруглом здании напротив Зимнего дворца, на Дворцовой площади. Полки, расположенные в столице, были в основном гвардейские – Семёновский, Измайловский, Егерский, Павловский, Финляндский и прочие. Причём некоторые – в непосредственной близости от Зимнего дворца. Например, Преображенский располагался в казармах на углу Миллионной улицы и Зимней канавки, примыкая к Эрмитажному театру. Павловский полк в казармах на углу Миллионной улицы и Аптекарского переулка. Если бы не это обстоятельство, ещё неизвестно, чем закончилось бы восстание декабристов. Полки располагались в каменных казармах, выстроенных в большинстве своём при императоре Павле, причём по проектам лучших архитекторов. Кроме гвардейских полков первой и второй дивизий, квартировали уже на окраинах конно-гвардейские части – гусары, кирасиры. А ещё располагались две обычные пехотные дивизии – 37-я и 50-я, каждая численностью по четыре пехотных полка первого состава. Первый состав – мирного времени, второго состава – увеличенный за счёт резервистов первой очереди во время войны. А всего составов могло быть четыре, как и очередей. Матвею нужен был 147-й Самарский полк 37-й пехотной дивизии. Казармы попроще из красного кирпича и сам полк на окраине. Матвею на пролётке больше часа пришлось добираться. В полку суета, солдаты на двуколки ящики грузят. В штабе подполковник, врио командира полка. Принял Матвея вежливо, но на часы поглядывал, видно – занят, времени в обрез. – Простите, господин ротмистр, на стрельбы выезжаем, первые в этом году, новобранцев обучать, времени нет. – Буду краток. И в телеграфном стиле Матвей доложил о подозрениях. – Мои действия? – спросил подполковник. – Приставьте надёжного человека из нижних чинов к Авешникову. Тем более момент удобный – выезд в полевой лагерь на стрельбы. Со складов боеприпасы и всё прочее, что полагается, вывозить надо. Фельдцейхмейстер один не справится. – Это можно. Если что-то подозрительное обнаружится, кому сообщить? – Я сам через неделю объявлюсь. Вы где будете? – В Сосновке, целый месяц. – Удачи вам! Стрельбище в Сосновке давно известно, одно из нескольких. Здесь и из стрелкового оружия – винтовок и пулемётов стреляют и из пушек – трёхдюймовок. Матвей успел немного послужить в армии после артиллерийского училища, знал, насколько суетны такие выезды в полевые лагеря, особенно для командиров. То у походной кухни колёса отвалились, то палатки за время хранения небрежного погнили и протекают. Всем полком передислоцироваться, хоть недалеко, менее суточного перехода, серьёзная задача, сразу все недочёты и недоработки видны. Даже если офицеры опытные и службу знают, случаются накладки. Больших надежд на соглядатая, приставленного подполковником, Матвей не возлагал. Жандармская служба имеет свою специфику, далёкую от армейской. Надо понимать – что и где смотреть, анализировать. Не все люди способны даже наблюдать, упустят важные моменты, на которые обратит пристальное внимание филёр. Однако, когда Матвей нанёс в полк следующий визит, подполковник выглядел озабоченным. Поздоровались, и подполковник с ходу заявил: – Благодарю вас, господин ротмистр. Вы открыли нам глаза. – В смысле? – удивился Матвей. – Этот стервец интендант воровал оружие и боеприпасы. Не хватает двух ящиков винтовочных патронов, новых. И десятка револьверов. Подполковник не зря упомянул «винтовочных новых». В 1908 году вместо прежних тупоконечных пуль в войска начали поставлять патроны с остроконечной пулей. У этой пули другая баллистика и для прицельной стрельбы на винтовках в мастерских меняли прицелы. Дело не быстрое и не дешёвое. Менять надо было на миллионах винтовок и тысячах пулемётов. Скорее всего интендант мелкий воришка и, сбывая патроны, хотел сбить себе лёгкую деньгу на выпивку. Одно дело – тем же революционерам. И другое дело – военной разведке Германии или Австро-Венгрии, либо той же Британии. Англия хоть и будет в предстоящей войне союзником России по Антанте, но англосаксы всё время работали против России. Матвей после этих слов подполковника захотел допросить Авешникова. Впереди угроза трибунала и, пытаясь выторговать себе наказание помягче, интендант должен сотрудничать с жандармом. Вдруг зачтётся? – Что же, поздравляю вас! – искренне поздравил Матвей. – Надеюсь, Авешников находится под замком и караулом, чтобы не сбежал? Мне бы хотелось допросить его, с вашего позволения. По лицу подполковника пробежала тень, с ответом офицер замешкался. Матвей заподозрил неладное. – Упустили? Сбежал? – Кабы! Когда понял, что махинации его раскрыты, застрелился. – Когда же это произошло? – Сегодня утром, из табельного револьвера. Офицерам в гвардии и армии дозволялось покупать себе пистолеты взамен револьверов, но по утверждённому военным министерством списку. Нижним чинам не дозволялось, да и денег таких у них не было. – Я бы хотел осмотреть тело. Надеюсь, полицейского урядника оповестили? Если самоубийство, то расследовать дело должна полиция. Военные преступления – дезертирство, сдача в плен противнику, грабёж населения, отступление без приказа командира, расследовались жандармерией. Военной полиции, как и военной прокуратуры, ещё не существовало. – Оповестить не успели. А тело осмотреть можно. Оно в палатке, где размещается полевой цейхгауз. Прошли. У огромной брезентовой палатки часовой с винтовкой. Командиру отсалютовал по-ефрейторски. Труп лежал у походного раскладного стола. Матвей наклонился. На правом виске огнестрельная рана, рядом с кистью правой руки валяется револьвер. На первый взгляд самоубийство. И мотив понятен – командиру стало известно о воровстве военного имущества. Но Матвей сразу понял – не самоубийство, а инсценировка его. Самоубийцы стреляют в голову или сердце, почти прижав оружие к телу или одежде. На коже при выстреле в упор вокруг входного отверстия след от ожога и мелкие вкрапления частичек несгоревшего пороха. Матвей подобрал револьвер с земли, понюхал ствол. Ха! Убийца работал грубо, надеясь, что тщательно разбираться не будут. Стреляли из другого оружия. Если бы выстрел был из этого револьвера, ствол пах кисловатым, характерным запахом сгоревшего пороха. Матвей откинул дверцу барабана, провернул его. Все патроны целы. При выстреле будет виден накол капсюля на гильзе. Продемонстрировал полностью заряженный револьвер подполковнику. – Сколько патронов вы видите? – Семь! – Как же тогда произошёл выстрел? – Не могу знать. – Стреляли из другого оружия. Это не самоубийство, а убийство. Кто-то хотел скрыть следы. Никому не покидать пределы лагеря, в палатку никого не впускать. Телефон для связи с городом есть? – В штабе. – Разрешите воспользоваться? – Пожалуйста, я вас провожу. Пока Матвей телефонировал в полицию и прокуратуру, подполковник отдал распоряжение. После телефонных переговоров Матвей спросил: – У кого из военнослужащих есть револьверы? – У офицеров табельное оружие – «наганы». Из нижних чинов – у наводчиков орудий и командиров расчётов. – Никого не забыли? Немедленно собрать и построить всех у штаба. Штабом служила деревянная изба на две комнаты. Конечно, подполковнику не нравилось, что ему отдаёт приказы ротмистр. Но в полку чрезвычайное происшествие, которое может в дальнейшем помешать продвижению по службе. А ему хотелось получить полковника и командовать полком. Это в гвардейских полках служат дворяне, у которых и продвижение быстрое и жалованье в два раза выше. А подполковник был выходцем из семьи священника из глухой провинции и всего добивался сам. Собрали перед штабом артиллеристов полковой батареи. – Предъявить оружие! – скомандовал Матвей. Сам осмотрел барабаны револьверов, нет ли стреляных гильз? Стволы обнюхал. Всё чисто. – Разойдись! Затем построили офицеров. Лишь один майор, остальные – подпрапорщики, прапорщики, поручики, капитаны. И действия у Матвея отработанные. Осмотр барабанов, обнюхивание стволов. Уже почти все осмотрены и вдруг удача. В одной каморе гильза. Причём и гильза и ствол пахнут порохом. Стреляли совсем недавно, не более десяти часов назад. – Фамилия? – Прапорщик Шавырин, командир первого взвода второй роты. – Господин подполковник, попрошу Шавырина поместить под охрану. Офицеры недоумённо переглядываются. Матвей досмотрел оружие оставшихся. – Благодарю, господа офицеры! Можно разойтись. А сам Матвей принялся за допрос Шавырина. Запирался прапорщик недолго. Матвей сразу выложил улики – гильза в барабане револьвера, запах пороха. О том, что произошёл самострел, в полку уже знали. Событие шокировало многих. Но полагали – допился до белой горячки. К моменту приезда в полк судебного медика, прокурорского следователя и полицейского урядника Матвей допрос почти закончил. Картина вырисовывалась скверная. Вовсе не личные неприязненные отношения были причиной убийства. Оказывается, Авешников похищал и продавал оружие и боеприпасы не бандитам, а подпольной организации эсеров. От эсеров откололись военные члены партии, образовав «Военно-революционную организацию». Прапорщик знал всего несколько человек, которых назвал. Матвея сведения, сообщённые Шавыриным, шокировали. Заговорщики-военные значительно опаснее, чем боевики. Военные дисциплинированны, знают теорию городского и полевого боя, обучены обращению с оружием, натренированы. Достоинств много. Десяток офицеров с оружием перебьют или разгонят втрое-вчетверо превосходящие силы боевиков. Главный вопрос – против кого нацелены военные. Эсеры в рядах армии – это плохо. Не должно быть в армии сторонников какой-либо партии, иначе быть беде. Армия должна быть нейтральна в плане политики. Пошли аресты. Один арестованный сдавал одного-двух сообщников, их арестовывали, допрашивали. Пусть не сразу, но и они выдавали контакты. Круг арестованных ширился, задействованных в арестах и допросах жандармов становилось больше. Столичное Охранное отделение невелико по численности, и через месяц следствия получилось, что весь отдел был задействован на ликвидацию «Военно-революционной организации». Судил их трибунал. Если бы было военное время, всех приговорили к расстрелу. А поскольку время мирное, да ещё не натворили ничего, кроме приобретения оружия и патронов военного образца, то руководители получили разные сроки каторги, рядовые члены организации – ссылки. Но все были с позором уволены из армии и лишены чинов. Так малозначительный эпизод по пьянству интенданта привёл к ликвидации большой группы заговорщиков. Дело огласке руководство военного ведомства и внутренних дел старалось не давать. Кое-какие сведения до журналистов доходили, но неясные и отрывочные. Охранное отделение, как обычно, отмалчивалось. Армейские генералы разводили руками и делали удивлённые глаза. – В полках заговорщики? Помилуй Бог! Чай, не 1825 год на дворе. Матвей, как инициатор дела, стоявший у истоков его, получил премию в тысячу рублей. Сумма приличная, сроду столько в руках не держал. Вернее – держал, но не свои. То государственные после уничтожения боевиков при экспроприациях, то акционерных банков. Но никогда рубля не присвоил. Другое дело свои. Разные мысли в голову лезли. Положить в банк под проценты? Купить автомобиль? Или добавить ещё своих и замахнуться на квартиру. Решил посоветоваться с отцом. – А купи-ка ты, сын, дачу. Мы бы с твоей мамой там проживали. Свежий воздух в нашем возрасте полезен. А ты бы на выходные приезжал, крыжовничка поел с куста, либо малины, да просто в шезлонге полежал. После городской суеты, что может быть лучше? Предложение заманчивое, он без подсказки отца о даче даже не думал. А если ещё на участке дом будет основательный, чтобы можно было и зиму там провести, так вообще замечательно. Начал газеты с объявлениями просматривать. То далеко от города, то домишко убогий, то цена неподъёмная. Чем ближе к городу, либо транспортное сообщение лучше, тем дороже. Дачи на Чёрной речке, в Петергофе, Стрельне – были доступны купцам, промышленникам, знаменитым артистам или писателям. И вдруг случайно на службе услышал разговор сослуживцев, что продаются две дачи в Ольгино. Местечко это Матвей знал, был как-то по служебным делам. На берегу Невской губы, проезд удобный, либо по Приморскому шоссе, либо по железной дороге. Есть и платформа и небольшой вокзал. Посёлок невелик, но телефонизирован, а ещё есть уличное освещение. Тут же поинтересовался у офицеров адресом. Штабс-капитан Земсков посетовал: – Сам бы купил, да денег не хватает. Рекомендую. И дал адрес. После службы Матвей домой, уговорил отца поглядеть. На пролётку и в путь. Показалось – далековато. Но это на экипаже. Поездом сподручнее и точно быстрее. Владелец дачу не расхваливал, что Павлу и Матвею понравилось. Участок большой, на земле кустарник – малина, крыжовник. И деревья – ели, берёзы. Воздух напоен ароматами. А из-за забора видна гладь Невской губы, фактически часть Финского залива, только более пресная из-за невских вод, уж больно полноводна река. – Позвольте полюбопытствовать, почему такую красоту продаём? – спросил Павел. Дом деревянный, крепкий, в два этажа, на каждом этаже по две просторных комнаты, да ещё мезонин. – Вдовец я ноне, – вздохнул владелец. – Каждый предмет в доме о моей супружнице напоминает. Тяжело мне здесь. Дети разъехались. Дочь замужем в Москве, сын военный, служит в Киеве. К себе зовёт. Продам дачу и квартиру в городе, да и поеду. Сговорились о цене, ударили по рукам. Встречу назначили на послезавтра. Надо хозяину документы приготовить, а Матвею деньги. Оформление покупки времени много не заняло. Купчую заверили в управе посёлка, Матвей деньги отдал. Как-то быстро получилось. Месяц просматривал газеты, а купил случайно. Следующий день выходной. Уже на правах владельца, на поезде привёз родителей. Для отца уже не удивительно, был и видел. А мама восхищалась. – Всю жизнь мечтала поближе к природе. Надо же, сбылось. Когда можно переезжать? – Да хоть завтра. Соберёте вещи, перевезём на пролётке – и живите. Магазин недалеко, да вы видели. – Я уже с соседкой поговорил. Можно договориться с деревенскими, будут молоко носить, да овощи по мелочи. Редиску, огурцы, картошку, – высказался отец. Родители не спеша участок обошли, потом дом обследовали. Особенно приглянулся мезонин. С него открывались прямо сказочные виды на песчаный берег, на рощицу, а за ней водную гладь. Матвей не подозревал, что дача сыграет в его жизни и жизни родителей важную роль. Кажется, не связанные друг с другом события – премия, покупка дачи. Но дача спасла родителей в семнадцатом и восемнадцатом годах, когда ВЧК устроила «красный» террор. По телефонной книге ходили по адресам, брали в заложники хозяев, расстреливали. А потом и грабежи пошли. Пьяные матросы, да пролетариат стали изгонять хозяев на улицу, заселяться сами. В лучшем случае забирали деньги и ценности и шли пропивать-проедать. В худшем выводили во двор и расстреливали именем революции.Глава 10 ВОЙНА
А через месяц, приехав навестить родителей, Матвей неожиданно для себя познакомился с прелестной девушкой, дочкой соседки по дачному посёлку, через забор. Матвей в цивильной одежде был, в руке сумка с продуктами, сошёл с поезда. Впереди него девушка. И получилось – куда она, туда следом и он. Девушка раз обернулась, другой. Уже к дачному участку подошли, когда девица остановилась и спросила: – Вы почему меня преследуете? – В мыслях не было. К себе на участок шёл, вот он. И рукой показал. Девушка покраснела. – Так вы новый сосед? Простите, я плохое подумала. – Тогда давайте познакомимся. Матвей, столичный житель. – Александра, очень приятно. – Насчёт очень приятно – лукавите. Ещё минуту назад вы метали гром и молнию. Ладно, забудем об инциденте. Взгляд Александры скользнул по левой руке Матвея, нет ли обручального кольца? Матвей усмехнулся. У незамужних девушек и женщин всегда оценивающий взгляд – перспективен ли мужчина в плане замужества. Через несколько часов зашла соседка, пригласила всех на чай. Почему не составить компанию? Добрый сосед всяко лучше дальнего родственника. Не с пустыми руками пошли. Матвей сумку продуктов привёз. На чаепитие взяли печатные пряники тульские. А у соседки во дворе самовар дымит, столнакрыт, в вазочках варенье разное – малиновое, вишнёвое, крыжовниковое, да баранки с маком. Самовар на отдельном столике, хозяйка греет его шишками еловыми. Они тлеют, поддерживая жар, но и дыма дают много. Посидели славно, почти до полуночи. Во дворе тепло, лето, компания славная, есть о чём поговорить. Соседка и её дочь начитанными оказались и завзятыми театралами. Ещё бы, жить в столице и не посетить Мариинский театр? Матвей театралом не был, ходил несколько раз. А вот литературу в свободное время читать любил. Тот же Пушкин учился в Царском Селе, в его квартире располагалось Охранное отделение, всё подталкивало читать поэта. И стихи его Матвей многие наизусть знал, а прозу любил. Впрочем, многие офицеры были книгочеями. Русское офицерство всегда отличалось высокой культурой, обширными знаниями, верностью присяге и сбережению чести. Так случилось, что в воскресенье вышли к станции одновременно. – Александра, заметьте, я вышел раньше вас и подозреваю вас в слежке. Наверное – хотите напасть и отобрать если не кошелёк, то сердце, – пошутил Матвей. – Шутите! Но к станции шли вместе и ехали в одном вагоне и купе. Говорили на разные темы, а когда сошли с поезда уже на вокзале столицы, договорились, когда встретятся снова. Поезда по этому направлению ходили три раза в сутки пригородного направления, а дальние на платформе Ольгино не останавливались. Совместные поездки на дачу стали регулярными. Потом Матвей осмелился взять адрес съёмной квартиры Сашеньки. И очень вовремя, потому как дальше не каждый выходной смог выбираться. Революционеры после бурных событий 1905–1907 годов зализали раны, отсиделись, переосмыслили неудачи и вновь подняли голову. Началось с убийства премьер-министра П. А. Столыпина в оперном театре Киева. На представлении в ложе был и сам государь, а Столыпин сидел в партере. К нему подошёл Богров и выстрелил из пистолета несколько раз. Одна из пуль попала в печень, вызвав массивное кровотечение. Террориста-убийцу схватили, он назвался анархистом, противником режима, хотя на самом деле был эсером. Партии устроили индивидуальный террор – на видных представителей власти. А ещё среди рабочих распространяли воззвания, прокламации, организовывали подпольные кружки, где призывали к массовым неподчинениям. А на первом этапе – выдвижению экономических требований к владельцам заводов и фабрик. В городах были ещё неплохие условия на рабочих местах. В отдалённых местностях, да на приисках – значительно хуже. Хозяева иногда сами провоцировали рабочих. Долго это продолжаться не могло. На Ленских золотых приисках четвёртого апреля 1912 года началась мирная демонстрация. Рабочие пришли к управлению прииска. Хозяин выйти к митингующим отказался, обратился к губернатору, якобы бунтуют рабочие. Тот не разобрался, послал на усмирение войска. Кончилось ожидаемо трагически – было убито 270 человек и 250 ранено. Скрыть такое количество жертв невозможно, да ещё и печать подлила масла в огонь. По всей стране начались стачки, пошли призывы браться за оружие, бросить работу, выйти на баррикады. Стоило на приисках начать переговоры, пойти на уступки хотя бы в наболевших вопросах, обошлось бы без крови. Ленские события получились как запал. По всей стране начались волнения, митинги, стачки. Матвею свободного времени почти не оставалось, вычисляли, выслеживали зачинщиков, арестовывали. Для того, чтобы подвигнуть рабочих на забастовки или митинги, зачинщики перевирали факты, искажали. Перепроверять никто из рабочих не удосуживался, да и возможностей не было. Зачинщики, подстрекатели – были из разных партий, но все хотели одного – хаоса, массовых беспорядков. Тогда можно хаос возглавить, перевести в управляемый, в революцию, стремясь свергнуть власть, стать самим властью. Ни одна партия в реальности не стремилась облегчить жизнь или рабочие условия работающим. Захватить власть было самоцелью, стать главным в стране. Но после февральской революции, когда Николай II отрёкся от власти, народу лучше жить не стало. И после Октябрьского переворота, когда правили уже не Гучков или Милюков, а большевики, условия жизни и работы стали хуже. Да что там условия, если сама жизнь не стала стоить ничего. Захват власти большевиками привёл к гражданской войне, миллионам жертв, массовой эмиграции. Страна с пятого места в мире по промышленному производству скатилась на последнее, к военному коммунизму, когда любую мелочь приобрести можно было по разрешению властей – рабкомов, учкомов и прочих комитетов. Матвей о грядущих событиях не знал, но чувствовал, как нарастает напряжение в обществе. И офицеры Охранного отделения в разговорах между собой отмечали это. В 1912 году бастовали уже один миллион четыреста шестьдесят три тысячи человек, а в 1913-м более двух миллионов. Правительству бы срочно предпринять меры, чтобы погасить недовольство, например – сократить на час рабочий день или поднять зарплату. Но многие заводы и фабрики не государственные, а частные и их хозяевам правительство не указ. Но и этот вопрос при желании можно было решить. Матвей не экономист, но понимал – тянуть нельзя, ситуация может кончиться взрывом, вооружённым бунтом. В России он «бессмысленный и беспощадный». Тогда хозяевам предприятий не заводы свои спасать придётся, а саму жизнь, свою и своей семьи. Конечно, возможности у них есть, как и средства жить за границей. Но в отрыве от родины не каждый может и хочет приспособиться. В Европе другой менталитет и россиянину любой национальности, если он не космополит, некомфортно и неуютно, тоска по родине заест. Сколько талантливых людей эмигрировало в годы лихолетья, а успеха в чужедальних странах добились единицы. Деньги разлетаются моментом, на еду и жильё, а потом кто таксистом в Париже, кто редактором в журнале в Нью-Йорке. Так ведь не только богатые пострадали. У рабочих и членов их семей возможности выехать не было из-за отсутствия денег, да и полагали – зачем? Уж он-то пролетарий, что у него можно отнять, кроме рук? Оказалось – можно отнять жизнь самого гегемона или членов его семьи или родни. Выпустить злобного джинна терроризма из бутылки можно, а загнать обратно уже затруднительно, только другой силой, более могущественной, но крови прольётся много. Матвей тоже не всем доволен был, но считал – идеального правления и политического строя не бывает. Во Франции республика, в Британии монархия, в некоторых странах и вовсе деспотия. А разве француз живёт лучше британца? Уже в конце лета Матвей по службе попал на митинг. Рабочие после первой смены на Металлическом заводе не разошлись по домам, как обычно, а вышли за ворота на небольшую площадь перед заводом. На импровизированную трибуну в виде пустой бочки взобрался агитатор. «Косит» под рабочего – косоворотка, кепка, порыжевшие от долгой носки и не видевшие ваксы сапоги. Но вот незадача – кисти рук белые, не испачканные машинным маслом. Матвей даже не понял, от какой партии «говорун». Вещал про тяжёлую жизнь простого человека. Речь его одобряли криками из толпы. – Правильно! Режь правду-матку! – Что делать-то? – Ты из каких будешь? Не только Матвей заподозрил, что «казачок» засланный. Некоторые стали выбираться из толпы. Не всем хотелось тратить время на пустые разговоры, сколько уже их было? «Чревовещатель», как назвал его Матвей, иногда слова говорил для рабочих непонятные. Матвею ясно стало – профессиональный агитатор и образование не ниже гимназии, за станком не стоял никогда и рабочей жизни не знает, а живёт на партийные деньги, добытые экспроприациями. Такие ему были особенно противны. Дождался окончания митинга, решил проследить за «говоруном», пошёл следом. К удовлетворению своему, увидел, как к агитатору присоединились несколько человек, поддерживавших его криками из толпы. Не иначе как подсадные, проплаченные, чтобы завести толпу. Стоит завладеть вниманием толпы, даже приврать для этого, наиболее подверженных чужому влиянию «завести», как толпа перестаёт понимать голос разума и начнёт творить полное безобразие. Войдя в раж, начнут бить витрины магазинов, ломать фонарные столбы. А уж если попадётся на их пути автомобиль – перевернут, а владельца поколотят. Толпа неуправляема, агрессивна. Потому Матвею хотелось проследить. Вроде и выучка была, не приближался к агитатору и его сподвижникам, однако – засекли «хвост». Троица завернула за угол. Переулки, проезды и тупички в промышленных зонах глухие. Заборы высокие, производственные здания без окон, за стенами которых громыхают станки. Безлюдно, для грабителей удобно, но их здесь не бывает. Что взять с рабочего человека после смены? А огрести можно, заводские народ физически сильный и решительный. Матвей повернул за троицей, а они поперёк тротуара. У одного в руках складной нож, который моряки применяют. Лезвие кривое и длинное, в полторы ладони, а уж острое, как бритва. У второго на пальцах правой руки кастет. Таким проломить голову и сломать челюсть – в один удар. Сам агитатор за главного, улыбка нагловатая. Дескать – сейчас поплатится любопытный. Однако Матвей к любому повороту событий готов. Выхватил из кармана «браунинг». Чем пистолет хорош – нет выступающих деталей, вроде спицы курка у револьвера или мушки. «Зализан» пистолет, как будто бы специально для ношения в кармане. Для таких ситуаций Матвей его специально брал. Оружие для скрытного ношения удобное, у револьвера барабан под одеждой выделяется. А, кроме того – оружие не табельное, надо будет выбросить, можно не сожалеть. А за револьвер отвечать надо, номер оружия за Матвеем числится, казённое имущество. Вид пистолета в руке Матвея боевиков не остановил, кинулись разом оба. Наверное, полагали, что не станет стрелять, убоится. Не на того напали! Бах! Бах! Два выстрела, оба в голову, как и целил Матвей. Пуля «браунинга» калибром 7,65 мм не очень мощная, при попадании в тело обладает небольшим останавливающим действием, и раненый ещё может совершать какие-то действия. При попадании пули в голову ранение смертельное и мгновенное. На лице агитатора нагловато-насмешливое выражение сменилось гримасой страха. Он повернулся и бросился бежать. Глупец! Пуля всегда быстрее! А живой свидетель Матвею не нужен. Выстрел между лопаток, потом подошёл к упавшему, контрольный выстрел в голову. Перевернул на спину, обыскал. В карманах абсолютно ничего, торричеллиева пустота. У обычного человека так не бывает. Ключи от квартиры, мелочь для оплаты трамвая, расчёска, портсигар или зажигалка, очки в футляре, носовой платок. Всё вместе взятое или по отдельности. Ощущение, что агитатор специально всё оставил на квартире, на случай задержания. И нельзя понять, кто такой убитый. Впрочем, и у его помощников такая же картина. Матвей не стал задерживаться. Не хотелось, чтобы кто-то увидел его рядом с убитыми. Вышел к набережной, остановился, выбросил пистолет в воду. Так спокойнее. Оружие, уже использованное в деле, он не применял дважды, избавлялся. Как говорится – концы в воду. В Российской империи дактилоскопию негласно использовали с 1903 года, а с 1906 года она введена официально приказом Министерства юстиции. Первое нашумевшее уголовное дело благодаря этому методу было раскрыто в Санкт-Петербурге при убийстве провизора в аптеке Вайсброда, когда убийцу нашли и осудили по отпечатку пальцев на стекле. Первые судебно-баллистические исследования пуль и гильз с места преступлений стал исследовать киевский профессор В. А. Таранухин в 1918 году, в 1925 году в США Ф. Грейвен, а в Германии А. Брюнинг в 1931 году. Так что Матвей действовал осознанно. Убитых ему не было жаль. Они сознательно выбрали свой путь врагов существующего строя, противников самодержавия. Выбрали сами, знали о рисках и, подбивая рабочих на бунты, получили по заслугам. И Матвею было всё равно, из какой они партии. Враг должен сидеть в тюрьме, если вина его не столь велика, нет на руках крови. Либо уничтожен, третьего не дано. Столь же самоотверженно действовали другие офицеры Охранного отделения, жандармерии. Но силы были неравны, жандармы в меньшинстве. Да ещё правительство, его Министерство внутренних дел, действовали как слон в посудной лавке. Так, мирный митинг рабочих Путиловского завода третьего июля 1914 года владелец завода Путилов проигнорировал, телефонировал губернатору о беспорядках. Тот, не разобравшись, послал войска. Армия обучена одному – стрелять, а не говорить. Рабочих расстреляли. Трагическое событие вызвало волну народного возмущения, почти повсеместно начали сооружать баррикады, устраивали стачки, готовились к массовому неподчинению властям, причём вооружённым способом. Ещё немного и полыхнуло бы в крупных городах. Ситуация резко изменилась через несколько дней, началась Первая мировая война. Гаврила Принцип убил австрийского эрцгерцога Фердинанда. Такого количества противоборствующих стран мир ещё не видел. Участвовало с обеих сторон 38 государств с 62 % мирового населения. Количество жертв исчислялось миллионами. А ещё покалеченные, пропавшие без вести, эмигрировавшие. Для России война переросла в февральскую революцию, потом Октябрьский переворот, гражданскую войну. Около тридцати миллионов эмигрировали из страны, причём люди, составляющие цвет нации – И. Сикорский, Ф. Шаляпин, Н. Бердяев, С. Рахманинов, В. Зворыкин и многие другие. Война сначала вызвала всплеск патриотизма. Народ откачнулся от партий, стал записываться добровольцами на фронт, желал бить извечного врага-германца. Да и на баррикады не пойдёшь, в стране введено военное положение, массовые стихийные сборища запрещены. Новая напасть. Народ в порыве антигерманских чувств стал собираться и крушить магазины, фабрики и прочие заведения, принадлежавшие немцам. Многие немцы, голландцы и прочие иноземцы приехали в Россию ещё при Петре, за два века их потомки обрусели. Единственно, что отличало их от аборигенов, так вера католическая или протестантская. Ехали при Петре люди не простые, каждый имел либо специальность, востребованную на новой родине – механик, инженер, кораблестроитель, пушечных дел мастер и прочая и прочая. И дети продолжали дело отцов. Из иноземцев вышли знаменитые мореплаватели, полководцы. Но народ не разбирался. Как там фамилия домовладельца? Беллинсгаузен? Громить его! Да ещё и царицы уж полтора века из немецких принцесс. Не иначе предательство русской армии и поражения идут именно из Зимнего дворца, от императрицы. А поражения на полях сражений были связаны с просчётами Генштаба и жадностью фабрикантов. Например, Госдума обвинила генерал-инспектора артиллерии, великого князя Сергея Михайловича во многих просчётах, что было полным бредом. Генерал был патриотом и за армию радел, особенно за артиллерию, поскольку сам окончил Михайловское артиллерийское училище. Не жалея времени и сил, ездил по гарнизонам и артиллерийским частям, настаивал на обучении офицеров стрельбе из закрытых позиций. То есть наводчики цели не видели. На передовой сидит артиллерийский корректировщик, по телефону передаёт целеуказания. По буссоли на пушке или гаубице выставляют нужный угол возвышения ствола, угловой курс и стреляют. Обычно это одно орудие ведёт пристрелку. При точном попадании огонь открывает вся батарея. До этого стрельба велась с открытых позиций, по видимой цели. Немецкие артиллеристы стреляли так же. И уже в ходе войны стали перенимать передовой опыт противника. Госдума ставила в вину генералу снарядный голод. В этом было два момента. Генеральный штаб при расчётах резервов просчитался, сильно занизив потребности, причём как в снарядах, так и в винтовках и пулемётах. И второе – заводчики не увеличивали выпуск патронов и снарядов, чтобы не сбивать цену. Сергей Михайлович не имел отношения к определению складских резервов или выпуску боеприпасов, однако – обвинили его. Кто-то же должен был отвечать за промахи. Мало того, подозревали во взяточничестве. Дескать, его гражданская жена, балерина Матильда Кшесинская брала взятки, а великий князь исполнял желания взяткодателей. Абсурд полный! Но была создана комиссия. От Охранного отделения в неё вошёл и Матвей. Всё же Охранное отделение это политическая полиция. Не было ли здесь умысла на измену? Матвей в измену великого князя не верил, как и во взятки. Сам закончивший это же Михайловское артиллерийское училище, он общался с офицерами-артиллеристами, своими однокурсниками. Знал, сколь высок в армии авторитет великого князя. Тем не менее расследование вёл с полным рвением несколько месяцев. Не нашёл ровным счётом ни одной зацепки, о чём и написал подробную записку. Высокий, под два метра, великий князь был казнён большевиками в Алапаевске на следующий день после расстрела царской семьи. Когда их вывели на расстрел, вцепился конвоиру в горло и стал душить. Его убили выстрелом в голову. Остальных дворян сбросили живыми в полуразрушенный ствол заброшенной шахты, а потом забросали гранатами. Так оборвалась жизнь настоящего патриота страны. С началом войны работы у жандармов и Охранного отделения прибавилось. Наряду с добровольцами появились и дезертиры, и уклонисты от призыва в армию. Хуже того, партии революционеров смекнули, что можно обернуть ситуацию в свою пользу. Стали под видом добровольцев засылать в действующую армию агитаторов. С ними связывались представители партий, передавали листовки, агитируя против войны, за братание с немцами или австрияками. В тылу революционная активность упала. Во-первых – значительная часть мужчин ушла на фронт, во-вторых – большая часть членов партий тоже угодила в окопы. Но у палки два конца. Свою разлагающую работу партийцы стали вести на фронте. Причём ядовитые семена упали на благодатную почву. Благородный добровольческий порыв побить германца быстро угас. В окопах сыро и холодно, немцы и австрийцы нужды в боеприпасах не знали. Постоянно обстреливали позиции из крупнокалиберной артиллерии, а попытки русских атаковать пресекали интенсивным пулемётным огнём. Потери среди пехоты были велики. На любую армию неудачи действуют морально угнетающе. Фронт протяжённый, от Балтики до Румынии девятьсот километров. Первоначально был успех русской армии под Гумбинненом, когда наши сильно потрепали немецкую 8-ю армию. Затем немцы под Танненбергом нанесли 2-й армии русских под командованием генерала Самсонова сокрушительное поражение, генерал застрелился. Русская армия была вынуждена оставить западную часть Польши. В январе 1915 года случился крупный пожар в главном корпусе воздухоплавательного отдела Русско-Балтийского вагонного завода, сгорел задел деталей для лёгких самолётов И. Сикорского. Матвей узнал о пожаре из утренних сводок и не предполагал, что расследовать придётся ему. Почти сразу его вызвали к начальству. Фон Коттен поручил Матвею проверить все обстоятельства пожара. Случайность или диверсия? Матвей в помощь себе взял ротмистра Барсукова. Формально военная контрразведка была создана в 1909 году. А фактически ни на фронте, ни тем более в тылу её представителей не было. И все дела о чрезвычайных происшествиях приходилось расследовать жандармам, Охранному отделению. Вдруг злой умысел? И если не найти, не арестовать злодея, произойдёт повтор. Лёгкие самолёты Сикорского использовались для разведки или корректировки артогня. РБВЗ, его воздухоплавательное отделение, в мае 1915 года переименованное в Русско-Балтийский воздухоплавательный завод, чаще называли Авиа-Болт, продавало армии эти самолёты по 14–15 тысяч рублей за штуку. Задел деталей из фанеры, перкаля, дерева, был на двенадцать аэропланов. Причём дерево специальным образом высушенное, обработанное лаком, чтобы не напитывалось влагой под дождём или в туман. Василий Барсуков был переведён при помощи и пособничестве Матвея в столицу. В Петербурге и масштаб побольше и опыт нарабатывается быстрее, поскольку есть у кого поучиться, опытных сотрудников хватает. Матвей поручил Барсукову допросить рабочих, нет ли преступной небрежности в работе? Детали сами не возгорятся, нужен источник пламени, искра. На рабочих местах курение воспрещалось, да вдруг нарушил кто-то запрет? Упущение военного ведомства было, часть рабочих забрали по мобилизации, хотя надо было предоставить бронь от призыва. На их место пришли люди неподготовленные. Не вымуштрованные производством, вполне могли нарушить строгие инструкции. Сам же Матвей стал допрашивать мастеров, начальство. Кирпичные стены и частично крыша цеха уцелели, но на восстановление уйдёт время, выпуск самолётов на три месяца, полгода остановится. Для страны, воюющей с серьёзными противниками – Германией, Австро-Венгрией, это большой ущерб в снабжении. С началом войны продажа германских аэропланов в Россию прекратилась, а французские и английские аэропланы шли морем на кораблях, в северные морские порты, в первую очередь в Архангельск. Потом поездами их надо было доставить ближе к действующей армии, собрать, облетать. Выходило долго. Допросы руководства Матвею ничего не дали. Все утверждали, что меры безопасности на производстве соблюдались жёстко. А если так, откуда взяться пожару? Когда Матвей взялся за бухгалтерию, его насторожил небольшой факт. Буквально через несколько дней после пожара РБВЗ получил от страховой компании возмещение ущерба. То есть для завода особой потери и не случилось. А потом случайно обмолвился один из инженеров. – Хорошо, что сохранились детали для «Ильи Муромца», они в пристройке были. Можно сказать – вовремя пожар случился, освободилось место для сборки. Цех расчистим и начнём. Как узнал в бухгалтерии Матвей, продажа армии одного аэроплана «Илья Муромец» обходилась в 150 тысяч рублей, в десять раз больше, чем лёгкого самолёта, задел деталей которых сгорел. Получалось – заводу пожар выгоден со всех сторон. Подозрения в умышленном поджоге окрепли. Был мотив у руководства завода учинить пожар. Как говорили ещё древние римляне – «ищи, кому выгодно». Тем не менее месяц кропотливого и упорного труда результатов не дал. Источника возгорания, как и возможного исполнителя, установить не удалось, следственное дело закрыли. А через два месяца ещё более серьёзное происшествие, 14 апреля прогремел взрыв на Охтинском заводе взрывчатых веществ. Завод постройки 1892 года, расположение неудобное, зажат на узком куске земли между рекой и оврагом, интервалы между деревянными цехами невелики, земляной обваловки не было. Цехов на заводе несколько – пороховой, капсюльный и тротиловый. Взорвался последний. Капсюльный располагался отдельно, довольно далеко от тротилового, в полутора верстах, потому не пострадал. Были и жертвы среди рабочих. По столице сразу поползли слухи о диверсии. Дескать – пособники немцев устроили подкоп, заложили мину. Для Матвея, которому поручили следствие, такие разговоры просто нелепы. В тех местах грунтовые воды стоят близко от поверхности. На несколько штыков лопатой копнул и уже вода стоит, болотная, ржавая, с запахом. Какой подкоп? Он невозможен в принципе. Следствие шло больше двух месяцев. Матвей ужаснулся при осмотре и после допросов. Нарушение всех технологических норм и пренебрежение жизнями рабочих просто вопиющее. Даже удивительно, как взрыва не произошло раньше. Участок находился в цеху, где производилась плавка тротила, в печах, похожих формой на груши, перегретым паром. Открытый огонь не допускался категорически. В цеху влажно, душно, жарко. Каждая установка по плавке вмещает пять пудов тротила (80 кг), а таких печей в цеху тринадцать. Цех деревянный, к нему дощатая пристройка, в которой хранилось сырьё – 900 пудов динитробензола, также 800 пудов отходов и 300 пудов готового тротила в шашках. Сначала произошёл взрыв одной печи, разворотило перегородки между печами, сорвало участок крыши. Один из часовых показал на допросе, что было пламя, искры попали на пристройку, где хранились отходы, сырьё и готовый тротил. Из цеха уже выбегали рабочие, которые уцелели. Были раненые и, увы, погибшие. Последовал второй взрыв, значительно более сильный, который разнёс стены цеха, от него остались лишь фрагменты брёвен да человеческих тел. Что удивительно, при таком мощном взрыве жертв было полтора десятка, хотя могли погибнуть все семьдесят, работавших в цеху, да ещё находившихся поблизости по службе, те же часовые, которых было три по числу входов в цех. Расследование шло долго, трудно. Главные свидетели, а среди них и виновники погибли. А начальство, как всегда, выкручивалось. Дескать – все нормы соблюдали, открытого огня не применяли. Кому охота признавать вину в военное время, когда могут привлечь по статье «Саботаж»? Как ни странно, даже фон Коттен не подгонял и, похоже, не испытывал желания найти виноватых. Они были, причём среди инженерного состава. Взрыв произошёл потому, что технологию нарушили. Но фон Коттен посоветовал дело закрыть, а вину списать на погибших рабочих. Завод не работал до 1916 года, в самое тяжёлое для фронта время, когда снарядный и патронный голод. Правда, порох выпускали ещё в Казани и Самаре и в Шлиссельбурге, но только для морского ведомства. Ещё расследуя дело, Матвей узнал, что представители Артиллерийского комитета военного министерства выехали во Францию, Англию и США для заказов патронов, снарядов, порохов и взрывчатых веществ. Часть заказов, оплаченных золотом, успела поступить до завершения войны. А как только произошёл Октябрьский захват власти большевиками, поставки прекратились. Иностранные фабриканты и правительства выжидали – удержится ли власть? Однажды в субботу Матвей приехал к родителям на дачу, привёз продуктов. Война шла уже год, промышленность перестроилась на военные рельсы. Там, где раньше шили костюмы, выпускали военную форму. В сельском хозяйстве количество мужчин значительно уменьшилось, их мобилизовали уже по мобилизационным планам второй и первой очереди. Старые запасы зерна, муки и других продуктов уже закончились. В магазинах уже никто не спрашивал рябчиков, ананасы или апельсины. Случайно купить кусок мяса уже было удачей. Как всегда при катаклизмах при любом дефиците начали расти цены. Почти каждую неделю немного, но за месяц уже ощутимо. Кое-что из провизии родители покупали сами у селян – молоко, яйца, сливочное масло. Сетовали на цены, пока сидели за столом, пили чай с вареньем. После, когда мама вышла отдохнуть, отец сказал: – Ты чего девке голову дуришь? Нравится – женись. Сам видишь, мужики ныне на фронте. Каждый день мимо нас по железной дороге поезда с ранеными идут. А сколько воинов в землю легло? Нам ещё внуков понянчить хочется. А ты всё никак не решишься. Или не нравится Александра? – Нравится. Так война же! – Разве жизнь остановилась? Так что обдумай и делай предложение. Квартира в столице у тебя есть, служба и жалованье тоже. – Не будет выглядеть, как пир во время чумы? – А ты без излишеств. Так что готовь сватов и засылай. Сам знаешь – отца у неё нет, маменька на даче. Вот в следующую субботу и приезжай. – Хорошо. Если бы не толчок со стороны отца, ещё бы тянул. Матвей, как и отец его, был из тех, для кого служба на первом месте, личное – на потом. Вот только потом может и не наступить. Знал об этом Матвей, служба у него рискованная, в любой момент пулю от революционера можно получить или попасть под взрыв бомбы. Правда, с началом войны из аптек или магазинов с химикатами пропали вещества, пригодные для производства взрывчатки. Их не хватало на военных заводах. Кроме того, если при обыске по другому поводу находили динамит, заводской или самодельный, трибунал приговаривал к срокам серьёзным. Это до войны гражданские суды, где адвокат и куча добровольных защитников поднимали крик о невиновности, суд мог принять во внимание общественное мнение, дать срок небольшой. Хотя зачем добропорядочному человеку иметь дома динамит. Ружьё может быть пригодно для охоты, спортивной стрельбы. Револьвер – для самообороны или спорта, а динамит – для уничтожения кого-то или чего-то. За неделю отец с матушкой организовали сватовство, всё по обычаям. «У нас купец, у вас товар». А Матвей отправился по приказу начальства в командировку, на фронт, в действующую армию. По меркам мирного времени недалеко, за Варшаву. Но, учитывая, что поезда ходят не по расписанию, отмобилизованы для военных нужд, уже сложно. На станциях – военные патрули. Матвей хоть и в жандармской форме, а патруль к нему подходил и старший патруля, офицер, козырнув, просил предъявить документы. После проверки офицер просил прощения, козырял и патруль отходил. Как заметил Матвей, у нижних чинов досматривали «сидоры», как называли вещевые мешки. Меры необходимые, вынужденные, чтобы на фронт не завезли листовки, прокламации и прочую печатную продукцию, смущавшую умы. А с фронта чтобы не вывозили трофейное оружие и боеприпасы. Конечно, вывозили, всех не досмотришь, особенно когда с фронта идёт военный эшелон. В вагоне или на платформе с боевой техникой небольшой предмет можно спрятать так, что опытный специалист искать будет долго. Времени на долгие поиски не было, потому с фронта в тыл попадали и пистолеты, и награбленные вещи, снятые с убитых, например цепочки и крестики из драгоценных металлов, карманные часы, губные гармошки, даже сапоги, бинокли, ножи и зажигалки. Матвей ехал в пехотный полк, найти и доставить в Петербург боевика-анархиста. По данным следствия прямо перед войной он провёл две экспроприации, при которых были жертвы. Следствие шло медленно, потому что свидетели, видевшие в лицо боевика, находились на излечении в больницах. Пока они смогли дать показания, да установили личность боевика, его уже мобилизовали. Скорее всего – сам напросился добровольцем, когда почувствовал интерес к себе. Полагал – армия все его предыдущие грехи смоет. Вычислили, даже фотографию нашли, свидетели на фото его опознали. Матвей в командировку попал случайно. Не он вёл следственное дело, просто в тот момент оказался свободным. Добрался всё же в полк, с разрешения командира полка предъявил офицерам фотографию. По фамилии искать бесполезно, очень часто у боевиков документы поддельные, да ещё не один комплект. По фото его сразу опознал штабс-капитан. – В моей роте служит. Замечаний по службе нет. Даже в пластунскую команду напрашивается. В армии пластуны, это разведчики полковые или дивизионные. У Матвея даже подозрение возникло – не перебежать ли к немцам боевик захотел? В условиях позиционной войны перед немецкими и русскими позициями ряды колючей проволоки, преодолеть которую трудно. Днём нейтральная полоса простреливается с обеих сторон. А ночью пластуны, если был приказ командира взять пленного, режут сапёрными ножницами колючую проволоку, проникают на вражескую территорию. Если нижний чин придумал перейти к врагу, то самый удобный момент. – Господин штабс-капитан, ведите к Шестакову. И хорошо бы двух старослужащих взять, лучше фельдфебелей. На случай если сопротивляться начнёт. У Шестакова табельное оружие имеется? – А как же! Трёхлинейка. Фельдфебели предпочтительнее, у них не винтовки, а «солдатские» револьверы. Те же «наганы», но не имеющие самовзвода, в отличие от «офицерских». Такими вооружались нижние чины, кому на службе винтовка мешает ввиду размеров. Например – расчёты пушек, связисты, экипажи аэростатов и аэропланов и другие. Пока шли, офицер поинтересовался: – Что же Шестаков натворил, что за ним из столицы приехали? Служит он добросовестно, замечаний нет. – Взрыв учинил в одном случае, в другом стрельбу при экспроприации. Семь погибших и восемь раненых, в том числе ребёнок. Его опознали свидетели по фото. Вам его желание перейти в пластунскую команду ни о чём не говорит? Штабс-капитан даже остановился. – Вы хотите сказать, что он намеревался перейти к врагу? К немцам бежать? – Не исключаю. Пришли в батальон, во вторую роту. Траншеи, воронки от снарядов, окопы, блиндажи, землянки. На нейтральной полосе три ряда колючей проволоки за русскими траншеями. Матвею интересно. В боевых действиях он не участвовал. – Немцы далеко? – Немногим более версты. Дерево вон там видите? И показал рукой. – Вижу. – Это уже их позиции. Рядом с деревом пулемётная точка. Постреливают иногда. Штабс-капитан в роте командир. Как говорится – царь, бог и воинский начальник, солдатам отец. В штабной землянке офицер распорядился: – Филатова и Тихонова ко мне срочно. Вестовой убежал и вскоре вернулся с двумя фельдфебелями – усатыми дядьками с обветренными лицами. – При оружии? – Так точно. – Тогда за мной. Надобно Шестакова арестовать. Промолчали служивые, только переглянулись. Командир роты впереди, за ним Матвей, замыкают шествие фельдфебели. Траншея зигзагом идёт, довольно глубокая, чтобы пригибаться не приходилось. На ловца и зверь бежит. Только свернули за поворот, как столкнулись с боевиком. Он в солдатской форме, на плече винтовка с примкнутым штыком. Увидев процессию, да с жандармским офицером, Шестаков среагировал мгновенно. Отпрыгнул назад, сорвал с плеча винтовку, сделал выпад, как учили, и ударил штыком командира в грудь. Тот оседать стал. Шестаков сделал шаг назад, другой, передёрнул затвор. А Матвей уже готов к такому повороту событий, когда шёл по траншее, револьвер из кобуры в руку взял. Вскинул «наган», нажал на спусковой крючок. Выстрел! И одновременно Шестаков тоже выстрелил. Левую руку Матвею обожгло, она сразу занемела. А Шестаков упал. Хрипел, конвульсии его били. Матвей ослабел, ноги не держали, шок болевой. Сел на дно траншеи. Его в сторону оттолкнул один из фельдфебелей, вскинул револьвер и в Шестакова выстрелил. Раз, другой, третий. Другой фельдфебель остановил. – Трофим, уймись! Убит он уже. – Сука! Командир с нами полгода! В атаку ходил, за солдатскими спинами не прятался. А этот гад его штыком! На стрельбу в траншее уже солдаты прибежали. Увидев окровавленных офицеров и солдата, закричали: – Санитара сюда! Глебов! Прибежал санитар с сумкой. В первую очередь командира роты осмотрел. Перевязал прямо поверх гимнастёрки. – В лазарет его, срочно! На шинели двое солдат понесли штабс-капитана. Затем санитар перевязал Матвея. – Тоже в лазарет! – Шестаков мёртв? Санитар подошёл к солдату, осмотрел. – Мертвее не бывает. Теперь можно и в лазарет. Его поддерживал санитар, довёл до деревенской избы в тылу, в лощине. Хирург обработал и перевязал рану. – Повезло вам! Кость цела, а мясо нарастёт. И написал справку об огнестрельном ранении. С такой бумагой у патрулей и застав не будет вопросов – почему в крови, да в тыл? На повозке довезли Матвея до вокзала, хирург предлагал остаться в лазарете на несколько дней, но Матвей отказался. В лазарете и без него раненых полно. У кого грудь в бинтах, у кого живот. А он вполне ходячий, вполне до столицы доберётся. На офицера с забинтованной рукой смотрели уважительно. В поезде уступали нижнюю полку. Сутки и он уже на Варшавском вокзале. В первую очередь в Охранное отделение. Справку фон Коттену показал, доложил о происшествии. – Убит – туда и дорога. Трибунал всё равно к смерти приговорил бы. По ранению даю две недели отдыха и желаю выздоровления. Обязательно к врачу покажитесь. Всё же перевязки нужны, как бы нагноения не случилось. Из Охранного отделения в тюремную больницу, там врачи хорошие были, ещё доктора Гааза выучка. Сделал перевязку, получил назначения. Из больницы к белошвейке, как портних называли. Для нижних чинов обмундирование на фабриках шили. Офицеры заказывали мундиры у портных. Впрочем, сапоги тоже делали на заказ. Матвей китель заказал взамен испорченного. Рукав разодран пулей, в заскорузлых пятнах крови. Отстирать уже невозможно, да и в штопанном на видном месте ходить тоже не хотелось. В первую очередь из-за родителей. Увидят ежели, переживать будут, хотя отец вида не покажет. Мундир сошьют, рана заживёт. Белошвейка обещала китель за три дня сшить, выкройки по размеру у неё были. Она специализировалась на обмундировании для офицеров армии, жандармерии. И материалы подходящие у неё были, и пуговицы и аксельбанты, даже погоны. Прежде чем в квартиру подняться, пришлось в Елисеевский магазин зайти, дома ни крошки хлеба. Провизии прикупил, дома попил чаю с бутербродами, спать улёгся. Устал, да ещё кровопотеря сказывалась, утомлялся быстро. Три дня подряд на перевязки ходил, рана уже затягиваться стала, не сочилась сукровица. Почувствовал себя сносно, решил родителей навестить. Перед отъездом предупреждал о командировке. Оделся в цивильное и на поезд. Отец сразу внимание обратил. – Что-то ты похудел, осунулся, да и бледноват. Не приболел? – Есть немного. – Проходи, рассказывай, как на фронте. – Утешительного мало. Немцы «чемоданы» кидают, а нам ответить нечем. – Это что же такое? – Так на фронте крупнокалиберные снаряды называют немецкие. От них воронки огромные и разрушения. О том, о сём переговорили. Потом отец о свадьбе. – Ходили свататься к соседке. Согласна она. Назначай день и готовься к торжеству. С батюшкой в церкви день заранее обговори, договорись с рестораном. По военному времени, полагаю, гостей многих созывать не стоит. Расценят как пир во время чумы. Самые близкие друзья – товарищи да родители. Приданое за невестой скромное, сам понимаешь, безотцовщина. А мать много ли дать может? Так что рассчитывай на себя. Я про расходы. – Я же не на деньгах женюсь. – Оно так, но лучше бы и деньги были, причём не бумажные, а золотые – империалы, полуимпериалы. – С какой стати? – Потом расскажу. Что-то темнит отец. Два дня провёл на даче Матвей, повстречался с Александрой. А потом в столицу – перевязку сделать, да с батюшкой обговорить дату венчания. Церковь разрешала одно бракосочетание на всю жизнь. Повторно, если супруг законный умер. День обговорили, да чтобы на пост не попал. А уж потом в ресторан, арендовать зал. Хлопот много. Снова вернулся в Ольгино, переговорил с родителями. Затем с Александрой в Гостиный двор, подбирать свадебное платье. Можно и пошить, но в продаже были французские, ещё до войны завезённые. Следующим днём платье купили, фату, туфли. Отвезли на квартиру Матвею и к ювелирам, за обручальными кольцами. Так что и не отдых по выздоровлении получился, а сплошная суета. А уж сам день венчания, да потом празднество – два дня, запомнил кусками. Поздравления родителей, друзей. Друзья из сослуживцев, поскольку интересы общие. И успели рассказать о бракосочетании в Охранном отделении. Офицеры скинулись и купили подарок – шикарный столовый сервиз работы Императорского фарфорового завода. Хотя и приглашённых немного и разудалых песен не горланили, а всё равно прохожие косились осуждающе. Дескать – война идёт, в стране военное положение, а у них пьянки-гулянки. Вторым днём свадьбу играли на даче. Были только родители и близкие родственники. Вот уж не думал Матвей, что даже радостное событие может настолько утомить. Третьим днём отоспался, благо – на службу не идти. Оно бы хорошо отпуск взять по такому случаю, но в связи с военным положением отпуска военнослужащим отменили, предоставляли только раненым после госпиталей для выздоровления и восстановления. В секрете ранение Матвей держал. Но от отца, опытного сыщика, разве что-либо скроешь? Матвей в комнатке для молодых был, что на втором этаже, у окна стоял, встав с постели. Молодая жена на первый этаж спустилась, завтрак готовить. Отец вошёл, а Матвей в одних трусах и свежий, ещё толком не заживший рубец на руке во всей красе. – Это что такое? Павел ткнул пальцем. – Ранение, папенька. – Сам вижу. Где получил, при каких обстоятельствах? Боевики покуражились? – На фронте, – нехотя признал Матвей. – Это в командировке когда ты там был? – За революционером ездил. Крови много на нём, получил приказ арестовать. – Правильно сделал, что убил его! – Почему ты так решил? – удивился Матвей. – Если бы он удачливее был, ты сейчас здесь не стоял. Стало быть, ты в ответ стрелял. Или ошибаюсь? – Точно сказал. Матвей надел рубашку, натянул домашние брюки. – Папенька, ты маме не говори. Зачем её волновать? – Мог бы и не просить, сам догадался. Садись-ка, сын, поговорить надо. Матвей подумал, что отец его сейчас отчитает, что утаил о ранении. А разговор о другом пошёл. – Сын, времена тяжёлые, неподходящие, но о будущем думать надо. Сможешь ли ты поменять рубли бумажные на золотые? Удивился Матвей. За неделю отец второй раз заводит разговор о золоте. Сведения имеет из каких-то источников или интуиция? Во время войн и прочих катаклизмов бывает инфляция, иногда большая. Это каждый разумный человек знает. Но государство-то устоит и деньги тоже. – Не задавался целью, не знаю. Если про меня, так на свадьбу расходы большие. Хорошо, если тысяча осталась на счету. – Вот её и обменяй. А ещё моих с матушкой семь тыщ. – Хм, полагаешь – войну проиграем? Вот не думал, что ты пессимист. – Пессимист – это хорошо информированный оптимист, сын. Сделай, как я сказал. Потом ни один раз благодарить будешь. – Да намекни хоть, к чему готовиться. – Революции грядут, сын. Государь от престола отречётся, распадётся империя, бумажные деньги в бумагу цветную превратятся, в фантики. А золото позволит выжить и тебе с женой и нам. – Предполагаешь – как скоро? Матвей не думал, что у отца паника или необоснованные страхи. У него знакомые во многих сферах и наверняка что-то слышал. – Думаю, года полтора-два в запасе есть. И уж совсем славно будет, если за золото купишь квартиру или дом во Франции или Италии, только не в Германии. – Эмиграция? – Любая революция, сын, это большая кровь. Да ты не хуже меня знаешь, на что способны боевики. Но о том – никому. А пока – обдумывай. Отец вышел, Матвей уселся на стул, обхватил голову руками. Отец всегда был точен в прогнозах. Видимо – они стояли на пороге больших перемен. Как не вовремя! Только женился, по службе всё идёт хорошо, опыта набрался, группой руководит – и всё насмарку? Деньги-то поменяет, но с боевиками и прочими смутьянами биться будет до последней капли крови, до последнего патрона! Без пощады!Юрий Корчевский Сатрап: Контрразведчик
© Юрий Корчевский, 2021 © ООО «Издательство АСТ», 2021Настанет год,России черный год,Когда царей корона упадет;Забудет чернь к ним прежнюю любовь,И пища многихбудет смерть и кровь;Когда детей, когда невинных женНизвергнутый не защитит закон…М. Ю. Лермонтов «Предсказание», 1830
Глава 1 ВОЙНА
На германском фронте после первых успехов русских войск наступило неустойчивое равновесие фронтов. Да по-другому и быть не могло, с начала века появились новые виды оружия. Тот же Хайрем Максим снабдил воюющие стороны пулеметами, этими косами смерти. Сколько атак захлебнулось, едва солдаты выбрались из траншей! Два-три пулемета вполне могли сорвать наступление батальона. А еще появились бронированные монстры. На Западном фронте англичане применили танки, которых у немцев не было. Против них пулеметы бессильны. Немцы в панике бежали. У всех воюющих армий сразу появились броневики. Казалось – найден легкий выход. На шасси грузовика поставить бронированную коробку и вооружить пулеметом, а то и двумя. Да не вышло виктории. У броневиков проходимость по полю боя скверная – воронки от снарядов, траншеи, окопы, грязь после дождя. И с танками они бороться не могут, пушка нужна. Потому воюющие армии закопались в землю. Блиндажи, траншеи, окопы, да зачастую с бревенчатыми накатами. А перед передовыми позициями колючая проволока, от одного до пяти рядов. Попробуй, пехотинец, их преодолеть! Однако позиционная война ни одной стороне преимуществ не давала. Воюющие стороны стали применять массированные артиллерийские обстрелы неприятеля, причем на ведущее место вышли гаубицы крупного калибра, которых в русской армии остро не хватало. Да еще немецкий рейхсвер применил впервые в новейшей истории химическое оружие – газообразный хлор и иприт. Сначала на французских позициях – реке Ипр, потом хлор у русской крепости Осовец. Стратегия генералов, закончивших академии и военные училища, не поспевала за развитием техники и технологий. Кто мог предполагать еще несколько лет назад применение авиации всеми сторонами? Первоначально использовали самолеты и дирижабли для разведки. Когда пилоты противоборствующих сторон встречались в воздухе, палили друг в друга из пистолетов. Довольно быстро на аэропланы установили пулеметы, и появилась истребительная авиация. Русский инженер Сикорский сконструировал еще перед войной многомоторный самолет «Илья Муромец» и приспособил его под военные нужды, как бомбардировщик, хотя и слова такого не существовало еще. Петр Великий еще в начале восемнадцатого века пригласил в страну иноземцев, сведущих в морских, воинских делах, а также в производстве. Многие переселились – немцы, голландцы, шведы, да всех не перечесть. Мирно жили, приняли подданство российское. А как война с немцами началась, пошли погромы и фабрик и домов, которыми немцы владели. Да еще русские монархи в жены брали принцесс немецких. При первых неудачах на фронте слухи поползли – измена в верхах. Дескать – немецкая императрица германским шпионам все замыслы российского Генштаба передает. Хотя не было такого, иначе бы Охранное отделение в курсе было. Либо люди глупые эти слухи распускали, либо иностранные деньги отрабатывали. Европа, особенно англичане, спали и видели, как обескровить главных конкурентов – Германию и Россию. Чем больше они друг друга перебьют, тем лучше Британии. У Англии положение лучше, чем у Франции, ее от континента пролив Ла-Манш отделяет. А Соединенные Штаты вообще за океаном и ни одна мировая война до их территории не докатилась. Для американцев любая война выгодна. И в первую мировую промышленность их в полную силу работала, продавала вооружение и боеприпасы, в том числе и России. Безусловно, германская шпионская сеть в России была. Возглавлял германскую разведку Вальтер Николаи. В России один из центров немецкой разведки располагался в гостинице «Астория». Здесь были штаб-квартира Зигфрида Рая, барона Лерхенфельда и Канцельбогена. Они собирали информацию и переправляли ее в германское посольство в Швеции, оттуда она попадала в фатерланд. Многие компании и заводы в России принадлежали немцам, либо владели акционеры, а управляющим был немец. Как пример – компания «Сименс и Хальске», «Сименс Шуккерт», «АЕГ» были русскими филиалами немецких фирм. Делали электрооборудование, в том числе электродвигатели для кораблей и подводных лодок Российской империи. Германская компания «Книп и Вернер» имела филиал в Риге, и ее директор Рудольф Цизе передавал головной компании все планы о работе на верфи. Российско-американская компания «Треугольник» и обувная фабрика «Скороход» принадлежали немцам. Заводы открыто поставляли через Швецию в Германию шины, резиновые изделия, обувь. Немцы владели контрольными пакетами акций или были управляющими во многих банках. Внешнеторговый, Сибирский, Петроградский международный, Дисконтный, Азово-Донской. Банкам на правах собственности принадлежали крупные заводы – Коломенский, Исетский, Сормовский, многие шахты. И банкиры тормозили финансирование, как могли. Хуже того, начали спекулятивные сделки с продовольствием. Скупали крупные партии подешевле, взвинчивали цены и поставляли на оптовые склады. Либо поставляли окольными путями продовольствие в Германию. Высокие цены вызывали недовольство населения, зрели бунты, недовольство властью. Мало того, поражения русской армии весной и летом 1915 года, потери значительных по площади и населению территорий вызывало недовольство в среде буржуазии. А еще почти все революционно настроенные до начала войны партии раскололись. Например, эсеры, прежде идейные и непримиримые враги царизма, стояли за продолжение войны до победного конца, на время военных действий прекратили всяческие действия против царя и государственного аппарата. Напротив, большевики провозгласили лозунг «За превращение войны империалистической в гражданскую!». Либералы пугали всех надвигающейся революцией, но боялись ее и старались не допустить. Царь же делал шаги непродуманные, во многом по советам своего окружения. Например – распустил Государственную Думу. Партия большевиков по численности невелика, к концу 1916 года было всего двадцать четыре тысячи членов. Но сосредоточены они были в Санкт-Петербурге и Москве, самых промышленно развитых городах. Перед началом войны, в 1914 году рабочих было 18 млн 238,9 тыс. человек. С мобилизацией в армию ушли немногим больше 400 тысяч. Нагрузка на оставшихся увеличилась, рабочий день удлинился до 11,5 часа. Рабочие стали получать больше, но инфляция съела покупательную способность рубля. С началом войны были запрещены стачки, за участие в них установили уголовную ответственность. Активистов судили, а рядовых участников заносили в «черные списки», увольняли, призывали в действующую армию. Недовольство в тылу было вызвано не только подстрекательством активистов разных партий, но и реально ухудшившимся снабжением. После первого года войны потребление упало на 25 %, на второй год на 43 %. Покупательная способность рубля за три года войны упала вдвое. Несмотря на указы о запрете стачек с 1914 года по конец 1916-го произошло 5794 стачки, но из них с политическими требованиями 1904, треть. Народ хотел хлеба, ему было не до политических игрищ. Труднее всего пришлось селу. Рабочие на заводах имели бронь от призыва. Забери их – и все военное производство встанет. В армию мобилизовывали сельских мужиков. Привыкшие к тяготам, они составляли костяк армии. Малограмотные, с трудом осваивающие воинские специальности, требующие знаний на уровне хотя бы начальной школы – артиллеристов, механиков. А уже флотские специальности зачастую требовали хотя бы семи классов – дальномерщики, наводчики, торпедисты, турбинисты машинных отделений. Без мужиков урожаи упали, усугубив продовольственную ситуацию. До войны Российская империя успешно торговала зерном, пенькой, медом, лесом на заграничных рынках. С 1915 года нуждалась в этих товарах сама. Правительство не сидело сложа руки. Делегации посещали Англию, Францию, Соединенные Штаты, делали заказы на порох и взрывчатые вещества, винтовки и пулеметы, грузовики, броневики, пушки, корабли и артиллерию. Европейцы и американцы золото российское брали охотно, но заказы выполнять не торопились. В первую очередь выполняли заказы для своих армий. А когда в России грянула февральская революция, поставки затормозили, после большевистского переворота их заморозили вовсе, но золото не вернули. Десятки и сотни тонн растворились в банковских хранилищах. Для Охранного отделения служба в чем-то стала проще и легче, в чем-то труднее. Одно то, что самая многочисленная и боевая партия эсеров на время войны прекратила политическую борьбу, покушения на чиновников, экспроприации, уже сняло много забот. Часть большевиков с мобилизацией ушла на фронт, но оставшиеся вели активную подрывную деятельность. Преувеличивали мнимые и реальные ошибки правительства и военного министерства, нагнетая обстановку в столице и крупных городах. Их соратники на фронте разлагали солдат. Обещаний со стороны большевиков было много. Для селян главный вопрос о земле. Народ простой, легковерный, на пустые обещания купились, пошли под знамена большевиков и были жестоко обмануты. Но это позже. А вот немцы, работавшие в стране легально, сильно усложняли жизнь. Чтобы их арестовать и выслать, требовались серьезные доказательства вины. Если завербованную агентуру немецкой разведки еще можно было поймать на «горячем», то сами резиденты вели себя осторожно. У Германии был Вальтер Николаи и сеть разведывательных школ, чего не было еще в Российской империи. Сотрудники Охранного отделения из бывших армейских офицеров, прошедшие краткосрочные курсы. Училищ по подготовке контрразведчиков не было, хотя потребность была великая. Вся тяжесть борьбы с германской агентурой легла на Охранное отделение, Отдельный корпус жандармов, полицию. Даже в армии не было структуры контрразведки. Как итог – ни кадров, ни канцелярии, ни структуры, ни денег. Получалось – драка растопыренными пальцами против опытного кулачного бойца. Первого немецкого шпиона Матвей арестовал в феврале 1915 года. Оказался русским, завербованным немцами, предал родину за деньги, как Иуда Христа. Вышел на него Матвей случайно. По служебным делам был на Адмиралтейских верфях. Обратил на себя внимание человек. Мужчина средних лет, судя по одежде, не рабочий, а служащий. В сухом доке стояла на ремонте подводная лодка. Они были еще не совершенные, практически ныряющие, поскольку долго находиться в подводном положении не могли. Тем не менее имели на борту торпеды, оружие грозное даже против больших кораблей. Мужчина воровато оглянулся, прошелся от носа лодки до кормы, причем не прогулочным шагом, а явно измеряя длину субмарины. Матвею поведение мужчины показалось подозрительным. Если он имеет допуск к работам, у него есть чертежи, зачем тогда измерять? Выходит – либо посторонний, либо из сотрудников, не имевших допуск к чертежам. На верфи вполне могли попасть не сотрудники. Проходили по пропускам поставщики комплектующих, представители некоторых государственных организаций. Матвей решил проследить за гражданином. Филеров вызывать – так они явно не успеют, придется самому. Благо – он в цивильной одежде. Жандармская униформа привлекает излишнее внимание, Матвей старался ее лишний раз не надевать. Следил, держась на расстоянии. Да мужчина и не проверялся, ни разу не обернулся. Обычно, чтобы не показать, что опасается «хвоста», объект делает вид, что завязывает развязавшийся шнурок на ботинке. Тогда полуоборот назад естественно выглядит. Женщины же смотрятся в карманное зеркальце. Кто заподозрит в чем-то предосудительном даму, которая проверяет – в порядке ли макияж? Не размазалась ли губная помада, не растрепал ли ветер волосы? А этот, с верфи, шел как ледокол. И прямым ходом в гостиницу «Астория». Для Матвея не секрет, что там гнездо немецкой разведки. Только человек уж совсем наивный или глупый прямиком пойдет в немецкое посольство. Тем более, с началом войны сотрудники посольства уехали через нейтральную страну, в данном случае в Швецию. Снаружи охрану посольства несла русская полиция. Аналогично поступили немцы. Все же тогда еще действовали традиции и неписаные правила. Перед началом войны страна-агрессор вручала ноту за три дня, давая время вывезти дипломатов, завершить какие-то срочные дела. Позже Гитлер презрел все традиции, его примеру последовали другие. Ждать объект пришлось около получаса. В центре города укрыться от внимательных взглядов негде. В Санкт-Петербурге стена одного дома примыкает к другому. Ни деревьев, ни лавочек. Фланировал неспешно в сотне метров. Опасался, как бы ни упустить объект. Кто знает, на какие заводы и фабрики имеет доступ этот тип. Даже если сведения его незначительны, то вкупе с данными других могут дать полную картину. Как говорится – курочка по зернышку клюет и сыта бывает. Все же уловил момент, когда мужчина вышел. Явно повеселевший, он направился в ресторан на Казанской. Видимо, не в первый раз. Потому как бросил подошедшему официанту. – Как всегда! Матвей слышал через приоткрытую дверь из вестибюля. По случаю войны часть персонала сократили – гардеробщика, метрдотеля. Да и меню стало значительно короче, а цены выше. В зале всего два человека, и обращать на себя внимание объекта не хотелось. Вышел на улицу. И был бы один, да в Казанском соборе закончилась служба, высыпал народ. Матвей злился. Что можно делать в ресторане целый час? Оркестр не играет, танцев нет. Впрочем, в зале ресторана женщин нет, танцевать не с кем. Объект вышел, физиономия довольная, сытая. А Матвей есть хотел, да устал, с утра на ногах. Объект пересек Екатерининский канал по Мучному мосту и зашел в парадное дома по Москательному переулку. Матвей забежал в парадное следом, успел увидеть, как объект мелькнул на лестнице перед третьим этажом, потом щелчок дверного замка и хлопнула дверь. Немного выждав, Матвей поднялся на третий этаж. Ага, квартира номер девятнадцать. Спустившись, нашел дворника, показал жетон. – Слушаю, ваше благородие. – Кто в девятнадцатой квартире живет? – Так мещанин Иванов. Мещанином называли человека, имевшего свою недвижимость – квартиру или дом и живущего работой – либо ремеслом, либо торговлей, либо промыслом. То есть не наемный работник, продающий свои руки владельцу фабрики или мастерской. Обычно это человек, твердо стоящий на ногах, по наблюдениям Матвея, обычно они в политических партиях не состояли и тем более не участвовали в акциях, вроде маевок или, упаси господи, в экспроприациях. По мировоззрениям обычно монархисты, желавшие спокойной, размеренной жизни без потрясений. Тем удивительнее для Матвея видеть в мещанине германского шпиона. Или алчность, возможность заработать на предательстве своей Родины деньжат, перевесила порядочность, патриотизм, да даже здравый смысл. – А чем занимается господин Иванов? – Не могу знать. – Семейный ли человек? – Вдовец, о прошлом годе супружница преставилась, а детишков Господь не дал. – Выпивает? – Исключительно по большим праздникам. Видел как-то, бутылку «Смирновской» покупал в магазине. Но чтобы пьяным – никогда. И табаком не балуется. – Друзья-приятели к нему захаживают ли? Дворник задумался. – Не припомню, вроде нет. – Ладно, благодарю за службу. О нашем разговоре – никому! – Нешто мы не понимаем? От дома Иванова Матвей сразу в полицейский участок. Здесь на Иванова учетная карточка. Уроженец Пскова, образование – гимназия, вдовец, владеет двумя магазинами, один по продаже швейных машин, другой – по торговле велосипедами. Под следствием не находился, в компрометирующих действиях не замечен, в политических движениях не участвует, благонадежен. Характеристика почти полная, только последний пункт о благонадежности вызвал у Матвея сомнения. Да и то их подтвердить надо фактами. На верфи был? Еще не преступление, как и визит в «Асторию». Может, приятель у него там работает или знакомый из другого города приехал и там остановился. Служба научила не делать поспешных выводов. В Охранном отделении под наблюдением данный гражданин не состоял. Тем не менее Матвей оформил заявку на наружное наблюдение филерами. Выудят что-нибудь интересное, надо будет объект разрабатывать. Несколько дней занимался повседневными делами – отчеты, подчиненных заслушивал, давал указания, Иванов на второй, а то и на третий план отошел. Как вдруг вечером телефонный звонок из службы наружного наблюдения. – Матвей Павлович, по вашему объекту кое-что интересное есть. Мне зайти или вы заглянете? – Сейчас буду. Начальник наружной службы недавно сменился, но штабс-ротмистр опыт работы имел изрядный. Поздоровались, Матвей на стул уселся. Главный филер ему несколько листков протянул. – Рапорты агентов о наблюдении. Три листка за три дня. Первый день наблюдения – ничего предосудительного. Занимался магазинами. Зато на второй день к полудню, подошел в столовую, что напротив Путиловского завода. Завод один из крупнейших в городе, выпускает и пушки, и броневые плиты, и много чего еще. Завод не казенный, а частный, но, к примеру, выпускал трехдюймовых полевых пушек больше, чем все остальные пушечные заводы – Обуховский, Пермский. У Матвея сразу интерес к Иванову. Что торговцу велосипедами надо на Путиловском заводе? А интерес у мещанина был, поскольку филер зафиксировал встречу объекта с сотрудником завода. Причем Иванов передавал сотруднику деньги. Старался сделать передачу незаметной, да сотрудник неловким оказался, несколько купюр уронил, наклонился доставать, потом сложил и в карман сунул. Конечно, деньги могли быть карточным долгом, но обычно такой долг отдают не в обеденный перерыв, а вечером, за игральным столом. В общем, подозрения усиливались. Да еще в обществе ходили разговоры об измене, о предательстве в верхах. Весной 1915 года обнаружились просчеты Генштаба при планировании запасов вооружения и боеприпасов. Так, мощности трех оружейных заводов страны – Сестрорецкого, Тульского и Ижевского – позволяли до войны выпускать по 525 тыс. винтовок в год. Но быстрыми темпами наращивали производство и к началу 1917 года выпускали уже 1 млн 600 тыс. винтовок в год. В первый же год войны дефицит винтовок составлял 7 млн и сокращался медленно из-за потерь на фронте, из-за необходимости вооружать все более возрастающее количество мобилизованных. Пулеметы выпускал только Тульский оружейный завод, до 700 штук «максимов» в год. В войсках и на складах имелось 4157 штук. За годы войны выпуск пулеметов вырос в 25 раз, до 28 тысяч. Но потребность армии была 110 тысяч. Из Америки было доставлено по закупкам 33 808 штук. Перед началом войны, в 1914 году Российская империя имела в армии 7088 орудий, из них крупного калибра только сорок. В войсках же Германии и Австро-Венгрии пушек было 14 446, в том числе тяжелых крупнокалиберных 996. Заводы бы и рады увеличить производство, однако испытывали острый недостаток в металлообрабатывающих станках, инструментах, качественной стали. Станки и инструменты почти все заграничные – немецкие, французские, английские. На флоте ситуация была не лучше. Например, на Балтике у России была бригада подводных лодок из двух дивизионов. Лодки первого дивизиона имели «рыбные» имена – «Минога», «Акула», «Макрель», «Окунь». Создавались под руководством полковника И. Г. Бубнова еще во время русско-японской войны, уже безнадежно устарели. Самое скверное – на лодках стояли немецкие двигатели, которые выработали свой ресурс, нуждались в капитальном ремонте. Только одна лодка – «Акула» – могла двигаться самостоятельно. Другие выводились на позиции буксирами. Кроме того, торпеды были несовершенны, имели конструктивные недостатки, не выдерживали погружения, тонули. Потому в 1914–1915 годах дивизион не смог одержать ни одной победы, не был потоплен ни один корабль. Конечно, отсутствие громких побед на фронте и на море порождало разговоры о предательстве в царском окружении, о бездарности генералов. Большую лепту вносили большевистские агитаторы на фронте и в тылу. На фронте они разлагали армию изнутри, в столице множили слухи о предательстве, в том числе военного министра В. А. Сухомлинова. Генерал от кавалерии участвовал в боевых действиях, имел множество наград. Решения принимал быстро, но к глубокому анализу событий и выводам был не способен. Со 2 декабря 1908 года занимал пост начальника Генштаба, а с 11 марта 1911 года пост военного министра. Его трудами был создан императорский военно-воздушный флот, автомобильные части, пулеметные команды и военная контрразведка, пока довольно слабая. Из-за множащихся слухов, да еще нашептываний государю почти ежедневно, царь обвинил Сухомлинова в неспособности руководить армией и 12 июня 1915 года уволил генерала с поста министра. Началось расследование, 21 апреля 1916 года он был арестован, находился в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Потом был выпущен под домашний арест, снова арестован, его осудили и поместили в «Кресты». В возрасте семидесяти лет по амнистии был освобожден большевиками, сразу выехал с женой в Финляндию, откуда в Веймарскую республику. Умер второго февраля 1922 года и похоронен на русском кладбище Тегель в Берлине. Филер попался опытный, со стажем. Довел Иванова до дома, а к окончанию смены на Путиловском заводе подошел к проходной. Стоял в сторонке и высматривал второго участника встречи. Завод огромен и проходных несколько, неизвестный мог выйти в другом месте. Но филеру повезло, объект его интереса вышел здесь. И филер благополучно проследовал за ним до дома, через дворника вызнал фамилию, имя и отчество. Матвей одобрил действия филера. – Толковые у тебя люди, Константин Васильевич! Дальше – проще. Конечно, пришлось походить. Зато по адресу и фамилии получил в полиции данные, наведался на завод. Оказалось – интересующий его объект работает инженером на пушечном производстве. Конечно, трехдюймовка для немцев не секрет, они уже не одно орудие смогли захватить в ходе боевых действий, изучить и отстрелять, изучив характеристики. Но инженер знал возможности завода, его мощность. По числу выпущенных пушек можно было определить количество формируемых артиллерийских батарей и бригад. Так что, непрост продавец велосипедов, имеет двойное дно, и чем скорее обезвредит его Матвей, тем меньше сведений дойдет до немцев. Будь его воля, пристрелил бы предателя в подворотне сам и рука не дрогнула. Но торопиться нельзя, необходимо выявить всю сеть, собрать улики. Чтобы одним ударом уничтожить всех, да еще с убедительными доказательствами для трибунала. Дела об измене Родине велись не в судах, а трибуналах и наказания следовали жесткие, вплоть до смертной казни. Матвей оценил возможную угрозу со стороны Иванова. Предатель мог иметь не одного информатора, а несколько, до десятка. И надо выявить всех. Потому требовалось плотное наружное наблюдение, да не одним филером, чтобы Иванов не обнаружил, наблюдатели должны меняться хотя бы два раза в день. Начальник Охранного отделения заявку подписал, но Константин Васильевич за голову схватился. – Где я тебе столько людей возьму? Из старых сотрудников кто на пенсию вышел, а кого и мобилизовали в армию. – Да ты пойми, вышли на целую сеть. Каждого надо выявить, а как это сделать без филеров? Любую информацию – письмо, инструкцию, чертеж, можно передать только при личной встрече. Радиостанции уже существовали, но были громоздки и применялись в основном на кораблях. Там их габариты и вес были не критичны. Потому в разведке распространение получили позже. Иванов оказался человеком общительным. Причем не в плане дружеских отношений. Встречался с мужчинами, короткий разговор максимум на четверть часа и расходятся. Разговор явно деловой. И филерам, согласно указаниям Матвея, приходилось следовать за контактером. Их круг рос, за десять дней наблюдения двенадцать встреч. Каждого из мужчин надо отследить, выявить – кто такой, где работает, чем интересен Иванову? Следственное дело на столе у Матвея росло на глазах. Доклады филеров о встречах в самых разных местах города, следом рапорты о них, с кем встречался. Удача, если кроме адреса и фамилии филеру удавалось узнать место работы. Ни одного безработного или мелкого лавочника среди контактеров не было. Сплошь список военных заводов, казенных и частных. Однобокий интерес у Иванова! Надо полагать, что у германских агентов, окопавшихся в гостинице «Астория», такой Иванов не один. Тогда получается – весь город окутан разведывательной сетью. Что самое занятное – все заинтересованные службы империи об этом шпионском гнезде знали. Но германцы работали под прикрытием журналистов известных австрийских газет, и арестовать их без веских на то доказательств такой деятельности, стало быть, вызвать бурю протестов либеральной общественности даже среди стран-союзников, в первую очередь Франции и Англии. А пока для Матвея неясно даже было, с кем из немцев конкретно встречается Иванов, кто дает ему задания и деньги? Руки иной раз чесались пристрелить Иванова в подворотне. А если у него есть заместитель, который станет руководить сетью? Надо сначала выявить всех, кто поставлял Иванову военно-промышленные секреты, кто предал интересы страны за деньги. К сожалению, в годину катаклизмов в любой стране находились изменники, которые за деньги продавали все известные им секреты. Всегда есть отщепенцы, ненавидящие свою страну, свой народ, причем иной раз занимающие не рядовые посты. Иванова обложили, как могли. На телефонной станции посадили прапорщика. При звонках из квартиры Иванова или на квартиру телефонистки сразу подключали сотрудника для прослушки, фиксировали номера. После каждого дежурства прапорщик писал рапорт – с какого номера телефонировали, адрес звонившего, содержание разговора. На первый взгляд разговоры безобидные, даже нелепые. «Купил восемь мешков ржи и два мешка пшеничной муки. Сверх того двенадцать картофелин». Ну кто в здравом уме отчитывается о покупке двенадцати картофелин? Тогда уж в фунтах или пудах. Да и не мужской разговор, если только предположить – зашифрованное сообщение. Под мешками может подразумеваться что угодно – корабли, пушки, вагоны со снарядами, аэропланы. И таких странных звонков было несколько. Обычно телефонировали в семь часов вечера, время явно обусловленное. Адреса некоторых абонентов совпадали с адресами контактеров, с кем встречался Иванов. Некоторых в списках Матвея не было. Но в целом размах размеров сети Иванова оказался большим. Матвея оторопь брала и душило негодование – утекают военные и промышленные секреты. И поражения русских войск не только и не столько следствие бездарности генералов, сколько неготовность промышленности к войне, абсолютно недостаточные складские резервы и предательство. И, борясь в тылу с германской агентурой, Отдельный корпус жандармов, Охранное отделение, полиция делали все, что могли, вносили свою лепту в борьбу с врагом. Обычно Иванов посещал гостиницу «Астория» раз в две недели, как по расписанию. Подходило время, когда он должен был идти на встречу с немцами. И явно не с пустыми руками. Самый удобный момент для его ареста, потому как какие-нибудь компрометирующие его бумаги могут быть при предателе. А такие записи – улики, являющиеся вещественными доказательствами. Матвей направился к начальнику Охранного отделения за санкцией на арест. Все же в разработке группы Иванова задействованы офицеры группы Матвея, а еще значительный состав отдела филеров, они менялись ежедневно, чтобы не примелькаться. А где же еще их столько взять? Это еще хорошо, что не уменьшилась численность сотрудников Охранного отделения. Шеф Отдельного корпуса жандармов понимал важность борьбы с немецкой агентурой и врагами внутренними, в первую очередь с большевиками. Эсеры и меньшевики, другие партии, на время войны, как патриоты Отечества, от политической борьбы отказались. Полковник пролистал пухлое следственное дело. – Если арестуем, не вытащим пустышку? Вдруг он пустой? – За время наблюдения филерами не перепроверялся ни разу. Полагаю – чувствует себя в полной безопасности. – Хорошо, арестовывайте, только в малолюдном месте. Вдруг окажет вооруженное сопротивление, могут быть случайные жертвы. Когда речь шла о пустышке, имелось в виду наличие при себе у Иванова компрометирующих записей. В том, что он посещал гостиницу «Астория», ничего предосудительного нет. Скажет – посещал любовницу. В течение нескольких лет в Охранном отделении столицы сменилось несколько руководителей. Кто на повышение пошел, как Герасимов, кто убит был, но такая начальственная чехарда на пользу делу не шла. Для того, чтобы вникнуть в детали, войти в курс, надобно не менее года. А новый руководитель – полковник Константин Иванович Глобачев был назначен 11 февраля 1915 года и успел прослужить всего пару месяцев. Боялся совершить ошибку, осторожничал. Забегая вперед – уже первого января 1916 года высочайшим указом произведен в генерал-майоры. В этот же день Матвей сформировал группу захвата. Сам он собирался с поддержкой двух нижних чинов захватить Иванова. Офицеры из его группы с приданными фельдфебелями должны арестовать всех контактеров Иванова. Причем их надо было взять раньше Иванова и за один день. Иначе, случайно узнав об аресте Иванова, скроются в губерниях. Поди их потом, сыщи. Матвей подробно проинструктировал каждую группу. Нагрузка на них большая. Сотрудников мало, а произвести аресты за день каждые должны по три предателя. С утра начались аресты. Некоторых взяли утром на заводской проходной. Других у дома, где проживали, третьих на трамвайных остановках. Их привозили в Охранное отделение, Матвей вел допросы, затем отправлял во внутреннюю тюрьму. Кто-то все отрицал, другие сразу начинали давать показания. И уже были основания для ареста Иванова. Допросы шли до полуночи. Когда человек из обычной обстановки попадает под арест, да еще с перспективой трибунала, да серьезным приговором, бывает шок. Уже в камере переосмыслит, начнет все отрицать. Даже первоначальных допросов Матвею хватило, чтобы понять – Иванов, а от него и германская разведка, сведения получили ценные, объемные. Злоба в душе поднималась, да не только она, целая гамма чувств – ненависть и презрение к предателю, желание самому, своими руками, удавить гада. Чтобы мучился, подыхая, пытался сделать еще вдох, чтобы уделался от страха за свою ничтожную жизнь. Предателей Матвей ненавидел даже сильнее, чем врагов. Неприятель не скрывается, действует открыто. А предатель наносит удар в спину, сообщает врагу секретные данные, ослабляет свою армию и способствует победе врага. Он хуже врага! Рано утром на служебной пролетке подъехали к дому Иванова, остановились в десяти шагах от арки, ведущей во двор. Вся группа из трех человек в штатском, чтобы не насторожить Иванова. Что-либо заподозрив, он может выкинуть записи и утверждать, что эти бумажки не его и он их видит впервые и записи подбросили жандармы с целью провокации. Прошло около часа, пока из арки вышел Объект. В шляпе-котелке, пальто, в руке саквояж. На стоящую пролетку внимания не обратил. Упущение с его стороны, беспечность! Да это и понятно, каких-либо специальных учебных заведений по профилю разведки еще не существовало ни в одной стране, а поднатаскать агента у германцев не было ни времени, ни желания. Матвей, а за ним оба фельдфебеля сразу покинули пролетку и бегом за Ивановым. Тот услышал топот ног, обернулся, отбросил саквояж и попробовал убежать. От крепких фельдфебелей не уйдешь! Один из служак догнал, сбил с ног, тут же подбежал другой, заломили руки за спину, поставили на ноги. Матвей обыскал его лично. Оружия нет, в кармане пиджака обнаружил портмоне, но в нем кроме денег ничего, никаких записей. Открыли саквояж. Иванов сразу кричать стал, что саквояж впервые видит и это провокация. – Это ты трибуналу расскажешь! На содержимом наверняка отпечатки твоих пальцев найдем. А сейчас я объявляю вас арестованным по подозрению в измене Родине! Уже в Охранном отделении раздели донага, тщательно осмотрели одежду, прощупали каждый шов. Потом сняли отпечатки пальцев, отдали саквояж с содержимым специалисту по дактилоскопии. Пока специалист в своем кабинете выявлял отпечатки на содержимом, Матвей начал допрос. Иванов отрицал всё – визиты в «Асторию», встречи с информаторами. Отрицать очевидное было бессмысленно, уже были протоколы допросов за вчерашний день контактеров Иванова, имелись рапорты филеров. Трибунал примет их во внимание. А отказ Иванова сотрудничать со следствием лишь усугубит вину. Впрочем, что может быть хуже смертного приговора через повешение? К военнослужащим применяли расстрел. Допросы всех фигурантов дела, очные ставки, шли две недели. У Матвея уже глаза уставали от постоянной писанины. Все показания надо задокументировать. Причем с каждым днем количество фигурантов множилось. Те, кто контактировал с Ивановым, получал от него деньги, выдавали своих знакомых или сослуживцев, которые вольно или случайно выдавали какие-либо секреты. Уже и следственная тюрьма при Охранном отделении переполнена. Счет арестованных перевалил за три десятка, так это только по одному делу, которое вел Матвей. У других офицеров свои следственные дела и свои арестованные. Потом начались заседания трибунала. Германские агенты, свившие гнездо в гостинице «Астория» под прикрытием журналистов, представителей промышленных компаний, почувствовали, что запахло жареным. Начали поодиночке, чтобы не привлекать внимание, покидать Россию. Выезжали в Финляндию, на территории которой боевых действий не велось, оттуда в нейтральную Швецию, пароходом в Германию. Совместными усилиями Охранного отделения и Генерального штаба удалось выдворить всех германских подданных, свивших шпионское гнездо в «Астории». Однако Матвей сомневался, что немцы не оставили агентуру. Слишком долго и безнаказанно действовали. Сводки с фронтов не радовали. После первых успехов русской армии фронт вначале замер, потом стал откатываться. Больницы и госпиталя в городе были переполнены. И почти каждый день в столицу приходили санитарные поезда, привозили тяжелораненых. Легкораненые, кого можно было быстро поставить в строй, лечились в лазаретах на небольшом удалении от линии фронта. Победные реляции газетных статей сменились. Журналисты и представители партий вопрошали: в чем причины поражений? Нет ли измены или продажности командования? Как всегда, журналистам хотелось «жареных» фактов, в корень проблем никто из них не вникал. Для этого нужен ум аналитический и точное знание тактики, предпринятых генералами действий, наличия планов и резервов. Матвей, как и другие офицеры жандармерии и армии, журналистов не любил, слишком вольно обращались с фактами. В Петербурге с продуктами становилось напряженно, и Матвей отправил жену на дачу к родителям. И мама ее рядом живет. Местность сельская, прожить легче, деревенские приносят дачникам на продажу молоко, масло, сметану, картошку и прочие овощи. В такой ситуации Матвей, как и другие офицеры, предпочел бы получать продовольственный паек, а не деньги. Матвей принял правильное, как потом оказалось, решение. Перевез жену Александру в Ольгино, на дачу к родителям. Тем более ее мама в соседнем доме жила. Вместе выжить легче. Да и многие коренные петербуржцы, у кого была родня в деревне, покинули город. Но позволить себе переезд могли только те, кто не работал – жены и дети рабочих, ремесленников. Да и не Петербургом город ныне именовался. Матвей родился и вырос в этом городе, закончил военное училище, служил в жандармерии, свыкся с этим названием. Но с началом войны все немецкое – названия, продукты, фамилии – стали народу ненавистны. И Государственная Дума приняла решение переименовать Санкт-Петербург в Петроград, на русский манер. Город Петербургом наименовал его основатель – Петр Великий, и Матвей нового наименования душой не принял. Однако название продержалось десять лет. И только после смерти В. И. Ленина большевики дали городу название Ленинград. Но и оно продержалось немногим более шестидесяти лет, город вновь принял историческое имя. Немцы на фронтах давили, нанося ущерб в живой силе массированным артиллерийским огнем. На южном фланге русские войска вынуждены были отступить за реку Сан. С 24 мая по 2 июня немцы наступали под Перемышлем и вернули контроль над городом, который до войны представлял собой пограничную австро-венгерскую крепость. А с 7 по 15 июня начались ожесточенные, кровавые бои за Лемберг (ныне Львов). Не в силах отстаивать город, неся потери, императорская армия 9 июня оставила город, а в июле и вовсе ушли из Галиции и остановились на рубеже Холм – Владимир-Волынский. Матвея снова направили в командировку в действующую армию. Надо было допросить одного из командиров батальона пехотного полка. До войны полк стоял в Самаре и недавно, при ревизии, открылись хищения с полковых складов. Офицер мог быть свидетелем или соучастником. Дело расследовал не Матвей, другой офицер, но тот был загружен, а Матвей только закончил дело Иванова и передал в трибунал. В жандармерии, как и в армии, приказы не обсуждают. Получил документы, вечером уже выехал. Полк располагался на передовой недалеко от Владимира-Волынского. Казалось бы, чего проще? Допросил под протокол и был таков. Дольше добираться. Батальон в обороне, два ряда траншей, впереди частокол деревянных ежей, натянутая колючая проволока. С обеих противостоящих сторон изредка постреливают из винтовок. Только Матвей начал допрашивать комбата, как немцы открыли огонь из пушек. Сначала разрывы пришлись по проволочным заграждениям, потом по окопам. Солдаты забились в блиндажи. При попадании снарядов крупного калибра наспех сделанные блиндажи с накатом из бревен в три-четыре слоя не помогали. При точном попадании блиндаж становился братской могилой. Не более четверти часа велся огонь, а траншеи обрушились на десятки метров. То и дело слышались крики: «Санитара!» Огненный вал дальше пошел, на ближние тылы. Пехотный капитан обеспокоился. – Сейчас немцы в атаку пойдут! Всегда так. Сначала огонь из пушек, потом наступление. И выбежал из блиндажа. Матвей за ним. Осторожно приподнял голову над бруствером, а уже видны наступающие цепи германцев. В полусотне метров справа заработал «максим». Матвей подосадовал – рано! До немецких цепей еще далеко и огонь неэффективен. А кроме того, пулеметчик выявил свою огневую точку. Наступающая цепь залегла. Матвей подумал: пулеметному расчету самое время сменить позицию. Обычно в обороне для пулеметов готовились две-три позиции и в бою, при небольшой передышке, расчеты меняли позицию. То ли промедлили, не получив приказа ротного командира, то ли другая причина была? А только немцы позицию засекли, раздались два разрыва, накрытие точное, пулемет смолк. Немцы снова поднялись в атаку, подгоняемые офицерами. С нашей стороны только винтовочные выстрелы. А где же пушки? Почему молчат? Матвей побежал по полуразрушенной траншее вправо. Одна стрелковая ячейка, другая. Солдаты в них ведут огонь. До германцев метров пятьсот. Точно поразить цель из трехлинейки на такой дистанции может только опытный стрелок. А откуда им в полку взяться, если половина новобранцы, по большому счету пороха не нюхавшие и стрелявшие в учебной команде всего несколько раз. Подобрался к месту, где пулеметный расчет был. Все три бойца наповал. Пулемет цел и даже лента заправлена. Матвей оттащил тело наводчика в траншею, освобождая место. Встал за пулемет, прикинул дистанцию, внес в прицел поправку, опустив на пару делений. Немцы бегут молча, экономят силы. Все ближе, уже виден шишак на шлеме германского офицера. Винтовочная стрельба от русских траншей усилилась. К пулеметному гнезду прибежал комбат, которого допрашивал Матвей. Увидел и убитых и Матвея за пулеметом. – Очень кстати, господин ротмистр. А-то я обеспокоился – почему пулемет молчит? – Мне бы второго номера. И еще – где запасная позиция? – Справа, полсотни шагов. А помощника подошлю. Комбат убежал. Ему сейчас надо организовать отпор сильно поредевшего батальона. И Матвей ему не завидовал. После интенсивного артобстрела людей в батальоне стало меньше. Кто-то убит, другие получили ранения или контузии. Протяженность оборонительного участка для батальона и так была велика, а после артналета ситуация складывалась почти катастрофическая. Но и Матвей знал, что имея три-четыре пулемета, можно остановить наступление пехоты. Пока пулеметы молчали. Либо наводчики, которые именовались первыми номерами расчета, люди опытные и подпускают вражескую пехоту поближе, чтобы потом расстрелять наверняка, с наименьшим расходом боеприпасов и с наибольшим эффектом. Либо, о чем думать не хотелось, расчеты погибли, а пулеметы повреждены. Пожалуй, пора! Матвей поймал в прицел фигуры германцев, в первую очередь офицера, дал короткую очередь. Офицер и двое солдат по соседству упали. И он открыл интенсивный огонь. Стволом влево и вправо, выкашивая цепь. Когда германцы не выдержали, залегли, немного опустил ствол и снова прошелся железной метлой по лежащим. Лента закончилась. За своей стрельбой не слышал, что слева и справа вели огонь еще два пулемета. Причем стреляли точно, ибо вся наступающая цепь залегла, понеся потери. Матвей откинул крышку ствольной коробки, вставил новую ленту, дернул на себя рычаг мотыля. Пулемет к стрельбе готов. Протянул руку, потрогал кожух ствола. «Максим» имел водяное охлаждение, без перерыва мог выпустить две полные ленты по двести пятьдесят патронов каждая. Потом следовало или сменить воду или дать остыть. Осмотрелся в ячейке. Оцинкованная цилиндрическая канистра есть. Приподнял, полная. Решил сменить позицию. Эту немцы уже пристреляли, не зря влепили по ней два снаряда. Да еще и Матвей стрельбой себя демаскировал. Одному сложно. Обычно пулемет снимают два человека, вес щита, тела и станка больше семидесяти килограммов. Да еще и размер велик, одному неудобно. Все же поднатужился, снял пулемет, поставил на дно траншеи. Дальше легче. Станок Соколова образца 1910 года имеет два колеса, перекатывать его легко. Покатил вправо, как говорил комбат. Здесь и вправду оказалась оборудованная ячейка. Сзади топот ног. Матвей выхватил револьвер, а это оказался солдат, посланный комбатом на помощь. – Берись, боец, за пулемет, надо установить на бруствер. Поднатужились, подняли. – Тебя каквеличать, солдат? – Тимофей, тверской я, второго года службы. – Идем, Тимофей, в другую ячейку, надо поднести коробки с патронами. Сходили к старой пулеметной позиции, нагрузились коробками, перенесли. Оставался еще деревянный ящик, в котором еще патроны в обойме. Такие поставлялись с завода для заряжания винтовок. Но из-за нехватки боеприпасов поставлялись и в пулеметные команды. Тимофей отправился за ящиком, Матвей взялся за ручки пулемета, повел стволом вправо – влево, оценивая сектор обстрела. Послышался нарастающий свист снаряда. Матвей присел в ячейке. Взрыв! Сразу за ним еще один. Первый снаряд лег с недолетом от первой пулеметной позиции, второй с перелетом. Классическая артиллерийская «вилка» при пристрелке цели. Сейчас наблюдатель будет дробить и третьим снарядом угодит по цели. Матвей приподнялся. – Тимофей, беги оттуда! Свист снаряда. Матвей присел на дно ячейки. Взрыв! Несколько минут тишины. – Тимофей, ты жив? Матвей спросил еще раз, безответно. Побежал к первой позиции. Тимофей лежал в траншее рядом с пулеметной ячейкой. Рядом с ним разбитый осколками патронный ящик. Гимнастерка солдата в крови, сам не дышит. Эх, Тимофей! Надо было бросать ящик, бежать в любое укрытие. Засекли немцы пулеметное гнездо, подавили. Матвей вовремя поменял позицию, а то лежал бы сейчас вместо Тимофея. Снова нарастающий свист снаряда. Матвей бросился за поворот траншеи, упал на дно. Взрыв совсем рядом, Матвея подбросило, на какое-то время заложило уши. Когда траншеи копают, специально не делают их прямыми, а зигзагами. При попадании мины или снаряда в траншею осколки тогда не летят далеко и могут поразить только тех, кто на маленьком участке. Правила фортификации выстраданы кровью и потерянными солдатскими жизнями. Матвей поднялся, потряс головой. Слух стал возвращаться. Частую винтовочную стрельбу услышал на русских позициях. За бруствер выглянул – немцы снова поднялись и наступают. И цель уже недалеко, сто метров, фактически один бросок. Кинулся к пулемету, открыл огонь. Стволом влево-вправо, не снимая больших пальцев с гашетки. Огонь его оказался неожиданным, кинжальным. Для пулемета сто метров – не дистанция. Немцам укрыться негде. Сначала залегли, потом заметались, пытаясь найти хоть какое-то укрытие – воронку от снаряда, бугорок, даже за труп убитого камрада залечь. Лента закончилась, Матвей заправил другую. Минуту-другую пулемет молчал, немцы осмелели, начали поднимать головы. Потом поднялись и жиденькой цепью к русским траншеям. Матвей отчетливо видел, что офицеров среди германцев уже нет, командовали фельдфебели. Форма у них такая же, как у солдат, но оружием личным не винтовка служит, а пистолет. Как раз перед Матвеем один такой. Пистолетом взмахивает, кричит что-то. Звуков не слышно, еще далеко, но видно, как широко разинут рот. Матвей прицелился, дал короткую очередь в три-четыре патрона. Фельдфебель упал, Матвей короткими очередями по солдатам. Залегли германцы. Погонять их на русские траншеи некому, все командиры убиты. Ситуация шаткая. Сейчас бы поднять батальон в атаку, отбросить немцев, а если удачно получится, то на их плечах ворваться на немецкие позиции. Правда, батальон далеко неполного состава, хорошо, если половина штатной численности осталась.Глава 2 ГЕРМАНСКАЯ АГЕНТУРА
Матвей повернул голову влево-вправо. Из наших окопов и траншей редкая стрельба. Чего медлит комбат? Самое время поднять солдат, отбросить германцев. И понял – надо брать инициативу на себя. Он офицер и давал присягу. Что из того, что он числится за Охранным отделением? Сейчас он на передовой и должен исполнять свой долг. С револьвером бежать несерьезно, это оружие ближнего боя, для стрельбы на 10–15 метров. Лучше винтовку с примкнутым штыком. Вернулся на первую пулеметную точку, где убитый Тимофей. Снял с него трехлинейку. Теперь не страшно и в штыковую атаку. Германцы их боялись, считали приемом варварским. Вдохнул пару раз глубоко, полной грудью. Страшно подняться первому на бруствер. На него будут смотреть и германцы и русские. Немцы откроют огонь. Первому тяжелее всех, а второму, пятому, десятому уже проще. Все поднялись в атаку, и ты бежишь. И стреляют не только в тебя. И уже не так страшно, когда слева и справа твои товарищи. Взобрался на бруствер, встал во весь рост, в правой руке вскинутая винтовка. – Батальон! Слушать мою команду! В атаку – вперед! И побежал. Некоторое время, показавшееся Матвею вечностью, ничего не происходило. Не стреляли немцы, не поднимались из траншеи русские. Никто не ожидал, не был готов. Первыми очухались немцы. В сторону Матвея прозвучали выстрелы. В бегущего человека попасть не просто, это не ростовая мишень на стрельбище, где обстановка спокойная. Матвей слышал, как рядом посвистывали пули. Наконец из русских окопов донеслось: – Ура! И нестройная стрельба. Полуобернулся. Из траншей и окопов неловко выбирались солдаты, бежали на германскую цепь, выставив винтовки. Поблескивали заточенные острия четырехгранных штыков. С каждой секундой русских солдат все больше и крик громче. – А-а-а! Когда кричишь, не так страшно. И уже несколько солдат Матвея догнали. Сапогами топочут, дышат тяжело. До немцев еще полсотни метров, потом тридцать. Не выдержали нервы у немцев. Вскочили и убегать бросились к своим позициям. Их командиры, если в бинокли наблюдали, рады бы помочь артиллерийским огнем или пулеметным, а своя же цепь мешает. А русские гонят, с коротких остановок стреляют в спины. А коли кто догнал врага – колет. Штыки на трехлинейках длинные, острые, одна беда, кольнул и быстро винтовку со штыком назад. Ибо если не успел, немец, падая, штык согнет. Гнулись, был такой врожденный недостаток. Уже немецкие траншеи рядом, перед ними проволочные заграждения, в которых сделаны проходы. Через них и ворвались на вражеские позиции. Здесь схватились врукопашную. Крики немцев, густой русский мат, звуки ударов, стоны раненых, хрипы умирающих – звуки жуткие. Уже на чужих позициях Матвей винтовку бросил. В траншее с ней неудобно, длинна, мешает. На коротких дистанциях револьвер куда сподручнее, стрельба накоротке. Из-за поворота траншеи немец выбежал, Матвей почти с ним столкнулся, выстрелил в упор. Немец упал. Траншея узкая, двоим не разойтись, Матвей прямо по телу убитого им германца пробежал дальше. В пулеметной ячейке борьба. Наш солдат с германским сцепился, не на жизнь, а на смерть борьба идет. В руке немца плоский штык от винтовки, наш боец в эту руку вцепился мертвой хваткой. Матвей выстрелил в немца дважды, потом подал руку солдату, помог встать с земли. Тот дышал тяжело, как будто после тяжелой работы. – Спа… си… бо, ваш бродь! – Одно дело делаем, не благодари. Солдат отдышался, подобрал свою трехлинейку со дна окопа. Матвей откинул дверцу барабана, удалил стреляные гильзы, снарядил патронами. – За мной! И вперед по траншее. За ним солдат бежит. Оба-два вместе чувствуют себя увереннее. В траншее несколько трупов – наши и немцы. Рядом пулеметная точка, пулемет стоит, немецкий «максим». Тогда многие страны покупали у Хайрема Максима патент, выпускали его пулемет, но под свой национальный патрон. В России это 7,62х54R, в Германии 7,92х57. Со стороны второй линии немецких траншей слышна стрельба. И, судя по звукам, приближается. Выглянул Матвей из траншеи. От второй линии, отстоящей от первой, где сейчас схватка идет, метров на триста, немцы бегут своим на подмогу. – Братец, помоги! Вдвоем переставили пулемет на другую сторону траншеи. Плохо, бруствера нет, а это все же земляное прикрытие от пуль. И на немецком пулемете отсутствует броневой щиток, как на русском «максиме». Но выбора нет. – Поглядывай по сторонам, как бы по траншее германцы не подобрались, – приказал Матвей. Сам за пулемет. Фортификационные сооружения у немцев по всем правилам сделаны. Линия обороны состоит из двух отстоящих друг от друга траншей, причем траншеи глубокие, можно в полный рост ходить. Стенки траншей досками обшиты. Немцы сгоняли на рытье окопов и траншей местных жителей, а на доски разбирали заборы или сараи аборигенов. При сопротивлении – стреляли. В общем, вели себя жестко, даже жестоко. Матвей прикинул на глаз дистанцию, выставил прицел, открыл огонь. Немцы не ожидали интенсивного отпора. Пробежали еще немного, неся ощутимые потери, и залегли. Видимо, кто-то из солдат, знакомых с пулеметом, обнаружил на немецких позициях еще пулемет и открыл огонь. Позже оказалось – не рядовой, а подпрапорщик четвертой роты. Два пулемета – уже сила. Не выдержали немцы, стали отползать, оставляя убитых и раненых. Еще звучали редкие винтовочные выстрелы с обеих сторон, но активные действия прекратились. – Братец, как тебя? – Рядовой Финогенов! – встал во фрунт солдат. – Охраняй пулемет, чтобы не подобрался враг. Я пройду по траншее, надо посмотреть, сколько русских осталось. – Слушаюсь, ваш бродь! Матвей взял в руку револьвер. В траншее могли остаться раненые немцы. Да и просто здоровые остаться, спрятавшись в землянке. Будут выжидать удобный момент, чтобы к своим перебежать. Трупов в траншее полно – и наших, и германцев. В одной из стрелковых ячеек сидел раненый немец, прижимал руки к животу. Мундир и живот разодраны – то ли осколком снаряда, то ли штыком, либо тесаком, которые выдавались артиллерийским расчетам. Немец еще был в сознании, но явно не жилец, из раны обширной кишки вылезли, раненый их рукой придерживал. А руки в грязи, в земле. Добил его Матвей выстрелом в голову, чтобы не мучился. Никакая медицинская помощь раненого не спасет, да и где он, госпиталь? Можно сказать – милосердие проявил. Наши солдаты в траншее есть, но мало, один на десять-пятнадцать метров. Очень жиденькая оборона. Фактически вместо роты – взвод, если по численности смотреть. И всего два офицера – прапорщик и подпрапорщик. Матвей прапорщика попросил послать солдата в тыл, в полк, с просьбой о подмоге – людьми, боеприпасами. Иначе захваченную с трудом, с потерями, траншею немецкую не отстоять. Немцы подтянут из тылов резервы и отобьют потерянные позиции, если не вечером, так утром. До сумерек немцы атак не предпринимали. Все же потери их велики. А к полуночи в захваченную траншею пришел полнокровный батальон, прямо с марша. И солдаты, и офицеры необстрелянные, пороха не нюхавшие. К Матвею, как старшему, подполковник подошел, поприветствовал. – Вы комбат, ротмистр? – Никак нет, господин полковник. Из столицы в командировку направлен, а попал в переплет. Так вышло – командовал остатками батальона. В армии было принято подполковника называть полковник, считалось хорошим тоном, знаком уважения. Точно так же с подпрапорщиком, его именовали прапорщиком. Так что официальной передачи батальона с передачей имущества, вооружения, боеспособных солдат, находившихся на излечении, находившихся на гауптвахтах и прочая не получилось. Матвей батальон не принимал, не расписывался в акте и сдавать не собирался. Однако с обстановкой подполковника ознакомил – два трофейных пулемета с запасом патронов показал, пояснил, где немцы и какова предположительная численность. – Полагаю – ждите утром атаки. Желаю удержать позиции. Честь имею. Козырнул, выбрался из траншеи и зашагал через бывшее нейтральное поле. Уже через двое суток приехал в столицу. Первым делом в Охранное отделение, доложил, что допросить свидетеля не удалось, началось наступление германцев и подполковник погиб. – Сдай отчет и двое суток отдыха. – Есть! На свою квартиру заходить не стал, сразу поехал на дачу. Там родители, там жена. А в квартире пусто, даже еды нет. На даче дровяная водогрейная колонка, можно ванну принять. Именно помыться хотелось больше всего, а еще поесть и спать. В реальных боевых действиях Матвей участвовал первый раз. Стрелять в людей приходилось и раньше, тех же боевиков. Но это была перестрелка из личного оружия – револьверов, пистолетов. А в сражении и под артиллерийский огонь попал и сам не один десяток германцев из пулемета положил. Было все же чувство морального удовлетворения, тоже внес свой вклад, пусть и небольшой, в кровопролитную войну. Батальону помог не только позиции удержать, но и немецкую траншею контратакой взять. Даже некоторая гордость была, полученные в военном училище знания не пропали даром, пригодились. Поезда пришлось ждать два часа. Да и то повезло, по случаю войны расписание пассажирских и пригородных поездов не соблюдалось. А ведь до войны по отправлению или прибытию поезда можно было часы проверять. И пассажиров в вагоне немного, большей частью в военной форме. Сошел, и чем ближе к даче подходил, тем шаг ускорял. Домашние сидели в кухне-столовой на первом этаже, ужинали. Чай пили из самовара, вприкуску с кусочками пиленого сахара и кусочками хлеба. Нет ни баранок, ни ситного хлеба, ни конфет – как прежде. Увидев Матвея на пороге, все вскинулись. Жена Александра кинулась обнимать, мама стала доставать чашку, блюдце, ложечку. Отец осмотрел сына внимательно. Не ранен ли, не хромает? – Мой руки, сын, поснидаем. Не ожидали тебя в такую пору. Так вроде и не выходной? – Начальство дало два дня отдыха. Помыться бы мне. – Сейчас колонку затоплю. Чайку отопьешь. Или покрепче желаешь? – Не хочу. Мама расстаралась, вытащила варенье из запасов, масленку с деревенским маслом. Матвей на даче не был больше месяца, как-то бросилось в глаза, насколько постарели родители. Отец совсем седой, у мамы морщинок прибавилось. На себя подосадовал – мало времени родителям уделял. Все набегами, все дела. А жизнь проходит. Да и жена его вниманием обделена. Отец, тот понимает – служба такая. А женщинам как объяснить? То террористы, то война. Жить-то по-человечески когда? Впрочем, сам избрал дорогу. Служить царю и отечеству – что может быть полезнее и нужнее? Попили чай, поговорили неспешно. Родители об обстановке в столице расспрашивали, о положении на фронтах. Газеты на дачи доходили редко, чаще пользовались слухами. Приехал кто-нибудь из Петрограда, привез новости, поделился. Матвей на карте отцу показал, где ныне линия фронта проходит. Об участии в бое благоразумно умолчал, зачем беспокоить отца? Когда вода в бойлере согрелась, в ванну залез. Наслаждение какое! Тер себя мочалкой докрасна. Было ощущение, что не только пыль и пот смывает, но и воспоминания не самые приятные. Все же война – грязное дело. Политиков бы в вагоны, да на передовую, глядишь – и войн поубавилось. После бани в спальню, почти сразу отец зашел, бросил взгляд. Матвей понял – смотрит, нет ли следов от ранений? – Папа, я не ранен и не контужен. Успокойся. – А что-то последнюю неделю душа не на месте. Наверное, душа все же есть, почувствовал отец, что сын в опасности. Подошел Матвей к отцу, обнял крепко. Потом отпрянул, вроде как устыдился проявления чувств. В их семье не принято было делиться переживаниями, телесными ласками. Насколько помнил Матвей, отец один раз погладил его по голове, когда он поранил ногу и не заплакал. Погладил и сказал. – Молодец, мужчиной растешь! И сейчас старого сыщика не обманешь. – Как там на фронте? Опять в командировке был? – С чего ты взял? – Помыться ты бы мог и в городе. Стало быть – возможности не было. А ты в ванне полчаса откисал. Да и запах от тебя окопный. – Правда? – удивился Матвей. Не знал, что такой бывает. – В городе от тебя может пахнуть потом, самогонкой, ваксой, одеколоном, даже порохом, учитывая профессию. А окопники пахнут землей, страхом. – И как же страх пахнет? – Не объяснить. Сам позже узнаешь, хотя лучше бы и не знать. – Отец, ты меня удивил. – Поживешь с мое, сам таким станешь. Так что на фронте? – Скверно. В батальонах некомплект, пулеметов не хватает. А еще не слышал, чтобы наши пушки стреляли. Держимся на стойкости и упорстве, на верности воинскому долгу. – Это ты верно подметил. Однако долг на хлебушек не положишь и сыт им не будешь. Офицерство не подведет, воспитаны так. А с солдатами проблемы быть могут. – С чего ты взял? – Крестьянин на сладкие речи падок. В батальонах и полках жандармы нужны. Не пьянки пресекать, это дело взводных да ротных командиров. А крамолу выводить каленым железом. Появился пропагандист из любой партии, к стенке его сразу. – Жестко! – Солдат разложить проще, чем ты думаешь. Пообещает им жизнь спокойную и сытую, поверят. Сначала откажутся приказы командиров исполнять, потом и на штыки их поднять могут. – Прямо апокалипсис. Не верится. – Сын, я тебя никогда попусту не пугал. И лучше быть жестоким к сотне-другой пропагандистов, чем потом миллионы потерять. Велика Россия, но и она покачнуться может. На жалкую помощь Антанты внимания не обращай. Европейцы, даром что просвещенными кажутся, кичатся хорошими манерами, да каждый сам за себя. И помочь России могут, если им выгодно. Главный, вековечный враг наш – саксы, а вовсе не германцы. С немцами мы то воюем, то дружим против кого-нибудь. Такого откровенного разговора с отцом не было никогда. Матвей поразился. Отец так говорит, как будто точно знает, видит будущее. Но это никому не дано. Или отец настолько серьезный аналитик, что способен делать выводы даже из малых исходных данных? Отцу Матвей всецело доверял. Это была не слепая вера в родителя. Просто все действия отца, все его советы, прогнозы – всегда оказывались удивительно точными. В комнату вошла мама. – Павел, ты совсем сына заговорил. У него жена есть, тоже соскучилась. Завтра наговоритесь. Сын, ты же завтра не уедешь? – Послезавтра вечерним поездом. – Ну вот, видишь. Идем, Павел. Только родители вышли, вошла Сашенька. Она любила, когда Матвей называл ее так. Александра – уж очень официально, а Шура – как-то по-деревенски, говорила она. Матвей по жене соскучился. Уже полгода они женаты, а Сашенька до сих пор не беременна. Это беспокоило. А с другой стороны – встречи редки. С началом войны Матвей бывал на даче не каждый выходной. Полагал – рано или поздно война закончится, тогда Сашенька вернется в Петроград, заживут они счастливой жизнью. На лето детей будут отвозить к родителям на дачу. Родителям внуки будут в радость, а детям на даче раздолье – море, лес, чистый воздух, продукты свежайшие. Но война шла с переменным успехом, затягивалась, и конца ей не было видно. Да еще слова отца из головы не шли. При женщинах он прогнозы свои не высказывал, зачем их расстраивать, пугать? Плохих новостей и так с избытком. А как обнял жену, поцеловал, ощутил запах ее волос, тела – все мысли покинули голову. Любимая и желанная женщина стоила того, чтобы на какое-то время забыть обо всем на свете, хотя бы на одну ночь. Утром Матвей спал почти до полудня и проснулся от запаха чего-то вкусного. Домашние вели себя тихо, давая Матвею возможность отдохнуть. Он умылся, надел пижаму, спустился на первый этаж. Мама и жена уже пирожков напекли с луком, рисом и яйцом, какие любил Матвей. На столе уже исходил паром самовар. – Ну, наконец-то, – улыбнулся отец. – Я думал – пирожки остынут, хотел будить. Эх, до чего же спокойно и уютно дома! Война, агитаторы, шпионы – так далеко, где-то в другой жизни, и возвращаться туда очень не хочется. Чай с пирожками пили не спеша. Фактически не завтрак получился, а обед, судя по времени на настенных часах. После еды Матвей с Сашенькой прогуляться вышли на берег. Солнце светит, на море полный штиль, искупаться захотелось. А попробовал рукой воду – холодная. Это не Черное море, не Крым. В общем, получилось почти двое суток безмятежного отдыха, без войны, без тревог. Светлая отдушина, жаль только – очень короткая. Вечером на поезд, который пришел с запозданием, чего прежде не бывало. А с утра на службу. Выслушал доклады офицеров своей группы, почитал отчеты информаторов. С началом войны их число убавилось, многих забрали в действующую армию. Особо интересного в информации не было. Через несколько дней Матвея вызвали к начальнику Охранного отделения полковнику Глобачеву. Матвей вошел, доложился. – Садитесь, ротмистр. Что же вы, Матвей Павлович, о своих действиях в командировке умалчиваете? Рапорт в Отдельный корпус жандармов пришел. Писано командиром полка. Помогал отбить германскую атаку, умело ведя огонь из пулемета. Полковник последние слова уже зачитывал из рапорта. – Потом лично возглавил контратаку батальона, выбил германцев из первой линии траншей, удержал до подхода резервов. Было? – Так точно. Я выполнял свой долг. – Похвально. Полковник походил по кабинету в раздумьях. – Хорошо, вопрос прояснили. Вдруг ошибка? Не смею задерживать. Матвей у дверей развернулся, кивнул, щелкнул каблуками. Своего рода офицерский шик. А через месяц полковник вызвал снова. – Поздравляю вас, Матвей Павлович, с заслуженной наградой. Государь подписал Указ о награждении отличившихся в боях офицеров. И вы по заслугам попали в их число. В пятницу быть на службе в парадной форме. – Есть! Приятно, если твою добросовестную службу отмечают. Не всегда так бывает. Чаще за упущения ругают, а отличную работу считают чем-то само собой разумеющимся. В назначенный день Матвей на службу явился при полном параде, при шашке. В повседневной жизни офицеры Охранного отделения шашку не носили. Она нужна кавалеристам в конном бою, а пешему только мешает. Матвей даже не помнил, когда кто-то из офицеров ее применял за последние годы. Револьвер куда как сподручнее, надежнее, любого убегающего остановит быстрее шашки. На пролетке подъехали к Орденскому капитулу, куда прибыл и шеф Отдельного корпуса жандармов. Кроме трех жандармских офицеров награждали два десятка армейских офицеров и десяток флотских. Матвей получил орден Святого Владимира третьей степени. По случаю военных действий отметили скромно, по бокалу шампанского. Ордена было принято носить при парадной форме. Следующим днем Матвей пришел на службу в повседневном голубом мундире, но сослуживцы о награде уже знали, поздравляли, намекали: обмыть бы надо. Пришлось заказывать столик в ресторане. А еще через неделю после награждения Матвей увидел на столе у полковника Глобачева свое личное дело. Интересно было бы в него заглянуть. Туда подшивались ежегодные характеристики, сведения о наградах, как и выговорах, продвижении по службе. Личное дело на столе у начальства свидетельствовало о грядущих переменах по службе. Наказывать вроде бы не за что, об упущениях в службе Матвей не припоминал. Обычно все специальные службы имели привычку все бумаги на столе – следственные дела, уголовные, личные на сотрудников – переворачивать лицевой стороной вниз, чтобы никто из посетителей не мог увидеть, к кому проявляется интерес. Причем так действовали не только царская полиция или жандармерия, но и ЧК, НКВД при большевиках, КГБ и ФСБ в позднее время. Гадать – зачем его личное дело на столе у полковника, не стал. Надо будет – Глобачев сам сообщит. Он и сообщил следующим днем о повышении Матвея в должности, он отныне начальник отдела. Подчиненных прибавилось, как и ответственности, небольшая ступенька вверх по карьерной лестнице. Жаль только, что денежное довольствие не повышалось, оно привязано к званию офицера, что в армии, что в гвардии, что в жандармерии. Кабинет Матвей менять не стал, к прежнему привык. Да и на короткие совещания все офицеры вмещались. До повышения в его подчинении три офицера было, сейчас семь. Отдел занимался борьбой со шпионажем. И конкретные задачи, направление действия, получил впервые. Фактически до 1915 года все подразделения Охранного отделения были направлены на борьбу с внутренними врагами – террористами, боевиками различных партий, как и партиями, действия которых были направлены на дестабилизацию положения, на свержение царского режима, изменение строя, но изменилась ситуация. Многие партии с началом войны проявили патриотизм, на время отказались от политической борьбы, осознавая, что нависла над страной внешняя угроза. И народ попросту отвернется от партий, косвенно помогающих немцам, действующим против установленного порядка. Да еще часть прежде активных членов партий попала на фронт, ослабив позиции партий в тылу. На первое место выдвинулись другие опасности. Шпионаж со стороны немцев и австрийцев, экономический саботаж промышленников с целью задрать цены на военную продукцию. Всегда находились люди, как по поговорке. «Кому война, а кому мать родна!». Ничего личного, только прибыль. Были и диверсии, явные и скрытые, они тоже забота Охранного отделения. То есть с началом войны поменялось направление деятельности и методы работы. Подстраивались под изменившиеся условия, жизнь заставляла. Жандармы проходили по военному министерству, финансировались из бюджета армии. Потому вновь создаваемое городское контрразведывательное отделение, созданное в 1910 году, возглавил полковник Отдельного корпуса жандармов Василий Ерандаков. Отделение было малочисленным, десяток человек, но занималось только контрразведкой в армии. Жителями города гражданскими, как и иностранцами, должен был заниматься Матвей и его подразделение. Как назло, Сенат девятого февраля 1915 года принял решение, по которому подданным Германии, Австро-Венгрии было отказано в судебной защите. Немного раньше, одиннадцатого января Указом обязали закрыться предприятия, владельцами которых были немцы или австрийцы. До первого июля 1915 года закрыли 3050 фирм, более тысячи перешло к другим владельцам. Еще 479 были принудительно закрыты государством. С началом войны в России запретили говорить и писать на немецком языке, за неисполнение следовал штраф до трех тысяч рублей или три месяца тюремного заключения. Также запрещалось исполнение музыкальных произведений немецких композиторов. Все населенные пункты, имевшие немецкие названия, должны быть переименованы. В пылу антигерманских деяний даже сменили название столицы. Изначально Петр I именовал город на голландский манер – Питербурх. Все антигерманские меры привели к росту ненависти ко всему немецкому. Еще при Петре и Екатерине на службу в Россию переехали многие немцы. Кто-то служил в армии, дослужился до генеральских чинов, причем служили честно, отважно, не изменяли присяге, данной государю. Довольно много немцев занялись сельским хозяйством, образовав колонии на Поволжье. А еще были промышленники, торговцы. Колонистам досталось больше всех. Законом от 13 декабря 1915 года введена была конфискация 6,2 млн десятин пахотной земли. Наиболее выраженные выступления против обрусевших немцев произошли в Москве. С 27 мая, за три дня, произошли массовые погромы. Было зверски убито пять немцев, раненых было сотни, их не считали. Разгромили 732 магазина, склада, дома. Причем содержимое разграблено, а 60 объектов сожжено. Убытков на 50 млн рублей. Губернатор был вынужден ввести в город воинские части, задействовать конный дивизион жандармов. К концу мая череда погромов стихла, зачинщиков, ежели находились такие, арестовали. Все это российских немцев испугало. Кто-то стал покидать страну, перебираясь через Петроград в Финляндию, затем Швецию и в Германию. Нашлись такие, которые остались, затаили злобу, начали сотрудничать с германской агентурой. В Петрограде с началом войны насчитывалось 2 073 800 жителей, из них русских 82 %, белорусов 3,7 %, поляков 3,4 %, немцев 2,5 %. Причем 11 % жителей имели двойное гражданство России и Германии. В Петрограде, по примеру Москвы, псевдопатриотические силы тоже попытались устроить погромы немцев. Однако полиция и жандармерия жестко пресекли. Во время войны устраивать погромы, волнения – чревато. Полиция задержала несколько наиболее активных погромщиков, после допросов выявили подстрекателей, завели следственные дела и передали в суд. На волне антигерманской истерии граждане стали строчить доносы на соседей, подозревая их в шпионаже на Германию или вредительстве. Времени и сил Охранного отделения на проверку доносов уходило много, а в результате – пшик. Работа есть, а итоги нулевые. Весь отдел перелопатил груду руды, а ни грамма ценного материала. Обидно впустую трудиться. И плюнуть на доносы нельзя. Иной раз они давали информацию. Несколько доносов решил проверить сам, его сотрудники были перегружены реальными делами. Выбрал адреса, чтобы поближе друг к другу, дабы времени меньше тратить на переходы. В столичном Охранном отделении одна легковая автомашина на приколе из-за отсутствия бензина, его почти весь отправляли на фронт. Еще была служебная пролетка, но ее оставляли для экстренных вызовов – взрыва или пожара на оборонном предприятии, теракта в отношении чиновника или полицейского, офицера армии или гвардии. Правда, с началом войны они почти прекратились, так как все партии сочли их антипатриотичными. Потому приходилось пешком, либо на трамвае, которые ходили с перебоями. Электроэнергия была нужна в первую очередь заводам. Первый адрес на Моховой. Не центр, но рядом, до Фонтанки рукой подать. Нашел дом, поднялся на этаж, постучал в дверь, которую открыл преклонного возраста мужчина. Одет в потертый сюртук коллежского регистратора, видимо для солидности. Матвей вытащил из папки лист бумаги с доносом. – Вы писали? – Я, не отрицаю. – Так в чем ваши подозрения в отношении гражданина Савичева выражаются? – Сосед он по дому и на чердаке голубятню устроил. Давно, года за два до войны. Матвей молчал, ждал продолжения. И хозяин молчал. – Так в чем крамола? – Как? Вам невдомек? Он же германцам голубиной почтой шпионские донесения доставляет. – До немецких позиций далеко, голуби не доберутся. А где сосед работает или служит? – На пенсионе, как и я. Тьфу ты! Если бы трудился на оборонном заводе или чиновником в серьезном ведомстве, мог иметь доступ к информации, интересной противнику. Скорее всего – старые разногласия с соседом, неприязнь. – Мы проверим, – поднялся Матвей. – Впредь прошу писать, имея более серьезные основания. Второй адрес недалеко, в Саперном переулке. Донос написал сосед на соседа. Доносчик работал в магазине приказчиком. И магазин в соседнем доме. Дома доносчика не оказалось, но жена подсказала, где его можно найти. Матвей в жандармской форме был. При беседах с информаторами или на допросах форма оказывает определенное психологическое воздействие. Матвей в магазин вошел. Ни одного покупателя, только сам приказчик за прилавком. Магазин мужской одежды, во время войны товар не самый востребованный. Матвей поздоровался, попросил: – Мне бы гражданина Федосова. – Я Федосов и есть. – Мы можем поговорить приватно? – Я в магазине один. – Вы давали информацию на соседа? – Писал, не скрою. Шпион германский, арестовать его надо и к стенке. – В чем вы его подозреваете конкретно? – Он же немец! Готлиб его фамилия. – И что? – На чугунке служит в начальственных чинах. С началом войны немцы перекрыли Финский залив минными заграждениями, а Балтику блокировал кайзеровский флот. Уже с осени 1914 года вся тяжесть снабжения громадного города легла на железную дорогу. И то, что сосед немец и служит на чугунке, ни о чем не говорит. Однако Матвей записал все данные на соседа – фамилию, имя и отчество, в каком депо или на каком направлении железной дороги служит? Оказалось – на Царскосельском, в паровозном депо. И должность незначительная – нарядчик, по уровню немногим выше бригадира ремонтников. По определению не мог знать секретов. Не поленился, сходил в полицейский участок. Никаких проступков, поведение образцовое, примерный муж и семьянин. И этот донос отправил в архив. Если человека подозревать только из-за фамилии, то в столице полсотни тысяч изменников наберется. О таком массовом предательстве помыслить невозможно. На третьем адресе оказался человек психически ненормальный. Весна, время обострения. Начал о видениях, о вибрациях земли и дальше чушь полная. Уже через пять минут словесного извержения Матвей понял – нужен психиатр, а донос на заговор всех царских чиновников можно отправить в архив. Служебное время потрачено впустую. Почти три часа бредовой говорильни. А ведь это время можно было провести с пользой. Утверждать, что немецких агентов в городе нет, нельзя. Их вычислить и задержать, обезвредить – его задача и его подчиненных. Зато на следующий день дежурному звонок с железной дороги. – Охранное отделение? Говорит начальник станции Ржевка. Мои сотрудники задержали вредителя. – Чем же он вредил? – Песок в буксы вагонов подсыпал. – Ждите, подъедем. Станция Ржевка это в районе Пороховых заводов, по Приморской железнодорожной ветке. Матвей в Ольгино на дачу по этой линии ездил. Ржевка – станция в основном промышленная. Сюда приходят и отправляются грузы с близлежащих заводов. Прихватив фельдфебеля для конвоирования задержанного, на служебной пролетке выехали. Добирались долго, Ржевка на окраине города. Вокруг заборы заводов и фабрик, вид унылый, прохожих почти нет. Здание вокзала невелико, возле кабинета начальника станции несколько железнодорожных рабочих. Их всегда можно узнать по черной униформе, в петлицах скрещенные молоточки, штаны в области колен замаслены мазутом. – Поймали ирода! – зашумели рабочие при виде жандармов. Матвей с фельдфебелем вошли, поздоровались. На полу в углу кабинета сидел задержанный, рядом двое рабочих, явно охраняли. У задержанного лицо в синяках, левый глаз заплыл, губа припухла, на подбородке кровь, рубаха на груди порвана. – Кто это его так? – спросил Матвей. – А пусть не гадит! – откликнулся рабочий. – Доложите подробно, – попросил Матвей. – Разрешите присесть? – Да, пожалуйста. По приходе на станцию рабочие-вагонники осматривают ходовую часть, где надо, заливают мазут в буксы, иначе расплавятся подшипники, букса на ходу загорится, будет крушение. – Это понятно. – Рабочие увидели, как этот человек открывает крышки букс, хватает песок и землю с насыпи и бросает в буксы. – Не было, напраслину возводите, – прошепелявил разбитым ртом задержанный. – Тогда что вы делали у грузовых вагонов? – спросил Матвей. – Мимо проходил. Идти мимо невозможно, за станцией голое поле. Это Матвей сразу уяснил, как подъехали. Матвей заполнил сразу протокол допроса начальника станции. – Кто из рабочих сам видел, как посторонний сыпал в буксы песок? – Я и видел, – отозвался рабочий. И его под запись допросил Матвей. Получалось – не случайность и не оговор. – Мы забираем у вас Анисимова. Спасибо за проявленную бдительность. Фельдфебель за локоть поднял задержанного. – Ступай. Не вздумай бежать, застрелю! Для убедительности фельдфебель похлопал рукой по кобуре с револьвером. Добрались до Охранного отделения. Матвей завел уголовное дело, подшил протоколы свидетелей, допросы арестованного. Тот все отрицал, как часто бывает. Кому охота брать на себя статью, где не срок, а смертный приговор. В войну за вредительство, саботаж положены меры суровые и судит трибунал, а не суд присяжных. Арестованного после допроса отправил в следственную тюрьму, а дело – в трибунал. Для Матвея это дело было знаковым, первым о вредительстве. Вот этого он понять никогда не мог. Как русский человек вредит своей стране в тяжелый период военных действий. Причем не вражеский агент. Германцы не будут толкать на явную глупость. Одно дело добыть важные сведения военного и промышленного значения, и другое – так мелко пакостить. Кроме презрения и брезгливости Анисимов никаких чувств не вызывал. Простой рабочий с фабрики кожаных изделий, ремни поясные, подсумки делал. Не партийный функционер, деньги не получал от германцев. Необъяснимо! Совершил бы вредительство обрусевший немец, либо поляк, у ляхов спесивость в крови, про Лжедмитрия и Мнишек благоразумно забыли. Это было бы понятно. Хотя… Немцы все время поляков гнобили, а ляхи раболепствовали. Но перед начальством отчитался. Во все времена начальству дай результат. Через несколько дней Матвея вызвал начальник Охранного отделения столицы полковник Глобачев. – Матвей Павлович, поручаю вам съездить в Сестрорецк, на оружейный завод. По звонку майора Рдултовского в опытно-промышленном цеху пропали несколько новейших дистанционных трубок. Дело срочное. – Слушаюсь, господин полковник! Уже за полдень Матвей входил через проходную завода. Сам завод основал еще Петр I, как оружейный и инструментальный. Выпускали мушкеты и фузеи, затем и трехлинейные винтовки. Рядом был полигон, где испытывали новое оружие. Подчинялся завод ГАУ – Главному артиллерийскому управлению. На заводе и полигоне зачастую трудились конструкторы – Рощепей, Федоров, Токарев. Там же часто испытывал свои образцы Владимир Иосифович Рдултовский, личность легендарная. Закончив Михайловскую артиллерийскую академию, с 1909 года в чине капитана стал конструировать дистанционные трубки, взрыватели, артиллерийские снаряды и гранаты. Номенклатура артиллерийских снарядов в период русско-японской войны 1904–1905 года в полевой артиллерии была скудной. Не было фугасных или бронебойных снарядов, превалировал выпуск снарядов шрапнельных. При выстреле из пушки такой на определенном расстоянии срабатывал вышибной заряд, выбрасывая вперед стальные шарики. Эффективность поражения пехоты или кавалерии очень высокая. Но стоило живой силе укрыться в блиндаже, за забором деревянным, глиняным дувалом, толку от шрапнели не было. Японцы фугасные снаряды, называемые «шимозой», по имени создателя взрывчатки, применяли с успехом. В России новые снаряды стали создавать с опозданием. В головной части таких снарядов ставились дистанционные трубки. Перед выстрелом специальным ключом поворачивалось кольцо на трубке, и снаряд после выстрела взрывался на определенном удалении. Рдултовский создал дистанционную трубку, которая могла срабатывать от 5 до 22 секунд. Снаряд трехдюймовой пушки за это время мог пролететь 5100 метров. Шло негласное соревнование конструкторов разных стран. Европейские страны перестали начинять снаряды мелинитом, при длительном хранении пикриновая кислота выпотевала и могла самопроизвольно взорваться при легком прикосновении. Только перед Первой мировой войной наша оборонная промышленность перешла на снаряжение снарядов расплавленным тротилом. Технология опасная. Тротил плавился при температуре 82,4 градуса, а взрывался на два градуса выше температуры плавления. Зато безопасно мог храниться десятилетиями. Для страны свойство важное, можно было создать большие стратегические запасы на складах. Матвей, сам закончивший Михайловское артиллерийское училище, хорошо представлял и устройство, и технологию производства. При встрече с Рдултовским на заводе подробно объяснять предназначение деталей не пришлось. Конструктор был расстроен. – В каждом ящике было упаковано по тридцать штук, каждая трубка в отдельной ячейке, как положено, обернута вощеной бумагой. Трубки уже были испытаны, приняты Главным артиллерийским управлением, образцы изделий и чертежи приготовлены для отправки на Самарский трубочный завод. Перед отправкой открыли ящик, а там двух трубок не хватает. Про Рдултовского в армии ходили легенды. Умел и смел. При испытаниях бывали случаи, когда трубка в снаряде не срабатывала. Тогда Владимир Иосифович просил всех удалиться на безопасное расстояние, вывинчивал трубку из снаряда и разбирал, пытаясь определить причину дефекта. В любой момент мог произойти взрыв. И в то же время Рдултовский панически боялся начальства, до дрожи в коленях, потел, заикался. – Пожалуйста, предоставьте мне список всех сотрудников, имевших доступ к месту хранения продукции. Фамилии, адреса. Еще комнату мне для работы. – Уже приготовили. – Отлично! Рдултовский сам провел Матвея, положил список на стол. Всего пять человек имели доступ в кладовую. В цеху собирали дистанционные трубки два десятка рабочих, причем опытных, имевших большой стаж и нареканий не вызывавших. Да их Матвей и не подозревал. Каждый из них обрабатывал определенную деталь, после сборки они проверялись контролером, ставился штамп, и деталь шла на склад. Доступ в само хранилище был у кладовщика, мастера цеха, старшего мастера, технолога и самого Рдултовского. Конструктора из ряда подозреваемых лиц Матвей сразу исключил. Зачем ему воровать собственное изделие? Уж если хотел продать секрет дистанционной трубки, мог это сделать в чертежах, не поднимая шума. Да и украсть один образец он мог на стадии изготовления первых образцов. Плохо, что неизвестно было, когда произошла кража. По документам – ящик с дистанционными трубками поступил в кладовую семь дней назад и завтра должен был отправляться со специальным курьером в Самару. Кража обнаружилась вчера вечером. То есть украсть могли в любой из шести дней. Учитывая близость Сестрорецка к финской границе, изделия уже могли быть в Финляндии, а то и переправлены в Швецию. Задача Матвея была не только найти вора, который мог быть подкупленным, но и агента германской разведки. А лучше – перехватить изделия, вернуть их на завод. Насколько знал Матвей, германские дистанционные трубки страдали врожденным дефектом, при попадании снаряда при выстреле во влажную землю – болото, грязь, не взрывались, в отличие от трубок Рдултовского. Поэтому конструкторы заводов Круппа хотели знать, в чем секрет? Сейчас бы филеров из службы наружного наблюдения. Матвей в штатском, но подозреваемых четверо. Поселок небольшой, статус города Сестрорецк получит только в 1917 году. Многие жители друг друга в лицо знают, и начни Матвей следить, вор насторожится. Тем не менее телефонировал в Охранное отделение, попросил выслать в помощь хотя бы двух человек, опытных. Были такие в службе наружного наблюдения. Абсолютно неприметные, пройдет мимо и не вспомнишь, в чем был одет и лицо. Это особый дар – средний рост и среднее телосложение, серые глаза и никаких особых примет – шрамов, усов, лысины. А пока начал допрашивать подозреваемых. Попросил каждого вспомнить последние пять дней буквально поминутно – где был, сколько времени, с кем встречался, по какой надобности был в кладовой, кто может подтвердить? Не всегда возможно установить точно, по работе мастер не один раз за день может заходить в кладовую. Проще всего украсть кладовщику. Он почти все время в кладовой, зачастую один. Возможность открыть ящик и вытащить трубки есть. Они невелики по размерам – с кулак, да и весом в половину фунта. Положи в карман – и особовыделяться не будут. А только очевидное – вовсе не вероятное. Кладовая – фактически склад, полсотни шагов в длину, двадцать в ширину, где в четыре ряда стоят металлические стеллажи. Кладовщик может находиться за столом, а мастер либо другой человек пройти в глубь кладовки, вытащить детали. Это дело нескольких секунд. Человек посторонний на завод не пройдет, на проходной бдительная охрана. Да и лишние люди – слесари, токари, кузнецы и прочий ремесленный люд в кладовую доступа не имеют. Кладовщика допрашивал дольше всех. Не заходил ли кто-нибудь из приятелей? Чай попить в обеденное время, поболтать? Ах, Прокопий Семенов заглядывал? Кто таков? Зачем заходил? Сколько времени пробыл? За два часа допроса вымучил кладовщика, но круг заходивших в кладовую вырос до семи. Правда, кладовщик божился, что ни один дальше его стола в кладовую не проходил, все были на глазах, а сам он не отлучался, бросив дверь склада открытой. – Не первый год работаю, порядок знаю! И никогда ничего не пропадало! – утверждал кладовщик. Почему-то Матвей склонен был верить. Мужчина сорок лет на заводе работал и без нареканий. Двух филеров прислали, оговорив, что через три дня они должны вернуться. Одного Матвей сразу приставил за мастером цеха, другого за старшим мастером. Самое скверное, что работа филерам короткая – только вечером. Утром рабочие спешат на завод, в рабочее время за ними следить нет смысла, и охрана не пустит, завод военный, оборонного значения. Сам же Матвей тоже времени не терял, навестил полицейского урядника, побеседовал неспешно. Обо всех, имеющих возможность бывать в кладовой, побеседовал. И ничего компрометирующего не услышал. Урядник знал всех жителей поселка, ни в какую картотеку не заглядывал. Конечно, за десять лет службы на глазах урядника прошла значительная часть жизни обитателей. Матвей уже собирался уходить, как урядник обмолвился, что видел старшего мастера Сергеева четыре дня назад, в воскресенье, на железнодорожной станции. – Встречал кого-нибудь? – Говорил – в столицу ездил, к врачу. Зрение стало падать. – Бывает. Но насторожился Матвей. Ежели бы Сергеев посещал врача неделю назад, то это его дело. Но как раз в эти дни пропали эти чертовы дистанционные трубки. Отметил себе в памяти, решил спросить следующим днем. Вечером филеры доложили о слежке. Объекты после работы вели себя спокойно. Мастер Игольников зашел в магазин, купил хлеба и отправился домой. Технолог Барыбин зашел в чайную, где официант налил ему из чайника в чашку водки. – Почему водки? – сразу спросил Матвей. – В чай заварку наливают, подают сахар либо карамельки. А еще пряники либо баранки. Объект выпил залпом и ушел. Я подошел к столу, чашку понюхал, водка! С началом войны в империи объявлен «сухой закон». Ни водка, ни коньяк или вино не продавались. Нарушение несерьезное, к Охранному отделению никаким боком, ну зашел человек после трудового дня усталость снять, это же не измена родине. Этого филера Матвей перенацелил на Сергеева. А сам с утра перехватил Сергеева у проходной и к себе, во временный кабинет. И сразу вопрос в лоб: – Вы отлучались из Сестрорецка в последние десять дней? – Не упомню, вроде нет. – Вот лист бумаги и карандаш. Каждый день, начиная с двадцатого июня, запишите коротко – где были, с кем встречались. – Прямо сейчас? – Именно. – Мне на службу надо. – Много времени ваши воспоминания не займут. Сергеев закатывал глаза, вздыхал, всячески изображая потуги мысли. Наконец протянул листок. Матвей пробежал взглядом. Все дни как под копирку. И в воскресенье – находился дома. – Как же так? А полицейский урядник утверждает, что видел вас в воскресенье на станции выходящим из вагона поезда. – Ох, запамятовал! В столицу ездил, глаза плохо видеть стали. – Ай-яй-яй! Наверное, возраст сказывается. А к какому врачу? – На Казанской улице, там еще Мучной мост через Екатерининский канал. – А как фамилия доктора? – Не помню. У него свой кабинет на втором этаже. Еврей. – Ладно, не смею задерживать. За Сергеевым филер проследит. А сейчас Матвей заторопился на станцию. По военному времени поезда из Сестрорецка шли в столицу четыре раза в день. Два пассажирских вагона и десяток грузовых, вывозили продукцию в столицу, винтовки были на фронте чрезвычайно востребованы. Если бы не завод, поезда и вовсе отменили бы. С вокзала Матвей сразу на Казанскую улицу. От Невского проспекта, мимо Казанского собора, да пешком. На вывески на домах поглядывал. В том месте, где Казанская улица близко к Екатерининскому каналу подходит, где Мучной мост, в самом деле вывеску увидел. «Лечение глазных болезней. Новейшее оборудование из Парижа. Офтальмолог Герберштейн». По фамилии не ясно – немец ее носитель или еврей. Впрочем, для Матвея без разницы. Поднялся по лестнице, позвонил в дверь. Открыла средних лет медсестра, в халате и накрахмаленном чепчике. – Вы на прием? Вы записаны? – Нет. – Тогда доктор вас не примет. – Бьюсь об заклад, примет. Я из Охранного отделения. – Самуил Яковлевич, я давно говорила, надо написать объявление, доктор – еврей. Как другие делают. К вам важный посетитель. В приемную вышел доктор. На вислом носу пенсне, картавит. Семит. Из них хорошие врачи и юристы получаются. – Добрый день, доктор. Я не по вашу душу. Меня интересует некий Сергеев. Утверждает, что лечится у вас. – Фимочка, посмотри картотеку! Вы пока присядьте. Пара минут и карточка нашлась. Доктор взял ее в руки. – Сергеев Трофим Иванович. Сестрорецк, близорукость. Я назначал… – Мне не нужен диагноз, доктор. Когда он был? – Последнее посещение три месяца назад. – Не может быть! Вы не могли пропустить? – Разве вы налоговый инспектор, чтобы я лгал? Какой смысл? – То есть пять дней назад, в воскресенье, он у вас не был? – Таки не был! Я еще не выжил из ума, не смотрите на мои седые волосы. – Большое спасибо, вы мне помогли. Матвей вышел. Сергеев врет. В столице был, но у кого и зачем? Значит – есть что скрывать!Глава 3 ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ КОРПУС
Надо задерживать Сергеева, проводить дома обыск. Матвей посмотрел на часы. Поезд в Сестрорецк через сорок минут. Если поторопиться, можно успеть. Матвей перехватил извозчика, успел на вокзал за десять минут до отхода поезда. На Сестрорецк вагоны водил небольшой паровоз-танк, без тендера с углем. Баки для воды по обе стороны котла. Уголь за будкой машиниста в небольшом бункере. Очень своеобразного вида, позже такие работали только на маневровой работе. Добрался до Сестрорецка и пешком на завод. У проходной его филер перехватил. – Господин ротмистр! Сергеев исчез. – Как исчез? – С завода после окончания смены не вышел. – Стоять здесь! Матвей в цех прошел, Сергеева в самом деле нет. Поинтересовался у начальника цеха. Тот удивился. – Рабочее время у него закончилось. Ушел, наверное, дома. Адрес старшего мастера у Матвея записан в блокноте. Вместе с филером направился домой. Дверь на навесной замок заперта. Матвей к соседям постучал. – Простите, Сергеева не видели? – Недавно со смены пришел. – А дверь заперта. – Да, может, в магазин человек пошел? – Спасибо. Да ни в какой магазин он не пошел. Если бы вышел через проходную, его бы филер засек. Или вышел через ворота для грузов, либо через заводские железнодорожные пути. На завод вела ветка, продукцию грузили в вагоны прямо на заводе и вывозили в сопровождении охраны, причем армейской, а не заводской. Сергеева знали, вполне могли пропустить, на заводе он работает давно, все сотрудники завода его знают в лицо, даже пропуск не спросят. Сейчас важно перехватить Сергеева. Он если решил сбежать, то в первую очередь задерживать его надо на подходе к Петрограду. Пассажирский поезд идет через станцию через час. Это время Сергеев может пересидеть у знакомых. Даже билет они могут ему в кассе купить, а Сергеев появится в последний момент. Но предатель может отправиться по шоссе, наняв извозчика. Матвей почти побежал к проходной и сразу к филеру. – Быстрее на вокзал. Думается мне, Сергеев в Петроград поедет. Садись в поезд, тщательно осмотри все вагоны. Учти, фигурант хитер, может парик нацепить, одежду сменить. – Раскусим, не впервой. – Встречаемся в отделении. А сам в заводоуправление, к главному инженеру. В его распоряжении был автомобиль «Рено», Матвей видел темно-красный кабриолет. Коротко и четко доложил, что срочно нужен автомобиль. – Только до Петрограда и сразу шофер может ехать назад. Крайне важно. – Коли так, автомобиль и шофер в вашем распоряжении. Матвей передал распоряжение шоферу, тот опустил очки-консервы на глаза и поехали. По случаю войны шоссе пустынное. Редкие экипажи, машины вообще единичные, да велосипедист один. Велосипед считался забавой, как и мотоцикл. Когда обогнали велосипедиста, Матвей обернулся и посмотрел на чудака. Лобовое стекло автомобиля низкое и встречный ветер выжимал из глаз слезы, шофер на зря надел очки. И у Матвея глаза слезятся, однако показалось, что лицо знакомое. Да не Сергеев ли? – Остановись! – приказал Матвей. Шофер затормозил, съехал на обочину, Матвей сидел в машине, ждал, пока велосипедист подъедет. Выходить не торопился, если велосипедист Сергеев, он сразу насторожится, а то и свернет с дороги на тропинку. Машина не проедет, бегом велосипед не догонишь. Когда велосипедист уже рядом был, Матвей открыл дверцу, выскочил на дорогу. Ба! Какая неожиданность! Сергеев сосредоточенно педали крутит. Матвей вскинул руку. – Сергеев! Остановитесь, иначе буду стрелять! Как же! Сергеев вильнул в сторону, объехал Матвея по другой стороне дороги, налег на педали. Шофер закричал: – Господин офицер! В машину! Моментом догоним. Матвей вскочил на подножку, шофер тронул «Рено». Сергеева догнали быстро, он крутил головой по сторонам, высматривая съезд, тропинку, поперечную дорогу. – Сбей его! – приказал Матвей. Аккуратно притер велосипедиста шофер, легонько ударил краем бампера, столкнул в кювет. Упал Сергеев, а Матвей спрыгнул с подножки. – Что же это вы, Сергеев, убегать вздумали? Нам побеседовать надо. – Не имею желания! Сергеев встал, начал отряхивать костюм от придорожной пыли. – Руки поднимите, я вынужден вас обыскать! – Это произвол, я буду жаловаться! – Имеете право. Матвей осмотрел карманы, задрал пиджак. Имеющие оружие зачастую прятали его под пиджаком сзади, заткнув за ремень. Оружия не было, но записную книжку изъял, там могут быть адреса и телефоны контактов предателя. А еще было толстое портмоне, набитое ассигнациями. Тоже изъял, иначе задержанный может выбросить. Как правило, любое преступление имеет финансовый след, в том числе предательство, зачастую предатель ищет финансовую выгоду. Матвей деньги не считал, прикинул приблизительно, выходило – годовое жалованье. Кто с собой такие деньги носит? Человек, который хочет сбежать, почуяв угрозу. Как только жандармерия начала проявлять интерес к работе завода, обеспокоился. Почувствовав, что запахло жареным, решил сбежать. Матвей выдернул из брюк Сергеева ремень, стянул им руки, заведя за спину. – Садитесь в машину. Матвей еще и велосипед погрузил, в машине места хватало. Надо еще его досмотреть попозже. Сам уселся рядом с Сергеевым, шоферу приказал: – В Петроград, на Мойку! Уже в Охранном отделении фельдфебель тщательно обыскал, прощупал каждый шов одежды. Заграничная агентура – это не доморощенные террористы, сталкивались уже жандармы с хитроумными тайниками, когда послания писали на шелковой ткани, прятали за подкладку одежды. И даже был случай вовсе уникальный. Агенту выбрили голову, написали шифровку химическим карандашом, подождали, пока волосы отрастут и отправили через кордон, строго наказав не мыть голову. Уже прибыв на место, волосы обрили, шифровку прочли. «Почтальона» смогли задержать на следующий день, кепку он натянул, чтобы надпись не была видна, а только надо было хорошо вымыть, с мочалкой и мылом, тогда и текст смылся. Оплошность австрийца, не предупредившего «почтальона», вышла ему боком. И велосипед осмотрели, в инструментальной сумке только ключи, трубки рамы заводской сварки, ранее не вскрывались. Матвей к допросу приступил. Сергеев свое участие в хищениях отрицал. И про то, что в Петроград ездил, не отрицал, якобы к врачу-окулисту. Матвей тут же на стол протокол допроса Герберштейна. – Были вы у доктора на приеме, но давно. Можете почитать. – Мне неудобно говорить, каюсь – солгал. Был у любовницы. Она замужем, не хочется бросать тень на женщину. – Адрес, фамилия? – Не скажу. – Надеюсь, вы понимаете, что вас подозревают в хищении дистанционных трубок? По нынешним временам это серьезное преступление. За него под трибунал и виселица. – Не скажу, – уперся старший мастер. – В камеру его, – распорядился Матвей. А сам взял ключи от дома Сергеева и ближайшим поездом вернулся в Сестрорецк. Поздно уже, обыск на квартире решил провести утром, при дневном свете. Успел предупредить полицейского урядника, чтобы нашел двух понятых. Хоть и военное время, без соблюдения закона нельзя. Обыск провел тщательнейшим образом, не только квартиры, но и дворовых построек. Похищенных деталей не обнаружили, зато несколько интересных писем Матвей изъял. Сначала подумал – ничего особенного. Письма короткие, от женщины, судя по подписи – Мария. И сам текст от женского лица, но почерк твердый, скорее мужской и содержание деловое, не любовное. И обратный адрес на конверте, на Васильевском острове. Самый центр города. Матвей вместе с филерами, которым делать уже было нечего, отправился в Петроград ближайшим поездом. Вместе с филерами, наняв извозчика, добрался до адреса, нашел дворника. – Кто у вас живет в двадцать второй квартире? – Франц Заубер, солидный господин. – А семья? – Он один. Еще приходящая домработница, три раза в неделю. Истинно так. – А где он служит? – Не могу знать, ваше благородие! Вроде слышал я – в каком-то банке. Судя по фамилии, немец, не семит. Вот тебе и подпись – Мария. Маскировка, не более. Во время войны все письма перлюстрируются цензурой. Особенно тщательно подозрительных лиц – неподходящая фамилия, участие в партиях, осуществлявших теракты или проводивших антимонархическую деятельность. Для цензора подпись Мария никаких подозрений не вызовет и в «черный список» отправителя не занесут. На это был расчет. Стало быть – есть чего скрывать. Честному человеку бояться нечего. Надо учинять обыск, ждать возвращения хозяина квартиры, искать двух понятых. Впрочем – один уже есть, дворник. Филеры, как сотрудники жандармерии, люди заинтересованные, понятыми быть не могут. Одного из филеров Матвей отправил в Охранное отделение, здесь он не нужен, а несколько человек посторонних Заубера могут насторожить. Даже если немец с жильцами не приятельствует, многих знает в лицо. Филера Матвей поставил во внутреннем дворе недалеко от арки, чтобы отрезать путь отступления, если попробует сбежать. Сам Матвей занял место в дворницкой, у окна сидел дворник. Он должен подать сигнал, когда появится Заубер. Пока ждали, Матвей расспрашивал дворника – как поздно появляется Франц, да часто ли бывают гости, мужчины или женщины? Не торопясь, обстоятельно. И дворник отвечал после раздумий. За полчаса, а то и больше Матвей многое выяснил. В числе гостей никогда не было женщин, только мужчины, причем одиночки. Если бы приятели, задерживались надолго. А уж коли содомиты, то и подавно. А визитеры уходили через десять-пятнадцать минут. Похоже, встречи явно деловые. Пришел, доложил результат, получил вознаграждение и новое задание. Да и гости были регулярно, ежедневно, по два-три визитера. Если Франц германский или австрийский разведчик, то преуспел, много агентов завербовал. Даже если на незначительных должностях работают или служат, приносят не самую секретную информацию, то в целом картина может складываться объемной. В таком случае успех Франца это недоработка Охранного отделения. Не провал, но досадная и серьезная ошибка. Дворник вскочил со стула. – Заубер прошел! – Тихо! Я за ним, ты бери кого-нибудь из жильцов понятым и к его квартире. – Есть такой, истопник Егор. Матвей вышел из служебной квартиры дворника. Он был в штатском, внимания не привлекал, как и филер. Тот вообще смотрелся приказчиком третьеразрядной лавки. Матвей вошел в подъезд следом за фигурантом. Тот уже был на третьем этаже. Поднимался легко, чувствовалось – в хорошей физической форме. Матвей побежал, перепрыгивая через ступеньку, через две. Ему хотелось попасть в квартиру вместе с Заубером, пока тот не войдет в квартиру и не запрет дверь. Матвей уже видел ее – из дубовых досок, такую сломать только тараном можно. Видимо, обратил на себя внимание фигуранта топотом, хотя старался бежать бесшумно. В отличие от многих, на каблуках не было металлических подковок, и подошва была не кожаная, она скользит, а резиновая. Такая изнашивается быстро, но не скользит и не стучит. Вот позади третий этаж, слышен щелчок замка, громыхание связки ключей. Заубер уже второй замок открывает. Секунда и он войдет, захлопнет дверь. Матвей на ходу выхватил табельный наган, закричал: – Полиция! Стоять! Он решил стрелять по дверному замку, если Франц успеет закрыть дверь. Если опередит, то пока Матвей будет рваться в квартиру, успеет уничтожить все улики, если они имелись. Франц посмотрел на бегущего Матвея, сразу понял – за ним, да и не полиция. Каким-то седьмым чувством угадал. Улыбнулся широко, прыгнул к перилам, перегнулся и полетел вниз. Четвертый этаж, каждый этаж высота метра по четыре. Глухой удар! Матвей замер. Вот это номер! Заубер понял, что разоблачен, и решил покончить с собой, унеся в могилу все секреты. В тюрьме могут сломать любого, это вопрос времени. Переиграл его немец, из-под носа ушел! Сильный противник, Матвей таких уважал. Дворник вошел в подъезд с истопником, увидел тело Франца, вокруг головы которого расплывалась кровавая лужица. – Пусть мой человек вызовет судебного врача! А истопник пусть тело охраняет! – приказал Матвей. Дворник кивнул, видимо, не впервой. А Матвей решил по-быстрому квартиру осмотреть. Дом доходный, комнаты меблированы владельцем, стандартно. Матвей быстро просмотрел шкафы, тумбочку, ящики письменного стола. В ящике шкатулка, попробовал крышку открыть – не поддается. Ладно, с этим позже разберется. Хуже другое. Жильцы дома стали возвращаться со службы, с работы. О смерти одного из жильцов сразу станет известно всем. Сбежал вниз. – Снимай картуз! – приказал истопнику. И картузом прикрыл лицо погибшего. – Барин, да как же это? Картуз-то один, весь в крови будет, убыток! Матвей достал портмоне, выудил три рубля купюрой. Этих денег и на шляпу хватит. Протянул. – Благодарю, ваше благородие! – Никому не говори, кто таков! Спросят ежели – неизвестный, был пьян! – Слушаюсь. Матвей вышел из подъезда, подождал немного. Через арку уже въезжала полицейская пролетка с полицейским в форме и судебным врачом в цивильном платье. Следом закрытая черная карета – труповозка. Матвея знали, поздоровались. – Чего тут приключилось? – Бросился в лестничный пролет с четвертого этажа. – Бывает. Полицейский и судебный врач стали осматривать тело. Им еще протокол писать. А Матвей, прихватив дворника и истопника, поднялся в квартиру. Обыскивал методично, слева направо. Немного личных вещей, стопка чистых листов, пачка денег в кармане плаща, висевшего в шкафчике. Деньги российские, шесть тысяч. Сумма изрядная, многие люди таких денег в руках никогда не держали. Не истопник, с ним понятно, а чиновники небольшого ранга или лавочники. Матвею понятно, зачем деньги. Рассчитываться с агентурой. Люди, изменившие Родине, не бывают альтруистами, за свои труды просят деньги. Еще оставалась шкатулка. На столе связка ключей, которые были в замочной скважине двери. Матвей решил их осмотреть. Один ключ маленький, на дверной не похож. Ключик подошел, после поворота внутри щелкнул замок, заиграла мелодия. С одной стороны – занятная безделица, а с другой – всегда даст хозяину знак, что шкатулку открывает прислуга, либо излишне любопытный гость. В шкатулке несколько открыток с видами Парижа, штемпелями и рукописным текстом на французском. «Мой дорогой друг! Рад …» Надо позже изучить, не шифровка ли? Иначе с чего бы Зауберу хранить их в шкатулке? А главное – был пакет из плотной бумаги. Матвей обратил внимание понятых. – Попрошу подойти! Аккуратно развернул. Вроде пакет невелик, а тяжел. Перед ним две дистанционные трубки, похищенные с Сестрорецкого завода. Вещественное доказательство, которое поставит Сергеева на эшафот. Письма-то с подписью «Мария» с этого адреса шли. Жаль, что Заубер оказался быстр и решителен, успел покончить с собой и унес в могилу многие тайны. Если был осторожен, хранил в каком-то укромном месте адреса завербованных агентов. Как-то же они назначали друг другу даты и время тайных встреч, обмена информации на деньги. Может быть, при тщательном изучении бумаг погибшего кое-что станет известным. Было бы большой удачей по адресам задержать других предателей. Провозились на квартире Заубера до вечера. Когда вышел, труп уже увезли, а кровь замыли, и ничего не напоминало о разыгравшейся трагедии. Утром доложил о расследовании начальнику Охранного отделения, Глобачеву. Константин Иванович выслушал, действия Матвея одобрил. А потом огорошил: – Следственное дело по Сергееву с документами по Зауберу сдайте Замятину. Матвею обидно стало. Он раскрыл предателя, арестовал, вышел на предводителя ячейки, обнаружил новейшие дистанционные трубки, а теперь дело забирают, когда остается бумажная работа. Несправедливо! Только собрался спросить – почему? В армии, жандармерии, гвардии и прочих структурах обсуждать приказы начальства не положено. Но хотелось бы узнать причину. Упущение он совершил, так в чем оно, либо его перебрасывают на более важное дело, тогда не обидно. Все же он не мальчик для битья. А полковник уже сам объясняет. – Формируется экспедиционный корпус для отправки на помощь союзникам во Францию. Положение там сложилось очень тяжелое. Немцы от Парижа совсем рядом. Солдат на передовую везли на парижских такси. Матвей слушал внимательно. О таких подробностях в газетах не писали. Видимо, в самом деле ситуация скверная, когда не поезд солдат везет, не грузовик, а такси. И второй вывод – немцы от столицы недалеко. – Вы назначаетесь в пехотную бригаду для целей контрразведки. Даю день на передачу следственных и прочих дел сотрудникам и еще три дня уладить личные дела. Прибыть согласно предписанию, имея трехдневный запас продовольствия с личным оружием на Московский вокзал к восьми утра, к генерал-майору Лохвицкому. Он назначен командиром первой бригады. Полковник помолчал, походил по кабинету. – Моих сотрудников четверо с формируемым корпусом отбывают. Не рискуйте попусту, мне хотелось бы видеть вас всех живыми и здоровыми по возвращению. Удачи! – Спасибо, господин полковник! Как понял Матвей, Глобачев получил приказ свыше, либо от шефа Отдельного корпуса жандармов, а то и от Министерства внутренних дел. Русский экспедиционный корпус был направлен во Францию по просьбе союзников. Фронт во Франции трещал по швам, немцы активно напирали, применяя запрещенные методы ведения войны – боевые отравляющие вещества. Корпус сформировали из четырех особых отдельных пехотных бригад, каждая двухполкового состава. Всего 750 офицеров и 45 тысяч унтер-офицеров и нижних чинов. Прибыли во Францию кружным путем. Бригады 1-я и 3-я направлены на фронт в Шампани, 2-я и 4-я на Салоникский фронт, в Македонию. Весной 1917 года на помощь корпусу были направлены еще артиллерийская бригада и инженерно-саперный батальон. Первой бригаде путь достался самый тяжелый и длинный. Поездами Петроград – Москва – Самара – Уфа – Красноярск – Иркутск – Харбин – Далянь. Здесь погрузка на французские пароходы и плавание маршрутом Далянь – Сайгон – Цейлон – Аден – Суэцкий канал – Марсель, где следовала выгрузка и поездом до Парижа. Фактически без малого кругосветное путешествие. Прибыли 20 апреля 1916 года, через полгода после отправки. В июле 1916 года была отправлена вторая бригада под командованием генерал-майора М. К. Дитерихса. В августе 1916 года третья бригада под командованием генерал-майора В. В. Марушевского отправилась морем через Архангельск. Такой маршрут оказался значительно короче и быстрее. По нему же отправилась и четвертая бригада во главе с генерал-майором М. Н. Леонтьевым на пароходе «Лютеция», который уже 10 октября прибыл в Македонию на Салоникский фронт. Первая бригада была брошена на оборону Реймса. Находился он на северо-восток от Парижа, в 140 км от столицы и в 99 км от Вердена, входил в регион Шампань – Арденны. Знаменит был собором Нотр-Дам-де-Реймс, где проходили коронации французских королей. Кстати, Квазимодо и Эсмеральда, герои знаменито романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», жили именно в Реймсе. Город был еще славен как родина французской авиации, здесь летал Блерио, здесь появилась первая летная школа и самолетостроительный завод. Русские сменили в окопах потрепанные французские части, которые отвели на отдых. Немцы главный удар нанесли по Вердену. Бои начались 21 февраля и продолжались десять месяцев. С французской стороны под Верденом убито было 162 тысячи воинов, с немецкой – 143 тысячи. Битва получила у французов наименование «Верденская мясорубка». Германия впервые в истории войн применила боевые газы и ранцевые огнеметы. К французским фортам и укреплениям подбирались под прикрытием ночи или днем под защитой пулеметов команды огнеметчиков, пускали в амбразуры огненные струи, выжигая защитников. Немцы наращивали усилия, пользуясь преимуществом в личном составе. Положение спасли два момента. По многократным просьбам французов русские предприняли Брусиловский прорыв на широком участке фронта. Немцы вынуждены были экстренно перебрасывать на Восточный фронт резервы. И второе – Антанта силами англичан предприняла атаку на реке Сомме, где они применили танки. Бронированные монстры легко преодолели оборону, немцы отступили и были изрядно напуганы. У немцев танков не было, и они опасались, что если британцы перебросят на фронт еще танки, немецкая пехота побежит. Противопоставить английским «Марк I» было нечего. Русским бригадам, сформированным спешно, приходилось туго. В первую очередь из-за просчетов. В штатах не были предусмотрены медики. Раненых в боях было много, но ни санитаров, ни перевязочных материалов не было. Раненые погибали от кровотечений. А кого успевали доставить во французские госпитали в Реймсе, помощь от врачей получали во вторую очередь, после французов. Многие раненые умерли от ран и были упокоены на кладбище в Мурмелоне, недалеко от Реймса. Для Матвея, как контрразведчика, работы не было. Братания были только на Восточном фронте, да и то год спустя начались. Французы в бригаде не появлялись, если только маркитанты, как назывались снабженцы продовольствием. В отличие от французов, положение бойцов русской бригады было хуже, в немалой степени из-за отсутствия артиллерии. Иной раз наши наблюдатели засекали пулеметные гнезда или позиции немецких батарей, а подавить их не могли. Первое время даже с патронами для винтовок было плохо. Потом французские заводы наладили производство русских боеприпасов. У каждой армии свои обозначения патронов – у французов 8 мм, у англичан .300, у немцев 7,92 мм. Очень близкие по характеристикам, но использовать другой армией их невозможно. Такая же картина со снарядами для пушек. Офицеры, свободные от службы, собирались по вечерам, делились впечатлениями о боевых действиях прошедшего дня. А Матвею и сказать нечего. Французы бошей не любили, хотя предатели были среди гражданских. А офицеры и солдаты почти все время проводят в траншеях, на виду друг у друга. И контакт с посторонним лицом сразу заметен будет. Но не было таких, к чести первой бригады. В каждом пехотном полку были контрразведчики в звании поручиков, Матвей над ними старший. Без дела сидеть плохо. С офицерами на вечерних посиделках сдружился, периодически в траншеи первой линии ходил. Осмотреться, с солдатами поговорить, выяснить настроения. Письма с родины приходили нерегулярно. Месяц-два-три нет, потом сразу несколько, с прибытием судна. Писали отец с матерью, жена. Если женщины больше о чувствах – скучали, беспокоились за Матвея. То отец чаще письма деловые – о недовольстве граждан всех сословий войной. Одни монархисты и черносотенцы требовали продолжать войну до победного конца. Писал о том, что большевики сильно мутят воду, в запасных полках в городе устраивают митинги, требуют штыки в землю и по домам. А еще лучше свергнуть царя и избрать новое правительство, ибо не хватает продовольствия. Можно подумать, после смены царя или правительства появится вдосталь хлеба, масла и мяса. Новости расстраивали. Причем подобного рода письма приходили и солдатам, и патриотизма они не добавляли. Отношения России и Германии всегда были сложными. То воевали жестоко, то мирились и торговали. И сейчас солдаты иной раз задавали офицерам вопросы – почему мы здесь, во Франции, а не у себя в России воюем. Конечно, экспедиционный корпус оттягивал на себя силы немцев, косвенно облегчая ситуацию на Восточном фронте. Но в первую очередь облегчал критическую ситуацию французам. Они, чувствуя вероятное падение Парижа, молили о помощи и русского царя и английский двор. В глубине души Матвей осознавал, что на родине солдаты корпуса оказались бы нужнее и полезнее, но он человек военный и привык подчиняться приказам. Совсем рядом, в сотне километров от Реймса, под Верденом, шли тяжелейшие бои. Но и под Реймсом не было спокойно. Немцы прощупывали оборону, искали слабые места. Матвей декабрьским вечером был на передовой. Десять вечера, темно, немцы в темное время суток не воевали. Артиллеристы не видят целей, а без поддержки пушек немцы в атаку не ходили. Их дежурные пулеметчики периодически постреливали, а нынешней ночью и они молчали. Только позже Матвей понял, почему. Посидел в землянке командира батальона. Оба земляки, есть что вспомнить, нашлись общие знакомые. Немного выпили водки, комбат ее с собой из России привез, во Франции вина да коньяки. Потом перебросились в картишки немного. Комбат на часы посмотрел. – Полночь. Пойду, проверю караулы. Что-то неспокойно мне. – Так тихо, вон даже немцы не стреляют. – Не к добру затишье, не иначе как пакость готовят. И точно. Прошли по траншее полсотни метров, пару поворотов минули, наткнулись на солдата, лежащего на дне. Комбат нагнулся. – Эй, солдатик! Так-то ты службу несешь? Молчит солдат. Майор схватил за плечо, развернул, а солдат мертв, кровью грудь залита. Майор рванул за борта шинели, а на гимнастерке линейный прорез. Не случайной пулей караульный убит, а ножом. Выдохнул комбат: – Немцы! Лазутчики, за пленным пришли. Комбат достал из кармана свисток, дунул три раза, подавая сигнал тревоги. Через минуту еще повторил. Матвей из кобуры револьвер достал. Из землянок и блиндажей уже солдаты бегут под командованием фельдфебелей. Солдаты без шинелей, опоясываются на бегу. Комбат уже командует: – Занять стрелковые ячейки! Подбежал ротный, козырнул. – Господин штабс-капитан, возьмите отделение солдат, обыщите пространство между первой и второй линией траншей. Сдается мне – в ближнем тылу лазутчики немецкие. Уничтожить! – Есть! Матвей подошел к приятелю. – Левандовский, у тебя на этом участке сколько караульных было? – Четверо. – Один убит, сколько осталось? – Ты думаешь… – Да, друг мой! Убивают тогда, когда уже взяли пленного и караульный мешает уйти группе лазутчиков. – Черт! Я не подумал. – Скорее всего немцы на нейтральной полосе. Надо бы и пленного вызволить, и немцам отомстить за убитого. – Предлагаешь вылазку сделать? – Именно. Дай трех солдат из старослужащих, да поразворотливее, посильнее. Лучше из числа фельдфебелей, у них револьверы, с ними сподручнее. – Понял, сейчас. Уже через несколько минут майор вернулся с двумя фельдфебелями и одним рядовым. – Предупреди всех, чтобы не стреляли, а то нам задницы продырявят. Парни, за мной! И первым полез на бруствер. За ним нижние чины, причем тихо, ни стуков, ни бряцания железом. Матвею это понравилось. Он пополз первым. Черт! Метрах в пятнадцати от линии траншей колючая проволока идет в качестве заграждения. Разрезана, концы в стороны отведены, сделан проход. Именно в этом месте немецкая группа проползла. Сколько их? Должно быть не менее четырех, как думалось Матвею. Далеко ли уползли немцы? Если они взяли в плен солдата, то отход их затруднен, пленный – как балласт. Руки связаны, вполне может быть, что оглушен, без сознания, его приходится тащить, а это потеря времени. Матвей в душе удивлялся. Зачем немцам пленный? Если солдат, так он ничего не знает о планах командования, знаком с унтером, командиром взвода, роты. Тогда какой смысл в таком пленном? Если офицера пленили, то Левандовский уже должен был знать, все ли офицеры заняли места по тревоге. Сложно в темноте определиться, какое расстояние преодолел, если еще и ползешь. А только впереди шорохи. Матвей руку поднял. Как ее узрели фельдфебели, непонятно, но замерли на месте. Четко стали слышны приглушенные голоса, причем на немецком. Сколько до немецких позиций? Пятьсот метров, двести? Вероятно, притомились немцы, отдыхают. Обычно пленного тащил наиболее физически сильный лазутчик, и он впереди, остальные члены группы прикрывают отход. Смутно видны темные фигуры на земле. Матвей решился, прошептал в ухо ближайшему унтер-офицеру: – Как только вскочу, стреляете по два выстрела. Дальше по моей команде действовать. Передай другому. Шепоток, потом слегка хлопнули по голенищу сапога. Заранее о сигналах не договаривались, а понадобилось, и понимают друг друга. Матвей вскочил, направил револьвер в едва различимые в ночи силуэты. Два выстрела один за другим и мгновенное падение. Тут же рядом захлопали выстрелы унтеров. Впереди отчетливые стоны, ругань. Тут уж тихариться не приходится. – Ползем вперед. По-пластунски метров восемь-десять одолели. Убитый в немецкой униформе, мертвее не бывает. Немного дальше и в стороне еще один. Когда идут за «языком», в группу стараются взять человека, а то и двух со знанием языка противника. Матвей решил попробовать, громко крикнул: – Солдаты, бросайте гранаты! Один из унтеров шепнул: – Ваше благородие, нет гранат, звиняйте. – Я не тебе, для немцев кричал. Немцы на обманку купились. Тут же послышался голос: – Найн гранатен! Не бросайт! – Встали, подняли руки! Оружие оставить на земле и три шага в нашу сторону. Встали, подняли руки. Оказалось – до них метров десять-двенадцать. Подняли руки, два человека. А пленный где? – Хенде хох! Форвертс! – скомандовал Матвей. Немецкий он знал неважно. Сотню обиходных слов. Но их в сложной ситуации хватило. Немцы четко сделали три шага вперед. – Солдат, – повернулся Матвей. – Подойди, обыщи. Только прошу – стой в стороне, чтобы под пулю не попасть. – Понял, ваш бродь! Поднялся и направился к немцам. Хорошо встал, сбоку, не перекрывая линию возможного огня. Обыскал, тихо выматерился, звякнуло железо. Потом обыскал второго. – Можно! Матвей подошел, осмотрелся. Впереди человек лежит, недвижим. Матвей нагнулся, понюхал. Свой, русак. От человека махоркой пахнет и ваксой для сапог. Немцы сигареты курят, запах не такой ядреный, и сапоги чистят гуталином. – Унтеры, берите нашего, несите. Вроде жив, но без сознания. Сам расстегнул на немцах брючные ремни, завел руки за спину, связал. – Дранг нах… – и рукой махнул. Не знал, как по-немецки окопы. Уже почти дошли, как немцы заподозрили неладное, открыли пулеметный огонь. Пришлось всем залечь в огромную воронку от снаряда. С наших позиций тоже стали стрелять. Через четверть часа стрельба прекратилась. Стрелять, не видя цели, только патроны попусту переводить. Но дальше уже ползли. Медленно, потому как наш солдат и связанные немцы ползти не могли, их тащили. Из траншеи окликнули: – Кто? – Свои. Навстречу, пригнувшись, метнулись два солдата. Оба подхватили уже бывшего пленного, понесли к траншее, передали на руки товарищам. Потом вернулись еще раз, протащили немца. Остальные уже сами смогли добраться. В траншее Левандовский зажигалкой чиркнул, осветил лицо русского, побывавшего в коротком плену. – Из второй роты, старослужащий. Как же он так неосторожно? – Придет в себя, расспросим. Для Матвея это нужно. Либо сам виноват – уснул на посту, либо есть уязвимости, которые надо ликвидировать. По рассказам бывалых солдат, кто ходил в атаки на немецкие позиции, у них кроме проволочных заграждений еще мусор. Немцы выбрасывали впереди траншей пустые консервные банки, бутылки, цинковые коробки из-под патронов. Если кто-то ночью полезет, заденет, шум получится. А осколки бутылок и банок могут серьезно поранить руки. У Матвея служба такая – противостоять утечке информации из расположения бригады, препятствовать разлагающей агитации, коли таковая случится, не допускать захвата немцами наших военнослужащих. Это как сегодня. А еще надо допросить захваченных немцев. У Левандовского такие же мысли. Солдаты завели в его блиндаж пленных. Довольно крепкие ребята, как рассмотрел их при свете карбидной лампы Матвей. С такими в рукопашной устоять сложно. Но струхнули, сдались, увидев бесславную смерть камрадов. А все потому, что мотивации нет. Что забыл во Франции рядовой солдат рейхсвера? Окопная грязь, вши, смерть товарищей. Если и достанется чужая земля, так два метра на могилу. Война нужна правителям, а не простому народу. Один из немцев сносно говорил по-русски, но с большим акцентом, слова выговаривал жестко, однако понять можно. Сначала допрашивал комбат. Вопросы предсказуемые – какая дивизия противостоит русским, каков моральный дух солдат, где расположены пулеметные гнезда, где батареи полевой артиллерии. Немец отвечал правдиво, ибо его показания совпадали с показаниями других. Второй немец молчал, потому что русского языка не знал. Когда Левандовский выспросил, что хотел, свои вопросы стал задавать Матвей. Его интересовало – кто занимается разведкой, с какой целью посылали группу, зачем убили одного караульного, а пленили другого? Вопросы практические, чтобы в дальнейшем предотвратить захваты. Для этих двух немцев война уже закончена, и они это понимали. Отправят в лагерь для военнопленных, а после окончания войны вернут в фатер-ланд. Матвей устал. Вылазка на нейтралку, потом допрос, а времени… Он посмотрел на часы. Пять часов по европейскому времени, фактически утро. Спать охота. – Честь имею! Матвей откланялся и отправился к себе. Штаб бригады на окраине Реймса, в доме, который покинули хозяева. А отделение контрразведки, в котором начальником Матвей, в соседнем доме. Хозяева, которые покинули дом при приближении линии фронта, забрали только самое ценное. В доме и мебель на месте, и ковры, и даже кое-какие запасы в погребе – вина, овощи. И Матвей с сотрудниками припасами пользовался. Коли русских обязали воевать за французов, так пусть не жмутся на угощение. Видел уже Матвей, как отсиживаются в тылу, прикрываясь медицинскими справками, наверняка купленными, здоровые и крепкие на вид мужчины. Русское воинство воевало честно, осознавали, что на них Европа смотрит. И государя подвести было бы последним делом. Французы русским не очень рвались помогать. Мало того, пытались еще завербовать или подставить. Зачем это надо было спецслужбам Франции – непонятно. Правда, назывались они тогда не специальные, а секретные. И военная контрразведка была, но это объяснимо, страна ведет войну с сильным противником, каким являлась Германия, и немцы вели военный и промышленный шпионаж. Вальтер Николаи создал в Германии мощнейшую службу, начал массово готовить агентуру, на подкуп информаторов денег не жалели. Проживание в соседнем со штабом доме сыграло с Матвеем злую шутку. Ходил он в военной форме, как и другие военнослужащие экспедиционного корпуса. Видимо, его приняли за штабного офицера, устроили провокацию. Однажды в январе к нему на улице подошел мужчина в гражданском. Матвей хоть и жандарм, но прикомандирован был в армию. Впрочем, жандармерия набиралась из армейских или гвардейских офицеров и отставных нижних чинов и финансировалась из бюджета военного министерства, хотя была в подчинении Министерства внутренних дел. Запутанно. И форма на Матвее была полевая армейская. Мужчина подошел, извинился, посмотрел на погоны. Говорил по-русски, но русским не был, говорил с французским акцентом, делая ударения в словах на последнем слоге. – Э… господин капитэн? – Именно так. Чем могу быть полезен? – У меня для вас интересное предложение. – Слушаю. – Наш разговор не для улицы, не для посторонних глаз. В общем, договорились встретиться в кофейне «Шарлотта», и визави предложил прийти в цивильной одежде. Матвею занятно стало. Неужели через него решили провернуть какую-то махинацию? Сыщик взыграл, согласился. В оговоренное время пришел в кофейню. Хоть война и траншеи рядом, в пяти километрах, а в кофейне народ есть, кофе пьет с пирожными, чаще с круассанами. Запах такой, что у сытого пробудится аппетит. Мужчина, который представился Флобером, уже в кофейне, столик занял в углу, рукой приветливо махнул. Столик удобно стоит, за двумя колоннами, другие столики поодаль. Получалось приватно, подслушать сложно. Матвей положение столика сразу оценил. Не дилетант подбирал, это уже говорило об уровне. Поприветствовал, уселся. Флобер поднял руку, и гарсон принес сделанный ранее заказ – две чашечки ароматного кофе, круассаны. – Воздадим должное! – возгласил француз. Кофе отлично сварен, булочки свежайшие, из печи. Матвея досада взяла. В России рады куску хлеба, а здесь кофе, круассаны. Обидно за свою страну стало. Флобер отодвинул пустую чашку. – Поговорим о деле, ибо время – деньги. Буду краток, задам прямой вопрос. Вас интересуют деньги? – Они интересуют всех! Матвей решил прикидываться алчным человеком, без принципов. – Отлично! И предложил составить справку, указав общую численность бригады, потери ранеными и убитыми, тяжелое вооружение – пушки, пулеметы. – Три дня хватит? – Успею. – Тогда встречаемся здесь же, в это время, через три дня, в пятницу. Можете идти. Матвей вышел, но не ушел, свернул за угол, подождал, пока выйдет Флобер. Держась в отдалении, пошел за ним. Флобер один раз проверился, наклонился, якобы завязывая шнурок на ботинке, обернулся назад. Но Матвей этот фокус знал от филеров, успел спрятаться за киоск. Через пару кварталов Флобер вошел в здание. Матвей прошел мимо. Здание явно не жилое, но вывески или рекламы не было. Для французов нехарактерно. Запомнил название улицы и номер дома. В отделе была подробная карта города. Нашел адрес, но никаких зацепок. Однако заело. В штабе нашел переводчика, француза из местных, спросил про адрес. – Зачем вам этот дом, мсье? Там отдел Второго Бюро французской секретной службы. И сразу сложилось. Флобер решил завербовать русского офицера. То ли на перспективу, то ли устроить провокацию. Получить письменную информацию, вручить деньги и тут же арестовать. Причем показательно, со свидетелями. Только зачем, пока непонятно. Доказать своему начальству, что русские предатели? И французам не стоит доверять экспедиционному корпусу? Из провокации могут раздуть большой скандал, привлечь газетчиков. Матвей написал рапорт, доложил по инстанции генерал-майору Лохвицкому. Удивился генерал. – Зачем им это надо? Вот что, на встречу не ходить, в город не выходить, находиться в расположении бригады. – Слушаюсь. А дальше понеслись события. Пришли сведения из России, что царь отрекся от престола под давлением ближнего окружения и генералитета, подписал манифест. Офицеры обеих бригад – первой и третьей, поверить не могли. Слишком неправдоподобно! Но они отсутствовали в России очень давно и не знали обстановки. Матвей поверил сразу, слишком хорошо он знал российские партии и расклад сил. Против монархии были все партии, кроме черносотенцев, но их слишком мало. Офицерство политику не принимало, не участвовало, жизнью солдат в свободное от службы время не интересовалось. Получилось – зря. Как только офицеры после службы покидали полки, появлялись разного рода агитаторы от разных партий. Раздавали газеты, агитационные листки, прокламации. Факты подтасовывали, выдумывали сами. Впрочем, хватало и реальных ошибок чиновников. Агитировали за братание с немцами или австрийцами на фронте – штыки в землю! Мир трудовому народу, война дворянам! Долой царя-кровопийцу! Если каждый день человеку внушать какую-то мысль, подкрепляя фактами – вымышленными или настоящими, то поверит. Оторван солдат от дома, от привычного уклада, еда не всегда досыта, вши в окопах и грязь. В итоге в Петрограде свершилась февральская революция. Малой кровью обошлось – убивали полицейских и жандармов, в основном уголовная братва сводила счеты с «угнетателями». К власти пришли такие, как Керенский, Родзянко. Практически наступило безвластие. Уголовники жгли архивы, следственные дела. По ночам грабили квартиры богатых жителей. Правительство больше заседало, делило портфели и должности, чем занималось страной. Солдаты и офицеры экспедиционного корпуса выжидали, не зная, чем кончится свержение монархии. Солдаты и офицеры присягали на верность царю. А сейчас положение таково, что дезертируй солдат, и ответственности нет, поскольку новому правительству никто присягу не приносил, в верности не клялся. Да еще многие офицеры считали, что присягать можно только раз в жизни. В головах сумятица. Но поскольку война, приказам командиров подчинялись. Дело усугубилось апрельским неудачным наступлением французской армии под Верденом, в котором участвовала третья бригада и часть первой. Немцы атаки отбили, но потери в бригадах были велики и их отвели в тыл, на отдых в военный лагерь близ Лиможа. Поскольку пополнения не ожидалось, временному правительству в России было не до экспедиционного корпуса, бригады объединили в одну, чтобы сохранить боеспособность. Назвали первой особую пехотную дивизию под командованием Н. А. Лохвицкого. Кормили неважно, жалованье выплачивали нерегулярно и не в полном объеме. Обмундирование поистрепалось, а новое из России не поступало. У военнослужащих складывалось впечатление, что в России после смены власти о них забыли, они стали не нужны. И в сентябре 1917 года в лагере вспыхнуло солдатское восстание, жестоко подавленное французами. Кого-то французские трибуналы сослали в Алжир, французскую колонию, других в тюрьму. А тут новое известие из России о свержении Временного правительства. Власть перешла к большевикам. Один батальон из экспедиционного корпуса решил продолжать сражаться за Францию против немцев. Более пяти тысяч русских ушли со службы и устроились на работу в гражданские предприятия. Во Франции остро не хватало мужчин, рабочих рук, и русские были востребованы. Власти опасались вооруженных русских, оружие изъяли, полторы тысячи солдат были сосланы в Алжир, всего туда попало более девяти тысяч русских. Тяжкая доля им досталась. Большинство погибло от тяжелого, ничтожно оплачиваемого труда, за кусок хлеба. На Родину из экспедиционного корпуса вернулись единицы. По железной дороге невозможно, еще идет война. На пароходе кружным путем дорого, а денег ни у солдат, ни у офицеров нет. Кто мог, имел гражданскую специальность, устроился на работу, втянулся, стал зарабатывать, снял жилье. А чаще заводили семьи с француженками, поскольку в стране острый дефицит мужчин. Так и оставались в чужой для них стране, выучили язык. Одни женились официально и принимали гражданство Франции. Другие получили «нансеновские» паспорта. Это организация Лиги Наций, предшественница ООН. Когда в Европу хлынули, спасаясь от турецкой резни армянские беженцы, потом русские, спасаясь от Октябрьского переворота и гражданской войны, появилась организация, которую возглавил Фритьоф Нансен, отсюда и название. Матвей воевать за чужую страну не хотел. Сколько тысяч русских солдат погибли на французской земле, спасая ее от немцев! И где же благодарность Франции? Девять тысяч русских сослали в Алжир на медленную и верную смерть. Подписали с Германией мирный договор, даже не упомянув Россию и контрибуции, которые получили все победившие страны, кроме России. Зато ее золото получила Германия за сепаратный, унизительный Брестский мир, позволивший большевикам удержаться у власти на семьдесят лет. Конечно, Матвей о грядущих событиях не знал и не мог. Но в Россию рвался. После раздумий решил добраться до российского посольства в Париже. Один из советников посла был креатурой российской полиции. Как в свое время Петр Рачковский. Он руководил агентурной сетью царской полиции в третьей республике, имел виллу в Сен-Клу, престижном районе, был вхож в дома видных французских политиков, журналистов, промышленников. И Матвей об этом знал. Но Петр умер уже как несколько лет. Свято место пусто не бывает, наверняка назначили другого советника. Вместе с Матвеем решил добираться на родину штабс-капитан Федоров. Оно вдвоем и сподручнее. Чтобы не привлекать внимание, купили в магазине самые дешевые костюмы и рубашки, переоделись. При себе только документы, личное оружие и скромные деньги, которых едва хватило на место в общем вагоне поезда до Парижа. Но добрались. С вокзала на трамвае поближе к начальству, а затем пешком. На такси было бы удобнее и быстрее, кабы деньги были. Но их не хватило даже на скромный завтрак, а воды напились из колонки. На входе в посольство охранник встал поперек двери, окинул подозрительным взглядом. Выглядели оба офицера непрезентабельно, как рабочие из провинции. Матвею, как и Федорову, за свой непрезентабельный вид стыдно. Он офицер русской армии, а выглядит даже для охранника убого. Попробовал бы он заступить дорогу офицерам в Петрограде. Матвей достал документы, предъявил. – Нам бы к послу или советнику. – Посла нет, а советник у себя, проходите. Власть в Петрограде поменялась, но сотрудники всех дипломатических миссий за рубежом остались прежние, не дошли до них руки временщиков. И после Октябрьского переворота какое-то время дипломаты, еще назначенные царем, продолжали работать. Чтобы представлять страну на должном уровне, нужны грамотные люди, знающие расклад сил на международной арене, способные вести переговоры, приходить к компромиссу, при том соблюдающие интересы страны. Да еще в посольствах под прикрытием дипломатов, имеющих дипломатические паспорта, дающие неприкосновенность, работали сотрудники разведок – военной, политической, полиции. Советник проверил документы, спросил, какая помощь нужна. – Добраться до Петрограда. Поиздержались мы, даже на завтрак денег нет. Дорога же пароходом непосильна. – О бедственном положении военнослужащих экспедиционного корпуса знаю. Однако правительство господина Керенского денег на работу посольства, тем более русскому корпусу, не выделяет. Из особых средств могу выделить под расписку деньги во французской валюте только до Марселя, а дальше сами. Попробуйте устроиться на пароход в любом качестве. Да, пожалуй, до России можно добраться только морем. Либо из Марселя на средиземноморском побережье Франции, либо из Гавра и Бреста на западном побережье и потом через опасный Ла-Манш, Па-де-Кале и вокруг Скандинавии в Архангельск. И оба варианта одинаково опасны из-за действий германского флота. Да и есть ли они, прямые рейсы? Но лучше действовать, чем сидеть и ждать развития событий. Ждать невмоготу, когда в России происходят события непредсказуемые, когда там родители и жена, ближе которых у него никого нет. – Могу, как соотечественникам, не опозорившим честь мундира, выдать по сто франков, – прервал размышления Матвея советник. – Согласны, – разом выдохнули Матвей и Федоров. Это лучше, чем ничего. Но чашечка кофе и круассан стоили франк, а во сколько обойдется пароход, неизвестно. Деньги получили, расписались, поблагодарили. Когда вышли за ворота посольства, Матвей сказал: – Болгария с нами в войне, Турция хоть и объявила нейтралитет, однако извечный наш враг. И пропустит ли пароход через пролив Босфор, еще большой вопрос. Предлагаю добираться до Гавра, а там на пароход нейтральной страны, скажем, Швеции. – Согласен. Швеция граничит с Финляндией и границу уж как-нибудь, легально или нет, перейдут. – А сейчас поедим. Ели в рабочей столовой недалеко от какого-то завода. Недорого и сытно. Не теряя времени потом на железнодорожный вокзал. Несмотря на войну, поезда ходили по расписанию. Поезд шел долго, с остановками едва не у каждого полустанка, то на малых станциях бункеровался водой и углем. Но офицеры были довольны. Все же не пешком идут, и каждый час пути приближает их к долгожданной встрече с родиной. Никому не дано знать свою судьбу. Не ведали, какие испытания ждут их в отечестве.Глава 4 ПЕТРОГРАД
В вагонах поезда тесно, душно, но выбора не было. В Гавр прибыли утром. Первым делом поели, направились к порту. На углу улиц увидели шарманщика. Они в Петрограде были уже редкостью. Появление фотографов, граммофонов начало вытеснять уличных музыкантов. В граммофоне можно поменять пластинку, а вместе с ней и мелодию. В шарманке, этом мини-органе, внутри деревянный вал с выступами, меха, подающие воздух на пищики. Чтобы поменять мелодию, необходимо сменить вал, удовольствие дорогое. Стоит начать крутить ручку, шарманка заиграет мелодию. Если в Германии это чаще всего «Ах, мой милый Августин, Августин…», то в России «Разлука, ты разлука». Увидев прохожих, шарманщик завертел рукоять. На верхней панели стали перемещаться деревянные фигурки, смешно дергая руками. К удивлению Матвея и Федорова, шарманка заиграла «Разлуку». Подошли, все равно торопиться некуда, дослушали. Потом спросили: – Россиянин? – Так точно, ваш бродь! – Откуда ты тут взялся? – Да откуда и вы, из экспедиционного корпуса, третья бригада. – Откуда узнал? – Так ведь выправка у вас офицерская. А еще – остановились послушать. Французы мимо проходят и не подают. – Тогда зачем стоишь? – Хоть какая-то копейка, тьфу – сантим, никак не привыкну, падает в кепку… Иначе бы уже с голоду сдох. – На родину тянет? – Еще как! Пешком бы пошел, да фронт, до России-матушки пешком никак. Поезда тоже не ходят, на пароход денег нет. – Как звать тебя, солдат? – Толоконников, Охрим. – Откуда будешь? – Пскопские мы. – Ел ли сегодня? – Второй день не емши. Матвей подал ему франк. – Иди, перекуси, я шарманку посторожу. – Спаси вас господи за доброту! Шарманщик поклонился в пояс, направился в столовую. – Матвей Павлович, а вдруг денег не хватит, а вы ему подаете? – Бросить солдата на произвол судьбы? Его согласия не спросили, когда с корпусом во Францию отправили. Сейчас без денег, без жилья, без знания языка. – Так-то оно так. Через четверть часа шарманщик вернулся. Матвей спросил: – А шарманку где взял? – Не украл, не беспокойтесь, ваш бродь, дали. – Мы попробуем на пароход сесть. Не хочешь присоединиться? – Шутите? – Разве я похож на клоуна? – С великим удовольствием! Только шарманку отдать надо. Все же не вор я. Охрим набросил на плечо широкий кожаный ремень, все же шарманка весила пятнадцать фунтов, понес в проулок. Вернулся почти бегом, опасался – уйдут офицеры, не дождутся. Охрим знал, где порт, повел. У самого входа повернул направо. – Нам, ваш бродь, к грузовому причалу надо. Пассажирские пароходы ныне редко ходят, война, не до путешествий. А грузы возят. На этих пароходах две-три каюты для пассажиров есть, которые груз сопровождают. И кубрики для команды. Лучше всего наняться в палубную команду. Работы простые, кормежка за счет владельца, каюта. – А чего раньше не нанялся? – Так в Петроград али Архангельск рейсов нет. А завезут в какую-нибудь Англию, как я оттуда? Языков не знаю и без денег? – Логично. Для начала прошли вдоль причала, читали названия кораблей, разглядывали флаги принадлежности, потом Охрим сказал: – Пароходы регистрируют там, где подати поменьше. Нам-то что до этого? У матросов спрашивать надо, куда пароход идет. Оно верно. Мелочь, но не знаючи можно долго бродить. Уже у четвертого парохода вахтенный матрос у трапа сказал, что завтра выходят в море, вроде как механик говорил – в Гетеборг. Объяснялись на дикой смеси английского, французского и немецкого. Но понимали. Матвей попросил разрешения пройти к капитану или старшему помощнику. – Йес, ком. Поднялся Матвей по трапу. Судно грязное, в угольной пыли, через краску ржавчина во многих местах проступает. Да что говорить – не круизное белоснежное судно, а морской работяга. На ходовом мостике нашел старшего помощника, изрядно навеселе, с бутылкой виски в руке. – Кочегары нужны. Сможешь смену отстоять? Двенадцать часов это тяжело, парень. – Нас трое. – Работа всем найдется. Русские? – Да, воевали во Франции. – Вы не первые. Жалованья не будет, еда и койка. – Вахтенный сказал, что идете в Гетеборг. Это правда? – Истинная. – Документы нужны? – Я не в полиции служу. Мое дело – забить трюмы грузом и обеспечить ход этой старой посудине до порта назначения. Скажи вахтенному – пусть покажет места в кубрике и котельное отделение. Матвей обрадовался. Все оказалось проще, чем он думал. Наивный. Действительность оказалась тяжелой. Их поставили в смену. Два новичка и два кочегара из старых. Кидать уголь в топку надо почти непрерывно. Вроде просто. Взял лопатой с лотка, швырнул в топку. Но бросать уголь надо туда, где он прогорел, иначе через колосники пойдет холодный воздух, температура пара в котлах упадет, а с ней и давление в паровых машинах. Уже через полчаса оба офицера разделись до пояса. Тела мокрые от пота. Через четыре часа адовой работы их подменили на короткий отдых. Федоров отдышался. – Пока до Гетеборга дойдем, я сдохну. От тяжелой физической работы отвыкли, с непривычки мышцы заныли, одеревенели. А через полчаса опять свисток и за работу. После смены кое-как обмыли лицо и руки забортной водой и на камбуз. Жиденький луковый суп, макароны с сыром, стаканчик желудевого кофе и два кусочка хлеба. Съели моментально. Федоров заметил: – Зато не потолстеем. Завалились на подвесные койки, сон сморил сразу. Ни качка не помешала, ни матросы сменных вахт. Кто-то приходил, другие поднимались, шли на вахту в котельную, к паровым машинам, на палубу к штурвалу. Плавание для всех троих превратилось в непрерывную череду – котельная, камбуз, кубрик. Матвей даже не видел, что за бортом. Одно хорошо, через восемь суток пароход входил в порт. Все трое сошли на берег. Новая проблема – после работы в котельной одежда годилась только в мусор. А костюмы были почти новые. В такой одежде их ни в поезд, ни в кафе не пустят, в цивилизованных странах с этим строго. Удивило другое. Идет война, в которую втянуты многие страны. А в Швеции гуляют люди, музыка звучит, нет той напряженности и тревоги в лицах прохожих, какая читалась в лицах французов. Из-за скудости средств купили брюки и рубашки, а не костюмы. А еще сходили в общественную баню, чтобы очиститься от въедливой угольной пыли. После бани уже надели обновки. После скромного обеда жареной рыбой с тушеными бобами, самым дешевым блюдом в кафе, стали обсуждать, что делать. Самый короткий и, вероятно, самый дешевый, это пересечь Швецию по короткому пути на поезде до Стокгольма, потом морем до Турку, это уже Финляндия. Вот только как быть с прохождением границы? Ни виз, ни паспортов заграничных нет. На пароходе их даже не спросили. Но скандинавы педанты не меньше, чем немцы. И посольство российское, в котором помощь можно получить, тоже в Стокгольме, до которого еще добраться надо. На вокзале увидели стоимость проезда в самом дешевом вагоне и приуныли. После покупки одежды и обеда денег хватало до Мариестада, а это только третья часть пути. Через окна вокзала Охрим увидел проходящий грузовой поезд. – Ваш бродь, так вот же способ, на площадке вагона. Без комфорта, но доберемся. Засомневался Матвей. Они в рубашках, а Швеция не Франция, прохладно. Да и грузовой поезд медленно идет. Но все же выбора не было. Из Гетеборга железная дорога шла только на северо-восток, к Стокгольму. Правда, в Эребру было ответвление к столице Норвегии – Осло. Прогулялись по перрону, присмотрелись к стоящим поездам. Дверь одного вагона приоткрыта. Охрим сбегал, посмотрел, а вернувшись, доложил: – Вагон пустой, всяко лучше, чем на площадке ехать, хоть дуть не будет. По одному, чтобы внимание не привлекать, перебрались в вагон, прикрыли дверь. Было беспокойство, вдруг поезд стоять будет долго, сутки-двое? А потом еще на погрузку в порт? Но обошлось. Через несколько часов вагон дернулся, застучали на стыках колеса. Сели в углу, постепенно сон навалился, легли на пол, уснули. Поезд то шел, то останавливался, снова ехал. Проснулись от того, что вагон то вперед ехал, то назад. Похоже – на какой-то станции осуществляли маневры. Матвей приоткрыл дверь, совсем немного. Какая-то станция, фонари горят. И непонятно – сколько времени? Вечер или утро? Все же выбрались из вагона, дошли до вокзала. Оказалось – Седертелье, станция в тридцати километрах от Стокгольма. Но главное – на берегу моря. Как оказалось – рыбный порт есть и рыболовные суда. Федоров сразу загорелся идеей – переправиться на корабле. Недалеко Аландские острова, это уже Финляндия. Да и до Турку километров триста – триста пятьдесят. На рыбацкой шхуне сначала добирались до Аландских островов, там рыбная ловля отменная. Акватория опасная, немецкие корабли и подводные лодки шастали здесь регулярно, до северной оконечности Германии недалеко. Рыбакам было плевать на паспорта и визы, лишь бы деньги платили, причем в любой валюте – марки, фунты, рубли, франки. Плыть до островов недалеко, но шхуна провоняла рыбой, как и одежда всей троицы. Мало того, что заплатили за перевоз, еще пришлось помочь рыбакам тащить сеть с уловом. И снова одежду испачкали в рыбьей чешуе. С островов их уже финские рыбаки забрали, которым отдали последние деньги. Зато добрались до Турку. Деньги нужны до Петербурга добраться, а еще кушать хочется, а в карманах ветер гуляет. В Финляндии местное самоуправление, российских воинских частей в Турку нет, как и консульств. В Гельсингфорсе, нынешнем Хельсинки, есть военно-морская база Балтийского флота, так до нее еще добраться надо. Где на поезде безбилетниками, а ежели контролеры высаживали на ближайшей станции, то дальше и пешком, а добрались до Гельсингфорса. Выручило то, что у всех троих документы, причем даже у Матвея армейские, какие выдавали всем военнослужащим экспедиционного корпуса. К своему великому удивлению Матвей, узнал, что полиция, как и Отдельный корпус жандармов, распущены Временным правительством. Для него – шок. Разве государство не должно бороться с внутренним врагом? Любой здоровый организм борется с заразой, грозящей его ослабить, уничтожить. И аналогичные по функциям структуры есть в любой цивилизованной стране. И Великобритания, считающая себя оплотом демократии, имеет и полицию и спецслужбы. Для Матвея шок. Охрим, скорее всего, вернется в свою деревню. Капитан Федоров – в свою дивизию и продолжит службу. А куда Матвею? По первому образованию – в артиллерию? Война еще идет и ежедневно поглощает ранеными или убитыми сотни, а то и тысячи военнослужащих, независимо от звания и должности. Не верилось, сомневался. Всех троих ближайшим судном переправили в Петроград, вернее – в Кронштадт. Первым делом Матвей добрался до квартиры. Единственное, что у него при себе имелось от старой жизни, это ключи от квартиры. Как якорь, как надежда вернуться. С волнением отпер дверь. Везде слой пыли, хотя окна и форточки закрыты, воздух затхлый. Небольшой запас дров в кладовке был, разогрел воду в бойлере. Пока грелась, сделал уборку – влажной тряпкой пыль стер, вымыл полы, проветрил. Получил от обыденной работы удовольствие, ибо квартира приобрела благопристойный вид. Сам вымылся, мочалкой шею докрасна тер. Казалось – угольная пыль, запах рыбы в кожу въелись. Долго размышлял, что надеть? Цивильное или форму? Все же надел гражданский костюм. В карман положил револьвер, за много лет службы к оружию привык, без него чувствовал себя некомфортно. Первым делом направился в Охранное отделение. Оп! Двери на замке, караульного нет. Что самое паршивое – окна выбиты, да не одно. То ли со злости били, желая досадить ненавистной структуре, то ли с целью проникнуть в отделение. А посмотреть там было чего – архивы на информаторов, следственные дела. Матвей надеялся на благоразумие начальника отделения. Он должен был все бумаги, представляющие интерес, вывезти в штаб Отдельного корпуса жандармов или уничтожить, сжечь. Поколебавшись, через окно влез внутрь. В кабинете беспорядок, ящики письменного стола валяются на полу, в углу пустые водочные бутылки. Прямо в середине комнаты следы кострища. То ли шпана что-то жгла, то ли прапорщик Воронцов, занимавший этот кабинет. Хотя сомнительно, на варвара прапорщик не похож. Дверь сорвана с петель, валяется в коридоре. Прошел к своему кабинету, уже бывшему. Дверь взломана, вероятно фомкой, судя по следам. Ящики стола выдвинуты, бумаги на полу валяются. Но сейф цел. Взломать пытались, судя по следам. Явно били кувалдой, есть вмятины. Еще следы зубила отчетливо. Но сейф немецкий, добротный, еще 1888 года изготовления, судя по табличке сзади. И два замка серьезных, отмычкой не открыть. Да и с места не сдвинуть, во время ремонта десять солдат с трудом от стены отодвинули. Открыл ключами дверцу. Следственные дела перед командировкой он передал сотрудникам. Но в сейфе был небольшой запас денег для работы с агентурой, неучтенные деньги после крымской эпопеи с оружием, а еще немного личных. Иной раз приходилось скидываться на подарки сослуживцам – именины, награждение, повышение в звании. И надежнее деньги хранить в сейфе, чем в квартире. Растолкал деньги по карманам, мысленно себя похвалил за предусмотрительность. Он надеялся, что новая власть одумается, отменит запрет на работу спецслужб. Надо какое-то время переждать, продержаться. И проще это сделать на даче, с родителями и женой. Деньги будут очень кстати. В коридоре послышался шум, звук шагов. Явно мужчины, двое. Матвей револьвер в руку взял. У дверного проема остановились двое, шпанистого вида, уголовники – шестерки, которые обычно на подхвате у главарей. Увидев Матвея, переглянулись, заржали. – Что, дядя, удалось сейф вскрыть? Делиться добычей надо! У одного из блатных в руке блеснул нож. Попугать хотел, чтобы фраер посговорчивее был. Матвей не медлил, выстрелил одному в грудь, другому в голову. Выстрелы в пустых помещения прозвучали громко. Надо уходить. Выглянул в коридор, у убитых могли быть сообщники. Пусто и тихо. Выбрался через окно, отряхнул костюм от пыли. Пожалуй, в городе делать нечего. По пути на вокзал зашел в пышечную, поел. Не до ресторанов ныне, надо экономить, неизвестно, сколько продлится вынужденное безделье. На железнодорожном вокзале людей полно, а поезда ходят редко. С одной стороны, понятно, война, все ресурсы брошены на фронты. Но и ощущение появилось, что в стране безвластие. Полиции и жандармерии нет, по улицам подозрительные люди слоняются, трамваи редко ходят, свет с перебоями, в магазинах с продуктами туго, полки полупустые. И как последняя капля – вокзал. Даже присесть негде, заняты все лавки. Да они ранее особо востребованы не были. Желающие уехать приезжали за полчаса до отхода поезда, покупали билеты и проходили в вагон. Вагоны и сейчас на путях стоят, но паровозов нет. Потому ощущение надвигающейся катастрофы. Нужна сильная власть, навести порядок железной рукой. Царь от власти отрекся, правильнее – вынудили генералы. Военные – не политики, им бы лучше во власть не ходить. Созидать – не их стезя. Их учат убивать, разрушать. Пусть защищая страну, для пользы. Но убивать врагов, разрушать их укрепления. Генералы же, вынудив царя подписать манифест об отречении от власти, толкнули страну к хаосу, фактически к безвластию. Пришедшие во власть гражданские лица, жаждавшие власти, опыта управления не имели, только амбиции. Разрушили устои, не создав взамен ничего. Какое-то время страна жила по инерции. Сеяли хлеб, работали заводы, выпускались ткани и ловили рыбу. Но с каждым днем все хуже, продукции меньше, а инфляция выше. И Матвей видел все своими глазами. Но это было лишь начало хаоса, развалом могучей страны. Все же перед войной, в 1913 году по валовому внутреннему продукту Российская империя была на пятом месте в мире, не сильно уступая Англии, Германии, США. И рубль был стабилен, уважаем всеми банками мира и население сыто, про порядок в стране и говорить нечего. Через несколько часов ожидания все же подали к перрону поезд. Толпа хлынула в вагоны. Кто сильнее или наглее, заняли места, другие остались стоять в коридорах. А кто-то и вовсе по перрону метался, пытаясь сесть в вагон. Молодые парни висели на подножках, держась за поручни. Матвею досталось место в тамбуре. Слава богу, ехать недалеко, да и выходить сподручнее. Стоял, молчал, а люди громко ругали новую власть. Сначала многие отречению царя радовались, надеясь на перемены. Перемены появились, но в худшую сторону. Теперь ругали всех членов правительства, Думу. Поезд шел медленно и путь до Ольгино получился в два раза дольше по времени. Уже вечер, солнце к закату клонится. От близкого Финского залива тянет ветром, сыростью. С поезда сошли дачники. Впрочем, большей частью горожане, во время войны перебравшиеся за город, где выжить легче. От станции к дачному поселку тропинка через рощу, да не одна, потому как поселок протяженный. И приехавший народ по всем тропинкам вереницами разошелся. Матвей вспомнил, как познакомился два года назад на этой тропинке с девушкой Александрой, ставшей его женой. Не такой хотел видеть жизнь Матвей, более счастливой, сытой. Ан война спутала все планы. Впереди, за поворотом тропинки, вскрик. По голосу – женский. Заторопился Матвей. Картина неприглядная. Грабитель с ножом, перед ним женщина средних лет, прилично одетая, в левой руке тяжелая сумка с покупками, в правой руке небольшая женская сумка-ридикюль. Грабитель эту сумку вырвал из рук женщины, открыл, собираясь забрать деньги. А у женщины еще серьги золотые в ушах и кольцо обручальное, и они явно грабителю достанутся, кто ему помешать сможет? Для грабителя появление Матвея лишь помеха, не узрел в нем для себя угрозы уголовник. – Нож брось и сумку отдай хозяйке, – приказал Матвей. – Ой-ой! Испугался прямо! Ступай мимо, если жизнь дорога! Нет, сначала карманы выверни! Да все с ужимками сказано, вероятно – кокаинист со стажем, да еще прошедший тюремную школу. Такие понимают только силу. Матвей полез во внутренний карман пиджака, якобы за портмоне, но достал револьвер. Обычный грабитель отступил бы. Нож против револьвера не пляшет, так урки выражались. Но, видимо, ломало грабителя, дозы очередной хотелось. Сумку женскую на землю швырнул, сделал шаг вперед. Матвей грабителя подпускать не собирался, выстрелил ему в бедро. Женщина взвизгнула, глаза от испуга большие. Грабитель же замах с рукой с ножом сделал, собираясь метнуть в Матвея. Еще выстрел, в голову. Грабитель рухнул. Женщина сумку с покупками выронила. – Убили! – закричала она. – Полиция! – Нет ныне полиции, – спокойно сказал Матвей. – Помолчите, никто на помощь не придет. А что грабителя убил, так одним подонком в поселке меньше. Даже если женщина решит куда-то жаловаться, заявить об убийстве, то некому. Фактически уголовный беспредел, который остановить некому. Мало того, из тюрем выпустили заключенных, как политических из Петропавловской крепости, так и Шлиссельбурга. А с ними заодно из городских тюрем и уголовники освободились. Гуляй, рванина! Вал преступлений пошел, белым днем грабили, воровали, насиловали и убивали. Полицейские, кто отважился в форме выйти, были буквально растерзаны. Повезло гражданам, которые до войны успели оружие приобрести и не побоялись противостоять бандитам. Так что Матвей не сильно рисковал. Мог и мимо пройти, он уже не на службе. Однако воспитание и навыки не позволили. Женщина подхватила сумки и, испуганно оглядываясь и спотыкаясь, засеменила по тропинке к поселку. Ну что за невезуха! Он не на службе, нет ее уже, да похоже при этом правительстве не будет. Обыскал убитого, больше по привычке. Зачем? Личность устанавливать не надо, как и писать рапорт, скорее уже въевшаяся привычка. Как и думал – документов при себе у грабителя не оказалось. Однако руки не рабочие, у них въевшаяся грязь и мазут в складках кожи и под ногтями. Ладно, как говорили древние римляне. О мертвых либо хорошо, либо ничего. И направился к дому. За происшествием уже смеркаться начало. К дому подошел, а ни одно окно не светится. Немного не по себе стало, испугался. Уехали? Или что-то случилось. Последние метры уже бежал, стал кулаком колотить в дверь. Послышались шаги и отец спросил: – Кого принесло? – Папа, это я, ваш сын! – Ох ты! Загремел запор, дверь распахнулась, отец шагнул вперед. Обнял его крепко Матвей. Таким родным повеяло, аж слеза прошибла. Надо же, сентиментальным стал, не замечал ранее за собой. Отец вдруг отстранился. – Порохом от тебя пахнет, сын. Или я ошибаюсь? – Верно говоришь, старого сыщика не обманешь. На тропинке, что от станции идет, женщину грабил молодой урод, меня обещал порезать. – Убил? – Так точно. – Тогда не жалей и матери молчок. Идем в дом. А уже по лестнице мама спешит со свечой в руке, за ней Александра. Обе в ночных рубашках. Хм, раньше так рано спать не ложились. Обе на шею Матвею кинулись, как водится у женщин – заплакали. Отец приструнил: – Хватит сырость разводить. Сын с дороги, наверняка проголодался. На стол собирайте. – Ох, что же это мы! Пока женщины суетились, Матвей спросил: – Что так рано спать ложитесь? – Ни свечей, ни керосина для лампы в лавке нет. Не сидеть же при лучине. Солнце зашло, мы спать. Солнце встало – и мы с ним. Весь поселок так. А что же ты так долго не писал, сын? – Как? Последнее письмо отправил… да, два месяца назад. – Видимо, с почтой неладно. От тебя писем уже месяца четыре нет, мать извелась вся. – Ладно, живой и здоровый вернулся, это главное. Женщины позвали к столу. Мама извинилась, что стол скудный. – Не ожидали тебя так поздно, сын. – Да ладно, мам. Чай, варенье еще прошлогоднее и галеты. Причем галеты из каких-то старых запасов, твердые, как сухари. М-да, скромно и скудно в российской глубинке. Матвей только сейчас в полной мере осознал тяготы населения. Стали расспрашивать Матвея, как служилось, он коротко рассказал о тяжелых боях, о скверном отношении французского командования к русскому экспедиционному корпусу, о потерях. Спохватились, когда рассвет за окном забрезжил. – Все! Заболтали парня! Всем спать! – хлопнул ладонью по столу Павел. И в самом деле, устал Матвей. И только среди родных осознал, насколько. Проснулся далеко за полдень. Хорошо-то как в мягкой и чистой постели! С первого этажа, с кухни, уже чем-то вкусным пахнет. Спустился, умылся. А все уже за столом сидят, его ждут. На столе драники, пирожки с капустой, самовар жаром исходит. По времени – так очень поздний завтрак, для обеда рановато. Кто давно в отчем доме не был, поймет, насколько сладостно возвращение. Как там у Державина? «Нам дым отечества…» Отдохнуть – это хорошо, когда знаешь, что это временно – отгул, отпуск. А когда впереди неизвестность и ощущаешь груз ответственности за родных, то перспектива отдыха на неизвестное время пугает. Попили чай не спеша, женщины принялись убирать со стола, мыть посуду. Мужчины вышли во двор, сели на скамейку. – Что полагаешь делать, сын? – спросил отец. – Недельку отдохну, начну искать работу. – Только не в армию и не на войну. С этим правительством и его призывами – война до победного конца, нам не по пути. Они хотят воевать до последнего солдата. А дальше как? Деревня обезлюдела. Матвей задумался. Гражданской специальности в руках нет. Он офицер, его учили защищать Родину, каждая страна имеет для этого армию. Еще может бороться с угрозой скрытой, но не менее опасной – с политическими преступниками, расшатывающими устои власти, желающими ее свержения. Так свергли уже власть, а те, кто сейчас именуют себя правительством, лишь импотенты, клоуны. Для управления даже предприятием нужны знания, опыт руководства артелью, бригадой, да хоть лавкой торговой. И непременно иметь способности, это свыше дается. Один человек может писать стихи, другой великолепный ювелир, третий краснодеревщик от Бога. Но хороший исполнитель вовсе не факт, что будет таким же хорошим руководителем. А страна – даже не огромный завод. Здесь и внешняя политика и финансы и экономика. И не только тактика, но и стратегия, способность смотреть вперед на годы. Уже очень скоро, через месяцы некий Ульянов бросит тезис: «Каждая кухарка может управлять государством!» Бред полный. Отец совет подал, как позже оказалось – дельный. – Ты бы, сын, спрятал где-нибудь в укромном месте мундир жандарма и ордена, как и документы. – Думаешь, эта власть надолго? – Нет. Хорошо если месяцы продержится. Другие придут – жестокие, без принципов, жадные до власти. Прольют реки крови. И награды твои будут смертным приговором. Так что лучше и документы себе через знакомых выправить с записью – мещанин и фамилию другую, попроще, какой-нибудь Вася Пупкин, Петя Скворцов. И жене сделай, пока еще возможно. Матвей отцу верил, он еще ни разу в прогнозах не ошибался. Матвей даже задавался вопросом – откуда у него такие возможности? Причем касалось это только важных, стратегических вопросов – войны и мира, крупных событий. А в бытовых вопросах Матвей попрактичнее был. В долгий ящик решил не откладывать. Вместе с женой выехал следующим днем в Петроград, попросив ее одеться попроще. Сашенька вначале сопротивлялась. А Матвей понял замысел отца, на фото они должны выглядеть людьми простыми, как и фамилии, и биографии. Но биографии можно придумать попозже. Прикупили кое-каких продуктов в магазине. Матвей удивился дороговизне, продукты подорожали в разы. И это за год, который он не был на родине. Жену на квартиру привел, а сам по знакомым, ранее работавшим в полиции. Остаток дня и весь следующий прошел в поисках. По цепочке, один от другого, нашел нужного человека, у которого и бланки паспортов нашлись, и печати, штампы. Поторговались немного. За каждый паспорт, да и то по знакомству, по сто рублей отдал, месячный оклад на прежней службе. И паспорта настоящие, и штампы, и подпись бывшего начальника. Но паспорта выданы задним числом, еще 1912 годом. Это отец подсказал. Имя и отчество свое и жены прежние оставил, как число, месяц и год рождения, так при проверке проще не сбиться, только фамилии другие. Не Пупкин, слишком убого, а Митрофанов. Уже в квартире вручил паспорт жене. – Ознакомься, запомни фамилию. Открыла жена документ, прочитала. – Матвей, к чему это? – Чтобы выжить. Не задавай лишних вопросов, положись на меня. И еще, надо собрать все личные вещи – пальто, другую одежду. Сюда мы, скорее всего, не вернемся. – Почему? – Соседи знают, что я служил в жандармерии, сдадут новой власти не за понюшку табака. – Жалко. – Не жалей, самим бы уцелеть. Страна на пороге больших потрясений. Не спеша собрали вещи в узлы. На себе все не донести. Бросать не хочется, в магазинах ничего нет. Пришлось Матвею выходить в город, искать извозчика. Едва соблазнил ехать в Ольгино, только двойной оплатой, да и то половину вперед. Видимо, одежда не внушала доверия. Уже в Ольгино на даче показал отцу документы. Тот осмотрел тщательно, даже под лупой изучил, кивнул удовлетворительно. – Настоящие, только уж больно новыми выглядят. В кармане потаскай, слегка испачкай, чтобы выглядели не как из фабрики. Побеседовали о ситуации в городе. – Сам в столице не появляйся в октябре – ноябре и жену не пускай, переворот намечается. Матвей подумал: по старым связям отец получил информацию, а может от агентов. У каждого сотрудника Охранного отделения были свои осведомители в разных кругах общества. И хорошим правилом было – не интересоваться источником коллеги. Информатора многократно проверяли, а потом либо доверяли, либо прекращали отношения. – Кто бузить начнет? – РСДРП, большевики. И не буза будет, а переворот. Власть захватят самозванцы, всю страну на колени поставят. – Не может быть, – вырвалось у Матвея. – Столько людей жалеют об отречении государя. Раньше порядок был. – Большевики горазды на обещания. Сам еще не раз на митингах услышишь. Рабочим пообещают отдать заводы в управление, крестьянам – землю, отобрав их у сельских мироедов. Обманут жестоко! А когда народ возмущаться начнет, от голода целыми деревнями вымирать, будет поздно, в крови страна захлебнется – брат на брата пойдет. Матвей вскочил. – Не могу поверить! Сказал бы кто другой – посмеялся. Отцу Матвей верил безоговорочно. – То, что ты услышал, должно остаться между нами. Помнишь, ты был на встрече с Ульяновым, подпольный псевдоним Ленин. Вот он главный смутьян. – Не знал, а то бы застрелил. – Что толку жалеть о несделанном? Ты бы вот что сделал – устроился на работу, причем попроще. Подумай, что умеешь, да по знакомым пройдись. Нужен работяга с рабочими руками. Коли получится, иной раз водочки с сослуживцами попей, матерком ответствуй, слова попроще быть должны. Ты же перевоплощался раньше. Считай и сейчас тебе особое задание, а наградой будет жизнь тебе и жене, а может, и деткам, коли сподобит Господь. Все, что говорил отец, было шокирующим, не укладывалось в голове. Рушился устоявшийся миропорядок, а в перспективе смутные времена и большая кровь. Как в армии и жандармерии был приучен к приказам, так и отца слушал. Уже следующим днем поехал в Петроград. Знакомых осталось много. Однако с прежней службы помочь мало чем могли, уж больно служба специфическая. Да и встречаться не хотелось. Пусть лучше сослуживцы забудут, что был такой – Матвей Кулишников. Ныне он безработный Митрофанов. Повезло сразу же, причем не по знакомству. Шел к знакомому, которого когда-то выручил из беды. На улице у поребрика автомобиль стоит. Знакомый и по России и по Франции «Рено», машина простая, крепкая. Рядом владелец или начальник, шофер едва не по пояс под капотом. – Илья Владимирович, свечи уже старые, а где новые взять? Нет же нигде. Шофер выбрался из-под капота, принялся крутить заводную рукоять. Мотор молчит. Матвей усомнился, что виноваты свечи, все четыре сразу отказать не могут, мотор ни одной вспышки не дал. Либо магнето барахлит, либо подача топлива. На всех «Рено» бензобак выше мотора стоит. Между двигателем и лобовым стеклом, бензин к карбюратору самотеком течет. Случись попасть грязи в бензопровод, машина встанет. Матвей подошел. Даже интересно было, сможет ли устранить неисправность? – Слышь, земляк, разреши взглянуть? – обратился он к шоферу, нарочито грубовато. Шофера до массовой автомобилизации были сродни летчикам. Знания специфические нужны и опыт. Только Матвей уже года два-три не практиковался. – Можно подумать – соображаешь! – пробурчал шофер. Матвей бензошланг с патрубка карбюратора сдернул, бензин течет струйкой. Уже хорошо, выкрутил ключом свечу, сырая. Стало быть, бензин в цилиндры поступает, а поджечь его нечем, неисправно зажигание. Открутил крышку магнето, раньше именно такие были. Вот и неисправность на виду. Подрегулировал, скомандовал. – Крути! Шофер нехотя крутнул ручку, а мотор тут же подхватил, заработал вначале неровно, с перебоями, а через полминуты устойчиво. Илья Владимирович удивлен был. Незнакомец за несколько минут привел машину в рабочее состояние. – Механик? – спросил он Матвея. – Вроде того, – кивнул Матвей. – Учился? Образование есть? – В автомобильной роте. – Отлично! Пойдешь ко мне работать? – Смотря, как платить будешь, барин. – Тридцать рублей. – Столько слесарь на заводе получает, а и всех дел у него молотком стучать. Меньше полусотни не возьмусь. Илья Владимирович торговаться начал, добавил пять рублей. – Барин, я свое словосказал, – Матвей повернулся уходить. – Погоди! Мы торгуемся, а я не видел, каков ты за рулем? – Проверить можно. – Тогда садись за руль. Степан, а ты рядом и приглядывай. Волновался Матвей. Шоферское дело практику любит. Да еще каждый автомобиль свои особенности имеет – не там педаль сцепления берет, у рулевого управления люфт из-за износа, механический привод тормозов схватывает с левой и правой стороны не одновременно, что при резком торможении чревато заносом. Потому рычаг подачи топлива на руле двигал осторожно. Шустрить можно, когда к машине привык, знаешь особенности. Получилось отлично, без единой помарки. Трогал плавно, не глох, резко не тормозил, заставляя пассажира клевать головой, как китайского болванчика. В общем, Илье Владимировичу понравилось. – У того дома останови. Выполнил. Пассажир сказал: – Беру и зарплату в пятьдесят рублей платить буду, по высшему разряду. Чувствуется опыт. Степан рядом сопел обиженно. Илья Владимирович вышел, уже с тротуара сказал: – Степан, ты объясни новичку, где гараж, да куда машину подавать. Машин в гараже оказалось три, все французские, принадлежали морскому ведомству, а занималась контора снабжением – доски, краска, канаты и прочее. Для корабля, хоть боевого или вспомогательного, много чего требовалось. Это Матвей немного позже выяснил. Начальник гаража показал Матвею его машину. – Принимай. Осмотрел, завел, сделал кружок по территории гаража. Впрочем, там же располагался склад. На Матвея выписали в конторе пропуск, вписали в списки работающих. – Повезло тебе, парень, у нас паек выдают, не то что в других местах, – сказал завгар. У Матвея еще одна проблема – где жить. Своя квартира далеко, а главное – пользоваться ею пока отец не рекомендовал. – Ни к чему соседям тебя в новом облике видеть, да еще с другой фамилией. У начальника гаража о жилье спросил. – Не местный, что ли? – В Ольгино проживал, однако с поездом проблемы, редко ходить стал, как бы на работу не опоздать. – В трех домах отсюда бабка Дуня койки сдает. А хочешь, так и комнату. Завгар нацарапал адрес на бумажке. – Ты грамотный ли? Сочтешь? – Разберу. Едва сдержался, чтобы не улыбнуться. Его, закончившего гимназию, Михайловское военное артиллерийское училище, спрашивают, умеет ли читать? Прошел к бабке Дуне, снял комнату с отдельным входом и своим ключом. Одно дело делить комнату в казарме с офицерами, другое – неизвестно с кем. Человек может оказаться больным, в войну из-за плохого питания, тяжелых условий, многие болели туберкулезом. Причем серьезная болезнь коснулась и членов царской семьи. А еще сосед может оказаться горьким пьяницей, картежником, да просто психбольным. Хозяйке сразу аванс за месяц отсчитал. Главная задача наемного шофера – вовремя подать начальству исправную и чисто вымытую машину. Начальству Матвей понравился. Водил аккуратно, опрятно одет, не пахнет перегаром, не курит, молчалив. А еще услужлив. В Петрограде дожди бывают часто. В один из дней подвез Илью Владимировича на службу, хлынул дождь. Матвей выбрался из машины, раскрыл зонт, который всегда имел при себе в машине и сопроводил до подъезда начальство. Илья Владимирович жест оценил. Уже на следующий день Матвей получил талон с печатью и подписью на склад для получения за казенный счет кожаной тужурки и кепки, краг. Кожа добротная и пошив британский, получили в счет помощи для авиаторов морской авиации. Правда, у пилотов шлем был, не кепка. Кожаные вещи не промокали, не продувались ветром, но от холода не защищали. Но Матвей и этим был доволен. А еще на складе выпросил очки-консервы. Удобно, от ветра глаза не слезятся, и в рукава ветер не задувает, краги защищают. Шофера в гараже завидовали. Матвей только пришел, а уже в фаворе у начальства. А только кто им не давал себя проявить? Удалось договориться с начальством, чтобы раз в месяц на служебной машине в Ольгино ездить. Матвей понемногу связями на службе обрастал, а все благодаря знаниям. У начальника продовольственного мотоциклет, с запчастями по случаю войны проблема. Толковых механиков по моторам в городе по пальцам одной руки пересчитать можно. Матвей и профилактику проводил и ремонт мотоцикла, за работу начпрод рассчитывался продуктами. Кое-что покупал на складе, потому как в магазинах консервов или масла почти не было. Сам в еде неприхотлив был, все отвозил на дачу в Ольгино. Родители и жена на его попечении. Ситуация в городе становилась тревожной. То на одном заводе вспыхивала забастовка, то на другом. И лозунги как под копирку. Матвей чувствовал – есть идейные вдохновители и руководители забастовок и митингов. Но это уже не его забота, правительство должно было думать, когда разгоняло полицию и жандармерию. Каждая власть должна себя защищать. По улицам стали расхаживать группы людей с плакатами – «Долой правительство!» или «Конец войне!». Даже хуже – «Мир хижинам, война дворцам!». Матвей чувствовал напряжение в обществе, казалось, и сам воздух наэлектризован. Проскочит искра и будет взрыв. В одну из ночей послышался пушечный выстрел со стороны Невы. Необычно, фронт далеко, а если и проводились учения, так за городом, чтобы пальба не встревожила горожан. Утром, как обычно, на работу. А завгар машины не выпускает. – Начальства нет, возить некого. – А что случилось-то? – Нонешнее правительство свергнули. Пока не устаканится, на работу не выходить, полагаю – дня три. А уже и слухи по городу, что солдаты и матросы Зимний дворец заняли. Как подтверждение – пьяные горожане на улицах, бахвалятся, что вино из подвалов Зимнего дворца пили. – Бегите, там этого добра много! Да бог с ним, с вином! Разграблению и уничтожению подвергся сам дворец. Солдаты и матросы, подвыпив, потехи ради, стреляли в скульптуры или штыками кололи картины, уничтожая бесценные сокровища, не осознавая содеянного. Большевики захватили почтовые отделения, телеграф, многие мосты. На груди у большевиков приколоты красные банты из лент, как опознавательный знак. Матвей, когда увидел бант, сам сделал такой и приколол булавкой. Собирался ехать в Ольгино, предупредить своих о волнениях в городе. Шел к вокзалу, на Елисейском мосту остановили. – Ты откуда, товарищ? Верховодит рабочий, судя по одежде. – Шофер из морского экипажа. Флотским экипажем именовали береговые службы флота – береговую артиллерию, крепостные службы, снабжения. – А, проходи. Я уж думал, авиатор, одежа на тебе похожая. Буквально через месяц кожаная одежда появилась у сотрудников чрезвычайных комиссий. Форма эта была поставлена англичанами для авиаторов в Архангельский порт, экспроприирована, роздана членам чрезвычайных комиссий, наделенных широчайшими полномочиями. Руководствовались «классовым чутьем», а не реальными доказательствами мнимой вины. Останавливали на улице, вели краткий допрос. Особо привлекали внимание люди, одетые добротно – в меховые шубы и шапки. Таких расстреливали на месте, как эксплуататоров-кровопийц. И неважно, купцом мужчина был или профессором университета. А уж форма офицерская, неважно какого ведомства, да хоть корпуса пограничной стражи или морская, на революционеров действовала, как красная тряпка на быка. Уже на даче, оставшись с отцом наедине, Матвей рассказал о безобразиях, о бесчинствах и произволе, творящихся с одобрения новой власти. – Я предупреждал, сын. И про то, что бумажные деньги в золото обратить надо. Да домик купить подальше от города. – Так дачу купили в Ольгино. – В Финляндии надо было, в Швеции, Италии. Новая власть развернет красный террор, кровь людская рекой литься будет. – Бежать за границу, пока не перекрыли? – А кому мы там нужны? Примут или очень богатого или ценного своими открытиями. А наших денег на жизнь не хватит. Вскорости Ленин с соратниками мир с германцами подпишут да гражданскую войну развяжут. Ты бы прибился к этой компании, с Ульяновым-то лично виделся, может вспомнит. Войди в доверие, стань своим. Ты же ныне пролетарий, везде себя в грудь бей, несуществующие заслуги перечисляй. Оставь скромность в стороне. Наверх пробьются болтуны, люди без принципов. Стисни зубы, притворись таким же. Но помни, кто ты есть на самом деле, о своих корнях, тогда человеком останешься. – Противно. – Еще бы! Жизнь свою ломать! А не хочешь – пробирайся на юг, в Крым, на Дон. Там все несогласные с новой властью собираться будут. Однако проиграют. Страшно Матвею эти слова слышать. Страной кучка самозванцев руководить будет, да хорошо бы с толком, стране во благо. Тяжкие раздумья о судьбе своей и Родины. И затруднительно, мучительно определиться – на чьей ты стороне. Матвей в душе был патриотом, но сейчас на чью сторону встать? Отец явно против новой власти и не очень скрывает своего отношения. Но советует поступать прагматично, чтобы уцелеть, выжить. Разумом и опытом руководится, а не сердцем. Матвей, как и отец, дворянин, барон и царской властью не обижен. И среди своего круга людей не видел тех, кто был жесток или несправедлив к другим, кто ниже тебя званием, должностью, состоятельностью или образованием. Да, существуют сословия и классы, так такая система сложилась во всех странах и многие сотни, а то и тысячи лет назад. И Матвей не видел повода эту систему ломать, причем с большой кровью. Новая система будет такой же. Будут начальники и подчиненные, одни будут приказывать, другие исполнять. И уровень достатка будет разниться. Так было, есть и будет. Тогда зачем жертвы? Россия далеко не бездонна. Война еще не закончилась, а жертв неисчислимо много. Можно насчитать погибших в полках и эскадронах, но как счесть селян, погибших в прифронтовых деревнях, или детишек, сгинувших от голода, потому что отец, единственный кормилец, был призван в армию? Неделю просидел на даче, по словам отца – самое опасное время, когда уличные бои и можно попасть под шальную пулю. Потом выбрался в город и в гараж. А здесь чужие люди с красными бантами, при оружии. Увидев Матвея, завгар радостно вскричал: – Вот наш лучший шофер! И к Матвею, голос приглушил: – Матвей, свози их за-ради Христа, куда прикажут. Меня едва к стенке не поставили, кричали, что саботирую распоряжения новой власти. А у меня из шоферов никого. – Машина заправлена? – Сам полный бак залил. В гараж бензин получали железными бочками, перекачивали ручным насосом в бензобаки автомобилей. – Ты чего там шепчешь? Пошевеливайтесь! Матвей завел мотор, погрел немного. А чужаки уже в салон набились. – Браток, давай к Смольному! Матвей помалкивал. Что за люди – неизвестно. Все в цивильном, да разухабистые какие-то. И не блатные, таких он много повидал, но какие-то мутные. Всю дорогу пассажиры спорили, один размахивал «браунингом», и Матвей опасался, что тот в запале стрельнет, да в затылок. У «браунинга» спуск нежный, а у активного боевика понятия о безопасности обращения с оружием никакого. Все же доехали. Тот, что с «браунингом», приказал: – Стой здесь! Если кто экспроприировать автомобиль захочет, скажи – Николаева машина, пусть отвянут! Часа два пришлось стоять, замерз. С реки холодом тянет, в машине печки нет. Выходил, делал приседания, размахивал руками, чтобы согреться. И невдомек было, что стоит у самого штаба переворота, что Ульянов там, кабинетом с телефоном обзавелся. Ранее в здании был институт благородных девиц, революционеры девушек разогнали. Здание удобное, с парком, подъезды со всех сторон и почти в центре. Уже и караулы выставили у дверей, и пулемет в окне второго этажа, опасаясь штурма. Бояться было кого. Несколько полков в городе на переформировании были и пополнении. И офицеры, и солдаты имели боевой опыт. Офицеры, по своему обыкновению, политики сторонились. Полагали – побузят, да выберут другой состав Думы и правительство. Знай бы они последствия переворота, смели бы бунтовщиков подчистую и один «максим» в окне штаб революционеров-заговорщиков не спас. Пассажиры вернулись в прежнем составе, уже спокойные. – Вези в казармы Павловского полка! – приказал старший. В общем, катался Матвей до вечера. – Значит так. Будешь служить при комитете. Завтра с утра быть в гараже. – А жалованье? Жрать-то я что буду? Уже месяц как денег не видел, – приврал Матвей. Старший выматерился. – Ладно, с утра решим. Матвей решил новой власти ни в чем не уступать. Шоферов, да еще разбирающихся в технике, не много. Работа всегда найдется, тем более автомобиль его к шоферу суров. «Рено» тип 12 кузов имел лан-доле. То есть для троих пассажиров, закрытый и застекленный. Ни дождь, ни ветер никоим образом не побеспокоит. Шофер же сидит под открытым небом, руль справа по моде тех лет. Перед ним лобовое стекло. В случае дождя можно натянуть над собой кожаный верх, но сбоку стекол нет и при боковом дожде или ветре шофер мокрый. Потому кожаная тужурка и кепка не для красоты были, особенно в петроградском влажном климате. Пока утром Матвей осматривал машину – не стравили ли воздух колеса, да уровень масла и прочее, заявился старший, вручил деньги. Матвей пересчитал. – Расписаться в ведомости? – Не надо. О как! Награбленные деньги? Тьфу! Экспроприированные у классовых врагов пролетариата. Снова поехали в штаб революции, как старший называл Смольный. Звали старшего Николаем, и был он, как позже выяснилось, слесарем в водопроводном хозяйстве города. Воистину, как пелось в «Интернационале» – кто был никем, тот станет всем. Только у одних власть проявляет лучшие качества – способность анализировать ситуацию, делать верные выводы и принимать правильные решения, то других стремительное возвышение развращало, все худшие качества выступали на первый план. Обычно такие люди, без образования и природного ума, имеют завышенную самооценку и критики не терпят. В годину серьезных событий такие всегда пробиваются к власти, как пена всплывают наверх. Способности им заменяет язык. Одно слово – горлопаны и пустомели. Зато дров за время своего кратковременного возвышения успевают наломать немало. Почти на каждой стоянке Матвей выбирался из машины. Не столько ноги размять, как осмотреть колеса. На грузовиках или бронеавтомобилях колеса были из литой резины. Жесткие, машину на них трясло неимоверно, зато не боялись проколов. А для легковых машин городские улицы – просто беда. Кони извозчиков постоянно теряли подковные гвозди, короткие, толстые. Такие прокалывали покрышку и камеру моментально, поскольку шляпку имели квадратную и зачастую не лежали, а стояли, как специально. Каждый шофер следил, чтобы запасное колесо было исправным. На многих моделях машин их было два, причем с завода. Вышел, постучал ногой, а сзади голос: – Ротмистр? Рад видеть! Обернулся – мужчина в армейской шинели, но без погон. Встречались как-то, когда Матвей приезжал расследовать убийство начальника склада. Еще до войны, давно это было. А не забыл его прапорщик. – Ошибаетесь, господин хороший! – Матвей попытался придать голосу хрипотцу. – Да? Обознался, очень похож, очень. Бывший прапорщик ушел, а Матвей задумался. Сколько лет прошло, а его узнали. Значит – надо менять внешность. Усы отрастить, отпустить бакенбарды. Нет, это излишнее, пролетарии бакенбардов не носили, чаще чиновники. Но подумать надо, самое простое – отрастить длинные волосы. В армии, гвардии, жандармерии, полиции стрижки короткие, уставные. Издавна повелось, чтобы противник за чуб ухватить не смог, а еще, чтобы в походах вши не заводились. Конечно, Матвей в душе опасался подобных встреч со знакомыми особенно с сослуживцами. Неосторожным возгласом может продать Матвея, вовсе того не желая, ни за понюшку табаку. Все же полагался, что у сослуживцев хватит ума не окликать по фамилии. С роспуском жандармерии и полиции бывшие служащие устроились кто как мог, кушать-то каждый день хочется, семьи кормить надо. Кто-то подался от столицы подальше, в Тверскую или Ярославскую губернию. В деревне выжить проще, да и вопросов неудобных никто задавать не будет. У многих бывших сотрудников корни деревенские, либо дальняя родня там живет. Полагали – нынешнее правительство временное, как и Керенского. Тот продержался у власти восемь месяцев. И большевикам предсказывали быстрое падение их правления, поскольку люди все незнакомые, не проявившие себя в экономике, управлении промышленностью. Ну кто такой Красин или Урицкий? Каким заводом управлял, да успешно ли? Страной управлять опыт нужен, способности руководителя.Глава 5 ЧЕКИСТ
Почти месяц прошел, как Матвей шоферил на новую власть. По декабрьскому времени в шесть часов пополудни уже темно. На улице поземка, холодно. Матвей в стеганом полупальто. Николай вместе с сотрудниками ушли в бывший доходный дом. Ждать начальство хорошо, когда тепло. А сегодня по ощущениям градусов десять ниже ноля, да еще ветерок и влажность с залива добавляли дискомфорта. Вдруг сбоку, со стороны тротуара, фигура в темном, Матвею в бок револьвером тычет. – Выходи, именем народной власти автомобиль изымаем. – С начальством разговаривай, я человек маленький, мое дело руль крутить. Матвей время тянул, надо ситуацию прояснить. А еще второй маячит рядом. – Чего сидишь? Не слышал, что сказано? Против двоих, да с оружием, лучше не спорить. Времена такие, что застрелят и искать убийцу никто не будет. Да и найдут, Матвею лучше не станет. А неизвестный уже рукой по борту машины шарит, пытаясь найти ручку дверцы. А только дверцы справа, где водитель, нет. Слева она. Матвей вроде ненароком сдвинул на ступице руля рычажок опережения зажигания до упора. Теперь мотор завести затруднительно будет. По сиденью сдвинулся влево, к дверце. Если неизвестные хотят забрать машину – их дело. Пусть Николай разбирается. Вылез из машины, руки поднял, чтобы неизвестные сдуру не стрельнули. Непонятно, кто они? То ли бандиты, то ли представители новой власти. Впрочем, одно и то же. И те и другие грабят и убивают без закона, без суда, руководствуясь классовым чутьем. Если не крестьянин или пролетарий, значит, враг! В это время из подъезда вышел Николай с сотрудником. Моментально поменяли ситуацию. Оба выхватили из карманов пальто револьверы. Но и грабители ждать не стали. Обе стороны стали стрелять. Матвей за машину присел. Не хватало еще дурную пулю поймать. Семь-восемь выстрелов прозвучало и стихло. Николай крикнул: – Матвей, ты жив? Кончилось все, выходи. На тротуаре трое лежат. Двое бандитов и сотрудник Николая. Сам он за левую руку держится. – Зацепило! А по кисти руки кровь стекает и крупными каплями на снег падает. – Тебе в больницу надо, ранен! – посоветовал Матвей. – Вези! – А эти? – Забери оружие и документы. Матвей собрал оружие, документов в карманах не оказалось. Револьверы бросил на сиденье, открыл дверцу салона, усадил Николая. Поставил рычажок зажигания в нужное положение, двигатель завел. В двух кварталах Мариинская больница. Поехал туда, помог Николаю в приемный покой пройти. Доктор рану осмотрел, оказалась сквозной. Матвей такие на фронте не один раз видел. Если инфекция не попала, через две недели заживет. И доктор сказал то же самое. Все же Николай крови потерял много. Матвей помог ему дойти до машины. – Куда едем? – Вези на Гороховую, два. Знакомый адресок! Раньше там штаб Отдельного корпуса жандармов был. А ныне здание под свои нужды революционеры приспособили. Здесь же попозже обоснуется печально известная ЧК, потом ВЧК, затем ГПУ. Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем с неограниченными полномочиями создали в Петрограде седьмого декабря 1917 года. Ленин назвал ЧК разящим оружием пролетариата. Являлось органом по защите власти, основным инструментом красного террора, проводимого большевиками против социальных групп, провозглашенных классовыми врагами. Если вначале большевики играли в законность, судили подозреваемых революционными трибуналами, то уже в восемнадцатом году, после нескольких убийств, стали расстреливать без следствия и суда. Только по приговорам ревтрибуналов в период 1917–1922 годов было расстреляно 140 тысяч человек. И никто не считал жертв красного террора. Матвей помог Николаю подняться на третий этаж, да фактически занес. В комнате накурено, хоть топор вешай. За столом дежурный. Николай доложил о нападении, гибели сотрудника. – А это кто с тобой? – Шофер из флотского экипажа. – Бери на замену, он же рабочий, пролетарской крови! Правильно, товарищ?! – Наверное. – Ты в каких-нибудь партиях состоял? – В списках не значился, однако – был сочувствующим, так сказать – разделял платформу. Даже товарищу Ленину еще лет шесть-семь назад отвозил документы и беседу имел. – Так что же ты молчал? Николай, с тобой рядом готовый боец за победу над мировой буржуазией, а ты ворон ловишь! Вот что, по случаю ранения даю неделю отдыха. А ты, товарищ… – Матвей, Митрофанов я. – Митрофанов, зайди ко мне завтра часов в десять. Заявление напишешь, все как положено. – И паек будет? Матвей решил играть роль человека туповатого, но исполнительного. Такие любой власти нравятся, не задают лишних вопросов. Матвей отвез домой Николая, помог зайти в квартиру. А потом поехал на машине в Ольгино. Все равно завгар уже давно дома, да и все безразлично ему. Гараж и машины принадлежат флотскому экипажу, а фактически машинами и шоферами пользуются революционеры. И попробуй им возрази. Матвей своих на даче навестил – проведал, успокоился, денег дал, что от Николая получил. Главное – успокоился, с родителями и женой все в порядке. Утром уже на Гороховой. За ночь ничего не изменилось, так же накурено, люди снуют. – Ага, шофер вчерашний! Ты, товарищ, не тушуйся. Хоть какие-нибудь документы имеются? – Конечно, паспорт вот. Паспорт стараниями Матвея потерт, помят, выглядит сильно подержанным. Зато год выдачи подозрения не вызывает. Человек за столом вписал его данные в толстый журнал, выписал мандат. – Держи! Стажером пока походишь. А главным у тебя будет Скворцов. Пойдем, познакомлю. По коридору прошли в комнату. – Скворцов, к тебе стажера привел. Он шофер, с машиной. – Очень кстати! Меня Федором звать. – Матвей Митрофанов. – Слышь, Скворцов! Он с Лениным знаком еще с десятого года. – О! Через несколько дней Рождество. Кто хотел и смог, потянулись в церкви. Большевики, с подачи Ленина, были воинствующие атеисты. Как по Матвею – веровать или нет, это дело каждого и принуждение в этом вопросе неуместно. Служителей культа, неважно – православных, католиков, мусульман, стали репрессировать буквально с первых месяцев новой власти. Многие церкви и монастыри закрыли, разграбили. Мало того, Соловецкий монастырь превратили в лагерь для заключенных. Многие монахи монастыря, предупрежденные одним из чекистов, ушли по льду озера в Финляндию, тем и спаслись. Через год с небольшим последовало указание Ульянова: «Попов надлежит арестовывать, как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения опечатывать и превращать в склады». Матвей стал отращивать волосы на голове, усы. На службе заметили. – Ты становишься похож на анархиста, они патлы любят. Матвей отшучивался, сам же смотрел, как работают чекисты. Оторопь брала от потрясающего непрофессионализма. Зачастую, не имея доказательств вины, их просто «выбивали» на допросах. И эти люди показывали пальцем на Охранное отделение. Дескать, сатрапы! Душители свободы и демократии! Сами значительно превзошли жандармов в жестокости и беззаконии. Какие адвокаты? Они исчезли на многие десятилетия, как класс. На показательных процессах были, но как антураж, например, по делу Промпартии. В один из дней, когда уже начало пригревать солнце, потекли сугробы, к Матвею у ворот гаража подошел человек, представился штабс-капитаном Ермаковым. – Гражданин, я вас не знаю. – Бросьте, ротмистр, не фиглярничайте. Мне, когда прапорщик Зотов сказал о встрече, не поверилось. Пару раз проходил мимо, но вы внимания не обратили. А я вас узнал. Попытайтесь вспомнить офицеров при награждении. Вас тогда Владимиром отметили. Ну? Мы недалеко друг от друга стояли. Уже несколько лет с тех пор прошло, да и выглядели по-другому. Тщательно выбриты, парадные мундиры, сапоги блестят, как зеркало. Ермаков в доказательство стал приводить детали, которые в самом деле были. Матвей осмотрелся по сторонам. Не провокация ли? Ермаков понял. – Можете меня не опасаться. – Чем обязан? – Ну вот, другой разговор. Как вы относитесь к новой власти? – Никак, пытаюсь приспособиться. – Смотрю – получается, шоферите. – При любой власти кушать хочется. Нельзя ли ближе к делу. Мне машину надо подать вовремя. Вы же пришли не за тем, чтобы вспомнить былое? – Верно. Но разговор наш не для улицы, серьезного подхода требует. – Тогда где и когда? – Чувствуется хватка. После восьми вечера у входа в лавру. – Буду. Матвей торопился, время поджимало. Из стажера он уже полноправным чекистом стал, при мандате и револьвере и кожаная тужурка и кепка очень кстати оказались. Да большая часть питерских чекистов щеголяли в кожанках. В семнадцатом году Британия поставила России комплекты кожаного обмундирования для пилотов – шлемы, куртки, краги, брюки, сапоги. Чекисты обнаружили груз на складах, экспроприировали, раздали сотрудникам. Получилось вроде униформы. Еще «Маузеры К 96» в деревянной кобуре-прикладе на ремешке через плечо для цельного образа. Маузеры в ЧК уважали за сильный, точный и дальний бой, но пистолетов на всех не хватало. После заключения Брестского мира большевики договорились о продаже пистолетов с фабрики в Оберндорфе, даже серия была – с укороченным стволом и рукоятью, прозванная на Западе «Боло-Маузер» от «большевистский Маузер». Матвей же имел добрый надежный «наган». Превосходство «маузера» по многим характеристикам признавал, но пистолет больше для боевых действий на фронте, чем в городских условиях. Тяжел, велик по размерам, для скрытного ношения не пригоден, да и патроны импортные еще поискать надо. Группа Скворцова, куда входил Матвей, входила в отдел по борьбе с контрреволюцией. Под это понятие любого человека подвести можно. Слова недовольства высказал человек – уже агитация против власти. Коли дворянского звания, хоть и достатка скромного – классовый враг, подлежащий уничтожению. Если лавку имел, значит, мироед, к ногтю его, ату! Скворцов вообще нашел решение примитивное, но как он считал – удачное. Где-то раздобыл телефонную книгу. В ней не только номера телефонов, но и адреса, с указанием рода деятельности – мещанин, купец второй гильдии, враг. Пролетарии телефонов не имели, поэтому можно было объезжать всех по списку. А дальше – по обстоятельствам. Барабанили в дверь, кулаками и ногами. – Именем революции – откройте! Если не нравилась физиономия хозяина, могли доставить в кутузку или забрать ценные вещи. Кто-то честно сдавал изъятое, но безнаказанность, бесконтрольность толкала людей морально неустойчивых к хищениям. Изъятые ценности зачастую принимались без описи, взвешивания, оценки. В сейфах начальников отделов или подотделов ценности хранились баснословные и до казны дошли далеко не все. Аресты были, пришлось Матвею отвозить несчастных на Гороховую. Освободился поздно, устал, хотелось кушать и спать. Вспомнил о встрече со штабс-капитаном. Не хотелось, но поехал, раз обещал. Довольно далеко, по Невскому проспекту через весь город. Подъехал к лавре, а куда дальше? Заглушил мотор, выбрался из машины, подошел к воротам. Они заперты, но калитка рядом приоткрыта. Толкнул, прошел, взошел по ступеням, перекрестившись, шапку стянул. Но оглянулся – нет ли посторонних. Не положено чекисту шапку ломать перед образами святых. Религия – опиум для народа, как утверждали большевики. С усилием открыл тяжелую дверь. Откуда-то сбоку человек шагнул, не служитель, поскольку не в подряснике, а в цивильном. – Гражданин, храм закрыт для посещений, службы закончились, поздно уже. – Мне назначено. – Минуточку. Человек ушел, вернувшись, сделал приглашающий жест. – Прошу за мной. Прошли в придел, в небольшую комнатку. Здесь находился штабс-капитан Ермаков и еще один мужчина, незнакомый Матвею. – Присаживайтесь, господин ротмистр. Или вас следует называть товарищем ныне? – Как вам будет угодно. – Насколько нам удалось узнать, ныне вы служите большевикам? – Вообще-то я после возвращения, довольно трудного, из Франции через Финляндию, из экспедиционного корпуса, вернулся на Родину, но уже в другую страну. Полиция и жандармерия распущены, и их сотрудники не имеют права работы в государственных структурах. Пришлось устроиться шофером в гараж флотского экипажа. Не скрою, по поддельным документам. Так что я уже три месяца как пролетарий. – Занятная история. Но сейчас вы в Чрезвычайной комиссии служите? – Воля случая, можно сказать – случайность. Мужчины переглянулись. Сейчас свет от свечи попал на лицо мужчины под другим ракурсом. Что-то неуловимо знакомое. То, что лично не встречались, это точно. – Не желаете помочь нашему движению? – Хочется конкретики. Что за движение, цели, задачи? – Чувствуется бывший сотрудник Охранного отделения, – улыбнулся незнакомец. Мужчина не представился, но явно был главным, потому как штабс-капитан буквально смотрел ему в рот. – Сейчас задача у всех патриотических сил, какую бы позицию они ни занимали – эсеры, монархисты, бундовцы, – одна, это свержение власти большевиков. Сами видите – кровь безвинных граждан льется рекой. Лучшие люди стараются покинуть Россию – пароходами, железной дорогой в Маньчжурию, даже пешком в Финляндию. И лучше большевиков, особенно облеченных властью, уничтожать. Массовый террор! За одного убитого или замученного гражданина – один уничтоженный большевик. Лучше не рядовой, это заблудшие овцы, а функционер. Они сущее зло! Их немного – две, три сотни, пусть тысяча. И уничтожить их физически вполне реально. Незнакомец говорил убедительно, грамотно, чувствовалось образование, а еще способности организатора. Пока он говорил, Матвей смотрел на лицо. Мучительно пытался вспомнить – кто он? Проходил по картотеке? Там есть фотографии, если человек задерживался полицией или Охранным отделением. Но бесчинствующие после февраля толпы граждан сожгли все архивы, картотеку. Добропорядочным гражданам бумаги не мешали, верховодили уголовники. Они имели свой интерес. В Охранном отделении хранились данные и на уголовников, поскольку они зачастую оказывали услуги политическим, иногда не подозревая о подоплеке. Но главное в картотеке Охранки – архивы на политических. И незнакомец, если хоть раз попадал в поле зрения Охранки, должен там быть. Картотеки нет, проверить негде, надо напрягать память. Сложно, ибо он уже два года в отделении не был. Часа два шел разговор, выяснили позиции друг друга, Матвей обещал подумать и дать ответ. Беспокоиться начал, что за это время прихватит воду в радиаторе, а новый взять негде. Откланявшись, ушел. Уже к гаражу подъезжал, как вспомнил. Да это же Борис Савинков! Родился в 1879 году в Харькове, закончил гимназию, учился в Санкт-Петербургском университете, из которого был исключен за участие в студенческих беспорядках. Образование продолжил в Германии. В 1903 году вступил в партию эсеров, затем вошел в боевую организацию партии, был правой рукой Азефа. После ряда терактов уехал за границу и вернулся в апреле 1917 года. Из партии эсеров был исключен в октябре 1917 года, после Октябрьского переворота находился в Гатчине, наезжая в Петроград, где пытался организовать сопротивление большевикам. В конце марта 1918 года перебрался в Москву, где создал организацию офицеров, Союз защиты Родины и «Свободы», собрав восемьсот человек. Серьезная сила, поскольку офицеры имели оружие, боевой опыт и были настроены решительно. Уже были продуманы планы восстания, но нашелся предатель, в мае заговор был раскрыт, его участники были арестованы чекистами. Но Савинкову судьба явно благоволила, он смог избежать ареста, уехал в занятую чехами Казань. В 1919 году снова появился в Петрограде, проживал на Петроградской стороне, в угловом доме по Большой Зеленина и Геслеровского переулка. ЧК узнала о его появлении в городе, расклеили листовки во всех людных местах с его фотографией и обещали награды за выдачу. Савенков смог бежать в Варшаву. ОГПУ стало разрабатывать план «Синдикат-2», чтобы выманить Савинкова в Россию. План оказался удачным, Савинков поверил, что в Петрограде создана контрреволюционная организация, и он мог претендовать на роль руководителя. Тщеславие погубило многих. Борис вернулся, 16 августа 1924 года был арестован в Минске, судим, приговорен к расстрелу, который был заменен тюремным сроком. Седьмого мая 1925 года в 23–20 в здании на Лубянке он выбросился из окна пятого этажа. У Матвея была единственная встреча со знаменитым террористом. Почти каждый день после Октябрьского переворота приносил серьезные события. Четвертого декабря 1917 года парламент Великого княжества Финляндского продекларировал намерение о независимости и суверенитете народа Финляндии. И предпосылки были. Еще первого сентября 1917 года Временное правительство провозгласило полную и окончательную ликвидацию монархии и создание Республики. Поскольку империя официально пала, 18 декабря 1918 года независимость Финляндии была признана Советом Народных Комиссаров и 22 декабря ратифицирована ВЦИК. В первую же неделю января 1918 года независимость Финляндии признали восемь стран. Для подданных бывшей империи плохо. Кто жил в княжестве из русских, должны были решать – принять финское подданство или вернуться в Россию. А те, кто был испуган происходящими в стране событиями и готовились хоть пешком, прихватив самое ценное, перейти границу, осознали, что опоздали. Конечно, граница еще не была толком оборудована и «дыры» в ней были, особенно по границам морским. Для людей, несогласных с новой властью, но не готовых бороться с ней с оружием в руках, настали тяжелые времена. В городе грабежи, как со стороны власти, так и уголовных банд. Да еще из Европы приходили слухи о появлении болезни, от которой вымирали целыми городами. Появилась в Испании, потому получила название «испанка», в 1918 году, бушевала в Европе и мире три года, за которые умерли более ста миллионов населения. Россию эпидемия почти не задела. Границы закрыты, да и были бы открыты, желающих приехать нет. Свирепые расправы и казни новой власти приводили к оттоку населения. Бежали семьями, кто хотел и мог, но средства для жизни хотя бы на первое время имели не все. Правительства европейских стран эпидемией были напуганы, по экономике тоже удар сильнейший. И коалиция против большевистской России распалась. Эпидемия спасла большевиков. По весне начался перенос столицы из Петрограда в Москву. Причин было несколько. Во-первых, с образованием независимой Финляндии от границы ее до Петрограда расстояние всего 35 километров, один дневной переход пехотинца. Во-вторых, начавшееся 2 марта немецкое наступление создало угрозу столице, немцы приблизились на дистанцию артиллерийской стрельбы. Начались проблемы с подвозом продовольствия в город. Постоянные проблемы доставляли многочисленные дезертиры с фронта и матросы Балтфлота. Своих командиров они либо изгнали, либо расстреляли. Правили на кораблях избранные комиссары, как правило, из своих, из матросов. На отлучки в город с оружием членов экипажей смотрели сквозь пальцы. Постреляют буржуев, какая в том беда? Седьмого марта создали Петроградские учреждения, уже не столичные, а городские, например ЧК городское было образовано 7 марта. Чекисты с Дзержинским во главе уезжали в спешке, забирали документы, следственные дела, а об арестантах по делам забыли. 10 марта Урицкий назначен председателем ЧК, а 18 марта было создано областное Петроградское правительство. Комиссаром внутренних дел был назначен Моисей Соломонович Урицкий. Само правительство во главе с Ульяновым выехало из города тайно. С остановочного поста «Цветочный» 10 марта отбыл пассажирский поезд № 4007, что по Николаевской ветке, в 350 саженях от Забалканского (ныне Московского) проспекта. Организатором спешного отъезда был бывший царский генерал Бонч-Бруевич. Охраняли поезд латышские стрелки. Именно они разоружили на одном из полустанков матросов-анархистов, намеревавшихся «пощипать» пассажиров поезда. Поезд 11 марта прибыл в Москву. После Петрограда двухмиллионная Москва показалась провинциальным городом. Три века она была на вторых ролях. Испуганные немецким наступлением почти по всему Восточному фронту большевики подписали сепаратный мир в Брест-Литовске. Страны Антанты были возмущены. С немецкой стороны договор еще подписывали Австро-Венгрия, Османская империя, Болгария, все союзники Германии. России пришлось отдавать и земли – Польшу, Украину, Бессарабию, Белоруссию, а также 280 тонн золота в виде контрибуции, пшеницу. Фактически русским золотом Германия через несколько месяцев расплатилась со странами Антанты за поражение. Конечно, Матвей не знал о подписании Брест-Литовского мира, а вот отъезд руководства ВЧК в Москву его коснулся. Как всегда – реорганизация, перетряхивание штатов, смена сотрудников. Матвей вовсе не порывался перебираться в Москву, да и кто он был? Рядовой сотрудник, из начинающих, даже не член партии, из сочувствующих. Была такая группа, позже ее назовут кандидаты в члены партии. К штабс-капитану Ермакову в лавру Матвей не ходил. Вполне мог доложить о попытке вербовки Савинковым, о Ермакове. Вполне возможно, что их бы арестовали, а его поощрили. Но на первом же допросе Ермаков мог его сдать, указав настоящую фамилию, место службы. Да и была еще порядочность по отношению к офицерскому корпусу. И твердое убеждение – своих предавать нельзя. Он сейчас чекист, но не пролетарий и методов работы Чрезвычайной комиссии не разделяет. Вместо аналитической работы, вещественных доказательств вины подозреваемых – жесткие наказания лишь за принадлежность человека к какому-то классу. И самое легкое – исправительные работы в тяжелых условиях, либо расстрел. Уж очень легко большевики относились к человеческой жизни. Ленин, проживший большую часть жизни за границей, к российскому народу относился жестко, не жалел. В апреле 1918 года Матвей угодил в перестрелку, сам того не ожидая. Один из доносчиков, которые были при любой власти, написал анонимное письмо, бросил в ящик для подобной корреспонденции у дверей ЧК. В письме точный адрес – номер дома по улице Тележной и квартиры. «Доброжелатель» сообщал, что видел, как в окне мелькнуло лицо бывшего полицейского чина. Нигде не работает, на каждом углу хулит новую власть, а по ночам в подозрительную квартиру ходят мужчины. Наверняка готовят заговор против мировой революции. Потому просит уполномоченные власти полицейского проверить. Начальник отдела письмо Матвею вручил. – Бери Вахрушева и проверь. Сдается мне – счеты сводит «стукач», ибо никакой конкретики. Вахрушев был молодым сотрудником, только после стажировки. Ну да проверка не предполагала противодействия. Заехали на машине во двор. Вышли, осмотрелись, искали нужный подъезд. Матвей и сам увидел, как в окне четвертого этажа шевельнулась шторка. Совсем немного, но форточка в окне закрыта и сквозняка быть не должно. Стало быть, приглядывает кто-то, осторожничает. Поднялся по лестнице. Вахрушев сапогами топал, как слон. Матвей ему попенял. – Ты бы потише шел. Если в квартире настоящий враг, насторожится, успеет скрыться через черный ход. – Возьмем! Самонадеян парень, что плохо. И старшего товарища слушать не хочет. Матвей по опыту знал, что такие кончают плохо. Да ладно бы сам, а то и сотрудников подставит, большой кровью кончиться может. Вот и четвертый этаж, нужная квартира. Вахрушев первым шел и остановился перед дверью, покрутил ручку-бантик дверного звонка. Ох, не следовало ему перед дверью стоять. Выучки не было, да и кому учить? Полицию и жандармов разогнали, а у пролетария специфических знаний и навыков нет. Дверь не открывали. Вахрушев стал стучать кулаком. – Именем революции, открывайте! Петроградская ЧК! Три выстрела через дверь, щепки полетели. Все пули достались Вахрушеву в живот. Упал, на куцей куртке белеет вата в пробоинах. Почти мгновенно бледным сделался. Матвей не медлил, через дверь открыл огонь из револьвера. Пять выстрелов веером. Попал! Ибо кто-то упал. Матвей от двери в сторону, за притолоку. Опыт захвата террористов, боевиков и прочего отребья был. И главное – осторожность. Откинул дверцу барабана, вытряхнул на ладонь стреляные гильзы. На пол бросать, как сделал бы тот же Вахрушев, нельзя. Гильзы зазвенят, и противник поймет, что барабан револьвера пуст и самое время прорываться. С ладони в карман ссыпал, потом во дворе можно выкинуть. Из другого кармана вытащил пачку патронов еще военного производства. Дозарядил барабан. Он специально не выстрелил все семь патронов. Случись неожиданность, у него два патрона в запасе. Жизнь научила, причем учителем она была жестоким, опыт на крови, на смерти. Ударил сильно ногой по двери. Простреленная во многих местах с обеих сторон, удара она не выдержала, сломалась по пробоинам. Дыра достаточная, чтобы суть руку и отпереть запор. Так и сделал, на ощупь. Потом за притолоку заглянул. В коридоре на полу тело мужчины. Недвижим, рядом револьвер валяется. Осторожно ступая, подошел, ногой револьвер отшвырнул. Бывший полицейский, если это был он, мертв. Но в квартире могут быть еще люди. Тихо ступая, обошел комнаты, потом кухню, ванную. Больше никого. В квартире телефон на стене, снял трубку, покрутил ручку. – Барышня, мне бы ЧК. Да, на Гороховой. Когда ответили, доложил: – Матвей Митрофанов у аппарата. На адресе нас обстреляли, Вахрушев убит. Стрелявшего я застрелил. Что делать? – Погоди, не вешай трубку. Слышен приглушенный разговор, видимо советовались. – Митрофанов? – Я. – Организуй там соседей, тело убитого Вахрушева в отдел доставь. В квартире еще кто-нибудь был? – Нет. – Ну и черт с ним! – То есть труп бросить в квартире? – Завоняет, соседи сами организуют похороны. Задача ВЧК – бороться с контрой, мы не похоронное бюро. Конец связи. О как! Царская полиция работаладеликатнее, если можно так сказать о спецслужбе. На убийство приезжал полицейский врач, осматривал тело, писал протокол о видимых повреждениях, о предполагаемой причине смерти. Новые власти гуманнее не были. Наоборот, в каждом действии было заметно пренебрежение человеческой жизнью, не говоря о правах человека. При царе даже террорист, схваченный на месте преступления, имел право на защиту в лице адвоката, общественных защитников. В судебном заседании равно заслушивались обе стороны – защиты и обвинения. Прежде чем выносить тело убитого Вахрушева, Матвей подобрал оружие убитых, рассовал его по карманам. Потом перевернул полицейского на спину, присмотрелся к лицу. Вроде знакомое, раньше встречались, но давно. Обыскал карманы, обнаружил паспорт, причем еще выданный до войны. Ба! Котельников! Отделение полиции, где он служил, располагалось на Васильевском острове, по службе Матвею приходилось там бывать. Зачем Котельников остался в городе? Должен был понимать, что его каждая собака знает, особенно из шпаны, и при встрече опознают, донесут. Так и случилось. Бежать надо было куда-нибудь подальше, в Вятскую губернию или за Урал. Устроился бы куда-нибудь на почту, поскольку грамотен, и дожил бы свой век в спокойствии. Неужели в какой-нибудь контрреволюционной организации участвовал? Да сейчас уже не узнать. По-быстрому произвел досмотр квартиры. Компрометирующих документов нет, зато обнаружил припрятанный золотой портсигар, полный золотыми изделиями – цепочками, кольцами. Неужели грабил? Сомнительно. Подумав минуту, Матвей опустил находку в брючный карман. Золото мертвому уже не нужно, а Матвею или семье – запросто. На досмотр ушло не более десяти минут, все же опыт был богатый. Да и прятали чаще всего в одних и тех же местах. О них и воры-домушники знали, и полицейские. Постучал в двери к соседям. Не спали они, да и как уснешь, когда на лестничной площадке стрельба? Высунуть нос боялись. И сотрудники ЧК, либо бандиты за излишнее любопытство могли застрелить. – Открывайте, ЧК! Открыла женщина, за ней испуганный мужчина средних лет. – Выходите, надо помочь убитого к автомобилю снести. Обрадовался мужчина. Не обыск, не в заложники берут, всего лишь помощь нужна! Считай повезло! Вдвоем отнесли тело Вахрушева, с трудом уложили на пол машины. На заднее сиденье не рискнул Матвей, из пулевых отверстий еще стекала кровь, потом кожу сидений не отмоешь. – Вот что, гражданин, – сурово сказал Матвей. – Там, в соседней квартире, еще один убитый, из бывших. Не сочтите за труд, похороните. Иначе всю парадную провоняет. Бывшими в Петрограде, да и в стране в целом, называли тех, кто при царе чиновником был, либо служил в армии, полиции, жандармерии, имел дворянское звание. А ныне стали никем, подвергались всяческого рода давлению, убийствам. В ВЧК, созданную через три месяца после Октябрьского переворота, набирали в первую очередь тех, кто не мог быть детьми дворян, служителей церкви, царских чиновников. К таким относились евреи и инородцы. Таким образом, к концу 1918 года в центральном аппарате ЧК, уже в Москве, поскольку руководящие органы перебрались туда, из 372 сотрудников половину составляли латыши и евреи. Конкретно – латышей 179 человек, евреев – 35, славян – русских, украинцев и белорусов – 113 человек. Еще были поляки, литовцы, немцы, финны. Это при том, что большую часть населения России составляли славяне. Два заместителя Железного Феликса, как прозвали Дзержинского, были латыши – Яков Петерс и Мартиньш Лацис. Оба в 1938 году были расстреляны в ходе сталинских чисток. Еще один заместитель – Карлис Петерсон, избежал печальной участи. Латыши чаще были оперативными работниками, а евреи следователями, так как обычно имели образование не ниже гимназии. В армии и на государственной службе латышей тоже было много. Им Ленин и его окружение доверяло, поскольку отличались исполнительностью и жестокостью. Матвей довез тело Вахрушева до Гороховой. Как только подъехал, из подъезда вышли несколько бойцов из караула. Занесли тело в здание. Матвей пошел к начальству на доклад. Больше всего начальство интересовало: наказал ли он обидчика? – Убил тремя выстрелами! – подтвердил Матвей. – Правильно! Бывшие или всякая контрреволюционная мразь должны знать, что за каждого нашего погибшего товарища мы расстреляем пять, десять бывших. Это была правда. С марта 1918 года Петроградской ЧК руководил Моисей Соломонович Урицкий. По его приказу на улицах города хватали бывших офицеров, погоны они сняли, но шинели носили, надеть было нечего, магазины пустые или закрыты. Всех содержали на баржах. На харчи для арестованных не тратились, потому как только трюмы наполнялись, буксир выводил баржу в Финский залив и баржу топили, открыв кингстоны. За эту несправедливую жестокость 30 августа 1918 года Урицкий был убит бывшим юнкером, членом партии эсеров Леонидом Каннегисером. Урицкого с оркестром и почестями похоронили на Марсовом поле Петрограда, где ранее хоронили выдающихся военачальников. Матвей за проявленную смелость в ликвидации идейного врага был награжден отрезом сукна и двухфунтовой емкостью с растительным маслом. В условиях нехватки продовольствия подарок щедрый. И отрез, и масло отвез на дачу к родителям и жене. До них доходили слухи о жестокостях новой власти. Отец, оставшись с сыном наедине, расспрашивал об увиденном Матвеем. Слушал внимательно, вздыхал, качал головой. – Сколько народу попусту переведут, да какого! Верно. Позже, осенью 1922 года в Петрограде, от набережной Лейтенанта Шмидта в вынужденную эмиграцию отправились два парохода – «Пресен» и «Обербургомистр Хакен». Пароходы отплыли в Германию. На них советская власть выслала тех, к кому прислушивались в Европе, кто был известен. Выслали 272 человека, в том числе философа Бердяева, философа Ильина, зоолога, ректора Московского университета Михаила Новикова. Были еще пароходы из Одессы и Севастополя, поезда из Москвы. Им повезло, позже стали расстреливать. В те редкие дни, что Матвей приезжал на дачу, отдыхал душой. Не надо было изображать из себя туповатого пролетария, ярого сторонника коммунистических идей, дышал чистым воздухом, наслаждался общением с женой и родителями. С отцом периодически спорили, иногда о причинах многих исторических явлений. Отец утверждал, что причиной многих дворцовых переворотов был царь-реформатор Петр Великий. Побывал в Европе, нахватался идей, иной раз чуждых российскому менталитету. Например, в России много веков действовал принцип примогенитуры. Проще говоря, власть передавалась от отца к сыну. После убийства Петром сына Алексея царь отказался от примогенитуры. И весь восемнадцатый век был эпохой дворцовых переворотов. Менялся царь, менялись придворные и зачастую законы империи. В конце восемнадцатого века император Павел I возвращает принципы примогенитуры. Политическая система становится стабильной и устойчивой. Наследник с младых ногтей знает свое предназначение, обучается наукам и продолжает линию отца. Николай II в марте 1917 года отрекся от власти, и страна вверглась в хаос. Большевики власть захватили, но не озаботились принятием законов передачи власти. Назначал генеральных секретарей пленум партии после съезда. А здесь уже действовали группировки. Споры зачастую выигрывал отец, дававший точные оценки ситуации, приводивший убедительные аргументы. Матвей поражался. Он действует в городе, знает о событиях изнутри. Но отец выводы делает более точные и в предсказаниях прозорлив. На службе Матвей старался не выделяться, быть как все. Полученные задания выполнял аккуратно. Если не возникала угроза жизни, оружия не применял. Коли были вечерние попойки, участвовал. Выпивал первый лафитник, а остальные лишь пригубливал для вида. Если пить наравне со всеми, до скотского состояния, никакого здоровья не хватит. Большинство чекистов из рабочих, культуры нет, из развлечений знали выпивку да пляски под гармошку. У Матвея было ощущение, что начальники отделов специально устраивали пьянки. Самогон конфискованный, как и закуска – соленые огурцы, сало, да хлеб пайковый. Сами начальники больше делали вид, что пили. Матвей не раз ловил их внимательные взгляды. Алкоголь развязывал языки, люди себя не контролировали, а начальники слушали. Да еще и стукачи были среди своих, в компании. У Матвея разочарование в сослуживцах. Среди полицейских и жандармов периодически тоже случались посиделки, откровенные разговоры, но стукачи не водились. Если и появлялся кто, быстро вычисляли, находили недостатки в службе и переводили в отдаленные местности. Другим была наука. Матвей и внешне изменился. Отрастил бородку клинышком «а-ля Дзержинский», волосы на голове подлиннее. Иной раз видел знакомых в городе, но те не узнавали. Конечно, голубой униформы, выделяющей из толпы, не было, и в цивильной одежде он сливался с общей массой. Полувоенные френчи появились в ЧК значительно позже, в основном у следователей и охраны, конвойных. Оперативные работники ходили в штатском, им выделяться не следовало. Сами условия службы, специфика ее, требовали таких же приемов и методов, как и у полиции, жандармерии. Только навыков и опыта не было, работали грубо, применяли избиения. Признания «выбивались». Наверное, тогда и родилось знаменитое «признание обвиняемого – царица доказательств». Только признание можно «выбить», но на это «самые гуманные суды» закрывали глаза. Все изменилось летом 1918 года, когда разные партии стали проводить террористические акты. Двадцатого июня был убит в Петрограде комиссар по делам печати Володарский (Моисей Маркович Гольдштейн, член Бунда с 1905 года). На служебном автомобиле он направлялся на митинг рабочих Обуховского завода. Закончился бензин, и Володарский пошел пешком, благо – оставалось недалеко. За часовней в Прямом переулке его ждали. Никита Сергеев, эсер-боевик. Выстрелом из пистолета он убил комиссара. Похороны были торжественными, на Марсовом поле. К Зиновьеву в Смольный на следующий день заявилась рабочая делегация с требованием немедленных репрессий. И уже на следующий день начались расстрелы. Ситуация ухудшилась после покушения на Ленина 30 августа 1918 года в Москве, на заводе Михельсона. После митинга Ленин вышел к автомобилю во дворе. Поджидавшая его эсерка Фанни Каплан стреляла из «браунинга». Стоявшая неподалеку, но обладавшая плохим зрением, смогла попасть только два раза. Шофер Ленина, Гиль, выбил оружие из ее рук, подбежавшие рабочие повалили, стали бить. Ленина увезли в больницу, а Каплан в Кремль, где ее допрашивали, и 3 сентября, без суда, она была расстреляна, а тело сожгли. Большевики на теракты ответили. Уже 2 сентября 1918 года Яков Свердлов объявил красный террор. Чекисты были главной силой. Хватали всех, кто не принадлежал к пролетариям или крестьянам. Арестовывали на улицах, в квартирах, в организациях, куда люди пришли по делам – на почте, в магазинах. Непосредственно расстреливали красноармейцы из расстрельных команд, в Москве, Петрограде и Киеве зачастую это были латыши. Это были акции устрашения, в первую очередь собственного народа, хотя бороться надо было с эсерами. Их представители осуществляли теракты в отношении руководства страны и партии. Хотя при большевиках это было одно и то же. Например, Урицкий был одновременно комиссаром внутренних дел Петроградского областного правительства и председателем Петроградской ВЧК. И многие большевики занимали две-три руководящие должности, так же как Дзержинский. Те, кто оставался в городе – купцы, промышленники, бывшие чиновники, которые после Октябрьского переворота выжидали, что все успокоится, были разочарованы и напуганы. Большевики совершали непредсказуемые поступки, убивая невиновных. На любое действие, как в физике, так и в социуме, всегда будет противодействие. Люди, не вступавшие ранее в конфликт с властями, взялись за оружие. В ответ большевики приказали населению под страхом смертной казни сдать имеющееся на руках огнестрельное оружие. До мировой войны многие его официально приобретали в магазинах. Уголовники его тоже имели, украденное у граждан, со складов. Возвратившиеся с фронта солдаты привезли с собой и трехлинейки, и трофейные пистолеты. Кое-что сдали, в основном люди законопослушные. Многие оружие припрятали, в ожидании худших времен. Советская власть сделала выводы и впредь гражданам приобретать винтовки, пистолеты и револьверы не разрешала. Для власти вооруженный гражданин опасен. А в будущем, с началом Второй мировой войны, власти в приказном порядке обязали сдать радиоприемники. Нечего слушать вражеские голоса! Матвей всячески старался уклониться от участия в красном терроре. Не всегда получалось, а несколько раз срывался. Понимал, что рискует, а выдержки не хватило. Однажды осенним вечером ехал к родителям на дачу. Еще не успел за город выехать, как тусклый свет фар выхватил неприглядную картину. На тротуаре недвижно лежал мужчина, женщина стояла, застыв в испуге. Вокруг нее трое мужчин. Один в кожаной куртке и с револьвером в желтой кобуре и двое солдат с трехлинейками за плечами. Патруль. Вероятно, милиционер или чекист с приданными для усиления солдатами. Похоже, не документы у женщины требовали, а пальто снимали. Его и продать можно, и своей зазнобе подарить. А забрав пальто, наверняка убьют, как и мужчину. Если снимать с убитой, пальто будет в крови. Вероятно, семейная пара. Припозднилась из гостей или с поезда. У Матвея под сиденьем два револьвера, изъятые из квартиры, где скрывался полицейский. Остановил автомобиль, вытащил револьверы. Он их после изъятия почистил, смазал, зарядил полные барабаны. Как раз на такой случай. Конечно, баллистической экспертизы никто не проводил, да и отпечатки пальцев несколько лет не делали. Старых специалистов выгнали. Новые ничего не умели. Хороший толчок даст Джунковский, жандармский генерал, которого Дзержинский привлечет для правильной постановки розыскного дела. Все происходило быстро. Матвей в одну секунду оценил ситуацию, остановил машину. На автомобилях разъезжали партийцы, сотрудники ЧК. Поэтому патруль не встревожился, повернули головы. Еще секунда и в руках у Матвея оба револьвера. Дистанция метров семь-восемь. Промахнется только слепой. Стрелять стал с обеих рук. Выстрелов пять-шесть сделал. Между домами гулко отозвалось эхо. Никто не выглянул в окно, боялись. Чекист и солдаты упали. Сомнительно, что женщина, попав в серьезный переплет, сможет запомнить номер машины. Слишком потрясена, шокирована. Поняла или нет, что неожиданный стрелок спас ее от неминуемой смерти? – Беги скорее домой, если хочешь жить! – велел Матвей. А она стояла, замерев, парализованная страхом. – Уходи, на выстрелы патруль прибежит, плохо будет. – Мужа убили, – тихо сказала женщина. – Ему уже не поможешь. Дети есть? Подумай о них. Женщина сделала шаг, другой, оглянулась, потом побежала. Матвей выбрался из машины. Мотор не глушил и дверцу не прикрыл. Обыскал чекиста, искал документы, а в первую очередь обнаружил в кармане увесистый сверток, фунта на два. Развернул тряпицу. Как и ожидал – золотые изделия – цепочка с крестиком, два перстня, кольцо, табакерка. Явно изымали у прохожих. То ли грабители, одетые под милицию, то ли чекисты, решившие быстро разбогатеть. А все едино – мерзавцы. Матвей опустил сверток в карман куртки. Ограбленным людям уже не вернуть, а оставлять не хотел, все равно достанется милиции или чекистам. Не брезговали они золотом, часами и прочим, имеющим серьезную стоимость. Причем особенно не стыдились, считали – заслуженное перераспределение неправедно нажитого. Анархисты даже лозунг выдвинули – «грабь награбленное». Забрал из кобуры убитого револьвер, откинул дверцу барабана, присвистнул. Пять патронов стреляны, осталось два. Вот откуда золотишко, на крови. Нырнул в машину, поехал. «Левый» револьвер был уже третьим. Случись необходимость стрелять, как сегодня, можно использовать чужое оружие и выбросить в реку. Как говорится – концы в воду. Служить чекистам верой и правдой не собирался, делать вид старательного, но тупого пролетария. С одной стороны, служба в ЧК дает защиту от репрессий для него лично и семьи. С другой – паек, жалованье, талоны на керосин и прочие блага. Большевики себя не обделяли, а ЧК была боевым отрядом партии, по выражению идеолога РСДРП Ульянова. Матвей искренне полагал, что новая власть ненадолго. Уж очень кровожадная. Причем только эсеры реально пытались бороться, но методы были негодные – индивидуальный террор. Ну, убили они десяток партийных функционеров, что изменилось? Красные не испугались, наоборот, устроили массовый террор, убивали неповинных людей сотнями и тысячами. Поэтому надо продержаться какое-то время, пока недовольные новой властью организуются, возьмутся за оружие. Тогда и револьверы пригодятся. В первую очередь Матвей надеялся на офицеров – армейских, гвардейских, жандармерии. Да, пытались его склонить к подпольной деятельности, тот же Савинков. Но он тоже партийный функционер, только партия не большевистского толка. А партийным деятелям Матвей не доверял. Он сталкивался с ними регулярно до Октябрьского переворота и цену знал. Они поднимали народ на митинг, шествие или другие акции, сами в критический момент исчезали. Обманутому народу доставалось по полной – от казачьих нагаек либо пулеметов армейских полков. А сейчас терпение, мимикрия под своего. По возможности вредить новой власти, но так, чтобы заподозрить было невозможно. Оперативное дело, следствие, дознание Матвей знал почти в совершенстве, и эти знания давали изрядную фору. Единственно, что беспокоило, безопасность жены и родителей. Отцу отдал один из револьверов с запасом патронов. – Если придет ЧК, стреляй на поражение первым. Это если их немного, трое-четверо. И телефонируй мне, в отдел. Скажешь – заболел, нужно лекарство срочно. – Сын, безбожники пришли надолго. Лучше, если ты приспособишься. Понимаю, офицеру в душе противно, мерзостно выполнять приказы вопиюще беззаконные. Руки стране выкрутят, лучшие люди эмигрируют либо погибнут в застенках. – Надолго – это на год, пять? – О! Твоей жизни не хватит, не доживешь. Но рухнет их власть. Жаль, мне насладиться крушением не придется. – Отец, а как же офицерство? Соберутся, возьмутся за оружие. – Пустое. Генералы за власть передерутся, каждый захочет верховодить. А у семи нянек дитя без глазу. Угробят Белое движение. – А как же Запад? – Матвей, они спят и видят, когда Россия сгинет, развалится на куски, когда белые, красные, зеленые или другие друг друга перебьют, и тогда они смогут без особых хлопот, жертв и денег под себя Русь прибрать. – Как-то апокалиптично. – По-иному не вижу. – Давай бросим здесь квартиру и дачу, уедем подальше – на Урал, в Сибирь. – Красная чума и туда доберется, нет смысла. Тебе бы лучше в руководство пробираться, чтобы тебя подмять не получилось ни у кого. Долго говорили, почти до утра. После убийства Моисея Соломоновича Урицкого ПетроЧК возглавил Г. И. Бокий. В 1918 году Петроград, как и страну, захватил вал уголовной преступности. Милиция слаба, опытных сотрудников нет, как и в ЧК. Совет народных комиссаров издал 21 февраля 1918 года декрет «Социалистическое отечество в опасности», по которому контрреволюционеры, германские шпионы, громилы расстреливались на месте без суда. С пятого сентября 1918 года санкционировали расстрелы на месте всех лиц, причастных к заговорам, мятежам, терактам. С 20 июня 1919 года дозволен расстрел на месте лиц, участвовавших в поджогах, взрывах, повреждениях железнодорожных путей. Преступники в Петрограде зачастую представлялись сотрудниками ЧК или милиции. Антураж полный – кожаные куртки и кепки, на поясе – кобура с оружием, на лацкане куртки красный бант. Кто осмелится попросить предъявить документы? Особую дерзость проявлял авантюрист, называвший себя князем Эболи. Впрочем, князем он не был, имел еще кучу фамилий и прозвищ. Ограбления совершал дерзкие, наглые, всегда в составе группы. В помощниках у него была любовница. Налеты на магазины, рестораны и прочие заведения совершали быстро, за несколько минут. Брали и кассу заведения и отбирали у присутствующих деньги и ценности – кольца, цепочки, серьги, шубки меховые. Зачастую пользовались автомобилем. Подъехали, ограбили и быстро исчезли. Банда грабила часто и пока была неуловима. ВЧК обещала за его поимку или помощь пять тысяч рублей, сумму изрядную. Особенно нашумевшим был налет на ресторан «Медведь». Бандитская группа подъехала на машине, вошла спокойно. Хозяину ресторана предъявили фальшивый ордер на обыск. Прошли по посетителям. Изымали деньги, ценности. Кто пытался возмущаться, спрашивали – не хочет ли он в ЧК на Гороховую или заложником. А чаще били рукоятью револьвера в зубы. Заимев сорок тысяч рублей, бандиты выбежали на проспект, кинулись к машине. В это время мимо ресторана проезжал на автомобиле Матвей с несколькими чекистами, ехали на другое задание. Сразу обратили внимание на выбегавших. Во-первых, на утренней летучке указаний на какие-либо действия с рестораном не было. Во-вторых, если нет острой необходимости, чекисты не бегали, блюли достоинство. Да и были сведения, правда, отрывочные, что бандиты пользуются автомобилем. Матвей сразу понял – бандиты! И своим: – Оружие к бою! Бандиты! Брать живыми, кто попытается оружие обнажить, стрелять на поражение! Сам круто повернул, перегородив бандитской машине путь. Чекисты выбежали уже с оружием, наставили стволы на бандитов. Погибать никто не захотел, оружие бросили, подняли руки. – Валентин, обыщи! Обыскали всех, добычу сложили в картуз. Женщину обыскали тоже. Она попыталась устроить скандал, взвизгнула, но Матвей ударил ее рукоятью револьвера по почке. Удар болезненный. Острая боль перехватывает дыхание, потом отпускает, но ноет еще долго, не давая глубоко вдохнуть, заснуть. Истерика сразу прекратилась. Бандитов связали их же брючными ремнями, затолкали в свою машину, уложили на пол. Одного чекиста оставили охранять машину бандитов. Матвей ему приказал: – Отвезем и вернемся, а ты времени не теряй, обыщи машину. Отвезли, сдали в дом предварительного заключения. При ЧК так назывался следственный изолятор, написали рапорты о задержании. Тогда еще не знали точно, кого задержали. И снова к ресторану. – Что нашел? – Два револьвера под сиденьем и деньги. – Сколько? Чекист пожал плечами. Матвей не поверил. Наверняка уполовинил. Да и черт с ним, пусть пользуется моментом. Все равно вернуть невозможно, ибо неизвестно, сколько и у кого забрали. Машину водить никто не умел. Зацепили на буксир, чекист сел за руль. Медленно отбуксировали автомобиль на Гороховую. Если машина ничейная, ЧК оставит ее у себя для нужд ведомства. Машин остро не хватало. Те, что имелись, требовали ремонта, а запасные части проклятые империалисты поставлять не хотели. И даже если машину оставят в ЧК, еще большой вопрос, где взять шофера? Это не извозчик, надо материальную часть знать, иметь навыки вождения. Пока Матвей с двумя чекистами ездил на задание, арестованных допросили. Оказалось – неуловимый князь Эболи. Матвею и чекистам, задержавшим князя, вынесли революционную благодарность. Мелочь, но новый начальник ПетроЧК Бокий Матвея приметил. Через несколько дней бандитов расстреляли. Чекисты не придерживались царских законов, а новых Советская власть еще не придумала. Хотя чего проще, взять царские за основу, немного изменив, приспособив под новые требования. Руководствовались классовым чутьем и революционным сознанием. А у каждого оно могло быть свое, в меру образования, моральных устоев. Для Матвея дико, но чекисты, юридического образования не имевшие, воспринимали как норму.Глава 6 ПРЕДАТЕЛИ
Матвей многое мог понять, но не предательство. После Октябрьского переворота бывшие союзники по Антанте начали помогать контрреволюционному подполью деньгами, указаниями. Сами решились высадиться на российских северах. И Германия не дремала, засылала разведчиков. Даже бывшие вассалы – Польша, начали боевые действия, пытаясь отхватить от ослабевшей империи кусок пожирнее – украинские черноземы, белорусские леса. Самую большую активность в засылке разведчиков проявляла Англия, наш давний недруг еще со времен Ивана Грозного. Матвей правительства Германии и Британии понимал. В стране переворот, большевики пытаются построить первое в мире социалистическое государство, причем на каждом углу кричат о неизбежности мировой революции. Поневоле правительства обеспокоились. Не перекинется ли эта чума на их страны? Забегая вперед – Англии не коснулось, а в Германии была создана Веймарская республика. Но разведчики сами мало куда имели доступ, чаще подкупали российских подданных. Вот этого Матвей понять, простить – не мог. От врага понятно чего можно ждать – нападения, удара в спину. А от соотечественника? Пнут больно и в самый напряженный момент. Недовольных новой властью было много. Значительная часть бывших офицеров и чиновников подались на юг, организовать Белое движение, чтобы с оружием в руках скинуть большевистский режим. Еще часть недовольных стала пробираться поездом в Архангельск. Близ станции Плесецкая Архангельской железной дороги красноармейцы заметили странно одетого гражданина. Лето, а он в пальто, причем заметно выделяется одна пуговица – крупная, желтого цвета. Задержали, сдали в ЧК. Оказалось пуговица – опознавательный знак, к нему должны были подойти представители подполья, назвать пароль – «Двина» и отзыв – «Дон». И его переправили бы к англичанам. На допросе выяснилось, что в Петрограде существует контрреволюционная организация бывшего военного врача, воевавшего на крейсере еще в Цусимском сражении – Ковалевского. Он вербовал людей, давал деньги и отсылал в Архангельск. Чекисты ухватились за сведения, начали арестовывать подпольщиков. Так, одного за другим, по цепочке, арестовали тридцать человек, все бывшие офицеры, большей частью морские. Все были расстреляны. Еще со времен мировой войны в Архангельске и Мурманске остались огромные склады с боеприпасами и вооружением. Под предлогом их охраны в апреле 1918 года в эти города прибыли королевские морские пехотинцы. Позже к ним присоединились французские и американские солдаты, и к декабрю их количество достигло сорока тысяч. Эти два города стали центром притяжения антибольшевистских сил. Британский военно-морской атташе Фрэнсис Кроми выделил триста тысяч фунтов стерлингов на организацию заговора, целью которого было свержение большевистского строя и уничтожение российского флота. После суровой зимы 1918/19 года американцы решили вывести войска. Успели эвакуировать в январе, а в феврале Красная армия начала наступление. Британцы бежали, и очаг напряженности исчез. В конце июля, сначала в ЧК Матвей узнал об убийстве царя, его семьи, прислуги. Царя с семьей содержали в Екатеринбурге в доме Ипатьева 78 дней и в ночь на 17 июля расстреляли. Причем убили и лейб-медика Е. С. Боткина, лейб-повара И. М. Харитонова, камердинера А. Е. Труппа, комнатную девушку А. С. Демидову. Трупы захоронили под гатью на старой Коптевской дороге. Большевики разослали по губчека и партийным комитетам сообщение, что казнь совершена из-за наступления Чехословацкого корпуса. Чехов захватили в плен еще в войну, отправили в Сибирь. Белые их вооружили, склонили идти на Москву. Чехи в самом деле взяли Екатеринбург через восемь дней после убийства царской семьи. Для монархистов, Белого движения царь был как символ. К тому же Ленин мстил уже свергнутому режиму за казнь брата. Матвей был в шоке. На совещании, где зачитали сообщение, чекисты встретили его радостными криками. – Давно пора было! – Смерть кровопийце! Матвей недоумевал. Полтора года, как царь не у власти, попыток участвовать в политической жизни, восстановлении монархии – не делал. Жил, как простой гражданин, но только под караулом, под контролем. За что убивать? А дети при чем, которых добивали штыками? А прислуга, вся вина которых была в том, что не оставили императора, хотя не получали жалованья и столовались скудно. Монахини близлежащего монастыря приносили молоко, яйца, масло с подворья страдальцам. Но продукты забирала многочисленная охрана, царская семья недоедала, а дети Николая II спали на полу. Когда рассказал на ближайших выходных об убийстве царской семьи отцу, тот не сильно удивлен был. – Ничего иного, сын, я от большевистской власти не ожидал. Увы! Долго обсуждали чрезвычайное событие. Пал последний царь из рода Романовых. Кое-кто из родственников уцелел, потому что находился за границей и для большевиков был недосягаем. Другие, в том числе великие князья, тоже были убиты в местах заточения – все Константиновичи. У Матвея теплилась надежда, пока был жив царь и его дети, что большевистская власть рухнет, народ устанет от нужды, беспредела и возвращение царя воспримет с радостью. Не случилось. Многие в стране смерть царя и наследников восприняли как великую трагедию. Каждый видел, что большевики принесли насилие, смерть и кровь, гражданскую войну, безработицу и нужду. С убийством царя, его семьи, великих князей, большевики перешли некую черту, заявив о своей жестокости, отсутствии моральных устоев, кровожадности. Матвей и сам бы подался на юг, в белую гвардию, как многие офицеры. Держала семья. И квартиру в Петрограде он отстоял. Он уже туда переехал. Всех жильцов, которые его знали, либо расстреляли, либо они бежали на юг или ухитрились пробраться в Финляндию. Квартиры расстрелянных чекисты зачастую занимали сами. Еще бы! Центр города, вся мебель и обстановка на месте. Как-то вечером громкий стук в дверь. Открыл. Бесцеремонно Матвея оттолкнув, вошли трое, из которых один в военном френче и без погон. Обошли квартиру, довольно бесцеремонно заглядывая в ванную, туалет. Матвей, сначала не желавший обострения отношений, вспылил: – Вы кто такие, что себе позволяете? – Домовой комитет. Квартира у вас большая, подселять будем. Матвей решил действовать жестко. Вытащил свои документы, сунул под нос мужчине во френче. – Сейчас телефонирую в отдел, запру в подвале и там буду уплотнять. Или здесь шлепну, как контрреволюционный элемент. Побледнели все трое. О методах работы ПетроЧК наслышаны. Матвей всегда ходил в гражданском, внимания не привлекал. Обозлился Матвей. Представители домкома уже бы и отступить готовы. Один из мужчин медленно попятился к двери. – Стоять! Я не давал разрешения. Давить, так до конца. Сняв трубку телефона, позвонил в дежурную часть, доложил, что к нему на квартиру без ордера на обыск ворвались трое и без документов. – Вышлите наряд, или мне самому их шлепнуть во дворе? Полагаю – шпана, грабители. – Сейчас подъедем, есть свободные люди. Люди из домкома струхнули, проклинали день и час, когда решили посетить эту квартиру. Председатель сделал попытку решить мирным путем. – Давайте мы уйдем и все дружно забудем о досадном недоразумении? – Сейчас по моему звонку группа подъедет. Что я им скажу? Что пошутил? Нет уж. Проверят, возможно, кого-то отпустят, если повезет. Матвей специально нагнетал обстановку. Пугать, так по полной. Что занятно, группа подъехала быстро. Видимо, была свободная машина. Вошли, один сразу принялся обыскивать троицу. У троицы уже весь запал пропал, мелко тряслись пальцы. – Оружия нет, – доложил он. – Граждане, документы имеются? По какому праву вы ворвались в квартиру нашего сотрудника? – Контра они, надо вывести во двор и шлепнуть. Вон у этого морда сытая, не из бывших ли? Один из чекистов показал на домкома в военном френче. Преддомкома уже бледен и вот-вот сознание от страха потеряет. – Так, идем с нами! – приказали чекисты. – Шаг в сторону расцениваем как попытку побега. Похоже, парни ситуацию поняли и теперь подыгрывали Матвею. Представителей домкома вывели. Матвей запер дверь, посмеялся. Все же есть свои плюсы в службе грозному ведомству. Через несколько дней, возвращаясь домой, Матвей увидел во дворе председателя. Тот подошел, долго извинялся, что причинил неудобства столь значимому человеку. – Скажи спасибо, что разобрались. А то и шлепнуть могли на Заячьем острове. На Заячьем острове располагалась Петропавловская крепость, а главное – тюрьма для политических. За стенами крепости иной раз расстреливали заложников. И сколько человек зарыто между стенами крепости и урезом воды, не известно никому. Матвей воспользовался преимуществами положения в личных целях в первый раз, но понял – служба в ЧК имеет ценность, которая не прописана нигде. Председатель домкома больше никогда не беспокоил. Даже завидев на тротуаре, старался перейти на другую сторону улицы. Кто был выше ЧК, так это партийные организации и их начальники. К осени голод в Петрограде стал не таким острым. У селян в окрестных волостях созрел урожай картошки и прочих овощей, они повезли его в город. Если селяне могли питаться со своих огородов, то вещи надо было покупать. Для этого сначала продать излишки с огородов. Матвей решил, что пока в доме будет картошка, голод ему и его семье не грозит. Купил оптом несколько мешков, в субботу на служебном автомобиле отвез на дачу. Оказалось – отец уже прикупил морковь и свеклу, капусту и лук, уложил в подвале. Собирался картошку купить, но таскать в его возрасте тяжело. Картошку ведь не килограммами берут на зиму, мешками. Сына ждал, а он уже со вторым хлебом приехал. Сала соленого еще бы, да растительного масла фунтов двадцать. Отец сказал, что представители поселкового комитета по дачам ходят, выискивают «бывших» и скрытых врагов революции – спекулянтов, мешочников. По их наводкам губчека приезжает, людей забирают, и никто назад не вернулся. Матвей знал, куда они исчезают. Либо под скорый и бессудный расстрел, либо в так называемые трудовые исправительные лагеря. В приватном разговоре отец напрямую сказал: – Сын, если придут чекисты, я буду стрелять. А там – как повезет. – Убьешь одних, вечером или утром следующего дня приедут другие. – Предполагаю. Только судя по разговорам, они и женщин не щадят. – Так и есть. Тревожно на душе у Матвея. Нет спокойствия в государстве, твердых законов и порядков. Как в «Интернационале». Старый мир разрушили, отряхнули его прах с ног. А новый пытаются строить на крови безвинных жертв. Было уже в мире подобное, кончилось плохо. На штыках к власти прийти можно, усидеть нельзя. И все же на даче, в кругу родителей и жены Матвей отмякал душой. Можно говорить о чем угодно, вспоминать развалившуюся империю и не думать, что твой собеседник завтра «настучит». После Октябрьского переворота в ранг добродетели возвели качества, прежде осуждаемые моралью. Можно спровоцировать, обмануть, донести, при этом испытывать удовлетворение, а зачастую получать поощрение от власти. Было предчувствие надвигающейся беды. Хотя, что может быть хуже уже свершившегося – Октябрьского переворота, прихода к власти на немецкие деньги большевиков, убийства царя и семьи, разрушения моральных устоев. Чем плохи были десять Христовых заповедей – не укради, не убей, не возжелай жены ближнего? Еще и гражданская война толком не закончилась, большевистское государство едва образовалось, а уже лагеря организовали. Соловецкий монастырь удобно расположен, на острове. В течение многих лет он использовался для изоляции еретиков, сектантов, политически неблагонадежных, как Аверкий Палицын. Соловецкая монастырская тюрьма была закрыта царским повелением в 1903 году. А в 1919 году ВЧК учредила ряд принудительных трудовых лагерей в Архангельской области – в Холмогорах, Пертоминске, под самым Архангельском. Позже, с 1921 года эти лагеря стали называться СЛОН (северные лагеря особого назначения). В 1923 году ГПУ построило новый лагерь на Соловках, изгнав оттуда монахов. Лагерь огромный, например, в 1930 году там находилось 71 800 человек. Расформирован он был в 1933 году. Беспокойства за семью добавляло обстоятельство – развязанный большевиками красный террор. Чекистов не волновало, виновен человек или нет. Главное – не пролетарий или крестьянин. Остальные – классовые враги. Партия поставила задачу – запугать обывателей, чтобы сами выдавали тех, кто планировал теракты или входил в контрреволюционные объединения. Хотя по законам всех стран надо было искать террористов и их руководителей. А запугать народ казнями этих террористов. Не должен невинный отвечать за преступника. Получалось наоборот. Террористы оставались на свободе, планировали новые акты и другие жертвы. Мало того, получали в среде мещан сочувствие, поддержку и помощь. А бороться с собственным народом бессмысленно и бесполезно. Тем более большевики, делавшие ставку после Октябрьского переворота на пролетариат и крестьянство, от союза с селянами стали отходить. Гегемоном выдвигали рабочих. Они политически более подкованы и не прячут хлеб, как деревенские. Но крестьяне выжидали. Обещали им много, но реально они ничего не получили. Из-за выжидательной тактики селян продукты в городе почти исчезли. И не только в Петербурге, но и во многих городах. С целью уберечь зерно и картошку для продовольственных нужд в конце 1919 года Совнарком принял декрет о запрете изготовления и продажи спирта, самогона и других крепких алкогольных напитков на территории страны. За его нарушение преступнику полагалось пять лет тюрьмы с конфискацией имущества. Сгоряча чекисты, милиция, продотряды могли «контру-самогонщика», переводившего пшеницу, поставить к стенке. Пролетарский поэт Демьян Бедный так писал в газетах:Глава 7 ПОКУШЕНИЕ
Хм, интересно было, почему старпом бежал? Что такого в свертке из кранца? Матрос аккуратно сверток надрезал. Оттуда посыпались ювелирные изделия – кольца, перстни, серьги, кулоны. Все бывшие в употреблении – с царапинами, потускневшие. Вероятно, снятые с граждан при ограблении, а то и с мертвых. Трупы на тротуарах уже не удивляли. Красноармейцы «контру» расстреливали. А еще умирали в квартирах от голода, особенно пожилые люди и одинокие. С них ценности снимали обнаружившие умерших соседи, а если оказывались честные, то не брезговали гробовщики. Мертвые пугают только непривыкших. В один из вечеров Матвей после трудного дня вышел к машине. Хорошо вдохнуть свежего воздуха, в здании ЧК накурено, причем дым ядреный. В лучшем случае курили махорку, а чаще самосад, привезенный мешочниками. Дым такой, что ел глаза, они слезились и кашляли все. Окна для проветривания открывали редко, топили еле-еле, в комнатах мерзли руки и ноги, температура немного выше ноля. У машины остановился подышать немного, сбросить напряжение. И вдруг фигура сбоку. – Гражданин Митрофанов? – Он самый. Матвей пытался разглядеть лицо. Мужчина мог быть осведомителем. Но слишком темно. Однако выправка офицерская, хоть одежда гражданская – темное полупальто, кепка из твида – восьмиклинка, на ногах сапоги. – Ты чего нос суешь, куда не надо? Или неприятностей хочешь? Матвей удивился. Угрожать чекисту? Это либо обнаглел вконец незнакомец, либо любитель кокаина, потерявший реальность. Мимо проехал автомобиль. Отблески света от фар попали на лицо незнакомцу. О! Да это же Берлизов, до Первой мировой войны служил в конном дивизионе жандармов в чине прапорщика. Правда, не виделись давно, он мог вырасти в чине. И лицом изменился – постарел, бородкой обзавелся шкиперского вида. Наверное, чтобы не узнали. Матвей, чтобы не обознаться, спросил: – Владимир Пафнутьевич, если не ошибаюсь? Вы ныне грабежами промышляете? Как от удара дернулся бывший сослуживец, руку в правый карман опустил, явно за оружием. Ведь шел он к Митрофанову, который на самом деле был ротмистром Кулишниковым. Матвей медлить не стал, руку еще во время вопроса в правый карман куртки опустил, а сейчас выстрелил из кармана, прямо через куртку. Лучше попортить куртку, чем на секунду опоздать и быть мертвым. Пуля Берлизову в живот угодила, он упал. – Ты чего же, гад! И каждое слово все тише. Пуля из револьвера повредила какой-то сосуд в животе, внутреннее кровотечение шансов добраться до больницы не давало. Все же собрался с силами. – Не узнал я тебя, а то бы… И дух испустил. Матвей залез ему в правый карман. Немецкий «Парабеллум 08», самовзвода не имеет. Наверняка трофейный, привезенный с фронтов мировой войны. На выстрел прямо у подъезда ЧК выбежал караул из трех красноармейцев. – Кто стрелял? Вы? – Нападение на меня! Вот его оружие. Красноармейцы перенесли тело на тротуар, обыскали. – Документов нет. – Остановите какого-нибудь извозчика, пусть отвезет труп на кладбище и сбросит. Не смердеть же ему у входа. Заржали бойцы. Смешно им. А Матвею грустно. Если офицер подался в бандиты или вымогатели, что в этом смешного. Трагедия русского офицерства. Образованные патриоты, не жалевшие свои жизни для защиты Отечества во всех войнах, оказались Отечеству не нужны. Фактически не Родине, а новой власти. В руководстве не дураки, большинство в ЦК партии или правительства учились в университетах или закончили их, должны понимать, что без грамотных офицеров армия просто толпа вооруженных людей. Командовали в Красной армии фельдфебели, ставшие красными командирами. И хитростью брали. Например, в Крыму против белой конницы, в большинстве казаков, применили непредсказуемый ход. Навстречу конной лаве казаков поскакала конница красных. По команде красные развернулись в стороны. А за ними уже выстроились тачанки с пулеметами, собранные со многих частей. Массированный огонь уничтожил и казаков и лошадей. Взять пополнение белым было негде, красные идут со стороны Перекопа, полуостров Крым ими отрезан от большой земли. А дальше предсказуемое поражение белых, ибо потери были велики. А все потому, что раньше такую тактику не применял никто, было неожиданностью. Матвей домой поехал, а убитый им Берлизов из головы не выходил. Убил он бывшего сослуживца правильно. Если бы Матвей замешкался, сейчас бы он лежал мертвым. Да если бы и не было стрельбы, Берлизов мог Матвея опознать и в дальнейшем шантажировать. И все же обидно и нелепо, когда офицер Берлизов встал на путь бандитизма, крышевания контрабандистов. А ведь подавал надежды, хорошим жандармом был, одним из защитников самодержавия. Что с людьми делает смена власти? Нелепо погиб, без пользы для Отечества, только фамилию опозорил. Вероятнее всего, близкие не узнают, как погиб, за какие идеалы. Не было идеалов! И упокоится не на семейном участке кладбища, а в безвестной могиле для многих, на которой ни памятника не будет, ни фамилии начертано. На душе горько. Виданное ли ранее дело, что офицер, бывший однополчанин, руку поднял на сослуживца? В смутное время трудно удержаться, чтобы остаться человеком. Да и сам он, всегда ли поступает честно и праведно? Может, лучше было бы ехать на юг, примкнуть к белой гвардии, бороться с большевиками? Получается – многие сомневались, не примкнули к Белому движению, и Белое движение потерпело поражение. Казаки Дона, Кубани, Ставрополья тоже думали, что их Октябрьский переворот не коснется, хотели создать казачью республику. Не получилось отсидеться. Красные, разбив белых, взялись за казаков. По отдельности уничтожить получилось проще. Миллион двести тысяч казаков сложили головы. Причем власти не жалели ни детей, ни женщин, ни стариков. Родители и жена, сами того не подозревая, удержали Матвея от рокового шага. О них беспокоился. Кто их содержать и досматривать будет? И элемент случайности тоже был, кабы не шоферил, не попался на глаза чекистам, так и крутил баранку. Так задумался, что едва в телегу не въехал. На улицах темно и на телеге сзади красного фонаря нет, как на автомобиле. Ацетиленовые фары дорогу освещают неважно, свет тусклый и близкий. Благо скорость у машины невелика. А еще мысль появилась – написать в управление заявку на автомобиль. Этому «Рено» уже десять лет, закупка еще довоенная. Ресурс выработал, да и условия спартанские. В кабине сквозняки, боковых стекол нет, зимой особенно ветер и мороз донимают. А уже не мальчик и ранения сказываются. Иной раз смену погоды чувствует, раны ныть начинают, если завтра будет дождь или ветер. Да что машина, если сам не обустроен? Жена с родителями на даче, он один в квартире, как бобыль. Перемолвиться словом не с кем. На службе все время каждое слово контролировать надо, каждое действие. Для всех он – туповатый исполнитель, партиец со стажем, пролетарий до мозга костей. А на самом деле дворянин, офицер, да еще и служивший в Охранке. Если власть прознает, легкой смерти не будет. Уж как замысловато чекисты пытать могут, он знает не понаслышке. Дома разделся, согрел чайник на керосинке. Чай по случаю купил у барыги, хороший, индийский. А в столовой ПетроЧК чай морковный, практически подкрашенный кипяток. Но все же в обед суп, кусочек мяса на второе в виде гуляша или котлеты. Помогает поддерживать силы и стоит обед дешево, потому что по продовольственным талонам. В квартире прохладно. Форму на вешалку повесил, надел свитер, лег под одеяло. Происшествие с Берлизовым не выходило из головы. До половины ночи крутился, утром едва встал. За скромным завтраком мысль пришла. А ведь Берлизов может быть не один. Через какое-то время появится другой – сослуживец, знакомый по фронту, по встрече при награждении, из дворцовой стражи. Что тогда? Стрелять всех? А не убить – выдадут или шантажировать будут. И получается он свой среди чужих и чужой среди своих. Такая раздвоенность кого хочешь с ума сведет! На службу поехал, не выспавшись, с тяжелыми мыслями. А на следующий день легкий мороз, первый снег выпал. Его тонкий покров укрыл грязные тротуары, мусор. Прохожие на улице сразу оделись по погоде. А только в общей массе своей выглядели уныло – однообразно. Одежда серых и черных цветов, непрезентабельная. Ни шуб, ни шапок меховых, ни муфт у женщин. Поношенные пальто, в лучшем случае у мужчин тулупы, шапки из меха зайца, уже порыжелые от времени. И лица такие же устало-одинаковые. Не слышно смеха и шуток, разве только у детей. Новая власть ввела новое летоисчисление 23 января 1918 года. Инициатором перехода на григорианский календарь был Ленин. При царском режиме противником перехода была православная церковь, она жила по юлианскому календарю. Европа, исповедующая католицизм, по григорианскому. Хитро поступили большевики. Большая часть населения была верующей. Церковь декретом отделили от государства 23 января 1918 года, а 26 января – декрет о переходе на новое летоисчисление. Разница составила 13 дней. Новая власть старые праздники не признала, со временем появились свои, коммунистические. А жители приняли переход с трудом. Матвей приезжал в Ольгино и в сочельник, и на Крещение. Раньше Рождество было последним днем поста. Разрешалось вкушать рыбу, пироги с капустой, кутью, гречневую кашу, блины. И запивать их узваром, компотом из сухофруктов. В сочельник 1920 года ужин после молитвы завершился гречневой кашей и кулебякой с капустой. По голодным временам вполне неплохо. Продовольственный паек гражданину предусматривал два фунта мяса в месяц. Для красноармейца 3 фунта (1,3 кг) мяса, а для рабочего промышленного предприятия 4 фунта. На совместной молитве и ужине была и мама Александры, Евдокия. Хорошие посиделки получились, вспоминали прошлую жизнь. Только хлебнув тягот при большевиках, многие осознали, как славно жили при царе. Закон был, работа, изобилие в магазинах, спокойствие, свобода вероисповедания. Через несколько дней после Крещения Советская власть в лице Совета Народных Комиссаров издала декрет «О всеобщей трудовой повинности». Все трудоспособное население привлекалось к выполнению трудовых заданий, независимо от постоянной работы. Поработал на заводе, отстоял смену у станка, изволь на железной дороге шпалы потаскать. Женщинам давали задания полегче – скалывать лед или носить воду ведрами на пекарню. Попала на трудовую повинность и Александра. Но ей повезло. Ввиду малограмотности поселкового Совета привлекли вести документацию. Через полгода, 19 июня СНК создал Всероссийскую комиссию по ликвидации безграмотности. Образовывали классы для обучения, избы-читальни. Кто уклонялся – лишали продовольственного пайка. Наказание серьезное, у многих других возможностей приобрести продовольствие не было. И Александру обязали вести обучение взрослых по вечерам в поселковой школе. Еще до Октябрьского переворота она закончила женские учительские курсы. Правда, она документы не предъявляла, они на девичью фамилию. С одной стороны, и неплохо, у Александры занятие, надоело ей безвылазно дома сидеть. С другой стороны – жалованье, пусть и скромное. Пока в ходу были царские деньги и керенки, но уже в 1922 году Советская власть провела денежную реформу, и появился советский червонец. Контрабанда, как и нелегальные переходы через границу, не уменьшались. Да и не удивительно. Охрана государственной границы осуществляласьстроевыми частями Красной армии. У пограничников своя специфика службы, особенности. Отдельный корпус пограничной службы был распущен большевиками после Октябрьского переворота. И только в 1923 году СНК издал декрет об образовании пограничной охраны в составе ГПУ. Пока ввели дозоры, обустроили контрольно-следовую полосу, телефонную связь для нарядов, да набрались опыта, прошло несколько лет. Матвей для себя решил – нести службу с теми же целями и задачами, как в Охранном отделении. Бороться со шпионами, откровенными вредителями, контрабандистами. Такие были при царе, они же существовали при советской власти. В первую очередь от них плохо народу, а во вторую – стране. Матвей разделял страну и государство. Страна – это территория и народы, ее населяющие. А государство – политическая структура, управляющая страной, зачастую подавляющая народ жесткими, а то и жестокими методами, причем непродуманными. Большевики, объявлявшие до революции крестьянство союзником пролетариата, селян сразу предало. Объявили продразверстку, обложив селян непомерными поборами. Фактически крестьянин должен был сдать большую часть произведенного – зерна, картофеля, других культур. Но сдав выращенное, селянин обрекал семью свою на голодное существование. Селяне стали зерно и картофель прятать. Власти направили на село продотряды. Те выгребали все подчистую, а зачастую крепкого хозяина расстреливали, как кулака и вредителя. По землям, находящимся под управлением большевиков, прокатились восстания. Особенно сильным было Тамбовское, охватившее в начале несколько волостей губернии, потом перекинувшееся на всю губернию и волости соседних губерний. Власть послала для усмирения армию. Руководил частями М. Тухачевский, не убоявшийся применить против селян артиллерию, а главное – химическое оружие, боевой хлор. После жестокого и кровопролитного подавления восстания Тухачевский был обласкан властью, награжден, пошел на повышение. Однако в 1937 году его расстреляли как врага народа. Поднимали восстания не только селяне. В Кронштадте восстал флотский экипаж. Вооруженный, обученный, он представлял серьезную угрозу для Петрограда. На подавление моряков бросили почти все наличные силы, имевшиеся в городе. В день первого штурма крепости по зимнему льду Матвей был ответственным дежурным по ПетроЧК и избежал участи карателя. Обе стороны – армия и моряки – понесли серьезные потери. Горько Матвею. Когда это было, чтобы армия и флот враждовали, стреляли друг в друга? Еще Александр III говорил, что у России два союзника – армия и флот. И воевать им друг с другом никак нельзя, страна в опасности будет от агрессии внешнего врага. Благо, что Германия повержена, сил для нападения мало. А другие соседи сил вовсе не имеют, как Эстония. На какое-то время главным врагом в Европе для России станет Польша. Пятого мая 1920 года в Киев вступили объединенные силы украинцев и поляков. Война с поляками шла с попеременным успехом. Красная армия 11 июля освободила от поляков Минск, 14 июля Вильно, а 1 августа Брест-Литовск. А дальше неудачи пошли. Неподготовленное наступление на Варшаву провалилось. Сотни тысяч красноармейцев попали в польский плен, где поляки уморили их голодом. Не все сводки с фронтов печатали в газетах. Но Матвей осведомлен был, поскольку сводки для служебного пользования, без прикрас, в ПетроЧК поступали. Читал и ужасался потерям. Если так и дальше пойдет, все мужчины, годные к строевой службе, будут выбиты. Правда и успехи были. С 13 ноября началась эвакуация Белой армии и гражданских лиц, категорически не приемлющих советскую власть, из Севастополя в Константинополь. По приблизительным подсчетам страну покинуло более ста пятидесяти тысяч человек. Кто-то сгинул в Турции от болезней и голода, другие смогли перебраться во Францию и выжить. Но для России была потеряна огромная масса образованных людей. Кстати, когда Матвей прочитал секретный доклад о подавлении Кронштадтского восстания, был поражен. Красная армия под руководством М. Н. Тухачевского потеряла при штурме крепости 527 человек убитыми и 3285 ранеными. Мятежники потеряли тысячу убитыми, две тысячи ранеными, еще две тысячи сдались в плен и восемь тысяч по льду ушли в Финляндию. Первый расстрел случился уже 20 марта в 24 часа, казнили 13 человек. А всего к расстрелу приговорили 2103 человека, к тюремным срокам 6459 человек. С весны 1922 года началось массовое выселение всех жителей острова Котлин, на котором стояла крепость. Большевистская власть хотела, чтобы даже память о мятеже стерлась, не передавалась поколениям. Однако Кронштадтский мятеж и Тамбовское восстание не прошли даром и жертвы не были напрасны. Политика военного коммунизма была отменена, принята новая экономическая политика. Отныне разрешалась частная торговля, открывать лавки и артели. А крестьянам с каждой десятины земли сдавать определенную часть урожая, не весь подчистую. Старые большевики недовольны. За что боролись? Чтобы мироеды снова богатели на труде пролетариев? Зато НЭП позволил быстро дать в лавки и магазины продукты, одежду. Однако НЭП просуществовал недолго, несколько лет. После смерти Ленина взявший все бразды правления государством Сталин частную торговлю и производство отменил. Почти сразу после подавления Кронштадтского мятежа в Петроград приехал Бокий. Матвей с ним столкнулся в коридоре. – Глеб Иванович! Добрый день! Какими судьбами? – Сам понимаешь – по делу. Кстати, меня переводят в Москву, будут организованы новые отделы. Не желаешь перевестись? Все же центральный аппарат, задачи посерьезнее, чем в Петрограде, поинтереснее. – А что за отделы? – Пока не могу сказать. – Да я бы и не против. – Буду иметь в виду. Матвей о разговоре только отцу рассказал. – Хочешь расти – соглашайся. В Петрограде у тебя есть опасность рано или поздно встретить знакомого. Но и в Москве свои особенности. В любом центральном аппарате начальники, даже небольшого ранга, как пауки в банке. Каждый хочет другого сожрать. И ты должен лавировать. Лучшая тактика – не примыкать ни к кому. Делай свое дело. Шпионов, террористов и прочих настоящих врагов России на твой век хватит. После встречи с Бокием полгода прошло, Матвей о разговоре за службой подзабыл. А потом известия о переменах. Двадцатого декабря организован ИНО (иностранный отдел) ВЧК, который возглавил Давыдов (Давтян). Задачей отдела было вести разведку за границей, в первую очередь политическую. Через год ВЧК упразднили, ее полномочия перешли к ОГПУ, председателем вновь назначили Ф. Э. Дзержинского. После его смерти ведомство возглавил В. Менжинский. Г. И. Бокий, который намекал Матвею об организации новых отделов, возглавил с 28 января 1921 года специальный (шифровальный) отдел ВЧК. В конце декабря этого же года спецотдел был преобразован в девятый отдел, который занимался разработкой ядов для устранения неугодных Советской власти, в первую очередь за границей. После революции за рубеж сбежали многие видные деятели партий, не примкнувших к большевикам. Писали статьи в газетах, проводили собрания, где рассказывали о зверствах большевиков. Видимо, Бокий разговор с Матвеем не забыл. В один из дней звонок по междугородней связи. – Ну ты надумал переводиться, Матвей? – после приветствия спросил Глеб Иванович. Был разговор раньше, но все равно Матвей оказался не готов к ответу. – Можно завтра сообщить о решении? – Валяй! Матвей после службы в Ольгино поехал, с отцом, с женой посоветоваться. Уезжать жалко, все же Санкт-Петербург, а ныне Петроград родной город, где каждый переулок знаком, едва не каждый дом. Сердцем к нему прикипел. Но и город и условия жизни и службы в нем сильно изменились после Октябрьского переворота. Старых учреждений нет, вместо них новые, с непонятными аббревиатурами. А еще большевики стали менять привычные названия улиц. Уж на что Невский проспект, носящий это имя двести лет, стал проспектом 25 октября. И другие улицы, масштабом поменьше, тоже названия поменяли, в первую очередь те, где упоминались царские имена или церковные события. Непривычно, ухо режет. На семейном совете обсуждали до позднего вечера – соглашаться или нет? Как в любом решении, были свои плюсы и минусы, с переездом в корне поменяется все – город, квартира, служба. Старые друзья-приятели-сослуживцы исчезли после Октябрьских событий, а новыми Матвей не обзавелся, опасался нечаянно себя выдать. Очень трудно контролировать каждое слово и действие долгое время. Да и что общего в сослуживце-пролетарии с образованным бывшим жандармом? У того интересы попроще – сыто поесть, выпить, бабу потискать, подставить сослуживца и занять должность повыше, где паек обильнее. Потому в ПетроЧК Матвей считался исполнительным, но нелюдимым. Не знавшие его ранее считали – черта характера такая. Есть записные балагуры, есть молчуны. Для Матвея была еще одна причина, по которой переезжать не хотел – отец. Его точные оценки ситуации и верные прогнозы позволяли избежать ошибок. Такого советчика в Москве не сыскать. К тому же отец знал тонкости службы и сыска, таких специалистов было мало. Матвей мог поделиться с отцом сомнениями, спросить совета. Но сейчас ситуация поменялась. Петроград из столичного города стал губернским городом, и население в три с половиной раза уменьшилось. Такой же город, как Царицын или Ростов-на-Дону. Хотя большевики именовали его колыбелью революции. Всю ночь Матвей не мог уснуть. Предстояло сделать серьезный шаг. Было бы это в иные времена, скажем при царе, ни секунды не сомневался. Твердый порядок, устоявшиеся законы, ничего не менялось десятилетиями. И вдруг за несколько лет разительные перемены, да еще почти все с отрицательными знаками. Человеческая жизнь ничего не стала стоить и защиты искать не у кого, ибо инициаторами расправ становилась сама власть. В итоге мучительных раздумий решил отказаться. Не хотелось оставлять пожилых родителей. Да и какое-то время в Москве придется жить в общежитии, фактически начинать жизнь с нуля. А уже не мальчик, понюхал пороха, и хотелось жизни спокойной, налаженной. Со службы Бокию позвонил, сообщил о своем решении. – Хорошо подумал? – удивился Глеб Иванович. – Ну, как знаешь. Для многих сотрудников попасть на службу в Москву – удача. И дела объемнее, и возможность карьерного роста есть. А только не все понимают, что чем выше должность и шире полномочия, тем больше ответственность. Впрочем, большевики не утруждали себя наказанием провинившихся. Это же свой товарищ, из пролетариев, а что ошибся, расстрелял не тех, так сгоряча, из-за отсутствия опыта. Еще и гордились – «мы академиев не кончали, а управляем не хуже царских сатрапов». Однако близость к начальству тоже боком выйти может. В период репрессий в первую очередь выкосили тех, кто на виду. Причем были репрессированы те, кто наиболее предан был, кто стоял у истоков службы, тот же Бокий. А у Матвея после звонка на душе легче. Выбор всегда мучителен, да еще от него зависит многое. Город, в котором Матвей прожил всю жизнь, стал при большевиках меняться не в лучшую сторону. Улицы, носившие свои названия по двести лет, с момента основания города, изменили привычные для горожан названия. Для большевиков даже нейтральные названия были, как красная тряпка для быка. Большая Конюшенная стала улицей Желябова, а Малая Конюшенная улицей Софьи Перовской, террористов. Английская набережная – набережной Красного флота. Мост основателя города – Петра Великого – нарекли Большеохтинским. Офицерский мост стал мостом Декабристов. Литейный проспект назван проспектом Володарского. И так со всеми улицами, переулками, мостами, площадями. Старожилы путались в названиях. Для почты, милиции, ЧК и прочих служб неразбериха. Запомнить более сотни вновь названных улиц сложно. А еще для горожан с транспортом сложности. Извозчики почти пропали с улиц. В голодные годы лошадей съели. Да и нищий народ не мог платить за извоз. Автобусы еще не появились, вся надежда на трамваи. Они изношены, новых не выпускалось, как не развивалась трамвайная сеть. И рельсы нужны, и контактная сеть, подстанции. Трамвайные вагоны переполнены, пассажиры на подножках висят, соскакивают и садятся в вагоны на ходу. Вот с такой подножки сорвался мужчина, да неудачно, попал под колеса и насмерть. Вызвали милицию, все же смерть насильственная, да и личность установить надо. Милиционер в присутствии понятых обыскал одежду, обнаружил в карманах паспорт гражданина Финляндии, что неудивительно, финский Выборг в тридцати километрах от Петрограда и визы не нужны, еще 14 октября прошлого года подписан мирный договор между РСФСР и Финляндией. Однако наряду с паспортом, портмоне с деньгами был обнаружен лист бумаги, а на нем значки непонятные. Труп отправили в морг, а лист бумаги милиция отправила в ПетроЧК. Бумага попала в руки Матвея. Одного взгляда ему хватило, чтобы распознать значки. Пушки, пулеметные гнезда, линия траншеи. До отделения Финляндии от России ее курсанты обучались в военных училищах Санкт-Петербурга. В том числе и будущий маршал Маннергейм. Он служил в Российской армии, дослужился до генерала. И те из финнов, кто закончил российские училища и академии, делали кроки местности и позиции – своих и неприятеля так, как их учили. Да ведь это настоящий шпионаж! Дело, подследственное ВЧК, а не милиции. Матвей сам выехал в отделение милиции, осмотрел изъятые документы и вещи, изъял. Затем отправился в морг, заведение не самое приятное, но крайне необходимое любому городу. Искалеченное тело осматривать не стал, причина смерти и так понятна. А одежду – разодранную и окровавленную, пришлось тщательно прощупать – карманы, швы. Отдел по борьбе с контрреволюцией, который возглавлял Матвей, как раз расследовал шпионаж, саботаж, мародерство, участие граждан в организациях, ставящих целью свержение Советской власти, терроризм, антисоветскую агитацию и пропаганду. Статью об антисоветской агитации зачастую применяли за обоснованную критику в адрес местного руководства. Единого уголовного кодекса не было, революционные трибуналы судили по декретам. В 1921 году осуждено было за контрреволюционные преступления 35 829 человек из них к высшей мере социальной защиты – расстрелу – были приговорены 9701 человек. Уголовный кодекс был принят ВЦИК 24 мая 1922 года и 16 статей, с 58-й по 73-ю, были о контрреволюционных преступлениях, причем по всем грозил расстрел или тюрьма на срок не менее пяти лет с конфискацией имущества. Целенаправленный поиск принес результат. Обнаружилась строчка на подкладке пиджака, которая слегка отличалась от других. Вспорол нитки бритвой, а за подкладкой кусок белой шелковой ткани с текстом, написанным черной тушью. Причем текст на двух языках – финском и английском. Шелк сложил и сунул в карман. Поскольку погибший являлся гражданином Финляндии, тело его, как и документы, портмоне, одежду, следовало передать в посольство. Но это не проблемы Матвея. Оповестить должна милиция. А его дело – выяснить, зачем погибший приезжал в Россию, с какими целями, с кем встречался? Задача трудная, поскольку труп не допросишь. Судя по отметке в паспорте, финн пересек советскую границу пять дней назад. Самому, без агентуры, разведать участок оборонительной линии невозможно. Любопытных в запретной зоне арестовывают. Стало быть, есть сообщник, возможно не один, причем из числа бывших офицеров. Грамотно составить схему надо уметь. В отделе Матвея семь подчиненных, а все следствие придется вести самому, поскольку обученных сотрудников нет, как и учебных заведений по профилю. Есть командирские школы для армии, а юридических нет. Сотрудники могли арестовать, допросить, выбить показания. Для следствия нужна аналитическая работа, способность искать причинно-следственную связь событий. После размышлений поехал в штаб укрепрайона. Просить показать карту укреплений – смешно, она секретная. Но удалось, благодаря грозным документам, пройти к начальнику штаба. Показал изъятый у погибшего финна листок. – Узнаете участок? Ваш укрепрайон? Начальник только бросил взгляд, кивнул. – Откуда это у вас? – Вопросы задаю я. Кто мог составить схему? – Думаю – только командир роты Афанасьев. У него прямо способности к рисованию. Да не рисование это, больше способность к черчению. Если человек художник, это талант от Бога, а чертежные навыки – от практики, твердая рука, хороший глазомер. – Я бы хотел с ним побеседовать. – Можно. Начальник штаба сделал звонок по полевому телефону, где сначала ручку покрутить надо. – Подождите, вас проводят. Красноармеец проводил Матвея в пустую комнату. Похоже, здесь комната для партийной агитации и пропаганды. На стенах плакаты с призывом защитить революцию, где красноармеец штыком пронзает белогвардейских офицеров. Матвей занял место за столом, по всей видимости, стул для комиссара, ибо для красноармейцев лавки в несколько рядов. Стук в дверь и вошел командир. Выправка, короткая стрижка, властный взгляд. Матвей мог поспорить, что Афанасьев закончил военное училище при царском режиме. Но он вполне мог принять большевистские идеи и служить в Красной армии по убеждениям. Матвей представился, спросил: – Как служится? – Нормально. – Какое училище заканчивали? – Никакое, в войну до фельдфебеля дослужился, а при новой власти до командира роты. Как в «Интернационале» поется: кто был никем, то станет всем. Врет. Из фельдфебеля можно стать ротным, если есть способности к военному делу, даже выправку приобрести. Но не чертить! Уж в этом Матвея не проведешь. – В каком полку воевали? – Сто пятьдесят девятый Самарский, – отчеканил ротный. Ответ четкий, без попыток вспомнить, стало быть, служил на самом деле, только фельдфебелем ли? Или уже прапорщиком, по возрасту подходит. Придется форсировать события. Матвей выложил на стол листок бумаги, развернул. – Ваша рука? Узнаете? На лице у Афанасьева гамма чувств. Удивление, недоумение, страх. Матвей не сомневался уже – его работа. И руку свою ротный узнал, и схему, и человека, которому передавал набросок. Сразу изменился, посерел, постарел. Ревтрибунал и за меньшие прегрешения приговаривает к расстрелу. А еще страдает семья – в лучшем случае ссылка и конфискация имущества. Обручального кольца на левой руке нет, так снять не проблема. Причем снял давно, нет незагорелой полоски. Венчание – обычай церковный, большевистская власть эти обряды не признает. Даже хуже, по улицам в теплое время ходят голые люди с транспарантами «Долой стыд!». При виде этого непотребства Матвею плеваться хотелось. Мерзость какая! – Оружие на стол! – приказал Матвей. – Только медленно! Под газетой «Правда» на столе у него револьвер лежит с взведенным курком. Матвей под газету руку сунул. Кто знает, как поведет себя Афанасьев? Ротный выложил на стол револьвер, Матвей его убрал в ящик стола, от греха подальше. – Как твоя настоящая фамилия? – Как вы догадались? – Опыт. – Шабрин. – Какое училище заканчивали? – Нижегородское пехотное. – Наверняка по черчению или фортификации отличные оценки были? – Вы угадали. – Зачем с финном связался? – Я сначала не знал, что он финн. – Деньгами соблазнил? – В Красной армии у ротного жалованье – чтоб не сдохнуть только. А у меня семья. – Не жалоби. Предателей всегда ненавидел. – Что мне будет? – С трех раз догадаешься? Ревтрибунал, высшая мера. Задумался, замолчал. – Дайте мне револьвер с одним патроном. Понятно, покончить с собой хочет. Тогда семья не пострадает. Хоть один достойный поступок. Матвей откинул дверцу барабана, вытряхнул на ладонь шесть патронов, оставив один. Свой револьвер забрал из-под газеты. – Я сейчас выйду, даю пять минут. Молитву вознеси, если верующий. Прощай, Шабрин. Матвей вышел в коридор. Здесь народ ходит – командиры, красноармейцы. Постоял пару минут у окна, и вдруг выстрел. Один из командиров рванул дверь и застыл. Матвей подошел. Шабрин лежал ничком, из-под головы расплывалась лужа крови. Все! Финита ля комедия! Из двери вышел начальник штаба. – Что случилось? – Наверное, несчастный случай, ваш командир погиб, – подсказал ему Матвей. И для штаба и для подчиненного это самый лучший выход. Конечно, пожурят. Но если бы вскрылось предательство, шпионаж в пользу иностранного государства, последствия были бы тяжелыми. Руководство бы за близорукость сняли с должностей. А как же! Врага проморгали, причем под носом. И у семьи проблемы. Но жена и дети при чем? Несчастный случай все списывал. Матвею тоже все равно. Агент погиб под колесами трамвая, его информатор – ротный тоже мертв. – Да-да, беда какая! – быстро сообразил начальник штаба. – Надо акт составить о несчастном случае. – Это уже без меня! – повернулся к выходу Матвей. Он был доволен исходом. Удалось за день найти и фактически покарать предателя. А что без трибунала, так сути это не меняет. Предатель получил по заслугам, да и бумагу переводить не надо – следственное дело, потом заседание трибунала, потерянное время. Если бы Матвей сомневался в виновности Шабрина, арестовал, поместил в следственный изолятор, скрупулезно собирал улики. Сделать человека виноватым легко, а только где справедливость? Для русского человека понятие справедливости важно. Начальству о самостреле умолчал, как будто и не был в укрепрайоне. Произошел несчастный случай в воинском подразделении, бывает. Не зря говорят – раз в год и палка стреляет. После того, как быстро сумел выйти на информатора, настроение поднялось. Все же не разучился заниматься розыском, не утратил навыки, способность докопаться до причины. А то в последние годы то попрыгунчики, то стрельба по переодетым в чекистов бандитам. Там ума не надо, кто быстрее открыл огонь, тот и выжил. Не занималось толком в первые годы Советской власти ЧК следствием. Специалистов не было, да и преступления на поверхности – мятежи, контрабанда, бандитизм. Хватай, допрос и к стенке. Иной раз и без допроса, когда агитировал против власти, да еще при оружии. Вина для ЧК очевидна. Умные и образованные в ЧК были, но в меньшинстве. Учились в университетах, приняли идеологию большевиков, после Октябрьского переворота участвовали в работе разных комитетов и комиссий. Были разочаровавшиеся, увидевшие, к каким последствиям привели страну большевики – кровь, разруха. Те, кто остались, имели образование не профильное – учителя, производственники – инженеры, технологи. Но с фанатизмом принялись за службу. От таких вреда иной раз было много. Когда властные полномочия велики, должного контроля нет, за ошибки спрос – жесткий, ежедневный – отсутствует, приходит упоение властью, чувство непогрешимости. Зато с превеликим трудом на Сормовском заводе выпустили первый танк тип «М» (русский «Рено»), имевший собственное название – «Борец за свободу тов. Ленин». Танк прошел на параде Красной армии по Красной площади, вызвав восторг и восхищение публики. Танк делали по образу подбитого и захваченного в Гражданскую войну у интервентов. В одну из ночей Матвея разбудил стук в дверь. Взяв револьвер, Матвей встал сбоку от притолоки на случай, если он откликнется, а через дверь выстрелят. Такие случаи были. – Кто? – Посыльный из ПетроЧК. – Кто именно прислал? – Дежурный Авилов. Действительно, сегодня дежурил Авилов. Посторонние лица знать не могли. – Что случилось? – Просили срочно прибыть на службу. – Буду. Матвей ополоснул лицо, посмотрел на настенные часы. Три часа ночи, самый сладкий сон. Что могло случиться? Тридцать секунд одеться, проверить оружие. И уже через несколько минут ехал по пустынным улицам. У здания на Гороховой, 2 крытый грузовик стоит. Облава намечается? Так о них заранее предупреждают. Дежурный объяснил: – Милицейский патруль остановил грузовик, недалеко от Бадаевских складов. В кузове мешки с мукой, а документов никаких. Машина перед подъездом, а шофер в камере. Бадаев был крупным промышленником, дела вел в Москве и Санкт-Петербурге. Для торговли в обоих городах построил огромные склады. Если мешки с мукой с этих складов, то получается хищение государственной собственности, подследственное ВЧК. Хищения у граждан или артелей расследует милиция. И сроки суд за хищения дает ворам разные, за государственную собственность значительно больше. Кроме того, сразу возникает подозрение в организованной группе. Шоферу кто-то позволил вывезти с охраняемого склада муку, продукт дефицитный. И сбыть его можно задорого, потому что не по продовольственным карточкам. Должен быть сбытчик. Вырисовывается группа не менее четырех человек, причем шофер – лицо далеко не главное. Но раскручивать надо по горячим следам. Утром главарь узнает об аресте и сбежит. Искать его потом по всей стране придется. Для начала Матвей решил осмотреть грузовик. Забрался в кузов с керосиновым фонарем, который имелся в дежурной части. На каждом мешке бирка – мука пшеничная и дата выработки, свежая, трехмесячная. Всего мешков тридцать два, в каждом по пять пудов. Ого! Получается две с половиной тонны. Хорошие аппетиты у воров! И в дежурку. – Давай задержанного в мой кабинет. Как у начальника отдела у него был свой кабинет с окнами во двор, небольшой, пять шагов в длину и четыре в ширину. Рядовые сотрудники находились в одной большой комнате, где у каждого был свой стол, всего семь. Тесно, да еще кто-нибудь на печатной машинке стучит одним пальцем. И накурено, хоть топор вешай. Матвей не курил и заставлял сотрудников периодически проветривать комнату, открывая окно. В холодное время года комната быстро остывала. Конвоир завел арестованного. Рабочего вида мужчина, на спецовке масляные пятна. – Садитесь. Фамилия, имя, отчество? Когда закончил с установочными данными, спросил: – Кому вез ворованную муку? От вопроса шофер дернулся. Неприятно слушать про ворованное. Но Матвей специально выбирал слова, чтобы прочувствовал, куда влип и чем это грозит. – Откуда я знал, что мука ворованная? – А накладная на груз где? И сопровождающий груз человек? И почему ночью перевозили? Молчит шофер, слов подобрать не может. – Куда вез? Адрес? – Мне сказали на хлебозавод «Красный коммунар», там встретят и перевозку оплатят. Мое дело маленькое – баранку крутить. А срок получит, как и все члены группы. Только главарь больше, как организатор. – Кому груз отдать должен? – На проходной велено было попросить Булавина. А кто такой – не знаю. Придумано ловко. Из похищенной муки выпекут хлеб, его выход будет больше, чем у муки хлебозавода, да и сбыть проще. Вырисовывалась преступная цепочка. Брать кого-либо на заводе сейчас надо, скорее всего это кладовщик или заведующий складом. Пригласил из коридора конвойного. – Увести. О задержании грузовика с грузом и шофера на пекарне еще не знали, времени прошло мало. Мысль возникла – взять с поличным на живца. Прошел к дежурному. – Я грузовик заберу на пару часов. – Не имею права, вещественное доказательство, – уперся дежурный. – Зато подельника или всю группу возьмем. В докладной записке твою роль особо опишу, глядишь – премия отвалится или жене отрез на платье. – Ладно, уговорил. Это хорошо, что Матвей не в форме был, а в цивильном. Да еще пиджак снял и надел замызганную куртку, была у него такая в шкафу на всякий случай. Решил сыграть роль шофера, хотя бы на проходной. Конечно, этого Булавина обмануть не получится, хотя не факт, что он шофера видел. С шофером могли «играть» втемную, но не исключено, что врет, стараясь изобразить из себя невиновного, обманутого. Матвей в кабину, за руль. Допрежь грузовиком не управлял, органы управления непривычные. Где находится пекарня, знал. Кратчайшим маршрутом проехал, остановился перед воротами. Пекарня артельная, возникла недавно, согласно Новой экономической политике. Матвей на клаксон нажал, из проходной выглянул охранник с заспанной физиономией. – Булавина позови, – попросил Матвей. – Ага, прямо разбежался! Жди! Пекарни по ночам работали, чтобы утром уже готовый хлеб в магазины доставить. Пахнет, даже за оградой, восхитительно-аппетитно, горячим хлебом. Булавин появился вскоре, пяти минут не прошло. Выглянул из двери проходной, исчез. Почти сразу охранник открыл ворота, и Булавин махнул рукой. Мол – заезжай! Матвей ворота проехал, встал. Булавин на ступеньку вскочил. – Прямо давай и направо, к складу. Матвей подъехал к складу, развернул грузовик задним бортом к складским воротам. Из склада вышли два грузчика. На головах надеты мешки углом, сам мешок спину прикрывает, чтобы одежда не пачкалась мукой. Если мукой пропылилась, стирать нельзя, пока не выбьешь. Такая своеобразная спецодежда только у них, кто с мукой работает – мельники, грузчики на складах, весовщики. Машину шустро разгружать стали. Один грузчик подавал мешки из кузова на плечи второму, тот уносил на склад. Мужики здоровые, мышцы так и играют, заметны под рубахой. Матвею уже понятна цепочка: склад – пекарня. Неясно только, кто со склада муку отпускает. Похоже, грузчики не в теме, их дело погрузка-разгрузка. Кузов освободился, грузчики сняли мешки, выбили их об угол склада, подняв облако мучной пыли. Затем зашли внутрь. И Матвей за ними. На бетонном полу лежал штабель мешков. В углу дощатая конторка, в небольшом окошке тусклый свет от керосиновой лампы, мелькают тени. Матвей не успел дойти до конторки, из нее вышел Булавин, за ним оба грузчика. И вид у них был вовсе не дружелюбный. Матвей сунул руку в карман, взялся за рукоять нагана, положил палец на спуск. Но оружие из кармана не достал. Откуда у простого шофера револьвер? А Булавин осклабился. – Ты что же думал, ментовская твоя морда, что я в темноте тебя не отличу от Соловьева? Вынюхивать явился? Бей его, парни! Грузчики побежали к Матвею. У одного в руке железная цепь. Ударит такой по руке – гарантирован перелом. Матвей ждать не стал, выхватил револьвер, выстрелил в набегавшего амбала. Стрелял навскидку, в грудь. Амбал рухнул, а Матвей выстрелил во второго. И этот упал, звякнуло железо. В слабом свете от лампы Матвей увидел нож. О, да грузчики тоже в деле, не простые работяги. За стрельбой упустил из вида Булавина, все внимание к себе приковали грузчики. А кладовщик в полутьме подобрался сбоку и ударил длинной палкой по руке. Матвей вскрикнул от боли, выронил револьвер. А Булавин снова палку для удара занес. Револьвер Матвею не успеть поднять, прыгнул в сторону кладовщика. Давно не применял, а довелось, и сразу вспомнились занятия по джиу-джитсу на жандармских курсах. Упал на бок, опершись на руку, ногой сделал подсечку. Кладовщик упал на спину, хекнул от удара, дыхание перехватило. А Матвей вскочил и ногой мощный удар под дых нанес. Булавин от болевого шока отключился. Матвей дошел до места, где выронил револьвер, подобрал левой рукой. Правая болела в предплечье. Похоже, перелом. Навидался он таких травм во Франции, в экспедиционном корпусе, когда противники врукопашную сходились, били друг друга прикладами, кололи штыками, даже кусались, когда и руки заняты, удерживая противника. Револьвер в карман определил, расстегнул брючный ремень на Булавине, перевернул его на живот, стянул ремнем руки сзади. Теперь он не сбежит и не ударит. В дверях склада возник охранник, которого Матвей видел на проходной. – Что случилось-то? – Городской телефон есть? – У Булавина в конторке и в кабинете главного артельщика. А чегой-то он лежит? – Отдохнуть прилег, – пошутил Матвей. Охранник почувствовал неладное, даже угрозу для себя. Убежал к проходной, судя по топоту. И оттуда стал свистком подавать сигналы, как дворники до Октябрьского переворота, когда требовалась помощь полиции. Матвей в комнату прошел, снял трубку, покрутил ручку. – Девушка, дайте ПетроЧК, дежурную часть. Телефонная связь через коммутатор. В трубке шорохи, щелчки, потом голос. – Петровский у аппарата. Обтекаемо, ни должности не назвал, ни организации. – Митрофанов телефонирует. Нужна тревожная группа к пекарне «Красный коммунар». Тут двое холодных, один арестован, имею ранение. – Понял, высылаю. Однако на свистки охранника быстрее среагировали милиционеры, их отделение не так далеко оказалось. Прибежали двое, охранник их к складу повел, на ходу говоря о стрельбе. В склад охранник не зашел, а милиционеры вошли, держа револьверы в руках. – Спокойно, товарищи! – крикнул Матвей. – Я сотрудник ПетроЧК! Один ко мне! Для милиции ЧК – старший брат, они обязаны подчиниться. Когда милиционер подошел, Матвей представился: – Митрофанов, начальник отдела по борьбе с контрреволюцией. – Слушаю, товарищ Митрофанов! Милиционер вытянулся, убрал оружие в кобуру. – У меня травма руки, думаю – перелом. Осмотрите этого – жив ли? Милиционер наклонился, прислушался. – Дышит. – Сейчас подъедут сотрудники ЧК, помогите перенести этого в машину. Будете охранять место происшествия. – А те двое? Милиционер показал на грузчиков. – Они свое получили, отработанный материал. Если родня заберет для похорон – их дело. Рука болела все сильнее. Хорошо, что тревожная группа быстро подкатила. Матвей коротко доложил о произошедших событиях. – Мне в больницу надо, как и ему. Один пусть здесь останется, все же улики охранять надо – тридцать два мешка. Пустят их в дело пекари, даже без злого умысла, никаких улик не будет. – Сделаем. Милиционеры отнесли постанывавшего кладовщика в машину, уложили на заднее сиденье. Рядом с шофером устроился Матвей. – В больницу. – В какую? – В Обуховскую. Матвей прикинул, что она недалеко, на Обуховском проспекте. А еще – одна из старейших и, главное – является клинической, то есть базовой для медицинских институтов города, где работает профессура, высокий уровень медицинской помощи. Пока ехал, припомнил свежие стихи поэта Маяковского, виденные вчера в газете.Глава 8 ПРЕДСКАЗАНИЕ
В Ольгино по-деревенски тихо, уютно. В доме тепло от печки. Сначала домашние испугались, увидев Матвея с загипсованной рукой, но он солгал. – Упал неосторожно, поскользнулся. Оказалось – перелом. Доктор сказал – три недели гипс носить надо. Получился своеобразный отпуск. Матвей не отдыхал давно, еще с тех пор, как с трудом выбрался из Франции в Россию. Столько событий за это время произошло – другому на несколько жизней хватит. И для Матвея и для страны потрясения великие. Отоспался, а потом пошли разговоры с отцом. Обычно времени хватало только обсудить текущие события, поскольку приезжал вечером, а уезжал в обед следующего дня. И маме время уделить надо, и жене. Ныне она занята работой в подотделе по ликвидации неграмотности, и, похоже, занятие это ей нравилось. Стали уединяться с отцом на втором этаже, говорить неспешно. Обычно Матвей затрагивал тему, а отец описывал ее с разных сторон – для страны, либо чем может грозить Матвею. Порой у Матвея складывалось впечатление, что отец ясновидящий, либо уже проживал эту жизнь, поскольку все его мысли, предположения сбывались в точности. Невозможно, даже будучи сильным аналитиком, так достоверно предсказывать явления. Не конкретно для их семьи, но для страны и города. Матвей старался запомнить, потому как поможет в службе. Понимал, что делиться этими знаниями ни с кем нельзя. Да и не было у него друзей, как до революции. Ныне же только знакомые – по службе или полезные – что-то достать, потому как все товары или продукты были в дефиците. Однажды речь о Ленине зашла. – Дрянной человек! Ради своих амбиций и власти столько крови пролил! С начала века ни одна война столько жертв не принесла. Одно радует – недолго ему осталось. Матвей хихикнул. – Цыганка нагадала? – В начале двадцать четвертого года умрет от своего застарелого сифилиса. – Как? – ахнул Матвей. – Сифилис головного мозга у него давно, еще с проживания во Франции. В начале века настоящий бич. Большевики болезнь вождя в секрете хранят. Однако посторонний человек может догадаться по лекарствам, поставляемым из аптек, там соли тяжелых металлов – ртути, висмута, мышьяка. Для Матвея шок полнейший. За границей Ульянов-Ленин с женой был – Крупской, имел любовницу постоянную – Инессу Арманд, да еще ухитрился иметь связь с женщиной заразной. – И чем это Ленину грозит? – спросил Матвей. – Слабоумие, потеря памяти, ближе к финишу – паралич. К шоку Матвея еще недоумение прибавилось. Неужели ближайшие соратники Ленина не видят происходящих с ним изменений? Или Троцкого, Сталина и прочих приближенных устраивает такая ситуация? – Сын, я надеюсь, что все, что ты услышал, останется между нами. Большевики кремлевские тайны охраняют лучше, чем Гохран. Хоть одно слово из нашего разговора дойдет до чужих ушей, всей семье смерть! И не посмотрят, что ты в ПетроЧК служишь. – Папа, вы могли бы не предупреждать. Кстати, откуда такие сведения? – Один из врачей, консультировавших Ульянова, проговорился. – Он что, не понимал всей опасности? – Что об этом? Он уже скоропостижно скончался. – Полагаю – не своей смертью, помогли. – Резонно, но догадки. Вскрытия доктора не было. – Удивляюсь я, папа. Вроде на даче постоянно находитесь, а знаете больше, чем я. – А кто сказал, что я узнал вчера или год назад? – И молчали? – Подогрей-ка лучше чайку, да с малиной. Что-то суставы ноют, наверняка завтра непогода будет. Вот всегда так, от ответа уходит. Матвей временами чувствовал себя рядом с отцом уж вовсе неосведомленным. И чем дольше они беседовали, тем яснее понимал масштаб личности отца. Матвею до него еще расти и расти. И рад был, что ему так повезло с родителем. Жил бы подольше да не болел. С грустью видел, как стареет отец, голова седая, на лице морщины, а на второй этаж поднимается уже с одышкой. Время бежит неумолимо. Все живое в природе проходит неизменный цикл – рождается, взрослеет, плодоносит, стареет и умирает. Вечно, пожалуй, существуют только камни. И каждый день что-то новое о вождях, о близкой опале Троцкого, о возвышении Сталина, о прекращении НЭПа, о коллективизации селян и последующем голоде в Поволжье. Матвей слушал и не верил, вернее сомневался. Откуда такой объем столь точной информации? Решился задать вопрос. – Папа, не пойму, вы предсказатель, провидец? Так убежденно говорите, как будто бы сами это пережили, своими глазами видели. Отец усмехался. – Как подойдет мой конец, все расскажу. А сейчас верь на слово. Я же не могу обмануть наследника? И в самом деле, все названные события случались в означенное время. Матвей даже подозревать отца стал в связях с высшими силами. Хотя не верил в существование этих сил и даже в Боге разочаровался. Если он есть, почему допустил такое кровопролитие в православной стране? Слеп Всевышний или жесток? Начал припоминать, когда в последний раз в церковь ходил? Получалось – за два последних года ни разу. Многие церкви закрыты, а священники расстреляны, либо в трудовых лагерях. Да и заметит кто чекиста молящимся в храме, увольнение будет самым легким из наказаний. Ленин и большевистская власть любую религию ненавидели и отрицали. Да кто атеистом был, все равно по десяти христовым заповедям жили – не убий, не укради, не прелюбодействуй. Заповеди любого цивилизованного общества, будь в нем любая вера – иудаизм, католицизм, магометанство. Обычные человеческие принципы мира и согласия. Три недели освобождения пролетели быстро. Матвей отоспался, отдохнул, окреп. Доктор в больнице снял гипс. – Пальчики согните-разогните. Нигде не болит? А так? Можете приступить к работе. А в ЧК с первого же дня навалилось дел немерено. Вроде сотрудники отдела не сидели сложа руки, а все равно без начальника расслабились. По итогам спрос с Матвея будет, и никто скидкуна травму не сделает. Отдел у Матвея не самый спокойный. Разуверился народ в большевиках. Рабочие на заводах работали в прежних условиях, по десять-двенадцать часов, а с питанием стало хуже, чем при царе. При самодержавии с зарплаты можно было сапоги купить и гармошку, а сейчас они по талонам, в основном для партийных активистов. Голодно, холодно, бесправно. Митинги и забастовки большевики жестоко подавляли, не считаясь с жертвами. Зачинщиков – в трибунал и в тюрьму. Многие пожалели, что поверили большевикам, купились на лживые посулы. Да назад уже ничего не отыграешь. Конкурентов в виде других партий большевики не терпели. Это же посягательство на их власть! Бывших союзников из эсеров, анархистов всех течений – к ногтю! Позже, когда коллективизация началась, число обиженных, сосланных в ссылку или осужденных, резко увеличилось. Подавляли забастовки воинские подразделения Петроградского гарнизона, сразу же задействовали чекистов. Те выявляли зачинщиков по горячим следам. Бунты и митинги не начинались самостийно, обычно всегда были наиболее активные из недовольных. Задерживались все участники, проводились допросы. Зачинщиков выявляли сразу, их арестовывали, а под их деяние уже 58-я статья Уголовного кодекса готова. Утром вызов к начальству. Обычно с утра вызывают, если за ночь произошло происшествие. Зачастую проблемное, требующее напряжения всех сил. И точно. – Матвей Павлович, задание для вас. Ночью на грузовой станции Витебская-Сортировочная охранник увидел мужчину, который вскочил уже на ходу, на тормозную площадку отправляющегося поезда. Произошла перестрелка, мужчина был охранником убит, а сам охранник ранен. Надо съездить, осмотреть труп, посетить в больнице охранника. – Вы считаете, что перестрелка не криминального толка? – Вот и разберитесь. Вон как с делом Афанасьева лихо справились. – Это дело следственного отдела, – Матвею не хотелось заниматься трупом. Мертвого невозможно допросить. Чем мотивировался убитый, если вступил в перестрелку с охранником? И почему предпочел товарный вагон пассажирскому с вокзала? Матвей уже предчувствовал, что возни будет много, а результат нулевой. Однако начальник приказал: – К вечеру доложить о результатах! – Есть! ЧК – организация полувоенная, с большими полномочиями и приказы, как и в армии, положено исполнять. На машине выехал на станцию. Для начала надо узнать – где, в какой больнице охранник и где тело убитого, в каком морге? Дежурившие ночью сотрудники железной дороги сменились, ничего по делу сказать не могли. Слышали о происшествии, только и всего. Все же удалось узнать, что охранник был доставлен в больницу Веры Слуцкой, бывшей лечебнице Марии Магдалины. Больница была выстроена сто лет назад на деньги царицы. В приемном покое узнал, в какой палате раненый. – Как его состояние? Я могу с ним поговорить? – Надо узнать у доктора, вы пройдите в отделение. Доктор оказался пожилым, предложил сесть, снял пенсне. – Чем могу? – К вам ночью поступил Яковлев, охранник с железной дороги. Что с ним, каково состояние? – Вы из полиции? Простите, никак не привыкну, милиции? – Да, – солгал Матвей. Зачем пугать человека грозной ЧК? – Ранен в бедро, крови потерял много. Оперирован, состояние средней тяжести, жизни не угрожает. – Я могу с ним поговорить? – Только не долго, седьмая палата. – Позвольте еще вопрос. А пулю извлекли? – Да, совсем запамятовал. Доктор открыл ящик письменного стола, вытащил пулю, положил на стол. Пуля была от нагана. Матвей поблагодарил, опустил пулю в карман. Пройдя в седьмую палату, замер. В огромной палате четыре десятка коек и все заняты. – Кто Яковлев? – спросил Матвей. – Я, – отозвался слабый голос. Охранник средних лет, бледный после кровопотери. Матвей присел на край кровати. – Я из милиции. Можете рассказать, как все произошло? – Чего проще? На станции ночью темно. Вижу – тень мелькнула. Думал – вор, в вагон забраться хочет. А он на тормозную площадку забрался. Я ему: Стой! В это время поезд тронулся. А мужик этот принялся в меня палить. Я из винтовки выстрелил. А дальше не помню. Упал от боли. – То есть в лицо его не видели? – Никак нет. – И попали в него или нет, не знаете? – Не знаю, но думаю, не промахнулся. В войну с германцами лучшим стрелком полка был. Матвей записал установочные данные – адрес, фамилию, имя и отчество, год рождения и прочее. Вины охранника нет, действовал по инструкции. Но и убитый на вора не похож. Они грабят вагоны, чего ему на тормозной площадке делать, тем более поезд тронулся. Явно хотел уехать из города. С этой станции грузовые поезда идут на Москву. Денег не было на билет или хотел уехать скрытно? На Московском, бывшем Николаевском, вокзале милицейские патрули, если убитый знал за собой грешок, могли разыскивать и задержать. Из приемного покоя Матвей обзвонил все морги города. Хоть население уменьшилось, а смертей, в первую очередь насильственных, было много. С пятого звонка повезло. Из морга больницы № 17 «В память 25 октября» ответили, что поступал труп со станции, вскрытие еще не производилось. Матвея интересовали не причины смерти, оно и так понятно – огнестрельное ранение, а личность. Кто таков? Что криминального при себе имел? Револьвер наган, из которого стрелял в охранника. Стало быть, повод был серьезный. Одежду осмотреть надо обязательно. А если и личность установить, совсем хорошо будет. Проехал в морг, тут уж документы предъявил, все же морг – не проходной двор. В прежние времена, до революции, тела с признаками насильственной смерти обязательно осматривал судебный врач. Ныне они исчезли как класс. Труп находился в покойницкой вместе с остальными. Трупный запах густой, въедливый. Санитар зажег тусклую лампочку. В покойницкой ужасно холодно. Санитар показал рукой: – Вот он, со станции. Матвей подошел и замер. Потому что лицо хорошо знакомое. Три года они спали на соседних койках в Михайловском артиллерийском училище, когда юнкерами были. Это же Борис Шере-дин. Когда-то «михайлоны», как называли юнкеров Михайловского училища, ходили стенка на стенку в увольнении на «павлонов», юнкеров Павловского пехотного училища. Молодость, задор, амбиции, да еще дурь играла. С Борькой приятельствовали, после выпуска он попал на службу в Одессу. Периодически доходили слухи, что он стал командиром батареи, потом и дивизиона, в звании до майора дорос, немного обогнав Матвея. После Октябрьского переворота Матвей о приятеле не слышал. И вот на тебе! Эх, Боря! На груди, прямо напротив сердца, рана от трехлинейки, одежда в крови. Надо обыскивать. В кармане пиджака оказался паспорт. Фото Бориса, но документ на имя Чернова Николая Сергеевича. Понятно, что поддельный, но бланк настоящий. Прописка петроградская. В карманах приличная сумма денег, расческа, связка ключей, письмо в конверте. На конверте адрес – Воздвиженка, 18, карандашом. Адрес московский, в Петрограде такой улицы нет. А в письме короткое послание. «Прими моего друга. Даю “михайлону” высочайшую оценку и рекомендацию. Валентин». Коротко, но емко. Прозвище «михайлон» знали только юнкера и офицеры. Сразу понятно, что некий Валентин тоже из офицерской среды. Вот только куда рекомендует? На работу в какую-нибудь артель или подпольную организацию контрреволюционеров? Конечно, своему начальству о давнем знакомстве с убитым и настоящей фамилии Матвей докладывать не будет. Чернов так Чернов. Да, жалко Бориса. Войну прошел и революцию пережил и так нелепо погиб. – Вскрывать? – спросил санитар. – Не надо, причина смерти и так понятна. Где похороните? – Не мы, похоронная городская служба. Конечно, в братской могиле, куда же еще! Если родственники не придут. – Не придут. – Баба с возу, кобыле легче. Жил человек, воевал за страну, причем храбро. Матвей знал, что Борис награжден был. Так проходит жизнь. Хорошим парнем был, верным Отечеству. Матвей на службу вернулся, доложил все, что узнал. – Что думаешь о письме? – Наверное, о работе речь. – Да? Проверить надо. Бери командировочные и езжай в столицу. Думаю, трех дней хватит. Дался начальнику Борис! А ехать придется, ибо надо будет отмечаться в столичном ЧК, ставить печать – прибыл, убыл. Вернувшись домой, налил рюмку водки, выпил, помянув погибшего сокурсника. Воспоминания потянулись. Как ходили на танцы в учительский институт, как однажды в самоволку сбежали на Масленицу. Много было веселых событий. Рюмку за рюмкой пил, а не пьянел. Не любитель «зеленого змия» был, не находил в том удовольствия себя дурманить. Да и поводов не находил в нынешней жизни, но не сегодня. И выехал в Москву утренним поездом. Давненько он не был в столице, несколько лет. Да и был проездом пару раз всего. После обезлюдевшего Петрограда Москва показалась шумной, на площади перед вокзалом многолюдно, в основном мешочники. Тут же велась бойкая торговля. В ходу были царские бумажные деньги, керенки и совзнаки. Они выпускались Народным комиссариатом финансов с 1919 года до 1924-го. Деньгами не назывались даже официально. Имели хождение в РСФСР, Белоруссии, Украине и Туркестане. Имели номиналы в 1, 2, 3, 15, 30, 60, 100, 500, 1000 и 5000 рублей. Небольшого размера, цветные, они не производили впечатления солидных денег. Отпечатаны на скверной бумаге, не имели водяных знаков или двуглавого орла, как царские деньги. Белогвардейцы, под чьим контролем еще были значительные территории страны, эти совзнаки не признавали, в отличие от царских или керенок. В 1922 году на совзнаках появилась надпись «денежный знак» и герб РСФСР. Матвей позавтракал куском хлеба с салом, выспросил у горожан, как пройти на Воздвиженку. Перед дверью постоял, подумал. Может, не стоило так сразу идти на адрес, а сначала наведаться в Московскую ЧК? Все же они должны знать ситуацию в городе. А она была непростой. К осени 1920 года на подконтрольных большевикам землях было закрыто 673 монастыря и их земли – 827 540 десятин – перешли к властям. Из Кремля еще в 1918 году изгнали монахов Чудова монастыря и других обителей. Священники затаили обиду, стали проповедовать против власти антихриста. Оставшиеся офицеры, не ушедшие на юг, только в Москве и области создали контрреволюционные организации «Национальный центр», «Добровольческая армия Московского района», «Тактический центр». А еще создавали боевые отряды левые эсеры, анархисты всех течений, меньшевики, которые были недовольны, что большевики заняли все руководящие посты. Кроме того, большевики, до революции и сразу после нее предлагавшие лозунг «Вся власть Советам!», быстро о нем забыли. Советы предполагали власть депутатов, избранных от всех партий и представителей народа. А фактически правили представители одной партии. Причем недовольные партии действовали – создавали склады оружия и динамита, обучали боевиков. Тем более опыт был, все то же самое они делали при царском режиме. Однако большевикам бывшие союзники нужны не были. Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти. Сначала большевики не допустили другие партии к власти, а потом и физически уничтожили либо выслали из страны. Матвей деталей подковерной борьбы партий не знал, но предполагал. Ему партии были безразличны. При царском режиме армия, полиция, жандармерия были аполитичны. И сейчас он, уже по привычке, к партиям относился недоверчиво. Каждая из них ищет выгоды для себя, и никто для народного блага. Все же постучал в дверь, которую почти сразу открыли. Хозяин – мужчина немного постарше Матвея, строевая выправка, жесткий взгляд. Матвей сразу решил – бывший офицер и чином не меньше полковника. Он поздоровался. – Простите, у меня письмо. Хозяин выглянул за дверь, убедиться, один ли Матвей. – Зайдите. Матвей вошел, вытащил из кармана записку, отдал хозяину. Тот прочел, хмыкнул, внимательно посмотрел на Матвея и неожиданно спросил: – А кто был командиром вашей роты в Михайловском училище? Ага, проверить решил. – Капитан Столяров. – Это брюнет с усами. Насколько я помню? – Ошибаетесь, господин полковник. У него лицо бритое, к тому еще славянского типа, блондин. – Верно. А почему решили, что я полковник? – Для капитана или майора староваты, уж простите великодушно. Для генерала – барственности не хватает во взгляде. Полковник засмеялся. – Да вы физиономист! Ваше звание? – Ротмистр. В жандармерии служил. Если бы в строевой армейской части, то его чин соответствовал капитану. – Садитесь. Плохо служили! – Это почему? – Допустили свержение режима и приход к власти горлопанов. Один вред от них для страны. – А разве не генералы царя предали, вынудив подписать отречение от власти? И не чиновники, слишком лояльно смотревшие на партийных активистов? Их всех вешать надо было! – Хм. Доля правды в ваших словах есть. Чувствую патриота. Это хорошо. Офицеры нам нужны, ибо командовать массами должны специалисты. – Думаете, восстание достигнет цели? Народ боится, инертен, может не поддержать. – Когда увидит наши успехи, обязательно примкнет! Народ любит удачливых. – Нужно оружие, взрывчатка, а еще наши люди на ключевых постах во власти. – Чувствуется военная подготовка, сразу в корень зрите. – Боюсь, что за вами следят! – Даже так? С чего вы взяли? – Гражданин болтался у дома, вроде как от нечего делать, а сам поглядывал – кто прошел, к кому зашел. Раньше таких называли филерами. – Помню. Настроение у полковника сразу упало. – Что же делать? У меня здесь документы. – Это вы зря. При обыске найдут сразу, погубите членов организации. – Да-да, вы правы. Как же быть? Растерялся полковник. – Вот что. Я сейчас филера уведу. Вы сожгите документы в печке и уходите. Квартира съемная? – Конечно. – Тогда больше сюда не возвращайтесь, опасно. – Спасибо. Чувствуется жандармская выучка. – Где встретимся? – Маросейка, 52. – Тогда удачи. Никакого филера не было, его выдумал Матвей. Выдавать его чекистам он не собирался. Но предостеречь стоило. Не осторожен полковник, документы на квартире хранит. Если списки членов, либо еще что-то необходимое, то хранить их следует в обособленном тайнике и знать о нем должны руководитель и его заместитель. Как говорил отец, власть большевиков будет держаться долго, и никакие мятежи эту власть не свергнут. Поэтому примыкать к заговорщикам он не будет. Но и выдавать ЧК тоже, потому как воспитание и офицерская честь не позволят. Предателем он не был никогда. А то, что большевикам служит, так обстоятельства так сложились, выживал сам и о семье беспокоился. Начинал с должности шофера, дорос в грозном ведомстве до начальника отдела, но совесть свою не запятнал расправами над невиновными. Стрелял и убивал? Да! Но истинных врагов страны, в кого стрелял бы и при царском режиме. Так что угрызений совести не испытывал. На трамвае добрался до Лубянки, сделал отметки в командировочном удостоверении и вечером уже выехал в Петроград. Поездка не была бесполезной. Убедился, что сопротивление советской власти существует, но в зачаточном состоянии. Разрозненно, малочисленно, власти большевиков не угрожает. И уже утром доложил начальству, что по данному адресу в Москве располагалась артель, неделю назад они съехали, а куда – соседи не знают. – Стало быть – пустышка. Отрицательный результат – тоже результат. У нас сегодня какой день недели? – Суббота. – Можешь отдыхать до понедельника. Насколько я знаю, срочных дел в отделе нет? – Точно. В квартире из продуктов ничего, Матвей заезжать туда не стал, сразу в Ольгино поехал. За неделю, что на службе был, успевал соскучиться по жене, родителям. Еще немаловажно, что на службе приходилось контролировать каждое слово, а в семье можно открыто высказывать свое мнение. Не предадут, выслушают, ценный совет дадут. Для Матвея это ценно – поддержка семьи. Волки и те живут в стае, а человек – существо общественное, ему комфортнее в социуме. Отцу рассказал о командировке в Москву. – Как там столица? – По сравнению с Петроградом многолюдно, полно мешочников, вовсю на привокзальной площади идет торговля и обмен. – Довели страну большевики, чтоб им пусто было! Такую страну в нищету ввергли! Это правда. Матвею довелось служить при царском режиме, и ему было с чем сравнить. Как только царя большевики ни клеймили! Самое частое – Николай Кровавый. Да по сравнению с бесчинствами и массовыми расстрелами большевиков Николай II вообще выглядел достойно. За все время его правления было вынесено 4797 смертных приговоров. Да и то судами, с присяжными заседателями и адвокатами, по существующим в империи законам, казнено 2353 человека. А не как сейчас, по пролетарской необходимости и классовому сознанию. На даче уютно, в печи дрова потрескивают, тепло. На улице ветер, холодно, промозгло. Все же сказывается близость к морю. И есть обманчивое впечатление, что и в стране чинно, спокойно, благополучно. Хотя Матвей понимал – впечатление кажущееся. После четырех лет вакханалии, гражданской войны, фактически борьбы за выживание, хотелось спокойствия, мира и порядка. Отец «успокоил»: – Еще годика четыре придется потерпеть. Большевики никуда не денутся, но война закончится, станет спокойнее и сытнее. Четыре года ожидания – много, человеческая жизнь короткая, хрупкая, в любой миг оборваться может. Прожить ее повторно не получится, а хочется достойно. Матвей по сводкам ВЧК, конечно секретным, для узкого круга сотрудников, видел, что в стране неспокойно. То бунт или забастовка рабочих, то мятеж в воинской части, то крестьянское восстание. Советская власть старалась реагировать быстро, перебрасывали войска и жестоко пресекали. Зачастую карательные батальоны были набраны из китайцев, прибалтов, особенно латышей, чехов, попавших в страну в мировую войну и плененных. Требования местных жителей им были чужды, жестокость проявляли поистине варварскую. В 1921 году ВЧК было расстреляно 9701 человек за контрреволюционную деятельность. В 1937 году к расстрелу приговорили 353 074 человека. Всего с 1921 по 1953 год в РСФСР, а потом и СССР было расстреляно 642 980 человек. Все же жалел Матвей о царском режиме. Была стабильность, народ сыт, одет. И для него, как для жандарма, понятны задачи и враги – все революционеры, жаждущие свергнуть власть. Но все делалось по закону. Свергли, случилось. Все партии, бывшие в союзниках у большевиков, стали ее врагами. Большевики стали уничтожать анархистов, эсеров, меньшевиков, бундовцев и прочих. Конкуренты не нужны, а законы лишь ограничивают, их долой! В итоге для населения жизнь изменилась в худшую сторону – голод, разруха, полное бесправие. И для страны плохо – заводы стоят, железная дорога едва дышит, торговля замерла. За границу поставлять нечего, притока валюты нет. Из церквей ценности уже вывезли, принялись за музейные кладовые, в том числе кремлевские и Эрмитажа. Как бывший жандарм, он знал нормы питания заключенных при царском режиме. Самый строгий из них – каторга. Каторжанин получал в сутки 2,5 фунта хлеба (1 кг) и 136 г мяса. Крупа, овощи, зелень по норме. В месяц норма по мясу 3,5 кг. По продуктовым карточкам в городе иждивенец получал в 1920 году в месяц 1,5 кг мяса, а рабочий 2,5 кг. Да и мясо зачастую было не лучшего качества. После одного из совещаний начальник попросил Матвея задержаться. – Матвей Павлович, ты такого поэта Есенина знаешь? – Не знаю, кто такой и почему нам интересен? – Молодой, из рязанских. Начинал, как все они – про березки, про любовь. Но поступают сигналы – на вечерах и не только в тесном кругу, стал читать стихи непотребные. Да еще хулит советскую власть. Займись. Сходи на поэтический вечер, послушай. – Вы же знаете, я пролетарий, не любитель рифмоплетов, – сказал Матвей. – Что делать? Для дела борьбы с контрреволюцией надо. – Есть! На улицах нашел афиши. Отпечатанные на скверной газетной бумаге о вечере поэта, который должен состояться завтра в клубе фабрики «Красный резинщик». Вход свободный, начало в двадцать часов. Матвей фанатом поэзии не был, Пушкина, Лермонтова, Державина изучал в гимназии. Многие их стихи знал. Но от пролетарских поэтов его воротило – от Д. Бедного, В. Маяковского с его неуклюжими строками. Теперь придется целый вечер уделить. На службе хватало других важных дел – дипломаты многих стран пытались, пользуясь дипломатической неприкосновенностью, создавать агентурную сеть. Следующим вечером пошел в клуб. Публика собралась разношерстная – и рабочие, и странные личности с шейными платками, претендующие на артистические наклонности, с горящими глазами завзятых кокаинистов. А еще нервические женщины, почти непрерывно курящие в фойе сигареты с длинными мундштуками. На небольшую сцену вышел поэт. Публика взорвалась овациями, которые не смолкали долго, пока поэт не начал декламировать стихи. Читал с подвываниями, как все поэты читают свои произведения. Матвей слушал внимательно.Глава 9 ТЯЖЕЛАЯ ПОТЕРЯ
Самсонов с пограничниками уцелели, потому что основную часть бандитов выкосили пулеметчики, когда те в атаку пошли. Когда рассвело, на поле боя насчитали сорок трупов. Наверняка были раненые, которые на баркасе пытались уйти вместе с уцелевшими. И снова пулемет решил судьбу. Поскольку белогвардейский отряд был уничтожен, Матвей отбыл в Петроград. Самсонов за умелое командование и уничтожение прорывавшегося белогвардейского отряда был повышен в должности и награжден именным оружием. Матвея не отметили, поскольку командовал уничтожением не он, а Самсонов. К тому же в решающей ночной атаке Матвей находился в тылу, за спинами пулеметчиков. Зато дома беда случилась. Дежурный позвал его к телефону. Городской номер был только в дежурном отделении, у сотрудников ЧК телефоны только местного коммутатора. – Слушаю, Митрофанов у аппарата. – Матвей! – услышал он голос жены. – У нас беда, папа умер! – Как?! – Матвей поверить не мог. Да, отец старенький уже, но на проблемы со здоровьем не жаловался. Хотя не факт, что их не было. Мужчины терпеливы по своей природе и по врачам ходить не любят. – Лег спать и не проснулся. В трубке слышен плач жены. – Я буду! С августа 1920 года председателем ПетроЧК был Николай Павлович Комаров (настоящая фамилия Собинов Федор Евгеньевич). Закончил всего три класса церковно-приходской школы, но был активным участником большевистской партии, благодаря чему продвинулся. Уже в середине апреля 1921 года он стал секретарем Петроградского губисполкома. У него Матвей и отпросился, получив два дня. Молох пожирает своих детей. И верный большевик Комаров был расстрелян 27 ноября 1937 года. Примчался на машине в Ольгино. Матвею уже сорок, отцу недавно исполнилось шестьдесят пять. Не такой большой возраст, мог бы еще пожить. Матвей отца любил, уважал, и его внезапная смерть для него явилась шоком, настоящим ударом. В Ольгино сразу пришлось многие вопросы решать – гроб заказать, священника тайком привезти вечером – отпеть. Если начальство узнает – уволят со службы. Да могилу копать нанял на кладбище рабочих. Тело обмыли, переодели. Не так получалось, как хотел бы сам отец и Матвей – не в форму жандарма, да с регалиями на груди, а в скромном цивильном костюме. Уже после похорон и поминок мама вручила Матвею толстый пакет. – Совсем запамятовала! Отец наказывал вручить тебе его после смерти. Вроде как завещание. Для завещания пакет слишком увесист. Да и что мог завещать отец, если империя пала, все права на недвижимость, счета в банке, даже царская наличность в бумажных деньгах недействительна. Решил изучить содержимое в Петрограде, на светлую голову. Да еще после похорон отца пришлось утешать убитую горем маму. Теперь на даче остаются эти две женщины, и защиты им нет. Матвей в Петрограде, быстро на помощь не придет. И вставала задача: уговорить женщин на переезд в город, в квартиру. А уже обвыклись, да и запасы в подвале. Но это терпит до весны. И дачу жалко, в порядок привели, для мамы и воздух свежий, и вид на залив прекрасный. А пока вернулся в город, стакан водки выпил без закуски и вкуса не ощутил, как вода. Сильно переживал, для него отец был всем – учителем, соратником, наставником. Пожалуй, ближе мамы. Для мужчины отец всегда важен, как для дочери мать. Природа, никуда не денешься, сына воспитывает отец. Забить гвоздь, отбиться от хулиганов, правильно одеться на свидание. Да много других мелочей, советов, которые может дать только мужчина. Потом вскрыл пакет, на котором так и написано было «Матвею. Вручить после моей смерти». Начал читать и оторваться не смог, до утра времени едва хватило. Оказалось – он человек из будущего, потому историю знал, отсюда его верные прогнозы и подсказки. Мало того, коротко описал все события в мире и стране на век вперед. Матвей ошарашен был, шокирован. В конце письма приписка. «Это между нами. Маме и жене не говори, не женское это дело!» Так и поступил. Несколько дней сам не свой ходил. И смерть любимого отца, и его письмо настолько потрясли, что есть не мог, на службе все валилось из рук. Сослуживцы говорили: «Как переживает утрату отца! Видать, заботливый сын!» А Матвей каждый вечер перечитывал мелко исписанные листки, фактически выучил наизусть. В квартире хранить опасно. В ближайшую поездку на дачу оборудовал на чердаке дома тайник, куда бумаги и определил, замотав в прорезиненную ткань от плаща. Если повезет и родится сын, подрастет, тогда и его ознакомит. А сейчас главная задача – выжить самому и защитить женщин. Ближе их у него никого нет. После письма отца многое понятно стало. Почему родни нет, как у других, и не упоминал отец, как будто сирота безродная. А причина в другом была. И предки, родня, здесь наверняка были, только отец их отыскать не смог или не захотел по каким-то причинам. А сейчас искать опасно и трудно. В первую очередь по той причине, что рождение детей, крещение, отпевание умерших, велось в церковных книгах. Церковь сейчас отлучена от государства, в храмах устроены клубы, склады, а то и конюшни. И все архивы либо сожжены, либо выброшены на помойку. В одночасье все граждане стали безродными. Где родня, когда сам родился – неизвестно. И опасно. Вдруг обнаружится запись и окажется, что Матвей из купеческого рода или хуже того – из дворянского сословия? Сразу чуждым элементом для власти станет. И как искать, если Матвей даже не знает, из какой губернии отец родом? Это отправная точка для поисков, ибо однофамильцы встречаются, сам сталкивался с Кулишниковым, хотя вида не подал, ведь ныне он Митрофанов. Все же был интерес. Не раз спрашивал отца, откуда он родом, из какой губернии или волости? Отшучивался отец, от ответа уходил. Наверное, полагал, что успеет сказать, а получилось – скоропостижно скончался и все знания с собой унес. До смерти отца Матвей считал себя морально и физически крепким человеком, во многих переделках бывал. Ранен был, сам стрелял на поражение в неприятеля, и рука не дрогнула, поскольку исполнял долг перед государем и страной, был верен присяге. Но смерть отца выбила из седла. Что бы ни делал, зачастую вспоминая отца, щемило в груди и вопросы были. Почему он раньше не открылся Матвею? О многом бы поговорили, определили линию поведения, возможно на многие годы вперед. И одно дело, когда в роду есть старший, а теперь он главный. И все вопросы семьи должен сам решать. А еще беспокоило, что наследника нет, кто будет продолжателем фамилии? Ребенок нужен, а с другой стороны – боязно. Страна балансирует на грани разрухи, нищеты, голода. Если при царе была стройная система образования – гимназия, университет, но сейчас в лучшем случае школы-семилетки, затем курсы. И выходят из них не пойми кто. Ни техник, ни инженер, недоучка. Поневоле Матвей сравнивал все стороны жизни, и сравнение это не было в пользу большевистской власти. Все стороны жизни для всех слоев населения – от селян до интеллигенции – стали жить хуже, качество жизни упало в разы, а еще страх непреходящий перед карательной политикой государства. Никто не мог быть уверен в завтрашнем дне. Матвей был человеком осторожным, всегда просчитывал последствия своих поступков, анализировал. После Октябрьского переворота многие государственные и церковные архивы были уничтожены, и поздние поколения уже не могли узнать своих предков, составить родословное древо. Да, многие знали только своих бабушек и дедушек, но не прадедов, не говоря уже о более ранних предках. Иваны, не помнящие родства! В Европе отношение к предкам более бережное, каждая семья имеет архив и знает, откуда пошла, как звали предков и где жили. Генеалогией интересуются, предками гордятся. Самое скверное, что сомнениями, мыслями поделиться не с кем. Близких друзей нет, да и были бы, воздержался. Сколько случаев Матвей знал, когда друзья предавали для своей выгоды. Мама и жена не в счет. Женщины эмоциональны, несдержанны на язык, могут проговориться, сами зла не желая. Не зря же отец предупреждал в записке. И в себе держать знания тяжело. Не зря поговорка есть: «многие знания – многие печали». В общем, на какое-то время оказался выбит из колеи, из привычного ритма. Вдруг вспомнился занятный эпизод, свидетельствующий о широте души Николая I. После дуэли, где Пушкин получил на Черной речке тяжелое ранение, от которого умер, ему доставили с посыльным от императора письмо, скорее даже записку. «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки». Император обещание исполнил. Оплатил долги поэта, заложенное имение отца поэта очистил от долга, вдове и дочерям определил пансион до замужества, сыновей определил в пажи и положил каждому по полторы тысячи рублей на воспитание до поступления на службу, распорядился издать сочинения Александра Сергеевича за казенный счет в пользу вдовы и детей и единовременно выплатить вдове десять тысяч рублей. Причем все выплаты и расходы государь произвел из личных сбережений, не из государственной казны. Этот малоизвестный эпизод рассказал ему отец, слышавший историю от одного престарелого камер-пажа. Эпизод запал в душу. Но сегодня с горечью Матвей констатировал, что ни один из большевистских наркомов не в состоянии сделать столь широкий жест. И не потому, что наркомы не успели сколотить состояние, а по душевной неспособности, отсутствии эмпатии. Подписать расстрельный список куда быстрее и проще. Сравнения царского и большевистского режимов сами напрашивались, поскольку Матвей имел возможность служить обоим. Царское правление он уважал, хотя были недостатки, а большевистского опасался за жестокость и кровожадность, за грандиозный обман народа. Между тем обязанность руководить отделом с Матвея никто не снимал. После обретения независимости прибалтийскими странами они стали проводить против бывшей метрополии недружественные действия. То на их территории создаются диверсионные отряды, делавшие рейды по приграничным волостям России. То принимали у себя резидентов иностранных разведок, действующих против России. Так, в Ревеле (ныне Таллинн) обосновались резиденты Франции и Польши. Они вербовали агентов, засылали их с фальшивыми документами в Россию. Такие обычно быстро попадались. Дольше держались и активнее работали коренные жители России. Особенно активно вела себя Польша. Обуянные гордыней шляхтичи, единожды сидевшие в Московском Кремле во времена Смуты, спали и видели, как бы снова взять Москву. Российская империя, съежившаяся до России, казалась полякам слабой. Отчасти им удалось – захватили Западную Украину, возвращенную только в 1939 году. А еще часть Западной Белоруссии. Поляки были вдохновлены победой над Красной армией, почти дошедшей до Варшавы, но разбитой. Сотни тысяч красноармейцев попали в польский плен и умерли от голода в польских лагерях. В поле зрения чекистов попал зимой 1921 года некий Черников. Он совершал поездки в приграничные районы, как впоследствии оказалось – для встреч и передачи информации представителям Польши. Но вышла на него ВЧК через информатора. Красноармеец обратился в политотдел дивизии с заявлением, что один гражданин интересуется дивизией – ее численностью, вооружением, моральным состоянием и дисциплиной. За сведения обещал дать денег и назначил встречу в пивной. И обещал угостить за свой счет. Комиссар политотдела бойца похвалил, что доложил. Сразу же телефонировал в ПетроЧК. Звонок попал на Матвея. Он понял, что дело может быть перспективным. Предателей и шпионов он не любил, они настоящие враги. Поэтому в дивизию выехал немедля. В штатском, чтобы внимания не привлекать. Комиссар уже ждал. Мало того, боец тоже был в одной из комнат политотдела. Матвей документы предъявил, чтобы у комиссара сомнений в полномочности не было. Для начала попросил беседу с бойцом наедине. Парень оказался смышленым. Рассказал о разговоре с гражданином в подробностях. – Хм, а когда назначена встреча? – В субботу в восемь вечера в пивной. Суббота через три дня. Для встреч место удобное – многолюдно, страждущие выпить кружочку приходят и уходят. Накурено, полумрак, кисловатый запах пива и сушеной рыбы. Для непривычных людей обстановка и атмосфера отвратительные. Зато для коротких встреч удобно, переговорить, передать бумаги. Многие посетители добавляют для крепости в кружку пива соточку водки. Делают укромно, под столом. Ибо если буфетчик заметит, выгонит, не положено. Только и вина буфетчика есть. Ушлый, шельма эдакая, пиво водой разводит. И ущучить его невозможно, еще не создали контролирующие органы. – На словах информацию передать должен или в письменном виде? – На бумаге. В ответ обещал деньги дать. – Вот что, бумагу напиши, покажи мне. Где надо – подправим. Ее и передашь. Деньги возьмешь. Скорее всего, получишь новое задание. Соглашайся. Делай вид, что жаден и деньги тебя очень интересуют. – Так ведь он уйдет! – Не уйдет. Но это уже не твоя забота. Аккуратно проследим, арестуем. Ты только себя веди, как обычно. При встрече не вертись, не высматривай сотрудников. – Да понял я. Боец стал писать бумагу карандашом. Писал медленно, буквы корявые, строчки к концу вниз сползают. Матвей прочитал записку. – Все здесь указано верно, как на самом деле? – Вроде бы. Дивизия кавалерийская, но Фарафонтов, как звали бойца, ее численность и вооружение знать не мог, он рядовой красноармеец. Потому писал про полк, в котором служил. – Эту записку и отдашь. Подправлять Матвей ничего не стал. Первое задание – проверка на «вшивость». Численность, состав полка, количество лошадей и тяжелого вооружения давно не секрет. Если Фарафонтов наврет, то второй встречи уже не будет. Да и за эту записку боец от агента получит деньги скромные. Наверняка пообещает в следующий раз значительно больше, если информация будет объемнее. По поговорке – «коготок увязнет – всей птичке пропасть». Обговорил все с бойцом, потом к комиссару. Надо, чтобы боец не попал в караул или в наряд и смог быть на встрече. А сам в Петроград, на Гороховую, два. Доложил начальству о предполагаемой встрече бойца и агента. Полагал, что дадут полный карт-бланш на игру. Последить, выявить все контакты агента, всю его сеть, да еще и поставить ему дезинформацию. В конечном итоге переиграть противника, подбросить ему дезу, похожую на правду, чтобы поверили. И всех подкупленных информаторов разом прихлопнуть. В солидных контрразведках так и делалось. Да, несколько месяцев напряженно поработать придется, задействовать сотрудников. Так и выгоду ВЧК поимеет – одной сетью столько предателей вытащат. Матвей мысленно уже план операции составил. Однако во главе ПетроЧК стояли большевики со стажем, но без опыта работы в полиции, жандармерии, военной контрразведке. До замысловатых, многоходовых игр не доросли. Кричал против советской власти, значит контра, к стенке его! Опыт нужен не только рядовым чекистам, но и руководителям. Матвей рассказал о Фарафонтове, о предстоящей встрече с агентом. И далее весь продуманный план. – Мудрено, а зачем? Взять агента при встрече – и все его связи обрублены будут. Никто из завербованных им предателей ничего не сообщит. Чего огород городить? Арестовать и допросить. В понедельник двадцать шестого доложить мне! – Есть! Вышел из начальственного кабинета Матвей в смятении. Это не оперативная работа, это профанация! Чтобы руководить какой-то организацией, фабрикой, учреждением или заводом, нужно иметь опыт, расти с низов, пройти все ступени карьерной лестницы. Тогда будешь изнутри знать дело, которое поручено. Большевики, придя к власти, во главе разных структур поставили идейных соратников. Мало того, разогнали специалистов-профессионалов, ибо они имели высшее образование, были интеллигентами, а не пролетариями. Ату их! Отсюда разруха предприятий, падение уровня жизни, голод. В пятницу Матвей выехал в пригород, где стояла дивизия и предстояла встреча Фарафонтова с агентом. Себе в помощь Матвей взял двух сотрудников из тех, что посмышленее. Все в штатской одежде, чтобы не привлекать внимание. Осмотрели пивнушку, прошли по близлежащим улицам. После встречи с Фарафонтовым агента следовало арестовать, причем с поличным, у него будет записка бойца. Для пролетарского суда такого вещественного доказательства будет достаточно. Да еще и на допросе выложит все, в этом Матвей не сомневался. Чистоплюем и белоручкой он не был, но без необходимости силовые методы допроса не применял. Однако были специалисты. В любом времени и поколении найдутся желающие помучить других с жестокостью, невиданной у диких зверей. Как палачи при Иване Грозном и самый известный из них Малюта Скуратов с гордостью говорил: «В кровях омываемся!» Сотрудникам объяснил их задачу, обговорил возможные варианты развития событий. Особо предупредил, что в случае применения агентом оружия в ответ на поражение не стрелять, только в руки или ноги. Задача – взять живым, чтобы допросить, дабы всех контактеров сдал. – Да чего с ним цацкаться? – высказался чекист Доманов. – Шлепнуть и все! Не понял чекист сути службы. Матвей для себя отметочку сделал: избавиться при первом подходящем случае – перевести в другой отдел или в другой город. Война с панской Польшей еще не закончилась, Красная армия после нескольких поражений усилена конной армией Буденного и пехотой Тухачевского. И по мере освобождения украинских и белорусских городов требовались кадры, в том числе и в ЧК. Так что избавиться от туповатого или нерадивого сотрудника можно, причем вроде как с повышением для него в должности. Другой вопрос, что Петроград все же бывшая столица, до сих пор сохранившая великолепный архитектурный облик, культурные традиции жителей. За час до предполагаемой встречи чекисты заняли места. Доманов на улице, недалеко от входа в пивную. Устроился на лавке с газетой в руках. Матвей внутри за столиком недалеко от входа, второй чекист – Метусов, занял место за столиком почти напротив буфетчика. За буфетчиком дверь в подсобное помещение, откуда есть выход на улицу. И Матвей и Метусов взяли по кружке пива и сушеной вобле, отхлебывали не спеша. Если просто сидеть за столиком, то обратят на себя внимание. Шумно и накурено, несколько человек уже изрядно пьяны, едва сидят на стульях. Явно употребляли «ерша», смесь водки или самогона с пивом. За полчаса до означенного времени встречи пришел Фарафонтов. Проинструктированный Матвеем боец сел за столик в дальнем углу, с Матвеем не поздоровался, сделав вид, что они не знакомы. Народа в пивной прибавлялось, уже все столики заняты. К Матвею тоже подсели двое, у каждого по две кружки пива. Быстро опростав по первой, они завели разговор о работе на пилораме – о нормах выработки да учетчике, якобы дурит. Матвей за входной дверью посматривал. Почти точно в означенный час вошел подходящий под описание мужчина. Осмотрелся, увидел Фарафонтова, направился к нему, присел за столик. Состоялся ли обмен бумагами и деньгами, Матвей не видел, посетители заслонили. Агент встал, сделал пару шагов в сторону буфетчика за стойкой. Матвей подумал: за пивом и закусками, ведь обещал бойцу, что угостит за свой счет. А агент развернулся, выхватил из кармана пистолет и выстрелил в Фарафонтова. Выстрел в закрытом помещении оглушил. После него все замолчали, наступила тишина. Агент бросился к выходу и выбежал. Уже с крыльца еще один выстрел и еще. Матвей, а следом за ним Метусов, бросились из пивной. Агент убегал, а рядом с лавкой лежал убитый Доманов. Черт! Как агент раскусил бойца и чекиста? Матвей и Метусов одновременно выхватили оружие, стали стрелять. И оба не промазали. Агент упал. Матвей первым добежал до агента. Жив, но ранен в обе ноги. Матвей подобрал выпавший из руки агента «браунинг» 9 мм, определил его в карман. Приказал Метусову: – Ищи бинты, а еще транспорт, надо доставить его в больницу. Метусов молча вытащил из кармана бинт в бумажной упаковке. Пока Матвей наскоро бинтовал, Метусов убежал за транспортом. Вернулся быстро, причем с двумя ломовыми извозчиками. Ломовые извозчики занимались грузовыми перевозками – мебель доставить, дрова с лесосклада подвезти, либо уголь. Совместными усилиями погрузили раненого. На телегу уселся Матвей, распорядился Метусову: – Грузи обоих убитых, вези в морг. У Доманова забери документы и оружие. – Есть. Где ближайшая больница, извозчик знал, доставил быстро. Санитары помогли перенести в приемный покой. Доктор осмотрел ранения. Одно было в голень сквозное, его перебинтовали. Второе в бедро, слепое. Пулю пришлось доставать, потом рану шить, бинтовать. Хирург хотел раненого оставить, но Матвей воспротивился. Он созвонился с дежурным, выслали машину с сотрудниками, раненого перевезли на Гороховую. Тщательно осмотрели одежду, обнаружили бумажный лист с каракулями Фарафонтова. А еще в карманах деньги и ключи, вероятно от квартиры. Документов нет, кто такой – непонятно. И допросить невозможно, после кровопотери от ранений слаб. Допросить получилось только на следующий день. И фамилию назвал – Черников, и в сборе данных сознался. А куда ему деваться, если на глазах свидетелей убил бойца Красной армии и сотрудника ЧК? Для суда уже две статьи – терроризм и шпионаж. Обе статьи «расстрельные». Но Черников надеялся на снисхождение за чистосердечные признания, рассказывал все. Как его самого завербовали, что его «хозяева» в Ревеле, но они граждане Польши и Франции. После Октябрьского переворота бывшие страны Антанты стали врагами России, помогали Польше оружием и обмундированием для продолжения войны с Россией. Мир был подписан в Риге 18 марта 1921 года. Но Россия потеряла 25 тысяч убитыми, а из взятых в плен 120 тысяч красноармейцев вернулись на родину 65 тысяч, остальные умерли в лагерях. Дело забрал себе следственный отдел, следствие – их стезя. А Матвей занялся организацией похорон Доманова. Фарафонтова хоронила воинская часть, причем комиссар сказал пламенную речь. Доманова хоронили без речей, но с духовым оркестром. Матвей силился понять, какую ошибку допустил Доманов, чтобы другие не повторили. Напросился в следственном отделе на допрос, сам задал вопрос. Черников ухмыльнулся. – Папиросы «Звездочка» курил, я пачку видел. Их командному составу в армии выдают и органам. Да еще стрижка короткая, уставная. Смотрит оценивающе, как если бы армейский командир был, но прохожие ему безразличны. Наблюдателен Черников оказался и способен анализировать мелочи, выводы делать. Умен, ему бы мозги на благое дело направить. Матвей после допроса своих сотрудников в отделе проинструктировал. Слушали внимательно, потому как смерть товарища по отделу показала – нет мелочей! Даже мелкая ошибка может привести к провалу операции, а то и к гибели. После инструктажа решил проверить практические навыки по стрельбе. То, что Метусов попал в ногу, а не в спину – удача. Тир был оборудован в подвале, спустились. Каждый из сотрудников выпустил в мишень по барабану из револьвера, семь выстрелов. Результаты Матвея удручили. Кроме Метусова, еще один человек уложил все пули в черный круг. Остальные выглядели бледно, один вообще в мишень не попал. Вот и надейся на такого сотрудника, случись перестрелка. Тем, кто стрелял плохо, Матвей приказал тренироваться в тире. – Сроку даю две недели. Кто не уложит все пули в черный круг, будет переведен в хозяйственное управление или уволен. Огорчили вы меня. Чекист и мыслить должен, и стрелять уметь. В принципе, у Чрезвычайной комиссии, как и у жандармерии, схожие функции, методы работы. Матвей, как опытный сотрудник Охранного отделения, видел все недостатки и недоработки ЧК. Поскольку был перфекционист и патриот, старался их исправить. Не всегда получалось, потому как начальство мыслило другими категориями. Например, захватили контрреволюционера, разыграть комбинацию надо, выявить подельников, отследить и разом всех арестовать, да с уликами. А сейчас схватят горлопанов, недовольных властью да в лагерь. Зато в отчетах заслуги – арестовано саботажников, вредителей и контрреволюционеров… И цифры пугающе большие, чтобы было видно усердие по службе, да массовое сопротивление приверженцев старого режима. Получалось – кругом враги, что внутри страны, что за рубежами. Конечно, многие страны, как Британия или Польша, мечтали развалить Россию, сделать ее своей колонией, ибо богата лесом, углем, пенькой и пушниной, рудниками с благородными металлами. Это еще не знали о богатейших запасах нефти и газа. Британия – главнейший враг, еще с шестнадцатого века пыталась не допустить русских купцов на европейские рынки. Да и после Октябрьского переворота развернула разведывательно-диверсионную сеть во главе с Сиднеем Рейли. Кроме стрелковой подготовки сотрудникам надо знать основы оперативной работы, слежки, сбора улик, умения грамотно допросить. А еще писать. Это было общей бедой всех сотрудников. Читали медленно, писали коряво, с многочисленными ошибками. У Матвея, когда читал их отчеты, скулы сводило от неграмотности вопиющей. Через несколько дней в доме культуры праздник. Их объявляли по всякому поводу – то день Парижской коммуны, то день рождения теоретика коммунизма К. Маркса. В такие дни бывали танцы под духовой оркестр, а главное бесплатно раздавали бутерброды. Причем на такие вечера сотрудники приглашались с женами. Поскольку жена Александра проживала с Матвеем в петроградской квартире, а не на даче в Ольгино, он просил ее одеться скромнее и грамотность свою не проявлять, чтобы не вызвать неприязни у жен сотрудников. Духовой оркестр больше слушали, танцевали вальс немногие пары. Зато гопак или краковяк отплясывали многие. На праздник хозуправление доставало копченую колбасу, белый хлеб. В такое тяжелое время – редкость. Многие сотрудники посещали праздничные мероприятия из-за угощения. А еще сразу не расходились, выпивали самогон или водку, заранее прихваченные с собой. И хоть Матвей помнил вкус настоящих колбас из Елисеевского магазина, что располагался на Невском, от бутербродов тоже не отказывался. Нынешнее копчение ни видом, ни вкусом со старорежимными было не сравнить, сильно уступало. Впрочем, со «Смирновской» водка советского выпуска тоже близко не стояла. Пшеницы не хватало для хлебопечения, как и ржи, которая шла для изготовления ржаных сортов, потому гнали из свеклы. А большей частью делали плодово-ягодные вина, тем более сырье не дефицитное. Получалось дешево и пьянило. Народу нравилось, особенно из-за цены. Культуры пития не было ни при царе, ни при большевиках. Множество преступлений совершалось в пьяном виде. Проходили они по ведомству милиции, но Матвей ежедневно читал в дежурной части сводки о происшествиях за прошедшие сутки и представление имел. Сводки из милиции и ВЧК ежедневно поступали в горком и губком ВКП(б). Партия хотела знать о криминальной и контрреволюционной ситуации в городе. Александра с удовольствием посещала такие вечера отдыха. Развлечься, отдохнуть, потанцевать, попить чаю с бутербродами, все лучше, чем сидеть по вечерам в квартире. Конечно, Александра помнила лучшие дни города, когда горожане гуляли в парках, где играли оркестры, дамы демонстрировали наряды, купленные в «Пассаже», причем новейшей французской моды. В холодное время года или летом в непогоду вечера танцев устраивали в дворянских либо купеческих домах, сообразно положению и званию. Ныне о тех временах приходилось только вспоминать. Все же Матвей воспользовался положением, когда устраивал Александру на работу. С одной стороны, у руководства ВЧК могли возникнуть вопросы: почему жена чекиста не работает? Хворая? С другой стороны, продовольственный паек не помешает, ибо еще заботиться надо о матерях в Ольгино. Да и сама Сашенька хотела. Дома сидеть скучно, на работе общение с людьми. Вот к одежде Александре пришлось привыкать. На голове рабоче-крестьянская косынка, как правило кумачовая. Кофта без изысков из простой ткани и юбка «дудочкой». Хуже всего с обувью. Из качественной кожи пошитые туфли найти нереально. А пошив массовый, грубый, ноги натирают до мозолей. Матвею еще приходилось заботиться о дровах, отоплении. При царском режиме проще было. Заплатил деньги, так и дрова привезут, и истопник из коридора печь протопит. А ныне слуг нет, все равны. Приходишь со службы поздно, в квартире холодно. Пока натопишь, уже полночь. В ВЧК рабочий день не нормированный, случалось, и сутками домой не приходил. Но все же потихоньку жизнь налаживалась. По крайней мере, на улицах по ночам перестрелок уже не было и трупы десятками не валялись. А еще Матвей заметил, что помельчали контрреволюционеры-вредители. Ярые, идейные враги большевизма в свое время организовали Белую гвардию, с ней отступали до Крыма. Кто уцелел, пароходами в Турцию ушли. Еще часть, не желавшая брать оружие в руки, эмигрировала в Финляндию и Швецию, оттуда уже во Францию или Британию. И не только ученые, люди искусства, но морально не готовые убивать себе подобных. Много оказалось их, не желающих проливать русскую кровь. Как это? Брат на брата, да еще после мировой войны, когда потери и так были велики. Наиболее активных оставшихся ЧК выявила и в расход пустила. Но после того как власть обещанное не выполнила, селяне вредить начали. То сельсовет сожгут, то амбар с собранным зерном заполыхает. «Красного петуха» подпустить – самый крестьянский метод. Дешево и действенно. А еще из обрезов постреливали в спину заезжим большевикам-пропагандистам. Каждый случай расследовать надо, выявить виновного, арестовать. Поперва не получалось. Следственная работа требует знаний, опыта, это не с наганом за бандитами бегать, хотя и это иногда необходимо. Матвей на такие происшествия сам выезжал, брал одного-двух сотрудников, передавал навыки сбора улик, допроса свидетелей, анализа полученных данных. Поскольку начальник отдела, вроде человек с опытом. К работе скрупулезной не все способны, шашкой махать куда проще. В один из осенних дней, когда по ночам уже заморозки случались, начальство Матвею задание дало – выявить и арестовать поджигателя склада в Парголово. В склад свезли зерно, собранный налог с селян. А ночью склад полыхнул. Телефона на складе нет, сторож в возрасте, пока добежал до пожарного депо, да пока пожарные на лошадях с бочками воды и ручным насосом добрались до горящего склада, уже тушить нечего было. Хорошо – успели отстоять от огня соседние постройки. Плохо, что пожарная команда затопила и залила водой все возможные следы. В первую очередь Матвей допросил сторожа. Он находился в небольшой сторожке при воротах, имел ружьецо – берданку, однако оружие от пожара не уберегло. Выяснилось, что деревянное здание вспыхнуло в три часа ночи с задней стены, занялось быстро. Матвей с сотрудниками пошел осматривать остатки склада. Бывшая задняя стена выходила в переулок. Сейчас здесь обгорелые бревна, запах пожарища, головешки. Наверняка поджог, бревна склада поджечь не просто. – Павел, ищем стекло или саму бутылку. Бревна стены базировались на каменном фундаменте. Сделано было добротно и давно, не иначе дореволюционный купеческий склад. Бревна не осмолены, учитывая сырую погоду, не загорятся, даже если окурок на них бросить. Нужен источник огня. Почти сразу сотрудник воскликнул: – Остатки стекла, похоже – бутылка разбитая. Матвей подошел, осмотрел. Искать следы на закопченном стекле бесполезно. Но разбитая бутылка подтверждает версию поджога, одновременно служит доказательством невиновности сторожа. Если бы поджег он, то сделал это с территории склада, с внутренней стороны. Матвей поднял стеклянное донышко, понюхал. Керосином пахнет. Не бензин и не самогон, у них запах другой. Вернулись в сторожку. – Керосиновая лавка в поселке есть? – Даже две. Одна на площади у рынка, вторая на Мещанской. Ой, ныне она Краснознаменная. Керосин продавали по талонам, использовался для примусов, для освещения в керосиновых лампах. Электричество было не во всех селах, поселках и небольших городах и керосин был востребован, в дефиците. Ведь главным поставщиком нефти были бакинские и грозненские нефтепромыслы, до революции принадлежавшие Нобелю. И все получатели керосина теперь под подозрением. Только как их проверить, коли счет на сотни? Если исключить заведомо неспособных на поджог – совсем дряхлых дедушек и бабушек, физически немощных инвалидов, то все равно остается много. И Матвей, что с ним бывало редко, попал в тупик. Единственно, что оставалось – подключить информаторов. ПетроЧК не брезговала методами работы жандармерии, хотя прилюдно осуждала. За поимку поджигателя начальство спросит. Все же на складе хранилось около трехсот тонн зерна. Это же сколько хлеба можно испечь, пусть и черного? Хранилась рожь, ибо пшеница в этих краях урожайность имела низкую, чай не черноземье украинское. Солнца мало, отсюда температуры низкие, почвы тощие. Так лучше черного хлеба людям досыта дать, чем ситного маленький кусочек. За уничтожение продовольствия Матвей бы вешал либо на каторгу ссылал. С продуктами неважно, люди досыта не едят. И кого поджигатель наказал? Комиссаров, членов разных комитетов и подкомитетов, чекистов? Своих же рабочих и селян, самое скверное – детей. Откуда им быть здоровыми, если еды только-только не умереть. Какие уж тут витамины? Руководство в поселке тоже хороши, оставить зерно под приглядом у одного сторожа – пенсионера! Надеялись на пролетарскую сознательность? А кто поручится, что поджег пролетарий? Вероятнее всего не он, а бывший мещанин, купец, одним словом, средний класс, зажиточно живший при царе. Дворянин посчитает поджог склада ниже своего достоинства. Если вредить советской власти, так по-крупному, с размахом. Например, создать подпольную контрреволюционную организацию для свержения власти большевиков. В случае раскрытия заговора и ареста есть чем гордиться перед сокамерниками. Не старушку-процентщицу убил топором, как Раскольников, а масштабное дело затеял. У дворянина свои понятия чести. Информаторов озадачил, но на результат не надеялся, потому что в здравом уме человек, совершивший поджог, высказываться об этом не будет. О том, что на склад свезли на хранение рожь, в Парголово знали многие. Не одну неделю подводы с мешками зерна на склад свозили из волостей. Наверняка работники склада делились дома с родными, а то и с приятелями в пивной. В общем – секрет Полишинеля; что знают трое, знают все. Это не военный секретный склад. И сколько ни раздумывал Матвей, не получалось нащупать тот кончик веревочки, который выведет к поджигателю. Уже и неделя прошла, начальство интересоваться стало, как продвигается дело с поджогом. Для самой власти потеря трехсот тонн зерна невелика. Вопрос в другом – есть не выявленный враг, и в любой момент он может совершить нечто более серьезное. Безнаказанность всегда толкает на дальнейшие действия. И только через десять дней появилась надежда. Один из информаторов сообщил, что был у знакомых на поминках. Один из мужчин, крепко выпив, похвастался, что подпустил «красного петуха» большевикам. Информатор даже фамилию ухитрился узнать – Парамонов Николай. Через сельсовет, милицию, сразу уточнили данные. Был такой, в прошлом работавший приказчиком в ювелирном магазине. А ныне, поскольку человек грамотный, писарем обретается в артели «Свободный труд». Понятное дело, злобу на большевиков затаил. Быть приказчиком и писарем – разные уровни доходов и общественного положения. Многие не могли смириться. Духу взять в руки оружие, примкнуть к боевым организациям не хватало, власть их нещадно и жестоко карала. А понемногу гадить – запросто. Только хотелось еще и значимость свою показать, дескать крутой. В этот же день Матвей с сотрудниками выехал в Парголово, вошли в здание артели уже в конце рабочего дня. Председатель, бухгалтер и писарь сидели в одной комнатке. Артель производила замки, товар во все времена, особенно беспокойные, востребованный. Как только вошли, Матвей сразу понял, кто Парамонов. Председатель артели староват, да и кисти рук человека, работающего с железом – в поры кожи мазут въелся, пальцы раздавлены тяжелой работой. Бухгалтер – женщина. А у третьего глаза сразу забегали, почувствовал для себя угрозу. Матвей сразу на него уставился грозным взглядом. – Парамонов? – Он самый. А голос дрожит, и пот мгновенно выступил на лбу, все же нервишки не железные. Привстал немного, да ноги подвели, рухнул на табурет. – Собирайтесь, с нами поедете. – Куда, граждане начальники? Нет за мной вины! – Разберемся. Не виноват – отпустим. Сотрудники Парамонова обыскали, досмотрели содержимое стола. Ничего предосудительного не обнаружили, вывели. Матвей и сам хотел выйти, да вдруг спросил у председателя: – Керосин в артели имеется? – А как же! Детали им промываем. Вам надо? Можем налить бутылочку. – Нет, мне не надо. А Парамонов керосин брал? – Дважды. Кладовщик без моего позволения не выдаст. Ныне товар дефицитный. – Да? Напишите мне сейчас, когда Парамонов брал и сколько? Матвей уселся на место задержанного Парамонова. Вот где брал керосин поджигатель. И теперь не отвертится. Жаль только, слова информатора использовать нельзя даже в суде. Иначе через присутствующих в зале станет известно. С информатором могут не общаться, а хуже всего – в темной подворотне камнем голову пробить, либо ножом в спину ударить. Без информаторов ни царской жандармерии работать затруднительно, ни большевистской ЧК, ни советской милиции. И ничего нового не придумано в сыскном деле, разве только в начале века стали использовать дактилоскопию (снятие отпечатков пальцев) и фотографию преступников. Но важнейшая часть – информаторы. Для повышения самооценки их называли секретными сотрудниками, как при советской власти, либо агентами, платили небольшую зарплату или разовые выплаты. Но суть оставалась – доносчики. Многие тайные сообщества, как политические, так и уголовные банды без них раскрыть было бы затруднительно. И все же Матвей их не уважал. Сказано же в Библии – единожды предав, кто тебе поверит? Председатель артели писал бумагу старательно и долго, выводя каждую букву. Видно было, для него это занятие редкое, привычнее напильник или ножовка. Матвей написанное прочитал, убрал в портфель. Не так давно обзавелся кожаным портфелем по моде тех лет. У нарождающейся советской бюрократии появились привычки, своеобразный внешний вид – полувоенный френч, сапоги, фуражка с околышем и портфель. И даже сленг своеобразный, казенно-формальный. О задержании подозреваемого в поджоге Матвей доложил начальству, получив одобрение. – Можешь поощрить подчиненных, участвовавших в розыске, пиши представление и получи на складе отрезы из габардина, по два метра на награжденного. Из материала можно сшить костюм либо френч. Но костюм сподручнее, в нем сотрудник ЧК вполне сойдет за штатского, не будет привлекать внимание. Арестованного и следственное дело передали в следственный отдел, хотя Матвей лично бы расстрелял поджигателя. Уничтожать хлеб, когда в стране голод, это не борьба с режимом, а борьба с народом. Впрочем, как позже узнал Матвей, суд в самом деле приговорил Парамонова к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Матвей с подчиненным сотрудником отрезы в хозяйственном управлении успел получить, а вручить сразу не получилось. Звонок от дежурного спутал все планы. – С Московского вокзала дежурный телефонировал, просил подъехать. – Буду. Матвей взял с собой Славина, молодого парня, направленного партией на службу в ЧК. Ранее вокзал назывался Николаевским. С приходом большевиков его переименовали. Все упоминания о царях новая власть старалась уничтожить. Начали с памятников, потом переименовывали улицы, площади, мосты, вокзалы. Сразу прошли в отделение рабоче-крестьянской милиции на транспорте, предъявили удостоверения. – Тут такое дело, – начал дежурный. – Наш сотрудник Беспалов заметил на путях человека с чемоданчиком. Если бы человек в железнодорожной форме был, то дело привычное. Поездные бригады на смену приходят в любое время дня и ночи. А то гражданин в цивильном, да еще завидев нашего сотрудника, попытался скрыться, пролез под вагон и стал пути перебегать. Наш сотрудник приказал ему остановиться, побежал за ним, да неудачно. Упал, подвернул ногу. Сейчас он в здравпункте вокзала, его доктор осматривает. – Так в чем проблема, почему нам телефонировали? Ну, упустил милиционер гражданина, да еще ногу подвернул, это его проблемы. – А вот! Дежурный поднял и водрузил на стол небольшой деревянный чемоданчик. Обычно такие используют поездные бригады – машинисты, кочегары, кондукторы. Дежурный расстегнул замочек, откинул крышку. Ни Матвей, ни Славин не смогли сдержать возгласов удивления. Чемоданчик был полон денег. Причем явно не бывших в обращении, все купюры новые, не захватанные пальцами, не помятые. Неизвестный сбросил чемодан, как улику. И если бы не травма милиционера, тот бы его задержал. – Деньги считали? – Никак нет. – Берите свидетелей, два человека, обязательно лиц незаинтересованных, считайте, пишите протокол. А я побеседую с Беспаловым. Где здравпункт? – Налево от дежурной части, там вывеска есть. Милиционер лежал на кушетке, фельдшер бинтовал ему ногу. Беспалов при виде Матвея дернулся встать. – Лежите. И к фельдшеру: – Что у него? – Предполагаю перелом. Надо везти в больницу, к доктору. – Я задержу его на несколько минут. Матвей опросил милиционера – как выглядел незнакомец, откуда шел? И почему милиционер не сделал предупредительный выстрел вверх, чтобы задержать мужчину. – Кто знал, что у него в чемодане? Мало ли – сокращал человек путь, бывает. – Лицо видели? – Далеко, черт не разобрать. По походке – молодой, не старше тридцати. Среднего роста и телосложения, двигается быстро. – М-да. По таким приметам найти невозможно. И отпечатки пальцев с чемодана не взять, за него уже держались и Беспалов и дежурный. Матвей написал протокол допроса свидетеля, дал милиционеру на подпись. Вернулся в дежурную часть. Деньги еще считали, потому что много было. Деньги явно не трудовые, их никто не бросит, если мозолями заработаны. И, что вызвало подозрение, их сохранность. Уж больно новые купюры, как будто только из типографии, только номинал разный. Не хотелось Матвею связываться с чемоданчиком, дело наверняка трудное будет, «висяк». Подсчет закончили, когда объявили сумму, все ахнули. Два с половиной миллиона послереформенных рублей. По курсу – 1 рубль 94 копейки за американский доллар. Правительство провело денежную реформу, выпустило золотые червонцы. Во времена Екатерины Второй за один рубль давали 1,39 доллара. После финансовой реформы Витте в 1897 году курс золотого рубля стал 1,94 доллара. При Николае II рубль имел сто процентов золотого обеспечения, свободно обменивался в банках Лондона, Парижа, Берлина, Вены, Рима. С началом Первой мировой войны курс рубля стал падать. В 1916 году доллар стоил 6,7 рубля. В 1917-м – 11 рублей, в 1918-м – 31,25 рубля, опустившись в 1923 году до 2,352 рубля. Инфляция и обесценение просто жуткое. Так что сейчас в чемоданчике, невзрачном с виду, целое состояние. Такой чемоданчик надо перевозить с вооруженной охраной. После подписания актов Матвей забрал чемоданчик и на Гороховую, в ЧК. Чемодан со всей наличностью сдал на экспертизу. И уже к вечеру получил ответ – все купюры фальшивые, высокого качества. Матвей сам пошел к экспертам. – Ошибки быть не может? – Исключено. Нет водяных знаков. Но уровень высокий. Не исключено, что делали в типографии и оборудование новое, может даже импортное. – Ничего себе! – Так что особые условия хранения, вроде сейфа, не нужны. Можно сказать, макулатура. Вот почему неизвестный на станции так легко расстался с чемоданчиком. Реформа только прошла, а фальшивомонетчики уже выпустили партию. Если бы все поддельные купюры пошли в обращение, ущерб государству был большой. И вовсе не факт, что партия фальшивок в чемодане единственная. Могли быть еще. Стало быть, надо как можно скорее эту типографиюобнаружить, а всех причастных арестовать. Матвей доложил руководству, даже показал несколько купюр разного достоинства. Начальник посмотрел на просвет, помял в руках. – Даже хрустит. Хрустела бумага только высокого качества. Во все времена находились желающие быстро обогатиться. Как им казалось, быстро осуществить желания можно было, печатая фальшивые деньги. Только это видимость, слишком много надо знать тонкостей. Государство всегда защищает свои финансы, это один из устоев экономики. На любой купюре, кроме бумаги особой выделки, много тайных знаков, особая краска, все секреты знают только на фабриках Гознака, выпускающих эти купюры. Матвей в особенностях печати денег ничего не понимал. Поэтому, взяв по нескольку купюр разного достоинства, направился на Монетный двор в Петропавловской крепости. Конечно, не совсем та организация, там монеты чеканят, а не бумажные деньги печатают. Представился руководству, купюры предъявил. Начальник вызвал старейшего работника, который при царском режиме участвовал в выпуске ценных бумаг. Тот рассмотрел под лупой подделки. – Фальшивка, но качество изготовления очень высокое! – заявил он. – Изготовлено не с помощью клише, как большинство фальшивомонетчиков делает, на типографских станках. – Даже так? – удивился Матвей. – А вы представьте. Руководство типографии по окончании трудового дня ушло – директор, бухгалтер, технолог. А рабочие в ночной смене сговорились, да и напечатали денежку, утром поделили. А только не всякая типография может в точности купюру воспроизвести. Похоже, старый мастер знал много, о чем начальник представления не имел, поскольку был назначен на пост партией большевиков. Не за знания, а за преданность социалистическим идеалам. Матвей поднялся. – Ну, мы не будем занимать время руководства, побеседуем наедине. У старого мастера на Монетном дворе каморка маленькая, двоим едва поместиться. Стол, на котором крохотные тиски, да стул. На столе инструменты – резцы, штихели. Похоже, мастер вырезал на медных заготовках монет аверсы и реверсы, работал гравером. Обычный технологический процесс – художники рисовали несколько вариантов монет разного номинала, граверы делали в металле. Представительная комиссия оценивала, выбирала лучшее, с их точки зрения. А потом уже монеты, то есть их прототипы, везли в Москву, в Наркомат финансов, для утверждения. Мастер вручил Матвею лупу, показал признаки подделки. – Не одиночка дома делал, ищите типографию. В огромном городе типография не одна, их десятки, а то и сотня. – Их проверка займет много времени. Подскажите, как ускорить поиск? Вы же опытный мастер, это сразу видно. Немного лести не помешает, тем более человек на самом деле на своем месте, опытный. На производствах обычно на похвалу скупы. А хвалить человека надо при жизни, а не на поминках говорить добрые слова, покойный их не услышит. – Первое – это на складе бумагу смотреть, она специфическая, из хлопка производится, не в каждой типографии в наличии есть. И краска. Посмотрите – здесь используется пять оттенков трех цветов. – За помощь большое спасибо. Матвей у себя в отделе собрал всех сотрудников. По телефонному справочнику выбрал все типографии, распределил. Каждому вручил по купюре разных номиналов, объяснил, что искать на складах. В случае обнаружения всех сразу задерживать, никому не давать телефонировать, чтобы не успели предупредить сообщников. Момент важный, надо арестовать всех причастных к преступлению. Себе оставил самое сложное. Надо попробовать найти мужчину, бросившего чемоданчик с фальшивками. Через железнодорожные пути, рискуя угодить под поезд, ходят местные, которым лень идти в обход, но безопасной дорогой. Стало быть, кто-то его знает и, если толково описать, может подсказать – кто такой? Или живет или работает недалеко от станции. Для начала взял телефонный справочник, разложил на столе карту города. Матвей его неплохо знал, но все же решил подстраховаться. Карта, правда, еще царских времен, издания 1913 года, ей десять лет. Названия многих улиц большевики изменили. Тот же Невский проспект стал проспектом 25 октября. А площадь Восстания, на которой Московский вокзал, была до 1918 года Знаменской площадью, а вокзал Николаевским именовался. Судя по телефонному справочнику, недалеко от вокзала три типографии. На листке бумаги адреса написал. А ну как повезет? И человек с фальшивыми купюрами шел из типографии? Первая из намеченных типографий располагалась на Гончарной. Матвей для посещения оделся в полувоенный френч и короткую тужурку. Конечно, красного банта на лацкане не было, как и деревянной кобуры «маузера» на ремешке. Но свою роль одеяние сыграло. Только вошел в здание, как вахтер вскочил с табурета. – Вам к кому, товарищ? – К директору, – солидно ответил Матвей. – Проходите, директор у себя. Второй этаж. Показывать купюры директору Матвей не стал. Если типография замешана, быстро уничтожат улики и на время затихарятся. Предъявил удостоверение. Директор, сначала имевший величественный вид, вдруг утратил лоск. – Чем могу? ПетроЧК по пустячному поводу визитов не наносит. – Мне надо осмотреть склады с бумагой и краской. Скажу по секрету… – Тут Матвей, как актер, понизил голос, чтобы директор проникся доверием, которое оказывают ему органы. – Отпечатаны листовки провокационного характера. А еще игральные карты с обнаженными девицами. – Нет-нет, – замахал директор руками. – У нас такого не может быть! – Все так говорят. Пройдемте! В голос железо подпустил, твердость. Склад оказался в подвале. Строение старое, в подвале стены метровой толщины, своды арками. Бумаги, подобной купюрам, не нашлось, только газетная, с желтизной. И краски трех цветов – красная, черная и белая. – А скажите, нет ли у вас такого сотрудника? И, как мог подробнее, дал описание мужчины, которое привел милиционер. – Нет, у нас всего десять человек на производстве, все люди зрелого возраста. Кто хромой, кто вес большой имеет. Ни один под писание не подходит. – Спасибо, вы помогли органам. Упоминание об органах всегда производит впечатление.Глава 10 АНАРХИСТ
И во второй типографии ничего подозрительного. Да и не типография, а мелкое недоразумение. Один печатный станок, небольшой, малой производительности, выпускают малотиражные газеты по заказу заводских партийных комитетов. И краска на складе одна – черная. А третья принесла удачу. Матвей даже не успел ее осмотреть. Метров двадцать до входа оставалось, как из дверей вышел мужчина. По описанию одежды, походки – вполне подходил. А лицо милиционер не видел. Интуиция сработала – похож. И решил проследить. Мужчина на тротуар с крыльца сошел, повернул направо, к площади Восстания. Матвей немного приотстал, посожалел, что кожанку надел. Лучше бы плащ или суконную куртку, так был бы неприметнее. Все же мужчина явно нечист делами, потому как несколько раз перепроверялся. Перед тем как свернуть за угол, оборачивался, осматривал прохожих. Матвей в спину мужчине не смотрел, многие люди чувствуют на себе взгляд. Потом Матвей перешел на другую сторону переулка, кепку снял, в портфель сунул. Мужчина зашел в здание. Матвей подошел, прочитал вывеску. По большевистскому обыкновению – с сокращениями. Вошел в парадное, за дверью вахтер. Вскочил со стула. – Товарищ! Вы к кому! Пропуск! Матвей показал удостоверение. – Сейчас мужчина к вам заходил. Вы его знаете? – А как же! Сотрудник наш, Самохвалов фамилия. – Он кем работает? – Заместитель начальника отдела. – Хм. Адрес? – Сейчас посмотрю. Вахтер достал из ящика стола замусоленную тетрадь, полистал. Ткнул заскорузлым пальцем. – Вот. Улица Красной конницы, дом восемнадцать. Матвей наморщил лоб. Многие улицы большевики переименовали в период с 1920 по 1923 год, причем не одну-две, а до полусотни и дальше продолжали. Так Гороховую, одну из центральных улиц, переименовали в улицу Дзержинского в 1927 году. А Каменноостровский проспект в Кировский в 1934 году, после убийства С. М. Кирова. Видя затруднение, вахтер подсказал: – Бывшая Кавалергардская. Ого! Пролетариат там раньше не жил. Правда, после революции много квартир освободилось, и вовсе не по желанию хозяев. Кого-то расстреляли только за принадлежность к царским чиновникам или интеллигенции, купечеству. Других отправили в трудовые лагеря перевоспитываться. Третьи успели эмигрировать, пока большевики границы не закрыли. – Спасибо, товарищ! Ты мне здорово помог, – сказал Матвей и хлопнул вахтера по плечу. И поощрительное похлопывание и сознательное «ты» делало общение доверительным. Вахтер приосанился. – Надеюсь, товарищ, ты никому о нашем разговоре не расскажешь. Сам понимаешь – дело государственной важности. – Буду молчать, как рыба! – заверил вахтер. Вот теперь пойдет работа. Надо проверить все связи. С кем живет, встречается? Само собой наружное наблюдение. В типографию пока с проверкой идти нельзя, если там печатают фальшивые деньги, сразу сообщат Самохвалову. За типографией тоже надо установить наружное наблюдение, причем за всеми посетителями. Трудно, потому что потребует колоссальной работы, но это та ниточка, которая приведет к результату. Матвей вернулся на службу, набросал план действий и даже кого задействовать в каких мероприятиях. Ближе к вечеру стали возвращаться сотрудники с докладами. Слава богу, что сегодня очередь до подозрительной типографии не дошла. Матвей вкратце рассказал о Самохвалове. Одному сотруднику, наиболее толковому, поручил собрать все сведения – в милиции, домоуправлении, по возможности установить друзей-приятелей. Другим следить за типографией и подозреваемым. Обложили плотно. Если субъект ничего не заподозрит, не заляжет на дно, наблюдение должно дать результат. Что не нравилось Матвею в начальственной работе, так это ожидание результатов. На «земле» работать проще, интереснее, все время в активном движении, зачастую рискуя. Кабинетная работа не для него, скучновато и приходится ждать. По русской поговорке – ждать и догонять хуже всего. В принципе, хороший начальник отличается от плохого тем, что грамотно подбирает подчиненных и четко ставит задачи для исполнения. И в случае неудачи не перекладывает вину на подчиненных, стало быть, сам не все продумал, предусмотрел. Матвей за должность не цеплялся, не угодничал перед вышестоящими. Начальником отдела стал за деловые качества. Конечно, знакомство с Ульяновым и членство в ВКП(б) помогло, спору нет. Но по подсказке отца. Сам бы не додумался, потому как не карьерист, привык служить добросовестно. Отца вспоминал добрым словом не раз, зачастую подсказывал в трудный момент, направлял. Сильно сожалел об утрате. Сколько ошибок удалось избежать! И по типографии удалось кое-что узнать. До Октябрьского переворота она называлась «Русская воля», печатала брошюры, листовки, прокламации социал-демократов, анархистов. В дни переворота, 24 октября 1917 года типографию захватили большевики. Они тогда занимали отделения почты, телеграфа, банки, мосты, типографии. В знак протеста рабочие типографии на работу не вышли, объявили забастовку. Большевики нашли выход. С нескольких типографий прислали представителей рабочих профессий – наборщиков, печатников, брошюровщиков. Все же типография была хорошо оснащена, и большевики не хотели упускать возможность задарма, на запасах бумаги и краски на складе типографии, выпускать газету и листовки. Иного способа оповестить население о свержении временного правительства, целях и задачах большевиков не было. Печатное слово имело большой вес, радио не было, а телевидение появилось двадцать лет спустя. Большевики забастовку печатников не забыли, рабочих разогнали, сменили название. А теперь прилетел ответный камень. В типографии, как подозревал Матвей, печатали фальшивые купюры. Если их изготовить много и пустить в оборот, настоящие деньги девальвируются, финансовая система может рухнуть. Для любого государства фальшивые деньги – серьезная угроза, статьи в уголовном кодексе жесткие, наказания серьезные, при большевиках от двадцати лет тюрьмы и до расстрела, который применяли зачастую. Потому как фальшивомонетчик может поделиться секретами подделки с сокамерниками. Самое надежное – до суда держать в камере-одиночке, а после приговора сразу расстрелять. За пару дней плотного наблюдения выявилось много интересных деталей. В типографию ежедневно приходили люди с пустыми руками, а уходили с пакетами, саквояжами, чемоданчиками. Вполне вероятно, что уносили заказанные легально материалы – бланки жировок, телеграмм, извещений, протоколов, квитанций. Можно проверить груз у каждого, но шум поднимется. И так ВЧК за жестокость, несоблюдение законности, по ряду других причин было преобразовано 6 февраля 1922 года в ОГПУ – Объединенное государственное политическое управление при Наркомате внутренних дел. Сомнительно, что фальшивые деньги, если они изготавливались здесь, выпускались днем. Днем много сотрудников – бухгалтер, кладовщица, нормировщик, два грузчика, ибо бумага в рулонах или пакетах весит немало. Скорее всего, печать идет ночью, тем более весь тираж умещается в чемоданчике, как у Самохвалова. Другой вопрос – если фальшивки печатать еженощно, то объем получится большим. Зачем организаторам столько? Одному человеку надолго хватило бы. И были ли другие партии фальшивок? После раздумий Матвей часть наблюдателей перевел на ночные смены. А чтобы внимание не привлекать, Матвей организовал два поста. Один в арендованной квартире напротив, где условия приемлемые – тепло, туалет, обзор из окна отличный. И второй пост в машине. В ней только сверху не капает, а через щели продувает, а печки в отечественных машинах появились уже после сороковых годов. А погода не балует, вроде осень, но ранняя, в Петрограде через день дожди; даже когда их нет, с Финского залива влажность идет, по утрам туманы, промозгло. В легком пальто или куртке, плаще, чекисты в машине к утру замерзали. Выйти бы, поделать физические упражнения – поприседать, немного пробежаться – кружок вокруг машины, похлопать себя по плечам, да нельзя, привлечешь внимание. И фальшивомонетчиков и бдительных граждан. Такие находились всегда из числа пенсионеров или людей, страдающих бессонницей. Они телефонировали в милицию, требовали разобраться. Не «домушники» ли выслеживают адрес для кражи? У воров-домушников другие способы есть. Матвей надеялся, что кто-то получит в типографии ночью фальшивые купюры. Нормальные люди, не заговорщики, получают заказы из типографии днем. Вроде все правильно организовал Матвей, сотрудников по постам распределил, смены расписал и – прокол. Поздно вечером, почти в полночь, звонок. Матвей трубку снял, еще не спал. Звонил Вяткин. – Товарищ Митрофанов, это со второго поста. Только что из типографии вышел мужчина, в руке пакет, тяжелый. – Откуда известно? – Сам в другую сторону наклонился. Что делать? – Сопровождайте пешком на квартал, подальше от типографии и досмотрите. Если то, что мы ищем, сразу в дежурную часть и сообщить мне. – Понял, отбой. Матвей в предвкушении, возбужден, сон сразу отошел. А звонка нет и нет. Утром на планерке первым делом спросил Вяткина. – Что в пакете было? – Тьфу, напасть! Вроде как афиши с голыми бабами. Я прихватил одну, как образец. И передал свернутую в трубочку бумагу. Развернул Матвей. Пошло и красочно, но преступления в том нет. То ли утрата чемоданчика с купюрами насторожила фальшивомонетчиков, и они решили на время не выпускать поддельные деньги? Причин у них может быть много, поди, угадай. Матвей не исключал, что директор и прочее руководство могли быть не в курсе. Рабочие проявили инициативу. Захотелось хапнуть быстро и много. Но не факт. По-любому без печатников не обошлось, директор за станок встать не может, нужны навыки, опыт. На деньгах мелкая печать, производство, если можно так выразиться – деликатное, ювелирное. И станки нужны качественные и руки к ним толковые. И не исключено, что чекисты пустышку тянут. Такая типография в огромном городе не одна. Да, печатают подпольно всякие плакаты, карты игральные фривольного содержания. Все это нарушение мелкое, на подрыв финансовой системы государства никак не тянет. Жалко потерянного времени. И лучший способ – кого-либо из рабочих завербовать, да не грузчика, а именно станочника. Матвей уже имел на руках список сотрудников. Непосредственно печатников там восемь человек, получается, по два-три в смену. Пробежал список глазами. Фамилии, год рождения, адрес. Все уже возрастом за сорок – сорок пять лет. Ну да, в молодости откуда мастерство? В зрелом возрасте уже жизненный опыт есть, рисковать попусту не должны. Если только соблазн велик. Деньги – они многим глаза застят, соблазняют пуститься во все тяжкие. Только надежды тщетны. Мелкое воровство еще могло сойти с рук, но не преступление против государства. Будут расследовать, может быть медленно и долго, бросят лучшие силы, но найдут обязательно, накажут показательно жестоко. А уж большевистское государство милосердием никогда не отличалось, не было таких периодов в его истории. Все тяготы на плечи народа большевики-коммунисты перекладывали, потому просуществовали семьдесят три года, и в девяностые никто на их защиту не встал. Но Матвей знал о будущем только кратко, из записей отца. А сейчас продумывал подходы. Обыск учинить? Прокуратура, пусть и формально, должна дать санкцию. А вдруг ничего компрометирующего не найдется? Наличие бумаги и краски на складе в типографии еще ничего не доказывает. И краска, и бумага в любой типографии есть. Нужна убойная улика – фальшивые купюры. Даже неважно – в самой типографии или у курьера с грузом подделок, вышедшего из нее. Плотно обложили типографию чекисты, как и слежку за Самохваловым. На телефонной станции сотрудник сидел, прослушивал все переговоры чиновника. Несколько дней прошло в напряженной работе и безрезультатно. Боровков, сидевший на телефонной станции, фиксировал лишь короткие служебные переговоры. Начальство Матвея начало проявлять нетерпение. Как же, им отрапортовать в горком и губком партии надо о раскрытии преступления, поимке виновных. А то получается – самая грозная структура мышей не ловит, зря жалованье получает! Но Матвей по опыту знал, все усилия дадут рано или поздно результат. И первым сигналом стал зафиксированный телефонный разговор Самохвалова с директором типографии Федоскиным. Если не знать подоплеки, то разговор невинный. Матвей просмотрел распечатку на машинописном листе. – Доброго здоровья! Узнал? – Конечно. – У тебя тихо? – Как на кладбище. Похоже, твою оплошность с нами никак не связывают. – Ну и славненько. Когда будет тираж? – Через два дня, шестнадцатого. Продумай, как забирать будешь. – Уже. До встречи. Значит, на самом деле фальшивку печатают там. Матвей устроил «летучку». Главный вопрос – где и как брать Самохвалова. Лучше всего бы в типографии, с поличным. Но когда произойдет передача – в полночь, утром? И было бы отлично прихватить сразу обоих. Но сомнительно, что будет директор. Скорее всего, кто-то из рабочих или кладовщик. И пакет бумажный может выглядеть невинно, из толстой оберточной бумаги, перевязанный бечевкой, с приклеенной биркой – «квитанции по оплате потребленных услуг жилищного товарищества». Тираж 1000 экземпляров. Или что-то в этом роде, чтобы не привлекать внимание. Не может быть, чтобы фальшивомонетчики не учли печальный опыт утраты. Лишних людей привлекать опасно, поэтому будут прежние. Раз не было шума, арестов, обысков, стало быть, типография вне подозрений. На месте фальшивомонетчиков Матвей бы подождал подольше – месяц, два. А эти торопятся. Неужели наметили какую-то аферу и нужна крупная сумма наличности? Подделки высокого качества и кто их получит оптом, к экспертам не побежит. Посмотрит на свет, помнет. А нужна сильная, не менее двадцатикратного увеличения лупа и знания – где и какие тайные знаки на купюре искать. Вообще за типографиями должна присматривать милиция, чтобы не печатали непотребное. В первую очередь опасались идеологически вредной продукции. Милиция проверяла, но не чаще раза в месяц, ей хватало забот по борьбе с преступностью, беспризорниками. После обсуждения решили брать с поличным, если будет в руках у Самохвалова пакет, сумка, чемодан. Заранее подготовиться – машина для арестованного, свидетели. Потому как где их ночью найти? И перекрыть все возможные пути бегства. Сил личного состава отдела должно хватить. А еще не хотелось делить на завершающем этапе славу разоблачения и ареста с другими отделами. Известное дело, всякая удача имеет много отцов, а поражение – всегда сирота. Матвей еще раз посетил район типографии, прошелся по соседним домам, зашел в парадные. В отличие от многих городов, подъезды имели второй выход, а то и «черный ход» для прислуги. Строились доходные дома давно, полвека, а то век назад. Ныне прислуга отменена, потому как дворян и зажиточный класс вывели подчистую. Логика у большевиков, по мнению Матвея, извращенная. Боролись против бедности, а вывели богатых. А бедных стало только больше. Так еще и народу столько положили не за понюшку табаку. Кроме парадных с двумя выходами, для Петрограда характерны дворы-колодцы, причем проходные. Зашел с одной улицы, а вышел на другую. Иной раз дворы соединяются между собой причудливым образом, можно пройти квартал, не выходя на улицу. Для местных иной раз удобно. А еще гопники широко пользовались. ГОП – бывшее Государственное общество призрения, было организовано для беспризорников, коих после войны и революции развелось много. Привычки они менять не собирались. Ночью отсыпались в бывшей гостинице «Октябрьская», отведенной для ГОП, а днем воровали и грабили, доставляя гражданам и милиции хлопоты. Причем располагалось ГОП в центре города, в двух шагах от Николаевского, переименованного в Московский, железнодорожного вокзала, совсем недалеко от типографии. Но все предусмотреть не получалось, накладки случаются часто, только разные по значимости. Матвей в кабинете находился, принимал звонки от сотрудников. Не везде были телефоны-автоматы, иной раз телефонировали из учреждений, говорили завуалированно. В шесть часов вечера закончился трудовой день. На улицах сразу многолюдно стало. Отзвонился Вяткин. – Объект закончил работу, вышел, следую за ним. Матвей даже ответить не успел, Вяткин дал отбой. Видимо, боится упустить Самохвалова. Еще через час звонок. – Объект выпил кружку пива и пришел домой, свет в комнате зажегся. Похоже, встреча с Федоскиным назначена на более позднее время. С одной стороны, в типографии будет меньше работающих в ночную смену, меньше прохожих на улицах. С другой – сам будет заметен. Около полуночи еще звонок. – Объект вышел из дома. – Следуй в отдалении. Матвей на завершающем этапе, как он полагал, решил присутствовать сам. Время позднее, общественный транспорт не ходит – трамваи или автобусы. Но у него служебная машина – «Рено», еще из гаража морского экипажа. Подъехал к типографии, но сзади, не на Гончарной улице, а на Полтавской улице машину оставил. Иначе будет в глаза бросаться. Недалеко от типографии сотрудник в куртку кутается. – Не выходил? – Нет еще. Прошло несколько минут. И вдруг события стали разворачиваться стремительно. Из дверей типографии вышел Самохвалов с увесистым саквояжем. Такие до революции любили носить доктора и коммивояжеры. Вес выдавал себя асимметрией тела, Самохвалов старался отклониться в другую сторону от саквояжа. Он махнул рукой, немного поодаль заработал мотор, зажглись фары, и к Самохвалову подкатил автомобиль. Фальшивомонетчик довольно быстро уселся на заднее сиденье, и автомобиль тронулся. Все произошло за секунды. – Уйдет! – заскрипел зубами оперативник Филков. – За мной! И бегом Матвей помчался к машине. Мотор еще не успел остыть, завелся моментально. Рядом с Матвеем на переднее сиденье уселся Филков. Матвей включил фары, передачу и рванул за машиной Самохвалова. Но какое-то время отставал, машина фальшивомонетчика имела фору в полминуты. Выручило то, что движения на улицах почти нет. Редкие машины и пешеходы не создавали помех. Матвей выжимал из мотора все, дистанция медленно сокращалась. Видимо, Самохвалов заметил преследование. Его машина сделала резкий поворот с Лиговского проспекта в Кузнечный переулок и через пару минут поворот налево на Владимирский. У Самохвалова машина явно мощнее и шофер опытный, хорошо знающий город. Правый поворот, очень крутой, машина Самохвалова встала на два левых колеса. Еще немного и перевернулась бы. Проскочили Семеновский мост, повернули на Садовую улицу. – Филков, стреляй по колесам! – приказал Матвей. Опасался Матвей, что еще немного гонки и мотор старенького «Рено» сдаст. Было бы обидно провалить операцию. Проскочили Гостиный двор. Филков высунулся почти по пояс, вскинул револьвер. Бах! Бах! Бах! Три выстрела подряд. Преследуемая машина вильнула, шофер попытался вырулить, но пробитое заднее левое колесо не дало, машину занесло, и она правым бортом ударилась о фонарный столб на углу Садовой и 25 октября, бывшему Невскому проспекту. Филков и Матвей выскочили из машины, подбежали к аварийному автомобилю. Шофер и Самохвалов оба живы, но в шоке. Самохвалов на заднем сиденье ухватился за саквояж мертвой хваткой. Когда Матвей попытался отобрать саквояж для осмотра, это не сразу удалось. Матвей отщелкнул оба замка, раскрыл. Вот они, свеженапечатанные купюры! А к машине уже бежит постовой милиционер. Матвей сразу представился: – ОГПУ, Митрофанов. Найди, старшина, двух свидетелей. Надо протокол изъятия подписать. А шофера, чтобы в суматохе не сбежал, приковали наручниками к рулю. Нормы, прописанные в законах, надо соблюсти. Самохвалов может нанять толковых адвокатов, те будут цепляться за любые шероховатости. В царское время была состязательность сторон, ушлые адвокаты, вроде Плевако, могли выиграть процесс, освободив подследственного от обвинения либо сильно скостить срок. Правосудие в советское время отличалось обвинительным уклоном. Коли уголовное дело есть, стало быть виновен, получи срок. Адвокатура больше для видимости демократии, справедливости. При советской власти началось «телефонное право», когда судьям звонили партийные функционеры и рекомендовали виновного и срок. Конечно, неофициально. Милиционер привел парочку – мужа и жену. При них открыли саквояж. Парочка по очереди заглянула, ахнула. Пришлось и свидетелей и задержанных везти в ОГПУ, деньги пересчитывать, протокол писать. Задержанных сразу на допрос, все оперативники к тому времени уже вернулись, да не с пустыми руками, доставили и директора типографии и рабочих. И сейчас во всех кабинетах шли допросы. Матвей свидетелей поблагодарил за исполнение гражданского долга и попросил выделить дежурную машину – отвезти парочку домой. Все же середина ночи, свидетели в ОГПУ провели добрых три часа. Допросы продолжались с перерывами более суток. Когда сотрудники уже валились с ног, Матвей отправил всех отдыхать. На свежую голову меньше ошибок и дело быстрее пойдет. Сейчас главное – получить заключение экспертов о фальшивых купюрах. Директор Федоскин и Самохвалов отрицали, что печатали купюры, но печатники запираться не стали. – Мы люди подневольные, что нам приказали печатать, то и делали, – отвечали они. – Но вы же понимали, что это противозаконно. Почему не сообщили нам или в милицию. Теперь соучастниками пойдете. Тут до печатников дошло, что не всякое указание начальства надо исполнять. Матвей, получив через пару дней заключение экспертов, к начальству пошел с материалами дела. Папка с документами уже пухлая от протоколов допросов, изъятий, экспертиз. Получил одобрение и указание – передать в Следственный отдел. Рабоче-крестьянское правосудие свершалось быстро. Уже через месяц состоялся суд, Самохвалова и Федоскина приговорили к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Печатники получили сроки от восьми до двенадцати лет трудовых лагерей. На суде присутствовали репортеры и уже на утро в петроградских газетах вышли статьи о доблестных сотрудниках ОГПУ, раскрывших «гнусную шайку вредителей». Понятное дело, под руководством партии большевиков. Еще существовали другие партии, но малочисленные. И Лев Троцкий (Бронштейн) занимал руководящие посты. Но надвигались перемены. Ленин уже не появлялся на съездах, отошел от руководства партией, из Кремля переехал в Горки. Давал о себе знать менинговаскулярный сифилис, которым Ленин заразился в эмиграции. Одним из лечащих врачей Ульянова был россиянин Кожевников, специалист по нейросифилису. А консультировал Макс Нонне, главный специалист Европы по нейросифилису. Поскольку антибиотики еще не были открыты, Ленина лечили большими дозами солей висмута, ртути, мышьяка, йода. Нейросифилис сам по себе приводил к слабоумию. Эти же побочные эффекты давали соли тяжелых металлов. В итоге паралич, прогрессирующее слабоумие и смерть 24 января 1924 года в возрасте 53 лет. Партийный аппарат быстро сориентировался, примкнул к Сталину – Джугашвили. А уже 26 января, сразу после похорон Ленина во временном деревянном мавзолее на Красной площади, Петроград в честь вождя мирового пролетариата был переименован в Ленинград. Город, который понес в Октябрьский переворот и после него наиболее многочисленные жертвы, был назван в честь своего мучителя. Городу не везло, при Сталине позже партийная организация буквально подверглась разгрому. В 1917 году, во время Октябрьского переворота, в России было пять относительно крупных партий. Эсеры – самая крупная, за которую на выборах в Думу отдали 40 % голосов, большевики – 24 %, кадеты – 5 %, меньшевики – 3 %, левые эсеры – 1 %. Все партии в той или иной степени приняли участие в перевороте. Но уже сразу после него, декретом СНК от 28.11.17 года кадеты (конституционные демократы) были объявлены вне закона. В июне 1918 года ВЦИК из состава местных советов исключил эсеров и меньшевиков. С сентября 1920 года партия большевиков осталась единственной легальной. Остальные перешли на нелегальное положение и жестко преследовались. Большевики, до Октябрьского переворота критиковавшие царских чиновников за наблюдение и контроль за многочисленными партиями, стали непримиримыми к людям и партиям с другими взглядами, зачистили политическое пространство. Поскольку Сталин опасался конкурентов, да еще было письмо Ленина, где вождь не рекомендовал Джугашвили на руководящие посты, он стал устранять соратников. И, пожалуй, первым крупным деятелем, попавшим в жернова, стал Лев Давидович Троцкий (Лейба Давидович Бронштейн). Создатель Коминтерна, один из создателей Красной армии, бывший председателем Реввоенсовета, наркомвоенмором, в 1927 году был снят со всех постов, в 1929 году выслан из СССР, а в 1932 году лишен советского гражданства. Мало того, 21 августа 1940 года был убит сотрудником советской разведки. По приговору суда были расстреляны Зиновьев, Рыков и другие политические деятели. Смерть Ленина в обществе, среди простых людей была воспринята по-разному. Одни печалились, другие не могли скрыть радости – дворяне, бывшие промышленники, купцы, чиновники, бывшие члены различных партий, бывшее офицерство, а на селе те, кого назвали кулаками за их крепкое хозяйство. За границей при известии о смерти Ульянова радости не скрывали. Как русские эмигранты, так и члены партий, правительств. Распространения большевистских идей у себя в странах боялись, тем более прецедент был – Веймарская республика. Матвей же воспринял смерть Ленина равнодушно. Из жизни ушел человек, развязавший гражданскую войну, голод и разруху. Так чего печалиться? На службе многие ходили с траурными черными бантами в день похорон Ленина. Еще бы! Без образования, только за членство в партии, вознестись во всесильную службу, при другой власти было бы невозможно. Матвей знал не понаслышке. Обязательное военное училище, потом курсы полицейские, либо жандармские, работа под руководством старшего, опытного товарища. С годами сотрудник набирался опыта, запоминал все статьи и уложения Уголовного кодекса. А сейчас даже не смешно, а грустно. Вчерашний столяр, делавший по три ошибки в слове, ставил к стенке человека только по пролетарскому чутью! Нонсенс! И все интересы чекистов были примитивные. Не было культуры, соблюдения законов, одна революционная необходимость. Временами Матвей жалел, что не ушел на юг, в Белую армию. А все из-за отца с матерью, из-за жены. Ответственность была за ближних. Без него им тяжело выжить. А другое – если бы кто прознал, что он в Белой армии служит, все близкие были бы расстреляны. Не церемонилась новая власть с людьми. Эвона сколько их в России! Бабы еще нарожают. И не только после Октябрьского переворота звериное мировоззрение у начальства было, но и много позже. И в период репрессий, потом во Вторую мировую войну и после нее. Человек, по образному выражению Сталина – маленький винтик. Но жизнь не стоит на месте. Матвей от информатора получил сообщение, что секретарь генконсульства Эстонии в Ленинграде некий Ростфельдт должен завтра встретиться с русским агентом, за деньги поставляющим секретные сведения о военной промышленности в городе. Хоть и медленно, но восстанавливались заводы. Главное – Матвей знал о месте и времени встречи. Сам выехал на место, осмотрел, пометил точки, где расположить сотрудников, чтобы при любом раскладе секретарь генконсульства не ушел. Ведь он мог прийти пешком, приехать на машине. Причем задержание следовало провести после получения данных от агента, чтобы на руках были компрометирующие данные. Иначе будет дипломатический скандал, дескать, провокация спецслужб! Арестовать и осудить секретаря не получится, у него дипломатический паспорт и неприкосновенность. А выслать из страны – запросто. И урок Эстонии будет хороший за провал в работе. Матвей начальству доложил, получил одобрение. Это важно, иначе взбучкой не обойдется. Слишком громкий скандал получится, если Ростфельдт будет без агентурных данных. Матвей подробный инструктаж провел, на карте показал, где какому сотруднику быть и что делать. На место выехать нельзя. Не исключено, что за местом встречи приглядывают. И появление излишне любопытных людей насторожит кадровых разведчиков Эстонии. Встречу просто перенесут на другое место и время. Хуже всего, начнут поиски источника слива информации в своих кругах. При определенном опыте и желании вполне возможно. Потерять информатора для Матвея крайне нежелательно. Его агент в прислуге консульства, и внедрить еще раз своего человека задача сверхтрудная. Дома Матвей полночи не спал, все время в уме прокручивал – все ли предусмотрел? Все возможные сценарии событий просчитал. Но уже ничего изменить невозможно, если только отменить всю операцию. Утро выдалось пасмурным, ветреным. Матвей занял свой пост в одном из зданий. До места встречи рукой подать, что важно. Потому что сразу после встречи надо жестко брать эстонца, фиксировать его руки, чтобы не успел выбросить полученные сведения. В чем они могут быть, он не знал. Спичечный коробок, пакет, бумаги, в трубочку свернутые? Показался агент. Матвей узнал его по описанию информатора. В полувоенном френче, куртка с каракулевым воротником, в правой руке портфель. Встал у края тротуара, голову поднял, вроде Исаакиевским собором любуется. Этим только внимание привлекает. Церковь после Октябрьского переворота объявили вне государства, опиум для народа, по выражению партийного вождя. Никто из чиновников или партийных деятелей в церковь не ходил и не заглядывался на великолепную архитектуру. Напряжение нарастало. Матвей на часы посмотрел. До встречи пять минут, если дипломат будет точен. К тротуару подкатила машина, на крыле маленький флажок Эстонии. Из машины вышел господин в черном костюме-тройке, поверх наброшено легкое пальто. Не обратил внимания Матвей, что руки в рукава не продеты. Поздоровался секретарь консульства с агентом, шляпу приподнял. Самый напряженный момент – получит ли от агента пакет, сверток? Секретарь достал из внутреннего кармана пальто бумажный сверток, передал агенту, взамен взял другой и сунул в карман. Есть! Передача состоялась! Матвей выскочил из парадного, помчался к агенту и секретарю. Всего-то сделать двадцать шагов. К машине бежали чекисты, с других точек. Но секретарь оказался очень хитер и предусмотрителен. Увидев бегущих к нему в штатском молодых людей, понял – засада. Сделал движение плечами и пальто упало на тротуар. Секретарь сделал шаг в сторону. Теперь хоть двадцать свидетелей призови – скажет, что пальто не его, подброшено, провокация. Подбежали парни, сразу защелкнули наручники на секретаре и агенте. Шофер дипломатической машины тронул машину. Задерживать ее оснований не было. Все же нашли пару свидетелей, которые подписали протокол, что пальто лежало на тротуаре, а на мужчине верхней одежды не было. И про пакеты у агента и в кармане пальто тоже указали. Теперь только одна зацепка будет – дактилоскопия во внутреннем содержимом пакетов. Задержанных доставили в ОГПУ, тут же «откатали пальчики», стали допрашивать. Ростфельдт факт встречи отрицал. – Я остановился спросить дорогу у прохожего, – с сильным прибалтийским акцентом заявил он. – И ничего противозаконного не совершил. Требую генконсула моей страны и заявляю протест. – Обязательно генконсула известим, – заверил его Матвей. – Только результата экспертизы дождемся. Ростфельдт заметно нервничал. Для него это провал. В лучшем случае выдворение из страны пребывания и крест на службе в разведке. Одна надежда избежать суда и тюрьмы – дипломатический паспорт. Сразу схлынуло напряжение последних дней. Задержанных поместили в следственный изолятор при ОГПУ. Очень важно было получить результаты дактилоскопии. Сотрудники писали бумаги. Оперативное, оно же следственное дело, должно быть оформлено по всем правилам, консульство привлечет наверняка ушлого адвоката, который будет цепляться к каждой неточности. От того, что ночью не выспался, волновался, голова была тяжелой. Решил выйти на улицу, на четверть часа, прогуляться, подышать свежим воздухом. Здание ОГПУ близко от Финского залива, ветерок доносит воздух, насыщенный морской солью. Недалеко от ОГПУ и Адмиралтейство и штаб округа, на тротуарах и военные и моряки часто встречаются, да в форме непривычной. Только ввели постановлением СНК форму, одинаковую для красноармейцев и командиров, но без погон. Звания на петлицах, непривычно для глаза. Форму в армии и на флоте за короткое время меняли уже третий раз. Штабистам и политработникам хотелось, чтобы форма дешевой была в массовом пошиве и на униформу императорской армии не походила. Прогулялся, видимо, сказался свежий морской воздух, головная боль и тяжесть в затылке ушли. Повернул обратно, уже взялся за ручку массивной двери ОГПУ, как сзади крик. – Сатрапы! Обернулся. Пьяный матрос, флотский старшина, на тротуаре покачивается, револьвером размахивает. По большей части Октябрьский переворот в Петрограде выполнен силами матросов кораблей, стоявших на Неве, флотского экипажа Кронштадта. А после восстания весной 1921 года в Кронштадте и крепостях Финского залива большевики во флотской поддержке разочаровались. Многие береговые и корабельные экипажи были расформированы. К тому же многие моряки поддерживали идеологию анархистов и эсеров. Вот и этот матрос заорал: – Анархия – мать порядка! Профукали революцию! И выстрел вверх. Матвей вперед шагнул. – Прекратить стрельбу! Оружие сдать! Матрос дважды выстрелил Матвею в грудь. Матвей упал, лишившись сознания. Из дверей ОГПУ уже выбегала охрана. Увидев своего сотрудника, лежащего на земле, в крови, начали стрельбу по матросу. Он уже упал и не дышал, а они палили, пока не кончились патроны. Очнулся Матвей в палате. Открыл глаза – белый потолок, скосил глаза вниз – грудь забинтована. Сразу вспомнился матрос. Да, пожалел Матвей его, поддатый изрядно, дурь прет. А надо было стрелять в плечо, обезоружить. Добежать и обезвредить уже явно не поспевал. Но все же ранен, жив. В палату вошли врач и медсестра в белых халатах. – Как себя чувствуете? – Живым. – Ага, чувство юмора сохранилось. Долго вы без сознания были. Но полагаю, на поправку отныне пойдете. Машенька, позвоните его родителям, сообщите радостное известие. Что-то не так. Какие родители? Отец умер, Матвей его сам хоронил. Или доктор не так выразился? И почему только родителям, а про жену Сашеньку не упомянули? Ладно, все мелочь, разрешится, главное – жив! Сразу вспомнился Ростфельдт. Судили или выслали из страны? Неужели отвертелся? Вошедшая медсестричка сделала уколы, и Матвей уснул. Уснул, а не впал в беспамятство. Утром попытался повернуться на бок, но грудь пронзила боль. И на спине лежать уже нет сил, мышцы затекли. Мед-сестричка внесла завтрак – кашу в тарелке, компот. – Соскучились по еде? – Еще как! Но ел не сам, сестричка кормила с ложечки. Около полудня санитарка спросила: – К вам посетители. Пускать? – Обязательно. Только взбейте подушку, чтобы голова повыше была. Санитарка приподняла головной конец кровати. Матвей попробовал заглянуть в окно. Вдруг увидит знакомые дома, определит, в какой больнице находится? – А где я, в какой лечебнице? – В Обуховской. Больницу эту Матвей знал. Старейшее лечебное учреждение города. В палату, где Матвей находился один, вошли двое посетителей в наброшенных на плечи белых халатах для посетителей. Мужчина сильно был похож на отца Матвея, Павла, только в молодости, каким его помнил Матвей. А женщина незнакома. Но именно она бросилась к кровати, села на стул, осторожно взяла Матвея за руку. – Ну, здравствуй, сын! Изменился-то как! И то сказать – двадцать дней в коме после ранения и операции. Да, припоминал Матвей, что в него матрос-анархист стрелял. Но почему эта женщина называет его сыном? Решил промолчать, потом разберется. Мужчина, похожий на отца, встал с другой стороны кровати. – Нас на пять минут пустили. Говорят – слаб еще. Слава богу – жив! А что похудел, так мясо нарастет. Что тебе принести в следующий раз, сын? – Ничего, со службы звонили? – А как же! И не раз. Спрашивали – не надо ли чем помочь? Кстати, бритву тебе принести? А тооброс сильно. Матвей приподнял руку, провел по лицу. И в самом деле зарос, чего обычно не делал. На службе, что царской, что советской, борода не поощрялась, только у казаков дозволялась. А у военных – усы. – Принеси. – Вот и славно. Вошла санитарка. – Попрошу покинуть палату. Доктор не велел надолго, слаб еще пациент. – Хорошо, хорошо. Завтра можно? – Ненадолго. Женщина наклонилась, поцеловала Матвея в щеку, а мужчина деликатно пожал руку. Переглянулись и ушли. А Матвей в недоумении. Кто такие? Родня? Когда медсестра пришла со шприцем делать уколы, спросил ее: – А какой сегодня день, месяц, год? – Без сознания вы были долго. Сегодня 25 января две тысячи двадцать первого года. Матвею показалось: ослышался. – Повторите, не расслышал. Медсестра повторила в точности, это что, с момента ранения прошло сто лет? Такого не может быть! Голова кругом пошла. А как же жена Сашенька, служба в ЧК, а потом в ОГПУ? После завтрака следующим днем в палату вошел мужчина в голубом мундире. Сразу вспомнилась жандармская униформа. – Добрый день! Я ваш коллега из Следственного комитета. Много времени не займу, доктор не разрешил, говорит – слаб. Один вопрос. Следователь достал из кармана пакетик, показал Матвею. – Узнаете? – Пули от револьвера Нагана. – Верно. Пули были очень характерные, с ровным тупым концом. Пистолетные были с округлым носиком. – Эти пули извлечены из вашего тела хирургом во время операции. – Не могу знать. – А как же, вы же без сознания были из-за ранений, из-за наркоза. Но вот странность. В вас стрелял сосед Василий из дробовика. И если бы хирург извлек дробь, картечь, пулю – я бы не удивился. Как вы объясните? – Даже предположить не могу. Может, Василий снарядил их в охотничий патрон? Туда при желании хоть рубленые гвозди определить можно. – Верно. Я бы не поверил, но свидетелей много, как в вас сосед выстрелил. – Что с ним? – За попытку убийства сотрудника правоохранительных органов сидит в следственном изоляторе. Дело-то простое, все на виду. Пьянство до беспамятства, как итог – стрельба по людям. Впереди суд, срок. Выздоравливайте, сотрудники желают вам быстрейшего выздоровления. Всего хорошего! Кое-что начало проясняться, но уж больно фантастически все. Как он сюда угодил? Впрочем, после смерти отца и прочтения его записей удивление не было таким сильным. Через несколько дней, когда окреп, попросил мед-сестричку помочь ему встать. – Хочу в окно посмотреть. – А сил хватит? Кабы хуже не было. – Дойду, вы не беспокойтесь. Опираясь на ее плечо, доковылял. На улицах снег, что ожидаемо. Но дома старые видны, что были на его памяти напротив Обуховской больницы. Только вдали что-то непонятное, высокое. – Это что? И пальцем показал. Пальцем тыкать нехорошо. Но Матвей помнил, что он вроде как из пролетариев, а не дворянин, простительно. – Здание Лахта-центра, принадлежит Газпрому. Что такое этот Газпром, Матвей не знал, но спрашивать не стал, постеснялся. Еще подумает медсестра, что он совсем дремучий, деревенщина неотесанная. Когда оставался один в палате, старался припомнить все, написанное отцом. К сожалению, там все больше про политические события – кто правил, какие события в стране происходили – репрессии 1937 года, Вторая мировая война, двадцатый съезд партии, потом «демократизация», падение большевистской власти. А как реально народу живется, как изменился родной и любимый город – ни словечка. Отца можно понять – о сыне беспокоился, чтобы ошибок не допустил, не примкнул к троцкистам, да много от чего предостерегал. А Матвей не дожил до тех описанных событий. Отец перенесся в девятнадцатый век, а он из двадцатого в двадцать первый. Полная фантасмагория и бред! Никому нельзя говорить, иначе сочтут сумасшедшим. И Матвей молчал. Когда окреп немного, стал выбираться в коридор, общался с пациентами, в основном слушал. Телевизор в холле стоял. Для него – чудо, для остальных – вполне привычная вещь. А еще интересны были телефоны. Судя по тому, как ловко щелкали кнопками дети, сложного ничего не было. Это в его бытность телефоны были с проводами, из черного эбонита, тяжелые. Настал день, когда его выписали. Приехали люди, называвшие себя его родителями, привезли одежду, пришедшуюся впору. Ехали на машине. Матвей жадно смотрел в окно – насколько изменился город, читал вывески, смотрел, как одеты. Машин на улице много, а лошадей нет вообще. Машины красивые и моторы не шумят, не чадят. А как подъехали, с Матвеем случился шок. Фурштатская улица, второй подъезд, третий этаж. Квартира, которую приобрел отец перед свадьбой и в которой несколько лет жил Матвей. Позже родители и жена проживали на даче в Ольгино. – Сынок, с тобой все хорошо? – спросил «отец». – Не приставай, видишь – для него трогательный момент. Можно сказать, заново родился, после ранения в себя прийти должен. Матвей поднимался по лестнице медленно. Узнавал выщербинки на лестнице. Поприбавилось их, все же городу пришлось пережить блокаду. «Отец» дверь в квартиру открыл. Вошел Матвей и замер. Планировка не изменилась, а все убранство другое, от штор до дивана. Прошел в свою спальню. Перед окном стоит бюро, которое еще он покупал. Насколько он заметил, единственная вещь из его прошлого. Погладил ладонью, как будто приветствовал старого друга. Придется научиться жить в этом времени. Как-то же привык его отец, Павел? Чем он хуже? И в Ольгино надо съездить. Дачу проведать – уцелела ли? Могилу отца посетить. Сердце закололо. Мама наверняка умерла, и Сашенька должна была похоронить ее рядом с папой. Про судьбу Сашеньки даже думать не хотелось. Одни горестные воспоминания. Шкаф распахнул, мундир свой увидел, какие носят в Следственном комитете. Он, конечно, здешних университетов не кончал. Но опыт есть, осилит. Как говорится, не боги горшки обжигают! Нужно быть достойным своего родителя.Юрий Корчевский Штрафник-истребитель. «Искупить кровью!»
© Корчевский Ю. Г., 2016 © ООО «Издательство «Яуза», 2016 © ООО «Издательство «Эксмо», 2016* * *
Кто говорит, что на войне не страшно – ничего не знает о войне.
Глава 1
Михаил с завистью посмотрел в небо на едва видимый в вышине самолет и инверсионный след за ним. Летают же люди – не то что некоторые. Он со злости пнул колесо «Ан-2», или «кукурузника», как прозвали его в народе. Летчики и техсостав называли его более ласково – «аннушка». Самолет-то хороший был, когда выпускаться начал после войны в 1947 году. Теперь уж и не выпускают в России, однако клоны его продолжают появляться в Китае, да и в Польше не так давно сняли с производства «Ан-3» – тот же «Ан-2», только с турбовинтовым двигателем. Ничего, будет еще и на его улице праздник. Только вот дернул черт его влезть в авантюру, что навязал ему начальник авиаотряда Сергей Николаевич Тутышев. А как радужно все начиналось! Еще в школе, в родных Ессентуках, Михаил ходил в местный аэроклуб ДОСААФ, впоследствии – РОСТО, занимался парашютным спортом. А потом – почти трехгодичное обучение в Краснокутском летном училище, что в Саратовской области, на отделении производства авиационно-химических работ. В просторечии – сельхозавиация. Попал он на учебу как раз в годы разгула «демократии» – лихие девяностые, когда к власти пришли люди недальновидные, решившие, что на их век летчиков в стране хватит. Вот и сократили численность курсантов, урезали бюджет. Бензина не хватало, едва удавалось наскрести необходимые для выпуска из училища шестьдесят часов налета, да и то большей частью – на «Як-18Т», поскольку выходило экономнее, чем на «аннушке». И самолеты наши, российские, почти перестали выпускать. Авиафирмы перешли на закупку и лизинг потрепанной зарубежной авиатехники, этакого секонд-хенда. Михаил попал на работу в Брянский авиаотряд, где отлетал в правом кресле второго пилота три года, набирая необходимый налет в тысячу часов. Переучился на командира. Мечта о большом самолете стала ближе. Только и служба поднадоела. Прилетел в колхоз, погрузчиком зальют жидкие удобрения или ядохимикаты – взлет. На пятиметровой высоте, едва не задевая верхушки деревьев, опыляешь участок. Потом посадка, снова загрузка удобрениями и новый взлет, пока не обработаешь норму – двести пятьдесят гектаров за день. А потом и колхозы стали нищать, превращаясь в акционерные общества, сельхозартели или сельхозпредприятия. Платить за авиаобработку стало нечем, работы поубавилось. Старые летчики выходили на пенсию, самолеты списывали из-за износа, авиаотряд потихоньку таял, как мартовский снег на солнце. Перебивались разовыми заказами – груз перевезти, людей перебросить. Из-за нехватки вторых пилотов командирам с большим налетом разрешили летать в одиночку. Вот тогда и затосковал Михаил. Мечта о большом небе и больших самолетах становилась призрачной, как утренний туман. И только случайная встреча с однокашником по училищу вдохнула надежду. Брянский аэропорт объявили банкротом, Михаил махнул в отпуск в Первопрестольную и в метро столкнулся у эскалатора с Витькой Селезневым. Обнялись на радостях. Виктор спешил очень, телефон свой оставил. – Вечером позвони обязательно, слышь – не забудь! – крикнул он, садясь в вагон. Позвонил Михаил вечером. Виктор пригласил посидеть в кафе. Выпили немного, поговорили об однокашниках – кто, где, кем. – Ну, ты про себя расскажи, – потребовал Виктор. – А что рассказывать? В Брянском авиаотряде, командиром на «аннушке». – Женился? – Нет пока. Девушка хорошая есть, да как жениться, когда сам еще не определился? Жилья своего нет, на съемной квартире обитаю. А ты как? – О! Я, брат, отлетал три года в правом кресле – и в Москву. Тут аэропорт не один. И возможности шире. В Быково летал вторым на «Ил-14», потом переучился, сейчас на «Ту-154» вторым летаю. Скажу по секрету, – продолжил Виктор, – я уже договорился перейти на «Боинг-737» – после переучивания, правда. А там, глядишь, и за границу летать буду. Сам понимаешь – другой уровень зарплаты. Вот что, давай я со своим начальством переговорю, может, удастся тебя к нам перетащить. Как? – Было бы здорово, – вздохнул Михаил. – Не дрейфь, под лежачий камень вода не течет. Посидели, поговорили, выпили еще. Ночью Михаил поразмышлял немного да и отправился утром по аэропортам. Кто его знает, Селезнева-то? Может, потрепался по пьяному делу да и забыл? Как оказалось, летчики были нужны. Да только когда узнавали в кадрах, что у Михаила нет налета на самолетах даже третьего класса – вроде двухмоторных «Ан-24», делали кислые физиономии. – Зайдите или позвоните попозже, может, подвернется вакансия. Вежливо отфутболивали, как понял Михаил. Плюнул он на все да и занялся осмотром интересных мест: сходил в Оружейную палату, в Третьяковку – когда еще в Москву попадешь? Отпуск закончился, и Михаил вернулся к себе, в Брянск. И тут как снег на голову звонок от Селезнева. – Что, Мишка, не ожидал? Думал, треплется Селезнев? А я договорился насчет тебя. Когда сможешь приехать? Михаил клятвенно заверил, что в ближайшее время, и помчался к начальнику. – Какой тебе отпуск без содержания? Ты только из отпуска вышел! – удивился Сергей Николаевич. – Ну просто горит, как в Москву надо! – взмолился Михаил. – Никак зазнобу в Москве найти успел? Дело молодое! – Тутышев заговорщицки подмигнул. – Отпуск я тебе не дам, но помочь – помогу. Михаил навострил уши. Как-то странно начальник выражается: «Отпуск не дам, но помогу». – «Аннушку» нам надо гнать на ремонт в Балашихинский район, поселок Черное. Это ведь рядом с Москвой. Движок ресурс свой отработал, менять надо. Техника с собой возьмешь, он после ремонта самолет принимать будет. На ремонте ты не нужен – не барское это дело. Вот и получается – вроде и в командировке, и в то же время… – Я понял, Сергей Николаевич! Спасибо! Когда вылетать? – Экий ты резвый! Сначала ремтехбаза подтвердить должна, что деньги на их счет поступили. Думаю, дня три-четыре подождать придется. Обнадеженный, Михаил вышел от начальника и позвонил Виктору. – Вить, дня через три-четыре только получится. – Хорошо, только долго не тяни, ты не один кандидат. Дома Михаил собрал документы, приготовил сумку с бритвой и бельем. Невелики пожитки, но и командировка короткая – дня три-четыре от силы. Через три дня Сергей Николаевич вызвал его к себе. – Вылетаешь завтра с утра. Все документы на самолет и авизовка у техника. – Йес, сэр! – гаркнул Михаил, вытянувшись перед начальником. – Эх, вроде уж вырос из детских штанишек, а все дурачишься. Михаил нашел самолет, который предстояло перегнать, и техника около него. Это оказался его старый знакомый Сашка Веретенников. – Этот рыдван на ремонт гнать? – Почему рыдван? – несколько обиделся техник. – Вполне приличный летательный аппарат. – Лет-то аэроплану сколько? – Почти тридцать. – Вот! Он меня старше! До Балашихи доберемся без проблем? – Зуб даю! – Тогда в шесть утра вылетаем. Рейс был не графиковый, потому Михаил назначил вылет пораньше, когда болтанка меньше и видимость лучше. И все равно утром – пока к метеорологам за погодой на маршруте, пока в штурманскую за картами да в диспетчерскую – прошел час. Михаил подошел к самолету, забросил в дверь сумку. – Эй, Ляксандр! Ты здесь? – А где ж мне еще быть? Сашка демонстративно взглянул на часы. – Я уж и двигатель прогрел. – Это ты молодец! Михаил приступил к предполетному осмотру. Понятно, что техник самолет осмотрел и приготовил, но – положено. Инструкции Михаил соблюдал свято, в них каждая строка кровью написана. Он осмотрел мотор, левое колесо, подергал расчалки биплана, крыло – нет ли струбцин, фюзеляж. Обежал хвостовое отделение, покачал рули высоты. Такой же осмотр самолета он сделал с правой стороны. Все в порядке, лючки закрыты, заглушек и струбцин нет. Михаил уселся в левое кресло, справа уже сидел Веретенников. – Ну что, запускаем? Михаил открыл форточку, крикнул: «От винта!» Пробежал глазами панель приборов, тумблеры. Так, триммеры в нейтральном положении, бензокран открыт. Михаил включил «запуск», нажал кнопку стартера, дождался, пока он наберет обороты, и потянул рычаг на себя. Стартер начал раскручивать двигатель – девятицилиндровый «АШ-62 ИР». Винт сделал один оборот, второй – хлопок… Из патрубков вырвалось пламя. Михаил включил магнето, установил сектор газа на 700–800 оборотов в минуту. Двигатель взревел. Манометр показывал три атмосферы в масляной системе, температура газа – 100 ℃. Пока двигатель молотил на холостых, Михаил связался с диспетчерской вышкой. – Я – борт 35516, разрешите рулежку? – Борт 35516, рулежку разрешаю. Михаил показал знаком механику – убрать колодки! Отжал гашетку тормоза на левой половине штурвала, добавил газа. Самолет, вздымая за собой облако пыли, пополз по рулежной дорожке. Двигатель работал устойчиво, без тряски. – Я – борт 35516, разрешите взлет? – Борт 35516, взлет разрешаю. Михаил вырулил на взлетно-посадочную полосу, нажал гашетку тормоза, плавно добавил обороты. Пора! Он отжал гашетку, добавил газу. Самолет начал разбег. На тахометре – 2100 оборотов в минуту, скорость – 80 километров в час. Михаил плавно потянул рычаг на себя. Самолет оторвался от земли, стук колес по швам бетонной полосы прекратился. Внизу промелькнул ближний привод. «Аннушка» медленно набирала высоту. Пятьсот метров, тысячу… уже полторы. Видимость великолепная, как говорят летчики – «миллион на миллион». Михаил заложил правый вираж. По карте курс ломаный – сначала на Тулу, потом на Балашиху. Это только несведущему кажется, что самолет должен лететь по прямой – кратчайшим курсом. Нет. Здесь, в небе, проложены невидимые трассы – вроде автомобильных дорог на земле. Ведь существует ряд запретов: нельзя летать над воинскими частями, атомными электростанциями, крупными городами – такими как Москва. Кроме того, высоту и курс диктует авиадиспетчер, разводя самолеты во избежание столкновения. Правда, последнее больше относится к самолетам реактивным или турбовинтовым. Легкие самолеты – вроде «Ан-2» – или вертолеты летают на значительно меньших высотах. Внизу расстилались квадратики полей. Миновали Николаевку, где Михаил работал в прошлом году, потом заблестела Велья – в месте впадения в Рессету. Это уже пошла Калужская область. – Эх, порыбачить бы там! – мечтательно сказал Веретенников. Михаил разговор не поддержал, поскольку к рыбалке был абсолютно равнодушен. Рыбу он любил, но больше в жареном виде, а еще лучше – в виде шашлыка да в хорошей компании. Внезапно двигатель самолета затрясло, начались хлопки в карбюраторе. Температура головок цилиндров поползла вверх. – Командир, давление масла падает! – закричал Сашка. – Вижу, – стиснул зубы Михаил. Мало того – стала падать мощность двигателя. Михаил начал осматривать местность впереди и по сторонам. Чем хорош «Ан-2» – так только тем, что это не реактивный самолет с его большими скоростями. Биплану хватит для посадки и 180 метров – даже на поле, а не на бетонной полосе. И планировать с неработающим двигателем он может, не падая камнем, как турбореактивные машины. Михаил механически, отработанным движением дернул рычаг стоп-крана на себя, перекрыл бензокран, поставив его в положение «бензин выключен», рычаг газа в «0». Двигатель встал, но не так, как всегда, теряя обороты, а почти сразу. Перед капотом торчала лопасть винта. Михаил перевел рычаг шага винта в нейтральное положение, чтобы винт не создавал сопротивление воздуху. Сашка испуганно притих в правом кресле, поглядывая то на землю, то на Михаила. Придется садиться на вынужденную посадку. Раньше Михаилу проделывать это не приходилось. Вот вроде бы слева убранное поле и длина подходящая. Не ошибиться бы – двигатель не работает, уйти на второй круг или подтянуть газком не получится. Михаил заложил левый вираж, потеряв еще метров сто высоты, нажал кнопку рации. – Я – борт 35516, остановка двигателя, иду на вынужденную. Нахожусь в районе Новохвастовичей. Повторить сообщение или дождаться ответа Михаил уже не смог – рация перестала работать, лампочки на панели погасли. – Электропитание накрылось, – крикнул Сашка. – Вижу, – отозвался Михаил. Сашка перекрестился, хотя никогда раньше Михаил не видел, чтобы он носил крестик. Михаил крестик носил – на серебряной цепочке. Повесили, когда бабушка крестила. Сам же Михаил в Бога не верил и в церковь не ходил. Земля приближалась. Михаил выровнял самолет по курсу, немного подобрал штурвал, выпустил закрылки. Должны сесть, поле длинное – метров триста, с лихвой хватит. Приборы не работали, но трубка Пито скорость показывала – 100. «Еще чуть – и сажусь», – решил Михаил. Он мягко подвел биплан к земле, притерся к стерне колесами. Подпрыгивая на комьях земли, стуча колесами, самолет понесся по полю. – Слава Богу, сели! – перекрестился Сашка. И только Михаил хотел сказать «Не кажи гоп…», как самолет колесами угодил в канаву. Была бы скорость поменьше – обошлось бы. Потому как не канава даже, а ложбинка была. Но самолет задрал хвост, завис на мгновение и скапотировал, перевернувшись на спину. Треск, удар, пыль! Последнее, что Михаил запомнил – как его выбросило через разбитый фонарь кабины. Казалось, после аварии прошли всего-навсего минуты, когда Михаил пришел в себя. Первым делом в голове мелькнуло: «Как там Сашка? Жив ли?» Михаил разлепил глаза, опершись на локоть, привстал и огляделся. Что за чертовщина? Нет самолета, и Сашки нет. Вот поле, а самолета нет. Должен же быть след от скапотировавшего биплана? Михаил встал, описал круг. Решительно ничего, никаких следов. Может, отполз в беспамятстве? Опять не то – не мог же он уползти на километр? На вынужденную он шел в районе деревни Новохвастовичи. Речка там еще была – на запад от поля, на котором он так неудачно приземлился. Вроде – Рессета. Теперь вопрос: выходить к реке и по ней – к любой деревне или сидеть здесь и ждать, когда прилетит вертолет из Брянска? Но ведь прилететь он должен к самолету – с воздуха его можно быстро обнаружить, а «аннушки» – то и не видно. Тогда надо идти. Любая река или линия электропередачи всегда выводят к жилью. Слава Богу, он не в сибирской тайге. Михаил отряхнул пыль с рубашки и брюк, с огорчением констатировав, что у рубашки оторван рукав. Хорошо хоть пилотское свидетельство в кармане цело. Он посмотрел на солнце, определился на местности и направился на запад. Впереди виднелся лесок – видел его Михаил с воздуха, аккурат за ним – речка. Хоть попить да умыться можно будет. Справа – метрах в двухстах – здорово грохнуло. Михаил обернулся: пыль, опадают куски земли. «Похоже – взорвалось чего-то», – как-то отрешенно подумал он. Через пару минут грохнуло еще, на этот раз – ближе. Михаил остановился, в душу закралась нехорошая мысль: «Может, поле заминировано? Мало ли, с войны осталось. Да нет, шестьдесят лет уж прошло, как война закончилась, все уже убрали давно. И все-таки любопытно – что это было?» Михаил ускорил шаг. Третий взрыв прозвучал сзади, когда до леса оставалось полсотни метров. На опушке его зашевелились кусты, и кто-то крикнул: «Ложись!» «Ага, я только пыль стряхнул с одежды – и опять пачкаться? И так на неряху похож», – подумал Михаил, подходя к опушке. Из-за кустов поднялись двое солдат. Одеты они были в старую форму времен Отечественной войны: вместо погон – петлицы, на ногах – ботинки с обмотками, на плечах – винтовки-трехлинейки с примкнутыми штыками. «Наверное, любители какого-нибудь клуба реконструкции игрища свои проводят, – с облегчением подумал Михаил, – потому и взрывы были. Сейчас хоть дорогу узнаю – на аэродром звонить надо». – Ты кто такой? – настороженно спросил один из солдат. – Летчик я. Самолет мой на вынужденную посадку вон там сел – мотор сдох. Солдаты переглянулись. – Не было никакого самолета. – Проспали небось, бойцы, – усмехнулся Михаил. – Мне бы в деревню или к начальству вашему, в авиаотряд сообщить надо. – Документы предъяви. – Вы что – менты, что ли? Чего ради я вам документы свои показывать должен? – обозлился Михаил. – Так, не хочет. Самолета мы и в самом деле в глаза не видели, а вот парашютист был. Далековато, правда, но мы видели. Солдат стянул с плеча винтовку, уставил штык на Михаила. – Парашютист? Михаил вспомнил свои молодые годы. – Занимался немного, было. – Ага, сам сознался! Шлепнуть тебя на месте надо! Солдат передернул затвор. – Ребята, вы уже переигрываете! – не на шутку испугался Михаил. – Ведите к командиру. – Руки вверх! – заорал солдат. – Да вы что – сбрендили?! – Фашист! Гнида немецкая! Где остальные парашютисты? Михаил подумал, что у парня не все в порядке с головой. – Парни, вот мое пилотское свидетельство. Смотрите сами – какой же я немец? Михаил полез в карман за свидетельством. – Руки вверх! – снова заорал солдат. – Да не пошел бы ты… – Сейчас стрельну! Михаил не воспринял угрозу всерьез и шагнул в сторону. Ну их, этих придурочных, сам дорогу найду. Однако солдат выстрелил, и причем не холостым, как положено на реконструкциях сражений, а самым что ни на есть боевым. Пуля ударила в деревце рядом, оторвав щепку. Так и убить могут! Михаил рванул вдоль опушки и нырнул в лес. Сзади раздалось еще два выстрела. Михаил бежал вперед, держа взятое направление – на запад. Пробежал метров триста, остановился, переводя дыхание. «Совсем ошалели, придурки, по мирным гражданам боевыми патронами палят! Ну подождите, выберусь отсюда – сразу в милицию или в прокуратуру сообщу, взгреют вас по первое число». Впереди, среди деревьев, блеснула вода. Добрался-таки до реки. Теперь надо определиться, идти по течению вверх или вниз? Жалко – планшет с картой в кабине остался, насколько проще сейчас было бы. Михаил спустился к воде, умылся, попил свежей воды. Хотя бы жажду утолить. Почему-то хотелось есть, хотя времени после завтрака прошло совсем немного – часа три. Михаил посмотрел на солнце – оно стояло в зените. Нет, пожалуй, не три часа – побольше. С западной стороны послышался гул мотора, и мотора авиационного – Михаил не мог спутать. Он вскочил, расстегнул пуговицы на рубашке. Если самолет будет низко, можно сорвать рубашку и размахивать ею, пытаясь привлечь внимание летчика. Из-за леса на противоположном берегу реки вынырнул самолет. Шел он низко – метров двести, прямым курсом на Михаила. Только силуэт его не напоминал ни один двухмоторник – ни «Ли-2», ни «Ан-24», ни «Ил-14». Самолет довольно быстро оказался над Михаилом, и он четко увидел кресты на крыльях и фюзеляже. Точно, такой же силуэт он видел на схемах и фото в книгах. Это был «Юнкерс-88». Через минуту «Юнкерс» скрылся, а из-за леса вынырнул еще один, потом – еще… Михаил механически их сосчитал – девять штук. Что за бред? Может, все вокруг – галлюцинации? Может, на самом деле он лежит в больнице с разбитой головой и это все ему кажется? Михаил ущипнул себя за руку. А, больно! Стало быть, это не во сне, иначе бы он проснулся. Во сне не чувствуешь боли, даже если видишь кошмар. Тогда, может, кто-нибудь объяснит, что происходит? Если была бы война, то самолеты были бы, скорее всего, стран НАТО – английские, американские, немецкие; и не винтовые, а реактивные, и уж точно не «Юнкерсы-88». В душе Михаила возникло нехорошее ощущение, понимание того, что все вокруг – жестокая реальность, только вот время не его. Похоже, действительно война, но ведь она шла шестьдесят лет назад! Михаил плюхнулся на землю. Пришедшее понимание происходящего шокировало. А как же теперь Москва, Витька Селезнев, большие самолеты? Нет, в другое время Михаил не хотел. Только как теперь вернуться? Может, все-таки поискать разбитую «аннушку»? А те солдатики? Снова в него стрелять будут? Михаил медленно осознавал весь ужас происходящего. Документов этого времени нет, денег нет, дома нет, работы нет и друзей тоже нет. Хотелось завыть волком. Какое-то время Михаил сидел в ступоре, потом стал размышлять. Дома, документов, работы сейчас нет не только у него – у многих ситуация такая же. Но они хотя бы знают, где был их дом, где и кем они работали, и при расспросах могут хотя бы рассказать правдиво. Вернуться в свое время он не может, потому как не знает, осуществимо ли это. Значит, надо приспосабливаться к данным обстоятельствам и выживать. И для начала хорошо бы узнать, где он находится и какой сейчас год и месяц. А потому – надо искать людей, только быть осторожнее. Нынешний солдатик выстрелил и промазал, а другой может и попасть. Михаил встал, застегнул рубашку, привычным движением проверил карманы. Из правого кармана брюк достал пилотское свидетельство. Медленно, уже зная в душе, как он с ним поступит, раскрыл. Взгляд наткнулся на дату выдачи: 1990 год. Михаил горько усмехнулся про себя: «Идиот! И я его предлагал патрульным! Согласись они посмотреть мои документы, где бы я сейчас был?» Выбрав место, где земля показалась ему помягче, он выкопал ямку, бережно уложил туда свое свидетельство и засыпал сухой, прогретой летним солнцем землей. Все! Теперь он – как все, во всяком случае – как большинство. Но что же дальше? Пожалуй, надо двигаться вдоль реки и при встрече с людьми понаблюдать – кто такие? Об НКВД Михаил много чего читал, когда в период разгула «демократии» пооткрывали архивы и газеты печатали про весь кошмар, происходивший с 37-го года и позже. Михаил шел, стараясь скрываться за кустами и деревьями. В армии он не служил, но, будучи курсантом, нес караульную службу и азы воинского дела знал. По крайней мере стрелять из «калашникова» мог. Только вот нет сейчас «калашникова», как и многого чего другого. Где-то недалеко заблеяла коза. Михаил остановился. Раз есть коза, значит, рядом будут люди. Так и оказалось. Когда он, пригибаясь за кустами, вышел к полянке, то увидел деда, приглядывающего за двумя пасущимися козами. Дед был стар и не вооружен, лишь палка в руке. Михаил кашлянул, чтобы не напугать неожиданным появлением селянина. Дед резво обернулся. Из-под надвинутой на лоб кепки выжидающе смотрели на Михаила бесцветные от старости глаза. – Добрый день, – поздоровался летчик. – Здравствуй, коль не шутишь, – ответил дед. – Заплутал я немного, батя. Какая деревня рядом? – Какая всегда была – Еловцы. – А река? – Так Сож. Что-то названия Михаилу были незнакомы. – А Брянск где? Дед махнул рукой на юго-восток. Михаил совсем запутался. – А деревня ваша – Еловцы – какой области? – Смоленской. – Дед, год какой сейчас? – Да ты никак не в себе, контуженый? – Нет, батя, летчик я. Упал с самолетом, ни хрена не помню. – А, это бывает. Меня в Первую мировую контузило – снаряд немецкий перед моим бруствером разорвался, так я оглох на неделю. Само потом прошло. И у тебя пройдет. – День-то какой? – настойчиво напомнил Михаил. – Девятое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Уж восемнадцатый день как война идет. Сердце у Михаила упало. И в самом деле – занесло его во времена тяжкие, годину лихую. – Наши где? – Это какие? – Дед хитро прищурился. – Ты не кружи, дед, – я наш, русский. – Вчерась объявили – немцы взяли Борщев, Опочку, а сегодня наши оставили Житомир. – Ничего себе! – Ты что, в самом деле ничего не помнишь? – Какой мне смысл тебе врать? – И верно, что я тебе сделать могу? А что это у тебя за форма такая? Летчиков живьем я, правда, не видел. Но на фотографиях в газетах сталинские соколы в регланах кожаных, с портупеей. У тебя же рубашка рваная и оружия нету. – Какой к черту реглан в июле? Это же плащ, его осенью носят. – А! – удивился дед. Мысли в голове у Михаила путались. Самое начало войны, немцы прут на Москву, многие наши части разбиты, отступают. Много техники потеряно, неразбериха. Вот, пожалуй, и все, что он мог припомнить о первых днях войны. И, похоже, выглядит он не по-военному, раз даже дед засомневался. А про то, что парашютистом был, вообще молчать надо. Примут за немецкого диверсанта и шлепнут. – Дедушка, поесть ничего нет? – Есть немного. Дед достал из узелка кусок ржаного хлеба, вареную картофелину, вареное яйцо и луковицу. Расстелил узелок на пеньке. – Усаживайся. Михаил с жадностью набросился на еду. Такое ощущение, что неделю не ел. Дед внимательно смотрел. – Ешь жадно, вроде как давно не ел. А лицо брито начисто. Как так? – Перед полетом брился, а покушать не успел – вылет срочный, по тревоге. – Вона как. Михаил подчистил бережно – все до последней крошки, стряхнул платок и вернул его деду. – Спасибо, батя. Так где наши? Часть свою искать пойду. – Сейчас куда ни пойдешь – всенепременно на какую-нибудь часть и наткнешься. Туда то на машинах едут, то пешими идут. Иди к деревне, военных уж всяко встретишь. Вот по этой тропке и ступай. Дед показал палкой направление. – Прощай, батя. – Тебе удачи – летунов, значит, своих найти. Михаил пошел по тропинке и вскоре вышел к деревне в десяток домов. И почти сразу огорчился. К деревне не подходили столбы, стало быть, электричества и телефона в деревне не было. Он встал за кустами жимолости и начал наблюдать за деревней. Вроде тихо. Людей не видно, только куры роются в пыли да поросенок иногда хрюкает у кого-то на заднем дворе. Михаил уж было решил подойти к ближайшей избе, как услышал тарахтящий звук. На лесной дороге с противоположной стороны деревни показались два мотоцикла с колясками. Один остановился на околице, другой въехал на единственную деревенскую улицу и встал посередине. Из коляски не спеша вылез мотоциклист. Михаил чуть не вскрикнул: «Немец! Настоящий немец!» Фашист был рослый, в стальном угловатом шлеме, в серой пропыленной форме с пистолетом на поясном ремне. Вот дела! Пригнувшись, Михаил бросился в лес, прикрываясь кустами жимолости. Почувствовав себя в безопасности, он остановился и осмотрелся: тропинка, которая вела к опушке леса, была знакома. Михаил направился по ней к деду. – Слушай, дед! Ты что же мне не сказал, что в деревне немцы?! – Какие немцы? Не было там никаких немцев! – Сейчас только видел, своими глазами. – Быть такого не может! Про Смоленск в сводках ничего не говорили. – Дело твое, я тебя предупредил. Михаил снова направился в глубь леса. Если немцы здесь, то, скорее всего, разведка. В лес они не полезут, им для прохода техники дороги нужны. Эх, пулемет бы сейчас, а у него из оружия – ничего. И ситуация скользкая. Наши солдаты его за парашютиста приняли, а немцы, если поймают, в лучшем случае в плен возьмут, а в худшем… О худшем думать не хотелось. Вот, блин! Он на своей земле, а как загнанный заяц по лесам бегает, ото всех скрываясь. Все-таки надо выходить к своим войскам. Хорошо еще знать бы, где свои. Высоко в небе, с левой стороны, раздался гул моторов. Михаил запрокинул голову. На высоте около тысячи метров за нашим истребителем гнался «мессер». «Ме-109» догонял «ишачка», как прозвали поликарповский «И-16». Раздался едва различимый треск пулеметно-пушечной очереди. Наш «И-16» задымил, заложил левый вираж и начал терять высоту. – Прыгай! – заорал Михаил. Летчик как будто бы услышал его. От истребителя отделилась крохотная фигурка, и почти сразу же раскрылся купол парашюта. – Молодца! – одобрил Михаил. Но «мессер» не удовлетворился сбитым самолетом. Он развернулся и направился к парашютисту. Михаил снова услышал треск очереди. – Вот сволочь! – выругался он. Руки летчика, до того державшие стропы, безжизненно упали. Немец на «мессере» развернулся, добавил газу и, набирая высоту, ушел. – Скотина немецкая! – выразил свое отношение к происшедшему Михаил. Парашют несло немного в сторону. Михаил бросился бежать к месту приземления парашютиста. Тот упал раньше, чем Михаил добежал до него. Купол парашюта повис на дереве, но тело летчика лежало на земле. Михаилу одного взгляда хватило, чтобы понять – летчик мертв. Низ живота и ноги были искромсаны немецкой очередью, а обмундирование вперемежку с клочьями мышц и костями залито кровью. Но, подбежав, Михаил все-таки попытался найти пульс. Но летчик не дышал, и пульс не прощупывался. Что теперь делать? Хоронить его? Лопаты нет. Нести его на себе к своим? Так где свои? Михаил расстегнул подвеску парашюта, снял ремень с пистолетом и надел его на себя. Расстегнув темно-синюю тужурку, достал документы – удостоверение личности, комсомольский билет, еще какие-то бумаги. Все переложил себе в карман. Вдали послышался треск мотоциклетных моторов. Он явно приближался. Ага, немцы тоже видели воздушный бой и теперь искали сбитого летчика. Михаил стянул с летчика тужурку, летный шлем с очками и бросился убегать. Метров через сто наткнулся на заросшую бурьяном канаву, упал в нее и затаился. Треск моторов стих возле тела убитого летчика. До Михаила едва доносилась невнятная речь. Потом моторы взревели, и немцы уехали. Выждав немного, Михаил вернулся к месту падения летчика. Но ни парашюта, ни тела не нашел. «С собой увезли. Но зачем?» Михаил вернулся к канаве, уселся на ее край и достал документы убитого летчика. С командирского удостоверения на него глядело молодое лицо. Видимо, фото было сделано давно. Наяву погибший летчик выглядел старше. «Так, почитаем: Борисов Сергей Иванович, 1918 года рождения. Надо же, Сергей был младше его самого на год. Воинское звание: старшина. Войсковая часть – 8-й истребительный авиаполк 38-й истребительной авиадивизии. Внизу – печать и подпись командира: Я. А. Курбатов. Комсомольский билет был выдан Забайкальским райкомом комсомола в 1936 году. Вещевой и продовольственный аттестаты, какие-то второстепенные бумаги… Михаил сунул документы в карман. «Как выйду к своим, расскажу о гибели летчика и сдам документы», – решил он. Теперь надо осмотреть пистолет. Михаил вытащил его из кобуры. Это был «ТТ» 1935 года выпуска, серийный номер 7057. Михаил первый раз держал в руках легендарный пистолет. Вытащив магазин, Михаил передернул затвор, прицелился в дерево и нажал спуск. Сухо щелкнул курок. Михаил вставил магазин в рукоятку и сунул пистолет в кобуру. Он почувствовал себя увереннее. Оружие вселило в него чувство некоторой защищенности. Михаил натянул на себя тужурку, снятую с убитого пилота, надел шлем. Теперь, по крайней мере внешне, он выглядел как летчик ВВС РККА. Надо выбираться из леса и топать к своим. Коли уж угораздило попасть сюда, в другое время, то не в лесу же отсиживаться. Надо жить, бороться с врагом. С одной стороны, даже интересно – невзначай оказался в самой гуще событий, да еще каких! Михаил вдруг поймал себя на мысли, что он до сих пор до конца не верит в реальность произошедшего с ним. А ведь он может погибнуть так же легко и обыденно, как и неведомый ему Борисов Сергей. Шел долго, обходя деревни. Если слышал гул моторов на дороге, выжидал, пока он стихнет. В таком массовом количестве, да еще колоннами, идти мог только враг. Михаил вышел на лесную дорогу, посмотрел в обе стороны. Никого. Перебежал грунтовку. Недалеко журчал ручеек. Михаил и сунулся напиться. А в десяти метрах мотоцикл немецкий стоит, BMW – марку он сразу распознал по фирменному значку на бензобаке. В ручье, в сапогах и брюках галифе, но раздетый по пояс, стоял немец. Френч и пилотка лежали на запасном колесе коляски. Оба заметили друг друга одновременно. Михаил стал вытаскивать ставшей вдруг непослушной рукой пистолет, а немец тянулся к мотоциклу. Михаил все-таки сумел первым вырвать из кирзовой кобуры пистолет и передернул затвор. Немцу же не повезло. Выбираясь из ручья, он поскользнулся на илистом берегу, упал, вскочил, дав Михаилу спасительную секунду. Пилот поднял пистолет, поймал немца на мушку и нажал спуск. Грохнул выстрел. Пистолет подбросило, уши заложило. Немец схватился рукой за бок, покачнулся. Михаил выстрелил еще раз. Куда он попал, увидеть не удалось. Немец навзничь рухнул в ручей. Попил водицы, называется! Михаил огляделся. Кто его знает, вдруг немец не один? Сослуживец его мог и отойти в кустики по нужде. Но нет, тихо, лишь галдят напуганные выстрелом птицы. Михаил, держа в руке пистолет, вернулся к месту такой короткой схватки. Тело немца почти скрылось под водой. Михаил вытер вспотевший лоб рукавом, осторожно, придерживая большим пальцем, спустил курок с боевого взвода, сунул пистолет в кобуру. Чего немцу понадобилось на лесной дороге? Или это был разведчик? Тогда почему он один? Связной с донесением? Теперь он уже этого никогда не узнает – планшет вместе с гитлеровцем остался на дне ручья. Надо осмотреть мотоцикл. Раз немец к нему рвался, то оружие там точно есть. На коляске – пулемет, но зачем ему тащить такую тяжесть? В самом деле, на руле висел автомат «МР-40». Видел Михаил такие в кино. Он отщелкнул магазин. Масляно заблестели патроны. Полон магазин – это хорошо. Михаил попробовал несколько раз взвести затвор и нажать спуск. Потом присоединил магазин и заглянул в мотоцикл. На сиденье валялся подсумок с четырьмя запасными магазинами. Отлично, теперь можно и бой дать, коли придется. Рядом на сиденье лежал ранец из телячьей кожи. Михаил уже было взялся за него, но остановился. Ему вдруг стало стыдно – вроде как мародерством занимается. Но потом он все-таки пересилил себя и расстегнул пряжку ремня на ранце. Не мародерство это – законный трофей. В ранце оказалась фляжка, пачка галет и кружок полукопченой колбасы. От ее запаха слегка помутилось в голове – так хотелось есть. И плевать, что провизия вражеская, не пропадать же добру. К тому же неизвестно, когда еще поесть придется. Чтобы не выпачкать брюки о траву, Михаил уселся на сиденье мотоцикла. Он с жадностью хрустел галетами, заедая их колбасой. Сальные руки вытер о тряпку, лежавшую в коляске. Чтобы окончательно восстановить силы, решил глотнуть из фляжки. Открутил колпачок, нюхнул. Пахло спиртным. Сделал глоток, почувствовал, как обожгло горло. Крепкое пойло! Михаил перевел дух, глотнул еще раз. В животе растеклась приятная теплота. Вздремнуть бы немного, да нельзя. День, он один; возьмут сонного, а может, сразу пристрелят. Михаил перекинул автомат за спину, на ремень нацепил подсумок с запасными магазинами и фляжку. Надо идти дальше. Он уже отошел на несколько шагов, как вдруг осенила мысль: «Мотоцикл стоит, а я пешком собрался! На колесах ведь быстрее доберусь. И потом, мотоцикл – не машина, между деревьями пройдет. А если на дороге немцы будут, то их и объехать можно». Михаил вернулся к мотоциклу. Ключ торчал в замке зажигания. Пилот нажал ключ, ногой толкнул кик-стартер. Мотор мягко зарокотал. Как человек понимающий, Михаил даже языком цокнул. Сделан и отрегулирован двигатель был великолепно. Усевшись в седло, он выжал рукой сцепление. А как тут передачи включаются? Справа из коробки передач торчал рычаг – ну прямо как на автомашинах. Пилот пригляделся. На набалдашнике ручки – полустертая схема. Ага, теперь понятно. Михаил включил первую передачу, отпустил сцепление, поддал газку. Мотоцикл мягко тронулся с места. Тянуло немецкое изделие мощно и ровно. Пилот переключился на вторую передачу, третью… В лицо бил ветер, выжимая слезы. Михаил остановился, натянул летный шлем, снятый с убитого летчика, опустил на глаза летные очки. Вот так-то лучше! Мотоцикл глотал километр за километром. Михаил радовался, что едет – пешком идти пришлось бы гораздо дольше. Что солнце справа, спохватился не сразу.Тьфу ты, выходит, что он все время на юг ехал! Надо на ближайшей развилке налево поворачивать – наши войска должны быть на востоке. Он повернул на первом же перекрестке. Теперь хорошо бы узнать, где он находится и где части Красной армии. Надо искать деревню, даже если она будет в стороне. Михаил посмотрел на часы – шестнадцать часов. В училище его четко приучили – не восемь вечера, а двадцать часов. В этих краях темнеет поздно – тем более в поле, значит, часов шесть у него точно есть. Наверное, к этому времени он уже будет у своих. Михаил задумался: а как же он будет переходить линию фронта? На мотоцикле же не проедешь. Размышления его были прерваны внезапным ревом мотора. Совсем низко, буквально в ста метрах над его головой, прошел взлетающий «мессер». От неожиданности Михаил резко – до юза – затормозил. То, что немецкий истребитель взлетал, пилоту было ясно с первого взгляда. Шасси выпущены, закрылки в положении взлета, мотор ревет на форсаже, оставляя дымный след. Опа-на, в задумчивости он едва не въехал на немецкий аэродром. Михаил свернул с дороги в лесок, остановился и заглушил мотоцикл. Взяв автомат, он, крадучись, пошел в сторону аэродрома. После недолгих поисков нашел подходящее место и залег на опушке. Эх, бинокль бы сюда! Аэродром был полевой, взлетно-посадочная полоса – грунтовой. Около десятка истребителей «Мессершмитт-109Е» были замаскированы сеткой. «Не больше эскадрильи, – определил Михаил, – и ведь близко к линии фронта. Не иначе – аэродром подскока». Это когда одна из эскадрилий или даже звено авиаполка базируется в непосредственной – километрах в десяти-пятнадцати – близости от передовой. Своего рода стервятники сидят в засаде, а когда самолеты неприятеля возвращаются с боевого задания, израсходовав боекомплект и топливо, они их сбивают. Неплохо придумали, сволочи! Михаил почувствовал желание им напакостить, и такое отчаянное – даже руки зачесались. Присмотревшись, он увидел, что в дальнем углу аэродрома сложены бочки с горючим, рядом с которыми ходит часовой. Ближе к лесу, где расположился Михаил, под маскировочной сетью сложены штабеля ящиков, вероятнее всего – с боеприпасами. Ведь расход боеприпасов одного истребителя, нашего или немецкого, довольно велик. На опушке леса, среди деревьев, прячутся две большие брезентовые палатки – наверняка командование эскадрильей. Михаил провел на опушке около часа, изучая расположение, распорядок и численность состава аэродрома. В голове его созрел весьма дерзкий по замыслу, но отнюдь не безрассудный план. Надо въехать в расположение аэродрома. Сделать это будет легко, аэродром не огорожен. Единственная помеха – часовые по периметру. Но поскольку аэродром не стационарный, вышек охраны с пулеметами нет. Выехав на середину, в первую очередь расстрелять из пулемета, что на коляске мотоцикла, бочки с топливом. Этим самолеты сразу лишатся возможности подняться в воздух, а если повезет, то пламя перекинется и на самолеты. Во вторую очередь расстрелять из пулемета летчиков. Без пилотов самолеты – груда железа. Причем надо подгадать момент, когда летчики еще не успеют разбежаться по самолетам. Вероятность этого велика – получение приказа или посещение столовой. От обстрела самих истребителей Михаил сразу отказался. Бронестенка и бронеспинка не позволят повредить кабину, а дырки в фюзеляже или оперении механики быстро залатают. Ведь у него не пушка, а обычный пехотный «МГ-34» калибра 7,92 мм. Для серьезного урона истребителю – нечего и думать. К тому же пилота быстро не подготовишь, а самолеты сходят с конвейера десятками, если не сотнями. Итак, решено, нападению – быть. Теперь надо правильно выбрать время. Черт его знает, когда у немцев полеты, обеды и ужины? И наблюдать за распорядком работы аэродрома долго невозможно – могут случайно обнаружить. Михаил вернулся к мотоциклу. Не заводя мотор, чтобы не услышал часовой, перекатил его на опушку леса. Теперь надо выбрать удачный момент – и можно нападать. Михаил осмотрел пулемет. Лента полная, жалко только одна; заправлена в лентоприемник. Оружие Второй мировой войны довольно простое, обращение с ним интуитивно понятно, и кто хоть раз держал в руках «АК-47» или нечто подобное, управится и с другим оружием. Чтобы было удобно, Михаил уселся в коляску мотоцикла, выкинув прочь ранец убитого немца – чтобы не мешал. На аэродроме кипела обычная жизнь. Механики возились с моторами, заливали топливо в баки, вооруженцы укладывали пулеметные и пушечные ленты в короба. Михаил сразу обратил внимание, что к одной из двух палаток потянулись летчики. Их сразу можно было узнать по планшетам с картами, болтающимся сбоку на длинных ремешках. Пожалуй, пора! Трудно решиться, когда нет боевого опыта, когда ты один и неоткуда получить помощь и поддержку. Но надо! Есть такое слово, если ты мужчина, любишь свою страну и способен не только на то, чтобы пить пиво на диване. Михаил перелез на сиденье мотоцикла, повесил на грудь трофейный автомат, ногой толкнул кик-стартер. Мотор мягко зарокотал. Михаил выждал секунду, собрался с духом, глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, включил передачу и дал газ.Глава 2
Резкий разгон, вторая, третья передача… Ветер бил в лицо, но глаза были защищены очками. Заметивший его немецкий часовой стал посередине грунтовой дороги и поднял вверх правую руку; требуя остановиться, крикнул: «Хальт!» Он явно принял Михаила за своего. Да и как не ошибиться? Мотоцикл немецкий, автомат поперек груди – немецкий, на голове – пилотский шлем с очками-консервами, которые бывают не только у летчиков, но и у мотоциклистов. Одет в летную тужурку синего цвета, – так и немецкие пилоты в таких же ходят. Потому и не стрелял часовой. А когда понял, что Михаил не собирается останавливаться, отскочить в сторону не успел – Михаил сбил его корпусом коляски. Удар получился сильным – руль рванулся из рук, но он удержал его. Сразу свернул направо – за стоянку самолетов – и стал объезжать ее. Целью его были бочки с горючим. Михаилу удалось беспрепятственно подъехать к складу – аэродром продолжал жить своей обыденной жизнью. Он остановился за полсотни метров от склада, пересел в коляску, но мотоцикл не глушил. Повел стволом по бакам, нажал спуск. Ничего не произошло. Михаил передернул затвор, нажал спуск снова. Пулемет загрохотал, задергался, из пробитых бочек потекли струйки топлива. Сбоку из-за бочек выскочил часовой с винтовкой в руках. Михаил довернул ствол и срезал его очередью. Снова повернул пулемет, дал длинную очередь по бочкам. Всколыхнулось пламя. «Надо быстрее убираться отсюда, пока не произошел взрыв», – пронеслось в голове. Михаил перепрыгнул из коляски в седло мотоцикла и рванул газ. На аэродроме уже обеспокоились стрельбой и языками пламени. К бочкам с топливом бежали с десяток людей, некоторые – с огнетушителями в руках. Из палатки стали выбегать пилоты. Михаил резко затормозил – так, что мотоцикл занесло, прыгнул в коляску и дал длинную очередь по пилотам. Раздались крики. Михаил не отпускал спуск, водя стволом по упавшим пилотам, по обеим палаткам – по всему, что еще шевелилось. Наконец пулемет смолк, щелкнув затвором вхолостую. Разогретый ствол его дымился от активной стрельбы. По корпусу коляски ударила пуля. Занятый стрельбой, Михаил даже не смотрел назад. Теперь он обернулся. К нему бежали трое солдат с винтовками, стреляя на ходу. Чтобы не быть мишенью в коляске, Михаил вывалился на землю и дал очередь из автомата. Завертел головой, решая, куда убегать. Прямо перед ним была завалившаяся брезентовая палатка, за ней – лес. Позади – самолеты, один из которых молотил винтом на холостом ходу. Фонарь кабины был отброшен в сторону – видимо, механик прогревал мотор перед запуском. Решение пришло мгновенно: к самолету – и взлетать! Идея абсолютно сумасшедшая! Но Михаил прыжками понесся к самолету. Техники и механики сбились в кучу у ящика из-под пушечных снарядов. Михаил обежал крыло, забрался на него и перелез в кабину. Выстрелов в спину от механиков он не опасался – кто же будет в тылу да при обслуживании самолетов носить при себе оружие? Стоя в кабине, он указал стволом автомата на одного из механиков и сделал красноречивый жест, понятный всем летчикам, – убрать колодки! Механик робко привстал. Он явно не понимал этого сумасшедшего. Немец это или русский – по форме не разберешь. Перестрелял летчиков, поджег склад горючего и теперь требует убрать колодки из-под колес! Точно, человек не в себе! – Шнель! – вдруг очень к месту вспомнил Михаил одно из немногих слов на немецком, которое было ему знакомо, преимущественно из кино. Немец все-таки понял, нырнул под самолет и выбрался с другой стороны, таща за тросики тормозные колодки. Михаил упал на парашют, служивший сиденьем пилотам, и захлопнул фонарь. Управление незнакомое, но основные ручки и педали такие же, как и на других самолетах. Между ног – ручка вертикальных рулей и элеронов, ноги сами нашли нужные педали; слева, под рукой, – рычаг газа. Его и потянул на себя Михаил. Мотор взревел, самолет тронулся с места. К нему уже бежали солдаты охраны. Они ничего не могли понять. Куда девался стрелок с мотоцикла? Кто в самолете? И потому пока они не стреляли. Михаил дал вперед левой ногой, повернул на рулежную дорожку. Газ на себя до отказа! Самолет начал разгоняться. «Буду взлетать с рулежной дорожки, – решил Михаил, – времени выруливать на взлетную полосу нет. Да могут и не дать взлететь: поставят поперек полосы грузовик, и все, приплыл». На скоростемере – восемьдесят, сто… На какой скорости взлетает «мессер»? Михаил слегка толкнул ручку вперед – самолет поднял хвост. Скорость нарастала, но перед носом – за винтом – приближалась опушка леса. Михаил слегка потянул на себя ручку и через мгновение услышал, как перестали стучать о землю колеса шасси. Он в воздухе! Пусть высота мизерная, но он смог оторваться от земли. Михаил еще добавил газу, потянул ручку на себя. Увеличить бы угол подъема – лес близко, но Михаил не знал возможности «мессера». Потянешь резче – можно слишком круто задрать нос, потерять скорость и в итоге упасть. Неубранное шасси чиркнуло колесами по кронам деревьев. Аэродром остался позади. Михаил бросил взгляд на приборы – скорость уже 220. Надо убирать шасси, но как? Все надписи на тумблерах, кранах, ручках – на немецком. «Буду лететь с выпущенными шасси», – решил Михаил. Высота уже метров двести, скорость – 300. Михаил посмотрел на компас, сделал осторожный вираж влево – «блинчиком», как говорят летчики. Теперь он держал курс на восток. Высоту не набирал, надеясь увидеть линию фронта. Должна же быть передовая? Ему бы только перелететь ее, а там можно подыскивать место для посадки. Плохо, что он не знал – далеко ли эта линия фронта, далеко ли до нее лететь? Снизу ударила очередь из пулемета. Дымная трасса прошла сзади. «Слишком низко лечу – опасно, – понял Михаил, – надо забраться повыше». Он потянул ручку на себя, набрал высоту тысячу метров. «Если что – прыгну с парашютом», – подумал Михаил… и похолодел. Он сидел на парашюте, но не был пристегнут! О том, чтобы надеть на себя лямки подвесной системы, нечего было и думать. Они подгоняются по фигуре еще на земле, застегиваются. Проделать такой фокус в тесной кабине истребителя было невозможно, он не циркач и не гуттаперчевый гимнаст. Значит, о прыжке с парашютом нужно забыть. Хуже другое – из-за неубранного шасси, создающего значительное аэродинамическое сопротивление, начала расти температура масла в двигателе. Убрать бы его, да как? При такой температуре масла двигатель долго не протянет – буквально минуты, потом его просто заклинит. И еще одна беда. Надвигалась темнота – причем именно с востока. Михаил с тревогой поглядывал по сторонам и вниз, подыскивая место для посадки. По его прикидкам, километров пятьдесят он уже пролетел. Он кинул взгляд на приборы – 410 километров в час. Михаил немного убрал газ – слишком большая нагрузка на двигатель из-за неубранного шасси. Облака еще были освещены, но земля уже теряла четкие очертания. Слева, на удалении двух километров, прошла четверка «Мессершмиттов». Через пять минут на земле стало темно, лишь реки посверкивали серебром. Неожиданно впереди и правее курса мелькнул луч прожектора, причем не вверх, как зенитный, а по земле. «Ночной аэродром, – сообразил Михаил. – Значит, мне – туда». Он еще убавил газ, начав медленное снижение. Далеко впереди стала видна посадочная полоса, взлетающий с нее большой двухмоторный самолет. Михаил заложил небольшой правый вираж, нацеливаясь носом истребителя на посадочную полосу. Лишь бы с рулежки на нее не вывернул еще один самолет. Тогда – неизбежное столкновение! Михаил еще убрал газ, планируя почти на холостых оборотах. На какой скорости садится «мессер»? Вопрос не праздный. Скорость мала – сядешь перед полосой, не исключено – на камни или пни, скорость велика – выкатишься за полосу, и тормоза не помогут, скапотируешь, как на «аннушке». Скорость 150, 130… Михаил притер истребитель к полосе. Толчок, вибрация колес… Ура! Сел! Удалось! На незнакомом самолете, без карты, в ночи – так может повезти только раз в жизни. Михаил до отказа толкнул ручку газа вперед, закрыл бензокран – где он расположен, разглядел еще в полете, при свете. И сразу – по тормозам. Самолет, пробежав метров около двухсот, остановился. Михаил откинул фонарь кабины, с наслаждением вдохнул чистый, насыщенный запахом травы воздух, рукавом тужурки вытер мокрое от пота лицо. Сзади приближался звук мотора, затем раздался визг тормозов. – Эй, заблудился, фриц? Выходи! – Я не фашист. Михаил привстал в кабине, поднял руки. – Это ты правильно руки поднял. Вылазь! Михаил неуклюже выбрался на крыло, спрыгнул на землю. И почти сразу же получил удар кулаком в ухо. – У, гад! Когда Михаил поднялся с земли, потирая ушибленное ухо, в дело вмешался стоящий рядом мужчина. – Погодь, пусть разберутся. Михаила обыскали, сняли ремень с пистолетом, забрали документы – все это принадлежало убитому советскому пилоту. – Лезь в кузов! И смотри мне! Чуть шевельнешься – застрелю! Михаил залез в кузов полуторки и улегся на пол. Полуторка тронулась, на пути следования несколько раз поворачивала влево-вправо, затем остановилась. – Выходи! Михаил выпрыгнул из кузова. Перед ним было приземистое одноэтажное здание. – Иди вперед! – Для большей убедительности слова сопроводил достаточно ощутимый толчок в спину. Сзади шли двое конвоиров – видимо, из аэродромной охраны. Постучав в дверь, они завели его в комнату. – Вот, товарищ командир, пленного взяли! – с торжеством в голосе сказал один из конвоиров. От удивления у командира с двумя «кубиками» на петлицах поднялись брови. – Чего ты несешь, Патрушев?! Ты пьян, что ли? – Никак нет, товарищ лейтенант. Он на наш аэродром на немецком истребителе сел. На «Мессершмитте», – для убедительности добавил он. Лейтенант с интересом уставился на Михаила. Конвоир сделал два шага вперед и положил на стол ремень с кобурой, пистолет и документы. Это были бумаги погибшего летчика. – Вот, при нем оказались. Лейтенант открыл командирское удостоверение. – Так… Борисов. – Сергей Иванович, одна тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, – продолжил Михаил. – Воинская часть? – Восьмой истребительный авиаполк тридцать восьмой истребительной авиадивизии. – Кто командир? – Курбатов. Лейтенант откинулся на спинку стула. – Скажи-ка, сержант, откуда у тебя немецкий самолет? – Я старшина, – поправил лейтенанта Михаил, – а самолет трофейный. – Это как же? С немцем самолетами в воздухе махнулся? – Ну зачем же? Меня сбили во время выполнения боевого задания за линией фронта. Пробирался назад, к своим. – Это еще посмотреть надо, кто для тебя «свои», – процедил лейтенант. – По пути наткнулся на аэродром немецкий. Наудачу на одном из самолетов механики двигатель самолета прогревали. Ну я, в общем, смекнул, что к чему, и угнал его. – Ты гляди, как просто у него получается! И немцы не возражали? – Да нет, пострелять, конечно, пришлось, склад с горючим сжечь. – Да ты герой, оказывается, – недоверчиво покосился на него лейтенант. – Это что же получается, – он стал загибать пальцы, – в одиночку аэродром разгромил, самолет угнал, склад с горючим поджег? Да тебя к ордену представлять надо! Ты кому врешь? Да я тебя в бараний рог согну, шлепну, как изменника и перебежчика! Расскажи, как немцы тебя завербовали! – Бред какой-то! – Михаил понял, что его объяснениям никто не верит. – В камеру его! А я пойду, взгляну на самолет – чего он там пригнал? – Лейтенант зло засмеялся. Конвоиры толкнули Михаила в спину: – Иди! Его завели в небольшую комнату с зарешеченным окном и закрыли дверь. В тюрьме или камере Михаилу еще сидеть не приходилось. Он осмотрелся. Хотя смотреть-то, по сути, было не на что. Комната – или камера – была абсолютно пуста: ни топчана, ни стула. Михаил уселся в угол. Его одолевали мрачные мысли. «Зачем рвался к своим, да еще и на самолете? Выходит, глупость совершил? Может быть, надо было сесть где-нибудь в поле, самолет сжечь, а самому идти пешком? И линию фронта не разглядел. Да и была ли она сплошной, та передовая лета сорок первого?» Михаил даже застонал от осознания ошибки, которая может дорого ему обойтись. Если начнут копать да допрашивать, подмена вылезет наружу. Хуже того, если недалеко базируется 8-й авиаполк, могут вызвать командира эскадрильи для опознания. Все сразу и всплывет. Никакой он не Борисов. Фото на удостоверении мутноватое, из ста человек половина будет похожа, но любой сослуживец Борисова сразу скажет – не он! Тогда никакие слова оправдания уже не помогут. К стенке поставят и расстреляют. Время суровое, а его правдивый рассказ на сказку похож. «Интересно, – промелькнула мысль у Михаила, – в авиачастях все военнослужащие должны иметь голубые петлицы и такого же цвета околыш на фуражке?» У лейтенанта, который его допрашивал, они были темно-синего, даже какого-то василькового цвета. «А не НКВД ли это?» – обожгла его догадка. Низко, почти над крышей, прошел самолет, натужно ревя моторами. «Бомбовоз!» – понял Михаил. Вот ведь, и угораздило же его на аэродром бомбардировщиков сесть. Обычно они от передовой дальше базируются, чем истребители. Еще ведь и спросят – а почему так далеко залетел? Коли истребитель, так и искал бы свой аэродром! Что тут ответишь? Что планшета с картой на трофейном самолете не было, да сумерки, в которых сориентироваться трудно? «Вот так и умрешь ты, Миша, в прошлом времени, да еще позорной смертью предателя и немецкого шпиона, не успев даже повоевать толком, – с горечью подумал он. – Да нет, кое-какой ущерб врагу все-таки нанес», – утешая себя, вспоминал он события прошедшего дня. – Несколько врагов убил, склад с горючим сжег, немецкий истребитель к своим перегнал. Так что свой вклад – пусть и маленький – в будущую победу он уже внес. Может быть, на секунду, на миг, но общую победу он приблизил. А с этим и умирать не так страшно. Загремел засов. – Выходи! Руки за спину, иди вперед. Михаила завели в ту же комнату к уже знакомому лейтенанту. – Будешь продолжать врать или сознаешься? – Я правду сказал, добавить нечего. Лейтенант кивнул. Конвоир сзади ударил Михаила прикладом винтовки под колени. Пилот упал, а конвоир принялся его пинать сапогами. На каждый удар тело отзывалось острой болью. – Хорош! – приказал лейтенант. – Садись! Михаил, преодолевая боль в избитом теле, уселся на табуретку, с трудом удерживая равновесие. Нижняя губа его распухла и кровила, левый глаз заплыл. Лейтенант направил свет настольной лампы в лицо пилоту. – Рассказывай – только правду! Будешь врать, все зубы выбью, сука! Чего с вами, гнидами, церемониться? Все равно к стенке поставим! – Говорить ничего не буду. Все равно вы мне не верите, – едва выговорил Михаил. – Нет, будешь говорить! – заорал лейтенант. Он вытащил из стола пистолет и сунул его под нос пилоту. – Или ты говоришь правду, или я тебя сейчас пристрелю! – Пострелять захотелось? – Михаил сплюнул на пол. Пол окрасился кровью. – Ты бы лучше на передовую сходил. Лейтенант пистолетом ударил Михаила по скуле. Сильно ударил, аж голова мотнулась в сторону. В коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, и вошел военный. В каком он был звании, Михаил понять не смог, но сквозь розовую пелену разглядел на петлицах по две шпалы. Не обращая внимания на окровавленного Михаила, военный встревоженно сказал: – Немцы прорвались, танки сюда прут. Километров двадцать осталось. Лейтенант вскочил. – У меня подследственный. – А мне начхать! Собирайте документы и готовьтесь к передислокации. – Есть! – Лейтенант козырнул. – А этого куда? Военный бросил беглый взгляд на Михаила. – Летчик? – Так точно! – едва шевеля разбитыми губами, выговорил Михаил. – За что в особом отделе? Вмешался лейтенант. – Сел на наш аэродром на немецком истребителе. Говорит – из восьмого ИАП, сбили над захваченной территорией. Сумел угнать «мессер». В глазах военного промелькнуло удивление. – На «Сб» летал когда-нибудь? – Никак нет. – Вот что, лейтенант, заберу я его у тебя. У меня два бомбардировщика без экипажей стоят. – Так не положено, он проверку пройти должен. – Ты в его полк звонил? – Связи нет. – А документы? – В порядке. – Потом, позже разберешься. Как там тебя? – Этот вопрос был уже адресован Михаилу. – Борисов. Старшина Борисов. – Пошли со мной. Военный вышел, Михаил – за ним. Ни конвоир, ни лейтенант не сделали даже попытки остановить его. – Вот что, старшина. У меня потери большие, вчера два экипажа на земле погибли, при бомбежке. А самолеты их целехоньки. Ну не жечь же исправную технику? Коли ты с немецким истребителем разобрался, думаю, с «Сб» управишься. Механика я тебе дам, моторы он запустит. На первой машине я полечу – вместе со штурманом, ты за мной держись. – Слушаюсь, товарищ комполка. – Глаз-то видит? Управишься? – Управлюсь – жить охота. – Это ты правильно сказал. Лейтенант наш совсем с катушек слетел. Ему одни враги да предатели вокруг мерещатся. Насмерть забьет. Они прошли к стоянке самолетов. – Вот твой стоит. Михайлов! Ты где? – Туточки я, товарищ майор. – Нашел я пилота – истребителя. На «Сб» он не летал, но летчик боевой. – А как же… – А вот так! Нет у меня других пилотов. Двигатели ему запустишь. Штурмана тоже нет, за мной лететь будете. Комполка направился к соседнему самолету. – Товарищ пилот, извините, не знаю вашего звания, – обратился механик к Михаилу. – Старшина. Старшина Борисов Сергей, – представился Михаил. – Старшина Михайлов Петр, – протянул руку механик. – Ну вот и познакомились, – пожал Михаил руку механику. – Показывай, как тут и что. Откинув фонарь, они заглянули в пилотскую кабину. Тускло светились лампы подсветки. Михаил уселся в пилотское кресло. Механик запустил левый двигатель, потом – правый, осмотрел приборы. Михаил внимательно наблюдал за его действиями. Двигатели работали ровно. – Движки-то новые, перед самой войной поменяли, – вздохнул механик. Температура масла, головок цилиндров – все было в норме. Соседний «Сб» тоже прогревал двигатели. – Сергей… Михаил пропустил обращение мимо ушей. – Сергей! – повысил голос механик. – Извини, в кабине осматриваюсь, – спохватился Михаил. – «Чуть не прокололся! Надо откликаться на Сергея, коли уж так случилось». – Ты на чем летал раньше? – На «кукурузнике», – ляпнул было Михаил и чуть язык себе не откусил. Не было в те годы «Ан-2». – А, на «По-2»! – А еще на чем? – На «И-16», – соврал Михаил. Все-таки по документам он – истребитель. – Это ты на «мессере» вчера сел? – Я, – вздохнул Михаил. – Механики да техники уже оглядели «немца». Слух прошел – фриц заблудился, а это, оказывается, ты. – За что и попал в Особый отдел. – Лезь в самолет. Петр забрался на место штурмана. Соседний «Сб» увеличил обороты, пополз со стоянки. Отпустив его на сотню метров, стал выруливать и Михаил. Господи, да как же на этом можно летать? Управление не просто тяжелое – дубовое. Самолет комполка вырулил на взлетную полосу и с ходу стал разгоняться. Михаил тоже вырулил на полосу, нажал на тормоза и добавил оборотов. Двигатели взревели, самолет задрожал. Михаил отпустил тормоза, самолет начал разбег и легко оторвался от земли. – Фу, взлетели, – перевел дух Михаил. Он легко потянул штурвал на себя, набирая высоту. Где же самолет командира полка? Как будто бы уловив его мысль, на переднем самолете зажглись бортовые огни. Михаил догнал самолет ведущего, и бортовые огни тут же погасли. «Ну да, – сообразил Михаил, – все верно. Не мирное время, не ровен час – засекут зенитчики или ночные истребители». Лишь бы не облачность, тогда можно потеряться или ударить ведущего. Но погода не подвела. Михаил ориентировался на выхлопы моторов переднего «Сб». На фоне ночного неба они были хорошо видны. Заметив, что ведущий «Сб» летит с убранным шасси, Михаил сделал то же самое и ощутил два толчка, пришедшиеся снизу по корпусу самолета. Скорость возросла, управлять машиной стало легче. Но все равно на приборе – 330 километров в час. Тоже мне, скоростной бомбардировщик! Михаилу стоило немалых трудов и напряжения удерживать самолет в ночном небе, следуя за ведущим. Кабина и приборная доска были ему незнакомы. Однако вскоре ведущий покачал крыльями и стал снижаться. Михаил тоже подобрал газ. Высота уже метров триста. Куда же садиться – ни черта не видно, где аэродром! С ведущего самолета выпустили две зеленые ракеты. Впереди – на земле – вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. Передний «Сб» выпустил шасси, Михаил – тоже. Передний «Сб» начал резко снижаться. Михаил не отставал. Вот самолет комполка коснулся колесами бетонки, Михаил – за ним. Однако или скорость самолета оказалась чуть больше, или к земле Михаил подвел его чуть раньше, только самолет ударился колесами о бетонку и подскочил в воздух. На летном языке – «дал козла». Но Михаил сбросил газ, мягко, едва-едва потянул штурвал на себя, и самолет, едва коснувшись земли всеми тремя точками, побежал по бетонной полосе. Михаил нажал на тормоза. В этот момент прожектор погас. Темнота полная, хоть глаз выколи. – Куда рулить? – спросил Михаил техника. – Не знаю, я сам тут в первый раз, – признался тот. – А что за аэродром? – Комполка сказал – в Тулу летим. В Туле Михаил был один раз – на «аннушке». Перед самолетом остановилась полуторка. Кто-то из кузова помахал фонарем. Ага, просят следовать за ними. Полуторка шла впереди, указывая путь. Самолет встал на стоянку. Михаил кивнул Петру: – Глуши моторы. Двигатели заглохли. Петр перекрестился. – Слава богу, обошлось. Как говорится: «Прилетели, мягко сели, высылайте запчастя, фюзеляж и плоскостя». – Это ты на моего «козла» намекаешь? – не удержался от вопроса Михаил. – Да нет, что ты, Сергей, это я так. У нас и у опытных пилотов такие случаи бывали. Михаил сдвинул фонарь и вылез на крыло. Следом за ним выбрался механик. От соседнего самолета к ним быстрым шагом шел комполка. – Ну молодец, летун! Не ожидал! Ночью, на незнакомом самолете! Теперь я верю, что «мессера» у немцев угнал! Переходи ко мне в полк! – Я же истребитель, товарищ комполка! – Мне летчики во как нужны! – Командир ребром ладони провел по шее. – Что истребитель? – продолжил он. – Одни выкрутасы. Бомбардировщик – другое дело. Отбомбился по колонне врага – и нету его. Мощь! – Скорость у него мала, на таком от истребителя не уйдешь, – осторожно заметил Михаил, боясь обидеть майора. – Это – да, это есть. Так наш полк должен переучиваться на новые «Пе-2». Слыхал о таких? – Слышал, да не видел никогда. – Ну что, согласен? – Подумать надо, товарищ майор. – Эх, старшина, у меня на четыре самолета два летчика, от полка ни людей ни техники – жалкие крохи, а ты заладил – «подумать», «подумать»… Ладно, думай до утра. Пошли. Видимо, майор на этом аэродроме уже бывал – он уверенно направился в общежитие. За ним потянулись все. Не успели они толком поспать, как объявили подъем. К Туле приближались немецкие бомбардировщики. Все бросились растаскивать самолеты со стоянки и маскировать их обрывками маскировочных сетей и сломанными ветками. На аэродроме собрались остатки многих авиаполков и самые разномастные самолеты. Одиноко стоял «Тб-3», два «Сб», на которых прилетели майор и Михаил, несколько «МиГов» и «ЛаГГ-3», пяток «И-15», один «Як-1», три «По-2». Тревога оказалась ложной – немецкие бомбардировщики прошли стороной, в глубь страны. Они летели высоко, строем – как на параде. Стоявший рядом с Михаилом пилот зло процедил: – Как над своей землей идут, сволочи! Сбить бы их, да пока поднимешься и высоту наберешь, их уже и след простыл. «Это – да, – подумал Михаил, – даже у истребителей скороподъемность неважная: пока наберут пять тысяч метров, пять-шесть минут пройдет». Пилоты и техсостав потянулись в столовую. И здесь с Михаилом случился конфуз. Документов-то у него не было – они остались у лейтенанта-особиста. Там же, кроме удостоверения, вещевой и продовольственный аттестаты. А человек без документов – никто, подозрительный тип. Удрученный, Михаил отошел от окна раздачи. – Борисов! Михаил обернулся. За длинным армейским столом сидел майор со своим экипажем и Петр-механик. Майор призывно махнул рукой. Михаил подошел. – Здравия желаю! Приятного аппетита. – Ты чего смурной такой, не кушаешь? – Документы мои – в том числе и аттестаты – у лейтенанта-особиста остались. Майор хлопнул себя ладонью по лбу. – Вот растяпа, человека забрал, а документы забыл. Нехорошо получилось. Садись. Майор встал и направился к раздатчице. Вернувшись с подносом, поставил его перед Михаилом. – Ешь. Упрашивать Михаила не пришлось. Кто его знает, когда в следующий раз удастся перекусить. Майор принялся допивать чай. – Ну и лицо у тебя, Сергей! Ты в зеркало сегодня смотрелся? – Некогда было – по тревоге подняли. – Постарался лейтенант. Самое паскудное – он мне не подчиняется. Плохо, что документы у него остались. Думаю, к вечеру он сюда приедет. Попробую забрать. Ты держись поближе к нашему экипажу. Михаил вышел из столовой вместе с экипажем. Он был хмур. Документов нет, пистолета нет, со службой неопределенность. «Ха, – поймал он себя на мысли, – ты же сам хотел летать на тяжелых самолетах, пересесть с «Ан-2». Вот тебе удачный случай. Хоть «Сб» и не «Ту-154», но опыт полетов на двухмоторной машине приобрести можно». Рассудив так, Михаил догнал майора. – Товарищ майор, разрешите обратиться! – Разрешаю. Ты чего так официально? Мы не в строю. Меня Валентин Петрович звать, а фамилия самая что ни на есть русская – Иванов. – Надумал я, остаюсь с вами. – О! Правильное решение! Истребитель, как комар, кровь сосет, а кроме зуда, ущерба почти никакого. Майор явно предпочитал бомбардировщики. – Нет, я, конечно, не спорю, истребители тоже нужны, хотя бы для того, чтобы бомберов прикрыть, – продолжил майор. – Да ты не дрейфь, найдем твои документы. Должен особист приехать, иначе в дезертирах числиться будет. – С человеком же всякое случиться может, – рассудил Михаил, – вдруг он под бомбежку угодил? – Я плакать по нему не буду. У меня от полка почти ничего не осталось. И самолеты, и экипажи погибли при выполнении боевых заданий. Но это я знаю, а лейтенант числит их без вести пропавшими, – жестко сказал майор. – Говорит, могли сесть в немецком тылу и сдаться. На скулах его заиграли желваки. – Я своих людей знаю: раз не вернулся, значит, погиб. Не было у меня в полку трусов и предателей и не будет, пока я жив! Нет у погибших права на славу – это так. Но и жизни они свои не зря положили! Майор, видимо, не столько для Михаила это говорил, сколько для своих людей, слышавших разговор. А может, пытался заочно спорить с лейтенантом-особистом. Завыла сирена воздушной тревоги. Все, кто был на аэродроме, бросились по отрытым щелям. Только один из пилотов бросился к своему «И-153». Через пару минут взревел двигатель, и истребитель прямо со стоянки пошел на взлет. – Ты гляди, чего делает! – с восхищением сказал Иванов. Все запрокинули головы вверх, придерживая фуражки. Старенький биплан «И-153» «Чайка» набирал высоту, описывая широкие круги над аэродромом. Показалась пара «Юнкерсов-87». Тоже машина не из новых, но стервятник еще тот. Заходил на цель, пикировал и бомбил, выходя из пике, причем довольно точно. Потому уже на фронте за характерный вид неубирающихся шасси его прозвали «лаптежником». – Обнаглели, сволочи, без истребителей прикрытия идут! – сказал кто-то. Пилот «Чайки» набрал высоту и, пользуясь преимуществом в скорости и высоте, зашел на «лаптежников» сбоку, со стороны солнца. Он спикировал на «Ю-87», дал очередь из пулемета. «Лаптежник» задымил, свалился на крыло, камнем полетел вниз и врезался в землю. Издалека был виден черный столб дыма. Присутствующие на аэродроме закричали: – Ура! Давай! Молодец! Пилот вновь начал набирать высоту. Второй «Ю-87» спешно развернулся и сбросил бомбы, чтобы облегчить самолет. Однако летчик «Чайки» бесстрашно бросился в атаку снова. Но и стрелок на «Юнкерсе» не дремал. К «Чайке» потянулись дымные трассы. При виде этого свидетелей воздушного поединка охватило отчаяние: из такой ситуации истребителю было не выбраться… Но вдруг они с изумлением увидели, как истребитель резко нырнул вниз, подобрался к «Юнкерсу» поближе и с кабрирования всадил немцу очередь в брюхо. От «Юнкерса» полетели куски обшивки, он клюнул носом вниз и стал падать. Дыма и огня почему-то видно не было. Прошла секунда, вторая, третья… Все напряженно ждали. Вдруг на глазах присутствующих от «Юнкерса» отделилась черная точка – это пилот с «Юнкерса» успел выпрыгнуть с парашютом. Потерявший управление бомбардировщик возвестил о своем падении взрывом и облаком черного дыма. К месту приземления вражеского пилота на полуторке помчалась аэродромная охрана. Пилот «Чайки» сделал над аэродромом победную «бочку» и, покачав крыльями, лихо сел. – Ас! – коротко подвел итог майор. «Чайка» зарулила на стоянку, двигатель заглох. Из кабины выбрался молодой парень, ровесник Михаила. Видевшие бой летчики и техники бросились к нему и под нестройные возгласы восторга несколько раз подбросили в воздух. – Ну, расскажи, как да чего? – подступили к нему с вопросами пилоты. – Да че там – бой над аэродромом шел, все видно было. Зашел со стороны солнца, прицелился, дал очередь по кабине. Видя нескрываемый интерес товарищей, истребитель стал ладонями показывать ход воздушного боя. Все слушали с вниманием, потом нехотя разошлись по боевым постам – обстановка-то не мирная, завистливо качая головами. Майор незлобиво пробурчал в усы: – Каждый истребитель – хвастун! Помолчал и добавил: – Но не каждый хвастун – истребитель. Михаил засмеялся. Улыбнулись и остальные – они-то знали эту слабость командира: Иванов ревниво воспринимал чужие победы, а к летчикам-истребителям вообще неровно дышал. – Вот что, Сергей. Бери Михайлова, идите к самолету. Пусть он тебе втолкует, где и что в кабине. – Есть, товарищ майор! – Михаил уже почти свыкся со своим новым именем. – Михайлов, слышал? – Слышал. – Не по уставу отвечаешь! – Так точно, товарищ майор! – Ну вот, другое дело. Почти весь день с перерывом на обед Михаил под руководством Петра изучал материальную часть. Самолет был простым в управлении, но тем не менее знать, где и как выпускаются шасси, как включить АНО – аэронавигационные огни, где расположены приборы левого и правого моторов, надо. После, уже в казарме, Михаил насел на Иванова. – Какая посадочная скорость у «Сб»? А какова длина пробега при посадке? И еще куча подобных вопросов, на которые Петр ответить не смог – все-таки он механик, а не пилот. Иванов же добросовестно, с подробностями, отвечал на все вопросы, не пропуская деталей. Ведь дьявол кроется в нюансах. Когда уже собрались спать, дежурный подошел к майору. – Извините, не вы майор Иванов будете? – Так точно. Что случилось? – Три грузовика прибыли с имуществом и людьми, говорят – из вашего полка. Майор накинул кожаную тужурку и ушел. Не было его долго, Михаил уж придремывать стал, когда Иванов вернулся. Лицо красное, возбужден. Он протянул Михаилу небольшой пакет. – Держи документы, летун. Сон сразу пропал. Михаил уселся на скрипучей кровати, схватил документы, перелистал. Все на месте. – Вот спасибочки, товарищ майор. – Отдавать не хотел. Говорит – проверять надо, в кутузку тебя посадить. Хрена ему лысого! Михаил бережно уложил документы в карман куртки и улегся. Потом приподнял голову: – А пистолет с кобурой и ремнем? – Спи уже! Найдем завтра. Михаил в блаженстве закрыл глаза. Но и в эту ночь выспаться не удалось. Часа через три начался ночной налет бомбардировщиков, и все, наспех одевшись, бросились по щелям. После окончания налета они улеглись досыпать, а утром, едва встало солнце, майор растолкал Михаила. – Вставай! – А, что такое? Подъем? – Нет, – почему-то прошептал майор, – тут такое дело: твой полк, вернее – оставшиеся машины, на аэродроме сел. С Михаила сон тут же слетел. – Восьмой истребительный? – Он самый. Тебе бы не высовываться никуда – до обеда хотя бы, – все так же шепотом продолжал майор. – А что будет после обеда? – Приказ вечером получил, улетаем мы отсюда, – не повышая голоса, сообщил майор. – Куда? – Как куда? В Казань – самолеты новые получать. Я же тебе говорил – «Пе-2». Михаил решил похрабриться. – А чего мне прятаться? – Как чего? – Иванов наклонился к уху Михаила. – Ты в полку числишься без вести пропавшим или погибшим. А тут оказывается, что ты живой и здоровый да на тыловом аэродроме проживаешься. Непорядок! – Так вы же меня сами уговорили! – Что ты как девка – «уговорил», «уговорил»! Делай, как я сказал! Михаил оделся и пошел к бомбардировщику. Там он забрался в кабину. На летном поле и в самом деле прибавилось самолетов. На стоянке, в дальнем углу, маскировали ветками около десятка истребителей «И-16». «А ведь нехорошо получается, – запоздало устыдился Михаил. – Я видел гибель пилота этого истребителя, забрал его документы, а сказать правду его боевым товарищам не могу. Сам тогда окажусь неизвестно кем, скорее всего, сочтут немецким шпионом. Хватит, пообщался уже с лейтенантом, до сих пор под глазом и по телу синяки. Буду жив после войны – расскажу все. А пока пусть все идет как идет. Погибшему пилоту уже не поможешь, а мне с врагом поквитаться надо – в том числе и за Борисова. Так что прости меня, незнакомый летчик Сергей Борисов, но теперь я буду воевать за нашу победу под твоим именем. И постараюсь имени твоего в грязь не уронить». Через час к самолету подошел Петр, принес завтрак – миску каши, горячий чай и хлеб. – Вот спасибо! – обрадовался Михаил. – Майора благодари. А я и не знал, что ты в самолете. Изучаешь? – Ага. – Брось, пустое. Майор сказал – будем на новые самолеты переучиваться. К полудню на аэродром сел транспортник. Прибежал Петр. – Собирай вещи и документы – вон наш транспортник ждет. – Зеленый «Ли-2»? – Какой «Ли-2»? Это «ПС-84». Опять прокол. Этот самолет только переименуют в «Ли-2» позже, а пока он «ПС-84», практически – «Дуглас С-47», только моторы отечественные. – У меня и вещей-то нет. Я думал, мы на «Сб» полетим. – Я слышал – здесь оставляем, их в другой полк передадут. Летчики и техсостав потянулись к транспортнику, уселись на жесткие скамейки вдоль бортов. Майор достал список, сверился и произвел перекличку. Все восемнадцать человек были на месте. Механик «ПС-84» захлопнул дверь. Майор уселся рядом с Петром и Михаилом, досадливо крякнул. – Немного от полка осталось. Ничего, в Казани людьми пополнимся в запасном авиаполку, переучивание пройдем да самолеты на заводе получим. С новой техникой и новая жизнь начнется! Раздолбаем проклятых фашистов! Михаил обвел взглядом лица сидящих. – Что-то я лейтенанта-особиста не вижу. Иванов засмеялся. – Соскучился? Забудь, как страшный сон. В Туле он остался. А в Казани к нам нового направят. Это как пить дать! Да еще комиссара! Майор замолчал. Транспортник тем временем запустил моторы, вырулил на взлетную полосу и взлетел. Едва набрав высоту, повернул вправо. Кто-то с интересом смотрел в иллюминатор, кто-то придремал, укачанный ровным гулом двигателей. Известное дело, солдат спит – служба идет. Пока долетели, отсидели на жестких скамьях тощие зады. В полете еще и болтало изрядно. Наконец приземлились. Механик транспортника распахнул дверь, и все по лесенке спустились на землю, с удовольствием разминая затекшие ноги. На стоянке застыли новенькие «Пе-2». Живьем их все видели в первый раз. Подошли было посмотреть поближе, однако стоявший часовой отогнал. – Командир прикажет – допущу к машинам. А сейчас отойдите! И началасьучеба в запасном авиаполку. До одурения изучали материальную часть, а поскольку книг и инструкций еще не было, инструкторы объясняли на пальцах, чертили мелом на доске, водили на завод – на практические занятия в цеха, где показывали узлы и детали будущих бомбардировщиков. Наглядно, однако! Но вот что шокировало Михаила в первый раз, когда он вошел вместе с другими пилотами в сборочный цех, так это состав слесарей-сборщиков. Мужчин было мало – в основном старики, женщины и подростки. Похоже, молодых и среднего возраста мужчин забрали на фронт. После посещения сборочного цеха летчики вернулись в казарму в подавленном состоянии духа. Сергей Антоненко, сосед Михаила по койке, стянул сапоги и улегся лицом к Михаилу, задумчиво подперев рукой подбородок. – Ты знаешь, тезка, как подумаю, что летать придется на самолетах, собранных руками стариков и детей, боязно становится. Михаил в это время думал о том же и потому согласно кивнул. В дальнейшем оказалось, что страхи их напрасны. Самолет «Пе-2» оказался машиной надежной, скоростной и в бою не подводил. Для истребителей противника он был хуже кости в горле – видит око, да зуб неймет. Изначально конструктором Петляковым «Пе-2» проектировался как тяжелый истребитель, потому и скорость и вооружение имел хорошие. Правда, в управлении был сложноват, особенно на первых порах. Потому как скорости – и на взлете, и на посадке – было больше; садился он, например, на 140 километрах. Но для опытного пилота, который знал особенности именно «Пе-2», самолет был отменно хорош. Иванову доставалось сильно. Ему приходилось не только осваивать новую машину наряду с рядовыми пилотами, но и доукомплектовывать, практически заново комплектовать полк. Кроме того, требовалась слетанность экипажей. В бою успех зависит не только от пилота, но и от штурмана, от стрелка-радиста. Промазал штурман при бомбежке – считай, задание не выполнено. И не соврешь, что попал. Как только бомбы срывались с бомбодержателя, тут же включали АФА, или аэрофотоаппарат. И результаты бомбежки были видны на фотоснимке. «Пе-2» был значительно сложнее, чем «Сб». Запускался воздухом, приводы шасси, тормозных щитков, триммеров, закрылков имел электрические. Вооружение – спереди у летчика два пулемета, в крыльях – «УБС» и «ШКАС», сдвоенные пулеметы у штурмана и два пулемета у стрелка-радиста – для стрельбы из верхнего и нижнего люков. Как показал дальнейший боевой опыт, одиночный «Пе-2» легко отбивался от пары «мессеров». И переговорное устройство на «Пе-2» было, и рация. Правда, ларингофоны неудобные – крупные, пилоты натирали ими шею. Но приспособились: резали на длинные куски – вроде шарфов – парашютный шелк и заматывали ими шею. Бомбовая нагрузка была 600 килограммов, но приходилось и по 800 килограммов брать, и по тонне. И по скорости на горизонтали он «мессеру» ненамного уступал, выдавая 540 километров, а при пикировании – до 720 километров – «мессеры» отставали. И баки протектированные были – не горели свечой, как «Сб». А вот пары, как у истребителей, оказались неприемлемыми: одиночный «Пе-2» мог отбиться от вражеских истребителей и уйти с пикированием. Потому учились летать тройками – звеном. Звено «Пе-2» отбивалось от четверки «мессеров», а вот двойка «Пе-2» оказалась уязвима – заднего, как правило, сбивали. В бою летчика защищала бронеспинка – бронестекол не было, а вот штурман при атаке истребителей погибал часто. Истребитель ведь для атаки заходил сверху и бил в первую очередь по кабине. Таким образом, на фронте выяснилось, что на одного погибшего летчика приходилось по три погибших штурмана и по два стрелка-радиста. Такая вот статистика. Экипаж «Пе-2» состоял из трех человек, а на земле каждый самолет обслуживался механиком, двумя мотористами, оружейником и прибористом. Упорные занятия продолжались три месяца, за которые пилоты налетали по 50 часов. Штурманы, стрелки, механики и оружейники обучались отдельно. Наконец настал день выпуска. Кстати, звания у летчиков в начале войны были самые разные – от сержанта до майора. Это уже после сорок второго года молодые пилоты после авиашкол получали лейтенанта. Все рвались на фронт, бить ненавистного врага – ведь сводки Совинформбюро день ото дня становились все более мрачными: враг подходил к Москве, были оккупированы Белоруссия, Украина, Прибалтика. Некоторые пилоты уже имели боевой опыт – правда, не на «Пе-2». Летали на устаревших «Тб-3», «Сб» и прочих. После «дубового» «Сб» Михаил влюбился в «пешку», – такое прозвище самолет получил в полках. И с экипажем ему повезло: штурман Долганов Владимир имел боевой опыт еще с финской войны, и в июне-июле успел с немцами повоевать – бомбы в цель клал мастерски. Был он старше Михаила на два года, имел звание лейтенанта и медаль «За боевые заслуги» – редкость в начале войны. Бортстрелок-радист, казанский татарин Галлиулин Равиль – молодой, безусый и безбородый парень в звании сержанта, боевого опыта не имел, но стрелял из пулемета метко и на фронт рвался. Большинство экипажей боевого опыта не имело, чем Иванов был очень озабочен. На построение в честь выпуска внесли полковое знамя, и, конечно же, звучали речи. Коротко выступил Иванов, потом – полковой комиссар Ряженцев закатил пространную речь. «Болтать легко, лучше бы он научился летать», – подумал Михаил. Сразу после построения – праздничный обед, который отличался от повседневного лишь тем, что вместо чая дали компот. А потом собрали экипажи, выдали полетные карты. Полк прямо сегодня перебазировался из Казани на фронт. Тяжко было на передовой, враг пер на Москву неудержимо. Не хватало людей, боеприпасов, техники – буквально каждый самолет был на особом счету. Единственное, что немного напрягало Михаила, да и не только его одного – самолеты должны были вылетать без боеприпасов. Пилотов успокоили тем, что аэродром в 30 километрах от фронта. Утешение слабое, если учитывать, что немецкие бомбардировщики бомбили Горький, в современной истории – Нижний Новгород, а их истребители прочесывали полосу глубиной 100–200 километров от передовой. Однако долетели благополучно, приземлились. Летный состав расселился в соседней деревушке, и, пока не прибыл техсостав, который отправили поездом из Казани, пилоты изучали местность по карте. Летчики и штурманы выискивали характерные изгибы рек, мосты через них, населенные пункты, несколько необычные в плане сверху, чтобы при одном мимолетном взгляде на них можно было сразу понять, где находишься. Ведь уже была осень – с ее дождями, туманами, тучами, плохой видимостью. Вынырнул из облака, увидел в разрыве туч характерный изгиб реки и сразу определился, где находишься. Ведь ни о каких радиокомпасах, приводных радиостанциях и локаторах речи не шло. Пользуясь затишьем, полковой комиссар едва ли не каждый день собирал собрания – о текущем моменте и положении на фронтах. А чего языком попусту молоть, когда все и так собирались у репродукторов, послушать сводки Совинформбюро, которые день ото дня были все тревожнее. 6 октября немцы завладели Брянском, Карачевом, 7 октября сомкнули кольцо вокруг Вязьмы. В окружении оказались 37 советских дивизий. 13 октября пала Калуга, 16 октября – Боровск, 18 октября – Можайск и Малоярославец. Прибывшие эшелоном по железной дороге механики, техники, оружейники и прибористы рассказали, что в Москве возникла паника. С 15 октября по решению ГКО началась эвакуация из столицы жителей, оборудования и материальных ценностей, в первую очередь – заводов. Уже несколько дней над ними висели низкие свинцовые тучи, лил мелкий дождь. Летчикам это было на руку – немцы не летали, а техперсонал готовил самолеты: заправлял их, подвешивал бомбы, снаряжал пулеметные и пушечные ленты. Экипажи разделили по звеньям. Командиром звена стал Петр Демидов, старший лейтенант, уже успевший повоевать на «пешке». Вторым ведомым был Алексей Рожковец. – Вы, парни, не зарывайтесь, – поучал Демидов молодежь, – а делайте как я. Главное – не отрывайтесь далеко и не потеряйтесь: ведь немецкие истребители того и ждут. Одинокий бомбер для них – лакомый кусок. И вот настал день первого вылета. Моросить перестало еще с вечера, тучи немного поднялись. Командиры звеньев получили приказ явиться к командиру полка. Летчики же стали натягивать меховые комбинезоны. На земле промозгло и холодно, а вверху, на высоте, – и подавно. Тем более что кабины самолетов негерметичные и неотапливаемые, а из пулеметных люков штурмана и стрелка несет сквозняком. Едва летчики успели натянуть комбинезоны, как появился комэск Ильинцев, а с ним – Демидов. Они собрали все девять экипажей эскадрильи. – Получен приказ: нашей эскадрилье предстоит бомбить станцию Козельск, важный железнодорожный и автомобильный узел. По сведениям разведки, там скапливаются составы с немецкими танками. Вылет – по сигналу зеленой ракеты. По машинам! Экипажи побежали к своим «пешкам». Видя суету пилотов, механики уже прогревали моторы. Забравшись в машину, летчики включили СПУ – самолетное переговорное устройство. – Экипаж, к вылету готовы? – Готовы, командир! – Равиль, наш самолет идет в строю эскадрильи последним. Смотри внимательнее, если истребители будут, на нас нападут в первую очередь. В небо ушла зеленая ракета. На взлет пошло первое звено, потом – второе, затем самолет Демидова, Рожковца. Очередь экипажа Михаила. Он сделал механикам знак – убрать колодки, добавил газу и вырулил на взлетную полосу. Еще газ, разбег! Самолет легко оторвался от земли. Ранее взлетевшие самолеты уже кружили в воздухе, поджидая последний, девятый бомбардировщик. Тут же, построившись в звенья, с набором высоты направились на запад. Самолеты пробили облака, и в лицо ударило яркое солнце. Вспомнив наставления Демидова, Михаил поддал газку и пристроился в полусотне метров от ведущего. Штурман и бортстрелок вертели головами по сторонам, опасаясь «мессеров». Летели, соблюдая радиомолчание, чтобы не обнаружить себя раньше времени. В районе цели ведущий качнул крыльями и начал снижаться. Штурман машины комэска не подвел – эскадрилья вынырнула из облаков точно. Впереди был Козельск. Ведущий немного довернул влево, Михаил повторил маневр. У самолетов открылись бомболюки. – Володя, целься, – передал Михаил по СПУ штурману. – Есть, командир! – прозвучало в ответ. – Так держать! К немалому удивлению Михаила, зенитная артиллерия немцев молчала. Или не ожидали они увидеть советские бомбардировщики в такую погоду, или приняли их за двухмоторные «Мессершмитты-110». Бомбили с горизонтального полета. Как только от самолета комэска оторвались первые бомбы, сквозь треск помех в эфире послышался его голос: – «Работаем по цели!» Едва взорвалась первая бомба, немцы открыли зенитный огонь. Спереди по курсу, выше и ниже, рвались зенитные снаряды. Михаил едва тронул штурвал вправо, как штурман закричал: – Не уходи с курса! И тут же самолет слегка словно «вспух». Сбросив бомбы, он стал легче и набрал высоту. Поскольку все бомбы были сброшены сразу, в один заход, эскадрилья стала разворачиваться на обратный курс. Михаил посмотрел вниз. Город был затянут дымом и пылью – ничего не разобрать. Он подсчитал самолеты – все экипажи на месте. Обратный путь протекал спокойно. До своего аэродрома оставалось километров сорок, и эскадрилья стала снижаться. Сбросил газ и Михаил. Вошли в плотный слой облаков. Михаил напряженно смотрел вперед – не столкнуться бы с кем из своих. Посветлело. Самолет Михаила вывалился из облаков, и от неожиданности у летчика перехватило дыхание: эскадрильи не было! «Вот стыдоба, – он почувствовал, как кровь прилила к лицу, – не удержался в строю, потерял эскадрилью!» – Штурман, дай курс! – закричал Михаил. Секундная заминка, пока штурман определялся на местности, показалась ему вечностью. – Пять градусов вправо, – наконец раздалось из штурманской рубки. Михаил довернул вправо и снова попал в облако. А вынырнув, увидел прямо перед собой – буквально в ста метрах! – «Ме-109». Немецкий летчик явно не видел вывалившегося сзади «Петлякова». Еще бы! Михаил еще по полету на «мессере» помнил, что задний обзор у него плохой – мешает бронеспинка. Перед «мессером» в двух сотнях метров шел наш транспортник «Пс-84». «Транспортник» явно «видел» немца – он делал скольжения то на левое, то на правое крыло, пытаясь сбить его с прицела. Михаил недолго думая поймал фашиста в прицел и дал длинную очередь из пулеметов. Было видно, как от хвостового оперения немца полетели куски обшивки. Михаил чуть наклонил нос самолета и всадил еще одну очередь – в ненавистные немецкие кресты на фюзеляже. «Мессер» задымил и стал терять высоту. Михаил увидел, как немецкий пилот отбросил фонарь и выбросился с парашютом. Расстрелять его? Как недавно немецкий ас расстрелял Сергея Борисова, пилота «И-16»? «Нет, я не стервятник, – решил Михаил. – Тем более что территория уже наша, и немец никуда не денется». Транспортник качнул крыльями, а Михаил описал широкий полукруг и с удовлетворением дождался, пока сбитый им истребитель не воткнется в землю. Взрыв, огонь! – Ура! – раздалось сзади. И штурман, и стрелок видели весь скоротечный бой, однако помочь ничем не могли – их пулеметы могли стрелять только по задней полусфере. – Штурман, курс! – Несмотря на то что Михаил потерял ориентировку, скрыть торжествующей победной интонации он не смог. – 275, – бодро доложил штурман. Через десять минут показался аэродром. Эскадрилья уже села – самолеты заруливали на стоянку. В голове Михаила сразу всплыл порядок действий при посадке: «Газ убрал, закрылки – вниз, шасси выпустил». Он приземлился, зарулил на стоянку и заглушил моторы. Подбежали механик, техник, оружейник. – А нам только что сказали, что самолет упал. Эскадрилья видела вспышку и взрыв на земле. А вы – живы! – Живы! Это немец упал – мы сбили! – не удержался штурман. А от командирской машины к самолету Михаила уже бежал приборист. – Старшину Борисова – к комэску! – запыхавшись, сказал он. Михаил пошел исполнять приказание. Шел и думал: взгреют за то, что оторвался от эскадрильи или про сбитого немца спросят? – Товарищ комэск! Старшина Борисов по вашему приказанию прибыл! Из-за плеча Ильинцева выглядывал командир звена Демидов. Лица их не предвещали ничего хорошего. – Объясни-ка, Борисов, почему ты, единственный из летчиков эскадрильи, потерял строй, потерял эскадрилью? – Виноват, товарищ комэск! В облачность попал, газ немного убрал – столкнуться боялся. Командиры переглянулись. – Мы уже думали – упал, – чуть мягче сказал Ильинцев. – Многие из экипажей вспышку на земле видели, и дым, думали – ты. – Не я – истребитель немецкий. Вываливаю из облаков, а передо мной – немец. Не удержался, всадил в него очередь. – Ты гляди, Демидов, он в истребителя решил поиграть! Говорил комполка Иванов, что ты из истребителей. Видно, привычки старые сыграли? – Никак нет. Ну, истребитель же перед носом, один! Вот я и сбил его. – Как это он тебя не увидел? – Он за «транспортником» нашим охотился – там «Пс-84» впереди летел. Командиры снова переглянулись. – Ладно, за оплошность твою на первый раз наказывать не будем – тем более что вину свою ты сбитым «мессером» искупил. Только мы должны дождаться подтверждения с земли – от пехоты. Свободны! – Разрешите идти? – Идите! Михаил повернулся и направился к стоянке самолета. Механики уже заправили машину горючим, оружейники укладывали в кассеты ленты с патронами, а приборист Гриша возился на крыле. – Ты чего там делаешь? – окликнул его Михаил. – Рисую. Гриша отодвинулся, и все с интересом уставились на фюзеляж. На борту, чуть ниже кабины, красовалась белая звезда и силуэт бомбы. – Это что? – с недоумением спросил Михаил. – Звездочка за сбитый самолет, а бомба – за удачный боевой вылет, – с гордостью объяснил приборист. – Этак ты мне весь самолет изрисуешь! Но и стереть значки Михаил команды не дал. Бомбили все, а сбитый истребитель – только у него, из всей эскадрильи – даже полка! Но никто и предположить не мог, что эта история получила продолжение. На следующий день на аэродром сел «Пс-84». Ну сел и сел. Однако вскоре на командный пункт вызвали экипаж Михаила. На маленьком КП было тесно от командиров – комполка Иванов, комэск Ильинцев и командир звена Демидов стояли навытяжку перед полковником. – Товарищ полковник, старшина Борисов прибыл по вашему приказанию. Полковник с интересом оглядел Михаила с ног до головы и протянул руку. Михаил, недоумевая, пожал ее. – Молодец, герой! Михаил ничего не понимал. Вчера ругали, сегодня – герой. В чем дело-то? – Ты вчера «мессера» сбил? – Я. – А «транспортник» впереди видел? – Видел, потому и стрелять поторопился. – Я тебя теперь водкой по гроб жизни поить должен! В самолете раненые были, и командование тридцать первого артполка из-под Вязьмы выбиралось. Иванов, если будешь представление на него писать, упомяни про меня. – Слушаюсь, товарищ полковник! – Специально попросил сюда завернуть, чтобы на спасителя своего поглядеть. Мы ведь уже было с жизнью попрощались. Был у нас истребитель прикрытия – «ишачок», да немцы его сбили. И ведь уже над своей территорией летели, думали – дома, а из облаков – «мессер». Решили – ну все, хана. А тут ваш хлопец подоспел и немца поджег. Спасибо, старшина! И полковник еще раз пожал Михаилу руку. – Желаю вам всем воевать, как старшина! Иванов, хороших бойцов воспитал! Мы с такими немцев остановим и погоним, помяни мое слово! В Берлине помяни! – Так точно! Полковник повернулся и вышел.Глава 3
На следующий день звеном из трех самолетов снова бомбили под Козельском танковую колонну. В бомболюки были подвешены «ПТАБы» – противотанковые авиабомбы; с виду они не были страшными: маленькие – по два с половиной килограмма. Только в бомболюки их поместилось аж триста штук. – У танка броня сверху тонкая, их такая бомба при попадании напрочь из строя выводит, – пояснил оружейник экипажа. Взлетели, набрали высоту. Было облачно, но с разрывами, через которые проглядывала земля. Михаил непрерывно следил за ведущим, прицепившись к нему, как репейник к собачьему хвосту. «Не отстану!» – решил он. Снизились до трех тысяч метров. Ведущий открыл бомболюк, выпустил тормозные щитки, вошел в пике. Оба ведомых повторили. Угол пике и скорость нарастали: угол был уже 70 градусов, скорость – 650 километров! Демидов стал выводить самолет из пике и сбросил бомбы – все сразу. Оба ведомых повторили. От перегрузки потемнело в глазах. Михаил смотрел на высотомер как будто сквозь пелену. Из-за просадки высота уменьшилась еще на 600 метров. И тут проснулись зенитки. С земли к самолетам потянулись дымные трассы. Михаил убрал тормозные щитки, закрыл бомболюк. На развороте посмотрел вниз: на дороге горели немецкие танки. «Ого – много, хорошо поработали», – удовлетворенно улыбнулся Михаил. Облегченный самолет легко набрал высоту. В шлемофоне раздался голос Демидова: – Михаил! Ты здесь? – На месте, не отстал, – ответил Михаил. Они добрались до аэродрома, сели. И только на стоянке, когда уже заглушили моторы и выбрались из кабины, удивились. На фюзеляже и плоскостях были множественные пробоины. Но экипаж не зацепило, да и самолет вполне нормально вернулся с боевого задания. На двух других самолетах звена была такая же картина. – Испортили аэропланы, – вздохнул техник звена. – Ничего, залатаем – будут как новенькие. Утром в избу, где квартировал экипаж, зашел механик. – Дрыхнете, а новость не знаете! – Чего случилось? – Женщины на аэродроме! – Ты чего, Алексей, лишку вчера выпил? – Я вообще не пил, – обиделся механик. – «Кукурузники» сели – «У-2», а на них – летчицы. Так что соседи по аэродрому у нас появились, говорят, по ночам летать будут! – А чего делать-то будут? – Говорят, бомбить, – неуверенно ответил Алексей. Воистину – новость удивительная до неправдоподобности. Какой из «У-2», переименованного в «По-2», бомбардировщик? Скорости нет, разве 120 километров – скорость? «Пе-2» на 140 садится. Вооружения нет – если и сможет поднять, так 100–150 килограммов бомб от силы. Да и сам самолет – легкий, из дерева, обтянутого перкалью, со слабым мотором. Нет, в это поверить невозможно. Связной? Да! Санитарный? Да! Учебный? Конечно! Но не бомбардировщик! Тем не менее новость заинтриговала. Члены экипажа быстро умылись, выбрились до синевы, подшили свежие подворотнички, до зеркального блеска начистили сапоги. Каждый посмеивался над другими, но себя в порядок приводил. Наведя последние штрихи, дружно направились на аэродром. Из других изб тоже тянулись экипажи. И как только узнали о летчицах? На другой стороне поля и в самом деле стояли прикрытые ветками полтора десятка легких «По-2». – Гляди-ка, не соврал Лешка. После завтрака поднялся комполка Иванов, постучал ложкой по чайнику. – Попрошу внимания! К нам на аэродром сел легкомоторный бомбардировочный ночной женский полк. Так вот, женщин не обижать, в противном случае отдам под трибунал. Приставать к женщинам никто не собирался, но познакомиться, поговорить – этого никто не запрещал. Однако и этого в ближайшие четыре дня не получилось. Днем летчики на «По-2» летали, а женщины отсыпались, ночью женщины летали, а пикировщики спали. И потому женские фигуры пилоты видели лишь издалека и в сумерках – на противоположной стороне аэродрома. И тем не менее судьба им улыбнулась. На третий день после появления летчиц на аэродроме с утра пошел мелкий занудливый дождь. Низкие тучи, казалось, цеплялись за кили самолетов. Поодиночке и группами летчики потянулись к стоянке «У-2», поскольку полеты в этот день не предвиделись. Успели познакомиться, пообщаться немного. Михаилу уж очень понравилась миниатюрная брюнетка Маруся – украинка из-под Полтавы. Она летала штурманом. Только-только завязался разговор – сначала, как водится, о полетах, потом о родных местах, и, наконец, о положении на фронтах. Всех тревожило наступление немцев. – Бьем их, бьем, а ощущение, что их меньше не становится, – вздохнула Маруся. Михаил уж было собрался подбодрить упавшую духом девушку, осторожно, в нейтральных выражениях намекнуть ей на грядущие изменения на фронтах и сокрушительное поражение фашистской Германии в будущем, как явилась суровая, мужиковатого вида штурман женской эскадрильи. – Товарищи летчицы, – строгим тоном сказала она, – поскольку сегодня полетов не будет, все на занятия. Изучаем полетные карты, потом политрук эскадрильи проведет беседу о текущем моменте. Расставаться не хотелось, но за стенами ставшей вдруг такой уютной избы шла война, и люди обязаны были выполнять приказы. Летчицы пошли в штабную землянку, а летчики – на свою стоянку. На следующий день немного распогодилось, и полеты возобновились. В этот день звено, в составе которого был Михаил, должно было нанести бомбовый удар по развилке дорог у Григоровского – разведка донесла о движении танков и пехоты немцев в этом районе. В бомболюки загрузили бомбы-сотки – аж по восемь штук. Перегруз. Но «пешки» поднялись с аэродрома, как обычно. Чем больше летал Михаил на «Пе-2», тем больше он влюблялся в этот самолет. Мощный, скоростной, надежный, с хорошим вооружением и бомбовой нагрузкой, привозит экипаж на свой аэродром, имея даже многочисленные пробоины. До цели они добрались спокойно, однако там зенитное прикрытие оказалось неожиданно сильным. Немецкие «Эрликоны» – 20-миллиметровые зенитные автоматические пушки – буквально исполосовали трассами небо. Бомбили с горизонтального полета. Чтобы меньше находиться под зенитным огнем, все бомбы сбросили разом. Михаил обернулся. Внизу кучно, почти сливаясь в один, бушевали взрывы. Огонь, дым, перевернутые машины. Только они начали делать разворот на восток, к себе, как появились две пары «мессеров». Кинулись с ходу – вероятно, их вызвали наземные части. Вот в чем немцам не откажешь – так это в том, что связь у них работала безупречно. Нужна артиллерийская помощь – связались по рации и получили, требуется авиационное прикрытие – через десять минут, а то и раньше истребители на месте. Высокая организация. У нас нечто подобное появилось только к концу войны. Звено летело треугольником: Михаил – слева и чуть ниже ведущего. Рожковец – правее и выше. «Мессеры» бросились из-за туч, сверху. Правда, одного не учли фашистские пилоты: солнце било им в глаза, мешая точно прицеливаться. Наверное, им очень хотелось поквитаться с «пешками» за разбомбленную колонну. «Мессеры» быстро приближались на пикировании. – Командир, «мессеры» сверху! – крикнул Михаил. – Две пары! – Вижу «мессеры»! – отозвался Демидов. – Приготовиться к отражению атаки! Внимание всем: строй держать, хвост соседа прикрывать! Делай как я! Огонь! Равиль, бортовой стрелок, открыл огонь. – Равиль, патроны береги, далековато! – крикнул в СПУ Михаил. Хоть у стрелка боезапас 1920 патронов, но «ШКАС» – пулемет скорострельный, и можно за две-три минуты боя остаться без патронов. Когда до «мессеров» осталось метров двести, открыл огонь штурман. Вероятно, не дремали стрелки и штурманы других бомбардировщиков, поскольку на головном «мессере» скрестились сразу несколько трасс. От истребителя полетели обломки, пули пробили водяной радиатор, из мотора повалил пар. «Ме-109» отвернул в сторону и со снижением пошел на свой аэродром. Зато другая пара истребителей с ходу открыла огонь. «Метко стреляют, сволочи», – промелькнуло в голове у Михаила. На правом крыле появились пробоины, но двигатели пока тянули исправно, самолет летел. Михаил старался держать строй – в этом был залог успешной обороны. Они миновали линию фронта. Немцы отстали. Что-то они легко и быстро бросили добычу, или топливо у них было на исходе? Приземлились. Экипаж и механики взялись осматривать самолет. В правом крыле обнаружили две большие – в кулак каждая – пробоины от пушки «мессера», в шайбах килей – пулеметные пробоины. – Залатаем! – обнадежил техник. – Главное – все живы и двигатели не повреждены. Утром был легкий морозец. Летчикам хорошо – с подмерзшей земли груженые бомбовозы взлетали легче, а вот механикам плохо – поди попробуй поработать с промерзшим железом голыми руками. Варежки или перчатки не наденешь, потому как лючки тесные, да и детали мелковаты. Никак не возможно, скажем, гайку зашплинтовать в рукавицах. В этот раз бомбили Ферзиково. По данным воздушной разведки, здесь базировался немецкий пехотный полк. Иванов решил, что бомбить они будут тремя звеньями и причем не все одновременно, а конвейером: одно звено, отбомбившись, уходит, его сменяет другое. С одной стороны, решение правильное. Цель небольшая, и если самолетов много, есть опасность столкнуться, да и зенитчикам попасть легче. Только третьему звену придется несладко, потому как к этому времени немцы успеют истребителей вызвать. Третьим звеном оказалось звено Демидова. Сначала в воздух ушло звено Кривцова, через пятнадцать минут – три самолета второго звена, а еще через четверть часа дали команду на вылет звену Демидова, в которое входил и самолет Михаила. Они уже прошли деревню Мичурино, когда встретили возвращающееся с задания первое звено. Михаил услышал по рации голос Кривцова: – Не промахнетесь, парни, дым за десять километров виден. Удачной работы! Звено всей тройкой пролетело мимо. Ферзиково – вернее, то, что от него осталось, и в самом деле было видно издалека – над деревней стоял густой черный дым. Они снизились до полутора тысяч метров. Конечно, с большой высоты бомбить удобнее – зенитки не собьют, но и разброс бомб велик. Михаил лег на боевой курс, скорость – 400. – Так, левее два градуса – так держать, – услышал он в переговорном устройстве голос штурмана. Михаил впился взглядом в компас – на боевом курсе надо точно выдерживать направление. Хлопнули створки бомболюка, бомбы пошли на цель, облегченный самолет «вспух». – Разворот, цель накрыли! – раздался в шлемофонах голос Петра Демидова. Крутой вираж всей тройкой. И тут – «мессеры», штук шесть. Михаил их и пересчитать не успел. Они кинулись сверху – на каждую «пешку» по паре стервятников. Очереди проходили слева и справа – совсем рядом. Сзади грохотали пулеметы штурмана и стрелка. Ведущий пары «мессеров», отстреляв, с понижением высоты ушел под «пешку», и его место занял ведомый. Черт его знает, по какому наитию Михаил выпустил тормозные щитки. Самолету как будто кто-то в хвост вцепился, скорость упала. Ведущий «мессер» проскочил «пешку» и попытался уйти с набором высоты. Не мог Михаил упустить такой момент, для того и щитки выпустил. Он довернул нос самолета и, когда немец сам заполз в прицел, надавил на гашетку. Очередь пулеметов «Пе-2» угодила по центроплану и кабине «мессера». Он свалился на крыло и камнем пошел вниз. Вероятно, Михаил сразил пилота, потому как истребитель не горел, но из крутого пике не вышел. Летчик не выпрыгнул с парашютом, и «мессер» врезался в землю. Проводив взглядом ушедший в последний путь «мессер», Михаил опомнился и огляделся. Елки-моталки, ведущий ушел вперед вместе со вторым ведомым! Михаил убрал щитки, добавил газ. Полегчавший после бомбежки «Пе-2» быстро догнал звено и встал в строй. Обозленные потерей товарища немцы не отставали. Пары разделились. Два самолета заходили слева, два – справа, оставшийся без пары ведомый истребитель висел у Михаила на хвосте. Пулеметы штурмана и стрелка грохотали почти без перерыва. Михаил заметил, как от хвоста самолета Рожковца полетели клочья, от правой хвостовой шайбы почти ничего не осталось. – Алексей, ты как? – спросил его по рации Михаил. – Машина руля слушается плохо, стрелок не отвечает, наверное – убит. – Держись, друг, осталось недалеко. – Выходи вперед, мы тебя прикроем, – скомандовал Демидов. Поврежденная «пешка» вышла вперед. Немцы продолжали яростно атаковать. Еще бы, ведь до передовой оставалось километров сорок. И тут сердце Михаила оборвалось. Левый, ближний к нему двигатель самолета Демидова полыхнул пламенем, которое почти сразу погасло, но появился густой черный дым. Винт остановился, и «пешка» командира начала снижаться. Немцы бы добили ее, но на встречном курсе показалась группа наших истребителей. Не приняв боя, фашистские летчики убрались восвояси на форсаже. Да и с чем им драться? Боеприпасы и топливо на исходе, а наши истребители только взлетели и готовы к бою. Михаил с замиранием сердца следил за тем, как снижается командир. За самолетом тянулся густой черный шлейф дыма. – Алексей, уходи домой, я прикрою командира. А самолет Петра Демидова опускался все ниже, и скорость его была все меньше. Чувствовалось, что машина плохо слушается пилота. – Командир, прыгай! – Попробую дотянуть. Но дотянуть не получилось. Вместе с дымом вновь появилось пламя. Командир выпустил шасси. – Петр, прыгай! – прокричал Михаил. – Передай в полк – сажусь на вынужденную, – ответил командир. Петр посадил самолет на поле. Михаил кружил вокруг. Он видел, как самолет запрыгал по неровному полю и остановился. Экипаж выбрался из кабины и кинулся прочь от горящего самолета, на ходу выхватывая пистолеты. «Нет, не брошу, – решил Михаил, – а иначе – как они переберутся через передовую? Уж лучше смерть, чем плен!» Родственники попавших в плен военнослужащих испытывали на себе всю тяжесть воздействия жестокой бериевской НКВД. Михаил выпустил шасси и пошел на посадку. Петр понял, что задумал Михаил, и замахал руками, запрещая ему посадку. Но Михаил стиснул зубы, выпустил закрылки и потянул рычаг на себя. Сказать, что самолет трясло, – значит не сказать ничего. Его раскачивало на кочках, как корабль в море во время жестокого шторма. «Не хватает только шасси поломать и здесь остаться», – со страхом подумал пилот. Но глаза боятся – руки делают. Михаил подрулил поближе к экипажу, открыл форточку, распахнул бомболюк. – Командир – в кабину, штурман и стрелок – в бомболюк. Кабина бомбардировщика не была рассчитана на второй экипаж – в ней и без того было тесно. Петр Демидов забрался в кабину через нижний люк и улегся на бок, прижавшись спиной к борту. Штурман и стрелок забрались в бомболюк. Как они там держались? За что? За держатели для бомб? Михаил закрыл створки бомболюка, развернул самолет и по своим же следам на слегка заснеженном поле начал разбегаться. Машину трясло, штурвал рвался из рук. Наконец взлетели. Тряска прекратилась, Михаил убрал шасси. – Штурман, курс! Штурман ответил мгновенно. Михаил перевел газ на форсаж. Слегка поддымливая моторами, «пешка» набирала высоту. – Передовую прошли, – сообщил штурман. Михаил отжал штурвал от себя, убрал газ. Надо опуститься ниже – так он будет меньше заметен для немецких истребителей, если попадутся. Вот где пригодился опыт работы в сельхозавиации. Самолет шел на бреющем полете, едва не задевая винтами верхушки деревьев – потоком воздуха их наклоняло. Земля пролетала мимо с пугающей скоростью. Конечно, на «аннушке» он обрабатывал поля на 150–180 километрах, а сейчас скорость «пешки» была вдвое выше. Аэродром вынырнул внезапно. Михаил немного набрал высоту, развернулся, построил «полукоробочку» и, приземлившись на полосе, зарулил на свою стоянку и заглушил двигатели. От нервного перенапряжения не хватило сил выбраться из кабины. К самолету подошли понурые механики. Штурман открыл нижний люк и ногами вперед начал вылезать из кабины. – Чего приуныли, хлопцы? – спросил он механиков. – А чему радоваться? Рожковец еле дополз, а Демидова и вовсе сбили. Тут следом за штурманом из кабины начал выбираться и Демидов. Увидев его, технари потеряли дар речи, глаза их округлились от удивления. В это время снизу – от пола – раздались звучные удары. Михаил открыл створки бомболюка, и оттуда на землю выбрались штурман и стрелок демидовского самолета – как черти из табакерки! Немая сцена! Потом техники кинулись обнимать всех прилетевших без разбора. Михаил тоже вылез из самолета. – Качать его! – заорал кто-то. – Э, парни, погодите, дайте очухаться, – безуспешно отбивался Михаил. – Ну, Серега, спасибо! Названым братом будешь! Я уж и не чаял спастись! – Чего же ты не прыгал? – Боязновато! Ребята говорят – как из кабины вываливаешься, прямиком на антенный провод попадаешь. Башку сразу отрывает. А ты почему сел? Или не понял, что я тебе махал, запрещая посадку? – Понял. Только вас в немецком тылу оставлять как-то не по-товарищески. – Накажу за нарушение приказа, старшина. – Но глаза Петра улыбались. Демидов повернулся к техникам. – А что с экипажем Рожковца? – Сел он, только стрелок у него погиб. – Жалко парня. Все помолчали. – Пошли на командный пункт, там небось ничего не знают, думают – сбили нас. Надо доложиться. Пока шли к КП, Петр спросил: – Это твои «мессера» сбили? – Он сам подставился. – Ей-богу, как был истребителем, так им и остался. Рисуй вторую звездочку на фюзеляже – я сам видел, как этот «мессер» падал. Прибыли на КП. Там тоже удивились появлению Демидова – живого и невредимого и в сопровождении практически полного летного звена. – Дежурный, ты чего же проглядел третий самолет? – взъярился Иванов. – Не было третьего, двое сели, – оправдывался дежурный. – Так точно, двое сели. Меня сбили, сел на вынужденную. Старшина Борисов рядом приземлился и нас забрал. Иванов уставился на Михаила. – По уставу нельзя садиться на вражеской территории, – только и смог сказать командир полка. – Вот-вот, я ему тоже посадку запрещал, а он ослушался. Даже хуже – он не внял вашему приказу, товарищ майор. Должен вам доложить, что Борисов… У Иванова начали изумленно подниматься брови. – … сбил еще одного «мессера», – закончил Демидов. Майор по-бабьи хлопнул себя по бедрам. – Ну ты гляди! Сплошь нарушения! Как думаешь, Демидов? От полетов отстраним за постоянные нарушения? – И неоднократные, – поддержал Петр. – За что? – обиделся прямодушный Михаил. Он не понял, что старшие товарищи его просто подначивают. Майор посерьезнел, взял под козырек и торжественно произнес: – За спасение товарищей от верной гибели на временно оккупированной территории и сбитый вражеский самолет от командования полка старшине Борисову выношу благодарность! – Служу Советскому Союзу! – стал по стойке «смирно» Михаил. – Молодец, Серега! Так и воюй! – положил ему руку на плечо Иванов. – Я на тебя представление напишу в дивизию. Думаю, ордена Красной Звезды ты достоин. Не ошибся я в тебе, когда у особиста отобрал. Иди, отдыхай. – Есть! Михаил повернулся через плечо «налево – кругом» и пошел к своему экипажу, на ходу пожимая руки товарищей. Однако, как впоследствии и оказалось, ордена ему не дали. Майор потом извиняющимся тоном сказал: – Я отдал представление командиру дивизии, а в штабе армии завернули. Время, говорят, для наград не то. Вот крысы штабные! – Майор выматерился и продолжил: – Два истребителя человек сбил, командира и экипаж спас, бомбит не хуже других – чего им еще надо? Но все-таки представление майора – пусть и отклоненное – сыграло свою роль. Михаила повысили в звании до младшего лейтенанта – первого офицерского звания. Обмывали всем звеном, как полагается, опустили «кубики» в стакан с водкой. Михаил выпил водку, поймал кубики языком и показал всем. Тут же ему их и прикрепили на петлицы. Даже Иванов пришел – ему уступили почетное место на колесе шасси. – Летай и дальше так же, сынок! Не трусь, но и на рожон не лезь! Ты мне живой нужен, как и все в полку. – И выпил стакан водки до дна. Два дня не летали. Механики ремонтировали самолет Михаила – заделывали пробоины. А Петру и летать было просто не на чем. Самолет Рожковца к дальнейшим полетам пока вообще был непригоден: одной шайбы киля практически не было, вторая держалась на честном слове. Удивительно, как самолет вообще долетел до аэродрома и пилоту удалось его посадить. Другие звенья и эскадрильи летали интенсивно, возвращались изрешеченные пулями и снарядами истребителей, осколками зенитных снарядов. Враг рвался к Москве, бои шли ожесточенные, и штаб дивизии ежедневно требовал вылетов на бомбежку. Но и немцы не дремали. Видно, агентура немецкая сработала или воздушный разведчик углядел, но аэродром засекли. Все исправные самолеты вылетели на боевое задание, механики ремонтировали неисправные машины, и ничего не предвещало беды. Вдруг из-за леса на малой высоте выскочил «мессер». Пулеметно-пушечным огнем он прошелся по самолетным стоянкам. Все, кто был в эти минуты на аэродроме, бросились в отрытые щели. За «Мессершмиттом» появились бомбардировщики «Ю-88». Бомбили с высоты тысячи метров. Михаил, в это время находившийся у своего самолета, вместе со всеми спрятался в щель. Ухнули первые взрывы, на головы и спины людей посыпались комья земли. Осколки бомб стучали по крыльям и фюзеляжу. – Вот сволочи! Мы уже почти ремонт закончили – и на тебе! – в сердцах выругался механик. Бомбардировщики сделали три захода и убрались, сбросив смертельный груз. Люди выбрались из щелей. Поле аэродрома было перепахано воронками, от нескольких самолетов остались только разбитые остовы, один самолет горел, распространяя по полю чадящий дым и запах паленой резины. Больше всего досталось стоянке «У-2». На первый взгляд эскадрилья ночных бомбардировщиков вообще прекратила свое существование. Но мало того, когда ушли «Ю-88», нагрянули пикировщики «Ю-87». Люди опять бросились к укрытиям. Лежа в щели, Михаил наблюдал за действиями пикировщиков. Вот ведущий свалился в пике, завыла сирена, нагоняя страх и ужас. От самолета отделились бомбы – один, второй, третий разрывы… «Крупный калибр – не меньше сотки», – определил Михаил. За ведущим пошел ведомый. Снова взрывы. Немцы построились в круг и бомбили по очереди. Как пилот, Михаил не мог не оценить работу немецких летчиков. Они бомбили толково, точно, ущерба нанесли больше, чем девятка «Ю-88». Михаил впервые попал под ожесточенную бомбардировку и сразу увидел и понял выгодность ее с пикирования. Точность попадания была значительно выше. Устаревшие, тихоходные, относительно небольшие по сравнению с «Ю-88», пикировщики нанесли больший ущерб. Да еще и эти сирены, от звука которых стыла кровь в жилах, и хотелось заткнуть уши. Наконец пикировщики улетели. Все стали выбираться из укрытий, с опаской поглядывая на небо – не подойдет ли еще одна группа? На аэродроме не осталось ни одной целой машины, ни одного здания, посадочные полосы были изрыты взрывами. Люди уныло осматривали последствия бомбежки. «Эх, была бы «пешка» исправна, улетел бы на задание – глядишь, сохранил бы самолет», – сожалел Михаил. Полк и так нес потери на вылетах, осталась едва ли половина самолетов из полученных в Казани тридцати четырех «пешек». Прилетели с боевого задания самолеты полка. Иванов кричал по рации: «Осторожнее, парни! Полоса разбомблена, садиться поодиночке!» Они садились один за другим, лавируя между воронками. Ведь были в полете три часа, баки сухие, и долго крутиться над аэродромом было нельзя – бензин ужевыработан. Все-таки сели относительно удачно, если не считать подломленного шасси у одной из «пешек». И новости сообщили не самые хорошие: по направлению к Туле по шоссе двигалась немецкая танковая колонна. Иванов тут же доложил в штаб авиадивизии и получил приказ на бомбежку. Когда майор положил трубку, его лицо выражало неуверенность и тревогу. Наконец он принял решение. – Самолеты заправить, пополнить боекомплект, подвесить ПТАБы. На них посадить безлошадные экипажи. Прилетевшим с задания – отдыхать. Засуетились техники, мотористы, оружейники. Через час девятка самолетов оказалась готова к вылету. – Взлетаем поодиночке, выстраиваемся в круг над аэродромом. Как только в воздух поднимется крайний, девятый, – выходим на курс, – объявил комэск Ильинцев. Взлетающая эскадрилья была почти полностью составлена из летчиков третьей эскадрильи, оставшихся без самолетов, – безлошадных, как называли такое положение летчики. Лавируя на рулежке между воронками, они благополучно взлетели и легли на боевой курс. Как докладывали прилетевшие пилоты, немцев видели километрах в семидесяти от Тулы. Где наши части, существует ли передовая, или немцы бронированным кулаком проломили нашу оборону – непонятно. Ведущий все-таки узрел немецкую колонну. – Приготовиться к бомбометанию! – прозвучал в шлемофонах его голос. Эскадрилья снизилась, открылись бомболюки. Первый самолет высыпал вниз ПТАБы, за ним – второй… И пошло-поехало! Когда дошла очередь до Михаила, внизу, на дороге, уже вовсю горели танки, бронетранспортеры и машины. В небо тянулись дымы. Эскадрилья сделала разворот на восток. За дымами пилоты не заметили подкрадывающиеся немецкие истребители. И только когда они вынырнули из-за дыма и приблизились, стрелки открыли огонь. Поздно! Одна из «пешек» сразу загорелась и камнем пошла вниз. Кто-то из членов экипажа успел выпрыгнуть с парашютом. Истребители заходили сверху и расстреливали из пушек кабины штурманов и бортстрелков, подавляя огневые точки, а потом добивали уже беззащитные машины. В такой переплет Михаил попал впервые. Чувствовалось, что немецкие пилоты опытные и жесткие вояки. Когда один из «мессеров» проносился мимо, Михаил успел заметить на его фюзеляже намалеванную карту – трефовый туз. Слышал он раньше байки, что так немцы метят своих асов. Думал – враки, а оказалось – правда. Вот задымил и пошел вниз еще один наш бомбардировщик. Остальные сомкнули строй, стараясь держаться как можно ближе. В этом бою впервые стрелок стал бросать через люк авиационные гранаты «АГ-2». Они взрывались метрах в пятидесяти от хвоста самолета, отпугивая чересчур смелых немецких пилотов. Заполыхал мотор еще одного нашего самолета. «Хоть бы наши истребители на помощь пришли», – подумал Михаил. Но нет, не случилось такой удачи. Это уже ближе к концу 1942 года бомберы стали летать на боевое задание под прикрытием истребителей, а сейчас самолетов катастрофически не хватало. Ни истребителей, ни штурмовых «Ил-2», ни бомбардировщиков – фронтовых и дальних. По кабине ударила пулеметная очередь. От неожиданности Михаил пригнул голову. Спасла его бронеспинка – он явственно ощутил по ней удары пулеметных пуль. – Эй, штурман, как у тебя? – обеспокоился Михаил. В ответ – тишина. Михаил, как мог, вывернул назад голову. Штурман лежал на полу кабины, весь в крови. – Равиль, что сзади – доложи! Но стрелок молчал – по-видимому, он тоже был убит. Михаил снова вывернул шею, попытался увидеть и оценить обстановку позади боевой машины. Сзади, в ста метрах от него, висел «мессер» с желтым коком винта. На крыльях и моторном капоте его засверкали огоньки. Михаил едва успел убрать голову за бронеспинку. По кабине полетели осколки плексигласа и куски дюраля. Приборная панель в один миг покрылась дырами размером с кулак. На крыльях тоже появились пробоины, но пожара не было – двигатели тянули, и самолет слушался руля. Михаил еще раз по «СПУ» вызвал штурмана и стрелка. Ответом по-прежнему было молчание. Значит, оба убиты. А немцы не отставали, как злые осы, они вились вокруг поредевшей эскадрильи. По фюзеляжу как плетью ударили. Потянуло сквозняком, запахло дымом. – Девятый! Михаил, ты горишь, прыгай! Девятый – был позывной Михаила. Черт, сколько же осталось до передовой? И подсказать местоположение некому – штурман убит. Сзади, за бронеспинкой, появились языки пламени. Надо прыгать – самолет сгорает очень быстро. И хорошо, если внизу свои, а если в немецкий тыл попадешь? Машина перестала слушаться рулей, и надежда дотянуть до своих исчезла. Михаил откинул фонарь кабины. Памятуя о коварной антенне, что было сил оттолкнулся от фюзеляжа. Земля внизу, в полутора километрах. Михаил взялся за кольцо парашюта, но дергать за него не стал. С немцев станется – расстреляют еще в воздухе. Ветер свистел в шлемофоне. Михаил раскинул руки и ноги, стабилизировал падение. Пора! Он дернул за кольцо. Раздался хлопок раскрывшегося парашюта, ощутимо тряхнуло. Михаил вертел головой. Он увидел уходивших вдаль четырех «пешек», немецких истребителей за ними и ужаснулся. Пятерых сбили! Таких потерь за один боевой вылет в полку еще не было. Михаил запомнил направление, в котором улетели «пешки». Теперь взгляд вниз. Поле, овраг за ним, поросший кустами. Вот где ему пригодился опыт давнишних занятий парашютным спортом. Михаил согнул плотно сжатые ноги, подтянул стропы. Парашют не спортивный – боевой, спускается быстро, скользить не хочет. Ломающиеся ветки кустарника немного смягчили удар. Михаил приземлился на склон оврага. Не теряя ни секунды, расстегнул ремни подвесной системы, подтянул к себе и скомкал купол. Забрался на верх склона, выглянул. Перед ним было едва заснеженное поле, лес вдали. Жилья не видно, как и немцев. Вот это попал! Михаил достал из кобуры пистолет, проверил обойму и снова сунул его в кобуру, висевшую на длинном ремешке. Посмотреть бы по карте, где он находится, да планшет во время прыжка с парашютом сорвало. Когда покидал горящий самолет, думал – как бы уцелеть, чтобы не ударило о киль, чтобы затяжным вниз пойти, дабы истребители не расстреляли в воздухе – не до планшета было. А вот теперь без карты плохо. И в таком разе местных искать надо. Приблизительный курс ухода эскадрильи Михаил засек, только вот через голое поле идти надо. А на фоне снега он в темно-синем комбинезоне очень уж заметен будет. Он понаблюдал еще несколько минут – спокойно все, никакого движения. И все-таки неспокойно на душе было. Он пошел по склону оврага, периодически выглядывая из-за его края и осматривая окрестности. Наверное, зря он выбрал этот путь – овраг идет под углом к нужному ему направлению, лишний крюк делать надо. Однако, пройдя еще с километр, Михаил похвалил себя за осторожность. Из леса выехали два мотоцикла с колясками и бронеавтомобиль, пересекли поле. Хорошей же мишенью он был бы на поле, ведь на нем ни ложбинки! Овраг стал мельче, но кусты росли гуще. Михаилу пришлось продираться через жесткие, колючие ветки. Потом овраг превратился в ложбину, где можно было идти, только пригнувшись, иначе тебя было бы видно со стороны. Но вот и ложбина закончилась. Михаил лег на стылую землю. Меховой комбинезон и собачьи унты грели хорошо, не пропускали холод. Мерзли только кисти рук, и Михаилу приходилось отогревать их дыханием. Из-за деревьев вышла женщина с вязанкой хвороста за спиной. Пилот понаблюдал за ней немного и бегом кинулся к лесу. Всего и бежать-то – сто метров, но Михаил бежал в комбинезоне, унтах и потому запыхался. – Бабуля, не подскажешь – что за деревня поблизости? От неожиданности женщина вскрикнула, выронила вязанку и обернулась. Она оказалась вовсе не бабулей, просто одета была как-то по-старушечьи, да лицо чем-то вымазано – как будто сажей. – Фу ты, напугал! Ты чего на людей в лесу кидаешься, как леший! – Заблудился я немного. – Летчик, небось! Вона на голове шлем с очками. Михаил непроизвольно дотронулся до очков-консервов на голове. Надо снять. Забыл он про них, а не дай бог солнышко попадет на стекло, блик даст. Михаил снял очки и забросил их в чащу. Женщина продолжила: – Деревенька тут рядом, Лиски называется. Только ты туда не ходи – немцы там. – Много? – С десяток будет. – А фронт, передовая где? – Да где ж ей быть? Там должно! – Женщина махнула рукой на восток. – Каждую ночь, а когда и день цельный громыхает. Прут, окаянные. Не слыхал, что товарищ Сталин говорит? – Слыхал. Положение тяжкое, но враг будет разбит и победа будет за нами. – Москву они не взяли? – Нет. И не возьмут, – убежденно сказал Михаил. – Из Сибири да с Дальнего Востока части свежие идут. Москву мы ни в коем разе не сдадим, этой же зимой и погоним немцев назад. – Больно много машин да танков у них, и самолеты ихние с крестами все время летают, а наших и не видно. – Как не видно? А я кто? Сбили меня – это правда, но летаем же! И танки у нас есть. Михаилу стало обидно за Красную армию. В самом-то деле! Газет и радио нет, самолетов наших не видно – откуда население оккупированных районов узнает, что Москва не сдана и страна жива, силы для отпора набирается. – Спасибо, гражданочка. Дальше я пойду. – Ой, поостерегся бы. Отец мой хотел к родне сходить, вернулся три дня назад. Говорит – войск немецких везде полно, не пройти. Спрятаться бы тебе где, переждать. – Ага, до победы, – съерничал Михаил. – Зачем до победы, – спокойно ответила селянка. – Уйдут немцы дальше – сам вперед пойдешь. – Выжидай – не выжидай, все равно через передовую переходить надо. – Кушать хочешь? – Не отказался бы. Напрямую попросить еды Михаил стеснялся. Женщина достала из-за пазухи телогрейки маленький узелок, развернула на ладони чистую тряпицу и протянула Михаилу кусок хлеба и две вареные картошки с солью. Сгодится. Михаил быстро съел угощение, поблагодарил. – Немцы в деревне давно? – Четыре дня. – Не безобразничают? – Курей всех постреляли да сварили. Целыми днями только жрут и пьют, весь погреб опустошили, ироды. Как зимовать-то будем? А так – спокойно. Портреты товарища Сталина со стен в избах посрывали – это да. Но никого не стрельнули, Бог миловал. – Чего они у вас в деревне делают? – А кто его знает? Машина у них крытая, здоровенная, как изба. Палка над ней высокая с проволочками. И из машины той то музыка ихняя, немецкая играет, то голоса разные слышатся. «Рация, – понял Михаил. – Эх, кинуть бы в машину гранату, да где взять ее? А с одним пистолетом против десятка солдат – верное самоубийство». Надо трезво оценивать свои возможности. Стрелять он умеет, но не спецназовец и против десятка солдат не выдюжит. «Но запомнить про рацию надо, выйду к своим – доложу». – Ну – бывай, тетка, за угощение спасибо. – Я не тетка, меня Глафирой звать. – Прости, не хотел тебя обидеть. Лохмотья на тебе, лицо чумазое, возраст не угадаешь. – Это я специально, чтобы немцы не приставали. Мне ведь тридцать всего. Михаил мысленно чертыхнулся – вот ведь ошибся! – Так я пошел. Он немного потоптался и двинулся по опушке, чтобы в случае опасности нырнуть в чащу. Обернулся. Глафира махала ему рукой, потом нагнулась, взвалила на себя вязанку хвороста и сучьев. «Вот кому несладко под немцем придется, – подумал Михаил. – Быстро войска наши под немецким нажимом ушли, население на оккупированной территории осталось, а потом власть им это же в вину и поставит, даже графу в анкете заведут – «был ли в оккупации». А кто виновен в этом? Лес внезапно закончился. Михаил остановился. И вовремя. Сзади послышался приближающийся рев моторов. Понятное дело, наших здесь быть не могло. Михаил упал на землю, отполз за толстое дерево и вытащил пистолет. По лесной дороге шла колонна. Сначала мотоциклисты – довольно много, потом – два крытых брезентом грузовика, замыкал колонну слегка приотставший полугусеничный вездеход. Михаил раньше таких не видел. Бронированный корпус, напоминающий гроб, спереди – автомобильные колеса, а под корпусом – узкие гусеницы. Крыши нет, торчит турель с пулеметом, и за ним – солдат в каске и шинели. Бронетранспортер дополз до дерева, за которым лежал Михаил, и остановился. Распахнулась бронированная дверца, выбрался водитель, за ним – пулеметчик. Оба весело переговаривались. Расстегнув шинели, они начали облегчаться. Мягко урчал не выключенный водителем мотор. Решение напрашивалось само. Единственное, чего опасался Михаил, – не сидит ли в бронетранспортере еще кто-нибудь? Если нет – надо стрелять в этих двоих и рывком к открытой бронедверце. А там – как повезет. Михаил вскинул пистолет. Бах! Доворот ствола – еще выстрел! Двое гитлеровцев, не издав ни звука, падают как подкошенные. Двумя прыжками – к машине. Заглянул в дверной проем – никого. А колонна уходила дальше. Видимо, звук работающих двигателей заглушил отдаленные пистолетные выстрелы. Михаил неловко забрался на сиденье и уже взялся за ручку, чтобы прикрыть дверцу, да передумал. Он выбрался, оттащил тела в лес, предварительно сняв с пулеметчика железную каску, которую он надел себе на голову – прямо на летный шлем. Зачем? Он даже сам себе объяснить не мог. И только потом вернулся на сиденье водителя и закрыл дверь. Управление на бронетранспортере такое же, как и на грузовике, – руль, рычаг коробки передач, сцепление, тормоза. По привычке посмотрел на приборы. О, топлива – половина бака! «Поеду, – решил Михаил, – все лучше, чем пешком. К тому же броня и пулемет». На набалдашнике рычага посмотрел схему включения передач, выжал сцепление, включил первую передачу и поехал. Бронетранспортер шел по грунтовке мягко, почти как машина. Управление, правда, туговатое, да и поворачивает «броник» как-то с запаздыванием. Но свои полсотни километров в час выдает. Насмотревшись на аэродроме на отечественные полуторки «ГАЗ-АА» и «ЗИС-5», Михаил не мог не отметить превосходства немецкого бронетранспортера. К слову, в Красной армии таких не было. Были колесные бронеавтомобили вроде «БА-64», маленькие, тесные. Михаил следовал за колонной, догнал ее, держась в отдалении, – так же, как этот «броник», ехал до остановки. Так они проехали километров пятнадцать. Впереди явственно слышались звуки боя – выстрелы пушек, разрывы снарядов. До передовой, оказывается, было рукой подать. Колонна остановилась. Но Михаил, не сбавляя скорости, продолжал двигаться вдоль нее. Солдаты махали ему руками, чтобы он остановился. Для того чтобы сбить их с толку, Михаил привстал на сиденье. Над бронетранспортером замаячила его трофейная каска и верхняя часть лица. Он невнятно прокричал что-то, что отдаленно напоминало фразу на немецком языке, и помахал рукой. Солдаты ничего не поняли и, перебросившись между собой несколькими словами, дружно заржали. Наверное, решили, что Ганс или Вилли один решил ехать громить этих русских. Михаил жал на газ, не жалея машину. Чего ее, фашистскую, жалеть, все равно бросить придется. На дорогу не спеша вышел фельджандарм с большой бляхой, прикрепленной цепочкой к мундиру, и автоматом на груди. Он поднял руку, приказывая Михаилу остановиться. Ну, это ты своим приказывать будешь! Михаил даже не подумал сбавлять скорость, и жандарм едва успел отскочить в сторону, крича что-то возмущенное. Через километр с обеих сторон от дороги показались укрытия, пушки в капонирах, солдаты в окопах. Твою мать, да это же передовая! Солдаты тоже размахивали руками, пытаясь его предупредить – русские, мол, впереди! Но Михаил жал на газ! Вот уже немецкие окопы на сотню метров позади. Но немцы все-таки сообразили – что-то неладное происходит. Сзади ударила пушка. Бронетранспортер дернулся и заглох. Черт, в самый неподходящий момент! Ведь впереди уже были видны окопы и траншеи наших, частей Красной армии. Михаил попытался завести двигатель. Он взревел, но при попытке тронуться снова заглох. Михаил открыл дверцу и бросился на заснеженную землю. Так вот в чем дело! Снаряд угодил в левую гусеницу, разрушив катки. Михаил пополз вперед. Сзади раздалась пулеметная очередь. Пули взрыли грунт сбоку, подняли фонтанчики земли. Наверное, немцы приняли его за перебежчика. Но что хуже всего – начали стрелять и из русских окопов.Глава 4
Во попал! Пули тоненько посвистывали, пролетая над Михаилом. Он отполз правее, чтобы укрыться за подбитым бронетранспортером хотя бы от немецкого огня. Но как только стрельба стихала, он полз дальше. В какой-то момент ему повезло – впереди оказалась воронка от снаряда или бомбы, и Михаил сполз в нее – хоть какое-то укрытие. Потеряв его из виду, стрельбу с обеих сторон прекратили. Воронка с лежащим в ней Михаилом оказалась как раз посредине нейтральной полосы. Михаил снял и отшвырнул в сторону ставшую ненужной немецкую каску. При дневном свете ползти дальше было рискованно. И немцы и наши настороже – убьют. Михаил решил досидеть до темноты, а потом под ее прикрытием выбираться из воронки и ползти к своим. Комбинезон и унты не позволят замерзнуть – кисти рук только зябнут. Начало смеркаться – все-таки первые числа ноября, день совсем короткий. «Еще с полчасика – и пойду к своим», – решил Михаил. Как же он просчитался! Когда окончательно стемнело, фашисты стали пускать осветительные ракеты. Хлопок – и в небе на парашютике повисает яркий, ослепительно-белый шар, заливающий местность мертвенным светом. Между пусками осветительных ракет промежутков почти не было. Да сколько же они добра впустую переводят! Выбрав момент, когда ракета, выгорев, стала меркнуть, Михаил рванулся вперед. Он бежал изо всех сил. С немецкой стороны раздался ненавистный хлопок ракетницы. В ту же секунду Михаил упал на землю и замер. И такую уловку он повторил не один раз. Когда уже подобрался поближе к русским позициям, то, задыхаясь от бега, отчаянно закричал: – Товарищи, не стреляйте – я свой! – Ползи, мы стрелять не будем, – послышалось в ответ. Приободренный Михаил с нетерпением стал ждать удобного момента. Вот свет очередной ракеты стал тускнеть. Михаил вскочил и бросился бежать. Хлопок! До траншеи метров семь-десять, и он не остановился, чтобы переждать эту ракету. Уже падая в траншею, услышал пулеметную очередь вдогон и свист пуль над головой, ударился грудью о скат траншеи – да так, что дыхание перехватило. Едва он оказался на дне траншеи, как рядом возникла тень. – Что, немчура, заблудился? – Я летчик – наш, советский! Сбит был – вот, выбрался. – Сказки-то не рассказывай. Я ведь видел, как ты на бронетранспортере от немцев пер. Оружие есть? – Есть – штатный «ТТ». – Отдай от греха подальше. Михаил нехотя вытащил из кобуры пистолет и протянул солдату. В траншее послышались голоса, из-за ее перегиба вышли трое. Солдат, разоруживший Михаила, встал по стойке «смирно» и поднес руку к виску: – Разрешите доложить, товарищ лейтенант? – Докладывай. – Один из идущих остановился. – Вот, товарищ лейтенант, с той стороны приполз. Говорит – летчик наш, из сбитых. Оружие я у него изъял. Солдат протянул командиру пистолет Михаила. – Видел я всю эпопею, сейчас разберемся. Пошли! Сахно, иди впереди, поглядывай на всякий случай. Командир пошел впереди, за ним – Михаил, замыкал шествие Сахно, державший на изготовку винтовку Мосина с примкнутым штыком. Случись побег, да он просто развернуться не сможет в узкой траншее, трехлинейка со штыком метра полтора будет. Траншея сделала поворот, еще один… Лейтенант откинул в сторону брезентовый полог. – Заходи. Михаил шагнул в темноту, ударился обо что-то. – Осторожнее, «буржуйку» завалишь! Лейтенант протиснулся за Михаилом, зажег спичку, от нее – светильник. Такой Михаил видел впервые. На составленных вместе пустых снарядных ящиках стояла сплющенная вверху снарядная гильза, в которую был заправлен фитиль, горевший неверным, колеблющимся, чадящим пламенем. Землянка была очень тесной – два на полтора метра. Лейтенант протянул руку: – Документы! Михаил достал из нагрудного кармана документы и протянул их лейтенанту. Командир зажег фонарик, прочитал удостоверение, направил свет в лицо Михаилу. Тот зажмурил глаза. – Вроде похож. Держи! Лейтенант вернул документы. – И пистолет верни, – напомнил ему Михаил. Лейтенант достал из кармана и протянул Михаилу отнятый при задержании пистолет, – тот сунул его в кобуру. – Да ты садись, летун, ящики сзади. Михаил уселся на пустой снарядный ящик. – Пить будешь? Не дожидаясь ответа, лейтенант достал из ящика бутылку водки, две алюминиевые кружки, разлил. – Давай – за возвращение. Он поднес кружку к губам. За такой тост грех не выпить. Михаил сделал большой глоток. Горло обожгло. Водка теплом разлилась по желудку, ударила в голову. Закуски не было. – Ты как у немцев транспортом разжился? – спросил лейтенант, затягиваясь беломором. – Сбили, шел к своим. А тут колонна немецкая транспортная, позади нее – бронетранспортер. Я за деревом залег. Водитель с пулеметчиком облегчиться захотели. Остановились совсем рядом – даже двигатель не выключили. Ну я их и застрелил. Хотел сначала пешим, да соблазнился – броня все-таки, да и быстрее, чем ногами. Лейтенант засмеялся. – Ага, летчики ножками не привыкли. Им или летать, или ездить. Жалко, что у немцев «Опель-капитана» не оказалось. – Это что еще такое? – Машина легковая. – За броней спокойнее. – Аэродром твой где, летун? – Пятидесятый ближнебомбардировочный авиаполк, командир – Иванов. Базируется под Тулой, недалеко от Болохово. – Далековато! – У тебя связь с полком есть? – Откуда? Только через посыльного. Я взводом командовал, да командира роты три дня назад снарядом убило. Я теперь ротный, а в роте всего сорок человек осталось. Связиста нет уже три недели. – Хреново. – Еще как хреново, Сергей. Комполка говорил, что приказ есть – летчиков, вышедших из немецких тылов, сразу в свои полки отправлять. Правда, сам я этот приказ не видел и тебя до утра бы оставил, да только днем немец головы поднять не дает. Где шевеление заметят, сразу бьют из пулеметов да из минометов. Так что дам я тебе сопровождающего и иди в штаб полка. Сахно! Откинулся брезентовый полог, показалась голова солдата. – Я! – Отведи летчика в штаб полка. – Слушаюсь. – Ну давай, летчик, иди. Летай, бомби этих гадов. Сильно давят, продыху нет. – Спасибо, лейтенант. Михаил вышел из тесной землянки и направился вслед за солдатом. – Закурить не будет, товарищ летчик? – Извини, не курю. – Жалко. Дальше шли молча. Выбрались из траншеи, затем – перелеском, потом – полем. За ним показались избенки какой-то деревушки. Сахно направился к одной избе, стоявшей в центре. – Стой, кто идет? От забора отделилась тень часового. – Так то ж я, Сахно. Ты чего, Алексей, не узнал? – А как я тебя узнаю, когда темно? – Хватит болтать, я вот товарища летчика привел к командиру полка – командир роты приказал. – Так комполка спать уже лег – время-то позднее. – Буди. Я его с рук на руки сдать должен. – Он двое суток на ногах – пожалеть мужика надо. – Тогда к начальнику штаба. – Это можно. – Часовой прошел в избу. Отсутствовал он минут пять, а когда вышел, махнул рукой. – Заходите, товарищ летчик! Михаил зашел в штаб. Часовой провел его к одной из дверей, постучал. Услышав разрешение войти, распахнул дверь, и Михаил перешагнул порог. За столом сидел худой, смертельно усталого вида капитан с темными кругами под глазами. – Здравия желаю, товарищ капитан! Разрешите представиться – младший лейтенант Борисов. Был сбит вчера при выполнении боевого задания, вот – вышел из вражеского тыла. – Вышел – это хорошо, это ты молодец. Документы. Михаил протянул документы. Капитан внимательно их изучил, кивнул удовлетворенно и вышел из комнаты. Вернулся через четверть часа. – Телеграфировал в штаб дивизии, сказали – есть такой полк, только связи с ним нет. Завтра утром полковой комиссар в политотдел дивизии едет, вот с ним и отправишься. Он протянул Михаилу документы. – Располагайся. Вздремнуть бы надо, устал я. С этими словами капитан стянул сапоги, улегся на деревянную кровать и почти сразу захрапел. Михаил прилег на широкую лавку, подложив под голову ватник. Сон пришел быстро. Утром его растолкал солдат. – Товарищ летчик, подъем. Товарищ полковой комиссар ехать в дивизию собирается, за вами послал. Михаил потер глаза, отгоняя остатки сна. Он поднялся, до хруста в суставах потянулся. Вещей не было – собирать было нечего. На сельской улице, перед избой, где располагался штаб полка, стоял грузовичок-полуторка. В кабине уже сидели водитель и полковой комиссар. Михаил подошел, козырнул. – Товарищ… Но комиссар его перебил: – Лезь в кузов, летчик, время не терпит. Михаил, опершись ногой о колесо, перевалился через борт полуторки. Легко подняться не получилось – движения стеснял меховой комбинезон. Водитель сразу дал газ. Машину нещадно трясло на колдобинах, мотор подвывал на подъемах. Михаил лежал в кузове на спине – сидеть было не на чем. Через полчаса езды он заметил вдали, высоко в небе, черную точку. Она быстро увеличивалась в размерах. – Воздух! – заорал Михаил и забарабанил кулаками по кабине. Водитель резко затормозил, обе дверцы полуторки распахнулись, он и комиссар бросились вон из кабины. Михаил выпрыгнул из кузова и, не удержавшись на ногах, упал. Послышались звуки пулеметной очереди. По дороге к машине потянулись фонтанчики поднятой пулями земли. На миг оглушил рев низко пронесшегося над машиной истребителя. В то же мгновение полуторка вспыхнула – по-видимому, пулей повредило бензобак или бензопровод. Михаил, опасаясь взрыва, на четвереньках быстро отполз от машины. Только поднялся, как сзади жарко ахнуло. Горячей волной воздуха его сбило с ног, чем-то ударило в спину, но меховой комбинезон смягчил удар. Когда в ушах прошел звон и шум от близкого взрыва, Михаил поднялся, отряхнул комбинезон. На дорогу вышли водитель и комиссар. – Жалко, всего пяток километров не доехали, – сказал полковой комиссар. – Это ты молодец, что истребитель уследил. – Так я в кузове сидел, мне виднее было. – Такая машина была! – вздохнул водитель. – Почти новая. – Не жалей. Кончится война – новых машин заводы понаделают, – сказал комиссар. Уже чисто инстинктивно скользнув взглядом поверх верхушек деревьев, Михаил не поверил своим глазам: вдали опять явственно виднелась черная точка. Водитель и комиссар стояли к ней спиной и не видели надвигающейся опасности. – Воздух! – снова, совершенно неожиданно для спутников Михаила, прозвучало его предупреждение. Михаил первым бросился в канаву. Водитель тоже среагировал мгновенно, а вот комиссар повернулся посмотреть, откуда исходит угроза. И поплатился за это. То ли прежний «мессер» решил вернуться, то ли это другой был, но он дал очередь. Комиссара швырнуло на землю. Когда истребитель, оглушив Михаила и водителя ревом, пронесся дальше, они подбежали к политработнику. Комиссар уже не дышал. Три крупнокалиберные пули, попавшие в грудь и живот, не оставили ему никаких шансов на жизнь. Водитель удивленно уставился на Михаила: – Какая нелепая смерть! Он же только что живым был, с нами разговаривал! – А на войне разве по-другому бывает? Чуть зазевался – и готов. Урок усвоил? – Усвоил. – Документы у него забери – отдашь в штабе дивизии да расскажешь, как он погиб. – А тело куда же? – Чем ты могилу рыть будешь? Руками? В политотделе помогут, машину пришлют с бойцами, – похороните по-человечески. – Верно. Видать – приходилось уже боевых товарищей хоронить? – У многих летчиков могил не бывает. Сгорел в самолете, и все. Водитель недоуменно покачал головой. Около часа они добирались до штаба дивизии. Водитель подвел Михаила к избе. – Вот тут штаб. Вам туда, товарищ летчик. А я в политотдел. В штабе царила суета. Выходили и заходили командиры, бегали солдаты-порученцы. Из-за приоткрытых дверей одной из комнат доносились треск и писк радиостанции. Из комнаты выбежал майор, Михаил шагнул к нему: – Разрешите обратиться, товарищ майор! – Разрешаю, только по-быстрому. – Младший лейтенант Борисов, пятидесятый бомбардировочный полк. Сбит при выполнении боевого задания. Вот, до штаба добрался. – Что добрался – хорошо. Только у меня не авиадивизия, самолетов нет. И с твоим полком связаться не могу – связи нет. Майор поманил Михаила пальцем, и когда тот сделал два шага вперед, наклонился к его уху. – Немцы прорвались. В дивизии едва батальон людей остался. Выбирайся сам и не тяни, коли в окружение попасть не хочешь. Ведь твое место в небе. Михаил понял, что он может рассчитывать только на самого себя. – Спасибо, товарищ майор. Но майор его уже не слышал, он повернулся и ушел. Вышел из избы и Михаил. Хорошо бы поесть, тем более что он вчера не ужинал, а время уже одиннадцать часов, и в животе пусто. Он остановил пробегавшего мимо бойца с ящиком на плече. – Кухня где? – На задах. Боец махнул рукой влево. Туда Михаил и направился. Ага, направление правильное – съестным запахло. Возле походной кухни стояли несколько бойцов. Повар здоровенным черпаком щедро – с горкой – накладывал в подставленные солдатские котелки пшенную кашу. – Ешьте, хлопцы, не пропадать же добру, – приговаривал он. – Боец, меня не накормишь? – осведомился Михаил. – Запросто. Давайте котелок, товарищ командир. Но Михаил развел руками: – А вот котелка и ложки-то у меня и нет! Повар соскочил с походной кухни, открыл ящик, достал алюминиевую миску и такую же ложку, щедро положил каши. – Угощайтесь! Каша с тушенкой, сдобренная маслом, была хороша. Или Михаил так оголодал, что немудреная еда показалась царской? Он быстро съел кашу, подумал и протянул повару миску: – Еще! – Понравилось? Михаил поднял большой палец. Довольный повар положил еще черпак. – На полк готовил, а кормить некого. И лошадь взрывом убило – как кухню везти? – сокрушался повар. Ничего посоветовать Михаил ему не мог. Он сел на лавку и поел уже не спеша. «Пять минут не решат ничего, так хоть наемся, – решил он. – Еще неизвестно, когда следующий раз покушать придется». Он вышел из деревни, где располагался штаб дивизии, и пошел по грунтовке на восток. Туда же тянулась редкая цепочка жителей, неся узлы со скарбом; за руку держали детей. Иногда встречались тяжелоосевшие, груженные сверх всякой меры подводы – в них на чемоданах и баулах сидели старики и дети. Одна из старух погрозила Михаилу крючковатым пальцем: – С бабами и детьми бежишь? А еще сталинский сокол! А кто же воевать будет?! И не стыдно тебе драпать без оглядки?! Михаил не знал, куда деваться от стыда. Не будешь же всем объяснять, что он был сбит в воздушном бою, уничтожив противника, а теперь вот возвращается к себе в полк. У каждого солдата на войне свое место. У пехотинца – в окопе, у танкиста – в боевой бронированной машине, а у него, летчика, – за штурвалом самолета. Вот туда – к самолету, на аэродром – он и добирается. Стараясь быстрее миновать укоризненный взгляд незнакомой ему старухи, Михаил, опустив голову, ускорил шаг. Хоть вины за собой лично не чувствовал, но сейчас, здесь, на дороге, он был полномочным представителем Красной армии. И упреки принимал как должное. Еще так недавно на парадах красивым строем ходили, над Красной площадью пролетали, а как до войны дошло – только отступаем! Михаил понимал, что разрозненная армия население защитить не может, знал, что враг скоро к Москве подойдет, но знал он, однако, и то, что немцы Москву не возьмут, что под Сталинградом и Курском битвы великие прогремят. И что победный май сорок пятого тоже будет. Но сказать этого он не мог. Да если бы и сказал – кто поверит, глядя на бегущую армию? Слева, у развилки дорог, сидели на обочине солдаты. Судя по петлицам – из разных родов войск. И оружие у них разное было: у кого – трехлинейка, а у кого и – «ППД». Правда, Михаил заметил, что некоторые без оружия. А у сержанта – так даже немецкий автомат. На самом перекрестке, седой от пыли, стоял политрук с забинтованной рукой. Увидев Михаила, он указал ему рукой: – На обочину! Михаил подошел к политруку, представился: – Младший лейтенант Борисов, следую в свой полк. – Да мне все равно, куда ты следуешь, Борисов. Мною получен приказ – собрать бойцов и здесь, вот на этом перекрестке, задержать немцев. Хотя бы на сутки. И ты будешь здесь. – Я же летчик, от меня пользы больше в небе будет. – Приказы не обсуждаются, товарищ младший лейтенант. Или вы Устав не читали? – Слушаюсь, товарищ батальонный комиссар. Михаил усмотрел на петличках и нашивках на рукаве его звание. – Только у меня, кроме пистолета, другого оружия нет, – предупредил он. – Подвезут. Михаил пожал плечами и пошел на обочину к солдатам. – Закурить не найдется, товарищ летчик? – обратился к нему один из сидящих. – Не курю, боец. Часа через два подошла полуторка. Из кузова выпрыгнули два бойца, сняли пулемет «максим». До этого дня Михаилу приходилось видеть «максим» лишь в музее. – Летчик, ко мне! – подозвал политрук Михаила. – Стрелять умеешь, Борисов? – Доводилось. – Тогда бери – царский подарок. Политрук вытащил из кабины полуторки автомат «ППД» и подсумок с двумя дисковыми магазинами. – Даю пулемет с расчетом и еще двух бойцов. Займешь вон тот холмик – слева. Сержант с пятком бойцов – справа. Ну а здесь, на самом перекрестке, я буду с остальными. Все ясно? – Так точно. – Занимай позицию. Оглядев собравшихся солдат, политрук спросил: – Бойцы, кто противотанковое ружье знает? К Михаилу подошли пулеметчики. Один тянул за собой «максим» на колесном станке, другой держал в обеих руках по коробке с пулеметными лентами. – Прибыли по приказанию товарища батальонного комиссара. Где позиция будет? – Пока – вон туда, на холм. Обустраивайте позицию. Михаил подошел к солдатам – они набивали патронами подсумки и заряжали обоймы. – Ты и ты, – он указал пальцами на двух бойцов, – со мной! Михаил не церемонился – повернулся и, не оглядываясь, пошел к холму. Двое бойцов пристроились сзади. Пулеметчики уже устанавливали на небольшом холме пулемет. Поставив коробки с боезапасом, они откинули крышку пулемета и заправили ленту с патронами. Михаил и бойцы остановились рядом. – Вы бы не демонстрировали позицию врагу, товарищ летчик, – посоветовал один из бойцов, видимо, у него имелся фронтовой опыт. Михаил потоптался, подбирая подходящую позицию, да и улегся на верхушке холма. – Э, нет, так не пойдет, – снова запротестовал пулеметчик. – Вы все ложитесь на обратной стороне холмика, чтобы вас сразу пулями не задело. Только голова и оружие над холмом быть должны. Михаил послушно сполз назад. Стыдно, конечно, что простые бойцы советы дают, да ведь Михаил не обучался в офицерской школе – даже на сержантских курсах не был. Самолет – да, знал, а тактику пехоты – увы… На перекрестке дорог бойцов тоже не было видно – все замаскировались за мало-мальскими укрытиями. Холодно вот только, ветерок понизу тянет. Михаилу еще ничего: в меховом комбинезоне, а вот каково солдатам в шинелях и ботинках с обмотками? Прошел час, другой… И без того редкое движение населения по дороге совсем прекратилось. А военных не было видно и вовсе. «Что они, по другой дороге ушли или на позициях сидят?» – недоумевал Михаил. Не видя немцев, замерзшие солдаты, пытаясь хоть как-то согреться, встали. Притопывая ногами, они охлопывали себя по бокам, растирали посиневшие кисти рук. Холод, исходящий от промерзшей земли, пробирал людей через шинельки, не позволяя долго лежать на одном месте. Было уже около трех часов дня, когда появились немцы. Сначала услышали звук приближающихся моторов, потом показались мотоциклисты. Ехали они медленно, пулеметчики в колясках хищно водили стволами пулеметов по сторонам, готовясь к немедленному отражению любой атаки. Лязгая гусеницами, за мотоциклистами полз танк «Т-III», а уже за ним – три бронетранспортера. По численности – около роты живой силы. Михаил ждал, когда по команде политрука откроют огонь с перекрестка. Открыть огонь раньше времени – значит обнаружить себя. Колонна приближалась. Мотоциклисты уже были не более чем в ста пятидесяти метрах от позиции группы политрука. Огонь с позиций ударил неожиданно. Стреляли из автоматов и винтовок. Мотоциклисты пытались развернуться, но огонь был жестоким – почти в упор. Уйти удалось только одному мотоциклисту. На дороге лежали перевернутые мотоциклы и трупы немцев. Главную опасность представлял танк. Он полз, не снижая скорости. Вот он сделал короткую остановку – выстрел! Раздался взрыв, на перекрестке взметнулись комья земли. Танк двинулся вперед. «Чего же из противотанкового ружья не стреляют?» – волновался Михаил. С наших позиций ударил выстрел. Стреляли именно из «ПТР» – уж слишком громким он был, ни с каким другим стрелковым оружием не спутаешь. Однако танк упорно продолжал двигаться вперед. Вот он сделал короткую остановку и снова выстрелил. И почти тут же прозвучал еще один выстрел из «ПТР». С танка сорвало гусеницу. – Молодцы, хлопцы! Теперь добивайте! Слева и справа лишенный хода танк обошли немецкие бронетранспортеры, остановились. Под прикрытием пулеметного огня из них стали спешиваться пехотинцы, укрываясь за броней корпусов. Наступила решающая для Михаила минута. Сбоку, с холма, бронетранспортеры были отлично видны. – Огонь! – внезапно осипшим голосом крикнул он. Пулеметчики только того и ждали. Первый номер уже держал на прицеле пехоту. Фланговый неожиданный огонь, как железной метлой, прошелся по вражеским солдатам. Группа из ближнего к холму бронетранспортера была почти полностью уничтожена. Михаил тоже дал несколько очередей из автомата. Рядом хлопали винтовочные выстрелы двух бойцов. Немцы, оказавшись с двух сторон под перекрестным огнем, залегли. Михаил заметил, как начала поворачиваться в их сторону башня танка. – Берегись, танк! – крикнул он. Пулеметчики тоже заметили грозящую опасность. Они сползли с холма вниз, на противоположную сторону холма, таща за собой «максим». Через несколько секунд на месте бывшей пулеметной точки грохнул взрыв. «Вот сволочь, теперь головы поднять не даст!» – возмутился про себя Михаил. – Сменить позицию! – скомандовал он. Пулеметчики поползли влево, бойцы – за ними. С перекрестка раздался очередной выстрел «ПТР», и один из бронетранспортеров вспыхнул, а второй стал пятиться назад, укрылся за танком, под прикрытием его брони. Хоть «Т-III» и не из тяжелых танков, однако и противотанковое ружье – не пушка, не могло оно пробить башню и корпус танка в лоб. В башне откинули боковой люк, и из танка попытался выбраться танкист. Наш пулеметчик из группы Михаила поймал его в прицел и срезал короткой очередью. Он так и повис, наполовину высунувшись из башни. Двигаться танк не мог из-за сорванной гусеницы, но зато он превратился в бронированный дот. Танкисты выбраться из него не могли, будучи под прицелом наших бойцов. Ситуация складывалась патовая. Немцы и наши перестали стрелять. Наши бойцы экономили боеприпасы – что толку стрелять по броне? А немцы явно что-то замышляли – не зря же на башне танка красовалась антенна. И точно. Не прошло и четверти часа, как послышался заунывный вой моторов, и в небе показались немецкие пикировщики «Ю-87». Они с ходу стали бомбить перекресток дорог. Взрывы бомб следовали один за другим. Перекресток затянуло пылью и тротиловым дымом. – Амбец ребятам, – стянул с себя пилотку пулеметчик. Михаил думал так же. Видно, по наводке танкистов один из бомбардировщиков зашел в пикировании на холм. – Разбегайтесь! – закричал Михаил. И первым бросился в лес. Он-то хорошо знал, как точно может бомбить пикировщик. Едва он упал между деревьями, как последовали один за другим два взрыва. Пикировщик взревел на форсаже мотором, ушел вверх и в сторону. Все бомбардировщики, израсходовав боезапас, покинули поле боя. Михаил вернулся к холму. На вершине его курилась дымом огромная воронка, у подножия – вторая. Недалеко от нее валялся перевернутый пулемет. Из-за деревьев, покачиваясь, шел пулеметчик. Он держался за голову. – А где остальные? – Чего? – прокричал в ответ пулеметчик. Из ушей его текла кровь. «Контужен», – сообразил Михаил. Пулеметчик упал перед пулеметом на колени, перевернул его на колеса и стал приводить в порядок. Михаил же повернулся и стал осматривать подножие холма. – Эй, есть кто живой? В ответ – ни звука, никто не вышел из-за деревьев. Похоже, их осталось двое. Найдя удобную позицию, Михаил, стараясь быть незаметным, осторожно осмотрел окрестности холма. Он увидел, что немцы выстроились цепью возле танка и медленно двинулись в сторону перекрестка. Михаил бросился к пулеметчику, показал рукой: – Немцы! – Не слышу! – прокричал в ответ тот, хотя Михаил стоял рядом. Но жест Михаила он понял. Ухватившись за станок и пригибаясь, пулеметчик побежал по холму. Упав на краю воронки, он развернул пулемет в сторону наступающейцепи гитлеровцев. Михаил подхватил коробку с лентой и пристроился рядом с ним. Первый номер поднял рамку прицела, повел стволом и нажал гашетку. Очередь была длинной и результативной – немцы находились в открытом пространстве. Мотыль затвора дернулся и встал. Лента закончилась. Михаил открыл коробку, достал следующую. Пулеметчик заправил ее в лентоприемник. Однако стрелять больше не пришлось. Все, кто принимал участие в атаке, были или убиты или ранены – никакого шевеления на поле. Но и со стороны перекрестка огня никто не открывал. «Живы ли они? – подумал Михаил. – Надо бы сходить, узнать…» Танк – самая главная угроза – стоял, не поворачивая башню. Михаил выждал немного, потом показал жестом пулеметчику: «Будь здесь, а я – туда». Тот понял, кивнул. Михаил сменил в автомате пустой диск на полный и, пригнувшись, побежал к перекрестку. В его сторону не прозвучал ни один выстрел. Добежав, он увидел безрадостную картину. Перекресток дорог был буквально испахан воронками – одна рядом с другой. И везде – только убитые, причем изуродованные взрывом: без руки, без ноги, один из убитых был даже разорван пополам. Михаила едва не стошнило. Но он помнил, что, организовывая оборону, комиссар сформировал еще одну небольшую группу. Их позицию он тоже нашел. Воронка на ее месте была совсем небольшая – от пушечного снаряда. По-видимому, немецкие танкисты постарались. Держа автомат наготове, Михаил пошел на немецкие позиции. На поле – только убитые. А вот в танке явно был кто-то живой. Хотя люк в башне и был закрыт, но Михаил явственно слышал тихие голоса. Стоя рядом с танком, он понял, почему башня его была неподвижна. Пулей из противотанкового ружья ее заклинило – на замке башни была видна вмятина. Стало быть, надо держаться осторожнее, чтобы не попасть в сектор обстрела лобового пулемета. Поджечь бы этого гада! А может, сдадутся? Михаил постучал прикладом по броне: – Гитлер капут! Сдавайтесь! В ответ – только ругательства. Языка Михаил не знал, но по тону понял. Ага, не хотят, значит… А ведь его можно поджечь! Рядом же бронетранспортер стоит, у него почти полный бак бензина. И дверцы с обеих сторон нараспашку. Знать бы только, где у него этот бензобак. Михаил опустился рядом с бронетранспортером на колени и заглянул под днище. А, вот и бензобак! Поглядывая на танк, чтобы нечаянно не нарваться на автоматную очередь пожелавших выбраться на белый свет танкистов, Михаил стащил с убитых пехотинцев две каски и вытащил из ножен гитлеровца штык. Затем залез под бронетранспортер, пробил штыком дыру в броне и подставил под струю бензина каски. Осторожно, боясь расплескать горючее, выбрался из-под днища. И впервые пожалел, что не курит. Зажигалки или спичек не было. Придется убитых обыскивать. Противно, конечно, – он не мародер, но другого выхода не было. Михаил обшарил карманы одного убитого, другого и нашел наконец бензиновую зажигалку. Подняв обе каски за ремешки, он поднес их к танку, поставил на броню моторного отсека и забрался на танк сам. Совершенно не заботясь о том, что сидящие в башне танкисты по национальности – немцы и, следовательно, по-русски не понимают ни слова, Михаил закричал: – Эй, фрицы, в последний раз предлагаю – сдавайтесь! В ответ – лишь знакомая уже ругань. – Ну и … – Михаил выругался. Через жалюзи сверху моторного отсека он вылил бензин внутрь, на несколько мгновений ощутив его острый характерный запах. Чиркнул зажигалкой и поднес ее к жалюзи, желая сбросить вниз, однако не успел. Пары бензина вспыхнули, опалив Михаилу брови и ресницы. Он отшатнулся и кубарем скатился с брони на землю. Вскочив, отбежал за бронетранспортер и направил на башню автомат. Пламя уже вовсю разгоралось на корме танка. «Вот ведь штука какая, – удивился Михаил, – все железное, вроде и гореть нечему, а пылает, как свечка». В танке наконец осознали весь ужас своего положения. Остаться внутри – сгореть, выбраться наружу – быть убитым или попасть в плен. И все-таки танкисты выбор свой сделали – они побоялись сгореть живьем. Откинулся люк башни, и из него показался танкист в черной униформе. Он поднял руки. За ним из башни стал выбираться второй танкист. Оба спрыгнули на землю и побежали прочь от танка – в поле. Лежащий на холме пулеметчик дал короткую очередь, и танкисты, как подкошенные, рухнули на бегу. «Да ведь они от танка убегали, он рванет сейчас!» – сообразил Михаил и точно так же кинулся бежать прочь. Через несколько секунд раздался взрыв. Михаил остановился, обернулся. Башню отбросило взрывом на два десятка метров. Пламя внутри танка гудело, напоминая звук паяльной лампы, столб его поднимался вверх на десяток метров. Разлетающиеся во все стороны искры попали на стоящий рядом бронетранспортер – на разлитый под ним бензин, и бронетранспортер тоже вспыхнул. Теперь ему здесь делать нечего. Михаил вышел на поле, махнул рукой. От холма отделилась фигура пулеметчика. Надо бы посоветоваться, что делать дальше – только как? Пулеметчик от контузии оглох. Когда пулеметчик подошел, он показал рукой на танк и поднял вверх большой палец – одобрял, стало быть. В свою очередь, Михаил указал на перекресток. Они направились туда. Пулеметчик осмотрел развороченную взрывом землю, вздохнул. Потом подошел к противотанковому ружью, поднял его. Михаил подбежал, взялся за ствол. Тяжеленная штука. Они понесли «ПТР» на холм. Вот все само и решилось. Нового приказа – оставить позицию – не поступало, стало быть – надо выполнять прежний и стоять здесь, стоять насмерть! Ради этого погибли политрук и два десятка собранных им бойцов. Отдали они жизни не зря. Фашистов вот – человек шестьдесят лежат, два бронетранспортера уничтожены и танк. И не прошли гитлеровцы по затерянной дороге. В сравнении с защитниками – силища была, танк, а не прошли. Двое их осталось, но оставшиеся будут исполнять воинский долг до конца. Михаил подивился. Как он мог думать о том, чтобы советоваться с пулеметчиком, когда простой солдат и сам понимал свой воинский долг согласно данной присяге?! Ему стало стыдно. Хорошо, что пулеметчик не мог прочитать его мысли. Они поставили противотанковое ружье на холмике у воронки и снова направились к перекрестку. Михаил собрал патроны к «ПТР», больше похожие на небольшие снаряды. Пулеметчик собирал винтовочные патроны – они подходили и к пулемету. Вернувшись на холм, пулеметчик принялся набивать патронами пустую пулеметную ленту, а Михаил разложил патроны к «ПТР» у ружья. Он правильно понял, что стрелять из «ПТР» придется ему – пулеметчик будет у «максима». Это подразумевалось само собой. Начало смеркаться. Похоже, атаки немцев сегодня не будет, не любят они воевать по темноте. Пулеметчик тронул Михаила за рукав, потом ткнул пальцем себя в грудь и показал на поле. Михаил кивнул, и пулеметчик пошел. В сумерках не было видно, что он там делает. Пулеметчик вернулся, прижимая к груди трофей – немецкие галеты в бумажной обертке и консервы. Они вскрыли немецким же штыком консервные банки. Штык был плоский, как нож. Наш, от трехлинейки, не подходил для этих целей, потому как был четырехгранный. Им только колоть хорошо, а резать невозможно. Пользуясь штыком как ложкой, они закусили бельгийской тушенкой, заедая ее галетами. Напиться бы, но воды не было. Однако пулеметчик вытащил из кармана фляжку и протянул ее Михаилу. Тот припал к горлышку и поперхнулся. Думал – вода, но во фляжке оказался шнапс, дерьмовая немецкая водка, слабая и отдающая самогоном. Однако несколько глотков он все же сделал. По телу разлилось тепло. Пулеметчик тоже глотнул, причем изрядно, почти опустошив фляжку. Ну да, Михаилу тепло в комбинезоне, а солдат небось замерз, лежа в легкой шинелишке на голой земле. Поев, они улеглись в воронке от авиабомбы. Там хоть снега не было, и в углубление не так задувал ветер. Прижавшись друг к другу спинами и угревшись, они уснули. Спали крепко, как будто не было ни немцев, ни войны. Чего выставлять караул, когда их всего двое, и ночью немцы не воюют. Если только разведгруппы – так это на передовой. Первым проснулся пулеметчик, потому что замерз. Едва начинало светать, мела поземка из мелкого снега. Его почти и видно-то не было, но на лице он таял. – Какое сегодня число? – прокричал пулеметчик. Михаил пожал плечами, но потом начал считать. Выходило – седьмое ноября, праздник. Он показал растопыренные пальцы – семь. Пулеметчик ухмыльнулся и протянул Михаилу фляжку – там еще чего-то болталось. Михаил сделал пару глотков и вернул фляжку солдату. Тот вылил в рот оставшийся шнапс и вытер губы рукавом шинели. – Хороший ты мужик, летчик! – прокричал он. – С праздником тебя! Михаил кивнул. Они разостлали плащ-палатку и выложили на нее свои немудрящие запасы – трофейные консервы и галеты. Открыли консервы, позавтракали – все-таки сытым воевать лучше, чем на пустое брюхо. Неизвестно, придется ли еще поесть, так не пропадать же трофеям! Через час послышался звук моторов. Михаил дернул пулеметчика за рукав, показал на уши и рукой – на дорогу. Солдат, поняв, что, скорее всего, это его последний бой, обнял Михаила, потом улегся за пулемет. Лицо его стало суровым, глаза сузились. «Наверное, прощался», – понял Михаил. Он подтянул к себе «ПТР», вложил патрон в патронник – ружье было однозарядным, простым, как охотничья одностволка, и закрыл затвор. Прикинул расстояние до дороги, выставил планку прицела. Все, он готов. На дороге появился бронетранспортер, за ним – две грузовые машины, крытые брезентом. Михаил и пулеметчик напряженно следили за приближающейся колонной. Немцы подходили все ближе, вот от них до сгоревшего танка и бронетранспортера осталось полсотни метров. Михаил повел стволом, вынес упреждение и, целясь в передний край капота, мягко надавил на спуск. Выстрел. В плечо долбануло так, что Михаил просто отлетел от противотанкового ружья. Плечо сразу заныло. Бронетранспортер остановился. Дыма и огня не было, но и шум его мотора стих. «Наверное, в мотор пуля ударила», – предположил Михаил. Тут же длинной очередью слева ударил пулемет, пройдясь по кузовам грузовиков. Из кузовов машин стали выпрыгивать пехотинцы, прячась за грузовиками. Михаил еще раз зарядил «ПТР», поймал в прицел задний грузовик и выстрелил. Грузовик сразу вспыхнул, а потом взорвался. «Не иначе – в бензобак или в бензопровод попал», – обрадовался Михаил. Плечо теперь не просто болело, а занемело. «Да как же из этой штукенции стреляют, когда после двух выстрелов правая рука не чувствуется?» – удивился Михаил. Тем временем немцы организовались и открыли огонь из автоматов и ручных пулеметов по холму. Пули изрыли весь склон, визжали над головой. Однако пока вражеские пулеметчики были недосягаемы: для прицельной стрельбы из автомата далеко, только патроны зря жечь. Михаил засек вспышки выстрелов из-за колеса грузовика, зарядил «ПТР». Стрелять из-за зверской отдачи ой как не хотелось, однако надо. Михаил прицелился и выстрелил. Один пулеметчик сразу замолчал, но второй не унимался. Он успел перебраться к сгоревшему танку, используя его как укрытие. О-хо-хо, придется еще раз браться за «ПТР». Михаил поморщился. «Все, выстрелю еще раз и больше не буду», – решил он. Он терпеливо выжидал, когда пулеметчик откроет огонь, высунув голову и половину туловища из-за корпуса танка. Прицелился, задержал дыхание и выстрелил. Плечо взорвалось болью. Михаил матерился сквозь стиснутые зубы, но цель была достигнута – немецкий пулеметчик лежал неподвижно. Конечно, при попадании такой пули, как у «ПТР», даже в руку ее просто оторвет, и болевой шок обеспечен. Однако радоваться было рано. Что-то насторожило Михаила. «Максима» не слышно! Михаил повернул голову. Пулеметчик лежал, уронив голову на рукоять пулемета. Пилот подполз к нему, перевернул на спину. Вот оно! Пулевое ранение в основание шеи – сразу наповал. Михаилу стало тоскливо – один ведь остался! Пилот расстегнул шинель, вытащил из нагрудного кармана гимнастерки документы убитого и раскрыл красноармейскую книжку. Вчера вот не познакомились, а сегодня общаться было уже бессмысленно: пулеметчик после контузии не слышал ничего. Так, Светлов Дмитрий Савельевич, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, уроженец Ленинграда… Надо запомнить. Михаил сунул документы в свой карман. Выйдет к своим – надо будет сообщить о гибели пулеметчика. Погиб как герой, если бы все так воевали. Пусть он не останется одним из многих пропавших без вести. Солдат этого заслужил. Пилот застегнул карман и поднял голову. Видя, что огонь с холма стих, немецкие пехотинцы двинулись вперед редкой цепью. Плотной уже не получалось – их осталось не больше десятка. Михаил оттащил тело пулеметчика в сторону и лег за пулемет сам. Поймав в прорезь прицела силуэт, нажал гашетку и повел стволом вдоль цепи. Атакующие немцы попадали, а может, и залегли. Михаил немного опустил ствол и длинной пулеметной очередью прошелся по фигурам, хорошо видимым на фоне заснеженной земли. Крайний в цепи солдат не выдержал – вскочил и бросился бежать. Михаил достал очередью и его. Ствол пулемета шипел, из-под пробки пробивалась струйка пара. «Все, закипел… Охлаждение у «максима» водяное, а воды у меня нет. Да я и сам от глотка не отказался бы, – подумал Михаил. На поле никто не шевелился. Михаил посмотрел на последние четыре патрона в ленте и дал еще очередь. Чего уж теперь… Над полем посвистывал ветер, и никаких других звуков – стонов, криков, обрывков человеческой речи – Михаил не слышал, как ни прислушивался. Поле, усеянное мертвыми… Пилот посмотрел на часы. Уже двенадцать! Прошли почти сутки, как он здесь. Стало быть – выстояли, задержали немца, дали основным силам время перегруппироваться и организовать оборону. У него самого из основного оружия – лишь «ПТР» с двумя патронами, личный «ТТ» с целой обоймой и «ППД» с полным диском, который дал ему политрук. Надо уходить. Если фашисты прорвались в других местах, то он запросто может оказаться в петле, в окружении. «ПТР» придется бросить: длиной два метра, весит много – куда с ним тащиться? Михаил уже привычно отполз за холм, встал, отряхнул комбинезон. Выглядел он сейчас замухрышкой: комбинезон в грязи, унты – тоже. Да черт с ними – самому бы в живых остаться и к своим выйти. Михаил прикинул направление и пошел через лес. Он инстинктивно чувствовал, что от дорог надо держаться подальше – немцы дороги любят, и потому велики шансы нарваться на неприятеля. Шел он довольно долго – часа два, пока впереди не посветлело. Лес кончился. Михаил остановился – надо было осмотреться. Перед ним – поле, в километре – деревенька, дым из труб идет – прямо идиллическая картинка мирной жизни. Ни фашистов, ни наших не видно. И тут совершенно неожиданно сзади раздался щелчок взводимого курка, и молодой голос на чистейшем русском языке приказал: – Руки вверх! Михаил поднял руки. «Наверное, молодой красноармеец, как бы с испугу не выстрелил», – подумал он и медленно повернулся. От увиденного глаза полезли из орбит: перед ним стояла девушка лет шестнадцати в длинной не по росту шинели. Прямо перед собой обеими руками она держала «наган», ствол которого теперь смотрел Михаилу в грудь. Руки, вцепившиеся в рукоять оружия, тряслись от волнения. Михаил перевел дыхание. – Да свой я, русский – неужели не видишь? Опусти «наган», мне еще жить охота. Девушка шумно выдохнула и опустила оружие. Михаил подошел, мягко взял из ее рук «наган» и снял курок с боевого взвода. Вложив «наган» ей в кобуру, впервые пристально взглянул ей в глаза. Детское лицо в конопушках, из-под пилотки – две косички. На петлицах шинели – змея над чашей. Медичка! А сапоги-то! Такие только мужику впору носить, не иначе – сорок второго размера. – Ты кто? – спросил девчушку Михаил. – Младший сержант медицинской службы Сорокина. – Девушка помолчала и добавила: – Галя. – Младший лейтенант Борисов, летчик. К своим пробираюсь, потому как сбили немцы, – в тон ей, в свою очередь, отрекомендовался Михаил. – Вы с парашютом прыгали? – округлила глаза девчонка. – Пришлось. Тебе сколько лет? – Семнад… Ой, восемнадцать, – спешно поправилась она. – Врешь, наверное. Не иначе – годик в военкомате добавила, чтобы в армию взяли. Девчонка покраснела. – Я медсестра, на курсы ходила! – с вызовом в голосе сказала она. – Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Скажи лучше, ты немцев здесь не видела? – Не-а, – по-детски ответила она. – Тогда пойдем. – Не могу я. – Что значит – «не могу?» Я старше по званию – я тебе приказываю. – Раненого бросить не могу – он там. Михаил сглотнул комок в горле. Пигалица, ребенок совсем, а туда же – не могу… Не каждый взрослый скажет так, оставшись в лесу, с раненым на руках, без еды, питья и почти без шансов выжить. Немцы найдут – наизгаляются вдоволь и пристрелят. – Веди к раненому. Девчонка пошла в глубь леса, Михаил – за ней. Рядом с лесной дорогой, скорее – тропинкой, стояла пушка-сорокапятка – низкая, маленькая, прозванная на фронте «Прощай, Родина!» Рядом с ней на расстеленной шинели лежал укрытый второй шинелью боец. Михаил приподнял шинель. Поперек живота раненого шел ряд бинтов, пропитанных подсохшей кровью. Пилот знал, что ранения в живот должны оперироваться сразу, иначе – смерть. – Давно его? – обратился он к девчушке. – Второй день. Заметив на поясе раненого финку в ножнах, Михаил вытянул ее. – Ты что удумал? – кинулась к нему медсестра. Неужели подумать могла, что он раненого добить решил? Михаил ухватил ее за рукав шинели. – Погодь-ка. Ловко орудуя ножом, он быстро укоротил длинные полы шинели, в которую была одета девушка. Получилось два суконных лоскута. Ими он обернул голени раненого. – Так ему теплее будет, а тебе ловчей ходить – больно шинель у тебя длинна. – И правда. А старшина не заругает? Все-таки казенное имущество. Она посмотрела на себя. – Ой, какая шинель кургузая стала! – И засмеялась. Ну ребенок, право слово. – Сегодня седьмое ноября, праздник. В Москве парад на Красной площади, – сказал Михаил. – Правда? – не поверила девушка. – А откуда знаешь? – По рации слышал, в подбитом немецком танке, – соврал Михаил. – Не врешь? – сиплым голосом вдруг сказал пришедший в себя раненый. – Как можно? Честное слово! – Пить! – прошептал раненый. – Нельзя тебе, миленький, – наклонилась к нему медсестра. – Выбираться нам отсюда надо, – решил Михаил. – Надо, сама знаю, – грустным эхом отозвалась девушка. – Только не утяну я его одна. – На глазах ее выступили слезы. – В деревню надо, может – подвода у них есть? – Я схожу, – вызвалась девушка. – Поосторожнее только там. Если заметишь хоть что-то подозрительное – бегом назад. Михаил проводил девушку до опушки и залег там, глядя, как постепенно удаляется ее хрупкая фигурка. Идти ей мешали большие – не по ноге – сапоги, так и норовившие соскочить. Фигура девушки исчезла среди изб, а через какое-то время из-за домов выехала подвода, на которой сидели двое. Когда она приблизилась, Михаил различил медсестру и деда в фуфайке и с окладистой бородой. Подвода въехала на тропу. Михаил встал перед лошадью. Испуганный возница повернулся к девушке: – Ты же говорила – раненый, а он здоровее меня будет! – Дальше раненый. Езжайте, прошу вас, – взмолилась девушка, – плохо ему. Дед дернул вожжи, прикрикнул: – Н-но, пошла, родимая! У пушки остановился, спрыгнул с подводы и подошел к раненому. Тот снова впал в забытье. Дед откинул шинель, вгляделся. – Да-а, не жилец он. Я таких еще в Первую мировую навидался. Должно – к вечеру отойдет. – Да что вы такое говорите, деда! – со слезами в голосе воскликнула девушка. – А то! Ладно, давайте грузить. Втроем, взявшись за подстеленную шинель, они подняли раненого и погрузили его на подводу. Дед принялся ее разворачивать. – Ой, а пушка как же? – вдруг всполошилась девушка. – Сказилась, что ли? – осек ее дед. – У меня не битюг-першерон. Да и зачем в деревне пушка? Коли немцы придут, постреляют из-за нее. Ты лучше на подводу садись, сапоги-то у тебя – того. Чего «того», он не уточнил, но и так ясно было. Они добрались до деревни, занесли раненого в избу и уложили на широкую лавку. – Матрена, дай чистое исподнее. А ты, медичка, сыми с него все казенное. Выкинуть надо, либо притопить где. – Зачем? – Делай, что сказано. Девушка обиженно засопела, однако одежду с раненого сняла. – Документы его себе забери, отдашь кому следует. Уходить вам надо. Немцы придут – несдобровать вам. Матрена, дай ей туфли какие-нито, размером поменьше. Жена деда – лет на двадцать моложе хозяина – принесла туфли. – Ну-ка, попробуй надеть. Медсестричка скинула сапоги, портянки и примерила туфли – далеко не новые, на низких каблуках. – Чуточку великоваты, но в них хоть ходить можно. – Зато мозоли не набьешь, – пошутил дед. – Ну, чего стоишь, Матрена! – вновь повысил голос дед. – Носки дай девчонке. Не босиком же ей в туфлях-то! И узелок поесть собери, картошка теплая еще. Матрена принесла шерстяные носки. С ними туфли совсем в пору оказались. Повозившись по избе, собрала узелок с едой и вручила его девушке. – Переночевать бы вам в тепле, да опасаюсь я. Сейчас в лесу куда как надежнее. Идите с Богом. За раненого не переживайте, что смогу – сделаю. А не даст Господь ему сил выжить – схороню по-человечески. Михаил с Галей поблагодарили деда и вышли. Девушка несла узелок с провизией, а Михаил – узел с вещами раненого. Когда они отошли подальше от деревни, Михаил забросил его в кусты. Зашли в лес, положили узелок на пень. – Развязывай скорей, есть охота, – поторопил Михаил девушку. – Еще как охота! Я три дня не ела. Как вспомню – дома от ватрушек маминых отказывалась, все потолстеть боялась. А сейчас бы все съела – вот честное слово, не вру. – Лопнула бы, – не удержался Михаил. Михаил развязал узелок. На чистом платке лежало с десяток крупных вареных картофелин, два вареных яйца, две нечищеные луковицы и полкаравая серого хлеба. – По нынешним временам и нашему положению – прямо царское угощение. Налетай! Они быстро съели все, кроме хлеба. Михаил предусмотрительно отрезал финкой половину каравая. – Это на вечер. После еды он завернул хлеб в тряпицу и спрятал за пазуху. – Ну что, идем? – Идем, – кивнула девушка. Они шли, стараясь прятаться, укрываясь в перелесках, лесополосах и оврагах. То слева, то справа, то впереди погромыхивало. – Пушки бьют, их далеко слыхать, – заявила медсестричка. Стемнело, но Михаил с девушкой продолжали движение. На земле лежал тонкий слой снега, и было видно, куда ступать. Да и вероятность наткнуться на врага была куда меньше. Но они уже выдохлись. Даже Михаил устал, а Галина вообще дышала тяжело: великовата для нее шинель – сама ведь ростиком полтора метра, Михаилу только до подмышек достает. Неожиданно Михаил остановился и придержал уже сделавшую шаг вперед Галину – в центре внезапно открывшегося в полумраке луга темнели большие овальные пятна. Однако, присмотревшись повнимательнее, Михаил понял, что перед ними – копны сена. – Здесь и заночуем, привал, – распорядился пилот. Он выбрал сено в стогу, сделав подобие пещерки, и ногами вперед забрался в углубление. – Лезь сюда, – пригласил он девушку. – Только не лапать, – решительно предупредила медсестричка, – а то знаю я вас, мужиков. Сам раненый, стонет, а как перевязывать начнешь, облапать норовит. – Ну, я пока не ранен, – отшутился Михаил. – Тем более, – отрезала девушка, но в сено забралась. Попыталась отодвинуться от Михаила, однако нора была тесная – далеко не отодвинешься. Постепенно согревшись, Михаил уже стал придремывать, как вдруг проснулся от толчка. – Ты чего? – Кто это в сене лазит? Слышишь шуршание? – Спи, мыши это, – сонно пробормотал Михаил. – Мыши?! – В голосе Галины чувствовался ужас. – Я так не могу, я мышей боюсь. А вдруг они по мне бегать начнут? – У тебя «наган» есть, отстреливаться будешь, – пошутил Михаил. Галина придвинулась к Михаилу вплотную – все-таки мышей она боялась больше, чем пилота. К утру они основательно замерзли. Хоть и в стогу спали, а все равно на земле. Михаил выполз из стога первым. Осмотрелся. Вокруг – ни одной живой души. Он достал из-за пазухи тряпицу с хлебом, разломил пополам, и одну половинку протянул Гале: – Ешь. Оба быстро съели хлеб. «Колбасы бы к нему», – подумалось Михаилу. Но чего нет, того нет. Они стряхнули с одежды сено, Михаил отцепил с шинели Галины репейник. К сукну липла всякая дрянь – не то что к комбинезону. Они снова двинулись в путь. Сегодня громыхало не впереди, а по сторонам. На пути снова встала стена леса. Немного подумав, Михаил решил идти по его опушке – так легче, потому что в случае опасности сразу вглубь нырнуть можно. Хотя и чащей лес назвать сейчас нельзя было, так как листва уже опала и пространство между деревьями просматривалось довольно далеко. Через час-полтора ходьбы они согрелись, и Михаилу даже жарко стало. – Галя, а ты откуда сама? – Из Москвы, на Якиманке жила. – Девушка вздохнула. – Интересно – где наши, где немцы? Идем, не зная куда. Неожиданно для обоих из-за дерева впереди вышел боец в телогрейке и с винтовкой «СВТ» в руках. – Стой, кто идет! – Свои. – Пароль! – Какой, к черту, пароль! Не видишь, к своим пробираемся. Боец отступил на шаг назад, обернулся и крикнул куда-то в глубину леса: – Товарищ сержант, тут еще двое подошли. Из-за деревьев вышел сержант – уже немолодой, примерно за сорок, и тоже в телогрейке. – Предъявили документы. Михаил и Галина достали свои документы и протянули сержанту. Тот их внимательно изучил и вернул. – Как вы сюда попали? – Пешком, – разозлился Михаил. Сержант невозмутимо продолжил: – Немцев не видели? – Не видел. – Почему не со своими частями? – Был сбит при выполнении боевого задания, иду в свой полк. Девушку – медсестричку – по дороге встретил, с раненым она была. – Бессарабов, проводи людей к командиру. Задержавший их часовой закинул «СВТ» за спину. – Так точно! Идите вперед. Метров через триста лес кончился, и впереди открылось поле. Почти посередине его пересекала лощина, на противоположной стороне которой виднелись свежеотрытые окопы, траншея. Командир, к которому подвел их часовой, оказался молодым коренастым человеком. Судя по выражению его измученного лица и смертельно уставшим глазам, лейтенант давно уже забыл, когда спал ночью последний раз. – Здравия желаю, товарищ лейтенант! Вот, задержал двоих – сержант приказал к вам доставить. И снова – проверка документов и уже традиционный вопрос: «Не видели ли они немцев?» Потом обоих повели в штаб батальона, а оттуда машиной отправили в штаб полка. Медсестричку оставили там, а Михаилу предоставили трофейный мотоцикл с коляской. – Ну что, Борисов? Наш водитель довезет тебя до Горелок – это рядом с Тулой, где аэродром твой, а дальше уж сам как-нибудь.Глава 5
На аэродроме, куда добрался Михаил, его ожидал шок. Аэродром был пуст. Если бы самолеты улетели на боевое задание, то все равно остался бы технический персонал, охрана. Михаил прошелся по пустым стоянкам. Бочки из-под горючего, пятна масла, обрывки газет, негодные, покореженные детали обшивки самолетов – и никого. Стало ясно, что полк перебазировался. Михаил растерялся. Куда идти, где искать полк? Пилот направился в город, к военному коменданту – он-то должен знать, куда перебазировался авиаполк? Пробился к коменданту – через очередь, но тот, прикуривая одну папиросу от другой, недоуменно пожал плечами – он ничего не знал. – Кто его знает, где они. У меня связи с Москвой второй день нет. Видя расстроенное лицо летчика, комендант добавил: – Езжай-ка ты, лейтенант, на станцию Узловая. Там аэродром есть. Через штаб полка быстрее своих найдешь. Это была хоть какая-то ниточка к полку. Уговорив начальника санитарного поезда, Михаил в тамбуре доехал до Узловой – пассажирские поезда не ходили, а воинских на станции не было. Только он сошел на перрон, как увидел – совсем низко прошла пара истребителей «Як-1». О, стало быть – не соврал комендант, есть тут аэродром, и полк истребительный стоит. Через них, через штаб авиадивизии можно со своими связаться. Узнав, где аэродром, Михаил направился туда. Часовой на КПП мельком взглянул на документы. – Проходите, товарищ младший лейтенант. Видно, летный комбинезон и унты выдавали летную специальность Михаила. Командира в штабе не было, зато начальник штаба принял Михаила радушно. Пилот коротко и четко доложил о своих злоключениях. – Так – пятидесятый авиаполк, говоришь? Попробую узнать. Капитан принялся яростно накручивать ручку телефона. – Але, дивизия? Второй у телефона. Мне бы начальника штаба. Да, подожду. Здравия желаю, товарищ подполковник. Тут ко мне летчик явился – из пятидесятого бомбардировочного. Не подскажете, где полк его стоит? Так, так, так… Понял, спасибо. Да, летаем. Капитан положил трубку. – Уж не знаю, как тебе моя новость покажется. Полк твой убыл в Москву. Вернее, только личный состав, поскольку от полка только два самолета и осталось. Михаил приуныл. Москва велика, поди найди в ней свой полк – у прохожих ведь не спросишь. Да и добраться до Москвы еще надо. Капитан понял молчание Михаила по-своему. – Да ты не тушуйся, младшой. Я тебя в летное общежитие поселю. Глядишь, и появится какая-нибудь оказия – вроде связного самолета. Залетают тут иногда. А на истребитель не хочешь сесть? – внезапно спросил капитан. – Судя по документам твоим, ты летчик опытный, в восьмом авиаполку воевал, а это же полк истребительный. По-моему, на «ишаках» летали? – На них – на «И-16». – А как на бомберы попал? – Сбит был, вышел к чужому аэродрому. А там «Сб» базировались, командир – Иванов. – Валентин Петрович? Знаю такого, на совещаниях в округе пересекались. Хваткий мужик! – Во-во, именно. Немцы тогда прорвались, на два самолета один экипаж был, он меня на «Сб» и посадил. А дальше – переучивался в ЗАПе в Казани на «Пе-2». На них и летал. – Хорошая машина. Так ты же истребитель, давай к нам! – загорелся капитан. – С документами я все улажу, думаю – никто возражать не будет. Ты же не в тыл отъедаться едешь. Ну – так как? – Не знаю, как-то уж очень скоропалительно. Да и самолеты у вас незнакомые – «Яки», не летал я на таких, видел только. – Да ерунда! Механики с оборудованием кабины и самолетом познакомят, сделаем пару-тройку вывозных полетов на УТИ. Соглашайся! Перспектива искать в Москве Иванова не прельщала. – Согласен. – Вот и отличненько! – искренне обрадовался капитан. – Ты посиди тут, а я с бумагами твоими к командиру полка схожу. Полагаю – не откажется. К нам сейчас молодые ребята приходят – после ускоренных курсов, беда с ними. Налету нет, опыта – тоже, потому потери большие, – совсем по-детски пожаловался капитан. Забрав со стола документы Михаила, он вышел. Капитана не было долго – пилот уже и ждать устал. Но вернулся тот не один. Вместе с ним вошли двое летчиков в летных комбинезонах, под которыми были не видны петлицы. Михаил встал, вытянулся по стойке «смирно», доложил. – Младший лейтенант Борисов, летчик пятидесятого бомбардировочного авиаполка. Оба летчика протянули руки для пожатия. – Командир полка Забродский – майор. – Комэск-два, старший лейтенант Куземин. – Садись, пилот. Расскажи-ка еще раз, сам послушать хочу, – обратился к Михаилу Забродский. Михаил рассказал о своем последнем вылете, о том, как его сбили, как он пробирался к своим. – В окружении был? – Никак нет. – Какой налет на «ишаках»? – Сто часов. – На «пешке» летал? – Так точно. – Да брось ты официально – «так точно», «никак нет»… Мы же летчики. Мой начштаба сказал, что ты не против в истребители вернуться? – Не против. Да и где я теперь свой полк найду? К тому же в полку машин не осталось, опять в ЗАП надо, потом – самолеты получать. А я сейчас летать хочу, аж руки чешутся фрицев бить. – Ну, сейчас летать не получится. Надо материальную часть изучить, вывозные полеты сделать. Как готов будешь, комэск сам и вывезет. Как, комэск, берем? – Все лучше, чем молодняк, – сказал старлей. – Считай – договорились. Капитан, оформляй приказ и документы. Куземин, забирай его в свою эскадрилью – покажи столовую, с жильем обустрой. Начштаба остался в своей комнате, летчики вышли на крыльцо. – Не понимаю, Борисов, чего ты в бомберах нашел? На них только или по здоровью идут – кто медкомиссией из истребителей списан, или по большой любви. – Майор засмеялся. – То ли дело истребители: мощь, маневр, огонь! Старлей повел Михаила сначала в столовую – подождал, пока пилот поест, потом провел в землянку, показал на дощатые нары. – Вот твое место. Еще три дня тому назад это место Ваньки Терехова было, да «мессеры» его сбили. Пошли, стоянку покажу и самолет. Комэск привел Михаила на стоянку, где, укрытые сетями, стояли «Яки». Так близко Михаил этих истребителей не видел. «Справлюсь ли» – шевельнулась в душе тревога. – Нечитайло! Знакомься – пилота к тебе привел. Из-за самолета выбежал пухленький, одетый в меховой комбинезон, еще больше полнивший его, механик. – Слухаю, товарищ комэск. – Вот твой новый пилот, младший лейтенант Борисов. На «Яках» он не летал. Потому познакомь его с материальной частью, особенно – с кабиной. – Сделаю, товарищ комэск, все будет в лучшем виде. – Нечитайло! – Шо? – Опять ты со своим «шо»! Ну и в курс дела введи: покажи, где штурманская – пусть карты получит, инструкцию к самолету. Ну да – не мне тебя учить. – Так точно, товарищ комэск, – вытянулся в струнку и так стоящий по стойке «смирно» механик. Старлей ушел. Механик свернул здоровенную самокрутку, пыхнул ядерным самосадом. – Тимофей, будь ласка. – Он протянул Михаилу руку. – Сергей. – Михаил крепко пожал руку человеку, от старания которого теперь отчасти зависела его жизнь. Механик уселся на ящик из-под снарядов, вытер руки промасленной тряпкой: – Ну, спрашивай, чего не знаешь. – Объясняй все и с самого начала – «Як» вообще в первый раз вижу. – А на чем раньше летал? – Еще пять дней назад на «Пе-2», на «пешке». Сбили, выбрался к своим, а полк перебазировался. Проще сказать, ни черта от полка не осталось. В Москву перебрались, в ЗАП. – Понятненько. Тогда чего же мы стоим? Сидайте. – Механик кивнул на пустые ящики из-под боеприпасов. – Расскажу коротенько. – Механик сделал паузу, сосредоточился и дальше заговорил уже другим тоном и заученно: – Истребитель «Як 1», Саратовского авиазавода. Имеет мотор М-105 ПА, мощность – как 1050 конячьих сил! Запас топлива – 330 литров. Вооружен двумя пулеметами «ШКАС» и пушкой 20 мм. Сила! Скорость – 559 километров в час, максимальная дальность на полной заправке – 650 километров. Вес заправленного топливом и боекомплектом истребителя – 2917 килограммов. – Он перевел дыхание и продолжил уже обычным тоном: – Ну вот, вроде я усе сказал, теперь посмотрим аэроплан. Он взобрался на крыло самолета и оттуда обратился к Михаилу: – Будь ласка, сядь в кабину. Михаил уселся на парашют в кабине пилота. – Чуешь, якая бронеспинка? – Механик пальцем постучал по броне. – А теперь объясняю, что к чему в кабине. Это – сектор газа, кран выпуска или уборки шасси. Ну, про педали ты и сам знаешь. Вместо штурвала, как у бомбардировщика, – ручка. Вверху – вот туточки – гашетка пулеметов и пушки. Так, теперь показую приборы: это – температура масла, дальше – температура головок цилиндров, указатель скорости, высотомер. В принципе, истребитель имел меньше приборов и ручек управления, чем «пешка». – А теперь попрошу тебя из кабины. Будем мотор да вооружение смотреть. – Погодь, а рация где? Механик вздохнул. – Нету на нем рации. В сравнении с «пешкой» это был крупный недостаток. Ни предупредить своих об опасности, ни сообщить важные данные – скажем, о колонне немецких войск – летчик не мог. Механик рассказывал до вечера. Михаил слушал внимательно. От того, как он усвоит материал, зависит его жизнь. Ведь принимать экзамен будут немцы в воздушном бою. – Уморился я с тобой. – Механик уселся на снарядный ящик. – Ужинать надо – самое время сейчас. Идем. Они поужинали в столовой. Для летного и технического состава меню было разное, и сидели летчики и механики за разными столами. И не для того, чтобы унизить техсостав – боже упаси! Просто не все летчикам можно было кушать. Например, горох, фасоль, бобы, черный хлеб напрочь исключались. Они обладали повышенным газообразованием и при подъеме на высоту могли разорвать кишечник. Были и другие ограничения. После ужина Михаил направился в землянку. Здесь уже были другие летчики – пять молодых парней. Михаил оказался самым старшим. Познакомились. И сразу начались вопросы – на чем летал и каково это – летать на «пешке». Михаил отвечал обстоятельно, понимая, что спрашивают не просто так, не из праздного любопытства. Любая мелочь, даже на первый взгляд самая незначительная, могла помочь летчику в бою сбить неприятеля или спастись самому. А уж когда он упомянул о двух сбитых «мессерах» – причем на «Пе-2», интерес к разговору и к нему возрос. – А чего вы удивляетесь, парни? Ведь «пешка» задумывалась как тяжелый истребитель. Это уже потом бомболюк приладили да штурмана посадили. Скорость немного меньше, чем у «Ме-109», а если бы вместо бомб пушки на крылья поставили или реактивные снаряды, то «мессеры» еще крепко бы подумали, прежде чем с «пешкой» связываться. Они поговорили еще немного. Для себя Михаил выяснил несколько интересных моментов. На «Яке» мотор на форсаже мог работать не больше двух минут – иначе перегревался. Левый вираж выполнялся лучше правого, фонарь кабины иногда заклинивал, и выпрыгнуть с парашютом удавалось не всем. Потому в бою пилоты часто сдвигали фонарь назад – даже теряя при этом в скорости: выбирая между небольшой потерей скорости и возможностью быстро покинуть подбитый самолет, выбирали второе. Разговор шел взаимополезный, и потому засиделись допоздна. С утра, после завтрака, направились в штурманский класс. «Класс» – это громко сказано. В одну из комнат избы поставили столы, чтобы можно было расстелить карты. Во многом местность была знакомой – особенно к западу от Тулы. Михаилу требовалось лишь изучить определенный участок ее – от Узловой до Тулы. В обед его нашел в столовой комэск. – Как успехи? – Местность изучил, с картами ознакомился. – Тогда сегодня сделаем первый вывозной вылет, скажем… – комэск посмотрел на часы, – через полчаса. Встретимся на стоянке. Михаил даже успел посидеть на снарядных ящиках на стоянке рядом с «Як-7» УТИ – учебно-тренировочным истребителем, имевшим сдвоенную кабину – для обучаемого и инструктора. Пилот волновался, как никогда. Проблема была в том, что на истребителе он никогда не летал. И сведения о ста часах налета на истребителе, которыми он поделился с командиром полка Забродским, были, мягко говоря, неправдой. Быстрой походкой подошел комэск. – Ну что, Борисов, занимаем места согласно купленным билетам, – пошутил он. – Ты – в партере, я – на галерке. Заметив волнение пилота, хлопнул его по плечу. – Бог не выдаст, свинья не съест. Михаил первым влез на крыло и уселся в переднюю кабину. В заднюю кабину сел Куземин. Пристегнулись. Михаил взял резиновый шланг, служащий для переговоров. – Разрешите запуск? – Валяй. Михаил запустил двигатель, погонял его пару минут. – Разрешите выруливать на ВПП? – Разрешаю. Михаил развел руки в стороны, и механик убрал колодки. Пилот добавил газ, вырулил на взлетно-посадочную полосу. Взгляд на приборы – все в порядке: температура масла и головок цилиндров, обороты. – Разрешите взлет? – Давай. Михаил дал газ. Самолет сорвался с места и начал разбег. Ощутимо вдавило в бронеспинку. Да, это не «Пе-2» и не «аннушка». Ручку легко на себя, и самолет взмыл в воздух. Михаил убрал шасси, построил классическую «коробочку» вокруг аэродрома. – Чего ты меня, как девку катаешь? – возмутился комэск. – Набрал высоту – покажи фигуры высшего пилотажа! Михаил добавил газу. В трубке раздалось: – Выше двух триста обороты не давай! Пилот немного потянул на себя ручку газа, скорость по скоростемеру возросла. – Бочку! – потребовал комэск. Михаил послушно крутанул фигуру «Бочка». – Левый боевой разворот! Михаил двинул вперед правую ногу, отклонил ручку. – Чего осторожничаешь, «блинчиком» разворот делаешь? Смотри, как надо! Михаил почувствовал, что ручку управления взял комэск. Самолет сделал крутой левый вираж, почти стоя на левом крыле, потом такой же правый. – Повтори. Михаил повторил точно такие же виражи. – Годится. Теперь – «иммельман». Михаил заложил фигуру, стараясь выполнить ее резко. – Пойдет. – Теперь догоняем врага в пике, проход на бреющем и «горка». После пикирующего бомбардировщика Михаила не надо было учить делать такие фигуры. Он ввел самолет в отвесное пике, наблюдаяза высотомером. Пора выводить! Михаил потянул ручку на себя, потом еще. Ручка потяжелела, стало трудно дышать, перед глазами поплыли цветные пятна. Перегрузки были большие. Михаил испугался – выдержит ли истребитель? Ведь это не «Пе-2», рассчитанный на подобные перегрузки. Проход на бреющем – так это он и на «аннушке» делал. Михаил шел над самой землей – сзади, на земле, от воздушной струи завихрялись снежинки. Потом ручку на себя – «горка»! – На посадку. Михаил развернул истребитель, выпустил шасси и приземлился. Получилось четко, красиво даже. Но потом все чуть не испортил: надавил на тормоза, и хвост самолета стал задираться. Сзади раздался истошный крик: – Брось тормоза! Михаил отпустил педали. – По чуть-чуть, понемногу, – уже в трубку сказал комэск. Великоват пробег у «Яка» – метров триста пятьдесят, как у более тяжелой «пешки». Михаил зарулил на стоянку и выключил мотор. Они открыли фонарь и выбрались на крыло. – Испугал ты меня, парень, да в том моя вина. Не предупредил я тебя, что у «Яка» угол капотирования мал. Чуть сильнее на тормоз надавил – он носом в землю. Потому тормози аккуратнее. Конечно, пробег увеличивается, но терпимо. С виражами пока слабовато, но учишься быстро. А в пикировании хорош, бреющий полет вообще высший класс. Я все ждал, когда ты винтом землю рыть начнешь. А в целом – неплохо. Еще один-два вывозных полета я дам, и в пару поставлю – к опытному пилоту. Машину ты чувствуешь. Только в бою на обороты смотри, наивысшая скорость на 2250–2300 оборотов в минуту. Больше оборотов дашь – скорость упадет. И еще: почаще назад оглядывайся, «мессеры» сзади-сверху нападать любят, а ты за полет ни разу не обернулся. Учти! – Учту. Спасибо за науку. – От ведомого в бою жизнь ведущего пары зависит, так что я не только твою жизнь сохранить хочу, но и ведущего твоего. А сейчас иди, отдыхай – заслужил. Комэск ушел. К самолету подошел механик «Як-7» УТИ. – Нормально ты отлетал, парень. – Откуда знаешь? – Другие, как из кабины вылезут – комбинезон мокрый, а у тебя и лоб не вспотел. – Это я уже обтереться исподним успел, – пошутил Михаил. Механик засмеялся. – Ну, как тебе машина? – Понравилась, только гаргрот высоковат, сзади ни черта не видно. – Есть немного, – согласился механик. В эту ночь Михаил спал спокойно – проверил уже себя. Следующим днем комэск устроил еще один вывозной полет. Он гонял Михаила в хвост и в гриву, а после посадки объяснил ошибки. После обеда Михаила вызвали в штаб. – Комэск говорит – для начинающего летать на «Яке» ты вроде неплох. От бомбардировщика он такого не ожидал. Я хочу устроить с тобой показательный бой. Само собой – без стрельбы. Будешь на своем самолете, а не на учебно-тренировочном. Готовься к вылету. Михаил прошел к стоянке своего самолета. – Тимофей, прогревай мотор. – Чего вдруг? – Учебный бой с командиром полка. – Дольше шести минут против него никто не выстоял, – покачал головой Нечитайло. – Вот что: я топливо солью – половину бака. Самолет полегче будет, тебе сподручнее. – Делай как знаешь. Нечитайло слил часть бензина из бака. Едва он успел убрать ведра, как подъехала полуторка. Из кабины высунулся Забродский, прокричал: – Набираем высоту две тысячи. Как крыльями качну – расходимся. Бой до трех побед. И полуторка запылила дальше. Нечитайло завел мотор «Яка». Неизвестно как, но аэродромная братия пронюхала про учебный бой. На стоянки самолетов высыпали все – от охраны БАО (батальона аэродромного обслуживания) до пилотов. Все предвкушали интересное зрелище. – Сейчас цирк посмотрим, – услышал Михаил. Нечитайло выбрался из кабины. – Температура масла сто двадцать. Аэроплан готов. Михаил обошел самолет, забрался в кабину, пристегнул и подтянул привязные ремни. Жестом показал – убери колодки. Механик нырнул под самолет и показался с другой стороны, держа в поднятых руках тормозные колодки. Михаил стал выруливать на ВПП. Впереди него уже подпрыгивал на неровностях самолет командира. Вот он остановился, дал газ и пошел на взлет. За ним с небольшой задержкой – Михаил. Они встали в пару и начали набирать высоту. Вот на высотомере уже 2000 метров. «Як» впереди качнул крыльями и с левым полупереворотом ушел. «В хвост будет заходить. Говорили же пилоты, что «Як» левый вираж выполняет быстрее», – подумал Михаил. И толкнул вперед ручку газа. Мотор взревел, самолет стал набирать скорость. Михаил потянул ручку управления на себя. Самолет описал восходящую полупетлю, и когда был в ее высшей точке – кабиной вниз – Михаил элеронами перевернул самолет. Ниже его метров на триста шел «Як» командира. Ручку вниз! «Як» вошел в пике. Поздновато. Командир проскочил перед ним – Михаил даже не успел захватить его в прицел. Бледновато кольцо прицела, приглядываться надо – не то что на «пешке». Выходя из пике, Михаил потянул ручку на себя – вывел самолет в горизонтальный полет. Покрутил головой. Черт! «Як» командира у него на хвосте. И как он ухитрился? Первый бой проигран. «Як» Забродского качнул крыльями. Самолеты разошлись снова. «Як» командира стал набирать высоту, Михаил повторил его действия. Самолеты оказались на одной высоте. «Як» командира под номером 059 совершил правый вираж и рванул в сторону «Яка» Михаила. Пилот решил не уступать, вышел на встречный курс. Истребители мчались навстречу друг другу. Михаил стиснул зубы – первым не отверну! У кого нервы слабее, тот уйдет в сторону, и второй снова будет на хвосте. Вот уже четко виден кок винта, бронестекло, за которым – напряженное лицо командира полка. Когда столкновение казалось уже неизбежным, командир рванул ручку управления на себя – над Михаилом мелькнула тень истребителя. «Як» круто пошел вверх, а Михаил заложил крутой левый вираж. При резком, почти вертикальном подъеме «Як» командира потерял скорость, вот тут-то Михаил и пристроился ему в хвост. Может, это и не совсем по правилам, но в бою с врагом правил нет. Выживает самый умный, верткий, храбрый и опытный, одним словом – сильнейший. Трезвым умом Михаил понимал, что не все приемы немцев он будет повторять в бою, например, он не будет расстреливать выбросившегося на парашюте пилота. Такой поступок он считал для себя низким и мерзким. «Як» командира качнул крыльями и, направляясь к аэродрому, выпустил шасси. Михаил повторил его действия. Самолеты сели. Пилот направился к стоянке самолета Забродского. После вывозного или учебного полета положено получить замечания. – Ты почему не отвернул? – закричал Забродский. – Мы же угробить друг друга могли! – А вы почему не отвернули? – Я командир, на меня пилоты смотрят! – А если бы бой был не учебным? Забродский остыл. Незнакомый пилот с соседней стоянки показал Михаилу большой палец – правда, так, чтобы командир этого не заметил. – На виражах слабоват, дал мне в хвост зайти. Шлифуй. А в целом – лучше, чем я ожидал. И вот еще что. В реальном бою издалека не стреляй, подойди поближе – ну хоть на сотню метров. И ручку крепко держи, когда гашетку давишь. На «Яке» гашетки пулеметов и пушки уж очень жесткие, большого усилия требуют, а жать можно только большим пальцем правой руки. Прицелился, надавил на гашетку, а ручка вперед пошла, и в итоге очередь – ниже цели. Командир засмеялся, вспомнив боевой эпизод. – Я так свою первую мишень упустил. Подобрался к «лаптежнику», прицелился, дал очередь, а она ниже прошла. Снова очередь – и снова ниже, а «Юнкерс» летит, как заколдованный. – Так и ушел? – Ушел, подлец. У меня боекомплект уже неполный был после штурмовки. Всего три очереди дал, и патроны кончились, пришлось несолоно хлебавши убираться. – Обидно. – Еще как! Ну все, Борисов, кончилась твоя учеба. Я скажу комэску – пусть ставит тебя ведомым к опытному ведущему. Хорошо бы еще немного поднатаскать тебя, да времени нет. Сам сводки слушаешь, положение на фронтах знаешь. Фашисты к Москве рвутся, людей не хватает, техники и горючки – тоже. Удачи тебе, летун! – Спасибо, товарищ майор! Михаил прошел на свою стоянку. Техник Тимофей возился с двигателем. – Ну что ты будешь делать! Опять масло из-под уплотнения втулки винта выбивает. Он вытер тряпкой запачканные кисти рук. – Видел я твой бой. Неплохо для первого раза. Командир-то наш – летчик первостатейный. Будут и у тебя еще победы – какие твои годы! – Ой, Тимофей, мне уже много – целых двадцать четыре. Механик поперхнулся дымом от самокрутки. – Ты шо, сказився? Двадцать четыре – много? А мне тридцать пять. Тогда, выходит, я старик совсем? – Прости, Тимофей, обидеть не хотел. Вечером в столовой, когда Михаил поднялся из-за стола после ужина, его окликнул комэск. – Борисов, подойди! Михаил подошел и вытянулся по стойке «смирно», собираясь доложить по форме. Но комэск только рукой махнул. – Брось козырять, садись, знакомься. Твой ведущий – Остапенко Илья. Сидевший рядом с комэском парень привстал, подал руку. На опытного пилота он был непохож: молодой – лет двадцати старший сержант с конопушками на носу больше походил даже не на тракториста – на пастушка-подростка. Комэск, видимо, уловил что-то в глазах Михаила. – Ты не смотри, что он молодой, – вид бывает обманчив. Илья – пилот опытный, два сбитых самолета противника на счету имеет. М-да, опытный! Михаил сам на счету два сбитых истребителя имел, но опытным себя не считал и о сбитых самолетах комэску не говорил. Правда, в летной книжке запись о них была. Однако выбора у Михаила не было: в армии приказ положено выполнять и командиров не выбирают. – Понял, комэск. – Ну вот и хорошо. Думаю, вы слетаетесь. Илья и Михаил вышли из здания столовой. – Навязываться в друзья я к тебе не собираюсь, – сказал Илья. – Об одном только прошу: в полете ты не должен от меня отрываться. Куда я, туда и ты – как на веревочке привязанный. Твое дело – прикрывать мой хвост. Раций у нас на самолетах нет, потому – повторяй за мной все фигуры. Главный принцип ведомого – делай, как я. – Понял, постараюсь. На следующий день полетов не было: валил мокрый снег и видимость была очень плохой. Сквозь пелену падающего снега за десять метров с трудом различалась человеческая фигура. Немцы не летали тоже: как бомбить, если целей не видно. А ночью ударил мороз, и вчерашняя слякоть превратилась в сплошной каток. Хорошо, что Тимофей вчера, во время снегопада, подсуетился – мотор укрыл чехлом, на кабину и хвостовое оперение накинул брезентовые пологи. Где он их взял – загадка. И тем не менее механики на всех стоянках крыли погоду на чем свет стоит. Загустевшее от мороза масло в двигателях приходилось отогревать паяльными лампами. Была на аэродроме машина специальная – на базе «ЗИС-5», на которой стоял предпусковой подогреватель. Но она была одна, а самолетов много. Лишь к полудню удалось запустить двигатели и прогреть их до рабочей температуры. Но команды на взлет не было. Летчики собрались в группы на стоянках. – Не летают чего-то фрицы. – Сам посуди. Насколько мы, люди, к морозам привычные, и техника тоже, – и то полдня потратили. А для немцев – беда. Не приспособлены они к нашим холодам. – Так ведь это еще не мороз. Погоди, придет зима – тогда немцам совсем крах будет. – Так они же – что твои тараканы. Зимой замерзнут, весной отогреются, отойдут. – А ты их тапочком, чтобы отогреться не успели. Летчики дружно засмеялись. До вечера полетов так и не было. Вероятнее всего, тому были две причины: наши бомбардировщики не смогли завестись, и сопровождать истребителям было некого. И вторая: также по причине холодов немцы не смогли взлететь, отражать атаки не пришлось. Зато сутки спустя потеплело до нуля. И команда – «По самолетам!» – прозвучала, когда пилоты только сели за столы завтракать. Многие торопливо выпили чай, схватили по куску хлеба и, пока добирались до стоянок, торопливо дожевывали. Лететь на голодный желудок – плохо, при перегрузках можно впасть в обморок. А даже кратковременная потеря не то что сознания – ориентации в пространстве – могла привести к гибели и летчика и самолета. Один за другим начинали запускаться моторы, и над аэродромом стоял оглушительный рев. И вот взлетает зеленая ракета. Сначала пошла на взлет первая эскадрилья, а за ней уже – эскадрилья Куземина. Взмыла в воздух первая пара, вторая, начал разбег ведущий Остапенко. Михаил не отставал. Они выстроились в круг над аэродромом, поджидая третью эскадрилью. Михаил, сколько находился в истребительном полку, ни разу не видел, чтобы он поднимался в воздух весь. Обычно взлетали на боевое задание пара, две, иногда эскадрилья. Выстроившись в боевой порядок, истребители взяли курс на север. Тоже необычно – ведь всегда путь пролегал на запад, на территорию, занятую немцами. Объяснение Михаил получил быстро. Далеко впереди – чуть выше – показалось множество точек. Истребители начали набирать высоту. Точки довольно быстро приблизились, превратившись в «мессеры». «Один, два… – начал считать Михаил. – Да их восемнадцать штук против восемнадцати наших!» А за «мессерами» следом показались бомбардировщики «Юнкерс-88». Вот оно что! Под прикрытием истребителей немцы решили прорваться к Москве. Потому и курс такой: с запада на юг, поворот на север – для того, чтобы обойти ПВО. На самолетах командиров эскадрильи и полка рации были. Забродский передал указание: первая и вторая эскадрильи связывают боем немецкие истребители, третья эскадрилья атакует бомберов. Они сошлись на встречных курсах, обменялись очередями, а потом – боевые виражи. Со стороны посмотреть – хаотичная свалка, броуновское движение. Михаил сосредоточился на том, чтобы не отстать от самолета ведущего. Приходилось и хвост его самолета прикрывать, и уворачиваться от пролетающих рядом пулеметно-пушечных трасс или проносящихся мимо своих и чужих истребителей. Сколько до этого ни летал Михаил, он и не подозревал, что в небе может быть так тесно – прямо как в коммунальной квартире. Вот слева падает горящий «Як», а следом штопорит «мессер». Кабина его разбита, видно – летчик убит. Но по сторонам смотреть некогда, взгляд – вперед, на истребитель Остапенко. Однако и этого недостаточно. Для того чтобы своевременно заметить атаку вражеского истребителя – поворот головы назад-влево, потом – назад-вправо. Мешали плечевые ремни, и Михаил отстегнул их, оставшись пристегнутым к креслу только поясным. Так было легче оборачиваться, чтобы контролировать заднюю сферу. Небольшое зеркало в кабине не помогало – мал угол обзора. Остапенко все-таки удалось зайти в хвост ведомому «мессеру» и дать очередь. От кабины «Ме-109» полетели куски обшивки. Подбитый «мессер» перевернулся и начал падать, беспорядочно кувыркаясь в воздухе. Из кабины выпрыгнул пилот, над ним раскрылся купол парашюта. Схватка закончилась внезапно. Немцы, как по команде, начали выходить из боя и с пикированием уходить. Пилоты уже успели рассказать Михаилу, что это – их излюбленная тактика. В пикировании «Ме-109» не мог догнать ни один наш истребитель. Бомбардировщики «Юнкерс-88» – их строй уже смешался – потеряли несколько машин и, оставшись без прикрытия, спешно сбросили в голом поле бомбогруз и стали разворачиваться к себе. Однако и наши «Яки» продолжать бой не могли – на исходе были боеприпасы и топливо. Сделав вираж, они построились попарно и взяли курс на аэродром. Над ним истребители построились в круг. Первыми садились те, у кого баки были почти сухими. Уже после приземления Михаил пересчитал севшие самолеты. Не хватало четырех. Почти все были из числа ведомых, молодые летчики. Настроение за обедом было подавленное: никто не разговаривал и тишина нарушалась лишь стуком ложек. Еще утром сидели за столом все вместе, многие уже сдружились, и потеря соседа за столом нередко означала потерю друга. На следующий день от наземных войск пришло подтверждение о сбитых немецких самолетах. Без такого подтверждения сбитые самолеты на счет летчика не записывались. За каждый уничтоженный немецкий самолет выплачивалась премия: за бомбардировщик – две тысячи рублей, за истребитель – одну. Летчики обычно сбрасывались, покупали водку, бутылка которой стоила 700–800 рублей, и победу отмечала вся эскадрилья. Вот только сбить противника было непросто. Выручала пушка. Если очередь из семи-восьми снарядов ее приходилась в уязвимые места бомбардировщиков, то его удавалось поджечь или разрушить двигатель. Для истребителя хватало трех-четырех снарядов. А вот пулеметы «ШКАС» калибра 7,62 мм были откровенно слабы, позже их заменит один пулемет «УБС» калибра 12,7 мм. Но подобраться к тому же бомбардировщику было непросто – стрелки не давали. Защиты спереди «Як» не имел. Это на «Ла-5» уже в 1992 году голову летчика спереди прикрывало бронестекло, а туловище – звездообразный двигатель воздушного охлаждения. На этом истребителе летчики не боялись ходить в лобовую атаку. Двигатель же «Яка» был довольно уязвим. Иногда хватало одной-двух вражеских пуль, как двигатель останавливался. А уж видимость впереди при рулежке и взлете была просто никакой. Например, при движении самолета по рулежным дорожкам приходилось выписывать змейку, чтобы не столкнуться с другим самолетом или не сокрушить винтом автомобиль технической службы. А такие случаи бывали в каждом полку. И боевые вылеты засчитывали летчикам лишь тогда, когда был воздушный бой или истребители уходили за линию передовой – на оккупированную территорию. А у бомбардировщиков за боевой вылет засчитывались лишь бомбометания. Следующим днем звену Остапенко был дан приказ – вылететь на разведку. Вот уж что летчики не любили! Разведданные о противнике надо было обязательно доложить на аэродроме, но и немцы не зевали – они старались не выпустить за свою передовую разведчиков. Приходилось выкручиваться, стараясь уйти без боя на бреющем или скрываться в облаках. Взлетели сразу парой, благо ширина взлетно-посадочной полосы это позволяла. Батальон аэродромного обслуживания постарался, расчистил полосу от снега. А вообще-то командир полка уже поговаривал о переходе на лыжи – это когда вместо колес ставятся полозья. Но они не убираются в крылья – только стойки, ухудшают аэродинамику, снижая скорость. Летать зимой Михаил не любил. Белый покров скрадывал ощущение высоты. Был даже случай неприятный у него, связанный с полетом именно в этих условиях. Он тогда еще на «аннушке» летал вторым пилотом. По вызову санавиации летели они в маленький поселок. Нашли его, стали разворачиваться. Смотрят вниз: деревья мелькают, значит, еще метров двадцать высоты есть, а на деле это оказались кустарники, и высота была всего метров пять-семь. Тогда обошлось без катастрофы, но летчики прошлись по опасному краю. Не знакомые с авиацией люди могут спросить: «А высотомер для чего?» Но в том-то все и дело, что высотомер показывает высоту над уровнем моря, а любой населенный пункт находится на своей собственной высоте. На картах эта высота отмечена, но касается это в основном аэродромов. А высоту, на которой находится каждая деревушка, не измеришь и на карту ее не нанесешь. Фонарь Михаил приоткрыл немного – иначе плексиглас кабины изнутри запотевал, появлялась изморозь, и видимость ухудшалась. Конечно, было холодно, но для того и меховой комбинезон с унтами да и перчатки есть. Голову шлемофон защищал, глаза – очки. Хуже было с лицом. У многих пилотов зимой лицо струпьями покрывалось от мороза и ветра. Но когда приходилось выбирать между струпьями и возможностью быть сбитым, выбирали открытый фонарь кабины. Быстро проносилась под истребителями земля. Шли на тысяче метров. Выше забраться – не увидишь ничего, ниже – собьют. Истребитель брони не имеет, и снизу его даже из пехотного пулемета сбить можно. Но даже если и не собьют, а только повредят – дотянешь ли до своей земли? Внезапно истребитель Ильи заложил крутой вираж. Михаил едва успел повторить маневр. Илья качнул крыльями и стал снижаться, описывая круги. Что он там такого увидел? Деревня стоит, лесок, поле. На поле – копны с сеном. Вполне обыденная картина. Самолет Ильи внезапно опустил нос и дал по стогу сена одну очередь, другую… сено вспыхнуло. Что он делает? Зачем? Пара истребителей пронеслась над полем и взмыла вверх. Стали делать разворот. И тут по ним ударили «эрликоны» – 20-миллиметровые зенитные автоматические пушки. Михаил успел заметить под стогом горящего сена угловатые очертания. И только теперь до него дошло – танки! Немцы замаскировали сеном танки. Но как Илья понял, как догадался? Действительно, Илья – настоящий ведущий! Михаил досадовал на свое упущение, на свою недогадливость. Из-под огня они ушли благополучно, проскочили на трех тысячах метров передовую и сели на свой аэродром. Едва Михаил зарулил на свою стоянку и выключил двигатель, едва выбрался из кабины, как бегом к Остапенко. – Илья, как ты догадался? – Следы от гусениц свежие, потому как снежок вчера шел – да ты же сам видел. Следы есть, а танков поблизости нет. Куда они девались? Вот я и решил один стожок поджечь – прощупать, что называется. Разгадка оказалась проста. Илья ушел в штаб – докладывать о результатах разведки, а Михаил отправился на стоянку. Он корил себя за невнимательность к деталям. Ведь глаза есть, так почему Илья увидел и заподозрил неладное, а он, Михаил, – нет? Все-таки быть пилотом и ведущим пары – разные вещи. Не зря Илью поставили ведущим, несмотря на его несерьезный вид. Механик Тимофей, подняв капоты, ковырялся в двигателе. – Как машина? Замечаний нет? – Нет. – Ты чего как ошпаренный после посадки из кабины выскочил? – К Остапенко бегал. – Набедокурил, чи шо? – Пока нет. – А смурной такой почему? – На разведку летали. Илья танки увидел, а я – нет. – Ха, нашел из-за чего расстраиваться! Все приходит с опытом, и у тебя это еще впереди! Илья хоть парень еще молодой, однако же три месяца с опытным ведущим летал. А на войне день за три идет. Теперь вот – сам ведущий. – Все равно муторно на душе. – Э, Сергей Иванович! Не все сразу. Молодые да неопытные ведомые – самый лакомый кусок для «мессеров». Кто зазевался, варежку разинул, того на первом-втором вылете сбивают. А ты вон – живой и здоровый, стало быть, осторожен и осмотрителен. Значит, и воевать будешь долго. Попомни мои слова! Михаил приободрился. К тому, что его называют Сергеем, он уже привык. Что поделаешь, если приходится жить по чужим документам? После обеда небо затянуло низкими тучами, поднялся ветер, неся поземку. Полеты отменили. Молодые летчики где-то на окраине Узловой нашли самогон, выпили и устроили спор, едва не перешедший в драку. Понятное дело – молодую горячую кровь взбодрили алкоголем. Михаил и Лешка Сипягин – тоже ведомый – разняли парней. – Вы что, сдурели? Пить не умеете? С немцами драться надо, а не со своими. Не дай Бог, до политрука или особиста дойдет слушок – посидите еще на гауптвахте. Ссору замяли и улеглись спать. Думали, что все прошло. И что самое интересное – политрук все-таки как-то прознал. Посторонних в землянке не было, только свои пилоты. Но, видимо, нашелся-таки стукачок, доложил. Поскольку утром, после завтрака, когда Михаил осматривал самолет на стоянке, к нему подошел политрук. Он отозвал Михаила в сторонку и, раскрыв портсигар, предложил закурить. – Не курю я, товарищ политрук, – улыбнулся Михаил. – Да-да, как-то запамятовал я. Как дела, как настрой? – Настрой самый что ни на есть боевой. – Так что там у вас в землянке произошло? – Когда? – Михаил решил прикинуться дурачком. – Вчера вечером. – Ничего. Обсудили положение на фронтах и спать легли. – И ты никого не разнимал? – Не было такого. Политрук выбросил недокуренную папиросу. – Неправда, Сережа. – Политрук гнул свою линию. – А самогон пили? – Немного было – фронтовые сто грамм. – Это же моральное разложение! – вспылил политрук. – А как же приказ наркома – на фронте участвующим в боевых действиях положено сто грамм водки. – Так ведь вы уже норму свою выбрали – вчера. – Погоды не было, полеты отменили. – Не хочешь, значит, правду сказать представителю партии? – Я все сказал, как на духу, – даже про самогон. Политрук потоптался немного и ушел. Из-за самолета вынырнул Тимофей. – Чего политрук хотел? – Допытывался про самогон. – Ты поосторожнее с ним. Чувствовалось, что механик знает о политруке больше, но говорить опасается. Не настолько еще они узнали друг друга – механик и пилот, чтобы откровенничать. Вот и о споре уже кто-то донес. И подозрений у Михаила ни на кого нет, все свои пилоты. Однако же выводы для себя он сделал – впредь надо быть осторожнее. Какая-то сволочь выслужиться перед начальством хочет. Только ведь уважение товарищей да ордена в бою зарабатываются потом и кровью, а не наушничеством. Механики начали заводить моторы, уже подогретые паяльными лампами. Морозы этой осенью ударили рано – в начале ноября. Сначала слабенькие, но с каждым днем крепчающие. Техобслуге пришлось туго – у механиков, мотористов, техников и оружейников пальцы прилипали к железу. Михаил со злорадством подумал о немцах. Да что немцы – пусть хоть повымерзнут все. Масло в амортизаторах стоек шасси до того густело от мороза, что на взлете самолет трясло немилосердно, даже показания приборов считать невозможно было. Неожиданно хлопнула ракетница, и в небо взмыла желтая ракета. Готовность № 1. – Тимофей, как самолет? – К вылету готов, прогрет. Механик помог ему застегнуть лямки парашюта. Михаил устроился в кабине поудобнее, застегнул поясной ремень. Фонарь кабины открыт, двигатель молотит на холостых оборотах. Что случилось, почему не собрали заранее, как это всегда бывает перед вылетом, почему не объяснили задачу? Взлетела зеленая ракета. Истребители второй эскадрильи стали выруливать со стоянок. Михаил дождался, когда мимо него, подпрыгивая на снежных кочках, прокатился самолет Ильи, дал газ и вырулил. Не видно ни черта! Самолет Остапенко воздушной струей от винта поднял снежный вихрь. Михаил притормозил. Но вот Илья вырулил на ВПП, дал газ; Михаил, не медля, тоже. Самолеты поднялись в небо и стали набирать высоту. Михаил пристроился за ведущим. «Может, хотя бы ведущих – командиров звеньев поставили в известность?» – подумал пилот. Вот уже три тысячи метров; легкая морозная дымка и ни облачка. Это хорошо – «мессеры» не кинутся внезапно из засады. Ближе к линии фронта Михаил заметил идущих немного ниже группу наших штурмовиков «Ил-2». «Ага, вот кого сопровождать будем», – отметил он про себя. Над передовой штурмовики снизились, из-под крыльев их вырвались длинные языки пламени, и на немецкие позиции обрушились реактивные снаряды. Михаил в первый раз увидел применение этого оружия и потому был удивлен – даже поражен. Снаряды рвались на вражеских позициях кучно, рядом. Казалось – вздыбилась сама земля. Мощь! Штурмовики развернулись и начали бомбить. Только теперь немцы очухались, пришли в себя и открыли зенитный огонь. Особенно активно стрелял «эрликон» с опушки леса, в полукилометре от передовой. Его и решил подавить Остапенко. Позиция зенитчиков была отлично видна сверху. Ведущий спикировал, Михаил – за ним. От самолета Ильи потянулись вниз пушечные трассы. Михаил тоже нажал на гашетки. Зенитка замолчала. Остапенко, а за ним и Михаил сделали крутой вираж, набрали высоту. И очень вовремя, поскольку вдали появились «мессеры», вызванные пехотой по рации. А штурмовики продолжали свою боевую работу, поливая пушечным огнем окопы и траншеи. И пока штурмовики «работали», подпускать к ним истребители врага было никак нельзя. Четверка «Яков» бросилась навстречу немцам, а Остапенко с Михаилом остались со штурмовиками – на случай, если кто-то из немцев прорвется. Со стороны бой истребителей был хорошо виден. Как хотелось Михаилу принять участие в бою, направить свой самолет туда, в самую гущу схватки. Но приказ нарушить нельзя, бросить ведущего – тем более. Михаил понимал, что такие же чувства испытывал Илья. От места схватки истребителей вырвался один «мессер» и со снижением ринулся к штурмовикам. Но Остапенко был начеку, тут же перевел истребитель в пикирование. Михаил не отставал. Самолеты быстро сближались под крутыми углами. Четыреста метров, триста! Илья открыл огонь. К немцу потянулись огненные трассы. Рано, очень рано он это сделал – далеко. Но Михаил понял ведущего – Илья хотел отпугнуть немца. Ведь их задача – в первую очередь уберечь штурмовики, а не увеличивать личный счет сбитых самолетов. Но немец попался упрямый, он так и пер к штурмовикам. Достать его в пикировании было уже невозможно. Пара сделала переворот через крыло и стала догонять немца. Стрелять пришлось сразу, издалека, потому как при пикировании наши «Яки» догнать «мессера» не могли. Михаил чуть двинул педалью, уводя свой истребитель немного в сторону от самолета Ильи, и тоже открыл огонь. Трассы пролетали совсем рядом с фашистским истребителем – то чуть выше, то по сторонам. И немец не выдержал. Уходя от штурмовиков, он заложил крутой вираж, задрал нос в кабрировании и полез вверх. А-а! Ошибся немец! Мало того, что при наборе высоты «Як» превосходил немецкий истребитель в скороподъемности, – предел высоты «Яков» изначально был выше метров на двести. «Яки» задымили моторами на форсаже и быстро сблизились. Оба – Илья и Михаил – огонь открыли почти одновременно. Было видно, как по фюзеляжу «мессера» пробежали искорки от попадания пуль и снарядов. Немец потерял скорость, свалился на крыло и стал беспорядочно падать. Смотреть, как он врежется в землю, времени не было. Илья, набирая высоту, направил свой самолет к группе штурмовиков. Михаил следовал за ним, как привязанный. Но штурмовики уже закончили обработку переднего края. Вытянувшись в колонну, они направились в наш тыл. Пара сопроводила их немного, но потом «Илы» отвернули к своему аэродрому, качнув на прощание крыльями. Звено Остапенко направилось к своему аэродрому. Горючего оставалось на пятнадцать минут полета. Только они приземлились, как на посадку зашли остальные истребители эскадрильи. Михаил со своей стоянки считал: – Один, два, три… А где четвертый? Тимофей посмотрел на часы, покачал головой: – У него уже нет топлива. Или сбили, или на вынужденную сел. Хмурые лица пилотов севших истребителей подтвердили худшие опасения. – Кто? – Галкин Пашка. Прямо в воздухе самолет взорвался. Еще одна потеря. Это был его четвертый вылет ведомым.Глава 6
Михаил лежал на нарах в землянке. Уже второй день из-за обильного снегопада в полку были отменены боевые вылеты. Рано в этом году зима пришла. Всего-то двадцатое ноября, а уж морозы почти зимние, декабрьские, да снег метет. Музыку бы сейчас послушать, да какая музыка? Сводки Совинформбюро, которые передавали по радиорупору в здании столовой, день ото дня становились все трагичнее. Не далее как в полдень на Ростовском, Калининском, Волоколамском и Тульском направлениях продолжались ожесточенные бои с противником… А больше по «тарелке» и послушать особенно нечего. Еще в начале войны население по Указу правительства под угрозой тюремного заключения сдало в милицию все радиоприемники. Нечего, мол, народу разлагаться, слушая чужие радиоголоса! У Михаила мелькнула шальная мысль: «Война войной, а послушать бы сейчас «битлов» или Юрия Шевчука, даже от Леди Гаги он бы не отказался. А по репродуктору выбор передач был небольшой: или звучали новости, или разливалась соловьем неповторимая Лидия Русланова. Морально Михаил, как человек из будущего, чувствовал себя лучше других, наверняка зная, что ни Тулу, ни Москву врагу не сдадут и впереди еще будет победный май сорок пятого года. Сказать только обо всем этом, никому, естественно, не мог. Меж тем их полк продолжал нести потери. Почти после каждого боевого вылета – один-два сбитых пилота. Иногда летчики возвращались, если везло и удавалось выпрыгнуть с парашютом над своей территорией. Кому не везло, кто приземлялся на оккупированной территории – попадали в плен или пробирались к партизанам. Это в первые месяцы войны, когда немцы наступали по шоссе массированными танковыми клиньями. Не было сплошной линии передовой, и можно было хоть и с трудом, но выбраться к своим. Теперь же, встречая ожесточенное и нарастающее с каждым днем сопротивление Красной армии, немцы зарылись в землю, отрыли окопы и траншеи. Утром установилась ясная безветренная погода. Еще под утро, ожидая улучшения погоды, солдаты из батальона аэродромного обслуживания принялись чистить от снега полосу. Часам к десяти утра, едва они успели закончить работу, как почти тут же на полосу приземлились два истребителя «МиГГ-3». Один из них, едва дотянув до полосы, выключил двигатель. Второй сел нормально, свернул на рулежную дорожку. Пилот отбросил фонарь кабины, расстегнул ремни, лямки парашюта и выбрался на крыло. – Эй, парень, вы что – заблудились? – спросил кто-то из пилотов. – «Худые» подловили. Мы соседи ваши, из сто двадцать четвертого авиаполка. Летчик спрыгнул на землю и быстрым шагом пошел к самолету, севшему первым. Опережая его, к истребителю проехала санитарная полуторка. Но помощь не понадобилась – пилот выбрался из кабины сам. Михаил с группой пилотов своего полка подошел поближе. Оказалось, что летчик не выключал двигатель при посадке – он у него просто заглох. Рано утром они барражировали южнее Тулы, увидели группу бомбардировщиков «Дорнье-215» с прикрытием истребителей «Мессершмитт» и втянулись в бой. Одна пара атаковала «До-215», а они связали боем «худых». – Погоди, – остановил Михаил рассказчика, – худые – это кто? – Да «мессеры» же! Их так московское ПВО называет. Хм, и в самом деле: фюзеляж у «мессера» тонкий, вроде – худой. Так в полку это прозвище за «Мессершмиттами» и закрепилось. В дальнейшем на всех фронтах от всех пилотов – истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков – прозвище это Михаил слышал чаще, чем «мессер». У «МиГГ-3» оказались проблемы с бензобаком. Механики оттащили истребитель на пустующую стоянку, подремонтировали его, и к вечеру летчики перелетели на свой аэродром. На прощание один из них с завистью посмотрел на «Яки». – Повезло вам, парни. «Як» «худому» не уступает – не то что «МиГГ». Летчик махнул рукой и полез в свой самолет. Слышал уже Михаил отзывы о «МиГГах» – тяжелый самолет, не доведен проектировщиками до конца. Сыроват, как говорят пилоты. Но такова жизнь – идеальных истребителей не бывает. Пятница 21 ноября выдалась тяжелой. Сначала на задание вылетели две пары из первой эскадрильи. Через час – еще две, из второй, в том числе и Остапенко с Михаилом. В воздухе над передовой висела масса самолетов – штурмовики, бомбардировщики, истребители – как наших, так и немецких. Кипел жестокий бой. Самолеты обменивались пулеметным и пушечным огнем. Бомбардировщики стреляли по истребителям, истребители – по бомбардировщикам и истребителям. Сразу и не разобрать было, кто с кем дерется. В свалку бросились с ходу. Да и как было упустить возможность дать очередь по хвосту «мессера», внезапно появившегося перед парой? «Худой» задымил и пошел вниз. А в трехстах метрах впереди «Хейнкели-111» тройкой идут. Пара Остапенко – к ним. Узрев опасность, с каждого бомбовоза к ним потянулись огненные трассы. Чтобы выключить из боя наглых стрелков, истребители набрали высоту, сделали переворот через крыло и начали стрелять по бомбардировщикам из задней полусферы. Огонь вел в основном Илья. Вот задымил, а потом и полыхнул правый двигатель «Хейнкеля». Бомбардировщик бесприцельно сбросил бомбовый груз и стал разворачиваться. Тут его Илья и подловил – всадил в фюзеляж пушечную очередь. «Хейнкель» начал падать. Но тут или Михаил утратил осторожность, засмотревшись на падающий бомбардировщик, или «мессеры» неожиданно из облака вывалились – теперь уже не выяснишь, только по плоскостям прошлась очередь. Самолет вздрагивал как от ударов. Взгляд назад – «худой» на хвосте, рядом совсем, около сотни метров. А чуть дальше видится еще один, ведомый. Самолет рулей слушался, но дымил, и Михаил левой рукой дал полный газ, а правой рванул на себя ручку управления. «Як» резко задрал нос, выходя на восходящую петлю и одновременно с этим уходя из-под огня. От перегрузки потемнело в глазах. А перед стеклом – рядом совсем – уже вырастал хвост «мессера». Михаил и рубанул по нему своим винтом. В ту же секунду раздался сильный треск, в разные стороны полетели клочья обшивки «мессера». Но и «Як» затрясло, причем сильно. Михаил довернул самолет в сторону аэродрома и сбросил газ до минимума. Двигатель стало трясти меньше, но тяга, а с нею и скорость упали. Дотянет ли он до аэродрома? Не хотел Михаил на таран идти, это почти всегда гибель и самих пилотов, и самолетов. Но видно, разница в скорости была не очень большой, и потому получилось аккуратно. Михаил полностью открыл фонарь. Мало ли, остановится двигатель, с парашютом прыгать придется – так чтобы время зря не терять. К тому же у «Яков» фонарь иногда клинило. Вдруг сзади – характерный др-др-др… По фюзеляжу застучали пули. Добить решили, гады! Михаил обернулся, выглянул через бронеспинку. «Худой» сзади, а за ним – «Як» Остапенко. Снова треск очереди. «Мессер» задымил, пошел вниз, и сразу – взрыв. Но и двигатель «Яка» Михаила остановился. Остапенко пристроился рядом – крыло к крылу. Однако истребитель Михаила перестал слушаться рулей и начал резко терять высоту. Сначала пилот решил присматривать внизу место для аварийной посадки, однако же обзору «вперед и вниз» мешал капот мотора. Развернуться же и сесть на приглянувшееся место было невозможно – тяги нет. Перед брошенным штурвалом торчали искореженные, неподвижные лопасти винта. Высота уже две тысячи. Еще немного, и надо делать выбор – садиться на брюхо или прыгать с парашютом. Покидать кабину и спасать свою жизнь под ненадежным «зонтиком» фронтовые пилоты не любили. Не очень-то верили они в надежность парашюта, да и немцы уж слишком часто расстреливали пилотов в воздухе при снижении. В голове Михаила лихорадочно билась одна мысль: «Что делать?» В кабине запахло гарью. Снизу, из-под пола, потянуло дымом. Все, конец мучениям выбора. Надо немедленно покидать обреченный истребитель. Тем более что и Остапенко машет рукой – покидай, мол, самолет! Михаил обернулся. За «Яком» уже тянулся дымный след. Михаил отстегнул поясной ремень, поправил на лице летные очки, вздохнул, встал на сиденье и перевалился за борт. Его подхватило встречным потоком воздуха, лицо обожгло морозом. Глядя на приближающуюся землю, Михаил нащупал на груди вытяжное кольцо парашюта. Лучше открыть купол попозже. Высота вроде метров восемьсот. Пора! Михаил дернул кольцо. Сзади зашуршал шелк, пилот ощутил легкий толчок – это выскочил небольшой вытяжной парашютик. Затем раздался резкий хлопок расправившегося купола и тормозящий падение удар, и Михаил закачался под стропами. В самолете, который падал камнем вниз, беспорядочно вращаясь, он не сразу узнал свой «Як». Спустя несколько секунд раздался взрыв. Вокруг него на приличном удалении выписал круг «Як» Ильи. Он покачал крыльями и улетел. Теперь бы приземлиться благополучно, а Илья на аэродроме расскажет, что произошло с Михаилом, и покажет на карте примерное место посадки. В таких случаях высылают полуторку и пару бойцов из БАО для эвакуации летчика. Приземление оказалось жестким, но Михаил уже имел опыт прыжков. Он сгруппировался, чуть согнул ноги, амортизируя удар. Его завалило на бок, купол наполнился воздухом, и пилота поволокло по снежному насту. Михаил подтянул нижние стропы. Купол опал, и волочение прекратилось. Пилот встал, обтер от снега лицо, вдохнул морозный, пропахший гарью воздух и вдруг улыбнулся. А все-таки жить чертовски хорошо! Это начинаешь понимать после смертельно опасных передряг. В высоте, вдали, еще продолжался воздушный бой: доносились едва слышные пушечные очереди, кувыркались, поблескивая фонарями кабин, самолеты. Из карусели смертельно сцепившихся врагов периодически вываливался и летел к земле очередной горящий или дымящийся самолет. Некоторые беспорядочно падали, другие летчики, как и Михаил, пытались тянуть к своим аэродромам или хотя бы поближе к своей земле. Ведь бой шел почти над передовой, и никому из сбитых пилотов, естественно, не хотелось очутиться на земле, занятой противником. Михаил стоял так около четверти часа. Пилот впервые видел с земли продолжение боя, участником которого только что был. Потом он собрал парашют и затолкал его в парашютный ранец. Чего добро казенное бросать? Прямиком по снегу Михаил направился в ту сторону, куда улетел «Як» Остапенко. Вот и санный след. Здесь стоять и ждать помощи или дальше идти? Пока Михаил топтался, показалась лошадка с санями. Приблизилась неспешно, и сидевший в санях дед в заячьем треухе и овчинном тулупе дернул вожжами – тп-р-ру! Затем он подслеповато всмотрелся в Михаила. – Ты как здесь оказался, милок? – С неба, дедушка, свалился – сбили меня. Вот, с парашютом выпрыгнул. – И помогло? – Как видишь – живой пока. – Тогда нечего здесь мерзнуть. Ага. В деревню поехали. – Так за мной приехать должны – искатьменя будут. – До деревни, коли твои спасители на машине, они еще доберутся, а сюда – ни в жисть. – Тогда едем. Михаил бросил в сани ранец с парашютом и запрыгнул сам. – Но, милая! – Дедок причмокнул губами, и послушная кобылка неспешно потянула сани. – Как звать-то тебя, сталинский сокол? – Сергеем. – Ишь ты, как внука моего. Тоже где-то воюет. Отец-то его, сын мой, с финской без ноги вернулся, сейчас в колхозе председательствует. Мужиков-то не осталось – одни бабы с дитенками да старики вот вроде меня. Похоже, дед хотел выговориться, ответов он и не ждал. – Ранняя и холодная зима ноне. Ох и не любят немцы такую погоду! Прямо страсть! Я еще в Первую мировую с ними воевал, знаю ихнего брата. Дед немного помолчал. – Как думаешь – тебе ведь сверху виднее – удержим Москву, не сдадим супостату? – Удержим, – уверенно ответил Михаил. – Подожди, дедушка, еще немного – месяц, два – и сам услышишь по радио радостные новости: сибирские свежие дивизии подойдут, вот тогда непременно побьем немца. – Хорошо бы, – неуверенно вздохнул дед. Через полчаса они въехали в деревню. Дед остановил лошадь у избы. – Ну, Сергей, проходи! Настена, принимай гостя! Дед распахнул дверь в избу. Михаил шагнул и тут же ударился головой о низкую притолоку. – Ой! Летчик! Посмотрите, настоящий летчик! Вокруг Михаила, потирающего ушибленную макушку, собрался весь люд: две женщины в возрасте, Настя, девушка лет двадцати, и семеро детишек – от совсем маленьких до подростков. – Да вы проходите, садитесь. Михаил уселся на лавку. В избе было чисто и тепло. Потрескивали в печке дрова. – Сейчас деда приедет, ужинать будем. Через четверть часа заявился дед, успевший распрячь лошадь и завести ее в сарай. За окном начало смеркаться. Понятное дело: дни короткие, темнеет рано. На стол поставили чугунок с вареной картошкой, квашеную капусту, на полотенце положили небольшую краюху черного хлеба. Облепившие стол дети с жадностью стали есть. Михаилу стало стыдно. Уселся за стол, как будто бы три дня не ел! Видно же: нужда в семье и картошке рады! В авиаполку кормили неплохо, по крайней мере летный состав. – Спасибо, я вообще-то сыт. – Он взял и съел одну картофелину, поскольку уж больно вкусно пахло. Когда домочадцы съели все подчистую, даже крошки хлеба со столешницы собрали, дед водрузил на стол бутыль мутного самогона. – Давай, сокол, за победу! Вот, вишь, Бог послал тебя. А то одни бабы да ребятенки в избе и выпить не с кем, – вдруг неожиданно пожаловался дед. – За победу можно. Дед разлил по стаканам самогон, а из закуски – ничего. Они чокнулись, выпили. Горло обожгло. У Михаила перехватило дыхание. Ох и крепок самогон, градусов семьдесят, как не более. Михаил и водку-то стаканами не пил, а если употреблял рюмочку-другую, то под хорошую закуску. А тут стакан, а вместо закуски только рукав занюхать и остается. Он все же пересилил себя, перевел дух, но предательские слезы выступили. По телу стало разливаться тепло, но в горле продолжал стойко ощущаться вкус сивухи. – Давай еще по одной, чтобы Гитлер быстрее сдох да за здоровье товарища Сталина! – предложил дед. – Можно, только по полному стакану не наливай, – согласился Михаил. – Тю-ю! – изумился дед. – Ты что – не мужик? – Мужик. Только мне летать завтра, а самогон у тебя хороший – убойный прямо. – Ага! Понравился самогон-то? У меня в деревне он – самый лучший, первач! Подожжешь – синим пламенем горит. Хочешь, покажу? – Остановись, дедко! Я только что из горящего истребителя, на огонь смотреть не могу! – Ох, прости дурака старого! Ну, за товарища Сталина! Дед встал по стойке «смирно». Пришлось встать и Михаилу. В полководческий гений генералиссимуса он не верил, однако и почет вождю не выказать нельзя. Дедушка с виду-то прост, а ну как в НКВД доложит, что сталинский сокол тост за товарища Сталина не поддержал? Воюющая с тайными и явными врагами страна была запугана террором, оболванена пропагандой. Люди боялись делиться сокровенным даже с друзьями. Доносчиком мог оказаться любой – друг, коллега, нельзя было исключить даже жену. Но, несмотря ни на что, по большому счету люди сейчас воевали не за гений Сталина – за Родину свою, и жизнь клали на алтарь победы за детей, за семью, за малую родину. Они посидели с часок. Дед все расспрашивал о положении на фронтах, потому как радиорупор был в правлении колхоза «Красный луч» в соседней деревне. За окном зашумел мотор. В дверь постучали. – Эй, есть кто живой? – Наши все дома. Чего надо? – Летчика не видали? – А как же! Здесь он, сталинский сокол. В избу вошел боец из БАО. – Здравия желаю, товарищ пилот! Мы за вами. Товарищ лейтенант Остапенко доложил, что где-то в этом районе вас искать надо. Боец покосился на початую четверть самогона на столе. Дед перехватил его взгляд, щедро плеснул в стакан, протянул. – Хлебни, служивый. Сам лямку тянул, знаю, что это такое. Боец опасливо покосился на Михаила, тот деликатно отвернулся. Боец понял его правильно, несколькими глотками осушил стакан, крякнул, занюхал рукавом. – Спасибо, отец! Хорош самогон, до самого нутра пробирает. Михаил пожал деду руку и поблагодарил за приют. – Бейте, сынки, супостата! Ничего не пожалеем, лишь бы фашиста одолеть. Полуторка, подслеповато подсвечивая одной фарой, тряслась на колдобинах, пробуксовывала, подвывала слабым мотором, но ползла. Михаил прибыл в полк после полуночи. У штаба его встречали Илья и Тимофей. Они обнялись. – Спасибо, Сергей. Я ведь видел все – как ты «мессера» с хвоста моего снял, как на таран пошел. Я комэску докладную написал. Он обещал о представлении перед комполка ходатайствовать. – Главное – жив! – вмешался Тимофей. – Не за цацки воюет. Э, да от вас обоих попахивает. – Дед меня в деревне самогоном угостил, – смешался Михаил. – Да и я принял на грудь. Сегодня пятерых наших сбили, а вернулся ты один, – сказал Илья. – А в полку самолетов осталось раз-два и обчелся. В первой эскадрилье – два, во второй – в нашей – два и в третьей – один, комэска. Ладно, чего стоим на морозе? Кушать хочешь? – Не откажусь. – Пошли. Я попросил в столовой, чтобы на тебя оставили. Илья взял Михаила под локоть и увлек в столовую. Там он сел напротив и смотрел, как Михаил с аппетитом ест. – Ты рубай, я уже наелся. Чую я, скоро нас на переформирование отправят. Самолетов почти не осталось, летчиков – тоже. Действительность оказалась хуже. Оставшиеся самолеты и летчиков передали в другой полк, а безлошадных летчиков – техсостав – отправили в ЗАП, в Москву. Так Михаил расстался с Остапенко. Долго добирались до Москвы. Самолетом минут сорок всего лететь, а на машинах ехали чуть ли не двое суток. Войска Гудериана не дошли до Тулы – столицы оружейников – всего четыре километра. Встретив ожесточенное сопротивление и понеся тяжелые потери, немцы перегруппировались и изменили направление удара на Каширу. Колонне авиаполка чудом удалось проскочить по шоссе. Москва встретила их неприветливо. Летчиков сразу же отправили в Горьковскую область, на станцию Ситка, во 2-й ЗАП. Дороги в том направлении посвободнее оказались, но и туда добирались больше суток. А мороз крепенький, кузова грузовиков открытые – ветерком продувало до самых костей. Летчикам в меховых комбинезонах – еще ничего, но техсоставу в куцых шинелишках да телогрейках совсем плохо приходилось. Но все плохое, как, впрочем, и хорошее, когда-нибудь заканчивается. По прибытии старший сопровождающий построил остатки полка. Не утерпел Михаил, вытянув шею вперед, оглядел строй. Жалкое зрелище представлял полк. Летчиков всего восемь, механиков, оружейников, техников, прибористов – десятка четыре. Фактически – эскадрилья, а не полк. Перед строем вышел комиссар полка, в котором служил Михаил, незнакомый майор. Майор шагнул вперед, приложил руку к шапке, приветствуя личный состав. – Я – майор Семенов, командир второго запасного авиаполка. Отныне вы все – переменный состав, обучение – два месяца. После переподготовки, по мере укомплектования экипажей летным и техническим составом, а также самолетами, формируется полк. А дальше – по приказу штаба ВВС. Вопросы? – На какие самолеты переучиваться будем? – На «ЛаГГ-3». По шеренгам пронесся вздох разочарования. «ЛаГГ-3» был еще довоенным высотным истребителем, а война показала, что воздушные бои шли на высотах две-три тысячи метров, иногда – на четырех. На этих высотах «ЛаГГ-3» значительно уступал более маневренному «Ме-109», потому использовался в основном в частях ПВО и больше как ночной перехватчик. Прямо сказать – неважный был самолет. В первую очередь из-за слабого, ненадежного мотора и большого веса. Майор Семенов открыл папку с бумагами, провел поименную перекличку. – Все на месте, – удовлетворенно кивнул он. – Так, летчики, – вон в то общежитие, техсостав – вон в то желтое здание. Разойдись! Пилоты побрели к общежитию. Все были разочарованы. Еще бы! Пересесть с «Як-1» на «ЛаГГ-3» – это шаг назад. Война. Хочешь не хочешь, но приказам начальства надо подчиняться. Видимо, «Яков» не хватало, большая часть заводов эвакуировалась с прежних мест и не возобновила пока работу. Они шли мимо стоянок, на которых застыли новенькие «ЛаГГи». С виду самолет был хорош: остроносый, с зализанным фюзеляжем. – Кабы на него с «ишака» пересесть – было бы здорово, а с «Яка» – уже не в радость. Это Лешка Самохвалов высказал общее мнение. В этот день пилотов никто не беспокоил. Все отогрелись, выспались, поели в столовой горяченького, чего не видели уже трое суток – с того дня, как покинули расположение своего полка под Узловой. – Парни, представляете – два месяца без боев! Отдых! Можно сказать – санаторий! – с нескрываемым восторгом высказался молоденький веснушчатый паренек. Многие ребята поддакнули ему. Как же они ошибались! Уже со следующего дня сформировали учебную эскадрилью, собрав пилотов из других полков, и с утра до вечера – изучение материальной части. Поскольку плакатов и инструкций не было, все объясняли на пальцах, чертили мелом на доске, показывали на списанных агрегатах. К вечеру от усталости курсанты валились с ног. – Кто-то говорил «отдых, санаторий», – уязвил говорившего Михаил. Пилоты дружно засмеялись. Меж тем на учебный аэродром летчики-перегонщики доставляли с авиазавода новенькие самолеты. По мере окончания учебы формировались истребительные полки и своим ходом перелетали на фронт. В декабре сорок первого года таким образом покинули второй ЗАП восемь истребительных авиаполков. В январе следующего года – немного поменьше. Морозы в январе были под тридцать градусов, а временами доходило и до сорока. Моторы подолгу не запускались, и механики мучались с ними по полдня. И все-таки полетать удавалось. «ЛаГГ» был тяжеловат после «Яка», высокий гаргрот за кабиной пилота ограничивал задний обзор. А для истребителя иметь хороший круговой обзор жизненно необходимо. Не увидишь вовремя «мессер» – пиши пропало, и хорошо еще, если повезет: выпрыгнешь с парашютом. После «Яка» осваивать «ЛаГГ» было просто. Управление похоже, только на малых и средних высотах – вялое, время выполнения виража – большое, скороподъемность неважная. Тем не менее положенное количество часов налетали – и с инструктором, и самостоятельно. Только ведь учебные полеты – это еще не реальный воздушный бой. Чем ближе подходил выпуск, тем больше волновался Михаил. Он старался скрывать собственное волнение, но у других пилотов чувствовал такое же состояние. На «Яке» Михаил чувствовал себя в бою с «мессерами» уверенно, на равных. Исход боя – победа или поражение – зависел в основном от опыта летчика, его умения управлять истребителем, используя до конца потенциал боевой машины. Конечно, если при этом он не пренебрегал еще и правильной тактикой воздушного боя, умением быстро определить слабые стороны врага. Если «Ме-109» превосходит «Як» в пикировании, зачем за ним гнаться? «Як» силен на виражах, стало быть, и бой надо стараться вести на горизонталях. И в скороподъемности «Як» превосходил «худого». Потому и побаивался Михаил – да и другие пилоты тоже – поражения в бою из-за технического несовершенства «ЛаГГа». Но вот поди попробуй сказать об этом во всеуслышание. Сразу поставят клеймо – не верит в силу нашего оружия, пораженец. Были такие случаи, были… И пилоты потом исчезали неизвестно куда. Позже-то это раскрылось. Меж тем были и штрафные эскадрильи. Правда, появились они уже в 1942 году. А пока недовольных или имевших проступки пилотов направляли в пехоту, восьмой штрафбат, где за три месяца они должны были кровью искупить свою вину. О восьмом штрафбате Михаилу по секрету, в порыве откровенности, рассказал пилот Вихляев, проведший там месяц. И проступок-то был пустяковый: дал в морду пьяному комэску. Но в армии бить командира не положено, даже если он и не прав. Называется это «неподчинение командиру в условиях военных действий». Рассказал пилот Вихляев и о случаях совсем уж возмутительных, услышанных в штрафбате: о пьяной перестрелке пилотов, о мести комэска пилоту за неподеленную любовницу из обслуживающего персонала. А одного командира звена посадили за то, что вернулся на аэродром с полным боекомплектом. «Ты что же – врага не нашел?» – грозно спрашивали его энкавэдэшники. Зато политрук, пользуясь тем, что эскадрильей не велось боевых действий, чуть ли не ежедневно собирал личный состав на политинформации, собрания и вещал о высоком боевом духе, о полководческом гении Сталина, под чутким руководством которого страна уверенно идет к победе, о превосходстве нашего оружия. Вот только что-то в последнее время он замолчал о братском интернационализме. Видно, не хотели немцы брататься, втыкать штыки в землю. Наверное, не понимали текущего момента, а может, не было у них таких хороших политруков. И руководителей вроде Ворошилова и Буденного, не имевших не то что военного, но и мало-мальски гражданского образования, тоже не было. Поражения войск, потеря боевой техники на аэродромах, складах, базах хранения были в первую очередь вызваны неспособностью руководства к управлению. Воины же Красной армии, сдерживая врага, проявляли в боях храбрость, стойкость и самопожертвование. И это уж потом, через много лет после окончания войны, станет известно, что Советский Союз сам выучил вермахт и люфтваффе, в Казанской танковой школе – танкистов Гудериана, в Липецкой авиашколе – асов Геринга. Немцы подсмотрели у нас десантные авиабригады и тут же создали их у себя, успешно применяя на Западном театре военных действий. Пробовали они это и у нас, сбросив десант в самом центре Москвы, однако неудачно. Единственная организация, которая действовала действительно эффективно, – это полк «Бранденбург-800», десантников которого немцы сбрасывали в наш тыл. Диверсанты были одеты в форму бойцов Красной армии, имели наше оружие; все они отлично владели русским языком. Вреда десантники «Бранденбурга-800» нанесли много: они сеяли панику среди местного населения, убивали командиров, рвали связь. Перед выпуском сформировали полк. Был он трехэскадрильного состава – уменьшенный по сравнению с довоенными кадровыми полками, обычно имевшими пять эскадрилий. К радости Михаила, в его эскадрилью попали все пилоты-сослуживцы по третьему полку, еще летавшие на «Яках». Пару дней звенья и эскадрильи слетывались. Взаимопонимание и слетанность пары в бою решало многое. От звена в три самолета, которые существовали в немецких авиаполках, с 1942 года отказались вовсе. Трехсамолетное звено в бою было неповоротливо и несло неоправданные потери. Сформированный полк принадлежал ПВО и имел конкретную задачу – защиту Москвы от бомбардировок врага. К ПВО относились не только истребители, но и зенитчики, прожектористы, ВНОСы, аэростатчики. С задачами противовоздушная оборона справлялась неплохо. Немцам удалось лишь единожды осуществить массированный налет на столицу. А в дальнейшем к городу прорывались лишь отдельные бомбардировщики. Остальные были рассеяны и сбиты на подступах к Москве. После выноса знамени и недолгих речей полк перелетел к месту базирования – в Кубинку. Морозы уже ослабели – все-таки начало февраля, но снегу наметало много. Когда летели к новому месту, Михаил с любопытством смотрел на раскинувшийся справа громадный город. С высоты, да еще издалека, он казался серым и безжизненным. Ни дымов из труб эвакуированных заводов, ни огоньков – везде светомаскировка. Садились поэскадрильно. На пробеге один из самолетов понесло в сторону, он съехал со взлетно-посадочной полосы, уткнулся в снег и встал на капот, погнув лопасти винта. Еще воевать не начали, а уже авария. Если механики сумеют быстро заменить винт и исправить другие повреждения, считай – пилоту повезло. А если нет – припишут вредительство и порчу военного имущества. Тогда трибунал, часто жестокий и скорый на расправу. Остальные истребители полка сели удачно. Два дня, в течение которых пилоты изучали карты местности, не прошли даром. Над Москвой летать запрещалось, единственно – для преследования противника, ежели тот прорвется. А потом начались боевые вылеты, довольно интенсивные. В день приходилось совершать по три-четыре, а временами – даже пять вылетов. Только сели, как начинается подготовка к следующему вылету. Механики заправляют истребители бензином, доливают масло, оружейники укладывают полные звенья патронов к пулеметам и снарядов к пушкам. За это время летчики успевают только перекусить, а курящие выкурить по папиросе, – и снова в бой. Немцы тогда подо Ржевом пытались окружить 29-ю армию, взять ее в клещи. Отчаянно сопротивляясь натиску немцев, наше командование выпускало в воздух – на штурмовку – все, что было способно летать. Полк Михаила летал прикрывать штурмовики и бомбардировщики. Не обошлось и без новаций на ходу, впрочем, чаще неудачных, ведущих к трагедиям. И связано это было именно с недоработками в конструкции самолета. Под крылья «ЛаГГов» поставили направляющие для реактивных снарядов, подвесили под каждое крыло по три штуки РС (эрэсов) и направили истребители на штурмовку. Здесь полк понес потери, причем не от зенитного огня, не от истребителей противника, а из-за несовершенства самолета. Не довели конструкторы истребитель до ума, просто не успели в предвоенный год. А получилось так. Подошли эскадрильей к поселку Монгалово, в ста пятнадцати километрах западнее Ржева. Ведущий качнул крыльями – сигнал «Делай как я» – и вошел в пике. С отметки шестьсот метров он дал залп всеми реактивными снарядами – и ручку на себя, чтобы вывести самолет из пике в горизонтальный полет, а потом и в набор высоты. За ним в пике уже шел его ведомый. Только была у «ЛаГГов» неприятная особенность. Если резко взять на себя ручку управления, самолет срывался в штопор. При достаточной высоте его можно было вывести из штопора, но в том-то все и дело, что высоты уже не было. При выходе из пике истребитель метров на сто «просаживается». Штопорнул ведущий, а времени и высоты не хватило. Так и ударился о землю на глазах у всех. И ведомый, который шел за ведущим и снаряды уже выпустил, видел происшедшее, но поступил так же и тоже разбился. Михаил все видел и матерился в бессилии, что ничего сделать не может. Его новый ведущий, старшина Лаптев Иван, вошел в пологое – градусов двадцать – пике, тут же выпустил снаряды и плавненько из пике вышел. Михаил, а за ним и все остальные пилоты осторожно повторили маневр. На аэродром сели в подавленном состоянии. Мало того что потеряли лучших летчиков, всем пилотам стало ясно: если самолет имеет такой конструктивный дефект, на нем нельзя штурмовать, а по большому счету – и вести воздушный бой. С врагом в бою ведь не договоришься – погоди, я плавненько на вертикаль выйду. После посадки угрюмые пилоты поделились впечатлениями. – А ну их, эти эрэсы! Я их с горизонтали пускать буду, – заявил один пилот. – И куда они попадут? В белый свет? Нет, так не пойдет. С небольшого угла да на большой дистанции надо, – возразил другой. – На этом утюге – только штурмовать. Мотор слабый, а весит на тонну больше «Яка». Все вздохнули. И в самом деле, «Як» весил 2670 кг в полетном виде, то есть с полными баками бензина, масла, воды, с полным боекомплектом. А «ЛаГГ-3», почти полностью изготовленный из дельта-древесины, – 3280 кг, причем при большем весе он имел более слабый двигатель. Разница существенная. А у «мессера» – вес меньше, зато двигатель значительно мощнее. Когда пилоты шли в столовую, один из них приотстал от основной группы и пристроился справа от Михаила. – Мне еще в запасном авиаполку инструктор говорил о «ЛаГГе», что есть у него такая неприятная особенность – в штопор срываться, если резко взять ручку на себя. Глаза Михаила недобро заблестели. – Это не особенность, а крупный недостаток. А почему всем нам не сказали? – Откуда мне знать? Сам знаешь – война. Припишут «неверие в силу советского оружия». – М-да, верно, – нехотя согласился Михаил. Случались накладки и похлеще. В шестнадцать часов они вылетали на прикрытие наших бомбардировщиков. По крайней мере, приказ звучал именно так. Бомбардировщики «Пе-2» встретили у передовой и сопроводили до цели. Бомбили немцев у Ржева, а на смену бомберам наши транспортники летят, бывшие «ПС», ныне «Ли-2», в девичестве же «Дуглас С-47». У истребителей вначале была растерянность. Не предупреждали ведь, да к тому же транспортники среди бела дня – это уже верх неосторожности. А деваться некуда. Они набрали высоту, поглядывая по сторонам – не подкрадываются ли «худые» за легкой добычей? Из самолетов «Ли-2» посыпались десантники. Воздушное пространство под ними покрылось куполами парашютов. Что они делают? Ведь в боевых условиях высота десантирования обычно не превышает шестиста метров, иначе бойцов раскидает по большой площади далеко друг от друга. Попробуй их потом собери в боевой кулак! Тем не менее десант был выброшен над почти окруженной группировкой советских войск. И главное – повезло нашим в этот раз, не потеряли ни один самолет. Только транспортники развернулись назад, как появились «мессеры». Однако и наши истребители их издалека увидели. Подпустив противника поближе, они ринулись в бой. Нельзя «худых» к транспортникам подпускать, уж слишком легкая добыча! «Ли-2» – самолет большой, скорость маленькая, защиты никакой. Чего с него взять, если это гражданский самолет! Драка завязалась смертельная. Немцы хотели во что бы то ни стало прорваться, наши – не пропустить. Бой сначала на виражах шел, с переменным успехом. Вот наш «ЛаГГ» пошел вниз, дымя мотором, на плоскостях – рваные дыры. Почти сразу за ним – «Ме-109» с разрушенным хвостовым оперением. Потом ведущего Лаптева двое немцев сверху атаковали. Михаил вздыбил самолет, в горячке боя запамятовав о недостатке «ЛаГГа». Истребитель тут же потерял скорость, завалился на крыло и начал падать. Перед бронестеклом далеко внизу вращалась земля. Михаил не паниковал – высоты было еще достаточно. Скорость уже за триста, пора выводить машину из штопора. Пилот дал вперед левую ногу, ручку – от себя. Самолет замедлил вращение, потом стабилизировался. И в это время фюзеляж вздрогнул от пушечной очереди. От обшивки полетели клочья, остро запахло горячим маслом. Рядом торжествующе пронесся «худой». Вот сволочь, подловил! Истребитель больше не слушался рулей. Надо срочно прыгать! Михаил расстегнул привязные ремни, откинул фонарь кабины. Он едва выбрался наружу – уж больно положение самолета неудобное. Оттолкнулся от борта ногами, потому как сверху нависали рули высоты. Самолет камнем падал вниз. Какое-то время – пару-тройку секунд – Михаил летел рядом. Фюзеляж был изодран пробоинами, в каждую из которых могла пройти голова. Потом Михаил раскинул руки и ноги, застабилизировав тело в падении. Пора! До земли – метров четыреста. Михаил рванул кольцо. Хлопнул расправляемый купол, сильно тряхнуло. Михаил проводил взглядом свой самолет. Удар, взрыв! О погибшем самолете Михаил не жалел. Воздушный бой еще кипел – немного в стороне и значительно выше. Справа, метрах в пятистах, спускался на парашюте еще один пилот. Наш или немец? Издалека и не поймешь. Михаил посмотрел вниз. Ветром его сносило на кустарники. Пилот подтянул стропы с одной стороны, пытаясь направить парашют к сугробам. Посадка получилась относительно мягкой – ногами в сугроб. Первым делом – отстегнуть ремни привязной системы, потом уж выбраться из сугроба. Унты утопали в снегу едва ли не до верха. На чью территорию он попал? В расположение 29-й армии или здесь уже немцы хозяйничают? Михаил двинулся на восток, откуда и прилетел. Каждый шаг давался с трудом, ноги проваливались в глубокий снег. Потом он приспособился: пошел по кустарнику. Снега на опушке было много, а в чаще поменьше. Приходилось петлять немного, обходя уж совсем густые заросли, но в целом получалось быстрее. Впереди хрустнул сучок. Михаил вытащил из кобуры «ТТ», передернул затвор. Может, показалось? И только он сделал пару шагов, как грохнул пистолетный выстрел. Пуля перебила ветку совсем рядом. «Вот балда, – подумал Михаил, – он же на звук стреляет, на скрип снега». Михаил упал на землю. И тут же раздался еще один выстрел. – Эй, кто там? – крикнул Михаил. – Не возьмете – советские летчики не сдаются! – раздалось в ответ. – Сдурел, что ли? Я свой, русский, я тоже летчик! – А не врешь? – Я из двести семьдесят четвертого ИАП. Секундная тишина, показавшаяся Михаилу вечностью. – Серега? Борисов? – Он самый. – А я Антон Переверзев! Михаил поднялся, крикнул: – Не стреляй, я к тебе иду! И двинулся на голос. Подвоха он не опасался: разве чужой смог бы назвать его фамилию, опознав по голосу? «М-да, не повезло Антону», – понял Михаил, подходя к месту приземления пилота. Купол его парашюта попал на единственное среди кустарника дерево, и теперь Антон висел на подвесной системе парашюта. И до земли-то всего полметра было, а попробуй, расстегни ремни под весом собственного тела. – Слава тебе, Господи, послал помощь! Я уж и не знал, что делать! Вишу тут, как спелая груша! Пособи слезть. Михаил обхватил ноги Антона и, приподняв, просипел: – Расстегивай… Щелкнули замки. Антон свалился на Михаила, и оба упали. Удержать Антона в меховом обмундировании было невозможно – тяжел. – Ну ты и здоров, чертяка! – приговаривал Михаил, помогая Антону подняться на ноги и вместе с ним отряхиваясь от снега. – И как это тебя угораздило? – «Мессеры» с разворота зашли, я заметил поздно. И сразу – очередь по двигателю. Его заклинило, как отрубило. А потом я уже с парашютом выпрыгнул. Тебя еще в воздухе заметил, да подумал – немец. Повезло мне, а то бы фашисты тепленьким взяли на дереве-то. – Пошли отсюда. Если немцы здесь, то скоро примчатся: у них тоже глаза есть, парашют видели. – Тогда чего стоим? Пилоты направились на восток. С трудом удалось преодолеть около километра. Шли след в след – так было легче. Когда передний уставал, его подменял идущий следом. – Лыжи бы сюда, – выдохнул Антон. – Размечтался! Аэросани не хочешь? – съехидничал Михаил. Потом шли молча, экономя силы. Упрев в меховых комбинезонах, они уселись отдохнуть прямо в снег. Антон зачерпнул снег рукой, пожевал. – Пить охота. – Снег – не вода, жажду им не утолишь. Далеко впереди послышался грохот пушек. – Никак немцы мешочек завязывают? – с тревогой предположил Михаил. – Пупок надорвут, тут целая армия. – Лучше пойдем. Отдохнем, когда к своим выйдем.Глава 7
Однако далеко летчикам пройти не удалось. Спереди, из кустарника, простучала пулеметная очередь, пули взметнули снежные фонтанчики метрах в десяти от пилотов. Оба сразу упали в снег. – По-моему, «дегтярь» стрелял, – сказал тихо Антон. Он приподнялся на локте и выкрикнул в сторону невидимого пулеметчика: – Чего стреляете? – Сдавайтесь! – прозвучало в ответ по-русски. – Ну, тогда подойди, коли смелый, попробуй возьми. – Вы что, никак русские? – Русские, русские. Летчики мы, истребители. А вы? – Много знать хочешь. Идите сюда с поднятыми руками. – А не пошел бы ты… – И Антон загнул такой матюк, что Михаил поразился услышанному. До этого он не сомневался, что слышал и знал все матерные слова. – Похоже, и в самом деле русские, – присвистнул невидимый пулеметчик в кустарнике. От кустарника поднялись две фигуры в белых маскхалатах. Один держал в руках «ППШ», а второй – ручной пулемет Дегтярева. Тот, кто стоял ближе, махнул рукой – давай, мол, сюда! Михаил с Антоном переглянулись. Черт его знает, вроде по-русски чисто говорят, и оружие советское. – Держи пистолет в руке. Попробуют оружие в нашу сторону направить – сразу стреляй и падай, чтобы ответной очередью не срезало, – предупредил Михаил Антона, поднимаясь в рост. Пилоты медленно направились к бойцам. Да, собственно, быстро и не получилось бы – ноги вязли в снегу, местами снег доходил до середины бедер. Они встали друг против друга. – Документики бы ваши посмотреть, товарищи летчики, – попросил усатый, державший «ППШ». – Тогда и вы свои предъявите. – Нету у нас, сдали в штаб перед выброской. – Тогда и мы показывать не будем, вы – не комендантский патруль. Усатый было дернулся что-то возразить, как его тронул за рукав боец с пулеметом. – Хватит собачиться, не видишь – наши это. Немцы так материться не могут. Летчики убрали пистолеты в кобуры. – А вы все же кто будете? Из десанта? – спросил Михаил. – Откуда про десант знаешь? – насторожился усатый боец. – Так мы же и прикрывали ваши транспортники от немецких истребителей. – Десантники, – подтвердил усатый, – только сбросили нас хреново. Высота большая, ветром группу раскидало, а некоторые самолеты вообще чуть ли не на немецкую передовую бойцов десантировали. Так немцы стрелять по бойцам еще в воздухе начали. Многих посекли. Нас вот сюда занесло. – Чего дальше делать будем? – задал риторический вопрос боец с РПД. – Насколько я понимаю, у нас только два варианта. Или идти на соединение со своими подо Ржев, или искать бойцов сто восемьдесят пятой или триста восемьдесят первой стрелковой дивизии и с ними прорываться к своим. – Думаешь, мы уже в «колечке»? – А ты послушай, где громыхает? Оба десантника скинули назад капюшоны, сняли шапки, прислушались. Глухая пушечная канонада доносилась как раз со стороны Ржева. До него всего-то километров десять оставалось. – Похоже на то. Летуны, как вас звать-величать? – Младший лейтенант Борисов. – Старшина Переверзев. – Старшина Жмых, командир взвода четвертого батальона 204-й воздушно-десантной бригады первого воздушно-десантного корпуса, – совсем официально представился воин с «ППШ». – Сержант Лопырин Сергей, командир отделения. – Одни начальники собрались, подчиненных нет, – пошутил Антон. – Будут, коли живы останемся. – В любом воинском подразделении командир должен быть, – заявил Жмых. – Вот и будь им, – предложил Михаил, – а мы летчики и в пехотных делах не сильны. Старшина удовлетворенно кивнул. Наверное, в душе он побаивался слегка, что младший лейтенант по праву старшего по званию сам захочет командовать группой. Но Михаил рассудил здраво. Десантников учат действовать в тылу, воевать в отрыве от своих войск и выживать в условиях, когда у других уже опускаются руки. Что для других видов войск – пехоты, артиллерии – является ситуацией необычной, парализующей, каким может быть окружение, то для десантника – ожидаемое событие. Их учат воевать в стане врагов, не надеясь на поддержку танков, артиллерии, авиации. – Тогда слушай мою команду, – разрядил тишину старшина Жмых. – Выдвигаемся в направлении Ржева. В передовом дозоре – сержант Лопырин, за ним, на дистанции полсотни шагов, – пилоты. Замыкаю колонну я. Вопросы? – Почему так далеко от сержанта идти будем? – не удержался от вопроса Антон. – Чтобы при неожиданном столкновении с неприятелем одной очередью всех не срезало, – снисходительно пояснил старшина. Чего с них взять – с летчиков этих, они ведь даже не знают самых простых вещей, понятных любому пехотинцу. – А дальше будем по ситуации решать. Или присоединимся к подразделениям двадцать девятой армии, или к своим выйдем. Начать движение! – скомандовал Жмых. Похоже, старшина любил порядок в воинской службе и командиром был строгим. – Не хотел бы я служить в его взводе, – прошептал Михаилу Антон. «Ага, – подумал Михаил, – это тебе не летная вольница. В авиаполках ходить строем толком не умеют, летное поле – не плац. А с другой стороны посмотреть – у командира-раздолбая и потери в подразделении выше. Так что неизвестно, как лучше». Первым двинулся сержант, потом – пилоты; отстав на полста шагов за ними, замыкал группу Жмых. «А что, группа вполне боевая, – подумал Михаил. – Оружие бы еще нам посерьезнее, с «ТТ» много не повоюешь. Да и поесть бы еще не мешало. Завтракали утречком, так ведь тот чай и бутерброд с маслом давно переварились». Но у десантников вещмешков не было, так что рассчитывать на харчи в скором времени не стоило. Тяжелее всех приходилось Лопырину. Он и дорогу торил в снегу, и наблюдение вел, как передовой дозор. Пилотам идти было легче: пулемет плечи не оттягивает, да и идут по готовым следам. Они прошли около километра, когда Лопырин вдруг остановился и поднял руку. Пилоты замерли и попадали в снег. К ним подполз старшина. – Чего тут у вас? – прошептал он. – Сержант рукой знак опасности подал. – Сейчас проверим. Старшина ужом уполз вперед. – Как бульдозер! Гляди, какая траншея позади него, – фыркнул Антон. – После тебя, Антон, не меньше будет. Послышался разговор, потом старшина и сержант встали. Жмых махнул рукой, подзывая пилотов. – На передовой дозор наших вышли, – пояснил он подошедшим пилотам. Рядом со старшиной и сержантом стоял боец в маскировочном белом костюме, как у десантников. – Веди к командиру, – распорядился Жмых. Шли по хрусткому насту метров двести, спустились в овраг – собственно, скорее съехали по склону на пятой точке. Старшина подошел к одному из бойцов, вскинул руку к виску. – Товарищ старший лейтенант! Старшина Жмых и сержант Лопырин прибыли в ваше распоряжение! С нами – еще два летчика. – Вольно, старшина! Где остальные люди твоего взвода? – Ветром раскидало после выброски. Ждали мы их, но никто к месту сбора не вышел. Полагаю, поодиночке пробиваться будут. – Плохо! Пилоты, ко мне! Летчики подошли, представились. – Я – старший лейтенант Белоцерковский, командир четвертого батальона 204-й десантной бригады. Попрошу ваши документы. Пилоты предъявили. Белоцерковский бегло просмотрел их, вернул. – Временно, до выхода к своим, переходите в мое подчинение. Коли вышли на старшину Жмыха, под его командованием и будете. Пилоты отошли от старлея, окинули взглядом овраг. Был он невелик, но глубок. Все бойцы были в белой маскировочной одежде, лишь пилоты выделялись темно-синим летным обмундированием да пистолетами. У десантников вооружение было посерьезнее: у всех автоматы, у многих – ручные пулеметы. Из оврага по приказу Белоцерковского ушел дозор – поднялся по склону и исчез за гребнем, потом повзводно другие десантники. Много их было – бойцов двести. Белыми призраками они уходили от оврага, теряясь на фоне снега буквально через полсотни метров. В конце с группой Жмыха пошли пилоты, за ними – арьергард. Через пару километров остановились и залегли у какой-то деревушки. Старлей долго наблюдал за ней в бинокль, потом к деревне перебежками направилась разведка из трех десантников. Вернувшись, доложили: «В деревне немцы – около роты пехоты. Тяжелого вооружения нет». Командир батальона вызвал взводных и отдал распоряжение. Повзводно десантники уходили в обход деревни, беря ее в кольцо. Все передвижения – ползком. Прошло полчаса, час… Внезапно на другом конце деревни вспыхнула стрельба. – Теперь и нам пора, – поднялся старлей. – За мной! В атаку! – закричал он. Десантники белыми призраками, увязая в снегу, поспешили к деревне. Пилоты старались не отставать от старшины и сержанта. Они уже преодолели половину дистанции, когда ударил пулемет. Десантники залегли. Михаил увидел, как сержант улегся на снег, раздвинул сошки у пулемета, выискал цель и дал короткую очередь. Воспользовавшись тем, что вражеский пулемет стих, десантники молча вскочили и снова устремились к деревне. Поняв, что их пулеметная точка подавлена, гитлеровцы в мышиных шинелях, заметно выделявшихся на белом снегу, попытались организовать оборону, открыв шквальный огонь из автоматов. Десантники отвечали отчаянной стрельбой. В деревне взорвалась одна граната, другая, открылась беспорядочная стрельба. Как вихрь, десантники ворвались в деревню с трех сторон и сейчас выбивали немцев из домов, сараюшек и других укрытий. За четверть часа с фашистами было покончено. Но были потери и у десантников. Старлей, увидев пилотов, подозвал их к себе. – Подберите из трофейного оружия что-нибудь более серьезное, чем «ТТ». Михаил и Антон пошли по улице, высматривая оружие. У убитых немцев они подобрали автоматы; сняв с гитлеровцев подсумки с запасными магазинами, повесили их себе на пояс. И сразу почувствовали себя увереннее. Ведь только прошел бой, десантники стреляли во врага, а пилоты лишь бежали следом. Что толку стрелять из пистолетов, если цель далеко? Довольные трофеями, Михаил и Антон шли по единственной деревенской улице, на которой беспорядочно чернели трупы немецких захватчиков. Им повстречался Сергей Лопырин, держа в руке пару пачек галет. – Вы чего, летчики, жрать не хотите, что ли? – Хотим! – дружно воскликнули оба. – Тогда быстро по домам! Ищите сами харчи. Полевой кухни за нами не везут. Чего добудете, то и поедите. Только пошевеливайтесь, скоро уходим. «Е-мое! Вот простофили», – мысленно обругал себя и Антона Михаил. Только сейчас до него дошло – десантники-то после боя словно испарились. А они, оказывается, харчи себе добывали! Век живи, век учись! Пилоты забежали в первую же избу – ничего съестного. Кинулись во вторую. Тут уже было двое из десантуры, да еще с дымящимся харчем на столе! Оба бойца сидели за столом и жадно ели из чугунка приготовленную еще немцами пшенную кашу с тушенкой. – Теплая еще, в печи томилась. Садитесь рядом, – пригласил пилотов к столу один из бойцов. В избе, брошенной хозяевами, нашлись и ложки. Дважды упрашивать голодных пилотов не пришлось, оба тут же уселись рядом и принялись активно орудовать ложками. Десантники засмеялись. Один не сдержался – проехался по зверскому аппетиту летчиков: – Во летуны дают! Что-то в бою я не видел их впереди, зато за столом по-стахановски трудятся. – Пусть едят, не трогай, – заступился за летчиков второй. – Они, может, свое в небе уже отстреляли. Ты их здесь, в бою, не видел, а они тебя там не видели, когда от «мессеров» транспортники с десантом прикрывали. Так что имеют право. – Да я что, я – ничего, – смутился десантник. Они быстро доели всю кашу, пошарили по избе, нашли солдатские ранцы. К сожалению, единственное, что могло им пригодиться, – шнапс во фляжках и бинты в прорезиненной упаковке. Их и забрали. Бинты Михаил сунул в карманы, фляжку – за пазуху. А с улицы уже донеслось: – Выходи строиться! Бойцы и пилоты, Михаил с Антоном, вслед за бойцами выбежали из избы. Десантники строились, дожевывая на ходу съестные трофеи. Комбат дал вводную: – По карте еще одна деревня рядом. Только, думаю, немцы теперь настороже будут, слышали нашу стрельбу. Потому атаковать их не будем, обойдем стороной. Передовой дозор – вперед! Километра два они шли по дороге. Как это здорово – идти не по глубокому снегу, а по дороге, пусть и санной, да еще и сытым. Незаметно стало смеркаться. Для десантников это благо, можно у немцев под носом незамеченными проскочить. А вот летчики в их броских комбинезонах были на виду… Михаил с Антоном держались вместе. Еще бы – однополчане, одежда на обоих темная, демаскирующая, и у обоих нет навыков пехотного боя. Они подошли к деревне и обошли ее справа. В лесу сделали привал. Комбат вместе с передовым дозором ушел к деревне, а вернувшись, отдал приказ: готовиться окружить деревню и уничтожить немцев. Бойцы слушали внимательно. По их сразу ставшим суровыми лицам Михаил понял, что схватка предстоит жестокой, и на этот раз она вряд ли минует летчиков. Это подтверждали и последние слова командира батальона: – Мы сюда, на нашу землю, вернулись не по лесам отсиживаться, а находить врага и уничтожать его, – пояснил свои действия комбат. – С каждым убитым немцем пусть на секунду, пусть на метр, но мы ближе к победе. Михаил посмотрел на Антона, который держал под мышкой два белых свертка. Один из свертков он протянул Михаилу. Летчик сразу все понял: это были маскхалаты, снятые с убитых десантников. Десантники, получив приказ от взводных, скрытно стали окружать деревню. Михаил с Антоном не остались в стороне. Вместе со старшиной Жмыхом и сержантом Лопыриным они скрытно подобрались к окраине деревни и залегли на отведенной им позиции. В деревне грохнул выстрел. По знаку взводных десантники молча поднялись и бросились в атаку. К большому удивлению бойцов, враги почему-то не стреляли, и деревню заняли без боя. Оказалось, что в деревне квартировали не немцы, а румыны, причем – ездовой взвод. Воевать им совсем не хотелось, да и какие из ездовых вояки? Их без труда разоружили, трофейное оружие уложили в сани, конфискованные вместе с лошадьми у них же, и по приказу комбата двинулись дальше. Теперь даже передовой дозор ехал на санях. Эх, побольше бы саней для десантного батальона! Десантники набились в сани битком – так, что лошади с трудом их тянули. Чтобы совсем не заморить лошадок, кое-кому из десантников приходилось периодически спрыгивать с саней и бежать вдогонку, заодно согреваясь. Глядя на бегущих бойцов, старшина Жмых неодобрительно качал головой: – Чего их жалеть? Лошади-то фашистские! Да и утром бросать придется, – объяснил он. – Почему? – спросил Михаил. – Ночью немцы не воюют, и вероятность наткнуться на врага мала. Потому подъедем, на сколько можно – пусть ноги отдохнут. А утром все равно с дороги уходить надо, вот и бросим обоз. – Эх, сколько же мяса пропадет, – тихо пробурчал Антон. Михаил с Антоном на ходу постигали опыт и навыки десантников. Далеко за полночь обоз встал. Мгновенно бойцы соскочили с саней и залегли по сторонам от обоза. Однако стрелять не пришлось, потому что, как быстро выяснилось, они вышли к позициям 252-го стрелкового полка. Для десантников батальона это была радость. Одно дело – выходить к неполным потрепанным батальонам, другое – вместе с полком, хоть и понесшим потери. Как оказалось, немцы уже замкнули кольцо окружения под Ржевом, но сплошной линии обороны пока не было – не успели еще фашисты окопы да траншеи отрыть, укрепить огневыми позициями – дотами и дзотами, вкопать орудия. Прорываться командование полка и десантного батальона решили под утро, когда дозорных и часовых клонит в сон. И надо было спешить – каждый день и час работали против них. Ведь немцы будут укреплять свою оборону, и прорыв может обернуться большими потерями. Комбат отдал распоряжение, и бойцы начали проверять оружие, снаряжать магазины и делиться гранатами. Потом улеглись спать – прямо на снегу, набросав лапника. Легли и оба пилота. Было непривычно, в летном шлеме мерзла голова. Уснуть долго не удавалось, и неизвестно, что было тому виной – холод или волнение перед боем. Ведь предстояла не вылазка в деревню, а настоящий бой с хорошо обученной и опытной пехотой врага. Когда же наконец всех сморил сон, прозвучала команда «Подъем». Михаилу казалось, что он и не спал совсем. Пилот обтер лицо снегом, и сонное состояние сразу улетучилось. Было решено: батальон десантников пойдет на прорыв первым, а следом за ними – и бойцы 252-го стрелкового полка. У десантников и оружие получше – автоматы и выучка более серьезная. Ведь в полку, с которым они соединились, автоматы были у немногих, а в основном мосинские винтовки с их скромной скорострельностью. Многие из солдат имели ранения – Михаил сам видел перебинтованные руки, ноги, головы. Тяжелое вооружение полка было решено бросить, выведя его из строя, а десантный батальон, в котором находились и пилоты, выдвинуть к переднему краю. Собрав взводных, комбат назначил атаку на четыре часа утра, предупредив, что непосредственно сигнала о начале атаки не будет. Сверив время, командиры разошлись по взводам. Атака началась точно в назначенное комбатом время. Ни криков «ура», ни выстрелов – только бег и сиплое дыхание бойцов. Расчет был на то, что часовые в темноте не сразу увидят атакующих, поскольку на них были белые маскхалаты. Задумка удалась полностью. Тревога у немцев поднялась, когда первые цепи атакующих были уже в десятке метров от их траншей. Десантники забрасывали полуотрытые мерзлые траншеи гранатами, простреливали их из автоматов и пулеметов. Первую линию обороны противника штурмующие проскочили, а за ними уже пошел, навалился полк. Немцы не удержались, образовавшийся прорыв кольца окружения быстро расширился. И дальше – быстрее, быстрее… Так и вырвались. Штурмующие сумели прорвать внутреннее кольцо и уйти в лес. И уже при свете наступающего дня с ходу ударили немцам в спину из внешнего кольца окружения. В метрах пятистах виднелись окопы десантников, с брустверов которых за действиями батальона внимательно наблюдали красноармейцы. Штурмующий батальон и окопы полка разделяла узкая ничейная полоса. Вот по ней-то десантники и устремились к своим. Хорошо, что наши быстро сообразили – кто-то из своих идет на прорыв, и не стали стрелять, а поддержали огнем по флангам прорыва. Михаил бежал вместе со всеми в передней шеренге батальона, реагируя на любое движение фигур в мышиных шинелях огнем из автомата. Когда пошли на последний прорыв, у Михаила закончились патроны. Он отшвырнул автомат – к чему тащить на себе лишнюю тяжесть и, с надсадой дыша, свалился в ближайшую воронку. Непросто бежать в меховом комбинезоне и унтах, да и нейтральная полоса – не гладкая беговая дорожка. За ним туда же попадали и другие солдаты. Каждый старался в родной землице укрыться от пуль. Бойцов набилось, как пассажиров в трамвае в час пик. Жаль, не все добежали. Десантникам повезло больше – сказался эффект внезапности. А потом немцы пришли в себя и открыли огонь. Потому полк потерял бойцов больше, чем десантура. Так, волею случая, летчикам-истребителям Михаилу и Антону пришлось плечом к плечу воевать с бойцами-десантниками и вместе с ними прорываться сквозь кольцо окружения. А дальше – известное дело: проверки, перемещения в полковые тылы, в штаб, оттуда – в дивизию. В конце концов, после долгих мытарств, добрались на машине до своего аэродрома. Повезло пилотам: и в воздушном, и в наземном бою побывали, и на обоих ни царапины. В полку пилотов встретили одновременно с несказанной радостью и с удивлением – ведь их уже считали погибшими. Дело было в том, что по возвращении с боевого задания пилоты их эскадрильи доложили: они видели, как были сбиты истребители Михаила и Антона, наблюдали падение боевых машин и взрывы на земле. Для начала обоих пилотов отправили в санчасть, для осмотра. Кроме необходимой проверки здоровья была и другая причина не спешить сажать летчиков на боевые самолеты. Полк нес боевые потери в боевой силе и технике, и потому для «воскресших из мертвых» пилотов свободных истребителей не хватало. Несколько дней парни болтались без дела, пока комэск не заявил Михаилу: – Подкатили мы истребитель, принимай. Михаил направился на стоянку. Там стоял «ЛаГГ-3» – с многочисленными заплатками на фюзеляже, крыльях и хвостовом оперении. Видно, крепко досталось самолету в воздушной схватке. И механик возле него крутился другой – не Тимофей. – Здравия желаю, товарищ младший лейтенант. Разрешите представиться – сержант Осокин, механик, – обратился он к Михаилу. – Здравствуй, Осокин! Как машина? – Михаил с тревогой и сомнением смотрел на залатанные плоскости и заделанные пробоины. – К полету готова. – Что-то выглядит она у тебя… – Михаил помолчал, подыскивая подходящее слово, – уж больно неказисто. – Боевой же аппарат. Не скрою – досталось ему, так ведь подремонтировали, капитально, можно сказать, подремонтировали. Сам все проверил, товарищ младший лейтенант, можете не сомневаться – все исправно. – Запускай мотор, опробуем. Механик запустил двигатель, прогрел. Михаил забрался в кабину. Подвесную систему парашюта он застегивать не стал – так же как и привязные ремни. Просто решил сделать рулежку и опробовать двигатель. Он вырулил со стоянки, проехал к рулежной дорожке. Мотор хорошо набирал обороты, температура и давление масла были в норме, все остальные приборы – тоже. Зарулив на стоянку, он заглушил мотор. «Ну что ж, как будто бы все в порядке», – с удовлетворением отметил Михаил про себя. В эти мгновения он и не подозревал, что двигатель истребителя окажется с подвохом и что в его жизни уже началась черная полоса. Утром эскадрилью подняли по тревоге. Взлетела одна пара, за ней – вторая, ведомым в которой был Михаил. Истребитель оторвался от земли безукоризненно, но на форсаже при наборе высоты мотор стал давать сбои – не выдавал требуемых оборотов. Михаил сделал вираж, выпустил шасси и с ходу приземлился на ВПП. Зарулив на стоянку, он выбрался из кабины. – Чего случилось? – подбежал встревоженный механик. – Двигатель барахлит, обороты не набирает. Механик открыл створки капота мотора и стал осматривать двигатель. Заявление пилота о неисправности – вещь серьезная. Тут же подъехала полуторка, на подножке стоял инженер полка. – Отказ? – Инженер спрыгнул с подножки. – Двигатель обороты не набирает, – коротко доложил Михаил. – Разберемся. Инженер и механик ковырялись в двигателе больше часа. – Все исправно! – доложил Михаилу инженер. – Можно взлетать? – уточнил пилот. – Можно. Михаил решил взлететь и сделать круг над аэродромом, на всякий случай не удаляясь далеко. И случай не заставил себя ждать. Уже на втором развороте двигатель засбоил и потерял мощность. Пилот экстренно посадил самолет. Инженер с механиком стояли с тревогой на лицах. – Опять? – Плохо работает мотор! – Михаил с досадой ударил кулаком по крылу самолета и направился в штаб – доложить о ситуации. К этому времени стали возвращаться с боевого задания истребители. Вернулись, к счастью, все. На стоянках засуетились механики, прибористы, оружейники. К вечеру в штаб пришел инженер, косо посмотрел на Михаила и направился к командиру полка. Чуть позже к нему вызвали и Михаила. – Инженер говорит – исправен самолет, двигатель работает как часы. Что скажешь? – не отвечая на приветствие Михаила, спросил командир полка. – Барахлит при наборе высоты, нельзя на нем летать, – возразил Михаил. – Интересно получается, – словно в раздумье проговорил командир полка, – при проверке на земле движок ведет себя отлично, а ты утверждаешь, что он неисправен. Михаил пожал плечами. – Вот что, вопрос серьезный. Пусть завтра с утра комэск самолет твой облетает, сделает кружок-другой над аэродромом. Посмотрим, кто из вас прав. Михаил козырнул и вышел. Настроение было совсем хуже некуда. Похоже, его словам никто не верил. Хуже того, инженер подозревал его в трусости – не напрямую, конечно, но получалось именно так. Летчик заявляет о неисправности, которую не находят. И на боевое задание эскадрилья улетает без него. Но Михаил был далек от того, чтобы считать себя трусом. Да, не герой, наградами не отмечен, но воевал не хуже других. Ночью ему не спалось, ворочался с боку на бок. Не давала покоя мысль: если у комэска двигатель в воздухе отработает нормально, пилоты его точно посчитают трусом, а то и подлецом, которому и руку-то подать зазорно. Утром Михаил встал с тяжелой головой, под глазами – круги, настроение совсем поганое. На фронте хуже трусости – только мародерство. В столовую не пошел, боясь увидеть осуждающие взгляды товарищей. Он пошел было к стоянке своего самолета, но там уже стоял часовой с винтовкой. – Отойди, не велено никого пускать! Так и стоял Михаил поодаль, ожидая подхода начальства. Вскоре подошел к самолету комэск, издали кивнул хмуро. Механик уже запустил двигатель. На соседних стоянках самолетов стали собираться летчики и техсостав. Они, естественно, с любопытством смотрели на удрученного Михаила и подготовку его самолета к вылету. О неполадках двигателя и предстоящей его проверке облетом многие уже знали. Между тем комэск спокойно уселся в кабину, пристегнулся ремнем и закрыл фонарь. Механик по знаку пилота убрал из-под колес тормозные колодки. Летчик вырулил на взлетно-посадочную полосу и несколько раз взревел двигателем на разных оборотах, опробуя его. Мотор работал ровно. Михаил следил за происходящим с замиранием сердца: возможно, решалась его судьба. Вот летчик дал газ. Самолет побежал по полосе, легко оторвался от земли и, поднявшись в воздух, начал набирать высоту. Вот он сделал один разворот, прошел вдоль аэродрома, стал выполнять другой разворот… И вдруг как обрезало – мотор стих. Среди авиаторов пронесся невольный вздох. Пилот развернул машину носом к посадочной полосе и выпустил шасси. Но скорость и высота продолжали стремительно падать. – Прыгай! – закричали стоящие на земле пилоты. Дальнейшее произошло за считаные секунды. Было видно, как летчик отбросил назад фонарь кабины, готовясь покинуть самолет, но «ЛаГГ» свалился на крыло и камнем пошел вниз. Пилот успел покинуть машину, однако времени для того, чтобы раскрыть парашют, у него уже не было. Летчик и самолет упали на землю недалеко друг от друга. Всех оглушил мощный взрыв – ведь баки боевой машины были полны бензина. К месту катастрофы со стоянок побежали люди. Остатки самолета горели жарким пламенем в полусотне метров от тела упавшего пилота. Но помочь ему было уже нельзя – от удара о землю у комэска были переломаны все кости. Сильный жар от горящего самолета не давал подойти к погибшему на глазах у всех командиру. Двое смельчаков, закрыв лица куртками, оттащили тело комэска подальше от огня. Авиаторы сняли шапки и шлемы. Редко когда удается видеть гибель пилота так близко – обычно это происходит на боевом задании, и падение самолета товарищи видят с большой высоты. Гибель командира подействовала на людей угнетающе. Это пехотинцы, танкисты, артиллеристы встречаются со смертью товарищей ежечасно, ежедневно, и к факту смерти товарища, с которым еще час назад делили последнюю самокрутку, относятся более обыденно. Подъехала санитарная машина полка, и тело комэска увезли. А потом к стоянке разбившегося самолета проследовал особист в сопровождении двух бойцов. Арестовав механика прямо на стоянке, они повели его к штабу. Над аэродромом висела гнетущая тишина. Гибель командира эскадрильи, арест механика – для окружающих это был шок. Командир полка, кашлянув, громко сказал: – Разойдись! Готовить самолеты к полетам! Летчики и техсостав потянулись к стоянкам своих самолетов. Только Михаил не знал, что ему делать. Идти на стоянку? Так самолета нет – вон его пожарный расчет тушит. Механик у особиста – тоже не лучшая участь. Пилот побрел в столовую – сейчас ему не хотелось быть одному. Но там его встретили неприветливо. В обеденном зале было пусто, а раздатчица Варя осуждающе бросила: – У всех на глазах комэск погиб, а некоторым кусок в горло лезет, аппетит проснулся! Михаил резко повернулся и вышел. Вот ведь положение! Если бы двигатель работал хорошо, комэск остался бы жив, но тогда Михаил приобрел бы несмываемое пятно и позорную репутацию труса. После катастрофы его репутация осталась неизменной, но окружающие сочли его невольным виновником гибели комэска. Прямо заколдованный круг какой-то! И неужели механик с инженером просмотрели скрытую неисправность? Не должно было такого случиться – специалисты вроде грамотные. Михаил ушел в свою землянку – теперь ему хотелось побыть в одиночестве. Вечером «особист» арестовал инженера. В полку пополз слух: «Враги народа, вредители, технику из строя тайно выводят…» Михаил лишь горько усмехнулся про себя: «Какие же они вредители? Просто не смогли вовремя выявить неисправность». По законам военного времени и механика и инженера могли расстрелять, однако трибунал отправил их в штрафбат – смывать вину кровью. Михаилу дали самолет разбившегося комэска. Михаил был не робкого десятка, но даже он, садясь в кабину самолета, испытал невольный страх. Однако летчиков и самолетов остро не хватало, и было не до сантиментов. Хотя авиаторы – народ суеверный: они не фотографировались перед вылетом и не говорили «последний», а только – «крайний» полет. Оставшийся без ведомого, сбитого в бою, новый ведущий, Петр Дудков, в звено которого определили Михаила, принял его прохладно. – Если бы не война да не приказ командира полка – сроду бы с тобой не полетел, – заявил он Михаилу. – Самолет у тебя – погибшего комэска, причем погиб он из-за тебя! – Я-то здесь при чем? – поразился Михаил. – Предупреждал я и механика, и инженера полка – двигатель не в порядке, так меня в трусости заподозрили, проверить решили. В чем моя вина? – Была бы твоя вина, я бы тебя не только ведомым не взял – руки тебе не подал, но как-то оно все равно не так. Петр махнул рукой и отошел, не желая больше продолжать разговор. Михаилу тяжело было слышать незаслуженные упреки. Он понимал – только время и его личная храбрость в бою могут снять подозрения и улучшить отношения с боевыми товарищами, другого не дано. И лучше, что Петр сказал то, что думал, а не стал держать камня за пазухой. Ведь многие наверняка думают так же. Кто для них Михаил? Темная лошадка! В запасном полку в остатки прежнего авиаполка влились новые летчики, механики и техники, и во вновь сформированном полку их было большинство. С учетом потерь, из тех, кто знал Михаила еще по полетам на «Яках», остались буквально единицы. Утром их пару послали на разведку за линию фронта. День был знаменательный – 23 февраля, праздник РККА. Но сводки Совинформбюро сообщали неутешительные новости, в основном преуменьшая успехи врага и преувеличивая достижения наших войск. На самом же деле немцы под Вязьмой окружили группу наших войск. В котел попали 41-я кавалерийская дивизия, 250-й стрелковый полк и некоторые другие части. И потому задачей звена была глубокая разведка: где у немцев резервы и какие силы они сосредоточили на подходе к Вязьме. После завтрака и получения приказа они вылетели на разведку. Висела низкая облачность. Сейчас бы подняться за облака и вынырнуть из них прямо над районом поиска, да только задача эта была невыполнима. Нет на «ЛаГГах» ни радиополукомпасов, ни других пилотажных приборов, позволяющих лететь «вслепую». Вот и приходится прижиматься к нижней кромке облаков – метров двести от земли. Опасно: сбить могут с земли даже из пулемета, а бронезащиты у «ЛаГГа» нет и местность под крылом проносится уж очень быстро, невозможно заметить замаскированную зенитку. Они проскочили передовую, а дальше маршрут лежал вдоль разбомбленного шоссе – оно должно было все время оставаться слева, как ориентир. Пронеслись над железнодорожной станцией. Михаил успел заметить на пути бронепоезд, а дальше по шоссе – танковую колонну. Истребители летели низко и быстро – зенитки просто не успевали открыть прицельный огонь. Дудков покачал крыльями и заложил вираж – видимо, решил пройти еще раз, посмотреть повнимательнее. На перегоне к станции они заметили еще один, хорошо замаскированный бронепоезд. Он был укрыт сетями, покрашен в белый цвет и потому сливался с заснеженной местностью. Выдал его дымящий паровоз. Но немцы успели предупредить экипаж бронепоезда по рации, и, когда появились истребители, по ним был открыт зенитный огонь. По ведущему промахнулись, наспех выставив неправильное упреждение, а вот самолету Михаила досталось – по фюзеляжу и крыльям застучали пули. Секунда – и истребители бы скрылись, но внезапно хлопнул взрыв, разворотило приборную панель. Михаил почувствовал удар в левую ногу. Однако самолет продолжал слушаться рулей, не горел, в кабине не пахло дымом. На обратном пути ведущий немного изменил курс. Неожиданно у деревни Дугино они выскочили к немецкому аэродрому, на котором стояли бомбардировщики «Юнкерс-88». Ударить бы по ним из пушек и пулеметов, но приказ был строг: разведка строго по маршруту – и сразу на свой аэродром. Командованию как можно скорее нужны были разведданные. Левая нога у Михаила немела, управление раненым самолетом давалось все с большим и большим трудом. Влево еще как-то удавалось поворачивать машину, поскольку правая нога действовала, а вот вправо… Михаил помогал элеронами самолету, переносил правую ногу к левой педали и, как мог, нажимал. Получалось плохо – мешала ручка управления. Боли Михаил почти не ощущал, но появилась слабость. Петр понял, что с Михаилом что-то не так, потому что его самолет рыскал по курсу. Дудков перестроился и теперь летел крыло к крылу с машиной Михаила, делая ему какие-то знаки. Но Михаил не мог их понять, все внимание его было сосредоточено на управлении поврежденным самолетом. Внизу промелькнула передовая, обозначившись чернеющими на белом снегу траншеями и вспышками выстрелов. Это уже была удача – все-таки летели над своей территорией. Дудков, выведя вперед свой самолет, подвел Михаила к аэродрому и начал снижаться. Михаил – тоже. Но перед посадочной полосой истребитель Дудкова резко ушел в сторону, освобождая Михаилу коридор для снижения. Пилот повернул кран выпуска шасси, сажая «ЛаГГ» на основное шасси, и дал небольшого «козла». Самолет помчался по полосе. Михаил сбросил обороты, потянул на себя ручку управления. Все, касание дутиком. Пилот перекрыл бензокран и выключил зажигание. Тормозить одной ногой ему было невозможно – самолет крутанулся бы вокруг своей оси и перевернулся. «Черт, какая же все-таки полоса короткая!» – про себя чертыхнулся Михаил. Как ни старался он снижать скорость, самолет остановился уже в снежном бруствере на конце полосы. Сил хватило, чтобы отбросить фонарь, а дальше уже помутившаяся память сохранила только обрывки событий. Как его вытаскивали из кабины, Михаил не помнил вовсе. Затем – салон несущейся по полю санитарной машины, озабоченный врач рядом. Потом – склонившееся над ним лицо Дудкова, и… провал в памяти. В себя Михаил пришел уже в палате госпиталя. С трудом разлепив веки, он увидел над собой белый потолок. Стал вспоминать – таких в полку точно не было, ни в одном здании. Где-то за стеной – приглушенный разговор. Сильно пересохли губы и хотелось пить. От сухости во рту язык был настолько шершавый, что Михаил даже сказать ничего не мог. Кто-то рядом заметил, что Михаил открыл глаза. Мутным взглядом летчик заметил приближающийся белый халат и огромные участливые глаза. – Потерпи, миленький! К губам приложили мокрый бинт. Михаил жадно сосал его, глотая влагу. Мало, хочется еще! – Пить! – едва слышно прошептал он. Ко рту поднесли маленький заварной чайник, только в нем был не чай, а обычная вода. – Пей понемногу, касатик, – мягкий женский голос, запах женщины и вода! Михаил дважды передыхал, пока одолел чайничек. Стало полегче, и он уснул. Не впал в кому, а уснул. Проснувшись, снова попросил пить. Михаила напоили. Он попробовал было поднять голову, но тут же бессильно уронил ее на подушку. Сил не было, голова кружилась. – Рано тебе, милок, подниматься. Есть хочешь? При упоминании о еде Михаил ощутил сильное чувство голода. – Хочу. – Он жадно сглотнул слюну. – Вот и хорошо. Сейчас я тебя покормлю. Михаил скосил глаза. Рядом с его кроватью сидела на стуле пожилая санитарка в белом халате и белой косынке. Она взяла с тумбочки тарелку с жиденькой кашей и стала кормить Михаила с ложечки, как маленького. Чтобы Михаилу было удобнее есть, она приподняла ему голову, подложив под нее подушку. Сил хватило на половину тарелки. – Не могу больше, устал. – На лбу у него выступил пот. Санитарка вытерла ему лоб полотенцем. – Где я? – В госпитале, сынок. Уже четыре дня как. – Вот это да! Он думал – день прошел. – Что со мной? – Ранен ты в ногу, сынок, крови много потерял, потому и слабость такая. Операцию тебе наш доктор сделал, Михаил Иванович. Руки у него золотые. Теперь на поправку пойдешь. – А нога цела? – с тревогой спросил Михаил. – Цела, милый, цела! Осколки только удалили да раны зашили. Выздоровеешь – еще плясать будешь. У Михаила отлегло от сердца. Ведь, услышав об операции, он сначала испугался. И то – кому он, калека, нужен? Родни или знакомых в этом времени у него нет, армия – вся его жизнь. Если комиссуют, податься некуда. После еды Михаил уснул здоровым, крепким сном и проснулся уже вечером. – Горазд ты спать, летун! – хохотнул кто-то по соседству. Михаил повернул голову. Палата была малюсенькой – только две кровати и тумбочка между ними. И на второй койке лежал раненый с забинтованной головой и руками. – Ты кто? – Раненый, как видишь, сосед твой по несчастью. Ну, как сюда попал, ты, естественно, не помнишь? – Не помню – не в себе был. – Не в себе! Да ты, как чурка, без сознания был. Меня Андреем звать. Танкист я, подо Ржевом меня шарахнуло. Танк загорелся, из всего экипажа только я и успел выскочить, а ребята сгинули. – А я – Сергей, и еще вчера был летчиком-истребителем, – кивнул головой Михаил. Он сперва чуть не назвал свое настоящее имя, да спохватился вовремя. – Знаю уже, Пелагея Матвеевна сказала. – Это кто? – Да санитарка же, она тебя кашей кормила. – Я не знал. – Да ты как увидишь – вспомнишь. Она скоро ужин принесет. Сто грамм бы сейчас, а лучше – двести. Курить есть у тебя? – Не курю. – Жаль, – тоскливо отозвался танкист. – Слушай, а где тебя зацепило? – Зениткой подо Ржевом. – Ха! Так мы и ранены с тобой почти в одном месте, вроде как сродственники теперь. Отворилась дверь, и вошла санитарка, держа в руках поднос с тарелками и хлебом. Там же – два стакана с чаем. – Ужинать пора, товарищи ранбольные! Такое странное словечко Михаил слышал впервые. Санитарка сначала подошла к новенькому, помогла ему приподняться, подперла спину подушкой. – Сам поешь или помочь? – Сам попробую. Голова еще кружилась немного, во всем теле ощущалась слабость, но было уже заметно лучше. Санитарка поставила на одеяло миску с кашей, жидко приправленную тушенкой. Пахло вкусно. Михаил неловко орудовал ложкой – уж больно поза неудобная. Но есть-то хотелось! Он и хлеб съел, запивая чаем. В животе разлилась приятная сытость, и снова потянуло в сон. Как сквозь вату в ушах, он услышал слова соседа: – Ну летун и засоня! – Чего пристал к человеку? – вступилась за Михаила санитарка. – Крови он много потерял. Да для него сейчас сон и еда – лучшие лекарства! Думали не выживет, да организм молодой, крепкий. Вишь – выкарабкался! – Да я что – я ничего… Это я так… – оправдывался танкист. Утром сил прибавилось. На перевязку явилась молодая медсестричка, поставила на стол лоток с перекисью водорода и бинтами. Когда стала снимать присохшие к ране бинты, Михаил невольно вскрикнул от боли. – Терпи, летун, у меня хуже было, – подал голос со своей койки обожженный танкист. – У Тонечки ручки золотые, перевязки хорошо делает. Тонечка, а спиртиком не угостишь? – У тебя одно на уме, – отшутилась медсестра. – Это вы, женщины, так думаете – «одно». А закусить? – Сразу видно, выздоравливать стал, ранбольной! Помнится мне, три недели назад вам не до шуток было… – Ранбольной! Андреем меня звать! – постарался возмутиться танкист, но у него не очень получилось. – Постараюсь запомнить! – улыбнулась Тоня. Медсестричка закончила перевязку. – Выздоравливайте, ранбольные! И ушла. – Вот едрит твою! Все они тут – «ранбольные, ранбольные»! А мне, может, по имени приятнее! – пробурчал танкист. Михаил осторожно вытянулся на кровати – после перевязки заныли потревоженные раны. Когда медсестра снимала бинты, он увидел раны на ноге со швами – четыре штуки насчитал. Особенно беспокоила одна – на бедре, чуть выше колена: здоровая была, сантиметров десять в длину. Танкист полюбопытствовал, выглядывая из-за плеча медсестры: – Здорово тебя! Кто? – Зенитчики! Снаряд прямо в приборную панель угодил! На аэродром сел уже как в тумане. – Повезло, могли насмерть! Оба замолчали. Да чего тут возражать? «Косая» рядом совсем прошла. Пройди снаряд на полметра сзади – попал бы прямо в сиденье пилота. Вечером в палату пришли школьники и устроили концерт художественной самодеятельности. Они пели песни, танцевали, а один серьезный паренек показывал фокусы. Правда, Михаил их из своей тесной палаты не видел, зато песни слышал – дети пели в коридоре. Двери палат были открыты, и лежачие ранбольные слушали их, лежа на своих койках, а ходячие расселись на стульях, кушетках и подоконниках. Особенно понравился «Синий платочек» и «Бьется в тесной печурке огонь» – на бис школьники их пели несколько раз, а некоторые ранбольные с удовольствием подпевали. Хлопали маленьким артистам от души, многие раненые отдавали детям заначенные куски сахара, хлеб. Голодновато населению жилось, особенно детям с их скудными пайками. Продукты давали по карточкам, имевшим четыре категории. К первой категории относились рабочие оборонной промышленности – они получали 700 граммов хлеба в день; вторая категория включала рабочих других отраслей, а также врачей и учителей, получавших в день 500 граммов хлеба; к третьей категории относились служащие – им полагалось 400 граммов хлеба, а старики и дети получали по 300 граммов хлеба в день. На рабочую карточку давали еще 300 граммов жиров, 800 граммов крупы и 400 граммов сахара в месяц. По карточке же давали и керосин для лампы. С началом войны цены на продукты на рынках выросли в десять и более раз: буханка хлеба стоила 100 рублей, килограмм сала – 200, картошка – 120 рублей, кусок мыла – 40 рублей, пара ботинок – 60 рублей. И это при средней зарплате рабочего 430 рублей в месяц. Денежное довольствие пехотинца в армии было 8,5 рубля в месяц, старшины – 150 рублей, командира роты – 750 рублей, батальона – 850 рублей; командиру полка полагалось 1200 рублей в месяц. Правда, приплачивали премию за уничтожение вражеской техники: летчику-истребителю – 1000 рублей, бомбардировщику за боевой вылет – 500 рублей. За уничтожение танка из противотанкового ружья платили 500 рублей, за подрыв его гранатой – 1000 рублей. Доплачивали за медали и ордена. Так, за медаль «За отвагу» – 10 рублей в месяц, за орден Красной Звезды – 25 рублей, за орден Ленина – 50 рублей ежемесячно. Так что туго было и с едой, и с одеждой. С каждым днем, проведенным в госпитале, Михаил чувствовал себя все лучше и лучше. Прибавлялось сил, затягивались раны. Он уже вставал, ходил по коридору. Правда, если находился на ногах долго, раны начинали ныть. Сосед-танкист оказался весельчаком – он сыпал анекдотами, рассказывал интересные случаи. К тому же был не дурак выпить. Периодически находил где-то самогон, водку или спирт. А выпив, уходил искать женщину. Иногда приходил в палату поздно – уже после отбоя – и с явным удовольствием растягивался на койке. – Эх, Серега, молод ты еще, красоты жизни не знаешь, – говорил он. – Запретный плод сладок, только вредное и приносит истинное удовольствие. Жизнь – она короткая. Вот выйду из госпиталя – и снова на фронт. А сколько там жить буду? Может, в первом же бою и сгорю, как мои однополчане. Он полежал, помолчал, а потом вдруг разоткровенничался: – Я ведь на «БТ» воевал. До войны этот танк считался лучшим, а началась война – и оказалось, что он устарел давно. Броня тонкая, моторы на бензине и потому горят, как свечки. Нам бы тогда «Т-34»! Видел я эту машину. Зверь! Все при ней: и скорость что надо, и пушка хорошая, а броня – втрое против «БТ». Вот спрошу я тебя: коли мы воевать готовились, бить агрессора на его территории, почему таких танков до войны не наделали, чтобы все танковые полки перевооружить? – Ты бы потише: ночь, слышно хорошо. Не ровен час – услышит кто, донесет, – попытался остановить его Михаил. – Все равно дальше фронта не пошлют, – упрямо возразил ему танкист, однако в дальнейшем язык больше не распускал. Когда передавали сводки Совинформбюро, все ходячие ранбольные собирались у черной тарелки репродуктора и внимательно ловили каждое слово сообщения из Москвы. Но сводки не передавали истинного положения дел. Диктор бодрым голосом вещал: «… в ходе ожесточенных боев наши войска отстояли населенный пункт Н., отбив наступление врага. После боя командир батальона капитан К. насчитал более шестисот убитых гитлеровцев…» А в вечерней сводке: «… наши войска оставили населенный пункт Н.» Об истинном положении дел приходилось только догадываться. Раздобыв где-то довольно большую, похоже – школьную географическую карту, раненые повесили ее в коридоре и флажками отмечали позиции наших войск. О многочисленных «котлах» и многотысячных потерях официальная пропаганда умалчивала. Между собой бойцы судачили: «Ничего не говорят о «колечке» подо Ржевом, Вязьмой, о Спас-Деменске. Как там наши? Вырвались из кольца или полегли все?» Обмануть фронтовиков трепотней по радио было сложно. Они сами были на передовой и знали положение. Когда поднимались из окопов в атаку – часто полуголодные, с несколькими патронами в обойме винтовки и пустым подсумком, кричали «Ура!». А политруки кричали «За Родину! За Сталина!» Ну, так это им по их должности положено. Простые же солдаты понимали, что они воевали не за усатого тирана, а за землю свою, за семью. Сталина и других вождей боялись. Страхом перед чудовищными репрессиями было пропитано все общество. Доносы писали многие: жены на мужей, сослуживцы – чтобы занять освободившееся место начальника, а уж в творческих союзах, вроде писательского или кинематографического, доносы просто процветали. Штат НКВД и милиции был раздут, и ведь они не сидели без работы – лагерями была усеяна вся страна. Существовала и другая, неафишируемая цель создания многочисленных лагерей – для строительства дорог, корпусов заводов, плотин и электростанций стране была нужна дармовая рабочая сила. И расстрельные конвейеры работали без остановки, лишь немного притормозив свою прыть во время войны. На начальном этапе войны Гитлер переиграл Сталина, а многомиллионные жертвы понес народ. Михаил пролежал в госпитале до середины апреля – весна уже вошла в свои права: стаял снег, подсохла грязь. Солнце пригревало вовсю, и из душных, пропитавшихся запахом крови и лекарств госпитальных палат людей тянуло на свежий весенний воздух. И вот настал день, когда после очередного осмотра хирург Михаил Иванович сказал: – Ну что, летун, зажили твои раны. Готовься к выписке. Или еще подержать тебя с недельку? – Спасибо, доктор, за лечение. Но вы уж извините, задерживаться не хочу – надоело уже здесь лежать. Михаил Иванович открыл ящик стола, вытащил пузырек со спиртом и разлил его по стаканам – граммов по пятьдесят на каждого. – Ну, давай, летун, за тебя! За то, чтобы ты не попадал больше к нам, чтобы пули стороной тебя обходили! При выписке Михаилу выдали офицерскую, бывшую в употреблении, застиранную почти до потери цвета форму, ремень, сапоги и пилотку. – А моя форма где же? Старшина – усатый, с палочкой, видно, из команды выздоравливающих – обронил: – Так бриджи твои, как и комбинезон, в клочья изодраны были, кровью залиты. Сожгли их, как пришедшее в негодность имущество. Документы свои все получил? – Все. – Распишись вот здесь. – Старшина пододвинул ему ведомость. Михаил подмахнул бумагу. Кроме своих, личных документов, ему на руки выдали справку о ранении и нахождении в госпитале и предписание – прибыть в запасной авиаполк. Опять переучивание! Где его полк теперь, Михаил не знал, да и не сильно туда рвался. Друзей он там не приобрел, и летать снова на «ЛаГГах» ему не хотелось. Вот и отправился в Москву согласно предписанию. До столицы Михаил добрался с трудом. Поезда ходили редко, не придерживаясь какого-либо расписания. По путям больше катили к фронту воинские эшелоны – с пехотой и техникой, укрытой брезентом. В Москве, на Курском вокзале, его тут же остановил патруль. У Михаила проверили документы, козырнули и объяснили, как добраться до запасного авиаполка.Глава 8
Михаил проехал немного на трамвае «А», глазея по сторонам. На улицах было пустынно. Проезжали редкие машины, в основном грузовики с военными номерами, еще реже «эмки», явно с начальством. По тротуарам шли прохожие, большей частью в военной форме. На гражданских тоже была форма – железнодорожников, связистов и еще какая-то непонятная. Окна домов крест-накрест заклеены бумагой. Город производил на Михаила мрачноватое впечатление. В некоторых местах воздвигнуты баррикады из мешков с песком, в переулках прятались на привязи аэростаты, на площадях – зенитные батареи. Михаил на ходу спрыгнул с трамвая, дальше уже – пешком, по переулкам, спрашивая дорогу у редких прохожих. Торопиться было некуда, и он шел, поглядывая на старинные дома и отмечая про себя, что строили в старой Москве красиво. А названия какие! Лялин переулок, проезд Соломенной сторожки. Необычные названия и слух ласкают. Одет он был легко, поверх формы – ватник, на левом плече – тощий «сидор» с выданным в госпитале сухим пайком на трое суток. Из состояния некоей расслабленности Михаила вывел истошный женский крик, донесшийся из ближайшей подворотни. Михаил, не раздумывая, кинулся туда. Так отчаянно может кричать только попавшая в беду женщина. Пробежав под длинной аркой, почти сразу же у выхода он наткнулся на двоих мужиков – тщедушного вида, с трехдневной щетиной на лице, прижимавших к внутренней стене арки молодую женщину. Один из них поигрывал зажатым в руке ножом – Михаил успел заметить на пальцах татуировки. Второй мерзавец вырывал из рук женщины сумочку. У летчиков-истребителей с реакцией хорошо. Сапогом Михаил нанес сильный удар в живот урке с ножом – в данный момент он был наиболее опасен – и развернулся ко второму: тот уже бросил ручки сумки и сунул правую руку в карман короткой тужурки. Михаил метнул в него «сидор» сплеча. Грабитель инстинктивно вскинул руки, пытаясь защититься. Тут его Михаил и достал ударом в кадык. Жестоко, конечно, но кто тебя грабить заставлял? Урка засипел и, схватившись за горло, упал. Михаил крутанулся на одной ноге – посмотреть на того, с ножом. Вовремя! Грабитель уже поднялся на четвереньки, сжимая нож в руке. Пилот сделал большой шаг вперед и сильно, с размаху ударил его носком сапога в правый бок – в печень. Такие удары очень болезненны. Противник его «хакнул» на выдохе и упал на бок. Михаил, не жалея, ударил его сапогом в лицо и услышал, как рядом завизжала женщина. От неожиданности – в пылу схватки он совершенно забыл о ней – Михаил вздрогнул и повернулся к несостоявшейся жертве. – Вы чего кричите? – Да что же вы его ногой в лицо? – Люди на фронте кровь проливают, а эти подонки в тылу отсиживаются да грабежом живут. Поделом получили! – Им же больно! – посочувствовала женщина. – Ага, – подтвердил Михаил, – больно! – К чему ей говорить, что удар в кадык практически смертелен? – Только ведь он вам ножом угрожал! А если бы ударил? Вам не больно было бы? Михаил поднял с асфальта свой «сидор», забросил его за спину. – Они у вас ничего отобрать не успели? – Нет. Да у меня в сумочке, кроме ключей, почти и нет ничего. Единственная драгоценность была – карточки продуктовые. – Если хотите, можете милицию вызвать. – Может, в больницу их? Михаила аж передернуло. Он отвернулся и сплюнул: «Эх, святая простота!» – Ну, это уже без меня. Только чего их жалеть, дамочка? Немцы наших убивают, – так они враги. А эти – своих. Стало быть, они хуже фашистов. И лучшее место для них – в камере тюрьмы или на кладбище. – Не по-людски как-то… – Не пойму я вас, женщин. То кричите, на помощь зовете. Помог – опять плохо. Если вам их жалко – отдайте им свои продуктовые карточки, а сами умирайте с голоду. – По-моему, то, что вы сейчас сказали, – уже крайность, – надула губы женщина. Они вместе вышли со двора, повернули направо – Михаилу нужно было как раз именно туда. У второго дома, недалеко от арки, где произошла драка, женщина остановилась. – Я здесь живу. Меня зовут Людмила, а вас? – Извините, я не представился, – Сергей! Глаза женщины затуманились. – Так моего мужа звали. – Почему – «звали»? – Его в августе прошлого года призвали. И вот уже девять месяцев – ни слуху ни духу. Ни одной весточки. Жив ли он или убит? Если жив, почему не пишет? Может, в плен попал? – На фронте все бывает, – уклончиво сказал Михаил. – Хотите, я вас чаем угощу? – вдруг совершенно неожиданно предложила Людмила. – Хочу, – сказал Михаил, – я еще не ел сегодня. – Тогда идемте же со мной! Женщина вошла в подъезд дома, Михаил последовал за ней. Квартира оказалась огромной, коммунальной – в коридор выходило множество дверей. Но жила здесь одна Людмила. – А остальные где? – удивленно спросил Михаил. – Кто на фронте, а кто – в эвакуации. Так вот и осталась одна. На керосинке женщина вскипятила чайник, поставила на стол чайные чашки с блюдцами. Михаил вытащил из «сидора» буханку хлеба и банку тушенки. – Ой, да зачем вы? – всплеснула руками Людмила. – Поесть-то надо, не голодными же нам ходить. А я уже к вечеру в полку буду, думаю – накормят. Людмила аккуратно нарезала хлеб, Михаил вскрыл ножом банку с тушенкой. Они подогрели тушенку на сковороде, бросив туда несколько вареных картофелин, и поздний обед или ранний ужин получился по военным временам вполне достойный. Поев, они попили чаю без сахара, и завязался разговор. – Вы в каком звании, Сергей? – Младший лейтенант. – А в каких войсках воюете? – Летчик я. Людмила удивленно всплеснула руками. – Я представляла себе летчиков иначе – в кожаном реглане, в шлеме с очками. – Я из госпиталя, форма чужая. Моя вся осколками изодрана оказалась и в крови была. – Так вы были ранены?Бедненький, это ужасно! – На войне всякое случается. – А немцев живых видели? – И не раз – вот как вас. – И убивать приходилось? – Я же на войне, а немцы – враги. Конечно же приходилось. – Да, я как-то не подумавши сказала. Они проговорили долго. Людмила все расспрашивала: как оно – на войне? Михаил рассказывал, избегая оценок – бестолковость руководства, примитивная работа политотделов. – Потанцуем? – спросил Михаил Людмилу. – Так ведь музыки нет, – пожала плечами та. – Тогда – на такты, – сказал он и, сделав шаг вперед, смело взял ее за талию. Оба оказались неплохими танцорами. Натанцевавшись и немного подустав, они присели на кровать – отдохнуть. Сам не ожидая от себя нахлынувшего порыва нежности, Михаил вдруг обеими руками взял Людмилу за лицо, повернул к себе и впился в губы… Женщина отдавалась самозабвенно, даже как-то яростно. То ли соскучилась по мужской ласке, то ли отблагодарить хотела за спасение. Сытый и ублаженный, Михаил после даже вздремнул немного. И сквозь дрему слышал, как Людмила встала, оделась и вышла из комнаты. Вернулась она быстро, снова разделась и юркнула в постель. Горячее молодое тело женщины вновь пробудило желание. Второе соитие прошло уже не спеша, не так бурно, с ласками. Они полежали еще немного – все-таки не так часто, даже можно сказать – очень редко – выпадают на войне такие минуты. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Надо и в запасной авиаполк отправляться – согласно предписанию, ведь дело уже к вечеру идет. Михаил знал, что с вечера до утра в Москве действует комендантский час и хождение по городу запрещено. Передвигаться могут только те, у кого есть специальные пропуска. Михаил начал споро одеваться и услышал, как в наружную дверь раздался настойчивый стук. – Ну вот, как в анекдоте. Муж вернулся, а у жены – любовник, – пошутил Михаил. Настроение у него было – лучше некуда. Людмила накинула халат: – Пойду, открою. Кто бы это мог быть? Она вышла в коридор. Михаил присел на стул. Как только уйдет незваный гость, надо и самому прощаться. Может быть, почтовый адрес взять, письмецо написать как-нибудь? Можно и из ЗАПа заглянуть, если увольнительная будет. Дверь неожиданно открылась, и вошли двое милиционеров – в шинелях и с пистолетами в кобурах. Один из них обратился к Михаилу: – Сдайте оружие! – У меня нет оружия! – опешил Михаил. – Я из госпиталя. А в чем дело? – Здесь вопросы задаем мы. Пройдемте в отделение! И вы, гражданочка, тоже собирайтесь. Людмила взяла свои вещи и вышла из комнаты. Вернулась она уже одетая – в пальто и с сумочкой. В сопровождении милиционеров они вышли из дома. Один милиционер шел впереди, за ним – Михаил с Людмилой, сзади замыкал шествие второй милиционер. Все это было очень похоже на конвоирование преступников. Отделение милиции находилось на соседней улице – через квартал. Михаила обыскали, усадили на привинченный к полу табурет и начали задавать ему простые вопросы, записывая ответы в протокол. – Фамилия, имя, отчество? Год рождения? – Чего вы спрашиваете? – слегка обозлился Михаил. – Мои документы у вас в руках! После формальностей милиционер задал Михаилу странный вопрос: – Зачем вы убили двоих незнакомых вам граждан? – Я никого не убивал, – недоуменно пожал плечами Михаил. – Я пять часов тому назад сошел с поезда – после госпиталя меня направили в запасной авиаполк. – А два трупа во дворе, под аркой? А показания гражданки, которая была с вами? – Я проходил мимо, слышу – женщина кричит, на помощь зовет. Подбежал и вижу – двое бандитов сумочку у нее отбирают. Ну, я их и побил. – Не побил, а убил. А насчет бандитов – это вы зря. Бандиты они или нет, может решить только суд. Оба убитых грузчиками работали на железной дороге. Пролетариат! – Милиционер назидательно поднял палец. – И то, что вы воевали и ранения имеете, не дает вам права граждан до смерти бить. На фронте свои умения проявлять надо. – Так они на женщину напали, ножами ей угрожали! Я только оборонялся и женщину защищал, – совсем растерялся Михаил. Он не ожидал, что вооруженный грабеж в подворотне будет иметь такую защиту у милиции. – Не нашли ножей у трупов – ни в одежде, ни рядом, – возразил ему милиционер. – Не может быть, – я же не слепой. – Гражданочка Вяземская утверждает… – Это кто? – перебил милиционера Михаил. – Которая Людмила – ну, у которой вы в гостях были. – А… – Она тоже говорит, что нож у одного видела. Это свидетельствует в вашу пользу. Михаила допрашивали долго, выясняя подробности. Потом пилот расписался в протоколе допроса. К слову сказать, всерьез ситуацию он пока не воспринимал. Милиционер вызвал конвойного. – В камеру его. – Как в камеру? – в который уже раз за вечер растерялся Михаил. – Мне в полк надо, у меня же предписание… – Какой тебе полк? Ты – убийца! Мы созвонимся с особым отделом твоего полка, а там уж пусть они сами решают – под трибунал тебя или как! – Руки за спину, иди вперед! – скомандовал конвойный. Михаил был оглушен событиями. Как же так? Выручил женщину, защитил от преступников, а оказалось – сам преступник, более того – убийца! Что же теперь будет? Дальнейшие события он воспринимал смутно – как в тумане. Загремели замки на двери, и он вошел в камеру, тускло освещенную лампочкой. Ни табуретки, ни нар не было. Михаил уселся в углу на корточки и долго сидел в прострации. Сколько, он даже не знал. Часы отобрали вместе с ремнем и документами, а за крохотным оконцем, забранным частой решеткой, было темно. Как сквозь сон услышал – загремели засовы, конвойный буркнул: – Выходи. Михаил с трудом поднялся – занемевшие от неудобной позы ноги слушались плохо. Вышел, покачиваясь, и тут же услышал в спину осуждающую реплику часового: – Эк тебя развезло! – Конвоир потянул носом. – Я не пил, – понял его Михаил. – Ты скажи лучше, как вы меня так быстро нашли? Конвоир воровато оглянулся. – Баба тебя твоя сдала – по телефону позвонила. И тут же гаркнул: – Шагай вперед, руки за спину! В кабинете, куда завели Михаила, кроме милиционера был еще один – в военной форме, но околыш на фуражке – васильковый. Видел уже Михаил таких – особист из НКВД. – Вот он, красавчик. Борисов Сергей Иванович, принимайте. Милиционер передал особисту документы Михаила, протокол допроса и еще какие-то листки. – Что же ты, Борисов? Боевой офицер, летчик, воевал, ранен был, кровь за Родину проливал, а дров наломал? Под трибунал теперь тебя! Иди вперед! И не вздумай бежать – застрелю! Они вышли из отделения милиции. Прямо перед входом стояла крытая полуторка. – Лезь в кузов! – скомандовал особист. – Охрана, принимайте! Михаил ухватился руками за борт, его тут же подхватили две пары рук и втянули в кузов. – Садись на пол! – сказал невидимый летчику человек в кузове машины – после света в отделении милиции здесь было совсем темно. Михаил сел на дно кузова. Хлопнула дверца машины – это особист уселся в кабину. Машина тронулась. Она долго петляла по улицам и наконец остановилась. – Выходи! Михаил, опершись рукой о борт, спрыгнул. Летчика провели в здание, обыскали, хотя в милиции его уже тщательно досматривали, и завели в камеру. В небольшом помещении на нарах лежали несколько человек – все в военной форме. Михаил выбрал пустой лежак и улегся, положив руку под голову. Понемногу пришел сон. Утром громыхнул замок двери. – Подъем! Узники вставали с нар, умывались у единственного крана в углу. На завтрак дали по куску черного хлеба и чуть теплый, едва заваренный чай. А потом стали вызывать по списку. – В трибунал! – разнеслось среди сокамерников Михаила. Дошла очередь и до Михаила. Его завели в небольшую комнату, где за столом восседали три человека – общеизвестная «тройка». Все в военной форме, у одного на рукаве – красная звезда. «Из политорганов», – догадался Михаил. – Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения? Михаил ответил. – Вам понятно, в чем вы обвиняетесь? – Да, но ведь я оборонялся. Эти двое грабили женщину, я вмешался. – Мы читали протокол допроса и показания свидетельницы. «Тройка» пошушукалась между собой. – Борисов Сергей Иванович, за совершенное преступление, а именно – убийство двух лиц, учитывая смягчающие вину обстоятельства, вы приговариваетесь к отбытию наказания сроком на шесть месяцев в штрафной роте. Вам понятен приговор? – Понятен. – Однако скажите спасибо товарищу Сталину. Для летчиков штрафная рота заменяется штрафной эскадрильей, согласно приказу № 227. – Спасибо, – растерянно проговорил Михаил. – Конвой, уведите осужденного. Вся процедура длилась не более десяти минут. Этим же вечером его вместе с другими осужденными погрузили в теплушку «сорок человек – восемь лошадей», как прозвали ее солдаты. И в самом деле – на стенке вагона была такая надпись. Ехали долго, останавливаясь у каждого столба и пропуская воинские эшелоны. По прибытии на небольшую станцию всех вывели из вагона и разделили по спискам. Группу, в которую попал Михаил, погрузили на полуторку и в сопровождении конвоя доставили на место. Куда – никто не говорил. Выгрузили, разрешили оправиться по нужде и загнали в барак. Утром объявили подъем и построение. Все восемь человек построились в одну шеренгу. Перед строем появились капитан в летной форме и особист. Энкавэдэшник сверил наличие людей по списку, выкрикивая фамилии, и передал бумаги летчику. Капитан сделал шаг вперед. – Граждане осужденные! Родина дала вам шанс кровью смыть позор преступлений, которые вы совершили. Я – капитан Федоров, командир группы «штрафников», эскадрилья которых приписана к тридцать второму истребительному авиаполку. Вы подчиняетесь непосредственно мне. Забудьте свои прежние звания и награды. «Кубари» и «шпалы», у кого они еще остались на петлицах, снять. Отныне вы все – рядовые красноармейцы и подчиняетесь распорядку боевой работы полка. Личное оружие – запрещено, выход за пределы расположения эскадрильи приравнивается к побегу. За побег, трусость в бою, невыполнение боевого приказа – расстрел. Личные победы в воздушных боях не засчитываются. Вопросы? – На чем летать будем? – Хороший вопрос. На «Як-1», как и все летчики полка. Разойдись! Ошарашенные услышанным, штрафники потянулись назад, в барак – снимать с петлиц знаки различия. Вид у всех был нестроевой: ремней нет, оружия нет, знаки различия сняты. Не военнослужащие, а группа дезертиров каких-то. Сидевший на нарах рядом с Михаилом летчик снимал «шпалы». Михаил сразу же избавился от «кубарей» – долго ли снять по одному кубику с петлицы. – Вы откуда, товарищ? – спросил Михаил сидящего рядом летчика. – Мы теперь все граждане, а не товарищи, – буркнул в ответ штрафник. – Не собачьтесь, – сказал с соседних нар штрафник, снявший с петлиц по три «кубаря» – он был старшим лейтенантом. – Мы теперь все в равном положении – что лейтенанты, что майоры. Просто красноармейцы. И в бою должны прикрывать друг друга, чтобы не быть сбитым. Только представьте – ваш самолет подбит над немецкой территорией. Выпрыгнули вы с парашютом или сели – не принципиально. Вопрос в другом: в эскадрилье могут посчитать, что вы к немцам переметнулись. А чего еще от штрафников ждать? И застрелиться в таком случае нечем будет, поскольку личное оружие нам не положено. Штрафники притихли. Каждый осмысливал услышанное. Перспектива быть сбитым над занятой немцами территорией ужасала. И не столько собственной гибелью – свыклись на фронте с мыслью, что косая рядом ходит, и даже не пленом. Страшно было от одной мысли, что сочтут перебежчиком, предателем, по своей воле приземлившимся у немцев. Тогда и на самом пятно позорное, несмываемое будет, и родственников репрессируют. В наступившей тишине бывший батальонный комиссар, споровший с рукава красную суконную звезду, сказал: – При каждом фронте созданы по три штрафные эскадрильи – бомбардировочной, истребителей и штурмовиков. Чуть помолчав, он добавил: – Я сам приказ Сталина читал – в политотделе армии. Опытных летчиков не хватает, большие потери личного состава несем, потому отсидку в лагере заменили штрафными эскадрильями. В бараке царила тишина. Все были угнетены услышанным и потому не сразу услышали, как вошел Федоров: – Выходи строиться. Летчики снова построились в неровную шеренгу. – Сразу видно – летуны. Вольница, мать вашу! Даже построиться ровно не можете. Пилоты подровняли строй. – Сейчас пойдем получать шлемофоны и обмундирование – не в шинелях же вам летать. Налево! На вещевом складе штрафники получили шлемофоны и ватники. Надев полученное, они построились. Видок у пилотов был еще тот. Кто-то проговорил: – Да на высоте я в кирзовых сапогах и фуфайке в сосульку превращусь. – Разговорчики в строю! Каждый из штрафников был опытным пилотом, все имели на своем счету сбитые вражеские самолеты, и каждый понимал, что без унтов, меховой куртки или комбинезона на высоте более 2,5–3 тысячи метров делать нечего. За бортом минусовая температура, а кабины негерметичные, щелявые, сквозняк по ним гуляет. – Напра-во! Шагом марш! Летчики подошли к стоянкам самолетов. Там, потрепанные, с латками на крыльях и фюзеляжах, стояли истребители «Як-1»; возле них – механики, причем одеты они были так же, как и летчики, только вместо шлемофонов на головах были пилотки без звездочек. Стало быть, тоже штрафники. – Красноармеец Хижняков, принимайте самолет. Названный пилот выходил из шеренги и шел к истребителю. – В тринадцать часов обед и сбор в казарме, – предупредил Федоров. Всем пилотам показали их самолеты и стоянки. У Михаила механиком оказался молодой, разбитной парень. Звали его Павлом. – Гражданин пилот, самолет к вылету готов! – доложил он Михаилу. – Ты давно в эскадрилье? – Третий день. – Какие тут порядки? – Как в лагере. – Понятно. А за что сюда попал? – По пьянке замполиту по морде дал. – Нашел, кого бить. – Пьяный же был, – вздохнул механик. – А вы? – Тоже за драку. Двух уголовников, которые женщину грабили, насмерть забил. – Здорово! А женщина-то что – не сказала разве, что вы ей на помощь пришли? – Хуже – сама в милицию позвонила, что это я их… – Вот сука! – Ладно, хватит об этом. Сам виноват, в следующий раз мимо пройду. Ты про самолет расскажи. – Чего рассказывать? Если честно – рухлядь. Фюзеляж и крылья – сами видите, мотор свой ресурс почти отработал. Пока работает вроде бы неплохо, но моточасы почти на исходе. – Оружейник пулеметы и пушку проверял? – Говорит – все в порядке, а там кто его знает. – Облетать бы аэроплан. – Да кто же вам даст? В обоих концах взлетной полосы – счетверенные зенитные установки «максимов» стоят. Они приказ имеют: коли вылет не по приказу – стрелять на поражение. – Сурово! – Я же сказал: порядки – как на зоне. – Я там не был, потому – не знаю. – И я не был. Дружбан рассказывал – он еще до войны сидел. Михаил посидел в кабине, запустил двигатель, послушал его работу, подвигал педалями и ручкой управления. Выбравшись из кабины, спросил у Павла: – Где здесь столовая? – Вон там. – Павел показал рукой. – Но кормежка поганая – не то что в моем бывшем авиаполку. Да сами узнаете, когда попробуете. Кормили и в самом деле неважно. Жидкий суп с перловкой и капустой, перловая каша с куском соленой донельзя селедки, три куска черного хлеба с чаем без сахара. Сдохнуть – не сдохнешь, но на подвиги не потянет. Плохо, что черный хлеб – от него на высоте кишечник дует. И сахара нет, а он нужен для остроты зрения. Наверное, так заключенных в лагерях кормят. И не пойдешь, не пожалуешься, потому как осужденный – штрафник и есть. И прав никаких нет – только воевать. Как говорилось еще до войны: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» После обеда, каким бы он ни был, в казарму, если угодно – в барак, пришел капитан Федоров вместе со штурманом эскадрильи. Они относились к так называемому постоянному составу полка, штрафники же – к переменному. Изучали полетные карты предстоящих боевых действий. Штурман указывал на характерные особенности местности. Федоров вкратце объяснил, кто противостоит нашим авиачастям. – На аэродроме Дугино базируется пятьдесят третья бомбардировочная эскадра «Легион Кондор». Опытные летчики, еще в Испании воевали, потом – во Франции. На аэродроме Дятлиха – пятьдесят вторая истребительная эскадра – на «Ме-109Е». Тоже не подарок. По показаниям сбитых немецких летчиков, воевали на Западном фронте, против Англии, потом – Польская кампания. Асы тертые! Потому ухо нужно востро держать. Тактика у них излюбленная: нападать с высоты – из-за облаков, бить сверху и в хвост. Я тут ваши летные книжки просмотрел. Наиболее опытных назначаю ведущими – состав звеньев назову сразу. Прежние заслуги и звания не в счет. Хижняков – ведущий первой пары, Иванов – ведомый. – Есть! – Борисов – ведущий второй пары, ведомым – Алейников. – Есть. Федоров разбил всех восьмерых пилотов на пары. – Конечно, слетаться бы надо, да времени нет, это уж как получится на боевом задании. Изучайте карты, завтра – вылет. Ночью пилоты спали плохо. Михаил и сам крутился в постели и чувствовал, что другие не спят – ворочаются, вздыхают. Дураку понятно, что штрафников бросят в самое пекло. Да ведь все штрафники – пилоты опытные, не боя боятся – боятся быть сбитым над чужой территорией. Потом Михаилу пришла в голову старая поговорка: «Мертвые сраму не имут». И в самом деле, воевать он будет, как и раньше, за чужие спины не будет прятаться, а если собьют – так у него родни нет, горевать некому. С тем и уснул. После подъема он поглядел на своих друзей по несчастью – лица хмурые. – Чего головы повесили? Не на Колыму лес валить идете – в бой против врага! Бить его можно и нужно, а в телогрейке вы будете или в реглане – какая разница! Лица людей немного просветлели. И в самом деле: самолет – вот он, руки и голова – на месте. А там уж – как судьба-злодейка распорядится. После завтрака они разошлись по стоянкам, ожидая сигнала. Еще вчера вечером Федоровым был оговорен порядок вылета, боевое построение и цель – разведанный аэродром врага с пикировщиками «Ю-87». Взлетела зеленая ракета, зарокотали двигатели истребителей. Первая пара вырулила на полосу и пошла на взлет, за ней – вторая, где ведущим был Михаил. Взлетели все восемь самолетов. Последней поднялась в небо пара, ведущим в которой был сам Иван Евграфович Федоров. Он и возглавил эскадрилью штрафников. К слову сказать, сам капитан носил репутацию воздушного хулигана: угнал из Горького новенький «ЛаГГ» и приземлился на нем на аэродроме 3-й воздушной армии, воевавшей на Калининском фронте. Среди авиаторов за ним закрепилось прозвище «анархист», в дальнейшем ставшее его позывным. Но это произошло уже попозже, когда на истребителях появились радиостанции. Далеко слева остались Великие Луки, впереди – передовая. Набрали высоту. Группа держалась плотно, отставших не было – сказывался летный опыт. Передовую миновали незамеченными, скрываясь за облаками. Еще полчаса лету, доворот на десять градусов влево – и пике. Первая пара сразу же стала подавлять зенитную оборону врага, еще одна пара осталась на высоте – барражировать, чтобы вовремя связать боем немецких истребителей, если они появятся. Остальные огненной метлой прошлись по замаскированным стоянкам «Юнкерсов», поливая их огнем пулеметов и пушек. Над аэродромом тут же поднялись густые черные столбы дыма от горящих бомбардировщиков. За первой атакой последовала вторая. Михаил жал и жал на гашетки, не жалея боеприпасов. В воздухе бомбардировщики – под охраной «худых», поди еще к ним доберись. А на аэродроме они видны как на ладони. Михаил обернулся. Похоже – ни одного целого немецкого бомбардировщика на аэродроме не осталось. С удовлетворением отметил, что ведомый, как привязанный, следовал за ним. Федоров качнул самолет с крыла на крыло – сигнал «всем уходить». С минуты на минуту должны были появиться «мессеры», а боекомплект на исходе. Они успели уйти вовремя. Сели на своем аэродроме все самолеты. Летчики выглядели бодрыми, в глазах – не тоска, как утром, а живой блеск. Как говорится, «Лиха беда – начало», и здесь жить можно. И пошло: каждый день – два-три вылета. Группа слеталась, летчики стали понимать друг друга. Дрались остервенело. Немцы узнавали их эскадрилью по бортовым номерам, даже прозвище дали – «фалконтиры», иначе – озверевшие соколы. И когда встречались с ними в небе, принимали воздушный бой, только если имели численное превосходство. Михаил припомнил один бой, когда четверка «Яков» под руководством Федорова встретила двенадцать «мессеров». «Худые», предвидя легкую добычу, навалились с двух сторон, зайдя сверху – со стороны солнца, которое слепило пилотов «Яков». Однако четверка разбилась на пары и вступила в бой. Ревели моторы, стоял треск пулеметных и пушечных очередей, истребители крутились в смертельной карусели, как рой рассерженных пчел. Не принять воздушный бой, увернуться – значит струсить, тогда на земле штрафников ждал неминуемый расстрел. Нет, уж лучше славная гибель в бою, на глазах у товарищей по оружию, а еще лучше – одержать победу и остаться в живых, даже если враг имеет численное превосходство. Уклониться от воздушного боя даже при таких заведомо невыгодных условиях – это не для Федорова. Совершив горизонтальный маневр, он ухитрился зайти в хвост «худому» и сбить его. Оставшийся в одиночестве ведомый «мессер» стал добычей ведомого командира полка. Повезло и Михаилу. На боевом развороте ему удалось с близкого расстояния всадить пушечную очередь в кабину «мессера». Задымив, тот перевернулся и стал падать, беспорядочно кувыркаясь. Потеряв три самолета, немцы решили уклониться от дальнейшего продолжения боя. Они оторвались от наших истребителей на пикировании и ушли. Знали, сволочи, слабые места нашего «Яка». Кстати, почти до самого конца войны даже новые наши истребители не могли догнать «мессеров» в пикировании, чем и пользовались вовсю фашистские летчики. Летчики эскадрильи штрафников вернулись на аэродром победителями. Жаль только, что сбитые ими самолеты не заносились на личный счет пилота, а записывались на счет полка. И сбито было, таким образом, до 1943 года 350 вражеских самолетов. А в 1943 году авиагруппа была преобразована в 273-й истребительный авиаполк под командованием того же Федорова. И к началу преобразования в группе числилось уже 64 пилота-штрафника. Причем все летчики были реабилитированы, награждены орденами и медалями. А сам Федоров впоследствии дорастет до полковника и станет командовать авиадивизией. И «Золотую Звезду» Героя Советского Союза получит, но уже значительно позже – после войны, в 1948 году. Михаил уже свыкся со временем, в котором оказался, с его порядками – даже со статусом штрафника. Но в свое время тянуло, особенно вечером – даже в груди щемило. Очень хотелось спокойной жизни – без НКВД, без фашистов и «мессеров», без стрельбы. Как было бы здорово сейчас прощаться со своей девушкой, назначая новое свидание, есть мороженое – да просто сидеть в кино. И ведь все это у него было, только не ценил, не понимал, что это и есть счастье – когда здоров ты и твои близкие, когда твоей стране ничего не угрожает, когда жизнь катится по наезженной колее. И в своих снах он чаще видел себя в той мирной и далекой уже жизни, а проснувшись, долго не мог прийти в себя. Как-то проснулся, сел на нарах, глуповато улыбаясь, весь еще там, в далеком по отношению к ним будущем. Сосед по нарам, Пашка Сыромятников, сразу определил: – Сон небось хороший приснился? – Ага, – из прежней жизни. – Вот-вот, и у меня почему-то сны бывают о довоенной жизни. Как с женой и дочкой в парк ходили, как мороженое ели – в вафельных кружочках, как на каруселях катались и в тире из «воздушки» стреляли. Здорово было! Вернется ли эта жизнь? – Вернется, – уверенно сказал Михаил. – Вот закончится эта война, и вернется. Пашка помрачнел. – Больно уж немец силен. Не думаю, что война быстро кончится. А жизнь после должна наладиться, иначе для чего же столько людей положили? Пашка наклонился к уху Михаила. – Слыхал, у штрафников на «Ил-2» позавчера летчика-штрафника расстреляли перед строем? Мне мой механик вечером рассказал. – Нет. Расскажи. – Хорошо. Только смотри – никому. – Могила! – Какие-то клятвы у тебя мрачные! Ладно, слушай. Вылетела эскадрилья на штурмовку. Отбомбились по железнодорожной станции, вторым заходом реактивными снарядами прошлись. А у одного пилота снаряды не пустились. Бомбы сбросил, боезапас из пушек расстрелял, а ракеты остались висеть на внешней подвеске. Так с ними и сел. А они же видны – торчат из-под крыльев. К нему сразу – особист и оружейник. Проверили: бомбы сброшены, снаряды к пушкам израсходованы, а реактивные – вот они. Припаяли «трусость в бою». Свои же – из постоянного состава – и расстреляли перед строем. Штрафники яму с телом засыпали, так их еще и пройти по могиле заставили, а политрук кричал: «Пусть это место чертополохом зарастет!» А на следующий день этот штурмовик другой пилот повел, и у него тоже реактивные снаряды с направляющих не сошли. Оказалось потом – заводской дефект, только человека уже нет. – Ни хрена себе! – О чем вы там шепчетесь? – спросил бывший батальонный комиссар. – О бабах – о чем же еще можно, – слукавил Михаил. Политработникам – даже бывшим – он не верил, а энкавэдэшников побаивался и ненавидел. Цепные псы Сталина – вроде опричников у Ивана Грозного. Причем и политработники и особисты твердо убеждены в своей непогрешимости и праве судить людей. В летную работу в штрафной эскадрилье Михаил уже втянулся. Федоров был командиром жестким, но справедливым и, если обвинения были несправедливыми, летчиков в обиду не давал. Михаилу запомнился такой случай. Истребителям был дан приказ – прикрывать от налета вражеских бомбардировщиков наши войска. Облачность была низкой – метров на 200–300, потому наши истребители барражировали над облаками. Если бы бомбардировщики и появились, то бомбили бы с высоты 800–1000 метров. Командующий Конев, будучи на передовой, истребителей не увидел и счел, что его приказ штрафники не выполнили. Он заявился на аэродром со взводом автоматчиков, чтобы расстрелять пилотов. Федоров вступился, объяснил, почему истребителей не было видно с земли. Конев понял и уехал. Пилоты остались живы. Но будь Федоров потрусливее, побоялся перечить высокому начальству – лежать бы эскадрилье в сырой земле. А сколько было на фронте случаев бессмысленной расправы? Эскадрилья и так несла потери, правда – меньшие, чем можно было ожидать. Командование посылало их на самые сложные, самые рискованные задания. Кроме воздушных боев истребители – из-за нехватки штурмовиков – посылались на штурмовку населенных пунктов, передовых позиций, колонн вражеской техники. Но у штурмовиков двигатель и кабина броней прикрыты, а у истребителей – никакой защиты. Ну нельзя же всерьез воспринимать тонкий фанерный борт «Яка» как надежную защиту от зениток врага? А немцы прикрывали свои тылы, базы, войска довольно плотным огнем зенитной артиллерии. Бомбовая нагрузка у истребителей была мала – две бомбы по пятьдесят килограммов или одна «сотка». Так что урон противнику наносился небольшой – истребители больше создавали паники и беспокойства. В день приходилось делать по два, три, четыре вылета. К вечеру пилоты выматывались так, что едва могли выбраться из кабины. Механики старались помочь летчикам, как могли. Приносили на стоянки обеды из столовой и, пока самолеты заправлялись, пока пополнялся боезапас, пилоты могли поесть. Как-то, вернувшись с боевого задания, Михаил от усталости едва выбрался из кабины. День клонился к вечеру, было тепло. Пилот решил не идти в казарму, а поспать на стоянке, на свежем воздухе, благо рядом были утепленные чехлы для укрывания двигателя зимой. Он растянулся во весь рост и мгновенно уснул. Посреди ночи проснулся по нужде и услышал, как на соседней стоянке едва слышно хлопнул лючок. Неужели механик ночью самолет ремонтирует? Тогда почему в темноте, почему света фонаря не видно? А может, почудилось? Сколько ни прислушивался потом Михаил – тишину не прервал ни один звук. Уже успокоенный, Михаил улегся на чехлы и вдруг услышал, как на стоянке, рядом с его самолетом, послышались осторожные крадущиеся шаги. Михаил приподнял голову. У самолета двигалась темная тень. Что за ерунда? Его механик Павел еще вечером закончил возиться с самолетом. Опять раздался характерный звук закрывающегося лючка. Михаил насторожился. На стоянке явно происходило что-то неладное. Он встал и осторожно направился к носу машины. – Эй ты, кто такой и что здесь делаешь? Человек метнулся в сторону, Михаил – за ним. Раздался легкий хлопок – вроде как бутылку с шампанским открыли. Левую руку Михаила обожгло болью. «Да у него пистолет с глушителем», – дошло до Михаила. Правой рукой он ухватился за кобуру на привычном месте, а там пусто – штрафникам личного оружия не положено. Михаил что есть силы заорал: «Тревога!» – и снова услышал негромкий хлопок выстрела. Однако в последнюю секунду он успел упасть за колесо шасси. Михаила услышали – вспыхнул прожектор у посадочной полосы. Его луч заметался по полю аэродрома и уткнулся в фигуру бегущего человека. Тот упал, пополз. Но прожектор был мощным, и человек был виден как на ладони. Со стороны периметра, где находилась охрана, ударил один винтовочный выстрел, другой… Неизвестный вскочил и, петляя, бросился бежать к границе аэродрома, явно пытаясь прорваться к близкому лесу. С той стороны, где находился прожектор, открыла огонь счетверенная зенитная установка. От попадания множества пуль человека подбросило и швырнуло на землю. На аэродроме взвыла сирена. А из своих землянок уже выбегала рота охраны аэродрома, со стороны штаба эскадрильи тоже бежали военные. Только из казармы штрафников никто не появился – им было запрещено ночное передвижение. Когда мимо стоянки пробегал солдат охраны, Михаил его окликнул: – Эй! Боец! Солдат наставил на Михаила винтовку. – Выходи ко мне с поднятыми руками! Михаил выбрался из-под крыла самолета, подняв правую руку – левая висела плетью. – Левую руку подними! А то выстрелю! – Не могу, ранен я. Солдат обернулся, закричал: – Товарищ сержант, я человека на стоянке задержал! К солдату подбежал запыхавшийся сержант, и с ним – двое бойцов. – Ты что, гад, на стоянке ночью делаешь? – Летчик я – из штрафников. Спал на стоянке, на чехлах. Услышал, как кто-то у самолета возится, окликнул его, а он в меня выстрелил. Михаил кивнул на левую руку: ниже плеча на гимнастерке расползалось темное пятно. – Что-то врешь ты – выстрелов никто не слышал. – Наверное, у него пистолет с глушителем. Я и тревогу поднял, кричал. – То, что кричали «тревога», часовые слышали, но не факт, что это был ты. Ничего, особист разберется. Особист был легок на помине. – Сержант! Доложите, что произошло? – Так, товарищ лейтенант, сначала кто-то крикнул «Тревога!». Мы всполошились, прожектор зажгли. Видим – человек убегает. Мы по нему сначала из винтовок стрелять начали он к лесу подался. Тогда кто-то из зенитчиков его из пулемета срезал. – А этот почему ранен? О, да это же штрафник! Особист посветил в лицо Михаилу фонариком. – Борисов? – удивился особист. – Так точно, он самый! – Объяснитесь. Михаил коротко и четко доложил свое видение событий. – Хорошо. Сержант! Перевяжите ему руку и не спускайте с него глаз! Бойцы, вы – за мной! Особист ушел с бойцами к месту, где лежал убитый неизвестный. Обратно они вернулись не скоро – где-то через час. Особист держал в руке пистолет «Вальтер» с глушителем на стволе, а бойцы несли за ним на плащ-накидке убитого. – Гляди-ка, Борисов, не соврал. А я вначале не поверил. Как думаешь, что ему у самолетов надо было? – Не знаю, но лючок у самолета он открывал – звук у лючка, когда его закрываешь, очень характерный. И на соседней стоянке, что справа, тоже такой звук был. – Что-то с двигателем сотворил, гад! Только его сейчас не спросишь. Спасибо зенитчикам – метко стреляют. Сержант, механика ко мне! Через четверть часа перепуганный Павел уже стоял на стоянке перед особистом. – Открой-ка, боец, все лючки, проверь – все ли там в порядке? А то вот летчик твой утверждает, что чужой по самолетам лазил. Самого Михаила к самолету не подпустили, и он только издали смотрел, как механик начал вскрывать лючки. Рядом стоял особист, подсвечивая фонариком. Послышались матюки, механик вытащил из моторного отсека какой-то предмет и осторожно понес его на вытянутых руках к взлетной полосе, подальше от самолета. Там он бережно положил этот предмет на землю. Особист подошел к Михаилу. – И впрямь тебе не почудилось, хороший у тебя слух. Нашли немецкую магнитную мину с часовым механизмом. Ты бы завтра взлетел, а она бы ахнула. Где еще этот диверсант побывал? – Не знаю, спал я. Но проснулся оттого, что на соседней стоянке тоже лючок открывали. Особист по тревоге поднял всех механиков эскадрильи и заставил их осмотреть все полости под лючками, подкапотное пространство рядом с двигателем, кабины пилотов – все, где можно было установить мины. По большей части фанерный фюзеляж и крылья «Яков» не позволяли поставить на них магнитную мину – только к железным частям, вроде двигателя, вооружения и шасси. Их и осматривали в первую очередь. Были обнаружены и сняты четыре мины, еще одну нашли поутру на поле. Видимо, диверсант выкинул ее во время бегства. – Молодец, Борисов! Я это учту, когда судимость снимать будем, – удовлетворенно сказал особист. Утром, при свете дня, механики еще раз осмотрели самолеты. Больше мин они не обнаружили. Вызванные саперы унесли все найденные мины в овраг и там взорвали смертельный сюрприз. В одежде убитого никаких документов найдено не было, но маркировка на минах не оставляла сомнений: производство германское, такими минами пользуются диверсанты. И подготовка диверсии была специальной. Это не вредитель какой-нибудь доморощенный – из потенциальных врагов, ждущих прихода немцев, как освободителей. Полеты в этот день начались поздно, а охрану аэродрома усилили настолько, насколько это было возможно. Большую территорию все же тяжело охранять: колючей проволоки нет, а посты редкие. Да и оборудовать периметр всерьез никто не собирался. Аэродромы часто менялись, под них присматривались любые мало-мальски пригодные поля и поляны подходящих размеров. А Михаила отправили в госпиталь в Великие Луки. Он думал, что поедет свободным человеком: получившие ранения в штрафных ротах и батальонах и смывшие кровью прегрешения перед Родиной от дальнейшего отбывания наказания освобождались. Но это положение не касалось летчиков. То ли их впопыхах не внесли в приказ, то ли это было сделано умышленно. Узнав об этом, Михаил огорчился. В госпитале ему пришлось пролежать три недели, пока рана не затянулась. Возвращения в штрафную эскадрилью он уже не боялся, зная, что и там можно жить и воевать с достоинством. Однако же по выписке из госпиталя он совершенно неожиданно для себя попал в эскадрилью легких ночных бомбардировщиков, иначе говоря – «У-2», или «кукурузников». Объяснялось это тем, что после ранения по состоянию здоровья он в течение месяца не сможет управлять истребителем, где требования к здоровью пилота были высоки.Глава 9
Легкий ночной бомбардировщик «У-2», переименованный в 1944 году в «По-2», был машиной простой, даже, можно сказать, примитивной. Небольшой мотор, фюзеляж и крылья выполнены из древесины, обтянутой перкалью, иначе говоря – полотном. Двухместный биплан еще до войны служил школьной «летающей партой» для начинающих летчиков в аэроклубах. Но грянула война. Из-за крайней нужды в самолетах и отсутствия летчиков с высокой квалификацией этот самолет в начале войны служил во многих ипостасях: связным, санитарным, легким ночным бомбардировщиком. По отзывам пилотов, в управлении он был легок и прост, прощая даже грубые ошибки при пилотировании. Летали на нем начинающие пилоты, женщины и пилоты, отстраненные по ранению от полетов на истребителях и более тяжелых и скоростных бомбардировщиках. Наши пилоты относились к «У-2» снисходительно, находя в них в отдельных случаях преимущество перед другими типами легких самолетов, а немцы сначала презрительно называли их «русфанер». Но летчики на «У-2» заставили фашистских пилотов изменить мнение об этом самолетике. И было за что: они бомбили по ночам, с малых высот, и попадали точно. Причем подкрадывались к цели на малом газу, когда работы двигателя почти не слышно. И получалось, что ночью самолетик не слышно и не видно, – ведь ночных прицелов и радиолокатора еще не было. И вдруг с неба на ничего не подозревающих, отдыхающих солдат и офицеров падают бомбы. Поскольку в подавляющем большинстве на «кукурузниках» летали женщины, немцы их прозвали «ночными ведьмами». Конечно, днем выпускать в воздух эти утлые машины было для экипажа смертельно опасно: скорость маленькая, вооружения почти никакого. Чтобы взять побольше бомб, часто и пулемет не ставился. Для истребителей врага «У-2» был легкой добычей. Вот в такую штрафную эскадрилью Михаил и попал. На маленьком аэродроме взлетно-посадочная полоса представляла собой узкую вытянутую поляну. Самолеты укрывали среди деревьев. После посадки два человека брались за хвост самолета и закатывали его под маскировочную сеть. Кроме штрафников на аэродроме базировались и другие эскадрильи ночных бомбардировщиков, причем – женские. Только вот отношение летчиц к штрафникам было презрительно-брезгливым. При нечаянных встречах летчицы старались быстрее пройти мимо. Михаил как-то попытался завязать разговор с двумя летчицами, шедшими в столовую. Но не тут-то было! Одна из них презрительно хмыкнула в ответ, вторая странно оглядела Михаила с головы до ног, фыркнула и отвернулась. Конечно, выглядел Михаил непрезентабельно: выданная в госпитале, бывшая в употреблении застиранная гимнастерка, такие же бриджи, порыжевшие от долгой носки «кирзачи» и петлицы рядового. И, как контраст, они – в отглаженных гимнастерках, синих юбках и с медалями на груди. К тому же – офицерские звания. Одна – капитан, вторая – лейтенант, и ему явно не пара. Да Михаил и сам это почувствовал. Капитан еще и добавила жестко при неожиданной встрече: – Тебя послать или сам адрес знаешь? Михаил смутился, пробормотал что-то типа «извините» и приотстал. Летчицы продолжали идти. Вторая громко, явно в расчете на то, что услышит приотставший Михаил, сказала подруге: – Прислали всяких уголовников да трусов, смотреть противно! А еще пытается клеиться! – И не говори, Тань! Порядочные летчики на истребителях да на бомбардировщиках летают, а в штрафниках одни… Последнее слово Михаил не расслышал, но и так было ясно, какого мнения летчицы о штрафниках. Стыдно ему стало за свой внешний вид, за то, что штрафник. Несмотря на то что время было обеденное, аппетит враз пропал, и есть совсем расхотелось, хотя час назад он готов был быка съесть. Он резко развернулся и направился на стоянку, к самолету. Хоть там все свои, такие же отверженные. Никто подсмеиваться и пальцем в него тыкать не будет. Штурманом-бомбардиром у Михаила был Антонюк Василий, летавший ранее на «пешках» и попавший в штрафники из-за того, что по ошибке сбросил бомбы на свои же позиции. Из-за сплошной облачности промахнулся с прицеливанием, вот бомбы и легли с недолетом, угодив вместо немецких траншей в свои. Его расстрелять сперва хотели, да заменили расстрел штрафной эскадрильей. Штурманом он был неплохим, да мелочи не учел – вроде попутного метра, а с этим сложно, на разных высотах ветер может иметь разное направление и силу. Михаил уже летал с ним несколько раз. Учитывая свой горький опыт, Василий считал небесполезным время от времени давать некоторые наставления Михаилу перед вылетом: «Ты, главное, выдерживай курс, к цели планируй. Мотор на малых оборотах держи, а как бомбы сбросим, сразу по газам – и уходим. После сброса как можно быстрее высоту и скорость набирать надо, иначе свои же осколки в нас попасть могут. Да и немцы после первых же разрывов во все стороны палить начнут. Сам понимаешь, защиты у нас – никакой, из автомата или винтовки сбить можно». Василий обратил внимание на подавленный вид подошедшего Михаила. – Ты чего не в духе? Михаил только рукой махнул. – А, наверное, с летчицами познакомиться хотел? Меня бы спросил сначала. Мы уж тут к ним подкатывались, – горько усмехнулся Василий. – Мужиков-то на аэродроме почти нет, кроме нас да роты охраны, так они носы воротят, вроде как они цацы, а мы отбросы, только пейзаж им портим своим видом. Ты до войны кем был? – Летчиком в гражданском флоте. – А я, представь себе, художником! В авиацию после призыва да штурманских курсов попал. За что в штрафники определили? Михаил рассказал о драке, в которой он убил уголовников. Не хотел убивать, – не настолько он кровожадный, но и безнаказанными оставлять ихне мог. И про Людмилу рассказал, которую от грабежа спас да сухим пайком накормил и которая его же по наивности милиции и сдала. Василий слушал Михаила вполуха и думал о своем: – О! Я еще тебе не сказал: женщины любят успешных, у которых положение, деньги, слава, а ты сейчас – никто. Со стороны на себя посмотри. То-то! Партизан, а не боец Красной армии! – Да я и есть партизан, – согласился Михаил, – у штрафника прав меньше, чем у любого бойца строевой части. – Сами виноваты – и ты, и я, – то ли только для себя, то ли еще и для Михаила рассудил Василий. – Потому – неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Михаил, безразлично махнув рукой, улегся на траву под крыло биплана. После ночных полетов хотелось одного – спать, а еще обида какая-то в душе свербила после встречи с женщинами-летчицами. Ему ведь просто поговорить с ними хотелось, женского общения не хватало. «Да черт с ними! Мне уже недолго в штрафниках летать», – подумал Михаил и уснул. Проснувшись, он сходил в столовую вместе с Василием поужинать. Обеденные столы для штрафников стояли в столовой отдельно от остальных. На стоянке их встретил механик и доложил о готовности самолета к вылету. Экипажу уже стало известно, что необходимо было уничтожить населенный пункт со скоплением живой силы и техники врага, причем основная роль отводилась женским эскадрильям. Небо быстро темнело. Сначала взлетели обе женские эскадрильи, потом черед дошел и до штрафников. Летели поодиночке – какой групповой полет может быть ночью? Столкнуться можно в два счета. Ведь зажигать аэронавигационные огни нельзя – с земли обстреляют. Передовую прошли на высоте трехсот метров. Михаил, уловив сигнал штурмана, поднес к уху резиновый шланг переговорного устройства и услышал его голос: – Держи курс 285 градусов. Михаил плавненько довернул вправо. Километров через десять-пятнадцать показалась цель. Собственно, курс теперь виден и так, поскольку населенный пункт горел – женские эскадрильи отбомбились по нему раньше. – Так держи и снижайся! Михаил сбросил газ, самолет планировал на цель. Летучесть у тихоходного биплана по сравнению с «Яком» была просто феноменальной. Выключи мотор у «Яка» – и он почти камнем падает. Здесь же Михаил убрал газ до минимума, а самолетик высоту лишь едва потерял, и теперь перед целью высота была чуть больше двухсот метров. – Три градуса влево! – это штурман корректирует курс. И самолетик сразу «вспухает», полегчав от сброшенных бомб. Михаил сразу дал газ и взял ручку управления на себя, набирая высоту. Вираж вправо – пора уходить на свой аэродром. Задача выполнена. Уж куда они попали, а куда не попали – неизвестно, но внизу – в селе, занятом немцами, горят избы, боевая техника. Запах дыма чувствуется даже на высоте. Но и немцы в долгу не оставались, стреляли в небо из пулеметов и автоматов. Прожекторов не было, звук слабенького мотора «У-2» тоже невозможно было услышать за разрывами бомб и гулом огня. Потому они и стреляли наугад. Но видно, зацепили-таки пулей самолетик. Мотор несколько раз чихнул и остановился. Остро запахло бензином. В расчалках крыльев свистел ветер, а неподвижный винт торчал впереди капота. Михаил посмотрел на приборы – высота всего 370 метров. – Василий, сколько до передовой? – Не дотянем – больше двадцати километров! – Вот неудача! Михаил свесил голову за борт – надо было подыскивать место для посадки. Для «У-2» места немного надо, сотни метров с запасом хватит. Только как в темноте углядеть эту площадку? Штурман закричал без всякого переговорного устройства: – Слева, слева пустырь или поле – поворачивай! Михаил нажал правую педаль. Штурману надо верить: карту местности он назубок знает, да и смотрел Михаил вправо, потому и не заметил площадку с другой стороны. А площадочка теперь перед носом, и с обеих сторон от нее лес темнеет. Как только в темноте Василий поляну эту углядел? Неужто как кошка в темноте видит? Лишь бы площадка относительно ровной оказалась. А если это участок вырубленного леса, с пеньками? Но на этот раз повезло, только посадка чуть жестковатой получилась. Колеса шасси ударились о землю, самолет подпрыгнул, но потом побежал по земле, слегка подпрыгивая и покачиваясь, и остановился. Летчики прислушались. Стояла оглушительная тишина. Потом Василий щелкнул привязными ремнями и выбрался из кабины. – Чего сидишь? – обратился он к Михаилу. – Уходить надо. – Не торопись. Я думаю, затащим самолетик в лесок, дождемся утра и посмотрим, что с двигателем. Может, удастся исправить? – Я в технике мало что понимаю, не мое это. – Конечно, художники – люди творческие, им не до техники. Михаил выбрался из кабины и прошел к близкой опушке. Место ровное, и закатить самолет под деревья можно запросто. Взявшись вдвоем за хвост, они развернули самолет оперением вперед, поднатужились, а дальше уже легче было – покатили аэропланчик. Они завели его под деревья, и даже нос самолетика из-под веток деревьев не выглядывал. – Ну вот, другое дело. – Михаил удовлетворенно оглядел укрытую ветвями деревьев машину. – Теперь и отдохнуть можно. – А если немцы? – Убегать будем. Отстреливаться же не из чего. Или у тебя пистолет есть? – Откуда? Я же штрафник. – Вот я и говорю – убегать… Они сели под дерево, на мягкую подстилку из опавшей хвои. Василий грустно проговорил: – Через полчаса нас или погибшими, или предателями считать будут. – Почему через полчаса? – Топливо у нас через полчаса закончиться должно. Если не вернемся… – Да черт с ними, – досадливо отмахнулся Михаил, – отсюда еще выбраться надо. – Ага, над целью тебя никто не видел, и где ты был, где сидел – неизвестно. Может, немцам наши секреты выдавал. – И много ты секретов знаешь, чтобы их выдать? – Ну, только если расположение аэродрома… – Не густо! Потому сиди спокойно. К немцам резона идти нет – сдавать-то им нечего, а с пустыми руками – не солидно. – Михаил засмеялся. Василий шумно выдохнул: – Я уж испугался было, когда ты про немцев заговорил, решил – ты всерьез. – Ты что, сдурел? Я хоть и штрафник, человек для особиста и женщин падший, но понятие о чести, о Родине и долге перед ней у меня есть. – Прости, обидеть не хотел. – Не извиняйся, но больше так думать даже не моги – прибью. Пилоты замолчали и молча сидели довольно долго. Под утро стало заметно прохладнее – даже попрыгать пришлось, чтобы согреться. Само собой, здесь – не юг. Днем солнце греет – лето все-таки, однако ночи прохладные. И комарье еще донимает, так и зудят над ухом. На востоке начало светлеть. Где-то далеко залаяли собаки. – Не нас ли с собаками ищут? – всполошился Василий. – Не должны. Ночью нас видно не было, мотор не работал, стало быть, и не слышал никто. Теперь надо сидеть тихо, из леса не показываться. Даст Бог – пронесет. Рассвело. Михаил стал осматривать мотор. Двигатель цел, свечи, провода – все на месте, ни одной царапины. Но ведь пахло бензином, когда мотор заглох. Пальцами он начал ощупывать бензопровод. Есть! Нашел! Шальной пулей перебило бензопровод – тоненькую трубочку, ведущую от бензобака к мотору. Надо же, ровно срезало, как бритвой. Тут и дела-то – найти кусок резинового шланга и надеть на перебитые концы. Но это легко сделать на аэродроме, когда под рукой есть и шланги разных диаметров, и хомуты для них. Да с хомутами для затяжки еще ладно: ну, будет бензин подсачиваться – переживем. Где шланг взять? И кусочек-то нужен небольшой, сантиметров восемь. Десять – так уж совсем хорошо. Михаил стал осматривать моторный отсек. Пожалуй, вот от этого шланга можно отрезать небольшой кусок. – Василий, у тебя нож есть? – Не положено штрафнику. – Я тебя не спрашиваю, что положено, а что не положено. Острое что-нибудь есть? Василий со вздохом полез в кабину, покопался там и протянул Михаилу перочинный нож. – Ну видишь, а говорил «не положено, не положено»… Вот заложу я тебя особисту. – Ты же сам попросил, – растерянно проговорил Василий. – Успокойся, пошутил я, – усмехнулся Михаил. Лезвие у ножа было короткое и туповатое, но кусок резиновой трубки Михаил отрезал. Надел отрезок на концы перебитого бензопровода. Закрепить бы их чем-нибудь. От вибрации мотора резина соскочить с трубки может, тогда опять садиться придется. Но дважды с вынужденной посадкой вряд ли повезет. Михаил снял сапоги, стянул бриджи. – Ты чего удумал? – изумился Василий. Михаил молча отрезал завязки от исподнего у щиколоток и снова обулся. Уже бывшими завязками туго перетянул концы резиновой трубки. Может – и ненадолго, но сколько-то продержится, глядишь – успеем долететь. – Похоже, исправил я двигатель. Когда вылетать будем? – Может, ночи дождемся? Днем или с земли собьют, или «мессеры» в воздухе настигнут. – Так-то оно так. А тут днем немцы на нас наткнуться могут или местные жители. – Что предлагаешь? – Сейчас и взлетать. На бреющем, над головами. Глядишь, на наглости и вывезет. – Рискованно. – Конечно! А без риска на войне как? Давай выкатим его на поляну. Летчики, пригнувшись, обошли ближнюю полосу леса – никого. Вернувшись, они ухватились за хвостовые элементы биплана, напряглись и, крякнув, сдвинули самолет с места. Дальше – легче. Уже меньшими усилиями они вытолкнули его из-под деревьев. – Ты прокручивай винт, – предложил Михаил Василию, – а я ручным шприцем подкачаю. Михаил забрался в кабину, открыл бензокран, подкачал ручным насосом бензин. Василий несколько раз провернул воздушный винт. – Зажигание! Михаил включил оба магнето, Василий с силой дернул за лопасть винта и отскочил. Мотор чихнул и завелся. Завелся! Михаил чуть не заорал от радости. Василий обежал самолет, держась от винта подальше, и забрался в кабину. Михаил услышал, как щелкнули замки привязных ремней. – Поехали! – почти по-гагарински крикнул Михаил и добавил газу. Самолетик выбрался на поляну и начал разгон. Михаил поглядывал на указатель скорости. Пора! Пилот плавно потянул на себя ручку, и «У-2» легко взмыл в небо. Михаил посмотрел в зеркальце заднего вида, установленное на стойке центроплана. В нем было видно довольное лицо Василия. Ох, рано успокоился штурман, надо еще до своих долететь, а это сложно. Самолетик фанерный, защиты броневой, как у штурмовика, нет, и скорость маленькая – максимальная, при полных оборотах мотора – всего-то 150 километров. Но на таком режиме можно лететь не больше пяти минут, иначе мотор перегреется, а нормальная, эксплуатационная, – 110 километров в час. А это, как ни крути, отличная мишень для желающих пострелять! Учитывая, что немцы яро ненавидели «У-2», так беспокоившие их по ночам, палить будут из всех стволов. Одно спасение: лететь на бреющем как можно ниже и на малом газу, чтобы звуки мотора были тихими. На выхлопном коллекторе и так стоял шумопламегаситель. Без него ночные полеты были бы невозможны из-за того, что пламя выхлопа слепило летчика, но звук у него все равно получался изрядным. Они так и поступили. Пилот шел над землей, едва не касаясь колесами шасси кустарников, ведь шасси на «У-2» не убирались. Нырял в ложбинки, вжимался в просеки в лесу, несколько километров даже над рекой летел. Один из берегов у нее высокий, скрывал самолет. Михаил сосредоточился на пилотировании и видел сквозь целлулоид козырька только узкий сектор обзора перед собой. Малейшая ошибка – и… катастрофа. Василий сзади бубнил чего-то в переговорное устройство, но Михаил не мог отвлечься. Слева, вдалеке, раздалась пулеметная очередь. Может – по самолету, может – уже над передовой. Михаил мельком глянул вверх. Высоко – тысячах на трех метров – летела парочка истребителей, но вряд ли они могли заметить их маленький самолетик. Он так и не разобрал – свои это были истребители или чужие. По борту раздались шлепки. Это Василий стучал, требуя взять в руки переговорное устройство. – Чего тебе? Видишь – занят. – Сергей, мы уже над своими летим, только что передовую перемахнули. Набирай высоту. Уф! Такого приятного известия Михаил не слышал давно. Он добавил газу – и вверх. Смахнул рукавом пот со лба. Схлынуло чудовищное напряжение. – Левее двадцать градусов, – скомандовал Василий. Они вышли прямехонько на свой аэродром. Михаил, не делая лишних движений, убрал газ, притер машину на три точки на полосу и зарулил к стоянке. К самолету бросились механики, споро развернули и, хвостом вперед, подкатили под деревья. Над позициями наших войск, над аэродромами часто висела «рама», как называли немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик «Фокке-вульф 189». Потому днем старались убрать самолеты и другую военную технику в укрытие. И не от хорошей жизни: следом за «рамой» часто прилетали бомбардировщики, поэтому усложнять себе и так непростую фронтовую жизнь никто не хотел. Михаил и Василий выбрались из кабины. Их тут же обступили летчики и свободный техперсонал. – Вас уже и не ждал никто, думали – сбили немцы! – Ну да, было такое – обстреляли нас. Бензопровод, сволочи, перебили. Площадку для вынужденной просто чудом удалось найти. Подремонтировались маленько – и домой. Вы бы, парни, покапитальнее исправили бензопровод, а заодно посмотрели, что там, в капоте – я ведь на скорую руку все делал. Механики полезли под капот, а Михаил и Василий направились в штаб эскадрильи – доложить комэску о своем возвращении и о выполненном задании. – Ну-ка, садитесь – и давайте поподробнее, а то я уже собрался на вас похоронки писать! – распорядился комэск. Михаил и Василий все подробно рассказали: о вынужденной посадке за линией фронта, о ремонте бензопровода подручными средствами, ночевке в лесополосе – под носом у немцев, и удачном возвращении. Командир только головой покрутил, не переставая удивляться. – Молодцы, выкрутились из ситуации! Свои жизни сумели сохранить и самолет сберечь. За выполненное задание и проявленную смекалку объявляю вам благодарность. Идите, отдыхайте, – ночью снова полеты. – Служим Советскому Союзу! – дружно гаркнули Михаил и Василий. Пилоты направились в столовую. Хотелось кушать. Война – войной, а обед должен быть. Вроде время еще и не обеденное, но пилотов покормили. Они вышли на крыльцо. Василий потянулся. – Эх, сейчас бы водочки стаканчик! – Размечтался! С чего бы это? – Пойдем, отойдем немного. Они отошли к казарме. Василий объяснил: – Ты знаешь, я и хотел вернуться, и боялся. Думаю, вот приземлимся сейчас, а нас – к особисту, душу мотать: где были, что делали на вражеской территории. Мы и так штрафники, нам веры нет, а тут – прилетели аж через десять часов. А ну как подозрения у особистов могут возникнуть: «Да, может, вас немцы уже завербовали?» – Типун тебе на язык! – Фу, пока вроде обошлось. Ты скажи лучше, где ты так на бреющем научился летать? Ну и натерпелся я страху! Колесами шасси ветки ломал – едва не по головам у немцев. – Да уж! – вспомнил Михаил свою работу на «кукурузнике». – А немцев-то я и не видел. Одна забота была – не врезаться бы во что-нибудь. – И что – не видел даже, что по нам из пулемета стреляли? – Слышал, так вроде далеко; да и некогда было смотреть. – Рисковый ты парень! Где научился таким маневрам? – Я же тебе говорил – до войны летчиком был. Приходилось в сельхозавиации поля от вредителей обрабатывать. Там и научился. Разбрызгивать химикаты только с бреющего полета надо. – Я раньше думал, что бреющий полет – метафора, преувеличение. Оказалось – правда. Но, честно скажу тебе, мне не понравилось – страшно очень. Я, как сели, пальцы от бортов едва оторвал – даже занемели. – Ты пальцы береги, тебе ими еще рисовать после войны. – Когда она еще кончится? Да и будем ли живы? – Непременно! А война, конечно, не скоро еще закончится – она ведь только началась. Михаил едва не ляпнул про победный май тысяча девятьсот сорок пятого года, но вовремя удержался. Далее выспались, пообедали – и на стоянку. А там удивились: вместо бомб в кабину штурмана пачки бумаги загрузили. Оказалось – листовки на немецком языке. – Отдел пропаганды привез. Разбросаете над передним краем в ближних тылах. Надо немцам объяснить их положение, не все же они оголтелые фашисты. Может, одумается кто, оружие сложит, на нашу сторону перейдет, – на полном серьезе объяснил подошедший политрук. У Михаила заходили желваки на скулах, но он сдержался, вовремя вспомнив, что он находится в штрафной эскадрилье. Хотел он политруку сказать, что врага бить надо, смертным боем бить, пока не издохнет, а кому живым повезет уползти назад, в Германию, так чтобы он и внукам своим дорогу к нам заказал. А он – листовки! Сколько бумаги зря извели, лучше бы бойцам раздали – письма домой написать или на самокрутки, – больше пользы было бы. Но приказы в армии не обсуждают. Стемнело. Сначала вылетели женские эскадрильи, а потом уж, как повелось, – штрафники. Самолет Михаила поднялся последним. Когда добрались до линии фронта, штурман скомандовал: – Иди вдоль передовой! Василий разрывал руками тонкие бечевки, перетягивающие пачки бумаги, и сбрасывал за борт стопки листовок. Они разлетались и, кружась, как большие хлопья снега, опускались на землю. И немцы снизу не стреляли – не хотели себя обнаруживать. Ночью любая вспышка света далеко видна, выстрелишь – а тебе на голову с «небесного тихохода» бомбочки посыплются. В этот раз они вернулись быстро – весь полет едва в полчаса уложился. Михаил трижды моргнул аэронавигационными огнями, на короткое время вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. И, едва колеса самолета коснулись земли, он тут же погас. Немцы не дремали – их разведчики тоже летали по ночам, выискивая полевые аэродромы и передвижение техники. Любая колонна – хоть танковая, хоть автомобильная – на марше фары включит. Хоть на фарах и стоят маски с узкими щелочками или стекло на них синей краской закрашено, а все равно с воздуха видно. Вторым, третьим и четвертым заходами уже грузились как обычно – бомбами. Если загружались по норме, то брали на борт 120 килограммов; с перегрузом, когда бензобак уже ополовинен – 150 килограммов. Бомбы брали в основном противопехотные, по 10–25 килограммов каждая. А скажем, «пятидесятку» или «сотку» подвешивать было просто некуда. Зато бомбили точно, несмотря на темноту, – глаза адаптировались и четко различали окопы, траншеи, пулеметные гнезда и небольшие постройки. Были мастера своего дела, которые ухитрялись бомбой прямо в окоп вражеский угодить или в траншею, чтобы враг даже в своем окопе не чувствовал себя в безопасности. Бомбардировщики серьезные – вроде «Пе-2» – бомб на борт брали больше, калибром крупнее, но точность попадания была ниже. За эффективность бомбометания немцы ненавидели «У-2». Гитлер за каждый сбитый истребителем «кукурузник» награждал пилота железным крестом, чего не происходило, если «мессер» сбивал советский бомбардировщик или штурмовик. Хотя асы, сбившие за войну по 300–400 самолетов, у немцев и были, например Эрик Хартман; наши асы планку в 70 самолетов не преодолели, да и таких были единицы вроде Покрышкина и Кожедуба. Последний, пятый за ночь вылет был уже под утро. Было еще темно, но далеко на востоке небо уже серело. Подвесили бомбы, взлетели. Однако обнаружилось, что по переднему краю сегодня уже успели до них пройтись бомбами, поэтому Михаил забрался подальше. Они зашли на цель – деревню Мельниково, а над ней уже наш «У-2» старается. И неспроста. Внизу – взрывы, сразу стрельба началась. У немцев в деревне «Эрликон» оказался – автоматическая скорострельная 20-миллиметровая зенитная пушка. Для поражения целей, летящих на высоте до двух тысяч метров, очень эффективная штука. Михаил постарался курсом на пушечку эту выйти, а Василий все бомбы разом и сбросил. Пилот дал по газам и с набором высоты стал уходить. Сзади внизу жахнуло так, что самолет воздушной волной подбросило. Это и понятно, все бомбы разом взорвались. Зато зенитка замолчала, да и рядом мало что могло уцелеть. Михаил заложил вираж – надо домой возвращаться. В пылу боя они и не заметили, как другой «У-2» исчез из поля зрения. Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу. – Погляди слева, по-моему – самолет на земле горит, из наших. Михаил повернул голову. Внизу, на земле, в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как он только углядел? На поле лежал скапотировавший «У-2». Винтом в землю, хвост – в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным – видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно – авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь. Не тот ли это «У-2», что бомбил деревушку перед нами? Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на «пешке» сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у «пешки» на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у «кукурузника». У «пешки» посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть – горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте – это самое сложное. Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотор, он выбрался из кабины, оглянулся. – Ты чего сидишь? Помогай, вдруг наши еще живы? Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину – пуста. Во вторую – никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе. – Василий, иди вправо, я – влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине. Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета – ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо, как бы и самим в беду не попасть», – на бегу размышлял Михаил. Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит – жив. – Василий, помоги! Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было. – Пошли со мной, – позвал Михаил Василия, – где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы – кто-то ему помогал. Значит, искать надо. Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого. – Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь! – Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро. – Сам знаю, меньше болтай. Вдруг из темноты раздался голос: – Руки вверх! – Не дури, свои мы! – сказал Василий и вдруг изумился: – А голос-то женский! – Поднимите руки, а то стрелять буду! – Щелкнул затвор пистолета. Михаил выругался: – Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо! Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет – пусть стреляет. Рядом пристроился Василий. – Ей-богу, дура! Кинулись спасать! Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил: – Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый! – Раненая! Наверняка тоже летчица – не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу. Рядом с самолетом появилась фигура: – Парни, а я? – всхлипнула летчица. – Ты же стрелять в нас хотела! – Откуда мне было знать, вдруг вы – немцы? – Ты что, слепая и глухая? Не видела, как мы сели? И самолет наш не видела? Василий едко добавил: – И места у нас больше нет. В самом деле – на самолете две тесные кабинки, где только двое и помещаются. С трудом можно в заднюю кабину двоих втиснуть, где один будет сидеть на коленях у второго. А вот в переднюю кабину двоих не посадишь – будет невозможно управлять самолетом. Женщина-пилот, видимо, сама поняла ситуацию и упавшим голосом спросила: – Что же мне делать? Застрелиться? – Ага! Давай! Сначала в нас стрелять хотела, теперь – сама, – огрызнулся Василий. Михаил молчал, просчитывая варианты. Самолетик берет на борт кроме летчика и штурмана 120 килограммов бомб. Сейчас бомб нет, к тому же 90-литровый бензобак полон только на треть. По весу, похоже, можно взять, однако тяжеловато. Но взлететь можно. Только куда ее посадить? Места в кабинках нет. Вдали послышался треск мотоциклетных моторов, метнулся луч фары. Времени на обдумывание не оставалось. Решение пришло мгновенно. – Расстегивай ремень, – сказал он летчице. Та сначала оторопела, потом схватилась за кобуру. – Сначала я тебя застрелю, а потом сама застрелюсь! – Дура! Как есть дура! Слышишь, мотоциклы? Это немцы. Лезь на центроплан, ложись вплотную к фюзеляжу и пояс расстегни. Женщина подчинилась – ситуация была критической, выбирать не приходилось. Михаил подтянул ее поближе к передней кромке крыла и пристегнул поясом к растяжке. Попробовал пояс на прочность, сильно его дернув. Ремень был хороший: офицерский, прочный – из свиной кожи. – Ты что удумал? – спросила ничего не понимающая женщина. – Видела, как в Тушино, на парадах, парашютисты с «У-2» прыгали? – Так они на крыльях стояли, по одному с каждой стороны. – А ты лежа полетишь, можно сказать – спальное место. – Я боюсь! – В голосе женщины послышались панические нотки. – Пусть вот он ляжет, – она показала на Василия. – Он – мужик и весит значительно больше тебя. Нас же кренить будет. Сама бы подумала, а еще пилот! Долго говорить было некогда. Михаил уселся на сиденье, щелкнул привязным ремнем, а в голове мелькнуло: «А может, и не стоит пристегиваться? Случись чего – покидать самолет проще будет». И тут же устыдился своих мыслей: на четверых – два парашюта. Они-то с Василием выпрыгнут, а летчицы? Нет уж. Он теперь отвечает за всех, и права на ошибку у него нет. Приземляться будут все. А если не повезет – значит, никто. Он мужчина, и ответственность за принятое решение лежит на нем. Самолетик начал разбег. Черт! Темнота, и что впереди, совершенно не видно. Натужно ревя моторами, «У-2» поднялся в небо, и буквально через несколько минут под колесами промелькнули немецкие мотоциклисты. «Бомбу бы на них сбросить или из пулемета прочесать», – подумал Михаил. Михаил начал набирать высоту, однако встающее над горизонтом солнце осветило самолет. Внизу еще темно, а они на виду. И температура масла в двигателе приближалась к критической отметке – 95 градусов, а держать мотор на таком нагреве долго нельзя. В двигатель залито касторовое масло, и при температуре немногим за 100 градусов оно вспыхнет. Михаил немного убрал газ и снизился. Теперь другая беда: на пониженных оборотах начала падать скорость, а с ней – и высота. Что за жизнь пошла? Даешь обороты – двигатель греется, пожаром грозит, сбросишь газ – скорость и высота падают. Да еще ручку управления в сторону тянет – сказывается несбалансированный вес на одной стороне и несимметричное обтекание воздухом. Самолетик-то весит всего 665 килограммов, для него пятьдесят килограммов – уже чувствительно, а летчица в комбинезоне наверняка на шестьдесят потянет. Снизу к самолету потянулись трассирующие очереди. Михаил заложил левый вираж со снижением высоты – видимо, солнце дало блик на козырьке или винте. Женщина на крыле от страха взвизгнула. Конечно, ей приходилось туго – в полуметре от головы сверкал винт, била сильная воздушная струя, в уши грохотал выхлопными газами двигатель. А тут еще Михаил виражи закладывает. Он и не хотел бы пируэты в воздухе выписывать, а приходится. Лишь бы скорость не упала, тогда одно неосторожное движение рулями может привести к срыву в штопор. Вывести из него перегруженную машину с нарушенной центровкой трудно, а может быть, и невозможно. «У-2» из штопора выходил легко – на «раз-два», но делал это в штатном режиме, без асимметричного перегруза. Кое-как, то добавляя газ, то сбрасывая его, когда температура масла поднималась до критической, Михаил дотянул до аэродрома. Теперь бы еще на полосу попасть. – Василий, быстро курс! А штурман уже готов докладывать: – Семь градусов вправо! Медленно сбрасывая газ, Михаил планировал, находясь в страшном нервном напряжении. Если не дотянет до полосы, добавлять газ, исправляя ошибку, будет поздно – перетяжелен самолет, на второй круг не уйдет. Значит, садиться надо с первого захода, второй попытки может не получиться. Помогало еще то, что темнота рассеялась, стало хоть что-то видно. Михаилу удалось посадить самолет – на основное шасси, потом уже опустил хвост. Получилось мягко, осторожно – даже бережно. Уже в конце пробега выключил зажигание и перекрыл бензокран. По инерции направил самолет ближе к санчасти. На стоянках многие видели, что с самолетом что-то не так: на центроплане слева темнеет фигура, из задней кабины две головы торчат. К самолету рванули механики, техники, прибористы и отлетавшие пилоты, которые еще находились у своих самолетов. Из санчасти, почуяв неладное, выбежал фельдшер – не каждый день самолеты к ним подруливают. Михаил выбрался из кабины на крыло, отстегнул на летчице ремень, которым она была пристегнута к растяжке. – Вставай, прибыли. Багаж только не забудь, – пошутил он. Но женщина обеими руками вцепилась в стойку тахометра, торчавшую из центроплана. Пересохшими губами она прошептала: – Руки… помоги… отцепить. Михаил по-одному разжимал пальцы, онемевшие от мертвой хватки. Досталось ей. Конечно, страшно было, иной мужик на ее месте штаны бы обмочил. Михаил помог ей слезть с центроплана, буквально стащив на землю за ноги. А с другой стороны самолета набежавший люд вытащил тело раненой летчицы. Уложив ее на носилки, они бегом кинулись в санчасть. Только теперь почувствовав невероятную усталость, Михаил сбросил с себя телогрейку и без сил опустился на землю, прислонившись спиной к колесу шасси. Он тут же ощутил странный холод во всем теле, и когда стал ощупывать одежду, понял, в чем дело – гимнастерка под телогрейкой была насквозь мокрой от пота. Из кабины вылез Василий, размял затекшие суставы. – Вроде легкая, а все колени отсидела, – посетовал он. – Не жалуйся, вон какая девушка у тебя на коленях сидела, – пошутил кто-то из техников. Увидев неладное, к самолету подошел командир полка. Все вытянулись по стойке «смирно», к майору шагнула летчица: – Товарищ комполка! При выполнении боевого задания была сбита и села на вынужденную посадку на оккупированной территории. Самолет сгорел. Штурман Климук ранена. Рядом с нами сел «У-2». Фамилию летчика не знаю. Он нас вывез с места посадки, – четко доложила она. – Ну-ка, ну-ка, кто у нас герой? Майор обвел взглядом собравшихся. Все как-то подались назад, и получилось, что Михаил с Василием оказались впереди. – Из штрафной эскадрильи? – сразу понял майор. – Так точно. Пилот красноармеец Борисов. – Штурман-бомбардир красноармеец Антонюк. – Благодарю за службу! – Служим Советскому Союзу! – Товарищ майор! Разрешите обратиться! – нарушила внезапно наступившую тишину женщина-пилот. – Обращайтесь! – Поступок и в самом деле геройский, наградить бы их, – выступила вперед спасенная летчица. – Не могу, Лебедева, – штрафников к наградам представлять не положено. – Тогда срок скостить, – не унималась женщина. – Тоже не в моих силах. Их трибунал приговорил, и я решение трибунала изменить не вправе. Женщина от досады закусила нижнюю губу. – Хлопцы, как же вам это удалось? – полюбопытствовал майор. Желая услышать из первых уст историю невероятного спасения женщин-пилотов, летчики и техсостав, свободные от полетов и работы, придвинулись поближе. – Это штурман у меня молодец – глазастый, – сказал Михаил. – Он заметил, что самолет лежит на земле и хвост у него горит. Я и сел. А остальное вы уже знаете. – Да спасенных мы видели, а как тебе в голову пришло летчицу на центроплане положить? – Ну не бросать же у немцев боевого товарища! Тем более что они на мотоциклах к месту вынужденной посадки уже ехали, и времени долго раздумывать у нас просто не было. Раненую – ту сразу во вторую кабину определили, к штурману. А пилота пришлось поясным ремнем к растяжке пристегнуть, чтобы ветром с крыла не сдуло. И потихоньку – на аэродром. Одно плохо было: двигатель в полете грелся, думал – не дотяну. Окружающие слушали с интересом. Рассказ поучительный, тем более что и в дальнейшем такие знания могут пригодиться. Внезапно летчица всплеснула руками. – Ой, надо же узнать, как там Татьяна! В голове у Михаила вдруг сверкнула догадка. А не те ли это летчицы, с которыми он познакомиться хотел, да они его отшили? У раненой лицо в крови было, да и темно – сложно узнать. А вот пилот… Но женщина уже повернулась и побежала в санчасть. Механики подхватили самолет за хвост и покатили его на стоянку. Летчики окружили Михаила и стали расспрашивать, как себя вел самолет в воздухе, – зашел чисто профессиональный разговор. Как водится, начали рассказывать разные случаи. Поговорив с полчаса, стали расходиться, а Михаил с Василием направились в столовую – надо было завтракать и спать. Через час аэродром как будто вымер – ведь летчики и техсостав трудились ночью и отсыпались днем. Михаил спал на стоянке, на чехлах – нравилось ему отдыхать на природе. Воздух свежий, не то что в казарме: пахнет гуталином, хлоркой и еще бог знает чем – чем-то казенным. Да и мужики храпят во сне так, что стекла дребезжат. Попробуй тут усни. Проснулся он ближе к вечеру от ощущения, что кто-то стоит рядом. Открыл глаза и увидел перед собой женщину-пилота. Заметив, что Михаил проснулся, она улыбнулась: – Ну и здоров ты спать, летчик. Я уже с полчаса здесь стою, все не решаюсь тебя разбудить. – А чего меня будить – сам проснулся. Михаил встал, руками растер лицо. Да и лежать, когда женщина стоит, как-то неудобно. Летчица протянула ему руку для рукопожатия. – Лебедева. – Я уже знаю – майор говорил. – А вас как? Должна же я знать, как зовут моего спасителя. – Красноармеец Борисов, – официально представился Михаил. И после секундной задержки добавил: – Штрафник, уголовник и трус, а еще человек непорядочный, поскольку летаю не на истребителе или бомбардировщике, а на «У-2». Щеки Лебедевой вспыхнули багрянцем, видно было, что она хотела ответить колкостью, но не нашлась что сказать, и потому, немного невпопад и запинаясь, проговорила совершенно неестественную в таких случаях фразу: – Меня Верой зовут. – Меня Сергеем, – ответил Михаил. – Да вы садитесь. – Он галантно указал на самолетные чехлы, с которых только что поднялся. Летчица уселась. На этот раз она была без комбинезона – в гимнастерке и юбке. Михаил увидел капитанские петлицы и поблескивающий на груди орден Красной Звезды. Не то что у Михаила: на застиранной гимнастерке – ни одной награды, и голубые петлички девственной чистоты – рядовой. – Как там раненая? – В себя пришла. Порезов и ушибов много, сотрясение головного мозга к тому же. Но доктор сказал – молодая, организм сильный – поправится. – Это хорошо. – Вы нас простите. Я ведь вас вспомнила уже здесь, когда приземлились. Мы тогда вас очень обидели… – Чего обижаться, коли штрафник. Все правильно, указали мне на мое место. Женщина опять покраснела. – А можно узнать, за что вы в штрафники попали? – Вам, Вера, на самом деле это интересно? – Да, я никогда не общалась со штрафниками. Мне говорили, что их из преступников набирают, чтобы они вину свою перед Родиной кровью смыли. И Михаил коротко, но четко и внятно рассказал свою историю о драке в Москве, спасенной им девушке и о трибунале. – Это же несправедливо! А вы Михаилу Ивановичу Калинину писали? – Зачем? В драке я на самом деле участвовал и двух уголовников убил, хотя и не хотел этого. Стало быть, виновен. – И что, остальные штрафники тоже такие? – У каждого – свое. Мой штурман, например, на «Пе-2» летал. Во время бомбардировки промахнулся и несколько бомб на свои позиции сбросил. Теперь вот со мной летает. – Фу – грубиян и женоненавистник. – Почему вы так решили? До войны на гражданке он художником был – милейший человек. Просто я ему рассказал, как меня две очаровательные девушки отшили. Вот он и решил шпильку вставить – в отместку вроде. Да вот и он сам, легок на помине. Штурман подошел, стал по стойке «смирно», отдал честь. – Товарищ капитан, разрешите обратиться к красноармейцу Борисову? – Разрешаю. Зло на меня держите? – Товарищ военлет, штурман Антонюк к полетом готов! Что за ерунда, сроду Василий так с Михаилом не разговаривал! Михаил терялся в догадках: неужели это присутствие женщины с капитанскими шпалами на петлицах так повлияло? – Ты чего, Василий? Девушка просто поговорить пришла, а ты тянешься, как перед особистом! Но Василий попросил Михаила отойти в сторону – поговорить, и начавшаяся уже было беседа с Лебедевой затухла. Возникло какое-то напряжение, и летчица своей женской интуицией это сразу почувствовала. – Ну ладно, я пошла… – Передавайте привет вашей подруге и пожелания побыстрее выздороветь. Заходите еще. – Вы меня приглашаете? – Ну, если не побрезгуете разговором со штрафником… Девушка укоризненно покачала головой. Когда она ушла, Михаил спросил у штурмана: – Вася, какая муха тебя укусила? – Ты же сам говорил – они тебя отшили. – Ну так теперь она сама пришла, видно – совесть заела. – Ой, заела! Насмешил! Ха-ха-ха! – Вася старательно изобразил смех. – Просто поблагодарить за спасение решила. А ты уж размечтался… Нужен ты ей, партизан. – Даже если и так. Давно с женщинами не разговаривал – все больше с вами, штрафниками. – Сам такой, посмотри на себя! В эту ночь они совершили четыре вылета. Утром, после завтрака, Михаил по привычке завалился на чехлы на стоянке – поспать. И снова проснулся от ощущения присутствия постороннего человека рядом. Разлепил глаза – так это же Вера стоит, да еще и улыбается. – Здравия желаю, товарищ капитан! – Михаил поспешно вскочил. – Для вас – просто Вера, вы же мне не подчиненный. – Субординацию соблюдаю, товарищ капитан! – Да что вы заладили «товарищ капитан, товарищ капитан»… Не хотите разговаривать – так и скажите, я уйду. – Не обижайтесь, Вера, присаживайтесь. – Широким приглашающим жестом Михаил указал на самолетные чехлы. – Вы же сами понимаете, я – штрафник, мне оступаться нельзя, меня за любую провинность наказать могут, а то и расстрелять. У штрафника прав никаких нет – только долг. Михаил грустно улыбнулся и добавил: – Хотя я в долг ни у кого не брал. Вера без церемоний уселась на чехлы, подогнув ноги вбок. – А вы кем до войны были? – с интересом глядя на Михаила, спросила она. – Да летчиком же и был – в гражданском флоте. А вы? – Учителем в школе. Занималась в аэроклубе в свободное время – как и многие. А пришла война – пошла в военкомат. Мужа раньше призвали. – Так вы замужем? – с уважением поглядел на Веру Михаил. – Вдова. Через месяц после призыва похоронка пришла. – Простите, не хотел я ваши душевные раны бередить… А дети есть? – Не успели. Мы ведь только перед войной поженились, в мае месяце. – М-да, коротким ваше семейное счастье выдалось. – Давайте о другом поговорим, – она умоляюще посмотрела на него, – а то я расплачусь. Вы в каком звании были – ну, до штрафника? – Младший лейтенант. Истребителем был, на «пешке» тоже немного летал. – И в воздушных боях участвовали? – с нескрываемым интересом спросила Вера. – Участвовал, и сбитые самолеты есть, и самого сбивали. С парашютом прыгал, из немецкого тыла выбирался. – Господи, какие же мы дуры тогда были! – Она прикрыла ладонями заалевшие щеки. – Вы про что? – Михаил сделал вид, что не понял. – Мы же с Таней – да и другие летчицы тоже – думали, что штрафники уркаганы, сплошь трусы и перерожденцы. Наша комэск не раз предупреждала: «Держитесь от них подальше, девочки, а то беду наживете». – Я же не все время в штрафниках буду. Кончится срок, вернут звание, снова сяду на истребитель. Я ведь на «У-2» после госпиталя попал. А до этого тоже был в штрафниках, только летал на «Яках». Дрались отчаянно. У штрафников ведь только два пути: или победить, или погибнуть, третьего не дано. От боя уклониться нельзя – припишут трусость и расстреляют. А знаете, чего больше всего штрафники боятся? – Наверное, командиров или особиста? –предположила Вера. – Нет. Оказаться сбитым и совершить вынужденную посадку или выпрыгнуть с парашютом на оккупированную врагом территорию. Сразу ярлык изменника, перебежчика навесят. Хуже всего, что родные пострадают. – А вы женаты? – Не успел – в отличие от вас. – Вы тоже не любите женщин, как и ваш штурман? – Вы сильно заблуждаетесь. Штурман мой – художник, натура творческая, эмоциональная, все принимает близко к сердцу. И такую модель поведения – вроде защитного кокона – вынудили его выстроить презрение и снисходительность женского пола вашей эскадрильи к штрафникам. – Да, доля нашей вины в этом есть. Но мы ведь раньше никогда со штрафниками не общались. А уж сколько баек, россказней о вас было. Вроде того что напились вы до поросячьего визга и изнасиловали всех, кто юбку носит в округе. – Ага. А еще у нас рога растут, хвосты и вместо ног – копыта. Вера засмеялась. – Очень похоже на черта – каким его в сказках рисуют. – Вы сами себе придумали страшный образ штрафника – небритого, в телогрейке и с запахом перегара. Соответственно – все мысли только об одном. – А разве не так? – кокетливо улыбнулась Вера. – Конечно, нет. У нас еще одна мысль есть – закусить. Вера откровенно расхохоталась. – Я думала, штрафники судьбой обижены, потому хмурые и неулыбчивые. – А теперь? – Да вы нормальные ребята! – Ну наконец-то! Груз с души свалился – и прямо на ногу. Теперь хромать буду. – Да ну тебя! Разговор незаметно перешел на «ты» – сказался одинаковый возраст, общая служба, одни и те же интересы. А если форму снять да в гражданское одеться – вообще пикник на природе. – Ой! Вон твой штурман идет. Вам ведь лететь сегодня. А у меня – что-то вроде отпуска. Пока Татьяна в санчасти лежит, я не летаю. Самолета нет, штурмана временно – тоже. Ночами сплю, как будто и войны нет. Скорей бы она уже закончилась. – Ох, Вера, не скоро еще – три года впереди, – нечаянно проговорился Михаил. – Откуда ты знаешь? – тут же заметила его оговорку девушка. – На картах гадал, – отшутился Михаил, в глубине души ругая себя за эту оговорку последними словами. – Вчера вечером напились с парнями – погадать потянуло. – Врешь ты все! Когда вам было пить – вы летали всю ночь! – Я же и говорю – пошутил… – Завтра, когда выспишься, приходи ко мне… – Нет уж, уволь. Там у вас один женский пол – заклюют. – Отобьешься, – пошутила Вера. Ночью они снова летали бомбить – на этот раз железнодорожную станцию. Она была плотно прикрыта зенитным огнем. Прямо на глазах Михаила в один из самолетов угодил зенитный снаряд. «У-2» вспыхнул, со скольжением на крыло стал выходить из зоны обстрела, потом заложил вираж, вошел в пике и врезался в вагоны на станции. В ту же секунду полыхнула яркая вспышка, по ушам ударил грохот взрыва. Михаил был шокирован. Самолет явно не падал: он был управляем, его направили в скопление составов на железнодорожных путях твердой рукой. Значит, пилот сознательно направил горящую машину на цель, не убоялся смерти, предпочтя ее плену. По возвращении надо будет комэску доложить об этом. Возвращаясь назад после задания, Михаил чувствовал, как щемило от боли сердце и полнилась горечью душа. Ведь погибли хорошие парни – слабаки и дерьмо на такое не способны. А сам он так смог бы? Или предпочел бы выпрыгнуть с парашютом? Но шансов благополучно уйти после приземления немного – станция совсем рядом. Еще он в воздухе висел бы, а немцы внизу были бы готовы к встрече. Сели на аэродром. Пока самолет заправлялся и оружейники подвешивали бомбы, Михаил отправился к комэску – доложить обо всем, что ему довелось увидеть: как снаряд в «У-2» угодил и как пилот своей рукой горящий самолет направил на вагоны. – Подожди еще пятнадцать минут – будет видно, кто не вернулся с задания, – сказал комэск. Не вернулся экипаж Пашки Савельева. Михаил знал его в лицо, знал, что он из Рязани и что полтора месяца службы в штрафной эскадрилье получил за то, что походно-полевую жену командира своего авиаполка – медсестричку – назвал подстилкой. По пьянке, естественно. Жалко было Михаилу этого молодого, молчаливого, веснушчатого парня. Для того чтобы вот так направить самолет в пекло, зная, что истекают последние секунды жизни, требуется огромное мужество. Страх – он был у всех, и все его преодолевали. Но одно дело – лететь, когда по тебе зенитки бьют, авось промахнутся, не попадут, и совсем другое – вот так спикировать на станцию. Случай потряс Михаила до глубины души. Ведь даже памятник поставить на могиле невозможно, так же как и к награде представить – пусть даже и посмертно. Утром, после полетов, Михаил ушел подальше от стоянки, в лес: хотелось побыть одному, осмыслить увиденное. Их экипаж был единственным, кто видел этот подвиг своими глазами. А Василий уже где-то у техников раздобыл спирта и напился до беспамятства, чего Михаил никогда раньше за ним не наблюдал. Конечно, к Вере Михаил опоздал и потому не пошел. И она не пришла – плохие вести разносятся быстро. Однако же боевой работы никто не отменял, и вечером они снова вылетели на боевое задание. Сделали пять вылетов, но как-то без желания, без огонька. А уже после полудня ординарец комэска собрал отдыхающие экипажи штрафников. – Поступил приказ: помочь партизанам доставить оружие, боеприпасы, бинты. Скрывать не буду – задание сложное. Лететь придется над занятой врагом территорией, садиться ночью на неподготовленную площадку. Но и это еще не все. Груз надо доставить в район Лепеля – это в Белоруссии. Летчики и штурманы склонились над картой, и почти сразу же, перебивая друг друга, возмущенно заговорили: – Задание выполнить невозможно! Расстояние в одну сторону – двести километров да назад столько же. Полного бензобака хватит только на четыреста тридцать километров. Случись небольшой встречный ветер – топлива на обратный путь не хватит, на немецкие позиции сядем. Пусть на «Ли-2» экипажи летят! Комэск терпеливо ждал, когда умолкнут возмущенные голоса. – Там, – он ткнул пальцем в потолок, – уже перебрали все возможные варианты. «Ли-2» не сможет приземлиться – слишком полоса коротка. Нам доверили ответственное дело, и надо оправдать доверие. Штурманы, прокладывайте маршрут. После раздумий и споров решили проложить оптимальный маршрут – вдоль железной дороги, через Антоново, Опухлики, Невель, Туричино. Дальше уже шла Белоруссия – Дретунь, Полоцк, после которого – поворот на юг с выходом на Лепель. Несколько раз провели по карте колесиком курвиметра. Набежало аккурат 200 километров. Далеко! А если партизан еще и искать придется? Тогда выходить на точку надо очень точно и своевременно. Вылетать решили поодиночке с промежутком в полчаса. Тогда при посадке никто мешать друг другу не будет, и партизаны успеют выгрузить груз. Когда речь зашла о грузе, пилоты озадачились. Это вам не бомбы подвешивать – у них вес большой, а объем маленький. Куда груз девать в маленьком, не приспособленном для грузовых перевозок самолете? Вопрос решился быстро и без пилотов. Со склада принесли, а механики подвесили под каждое крыло по одной санитарной люльке. Напоминала она цилиндр, сзади открывалась крышка. Летчики поняли – туда в них они доставят груз, а обратно вывезут раненых. Плохо, что подвесные контейнеры создают дополнительное сопротивление, снижая скорость полета и увеличивая расход топлива, которого и так будет в обрез. Оглядев приготовления, Василий бросил в сердцах: – Конечно, кого еще, кроме штрафников, туда пошлют! Думаю, горючки не хватит, окажемся на обратном пути с сухими баками – как пить дать. Михаилу этот вариант тоже не нравился. Похоже, штрафниками решили пожертвовать – использовать их как камикадзе. Только кого интересует их мнение? Тем временем в контейнеры загрузили оружие в тюках, цинки с патронами. Единственное, за чем Михаил следил, – так это за тем, чтобы груз распределяли по весу равномерно в каждый контейнер. Механику после погрузки он сказал: – Бензин под пробку залей, а после прогрева двигателя долей еще – хоть из кружки. Далеко летим, каждая капля на счету. – Сделаю, – заверил механик. Пока возились, стемнело. Механик прогрел двигатель. Погонял его на разных оборотах. Заглушив, долил бензин. Взмыла зеленая ракета, разрешив взлет. Самолет разбегался тяжеловато – вместо стандартных 70 метров бежал по полосе все 100, пока оторвался от земли. Но в воздух поднялся. Михаил плавно набирал высоту, стараясь не перегреть двигатель. – Василий, курс давай! Скорректировав курс, он увидел слева тускло блеснувшие рельсы железной дороги. Отлично, даже ночью ориентир есть, только бы не потерять. Поэтому так вдоль дороги и летели, благо ночь длинная, а рельсы в темноте видны хорошо. Через два часа полета Михаил услышал в переговорной трубе голос Василия: – Мы уже у Полоцка, поворачивай влево на восемьдесят пять градусов. Михаил заложил вираж влево, подправил курс по компасу. Еще через полчаса внизу, как и было сказано командиром, тускло засветились огни – пятиточечный конверт. Михаил убрал газ, спланировал, прошелся над площадкой. Похоже – длины хватает. Он развернулся и с ходу притер самолет возле одного из костров. Из темноты вынырнули партизаны – обыкновенного вида мужики, без всяких красных ленточек на шапках и фуражках – как их иногда показывали в кино. Едва Михаил и Василий выбрались из кабин, их бросились обнимать и расспрашивать о положении на фронтах. – Газетки свеженькой, случайно, не привезли, хлопцы? – Нет. Промашку дали, извините. В следующий раз обязательно привезем. А сейчас по-быстрому разгружайте машину. Нам вылетать надо, через полчаса сюда другой самолет сядет. Партизаны быстро разгрузили оба контейнера, а на освободившееся место погрузили двух раненых, подвезенных на подводе. Михаил, не мешкая, взлетел – надо было успеть освободить поляну. Никакого освещения, кроме костров, нет, и столкнуться – пара пустяков. Да и летняя ночь коротка, а успеть на свой аэродром нужно до рассвета. Они долетели до своего аэродрома, а сев, подрулили ближе к санчасти. Там раненых уже ждали – на носилках перенесли в избу к медикам. Рядом стоял санитарный фургон. Вероятно, по прибытии следующим самолетом еще одной партии раненых их отправят в госпиталь. Механики оттащили самолет Михаила на стоянку и загнали его под деревья. Михаил взобрался на центроплан, открыл крышку бензобака и сунул туда веточку. Вытащив, увидел, что бензина в баке осталось едва-едва – смочен оказался самый кончик ее. Сегодня еще ночь безветренная, а что будет, если ветер поднимется? В подтверждение его тревоги на посадку зашел очередной «У-2». Мотор его работал неровно, с перебоями, а на планировании просто заглох – закончился бензин. Михаил мысленно похвалил себя за предусмотрительность – за то, что распорядился после прогрева двигателя долить в бензобак самолета еще немного бензина. Летчики и механики с тревогой ждали остальные самолеты. Возвратились все, но бензина в баках не было, и кто-то планировал с уже заглохшим мотором, у других он глох на пробеге уже после посадки. Кроме Михаила только один самолет сел нормально, сам вырулив на стоянку.Глава 10
Ближе к вечеру Михаил направился на стоянку женской эскадрильи – искать Веру. Механики, техники и пилоты смотрели на него с некоторым удивлением, но никакой враждебности, презрения или даже просто недовольства к появлению штрафника на их стоянке не выказывали. Наоборот – кокетливо постреливали глазками. У Михаила глаза разбежались – сколько симпатичных женщин и девушек здесь было. – Товарищ Борисов, вы не меня ли ищете? – улыбнулась одна из девушек. – Откуда вы фамилию мою знаете? – удивился Михаил. – Как же нам вас не знать после того, как вы двум нашим летчицам жизнь спасли и из вражеского тыла их вывезли? Что и говорить, внутренне Михаил был польщен. – Нет, девушки, не вас – мне бы Лебедеву Веру увидеть. – Тогда вам туда. – Девушка показала рукой вправо. Следуя ее направлению, Михаил вышел в лесу на землянки. Кто в них обитал – было ясно с одного взгляда на веревки для сушки белья. На веревках, натянутых между деревьями, сушилось белье – трусы, чулки, бюстгальтеры. Михаил остановился. Ему вдруг стало что-то очень неудобно – вроде как в чужую интимную жизнь вторгается. – Ну что ж вы остановились? Смелее! – раздался женский голос. Михаил обернулся. Сзади его догоняла красивая чернявая девушка. – Вам же Лебедева нужна? Михаил кивнул. Вот ведь женское племя: стоит только на их территории появиться, и уже вся эскадрилья знает – кто и к кому пришел. Девушка проводила его до землянки и постучала в закрытую дверь. – Девушки, к вам гость – мужчина. Можно? Дверь открылась, и на пороге появилась Вера. Увидев Михаила, она смутилась. – Проходите. – Здравствуй, Вера. И вроде мы уже на «ты» перешли… Михаил прошел в землянку, сел на грубо сколоченный табурет. Все-таки сразу видно, что здесь женщины обитают: зеркальце на столе, расческа, да и пахнет в землянке не так, как у мужчин. – Что же вы меня забыли, Сергей? Два дня не появлялись! – Полеты! К партизанам вчера летали – еле назад дотянули! Уж больно далеко – две сотни километров в одну сторону. – Далеко, на пределе, – по-профессиональному оценила Вера. – Железная дорога помогла. Рельсы блестели, вот по ним, как по нити Ариадны, и добрались до лагеря. – Вы и про нить Ариадны знаете? – удивилась Вера. – Вы что думаете, что я всю жизнь штрафником был и книг не читал? – слегка обиделся Михаил. – Мало кто знает сейчас мифы и легенды Древней Греции, – с сожалением заметила Вера. – Ну да, больше пролетарского писателя Пешкова читают. – Что-то я не припомню такого… – Вот так, а еще учитель. Это же псевдоним Горького, который Максим. – Ой, мамочки, все война из памяти вышибла! Точно! Дальше разговор перешел на поэтов. Вера все больше о Пушкине и Лермонтове говорила, а Михаил – о Есенине и Цветаевой. Даже некоторые стихи вспомнил – не все еще забыл. Когда он замолк, Вера некоторое время сидела задумчиво – о Есенине она слышала, но не читала, а о Цветаевой вообще слышала в первый раз. – Марину Цветаеву советская власть не любит, – прервал молчание Михаил. – Тогда чего ее читать? Наверняка буржуазные слюни. – Понятно, – протянул Михаил, – я Солженицына не читал, но осуждаю. – Это ты о ком? – не поняла Вера. – Пустое, – спохватился он, – не бери в голову. – Эх, сейчас бы на море, – мечтательно сказала Вера, – на песочке бы поваляться, мороженого поесть. – Ты была на море? – удивился Михаил. – С мужем ездили. Ему путевку дали – как раз перед войной. Здорово! Впечатлений – на всю жизнь. – Да, на море бы сейчас – просто сказка! Пиво холодное, местные чурчхелу носят, хачапури… Дверь в землянку неожиданно отворилась. На пороге стояла капитан. Негодующим взглядом она окинула беседующих. – Лебедева! Кто позволил пропустить посторонних в расположение части? Вера вскочила с нар. – Какой же он посторонний, товарищ комэск? Он такой же летчик. – Мне лучше знать. Он штрафник, и делать ему здесь нечего. А вы, гражданин красноармеец, немедля покиньте расположение части. По-моему, вам на полеты пора. – Так точно. Михаил вышел из землянки. Женщины эскадрильи проводили его – кто жалостливым, а кто и злорадным взглядом. «Вот облом! И чего я такого неправильного сделал?» – думал Михаил, возвращаясь в расположение своей эскадрильи. Они отлетали ночь, сделав четыре вылета на бомбежку. Утром, еще и отдохнуть не успели, как его вызвали к особисту. – Черт, наверное, карга эта, командир женской эскадрильи, настучала! – решил Михаил и внутренне уже приготовился к неприятностям. Постучав в дверь, он вошел, представился. – Красноармеец Борисов по вашему приказанию прибыл. – Садись. Михаил уселся на стул. – Сегодня какое число? – неожиданно спросил его особист. – По-моему, двадцать второе, – недоуменно пожал плечами Михаил. – Правильно. Сегодня истек срок твоего пребывания в штрафной эскадрилье, Борисов! Чего не радуешься? – Неожиданно как-то… – Заслужил. Я давно за тобой наблюдаю – с тех пор, как ты из госпиталя к нам в часть попал. Воюешь хорошо, смело, товарищей из беды выручаешь. После госпиталя месяц – даже больше – прошел. Освобождение тебе на месяц давали, и пора в свободный полк возвращаться, на истребитель. Там с тебя больше проку будет. – Это в группу Федорова? Так она тоже штрафная. – Нет, ты не понял. Сегодня вышел срок, на который тебя в госпитале освободили от летной работы по ранению. И сегодня же закончился срок твоего пребывания в штрафной эскадрилье, к которому тебя приговорил трибунал. Вот и поедешь в свой полк. – Меня в Москве арестовали; я в запасной авиаполк и ехал – переучиваться на новую технику. – Хм, неувязочка… Ты отдохни после ночи, а я созвонюсь, выясню, куда тебя направлять. «Кубари» на петлицы можешь, кстати, нацепить. Согласно положению, после отбытия наказания военнослужащему возвращаются все права. Так что ты в звании восстанавливаешься, и награды, если они есть, тоже возвращаются. Свободен пока, Борисов! – Есть! Михаил вышел от особиста слегка ошарашенный. Вот он уже и не штрафник, а радости особой нет. Он дошел до своей стоянки, развернул носовой платок, достал «кубари» и нацепил их на петлицы. Механик сразу это заметил. – О! Товарищ младший лейтенант! Поздравляю! Ваш срок закончился? – Так точно! Теперь я – вольный летчик. Спать не хотелось, хотя ночь выдалась бессонная. В голове мелькнуло: «Меня сегодня отсюда переведут – в запасной авиаполк или в строевую часть. Надо сходить к Вере, попрощаться». Он направился в женскую эскадрилью, благо уже знал, где землянка Лебедевой. И надо же было такому случиться – у самой землянки снова наткнулся на зловредного комэска. – Красноармеец, ко мне! Но Михаил сделал вид, что не слышал. Комэск догнала его, схватила за плечо. – Ты допрыгался, штрафник. Я иду к особисту. Но тут она увидела петлицы на гимнастерке Михаила. – Я не штрафник и не красноармеец, товарищ капитан, – спокойно сказал Михаил, стряхнув с плеча руку комэска. – Поздравляю, – процедила сквозь зубы комэск и, развернувшись, ушла. «Вот еще цербер», – подумал Михаил. Он постучал в уже знакомую дверь. – Это ты, Зоя? – послышался женский голос. – Мне бы Лебедеву, – попросил Михаил. За дверью пискнули, она приоткрылась. В образовавшийся проем выглянула кудрявая головка и тут же снова исчезла. Через пару минут вышла Вера. – Ой, наша комэск тебя увидеть может. – Да черт с ней, мы только что виделись. Взгляд Веры наткнулся на петлицы. – Ой, тебя в звании восстановили? – Да, с сегодняшнего дня я уже не штрафник. Вот, попрощаться пришел. Особист вызывал, говорит – готовься к переводу в свой полк. А у меня нет полка. Было направление в ЗАП, так его трибунал забрал. Вера сделала шаг, другой, потом порывисто обняла Михаила. Проходящая мимо летчица хмыкнула. – Ты мне адрес полевой почты дай, я тебе писать буду, – попросил он Веру. – Запомнишь? 43472. – Запомню. – Михаил повторил цифры. Если бы не близкое расставание, он бы так и не понял, насколько близка стала ему Вера. – Ты береги себя, на рожон не лезь – не штрафник теперь, – попросила она. – Если бы не лез, мы бы не познакомились, – заметил Михаил. – Да это я так, к слову – по-бабьи. Когда уезжаешь? – К особисту еще идти надо – он скажет. Неожиданно Вера поцеловала Михаила в губы. – Понравился ты мне, есть в тебе стержень. Повезет той, которую замуж за себя возьмешь. – А если тебя? – Рада буду, но до конца войны далеко – дожить еще надо. – Доживем. Только ты тоже береги себя. И запомни: война закончится девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года, только о том никому не говори. – Карты нагадали? – усмехнулась Вера. – Они самые, – улыбнулся Михаил. – Пойду я. Долгие проводы – лишние слезы. – Он повернулся и, не оглядываясь, ушел. Особист его уже ждал. – Повезло тебе, парень, в ЗАП тебя направляют. И, представь, – в тот же самый, куда ты не доехал. Получи документы. Особист выложил на стол личное удостоверение Михаила, вещевой и продовольственный аттестаты, предписание и командировочное удостоверение. – Получи сухой паек на три дня и собирай вещи. – Нет у меня вещей – только то, что на мне. – Ну, как знаешь. Через час связной самолет в Калинин летит, можешь добраться. – Вот спасибо! – обрадовался Михаил. – Я могу быть свободен? – Иди. И впредь веди себя благоразумней. Думаю, урок ты усвоил. Михаил получил сухой паек и пошел к парням в казарму – попрощаться. Ему по-хорошему завидовали, желали удачи. Михаил вышел к взлетно-посадочной полосе. Увидев стоящую там машину, несколько удивился: «Вроде самолет не нашего полка, бортовые номера другие». Он подошел, заглянул – в кабине кто-то возился. – Эй, летун, твой аэроплан? Из кабины показалось веснушчатое лицо девчушки. – Мой. – Пилот где? – Я и есть пилот. – Это связной самолет? – переспросил обескураженный Михаил. – Связной, связной, а в чем дело? – Мне бы до Калинина с вами добраться. Особист сказал – вы туда летите. – Садитесь в кабину, сейчас вылетать будем. Михаил забросил в заднюю кабину тощий «сидор», влез сам. Устроился поудобнее, пристегнул ремни. Что-то уж очень молодо пилот выглядит, на вид больше шестнадцати не дашь. «Но раз самолет доверили, значит – летать умеет», – успокоил себя Михаил. Подошедший механик дернул за винт, двигатель завелся. Самолетик вырулил на полосу, разогнался и взлетел. «Интересно, – подумал Михаил, – почему я его раньше здесь не видел? Или просто спал в это время после ночных вылетов? И не боится же днем летать!» Михаил обозревал местность. В эту сторону он еще не летал, потому ему было интересно. Через полчаса полета по фюзеляжу мелькнула тень. Запрокинув голову, Михаил увидел «мессера», прошедшего над ними со значительным превышением. Следовал он тем же, что и они, курсом. Сняв переговорную трубу, Михаил сказал: – «Мессер» вверху, – «худой»! Видишь? Летчица в передней кабине кивнула. В задней кабине связного самолета стоял на вертлюге пулемет «ДА». Михаил отщелкнул магазин – полон. Он вновь присоединил его, взвел затвор. Защита от «мессера» слабая – что ему может сделать винтовочная пуля калибра 7,62 мм? По нему бы из «УБТ» крупнокалиберного или из «ШВАКА» – пушки 20-миллиметровой садануть, тогда разговор на равных был бы. «Мессер», похоже, их не заметил – прошел выше и исчез. Но Михаил уже чувствовал себя не в своей тарелке. Ночью «мессеры» не летают – нет навигационного оборудования. А днем Михаил летал на истребителе, и еще неизвестно в этом случае было, кто кого одолеет. Сейчас же самолетик утлый, скорость – пешком обгонишь, и пулемет хорош, только если по вражеской пехоте стрелять. Видел Михаил на сбитых «Ме-109» бронезащиту – такую этим пулеметом не возьмешь. Но, как и предчувствовал Михаил, «мессер» не ушел. Он спрятался за облаками и коршуном кинулся сверху на практически беззащитный самолет. А «У-2» и спрятаться негде – вокруг болота, озера и реденький лес. Хоть бы наши истребители его пугнули! – Сверху заходит! – заорал в переговорную трубу Михаил. Вывернуть пулемет в зенит – навстречу немцу – не получилось. Сверху раздалось характерное «др-р-р»! Но летчица за мгновение до этого звука успела скользнуть на крыло, и трасса прошла мимо. Михаил увидел, что немецкий истребитель стал выходить из пике, подставив ему борт. Он пустил в него длинную – на полмагазина – очередь. Пули прошли мимо, не принеся никакого вреда, но «мессер» снова набрал высоту и сделал крутой вираж. Теперь он быстро догонял тихоходный самолетик. Михаил прямо спиной почувствовал, как их самолет лег в перекрестье прицела немецкого пилота. Еще секунда – и он нажмет гашетку! Но летчица нырнула вниз, и очередь прошла поверху. «Это она в зеркало за задней полусферой глядела, молодец!» – мысленно одобрил действия пилота Михаил. «Худой» с ревом прошел над ними. Когда он оказался немного впереди, Михаил повел стволом «дегтярева» и выпустил в истребитель последние патроны. Он готов был поклясться, что попал! На таком расстоянии только слепой промахнется. Но «мессер» ушел вперед. Михаил от досады выматерился – патронов в диске больше не было. Надо было где-то садиться и немедленно покидать самолет. «Мессер» их не оставит – слишком уж легкая добыча. Михаил взял в руки переговорную трубу, собираясь сказать летчице о том, что нужно садиться, но, взглянув вперед, увидел – «худой» дымит. Несильный пока дымок с каждой секундой становился все гуще и обильнее. Он все-таки попал! «Мессер» сделал вираж, и тут из него вырвалось пламя – сначала из-под крыла, а потом из моторного отсека. Летчик откинул фонарь и выбросился с парашютом, а истребитель перевернулся через крыло и стал падать. Удар о землю, вспышка пламени, грохот взрыва и столб густого черного дыма! – Ура! – закричала летчица. – Садись! – скомандовал Михаил. – Сейчас мы летчика в плен попробуем взять. Летчица выбрала участок луга и ловко посадила самолет. – Дай свой пистолет! – выбравшись из кабины, протянул руку Михаил. – Не дам, оружие личное! Вдруг он, немец этот, сам на меня нападет? – Я же не пойду его брать с голыми руками?! – Пулемет сними. Михаил присвистнул: – Диск пустой! Летчица нагнулась и достала из недр кабины полный диск. – Это последний, патроны береги. – Вот это удача! С полным магазином воевать можно. Михаил присоединил к пулемету магазин и снял «ДА» с вертлюга. Пулемет не пехотный, приклада и сошек нет, и воевать с ним на земле несподручно, но все-таки против живой силы это лучше, чем пистолет. – Глуши двигатель и укройся где-нибудь за валуном, – крикнул он летчице и побежал к месту предполагаемого приземления немца. Когда вражеский пилот еще висел на парашюте, он видел, где приземлился «У-2» и изо всех сил тянул за стропы, стараясь сесть в стороне, подальше от советского самолета. Когда Михаил осторожно подобрался к месту приземления пилота, он нашел брошенный шелковый купол и пустую подвесную систему. Летчик успел нырнуть в кусты и скрыться. До леса далеко – километра два, и добраться он не успеет. Местность непростая – кусты, озерца и множество валунов, вросших в землю. «Непременно найду гада», – решил Михаил. Он стал внимательно разглядывать землю на месте приземления. Вот вмятина от ботинок – в момент приземления был сильный удар. Земля взрыта – это пилот освобождался от лямок. Куда же он направился? Михаил описал вокруг парашюта полукруг и чуть не вскрикнул от радости: есть след! Пригибаясь, он двинулся по следу. Предосторожность оказалась не лишней: через 100–120 метров из-за высокого камня грохнул пистолетный выстрел. Пуля с визгом срикошетировала от валуна, выбив каменную крошку. Михаил метнулся к ближайшему камню и залег за ним. Сейчас остается только наблюдать за действиями врага. Выдержки у немца хватило ненадолго. Он выскочил из-за камня и кинулся бежать в сторону леса, явно желая прорваться. Михаил дал короткую – на три-четыре патрона – очередь. Немец упал. Михаил выждал несколько минут. Лежащего вражеского летчика он видел четко – тот не шевелился. «Неужели случайно убил? Я же вроде бы перед ним стрелял, – огорченно подумал Михаил. – Вдруг немец только ранен? А если он только притворился?» Михаил скрытно описал вокруг лежащего немца дугу, подобрал камень и швырнул его туда, откуда только что пришел. Уловка оказалась не напрасной: немецкий летчик тут же «ожил», перекатился на живот и дважды выстрелил в пустое место. Михаил дал очередь рядом с его головой. От неожиданности немец дернулся и затих. – Хенде хох! Пистоле… – Михаил забыл, как будет по-немецки «бросить на землю». Он вышел из-за камня, держа немца на мушке пулемета. – Только шевельнись, гад! Так и всажу очередь! Немец уже вот, в трех метрах, и только сейчас Михаил заметил, что его голова в крови. Он толкнул тело ногой. Летчик не шевелился. Подобрав у правой руки выпавший пистолет, Михаил сунул его себе за пояс. Решил было пульс пощупать, да увидел широко открытые глаза немца – в них отражалось небо. Готов! Михаила передернуло. Вроде и не хотел убивать, а вышло, что наповал. Михаил опустил пулемет на землю и обыскал карманы убитого. В нагрудном кармане куртки нашел документы на имя Пауля Шульце. Забрал зажигалку, хотя сам не курил – уж больно изящная вещица, – и отошел: пусть валяется здесь, не хоронить же его. Подобрав пулемет, он пошел по направлению к самолету. Летчица по-прежнему сидела за камнем рядом с самолетом, сжимая в руке «наган». – А немец где? – Убил я его. Отстреливался, гад. Сдался бы – остался бы жив. – Туда ему и дорога. Девушка поднялась с земли, забралась в кабину. Михаил пристроил пулемет на вертлюг и подошел к винту. Немного прокрутив его, он поставил винт в положение компрессии цилиндра. – Зажигание! – Включила! Михаил резко крутанул винт и отскочил в сторону. Двигатель взревел. Пилот быстро забрался в кабину и пристегнулся. Летчица пошла на взлет. Самолет попрыгивал на кочках, но скорость набирал. И вдруг – удар, треск! Небо стало на дыбы, мотор заглох. В наступившей тишине стало слышно, как из бензобака капает горючее. «Надо выбираться быстрее, пока живьем не сгорел», – подумал Михаил. Он с трудом отстегнул привязные ремни, вывалился из кабины, оглянулся и увидел, что самолет лежит кверху шасси. Вернее, колесо было только одно. Второе валялось неподалеку, снесенное камнем. В траве камня было почти не видно, но, как понял Михаил, он-то и явился причиной аварии. А что же летчица? Михаил подобрался к передней кабине, расстегнул замок ремней, принял на руки девушку и отнес ее от самолета подальше. Не ровен час подтекающее топливо попадет на раскаленный выхлопной коллектор. А это – сразу костер и неминуемый взрыв: бак наполовину полон. Михаил снова бросился к самолету, заглянул в первую кабину, вытащил планшет с картами и кожаную сумку – в таких связники перевозили почту. Все это он отбросил подальше от самолета. Потом снял с вертлюга пулемет – все-таки с оружием он чувствовал себя увереннее. По правилам, с потерпевшего аварию самолета полагалось снять еще и бортовые часы, но уж больно рискованно, бензин-то капает. Ну ее к черту, железяку эту! Михаил отошел от самолета, подобрал планшет и сумку и вернулся к своей летчице. Между тем девушка начала приходить в себя. – Что случилось? Я ничего не помню, – сказала девушка, ощупывая ушибленный при падении самолета лоб. – На разбеге шасси на камень наскочило, колесо отлетело, и мы перевернулись. – Ой, что же теперь будет? – От ужаса глаза летчицы округлились. – Не переживай, можно ведь сказать, что это «мессер» нас подбил, вот мы и сели на вынужденную. А впрочем, самолетик можно попробовать подремонтировать – винт заменить, а стойку шасси перевернуть. И все дела! Ты-то сама как? – Голова болит и шишка вот тут. – Девушка осторожно коснулась области темени. – Руки-ноги целы? Подвигай! – Целы, не болят. А врать нехорошо – я комсомолка. – Дура ты в первую очередь! Ты думаешь, тебя похвалят за то, что самолет перевернула? В штрафбат сошлют, не сомневайся. Правда, я не знаю, есть ли женский. Или из авиации турнут. Так что выбирай! – У меня же в самолете сумка с пакетом, – попыталась подняться летчица, с ужасом глядя на горящую машину. – Вытащил я ее уже, вот она. – Михаил показал на документы. – Так ты решай – нам вместе говорить надо? Если подловят на вранье – не миновать беды. Я только что из штрафной эскадрильи и возвращаться туда снова не хочу. – Ладно, скажем, что «мессер» нас обстрелял. – Правильно. Мы пошли на посадку, а он нас добить решил. Тут я его и сбил. Труп и самолет его – недалеко, а документы у меня. Девушка сняла шлем и решительно тряхнула головой: – Дай планшет. Летчица вытащила из планшета карту, уверенно ткнула в нее пальцем: – Мы здесь. – Ни фига себе! До Калинина еще далеко, передовая вообще в стороне… Как выбираться будем? – спросил Михаил. – Давай сначала до какой-нибудь деревни доберемся. По карте они нашли ближайший населенный пункт, но до него было идти километров десять. – Сама идти сможешь? – с сомнением спросил Михаил. – Смогу, – сжала губы летчица, но как-то неуверенно ответила. – Тогда вставай, надо идти. Девушка поднялась, повесила на одно плечо планшет, на другое – сумку. Михаил отстегнул магазин. М-да, три патрона всего осталось. Стоит ли ради них тащить такую тяжелую железяку? Недолго думая, он решил – стоит. Только нести неудобно, плечевого ремня нет – пулемет-то не пехотный. Он взвалил пулемет на плечо. Тяжеловато – вместе с диском килограммов на десять потянет. – Пошли! Девушка сначала двигалась медленно, но потом разошлась. – А ты правда из штрафников? – Правда – но из бывших. Я уже не штрафник. Звание и документы мне вернули. А тебя как зовут? – Младший сержант Скворцова Мария. Михаил усмехнулся: – Летная у тебя фамилия. До деревеньки они добирались до самого вечера – часа три. А деревенька-то призраком оказалась. На карте есть, избы на самом деле стоят – все четыре, а людей в них нет. На фронт ушли или эвакуировались? А впрочем, какая теперь разница? Спать они расположились на полатях, смахнув слой пыли. Михаил положил рядом с собой пулемет и сразу уснул – слишком много событий произошло за день: из штрафников его освободили, перелет и бой с «мессером», перестрелка со сбитым немецким летчиком, авария на взлете. Девушка еще покрутилась на жестком ложе, повздыхала, но вот и ее вскоре сморил сон. Утром они умылись и напились вкусной холодной воды из колодца во дворе. Определились по карте – куда идти дальше. Выходило далековато – километров около двадцати. А больше всего беспокоил вопрос: не получится ли так, как с этой деревней? Если двигаться бодрым шагом, то – на полдня пути. Только бодрым вот не получится – Михаил вчера успел лишь позавтракать, а потом начались злоключения. Михаил с досадой хлопнул себя по лбу: «Сидор! Сидор с сухим пайком на перевернутом «У-2» остался!» Сейчас бы пригодился, даже очень. Но не возвращаться же за ним. Девушка шла молча, спотыкаясь на колдобинах. Часа через три Михаил стал всерьез подумывать – не бросить ли пулемет с тремя патронами в диске. Тяжел, все плечо отбил. – Все, Мария, привал – на полчаса. Передохнуть немного надо, а еще лучше – поесть. Только они уселись на траву, как послышался звук автомобильного мотора. На дороге показалась полуторка. Пилоты вскочили и замахали руками, прося водителя остановиться. Грузовичок подъехал ближе и затормозил. В кузове оказались несколько бойцов с автоматами, а из кабины вылез старшина. – Старшина, подбросьте хоть до какого-нибудь города – нам на свой аэродром позвонить надо. – Кто вы такие и как здесь оказались? – Пилоты мы. Нас «мессер» сбил, совершили вынужденную посадку. – А самого «Мессершмитта» не видели? Нам позвонили, сказали – немецкий самолет загорелся и упал. – Как не видели? Мы же его и сбили! Летчик на парашюте выбросился. Мы его попытались в плен взять, так он отстреливаться начал. Пришлось застрелить. – Михаил весомо качнул пулеметом на плече. – Так это совсем хорошо. Мы из бригады охраны тыла, сбитого летчика искать ехали. Документики ваши посмотреть можно? – Пожалуйста. Михаил и Мария передали старшине документы. Просмотрев, он их вернул. – Я, конечно, прощеньица прошу, но немца убитого обыскивали? – Обязательно – порядок знаем. Документы его я забрал – у меня они. – Михаил похлопал по нагрудному карману гимнастерки. Старшина только рот открыл, чтобы что-то сказать, как Михаил опередил его: – Документы немца не отдам. Нам еще в полку сбитый самолет подтверждать надо. Старшина сделал недовольное лицо, но возражать не решился – все-таки пилот по званию старше. – Тогда садитесь в кузов, сталинские соколы, подбросим вас. Они тряслись по колдобинам лесных дорог часа три с гаком, пока не добрались до небольшого городка Селижарово. А оттуда добраться до Калинина было уже проще. Прибыв в полк, где служила Мария, они доложили о потерянном самолете, сбитом «мессере», уничтоженном вражеском летчике, вынужденной посадке и аварии на взлете. В доказательство представили документы сбитого немецкого летчика. Командир полка объявил им благодарность за уничтоженный вражеский самолет и за то, что в экстремальной ситуации они сохранили ценные документы. Михаил с Машей вышли на крыльцо штабного дома. – Ну вот, видишь, чуть-чуть подправили события – и мы уже герои! А сказала бы ты чистую правду – сидела бы уже в камере и ждала трибунала. Мне-то что, я самолетом не управлял. – И все-таки нехорошо как-то, Сережа. – А скажи ты все как есть, что изменилось бы, кроме твоей судьбы? Самолетик твой сам на шасси бы встал? Его и так восстановят. Ладно, бывает. Скажи лучше, как до вокзала добраться? – Пойдем, провожу, – подняла она на него благодарные глаза. К вечеру следующего дня Михаил уже был в запасном авиаполку, в Кратове, в ближнем Подмосковье. Началось двухмесячное переучивание на новый истребитель «Ла-5». Собственно, «Ла-5» – это бывший «ЛаГГ-3», но с новым двигателем воздушного охлаждения. Значительно более мощный двигатель буквально преобразил бывший неповоротливый «ЛаГГ-3». Он стал быстрым, маневренным, хорошо слушался руля на вертикалях, не уступал «Ме-109» разных модификаций и появившемуся у немцев позднее «Фокке-вульфу-190» Курта Танка. Михаилу истребитель сразу понравился – его бы нашим летчикам в сорок первом! Время освоения новой техники пролетело стремительно. После учебы весь полк бросили под Сталинград, где шли ожесточенные бои в районе Абганерово и Котельниково. Восьмой воздушной армии противостояли лучшие немецкие асы. Наши пилоты дрались отчаянно – до последней капли бензина, и садились на свои аэродромы с почти пустыми бензобаками и без боекомплекта. Иногда в горячке боя пилоты не замечали, что снарядов и патронов уже нет, заходили врагу в хвост, жали на гашетки, а в ответ – тишина… Один летчик из их авиаполка после приземления кинулся на оружейников с пистолетом. – Застрелю, вражина! Оружие отказало! Оружейники открыли лючки, а патронные и снарядные ящики пустые – разгоряченный схваткой пилот незаметно для себя полностью расстрелял весь боекомплект. Немецкие летчики неохотно вступали в бой с истребителями «Ла-5», который превосходил их по скорости и мощи огня. Это не ленд-лизовские «Харрикейны», наши «И-16» или «МиГи». Двигатель «Ла-5» имел большой мидель, он прикрывал летчика спереди от лобового огня не хуже брони, сзади его защищало бронированное кресло. В этом истребителе летчики чувствовали себя уверенно. А немного позднее появилась модификация «Ла-5 ФМ» с еще более сильным двигателем и мощным вооружением. Сразу по прилету на новый аэродром – по левому берегу Волги – начались боевые вылеты. Немецкая армия бронированными кулаками танков при поддержке пехоты ломала оборону наших войск. Над местами наземных боев стояли дым и пыль, затрудняя летчикам прицеливание и ориентировку. От наших и немецких самолетов в небе было настолько тесно, что командующий Восьмой воздушной армией дал приказ истребителям – бить в первую очередь бомбардировщики и штурмовики и не увлекаться боями с истребителями врага. А как не драться, если бомбовозы всегда идут под прикрытием «мессеров»? Когда Михаил поднялся в воздух в первый раз, он глазам своим не поверил: река горела! В самом натуральном смысле! На воде горели нефть, мазут, вытекший из затонувших судов, буксиров, пробитых пулями танкеров и барж. Удушливый запах дыма проникал даже в кабину на километровой высоте. В новом для себя полку Михаил летал в паре ведущим. Ведомым у него был молодой и неопытный летчик Петя Лузгин. «Ты сам никуда не лезь, – поучал его Михаил, – твоя забота – удержаться у меня на хвосте и не дать приблизиться «мессерам». Но молодость и горячность пилота сыграли с ним роковую роль. Во втором же вылете, когда четверка наших истребителей связала боем «худых», две другие пары «Ла-5» рванулись к бомбардировщикам, свалившись на них сверху и сзади. Михаил открыл огонь в первую очередь по кабинам стрелков на «Юнкерсах-88», чтобы не попасть под шквальный огонь. Ведомый же его, охваченный жаждой открыть личный счет сбитых самолетов, ринулся к другому «Ю-88» и открыл огонь из бортового оружия. Оба стрелка на немецком бомбардировщике ответили точным и интенсивным огнем. От «Ла-5» полетели куски обшивки, он задымил и, беспорядочно кувыркаясь, начал падать. Михаил в бессильной ярости наблюдал за гибелью своего ведомого. К сожалению, Петр так и не покинул кабину подбитого самолета. Скорее всего, он был тяжело ранен или убит. Михаил расстрелял стрелка, четко увидев, как разлетелся фонарь пулеметной точки и исчезла в фюзеляже голова пулеметчика. Подобравшись поближе к вражеской машине, он очередью из пушки поджег один двигатель, а потом ударил по другому.«Юнкерс» камнем пошел вниз, из него выбросилось на парашютах несколько человек экипажа. Но все это Михаил успел увидеть мельком, поскольку навстречу шли плотным строем другие бомбардировщики. И до Волги-то им было лететь не очень далеко, а там – переправа наших войск, передовая. Михаил понимал – во что бы то ни стало надо сбить, расстроить этот порядок, – хотя бы вынудить их беспорядочно сбросить свой смертельный груз и повернуть назад. Только как теперь не хватало ведомого для прикрытия его «Ла-5»! Он взял в прицел следующую цель, стараясь прятаться за хвостовым оперением «Юнкерса». Расчет был прост – не будет же стрелок разрушать пулеметным огнем хвост собственного самолета! Михаил дал одну очередь, потом – другую… Попал – от хвоста полетели клочья. Немного довернув нос самолета, он очередью из пушки ударил по мотору. Да видно, неосторожно высунулся из-за хвоста, а стрелок только того и ждал. От бомбера к истребителю в его сторону понеслась дымная трасса. Михаил почувствовал, как пули ударили в левое крыло. Но истребитель пока хорошо слушался рулей и не дымил. – Ах ты, гад! – выругался Михаил. Он дал вперед левую педаль, сместив нос истребителя вправо, и огнем из пушки и пулеметов ударил по пулеметной точке. На фюзеляже «Юнкерса» появились разрывы. Вражеский пулеметчик замолчал. Но и бомбардировщик задымил, открыл бомболюки и высыпал все бомбы в голую степь. Со снижением и разворотом летчик подбитой машины попытался уйти на запад – к своему аэродрому. – Вот живучий! – разозлился Михаил. – Двигатель дымит, от хвоста – жалкие остатки, корпус разбит настолько, что можно сказать – ребра шпангоутов торчат, а не падает! Добивать? Так на него весь оставшийся боезапас уйдет. А добивать надо! Михаил подобрался поближе и дал очередь по работающему на форсаже правому мотору. Не выдержало немецкое изделие русского железа! Вспыхнул мотор, от него оторвался винт. Все, падает бомбардировщик! Михаил перевел взгляд вниз – к земле несся еще один пылающий «Юнкерс». Это вторая наша пара постаралась. И немцы не выдержали атаки наших истребителей. Из девяти самолетов три было уже сбито, остальные, пытаясь облегчить бомбардировщики, в беспорядке высыпали бомбы в степь и стали разворачиваться. Михаил на развороте подловил «Юнкерс» снизу, рванул ручку на себя и всадил ему в брюхо очередь смертоносного железа. Добавил бы еще, но и пушка и пулемет уже молчали. Ситуация резко изменилась. Теперь из охотника он превратился в дичь для немецких истребителей, благо что они пока были связаны боем со звеном наших. Помочь бы им, да стрелять нечем. Сейчас надо быстрее возвращаться на свой аэродром: ведомого сбили, хвост его самолета защищать некому, и самому нечем отбиться. Михаил снизился до двух тысяч метров: здесь было меньше шансов встретиться с «худыми» – они любили летать на трех – четырех с половиной тысячи метров. Да и аэродром был уже недалеко, километров двадцать оставалось, для истребителя – минуты полета, как появился «мессер». Скорее всего, свободный охотник – были у них такие асы. Вылетали они парой или в одиночку, выискивали цели и атаковали их, как правило, исподтишка. Вот и этот начал атаку с хвоста – с пикирования. Однако Михаил был уже тертым калачом, смотрел не столько вперед, сколько в зеркало заднего вида и по сторонам. Вовремя узрев надвигающуюся опасность, он следил за приближающимся врагом. Вот «мессер» на несколько секунд зафиксировал свое положение. «Это он меня в прицел берет», – мгновенно сообразил Михаил. И когда немец был уже готов нажать на гашетки, слегка дал вперед правую педаль и качнул ручкой управления влево. «Ла-5» сместился влево, скользнув на крыло. Пушечная очередь прошла совсем рядом, но не зацепила. Немец попался опытный и счел происшедшее за случайность. Михаил не отрывал взгляда от зеркала. «Мессер» приблизился, чтобы стрелять наверняка. Но только он завис неподвижно на несколько мгновений, как Михаил снова повторил свой маневр. И опять очередь прошла мимо. Только тут до немца дошло, что советскому истребителю нечем обороняться – ведь только слепой не увидит пролетевших мимо трасс. Дав газу, немец решил зайти сверху и ушел в набор высоты. Это был шанс, и Михаил решил им воспользоваться. Он двинул сектор газа, мотор взревел, и истребитель рванулся вперед, как пришпоренный жеребец. Михаил потянул ручку управления на себя, и «Ла-5» полез вверх – наперерез немцу. От перегрузки потемнело в глазах, но немец был все ближе и ближе. Израсходовав в воздушном бою весь боезапас, Михаил шел на таран – ведь такой трюк он уже однажды испробовал. Надо было поставить этого гада на место. За секунду до столкновения немец понял, какое решение принял русский летчик, и дал рулей вправо, пытаясь уйти. Но «Ла-5» – не «МиГГ» и не «ЛаГГ-3». Михаил врезался в крыло «Мессершмитта», хотя рассчитывал ударить его в хвост. Удар, треск! Осознавая, что двигатель самолета продолжает работать, Михаил тем не менее вдруг четко увидел остановившийся винт своего истребителя и странно медленно разлетающиеся – нет, скорее расплывающиеся в разные стороны – обломки своего и чужого самолета. Возникло стойкое ощущение, что время резко замедлило свой ход. «Ошибся, – как-то спокойно и отстраненно подумал Михаил, – надо было рубить винтом по хвосту. Недотянул ручку…» В следующую секунду он потерял сознание. …Очнувшись, Михаил увидел синеющее над головой небо. Первой мыслью было: «Слава богу, жив! Но как же мне удалось после такого удара покинуть самолет? – недоумевал пилот. – Или я с парашютом выбросился? Ни черта не помню, какой-то провал в памяти». Рядом раздались голоса. Михаил повернул голову – из подъехавшей машины «Скорой помощи» медики в белых халатах выкатывали носилки. Рядом стояла милицейская машина «УАЗ» «буханка» и трактор. «Трактор-то зачем?» – удивился про себя Михаил. Он немного повернул голову и уткнулся взглядом в перевернутую «аннушку», с которой и начались его приключения. Какая-то нестыковка выходит… Он только что таранил немецкий «Мессершмитт», а авария с «Ан-2» произошла уже два года назад. Медики подошли к нему, ощупали, измерили давление. Михаил воспринимал происходящее отстраненно, как будто со стороны. – Шок после аварии, – уверенно произнес врач. Михаила аккуратно переложили на носилки и погрузили в машину «Скорой помощи». Он чувствовал, как трясет «Скорую» на колдобинах, слышал разговор врачей, но все как будто сквозь вату. «Где я? На том свете? Тогда почему чувствую все – даже укол? Ведь мертвые ничего чувствовать не должны», – размышлял он и не находил ответа. В приемном покое больницы седой травматолог раздел его, осмотрел. – Свежих травм не нахожу, а следов от старых полно: шрамы на ноге, на руке, на теле. Может, он воевал раньше, скажем – в Чечне? Пусть его проконсультирует невролог, похоже – у парня черепно-мозговая травма или сотрясение головного мозга. Через десять дней после лечения Михаил выписался из больницы.* * *
Внизу под самолетом проплывали ослепительно-белые кучевые облака. – Дождь, наверное, внизу идет, – сказал командир белоснежного лайнера. – Нам он не помеха, – отозвался с кресла второго пилота Михаил. Вот уже год, как он летал вторым пилотом на пассажирском «Ан-148» после переучивания. Но каждый раз, когда он пролетал надо Ржевом, Тулой или Великими Луками и землю не закрывали облака, у него щемило сердце и отчего-то становилось грустно на душе, а по ночам снились «военные» сны: красавица Вера Лебедева с петлицами капитана, ее веселые подруги – молодые, задорные, еще не успевшие познать всей полноты счастья такой короткой человеческой жизни, но все равно живущие надеждой – «вот только война закончится…» Он снова шел в атаку на истребителе, покидал кабину, открывал парашют – и просыпался в холодном поту.Корчевский Юрий Григорьевич Пилот-смертник. «Попаданец» на Ил-2
Глава 1. Катастрофа
Учебные пары закончились, и Иван спешил на трамвай. От Лингвистического университета до электрички можно пройти пешком, не так далеко, да и он не старик, всего двадцать два года, – но тогда он точно опоздает на электропоезд. Два дня в неделю он ездил в соседний город – Ессентуки, где базировался аэродром ДОСААФ. Эти дни были самыми любимыми – ведь он мог летать, полеты же были его страстью. После окончания школы он попытался поступить в военное летное училище, но в те годы шло активное, если не сказать безумное, сокращение военных училищ. Неразбериха, высокий конкурс на место, и в итоге – он оказался за бортом. Успел поступить в Иняз, на отделение романских языков. Почему именно туда, он и сам объяснить не мог. Наверное, выбор больше не сердцем, а прагматизмом продиктован был. Границы открыты, наши люди за рубеж ездят, туристы и делегации к нам приезжают – язык лишним не будет. Родители его выбору удивились, но перечить не стали: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы по подворотням с оболтусами не общалось да на наркотики не подсело. Но, как ни странно, учеба Ивана увлекла. Девчонок в группе было большинство, а парни хоть и в исчезающем меньшинстве, зато компанейские и умом не обделены. Однако по авиации Иван скучал. Он скачал на ноутбук все авиационные игры и частенько резался по вечерам, а зачастую – и ночью. Только игры скоро надоели: не было в них настоящего драйва, адреналина. Так, эрзац вроде соломенных валенок у немцев в Великую Отечественную. А потом как-то на празднике он увидел самолеты аэроклуба, чешские «Л-410» и «Л-39», устаревший «Як-52», выполнившие фигуры высшего пилотажа под крики и аплодисменты восторженных горожан, и сердце защемило: почему не он там, в одном из этих самолетов? С праздника ушел, не досмотрев и в плохом настроении. Дома сразу сел за комп, искать адрес и телефоны аэроклуба. Он был один на все Кавминводы, а это целый конгломерат маленьких курортных городков с общей численностью за миллион человек. От города до города рукой подать, и иногда невозможно понять, где заканчивается один город и начинается другой. В ближайшую субботу, после окончания занятий, взяв документы, он поехал в аэроклуб. А потом медкомиссия – и вот он уже курсант. Долгие часы и дни теории, потом полеты с инструктором, города сверху как на ладони и горы – вот они, совсем рядом! Бештау, Машук, Железная, а недалеко – и двуглавая, вечно покрытая снегом вершина Эльбруса. И сопровождающее все это пьянящее чувство полета. После первого полета он был оглушен и даже переговоры по СПУ – самолетному переговорному устройству – помнил плохо. Инструктор только спрашивал его: – Ты как? – Нормально! – орал Иван. Распирающий грудь восторг, когда инструктор дал подержаться за ручку управления, послушные движения самолета… Вечером он взахлеб рассказывал об этих ощущениях друзьям, а те слушали из вежливости и кивали. Ну, полетал – чего же здесь такого? Многие летали пассажирами. Однако когда приземлялись, испытывали облегчение. Полет удался, сели невредимыми. И чего Иван захлебывается от восторга? Самолетик маленький, даже не реактивный, прошедший век. Но, видимо, не было у них бензина в крови. Иван же небом заболел всерьез, как другие теряют голову от любви. В группе об учебе в аэроклубе и полетах он не говорил – не поймут, у девчонок только и разговоров что о моде и парнях – кто как посмотрел и что сказал. А одногруппники к технике равнодушны были, зато от гаджетов не оторвать. И выдумали же словечко – гаджет! Прямо из мира рептилий, гадов пресмыкающихся! Не нравились ему эти перекосы, когда реальному общению люди предпочитали виртуальное. Но недовольство свое он не выражал никак, каждый сам волен выбирать себе дорогу. Каждый из мальчишек в свое время мечтал стать военным или пожарником в блестящей каске, а вырастали – и деньги заслоняли собой все, заменяя порой чувства, любовь. А сегодня особый день, и опаздывать было никак нельзя. Предстоял первый самостоятельный полет, без инструктора в задней кабине. Волновался ли Иван? Конечно! Но все шло отлично. На электричку успел, к аэродрому почти бежал. Быстро переоделся в летный темно-синий, уже застиранный комбинезон, надел шлемофон. Вместе с инструктором повторил план полета и даже прошел пешим по летному полю, кистью руки изображая самолет. Потом с техником обошел самолет, как положено по инструкции. Шасси, рули поворотов, элероны, винт – все осмотрел бегло. Делал он это уже не раз, но сейчас – как внове, ведь рядом уже не будет инструктора, только связь по радио. Иван поднялся в кабину, застегнул привязные ремни парашюта. Запустив двигатель, проверил показания приборов и сделал жест – убрать колодки! Потом вышел на связь с КДП – контрольно-диспетчерским пунктом. – Выруливаете на взлетную полосу, взлет разрешаю, – услышал в ответ. Дав рычаг управления двигателем вперед, он отпустил тормоза, и самолет, подпрыгивая на кочках вроде бы ровного на первый взгляд поля, покатился вперед. «Чулок», как его называли авиаторы, показывал направление ветра. Иван осенил себя крестным знамением. Человеком воцерковленным он не был, но в церковь иногда захаживал. Он дал газ, и самолет, пробежав совсем немного, легко поднялся в небо. Момент отрыва от полосы нетрудно было ощутить по тому, как перестали вдруг стучать колеса. Иван убрал шасси, повернул кран. Так, теперь ручку легонько на себя. Земля разом уходит вниз, отдаляется. Впереди только капот, а за ним – диск винта. Дальше – только бездонное небо. Красота! Набрав девятьсот метров, он стал выполнять фигуры по плану – вполне простенькие: вираж, горка, полет по кругу. Первый самостоятельный полет по кругу короткий, четверть часа всего. Но мотор, надежный и испытанный временем, вдруг чихнул и замолк. Иван на секунду растерялся, но быстро пришел в себя и попробовал запустить двигатель снова. Попытка не удалась. Мотор чихал, но не заводился. В наушниках Иван услышал голос инструктора: – Что случилось? – Двигатель встал. Пытаюсь запустить, но не получается. – Ты только не паникуй, аэродром рядом. Разворачивайся на девяносто влево – и полоса перед тобой. Иван выполнил указания. Взглянув на стрелку высотомера, он увидел, что там уже семьсот метров. Как положено, выровнял капот прямо на взлетно-посадочную полосу. Однако то ли он резковато заложил вираж, то ли еще что, но скорость у машины упала, и самолет свалился в штопор. Ивана пробил холодный пот, а в наушниках он услышал крик инструктора: – Выводи! Ручку вперед, правая нога вперед! Иван моментально выполнил все действия. Они были вызубрены еще на земле, и он без указания инструктора сделал то же самое. Самолёт замедлил вращение и стал поднимать нос. Поздно! Высота терялась катастрофически, ее не хватило совсем немного, и самолет плашмя ударился центропланом о землю. Пыль, грохот! Единственное, что успел Иван, – перекрыть кран подачи топлива, чтобы не произошло возгорания. Что самолет, что автомобиль – вся эта техника сделана из металла, и, кажется, гореть, кроме топлива, там вроде бы и нечему, а вот поди ж ты, сгорают за несколько минут. Да что самолет, танки, где одно толстенное железо, горят, как газовые факелы на буровых. От удара Иван потерял сознание. Когда он очнулся, уже смеркалось, и он сначала очень удивился – неужели после падения прошло уже столько времени? Потом возник другой вопрос: а где «пожарка», где «Скорая», где инструктор и другие сотрудники аэродрома? Почему не спешат на помощь? Он прислушался к своему организму. Вроде не болит ничего, а ведь должно после такого удара… Ощупал ноги, руки – все было цело. Расстегнул лямки парашюта, попытался отстегнуть плечевые ремни и как-то мельком обратил внимание на то, что замок у них странный, не такой, к которому он привык. Бросил взгляд на приборную панель и замер. Он понимал, конечно, что надо как можно быстрее покидать самолет, в любую минуту мог произойти взрыв, начаться пожар, но он не мог поверить своим глазам: панель приборов даже отдаленно не напоминала панель самолета «Як-52». Неужели он так сильно ударился головой, что у него начались галлюцинации? Иван сдвинул почему оказавшийся очень тяжелым фонарь, отстегнул замок ремней привязной системы парашюта и с третьей попытки выбрался из кабины. Отбежав на безопасное, с его точки зрения, расстояние, он оглянулся. Мамочки мои! Да ведь это самолет не его, вернее – не ДОСААФ! Перед ним был самый настоящий истребитель времен Второй мировой войны. Красные звезды на крыльях и крупно бортовой номер – 019. Самолет был сильно поврежден, крылья почти оторваны, но фюзеляж цел и лопасти винта торчали. Хм, а ведь если бы двигатель во время удара о землю работал, лопасти были бы погнуты. Какая-то нелепость! Еще не веря в реальность, он сильно ущипнул себя за руку и скривился. Больно! Стало быть, это не сон и не глюки. Иван осмотрел себя. Комбинезон тот же – даже ботинки его. А самолет чужой. Как такое могло быть? Над его головой, низко, метрах в ста, с ревом прошел самолет. Иван поднял руку, чтобы помахать летчику, да так и застыл – на самолете были немецкие кресты! Самолет резко набрал высоту, развернулся с переворотом и с пикирования открыл огонь. Иван сначала увидел вспышки на крыльях, где стояли пулеметы, а потом на земле – фонтанчики от пуль. За ревом мотора звука выстрелов не было слышно. От невероятности происходящего он застыл на месте. Фонтанчики от пуль прошли совсем рядом, пули градом застучали по крыльям. Иван успел опознать модель немецкого самолета – настоящий «Ме-109 BF», иначе говоря – «мессер». Ни фига себе! Да как же это? Жив он или уже на том свете? А как же университет, родители? Они же волноваться будут! «Мессершмитт» улетел, превратившись в точку, а Иван сел на искореженное крыло и задумался. Что делать? Если это реальность, то куда идти? У него ведь нет ни малейшего представления о том, какое сейчас время и в какой стороне наши. И есть охота, как будто целый день не ел. Он пошарил по карманам – ничего. Никаких документов или чего-нибудь съедобного. Блин, вот это он попал! Но надо что-то делать, не сидеть же у самолета. Прилетит еще какой-нибудь немец, стреляющий более точно. А впрочем – не прилетит. Уже начинало смеркаться. Еще четверть часа – и солнце скроется за горизонтом. Стоп! Восток же в другой стороне, вот туда и надо топать. Иван шел до темноты, пока едва не упал, зацепившись за кочку. Местность была ему незнакома – неровная степь и лес. Он побрел к темнеющему лесу и сел на опушке, опершись спиной о густую ель. На востоке погромыхивало. «Наверное, дождь будет, гроза, а ель укроет на первое время», – подумал он. Откуда ему было знать, что это громыхает пушками далекий фронт, а не гроза? Посидев так немного, он почувствовал, как навалилась усталость, свернулся калачиком и уснул. Проснулся Иван от треска мотоциклетных моторов. Уже рассвело, и в летном комбинезоне стало как-то зябко. Слегка приподнявшись, он увидел, как по лугу едут три мотоцикла с колясками. Первым желанием его было выскочить из-под ели и побежать им навстречу, но он поосторожничал, и, как оказалось, не зря. Когда мотоциклисты приблизились, он увидел, что это немцы. Мышиного цвета мундиры, угловатые стальные шлемы, номера на переднем крыле. Иван замер: неужели он в немецком тылу? От такой догадки по спине побежали мурашки. Мотоциклисты направились к подбитому и покинутому им самолету – они явно искали пилота. Остановившись у истребителя, они заглушили моторы, по очереди заглянули в кабину и стали совещаться. Потом вновь оседали своих железных коней и уехали. Иван перевел дух. Истребитель был сильно поврежден, и он не мог определить его тип – «МиГ-1» или «ЛаГГ». А впрочем, зачем это ему сейчас нужно? Он пошел по опушке леса – должна же быть поблизости какая-нибудь деревня или хутор. Он хоть узнает, где находится, где наши, кусок хлеба выпросит. Еще бы оружие ему, а то возьмут голыми руками, а попадать в плен ему не хотелось. Через полчаса хода показались крыши нескольких домов. Бедно сельчане живут: крыши соломой крыты, проводов со столбами не видно, стало быть – электричества нет и радио отсутствует в принципе. Иван хотел сразу пройти к хутору или починку, но осторожность возобладала. Он залег на опушке и стал наблюдать. Изредка из домов выходили жители – сплошь пожилого возраста. Они кормили кур, косили траву, чистили хлев. Немцев видно не было, и он решился. Перебежками подобрался к околице и только хотел перемахнуть через плетень, как в огород за избой вышел дед. – Эй! – окликнул его Иван. – Хто тут? – насторожился дед. – Я свой, русский. Немцы в деревне есть? – Не было еще. Иван осмелел и встал во весь рост. Дед подслеповато сощурился: – Сталинский сокол? – Да. Сбили меня. – Так я видел! Вон там твой аэроплан упал. – Дед показал рукой в ту сторону, откуда пришел Иван. – А потом немец летать стал низко и стрелять. – Ну да, точно. Только он не попал. А где линия фронта? Где наши? – Да разве ж я знаю? Мне никто не докладывает. – Пожевать чего-нибудь у вас не найдется? С утра во рту маковой росинки не было. – Так ты заходи в избу. Разносолов у нас с бабкой нет, однако накормим. – Вот спасибо! – Иван перемахнул через плетень, и дед усмехнулся: – Идем. Они зашли в избу, и дед распорядился: – Бабка, гость у нас, сталинский сокол. Собери на стол поснедать. Женщина засуетилась, поставила на стол чугунок с вареной картошкой, на миске – несколько огурцов, головка лука и несколько ломтей ржаного хлеба. По его теперешнему положению – прямо роскошное угощение. Иван принялся за еду, и вареная картошка показалась ему необыкновенно вкусной. С голодухи или и впрямь вкусная? Прожевав немного, Иван спросил: – А какое сегодня число? Дед обернулся к отрывному календарю, висевшему на стене, и обстоятельно заявил: – Двадцать шестое июня одна тысяча девятьсот сорок первого года. – А деревня ваша где? – Известное дело где – в Белоруссии. – А район? Город какой поблизости? – Хутор у нас, не деревня. Называется Сняты. А город Слуцк. Правда, до него верст десять-пятнадцать. Да кто их считал, версты эти? Вот это Иван попал! Начало войны, самое тяжелое время. Наши отступают по всем фронтам, несут потери, в штабах неразбериха. А сверху идут приказы – отбросить врага контрударом. А чем отбросить, когда только за первый день войны Западный Особый военный округ потерял сорок процентов самолетов? И почти все они были сожжены на аэродромах во время налетов вражеской авиации. И летчиков было потеряно много. Летуны имели голубую униформу, и немецкие летчики высматривали их среди отступающих частей. Не редкость было, когда «мессер» гонялся за одиноким авиатором, пытаясь его расстрелять. Иван, получив важную для себя информацию, продолжил еду, дед же, в свою очередь, стал задавать ему неудобные вопросы: – Ты вот объясни мне, милок, как так получилось? Парады проводили, товарищ Сталин говорил, что врага будем бить на его территории. А гуторят – немцы уже под Минском. – Неожиданно напали, отец. Погоди, подойдут из тыла подкрепления – мы еще погоним его с нашей земли. – Ох, чует мое сердце – не скоро это будет! У немца армия сильна, по себе знаю. Воевал я с ними с пятнадцатого по семнадцатый год. – Не говори так больше никому, дед. – А кому ты доложишь? Продолжить разговор они не успели – послышался далекий шум. – Сынок, посмотри, – что там? Иван выглянул в окно. Из-за угла показался бронетранспортер, смахивающий на железный гроб, и три мотоцикла. Иван только крикнул: – Немцы пожаловали! Он схватил со стола кусок хлеба, затолкал в рот картофелину и выскочил на крыльцо. Перебежал огород, перепрыгнул плетень и кинулся в лес. Бежал, пока не стих шум моторов. Бежал и удивлялся: надо же, на своей земле, а петляет от врага, как заяц! Остановившись на минуту, Иван прожевал картошку и принялся за хлеб: неизвестно, когда еще удастся поесть, надо подкрепиться. Съев все до последней крошки, он определил стороны света по стволам деревьев и направился на восток – надо было идти к своим. Иван был в угнетенном состоянии. Он на своей территории, но она занята немцами. Другое время, другие, военные и суровые, законы. А у него – ни документов, ни «легенды». Вот выйдет к своим, и не исключено, что отведут его в Особый отдел. Что он там скажет? Что попал сюда из двадцать первого века? Да его сразу к стенке поставят, никто и разбираться не будет. Немцы ведь и в самом деле засылали в наш тыл разведывательные и диверсионные группы. Они наводили панику, резали линии связи, убивали наших командиров. И он запросто попадет под этот каток. Для него – личная трагедия, но что она значит по сравнению с трагедией огромной страны? Армия к войне не готова, штабы ситуацией не владеют, фронты под напором танковых клиньев врага быстро меняют очертания, а Сталин в растерянности. Но Иван решил для себя: он будет биться с врагом до тех пор, пока руки в состоянии будут держать оружие. Деды его не посрамили чести, так неужели он слабее духом? Пришли для страны тяжелые времена, и он не вправе остаться в стороне. С запада нарастал тяжелый гул. Иван поднял голову. На высоте около полутора тысяч метров шли немецкие бомбардировщики. Он сразу опознал силуэты «Юнкерсов-88», видел их не раз на Plane.ru. Вот обнаглели, гады, идут как на параде, без прикрытия истребителей. Однако Иван ошибался. Прикрытие было, но выше и немного в стороне. Из-за деревьев, невидимый раньше, вынырнул наш «И-16», прозванный «ишаком». Он сразу стал набирать высоту и с ходу всадил очередь из пулеметов в брюхо идущему первым «Юнкерсу». Иван сам видел дымные трассы, воткнувшиеся во вражеский бомбардировщик. «Юнкерс» взорвался в воздухе. «Ишак» отвалил в сторону, и тут же сверху на него свалилась пара «мессеров». Имея преимущество в высоте и скорости, разделались они с нашим истребителем быстро. Несколько пушечных очередей – и «И-16» задымил, от него стали отваливаться куски обшивки. От падающего самолета отделилась фигурка летчика, и почти сразу же над ним расправился купол парашюта. – Ох, рано ты его раскрыл, брат! – подосадовал Иван, уже предчувствуя, что сейчас последует. «Мессеры» сделали еще один заход и прицельным огнем из пулеметов расстреляли пилота. Иван сам видел, как темный комбинезон летчика стал пятнистым и через дыры проглядывало кровавое белье. Немцы понеслись дальше, а мертвый пилот опускался в лес, и Иван побежал к месту его предполагаемого падения. Сначала он увидел купол на дереве – под ним болтался на стропах пилот. Ноги его едва не доставали до земли. Иван взобрался на дерево и стал дергать стропы. В какой-то момент сучья не выдержали, обломились, и тело пилота рухнуло на землю. Иван и сам едва удержался, чтобы не упасть. Осторожно он слез на землю. Ему хватило одного взгляда на пилота, чтобы понять – мертвее не бывает. Голова летчика была размозжена, живот и ноги изрешечены пулями. Мертвых Иван боялся, даже на похороны не ходил. А теперь присел рядом, посмотрел на окровавленное лицо. Потом достал из нагрудного кармана его комбинезона документы. В первые месяцы войны пилоты летали с документами, но затем вышел соответствующий приказ, и перед вылетом пилоты стали сдавать личные документы комэску или в штаб. Документов было три: комсомольский билет, красноармейская книжка и пилотское удостоверение. Иван всмотрелся в фото на комсомольском билете. Молодой парень, и чем-то на него, Ивана, похож: такие же светлые волосы, только стрижка короче. Сколько же ему лет? В билете год рождения – двадцать второй. Да, погибший пилот моложе Ивана, ему всего девятнадцать лет. А мужества и храбрости герою не занимать. В одиночку бросился на бомбардировщики и истребители. Иван раскрыл красноармейскую книжку. Сержант Кравчук Николай Емельянович, одиннадцатая авиадивизия. Не успел дослужить парень до офицерского звания, и наград нет. Пилотское свидетельство – окончил Ейскую авиашколу. Фото, печати, подписи начальников – все как положено. Документы еще новые, не потертые. Иван положил их в карман своего комбинезона. Надо будет отдать командирам, когда к своим выйдет, рассказать, как погиб пилот. И схоронить бы надо его по-человечески, а чем могилу рыть? Ни лопатки саперной – ни даже ножа. Иван снял с пилота планшет на длинном ремешке – там была карта. Для пешего хода она была не очень пригодной, мелких деталей нет. А вот для скоростного самолета – в самый раз. Отметок на карте нет. На поясе пилота кобура с пистолетом. Иван расстегнул пояс на убитом, снял кобуру, прицепил ее на свой пояс и вытащил пистолет. Он был новым, с незатертым воронением, «ТТ» тридцать восьмого года выпуска. Выщелкнул обойму, маслянисто засветились патроны. Несколько раз передернул затвор, пощелкал курком. Оружие в руке вселяло некоторую уверенность. Только попадет ли он в цель, когда надо будет? Из пистолета, малокалиберного «марголина», он стрелял несколько раз в тире ДОСААФ, но и только. В круг попадал, но ведь он большой и стоит неподвижно. Иван защелкнул обойму и вложил пистолет в кобуру. Потом стал дергать за стропы, стараясь стащить шелковый купол с дерева на землю, – с воздуха он был заметен. Пока он раздумывал, что предпринять, в отдалении послышалось несколько выстрелов, потом автоматная очередь. Следом ударил винтовочный выстрел – уже ближе. Не время стоять. Иван бросился бежать. «Чего тут нашим стрелять? – резонно рассудил он. – Значит, это немцы». Он бежал, лавируя между деревьями, начал продираться через высокие кусты и неожиданно свалился в узкий и длинный овраг, по поросшему травой склону съехал на пятой точке на самое дно. Остановившись, затих и слушал. Через несколько минут послышался треск веток, а потом вниз на животе съехал красноармеец – без пилотки. Однако трехлинейку он крепко сжимал в руке. Увидев Ивана, замахнулся прикладом: – Ты кто такой? – Русский я, свой! – Иван испугался, что красноармеец сейчас приложит его прикладом. – А! – сразу успокоился красноармеец. – Ты молчи, немцы рядом. Боец упал на траву. От бега он запыхался и дышал тяжело. В стороне ударили несколько автоматных очередей. – У тебя патроны есть? – прошептал боец. – К пистолету только. – Жаль, у меня патронов нет. Петлицы у бойца были черные, и значок непонятный. Иван знал, что петлицы такого цвета имели технические войска – танкисты, артиллеристы, связисты. Выстрелов в лесу не было слышно, и боец подполз к Ивану: – Ты летчик, что ли? – Летчик. – А я с бронепоезда, восьмой дивизии. Пулеметчиком был. – А где твой бронепоезд? – Разбомбили. Мы на станции стояли, бронепоезд пополнял запасы воды и угля. И вдруг налетели эти. Я и понять ничего не успел, а вагоны бронированные как консервные банки разорваны. – Повезло, что жив остался. – М-да, наших, похоже, много полегло. Меня Алексеем звать. – А меня… – Иван не успел договорить, потому что Алексей закрыл ему рот грязной ладонью. Сверху послышалась немецкая речь – немцы говорили о пропавшем неизвестно куда русском. Потом они ушли, и Иван решил назваться именем погибшего пилота – его документы сейчас могли позволить Ивану выжить. – Николай, одиннадцатая авиадивизия. – Сбили? – Сбили, – вздохнул Иван, вспомнив участь пилота «ишака». – Поесть ничего нет? – Нет. – А говорят – у летчиков кормежка знатная, даже белый хлеб дают. Иван промолчал. О нормах довольствия во время войны он не знал, а врать не хотел. Алексей, похоже, парень боевой, хороший. – Кажется, немцы ушли, выбираться пора, – предложил Иван. – Идем налево. Видишь, там овраг кончается, а здесь склоны крутые. Они выбрались, выпачкав обмундирование травой. – Мы как лешие теперь, – усмехнулся Алексей. – К своим бы выбраться. – Идем лесами, на дорогах немцы. – А я двух фашистов убил, – похвастался Алексей. – Как думаешь, медаль дадут? – За двух? Нет, мало. Да и свидетелей нет. – Это верно, – согласился Алексей. – Откуда в лесу свидетели? Они шли молча около получаса и вышли на большую поляну в лесу, которую разделяла грунтовка. На ней стояла разбитая бомбежкой наша автоколонна из восьми грузовиков. Несколько грузовиков сгорели, и от них тянуло гарью. И везде – трупы наших бойцов в нелепых позах. Видимо, при налете бойцы прыгали с машины и разбегались. Да, поздновато спохватились, за воздухом не следили. Опыта не было. От неожиданного зрелища Иван с Алексеем замерли. – Ни фига себе! – первым пришел в себя Алексей. Они пошли к машинам. Алексей остановился, отстегнул у одного из бойцов подсумок с патронами и сразу снарядил обоймой магазин. – Давай жратву поищем? – предложил он. – Нехорошо как-то, вроде мародерства. – Им оно уже не нужно, а нам топать, – рассудил Алексей. В машинах нашлись ящики с армейскими сухарями и тушенкой, и Алексей сразу набил свой вещмешок провизией. – О, харчем запасся! А ты не стой, поищи себе оружие. Что тебе твой пистолетик? Пукалка! И в самом деле, при боестолкновении с немцами пистолет – помощь слабая. Но винтовка длинная, а магазин всего на пять патронов. Иван подобрал себе «СВТ-40». – Брось ее к чертям! – посоветовал Алексей. – «Светка» – оружие ненадежное. – Какая Светка? – не понял Иван. – Ну, «СВТ». Бойцы ее так называют. Жалко, выглядит винтовка неплохо. Не знал тогда Иван, что винтовка в хороших и умелых руках – оружие неплохое. Морская пехота до 1943 года была вооружена «Светами», и никто не жаловался. Моряки – народ технически грамотный, и при должном уходе, чистке и смазке винтовки эти служили им верой и правдой. Немцы с удовольствием брали себе трофейные «СВТ», даже вооружали ими свои части. Иногда немецкие пехотинцы перекупали «СВТ» друг у друга, и цена доходила до ста пятидесяти рейхсмарок, месячного жалованья унтер-офицера. Но Иван подробностей этих не знал, и потому, послушав попутчика, поставил винтовку у грузовика. После недолгих поисков он нашел в кабине, рядом с убитым младшим политруком, пистолет-пулемет ППД с двумя дисками к нему. – Вещь! – одобрил Алексей. – Только к нему вагон патронов надобен. Тр-р-р – и диска нет. Но всяко лучше «Светы», бери. Они отошли от колонны на километр и сели в чаще леса на ствол поваленного дерева. – Давай подкрепимся, брюхо к спине прилипло, – предложил Алексей. Он вытащил из кармана перочинный нож, ловко вскрыл две банки тушенки и поставил их на ствол упавшего дерева, как на стол. – А чем есть-то? – Ты что, барин? Пальцами ешь, – и сам запустил палец в банку, выудил оттуда кусок мяса и положил себе в рот. Тушенка пахла замечательно, не так, как нынешние, и Иван, плюнув на приличия, последовал совету. Под сухари мясо пошло хорошо. Только ржаные сухари были такими жесткими, что хруст их, казалось, слышался далеко. Они съели по банке тушенки, по четыре сухаря, и Алексей растянулся на траве. – Житуха! Передохнем малость – и в путь. Сам знаешь, в армии после обеда старшина полчаса трогать не имеет права. И тут же захрапел – да громко, с переливами. Иван удивился. Только что разговаривал с ним – и вдруг глубокий сон. Он вытащил из кармана документы погибшего пилота – нужно было досконально изучить их, пока Алексей спит, иначе можно проколоться. Иван читал все, даже надписи на печатях. И потому на комсомольском билете смог прочитать на печати, что выдан он в Ростове-на-Дону. Стало быть, этот Кравчук жил там до войны. Он изучил документы до последней точки, вызубрил все, и, закрыв глаза, повторил несколько раз. Коли так получилось, он теперь должен стать этим Кравчуком и продолжить его дело. Внезапно подал голос Алексей: – Что, решил избавиться от документов? Или немцам сдаться? – Ты что, переспал или недоел? – А чего ты на них пялишься? – На тебя смотреть прикажешь? Так храпел, что все звери в округе разбежались, прямо как трактор. – Есть такой грешок, – смутился Алексей. Иван убрал документы в карман и попытался определиться по карте, где они находятся. Слуцк нашел, а вот деревень на карте почти не было, только крупные села. Масштаб не тот, сюда бы карту для пехоты. Да и качество у карты неважное. Иван, даже сам того не желая, сравнивал ее с современными ему картами, более четкими и детальными. – Где мы? – А черт его знает! Где-то здесь, – он ткнул в карту пальцем. – Знать бы еще, где наши. – Топать надо. Алексей рывком поднялся с земли. Вздремнул он немного, минут двадцать, но после еды и сна сил у него явно прибавилось. Шагал быстро, и Иван иногда отставал. – Прибавь шагу, что ты как на прогулке, – время от времени оборачивался к нему Алексей. – Ты кто по званию? – Сержант. – А я рядовой. У тебя на комбинезоне знаков отличия нет. Почему? – А кому в кабине самолета на них смотреть? – Резонно. Внезапно послышался гул моторов. Судя по звуку, впереди была дорога. Пригнувшись, оба подобрались поближе. Метрах в тридцати от опушки шла немецкая колонна. Мотоциклы, огромные грузовики, тягачи, несколько бронетранспортеров на колесно-гусеничном ходу, потом танк Т-II c танкистами, сидящими на броне и пьющими из горлышка бутылки вино. – Вот сволочи, как у себя дома! – не сдержался Алексей. – Стрельнуть бы сейчас, одного-двух успел бы положить. – Ты что, сдурел? Их сотни, а может, и тысяча. Прочешут лес – и нам конец. – Сдрейфил? Зато повеселимся от души. Уж десяток-то я точно положу. – Мало врага убить, надо самому выжить, чтобы победить в конечном счете. – Как по-написанному шпаришь, прямо наш политрук на занятиях. А по мне, видишь врага – убей его! Ты откуда? – Ростовский, – вспомнил Иван печать на комсомольском билете. – Ха! Ростов-папа! А я из Одессы-мамы! – Моряком был? – Не! У моря жил, а воды боюсь. У меня все дружки во флот рвались, в морское училище пошли или в порт работать. А по мне, так на земле надежней. Они разговаривали почти не таясь, за грохотом двигателей и гусениц все равно слышно было плохо. Колонна прошла. Над дорогой висела пыль, сильно пахло бензином, отработанными газами. Иван потянул носом: – Бензин у них какой-то не такой, запах совсем другой. – У них все другое: бензин, машины – да и душа, наверное, другая. Хорош болтать, перебегаем дорогу. Они перебежали дорогу, и очень вовремя, потому что снова послышался шум и вдалеке показалась новая воинская колонна. – Во прут! И откуда у них столько техники? А наша тогда где? – Алексей был явно обозлен. – Сам знаешь, под ними вся Европа. Заводы в Чехословакии, Австрии, Франции на них работают. И трофеи огромные. – Да знаю я! Только одно дело – знать, а другое – видеть все это перед собой. Дальше они шли около часа. Натыкаясь на деревни, обходили их стороной. Немцы перли по дорогам, и до мелких населенных пунктов на занятой территории руки у них пока не доходили. Они были в упоении от быстрых побед, верили в гений своего фюрера и надеялись, что Москва скоро падет и осенью они будут квартировать в покоренной столице русских. Ведь так уже было во Франции, Бельгии, Варшаве и других странах. И пока все шло так, как и обещал им их бесноватый фюрер. Страны падали под гусеницы немецких танков за считаные дни, и, судя по быстрому продвижению по этой дикой России, с нею будет то же самое. А то, что страна дикая, не вызывало у немцев никаких сомнений. Дороги просто в ужасающем состоянии, асфальтированных шоссе почти нет, а имеющиеся можно пересчитать по пальцам одной руки. Такие народы годятся лишь для того, чтобы быть прислугой у великой арийской нации. Но не тут-то было! Пройдет первоначальный шок, и немцы осознают всю глубину своих заблуждений. Но достанется все это горьким опытом и дорогой ценой. Две страны понесут наибольшие людские и материальные потери в этой войне – это СССР и Германия. И только Иван знал, что пройдут десятилетия, и Америка будет внушать всему миру, что победители-де они, американцы, а остальные страны лишь помощники, сыгравшие второстепенную роль. В лесу запахло горелым железом, бензином, и Иван подумал, что где-то недалеко стоит на дороге еще одна разгромленная колонна. И ошибся. Они вышли на опушку леса, и он увидел, что впереди – полевой аэродром. Только не немецкий, а наш, полностью разгромленный. Виднелись остовы сгоревших самолетов, автомашин авиатехнических служб, трупы людей в комбинезонах, голубой летной форме и армейских гимнастерках. Немцы нанесли внезапный удар авиацией по аэродрому. В первые дни войны Германия нанесла массированные удары по разведанным целям: армейским складам, топливохранилищам, танковым паркам, аэродромам, казармам. РККА понесла ужасающие потери. Еще не вступив в бой, СССР потерял много боевой техники, в том числе – новейших образцов. И сейчас парни видели перед собой кладбище самолетов. Грустно и горько было смотреть на все это. Над аэродромом стоял густой запах гари, тления человеческих тел, запах смерти, запах войны. – Давай вокруг обойдем, – предложил Алексей. – Сам тебе хотел это предложить. Они направились в обход по краю аэродрома. Иван периодически кидал взгляды направо. Обгоревшие фюзеляжи шпангоутами напоминали ребра скелетов, двигатели от жара оплавились, вместо колес шасси – только проволока. Иван отвернулся от грустного зрелища, но Алексей вдруг толкнул его в бок: – Смотри! – Чего смотреть, только сердце надрывать! – Самолет! Ей-богу, целый! Маленький допотопный «У-2» стоял под маскировочной сеткой на краю аэродрома, немного в стороне от линейки остальных самолетов, потому и уцелел при бомбежке. Архаичного вида: двигатель открытый, цилиндры торчат, даже штанги толкателей на виду. Обтянутый перкалью фюзеляж, проволочные расчалки крыльев – прошедшая эпоха, по сравнению с ним «Як-52», на котором летал Иван, – космический пришелец. Они подошли к самолету. Иван хотел посмотреть на этого «динозавра» вблизи – когда еще представится такая возможность. Тем не менее «У-2», эта летающая парта для нескольких поколений советских пилотов, был хоть и примитивен, но прост в управлении. Его было сложно свалить в штопор, но если это получалось, выходил он из этой смертельной фигуры высшего пилотажа элементарно. Брось управление, не мешаймашине, и она сама прекращает вращение, поднимает нос и переходит в горизонтальный полет. Иван обошел маленький самолетик – он показался ему убогим и ненадежным. И как только летали на таком? Но «У-2» не имел видимых повреждений. – Слушай, Николай! Ты же летчик! Самолет – вот он, и даже кабины две. Чего мы топаем? Давай улетим! Иван замер от его слов. А что? Это идея! Только приборы ему незнакомы. Он взобрался на крыло и заглянул в открытую кабину. Несколько тумблеров, пара кранов, скудные приборы. Только как его запустить? В документальных фильмах он видел, как механики крутили воздушный винт. Попробовать можно, надо только выяснить, заправлен ли самолет. Вероятно, этот самолетик был связным, служил при штабе авиаполка. Но почему его, исправный, бросили – загадка. А может, летчик погиб? Сколько их – пилотов, механиков, прибористов и вооруженцев лежит на взлетном поле? Пробка бензобака располагалась на виду, прямо перед козырьком кабины. Иван открутил ее и понял, что бак полон – бензин плескался у самого верха. Иван уселся в кабину и стал осматриваться. Так, вот кран подачи топлива. Тумблер включения зажигания – это главное для запуска. Ручка управления, педали, рычаг управления двигателем – все на привычных местах. Пожалуй, можно попробовать, что-то было манящее в предложении Алексея. Чего скрывать, перехода через линию фронта он побаивался, военного опыта – никакого. Как перейти линию окопов и траншей, если там неприятель? Он даже предположить не мог, что в эти дни не было сплошной линии фронта. Немцы наступали клиньями, ударными бронированными кулаками, концентрируя танки и пехоту на узких участках. И были места, иногда доходящие в ширину до десятка километров, где не было ни немцев, ни наших войск. – Ну, что скажешь, летун? – Алексей нетерпеливо топтался рядом с самолетиком. – Проверни несколько раз винт, а когда я скажу, крутани его резко. Только руки не подставляй, Красной Армии инвалиды не нужны. – Понял! Алексей повеселел. Он взялся за деревянный винт и провернул его несколько раз. Ритмично шипел поступающий в цилиндр воздух. Иван щелкнул тумблером зажигания: – Давай! Алексей резко крутанул винт и отскочил. Мотор чихнул, выпустил клуб серого дыма и заработал – неровно, с перебоями. Однако спустя несколько секунд застрекотал ровно. – Сетку убери! – крикнул Иван и показал руками. Алексей понял и шестом, который лежал на земле, приподнял с крыльев маскировочную сетку и убрал ее за самолет. Потом неловко влез на крыло и забрался в заднюю кабину. – Трогай! – как извозчику, закричал он Ивану. Иван осторожно добавил газу. Сердце колотилось, во рту сохло. Вот же дурак! Один самостоятельный вылет за плечами, окончившийся плохо, «У-2» вообще не знает, видит вживую впервые – и задумал лететь! Да еще время военное. Не сам грохнется, так собьют. Машина тихоходная, вооружения нет. Авантюрист, на что рассчитывает? Иван ругал себя последними словами. Надо было хотя бы пройти по ВПП, взлетно-посадочной полосе, посмотреть, в каком она состоянии. Может, вся в воронках, может – с нее взлететь невозможно… Да, видно, ему помогал ангел. Самолетик выкатился к лесу, Иван дал правую педаль вперед и развернул «У-2» носом к ВПП. Было непривычно. На «Як-52» шасси с носовым колесом, фюзеляж параллельно земле, обстановка на аэродроме хорошо видна. На «У-2» вместо хвостового колеса костыль, фюзеляж под углом к горизонту, и перед вылетом видно только вращающийся винт и капот с выступающими цилиндрами двигателя. Иван отклонился влево – так хоть стало видно, куда направлять самолет на земле. Он выбрал ориентир – ель на другом конце аэродрома, и дал полный газ. Мотор взревел, и самолетик начал разбег. Иван старался не шевелить ногами, чтобы не отклонить рули направления. К его удивлению, самолетик пробежал совсем немного. Иван не тянул на себя ручку управления, самолетик сам оторвался от земли. Высота быстро росла: два, десять метров. Сзади закричал Алексей, и Иван обернулся. Двигатель был маленьким, слабым, а реву много. – Развернись! – кричал Алексей. – К немцам летим! Иван кивнул и посмотрел на компас. Сначала он набрал небольшую, метров сто, высоту, потом заложил вираж, разворачивая самолет на сто восемьдесят градусов. Алексей снова что-то закричал. – А? – обернулся Иван. – Красота! – рот Алексея растянулся в улыбке. Под самолетом проносилась местность – реки, лес, деревенька. Низковато, все проносится быстро, и потому сложно ориентироваться. Иван осторожно потянул ручку, поднимая самолет выше. Высотомер показал триста метров. В самый раз. Впереди, по укатанной грунтовке, пылила автоколонна. Ивану обойти бы ее стороной, а он самоуверенно решил пройти над ней – так короче путь. С земли звезды на крыльях рассмотрели, и хотя «У-2» немцы всерьез не приняли, стали стрелять по самолету. Тут, наконец, до Ивана дошло, что нельзя лететь по прямой, собьют. Он стал закладывать виражи – влево, вправо. Одним словом – змейкой шел. Колонна быстро осталась позади. Видимых повреждений самолет не получил, двигатель работал исправно, и Иван продолжил полет. Снова закричал Алексей, и Иван обернулся. Алексей показывал рукой назад и вверх. Черт! Сзади, значительно превосходя их по высоте, шел одиночный «мессер». Иван был сосредоточен на управлении, не следил за задней полусферой, и если бы не Алексей, быть бы им сбитыми. На первом этапе войны «У-2» был легкой добычей немецких летчиков. В дальнейшем эти самолеты использовали на фронте как легкие ночные бомбардировщики, а днем в своем тылу – как связные или санитарные. Иван положил планшет с картой на колено – надо было сориентироваться на местности. Он увидел внизу слияние двух небольших рек и нашел это место на карте. Да вот разочарование – совсем рядом с обрезом карты. Видимо, наши штабисты и снабженцы не думали, что боевые действия зайдут так далеко в наш тыл. Нужна была другая карта, захватывающая восточные области Белоруссии и Смоленскую область. Иван разочарованно вздохнул. «Мессер» прошел значительно выше их, не заметив. Сверху «У-2» раскрашен зеленой краской и сливается с местностью. Однако вывод Иван сделал. В кабине было зеркальце, дающее обзор задней полусферы, и теперь он чаще поглядывал назад. Стыдоба: представился летчиком перед Алексеем, а сам не удосужился наблюдать за воздухом сзади. Он понимал, что сейчас им просто повезло. Но получается – накаркал. Навстречу «У-2» на высоте полутора тысяч метров с передовой возвращались «Хейнкели-111» с охранением в виде пары «Ме-109». Вот они-то, приметив учебный самолетик, решили поразвлечься. Что может им противопоставить безоружный и тихоходный самолет? Ведущий спикировал, ведомый – за ним. Засверкали огоньки пулеметов. Иван, не зная, что предпринять, дал ручку управления вперед. Самолетик нырнул вниз, и трассы прошли выше. «Мессеры» с ревом пронеслись над ними со значительным превышением высоты. Но и Иван теперь шел низко, в сотне метров над землей. Второго шанса резко снизиться уже не было. Иван смотрел то вперед, то в зеркальце. Там появились две точки, увеличивающиеся на глазах. Ну да, это «мессеры» с их скоростью быстро догоняли безоружный фанерный самолетик. Когда до переднего «мессера» осталось метров триста, Иван сделал крутой левый вираж. Немец открыл огонь, но на секунду опоздал, и снова дымные трассы прошли мимо. Истребители сделали «горку», развернулись и стали набирать высоту, догоняя бомбардировщики, а Иван ощутил, что комбинезон на спине у него мокрый от пота. Ох, не зря говорят, что пьяным, дуракам и новичкам везет. Сзади снова заорал Алексей. Иван обернулся к нему: – Да когда ты угомонишься? – Живот схватило – спасу нет. Садись, не могу уже… Вот неладная! Иван стал высматривать подходящую площадку. Вон слева луг, по размерам подходит. Иван довернул самолет, убрал газ и едва опустил ручку. Самолет чиркнул колесами землю, дал небольшого козла, а потом коснулся шасси неровного луга. Остановился он быстро, пробег был не больше семидесяти-восьмидесяти метров. Из задней кабины быстро вылез Алексей, расстегнул брюки и присел рядом с самолетом. Иван в душе был горд собой. Самостоятельно взлетел, самостоятельно сел, да еще и от «мессеров» ушел. Повод для гордости есть, учитывая, что с «У-2» он незнаком. Алексей взобрался на крыло. Лицо его было бледным, глаза от испуга округлились. – Ты… ты… ты знаешь, куда сел?! – На луг. – На минное поле! Видишь, кочки стоят? Ты приглядись, они же в определенном порядке расположены! В природе такого не бывает. От страха у Алексея тряслись губы. – Это все твое брюхо! – напустился на него Иван. – Садись, садись! Вот я и сел… – Откуда мне знать было! Ты как накренился, так я едва из кабины не вывалился, еле за борта удержался. – Ты разве не пристегивался? – удивился Иван. – А ты разве меня предупредил? Тогда Иван не подумал об этом: все его мысли были поглощены процессом запуска мотора, а потом взлетом. – Залезай в кабину и пристегнись. Алексей забрался в кабину, вытянул из-под себя ремни, повозился и защелкнул их. Выбора у Ивана не было. Либо придется взлетать по минному полю, либо покидать самолет и топать пешком. Гарантии, что мина не сработает, не было ни в том, ни в другом случае. Он дал газ, двинув ручку управления двигателем вперед до отказа. Едва самолет начал разбегаться, двинул рукоятку рулей вперед. Самолет послушно поднял хвост. Костыль и так царапал по земле и мог зацепить взрыватель мины. Но повезло, самолет поднялся в воздух. Нет, слишком много опасных приключений для одного дня. Иван почувствовал, что устал. Сейчас бы отдохнуть, прикрыть глаза, перевести дух, собраться с мыслями. Он посмотрел на компас и довернул вправо. Надо держать стрелку на девяносто градусов, тогда мимо своих не промахнешься. Знать бы еще, на сколько минут или часов лета хватит горючего… Через полчаса полета самолет обстреляли снизу. Иван даже не понял, кто и откуда, похоже – пехотинцы. Он поднял самолет выше – так труднее было прицелиться и попасть. Еще через полчаса из задней кабины закричал Алексей. Иван обернулся и поднял ухо шлемофона. – Наши внизу! – Точно? Иван заложил вираж, снизился. Внизу стояли наши бойцы. По крайней мере, форма на них была зеленого цвета, а не серого, как у немцев. К тому же они не стреляли по самолету, а подбрасывали в воздух фуражки и размахивали пилотками. Иван решил садиться – место было подходящим, ровным. Он убрал газ до холостых оборотов, и самолет стал планировать, медленно теряя высоту. Вот толчок колес – и они покатились по полю. Когда до бойцов оставалось полсотни метров, Иван выключил зажигание. Всем хорош самолетик: послушен, устойчив, прост в управлении, а тормозов нет. Наконец мотор стих, самолет остановился. Иван похлопал его по борту: – Спасибо! – Это ты кому? – удивился Алексей. – Да самолету же! – Он ведь не живой, чего с ним разговаривать? Оба выбрались из кабины. Иван по привычке поправил комбинезон, Алексей собрал складки гимнастерки на спине. Перед ними была группа – около взвода – наших бойцов. Если судить по фуражкам, двое из них точно были командирами. Бойцы, вплоть до старшего сержанта, носили пилотки. Интуитивно просчитав, кто есть кто, они направились к бойцам. Подойдя, Алексей доложил: – Боец Терехин, восьмой дивизион бронепоездов! Стоявший перед ним лейтенант не мог сдержать улыбки: – А где твой бронепоезд, боец? Вот летчик на самолете прибыл, как и положено. Иван шагнул вперед: – Сержант Кравчук, одиннадцатая авиадивизия, сто двадцать второй полк. – Документы есть? Иван и Алексей подали свои документы. Лейтенант ознакомился с ними, вернул. – Задание выполняли? – К своим добираемся. Лейтенант построжал лицом: – Вы в тылу, до передовой тридцать километров. Драпать вздумалось? Сдать оружие, документы и ремни. Во, блин, попали! Такого никто из них не ожидал. Конечно, пирогами или хлебом-солью встречать их никто не собирался, но вот так сразу изъять у них оружие и документы? Выходит, их арестовали?Глава 2. Особист
Алексей же возмутился: – Да мы же свои! Я сам, вот этими руками убил двух немцев! – Это ты в Особом отделе расскажешь. Не виноват – выпустят. НКВД и Особого отдела боялись. Подозревали, что зачастую невиновным давали большие сроки, а то и расстреливали. Пытки не всякий мог выдержать, вот подследственные и оговаривали себя, подписывали протоколы и признания в деяниях абсолютно диких, просто невозможных. В условиях военного времени трибуналы работали споро. Конечно, каждое государство имеет право защищать себя от предателей, изменников и иностранных разведчиков. Предатели были в каждой воюющей стране. Кто-то старался спасти себе жизнь, другие продавались за кусок хлеба, некоторые – по идейным соображениям, ненавидя власть, – причины были разные. Но только в СССР мнимых предателей оказалось слишком много. Нигде больше не было такого количества лагерей и столько расстрелянных – уж эту часть истории Иван знал хорошо. И теперь, при словах об Особом отделе, мурашки побежали по коже. По команде лейтенанта двое бойцов с винтовками в руках отконвоировали их в деревню неподалеку и передали особисту. Им оказался средних лет старший лейтенант. Он почти беспрерывно курил, и в комнате висели клубы дыма. – Сами признаетесь? – с ходу спросил он. – Мне не в чем признаваться! Я был на оккупированной немецкими войсками территории, но не в плену, – твердо заявил Иван. Первого начали допрашивать его, Алексей ждал своей очереди в коридоре. – А как оказались в нашем тылу? Почему вас задержали не на передовой? – На самолете за минуты пролетели. У меня карты не было, где линия фронта – непонятно. – У тебя же планшет с картой изъяли! Врешь! – Сами посмотрите, карта кончилась еще за Слуцком. – Рассказывай подробно. Иван рассказал, как вылетел на задание на «ишаке», был сбит и выпрыгнул с парашютом. Встретил в лесу Алексея, и они решили вместе выходить к нашим. По пути наткнулись на разбомбленный аэродром. Один из самолетов оказался цел, на нем они и прилетели. – Все? – Все. – Складно говоришь. Ладно, проверим. Особист вызвал конвоира, Ивана увели в сарай и заперли. Сарай был дощатым, доски гниловатые, и запросто можно было оторвать одну из них и выбраться. Только вот документы его остались у особиста, и своим побегом он только усугубит подозрения в свой адрес. Иван уселся на ящик, стоящий в углу. Вот положение! Не предатель, но если начнут копать всерьез, проверки он не выдержит. Есть много деталей, которых он не знает. Спросят, к примеру, фамилии летчиков его звена или фамилию командира эскадрильи – и все, абзац! Настроение у Ивана было подавленное. Через полчаса в сарай втолкнули Алексея. – Ну, что? Как? – Хреново, – ответил тот. – Особист склоняет меня подписать бумагу, что ты немецкий агент. – Я? Ты же сам видел самолет, сам предложил улететь. – Чтобы лопнули мои глаза! Лучше бы мне его не видеть! Добрались быстро, прямо экспресс. А кончиться все это может плохо. Оба замолчали. Перспективы их не радовали, а главное – они ничем не могли подтвердить свои слова. – Леш, нам надо говорить, как было на самом деле, и твердо стоять на своем. Тогда не подловят на деталях. – Ага, – кивнул Алексей, – мать только не переживет. – Чего? – Если нас к стенке поставят. Погиб бы на поле боя, как другие, так хоть не позорно было бы. Алексей горестно махнул рукой, а Иван подумал, что о нем и сообщать некому. Его родители в сорок первом году еще не родились. Но на допрос особист их больше не вызывал. Прошло два дня. Арестованных скромно кормили: утром – жидкий чай с куском черного хлеба, в обед – миска перловки с хлебом, вечером – снова чай с хлебом. На третий день стала слышна отчетливая канонада, похоже – немцы шли в наступление. Иван забеспокоился. Их могут отправить дальше в тыл, а вполне вероятно, что и расстрелять. К обеду третьего дня двери сарая распахнулись, и возникший в дверном проеме конвоир приказал: – Руки за спину! Идите в избу, – и клацнул затвором. В комнате стоял уже знакомый им особист. На его стуле сидел другой военный, но без знаков различия на френче. Судя по тому, как тянулся перед ним особист, это был его начальник. – Товарищ старший лейтенант, доложите, что по задержанным? – По летчику из дивизии доложили по телефону, что в списках такой числится. Вылетел двадцать шестого июня на боевое задание и не вернулся. Более точных сведений получить невозможно. Полк понес серьезные потери в технике и личном составе. Члены штаба и технические службы убыли на переформирование. – Скажи-ка, сержант, – военный поднял глаза на Ивана, – как называются главные улицы в Ростове? В Ростове Иван был два года тому назад, ездил к тетке, и некоторые улицы знал. – Проспект Буденного, еще Ленина. – Ладно, держи документы и личное оружие. На краю стола лежали стопкой его документы и ремень с кобурой. Иван схватил документы, открыл красноармейскую книжку, закрыл ее, все аккуратно уложил в нагрудный карман и опоясался кобурой с пистолетом. – Подожди в коридоре, – бросил ему военный. – Есть! – Иван вытянулся по стойке «смирно», четко повернулся и вышел. Раз вернули документы и оружие, значит, подозрение в предательстве снято. Из комнаты послышались голоса, а спустя минут пять вышел Алексей – тоже с поясным ремнем. – Что? – В пулеметную команду определили. Приказали ждать старшину. Дверь распахнулась: – Кравчук! – Я! – Иван зашел в комнату. – Можешь вылететь на разведку? Немцы прорвались, штабу корпуса надо знать положение. – Горючего мало. И наблюдателя бы ко мне во вторую кабину. Мне за воздухом смотреть надо, чтобы немецких истребителей не прозевать. – Горючим заправим. Жди у самолета. Иван вышел из избы. Грудь распирала радость. Как бы дальше ни сложилось, но теперь он свободен. Он направился к месту, где оставил самолет. Там стоял часовой. – Отойди, не положено! – часовой наставил винтовку на Ивана. – Ты что, очумел? Я же пилот! Самолет сейчас заправлять будут. – Мое дело – охранять. Отойди! – Ну и черт с тобой! – Иван сплюнул, отошел и уселся на разбитый артиллерийский передок. Вскоре подъехала полуторка, из кабины выпрыгнул старший лейтенант. – Ты летчик? – Так точно! – В кузове канистры с бензином, заправляй самолет. – Часовой не подпускает. Старлей подошел к часовому. О чем они говорили, Иван не слышал, только часовой отошел в сторону. Шофер достал из кузова жестяные квадратные канистры – Иван таких не видел никогда. Для него были привычнее железные, с тремя параллельными ручками сверху, на крышке. Только позже он увидел такие на фронте. Они оказались немецкого производства, с орлом и свастикой на боковине. Иван взобрался на крыло и слил в бензобак одну за другой все три канистры. Бензин плескался уже у самого верха. – Готово! – доложил он старлею. – Карта есть? – Только западные районы, – развел руками Иван. – Ладно, попробую сам отметить. Старлей взобрался в заднюю кабину, а Иван подозвал часового. – Как махну рукой, резко дернешь за винт. И сразу отбегай, если не хочешь без рук остаться. Понял? Боец с опаской взялся за винт – остаться без рук ему явно не хотелось. Иван открыл бензокран, включил зажигание и махнул рукой: – Давай! Боец крутанул винт и сразу отскочил. Но рывка хватило, мотор затарахтел. Пока прогревался двигатель, Иван повернулся к пассажиру в задней кабине: – Куда летим? – Сначала на запад, а потом скажу, по обстановке. – Понял. Во время разбега самолет раскачивало на неровной земле, но он быстро поднялся – Иван чувствовал себя уже увереннее. Он быстро набрал высоту в триста метров и направил самолет курсом 270. Буквально через десять минут внизу показались редкие окопы, траншея и несколько орудий в капонирах. Иван удивился – и это передовая? Вот эта жиденькая линия обороны призвана сдерживать врага? Откуда-то послышался голос старлея. Иван покрутил головой – голос раздавался из гофрированного шланга. Он приложил его к уху. Ничего себе переговорное устройство! Видимо, старлей уже летал раньше на «У-2». а они с Алексеем кричали друг другу. Эх, материальную часть учить надо! – Поворачиваешь на север, идешь двадцать километров, потом скажу, что дальше. – Понял, – Иван заложил вираж. Километров через десять на земле показались следы танковых гусениц. – Пилот, давай вправо! – послышался голос старлея из переговорной трубы. Иван повернул, направил самолет в ту сторону, куда вели следы, и вскоре увидел внизу танки с крестами на башнях. Один, два… четырнадцать штук успел насчитать, а еще пехота на бронетранспортерах. Старлей тоже свесился за борт, смотрел, а потом отмечал на карте. И в это время пехотинцы, заметив советский самолет, открыли по нему огонь из двух ручных пулеметов и винтовок. Одна трасса прошла совсем рядом. От неожиданности Иван рванул ручку на себя, и самолет полез вверх. Иван двинул правую ногу на педали вперед – надо уходить от огня. Машина не бронированная, обшивку ножом легко прорезать. Стрельба стихла. Иван обернулся к старлею. Тот сидел, зажимая левой рукой окровавленную правую – зацепило все-таки пулей. Иван же надеялся, что пронесло, легким испугом отделались. Уже без приказа он повернул назад, нашел место, откуда взлетели, и приземлился. Взобравшись на крыло, помог старлею выбраться из кабины. – Возьми бинт в кармане брюк, перевяжи, – морщась от боли, попросил тот. Иван залез в карман, достал оттуда прорезиненный индивидуальный пакет, перевязал старлею руку прямо поверх рукава гимнастерки, и они направились к дому, где сидел особист. Лейтенант вошел, а Иван остался на крыльце – лучше держаться от особиста подальше. Вскоре к дому подкатила полуторка, и старлей направился к ней. – А мне что делать? – вскочил со ступеньки Иван. – В полк к себе лети. – Так нет его уже… Старлей пожал плечами, сел в машину и уехал, а Иван в полном недоумении вернулся на крыльцо. Вот же ситуация! Никому не нужен. Пока он раздумывал, что делать, из дома выбежал особист с вещмешком за плечами. – Заводи твою шарманку, летим. – Топлива мало. Топлива было достаточно, просто Иван не хотел лететь с «особистом». – Нам недалеко. – Особист явно нервничал. – Только вы, товарищ старший лейтенант, винт крутить будете. – Буду-буду! Особист влез на крыло, положил вещмешок в кабину и подбежал к мотору. – Куда крутить? – Я бензин открою. Иван открыл кран топлива и щелкнул тумблером. – Крути! Старлей резко дернул винт, и мотор завелся. В это время сзади бабахнула пушка, и Иван обернулся. В полукилометре, раскачиваясь на неровностях почвы, в их сторону шел танк. Немецкий, поскольку на лобовом листе у него белел крест. Снаряд пролетел выше и взорвался в сотне метров. Старлей взлетел в кабину. – Улетаем! Быстрее! Но быстро не получалось. Иван развернул самолет и начал разбег. Танк выстрелил еще раз, но разрыва Иван уже не видел. Самолет оторвался от земли, и Иван повернулся к задней кабине: – Курс? – крикнул он. – Что? – Курс какой? Особист рукой показал направление. Иван заложил вираж. С высоты он увидел, что несколько танков прорвали жиденькую оборону наших. Танк, который стрелял по ним, был передовым. Судя по направлению, куда они летели, местом назначения был Бобруйск или Осиповичи. Через полчаса полета Иван увидел слева по борту полевой аэродром. Он направил самолет к нему и пролетел на бреющем – ему хотелось убедиться, что аэропорт наш. На стоянках стояли прикрытые ветками «ишаки» и «чайки», несколько бомбардировщиков «СБ», и у всех на крыльях были красные звезды. Иван развернулся, с ходу сел на полосу, подкатил к стоянке и заглушил двигатель. – Ты куда меня привез?! – заорал старлей. – Топливо заканчивается, товарищ старший лейтенант, нельзя дальше лететь, – соврал Иван. Старлей выматерился, вылез из кабины и ушел. Иван тоже выбрался из кабины. Мимо проходил, судя по пятнистому от масла комбинезону, техник или механик. – Эй, земляк, что это за аэродром? – Сборная солянка, с нескольких полков. – А штаб где? – Вон изба, видишь? Полуторка еще рядом. Там штаб. Ну да, в ту сторону и старлей ушел. Иван заглянул в заднюю кабину. Непорядочек, особист вещмешок забыл. Иван опустил руку и пощупал содержимое вещмешка через ткань. Тоже мне, дела! В вещмешке лежали консервы и несколько бутылок, и вряд ли они были с «коктейлем Молотова». Иван усмехнулся. В штабе была суета, бегали писари, из дальней комнаты пищала рация. Иван толкнулся в одну дверь, в другую, попытался доложить, но от него отмахивались. – Некогда. Иди к комиссару. Но Иван поступил проще. Он поймал за руку одного из сержантов: обслуга при штабе – писари, шифровальщики, радисты – порой знали обстановку не хуже офицеров. – Земляк, одну минуту… Я из сто двадцать второго авиаполка. Никого из наших найти не могу. – И не найдешь, убыли. – А мне что делать? – Поллитру ставишь? – Ставлю, – Иван вспомнил о содержимом вещмешка особиста. – Через полчаса будь тут. Документы давай. Иван отдал красноармейскую книжку, а сам почти бегом вернулся к самолету. Вещмешок был на месте, дожидался хозяина. Иван осмотрелся – особиста не было поблизости. Он ослабил узел «сидора» и вытянул бутылку. Это оказалась водка. В самый раз! Иван спрятал бутылку в набедренный карман и уже спокойно направился к штабу. Чтобы ненароком не попасться на глаза начальству, встал в коридоре, в уголке. Вскоре в коридор выглянул писарь и махнул рукой. Иван зашел в комнату: – Принес? – Как договаривались. – Он достал бутылку. Писарь тут же ее спрятал. – Тебе повезло, Кравчук. Есть приказ: всех безлошадных летчиков направлять в Воронеж. Там полк формируется, будешь переучиваться на «Ил-2». – Я его не видел никогда. – Ты не один такой. Бери документы и скажи спасибо. Писарь вручил ему красноармейскую книжку, предписание и воинские проездные документы – все с печатями, подписями, на бланках дивизии. С одной стороны – хорошо, научат летать на новом типе самолета, а с другой – убыль от потерь среди штурмовиков была самой большой среди пилотов. Достаточно сказать, что с 22 июня по 30 декабря 1941 года из полутора тысяч «Ил-2» была потеряна одна тысяча сто боевых машин. В значительной степени потери были обусловлены отсутствием стрелка, размещавшегося в задней кабине – как и самой задней кабины. Тяжелые и неповоротливые «Илы» становились легкой добычей истребителей люфтваффе, если им удавалось зайти сзади. Не зря за тридцать боевых вылетов на этом штурмовике давали звание Героя Советского Союза – таких были единицы. Только с конца 1942 года самолет стали выпускать с задней кабиной для стрелка. За характерную форму фюзеляжа этот штурмовик в Красной Армии прозвали «горбатым». Немцы-пехотинцы называли «Ил-2» «мясником», «Железным Густавом», «чумой» и «черной смертью». У пилотов люфтваффе «Ил-2» имел другую репутацию: за сильное вооружение, недостаточную маневренность и удивительную живучесть его называли «бетонный самолет» или «цементный бомбардировщик». Иван потоптался в нерешительности. Куда идти? На железную дорогу? Проездные документы есть, но ходят ли пассажирские поезда? Он вернулся к писарю. – Слышь, друг, подскажи, как добраться до Воронежа? – Завтра грузовой «ПС-84» в Елец летит. Поговори с летчиком, их самолет на стоянке стоит. – Спасибо. – Не за что. Удачи! Глядишь – и свидимся еще. Иван прошел вдоль стоянки. Люди были заняты делом: ремонтировали самолеты, подвозили к стоянкам боеприпасы – один он болтался без дела. «ПС-84» стоял в сторонке и выделялся размерами, как кит среди тюленей. Самолет быль гражданский, из мобилизованных. Уже окрашенный зеленой краской, он, однако, не имел сверху кабины стрелка. У самолета хлопотал механик. – Мне в штабе сказали – вы завтра в Елец летите? – подошел к нему Иван. – Тебе-то какая забота? – Механик вытирал руки донельзя замасленной тряпкой. – Подбросите? Мне вообще-то в Воронеж надо. – А, переучиваться? Подбросим. Только ты, парень, лучше бы здесь остался, в полку. – Чего так? Механик сплюнул, не ответил, закрыл капот двигателя, опять вытер руки тряпкой и спустился со стремянки. – Вылет во сколько? – Командир сказал – в пять. Надо подальше отсюда убраться, пока «мессеры» не атаковали. У нас прикрытия нет, даже пулемета захудалого. Пять утра – это рано, не проспать бы. Иван потоптался у самолета. – Что, только прибыл? – Есть такое дело. – Вон там, на краю аэродрома землянки – общежитие для летного состава. А коли не побрезгуешь, ложись спать в кабине, на моторных чехлах. – На чехлах согласен. Иван полежал пару часов, отдохнул. На аэродроме взревывали моторы самолетов: механики прогревали их, гоняя на разных оборотах. При таком шуме не уснешь. И Иван решил посмотреть свой «У-2». Он подошел к самолету, погладил обшивку. Допотопный самолет ему понравился, поскольку ни разу его не подвел. Иван заглянул в заднюю кабину – вещмешок так и лежал на том же месте. Забыл про него «особист» или уехал в спешке? А ведь «сидору» запросто могут приделать ноги. Поколебавшись секунду-другую, Иван забрал вещмешок. Водка – она во все времена «жидкая валюта», а консервы сам съест. Вещмешок был тяжелым. Вечером механик принес с кухни котелок каши: – Летун, есть хочешь? Да кто же не хочет, если забыл, когда последний раз ел? Иван вытащил из «сидора» большую банку тушенки и бутылку водки. Сам он был не любитель выпить, а вот механику предложить можно. Тот подарку обрадовался, шустро вскрыл банку, вывалил содержимое в котелок и перемешал ложкой. – Знатный ужин получается! Ложка-то хоть есть? – Нет. – Держи. Механик достал две алюминиевых кружки, сорвал пробку с бутылки и разлил водку. Умеренно плеснул, по сто пятьдесят. – Давай! Остальное экипажу оставим. Они выпили. Иван не очень-то хотел, но неудобно отказываться, когда водка уже в кружках. Каша была пшенной, но с тушенкой пошла, как деликатес. – Эх, знал бы про тушенку, больше каши попросил бы. Ладно, давай на боковую, завтра вставать рано. Иван улегся спать на чехлах в хвосте самолета. От чехлов пахло бензином, маслом, но было мягко. От пережитых волнений и от выпитого он уснул быстро. Показалось – только веки сомкнул, а уже моторы взревели, по фюзеляжу дрожь пробежала. Иван поднял голову. Через иллюминатор пробивался первый, пока еще робкий луч солнца, механик прогревал моторы перед полетом. Вскоре в салон поднялись летчики – командир и второй пилот. – Почему в самолете посторонние? Из кабины выскочил механик: – Да это дружбан мой, товарищ командир! Летчик, в Воронеж ему надо, переучиваться. – Тогда пусть остается. Командиром был сурового вида дядька лет сорока – Ивану он показался старым. Самолет вырулил на ВПП и взлетел. Через открытую дверь пилотской кабины в глаза Ивану бил яркий солнечный свет. Оно быстро поднималось, обещая жаркий день. Экипаж все время смотрел по сторонам, опасаясь нарваться на вражеские истребители. Но по мере удаления от линии фронта вероятность нежелательной встречи падала. Иван смотрел на местность внизу. Если в самом начале полета еще видны были следы бомбардировок, то чем дальше они летели, тем все меньше и меньше земля внизу напоминала Ивану о войне. В конце концов ее следы просто исчезли. Внизу проплывали зреющие поля, целые дома и деревни, на дорогах было оживленное движение. На восток тянулись беженцы, к фронту шли воинские колонны – пешком, на машинах, лошадях. В Орле они сделали посадку для дозаправки, и через час уже сели в Ельце. Тут Иван попрощался с экипажем. Однако расстояние до Воронежа было еще довольно изрядным, и как туда добираться, он не знал. На всякий случай спросил у дежурного на КПП. – На поезд не рассчитывай, – сразу отрезал тот. – Иди к шоссе, его отсюда видно. Может быть, повезет, сядешь на попутку. Из вещей у Ивана был только заметно полегчавший «сидор» особиста. Иван забросил его на плечо и пошел к шоссе. Машин на трассе было немного, но все они были забиты под завязку. Везли станки, ящики, непонятное оборудование и людей. Когда остановился «ЗИС-5», Иван едва втиснулся в кузов. Беженцы с узлами, с детьми. Один старик смотрел на Ивана с откровенной неприязнью: – Драпаешь? А по форме – вроде летчик. Тебе в небе надо быть, а ты в грузовике с бабами! – Самолет еду получать. – Иван ответил коротко, потому что на него осуждающе смотрели все. – Ладно, чего к человеку пристали, – вступилась за него пожилая женщина, державшая на руках маленькую девочку, – на войне у каждого своя задача. Что ему приказали, то и делает. Ты не слушай их, соколик. Но помни: отдавать врагу родную землю не след. Ивану стало стыдно. Личной вины за собой он не чувствовал, но со стороны его поездка в тыл в глазах других людей выглядела, скорее всего, малодушием. Ему всякие военные встречались. Одни с бутылкой зажигательной смеси под вражеские танки ложились, другие в тылу отсиживались, а третьи придумывали себе несуществующие болезни только для того, чтобы их комиссовали. К концу дня, уже в сумерках, грузовик въехал в Воронеж, где был остановлен на заставе – комендатура проверяла документы. В эти дни еще не был создан Смерш, и проверкой занимались совместно милиция, органы НКВД и военные комендатуры. Ивана сразу ссадили, проверили документы и вернули ему. – Тебе на аэродром при заводе, – сказал ему усатый старшина с повязкой «Патруль» на рукаве. – В ту сторону, с километр. Не заблудишься, ориентируйся на звук моторов. Заблудиться мог только глухой. После сборки самолетов их испытывали, моторы опробовали на разных оборотах, и рев двигателей был слышен издалека. Завод № 18, еще до войны начавший первым выпускать штурмовики «Ил-2», имел свой аэродром. По другую его сторону спешно был создан учебный центр – сюда прибывали летчики, оставшиеся безлошадными. В основном это были молодые пилоты – их сбивали в первую очередь. Опытные летчики даже на устаревших самолетах типа «И-16», «И-153» могли дать отпор «мессерам» за счет мастерского владения самолетом. Однако были в центре и опытные, зрелые летчики – из тех, у кого сожгли машины на аэродромах. Командование ВВС спешно формировало штурмовые авиаполки, ШАПы, надеясь, что штурмовики помогут остановить танковые колонны немцев. Правда, в дальнейшем оказалось, что мнение это ошибочное. Пушки ВЯ калибром 23 мм броню немецких танков не пробивали, а реактивным снарядом попасть в точечную цель – танк – было нереально, снаряды давали большое рассеивание. Крутого пикирования штурмовик не переносил, при превышении максимальной скорости у него «складывались» крылья. А главное – ВВС не имел выработанной тактики и документации по боевому применению штурмовиков. Данный класс самолетов появился в военно-воздушных силах перед самой войной, и в войска эти самолеты стали поступать весной 1941 года. В «учебке» кормили скудновато, но самое худшее – не было учебных самолетов, с двойной кабиной, называемых летчиками «спарками». Молодые пилоты этого опасались. Их знакомили с тактико-техническими характеристиками самолета, показывали его «вживую». – Вот кран уборки шасси, здесь РУД. Ручка управления и педали – как обычно. Кажется – все просто. Но каждый тип самолета имеет свои особенности, и без вывозных полетов с инструкторами курсантам было тяжело. Тем более что на их глазах один из курсантов посадил «Ил-2» на брюхо. На многих типах самолетов довоенной постройки шасси не убирались, и пилоты садились по старинке. Дошла очередь на вылет и до Ивана. Господи, все окончили летные школы, имеют самостоятельный налет, а он – желторотый птенец, без практики и опыта. Было страшно. Самолет тяжелый, пустой весит 4360 кг, а заправленный и с боекомплектом – больше шести тонн. Это не легкий и послушный «У-2». Перед вылетом Иван волновался, как и многие. Но вот стартер дал отмашку. Иван дал газ и отпустил тормоза. Самолет начал разбег. Длинный капот двигателя закрывал обзор впереди, посадочной полосы не было видно, да еще и прицел перед лицом мешает. Но Иван взлетел, описал «коробочку», попробовал поработать рулями, почувствовать машину. М-да, это не «Як-52» и не «У-2». на движение рулями откликается с замедлением. И что Ивана поразило – капот закрывал землю впереди. А как стрелять по наземным целям? Приземлился, дав «козла». Но никто над ним не смеялся, не подшучивал – все чувствовали себя неуютно, тревожно. Каждый день шли практические занятия – стрельба из пушек и пулеметов, бомбометание, отработка полетов звеном. Для Ивана, в отличие от других, все было внове. Когда он начал стрельбу из пушек, даже испугался и отпустил палец с гашетки. Грохот пушек, вспышки выстрелов – все было для него непривычно. Научиться бы еще попадать по цели. Бомбометание производили цементными бомбами, и на месте падения они оставляли хорошо видимое облако цементной пыли. Сразу можно было убедиться, попал в цель или нет. Полки формировались тут же, при заводе. Как только заканчивалось обучение, полк получал двадцать один штурмовик – по штатному расписанию. К этому времени уже прибывали технические службы – техники, механики, прибористы и оружейники. Назначался командир, и полк перелетал к месту дислокации. Еще до перелета технические службы убывали к месту назначения автоколонной. Слетаться звеном или эскадрильей пилоты не успевали, молох войны требовал все новых и новых жертв. Они взлетали с заводского аэродрома поодиночке, один за другим, выстраивались над аэродромом в круг и, дождавшись последнего взлетевшего, пеленгом летели к месту назначения. Карту имел только пилот ведущего самолета, остальные держались за ним. Больше всего Иван боялся отстать или врезаться в соседний самолет. И потому, пока они долетели, с него семь потов сошло. Но и другие пилоты выглядели не лучше. Летная подготовка была, одним словом, никудышная. Немцы же бросали в бой пилотов опытных, с большим налетом, с опытом боевых действий в Испании, Франции, Польше. Кроме того, на первом этапе войны немецкая техника, особенно авиационная, была качественнее нашей. За ошибки и просчеты нашего руководства платили жизнями наши летчики. Наш «Ил-2» был хорош для атак автоколонн, укрепрайонов, железнодорожных станций, поездов, морских судов. Ему бы только стрелка в заднюю кабину и истребительное прикрытие. Насыщенность немецких войск зенитной артиллерией была высока. Пехота защищалась на марше спаренными малокалиберными швейцарскими пушками «Эрликон». Их двадцатимиллиметровые снаряды легко пробивали на малых высотах бронекапсулу кабины штурмовика. Тут бы помог тактический прием: налетели разом, выпустили реактивные снаряды, сбросили бомбы – и ушли. Но в руководствах говорилось, что после бомбовой атаки заход на цель надо было повторить и добить врага из пушек. И если первый заход на цель удавалось нанести внезапно, то ко второму заходу немцы уже были готовы и встречали «Ил-2» массированным зенитным огнем из всех стволов. Потому и выходило, что живуч «Ил», возвращался на аэродром с тяжелыми повреждениями, а потери в летчиках и самолетах были ужасающими. Иван читал об этом в книгах, в Интернете и на форумах. Только что он мог сделать в реальности? Выходило, что, взяв чужие документы, он взял на себя и чужую судьбу. Штурмовики приземлились на полевом аэродроме. Наземный персонал тут же перекатил самолеты к близкой опушке и замаскировал их срезанными ветками, кустами и кусками маскировочных сетей. И только они закончили работу, как высоко в небе прямо над ними медленно прошла «рама» – как называли фашистский самолет-разведчик. Этот «фокке-вульф» был трудной добычей: летал он высоко, оборонительное вооружение имел неплохое и зачастую располагал истребительным прикрытием. К тому же наши зенитки до него не доставали. Появление «рамы» означало, что после авиаразведки будет нанесен удар штурмовиками или бомбардировщиками. Солдаты «раму» люто ненавидели. Немецкий разведчик пролетел дальше на восток, а механики, техники и оружейники принялись обслуживать самолеты. Надо было залить горючее и масло в двигатель, заполнить кассеты патронами и снарядами, подвесить на направляющие реактивные снаряды. Пилоты направились к командиру эскадрильи – им раздали карты театра военных действий. – Обустраивайтесь, обед через полчаса. И изучайте, пока есть возможность, карты местности. Совет был дельный. В бою не всегда есть время и возможность разглядывать карту, а потому некоторые характерные особенности местности под крылом могут помочь сориентироваться. Несколько пилотов улеглись на полянке и уткнулись в планшеты. Местность для всех новая, незнакомая. Ориентиры нашли быстро: характерный изгиб реки и два холма рядышком. – Во, труба кирпичного завода, – ткнул пальцем в карту Сергей, один из пилотов. Сразу отреагировал Виталий – он уже успел повоевать несколько дней на истребителе, пока не сбили. – На трубу надежды нет, уж очень приметный ориентир. Или наши, или немцы небось подорвали. На таких либо наблюдатели любят сидеть, либо снайперы. Каждый высказывал свое мнение, другие мотали на ус. Неожиданно Виталий сказал: – Хлопцы, вы присматривайте в полете друг за другом. Взаимовыручка – очень полезная вещь. Понятно, от зениток не прикроешься, но если «мессер», можно опробовать. – Попробовать?! «Мессер» истребитель, ловкий и маневренный, а «Ил-2» – как утюг. – Заднего стрелка не хватает. Чую я, хлопцы, легкой добычей для истребителей будем. Я всего четыре дня успел повоевать, так понял – враг сильный. Опыт есть, упорство, а главное – в технике нас превосходит, – сказал Виталий. Сергей оглянулся: – Тут все свои, но все равно язык не распускай, у особистов везде свои уши есть. – Думаю, среди летунов их нет. Одно дело делаем, своей шкурой рискуем. – М-да, силен немец. Война-то всего месяц идет, а немец куда уже продвинулся? До войны кричали «Будембить врага на его территории!», а получается – свою все время сдаем. – Заткнитесь вы все, – встрял Иван. Он уже имел «счастье» общаться с особистом, и этот опыт научил его держать язык за зубами. В этот момент прибежал механик: – Обед готов, товарищи пилоты. Обед готовили на полевой кухне. Питание для пилотов и техсостава было одинаковым, за исключением хлеба. Пилотам давали хлеб белый, а обслуге – ржаной. Все ели с аппетитом. Голод не тетка, пирожка не даст. Парни все молодые, и есть хотелось почти всегда. Вечером они улеглись под крыльями самолетов, на самолетные чехлы – на случай дождя. Через день-два батальон аэродромного обслуживания обещал вырыть землянки. А Ивану такая жизнь даже нравилась. Свежий воздух, сон на природе. Однако этой ночью он не раз просыпался от гула, идущего сверху, – на восток тянулись эскадрильи немецких бомбардировщиков. Утром после завтрака пилотов вызвали к комэску. – Товарищи пилоты, получено боевое задание. Наша эскадрилья должна нанести удар по колонне войск противника вот в этом районе. – Комэск ткнул пальцем в район Смоленска. – Эскадрилью веду я. Держать строй, соблюдать радиомолчание. Действуем по принципу – «делай, как я». Заходим на цель, выпускаем с пологого пикирования реактивные снаряды, над целью сбрасываем бомбы. Потом делаем второй заход, обстреливаем колонну из пушек. Вопросы? – Высота? – Восемьсот метров. Построение – растянутый пеленг. – Истребительное прикрытие будет? – К сожалению, нет. Вылет через полчаса, по сигналу красной ракеты. Пилоты прошли к своим самолетам и начали натягивать летные комбинезоны. Техник Фролов доложил о готовности самолета. – Через… – Иван посмотрел на часы… – двадцать минут вылет. – Успеем моторы прогреть. На стоянке то в одном месте, то в другом взревывали моторы. Механики убрали с самолетов ветки и маскировочные сети. Иван забрался в кабину штурмовика. Он был примитивнее, чем спортивный «Як-52», а в полете тяжелее и неповоротливее. Да и то сказать, с полными бензобаками и боекомплектом штурмовик весил больше шести тонн и был вдвое тяжелее, чем истребитель. Неожиданно взлетела красная ракета. За шумом двигателя хлопка ракетницы Иван не услышал. Штурмовики начали выруливать на взлетную полосу. Иван был ведомым у командира звена Алексеева, вторым ведомым был Виталий Карпов. Штурмовики тяжело разбегались, подпрыгивая на точках. И вот уже эскадрилья в воздухе. Стараясь удержаться в строю, Иван убрал шасси и немного добавил газ. Эскадрилья сделала круг, собирая все самолеты, потом выполнили вираж и направились на запад. Все свое внимание Иван уделял попыткам держать строй. Ему не хотелось отстать, а пуще того – столкнуться с соседним самолетом. Он успевал мельком окинуть взглядом небо – не видать ли чужих самолетов? За местностью вовсе не наблюдал, как вдруг заметил, что самолет комэска начал снижаться. Иван даже не понял, как они миновали линию фронта. А может, ее и вовсе не было? Ведущий самолет пустил реактивные снаряды. Из-под крыльев вырвались огненные кометы и, оставляя дымный шлейф, ринулись к земле. Только теперь Иван увидел впереди, на земле, идущую колонну. Была она длинной, километр-полтора, и состояла в основном из крытых машин. Еще он успел он заметить тягачи с пушками. Иван тоже приник к прицелу, немного довернул самолет и нажал кнопу пуска. Из-под крыльев, с шумом и огненными хвостами вырвались реактивные снаряды. Куда он попал и попал ли вообще, увидеть Иван не успел. Ведущий начал сбрасывать бомбы. Одна, две… четыре. Штурмовик брал на борт четыреста килограммов бомбовой нагрузки в разных сочетаниях. В этом вылете к «Ил-2» подвесили «сотки», бомбы довольно мощные. При взрывах их даже на полукилометровой высоте чувствовались воздушные удары по корпусу самолета. При сбросе бомб рекомендовалось не снижаться ниже трехсот метров из-за риска быть пораженными осколками своих же бомб. Штурмовик Ивана шел теперь над колонной. Иван нажал кнопку сброса бомб. Пошла первая, вторая, третья… С четвертой он помедлил секундочку, поскольку увидел гусеничный тягач с пушкой. На него он и сбросил последнюю бомбу. Колонна была длинной, и он, перебросив предохранитель на ручке управления, открыл огонь из обеих пушек. Штурмовик сотрясался от отдачи, грохот был изрядный. Но Иван жал на гашетку, пока не понял, что высота мала – ведь стрельба велась с пологого пикирования. Иван прекратил стрельбу, потянул ручку на себя. После сброса бомб, пуска РС-82, израсходования почти всего запаса снарядов, выработки топлива самолет стал легче, свободно выполнил горку – как и штурмовики впереди него. Колонна немецких машин уже пронеслась внизу. Ведущий начал разворот, и оба звена повторили маневр. Вот теперь стали видны результаты штурмовки. Около десятка машин горели, некоторые были перевернуты взрывами. На дороге и вокруг нее, по обочинам, валялись трупы немцев, а от колонны убегали к лесу уцелевшие солдаты. В наушниках раздался щелчок и послышался голос комэска: – «Горбатые», пройдемся пушками и пулеметами и уходим! И – новая атака на колонну. Кто-то уже израсходовал снаряды, и потому стрелял из пулеметов, другие же вели огонь из пушек. Иван видел, как рвались снаряды на земле – при попадании в машины. «Илы» пронеслись над колонной, израсходовали боезапас и направились к линии фронта – вся атака заняла несколько минут. Иван обернулся и с удовлетворением заметил множество дымов над разгромленной колонной. Если сказать честно, он ожидал большего эффекта. Не все попали в цель – он ясно различал воронки от бомб и реактивных снарядов на удалении от дороги. У пилотов не было опыта полетов, стрельбы, бомбометания. Через четверть часа штурмовики один за другим стали приземляться на аэродроме. Еще в воздухе Иван успел посчитать машины – все шесть штурмовиков возвращались в целости. Самолеты зарулили на стоянку и заглушили двигатели. После рева моторов наступила неожиданная, до звона в ушах, тишина. Только сейчас Иван почувствовал, как нахлынула усталость, отпустило напряжение. Вскочивший на крыло механик открыл фонарь кабины: – Цел? – Вроде. – А на самолете попаданий полно! Иван удивился. Зенитного огня он не заметил, да и самолет управлялся нормально. И только когда он выбрался из кабины, отстегнув парашют, то убедился сам – на фюзеляже, хвосте и крыльях зияли пулевые пробоины. Стреляли явно из пулемета, поскольку при попадании снарядов там были бы изрядные дыры. Надо же, он ведь не слышал, не чувствовал попаданий, думал – повезло им. Механик успел насчитать девятнадцать пробоин. Увиденное немного обескуражило его, но и вселило некоторую уверенность. Раз самолет вернулся, не дав повода волноваться, значит, запас прочности большой, самолету можно доверять. От первой стоянки донеслось: – К комэску! – Ты иди, мы все подлатаем, – услышав эти слова, подошел к Ивану механик. – Думаю, к вечеру самолет будет как новенький. Комэск, старший лейтенант Чернобров, решил разобрать полет «по горячим следам». Досталось почти всем – за неточное бомбометание, за поздний вывод из пике у некоторых летчиков. Но в целом штурмовка была признана им удачной. Самолеты получили незначительные повреждения, но все вернулись на аэродром, никто из летчиков не был даже ранен. – Как говорится, новичкам, пьяным и дуракам везет. Правда, эта поговорка относится и к игрокам в карты, но получается, что и к нам она применима, – подвел итог комэск. Тут же взял слово политрук – ну куда же без него? Пилотом он не был, в вылетах не участвовал, но речь произнес зажигательную – о борьбе с фашизмом, о том, как надо бить захватчиков, и о роли коммунистической партии под руководством великого Сталина. Уже когда расходились, Виталий шепнул Ивану: – Сам бы слетал на штурмовку, личным примером воодушевил бы, показал, как надо… – Виталий, лучше молчи. Услышит кто-нибудь – наживешь себе проблемы, – предупредил Иван. Сегодня они снова ночевали на стоянках у самолетов. Землянки вырыли, но не успели сделать над ними накаты из бревен. Техники, мотористы и оружейники совместными усилиями приводили штурмовики в порядок. Утро выдалось пасмурное, с низкой облачностью, фактически – нелетная погода. Однако к полудню ветер разогнал низкие облака, и проглянуло солнце. Мотористы начали опробовать моторы, пилотов же вызвали к комэску. Неожиданно послышался гул множества моторов, и из-за облаков вывалились немецкие штурмовики «Ю-87», за выступающие обтекатели неубирающихся шасси получившие на фронте прозвище «лаптежники». Сами немцы называли их «штуками». Силуэт фюзеляжа напоминал таковой у «Ил-2». Один за другим «лаптежники» начали сваливаться в крутое, градусов семьдесят, пике и ринулись вниз. Иван понял, что бомбить собираются именно их аэродром – сразу вспомнилась позавчерашняя «рама». Засек все-таки немецкий разведчик их самолеты на полевом аэродроме. Запоздало завыла сирена воздушной тревоги. Иван бросился к щели, отрытой механиками недалеко от стоянки – туда же попряталась вся наземная обслуга. Открыл огонь расчет счетверенной зенитной установки «Максимов», только попасть в круто пикирующий самолет очень трудно. «Себя раньше времени обнаружили! Надо было стрелять на выводе из пике, когда высота минимальная, а площадь цели максимальна – больше шансов попасть», – подосадовал Иван. Расчет зенитного пулемета приметили, ведущий пикировщик довернул, и от него отделились две бомбы. С леденящим кровь воем они понеслись вниз. Пикировщик взмыл вверх, но тут уже пикировал второй. И ни одного нашего истребителя, только в вышине вьется пара «мессеров» прикрытия. Взрывы ахали один за другим. Все поле заволокло пылью, дымом от горящих самолетов и построек. Пикировщики не торопились, действовали нагло, как у себя на полигоне. Сбросив бомбовый груз, они стали расстреливать из пулеметов любые попадавшиеся им на глаза цели. Иван, видя, как хозяйничают немцы, только зубами скрипел от ярости. Штурмовка продолжалась недолго, минут десять, а затем пикировщики, израсходовав весь боезапас, улетели. Пилоты, механики и техники выбрались из щелей. Аэродром выглядел ужасающе. Несколько самолетов горели чадным пламенем на стоянках, один был перевернут кверху брюхом. На взлетной полосе, на рулежных дорожках зияли воронки. Полк понес потери не только в технике, но и в людях. Это были первые боевые потери, хоть и не на вылете. Как могли, люди тушили горевшие самолеты, забрасывая их землей и поливая из ведер водой. Понятное дело, спасти технику было невозможно, но важно было предотвратить распространение пламени на лес, на другие самолеты. Растерянности, паники не было, была только злость к ненавистному врагу и желание отомстить. К тому же на некоторое время люди остались без горячей пищи, так как одна из бомб угодила точнехонько в полевую кухню. Когда пожары были потушены, комэск обошел стоянки. В его эскадрилье были уничтожены два штурмовика, но в двух других эскадрильях ситуация была еще хуже. В штабе полка «безлошадных» летчиков решили отправить на завод. Некоторые пилоты им завидовали. Еще бы, несколько дней, а то и недель в тылу, без бомбежек и боевых вылетов, – но таких было немного. Батальон аэродромного обслуживания принялся засыпать воронки от бомб на взлетной полосе и рулежных дорожках. Пока нечего было и думать о вылетах – невозможно было подобрать прямой участок земли для взлета. Только к вечеру совместными усилиями аэродром был приведен в порядок. Командир полка майор Рейно телефонировал в штаб авиадивизии о необходимости усиления зенитной защиты аэродрома. Раз немцы засекли место базирования эскадрильи, в покое они его не оставят, будут снова и снова повторять налеты. После бомбежки Иван сам осмотрел свой штурмовик, но повреждений от осколков бомб или пулеметных пуль он не обнаружил. Можно сказать, повезло. Вместо обеда и ужина, не состоявшихся из-за налета, пилотам выдали сухой паек – брикеты пшенного супа, брикеты киселя, пару «ржавых» селедок и хлеб. На кострах, в котелках механики сварили нехитрую еду. Если все вместе. Не сказать, что было вкусно, но желудок перестал урчать, и чувство голода исчезло. А уж спать под крылом на чехлах было у пилотов делом привычным – на войне человек перестает замечать бытовые неудобства.Глава 3. «Лаптежники»
Утром был получен приказ на боевой вылет. Боекомплект для пушек и пулеметов был пополнен еще позавчера. Оружейники быстро подвесили бомбы на держатели, на пусковые рельсы установили реактивные снаряды. Механики принялись разогревать моторы. Комэск же собрал пилотов и поставил им боевую задачу. – В этом районе, – он ткнул карандашом в карту, – замечено сосредоточение войск противника. Наша задача – нанести удар, не дать врагу возможность кинуть их на прорыв, в бой. Вылетаем через десять минут эскадрильей. Сразу предупреждаю – истребителей прикрытия не будет. Район сосредоточения противника – в полусотне километров от линии фронта. Далековато. Наземные войска немцев могут успеть сообщить по рации своей авиации, поэтому надо работать быстро, один заход – и все. Пускаем ракеты, потом бомбим, разворачиваемся и уходим. Если задержимся, подоспеют «мессеры». По машинам! Пилоты разбежались по своим стоянкам. Иван только успел забраться в кабину, пристегнуть лямки парашюта и привязные ремни, как взлетела ракета. Он запустил двигатель. Механик задвинул фонарь кабины, спрыгнул с крыла, и штурмовики стали выползать на взлетную полосу. Ведущий начал разбег, за ним поодиночке – остальные. Последним было хуже всего. Пыль, поднятая винтами, сильно ухудшала видимость. Но взлетели без происшествий. Ведущий сразу лег на курс, за ним левым пеленгом – остальные. Они шли низко, в сотне метров над землей, и только перед линией фронта набрали высоту. С немецких позиций их попытались обстрелять, но штурмовики быстро пронеслись над траншеями. В наушниках запищало, и послышался голос ведущего: – До цели минута, приготовились. Рации на «Илах» были паршивенькие, такие же, как и армейские. Более-менее нормальные были только на командирских машинах. Когда сбивали ведущего, остальные пилоты лишались связи с аэродромом или дивизией. Приличного качества бортовые радиостанции появились к середине войны. Вот ведущий покачал крыльями, что означало «делай, как я», и вошел в пологое пике. Иван летел третьим и увидел, как с направляющих ведущего огненными кометами сорвались реактивные снаряды. Почти сразу посыпались бомбы. Впереди и внизу были видны немецкие автомашины, тягачи, танки. Только они не шли колонной, а расположились на отдыхе. Иван тоже выпустил ракеты; не дожидаясь разрывов эрэсов, сбросил бомбы – под фюзеляжем у него снова висели «сотки». Бомбы большего калибра, в двести пятьдесят килограммов, штурмовик брать не мог. Облегченный от смертоносного груза штурмовик «вспух». Иван опустил нос самолета и надавил на гашетку пушечного огня. Самолет содрогнулся от выстрелов. Пора было выводить самолет, тем более и целей уже видно не было. Но то ли Иван увлекся стрельбой, то ли на это появились другие причины, но ведущего перед собой он не увидел. Иван завертел головой, решив, что «Илы», летевшие перед ним, уже сделали разворот и он просто проскочил вперед. И потому он сам заложил вираж, двинув правую педаль вперед и потянув ручку управления немного на себя. И в это время сверху, едва не столкнувшись с ним, проскочил «мессер». Черные кресты мелькнули прямо перед капотом его самолета. Иван на секунду зажмурился от испуга, ожидая столкновения, но ему повезло – «мессер» ушел влево. Иван повернул голову в ту же сторону и увидел, как с набором высоты выходят из штурмовки наши «горбатые». Немецкий истребитель явно рвался туда. И когда же он успел? Наверное, патрулировал район. Иван довернул самолет и двинул ручку управления двигателем вперед до отказа. Немец его не видел или посчитал, что пока русский развернется, он уже успеет кого-то сбить. Превосходство в скорости у «BF-109» было полуторакратное, но не такое, чтобы за несколько секунд удалиться на безопасное расстояние. Позже наши пилоты стали называть «BF-109» «худыми» за их узкий фюзеляж. Иван приник к прицелу, навел перекрестье и нажал гашетку пушек. Дистанция до противника была невелика, около сотни метров, и несколько снарядов попали в фюзеляж – четко было видно, как от «мессера» полетели куски обшивки. Он перевернулся брюхом вверх, показался дым. Выпрыгнуть с парашютом летчик не успел, высота была мала. Истребитель вошел в отвесное пике и врезался в землю. Раздался взрыв. Пару секунд Иван любовался делом своих рук. Боевого опыта у него не хватало, иначе бы он понял ситуацию и насторожился. Он не знал, что немецкие истребители не летают в одиночку, а всегда в паре. Одного он сбил, можно сказать, что тот сам подставился. Но где-то рядом должен был быть другой «мессер», и он не заставил себя ждать. По крылу штурмовика ударила пулеметная очередь – Иван ее явственно ощутил всем телом. У самолета тормозов нет, это только у пикирующего бомбардировщика «Пе-2» есть тормозные щитки. Дав удачную очередь, немецкий истребитель проскочил мимо. Ах ты, гад! Иван вздыбил нос самолета. Целиться было уже некогда, и он дал пулеметно-пушечную очередь. Дал наугад, навскидку, наводя по капоту. И попал! Он угодил по хвостовому оперению, по ненавистному кресту – от него только куски полетели… От оперения почти ничего не осталось, истребитель завилял в воздухе. – Что же, ты, сволочь, не горишь? – закричал в азарте Иван. Поняв, что машина обречена, немецкий пилот откинул фонарь кабины и вывалился из самолета. Над ним раскрылся купол парашюта. Сначала Иван хотел расстрелять летчика из пулемета – было такое желание, и очень сильное. Но затем он вспомнил, как фашисты расстреляли нашего пилота – тоже на парашюте, устыдился этого желания и пронесся мимо. Пока он занимался истребителями, штурмовики куда-то подевались. Позади были видны дымы, поднимающиеся от горящих машин, и даже сюда, на полукилометровую высоту доносился запах гари. Иван описал круг. На земле были видны горящие остатки четырех самолетов. Два из них повезло сбить ему, а еще два? Неужели наши? Он лег на курс пятьдесят градусов – пора было возвращаться к своим. Сказать об одержанных победах? Не поверят, штурмовик по сравнению с «мессерами» – тяжелая и неповоротливая машина, истребителям он не ровня, в воздушном бою проиграет. А он, новичок, взял да и завалил двух фрицев. Обычно факт воздушной победы должны подтвердить свидетели – пилоты других самолетов или наземные наблюдатели – пехота, танкисты, если бой протекал недалеко от передовой или над «нейтралкой». А о его победах сказать некому. Штурмовиков не было, наши наземные войска далеко. И потому, пока летел, раздумывал. Его прямо-таки распирало сказать, да боялся, что примут за хвастовство, а болтунов в армии не любили. Решил молчать. Уже когда Иван пересек линию фронта, сориентировался по карте, довернул на пару градусов и вскоре выскочил к своему аэродрому, даже крыльями качнул на радостях. Как же, штурмовку провел, двух «мессеров» сбил! Для одного вылета – более чем достаточно даже для опытного пилота. Он притер «Ил» на три точки, подрулил к стоянке, заглушил мотор и откинул фонарь. Хорошо-то как! Пока он наслаждался привычной, но ставшей после боя несказанно дорогой обстановкой, техник уже нарезал круги вокруг самолета. – Не пойму я что-то, товарищ сержант. Дырок в крыле полно, а входные отверстия сверху… – Где же им еще быть, если меня «мессер» атаковал? – И как? – Сбил я его, – не удержался от признания Иван. У техника брови взметнулись на лоб – в их эскадрилье и полку воздушных побед еще ни у кого не было. – Серьезных повреждений нет, подлатаем, – заверил техник. – Наши все сели? – спросил Иван. – Прибиваются поодиночке, время еще есть. Двоих я пока недосчитался. После взлета техники засекали время – продолжительность полета не могла превысить время израсходования полного бака. – Двенадцать минут еще запас. Иван вспомнил о горящих самолетах, замеченных им на земле. Похоже, этих двоих ждать не стоит, сбили их «худые». – А кто не вернулся? – Триста девятая машина и двадцать первая. На штурмовике с бортовым номером «309» летал Виталий. Иван стянул с головы шлемофон. Легкий ветерок приятно пошевелил потные волосы. Пилот направился к комэску. – Задание выполнил, товарищ старший лейтенант. – Садись, – показал комэск на пустой снарядный ящик, – докладывай. – Отбомбился. Видел, как вы левый вираж заложили. И вдруг передо мной «мессер». Рядом проскочил, перед носом, едва не столкнулись. Я его из пушки! Упал он. Наши штурмовку закончили, а тут – второй «мессер» сверху. Все правое крыло мне изрешетил, сволочь. Только он вперед проскочил, я и его… – Иван нажал воображаемую гашетку. Комэск замер: – Ты хочешь сказать, что и второго сбил? – Летчик из него выпрыгнул. Я парашют видел – вот как вас. – Если на самом деле так было, поздравляю. Сейчас пилоты соберутся, поспрашиваю. «Мессеров» я видел, потому сразу к линии фронта уходить стал. Вот, значит, как получилось. – Два самолета немецких, а на земле четыре пожарища было… – Наши? Иван пожал плечами. Комэск посмотрел на часы: – Еще три минуты есть. Старлей закурил папиросу и уставился на взлетную полосу. Оба молчали. Потом комэск вновь взглянул на часы: – Все, время вышло. Не вернутся ребята, только если пешком… Покажи на карте, где сбитые самолеты видел. Иван определился по карте и ткнул пальцем: – Вот здесь, в радиусе двух километров – все четыре. – Немного восточнее места штурмовки, – вздохнул комэск. – Э-хе-хе, пойду к командиру полка докладывать о вылете, о потерях. Но на следующий день зарядили дожди, и полетов не было. Механики и техники возились с самолетами – у них работа была всегда, в любую погоду. Землянки для личного состава к этому времени уже соорудили, но в них было сумрачно и сыро. Иван лежал на деревянном настиле, предназначенном для ночлега, и изучал карту района полетов – не так просто запомнить ориентиры, если районы штурмовки постоянно меняются. Получалось, что очередной район находился в двухстах километрах от аэродрома базирования, и сто – сто двадцать километров по фронту. У немцев в плане дела обстояли лучше. Каждой эскадре давалось узкое направление действия – так проще запомнить ориентиры. Даже для тактики и разведки легче. Например, за ночь появились стога сена на лугу. С чего бы это? Не танки ли это замаскированные? А у нас каждый вылет – фактически на новую местность, потому что не хватает самолетов и пилотов. Моросило и на другой день, и на третий… Иван уже намеревался вздремнуть после обеда, как распахнулась дверь и на пороге возник сержант из третьего звена. – В штаб звонили! На передовую к нашим пилот вышел. Фамилию не назвали, сказали – из штурмовиков. Комэск за ним на полуторке поехал. Иван поднялся, опоясался ремнем. Кто бы это мог быть? Он направился в штаб полка. Здесь уже были двое пилотов из их эскадрильи. – Привет! Какие новости? – Кто-то из наших перешел линию фронта. – А фамилию не назвали? – Нет. Просили машину прислать и представителя, чтобы опознал. – Тогда будем ждать. Штаб полка располагался в единственной деревянной избе в округе – раньше тут был хутор. При приближении фронта люди эвакуировались. Сержанты отошли в сторону и уселись под навес у хозяйственных построек. Похоже, бывший хуторянин хранил здесь дрова на зиму. Дождик противно моросил, влага скапливалась на ветвях деревьев, под которыми стоял навес, и время от времени каплями падала на его крышу. – Комэск говорил, что ты двух «мессеров» сбил. Правда? – Свидетелей нет. А нет подтверждения, стало быть – и не запишут на счет. – Плохо. Да ты расскажи, как дело было. Иван коротко, в телеграфном стиле, пересказал. – Повезло тебе, могли сбить. – Могли. Отсюда вывод: башкой надо крутить на триста шестьдесят градусов, коли жить хочешь. – Не получается пока, у меня налет на «Иле» двадцать часов, – пожаловался Игнат. – У нас у большинства такой, – вмял каблуком окурок в землю Владимир. – Сбивать будут, пока без истребителей прикрытия летать будем. На крыльцо вышел политрук. – Товарища ждете? – Так точно! – Звонили только что. Карпов его фамилия! – Спасибо. Может, и второй выйдет? – Приедут скоро. Политрук ушел. Фамилия Виталия была Карпов. Бывший истребитель, имевший налет больше, чем у них троих вместе взятых, а вот сбили… Через час пришла полуторка. Кто-то из армейских дал сержанту накидку, иначе в открытом кузове он промок бы насквозь. Едва Виталий выпрыгнул из кузова, ожидавшие его пилоты крепко обняли собрата и стали хлопать по спине. Однако комэск пресек братания: – Идем к особисту, положено. Потом ко мне в землянку, доложишь, как и что. – Есть. Как под конвоем, комэск отвел Виталия к особисту – тот занимал комнату в избе. Ждать пришлось долго, больше часа. Но Иван помнил свои злоключения и был рад, что Виталия не посадили под замок. Хоть и очень недолго, но все-таки он был на оккупированной земле, а к таким относились с подозрением. Уже вчетвером они направились к землянке комэска. – Разрешите? – Садитесь, – комэск достал фляжку, кружки и разлил водку. – С возвращением, сержант! Они чокнулись, выпили, закусили хлебом и куском селедки. – А теперь давай подробно, сержант. И Виталий рассказал, как он штурмовал вместе со всей группой, как «мессер» подловил его на выходе из штурмовки. Зашел в хвост сверху, дал очередь, и хвост у штурмовика практически развалился. – Еле фонарь кабины открыл, заклинило в направляющих. Думал – все, хана мне! – Виталий затянулся папиросой. – Откуда только силы взялись, рванул так, что жилы затрещали. Выпрыгнул, парашют раскрыл – высота уже небольшая была. Сам видел, как «мессер» вираж сделал, а потом кто-то из наших его из пушек развалил. – Это ты его благодари, – комэск кивком головы указал на Ивана, – наказал он твоего обидчика. – Да? – удивился Виталий. – Ловко! Как на истребителе. А потом штурмовики сместились, и за ними еще один «мессер» проскочил. Только я уже не видел, чем дело кончилось. Вдалеке, в той стороне, падал еще один самолет. Только не разглядел я, чей, далековато. Да и некогда мне было. Как от лямок освободился, сразу на север побежал. Подумал – немцы, если искать будут, в первую очередь это направление перекроют. Два дня пробирался. – Немцев видел? – спросил Игнат. – Издалека, метров за сто. Мимо на мотоцикле проезжали. – А к нашим как попал? – По земле, ползком. Немцы свой передний край ракетами освещают. Я момент улучил, через траншею перемахнул – а там на пузе. Как ракету осветительную пустят, лежу неподвижно. Под утро уже к нашим выполз. Так меня часовой чуть не пристрелил, за немца принял. Потом в штаб батальона доставили, созвонились. А уж затем товарищ комэск приехал. – Повезло тебе. А Фадеев не вернулся… – Может, выйдет еще, если не погиб. А каждый про себя подумал: «Или если в плен не попал». Только все промолчали. Комэск разлил по кружкам остатки водки из фляжки: – Давайте за победу! Трудно сейчас, но верю – одолеем фашистов. Они снова выпили, закусили. После селедки захотелось воды. Внезапно распахнулась дверь, в землянку вошел политрук, потянул носом: – Пьянку устроили? – Лицо его налилось багрянцем. – Только фронтовые сто грамм! – с кружкой в руке поднялся навстречу ему комэск. – За победу, за Сталина! Комэск по натуре явно был дипломатом. Жестом фокусника он извлек откуда-то бутылку водки, сорвал пробку, щедро плеснул в кружку, протянул кружку политруку, а остаток водки быстро разлил по кружкам. – За вождя мирового пролетариата, за товарища Сталина! Политрук оказался в щекотливом положении. Отказаться поддержать тост и не выпить за Сталина значит навлечь на себя неприятности. Кто-нибудь да проболтается, что политрук за вождя не выпил. А выпить – значит принять участие в пьянке, за которую сам только что собирался взгреть пилотов. Все стояли, держали кружки в руках и выжидающе смотрели на политрука. И он не выдержал, протянул кружку и чокнулся со всеми по очереди: – За здоровье товарища Сталина! Все с облегчением выпили. – Садитесь, товарищ политрук! – предложил комэск и подвинул гостю снарядный ящик. – Некогда, я ведь только на секунду заскочил, – стал собираться на выход политрук. Начальственная злость у него уже прошла. Чего шуметь, если сам с пилотами выпил? Спрашивается, зачем тогда приходил? Но Иван, как и другие пилоты, в душе оценил ловкий ход комэска. А ведь хороший мужик! И в полете лидирует, и на земле не оплошал. Уважение к Черноброву возросло. Воинскому начальству в армии подчиняются, но уважают не всех. Взять того же политрука – пустобрех! Все в штабе отирается, речи для политзанятий сочиняет. К слову сказать, после неудач и отступления наших войск на всех фронтах разговоры о провидческом гении Иосифа Джугашвили сошли на нет. Дверь землянки отворилась, и в проеме снова появился политрук. – Забыл сказать… Завтра к нам прилетают и будут служить в качестве связных два женских экипажа на «У-2», так вы пыл поубавьте, держитесь серьезно. Если замечу, что ухлестываете, спрошу строго. Когда он вышел, Виталий тихо сказал: – Тьфу, чтоб тебя, все настроение испортил! – Не бери в голову дурного, – посоветовал Игнат. – И правда. Пошли ужинать, и на боковую. – Метеорологи на завтра погоды не дают, дождь, – на прощание сказал комэск. Однако на следующий день «У-2» прилетели. Прошли на бреющем полете над аэродромом, вполне прилично сели. Им отвели место на стоянках не вернувшихся с боевых вылетов штурмовиков. Техник, обслуживающий самолет Ивана, сплюнул: – Плохая примета. Баба на корабле – к несчастью. – У нас же не флот, – возразил механик. – Один черт! Летчицы прошли к штабу полка. Весть о прибытии в полк девушек мгновенно облетела весь личный состав. Вновь прибывшим выделили отдельную землянку, и когда девушки подошли к ней, на них глазели все свободные о службы. Мужики давно не видели женщин, и летчиц обсуждали. Виталий попробовал подкатиться, познакомиться, но был с позором отшит. – Что-то ты быстро вернулся! – подначил его в землянке Игнат. – Да ну их, ничего особенного, – попытался оправдаться Виталий. – Тогда зачем поперся? В дальнейшем девушки вели себя независимо и попытки познакомиться пресекали. Постепенно страсти улеглись. Дожди, лившие несколько дней подряд, прекратились. Но еще пару дней ни наша авиация, ни немецкая не летала, пока не подсохла земля. Ведь авиация базировалась на полевых аэродромах, где не было взлетных полос с твердым покрытием. Уже чувствовалось приближение осени. Еще ярко светило солнце, днем пригревало, однако ночью уже было зябко, и по утрам в низинах стелился туман. Сразу после завтрака пилотов вызвали к комэску. Собственно, эскадрилья – это было громко сказано, в строю осталось четыре самолета, да и те уже многократно «штопаные». В других эскадрильях и звеньях ситуация была не лучше. С каждым боевым вылетом полк таял, летчики гибли, самолеты терялись. – Вылетаем на штурмовку. Цель – колонна немецких войск в районе севернее Смоленска, – Чернобров показал на карте. – Должен вас обрадовать: нам дают тройку истребителей для прикрытия, «ишаков», но это лучше, чем ничего, – добавил он. – После взлета идем к аэродрому истребителей, после встречи – к линии фронта. Вопросы? По машинам! Пилоты разошлись по стоянкам. Заревели прогреваемые моторы. Как всегда перед вылетом, на аэродроме стало оживленно: сновали грузовики с реактивными снарядами, бензозаправщики, автостартеры. И вот взмыла сигнальная ракета. Сильно поредевшая эскадрилья взлетела, пошла курсом 289, к аэродрому истребителей – они всегда располагались ближе к фронту, поскольку запас топлива у них был невелик. На глазах пилотов штурмовиков с аэродрома взлетело звено «И-16». Они быстро набрали высоту, пристроились сзади и выше штурмовиков. Присутствие истребителей придавало уверенности, да и опыт у Ивана кое-какой появился, навык в обращении с самолетом. Теперь он успевал и строй держать, и небо осматривать, и за приборами следить. Мотор у «Ил-2» в бронекапсуле, охлаждение затруднено, и приходится контролировать температуру моторного масла. Из немецких траншей их попытались обстрелять, но повреждений никто не получил. Ведущий передал по рации: – Подлетное время – одна минута, приготовились! Иван подтянул к себе РУД, сбросил обороты. Чем ниже скорость на штурмовике, тем тщательнее можно прицелиться, точнее попасть. Да и пикировать круто нельзя, максимум – на тридцать градусов; на сорока самолет начинает трясти, а все задняя центровка. Впереди стала видна пыль, поднятая с грунтовой дороги множеством колес. Ведущий клюнул носом и стал планировать. За ним с отрывом то же самое сделал второй самолет. Как обычно, Иван шел третьим. Чернобров пустил ракеты и стал поливать голову колонны из пушек. Машины остановились, из них стала выскакивать и разбегаться в разные стороны пехота. Ведущий сбросил бомбы и сразу стал выводить самолет из пике. Его действия повторил второй самолет, только пилот стал обрабатывать огнем и бомбами следующую часть колонны. Но и он, сбросив бомбы, отвалил в сторону. Иван прицелился по капоту. По его просьбе механик нанес на нем белую продольную линию – в прицеле ПБП-16 цель набегала и скрывалась из глаз слишком быстро. А так было удобнее. Иван выпустил залпом все реактивные снаряды, дал длинную пулеметную очередь. Пулеметы стояли в крыле ближе к фюзеляжу, огонь был точнее, по пехоте – самое то что надо. А земля была уже близко. Иван потянул ручку, перевел самолет в горизонтальный полет, а затем – в набор высоты. Сверху их прикрывали истребители, и вполне можно было сделать еще один заход. Но тут в наушниках щелкнуло, зашипело, и незнакомый голос сказал: – «Горбатые», заканчивайте работу. Вижу «мессеров», четыре пары! Иван сообразил, что их предупреждал командир истребителей, и поднял голову: «ишаки» пронеслись над «Илами» на запад, видимо – хотели перехватить «мессеров» еще на подходе. – «Горбатые», разворачиваемся – и домой! – Это звучал в наушниках уже голос Черноброва. Внизу горели машины врага, виднелся перевернутый набок гусеничный транспортер. Штурмовики начали набирать высоту и скорость. Пилоты понимали, что три «И-16» не смогут долго связывать боем восемь «BF-109». Скорее всего, немцы разделятся. Одна группа свяжет «И-16», а другая ринется на штурмовиков. Так и случилось. Иван начал усиленно крутить головой и увидел, как из задне-верхней полусферы быстро приближались две точки. Эх, как не хватает заднего стрелка! Приближающиеся «мессеры» заметили все. Чернобров и второй штурмовик начали снижаться. Иван понял их замысел: на бреющем полете, когда камуфляжная раскраска крыльев сливается с местностью, попытаться остаться незамеченными и дотянуть до линии фронта. Он должен был повторить маневр командира, но впереди и выше по курсу было кучевое облако, и он решил нырнуть в него. Для этого он поднял обороты до максимальных, немного подтянул ручку управления, и самолет полез вверх. Не истребитель, конечно, но после израсходования бомб и реактивных снарядов, а также половины боезапаса снарядов к пушкам штурмовик значительно полегчал, поэтому рулей слушался неплохо. Иван обернулся: немцы издалека начали обстреливать замыкающий «Ил», а самолет Ивана нырнул в спасительное облако. Высота была две с половиной тысячи метров, видимости впереди никакой, как в густом тумане, самолет трясет так, как будто он на телеге едет по булыжной мостовой. Лишь бы облако оказалось большим, может быть, тогда «мессеры» потеряют из виду? Слепой полет продолжался несколько минут. Облако посветлело, внизу, в разрыве белесого тумана мелькнула земля – и неожиданно в глаза ударило яркое солнце. Иван даже зажмурился на несколько секунд – слишком резким был переход от сумрака к свету. А когда открыл глаза, даже растерялся: его же курсом, только на двести метров выше, шел клин немецких пикировщиков «Ю-87». Над ними, с превышением на тысячу метров, шла пара «худых». Мысли Ивана лихорадочно заметались. У немцев хорошая радиосвязь, сейчас его увидят задние стрелки, свяжутся с «мессерами»… А то и сами откроют огонь. Но идут-то они в нужную ему сторону! И Иван решился на авантюру. Фюзеляжи «Ю-87» и «Ил-2» сбоку похожи, только крылья по форме разные, да у пикировщиков шасси не убираются, торчат. А чем черт не шутит! Иван выпустил шасси и стал очертаниями похож на «Ю-87». Понемногу набрав высоту, он пристроился сзади. Задним стрелкам красные звезды на крыльях и хвостовом оперении не видны, только приближаться не надо. Иван вытер ладонью вспотевшее лицо и начал искать на земле ориентиры. Планшет с картой лежал у него на левом колене. Так. Вот характерный изгиб реки, рядом населенный пункт. Он сравнил все это с картой. До нашей передовой осталась пару минут лета. И, похоже, его финт удался. Но и на нашей передовой не дремали. Наблюдатели сообщили в штаб о большой группе вражеских самолетов, и с аэродрома по тревоге подняли наших истребителей. Ситуация с авиацией была плохой, в некоторых авиаполках оставался десяток, а то и меньше, боеспособных машин. Поэтому взлетела тройка «ишаков». «Мессеры» заметили советских истребителей, когда они набирали высоту. Пользуясь преимуществом в скорости и высоте, они ринулись сверху, как коршуны. Иван понял, что пикировщики остались без прикрытия, и в голове его мелькнула шальная мысль: «А слабо попробовать сбить хоть один?» Он воровато оглянулся – нет ли поблизости еще вражеских истребителей? Нет, не видно, а пикировщики так близко, прямо рядом, и пальцы чешутся нажать на гашетку, тем более что внизу, под самолетом уже своя земля. А «Юнкерсы» с каждой минутой приближаются к цели – не прогуляться же они вылетели? И вскоре смертоносный груз из их бомболюков полетит на наши войска, на города, на головы мирных людей… В связи с этим Ивана беспокоило только одно – сколько осталось боезапаса после штурмовки? Ведь снарядов он не жалел. Будет грустно и нелепо, если его пушки сделают два-три выстрела и умолкнут. И все же он, вспомнив пословицу: «Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть», – решился. Он добавил газу и, когда штурмовик подошел на сотню метров к последнему пикировщику, поймал его в прицел и нажал гашетку. Снаряды ударили по хвосту и фюзеляжу «Ю-87» – Иван сам видел попадания. «Юнкерс» задымил, потом свалился на крыло и камнем пошел к земле. Тут же из него выпрыгнули два члена экипажа и над ними раскрылись белые купола парашютов. Третьего, скорее всего – заднего стрелка – видно не было. Большая доля пушечной очереди пришлась по его части кабины. Теперь изображать из себя овечку не было смысла. Иван убрал шасси, поскольку они отнимали скорость, и дал ручку газа вперед до упора. Мотор взревел на максимальных оборотах, крайний «Юнкерс» стал приближаться. Однако стрельба Ивана по сбитому пикировщику не осталась незамеченной. Сразу с двух самолетов стрелки открыли по нему огонь из пулеметов. Пули щелкали по бронекорпусу, одна угодила в бронестекло. Но не зря немецкие летчики называли штурмовик «железным Густавом» – пулеметный огонь не нанес ему никакого вреда. Будь на его месте истребитель, он уже получил бы серьезные повреждения. Иван подошел ближе, чтобы ударить наверняка. Немецкий пилот стал хитрить, снижаться со скольжением на правое крыло, и его силуэт постоянно уходил из сетки прицела. Иван кинул ручку вправо, поймал «Ю-87» в прицел – даже с опережением – и дал короткую очередь, больше для пристрелки. Но, видимо, сегодня удача была на его стороне. Снаряды угодили в фюзеляж пикировщика, в бомбоотсек. Сильный взрыв разорвал пикировщик в клочья. Из клубка огня и дыма вылетел двигатель с еще вращающимся пропеллером, куски обшивки. Любоваться точным попаданием было некогда, необходимо было резко уходить влево, чтобы не столкнуться с обломками. По бронекорпусу ударили осколки бомб, самолет резко тряхнуло. Но и для других «Юнкерсов» взорвавшийся собрат создал проблемы. Два ближайших пикировщика перевернуло взрывной волной, другие, видя ужасную смерть товарищей и стремясь как можно скорее избавиться от опасного груза, стали сбрасывать бомбы в голую степь. Этот сумасшедший русский на «цементном самолете» вполне может добраться до них. Строй немецкой эскадрильи нарушился. Сбросив бомбы, они круто, на 80 градусов, пикировали, набрав скорость, закладывали вираж и разворачивались на запад. Наверняка знали, сволочи, что наш штурмовик не способен пикировать на больших углах. Немцы, захватив на аэродромах наши самолеты, особенно новых типов, отсылали их в Германию, где они тестировались опытными летчиками-истребителями. Там устанавливались сильные и слабые стороны конструкций советских самолетов и моментально выпускались брошюры для своих люфтваффе. Этим пользовались немецкие пилоты. Так же поступали с нашими танками и другим вооружением. Если видели что-либо ценное, их конструкторы тут же заимствовали советские новшества. Так было с немецкой «Пантерой» и некоторыми артиллерийскими орудиями. Ивану оставалось только проводить злобным взглядом сбежавшую добычу. И так он сегодня сбил два «Юнкерса» – счет, достойный истребителя. А бой истребителей внизу продолжался. Иван не стал снижаться, обошел схватку стороной и скорректировал курс. А потом посмотрел на бензиномер и мысленно ахнул: топливо было почти на нуле, и его едва должно было хватить до аэродрома. Но пока мотор работал ровно. И вот уже вдали показался аэродром. Иван мысленно обрадовался ему, как родному дому. Едва самолет коснулся взлетно-посадочной полосы, мотор чихнул пару раз и тут же заглох. Но теперь Ивану уже не было страшно. Штурмовик немного прокатился по инерции, и, когда скорость упала,Иван свернул к стоянке. Не докатившись полусотни метров, самолет встал. Ивану страшно было видеть перед собой неподвижный винт. А навстречу уже бежали техники, механики и оружейники. Они облепили самолет со всех сторон и общими усилиями закатили его на стоянку. Иван расстегнул привязные ремни и попробовал сдвинуть фонарь кабины. Но он заклинил, и только совместными усилиями механиков его удалось открыть. У Ивана холодный пот потек по спине. Он понял, что если бы его сбили в бою, или топливо закончилось бы в воздухе, тогда надежды спастись на парашюте не было бы никакой. Механики тут же осмотрели фонарь и сделали вывод: – От попадания пуль и осколков бронекапсула слегка деформировалась, вот полозья фонаря и заклинило. Сейчас поправим кувалдой. – Наши все сели? – задал Иван традиционный вопрос. – Двоих нет. И время уже вышло. Иван направился к комэску. – Жив? – встретил его Чернобров. – Я не слышал, как ты приземлился! – Мотор заглох при посадке, топливо кончилось. Кто не вернулся? – Астахов и Кудряшов. Ты как выкрутился? – В облако ушел. Только вынырнул – а тут пикировщики. Два «Ю-87» сбил. – Да ну! Пойду в штаб, узнаю – не наблюдал ли кто? – Чернобров ушел. Вернулся он через час. – Да ты просто герой! Наши летчики, что наперехват на истребителях летали, твои похождения видели и немецкие потери в два самолета подтверждают. Сейчас впишу в летную книжку, – Чернобров тут же сделал запись. – Налет у тебя на «Илах» маленький, а вот поди ж ты – сбитые самолеты есть. Везунчик! – Случайно получилось, – поскромничал Иван. – Да брось ты! Все были в равных условиях, а сбил только ты. К медали бы тебя представить, так ведь не наградят. – Я, конечно, не претендую, однако интересно знать – почему? – Командующий Западным фронтом маршал Советского Союза товарищ Тимошенко запретил, негласно. Армия отступает, потери в людях и технике большие – за что награждать? – Понял. В землянку, как всегда, без стука, вошел политрук. – Вот он где, герой! Мы про тебя, Кравчук, на собрании личного состава расскажем. Воодушевим, так сказать, на новые победы! А может быть, и в многотиражке нашей дивизии напечатаем. С фото, как положено. А что? Родина должна знать своих героев. Ты комсомолец? – Так точно! – Надо тебе подумать о вступлении в партию. Достоин, воюешь хорошо, комсомолец, политику партии понимаешь правильно. – Так точно, подумаю, – вытянулся перед ним по стойке «смирно» Иван. Трескучие слова политрука его раздражали, но он не подавал виду, понимая, что лучше выглядеть тупым солдафоном. Политрук вышел, довольный собой. Медалью Ивана не наградили, однако в звании повысили, присвоили старшего сержанта, и теперь в голубых петлицах у него рдели три треугольничка. В полдень свободные от службы собирались у штаба. На стене висел черный репродуктор, передавали сводки Совинформбюро. Новости не радовали, в лучшем случае – «Наши войска ведут упорные оборонительные бои на западном направлении». В худшем же перечислялись оставленные нашими войсками города. Выслушав сводки, военнослужащие отходили с мрачными лицами. Ивану, хоть он и знал, что война закончится победой, все равно было не по себе от потерь – людских и материальных. Иногда его подмывало рассказать обо всем товарищам в землянке, но он сдерживался, держал рот на замке. Кто он для них? Пилот Николай Кравчук, один из многих солдат Красной Армии. Да и очень даже может быть, что, услышав от него такое заявление, они решат, что от боев и перенапряжения у человека неладно с головой, будут сторониться его или опасаться. Такой человек в бою ненадежен, непредсказуем и может повернуть оружие против своих. И так некоторые пилоты из других эскадрилий уже кидали на него косые взгляды – выслуживается, мол. Да еще разобраться надо, как это он на штурмовике завалил два «мессера» и два пикировщика. Или того хуже – доложат политруку или особисту. Тогда разборки будут серьезные, могут докопаться до истины. Стоит дать хоть малейшее сомнение, крохотную зацепку – найдут однополчан, служивших вместе с настоящим Кравчуком или обучавшихся с ним в летной школе, и никакие объяснения не помогут. Объявят немецким шпионом – и к стенке. Иначе как понять, зачем он живет под чужим документом? Раз скрывает истинное лицо, значит – есть что скрывать? Тем более что в тяжкие и суровые годы войны времени разбираться нет. За меньшие прегрешения посылали в штрафбат искупать вину кровью, а то и расстреливали – как того же командарма Павлова. Так он генерал, а кто вспомнит старшего сержанта? Для Сталина и его карательного аппарата в лице НКВД, а потом и вновь образованного Смерша человек – только песчинка, пыль на сапогах. Людей и в мирное, довоенное время не жалели, а уж в военное – тем более. Иван сам был свидетелем, как против атакующих немецких танков бросили кавалерийскую дивизию. На конях, с шашками наголо конники контратаковали бронированные машины. Исход очевиден – дивизию просто перестреляли, как в тире. Тысячи человек погибли, не принеся пользы Родине. А их, конников, в окопы бы, да гранаты в руки дать либо бутылки с «коктейлями Молотова». И уж вовсе хорошо было бы парочку «сорокапяток»… Тогда и наступление немецкое удалось бы остановить, и людей сохранили бы. И об этом эпизоде он умолчал. Когда на собраниях политрук рассказывал о положении на фронтах и зачитывал статьи из газет, и в первую очередь – «Правды», и кто-то из пилотов спросил, почему у нас не хватает самолетов, политрук сразу обрушился на спросившего: – Откуда у вас неверие в силу нашего оружия? Немцы напали внезапно, коварно, без объявления войны. Когда с Урала и Сибири подойдут подкрепления, непременно погоним врага. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами! А ведь человек всего лишь спросил, просто поинтересовался тем, что волновало тогда многих. И убедительного ответа он не получил. Политрук явно доложил о вопросе, прозвучавшем на собрании, особисту, поскольку за пилотом стали следить. Особист иногда подкатывался к товарищам пилота, угощал их папиросами и выведывал, как ведет себя подозреваемый, о чем говорит в быту, не проявляет ли трусости в бою. Пилот погиб через десять дней. На глазах у всех его штурмовик был подбит вражеской зениткой и загорелся. Пилот даже не попытался покинуть горящую машину, а направил ее на скопление танков. Иван понял, что если он выпрыгнет, то и политрук и особист будут довольно потирать руки – не зря подозревали. И дело было не только в жизни его как пилота. Его семья, его родня сразу становились членами семьи изменника Родины со всеми вытекающими отсюда последствиями. Их ждала либо ссылка в Казахстан, либо увольнение с работы и поражение в правах. После того случая пилоты ходили мрачные, и вопросов политруку больше никто не задавал. Коммунистических фанатиков среди пилотов не было. Воевали, совершали подвиги – но не за ВКП(б), не за Сталина, а за землю свою, за семьи, за Отчизну. Хотя мозги им промывали здорово. Когда с утра до вечера радио вещало о гении величайшего полководца Сталина, когда об этом же писали все газеты, говорили политруки и комиссары на собраниях, это имело действие. Несогласных или имеющих свое мнение исправляли на Колыме или на лесоповале в Сибири – мощь Советского Союза основывалась на дармовой рабочей силе заключенных. Ситуация складывалась серьезная. Еще 10 июля вторая танковая группа Гейнца Гудериана нанесла удар из района Шклова на Ельню, в обход Смоленска с юго-запада. Из района Витебска третья танковая группа нанесла удар в направлении Духовщины, обтекая Смоленск с северо-запада. Бои в самом Смоленске продолжались до конца июля, но потом и он был сдан. К 16 августа фронт остановился на линии Брянск – Дятьков – Людиново – Карачев – Кромы – Фатеж – Севск – Льгов – Рославль – Стародуб. 17 августа немцы заняли Унечу, 18-го – Стародуб, а 21-го – Почеп. 22 августа Гудериан перебрасывает танки в район Клинцы – Почеп. Наши войска окапываются и занимают оборону на восточном берегу Западной Двины, от Осташкова до Демидова. Пилоты не только слушали сводки – они своими глазами видели продвижение немцев. Еще не мелькали в сводках оставленные города, еще на картах линия фронта проходила западнее, а летчики уже видели, как немцы оккупируют территории. С малой высоты были прекрасно видны угловатые силуэты фашистских танков с крестами на броне. В один из дней конца августа эскадрилья Черноброва, в которой осталось всего три штурмовика, вылетела на боевое задание. Ими был получен приказ ударить по скоплению танков в районе Почепа. Облачность была низкой, но это было им даже на руку, учитывая отсутствие истребителей прикрытия. Немцы в такую погоду не летали, для истребителей видимости не было, а бомбардировщики не могли бомбить точечные цели. Летели они развернутым пеленгом, ведущим, как и всегда, шел сам комэск. Пилоты сами осознавали мизерную эффективность своей штурмовки. Поджечь или разрушить танк можно прямым попаданием авиабомбы, или если она угодит в паре метров от бронемашины. Танк – не грузовик, его броня выдерживает попадание осколков. И потому надежда была только на уничтожение автотранспорта, в первую очередь – топливозаправщиков и машин с боеприпасами. Без бензина и снарядов танк – просто груда железа. Использовать для передвижения железные дороги немцы не могли, западноевропейская колея не совпадала с нашей, а перешить тысячи километров путей – дело сложное и долгое. Кроме того, не было в достаточной мере паровозов и вагонов. Все снабжение велось автотранспортом, на большом удалении от баз снабжения. В России же дороги были большей частью грунтовые, к тому же разбитые гусеницами танков и тягачей. Уничтожив запасы горючего, можно было сорвать предстоящее наступление. А в том, что оно готовится, сомнений не было ни у кого, иначе зачем было стягивать в один район столько танков? Однако по всему было видно – немцы уже выдыхались. В упорных боях наши войска перемололи отборные пехотные и танковые части, в батальонах и полках насчитывали большой некомплект, иссякали людские и материальные резервы. Гитлер рассчитывал на войну молниеносную, она получилась затяжной, а запасов ресурсов у Германии на долгую войну не было. На бреющем полете земля внизу проносилась быстро. Самолет ведущего вдруг натужно сделал «горку», и тут же из-под крыльев у него сорвались реактивные снаряды. Иван и сам увидел немецкие танки. Надеясь на нелетную погоду, немцы не замаскировали боевые машины. Мало того, на поле стояло несколько бензовозов, у которых сгрудились для заправки танки. Один из реактивных снарядов со штурмовика Черноброва угодил в бензовоз. Последовал яркая вспышка, вверх поднялся огненный гриб, смахивающий на ядерный. Танки охватило огнем. Не теряя ни секунды, Иван тоже перебросил предохранитель, наклонил нос штурмовика и пустил ракеты. Чуть промедлишь – и танки пронесутся под крылом. То, что штурмовики вышли точнехонько на группировку – случайность, большая удача. Стоит набрать высоту двести метров, как уже попадаешь в низкую облачность, а с малой высоты обзорности никакой. Они тут же стали сбрасывать бомбы. Сегодня под брюхами штурмовиков висели небольшие бомбы, по пятьдесят килограммов – зато восемь штук. Такими безопаснее бомбить для самого штурмующего – не заденет осколками. Немцы спохватились, когда были сброшены все бомбы и выпущены все снаряды. Они открыли вслед штурмовикам огонь из малокалиберных зенитных пушек, но штурмовики уже скрылись из виду. Чернобров начал разворот «блинчиком». Заложить нормальный поворот, с глубоким креном опасно, высота невелика. Когда штурмовики развернулись, Иван тут же устремил свой взгляд на компас. Они шли точно обратным курсом, через тридцать секунд впереди будет уже подвергшаяся штурмовке танковая группа. В голове у Ивана мелькнуло: «Ох, зря Чернобров так рискует! Ракет и бомб нет, наши пушки танковую броню не пробьют, а зенитчики уже готовы. Как бы худого не случилось!» Так оно и вышло. Едва впереди показались горящие танки и бензовозы, как из нескольких мест к ним потянулись огненные трассеры зениток. Судя по громкому металлическому звуку, несколько попаданий по бронекапсуле самолет Ивана все же получил, но двигатель продолжал работать и исправно тянул машину. Иван, как и ведущий, и следующий третьим Виталий, открыл пушечный огонь. По ним палили не только из зениток, но и из пулеметов, винтовок. На крыльях ежесекундно появлялись пулевые пробоины – Иван это ясно видел. Расположение танковой группировки закончилось, Иван обернулся назад. За самолетом Виталия тянулся темный след. На дым это было не похоже – не масло ли из пробитого масляного радиатора? Если так, то это плохо. Мотор может протянуть без масла несколько минут – и все. Его заклинит, винт встанет, а летучести у штурмовика никакой. Хоть бы Виталий догадался открыть фонарь кабины! После того как однажды у него самого заклинило фонарь, Иван не закрывал его полностью, оставляя щель шириной в палец. Задувало оттуда, и пуля при обстреле могла залететь, но зато у него был шанс выпрыгнуть с парашютом. Вскоре Виталий стал отставать. Иван молил всех богов, чтобы его мотор дотянул до передовой. И двигатель сдюжил. Штурмовик Виталия медленно терял высоту и скорость, над немецкими траншеями он пролетел уже на высоте полсотни метров. Иван летел сбоку. Немецкие пехотинцы обстреляли штурмовик из пулеметов. Иван тут же описал полукруг и прошел вдоль линии траншей, поливая их огнем из пушек и пулеметов. На гашетку жал, не жалея снарядов и патронов, чтобы подавить огонь и отбить у немецких пехотинцев желание стрелять. Самолет Виталия был уже на нашей стороне, когда Иван развернулся и повторил заход, пока не кончились патроны.Глава 4. Своих не бросаем
Он успел догнать самолет Виталия как раз в тот момент, когда его двигатель остановился и винт замер, причем сразу. Похоже было, что от масляного голодания мотор заклинило. Впереди был участок луга у реки. Виталий довернул и посадил самолет на брюхо. Шасси у штурмовика полностью не убирались, колеса до половины выступали из фюзеляжа, и самолет при приземлении с убранными шасси больших повреждений не получал. Тем более что бронекапсула закрывала двигатель и кабину, действуя при таких посадках, как лыжа. Иван описал вокруг самолета вираж. Виталий откинул фонарь, выбрался на крыло и помахал рукой, показывая, что он жив и с ним все в порядке. Иван качнул крыльями – понял, мол, держись. До их аэродрома было недалеко, всего десяток километров, и после приземления Иван направился к инженеру эскадрильи. На карте показал точку, где сел на вынужденную посадку штурмовик. – Пилот жив? – Жив. – А самолет отремонтируем. Тут же к месту посадки был отправлен грузовик «ЗиС-5» с механиком, и уже к вечеру самолет был прибуксирован на аэродром. Иван обнял Виталия: – Рад за тебя! – А уж как я рад! Думал – до передовой не дотяну, плюхнусь на виду у немцев. Тогда хоть стреляйся. – Пойдем к комэску, доложишь, а то он небось тебя в штабе полка уже в потери занес. – Рано меня списывать! Я еще хочу в Берлине побывать, в логове фашистской гадины. Чернобров уже был в курсе, что пилот жив и самолет можно восстановить. На радостях он обнял Виталия, похлопал его по спине. Для обычно сдержанного на проявление чувств комэска такая встреча говорила о его искренности и переживаниях за боевого товарища. А еще – о радости, что самолет подлежит восстановлению. От эскадрильи сейчас осталось два боеготовых самолета, да и те латаные не раз – весь фюзеляж у обоих в заплатках, как в шрамах у опытного бойца. Со всего штурмового полка едва набиралась полноценная эскадрилья, и в штабе полка поговаривали, что в скором времени полк будет пополняться техникой или убудет в тыл для отдыха и переформирования. В штабах – дивизии, армии – их полк числился, приказы о штурмовках передавались ежедневно, а кому их было выполнять? Поэтому приходилось делать по нескольку вылетов в день. Их ждал короткий отдых после приземления, пока самолет заправляли да пополняли боезапас. Летчики устали, похудели, но не роптали, понимая, что заменить их пока некем. Враг пока силен, все время на разных участках фронта пытается нащупать слабые места, атаковать, продвинуться вперед. Из тыла в пехотные части прибывало пополнение, но остро не хватало боевой техники – пушек, танков, самолетов. Кроме того, летчика или артиллериста быстро не выучишь, на это не один месяц нужен. Сроки обучения сократили от довоенных в разы, качество обучения резко упало. Наспех обученные танкисты иной раз не могли читать карту, блуждали по местности. Пилотов обучали на учебных самолетах и перед отправкой в боевые полки давали краткий теоретический курс по особенностям того или иного боевого самолета да возможность совершить несколько вылетов. Им же противостояли опытные асы люфтваффе, за плечами которых годы учебы, тренировок, бои в Испании, Франции, Польше. Несколько дней Иван летал в паре с Чернобровом. Построение парой ему понравилось, пара мобильнее звена. И не зря немцы, имеющие боевой опыт, использовали тактику построения парами. После нескольких полетов Иван высказал свои соображения комэску. Тот оглянулся – не слышит ли кто? – Молчи. Я уже и сам понял. Но в Уставе что записано? Боевое построение звеном из трех самолетов – что истребителей, что штурмовиков, что бомбардировщиков. Скажи об этом командиру полка или дивизии! Скажут – ты умнее тех, кто в академиях тактику разрабатывал? – У нас командир полка не летает, как и комиссар. Откуда им знать, как лучше? – не сдавался Иван. – Неприятностей хочешь? Тогда пиши начальству рапорт, а меня от этого дела уволь, – отрезал комэск. Но, видимо, немецкое построение парой и другие летчики сочли лучшим. Наиболее смелые командиры полков стали внедрять у себя такое тактическое построение, а потом и вовсе оно стало повсеместным. Потом даже было удивительно – как они ухитрялись летать звеном из трех самолетов? В начале войны наши войска уступали немецким и в технике, и в тактике, причем иногда решение в пользу той или иной модели принималось волевым порядком, учитывая возможность массового производства. Вот что писал уже после окончания войны командовавший с 1942 по 1945 год ВВС маршал А. А. Новиков: «Ил-2» был недостаточно эффективным. Но он был одномоторным и более дешевым в массовом производстве, чем лучший «Пе-2». «Ил-2» был всепогодным, мог летать при низкой облачности. «Ил-2» был значительно проще в пилотировании, чем «Пе-2», а основная часть летчиков была подготовлена слабо. Давать таким пилотам «Пе-2» было бы слишком накладно. Только об этом мнении человека сведущего ни Иван, ни комэск не знали. Да и для слов таких подходящее время еще не наступило. Армия еще терпела неудачи, потому что командиры боялись проявить инициативу. Случись неудача – и обвинят в предательстве. Даже воюя по устаревшим тактическим приемам, командиры полков, дивизий и полевых армий были подвергнуты репрессиям. Немцы на их участке фронта наступали, но таких больших танковых групп, как в первые дни, уже не было. Каждый день приказы на штурмовку отдавались на новые районы или населенные пункты, еще недавно занятые нашими войсками. Кое-где немцы узкими полосами вклинивались в нашу оборону, но сил, чтобы с двух сторон взять их в клещи, окружить и уничтожить, у наших войск не было. Наоборот, немцы сами брали в окружение целые полки, дивизии, армии. Механики между собой поговаривали об окружении наших войск под Смоленском. Сводки Совинформбюро о таком не сообщали, но зачастую эти слухи и разговоры рождались не на пустом месте. В полк приезжали снабженцы, привозили снаряды и бомбы, бензин и продовольствие. И они были в курсе всех фронтовых новостей, поскольку общались с людьми в разных полках. Околоштабные люди – писари, секретари, телефонисты, радисты поговаривали о передислокации аэродрома, поскольку немцы подошли достаточно близко. В иные дни было слышно далекое погромыхивание на западе – это громыхали пушки, и немцы снарядов не жалели. Нашим же артиллеристам порой выдавали на день по пять снарядов на пушку, а то и вообще по одному. В конце августа вылетали порой на боевое задание в район Почепа. Разведка донесла, что там сосредоточиваются танки и пехота. Еще на земле они договорились штурмовать одновременно на параллельных курсах – так меньше шансов пострадать от защитного огня. – Делаем один заход, – обговаривал план комэск. – Сначала накрываем их реактивными снарядами, затем сразу же бомбами и завершаем пушечным огнем. После первого же захода уходим. Полагаю, защитное прикрытие сильное, если вернемся на второй заход – собьют. Так и сделали. Линию фронта преодолели на высоте трех тысяч метров, почти сразу снизились до пятисот метров и вышли в указанный район. Пологое пике – через лобовое стекло видны танки, автомашины, тягачи с пушками, бензозаправщики. С обоих самолетов ушли реактивные снаряды, почти сразу же сбросили авиабомбы-сотки – и переключились на пушечные гашетки, когда внизу стали видны немцы. Высота уже была предельно малой, ее хватило только на выход из пикирования. Синхронно развернулись вправо. В соответствии с планом уходили из района штурма другим маршрутом, чтобы немцы не навели истребителей. Знали они за русскими пилотами такую особенность: отбомбят – и прежним, кратчайшим путем возвращаются на свой аэродром. Это уже потом, приобретя опыт, они стали уходить зигзагами, иногда в сторону от аэродрома, и подходили к нему со стороны своего тыла. Спустя десяток минут Иван заметил на земле необычное. В открытом поле, на земле, усеянной воронками, стоял наш «У-2», видимо – подбитый. От самолета к лесу бежал пилот. А с противоположной стороны, от деревни к самолету мчались на мотоциклах с колясками немецкие автоматчики – да много, даже на первый взгляд с десяток. Иван сразу оценил обстановку. Пилоту до леса бежать еще метров триста, не успеет, мотоциклисты догонят, а то и расстреляют из пулеметов. Надо помочь пилоту. Иван заложил вираж и потянул на себя ручку газа, снижая скорость. Пулеметы штурмовику не страшны. Он снизился до сотни метров и открыл огонь из пушек по мотоциклам. Один из них сразу перевернулся вверх коляской. Мотоциклисты рассыпались веером. Предвкушавшие развлечение, поимку летчика, они сами мгновенно превратились в легкую цель для русского пилота. Иван промчался над немцами, сделал разворот. Чернобров заметил выкрутасы Ивана, вернулся, и вдвоем они стали расстреливать немцев. Бензин в баках еще плескался, патроны и снаряды были – почему же не убить фашистов и не помочь спастись нашему пилоту? Через пару минут живых на поле не было. Один мотоцикл занялся чадным пламенем, вокруг лежали трупы. Иван решился на авантюру. Читал он раньше в книгах и видел как-то однажды в кино, как в такой же ситуации пилот сделал посадку и вывез своего товарища. Он пролетел на малой высоте, прицеливаясь – хватит ли длины у поля и нет ли воронок на пути? Получалось. Он выпустил шасси и развернулся. Пилот на земле понял, чего хочет Иван. Сорвав с головы шлем, он стал размахивать им перед собой. Запрещал посадку? В наушниках щелкнуло, и раздался голос комэска: – Не дури! Запрещаю! Гробанешься! Ответить Иван не мог: машина у него была не командирской, и рация работала только на прием. Но будь что будет! Он подобрал газ и приземлился на основное шасси – так лучше было видно, что перед капотом. И только когда самолет потерял скорость, опустил хвост на дутик. Откинув фонарь, он отстегнул привязные ремни, встал во весь рост и махнул рукой: – Бегом, твою мать! Летчик, застывший на месте и не ожидавший посадки штурмовика, бросился бежать к самолету. Ильюшин в свое время планировал посадить в самолет заднего стрелка, и потому пространство за сиденьем пилота было. Второй кабины не существовало, было тесно, но уместиться при желании можно. Этим «собачьим» местом иногда пользовались механики при смене дислокации аэродрома. Пилот подбежал, с трудом переводя дыхание. – Лезь быстрее за сиденье! Тесно, конечно, но у меня не пассажирский самолет! Летчик был тщедушного телосложения, но как-то уж неловко забирался. Иван подхватил его за поясной ремень левой рукой и помог вскарабкаться на крыло. В это время Чернобров, описывавший круги, открыл огонь по невидимой цели. Надо было торопиться. Иван упал на парашют, лежавший на сиденье, пристегнулся ремнями и полностью задвинул фонарь, не оставляя щели. Теперь, если подобьют, выпрыгнуть было нельзя, только идти на вынужденную посадку. Ведь пилот «У-2» без парашюта. Он дал газ, резко развернул самолет и с ходу стал разбегаться. В это время из-за крайних домов деревни показались немецкие пехотинцы. Самолет трясло на неровном поле, и Иван боялся одного – попасть одним из колес шасси в воронку. Тогда все, конец. Стойка подломится, и им не взлететь. Он плавно потянул ручку на себя. Толчки прекратились. Это означало одно – шасси оторвались от земли. Фу, взлетели! Иван повернул кран уборки шасси, добавил газ. Внизу промелькнули дома, грузовик с солдатами в серой форме. Сзади пристроился штурмовик Черноброва, охраняя его самолет. Иван набирал высоту, впереди передний край. Он бросил взгляд на указатель топлива – бензина должно хватить. Четверть часа – и он благополучно сел на своем аэродроме. Следом приземлился комэск. Иван зарулил на стоянку, заглушил мотор, расстегнул ремни, отодвинул фонарь. – Все, приехали! Эй, ты там живой? Человек за сиденьем заворочался – он был в неудобной позе. Иван выбрался на крыло, перегнулся, ухватил пилота за бедра и вытянул его до половины из кабины. – Дальше давай сам, становись на ноги! Что я тебя, как девку… Пилот повернулся к Ивану, и тот увидел, что лицо у него совсем юное, не бреется еще, и волосы русые из-под шлема выбиваются. – А я девушка и есть! – Пилот стянул шлемофон. У нее была короткая мужская стрижка, но и без шлема Ивану сразу стало видно – девушка перед ним. Иван смутился, увидеть перед собой молодую девушку он не ожидал. И тут она сделал неожиданное – обняла его и поцеловала. Но отпрянула сразу и густо покраснела. Сзади послышался голос Черноброва: – Николай, да ты, никак, сдурел! – Виноват, товарищ старший лейтенант! – Иван спрыгнул с крыла, следом – спасенная летчица. – Сержант Курилова! – звонким голосом доложила она. У комэска глаза от удивления сделались круглыми. – Ты… вы… как там?.. – Чернобров замысловато покрутил кистью руки. – Связной самолет штаба дивизии. Была атакована «мессером», мотор разбит. Пришлось приземлиться, уничтожить пакет. Если бы не вы… – Летчица замолчала, исход был понятен и без слов. А от хвостового оперения таращили глаза механик, техник и оружейник. Они были удивлены увиденным: ведь Иван вылетал на их глазах один, а вернулся с пассажиркой. И летал ведь не в тыл – на боевое задание. – Сержант, пойдемте, я вас в штаб полка провожу, – предложил комэск. Девушка приложила руку к шлему: – Есть. И, проходя мимо Ивана, как бы между прочим сказала: – Меня Ольгой зовут. Ответить Иван не успел. Воистину – удивительное происшествие. Когда комэск с девушкой ушли, к Ивану приблизилась троица технарей: – Николай, что за чудо? Откуда девка? – Заплутали мы маленько. Сели в деревне – дорогу спросить, да девка понравилась. Вот я ее с собой и взял, – пошутил Иван. Технари переглянулись. Врет, поди, но ведь девку-то все видели… Оружейник, как зачастую бывало, сбегал на кухню и принес в котелках обед: – Кушать подано! Оружейник был молод, но не угодничал, ходил на кухню в знак уважения. Их техническая работа по обслуживанию штурмовика была важной, но шкурой рисковал только Иван. Учитывая большие потери в полку, на земле Ивана, как и других летчиков, наземный персонал оберегал. Только Иван уселся с котелками за самодельным столом из-под ящиков для реактивных снарядов, прибежал посыльный из штаба: – Сержант Кравчук! Срочно к начальнику штаба! – Старший сержант, – поправил его техник. Посыльный убежал. Техник Андреев, мужчина сорока пяти лет, еще с довоенным стажем авиатехника, положил руку Ивану на плечо: – Ты ешь, сынок, не то суп остынет. А штабные подождут. Иван быстро доел суп, но к макаронам по-флотски не притронулся, решив доесть их по возвращении. Надел пилотку, застегнул верхние пуговицы на гимнастерке. Андреев протянул ему сапожную щетку: – Сапоги почисть. Штабные иногда придирались к внешнему виду. Летчики, будь они хоть истребители, хоть бомбардировщики, аккуратностью не отличались. Не любили заниматься строевой подготовкой, но на построениях и парадах всегда отличались белоснежными воротничками на красивой униформе. А ныне ходят в зеленых армейских гимнастерках – канула в Лету синяя форма. Летчики люфтваффе высматривали среди отступающих советских войск именно этот цвет формы и гонялись даже за одиноким человеком, пока им не удавалось его расстрелять. Цвет униформы сыграл зловещую роль, привел к потерям. Иван шел к штабу спокойным шагом. Бежать после котелка супа не хотелось, да и устал он после вылета и волнений. У штаба стояла черная «эмка» – как называли легковой автомобиль «М-1», с незнакомыми номерами. Иван удивился – легковушек в полку не было вообще. На крыльце его встретил сердитый политрук: – Чего так долго? Иван промолчал. От стоянки самолета до штаба немногим меньше километра, за минуту не пробежишь. А возражать начальству или оправдываться – себе дороже. Политрук вошел в здание первым, за ним – Иван. Зачем он потребовался? Вины за собой он не чувствовал, хотя начальство всегда найдет к чему придраться. В кабинете командира полка было многолюдно, присутствовали незнакомые военные. Иван сразу подтянулся и, приложив руку к пилотке, отрапортовал: – Старший сержант Кравчук по вашему приказанию прибыл! Наступила тишина. К нему повернулись все присутствующие. Незнакомый капитан шагнул к нему, протянул руку: – Спасибо, сержант! Иван руку пожал: – За что спасибо? В комнате засмеялись: – За то, что летчицу нашу спас. Не всякий на штурмовике сядет на неподготовленную полосу, да под вражеским огнем. Самого ведь подбить могли, рисковал и жизнью, и самолетом. – Как своего брата-пилота в тылу немецком бросить? Капитан обнял Ивана: – Молодец, герой! Я о твоем подвиге командиру дивизии доложу. – Какой это подвиг? Вот девушка на войне, за штурвалом самолета – это подвиг. Политрук исподтишка показал ему кулак. Молчи, мол, не возражай, когда старший по должности и званию говорит. – Лично на тебя посмотреть хотел, поблагодарить, – похлопал его по плечу капитан. – Ну, товарищи, нам ехать пора. Все вышли проводить капитана и летчицу к «эмке». Когда машина уехала, Иван спросил: – А кто этот капитан? – Начальник связи нашей авиадивизии, – ответил политрук. – Не знал? – Откуда? Я из руководства дивизии никогда никого не видел. – Не забудь – вечером собрание по текущему вопросу. Расскажешь, как летчицу спас, и скажешь пару слов о взаимовыручке. – Да не краснобай я, – досадливо отмахнулся Иван. – Сделал – и сделал. Политрук от возмущения покраснел: – Как ты можешь? Политического момента не понимаешь? Надо пилотов воодушевить своим примером. О подвиге Гастелло слышал? В газетах писали, по радио говорили. – Слышал, не глухой. – Отставить пререкания! – Есть. – Кругом, марш! Иван шел от штаба полка злой. Капитан за спасенную летчицу поблагодарил – это по-людски, это приятно. И еще он сам ощущал себя на своем месте: помог в беде боевому товарищу – так ведь война, а он пилот. А политруку надо показать, что все это – благодаря его правильной воспитательной работе с личным составом. Можно подумать, без его собраний Иван сам бы не сообразил, что ему делать в той ситуации. На собраниях только мозги промывают. Все время – Сталин, Сталин, Сталин… Да не за Сталина воевали – за страну свою. Родина у человека одна, другой, более сытой и благодарной, не будет. Ивана догнал комэск: – Правильно себя вел, капитану ты понравился. – Я не новый червонец, чтобы всем нравиться. – А со мной ты чего ерепенишься? Я слышал, что он у командира полка характеристику на тебя затребовал. – И что из этого следует? – Ты тупой или придуриваешься? На повышение пойдешь или награду дадут. – Я разве генерала спас? Рядового летчика, только женского пола. На передовой, небось, каждый день друг друга выручают. – Нет, ты точно тупой… Ты ел? – Не успел. Оружейник мой котелки принес, так я только суп съел, а макароны с мясом остались. И кисель. – Тогда иди к себе, я через пару минут подойду. Иван пожал плечами. Придя на стоянку, он доел остывшие макароны и выпил кисель. Почувствовал себя сытым. Как мало человеку на войне надо. Сыт, не стреляют, не бомбят – и ты доволен. Через несколько минут на стоянку пришел Чернобров – на правом его плече висел армейский «сидор». – Пошли в землянку. Усевшись на перевернутый снарядный ящик, комэск вытащил из «сидора» банку тушенки и фляжку с водкой. Водку выдавали официально, по сто граммов в день, но фляжка была полной. – У интенданта выцыганил, – подмигнул комэск. – Давай отметим сегодняшний полет. Риску было много, и оба в живых остались. – Видно, берегли нас ангелы. Чернобров оглянулся – не слышал ли кто, хотя в землянке они были одни. – Ты комсомолец? – В личном деле же запись есть. – Тогда чего про ангелов вспоминаешь? – Все под богом ходим. Авиаторы были суеверны – хоть коммунисты, хоть комсомольцы, и бога иногда поминали. В небе, в жарком, иногда неравном бою, только на него одного надежда да на боевого товарища. – Верно, тезка, только ты об этом помалкивай. Узнает политрук или особист – хлопот не оберешься. Давай по сто! – А сам плеснул в кружки из фляжки щедро. – Вечером собрание. Политрук приказал речь сказать. – До собрания еще целых три часа, отойдешь. – А запах? – Наркомовские сто грамм, имеешь право. Но фляжку комэск в «сидор» убрал. Пришьет еще политрук пьянку, разложение летчиков. Оба набросились на тушенку, благо банка большая, армейская. Потом Чернобров хлебом собрал застывшие кусочки жира. – Эх, сейчас бы хороший шмат сала, розовенького, с прослойкой мяса – да с чесночком на хлебушке, – мечтательно произнес он. – Ну да, украинцу только дай помечтать о сале. – Много ты в жизни понимаешь! – фыркнул Чернобров. – Самая еда! Поел – и сыт, на морозе не мерзнешь. Даже враги наши, немцы, – и те его уважают. К моменту начала собрания все летчики и наземный персонал уже знали о поступке Ивана, поэтому его короткое выступление на собрании эффекта, ожидаемого политруком, не дало. Зато после собрания пилоты дружно заявились в землянку второй эскадрильи. И тут Иван обнаружил, что ему и угостить друзей нечем. Хорошо – Чернобров и Андреев не дали опозориться. Чернобров откуда-то из запасов в своей землянке вытащил несколько бутылок водки, а техник Андреев принес хлеб, селедку и соленые огурцы. Выпить досталось всем по сто пятьдесят, и закуска скромная. Но парни искренне поздравляли Ивана и желали ему удачи в бою. Поздравлениям он удивлялся. Награды не получил, в звании не повысили да и не обещали, в должности – тоже. Хотя о какой должности можно говорить для боевого пилота? Старший летчик звена? Так и звена нет, в эскадрилье два самолета осталось – его и комэска. Но все равно приятно, что летчики не отнеслись равнодушно, завидовали по-хорошему. Утром полк подняли по тревоге. Когда Иван выскочил из землянки, стала слышна близкая артиллерийская канонада. Похоже, немцы прорвались, обычно они начинали боевые действия после завтрака. Порядок у них был жесткий, на время обеда прекращали стрельбу, как же – обед остынет. Ночью же вообще не воевали, пехота в атаку без танков не ходила. А еще они панически боялись штыковых атак, считая их варварством. Можно подумать, пуля убивает гуманнее, чем штык. Опасения Ивана подтвердились – полк было приказано перебазировать на другой аэродром. Кроме того, был получен приказ вылететь на штурмовку прорвавшихся немецких войск, а возвращаться уже на новое место дислокации – техническим службам это было только на руку. Самолеты полка сразу заберут тонны бензина, боеприпасов – меньше всего этого придется перебрасывать на грузовиках. Боеготовых самолетов в полку набралось десять вместо двадцати одного по штату. Командир полка распорядился комэскам действовать по разным целям. Чернобров, когда вернулся, указал Ивану цель на карте. – Давайте атаковать парой, как в прошлый раз. Один заход, сразу расходуем все боеприпасы и уходим. Чем меньше времени будем находиться над целью, тем выше будут у нас шансы уцелеть. До передовой шли всем полком, хотя сказать точно, где сейчас находится передовая, было затруднительно. Внизу танки ползают, стрельба, дым, сориентироваться очень трудно. Но вот ведущий самолет дал сигнал, качнув крыльями, и штурмовики рассыпались поэскадрильно. Чернобров отвернул вправо, к северу, курсом 280 градусов. Начали снижение. Вот и указанный в приказе населенный пункт Валуйки. Только никаких танков или автомашин не видно. А следы от гусениц ведут на восток, к передовой – со вчерашнего вечера разведданные уже устарели. Чернобров сделал правильные выводы – все-таки он был опытным пилотом. Заложив вираж, он полетел, ориентируясь на следы гусениц. Через несколько минут лета показалась небольшая колонна танков и десяток бронетранспортеров с пехотой. Высота была небольшая, метров триста, и цели были видны хорошо. Огонь открыли сразу, не давая пехоте возможность покинуть транспортер. Удача ли была на их стороне, или приноровились они стрелять реактивными снарядами, только пехоту накрыли одним залпом. И тут же – на кнопку сброса авиабомб, по танкам. Даже если не будет прямого попадания, осколками перебьет гусеницы, покорежит катки. Главное – задержать колонну, не дать подойти к передовой, к месту прорыва. Какое-то шестое чувство заставило Ивана обернуться, и спина похолодела: на них с выгодной позиции, с превышением высоты, пикировали два «мессера». Иван уже видел желтые кокки винтов; похоже, с пилотами этой эскадрильи он уже сталкивался. Сразу педаль вправо, ручку немного вперед, уйти разворотом – пусть и на снижении. Совсем рядом пронеслись трассирующие снаряды. Вот же подловили! Штурмовик тяжел, высота маленькая, свободы маневра нет, ситуация проигрышная. В зеркало ему было видно, как «худой» догоняет, он уже перестал помещаться крыльями в зеркале. Иван рванул кран выпуска шасси и качнул ручку вбок. У «мессера» скорость выше, чем у «Ила», да еще выпущенные шасси скорость погасят. Истребитель не успеет довернуть за штурмовиком, пронесется мимо. Тогда уже нельзя зевать, наводить по прицелу и бить из пушек вдогон. Получится – удача, а если нет – второй раз на эту уловку немец уже не купится. Надо пробовать. Штурмовик скользнул влево, «худой» дал очередь, прошедшую рядом, но мимо, и пронесся вперед. Иван двинул ручку вправо и поймал «мессер» в перекрестье прицела. Немец понял свою ошибку и рванул ручку на себя, надеясь уйти из-под огня. Но Иван уже нажал на гашетку. Снаряды попали прямо в центроплан истребителя. Вспыхнуло пламя, истребитель свалился на крыло и стал падать, беспорядочно кувыркаясь. Насладиться зрелищем его падения Ивану не удалось. Штурмовик затрясло от ударов, на правом крыле появились здоровенные дыры. Он бросил взгляд в зеркало и увидел – на хвосте висит второй «худой». Уравняв скорость, пилот вражеского истребителя методично расстреливал «Ил», как в тире. Иван завертел головой. Самолета Черноброва не видно, но позади него от земли поднимался столб дыма. Неужели сбили? Иван попытался сбить прицел немца – скользил на крыло, снижался и набирал высоту. Тщетно! На крыльях и фюзеляже появились новые пробоины, самолет все хуже слушался руля. А потом запахло дымом. Иван обернулся – горело хвостовое оперение. Он резко повернул вправо, на курс 90, в сторону передовой. До этого, увлекшись стрельбой по «мессеру», они летели строго на север, параллельно линии фронта. «Мессер» не отставал. Он висел на хвосте, но не стрелял. Вот истребитель поравнялся со штурмовиком Ивана и шел уже крыло в крыло. Иван хорошо видел лицо немца. Тот погрозил ему кулаком, потом оттопырил большой палец и ткнул им вниз – на манер римлян. Ну да, обещает вогнать в землю, только вот снаряды и патроны у него кончились. На всякий случай Иван сдвинул назад фонарь кабины. Тянуть до своих? Что случится раньше? Он дотянет или штурмовик рухнет? Самолет, как и танк, горит очень быстро. Пара минут – и вот уже от машины одни головешки. Израненные плоскости держали плохо, но мотор тянул исправно, а штурмовик понемногу терял высоту. Кабину стало заволакивать дымом, огонь грозил уничтожить оперение в ближайшие секунды. Похоже, он не успеет дотянуть до передовой и посадить самолет. Надо прыгать с парашютом. Иван расстегнул привязные ремни, заложил плоский вираж, направляя самолет к лесу, неловко перевалился за борт и ударился обо что-то ногой. Схватился за вытяжное кольцо парашюта. Рвать его сейчас или выждать? «Мессера» не было видно, и он решился. Его и так крутило в воздухе, было непонятно, на какой он высоте. Иван дернул за кольцо. Через мгновение над головой раздался хлопок от раскрывшегося купола, и он почувствовал рывок подвесной системы. Он поднял голову. Купол был цел, расправился. Посмотрел вниз – там стремительно набегала земля. Иван слегка согнул ноги и тут же ощутил удар. Он свалился набок, купол ветром поволокло по полю. В этот момент он услышал взрыв – это впереди, в нескольких километрах упал и взорвался его штурмовик. Иван подтянул нижние стропы и погасил купол. Тащить по земле перестало. Он неловко поднялся, расстегнул ремни и освободился от подвесной системы. Куда идти? На дым от упавшего самолета? Похоже – туда, ведь он направлял штурмовик на восток. Прятать парашют он не стал, летчик «худого»наверняка доложил по рации о сбитом русском. Сейчас надо как можно быстрее уходить от места приземления. Максимум через полчаса здесь появится поисковая команда, и если его поймают – плен, пытки, а такая перспектива ему не нравилась. Для начала он побежал к лесу. Но потом сообразил, что там горит самолет, и немцы в поисках его в первую очередь будут прочесывать лес. И потому он, отвернув в сторону, побежал. Через километр стал задыхаться. Бег в сапогах по неровному полю – это не в кроссовках бежать по тартановой дорожке на стадионе. Внезапно он запнулся и упал в воронку от снаряда большого калибра, отдышался, решил осмотреться и перевести дух. Расстегнув кобуру, он вытащил пистолет «ТТ» и проверил – есть ли обойма. Затем подполз к краю воронки и осторожно выглянул. Вдали показался крытый брезентом грузовик. У леса он остановился, из кузова высыпали солдаты – не меньше взвода. Часть из них сразу направилась в лес, рассыпавшись цепью, трое побежали к парашюту – его белый купол был хорошо заметен на фоне пожухлой травы. Черт, если у них есть собака, она возьмет след! Но сколько он ни смотрел, овчарки не видел. Солдаты подобрали парашют и поплелись к машине. В лесу ударил выстрел, потом еще и еще, видимо, солдаты обнаружили кого-то. И этот неизвестный отвлек на себя цепь немцев. Со стороны Ивана не видно, но стоит ему выбраться из воронки, как его тут же увидят. И он решил ждать. Через четверть часа солдаты выволокли из леса человека в советском синем летном комбинезоне. Екнуло сердце – не Чернобров ли? Или это другой пилот из их полка? Летчик был без сознания, его ноги безвольно волочились, голова болталась. Иван не смог разглядеть лица – на голове пилота был летный шлем, даже шевелюры не видно. Солдаты забросили летчика в кузов, перекурили, весело галдя, уселись в кузов и уехали, сочтя свою миссию выполненной. Жалко пилота, но на его месте вполне мог быть он, Иван. Иван выждал немного, потом осмотрелся. Никого не было видно, на востоке громыхают пушки. Ему туда, и без компаса не заблудится. Он выбрался из воронки и пошел к линии фронта. Если немцы прорвали оборону, сплошных траншей, да и передовой быть не могло. Тогда у него есть шанс пройти, просочиться. Иван перешел поле, за ним снова начинался лес. Он двинулся по опушке – в случае опасности можно было спрятаться за деревьями. Вот же ситуация! Он на своей земле, а вынужден прятаться – как заяц от охотников. Показалась небольшая деревня. Он постоял, присматриваясь, стараясь понять – есть ли в деревне немцы. Ни машин, ни мотоциклов, ни солдат в чужой форме он не увидел. Взяв в руки пистолет, Иван направился в деревушку. При падении самолета потоком воздуха сорвало ремень с планшетом, а там была карта. Теперь сориентироваться на местности он не мог. Где восток – понятно, там громыхает. Но где он сейчас конкретно? Знание позволило бы ему, пользуясь особенностями местности, легче перейти к своим, например – по оврагу, в конце концов – плыть по реке. В деревне тишина полная. Не слышно ни людских голосов, ни собачьего лая. Не знал тогда Иван, что немцы стреляли собак в первую очередь, иначе бы насторожился. Такие тонкости знали разведчики, а он летун, даже окоп полного профиля вырыть саперной лопаткой не умеет. Иван миновал один дом – ставни на окнах закрыты, калитка заперта. У второго дома ворота настежь. Он подошел к ним, не таясь, и на мгновение оцепенел: во дворе стоял мотоцикл с коляской, естественно – немецкий. Рядом умывались колодезной водой два немца – один поливал другого из деревянной бадьи. Оба были в одних трусах, мундиры и оружие лежали на мотоциклетной коляске, оба хохотали, мокрые. Один узрел Ивана и замер, а второй все еще взвизгивал, дескать – вода холодная. Иван-то язык у себя в альма-матер изучал, понял. Немец пришел в себя первым, отшвырнул бадью и кинулся к автомату. Три шага всего надо было ему сделать, но его бросок к оружию сразу толкнул Ивана к решительным действиям. Он вскинул пистолет, выстрелил, тут же перевел ствол на второго и снова нажал спусковой крючок. В ушах зазвенело от выстрелов, со стрехи взметнулись воробьи. Если бы немец не делал никаких движений к оружию, Иван не выстрелил бы. Одно дело – из самолета пускать ракеты или бросать бомбы – ведь врага вплотную не видишь. И совсем другое – видеть его лицо, испуг в глазах, и выстрелить с пяти метров. Как-то не по себе становится, понимаешь, что надо какую-то грань переступить, черту перейти. Один немец не шевелился, другой стонал, лежа на земле и прижав к животу руки, из-под которых стекал в пыль ручеек крови. Иван выскочил со двора, осмотрелся. Никто не встревожился, не бежал к месту стрельбы. Он вернулся во двор и постучал в окно. – Хозяева! Никакого ответа. Иван обошел дом и услышал тоненькое подвывание, доносящееся из сарая. Он подошел к нему, откинул щеколду и распахнул дверь. Раздался многоголосый вскрик – сидящие внутри думали, что это немец. – Выходи, селяне! Первым вышел дед с окладистой бородой. Он подслеповато осмотрел Ивана. – Сталинский сокол? – Он самый, дедушка. – А супостаты где же? – Как и положено, мертвые лежат. – Ой, беда! Я уж думал – наши пришли, а ты один. – Вернемся еще. В деревне немцы есть? – Только эти двое на мотоциклах примчались. Нас из избы выгнали, дворнягу застрелили. А что он им сделал? Гавкнул только. – Как деревня называется? – Сухой Лог. Да не деревня у нас – хутор в четыре избы. – Карта какая-нибудь есть? – Глобус только внучкин. Глобус Ивану не подходил. – Дедушка, ты людей организуй. Убитых надо куда-нибудь закопать. Не ровен час – немцы нагрянут, тогда дома сожгут и людей постреляют. Да не мешкайте! – Добро. Они обошли дом. За ними потянулись женщины и дети – семейство у хуторянина было большим. – А где же сыновья? – спросил Иван. – В армии, где им быть? Из мужиков один я на хуторе и остался, – дед покачал головой. – Мотоциклетку-то куда девать? – Я на ней уеду, – неожиданно даже для самого себя сказал Иван. Еще секунду назад и мысли такой у него не было. Но, видимо, на уровне подсознания замысел такой зрел. Только ехать на немецком мотоцикле в советской форме было смертельно опасно. Он присмотрелся к убитым. Один был его телосложения, другой поплотнее. Надо надеть на летный комбинезон его униформу. Тогда у него есть шанс быстро промчать по занятой немцами территории, а дальше действовать по обстоятельствам. Иван снял свои сапоги, натянул чужие бриджи, потом надел кургузую курточку. Дед смотрел на него во все глаза. – Ты чего удумал? – К своим пробираться буду. – В энтом? – А какие у меня варианты? В советской форме по дороге идти? Дед замолчал. Иван надел свои сапоги. – Не, не пойдет! У немецких сапог голенище короткое и широкое, опять же подковки на каблуках. Враз погоришь. – Верно. Его кирзачи, уже порыжевшие на носках от самолетных педалей, к немецкой униформе не подходили. Иван примерил немецкие сапоги. Они были великоваты, и нога болталась, как карандаш в стакане. Надел другую пару. Эти пришлись впору. – Шлем-то свой кожаный снимай… Иван снял шлем и натянул чужую пилотку. Черт, от чужой формы пахло потом, бензином, оружейным маслом, одним словом – не так. Дед, хоть и был подслеповат, а заметил: – Чего носом вертишь? Все надевай – шлем стальной, пояс, воротник застегни. Немец – он порядок любит. Сталкивался я с ними еще в пятнадцатом году… Чего не надо, в коляску положи. Выкинешь потом по дороге, только от хутора подальше. А сапоги свои оставь. Тебе они ни к чему, а в мне хозяйстве пригодятся. – Понял, – Иван протянул деду свои «кирзачи». Все остальное уложил в коляску. Подумав немного, переложил пистолет в карман брюк, автомат закинул за спину – солдат на войне всегда имеет при себе оружие. Достал из нагрудного кармана «зольдатенбух» – солдатскую книжку. «Ефрейтор Курт Вайсман, четырнадцатый пехотный полк», – прочитал он. – Ты ехай, ехай! Нам еще телами заниматься надо, – поторопил его дед. И в самом деле, чего застрял? Иван ногой нажал пик-стартер. Мотор «Цюндапа» мягко заработал. Как часы! «Умеют же гады делать», – отдал про себя должное немецкой технике Иван. Хороший мотор по звуку слыхать. Рычаг переключения скоростей был на правой стороне бензобака. Иван выжал сцепление, включил первую передачу и плавно отпустил ручку. Мотоцикл тронулся. Шел он легко и мягко, переваливаясь по грунтовой дороге. Сзади висело облако пыли. М-да! Утром был советский летчик, а после полудня – уже немецкий самокатчик. Метаморфоза! Скажи ему кто утром, посмеялся бы или в лоб дал за неуместную шутку. Иван волновался. Стоит остановить его патрулю, как обман сразу вскроется. Язык-то он учил, но не владел им в полной мере. Тем более в армиях воюющих стран есть жаргонные словечки, обороты. А он даже не в курсе, как общаются между собой немецкие солдаты, как отдают честь. Он же не эсэсман – вскидывать руку вперед в партийном приветствии. На ходу Иван открутил крышку бензобака – он был наполовину полон. Через несколько километров Иван загнал мотоцикл в лес и заглушил мотор – надо было выбросить из коляски все лишнее или компрометирующее. Покрутил в руках шлемофон – из хорошей мягкой кожи, еще довоенного изготовления. Жалко. Но выбросил. У немцев сильна полевая полиция – «гехаймфельдполицее», аналог нашего Смерша, созданного позднее. Тут же выбросил второй комплект формы и сапоги. А вот оружие оставил – может пригодиться. Усевшись в коляску, осмотрел пулемет. Лента была заправлена, случись стрелять – надо просто взвести затвор. Неплохая машинка. Еще бы гранат, но вот чего не было – так это их. Иван откинул крышку багажника с запасным колесом. Так, банка моторного масла, галеты, коробка с пулеметной лентой, бутылка рома. Он хотел выкинуть бутылку, но потом открутил пробку и щедро плеснул на себя спиртное. Во-первых, запах чужого тела отобьет, а во-вторых, случись патруль – с пьяненького не так строго спросят. По крайней мере, у русских так, как у немцев – он не знал. Закончив осмотр, снова выехал на дорогу и через километр уперся в большак. По нему шла автоколонна. В здоровенных «Бюссингах» и поменьше – «Опель-Блитцах» – ехали солдаты. В середине колонны – пара легковых машин. Замыкали колонну полугусеничные тягачи с пушками на прицепе. Штурмовал он подобные колонны, а теперь видит их вблизи. Иван пристроился за последним тягачом. Со стороны посмотреть – свой, только пыли много. На его каске были мотоциклетные очки – он их натянул. Ехали медленно, километров сорок в час – дорога была разбита тяжелыми машинами, гусеницами прошедших танков. На обочинах с обеих сторон периодически встречались наши разбитые или сгоревшие танки БТ-26, одна тридцатьчетверка, раздавленная танками артиллерийская батарея. И везде – трупы наших солдат в нелепых позах, как застала их смерть. Через полчаса езды он весь пропылился и стал похож на других солдат. Вскоре колонна встала на обочине. Солдаты выпрыгивали из машин размять ноги, оправиться. Иван не стал рисковать, поехал дальше. Солдаты во взводе, роте знали друг друга в лицо, и он явно будет привлекать внимание. Впереди показался мост через реку, на въезде стоял пост полевой полиции – с бляхами на цепочках. Иван сбавил скорость, напрягся. Но старший поста, с нашивками фельдфебеля, лениво посмотрел, не стал поднимать круглый красный жезл, и Иван проехал. Лишь тогда он перевел дыхание, почувствовал, что спало напряжение. После моста дорога разделилась, и он направился по правой – в той стороне был его аэродром. Конечно, теперь он перебазировался в глубь страны, дальше в тыл. Но ничего, он доберется. Сейчас его больше занимал вопрос – как перебраться через линию фронта? На самолете это быстро: промелькнули внизу траншеи, из которых иногда открывали по ним огонь, – и все, ты уже на нашей стороне. В армии Иван раньше не служил, сразу после школы поступил в университет, поэтому о действиях пехоты имел представление смутное. Немецкие части стали встречаться чаще, чувствовалось – до передовой было уже не так далеко. То танковая часть в леске замаскирована, то он группу велосипедистов обгонит – на велосипедах обычно связисты перемещались. А еще навстречу несколько санитарных машин попалось. Внезапно послышался нарастающий свист, причем сверху. Иван завертел головой, пытаясь определить источник, и в этот момент сзади него, в сотне метров, взорвался снаряд. Только сейчас он сообразил, что снаряд пролетел над ним. С обстрелом Иван сталкивался не впервые и уяснил, что если слышишь свист – надо не прислушиваться, а сразу нырять в укрытие. Все приходилось познавать на своей шкуре. Зная, что крупнокалиберные снаряды при стрельбе могли лететь на расстояние до пятнадцати-двадцати километров. Иван понял, что до передовой не так далеко. А еще через несколько километров он увидел разгромленную немецкую колонну. Грузовики еще пылали, распространяя вокруг себя невыносимую вонь горящих покрышек, в отдалении сидели и лежали раненые. Наверное, попали под артобстрел русской артиллерии. Если бы бомбили с самолетов, он бы заметил. Стала слышна пулеметная стрельба, приглушенная расстоянием – как будто далеко шили на швейной машине. Проехав еще с километр, Иван загнал мотоцикл в лес, под деревья – ехать на передовую на мотоцикле глупо. Какое-то время он обдумывал – что предпринять? Двигаться сейчас или ждать ночи? До немецких траншей лучше добраться по светлому: будут видны особенности местности, расположение пулеметных точек. И идти страшно. Ну, дойдет он до траншей – а потом? «Нейтралку» не перейдешь, если не наши, так немцы ухлопают. Ждать ночи в немецких окопах чревато – что там незнакомцу делать? Взводный или ротный обязательно им заинтересуются. И все же он решил идти. Рассудил, что если бы он шел от передовой в немецкий тыл, это вызвало бы вопросы. А ведь он к передовой идет, исполнять солдатский долг и приказ фюрера. Вот только мотоцикл жалко бросать, уж больно понравился. Иван снял с крепления пулемет, положил тяжелую железяку на плечо и деловой походкой направился к передовой. Стрельба становилась все отчетливей, слышались отдельные выстрелы. Встречались группы солдат, перетаскивающих ящики, проехала полевая кухня. На него никто не обращал внимания, никто не заговаривал с ним. Потом он увидел окопы – сплошной линии траншей не было. Окопы были в сотне метров от него. Слева – кусты, справа виднелась лощина. Внезапно рядом с ним пронеслись по земле фонтанчики пуль. Блин, это же по нему стреляет советский пулеметчик! А он, балда, встал каланчой на одном месте. Сообразив все это, Иван тут же свалился на землю. Волоча левой рукой пулемет, он пополз к кусткам, влево. Немцы из окопов тут же открыли стрельбу по русским позициям. Несколько раз хлопнул ротный миномет, и над его окопом взметнулось дымное облачко. Иван заполз за кустики. Были они редкими, чахлыми, низкорослыми, но от глаз наших воинов его скрывали. Самое обидное будет, если свои подстрелят. Через несколько минут сзади послышалось пыхтение, возня. Иван в испуге обернулся: из тыла к нему подползали двое немецких солдат. На спине у каждого – по большому, литров на двадцать, зеленому термосу. «С полевой кухни в окопы еду тащат», – понял Иван. – Ты из какого взвода? – спросил его один из них. – Второго, – Иван помнил, что написано в документах убитого ефрейтора. И не беда, если и взвод, и рота, и полк другие. – Если жрать хотите, бери термос и ползи сам. Русский пулеметчик головы поднять не дает, одного подносчика пищи уже убили. – Солдат говорил со странным акцентом. – Туда? – показал пальцем Иван. – Ты же сам сказал – из второго взвода. А он там. – Акцент у тебя странный. – Я чех. Тогда понятно. А то Иван подумал было, что это его разговорный немецкий плох. – Так ты берешь термос? – Уговорил, камрад. – А я за хлебом и маслом сползаю. И передай – мармелада сегодня не будет. И шнапс только вечером. Так господин обер-лейтенант Шульц сказал. – Передам. Солдат стянул лямки ремней термоса и помог надеть их Ивану – лежа это сделать непросто. Иван попробовал ползти – термос был тяжел. – Камрад, а машиненгевер? Черт бы побрал эту железяку! Иван взял пулемет за ремень и пополз. Когда лежишь на земле, видимости никакой. Поэтому он проползал несколько метров, осматривался и снова двигался вперед. По пути свалился в воронку. Сидя там, слышал, как из окопа впереди кричали, заметив его: – Эй, Холек, шевели ляжками! Кушать пора! – А сами ржут. Помогли бы, выбрались из окопа, забрали бы термос. Иван решил оставить пулемет в воронке – он не собирался им пользоваться. Со стороны советских войск прилетели и взорвались два снаряда, поднялась пыль. Пользуясь случаем, Иван вскочил и бросился к окопам. Он успел упасть в него прежде, чем по брустверу ударила пуля.Глава 5. Трибунал
В окопе было два пехотинца. Один помог Ивану снять тяжелый термос, второй удивился: – Да ты не Холек! – Конечно, нет, я Курт. – А Холека убили? – Пополз назад, за хлебом и маслом. Просил передать, что мармелада сегодня не будет, а шнапс будет только вечером. – Почему? – Господин обер-лейтенант Шульц так сказал. – Крыса интендантская! Ладно, раздавай, не будем ждать Холека. А то убьют, а я голодный! Юмор бы окопный, черный. Иван откинул крышку термоса. В нос ударил съестной дух, аж в желудке засосало – в термосе парила пшенная каша с мясом. Куски мяса были крупные, без жира и сухожилий. Хорошее мясо. Солдаты приготовили котелки. – Пахнет вкусно. Сегодня в меню компот или кофе? – У Холека спросишь. – Лицо у тебя грязное, не узнаю никак. – Я из пополнения, пулеметчик. – А пулемет на термос променял? Иван сделал вид, что обиделся. – Пулемет в воронке лежит, вон там. Тяжело и несподручно тащить и термос и пулемет одновременно. – Правильно сделал, что оставил. На фронте хорошая еда – первое дело. Оба солдата принялись есть – быстро и жадно. Иван, глядя на них, едва слюной не подавился. А котелка и ложки нет, обидно. Чтобы как-то отвлечься, он приподнял голову над бруствером, но ничего толком не увидел. – До русских далеко? – Метров триста-четыреста, – промычал с набитым ртом пехотинец. – Ты больно не высовывайся, у них пулеметчик очень меткий. Пуля не снаряд, не услышишь. Чик – и ты уже с дыркой в башке. Иван, изображая усердного солдата, сползал назад, в воронку, и притащил пулемет. Из-за кустов к ним уже полз Холек с контейнером в руке. Но тут со стороны русских окопов раздалась очередь, и Холек замер у края воронки – френч его был изорван пулями. – Без хлеба и масла остались, – грустно сказал один из пехотинцев. – Холек всегда трусоват был, – заметил другой, – вместо себя других старался подставить. Не помогло. – Это уже четвертый подносчик пищи за два дня. Эдак мы все время голодными будем. Оба пехотинца повернулись к Ивану: – Лезь за контейнером и хлебом, ты подносчик. – Я пулеметчик. Подносчиком был Холек, лезьте сами. Русский пулеметчик и в самом деле стрелял метко. – А кто еду в соседние окопы доставит? – не согласился солдат. – Кто есть захочет, сам приползет. Из соседнего окопа сделал четыре выстрела подряд ротный миномет. Видимо, его засекли – в ответ прилетел снаряд. Он ударил посередине, между окопами. Солдат присыпало землей, в нос лез едкий тротиловый запах. Думать о том, чтобы ползти с термосом, не хотелось, тем более что наши держали немецкие траншеи под наблюдением. Сзади, из тыла, открыла огонь немецкая батарея. Снаряды с воем пролетали над окопами, но рвались далеко за позициями русских. Иван, по примеру солдат, уселся на дно окопа. Надо ждать вечера. Но как он будет пробираться к своим, он не представлял. Внезапно их оглушил рев моторов, и низко над передовой промчались два штурмовика. Иван, хоть и видел их из окопа всего мгновение, силуэты опознал. Но из его ли полка самолеты? На душе сделалось тоскливо. Парни летают, воюют, а он сидит в окопе противника в ненавистной форме. Со стороны тыла послышался гул моторов, лязг гусениц. – Опять в атаку, – вздохнул пехотинец. – Вторая уже сегодня. Иван приподнял голову. Развернутым строем к передовой шли танки T-III, за ними бежала пехота. Когда танки прошли ряды окопов, пехотинец толкнул Ивана в бок: – Чего расселся? Ждешь, чтобы тебя сам фельдфебель пригласил? – и вылез из окопа. За ним – второй. Пришлось выбираться и Ивану. Подхватив пулемет, он выкарабкался из окопа. Пехоты было много, за десятком танков бежало не меньше батальона. Танки стреляли из пушек с коротких остановок. Со стороны наших выстрелов не было, наверное – решили подпустить поближе. Но вот разом ударили две пушки. Один танк тут же развернулся на месте, у него сорвало гусеницу. Второй замер, из башни повалил дым. Пушки продолжали стрелять. Первыми залпами они как будто дали сигнал, и со стороны русских позиций заработал пулемет, часто захлопали винтовочные выстрелы. Иван укрылся за танком с перебитой гусеницей, но быстро понял свою ошибку – наши артиллеристы решили добить его. Экипаж может отремонтировать его даже на поле боя, и танк снова будет на ходу. Несколько снарядов взорвались рядом с танком, осколки звякали о броню. Надо менять укрытие. Иван перебежал к воронке и залег в ней. Однако сзади появился фельдфебель. Он держал в руке пистолет, лицо было злым. – Трус! – заорал он. – Немедленно поднимай свою задницу – и вперед, в атаку! Наверное, это был тот самый фельдфебель, которым пугали Ивана немецкие пехотинцы в окопе. Ответить он ничего не успел – как и вскочить. Недалеко разорвался снаряд, фельдфебеля подбросило взрывной волной, как куклу, он упал и больше не шевелился. Ивану повезло. Поднимись он во весь рост – осколки достались бы и ему. Он раздвинул сошки у пулемета и установил его на край воронки. Если прибежит еще какой-нибудь командир, то хотя бы видимость будет, что Иван воюет. Наши пушкари все-таки угодили в танк. Он затянулся дымом, потом разом из всех щелей рванулось и загудело пламя. Через несколько секунд взорвался боекомплект, башню танка сорвало и отшвырнуло в сторону. Постепенно наступление захлебнулось, много немецких солдат осталось на поле боя. Три немецких танка было подбито, остальные, пятясь задом, чтобы не подставлять корму, уползли за немецкие позиции. Иван улегся на дно воронки. Сейчас он находился в середине нейтральной полосы, и это его устраивало – все ближе к своим. Он решил ждать ночи и под покровом темноты ползти к своим. Время тянулось мучительно долго, хотелось есть и пить. Утром он успел только выпить чаю с бутербродом, и голод давал о себе знать. В небе появилась «рама» – она кружила над русскими позициями. «Как стервятник!» – подумалось Ивану. Через полчаса появились «лаптежники». Они заходили в пике и сбрасывали бомбы на невидимую Ивану цель. Громыхали взрывы, тянуло дымом и гарью. Но попыток наступать немцы больше не предпринимали. Солнце тянулось к закату, и Иван поглядывал на часы. Через сорок пять минут сядет солнце, еще немного будут сумерки, а когда ляжет темнота, можно будет ползти. Он неплохо отдохнул в воронке. Пули, если и пролетали, то над землей, и причинить ему зла не могли, а снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает – это знает каждый. Когда достаточно стемнело, Иван решил ползти. Пулемет он прихватил с собой – все-таки трофей. Несколько десятков метров он полз, периодически натыкаясь на трупы. Потом осмелел, встал на четвереньки – так удобнее и быстрее. Направление он знает, мимо наших не промахнется. Чужую форму решил стянуть с себя и бросить, не доходя до наших окопов, и это было его роковой ошибкой. Впереди почудилось какое-то движение, и Иван замер. Неожиданно с двух сторон к нему метнулись тени, лихо заломили руки, затолкали в рот тряпку, и он услышал долгожданную русскую речь: – Гля, сбрендил фриц, не в ту сторону пополз. – А может, это их разведка? Смотри, при нем ручной пулемет… – Тащим его быстрее к нашим. Иван едва не закричал от досады, но кляп во рту мешал. Его приняли за немецкого пехотинца! Если бы не форма, потом можно было бы объясниться. Наши солдаты тащили его, не церемонясь, и Иван больно бился коленями о комья земли, брошенное оружие. Потом их окликнули: – Стой! Кто идет? – Свои! Федор, ты, что ли? – Фашиста взяли, к нашим позициям полз. – Может, перебежчик? – Командир разберется. Ивана спустили в траншею. Он задергался, попытался вытолкнуть языком кляп изо рта, но один из солдат тут же врезал ему кулаком в солнечное сплетение, и Иван согнулся от боли. – Сука фашистская, стой и не выкобенивайся, а то еще получишь! – Не трогай его, а то сдохнет раньше времени… Веди к командиру. Они вели его по траншее – один солдат шел впереди, другой сзади. Траншея была извилистая и мелкая, даже плечи были выше уровня бруствера. Потом поворот и вход в землянку, отрытую наспех. Вместо накатов из бревен – дощатая стенка разрушенного сарая. В землянке горел самодельный светильник, сделанный из гильзы сорокапятки. – Вот, товарищ младший лейтенант, немца взяли на нейтральной полосе. В нашу сторону полз, с пулеметом. – В нашу? – переспросил командир, подумав, что ослышался. – Так точно! – Кляп! – приказал взводный. Он был лет сорока, явно из мобилизованных. Имея самое маленькое офицерское звание, для кадрового офицера он был откровенно стар. Один из солдат вытащил изо рта Ивана кляп, и тот вздохнул полной грудью. – Э… ферштейн… – командир подбирал немецкие слова. – Да русский я! – не выдержав, перебил его Иван. Солдаты и командир переглянулись. – Предатель! К немцам переметнулся! Жалко, я тебя на «нейтралке» насмерть не прибил, – вспылил один из солдат. – Погоди, Фролов! Может, он из полковой разведки, возвращался, а ты его дубасить. – Летчик я, штурмовик! Самолет утром сбили, к своим пробирался. А форму немецкую надел, чтобы ловчее получилось. Под ней у меня наша форма, и документы имеются. – Фролов, развяжи ему руки. Солдат развязал поясной ремень, которым были связаны руки пленного, и Иван стал растирать затекшие запястья. Руки слушались плохо, пальцы занемели. Вся троица смотрела на него с удивлением. Советского пилота в немецкой форме, да еще захваченного на «нейтралке», они видели в первый раз. Обстоятельства более чем странные. Иван расстегнул и снял немецкую куртку, из внутреннего кармана комбинезона достал личные документы и протянул офицеру. – Так-с! Кравчук, старший сержант, двести пятнадцатый штурмовой авиаполк, летчик. А кто командир полка? – Майор Рейно. – Немец, что ли? – Почему немец? Прибалт, эстонец вроде… – Надо звонить в дивизию – пусть представителя пришлют. Ежели опознает, то заберут. А пока под охраной посидеть придется. Фролов, ты обыскивал его? – Виноват, не успел. Сейчас досмотрю. Солдат сноровисто обыскал Ивана и вытащил из его кармана штатный «ТТ». Потом принялся за немецкую куртку, достал документы убитого пехотинца. Офицер и эти документы забрал, предварительно просмотрев. – Фролов, головой отвечаешь, если что… – А куда же я его дену? – Да хоть в свою землянку. – Отрыть не успели, только окоп и траншею. – Да хоть за руку к себе привяжи. Свободен! – Слушаюсь. Бери, летун, курточку, пошли. – Зачем она мне? Это камуфляж для перехода линии фронта. – Бери, выбросишь за бруствер. Чего фашистскому тряпью у командира смердить? Они вышли в траншею, и Иван забросил курточку убитого немца подальше за бруствер. Солдат привел его к стрелковой ячейке. – Располагайся, летун. – Я штаны фрицевские сниму. – Валяй! Иван снял брюки-галифе, забросил их на поле и остался в своем летном комбинезоне. Из немецкого на нем были теперь только сапоги – так ведь босиком ходить не будешь. Пилотку бы еще на голову, но попросить ее у Фролова он постеснялся. Ему хотелось есть, спать – устал он за день, насыщенный событиями денек выдался. Зато на душе спокойно – у своих он. Немцы из своей траншеи пускали осветительные ракеты. Хлопок – и «нейтралка» ярко освещается мертвенно-белым светом. Опускается ракета на маленьком парашютике медленно, и на полминуты все движение замирает. Высунулся кто неосторожно из окопа – получит очередь от дежурного пулеметчика. Немцы дежурили по двое – ракетчик и пулеметчик. Рационально, как и многое у практичной немецкой нации. Когда ракеты взлетают, хуже всего разведчикам. Тела отбрасывают тени, пулеметчики же патронов не жалели, обстреливая любой подозрительный предмет, а то и просто вели беспокоящий огонь по нашим позициям. С нашей стороны не стреляли, экономя патроны. Оба устроились в стрелковой ячейке. Было тесно, но Иваном вдруг овладело чувство внутреннего спокойствия. Угодить в ячейку может только минометная мина, пули и снаряды мимо пролетят. Постепенно обоих сморил сон. К утру Иван проснулся от холода – над полем висел густой туман. В окопах и ячейках зашевелились, поднялись, стали разминать затекшие руки и ноги. – Пожевать бы сейчас да закурить, – мечтательно произнес Фролов. – Небось вас, летчиков, до отвала кормят. – Я бы так не сказал, – хмыкнул Иван. – Две недели назад, еще до немецкого наступления, у нас в тылу подбитый немецкий самолет сел. Большой, экипаж несколько человек. Так у них шоколад был, в плитках. Представляешь? – Думаешь, у нас так же? – Я в авиации не служил, не знаю, – уклончиво ответил солдат. – Водичка есть? Пить хочется. – Это можно. Солдат отстегнул с ремня фляжку и протянул Ивану. Тот выпил почти всю. Сутки уже, как он не ел и не пил, и только вот сейчас утолил жажду. По траншее пронеслось: – Фролов с летчиком к командиру! Они пошли. Вошли в уже знакомую землянку. – Из полка звонили, сказали вести летчика в штаб. Фролов, забирай его документы, пистолет и веди. – Есть! По короткому ходу сообщения они направились в тыл. Когда ход закончился, встали во весь рост – в чистом поле. – Туман, если только случайная пуля, – пояснил Фролов. До штаба полка добирались километра полтора-два – штаб располагался в нескольких избах небольшой деревушки. – Летун, ты постой здесь, а я узнаю. Фролов ушел. Иван остался один и уселся на кусок бревна. Ушел бы сейчас в свой полк, пешком, да документов нет. Иван знал, что в прифронтовой полосе на дорогах стоят заставы НКВД, милиции, а еще – заградотряды. Без документов далеко не уйдешь, и потому он терпеливо ждал. Вернулся Фролов. – Сказали – к особисту тебя вести. Третья изба отсюда. Они подошли к избе. Фролов вошел, а Иван остался на крыльце. Потом позвали и его. – Повтори все, что только рассказал, – сказал сидевший за столом лейтенант. В углу рта его была зажата папироса, а в комнате накурено. – Летуна наши бойцы притащили с «нейтралки» – они за оружием и боеприпасами лазили ночью. Вот, товарища старшего сержанта обнаружили. В нашу сторону полз, при нем пулемет ручной был. И форма на нем немецкая. А под ней – наша. – А форма где же? – Так на нем. – Я про немецкую спрашиваю. – А… так он снял ее и через бруствер выкинул. Лейтенант внимательно посмотрел на Ивана. – Сапоги остались немецкие. Обыскали? – Так точно. Вот документы и оружие его. – Садись и пиши. – Что писать? – Ты что, тупой? Что рассказал сейчас, то и пиши. Погоди. Бери ручку, бумагу и иди в соседнюю комнату. – Есть! – Фролов вышел. – Сам признаешься, или сразу к стенке тебя? – взглянул на Ивана особист. – Я советский летчик, меня сбили над оккупированной территорией. Пробирался к своим. – Откуда тогда немецкая форма и оружие? Завербовали? – Как, по-вашему, я должен был в нашей форме через немецкие позиции идти? Убил немца из табельного оружия, переоделся в его форму. Когда немецкая пехота в атаку пошла, присоединился. Наши атаку отбили, и я лежал на поле боя до темноты. Потом к своим пополз. – Красивая сказка! – Как было, так и рассказал. Лейтенант взял со стола документы и медленно прочитал зольдатенбух: – Ефрейтор Курт Вайсман, четырнадцатый пехотный полк. Вот кто ты есть, сволочь! Сейчас выведу на улицу и шлепну! – заорал он. – Пусть из моего полка приедут, опознают, – спокойно возразил Иван. – Недоразумение разрешится. – Здесь я решаю, что делать! Морда фашистская, указывать он мне будет! Да я тебя… В этот момент в дверь постучали, и ее приоткрыл незнакомый солдат. – Тут летчик приехал, говорит – из дивизии звонили. – Пригласи. Солдат исчез. – Ну вот и все, сейчас тебя разоблачат. И я тебя без всякого трибунала своей рукой шлепну. Имею право: в прифронтовой полосе, с оружием. В дверь постучали, и вошел старший сержант в летной форме. Офицер Ивану был незнаком. – Старший лейтенант Перевезинцев! – четко представился он, подняв руку к козырьку фуражки. – Прибыл по телефонограмме из дивизии. – Документы предъявите. Старлей достал документы и показал их особисту. Тот с явным разочарованием вернул их. Наверное, хотел еще одного фашиста выявить. – Ваш летчик? – Лицо мне незнакомо. Из какого полка? – Двести пятнадцатый ШАП, командир – майор Рейно, старший сержант Кравчук! – четко доложил Иван. – Он вообще не из нашей авиадивизии. Вы бы, товарищ лейтенант, когда звонили, назвали полк, приехал бы их представитель. – Спасибо! Я так и сделаю. Старлей пожал плечами: – Могу я забрать летчика? – Не можете, – отрезал особист, – у меня есть обоснованные подозрения. – Товарищ старший лейтенант, пожалуйста, сообщите в мой полк, – взмолился Иван. – Кто давал тебе слово? – взъярился особист. – А вы свободны, товарищ старший лейтенант. Представитель авиадивизии козырнул и вышел. Особисты в армии были на особом положении. С ними боялись связываться, спорить. Собственно, к армии они не относились, были представителями НКВД. Особисты следили за бойцами и командирами, выявляли случаи «морального разложения», попытки измены, проникновения на территорию подразделения шпионов и диверсантов. Особисты, как их называли в армии, относились ко 2-му отделу НКВД. Или, иначе говоря, к военной контрразведке. А были еще территориальные органы НКВД – в каждом районном центре. Доказательством вины подозреваемого, по постулату Генерального прокурора СССР Вышинского, было признание вины самим обвиняемым. Он называл признание «царицей доказательств». И если учитывать, что бесчеловечные пытки в застенках были официально разрешены с одобрения Самого, то органы выбивали признания. Многие ли могли устоять, не подписать фальшивые протоколы, если на их глазах пытали их собственных детей? Ивана не били. Заставили написать, как обстояло дело – с подробностями. Во сколько вылетел, как проходил полет, где и как сбили, каким маршрутом добирался… Иван добросовестно изложил все на четырех страницах. Лейтенант прочитал написанное и удовлетворенно хмыкнул. Ивана под конвоем увели в сарай. Два дня он просидел в сарае. Кормили скудно – хлеб и жидкий чай без сахара. На третий день его посадили в грузовик и под охраной доставили в большое село. Как он наивно полагал – в штаб авиадивизии, ведь его документы были у лейтенанта-особиста, где был указан полк. Однако его привезли в трибунал – военнослужащие не подлежали юрисдикции обычных судов. А дальше – как в тумане, настолько сильным был шок. Иван не чувствовал за собой никакой вины. Воевал не хуже других, в бою не трусил, нанес врагу существенный урон. А что сбит – так не его в том вина. Где истребительное прикрытие? Да и сбивали в воздушных боях не только советские, но и немецкие самолеты. Войны в воздухе без обоюдных побед и поражений не бывает. Однако его никто не слушал. Спросили фамилию, имя, звание и тут же вынесли приговор – десять лет лагерей и поражение в правах. Иван поверить не мог в то, что произошло. Когда конвоиры его уводили, он, обернувшись, крикнул: – За что? В чем моя вина? Уже в камере, когда он в горячке задал тот же вопрос сокамернику, тот сказал: – Товарищ Сталин сказал, что у нас пленных нет, только предатели. Надо было застрелиться. – Я же в плену не был – ни часа, ни минуты! Меня сбили! – Уймись. Будешь шуметь и бузотерить, надзиратели тебе кости быстро переломают. Иван замолчал и уселся в угол на нарах. Мозг отказывался верить в реальность происходящего. И обида была. За что? В чем его вина? В верности воинскому долгу? Если так разбрасываться людьми, воевать некому будет. Вечером принесли ужин – по половинке селедки, два куска хлеба и чай. Иван уже хотел съесть селедку, но сосед остановил его: – Не ешь, воды потом не дадут. Жаждой мучиться будешь. Иван послушался и съел только хлеб, запив его чаем. Ночью, когда осужденные забылись беспокойным сном, дверь с грохотом отворилась: – С вещами на выход! В дверном проеме стояли конвойные. Осужденных из всех камер выгнали во двор тюрьмы и погнали на железнодорожную станцию. На грузовом пакгаузе, подальше от людей, загнали в два грузовых вагона. На них еще надпись была: «Сорок человек или восемь лошадей». Только в вагон загнали человек шестьдесят, было тесно и душно. Маленькие окна под крышей открыты, но забраны частой решеткой. Еще при посадке, при свете прожекторов Иван заметил человека с голубыми петлицами. Знаки различия у него были сняты, впрочем – как и у Ивана. В вагоне Иван протолкался к нему: – Летун? – Летчик. И ты тоже? Как угораздило? – Сбили над оккупированной территорией. Выше сказали – в немецком тылу был, стало быть – завербован. – Сколько дали? – Десять лет лагерей и поражение в правах. – Еще легко отделался, могли и к стенке поставить. Меня Алексеем зовут. Старшина Скворцов – бывший, – упавшим голосом добавил он. – А тебя за что? – Бытовуха. Три года лагерей. Считаю – повезло. Выпил, политруку морду набил. – На чем летал? – На «СБ». – А я на штурмовиках. – Да ну? Отчаянный парень! Алексей выматерился и наклонился к уху Ивана: – Если таких, как ты, в лагеря, на лесоповал, мы войну проиграем. Ивану стало горько: а ведь правда в его словах есть. Паровоз подал сигнал, вагоны дернулись и поехали. – Эй, у окна? Куда хоть везут? Из-за духоты у окон люди менялись, уступая место желающим подышать свежим воздухом. Когда поезд набрал ход, стало легче – вагон продувало сквозняком из окон. Поезд шел, останавливаясь у каждого полустанка. То встречные воинские эшелоны пропускал, то паровоз набирал воду. Потому средняя скорость движения была невелика. На остановках из вагона охраны выбегали бойцы НКВД, выстраивались в окружение вагонов с заключенными, выставив винтовки с примкнутыми штыками, и покрикивали на конвоиров с других поездов или ожидавших: – Проходи, запрещено тут! Сидевшие на узлах и чемоданах желающие уехать на восток, в тыл, смотрели на людей в зарешеченных вагонах – кто с жалостью, а кто и с ненавистью. Когда поезд остановился на маленьком полустанке, конвоиры приоткрыли дверь: – Берите воду. Воду набирали в ведра из водоразборной колонны, откуда бункеровался паровоз. Однако напиться никто не успел. Послышался рев моторов, и низко над полустанком пронеслись два «мессера». Один сбросил бомбу и угодил в вагон охраны, бомба со второго самолета упала рядом с паровозом. Из пробитого котла паровоза со свистом стал выходить пар. Конвоиры, стаявшие у вагонов, попытались закрыть двери, но следом за первой пронеслась вторая пара «мессеров» и обстреляла состав из пушек и пулеметов. Летчики вели огонь метко, и конвоиры полегли. Кто-то из них еще стонал, подавая признаки жизни, но никто из заключенных не бросился к ним на помощь. – Бежим, братцы! – закричал кто-то в вагоне. – Разбомбят всех сейчас к чертовой матери! Осужденные откатили дверь грузового вагона, образовался широкий проем. Люди стали прыгать на землю и разбегаться. А «мессеры» сделали второй заход и прошлись по вагонам пушками и пулеметами. Видимо, они приняли эшелон за воинский. Тем более что сверху видно было – все в форме. Только на петлицах формы не было знаков различия да не хватало поясных ремней – не положено. Снарядами разворотило крышу вагона. Несколько человек упали, крича и обливаясь кровью. Иван обернулся: старшина Скворцов сидел, прислонившись спиной к стенке вагона. Голова его была размозжена осколком, затылка не было. Ивана едва не стошнило. Он выпрыгнул из вагона на землю. Осужденные разбегались от поезда, от полустанка подальше в степь и становились сверху отлично видимой целью, и «мессеры» устроили за беглецами охоту. Иван со всеми не побежал – он попытался оценить ситуацию. К зданию полустанка, где дежурный, – нельзя, «мессеры» могут туда сбросить бомбу. В степь – тоже, одна пара «мессеров» развлекалась стрельбой по людям. И укрыться в степи негде, ни оврага, ни воронок от снарядов. И Иван принял решение – под вагон, лечь между рельсами на шпалы. Он прыгнул туда. Мешкать было нельзя, пара «мессеров» делала новый заход на поезд. На рельсах уже лежали двое из осужденных. Один, судя по габардиновой гимнастерке, из бывших командиров, причем старших, не ниже майора. Хотя какой он майор, он сейчас такой же осужденный, как и Иван. По крышам вагонов ударили разрывы пушечных снарядов, и Иван плотнее прижался к шпалам. Страшно, потому что безоружен, бессилен дать отпор. Пулемет хотя бы сюда! «Мессеры» описали полукруг и скрылись. На несколько минут наступила тишина. Иван выбрался из-под вагона. Что делать, куда идти? Или ждать здесь? Но если он чего-то и дождется, так только другой конвойной команды. Взгляд его упал на развороченный вагон конвоя. И сразу созрел план: надо найти, если удастся, свои документы – их должны везти там. Он забрался по ступенькам в вагон и отшатнулся – зрелище не для слабонервных. Часть крыши сорвана, небо видно. Внутри месиво из вагонных переборок и мертвых тел. Как понял Иван, бомба была небольшого калибра. «Полусотка» вообще бы расшвыряла обломки, а «сотка» оставила бы воронку. Он пробрался вперед. В одном из купе, от которого осталась толькодверь, находились полки с бумажными наклейками – Пермьлаг, Котласлаг. «Ага, наименования лагерей или лагерных управлений», – понял Иван. И папки, уголовные дела – сотни две. Он стал лихорадочно вытаскивать папки и читать фамилии. Одна, вторая, двадцатая… Он уже отбросил одну, потом поднял. «Старшина Скворцов». Открыл. Несколько тоненьких машинописных листков, бланки допросов, удостоверение. Скворцов убит, а дали ему три года. Даже если он возьмет себе его документы, сидеть недолго. Иван отложил папку в сторону и продолжил искать свою. В вагоне потянуло дымом. Надо поторапливаться, где-то горит. Нашел он и свое дело. «Старший сержант Кравчук Н. Е., обвиняемый по статье 58». Дальше он читать не стал, надо было уничтожить бумаги. Иван взял из дела удостоверение Скворцова и сунул его в карман комбинезона. Из дела выдрал лист, где были данные на старшину: фамилия, имя, место и год рождения, когда и каким военкоматом призван, где служил – он решил, что все это надо изучить. Был Кравчуком – отныне станет Скворцовым. Дым становился сильнее, стало слышно потрескивание. Иван выбрался из вагона. Его бывший вагон, в котором он ехал, горел – последние очереди с «мессера» подожгли его. Уже были объяты пламенем крыша и боковая стена. Иван подошел и бросил в вагон две папки с уголовными делами. Постоял минуту, чтобы удостовериться, что огонь уничтожает все сфабрикованные улики. К полустанку возвращались немногочисленные оставшиеся в живых осужденные. Внезапно рядом закричали: – Самолеты! Воздух! Иван уже хотел снова нырнуть под вагон и поднял голову. К полустанку на малой, не более восьмисот метров высоте, приближались три транспортных немецких «Ю-52». Высоко над ними висела пара «мессеров». Вдруг из транспортников посыпались фигурки, над ними вспыхнули белые купола парашютов. – Десант! Немцы! – закричали сразу с нескольких сторон. Немцы решили перерезать железную дорогу, выбросив десант. К убитому конвоиру подбежал уже виденный однажды Иваном бывший командир. Он схватил винтовку убитого, расстегнул пояс с подсумком и застегнул его на себе. – Что рот раззявил? – крикнул он Ивану. – Оружие бери! Надо десант отражать. Кто-то его послушался. Люди стали брать винтовки конвоя. Но большинство снова побежали в степь, подальше от полустанка, рассудив, что немцам нужны не они, а сам полустанок. Иван снова полез в вагон конвоя – винтовки в пирамиде стояли там. Он схватил первую, открыл затвор. Магазин был пустой. Но он знал, что патроны должны быть, надо только поискать. Он схватил обломок деревянной перегородки и напрягся, пытаясь сдвинуть его в сторону. Кто-то ухватился рядом. – Дружно – раз! Переборку отодвинули. Под ней лежал убитый сержант, на ремне в кобуре у него был револьвер. Иван расстегнул ремень и надел его на себя. Он чувствовал тяжесть оружия – в кобуре был «наган». Пошарив по карманам сержанта, он нашел ключи, целую связку. Помогавший ему осужденный сказал: – Раз есть ключи, значит – должна быть дверь, которую они открывают. Смотри-ка, как от сейфа. Ищи. Вдвоем они стали разбирать завалы, отшвыривая в стороны обломки полок и перегородок. Вскоре незнакомый осужденный крикнул: – Помоги! Тут ящик металлический! Они освободили переднюю дверцу. – Дай ключи, попробую. Осужденный подобрал ключ и распахнул дверцу. В ящике находились патроны – в винтовочных обоймах, в картонных пачках по двадцать штук. Незнакомец высунул голову в окно: – Кому оружие и патроны? Сразу протянулось несколько рук. Иван и незнакомец быстро раздали винтовки из пирамиды, оставив себе две. Потом стали хватать патроны в пачках и выбрасывать их в окно. Осужденные хватали их на лету и заряжали в трехлинейки по одному патрону. Почти сразу захлопали выстрелы. Осужденные были фронтовиками и знали, как обращаться с оружием. А враг – вот он, висит в воздухе на парашютах. Бывший командир решил взять командование на себя: – Слушай мою команду! Всем к выходной стрелке, занять оборону. Осужденные побежали к голове поезда, где через осколочные отверстия едва шипел паром паровоз. Парашютисты должны были приземлиться туда, на ровную степь. Но пока они не организовались, не открыли автоматический огонь, следовало их уничтожить как можно больше. – Прицел на два, огонь! Захлопали патронные выстрелы. Каждый понимал: не расстреляют немцев сейчас – потом будет не удержать. Численный перевес большой, на беглый взгляд немцев около полусотни против полутора десятка осужденных. К тому же у них автоматы. Иван залег за семафором, уложил ствол винтовки на решетчатую мачту и стал стрелять. Израсходовав обойму, зарядил вторую. А немцы уже стали приземляться. Они отстегивали парашюты и с ходу открывали ответный огонь. Однако дистанция в двести метров давала осужденным выигрыш – на двести метров русская «трехлинейка» била точно, а из «МР-38/40» если и можно было попасть, то лишь случайно. Ствол у автомата был короткий, и немецкий пистолетный патрон сильно уступал по мощности русскому трехлинейному. Немцы залегли и стали окапываться. Но вот уже весь десант на земле. Часть из них была убита еще в воздухе, купола парашютов не были погашены, и тела тащило ветром по земле. Немцы все-таки вояки неплохие, сообразили, что русских немного и их надо отрезать. Парашютисты разделились на три группы. Две стали расползаться в стороны – окружать осужденных, а оставшиеся затеяли ответную стрельбу, отвлекая их. Короткими перебежками все три группы стали приближаться к полустанку. Осужденные ситуацию видели, но активно противостоять ей не могли – на одного нашего приходилось по три немца. Когда фашисты зашли во фланги достаточно далеко, командир подал команду: – Отходим к паровозу! Половина отходит, другая – прикрывает. Первые семь человек побежали, а оставшиеся, в том числе и Иван, продолжали вести огонь. Потом командир скомандовал: – Пора! К паровозу – бегом! Дружно поднявшись, люди побежали. Немцы не могли упустить момент и разом открыли огонь из автоматов. Боковым зрением Иван увидел, как упал командир – на его брючине расплывалось кровавое пятно. Остановившись, Иван бросился к раненому: – Уходи, убьют! – приподнявшись, сорванным от крика голосом прохрипел тот. – Вместе! Иван перекинул винтовку через плечо, поднял за руку командира и обнял его. – Теперь уходим. Терпи! Время от времени останавливаясь и отстреливаясь, они доковыляли до паровоза и залегли. Один из осужденных завернул гимнастерку, оторвал полосу от нательной рубахи и прямо поверх галифе перевязал командиру раненую ногу. Немцы в атаку пока не поднимались – они медленно переползали. Один из осужденных забрался на паровозную площадку, идущую вдоль котла. Как только кто-то из немцев неосторожно приподнимался, следовал выстрел. Почти все выстрелы достигали цели. – Пулемет бы сюда! Ну хотя бы один пулемет! – проскрипел зубами раненый командир. – Хрена лысого мы бы тогда им полустанок сдали! – А я не сдам, пока меня не убьют, – ответил один из осужденных. – Все равно у меня срок двадцать пять лет лагерей. Так лучше я умру в бою, чем на лесоповале. – И я тоже, – поддержал его другой. – И я… Никто не собирался сдаваться. Только смерть от вражеской пули могла сломить сопротивление этих людей. Иван лежал за сложенными шпалами рядом с командиром. – Думал, закончилась для меня война, – проговорил тот. – Я ведь полковником был, механизированной бригадой командовал. Боеприпасы закончились, топливо. Технику, что не сгорела, сами взорвали, чтобы немцам не досталась. Пробились, из окружения вышли. Из бригады едва ли рота набралась. Но меня обвинили, дальше – трибунал. Думал, расстреляют. Но дали двадцать пять лет. А у меня семья. Каково сыну будет узнать? Он же меня всю жизнь ненавидеть будет! Чувствовалось, что бывший комбриг не столько переживал за себя, сколько за семью, за сына. У Ивана слов поддержки не нашлось. Здесь все на равных правах, все осужденные. Правда, сейчас они не под конвоем, не в лагере, но с полноценной перспективой умереть на этом безымянном полустанке. – Слушай, боец… – Алексеем меня звать, – отозвался Иван. Взяв себе удостоверение Скворцова, он решил назваться его именем. – Видел я, как ты бумаги жег. Но я тебя не осуждаю. Выживешь в этой мясорубке, значит – повезло. Если в Москве будешь, зайди к моим, расскажи, как все было. Павлов моя фамилия. – Адрес назови. – Большая Татарская, – полковник назвал дом и квартиру. Иван вслух повторил адрес. – Запомнишь? – Уже. На всю жизнь. Останусь в живых – обязательно зайду. Слово даю. – Верю. Ты ведь не побежал, как другие, в степь, от парашютистов подальше. Тут бы головы сложили, как люди, Отчизне помогли бы. Все равно в лагерях сгниют. – Полковник презрительно сплюнул. Он не признавал высоких слов о Сталине, о партии, чем вызвал еще большее уважение у Ивана. Немцы тем временем подобрались ближе и в атаку кинулись тихо, молча, без обычной стрельбы, желая выиграть время на внезапности. Но с паровозной площадки открыл огонь тот самый осужденный, который туда забрался. Стрелял он метко: пять выстрелов – пять пораженных целей. Следом за ним стали стрелять другие. Понеся потери, немцы залегли. – Пакость какую-то затевают, – произнес полковник. – В лоб взять не могут – в обход пойдут, с тыла. Они ведь поняли, что нас мало. Навалятся разом с фронта и тыла, сомнут. Лежавший за полковником осужденный произнес: – У меня патронов осталась одна обойма. – В разбитом конвойном вагоне есть. Пока тихо, попробую принести, – тут же предложил Иван. Он оставил свою винтовку – больно длинна и неудобна, перелез через рельс и пополз под вагонами. Вот и разбитый вагон. Иван поднялся, вскочил на ступеньку и нырнул в вагон. Патроны в сейфе еще оставались. Иван пошарил взглядом, нашел гимнастерку и связал рукава. В импровизированный узел свалил все оставшиеся патроны. – Ничего, братки, продержимся! Со стороны хвоста поезда ударил пулемет. Иван уже научился различать оружие по звуку. Он опустил узел и пробрался к окну. Со стороны хвоста поезда к паровозу, рядом с которым держали оборону осужденные, короткими перебежками двигалась жиденькая цепь немецких парашютистов. Ивана охватила паника. Винтовок в вагоне уже нет, их разобрали. У него же из оружия – только «наган» в кобуре. Он достал револьвер, откинул дверцу и провернул барабан – все семь патронов были на месте. «Шесть в немцев, последний для себя оставлю», – решил Иван. Со стороны паровоза вспыхнула стрельба. Как и предполагал полковник, немцы зашли с тыла. Иван убрался от окна. Если его заметят раньше времени, полоснут из пулемета. Стенки вагона тонкие, от пуль не закроют. Он решил выждать, а когда немцы минуют вагон, стрелять им в спины. Одного-двух застрелить успеет, пока его самого не убьют. В этот момент раздались тяжелые шаги. Судя по хрусту щебенки, по насыпи шли двое. Для верности Иван выждал несколько секунд, высунулся и вскинул револьвер. Немцев было двое. Один был автоматчиком, другой нес ручной пулемет. И дистанция для револьвера подходящая, метров пятнадцать. Иван прицелился в спину пулеметчику – в первую очередь надо сразить его – и нажал на спусковой крючок. Выстрела его не услышали – автоматчик в это время открыл огонь. Да и хлопок у «нагана» слабый. Иван увидел, как падает пулеметчик, и перенес ствол на автоматчика. Тот интуитивно почувствовал угрозу сзади, стал поворачиваться – но не успел, на миг опоздал. Иван выстрелил в ненавистную серую форму раз, другой, и автоматчик упал. А по вагону, по стенке его уже ударили пули. Иван пригнулся и по груде мусора прополз к тамбуру, подобрался к двери и осторожно выглянул. Метрах в десяти, спиной к нему осторожно шел немец. Иван поднял револьвер и выстрелил. Немец упал. В барабане осталось три патрона, и запасных не было. Иван выпрыгнул из вагона и побежал к немцу – его интересовало оружие. С ходу упав рядом с убитым, он вырвал из его рук автомат. Вытащив из подсумка три магазина, он убедился, что они полные, и сунул их за ворот комбинезона. Нет, не возьмешь! По другую сторону поезда пробегали двое немцев – из-под вагона Иван видел только их фигуры ниже пояса. Вскинув автомат, он дал длинную очередь. Автомат клацнул – магазин опустел. Иван быстро поменял его на полный. Надо было торопиться к своим, у них патронов мало. Он перелез через рельсы. Немцы, числом около отделения, уже прошли вперед, метров на сто, и Иван понял, что патроны поднести у него не получится. Ну так у пулеметчика пулемет есть! Иван подполз к убитому, раздвинул сошки пулемета, поднял мушку и прицел, прицелился и дал очередь. Получилась она жиденькой, патрона три-четыре. Откинув крышку пулемета, Иван увидел ленту в барабане – она была пуста. Из грозного оружия пулемет превратился в простую железяку. Но дело свое сделать он успел, немцы залегли и теперь сами оказались между молотом и наковальней. Впереди у паровоза – русские, и сзади, с тыла, неизвестный пулеметчик открыл огонь. Только не знали они, что патронов у пулеметчика больше нет. Но задержались, занервничали, боевой порыв угас. Двое из наступающих попробовали перебежать к вагонам, но Иван дал очередь из автомата. Не попал, но немцы залегли. Подобраться ближе ему не дадут, а своим помочь надо. А если по вагонам? По крышам переползти – не заметят. Ползком Иван подобрался к поезду, прополз под вагонами и осмотрелся. Немцев не было видно. У них тоже уже выбито изрядно, больше половины. Забросив автомат за спину, он по железным скобам в торце вагона влез на крышу. Видимость здесь была хорошей. Иван лег на крышу и пополз. Когда вагон закончился, слез по стенке вниз и забрался на крышу следующего вагона. Конечно, было бы быстрее и удобнее перепрыгнуть с вагона на вагон, но для этого надо было встать и разбежаться. Однако тогда он будет виден и слышен – гулкие удары коваными каблуками по крышам пустых вагонов глухой не услышит. А ему сейчас нужно скрытное передвижение. Уже была слышна немецкая речь. Но самих немцев еще не было видно, они в «мертвой» зоне. Иван прислушался – говорили об атаке и о гранатах. «Похоже, надо подниматься и стрелять, – сделал он вывод, – иначе немцы закидают наших гранатами». Он подполз к краю крыши. В десяти-пятнадцати метрах впереди лежали четыре парашютиста. Все они уже достали гранаты из гранатных сумок, отвинтили фарфоровые колпачки. Когда последует команда, надо только дернуть за шнур. Сработает терочный запал – и можно швырять «колотушку», как называли наши бойцы немецкие гранаты с длинной деревянной ручкой. Иван встал на колени, перевел автомат на ремне из положения «за спиной» вперед, на грудь, вскинул и дал длинную, в полмагазина, очередь. Цель была видна хорошо, располагалась близко, не промахнешься. В эту секунду он услышал одиночный винтовочный выстрел со стороны паровоза. Держатся еще наши! Надо помочь. Сейчас он спустится по скобам вниз, заберет оружие убитых и притащит его нашим. Бой уже идет на коротких дистанциях, и автоматы будут в самый раз. – Сейчас, парни! Продержитесь еще немного, – пробормотал Иван. Встав в полный рост, он побежал к концу крыши, к скобам – чтобы спуститься. Выстрела Иван не услышал. В левое плечо сильно ударило, потом сразу наступила резкая слабость, потемнело в глазах, и он упал.Глава 6. Госпиталь
В какой-то степени Ивану еще повезло. Он не скатился с крыши вагона, не упал между вагонами, на рельсы и не свернул себе шею. Он не видел, как на полустанок, вызванные дежурным, на глазах которого протекал бой, приехали на двух «ЗиС-5» солдаты. Они добили нескольких оставшихся в живых парашютистов. Прошли редкой цепью по полустанку, обнаружили на крыше вагона раненого Ивана, лежавшего в беспамятстве. Все остальные осужденные, защищавшие полустанок с оружием в руках, были мертвы. Ивана перевязали и доставили в госпиталь, а сами вернулись в часть. Разрезав гимнастерку, медики обнаружили в нагрудном кармане документы на имя Алексея Скворцова и именно так и записали в истории болезни: Алексей Сергеевич Скворцов, старшина, пулевое ранение левого плечевого сустава. Как его оперировали, Иван не помнил. Очнулся он уже на госпитальной койке. Левая рука в гипсе, и шевелить ею было больно – даже пальцами. Сильно хотелось пить – сказывалась кровопотеря. И тошнило, после эфирного наркоза болела голова. Палата, в которой он лежал, была маленькая, на две койки. Сосед его заметил, что Иван очнулся, и позвал медсестру. – Очнулся? Ну вот и хорошо, – улыбнулась она, склонившись над Иваном. – Пить… Голоса своего Иван не узнал – хриплый, язык еле ворочается, губы потрескались. – Сейчас! Пить тебе можно. Медсестра поднесла к его губам фаянсовый поильник, похожий на кружку с вытянутым носиком. Иван как присосался, так и выпил всю воду. Только потом сделал вдох. – Сестра, что со мной? – Иван скосил глаза на руку. – Пуля в плечевую кость угодила. Огнестрельный перелом, кровопотеря. Но жизни ничего не угрожает. Правда, походить с гипсом придется. – Сколько? – Доктор скажет. Наверное, не меньше месяца. Кушать будете? После ее вопроса Иван ощутил острый голод. Он даже не мог вспомнить, когда ел. Похоже, после того, как его сбили, прошло суток трое или четверо, и все это время у него во рту не было ни крошки. – Буду. А сколько я здесь? – В госпитале? Позавчера привезли. Сразу на операционный стол. Доктор сказал – шок. Капельницы ставили. Медсестра ушла и вернулась с подносом, поставила его на тумбочку. От тарелки гречневой каши с тушенкой шел восхитительный запах, и Иван чуть не захлебнулся слюной. Попытавшись сесть, он вскрикнул от боли. – Ну нельзя же так! Осторожнее надо. Медсестра приподняла его, взбила подушку, и теперь он полусидел в кровати. – Сейчас я тебя покормлю, – сказала она. – Я сам. Тарелку на колени поставьте и ложку дайте. – Не успел очнуться, и сразу сам. А хлеб как держать будешь? – А вы положите кусок в тарелку, приловчусь. Правой рукой Иван владел хорошо, и есть одной рукой у него получилось сразу. Кусок хлеба откусит, в тарелку на край положит, потом ложкой каши зачерпнет. Он старался сдерживать себя, не работать ложкой так быстро, но тарелка быстро опустела. Сосед подал кружку компота. Он был жиденький, из сухофруктов, но Иван выпил его одним махом и доел кусок хлеба. Только тут он почувствовал себя сытым. Сразу навалилась сонливость, и он уснул. Впервые за почти неделю он почувствовал себя в безопасности. Проснулся, когда за окном было уже темно. – Я твою пайку на тумбочке оставил, – сказал сосед. – Меня Федором зовут. – А меня Алексеем. – Я знаю, видел твою историю болезни. Ты летчик? – Был летчиком, а теперь не знаю. Если рука плохо срастется, могут к полетам не допустить. – Эка беда! Будешь автомобиль водить. Или танк. Моторы-то ты знаешь! – На самолете я вреда немцам больше нанесу. А где сейчас линия фронта? Что слыхать? – Отступаем, – неохотно сказал сосед. – Да скоро сводки Совинформбюро передавать будут, можно послушать. И в самом деле, через полчаса Федор, как ходячий, открыл дверь палаты. В отделение включили рупор – черную тарелку в полметра диаметром. Послышались позывные, потом строгий голос Левитана стал передавать сводку. На их фронте существенных изменений не произошло. Раненые стали обсуждать новости. Федор закрыл дверь. – Тебе спать больше надо, говорят – во сне быстрее выздоравливают. Я вот, как в госпиталь попал, почти трое суток спал. И сейчас днем прихватываю. Пообедал – и на боковую. Как в санатории! Режим, брат! Иван снова съел все подчистую, улегся и не заметил, как его сморил сон. Молодой организм брал свое – через несколько дней он уже ходил по палате. В коридор выбирался только по нужде, в туалет – еще чувствовалась слабость. Из летчиков в госпитале он был один, пилоты чаще сгорали в воздухе. Или, если самолет был подбит, выбрасывались с парашютом. И если они приземлялись на захваченной врагом земле, попадали в плен, а если на своей – возвращались в полк и продолжали полеты. Большинство раненых были пехотинцами, также лежало несколько танкистов с ожогами. Для них была отдельная палата – ожоговая. И умирали там часто. Ходячие раненые до обеда посещали процедуры, перевязки, уколы. А после обеда спали, на фронте иногда и сон – роскошь. После подъема развлекались, как могли. На карте СССР флажками – иголками от шприцев они отмечали линию фронта, травили анекдоты. Иван заметил, что говорили чаще о довоенной жизни, о семьях и очень редко – о боевых действиях. Нечем было хвастать: немец давил на всех фронтах, наши отступали. Награждали редко, и увидеть медаль на гимнастерке было большой редкостью, а уж орден – вообще событием. Награжденные даже подписывались – орденоносец Иванов или Сидоров. Тому, что из летчиков он был здесь единственным, Иван был рад. Побаивался он в душе – вдруг однополчанин старшины Скворцова в госпиталь попадет? Обман тут же вскроется. Тогда долечиться не дадут, и с госпитальной койки его отправят на лагерные нары, да еще и срок добавят. А Иван и сейчас чувствовал себя не очень уверенно – вдруг по окончании лечения за ним прибудет конвой? Хотя в этой неразберихе отступления, когда фронт нестабилен, воинские части перемещаются, попадают в окружение, переформировываются, о нем вспомнить не должны. Часть осужденных погибла при налете немецких бомбардировщиков на эшелон, еще часть – при отражении нападения парашютистов, остальные сбежали от полустанка подальше. Фото его в уголовном деле не было – где взять фотографа в прифронтовой полосе? А само дело он собственноручно сжег, вместе с солдатской книжкой Кравчука. Помер старший сержант Кравчук, нет его. В госпитале было скучно. Если вначале, после переноса в СССР, он был постоянно занят, загружен боевой работой, то теперь время тянулось медленно. Из развлечений было только радио. Изредка в руки попадались газеты – вроде «Правды» или «Красной звезды». Раненые зачитывали их до дыр, а потом пускали на самокрутки. Постепенно Иван успокоился, и страхи, что его арестуют в госпитале и отправят в лагерь, прошли. Выходит, не так уж всесилен и всевидящ НКВД. Природа брала свое. Стояла середина октября, и по ночам уже напоминали о себе морозы. Липкая днем грязь к утру превращалась в твердую, как бетон, массу. У немцев начались проблемы с техникой. Почти все модели немецких танков и бронетранспортеров имели катки, расположенные в шахматном порядке. Такое расположение, с одной стороны, давало плюсы, на неровной поверхности ход танка был ровным, поскольку удельное давление катка было меньше. Но и минусы были: в случае повреждения внутреннего катка приходилось снимать два соседних внешних. Но главное – такая конструкция была нежизнеспособна в русскую грязь и морозы. Грязь к утру сковывала напрочь ходовую часть, и танкисты вынуждены были скалывать ее шанцевым инструментом. Времени и сил уходило много, танки возвращали подвижность только к обеду. К тому же двигатели требовали предварительного разогрева – моторные масла не были рассчитаны на мороз. В некоторых частях поступали проще – они не глушили моторы сутками. Но в этом случае резко возрос расход дефицитного бензина и снизился моторесурс. Генерал Мороз явно помогал русским. Ранбольные, как называл персонал пациентов госпиталя, гулять по двору почти перестали. Из одежды у них были только видавшие виды халаты, кальсоны и дерматиновые тапочки без задников, прозванные «Ни шагу назад». В такой одежке по морозу не погуляешь. В госпиталь стали поступать обмороженные. Но сильнее всего морозы ударили по врагу. Темпы наступления немцев снизились. Их армия, одетая и обутая в легкое обмундирование, мерзла и несла ощутимые боевые потери. Немцы стали мародерствовать, отбирать у жителей оккупированных территорий теплую одежду: полушубки, шапки, телогрейки, меховые жилеты, валенки. В газете «Правда» промелькнула карикатура: немец в эрзац-валенках из соломы, поверх шинели – женский платок. Но немцы, тем не менее, были еще сильны, в основном – боевой техникой, и рвались к Москве и промышленным центрам. Наши эвакуированные заводы еще разворачивались в тылу, и поставки вооружения и боеприпасов ощутимо снизилось. Генштаб, полагаясь на директивы партии, говорящие о войне на чужих территориях, ошибся с определением мобилизационных запасов оружия и патронов. «Шапкозакидательство» вылилось в потери личного состава. Наступали самые тяжелые военные дни – осень – зима 41/42 года. Из Москвы в Куйбышев, бывший запасной столицей, эвакуировались дипломатические посольства и наркоматы. Сталин, уже собиравшийся сесть в подготовленный поезд, в последнюю минуту передумал – москвичи и так в панике громили магазины и бежали из города. Грабежи удалось пресечь жесткими мерами. Но Сталин осознавал, что, если он покинет столицу, ее сдадут врагу. Сталин в то время был не только гражданином Джугашвили, но и символом, знаменем. Уехать из Москвы – это как солдату покинуть окоп. Но русские солдаты всегда были изобретательны. Холодно гулять в халате, кальсонах и тапочках? Сбросились и у местного населения купили теплую одежду – телогрейки или ватники, суконные штаны, валенки. Гуляли по очереди, а одежду прятали в палатах. Начальство переодеваний не одобряло, ведь «сорвиголовы» в цивильной одежде устраивали самоволки, покупали на рынке самогон, соленые огурцы и втихую выпивали вечером в палатах. С деньгами было туго. Многие, чтобы семьи в тылу не голодали, высылали им свои денежные аттестаты. В госпитале была офицерская палата, но в большинстве палат лежали нижние чины. А какое у них жалованье? Сержант получал 123 рубля, старшина – 300, по современной покупательной способности это равнялось 21 750 рублям. Командиры получали значительно больше. Так, полковник, командир полка, получал 2200 рублей, или 160 тысяч по современному курсу. Майор, командир батальона, – 1600 рублей, или 116 тысяч, капитан – 850 рублей, или 68 875 рублей, лейтенант, командир взвода – 575 рублей, или 41 700 рублей по современному курсу. Но офицеры в вылазках не участвовали. А цены на рынке были высокие. Через месяц, когда выпал первый снег, гипс с руки Ивана сняли, чему он был рад несказанно. Под гипсом рука чесалась, мыться в бане неудобно – гипс боится воды. Иван нашел кусок тонкой сталистой проволоки, забирался ею под гипс и, когда чесалось совсем уж нестерпимо, чесал кожу. Избавившись от гипса, в первый же банный день он с наслаждением тер себя мочалкой. Для солдата на фронте, да и в госпитале тоже, две радости – поесть досыта и вымыться. Мылись нерегулярно, поэтому вши заедали. Когда части отводили в тыл, устраивали банно-прачечный день. Солдаты мылись в палатках, им меняли нательное белье. В тыловых частях помывки были регулярными, а вот во фронтовых – редкостью. Но солдаты и тут выкручивались – они мастерили вошебойки из пустых бочек. Бочку ставили на кирпичи, разводили под ней костер, бросали в бочку всю одежду – нательное белье, гимнастерки, бриджи, и с чувством отмщения слушали, как трещат, лопаясь, вши. Но важно было вовремя вытащить форму, чтобы не обгорела. На какое-то время такая прожарка спасала. Ивану назначили физиотерапию и массаж. Он нашел кусок резины и сам тренировал ею пальцы, кисть. Все закончилось в один момент – ночью в госпитале объявили тревогу. Прорвались немцы, и, чтобы госпиталь не попал в окружение, его срочно эвакуировали. В первую очередь вывозили на грузовиках тяжелых, носилочных раненых – на железнодорожной станции их ожидал санитарный поезд. Потом перевозили ходячих. Торопились страшно. Под покровом ночи был шанс выбраться, а утром такую крупную мишень немцы разбомбили бы. На крышах и стенках вагона были крупно нарисованы красные кресты в белых кругах, но немцев это не останавливало. Ивану, как выздоравливающему, досталось место на верхней багажной полке, да еще в проходе. Поезд шел быстро, не останавливаясь, если только для бункеровки углем и водой. Машинист пытался увести поезд как можно дальше, где его не достанут пикировщики «Ю-87» и истребители. Как позже узнал Иван от медсестер санитарного поезда, везли их во Владимир. Тыловые города становились центрами производства оружия, лечения раненых. Под госпитали занимали санатории, дома отдыха, школы. В полной мере Иван рукой еще не владел – не восстановилась чувствительность пальцев, подвижность плечевого сустава. Но времени в поезде он не терял, тренируясь с куском резины. До Владимира немецкие бомбардировщики еще не добрались. По крайней мере, следов бомбежек и разрушений, пока их везли на санитарной машине, Иван не увидел. Госпиталь располагался в школе – во дворе под снегом лежали сваленные грудой парты. В бывших классных комнатах – палаты. Утром, после прибытия, их поразили завтраком – подали омлет. Иван удивился, а лежавший с ним в одной палате «старожил» пояснил: – Яйца Черчилля! Не слыхал? По ленд-лизу яичный порошок привозят. Развел водой или молоком – тут уж как повезет – и на сковородку. Ешь, вкусно! И в самом деле было вкусно. Ивану хотелось попросить добавки, но он постеснялся. А «старожил» продолжил: – А еще американцы присылают консервированную колбасу в банках. Вкуснятина! Я ничего лучше в жизни не ел. «Колбасой» называли мясной паштет из индейки, довольно плотный – кусок можно было в руках держать. Ивану потом не раз доводилось есть продукты, присланные по ленд-лизу, – все было вкусным и качественным. Поставки по ленд-лизу странам, противостоящим гитлеровской коалиции, США начали 11 марта 1941 года. В то время валовый внутренний продукт СССР и Англии был равен ВВП Германии. Но уже к январю 1942 года ситуация резко изменилась. Англия была измучена морской блокадой и массированными бомбардировками, СССР потерял значительную часть земель, заводов и фабрик, на оккупированной территории осталось 78 миллионов человек, ВВП упал на треть. В октябре – декабре 1941 года Англии удалось поставить морскими конвоями в СССР 669 самолетов и 487 танков. С октября 1941 года по 30 июня 1942-го США поставили Советскому Союзу 545 самолетов, 783 танка, 16 502 грузовых автомобиля. Всего было пять маршрутов поставки. Тихоокеанский – в порты Дальнего Востока, Трансиранский, Арктический конвои в Мурманск и Архангельск по Черному морю, через Советскую Арктику. С целью облегчить поставки СССР и Англия в августе 1941 года оккупировали Иран. Америка очень быстро построила там два автосборочных завода, где собирали «Доджи» и «Студебеккеры». Часть самолетов своим ходом перегоняли через Аляску, Чукотку, Сибирь – для этого была создана авиаперегоночная дивизия из советских летчиков. Проценты поставок различной техники рознились. Взрывчатые вещества и порох обеспечивали девяносто процентов потребности СССР, а бронетранспортеров – все сто. Всего по ленд-лизу было поставлено 22 150 самолетов, 12 700 танков, 375 883 грузовых машины, 131 633 автомата, 1981 паровоз. Поставляли бензин – 2 670 000 тонн, так как импортная техника отказывалась работать на наших бензинах и маслах, алюминий для автопромышленности, листовую сталь, двигатели, тракторы, цветные металлы, шины, обувь, одеяла. Продовольствия – тушенки, комбижира, яичного порошка, муки и прочего – 4 478 000 тонн. Смогли бы мы победить без ленд-лиза? Несомненно, но победа пришла бы, по оценкам А. Микояна, на год-полтора позже, и к многомиллионным потерям добавились бы еще многие сотни тысяч погибших. В 1942 году СССР выпустил 9918 истребителей, потеряв за этот период 7800 самолетов, и по ленд-лизу получил 1815. Германия за этот год смогла выпустить 5515 истребителей. И с каждым военным годом перевес в производстве военной техники со стороны СССР стал нарастать. Америка, оказывая помощь странам антигитлеровской коалиции, только выигрывала. Пока Англия и СССР сдерживали немцев, перемалывая людские и технические ресурсы, Америка стремительно развивала оборонную промышленность, двигателестроение, судостроение, выпуск автомобилей, загружала государственные и частные компании работой. В войну вступила в самом ее конце, когда исход уже был очевиден – как раз к разделу сладкого пирога под названием Победа, потеряв немного людей. Европейские страны, в первую очередь Германия и СССР, лежали в руинах, нужда была ужасающая. А Америка разжирела, обогатилась на поставках – ведь по договору ленд-лиза страны, получавшие помощь во время войны, еще многие десятки лет после нее платили США долг золотом. Ситуация на фронтах складывалась для СССР тяжелая. Еще в октябре семнадцатая танковая дивизия немцев захватила Брянск, восемнадцатая танковая – Карачев. В окружение под Брянском попали наши 3, 13, 50-я армии. Спас-Деменск пал 4 октября, 5 октября – Юхнов. Сражение под Вязьмой продолжалось до 12 октября, затем – окружение. Было пленено 688 тысяч наших солдат и офицеров. Попал в плен генерал-лейтенант М. Ф. Лукин и генерал-майор С. В. Вишневский, погиб генерал-майор К. И. Ракутин. Из окружения удалось прорваться к своим только 85 тысячам бойцов. 15 октября Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации из Москвы жителей, предприятий. 16 октября город уже был охвачен паникой, начались грабежи магазинов и складов. 20 октября ГКО вводит в Москве осадное положение. Разведка докладывает Сталину, что японцы вступят в войну против СССР, если падет Москва. Сталин снимает с Дальнего Востока и перебрасывает под Москву десять полнокровных дивизий с тяжелой техникой. Сдача Москвы означала бы открытие второго фронта на востоке, которого страна не выдержала бы. Свежие дивизии переломили ситуацию. 5 декабря войска Калининского фронта перешли в наступление, на следующий день стали наступать войска Западного фронта. 20 декабря наши отбили Волоколамск, 26 декабря – Наро-Фоминск, 19 декабря – Тарусу, 28 декабря – Козельск. Отбросив немцев на 80—250 километров, освободили от оккупантов Московскую, Тульскую и Рязанскую области. Ранбольные в госпитале не отходили от радио, жадно ловили и обсуждали между собой новости, спорили у карты, как далеко погонят немцев. Успехи наших войск вселили в бойцов и население надежду на перелом в войне, на далекую победу. А в том, что война будет долгой, упорной и тяжелой, не сомневался никто. Эйфория первых июльских дней, когда казалось, что из глубины округов подойдут войска и отбросят немцев, развеялась, уступив место недоумению. А где же знаменитые, воспетые в песнях сталинские удары? Где сталинские соколы, танкисты, так красиво показывающие себя на парадах? И вот первое контрнаступление – как глоток свежего воздуха, как луч солнца в промозглую погоду. Лица у людей посветлели, не было потухших, безрадостных глаз. В один из дней, ближе к вечеру, Иван вместе с двумя ходячими ранбольными пошел в самоволку. Они переоделись в цивильное, товарищи вскладчину собрали им деньги. Шли целенаправленно на базар у железнодорожного вокзала – хотелось хоть как-то разнообразить питание. Им наказали купить сала, соленых огурцов, семечек. Добирались переулками, стараясь не попасться на глаза военному патрулю. У мужчин призывного возраста документы проверяли всегда – не дезертир ли? Они добрались до базара, потолкались, приценились. Купили сала, бутыль самогона, два больших кулька семечек, соленых огурцов. И тут черт дернул товарищей с дедом поторговаться – самосада купить захотелось. Им бы купить и сразу делать ноги – патрули на толкучке обходы делали часто. Но когда они увидели патруль, было уже поздно. – Хватайте сидор с едой и уходите, – обратился Иван к парням, – я патруль задержу. Если уж влипать, так одному, чем всем вместе. Патруль – два бойца – кинулся за убегающими, но Иван подставил одному подножку, сделал вид, что и сам падает, и уцепился за второго. Так вместе они и упали. Бойцы на снегу барахтаются, командир патруля – младший лейтенант – покраснел от злости. Народ вокруг, а бойцы представление устроили. Все-таки кое-как поднявшись, они первым делом схватили Ивана под руки. – Документы! – потребовал командир. – Нет у меня документов, из госпиталя я, – Иван не пытался врать и сопротивляться. – В комендатуру! – Младший лейтенант был доволен, но народ вокруг зашумел. – Чего к раненому прицепился? Сам-то в тылу отсиживаешься! Лейтенант втянул голову в воротник. Однако – служба. Ивана привели в комендатуру – раненых из госпиталя задерживали регулярно. Однако на гауптвахту отправить его нельзя. Ну, пожурят, сообщат в госпиталь… Потому Иван сидел спокойно. Капитан с красной повязкой на рукаве записал его данные, позвонил в госпиталь. – Есть такой? А что же вы так плохо за ранбольными смотрите? Да, в самоволку сбежал, на толкучке задержали. Нет, выпивки при нем не было. Доставили. Патруль повел Ивана в госпиталь. Вели с винтовками наперевес, как врага. На проходной сдали на руки дежурному военврачу. Вроде бы незначительный проступок, но уже на следующий день военврач доложил начальнику госпиталя, а тот сделал выволочку начальнику отделения, где лежал Иван. Начальник отделения был красен и зол. Он сам заявился в палату, где находился Иван, и принюхался. – Пил? – Никак нет. Приварка к столу захотелось – сала, огурцов соленых. Я даже купить ничего не успел, сцапали сразу. – Тоже мне, вояка! Сцапали его! Убежать не мог? Через три дня комиссия, я вопрос о выписке поставлю. Коли в самоволку бегать здоровье есть, в действующую часть тебя! – Есть! Не мог же Иван сотоварищей продать, которые убежали? Тем более что все выпили и съели вместе. Комиссия была проформой: – Наклонитесь. Поднимите руки вверх! Присядьте. Болит? – Вроде нет. – Готовьтесь к выписке. А что ему собираться? Как говорится, голому собраться – только подпоясаться. Уже вечером он получил личные и проездные документы, справку о ранении и предписание в запасной авиаполк. Утром получил у каптенармуса обмундирование – сильно потрепанное, но чистое и отглаженное. Не свое, поскольку его гимнастерка была залита кровью и при поступлении разрезана, чтобы проще снять можно было. Иван полюбовался на четыре треугольничка в петлицах. Непривычно, но Скворцов был старшиной. Зато получил хорошие байковые портянки и сапоги, а не ботинки с обмотками, поскольку каптенармус летчиков уважал. В тощий «сидор» уложил сухой паек на три дня. – До свиданья! – Лучше прощай! И не попадай снова! До запасного авиаполка, или ЗАПа, надо было добираться поездом через Москву. И тогда и сейчас Москва – главный пересадочный узел. Пассажирские поезда ходили редко и не по расписанию. Их брали штурмом, поскольку даже просто влезть в переполненный вагон уже было удачей. Но Ивану удалось. Почти всю дорогу ему пришлось стоять или сидеть в проходе, благо – до Москвы было не так далеко. Плохо только, что поезд шел медленно и с частыми остановками. На выходе из вокзала в Москве была сплошная проверка – документы проверяли у всех. Но к Ивану вопросов не было: из госпиталя, не дезертир – фронтовик, документы в порядке, следует к месту службы. В ЗАП нужно было уезжать с Павелецкого вокзала. Не раздумывая, Иван решил навестить семью полковника, погибшего на безымянном полустанке. Может так случиться, что другого случая не представится. Он ведь слово давал полковнику, а перед мертвыми срамиться, не держать своего слова стыдно. Он спросил у прохожего, как добраться по нужному ему адресу. – На метро быстрее всего, там спросите. То, что метро работает, Ивана удивило. Он-то полагал, что оно служит бомбоубежищем. Впрочем, так оно и было, но по ночам. После выхода из вестибюля Иван еще пару раз спрашивал дорогу. Дом нашел. Дворничиха проводила его подозрительным взглядом. Адрес Иван помнил точно. Он легко взбежал по ступенькам на нужный ему этаж и постучал в дверь. Дверь открыла женщина средних лет. В юности она явно была красавицей, но сейчас лицо ее было бледным, а глаза – тоскливыми. – Здесь Павловы живут? Женщина кивнула, и лицо ее сделалось испуганным. – К вам можно? Женщина отступила в коридор. Иван вошел и прикрыл за собою дверь. – Я от мужа вашего. Он увидел, как удивленно вскинулись брови и как-то вдруг вспыхнули надеждой глаза. – Вы пройдите, что же мы с вами в коридоре? Квартира была не коммунальной – отдельной. Иван еще удивился – выселить не успели? Семьи изменников, врагов народа и вредителей уплотняли, превращая квартиры в коммуналки, а то и вовсе выселяя. Но сейчас многие эвакуированы, и квартирный вопрос остро не стоял. – Вы видели моего мужа? – К сожалению давно, два месяца назад. – Как он? – Я вынужден сказать вам правду – он погиб. – Его расстреляли? Это так ужасно! Нам сообщили, что он осужден трибуналом. Не могу поверить в его вину. – Успокойтесь. Он погиб как герой, на моих глазах. Наш эшелон разбомбили, потом немцы выбросили десант на парашютах. Полковник Павлов организовал отпор. Оружие взяли у убитых конвоиров. Он проявил себя, как настоящий, мужественный командир, как патриот. Женщина заплакала. – Простите. Так тяжело жить, когда все знакомые отвернулись. А я никогда в его вину не верила. Коленька не такой! Женщина не пригласила его на кухню – хотя бы попить чаю. Иван понял, что есть в семье нечего, пайки и продовольственные карточки семьям осужденных не выдавались. Да и выглядела женщина не то чтобы изможденной, но нездоровой. Иван скинул с плеча «сидор» и выложил на столик свой сухой паек – банку тушенки, два брикета гороховой каши, брикет сухого киселя, пакет сухарей и две банки частика в томате. – Вот, все, что могу. – Что вы, что вы! Вам нужнее! – Берите. А лучше всего уезжайте из Москвы, в какую-нибудь деревню – там с питанием проще. Да и пальцем показывать на вас не будут. Окончится война – разберутся, реабилитируют. Только вам дожить надо. – Он… убит? – Ее глаза смотрели на Ивана с надеждой. – Честно скажу, сам лично тела не видел. Ранен был, в госпитале лежал. Но в той мясорубке шансов уцелеть мало у кого было. Нас было немного, и патронов на всех не хватало. – Где это произошло? – Быстро все случилось – налет, бомбежка… Полустанок маленький, надписи нет, какой-то километр – я толкоми не видел. А увезли оттуда без памяти. Но при желании, после войны, думаю – найти можно. Должны же люди помнить, железнодорожники хотя бы. Братская могила быть должна. – Думаете, мы победим? – Не сомневаюсь. Пока есть такие командиры, как ваш муж, Россию не победить, не согнуть. – Спасибо за весть. Вы так убежденно говорите, как будто наперед знаете. – Не знаю, но верю, – поосторожничал Иван. – Русь тысячелетия стоит, и кто только по наши души не приходил – от татар до поляков. И что? Где они все? Устоим! – Слышал бы вас сейчас сынок наш, Андрей! – А где он? – На толкучку пошел – мои сережки на съестное менять. Может быть, вы останетесь? – Я проездом. Сами понимаете, военный человек подневольный. В полк надо вовремя прибыть. – Да-да, я понимаю. Спасибо вам за весточку. Хоть она и горькая, но теперь я знаю и сыну скажу, что его отец в бою погиб. – Пусть голову не склоняет. Его отец настоящий человек, герой. Прощайте. – Заходите, если в Москве еще будете. – Это вряд ли. Иван вышел. Тяжелую весть он принес в этот дом – весть о гибели мужа и отца. Но и достоинство вернул: не изменник Павлов. Пусть жена и сын гордятся. Иван прошел двор и вывернул на улицу. А через двести метров к нему кинулась девушка. Обняла. От неожиданности он отпрянул. Стоявшая рядом ее подруга изумилась: – Оля, ты чего? – А помнишь, я тебе рассказывала, как меня сержант на штурмовике спас, вывез? Вот это он и есть. Тут и Иван вспомнил. Только он ее летом видел, в комбинезоне и шлеме. А теперь она была в шапке и шинели. Девчонка отступила на шаг. – Вы же Николай Кравчук? – Да. – Только изменились вы. – Госпиталь не санаторий, не красит. – Так вы из госпиталя? – Да, в запасной авиаполк направлен по выздоровлении. Ольга переглянулась с подругой: – А идемте к нам. Мы с девчонками на квартире живем, не в казарме. Это недалеко от аэродрома. Вечер мог быть многообещающим, но Иван сразу сообразил: если будет проверка документов, ему полный… абзац, потому как по документам он никакой не Кравчук, а Скворцов. И тогда все снова: контрразведка, лагерь. А второй раз ему может не повезти, снаряд в одно и то же место дважды не попадает. – Не могу, – твердо отказался он. – У меня предписание, и я уже опаздываю. – Жаль, – Ольга выглядела разочарованной. Наверное, Иван в ее глазах выглядел героем. Приземлился, спас от немцев, потом был сбит, госпиталь… Настоящий летчик-фронтовик, не тыловая крыса. – Может, свидимся еще. До свиданья. Ольга с подругой еще несколько раз оглядывались, пока Иван уходил. Надо же, какая неожиданная встреча! Но сам Иван испытывал смешанные чувства. Он был рад, что девушка жива. Но наряду с радостью ощущал и некую досаду – ведь он чувствовал себя обманщиком. Чужие документы, чужая жизнь. Вздохнув, он поехал на вокзал. Здесь снова была проверка документов. Досматривали тщательно. Только потом он узнал, что документы разглядывали только с одной точки зрения – все ли секретные знаки на месте? В его предписании не была пропечатана точка. И это была не ошибка типографии, а знак для проверяющих. И скрепки на документах были ржавые, а не поддельные, изготовленные немцами из нержавейки для своих агентов и разведчиков. Так вычисляли настоящих диверсантов. Поезда он ждал долго, но сел. ЗАП был недалеко, в ближнем Подмосковье. Запасные авиаполки имели постоянный и переменный состав. Постоянный – это штаб, летчики-инструкторы, технический состав. Переменный – это летчики, прибывающие после госпиталей из расформированных частей и авиаучилищ. Контингент был разный – и по налету, и по боевому опыту. Летчиков обучали полетам на новых типах самолетов, формировали из них эскадрильи и полки, укомплектовывали техническим и прочим персоналом и отправляли в действующую армию. Авиазаводы осваивали и начали массово выпускать новые типы самолетов: «Як-1», «МиГ-1», «Пе-2» вместо устаревших «И-15», «И-16», «СБ». Кроме того, стали поступать самолеты по ленд-лизу – их тоже было необходимо осваивать. Дело усугублялось тем, что все надписи на приборах, тумблерах, ручках были на английском языке. Надписи переводились, тиражировались, и в авиашколах и ЗАПах их заучивали наизусть. ЗАП, куда попал Иван, обучался на штурмовиках «Ил-2». Конечно, по записям в документах старшина Скворцов прежде летал на «СБ», и для него «Ил-2» был машиной новой. Видимо, в кадрах рассудили именно так. Иван же, увидев на аэродроме знакомые силуэты «горбатых», чуть зубами не заскрипел от злости и досады. Опять одноместная кабина без заднего стрелка! Он представился в штабе, был зачислен в переменный состав и поселился, как и все пилоты, в казарме. Обучение шло по ускоренному курсу: устройство самолета, вооружения, и вкратце – тактика штурмовок. Буквально через неделю начались полеты, и Иван сразу выделился техникой пилотирования. Еще бы, ведь у него был опыт полетов на этих машинах! А после стрельбы на полигоне его вызвал к себе комэск: – Скворцов, ты отлично летаешь и стреляешь, прямо дар у тебя! Летал, что ли, на «Илах»? – Никак нет, товарищ капитан. В документах написано – «СБ». – Смотрел я их, – махнул рукой комэск. – Предлагаю тебе перейти в постоянный состав. – Это как? – Иван не понял. – Экий ты непонятливый! Летчиком-инструктором, пилотов переменного состава натаскивать. – Кабина же одноместная, товарищ капитан! Спарки нет. И как я учить буду? На пальцах? Нет, не согласен, на фронт хочу. Капитан вышел из-за стола, открыл дверь, посмотрел в коридор – не подслушивает ли кто случайно, и понизил голос: – На штурмовиках редко кто больше десятка вылетов делает. Сам видишь, защиты со стороны хвоста никакой. А тут, в тылу, пересидишь, еще мне спасибо скажешь! – На фронт пойду, – заупрямился Иван. – Ну, как знаешь, – помрачнел лицом комэск. – Насильно мил не будешь. Свободен. – Есть «свободен»! Оставаться в ЗАПе Иван не хотел по двум причинам: во-первых, если он чудом, случаем попал сюда, то не для того, чтобы в тылу отсиживаться. Может, это судьба испытывает его на прочность. Стоит ли он чего-нибудь или слабак? И во-вторых, кормили в тылу скверно, по тыловым нормам, все время хотелось есть. В обед – перловый суп, перловая каша, чай и два куска хлеба. После госпиталя с его усиленным пайком это казалось Ивану скудно. Можно потерпеть месяц, два – всем вокруг тяжело. Но и долго существовать таким образом сложно. Приказом Главнокомандующего И. В. Сталина № 305 от 20.08.1941 года все штурмовые авиаполки, летающие на «Ил-2», отныне становились двухэскадрильного состава, по 9 «Ил-2» в каждой эскадрилье, и 2 самолета управления полка. Численность самолетов в полку снизилась, поэтому полки формировались быстрее: меньше пилотов – меньше самолетов. Когда одна из эскадрилий была собрана, сбита, укомплектована, ее отправили на пополнение изрядно потрепанного 65-го ШАП – штурмового авиаполка, воевавшего на Карельском фронте. Иван был в числе ее пилотов. Перегоняли самолеты своим ходом, кружным путем, забирая к северу от Москвы, от линии фронта. С посадками для дозаправки прошли мимо Вологды, через Онежское и Ладожское озера, где их прикрывала пара наших истребителей. Это были английские «Хаукер Харрикейн». Для всех пилотов его силуэт был незнаком. Если бы их заранее не предупредили, да если бы не красные звезды на крыльях и хвосте, они попытались бы рассыпаться и уйти на бреющем. Конечную цель – свой аэродром – они знали, карты местности у всех были – добрались бы самостоятельно. Но вот ведущий начал заход на посадку и выпустил шасси. За ним благополучно сели все штурмовики. Пока не прибыли вспомогательные службы, без которых полеты невозможны, – техники, оружейники, мотористы, – они занимались изучением полетных карт, рисовали в штурманском классе линию фронта, довольно причудливую в этих местах. Для большинства летчиков карельские, финские, а также саамские названия населенных пунктов и рек были уху непривычны, в них путались. Тем временем на «Дугласах» на аэродром прибыл техперсонал. Едва разместившись, они начали готовить самолеты к полетам. Еще часть техперсонала прибыла поездом. Они рассказывали о перенесенном страхе. Железная дорога была проложена по болотам, не застывшим в мороз. Поезд шел медленно, километров двадцать в час, вагоны раскачивались, из-под шпал выступала бурая жижа. Иван еще не знал, что гладкая полоса аэродрома – это замерзшее озеро, снег на котором расчищали и уплотняли тракторными волокушами. В теплое время года взлетно-посадочная полоса располагалась на земле, покрытой бревнами. При взлете и посадке самолет колотило, как в истерике. На их аэродроме Колежма, названном по одноименной деревне, базировалось несколько разных полков – их, 65-й ШАП, 80-й бомбардировочный и отдельная разведывательная авиаэскадрилья. На первый боевой вылет эскадрилью новичков провожал на старте командир полка подполковник Андрей Никифорович Витрук. Бомбить предполагалось немецко-финские укрепления на одной из сопок, штурмовать траншеи. Ведущим летел старший штурман полка – он великолепно знал местность. Облачность была низкой, но, собственно, здесь зимой всегда так. Это обстоятельство немного облегчало задачу, невелика была вероятность нападения немецких истребителей. В Карелии против нашей авиации действовал пятый воздушный флот люфтваффе. Вместе с немцами на немецких «мессерах» летали финны, только опознавательные знаки были другие. Еще перед вылетом Иван поговорил с механиком из старожилов. – Новичок? – спросил тот, оглядев Ивана. – Да, из эскадрильи «Илов». – Понятно. Не побрезгуешь советом технаря? – Если дельный, то почему бы и нет? – Случится возвращаться в одиночку, ищи канал. Как пересечешь – наша земля. Совет поставил Ивана в затруднение. С воздуха канал выглядит узкой ниткой, как автодорога. А если учесть зиму, когда на нем лед, так и вовсе проглядеть можно. На Карельском фронте были свои особенности. На севере Финляндии располагались и действовали немецкие войска, на остальной территории – финны. Между ними была разграничительная линия – от Улеаборга на побережье Ботнического залива до Беломорска на побережье Белого моря. Сплошной линии фронта, как в других местах, тут не было. Боевые действия велись на пяти направлениях: мурманском, кандалакшском, кестельгском, ухтинском и ребольском. Зазоры между участками были большие, от 50 до 240 километров, где ни наших, ни немецких или финских войск не было. И не потому, что у финнов или немцев сил не хватало – сами условия местности диктовали расположение. В теплое время года болота, реки и речушки, а также многочисленные озера не давали прохода технике, людей заедал гнус и мошка. А зимой заснеженные сопки и тайга становились и вовсе неприступными. Для наступления на Мурманск немцы доставили в район Нарвика вторую и третью горные (австрийские) дивизии. В Рованиеми из Норвегии перебросили дивизию СС «Норд». Туда же была доставлена 169-я немецкая пехотная дивизия. Немцы планировали выйти к Кировской железной дороге и для этой цели забрасывали многочисленные диверсионные группы. Наши же под давлением превосходящих сил противника отошли на линию старой государственной границы, где и оставались до сентября 1944 года. Финнам местность была знакома, они действовали здесь в зимнюю войну 39/40 года. Еще летом с озера Оулуярви взлетели гидросамолеты «Хейнкель-115» и приводнились на Коньозере, в нашем тылу. Они высадили группу диверсантов восточнее Беломоро-Балтийского канала с целью взорвать шлюз. Диверсионная группа финнов, кстати, переодетая в немецкую полевую форму, была уничтожена охраной канала. Но попытки повторялись с маниакальным упорством. Еще 3 октября финны взяли Петрозаводск. Наши загодя эвакуировали из города население, вывезли оборудование предприятий. Но финны, взяв абсолютно пустой город, устроили в стране торжества. 3 ноября они взяли Кондопогу, а 7 декабря – Медвежьегорск. Самый большой их успех – захват участка Кировской железной дороги в 310 километрах от станции Свирь до станции Масельгская, шедшей с севера на юг, параллельно фронту. Больше успехов финская армия, мечтавшая захватить всю Карелию, не имела. Линия фронта застыла на месте до конца 1944 года, шли лишь упорные бои местного значения. Держались развернутым пеленгом. Внизу мелькали заснеженные сопки, тайга, и очень редко – небольшие хутора. Дорог не было видно, войск – тоже. Разница со средней полосой России, где раньше воевал Иван, была значительной. Иван вертел головой, пытаясь запомнить ориентиры, но их не было. Ни характерных изгибов рек – все они сейчас находились под снегом и льдом, ни заводских труб. Везде сплошной снег и режущая глаз белизна. Тут бы и черные очки не помешали – глаза поберечь. Самолет ведущего вошел в пологое пике, и в наушниках раздалось: – «Горбатые», работаем! А где цель, непонятно. Ни пушек, ни танков или автоколонн не было видно. Куда целиться, где враг? И только когда бомбы ведущего самолета взорвались, взрывная волна сбросила снежный покров, и Иван, как и другие пилоты, увидел дот. Может быть, их было несколько, но этот был велик. Над камнями он возвышался незначительно, но наверняка имел несколько этажей, был весь из бетона и выглядел внушительно. Что для его толстых стен их бомбы-сотки? Сюда надобны бетонобойные бомбы по тысяче килограммов, но такой бомбовый груз «Ил-2» взять не мог, норма – четыреста. Если баки не заливать бензином полностью да разбег с хорошей взлетно-посадочной полосы, то можно было подвесить бомбу в пятьсот килограммов. Тут же, после первых упавших бомб проявила себя финская оборона, огрызнулась малокалиберными «эрликонами» швейцарского производства. Швейцария была нейтральной страной и не примыкала ни к гитлеровской коалиции, ни к антигитлеровской, но оружие продавала обеим сторонам, исходя из принципа «деньги не пахнут». Иван приметил позицию зенитной установки и отвернул от общего строя. Надо было подавить зенитку, иначе она наделает много бед. Он вышел на курс, нащупал кнопку бомбосбрасывателя, перевел ее в положение «залп» и одним нажатием сбросил все четыре бомбы. Облегченный от смертоносного груза самолет «вспух». Иван заложил вираж, полагая встать в общий строй и пройтись по траншеям пушечным огнем. Но снизу, из-за каменных валунов, прямо по брюху низколетящего самолета ударила очередь снарядов другой зенитной установки. Сквозь рев мотора Иван услышал, как рвутся снаряды на фюзеляже, почувствовал, как самолет затрясло. Он обернулся оценить повреждения. Мама моя! От хвоста остались одни клочья. Самолет стал плохо слушаться рулей, но мотор тянул. Иван стал «блинчиком» разворачиваться на восток. «Илы» еще штурмовали укрепления, а он вышел из боя. Хватит, хватит, он был уже на оккупированной территории. Но там хоть свои, русские и белорусы, они могли помочь куском хлеба или вареной картофелиной. На панели приборов моргнула красная лампа. Иван обернулся: за штурмовиком тянулся черный след. Но огня еще не было. «Наверное, пробило масляный радиатор», – решил он. Теперь у него была одна надежда – на двигатель. Дотянет ли мотор, сдюжит ли? Ну еще два десятка километров – и можно прыгать с парашютом! Назад Иван уже не смотрел, только на приборную панель – указатель давления масла и скоростемер. Периодически мотор терял обороты, но потом снова тянул. Да где же этот чертов канал? Вот вроде бы внизу промелькнуло нечто похожее. Внезапно с глухим ударом мотор заклинил, винт встал. Страшно было Ивану видеть перед собой неподвижные лопасти. Самолет еще летит, но рева мотора не слышно, и эти лопасти перед глазами. Иван сдвинул фонарь кабины – тут же ворвался студеный ветер. Иван все тянул падающий самолет, надеясь подальше убраться в свой тыл. Он не знал, что его засекли части ВНОС на канале и уже доложили по телефону, что видят наш штурмовик, из которого идет дым, а двигатель не работает. Даже направление по приборам засекли. Иван посмотрел на высотомер. Высота была небольшая – 300 метров. Надо покидать самолет, иначе парашют не успеет раскрыться. Страшновато покидать машину и жалко. Новая, до этого вылета на ней ни одной пробоины или заплатки не было. Он расстегнул привязные ремни, встал на сиденье и неловко перевалился за борт. Тут же рванул кольцо вытяжного парашюта. Его крутило, как щепку в бурном море, потом раздался хлопок – это раскрылся купол парашюта. Иван успел осмотреться. Внизу была поляна, засыпанная снегом, из-под которого торчали камни. Земля надвигалась быстро. Он успел лишь слегка согнуть ноги, и тут же раздался удар, смягченный снежным покровом. Ивана повалило, и купол протащил его несколько метров, пока он не исхитрился захватить и подтянуть стропы. Купол погас. Иван встал, расстегнул привязную систему, огляделся. Вокруг простилалась девственно-чистая снежная пелена, безмолвие. Что делать, куда идти? Для начала он обрезал стропы, скомкал парашют. Если что, им ночью обмотаться можно, все теплее. Хотя от шелка какое тепло? Только защита от ветра. Одно радует – вес маленький, не надорвешься. Он сориентировался по низко стоящему солнцу и определил, что надо идти назад, к каналу. Там охрана, люди. Иначе можно бродить по этой тундре, пока не замерзнешь или не обессилеешь от голода. Обожгла мысль: есть ли в этих местах медведи или волки? Не зря ведь один из городов Медвежьегорском назвали. Иван вытащил из кобуры пистолет, передернул затвор, и, придерживая курок, нажал на спусковой крючок. Теперь стоило лишь снять курок с предохранительного взвода большим пальцем – и сразу можно стрелять. Унты глубоко проваливались в снег, идти было тяжело. Уже через сто метров он вспотел в меховом комбинезоне, запыхался. С ужасом представил, что идти придется не один и не два километра. Или остаться здесь? Его штурмовик упал неподалеку, еще дым от пожара виден. Может быть, пришлют за ним «У-2» с лыжным вариантом шасси? Однако, поразмыслив минуту-другую, он решил на везение не полагаться, а упорно идти вперед. Иван обмотал вокруг туловища полотнище купола, освободив руки – так удобнее идти. Шел по снежной целине, пока не чувствовал, что устал. Тогда садился в снег, отдыхал и снова шел вперед. Хуже всего было то, что день в этих местах зимой очень короткий. Еще полчаса – и солнце сядет. Тогда ориентироваться сложно. А ему не хватало только заблудиться.Глава 7. «Торпедоносец»
Иван наметил впереди как ориентир, как маяк, одиноко растущее дерево. Деревца тут были чахлые, низкорослые. Он брел до него, пока солнце не село за сопки. Сразу стемнело, как будто свет выключили. Но до деревца Иван добрел, уселся рядом с березкой. Метра два высотой деревце, ствол изогнут под ветрами, корявый. Но Иван решил ночевать здесь. Внезапно вдалеке послышался гул. Иван насторожился, прислушался. Почудилось? Он вскочил, снял шлемофон. Гул мотора, точно! И причем звук напоминает голос мотора «М-11», стоящий на самолете «У-2». Не может быть такого, учебные самолетики не летают ночью так низко, в сопку врезаться можно. Однако следом мелькнул луч света. Галлюцинации, что ли? Из-за деревьев показался свет одинокой фары. Иван вначале крикнул: – Эй! Вот он я! Но потом понял, что его не услышат за шумом двигателя. Эх, балда! Надо было веточек набрать, костерок развести, обозначить себя. Недолго думая, он выхватил пистолет и выстрелил в воздух два раза. Фара развернулась в его сторону. Что за диво? Ему отчетливо был слышен характерный шум винта. Иван кинулся навстречу, и только когда они сблизились, понял, что это аэросани. Фанерная открытая кабина на лыжах, сзади мотор и толкающий винт. Эти аэросани охрана канала выслала на его поиски. А Иван и не подозревал о наличии в армии таких технических диковин. – Это ты с подбитого штурмовика? – прокричал водитель аэросаней. – Я. – Садись позади меня! Иван влез через борт. Мотор взревел, подняв сзади тучу снега, сани развернулись и направились на запад, к каналу. Разговаривать из-за шума было невозможно. Как водитель ориентировался в снежной круговерти, осталось для Ивана загадкой, но уже через час они подъехали к нескольким избам. Мотор заглох. – Все! Прибыли, выбирайся! Иван вылез из саней, дождался водителя. От изб навстречу ему шагнул часовой в тулупе и валенках. На плече – винтовка с примкнутым штыком. – Федотов, ты? – А ты Деда Мороза ждал? Вот, летчика нашел. – Веди к командиру, с аэродрома ихнего звонили уже два раза. Ивана завели в избу. Там горела керосиновая лампа, было жарко натоплено. Из-за стола поднялся старшина в армейской форме: – Начальник поста старшина Изметьев. Ваши документы! Негнущимися с мороза пальцами Иван расстегнул комбинезон и из кармана гимнастерки вытащил удостоверение. Начальник поста прочитал его и удовлетворенно кивнул. – Тут уже звонили, тебя спрашивали. Садись. Федотов, чаю налей пилоту. А сам принялся звонить по полевому телефону, накручивая ручку. Водитель саней снял с печки чайник, сыпанул в кружку заварки и залил ее кипятком. – Подожди маленько, пусть заварится, – и достал откуда-то кусок сахара-рафинада. – Чем богаты… Пока Иван разглядывал избу и слушал разговор начальника поста по телефону, Федотов, в свою очередь, разглядывал парашют на Иване: – Из шелка? Иван кивнул. – Продай. – Не могу, казенное имущество. – Скажешь – порвался. – Да зачем он тебе? – Как «зачем»? Бабе своей подарю. Она из него кофту или платье себе сошьет. Износу ведь не будет! – Ладно, дарю. Иван размотал купол и протянул его Федотову. – Э – нет, так не пойдет. Самогону? Летчиков спиртом не удивишь. – Федотов выбежал из избы. Старшина Изметьев засмеялся – он уже закончил телефонный разговор. – Приказали быть здесь. А утром на аэросанях отправить на аэродром. Федотов проводит в казарму, там переночуете. В этот момент в избу ворвался Федотов. В руке он держал меховой жилет из лисы – мехом внутрь. – Честная мена! В таком жилете зимой сроду не замерзнешь. Три лисы на него пошло. – Не равноценно, – запротестовал Иван. Да и зачем ему жилет, коли обмундирование форменное? – Бери, от подарка отказываться грех. Под свой комбинезон наденешь, тогда хоть на снегу спи. Изметьев кивнул: – Правду говорит, бери. Иван поблагодарил и взял жилет. – Федотов, отведи товарища летчика в казарму. Переночует, позавтракает, а утречком на аэродром отвезешь. – Куда? – В Колежму. Федотов присвистнул: – Далеко! Полсотни верст будет. – Не слышу ответа! – гаркнул Изметьев. – Есть отвезти товарища летчика на аэродром! – вытянулся Федотов. – Совсем разболтались! Смотри у меня! Федотов сграбастал парашют и подмигнул Ивану: – Пошли ночевать! Казарма оказалась деревянной избой с деревянными же нарами в два этажа. На них лежали матрасы, подушки. От печи веяло теплом, и Ивану даже уютно стало. – Занимай любое место. Из караула только утром вернутся. Иван с наслаждением стянул с ног унты, меховой комбинезон, шлемофон и улегся на нары. За окном завывал ветер, поднималась поземка. Но утром они никуда не поехали: сильно мело, и видимость была от силы на десять шагов. Изметьев по телефону доложил обстановку с погодой. – Разрешили переждать. По такой круговерти только заблудитесь. Отдыхайте, товарищ пилот. Иван застрял на канале на двое суток. Он отоспался, перезнакомился с бойцами. В караул к каналу они уходили на коротких, подбитых камусом лыжах. Без них тут никуда – ни к каналу, ни на поиски диверсантов. И только на третий день Ивана на аэросанях доставили на аэродром. Здесь он тепло попрощался с Федотовым и сам прошел в штаб полка. – Докладывал штурман, как ты отбомбился, как сбили, – встретил его командир полка. – Действия ваши считаю грамотными. Но только отправлю я тебя в ЗАП. – За что? – удивился Иван. – Машин нет, а безлошадному в полку чего болтаться? К тому же приказ пришел, с седьмого февраля наш полк становится семнадцатым гвардейским. Часть людей – пилотов и техперсонала – передается вновь формируемому семьсот шестьдесят седьмому истребительному полку. На английских «Харрикейнах» летать будут. Я уже бумаги на тебя смотрел. На «СБ» летал, на «Илах» – какой из тебя истребитель? Получалось – не прижился Иван в полку, неделю только и пробыл. – Документы на тебя я уже оформил, получи в канцелярии. Через… – Полковник отогнул рукав гимнастерки. – Через два часа грузовой борт в Москву идет, можешь с ним убыть. – Слушаюсь. Ивану было обидно. Только один вылет сделал, сразу сбили – и снова в ЗАП. А там как повезет. Можно неделю нового формирования ждать, а можно и два месяца. И с пилотами своей эскадрильи Иван сдружиться так и не успел. Из личных вещей в тощем «сидоре» – только смена нательного белья да бритвенный прибор. Так и побрел к «Ли-2», лицензионной копии «Дугласа ДС-3». Для военных перевозок на фюзеляж водрузили стеклянный колпак заднего стрелка. К самолету подтянулись еще двое военнослужащих. Грузопассажирские борты ходили в Ленинград или Москву нечасто, и возможности быстро добраться до центра страны старались не упускать. Подошел экипаж транспортника. – Садитесь, вылетаем! Трое пассажиров заняли места, летчики запустили моторы. На настоящих «Дугласах» моторы были «Райт», на «ПС-84», как назывался раньше лицензионный вариант – уже отечественные двигатели. Стрелок занял место на подвесном ремне. Самолет развернулся и пошел на взлет. Был он грузопассажирским, имел по бортам жесткие откидные скамьи. В фюзеляже прохладно, если не сказать холодно. Но Иван, пододевший под комбинезон подаренный легкий жилет, чувствовал себя комфортно. Он привалился к борту и даже придремывать стал. И вдруг со стороны стрелка раздался грохот пулеметной очереди. Все пассажиры встрепенулись, а стрелок прокричал: – Пара «мессеров» на хвосте! Финны, мать иху так! Пассажиры, сами летчики, прильнули к окнам. Один «мессер», державшийся немного в стороне от ведущего, был виден. Стрелок снова открыл огонь. Крупнокалиберный УБТ грохотал, почти не переставая. По фюзеляжу распространился едкий пороховой дым. Пилоты начали снижаться со скольжением на крыло. По фюзеляжу горохом ударили пули. Пассажиров не задело, а вот пулемет замолк. Иван и еще один пилот вскочили, сняли с подвесных ремней убитого стрелка. Через разбитое стекло огневой точки тянуло ледяным воздухом. Иван взобрался на подвеску – сейчас спасение самолета и их самих было только в ответном огне. Хвостовой стрелок не давал «мессеру» подойти близко и, как в тире, расстрелять транспортник. Пулемет был готов к стрельбе, от ствола еще шел дымок. А «мессер» уже недалеко, в сотне метров. Но вести по нему огонь невозможно, он точно в створе за хвостовым оперением. Иван ухватился за рукоятки. В прицеле – киль транспорта, за ним – «мессер». Он крикнул вниз: – Скажите летчикам, пусть выполняют «змейку». Пассажир внизу понял, кивнул и кинулся к открытой двери пилотской кабины. Иван держал «мессер» на мушке. Вот на хвостовом оперении пошел в сторону вертикальный руль. На несколько секунд «мессер» открылся, и Иван нажал на спуск. Крупнокалиберный пулемет, хоть и на турели, дергался сильно. Сделав несколько выстрелов, Иван отпустил гашетку, подправил наводку и снова дал короткую очередь. На темном фоне лобовой проекции немецкого истребителя засверкали огоньки – это немецкий летчик открыл огонь по транспортнику, в первую очередь – по кабине стрелка. Пули ударили по хвостовому оперению, по фюзеляжу. По спине Ивана потекли ручейки холодного пота. Страшновато, когда по тебе с расстояния сто метров ведет огонь истребитель. Пилоты транспортника стали поворачивать самолет в другую сторону, выполняя «змейку». «Мессер» снова приоткрылся, и Иван использовал момент – его трасса ударила прямо в фюзеляж истребителя. «Мессер» сразу отвалил в сторону, из-под его капота потянулась жиденькая струйка дыма. Стал виден весь силуэт «худого». Иван поймал его в прицел и надавил гашетку. Очередь дал длинную – когда еще подвернется такой удобный случай? Второй истребитель попыток приблизиться не делал. Он отвернул в сторону, за ведущим, и теперь оба уходили со снижением на запад, в сторону Финляндии. Истребитель дымил, но не горел. Некоторое время Иван еще наблюдал за истребителями, пока они не скрылись из виду. Большая часть полета была еще впереди, и он постоянно вертел головой из стороны в сторону, стараясь охватить взглядом как можно большее пространство за бортом самолета. У пилотов транспортника заднего обзора нет, и потому вся надежда – на хвостового стрелка. Но обошлось, через три часа они приземлились в Тушино. Летчики зарулили на стоянку, заглушили моторы, вышли из кабины и встали у тела бортстрелка. – Не везет, второго стрелка за десять дней теряем. Толком и сойтись не успели. Спасибо за стрельбу, парни! Думали – собьют. – На такой корове лучше по ночам летать, – сказал один из пассажиров. – Мы люди подневольные, когда приказали, тогда и летим. Конечно, отправлять транспортник без прикрытия было рискованно. Хоть бы один истребитель дали! Они летели над своей территорией, но немецкие и финские истребители забирались довольно далеко в наш тыл. Такую «охоту» наши пресекли в 1943 году, когда появились свежие полки на современных по тому времени самолетах «Як-3», «Як-9», «Ла-5», «Аэрокобра». Запасной полк, куда отправили Ивана, расположился на окраине Москвы – туда Иван добрался на трамвае. Доложился в штабе, а на выходе, прямо на крыльце, к нему подошел командир в морской форме. – Пилот? – Так точно, товарищ капитан. – На чем летал? – На «СБ», на «Ил-2». На «СБ» Иван не летал, но так было записано в документах Скворцова. – Вот ты-то, старшина, мне и нужен. Ну-ка, отойдем в сторонку, разговор есть. Иван удивился – зачем он нужен моряку? Капитан перехватил его взгляд и засмеялся: – Ну да, в армии думают – я моряк. А я морской летчик, у моряков форма другая. Иван молчал. Надо послушать, что предложит ему капитан. – Самолеты надо получить. Их после приемки из Персии, нынешнего Ирана, в Азербайджан перегоняют. Вот оттуда их и надо гнать. А нам двух пилотов не хватает. Штурманов и бортстрелков набрал, а с пилотами беда. Иван даже не раздумывал. Раз речь идет о штурманах, стало быть, самолет большой. Он же на таких еще не летал. – Извините, товарищ капитан, не могу я. – Это прочему? – Я же в этот ЗАП направлен. – Ерунда! Сейчас пойду в штаб и все улажу. – Капитан был напорист. – И самолеты для меня новые, – не уступал ему Иван. – Самолеты? Это да. «Бостоны», «Дуглас А-20», двухмоторные. Да ты не бойся, управляются они просто, не сложнее «горбатых». К тому же в Азербайджане время будет подучиться. Там тоже ЗАП, летчики-инструкторы, вывозные полеты устроим. У меня вся эскадрилья такая, никто «Бостонов» этих в глаза не видел. Зато в Азербайджане побываешь. Тепло, фрукты, никаких тебе бомбежек – красота! Капитан нахваливал город, как цыган на ярмарке самоварное золото. Иван слушал его, слушал, и вдруг неожиданно для себя махнул рукой: – Ладно, уговорили. – Во! Сразу бы так, а то ломался, как девица. Не на фронт ведь зову – отдохнешь, загоришь. Как твоя фамилия? – Старшина Скворцов. – Стой здесь, я быстро. – Капитан убежал в штаб. К удивлению Ивана, он вернулся через четверть часа, тряся бумагами в руке: – Держи! Это было новое предписание. Чем-то капитан напомнил Ивану коммерсантов девяностых: напористый, хваткий, своего не упустит. – Иди ужинать, а то столовая закроется скоро. Потом в казарму. Личный состав перегонной эскадрильи слева от прохода, к дальнему углу. С утра все на продпункт, получать паек. Потом вылетаете. А мне еще здесь торчать, еще один пилот нужен. Иван направился в столовую. Во фронтовых частях кормили лучше. А здесь, в ЗАПе – жиденький супчик, вермишель с куском отварной костлявой рыбы, чай и хлеб. За день – вся еда. Он прошел в казарму, и дежурный показал ему на свободную койку: – До утра твоя. Соседом оказался молодой парень, сверстник Ивана. – Привет! Ты тоже из команды Еременко? – Это кто такой? – Капитан в морской форме. – Тогда да. Только он говорит, что это не морская форма, а морской авиации. – Один черт над морем летать придется, а я плавать не умею. – Как над морем? Он же сказал – самолеты перегнать надо, из Азербайджана. – Это правда, да не вся. Из Закавказья в Москву, на авиаремзавод – там что-то переделывать будут. А потом – на Балтику или Севера. Иван так и плюхнулся на кровать. Обвел его вокруг пальца капитан, на сладкие посулы купил – на юг, фрукты, загар. Мягко стелет, да как бы жестко спать не пришлось. Первые партии «Бостонов А-20» так и поступали в СССР – через Иран. Потом стали использовать и другие пути – через Аляску и Архангельск. Утром они получили сухие пайки на трое суток. «Завербованных» проворным капитаном оказалось много, на три ПС-84. Сразу же и вылетели. Опасаясь атак немецких истребителей, сначала летели на Горький, потом пересекли Урал и уже держали курс на юг. Летели с посадками для дозаправки, поэтому в Закавказье прилетели поздно вечером, довольно уставшие. Первое, чему они удивились, – так это жаре. В своих зимних комбинезонах они выглядели нелепо и потому сразу принялись переодеваться. И второе, что привело их в легкое замешательство, – небо над городом. Оно было чистое, ясное, и звезды крупные и яркие. Вновь прибывших отвели в казарму на краю аэродрома. Без обычных для них шуток они молча улеглись спать. За ночь Иван вставал несколько раз и подходил к бачку с водой – с непривычки пить хотелось ужасно. Утром их разбили на группы. Летчиков отдельно от штурмовиков, техсостав – в свою группу. С утра до вечера, с перерывом на обед и ужин непрерывным потоком шли занятия. К вечеру от смещения часовых поясов, смены климата и большого объема знаний гудела голова. Так продолжалось несколько дней. Город – вот он, за колючей проволокой аэродрома, а ни один человек за нее так и не вышел. А потом начались полеты. Курсанты сидели на кресле пилота, инструкторы мостились рядом. Кабины пилота и штурмана были просторными, с хорошим обзором. И что еще радовало – они обогревались в полете. Ни на «Илах», ни на «Пе-2» такой роскоши не было. К приборам приходилось привыкать. Внове был гирокомпас, радиокомпас, хорошая радиостанция. Несмотря на то что надписи на приборах были на английском, Ивану было легче, чем остальным. Но он побаивался первого вылета – на двухмоторных самолетах он никогда не летал. «А-20» «Бостон» был относительно небольшим, с хорошим тяговооружением, в случае необходимости мог продолжать полет на одном моторе, был прост в управлении, и его могли освоить летчики невысокой квалификации военных выпусков по ускоренной программе. Он во многом, кроме скорости, превосходил наш «Пе-2». И еще – он имел небольшую дальность полета, до 1600 километров. Со стороны Иван наблюдал, как взлетали и садились пилоты из его группы. Мысленно в это время дублировал их действия. И вот настала его очередь. – На чем летал? – спросил его летчик-инструктор. – На «горбатых». – Тогда освоишь быстро. Все отличие – в двух ручках управления двигателями. Запускай. Когда моторы заработали, Иван пробежал глазами по приборной панели. Непривычно было наличие двойных приборов – левого и правого двигателей: температуры и давления масла, температуры головок цилиндров. – Обе ручки сразу вперед – и выруливай. Иван осторожно вырулил на ВПП, запросил разрешения на взлет и, получив его, дал газ. Что понравилось сразу – носовое колесо, как на «Як-52», а не хвостовой дутик. После небольшого разбега самолет легко взмыл в небо. В первом самостоятельном полете летали по кругу – освоиться. После посадки Иван вытер вспотевший лоб. И чего он боялся? Самолет в управлении прост, в воздухе устойчив, обзор отличный. Размеры больше, чем у «горбатого», и вес, а скорость почти такая же. Всего в СССР было поставлено 3128 самолетов «Бостон». По мере насыщения полков ВВС флотов он стал основным в минно-торпедных полках. В армии его использовали в качестве разведчика и ближнего бомбардировщика. Конкретно их самолеты имели характерную окраску, применявшуюся в морской авиации, – коричневые и синие пятна. Так самолет был меньше заметен сверху на фоне воды. Две недели ушло на полеты, стрельбы, бомбометание уже в составе полного экипажа. Для Ивана несколько человек в составе экипажа самолета тоже было в диковинку. Первые дни он даже пугался, когда в наушниках раздавался голос штурмана или воздушного стрелка. Но человек быстро ко всему привыкает, и после дубоватого «Ил-2», где кабина продувалась насквозь изо всех щелей, «А-20» ему нравился. Только вслух об этом он старался не говорить, могли «пришить» преклонение перед Западом. Предусмотрительные американцы даже снабдили самолеты кожаными куртками и перчатками для экипажей. Большую часть их успели разворовать предприимчивые аэродромные люди, но экипажу Ивана куртки достались. В город им удалось сходить только один раз, когда получили увольнительные перед убытием. Восточный базар ошеломил. От изобилия фруктов разбегались глаза. Многие авиаторы впервые увидели воочию виноград, удлиненные овальные дыни, гранаты. Стоили фрукты недорого, и летчики набрали всего, потом пробовали в казармах. И лепешек взяли, испеченных на их глазах в тандырах – низких круглых печах. Иван давно понял, что развел их капитан Еременко. Впрочем, он стал комэском, а командиров не обсуждают. Рано утром, еще затемно, десять «Бостонов» покинули Азербайджан, 4-й ЗАП. Летели тем же маршрутом, что и сюда на «ПС-84», трижды садились на дозаправку, пока вечером не сели в Москве. Когда зарулили на стоянку, вокруг самолетов столпился аэродромный люд – пилоты и техники. Такую модель самолета они видели впервые. Американские опознавательные знаки были запрещены, а советские звезды на самолеты еще не нанесли. Самые любопытные забрались в кабину. Удовлетворить любопытство людей у экипажа уже не было сил. Кабины и кресла удобные, но в полете пятнадцать часов, вымотались. Хотелось не столько есть, сколько спать. Утром после завтрака они с удивлением увидели, что их самолеты трактором, по очереди увозят в ангар на дальнем конце аэродрома. – Спокойно, самолеты нуждаются в небольшой подготовке, – успокоил их Еременко. – Будут менять пулемет в кабине стрелка и подвешивать торпедный мостик, а еще менять бомбодержатели. Пулемет для защиты задней полусферы на «Бостоне» был откровенно слаб – «Браунинг» калибра 7,62 мм. Вместо него была установлена турель с крупнокалиберным отечественным УБТ 12,7 мм. Торпедный мостик позволял брать торпеду. Заводские бомбодержатели, на которых можно подвешивать бомбы малых калибров, от 10 до 50 килограммов, менялись на наши – на них можно было подвешивать бомбы в 100, 250 и 500 килограммов. Только такими мощными бомбами можно было бороться с кораблями. Экипажи весь день отъедались и отсыпались. Следующим днем их переодели в форму морской авиации – черную, похожую на морскую. Иван, когда увидел себя в зеркало, едва узнал. На него смотрел бравый моряк в фуражке с крабом. Непривычно, да еще и звания на морской манер, не капитан, а капитан-лейтенант. В казарме только и разговора было, что о новой форме, а главное – о том, куда они попадут. Вариантов было три: Балтика, Черное море или севера. Самые ожесточенные бои шли в центре и на юге. После споров решили, что их ждет Черное море. Однако, когда через десять дней все изменения на самолетах были закончены, Еременко объявил, что эскадрилья летит на север. Настроение у пилотов упало. Лето на севере короткое, месяц всего. А что еще хуже для пилотов и штурманов – ориентироваться плохо. Вокруг сопки да заснеженная тундра. – Парни, не о том говорите, – вмешался штурман Пичугин. – Торпедные мостики видели? Над морем летать будем, а вы все о сопках да о тундре. Зуб даю, в минно-торпедном полку служить будем! Но после этих слов настроение пилотов упало еще ниже. Плавать в эскадрилье мало кто умел. Да если бы и умели, что толку? Если собьют, в ледяных водах северного моря умрешь от переохлаждения через двадцать минут. А кто успеет подойти к месту падения самолета за двадцать минут? – Парни, надо было на гидросамолеты проситься, – сказал кто-то. – У них поплавки, корпус водонепроницаемый. Хотя бы шанс есть. – Кто бы тебя спросил? Не, я бы летал над землей. На море меня укачивает. Все засмеялись. Перед вылетом самолеты взяли боезапас к пулеметам. Бомбами не отягощались, это лишний расход топлива. Но к возможной встрече с неприятельскими истребителями надо быть готовым. Вылетели рано утром. В это время погода спокойнее, нет болтанки, восходящих потоков воздуха. Ведущий – Еременко. Пилотам спокойнее, у каждого на борту есть штурман. Вот только после теплого Ташкента холодно, снег везде лежит. Зима 41/42 года вообще выдалась морозная, снежная. И чем дальше они забирались на север, тем холоднее становилось. Вот где пригодилась обогреваемая кабина! На посадках для дозаправки пилоты обменивались мнениями. – Как в теплой избе сижу! – радовался тщедушный Фадеев. Летчики одобрительно кивали. Они в полете расстегивали комбинезоны, снимали перчатки или летные меховые краги. К вечеру приземлились в Ваенге, на берегу моря. На посадку заходили против ветра, со стороны моря – многие его видели впервые, да еще с высоты. Огромная, серая, колышущаяся масса воды с плавающими на поверхности льдинами. Зрелище непривлекательное. Благополучно сели все, что для посадки на незнакомом аэродроме можно было считать везением. Часто именно при перегонах случались аварии – ломали стойки шасси, «козлили», а то и переворачивались. Каждый такой случай расследовали особисты – не специально ли устроено? Не от боевых ли действий летчик увильнуть пытается? Экипажи отправились в казарму. На Ваенге базировались сразу несколько авиаполков – в том числе и их, минно-торпедный. Он был оснащен самолетами «Ил-2», этими тружениками войны, мало приспособленными к полетам над акваторией. Пилоты занялись изучением полетных карт – деломпервейшим. Особенно корпели над ними штурманы. А потом поступил приказ – эскадрилью позвенно раскидывали по разным полкам, но одной, смешанной авиадивизии. По мнению пилотов, это было непродуманное решение. Однако, действуя в режиме нехватки самолетов и пилотов, командование так поступало вынужденно. Основных советских аэродрома было два – Ваенга-1 и Ваенга-2. Был еще аэродром для гидроавиации в Грязной Губе. Кроме этого, были запасные аэродромы, скорее – взлетно-посадочные полосы в Зубовке и Мурмашах. Для оперативных действий, как аэродром подскока, использовались оперативные площадки. Недостатком всех аэродромов было то, что ВПП были грунтовыми. Аэродромы противника, Хебуктен и Луостари были соответственно в 160 и 105 километрах от Ваенги, и взлетно-посадочные полосы их имели твердое покрытие, позволявшее самолетам взлететь с максимальной нагрузкой. Подальше, в 355 километрах от Ваенги, был аэродром Банак, с которого немцы производили противоконвойные операции против союзных караванов. На Ваенге Иван, как и его товарищи, впервые увидел оленьи упряжки, которые подвозили боеприпасы, бочки с горючим. И вот первый вылет на штурмовку. Разведка доложила о конвое судов в море. Немцы вывозили из Норвегии, Швеции, Финляндии металлы для легирования стали – хром, никель. Германия остро нуждалась в этих металлах, без них невозможно было изготовить коленчатые валы для двигателей, броневую сталь для танков, пушечные стволы. Немецкий конвой шел почти на пределе радиуса действия «Бостонов». Раньше для этих целей использовали тихоходные английские «Хемпдены». Бомбовая нагрузка максимальная, баки залиты бензином под пробки. Пилоты волновались. Действовать придется над морем, транспорты-рудовозы охраняются военными судами с зенитным вооружением. Как-то пройдет вылет? Иван летел правым ведомым. На первоначальном этапе полета его задача была простой – держаться в строю, не отстать от ведущего. На случай непредвиденных обстоятельств была запасная цель – Киркенес. Погода на северах неустойчива. Солнце светит, легкий ветерок. Внезапно может подняться ветер, нагнать тучи, посыпаться снеговые заряды. На этот случай и давали запасные цели. С высоты казалось – по морю идет легкая рябь, белые барашки волн. Только потом, когда уже перед атакой опустились ниже, стало понятно: это не рябь, а высокие, балла на 3–4 волны. Забрались подальше от побережья. У немцев тут были посты наблюдения, они следили за воздухом и морем. Потом, по расчетам ведущего штурмана, повернули к земле. Вдоль берега шли два транспорта-рудовоза, два тральщика и сторожевой корабль. Издалека они выглядели как игрушечные, но при сближении открыли огонь. Крупнокалиберных зениток на «немцах» не было, только вездесущие «эрликоны». Но и броневой защиты на «Бостонах» тоже не было. Высота была шестьсот метров, по мнению Ивана – высоковато, разлет бомб будет велик. Да еще заход был неудачным – перпендикулярно курсу каравана. Корабли к самолетам шли боком, половина зенитных автоматов с бортов была задействована. Уж лучше бы с кормы заходить или с носа каравана, тогда немцы не смогут задействовать все зенитные средства. И вероятность поражения кораблей бомбами будет выше. Но Иван простой пилот, командуют другие. Штурманы самолетов открыли огонь из носовых пулеметов по кораблям, стремясь подавить зенитные огневые точки. Немцы тоже начали вести интенсивный огонь – трассы пролетали рядом. Страшно, кажется – вот-вот в тебя попадут. Ведущий сразу сбросил несколько бомб, но все они взорвались с перелетом, уже за судном. Ведомые сбросили бомбы – и тоже неудачно, недолет, перелет… Звено заложило вираж, разворачиваясь для новой атаки. Но два самолета пошли влево, а Иван – вправо. По рации тут же раздался голос командира звена: – Третий, Третий, ты куда? Только сейчас Иван понял причину его тревоги: в той стороне, куда он повернул, была финская земля. Неужели решил, что Иван к финнам перелететь хочет? А Иван решил разделиться – и огонь зенитчиков на две стороны разделится. Кроме этого, он решил атаковать конвой с носа. И потому по самолетному переговорному устройству приказал штурману: – Выверяй направление, заходим с носа транспорта. Бросай бомбы залпом. И смотри не промахнись. Времени на второй заход не будет, горючки в обрез, только чтобы вернуться. – Понял. Штурманом был молчаливый татарин Равиль. Парень с опытом, воевал на «ТБ-3», пока не сбили. Из всего экипажа тогда он один и уцелел, хотя обгорел немного. Иван лег на боевой курс. В его сторону стреляла только одна зенитная установка с носа сторожевика. Один снаряд угодил в крыло, небольшой кусок обшивки вздыбился, но на поведение самолета это не повлияло. Иван полого снижался – так было легче попасть. А сторожевики все ближе… Пора! Он уже нажал кнопку СПУ – крикнуть штурману, но тот опередил его на мгновение, и бомбы пошли вниз. Иван это понял, потому что облегченный самолет «вспух». В шлемофоне раздался радостный вопль хвостового стрелка Игоря Володина: – Попали! Наблюдаю два взрыва на корабле! А впереди уже надвигалось судно-рудовоз, цель более крупная. – Равиль, не промахнись! И снова бомбы пошли вниз. Стрелок, которому была видна задняя полусфера, снова закричал: – Командир, ура! Попали! Одной бомбой в нос прямо! Уже хорошо, стало быть – его тактика, его прием в данном случае помог. А два других «Бостона» штурмовали с перпендикулярного курса. И с тральщиков по ним продолжали вести интенсивный огонь. Помочь бы им, да курсовое вооружение на их модификации слабое. Это потом уже станут поставлять мощно вооруженные «Бостоны», на которых вместо кабины штурмана будут стоять счетверенные пулеметные установки. Оба «Бостона» отбомбились. Иван, находясь в развороте, видел, как одна бомба угодила в рудовоз, вызвав сильный взрыв. Пора было ложиться на обратный курс, и чем скорее, тем лучше. Иван пристроился на свое место в боевом порядке. Первая бомбежка на новом для него самолете не вышла комом. Сели на аэродроме почти на сухих баках. После приземления к Ивану на стоянку пришел явно рассерженный командир звена. Лицо его было красным, глаза злые. – Ты, Скворцов, почему своевольничаешь? Нарушил строй! – Зато вышло лучше. Зенитный обстрел при заходе с носа или кормы судна меньше, а вероятность поражения бомбами выше. – Я на тебя рапорт напишу! – пригрозил командир звена. В эту минуту проходящий мимо незнакомый пилот в летном обмундировании услышал последние слова командира звена и остановился послушать. – Шел бы ты своей дорогой, товарищ! – попытался спровадить любопытного незнакомца командир звена. – Вы кто такой? Представьтесь! – Я командир истребительного полка майор Сафонов. – Виноват, товарищ майор! Командир звена лейтенант Фамусевич. – Что такого натворил пилот? Фамусевич коротко доложил. Майор усмехнулся: – Правильно сделал. Вы бы его поблагодарили за инициативу. Наши летчики из девятого и сорок шестого полков атакуют транспорт в бок только при торпедных атаках или топ-мачтовом бомбометании. Фамусевич растерялся, злость его мгновенно улетучилась. Напиши он сейчас рапорт – самому бы влетело за неправильную тактику. Был он, как и все летчики звена, с боевым опытом, но армейским. Бомбил и штурмовал на «СБ» танковые или автомобильные колонны, поезда, скопления войск. Опыта боевых действий над морем не имел, а здесь своя специфика. Опытные летчики ВВС Северного флота нюансы эти знали, правда – воевать им приходилось на «Ил-2» и «Хемпденах». Иван тоже не был семи пядей во лбу, но он читал в мемуарах о подобной тактике и видел на компьютерных играх. Однако не скажешь же об этом… – Вы бы провели какой-то обмен опытом, поговорили с опытным экипажем. Я подскажу командиру вашего полка. Майор козырнул и ушел. Спокойно сказал, без разноса. Иван едва скрыл улыбку. Кто его знает, этого Фамусевича? Может – он злопамятный, хотя белорусы этим качеством не отличались. Но и лейтенанту терять лицо не хотелось. – Старшина Скворцов, приказываю изучить наставления по производству полетов. Об исполнении доложить! – Есть! Экипажи отправились в столовую. Вылет оказался долгим, напряженным, и потому хотелось есть. После обеда Иван отправился на стоянку «Хемпденов». Самолет этот сильно уступал по техническим и боевым характеристикам «Бостонам». Но тактика ведения боя одна, и летчики на северах давно знают местные условия. Ему удалось познакомиться с пилотом. – Так ты с «Бостона»? Красивая машина. – Мне нравится. Сегодня на штурмовку летали. – Ага, видел я, как вы садились. Они поболтали о том о сем: погода, кормежка, ситуация на фронтах. Потом Иван перевел разговор о тактике ведения боя. – Не, парни. Бомбами малых калибров только порты бомбить и живую силу. А против судов реально только два способа бороться. Лучше торпеду сбросить. Снижаешься до двадцати пяти – тридцати метров, с дистанции шестьсот-восемьсот метров сбрасываешь ее, естественно – с упреждением. Но это штурман решает – в этот момент он главный – и отваливаешь сразу. – Зачем? – Так на боевом курсе ни градуса влево или вправо, точно держи. А по тебе изо всех стволов с кораблей палят. Думаешь, нервы железные? Руки аж зудят – так отвернуть хочется. Зато если уж попал, судну каюк, после попадания редко кому удастся на плаву остаться. – А второй способ? – Топ-мачтовое бомбометание. Для него подвешивают бомбы по пятьсот кило. Выходишь на курс, скорость не больше трехсот, высота двадцать пять – тридцать метров. И за двести метров сбрасываешь бомбу. – Так ведь до корабля далеко! – Ты в детстве камешки в воду бросал? Ну, так, чтобы блинчики по воде – камень отскакивает раз, другой, третий… – Думаю, в детстве все мальчишки этим занимались – ну хоть раз в жизни. – Вот! И чем больше скорость, тем дальше камень летит, и тем больше касаний. Когда бомбу бросаешь, она от воды отскакивает, а скорость ее большая. Раз коснулась, два, три – и прямиком в борт судна. И как ахнет! Но и тут зевать нельзя. Сбросил – и отваливай быстрей. Во-первых, враг по тебе лупит из всех стволов, во-вторых, можешь сам получить осколки – от своей же бомбы. Ты когда-нибудь ФАБ-500 кидал? – Не приходилось. – У! Сила! Причем скажу – из трех сброшенных бомб две обязательно в цель угодят. Дистанция до цели мала, ни одно судно увернуться не успевает. А вот от торпед бывает, если капитан опытный и хитрый. – А почему все на топ-мачтовое бомбометание не перейдут, если оно такое эффективное? – Сам с трех раз догадаешься? – Опасно? – Угадал. Ты же не шаланды или баржи атакуешь. Ты противника потопить хочешь, он тебя – сбить. У немцев зениток хватает, да и подготовка у них неплохая. Каждый вылет – потери. Хорошо, если экипаж спасти успевают. – Это как же? – Если в тебя угодили, тяни в нашу сторону. А там наши катера. Если комэск увидел, что не дотянешь, он по рации на берег сообщает. Главное – ближе к нашему берегу упасть, чтобы помощь подошла быстрее. Иначе замерзнешь в воде к чертовой матери. Пятнадцать-двадцать минут – и ты уже холодный труп. Иван поежился: – Страсти, блин! – При чем тут блин? – не понял его пилот. – Да это я так, присказка у меня такая. Спасибо. Про такую тактику читал, однако сам не видел со стороны никогда и не применял. – Главное – на курсе не дрейфь, штурмана слушай. Хороший штурман – половина успеха. – Вроде штурман нормальный. У меня весь экипаж с боевым опытом. Одно плохо – никто раньше над морем не летал, опыта борьбы с морскими судами ни у кого нет. – Такая же цель, как и другие. Только более подвижная, и прикрытие зенитное имеет. Да ты на каких машинах раньше летал? – На «СБ», «Ил-2». – И как тебе после них «Бостон»? – Мне нравится. Кабина просторная, теплая, обзорность хорошая. А вооружение слабое, пулеметы стояли винтовочного калибра. В Москве пулеметы заменили на наши, крупнокалиберные УБТ. Но все равно не то, пушек не хватает. А что кораблю пулемет? – Верно. И у нас «Хемпдены» не без греха – тихоходные очень. Я раньше на «И-153» летал. Машина верткая, да вооружение слабое. Незаметно для себя они перешли на боевые действия Северного флота. – Немцы совершенно обнаглели. Подводные лодки так и шастают в наших водах, совсем близко к портам подходят. Пилот достал папиросу, закурил, затянулся, сплюнул и продолжил: – Каждый конвой с потерями в судах приходит. А представь, сколько на каждом корабле грузов – танки, самолеты, продовольствие… И все на дно. Сердце кровью обливается. – Мы еще дадим им по зубам, юшкой умоются. На прощание Иван предложил пилоту захаживать к ним в звено. В казарму он вернулся в хорошем настроении. Пилот «Хемпдена» подсказал ему нужные моменты, потребные в бою. Конечно, воинскую дисциплину надо соблюдать, на то она и армия. Но чтобы топить корабли врага, будь он хоть немцем, хоть финном – да хоть румыном, – действовать в каждом полете нужно максимально эффективно. На Черном море румынские суда плавали, как у себя по Дунаю. И Крым Гитлер подарил румынскому фюреру Антонеску за союзнические заслуги – нефть и бензин шли в немецкую армию из румынского Плоешти. На следующий день объявили вылет на немецкие укрепления под Янискоски. В прикрытие звену дали тройку «Як-1». Пилоты «Бостонов» приободрились. Если над морем немецкие истребители не рисковали удаляться от земли, то над оккупированными землями они действовали нахраписто, тем более их аэродром Луостари был недалеко, в нескольких минутах полета. На подвески «Бостонов» взяли ФАБ-100, по наземным целям в самый раз. Все три пилота «А-20» проявили себя лучшим образом, поскольку действовали над сушей и опыт в этом имели. Отбомбились с малых высот, сделав два захода, и, опустошив бомбовые отсеки, повернули домой. И тут нагрянули две пары «мессеров». Они попытались прорваться к «Бостонам», но наши «Яки» связали их боем. Немцы превосходили их в численности, к тому же наши действовали тройкой, а пара, как у немцев, маневренней в бою. Но наши пилоты не оплошали. Вот из клубка дерущихся истребителей вывалился дымящийся «BF-109» и со снижением пошел на запад. Потом сбили второго. Пилот его так и не выпрыгнул, а самолет в отвесном пике врезался в каменистую сопку и взорвался огненным шаром. Все штурмовики и истребители вернулись на Ваенгу. А потом три дня сидели, поскольку погода была нелетная: низкая облачность, дождь и сильный ветер. Механики возились с самолетами, личный состав слушал сводки Совинформбюро, замполиты затеяли проводить партийные и комсомольские собрания. Иван, как и другие, на собрания ходил – ведь по документам он был комсомольцем. Только на собраниях скукота, одна говорильня, промывание мозгов – лучше бы провели обмен опытом. У опытных летчиков есть свои наработки, нестандартные приемы ведения боя. Однако со своими предложениями Иван не лез – ни к замполиту, ни к Фамусевичу. Не зря в армии есть пословица: «Кто проявил инициативу, тот и будет ее исполнять». Для Ивана проще было самому разговаривать с опытными пилотами других эскадрилий. Когда погода прояснилась, последовал приказ бомбить Супру, город на финской территории. Наша авиаразведка донесла, что немцы перебрасывают туда из портов Ботнического залива пехоту. После непогоды грунтовую, хоть и укатанную до каменистой плотности взлетно-посадочную полосу развезло. Не то чтобы она превратилась в кашу, но взлет затрудняла. Грязь липла к колесам шасси, из-под носового колеса летела на двигатели. В таких условиях брать полную бомбовую нагрузку рискованно, пробег самолета значительно возрастал. Не удержись самолет на полосе – недалеко до аварии. А если учитывать, что в отсеке бомбы, так вообще ситуация чревата взрывом. Однако же оторвались, построились, взяли курс 270 – Супра была почти на одной линии с Ваенгой. Через сорок минут полета начал греться правый двигатель. Иван с тревогой смотрел на указатель температуры масла и головок цилиндров. При полных бомбоотсеках продолжать полеты опасно, а запасные цели на подобные случаи были не определены. Иван решил не рисковать самолетом и экипажем. Он связался по рации с Фамусевичем и доложил о технической проблеме. Рация минуту молчала, видимо, Фамусевич выяснял у своего штурмана местонахождение. Потом в наушниках зашипело. – Приказываю продолжать выполнять боевое задание. Как понял, прием? – Есть выполнять задание. Иван убрал обороты правого мотора до средних. Убирать до минимума было нельзя, самолет будет уводить в сторону. Через несколько минут температура немного снизилась. Но, как следствие, снизилась и скорость, самолет Ивана начал отставать. Понемногу, но дистанция до звена увеличилась. – Игорь, посмотри на правый двигатель, – связался Иван с бортстрелком. – Дыма не видно, масло не течет? – Все в порядке, командир, – доложил тот. Оба самолета звена уже оторвались метров на пятьсот. Ситуация плохая. Если немцы поднимут истребители, его собьют. Одиночный штурмовик или бомбардировщик – легкая добыча. Благо – местность пустынная, ни населенных пунктов, ни узлов обороны, откуда могли бы подать сигнал тревоги на немецкие территории. Иван чувствовал себя неуютно. – Штурман, место? – Печенгу прошли, – последовал ответ. Значит, большую часть пути до цели прошли. – Что случилось, командир? – Равиль понял, что что-то идет не так. Не зря же они отстали от звена. – Мотор плохо тянет, правый. – Фу, а я уже было подумал, что оглох на правое ухо, – пошутил Равиль. При сбросе оборотов звук мотора меняется. И потому и штурман, и стрелок поняли, что с самолетом проблема. Но они не стали досаждать вопросами, пока Иван сам не вышел на связь. Уже показался город. Первые два самолета долетели туда первыми, и Иван увидел, как в небе вокруг самолетов появились разрывы зенитных снарядов. Стреляли из крупнокалиберных орудий, не менее 88 мм – уж больно разрывы мощные. Впрочем, до высоты три тысячи метров малокалиберные «эрликоны» не дотянут. Иван видел, как самолеты звена легли на боевой курс и сбросили бомбы – они легли внизу одна за другой. Командир решил отбомбиться с одного захода, чтобы до минимума сократить время пребывания под зенитным огнем. Сбросив бомбы, самолеты стали разворачиваться на обратный курс, и огонь зениток сосредоточился на самолете Ивана. Это было все равно что раздразнить осиное гнездо. На карте было отмечено, в каком районе города сосредоточилась немецкая техника. – Штурман, курс! – Два градуса влево! – Выводи на обозначенную цель, просто по городу сбрасывать не хочу. – Сам так думаю. А разрывы снарядов были все ближе. Похоже, зенитчики пристрелялись. Скорее бы отбомбиться, собьют ведь! Штурман в СПУ крикнул: – Сброс залпом! Иван сразу добавил обороты правому мотору. Даже если его заклинит, облегченный самолет долетит до аэродрома на одном моторе, лишь бы тот не подвел. На полной тяге двух двигателей Иван стал догонять звено. – Третий, Третий, как у тебя дела? – запросил Фамусевич. – Отбомбился, лег на обратный курс, – ответил Иван. – Добро! Конец связи. Мотор проработал минут десять, потом задергался, его затрясло. Иван выключил зажигание. – Штурман, место! – Прошли Западную Лицу. Мне прокладывать курс на запасной аэродром? До Мурмашей уже не так далеко, курс 120. – Должны дотянуть. Иван исходил из того, что в Мурмашах нет импортного бензина, а отечественный заправлять в «А-20» нельзя. Нет запчастей, механиков – надо тянуть в Ваенгу. Самолеты звена уже скрылись из виду. Однако Иван дотянул до Ваенги, и, пусть с опозданием, но сел. Весь аэродромный люд сразу обратил внимание, что лопасти винта правого мотора застыли неподвижно. Иван приземлился, зарулил на стоянку. Не успел он спрыгнуть на землю, как увидел встревоженные лица механика и техника самолета. А к их стоянке уже бежал инженер эскадрильи. – Снаряд? – спросил техник, указывая взглядом на лопасть винта. – Неисправность. Греться стал, а потом и вовсе заглох. Техник и механик с каменными лицами приставили к мотору стремянки и открыли капоты. Неисправность обнаружили сразу. Не рассчитывавшие на наши условия работы американцы установили шланги, дававшие на морозе трещины. К слову, у «Бостонов» это было характерной болячкой. Технари заулыбались. Если бы обнаружилась их вина, допросов у особиста было бы не избежать – а не подстроили ли они диверсию?Глава 8. Спасение из пучины
Рано утром летчики были подняты по тревоге – к нашим берегам шел немецкий конвой. Подводники, несшие боевое охранение в Баренцевом море и всплывавшие по ночам для подзарядки аккумуляторов и радиосвязи, сообщили на базу, что видели немецкие боевые корабли, выходящие из портов. Днем суда можно было легко выявить по многочисленным дымам из труб – котлы топили углем. Пока летчики готовились к вылету, взлетел самолет-разведчик «ДБ-3 Ф». Механики прогревали моторы, оружейники подвешивали торпеды. На торпедном мостике вполне можно было подвесить две торпеды, но у «Бостона» не хватало грузоподъемности, и потому подвешивали одну, как правило – по правому борту. Через полтора часа авиаразведчик доложил по рации, что видит военные суда противника, идущие к конвою. Вылетали эскадрилья за эскадрильей, почти все полки – «Пе-2», «Хемпдены», истребители, «ДБ-3 Ф», потому как пикировщики «Пе-2» успеют отбомбиться, только потом подойдут тихоходные «Хемпдены», затем и «ДБ-3 Ф». А истребителям придется сменять друг друга, за «Харрикейнами» поднимутся в воздух «Як-1». Только так можно прикрыть караван, но только от действий немецкой авиации и судов. А еще реальная угроза – подводные лодки, эти волчьи стаи Деница. За «Хемпденами» взлетели «Ил-2» – в полете они опередят английские самолеты. После неудачи с конвоем PQ-17, когда было потоплено много судов, когда английские военные корабли предательски бросили конвой, испугавшись выхода в море немецких линкоров и крейсеров, защита была усилена. На аэродром Африканда прибыла эскадрилья английских бомбардировщиков, а конвой сопровождали английские подводные лодки. Для СССР груз конвоя был в то время бесценен. Оружие, топливо, боеприпасы, танки – вот что везли транспортные суда. По сигналу ракеты взлетело звено «Бостонов». Над Баренцевым морем их обогнали «Хемпдены». К месту встречи с конвоем спешили советские корабли. Наши истребители в основном барражировали между берегом и конвоем, стараясь не допустить прорыва немецких пикировщиков «Ю-87» и истребителей к транспортам. Но истребители не могли бороться с военными кораблями немцев, для этого вылетели бомбардировщики и торпедоносцы. Позади остался норвежский Киркенес, внизу – свинцовые воды. А впереди уже видно, как пикируют ранее вылетевшие «Ил-2». Когда подлетели ближе, стало видно, что они атакуют эсминец и несколько сторожевиков, а эсминец и корабли сопровождения ведут плотный защитный огонь. В лобовом стекле все отчетливее становились видны силуэты кораблей. «Горбатые» закончили штурмовку и повернули к востоку. Запас топлива у них невелик, и долго висеть над целью они не могут, тем более что все бомбы уже сброшены. – Снижаемся! – услышал Иван в наушниках голос Фамусевича. Начали пологое снижение. Высота 25 метров, и кажется, что крупные волны вот-вот заденут фюзеляжи. Дистанция километр, и она стремительно сокращается. Восемьсот метров, ведущий сбросил торпеду. Иван видел, как она с плеском нырнула в воду – он летел позади и правее ведущего. Фамусевич стал разворачиваться. Боевую задачу он выполнил, а о попадании или промахе доложит бортстрелок – ему хорошо видна задняя полусфера. А с эсминца по ним вели огонь, но задействован был только правый борт. К тому же по низколетящему самолету попасть трудно. Штурман подправлял Ивана: – Вправо два градуса, хорошо… Еще один! Эсминец не стоял на месте, и торпеду надо было сбросить с некоторым упреждением. Вдруг в кормовой части корабля раздался взрыв. Сверкнул огонь, вода столбом поднялась выше бортов – это взорвалась торпеда, сброшенная экипажем Фамусевича. – Сброс! – крикнул штурман. Сброшенной торпеды Иван не видел, только самолет стал легче и скорость возросла. Для него сигнал штурмана о сбросе торпед был приказом к развороту. А до эсминца оставалось уже меньше полукилометра. Иван взял на себя штурвал, набрал сотню метров высоты и стал разворачивать машину. В этот момент по крыльям раздались звонкие удары – попали все-таки зенитчики. Но самолет слушается рулей, моторы работают. – Игорь, осмотрись. – Пожара нет, – сразу доложил он. – На эсминец смотри, самый крупный корабль. Над морем гулко прокатился взрыв. – Попали! Прямо в середину корпуса угодили! – закричал бортстрелок. Пока они разворачивались, свою торпеду сбросил третий «Бостон», хотя для уничтожения эсминца хватило бы и двух. Тем более что он потерял ход и на борту начался пожар. К эсминцу направлялись сторожевики – снимать экипажи. Было понятно, что эсминец очень скоро затонет. Навстречу «Бостонам» подлетали к цели «Хемпдены», а выше их были видны силуэты «ДБ-3 Ф». Сердце от такой картины радовалось – не все немцам довлеть на поле боя. И хотя Иван знал, что победа будет за нами, но знал он также и то, что до нее еще долгих три года. Бомбардировщики «ДБ-3 Ф», уходившие с места бомбежки последними, доложили в штаб о результатах бомбардировки, причем не только своей. На аэродром вернулись с малыми потерями: в воздушном бою немцам удалось сбить два истребителя, и зенитным огнем был сбит один «Хемпден». Но если учитывать, что вылет был массовый и немцы активно противодействовали своей авиацией и защитным огнем, то они еще легко отделались. За припозднившимся обедом выпили по сто фронтовых грамм, а после еды не расходились, принялись обсуждать все перипетии штурмовки. – Скворцов, ты слишком приблизился к эсминцу, раньше торпеду надо было сбрасывать, – заметил командир звена. – Потому и улетел с простреленной плоскостью. – Опыт – дело наживное, – пошутил Иван. – Зато точно в цель уложили, прямо в середину корпуса. Бортстрелки рассказали, кто что видел. В этом вылете они были заняты меньше всего, да и видимость у них в задней полусфере хорошая. На другой день снова был вылет. Командир собрал экипаж в землянке. – Вылетаем на бомбардировку аэродрома Алакуртти. Достали карты. Кто-то присвистнул – Алакуртти пользовался дурной славой. Располагался аэродром на оккупированной земле, его строили еще наши. Немцы на грунтовую полосу уложили перфорированные железные полосы, превратив ВВП в полноценную, с твердым покрытием. Полоса была длинная, 1250 метров при ширине 120 метров, и могла принимать тяжелые самолеты. На Алакуртти базировались 25 истребителей «BF-109», 25 пикировщиков «Ю-87» и несколько самолетов-разведчиков «Ю-88». Снабжение горючим и боеприпасами шло от одноименной железнодорожной станции. В сотне километров или пятнадцати минутах лета от аэродрома проходила Кировская железная дорога. Немцы часто совершали на нее налеты, жгли эшелоны, разбивали пути, разрушали станционные постройки. Причем местность была глухой – тайга, болота. Наших постов ВНОС, заранее предупреждавших о налетах, не было, поэтому появление бомбардировщиков было неожиданным, и потери – ощутимыми. Аэродром этот сильно досаждал нашему командованию, был, как прыщ на заднице. Наши регулярно направляли на его бомбардировку самолеты – даже диверсионные группы. Аэродром располагался вдоль реки, с востока и запада – сопки по 350 метров высотой, поэтому зайти на посадку или штурмовку можно было только с севера или юга. Но две горловины между сопками немцы нашпиговали зенитками – и крупно– и малокалиберными. От их огня наши самолеты всегда несли тяжелые потери. Несколько раз аэродром Алакуртти бомбил 80-й ближнебомбардировочный авиаполк, дислоцировавшийся на аэродроме Африканда, – он располагался ближе всех. Теперь вылет решили нанести бомбардировщиками из Ваенги. «Бостоны» должны были подавить зенитную артиллерию, а шедшие второй волной штурмовики «Ил-2» – уничтожить вражеские самолеты и полосу. Прикрывать бомбардировщики и штурмовики должны были истребители «ЛаГГ-3 609» истребительного полка из Африканды. Когда экипаж подошел к самолету, Иван спросил у оружейников: – Какие бомбы подвесили? – По полсотни, восемнадцать штук. – Половину снимите, подвесьте две по двести пятьдесят. В таком варианте нагрузка была максимальна. Оружейники сноровисто начали работать – надо было успеть до сигнала на вылет. Они успели. Однако штурман Равиль спросил: – Зачем четвертушки подвесил? «Четвертушками» называли авиабомбы в четверть тонны. – Там сопки вокруг. От четвертушек ударная волна мощная, от сопок отразится. Солдаты-зенитчики по-любому если не убиты, так ранены или оглушены будут. – Хм, сомневаюсь. Иван спорить не стал. Конечно, бомб стало меньше, зато оставшиеся были мощнее. «Бостоны» взлетели первыми, за ними стали прогревать моторы «горбатые» из их полка. К означенному времени истребители из Африканды должны висеть над Алакуртти и не дать подняться «мессерам». Еще при постановке задачи командир звена решил зайти на цель с юга, сделав крюк. Обычно наши самолеты заходили с севера, но надо было нарушить стереотип, а для «Бостона» десяток километров – не расстояние. Внизу промелькнул Шангуй, потом небольшие селения. Показалась Африканда. На глазах пилотов взлетели наши истребители – они должны были занять высотный эшелон и сбить «мессеры», если те попытаются взлететь. На взлете самолет наиболее уязвим – мала скорость и высота, маневрировать невозможно. Вот только «мессеры» на Алакуртти стоят в ангарах из бетона, да еще сверху замаскированы. И разнести такой ангар может только прямое попадание полутонной бомбы. Немецкие бомбардировщики были укрыты на опушке леса – из-за их величины не было ангаров подходящего размера. Показалось озеро Суонимоярви, поселок Алакуртти. «Бостоны» обогнули сопку Кюнситунтри, сделали резкий поворот и оказались в горловине между сопок. Ведущий сразу открыл бомболюк и стал пикировать. Немцы открыли огонь с задержкой. Атаки с этой стороны они не ожидали и потому замешкались. Фамусевич высыпал все бомбы разом, залпом, покрыв «сотками» большую площадь. Вторым произвел бомбометание левый ведомый. Внизу бушевало море огня, клубился дым. На время зенитный огонь стих. Но с северной горловины открыли огонь крупнокалиберные зенитки, знаменитые 88-мм. Такие стволы затем устанавливались в башнях «Тигров». Пушки мощные, дальнобойные, с высокой начальной скоростью снаряда. Командир звена и левый ведомый стали набирать высоту. Иван понял их замысел: стоит подняться на четыреста метров – и можно свернуть в сторону, пройдя немного выше сопок, чтобы в северной горловине не напороться на шквальный огонь крупнокалиберных зениток. Бомболюки «Бостонов» пусты, им можно уходить, они выполнили боевой приказ. Иван же не сбросил пока ни одной бомбы, поэтому он только крепче сжал зубы. Трассы малокалиберной артиллерии пролетали рядом, крупнокалиберные снаряды рвались белыми облачками по курсу – то выше, то ниже. И казалось, что они вот-вот угодят в самолет. Иногда осколки стучали по фюзеляжу, плоскостям. – Штурман, как увидишь цель – бросай залпом! – Есть! Плохо, что нельзя маневрировать, менять высоту, иначе штурман не сможет отбомбиться. А самолет, летящий по струнке, – лакомая цель для зенитчиков. Минута-другая – и пристреляются, накроют. Страшно ожидать прямого попадания, по спине текут струйки холодного пота, губы пересохли. Те, кто говорит, что на войне не страшно, – лгут. Иван посочувствовал бортстрелку. Штурман занят делом, Иван – тоже, а Игорю приходится пассивно ждать – и так еще хуже, еще страшнее. Но вот щелкнули замки бомбодержателей, и облегченный самолет стал набирать высоту. Тут уж Иван дал полный газ моторам, штурвал на себя, левую ногу на педали рулей вперед. Бомбардировщик с глубоким креном вправо стал обходить сопку. И в это время сзади тяжело грохнуло, и взрывная волна даже подбросила самолет. Иван представил, что сейчас творилось внизу, на земле. Все зенитки разом смолкли. Ага, не понравилось! В эту секунду в наушники ворвался голос бортстрелка – Игорь кричал от избытка чувств: – Здорово! Сплошное поражение! Вижу перевернутую зенитку, везде дым. Отлично сработали! И следом – голос ведущего истребителей: – Бомберы! Пять баллов! Наблюдаю сверху. Иван стал догонять своих и увидел – на подлете опять «горбатые». В знак приветствия он покачал крыльями. Теперь штурмовикам будет легче работать. Конечно, не все зенитки подавлены, но основная масса их уже стрелять не будет. Иван запел тихонько, настроение поднялось. Задание выполнено, экипаж жив, самолет цел – а что еще бомберу на войне надо? Он пристроился к своему звену, и тут же услышал голос своего штурмана: – У Второго левый движок не работает, наблюдаю неподвижный винт. Иван связался с пилотом по радио: – Андрей, как ты? – Тяну. Движок заглох после атаки. А у правого температура вверх лезет. Но до своего аэродрома Андрей не дотянул. Южнее Мурманска был запасной аэродром Мурмаши – туда он с ходу и сел. Фамусевич сделал над аэродромом круг, чтобы убедиться, что все в порядке. – Второй, доложишь в полк по телефону, пусть механики запчасти привезут. На месте отремонтируют. Конец связи. Сели на своем аэродроме благополучно. Когда Иван с экипажем выбрался из самолета, техник только покачал головой. Вместе они обошли машину, техник считал пробоины: – Восемьдесят! Ну ничего, два дня – и подлатаем. За два дня не уложились, понадобилось три. Когда Иван осматривал самолет после ремонта, от заплаток рябило в глазах, и он повернулся к неотступно следовавшему за ним технику: – До цели-то хоть долетит? Не развалится? – Должен. Хм, должен… Иван не поленился, залез в кабину, подвигал рулями, запустил двигатели – все работало. Придраться было не к чему, и он, заглушив моторы, выбрался из самолета. Все отечественные самолеты имели хвостовое колесо-дутик, а на «Бостоне» оно было носовым. Фюзеляж стоял высоко, забираться-выбираться было неудобно. Зато при рулежке обзорность великолепная, не так, как на «горбатом», где длинный капот впереди заслоняет взлетную полосу. Еще бы на «Бостон» броневую защиту! Иван пошел к Фамусевичу – доложить, что самолет исправен и к вылету готов. На следующий день с аэродрома Мурмаши перелетел «А-20» Андрея, у которого был поврежден при атаке левый двигатель. Наши механики умудрились перебрать его в полевых условиях, чего американцы не предусматривали. Звено снова было в сборе и готово к выполнению боевых заданий. Аэродром, как и всю местность, закрыла непогода. Три дня не утихал шквалистый ветер с дождем, было холодно. Из-за размокшей взлетной полосы полеты прекратились, но во всех эскадрильях тут же стали проводить собрания политруки. Как же, солдат без дела – почти пособник врага. Значительно интереснее было послушать сводки Совинформбюро, которые пока не радовали. После контрнаступления наших войск под Москвой немцы стали наступать в центре и на юге. В сводках стали мелькать все новые и новые наши сданные города. Было очень тревожно, немцы уже оказались рядом с великой русской рекой Волгой. Эта водная артерия являлась важной транспортной составляющей, по ней на танкерах везли на фронт бензин из Баку. Сеть железных дорог во многом была не продумана, большинство перевозок шло через московский транспортный узел. Прямых линий с юга на север не было, и Волга в этом плане играла важную роль. За время вынужденного безделья пилоты отдохнули и выспались, однако, как только полоса просохла, полеты возобновились. Первыми вылетели самолеты-разведчики. Возвратившись, пилоты доложили, что видели в море немецкие транспорты и корабли сопровождения. Подтверждение поступило и от наших лодок тоже. На Северном флоте наши подводники действовали успешнее и эффективнее Балтфлота или Черноморского. На Балтике немцы перекрыли Финский залив боновыми сетями и минными заграждениями, фактически заперев флот в Кронштадте. Почти сразу после возвращения воздушных разведчиков последовал приказ готовиться к вылету. Дозаправлялись баки, укладывались пулеметные ленты, подвешивались бомбы в бомболюки. Однако потом приказ переиграли. С «Бостонов» сняли бомбы малых калибров и подвесили одну пятисоткилограммовую. Мощности двигателей хватило бы нести две такие бомбы в перегруженном варианте, но при условии взлета с бетонной полосы. Но Фамусевич не стал рисковать, поскольку разбег самолета с двумя бомбами такого веса мог привести к аварии, полосы для разбега могло не хватить. Командир звена собрал пилотов и штурманов: – Транспорты, наша цель, были обнаружены здесь! – Он ткнул карандашом в карту. – Вероятнее всего, они сместились западнее миль на пятьдесят. Наша задача – обнаружить противника и уничтожить его методом топ-мачтового бомбометания. Пилоты и штурманы молчали. Все слышали о таком способе, но никто еще не применял его на практике. Уж лучше бы торпеды подвесили. Никто не знал, как поведут себя сброшенные бомбы. – Вылет по сигналу, готовность номер один. Разойдись! Экипажи разошлись по стоянкам. Готовность номер один – это значит занять места в кабинах, но двигатели не запускать. Они ждали около получаса, и Ивану уже надоело таращить глаза на ВПП. Навалилась сонливость, веки отяжелели и смыкались. Вдруг по фюзеляжу замолотил кулаком механик: – Зеленая ракета! Вылет! Командир звена на стоянке слева запустил двигатель – ветер донес запах сгоревшего бензина. Иван задвинул форточку и запустил моторы. По расписанию он должен был выруливать третьим, после Фамусевича и Андрея. Вот командир уже на рулежной дорожке. За ним, покачиваясь на неровностях, шел другой «Бостон». Иван добавил газу, выехал на рулежную дорожку и повел самолет к началу взлетной полосы. Командирский самолет уже начал разбег, и его место на полосе занял самолет Андрея. Взлетали с пятнадцатисекундным разрывом, чтобы не жечь зря топливо на круге ожидания в воздухе. Сразу выстроились в боевой порядок. Набирая высоту, шли курсом 270 градусов, чтобы обойти Киркенес восточнее, и только потом уже командирский самолет ляжет курсом строго на запад. Крюк получается, расход бензина лишний, но лучше держаться подальше от этого города, иначе немцы сообщат на аэродром Луостари и вдогонку вышлют истребители. У «мессеров» скорость в полтора раза больше, чем у «А-20», догонят. Даже если «худых» будет пара, отбиться будет трудно. Маневренность с бомбовым грузом плохая, а защита – только пулеметы против пушек немецких истребителей. Внизу плескались свинцовые воды Баренцева моря. – На траверзе Варде, – известил штурман. Они шли еще четверть часа, когда вновь раздался голос штурмана: – Вижу подводную лодку, чья – не знаю. Долбануть бы по ней! – А если своя? – Пусть живет. Впереди – Берлевог. Впереди будут мысы Нордкин и Нордкап, самые северные земли Норвегии и Европы. Но их цель должна быть ближе. Только Иван подумал об этом, как в наушниках раздался голос Фамусевича: – Второй, Третий, вижу цель. Снижаемся! Они начали снижаться. От быстрого перепада давления заложило уши. Иван сглотнул, в ушах раздался легкий хлопок, и слышимость восстановилась. На «Бостонах» были кислородные маски, но ими никто не пользовался, на трех тысячах метров можно было дышать и без нее. Высота уже тысяча. Впереди показались дымы – один, другой, пятый… Вот уже и сами транспорты видны. Сверху – как будто на месте стоят, но за кормой виден след от винтов. Их размеры увеличивались на глазах. – Второй, третий, снижаемся до тридцати метров, скорость триста. Беру на себя средний транспорт. Второй – слева от него, третий – справа. Как поняли? – Есть, – по очереди доложили Иван и Андрей. С кораблей открыли огонь из всех видов зенитного оружия. Пока не легли на боевой курс, Иван выполнял противозенитный маневр – «змейку». Снаряды и трассы пока щадили звено, пролетали мимо. В наушниках раздался голос штурмана по внутренней связи: – Хватит болтаться, как пьяный матрос. Держи ровно. Так, вправо два градуса, так держать! Транспорты быстро приближались. Когда по тебе долбят из всего, что может стрелять, ощущения были не из приятных. На самих транспортах только малокалиберные «эрликоны», зато корабли охранения имеют орудия калибром крупнее. Два снаряда, один за другим, взорвались недалеко. Самолет тряхнуло. – Открываю бомболюк, – проинформировал Равиль. Стало быть, недолго осталось. И вот, несколько секунд – и долгожданное: – Пошла! Свою бомбу Иван не видел, но как сбросил ее Андрей, смотрел. Его бомба ударилась о волны и отскочила. Со скоростью самолета она мчалась вперед, подскакивая, со стороны – подскоки, как у камня. Внезапно заорал штурман: – Выше, выше бери, твою мать, и отворачивай! Иван засмотрелся и не заметил надвигающуюся мачту транспорта. Казалось, еще мгновение – и она пропорет самолету брюхо. Иван резко потянул штурвал на себя и дал газ до упора. И тут рвануло. Одна вспышка – и тяжкий грохот по ушам, вторая… Зенитный огонь сразу ослабел. Корабли уже остались позади, высота – двести метров, а самолет упрямо лез вверх. Внезапно в наушниках послышался мат – это ругался бортстрелок Игорь. – Ты чего? – «Раму» вижу над нами! Километрах на трех. Двухфюзеляжный самолет-разведчик немцы называли «совой», а наши – «рамой». И если висит «рама», жди неприятностей. Набрав высоту, они стали разворачиваться на обратный путь. Все самолеты целы, задание выполнено. Вот только почему взрывов было два, а не три? На обратном пути они видели, как один транспорт горит, а второй лег на бок. Кто же из них троих промахнулся? Впрочем, два транспорта – очень неплохо. «Рама» висела не зря. На траверзе Хамнингберга Игорь ответил: – Командир, вижу «мессеров» со стороны земли, пока – пара. Вот же сволочной самолет эта«рама»! Бомбардировщики плотнее сомкнули строй. Когда на нападающих будет направлен огонь сразу трех пулеметных установок, отбиться от пары истребителей есть шанс. – Вот они, ястребы! – заорал Игорь. «Мессеры» сначала набрали высоту, а потом стали полого планировать. Вот первый истребитель открыл огонь. Одна трасса прошла мимо, другая… Истребитель подобрался ближе. И тут бортовые стрелки одновременно открыли огонь. Немец не выдержал и отвернул в сторону, за ним последовал ведомый. С переворотом оба ушли вниз. Иван сразу понял их замысел – атаковать снизу. Там тоже была стрелковая установка, и ее обслуживал все тот же Игорь, только вести огонь из нее было неудобно, приходилось это делать лежа. Истребители стали подбираться снизу, с набором высоты, задрав носы. Снова загрохотал пулемет Игоря, его поддержали другие стрелки. Они целились в ведущего, а угодили в ведомого, вероятно – случайно. Штурман сказал, что видел, как от ведомого истребителя полетели клочья обшивки – он наблюдал за боем через блистер, плексигласовый колпак на борту. В этой ситуации штурман мог только наблюдать, помочь он ничем не мог. С каждой минутой «Бостоны» приближались к своей земле, и теперь вопрос времени играл важную роль. Лейтенант Фамусевич по радио вызвал помощь истребителей. Сопровождать бомбардировщиков весь путь они не могли, топлива не хватило бы. Но теперь бомбардировщики приближались к Варде. Еще сотня километров, и покажется мыс Кекурский на полуострове Рыбачьем. А это уже наша земля. Иван понимал, что даже если наши истребители прилетят через четверть часа, немцы успеют расправиться со всеми «Бостонами», поэтому радость от потопленных транспортов противника сменилась тревогой. Немцы тоже осознавали, что время еще есть, и сила на их стороне. Ведомый немецкой пары хоть и получил повреждения, но они были незначительны, поскольку он держался за ведущим и не уходил к норвежскому берегу. Неожиданно пара истребителей разделилась, и оба с задних ракурсов пошли в атаку на самолет Андрея. Ботовые стрелки открыли огонь, но вместо одной цели теперь было две – скоростные и маневренные. Хвостовые пулеметы бомбардировщиков грохотали почти беспрерывно. Пилоты выдерживали полный газ, стараясь скоростью приблизить встречу со своими истребителями. «Бостоны» заметно полегчали: бомбы сброшены, большая часть топлива выработана, в баках – едва одна треть. Из потрепанных в боях самолетов выжимали почти максимум – 470 километров в час. В этот момент Игорь закричал: – Андрея подбили! Левый двигатель дымит! Иван повернул голову вправо: из мотогондолы соседнего «Бостона» вырывался черный дым, потом показалось пламя. – Андрей, горишь! Левый двигатель! – Вижу, – ответил пилот. Он заглушил двигатель и привел в действие систему пожаротушения. Огонь исчез. Но винт остановился. «Бостон» мог лететь на одном моторе, не теряя высоты, но скорость при этом уменьшилась. Сбавил обороты моторов и Иван – нельзя бросать товарища. Игорь своим пулеметом помогает держать вражеские истребители на расстоянии. Заложив вираж, немцы нырнули вниз. – Игорь, смотри снизу, немцы туда ушли, – приказал Иван. Снова стала слышна стрельба. Плохо, что Ивану не было обзора вниз или назад – где истребители, что предпринимают? След трассирующих снарядов прошел совсем близко, едва не задев крыло, – где-то рядом «худой». В эту минуту послышались длинная очередь пулемета Игоря. Потом по фюзеляжу «Бостона» ударил град пуль, пулемет замолчал, и Иван сразу заподозрил неладное: – Игорь, ответь! Тишина. – Игорь, что у тебя? Но в ответ – еще одна очередь, и теперь пули прошлись уже по крылу бомбардировщика. Штурмана бы послать в кабину стрелка, да невозможно это. Иван не знал, что немец дал прицельную очередь по кабине бортстрелка, и Игорь уже мертв, несколько пуль поразили его. – Штурман, место! – До Кекурского полсотни километров, держи сто шестьдесят градусов. Бортстрелок самолета Андрея еще вел огонь, и, поворачивая голову, Иван видел вспышки его выстрелов. На правой мотогондоле самолета Ивана разорвалось несколько снарядов, мотор захлебнулся и заглох. Немцы где-то сзади, а отбиваться нечем. Но второй мотор тянул, и Иван дал полный газ левому двигателю – пусть хоть десяток минут протянет, лишь бы к своим поближе. В хвосте самолета послышались разрывы снарядов авиапушки, и самолет сразу начало побалтывать. Руля поворотов он слушался, но вяло. «Хвостовое оперение повреждено», – понял Иван. Немцы решили добить его самолет. Бортстрелок огонь не ведет, бомбардировщик идет на одном моторе – лакомая цель. В наушниках прозвучал голос Андрея: – Скворцов! «Худые» на хвосте! Иван элеронами дал скольжение на крыло, и очень вовремя – дымная трасса прошла совсем рядом. Далеко на горизонте показалась узкая полоска земли. «Неужели не дотянем?» – подумалось Ивану. По левому мотору ударила пушечная очередь. Мотор работать не перестал, но из мотогондолы вырвалось пламя. Иван рванул ручку пожаротушения. Тщетно! Огонь стал меньше, но потом вспыхнул с еще большей силой. – Равиль, один мотор скис, другой горит. Похоже, до земли не дотянем. Буду держаться, пока есть возможность. Приготовься покинуть самолет. – Понял, жду команды. Впереди показались три точки, быстро приближающиеся. – Наши! – закричал в наушниках Андрей. – Держись, Скворцов! Пожар разгорался быстро. Казалось бы, чему там гореть – алюминий, сталь. Но огнем уже охватило крыло. – Скворцов, немцы отвалили, – поддержал его Андрей. Мимо, поддерживая моторы на форсаже, пронеслись наши «Яки». По радиосвязи Фамусевич сообщил: – В нашем направлении идет торпедный катер – «ястребки» сообщили. Держитесь, парни! Самолет Андрея тянул на одном двигателе, но не горел. А у Ивана огненный факел доставал уже с крыла до хвоста, и жар чувствовался через стекло пилотской кабины. А главное – высота быстро падала, тяга отсутствовала. А без нее бомбардировщик – что камень. На высоте восемьсот метров Иван скомандовал: – Равиль, пора! Прыгай и удачи тебе! В кабину ворвался холодный воздух – это штурман открыл нижний люк и выпрыгнул. Пора было покинуть машину и Ивану. Самолет уже не спасти, как бы самому не сгореть. Иван отстегнул привязные ремни, распахнул люк. Ну, была не была! Он перекрестился и головой вперед бросился в проем люка. Лицо сразу обожгло холодным воздухом. Иван нашарил кольцо на груди, дернул. Раздался легкий хлопок вытяжного парашюта, хлопок и динамический удар основного купола. Слава богу, раскрылся. Иван покрутил головой из стороны в сторону – парашют Равиля был в полукилометре от него. Неуправляемый «Бостон» пролетел еще немного. Потом у него отвалилось левое крыло, самолет перевернулся и, беспорядочно вращаясь во всех плоскостях, стал падать. Раздался удар о воду, всплеск, брызги! Бомбардировщик продержался на воде несколько минут – его фюзеляж медленно наполнялся водой. Но вот ушла под воду кабина, потом резко поднялся хвост, и весь самолет скрылся под водой. Все это происходило у Ивана на глазах. Наступила тишина, нарушаемая только шумом ветра. Внизу была вода, и приближалась она стремительно. «Бостоны» звена Ивана ушли к земле. Иван нащупал сосок нагрудника. Тем, кто летал над морем, выдавались американские: одна лямка надевалась на шею, а вторая обвязывалась вокруг пояса. Носился нагрудник в сдутом состоянии, автоматически не надувался. И вот теперь надо было его надувать. Иван старался, но сделать это в воде было затруднительно. Воротник, поддерживающий на плаву голову, надувался сзади, а сам нагрудник, держащий на воде верхнюю половину туловища, расправляться не желал, мешала привязная система парашюта. Иван успел обернуться, чтобы увидеть парашют Равиля – но увы… Видимо, тот уже успел приводниться. Их парашюты были с круглым куполом, без вырезов, и практически не управлялись, как современные. Секунда – и Иван с шумом и плеском вошел в воду. Мгновенный шок от ледяной воды – от неожиданности он даже сделал глоток морской воды, взмахнул руками, с трудом вынырнул и сделал вдох. По морю катилась мерная зыбь с редкими волнами. Иван расстегнул ремни подвесной системы, избавившись от парашюта. Он делал гребки одной рукой, работая ногами, и, чтобы удержаться на поверхности, стал изо всех сил надувать нагрудник – он поможет сэкономить силы. Прорезиненная ткань, наконец, раздулась и стала удерживать тело на воде. «Если я замерзну насмерть, не утону», – подумалось Ивану. Все, что он мог сделать для своего спасения, он сделал. Он посмотрел на часы – пятнадцать двадцать две. Успеют ли подойти катера, а главное – смогут ли их экипажи обнаружить его? Торпедные катера быстроходны, но они могут пройти мимо. И кричать бесполезно, за ревом двигателя его с катера не услышат. И он решил при появлении катеров стрелять в воздух. Хотя и в этом случае закралось сомнение – будут ли стрелять патроны, ведь он сейчас в воде? На надувном нагруднике имелось два кармашка. В одном был свисток, считалось, что его звук был способен отпугивать акул. Американцы делали нагрудники для своих пилотов, воюющих с Японией на Гавайях или в Восточной Азии, и для России эта вещь была бесполезной, в северных морях акул не было. А во втором кармане был эбонитовый пенал, похожий на старинный солдатский медальон, только более крупный. Там находился порошок оранжевого цвета – при приводнении его следовало высыпать вокруг себя. Порошок не тонул и окрашивал воду в яркий цвет, хорошо заметный с воздуха. Летчики могли его легко увидеть. Только у американцев полно гидросамолетов «Каталина», могущих приводниться в море и подобрать тонущие или терпящие бедствие экипажи самолетов или судов. Они применялись англичанами и американцами с 1941 года для разведки, спасательных работ и постановки морских мин. Поставки этих самолетов в СССР по ленд-лизу начались позже. Спасению летчиков все воюющие стороны – немцы, англичане, американцы – придавали большое значение. Отбор и обучение летчиков стоили казне очень дорого, за такие деньги можно было обучить батальон танкистов. В танкисты старались брать трактористов и механиков, поскольку у трактора и танка много общего – двигатель, трансмиссия, ходовая часть. А летчиков обучать долго, затратно, и опыт к ним приходит с налетом. На первых порах, в самом начале войны пилотов погибло много. Даже такая, казалось бы, мелочь, как цвет формы, могла сыграть роковую роль – снайперы, пулеметчики и истребители отстреливали в первую очередь летный состав. Уступающие по техническим и боевым характеристикам немецким наши самолеты тоже сыграли роковую роль. СССР вступил в войну, имея на вооружении «И-153» и «И-16» в истребительных полках, фронтовые бомбардировщики СБ, тяжелые бомбардировщики «ТБ-3» – все морально устаревшее. Была новая техника – «ЛаГГИ», «Яки», «Пе-2», «Ил-2», «Ту-2», поступившие в полки весной 1941 года, но в малых количествах, которые летчики толком освоить не успели. Промышленность, эвакуированная на Урал, Поволжье, Сибирь путем титанических усилий и трудового героизма, стала выпускать больше военной техники – самолетов, танков, пушек. А профессионалов катастрофически не хватало, сказались сталинские предвоенные чистки в армии и на флоте. Сталин спохватился. В приложении к знаменитому приказу «Ни шагу назад», вышедшему в 1942 году, самом тяжелом году для страны, вводились жесткие меры – заградительные отряды. Вводились штрафные роты для солдат и сержантов, а для офицеров – штрафные батальоны. Для летчиков были введены штрафные эскадрильи – штурмовые, бомбардировочные. Кстати, пальма первенства по введению в войска подобных боевых единиц принадлежала вовсе не Сталину, а Гитлеру, только у него были штрафные полки и даже штрафная дивизия. Иван почувствовал, что начал замерзать. Промокшая одежда не грела, а забирала тепло и тянула вниз. Если бы не нагрудник, он уже бы пошел на дно. Долго удерживаться на воде в летном обмундировании – меховом комбинезоне и унтах – невозможно. Руки и ноги сильно мерзли, зубы стучали. Через десять минут конечности перестали подчиняться, как будто онемели, и сделались непослушными. Иван с тоской посмотрел в небо – не хотелось умирать в двадцать с небольшим лет. Ладно бы еще от пули – мгновенно. Но вот так, мучительно, замерзая – и врагу не пожелаешь. Он попытался двигаться, заработал руками и ногами, но эти усилия лишь отняли последние силы. Сколько он еще продержится в ледяной воде? Пять минут, десять? Все равно торпедные катера так быстро не подойдут. Иван решил не мучиться, и, пока еще руки как-то слушаются, лучше застрелиться. Может, это было малодушие – раньше в душе он сам осуждал таких. А теперь понимать стал. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Говорят, что те, кто замерзает в снегу, перед смертью чувствуют тепло и засыпают. Но попробуй уснуть в воде! Непослушной рукой Иван дотянулся до кобуры, расстегнул клапан, но вдруг понял – пальцы не слушаются. Ну не может он пистолет вытащить! Он клял себя последними словами. «Слабак, даже застрелиться не можешь!» По лицу, смешиваясь с солеными брызгами, потекли слезы. Развязать пояс, сбросить нагрудник и уйти на дно? Он посмотрел по сторонам: везде свинцовые волны – и никого. Хоть бы какой-нибудь корабль на горизонте! И так Ивану стало жалко себя, что он заорал в голос: – Ну ты, старуха костлявая с косой! Вот он я, приди и забери! Но в ответ только плеск волн. Перед глазами Ивана с быстротой киноленты пронеслись картинки прежней жизни – родители, университет, друзья. Не ценил он того, что было в его жизни, того, что имел. Полагал – так бывает всегда и у всех. А теперь никто и никогда не узнает, где и как он погиб, – даже могилы не будет. Почему-то этот факт показался ему особенно обидным. Иван опустил голову: жить оставалось считаные мгновения, и надежды на спасение не было. Вдруг в глубине морской воды показалась темная тень. Иван испугался. Акула, кит? Хотя, какая к черту, акула в ледяных северных водах? В полусотне метров от него, разрезая воду сначала перископом, а потом рубкой, показалась подводная лодка. Вот уже корпус ее виден. Чья она? Если немецкая, лучше утонуть. Ни флага на ней нет, ни звезды или свастики на рубке. Может, спереди что-то и было, но лодка стояла к Ивану боком. Настоящий моряк, тем более – подводник узнал бы модель по очертаниям надстройки, понял бы, флоту какой страны она принадлежит. Надежда на спасение вспыхнула в душе Ивана с новой силой. Продержаться бы еще чуть-чуть, но сил уже нет даже на то, чтобы крикнуть. В рубке наверху показались люди – все в черной форме, почти одинаковой у всех моряков. Поди узнай – кто? Один из них почти сразу увидел Ивана и показал остальным рукой. Лодка отработала задним ходом и остановилась. Пахнуло соляркой – лодка запустила двигатели для зарядки аккумуляторов. Из рубки на корпус выбралось несколько подводников. – Держи! – к Ивану полетел фал – тонкая веревка. Она упала недалеко от него, и Иван в отчаянии понял, что и рядом вроде она, но дотянуться он не может. Моряки бросили фал еще, и на этот раз удачнее, зацепив Ивана его концом по голове. Иван уже зубы стиснул, но достать все равно не мог – руки не слушались. Однако он решил ухватить фал зубами. Он сделал несколько попыток, но все они были безрезультатны, только соленой морской воды наглотался. И тут он увидел, как один из моряков сбросил бушлат на палубу, схватил в руку фал и прыгнул в ледяную воду. Подплыв к Ивану, он обвязал его фалом. Моряки на подлодке сразу поняли и потянули их к себе. Первым подняли Ивана, за ним – моряка. Иван попытался крикнуть, но получилось только прошептать: – Штурман рядом, ищите! Один из моряков встал на колени и наклонился к Ивану: – Повтори. – Штурман мой где-то рядом, найдите, – повторил Иван и впал в беспамятство. Он уже не чувствовал, как его на фале спустили через шахту в центральный пост, куда-то тащили… На мгновение он очнулся и почувствовал, как его раздевают, а рядом грохочет дизель, и от него веет теплом. Теплом! И снова забытье. Очнулся он в небольшой каюте, рядом находился моряк во флотской форме. – Жив?! – Покамест. Рук-ног не чувствую. – Отойдут! Мы тебя спиртом растирали, в тепле рядом с дизелем отогревали. Считай, чудом спасли. Запомни этот день, как второй день рождения. – Запомню. Штурмана нашли? Моряк отвел глаза: – Нашли. Только не живой он, замерз. В кормовом торпедном отсеке тело. Как фамилия твоя? – Скворцов, старшина с аэродрома Ваенга. Командир… – Иван снова впал в беспамятство. Документы его, лежавшие в нагрудном кармане, обнаружили, только прочитать ничего не смогли – от морской воды чернила и оттиск печати поплыли. Моряк, сидевший рядом с ним, санинструктор по совместительству, а по основной должности торпедист, сразу доложил командиру услышанные от Ивана сведения. Тот, пока шли надводным ходом, сообщил на базу. Личность пилота подтвердили и поблагодарили. Когда Иван снова пришел в себя, его знобило. На рундуке трясло так, что зуб на зуб не попадал. Моряк заметил, что Иван пришел в себя. – Горячего чайку глотнешь? Иван кивнул. Говорить он боялся, впору язык было прикусить от озноба. Чай был горячий, терпкий, с сахаром – моряк тоже его выпил. – Полегчало? – Немного. – Я тебе самого лучшего лекарства дам, – моряк подмигнул. – По распоряжению командира дали, от всех болезней средство. Только выпей залпом и потом не дыши несколько секунд. Он влил в рот Ивану половину стакана технического спирта, вонючего, как самогон. Во рту обожгло. – Не дыши, занюхай, – моряк поднес к носу Ивана кусок черного хлеба. Иван вдохнул его запах и почувствовал, как спирт растекся по желудку, добрался до кончиков пальцев рук и ног. Показалось – а может и на самом деле так, что знобить меньше стало, согрелся. – Ну как? Похоже, санинструктор всем другим лекарствам предпочитал спирт. Да и какие в те времена были на фронте лекарства? Стрептоцид да аспирин. – Вроде полегчало. Трясти и знобить Ивана и в самом деле перестало, но голову повело. Санинструктор достал измятый лист бумаги и карандаш. – Командир приказал узнать фамилию штурмана, база запрашивает. Были ли на самолете другие члены экипажа? – Нас на «Бостоне» трое было. Я – командир, пилот, штурман Равиль Бекмурзов, казанский татарин – это он замерз. Вместе с самолетом на моих глазах под воду ушел бортстрелок Игорь Володин. – «Бостон» – это что? Иван удивился – неужели моряк не знает? – Самолет такой, бомбардировщик; их нам американцы по ленд-лизу поставляют. Конвой немецкий мы бомбили, на обратном пути истребители нас перехватили, подбили. Моряк вздохнул: – У летчиков, выходит, судьба тоже не сладкая. Моряка утопят – ни тела, ни могилы, и у вас так же. Ладно, я к командиру пошел, доложиться. Скоро под воду уйдем, тогда уже с базой не свяжешься, только когда всплывем в очередной раз, чтобы аккумуляторы зарядить. – А лодка куда идет? – Так на боевое задание, чудак-человек. И на базу вернемся недели через две – если повезет. Ничего себе, две недели! А ему все это время находиться в чужой каюте, голым. Одежду с него стянули, когда растирали, и где она, он не знал. – Погоди, морячок, звать тебя как? – Старшина второй статьи Федор Лапшин, – отрапортовал моряк. – Одежда моя где? А то неудобно голяком… – Так сушится у дизелей. Сейчас на подлодке это самое теплое место. А как под воду уйдем, тепла уже не будет. Я к командиру, на обратном пути к мотористам загляну. Если высохло что-нибудь, принесу. – Спасибо. Федор ушел, а Иван стал размышлять. То, что рядом всплыла лодка, – случайность, дикое везение, какое бывает раз в жизни. А вот Равилю не повезло. Приводнился он на пару минут раньше его, Ивана, а нашли его на несколько минут позже. И минуты эти круто развели их судьбы. Иван в импровизированном лазарете, а Равиль… А ведь и с ним такое могло случиться. Через полчаса вернулся Федор с ворохом одежды. – Высохла твоя одежда, только в разводах от соли. Но это уже на базе простирнешь в пресной воде. А вот пистолетик твой у командира, не положено на лодке при себе личное оружие иметь. Получишь, когда на берег сходить будешь. И документы твои у командира, вернее – то, что от них осталось. Слиплось все, записи размыты, мы и разобрать ничего не смогли. Сначала сомневались – русский ли ты? Да звездочки на пуговицах гимнастерки подсказали, пистолет опять же наш, советский. – А что, и немецких летчиков подбирали? – Наткнулись раз, да он уже замерзший был. Мы его и на лодку поднимать не стали. – Однако! – В море чего только не попадается! Мы один раз ящик апельсинов выловили, наверное – с потопленного транспорта. Обрадовались, а их есть нельзя, соленой водой пропитались. Так жалко было! Не все подводники апельсины те видели в своей жизни. Ты есть хочешь? По расписанию – ужин, кок уже приготовил. Печь-то у него электрическая, и тоже работает, когда дизель тарахтит. А как под воду уйдем – все, всухомяточку. Иван и не подозревал раньше о таких тонкостях быта подводников. Федор помог Ивану одеться. Высохло все, но одежда была в соляных разводах, а меховой комбинезон съежился, усох, стал размера на два меньше, и натянуть его Иван не смог. Но в подлодке-то еще ничего, ветра нет и брызг тоже, и температура нормальная. А как в базу придут? В гимнастерке и брюках куда как холодно будет, все-таки высокие широты, не средняя полоса. На северах лето – один месяц, все остальное время – осень и зима. Но это все мелочи, главное – он выжил. Правда, чувствовал он себя неважно, ощущение было, как будто бы внутри все замерзло, заледенело и отогреваться не желает. – Сейчас подхарчимся! Федор вышел и вернулся с двумя тарелками гречневой каши с тушенкой. Одну тарелку он вручил Ивану. – Ешь, тебе силы нужны. У нас, конечно, не госпиталь с медсестричками, но жить можно. Каша оказалась вкусной. Кок на кухне хороший, или есть сильно хотелось, но Иван съел все с аппетитом. – Молодца! – одобрил Федор, принимая от него пустую тарелку. Он тоже съел свою порцию, забрал тарелки и ушел. Вернулся с компотом из сухофруктов. – Кок привет тебе передавал, спрашивал, не нужно ли чего? – Передай спасибо, все вкусно. После еды захотелось спать. Иван натянул одеяло до подбородка, угрелся и уснул. А проснувшись, не понял, что происходит. Дизель, который до этой минуты мерно сотрясал лодку своей работой, молчал, а палуба уходила из-под ног, как у лифта, идущего вниз. От непривычного ощущения Иван непроизвольно сел в постели. «Наверное, лодка уходит под воду», – догадался он, услышав, как за железным корпусом журчит и булькает вода. Потом движение лодки прекратилось. Тускло светили фонари – лампочки были закрыты стеклянными колпаками и забраны решетками. Федора рядом не было. Иван поднялся, намотал на ноги портянки, обул сапоги и выбрался из каюты. В корме работал электромотор, щелкали и гудели какие-то механизмы. Было сумрачно, влажновато и очень тесно. Иван повернул влево и почти сразу же наткнулся на переборку. Круглый люк был закрыт, и сбоку была ручка. Иван потянул за ручку. Тяжелый люк распахнулся, и он попал на центральный пост. Освещение здесь было ярче, и люди в одинаковой рабочей робе, не поймешь, кто из них кто. – А, летун! – привстал один из них. – Капитан-лейтенант Савченко! – человек протянул руку Ивану. – Старшина Скворцов! – Знаю-знаю. Мы уже отбили радио на базу, получили подтверждение. Как ты? – Оклемался. Знобит немного. – Немудрено. Сколько ты в воде пробыл? – Приводнился в пятнадцать двадцать две. – Ого! А на борт мы тебя подняли в пятнадцать пятьдесят! Почти полчаса в ледяной воде! Много! Шел бы ты, старшина, в каюту, отдыхал. – Мешаю? – Пока нет, но посторонним на центральном посту находиться не положено. – Есть. Прежним путем Иван вернулся в каюту. Если лодка две недели будет в походе, свихнуться можно. Ни окон, ни общения – тоска! Уж лучше быть летчиком, чем подводником. Каюта – как тюремная камера, так в тюрьме хоть на прогулки выводят. По громкой связи сначала объявили «Отбой», и Иван улегся спать. Он почувствовал, что устал, было слишком много волнений. А еще давило на психику то, что самолет сбили, а он не смог уберечь экипаж – хотя бы штурмана. Своей вины он не чувствовал, но все равно было обидно. Согревшись под одеялом, Иван уснул. Сколько он проспал, непонятно. После морской купели его карманные часы остановились, а другого способа определиться у него не было – ни окна, ни часов в каюте. Проснулся Иван от ощущения, что рядом с ним находится посторонний. – Это я, Федор. Мы в надводном положении, аккумуляторы заряжаем. Экипажи по очереди выходят на палубу – воздухом подышать, покурить. – И мне можно? – Ты же не заключенный, старшина. Я за тем и пришел. Надень бушлат. Черный бушлат висел в узком шкафчике. Иван надел его и уже знакомым путем в сопровождении Федора прошел в центральный пост. Оттуда вела вверх шахта. Цепляясь за скобы, Иван полез. Потянуло свежим морским воздухом, и сразу стали слышны плеск волн, разговоры. Он выбрался в рубку. – Здравия желаю! В открытом до пояса пространстве ходового мостика стояли командир, штурман и матрос-наблюдатель. Штурман по приборам вычислял положение лодки, командир курил папиросу, матрос осматривал море в бинокль. После теплой каюты было прохладно, свежий ветер забирался под бушлат и холодил лицо. Но небо было чистым, хорошо были видны звезды. Тарахтел дизель, периодически заносило выхлопом, удушливой соляркой – лодка не стояла, двигалась. Вдруг матрос закричал: – Слева двадцать десять кабельтовых наблюдаю след перископа! – Всем вниз! Срочное погружение! – скомандовал командир. Моряки – штурман и матрос, съехав вниз по поручням, мгновенно исчезли в рубочном люке. Иван замешкался и был буквально схвачен командиром за шиворот и сброшен в шахту. Он успел только схватиться за поручни руками и притормозить падение, но все равно приземление получилось жестким. Командир быстро закрутил люки – рубочный, потом прочного корпуса. Дизель уже заглушили. – Средний вперед! Боцман, погружение тридцать метров! Лодка двинулась вперед и стала быстро погружаться. Пол накренился, стал уходить из-под ног, и Иван схватился за какую-то железяку, чтобы устоять на ногах. – Летун, в каюту! – приказал командир. Это немного позже Иван узнал, что когда подлодка идет под дизелями, гидроакустик, глаза и уши лодки, слеп и глух. Потому в надводном положении в рубке несет вахту матрос-наблюдатель, а то и два. Пол выровнялся, и лодка стала маневрировать. Потом – легкий толчок, шипение воздуха и бульканье воды. Иван не понимал происходящего. А это командир, получив доклад гидроакустика, что слышит чужую лодку, выпустил торпеду. Для него было удивительно, как из глухой коробки, где нет окон, можно стрелять по противнику. Самолет можно пилотировать по приборам – слепому полету обучают. Но стрелять вслепую? Взрыва торпеды не последовало. Стало быть – промах. Потом лодка снова стала погружаться, несколько раз меняла курс. Иван по-прежнему был в полном неведении по поводу того, что происходит. Боевого приказа он не знал – да и кто он на лодке? Случайный пассажир, балласт. Даже помочь при всем желании, скажем – заменить заболевшего, помочь на вахте – он не сможет. У матроса-наблюдателя, глядевшего по сторонам, служба простая – смотри себе в бинокль. Однако для того, чтобы звездной ночью углядеть вдали перископ, тоже нужен навык.Глава 9. Дуглас, да не тот
Подводная лодка имела задание патрулировать определенный район. Она должна была вести разведку, наводить на чужие конвои бомбардировщики и топить вражеские суда. Днем они шли под водой, ночью всплывали. Заряжали аккумуляторы, вентилировали отсеки свежим воздухом, связывались по радио со штабом, передавали информацию и получали приказы. Одновременно в море находилось несколько наших лодок. Точно так же делали и немцы. Им было проще: больше подводных лодок, базы рядом, не тратят драгоценное в условиях войны топливо на переходы. Вели они себя нагло и дерзко, не зря их называли «волчьей стаей». Но с появлением у союзников гидросамолетов «Каталина», часами висевших над морем, они стали вести себя осторожнее, поскольку с воздуха пилоты гидросамолетов хорошо видели подлодки на глубинах до тридцати метров. Обнаруженные лодки забрасывали глубинными бомбами и торпедами, которые сбрасывали на парашютах. Немцы стали нести ощутимые потери. Однажды их атаке подверглась и лодка, на которой находился Иван. Они всплыли в сумерках, на ходовом мостике в рубке находился командир, штурман, матрос-наблюдатель и Иван. На море полный штиль, от поднимающейся луны дорожка идет. Дизели ревут, обеспечивая лодке ход и зарядку батарей. И за их шумом никто не услышал, откуда появился гидросамолет. Просто рядом с лодкой, параллельно ее корпусу, прошли фонтанчики пулеметной очереди. И только потом все услышали нарастающий рев. Иван сразу опознал характерный силуэт «Каталины» – видел ее на фото, а один раз – вживую. – Командир, руль круто в любую сторону, – успел он опередить командира, – это американцы. – Лево руля девяносто, – тут же приказал капитан-лейтенант. Лодка стала отписывать циркуляцию. Иван знал, что говорил. Когда цель быстро уходит влево или вправо, довернуть самолет бывает уже невозможно. Секунда-две, и цель уже позади. – Сигнальщик, пускай зеленую и красную ракеты, – приказал командир. На такой случай существовали сигналы, в определенной последовательности пускались сигнальные ракеты. Хлопнула ракетница – раз, второй. Самолет разворачивался для новой атаки. С него могли не увидеть сигналов, ведь самолет был к лодке хвостом. – Сигналы еще раз! – приказал командир. Самолет уже развернулся, намереваясь атаковать лодку еще раз. Хлопнула ракетница, и в темное небо взвились зеленая и красная ракеты. На этот раз выстрелов с самолета не последовало. Он прошелся низко, покачал крыльями. Иван в первый раз видел, как атакует гидросамолет. – А если бы он лодку повредил? – спросил Иван, ни к кому конкретно не обращаясь. Ответил командир: – Пулеметы – даже пушки авиационные – нам не страшны. Прочный корпус имеет толщину пятьдесят миллиметров закаленной стали. Вот если бомбу рядом с корпусом положит либо торпеду – тогда другое дело. Уже позже, в каюте, Федор объяснил Ивану, что снаружи лодка имеет легкий корпус, повреждения которого не страшны, а под ним – прочный, который не даст раздавить лодку на глубине. Век живи, век учись! Иван в свое время бредил небом, полетами. Морем, и уже тем более – подлодками, он не интересовался никогда. И чем больше он узнавал о жизни и службе подводников, тем сильнее становилось его уважение к ним. Подбитый самолет можно посадить, покинуть его и воспользоваться парашютом. С подлодкой такие трюки не получаются. Либо все победили и вернулись на базу, либо подлодка – это одна братская могила на всех. Лодка возвращалась на базу. Топливо почти выработано, подходит к концу питьевая вода и провизия. И, наверное, Иван, как никто на лодке, ждал этого момента. Подводники заняты боевой службой, он же чувствовал себя нахлебником, пассажиром. Вынужденное безделье наводило на него унылые мысли. И вот настал тот час, когда лодка днем всплыла в надводное положение, огласила бухту ревуном и причалила к пирсу. Лодку встречало несколько офицеров штаба. Доклад командира, приветствия встречающих… Иван, одетый в морской бушлат, сошел на берег. Какое же это удовольствие – стоять на твердой земле, а не на качающейся палубе, уходящей при погружении из-под ног, дышать свежим воздухом, а не спертым и сырым в отсеках лодки. Даже вымыться наконец, сменить белье! Оценить эти маленькие радости может только тот, кто сам прошел через это. Ивана ждал лейтенант Фамусевич, прибывший на полуторке. Из лодки перенесли тело штурмана, завернутое в брезент. Ивану вернули пистолет и документы. Хотя назвать документами расползшиеся, слипшиеся, с разводами чернил странички было сложно, и он понимал, что придется их менять. – А что с бортстрелком? – спросил Фамусевич. – Погиб, ушел под воду вместе с самолетом. А штурман замерз в воде – меня подобрали первым. А как экипаж Новикова? – Целы все, но самолет под списание пошел. Живого места нет, восстановлению не подлежит. Как вообще долетел до аэродрома, непонятно. От причалов до аэродрома ехать было недалеко, километров пятнадцать. Прибыв на место, Фамусевич занялся с политруком организацией похорон штурмана. Иван же писал в штабе рапорт, потом бегал по поводу обмена документов. Непросто было сделать фотографию, пришлось уговаривать фотолабораторию, которая проявляла и расшифровывала фотоснимки с самолетов-разведчиков. Потом – похороны, прощальный залп из личного оружия… Летчиков хоронить приходилось редко. Они либо падали и сгорали вместе с самолетами, либо раненые дотягивали самолет до своего аэродрома и попадали в госпиталь. Уже через день Иван получил в штабе предписание убыть в ЗАП. – Зачем в ЗАП? Неужели здесь самолетов нет? Приказы в армии не обсуждаются, но Иван возмутился. – Самолетов действительно нет, и так уже оставшиеся латаем до последней возможности. И указание ВВС строгое, всех безлошадных летчиков отправлять в запасные авиаполки. Не хватает летчиков, – развел руками кадровик. Иван попрощался со своим техником, мотористом и оружейником, выпили на прощание. На попутном «ПС-84», лицензионном «Дугласе ДС-3», затем переименованном в «Ли-2», добрался до подмосковного аэродрома, где дислоцировался ЗАП. Сдал документы в штаб полка. Здесь были собраны летчики с разных фронтов, как истребители, так и штурмовики и бомбардировщики. Кормили скудно, по тыловым нормам. С голоду не умрешь, но есть хотелось постоянно. Состав запасного полка все время менялся. Набрав команду, ее отправляли на авиазаводы для получения новой техники. Летчики, разбившись по интересам, по военным специальностям, обсуждали, кого куда отправили и как идут боевые действия. Находились общие знакомые, в общем – в курилках кипела жизнь. Через три дня к пилотам подошел незнакомый капитан. – Здравия желаю, летуны! Кто-нибудь летал на «Дугласах»? Иван вскочил: – Старшина Скворцов! Я летал на «Дугласе»… Он не успел продолжить, что полное наименование его самолета было «Дуглас А-20 Бостон», но капитан его и не дослушал: – Отлично! Давай документы. Забрав удостоверение Ивана, он ушел. Пилоты переглянулись: – Скворцов! Ты бы узнал сначала, куда он тебя забрать хочет! Ты же видишь, он не команду набирает, ему один летчик нужен. – Да мне все равно, – смущенно отбивался Иван, – но это все равно лучше, чем в ЗАПе сидеть. Капитан вскоре вернулся и вернул документы Ивану: – Забирай вещи, даю тебе пятнадцать минут. А какие у Ивана вещи? Тощий «сидор» со сменой белья и бритвенными принадлежностями. Вернулся он через десять минут – долго ли сбегать до казармы. – Идем. Они двинулись к стоянке самолетов. Иван высматривал «Бостон», а капитан подвел его к «ЛИ-2», окрашенному в камуфляж и с кабиной стрелка на верху фюзеляжа. – Вот наша машина! – Так это же «ДС-3»! – удивился Иван. – Ну да, «Дуглас». Ты же сам сказал, что летал на «Дугласах»… – На «Дугласе А-20 Бостон». Капитан думал недолго: – Да один черт! Приборы на всех «Дугласах» почти одинаковые, двигателя два. У меня второго пилота нет, прямо с аэродрома в госпиталь увезли. Сказали – язва открылась, оперировать надо. Сам понимаешь, это надолго. Иван махнул рукой. Ну, посидит он в правом кресле. Командир судна есть, будет время присмотреться. Одно смущало: у «ЛИ-2» хвостовой дутик, а не носовое колесо, как на «Бостоне». Но обзорность из кабины хорошая, тем более – опыт взлетов и посадок на «Ил-2» есть, а там именно хвостовое колесо. Они забрались по лестнице в фюзеляж. Салон показался Ивану большим. Их поприветствовал бортмеханик: – Машина к полету готова! – доложил он. – Где бортстрелок? – Да вон он. В фюзеляж влез бортстрелок, поднял стремянку и закрыл дверцу. В грузовой кабине стояли ящики, много. – Двигатели для танков! – похлопал по ящику бортмеханик. – Знакомься, Илья! – представил Ивана капитан. – Наш новый второй пилот, старшина Скворцов! – Доброго здоровьичка! – В кабину, запускаем! И так с вылетом задержались, как бы не влетело нам. Иван прошел за капитаном в пилотскую кабину, бросил «сидор» в угол и сел в правое кресло. Блин, парашюта нет, непривычно. Он пристегнул привязные ремни. Капитан улыбнулся: – Выпасть боишься? – Привык – на боевых самолетах-то. И парашюта нет. – Привыкай. – Я же боевой летчик, а теперь получается – воздушный извозчик. – Наша служба не менее нужная, а зачастую – еще и опасная. Впрочем, сам все увидишь. Запускаем! Бортмеханик, протиснувшийся в кабину, запустил поочередно моторы. Иван уставился на приборы. Давление масла, температура – все в порядке. – В Челябинск летим! – сказал командир. Он запросил разрешение на рулежку, потом на взлет. Когда они уже вырулили на взлетно-посадочную полосу, капитан убрал руки со штурвала, а ноги с педалей. – Давай, Скворцов, покажи, на что способен. Иван такого не ожидал. Машина была ему незнакома, к тому же он знал, что даже два новых одинаковых самолета ведут себя по-разному. Нюансы тонкие, но они есть. А тут – и вовсе неизвестная ему машина. Однако он взял себя в руки: штурвал, педали – все на месте. Бортмеханик двинул вперед рычаги газа, моторы взревели, и Иван отпустил тормоза. «Дуглас» начал разбег. Скорость нарастала, но не так быстро, как на «Бостоне». Механик стал вслух отслеживать скорость: – Пятьдесят, восемьдесят, сто… Движением штурвала Иван поднял хвост, потом легонько потянул штурвал на себя. Главное – выдержать направление, не уйти с полосы. Стук колес прекратился, и Иван понял, что самолет оторвался от взлетно-посадочной полосы. – Убрать шасси! Механик двинул рычаги уборки шасси. Самолет набирал высоту. – А говорил – самолет незнакомый! – сказал командир. – Взлетел, как по ниточке. Бортмеханик кивнул: – Хуже видали. Полет проходил спокойно. Иван все приглядывался к карте. Заметив это, командир улыбнулся: – Смотри-смотри. Мы уже всю европейскую часть Союза облетели, пригодится. Иван достал планшет с картами прежнего второго пилота. Обычно в планшете находятся полетные карты того района, где производятся полеты. А в планшете было полно карт от Урала до прежней западной границы. У Ивана еще мелькнула мысль – зачем? В Челябинске приземлились вечером. Экипаж, за исключением бортмеханика, направился в дом отдыха экипажей. Поужинав, все пошли в отведенную им комнату. Иван обратил внимание, что обстановка здесь была лучше, чем в казарме. Вскоре пришел механик, доложил командиру: – Груз выгружен, самолет заправлен. – Вот и славно, отдыхай. Иван долго крутился на кровати, сон не шел. Как его угораздило попасть в эту отдельную эскадрилью? А все его язык. Не зря говорят: язык мой – враг мой. Теперь придется летать на «Ли-2», возить грузы. Не этого он хотел. Воевать трудно, порой страшно, но он понимал, что уж коли попал сюда, должен внести свою лепту, приблизить победу своим участием. Тем более что в душе у него появилось чувство, что он не погибнет. Выжил же после ранения на неизвестном полустанке, не замерз в ледяной воде Баренцева моря. Обидно ему стало: другие воевать будут, а он – грузы возить. С тем и уснул. Утром их самолет загрузили мешками и ящиками. Они вылетели и снова приземлились на уже знакомом Ивану аэродроме, где базировался ЗАП. Зарулили на дальнюю стоянку, и Иван огорченно вздохнул – к казарме и столовой теперь идти далеко. Но командир не торопился, и экипаж оставался у самолета. Вскоре подъехала полуторка, на которой привезли обед в термосах. Никто не удивился, видимо, для экипажа это было делом уже привычным. Все поели и улеглись в фюзеляже на брезентовые чехлы от моторов – часа два удалось вздремнуть. Потом подъехал топливозаправщик и залил бензином полные баки. Затем подошла черная «эмка» – как называли «ГАЗ М-1». Двое военных без знаков различия беседовали с капитаном, что-то показывая на карте. Когда беседа закончилась, из «эмки» вышли двое в гражданской одежде. Они были при оружии, а у одного на плече – рация. При виде их Иван попытался скрыть удивление. Незнакомцы заняли места в фюзеляже на откидных креслах. Капитан поднялся в самолет. – Экипаж, к взлету! Бортмеханик втянул лестницу, захлопнул дверь. – Запускаем! Взревели моторы. Пока они прогревались, капитан сказал: – Летим на оккупированную территорию. Прикрытия истребителями не будет. К линии фронта мы должны подлететь в темноте. – Куда? – поинтересовался Иван. – После узнаешь. Не доверяют ему или это военная тайна? Оказалось, капитан и сам знал только предполагаемый район. Указать точку посадки должны были при подлете эти двое гражданских. Хотя какие они гражданские? Переодетые военные. Иван почувствовал себя неуютно. Опыта ночных полетов у него не было, впрочем – как и полетов «вслепую», по приборам. Как ориентироваться на местности, когда ее не видно? Как садиться в темноте? Ведь всех приборов – только компас и высотомер. Ни приводных станций, ни радиокомпаса – до них еще много лет впереди. А о бетонной посадочной полосе в тылу врага даже и мечтать смешно. Но командир вел себя спокойно, видимо, ему такие полеты были не в диковинку. Взлетев, они направились на запад. Через полчаса полета стало темнеть – довольно непривычно. Бортмеханик щелкнул тумблером, включив подсветку приборов. Через полтора часа полета в кабину вошел гражданский пассажир. – Идем сюда! – Он ткнул пальцем в карту. – Надо искать три огня в линию – это сигнал. И быть на месте в двадцать три часа. Командир посмотрел на часы – свои часы Иван бросил в «сидор». После купания в соленой морской воде они стояли, и их надо было отдаватьчасовщику. Да где его найдешь? Иногда внизу мелькали огоньки, но в целом земля под ними была черной, не как в мирное время. Немцы соблюдали светомаскировку, у населения не было керосина для ламп, а про электричество забыли с самого начала войны и оккупации. В кабине было непривычно темно, только приборы мерцали. – Скворцов, смотри вниз. Где-то здесь огни быть должны. Внизу было темно, только речка давала серебристый отблеск. И почти сразу, как по команде, вспыхнули в ряд три огня. – Наблюдаю огни! – доложил Иван. – Принято, я сам увидел. Самолет стал описывать круги, снижаясь. Моторы работали на малом газу. Оба пилота вглядывались вперед – где же посадочная полоса, поскольку при неаккуратной посадке можно разбить самолет, угробить экипаж и пассажиров. Неожиданно на земле вспыхнула одинокая фара, осветившая луг, и «Дуглас», шедший на малой высоте, притерся к земле. Колеса запрыгали на неровностях, самолет трясло. Но все же они сели, развернулись. К самолету на нескольких бричках подъехали партизаны. Они были разномастно одеты, вооружены и немецким и отечественным оружием. Бортмеханик, стрелок, да и сам Иван через широко распахнутый люк передавали ящики и мешки – в них были боеприпасы, медикаменты, консервы. Также же была пара ящиков с винтовками. Капитан сидел за штурвалом, моторы молотили на холостых оборотах – в случае опасности командир мгновенно пошел бы на взлет. Они выбросили весь груз, и в самолет тут же стали грузить тяжелораненых на самодельных носилках. На свободные места сажали раненых, которые могли передвигаться сами. Самолет быстро заполнился, а их «гражданские» пассажиры остались в отряде. Только Иван и Илья заняли свои места, командир дал газ и начал разбег. Место посадки самолета могли засечь, выслать солдат и полицейских, и потому надо было убираться как можно быстрее. Самолет раскачивало и трясло на кочках и ямах, и Иван испугался: если стойки шасси сломаются – быть беде. Однако тяжело груженный самолет оторвался от земли и стал набирать скорость и высоту. В четыре утра, когда на востоке еще только начало сереть, предвещая рассвет, «Дуглас» миновал линию фронта. Только сейчас, находясь в относительной безопасности, Иван перевел дух. Вот тебе и «транспортник», вот тебе и воздушный извозчик! Адреналина не меньше, чем на штурмовике или бомбардировщике. Самолет зарулил на стоянку. Довольно быстро к нему подъехали две «санитарки» и крытые грузовики «ЗиС-5». Раненых выгрузили и увезли в госпиталь, но в самолете еще долго присутствовал запах крови, гноя и перевязочных средств. Экипаж отправился обедать, а командир уселся писать рапорт о выполненном задании. Вот ведь бюрократия, ничего ее не берет, даже война. На краю поля был отдельный домик на несколько экипажей. Иван понял, что экипажи, выполняющие полеты во вражеский тыл, жили обособленно из-за повышенной секретности. Комната, где располагались, была небольшой, койки стояли близко друг от друга. Привычного по Уставу режима – подъем, отбой – здесь не было, каждый экипаж ел, отдыхал и вылетал на задание по индивидуальному плану, согласно заданию. Иван разделся и с наслаждением упал в койку, жалобно скрипнувшую просевшими пружинами. Сразу не уснул, прокручивал в голове ночной полет, а главное – взлет и посадку на неподготовленную землю. Смог бы он вот так? Капитан сажал «Дуглас» здесь впервые, но ухитрился разглядеть полосу в свете костров и единственной мотоциклетной фары, ничего при всем при этом не сломав. Выходит – ас, самый настоящий, Ивану до его мастерства еще расти и расти. Он успокоил себя тем, что ему повезло, есть у кого учиться, набираться практического опыта. Только странно: на гимнастерке у него – ни одной награды. Надо бы поинтересоваться завтра у бортмеханика Ильи, почему это. С этой мыслью он уснул. Рев взлетающих самолетов, прогревавших двигатели, его не беспокоил – эти шумы для авиатора привычны. Проснулся Иван уже в сумерках. – Ну и здоров ты спать, старшина! Мы тебе обед оставили, остыл давно. Снедай. М-да, когда же бортмеханик спит? Иван встал, размялся затекшие мышцы, умылся. Прошел к столу, поел холодного супа, макароны по-флотски, запил все это жиденьким чаем. Зато увидел на куске хлеба – белого! – кусочек масла. Он не успел доесть, как снаружи послышались звуки музыки. Иван пробыл на войне год и два месяца, но музыку слышал впервые. Нет, конечно, когда он слушал по радио сводки Совинформбюро, передавали песню «Вставай, страна огромная…». Как-то раз духовой оркестр играл «Прощание славянки» – это в Ваенге было. А тут – вальс «На сопках Манчжурии». Иван вышел из дома, как был, в нательной рубахе и кальсонах, потому как ни одной женщины он здесь ранее не видел. И попал впросак: за углом дома, на табуретке, стоял патефон. Там же были девушки, молодые женщины – аж четверо. Они разбились на две пары и кружились в танце. Все в форме – юбках, гимнастерках, сапогах. А тут – явление Христа народу, Иван в исподнем. Немая сцена! Женщины перестали танцевать. – Вот и кавалер, девчата! – Хоть бы ремень надел, а то кальсоны спадут! – И хорошо! Поглядим, если есть на что! Они бы еще продолжили подначивать Ивана и насмехаться над ним, да он не дослушал и опрометью кинулся в дом. Оделся-обулся по форме, но, чувствуя некую неловкость, стыд, выйти не смог, щеки полыхали огнем. В комнату вошел Илья: – Чего сиднем сидишь? Сегодня полетов не будет. К девушкам шел бы, потанцевал… – Откуда тут женскому полу взяться? – Так летчицы же! Экипаж «Ли-2», рядом с нами на стоянке стоит. – Весь экипаж женский? – А ты не знал? – Так они и в немецкий тыл летают? – Так же, наравне с мужиками. А командиром у них боевитая такая, палец в рот не клади. До войны на пассажирских самолетах летала, в гражданском флоте. А остальные – кто откуда. Второй пилот летчиком-инструктором была, Галиной зовут, бортмеханик – Ирина Мячина, курсы в Горьком закончила. Олеся, борт-стрелок – из-под Харькова. – Ты, как я посмотрю, со всеми знаком. – А то! Да ведь они в соседней комнате квартируют. Так что не удивляйся, ежели на веревке за домом белье женское увидишь после стирки. – Белья не видел. Музыку услышал и вышел, как был, – в исподнем. Обсмеяли только. – А ты не ходи как чучело. – Так предупреждать надо! – И клинья не подбивай. Нюра, командир ихний, за девчатами как мамаша смотрит. В случае чего и в глаз засветить может, были прецеденты. – И в мыслях не было! – помотал головой Иван. – Правильно. Девкам-то на войне тяжелее, чем нам. А тут еще каждый норовит под юбку заглянуть. А сходить потанцевать можно, не возбраняется. Но Иван не пошел, а открыл окно и стал слушать музыку. Господи, как, оказывается, давно он ее не слушал! Увлекался раньше роком, Макаревича слушал, Шевчука, Цоя, а о вальсах-мазурках слышать не хотел. А тут услышал вальс, и сердце растаяло, душа музыки запросила. Да не Цоя или Гребенщикова, а напевное что-нибудь, вроде «Вьется в тесной печурке огонь…». Патефон смолк, и девушки начали петь. Голоса у них были хорошие, звонкие. Спели «Синий платочек», потом уже военную, про танкистов – «Моторы пламенем объяты, а башню лижут языки…». Иван слушал-слушал и потихоньку сам начал им подпевать. Вдруг снаружи раздался голос: – Что же это вы один сиднем сидите? Голос у вас хороший, присоединяйтесь. В окно заглянула девушка, одна из тех, кто танцевал вальс. Иван смутился и замолчал. Он зачастую пел у себя раньше, в свое время. Пел в полете, когда летал один – на штурмовике, возвращаясь с задания. А вот в «Бостоне» молчал, не один в салоне был. – Меня Ириной зовут, – представилась девушка. – Скворцов Алексей, старшина! – Иван встал в полный рост. Девушка засмеялась: – Фу, как официально! Мы не в строю. Ивану было неудобно за выход в кальсонах, и он подумал, что, если выйдет сейчас, его снова засмеют. Но девушка не отставала: – А вы какие песни знаете? – Военные, какие же еще? Я на войну с института попал, со второго курса, – начал Иван и тут же, как говорится, прикусил язык. Не стоит о себе рассказывать. Ведь старшина Скворцов в институте не учился, как бы не спалиться. – Я до войны тоже училась, в библиотечном техникуме. Я горьковчанка. А вы новенький? Я раньше вас не видела. – Раньше меня здесь не было. Я на Севере служил, на американских «Бостонах» летал. Когда сбили, сюда направили, в ЗАП. Тут меня капитан присмотрел, сказал – у второго пилота язва открылась, в госпитале он. – На Севере? Ой, как интересно! Только страшно. – Война везде одинакова. – А если над морем собьют? – Нас и сбили над морем. Бортстрелка еще в воздухе с «худого» расстреляли, а мы со штурманом выпрыгнули. Он в воде замерз, буквально несколько минут помощи не дождался. А я – вот он. – Насмерть замерз? – поразилась девушка. – Ну да. При тех температурах человек может продержаться в воде минут пятнадцать-двадцать, и все. – Вам повезло. – Наша подлодка рядом всплыла, случайно, для подзарядки аккумуляторов. Меня на палубу подняли. Немного припоздали бы – и все, конец. – Ужас какой! Над землей летать лучше. – Лучше, не спорю. Я службу подводников вблизи, изнутри увидел. Вот где сложно! Я на «Ил-2», на «Бостоне» возвращался: на одном двигателе, фюзеляж в дырах – но до аэродрома дотягивал. А представь себе подлодку! Глубинная бомба рядом разорвется – и весь экипаж гибнет. Там парашютов нет. Вот кто герои! – А у вас почему наград нет? – полюбопытствовала Ирина. – Не сподобился. На штурмовиках летал – в госпиталь попал. На «Бостонах» – сбили, в ЗАП отправили. А для начальства с глаз долой – из сердца вон. Не исключено – не лучше других летал, потому и не отметили. – Обидно? – Нет, я обиды не держу. Не за награды воюю – за страну. – Я тоже добровольно пошла – на курсы. Хотела в снайперы – не взяли, на медсестру опоздала, курсы уже половину программы прошли. Из-за окна, совсем рядом раздался голос – женский, властный: – Ирина, вот ты где. Опять кавалера нашла? – И поговорить нельзя! – Ирина насупилась. – До свиданья, увидимся еще. Девушка ушла. Сколько их таких – милых, домашних, не изведавших любви – воюют сейчас на фронтах и в партизанских отрядах? Обидно и жалко, что не все вернутся домой. Ладно – мужчины, это их святая обязанность – защищать дом, семью, страну. Вечером в комнате собрался весь экипаж. Командир выглядел сумрачным. Он разостлал на столе полетную карту, что-то измерял курвиметром и вздыхал. Экипаж его не беспокоил, человек занят подготовкой к полетам. На северах, в Ваенге, пилоты, способные к рисованию, рисовали полетные карты на потолке. Ляжешь отдохнуть, а полетная карта перед глазами. Поневоле изучишь характерные особенности местности, расположение знакомых аэродромов, высоты. А тут каждый пилот эскадрильи карты прячет, чтобы посторонние проложенный курс не увидели. Хотя какие они посторонние? Из своей же эскадрильи, только другие экипажи. Следующий день выдался без полетов. Но вечером все изменилось – капитан пришел озабоченный из штаба. – Вылет через полчаса. Механик, как машина? – Аэроплан к полету готов! – шутливо доложил Илья. – Чтобы баки под пробки были, на максимальную дальность идем. Лишь бы встречного ветра не было. Уже в сумерках к самолету прибыл крытый грузовик. Из кузова выпрыгнули парни в комбинезонах, покидали в фюзеляж груз и сели сами. Старший подошел к капитану: – Можем взлетать. – Запускаем! Несколько минут ушло на прогрев моторов, и «Дуглас» вырулил на взлетно-посадочную полосу. На несколько минут зажегся прожектор, освещая полосу, но как только самолет взлетел, прожектор погас. Немцы и по ночам беспокоили, их «FW-189» или «рама» летали, высматривая. Прожектор же на земле издалека да еще и с высоты виднее. «Дуглас» набирал высоту. Иван обернулся и посмотрел в открытую дверь кабины. Парни надевали парашюты, их с мешками не спутаешь. На груди у них уже были приторочены увесистые рюкзаки, на них – автоматы. Парашютисты! Летели долго. Иван с беспокойством начал поглядывать на бортовые часы и указатели топлива. Самолет уже четыре часа был в пути, пора было ложиться на обратный курс. Но капитан был невозмутим. Судя по времени, они уже должны были пролететь всю Белоруссию, дальше – польские земли. Наконец командир отдал команду подготовиться к выброске. В фюзеляже, в грузовой кабине замигала желтая лампочка, и бортмеханик открыл дверь. В отсек ворвался сильный ветер и капли дождя. Парашютисты встали и повернулись лицом к двери. Загорелся зеленый сигнал, и Илья заорал: – Пошел! Первый – вперед! Парашютисты прыгали один за другим. Вот последний из них покинул самолет, и Илья захлопнул дверь. Сразу стало тише, по кабине перестали гулять сквозняки. Иван посмотрел на высотомер – восемьсот метров. Не низковато ли для такой погоды? Командир как будто прочитал его мысли: – Кучно сядут, не придется друг друга три дня искать. Самолет продолжал свой полет на запад. Надо было разворачиваться, на восток двигаться, на аэродром. Иван не сдержался: – Командир! Топлива на обратный путь в обрез. Поворачивать надо. – Еще километров двадцать, а потом разворот. Не понял? – Пока нет. – У немцев свои посты наблюдения есть. Наш самолет засекли небось. Обычная ошибка экипажей: где сбросили груз или парашютистов, развернулись, там немцы и искать будут. Своего рода подсказка врагу. Я же немецким пособником не был и не буду. Пролетим дальше, развернемся – пусть они там ищут, далеко от места выброски. Усек? – Дошло. Вроде мелочь. Для экипажа все равно, где развернуться, а для парашютистов – лишние проблемы, а то и потерянная жизнь, сорванное задание. После разворота на обратный курс командир убрал обороты двигателей. Максимальная скорость «Ли-2» была 320 километров в час, но для такой скорости расход топлива большой, и потому им приходилось экономить, держать скорость 240–250 километров. До рассвета они успеют пересечь линию фронта, зато гарантированно сядут на своем аэродроме, а не совершат аварийную посадку с пустыми баками. Пустой самолет, легкий попутный ветер, высота шесть с половиной тысяч метров… В таких условиях расход топлива меньше, а главное – встреча с вражескими истребителями маловероятна. Обычно и наши и немецкие истребители летали на высоте от трех до четырех километров. Таким образом, хотя за бортом и ночь, встреча с вражескими самолетами была возможна. В качестве ночных истребителей немцы использовали двухмоторные «Ме-110», оснащая их одним мощным прожектором. Применяли их в основном для воздушной обороны городов. Но бывало, выпускали их на перехват наших транспортников и бомбардировщиков. В начале войны немцы о ночных перехватчиках не думали, но когда в начале войны наши «ДБ-3 Ф» нанесли удар по Берлину, спохватились. Иван смотрел на приборы и думал, что ему повезло. Капитан Савицкий – летчик отличный, у него есть чему поучиться. Вроде бы мелочи, но они существенно влияют на выполнение заданий. До тех пор, пока он не стал летать вторым пилотом, Иван сам себе был и командир, и второй пилот, учился на своих ошибках. А теперь слушал, наблюдал. Такой опыт передается от пилота к пилоту, ни из одного официального наставления его не приобретешь. Они пересекли линию фронта, когда уже начало светать. Еще час полета – и Подмосковье, аэродром. Самолет коснулся полосы, начал тормозить – и вдруг двигатели, сначала один, а через пару секунд и второй, заглохли. Но капитан сидел невозмутимо, как будто ничего не произошло. С полосы на свою стоянку их уже утащил грузовик. Полет был долгим, экипаж устал. Капитан отправился в штаб – на доклад о выполнении задания, а остальные потянулись в домик. Хотелось просто растянуться на койке и спать, спать, спать… Улегшись в койку, Иван сразу отключился. Все-таки человек – существо дневное, и ночью спать должен. А служба требовала ночного бдения. Проснулись все почти одновременно, и, приведя себя в порядок, потянулись в столовую. А когда вернулись, обратили внимание на то, что в доме тихо. Иван поинтересовался у Ильи: – Что это женщин не видать? – Понравились? А ты что, не заметил, что их самолета на стоянке нет? На задании, наверное. – Это днем-то? – А ты думаешь, что полеты только ночью и только в тыл? Могли груз куда-нибудь транспортировать – в Пермь или в Архангельск. Мы ведь тоже в Челябинск летали, когда ты в экипаж пришел. – Верно. Пришел командир, лицо у него было довольное. – Хорошая новость! От парашютистов радиограмма пришла: «Высадка прошла успешно, все в сборе, приступаем к выполнению задания». – Вот смелые ребята, – подал голос бортстрелок Савелий. – В чужом тылу, помощи ждать неоткуда, а еще ведь задание выполнять надо, и наверняка рискованное. О таких заданиях, о выбросе парашютистов, посадках у партизан обычно говорить было не принято. Эскадрилья подчинялась штабу ВВС, но большую часть полетов выполняла в интересах НКВД или партизанского штаба. Бортмеханик ушел обслуживать самолет, а капитан, бортстрелок и Иван от нечего делать уселись за стол – переброситься в картишки. В карты играли редко, командованием это не поощрялось. Только они сыграли партию в «дурака», как вошел комэск. Иван видел его второй раз, поэтому узнал не сразу. – Дурака валяем? – Майор неодобрительно покачал головой. Комэск попусту не зайдет – это понятно, для получения боевого задания капитан сам ходил к нему. Стало быть, что-то случилось. Майор снял фуражку и сел на свободную табуретку. – Хочу вам сообщить не очень хорошую новость. Однако экипаж это и так понял. – Сегодня ночью при посадке во вражеском тылу у самолета женского экипажа подломилась стойка шасси. Груз-то они доставили, но сами взлететь не могут. Отбили радио. Есть вариант: доставить шасси, запасной винт и поменять их в полевых условиях. Самолет партизаны замаскировали, но сами понимаете, шила в мешке не утаишь. Мальчишки могут увидеть, немцы случайно наткнутся. Поэтому предлагаю лететь только добровольцам, риск очень уж велик. Вызвались сразу все, не раздумывая, и капитан сразу внес предложение: – Кроме запчастей, надо еще двух механиков с собой взять – тогда ремонт быстрее завершить можно будет. Женский экипаж сел, значит – и наш приземлится. Немцы проверить могут, и значит, ремонт необходимо будет завершить за час, от силы – полтора. – Согласен. В самолет погрузили запасной винт – его заменить несложно. А вот с ремонтом шасси сложнее. Надо вывешивать самолет или крыло на домкраты или подставлять козлы, подпорки – а это все потери времени. Собравшись, механики обсудили, какой инструмент или оборудование с собой брать. В итоге взяли и домкраты, и лебедку ручную, и бревна. Не забыли и о фонарях. Без света никак нельзя, хоть это и демаскировать будет. Вылет предстоял непривычный. Обычно после посадки двигатели не глушили – десять минут на разгрузку, столько же на погрузку раненых, захваченных документов, иногда ценных пленных – и сразу взлет. В окрестных деревнях могли быть полицаи или немцы, и в таких условиях время было решающим фактором. Как только самолет взлетал, партизаны уходили в лес и – все, луг или поляна пустые, только пепелища от сигнальных костров. Волновались все, стараясь спрятать чувства от сослуживцев. Дело было не столько в возвращении самолета, сколько в спасении летного экипажа, тем более – женского. Фактически это было делом чести. Лететь было недалеко, пятьсот километров. Конечно, недалеко – это по авиационным меркам. Для пешего, да через линию фронта – долго и чревато пленом или гибелью. Но и их вылет – дерзость, авантюра. Загодя по рации они решили не связываться, чтобы немцы не запеленговали – делали они это мастерски. Савицкий решил связаться с экипажем уже перед самой посадкой и очень коротко, лаконично, чтобы самому не попасть в ловушку. Полет проходил спокойно, единственное – чаще приходилось определять по местности свое местоположение. Через два часа командир сказал: – Где-то рядом. И тут же Иван увидел левее курса три костра, выложенные треугольником, сигнальный знак. Он только протянул руку, как командир сказал: – Вижу. Запищала рация, и в наушниках послышался женский голос: – Слышу шум моторов самолета. – Это мы, пора. Ни позывные, ни фамилии не назывались из-за опасности перехвата. Немцы горазды на трюки, ведь разговоры шли открытым текстом. Иван помнил, когда он еще летал на штурмовике, как немецкий радист, вышедший на нашу волну, на чистом русском языке пытался навести их на советские войска. Линии траншей – немецкой и русской – в том месте разделяла неширокая «нейтралка». – Полосу подровняли, чужих нет, – сказала командир женского экипажа. – Подсветить? – Сам. Командир выключил рацию, сделал вираж и начал снижаться. Когда до земли оставался десяток метров, он включил посадочные фары и притер самолет к земле. По неровной земле застучали шасси. Торможение, впереди вырос силуэт «Ли-2». Фары сразу погасили. Савицкий развернул «Ли-2», подрулил к аварийному самолету и выключил двигатели. Надо беречь топливо, да и звук авиамоторов далеко разносится, глушителей ведь нет. Дверь открыли сразу, и механики спешно покинули самолет. Оказалось, что в ожидании их и экипаж и партизаны не теряли времени даром: веревками через козлы они подняли крыло в горизонтальное положение, а умельцы из местных уже открутили поломанное шасси. Механики спешно вытащили запасную стойку и начали устанавливать. Им помогали партизаны – многие из них раньше работали трактористами, электриками и знали, как крутить гайки. Темнота мешала, но фонарями подсвечивали только участок работы. Через полтора часа стойку шасси заменили, опустили крыло, поставив самолет на колеса. Всей гурьбой принялись за замену винта. Что хорошо было на американских самолетах, так это отличный доступ для ремонта. Механики спрыгнули с мотогондолы и крыльев. – Ремонт закончен! – доложили они. Руки их были в масле, но лица довольные: – Надо опробовать. Командир женского экипажа Селезнева подала команду: – В машину, запускаем! Правый двигатель, на котором меняли винт, чихнул пару раз в глушитель, завелся, пустив облако отработанных газов, и загудел ровно. Его опробовали на разных режимах. Двигатель не трясло, как иногда случалось из-за дисбаланса. На коне примчался партизан из дальнего дозора. – Немцы! – закричал он. – Броневик и два грузовика с солдатами! Бежать к самолету с женским экипажем было некогда, и, уже не скрываясь, Савицкий по рации предупредил Селезневу: – Нюра, немцы близко, они по нашу душу. Взлетай по готовности! Девушкам еще надо было запустить левый мотор. Едва услышав о появлении немцев, механики с технической базы и члены экипажа кинулись в самолет – попасть в переделку никому не хотелось. Тем более что механики уже все были люди в возрасте, под пятьдесят, а личного оружия у них ни у кого не было. Да и что даст пистолет или револьвер против пулемета на бронеавтомобиле? Тонко завыл стартер, запустили левый двигатель – в это время самолет Селезневой уже дал полный газ, выруливая на заросшую травой и кочками полосу. Конечно, полоса – это условность, просто партизаны подобрали местечко поровнее. Но самолету с его скоростями даже кочка может повредить – как это и случилось с женским экипажем. Однако сейчас их «Ли-2» уверенно разогнался, поднялся в воздух и исчез в ночной темноте. Послышались хлопки – это партизаны, выдвинувшись навстречу противнику, пытались его задержать. Но их было мало, и вооружение стрелковое, легкое – они просто давали возможность взлететь второму самолету. Грузовики партизаны остановили. Солдаты покинули кузова и вступили в перестрелку. Однако бронеавтомобиль, похожий корпусом на гроб с гусеницами, упорно полз вперед, поливая огнем из пулемета пространство перед собой. Капитан дал полный газ. В таком режиме, в ночной темноте стали видны огненные языки выхлопов из труб сбоку мотогондол. Немецкий пулеметчик засек цель и перенес огонь на нее. По фюзеляжу защелкали пули. Бортовой стрелок Савелий открыл ответный огонь. Его крупнокалиберный пулемет УБТ бил короткими очередями – ведь бронетранспортер тоже обнаружил себя дульным пламенем пулемета. Самолет начал разбег. Трясло немилосердно, и бортстрелок прекратил стрельбу. Стрелять при такой тряске значит попусту жечь и без того скромный боезапас. Иван держал руки на штурвале, а ноги на педалях, как и положено. Самолеты той поры не имели сервоприводов, электро– и гидроусилителей, и на неровном покрытии надо было приложить усилия, чтобы удержать машину при разгоне. Внезапно самолет потянуло вправо, и Иван вцепился в штурвал, стараясь парировать отклоняющее усилие. Да что же командир не помогает? Он бросил взгляд на капитана и увидел, что тот упал головой на штурвал и не двигается. – Илья, убери командира! – закричал Иван. Бортмеханик схватил командира за плечи, откинул его на спинку кресла, а потом и вовсе вытащил его тело назад, в проход, и дальше – в грузовую кабину. Держать штурвал стало легче. Когда самолет достиг скорости отрыва, Иван потянул штурвал на себя – тряска и стук шасси прекратились. Иван убрал шасси – они тормозят, мешают набрать скорость – и поставил закрылки в нормальное положение. Самолет набирал высоту. Немцы с бронетранспортером, партизаны – все осталось позади. В наушниках послышался голос Селезневой: – Парни, что у вас? – Взлетели, были обстреляны немцами, командир ранен, – коротко ответил Иван. В кабину вошел Илья. Даже в слабом свете приборов было видно, что руки у него в крови. – Что? – крикнул Иван. – Наповал, в голову. Иван не мог сдержать эмоций и выматерился. – Остальные как? – Живы, только дырки в фюзеляже есть. – Должны долететь! Иван стиснул зубы. Теперь от него зависит, останутся ли в живых остальные пятеро. Он довернул педали, положив стрелку компаса на сорок градусов, и стал смотреть в окно. Впрочем, еще рано. Линию фронта они пройдут через полтора часа. Он поднял самолет на высоту пять километров. Без кислородной маски дышалось уже тяжеловато. Но у остальных членов экипажа и механиков с техбазы масок не было, и значит, выше забираться нельзя. На этой высоте был порывистый ветер, самолет болтало, и Иван опустил его на пятьсот метров ниже. А в голове билась одна-единственная мысль: «Несправедливо получилось. Женский экипаж спасли, все члены экипажа живы, а наш командир погиб». Иван только-только стал ценить опыт Савицкого, перенимать его навыки – и вот, невосполнимая потеря. Конечно, по возвращении им дадут другого командира, но как он приживется в экипаже? Савицкий был немногословен, летчик от бога. Очень жаль. В груди саднило – Иван привык к капитану. Он решил по прилету идти в штаб с рапортом о переводе в боевые части. Уж лучше на штурмовике летать, чем видеть, как на беззащитном самолете гибнут боевые товарищи. К моменту посадки уже рассвело. Иван ювелирно притер самолет к посадочной полосе, зарулил на стоянку и заглушил моторы. Сразу отправился в штаб, как и решил, где написал два рапорта. Один – о выполнении задания, с кратким изложением случившегося, а другой – с просьбой перевести его в действующую боевую часть. Капитан в кадрах, прочитав его рапорт, очень удивился: – Скворцов, ты уже в боевой части! У тебя командир погиб на боевом посту, какого рожна тебе еще надо? – Отпустите! В штурмовики пойду, в бомберы… Душа горит, отомстить хочу. – Доложу командиру – как он решит. Наземный люд эскадрильи принялся за организацию похорон. Одни копали могилу на краю аэродрома – там уже было небольшое кладбище погибших летчиков, бортстрелков. Из ящиков для двигателей механики сколотили гроб. На похороны собрались свободные экипажи, техническая обслуга. Комэск сказал речь, потом взял слово политрук. Женский экипаж рыдал навзрыд. Дали залп из личного оружия, на свежий холмик поставили скромный обелиск со звездой наверху и надписью краской – фамилия, инициалы и звание погибшего, годы жизни. Люди стали расходиться, а Иван застыл у памятника. Всего ничего летал он с капитаном, два месяца. Особой дружбы вроде не было, в первое время опасался даже, что капитан его хитростью в эскадрилью заманил. А потом оценил высокий профессионализм Савицкого, практический опыт. И теперь ощущение невосполнимой утраты больно сжимало сердце. Сзади подошел Илья, обнял за плечи: – Пойдем, помянем командира по русскому обычаю. Все уже собрались, нехорошо, если второго пилота не будет. Действительно, надо. В домике где они обычно отдыхали, набилось человек тридцать. На столе – скромные закуски из столовой, водка, что положена, наркомовские сто на брата за боевые действия. Технари принесли спирт. Налили в стакан водки, сверху положили кусок хлеба. Комэск сказал короткую речь, выпили, не чокаясь. И тут Ивана, что называется, сорвало. Он пил, что наливали, не закусывая, как будто горе спиртным залить хотел. Напился вдрызг и уже слабо помнил, как Илья увел его, стянул сапоги и уложил на кровать. – Не убивайся ты так-то! Твоей вины в смерти командира нет, это война! А она без потерь не бывает. И еще что-то говорил, только Иван уже не слышал – вырубился. Утром голова раскалывалась, во рту было сухо. Он выпил воды из графина, прямо из горлышка. Голова закружилась, и он снова упал в кровать. Очнулся уже после обеда. Вышел во двор по пояс голый, в кальсонах, буркнул бортмеханику: – Полей. Вокруг ходили люди, здесь же были две женщины из экипажа Селезневой, только теперь над Иваном никто не смеялся. Вечером посыльный вызвал его к комэску. Иван по-быстрому побрился, оделся, начистил сапоги и заторопился к штабу. В комнате комэска было накурено, хоть топор вешай. – Здравия желаю! Старшина Скворцов по… – Садись, – прервал его доклад комэск. – Будешь? – и вытащил из стола бутылку водки. Но от одного ее вида Ивана замутило. – Нет, видеть не могу. – Правильно. – Комэск убрал водку назад в стол и вытащил рапорт Ивана. – Рассмотрел я твой рапорт, Скворцов. Желание отомстить за командира по-человечески понимаю, но как командир хода твоему рапорту не дам. Летать некому, потери. Сам знаешь, из твоего экипажа второго пилота в госпиталь отправили. Месяц назад бортстрелка «мессер» расстрелял, вчера… – Комэск замолчал, закурил папиросу. Придавив окурок ко дну пепельницы, он решительно хлопнул ладонью по столу: – Значит, так, Скворцов. Слушай мой приказ: назначаю тебя командиром самолета. Иван вскочил с места – приказы положено было слушать стоя. – Подыщем второго пилота из ЗАПа, слетаешь с ним в наш тыл, притретесь, – продолжал комэск. – Я на фронт хочу! – упрямо заявил Иван. – В армии приказы положено не обсуждать, а исполнять! – повысил голос комэск. – Я тоже много чего хочу! И потом – Савицкого что, в нашем тылу, на параде убили?! Кругом марш! Иван сделал поворот через левое плечо и вышел. Через дверь услышал, как матерится комэск. Дверь была тонкой, и слышно было все, слово в слово. – Каждый день, твою мать, ходят с рапортами! А кто в эскадрилье летать будет? Эх, что за жизнь! Потом звякнуло стекло, послышалось бульканье – похоже, комэск решил выпить в одиночку. Когда Иван вернулся в дом отдыха экипажей, Илья поинтересовался: – Не подписал? – А ты откуда знаешь? – Наши пилоты после каждой передряги рапорта о переводе в боевые части пишут. Вот и Савицкий писал, пусть земля ему пухом будет. – Так никому и не подписал? – Было дело, подписал одному – чтобы от трибунала уберечь. Один из заезжих начальников к девушкам нашим клеиться стал – я имею в виду женский экипаж. Да еще на виду у других пилотов. А один из командиров не сдержался и морду ему набил. Вот, чтобы избежать скандала, и отправили его на Север, в полк бомбардировочный. Комэск сказал – пусть на северах поостынет. – Да? А это вариант. Осталось только найти, кому морду набить. Шучу, шучу, – усмехнулся Иван. Внимания военной контрразведки или НКВД к своей персоне Иван не хотел – документы-то не его. Если начнут копать, обязательно докопаются. И лагеря для него будут не самым тяжким наказанием, могут и шлепнуть. Осторожничал Иван. В бою не боялся, товарищей не предавал, за их спинами не прятался, но в своей части остерегался, даже друзей близких не заводил. Сболтнешь что-нибудь невзначай – и пиши пропало. – Комэск не сказал, кого командиром назначили? – между тем не унимался Илья. – А я разве не сказал? Меня. – Да ну?! – поразился Илья. – Так чего же ты молчишь? Обмыть надо назначение. Иван поморщился – одно упоминание о выпивке вызывало у него рвотный рефлекс. – А вторым пилотом кто же? – Не знаю. Но свято место пусто не бывает. Илья стал шушукаться с бортстрелком Савелием. Вообще в их экипаже Илья был самым информированным, знал, что и когда случалось в других экипажах. Вроде парень хороший, но уж очень любознательный. Два дня экипаж не летал, потому как недоукомплектован был, не положено такой в полет выпускать. А утром следующего дня Ивана вызвали в штаб. Комэск сиял, как новый пятак: – Вот, Скворцов, знакомься, второй пилот в твой экипаж. Со стула поднялся молодой, от силы лет двадцати, паренек со знаками отличия старшего сержанта. «Похоже, не бреется еще», – подумал Иван, глядя на его розовые, поросшие пушком щеки. – Старший сержант Никифоров. – Мужчины пожали друг другу руки. – Никифоров, подождите меня в коридоре. Второй пилот вышел, а Иван повернулся к комэску. Тот поднял руки: – Знаю, что хочешь сказать. Молод, не спорю. Так ведь этот недостаток со временем проходит. Ты на себя посмотри. Тоже ведь не старик, вон, девки из женского экипажа заглядываются. У Ивана слов возражения не нашлось. – Он хоть летал сам когда-нибудь? – А как же. В летной книжке написано – налет двадцать два часа на «У-2». Иван за голову схватился: немецкие пилоты в авиаполках по двести пятьдесят часов налета имеют, а этот – двадцать два! Но потом остыл. У него у самого налета вообще не было, когда он в 41-й год попал. Первый самостоятельный вылет – и катастрофа. Крыть было нечем. Единственно – полеты у них сложные, ночные, посадки на необорудованные полосы. Ну так кому сейчас легко? – Зато как и обещал – полеты пока в наш, а не в немецкий тыл, и днем! Заметь! – Комэск поднял указательный палец. – Слетаетесь, притретесь. Посмотришь, выйдет ли из него летчик. Все. Иди, Скворцов, дерзай. Посади его за изучение материальной части, все-таки не «У-2». – Есть. В принципе, комэск прав, не боги горшки обжигают. Но он и сам пока не чувствовал себя опытным пилотом, асом. У Савицкого учился, а теперь самому учить другого надо. Никифоров ждал его в коридоре. Увидев Ивана, выходящего из кабинета комэска, он пристроился рядом, и они пошли к себе, в дом отдыха экипажей. Из вещей у Никифорова был лишь тощий «сидор» на плече. По дороге он с любопытством вертел головой по сторонам. – Меня Сашей зовут, то есть Александром, – поправился он. – Алексей, – буркнул Иван. – Вы не обижайтесь, товарищ старшина, но я слышал ваш разговор с комэском. Я не подслушивал, просто дверь тонкая. – И что? – Налет у меня маленький, это правда. Но я стараться буду, не подведу. – Ага, ты еще забыл добавить – честное пионерское. Парень покраснел. Ивану и самому неудобно стало за колкость, за холодный прием. Год с небольшим назад он сам сопливым был, а вот своим трудом дорос до КВС, иначе – командира воздушного судна. Когда они зашли в комнату, Иван представил нового члена экипажа: – Старший сержант Александр Никифоров, второй пилот! Прошу любить и жаловать. Илья присвистнул. – Илья, не свисти. Примета плохая, денег не будет. – У меня и так их нет. Я денежный аттестат матери отослал. – Сейчас ты покажешь второму пилоту самолет, стоянку, столовую. Потом объяснишь все основное по материальной части, но считать заклепки на фюзеляже не надо. Основные приборы, ручки управления – что пилоту в полете знать необходимо. – Есть! Новичок оставил «сидор» на свободной койке – раньше на ней спал Савицкий, и они с Ильей вышли. А немного погодя Иван услышал через открытое окно женский разговор: – Ой, девчонки! У нас такой новичок появился, прямо красавчик! – Олеся, остынь! По голосу – Нюра, командир женского экипажа. – Это второй пилот на самолет Савицкого. – А Скворцов куда делся? – Командиром поставили. – Во новости! Пойду девчонкам расскажу! Иван тихонько прикрыл окно, а то получилось, что он вроде бы подслушивал. Хорошо – комэск мужик с понятием, полеты обещает днем и в свой тыл – что-то вроде вывозных полетов. Должности как для Ивана, так и для Александра новые, пообвыкнуться надо. До вечера бортмеханик занимался с новичком – опыты полетов на двухмоторных самолетах у того не было. Но война, спрашивать никто не будет, готов ли ты. И на следующий день поступил приказ на вылет. Лететь предстояло днем, да и недалеко, в Пермь – прямо отдых. Когда уселись в кабину, Иван сказал Александру: – Ты присматривайся к тому, что делает бортмеханик, что делаю я. На взлете и в полете руки на штурвале держи, а ноги на педалях, чтобы почувствовать машину. Но не мешай. – Понял. Вырулили на взлетную полосу, взлетели. – А теперь попробуй сам, – предложил Иван. – Курс тридцать пять градусов, эшелон три с половиной тысячи метров. И демонстративно убрал руки от штурвала и снял ноги с педалей. Саша вцепился в штурвал. – Да чего ты за него ухватился? – едва заметно усмехнулся Иван. – Легче держи. Штурвал Саша доворачивал понемногу – привык на легкомоторном «У-2». Но на «Ли-2» движения требовались размашистые, этот самолет в десять раз тяжелее поликарповской машины. Однако приловчился новичок быстро, потеть перестал. Снижался тоже он, уже перед самой посадкой Иван взялся за штурвал и посадил самолет. – На стоянку заруливай. Наша седьмая, КДП передал. КДП – контрольно-диспетчерский пункт. На земле, во время рулежки, при взлете и в полете пилоты обязаны выполнять все указания диспетчера, иначе быть беде. Самолет разгрузили, заправили и снова набили фюзеляж ящиками. За погрузкой следил бортмеханик, чтобы ненароком не нарушилась центровка самолета. Самый тяжелый груз – к кабине пилота, полегче – в хвост. В диспетчерской попросили: – Двое офицеров-летчиков от своего полка отстали. Сам понимаешь, не догонят – под трибунал пойдут. Подбросишь до Москвы? – Место есть, возьму. Самолет у Ивана не пассажирский, и эскадрилья особая, отдельная, поэтому диспетчер навязывать ему никого не имеет права. – Лейтенант и старшина у КПД стоят. Держа в руке полетные документы, Иван вышел из диспетчерской и обратил внимание, что недалеко от входа стоит летчик в военной форме, но один. Пилот повернулся и… Ба! Знакомое лицо! Это же Витька Фирсов, из ВВС Северного флота, с аэродрома Африканда. Пересекались они как-то. И Виктор его узнал, обнялись. – Ты как здесь? – спросил Иван. – А, хуже не бывает. В Хабаровск, в командировку ездили. Наши перегон самолетов с Аляски наладили. Перегонщики ведут самолеты до Хабаровска, а дальше уже мы должны. Вышли на станции – у бабушек яблок купить, у нас на Севере их нет, сам знаешь, а поезд-то и ушел. А нам в Москве край как надо быть до его прибытия, иначе… – Виктор махнул рукой. – А ты как? Слышал я – сбили тебя, из экипажа один остался? – Правда. Штурман в воде замерз, бортстрелок в бою убит был. Мне одному спастись посчастливилось. – Ты извини, друг, я на КДП побегу. Обещали словечко замолвить, на самолет посадить. – А зачем бегать? Я командир этого самолета. Случайно попал в отдельную эскадрилью. Вроде на один полет брали, а получилось – на постоянную службу. – Да ну? Вот здорово! – Да, мне сказали, что вас двое. Где второй-то? А то нам вылетать пора. – Он у проходной с яблоками. Подожди, я сейчас, одна нога здесь, другая там. Виктор вернулся быстро – вдвоем они несли мешок яблок. – Не себе брали – парням в полк, витаминчиками подкормить. Конечно, с мешком яблок разве догонишь уходящий поезд? И бросить жалко, деньги уже уплачены. Они прошли к самолету, и Виктор восхитился: – Здорово ты пристроился! «Ли-2», полеты в тыл… Ни тебе «мессеров», ни тебе зениток. И летаешь над землей, не то, что мы. Иван помрачнел. Это было его больное место, но ведь всем не объяснишь. – Садитесь, нам пора. Запустили моторы и, получив разрешение, вырулили на полосу, взлетели. Виктор зашел в кабину: – Эх, благодать, не то что у нас на «Хемпденах». Простор, тепло! – Сам говоришь – повезло. – Давно командиром? – Три дня. Вторым пилотом летал, пока командира не убили. Улыбка медленно сползла с лица бывшего сослуживца.Глава 10. Особое задание
Чувствовалось приближение осени. По ночам стало прохладно, начали желтеть листья на деревьях, жухнуть от ночных заморозков трава. За месяц, что Иван летал с новичком, сделали восемнадцать вылетов. Иван уже вполне освоился в качестве командира и натаскивал Александра. Доверял ему самостоятельно, под своим приглядом, взлетать и садиться. Постепенно старший сержант влился в экипаж. Летчиком он оказался хватким, а человеком простым и общительным. Ивана вызвал комэск: – Время присмотреться было. Как тебе Никифоров? – Оботрется – толк будет. – Вот и отлично. Дал я вам время, но курорт закончился. Экипажей не хватает. Сегодня ночью в немецкий тыл летите. Смотри сюда. – Комэск разложил на столе карту. – Здесь, южнее Минска, партизаны подготовили площадку. Условный сигнал – крест из пяти костров. Садишься и ждешь. – Чего? – В Минске немецкий полковник есть, артиллерист. Наши в его окружение своего человека внедрили. По радио он шифровку передал, что полковник в Берлин ездил, в Генштаб, привез план нового наступления и документы. Его сегодня вечером выкрасть должны, полковника этого – вместе с документами. Так что будешь ждать сколько надо. Но за три часа до рассвета улетай. Недалеко от места посадки шоссе проходит. Ночью движение по нему немцами запрещено – из-за активных действий партизан. А рассветет – тебяобнаружат. Комэск помолчал. – Пароль при встрече – «Дедушка приехал». Только ты не пугайся. – Партизаны с рогами будут, что ли? – улыбнулся Иван. – Тебе бы все зубы скалить… Они в немецкой военной форме будут. А то вы с перепугу стрельбу устроите. Как полковник этот с документами на борт поднимется, головой за него отвечаешь. Хочешь – на бреющем иди, твое дело. Но живым доставь. – Легко сказать! А вдруг немецкие истребители? – Когда в досягаемости наших истребителей будешь, дай сигнал. – Какой? – Не будем мудрить, сигнал тот же – «Дедушка приехал». Наши эскадрилью поднимут, прикроют. Ого, эскадрилью истребителей! Видимо, в полковнике и документах наша разведка очень заинтересована. – Товарищ майор, сопровождение ни к чему. Будут «мессеры» – дам сигнал. А если нет – под покровом ночи к линии фронта подойду, а уж потом пусть эскортируют. Немцы и над нашей территорией сбить могут. – Верно, – вздохнул комэск, – только имей в виду, об операции никому ни полсловечка. О ней лично там знают! – комэск ткнул пальцем вверх. – Вывезешь – наградим, так и сказали. Ну, ни пуха! – К черту! – Иван вышел. Задачу ему задали трудную. На стоянке он нашел Илью. – Проверь самолет, будет ночной вылет. – Туда? – сразу понял бортмеханик. – Именно! И оружие личное проверьте, а то небось паутиной уже все обросло. – Обижаешь, командир. От исправности самолета зависело все – жизнь экипажа, выполнение задания. Илья смотрел за самолетом, как мать за ребенком, и нареканий никогда не было. Почему-то перед этим вылетом Иван волновался. Саша парень хороший, но опыта ночных полетов и посадок на неподготовленную полосу у него не было, да и задание какое-то необычное. Было ли чувство страха? Конечно! На фронте не боятся только дураки! Но человек должен преодолеть страх, смерть может прийти, откуда не ждешь. Вылетели они в сумерках, и пока добрались до линии фронта, совсем стемнело. Иван рассчитал подлетное время, и выходило, что на точку они прибывают плюс-минус пять минут. Он часто поглядывал в окно, чтобы сориентироваться на местности. Минск обошел с юга. – Вижу сигналы! – разом закричали бортмеханик и второй пилот. Высота была невелика, пятьсот метров. Иван начал планировать загодя, убрав газ моторам – так на земле меньше слышен шум двигателей. Но совсем его не уберешь. Он прошел низко над кострами и перед первым приказал второму пилоту: – Считай секунды! И потом: – Конец. Прикинули – полоса получилась около четырехсот метров. Вполне пригодна для посадки, а главное – взлета. Иван развернул самолет осторожно, «блинчиком», и сел у первого костра. После пробега самолет встал. Двигатель Иван не глушил. – Илья, открой дверь, осмотрись. И Савелию скажи, пусть он от пулемета не отходит. – Есть. Илья вернулся через несколько минут. – Костры потушили. Какие-то люди возле них были видны, но они не подходят. – Ладно, я сам. Саша, с кресла не вставай. Если стрельба начнется, сразу по газам – и взлетай. Иван выбрался из пилотской кабины, прошелся по грузовой кабине и дернул за ногу бортстрелка: – Не зевай! По спущенной лестнице он спустился на землю. Костры уже погасли, только луна светила. Навстречу Ивану, в зыбком мертвенном свете луны шел человек. Иван вытащил пистолет из кобуры, передернул затвор и, когда фигура приблизилась, приказал: – Стой! Пароль! – Дедушка приехал. Иван успокоился и опустил пистолет. Перед ним возник человек, и, если бы комэск не предупредил, Иван выстрелил бы. Человек был в немецкой полевой форме с автоматом поперек груди. Видимо, он не торопился подходить, боясь получить пулю от кого-нибудь из членов экипажа. – Фу ты, как немец! – Вас же предупредили. Ты, летун, пистолетик-то убери… Иван поставил курок «ТТ» на предохранительный взвод и сунул оружие в кобуру. – И мотор глушите, ждать придется неизвестно сколько. Иван забрался в самолет и заглушил мотор. – Саша, сиди на месте. Если что, запустишь. К Ивану подошел бортмеханик: – Командир, там немец у самолета. – Голос бортмеханика срывался от волнения. – Спокойно, Илья, это наша разведка. Еще не то будет. – Фу! – облегченно выдохнул Илья. Потрескивали, остывая, двигатели. Тишина полная. Иван посмотрел на часы – половина второго ночи. Еще часа два, от силы – два с половиной можно подождать. Он выбрался из самолета. Теперь людей в полицейской форме было двое. Один – в стальном шлеме; на цепочке, поперек груди поблескивала латунная бляха полукруглой формы. Ни дать ни взять – фельдполицай. Ряженые или служат у немцев на самом деле? Вопросы задавать было не принято, да никто бы и не ответил. – Командир, закурить есть? – обратился к Ивану «фельдполицай». – Не курю, – развел руками Иван. «Немец» говорил по-русски чисто. – Жаль, у немцев сигареты – дерьмо полное. «Беломора» бы или моршанской махорки… В экипаже курил только бортстрелок. – Савелий, – крикнул Иван, – закурить дай! Бортстрелок подошел к открытой дверце и остолбенел. В темноте его глаза уже адаптировались, и картинку он увидел сюрреалистичную: стоящий у борта самолета командир преспокойно беседует с немцами. – Не бойся, свои, – уловив его замешательство, невозмутимо отреагировал Иван. – Угости товарищей. Савелий протянул едва начатую пачку «Беломорканала». – А можно две? – протянул руку «фельдполицай». – Бери всю пачку! – Всю нельзя, вдруг увидят? Сгорю. «Фельдполицай» прикурил и спрятал папиросу в кулак – огонек был виден издалека. Время шло. Иван с тревогой посматривал на часы. Еще полчаса – и надо улетать. «Немцы» тревожились тоже, переминались с ноги на ногу, и так же, как и он, поглядывали на часы. Видимо, заминка случилась, а может – и захват оберста сорвался. «Даже если они привезут этого полковника, – думал Иван, – похищение не останется незамеченным, немцы выставят на дорогах посты. Как нашим «немцам» возвращаться? Все-таки смелые они люди, наверняка он так не смог бы – работать среди чужих». Время истекло. Если он задержится еще хоть на четверть часа, то не успеет затемно перелететь через линию фронта. – Все, парни, время вышло! Ждать больше не могу. А то и экипаж, и самолет угроблю. Иван поставил ногу на стремянку. – Илья, заводи! – крикнул он в чрево фюзеляжа. Повернувшись к «немцам», он уже хотел на прощание пожать руки этим мужественным людям, как вдруг заметил, что вдали, на грунтовой дороге, показался свет фар. Машину раскачивало на ухабах, но она не снижала скорости. С дороги водитель свернул на поле и подъехал к самолету. Водительская дверца распахнулась, и оттуда выскочил немецкий офицер. – Парни, оберста в самолет, я с ним. Машину отгоните подальше и прострелите ее из автомата. Надо подстроить все так, как будто партизаны напали. «Немцы» выволокли связанного, с кляпом во рту полковника, и, не церемонясь, зашвырнули в фюзеляж. Привезший его офицер сказал: – Спасибо за службу, бойцы. Даст бог – свидимся, – и сам залез в самолет. Иван захлопнул дверцу – двигатели уже работали на холостом ходу. Пробежав в пилотскую кабину, он уселся в кресло. – Экипаж, взлетаем! Илья, закрылки на взлет, двигатели на полный! Взревели моторы, и самолет стал разбегаться. Толчок, другой – и «Ли-2» оторвался от земли и начал набирать высоту. – Успеем до солнца? – спросил Саша. – Должны. Если «мессеры» появятся, передашь на аэродром по рации открытым текстом «Дедушка приехал». Тогда наши истребители на помощь вылетят. – Ни фига себе! Вот такая служба по мне! – заявил Саша. – А то – ящики в тыл возить! Иван держал скорость почти максимальную – триста километров. Топлива достаточно, экономить его не было необходимости, а вот выгадать время – получится. Едва они перелетели линию фронта, как на востоке показалось солнце. И почти сразу появились наши истребители, две пары. Иван встретил их появление с тревогой, но Саша опознал силуэты и звезды на крыльях. Видимо, важная птица этот оберст, если его встречают с эскортом. Без происшествий они добрались до своего аэродрома, сели и зарулили на свою стоянку. Ведущий истребителей покачал крыльями на прощание, и истребители умчались. На стоянке их уже ждали – черная «эмка» и крытый грузовик. Когда Саша через окно увидел, как из самолета выходят немцы, он от удивления потерял дар речи. Ведь он, исполняя приказ Ивана, не выходил из пилотской кабины и не видел, кто садился в самолет. – Фрицы? Настоящие? – Один точно вайнахтсман. – Это что, звание такое? Не слыхал. – Эх, ты! Вайнахтсман – это Дед Мороз, только немецкий. Подарок привез нашему командованию. – Быть не может, до Нового года еще далеко. Экипаж дружно рассмеялся. Смеялись долго, утирая слезы, и не столько было смешно, сколько спадало нервное напряжение. Два дня им дали на отдых, а потом были полеты в наш тыл – Архангельск, Горький, Саратов. Ситуация на фронтах осенью сорок второго года складывалась очень тяжелая. Немец дошел до Волги, бои шли в Сталинграде, на Кавказе немцы штурмовали Моздок. С его взятием открывалась дорога к бакинской нефти и кавказским перевалам, за которыми уже была Грузия. Уже год в блокаде был Ленинград. Немцы замкнули кольцо вокруг города 8 сентября 1941 года, бомбардировщики сожгли продовольственные Бадаевские склады. Людей зимой эвакуировали по льду Ладожского озера. В город шли машины с продовольствием, а обратно на Большую землю вывозили людей, в первую очередь женщин и детей. Положение с питанием осажденных было катастрофическим. Осенью 41-го года воин получал 500 граммов хлеба, рабочие – 250 граммов, служащие и иждивенцы – по 125 граммов, и кроме хлеба – ничего. Пока шли полеты в наш тыл, прошло полмесяца. Зарядили дожди. В один из пасмурных дней, когда тучи висели низко, угрожая разразиться ливнем, весь экипаж вызвали в штаб. К начальству положено являться по форме, поэтому быстро подшили свежие воротнички, надраили сапоги. Иван, как командир, надел кожаный реглан, полученный несколькими днями ранее. Разноса не ожидалось, вроде не напортачили нигде. В кабинете комэска, кроме самого майора, был политрук. У Ивана сердце екнуло – неспроста! Однако комэск выглядел довольным, улыбался, что бывало с ним редко. Политрук встал и зачитал приказ по воздушной армии, где перечислялись награжденные, в том числе – весь экипаж Ивана. Он, как командир, получил медаль «За отвагу», остальные – «За боевые заслуги». Комэск каждому вручил удостоверение к медали и прикрепил медали к гимнастерке. – Догадываетесь, за что? – спросил он у Ивана и подмигнул. Иван понял – за доставку плененного полковника и нашего разведчика с документами. – Давненько нашу эскадрилью не отмечали! – Комэск потер руки. – Ради такого случая весь личный состав собрать бы, да это дело нереальное. Экипажи кто где, – вставил политрук. – Но на первом же общем собрании доведу до сведения всех. Есть у нас свои герои, на кого остальным равняться надо! Политрук говорил казенными словами, прямо цитатами из газеты «Правда». Комэск поморщился – политрук не так его понял. Воодушевлять массы на священную войну надо, но не так, а по-человечески, тепло. – Торжественная часть закончена, приступаем к неофициальной. Награды отметить надо, положено по воинским традициям, чтобы не последние награды были. Начало положено. Политрук протестующе дернулся, но майор не дал ему вставить слово: – Только фронтовые сто грамм, наркомовские! Поскольку политруку нечего было возразить, он только махнул рукой. Майор достал из стола две бутылки водки и разлил ее по железным кружкам, коих оказалось шесть. Четыре – для экипажа, а оставшиеся две – политруку и комэску. – С почином вас, парни! Он всего сердца поздравляю! Звонили мне оттуда! – Комэск ткнул пальцем вверх. – Очень ценный груз оказался, очень! Нами довольны. Они чокнулись и выпили. В кружках было много больше ста граммов, но кто их на радостях считать будет? Закуски не оказалось, занюхали рукавами. У парней из экипажа рты до ушей. – Отдыхайте, парни, но пить больше не советую. Завтра вылет в Ленинград, правда – ночью. С утра грузиться будете, – предупредил майор. Парни, гордые собой, вышли из штаба. В 1941–1942 годах награждали редко, и наградами заслуженно гордились. Это уже с 43-го года медали и ордена почаще вручать стали. Поэтому парни не застегивали ватники, а Иван оставил распахнутым реглан. Медали новые, блестят, внимание привлекают. Аэродромный люд медали заметил сразу. Намеки на «обмыть надо» кончились застольем. Тут уж Илья подсуетился, технический спирт добыл, закуски немудрящей из столовой принес. Иван пить не стал. Помнил он еще свои мучения, когда Савицкого хоронили. Поздравления пилотов, стрелков, механиков и техников других экипажей были приятны, чего скрывать. Допытывались они – за что же такие награды? Но награжденный экипаж, предупрежденный Иваном, отмалчивался или отшучивался, еще больше подогревая интерес. В разгар застолья пришел их поздравить женский экипаж – они только что прилетели. Но, как водится, слухи расходятся быстро. Девушки не пили, лишь пригубили. Повод для общения хороший, большинство молодые. Патефон принесли – гордость эскадрильи, танцы затеяли до самой полуночи. С утра Илья развил кипучую деятельность. Едва проснувшись и приведя себя в порядок, он подошел к Ивану: – Деньги давай. Деньги у Ивана были – по денежному аттестату получал. Другие, у которых семьи были, им отослали. А ему куда отсылать? И тратить особо некуда было. Хоть довольствие и невелико, а за несколько месяцев скопилась изрядная сумма. – Сколько и зачем? Иван подумал – не похмелиться ли хотят? Однако Илья его приятно удивил: – Сколько можешь, сколько не жалко. Но учти – без отдачи. – Да ты объясни, зачем? – Чудак-человек! Мы в Ленинград летим, там люди от голода умирают. Картошки хочу купить. Мешок, два – как получится. Деревня-то рядом. Иван поразился – как же он сам не додумался? Ну, Илья, мудрая голова! Он вытащил из кармана все деньги, которые были у него в наличии – целую пачку, и отдал Илье, не считая. – Держи. – Многовато тут, – начал сомневаться Илья. – Может, хоть немного себе оставишь? – Бери-бери. И Савелия возьми в помощь, все равно дурака валяет. – Уже припряг. Он тележку возить будет, на которой авиабомбы подвозят – не на себе же картошку тащить? Илья ушел. А Иван в душе корил себя – ведь они с Ильей почти одногодки. Почему же Илья додумался, а он, Иван, – нет? Даже как-то обидно стало. Он командир самолета и сам должен был пример подать. В Ленинграде люди от голода на улицах падают, дети умирают от дистрофии. А на поверку оказалось, что Илья-то почеловечнее будет, подушевнее. Часа через два Илья заявился вместе с Савелием: – Картошку в хвост загрузили. Был в хвосте маленький отсек за дверью – почти треугольный. Там хранились чехлы для моторов, колодки для стоянки, нехитрый инструмент. На грузовиках подвезли груз – ящики с патронами Тульского патронного завода. Илья груз по самолету распределял. Груза немного, но тяжелый! Под конец еще два больших, но легких ящика с медикаментами на патронные ящики уложили. – Командир, я немного отлучусь, – попросил Илья. Иван кивнул. Илья вернулся вскоре и принес ящик американской тушенки. – Украл? – насторожился Иван. – Обижаешь, командир. Купил, не все деньги на картошку потратил. Места знать надо. Ну да, места. Только с покупкой так быстро не обернешься. Небось у интенданта же и купил. Всегда найдутся люди, готовые на любой беде нагреть руки. Воистину – кому война, а кому мать родна. Иван направился на дальнюю стоянку – туда недавно зарулил самолет, экипаж которого в Ленинград уже летал. С началом блокады все аэродромы рядом с городом оказались под немцем. Руководство города решило построить аэродром в поселке Сосновка, что на окраине был, – ранее там располагался летний лагерь Осоавиахима. А вокруг дачи, красивейшие места отдыха. Силами рабочих и саперного батальона оборудовали взлетно-посадочную полосу. Аэродромом эту площадку назвать было трудно: бетона на полосе нет, да и заход на нее непростой, особенно ночью. Немного промахнулся с заходом – как раз над немцами. Не успел высоту при взлете набрать, а перед носом уже городские дома стоят. К тому же немцы, услышав звук авиационных двигателей, зачастую стреляли по Сосновке из орудий. В общем, одна головная боль. Командир рассказал, что в Ленинграде и пригородах действуют несколько аэродромов. – На полетной карте они обозначены. На нескольких из них я был, скажем – в Янино. Там «транспортник» укрыть негде. Истребители – те в капонирах. Потому сел – быстро груз выкидывай, грузи что дают и улетай к чертовой матери. Есть Комендантский, но не советую. Все время немцы или из орудий обстреливают, или бомбят, если какое-то движение заметят. Паршиво. Сосновка лучше, но там полоса плохая. Когда взлетаешь или садишься, тучи пыли поднимаешь, себя демаскируешь – тогда жди снарядов. По мне же, если сел там, сразу глуши моторы, меньше пыли будет. – М-да, картина безрадостная. – Ночью лучше в Сосновку. При посадке синими фонарями подсвечивают, и пыли не видно. Но опять же, пыль – только в сухую погоду. Если моросит, что в Ленинграде часто бывает, никакой пыли нет. Сама ВПП – от Ольгинского пруда в направлении Суздальских озер протянулась. Пилот достал карту и разостлал ее на земле. – Смотри, вот здесь. Со стороны Ладоги заходишь, тут вираж – и полоса перед тобой. На малом газу подходи. После полосы на небольшом удалении здания лесного института и Политехнического. Как сел – бей по тормозам. – Сложновато, особенно ночью. – А ты думал! Но наши туда летают. Как позже узнал Иван, в Сосновке базировались 44-й бомбардировочный авиаполк, 159, 44 и 26-й истребительные, 22-я отдельная эскадрилья связи, 13-я отдельная разведывательная, 6-й транспортный авиаотряд. Именно там приземлялся легендарный Г. К. Жуков и улетал оттуда А. А. Жданов. По обеим сторонам от взлетно-посадочной полосы, в лесу, укрывались самолеты, были отрыты землянки для летчиков и технического состава, располагались склады горючего и боеприпасов. А летом 42-го года рядом с аэродромом, в лесу, разместилась спецшкола № 2, готовившая диверсантов. Часть их планировалось забросить в немецкий тыл, других оставить в городе в случае захвата его немцами – им готовили тайники с взрывчаткой, взрывателями, оружием. Зачастую все это размещали в ложных могилах на кладбищах. Иван рассчитал полетное время. Если лететь напрямую, то Ленинград недалеко, чуть более шестисот километров, два часа с четвертью лета. Но сейчас придется обходить Калинин с северо-востока, выходить на Ладогу, лететь на бреющем и с севера подходить к аэродрому. Крюк получался изрядный. Курвиметром по карте измерил, и выходило, что без десяти километров – восемьсот. Но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги… Вечером получил «добро» на вылет. Было еще светло, полосу хорошо видно. Поднялись на три тысячи метров. Кучевая облачность, в воздухе болтанка. Но облака – к лучшему. Случись нападение «худых», можно спрятаться в облако. По расчетам, поскольку местами летели вслепую, уже должна быть Ладога. Озеро большое, что море. Начали снижаться, увидели отблески воды. Солнце уже село, звезд за тучами не видно. Шли над самой водой, ориентируясь по высотомеру. Пятьдесят метров высоты для «транспортника» мало, при неосторожном маневре, слегка потеряв скорость и высоту, можно задеть крылом за воду. Это с виду вода мягкая, а на скорости становится твердой, как бетон. Задел – и крыло отлетит. Видел уже Иван на северах, как случались такие происшествия. К пригородам Ленинграда выскочили неожиданно. Внизу – ни одного огонька, благо – в городе и возле полно рек и каналов. Иван убрал скорость до минимума и сориентировался. В Сосновку уже сообщили по телефону о его прибытии, поэтому Иван вышел в эфир и сообщил номер борта. Посадочная полоса должна была быть где-то совсем рядом, но пока он видел только темные громады зданий. Слева вспыхнули, скорее – неярко зажглись синие лампы, обозначив полосу. Иван немного довернул и аккуратно притер шасси к полосе. Лампочки тут же потухли. Помня наставления пилота в Москве, Иван сразу же нажал на тормоза. Плохо, что нельзя самолетные фары включить, аэродром демаскирует. Но тут перед «транспортником» возникла фигура с фонариком и лучом света указала направление, куда следовать на стоянку. Едва заглушили двигатели, самолет накрыли маскировочной сетью, и голос из темноты произнес: – Огонь не зажигать, охрана аэродрома будет стрелять без предупреждения. Строго у них, да ведь ситуация напряженная. К самолету подъехал грузовик, и два солдата стали перегружать ящики с патронами в кузов. Одним рейсом не обошлись, пришлось делать три. Но за разгрузкой было потеряно время, наступал рассвет. С аэродрома взлетали и приземлялись самолеты. Когда глаза Ивана привыкли к темноте, он увидел замаскированные самолеты – да много. Он отправился в штаб, сдал документы на груз. – К вечеру детей привезут, ночью вылет, – предупредили его в штабе. – А вы можете пока отдыхать, землянки рядом со стоянками. Иван вернулся к стоянке и предупредил экипаж о ночном вылете и о детях, которых им предстояло вывезти отсюда. – Кстати, командир, картошку и консервы определить куда-то надо, – напомнил Илья. – Точно! Пойду снова в штаб. – Да сами вывезем! Выпросим тележку – и все дела. – С аэродрома? А если охрана задержит? У тебя документы на картошку есть? То-то же! Иван вернулся в штаб и объяснил ситуацию. – Сразу бы сказал, мил человек! Продукты – это хорошо! А сколько картошки? – Три мешка. Да еще тушенка – экипаж на свои деньги купил. Хотели бы отдать в детский дом, или… ну, я не знаю… в школу, может быть… – Знаешь что, старшина, дам я тебе, наверное, грузовичок. Водитель местный, город знает – с ним и отвезете. Через два квартала детский дом есть, не возбраняется визит всем экипажем. Детишкам радость, а вы посмотрите, как ленинградцы живут. Вскоре к самолету подъехала «полуторка» – еще довоенного выпуска: с круглыми крыльями над передними колесами, двумя фарами. Машины военного выпуска крылья имели прямоугольные, и фара была одна – на левом крыле. Водитель был из БАО – батальона аэродромного обслуживания. Был он худ, кожа лица бледная, под глазами отеки. Однако и старым, с точки зрения Ивана, назвать его было нельзя, так, лет сорока. – Меня начштаба прислал. Вас, что ли, в детдом везти? – Нас. Экипаж живо перегрузил мешки с картошкой и ящик тушенки. Иван уселся на сиденье в кабине на правах старшего, остальные забрались в кузов. Дороги были разбиты, все в воронках от снарядов и бомб. Иван осматривал город. Первое, что его удивило, даже поразило – так это надписи на стенах домов: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы опасна!» Ни в Москве, ни в других городах он такого не видел. Недалеко от перекрестка стоял на рельсах трамвай. В городе электричества не было, электротранспорт стоял. С одной стороны трамвай был обложен мешками с песком, делающими его похожим на баррикаду. Людей на улицах было мало, магазины закрыты, оконные стекла крест-накрест были заклеены бумагой. На крышах некоторых домов видны зенитные установки. Чувствовалась близость фронта: некоторые здания были полностью или частично разрушены, по улицам ходили милицейские и военные патрули. Но их машину никто не останавливал – на лобовом стекле висел пропуск. До детского дома добрались быстро. – Вам сюда? – спросил водитель. – Нам все равно. Иван выбрался из кабины, поднялся по ступенькам и вошел в здание. Коридор был пустынный и холодный. А ведь в детских учреждениях всегда шумно – крики, визг, топот. Странно. Не эвакуированы ли дети? Иван прошел по коридору, читая вывески. Ага, «Директор». Он постучал. Помедлив секунду-другую и не дождавшись приглашения, толкнул дверь и вошел. За столом сидела молоденькая девушка, одетая в пальто. Голова ее была покрыта шалью. – Простите, мне бы директора, – начал разговор Иван. – Я директор. Господи, да сколько же ей лет? – Я летчик, из Москвы. Мы привезли важный груз, а с ним – немного продуктов. Возьмете? – И вы еще спрашиваете? – сразу оживилась девушка. – Конечно! Несите. – Куда? – Я покажу. – Директриса вышла на крыльцо. Экипаж выгрузил мешки, коробку, груз перенесли в подсобку. Грузовик уехал. – Что здесь? – Картошка подмосковная, как видите – три мешка. А в ящике американская тушенка. По щекам девушки покатились слезы. – Даже не знаю, как вас благодарить! Мне где-нибудь надо расписаться? – Нет, мы сами все это купили. – Спасибо. Хотите с детьми познакомиться? – Хотим, – Иван просто хотел удостовериться, что дети в доме есть. Они поднялись на второй этаж. – Мы всех детей в одну большую комнату собрали. Так теплее и проще одной «буржуйкой» натопить. Девушка открыла дверь, ведущую в комнату, и экипаж вошел. Это был шок. На кроватях лежали маленькие скелеты. Головки детей были стрижены наголо, тела не просто худые – изможденные, ручки – как спички. У Ивана ком в горле застрял. Он не ожидал, что будет настолько плохо. Но одновременно понимал, что он командир, на него подчиненные смотрят. И потому он очень быстро взял себя в руки: – Здравствуйте, дети! – поприветствовал он малышей. В ответ – тишина, только слабое шевеление под одеялами. Потом раздался тихий голос: – Дядя, вы поесть принесли? Хоть кусочек хлеба? И взгляд у ребенка такой, что Иван едва не заплакал. Он повернулся и вышел, а следом за ним – и весь экипаж. О чем можно было говорить с голодными детьми? Можно не есть день, два, неделю – они терпели недоедание год с лишним. А ведь растущие организмы требуют еды… Потому в детдоме и тишина такая, что сил бегать нет. Иван повернулся к директрисе: – Просьба у меня… – Да, я вас слушаю. – Не давайте сейчас детям много еды. Знаю, звучит кощунственно. Но если сейчас картошку сварить и накормить их, может случиться заворот кишок, и они умрут. – Ну что вы! Мы понемногу. Суп замечательный сварим – картошечка, банка тушенки. Лука бы еще или зелени… Им витамины нужны, они ведь дистрофики все. Мы теперь с едой, недели на три растянем. Вы не думайте, нам макароны привозят, крупы – не часто, правда. Но сейчас всем трудно, особенно тем, кто на фронте. – Вывезем понемногу всех, – постарался ободрить директрису Иван. – Да, я слышала. То один детдом закроют, то другой, потому как детей эвакуировали. А их меньше не становится. То родителей снарядом убили, то взрослые от голода умерли. Так их всех жалко! Спасибо вам за продукты. – Это вам спасибо за то, что держитесь, – Иван обнял девушку. Даже сквозь пальто чувствовалось, какая она худая. Экипаж покинул детдом. Они долго шли молча, переживая увиденное. Никто не ожидал увидеть вместо детей маленьких старичков, истощенных и с потухшими глазами. – Эх, зря, не додумали мы! – вдруг сказал Илья. – Ты о чем? – Яблочек бы еще мешок купить надо было. Витамины детскому организму полезны. – Если еще раз полетим, луку прикупим, – добавил Савелий. – От цинги хорошо, я читал. Иван полагал после детдома в центр сходить, на Исаакиевский собор поглядеть, на Невский проспект. Не был он в Ленинграде, или, по-современному говоря – в Санкт-Петербурге – никогда, и потому хотел воспользоваться случаем. Но после посещения детдома все желание пропало, и потому, не сговариваясь, они направились к аэродрому – все были потрясены увиденным. У аэродрома Иван предупредил: – Для тех, кто здесь служит, увиденное нами – не новость. А на своем аэродроме молчите. Дойдут разговоры до политрука или особиста – пришьют пораженческие настроения. – А… – попытался что-то сказать Саша, но Иван жестко перебил его: – Отставить! Я сказал – языки проглотить! Ужин в летной столовой был скудным. Жиденький супчик, серые, слипшиеся макароны, чай с хлебом. Но Ивану кусок в горло не лез. После ужина занялись подготовкой самолета. Заправили, Илья проверил моторы. Едва начало темнеть – а в Ленинграде темнеет поздно, около одиннадцати вечера, и ночь короткая – на грузовиках привезли детей, закутанных в пальто, шали, какое-то тряпье. Экипаж помог перенести детей в самолет. С детьми были женщины со скромными узлами. – Вещи? – спросил Савелий. – Документы на детей, вещей нет. Как только стемнело, экипажу дали команду на взлет. Детей разместили в грузовой кабине, заполнив ее до отказа. Однако весу в них оказалось очень мало, и самолет поднялся легко. Над Ладогой снова полетели низко. Видимо, ориентируясь на звук моторов, немцы выпустили очередь, но трассирующие снаряды прошли мимо. Над своей территорией Иван дал полный газ. К черту экономию топлива, детей быстрее доставить надо. Еще на подлете он сообщил по радио, чтобы к стоянке пригнали транспорт. После посадки, уже в три часа ночи к стоянке пригнали автобусы довоенной постройки. И снова экипаж помогал перегружать бесценный груз. Только после всего Иван направился в штаб – доложить о выполнении задания. Комэск выслушал его, помолчал. – В городе был? – Пришлось, – не стал кривить душой Иван. – Как там? – Мы в центр не ходили, но на улицах пустынно. Голодно там, – неожиданно вырвалось у Ивана. – Продукты брал? – понизил голос комэск. – Брал. Картошки купили, в детдом отвезли. Иван решил говорить правду – не преступление же он совершил. И не из закромов Родины взяли, на свои кровные купили. – Молодец! – Майор вышел из-за стола, пожал руку Ивану. – Это не я молодец, бортмеханик мой надоумил, – признался Иван. – Все экипажи провизию туда возят. И молчат, как партизаны. Можно подумать, я не человек, осуждать буду. Ты знаешь, Скворцов, для меня это – как проверка экипажа. Если в Ленинград летел и продукты взял, стало быть – человек, не только о себе или службе заботится. Вроде как проверка на наличие душевных качеств. Иван в первый раз слышал такие слова от майора. Полагал – перед ним кадровый военный, службист до мозга костей. А вот сейчас майор открылся ему с другой стороны, и это приятно удивило. Не очерствел человек душою на войне, а это не всем дано. – Передай экипажу мою благодарность. А теперь иди, отдыхай, заслужили. Экипаж и в самом деле устал. Две бессонные ночи и полет отобрали много сил и нервов. Утром их никто не беспокоил. Ревели моторы, по коридору ходили люди, но экипаж отсыпался. Днем бортмеханик проверял самолет, готовил его к полетам – ему на стоянке работы было больше всех. Иван поглядел на небо: хмурое, вот-вот дождь пойдет. По ночам уже прохладно, чувствуется приближение зимы. В прошлом, 41-м году зима была ранней, очень снежной и морозной. Какой она будет в нынешнем году? Полосатый «чулок» у КДП надулся ветром и лежал горизонтально. Иван отправился к метеорологам: – Погоды на два дня не будет! – заявила полковой специалист по погоде. – Сильный ветер, облачность, дождь. – Порадовали, – хмыкнул Иван. – Все ходите и ходите, как будто погода от меня зависит. Вы сегодня уже двадцатый, – в сердцах бросила женщина. И в самом деле, зарядили дожди. Два дня экипаж просидел в комнате – кому охота мокнуть? Травили байки, каких у авиаторов всегда много – о везунчиках, об интересных и смешных случаях. Авиаторы – так уж издавна повелось – были людьми суеверными. Они, например, никогда не говорили слова «последний», заменяя его словом «крайний», не фотографировались перед полетами, не брились, перед вылетами не подшивали свежих подворотничков. В столовой после обеда прослушали сводку Совинформбюро. Везде, по всем фронтам велись тяжелые оборонительные бои. После таких сводок лица пилотов мрачнели. Ивана после прослушивания иногда прямо-таки подмывало сказать, как пойдут дела на фронте дальше и когда мы войдем в Берлин. Но скажи об этом – и можно прослыть дурачком или сумасшедшим. Немцы на Волге – о каком Берлине речь? Поэтому, несмотря на то что ему хотелось парней обнадежить, он держал язык за зубами. Воспользовавшись непредвиденной передышкой, они сходили в баню и поменяли белье. На фронте возможность помыться выпадала редко и потому была радостью, событием. На полевых аэродромах мылись в палатках, воду грели в бочках на пусковых подогревателях, похожих на большие паяльные лампы. Каждому выдавался маленький кусочек мыла. В такие дни работал парикмахер из БАО. После помывки сидели в предбаннике. Мужики мечтали о пиве с рыбкой или раками. На войне Иван пива не видел ни разу – не до того стране было. Наконец распогодилось, возобновились полеты, и стоянки наполовину опустели – из самолетов остались только те, экипажи которых выполняли ночные полеты в немецкий тыл. Да и экипажи уже получили задания. Ивану предстояло лететь в Белоруссию, в леса под Могилевом. Предполагалась посадка, высадка радистов, выгрузка боеприпасов и в обратный путь – загрузка раненых. Ничего необычного, сколько уже таких полетов выполнено. Ящики с патронами загрузили еще днем, а к вечеру, после ужина, привезли радистов. У каждого было по два увесистых «сидора»: рация, запасные батареи, оружие и боеприпасы. Парни были молодые, необстрелянные, похоже – сразу после курсов. Они нервничали, хотя и пытались это скрывать. Для них это был первый вылет, и сразу – в немецкий тыл. Тут и люди постарше да и поопытнее нервничать будут. Уселись в самолет, получили разрешение на вылет и взлетели. Радисты сразу прилипли к окнам – но что в них увидишь? Темень, в населенных пунктах – светомаскировка. Иван забрался повыше, на четыре тысячи метров – над облачностью шел. В расчетное время снижаться стал, привычно заложило уши. Весь экипаж прильнул к окнам, высматривая условные сигналы. Пять костров, разложенных в ряд, первым увидел второй пилот. Садиться надо было справа от них, как было сообщено в радиограмме. Иван сделал полукруг, выходя в створ сигналам, аккуратно притер самолет возле первого костра, убрал обороты у моторов и нажал на тормоза. Однако земля на поле была пропитана влагой, трава стояла высокая, мокрая, скользкая, и скорость самолет снижал медленно. Хуже всего было то, что фары включать было нельзя, а без них невозможно было увидеть, что впереди. Они остановились, оставив костры далеко позади. Иван хотел развернуть самолет и подрулить к кострам, да не тут-то было. Колеса шасси по ступицы увязли в земле и держали самолет, как якорем. Иван сначала попытался дать газ моторам. Они ревели, хвост самолета поднимался, но сам самолет с места не двигался. Холодный пот пробил Ивана с головы до ног. Если бы это случилось на аэродроме – не страшно. Тягач подогнали бы, или трактор, и моментом вытащили бы. А где их в тылу немецком возьмешь? Он заглушил моторы – чего шуметь попусту? Видно, место для посадки подыскивал человек неопытный. Луг широкий и длинный, а земля влажная, последствий не учли, вот и вляпался экипаж. Бортмеханик открыл дверь, и к самолету подбежали партизаны. – Эй, летуны, чего так далеко от костров укатились? Илья не выдержал и в сердцах обматерил спрашивающих: – Самолет десять тонн весит! Кто же такое влажное и гиблое место для посадки выбрал? Чего теперь делать? – Разгрузим, лошадей подгоним и выдернем. К самолету подогнали подводы, перегрузили ящики с боеприпасами. Иван с Сашей тем временем осмотрели шасси, обошли вокруг самолета. Еще бы сотню метров вперед прокатились – и в деревья уткнулись бы. А теперь один вариант: самолет лошадями вытащить – это если получится, конечно, потом развернуться и по своим следам взлетать. Колеи видны, там земля уже немного уплотнена. А вот как раненых брать? Груженый самолет с влажной площадки может и не взлететь. Когда партизаны вернулись с лошадьми, Иван объяснил командиру ситуацию. Лошадей привязали за постромки к общей веревке, которую зацепили за дутик – хвостовое колесо. И моторами ведь не поможешь, винты в другую сторону тянуть будут. Лошади стали тянуть самолет, партизаны и экипаж тоже толкали. Общими усилиями продвинув самолет метра на два-три, они выдохлись. В колею, под колеса досок бы бросить, только где их взять в этих условиях? Несколько партизан побежали в лес и срубили жердины. Но при попытке вытолкнуть самолет они ломались. Общими усилиями да с пятой попытки, когда Илья бросил под каждое колесо по брезентовому чехлу от моторов, удалось продвинуть самолет еще метров на тридцать назад. Илья обошел самолет. – Надо попробовать развернуть. Они завели лошадей с правой стороны, благо – дутик мог поворачиваться. Поднять хвост руками нечего было и думать: и людей мало, и хвост тяжел. У них получилось поставить самолет колесами в колею, только вот все в грязи вывозились и устали. Иван решил запустить двигатели и продвинуться вперед, где посуше, откуда уже взлететь можно было. Завели моторы, Илья встал впереди самолета. Иван дал газ, и самолет медленно пополз вперед. Увидев это, Илья тут же поднял над головой скрещенные руки. В авиации это сигнал – глуши двигатели. Иван послушно выключил моторы и открыл подвижную форточку. – Колеса не едут, – прокричал снизу Илья. – Грязью все забило, юзом идут. Бортстрелок, механик и партизаны принялись счищать с колес налипшую грязь. Инструментов не было, и делать это им приходилось руками. Ну хоть бы одна лопата в отряде была! Иван с тревогой посмотрел на часы: если через час они не вызволят самолет из грязи и не взлетят, через фронт затемно не перебраться. Вот же дрянная ситуация! Партизаны посовещались между собой. – Сейчас мы еще лошадей пригоним. Двое ушли в лес, а к Ивану подошел командир отряда, видимо – из кадровых военных. Армейская форма сидела на нем ладно, без морщин и складок, но была без знаков различия. – Сейчас выпрягут лошадей из повозок, на которых лежат раненые. Если самолет вытащим на сухое, вы их заберете, и повозки уже будут не нужны. Иван в ответ только вздохнул. А если не удастся? Бросать исправный самолет и всему экипажу уходить в партизаны? Ну, самолет можно и сжечь, чтобы врагу не достался. Но поднимется ли рука уничтожить исправный самолет? Он ведь не раз вывозил их из опасных ситуаций, жалко машину. Через полчаса партизаны вернулись на лошадях. Трое – верхом, а одна лошадь тянула пустую повозку. – Повозку-то зачем? – не понял командир. – А мы с других повозок борта сняли. Доски хорошие, мы их под колеса подложим. Идея была верной. Они уложили в колею доски – к тому времени колеса уже очистили от грязи. Грязный, как трубочист, Илья крикнул Ивану: – Командир, пробуй! Иван забрался в кабину и запустил моторы. Прогрев моторы пару минут, он добавил газ, и самолет натужно пошел. Основное шасси шло по доскам, но дутик юзом волочился по земле, тормозя ход. Когда самолет выбрался на сухое место, Илья принялся очищать хвостовое колесо. Маленькое по сравнению с основным колесом, оно было просто не видно под огромным слоем липкой грязи. Иван выбрался из самолета. – Везите раненых, только быстро. Время уходит, скоро рассвет. Пока привезли раненых и разместили их в фюзеляже, миновал час. Иван только головой качал от огорчения: они уже явно не успевали пересечь линию фронта до рассвета. Он надеялся на подходе к линии фронта опуститься до бреющего полета. Тогда с немецких истребителей, если таковые появятся, засечь самолет будет сложно. Немцы любили барражировать на трех-четырех с половиной тысячах метров. Правда, была опасность поражения от пулеметного огня, но Иван надеялся, что угловая скорость велика и они не успеют прицелиться. Самолет-то броневой защиты не имеет, не штурмовик. Пара попаданий в главные узлы или моторы – и конец. Пожар на самолете – дело страшное. А парашютов ни у кого из экипажа или раненых нет. Они взлетели. Тяжко разбегались: грунт паршивый, влажный, самолет нагружен. Но в воздух поднялись. Илья на радостях закричал «Ура!». Иван дал моторам полный газ. Был небольшой встречный ветер, но триста километров самолет выжимал. Потрепанному ветерану трудновато было выдерживать такую скорость: моторы ревели, по фюзеляжу периодически пробегала дрожь. Затемно они успели миновать Чериков, Кричев и уже были над Смоленщиной. Пока Саша держал штурвал, Иван уткнулся в карту. На ней синим крестиком, согласно данным нашей агентурной и авиаразведки, были отмечены немецкие аэродромы, и их лучше обойти стороной. Там и зенитное прикрытие сильное, и истребителям взлететь и догнать практически безоружный самолет много времени не надо. Рославль Иван решил обойти с юга – там аэродром. Потом курс на девяносто, на Брянщину, через Вербежичи, параллельно шоссе Брянск – Калуга, только севернее держаться надо. А там уже и фронтовая полоса. Затем Московская область. Крюк получался, но зато безопаснее было, и топлива хватало. Солнце предательски вставало и било лучами в лобовые стекла. Хоть бы пасмурно было, тучи бы набежали – так нет, на небе ни облачка, все ветром унесло. Если уж не везло, так по-крупному. Сначала при посадке чуть в грязи не утонули, а потом из Козельска пара «мессеров», промышлявших свободной охотой, взлетела. На беду Ивана, они направились на север и как раз пересеклись курсами над Павлищево. Немцы сначала глазами своим поверить не могли – как это так? Русский «Ли-2» внаглую, посветлу? Высоту набрали, осмотрелись – не видно ли истребителей в качестве прикрытия? Но поскольку опасности не увидели, то решили атаковать – цель-то уж больно заманчивая. Тихоходный «транспортник» над оккупированной территорией. Если русский вызовет по рации подмогу, так она не успеет, и личный счет пилотов люфтваффе пополнится – как и кошелек. Иван, сидевший в левом крыле командира, увидеть приближавшиеся справа «мессеры» не мог, а Саша прозевал. Их увидел только бортстрелок Савелий, когда они набрали высоту. – Командир, – раздался в наушниках его голос, – сверху два «мессера»! Полагаю – атаковать собираются. Иван чертыхнулся – до своих меньше получаса лету, и отдал от себя штурвал. Сейчас их спасение было в малойвысоте, немцы снизу атаковать не станут. Кроме того, расцветка «Ли-2» сверху камуфляжная, увидеть и прицелиться тяжелее. Он успел снизиться до ста метров, когда услышал, как загрохотал крупнокалиберный пулемет Савелия. Значит, немцы близко и атакуют. Управляя элеронами, он попытался скользнуть влево. Трассы пронеслись правее, а над «транспортником» с ревом промчалась пара «худых». И тут же с набором высоты – крутой вираж. Савелий стрелял короткими очередями, экономя патроны, но что один его пулемет против четырех пушек «мессеров»? Немцы зашли сзади, и теперь стрелять по ним мешал киль. – Командир, отверни немного! – закричал бортстрелок. Иван начал выписывать «змейку» – так на короткое время открывался «мессершмитт». Тут же заработал УБТ Савелия. Ведущий немец не выдержал огня в лоб и отвернул, но на его место встал ведомый. Иван снова сделал плавный поворот – и вновь заработал УБТ. Немцы решили взять «транспортник» в клещи, и разошлись в стороны. – Илья! Давай в нижнюю стрелковую точку! Не попадешь, так отпугнешь. Немцы прекрасно знали, что бортстрелок на «Ли-2» один. Истребители начали сходиться, держа «транспортник» в перекрестье прицелов. Илье и Савелию договориться бы, но они оба одновременно открыли огонь по правому борту. Нижняя стрелковая установка была калибром 7, 62 мм – там стоял пулемет ДА – Дегтярев авиационный. Для авиации он был слабоват, винтовочного калибра. Но самое поразительное было то, что они оба попали. Трассы их пулеметов сошлись на «мессере». От него полетели куски обшивки и сразу повалил дым. С переворотом «мессер» ушел от огня, но ему не хватило высоты, и он, врезавшись в землю, взорвался. Зато второй, пользуясь превосходством в скорости и вооружении, подобрался к «транспортнику» совсем близко и открыл огонь из всех стволов. Снаряды и пули ударили сначала по фюзеляжу, и находящиеся в нем раненые получили новые ранения. Из грузовой кабины доносились крики боли, стоны и проклятия. В последний момент перед тем, как отвернуть, немец успел из пушки попасть по кабине пилотов. Боковое стекло не было бронированным и не защитило от снарядов. Грохот, вспышки! На какой-то миг Иван потерял сознание, а пришел в себя в кабине «Як-52». Впереди, перед лобовым стеклом торчала неподвижная лопасть винта, а за ним вращалась земля. Нет, не земля – это штопорил самолет, а в наушниках раздавался крик: – Выводи! Ручку на себя, правая нога вперед! Все действия он выполнил моментально и автоматически. Высота была маленькой и стремительно сокращалась, но самолет вышел из штопора. Иван довернул нос самолета на взлетно-посадочную полосу, успел выпустить шасси и притер самолет на полосу. Обычно за ревом двигателя никаких других звуков не слышно, но сейчас ему был слышен шорох шин и скрип в кабине – как у старого автомобиля. Он притормозил, повернул на рулежную дорожку и остановился – докатиться до стоянки инерции уже не хватило. Открыв фонарь кабины, Иван с наслаждением вдохнул воздух. Неужели с перепугу или от волнения все события ему пригрезились? К самолету бежали люди – инструкторы и курсанты. Как же, можно сказать – чрезвычайное происшествие, чудом трагедии не произошло. Иван отстегнул привязные ремни, потом подвесную систему парашюта и хотел уже выбраться из кабины, но почувствовал, что ему что-то мешает. Это был кожаный реглан. Стало быть, он на самом деле на войне побывал. И штурмовик, и «Бостон», и «Ли-2» ему не пригрезились. Расстегнув пуговицы, он раздвинул полы реглана, выбрался на крыло и спрыгнул на землю. Тут уже и толпа подбежала. – Ты чего… – хотел наброситься на него инструктор и оторопел. Перед ним стоял Иван, но не тот, который уходил отсюда в свой первый самостоятельный полет. Не юноша, едва скрывавший радость и волнение в ожидании своей первой встречи с небом, а волевой и решительный молодой человек. Инструктор оглядел Ивана: кожаный реглан, под ним военная форма, на петлицах четыре треугольничка – старшина, на груди медаль. Улетал же он, как и другие курсанты, в темно-синем комбинезоне. Его форма смутила многих, поскольку люди понимали, что переодеться в тесной кабине самолета, да еще и в полете невозможно. Вид Ивана вызвал у присутствующих шок. Иван стянул с головы шлемофон и положил его на крыло самолета. – Похоже, лентяй твой техник, топливный фильтр вовремя поменять надо было, – и сделал резкое движение кулаком, как будто хотел ударить инструктора в солнечное сплетение. Тот отшатнулся. – Саечка за испуг! Иван повернулся и пошел к воротам. Ну их к черту, эти полеты. Сыт по горло, налетался. Мальчишество кончилось, надо просто жить.Юрий КОрчевский. Асс из будущего
Глава 1 Красноармеец
Тихон «заболел» дельтапланеризмом год назад, совершенно случайно. Один из приятелей пригласил его как-то «круто» провести время. Кто из молодых не хочет новых впечатлений, особенно если это будоражит кровь, дает всплеск адреналина? Они поехали на аэродром ДОСААФ, где базировался аэроклуб любителей сверхмалой авиации, и Тихона прокатили пассажиром на мотодельтаплане. Такие же «покатушки» для отдыхающих устраивают на черноморских курортах. Тихон был в восторге. Внизу проплывали четкие квадратики полей, ползли по дорогам маленькие машины, серебром блестели озера и реки, в лицо дул ветер, а за спиной рокотал мотор. Красота! Ощущение полной свободы, чего-то необычного. И все, пропал… После этого полета Тихон устроился слушателем в аэроклуб, где уже набралась целая группа «больных» небом. Отучился по полной программе – два месяца, налетал пятнадцать часов. Поднапрягшись, он купил простенький отечественный дельтолет Е-16, отдав за него серьезные, по его меркам, деньги – 169 тысяч рублей. Для кого-то, может, сумма небольшая, только в его родном Смоленске зарплаты вовсе не московские. Благо с родителями жил, да и не женат еще, иначе бы и вовсе не скопить. Приобретению был рад, как другой – дорогой и престижной иномарке. Конечно, слабоват моторчик, двадцать две лошадиных силы всего, зато и легок дельтаплан, и бензина расходует немного. Правда, и скорость маленькая, максимально семьдесят пять километров в час. И приборная доска смешная, даже по автомобильным меркам – тахометр и указатель скорости. Зато свобода перемещения полная, в трех степенях, дороги не нужны. Да и для взлета и посадки буквально пятачок ровной земли нужен. На таком аппарате девчонку бы покатать, да место в тележке – как называлось подобие фюзеляжа – только одно. Отныне, хоть и нравилась ему работа автомеханика, после ее окончания Тихон в аэроклуб спешил, часок-другой в небе провести. Ну а если непогода, то с такими же «больными» дельтапланеристами поболтать, темы всегда находились. То американцы новую серию дельтапланов выпускать стали, но стоимость кусается, почти два лимона «деревянных» не у каждого найдется. А при такой цене можно и о маленьком самолете подумать. Только для него уже пилотское свидетельство нужно, да и расходы по содержанию самолета по карману бьют. А для легких, до ста пятнадцати килограммов весом, дельтапланов ни свидетельства не надо, ни разрешения диспетчерских служб. Сегодня была суббота, самый любимый день недели для Тихона. С утра – в аэроклуб. С единомышленниками поболтал, в летный темно-синий костюм переоделся. В цивильной одежде не полетаешь, ветер во все щели проникает. Да и чем выше забираешься, тем холоднее. Любимые высоты для Тихона были двести – четыреста метров. И видно все, и не холодно. Один из дельтапланеристов раз забрался на три тысячи метров сдуру, так задубел. И скучно на такой высоте, толком уже ничего на земле не увидишь – облачность, болтанка… Некомфортно. Короткий разбег – и он уже в воздухе. Постепенно набрал высоту. С двигателем по мощности как у мотоцикла, особо не порезвишься, скороподъемность низкая. Зато потом любуйся видами. Правда, за временем в полете следить надо, бензобак всего десять литров, на час полета. Тихон решил кружок дать, да не рассчитал немного. Встречный ветер скорость «съел», да и побалтывало. На часы с тревогой посматривать начал. Еще пять минут – и топливо закончится. В принципе – страшного ничего нет, с неработающим двигателем можно неплохо планировать, выбрать ровный участок земли и благополучно сесть. Только где потом бензин взять для взлета? Особенно если все деньги в шкафчике аэроклуба остались. В небе-то они ни к чему… И как накаркал! Двигатель чихнул, заработал ровно, а через минуту совсем заглох. Тихон стал подыскивать площадку для посадки, желательно недалеко от жилья, где можно было бы у кого-нибудь хоть литром-двумя бензина разжиться. Сердобольные граждане всегда найдутся, тем более что ему немного-то и надо. Да если бы бензин и был, в воздухе двигатель не запустишь, запуск ручной, как на старом тракторном пускаче либо на газонокосилке. И тут удача! Площадка ровная, с приличной длиной, и несколько самолетов у опушки. Самолеты – бипланы, похоже – АН-2. Уже столько десятков лет «аннушкам», как их ласково называют летчики, а все трудятся – в авиалесоохране, в сельхозавиации, в парашютном спорте. Только странно что-то, вроде бы не было раньше в этих местах аэродрома. Впрочем, может, это и не аэродром полноценный, а взлетно-посадочная площадка для сельхозавиации. Поработали в одном сельхозпредприятии, перелетели к другому месту. Наверняка так, решил Тихон. И главное – вовремя подвернулась. А вот бензин не подойдет, на «аннушках» авиационный Б-70. Но при любом аэродроме автомобили технических служб есть, уж литр-два он у них выцыганит. Сделав плавный крен, Тихон заложил вираж. Ветер посвистывал в неподвижном винте. Он подвел дельтаплан к началу полосы, колесики шасси коснулись земли. Легкий аппаратик запрыгал на неровностях, зашуршал шинами – при работающем моторе этих звуков не слышно. Притормозив, Тихон завернул к летной стоянке. И очень удивился. Сверху, с высоты, он принял бипланы за АН-2, но сейчас перед ним стояли архаичные У-2, переименованные позже в По-2 – по имени авиаконструктора А. Н. Поликарпова. Самолет этот был создан еще в 1928 году и выпускался до 1954 года, и построено их было больше 33 тысяч штук, мировой рекорд серии. Вблизи Тихон видел их в первый раз, а в кинохронике военных лет – часто. Он остановился, расстегнул привязные ремни, снял шлем. От стоянки к нему уже спешил, как ему вначале подумалось, охранник из ВОХРа – зеленая форма без погон, гимнастерка старого образца. А еще – винтовка на плече с примкнутым штыком. – Стой! – закричал «вохровец». – Стою. Видишь, горючка кончилась, пришлось у вас сесть… – Руки вверх! – Тю! Ты что, сдурел? – Иди вперед и не вздумай бежать, оружие применю! Тихон про себя чертыхнулся – чего тут так рьяно охранять? Музейные экспонаты в виде допотопных У-2? Но пошел, поскольку против нацеленной на тебя винтовки любые слова не катят. Они успели пройти полсотни метров, как взгляд Тихона вдруг наткнулся на бензозаправщик. Точно, музейные реликвии собирают, потому как бензовозом была «полуторка», или, официально, ГАЗ-АА. Вкупе с У-2 на самолетной стоянке смотрелся здорово, все в тему, в масть. Неужели ролевые игры? Или музей под открытым небом организовать хотят? Он бы не отказался посмотреть поподробнее. Парням в аэроклубе еще сказать надо. Сзади донесся нарастающий рев самолетного мотора. Тихон, как и его конвоир, обернулся – на них пикировал самолет. «Вот чертяка, что вытворяет!» – только и успел подумать Тихон. На самолете засверкали вспышки, к Тихону и сопровождающему ему «вохровцу» потянулись дымные шнуры трасс, а потом по земле ударили пули, взбивая фонтанчики земли. Испугаться Тихон не успел: по нему стреляли первый раз в жизни, и все случилось неожиданно, в секунды. Он так и застыл столбом. А вот конвоиру не повезло: несколько пуль попали в него, сбив его с ног. Самолет сделал горку, и Тихон увидел на его борту свастику. Ё-мое! Это что, настоящий немец? Истребитель Ме-109? Шок был такой, что он не мог сдвинуться с места. Следом за истребителем показалось еще несколько точек. Приблизившись, самолеты встали в круг, передний начал пикировать, и от него отделились темные точки. Раздался взрыв, еще один… Самолет У-2, стоявший на крайней стоянке, вспыхнул. И только тут до Тихона дошло: это не игры, все реально! Он упал на землю и на четвереньках пополз в сторону леса – с началом бомбежки стало по-настоящему страшно. Но в душе он все равно не верил, что это все всерьез. Ему казалось, что все ненастоящее, как в компьютерной игре. Пройдет пять минут, конвойный встанет, отряхнет пыль с гимнастерки, и они вместе посмеются. Но самолет на стоянке горел взаправду, и от него шел жар, ощущавшийся на расстоянии. Полотняная обшивка сгорела быстро, обнажив деревянные шпангоуты, как ребра скелета. А пикировщики заходили снова и снова, сбрасывая бомбы на краю аэродрома, видимо, там была какая-то цель. В той стороне здорово грохнуло, наверняка бомба угодила в топливохранилище или склад боеприпасов. Тихон, укрывшись под деревьями, потерял счет времени. Сколько продолжался налет, пять минут или тридцать? Взрывы следовали один за другим, в разных концах аэродрома поднимались столбы дыма от горевших зданий и техники. А еще вселял страх заунывный вой сирен пикировщика. Наконец самолеты со свастикой улетели. Некоторое время Тихон еще лежал. Вдруг это обманный ход немцев и самолеты еще вернутся? Однако потом поднялся, отряхнул от пыли комбинезон и попытался понять, что же с ним произошло. То, что он оказался на войне, сомнений у него уже не вызывало. Но как? Ни машины времени, ничего другого, что способствовало этому, у него не было. И не галлюцинации у него, все, что он видит вокруг – горящая и разбитая техника, убитые люди, – все правда. И пока не поздно, решил он, надо выбираться назад тем же путем. На дельтаплане попал сюда, на нем же и обратно. Скорее всего, он попал в петлю времени, в другое, параллельное измерение. И стоит ему взлететь, как он вернется в свое время. Тихон побежал к дельтаплану. И тут его ждало разочарование: крылья аппарата были изрешечены осколками, двигатель разбит и ремонту уже не подлежал. Да и можно ли было ожидать чего-либо другого? Крылья из синтетической ткани, яркие, сверху бомбардировщикам видны хорошо, вот кто-то из немцев и сбросил бомбу, угодившую рядом с его аппаратом. На глаза навернулись слезы. Он так любил свой мотодельтаплан, который подарил ему много счастливых минут полета, парения в воздухе. Это ведь как у ребенка отобрать любимую игрушку. Тихон стоял в растерянности. Что делать, куда идти? У него здесь ни знакомых, ни денег, ни документов. Даже страна другая, не Российская Федерация, а СССР. И хоть вокруг свои люди, родной язык, а получается – предки, деды и прадеды. А еще подосадовал на себя – мало интересовался историей своей семьи. Знал, что корни смоленские, его предки издавна здесь жили. Только где их искать? Да и найдет если чудом, что им скажет? И кто поверит, что он, Тихон, их потомок? Выходит, куда ни кинь, всюду клин. Из состояния ступора, растерянности его вывел властный окрик: – Боец, ко мне! Тихон обернулся. В полусотне шагов стоял командир в форме синего цвета, и обращался он именно к нему. В армии Тихон служил – в автобате, один год. За весь срок службы стрелял из «калашникова» десятью патронами, но уставы строевой и караульной службы помнил. Подбежав, он вытянулся по стойке «смирно»: – Здравия желаю! Ладонь в приветствии к «пустой» голове не прикладывают, и потому он вытянул руки по швам. У командира две шпалы на петлицах и красная суконная звезда на левом рукаве. Насколько помнил Тихон из истории и кинофильмов, такая звезда – знак принадлежности к политработникам. – Какой налет, курсант? Тихон сообразил. Не о вражеском налете речь, а о его часах, проведенных в небе. – Пятнадцать часов. – Самостоятельно управлять умеете? – Так точно! – Казарму летчиков и штаб разбомбило, надо вывезти в тыл знамя части и документы. – Слушаюсь! Только на чем? Знамя части – ее символ, святыня – это Тихон еще во время «срочной» усвоил. – В дальнем правом углу стоит невредимый самолет. К полету готовился, да летчик с механиком погибли. – Слушаюсь! – Прогревай мотор и жди. От самолета – ни на шаг… – Карта полетная нужна и конечный пункт назначения. – Все посыльный доставит. Командир повернулся и ушел. Тихон же поплелся в дальний правый угол. Вот влип! Он же самолетом не управлял никогда! Хотя У-2 и был примитивен, летные качества его были высокими, и стоило на разбеге набрать 65–70 километров, как он взлетал сам. Прощал неопытным пилотам самые грубые ошибки, в штопор сваливался только при условии потери скорости почти до нулевой и выходил из него быстро. В полете держался устойчиво, брось ручку и педали – сам будет держать курс и горизонт. Тихон подошел к самолету в смятении. Боязно было – а ну как не справится? Забрался в кабину. Ха! Да здесь приборов не больше, чем у добротного дельтаплана. Указатель скорости, вариометр, манометр давления масла в двигателе и указатель температуры. А тахометр и вовсе на средней стойке, за кабиной. Так, педали, ручка горизонтальных рулей… А еще бензокран да справа – ручка заливного насоса. Проще не бывает, освоился за десять минут. В кино видел, что для запуска надо прокрутить винт, – так и мотор дельтаплана можно запустить таким же способом. За ознакомлением с кабиной он не заметил, как к самолетику подошел молодой лейтенант в сопровождении политрука. На груди у лейтенанта автомат ППД, за спиной – туго набитый «сидор», как называли вещмешок. По-хозяйски забросив «сидор» в заднюю кабину, лейтенант забрался в самолет. Но Тихон повернулся к нему: – А винт кто крутить будет? Лейтенант стал выбираться из кабины, а Тихон обратился к политруку: – Вы мне карту полетную обещали и пункт посадки. – Нет карт, сынок, все сгорели. Смоленск рядом, а от него по железной дороге на восток держись. Как увидишь любой аэродром, садись. А дальше уже дело лейтенанта. – Слушаюсь! Лейтенант стал проворачивать винт. Тихон открыл кран подачи бензина и, подавая бензин в цилиндры, сделал несколько качков заливным насосом. Лейтенант, видимо, уже имел опыт. Провернув винт несколько раз, он резко рванул его. Мотор взревел, выпустив клуб дыма, и ровно зарокотал. Только лейтенант обежал крыло, как Тихон крикнул: – Колодки из-под колес убери! Колодки Тихон видел, когда еще в кабину забирался. Лейтенант выдернул колодки из-под колес за веревки. Комиссар отошел в сторону, придерживая рукой фуражку, чтобы ее не сдуло воздушным потоком от винта. Тихон не торопился. Надо было мотор немного прогреть, если не до девяносто градусов, то уж до сорока точно. С любым двигателем так, но если автомобильный не прогреть, он на первых порах тянуть будет плохо. С авиационным же шутки плохи. Дай на взлете резкий газ – и двигатель захлебнуться может, заглохнуть. Тогда – авария. Дождавшись, когда стрелка указателя температуры дойдет до середины шкалы, Тихон добавил газ. Самолет тронулся и медленно пополз со стоянки. Тихон плавненько повернул к началу ВПП, или взлетно-посадочной полосы. Волновался – не то слово, просто дрейфил. Но назвался груздем – полезай в кузов, обратного пути не было. Развернувшись у начала полосы, он посмотрел на шест, на котором висел «чулок» – так летчики называли полосатый конус из ткани, показывавший направление ветра, – на небольших аэродромах он до сих пор в ходу. Взлететь надо против ветра, тогда летательный аппарат слушаться рулей будет и разбег меньше. Тихон переживал зря. Стоило ему дать ручку газа вперед, как мотор взревел на все свои сто лошадиных сил, и самолетик начал разбег. Тихону и делать ничего не пришлось. Едва набрав по указателю скорости семьдесят километров, самолет сам оторвался от полосы. Когда на высотомере было сто метров, Тихон убавил обороты мотора и бросил свой взгляд на компас. Сейчас они летят на запад, курсом двести семьдесят, а им надо на восток, совсем в другую сторону. Тихон заложил плавный крен и развернулся на обратный курс. Внизу промелькнул аэродром, с которого они только что взлетели и где еще не осела поднятая винтом пыль. Управлялся самолет на удивление легко и был послушен. Тихон успокоился. Вот найдет он ближайший аэродром за Смоленском, сядет и сбежит. Документов нет, а коли он вместо пилота, то должен служить в какой-то части. А он даже номера ее не знает. Знал бы комиссар или лейтенант, что в задней кабине сидел, что перед ними самозванец, настоящий авантюрист, уже бы расстреляли. А правду расскажи – не поверят, за сказки сочтут. Справа показался большой город. Тихон узнал его – это Смоленск. И не по очертаниям знакомым, которые уже не раз видел с высоты, а по характерным изгибам Днепра. Город же представился ему незнакомым – ни одной высотной постройки. Но пути железной дороги оказались в тех же местах. На запад от города – в сторону Орши, на восток – к Кардымово, а дальше – на Москву. Десять минут лета – и Тихон услышал крики. Повернувшись к задней кабине, он увидел, что лейтенант показывает пальцем вниз. Перегнувшись слегка за борт, он увидел… О, аэродром! В радиусе ста километров все аэродромы – гражданские, военные, учебные, сельхозавиации – он знал назубок. Не было тут аэродрома! Но это в его время. Заложив вираж, он прибрал обороты мотора и стал снижаться. Опять ощутил волнение, в животе пустота – как пройдет посадка? Ведь это самая сложная часть полета. Приложишься к земле на большой вертикальной скорости, шасси сложится – тогда катастрофа. А если медленно снижаться будешь, полосы не хватит, за ее пределы выкатишься. Тормозов-то на колесах нет, и это Тихон успел заметить, когда к самолетику подходил. Тормозные барабаны – не мелочь, которую проглядишь. Скорость уже семьдесят, но самолет устойчив, по вариометру высоту ощутимо теряет. У начала полосы из белого полотна крупно буква «Т» выложена. Приземлился Тихон немного за ней, причем получилось это у него удачно. Сначала на основное шасси, а как обороты мотора до холостых убрал, так и хвост опустился. Под хвостовым оперением не дутик – хвостовое колесо, как на нормальных самолетах, а костыль – изогнутый металлический штырь. Вот он-то, как тормоз, сразу скорость и погасил, да так, что при заруливании на стоянку пришлось газ давать. Едва он встал на стоянку и заглушил двигатель, перекрыв подачу топлива и выключив магнето, как к У-2 бросился аэродромный люд из технической обслуги. На переднюю часть самолета набросили маскировочную сетку, а на фюзеляж – срубленные ветки для маскировки. Тихон с лейтенантом выбрались из кабины и направились к штабу. Тихону было неуютно. Спросят документы, а у него при себе – ни одной бумаги… А здесь все-таки воинская часть, а не проходной двор. Когда они шли вдоль стоянки, Тихон обратил внимание на то, что самолеты – устаревшие И-16. Наши летчики называли их «ишаками» или «курносыми», а немцы – «крысами». Часовой у входа в штаб отдал честь лейтенанту. По коридору сновали штабные – писари, секретчики, летчики, и штаб выглядел как растревоженный улей. Лейтенант с вещмешком зашел к начальнику штаба, а перед тем отдал свой автомат Тихону. Терпеливо прохаживаясь по коридору, Тихон обратил внимание, что в коридоре на стене висит плакат: «Болтун – находка для шпиона». Ожидать лейтенанта пришлось около получаса, и вышел он уже без «сидора». Как понял Тихон, в вещмешке было знамя подразделения. – Идем обедать! Видимо, лейтенант здесь уже бывал, поскольку шел уверенно и с некоторыми военнослужащими здоровался. Они уселись за столик в столовой, и Тихон очень удивился, когда к ним подошла официантка. Когда он служил «срочную», в их автобате такого не было. – Катя, нам бы чего-нибудь перекусить по-быстрому, – попросил лейтенант. – Обед уже прошел, первое закончилось. Остались котлеты с макаронами и компот. – Неси! Они не спеша поели. Лейтенант был хмур, молчал, о чем-то думал, потому как взгляд его был отсутствующий. Не успели допить компот, как в столовую вошел капитан в армейской форме. И поскольку в зале были только Тихон и лейтенант, к ним он и подошел: – Здравия желаю! Разрешите? – Присаживайтесь. Только предупреждаю, первого блюда уже нет. Капитан засмеялся: – Я не обедать пришел – за помощью. Мне технари сказали – У-2 на стоянке ваш стоит? – Так точно, нашей отдельной эскадрильи. После бомбежки один самолет и остался. – Выручайте, мне в Тулу срочно надо! Лейтенант побарабанил пальцами по столу, раздумывая. Пилот не он, но самолет его эскадрильи, и он сейчас старший. – Мне в штаб армии, – продолжил капитан, видя, что лейтенант колеблется. – Ладно, я не против. – А топливо? – Тихон сразу понял, что предстоит новый полет, причем еще дальше от линии фронта. – Я с техниками договорюсь! – заверил капитан. – Ну, если так – удачи… – сказал лейтенант. Транспортное сообщение в первые месяцы войны было плохим. Дороги забиты эвакуирующимися, беженцами, отступающими частями. Поезда шли вне расписания, редко и заполнены были так, что люди теснились в тамбурах и ехали даже на крышах. И потому самолет для капитана был наилучшим выходом. Тихон тоже встал, но несколько замешкался. Автомат висел на спинке его стула – брать или нет? Оружие не его, лейтенанта, хотя у того на ремне кобура с пистолетом. – Забирай, – видя его нерешительность, кивнул лейтенант. С оружием Тихон почувствовал себя увереннее, хотя зачем пилоту тихоходного самолета личное оружие? Ну, пистолет бы не помешал, а еще лучше – пулемет бы на турели в кабину самолета поставить. Но такие появились позже, когда стали выпускать У-2ВС. Сначала на нем устанавливали пулемет ПВ-1, фактически – «максим» с воздушным охлаждением, а потом ДА – «Дегтярева авиационный», или ШКАС калибром 7,62 мм. Когда они подошли к стоянке, капитан договорился с технарями, самолет заправили маслом и бензином и сняли маскировочную сеть. Тихон спохватился, что карты нет. Получать ее надо в штурманской, но как туда соваться, если его никто там не знает и документов нет? Решил лететь вдоль железной дороги. Ориентир хороший, не заблудишься. Капитан уже забрался в кабину и пристегнулся ремнями. Тихон открыл бензокран и дал отмашку механику. Тот стал проворачивать винт, потом крикнул: – Контакт! Тихон включил тумблер магнето. – Есть контакт! Механик резко рванул лопасть винта, и мотор ровно зарокотал. Странно было Тихону слышать этот звук. На современных поршневых самолетах – даже на дельтапланах – обороты большие, по 5–6 тысяч в минуту, а тут по тахометру на холостых – 400, на максимальном – 1700. И моторы тихоходные, и топливо низкокачественное… На таком бензине современный мотор не заводится вообще, почти керосин. Тихон вырулил к месту старта. Поскольку ВПП была пустой, выпускающий сделал отмашку флагом – взлет разрешен. Пилот дал газ, короткий разбег, всего одиннадцать секунд, – и У-2 в воздухе. Тихон набрал высоту в триста метров. Внизу свои, обстрела быть не должно, да и видимость отличная, как говорят летчики – миллион на миллион. Он нашел железнодорожные пути: рельсы под солнцем поблескивали и служили хорошим ориентиром. Тихон держался правее дороги. Внизу промелькнуло Ярцево, через четверть часа – Сафоново. При такой скорости через полчаса должна показаться Вязьма. Тихон был слишком сосредоточен на управлении самолетом и отвлекался только на железнодорожные пути, чтобы не удалиться и не заблудиться. Кроме того, боевого опыта у него не было совсем. В зеркальце заднего вида он не смотрел, да и вообще назад не оборачивался. И это было его серьезной ошибкой, поскольку в боевых условиях летчики постоянно наблюдают за задней и верхней полусферами – опасность подстерегает именно оттуда. И проворонил! Одна дымная трасса пронеслась рядом, вторая зацепила край крыла. Тихон еще отреагировать не успел, как сзади раздался быстро нарастающий рев авиадвигателя, и над тихоходным самолетиком пронесся Ме-109Е. Впервые немцы применили «мессер», прозванный за свой узкий фюзеляж нашими летчиками «худым», еще в Испании, в 1937 году. Тогда на стороне Франко воевали первые модификации этого истребителя – С и Д, с двигателем ЮМО. Наши И-15 и И-16, под управлением советских летчиков воевавшие на стороне республиканцев, тогда проявили себя неплохо, показали себя достойными противниками «мессерам». Немцы рассматривали Испанию как боевой полигон. Они постоянно меняли летный состав, позволяя Люфтваффе набрать опыт. Из итогов боев Вилли Мессершмитт сделал правильные выводы, поставил на истребитель мотор «Даймлер-Бенц» в 1100 лошадиных сил. Он значительно усовершенствовал самолет, установив 20-миллиметровую пушку, улучшив аэродинамику, и к началу войны с Советским Союзом немцы получили лучший истребитель и опытных пилотов. Наше же руководство успокоилось. Раз советские И-16 бьют немецкие истребители, чего же лучше? Да еще опытные пилоты, воевавшие в Испании, попали под волну репрессий, и «золотой фонд» летчиков был уничтожен. Мы вступили в войну с устаревшими моделями самолетов и летчиками, не нюхавшими пороха. Достаточно сказать, что «мессер» превосходил И-16 в скорости на полторы сотни километров и имел пушку. И-16 Поликарпова был тихоходен, очень строг в управлении, и совладать с ним мог только летчик высокой квалификации, тогда как «мессер» был прост в управлении и доступен летчику среднего уровня. Только на тот момент Тихон обо всем этом не знал. Да и что он мог предпринять на архаичном тихоходном биплане, да еще не имевшем вооружения? От мощной струи воздуха, рожденной пролетавшим рядом истребителем, У-2 стало швырять. Тихон вцепился в ручку управления и инстинктивно сделал правильный шаг – он направил самолетик вниз. С трехсот метров до ста снизился за секунды. «Мессер» заложил крутой вираж, явно желая одержать личную победу, однако разглядеть У-2 на фоне леса не смог и удалился на запад. Случай, едва не приведший к трагедии, сразу многому научил Тихона. Во-первых, не стоит днем подниматься высоко, лучше идти на бреющем полете. А во-вторых, нужно постоянно крутить головой, тогда есть шанс выжить. Но для Тихона сейчас вставала другая проблема: он потерял из вида железнодорожные пути, под ним был лес. Единственное спасение – компас. И он направил самолет курсом девяносто. Рано или поздно, но к каким-то характерным признакам он выберется, и лучше – к железной дороге. Через четверть часа лес закончился и показалась железная дорога, по которой паровоз тащил грузовой состав. Тихон обрадовался – хоть какой-то ориентир. Впереди показалась станция. Тихон сбавил скорость до самой малой и снизился. Успел прочитать на здании станции название – «Исаково». Выходит, Вязьма осталась позади? Проклятый «мессер»! Но теперь хоть ясно, где он находится. Вдоль путей Тихон полетел на юго-восток и миновал Мичуринск. Теперь-то он и в зеркало смотрел, не висит ли на хвосте истребитель, и головой во все стороны крутил, аж шею воротником натер. Через час полета стало смеркаться, солнце садилось, и Тихон забеспокоился. Если стемнеет, а он все еще будет находиться в воздухе – плохо. В темноте не отыскать площадки, и посадка – гибель. Вдали еще были видны заводские трубы, освещенные солнцем, а в низинах уже темно. Лететь оставалось километров десять, когда двигатель вдруг чихнул, а затем заработал ровно. Только этого Тихону не хватало! Он бросил взгляд на приборную доску – показатели в норме. Давление масла – четыре атмосферы, температура масла – девяносто градусов. Остро не хватало указателя уровня топлива, он появится на более поздних модификациях самолета. Тихон стал набирать высоту. Случись – мотор остановится, можно пилотировать, у биплана качество хорошее. Качество летательного аппарата – это способность планировать без работающего двигателя с километра высоты. Только он набрал восемьсот метров, как двигатель остановился, словно отрезал. Стал слышен свист ветра в расчалках, и некстати закричал капитан в задней кабине: – Зачем мотор выключил? Тихон не ответил. На самолете он планировал впервые и, как тот себя поведет, не представлял. Вцепившись в ручку, он просто смотрел вперед – там, в лесу, виднелась обширная поляна. Туда он и решил садиться, других вариантов все равно не было. Самолет держался в воздухе устойчиво, планировал, медленно теряя высоту. Вот и поляна. И вдруг из леса – красная ракета, запрещающая посадку. Да разве взлетишь с неработающим двигателем? Немного резковато Тихон потянул ручку на себя, самолет «скозлил», подпрыгнул на основном шасси, пробежал немного и опустил хвост. Слышно было, как он шуршит по траве. Тихон перевел дыхание, кровь от напряжения стучала в висках. Слышно было, как в задней кабине капитан отстегнул привязные ремни. Сил выбраться из кабины у Тихона не было, и он сидел неподвижно, мокрый от пота. Из леса раздался крик: – Всем сидеть на месте, самолет не покидать! – Чего они там, сдурели? – пробормотал капитан. Пока садились, стемнело. Лес выделялся черной полосой, но от него в сторону самолета кто-то шел. Шел медленно и осторожно: шаг – остановка, еще шажок – и опять остановка. Невидимый в темноте человек снова закричал: – Не выходите! Капитан уже обратился к Тихону: – Мы что, на секретную базу сели? – Понятия не имею. Бензин у меня закончился, я увидел поляну и сел. – Вот оно что! А я еще удивился: Тула – вот она, а ты на посадку… Стал виден смутный силуэт справа. Невидимый человек громко сказал: – Как вас угораздило сесть на минное поле? Тихона холодный пот пробил, а капитан так и плюхнулся на сиденье, с которого уже было поднялся. Человек подошел к самолету, и Тихон увидел в его руках миноискатель. – Вы что, ракету красную не видели? – Видели, – ответил он. – Но у нас бензин в баке закончился, выбора не было. – А, тогда понятно… Повезло вам, все поле в противотанковых минах. Сидите пока, я вокруг проверю. Человек поводил миноискателем под фюзеляжем, у шасси. – Можно, выбирайтесь. К лесу идти за мной, след в след. Мина под колесами самолета могла сработать, все-таки вес у самолета больше, чем у человека. А вот под весом человека – вряд ли, для пехоты есть свои мины. Но капитан и Тихон были порядком испуганы и шли за незнакомцем осторожно, буквально в затылок ему дышали. И только когда зашли под деревья, перевели дух. – Фу, добрался! – Капитан вытер лоб рукавом гимнастерки. – До Тулы далеко? – Пару километров до поселка Горелки, а там трамваем, если он еще ходит. – Товарищ капитан, – забеспокоился Тихон, – а с самолетом как же? Топливо мне нужно, утром на ближайший аэродром перелететь. И бросить его я здесь не могу. – Мне сейчас срочно в штаб, все остальные вопросы буду решать позже. Будь тут. – Так точно! Капитан поправил командирскую сумку и зашагал в сторону поселка. Тихон уселся на землю и оперся спиной о дерево. Ноги его уже не держали, настолько полет напряженный выдался. Сначала истребитель обстрелял, потом бензин кончился – уже когда город виден стал. Затем стемнело, и в завершение всех его злоключений – посадка на минном поле. Многовато для одного полета. Выкрутиться удалось, но и сейчас его еще трясло. Не зря говорят – новичкам, пьяным и дуракам везет. Человек с миноискателем присел рядом: – Вы откуда такие? – Из Смоленска. – Да ну?! И как там? – Бои тяжелые, но наши держатся. – Сдюжим! Наполеон вон Москву занял, а убег все равно. И Гитлеру шею свернем. – Поле зачем минируете? – Приказ был. Давеча один самолет тоже сесть пытался, да ракету красную увидел и улетел. – Кабы не бензин, я бы тоже мимо пролетел. Взлетать теперь как? – Утром придумаем что-нибудь. Самолет за Тихоном не числился, но он уже чувствовал ответственность за него, даже уважение. Сначала он его всерьез не воспринимал, уж больно древний. Биплан, смешные расчалки крыльев, полотняная обшивка – того и гляди развалится. А ведь из всех передряг с достоинством вышел и его с капитаном спас. Нет, не бросит он У-2 посреди минного поля… Хотя вот сейчас можно встать и уйти: он же в списках ни одного военкомата не числится, и документов нет. Пришел из другого времени или измерения, но провел тут день, и как будто всю жизнь прожил. Свой он, русский, и земля тут его. Враг жестокий и сильный пришел, значит – надо сражаться. В конце концов, он рядовой запаса, обученный и годный к строевой. Не в тылу же ему сидеть? Это он сейчас понял, осознал и твердо решил – будет сражаться. И в принципе уже начал. Хотел ведь в юности летчиком стать, но не получилось – по многим причинам. А сейчас удобный случай. После мотодельтаплана У-2 – как следующая ступень в небо, самолет все же. Понемногу он успокоился, прилег и уснул. В лесу тепло: июль, ветер слегка кронами деревьев шумит. К утру немного озяб и проснулся. В паре метров от него спал вчерашний минер, обняв штангу миноискателя. На вид мужику все пятьдесят дать можно, волосы уже с проседью, а в петличках один треугольник. Тихон попытался припомнить, какому же это званию соответствует. Вроде младший сержант, но до конца он не был уверен. Тихон сел и стал размышлять. Первым делом позавтракать бы, вторым – самолет заправить бензином и маслом. А лететь куда? И как после заправки взлететь с минного поля? То, что они сели и не взорвались, – удача редкая, везение, счастливый случай. Только дважды может не повезти. Немного погодя проснулся минер: – Ох, сморило! Доброго утра, товарищ летчик! – Доброго, – кивнул Тихон. – Перекусить ничего нет? – Сам бы поел, да нечего. Старшина должен утром привезти, если не забудет. Раздался далекий гул моторов, причем сверху, и гул необычный. Тихон вышел из-под деревьев. На большой высоте шли ровным строем бомбардировщики, да не наши, немецкие. На восток летят, бомбить. Тихон спохватился: У-2 на середине поля стоит и сверху виден отлично. Если немцы заметят и сбросят бомбу, все минное поле может сдетонировать. Мало не покажется: самолет в клочья разнесет, и осколками и его, и минера посечет. – Вас как зовут? – Младший сержант Басаргин! Эка он официально… – Нам бы самолет к деревьям подтащить, сверху видно как на ладони. – Это верно. Только мины снимать придется. – Их по-любому снимать надо. Если бензин капитан привезет, мне же взлетать придется. – У меня приказа не было мины снимать, – уперся минер. – Да ты что, Басаргин! Военную технику бросить прикажешь? Да еще в исправном состоянии! На фронте ведь каждый самолет на особом счету… – Тьфу, едрит твою! То ставь, то снимай! – Метров сто мне надо, и развернуть. Сам видишь, лес впереди, мешать будет. – Вот привезут бензин, тогда сниму. – Это долго будет. – Мины третьего дня ставили, дерн над ними пожух, потемнел уже. Если приглядеться, увидишь. Да и порядок расположения знаю. Сами мины снимать не буду, только взрыватели выкручу. – Не бабахнет? – Без взрывателя не опасно. Только к полудню послышался звук мотоцикла, и прямо к ним через лес прикатил бравый капитан на мотоцикле с коляской. За рулем боец, капитан сзади него восседает, а в коляске – две канистры бензина. – Раз обещал – сделал. – Спасибо, товарищ капитан. Басаргин, снимай мины! Тихон ухватил обе канистры. Тяжело, каждая по двадцать литров. Донеся их до самолета, забрался на центроплан. Пробка бензобака перед козырьком пилота, весь полет перед глазами маячила. Бензин из канистры Тихон осторожно перелил в бак, боясь пролить. Мотоциклист, забрав канистры, укатил, а капитан довольно потер руки: – Летим? – А куда? Если в Смоленск, назад, то топлива не хватит. С полным баком не дотянули, а сейчас приняли сорок. – Надо же, не рассчитал, – озадачился командир. – Ну да главное – взлететь, а по ходу еще аэродромы будут – хоть в Калуге, хоть в Вязьме. – Ага, нас там только и ждут… – Если вы насчет бензина, то я договорюсь. – Еще поесть бы… – Ох! Забыл! Капитан расстегнул командирскую сумку и достал из нее кольцо полукопченой колбасы и несколько кусков хлеба – все в пергаментную бумагу завернуто. – Ты ешь, я в столовой подхарчился. – Басаргин, иди сюда! – крикнул Тихон. Когда младший сержант подошел, Тихон отломил половину кольца, поделил хлеб и протянул ему половину: – Угощайся да товарищу капитану спасибо скажи. – Спасибо… Басаргин сразу же впился зубами в колбасу. Тихон последовал его примеру. То ли потому, что проголодался, то ли потому, что колбаса была настоящей, без сои и других современных добавок, но она показалась ему очень вкусной. Запах дурманящий, аж слюни текут. Угощение съели быстро. – Ну что, Басаргин, как там с минами? – Еще два десятка метров пройти, и можно взлетать. Через полчаса полоса к взлету была готова. – Басаргин, ты там веточку, что ли, в землю воткни, чтобы я направление видел, в сторону на мины не свернул невзначай. Когда младший сержант вернулся, втроем они приподняли хвост и развернули самолет на месте. Капитан забрался в заднюю кабину. Тихон провернул винт и поставил его в положение компрессии. – Басаргин, помоги. Как я рукой из кабины махну, крутани винт резко. Только руку сразу убери и сам в сторону… – Понял. Тихон взобрался в кабину, пристегнулся ремнями и дал сигнал. Басаргин рванул за винт и сразу метнулся в сторону. Мотор заработал. Лето, тепло, хороший мотор с пол-оборота заводиться должен. Тихон погонял двигатель на малых оборотах. Газу давать нельзя, колодок под колесами нет. Когда стрелка указателя температуры масла дошла до сорока градусов, он дал полный газ, и самолет пошел на взлет. Подпрыгнув на кочках, У-2 взмыл в небо. От Тулы, которая теперь была за спиной, в сторону Москвы тянулась железная дорога. Вдоль нее Тихон и направил самолет. Небо непрерывно оглядывал, в зеркало назад смотрел, учитывая предыдущий опыт. Через полчаса лету от железнодорожной ветки появилось ответвление влево. На запад пошло, на Калугу. Тихон туда повернул. Еще через полчаса легкой болтанки он увидел аэродром и на нем – наши И-15«Чайка». Так он и приземлился – у посадочного «Т», зарулил на свободную стоянку. – Товарищ капитан, вы бензин достать обещали… Когда капитан ушел, Тихон подошел к механикам, поздоровался. – Хлопцы, где у вас штурманская? – А вон, где «чулок» висит. Там метеоролог и штурман полка. Тихон направился туда: надо было добыть полетную карту, сколько можно вдоль железной дороги летать… Напустив на себя серьезный вид, он открыл дверь дома и поздоровался. – Мне бы карту… – А вы, товарищ, из какой эскадрильи? Что-то я вас не припомню… – Из отдельной эскадрильи связи. На вашем аэродроме пролетом, а карты местности к западу от Калуги нет. Штурман хмыкнул, но карту дал. Тихон поблагодарил, а выйдя, спросил у проходящего техника: – Где у вас вещевой склад? Техник показал рукой. Тихон и тут решил действовать решительно, даже нахраписто. Представившись пилотом самолета связи, потребовал летный планшет – сумку плоскую, с прозрачной стороной из целлулоида тонкого. Удобно: карта в сумке, а кусок местности видно хорошо. В полете карту без планшета на колене не разложишь, ветром сразу порвет. Планшет ему выдали. Тихон тогда и вовсе обнаглел, летные очки потребовал. И очки ему выдали. Он был доволен – прибарахлился немного. Когда он подходил к стоянке, от нее уже отъезжал бензовоз. – А я уж думал, куда это пилот запропастился? Пришлось механику пачку папирос отдать, чтобы заправить помог. – Вот спасибо, теперь точно доберемся. Механик и винт помог провернуть, и мотор запустить. Тихон вырулил к старту. А стартер – человек с флажком – был удивлен: команды на вылет начальник штаба или руководитель полетов ему не давал, однако отмашку дал. Самолет не их полка, пусть летит. Уже недалеко от Смоленска им попалась пара немецких истребителей. Но они прошли встречным курсом и на значительно большей высоте. Не заметили У-2 или решили не отвлекаться от выполнения своего задания, только атаковать не стали. Тихон благополучно приземлился на аэродроме, с которого взлетел вчера. Капитан попрощался и ушел, а Тихон снова начал раздумывать: где лейтенанта вчерашнего искать, если он ни должности, ни фамилии его не знает? Решил держаться рядом с самолетом. На аэродроме У-2 всего один, да и номер его лейтенант запомнить должен – на борту фюзеляжа крупно «09». Но за весь день лейтенант так и не появился. Чтобы не остаться голодным, Тихон поплелся в столовую ужинать. Каша с тушенкой и чай с бутербродом подкрепили его силы. И тут дошло: лейтенанта надо ждать именно у столовой, а не на стоянке. И если командир здесь, он обязательно появится. Спал Тихон на стоянке, под крылом самолета. Рано утром механики начали прогревать двигатели, и воздух сотрясался от рева десятков моторов. Все-таки у «ишаков» мотор в четыреста сил и ревет соответственно. Посвистывая, Тихон пошел в туалетно-душевую. Там была умывалка – длинная труба с отверстиями. Просто и незамысловато, но одновременно может умываться до двух десятков человек. В столовой уже было много народу. Немцы делали налеты бомбардировочной авиацией с утра, и истребители готовились к отражению атаки. Тихон позавтракал и сел в угол за пустой стол, чтобы видеть вход. Лейтенант заявился около восьми утра, из чего Тихон сделал вывод – командир не из пилотского племени, а политработник или штабист. Он тут же подскочил к нему и вытянулся: – Товарищ лейтенант, ваше задание выполнено, вчера вернулся на аэродром. – Какое задание? Ах да, с капитаном… Только я вам не командир. – Как же, – растерялся Тихон, – я же вывозил вас с аэродрома за Смоленском… – Вывозил, – кивнул лейтенант, – но не столько меня, сколько знамя и документы. – Вот о документах я речь и веду. Вы же помните, бомбили нас сильно, у меня все документы сгорели. Красноармейская книжка, продовольственный и вещевой аттестаты, денежный, и форма тоже. В одном комбинезоне остался. Только вы помочь можете, здесь меня не знает никто. А без документов, сами понимаете, я никто. – Да, сложное положение. Бомбежка сильная была, людей много погибло. Так ведь и эскадрилья перестала существовать, ждем приказа о расформировании. Ладно, попробую, что смогу. Но оказалось, что лейтенант смог многое. Среди документов, которые он привез в вещмешке, были чистые бланки и печать. Лейтенант заполнил красноармейскую книжку, благо они без фото были, а также вещевой и продовольственный аттестаты. – А денежный аттестат я не могу тебе выправить. Это прерогатива начфина, а он погиб. Мне и за это влететь может, да что уж теперь… эскадрильи нет, как нет и самолетов. – И куда мне теперь? Самолет исправен, пилот перед вами… Бросить вверенную мне технику я не могу. – Экий ты, братец, докучливый. Я сам здесь человек временный, на птичьих правах. Хорошо, идем к начальнику штаба, пусть подскажет, как быть. Они прошли по коридору, лейтенант постучал в дверь и вошел в кабинет. Тихон остался за дверью. Буквально через несколько минут лейтенант отворил дверь: – Зайди. Тихон шагнул через порог, вытянулся по стойке «смирно» и четко сказал: – Здравия желаю! Начальство любит, когда все по уставу. За столом сидел обритый наголо, по моде тех лет, майор с голубыми петлицами на гимнастерке. – Самолет цел? – Так точно. – Формуляр его где? – На разбомбленном аэродроме остался. – Значит, у нас в полку служить хочешь? – Хочу. – Похвально! Нам самолет для связи нужен. Было в дивизии звено связных самолетов, да ни одного не осталось. Майор позвонил по полевому телефону: – Сырцова ко мне. Лейтенант, видя, что дело уладилось, поднялся с табуретки: – Разрешите идти? – Идите. В кабинет вошел воентехник. – У нас пополнение, самолет У-2, представляю его пилота. Выделите стоянку, механика, ну – бензин, обслуга, само собой… – Слушаюсь. – И еще: место в казарме покажи, человек новый. – В какую эскадрилью определить? – Ни в какую. Мне и командиру полка подчиняться будет. – Так точно. Сырцов провел его в казарму, показал койку: – Твоя будет. Что еще надо? – Шлем, краги, сапоги, личное оружие… – А ты откуда прибыл, что ничего нет? – Из-под бомбежки. Едва успел взлететь, в чем был. Нет теперь нашей эскадрильи, лейтенанта со знаменем вывез. – Боевой товарищ, значит. Хорошо, идем покажу. Через полчаса Тихон уже выглядел как заправский летчик. Сырцов и с механиком его познакомил. – Потери в полку большие, половина самолетов и треть летчиков. Свободных механиков полно. Механик крепко пожал Тихону руку: – Иван Хлыстов. – Тихон Федоров, – ответил на рукопожатие Тихон. – Так это твоя «девятка» на дальней стоянке стоит? – спросил механик. – Моя. – Тогда пойду знакомиться… Сколько часов налета после техрегламента? – Тридцать, – соврал Тихон – откуда ему было знать? Он направился в казарму. Сегодня для него вылетов не будет, надо отоспаться под крышей. Похоже, жизнь в другом измерении начала налаживаться. Только он уснул крепко, как в казарму гурьбой ввалились летчики, вернувшиеся с задания. Они были взбудоражены, не остыли от недавнего боя и говорили громко. – Я ему в хвост зашел и только в прицел поймал, а сзади «худой» на хвосте! Очередь дал, сволочь, у меня от обшивки на крыле клочья полетели. Пришлось с переворотом вниз уходить. – А я по «бомберу» из пулеметов луплю, а он летит как заговоренный. Пушки на «ишаке» не хватает. – Да тихо вы, черти, человек спит! Но разве можно спать при таком гомоне? Тихон проснулся сразу и слушал разговор с закрытыми глазами. В душе он позавидовал этим ребятам: люди воюют, стреляют во врага… Обидно стало. Но одновременно понимал – не дорос он до уровня этих летчиков. Только-только самолет осваивать стал, опыта нет, и, пересади его на истребитель, собьют в первом же бою. Авиационным вооружением пользоваться не умеет, приемы воздушного боя не знает, высшим пилотажем, вроде бочек, «мертвой петли», иммельманов, не владеет. И кто он после этого? Неумеха! Тихон стиснул зубы. Надо учиться, иначе он так и будет летать на У-2, пока «мессер» не собьет. У немцев преимущество в скорости и оружии, стало быть, противопоставить им он может только мастерство владения машиной, хитрость и осмотрительность. А там уже можно будет и дальше расти. Не всю же войну – долгие четыре года – ему возить порученцев с секретной почтой. Решив так, он поднялся с железной кровати – выспаться ночью успеет – и направился в штаб. Видел он в коридоре на двери табличку «Зам. командира полка по летной подготовке». Постучав и получив ответ, вошел. – Пилот самолета связи Федоров! – представился Тихон. Сидевший за столом старший лейтенант удивился: – Я вас не вызывал. В комнате было накурено, хоть топор вешай. – Мне бы книжечку такую, по фигурам воздушного боя, – попросил Тихон. – Ты же на У-2, зачем она тебе? – «Мессер» меня атаковал, хочу овладеть кое-какими приемами. – Хм, похвально. – Старлей посмотрел на Тихона с интересом, видимо, нечасто летчики спрашивали такую литературу. Конечно, они летные училища заканчивали, там все это изучали – им-то подобные книжечки зачем? Командир снял с полки книгу и протянул ее Тихону: – Изучай. Что непонятно будет, спросишь. Ты из новичков? Вроде я раньше тебя в полку не видел. – В отдельной авиаэскадрилье связи служил, пока немцы не разбомбили. Из всей эскадрильи один самолет целый остался. – Сочувствую, потери и в самом деле большие. Наверное, в аэроклубе учился? – Так точно! – Желаю успехов! – И старлей, выйдя из-за стола, пожал Тихону руку. Весь вечер Тихон изучал картинки и знакомился с тактическими приемами воздушного боя. Пораньше бы ему эту книгу прочитать. Изучив одну фигуру, он закрывал глаза и мысленно совершал движения ручкой и педалями. Стоит допустить ошибку, и можно потерять скорость и высоту на выходе из фигуры, а на малой высоте это грозит столкновением с землей. Устав от чтения, он переключился на изучение карты. Зону полетов надо знать назубок, чтобы больше не летать вдоль железной дороги. Стыдно временами становилось Тихону за свои досадные промахи, но опыта не было. Однако он горел желанием овладеть азами воздушного боя и когда-нибудь влиться в строй боевых пилотов. Все свободное время он штудировал книгу, изучал полетную карту. Летчики эскадрильи, жившие в казарме, вначале добродушно подтрунивали над ним, но комэск быстро их приструнил: – Забыли, как сами желторотыми пилотами в полк пришли? Лучше помогли бы парню… Насмешки прекратились, и в один из дней Тихона вызвали в штаб полка. – Трудное задание поручаю тебе, возможно – смертельно опасное. Смотри. – Начальник штаба подвел его к карте на стене, прикрытой шторкой. Отдернув ткань, он ткнул в карту пальцем: – Вот деревня Малые Вязиги. Там, в окружении – наша дивизия. Надо приземлиться и передать пакет командиру. Знаю, на истребителе быстрее и сподручнее, но одна беда – там нет подходящей посадочной полосы. А для твоего У-2 пятачок найдется. В случае если немцы собьют, уничтожь пакет, он ни в коем случае не должен попасть в руки врага. Начштаба вручил ему засургученный пакет. – Вылет немедленно, по готовности. – Слушаюсь! Тихон направился к стоянке, где его встретил механик. Они поздоровались. – Иван, самолет к полету готов? – Обижаете… Бензин под пробку, масло по уровню. – Срочный вылет. Пока механик снимал струбцины с рулей и элеронов, Тихон разложил карту на нижнем крыле и проложил маршрут по контрольным точкам. Сначала курсом триста десять, потом, после речной излучины, – характерный ориентир, двести семьдесят. Час лета, если не помешают обстоятельства. Он забрался в кабину, механик провернул винт и установил его в положение компрессии. – Контакт! – Есть контакт! Тихон щелкнул тумблером магнето, механик рванул винт и отскочил в сторону. Мотор молотил на холостых, прогреваясь. Тихон пристегнулся привязными ремнями. Плохо, что самолет явно из бывших учебных, сиденье без парашюта. Случись собьют, вся надежда только на то, чтобы посадить аппарат. За спиной автомат ППД – еще лейтенанта. От истребителя им не отобьешься, но при вынужденной посадке может пригодиться. Тихон посмотрел на приборы, дал знак механику убрать колодки из-под колес и вырулил на старт. Тут же получил отмашку флажком и взлетел. Высоту больше ста метров он не набирал. Сверху, с борта боевого самолета, его заметить трудно, а внизу свои войска, они стрелять не будут. За характерный стрекот мотора немцы называли У-2 «кофемолкой», «швейной машинкой». Когда впереди стали слышны выстрелы орудий и показались дымы, Тихон набрал высоту в шестьсот метров – на такой попасть в самолет могут только из пулемета. Вообще-то, фанерно-полотняный самолетик легко сбить днем даже из обычного пехотного пулемета. Скорость мала, бронезащиты нет… На истребителях и то бронезащита есть. Когда линия фронта, обозначенная на карте прерывистой красной линией, осталась позади, Тихон снизился. Не проглядеть бы излучину, над ней поворот. Не пропустил, углядел, повернул. Засек по часам время – через двадцать минут полета должны показаться эти самые Малые Вязиги… Рядом с самолетом пронеслась очередь трассирующих пуль. Черт, немцы внизу! Тихон стал выписывать змейку, чтобы не дать пулеметчику прицелиться. Внизу показались окопы, капонир со стоящей пушкой. Наши или немцы? Похоже, село то, которое надо. Он описал полукруг на малой высоте, всего полсотни метров. Уф! На деревенской улице – броневичок со звездой на башне и крытая санитарная машина – с красным медицинским крестом на боковинах. Тихон даже марку броневика опознал – БА-27. А главное – бойцы в обмундировании зеленого цвета, руками ему машут, приветствуют. Тихон выбрал за околицей луг – хоть и невеликий, а места для посадки должно хватить. Истребитель бы тут точно не смог приземлиться. При посадке самолет раскачивало на кочках, и Тихон с трудом выдерживал педалями направление. Только он остановился, как заметил, что к самолету бегут наши красноармейцы. – Здравствуйте, бойцы! – Тихон заглушил мотор и выбрался на крыло. – Мне бы комдива вашего… – Мы проводим, товарищ летчик. Двое бойцов довели его до избы, и Тихон вошел. В тесной деревенской избе, превращенной в штаб, находилось несколько офицеров. – Здравия желаю! Пилот самолета связи Федоров. У меня пакет для командира дивизии. Из-за стола с разложенной на нем картой тяжело поднялся полковник и протянул руку. Тихон достал из-за отворота комбинезона пакет. Полковник изучил печати, вскрыл пакет и пробежал глазами текст на листке бумаги. – Товарищ полковник, ответ будет? Мне вылетать пора. – Пять минут. Конопко, доставь к самолету раненого. – И повернулся к Тихону: – Командир полка в грудь ранен, оперировать некому. А тут – оказия. Полковник набросал на бумаге несколько слов и вручил ее Тихону. Тихон козырнул и вышел. Санитарный грузовик уже стоял у самолета, в заднюю кабину его грузили раненого. Грудь его была замотана бинтами, сквозь них проступали кровавые пятна. Тихон вздохнул – вдруг умрет в полете? Условия в кабине спартанские. Раненого транспортировать лежа надо, а тут – сиденье, продуваемое со всех сторон, и опасность обстрела. Раненый был в сознании, но бледен. Тихон сам застегнул на нем привязные ремни. – Бойцы, помогайте! Развернуть самолет надо… Пехотинцы навалились дружно и под руководством Тихона развернули самолетик. – Кто-нибудь один, самый смелый, – к винту. По моей команде его крутануть резко надо. Главное – руку вовремя убрать. Вперед вышел здоровенный детина, обросший недельной щетиной: – Я крутану. Двигатель завелся с пол-оборота, мотор еще остыть не успел. Сразу на взлет. Короткий разбег – и У-2 в воздухе. Набирая высоту, Тихон описал над деревней круг. Через пару километров – немецкие позиции, самолет оттуда видели и могут обстрелять. Пришлось делать и второй круг – скороподъемность у самолета плохая, на тысячу метров поднимается долгих семь минут. Немецкие окопы миновал благополучно. Очень кстати облачность появилась, и Тихон вел самолет под самой кромкой облаков. Появятся немцы – он в облака успеет нырнуть. Но у излучины реки облачность исчезла. Тихон сделал поворот и стал снижаться. И очень вовремя, потому что через несколько минут его же курсом пролетели «Хейнкели-111», сопровождаемые «мессерами». Правда, истребители сопровождения держались значительно выше «бомберов», и на фоне ясного неба Тихон видел их отчетливо, а вот немцы его не заметили. Над немецкой передовой он набрал высоту и передовую миновал благополучно, а дальше – уже знакомые места… Приземлившись на своем аэродроме, он подрулил к медпункту и заглушил мотор. Из медпункта выскочили сразу два санитара с носилками. Тихон помог им вытащить из кабины раненого. Санитары унесли бедолагу, Тихон же направился в штаб и вручил начальнику штаба ответ комдива. Прочитав ответ, тот сразу схватился за телефон, а Тихон направился в столовую. Время уже было далеко за полдень, и если в столовой что-нибудь осталось, стало быть – повезло. Первого не оказалось, зато макарон по-флотски наелся, а компота и вовсе два стакана досталось. Наконец почувствовал себя довольным: не зря сегодня хлеб ел, помог армии. У самолета уже крутился Иван, механик. Он издалека свой самолет узнал, и немудрено – в полку такой один. Однако встревожился не на шутку – почему У-2 у медпункта? При осмотре обнаружил в задней кабине пятна крови. Вытер их ветошью, а сам на Тихона смотрит – не ранен ли… – Да цел я, цел, – успокоил его Тихон. – Раненого вывозил… – С передовой? – Из немецкого тыла. Наша дивизия там окружена, с пакетом летал. – Тогда я самолет на стоянку отбуксирую, чего ему тут стоять? – Действуй. Иван позвал механиков, подняли на плечи хвост самолетика и повезли аппарат к стоянке. Тихон же направился к казарме – устал он сегодня.Глава 2 Пилот
В авиацию попадали двумя путями. В военные летчики – через училища, в гражданские – через аэроклубы Осоавиахима, предшественника ДОСААФ. Был тогда призыв: «Молодежь – на самолет!» И поэтому в эскадрилье никто не удивился, что у Тихона нет военного образования, да и самолет У-2 был самой распространенной машиной в аэроклубах. Опытные летчики, имевшие приличный налет на У-2, после переподготовки пересаживались на истребители или вторыми пилотами – на бомбардировщики, а их место занимали молодые парни, только после аэроклубов. В первые месяцы войны советская авиация понесла тяжелые потери в технике, которая большей частью была уничтожена на своих аэродромах, а главное – в пилотах. Часть летчиков тоже погибла на земле – бомбежки, авианалеты… Здесь свою роковую роль сыграла синяя форма ВВС. Немецкие истребители, заметив среди отступающих людей в синей форме, расстреливали их целенаправленно. Другие пилоты погибли в неравных боях, поскольку авиатехника наша отставала по летным данным и вооружению от самолетов Люфтваффе. Подготовить же летчика – дело долгое и трудозатратное. Необходимы учебные самолеты с двойной кабиной и дублированным управлением, летчики-инструкторы, бензин. Только страна, имеющая большие ресурсы, могла справиться с этой задачей. Видя, как упорно Тихон занимается самообразованием, комэск истребителей предложил ему помощь. – Спроси у начштаба разрешения на полет. Позволит – слетаю с тобой, отработаю фигуры пилотажа. Тихон уломал начальника. Тот сопротивлялся недолго, понимал – кадры растить надо. Опасался только, что безоружный самолет подловят вражеские истребители, тогда можно потерять сразу двух летчиков. Взлетели. Комэск Осьмаков сразу взял на себя управление и начал набирать высоту. Они взлетели выше облаков, и комэск в переговорную трубу сказал: – Облака землю имитировать будут. Если ошибку совершишь, то хотя бы не разобьешься. Начинаем с бочки, показываю. Руки и ноги на управлении держи и движения запоминай. – И комэск совершил несколько бочек подряд. У Тихона голова кругом пошла. То вверху небо, то внизу… В этот момент комэск вывел самолет в горизонтальный полет. – Понял? Повтори! Только порезче, в бою размазывать фигуру некогда. Тихон стиснул зубы и совершил одну бочку, вторую… – Хорошо! А теперь – иммельман. Это половина «мертвой петли», только заканчивается она полубочкой. Самолет начал пикировать, потом задрал нос, встал колесами кверху и сделал оборот на сто восемьдесят градусов вокруг оси. Замысловато… Тихон видел фигуру на рисунке, читал о порядке действий рулями. Только читать или видеть со стороны – это одно, а самому выполнять – совершенно другое. Однако повтор осилил… – Еще два раза подряд, только за скоростью следи, – услышал он голос комэска. Потом комэск показал ему, как выполнить скольжение на крыло. – От очереди с «мессера» на хвосте – самый действенный способ, а лучше – с боевым переворотом на пикирование уйти. «Худой» на вертикальных маневрах сильнее, пробуй сам. Тихон, как старательный ученик, выполнял все указания. Он как губка впитывал практические навыки, понимая, что все освоенное пригодится в жизни. Комэск гонял его долго, пока наконец не объявил: – На посадку пора. Ты что, за временем не следишь? Вот-вот бензин кончится. Они вышли к своему аэродрому, и самолет только коснулся колесами земли, как мотор заглох. По инерции они докатились до стоянки, и Тихон поблагодарил комэска. – Не стоит, одно дело делаем. Будут трудности – обращайся, помогу. Механик взобрался на центроплан, открыл пробку бензобака: – Да он сухой, как арык в пустыне! – Не ругайся, Иван, случайно получилось. – За случайно бьют отчаянно! А если бы аэродром бомбили или еще что? Ни на запасной аэродром не уйти, ни даже на второй круг! Механик был прав. К слову сказать, на последующих сериях У-2 на приборной доске появился бензиномер, и летать стало безопаснее. В 1941 году стал производиться У-2 ЛНБ, или легкий ночной бомбардировщик. У двигателя подняли мощность на десять лошадиных сил, за счет чего увеличилась бомбовая нагрузка, поставили глушитель выхлопа, во второй кабине установили пулемет ДА или ШКАС – оба имели винтовочный калибр 7,62 мм. Утром Тихона отправили с пакетом в Калугу. Он благополучно доставил пакет и возвращался на аэродром. Увидев кучевые облака, вознамерился уже в одиночку повторить фигуры высшего пилотажа, которые изучал вчера с комэском. Заняв высоту восемьсот метров, посмотрел в зеркало – чисто. Но все же обернулся назад: зеркало давало узкий сектор обзора, особенно вверх. Ёшкин кот! Над ним с превышением метров пятьсот и этим же курсом шел немецкий истребитель Ме-110. О двух моторах, с мощным пушечно-пулеметным вооружением, он смахивал очертаниями на наш пикировщик Пе-2 и был создан для сопровождения бомбардировщиков в дальние рейды, поскольку имел значительно большую дальность полета, чем одномоторный легкий Ме-109. С «немца» самолет Тихона заметили. Добыча легкая, фактически развлечение. Истребитель сделал переворот через крыло и стал пикировать. Тихон решил не испытывать судьбу и нырнул в облака. В сплошном тумане он повертелся несколько минут, опустился ниже кромки облаков – истребителя не было видно. И тут ему обидно стало: что же он от немца прячется как вор? Он на своей земле, а гоняют его, как борзая лису. Было бы оружие – можно было бы посостязаться. Но ничего, придет еще время, будет и на его улице праздник. Этим же днем его вызвали в штаб полка. – Опыт ночных полетов есть? – Никак нет. – Тогда рисковать придется. Вечером в самолет загрузят ящики с патронами, и надо будет сесть вот здесь, в чистом поле, – начштаба показал точку на карте. – Так это же в немецком тылу! – Правильно. Тебя кавалеристы встретят, груз заберут. Ситуация на данном участке фронта складывалась странная. 19 июля десятая танковая дивизия немцев заняла Ельню. Под угрозой окружения оказались наши 16, 19 и 20-я армии. Кольцо вокруг окруженных вот-вот уже было готово замкнуться, и единственная связь была налажена по понтонной переправе в районе села Соловьево, в 15 километрах от Ярцева, через Днепр. Переправу оборонял сводный отряд под командованием полковника А. И. Лизюкова. В то время на южном фланге 21-я армия генерал-полковника Ф. И. Кузнецова перешла в наступление. 63-й стрелковый корпус под командованием комкора А. Г. Покровского успешно форсировал Днепр, занял Рогачев и Жлобин и двинулся к Бобруйску. 232-я дивизия 66-го стрелкового корпуса продвинулась на запад на 80 километров, заняла переправы на реках Березине и Птичи. 67-й стрелковый корпус начал наступление в районе Старого Быхова. А 21 июля по тылам могилевско-смоленской группировки немцев пошла в рейд кавалерийская группировка из трех дивизий. Наступательные действия готовились в спешке, не были достаточно подготовлены и не имели резервов. Пять дивизий из оперативной группы Качалова попали в окружение и погибли под Рославлем. В дальнейшем подход свежих и полнокровных немецких пехотных дивизий из-под Минска переломил ход сражения на смоленском направлении, и наши войска оказались в тяжелом положении. Как раз на помощь кавалеристам и должен был вылететь Тихон. – Мне что, ночью вылетать? Ночью Тихон не летал никогда и потому сомневался – как ориентироваться? В нашем ближнем тылу, как и в немецком, соблюдается светомаскировка. Внизу ни зги не видно – ни ориентиров на местности, ни населенных пунктов. А днем лететь в немецкий тыл на тихоходном самолете опасно. И начальник штаба принял соломоново решение: – Рассвет в этих местах в четыре пятьдесят. Взлетай в четыре утра, по компасу выйдешь к нужной точке, а к тому времени рассветет. – Но в четыре утра на аэродроме темно, полосы не видно! – Умник нашелся! Как вырулишь в начало полосы, на пару минут прожектор включим. Тут уж не мешкай, свет на минуту-две. – Понял. А назад? Начштаба вздохнул. Он получил приказ, который нужно было выполнять. – Назад либо на бреющем уходи, либо, если это возможно, сиди там весь день. Замаскируй самолет, а взлетай вечером. Тихон вышел из штаба полка в глубоком смятении. Он может взлететь, найти конников – но целый день торчать в немецком тылу? Кавалеристы не будут стоять на месте, снимутся и моментально уйдут – как ему в случае опасности запустить мотор? Еще человек нужен. Он пошел к стоянке – предупредить Ивана о вылете. У самолета уже стояла «полуторка», и два бойца под руководством механика грузили в заднюю кабину ящики. – Все, хорош! – остановил бойцов Иван. – У нас не «Дуглас». Вас не останови, весь грузовик перебросите. Я ящики веревкой перетяну, – обратился он к Тихону, – и завяжу морским узлом. Дернешь за конец – моментально развяжется. Плохо только, что центровка задняя получается. Да еще в полете бензин из бака вырабатываться будет. Бензобак впереди, перед летчиком. Центровка для самолета очень важна. Неправильная – со смещением – может привести к аварии или катастрофе. – А сколько положили? – Я прикинул – сто двадцать килограммов. Тихон разложил на крыле карту – надо было просчитать, хватит ли на обратный путь горючки. Двигатель потребляет тридцать пять литров бензина в час, стало быть, бака хватит на три с половиной часа полета при крейсерской, самой экономичной скорости. Прикинув расстояние до точки встречи, Тихон умножил его на два – ведь надо было еще назад добираться. Получалось – на полчаса резерв есть. Немного, учитывая разные непредвиденные обстоятельства. Наказав дежурному разбудить его в три часа, Тихон улегся спать. Однако ему не спалось. Первый вылет ночью, посадка в немецком тылу на неподготовленную площадку… А еще – вполне вероятная встреча с вражескими истребителями. И потому он волновался, переживал за благополучный исход операции, опасался не доставить патроны кавалеристам. О своей жизни он даже и не вспомнил… Опасно? Так наши летчики-истребители рискуют больше, вступая в бой с немцами. А он кто? Всего-навсего воздушный извозчик. Туда – пакет, а сюда – патроны. Винтик в огромной военной машине государства, потерю которого оно и не заметит, но который иной раз важен. Он и не заметил, как сон сморил, а дежурный уже толкает: – Вставай! В казарме все спали, только у входа светила синяя лампа – для светомаскировки. Тихон умылся холодной водой, сразу взбодрился и к стоянке направился уже быстрым шагом. Немного познабливало – то ли от предутренней свежести, то ли от нервного напряжения. – Аппарат к полету готов! – доложил механик. – Мотор прогрет. – Спасибо. Тихон забрался в кабину. Темнотища, никакой подсветки приборной доски. Не приспособлен аппарат для ночных полетов. На стадии проектирования никто и предположить не мог, что учебный самолет будет эксплуатироваться ночью. Но мышечная память не подвела. Он подкачал бензин – механик уже проворачивал винт. – Контакт! – Есть контакт! Громко взревел в ночной тишине двигатель. – Удачи! – крикнул Иван. Тихон вырулил на старт – очень осторожно, видимость плохая. И вдруг вдоль ВПП – яркий свет прожектора. Сразу ручку газа вперед до упора. Секунды – и самолет в воздухе. Едва он оторвался от земли, прожектор погас. В кабине гулял ветер, было прохладно, даже зябко, и Тихон пожалел, что не надел ватник. Набрав высоту, он направил самолет на запад. Как посветлеет, он скорректирует курс по компасу. Через полчаса полета на востоке стало сереть. Внизу промелькнула передовая – окопы, змеей вилась траншея, видны были воронки от бомб и снарядов. Огня никто не открывал: солдаты обеих сторон спали, и бдили только часовые. Еще через четверть часа солнце поднялось над горизонтом, и Тихон повернул влево, по компасу. Положив на левое колено планшет с картой, он стал искать на земле ориентиры. Так, село, за ним река отблескивает. Нашел на карте ориентиры. Еще пять минут, и можно снижаться. Только бы не к немцам сесть! За прошедшую ночь ситуация могла измениться. Он подобрал газ, мотор перестал реветь, и самолет начал плавно терять высоту. Уже сто метров… Впереди – подходящая площадка, но где же конники? Тихон заложил вираж, встал в круг. Если внизу не будет кавалеристов, придется с грузом лететь назад. Ладно, он подождет минуту. Нет, пять – вдруг они просто не успели к месту встречи? Но и кружиться на одном месте опасно. Его самолет издалека виден, немцы могут догадаться о посадке и долбанут из пушек или минометов. Далеко справа и слева, километрах в десяти, видны дымы, изредка слышны звуки пушечной стрельбы. И в этот момент из-за деревьев вылетел десяток всадников. Гимнастерки на них зеленого цвета, стало быть, свои. У немцев кавалеристы тоже были, хоть кавалерия считалась устаревшим видом войск. Тихон убрал обороты до холостых, спланировал и приземлился. Это только сверху площадка ровной казалась, а на лугу кочки, неровности, и самолет на пробеге трясло и раскачивало. Но шасси крепенькое, рассчитано на грубую посадку, совершенную учениками, и потому выдержало. Самолет остановился. Тихон мотор не глушил, расстегнул ремни и выбрался на крыло. Конники были уже рядом. – Привет, бойцы! – Здравия желаем, товарищ пилот! – Забирайте ящики. – Тихон дернул за веревку, и узел развязался. Он вынимал ящики из кабины и передавал их конникам. Те сразу крепили их за седлами. На одну лошадь, которая была в поводу, без всадника, погрузили сразу два ящика, связав их между собой. – Все! Кабина сзади была пуста. – Товарищ пилот, пожевать ничего не найдется? – обратился к Тихону один из бойцов. Но Тихон только развел руками. Неудобно стало, мог бы взять в столовой пару буханок хлеба, да вот не догадался. – А письмо не возьмете? Все равно ведь к своим летите… – С удовольствием, давай. Боец достал из нагрудного кармана замусоленный треугольник и передал его Тихону. – Сегодня же отдам! – заверил его Тихон. Всю почту части сдавали в штаб, оттуда ее забирали военные почтовики. Письма просматривали цензоры и то, что им не нравилось, вычеркивали черной краской – нельзя было писать о дислокации части, вооружении. Конники унеслись прочь. Тихон был доволен. Задание он выполнил, теперь бы до аэродрома добраться. Большую часть пути сюда он преодолел по темноте, обратно придется лететь посветлу. Для зенитчиков и истребителей он – удобная мишень, тихоходная. Тихон дал газу и взлетел. Набрав сотню метров высоты, прошел над кавалеристами, помахав им крыльями на прощание, и так же, на высоте сто метров, направился на восток. Он решил набрать высоту перед передовой, чтобы не сбили из стрелкового оружия. А на малой высоте сейчас безопаснее. «Мессеры» над своей территорией высоко летят, на двух тысячах метров, и заметить далеко внизу, у самой земли, маленький самолетик шансов у них мало. Тихон часто поглядывал в зеркало и периодически оборачивался, следя за задней верхней полусферой. Через четверть часа он увидел впереди и немного левее дым, а на земле – пожар. Ему стало интересно, и он подвернул немного. Приблизившись, увидел, что на земле горит самолет. Огнем были охвачены крылья и фюзеляж, и виден был только руль направления с красной звездой. В огне и дыму даже модель самолета опознать было невозможно. А летчик – погиб или успел с парашютом выброситься? И кто его сбил – зенитки или истребитель? Вдруг в сотне метров от горящего самолета Тихон увидел летчика – тот лежал в небольшой ложбине. Ранен? Или уже мертв? Увидев самолет, летчик поднял голову и махнул рукой. «Знак какой-то подает, – понял Тихон. – Но какой? Помощи просит или приказывает улетать?» Тихон сделал широкий круг и километрах в пяти от места падения самолета заметил на грунтовой дороге три мотоцикла с колясками, направлявшиеся в сторону горящего самолета. Решение пришло сразу – надо садиться и выручать летчика. Как бросить пилота – своего, советского, во вражеском тылу? Для сбитого летчика перспектива плохая – плен или смерть. Тихон примерился, посадил самолет и подрулил к ложбине. Летчик за посадкой наблюдал и, как только Тихон приземлился, выбрался из убежища. Бежать он не мог, так как подволакивал за собой правую ногу, на штанине – кровавое пятно. В руке он держал пистолет, видимо, принял решение в случае необходимости отстреливаться. Тихон выбрался из кабины и побежал пилоту навстречу. – Держись за шею! Пилоту было лет тридцать, на петлицах гимнастерки – лейтенантские «кубари». Добравшись до самолета, Тихон помог летчику забраться в заднюю кабину. Раненая нога пилота не слушалась, причиняя ему боль, и сквозь стиснутые зубы тот негромко матерился. – Сам пристегнешься? – спросил его Тихон. – Немцы рядом уже… – Обязательно! Лицо у пилота было бледным – то ли от кровопотери, то ли от болевого шока. Тихон забрался в свою кабину, дал газ, развернул самолет, подняв тучу пыли, и двинул сектор газа вперед до отказа. Почувствовались резкие толчки от колес, потом тряска пропала. Они взлетели, и, набрав минимальную высоту, Тихон заложил вираж. Если продолжать набор высоту прежним курсом, он как раз на мотоциклистов выйдет, а у них пулеметы. Дальше он летел уже крадучись, на бреющем полете, когда воздушным потоком от винта раскачивает верхушки деревьев. По такой цели, по авиационной мерке тихоходной, попасть трудно, слишком велико угловое перемещение. Уже перед линией фронта Тихон набрал высоту восемьсот метров. На передовой были видны вспышки выстрелов, но из-за рева двигателя и из-за того, что выхлопные трубы рядом, звуков не было слышно. За передовой снова вниз подался, к земле. Над своей территорией зениток и стрелкового оружия можно не бояться, лишь бы на истребители не нарваться. Но обошлось. Полчаса лета – и аэродром. Тихон еще издалека увидел посадочное «Т», приземлился у полотнища, сразу подрулил к медпункту и заглушил мотор. Из медпункта сразу проявились два санитара, пилота втроем вытащили из кабины и уложили на носилки. – Погодите, – вдруг попросил летчик, и парни, уже готовые было взяться за ручки носилок, выпрямились. – Как тебя зовут, парень? – Тихон Федоров. – До смерти не забуду, спас ты меня. А я – Алексей Смирнов. – Выздоравливай, может, свидимся еще. Земля-то – она круглая. Пилота унесли, и к самолету подбежал запыхавшийся Иван. – Цел? – он осмотрел Тихона. – А что мне будет? Раненого доставил. И только тут Тихон обратил внимание, что самолетные стоянки пустые. Лишь у одного «ишака» со снятыми моторными капотами хлопотали технари. Иван заметил взгляд Тихона. – На вылете все. Три десятка бомбардировщиков немецких прошло – по докладу авианаводчика. Наши полетели на перехват. Иван посмотрел на огромные наручные часы: – Через пятнадцать минут должны возвратиться, иначе горючка кончится. К самолету подошли свободные механики, подняли хвост и потащили У-2 на стоянку. Взаимовыручка в авиации – первое дело. Тихон же направился в штаб – доложить об успешном выполнении задания. – Видел я, как ты сел. Раненого от кавалеристов вывез? – Никак нет. На обратном пути наш сбитый самолет увидел, возле него – раненого летчика. Сел и забрал. Потом к медпункту подрулил. Начальник штаба осмотрел Тихона с головы до ног, как будто в первый раз увидел. – Из какого полка? Как фамилия? – Лейтенант Смирнов. А полк не знаю, не до того было… – Надо в дивизию доложить, чтобы там знали о судьбе пилота. А ты молодец, парень! Будет из тебя толк. Тихон смутился. Хвалили на фронте нечасто, а его – так вообще в первый раз. – Служу трудовому народу! – Отметим в приказе. А пока отдыхай. Тихон направился в столовую. Вылетал он ночью, позавтракать не успел и сильно хотел есть. Но в столовой развели руками: – От завтрака ничего не осталось, а обед еще не приготовили. Жди. Однако Тихон ждать не стал и пошел в казарму. Чем ждать, лучше поспать. Уже сквозь сон он слышал, как ревели моторы садящихся истребителей. Однако, против обыкновения, вернувшиеся летчики не шумели и перипетии боя не обсуждали. Проснулся Тихон к ужину и сразу обратил внимание на необычную малолюдность. Однако он списал ее на то, что пилоты ушли в столовую. Приведя себя в порядок, он направился туда и сам, но по пути свернул на стоянку. Увиденное потрясло его – стоянка была наполовину пуста! Экипажи на вылетах или… О плохом думать не хотелось. Народу в столовой тоже было немного, и только постукивание тарелок и вилок говорило о присутствии людей. Стояла тишина, почти никто не разговаривал, а если и говорили, то вполголоса. Тихон не стал ни к кому приставать с расспросами, а, поужинав, отправился на стоянку. Механики жили в землянках, рядом со стоянкой, и Ивана, техника своего самолета, он увидел сразу – тот сидел на бревне и курил самокрутку. Тихон присел рядом: – Ваня, что случилось? В столовой настроение похоронное. – Так и есть. В полку потери огромные, половину самолетов за день потеряли. Кто-то не успел с парашютом выпрыгнуть, летчики видели. Еще должны вернуться, кто на нашей территории сел. По двоим уже звонили в штаб, привезут на машине. – Ничего себе! Я спал, ничего не знаю… – Даже похоронить по-человечески не удастся. Сам знаешь, что остается от летчика и самолета после падения и пожара. Тихон был удручен. Потери в полку были и раньше, но одна-две машины. – Не в курсе, из-за чего? – «Худых» втрое больше было, чем наших, к «бомберам» подобраться не дали. Сам понимаешь, против «мессера» наш «ишак» не пляшет. – Плохо. Но ничего, самолеты пришлют, пилотов… – Прости меня, Тихон, дурачок ты. Красноармейца в пилота быстро не выучишь, да и самолет не винтовка. Заводы в эвакуации, а немцы, сам видел, прут. Посмотри по нашему полку: ни запчастей, ни моторных масел не хватает, с поврежденных самолетов, что под списание идут, детали снимаем. Тихону стало неудобно: сморозил глупость, как пацан. Иван же продолжил: – Завтра полк на другой аэродром перебрасывать будут, дальше на восток. До передовой полсотни километров, если немцы прорвутся – беда! А еще слушок прошел, что из двух полков один сольют. – Небось брехня. – У меня дружок в штабе, зачем ему врать? А давай помянем наших летчиков, героически погибших? Не побрезгуешь техническим спиртом? Тихон кивнул. У механиков такой спирт водился, был дрянного вкуса, но выбора не было. У них и закуска нашлась – хлеб, сало, селедка. Пили из железных кружек, в тесном кругу. Тихон полагал, что и летчики в казарме поминают друзей и боевых товарищей. С непривычки от спирта у него закружилась голова, сроду не употреблял он спиртного в таких количествах. На утреннем построении объявили о передислокации полка. Аэродром теперь будет располагаться на семьдесят километров восточнее, под Кряково. Начальник штаба рассказал о порядке передислокации: взлетать поэскадрильно, ведущий – штурман полка капитан Вялицын. Под конец зачитал приказ о присвоении пилоту Федорову воинского звания «ефрейтор» за спасение летчика из вражеского тыла. После окончания построения летчики направились к стоянке самолетов. Те пилоты, что жили с Тихоном в одной казарме, подходили, хлопали по плечу, поздравляли. Большая часть летчиков имела звание «сержант» или «старший сержант», и только командиры эскадрилий имели офицерские звания. Это значительно позже все пилоты, вне зависимости от должности – рядовой пилот или командир звена, эскадрильи, – стали офицерами. И из летных училищ выходили младшими лейтенантами или лейтенантами. Пока было время, Тихон пошел в штаб, где писарь сделал ему в красноармейской книжке запись, а на подпись командира полка шлепнул фиолетовую печать. Вылетал Тихон последним, посадив в заднюю кабину Ивана. Правда, тот ухитрился под ноги чехол моторный бросить, а в фюзеляж за собой – инструменты. – Не бросать же добро… А с наших тыловиков станется, бросят все на стоянке. Механики с запасными частями, инструментами, как и прочий полковой люд, должны были отправиться на новый аэродромна грузовиках. Перелет прошел спокойно. Тихон летел на бреющем, притерся у посадочного «Т», но Иван сразу указал на свободную стоянку: – Давай туда. Место удобное: деревья высокие, крона густая – маскировка отличная. Тихон зарулил, заглушил двигатель. Все оставшиеся в строю истребители полка уже были здесь. Сюда же днем ранее перебазировались остатки другого полка, тоже на «ишаках». Похоже, слухи о слиянии двух полков начинали приобретать зримое подтверждение, командованию и техническим службам проще, когда полк вооружен однотипными самолетами. Штаб расположился в деревне неподалеку. Летный и технический состав в землянках, только для механиков землянки в полусотне метров, в лесу. А для пилотов – метрах в трехстах. Ранее тут аэродрома не было, картошку на поле сажали. Но землю укатали, землянки вырыли. Тихон приметил на стоянке еще один У-2 и пошел знакомиться с пилотом. Им оказался молодой мужчина лет тридцати. Что удивительно, он ходил, слегка прихрамывая. Когда они познакомились, Виктор Аверьянов – так звали летчика – сказал: – Ты не удивляйся, что прихрамываю, я здесь человек временный. Ногу повредил, когда на парашюте неудачно приземлился. Месяц-два – и уйду в бомберы. Я ведь на СБ летал, а сюда меня эскулапы перевели. Вам, мол, нельзя на скоростных самолетах летать. – Понятно. – Меня, боевого летчика, да на эту «этажерку»! Обидно! – Так ведь временно… – попытался Тихон его утешить. Новый знакомый также был в курсе слухов о слиянии двух полков в один, полнокровный. Потом речь зашла о полетах. – Знаешь, Тихон, мне парни из эскадрильи связи сказали, что коли немец сзади налетает, лучше в сторону уходить, а не снижаться. – Это почему? – Немцы сначала издалека из пулеметов обстреливают – скорость-то велика. Если промахнутся, времени исправлять ошибку нет. Так что удумали, суки! Над нашим У-2 резко горку делают, и воздушным потоком от их винта на У-2 крылья ломает. Самолетик-то фанерный… – И что? – Не понял, что ли? И ты – камнем вниз. Амба! На легких ночных бомбардировщиках кресла уже под парашюты сделаны. Все верно. Сейчас если собьют, весь расчет на то, что спланируешь. Высота невелика, а планирует У-2 даже с неработающим двигателем превосходно. Тихон был удручен услышанным от Виктора – противопоставить «мессеру» он ничего не мог. Через два дня по всем эскадрильям объявили о слиянии двух полков в один, оба же У-2 передавались во вновь формируемую отдельную корпусную эскадрилью, базирующуюся на этом же аэродроме. Для обоих пилотов У-2 это было неожиданностью, но в армии приказы не обсуждают. Каждый день на аэродром прибывали из полков или из тыла У-2 разных модификаций. Один – санитарный, который мог загрузить в фюзеляж раненого на носилках, еще один – У-2ВС, с пулеметом во второй кабине и наружной подвеской для бомб ФАБ-50. Пилоты, механики, техники и мотористы знакомились, и Тихон понял, что создают боевое подразделение для заданий. Все пилоты были с опытом, и самым младшим из них по возрасту и званию оказался Тихон. Но боевой опыт был не у всех. Один пилот был призван из Узбекистана, где летал в сельхозавиации, опыляя поля от вредителей. Да и призвали его со своим самолетом, только распылители для ядохимикатов сняли. Три дня эскадрилью никто не трогал – механики готовили самолеты к полетам. Все они были изношены и требовали ремонта. А потом в штаб вызвали сразу троих пилотов. Как сообщил комэск капитан Нефедов, следовало произвести разведку в ближайшем тылу противника. Каждому из пилотов был выделен свой сектор. – Понимаю, У-2 – не самый подходящий самолет для разведки, – сказал в завершение инструктажа комэск. – Направляли уже истребитель и бомбардировщик – оба не вернулись с задания. Теперь у штаба армии надежда на вас. По сведениям партизан, к фронту проследовало несколько эшелонов с танками, главной ударной силой вермахта. Отыскать их – ваша главная задача. А уж там – дело наших бомбардировщиков. К самолетным стоянкам возвращались молча, в задумчивости. Белым днем лететь во вражеский тыл – чистое безумие. У-2 немцы сбивали и над нашей территорией, что уж говорить о вражеской? На малой высоте пехота может сбить этот самолет из обычного стрелкового оружия, и попадания одной винтовочной пули в мотор достаточно для катастрофы. А немного выше заберешься – истребители доконают. Только выбора не было. Тихон разложил карту на крыле, отметил границы своего сектора, характерные ориентиры. Все три самолета взлетели одновременно, но через десять минут полета их курсы разошлись. Над своей территорией Тихон держал высоту триста метров, но перед линией фронта, хотя она была достаточно условна, поднялся до восьмисот. На направлении немецких танковых ударов была настоящая передовая – с траншеями, капонирами с пушками. Но были участки – чаще всего заболоченные или лесистые, где не было ни наших, ни немецких войск. Танки там не пройдут, а без их поддержки пехота в бой не идет. Сектор, выделенный Тихону, имел разные виды – поля, леса. Для танка поле – самое желанное пространство для атаки. Но в поле танк, а тем более множество танков не спрячешь. Вот и приходилось думать, где искать Панцерваффе. Для начала он снизился и в первую очередь облетел наиболее вероятные, по его мнению, места – это были лесные массивы с их опушками. На деревьях листвы полно, там танковый полк спрятать можно, но – увы… Дважды Тихона обстреливали с земли из пулемета, но пока ему везло. Самолет-то тихоходный – по его авиационным меркам, и для стрельбы по нему надо упреждение брать. Для этого на зенитных пулеметах специальные кольцевые прицелы предусмотрены, и скорострельность пулеметов высокая. Все пули прошли позади самолета. Тихон карандашом отмечал районы, где уже побывал. Скоро уже и топливо к концу подойдет, пора поворачивать домой. Отрицательный результат – тоже результат. Стало быть, танки в другом месте собирают в бронированный кулак. Однако привлек его луг за селом Кобылкино. Вроде ничего подозрительного, кроме стогов сена. Только кто из селян в период военных действий будет сено в стога собирать? Колхозный скот на восток угнали, а у кого своя скотина осталась, так и одной копны хватит. К тому же было еще обстоятельство: километрах в пятидесяти – железнодорожная станция Хоросы. Удобно. Подогнал эшелон с танками, разгрузил и под стогами сена танки спрятал. Тихон, заложив вираж, встал в круг. Никакого движения. Солдат не видно, никто по нему не стреляет. А ведь район сосредоточения танков зенитчики охранять должны! Подозрения снять надо. Он должен убедиться, есть на лугу танки или нет. Штабу нужны достоверные сведения, а не его догадки. Тихон направил самолет к станции, вернее – к дороге от нее. От Ходосов к Мстиславу и дальше, к Хиславичам, фронт шел. Если танки шли, то именно по дороге, потому как через реки – тот же Сож или Лызу – мосты быть должны. Даже сверху было видно, в каком ужасном состоянии грейдер. Тут и там воронки, сгоревшие автомобили. Дорогу явно бомбили немецкие войска при отступлении наших, а потом советские войска – наступающих немцев, потому что разбитые или сожженные автомобили были советских и немецких заводов. От Хиславичей на север, к Кобылкино, тоже дорога, практически прямой большак. И весь изрыт танковыми гусеницами. Грузовик пройдет, и не узнаешь, а за танком или другой гусеничной техникой след всегда остается, даже на асфальте, не говоря уж о земле. Но вот что интересно – перед лугом следы обрываются. Куда же они девались? Танк – не самолет, не взлетит. Пока одно только ясно – замаскировали; скажем – пустили грузовик, а к нему ветки привязали. И танковый след в глаза уже не бросится. В душе Тихона росло беспокойство. Сесть бы и проверить стога – хоть один, а боязно. Да и топливо осталось только до аэродрома дотянуть. Так он и улетел назад. Путь не прямой выбрал, через передовую, а по-над болотами и реками – так безопаснее. А по прилете в штаб доложил о своих подозрениях, о следах гусениц, обрывающихся в неизвестность, о стогах сена. – Ты мне тут загадки не загадывай, – повысил голос Нефедов, – что мне в штаб докладывать? Понимаешь, на направлении главного удара пушки надо успеть поставить, иначе оборону прорвут. А дальше до Москвы – только тыловые части, вроде ремонтников, связистов, госпитали, склады… Нас же с тобой под трибунал отдадут, если напортачим. – Что же делать? – упавшим голосом спросил Тихон. – Пусть заправят, и вылетай снова. Хоть из сапог выпрыгни, а узнай точно. – Так точно! Тихон отправился к стоянке. Там уже стоял бензовоз – Иван готовил самолет к вылету. Тихон уселся в стороне. Что предпринять? Иван, заправивший самолет бензином и маслом, подошел к Тихону, вытирая руки ветошью. – Что пригорюнился, летун? Тихон рассказал ему о ситуации. – Это все? – удивился Иван. – Ну так нет ничего проще… Пальни из ракетницы в стог сена – оно же как порох вспыхнет. И сразу видно будет, есть ли под ним техника. Тихон воспрянул духом: – Где ракетницу взять? – Да хоть в БАО. БАО – это батальон аэродромного обслуживания. У них техника всякая – тягачи для транспортирования самолетов, автостартеры, запускающие авиадвигатели, бензовозы. На них же лежит охрана аэродрома – часовыми по периметру и зенитная. Тихон сам видел две счетверенные установки «максимов» недалеко от старта. Он двинулся туда, нашел командира. – Ха! Какие вопросы? Дам, конечно, и ракеты дам. Но только ракетницу потом верни, сам понимаешь – казенное имущество. – Обязательно. Ракетница, или, официально, сигнальный пистолет, была тяжелой, но однозарядной. У немцев были и двуствольные. Старшина на складе спросил: – Тебе ракеты какого цвета? – Любого. Обычно в ходу были зеленые, дающие сигнал к вылету, или красные, запрещающие посадку или объявляющие тревогу. – Тогда я белые дам. У меня их шесть ящиков, и никто их не берет. Тихон взял десять патронов, набив ими карманы. А пистолет в кирзовой кобуре подвесил на пояс, на ремень. Вылетал он с уверенностью – теперь узнает точно. Летел через лес и болото на бреющем и так миновал передовую. Получилось – скрытно для немцев. У них радиосвязью все подразделения насыщены, причем пехота, начиная от командира роты и выше, запросто может напрямую связаться с авиацией, артиллерией, танкистами, дать целеуказание. Момент это для Тихона важен – не вызовут истребителей. Конечная точка маршрута была известна, населенные пункты он оставлял в стороне. А вот и луг с копнами сена. Великоваты стога для деревенских! Тихон бросил управление – самолет и сам прекрасно держался в воздухе. Вытащив ракетницу из кобуры, переломил ствол и втолкнул патрон в патронник. Пистолет держал в правой руке, левой ухватился за ручку управления. Снизился до минимума – двадцать метров – и, пролетая рядом со стогом, выстрелил. Белая звездочка горящей ракеты с шипением унеслась к копне. Почти сразу пошел белый дым, потом стог ярко вспыхнул, и из него стали выскакивать танкисты в черной форме, а вскоре показался и контур танка. Тихон зарядил ракетницу еще раз. Коль пошла такая веселуха, режь последний огурец! Он уже заложил вираж, собираясь поджечь еще один стог, но лучше бы он этого не делал. С виду мирный до этой минуты луг со стогами окрысился пулеметным огнем. Палили со всех сторон, пули рвали полотняную обшивку крыльев. Тихон резко отвернул в сторону. Теперь есть о чем доложить командованию. А здорово придумал Иван! Тихон ведь сесть хотел у стогов, проверить. И задание сорвал бы, и сам бы погиб либо в плен попал. Теперь бы еще до наших добраться. С этим вышло сложнее. Он добрался до леса, посмотрел в зеркало заднего обзора и увидел две точки, довольно быстро приближающиеся. Пара немецких истребителей, получив по рации сигнал, жаждала догнать и сбить нахального русского. Один истребитель остался на своей высоте, второй стал полого пикировать. Тихон не отрывал взгляда от зеркала. Вот истребитель уже близко, сейчас откроет огонь. Тихон качнул ручку управления в сторону, сработав элеронами на крыльях. Это был один из приемов, которым его учил комэск истребителей на старом аэродроме, – скольжение на крыло. Дымная пушечная трасса пронеслась рядом, а следом, с ревом мотора, – истребитель. Близко совсем, Тихон отчетливо видел кресты на его фюзеляже и крыльях. А еще – нарисованный туз. Наверное, ас. А сзади уже заходил в атаку второй «худой». Издалека, сволочь, из пулеметов шпарить начал. Тихон нырнул вниз и шел прямо над деревьями – для истребителя такая высота опасна. Одно неверное движение ручкой – и на такой скорости ошибку уже не исправить. Истребитель проскочил мимо – с разворотом и набором высоты. Теперь не отстанут, пока не собьют. Тем временем в атаку уже заходил первый. Для немцев это развлечение. Отпора Тихон дать не может, самолет безоружен, и немецкие пилоты прекрасно об этом осведомлены. «Худой» сбросил скорость, чтобы было больше времени для прицельной стрельбы. Сделав горку и набрав немного высоты, Тихон взял ручку на себя, иначе не было возможности для маневра, то же скольжение на крыло требует хотя бы ста метров высоты. А истребители уже на хвосте; хоть и далеко, но дистанция стремительно укорачивалась. «Мессер» открыл огонь, и Тихон снова применил этот прием, но на этот раз он уходил не влево, а вправо, и очередь снова прошла мимо. От безысходности, от злости, от досады ли Тихон выхватил из кирзовой кобуры ракетницу – в ней еще был патрон, которым он не успел выстрелить по стогу. И, когда немец поравнялся с ним, выстрелил в его сторону. Сбить из ракетницы самолет – любой, даже У-2 – невозможно. Но ракета, пролетая немного выше фонаря кабины немца, испугала его. Находившийся в кабине пилот инстинктивно дернулся в сторону, а высота была мала. Задев концом крыла верхушки деревьев, «худой» рухнул в чащу. Оглушительный взрыв потряс окрестности, самолет Тихона сильно подбросило ударной волной. Тихон поверить не мог. Расскажи кому – не поверят. Из сигнального пистолета сбить Ме-109? Сказки! Второй немец выстрела из ракетницы не видел и недоумевал, как это получилось, что его товарищ оказался сбит, а чертова «этажерка» – она же «швейная машинка», да просто недоразумение какое-то – продолжает лететь. Фашист явно обозлился. Он зашел сзади и издалека открыл огонь из пушки и пулеметов. Тихон старался как мог. Он скользил на крыло, выписывал змейку – даже бочку крутанул. Но немец буквально не снимал пальца с гашетки. На крыльях У-2 уже живого места не было, перкаль висел клочьями. И тут удар, мотор мгновенно остановился, видимо, заклинило от попадания. А высоты – всего ничего. Тихон инстинктивно потянул ручку на себя. Самолет задел хвостовым оперением, а потом и шасси верхушки деревьев. Раздался треск обламывающихся деревьев, хруст ломающихся шпангоутов фюзеляжа. Тихон и испугаться не успел, как по спине сильно ударило и он оказался на земле. От смерти его спасло то, что сиденье вместе с ним от удара вырвало из кабины и швырнуло на землю. Причем удар приняла на себя спинка. И почти сразу в ушах – нарастающий рев истребителя, а потом – пулеметная очередь. Надо срочно убираться от самолета, – понял Тихон. Он завалился на бок и на четвереньках пополз в сторону. Немцу показалось мало просто сбить его, он решил уничтожить беззащитный самолетик. Сделав несколько заходов, он расстрелял весь боекомплект. Самолет уже превратился в груду разбитой в щепы фанеры и рваного перкаля крыльев и фюзеляжа, но все никак не хотел гореть. Так и улетел фриц, не увидев на земле полыхающего костра на месте падения «этажерки». Тихон же, опираясь на дерево, поднялся. Где он, на чьей территории? Отстегнул и выбросил пустую кирзовую кобуру. Куда делась ракетница, он не помнил. Вытащил из своей кобуры штатный пистолет ТТ, передернул затвор. Надо идти, но сначала необходимо определиться, где восток. По мху на деревьях, по положению солнца он понял, где находится, и пошел в сторону наших. Но далеко ли до передовой? И как перебраться через линию фронта? В случае если немцы обнаружат его, он решил отстреливаться до последнего патрона. Нет, до предпоследнего. Последний патрон оставить для себя и застрелиться. Лучше смерть, чем позорный плен. Мертвые сраму не имут. Жаль только будет, что он не успеет передать в штаб важные сведения. Обнаружил он танки-то! По лесу шел быстро, а на опушку вышел – и замер. Осмотреться надо. Впереди – небольшая деревня, никакого движения в ней не видно, скорее всего, с приближением фронта жители ее покинули. В деревне могли быть наши, но могли быть и немцы. Тихон простоял неподвижно около получаса и наконец решился. Пригнувшись, он побежал к деревне. Ему осталось бежать метров тридцать, когда раздался окрик: – Стой, стрелять буду! – Свой я! – мгновенно остановившись и не оборачиваясь, отозвался Тихон. – Руки вверх и ко мне! Тихон сунул пистолет в кобуру. Личное оружие за ним числится, в красноармейской книжке номер записан. А утеря либо утрата оружия для бойца – позор. Он подошел к крайней избе, откуда донесся окрик. Здесь у забора была вырыта стрелковая ячейка. Красноармеец наставил на него винтовку: – Ты кто? – Летчик я, наш, советский. Меня над лесом сбили. – Хм, крутились тут два немецких самолета… – Мне бы к командиру, сведения важные имею. – К командиру отведу, пусть решает. Шагай вперед! Боец шел сзади, почти уперев примкнутый к винтовке штык в спину Тихона. Пилот обернулся: – Ты со штыком поосторожнее… – Разговорчики! – оборвал его конвоир, но на шаг отстал. Сержант был в одной из четырех изб деревни. – Ты кого привел, Изместьев? – Из леса вышел, говорит – наш летчик, товарищ сержант. – Документы! Тихон полез в нагрудный карман и достал красноармейскую книжку. Сержант долго изучал ее, наконец вернул. – Сержант, мне бы с полком связаться. Я разведку проводил, важные сведения имею. – Рад бы помочь, да связи нет – ни телефона, ни рации. Изместьев, Николаева ко мне! Одна нога здесь – другая там. Красноармеец убежал. – И что там у немцев в тылу? – поинтересовался сержант. – Танки собирают. – Ну, это и без разведки понятно. На Москву прут. А только – накося-выкуси! – сержант свернул из трех пальцев известную комбинацию и поднес ее к носу Тихона. В избу вошли Изместьев и Николаев. – По вашему приказанию прибыл! – доложил Николаев. – Николаев, отведи летчика в роту. Связь ему нужна срочно. – Так точно! Идемте, товарищ пилот! Шли по грунтовой дороге. – Тихо у вас, – заметил Тихон. – Ага, уже две недели стоим. Самолеты – и наши, и немецкие – все время пролетают. А где сейчас фронт и что там делается, не представляем. – Пока держимся. Через двадцать минут бодрого хода они подошли к другой деревне, больше той, из которой вышли. Николаев подошел к избе. – Туточки командир роты. А я назад пошел. – Нет, погоди, – остановил его Тихон. – Ты доложи, что тебя твой командир роты послал, а то как-то нехорошо получается. – Настоящего командира роты третьего дня осколком бомбы убило, за него старшина Ферзин, придираться начнет. – Не начнет… Оба вошли в избу. Здесь было жутко накурено, за столом у полевого телефона – старшина. Закончив разговор, он встал. Сразу было видно – из кадровых, гимнастерка как влитая сидит, ни одной морщинки. – Товарищ старшина, я летчика привел. Он из леса вышел, говорит – сбили его. – Молодец, свободен. – Есть! – откозырял Николаев, повернулся и вышел. Старшина попросил документы, изучив их, вернул. – Бдительность надо проявлять. Слушаю, товарищ летчик. – Связь с полком нужна, срочно. – С дивизией попробую созвониться, а вот что касается вашего полка – даже не обещаю. Старшина долго крутил ручку телефона, потом кричал в трубку: – Дайте мне второго! Ждать пришлось несколько минут, потом старшина вскочил с места: – Здравия желаю, товарищ майор! Старшина Ферзин беспокоит. У меня тут сбитый летчик. Нет, наш. Говорит – связь со своим полком срочно нужна, важные данные имеет. Да, хорошо. Федоров его фамилия, отдельная эскадрилья связи. Так точно! – Старшина положил трубку. – Садитесь. За вами транспорт пришлют. Курить будете? – Не курю. Старшина начал перебирать бумаги на столе, что-то черкал карандашом. Через полчаса у избы остановился мотоцикл, и в избу вошел пропыленный мотоциклист. На сером от пыли лице выделялись следы мотоциклетных очков. – Здравия желаю! Это вас везти? – Меня. – Пойдемте. Мотоцикл был без коляски, трофейный. Мотоциклист толкнул ногой кик-стартер и уселся на сиденье. – Садитесь и держитесь за меня. Водил красноармеец лихо, Тихон все время боялся свалиться на крутом повороте. Похоже, мотоциклист тормоза в принципе не признавал. С грунтовой дороги они свернули на тропинку. – Так короче! – обернувшись на мгновение, прокричал мотоциклист. Полчаса, и мотоцикл лихо подкатил к одноэтажному кирпичному зданию. «Начальная школа», – прочитал про себя Тихон надпись на фанерном щите. – Товарищ майор вас ждет. У входа в школу стоял часовой, но он даже документов не спросил у Тихона. Тихон вошел. Из какой-то комнаты доносился стук пишущей машинки, раздавались голоса, и Тихон направился туда. – Мне бы командира полка… – Я командир, – повернулся к нему крепкого телосложения мужчина лет сорока с бритой головой и усами а-ля Ворошилов по военной моде того времени. – Летчик Федоров, сбит. Имею важные сведения. Мне бы со штабом дивизии связаться или со своим полком. – Дивизию дам, только не авиационную, а свою, пехотную. Устроит? Вот незадача! Приказ на авиаразведку был из авиадивизии, в пехотной про него ничего не знали. – Выручайте, мне на свой аэродром надо, под Кряково. – Далековато! Но «сталинского сокола» выручим. Вы только пехоту поддержите, без танков и авиации тяжко бойцам. Майор вышел на крыльцо и приказал мотоциклисту: – Отвези товарища летчика в Кряково, на аэродром, и дуй назад! И снова – бешеная гонка по разбитым дорогам. Полтора часа страха – и показался аэродром. Тихон даже при атаке «худых» так не боялся, как во время этой поездки на мотоцикле. О таких сейчас говорят «отмороженный». У КПП он предъявил документы и сразу развернул мотоцикл, собираясь тут же возвращаться в штаб. – Федоров! А мы тебя потеряли. Топливо у тебя давно закончиться должно. – Сбили меня. Два «мессера» атаковали. Один погнался за мной и сам в землю врезался, зато другой расстрелял. – Хорошо хоть сам живой остался. А самолет мы тебе найдем. – Обнаружил я танки – под стогами сена. – Как выявил? – Из ракетницы в стог выстрелил, он и загорелся. Из сена танкисты выпрыгивать стали, и танк я сам видел. Немцы из пулеметов огонь по мне открыли, едва ноги унес. – Молодец! Покажи на карте. Полагаю, немцы до утра дислокацию не поменяют. Второй-то истребитель, что тебя сбил, доложил, поди, в штаб, разведчику-де конец… Тихон показал начальнику штаба на карте деревню, луг за ней. – Объявляю благодарность! Отдыхай, заслужил. Тихон отправился на стоянку – надо было сказать Ивану о потере самолета. Иван же, увидев Тихона, бросился ему навстречу и крепко обнял. – Живой! А я одно на часы смотрел. А как время вышло, в штаб бегал. Думаю, сел где-нибудь, по телефону сообщат. – Сбили меня, два «мессера». Самолету конец. – Что самолет, что самолет?! Самолет ты новый получишь. Главное – сам живой! Иван похлопывал Тихона по плечу, лицо его сияло. Видно было, что механик искренне рад возвращению Тихона. Так Тихон стал «безлошадным», как называли летчиков, оставшихся без самолетов. Три дня он отъедался и отсыпался, слушал сводки Совинформбюро. Они не радовали: почти по всей линии фронта шли тяжелые оборонительные бои. Знал ведь, что до победного мая сорок пятого далеко, но все равно сердце щемило. Сколько бойцов в сырую землю ляжет, скольких не дождутся жены, матери, дети. На четвертый день Тихона вызвали в штаб эскадрильи, и Нефедов приказал: – Быстро собирайся. Наш У-2 в Москву летит. Там самолет получишь, приказ уже есть. Иди в канцелярию, заберешь командировочное предписание. Тихон даже Ивана предупредить не успел. Получив документы, он выскочил из штаба, когда увидел, что У-2 уже выруливает со стоянки. Махнув пилоту рукой, Тихон подбежал к самолету и забрался в кабину. Так неожиданно для себя он оказался на подмосковном аэродроме. Таких, как он, там уже было с десяток, и каждый хотел получить новую машину как можно быстрее. Толчея, ругань… Но к вечеру все получили формуляры. Самолеты были подготовлены к перелету, заправлены маслом и бензином. Разумнее было переночевать на аэродроме и вылететь утром, но на аэродроме базировался запасной авиаполк, и казарма была полной. С аэродрома – взлеты и посадки обучающихся, прямо вавилонское столпотворение… Здесь переучивали на новые истребители летчиков, формировали эскадрильи и полки, отправляя их в действующие части, на фронт. Тихон резонно рассудил, что до сумерек он успеет добраться до Тулы. Механик помог запустить двигатель, Тихон дал ему поработать для прогрева и взлетел. Не успел он закончить вираж и лечь на свой курс, как на аэродром рухнул истребитель. Он заходил на посадку, и летчик, видимо, не рассчитал скорость и высоту, ударился шасси, скапотировал и вспыхнул. И все это – на глазах Тихона. У него даже мурашки по коже пробежали – нелепая гибель! А все из-за того, что не было «спарок» – истребителей с двойной кабиной и управлением. Каждый летчик осваивал самолет сам, без инструктора. Заводы физически не успевали выпускать боевые машины, а фронт и Ставка требовали – нарастить выпуск! Не до учебных самолетов было, а расплачивались летчики… И такая ситуация была со всеми новыми истребителями – «мигами», «лаггами», «яками». Впрочем, «миги» и «лагги» быстро сняли с производства, серьезной конкуренции Ме-109 они оказать не смогли. Весь полет до Тулы Тихон находился под впечатлением увиденной им катастрофы. Сел уже в сумерках. На чужом аэродроме его не ждали, пришлось клянчить бензин, масло, в столовой не оказалось ужина, и ему дали только чай с хлебом. Но Тихон и этому был рад: весь день провел голодным. Зато радовался новому, с завода, самолету. На шкворне, в задней кабине, пулемет стоял, под центропланом – держатели для бомб, а под крыльями – направляющие для реактивных снарядов. Хотя в полку о реактивных снарядах слышали, никто их не видел. Самолет был в модификации У-2 ЛНБ – легкий ночной бомбардировщик. Наличие пулемета в задней кабине предполагало наличие второго члена экипажа – стрелка. Но разные серии самолетов одного завода могли отличаться друг от друга. На некоторых стоял на крыле курсовой пулемет ШКАС, на других подвешивали контейнеры для сброса зажигательных смесей, у третьих стояли глушители на выхлопной трубе и посадочная фара – чаще под левым крылом. Конечно, все навесное вооружение утяжеляло самолет, увеличивало сопротивление воздуха и снижало скорость. Утром, едва забрезжил рассвет, Тихон уже поднял самолет с аэродрома – курс от Тулы на свой аэродром он проложил еще вечером. Хоть и в своем тылу был, и до линии фронта далеко – около двухсот, а местами – и трехсот километров, а все равно в зеркало смотрел, оборачивался, жизнь научила и летчики-истребители. Кто первый врага увидит и примет меры, тот зачастую и победу одерживает. Однако долетел он спокойно. Болтанка в воздухе была, но для него это было уже привычным делом. Вот и свой аэродром. Он – как дом родной, тем более что ни родни, ни дома, ни квартиры у Тихона здесь, в этом времени, не было. Механик Иван встретил Тихона радостно и сразу стал осматривать самолет. Все же новый аппарат, меньше трудовых затрат требует. Тихон же сходил к оружейникам – те на стоянке истребителей работали. В отдельной эскадрилье связи всего один У-2 с пулеметом был, да сейчас прибавилось. А на истребителях ленты патронами набить надо да в крыльевые ящики патронные их уложить. Оказалось, патроны от ШКАСа к пулемету ДА не подходили. С виду – один к одному, но на ящике грозная надпись: «Только для пулеметов ШКАС». Тихону стало интересно, он поймал за руку старшего оружейника и спросил, в чем разница. – Да в пороховом заряде, – ответил тот. – Твой ДА от таких патронов разорвет. Правда, на складе нужные патроны нашлись – их применяли для зенитных «максимов». Пока они вдвоем с Иваном набили все четыре диска, с непривычки посбивали пальцы. Диск не такой, как на пехотном пулемете, патроны в три ряда укладываются. А потом на аэродроме стало происходить необычное. К штабу истребительного полка подогнали два грузовика ЗИС-5, откинули борта и поставили грузовики рядом друг с другом. Образовалась высокая площадка. Через некоторое время на территорию полка въехал автобус на базе «полуторки», и в полку сразу пробежал слух: артисты приехали. К штабу потянулись все, кто был на аэродроме, – летчики, техники, механики, заправщики, бойцы из БАО. Направились туда и Тихон с Иваном, успев занять места на траве неподалеку от грузовиков. Оказалось, что и в самом деле приехали артисты – из Большого театра. В штабе они переоделись, и было странно видеть нарядно одетых женщин и мужчин в костюмах с бабочками. Пели русские народные и военные песни под аккомпанемент гитары и аккордеона. Давно не слышавшие песен, пораженные видом и нарядами артистов, бойцы бурно аплодировали. Концерт на импровизированной площадке шел часа два и всем очень понравился. Живая музыка и пение подняли настроение. После концерта артисты общались со слушателями. Тихон пробился в первые ряды. Он в первый раз видел фронтовую бригаду артистов, и ему было интересно послушать. Молодая артистка обратилась к нему: – Скажите, вы летчик? – Летчик, – кивнул в ответ Тихон. – Страшно в небе? – Бывает. – А сколько вы немецких самолетов сбили? Тихону стало неудобно, наверное, артистка подумала, что он из истребительного полка. – Ни одного. Я не истребитель, я из эскадрильи связи. – У, почтовик, – сразу потеряла к нему интерес артистка и брезгливо-презрительно сморщила свой носик. Тихон развернулся и ушел. На войне каждый находится на том месте, куда его определили командиры. Труд любой – боевой или трудовой – важен. Без того же механика Ивана, который не сделал ни одного выстрела, полеты Тихона были бы невозможны. А он, Тихон, на самолете, подготовленном к полету механиком, обнаружил танки, которые удачно разбомбили наши бомбардировщики. Вот такая цепочка складывается… Не всем на войне героями быть, носить на груди ордена, надо кому-то выполнять тяжелую, незаметную и рутинную работу, без которой не будет ни героев, ни орденов на их груди. Но обидно было: не каждый человек заметен на войне, но его вклад, пусть и небольшой, приближал Великую Победу. Его догнал Иван, приобнял за плечо: – Обиделся на артистку? – Есть немного. – Плюнь, бабы – они дуры, язык как помело… Между тем к лету 1942 года был сформирован 588-й НЛБАП, в котором служили только женщины. А вот орденов или медалей на груди у летчиков не было – не считали нужным давать награды, когда война тяжелая, когда армия отступает. Были герои, которых отметили, о ком газеты писали – как о капитане Гастелло. Другие за свои подвиги награды уже после войны получили, такие, как Девятаев, Маресьев. Некоторым же наград и вовсе не досталось. Многие немецкие летчики тоже отличались храбростью. Летчик Ганс-Ульрих Рудель семь раз садился на нашей территории, вывозя сбитых товарищей. Сами немцы называли своих асов «экспертами». Были среди них выдающиеся летчики, такие, как Эрих Альфред Хартманн, одержавший на Bf-109 352 победы, и все на Восточном фронте. Или Баркхорн Герхард, воевавший на Bf-109 и FW-190 – 301 победа, Гюнтер Ралль на Bf-109 – 275 побед. Наши лучшие летчики – Иван Никитович Кожедуб, воевавший на Ла-5 – 64 победы; Александр Иванович Покрышкин – 59 побед на МиГ-3, Як-1 и Р-39; Гулаев Николай Дмитриевич – 57 побед на Як-1, Ла-5. Лучший финский летчик Эйно Илмарн Юутилайнен – 94 победы. Пилот из США Бонг Айра Ричар – 40 побед на Р-38; английский летчик Джеймс Эдгар Джонсон – 34 победы. А вот самым молодым пилотом, воевавшим во Второй мировой войне, стал 14-летний Аркадий Каманин, сын известного полярного летчика Николая Каманина. С 1943 года он воевал на У-2 в составе отдельной эскадрильи связи, причем воевал хорошо, чему подтверждение – орден Красного Знамени, два ордена Красной Звезды и три медали. Обида на артистку притихла, улеглась после обильного возлияния технического спирта вместе с летчиками и механиками на стоянке, да не на виду, а в лесу за самолетами. Пьянка руководством не поощрялась, но изредка душа требовала, особенно после потерь боевых товарищей при полетах. А иной раз – от безделья, когда погода была нелетной.Глава 3 Баба!
Тихон успел на новом самолете сделать всего один вылет, и тот ночной. К вечеру последовал вызов в штаб, где ему объявили задание: лететь ночью, совершить посадку у деревни Яново, что между Витебском и Оршей, в Белоруссии, и сдать груз. – Как же я сяду ночью? – растерялся Тихон. – Тебе сигнал подадут – три костра треугольником, поле вполне позволяет приземлиться. Скажу больше: там ПС-84, в младенчестве – «Дуглас», двое суток назад приземлялся, полоса проверенная. Но на цель ты должен выйти точно в ноль часов. Группа ждать долго не может – опасно. Что опасно, Тихон и сам сразу понял. Что Витебск, а особенно Орша – крупные железнодорожные узлы, а еще – пересечение автомобильных дорог. Для защиты их с воздуха немцы густо поставили зенитные пулеметы и пушки – днем собьют как пить дать. Ночью шанс есть, если посадка пройдет удачно. Все это пронеслось в его голове за секунды. – Да, едва не забыл: пароль – Москва, отзыв – мушка. – Зачем мне пароль? – Отставить вопросы! Мне сказали, что группа в немецкой форме будет, не пальни сдуру. – Так точно! – Ни пуха ни пера… – К черту! Тихон направился к своей стоянке – предупредить Ивана и увидел, что в самолет уже грузят ящики. Причем делают это не бойцы БАО, как бывало, а незнакомые, в военной форме, но без знаков различия и петлиц. Тихон догадался – груз для диверсантов, иначе к чему такая скрытность? Сопровождающий груз старший не дал Тихону поговорить с Иваном: – После побеседуешь, не положено. – Так я по состоянию самолета… – Исправлен твой самолет и заправлен полностью. Тихон собрался разложить на крыле карту, проложить маршрут, однако и здесь вмешался старший: – Не положено при посторонних. – Это механик – посторонний? Ночью в воздухе карту не посмотришь, темно, штурманской подсветки нет. Все характерные ориентиры на местности надо запомнить, причем не те, которые видны днем – колокольня, железная дорога, а только те, что ночью с высоты различимы, особенно реки. Если луны нет, все равно отблескивают, и ни одна река другую изгибами не повторит. Старший группы сопровождал самолет до старта. Отмашка фонариком – и Тихон дал газ и пошел на взлет. Воздух наверху прохладный, чистый, дымами не пахнет. Сначала он лег на курс двести сорок, через полчаса полета изменил его на двести девяносто. Не приведи господь ошибиться, тогда вместо оси Орша – Витебск он направится к Орше – Могилеву. Задание сорвет – по голове не погладят. Наверное, диверсию на железнодорожном мосту через Днепр хотят совершить. Самое болезненное место для немцев. Ба-бах! – и все составы из Минска в сторону Смоленска и от Могилева на Витебск сразу встанут. А ведь железнодорожный мост быстро не восстановить, это не деревянный автомобильный. Как оказалось позже, Тихон почти угадал. Почти – потому что наши подрывники взорвали сразу три моста. Немцы были вынуждены пускать поезда в обход, а это потеря времени, столь бесценного на войне, в наступлении. Тихон набрал восемьсот метров – ночью истребителей не стоило бояться. Кроме того, с такой высоты на земле стрекотание слабого мотора практически не слышно. На самолете стоял глушитель выпуска, но он был подключаемым, необходимым при ночной бомбардировке с малых высот. Постоянно летать с включенным глушителем нежелательно, поскольку он отбирает мощность и приводит к излишнему расходу топлива. Внизу показалась линия фронта. С советской стороны была темнота, но с немецкой солдаты постоянно пускали из траншей осветительные ракеты на парашютиках, хорошо видимые сверху. С высоты передовая не казалась чем-то страшным и производила впечатление фейерверка на Новый год. Через пять минут Тихон повернул на десять градусов севернее. Щелкнул бензиновой зажигалкой, что смастерили из винтовочной гильзы механики. Он не курил, но зажигалку имел как средство подсветить. Ветром пламя задуло сразу. Тихон наклонился книзу, где не было завихрений, поднес зажигалку к часам и снова крутанул колесико. Пламя держалось секунду, но ему хватило этой секунды, чтобы увидеть циферблат – на часах было без пяти минут двенадцать. Если он не ошибся в расчетах, внизу вот-вот должны вспыхнуть костры. Описывая нисходящую спираль, Тихон стал снижаться. Встречающие услышали идущий сверху звук мотора, и сразу полыхнули костры. Тихон поморщился: черт, с какой стороны от костров посадочная полоса? Неожиданно вспыхнула одиночная фара, осветив изрядный кусок ровного поля. Толково придумали! Тихон приземлился, и фара сразу погасла. Он держал курс на костры, самолет быстро терял скорость. Как только он остановился, костры погасли. Тихон отстегнул привязные ремни и взял в руки пистолет. Раздался шорох, шум шагов. – Стоять! Пароль? – крикнул Тихон. – Москва. – Мушка, – назвал он отзыв. К самолету приблизились смутные тени. Если бы не предупреждение в штабе, впору было испугаться: вблизи – самые настоящие немцы. Форма, пилотки на голове, кобуры на поясах. – Забирай груз, все доставлено в целости. Вместо ответа «немец» с латунной бляхой на шее дважды моргнул фонарем с синим светофильтром. Раздался треск мотоциклетных моторов, и к самолету подъехали два мотоцикла с колясками. Так вот откуда светила одиночная фара! Ящики быстро перегрузили в коляску. – Кто-нибудь дернет винт? – обратился к присутствующим Тихон. Сразу после того, как он услышал пароль, Тихон заглушил мотор. Лишний расход топлива, а главное – демаскирующий звук выхлопа. – Погоди, летчик, обратно пассажира возьмешь. Из коляски второго мотоцикла помогли выйти человеку. И только когда двое «немцев» поставили его на центроплан, Тихон понял – перед ним женщина. Мало того, она была в немецкой форме и со связанными сзади руками. Женщина на самолете – плохая примета в авиации, как и на корабле. – Она что, пленная? – Угадал. Да ты, летчик, не волнуйся, она связана хорошо. Иметь за спиной, во второй кабине, пленную, хотя бы и связанную, Тихону очень не хотелось – в той же кабине пулемет. А ну как развяжется да из пулемета очередь даст? – Не возьму, – уперся Тихон. – Мне никто из ваших не говорил. И куда мне ее на своем аэродроме девать? Да ее механики голыми руками порвут. – Мы о пленной сообщили, когда ты уже взлетел. Птичка интересная, в гебитскомиссариате служит. Очень ценный «язык». А здесь у нас тюрьмы нет. Откажешься – зарежем на твоих глазах, а ты по прилете фитилей в задницу получишь. Фитилей Тихону не хотелось. – Грузите, – покорно вздохнул он. Настроение сразу испортилось. После первой ночной и удачной посадки у него появилась гордость за себя, еще месяц назад он бы так точно не сумел. Значит, месяц прошел не зря. Когда двое «немцев» погрузили настоящую немку в кабину, Тихон сам плотно застегнул привязные ремни. Во рту пленной торчал тряпичный кляп. Да хоть бы и не было, в полете рев мотора все заглушит. На взлете костров не зажигали. Затарахтел мотор мотоцикла, зажглась фара. Один из «немцев» дернул винт, и мотор самолета заработал. Тихон развернул самолет почти на месте, подняв тучу пыли, и сразу – на взлет. Несколько толчков шасси на неровной земле – и он в воздухе. Набрав высоту, он решил спрямить курс. Стрелка компаса немного фосфоресцировала, поэтому он лег на курс девяносто, на восток. Лишь бы благополучно перелететь линию фронта, а там ему сам черт не брат! Пленница вела себя спокойно, не дергалась. Уже и до передовой недалеко. Ох, как права оказалась примета о присутствии женщины на борту самолета! Выстрелов с земли Тихон не слышал, а вспышки видел. Пару раз звякнуло что-то, видимо, пули попали в самолет. Тихона как по сердцу ножом резануло – самолет-то новый, да еще над чужой территорией он. Несколько секунд полет продолжался нормально, потом мотор чихнул и остановился. Тихона пробил холодный пот. Внизу, на земле, темень. Изредка из-за облаков луна выглядывает, да как при ее скудном свете внизу место посадки выберешь? Да если и сядешь удачно, как быть, если он во вражеском тылу и с немкой во второй кабине? Тихон перегнулся за борт. В расчалках свистел ветер, самолет снижался, но в воздухе держался пока что уверенно. Биплан все-таки, несущая поверхность крыльев большая. Одно плохо: нижнее крыло перекрывает самый нужный сектор обзора. Когда с работающим двигателем да на аэродром заходишь, смотришь вперед. А сейчас скорость до семидесяти упала, фактически посадочная. В душе Тихон готовился к худшему. Небось «немцы» уже передали по рации в свой штаб, чтобы «языка» встречали. Только вот «посылка» вовремя не придет – если придет вообще… Тихон решил, что, если ему повезет сесть, на что вообще-то надежды мало, он застрелит немку, а сам как-нибудь будет выбираться к своим. И все же надежда умирает последней… Когда на высотомере было уже двести метров, выглянула луна. Блеснула река, и Тихон знал, что обычно рядом – луг. Туда он и направил машину. Конечно, там вполне мог оказаться не луг, а минное поле, поставленное советскими отступающими частями, или карьер – да мало ли что еще? Земля появилась быстро. Тихон потянул на себя ручку, пытаясь смягчить удар колес о поверхность земли, но все равно посадка получилась жесткой, аж зубы клацнули. Но шасси, рассчитанное начастые посадки с учениками, да нередко еще и ошибающимися при приземлении, выдержало. Шорох колес, тряска… А впереди надвигалось что-то темное. Тихон уперся правой ногой в педаль и развернул самолет, стараясь избежать столкновения. Потеряв на развороте последние остатки скорости, самолет замер. Тихон облизал пересохшие губы. Ёшкин кот! Повезло! Удачно сесть ночью на незнакомую площадку, да без освещения – это как купить один раз в жизни лотерейный билет и выиграть миллион! Только это была еще не вся удача, а половина ее. Как быть с самолетом, как поступить с немкой и, наконец, как добраться до своих? Выстрелить в связанную женщину, хоть и врага, было выше его сил, все-таки прочно в нем сидели гуманистические принципы. А доведись им поменяться местами – немка пальнула бы в него, не раздумывая. Тихо потрескивал, остывая, мотор. Где он? Сейчас на местности не определишься, надо ждать утра. А при свете дня его обнаружат быстро, и жить останется ровно столько, сколько нужно немцам времени, чтобы подъехать. Тихон отстегнул ремни и выбрался из кабины. Остро пахло бензином. Черт! Мотор остановился, а он в панике забыл перекрыть кран бензоподачи. Хотя должен, просто обязан был это сделать! Вот олух-то! Не хватало еще пожара! Он перегнулся через борт и закрыл кран. Показалось – капает что-то. Провел рукой внизу, под капотом, и ощутил сырость. Масло течет или бензин? Понюхал руку – бензин. Не трубопровод ли перебила шальная пуля? В темноте лезть под капот – толку мало. Надо ждать рассвета, а сейчас посмотреть, что вокруг. Тихон направился в сторону, где смутно что-то темнело. О! Да это же лес! До первых деревьев он не доехал при пробеге два десятка метров. Он прошелся по опушке. Неподалеку рос кустарник. Хм, удобное место. Затащить сюда самолет хвостом вперед, так его и видно со стороны не будет. А если еще и веток наломать и сверху на крылья бросить, так и с самолета не обнаружат. Тихон только сомневался, хватит ли у него сил одному самолет дотащить. Хоть и на колесах, а все-таки семьсот килограммов, да еще пленница… И хвостовой костыль поднимать надо. Было бы хвостовое колесо, было бы проще. А пока Тихон улегся на траве. Понервничать сегодня пришлось, надо в себя прийти. Отдохнув с полчаса, он прислушался – в лесу кипела ночная жизнь. То ночные птицы верещали разными голосами, то сыч мимо пролетел, испугав. Совсем бесшумно крыльями машет, как привидение. Потом ежик рядом пробежал, фыркнул. Ну да, запах бензина не понравился. Но настораживающих звуков, вроде автомобильных моторов, голосов, или запахов – дыма от костра или печки – он не слышал и не чувствовал. Теперь его спасение – в его руках. Как только стала сереть ночная мгла, Тихон подошел к кабине. Немка хоть и легкая, килограммов пятьдесят, а пришлось помучиться. Борта в кабине высокие, немка связана, да еще и сопротивляется, упирается ногами. Тихон ей кулак под нос сунул: – Будешь брыкаться – все зубы выбью, сволочь фашистская! И немка, хоть языка не знала, поняла. Ведь вокруг нет никого, кто мог бы прийти к ней на помощь, русского же не стоит злить. Тихон поставил ее на ноги на центроплан, спрыгнул на землю и снял ее. Мельком заметил, что фигура у немки аппетитная. Когда снимал, держал ее за верхнюю треть бедер, пожалуй, даже немного выше. Взяв немку за руку, он повел ее в лес. Пленница забрыкалась. Подумала, наверное, – убивать повел. Вот дура-то! Он мог бы ее и у самолета шлепнуть, если бы захотел. Но до леса довел. Посадил у дерева, спиной к стволу – так сидеть удобнее. Когда немного посветлело, прошелся от самолета до кустарника – нет ли кочек или мин? Почему-то ночью, когда к лесу шел, о минах и не вспомнил. Подлез под горизонтальные рули, уперся спиной – тяжело, аж в спине трещит – и мелкими шажками повлачил за собой самолет. И кто его назвал легким? Пусть бы сам попробовал его на горбу тащить! Зайдя в кусты насколько мог, Тихон опустил хвост. Отдышавшись, вышел на опушку – поглядеть на результаты своих трудов. Самолет не выделялся, по крайней мере мотор с винтом не бросался в глаза. Наломав веток, он накидал их на крылья сверху, а одну огромную ветку пристроил спереди, к винту. Вроде неплохо получилось. И тут он вспомнил о пленнице. Неспешно подойдя к дереву, возле которого оставил немку, увидел, что ее нет на месте. Вот это номер! Ушла, сука! Немедля бросился ее искать. Однако пленница ушла недалеко. Собственно, она и не ушла, просто стояла в стороне, сразу не замеченная Тихоном. – Ты что же это делаешь, сволочь немецкая? Тем не менее Тихон был рад, что не упустил пленницу. Конечно, сам виноват, не усмотрел. Так ведь и некогда было, самолетом занимался… На затылке у него глаз нет, за всем уследить невозможно. Пытаясь вернуть себе состояние спокойствия и душевного равновесия, он не сразу понял, что женщина как-то странно ведет себя. Она ерзала на месте, и взгляд был жалобный, просящий. И только тут до него дошло – да она же в туалет хочет… Шагнув к немке, Тихон завернул ей юбку, стянул трусы до колен, отступил назад и отвернулся. Тут же услышал характерное журчание. Когда процесс завершился, Тихон обернулся и увидел, что женщина уже встала. Он натянул ей трусы и опустил юбку. Отступив на шаг, поймал себя на том, что невольно любуется ее фигурой. Хороша – особенно для тех, кто давно не видел женщин и, можно сказать, оголодал в этом плане. Услышав, что немка что-то мычит, тут же предупредил ее: – Крикнешь если, зубы в глотку вобью, – и вытащил кляп. Прислушавшись, понял, что лопочет немка: – Вассер… Тихон понял, что его пленница хочет пить и просит воды. Тут он вспомнил, что была в кабине фляжка с водой. Он сам иной раз в полете пил, если приходилось долго без посадки лететь. Сбегав к самолету, он принес фляжку с водой, открутил колпачок и поднес фляжку ко рту пленницы. Женщина пила жадно, и, когда опорожнила фляжку наполовину, Тихон убрал ее: – Хватит! А то снова пи-пи запросишь… Кляп в рот немки он возвращать не стал, чужих пока не видно. Но и выбрасывать тряпку тоже не захотел, в карман сунул. Странная штука жизнь. Он, Тихон, советский солдат, помог пленной захватчице в туалет сходить, водой ее напоил. Но она ведь немка, враг! Он за знакомыми девчонками так не ухаживал. Правда, они и связаны не были… Расскажи он все пилотам – засмеют. В принципе, простые человеческие нужды. Он усадил немку на прежнее место. – Дал бы что поесть, если бы у самого было… Сиди тихо, если жить хочешь, а мне делом заняться надо. Подойдя к самолету, он снял капоты по обеим сторонам моторного отсека. А неисправность – вот она, прямо на глазах. Пуля дюритовую трубку бензопровода порвала, и мотор без горючки остановился. Можно сказать, повезло. Если бы эта пуля трассирующей была или зажигательной, сгорел бы он в воздухе вместе с немкой. Пожар в воздухе развивается стремительно, минута – и от самолета одни оплавленные обломки. А от У-2 и этого не останется, поскольку остов самолета фанерно-деревянный, обтянутый перкалем. Тихону стало жутковато – по лезвию бритвы прошел. Знала бы немка, что ее свои едва на тот свет не отправили. Он стал думать, что предпринять. А что без запасных частей сделаешь? Но русский человек всегда выход найдет. В подкапотном пространстве трубок полно – и медных, и резиновых. Он нашел подходящую по диаметру резиновую, отрезал перочинным ножом кусок сантиметров пять-шесть длиной. Желательно бы больше, да нельзя, основной шланг укоротится. На дюритовую трубку обрезок насадил с трудом – как раз на место повреждения. Теперь стянуть надо на концах, иначе бензин подтекать будет, а если еще и на горячий выхлопной патрубок попадет – пожар неизбежен. А вот проволоки он не смог найти – ни одного кусочка. Так у немки коса вроде бы на шпильках держится. Он подошел к немке. Точно, шпильки есть. Вытащил две – ему больше не надо. Коса, что лежала на затылке свернутым кренделем, упала вниз. Черт, симпатичная немка… Небось, если косу распустить, волосы до поясницы будут. Пленница удивилась, залопотала что-то по-немецки, но Тихон уже повернулся к ней спиной и направился к самолету. Там стянул, скрутил шпильки на резиновых концах самодельного бандажа. Им бы продержаться всего час, за который он до аэродрома доберется. А там уже механик Иван новую трубку поставит. Выглядела его заплата коряво, но Тихон надеялся, что свою функцию она выполнит. Перегнувшись через борт, он открыл бензокран – бензин из места повреждения не капал. Запашок есть, видно, пары проходят, но утечки нет. Он снова перекрыл кран. Теперь надо ждать вечера. Есть охота, да еще одна забота – запустить мотор в одиночку. Это сделать можно, но действовать надо очень быстро, тогда все получится. Тихон улегся в паре метров от немки – все под приглядом будет. Пленница периодически меняла положение: то боком о дерево обопрется, то ноги вытянет. Время шло, и Тихон успокоился. Самолет к вылету готов, пленная сидит спокойно, проблем не доставляет. Как очень скоро выяснилось, благодушествовал он зря: уже после полудня послышался рев множества моторов. Тихон приподнялся, встревожившись. На другом конце поля, по грунтовке, двигалась колонна мотопехоты. Их сопровождали бронетранспортеры с солдатами, несколько грузовиков с пушками на прицепах. Неожиданно немка, тоже видевшая воинскую часть, вскочила. Ноги-то у нее не связаны были, только руки. Кинувшись к своим, она громко закричала. Тихона подбросило как пружиной. В несколько шагов он настиг беглянку, сбил ее с ног и, зажав рот рукой, потащил назад в лес. Крик ее из-за рева моторов вряд ли услышат, да и расстояние велико, метров триста, а вот увидеть вполне могли. Он навалился на пленницу всем телом, засунул ей в рот кляп и сгоряча пару раз врезал кулаком, один раз в солнечное сплетение, второй – по лицу. Еще бы веревку ему, привязать ее к дереву, да не было. С тревогой он смотрел на колонну – остановятся или нет? Только пехотинцы не смотрели по сторонам. Кто дремал на марше, кто байки травил. Колонна прошла, и лишь некоторое время еще слышались звуки удаляющейся техники – рев моторов и лязг гусениц. Может, придушить ее? Стрелять – громко, где уверенность, что недалеко патруль немецкий не проезжает или деревня с полицейскими за лесом не стоит? От удара левая скула у немки отекла. Черт с ней! Предупреждал ведь! Сама на рожон полезла! Зол на нее Тихон был. А если бы колонна остановилась для отдыха? Против стольких пехотинцев шансов выжить – никаких! Но и он успел бы пристрелить пленницу. Когда она через какое-то время замычала, Тихон показал ей фигу, а потом – кулак. Кончилось время, когда он относился к ней по-людски. Сидела бы смирно – не была бы бита. Время тянулось медленно, к вечеру начали донимать комары. Тихон отмахивался веткой, с мстительным удовлетворением наблюдая, как летающие кровососы атакуют пленницу. То на лицо и шею усядутся, то на голые ноги. Немка вертела головой, дергала ногами. А не будет он ей веткой сгонять этих тварей, не заслужила она такого отношения к себе своим поведением! Когда начало смеркаться, Тихон поднялся – пора было пленницу грузить в самолет. Однако он сначала вывел ее на оправку, как в армии говорят. Вновь завернул юбку, стянул трусы и увидел, что ноги у немки все покусаны, в красных волдырях. Кожа у женщин тоньше, нежнее, укусы болезненнее и сильнее чешутся. Он повел ее к самолету. На маленький биплан немка глядела с презрением, и одному Тихону грузить ее в кабину было несподручно. Были бы руки свободны у пленницы, помогла бы. Но развязывать ей руки он опасался: неизвестно, чего от нее ждать. Головой вниз ее в кабину не сбросишь, а ногами вперед – поднимать неудобно. Долго мучился Тихон, но сладил. Кабина-то высоко, с земли несподручно. Он надел шлем с очками, который на сиденье валялся, потом открыл бензокран, выбрался из самолета и стал проворачивать винт. Это нужно, чтобы бензовоздушную смесь в цилиндры мотора закачать. А затем – бегом на центроплан, включил магнето – и к винту, рванул лопасть вниз и отскочил. Сам не помнит, как через крыло перелез и забрался в кабину. У самолетов колодок под шасси нет, и потому он понемногу стал сдвигаться вперед, хоть мотор и молотил на холостых оборотах. Забравшись в кабину, Тихон пристегнулся. Уф! Несколько минут он прогревал мотор, пустив выхлоп через глушитель. С ним выхлоп тоже слышен, но глухо. Пора взлетать, поле уже еле видно, а ему направление на взлете выдерживать надо. Глушитель отключил – мощность отбирает, ручку газа до упора вперед. Ну, выручай, родимый! Самолетик взял разбег и взмыл в воздух. Ура! Половина дела сделана. Теперь бы до своих добраться и сесть благополучно. Небось на своем аэродроме его уже не ждут, потеряли. Плохо, что подсветку не организуют, с момента его вылета почти сутки прошли. Через четверть часа Тихон прошел над линией фронта. Внизу – осветительные ракеты, вспышки выстрелов. Как только пересек передовую, настроение поднялось, и он стал помаленьку снижаться. На высоте прохладно, немка небось озябла – уж в ее-то форме. Уже аэродром должен быть, а внизу темнота. На сотне метров Тихон стал закладывать виражи. Если аэродром где-то рядом, должны услышать шум двигателя – на У-2 выхлоп характерный. Не дураки, догадаются, что своему посадка нужна. Но все эти рассуждения правильны, если аэродром под ним. Но если аэродром в стороне и он с расчетами ошибся, будет обидно: выкрутиться в такой передряге и разбиться при посадке… Слева, километров в полутора, взлетела зеленая ракета, и Тихон направил туда свой самолет. Скоро закончится бензин, надо поторапливаться. Едва Тихон приблизился к месту сигнала, вспыхнул прожектор – как раз по курсу. Тихон прибрал газ, двигатель чихнул пару раз и заглох. Но это уже ничего не меняло. Полоса перед ним, он ее видит, а самолет управляемо планирует. Сел! Под колесами захрустел, зашуршал гравий. А вот инерции зарулить на стоянку или к штабу, да чтобы с шиком, не получилось, остановился на середине полосы. Прожектор сразу погас, к самолету кинулись механики, техники, облепили и вытолкали с полосы. Это первым делом, вдруг полоса срочно нужна будет – такому же бедолаге, как и он сам. Самолет быстро и дружно закатили на стоянку. Аэродромный люд начал расходиться. Самолет помогли закатить на стоянку, а теперь у каждого свои дела. Немка в кабине задергалась, и Иван в испуге спросил: – Кто у тебя там, в задней кабине? – Пленная. – Баба?! – Как есть немка. Вот что, разговоры потом разводить будем. Я в штаб, а ты никого к самолету не подпускай и немке выбраться не дай. – Что мне ее, силой удерживать? – Силой. Я так даже ее два раза кулаком приласкал. Иван только хмыкнул удивленно, а Тихон направился в штаб эскадрильи. Его появления там никто не ждал. Начальник штаба только головой покачал: – Мы тебя уже в списки потерь внесли. – Поторопились. Надо звонить этим в НКВД, или еще куда. Посылку живую я привез с той стороны фронта. – Звонили уже ночью и утром, телефон оборвали. А где ты сутки был? – Обстреляли меня с земли. Пробили бензопровод, сел на вынужденную. Днем неисправность устранил, а поздним вечером вылетел. – Надо же, как повезло! Ты к самолету иди и посторонних к нему не подпускай. – Есть! Тихон подошел к стартеру – так называли выпускающего. – Кто ракету зеленую дал? – Я. Как услышал, что У-2 круги выписывает, сразу подумал – садиться хочет. Ты же один раз почти над нами пролетел. – Спасибо, земляк, выручил, а то у меня уже горючее кончалось. Как прожектор зажегся, мотор заглох. – Не за что, одно дело делаем. Тихон вернулся на стоянку. – Ты где так долго был? Я уж испереживался весь… – На обратном пути обстреляли с земли, пробили бензопровод. Сел, днем починил, вечером вылетел – и вот я здесь. – Ох и повезло тебе! Сгореть же мог! – Видно, судьба такая. – Завтра с утречка осмотрю все, исправлю. – Дюритовую трубку от бензобака к карбюратору менять надо. – Заменим! – заверил механик. Ждать пришлось часа два. К стоянке подъехала черная «эмка», или ГАЗ М-1, и оттуда выбрались комэск и незнакомый военный. – Вот он летал… – комэск указал на Тихона. – Доложите, что произошло. А вы, товарищ капитан, можете быть свободны. Судя по тому, что военный приказывал капитану, он находился в звании не ниже майора. Тихон вытянулся перед ним по стойке «смирно»: – Пилот Федоров. До цели долетел благополучно, груз сдал. Ко мне в кабину посадили связанную немку и приказали доставить ее на аэродром. На обратном пути нас обстреляли с земли, повредили бензопровод. Пришлось сесть на вынужденную. Самолет затащил в кусты, замаскировал ветками. Днем устранил неисправность, вечером взлетел. – Как пленная себя вела? – Паскудничала. Вдалеке колонна немецкой техники проходила, так она к ним рванула, орать начала. Пришлось силу применить. – Действия правильные. Механик здесь? – Туточки я, – вывернулся из-за самолета Иван. – Откройте капот. К самолету вы не прикасались? – Никак нет. Пилот сажал машину с неработающим двигателем, бензин кончился. – Иван быстро открыл капот. – Фонарь! – приказал военный. Иван нашел фонарь, принес его. – Покажите неисправность. – Да вот же она, видите – шланг с бандажом, проволокой прикручен. – Уберите бандаж. Иван вытащил из кармана комбинезона кусачки, перекусил женские шпильки, срезал ножом резину, и дюритовая трубка предстала перед ними во всей своей красе – с разорванной пулей стенкой. – Подтверждается, – кивнул военный. До Тихона только сейчас дошло, что проверяли правдивость его слов. Военный подошел к машине, оттуда выбрались двое – водитель и еще один, с заднего сиденья. Они вытащили пленную из кабины самолета и усадили ее в машину. – Спасибо, товарищ Федоров! – военный пожал Тихону руку. – Благодарю за находчивость, попрошу вашего комэска отметить вас в приказе. Вы кто по званию? – Ефрейтор. – Ну-ну… Машина укатила. – Во дела! – сдвинув фуражку на лоб, поскреб затылок Иван. – Спать пошел, – пробурчал Тихон, глядя вслед ушедшей уже машине. – Жрать охота – сил нет, но еще больше – спать. Тихон отправился в землянку – там тихо и безопасно. И только когда стянул сапоги, понял, как он сильно устал. Утром Иван его не будил. Взлетали и садились самолеты, но рева двигателей Тихон не слышал: это были звуки, привычные для слуха авиатора. Растолкал его механик уже к обеду: – Вставай, все проспишь. – Что – все? – Отделение бортстрелков привезли. У кого из летчиков самолеты модификации ВС или ЛНБ, тому стрелков дадут. – Это дело! – Боюсь, Тихон, тебе они не понравятся. – Да что мне, жениться на них? Не девки красные – понравятся, не понравятся… В ответ Иван только хмыкнул – он уже видел прибывших. Тихон умылся, оделся и отправился к штабу эскадрильи. Там было необычно оживленно. Тихон протолкался сквозь толпу механиков, техников, оружейников и прочего аэродромного люда и остолбенел: нет, только не это! Перед ним стояли молодые, лет по восемнадцать-двадцать, девчонки – целое отделение. Как есть – в юбках, волосы из-под пилоток выбиваются. Кто-то, не скрывая своего разочарования, громко сказал: – Бабы! Однако его тут же осадил подошедший политрук: – Где вы видите баб? Это девушки, такие же военнослужащие, как и вы. Воздушных стрелков построили, вышел комэск. Он громко объявлял фамилию летчика, а затем – бортстрелка. Тихону досталась Чистякова Екатерина. Он даже расстроился, когда увидел своего бортстрелка: перед ним стояла девчонка полтора метра ростом и весом килограммов сорок пять. Да сможет ли она стрелять и попадет ли в истребитель на хвосте, случись такая беда? Вчера одна терпение его испытывала, сегодня – другой представитель женского пола… Правду говорят в авиации: женщина на самолете – к несчастью. С немкой летел – бензопровод перебили, а какую неприятность сейчас ждать? Девушек поселили в отдельной землянке. Когда замполит с довольной физиономией повел их к временному жилью, комэск сказал: – Предупреждаю всех, и не говорите потом, что не слышали: кто из девчонок пожалуется, что пристаете, сам морду набью. Девушки ваши спины прикрывать будут, отнеситесь к ним как к равным. К тому же все они закончили краткосрочные штурманские курсы – большое подспорье при ночной бомбежке. Когда пилоты разошлись, разговоров о пополнении было много. На аэродроме из женщин были только официантки в столовой, радистка и метеоролог. А тут такое пополнение! На стоянке самолета Иван «обрадовал»: – Попаданий было два: одно – в бензопровод, второе – в тягу вертикального руля. На честном слове держалась, удивляюсь, как ты долетел. Тихон вспомнил, что слышал два удара пуль – один за другим. Одна пуля вошла в бензопровод, а про другую он подумал – насквозь прошла, ведь самолет управлялся. Утром на построении пилоты стояли уже поэкипажно: впереди – летчик, за ним – стрелок. Для Тихона, как и для других пилотов, – непривычно. До сих пор все рассчитывали только на себя, а кроме того, война – дело тяжелое. Зачастую не удавалось сутками поесть, помыться, самолет приходилось волоком за собой тащить. Не женское это дело. Да еще все девушки, как на подбор, телосложения субтильного. Тихону сразу вспомнилось: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И продолжение, только уже другого автора: «А кони все скачут и скачут, а избы горят и горят…» А сейчас горела Родина. И, видно, совсем плохо с мужиками у нее, коль женщины к пулемету встали. Он, Тихон, понял бы, если это санитарки, медсестры, связистки. Мужика за ошибку хоть обматерить можно. Тем не менее, когда они на стоянку пришли, Катя деловито забралась в заднюю кабину, проверила магазины – снаряжены ли? Потом сняла пулемет со шкворня, выбралась, сноровисто разобрала, вычистила, смазала, собрала и водрузила на место. Тихон с Иваном украдкой поглядывали – все ли правильно она делает? В полете уже ничего не исправить, ошибка дорого обойдется. Потом все девушки получили в штурманской полетные карты, летные планшеты и, разбившись на группы, стали изучать. – Ой, девчонки, название смешное – Козяки… Проходивший мимо Тихон только головой покрутил. Им смешно, а из этой деревни его обстреляли. Но ничего, один-два полета, и смешливость уйдет. Не женское это дело – война, серьезное. Тем не менее несколько пилотов остались без стрелков – самолетов в эскадрилье было больше, чем на одно отделение новичков. На обед пошли вместе. Катя ела медленно, и Тихон бросил: – Сейчас полетов нет, а как будут, времени для приема пищи не будет. Учись все делать быстро. – Да-да, я поняла, – Катя покраснела. Интересно, сколько же ей лет? Тихон не удержался, спросил. – Я взрослая уже, мне восемнадцать. Однако ему что-то не очень верилось. Но коли военкомат на курсы послал, в действующую армию призвал, стало быть, так оно и есть. Днем самолеты эскадрильи летали только в свой тыл – с пакетами, как связные. Иногда начальство в штаб дивизии или корпуса доставляли. А самая трудная и опасная работа начиналась ночью. У истребителей же ровно наоборот – днем летают, ночью спят. Они даже подначивали пилотов У-2: – Как ни посмотришь – попусту отираетесь на аэродроме. А в столовой – первые… А вот потери они несли наравне. Пилоты У-2 чаще от огня зенитной артиллерии, а истребители – от вражеской авиации. Только с прибытием в эскадрилью девушек скидок на женский пол командование не делало. Первый полет со стрелком Тихон совершил при ночной бомбардировке села Хохлово, недалеко от Смоленска – восточнее его. По данным разведки, немцы устроили там склад, причем зенитное прикрытие было сильным. Днем склад пытались разбомбить штурмовики Ил-2, но из шести самолетов на аэродром вернулись три, и то изрядно изрешеченные. На бомбардировку вылетели три самолета. Первый должен был подвесить над целью осветительную бомбу, два других – нанести удар. Под фюзеляжем самолета Тихона подвесили четыре пятидесятикилограммовые бомбы. Тихону стало беспокойно – двести килограммов плюс бортстрелок. Для маленького самолетика нагрузка большая, кроме того – возрастает расход топлива. Взлетели три самолета один за другим. Для кого-то это был первый боевой вылет, а для Тихона – первая ночная бомбардировка. Сбросить бомбы-то он сбросит, главное – в цель угодить. Высоту самолетики набирали медленно и на восемьсот метров выходили долгих пятнадцать минут. Тихон летел последним и ориентировался по огням выхлопов впереди летящих самолетов. Несколько раз ведущий подправлял курс. Без помех они перелетели линию фронта. Пилоты на самолетах перевели выхлоп на глушители и сбавили обороты моторов. Самолеты стали медленно терять высоту. Чем ниже высота бомбометания, тем точнее попадания. Но и ниже двухсот метров опускаться нельзя, есть вероятность, что самолеты будут поражены осколками своих же бомб. Ведущий круто спикировал, сбросил осветительную бомбу на парашюте, и местность озарилась мертвенно-белым светом. А через несколько секунд – еще одну. Село – как на ладони. Немцам самолеты не видны, они выше осветительных бомб. И рева моторов, по которому можно ориентироваться, зенитчикам не слышно. Второй самолет сбросил бомбы. Один, второй… четвертый взрыв – Тихон видел всполохи на земле. Промах! Все бомбы легли с недолетом. Прицеливаться неудобно, нижнее крыло перекрывает сектор прицеливания. Тихон решил сбрасывать бомбы не все сразу, а с секундным интервалом. В таком случае хоть одна бомба да должна попасть в цель. Ожили немецкие зенитки, малокалиберные «Эрликоны» ощетинились трассирующими очередями. Но пока они пролетали далеко от самолета Тихона. Пожалуй, пора. Тихон дернул рычаг бомбосбрасывателя один раз, выждал секунду, дернул еще раз – и так все четыре бомбы. Взрывы последовали точно с секундным интервалом, облегченный самолет сразу стал набирать высоту. Комэск приказывал после сброса бомб сразу уходить в сторону. Но Тихона разбирало любопытство – попал или нет, и он описал вираж. Длинное здание склада горело с одного торца – в него угодила только одна бомба. Честно сказать, плоховато вышло. И калибр бомб маловат, а главное – прицел визирный никудышный. Тихон был разочарован. Зенитки лупили во все стороны, а цели не видели. Ушли они от складов без потерь и через час уже сели на свой аэродром. На ВПП их встретил сам комэск. Пилоты доложили о выполнении задания. Когда Нефедов выяснил подробности, он помрачнел: – В белый свет как в копеечку! Можно сказать, обделались. Повторить вылет! Что прикажете в штаб передавать? Тихон попросил оружейников вместе с фугасными подвесить хоть одну зажигательную бомбу. – Нет у нас, их бомбардировщикам дают. Ну, на нет и суда нет. Хотя слегка обидно. Выходит, их легкие самолеты серьезными бомбардировщиками не считают. Порядок построения в воздухе был прежним. Уже в полете Тихон решил зайти не так, как в первом вылете. Тогда получилось, что длинная ось склада была поперек курса самолета, потому у второго самолета промашка, а у него – единственное попадание. Но и одно попадание дало результат. Когда они добрались до цели, пожар в южном крыле еще продолжался. Для летчиков – просто отлично, цель сама себя подсвечивала. Первый самолет сбросил осветительную бомбу и две фугасных разом, и зенитки сразу открыли бешеную стрельбу. Второй самолет тоже отбомбился, но Тихон не видел его попаданий, потому что ушел в сторону и описал вираж, заходя с торца склада. Лишь бы курс точно совпал, иначе бомбы рядом лягут. Так, склад уже в створе, пора. Тихон дернул рычаг бомбосбрасывателя раз за разом – четыре раза. Еще на земле он попросил Катю смотреть на цель. Зенитки неистовствовали, и ему надо было уводить самолет от огня. Куда попал, он не видел, но Катя закричала в переговорную трубу: – Два раза точно! Наблюдаю пожар! Из-под зенитного огня они ушли. Но своих самолетов не видно, а это значит, что добираться до аэродрома им придется в одиночку. Отбомбившаяся парочка была уже там. Услышав рокот самолета Тихона, прожектористы включили прожектор. Едва Тихон успел сесть на полосу, как прозвучало несколько взрывов, и самолеты, которые только что приземлились, загорелись. Тихон свернул в сторону, а прожектор после первого же взрыва выключился. А сверху – рев моторов и новые взрывы. Такую вот «подлянку» устроили им немцы. Сильно обозлившись на бомбардировку склада, они выслали в наш тыл одиночный пикировщик Ю-87. Ориентировочно место расположения нашего аэродрома они знали и явно рассчитывали, что при ночной посадке «швейных машин» аэродром себя явно обозначит. Так и получилось. Включился прожектор, немец увидел аэродром сверху и отбомбился. Зенитчики из БАО зазевались и стали вести огонь уже вслед, «лаптежник» улетел. Из двух экипажей уцелела только бортстрелок – она успела выскочить из кабины. Пилота же и второй экипаж посекло осколками. Пикировщики по ночам обычно не летали, хотя приспособлены были и имели для этого посадочные фары. К тому же они всегда летали эскадрильями, под прикрытием истребителей. На аэродроме же наши расслабились, во время ночных полетов у зенитных пулеметов прислуги не было, поэтому и стрелять начали с задержкой. Да если бы они и были на месте – попробуй ночью попади в неосвещенный самолет… Днем хоронили погибших – для летчиков это было редкостью. Если их сбивали, то они падали с самолетом далеко от аэродрома, а сбитый самолет зачастую глубоко, на несколько метров, уходил в землю. Девушки-стрелки потеряли первую боевую подругу и очень переживали, плакали. В первый раз война показала им свой звериный оскал, явила себя во всей жестокости. Хоронили погибших на небольшой поляне, в лесу, за самолетными стоянками. БАО успел до полудня сделать гробы и вырезать звездочки из алюминия со сбитых или списанных самолетов. Тихон же раздумывал и пришел к выводу, что не стоит брать бортстрелков в ночные полеты. И для самолетов лишняя нагрузка, и для стрелков ненужный риск. Все равно пулемет вниз, по земле, стрелять не сможет – мал угол отрицательного склонения, а воздушных целей ночью нет. Вот днем – другое дело, днем в этом есть настоятельная потребность. И когда вечером этого же дня всем оставшимся самолетам объявили приказ о ночной бомбардировке, Тихон жестко сказал Кате: – Сегодня ты со мною не летишь! – Это почему? – вздернула она подбородок. – Ночью от стрелка пользы нет, а бомб я больше возьму. – Я к комэску пойду жаловаться! – Твое право. Бомбить надо было передовую немцев, а для этого крупные бомбы не нужны. К бомбосбрасывателям подвесили контейнеры с десятикилограммовыми бомбами, и много, двадцать штук, по десятку в контейнере. Бомбы из одного контейнера накрывали сразу большую площадь, но одно плохо – поодиночке бомбы сбросить нельзя. Ночью в траншеях у немцев только дежурные пулеметчики и ракетчики, пускающие осветительные ракеты. А накат землянки в три-пять слоев бревен, и маленькой бомбой его не пробьешь. Но беспокоящий эффект от таких полетов был, пехотинцы вынуждены были искать укрытие. Вылетали с минутным интервалом, чтобы не мешать друг другу над целью. К тому же комэск здраво рассудил, что половина самолетов бомбит траншеи и позиции на север от места подлета, а половина – на юг, охватывая, таким образом, большую протяженность. Тихон вылетел в одиночку, без стрелка – Иван помог. – Что ты ерепенишься? – принял он сторону Тихона, видя строптивость девчонки. – Пилот лучше знает боевую обстановку. Раз приказал оставаться, – выполняй. В армии приказам подчиняются, а не обсуждают их. – А что я девочкам своим скажу? Что струсила?! – Ни в коем разе! Командир экипажа так решил, а ему виднее. А ты на стоянке подожди, подыши свежим воздухом. Мы же почти в лесу, воздух лесной, говорят – для здоровья полезный. Тихон и предположить не мог, что Иван может так уговаривать. Прямо дипломатические способности у парня! К моменту подлета Тихона часть самолетов эскадрильи уже успела отбомбиться, и даже на высоте пахло дымом и пылью. Зато траншеи, окопы обозначены – где пожарами, а где – вспышками выстрелов. Немцы – они аккуратисты, зачастую траншеи досками обшивали, снимая их с заборов ближайших деревень. Вот эти доски, а также бревна накатов на землянках, наблюдательных пунктах и пулеметных точках и горели. Не все, но передовая обозначена была. Тихон еще на подходе пустил выхлоп через глушитель, прибрал газ и заложил над траншеей вираж. С двухсот метров позиции немецкие проглядывались. Он дернул рычаг бомбосбрасывателя, и вниз пошел первый контейнер. Контейнер сразу раскрылся, разбросав авиабомбы. Тихон уже успел пролететь метров двести, когда на земле здорово грохнуло – это разом взорвались десять бомб. Прямо по носу самолета что-то выделялось на земле. Темнота – она разная, где-то черная, а в иных местах – темно-серая. Вот туда и сбросил Тихон второй контейнер, сразу сделав вираж вправо, к своим позициям. Снова слитный взрыв всех бомб разом, а следом – пожар. Интересно, куда он угодил? Облегченный самолет легко взмыл вверх. Вылет получился удачный, по его самолету попаданий не было, по крайней мере он не слышал, да и самолет хорошо слушался рулей. При подлете к аэродрому он осмотрелся – не видно ли где хищной тени от вражеской машины? На «Юнкерсах», как и на «мессерах», моторы мощные и в ночной темноте выдают себя пламенем из выхлопных труб. Слишком свежи были в его памяти недавние трагические события с гибелью трех человек из эскадрильи. На аэродроме, заслышав шум мотора У-2, включили прожектор. Но едва самолет Тихона коснулся колесами шасси земли на ВПП, он погас. У зенитных пулеметов дежурили расчеты – командование надлежащие выводы сделало. Самолет дозаправили, подвесили контейнеры, и эскадрилья повторила боевой вылет – но уже на другой участок передовой. Спать Тихон лег, когда на востоке начало сереть, предвещая скорый восход. Показалось, что он только смежил веки, а Иван уже трясет его за руку: – К комэску. Тихон посмотрел на часы. Полдень. Да что же это они выспаться ему не дают! Комэск был краток: – Понимаю, устал после вылетов. Но надо доставить секретный пакет руководству воздушной армии, там фотоснимки ближних и дальних тылов немецкой армии в полосе наступления. Всю ночь пленки проявляли и сушили. Поэтому вылет срочный. Капитан показал на карте поселок между Калугой и Тулой: – Здесь площадка для посадки удобная. Штаб прикрывают наши истребители, и потому сюрпризов быть не должно. Но ты все равно поосторожнее. Дорогой ценой нам эти разведданные достались: два экипажа погибли. – Я не слышал. – С соседнего аэродрома два СБ летали, сбили их. А потом истребитель с нашего аэродрома облет сделал. Сам еле ноги унес, самолет – как решето. Тихон пошел к стоянке. Иван уже проворачивал винт, Катя сидела в задней кабине. И как только она узнала о вылете? Наверное, Иван сообщил. В штаб по пустякам не вызывают. Самолетные стоянки были почти пусты, истребители ушли на боевое задание. Стояли У-2, пилоты которых отсыпались. Полет до штаба воздушной армии протекал спокойно. Тихон наблюдал, как периодически мелькают в вышине барражирующие истребители – явно наши, потому что они летели звеном из трех самолетов. У немцев звенья были из двух самолетов, более мобильные в бою – ведущий и ведомый. В столовой и казарме Тихон слышал разговоры летчиков-истребителей, что и нам надо перенимать такое тактическое построение. Он нашел поселок, приземлился на стоянке. Росное поле, в центре травы нет – выбили колеса садящихся самолетов. Подрулив к зданию, Тихон заглушил мотор. Однако охрана сразу закричала: – Убирай, демаскируешь! – Да мне на пять минут… Тихон сдал пакет в секретную часть, получил расписку. Однако, выйдя на крыльцо, увидел, что бойцы уже облепили самолет и пытаются укатить его с поля. – Отставить! – подбежал он к ним. – Я уже улетаю. Кто-нибудь, крутаните винт. Вроде нехитрая операция, но навыки должны быть даже здесь. Не успеешь руку вовремя отдернуть – искалечит. Но бойцы опыт имели, видимо, связные самолеты приземлялись часто. Как только затарахтел мотор, бойцы развернули самолет хвостом к зданию. Тихон дал газ и взлетел поперек поля – много ли места самолету надо? Сто метров с лихвой хватает. Набрав двести метров, он подправил курс самолета точно в сторону своего аэродрома. Земля наша, огня снизу опасаться не стоит, одна забота – «мессеров» успеть углядеть вовремя. И как накаркал. Катя закричала из переговорной трубы: – Наблюдаю справа два вражеских истребителя! Тихон посмотрел в указанном направлении. Там шли два «мессера» под сходящимся курсом с превышением его высоты на километр. Заметят или нет? Заметили! Пара «худых» сделала крутой разворот и стала пикировать. От «мессера» с его огромным преимуществом в скорости не уйти. Одно спасение – прижиматься ближе к земле и делать обманные финты, иначе собьют. – Готовься к стрельбе, – приказал он Кате. Первый раз с момента прихода девушек в эскадрилью Катя должна была стрелять. Против «мессера» калибр их пулемета мал, винтовочный, и для «худого» попадание такой пули – что слону дробина. Пулемет ШКАС, который таки ставят на У-2, имеет такие же патроны, но значительно большую скорострельность. Для воздушного боя с его высокими скоростями это важно. Хотя какой воздушный бой? Самозащита слабого, причем негодными средствами. В зеркале Тихон увидел тонкий фюзеляж истребителя, его окрашенный желтым кок винта. Сейчас откроет огонь. Тихон отклонил ручку влево, пустив самолетик в скольжение элеронами. И почти сразу загрохотал пулемет Кати. С непривычки Тихон в первую секунду испугался, сроду с его самолета огонь не велся. Мимо пронеслись трассирующие очереди истребителя. Немцы обязательно заряжали в ленты трассирующие патроны – так виден след, трассер, и можно скорректировать стрельбу. Вторую очередь он дать не успел, пронесся мимо с набором высоты, но на его место уже встал ведомый. Катя стреляла длинными очередями. Тихон хотел ей крикнуть: «Экономь патроны!», но пулемет смолк. Пилот повернул голову – девушка меняла опустошенный магазин. В зеркале «худой» нарастал быстро, сейчас начнет стрелять… Тихон стал выписывать змейку и одновременно снижаться. Пулеметные очереди истребителя прошли выше и правее. «Худой» пронесся рядом, с боевым разворотом, показав кресты на крыльях. Вот суки! Развлечение нашли! Неужели поблизости нет ни одного нашего истребителя? Сам же видел, как барражировали… Катя вновь открыла огонь. И снова – длинная, в полмагазина, если не больше, очередь. Эдак она за секунды весь боезапас выпустит… Да хоть бы толк был. «Вот сядем, отругаю по полной, – мелькнула мысль у Тихона. – Интересно, попала она в немца или нет? Куда она стреляет? Ведь в зеркало истребителя не видно». А немцы придумали новую тактику – они стали атаковать сзади на сходящихся курсах и оба могли стрелять, не мешая друг другу. До земли сотня метров, но Тихон двинул ручку вперед. Надо было снижаться до бреющего, может быть, тогда отстанут. Он не успел: немцы открыли огонь. Тихон ощутил резкий удар по левой ноге – как палкой. Нога сразу стала нечувствительной. Истребители сделали горку. Снова послышалась стрельба, и Тихон поднял голову вверх. Ага, наши подоспели, на «яках». Теперь фрицам не до У-2 будет. Он двинул рулями, и ногу пронзила резкая боль – даже затошнило, стало дурно. Тихон посмотрел вниз, на ноги, – левая штанина была бурой от крови. Зацепило пулей. Насколько смог, повернул голову назад. Катина голова безжизненно болталась, гимнастерка на груди была в крови. Хреново, похоже, наповал. До своего аэродрома недалеко, однако уже появилась слабость, руки и ноги налились как свинцом, любое усилие давалось через напряжение. Испугался, что скрывать. Аэродром рядом, а он может не дотянуть. Хорошо, двигатель исправно тянет и самолет управления слушается. Уже местность знакомая пошла, а в глазах туман, расплывается все. С облегчением увидел посадочное «Т». Собрав волю и силы в кулак, Тихон приземлился, дотянулся до магнето и выключил зажигание. Двигатель заглох, самолет катился по инерции, но уже неуправляемый. Тихон потерял сознание и не видел, как к остановившемуся самолеты побежали люди. Он не чувствовал, как его вытащили из кабины, погрузили на грузовичок-автостартер и помчались к медпункту. Один из механиков сказал: – Кровищи-то натекло! То, что бортстрелок убит, было ясно с первого взгляда. На груди Кати – три сквозных ранения, она не дышала. И самолет – как решето. – Досталось ребятам. И как только Тихон долетел на этом хламе? Иван сопровождал Тихона в медпункт, стоя на подножке грузовика. Еще на ходу он спрыгнул и побежал к медикам: – Быстрее, пилота ранило, кровью истекает! На его крик выскочили сразу четверо – врач, военфельдшер и два санитара. На бедро раненой ноги прежде наложили жгут, чтобы остановить кровотечение, а уж потом положить на носилки. Санитары и Иван сняли с грузовика Тихона и переложили его на носилки. Иван помогал, поддерживал ручки носилок. В медпункте сунулся к врачу: – Вы, это, если что… Я кровь сдать могу. – Сейчас капельницу наладим, рану обработаем, не мешай. Иван терпеливо сидел у медпункта, пока Тихону оказывали помощь. Переживая глубоко в душе, он курил самокрутки одну за другой. Свыклись они друг с другом за время службы. И девчонку было жаль, молоденькая ведь совсем была… Видно – отстреливалась, мешок для гильз почти полный. В авиации стрелковое оружие имело выброс гильз либо наружу, либо в емкости – вроде коробов или мешков. Не дай бог гильза попадет под тягу или трос – самолет тогда не может управляться. Иван вздохнул. Фактически Катя своим телом прикрыла Тихона, не она – все пули достались бы пилоту. Судьба самолета Ивана сейчас не интересовала. Судя по состоянию, У-2 пойдет на списание, только двигатель на запчасти. Вот и думай после увиденного, что самолетик не боевой. Зря тогда артистка заезжая Тихона походя обидела. Вышел военврач: – Рану твоемулетчику обработали, сосуды перевязали. Жить будет, но очень слаб. Еще кость большеберцовая перебита. Лангету наложим – и в госпиталь. – Вот славно! Спасибо вам! Вскоре пришла санитарная машина, переделанная из автобуса. Стекла закрасили белой краской, сиденья убрали, а на их место установили полки в два этажа для перевозки раненых. Тихона перевезли в полевой госпиталь в Юхнов, а через несколько дней вместе с другими ранеными – в Калугу. Немцы, стремясь к Москве, рвались танковым клином как раз на Юхнов, и госпиталь оказался в опасности. Только и здесь Тихон не задержался: поездом его отправили во Владимир. Он потихоньку поправлялся. Ушла слабость, но кости, перебитые пулей, срастались плохо. Тихон переживал, не останется ли он хромым? Тогда прощай, авиация. Да как бы вообще из армии не комиссовали. И куда потом податься? В артель только, к таким же бедолагам. Сводки с фронта слушали каждый день, а они день ото дня становились все тревожнее – немцы уже были под Москвой… Каждый из раненых бывал в боях и видел, какие силы есть у немцев. Да и вояки они были опытные, стойкие, упорные в достижении цели. В этих качествах советский солдат немцам не уступал, но вооружением, а главное – запасами снарядов и патронов проигрывал. Положение исправилось только к исходу сорок второго года, самого тяжелого года войны. С ноги Тихона уже сняли гипс, и он ходил с костылем и палочкой. Но это было все же лучше, чем неделями лежать на кровати. Как шутили раненые, «лучше гипс и кроватка, чем крест и оградка». В сорок первом году зима вступила в свои права очень рано: уже в сентябре ударили морозы и лег снег. Наступление немцев застопорилось, не готовы они оказались воевать при таких низких температурах. Не заводилась механика, отчаянно мерзли солдаты в своих куцых шинелях, сапогах и пилотках. Да еще из Сибири и Дальнего Востока прибывали свежие дивизии – в валенках, шапках и полушубках, сибирякам к морозам не привыкать. И смекалка русская подчас выручала: под днища танков ставили обогреватели, немцы же понятия не имели о таких приспособлениях. Нога срослась, правда, левая стала на сантиметр короче правой. Но Тихон не хромал. А потом врачебная комиссия на выписку – годен к строевой или негоден. Тихона признали годным, но документы не отдали. Пришлось ему в госпитале задержаться еще на два дня, когда для летчиков была проведена врачебно-летная комиссия. Пехотинцам или танкистам проще: признали годным к строевой – и в запасной полк. А у летчиков после ранений еще решали, на каких типах самолетов мог летать выздоровевший. Двух летчиков определили в легкомоторную авиацию, на самолеты Р-5 и У-2. один из них бил себя в грудь: – Я боевой летчик, истребитель! А вы меня – на У-2! – Ничего, с полгодика придется поберечься, не давать значительных нагрузок, – улыбался председатель комиссии, с виду – вылитый Михаил Иванович Калинин, такой же седой и благообразный, с бородкой клинышком. Другие, такие, как Тихон, ограничений не получили. Его, как и десяток других пилотов, направили в ЗАП – запасной авиаполк. В таких полках происходило переучивание пилотов на другие типы самолетов. Страна отчаянно нуждалась в летчиках-истребителях, штурмовиках, бомбардировщиках. ЗАП располагался на окраине города. Летчики-перегонщики перегоняли с Саратовского авиазавода № 292 истребители Як-1. Такие производились еще в Химках на заводе № 301 и в Оренбурге на заводе № 47, но в малых количествах. Як-1 начал производиться в 1940 году, и до конца выпуска в 1944 году их выпустили 8734 штуки разных модификаций. Был он легок, имел на вооружении одну 20-миллиметровую пушку ШВАК и два пулемета винтовочного калибра. Максимальная скорость у земли была 437 километров в час, а на высоте 5 километров – 569 километров в час. Но основные бои происходили на высоте 2–3 километров, где Як-1 уступал «мессеру» в скорости и в вертикальном маневре. За время выпуска самолет постоянно усовершенствовали: появились рация, посадочная фара. Самолет был прост и легок в управлении, доступен летчику невысокой квалификации, устойчив в полете. А за счет малого веса превосходил «худого» в горизонтальном маневре. Однако летчики, повоевавшие на «яках», отмечали и недостатки. Так, на пикировании, когда скорость была выше пятисот километров, зачастую с крыльев срывало фанерную обшивку, и самолет разрушался. Плохо открывался фонарь пилотской кабины, из-за чего некоторые пилоты не закрывали его в бою, теряя в скорости. Из-за подтекающего маслом двигателя забрызгивался корпус фонаря из триплекса, и посадить машину было трудно, видимости через масляную пленку не было. Но все эти проблемы Тихон испытает на себе позже, когда станет летать. А пока – краткое изучение материальной части, приемов управления. Группа подобралась разношерстная. Были пилоты, воевавшие на истребителях устаревших конструкций – И-16 и И-153, и они хотя бы знали тактику воздушного боя. Были пилоты вроде Тихона, летавшие на У-2, Р-5 или небольших пассажирских самолетах, – вот этим новичкам было сложнее всего. Главное – напрягали самостоятельные первые вылеты. Як-1 еще не выпускали в виде «спарки», двухместного учебного варианта, когда инструктор мог вмешаться и исправить ошибку пилота. А что ошибки были, видели все. На их глазах пилот посадил самолет, не выпуская шасси, как привык на Р-5 – у него, как и у У-2, колеса не убирались. А привычка-то осталась, ее из памяти быстро не уберешь. Другой на рулежке развернулся резковато, опора хвостового колеса подломилась, и фюзеляжу досталось. Носовая часть самолета была дюралевой, но после кабины летчика остов обтягивался полотном. Через две недели после прибытия в ЗАП начались полеты. Непривычно было все, начиная от посадки в кабину: отрегулировать лямки парашюта, потом – привязные ремни сиденья. При рулежке мешал капот двигателя – на У-2 обзорность вперед была лучше. И скорости – взлетная и посадочная – были значительно выше, тоже навык иметь надо. Первый вылет был простой. Взлететь, набрать высоту триста метров, построить «коробочку» вокруг аэродрома и сесть. Однако пока Тихон выполнял простейшее упражнение, он взмок. При посадке несколько раз проверял, выпустил ли он шасси, не мала ли скорость. И только он выбрался из кабины, переполненный эмоциями, как его место занял другой пилот. Те, кто еще не летал, стали его расспрашивать. Все уже пилоты, некоторые имеют большой налет. Но машина для них новая, пугает. Быстрее всего освоили Як-1 те, кто летал на «ишаках» и «чайках». И-16 был строг в управлении и ошибок не прощал. После поликарповского истребителя яковлевский был проще в управлении. Когда пилоты освоили полеты по кругу, они приступили к более сложным маневрам. Времени на подготовку мало, поэтому занимались с утра до вечера. На завершающей стадии – стрельбы, дело тоже для большинства пилотов новое. Стреляли на полигоне из пушки и пулеметов. Ощущения необычные: грохот, самолет трясет от отдачи, в кабине запах пороховых газов. Но к моменту стрельб Тихон освоился в кабине и уже не искал глазами кран уборки шасси или бензомер на приборной панели. Настала пора выпуска. В их летные книжки вписали данные об освоенном типе самолета, а тем, кто не имел сержантского звания, присвоили приказом. Поскольку Тихон был ефрейтором, он стал младшим сержантом. Летавшие на «ишаках» и уже имевшие звание сержанта стали старшими сержантами, а один – так старшиной, поскольку до госпиталя он занимал должность командира звена. На радостях устроили нечто вроде небольшого выпускного. Вскладчину купили водки, немудрящей закуски с ближайшего рынка и отметили выпуск. Буквально на следующий день прибыл первый «покупатель» – как называли представителей летной части. Надо ли сомневаться в том, что он в первую очередь отобрал тех, кто воевал на истребителях раньше? Каждый день бывшие курсанты убывали в действующие полки. Те, кто раньше летал на У-2, мало привлекали «покупателей», и Тихон приуныл. Ему хотелось в действующую армию, воевать с немцами. Зол он был на них – в том числе и за свое ранение, за погибшую Катю. А еще – в казарме ЗАПа было холодно, кормили курсантов по тыловой норме, и им все время хотелось есть. Через несколько дней в ним в полк прибыл очередной «покупатель». Он построил оставшихся, коих набралось двенадцать человек. Он выкрикивал фамилии по списку и просил сообщить, на каких типах самолетов летал и какой налет. Лицо «покупателя» показалось Тихону знакомым. Но где он мог его видеть? Фамилия Федоров была в конце списка, и когда «покупатель» ее выкрикнул, Тихон ответил, как положено в армии: – Я! – и сделал шаг вперед. «Покупатель» поднял глаза на Тихона и вдруг застыл: – Тихон? – Я. – Не узнал? Я же Алексей Смирнов! Ты меня из немецкого тыла раненым вывез. – Товарищ лейтенант, вы? Только после того, как «покупатель» напомнил ему события середины июля, Тихон вспомнил – видел-то он его лицо буквально секунды. А потом столько событий произошло… Встретиться не думал – и вдруг такая неожиданность. – Беру в полк! За храбрость твою беру. А что опыта боевого мало, так подучим! Так Тихон попал в истребительный полк ПВО, можно сказать – по знакомству. По приезде на аэродром Смирнов зачислил его в свою эскадрилью. За время, пока они не виделись, он уже вырос до комэска. После госпиталя Смирнов тоже пересел на «як». Для защиты Москвы от немецких бомбардировщиков в полк ПВО направляли лучшую технику – «лагги», «миги», «яки». Но ни один из этих истребителей не мог сравниться с основным истребителем Люфтваффе – мессершмиттом. Смирнов отобрал еще двоих пилотов. Налеты на Москву были регулярными и массированными, под сильным прикрытием истребителей. Схватки были ожесточенные, потери с обеих сторон большие. Конечно, лучше бы перехватывать бомбардировщики на дальних подступах к столице, но враг стоял недалеко от Москвы, буквально в десятках километров, и расположить аэродромы между городом и передовой было бы полным безумием. Сигналы о приближающихся стаях бомбардировщиков поступали в истребительные полки ПВО с опозданием, да еще пока истребители со своих аэродромов доберутся, теряя драгоценное время… Служба ПВО включала посты ВНОС – воздушного наблюдения, оповещения, зенитные батареи, аэростаты, прожектористов, истребителей. И как ни старались немцы, нанести серьезный урон столице они не смогли. Аэродром, где располагался полк и куда попал Тихон, размещался на северной окраине Москвы. На вооружении у него были «яки», как определил Тихон – первых серий, с высоким гаргротом за кабиной. Летчики и вспомогательный персонал жили в помещениях эвакуированного завода. По фронтовым меркам – просто шикарно, особенно если учитывать очень холодную и суровую зиму 1941/42 года. В приспособленных казармах было тепло, из кранов текла вода. Тихон уже имел опыт службы на полевых аэродромах, где он жил в землянке, а вода, которую надо было еще принести из колодца, была в ведре. Тяжелее всего зимой приходилось механикам и техникам. Для поддержания постоянной боеготовности к вылету им приходилось подогревать моторы авиационными печками, гнавшими горячий воздух на двигатель и радиаторы – масляный и водяной. Техника в морозы капризничала: замерзали масляные трубопроводы, прихватывало воздушные трубки от водяных пробок, и усилия технического персонала были просто титанические. Для начала вновь прибывших – после знакомства с пилотами – обмундировали. Им выдали теплые меховые комбинезоны, меховые шлемы, унты. Ведь если на земле было минус тридцать, то на высоте в два-три километра – еще холоднее, да еще изо всех щелей кабины изрядно дуло, усугубляя ситуацию. Кабины были негерметичные, и иногда от дыхания пилота на плексигласе осаживалась изморозь, ухудшая обзорность. Несколько дней новички изучали карту района полетов, их вводили в курс боевой обстановки. Особенности были, немцы наряду с Ме-109 применяли тяжелые двухмоторные истребители сопровождения Ме-110», сильно вооруженные и имевшие для ночных боев прожектор. А еще летчики отметили на своих картах позиции аэростатов заграждения. Новичков распределили по звеньям и каждому дали опытного ведущего.Глава 4 Истребитель
Ведущим у Тихона был старший сержант Захар Емельянов. Несмотря на то что они были ровесниками, Захар воевал на истребителях с первого дня войны, имел солидный налет и два лично сбитых самолета – «Юнкерс-88» и «Хейнкель-111». Он летал ведомым, но после того, как его ведущий пилот был сбит и погиб, его повысили в должности до старшего летчика – в действующей армии карьерный рост из-за потерь был быстрым. Новичков в бой пока не пускали, и они совершили несколько парных вылетов – надо было дать возможность паре слетаться. На самолете Захара была полноценная рация, а у Тихона – только приемник. В полете он слышал приказы, но сам передать ничего не мог. Ведущий наставлял, как его самого учили: – Твоя задача – удержаться за мной на хвосте и прикрыть меня сзади. За верхней полусферой наблюдай. У «мессеров» излюбленный прием – нападать сверху и сзади, с пикирования. Обстреляют и резко вверх уходят. На горизонтали «як» с «худым» на равных бороться может, но немцы таких схваток избегают. В отличие от фронтовой авиации, в некоторых полках ПВО, в нарушение устава, летали парами, а не тройками. В тренировочных полетах Захар выписывал разные виражи, делал горки, петли. Тихон старался не отрываться. Стыдно будет – потерять в бою ведущего. Сложно было, непривычно. Скорости большие, нагрузки знакопеременные. Кроме того, раньше он летал один, был сам себе командир, и отвыкнуть от этого тоже вначале не получалось. И вот первый боевой вылет. Повезло, что дневной. Немцы обычно совершали налеты ночью, когда их сложнее обнаружить и сбить. А получилось, что немцы направили большую группу истребителей, чтобы расчистить для своих бомбардировщиков воздушное пространство. Немцы шли по высоте тремя эшелонами, на каждом – по три звена. С нашего аэродрома сразу взлетели две эскадрильи. Кроме «яков», с другого аэродрома подняли эскадрилью «мигов». Тихон удивился – почему так? Потом ему разъяснили: если поднять сразу весь полк, топливо закончится у всех машин одновременно и воздушный сектор окажется не прикрыт. В таких ситуациях немцы зачастую использовали подвесные баки, увеличивавшие дальность полета и время нахождения самолета в воздухе – бензин в первую очередь расходовался из них. При опорожнении или воздушном бое баки сразу сбрасывались, поскольку снижали скорость и не были протектированы, а стало быть, пожароопасны. Основные баки у немецких истребителей заполнялись каучуковой пеной, на «яках» с этой целью – отработанными газами. Взлетали парами и сразу начали набирать высоту. Кто выше, у того преимущество: видимость лучше, есть возможность атаковать с пикирования, развить большую скорость. А уже видны были быстро приближающиеся точки – немецкие истребители. Первыми вступили в схватку «миги». Они связали боем немцев во втором, среднем эшелоне. Вообще-то, они создавались для высотных боев. Первый бой в качестве истребителя Тихон запомнил плохо, фрагментарно. Он старался не отстать от ведущего и висел у него на хвосте в двух сотнях метров. Захар стрелял по «худым», Тихон же следил, чтобы в хвост ведущему не пристроился вражеский истребитель. Один попытался, но Тихон нажал на гашетку пушки. Очередь прошла мимо, но немец шарахнулся в сторону, так как понял, что произвести атаку не дадут, собьют самого. Еще до первого боевого вылета Захар поучал его: – Стреляй только с малой дистанции, сто – сто пятьдесят метров, и короткими очередями. Три-четыре выстрела пушки по уязвимым частям. Бей по мотору, кабине, хвостовому оперению. Если перед тобой бомбардировщик, тогда по кабине стрелка – его нужно вывести из строя в первую очередь. Тогда уже можно ближе подобраться. Бомбер неповоротлив, но, чтобы сбить его, надо постараться. Ему один мотор подожжешь – он сбрасывает бомбы и на другом моторе уходит. И не верь в сказки, что пикировщик «Ю-87» – легкая добыча. Там и стрелок есть, а уж если вперед него проскочил, так он тебя сам из пушки приласкает. На «яке» главное оружие – пушка, да запас снарядов мал. Сначала в снарядных ящиках сто десять штук помещалось в ленте, потом довели до ста тридцати, и это при скорострельности восемьсот выстрелов в минуту. Несколько длинных очередей – и боекомплекта нет. Скорострельность пулеметов в два раза выше, но повреждения винтовочная пуля наносит небольшие, пулеметы хороши только для стрельбы по пехоте, при штурмовках, что для истребителей ПВО задача нехарактерная. В небе было тесно от множества машин. Периодически вниз падали горящие или дымящие самолеты. Тихон не успевал даже рассмотреть – свои или чужие, взгляд не успевал фиксировать. Мотор ревел на максимальных оборотах. Тихона то вжимало в кресло, то он повисал на привязных ремнях. И вдруг зашипел приемник: – Двадцать второй – отбой! Идем на аэродром! Двадцать второй – это он, Тихон. Осмотрелся по сторонам, но немцев не было видно. Уцелевшие в бою машины разворачивались и уходили на запад. Знать, бензина в баках осталось на четверть часа, только до аэродрома добраться. Так же парой они и сели, благо ширина полосы позволяла. Уже в казарме Захар расспрашивать стал, что он видел. Однако Тихону и сказать было нечего. Захар засмеялся: – У меня вначале так же было, это уже потом весь бой видеть стал. И ты обвыкнешься. Если в трех первых боях не собьют, долго летать будешь. Второй вылет оказался ночным, причем взлетела только их пара – посты ВНОС сообщили о пролете одного самолета. Кругами над аэродромом стали набирать высоту. Ночью следовало опасаться своих же аэростатов – их поднимали на большую высоту. По рации ведущему сообщили курс самолета. Как только Захар доложил на землю, что он занял эшелон, включили прожектора. Их лучи били ярко и высоко. Когда луч попадал на истребители, Тихон непроизвольно зажмуривался – яркий свет прожектора после полумрака кабины просто слепил. Но вот прожектор поймал вражеский самолет, и на нем тут же скрестились еще два луча. Летчик попытался маневрировать, но прожектора удерживали его на перекрестье лучей. Захар тут же приказал: – Разворот вправо на тридцать и полный газ, догоняем. Догнать оказалось несложно, это был транспортный «Юнкерс-52», относительно тихоходный. Он перевозил грузы и людей, а еще он десантировал парашютистов. Не для этого ли он направлялся в наш тыл? – Подходим ближе! – Голос Захара в приемнике. – Только снизу, у него сверху пулемет. Трехмоторный Ю-52 выпускался с 1932 года, и сами немцы называли его «Тетушкой Ю» за объемный фюзеляж. В пассажирском варианте он вмещал 17 человек. С начала боевых действий Германии в Европе выпустили военно-транспортный вариант. По обеим сторонам фюзеляжа прорезали квадратные отверстия, где установили по пулемету MG-15, а сверху, сразу за пилотской кабиной, – крупнокалиберный пулемет на турели. Ю-52 широко использовались в воздушно-десантных операциях, например по захвату острова Крит. Они же снабжали окруженных немцев продовольствием и боеприпасами зимой 1942 года под Сталинградом. Несмотря на три двигателя, самолет был тихоходен, на высоте развивал скорость всего 210 километров час, однако боевой радиус был велик – 650 километров. – Сбрасываем скорость, стреляем снизу, с полусферы, – передал Захар. На малой скорости истребители вели себя неустойчиво, да еще струи от винтов «Юнкерса» вносили свой вклад. Захар сделал горку, дал очередь из пушки по правому двигателю и тут же ушел с переворотом вниз. – Давай, двадцать второй, работай! Тихон повторил маневр. Темная туша «Юнкерса» быстро вырастала в прицеле. Он успел дать очередь из пушки прямо по брюху самолета и тут же отвернул, опасаясь столкновения. А где ведущий? Прожектор с земли освещал транспортник, а истребителя Захара не было видно в темноте. Так недолго столкнуться или потерять друг друга. Захар ситуацию понял: – Подхожу к транспортнику сзади. Следуй за мной! Уже понятно. Тихон развернулся и увидел впереди транспортник. Почему же он не горит и не падает? В него стрелял из пушки Захар, стрелял Тихон. И самого Захара не видно, как ни напрягал зрение Тихон. И только когда ведущий открыл огонь, он стал заметен по вспышкам. На этот раз попадание было точным: из правого двигателя вырвался огонь. Истребитель ведущего отвалил, уступив место Тихону. Прицел ночью не подсвечен, наводить приходилось приблизительно, по носу истребителя. Тихон дал очередь из пушки по фюзеляжу, успел скорректировать, потянув ручку горизонтальных рулей на себя. Он успел увидеть, как от «Юнкерса» полетели куски обшивки, и в тот же момент сделал резкий вираж влево с уходом вниз. Буквально рядом с транспортником проскочил – ночью дистанцию определить сложнее. А по приемнику – Захар: – Горит, сволочь! Ты посмотри! Парашютисты выпрыгивают! Тихон сделал боевой разворот. Самолет уже полыхал, но видно было в луче прожектора, как от него отделяются черные фигурки, над которыми раскрываются белые купола парашютов. Один, второй… пятый… Экипаж покидает горящую машину или десант? Но это уже не дело истребителей. Внизу, на земле, парашютистов тоже видят и примут меры. Для этого есть войска по охране тыла, НКВД, милиция. Перед Тихоном встал острейший вопрос: где аэродром и как на него приземлиться в темноте? Он кинул взгляд на бензиномер – еще полбака топлива есть. По приемнику раздался голос Захара: – Иди курсом сто сорок. Как увидишь излучину Москвы-реки, займешь эшелон триста метров и моргни посадочной фарой три раза. А потом головой крути на триста шестьдесят градусов. Наши зажгут прожектора вдоль полосы, и тут уж не мешкай. – Понял! – гаркнул Тихон, хотя Захар услышать его не мог. Вот черт! Объяснял же все Захар раньше, а выскочило из головы. Тихон выполнил все в точности. Аэродром оказался сильно в стороне. Иммельман, ручку газа до упора. Прожектора по условиям светомаскировки гореть долго не будут, и надо успеть сесть. Тихон подправил курс, добрал газ и спланировал на полосу. Только самолет коснулся земли, как прожектора погасли. Тихон убрал газ до холостых и нажал на тормоза. Когда самолет остановился, он перевел дух. Сердце колотилось – первая ночная посадка на истребителе. Скорости не те, что на У-2. Сложно все, но получилось. К самолету подбежали механики: – Жив? – Жив! – Глуши мотор! Они покатили самолет на стоянку. Тихон выбрался из кабины на крыло и спрыгнул на землю. – Емельянов уже сел? – Пару минут назад, в штаб пошел. Сбитый «Юнкерс» записали как победу в группе – непонятно ведь, кто конкретно его сбил. В штабе уже получили подтверждение о сбитом самолете. Без такого от защитников, прожектористов или пехоты сбитый самолет не засчитывали. Для Тихона это был первый уничтоженный самолет – пусть и в группе. Есть свои особенности в ночном бою, видимость плохая. А еще сесть сложно при возвращении. Захар похлопал Тихона по плечу: – Нормально держался! И стрелял точно, я видел. Так держать! Похвала приятна, что скрывать, хотя без ведущего Тихону ни черта бы не удалось. Опыта не было, а еще волнение мешало, все впервые. Улеглись спать в казарме, но уснуть у Тихона не получалось. Все время он проигрывал в голове эпизоды боя. Ю-52 – противник для истребителя слабый, но повозиться пришлось. Скажем, «Юнкерс-88», «Хейнкель-111» или «Дорнье» и близко к себе не подпустили бы. У них оборонительное оружие посильнее и огневых точек больше. К утру сон взял свое, но Захар уже толкал Тихона в бок: – Подъем! Оправиться – и на завтрак! Еда на фронте – дело святое. Тихон быстро вскочил, умылся, оделся по форме, и оба направились в столовую. Покончив с завтраком, пилоты высыпали на летное поле. Кто-то из БАО пригнал трофейный мотоцикл «БМВ» с коляской, и они начали гонять по заснеженному полю. Развлечение, однако! Прокатился и Тихон. Мотоцикл ему понравился: мотор низкооборотный, но тяговитый, разгоняется легко. Развлечение прервал комэск: – Парни, помывочный день! В баню шли строем, но не в ногу – строевики из летчиков плохие. Какое же это удовольствие – помыться горячей водой, да с мылом, да с мочалкой! Редкое удовольствие в боевых условиях. Каждому дали по маленькому кусочку хозяйственного мыла. Мылилось оно плохо и по внешнему виду больше напоминало тротил. Когда одевались в чистое исподнее, стали вспоминать довоенные годы. Некоторые размечтались – выпить бы сейчас пива, да под сушеную воблу! Тихон молчал, слушал. Не дай бог ляпнешь чего-нибудь, чего до войны просто не было, «вспомнишь», например, о тех же креветках. Но во время войны пиво в Москве не продавалось, и мечты пилотов были неосуществимы. В казарму возвращались в хорошем настроении и с шутками. Тихона напрягало, что все время приходилось себя контролировать. Вроде не шпион, но человек другого времени, он знал, когда закончится война и кто одержит в ней победу. Временами язык чесался сказать об этом, но приходилось помалкивать. Интенсивные налеты бомбардировщиков на Москву кончились. С начала войны и до конца 1941 года немцы провели 76 налетов. Геринг и Геббельс уверяли нацию, что ПВО в Москве слабая и русская столица будет разрушена. В реальности же пилоты Люфтваффе несли большие потери. Наши, кроме задействованных зенитных батарей, прожекторных дивизионов, аэростатных и истребительных полков закамуфлировали многие узнаваемые здания – Большого театра, библиотеки Ленина, комплекс Кремля, театр Красной Армии. Из дерева и фанеры были «выстроены» ложные здания. Немцы произвели первый налет на Москву уже через месяц после начала войны – 22 июля 1941 года. А уже 27 июля комиссия НКВД на самолете ПС-84, фактически – лицензионном «Дугласе», совершила облет Москвы, оценивая, хорошо ли проведена маскировка. Днем еще можно было сориентироваться по некоторым характерным особенностям местности – изгибу рек, высотным зданиям. Ночью город жил в режиме светомаскировки, и разглядеть внизу что-либо было просто невозможно – сплошная темень. Большого ущерба городу бомбардировки не нанесли, хотя некоторые заводы сильно пострадали. Падали бомбы и на территорию Кремля. Столкнувшись с сильным противодействием, немцы не оставили надежды на бомбардировки, но изменили тактику. Если до января на Москву шли большие группы – до нескольких сот машин одновременно, то потом налеты стали производиться мелкими группами, поэскадрильно, с разных курсов. Первые ночные вылеты осуществляли без истребительного прикрытия – ночью истребители слепы. Но затем гитлеровцы перебросили из Франции Ме-110 – тяжелые двухмоторные истребители. Для обычных боев они были слишком неповоротливы и уступали легким истребителям в маневренности. Но они были хорошо вооружены, на них подвесили прожектора и превратили в ночные, благо запас топлива позволял им сопровождать бомбардировщики в дальних рейдах. Перед войной Гитлер сделал ошибку. Он приказал все внимание уделить фронтовым бомбардировщикам, коих выпустили много – «Юнкерсы», «Дорнье», «Хейнкели». А во время войны, когда появилась потребность в тяжелых и дальних бомбардировщиках, создать их уже не смогли. А потребность такая возникла – для бомбардировок Лондона, Москвы. Частично немцы смогли восполнить их нехватку ракетным оружием – ФАУ-1 и ФАУ-2, но только на Западном фронте. Поздней ночью объявили тревогу, вылетали эскадрильей. Комэск успел сказать, что приближаются три группы бомбардировщиков. Взлетали по готовности, один за другим. Не успевала за взлетевшим самолетом осесть снежная пыль, как уже разбегался следующий истребитель. Тихон старался не отставать от ведущего. Если на малой скорости после взлета это было нетрудно, то с ростом высоты и скорости – все затруднительней. Комэск по рации передал ведущему – контролировать северный сектор. На земле вспыхнули прожектора, стали шарить лучами по небу. Из-за опасности напороться на тросы аэростатов истребители держались выше 4,5 тысячи метров. Были надеты кислородные маски – без них дышалось тяжело. Для немцев, когда они еще только начали налеты, такая высота аэростатов стала неприятным сюрпризом. Над городами на Западном фронте высота подъема аэростатов не превышала 2–2,5 тысячи метров. А ведь чем ниже бомбардировщик, тем точнее попадание. Луч прожектора поймал серебристый самолет. Издалека было не различить модели, и даже непонятно было – бомбардировщик это, разведчик или истребитель. – Цель видишь? – спросил Захар, как будто Тихон мог ему ответить. Ведущий дал по газам – это было видно по удлинившимся языкам пламени из выхлопных труб – и стал набирать высоту. Временами самолет шел на высоте 5–5,5 тысячи метров, куда с трудом «добивали» прожектора. И сейчас самолеты летели почти встречным курсом, быстро сближаясь, суммарная скорость их была около тысячи километров в час. – Двадцать второй, пролетаем мимо, делаем боевой разворот, заходим в хвост и атакуем, – предупредил по рации Захар. Так они и сделали: зашли в хвост бомбардировщику – это оказался «Хейнкель-111». Пилотам были видны выхлопы мотора, под луной отблескивали крылья, фонарь кабины стрелка. Захар сбросил скорость своего истребителя, уравнивая ее со скоростью бомбардировщика – так больше времени для прицеливания и стрельбы. Немцы их пока не видели, поэтому не стреляли по истребителям. А вот свет зенитного прожектора к вражескому самолету уже не пробивался, его заслонило облако. На трех тысячах метров была облачность, Тихон сам видел, когда высоту набирал. Захар открыл огонь сразу и изо всех стволов – по левому двигателю. Попал он или нет, было непонятно, пламени не было, но себя обнаружил. Сразу из двух пулеметных точек бомбардировщика по ведущему открыли огонь. Дистанция была невелика, а у немцев – крупнокалиберные самолеты. Тихон видел, как от «яка» Захара полетели куски обшивки, и сразу по приемнику раздался голос ведущего: – Самолет поврежден, двигатель трясет. Попытаюсь дотянуть до аэродрома. Сбей его, Тихон! Тихон – это уже нарушение правил радиообмена. По рации запрещалось называть фамилии, имена, звания – только номер самолета либо позывной. Тихон решил не повторять оплошности ведущего и пристроился за бомбардировщиком. По нему не стреляли, мешал киль. Не будут же стрелки лупить из пулемета по собственному хвосту? Он открыл огонь по кабине верхнего стрелка, сразу из пушки и пулеметов. Короткими очередями, подравнивая по трассерам наводку. Есть попадания, лично видел разрывы снарядов на обшивке. Он и раньше видел на сбитых самолетах эффект от попавших снарядов – развороченные дыры диаметром сантиметров сорок. Стрелок был убит или ранен, но больше огонь из установки не вели. Прицелившись, Тихон дал очередь по левому двигателю. Сбить бомбардировщик – хорошо, но его задача – в первую очередь не дать бомбардировщику отбомбиться по городу. Даже если «бомбер» сбросит бомбы в чистое поле, то поставленная задача будет считаться успешно выполненной. А уж если собьют – то отлично выполненной. Теперь же к этому примешивалось еще и чувство мести за Захара – надо сбить во что бы то ни стало! И в этот момент полыхнул мотор «бомбера». Пилот бомбардировщика понял: надо уходить, задание выполнить невозможно. Он открыл бомболюки, и вниз посыпались бомбы. Облегченный от смертельного груза самолет стал разворачивать вправо, на запад. Тихон довернул нос самолета и открыл огонь по правому двигателю. Однако и сам подставился. На темном фоне грузного фюзеляжа «бомбера» засверкали огоньки выстрелов. Трасса прошла чуть выше истребителя. Надо зайти точно в хвост, тогда для воздушного стрелка он будет недосягаем. Тихон описал пологий вираж – теперь он бомбардировщик не упустит ни при каких обстоятельствах. Горящий левый двигатель был как маяк в ночи. Тихон приблизился, чтобы было наверняка, и открыл огонь из пушки. Против бомбардировщика – самое то. Есть попадание! Вспыхнул второй мотор! «Бомбер» еще держался в воздухе, но уже был обречен. Бомбардировщик стал покидать экипаж. Тихон видел, как отделялись от корпуса самолета фигурки, как над ними раскрывались купола парашютов – один, второй, третий… Ага, не все, кто-то убит… Засмотревшись, Тихон потерял бдительность, так был доволен результатом. И вдруг сзади вспыхнул яркий свет, и в кабине истребителя стало светло, как днем, – это сзади подобрался Ме-110, включив прожектор. И сразу – огонь из пушек. Раньше в ночном бою немцы таких самолетов не применяли. Снаряды били по крыльям, хвосту, один попал в триплекс фонаря кабины. Стекло выдержало – все же толщина бронированного стекла 65 миллиметров, только потрескалось. Но «мессер» долбил и долбил. Пробит маслопровод, лобовое стекло залито темной массой, потом – удар в спинку сиденья… Броня выдержала, но двигатель остановился – резко, с ударом, видимо, был поврежден блок цилиндров. Все, финита ля комедия! Полет окончен. «Мессер» отвалил в сторону, иначе столкновение было бы неизбежно. Тихон успел посмотреть на высотомер – три с половиной тысячи метров. Надо покидать машину. Он сдвинул фонарь кабины, и в самолет ворвался ветер – студеный, обжигающий лицо. Тихон уже отстегнул привязные ремни, да вспомнил вдруг слова опытных летчиков, кому уже приходилось покидать подбитую машину, – в этой ситуации была опасность удариться о хвостовое оперение своего же самолета. Он резко двинул ручку влево. Самолет нехотя перевернулся брюхом кверху, и Тихон выпал из кабины. В сантиметре от головы прошел киль. Все, он жив! Нащупав вытяжное кольцо парашюта, рванул. Ощутил легкий толчок, затем сильный хлопок, рывок, и над его головой раскрылся купол. Но сильный ветер относил Тихона в сторону. Он присмотрелся к звездному небу. Ёшкин кот! Да его несет на запад! И управлять круглым куполом невозможно, только наблюдать. Он забеспокоился – где угораздит сесть? У своих, на «нейтралке» или у немцев? Два последних варианта не радовали – линия фронта в этом районе была не так далеко. Да еще бомбардировщиком увлекся, за землей не наблюдал. Впрочем, за своим хвостом тоже. Понадеялся – ночь, темно, кто из немецких истребителей сможет его найти? Оказалось – смог! За свою беспечность поплатился. И что за неудачное дежурство? Захара сбили, его сбили… Не успел в полку обжиться, своим стать. Тихон начал посматривать вниз – где земля? Вокруг снег, и понять невозможно – высоко ли он, этот парашютный прыжок был первым. Как учили – ноги вместе, слегка согнуты в коленях. Едва вспомнил об этом, как ощутил сильный удар о землю. Его повалило на бок и наполненным ветром куполом парашюта поволокло по снежному полю. Тихон подтянул стропы, погасил купол и лежа ощупал себя. Цел? Встал на ноги, попрыгал. Нигде ничего не болит, ноги в порядке. Расстегнув ремни привязной системы, он вырыл в снегу ямку, скомкал парашют, затолкал его в ямку и присыпал снегом. Посмотрел на звезды – ему на юго-восток… А вокруг – никого, белое поле. Вдали темная полоса, на лес похоже. Ему туда. Где снега было мало, он шагал бодро. Но попадались участки, где снега было выше колена. Мороз бодрил, по ощущениям – градусов пятнадцать, а еще ветер… Хорошо, что одежда летная, зимняя: меховой комбинезон, такой же шлем, унты. На глаза летные очки натянул, в них глаза не так слезились от ветра. Первое время службы в полку он еще удивлялся – зачем они пилотам? Захар вразумил: – Мотор загорится, или фонарь кабины очередью разобьет, тогда они пригодятся, глаза сохранишь. А еще, если маслом лобовое стекло зальет, очки натянешь, фонарь откроешь, голову наружу высунешь – так и приземлишься. Очки не для форса, они необходимость. Надо же, пригодились, только уже не в полете. Пробираясь через снег, Тихон основательно взмок. Он расстегнул пуговицы, и ветер вмиг забрался под комбинезон, выстудил грудь. Нет, это не дело, ему только заболеть не хватало. Не зря предки поговорку придумали – пар костей не ломит. Он застегнулся, остановился передохнуть. Стянув с правой руки перчатку – меховую, с крагами, расстегнул кобуру и вытащил пистолет. Патроны в обойме есть, латунью отблескивают. И наган у него был, когда на У-2 летал. Сейчас «ТТ», а он из него еще не стрелял ни разу, не доводилось. Для пилота оружие в первую очередь – это пушка и пулеметы, что на самолете. А вот сейчас он пожалел. Нет чтобы в свободное время потренироваться, к нормальному бою привести. Было тихо и темно. Ветер завывает, поземку стало нести. Хоть бы деревня какая-нибудь попалась – узнать, где он, да обогреться. А если сильно повезет, то и из сельсовета позвонить в штаб полка, сообщить, где он, чтобы машину выслали. Хотя… В штабе телефоны полевые, с ручкой сбоку, которую крутить надо. Еще рации есть, целых две – для связи со штабом ПВО и для связи с самолетами. А вот городского телефона он не видел и номера его не знает. Впрочем, можно и в милицию позвонить или в пожарную часть – там придумают, как с полком связаться. В лесу было спокойнее. Ветер раскачивал верхушки деревьев, а внизу было тихо, только скрипели промерзшие ветки. Все это ерунда, главное – где он? Если в немецком тылу, надо думать, как выбираться. За час он пересек лес. Метрах в ста виднелся грейдер, полузасыпанный снегом. Тихон посмотрел на часы – четыре тридцать. Через два с небольшим часа начнет светать. Он решил ждать на опушке – на грейдер выходить опасно. Выберется, отойдет от леса – а навстречу немцы. То-то им радость будет! И ведь не спрячешься в голом поле. Он уселся под деревом, оперся спиной о ствол – так и дорога видна, и ноги отдохнут. Медленно тянулись минуты, и через полчаса даже сквозь меховой комбинезон пятая точка стала мерзнуть. Он вскочил, попрыгал, похлопал руками по бедрам, разгоняя кровь. Поднял голову и застыл: на грейдере далеко – три фигуры, в его сторону идут. Или это ему кажется? Да нет… Один упал, двое других его подняли. Селяне? А что им ночью на дороге делать? Сидят по темным избам. Немцы или наши? Тихон прижался к дереву, чтобы не выделяться. Комбинезон черный, и на фоне снега виден четко. Очки снял, протер от снега рукавицей. Фигуры приближались. Чертов ветер и снег, а еще темнота! Не видно, какая на них форма, наша серая или зеленоватая немецкая? И из-за спины стволов винтовок не видно… Тихон даже дыхание затаил, хотя понимал – кто его услышит, когда ветер так свищет? Когда фигуры приблизились, он понял: шинелей на них нет, а комбинезоны, как на нем. Захар? Но почему с ним еще двое? Немцы? Очень похоже. Из сбитого им бомбардировщика именно трое и выпрыгивали. Правда, куполов их парашютов он не видел, не до того было. Уже полсотни метров осталось до идущих, когда Тихон вытащил из кобуры пистолет, передернул затвор и, укрывшись за деревом, крикнул: – Хальт! Хенде хох! Немецкий он не учил никогда, но эти несколько слов его заставила выучить война. Люди перед ним как будто ждали этой команды, разом подняли руки и загалдели радостно – но на немецком. Точно, немцы! И их трое, а он один… Недолго думая, Тихон прицелился в среднего и выстрелил. Только почему-то упал крайний справа. Пятьдесят метров для пистолета – много, да еще отсутствие стрелковой практики сделало свое дело. Двое в комбинезонах залегли, и в ответ прозвучали два выстрела. И что теперь? Ситуация патовая. Немцы видны на снегу, а он хоть и один, но в лесу, за деревьями. Однако Тихон понимал, что долго продолжаться все это не сможет. Рассветет, кто-нибудь да услышит стрельбу и поспешит посмотреть, кто это у него в лесу стреляет? И хорошо, если подъедут наши – а как немцы? Тогда хоть стреляйся, чего ему очень не хотелось. Видимо, немцы мыслили так же. Когда они услышали немецкую речь, подумали – свои, дозор, и обрадовались. А он, Тихон, их жестоко разочаровал. Но кто придет на выручку, на помощь? Через полчаса лежания на ледяном снегу немцы решили предпринять своего рода окружение. Один пополз влево с грейдера, другой – вправо. Тихон поймал на мушку одного и выстрелил. Немец замер. Попасть – это вряд ли, он в предрассветном сумраке и мушки-то не видел, стрелял наудачу, навскидку. Но пуля попала где-то рядом, поскольку немец перестал изображать из себя героя. Тихон выстрелил по второму и получил выстрел в ответ. Немецкая пуля ударила в дерево неподалеку, сбив ветку, и Тихон перебежал за другое дерево. Одна мысль мучила сейчас всех – на чьей они территории? От этого зависела дальнейшая их судьба, а может быть, даже и жизнь. Немцы лежали неподвижно, потом стали перекрикиваться и снова поползли к грейдеру. Ага, посовещаться решили… И вдруг до Тихона донесся крик на плохом русском: – Эй! Нихт шиссен, парламентер! Говорить! – Пусть подойдет один, без оружия! – крикнул в ответ Тихон и тут же перевел: – Айн камарад, нихт пистоле! Один из немцев поднялся, демонстративно бросил на снег пистолет, сделал пару шагов вперед и остановился в нерешительности. – Ком, – «подбодрил» его Тихон, – я найн пуф-пуф! А как еще объяснишься, если знаешь от силы десяток слов на языке противника? Немец пересилил себя и зашагал дальше, проваливаясь в снег. Тихон наблюдал за тем, что на дороге: вдруг это обманный финт и его хотят обвести вокруг пальца? Когда до немца осталось пять шагов, он скомандовал: – Хальт! Немец остановился. Он был в летном меховом комбинезоне, лицо молодое – сверстник Тихону. Скорее – воздушный стрелок или штурман, пилот бомбардировщика должен быть постарше, на «бомбере» опыт нужен. Тут немец заговорил, с трудом подбирая слова: – Айн зольдатен – пуф! – и показал на ногу. «Ага, – сообразил Тихон, – я его в ногу ранил. Ёшкин кот, стрелял в грудь одному, попал в ногу другому… Стрелок хренов! А немцы небось подумали – снайпер, обездвижить хотел. Поэтому особо и не рыпались…» – Артц, помочь! – продолжил немец. Тоже понятно: врач нужен, а то кровью изойдет. Кабы еще знать, где они сейчас? Немец полагает, что они в тылу у русских, Тихон же не знает. Немец ткнул пальцем в небо: – Фейерверкен! Что он сказать хочет, при чем здесь… Да это же он о сигнале ракетницей! Хочет, чтобы Тихон обозначил себя. А вдруг немцы приедут? Да и из чего стрелять? Из пистолета? Его через километр слышно не будет, а провидимость вообще разговора нет. – Найн сигнал, пистоле, – Тихон развел руками. Ну нет у него ракетницы… Немец понял, кивнул. – Ду бист, – он показал пальцем на своих. Так, у них ракетница есть. – Грюн? – то он о цвете ракеты. – Найн. – Тихон ткнул в то место на шлеме, где на форменной ушанке должна быть красная звезда. Немец понял, поднял палец: – Айн? – Я. Если так и дальше дело пойдет, хоть в переводчики иди. Тихон начал вспоминать единичные немецкие слова, которые слышал когда-то в кинофильмах. Понадобилось, приперло – сразу вспомнил то, что не учил никогда. – Айн момент… – Немец повернулся и ушел к своим. Через пару минут хлопнула ракетница, и вверх, озарив все вокруг, взмыла красная ракета. У Тихона, как и у других летчиков, на случай аварийной посадки к ремню был пристегнут пакет, в котором лежали две шоколадки и пачка печенья – это и был его весь аварийный запас. У немцев, видимо, комплектация была богаче. Минут через десять – снова хлопок, и вверх опять ушла красная ракета. Хм, может, они для себя помощь вызывают? Кто его знает, какая у немцев сигнализация для такого случая? Тем не менее ракеты дали эффект. Вдали показался тусклый свет одной фары, и значительно позже – надрывный звук мотора: в их сторону двигался грузовик. Он то и дело застревал – мотор выл, а грузовик стоял. Но понемногу машина приблизилась и остановилась в полусотне метров от немцев. За кабиной стояли два солдата с винтовками, из кабины лихо выскочил офицер: – Всем стоять, оружие на землю! Тихона сразу обдала волна радости – свои! Он на своей земле! Немцы подняли раненого, поддерживая его под руки. Бойцы выпрыгнули из кузова, подошли к ним и забрали пистолеты. До этой минуты Тихон стоял в лесу, сжимая в руке пистолет. Теперь же, сунув его в кобуру, он шагнул из-за деревьев: – Бойцы, не стреляйте, я свой! – Подними руки и шагай сюда, посмотрим, какой ты свой! Как только Тихон подошел, у него отобрали оружие. – Всем в кузов! Бойцы помогли раненому немцу подняться в кузов грузовика. Когда забрались все, они встали возле кабины по углам кузова, держа винтовки наперевес. Пилоты сидят, и Тихон с ними. Грузовик побуксовал в снегу, развернулся и поехал назад. Километра через три-четыре он остановился в селе, у кирпичного дома – до войны в таких располагался сельсовет или правление колхоза. Пленных завели внутрь. – А, поймали субчиков! Шлепнуть бы их сразу на месте! – сказал лейтенант, сидящий за столом. – Как «шлепнуть»?! Я свой, истребитель! Сбит был в бою, вот мои документы! – Тихон достал удостоверение и протянул его лейтенанту. Лейтенант изучил документ, но возвращать его Тихону не торопился. – Как я понимаю, они немцы? Как же ты в их компании оказался? – Я бомбардировщик сбил, его экипаж с парашютами выпрыгнул. Потом меня немецкий истребитель сбил. Опустился на парашюте, шел пешком через поле, лес. На грейдере немцев встретил, одного из них ранил в ногу. – Складно врешь, морда фашистская! Сунцов, перевяжи немцу ногу, и всех в камеру. – Что, и нашего тоже? – У нас что, две камеры? Он пока не наш, задержанный. Приедет из НКВД начальник – разберется. – Товарищ лейтенант, свяжитесь с полком, пусть за мной приедут. – Надо будет – свяжемся. И тут Тихон взбунтовался: – Меня, «сталинского сокола» – к немцам? Я их самолет сбил, летчиков в плен взял – и меня к немцам?! Нет такого в Уставе караульной службы! Сам Устав писался еще до войны, и о немцах там слова не было. Да и не держал Тихон его в руках никогда в жизни. Но он предполагал, что есть какие-то положения, внутренние инструкции о содержании задержанных. Тихон был напорист, чувствовал за собой правду, и лейтенант задумался. А если задержанный в самом деле немецкий самолет сбил и его экипаж в плен взял? Нехорошо получится, можно от начальства по шапке схлопотать, а то и на фронт загреметь – взводным. А о том, сколько дней взводный в окопе живет, лейтенант знал. – Ладно. Сунцов! Определи его в карцер! И Тихону: – Помещение холодное, но отдельное. Тихон надеялся, что замерзнуть в теплом комбинезоне он не успеет – или из полка приедут его выручать, или начальник лейтенанта появится. Однако, когда Сунцов запирал его в карцере, похожем на узкий пенал, все же попросил: – Горячего чаю не принесешь? Замерз я что-то… – Не положено. – Я за тебя чуть не погиб, а ты чаю жалеешь? Дрянь ты человек, Сунцов. Ефрейтор загремел ключами. Тихон присел на пол в углу – даже топчана нет, чтобы прилечь. За окном рассвело. Утро было хмурым, с низкими облаками, предвещавшими снег. Стало быть, полетов сегодня не будет. А впрочем, он уже «безлошадный», что ему до погоды? Часа через два загремели ключи, отворилась дверь. На пороге стоял Сунцов: – Выходи. Тихона вместе с немцами погрузили в грузовик, и, пустив клуб дыма и пара из выхлопной трубы, «полуторка» тронулась. Однако только они выехали из села, как навстречу им попалась черная «эмка». Проскочила, резко затормозила, развернулась в два приема и устремилась вдогонку. Обогнав, остановилась посередине узкой дороги. Грузовику некуда было деваться, и он тоже встал. Из кабины «полуторки» выбрался на подножку старшина: – Освободи дорогу! Но из «эмки» вышли двое командиров. Тихон их не видел, поскольку сидел на дне грузовика, вместе с немцами – под прицелом винтовок двух конвойных. – Ты как с командиром разговариваешь, старшина? Ко мне! Голос был грозный, и Тихон узнал своего комэска. Все же лейтенант дозвонился в полк… Наверняка интересовался, не их ли пилот сбит. Погода нелетная, их летчик задержан, вот комэск с одним из старших штурманов и поехал. Штурман по званию капитан, мужик боевой, для поддержки – самое то. Старшина спрыгнул с подножки грузовика и бегом к командиру. Взводный на черной «эмке» ездить не будет. Раз приказывает – значит, имеет на то право. – Куда едем, что везем? – Конвой в Дмитров! – вытянулся старшина. – Документы! – Не положено, только представителю войск по охране тыла или НКВД. – Мы своего сбитого летчика ищем. Передали, он у вас в кутузке сидит. Нехорошо! Герой, а его за решетку! – Мое дело маленькое, – начал понемногу «сдуваться» старшина, – мне приказали – я исполняю. Раздался скрип снега под сапогами, затем над бортом кузова возникло лицо Смирнова: – Федоров! А мы тебя обыскались уже! Ты что с немцами сидишь? – Я их сбил, в плен взял, а они… – Тихон не договорил. – Старшина! – гаркнул Смирнов. – Это что же такое творится? Он их самолет сбил, летчиков в плен взял, – а его под конвоем?! Комэск явно нагнетал обстановку, затеял спектакль, но старшина молчал. Пусть начальство друг с другом разбирается, а его дело маленькое. – Федоров, вылезай! – скомандовал Смирнов. – С нами в полк поедешь. – Не имеете права! – Старшина от злости и негодования покраснел и сглупил – схватился за кобуру. – Ты, крыса тыловая! – пришел в ярость Смирнов. – На меня, красного командира, «сталинского сокола» – с оружием?! Капитан Кравцов, вы видели? Штурман важно кивнул – он давно понял, что Смирнов валяет дурака. Старшина растерялся. Если два боевых офицера напишут рапорт, поверят им. В лучшем случае – фронт, в худшем – его самого поведут под конвоем. – Я случайно… – Случайно за оружие схватился? – Смирнов повысил голос, а потом протянул руку: – Документы на Федорова! Старшина достал пакет, нашел удостоверение Федорова и отдал. Тихон поднялся, собираясь перебраться через борт и спрыгнуть на землю, но один из конвойных поднял винтовку – штык ее едва ли не касался Тихона. – Сидеть, не то застрелю! Имею право при исполнении! Ситуация накалялась с каждой секундой. Разрядил ее капитан Кравцов. Он отозвал Смирнова в сторону, призвал старшину: – Ты говорил – в Дмитров едешь? – Так точно. – Отлично! Нам по пути. Мы за вами поедем, там и разберемся. Грузовик тронулся и поехал впереди, черная «эмка» – за ним. Немцы таращили глаза на Тихона и ничего не могли понять. У них пилота могли взять под стражу за трусость в бою, а дальше – трибунал. Но так этот летчик их сбил, что непросто и весьма рискованно. А Тихон разглядывал пленных. Пилот – лет сорока, с жестким и надменным лицом. Из-под приоткрытой «молнии» на шее виден Железный крест, наверное, заслужил за бомбежки городов. Но сейчас Тихон поймал себя на том, что злобы и ненависти к пленным он не испытывал. Должен был – они Захара сбили, а вот не было… Через час они добрались до города. Старшина уже известным ему маршрутом доехал до здания НКВД. Выпрыгнув из кабины, он подошел к «эмке»: – Товарищ командир! Отдайте документы на задержанного, мне по описи сдать надо. Смирнов нехотя вернул ему удостоверение Тихона. Видимо, старшина умолчал в райотделе об инциденте на дороге. Оружия никто не применял, мордобоя не было, и задержанный пилот не пытался покинуть кузов грузовика. А что поговорили на повышенных тонах, так слова к делу не пришьешь. И какой вес имеют слова старшины против слов двух командиров? Конвой завел пленных и Тихона в здание. Комэск и штурман выкурили по папиросе и тоже зашли. После препирательств с дежурным они прошли к заместителю начальника: – Здравия желаем! Недоразумение случилось… Разговаривал штурман, как старший по званию: – Наш пилот сбил немецкий бомбардировщик, его экипаж покинул самолет на парашютах. Потом Федорова подловил «мессер», поджег его самолет. Федоров выпрыгнул. Приземлился, заметьте, на своей территории. – Так в чем проблема? – Он экипаж сбитого им бомбардировщика в плен взял – они к своим пробирались. В перестрелке одного ранил в ногу. – Правильно. – Так вот и я об этом… А бойцы по охране тыла задержали его, и уже полсуток наш пилот сидит в кутузке. Сейчас его к вам доставили. – Разберемся – отпустим. – Мы не уедем, будем ждать здесь. Потери среди летчиков большие, во вчерашнем отражении налета четверых потеряли. Каждый пилот – на вес золота. – Попытаемся ускорить. Им пришлось ждать четыре часа. Сначала допрашивали Тихона, потом – с переводчиком – немцев. Показания сходились, и замначальника лично вернул Тихону документы и пистолет. – Лучше бы ты их на месте застрелил, – сказал ему замначальника на прощание. – Меньше проблем для тебя самого было бы. – Не каждый день удается взять врага в плен, – вытянулся по стойке «смирно» Тихон. В полк они вернулись поздно вечером. Первым делом, усевшись в «эмку», Тихон спросил о Захаре. – Жив он, уже утром в полку был. Приземлился недалеко от железнодорожной станции, к военному коменданту заявился. Тот на поезд его посадил. А станция прибытия от нашего аэродрома – в полукилометре. – Везунчик… – Вы оба везунчики. Обоих сбили, и на обоих – ни царапины. – Самолет жалко. – На войне без потерь не бывает. Летчика надо вырастить, обучить – это долго и затратно. А заводы самолеты каждый день десятками выпускают. – В запасной полк не направите? – Смеешься? Только пороху понюхал, службу понял – и чужому дяде отдать? За одного битого двух небитых дают – слышал? Тихон кивнул. Зато в полку встреча была радостной. Захар облапил его и сдавил крепко, как медведь. – Надо отметить твое возвращение и победу. Видел я с земли, как ты «бомбера сбил – красиво горел. – «Мессера» на хвосте проморгал. – С каждым может случиться. Вылетов не предвиделось – оба были «безлошадными». На радостях, что остались в живых и в полк вернулись, они выпили изрядно. Комэск Смирнов по такому поводу где-то водки нашел, а не технического спирта. И спал Тихон беспробудно почти сутки после всех треволнений. Сытая и спокойная жизнь длилась два дня. На третий день всех «безлошадных» летчиков полка на ПС-84 отправили в Саратов, на авиазавод. Таковых пилотов набралось десять человек, едва ли не эскадрилья, только на заводе была очередь из получателей. Иные по трое-четверо суток свой самолет ждали. Днем пилоты прошлись по городу. Город был в глубоком тылу, бомбардировок не было, и все дома были целые. Но война чувствовалась и здесь. На улицах полно военных, окна бумагой крест-накрест заклеены, вечером – светомаскировка, темень полная. И комендантский час, куда же без него. Патрули, проверка документов. Летчики вовремя успели добраться до казармы, которая была на территории завода. Новые самолеты облетывали заводские летчики для выявления дефектов, а только потом передавали их строевым летчикам. «яки» пользовались у летчиков действующей армии уважением. При грамотном пилотировании и при условии, что немцы не обладают многократным превосходством, на этом истребителе можно было сражаться. Почти все летчики, воевавшие на фронтах, прошли через этот самолет. Наконец они получили самолеты – новенькие, еще пахнувшие заводской краской. Подогнали под себя пилотские кресла – и на взлет. Баки полные, можно до своего аэродрома без дозаправки долететь. Однако неуютно, потому как боекомплекта на борту нет: ни снарядов к пушке, ни патронов к пулеметам – не положено было их на перегоне иметь. А нарвись при подходе к Москве на группу «худых» – стали бы легкой добычей. На свой аэродром садились в сумерках. В полку радость – сразу столько новых самолетов. Не штопаных и ремонтированных неоднократно, с изношенными моторами, какие на стоянках стоят, а новых. Механики сразу полезли их осматривать, оружейники – заряжать оружие. Прочий свободный люд, имевший художественные способности, наносил на самолеты опознавательные знаки полка, рисовал по трафарету звездочки – сбитые самолеты, – у кого они были. Самолеты-то новые, а некоторые пилоты уже имели по восемь-десять-двенадцать побед. Сбитый бомбардировщик Тихону засчитали, нарисовали ему одну звездочку, которая смотрелась сиротливо. Утром – общее собрание летчиков эскадрильи с неизменной политинформацией – о положении на фронтах. Почти сразу вбежал дежурный: – Готовность номер один! Летчики кинулись к самолетам. Готовность номер один – это когда пилоты находятся в кабинах, моторы прогреты и истребители готовы взлететь по сигналу. Тихон пристегнул ремни и запустил двигатель. Видимо, в сторону Москвы двигались бомбардировщики. Прошло пять, десять минут, когда вверх взмыла ракета. Взлетали по порядку – первое звено, второе… Тихон был в четвертом. Пока дошла очередь до него и Захара, услышал голос комэска по приемнику: – Маленькие, курс двести девяносто, эшелон три тысячи. ВНОС передает – группа из шести «бомберов» под прикрытием. Оно и понятно: белый день, и прикрытие истребительное просто обязано быть. Не факт, что на Москву летят, но вокруг столицы полно других городов, где есть заводы и фабрики, где живут люди. И задача истребителей ПВО – сорвать бомбардировку, не дать упасть ни одной бомбе. А для этого надо в первую очередь расстроить строй бомбардировщиков, распылить их силы. Когда «бомберы» тесным строем идут, бомбежка массированной выходит, разрушения большие. А кроме того, когда «бомберов» много, один прикрывает другого огнем бортового оружия, и подобраться поближе, на дальность эффективного огня, – еще та задача. Ну и «худые» активно мешать будут, это само собой. При отражении таких налетов первые два звена связывали боем немецкие истребители, другие же атаковали бомбардировщики. Так получилось и на этот раз. Четверка наших «яков» завертела карусель с шестью «мессерами», а «яки» третьего и четвертого звеньев, подошедшие минутой позже, зашли в атаку. Причем с ходу, в лоб. Главное – порядки их расстроить. «Бомберы» стали активно огрызаться огнем, и со всех пулеметных точек в сторону «яков» потянулись длинные дымные трассы. На этот раз были «Юнкерсы-88», старые знакомые. Захар, выпустив пару пушечных очередей, нырнул вниз, под строй «бомберов». Атаковать снизу неудобно, но меньше риска быть сбитым самому. Боевой разворот, резкий, с приличной нагрузкой, когда вдавливает в сиденье, и вот перед парой «яков» видны хвосты «Юнкерсов». Бортовые стрелки открыли огонь, однако стрелять прицельно им мешало свое хвостовое оперение. Захар был точно в створе бомбардировщика, сблизился, и Тихон видел, как болтало самолет ведущего воздушными струями от винтов бомбардировщика – близко подошел, чтобы наверняка. Тихон постоянно оглядывался по сторонам, голова была как на шарнире. Благо шарфом обзавелся из парашютного шелка – не для форса, а чтобы шею не натирало. У иных пилотов без таких импровизированных шарфов кожа на шее после полета до крови стиралась. Захар открыл огонь по хвостовому оперению бомбардировщика из всех стволов. Полетели куски обшивки. Потом он перенес огонь на кабину стрелка, и пулемет верхней стрелковой точки замолк. Захар стал стрелять по двигателям, но «бомбер» летел как заговоренный и не загорался. Однако немец все же не выдержал: открылись бомболюки, и бомбы посыпались вниз. Пилот облегчил свою жизнь: пустой самолет управляется легче, а еще при попадании снарядов с истребителя исчезает возможность детонации и взрыва собственных бомб. А такие случаи были нередки, бомбардировщик просто разносило в клочья. Иной раз и истребителю доставалось, если близко был. В редких случаях осколками поражались другие бомбардировщики, если строй был тесен. Целью Захара было не допустить бомбежки города, и этот «Юнкерс» бомбить его уже не будет. Ведущий отвернул истребитель к другому бомбардировщику и пристроился сзади. Верхние стрелки других, соседних «бомберов» открыли по нему огонь. Захар выпустил по ненавистным крестам очередь и прекратил огонь. Тихон недоумевал: позиция удобная, почему Захар медлит, почему не стреляет? И тут же раздался голос Захара из приемника: – Снаряды кончились, иду на таран! Тихон был поражен. Конечно, о таранах он слышал на политинформациях, читал, но воочию это ему предстояло увидеть впервые. Тактический ход, очень рискованный, мало кто из летчиков выживал после него. Захар прибавил газу, истребитель стал сближаться с бомбардировщиком. Видимо, воздушный стрелок доложил пилоту, и «Юнкерс» прибавил газу. Но Захар догнал его и стал своим винтом рубить хвостовое оперение «бомбера». Немецкий пилот открыл бомболюк и сбросил разом все бомбы. Захар резко пошел вниз, Тихон – за ним. Нельзя бросить ведущего, тем более что боекомплект у него израсходован, а самолет наверняка поврежден. – Двадцать второй, мотор трясет, масло на лобовое стекло выбросило. Далеко до аэродрома? – Доверни вправо двадцать, должен быть по курсу на удалении тридцать. И голос комэска по приемнику: – Четвертая пара, почему вы вышли? – Получил повреждения, иду на аэродром. До аэродрома Захар дотянул-таки. Он открыл фонарь кабины и высунул голову – через залитое маслом лобовое стекло самолета ничего не было видно. Выпустив шасси, коснулся земли и сразу заглушил мотор. Тихон пронесся над аэродромом – садиться или возвращаться к месту боя? Бензин еще есть, боекомплект не израсходован, самолет исправен. Если он сядет, не примут ли его решение за трусость? Тем более эскадрилья ведет тяжелый бой, и Захар внес свою лепту. Тихон дал газ, заложил боевой разворот над аэродромом и направился к месту боя. Прикрытия сзади нет, но бомбардировщик он атакует. А там – будь что будет. Бомбардировщики приблизились, но их оставалось только три машины. упорные, сволочи! вокруг них крутились два «яка», «мессеры» с «яками» дерутся дальше. Из клубка истребителей вывалился один с дымным шлейфом и пошел вниз. От него отделилась фигура летчика, но Тихону не понять было издалека, чей самолет, наш или немецкий? Он успел набрать высоту, выполнил разворот и сразу пошел в атаку. Выбрал себе цель – левого ведомого. Сверху, с пологого пикирования, открыл огонь из всех стволов сразу по кабине стрелка. Попадания видел сам – вспышки разрывов на фюзеляже и блистере стрелка. Снова разворот с набором высоты. От бомбардировщика, что в центре, к «яку» потянулись трассирующие очереди. Однако Тихон кинулся в новую атаку – на этот раз сверху, по двигателю. Задымил мотор, и Тихон перенес огонь на кабину пилота. Пора было выводить истребитель из пикирования. Он потянул ручку на себя, аж в глазах потемнело, и ощутил по истребителю удары снизу – с другого бомбардировщика очередью зацепило. Но самолет слушается рулей, мотор работает, сам цел… Разворот – и новая атака, на этот раз – по второму двигателю стрельбу открыл. И от этого бомбардировщика полетели куски обшивки, потом резко полыхнул факел огня. «Бомбер» еще летел, а из него уже стали выпрыгивать члены экипажа. Несколько секунд горящий самолет летел по прямой, потом перешел в крутое пикирование и камнем полетел вниз. Наблюдать за тем, как он врежется в землю, времени не было, надо было помогать товарищам. Оставшиеся бомбардировщики не выдержали, сбросили бомбы и стали разворачиваться на обратный курс. Из шести четыре сбито, и ни один не смог дойти до цели. Мимо Тихона пронеслись три «яка». Стало быть, один наш все-таки сбит. Тихон пристроился сзади, «мессеры» убрались сопровождать бомбардировщики. Продолжать бой было невозможно, топливо на исходе, да и боекомплекты израсходованы. Едва он приземлился, на двух истребителях закончилось топливо, моторы остановились на пробеге. Тихон все же вырулил на стоянку. Только он заглушил мотор и открыл фонарь, сразу поинтересовался у механика: – Захар цел? – Цел. И машину восстановим. Винт поменять, прокладки, сальник, да еще пушку, ствол погнут. Тихон сразу направился в штаб – надо было доложить о таране Захара и о сбитом им самим бомбардировщике. Да и с ведущим встретиться, узнать, как себя чувствует боевой товарищ. В штабе уже было полно летчиков. Все были оживлены и обсуждали таран – не в каждом полку такие подвиги совершают. И возможность уцелеть после тарана – большая редкость для летчика. Нужен точный расчет, чтобы почти уравнять скорости самолетов. В бою это сложно: пулеметчики бомбардировщиков не дремлют, да и пилоты начинают совершать маневр, чтобы «сбросить» истребитель с хвоста. Единственным свидетелем, воочию видевшим момент тарана, оказался Тихон. К нему тут же прилип комиссар и стал выпытывать, что и как произошло, да с подробностями. – Отличился твой ведущий! Обязательно в армейской многотиражке статью дадим, да с фотографией. – Хорошо бы про наградной лист не забыть, – ввернул Тихон в словесный поток комиссара. – Я наверх, в штаб дивизии, доложу, а там уж как начальство решит. – Так герой Захар-то! – Не спорю. Завтра собрание соберем, обсудим, воодушевим, так сказать… Тихон отошел в сторонку – словесной трескотни он не любил. Пусть бы комиссар сам слетал разок для отражения налета, показал бы на своем примере, как воевать надо. А в штабе сидеть много смелости не надо. Тихон доложил комэску и начальнику штаба о виденном им таране и о сбитом лично им бомбардировщике. – Наша пехота уже звонила, немецкие потери подтверждают. Так и запишем тебе один сбитый «Юнкерс». Отдыхай. Тихон нашел Захара в курилке, где его плотно обступили летчики – каждый хотел послушать, примерить ситуацию на себя – смог бы? После возвращения с боевого задания, когда схлынуло напряжение, навалилась усталость. Тихон побрел в столовую. Он уселся за стол, надеясь поесть спокойно и в тишине, но вокруг только и разговоров было, что о таране. Насытившись, Тихон отправился в казарму – ему хотелось отдохнуть, а то и вздремнуть. После полетов летчиков никакими работами не занимали. К концу зимы немцев отбросили от столицы на двести – двести пятьдесят километров, и налеты немецких бомбардировщиков на Москву стали редкими. Гитлер, начиная войну, во многих вопросах просчитался. В частности, в Люфтваффе не было бомбардировщиков дальнего действия, и бомбить Москву для немцев стало затруднительно: у фронтовых бомбардировщиков «Юнкерс-88» и «Хейнкель-111» не хватало дальности полета. И с сопровождением истребителями промашка вышла. У Ме-109 не хватало топлива для сопровождения, а двухмоторных Ме-110 было недостаточно, да и заняты они были на Западном фронте – для сопровождения полетов на Англию. Да еще и погода препятствовала. После морозной и снежной зимы резко потеплело, снег начал таять. Дороги, необходимые для подвоза боеприпасов и топлива к аэродромам, развезло. Истребительный полк, где служил Тихон, оказался в более выигрышном положении, поскольку располагался на окраине города. Проблем с подвозом топлива и боеприпасов у него не было, и взлетно-посадочная полоса была с твердым покрытием. Правда, воды от таявшего снега на ней было много, и при разбеге самолета из-под шасси поднимались фонтаны брызг, как у катера. Однако весенняя погода принесла с собой и неудобства. На земле тепло, многие из пилотов уже сняли куртки и шапки, а летать пока приходилось в меховых комбинезонах. Вроде бы мелочь, но когда в кабине истребителя сидишь в состоянии готовности номер один, не один раз вспотеешь. Истребители в разведывательные полеты направлять стали. Вроде бы дело фронтовой авиации, но самолетов не хватало, и со многих полевых аэродромов взлететь было невозможно. Однако ограниченная дальность полета не позволяла забраться на истребителе далеко в немецкий тыл. Полчаса лету до передовой, столько же занимал обратный путь, вот и выходило – над оккупированной территорией можно было летать максимум полчаса. Если же завязывался воздушный бой, шансов вернуться было мало, и потому приземлялись без горючего на любой мало-мальски подходящей площадке. Штаб фронта армии требовал свежих данных, а как их добыть? В один из дней пара «яков» вылетела на разведку. Ведущий – Захар, ведомый – Тихон. Задание предстояло трудное. Для авиаразведки зачастую использовались пикировщики Пе-2. У них дальность полета большая, чем на истребителе, есть бортовой стрелок, а главное – установлен фотоаппарат. На истребителе же для довольно объемного фотоаппарата места просто нет, и придется все запоминать, отметки на карте делать несподручно. А еще комэск напутствовал: – В бой не ввязывайтесь, ваша задача – разведка. От «мессеров» уходите, собьют – потеряются добытые данные, и придется снова высылать разведку. Никаких обстрелов, даже легких целей, только наблюдение и разведка! Когда они уже шли к машинам, Захар сказал: – Делай, как я, не отрывайся. Как только линию фронта пересечем, снижаемся до трехсот метров. И скорость триста. – Опасно, с земли сбить могут. – А с двух километров высоты да на скорости пятьсот ты много увидишь? Командованию нужны данные о колоннах, подтягиваемых к фронту, о складах. А уж действовать по ним будут бомбардировщики наши или штурмовики. Решение ведущего было рискованным, но единственным, и только оно могло дать высокий эффект. И слова Захара были правильными. Но случись им встретиться с «худым», эта встреча могла выйти боком. Для противоборства истребителю нужны скорость, высота, маневр… Немцы любят наблюдать сверху, на больших скоростях, да еще со стороны солнца, чтобы не так быстро заметили. Взлетели парой и сразу полезли в набор высоты. К линии фронта подобрались уже на шести тысячах метров. Никто не обстреливал с земли, и передовую определили только по карте. Близ передовой крупнокалиберную зенитную артиллерию ни наши, ни немцы не имели, их уделом было прикрытие станций, городов, крупных складов. На передовой использовали зенитные пулеметы и малокалиберную автоматическую артиллерию, а они на такую высоту достать не могли. Но у немцев была хорошо развита связь между подразделениями и родами войск, и наверняка о появлении русских истребителей уже сообщили на свои аэродромы. Истребитель Захара стал снижаться – ведущий предупреждал, что в воздухе он будет соблюдать радиомолчание. Немцы постоянно слушали эфир, в том числе на частотах нашей авиации, и имели радистов, знающих русский язык. Тихон следовал за Захаром неотступно. Вот уже под крылом мелькают речки, села. Только в отличие от У-2 все проносится быстро. А ведь пилотам приходилось смотреть не только вниз, но еще и по сторонам, а также вверх. Защита задней полусферы – обязанность ведомого. Захар заложил вираж, описал полукруг. Что такого он увидел внизу? – Железнодорожные пути видишь? – раздался в наушниках голос ведущего. Пути, поблескивающие рельсами, Тихон уже заметил. «Чугунка», как ее называли раньше, заканчивалась тупиком. Обычное явление. Но на заметку это он себе взял, после приземления надо будет спросить у Захара. Но, видимо, ведущий сам увидел или понял то, что не смог понять Тихон, и они проскочили дальше. Буквально через несколько километров увидели танковую колонну на марше, но прошли стороной, и огонь по ним открыть не успели. Как ни старался Тихон, сосчитать боевые машины он не смог. Р-р-раз! – и колонна промелькнула мимо за несколько секунд. Но место ее нахождения и направление движения он приблизительно запомнил. Тихон с беспокойством поглядывал на стрелку указателя топлива – она неумолимо клонилась к нулю. Надо возвращаться, а Захар все еще ходил галсами и выискивал немчуру. Увлекся, сообщить бы ему. Однако его мысли и беспокойство как будто передались ведущему, и он повернул свой истребитель к линии фронта. Только появление советских истребителей не осталось незамеченным, и немцы сообщили о них на свои аэродромы. К тому же они поняли, что истребители проводят разведку, иначе бы они уже штурмовали войска. Не упустить разведчиков с добытыми данными стало их главной задачей. До передовой оставалось двадцать-тридцать километров, а это несколько минут полета. «Яки» стали набирать высоту, чтобы проскочить линию фронта без обстрела с земли. Тихон, непрерывно крутивший головой, заметил сверху и сзади четыре точки. «Худые»! Догоняют быстро. Тихон нарушил радиозапрет. Всего-то и успели они набрать три тысячи метров с небольшим. Захар решил в бой не ввязываться – топливо на исходе, а уйти за счет набора скорости на пикировании. Его истребитель перешел в пологое планирование. Тихон не отставал, только все чаще оборачивался. «Мессеры» медленно догоняли. Конечно, у них преимущество в скорости, мощные моторы и лучше аэродинамика. Немецкие пилоты старались их догнать, завязать бой над своей территорией. Огонь открыли издалека, но на таком расстоянии попасть можно было только случайно. «Яки» набрали в пикировании максимальную скорость и уже проскочили передовую на бреющем, как Тихон увидел, что на крыльях «яка» Захара стала рваться обшивка и отлетать клочьями. Крылья на Як-1 были деревянными, обтянутыми фанерой, оклеены полотном и покрыты лаком для защиты от влаги. Но предельных скоростей они не выдерживали. На высоте пяти километров в горизонтальном полете «як» развивал скорость 569 километров в час, а на пикировании – больше. У земли воздух более плотный, вот обшивка и не выдержала. Истребитель Захара задрал крыло с отлетающей обшивкой, ведущий понял – надо спасаться самому. Фонарь кабины сдвинулся, Захар неуклюже выбрался и перевалился через борт. Тут же раскрылся купол парашюта. До земли было двести метров, и Тихон испугался – успеет ли купол погасить скорость? Но помочь ведущему он ничем не мог. Навстречу немцам промчалась четверка «лаггов» соседнего полка, и Тихон перевел дух. Драться одному против четверых немцев – значит, быть сбитым, без шансов на победу. Ничего, Захар приземлился на своей территории, если не покалечился, и его быстро найдут наземные войска и доставят на аэродром. Тихон же любой ценой должен сообщить разведданные в штаб. Тихон приземлился на своем аэродроме, и только стал заруливать на свою стоянку, как двигатель чихнул и заглох. От соседней стоянки, где обычно располагался самолет Захара, бежал механик: – Захар где? Что случилось? Сбили? – С парашютом выбросился, уже над нашей территорией. Скоро должны привезти. – Ну слава богу! – и перекрестился. На фронте атеисты начинали верить во все – в бога, в приметы, лишь бы выжить. Тихон направился в штаб и доложил о происшествии. – Где Емельянов парашютировался? Тихон нашел на карте место и ткнул пальцем. – Если бы не наши «Лагги», амба была бы. Начальник штаба стал звонить в штаб корпуса ПВО – он был сформирован еще 22 января. Поговорив, отложил трубку. – Им уже звонили из пехотной дивизии. Жив Емельянов, машину за ним отправили. Теперь докладывай по сути. Тихон выложил свой планшет с картой – так удобнее. Начал подробно, указав весь маршрут: где колонну танковую встретили, где Захар круг описал у железнодорожного тупика. – Почему-то эта деталь заинтересовала майора: – Рельсы блестели? – По-моему, они всегда блестят. – Не скажи… Блестят тогда, когда ими пользуются – неужели не обращал внимания? Будешь над какой-нибудь станцией пролетать, приглядись внимательнее. – И что из этого следует? – Наверняка ночью в тупик вагоны загоняют, разгружают технику или боеприпасы, живую силу. – Следов от гусениц я не наблюдал. – Так ведь могут цистерны подгонять, а топливо в бензовозы сливать. Если это именно бензин, стало быть, рядом аэродром на небольшом удалении или механизированная часть. Тихону стало неудобно. Не зря Захар круг описывал, понять хотел. А до него, Тихона, не дошло. Век живи – век учись. – А теперь покажи, каким маршрутом уходили, где с «худыми» встретились? – Тут, – Тихон быстро отыскал точку на карте. – Где-то у них аэродром подскока есть, чтобы времени на перехват меньше тратить. Но все равно молодцы. Отдыхай, жди ведущего. – Есть! Тихон отправился на самолетную стоянку – ему интересно было посмотреть, в порядке ли его машина. После случая с Захаром у него возникло некоторое недоверие к своему самолету. Но механик заверил, что осмотреть материальную часть успел и что замечаний у него нет. К самолету уже подогнали бензовоз и заправили бак. Потом – заправка баллонов сжатым воздухом и двигателя – маслом, истребитель должен быть готов к вылету каждую минуту. Последний крупный налет на Москву произошел 16 июня 1942 года. Одиночные бомбардировщики прорывались в августе и октябре 1942 года, но потом даже такие налеты прекратились навсегда. Пролетали изредка, на очень большой высоте, разведчики Ю-88Р, практически недосягаемые. За время полетов на Москву в 1941–1942 годах погибло две тысячи человек, около шести тысяч было ранено, повреждено или разрушено 5584 жилых здания, 253 школы, 19 театров, много промышленных корпусов. И это – учитывая плотное прикрытие столицы. В Московский округ ПВО, образованный 5 апреля 1942 года, входили части, ранее приписанные к другим соединениям. Костяк составлял 6-й истребительный авиакорпус под командованием полковника И. Д. Климова, состоявший из 23 истребительных полков. А еще в округ входили 19 зенитных полков, 13 отдельных зенитных дивизионов, 3 прожекторных полка, 2 полка ВНОС, 2 полка аэростатов заграждения и отдельный батальон связи. Истребителями было уничтожено в воздушных боях 509 вражеских самолетов и еще 567 – на аэродромах при штурмовках, зенитчики уничтожили 180 самолетов, аэростатами – 7, ВНОС – 2. В общей сложности потери Люфтваффе под Москвой были велики.Глава 5 Сбит!
К лету авиаполки ПВО были перебазированы на аэродромы подальше от столицы для перехвата немецких бомбардировщиков на дальних рубежах. 6-й авиакорпус стал привлекаться для разведки и штурмовки наряду с истребителями фронтовой авиации. Граница Московского округа ПВО проходила по городам Ковров, Юрьев, Кашин, Калинин, Старица, Ржев, Юхнов, Таруса, Серпухов, Кашира, Зарайск, Рязань, Касимов. Потеплело, летчики перешли на летние комбинезоны, вместо унтов стали надевать сапоги, и в целом стало гораздо удобнее. Зимняя одежда сковывала движения, да и покидать подбитую машину в летней не в пример удобнее. Кабина тесная, и надо еще ухитриться выбраться из нее с парашютом и при этом не удариться о хвостовое оперение. Удачно покинуть самолет удавалось не всем. От удара о рули высоты или направления пилоты теряли сознание, не успевали дернуть за кольцо, открыть парашют и спастись. Если в курилке или казарме заходил разговор о том, как покинуть машину, пилоты слушали внимательно, поскольку ни одна инструкция не могла передать бесценный опыт. Захар получил другой самолет – уже видавший виды, с многочисленными заплатами. Тихон был рад, что его не разлучили с ведущим, а слетанность пары – великое дело. Условия жизни на полевом аэродроме были хуже, чем в Москве. Летчики жили в избах деревни поблизости, техники, механики, оружейники, мотористы и прочий аэродромный люд – в землянках на окраине летного поля. Что для пилотов было хуже, так это взлетно-посадочная полоса – ровное поле. Дождь прошел – грязь, солнце жарит – пылища несусветная. Приходилось садиться по очереди, дожидаясь, когда уляжется пыль, поднятая предыдущим самолетом. Почти исчезли ночные полеты – фронтовая авиация с обеих сторон предпочитала действовать днем. Летчиков полка напрягало, что почти все вылеты приходилось совершать над оккупированной территорией. Случись быть сбитым – или плен, или долгие мытарства, пока удастся выбраться к своим. Самым тяжелым было перебраться через линию фронта. У немцев оборона эшелонирована, позиции обычно в три ряда – попробуй переберись. Днем невозможно, а ночью часовые и патрули, осветительные ракеты пускают, пулеметчики наготове. Службу немцы несли ревностно, потому как полковая или дивизионная разведка едва ли не каждую ночь проводила рейды, захватывая «языков». Немцы, потерпев первое поражение в кампании под Москвой, были еще очень сильны. Не были еще перемолоты в боях кадровые, опытные вояки, легко покорившие Европу. Боевой дух подразделений был высок, вражеская техника по большей части была превосходной, недостатка в топливе, боеприпасах и продовольствии вермахт не испытывал – на них работала вся Европа. Летом 1942 года немцы начали наступление на юге. Часть армий двинулась к Волге, на Сталинград, стремясь отрезать снабжение русских бакинской нефтью. Другие через Ростов направились на Кавказ, к грозненской нефти. Любая война – это в первую очередь война машин, и всем нужно топливо. 1942 год для Красной Армии и страны выдался самым тяжелым. Многие эвакуированные заводы еще не успели обосноваться на новом месте и испытывали большие трудности с персоналом. В армию забирали мужчин, имеющих рабочие специальности, и на их место становились пенсионеры, женщины и подростки. И всех их требовалось сначала обучить. Технологи до минимума упростили технологии, но все равно планы выпуска боевой техники срывались. В авиапромышленности не хватало моторов, алюминия. Из положения выходили, заменяя алюминий деревом и фанерой. Однако самолеты при этом становились тяжелее, хуже управлялись и теряли в скорости. Несколько вылетов пары и звена прошли благополучно, отражали налеты бомбардировщиков на позиции пехотной дивизии – немцы широко использовали пикировщики Ю-87. Уже морально устаревшие, тихоходные, пикировщики тем не менее не были легкой добычей. Становясь в круг, они давали отпор истребителям, поскольку спереди имели пушки, а хвост прикрывался стрелком. Да и без сильного истребительного прикрытия в 1942 году они не появлялись. Воздушные бои происходили прямо над передовой, и зрителей-пехотинцев с обеих сторон хватало. Периодически из кучи дерущихся самолетов вываливался подбитый или горящий. Если летчик или экипаж были живы, они покидали машину на парашютах. С земли по ним не стреляли, поди разбери – свой это или чужой? Когда летчик приземлялся на нейтральной полосе, иной раз широкой – пятьсот метров, а иногда и километр противостоящих траншей, туда направлялись группы. Если летчик был чужой, его старались взять в плен, а если свой – вытащить с «нейтралки». Между такими группами порой происходили перестрелки – сначала из стрелкового оружия, а потом и до минометов доходило. Были и казусы. Экипаж сбитого вражеского пикировщика впопыхах, пробиваясь к своим, выбрался к нашим траншеям. Линия фронта причудливо извита была, вот немцы и влипли. Осознали, куда попали, лишь услышав окрик часового на русском, и поворачивать назад было поздно. Так и влипли. С земли парашютиста и вовсе не разберешь. Все парашюты белые и круглые, на всех пилотах темно-синие комбинезоны, на головах – шлемофоны. Только вблизи было понятно – орел со свастикой это или «курица», как называли нашу эмблему летчики. Июньским погожим днем подняли эскадрилью – прикрывать наши штурмовики. На подходе к фронту в немецком тылу авиаразведка обнаружила большую автоколонну. С соседнего – по авиационным меркам – аэродрома подняли Ил-2, а когда они подлетели к аэродрому истребителей, взлетели «яки» – они быстроходные и скороподъемные. Штурмовики догнали быстро. Одно звено «яков» ушло на высоту – немцы предпочитали нападать сверху. Вскоре звено покорно сопровождало с флангов строй штурмовиков сверху. Тихон в первый раз видел вблизи эти грозные машины – в то время «илы» еще не имели хвостовых стрелков, и это было самое уязвимое место в защите. Немцы знали это и пользовались упущением. Тем более что хвостовая часть фюзеляжа и хвостовое оперение были деревянными, и повредить их было легко – в отличие от бронекапсулы, где находились пилот и двигатель. На высоте двух тысяч метров пересекли линию фронта. Штурмовики стали снижаться. Через десять минут полета они увидели большую автоколонну – крытые грузовики, бензовозы, бронетранспортеры, несколько легковых автомобилей. Немцы прикрывали передвижение колонны малокалиберной зенитной артиллерией. Только штурмовики начали пикировать, навстречу им ударили «Эрликоны». Немцы закупали эти скорострельные пушки в Швейцарии, как и некоторые другие страны. Штурмовики ударили по колонне сначала реактивными снарядами, потом сбросили бомбы. Над колонной стал подниматься дым от горящей техники. А штурмовики продолжали свою работу, обстреливая технику из пушек. Зашипела рация: – Истребители, вижу «худых», восемь самолетов. Отстрелявшись без потерь, штурмовики повернули на восток. И очень вовремя, иначе «якам» пришлось бы туго – они должны были и прикрыватьштурмующих, и связывать боем подоспевших «мессеров», расстановка сил и так была не в нашу пользу. Если численность истребителей с обеих сторон была равна, то у немцев было более выгодное положение – преимущество в высоте. Да и зашли они со стороны солнца. Нашим оно слепило глаза и мешало. Схватились! В небе мгновенно стало тесно от самолетов, и Тихон старался удержаться за ведущим. Иной раз ему приходилось уворачиваться от проносящихся сверху «яков» или «худых». Со всех сторон неслись трассы, и кто в кого стрелял, понять было совершенно невозможно. Только Захар зашел в хвост немцу, как сверху его уже атаковал «мессер». Тихон задрал нос самолета и успел дать очередь. Немец шарахнулся в сторону, а по крылу самолета Тихона ударила очередь. Обернувшись, Тихон увидел, что у него на хвосте немец, и тут же ушел с переворотом, а немецкий самолет взорвался – кто-то из наших летчиков подловил его и всадил несколько снарядов. Один угодил в бензобак. В кутерьме Тихон едва не потерял Захара, но увидел и пристроился сзади. Вот еще один истребитель пошел камнем вниз, длинным факелом за ним тянулся огонь и шлейф черного дыма. Наш или немецкий? Из горящего самолета никто не выпрыгнул… Внезапно по рации поступил неожиданный приказ: – Я – Первый. Маленькие, уходим… Маленькими по рации обычно называли истребители. Тихон бросил взгляд на указатель топлива – пора было возвращаться. У немцев ситуация, видимо, была похожей, поскольку они не стали преследовать уходящие советские истребители, а подались к себе. Тихон посчитал наших – их было пятеро. Пять машин всего, стало быть – три сбито. Для одного боя – большие потери. Приземлившись, они направились в штаб полка, и командир передал им благодарность от «горбатых» – они уже вернулись на свой аэродром в полном составе. Два дня после этого боя непрерывно лил дождь, и вся авиация сидела на аэродромах. Небо было затянуто хмурыми тучами, промозгло, под сапогами хлюпало. Со взлетной полосы подняться затруднительно, грязь. Но даже если бы и взлететь удалось – облачность нижней своей кромкой находилась на высоте ста метров, сориентироваться на местности было невозможно. Как вернуться и найти аэродром, если нет приводов и оборудования? После дождей еще день пришлось выждать, пока земля просохнет. Тихон времени зря не терял, буквально наизусть учил карту полетов. В воздухе, в условиях цейтнота, разглядывать планшет некогда, а местность мало того что незнакомая, так еще и линия фронта периодически меняет очертания. То немцы вперед продвинутся на пять – десять километров, то наши. Но в основном шли позиционные бои. У немцев уже не хватало сил, как в сорок первом, наступать по всей линии, от Карелии до Кавказа. Всю мощь – пехоту, танки, авиацию – они бросили в степи, на Сталинград. После нескольких дней вынужденного отдыха сопровождали наши фронтовые бомбардировщики Ту-2 на боевые задания. Эта машина на фронте была редкой, поскольку, выпустив небольшую партию самолетов, авиапромышленность выпуск их прекратила. Внешне они очень походили на Пе-2. Уже на подходе к аэродрому истребителей они подали сигнал по рации. Взлетать заранее было нельзя, у истребителей меньше дальность полета, и «яшек» они задействовали на пределе. На войне интуиция – великое дело. Так и на этот раз Тихону лететь не хотелось. Когда он подходил к стоянке самолета, к ногам как будто груз подвесили, да и на душе было муторно. Вроде и здоров, а гнетет что-то. Однако после взлета настроение улучшилось, да и не до собственных ощущений стало, дело надо делать. В этот боевой вылет их пара шла на четырех тысячах метров, со значительным превышением над «бомберами». Еще четыре истребителя сопровождали бомбардировщики попарно, с обеих сторон. Периодически встречалась кучевая облачность, и это было плохо: за облаками могли скрываться «мессеры». Но до цели истребители добрались благополучно. Однако, едва Ту-2 начали бомбометание, появились «худые», и много – четыре пары. Наши истребители завязали бой, стараясь не подпустить «мессеры» к бомбардировщикам – надо было выгадать хоть несколько минут, пока «бомберы» сбросят свой смертоносный груз. Облегченные, они будут уходить быстрее, и нашим истребителям можно будет оттягиваться к своей территории. Воздушный бой пока шел с переменным успехом, но к немцам подоспела подмога – еще пара «худых». Подобрались они со стороны солнца, откуда их было не видно, навалились сверху и сразу сбили один «як». Захар закладывал такие виражи, что Тихон видел белесые струйки воздуха, срывавшиеся с концов крыльев. На горизонталях «яки» дрались с «мессерами» на равных, но на вертикалях проигрывали, и немцы этим пользовались. Атакуют наших, а потом сразу уходят вниз на пикировании. В последнюю секунду они выходят из пике, снова, теперь уже в стороне, ползут вверх, а набрав высоту, опять кидаются сверху на «яков». Целая карусель по вертикали! «Якам» тягаться с ними на восходящей и пытаться не стоило, двигатель не вытягивал. Тихону нужно было в этой круговерти хотя бы удержаться за ведущим. Вот Захар каким-то чудом извернулся, зашел немцу в хвост и дал очередь из пушки. Дистанция мала, всего очередь в фюзеляж и вогнал. Немец задымил и пошел вниз. Посмотреть, упадет он или на аэродром потянет, Тихону не удалось, поскольку уже стреляли по нему самому. И Захар прикрыть не может: его два «худых» в клещи взяли. Несмотря на обстрел, Тихон поймал в прицел вражеский истребитель и короткими очередями из пушки разворотил немцу крыло. И в это время удары и разрывы прошлись по его самолету. Мотор сразу заглох, сильно запахло горелым, а потом из-под приборной панели вырвался огненный факел. За истребителем потянулся шлейф черного дыма. Тихон сразу надел летные очки и отбросил фонарь кабины. Отстегнул привязные ремни и почувствовал, что самолет начал беспорядочно кувыркаться в воздухе. Его выбросило из кабины – даже усилий на то, чтобы выбраться, прилагать не пришлось. Нащупал вытяжное кольцо, но дергать за него не стал. Повисни он сейчас в воздухе на парашюте – и немцы могут расстрелять, не брезговали они такими гадостями. Тихона завертело в воздухе, и он раскинул руки и ноги, застабилизировался, стараясь остановить вращение. Однако земля нарастала с бешеной скоростью, пора! Он рванул кольцо. Раздался легкий хлопок вытяжного парашютика, потом – сильный толчок, и он закачался на стропах. Поднял голову – купол раскрылся полностью. А немного выше и в стороне – клубок истребителей, слышен рев моторов и пушечно-пулеметная стрельба. Вот еще один самолет задымил и полетел вниз… От него отделилась фигурка пилота и камнем полетела к земле. Тихон посмотрел вниз. Ой, земля рядом! Сгруппироваться толком он не успел, ударился о землю ногами и упал на бок. Куполом его потащило по земле, но он подтянул стропы, и купол погас. Тихон вскочил, расстегнул замки подвесной системы, скрутил и скомкал шелк парашюта. Сверху белое пятно его было хорошо видно, и немцы обстрелять могли или по рации своих навести. Недалеко лес, скорее – роща, поскольку насквозь просматривалась. Тихон затолкал парашют в кусты – так он не бросался в глаза. Надо было срочно уходить отсюда. Были сбиты и наши, и немецкие самолеты, вскорости прибудут немцы из поисковых команд, и чем быстрее он уберется отсюда, тем будет лучше. Сначала Тихон хотел двинуться на восток, но потом подумал, что в этом направлении его начнут искать прежде всего. И потому он побежал на запад. Лучше он опишет большой крюк, чем попадет в плен к немцам. Рощица закончилась, но Тихон бежал, пока не закололо в правом подреберье. Тогда он упал в небольшую ямку – отдышаться. Местность здесь была ровной, и лучше затихариться. И очень вовремя. Послышался треск моторов, и Тихон немного приподнял голову: по грунтовке к рощице неслись четыре мотоцикла с колясками. В каждой коляске сидел пулеметчик, а против пулеметов с пистолетом воевать несерьезно. Мотоциклисты промчались, и ветерок донес до Тихона запах бензина. Уф! Хорошо, что он сбежал из рощи, сейчас бы влип. Тихон полежал еще с четверть часа, а потом снова кинулся бежать. Километрах в двух был виден настоящий лес, там можно было укрыться до ночи, а потом уже решать, как выбираться к своим. С одним передыхом он добрался до леса и без сил, мокрый от пота, повалился на пожелтевшую хвою, толстым ковром укрывшую землю. И почти сразу услышал тихий, но жесткий приказ: – Хальт! – Свой я! Тихон сразу сообразил, что немец, будь это он, крикнул бы громко, привлекая внимание камрадов. – Поднимись медленно, и чтобы я руки видел! Неизвестный подошел сзади, расстегнул кобуру и вытащил пистолет из кобуры Тихона. – Можешь повернуться. Ты кто? – Летчик я. Перед Тихоном стоял молодой парень, его сверстник, в гражданской одежде, с немецким автоматом в руках и в немецких же сапогах. Для мирного жителя оккупированной территории сочетание странное. Неизвестный сунул пистолет Тихона в карман. – Документы есть? – В нагрудном кармане слева. Противное чувство, когда тебя обыскивают. Чужак достал из кармана удостоверение личности Тихона, раскрыл его и прочитал. – Точно, не врешь. А как ты здесь оказался? – Сам с двух раз догадаешься? – Не дурак, – обиделся незнакомец. – Сбили? – Угадал. Неужели воздушный бой не видел? – Бой не видел – из леса не больно-то вверх посмотришь. А вот парашютистов видел – аж двоих! Один ты, а второй? – Это и немец может быть… Там кутерьма была, не один самолет сбили. К той роще немецкие мотоциклисты поехали. – Я видел. Ладно, топай впереди, там разберемся. Только не дергайся, враз порешу. Тихон пошел вперед. Неудачно получилось. Не успел приземлиться, как этот, с автоматом. Кто такой? Партизан или полицай, прихлебатель немецкий? Вроде бы повязки со свастикой на рукаве нет, как в кино показывали, и на голове – ни пилотки, ни фуражки. А на них хоть бы звезда была или свастика… Сбежать уже не получится, пуля всяко быстрее будет. Через четверть часа хода по чащобе их окликнули: – Степан, ты? – Я! Летчика задержал, вроде наш. – Веди к командиру. Говоривший отступил за дерево, а Тихон с конвоиром проследовали дальше. На небольшой поляне находился походный бивуак. Рюкзаки сложены, несколько человеке сидят, рация попискивает. От нее антенна в виде провода на дерево заброшена. При появлении Тихона люди, сидящие на поляне, схватились за оружие. – Спокойно! – Степан поднял руку. – Товарищ командир, я задержал человека. По документам – пилот шестого авиаполка. – Дай посмотрю. Командиру было лет тридцать. Лицо без особых примет, волевое. Он просмотрел документы и поднял глаза на Тихона: – Шестой авиакорпус в Москве и ближнем Подмосковье базируется. Как попал сюда? – Бомбардировщики прикрывал. Они свою работу сделали и, наверное, уже на своем аэродроме сели. А на нас «мессеры» навалились. Мы сбивали, нас сбивали… Я выбросился с парашютом, меня вот этот задержал. – Понятно. Степан, подтверждаешь? – Он от рощи, что на востоке от нашего леса, сюда бежал, прямо на меня вышел. – Да? Любопытно… Ты зачем на запад бежал? Фронт в другой стороне. – Немцы, что на мотоциклах проехали, тоже думают, что в другой стороне меня искать нужно. – А почему ты думаешь, что они тебя искали? – Не меня, так своих сбитых… Думаю, я не один из нашей эскадрильи здесь оказался. Я у рощи на парашюте спустился, немцы туда ехали. Обратно не проезжали, значит, восточнее ищут. – Логично. Степан, пригляди за ним. Командир подошел к радисту, и слышно было, как он заработал на ключе. Только Тихон все равно «морзянки» не знал, а и знал бы, все равно не понял: шла шифровка цифрами, и для прочтения нужен был ключ. Рация замолчала. – Все, подъем, уходим! – приказал командир. – Летчика связать? – Нет, приглядывай. Тихон обиделся – связать, видите ли, его хотели… На партизан, как он себе их представлял, эти люди что-то не похожи. Дисциплина жесткая, анархией и не пахнет, да и выправка и выучка армейские. Разведгруппа? Далеко от передовой. Тогда кто? Вопросов много, ответов нет, да и объяснять никто и ничего ему не будет. Группа была невелика – восемь человек. Шли быстро, на запад. Похоже, тренированные… Тихон уже через час такого быстрого хода, периодически переходящего в бег, уже устал. А эти прут, как железные, значит, навык есть… А тут еще Степан, шедший сзади, подгонял: – Шире шаг! И смотри, куда наступаешь, шумишь, как кабан. Летчики ходить на большие расстояния не приучены, и когда прозвучал приказ «привал», Тихон просто рухнул на траву. Сколько же они за час преодолели? Километров десять, не меньше. На Тихоне из груза – одна пустая кобура, а на разведчиках – по тяжелому рюкзаку, но усталости особой не видно. Командир развернул карту и определился, хотя как в лесу местонахождение устанавливать? – Группа, подъем! Василий, в головной дозор! – Есть! И снова марш-бросок на десяток километров. Когда солнце стало уже садиться, они остановились на ночевку. Из рюкзаков достали сухой паек. Тихону тоже еду протянули – несколько сухарей и кусок сала. – Ешь, летун… Уговаривать не пришлось. Он быстро съел все, и Степан, заметив это, протянул ему фляжку: – Глотни, только немного, а то завтра потом изойдешь, и сил не будет. Пить, однако, хотелось сильно, и Тихон заставил себя оторваться от фляжки только после третьего глотка. Но раз Степан сказал, стало быть, он знает. Командир назначил часового, и группа улеглась спать. Тихон долго вертелся на сухой хвое под елью. Слишком много событий произошло сегодня – полет, прыжок с парашютом, неизвестная группа, взявшая его в плен… И вроде русские, а его под конвоем держат, не доверяют. Интересно, вернулся ли Захар на аэродром или тоже сбит был? Не знал Тихон, что его ведущего тоже сбили в этом же бою. Несколько снарядов попало в кабину его «яка», Захар был тяжело ранен, потерял сознание, не смог выбраться из самолета и вместе с ним рухнул на землю. А дальше – взрыв и пожар… Из их эскадрильи только половина вернулась на аэродром, да и то их самолеты были с многочисленными пробоинами. Незаметно он уснул: труден был день, и усталость взяла свое. А проснулся, когда солнце уже стояло высоко над горизонтом. В походном лагере стояла тишина, и он осмотрелся по сторонам. Чудно: людей не видно, а рюкзаки здесь, в кучу сложены. – Эй! – негромко подал Тихон голос. – Чего шумишь? Не у тетки в гостях. Из-за деревьев вынырнул Степан. – А где все? – Тебе об этом знать не положено. – А вдруг немцы с облавой объявятся? – Без оружия Тихон чувствовал себя неуютно. – Сеанса радиосвязи не было, на запрос командира ответа нет. И потому, что ты за птица, мы не знаем. – У меня же удостоверение было, его командир видел! – Немцы такие пачками печатают, так что не факт… Тихон поразился и удивился. Неужели кто-то мог подумать, что немцы могли разыграть такую комбинацию – сбить истребитель и сбросить его с парашютом на свою территорию? Понятно, командиру группы он незнаком и доверия пока не вызывает, но и немецкого агента в нем подозревать – смешно. Степан предложил ему два ржаных сухаря. – Больше ничего предложить не могу, на тебя никто не рассчитывал. – Да я понимаю… – А правду говорят, что летчиков белым хлебом кормят? – Когда удается – правда. От черного живот пучит. – Экие мы нежные, живот у нас пучит! – Особенности летной службы, – пожал плечами Тихон. – На высоте четыре-пять километров кишечник порвать может. – Да ну? Не знал… – На большой высоте давление воздуха маленькое и температуры низкие. Вот сейчас сколько градусов? – Ну, сколько… двадцать будет. – Двадцать тепла, – подчеркнул Тихон. – А на пяти километрах высоты тоже будет двадцать, но уже мороза, в сапогах ноги мерзнут. Да еще перегрузки при маневрах иной раз такие, что в глазах темнеет, приборной панели не вижу. – Надо же! А я думал – летчиком быть легко, просто держись за ручку! Рюкзаки не таскать, по двадцать-тридцать километров в день не бегать… Опять же – форма красивая, девушки так и липнут. – Ко мне что-то ни одна не прилипла. И гибнет наш брат часто, раненых летчиков почти не бывает. Или живой на аэродром вернулся, или сгорел вместе с машиной. Правда, есть еще вариант – вот как со мной. В плен угодить, если с парашютом угораздило на оккупированной территории приземлиться. – Похоже, везде не сладко. Они надолго замолчали, каждый думал о своем. Тихона волновало, как группа выбираться к своим будет, Степан же волновался – удастся ли выполнить задание. Первая группа на радиосвязь не вышла и пропала, наверное, на немцев нарвались. У них тылы гехаймфельдполиция охраняет, это вроде наших войск по охране тыла. И собаки у них есть, и егеря, способные читать следы на земле, и оторваться от таких очень сложно. Степан о задании в общих чертах знал, но кому-то надо было стеречь пленника. По документам – наш пилот, просто попал в тяжелую ситуацию. Как своего бросить? Тем более летчика, а в армии «сталинских соколов» уважали. Не пехотинец, как писали в красноармейских книжках – годен к строевой службе, не обучен. За разговорами прошел день. Вспоминали, кто где жил, как встретили войну, и Тихону пришлось контролировать каждое слово. Не приведи бог выскочит словечко из современного лексикона, или случайно Ленинград Санкт-Петербургом назовет. А вот о воздушных боях вспоминал много и с эмоциями. К вечеру Степан тревожиться стал, с беспокойством на часы поглядывал. – Запаздывают парни? – заметил его настроение Тихон. – Сеанс связи пропустить могут. Но ничего, есть резервные часы выхода. А задерживаются, значит – причина есть. В чужом тылу по плану не всегда идет. И почти сразу: – Ты азбуку Морзе знаешь? – Нет, я не радист. – Так на самолетах рации стоят. – Исключительно голосовая связь. Да и рации не на всех самолетах. – Да? А самолеты тебе сбивать приходилось? – А как же! Наступила ночь. Тихону что? Он в группу не входил, и потому забот – никаких. Он завалился спать. А Степан на часах, на охране. Однако ни ночью, ни днем группа не вернулась. Степан старался не показывать беспокойства, но Тихон видел: волнуется. Неразговорчив Степан был сегодня, запасные магазины к автомату проверил. Группа отсутствовала уже больше суток. День тянулся, как резиновый. И снова группа не вернулась в лагерь. Уже поздно вечером Тихон предложил: – Ложись спать, я на часах побуду. – Ты не из группы. И вдруг меня, сонного, камнем по башке трахнешь? – Типун тебе на язык! Я что, похож на предателя? Обидел ты меня! К своим вернемся – морду тебе набью, – и Тихон выматерился. Бранными словами бросаться он не любил, но сейчас Степан обидел его недоверием. У разведчиков оно в крови? – Ладно, ладно… Если обидел – прости. Ты обстоятельства должен учитывать. Мы во вражеском тылу, ты с неба упал, и кто таков – по-настоящему нам неизвестно. Ну, не хочет – не надо. Тихон улегся на прежнее место, на хвою. Под утро в лесу прохладно, а под елкой сухо, тепло и уютно. В полночь он встал по нужде и увидел, что Степан лежал неподвижно и тихо похрапывал. Не выдержал, уснул. Две ночи кряду не спать – не всякий выдержит. Тихон устроился рядом. Улегся на спину, заложив руки за голову, и, может быть, впервые за это время увидел небо – оно было ясное и звездное. И в лесу своя жизнь чередом шла: то ежик недалеко с фырканьем пробежит, а то и глаза зеленые в темноте мелькнут, что за зверь – непонятно. Война распугала лесное зверье, даже птиц меньше стало. Тихон позевывал. Не должны немцы ночью в лес сунуться, в это время суток они в населенных пунктах сидят. Лес – не их стихия. С танками и авиацией в него не сунешься, а без боевой техники и ее мощной огневой поддержки они воевать не привыкли. К утру, часам к четырем, у него у самого глаза слипаться стали. Отгоняя сон, Тихон тряхнул головой. О! Мерещится ему это или на самом деле тени между деревьями мелькают? Толкнув Степана в бок, он прошептал ему в ухо: – Чужие в лесу… Подняв голову, Степан потер лицо ладонями: – Сморило. Тени между тем становились все ближе – как привидения. И ни звука с их стороны не доносилось – ни шелеста веток, ни хруста под ногами. – Наши, – выдохнул Степан и крякнул уткой два раза. Тихон едва не рассмеялся – какая утка в лесу? Но в ответ послышалось три кряка. – Ну вот, я же говорил… – сразу же успокоился Степан и поднялся во весь рост. Когда бойцы группы подошли совсем близко, Тихон даже дернулся от невольного испуга – на первых трех бойцах была настоящая немецкая форма. Все как положено – мундир, стальной шлем, сапоги, оружие. Остальные были в цивильной одежде, только на левом рукаве – повязки с надписью «полиция». Жутковато все это выглядело, хотя Тихон уже понял – маскарад. Однако вместе с группой оказался незнакомец – высокий, белокурый, стройный и с выправкой, какая дается только годами службы. И форма на нем была не серая, а черная. В руках – портфель. Настоящий фашист, каким его Тихон себе и представлял. Видимо, разведчики проголодались и потому сразу направились к рюкзакам – за сухари схватились. Командир приказал развернуть рацию и, пока ламповая рация прогревалась, набросал в блокноте текст и протянул радисту для шифрования. – Есть связь! – кивнул радист. – Передаю, – и застучал ключом. Потом он записывал ответ. – Все, собираемся. Если немцы засечь успели, облаву пустят. Командир подошел к Тихону: – Ответ пришел на наш запрос. Есть такой летчик, с боевого вылета не вернулся, – и протянул Тихону его удостоверение личности. Тихон положил его в карман, застегнул пуговицу и, в свою очередь, протянул руку командиру: – Оружие личное верните. Командир немного поколебался: – Степан, верни летчику пистолет. И – снова утомительный марш-бросок на десяток километров, на этот раз – к югу от бывшей стоянки. Небольшой передых – и очередной бросок, на этот раз – километров на тридцать. У Тихона с непривычки уже гудели ноги, а парни перли, как лоси. На последнем участке перехода они пробирались уже по оврагу и вышли к опушке леса. – Отдыхаем, – приказал командир. Парни сбросили рюкзаки и повалились на землю. Командир группы не знал, что после сеанса радиосвязи, когда немцы засекли точное место выхода «чужой» рации, в лес была послана команда егерей. В эти команды набирали из бывших охотников, людей, умеющих читать следы на земле и преследовать свою жертву. Егерей было всего три, но им было придано два взвода фельдполицаев. Ввиду глухого леса и отдаленности от дорог места выхода рации егеря добрались к нему с большим опозданием – в несколько часов. Пока обнаружили место лагеря, пока двинулись по следу, отставание во времени увеличилось. Но немцы имели и преимущество. Они действовали на своей территории и могли получить в любой момент поддержку любых подразделений, расквартированных неподалеку. Егеря ни разу не потеряли след. Судя по тому, что русская группа шла быстро и почти без привалов, они поняли, что имеют дело с опытными профессионалами, а не партизанами, как изначально предполагали. Командир разведгруппы, дав подчиненным возможность отдохнуть и подкрепиться остатками продовольствия, распорядился собирать хворост, и Тихон сразу понял зачем. Костры должны были вспыхнуть не для приготовления пищи, а для встречи самолета. Если бы разведгруппа взяла в плен немца, он был бы связан и обезоружен. А у долговязого пистолет в кобуре, и говорит он по-русски чисто, как носитель языка. Наверняка в его портфеле важные документы. Об одном только он беспокоился: если прилетит У-2, то заберут немца с его портфелем, и тогда ему, Тихону, предстоит остаться с группой. А если повезет и прилетит лицензионный «Дуглас», то вывезут всю группу. Как только начало смеркаться, разведчики разложили хворост по пучкам, и группа замерла в ожидании назначенного времени. Только командир знал, во сколько должен прилететь самолет, и он то и дело поглядывал на часы. Место было выбрано удобное. Ровное поле, населенных пунктов, где могут быть немецкие гарнизоны, поблизости не было. Даже ближайшая грунтовка в семи километрах, и немцы не смогут перебросить подразделения на грузовиках. Командир группы был опытным разведчиком и не раз забрасывался командованием в немецкий тыл. Он выбирался оттуда и через линию фронта, и вывозился самолетом, но все время ему везло – его разведгруппа почти не несла потерь. Однако ни разу до этого он не сталкивался с егерями. Эти группы были созданы уже после начала войны, когда регулярные немецкие войска столкнулись с активным партизанским движением на оккупированных территориях СССР. – Слушать всем! – приказал командир. – Васильев, ты отвечаешь за дальнюю группу костров. Как только мы запалим здесь, ты зажигаешь свои. При посадке самолета бегом сюда. – Есть! Наступила тишина – бойцы слушали, не рокочут ли в воздухе моторы. В темноте, да над оккупированной территорией, где светомаскировка, летчику немудрено немного промахнуться, взять в сторону. На этот случай и нужны костры. Сложены они особым порядком, чтобы накладки случайно не вышло – в каждом конце луга по три костра треугольником. Условный знак менялся для каждой группы. Егеря, преследовавшие наших разведчиков, в ночной темени потеряли след. Фонари были, однако использовать их они опасались: в темноте огонь спички или зажигалки на триста метров виден, а фонарь – еще дальше. Если преследуемые увидят, могут открыть огонь. Егеря были уверены в успехе. Русской группе некуда деваться, и направление движения ее не на восток, к линии фронта, а параллельно ей, на юг. Стало быть, имеют какое-то задание. Переночуют, отдохнут, а завтра настигнут. Для егерей такое преследование по следу, облава и поимка, а то и уничтожение противника – не впервой. Старший группы, Рихард Кениг, был спокоен. Азарт ощущал, когда по следу шел, – кто кого перехитрит, переиграет. Командира русской группы он не уважал как достойного противника – слишком прямолинейно тот вел свою группу. Махоркой следы не посыпал – собак со следа сбить, по ручью свою группу не вел, дабы следов не оставить, даже ловушек в виде растяжек или противопехотных мин не устраивал. В общем – простак. Таких преследовать неинтересно. Знал бы старший группы, что русские разведчики расположились всего в трех километрах от них, не отдыхал бы так спокойно. Егеря и фельдполицаи не спеша поужинали – у каждого ранец с провизией и запасом боеприпасов за спиной. Один из егерей был со снайперской винтовкой, второй с карабином – пистолетов и пулеметов егеря не признавали. Если уж выследил цель, должен быть один точный выстрел. А МР 38/40 только для ближнего, окопного, боя хорош – пожиратель патронов. Фельдполицаи, в отличие от егерей, имели оружие автоматическое. Пулеметный расчет из двух человек при МГ-34, у остальных – автоматы. Дело егерей – вывести фельдполицаев на русскую группу, а воевать – это уже их дело. Егеря в вермахте вообще считали себя особой кастой, избранными. Нажимать на курок каждый дурак сможет, а вот по следу идти городской житель не сумеет, для этого навык нужен, наставник опытный. Он улегся на хвою, подложив под голову ранец. Завтра он спокойно выведет фельдполицаев на русских. Рядом они, следы от каблуков совсем свежие, обветриться не успели. От него не скроешься, он британские группы обнаруживал, хотя они на всякие хитрости пускались, русским не чета. Он уже придремывать стал: хоть и тренирован, а побегать сегодня много пришлось. Но и русские прошли столько же, устали, они тоже не железные. И вдруг он услышал звук – охотничья еще привычка. Сам спит, но все, что происходит вокруг, контролирует. Насторожился, сел. Звук был негромкий, шел сверху и постепенно приближался. Доннер веттер! Да это же самолет! Как же он сразу не догадался, почему русские по прямой идут? Место у них обозначено было, встреча. Сейчас сядет железная птичка, и прямо из-под его носа группа русских ускользнет. Не бывать такому! – Подъем! Вещи оставить здесь. Приготовить оружие! За мной бегом – марш! Фельдполицаи ничего не могли понять. После долгой пробежки они вымотались, только что перекусили и спать улеглись… А тут команда абсолютно дикая. Кого ночью преследовать, когда следов не видно? Егеря рванули за старшим группы первыми. За ними, растянутой цепью, – фельдполицаи, все-таки порядок и воинская дисциплина была у них на высоте. Приказ надо выполнить любой ценой! Топали сильно, слышно было их за сотню метров, но, обычно осторожный, Рихард замечаний не делал, только покрикивал. – Форвертс! Шнеллер! Судя по звуку двигателя, самолет стал снижаться. Рихард изучал карту. Для посадки самолета в ближайшей округе есть единственное подходящее место – луг. И до него – двадцать минут, если бегом. Ну, может, полчаса, учитывая, что темно, видно плохо, а путь неровный – ямки, кочки, промытые дождями целые канавы. Его уверенность укрепилась, когда далеко впереди он увидел вспыхнувшие огни. Посадочные костры! Егеря держались недалеко от него, а вот фельдполицаи стали отставать. Они спотыкались, падали, вставали и снова спотыкались, негромко матерясь сквозь зубы. Чертовы обжоры! Ну ничего, пусть жирок порастрясут. Самолет, пока невидимый в ночном небе, описывал спираль, снижаясь. От дальних костров бежал к командиру Васильев и еще один боец. Когда самолет сядет, времени будет мало. На посадку – несколько минут, и взлет. Пилоты двигатели не глушат, едва последний из группы заскочит, тут же на взлет идут. Есть опасность, что немцы посадку самолета засекут и мотоциклистов вышлют. На земле самолет беззащитен – неподвижная мишень. Но стоит взлететь и набрать высоту, можно расслабиться. Самолет между тем уже низко прошел по прямой между кострами. В это время один из пилотов засекает время по секундомеру – хватит ли длины площадки для взлета? Сели, развернулись, притерли самолет у костров. Моторы работали вхолостую, и механик уже дверь по правому борту открыл. Заорал, перекрикивая шум моторов: – Москва! – Мушка, – назвал командир отзыв на пароль. Помедли он, и механик даст отмашку, самолет начнет разбег. Были случаи, когда немцы захватывали партизан или перехватывали радиограммы и устраивали ловушки в виде ложных посадочных костров. Самолет садился, а его обстреливали из бронемашин. Командир махнул рукой: – Быстро на посадку! Не трамвай, второй не придет. Бойцы закидывали рюкзаки и по откинутой механиком лестнице лихо взбирались в грузовую кабину. Третьим забрался «немец» с портфелем. Следом за ним втолкнули Тихона – за ним оставалось еще несколько человек. В это время на опушку, в километре от них, выбежали егеря. За ними смогли выдержать ночной марш только трое из фельдполицаев. Старший из егерей видел, что самолет стоит у костров, и вскинул бинокль. В неверном свете костра было заметно, что русские заканчивают погрузку. Рихард самолет опознал: у русских он назывался ПС-84, транспортник. Ни бронезащиты, ни вооружения он не имел. Добротный и надежный «Дуглас», вмещавший до двадцати восьми пассажиров. Если бежать, то явно не успеть. Да и задачи такой – взять группу русских разведчиков в плен – перед ним никто не ставил. Уничтожить группу – так приказал ему по телефону оберст Панвитц. – Занять позицию для стрельбы лежа! – приказал Рихард. Двое егерей и три фельдполицая рухнули на землю – для начала нужно было перевести дыхание. После бега сердце колотилось, руки тряслись – точно не попадешь. А фельдполицаи с их автоматами вообще сейчас были бесполезны. Из МР 38/40 за двести метров в цель не попадешь, не то что за километр. Рихард надеялся на ночную стрельбу егерей. Удастся пилотов поразить, значит, удача: и самолет, и разведгруппа в его руках окажутся. А промахнутся – неудачу фельдполицаи на него, Рихарда, спихнут. Тогда фронт, тогда передовая, где долго не живут. А на передовую Рихард не хотел. – Гюнтер, Отто, не торопясь – по кабине пилотов… Промахнетесь – чертова птичка взлетит, а с нею – и ваша удача. Тогда на передовую отправят. Потому от каждого – один точный выстрел, и я гарантирую вам по Железному кресту. Стрельба по готовности! Сам же стоял, вскинув бинокль к глазам, и ему было видно, как молотят винты самолета. Стрелять по двигателям было бесполезно, пуля уже по пути потеряет значительную часть пробивной силы. Но пробить тонкий и легкий алюминий обшивки и тела пилотов за нею вполне сможет. Или стекло – оно же не броневое. Первый выстрел хлопнул неожиданно, следом второй… Попали или нет? С самолетом пока ничего не происходило. Рихард видел, как сел последний русский, как за ним захлопнулась дверь. Но самолет стоял, не начиная разбега, хотя уже должен был начать взлет. Неужели удача? – К самолету – бегом! – и сам первым сорвался с места. Нет, что ни говори, а винтовка – это вещь, не то что эти автоматы. Хотя он сам носил в кобуре на поясе «Люггер-08», согласно званию обер-фельдфебеля. В самолете механик закрыл дверь и, спотыкаясь о рюкзаки разведчиков, побежал к кабине пилотов – сообщить, что погрузка завершена, можно взлетать. Но через секунду он выскочил из пилотской кабины в шоке от увиденного. Командир разведгруппы, несмотря на скудный свет синей лампы в грузовом отсеке, сразу понял – что-то случилось. Подобравшись к механику, он потряс его за плечо: – Что? Однако механик не мог сказать ни слова, а только мычал что-то нечленораздельное и показывал пальцем за плечо. Командир заглянул в пилотскую кабину. Лампочки на приборной доске горели тускло, но глаза к темноте уже привыкли, и он сразу разглядел, что у командира самолета пулевое ранение в голову. У второго пилота раны не было видно, но по тому, как безжизненно он закинул назад голову… Как же так? Они же только что сели? И выстрелов он не слышал… Впрочем, за шумом моторов и пушечного выстрела не услышать. Решение пришло сразу: – Сопли подбери, не баба! Вытаскиваем обоих в грузовой отсек. Когда они вытащили первое мертвое тело, разведчики поняли – что-то пошло не так. Однако командир уже приказал: – Передать по цепочке – летчика сюда! Тихону приказ передали – он сидел на жесткой скамье, шедшей вдоль борта, почти в хвосте самолета. Пробравшись к кабине, он недоуменно уставился на мертвых летчиков – кто их убил? Неужели командир разведчиков?! Однако командир схватил его окровавленными руками за ворот: – Садись на место пилота, взлетай! Иначе всем крышка! – Я истребитель и на таких не летал! – Значит, полетишь! Я приказываю! Обстреливают нас, времени нет! – и толкнул Тихона к кабине пилотов. Тихон плюхнулся в кресло. Так, моторы работают. Механик протиснулся в кабину, отойдя от шока. – Где РУД? Фары включай! Механик щелкнул тумблером, вспыхнули фары. – Давай газ полный, обоим моторам! Механик двинул сектор газа вперед. Взревели моторы, самолет медленно сдвинулся с места и начал разгоняться. Тихон вцепился в штурвал. Непривычно, на истребителе ручка. Выдерживал курс на костры. Черт, какая здесь скорость отрыва от земли? Скорость нарастала, от шасси приходили все более частые удары. Потом толчки прекратились, самолет оказался в воздухе. – Погаси фары, убери шасси! – скомандовал Тихон. Командир разведгруппы стоял в дверном проеме кабины и, когда самолет взлетел, кивнул: – Ну вот, а говорил – не умею. Припрет, так и медведь на велосипеде ездить научится! – И вернулся в грузовой отсек. Тихон же сидел весь мокрый от пота – машина была ему абсолютно незнакома. Хорошо, механик помог, он технику знает. Попробуй найди в темноте кран уборки шасси! А с выпущенными колесами лететь – большое аэродинамическое сопротивление, скорость падает, а расход топлива увеличивается. Вспомнив о бензине, Тихон посмотрел на указатель его уровня в баках: баки были наполовину полны, до Москвы долететь хватит. Температура масла в двигателях была нормальной, температура головок цилиндров – тоже. Скорость… А какая скорость у ПС-84? На скоростемере – двести пятьдесят, по меркам истребителя – смешная. Тихон повернулся к механику: – Какая крейсерская скорость у твоего аэроплана? – Двести девяносто. Голос механика был сдавленным, на щеках блестели слезы. – Я с Михалычем – это командир – с сорокового года летаю. Машину эту в Ташкенте с завода получали. Сколько раз на задания вместе летали, да на какие! А тут – наповал! Тихон механика понимал, самому приходилось терять боевых товарищей. Но обычно у летчиков могил не было, не хоронили их за редким исключением. Ну вот вылетел на боевое задание – и не вернулся. А как погиб, где сгорел с боевой машиной – никто не знает. – Тебя как звать-то? – спросил Тихон механика. – Все Степанычем звали, и ты зови. – Меня – Тихон. Но тут же поправился: – Младший сержант Федоров, истребительный полк ПВО, шестой авиакорпус. – То-то я смотрю, повадки у тебя не транспортника, резковато педалями и штурвалом работаешь. Понемногу Тихон обвыкся в кабине, хотя и непривычно было. Кабина большая, с истребителем самолет не сравнишь. И привычного диска винта перед собой нет, вместо ручки – штурвал. Да много чего еще… И сам самолет в три раза, как не больше, тяжелее «яка». Управление легкое, пилотируется самолет послушно, но после истребителя уж очень… лениво. Это как с горячего скакуна на ишака пересесть. На «яке» отклонил ручку – и истребитель мгновенно маневр выполняет. А на ПС-84 еще подождать надо. Штурвал отклонил, и только через несколько секунд реакция следует. Не по характеру Тихона такой самолет. Впрочем, это дело привычки. Тихон поднял самолет на три с половиной тысячи метров. Лучше бы повыше, зенитная артиллерия не достанет, в случае, если засекут. Но фюзеляж негерметичен, кислородных масок нет, и, заберись он на пять километров, люди сознание могут потерять из-за кислородного голодания. Некоторое напряжение вызывало отсутствие парашюта. Выходит, судьба экипажа и самолета неразделима. Получит самолет серьезные повреждения от «худого» – сгорит в воздухе вместе с экипажем, шансов спасения у пилотов нет. Все же смелые люди на транспортниках летают. И еще беспокойство занозой в мозгу сидело. Взлететь с неподготовленной полосы – полдела, самый сложный элемент в пилотировании – посадка. Можно пролететь отлично, а во время приземления так самолет о полосу приложить, что и костей не соберешь. По этому поводу в авиации даже присказка была: «Прилетели – мягко сели, высылайте запчастя, фюзеляж и плоскостя». Как бы вот так же не вышло. Машина тяжелая, на команды реагирует с запозданием, ошибку исправить можно и не успеть. – Степаныч, вы с какого аэродрома взлетели? – Знамо – с Быково, недалече от Москвы. Тихон там никогда не был, полосы не знал, как и подходов к аэродрому. – Посадочная скорость какая? – Сто тридцать – сто сорок. – Хм… – Тихон посмотрел по сторонам и, обнаружив справа от пилотского кресла планшет с картой, уложил его себе на колени. Маршрут был проложен красным карандашом, и явно аккуратист рисовал, с указанием поворотных точек курс проложен. Очень толково! Тихон сразу посмотрел на компас и педалями направление полета скорректировал. По местности внизу не сориентируешься, темень сплошная, ни одного характерного репера. Еще через полчаса полета внизу показались огоньки. Механик посмотрел в окно: – Линию фронта пересекли. Немцы всегда осветительные ракеты пускают, по ним и определяемся. Ага, они уже над своей территорией… На душе Тихона стало спокойнее. Конечно, если рассветет, можно и над своей землей на «худых» нарваться, но шансов все же меньше. Да и надежда теплилась в душе – свои помогут. Тихон стал понемногу снижаться. Аэростатные заграждения на карте отмечены, как и их высоты, но они в стороне от курса остались. Попадись такая летная карта в руки немцам – сущая находка, сюрприз. На востоке стало сереть, потом появился краешек солнца – багровый. – Плохая погода будет, – заметил Степаныч. – Видишь – солнце красное? Или дождь случится, или сильный ветер. Но пока погода благоприятствовала. В кабину зашел командир разведгруппы: – Ну, как тут у вас дела? Все в порядке? – Как бы свои не обстреляли. Снижаемся помаленьку. На земле еще темно, а самолет в воздухе уже видно. Хоть он и покрашен зеленой маскировочной краской, а от стекол, алюминия, от винтов солнечные лучи отражаются, и с земли он виден сверкающим крестиком. Степаныч, услышав эти слова, успокоил Тихона: – Я сигнал из ракетницы дам – «я свой». По-моему, пора уже курс и высоту менять, подходим. Сигнал подавать не пришлось – по ним не стреляли. С земли в бинокль характерный силуэт «Дугласа» с немецкими бомбардировщиками не спутаешь, да и звук моторов совсем другой. Тихон снизился до полутора тысяч метров и высматривал посадочную полосу. Тут главное – увидеть, и можно снижаться, выписывая «коробочку». Раньше, когда их полк в Москве стоял, на северной окраине города, он местность и подходы к аэродрому визуально знал. А в Быково не садился никогда, местность внизу была ему незнакома. Тысяча метров высоты, восемьсот… Где аэродром? На лбу Тихона выступила испарина, мышцы были напряжены. Очень вовремя подсобил механик: – Возьми немного левее. Видишь трубу заводскую? На нее курс держи. После трубы снижение. А на высотомере уже четыреста метров, и альтиметр цифры в секунду несколько раз меняет. Тихон аккуратно работал штурвалом. Высота уже небольшая, как и скорость – сто восемьдесят всего. – Есть полоса! – закричал механик. Но ее уже и Тихон увидел. Рядом с КДП «колбаса» на ветру полощется. – Обороты убери, – приказал механику Тихон. Степаныч привычно потянул рычаг на себя. На тахометре обоих двигателей – по тысяче оборотов в минуту. Полоса пустая, и посадочное «Т» есть. И вдруг с КДП красная ракета, запрещающая посадку, взлетела. Что за черт?! – Степаныч, полный газ! Уходим на второй круг! Взревели моторы, и Тихон плавно потянул на себя штурвал. Самолет стал набирать высоту и скорость. Тихон начал ходить вокруг аэродрома «коробочкой». Что делать? Искать другой аэродром и садиться на него или ждать? В этот моментпоказался быстро снижающийся самолет, тоже ПС-84 с одним неработающим двигателем. С ходу он плюхнулся на полосу. Так вот почему Тихону запретили посадку – для аварийного самолета полосу готовили. Приземлившись, ПС-84 не зарулил на стоянку, а остался стоять на полосе. К нему подогнали грузовик и отбуксировали на стоянку. Тихон решил садиться. Он подобрал газ мотором – полоса впереди. – Шасси! Один легкий толчок, следом за ним – второй… На приборной панели загорелись две зеленые лампочки. – Шасси выпущено! – доложил механик. Тихон притерся колесами к полосе ювелирно, как будто всю свою жизнь на «Дугласе» летал. Правду говорят – новичкам везет. Механик сразу моторы на холостой ход перевел. Тихон тормозить принялся, механик рукой показал: – Наша стоянка седьмая, заруливай. Ну да, хорошо сказать. Машина большая, неповоротливая, а Тихон габаритов ее еще не чувствует, не присиделся. К каждому самолету привыкнуть надо. Вспотел, голова как на шарнире – влево-вправо, не заденет ли чего крыльями. Но в стоянку вписался. – Степаныч, глуши. Моторы один за другим стихли. Несколько мгновений стояла оглушительная тишина, потом в грузовом отсеке загомонили, и в кабину заглянул командир разведгруппы: – Ну, молодца! Говорил – истребитель, а сел, так я не заметил, как на пассажирском… Летал я до войны Москва – Сочи. Механик побежал открывать двери и скидывать лестницу. К самолету неспешной походкой подошел техник. Тихон со своего места видел, как он со Степанычем стал оживленно разговаривать, а потом побежал к штабу. А к самолету уже крытый брезентом грузовик подъезжает – за разведгруппой. Парни выстроились цепочкой и за пару минут перекидали в кузов свои рюкзаки и забрались в него сами. Тихон же как прилип к пилотскому сиденью. Посадка на «ПС-84» на незнакомом аэродроме выжала из него все соки, и сил подняться не было. Расскажи кому, что меньше чем за год он от дельтаплана, пусть и с мотором, до «Дугласа» поднялся – не поверят. Это не имея летной школы за плечами! Нонсенс! В кабину зашел командир разведгруппы: – Попрощаться зашел. А то ты сидишь, как сыч, однофамилец. Я ведь тоже Федоров, только Иван. Выручил ты всю группу, можно сказать, в очередной раз повезло. – До сих пор отойти не могу, не летал я никогда на двухмоторных. – Стало быть, с крещением тебя. Ну, будь здоров. Земля, она круглая, придется еще встретиться. Просьба одна у меня к тебе, скорее даже приказ… О том, что видел в немецком тылу, – молчок, забудь напрочь. В штабе твоего корпуса уже знают обо всем, через мое руководство, и лишних вопросов задавать не будут. А подвезти не могу, нам в другую сторону. – Командир протянул для пожатия руку. Тихон с усилием встал и пожал руку командиру. Судьба свела его с зафронтовой разведкой и так же быстро развела. Героические парни! Наверное, он бы сам не смог так – в чужом тылу, без поддержки своих. Если бы группу случайно обнаружили, полегли бы все. И никто никогда не узнал бы, где и как они сгинули. Не зря поговорка существует: «На миру и смерть красна». Однофамилец ушел не оборачиваясь, сел в кабину, и грузовик уехал. Судя по всему, их ждали, и такая посадка была не первой – уж больно погрузка вещей в грузовик была отрепетированной. Тихон сам прошел по опустевшей кабине. Степаныч приставил стремянку к носу самолета и что-то разглядывал. – Степаныч, что ищешь? – Пробоины смотрю. В полете все работало – дырки-то где? А, вот, нашел одну. К самолету подъехала «полуторка», и Степаныч шустро спустился со стремянки. Из кабины вышел командир с петлицами капитана, из кузова выпрыгнул старший лейтенант. Степаныч вытянулся по стойке «смирно»? – Бортмеханик старшина Елизаров. При выполнении задания экипаж погиб. – Нам техник доложил. А кто самолет сажал? – Так товарищ младший сержант Федоров… Оба командира уставились на Тихона. – Он из группы, которую забрали. После посадки обстреляли нас, и КВС, и второй пилот убиты были. Он за штурвал сел. И взлетал сам, и весь полет самолет сам вел, и садился тоже он. КВС – это командир воздушного судна. – На чем раньше летал, Федоров? – спросил командир. – На У-2 и Як-1. Истребитель я. Вот мои документы. – И Тихон полез в карман. Однако старший лейтенант остановил его: – Не надо, нам оттуда уже звонили, – и показал пальцем наверх, намекая на начальство. Вмешался капитан: – Время и место неподходящее, младший сержант. Погибшими заниматься надо, оба на боевом задании погибли. Но предложить хочу – переходи к нам в эскадрилью. Самолет – вот он, механик опытный есть. А второго пилота из «безлошадных» найдем. Тихон такого предложения не ожидал. Он думал – начнут документы проверять, потом возможные ошибки при посадке обсуждать. Непривычное предложение, но лестное. – Я на транспортнике не летал никогда, случайно получилось, можно сказать – вынужденно. – Брось, сержант! Ты прирожденный летун, видел я с КДП твою посадку. По номеру на борту – наш самолет. И сел чистенько, притер к полосе, как будто налет большой имеешь. Что истребитель? А у нас серьезная работа, ты уже понял это. И эскадрилья наша отдельная и особая. – Будет приказ о переводе – исполню. Вы уж меня простите, товарищ капитан, но только привык я к своему полку, к товарищам. А после истребителя ПС – как корова. Капитан слегка обиделся за сравнение, губы поджал – при нем «Дуглас» с коровой еще никто не сравнивал. – Я вас не задерживаю, товарищ младший сержант, – процедил он сквозь зубы. – Разрешите попрощаться со старшиной? – Разрешаю. Тихон обнял Степаныча: – Ты молодец, помог. Без тебя я бы не справился. – Будет тебе! – Ты скажи, как до Москвы добраться? – За КПП дорога проходит, на попутке. – Желаю уцелеть, Степаныч. – И тебе того же. Как Тихон добрался до своего полка – это отдельная тема. Военных патрулей было много, и все останавливали – уж больно одет странно. На голове летный шлем с очками-консервами, а не положенный головной убор – пилотка или фуражка. Сам в темно-синий комбинезон одет, на котором знаков различия нет. Не дезертир ли, а хуже того – не диверсант случайно? Не без того было, забрасывали немцы к нам в тыл и разведчиков, и диверсантов. Только одеты они были по форме – если под видом военнослужащих. И документы в полном порядке, даже секретные знаки ухитрились ставить, скажем – точку в неположенном месте типография печатала. И не ошибка то была, не разгильдяйство печатника, а секретный приказ НКВД или СМЕРШа. Где пешком шел, где на попутных ехал. Две сотни километров до своего аэродрома едва ли не сутки добирался. Зато когда к штабу полка подошел, чувство было такое, как будто домой вернулся. Доложил по форме: сбит был, вернулся. Начальник штаба вопросов не задавал, только кивнул: – Звонили из корпуса, я знаю. Ты к «особисту» зайди. Тихон зашел – куда деваться? Тот молча сунул ему бумагу: – Подпиши. – Что это? – Подписка о неразглашении. Язык распустишь – под трибунал пойдешь. Начальнику штаба полка о тебе из корпуса звонили, а мне – из ГРУ. Знаешь, что это? Тихон кивнул. ГРУ – это Главное разведуправление при Генштабе Красной Армии. Так вот откуда группа с его однофамильцем была! Под бдительным оком «особиста» он подписал документ. – Забудь о том, что видел, и лица тех, кого видел, – напутствовал его на прощание «особист». Ох уж эта секретность! Целая истерия подозрительности была. «Органы» в каждом подозревали скрытого врага, потенциального предателя. Человека не защищали ни должности, ни награды, ни звания, ни заслуги. И сколько людских судеб было перемолото безжалостной и бездушной карательной машиной, даже архивам до конца не известно. Тихон направился в столовую. В последний раз нормально – первое и второе – он ел перед крайним вылетом с аэродрома. А последние сутки крошки хлебной во рту не было, есть хотелось ужасно. Кишки недовольно урчали, под ложечкой противно сосало. Но в столовой было пусто, завтрак уже прошел, а обеденное время еще не подошло. Однако официантки сжалились и принесли картофельное пюре с котлетой, несколько кусков хлеба и горячего сладкого чаю. Тихону показалось очень вкусно, да мало. Но сосать в желудке перестало. В приподнятом настроении он заявился в казарму, а фактически – бревенчатый барак. Еще когда по аэродрому шел, видел – почти все стоянки пусты. Подумал – на вылетах парни. И в казарме пусто, один дневальный из батальона аэродромного обслуживания. Скинув сапоги, он завалился на свой топчан, и сон сморил сразу. Проснулся Тихон от голосов – в казарму вошли несколько летчиков. Тихон сел на топчане. – О! Тихон вернулся! С возвращением тебя! Тихон поднялся, обул сапоги и обвел глазами пилотов: – А Захар Емельянов где? – Не вернулся. В одном вылете и тебя, и его сбили. Новость была удручающей. Однако надежда все еще теплилась в душе – ведь он же вернулся! Так и Захар вернуться может, только ему труднее придется – на пузе через передовую ползти. Летчики, стоявшие перед ним, были из другой эскадрильи, и Тихон спросил: – А где летчики из моей эскадрильи? Его-то ведь и не было всего трое суток. Однако казалось – очень долго, целую вечность. – Ты один и остался. Комэск с ведомым на следующий день не вернулись. Тихон так и сел на топчан – неужели вся эскадрилья погибла? Час от часу не легче… – Водку будешь? – подошел к нему Виктор Богатырев. – Надо помянуть парней, наливай. Пили без закуски. Выпил Тихон изрядно. Сначала водка не брала, не пьянила, но потом вырубился и как был в сапогах, так и улегся. Кто потрезвее был, стянули с него сапоги. Утром, оказавшись на построении, он ужаснулся – потери летного состава был удручающие. В шеренге был едва ли десяток летчиков, а на стоянках всего семь самолетов. Остальные пилоты, как и Тихон, – «безлошадные». Кому повезло вернуться из-за передовой, другие над своей территорией парашютироваться смогли, считай – повезло. «Безлошадным» вручили командировочные предписания и на грузовике отправили в Москву. Так Тихон попал в запасной авиаполк.Глава 6 Фронтовая авиация
В запасном полку были летчики, уже имевшие боевой опыт, но по разным причинам лишившиеся своих машин. Кого-то в бою сбили, у других самолет сгорел на земле, во время бомбежки. И летали до того, как стали «безлошадными», на разных типах самолетов – на «ишаках», «чайках», «мигах» и «лаггах». Очень немногие – на «яках», как Тихон. Летчики-перегонщики перегоняли на аэродромы ЗАПов самолеты с авиазаводов, пилоты переменного состава проходили переподготовку, формировались эскадрильи и полки и отправлялись на фронт – фронт, как Молох, требовал новых жертв. В этом ЗАПе получали самолеты Як-1 с саратовского авиазавода № 292. Когда Тихон увидел самолет, он очень удивился. По сравнению с теми «яками», на которых он летал раньше, истребитель изменился. Исчез гаргрот за кабиной, улучшилась обзорность сзади, что было очень ценно в бою. Все истребители имели рации, появилась посадочная фара – Тихон помнил по ночным полетам, как остро ее не хватало. А еще вместо пулеметов ШКАС калибром 7,62 мм на крылья поставили пулеметы УБС калибром 12,7 мм, крупнокалиберные. А под фюзеляжем он увидел два бомбодержателя под бомбы от 25 до 100 килограммов. Боевая мощь истребителя возросла, ведь слабоват прежний, винтовочный, калибр у пулеметов был. Летчики, летавшие на «яках», приняли усовершенствование на «ура» – от них зависела жизнь в бою. Тех пилотов, которые не имели налета на «яках», обучали. А тем, кто летал раньше, рассказали об особенностях машин поздних серий и сразу сформировали эскадрильи. Через несколько дней прибыли командиры – полка, эскадрилий, начальник штаба. Технический персонал формировался в технических школах и уже отбыл на поездах к месту базирования. Летчики прилетали на своих самолетах, поэскадрильно, по маршруту, проложенному штурманом полка. Радовало Тихона, что самолеты новые, а расстраивало, что пары не слетаны, летчики звеньев и эскадрилий толком не знают друг друга. В бою это имеет значение, как и навыки. Учитывая его боевой стаж, Тихона назначили ведущим пары. Ведомым его стал совсем молодой пилот – успел повоевать несколько дней и был сбит. Повезло, что был не ранен и выпрыгнул с парашютом над своей территорией. Только и налету, что в летной школе, и несколько вылетов в боевом полку. Настрой у Федора – как звали ведомого – был боевой. Но такие горячие парни зачастую кидались в схватку безрассудно и гибли чаще осторожных пилотов. Быть осмотрительным – это еще не быть трусом Пилот должен выполнить боевой приказ, однако не ценой собственной жизни. Убить врага, сбить его самолет и самому вернуться целым – вот задача. Так ведь и немец того же хочет, и на середину 1942 года у них преимущество – в численности, высоком качестве обучения и характеристиках самолетов. 1942 год для страны и армии выдался самый тяжелый. Мы отступали по всем фронтам, несли тяжелые потери, уступали земли врагу. Но никто не пал духом, не усомнился, что враг может победить. Стоит Москва, работает оборонная промышленность, все силы брошены на разгром врага, стало быть – сдюжим, одолеем. Для Тихона, ранее воевавшего в составе 6-го авиакорпуса ПВО, практически ничего не изменилось. Хоть теперь он числился в 203-й истребительной авиадивизии 1-й воздушной армии, все равно тот же Западный фронт и те же города, только немного севернее. Даже полетная карта такая же, и заучивать почти ничего не пришлось. В конце июня и начале июля немцы предприняли наступление на Сталинград и Кавказ. Силы собрали немалые – больше девяноста дивизий, причем полнокровных, частично переброшенных из Европы. Двумя мощными клиньями они вонзились в нашу оборону. Еще с 1 марта 1942 года наши войска остановились на линии Великие Луки – Белый – Ржев – Гжатск – Жиздра – Спас-Деменск. Там они и удерживались до конца июля. Когда же немцы развернули широкомасштабное наступление, командование РККА решило предпринять атаку силами двух фронтов – Западного и Калининского. Целью атаки ставилось сковать основные силы немецкой группы армий «Центр» и оперативных резервов врага. Только сил для этого было мало, войска и так держали оборону в один эшелон. Наступление готовилось на правом крыле силами 20-й и 31-й армий. 31-я армия должна была наступать в направлении Зубцова и Ржева, 20-я наносила удар на Сычевку из района Погорелое Городище. Подготовка велась тщательно. Подтягивали пехоту, танки, артиллерию. Для скрытности передвижение вели по ночам, летать авиации практически запретили. В немецкие тылы забирались только наши одиночные самолеты-разведчики. Сейчас бы сформированному полку летать, укреплять слетанность пар и звеньев – но действовал приказ. Кроме того, экономили топливо для обеспечения воздушной поддержки будущего наступления. В 1-ю воздушную армию входили значительные силы – 204-я бомбардировочная авиадивизия, 231, 232 и 224-я штурмовые авиадивизии, истребительные – 234, 201 и 203-я, а также 213-я легких ночных бомбардировщиков на У-2. Наступление началось в 6 часов 15 минут четвертого августа с массированной артподготовки, длившейся полтора часа. Потом немецкую передовую принялись утюжить штурмовики Ил-2, а ближние тылы – бомбардировщики. Для немцев это был шок. Сначала они решили, что русские начинают крупное наступление, и придержали резервы, готовые отправиться в Сальские степи, в частности 1, 2 и 5-ю танковые дивизии. Истребительный полк до начала наступления сидел на аэродроме. Самолеты замаскировали хорошо. Периодически один из командиров штаба армии делал облеты наших позиций на самолете У-2 – нет ли недочетов по маскировке? Автотранспортные подразделения получили взбучку. Перед облетом ночью прошел сильный дождь, и автоколонна с боеприпасами завязла в грязи на раскисшей грунтовке. На выручку поехали трактора, и всю эту картину обнаружил с воздуха проверяющий. На разведку немецких позиций ежедневно вылетал двухмоторный Пе-2. Осматривали визуально, делали фотографии, которые изучали в штабе. Аэродром, где располагался полк Тихона, был в двадцати километрах от линии фронта. Но когда началась артподготовка, ее мощный гул донесся до аэродрома. Пилоты уже сидели в машинах на готовности номер один. Двигатели были прогреты, но заглушены. Механики, техники и оружейники посматривали в сторону штаба: с той стороны должны были дать сигнал на взлет – зеленую ракету. Задачей полка было прикрыть штурмовиков и бомбардировщиков от немецких истребителей в своем выделенном секторе. Напряжение нарастало. Со стороны передовой грохотало долго. Казалось, после такого огня на передовой не должно было остаться ни одного живого человека – мертвая, выжженная земля. Ан нет. Когда стих грозный гул орудий, взлетела ракета. Почти разом заработали моторы «яков», стоянки окутались сизым дымком выхлопных газов. Вот уже пошла на взлет первая пара, вторая, третья… До второй эскадрильи, где служил Тихон, очередь дошла через пять минут. Над взлетной полосой поднялось облако пыли от винтов десятка взлетевших истребителей. Взлетали парой. Впереди – Тихон, правее и сзади – Федор. Едва поднялись на сотню метров, увидели многочисленные дымы над немецкой передовой. Истребители набрали высоту три тысячи. Внизу все было маленькое: танки, как букашки, людей вообще не было видно. По рации раздался голос комэска: – Под нами «горбатые», глядите в оба. Ходим «ножницами». Был такой тактический маневр у истребителей. Штурмовики имели более низкую скорость, чем истребители, вот группе прикрытия и приходилось разбиваться на две части. Ходили встречными галсами, выписывая растянутую змейку. Сбросить скорость технически возможно, если лететь параллельно штурмовикам. Но появись «мессеры» – и скорость, и высоту быстро не наберешь. А для истребителей скорость и высота – залог успеха. Прошли передовую – всю в дыму и пыли. «Горбатые», как прозвали штурмовики Ил-2, приступили к боевой работе, начали обработку бомбами и ракетами второго эшелона немецкой обороны. Со стороны запада показалась большая группа самолетов, и по рации последовало предупреждение комэска: – «Маленькие», вижу «худых». Первая и вторая пара, прикрываете «горбатых», третья и четвертая – набираете высоту. Главная задача истребителей прикрытия – не дать прорваться немцам к штурмовикам. Тогда еще «илы» не имели задней кабины и хвостового стрелка в ней. Появился он позднее, но бронезащиты стрелковая установка не имела. Немцы об этом быстро узнали. «Мессеры» обстреливали стрелка, а после его ранения или гибели уже били по самолету. Зачастую пилоты штурмовиков успевали сменить трех-четырех стрелков. Да и стрелок не всегда мог выручить, он мог оборонять только заднюю верхнюю полусферу. А «худые» с успехом атаковали снизу сзади, на восходящем маневре. Если нашим «якам» при отражении атаки удавалось сбить вражеский самолет, экипаж хвалили. Но главной их задачей было не допустить потерь среди «горбатых», им и так доставалось при штурмовке от огня зенитной артиллерии. И вот уже закружилась смертельная карусель. «Мессеров» в такой раскраске Тихон видел впервые. Кокки винтов окрашены в желтый цвет, на боковинах моторных капотов карты игральные нарисованы: у кого туз трефовый, у кого – дама пик. Они были явно переброшены с Западного фронта – той же Франции или Бельгии. И опыт чувствовался. Напористо действовали, даже нагло. Но «яки» быстро отбили охоту наглеть. Первым задымил и отвернул на запад, к своему аэродрому, именно немец. Несколько минут немцы численно превосходили наших, но после того, как на помощь пришла первая эскадрилья, ситуация изменилась. Тихон старался зайти на горизонтальном маневре в хвост «худому». «Як» выполнял полную циркуляцию за девятнадцать-двадцать секунд, немцу для этого нужно было на несколько секунд больше. В хвост «худому» зайти не удалось, но на несколько мгновений фюзеляж «худого» задней боковой частью попал в прицел, и Тихон не упустил удобный момент, сразу нажал гашетку пушки и пулеметов. Увидев разрывы своих снарядов на «мессере», он тут же взял ручку на себя, чтобы не столкнуться. А по рации уже кричал Федор: – Падает фриц, падает! А-а-а! Тихон обернулся. В запале боя Федор все силы и внимание тратил на то, чтобы удержаться в кильватере за ведущим, и не заметил, как сзади к нему подкрался «мессер» и открыл огонь. Тихон резко заложил «иммельман», неготовый к такому маневру Федор проскочил мимо, а немец оказался перед Тихоном. Оба самолета шли в лобовую атаку навстречу друг другу. Сближение было стремительным. Сквозь лобовое стекло Тихон видел, как нарастает диск винта – уже была видна голова летчика. В последний момент немец не выдержал лобовой атаки и взял ручку управления на себя, чтобы не столкнуться. При лобовом столкновении на таких скоростях шансов спастись у обоих летчиков нет никаких. Тихон к уходу немца был готов – он держал палец на гашетке. И только увидел брюхо чужого истребителя, приподнял нос своего самолета и всадил в это брюхо пушечную очередь. В следующую секунду сам с переворотом ушел в сторону. Промедли он эту секунду – и неизбежно столкновение. Времени посмотреть – горит немец или просто падает – уже не было. Где ведомый? Парень без боевого опыта, одиночный же самолет – легкая добыча для немецких асов. Он поискал глазами вокруг – бесполезно. Тут и там самолеты мелькают – свои и чужие, парами и в одиночку. Тихон бросил взгляд на указатель топлива – пора было идти на свой аэродром. Казалось – минута прошла, как бой начался, а баки почти пусты. И, как подтверждение его решению, поступил приказ по рации: – Маленькие, заканчиваем бой, идем на аэродром. Немцы не преследовали их, видимо, у самих топливо было на исходе. Организованной группой построиться не удалось: кто летел парой, кто – в одиночку, потому что напарника сбили. И если на задание взлетали почти все сразу, то, вернувшись, садились по мере подхода. Приземлившись, Тихон зарулил на свою стоянку. Соседняя, где должен был стоять истребитель Федора, была пуста. Он откинул фонарь кабины, и к нему сразу подошел механик. Тихон выбрался из кабины, механик помог снять парашют. – Как аппарат? – Нормально, замечаний нет. На сколько горючки осталось? Механик сразу понял, о чем речь, и непроизвольно обернулся к соседней стоянке. Потом, посмотрев на часы, неуверенно произнес: – Минуты на две-три… В это время на аэродром на малом газу спланировал истребитель с бортовым номером машины Федора. Он начал заруливать на стоянку, но в этот миг двигатель заглох, и самолет закатился уже по инерции. Тихон сразу бросился к нему. Федор выбрался из кабины, вид у него был смущенный: – Оторвался я от вас, товарищ младший сержант. Тихон уже был готов простить ему эту оплошность, но тут Федор выдал: – За заслонками радиатора не уследил, вода закипела. Ушел вниз, открыл заслонки на полную, а мотор мощности не выдает. Так и крался потихоньку. Видел, как вы прошли. Тихон выматерился: моторы «яков» были склонны к перегреву, и летчик сам, вручную, должен был регулировать температурный режим. Нормальный – девяносто градусов. Только приходилось выбирать из двух зол меньшее: откроешь их на полную – температура воды до 50–60 градусов падает, мотор тяги не додает, оттого и скорость на 30–40 километров падает. Закроешь полностью – скорость растет, но есть опасность в бою не уследить за температурой: не до того, в живых бы остаться. Обшивка крыльев самолета Федора была в многочисленных пробоинах, но на фюзеляже не было ни одной. Механик пообещал к утру привести самолет в порядок. По стоянкам передали – пилотов в штаб полка, и летчики потянулись к штабу жиденьким ручейком. Думали – будет разбор полетов, ан нет, замполит и комсорг собрание решили провести. Разговор шел о текущем моменте, о том, как врага бить надо. Тихон в душе ругался. Замполит летать не умел и, понятное дело, в полетах ничего не смыслил и не участвовал, только языком работал. А в конце собрания предложил всем отдать свое денежное месячное довольствие на военный заем. Тихону при этом сразу вспомнилось высказывание Наполеона: «Для победы в любой войне нужны три условия – деньги, деньги и еще раз деньги». Многие на фронте живых денег не видели, да и не нужны они там были. Обмундирование, питание – всем этим государство обеспечивало, и большинство служащих переводили денежные аттестаты родне – жене, родителям. Хотя деньги были невеликими, это сильно помогало выжить людям в тылу. За звание и должность Тихон получал четыреста пятьдесят рублей, только переводить их было некому. А еще летчикам платили за сбитые самолеты: за вражеский истребитель – тысячу рублей, за штурмовик – тысячу триста, за бомбардировщик – полторы тысячи. Доплачивали также за награды: за орден Красного Знамени – двадцать пять рублей ежемесячно, за орден Ленина – пятьдесят. Но ордена в 1941–1942 годах имели очень немногие. Летчики подходили и расписывались в ведомостях. Для них самих ничего не изменилось, а вот их семьям придется туго. Тем, кто работает в тылу и получает продовольственные карточки, еще ничего, хуже, когда родня в селе проживает – тем одни трудодни в колхозах пишут. А людям живые деньги нужны, многочисленные налоги платить надо – за дом, за скотину. И продовольственных карточек, как в городах, жители села не имели. По карточке буханка хлеба стоила три-четыре рубля, а на черном рынке – пятьсот, килограмм сала – полторы тысячи, десяток яиц – сто рублей, бутылка водки – восемьсот. Заработная плата квалифицированного рабочего – токаря, фрезеровщика – составляла триста-четыреста рублей. Замполит же был рад: как же, все единогласно подписались! А по-другому быть и не могло, не зря, кроме партийного руководителя и полкового казначея, на собрании еще «особист» присутствовал. Откажешься от принудительно-добровольного займа – сразу вопросы типа: ты что, Родине в тяжелый час помочь не хочешь? Страна, боясь увеличения денежной массы, гиперинфляции и последующего паралича всех укладов жизни, вела жесткую финансовую политику – и так цены по сравнению с довоенными выросли в семнадцать раз. В тылу тоже проходили подобные акции. Так, крестьянин Ферапонт Головатый отдал сто тысяч рублей на постройку самолетов. Сдавали золотые украшения, столовое серебро. Немцы, как и Наполеон в свое время, пытались разрушить финансовую систему. Наполеон печатал фальшивые деньги – немцы тоже это делали. Кроме того, продвижение их на восток в первые месяцы войны было столь стремительным, что банки не успевали вывезти бумажные деньги и ценности. Такими деньгами немцы, не жалея, снабжали свою агентуру. Предателей и изменников в стране тоже оказалось достаточно – бывшие дворяне, купцы, крепкие крестьяне, несправедливо пострадавшие от сталинского террора. Но реально подкосить финансовую систему СССР немцы не смогли, а вот у самих к концу войны она рухнула. В оккупированных странах они ввели оккупационные марки, но непомерную тяжесть военных расходов Германия не выдержала: более качественная техника стоила больших денег, тот же «Тигр» стоил более миллиона рейхсмарок. Тогда как в СССР из-за внедрения простых технологий оружие к середине войны стало стоить дешевле. В 1941 году автомат ППШ обходился в пятьсот рублей, а в 1943 году – двести семьдесят. Танк Т-34 в 1940 году стоил 430 тысяч, а в 1943-м – немногим более двухсот. Танки выпускались на нескольких заводах, и цена несколько различалась. Для фронтовиков обиднее всего было то, что в 1947 году доплаты за награды отменили. Суммы были невелики, а обида осталась. В казарме вечером только и разговоров было, что о займе. Но осуждать никто не взялся, у стен тоже бывают уши. Наступление продолжалось, и в иных местах нашим войскам удалось продвинуться на двадцать-сорок километров. Однако немцы сильно обеспокоились. Подготовку наступления они проворонили, для активных наступательных действий нужна длительная подготовка. Необходимо было скрытно подтянуть войска – пехоту, танки, артиллерию, авиацию. Кроме того, пополнить запасы боеприпасов, топлива, продовольствия. И все это замаскировать, сохранить в тайне. Но ни фронтовая, ни агентурная разведка немцев не смогла вовремя выявить передвижения войск Красной Армии и должным образом подготовиться. И теперь немцам в спешном порядке приходилось перебрасывать резервы из глубины, обустраивать линию обороны. Что касается авиации, летом 1942 года гитлеровцы стали выпускать Bf-109 усовершенствованных серий – F-3 и F-4, называемых «Фридрих». У них возросла мощность двигателей до 1350 лошадиных сил и, соответственно, скорость до 620 километров в час. Немецкий соперник наших истребителей опять ушел в отрыв. К концу лета Вилли Мессершмитт выпустил модификацию Bf-109 G – «Густав». Скорость его составила уже 665 километров в час при скороподъемности 23 метра в секунду, показатель очень высокий, недостижимый для наших самолетов. Полный вираж он выполнял за 21 секунду, немного уступая нашим истребителям в горизонтальном маневре. КБ Яковлева в сентябре 1942 года ответило на это выпуском Як-1Б. Он был облегчен и усовершенствован, но уступал «худому» в скорости, скороподъемности, мощности секундного залпа вдвое. «Густав» оказался лучшим истребителем середины войны, и наши летчики-истребители считали, что для успешного боя с «Густавом» нужно два «яка». Немцы ставили на совершенство своих машин, наши – на количество и дешевизну. А еще гитлеровцы шли на хитрость и коварство, и Тихону с Федором пришлось столкнуться с этим первыми из полка, уже на третий день наступления. Они совершили боевой вылет по прикрытию штурмовиков, сами обстреляли из пушек армейскую автоколонну и уже возвращались домой. Штурмовики впереди, на всех газах, благо машины облегчились. Выше и сзади – наши истребители. Пара Тихона была замыкающей. Уже и передовая впереди. Оба пилота следили за воздушной обстановкой и вертели головами едва ли не на триста шестьдесят градусов. Кто ленился, долго на фронте не жил. И в этот момент откуда-то снизу вынырнули два «яка». Федор их заметил и доложил Тихону. Никто из пилотов не встревожился – свои же самолеты. Только, судя по бортовым номерам на фюзеляже, из другого полка. После воздушных боев так бывало: в воздух поднимали самолеты сразу нескольких полков. Новички иной раз отставали от своих, пристраивались к чужой группе, а то и садились на чужой аэродром. Разбирались уже на земле. А бывало, из звена и даже из эскадрильи после схватки мог уцелеть только один, да и боезапас его был расстрелян. Вот к своим и прибивался, чтобы передовую перелететь. «Яки» другого полка пристроились сзади, близко, и если со стороны посмотреть – звено вроде как слетанное. Звезды на киле и крыльях, номера… Обычно, когда миновали передовую, пилоты психологически расслаблялись. Тут уже наша зенитная артиллерия, аэродромы рядом, в воздухе тоже постоянно наши «ястребки» барражируют. И тут чужие «яки» открыли стрельбу по ведомому. Сразу оба! Дистанция была невелика, и пушечный огонь убийственно эффективен. Тихон сначала не понял, почему мимо проходят дымные трассы, но в этот момент в наушниках прозвучал крик Федора: – По мне «яки» стреляют! Тихон обернулся – чужие «яки» вели огонь по истребителю Федора. От обшивки самолета отлетали куски, хвостовое оперение уже истрепано, а потом от него и вовсе повалил дым. Тихон заложил резкий правый вираж и передал по рации: – Триста третий, тяни до аэродрома! Комэск, нас обстреливают «яки», номера на бортах незнакомы! Секунда тишины в эфире – никто не был в состоянии понять сказанное. – Триста второй, повтори! – раздался голос комэска. Тихон уже успел сделать разворот на сто восемьдесят градусов и только попробовал поймать в прицел замыкающего «яка», как оба чужака ушли в пике и пошли вдоль передовой. Бензин у Тихона был уже на исходе, из боеприпасов остались только патроны к пулеметам, и потому преследовать чужие самолеты он не стал, вираж заложил. Впереди был виден самолет Федора. Он дымил, но огня не было. В воздухе самолет держался неустойчиво, но летел. Видимо, тяжело было Федору им управлять, хвостовое оперение было сильно повреждено. Лишь бы до аэродрома дотянул… Тихон снова нажал кнопку на передач: – Парни, пропустите на посадку триста третьего, он дымит. Федор долетел до аэродрома, дал на посадке «козла», но не скапотировал. За ним сели и все остальные. Едва зарулив на стоянку, Тихон побежал к самолету Федора и вскочил на крыло: – Жив? Федор был бледен, но с сиденья поднялся сам и сам выбрался на крыло. Тихон помог ему расстегнуть лямки парашютной подвесной системы. К истребителю уже неслась пожарная машина, однако дымиться истребитель перестал сам. Смотреть на самолет было страшно: дыры от попадания снарядов, пробоины от пуль, причем почти везде – на крыльях, фюзеляже; от хвостового оперения, особенно вертикального руля – жалкие лохмотья. Как только Федор долетел? К самолету быстрым шагом уже подходил комэск: – Доложите, что произошло! – а сам не отводил взгляда от самолета. Тихон все ему рассказал: как пара «яков» с незнакомыми номерами на бортах пристроилась к ним, как летели вместе с ними несколько минут, как над передовой незнакомые самолеты неожиданно открыли огонь. – Может, по ошибке за немцев приняли? – высказался Федор. – Да что же они, слепые? Тип самолета не опознали, звезд на крыльях не увидели? – чуть не выкрикнул Тихон. – Странное происшествие, никогда о подобном не слышал. Номера запомнили? – У одного – пятьсот четырнадцать, точно! – возбужденно сказал Федор. – Надо в штаб полка доложить, и «особисту». Может, в дивизии слышали? – раздумывал комэск. – Я думаю, номера ничего нам не дадут. Если это немцы, они могут каждый день другие рисовать. – Пошли со мной, – приказал комэск. В штабе докладу удивились. Пока для вызванного «особиста» Тихон и Федор писали рапорты, начштаба позвонил в дивизию. – Сказали – ждать, – положил он трубку. – Попробуют по номеру узнать, какому полку принадлежит самолет. На трофейной технике – танках, самоходках, не говоря уж о пушках и автомашинах, – воевали обе стороны. Наши – от нехватки своей техники, особенно в 1941–1942 годах. А немцы – потому что наши пушки, танки «Т-34» и «КВ» были лучше их T-III и T-IV. Но чтобы на наших самолетах летать – такого еще не было, «мессер» почти до конца войны превосходил наши истребители. «Фокке-Вульф-190», вышедший в середине войны, хоть и был вооружен лучше «худого», но тяжелее. И наши «лавочкины» воевали с ним на равных. Битых полчаса они спорили и высказывали различные предположения, что это были за самолеты. А потом раздался звонок из дивизии. Оказалось, самолет с таким номером существовал и находился в ремонте, когда немцы три месяца назад тот аэродром захватили. Видимо, они завершили ремонт и решили воспользоваться захваченной техникой. И тактика уже понятна: подобраться к нашим вплотную, никто не обеспокоится. А потом – огонь из всех стволов – и к себе, на аэродром. – Вот суки, хитро придумали! – не сдержал Федор эмоций. – По почерку видно – пилоты опытные, – кивнул Тихон. – Машина Лапшина несколько дней, а то и неделю в ремонте будет, – сказал начальник штаба. – Вот что, комэск… У тебя кто из летчиков поопытнее? – Старший сержант Кузнецов. – Образуем временную пару Кузнецов – Федоров. Кто из них ведущим будет, определишь сам. На все задания их в боевом строю ставить замыкающими, ведь, судя по всему, фашистские летчики именно на последние самолеты нападают. После обстрела у наших – растерянность от неожиданности, а эти твари уйти успевают! Приказываю: сбить к чертовой матери, иначе они нас гробить будут! – Так точно! И «особист» ничем помочь не может. Полеты – это не его епархия, тем более полеты немецких летчиков. Хотя предположение он высказал: – Не наши ли предатели? Скажем, из тех, что были сбиты над оккупированной территорией? – А вот собьем и узнаем, – криво усмехнулся начштаба. – И где аэродром их – тоже… Тогда отштурмуем по полной, осиное гнездо уничтожить надо! Все свободны! Пилоты козырнули и вышли. Комэск закурил: – Не верю, что предатели, немцы это! Ну не мог наш, советский летчик в спину своим стрелять! – бросил он зло. Вместе с Тихоном комэск направился в казарму, где в укромном углу вместе с Кузнецовым они обговорили детали. А еще комэск провел «летучку», объявил пилотам о происшествии и обязал следить – не затесался ли в их строй чужак. – Как его узнать-то? – Ты же все номера самолетов в своей эскадрилье знаешь? Тем более они на всех наших самолетах на тройку начинаются. – Этого еще не хватало – номера рассматривать! Что я, орудовец? Орудовцами до войны называли милиционеров из отдела регулирования движения, прообраза ГИБДД. – Жить захочешь – будешь разглядывать. Хуже всего то, что они к «бомберам» или «горбатым» под видом прикрытия подобраться смогут. Тогда беды не избежать. Кто-то из сообразительных сразу предложил: – Если у них «яки», то они по рации могут все наши разговоры прослушивать. Надо какой-то условный знак, сигнал подать, чтобы не насторожились. Предложение поддержали, но слово «чужой» сразу отвергли: – Если они русский язык знают, сразу поймут. – Откуда немцам русский знать? – Ты про Липецкий авиацентр забыл? Летчики были наслышаны о Липецке. Там в тридцатые годы немцы испытывали свои самолеты, обучали летчиков. Были еще такие школы – танковая, где бывал Гудериан, и химическая. Так вот летчики немецкие в Липецке с русскими общались – с персоналом, барышнями на танцах – на пальцах. Кроме того, многие немцы в летных школах изучали язык вероятного противника, особенно после испанских событий 1937 года. После долгих споров решили остановиться на слове «гроза». Потом в «курилке» долго обсуждали – немцы это или все-таки наши предатели. «Особист» еще в штабе сначала предложил происшествие засекретить, чтобы ненужную панику не создавать, однако начальник штаба был резко против: – Летчики должны знать об угрозе. Ты хочешь, чтобы кого-нибудь сбили? Лапшин ведь чудом до аэродрома долетел. Прошла неделя. Они, как и прежде, вылетали на задания, но чужих «яков» не видели. Все эти дни Тихон летал ведомым у Кузнецова. После одного из полетов их вызвали в штаб. В кабинете у начальника штаба сидел «особист». Оба были хмурыми, и накурено – хоть топор вешай. Пилоты вошли, доложились по форме. – Федоров, – начальник штаба загасил папиросу в пепельнице и поднялся навстречу Тихону, – у меня для тебя неприятное известие. Вчера в четырнадцать двадцать на аэродроме Измайлово – это в полусотне километров от нас – на посадке был сбит наш истребитель. Он последним садился, вдруг «як». Очередь из пушки, истребитель рухнул, летчик погиб. – Чужой «як»? – Догадлив, Федоров. Но это еще не все. Все происходило на малой высоте, зенитчики не успели сделать ни одного выстрела. Но бортовой номер нападавшего запомнили. – Пятьсот четырнадцать?! – не сдержался Федор. – Триста второй! Номер твоего самолета, Федоров! У Тихона дар речи пропал. Это что, его обвиняют? – Во сколько это случилось? В четырнадцать двадцать? Я в это время на своем аэродроме был, можете по журналу проверить. – Уже проверили. Поэтому и разговариваем с тобой здесь. Нас по телефону из дивизии запросили – есть ли такой номер. Выяснилось все – и номер, и что ты на аэродроме уже час как был. Тихона пробил холодный пот. А если бы так совпало, что он в это время на боевом задании был? Как тогда оправдаться? – Вот что: номер твой уже по всем полкам передан, как бы тебя свои не сбили. Видимо, немцы в тот раз, когда твоего ведомого обстреляли, номерок твой запомнили и на фюзеляже его нарисовали. Я уже звонил в БАО, тебе номер новый нанесут – временно, конечно. Чую, эти «яки» нам еще изрядно кровь попортят. Тихон некоторое время раздумывал. Если вести себя пассивно, надеясь на случайную встречу, немцы еще не один наш самолет собьют. У них была «свободная охота» – это когда пара истребителей вылетала без определенного задания. Вот бы нам перенять у врага этот опыт! – Товарищ майор, разрешите? – Валяй! – Нам бы парой на свободную охоту вылететь, может статься – и не раз. Где-то же у них есть аэродром. Подловить бы… – У нас свободных самолетов нет. Сам видишь, каждый день на прикрытие летаем. – Тогда придется уповать только на случай. И не одного уже летчика с самолетом потеряли. Неделю о подобных происшествиях слышно не было, а теперь вот снова проявились. Если им укорот не дать, и дальше продолжать будут. – Рискованно, наверняка у них радиосвязь со своими есть. Вызовут подмогу и вас обоих собьют. Нет, запрещаю. Но чтобы проследил перекраску номера. – Есть! – Свободен! Оба пилота козырнули, повернулись и вышли. На крыльце штаба остановились, Кузнецов закурил. – Думаю, у них аэродром подскока есть, даже площадка недалеко от передовой, – задумчиво сказал он. – Конечно, где-то же они должны заправляться, боекомплект пополнять. – Это само собой, но я не об этом. Ты обрати внимание: твоего ведомого обстреляли на обратном пути, теперь в Измайлово самолет на посадке сбили. Они высматривают наших, когда они с передовой возвращаются. Очень удобно, кстати, топливо на исходе, боекомплект зачастую израсходован… – Это понятно, продолжай. – Если бы они с тылового аэродрома взлетели, они бы не успели догнать и в хвост пристроиться. Здесь время играет решающую роль. – Принимается. Но сколько раз мы уже над оккупированной территорией летали, а ты видел хоть один аэродром? То-то! – А им полноценный аэродром и не нужен. Два самолета можно замаскировать так, что сверху и не увидишь. И узкую полосу для взлета, пятьсот метров длиной, а то и короче. Взлетают на форсаже, только сели – по тормозам. – Давай так. Пока нашу пару не разбили, договоримся с комэском. После боевого задания по прикрытию отваливаем в сторону, в один день – на юг, в другой – на север. Прочешем полосу километров десять шириной и на удалении от передовой километров пятнадцать-двадцать. Где-то они прячутся. Онипереговорили с комэском. – Разрешения дать не могу, если что – меня за самоуправство взгреют. Но глаза закрыть на это могу. Десять минут отлучки, не больше. – Согласны. Следующим днем они прикрывали штурмовики. Те отработали по ближним немецким тылам и развернулись к себе. Пара Кузнецов – Федоров летела замыкающей, и перед передовой Кузнецов повернул направо, к югу. Ориентир наметили заранее, пролетели пару десятков километров к югу, а потом – назад, но уже другим маршрутом, немного дальше. Оба пилота внимательно осматривали землю, хотя истребители обычно за воздухом следят – враг там появляется. Тихон ничего подходящего не обнаружил. Было поле, однако из-за многочисленных воронок оно было непригодно для взлета. Конечно, в итоге было жалко потерянное время. Но зато они удостоверились, что немцы не могли расположить тут аэродром подскока. Когда пара приземлилась на своем аэродроме, комэск поинтересовался: – Результаты есть? – Никак нет! – Ну-ну… Видимо, комэск не очень верил в такие поиски, но для Тихона поиски аэродрома немцев стали навязчивой идеей. После полетов он разложил на постели карту. Там лес, тут болото – где искать? В открытом поле немцы самолеты поставить не могут, как их ни маскируй. Выходит, ошибались они с Кузнецовым? Верить в ошибку не хотелось, откуда-то немцы взлетали? Следующим днем, когда эскадрилья возвращалась на свой аэродром, пара взяла курс на север. Прошлись змейкой, расширяя зону полета, и обратно также, только теперь уже немного дальше от передовой. И в эти минуты Тихон в лесу обнаружил поляну. Длиной и шириной она вполне подходила для взлета, только вот незадача: точно посередине поляны стояли две скирды сена. Самолету при взлете их никак не миновать: узковата поляна. Но Тихон точку карандашом на карте поставил. После посадки они стали обсуждать результаты. Оба приметили подходящую поляну, но как аэродром подскока отвергли ее – смущали стога сена. Однако же Тихон припомнил, как в бытность свою пилотом У-2 столкнулся с тем, что немцы стогами маскировали свою технику. Сейчас ситуация немного иная. Стога маленькие, самолеты в них не спрячешь, крылья выступать будут. Но Кузнецову предложил: – Давай стога сожжем. – Может, деревенские траву для скотины накосили на зиму, а мы сожжем… Нехорошо! – А вдруг это немцы специально устроили? Площадка-то подходящая! – Не знаю. Ну представь: сожжем мы стога – а дальше что? Тихон только пожал плечами – он и сам не знал. Однако на следующий день они полетели к поляне. И тут их ожидал сюрприз – стогов не было! Они исчезли, как будто бы их не было никогда! «Деревенские ближе к усадьбе перевезли», – подумал Глеб. Кузнецов пролетел по прямой над поляной и, когда они вернулись на аэродром, сказал: – Я по секундной стрелке на часах измерил площадку. Ты знаешь, она пятьсот с небольшим метров, и взлететь и сесть можно. – Надо было из пушек и пулеметов опушку прочесать у той поляны. Стогов-то нет… Подозрительно это мне. – Вот завтра и займемся. Но ни завтра, ни послезавтра у них ничего не получилось. С утра появилась низкая облачность, зарядил нудный дождь, видимости никакой, и полеты отменили. И только на четвертый день, после сопровождения бомбардировщиков, им удалось отвернуть к поляне. Внешне на ней ничего не изменилось. Стогов не было, как и следов деятельности человека, и Тихон усомнился – стоит ли тратить боеприпасы? Но Кузнецов уже открыл по опушке огонь из пушки с бреющего полета – он буквально прошел над деревьями. Тихон пошел за ним, наблюдая разрывы. И вдруг с опушки напротив по ним открыла огонь малокалиберная зенитная пушка. Спасло оба истребителя то, что высота была предельно низкой, а угловая скорость перемещения – высокой, и зенитчик просто не успевал сопровождать стволами цели. Оба пилота, не сговариваясь, сделали горку и с полупереворотом ушли от поляны. – Ты видел? – раздался по рации голос Кузнецова. – Молчи, могут волну слушать. Приземлившись на своем аэродроме, они бросились навстречу друг другу. – Тихон, как ты думаешь, стали бы немцы зенитку ставить, охранять пустую поляну? Там у них аэродром подскока. – Похоже на то. Что делать будем? – Надо идти к начштаба, пусть еще пару истребителей дает. Зря, что ли, у нас по два наружных бомбосбрасывателя? По паре «пятидесяток» возьмем, зенитку уничтожим, поляну испортим. И они двинулись к штабу. Однако начальник охладил их воинственный пыл: – Пустая поляна? Я еще не выжил из ума штурмовать деревья. Одна зенитка не стоит потраченного бензина. – Товарищ майор, но ведь не просто так ее в лесу поставили! – Ты своими глазами там самолеты видел? – Никак нет. Тогда разрешите вылет хотя бы парой? Майор подумал немного: – Ладно, подвешивайте бомбы. Вылет по готовности. Истребители уже успели заправить, и у каждого хлопотало по два оружейника – они укладывали в патронные ящики снарядные и пулеметные ленты. – Парни, еще бомбы подвесьте. По «полусотке». Хотя самолеты обслуживали быстро, прошел час. Пока залили масло в двигатели, пока дозарядили баллоны со сжатым воздухом да подвезли на «полуторке» бомбы в цилиндрических, деревянных обрешетках, время неумолимо уходило. Но и без экипировки нельзя. Без сжатого воздуха двигатель не запустишь, шасси не уберешь – все механизмы работают от пневмосистемы. Наконец мотористы и механики доложили о полной готовности. Пилоты пристегнули парашюты и заняли места в кабинах. Кузнецов сделал Тихону отмашку рукой и закрыл фонарь. Почти одновременно взревели моторы. Несколько минут на прогрев – и на взлет. К поляне шли напрямую, в последний момент обогнув ее стороной. Откуда била зенитка, запомнили. Вроде и ненамного каждый истребитель потяжелел, всего на сто килограммов, но бомбы были не внутри фюзеляжа, как у бомбардировщиков, а на наружной подвеске. Сопротивление воздуха возросло, скорость немного упала. Еще перед вылетом они договорились: Кузнецов бомбит и обстреливает правую опушку, Федоров – левую, и штурмовать надо одновременно. Тогда и эффект внезапности выше. Так они и сделали. Только ситуация изменилась. Они уже над краем, над горлышком поляны были, когда увидели, как по поляне разбегается «як», с секунды на секунду от земли оторвется. – Тихон, бери его на себя! Я по зенитке работаю. Тихон стал пикировать на взлетающий «як». Мишень – лучше не придумать, как на полигоне. Скорость мала, и летчик, даже если он заметил атаку, не может маневрировать на разбеге и тем более стрелять – все бортовое оружие спереди. Тихон поймал самолет в прицел, дав по нему длинную пушечно-пулеметную очередь, и с удовлетворением увидел, что попал, и попал удачно – по кабине, моторному отсеку. Его истребитель уже проскочил «як», все еще не оторвавшийся от земли – так тот и не успел этого сделать, вспыхнул и, вильнув в сторону, встал на нос. Один готов! Меж тем Кузнецов сбросил одну за другой обе бомбы, заложил крутой вираж с набором высоты и обстрелял из пушек и пулеметов опушку, откуда в их предыдущий полет стреляла зенитка. В ответ – ни выстрела. Тихон тоже сбросил свои бомбы на предполагаемую позицию зенитки – не лететь же с ними на аэродром? – Возвращаемся! – приказал Кузнецов. Тихон пристроился сзади самолета ведущего. Настроение у него поднялось – вылет оказался результативным. Беспокоило только, почему самолет был один? Раньше немцы летали парой. Но поистине сегодня был их день! Уже через несколько минут Кузнецов сообщил по рации открытым текстом: – Посмотри влево двадцать и вниз – там крадется «як». Атакуем! С ходу они стали пикировать. Пока не стреляли – вдруг на самом деле свой? Боевой разворот, «як» совсем близко… Кузнецов отвернул немного в сторону и сразу передал по рации: – Чужак! У него на борту твой номер! – Собьем? – Нет, в «клещи» возьмем! У него горючка должна быть на исходе, он долго держаться не сможет. Истребители пристроились немного сзади и по обе стороны чужого «яка». А в том, что это чужак, немец, никто из пилотов не сомневался – его выдал номер. Да и зачем одиночному «яку» в тыл врага отправляться? Кузнецов как ведущий поравнялся с «яком» и сделал жест – разворачивайся. «Чужой» самолет начал делать разворот, якобы подчиняясь, но потом вдруг резко дал газ и попытался уйти. Но Тихон, державшийся слева, был уже наготове и дал очередь. Трассирующие крупнокалиберные пули прошли рядом с фюзеляжем, и немец понял – не уйти. Русских двое, а он один, боеприпасов нет, топливо на исходе. Мелькнула мысль покинуть самолет – все равно трофейный, не жалко, и спастись на парашюте. Однако характер у пилота был подленький, душа мелкая, по себе и других равнял. Подумал, что русские зуб на него имеют и расстреляют прямо под куполом парашюта. Или еще хуже сделают: пролетая мимо, сомнут крылом купол парашюта, чтобы он камнем вниз ушел и мучился перед смертью, ужасом объятый. Поэтому он повернул к передовой и больше уже попыток удрать не предпринимал. Даже если плен, он все равно выживет. К тому же из плена можно сбежать, или доблестные войска Великой Германии освободят. Не почетно, конечно, но что есть дороже жизни? Кузнецов же решил, что немец не стреляет потому, что у него закончились боеприпасы, и выдвинулся вперед. В результате получилось звено из трех самолетов, средним из которых был немец. Так всю тройку Кузнецов и привел к своему аэродрому. – Тихон, – спросил он по рации, – кто первым садиться будет? – Пускай немец, за ним – я. Как увидишь, что у него мотор не работает, садись. Как бы он фортель не выкинул, больно смирно себя ведет. Немец сел первым, и Тихон удивился еще. По всем аэродромам был разослан приказ для зенитчиков: увидят самолет с таким номером – открывать огонь на поражение. А тут немец на аэродром сел, и хоть бы один зенитный расчет за ухом почесал! Совсем мышей не ловят, черти! Тихон приземлился следом. Немец укатился в конец полосы, где стоянок уже не было. Тихон остановился рядом, крыло к крылу, сдвинул фонарь, встал во весь рост, поднял над собой руки и скрестил их. В авиации – международный жест, означающий «глуши двигатель». Немец кивнул, но двигатель его самолета продолжал работать. Тихон выхватил пистолет из кобуры и направил его на немца. Если что, решил он, буду стрелять по колесам. С пробитыми колесами не взлетишь. А пробьет ли пуля пистолета бронированное стекло – еще вопрос. Переднее и заднее бронестекла кабины выдерживали попадание крупнокалиберной пулеметной пули, а боковые стекла обычно не бронировались. Немец медлил, и Тихон выстрелил вверх. На любом аэродроме всегда шумно: гудят прогреваемые моторы, работают компрессоры, стучат инструментом механики. Боевой аэродром не чета гражданскому, где трап подгоняют уже к подготовленному к полету лайнеру, а ремонт осуществляют на ремонтных заводах, вдали от глаз посторонних людей. Но неожиданным образом выстрел услышали. К этим двум «якам» помчались люди, некоторые – с винтовками. Проснулись зенитчики. Недалеко стоял счетверенный зенитный «максим», и расчет повернул его стволы так, что истребители оказались в прицеле. Немец понял, что взлететь и хотя бы дотянуть до передовой, а там спрыгнуть с парашютом ему не удастся. Тем более что Кузнецов на малой – не больше двухсот метров – высоте описывал виражи. Тихон за него беспокоился – вдруг бензин закончится? «Як» не У-2, планирует, как кирпич. Двигатель чужого «яка» заглох, и немец сдвинул фонарь назад. Тихон сразу кинулся к рации: – Посадка, посадка! Триста семнадцатый, можно! Сам же выбрался из кабины, отстегнул ремни парашюта – с ним идти тяжело и неудобно, бьет сзади по бедрам – и бегом бросился к чужому «яку». С другой стороны фюзеляжа уже бежал наш аэродромный люд. Понять они пока ничего не могли. Самолет – «як», вроде свой, номера знакомые, но пилот другой, совершенно незнаком. – Вылазь! – Тихон направил на немца пистолет. Немец поднялся в кабине и отстегнул парашют. Комбинезон на нем был советский, наверное, для маскировки. Если собьют над нашей территорией, жителей можно было ввести в заблуждение. Тихон еще подумал, что и документы у него могут оказаться фальшивыми советскими – немцы на эти дела мастаки. Летчик выбрался на крыло. – Оружие бросай! Понимал ли немец язык или догадался, что от него требовали, но он расстегнул пояс с кобурой и бросил его на землю. Из-за хвоста «чужака» вынырнул механик Алексей, обслуживающий истребитель Тихона, и с удивлением остановился. – Леша, подай мне его ремень и кобуру. А сам беги за «особистом». И пусть конвоиров с собой прихватит или двух бойцов с оружием. Механик передал пояс с кобурой Тихону, а сам кинулся к штабу. Приземлился самолет Кузнецова – он подрулил к двум истребителям. Мотор заглох, ведущий выбрался из кабины и широкими шагами подошел к немцу. Ухватив «чужака» ручищами, он стянул его за грудки с крыла и давай мутузить! Ростом Кузнецов был невелик, да в плечах широк и силен. Немец только голову руками прикрывал да вскрикивал время от времени. И вдруг прозвучал приказ: – Отставить! Кузнецов так и застыл с поднятым кулаком. Сзади на «полуторке» подкатили начальник штаба и «особист» – он на подножке кабины держался. Из кузова два бойца-автоматчика выпрыгнули. – Доложите, что за драка! Это кто такой? – Немец! У аэродрома подскока мы его перехватили. Одного сбили, а этого в «клещи» взяли и привели. Не отстреливался, видно, все боеприпасы израсходовал, сука! «Особист» удовлетворенно потирал руки, и лицо его было довольным – наконец-то для него серьезная работа! – Чего встали? – выступил он вперед, обращаясь к подбежавшим на выстрел механикам, оружейникам, мотористам и остальным любопытным. – Не театр вам здесь! Разойтись всем! И самолеты на стоянки определить, замаскировать! Тут и начальник штаба в себя пришел. Три истребителя на взлетно-посадочной полосе стоят рядком. Случись вражеский налет – все три мигом сгорят. Аэродромный люд начал разворачивать самолеты и покатил их к стоянкам. «Особист» же, указав взглядом на вражеского пилота, приказал своим автоматчикам: – Обыскать – и в кузов! Глаз не сводить! Какой самолет его? – Вот этот, триста второй номер. «Особист» взобрался на крыло, заглянул в кабину и вытащил из нее планшет с картой. Потом перегнулся по пояс, что-то рассматривая, и, довольный, спрыгнул на землю: – У него рация на нашей частоте, видимо, слушал разговоры истребителей. Если будет врать, что русского языка не знает, сам в морду дам. – В штаб дивизии позвонить надо, – вмешался майор. – Не раньше, чем я его допрошу! Я ему припомню наши сбитые истребители! Кузнецов, Федоров – со мной! Сначала «особист» на карте – уже в штабе – попросил обоих пилотов показать, где находится немецкий аэродром подскока, а потом посадил писать подробные рапорты. Взяв исписанные листы бумаги, он бегло прочитал. – На сегодня свободны, можете отдыхать! – Есть! В коридоре они нос к носу столкнулись с немецким пилотом – тот был среднего роста, худощавый, лет тридцати пяти. От первоначального шока, от принудительной посадки и пленения он уже отошел, и лицо было надменным. На Тихона посмотрел презрительно. – Что пялишься, фашистская морда?! – зло бросил Кузнецов. Немец шарахнулся в сторону, видно, хорошо ему досталось от ведущего. Однако конвоир подтолкнул его вперед: – Проходи! Однако из штаба пилотам уйти не удалось, уже на выходе их перехватил писарь: – Вас обоих к себе товарищ майор требует. Оба уже устали – напряжение только-только после немца отпустило. Но приказ майора надо исполнять. Майор сидел в кабинете не один, с ним был заместитель командира полка по летной подготовке. – Молодцы! Я уже в дивизию звонил, а оттуда в штаб воздушной армии сообщили. Готовьте дырки для наград, представление я уже написал. А теперь садитесь и пишите, как и что. В этот момент в комнату буквально ворвался замполит. – Так вот где герои прячутся! Но герои усердно писали. – Сегодня же вечером надо провести общее собрание полка. Невиданное дело! Наши «сталинские соколы» принудили сесть немца!.. Надо поговорить с народом, воодушевить, так сказать, призвать к новым свершениям! Тем временем оба пилота дописали рапорты. Майор прочитал, поднял на них глаза и в недоумении качнул головой: – Судя по описаниям, как-то обыденно получилось. Увидели, взяли в «клещи», посадили… Как будто каждый день такие случаи бывают. Он что, пробовал уйти? – Пробовал, – кивнул Тихон. – Я очередь из пушки рядом с его носом дал, он и присмирел. – Вот и напиши! Зенитки по вам стреляли? Кузнецов незаметно для остальных подмигнул Тихону. – Стреляли, – согласно кивнул Тихон. – Тоже на бумаге отметь. А то начальство придет, что читать будет? Вы же ничего не придумали? Так и пишите подробнее. Вот вам новые листы. Как оказалось впоследствии, бумаги пригодились. Шума в дивизии было много – случай неординарный. Чужой парой «яков» в разных полках было сбито шесть истребителей. Обычно они подстерегали замыкающих, расстреливали их – и к себе, на аэродром подскока. Пытались их гнездо осиное найти, да не удавалось никому. Корреспондент из армейской многотиражки приезжал, сфотографировал обоих на фоне истребителя, заметка потом с фото вышла. И наградами их не обошли, что для сорок второго года редкостью было. Кузнецова и Федорова к медали «За отвагу» представили, командира полка, начальника штаба, замполита и «особиста» – к ордену Красной Звезды. А как же? Воспитали, воодушевили воинов на геройский поступок… И в полку на обоих неделю едва ли пальцами не показывали. Сбитые немцами самолеты почти у всех пилотов полка были, у кого-то – один, у кого-то – три-четыре. Но вот чтобы посадить немца – это дорогого стоило. И живого немца многие в полку в первый раз увидели. Долго судачили – повезло, мол, парням! Случайно на полосу наткнулись, да и немец к тому моменту весь свой боезапас расстрелял, потому ответить не мог. Известное дело! Каждый мнит себя героем, видя бой со стороны. Тихон вновь стал летать со своим ведомым Федором, самолет которого пострадал от этой пары немцев. Для Лапшина Тихон вообще непререкаемым авторитетом стал, особенно когда медаль на груди засверкала. Федор ее долго рассматривал, а потом заявил: – Костьми лягу, но у меня такая же будет! Представь: вернусь я с фронта, а у меня медаль на груди! Кого на фронт не взяли – обзавидуются, все девчонки на улице мои будут! – Ты до конца войны еще доживи, – бросил ему в ответ Юрьев, летчик из их звена. – Я везучий! Вон сколько на истребителе пробоин было, а меня не задело. Эх, молодо-зелено! Тихон только головой покрутил. До конца войны еще два с половиной года, это он точно знал. А впереди еще жестокие битвы. Виделись они с Кузнецовым, даже говорили наедине. Немного обидно было: один самолет сбили, засчитали его как сбитый в группе. А второй, целехонький, на свой аэродром посадили. Что отметили, наградили – это здорово. Но им по медали, а замполиту – орден, и за это было особенно досадно. Видимо, уж очень победную реляцию начальству отписал. Определенные нормы на награды были. Штурмовикам Героя Советского Союза давали за тридцать боевых вылетов, а истребителям – за десять вражеских самолетов, сбитых индивидуально, не в группе. Однако после 1943 года нормы повысили. Хотя, когда оба пилота свои медали получили, еще ни один боевой пилот в их полку орденов не имел, куда уж тут до Героя? Утешили себя тем, что самые главные бои еще впереди, а они парни молодые и награды повесомее успеют заработать, не за награды воюют. Под эти разговоры и бутылку водки без закуски «уговорили». Был еще момент. Медалью мог наградить своей властью командир дивизии, орденом Красной Звезды – командир воздушной армии или фронта, а уж орденом Красного Знамени – Президиум Верховного Совета. Иной боец или командир предпочитал медаль, потому как в верхах наградные листы терялись или высокое руководство считало, что представленный не достоин такой награды. Им-то сверху виднее, чем бойцу из окопа или башни танка. Сколько настоящих героев умерло уже после Великой Отечественной войны, так и оставшись не оцененными Родиной по достоинству? Вспомнить того же капитана-подводника Александра Маринеску? Да не счесть их… На разговоры о трофейном «яке» и плененном немце вскоре улеглись. Боевая работа продолжалась, войну никто не отменял. В одном из боев Тихону, как и парням его эскадрильи, пришлось в первый раз столкнуться с «Фридрихом» – одной из новых модификаций «мессера». Вроде бы и окраска, и бортовые обозначения были уже ему знакомы, но «худые» показали невиданную прыть – на вертикалях уходили резво. То, что «мессеры» на пикировании всегда отрывались от «яков», ни для кого новинкой не было, но такая скороподъемность наших летчиков удивила. Большие потери наши истребители понесли через день, когда сопровождали бомбардировщики Пе-2. У «пешек», как их называли на фронте, скорость была вполне приличная, на пикировании они не уступали истребителям. И только «пешки» приступили к боевой работе, появились «худые», числом не меньше истребителей прикрытия. Одно звено «яков» попыталось связать «мессеров» боем, другое, где был Тихон, непосредственно прикрывало бомбардировщики. Истребители построились в круг выше «пешек». Пара «мессеров», прикрываясь облачностью, прорвалась к «пешкам». Тихон с ведомым Лапшиным кинулись наперерез и издалека открыли огонь. Шансов попасть было мало, но им удалось спугнуть вражеские самолеты. «Худые» с переворотом на крыло спикировали, и, понимая, что их не догнать, Тихон и преследовать их не стал. Однако «мессеры», оторвавшись от «яков», полезли вверх, под брюхо к «бомберам». Тихон с Федором с пикирования открыли огонь. «Худые» отвернули, не стали под пушечный огонь подставляться и ушли в сторону, за облако. Только, как чуял своим нутром Тихон, ненадолго. Он понимал, что «мессеры» попытаются зайти со стороны солнца – это был излюбленный прием немцев. А в эфире в это время звучала многоголосица: – Андрей, прикрой, атакую! – Витя, стреляй, уйдет же гад! Иной раз в пылу боя пилоты не позывными пользовались, обращаясь друг к другу, а именами – так короче. Тихон видел, как из кутерьмы боя вывалился горящий самолет и пошел вниз. Затем задымил и пошел на снижение на запад другой, явно немец. Поврежденные самолеты старались тянуть к своим – либо до аэродрома добраться, либо парашютироваться, но над своей территорией. «Пешки» отработали по цели, выстроились пеленгом и понеслись на восток. – Маленькие, «пешки» отработали, уходят, – доложил Тихон. Для истребителей это сигнал – выходить из боя и сопровождать бомбардировщики. Только легко сказать – выходить. Немцы вцепились мертвой хваткой, у них превосходство в машинах, и они просто навязывают бой. У наших топлива осталось – только до аэродрома добраться, у немцев же база значительно ближе. И на скорости оторваться не получается, «Фридрих» быстроходнее. Уже над передовой они сбили наш «як». Летчик выбросился с парашютом, и ветер понес купол в нашу сторону. Однако «мессеры» решили расстрелять летчика в воздухе. Первая атака им не удалась, человеческая фигура намного меньше самолета, да еще и в движении. А затем наши «яки» на защиту кинулись. Три истребителя стали в круг вокруг спускающегося на парашюте товарища, прикрывая его от «худых», и, сопровождая его, снижались по спирали. На земле наши пехотинцы, головы подняв, летчику кричали, хоть он и не слышал – высоко было пока. – Давай, друг! Держись! «Яки» сопровождали пилота до критической высоты в сотню метров и потом направились к себе. Немцы же не рискнули так низко спускаться и убрались раньше. Пилот приземлился на «нейтралку». С немецкой стороны по белому пятну купола открыли огонь из минометов, и хорошо, что недалеко была воронка от крупнокалиберного снаряда – пилот спрятался туда. Наши открыли ответный огонь из пушек и минометов, немцы ответили. Перестрелка шла больше часа. Только немцы били по «нейтралке», а наши – по немецким позициям. Как только стемнело, за нашим летчиком поползла группа пехотинцев, они и вытащили парня. Ему повезло – ни одной царапины. А будь ветер слабее или выпрыгни он из самолета парой секунд раньше – попал бы к немцам, приземлился бы на их траншеи. Переменчиво фронтовое счастье… На следующем вылете у Тихона в самом начале воздушного боя пулей «худого» перебило маслопровод, и масло из-под капота брызнуло на лобовое стекло. Он кинул взгляд на приборы – давление масла катастрофически упало. Тихон уже знал: мотору осталось жить три, от силы – четыре минуты, потом заклинит. Сообщив по рации: – Федор, с мотором что-то, давления масла нет, прикрой! – он крутым разворотом курс девяносто ушел на восток. Дал полный газ: чего мотор жалеть, он уже не жилец, так хоть до своих дотянуть. Мотор дал «клина» за несколько километров до передовой. Резкий удар – и винт остановился, сразу стал слышен шум набегавшего воздуха. Истребитель быстро терял высоту. Немецких истребителей поблизости не было, но Тихон решил тянуть до последнего. Вот уже и линия фронта позади, но высота катастрофически падает. Жалко машину, заменить бы мотор – еще полетала бы… И подходящей площадки не видно, везде рытвины, воронки, полузасыпанные траншеи. Вдруг рядом с рекой он увидел полоску луга. И в этот миг по рации раздался крик Федора: – Тихон, бросай машину, а то парашют не успеет раскрыться! Тихон выпустил шасси. – Попробую сесть, сообщи нашим! Оба колеса вышли и встали на замки. Теперь бы не скапотировать. Земля все ближе, все ближе… А высота минимальная, уже ничего не изменить. Чтобы погасить скорость, Тихон плавно потянул ручку на себя. На ровной полосе аэродрома да на тормозах минимум 560 метров надо. А как тормозить на лугу, на неподготовленной площадке? Переборщишь с тормозами, а под колесо кочка попадет – и скапотируешь, на нос встанешь или перевернешься. Были такие случаи. Чтобы выбраться побыстрее, Тихон сдвинул фонарь. Вот шасси коснулось земли… Толчок, еще один – сильнее, часто затрясло, однако истребитель начал терять скорость. Тихон до последнего удерживал самолет на основных стойках, и только когда скорость упала, опустил хвост. Дутик на хвосте маленький, и стоит ему зацепиться за что-нибудь – оторвется. Но главное – машина цела, а двигатель механики быстро поменяют. Истребитель остановился. Тихон отстегнул привязные ремни, и тут же по рации зазвучал голос Федора: – Жив, все в порядке? – Живой! Высылай механиков и грузовик. В случае таких вынужденных посадок, когда самолет можно было восстановить, его буксировали грузовиком на аэродром. Снимали крылья, укладывали в кузов. Хвостовую часть самолета тоже грузили в кузов и так ехали. Тем более что до аэродрома двадцать километров оставалось, по авиационным меркам – тьфу! Теперь оставалось только ждать. Надо было бы истребитель замаскировать, а нечем. Деревья далеко, с километр, много веток не наломаешь. Да и набросай он на самолет веток, это не поможет: то, что они кучей находятся посередине луга, все равно внимание привлекать будет. На такой случай неплохо было бы иметь дымовую шашку. Случись вражеский истребитель или штурмовик – расстреляют неподвижный самолет на открытом месте. Но обошлось. Неподалеку от самолета Тихон нашел глубокую промоину – укрыться, если бомбить или обстреливать будут. До передовой не так далеко, и если у немцев где-нибудь на высотке корректировщик находится, запросто накроют артиллерийским огнем. Пока грузовик с механиками и техником пробирался по разбитым фронтовым дорогам, а то и вовсе без них, ждать пришлось долго. Но прошло время, Тихон заметил натужно ревущий ЗИС-5, вскочил и сорвал с головы шлем, пытаясь привлечь к себе внимание. Грузовик подкатил, из кузова выбрались пять человек техперсонала. Они обошли самолет и достали инструменты. Вскоре уже крылья от фюзеляжа были отсоединены. Дружными усилиями подняли хвост, погрузили в кузов, закрепили веревками. Потом пристроили в кузове крылья. Незаметно наступили сумерки. Кое-как грузовик выбрался на дорогу, едва не угодив в воронку. Ехать пришлось медленно, самолет не приспособлен для ухабистых дорог. Особенно сложно было на перекрестках или крутых поворотах – хвост так и норовил придавить военспецов к бортам или угрожающе скрипел, упираясь в доски борта. К аэродрому добрались к утру. Скорость передвижения мала, и не в последнюю очередь – из-за слабого света единственной фары грузовика, да еще закрашенной черной краской так, что осталась только узкая щель. Дорогу было видно метров на двадцать, и очень скудно. По прибытии механики и мотористы облепили самолет, а Тихон направился в штаб – доложить о прибытии. После краткого доклада – в штабе уже знали от Федора об аварийной посадке Тихона – он вышел на крыльцо и с грустью осмотрел стоянки. Больше половины из них пустовали. Если так пойдет дальше, скоро воевать будет не на чем. Тогда полк будет отведен с места базирования в тыл, а затем – получать новые самолеты. Жалко было технику – истребители еще не выработали ресурс. Получали их совсем недавно, новыми, еще пахнущими краской. А половина уже сгорела, оставшиеся – в многочисленных латках. – Что застыл, летун? – хлопнул его по плечу подошедший комэск. – На стоянки смотрю. Самолетов мало осталось. – Это ты верно заметил. В штабе поговаривают – «безлошадных» пилотов в тыл отправят, на завод – за новыми машинами. – Тогда скорее бы… – Это уже не нам решать. Мотористы сказали – к завтрашнему утру машина твоя готова будет.Глава 7 Неравный бой
Механики и мотористы и в самом деле не подвели, к утру сменили мотор. Иногда они снимали двигатели с сильно поврежденных машин, которые уже невозможно было восстановить. Но чаще в полк присылали моторы с ремонтных заводов – восстановленные заводским ремонтом. Мотор «яка» имел небольшой моторесурс. На «мессерах» двигатели «Мерседес» выхаживали втрое больше и при этом были мощнее. После построения Тихон пришел на стоянку. Механики с грязными по локоть руками и усталыми после бессонной ночи лицами едва ли не хором заявили: – Принимай работу! Двое из них взобрались на хвост самолета. Двигатель М-105П был тяжел – 570 килограммов, и при опробовании на больших оборотах самолет легко отрывал хвост от земли и нередко задевал винтом землю. И лопасти гнулись, и мотор мог выйти из строя. Тихон забрался в кабину, уселся на парашют и запустил мотор. Выплюнув сизое облако дыма, мотор зарокотал. Моторист взобрался на крыло, почти по пояс перегнулся в кабину и уставился на приборы. Когда мотор прогрелся до семидесяти градусов, Тихон стал прибавлять газу. Двигатель заревел, самолет стало раскачивать, и если бы не дополнительный груз в виде механиков на хвосте, он клюнул бы носом. Тронуться с места ему не позволяли колодки под колесами шасси. Погоняв двигатель десяток минут на разных оборотах, Тихон открыл заслонки перед радиатором: – Глуши! Из-за рева двигателя моторист продублировал просьбу скрещенными руками. Тихон щелкнул выключателем магнето и перекрыл бензокран. Двигатель заглох и теперь едва слышно потрескивал, остывая. И вдруг воздух всколыхнула сирена воздушной тревоги. – Бензин, боезапас? – спросил Тихон. – Все в порядке. С правой стороны показались быстро приближающиеся пикировщики Ю-87 – их можно было безошибочно опознать по характерным изгибам крыльев в виде перевернутой «чайки». Боеготовых к вылету самолетов не было, и Тихон принял решение – взлетать. Мотор прогрет, бензин и снаряды есть. Он вскочил, накинул лямки подвесной системы парашюта, уселся в пилотское кресло, пристегнулся и сделал жест руками в стороны – убрать колодки! В данный момент он был единственным, кто мог бы взлететь прямо сейчас, немедленно. Другим летчикам надо еще добежать до стоянки, запустить и прогреть моторы – процедура обязательная. Минимальная температура, при которой можно выруливать на взлетную полосу – пятьдесят градусов. Иначе на взлете, когда от мотора требуется максимальная отдача, он может захлебнуться на полном газу и заглохнуть или не выдать тяги. Тогда катастрофа! Тихон дал газ. Через еще не закрытый фонарь кабины даже на фоне оглушительного рева мотора он услышал, как начали стрельбу зенитки – они располагались на обоих концах аэродрома. Однако прикрытие они представляли из себя слабое. Несколько счетверенных установок пулеметов «максим» и две малокалиберные автоматические пушки. Для «Юнкерса» пули «максима» – так, слону дробина. Тихон не запрашивал по рации разрешения на взлет – это была потеря драгоценного времени. И взлетал он тоже вопреки всем наставлениям по производству полетов – прямо со стоянки, поперек взлетно-посадочной полосы. Еще надо было успеть поднять самолет в воздух как можно быстрее, до того, как пикировщики свалятся в боевое пике. Взлетающий самолет не может маневрировать, и скорость мала. А у «Юнкерса» мощное пушечное вооружение спереди, и пилоты не упустят возможности сбить русского. Счет шел на секунды. Истребитель подбрасывало на неровностях, сзади клубилась туча пыли. Неумолимо и быстро надвигался лес. Пора, решил Тихон, иначе он врежется в деревья. Он потянул на себя ручку и повернул кран уборки шасси. Самолет прошел впритирку к верхушкам деревьев. Тихон направил самолет в сторону от аэродрома. От первого бомбового удара он аэродром не убережет, скорость еще мала, да и высота смехотворная. Он набрал высоту и скорость, затем выполнил боевой разворот. Высота, на которой пикировщики стоят в круге, – восемьсот метров. Из этой карусели вываливался самолет, пикировал, сбрасывал бомбы, отваливал в сторону и занимал свое место в строю. Следующий самолет начинал пикирование. Они делали это четко и жестко, не мешая друг другу, по отработанной схеме. Пара «мессеров» прикрытия занимала высоту в две тысячи метров. Сейчас Тихону надо подлететь к пикировщикам. На его пути удачно попалось облако. Когда истребитель влетел в него, в кабине сразу потемнело. Тихон лихорадочно просчитывал варианты. Ю-87 – машина устаревшая и тихоходная, но не безобидная, и сбить ее не так-то просто. Парни из его эскадрильи, кто уже сталкивался с «лаптежниками», рассказывали: – Стреляю по нему, вижу попадания, а он летит! Конечно, у него фюзеляж и крылья дюралевые и баки топливные протектированные. При попадании снаряда – особенно бронебойного – сквозная дырка. Если снаряд не поразил жизненно важные органы – двигатель, систему маслопитания или охлаждения, если не погубил пилота, самолет продолжает полет. У наших же самолетов, фанерно-деревянных, немецкие осколочные снаряды образовывали при попадании огромные дыры. Кроме того, у пикировщиков хвост прикрывал стрелок. И тактический прием – круг – немцы выработали в боях. Передний самолет был прикрыт сзади идущим следом – его мощным вооружением. В таком круге Ю-87 и без «худых» запросто могли «схарчить» одиночный «як». И потому Тихон решил напасть сверху. И не по фюзеляжу стрелять, что заманчиво, но неэффективно, а по кабине пилота, чтобы наверняка. Он выскочил из облака и на секунду прикрыл глаза от яркого света. Глянул – вот они, лаптежники, на удалении в пятьсот метров. И на двести метров ниже его. Позиция для атаки удобная. Дистанция уже четыреста, его заметили. От одного из «лаптежников» в его сторону потянулась трассирующая очередь. Мимо! Тихон перевел самолет в пологое пике. Выбрав себе цель, навел самолет корпусом, по моторному отсеку, и надавил на гашетку пулеметов. Уже по их трассам скорректировал наводку и нажал гашетку пушки – в снарядной ленте «яка» на два осколочных снаряда приходился один бронебойный. Увидел разрывы на капоте мотора «лаптежника», потом – на фонаре кабины. Поскольку дистанция уже была мала и к его истребителю тянулись трассы от хвостовых стрелков пикировщиков, Тихон отдал ручку от себя и стал пикировать, уходя от огня: бортовые стрелки могли вести огонь назад – вверх – в стороны, но не вниз. И снова удача: очередной «лаптежник», который только что сбросил бомбы на стоянки самолетов, выходил из пике, находясь в его нижней точке. Получилось, что Тихон пикировал на штурмовик сверху. Рука автоматически нажала гашетку, и «Юнкерс» сам нарвался на очередь. Вначале снаряды ударили по мотору, прошли по кабине летчика и стрелка, по фюзеляжу. И летчик убит был, или рулевое управление повреждено, но «лаптежник» перевернулся на левое крыло и стал падать. Высота была невелика, и Тихон успел увидеть, как пикировщик врезался в землю и взорвался огненным шаром. Тихон дал полный газ и стал тянуть ручку на себя – надо было набирать высоту и снова атаковать. Внезапно рядом пронеслась трассирующая очередь. Он оглянулся и увидел на хвосте «мессер», а за ним – оранжевые купола парашютов: экипаж подбитого им ранее «Юнкерса» выбросился на парашютах. Тихон ожидал, что «худые» бросятся на защиту, но слишком быстро все получилось. Хотя… скорость «мессера» на пикировании достигает семисот километров. Его заметили, когда он атаковал первый самолет. Увлекшись атакой на второго, назад не смотрел, вот «худой» его и достал. Снизу, с земли, зенитчики открыли огонь по «мессеру» – высота была от силы двести метров. Фашисту это не понравилось, и он шарахнулся в сторону. Тихон мысленно поблагодарил пулеметчиков, очень вовремя они поддержку ему оказали. Левая педаль вперед, боевой разворот с набором высоты… Но как же медленно «як» набирает высоту! Как будто застыл в воздухе… Однако теперь Тихон не забывал смотреть по сторонам. Одного «худого» от него отпугнули, но «мессеры» в одиночку не летают, значит, где-то рядом второй. Вот он! Сверху пикирует, сквозь лобовое стекло стремительно нарастает… Тихон нажал гашетку пушки, и немец тоже. Оба промазали – спереди у истребителей площадь невелика. Немец успел отвернуть в сторону, избегая столкновения. Но мотор «яка» вверх по вертикали уже не тянул, и Тихон перевел истребитель в горизонтальный полет, боясь, что от потери скорости он свалится в штопор. А между тем «Юнкерсы» были уже совсем рядом, и их бортовые стрелки открыли по нему огонь. Но не они сейчас представляли для Тихона главную угрозу, а «худые». Тихон вывернул голову назад так, что шейные позвонки хрустнули, и увидел – первый «мессер» был уже рядом, достал его на вертикали за счет лучшей тяговооруженности и скороподъемности. Тихон заложил крутой вираж, и бортовые стрелки с «лаптежников» прекратили огонь, боясь поразить своего. А «худой» как прилип. Почувствовав, что немец его в прицел ловит, Тихон начал скольжение на крыло. Очередь! Мимо! Ручкой управления Тихон перекладывал истребитель с левого борта на правый – вот сейчас он понял, что чувствует карась на сковородке… К «мессеру», что висел у него на хвосте, пристроился второй, но потом они разошлись в разные стороны. Ага, по рации пообщались, в «клещи» решили взять, понял Тихон. Решив добавить цилиндрам мотора воздуха и тем самым увеличить мощность, он переключил нагнетатель на вторую ступень и двинул ручку газа до упора. От «худых» не оторваться, но хоть маневры порезче выйдут. Сейчас одно спасение – завязать бой на горизонталях, тут «худой» проигрывает «яку» секунду-две. Кажется – ну что такое секунда? Мелочь! Однако в бою скоротечном, воздушном, на высоких скоростях они тоже имеют вес и значение. Тихон заложил крутой вираж – аж вдавило в спинку кресла. Правый «мессер» успел повторить маневр, а левый проскочил вперед – запаздывал. И Тихон из правого виража – сразу в левый, крутой змейкой, крыло левое в землю смотрит. Перед капотом в опасной близости – «мессер», и Тихон успел дать из пушки короткую – в два-три снаряда – очередь. Она попала «худому» в борт, и Тихон сразу потянул ручку на себя, чтобы не столкнуться. По его истребителю сразу раздались удары, от правого борта полетели куски обшивки. Достал его все-таки «мессер», висевший у него на хвосте, – упорный немец оказался. Самолет сразу стал плохо слушаться педалей, видимо, зацепило еще и хвостовое оперение. На всякий случай Тихон откинул фонарь кабины. Был у «яка» такой недостаток: фонарь заклинивало на направляющих, ходили такие разговоры среди пилотов. Правда, самому сталкиваться с такой проблемой Тихону не приходилось, но лучше перестраховаться. Немецкий летчик, видавший свои попадания по «яку», решил добить его. Тихон попытался уйти с линии огня и послал правую ручку до упора вниз, а правую педаль – вперед. «Як» нехотя, вяло, но стал выполнять маневр. Однако не успел… По хвостовому оперению самолета ударила пулеметно-пушечная очередь. Истребитель перешел в пикирование и перестал слушаться руля. Высота всего пятьсот метров, потому раздумывать некогда. Тихон отстегнул привязные ремни, привстал с сиденья и перевалился через борт. Его крутануло потоком воздуха и приложило спиной о горизонтальный руль. Удар пришелся вскользь, но болью сильно обожгло спину. Раскинув руки и ноги в стороны, Тихон прекратил беспорядочное падение. Поднял голову вверх – «худой» начал разворот со снижением в его сторону. Плохо! Стоит открыть парашют, как этот гад начнет стрелять. Тихон кинул взгляд вниз – земля стремительно надвигалась. Медлить было нельзя, иначе парашют раскрыться не успеет. И из двух зол выбирают меньшее… Он рванул вытяжное кольцо. Раздался легкий хлопок – это сработал вытяжной парашютик. Сразу за ним – сильный хлопок и удар: раскрылся основной парашют. Тихон поднял голову. Купол расправился полностью и погасил скорость. Ба! В стороне, в паре километров от аэродрома висел в воздухе еще один купол, оранжевый, явно немецкий. И пилот уже приземлялся… Тихон только успел сгруппироваться и согнуть ноги в коленях, как почувствовал удар о землю. Удар сильный, болью отозвавшийся в спине. Упав на бок, Тихон подтянул стропы, чтобы купол погас и его уже не волокло по земле. «Мессер» спикировал, успев дать очередь из пулеметов. Пули прошли рядом, но не задели. Пикировщики отбомбились, повернули на запад, и шум их моторов постепенно стих. Тихон попробовал подняться, но боль в спине была настолько сильной, что у него перехватило дыхание. Медленно, с перерывами, упираясь руками в колени, но он все же поднялся. Отстегнул привязные ремни подвесной системы. Посмотрел в сторону аэродрома, а там несколько дымных столбов в небо поднимаются. Он понимал, что, кроме самолетов, гореть на аэродроме нечему. Если бы немцы в склад с горючим угодили, был бы взрыв и сильный пожар. От аэродрома в его сторону уже мчалась «полуторка», в кузове – несколько технарей. – Живой? А то мы уж и не чаяли… Видим – сел на парашюте, а «мессер» по тебе стрельбу открыл. Зенитчики по нему стрелять начали, да только одна установка осталась, остальные под бомбами погибли. Садись. – Не могу. Спина очень болит, помогите. Неловко было Тихону произносить эти слова. Молодой, ранений нет, а помощи просит. Технари подняли его на руки и уложили в кузов грузовика. – Ваня, трогай, только потихоньку и сразу к медпункту. – Понял уже. Машина поехала медленно, но все равно каждая кочка отдавалась в спине Тихона острой болью. Чтобы не закричать, он стиснул зубы. Наконец грузовик остановился у медпункта, и Тихона осторожно сняли. Раньше он не мог видеть аэродром, мешали борта грузовика, а теперь успел окинуть взглядом. На взлетной полосе – воронки, дымятся разбитые самолеты – два он точно увидел. В полку и так самолетов не хватало, а теперь два сгорело, и его истребитель уничтожен. Рядом с медпунктом – раненых человек десять. Кто-то стоит, придерживая окровавленную руку, но большинство лежит на земле. Вокруг них санитары суетятся, по очереди в медпункт заносят. Сначала – тяжелых, с осколочными ранениями в голову, грудь и живот, потом – тех, кто ранен в руку или ногу. Тихон попал последним: кровотечения нет, и санитары не торопились. Полковой врач осмотрел и вынес вердикт: – В госпиталь надо, рентген делать. Подозреваю повреждение позвоночника. – А в полку отлежаться нельзя? Я все равно «безлошадный». – А вдруг что-нибудь серьезное? Инвалидом станешь, ходить не сможешь, не то что летать. Такая перспектива Тихона не устраивала. Двумя грузовиками раненых и контуженых отправили в тыл. Технари подсуетились, где-то раздобыли матрац, положили его под Тихона, чтобы лежать было помягче и не так трясло. До госпиталя добирались четыре часа по разбитым дорогам. Один из раненных в грудь дорогу не перенес, умер. Когда в госпитале дошла очередь до Тихона, хирург заявил: – Было бы ранение – прооперировали бы. Но профиль у нас не тот. Отправим дальше в тыл. Вечером Тихона погрузили на санитарный поезд, на верхнюю полку. Поезд то и дело останавливался и подолгу стоял на полустанках, пропуская встречные эшелоны – на фронт везли боевую технику, пополнение, боеприпасы. Такие поезда именовали «литерными» и пропускали их вне очереди. Во время остановок с санитарного поезда выгружали умерших от ран бойцов – Тихон сам видел в окно. Крытый грузовик подходил к вагонам не со стороны перрона, чтобы народ не видел. Ни одна война не обходится без жертв, к сожалению. У каждого убитого и умершего от ран были семьи, родня. Овдовели жены, осиротели дети. Не у всех погибших были при себе документы – оказались утеряны, кровью залиты, сгорели… Таких хоронили в братских могилах под скромной фанерной табличкой с надписью: «Похоронено сорок два безымянных бойца». И дата. Поезд прибыл в Ковров, в тыловой госпиталь. Часть раненых выгрузили здесь, оставшихся повезли на поезде дальше. Ковров был небольшим городом Владимирской области и известен был своим оружейным заводом, на котором выпускали пулеметы. Раненых поместили в госпитале, бывшем помещении школы, и уже на второй день Тихону сделали рентген. – О, батенька, да у вас компрессионный перелом позвонка! – сказал лечащий врач. – Будем делать вам гипсовый корсет и постельный режим. – Надолго? – испугался Тихон. – Месяца на три, я полагаю. В гипсовальной его, как египетскую мумию, замотали бинтами, сверху наложили слой гипса, затем – снова бинты. Грудную клетку сковало от шеи и до поясницы, возможность глубоко вздохнуть исчезла, как будто его заковали в железный панцирь. Санитары перевезли Тихона в палату, где уже находились такие же бедолаги. «Лежачих» ранбольных собирали в одной палате – так санитарам проще было ухаживать за ними. Тихону кололи витамины, и первые несколько дней он отсыпался. Ни налетов, ни стрельбы – тишина. Можно сказать, почти санаторий, только скучно. В коридоре висел репродуктор, и, когда передавали сводки Совинформбюро, открывали двери во все палаты. Ранбольные слушали, потом обсуждали. Для многих перечисленные населенные пункты не были чем-то далеким, отвлеченным: в этих городах или селах они воевали, там их ранило. Дым в палатах стоял столбом. Лежачим больным хоть и запрещали курить, но строго не спрашивали. Ходячие же курили в саду возле госпиталя. Самое противное для Тихона началось через неделю, когда кожа под корсетом начала чесаться и просто зудела. Кожа под корсетом не дышала, и помыться возможности не было, гипс расползется. И почесать было невозможно, так бы корсет и разодрал. Опытные раненые посоветовали ему найти проволочку. – Делаешь выдох, проволочку засовываешь под корсет и чешешь, – дали они совет. Теперь Тихон уже считал дни, когда, наконец, придет время снимать гипсовый панцирь. Три месяца показались ему вечностью. Но все-таки пришел тот счастливый день, когда гипсовый корсет сняли. После рентгена врач разрешил потихоньку ходить. Однако за долгое время пребывания в кровати Тихон почти разучился это делать. Мышцы ног ослабели, тряслись, как студень, и не держали его. И потому Тихон вначале стал ходить на костылях, через неделю перешел на палочки, но и их скоро отбросил. Боли в спине периодически давали о себе знать, но он уже мог выбираться на улицу. Одно было плохо – зима настала, а в халате, кальсонах и тапочках на улицу не выйдешь. Так он и просидел в госпитале зимние холода. А в марте – врачебная комиссия. У дверей кабинета собралось человек двадцать пять выздоравливающих. Большинство – из пехоты, несколько танкистов, а из летчиков – только двое. Тихон не волновался, считая, что он здоров. Подпишут документы, и прощай, госпиталь. Но действительность оказалась более жестокой по отношению к нему. – Вы, батенька, к летной работе ограниченно годны, – заявил председатель комиссии. – Это как? – не понял Тихон. – На истребителях вам больше летать нельзя. – То есть вы списываете меня с летной работы? – не мог поверить своим ушам Тихон. – Ну зачем так сразу? Нет, на тихоходных самолетах вполне можете летать. Существует же транспортная авиация, легкая. Вам противопоказаны перегрузки, возникающие при полетах, парашютирование. Тихон расстроился, такого удара от медицины он не ожидал. – Я же здоров, даже сплясать могу, – заявил он. – Верно. Но документы подпишу с ограничениями, и не уговаривайте. На снимке – все срослось, но беспокоить периодически будет. Рано или поздно война закончится, а вы человек еще молодой. Вы же не хотите вернуться домой инвалидом? – Не хочу. – Ступайте, документы получите к вечеру. От расстройства Тихон плюхнулся на табуретку. Увидев это, доктор попытался его утешить: – Все еще наладится. Мы же не списываем вас из авиации или из армии полностью… Ну как ему объяснить, что у него, Тихона, нет ни дома, ни родных и возвращаться ему некуда? Уж коли он попал на эту войну, коли захотел принести пользу, надо нещадно воевать с жестоким и сильным врагом. Да и привык он уже к самолетам, боевым вылетам, постоянному риску. Бывали времена, когда уж совсем тяжко приходилось, хотелось вернуться в свою прежнюю жизнь, но потом он корил себя за это желание. Он уже пожил в жизни сытой и спокойной, а как же другие? Они же терпят и лучшей жизни не видели. Хлеба досыта не все и не всегда ели, а колбаса вообще роскошью считалась… – Ну хорошо, – вдруг пошел навстречу Тихону врач, видя его состояние. – Есть у меня приятель. Только место для службы сложное: Северный флот. – Я же не моряк, – попытался откреститься Тихон от странного, по его мнению, предложения. – На всех флотах, чтобы вы знали, есть авиация. И сухопутная, и гидроавиация. Идите, ждите в своей палате и не мешайте работе комиссии, – окончательно заинтриговал Тихона доктор. В палате, усевшись на кровати, Тихон стал размышлять. Что-то он слышал в сводках Софинформбюро о действиях авиации на Севере, но особо не впечатлился. Караваны, проводки судов, незнакомые названия – Петсамо, полуостров Рыбачий… Казалось, это где-то там, на краю света, где сплошная полярная ночь, льды, белые медведи. Бр-р-р! Тихон зябко поежился – холода он не любил. А если собьют в тундре? Замерзнет же насмерть! Он уже жалеть стал, что был так настойчив с доктором. Ну, послали бы, как и других, в запасной полк, а там на бумаги из госпиталя не больно смотрят, им летчики нужны, тем более – опытные. Прошла около двух часов, прежде чем санитарка пригласила Тихона в кабинет врача. Доктор был слегка под хмельком. Широким жестом он показал Тихону на продавленный дерматиновый диван: – Садись, летун. Выпить хочешь? – Не откажусь. А мне можно? – Уж коли воевать можно, так почему выпить нельзя? Мы же по чуть-чуть… Эскулап выудил из-под стола бутылку коньяка – редкость по военным временам – и разлил напиток по стаканам, правда – на два пальца, граммов по пятьдесят. – Не обижаешься, что мало? Коньяк – не водка, его стаканами не пьют. Ну, за твое возвращение в строй! Желаю тебе выжить в этой мясорубке! Чокнулись, выпили. Коньяк был хорош, Тихон давно приличного алкоголя не пробовал. На фронте – наркомовские сто граммов, водка посредственная. А тут – коньяк армянский, и где только доктор его взял? Послевкусие приятное, жаль – закусить нечем. Но во время войны где лимон найти? Доктор уселся в кресло, наверное, до войны в нем директор школы сидел, достал папиросу, затянулся и подтолкнул пачку к краю стола: – Закуривай… – Спасибо, не курю. – Правильно, вредная привычка. Так вот, о тебе… Тихон навострил уши. – Есть у меня товарищ, еще со школьной поры – он сейчас в кадрах служит, в ВВС Северного флота. Дам я тебе к нему письмо. У тебя ведь какие варианты? Или в легкобомбардировочную авиацию – на У-2, или в гидроавиацию. Там скорости и нагрузки маленькие, тебе восстановиться надо. После госпиталя тебе отпуск по ранению положен – месяц, а потом в ЗАП. Ты отдохни, к родне съезди, а потом – в Архангельск. Вот проездных документов дать не могу, только до запасного авиаполка. Ну, давай еще по одной… Доктор плеснул коньяка в стаканы – скромно, на палец всего. – За тебя! Они выпили, и Тихон осмелился: – Разрешите полюбопытствовать… Почему вы мне помогаете? – Ну да, ну да… В госпитале раненых полно, всех не обласкаешь… Брата ты мне младшего напоминаешь – лицом, голосом… Тоже летчиком был… Давай помянем. На этот раз доктор налил коньяку по полстакана. Выпили не чокаясь. – И возраст, как у тебя. Окончится война – я-то в тылу потихоньку состарюсь, а ему уже не суждено жизнь прожить. Мать, как узнала, слегла. Даже могилы нет: сгорел в воздухе вместе с самолетом. Через три месяца в наш госпиталь летчик из его полка поступил, рассказывал. Доктор помолчал, закурил – Тихон видел, как мелко дрожали пальцы его рук. Понятно, переживает. Но доктор взял себя в руки: – Родня-то есть? – Нет. – Под оккупацию попали? – Случилось так… – Ты завтра с утра, до обхода, зайди ко мне. Я тебе письмо дам, справку о ранении. Личные документы в канцелярии получишь. – Слушаюсь! Тихон поднялся, поняв, что разговор окончен. Спал он хорошо, последняя ночь в госпитале. За завтраком попросил добавки – черпак каши, поскольку неизвестно еще, когда в следующий раз поесть придется. Доктор уже приготовил ему письмо. – На обратной стороне я фамилию, имя и отчество указал, а также звание и должность, дабы не запамятовал. Не подведи и не осрами. – Как можно? – Удачи! Мужчины пожали друг другу руки, и Тихон направился в канцелярию за документами. Потом – к старшине в каптерку, за обмундированием и сухим пайком на трое суток. Переодевшись, он натянул сапоги и вышел на крыльцо. Куда идти? На войне, да и вообще в армии любой военнослужащий живет по приказу: полеты, отбой, прием пищи – все по команде. А сейчас свобода, месяц отпуска. Продаттестат, как и денежный, в кармане – с личными документами и справкой. Деньги выдали – а куда их тратить? Была бы родня – к ним бы поехал. Поначалу он решил до Москвы добраться. Вроде от Коврова недалеко, а потратил целый день. Пассажирские поезда практически не ходили, лишь изредка и не по расписанию, и были переполнены. Шли эшелоны с техникой, с личным составом, и все – к фронту. В тыл же тянулись поезда с разбитой техникой – для ремонта или на переплавку, а также санитарные поезда. Потолкавшись в здании вокзала и на перроне несколько часов кряду, Тихон решил действовать активнее и подошел к теплушке только что прибывшего поезда: – Бойцы, мне бы командира… Из приоткрытой сдвижной двери показался усатый старшина. – Летчик я, из госпиталя выписался. Не возьмете ли до Москвы? – Не положено, – отрезал старшина. К теплушке подошел командир с погонами капитана. В январе сорок третьего в армии ввели погоны, и для Тихона это было непривычно, у него на гимнастерке все еще были петлицы с треугольниками. Впрочем, погон на всех еще не хватало, армия многомиллионная, и ходили с петлицами. – В чем дело, старшина Васюк? – Да здесь вот летчик попутчиком набивается, а я говорю – не положено! – Ваши документы! Тихон достал красноармейскую книжку и справку из госпиталя. – Что же мне, пешком до Москвы идти? – возмутился он. Капитан документы проверил, а когда Тихон распахнул полы шинели, чтобы убрать их в нагрудный карман гимнастерки, капитан увидел медаль. – Ладно… Боевому летчику, да еще после госпиталя отказать негоже. Идемте со мной… Так Тихон попал в вагон, в котором ехали командиры. Вагон был пассажирский, довоенной постройки. В нем было натоплено, и после мартовской промозглой погоды – прямо благодать. – Располагайся, младший сержант. Тихон бросил вещмешок, повсеместно называемый «сидором», на полку и уселся. Как только поменяли паровоз, эшелон тронулся. Пошли неспешные разговоры, в основном – о положении на фронтах. Наши войска уже окружили и разбили 6-ю армию Паулюса под Сталинградом, но немцы были все еще сильны. Командиры, сидевшие в купе, боевого опыта не имели, поскольку перебрасывались из Сибири. Как понял Тихон, с границы с Китаем. За разговорами время пролетело быстро – состав шел без остановок. И вот они подъехали к Москве. Только не остановился эшелон ни у одного из известных вокзалов, а сделал это на окружной дороге, на какой-то маленькой станции, скорее даже – разъезде. Тихон поблагодарил и сошел с поезда: еще неизвестно, куда пойдет состав дальше, вдруг увезут далеко? Нет, уж лучше оставшийся путь пешочком преодолеть. Пока он ехал, родилась идея – отправиться на аэродром и попробовать добраться на транспортном самолете до Архангельска. Поездом, как понял, будет долго и суетно. Неподалеку от разъезда проходила трамвайная линия, и на дребезжащем и громыхающем трамвае Тихон добрался до центра. Уже начинало темнеть, и он обеспокоился. В городе действует комендантский час, патрули ходят, и ему не хотелось провести ночь задержанным в военной комендатуре. Надо успеть добраться до аэродрома, там есть казармы для пилотов и технарей. Или до здания вокзала, где можно переночевать на лавке. Узнав у прохожих, как пройти к ближайшему вокзалу, он направился к Павелецкому. Через квартал его окликнула толстая тетка с хриплым голосом: – Товарищ военный, помогите замок закрыть! Бьюсь с ним, бьюсь… – Показывайте. Тетка пыталась закрыть навесной замок на двери магазина. Тихон вставил ключ, попробовал провернуть. Заскрежетало. Похоже, замок давно не смазывали, и от дождей, от сырости при туманах внутренности его заржавели. – Маслица бы в замок, хоть несколько капель. – Это можно. Тетка закашлялась, открыла дверь и зашла в магазин. Полуобернувшись, она пригласила Тихона: – Зайдите. Тихон вошел. Похоже, в магазинчике отоваривали продуктовые карточки, но сейчас на полках было пусто, лежали только пачки соли. Тетка достала черпак из бидона – на его дне собралось буквально несколько капель подсолнечного масла. – Куда капать? – В скважину для ключа и сюда, – Тихон ткнул пальцем. После смазки он несколько раз провернул ключ. О, другое дело, замок заработал. – Держите, – он протянул замок тетке. Оба вышли на улицу, и женщина защелкнула замок на двери магазина. – Спасибо вам! – Не за что. К Павелецкому вокзалу – туда? – Туда. Уезжаете? – Нет, переночевать хочу. Только из госпиталя, пристроиться негде. – Патрули и на вокзале документы проверяют. Если билета нет, могут выгнать. Об этом Тихон не подумал. Документы у него были в порядке, но билета на поезд не было. Да и не думал он поездом ехать… Тетка тем временем предложила: – Пойдемте ко мне. – А удобно? – Все равно квартира пустая. Квартал всего один… Дом – старый, наверное еще дореволюционной постройки, из бывших доходных. Широкие лестницы, высоченные потолки… Тетка открыла дверь: – Входите, – и щелкнула выключателем. Вспыхнула лампочка, осветив длинный коридор со множеством дверей. – Коммуналка у нас… А живу я одна, все в эвакуации. – Не страшно? – Страшно было, когда город бомбили, а теперь чего бояться? Немцев от города отогнали. Тетка прошла вперед, открыла дверь: – Моя комната. Она сняла пальто, меховую безрукавку, теплую кофту и оказалась совсем не толстой, просто казалась такой из-за вороха одежды. И не теткой она была вовсе, а молодой женщиной лет тридцати. Только голос хриплый. – Холодно в магазине, да и дома тоже. Одеваюсь теплее, но все равно простываю. Я сейчас чайник на керосинку поставлю. Да вы располагайтесь… На кухне зашумела вода, зашипела керосинка. Тихон снял шапку, шинель, все повесил на вешалку. С тех пор как попал на войну, да и вообще в другое время, он в первый раз посетил квартиру гражданского жителя – до этого приходилось жить в казармах, землянках, избах на освобожденной территории. И теперь ему любопытно было. Он осмотрел комнату: м-да, более чем скромно… Шифоньер, тумбочка с книгами, железная кровать. Посередине комнаты – обеденный стол, три стула – прямо спартанская обстановка! И одежда на вешалке только та, что женщина с себя сняла. Стало быть – одна живет, ни мужа, ни детей. Женщина внесла исходящий паром чайник и поставила его на стол. – Меня Тихоном зовут, – поднялся со стула пилот. – Ой, мы же не познакомились! – всплеснула руками хозяйка. – Меня – Анной. Тихон развязал «сидор» и выставил на стол банку тушенки, пачку армейских сухарей, бумажный кулек с кусковым сахаром и селедку. Еще одну банку тушенки и пачку сухарей в вощеной бумаге он решил приберечь на дорогу. – Спасибо! Тогда я сейчас макарон отварю, с тушенкой царский ужин получится. А сухари уберите, пригодятся. У меня свой хлеб есть, только черный, – и женщина засуетилась. Торопиться Тихону было некуда. Он выключил свет, отодвинул плотную штору и выглянул в окно. В городе соблюдали светомаскировку, и вокруг – ни огонька, темно. По пустынной улице, по центру проезжей части мерно вышагивал патруль. Тихон задернул штору и включил свет. Вошла Анна с кастрюлькой в руках, из которой пахло мясным духом. Женщина засуетилась, достала тарелки, вилки, стаканы в подстаканниках. Потом из шифоньера выудила начатую, но почти полную бутылку водки, разлила спиртное по стаканам. – Давно я вот ни с кем не сидела, с утра до вечера на работе. Зимой так мерзла – ужас! Дома чаем отогреешься – и под одеяло. Только к утру согреешься, так уже вставать пора. Ну, за что пить будем? – За победу! Они чокнулись, выпили. Водка была теплой и противной на вкус, но другой не было. Принялись за макароны с тушенкой – почти по-флотски. Макароны были серыми, слипались, но когда есть хочешь, и такие идут за милую душу. Выпили еще. Стало тепло, согрелись оба. К этому моменту заварился чай. Заварка была бледной, но зато пили его вприкуску с сахаром. Женщина отмякла, разговорилась. На работе разговаривать некогда, если только с покупателями поругаться. О муже, погибшем в сорок первом, вспомнила, как соседи в одночасье выехали, а она не успела, а потом рукой махнула… Тихон слушал с интересом – когда еще удастся узнать, как гражданским в войну жилось? Оказалось – несладко. Знал, конечно, из фильмов, но действительность оказалась тяжелее, даже беспросветнее. Часики с кукушкой и маятником уже половину второго ночи показывали, и у Тихона глаза слипаться стали. Анна это заметила: – Ой, заболтала я вас совсем!.. Спать пора. – Вы мне на пол что-нибудь постелите, я шинелью укроюсь. – Брезгуете мной, значит, – поджала губы Анна. – Нет, напротив, обидеть мимоходом боюсь. – А вы, Тихон, не бойтесь… У меня два года мужчин не было. А вот попался один, да и тот стеснительный. Я думала, что летчики народ боевой, решительный. Тихон про себя чертыхнулся. Мог бы и сам догадаться, знак какой подать – попытку хотя бы… Женщин у него не было давно. Были в полку девушки – две медсестрички в медпункте, официантки в столовой. Только у всех – постоянные ухажеры из офицерского состава. Любовь – не любовь, а денежный аттестат посолиднее будет, чем у младшего сержанта. Кроме того, летчики народ в женском понимании ненадежный: сегодня он ласковые слова на ушко шепчет, а завтра на боевом вылете сгорел. Летный состав менялся быстро, и потому женский пол в полку больше благоволил к штабным или тыловикам вроде начфина, начпрода или замполита. Эти не летают, головой не рискуют и будут понадежнее. Пришлось Тихону соответствовать, впрочем – не без удовольствия, койка скрипела и стонала почти до утра. Утром Анна спросила: – Тебе обязательно сегодня уезжать? – Совсем нет, могу на несколько дней остаться, если не прогонишь. – Тогда оставайся. Только из квартиры не выходи. – Почему? – Соседи в милицию доложат. Без прописки посторонних селить нельзя, паспортный режим строгий. – Да у меня и паспорта-то нет, только удостоверение и справка из госпиталя. – Вот и отсыпайся, набирайся сил на ночь! Анна подогрела чайник, выпила чаю с куском черного хлеба и убежала. Тихон последовал ее совету и проспал почти весь день. Один раз осторожно выглядывал в окно – интересно было посмотреть на улицу. Он ведь даже не знал, где она расположена и как называется. Дома напротив были целыми, окна заклеены крест-накрест полосками бумаги, движение скудное. Редкие пешеходы – почти все в военной форме, изредка проезжающие машины, большей частью – грузовые, с армейскими номерами. И это почти в центре! А чему удивляться? Многие в эвакуации. Из десятка комнат этой квартиры только одна была обитаема. Наверное, в других квартирах такая же ситуация. Да и день на дворе, люди на работе, на службе, гулять некогда. Анна вернулась, когда уже начало смеркаться. Довольная, она подняла авоську, которую держала в руке: – Картошечки купила, сейчас пожарим! Тихон молча достал последнюю банку тушенки. Ни сахара, ни селедки уже не было, только пачка сухарей. – Опять пировать будем! – обрадовалась Анна. – Водки только нет, больно дорогая. – Сколько? У меня деньги есть, на фронте их тратить негде и не на что. – Восемьсот рублей. Тихон отсчитал деньги. – Купишь ли? Поздно уже. – У барыг в любое время купить можно, были бы деньги. Анна убежала, а Тихон сел чистить картошку. Обыденное дело, дома часто приходилось этим заниматься. Но вот за полтора года, что он здесь, – впервые. Вскоре вернулась Анна и достала из-за пазухи бутылку водки с засургученной головкой. Пока она жарила картошку, Тихон прослушал в комнате сводки Совинформбюро. Похоже, что-то жаркое будет в смысле боев. Он знал из истории, что предстоит Курская битва – страшная, жестокая, переломившая ход войны. После нее немцы уже не оправятся, слишком много будет потеряно военнослужащих, выбито техники, и ни одного крупного, стратегического наступления они предпринять уже не смогут. Тихон с Анной выпили, поужинали. Это можно было бы назвать и поздним обедом, поскольку днем есть было нечего. После постельных утех Анна спросила: – Тебе когда в часть? – Утром поеду. – Я слышала, после ранения дают отпуск. Остался бы у меня… – Ты извини, но если все вояки по теплым постелям прятаться будут, война еще долго не закончится. – Писать будешь? Я адрес дам. – Нет. Жив останусь – вернусь, а если не случится – не жди. Не я один такой. – Какие-то вы, мужчины, бесчувственные, – всплакнула Анна. – Ты знаешь, скольких боевых товарищей я потерял? Там мясорубка страшная. Силен немец, только одолеем мы его… – Помню я, перед самой войной пели: «Если завтра война, если завтра в поход…» Армией своей гордились, а немец до Москвы дошел. Ты бы видел, что в столице в октябре сорок первого творилось! Народ обезумел, магазины начали грабить. А первыми начальники всех мастей побежали. Барахло на машины грузили и из города драпали. Такую панику подняли! – Да во все времена, особенно в тяжкие для страны, пена вверх всплывает. Только это не народ. Вот ты же не убежала… Они надолго замолчали, и Анна незаметно для себя уснула. Конечно, предыдущую ночь ей спать не пришлось, Тихон же отоспался днем, пока она на работе была. Утром, как только женщина встала, Тихон поднялся тоже. Он быстро умылся, выпил стакан чаю с куском хлеба. Побриться бы, да нечем. В полку у него отличная бритва была, из трофейных – технари подарили. Только все его скромные пожитки так в полку и остались. Когда кто-то из летчиков погибал, его вещи пересылались родным. Ну а если родственников не было или они в оккупации находились, вещи делились между сослуживцами. Так что бритва его не заржавеет, пользуется ею кто-то. Через несколько минут он уже готов был, Анну обнял: – Ты не болей, одевайся теплее… – Это ты себя береги, мы-то в тылу, выдюжим… – и крепко-крепко обняла, Тихон едва руки ее от себя оторвал. Всего-то неполные двое суток знакомы, а как будто – всю жизнь. Он быстро сбежал по лестнице и, уже выйдя на улицу, пожалел, что не спросил Анну, как в Тушино добраться, к аэродрому. Пришлось прохожих спрашивать. Он ехал на трамвае, шел пешком, до проходной аэродрома добрался. На КПП проверили его документы и пропустили. На аэродроме садились самолеты из разных городов, и постоянных пропусков экипажи не имели. Тихон сразу же к писарям в штаб прошел. Невелика должность, но писари знали все. Поинтересовался у них, нет ли оказии в Архангельск. – Посмотри на девятой стоянке. Там «Дуглас» должен быть, грузился. Если не улетел еще. Тихон поблагодарил и выскочил из штаба. – Где девятая стоянка? – спросил он у проходящего мимо технаря. – По правой стороне крайняя. Тихон припустился бежать: обидно будет, если самолет перед его носом взлетит, оказии можно долго ждать. Транспортник еще грузился, но экипаж уже стоял рядом – все в меховых комбинезонах и унтах, меховых шлемах. В Москве в марте месяце это выглядело странновато. – Здравия желаю, – поприветствовал экипаж Тихон. – В Архангельск летим? – Угадал. – Возьмете? Я летчик, из госпиталя выписали. Могу справку показать. – Не надо. К родным, на побывку? – Почему? Служить буду. – В этом? – командир ткнул пальцем в шинель Тихона. У морских летчиков форма была черного цвета, как у моряков, не серая, пехотная. – Ладно, залезай, – кивнул командир, видимо, его убедили голубые петлицы на шинели и гимнастерке. Через полчаса они взлетели. Кабина была забита ящиками. Тихон сидел у самой кабины пилотов. Бортмеханик показал на моторные чехлы, лежавшие в хвосте самолета. – Если замерзнешь, накройся. Одежонка у тебя легковата. У Тихона стало беспокойно на душе. То, что экипаж в меховом обмундировании, – это понятно, на высоте всегда холодно. Но в Москве в шинели было тепло, даже порою жарко, – неужели в Архангельске так холодно? Через полчаса полета Тихон понял, что механик был прав. Пробравшись вдоль борта, он принес моторный чехол, пропахший бензином и маслом, и обернул им ноги. В самолете стоял самый настоящий дубняк: грузовая кабина не отапливается, градусов двадцать мороза, только что ветра нет. А за бортом мороз еще свирепее. Часов через восемь полета, когда Тихон окоченел совсем, самолет начал снижаться. Стало закладывать уши, но в грузовом отсеке заметно потеплело. Потом корпусу самолета передались два легких толчка от вышедших колес шасси, и через три минуты – тряска – это «Дуглас» коснулся посадочной полосы. Тихон прильнул к иллюминатору. Мать моя! Да здесь же еще снега полно, аэродромный люд в полушубках и валенках ходит. Выходит, это он не по сезону одет. Сапоги-кирзачи да портянки тонкие, эдак он и ноги поморозит. А деваться уже некуда. Самолет зарулил на стоянку, двигатели смолкли. Бортмеханик протиснулся между ящиками, открыл погрузочный люк – широченный. К самолету уже подъезжал грузовик – задним бортом. Видимо, срочный груз, заждались. Выспросив, где штаб ВВС, Тихон отправился туда. По коридорам ходили военнослужащие, все в черной форме, и на Тихона здесь поглядывали с некоторым недоумением – чего здесь младшему сержанту в армейской форме делать? Но Тихон не тушевался – не в гости приехал. Расспросив пробегающих мимо, он нашел школьного приятеля доктора из Коврова и передал ему письмо. – Да ты садись, садись, в ногах правды нет, – указал приятель доктора взглядом на стул и принялся распечатывать конверт. Тихон отметил про себя, что на его плечах – майорские погоны. – Пару минут подождешь, пока прочитаю? Он быстро пробежал глазами письмо. – Так это он о тебе пишет? – Так точно. – Хм… Так что же мне с тобой делать? В штабные определить? С позвоночником у тебя проблема, на истребитель и бомбардировщик не могу посадить. Кстати, дай удостоверение, аттестаты и справку из госпиталя. Тихон достал все документы. – В штабные не пойду, я летчик – пусть сбитый и изломанный. Доктор не написал в письме, что у него младшего брата убили? Тоже летчиком был, с самолетом сгорел… – Федьку убили?! Не знал, – майор огорчился. – Я же сам его до войны в Борисоглебскую летную школу направлял. Эх, Федя-Федя! Майор выудил из стола бутылку водки и два стакана: – Давай помянем по русскому обычаю. Выпили не чокаясь, и кадровик покачал головой: – Хороший парень был, и инструкторы говорили – летал отменно. Ладно, выбирай, куда тебя определить? Пилотов везде не хватает. Опыт ночных полетов есть? – Так точно! – А над морем летал? – Никак нет. – Гидросамолеты знаешь? Тихон чуть не ляпнул, что видел БЕ-2 – в Геленджике, но вовремя спохватился: – Никак нет. – Тогда я определю тебя в учебную эскадрилью – узнаешь, что за зверь такой МБР-2, гидросамолет. Взлетает с воды и садится на воду. Максималка в двести километров, как раз для тебя. Тихон обиделся: – Это доктор в письме написал, чтобы меня подальше от фронта определили? – Дурак ты, парень, не обижайся только. У нас на днях три гидросамолета немецкие истребители сбили – в одном вылете. А ты – подальше от фронта… Ты хоть представляешь себе, какое значение имеют для страны Архангельск и Мурманск? Незамерзающие порты, сюда караваны из Америки и Британии с военными грузами идут, ленд-лиз называется. Танки, самолеты, топливо, снаряды, консервы… Без этого пока не обойтись. А ты знаешь, как для немцев север важен? Даже не для перехвата конвоев союзных, а из-за руд? В Норвегии, под носом у нас, – никель, хром, другие металлы добывают, которые для производства танковой брони нужны. А мы по рудовозам этим – торпедами с подлодок и бомбами с самолетов. То-то, сынок! И служить ты будешь там, куда Родина пошлет. – Так точно! В 1942 и 1943 годах немцы активно пытались обустроиться в Арктике, перерезав тем самым Северный морской путь. Они высадили на Новой Земле с подлодок команды, подготовившие аэродром подскока. Подлодка-танкер завезла бензин. Только одного немцы не учли – что в этих суровых краях живут люди. Еще в 1877 году сюда переселили ненцев, коренных жителей северных земель. Образовался населенный пункт Малые Кармакулы. В 1910 году на острове Северном архипелага Малая Земля образовался поселок Ольгинский. Охотники-ненцы чужаков приметили. Они высмотрели подводную лодку, пересчитали палатки, людей и отправили посыльного на метеостанцию, где была радиостанция. На подготовленную площадку к немцам прилетел самолет. В это время к аборигенам подошла помощь от собратьев. Якуты, ненцы, эвенки всегда славились своим умением отменно стрелять из винтовки, и на этот раз они не подкачали. Дальними выстрелами из винтовок они застрелили пилота, а за ними – и солдат. Нескольким немцам удалось спастись на подводной лодке. Но немцы не оставляли попыток освоить Новую Землю. Им удалось поставить на ней метеостанцию, хорошо ее замаскировав. На островах высадили два разведотряда, один – в районе пролива Вилькицкого, другой – западнее Диксона. Оба отряда погибли, все же зимой в порядке вещей морозы по тридцать-сорок градусов и сильный ветер. В августе на непродолжительное время наступает лето, и тогда температура поднимается до двух-четырех градусов тепла. К Новой Земле выдвигался крейсер «Адмирал Шеер». В неравный бой с ним вступил «Сибиряков» – судно невоенное, дооснащенное по военному времени шестью зенитками. Наши моряки открыли огонь по крейсеру, а капитан повел судно на таран. Крейсер получил подводную пробоину и два сквозных попадания. Немцы поставили дымовую завесу и под ее прикрытием ушли на запад, в Баренцево море. Получив по ленд-лизу из США отряд бронекатеров, командование расставило их для блокирования проливов в Карском море. Немецкие суда перестали заходить в эти воды, но подводные лодки адмирала Деница периодически появлялись и топили наши грузовые суда. Тихон же отправился в учебную эскадрилью. Сначала ему было обидно: он – боевой летчик, имеет награду, не один боевой вылет провел, лично и в группе сбитые самолеты противника на счету записаны, а его, как желторотого новичка, – в учебку… Оказалось – зря обижался, гидроавиация имеет свою специфику. И первое, что поразило Тихона, – так это полярный день. Он уже на место прибыл, а солнце висит над горизонтом и не заходит. Глаза видят – светло, а организм сна просит. Эскадрилья базировалась на Холмовском озере, южнее Архангельска. Тихон предъявил в штабе приказ, его внесли в списки и поставили на довольствие. Чем был хорош гидродром на озере – там не было высоких волн, как на море. Для учебных занятий – самое то, что нужно. Правда, гидроспуск был один. Гидроспуск – это бетонированная полоса с берега в акваторию, по ней спускаются в воду или вытаскиваются из воды на сушу гидросамолеты. Тихон представлял себе, что гидросамолеты взлетают и садятся на воду, а обслуживаются на суше. Но, оказывается, он ошибался: гидросамолеты МБР-2 колес не имели и стояли на якоре близ берега. В случае необходимости своим ходом или буксирным катером их подтаскивали к гидроспуску, подводили под фюзеляж колесную тележку и трактором вытаскивали на берег. Самолеты сначала разочаровали Тихона. Какие-то угловатые, с двигателем над фюзеляжем, с якорем на носу, они устарели еще к началу войны. И показатели смешные. Максимальная скорость – 200 километров в час, дальность полета – 650 километров, экипаж – три человека. Зимой его можно было ставить на лыжи. Из вооружения имел два пулемета и мог брать на борт до 500 килограммов бомб. При взлетном весе 4,5 тонны имел слабый мотор в 750 лошадиных сил. Когда Тихон после теоретических занятий попробовал взлететь вместе с инструктором, он едва не заскрежетал зубами от злости. По воде, причем спокойной, без волн, самолет разгонялся мучительно долго, пока не выходил на редан. В дно с шумом била вода. Звуки были непривычными, и с перепугу хотелось снять ноги с педалей и посмотреть вниз – не набирается ли вода в фюзеляж? Обзорность назад скверная, вся надежда на хвостового стрелка. Сделавши «коробочку», они приводнились. Инструктор все время наставлял Тихона: – Нос подними, обороты сбавь… А потом с обеих сторон возникли фонтаны воды! Через негерметичное остекление и люки вода в корпус все-таки попала. – Для первого раза неплохо, – похлопал его по плечу инструктор. – А к воде привыкай. А как привыкнуть к летающему утюгу? Не зря МБР-2 получил в гидроавиации прозвище «амбарчик». В немалой степени – из-за созвучия с официальным названием, но и из-за угловатых обводов тоже. Вплоть до июня 1944 года наша гидроавиация использовала устаревшие МБР-2, ЧЕ-2 или Г-7, и только потом стала получать более совершенные американские PBN-1 «Nomad» или «Каталины». После «яка» «амбарчик» разочаровал Тихона, но службу и самолет не выбирают. Со временем привык, освоил технику пилотирования и летал уже без инструктора. Хуже было со штурманскими навыками. Если по карте и над реальной сушей он ориентировался хорошо, то над морем терялся. Нет, где юг или другие стороны света, он, конечно, знал, но в какой конкретно точке? Со всех сторон, куда бы он ни кинул взгляд, свинцово-серая водная гладь. Однако Тихон и тут нашел выход: он привел самолет к суше, сориентировался над землей и точно вышел к озеру. Хотя по рассказам пилотов, летавших над тундрой, он знал, что и над ней ориентироваться сложно. Что море, что тундра – безориентационная местность, как говорят штурманы. А еще запомнил рассказ одного из летчиков – тот выписывал круги в поисках места для посадки в районе Диксона. Видел внизу березки, думал – высота не меньше полусотни метров. Однако березки оказались низкорослыми, полярными, в метр-два высотой. Выходит, он кружился на недопустимо малой высоте, едва не задевая крылом о землю на виражах. Пилоты мотали на ус такие откровения, поскольку ни в одном наставлении по производству полетов такое не прочесть, а это жизненно важно. Курсантов в учебке поднатаскали. Все они были с опытом, некоторые – при офицерских званиях, но прежде летали на колесных самолетах, взлетающих с твердой поверхности. Но приобретенные ими знания и навыки не были лишними, хотя гидроавиация имела свои особенности. После потерь самолетов-амфибий в первые месяцы войны командование изменило тактику, и на бомбардировки «амбарчики» выпускали только ночью, а днем – на поиск вражеских кораблей, уничтожение подводных лодок, спасение сбитых экипажей, разведку ледовой обстановки и заброску разведгрупп – но только за пределами досягаемости немецких истребителей. Как и у всех истребителей, радиус действия у них был невелик, и если «амбарчики» по боевому заданию летели на север или восток, то «худые» им уже не встречались – не хватало запаса топлива. Зато изредка встречались «Хейнкели-111». Хоть и не дальние бомбардировщики, но для бомбардировки конвоев они забирались в высокие широты. Были у них еще модификации разведчиков – с мощной фото- и киноаппаратурой, с увеличенными топливными баками и удлиненным радиусом действия. Наши истребители их не любили, «Хейнкели» считались трудносбиваемыми. Во-первых, у них не было не простреливаемых воздушными стрелками мертвых зон, во-вторых, при попадании в один мотор «Хейнкель» продолжал лететь на втором без потери высоты. «Юнкерс-88» был попроще: у него была небольшая мертвая зона с хвоста, где мог пристроиться истребитель и открыть огонь на поражение. Для Тихона, как и для других пилотов, плохо было то, что выпуск МБР-2 уже прекратили. Поступали в ВВС Северного флота гидросамолеты с других театров военных действий – с Черного моря, с Тихого океана, зачастую – в потрепанном виде. Гидросамолетами были оснащены 118-й МРАП (морской разведывательный авиаполк) и 49-я отдельная эскадрилья, 24-е звено связи и некоторые другие подразделения. Базировались они в бухте Грязной, у мыса Великого, Иокоганьги, на Ура-Губе, Холмовском озере и Губе Белужьей, но это уже на Новой Земле. А еще – на Соловецких островах. Тихон попал в Губу Грязную. Думал, название ей дали от грязной воды, и удивился – бухта была в месте впадения речки Грязной в Кольский залив. Вода чистейшая, рыбы полно. Пара дней ушла на знакомство с экипажами, самолетом – его «амбарчик» был из числа перекинутых с Черного моря. Не раз латанный, но с хорошим мотором, недавно прошедшим капитальный ремонт. Одновременно с этим Тихон получил морскую форму и внешне теперь не отличался от других военнослужащих эскадрильи. К лету 1943 года авиация Северного флота имела 600 самолетов, и из них 90 штурмовиков, 30 бомбардировщиков, 70 торпедоносцев. Нашим же войскам на севере противостояли немецкий горно-стрелковый корпус «Норвегия» и финская армия. По причине полярного дня гидросамолеты в сторону Норвегии и Финляндии не летали, для «мессеров» они были слишком легкой добычей. И хотя на «амбарчиках» было две пулеметных точки для защиты, но калибр их был мал, винтовочный. Первый боевой вылет Тихона был на Север. Ему следовало пройти над морем до траверза острова Кильдин, повернуть вправо, в сторону Баренцева моря, и патрулировать заданный район для поиска и обнаружения вражеских кораблей и подводных лодок. Как выглядят корабли – это понятно. Подводные лодки, если идут в надводном положении, – тоже ясно. На небольшой глубине, метров до десяти, их разглядеть можно, по крайней мере пилоты, имевшие опыт, рассказывали – лодка представляет из себя темное движущееся пятно. А вот узнать, наша она или немецкая, невозможно. У наших на Севере подводные лодки были, и действовали они активно. Более того, часть лодок была построена по немецким проектам, и внешне они от «немцев» не отличались. И флаги при всплытии для подзарядки аккумуляторов лодки не вывешивали. Был один характерный признак: если с лодки ведут огонь, значит – она чужая, и ее надо бомбить. Только опасно, сбитьмогут раньше, чем поймешь, чья это лодка. А из пулеметов по лодке стрелять бесполезно: прочный корпус имеет толщину качественной стали не меньше, чем у танка, и пулей его не пробьешь. Полет долгий, весь запас топлива – на четыре часа. Сначала слева по борту был виден Кольский полуостров, смутно Териберка промелькнула. Тихон довернул вправо, курс девяносто. Высота – тысяча метров. С такой высоты и большая площадь акватории видна, и не так холодно. Тихону в остекленной кабине хоть ветер не дует, так, легкий сквозняк. А вот бортстрелку в передней кабине не сладко. Пулемет на вертлюге стоит, даже козырька спереди для защиты от ветра нет. По самолетным меркам, двести километров – мизер, а в лицо дует, как ураган. Холод в рукава забирается, под шлем. Тихон еще подумал – а что зимой будет, когда морозы ядреные придут? Внизу – ровная гладь, вода свинцовая, неприветливая. Далеко впереди показалось судно, и Тихон убавил обороты мотора. Надо снижаться, определять, чье судно, а обзор вперед и вниз паршивый, впереди пилота – кабина стрелка. Он обычно и смотрел. Тихон провел «амбарчик» левее судна, на высоте двести метров, и сделал небольшой крен. Наши! Шапками машут, хотя один матрос на надстройке судна стоит у зенитного пулемета. Издалека ведь тоже различить сразу невозможно, чей это самолет! С началом военных действий на грузовые суда, буксиры, рыболовецкие шхуны установили вооружение. На большие суда – пушки, явно из складов хранения, иной раз – дореволюционного выпуска, порядком изношенные. На небольшие посудины – зенитные пулеметы. Крупнокалиберных ДШК на всех не хватало, и потому ставили «максимы», сдвоенные и счетверенные. Но как средство борьбы с самолетами они были слабы. Часть кораблей переоборудовали в тральщики, но далеко не все. Фронту и тылу нужна была рыба. Страна на оккупированных территориях потеряла много скота, и рыба была заменой мясу. И рыболовецкие шхуны бороздили море, и зверобойные. Практически безоружные, они иной раз становились легкой добычей заходивших в Баренцево море немецких подводных лодок, кораблей или самолетов. Особенно часто такие случаи происходили в 1941–1942 годах. В 1943 году наши войска на Севере уже набрали силу, приобрели опыт, выработали тактику. А немцы понесли ощутимые потери и после лета 1943 года стали осторожничать. Передний стрелок, надев очки-консервы, свешивался за борт. Когда взгляд направлен перпендикулярно воде, лодку на небольшой глубине увидеть можно. А когда вперед или в сторону смотришь – только перископ увидеть можно, да и то по бурунам за ним. Немцы не дураки, и, прежде чем всплыть, акустик прослушивал, нет ли кораблей рядом. Потом горизонт в перископ осматривали, затем воздух в зенитный перископ – не висит ли поблизости самолет? И только потом всплывали. В первый год войны немцы брали количеством, не зря же говорили о «волчьих стаях» Деница. Действовали группами, особенно в Атлантике, где большие глубины и где пролегают пути из Америки и Англии. Полярные конвои формировались в основном в Великобритании и первую половину пути шли под прикрытием английских военных кораблей. Защиту же им на втором отрезке пути обеспечивали наши. Но все равно потери были, особенно печальна участь конвоя PQ-17. Первый боевой вылет Тихона прошел впустую. Патрулировали, наблюдали, но противника не обнаружили, о чем и доложили в штаб эскадрильи по возвращении. На обратном пути Тихон побаивался, хватит ли топлива. Не хватало еще опозориться и сесть на воду далеко от берега. Одним из факторов, не благоприятствующих развитию гидроавиации на Северах, были особенности Баренцева моря. Длина волны составляла 120 метров – это было расстояние от гребня одной волны до гребня следующей. Гидросамолет при взлете, набирая скорость, врезался в вершину волны и через щели и неплотности набирал воды. А место переднего стрелка было вообще уязвимым. Стоило принять лишний балласт, и самолет тонул, несмотря на то что был деревянный. Даже в штиль по морю шла крупная зыбь от соседнего Ледовитого океана. Что скрывать, боялся Тихон воды. Да и то сказать, не мелководное озеро, не речка – море под ним, к тому же студеное. И ежели собьют или по каким-нибудь другим причинам в воду попадешь, умрешь от переохлаждения за двадцать минут, если помощь раньше не придет. Экипажам выдавались спасательные жилеты, только они не грели, а просто держали на воде. Так что над сушей летать надежнее. Сбивали его, покидал самолет на парашюте, но там уж если приземлился целым, то жив. А здесь – не факт. Опоздала помощь – и выловят из воды окоченевший труп. Следующие два дня с моря дул сильный ветер и поднял волну. Синоптики обещали плохую погоду на неделю, в местном клубе стали показывать фильмы патриотического содержания – «Александр Невский», «Трактористы», «Небесный тихоход». Бойцы смотрели все подряд – развлечение, тем более бесплатное. А для Тихона – черно-белое, с неважным звуком, наивное местами кино – как музей, настолько велика разница между тем, цветным, цифровым, иногда в 3D-качестве, и этим. По вечерам байки в казарме травили, выпивали – не без этого. А чем еще заняться, когда вокруг камни и стылая вода? Учитывая непогоду, выходить лишний раз из казармы – даже в столовую – не хотелось. Не летали ни наши, ни немцы. И небольшие суда в море не выходили, только крупные транспорты приходили в Мурманск – американцы по ленд-лизу передавали нам корабли серии «Либерти», огромные. Однако величина этих кораблей время от времени играла с ними злую шутку – во время жестоких штормов судно просто переламывалось.Глава 8 «Амбарчик»
Как только установилась погода, начались полеты. Первым с аэродрома Ваенга ушел Пе-2, самолет-разведчик – он и немецкие транспорты отслеживал, и погоду. А в Арктике погода непредсказуема. Солнце светит, ветра нет, а через четверть часа тучи набегут, солнце закроют, ветер свистеть начинает, а потом – проливной дождь вперемежку со снегом. Недалеко от бывшей русской Печенги, а ныне Петсамо, находились бывшие никелевые рудники. Немцы рудовозами вывозили оттуда стратегическое сырье для металлургической промышленности. Уничтожить или как-то повредить рудники было невозможно, они на глубине, под скальными породами, а вот уничтожить транспорты, перевозящие руду, было вполне возможно. На их поиски и уничтожение были брошены значительные силы Северного флота – корабли, подводные лодки, торпедоносцы и бомбардировщики. Немцы осознавали важность этих поставок и прикрывали рудовозы сильным боевым охранением с мощной зенитной защитой. Из-за недельной непогоды движение рудовозов приостановилось, и сейчас немцы должны были наладить поставки – плавильные печи невозможно остановить. На поиски транспортов были брошены все силы: самолеты Пе-2, МБР-2, Ил-2, которые обследовали шхеры и фьорды, где могли укрываться рудовозы. В пределах видимости берега на перископной глубине ходили наши подлодки. Глубины у северных земель Норвегии большие, и крупные транспортные суда немцев ходили недалеко от берега, прикрываясь огнем береговых батарей. К тому же наши подлодки могли атаковать торпедами только со стороны моря, стало быть, и боевое охранение ставили с одной стороны. После того как вернулся разведчик Пе-2, доложивший о хорошей погоде, на разведку вылетели «амбарчики». Сложно летать полярным днем, если немецкие истребители не дремлют, тем более что их наводили посты наблюдения на берегах. Тихону достался сектор моря в полусотне километров от полуострова Рыбачий. Видимость была отличной, как говорили летчики, «миллион на миллион». С одной стороны, экипаж «амбарчика» это радовало – издалека можно транспорт заметить, а с другой стороны, внушало беспокойство: с берега их могли обнаружить в мощную оптику посты наблюдения. Шли на малой скорости – так и видно лучше, и топливо экономится. И Рыбачий уже едва угадывался на горизонте, как вдруг носовой стрелок показал рукой вниз. Тихон заложил плавный вираж с креном на левый борт – так хотя бы видно, что под тобой. Вроде мелькнуло что-то темное, причем длинное тело двигалось на небольшой глубине. Наши или немцы? Не приведи господь сбросить бомбы на своих! И трибунал – еще не самое страшное, потом ведь всю жизнь совесть мучить будет, что лодку и экипаж погубил. Тихон стал описывать широкие круги. Лодка периодически была то хорошо видна, то терялась. Через несколько минут стал ясен курс лодки – к берегам Норвегии. Подлодка подвсплыла на перископную глубину – показался бурунчик от перископа, и несколько минут командир или старпом осматривал горизонт. Тихон тоже осмотрелся: в пределах видимости – ни одного судна. Лодка поднялась в крейсерское положение, когда на поверхности торчала только рубка, а корпус был скрыт под водой. Тихон в учебной эскадрилье изучал силуэты наших и вражеских кораблей и подводных лодок, но по одной рубке опознать лодку сложно. Все должно решиться через несколько минут, поскольку лодка не всплывает, не обнаруживает себя просто так. Или должен быть сеанс радиосвязи с базой, или аккумулятор надо зарядить и отсеки провентилировать. На верх рубки выбрались несколько человек в дождевиках – обычная роба или бушлаты быстро промокают от летящих брызг. Самолет Тихона обнаружили сразу, по звуку двигателя, но никто не кинулся к пушке или назад, в рубочный люк. Наоборот, начали размахивать руками, приветствуя его, а один – так даже шапкой. Свои! МБР-2 не спутаешь с немецкими гидропланами, тем более что на крыльях самолета явственно просматриваются красные звезды. В ответ Тихон покачал крыльями. Над лодкой взвился сизый дымок – это запустили двигатели для подзарядки аккумуляторных батарей. Лодка, как и Тихон, патрулировала заданный район. Тихон направил «амбарчик» мористее, и буквально через десяток миль передний стрелок снова подал сигнал, показав рукою вниз. Тихон заложил вираж, но вначале не увидел ничего подозрительного. Однако стрелок настойчиво показывал рукою направление. Глазастый стрелок в экипаже – удача. Тихон сбросил скорость до минимума, сто двадцать километров в час. Ниже нельзя, посадочная сто-сто десять. Есть! Он увидел темный корпус лодки. И курс ее сто шестьдесят, практически в направлении первой обнаруженной им лодки. Наши? Или немцы? Когда на лодке работают дизели, гидроакустик глух, он не слышит шумов винтов других кораблей или лодок, и вся надежда – только на наблюдателей. В сердце Тихона закралась тревога – не враг ли идет к нашей подводной лодке? Он положил самолет на курс идущей подлодки и сбросил бомбу, но не на лодку, а далеко впереди, метров за двести, – показать подводникам, что лодка их обнаружена. Если это немцы, то они уйдут на глубину, будут маневрировать. Так и получилось. Несколько минут Тихон кружился над морем, но ни он сам, ни его стрелок лодки больше не увидели. И он решил предупредить наших подводников. Ведь тут совсем недалеко, несколько минут полета. Выйдя на лодку, он описал вокруг нее циркуляцию. Вот же незадача! Как предупредить экипаж о немецкой лодке поблизости? Радиостанции на самолете нет, а и была бы – не помощница. В авиации, на кораблях и на подводных лодках разные частоты. На Пе-2 рации были, они докладывали на базу – в полк или эскадрилью, те звонили в штаб ВМС, оттуда связывались по рации. Долго и неэффективно… Но подводники явно насторожились. Что хочет от них пилот, почему вертится так настырно? Тихон по СПУ – самолетному переговорному устройству – приказал переднему стрелку, Григорию: – Я сейчас пойду курсом в направлении немецкой подлодки, а ты из пулемета дай очередь вперед. Только не вздумай делать это в сторону нашей лодки… Тихон описал вираж, опустился низко, метров на пятнадцать-двадцать, и повел самолет немного левее лодки. Когда они почти поравнялись, показал рукой вперед. В это же время стрелок дал короткую очередь трассерами. Тихон снова заложил вираж и увидел, что подводники поняли! В рубочном посту уже никого, дым от дизелей идти перестал. Несколько минут – и лодка стала погружаться. Однако Тихон выматерился. Командир лодки догадлив оказался, молодец. Но ведь может сложиться какая-то другая ситуация, а двусторонней связи нет – в отличие от немцев. А для координации действий связь очень много значит. Корабли между собой могут переговариваться – по рации, сигнальными прожекторами, флажками. Самолеты к середине войны выпускались радированными. А вот что касалось связи между самолетом и кораблем – никак! Упущение, чреватое трагедиями. Больше происшествий во время патрулирования не было. Когда бензиномеры стали клонить стрелки влево, к нулю, Тихон направил самолет на базу. Сейчас самый опасный участок полета, поскольку близко берега Норвегии, где расположены вражеские аэродромы. Он снизился до полусотни метров, и казалось – вода совсем рядом. На такой высоте немецким постам наблюдения тяжело обнаружить летящий самолет, он сливается своей окраской с водой. Они благополучно приводнились на гидродроме в бухте Грязной, а когда выбрались на берег, напряжение отпустило. Все-таки четыре часа вдали от земли, над холодной водой, без возможности связаться со своими – это тяжело морально. Тихона такие полеты утомляли, выматывали сильнее, чем когда он летал на истребителе. Воистину – все познается в сравнении. Нет на фронте легких военных специальностей, всем тяжело, все на пределе человеческих сил. Зайдя в штаб, он написал рапорт – о своей лодке, о неопознанной, указал координаты. – Отдыхайте. Экипажи располагались на соседних койках. При ночных вылетах дежурному проще будить, коль возникнет такая необходимость. Со своим экипажем Тихон сошелся сразу: у экипажа гидросамолета одна судьба на всех. И если собьют, либо всех спасут, либо все погибнут. Два дня полетов не было, и они отоспались, отдохнули. Однако потом Тихона вызвал к себе «особист» – в каждом подразделении были представители военной контрразведки. В их полку «особистом» был пожилой капитан. Плохого о нем в полку не говорили, но все равно старались обходить стороной, побаивались. – Садись, младший сержант. Тихон уселся на табурет, прибитый к полу. – Как служба идет? – Нормально. – Ты ведь в полку новичок? – Так точно! Тихон старался говорить кратко. Сболтнешь лишнего – прицепится к словам. «Особист» полистал бумаги на столе. – Ты к нам из госпиталя попал? – Так точно. Перелом позвоночника получил, когда подбитый самолет покидал. – Ну да, ну да… В деле написано – медалью награжден. А почему не носишь? – В «сидоре» целее будет. Мне ее что, на меховой комбинезон цеплять? Скажем, если на праздник – тогда да. – А скажи-ка мне, Федоров, вот такую вещь… Тебе как новичку в нашем полку ничего странного в поведении пилотов или технарей не показалось? – Никак нет. – Ну, может, кто-то от боя уклоняется, больным перед вылетом сказывается? Тихон понял, к чему клонит «особист» – на товарищей своих боевых предлагает ему стучать. Только стукачом он не был никогда. Может быть, и были в полку пилоты осторожные, но трусов он не видел. Знал, бывают такие, в госпитале разного понаслушался. Но, наверное, везло ему в жизни, потому что сам таких не встречал. – Никак нет. В полку все экипажи долг исполняют с честью. А технарям что трусить? Они в тылу, их дело – гайки крутить. – Так ты, если заметишь что неладное, сообщи, проинформируй. Может, приглядеться к человеку надо. – Обязательно проинформирую. «Особист» улыбнулся. Тихон понимал – у каждого на войне своя работа. «Особисту» надо «работать» с личным составом, а Тихону, как, наверное, и другим его сослуживцам, соглашаться и кивать. Но для проформы. В авиации трусить в бою сложно, и это сразу будет видно – ведущему или командиру звена. И при приземлении спросят жестко. Пехотинец залечь в воронку или ложбинку может, а в воздухе куда спрячешься? Все на виду, каждый своего видит, стремится обезопасить, прикрыть его от атак «мессера». Понемногу Тихон привыкал – и к самолету своему тихоходному, и к погоде переменчивой. Он стал лучше ориентироваться – над побережьем, а особенно, что и создавало на первых порах трудности, над морем. Компас в высоких широтах иногда привирал на несколько градусов, а приводных радиостанций не было еще. В Заполярье наступило лето – очень короткое, и днем было тепло, а вечером – прохладно. В конце июля полярный день закончился и наступили ночи – очень короткие сначала. В один из дней Тихона вызвали в штаб: – Освоился, Федоров? – Вполне. – Есть для тебя задание – сложное, особо секретное. Тихон молчал. В грудь себя бить негоже, вдруг не справится? – Надо высадить разведгруппу из трех человек у побережья Норвегии, вот здесь, – и начальник штаба показал точку на карте. – Заднего стрелка не бери. Вылететь надо вечером с расчетом вернуться к утру. Запас топлива по максимуму, потому как у разведгруппы еще груз будет, а дальность полета на пределе. – Тогда и переднего стрелка не возьму, все самолет легче. – Твое дело. Ночью вообще-то немецкие истребители не летают. У штурмана полка маршрут уточни, он в курсе. Но больше – ни одной живой душе! – Так точно. – Группа уже прибыла. За зданием склада запчастей домик небольшой есть – они там. После штурмана туда пойдешь и с командиром группы обговоришь детали. Кстати, ты же их и назад забирать будешь, поэтому место высадки постарайся запомнить. – Так точно, понял. – Тихон прошел в штурманскую. Капитан Фирсов дело свое знал отменно. Он показал на карте, где у немцев посты наблюдения, зенитные батареи, аэродромы. Кое-что Тихон и сам знал, но над норвежской землей он не летал, техника не та. Поэтому подзабылось. Вдвоем они решили, что к месту высадки стоит лететь над морем, в обход, иначе немцы догадаются, что готовится выброска или высадка разведчиков либо диверсантов. А назад, для экономии времени и топлива, возвращаться он будет напрямую, над сушей. И если все пойдет по плану, будет еще темно. А как светать начнет, он будет уже над нашей территорией, и до гидродрома – рукой подать. План рискованный, но реально выполнимый, если не случится непредвиденных обстоятельств. Как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Выйдя от штурмана, Тихон по своей карте наметил запасной маршрут, просчитал. Топлива будет в обрез, но и без резервного варианта нельзя. Он подошел к домику за складом и постучал в дверь. – Кто? – раздался голос из-за двери. Тихон удивился – так обычно спрашивают в многоквартирных домах, когда являются непрошеные гости. А на территории полка и в военное время либо часовых выставляют для секретности, либо колючкой огораживают. – Пилот Федоров. Щелкнул замок, и дверь немного, ровно настолько, насколько можно было видеть лицо спрашивающего, приоткрылась. Тихона осмотрели. – Документы! Хм, что-то они с секретностью переборщили. Но документ Тихон подал. Его изучили, вернули, и дверь распахнулась. – Заходи. И только войдя, Тихон понял, к чему такие предосторожности. В единственной большой комнате, как и предупреждал начштаба, – трое разведчиков, но все они – в немецкой военной форме. В углу – стандартные, как у немцев, тюки – для выброски грузов с парашютом. Увидит этот маскарад кто-нибудь из полка – тревогу поднимет. На окнах – занавески, чтобы не заглянул любопытный. А поставь у двери часового – вопросы возникнут. – Садись, летун. Задание знаешь? – В общих чертах, только маршрут и точку высадки. Старший, лет тридцати парень с жестким лицом, ухмыльнулся: – А все задание тебе знать и не надо, ты только не заблудись. Как будем садиться, ты сигнал высматривай. Нас встретить должны, с берега синим фонарем сигналы подавать будут – туда и подрулишь. Как высадимся, сразу улетаешь. На все про все – пара минут. – Начальство сказало – забирать вас буду тоже я. Только когда? – Мы и сами не знаем, в штаб сообщим по рации. Точка будет та же, и сигнал. Если не успеем к месту вовремя, не жди, возвращайся. А следующей ночью все повторишь. Лучше бы, конечно, не повторять. Немцы могут самолет засечь, засаду устроить. Но ни Тихон, ни разведчики словом не обмолвились – все понимали ситуацию. – Отдыхай, отсыпайся – ночь бессонная предстоит. В двадцать один час мы на спуске будем, в катере тебя ждать. – Так точно. – Надеюсь, язык за зубами держать умеешь? Да, и планшет с картой никто видеть не должен. В сортир идешь – с собой бери. Тихон кивнул, а в глубине души недоуменно пожал плечами. Зачем таскать планшет, обращать на себя внимание, если можно карту за пазуху положить? Понятно, что он никому не скажет, только откуда в полку шпионам взяться? Был бы – уже и базу, и самолеты разгромили бы давно. Тихон направился к механикам, нашел своего. – У меня ночной вылет, Петрович, нужны полные баки. – Уже заправлены. – Мотор как? – Как часы. Разве я подводил когда-нибудь? – Ладно, вечером встретимся. – Ко мне «особист» подходил. Приказал к двадцати часам самолет отбуксировать в дальний конец. И катер чтобы у причала стоял. – Правильно приказал. – На ту сторону летишь, – догадался механик. – Я тебе этого не говорил. И, раз догадался, сам держи язык за зубами. – Не первый раз. В обед кусок уже не лез в горло, но Тихон понимал – надо поесть, ночь предстояла трудная, сложная. Какое-то беспокойство появилось. Боялся? И это было. Неизвестность пугала? Так это в каждом полете. Или интуиция подсказывала что-то, что он понять не мог? Только ведь интуиция – вещь эфемерная, ее не пощупаешь, никакими хитроумными приборами не обнаружишь и к делу не пришьешь. Кое-как дождавшись сумерек, Тихон направился к причалу. Экипажи к самолетам, стоявшим на якорях, подвозил катер – старенький, весь в заплатках, с маломощным мотором. И катерник был ему под стать – седой, морщинистый, явно в солидном возрасте, наверное, и до войны работал на нем. Тихон перепрыгнул на катер. – Экипаж будем ждать? – спросил катерник. – Нет, к дальней стоянке рули. Катерник хмыкнул – наверняка механик его предупредил. Вот и самолет. Тихон забрался в кабину, осмотрел все – приборы, тяги и тросы. Нет ли воды в корпусе? Шпангоуты деревянные, обшиты фанерой, и на нее пленка наклеена гидроизолирующая. Бывало, на носу она отходила от фанеры, и тогда по стыкам вода начинала просачиваться. Ремонтировали просто. Самолет вытаскивали на берег, сушили и наносили несколько слоев разогретого гудрона – как лодку смолят. Примитивно, но работало. За хлопотами прошло полчаса. Послышалось тарахтение мотора, и к борту «амбарчика» пришвартовался катер. На членах разведгруппы – советские плащ-палатки. На носу «особист» восседает. Он в курсе всех спецопераций, и если в случае плохой подготовки операция будет сорвана, с него первого спросят. Разведчики перекидали тюки в самолет. Один из них, командир, занял место в носу самолета, там, где носовой стрелок обычно находится. Еще двое забрались в кабину хвостового стрелка. «Особист» похлопал по фюзеляжу: – Удачи! – К черту! Посылать к черту было неписаной традицией. Тихон не знал, как это было в разведке, но в авиации традиции свято чтили. Перед полетом не брились, не фотографировались, не говорили слово «последний», заменяя его на «крайний». А уж если перед боевым вылетом по пути к стоянке женщину встретил – быть несчастью. Катер с «особистом» отплыл. Тихон запустил двигатель и несколько минут погонял его на разных оборотах. Ночные полеты в полку не были редкостью, скорее – правилом. Тихон развернул самолет и начал разбег. Двигатель ревел на максимальных оборотах, волны били в днище – звуки, уже ставшие привычными. С набором скорости самолет встал на редан и пошел ровнее. В какой-то момент шипение и плеск волн смолкли. Все, оторвались. Тихон потянул штурвал на себя и стал набирать высоту. Внизу – полная темнота. Он определился по компасу и звездам и положил самолет на курс, проложенный совместно со штурманом полка. Через четверть часа «амбарчик» уже шел над Баренцевым морем. Полуостров Рыбачий обошли с севера – часть его была захвачена со стороны перешейка немцами еще в начале войны. Там действовала горно-стрелковая дивизия егерей «Эдельвейс». Все они были призваны из горных районов Австрии и Германии, имели хорошую подготовку и отличное снаряжение. Им противостояла наша морская пехота. Немцам удалось продвинуться на восемь километров. С потерями они смогли дойти до хребта Муста-Тунтури, где и просидели три с половиной года, пока их не погнали. Внизу – полная темнота, ни огонька на берегах. На траверзе мыса Кекурского Тихон засек время и заложил левый крен. Теперь он шел курсом двести тридцать. Берег должен быть на удалении двадцать километров – Тихон вел самолет параллельно суше. Двигатель самолета можно услышать на удалении километра, поэтому он пока не опасался быть обнаруженным. Через полчаса он сбавил обороты мотора и стал постепенно снижаться. Наступал самый ответственный момент: высадить разведгруппу он должен в одной из шхер, которыми изрезан берег. До норвежского Киркенеса рукой подать. Стоит немного промахнуться, и он выйдет на наблюдательные посты и зенитные батареи, которые стояли вокруг города. Наши бомбардировщики уже не один раз совершали ночные налеты на город и порт, поэтому немцы были настороже. А нащупать прожекторами и сбить зенитками тихоходный «амбарчик» – плевое дело. И потому ошибка может стоить жизни Тихону и всей разведгруппе. Высота была уже минимальной— сто метров. Судя по часам, уже должен показаться высокий скалистый берег. Но это днем, сейчас же не видно ни зги. Тихон принял решение посадить самолет на воду и глиссировать в сторону берега. Да, он потеряет несколько минут, но зато это безопаснее. Самолет несколько раз слегка подбросило на волнах, он плюхнулся на днище. Черт, не напороться бы на скалы! Что-то темное стало надвигаться, и Тихон перевел ручку газа до холостых оборотов. Где условный сигнал? В этот момент он по переговорному устройству услышал голос старшего группы: – Федоров, смотри влево двадцать, есть сигнал! И точно! В указанном направлении едва заметно замигал синий огонек. Тихон добавил газу и развернул самолет. Теперь волны накатывали слева, началась бортовая качка, но фонарь стал виден четко. В какой-то момент фонарь несколько раз поднялся вверх и опустился. Ага, они почти на месте. Тихон развернулся к берегу. – Иди прямо на фонарь! – приказал старший группы. Тихон про себя чертыхнулся. Как же на фонарь, если там берег? Сейчас он напорется на подводный камень, пропорет днище – и все, конец «амбарчику». Когда сигнал был уже рядом, Тихон инстинктивно убрал обороты мотора, но тут же по самолетному переговорному устройству снова раздался голос старшего группы: – Не стоять, вперед! Перед самым носом самолета фонарь резко убрали в сторону, а впереди, в сотне метров, горел еще один. Тихон взмок от напряжения. Похоже, шхера узкая, длинная, с высокими берегами, и со стороны ни самолета, ни разведчиков видно не будет. По-видимому, таким образом разведгруппа уже добиралась до цели, больно уверенно вел себя командир. Старший постучал в стекло кабины и скрестил руки. Жест этот означал «глуши мотор». Тьфу, так же не договаривались. Тихон подчинился, щелкнул магнето и перекрыл бензокран. Мотор стих. Разведчики споро вытащили свои тюки на крыло. Так вот зачем мотор глушить надо было, он же над фюзеляжем, над крылом! При работающем моторе выбираться на крыло смертельно опасно. Один разведчик подхватил тюк, пробежал по крылу, сбросил груз на землю и спрыгнул сам. Конец правого крыла самолета нависал над узкой полоской земли, дальше уже шли скалы. Таким же образом покинул самолет и второй разведчик. Командир уходил последним. Тихон высунулся по пояс из люка – его беспокоило, что он не сможет сам развернуться. Шхера узкая и, скорее всего, неглубокая, иначе бы немцы уже мины поставили или пост наблюдения. В эту же шхеру ни подлодка не зайдет, ни корабль. Однако командир, видя беспокойство Тихона, заверил его: – Ты не волнуйся, летун, тебе сейчас помогут. Ты, главное, потом это место найди, очень тебя прошу. И разведчики исчезли в темноте. А кто помогать-то будет? Самолет четыре с половиной тонны весит. Хоть он и на воде, а развернуться в одиночку тяжело, да и в ледяную воду лезть надо. Вдруг со стороны хвоста послышался разговор – тихий и не по-русски. Следом раздался плеск воды, толчок, потом возня. Тихон, уже доставший было из кобуры пистолет, сразу убрал его. Раз старший из разведгруппы сказал, что помогут, врагов рядом быть не должно. Да и вели бы себя немцы не так, а просто расстреляли бы его деревянный самолетик из пулеметов или закидали бы с высоких берегов гранатами. Послышались дружные удары весел, и самолет качнулся на воде. Ага, к лодке его привязали, веревкой. Самолет отбуксировали на десяток метров и развернули носом на выход из шхеры. Опять возня сзади – веревку отвязывают. По обивке кабины постучали ладонью. Тихон выглянул и увидел какую-то смутную фигуру в лодке, лица не разглядеть. На плохом русском, с норвежским акцентом, потому как норвежцы выговаривают жестко, прозвучало: – Сигнал фонар правая рука там. Летать лево от сигнал. Тихон кивнул – основное понятно: лодочник сигнал с правого берега подаст, взлетать левее. Лодочник сел за весла, и лодка стала быстро удаляться. Тихон запустил мотор. Теплый, не успевший остыть, он запустился с пол-оборота. Тихон дождался сигнала и дал газ. Звук отражался между высокими и крутыми скалистыми берегами и казался оглушительно громким. Из шхеры «амбарчик» выскочил уже на приличной скорости. Облегченный от разведгруппы и ее груза в тюках, самолет быстро оторвался от воды. Едва набрав триста метров, Тихон заложил крутой правый вираж. Теперь ему предстояло лететь над землей. Сначала – норвежской, занятой немцами, а потом финской. Он набрал три тысячи метров. Звук мотора почти не достигал земли, внизу была сплошная темень, и обнаружить его было затруднительно. Поговаривали, что у группы англичан в Мурманске были приборы радиоперехвата и дешифровки немецкой морской радиосвязи, а еще локаторы, позволявшие засекать самолеты. Не примут ли они его сейчас за немца? Слева остались полуострова Средний и Рыбачий, справа – Печенга, ныне – Петсамо. Тихон засек по часам время, подправил курс – сто пятьдесят. Если не снесет ветром, через полчаса он должен выйти аккурат к своей бухте, гидродрому. Топлива еще четверть бака, и даже если он немного ошибется, у него будет возможность исправить ошибку. С севера, со стороны моря, дул порывистый ветер. Тихон учитывал снос, но все равно промахнулся и вышел почти к Мурманску. Пришлось разворачиваться. Но здесь уже было проще, вода отблескивала. Вот и знакомые очертания Губы Грязной. Он приводнился, зарулил к якорной стоянке и заглушил мотор. Тишина. Хорошо-то как! Задание выполнено, самолет цел. От причала отошел катер. Тихон отстегнул парашют и выбрался на нос – с боевого поста носового стрелка удобнее всего перебираться в катер. Но вот уж кого он не ожидал увидеть в катере, так это «особиста». – Как все прошло? – поинтересовался он. – Отлично! Высадил по месту, их встретили. Теперь надо ждать радио. – Доложу в штаб. Едва катер пришвартовался, «особист» направился в штаб – явно для доклада начальству. Видимо, заданию придавалось особое значение. Тихон поплелся в столовую, где по случаю ночных полетов полка для пилотов держали завтраки. Напряжение отступило, навалилась усталость. Поев, он направился в казарму. Спать, спать! Он уже не слышал, как садились другие самолеты и как переговаривались входившие в казарму экипажи. Разбудил его Григорий, воздушный стрелок его экипажа: – Командир, ужин проспишь, вставать пора. Тихон поднялся. Чувствовал он себя бодрым и сразу подумал о разведгруппе. Он выспался, сейчас ужинать будет, среди своих находится. А им-то каково? Настоящие герои! Случись ошибка, предательство связников, провал – последует плен, жестокие пытки и смерть. И не факт, что после победы удастся установить, как они погибли и где похоронены. Подумав об этом, Тихон передернул плечами. Нет, лучше не думать о плохом. Парни они опытные, понимают, куда идут и на что, и просто обязаны выкрутиться. Тихона не посылали на задание трое суток. Самолет был осмотрен механиком и мотористом, заправлен под завязку и готов к полету. За эти дни Тихон и сам отдохнул, даже тяготиться начал бездельем. Другие экипажи каждую ночь на задание вылетали, но в его сторону никто не косился и обидных слов не бросал, у каждого было свое боевое задание. Будет приказ – он его выполнит. Маршрут к точке высадки Тихон вызубрил наизусть, хоть без карты полет выполняй. Все опознавательные точки на местности, характерные изгибы береговой линии, хотя в ночном полете это помогало не всегда. На четвертые сутки «особист» нашел Тихона в столовой. – Доел? Пошли, разговор есть. Он привел Тихона в свой кабинет. – Радио получено, забрать их надо сегодня ночью. Только их уже четверо будет. Справишься? – Постараюсь. – Не слышу ответа! – Так точно! – Другое дело! Время прибытия на точку встречи – два часа ровно. – Слушаюсь! – Иди, отдыхай. В казарме Тихон еще раз прокрутил в голове все детали полета. Самый сложный и деликатный момент в нем – это увидеть слабый синий сигнал фонаря. Немного отклонишься в сторону – и не узришь. И тогда вся операция сорвется. Мелочь, конечно, но она может предопределить исход дела. И снова – легкий мандраж. И есть не хочется, и сон не идет. Ночь предстояла бессонная, и Тихон понимал, что надо бы выспаться. Он улегся на топчан, но, сколько ни крутился и ни вертелся, так заснуть и не смог. Стрелки из экипажа заметили его нервозность: – Ночной вылет? Тихон только кивнул. К наступлению сумерек он поплелся к пирсу. На этот раз «особиста» в катере не было. Вылетать еще рано, до цели полтора часа полета, а до означенного рандеву – и вообще три часа. Тихон осмотрел двигатель, приборы, видимую часть обшивки. Все было в порядке. Вылетел он с небольшим пятнадцатиминутным запасом по времени. Хотя метеоролог и давал отличный прогноз погоды – штиль на море и отсутствие ветра и осадков, всякое могло случиться. Погода на Севере переменчивая, и если поднимется сильный встречный ветер, весь запас по времени исчезнет. Однако ему повезло. Небо было звездным, море – спокойным. Тихон облетел Рыбачий и повернул влево. Внизу – корабль немецкий, в Киркенес идет. Тихон начал снижение, мотор работал почти на холостых оборотах. Высота медленно падала. Вот уже двести метров, сто… Темной громадой вдали начал угадываться берег. Хоть и говорят, что ночью все кошки серы, а и темнота имеет свои оттенки. Тихон приводнился. «Амбарчик» приводнялся лучше, устойчивее, чем взлетал. Вообще, самолет в управлении строгий был, зачастую уже при разбеге, а в дальнейшем и в полете его вправо тянуло. Не У-2, на котором управление можно было вообще бросить, он сам по прямой летел. Через переборку Тихон выбрался в отсек носового стрелка. В кабине пилота стекла, наблюдать хуже, а вот на носу сподручнее. Самолет побалтывало на одном месте мерной зыбью. Фарватер для прохода судов в стороне, и риск быть обнаруженным с корабля невелик, если только патрульный бронекатер случайно вдоль берега не пойдет. Где условный сигнал? Нет его! Тихон посмотрел на часы – без пяти минут два часа ночи. Пора бы уже сигналу быть… Вроде мелькнул огонек… Или показалось? В прошлый раз сигнал фонаря светил синим светом ровно, не моргая. Вот еще вспышка, как будто спичку зажгли. Случайность? А может, фонарь вышел из строя? Скажем, лапочка при падении разбилась или батарея села? Тихон колебался. Подплыть ближе? А если засада? Старший группы говорил – ждать пять минут и, если не будет сигнала, улетать. А с другой стороны – вдруг у группы что-то не по плану пошло и им сейчас надо покинуть чужую землю? Улетит он, спасая свою жизнь, и лишит парней последней надежды. Три или четыре жизни против его одной… Раздумывал Тихон недолго. Пусть сигнал не такой, но место это, его он запомнил – одна из скал у входа в шхеру как палец торчала. Он вернулся в кабину и прибавил обороты мотору. Медленно подвел «амбарчик» к шхере. Включить бы посадочную фару и осмотреть берег, но, сделай он так, сразу себя демаскирует. У немцев, впрочем как и у наших, торпедные катера быстроходные, не успеешь самолет развернуть, как они тут будут. Тихон действовал по пословице: «Взялся за гуж – не говори, что не дюж». Впереди узкий, метров семьдесят, вход в шхеру. На правом берегу – снова неверный свет спички или небольшого факела. И впереди, в глубине шхеры, фонарь не горит, указывая путь. Подозрительно все это, беспокойно – не в ловушку ли он лезет? Тихон решил развернуться в середине шхеры, в самом широком ее месте. Если начнут стрелять или пойдет что-нибудь не так, он даст полный газ и выскочит из шхеры, как пробка из бутылки. Решив так, Тихон почувствовал себя гораздо увереннее. Он развернул самолет носом к выходу, не заглушив мотор, оставив его работать на холостых оборотах. Он снова выбрался в носовой отсек. Оттуда видно и слышно лучше, а кроме того, есть пулемет ШКАС на вертлюге. В случае чего он и сам за себя постоять сможет. Не пушка, конечно, но и немцы затащить орудие в шхеру не смогут. Если только поверху, на скалы поставят, так ни одна пушка сверху вниз стрелять не сможет, отрицательное склонение обычно несколько градусов. С узкой полоски берега закричали: – Эй, ближе давай! – Ты кто? Назовись! – крикнул в ответ Тихон. – Ты моего имени все равно не знаешь. – Если ты из той группы, что я забрасывал, то мою фамилию должен знать! В ответ – матерок. Конечно, на берегу русский, немцы так витиевато выражаться не могут. Но свой ли? Среди русских пленных или предателей хватало, взять тех же власовцев из РОА. Пять минут после посадки уже истекли, и надо срочно решать, что делать. – Хорошо, я подплыву к берегу. Сколько вас? Тихон помнил – «особист» говорил о четверых, так что этот вопрос – своего рода проверка. Если ему сейчас назовут другое число, он без колебаний пойдет на взлет. – Четверо! Сходится. Тихон нырнул в кабину, и самолет описал полукруг. От его носа до берега оказалось всего несколько метров, но ближе нельзя. Ткнется самолет носом, своей подводной частью в камень – пиши пропало. В пробоину будет поступать вода, и взлететь уже невозможно. – Ближе давай, у нас с собою груз. – Не могу, – твердо сказал Тихон. В прошлый раз разведгруппа выбиралась на крыло и с него прыгала на землю. Сейчас взобраться на крыло не получится, высоко. Но и из воды попасть в салон «амбарчика» без помощи будет очень непросто. Человек на берегу разделся догола, и его светлая фигура сразу выделилась на фоне окружающих его скал. А другие как же? Почему все время один с ним разговаривает? Человек бросился в воду. Несколько секунд – и он уже у самолета. – Держи, летун! Помогать будешь, одному мне не справиться. Сверху, в круглое отверстие люка, прямо на Тихона свалилась небольшая и мокрая бухта веревки. – Ты привяжи ее к чему-нибудь. Тихон привязал конец веревки к вертлюгу пулемета. Человек выбрался на берег. Оттуда донеслась короткая возня, а затем – плеск воды. – Принимай осторожнее, тяжелый. Ба! Так это обвязанное поперек груди тело в немецкой форме! И что странно – руки связаны, во рту кляп. Пленный? Тихон с трудом втянул его на фюзеляж и перекинул в люк. Пленный ударился, застонал. С великим напряжением сил Тихон протащил его через дверцу в пилотскую кабину, потом – в третий, средний, отсек самолета. Там находилось масло и бензобак, но было место и для того, чтобы втиснуть туда человека. Именно туда он пленного и определил. Тесно, но полет можно выдержать. Снаружи по корпусу уже раздавались удары кулаками: – Принимай! На этот раз это был разведчик, раненный в плечо – бинты были наложены прямо поверх немецкой формы. Он был в сознании и постанывал сквозь стиснутые зубы, по-видимому, потерял много крови. Лицо его было бледным, и помогать Тихону разведчик был не в силах. Тихон развязал обвязывающую раненого веревку и затащил его в пилотскую кабину. Там было сиденье, и предназначалось оно для летчика-инструктора в учебных полетах – перед ним устанавливали съемный штурвал. Там же в полете мог находиться летчик-наблюдатель при ледовой разведке. Третий разведчик и вовсе испугал Тихона. Дотронувшись до него, пилот пришел в ужас – тот был холодным, неживым. – Он же мертвый! – крикнул Тихон «отправляющему» ему пассажиров разведчику. – Помоги забраться! – вместо ответа услышал пилот. Последний из группы ухватился за протянутую Тихоном руку, взобрался в самолет и втащил за веревку узел с одеждой. С него ручьем текла вода, а самого трясло от холода. – Да, мертвый! Командир наш… Что, бросать его? Мы его десять километров несли! Закон в разведке такой – своих не бросать. Взлетай! Времени нет, егеря на хвосте! – Обвязывайся веревкой и прыгай за борт! – Ты что, летун, рехнулся? – Надо самолет бортом к берегу развернуть! – крикнул ему в ухо Тихон. – Заднего хода у меня нет! Разведчик обвязался веревкой и спрыгнул с «амбарчика». Вода была ему по плечи. Упершись ногами в камни на дне, он закряхтел-замычал от напряжения, и нос самолета стал медленно отворачиваться от берега. Ну, еще немного! Когда появилась возможность развернуть самолет двигателями и рулями, Тихон свесился за борт: – Хорош! Давай руку! Однако разведчик обессилел уже до такой степени, что, поднимая руку, он не удержался и упал в воду. Тихон подтянул его за веревку и буквально втащил в салон самолета. Разведчик вцепился руками в край люка, тело его била крупная дрожь, и Тихону было слышно, как его зубы стучали от холода. Он без церемоний дернул его за ногу – больше ухватиться было не за что. Был бы ремень, получилось бы сподручнее. В носовом отсеке тесно. Тело убитого командира лежит, и рядом место – только ступни поставить. Тихон втолкнул разведчика в пилотскую кабину и закрыл дверцу. Убитому,лежащему в носовом отсеке, холод не повредит, а разведчику надо где потеплее. И единственное место, куда его можно поместить, так это в третий отсек, рядом с пленным, возле маслобака. Есть еще место в четвертом, где хвостовой пулеметчик сидит, но там щели, да и ветер в полете сильный. Без мехового комбинезона, мокрый и замерзший, разведчик в сосульку превратится. Тихон просто упал в свое кресло. Времени пристегивать парашют уже не было, да и смысла – тоже. Ежели собьют, как он выпрыгнет, коли в салоне у него разведчики? Если уж суждено будет погибнуть, то всем. Дал газ, правую педаль вперед, и самолет описал на воде полукруг. Смутно был виден выход из шхеры, да и то по отблеску звезд на воде. Медленно двинулся вперед. Своеобразные ворота из скал были уже совсем рядом, когда раздался звонкий щелчок по металлу, за ним – другой. Тихон насторожился, но природу звуков понять не смог. И вдруг рядом с кабиной – очередь трассирующих пуль. Черт! Немцы сзади и со скалы сверху бьют! Тихон двинул ручку газа вперед до упора – сейчас вопрос жизни и смерти решали секунды. Даже если оторвет один поплавок с крыла – не страшно, главное – убраться отсюда. Двигатель начал разгонять самолет, но что-то уж очень медленно. И рев у него был не такой, как всегда. Тихон бросил взгляд на тахометр и понял – двигатель не набирает обороты, завис на средних. И скорость не растет – пятьдесят километров. А для того, чтобы оторваться от воды, нужно сотню набрать. И газ сбрасывать нельзя. Шхеры уже позади, впереди открытое пространство. Но пуля быстрее самолета, и надо хотя бы километра на три-четыре от шхер удалиться. Самолет подбрасывало на крупной зыби. Ну еще бы набрать хотя бы километров двадцать! Тогда самолет встанет на редан и сопротивление корпуса в воде резко уменьшится. Никак! Двигатель ревел, самолет бежал по воде, но разгоняться не желал. От шхер уже далеко, километров пять, а то и семь отмахали. Тихон снял шлем и вытер пот со лба, а то в глаза попадает. Он с трудом удерживал штурвал, рвущийся из рук. Так бывает при взлете, но сейчас самолет никак не хотел отрываться от поверхности воды. В дверь просунулся разведчик. Он уже натянул на себя мундир, но по-прежнему был босиком. – Чего не взлетаем? – По самолету стреляли, движок оборотов не набирает. Взлететь не можем. – Что делать? – А что ты можешь? Будем вот так, по воде передвигаться. Нам хотя бы до Рыбачьего добраться, там свои. Легко сказать – добраться! Долго такого режима самолет не вынесет, постоянных ударов волн в нос может не выдержать фанерная обшивка. Подумав об этом, Тихон сбавил обороты. Однако из чужих вод нужно убраться поскорее. Недалеко фарватер, и если его заметят с проходящего судна – обстреляют или вызовут катера. Вражеских самолетов Тихон не боялся: в темноте они его не смогут обнаружить, это сложная задача. После того как он сбавил ход, жесткие удары волн о нос прекратились, зато теперь явственно была ощутима килевая качка – как на корабле. Тихон открыл планшет и зажег штурманскую подсветку. Как далеко до Рыбачьего? Успеют ли они добраться до рассвета? Хватит ли топлива? Если у егерей есть рация, все его старания могут пойти прахом: при подходе к полуострову его перехватят немцы. Так, километров сто осталось. При скорости самолета около сорока километров в час это два с половиной часа ходу. Долго! А еще беспокоил двигатель. Полных оборотов он не развивает, но хоть так тянет. Не развалится ли, сдюжит? Проблемы начались после обстрела. Звуки металлических щелчков, которые он слышал, – это пули били в мотор. Если бы они попали в корпус, пробили бы фанеру насквозь, и без всяких звуков. Но парни-то из разведки каковы? Один ранен, другой убит, а его несли… Похоже, оружие при подходе к шхере бросили. Зачем таскать лишнюю тяжесть, если патроны кончились? Или на берегу бросили, все равно не до того было. Тихон в душе одобрил свои действия. Правильно он сделал, что завел самолет в шхеру, фактически вытащил парней из рук егерей. А не поверь он сигналу, отверни в последний момент – уже сейчас бы приближался к своему гидродрому. И никто и никогда не узнал бы о судьбе пропавшей разведгруппы. Разведчик снова просунулся в дверь кабины: – Что, хреново? – Хуже бывало, – соврал Тихон – в такую ситуацию он еще не попадал. Разведчика колотило, и не удивительно: форма мокрая, ноги босые, сапоги он, по-видимому, забыл на берегу. А в самолете из всех щелей дует холодный воздух, чай, не Черное море. – В четвертом отсеке, где пулемет, чехол для мотора лежит. Закутайся в него, все теплее будет. Мне тебя живым доставить надо. – Понял. Разведчик повернулся к раненому, который сидел в пилотской кабине: – Ты как? Раненый промычал нечто нечленораздельное – говорить сил не было. – Живой, земляк. Ты только не расклеивайся. Скоро у своих будем, в госпиталь тебя определят. Белые простыни, жратва три раза в день, медсестрички, санитарочки… Впереди показалось что-то черное, и Тихон отвернул влево. Рыбачий? Перешеек и немного земли к северу немцами заняты. Четкий опознавательный ориентир – мыс Кекурский, за ним уже точно наши. Тихон все чаще поглядывал на бензиномер – топливо расходовалось катастрофически быстро. И под ноги время от времени приходилось поглядывать – не подступает ли вода. Ну не положено самолету так долго морем идти. Выдержит ли обшивка? Хоть бы еще немного продержалась! Земля виднелась по правому борту. Судя по карте, отмелей и подводных скал нет. А на востоке небо уже сереть начало, предвещая близкий рассвет. «Задержись немного, светило! – заклинал про себя солнце Тихон. – Ну хоть на четверть часа!» Земля резко ушла вправо. Если он правильно определился, это мыс Кекурский. Сколько раз он видел его сверху! Тихон плавно повернул самолет и обогнул мыс по большой дуге. Двигатель чихнул раз, другой, но вновь заработал ровно. Остатки топлива плескались в баке, и при маневре топливозаборник на несколько секунд оголился. С минуты на минуту бензин закончится. До берега рукой подать – километр. Ну, была не была! И Тихон дал полный газ! Вариантов немного: либо кончится бензин, либо «сдохнет» поврежденный мотор, либо они достигнут берега… Каждая секунда приближала их к суше. Пятьсот метров, двести, сто… Двигатель заглох. Винт провернулся по инерции еще несколько раз и замер. «Амбарчик» прошел еще немного и бессильно закачался на крупной мерной зыби. До берега – полсотни метров ледяной воды. Пока Тихон раздумывал, что можно предпринять, на берегу появился морпех. На нем была форма обычного пехотинца, но под нею была тельняшка. Винтовку СВТ, или «Свету», как называли ее бойцы, морпех держал наготове. Тихон перелез в носовой отсек – отсюда его было видно почти по пояс. – Кто такие? – крикнул боец. – Свои! Повреждения получили, и «горючка» закончилась. Срочно нужен санитар и кто-нибудь из командиров. И шлюпка, самолет к берегу отбуксировать. Красноармеец исчез из поля зрения, как сквозь землю провалился. Траншеи у них тут, что ли? Земля – камень сплошной, и выдолбить ходы стоит больших трудов. Слышал Тихон, что немцы на своей стороне полуострова и склады, и госпитали в скалах вырубили, а также убежища для солдат. Причем изнутри деревом обшили – как защитой от холода. Зимой промерзлые камни тепло забирают, и «буржуйка» жрет дрова, как паровоз. Вскоре красноармеец появился снова, на этот раз с санитаром и командиром в черной морской форме. А затем и шлюпку пригнали, на веслах – четверо красноармейцев. Снабжение Рыбачьего по морю шло ночью, катерами. Так же и раненых отправляли на Большую землю, немцы с хребта простреливали пушками почти весь полуостров. Тихон подхватил брошенную красноармейцами веревку и привязал ее к рыму на носу самолета. Дружными усилиями гребцов «амбарчик» повлекли вдоль берега и подогнали бортом к деревянному причалу. Угревшийся в моторном чехле разведчик появился рядом с Тихоном в самый неподходящий момент. На причале командир, санитар, красноармеец, в шлюпке – четыре краснофлотца. Все при оружии, и вдруг, как явление Христа народу, – разведчик в немецком мундире. Морпех вскинул «Свету»: – Руки вверх, а то стрелять буду! В ответ разведчик выдал длинную и забористую матерщину. Красноармеец оторопел и опустил винтовку. Тихон перепрыгнул на причал: – Младший сержант Федоров. Вывозил из немецкого тыла нашу разведгруппу. Попали под обстрел, получили повреждения. На самолете раненый, убитый и пленный. – Ясно! Санитар, в первую очередь раненого на причал, оказать первую помощь. Разведчик и Тихон с осторожностями спустили на причал раненого – его приняли на руки красноармейцы. Затем передали тело убитого командира, а уже потом – пленного. За ним на бревна причала спрыгнул разведчик. Последним покинул самолет Тихон. Разведчик потребовал срочно связать его по рации с командованием. Этого же хотел и Тихон, ему тоже надо было срочно сообщить в эскадрилью о вынужденной посадке – если ее можно было таковой назвать. Весь обратный путь он не летел, а плыл по морю, и в то, что все обошлось удачно, он и сам бы не поверил. А между тем он уже среди своих. Извилистым ходом командир привел их в штаб батальона, защищавшего береговую линию. Немцы не раз предпринимали попытки захвата полуострова с моря, но, получив отпор и понеся потери, притихли. Сначала связь держал разведчик. Он попросил выйти всех, даже радиста, сам настроил частоту и вел переговоры. Закончив, вышел из землянки: – Сказали – катер пришлют, заберут всех. Твоя очередь, летун. Севший к рации уже батальонный радист смог связаться со штабом дивизии, и Тихон попросил его передать в полк, что самолет поврежден, топлива нет и что он находится на восточном побережье полуострова Рыбачий. – Передадим, ждите решения командования. Часа через два за разведгруппой пришел торпедный катер. На прощание разведчик крепко пожал Тихону руку: – Я в рапорте обо всем напишу. Ты молодец, летун! Кабы не ты, всей группе амба! Пехотинцы накормили Тихона пшенной кашей, дали пару знатных ломтей хлеба и большую кружку чая. Словом, отнеслись уважительно. Многие пехотинцы вообще самолет вблизи видели впервые, а тут – такое происшествие: и подбит был, и из немецкого тыла прилетел. Многие разведгруппу видели – в немецких мундирах, и понятно, что как секрет это уже не скроешь. Но реально помочь Тихону морпехи не могли, даже если бы и очень хотели – у них не было ни запчастей, ни бензина, ни механика. И Тихону пришлось прождать в землянке до вечера. Когда стемнело, к берегу подошел небольшой буксир, и на причал спрыгнули несколько технарей из их авиаполка. – Федоров! Жив-здоров! А мы тебя едва не похоронили! По времени топливо закончилось давно, а начштаба сказал, что маршрут над чужой территорией. Ну, думаем – все… – Обстреляли на обратном пути. Движок тягу не развивал, обороты не набирал. Пришлось на самолете, как на катере, по морю плыть. А «горючка» сразу у Рыбачьего кончилась. – Ерунда, исправим, но не здесь. Сейчас прицепим трос и отбуксируем самолет к себе. Иди на буксир, мы сами тут управимся. Тихон взбежал по трапу на буксир – старый, портовый, неоднократно латанный, но, судя по тарахтению дизеля, еще бодрый. Поскольку никаких кают на нем не было, Тихон прошел в угол рубки и присел на обычный деревянный табурет. Вскоре буксир тронулся с места. Через стекло рубки ему было видно, как раскачивался на волнах его «амбарчик», идущий в кильватере судна. В рубке от работающего двигателя было тепло, Тихон угрелся и начал клевать носом. Ему хотелось выспаться, отдохнуть, поесть горяченького супчика. Буксир шел медленно, не удаляясь далеко от берега, и в Губу Грязную они вошли уже под утро. Тихон уже едва держался на ногах. Но, как бы ни хотелось ему отдохнуть, необходимо было присутствовать в штабе. И потому он собрался с силами. Сначала он направился к начальнику штаба. Вошел, доложился по форме: – Младший сержант Федоров, прибыл с боевого вылета! – Ну, здравствуй, младший лейтенант Федоров! – Извините, товарищ капитан, это какая-то ошибка, я младший сержант. – Приказ пришел: всем летчикам боевых полков, а также выпускникам летных училищ, кто не имел офицерских званий, присвоены звания командирского состава. Так что не забудь зайти к писарям, пусть личные документы оформят как положено. А теперь по сути докладывай. Тихон доложил обо всем, что произошло: об отсутствии сигнала на точке, об обстреле, о забарахлившем двигателе и о том, как он выбирался. – Надо же! Молодец! Я со штабом ВВС флота свяжусь. Если разведчики все подтвердят, буду писать представление о твоем награждении. Пленный-то хоть жив? – Когда поднимали на катер и раненого, и пленного, оба живы были. – Пиши рапорт. Глаза у Тихона слипались, ему очень не хотелось заниматься писаниной, но он собрал последние силы и обо всем написал подробно. Принимая от него рапорт, капитан сказал: – Зайди к начальнику Особого отдела, он тебя видеть хотел. – Слушаюсь. После того как Тихон подробно рассказал «особисту» об истории своего возвращения, тот долго еще мучил его вопросами. Технические подробности – о сбое в работе мотора, о том, как он шел по морю на самолете – его не интересовали. «Особист» расспрашивал его, не видел ли Тихон норвежцев, был ли груз у разведгруппы, имели ли они при себе оружие. Не выдержав, Тихон вспылил: – Темно было, хоть глаза выколи! Сверху егеря огонь по нам вели, и потому не было возможности смотреть на берег, есть ли там груз… – Плохо, товарищ младший сержант! – С вашего позволения – младший лейтенант. Приказ пришел, подписанный товарищем Сталиным. – Садись и обо всем подробно напиши, – пропустил мимо ушей «особист» выпад Тихона. – Вот бумага и ручка. Тихон обо всем написал коротко, по сути. Не видел, было темно, не знаю, с разведчиками разговоров не вел, был занят пилотированием. После «особиста» он направился к писарям, в канцелярию. – Менять документы надо, товарищ младший лейтенант, – встретил его писарь новостью. – А без фото – нельзя. Идите в разведотдел, там и фотоаппарат есть. В разведотделе был специалист, проявляющий пленку с самолетов, совершавших разведку, там же печатали и фото. За беготней прошло полдня. Пока Тихон получал удостоверение, в столовой прошел обед, и, когда он туда заявился, столовая опустела. Но Тихона покормили – слышали уже о его злоключениях. А потом еще нужно было попасть на вещевой склад – получить у старшины погоны и звездочки. Вернувшись в казарму, Тихон упал на топчан, как был – в комбинезоне и сапогах. Парни из его экипажа уже со спящего стянули сапоги, сняли ремень с кобурой и шлем. Он же при этом даже не шелохнулся, настолько сильно вымотался. Только утром, после завтрака, он сменил погоны на гимнастерке. Остальные летчики успели сделать это днем раньше, поскольку приказ касался многих, почти половина пилотов имела офицерские звания. Была, конечно, нелепость в том, что в экипаже командир – сержант, а штурман – офицер. По уставу не должен военнослужащий рядового или сержантского звания отдавать приказы офицерам. Однако такое было сплошь и рядом, поскольку пилот в самолете – это командир воздушного судна. Парни, получившие звание вчера, успели уже его обмыть, и Тихону прозрачно намекнули, что по старой традиции обмыть его звездочки надо. Только Тихон чувствовал себя скверно. Его познабливало, болела голова и ломило суставы, видимо, простыл. И вместо того чтобы «обмыть» с друзьями лейтенантские звездочки, он поплелся в медпункт – пусть хоть аспирин дадут. Об антибиотиках и прочих лекарствах тогда не слышали, хотя Флеминг пенициллин уже создал, и на Западе его выпускали. – Ой, товарищ летчик, у вас же температура! – посмотрев на градусник, воскликнула военфельдшер Тонечка. Девушкой она была молодой, но строгой, вольностей себе не позволяла, хотя желающих вкусить женской ласки было много. Все парни бравые, всех украшала черная морская форма, выправка, у многих награды. Кто из женщин устоит? – Я кладу вас в лазарет, и молчите, и не спорьте! Сейчас позвоню руководителю полетов. Вам полечиться надо, хотя бы дней пять. Тихон поднялся со стула. – Без вас Гитлера не добьют. А сейчас приказываю – в палату! В лазарете были две палаты для больных или легкораненых. Тех, у кого раны были посерьезнее, отправляли в госпитали Мурманска или Архангельска. Сейчас в маленькой палате на четверых был только один пациент. Для Тихона получился отпуск на пять дней. Чистое белье, тепло, еду из столовой в лазарет в термосах приносят. Прямо санаторий! Когда он подлечился, механик его обрадовал: – Отремонтировали аппарат, к полету готов! – Спасибо! Выручил меня «амбарчик», можно сказать – от смерти спас. На следующий день Тихону уже предстоял новый вылет. Задание было несложным – ночная бомбардировка Петсамо. Не прогулка, конечно, но с предыдущим вылетом не сравнить. Отбомбились удачно и уже возвращались к себе, как хвостовой стрелок доложил: – Слева девяносто вижу воздушный бой! Кто-то дымит. Тихон подвернул самолет влево. Рассвет только начинался. На западе небо было еще темным, а на востоке уже светло. И как стрелок увидел дымящую машину, просто загадка. Над «амбарчиком», летящим на малой высоте, прошли два «мессера». Не заметили или погнушались гидросамолетом? Скорее всего, топливо было на исходе. Тихон развернул самолет на девяносто градусов влево и своими глазами увидел, как в воду опускается парашютист. Еще два купола плавали на поверхности. – Садимся на воду, всем смотреть! По этой команде носовой стрелок наблюдал переднюю сферу – нет ли плавающих обломков сбитого самолета или членов экипажа. Иной раз сбитый самолет долго держится на воде, медленно набирает в фюзеляж воду. А крылья, особенно если топливо в бензобаках выработано, могут вообще не тонуть, пустые баки служат понтонами. Врезаться в них на скорости – значит пробить днище со всеми втекающими в фюзеляж последствиями. Задний стрелок наблюдал за верхней и задней полусферами. В момент посадки любой самолет – хоть колесный, хоть гидро – очень уязвим. Толчок, плеск воды, самолет подпрыгнул на редане и побежал на воде. Скорость упала, и «амбарчик» осел в воду. – Парни, высматривайте экипаж! Времени мало, могут замерзнуть или утонуть. Довольно быстро они подобрали первого члена экипажа – это оказался летчик бомбардировщика Пе-2. Носовой стрелок бросил ему веревку, пилот ухватился за нее, и стрелок буквально втащил его на носовую обшивку. Летчик тяжело дышал, с комбинезона текла вода. Однако он сразу попросил: – В воде еще двое моих, сам видел парашюты. Я покидал машину последним. Надо искать. Но и так было понятно, что надо. Тихон развернул самолет и двинулся на малом ходу. Подобранный летчик протиснулся в кабину к Тихону и плюхнулся на второе сиденье. – Спасибо, земляк! Думал уже – конец. По рации сообщить не успел, слишком быстро все произошло. Вынырнули сбоку, дали пулеметную очередь, и самолет сразу задымил, перестал слушаться рулей. А «худые» в сторону, сволочи, и были таковы! – Видел я пару, над нами прошли. – Во-во, они самые. Гляди! – летчик вскочил и показал рукой. В море, слева от «амбарчика», виднелась голова второго члена экипажа. Она то появлялась, то опять скрывалась под водой. Вот человек на воде вскинул руку, пытаясь привлечь к себе внимание. Тихон направил самолет в его сторону. Стрелок сбросил ему веревку, но человек на воде не смог удержать ее закоченевшими руками. – Вокруг груди обвяжи! – закричал ему стрелок. Получилось со второй попытки, и едва спасенный оказался на борту, как пилот воскликнул: – Штурман мой! – и через дверцу втащил его в кабину. Стало очень тесно, видимости вправо и влево – никакой. С одежды штурмана текла вода, и он с трудом держался на ногах. – Бомбер, уведи его в средний отсек. Мешаете здесь, обзора нет. Пилот «пешки» кивнул, открыл дверцу и поддержал под руку штурмана, пока тот протискивался в отсек. Маловаты дверцы для людей в меховых комбинезонах. Сам летчик из кабины не ушел, а стал осматривать море в своем секторе. Но ни оба стрелка, ни Тихон, ни пилот «пешки» третьего члена экипажа не видели. Надежда, что бортстрелка удастся обнаружить живым, таяла с каждой минутой. На то, чтобы выжить в ледяной воде, природа отвела человеку максимум двадцать минут, потом – смерть от переохлаждения. И это понимали все в самолете. – Командир, – нарушил молчание носовой стрелок, – сбрось обороты до холостого. Я во весь рост на носу встану, все повыше будет, повиднее. – Только веревкой обвяжись. Понятно, если сорвется, можно быстро вытащить. От водяных брызг обшивка самолета скользкая, да еще и самолет на волнах качает. Стрелок обвязался веревкой вокруг пояса, выбрался на нос, широко расставил ноги и стал медленно поворачиваться. Внезапно он прыгнул в люк и заорал через открытую дверцу: – Видел! Вправо двадцать, удаление один кабельтов! На море зачастую дистанцию измеряли по-морскому – в кабельтовых и милях, а над сушей – в километрах и сотнях метров. И никакой путаницы не возникало. Тихон дал газ мотору и повернул вправо. Самолет теперь шел вдоль идущих волн, и его раскачивало с борта на борт. Тихон обеспокоился – как бы боковые поплавки не подломились. Самолет рассчитан на высоту волн до полуметра, а сейчас волна сантиметров семьдесят-восемьдесят. Самолет – не судно и таких нагрузок может не выдержать. В этот момент стрелок сделал жест – стой! Самолет потерял ход. Стрелок раз за разом швырял веревку в воду, но что-то у него не получалось. На помощь ему из кабины вылез в носовой люк командир «пешки». Неудача, еще одна… Командир «пешки» снял с себя меховой комбинезон, унты, обвязался веревкой и прыгнул с самолета за борт. Тихон тоже покинул кабину. Стрелку одному двоих не вытащить, пусть и поодиночке, надо помочь. Командир «пешки» ухватился за одежду воздушного стрелка и подтянул его к корпусу самолета. Стрелок, уже не в силах держать веревку, еле двигал руками. Командир, сняв с себя веревку, обвязал ею своего стрелка: – Тяните! – Нет, сначала тебя! Тихон с Григорием перегнулись через борт, ухватили командира за руки и вытянули его на нос самолета. – В кабину и одевайся, – приказал Тихон. На борту самолета он главный, и его приказам обязаны подчиняться все. Да и в тесном носовом отсеке командир уже просто мешал. Вдвоем с Григорием они вытащили из воды стрелка. Тяжел! Мало того, что он сам по себе был крупным, да еще и обмундирование водой пропиталось, отяжелело. Бортстрелка они втянули в отсек через люк. Усилиями всех троих протащили его через дверцы в средний отсек, который находился за кабиной пилота и где уже был штурман. Пока возились, извлекая людей из воды, сами изрядно промокли и замерзли. Экипажу сбитой «пешки» помогло то, что они имели надувные нагрудники, поставляемые американцами по ленд-лизу. В надутом состоянии они поддерживали голову сзади и грудь, не давая попавшему в воду захлебнуться. Без такого нагрудника воздушный стрелок «пешки» уже утонул бы. Тихон прибавил газу, развернул самолет и пошел на взлет. В днище гулко билась вода. Когда они вышли на редан, толчки исчезли и слышался только шум воды. Но вот и он пропал. Все, взлетели! Командир «пешки», сидевший в кабине на правом сиденье, смотрел за действиями Тихона круглыми от удивления глазами. – Однако – специфика у вас, не позавидуешь. Я думал, у нас тяжело, но ошибался. Ты когда разбег начал, я немного испугался. Волны в нос бьют, вода плещет. Жутковато! Как прилетим, с парнями ощущениями поделюсь. До Губы Грязной они добрались уже без происшествий. Тихон подрулил к якорной стоянке. Пилот «Пешки» встал в кабине: – А как же вы на берег выбираетесь? – Вплавь, – с серьезным видом пошутил Тихон и не выдержал, расхохотался, потому что у пилота «пешки» от удивления вытянулось лицо, видно – поверил. Но к самолету уже спешил катер. И каково же было удивление старого катерника, когда из «амбарчика» выбрались два экипажа. Тихон повел экипаж «пешки» к штабу – надо было доложить о происшествии. К тому же руководитель полетов или начштаба должны были сообщить в дивизию о спасении экипажа. Уже перед зданием штаба пилот «пешки» вдруг словно бы опомнился: – А ведь мы не познакомились… Как твоя фамилия? – обратился он к Тихону. – Младший лейтенант Федоров, можно просто Тихон. – Капитан Савельев Иван. – Он протянул Тихону руку: – Спасибо тебе, Тихон, если бы не ты – замерзли бы уже. Ни один катер, даже торпедный, не успел бы к месту падения так быстро. – Это ты Григорию спасибо скажи, стрелку носовому. Он дым увидел первым. Когда Тихон доложил в штабе о спасенном экипаже, начштаба очень удивился: – Все живы? – Все! – Считай – второй день рождения. Теперь они тебе проставиться должны. – Полагаю, им в госпиталь сначала надо. Они ведь в воде долго были, перемерзли. – Я в штаб отзвонюсь, а ты их в баньку отведи. Пусть попарятся, согреются. В дни полетов полковая баня работала в обязательном порядке. После полетов, когда экипажи уставали и перемерзали, лучшее средство для того, чтобы согреться, – это баня, а не водка.Глава 9 Номад
По совокупности за полет в немецкий тыл и спасение разведгруппы, а также за спасение сбитого экипажа «пешки» Тихон был награжден орденом Красной Звезды. Обмывали его всем звеном по старой, еще с царских времен, традиции. Полеты продолжались. На Севере осень очень быстро вступает в свои права. Заштормило, стали дуть ветра, пошли дожди; затем – дожди со снегом, а потом и вовсе снег лег. На море появились льдины, и местами они образовывали целые ледяные поля. Техсостав стал переоборудовать некоторые гидросамолеты и поставил их на лыжи. В лыжном варианте самолет мог взлетать со снега или льда и садиться на них. Беда была только в одном – гидросамолетов с каждой неделей и с каждым месяцем становилось все меньше. Их теряли от огня зенитной артиллерии, от атак истребителей. Некоторые самолеты терпели аварии, а еще часть списывалась из-за ветхости и физического износа. Самому «молодому» самолету было уже пять лет. При больших нагрузках и интенсивной эксплуатации в высоких широтах деревянный каркас и фанерная обшивка долго не жили. Потребности флота в гидроавиации были велики, и если промышленность стала выпускать колесные самолеты уже в достаточном количестве, то гидросамолетов Е-2 и КОР-2 за всю войну было выпущено всего 39. По состоянию на 22 июня 1941 года на всех флотах числилось 859 гидросамолетов. В январе 1944 года на Черном море уцелело всего 15 летающих лодок, а на Балтике – ни одной. С начала войны до 1944 года по боевым и не боевым причинам было потеряно 588 гидросамолетов. И почти весь парк составляли морально, технически и физически устаревшие МБР-2. По настоятельным просьбам руководства Советского Союза Соединенные Штаты значительно увеличили выпуск и расширили номенклатуру гидросамолетов. В феврале 1943 года завод NAF в Филадельфии начал строить PBN-1 «Nomad» («Кочевник»). Из 138 выпущенных машин 118 попали в СССР. Немного позже стали поставлять PBY-6 «А» «Каталина». Самолеты перегоняли своим ходом по четырем направлениям: через Иран, Транссибирскому направлению (Аляска – Сибирь), Трансафриканскому (США – Южная Америка – Африка – Иран – СССР), Северному (США – Исландия – СССР). Для обучения новой технике на авиабазе ВМС США Элизабет-Сити (штат Северная Каролина) была создана авиагруппа. За период 1943–1945 годов в США прошли обучение четырнадцать тысяч советских офицеров, старшин, солдат. С американской стороны базу возглавлял командор – лейтенант Стенли Черняк, а первым командиром авиагруппы с советской стороны был полковник В. Н. Васильев, разбившийся впоследствии при перегоне самолета. Переучивание летчиков происходило 20 дней. После приемки готовых самолетов их перегоняли своим ходом. Формировали отряды по четыре самолета. В каждый самолет для связи с диспетчером сажали американских или английских штурманов, радистов. Самолеты взлетали в Элизабет-Сити, брали курс на Тандер (на острове Ньюфаундленд, Канада), затем – на Рейкьявик (Исландия). На Рейкьявике американских или английских радистов высаживали, и они возвращались обратно в США, наши же после отдыха и дозаправки следовали в Мурманск. Протяженность трассы была 8325 километров, полетное время – 50 часов. И если в полете до Рейкьявика опасность была невелика и самолетам ничего не угрожало, кроме погодных условий, то после него вероятность встречи с немецкими истребителями резко возрастала. Кроме того, значительная часть трассы проходила над Финляндией. Финны патрулировали свое воздушное пространство сами, но на «мессерах». При перегонах были и небоевые потери. Пропал без вести самолет с экипажем под управлением полковника Н. В. Романова, разбились самолеты капитана Чикова, полковника Васильева. Большинство «Номадов» получил Северный флот – 118-й ОРАП, 44, 53 и 54-й САПы, 20-я отдельная разведывательная эскадрилья. Появились они в Беломорской флотилии, на Черном море. «Номад» был хорош. Он имел большой диапазон рабочих скоростей, мощное вооружение, прочный планер, большую дальность полета. Для экипажа – вполне комфортные условия и отличный обзор из кабины. Все самолеты имели радиостанции, а часть – и радиолокаторы, новинка по тем временам. Ни один из «Номадов», поставленных в СССР, не был сбит, но было потеряно девять самолетов по небоевым причинам. В полках и эскадрильях еще с началом зимы, когда активность полетов из-за погодных условий снизилась, начали отбор экипажей для обучения на новых самолетах. Поскольку предстояла командировка в США, отбор производился не только по личным качествам пилотов – в комиссии участвовали замполиты и «особисты» полков. Куда же без них! К своему удивлению, Тихон тоже попал в список. А удивился он потому, что был самым молодым в группе и младшим по званию. Среди капитанов и майоров он выглядел новичком, хотя был им ровней и боевых заслуг имел не меньше. Списки часто менялись, и к каждому пилоту подбирался экипаж – ведь часть обратного пути экипажам придется вести самолеты самим, над вражеской территорией. В экипаж к Тихону попал штурманом младший лейтенант из «безлошадных», ранее летавший на «пешке», и трое воздушных стрелков, совсем молодых парней – после краткосрочных курсов. А еще – радист и механик. Механик – из технарей – в число бортовых не входил, но его надо было знакомить с устройством самолета, обслуживать-то технику ему. Самолет никто из них вживую не видел, даже на картинках. Слухов ходило много, самых нелепых, а иной раз – и смешных. После новогодних праздников членов экипажей от полетов освободили и почти ежедневно проводили с ними собрания – как следует вести себя за границей советскому человеку. Никаких контактов с иностранцами вне служебного времени, никаких разговоров о политике, о воинских частях, откуда прибыли. На возможные провокации не поддаваться. После одного из собраний раздали тоненькие словари – англо-русские и русско-английские – с приказом: изучать! Мозги пилотам и членам их экипажей промывали и замполиты, и «особисты». Как-то, оставшись наедине с Тихоном после обеда, один из пилотов сказал ему: – Ты знаешь, мне в экипаж «подсадную утку» дали. – Не понял… – Ты когда-нибудь видел воздушных стрелков в возрасте под сорок и с военной выправкой? – Пожалуй, нет. С выправкой, ходьбой строем и прочими воинскими ритуалами в авиации было плохо. Ну не может «сокол», особенно «сталинский», чеканить шаг в шеренге. Вольница, однако! Пытались замполиты и прочий околоавиационный люд бороться с этим разгильдяйством, но – с переменным успехом. – То-то, – продолжил пилот. – А еще я видел, как он в Особый отдел ходил, дважды. – Выходит, стукачка к нам приставили? – Если после командировки его из экипажа уберут, значит, точно стукач. Кто же «особиста» в боевые полеты допустит? – Ты только язык придержи, больше никому… Иначе не видать тебе Америки как своих ушей. – А то я не понимаю! Ты-то парень свой, не один раз головой рисковал. Тебе и сказал, чтобы осторожнее был. – За предостережение спасибо. Посмотреть Америку хотелось всем. Многие до войны своих областных центров не видели, что уж тут говорить о далекой заокеанской стране? Из США шли вкусные консервы, бензин, боевая техника – Тихон сам видел в портах Архангельска и Мурманска выгружаемые из трюмов судов танки, ящики с боеприпасами, продуктами, бочки с бензином и полуразобранными самолетами. Один раз ему даже перепало отведать апельсинов. В Союзе этот фрукт был большой редкостью, многие его не видели и не пробовали. О заокеанской технике и продуктах, присылаемых из Америки, многие военные и гражданские отзывались одобрительно. Тушенку и колбасу в банках, как и яичницу из яичного порошка, Тихон пробовал и оценил их качество. Танкисты хвалили «Шерманы», летчики – «Аэрокобры», а водители – «Виллисы», «Доджи» и «Студебеккеры». Конечно, авиапарк СССР только на пятнадцать процентов состоял из самолетов, поставленных по ленд-лизу. И поставлены они были в самое тяжелое для страны время, но ложка дорога к обеду. Конечно, американцы преследовали свои цели. Поставки по ленд-лизу поддерживали воюющие европейские страны, в первую очередь Англию и СССР, тем самым связав руки Гитлеру и не допустив распространения войны на территории США. Победили бы мы Германию без этой помощи? Однозначно – да! Но война тянулась бы дольше, и за ее окончание мы заплатили бы более высокую цену потерянными человеческими жизнями. Зная историю, Тихон оценивал ленд-лиз уже с точки зрения его современности, а большое видится издалека. Но настал час, когда всех, кто был в списках, собрали в последний раз. Напутствия, выдача новой формы – у некоторых к этому времени форма уже выцвела и обветшала, а ударить лицом в грязь перед союзниками все-таки не хотелось. В первый раз Тихон застегнул на себе настоящий, кожаный, а не брезентовый ремень. И командирская форма была сшита из приличного материала, и сапоги не кирзовые, а яловые – роскошь… В Мурманске их посадили на грузовой пароход типа «Либерти», в трюмах которого были оборудованы нары. Всем приказали до Рейкьявика на верхней палубе не появляться – немцы в первую очередь охотились за судами, шедшими с конвоями в Союз, которые везли помощь. Пустые транспорты из Союза их интересовали меньше. Плыли долго, временами штормило. Судно переваливалось с борта на борт, многих укачивало. Однако в Атлантике стало уже спокойнее. В Рейкьявике с судна их пересадили на военно-транспортные самолеты, и на аэродроме они впервые увидели американских военных. Лица у тех были сытые и разительно отличались от лиц наших летчиков, серых от скверной северной погоды, недоедания, изматывающих боевых вылетов. С лиц американцев не сходили улыбки, и их челюсти почти постоянно перемалывали «жвачку». Наши летчики, не знавшие жевательной резинки, удивлялись: – Чего они жуют постоянно? Но в общем американцы были простыми парнями, хлопали советских летчиков по плечу и угощали сигаретами. Да и русских в таком количестве они видели впервые, для них – экзотика. Перелет длился долго, с промежуточными посадками для дозаправки. И вот – конечная посадка. Тепло, спокойно, вокруг – мирная жизнь. Работают рестораны, слышна музыка, никакой светомаскировки. Женщины в красивых цветастых платьях – они разительно отличались от наших, с усталыми лицами, одетых в серые, черные и коричневые одежды, обутых в грубую обувь. Пилотам показалось, что они попали в другой мир, как будто и не было никакой войны. Тихону стало обидно за свой народ. Город, куда их привезли – Элизабет-Сити, – был на берегу океана, в сотне километров от Филадельфии, где располагался завод по выпуску гидросамолетов. Поселили наши экипажи в отдельной казарме, а столовая поразила всех. Сейчас бы это назвали «шведским столом» – выбирай, что хочешь. Глаза разбегались от обилия блюд, хотелось попробовать все. Курящим давали по пачке сигарет «Кэмел», крепких, без фильтра. К вечеру только и разговоров было в казарме и курилке об увиденном. – Хорошо Америка живет, – протянул кто-то. – А со вторым фронтом тянет… – Кому охота от такой житухи – да на фронт? Там не до бубл-гума будет. Немцы – вояки сильные, надают американцам по заднице. С утра – уже построение, потом на занятия. Всех разбили на группы, отдельно – пилотов, отдельно – штурманов, по специальностям воинским. На базе стоял гидросамолет, к нему и подвели пилотов. «Номад» понравился Тихону с первого взгляда. Алюминиевый фюзеляж, два мотора с тянущими винтами, а не толкающими, как на МБР-2. Красивые, зализанные обводы, блистеры стрелков. По сравнению с «Номадом» «амбарчик» – просто утюг. «Номад» был усовершенствованной версией «Каталины» первой серии. В отличие от нее серии 5А или 6А колесного шасси не имели и были гидросамолетами, а не амфибиями. Американский инструктор через переводчика стал перечислять тактико-технические характеристики самолета. Максимальная скорость не впечатлила Тихона – 299 километров в час, зато остальные показатели впечатлили: «Номад» мог держаться в воздухе 28 часов, преодолевая при этом немногим более четырех тысяч километров. Против четырех часов полета «амбарчика» – гигантский скачок, пилоты были в шоке. И вооружение обрадовало. Три крупнокалиберных пулемета 12,7 мм, не чета двум ШКАСам калибра 7,62 мм, установленным на «амбарчике». Когда же стали показывать устройство, пилоты и вовсе обомлели. Обогреваемые кабины, можно летать в легком обмундировании, а рация – предел всех мечтаний! И со штабом связь, и с другими самолетами, а настройся на другую частоту – так и с кораблями, подводными лодками. До обеда изучали теорию, потом – практические занятия. Каждый пилот с инструктором и переводчиком совершал взлет, и сразу – посадка. Когда освоили эти элементы, начались полеты. Наши летчики имели богатый опыт, большой налет на разных типах самолетов. Легче всего было пилотам, летавшим ранее на ГСТ – приборы и ручки управления одинаковы. Собственно говоря, ГСТ был довоенной лицензионной копией PBY-1, но с отечественными моторами и вооружением. Потом – несколько полетов с бомбометанием по деревянным плотам на морском полигоне – этот элемент у наших летчиков получался хуже всего. Бомбы на «амбарчиках» использовали не так часто, и, кроме того, прицельные приспособления были непривычны. Да и бомбить с «Номада» – обязанность штурмана. Зато инструкторы отметили хорошие пилотажные навыки наших летчиков. Последним учебным днем вылетали полным экипажем. Было непривычно многолюдно, по СПУ – самолетному переговорному устройству – доклады и указания шли почти непрерывно. Тихон привык работать в одиночку. Единственно, стрелки на «амбарчиках» докладывали о неприятельском истребителе или обнаруженном корабле. Как и все остальные летчики, он был очень доволен самолетом. Управляется легко, в полете устойчив на всех режимах, прощает ошибки в пилотировании. «Амбарчик», при всей внешней неказистости, был строг в управлении, и его приходилось все время контролировать. Як-1 – не говоря уж об У-2 – был проще в пилотировании, чем МБР-2. А затем – получение самолетов, их перегнали с завода своим ходом. Каждый экипаж придирчиво осматривал машину, на которой впоследствии придется воевать. Но удивило не это, а то, что в самолете для каждого члена экипажа были кожаные куртки и шлемы – редкая роскошь по тем временам. И кобуры с пистолетами «Кольт» для экипажа были предусмотрительно приготовлены на боевых постах. За хлопотами по приемке прошел день, а вечером, в знак окончания быстро пролетевших двадцати дней командировки, командование базы арендовало ближайший бар, и инструкторы школы и русские экипажи отправились туда. Бармены наливали виски, столь уважаемый американцами напиток, но нашим пилотам он не понравился – сивуха! Да еще и плескали в стаканы на два пальца, граммов по пятьдесят. Наши летчики были недовольны, говорили: – Надо было взять с собой несколько ящиков водки. И сами пили бы, да и американцев угостили. Да только кто бы им позволил? Скромные пожитки с личными вещами перед погрузкой на судно досматривали офицеры Особого отдела. Не разрешали брать даже газеты, хотя какие в них секреты? Праздник был подпорчен. Да еще крутили грампластинки с джазом или фолк-музыкой, которые были далеки от советских людей. Тем не менее звучали тосты за победу над Германией, за Сталина и Рузвельта. И радовало только одно – скоро на Родину. В Америке жизнь сытнее и беззаботнее, но она не прельщала. Отдохнули от войны, вроде отпуска вышло – и будя! Ни один из русских пилотов не согласился бы остаться здесь из-за сладкой и обильной жратвы. На следующий день, взяв на борт английских штурманов и радистов, первые четыре «Номада» ушли на перегонную трассу. Тихон должен был вылетать во второй группе, через два дня. Самолет новый, изучен досконально и подвести не должен. Пошли осматривать городок. Он был довольно мал, из конца в конец за полчаса пройти можно. Выходить за территорию базы пилотам разрешалось группами не менее пяти человек – как раз русский экипаж. Шли не спеша и у одного из ресторанчиков стали свидетелями неприятного инцидента – на их глазах белый офицер бил чернокожего солдата. Жители проходили мимо, как будто ничего не происходило, – вот тебе и равенство. Да и над дверцами автобусов висели объявления: над передними – «Вход для белых», над задними – «Вход для черных и цветных». Наших летчиков это покоробило, и дальше гулять им расхотелось. В казарме Тихон и штурман Анатолий сели за изучение полетных карт. Хоть и знали, что до Рейкьявика они будут подчиняться английскому штурману, но знания никогда не бывают лишними. Главная загвоздка была в последнем участке пути – от Рейкьявика к Мурманску. Можно было идти севернее Норвегии, над Атлантикой, и на последнем отрезке пути срезать маршрут, пролетев над Киркинесом. Второй путь почти вдвое короче, но проходил он над Швецией и Финляндией, в зоне досягаемости немецких истребителей. Обамаршрута имели свои плюсы и свои минусы, но выбирать придется не им, а командиру и штурману группы. Должность Тихона самая невысокая – командир воздушного судна, в его подчинении экипаж. А над ним – куча начальства: командир звена, эскадрильи, руководитель полетов, начальник штаба, и это не считая старшего штурмана полка, замполита, помпотеха и прочих. Самолеты были уже заправлены, боекомплект к пулеметам – в кабинах. Вот бомб не было, бомбардировки не предвиделось, да и легче самолет без этого, меньше топлива жрет. Двое воздушных стрелков были хорошо знакомы, с «амбарчика», – Григорий и Иван. Третий стрелок, Олег, и радист Николай были из молодых, в боях не участвовали. А награды и вовсе имел только один Тихон. Два дня они ели, спали, балагурили, словом, наслаждались мирной жизнью. А утром им предстоял вылет. Каждый экипаж к месту взлета отвозили катером. В их экипаж дали штурмана и радиста, англичан. По-русски говорил только штурман. Он занял место в пилотской кабине, где было два сиденья. Тихон взлетал после командира группы. Англичанин дымил сигаретой, безразлично поглядывая вокруг. На Тихона он взирал с чувством собственного превосходства. Да и черт с ним! В Рейкьявике он высадит их обоих и забудет навсегда. Тоже мне, белая кость! Англичанин периодически бубнил что-то по рации и за все время перелета до Гандера на Ньюфаундленде процедил по-русски всего несколько фраз. Тихон вообще считал, что англичанин – лишний балласт. Летят они в группе, видимость хорошая, от ведущего в группе он не отстанет. В бухте острова сели уже к вечеру. Механик занялся осмотром и заправкой самолета, подготовкой его к следующему этапу полета. Остальной экипаж на катерах отвезли на берег. Столовая, казарма для отдыха… Англичане ели и спали отдельно от советских экипажей – в казарме пилоты говорили о них. В отличие от американцев, простых в общении, англичане показались им чопорными, немного высокомерными. Чувствовалось, что они продвинулись далеко на север – стало значительно прохладнее, с Атлантики тянуло промозглым ветерком. А утром – туман. Впрочем, к моменту взлета он растаял. Когда вылетели к Исландии, то увидели внизу караван судов, идущих от берега Америки в сторону Европы. Большой, судов двадцать пять грузовых и несколько кораблей поменьше – боевое охранение. И везде, куда ни посмотришь, – водная безбрежная гладь, никакой суши не видно. Тихон поежился: случись авария – помощь придет нескоро. Зато самолет порадовал: моторы работают ровно, в кабине тепло, что ни говори – иномарка! Тихон снял кожаную куртку. Хорошей выделки куртка, в таких только перед женщинами красоваться. На командировочные деньги – несколько долларов – он купил себе опасную бритву и одеколон. На большее денег не хватило, хотя в магазине, куда они зашли группой, глаза разбегались от изобилия товаров. И продавцы предупредительны, с улыбкой; еле отбились, все товары бы продали. Тихон бы и костюм купил, да денег нет. Члены его экипажа разглядывали товары с изумлением, поскольку раньше ничего подобного не видели и названий таких не знали. Полет был долгим, утомительным, но что радовало – вне зоны полетов немецких самолетов, радиуса их действия не хватало. Исландия встретила их моросящим дождем и ветром. Здравствуй, Север! Приводнились на гидродроме, недалеко от города, в закрытой бухте. На время перегона на самолетах красовались белые американские звезды и пятизначные бортовые номера ВМС США. Уже в своих полках звезды перекрасят в красный цвет. На берегу англичане распрощались с экипажами. И сделали они это не рукопожатием, а холодно, отдали честь и ушли. Перед последним отрезком маршрута экипажи отдыхали полтора суток – погода не позволяла вылететь. Туман, моросящий дождь, сильный ветер… Местность в Исландии суровая, напоминающая наши севера – скалы, скудная растительность. Пилоты и штурманы собрались за одним столом, разложили полетные карты. Дальше им предстояло лететь одним, англичан с сухопутного аэродрома, куда садились колесные самолеты, перебросили в Америку. Так они и совершали челночные рейсы. Командир группы обговорил с пилотами и штурманами возможные варианты на случай непредвиденных обстоятельств, уточнил маршрут. Хоть на самолетах и были рации, решили без крайней нужды ими не пользоваться. Немцы постоянно прослушивали эфир, могли запеленговать группу и выслать на перехват истребители. Экипажи уже освоились с самолетами, но напряжение все еще чувствовалось. Впереди – чужие и враждебные земли, как-то их удастся преодолеть… И хотя большую часть пути они будут идти над водой, опасность могла подстерегать их на любом его отрезке. С немецких кораблей могли обстрелять зенитной артиллерией: максимальная высота полета у гидросамолетов невысока, четыре с небольшим тысячи метров, и для корабельной артиллерии этого вполне достаточно. И двухмоторные тяжелые истребители Ме-110 могли их потрепать, на территории Норвегии немецкие аэродромы были. Швеция соблюдала нейтралитет, а финны были не лучше немцев, воевали зло. Но все же утром следующего дня дали «добро» на вылет. Взлетали один за другим, держались близко друг к другу, шли пеленгом. Час полета прошел спокойно, но потом погода, как это часто бывает на Севере, начала быстро портиться. Начался дождь, самолет стало болтать. Еще через час слева промелькнул остров Кольбейнсей. Шли над Норвежским морем. Самого моря видно не было, его закрывала низкая облачность. Через четыре часа полета в разрывах облаков слева показался еще один остров. Штурман доложил по СПУ: – Ян-Майен, уже норвежская земля. Курс девяносто. А чего на компас смотреть, когда ведущий виден? Он и так стал ложиться на новый курс, как и было обозначено карандашом на карте. Третья часть пути уже позади. Если все сложится хорошо, на траверзе мыса Нордкин снова изменят курс. Погода продолжала ухудшаться, и через четыре часа полета на траверзе Тромсе лег густой туман. Для летчика, летящего в группе, – самое плохое, что может преподнести природа. Тихон старался выдерживать курс и высоту по приборам. Самолета командира группы, как и самолетов, идущих позади, не видно, и это грозило столкновением. И как долго будет тянуться полоса тумана, неизвестно. Через какое-то время в опасной близости слева промелькнул самолет, который должен был лететь за Тихоном – такую ситуацию обговаривали вчера. Каждый пилот должен действовать самостоятельно. Большая часть пути уже позади, надо дотянуть. Будет обидно столкнуться, потерпеть катастрофу, когда родная земля в трех часах полета. И Тихон принял решение – добираться самостоятельно. Он снизил высоту на шестьсот метров. – Штурман, место! – Полагаю, на траверзе мыса Нордкап. – Прокладывай курс на Мурманск напрямую. – Через Норвегию? – удивился штурман. – Анатолий, ты оглох? Тихон полагал, и вполне разумно, что, если идти на такой высоте, туман будет и дальше, и если немцы засекут его звукоулавливателями, то ни зенитки сбить не смогут, ни истребители найти в таком густом тумане. Через несколько минут штурман дал новый курс. Тихон плавно, «блинчиком», довернул самолет вправо. До чего же послушен «Номад»! Одно удовольствие управлять! По расчетам штурмана, до Мурманска еще триста пятьдесят километров полета, это полтора часа. Тихона беспокоило другое: сейчас туман – союзник, он укрывает их от врагов. Но при подходе к конечной точке маршрута он может превратиться во врага – как он, Тихон, увидит бухту? Ну хоть бы небольшой разрыв, прогал в тумане, чтобы точнее определиться на местности. Сейчас, после изменения курса, они идут над сушей, где-то в районе между Вейнесом и Ифьордом, если штурман ничего не напутал. Тихон привык полагаться в полетах только на себя, с таким большим экипажем он еще не летал. А от штурмана сейчас зависит все – и удачный выход к Губе Грязной, и жизнь экипажа. Только вот опыта полетов у Тихона с ним нет. Может ли Анатолий летать вслепую? Через час полета туман поредел, внизу блеснула вода, и штурман тут же закричал: – Это Варангер-фьорд, я эти места знаю! Правильным курсом идем, под нами Ганнвик! Но туман уже снова закрыл землю – как будто Господь услышал авиаторов и на очень короткое время дал им возможность определиться. Тихон уже устал, тяжело столько часов находиться в неподвижности. На «амбарчике» четыре часа полета максимум, а на «Номаде» он уже полсуток в воздухе без отдыха. Но прошло время, и штурман скомандовал: – Пора снижаться, по расчетам, подходим к Кольскому заливу. Тихон прибрал обороты на обоих двигателях. Вот что ему еще понравилось – так именно два двигателя. Причем, по словам инструкторов в Элизабет-Сити, в случае неисправности одного двигателя самолет мог продолжить полет на втором. А это шанс выжить. Пробили облачность. Опускаться ниже пятисот метров Тихон не рисковал: вокруг Кольского залива скалы высотой двести-триста метров. Внизу мелькнула вода. Залив! Тихон узнал его очертания. На душе сразу стало спокойнее. Эти места он хорошо знал и теперь самостоятельно, без помощи штурмана, найдет гидродром. Он повернул вправо, к Мурманску, – ведь они вышли к середине залива. Вот и Губа Грязная. Рукоятки управления двигателями на себя, шум моторов стал заметно тише. Штурвал от себя. Вода все ближе. Самолет коснулся воды задним реданом, во все стороны полетели брызги, скорость стала быстро падать, и «Номад» сразу осел всем своим весом. Экипаж дружно заорал «Ура!». Стрелкам и радисту в перегоне работы не нашлось, но каждый переживал – как-то пройдет дальний перелет? На гидродроме покачивался на волнах только один «Номад», и возле него болтался катер. Видимо – недавно приводнились. А где еще два самолета? Тихон подрулил к месту якорной стоянки и заглушил двигатели. Однако из кресла пилота он поднялся с трудом. От долгой неподвижности заныли суставы, ломило в пояснице. Но самолет перегнали, экипаж жив. И Тихон был рад этому, наверное, как никто из пилотов. Он, никогда не обучавшийся летному делу в авиашколе или авиаклубе, достиг определенных высот. От примитивного мотодельтаплана, через У-2 и Як-1, самолетов в пилотировании простых, он добрался до двухмоторного «Номада» с многочисленным экипажем. Скажи кому – не поверят. Но, наверное, потому и не надо никому ничего говорить. Но Тихон гордился собой. Мог ведь в пехоту попасть или в какой-нибудь другой род войск, а он летал. И, если судить по сбитым в группе или лично самолетам противника и выполненным заданиям, летал неплохо. И боевые награды на его гимнастерке – зримое тому подтверждение. К самолету уже подплыл катер. Знакомый катерник снял шапку и взмахнул ею над головой: – С прибытием вас, товарищи! Выгрузились все. Осмотр, заправка – потом, завтра. А сейчас – на доклад, в столовую – и спать. Может быть, другие члены экипажа чувствуют себя лучше, но Тихон ощущал себя выжатым лимоном. А в штабе оживленно, суета, все слушают командира группы, приводнившегося первым. Как оказалась, первая четверка «Номадов» предназначалась Беломорской флотилии, долетели они благополучно и сели у Соловецких островов. Экипажи были отправлены в столовую и отдыхать. Зато на берегу собрались желающие поглазеть на новую технику. Отдыхали два дня, но все это время над самолетами трудились технари. Они перекрашивали звезды – ведь самолеты должны были иметь опознавательные знаки СССР, а не американские. Любопытных было много, и они старались поговорить с теми, кто был в командировке. Спрашивали, что они там видели и вообще – какие американцы из себя, как они живут? Тихон высказывался осторожно, все слова взвешивал и обдумывал. Техникой он был доволен, но своим мнением о жизни в Америке не делился. Дойдут разговоры до «особиста» – будут неприятности. Был уже случай в полку, когда на механика завели дело о преклонении перед Западом. А ведь мелочь была, сказал, что двигатели «Райт-Циклон» долговечнее и надежнее наших. Кроме того, отдых затягивался еще и потому, что в полку не оказалось бензина и масел нужного качества, а также боеприпасов к пулеметам. Но тут снабженцы выкрутились: привезли из истребительного полка бензин в бочках и масло для двигателей. И вот – первый боевой вылет на новом самолете. Тихон получил приказ патрулировать сектор Баренцева моря. Район этот оказался довольно далеко, только добираться – два часа полета. Наши пилоты те районы никогда не патрулировали – не хватало дальности полета «амбарчиков». Немцы об этом тоже знали, и потому их подлодки безбоязненно всплывали днем для подзарядки аккумуляторных батарей. Первый же вылет принес успех. Тихон водил самолет галсами над заданным районом на высоте три тысячи метров. Видимость сверху вниз была отличной, а вот горизонт в дымке. Первым заметил подлодку носовой стрелок Григорий: – Командир, прямо по курсу – подлодка в надводном положении. – Принял. Радист, запрашивай штаб, есть ли здесь наши подлодки. Ответ пришел быстро – советских подлодок в этом районе нет. Собственно, и ответа на радио можно было не ждать – на лодке самолет заметили, и легкий сизый дымок от дизелей исчез. Несколько секунд лодка шла прежним курсом, пока находящиеся наверху, в рубке, спешно спускались в прочный корпус, а потом она стала погружаться. – Штурман, товьсь к бомбежке! – Готов! Пока лодка не уйдет метров на двадцать в глубину, она просматривается. Но подводники явно не успевали. – Командир, пять градусов влево! – скомандовал штурман, приникший к прицелу. – Первые две, пошли! – закричал он в следующую секунду. – Командир, циркуляция, пробуем еще раз! На первом заходе им повезло, лодка двигалась тем же курсом, что и самолет. «Номад» догонял лодку и в атаку зашел с кормы. Хвостовые стрелки сообщили: – Наблюдаем разрывы! После бомбосброса Тихон заложил крутой вираж, убавил обороты мотором и снизился. – Всем смотреть! Если бомбы легли мимо, лодка обязательно изменит курс. И высмотреть ее в этом случае – их задача. Над местом, где была лодка и где рвались бомбы, появилось масляное пятно, потом всплыли какие-то предметы. Когда корпус лодки поврежден, из топливных баков вытекает солярка, а поскольку она легче воды, то и поднимается к ее поверхности. Правда, пятно солярки на поверхности воды – это еще не факт, что лодка повреждена. И советские подводники, и немцы пользовались различного рода уловками, чтобы сбить преследователей со следа. Через торпедный аппарат они выбрасывали мусор и стравливали немного солярки. – Штурман, делаем еще заход! Сбрось еще пару бомб! Бомбы были глубинными и опускались на парашютиках. При приводнении парашютики отсоединялись, бомба шла на глубину и на заданной еще на аэродроме наземными службами глубине взрывалась. Обычно оружейники выставляли глубину в тридцать, редко – пятьдесят метров. Они сделали еще один заход, и штурман в район масляного пятна сбросил две бомбы. Стрелки подтвердили: – Наблюдаем два взрыва! Хотя бомбы и рвались на глубине, вода над взрывом поднималась фонтаном. – Радист, докладывай на базу: обнаружили вражескую подводную лодку, отбомбились, наблюдаем масляное пятно на поверхности воды. Штурман, уточни координаты для штаба. Патрулирование продолжалось двенадцать часов. Сообщили о двух сухогрузах, жмущихся к норвежскому берегу и идущих в сторону Петсамо. Потом выскочили к норвежской рыболовной шхуне, и штурман в бинокль разглядел на ее корме норвежский флаг. – Долбануть бы ее! – Нельзя, Норвегия сама под оккупацией! – Ага, под оккупацией, а свою руду немцам поставляет. – Народ-то при чем? Они ведь тоже есть хотят. Пусть ловят… На базу вернулись голодные и уставшие. Тихон и штурман писали в штабе рапорты об обнаруженной подлодке и ее потоплении. – Ну, парни, если подтвердится – по ордену получите! Для подтверждения уничтожения подлодки надо было иметь разведданные – невыход лодки на связь в течение как минимум десяти суток и невозвращение ее на базу. Как подозревал Тихон – да и не только он, – в штабе подводного флота адмирала Деница был кто-то из наших разведчиков, поскольку иной раз сообщения поступали очень оперативно. С прибытием новых самолетов задачи гидроавиации не изменились, и главнейшей из них остался поиск подводных лодок, обнаружение вражеских кораблей – хоть военных, хоть транспортных, спасение экипажей сбитых самолетов и потопленных судов и ледовая разведка. Полеты над вражеской территорией и бомбежки портов гидросамолетами прекратились. В 1944 году для этого уже имелось достаточное количество колесных, более быстроходных самолетов, имеющих значительно большую бомбовую нагрузку: Пе-2, А-20 «Бостон» и других. А вот задачи гидросамолетов никто из экипажей таких самолетов выполнить не сможет. И если на ледовую разведку, так не любимую Тихоном, вылетать не приходилось – все же лето, то районы поиска подлодок и транспортов значительно расширились, возможности «Номада» это позволяли. Экипажи к длительным полетам уже приноровились, стали брать с собой термосы с горячим чаем, бутерброды с салом или колбасой – небольшой перекус в полете позволял восстанавливать силы. Все же двенадцать часов за штурвалом – это много, да еще и не над своей территорией, где-нибудь в глубоком тылу. И один из таких полетов едва не закончился трагически для экипажа. Они вылетели парой – два «Номада», один из которых пилотировал Тихон. Районы патрулирования у них были разные, но часть маршрута была совместной. Прошло полчаса полета, и больше ста километров было уже позади. Летели строем, крыло к крылу. И вдруг хвостовой стрелок Олег доложил: – «Мессер» сзади! Откуда ему здесь взяться? От берега далеко, но в пределах радиуса действия истребителей. К тому же «худые» летают парами. Тихон тут же доложил обо всем пилоту второго самолета Сергею Радченко. – Снижаемся до бреющего! – приказал тот. Тихон сразу не понял почему, однако Сергей знал, что делал. Раньше он летал на ГСТ, лицензионной «Каталине» еще довоенных серий, и знал сильные и слабые стороны гидросамолета: когда истребитель сверху, можно одновременно задействовать все три стрелковые точки – носовую и две задние. «Мессер» не отставал, два тихоходных гидросамолета – лакомая добыча. Если бы Тихон и второй экипаж летели на «амбарчиках», все бы именно так и произошло. Но, по-видимому, пилот «худого» с «Номадами» еще не сталкивался, и стоило ему приблизиться, как хвостовые стрелки обоих самолетов открыли огонь. Четыре крупнокалиберных пулемета – это сильно! От истребителя полетели куски обшивки. Пилоту сразу стало не до ответной стрельбы, и он резко взял ручку управления вверх, задумав уйти из-под огня. Но, совершив этот маневр, он тут же попал под огонь носовых стрелков обоих самолетов. Попадания точно были, Тихон сам их видел – обзорность из пилотской кабины вперед, в стороны и вверх была хорошей. «Мессер» на мгновение застыл на восходящей, потом развернулся на крыло и камнем упал вниз. На месте его падения поднялся огромный фонтан воды. – Сергей, ты вправо, я влево – циркуляция. Посмотрим, что с «худым» стало. От удара о воду «мессер» развалился, и крылья плавали отдельно от фюзеляжа. Тяжелый мотор тянул корпус вниз. Задрав хвост, истребитель несколько минут пробыл в таком положении и, выпустив воздушный пузырь, медленно ушел под воду. Летчик не успел выпрыгнуть с парашютом, фонарь кабины был закрыт. И на поверхности воды его не было видно. – Запишем как сбитого в групповом бою, – прозвучал по рации голос Сергея. – Ты фото успел сделать? – Нет. – Вот и я нет. На «Номадах» для воздушной разведки стояли фотоаппараты, с помощью которых можно было делать вполне качественные снимки – американская оптика не уступала немецкой. – Штурман, место боя засеки! – Уже! Погнавшись за легкой добычей, немец из охотника превратился в жертву. Оба экипажа впервые применили пулеметы в реальном бою и убедились в мощи оборонительного оружия. Это поднимало их боевой дух и веру в технику, на которой они летают. Сергей тут же запросил Тихона по радио: – На базу сообщать? Мне или тебе? – Давай ты. Истребитель мог оказаться не одиночкой. Тяжелые Ме-110 залетали и дальше, но в высоких широтах чаще использовались как разведчики. Тихон слышал переговоры Сергея с базой: – Повреждения есть? – Никак нет, оба целы. – Продолжайте выполнение боевой задачи. Да кто бы сомневался? И без указаний продолжили бы! В кабине попахивало порохом. Это не «амбарчик», где носовой стрелок находится в открытой кабине, а у заднего она хоть и закрытая, но щелевая, пороховую гарь мигом выдувает. Однако Тихон вспоминал МБР-2 с теплым чувством. Устаревший деревянный самолет ни разу его не подвел, вывозил из тяжелых передряг, научил особенностям морской авиации. И для Тихона пересесть с «амбарчика» на «Номад» – это как с У-2 на Як-1, значительно проще. «Номад» был совершеннее, но неказистый на вид «амбарчик» вывез на себе всю тяжесть войны, особенно первых ее лет, самых трудных и напряженных. И этот полет, и несколько последующих прошли обыденно. Экипаж освоился с самолетом в полной мере. Каждая модель имела свои особенности в пилотировании. Да что говорить, два самолета даже одной серии, вышедшие с одного завода, могли иметь отличия и свои особенности в пилотировании. Пользуясь коротким летом, наше командование подтягивало войска – по железной дороге, по реке Северная Двина на пароходах и баржах. Те, кто служил на северах, видели, как пополняются склады боеприпасами, питанием, топливом. А самый верный знак предстоящих боевых действий – развертывание новых госпиталей. Никто из командиров полков ничего не говорил, но все уже знали, видели, чувствовали – готовится наступление. Наши на всех фронтах сильно теснили немцев, и уже никто не сомневался в скорой победе. Однако фашисты сопротивлялись упорно, особенно на Севере. И если на Восточном фронте потери немцев были велики, в окопах сидело много новобранцев. И это были уже не те немцы, что вторглись в СССР в сорок первом году. Те были откормленные, наглые, опытные, прошедшие всю Европу. Нынешние – с подорванным крупными поражениями духом, худые, зачастую в очках, чего раньше за немцами не наблюдалось. В отличие от них, егеря из корпуса «Норвегия», сидевшие в окопах против советских бойцов на Кольском полуострове и в Карелии, потерь несли мало – война была позиционной. Немцы сохранили личный состав и выучку, боевой дух остался на высоте, потому, как ни припекло, не видели они массовых потерь. Но пробил и их час! Под утро Тихона подняли по тревоге и вызвали в штаб. Он и выспаться-то толком не успел, сели в Губе уже в сумерках. Пока докладывал, пока в столовую ходили, и в итоге легли поздно. Стало быть, что-то серьезное произошло. Оказалось, у Новой Земли произошла поломка двигателей на нашей подлодке. Лодка с трудом добралась до пролива Маточкин Шар, разделявший острова Северный и Южный, и дала радио в штаб ВМФ СФ. Тихон вошел в комнату комэска, доложил. – Срочное задание. Понимаю, отдохнуть не успел, так и у других ситуация не лучше. Приказ пришел из штаба флота – срочно доставить запчасти к Новой Земле, а конкретно – к проливу Югорский Шар, к восточной его части. Сам понимаешь, «амбарчику» туда не добраться, только «Каталине». Именно так зачастую называли «Номад» за внешнюю схожесть с «Каталиной». – Когда вылет? – Механикам я уже отдал распоряжения о подготовке твоего самолета. С базы подплава скоро должен прибыть человек с грузом, сразу после погрузки вылетай. Бомбы не брать, со слов штаба подплава, вес запчастей около полутонны. – Слушаюсь! Первым делом Тихон направился к штурману: – Анатолий, прокладывай курс на Новую Землю, конкретно – к проливу Югорский Шар. – Опа! Чего это нас туда? Еще бы на Северный полюс отправили! – Это приказ из штаба флота, а приказы не обсуждаются. Штурман развернул карту и достал логарифмическую линейку. – Ты слышал новость? – Какую? – Союзники второй фронт открыли, в Нормандии высадились – это провинция такая во Франции. – Нет, впервые от тебя слышу. – Только что по радио передали, Левитан зачитал. – Наконец-то сподобились! Долгонько мы его ждали! – Они колбасой по ленд-лизу откупались, – засмеялся штурман. – Против колбасы ничего не имею, вкусная. – А зачем нам к Новой Земле? – Запчасти к подводной лодке срочно доставить надо. Интерес к северным морям и конкретно к Северному морскому пути у немцев был большой. Еще до войны шастал в наших водах крейсер «Комет», замаскированный под гидрографическое судно. Уже в октябре 1941 года в Карском море была впервые обнаружена немецкая подводная лодка. Этой же осенью с подлодки немцы высадили десант и захватили нашу полярную станцию на мысе Стерлигова. Она располагалась недалеко от островов Мона, в бухте Ложных Огней. Главной задачей немцев стал захват секретных документов, и в первую очередь – радиошифров. Экипаж немецкой субмарины К-255 создал на мысе Константина опорный пункт, для самолетов – запасы топлива, масла, для людей – запасы провизии. Он провел разведку пролива Вилькицкого, потопил советский гидрографический бот «Академик Шокальский». В том же сорок первом году в Баренцевом и Карском морях побывал крейсер «Адмирал Шеер». Он атаковал с моря Диксон, но получил отпор. И после этого происшествия немецкие корабли больше не посещали Карское море – оно было отдано спецотряду Люфтваффе и Кригсмарине. Немцам были крайне нужны посты метео- и радионаблюдения. В 1942 году на острове Земля Александра (западная часть земли Франца-Иосифа) они создали двадцать четвертую базу метеорологической и пеленгаторной службы. Там же была подскальная база подводных лодок и аэродром – недалеко от полуострова Полярных Летчиков. Немецкие подводники обустроили казармы, продовольственные и топливные склады, склад боеприпасов и ремонтную мастерскую. Наверху, на земле, построили два домика на двести человек. Но база оказалась далеко от судоходных путей Карского моря, и немцы сочли, что для их целей лучше всего подходит Северный остров Новой Земли. В 1943 году немецкие подлодки обнаруживались на Севморпути часто. Одну из таких лодок – У-63 – обнаружила наша С-101 под командованием капитан-лейтенанта Трофимова и утопила ее. Немецкие подводные минные заградители стали активно ставить у западных берегов Новой Земли мины ТМС, у мыса Старый Наволок они основали тайный опорный пункт. В 1943 году сквозной навигации на Севморпути не было, но с Диксона на Мурманск и Архангельск корабли ходили. Летчики гидросамолетов, капитаны судов, полярники считали, что они в глубоком тылу, и зачастую пользовались открытой радиосвязью, поставляя этим немцам ценную информацию о ледовой и метеорологической обстановке и о выходе кораблей из портов. После гибели транспорта «Куйбышев» и ледокола «Сибиряков» наши стали пользоваться радио осторожнее. И все равно гитлеровцы разгромили наш конвой ВА-18, в составе которого были пароходы из США. Погиб пароход «Марина Раскова» и два новейших тральщика – АМ-114 и АМ-118, их потопила У-365, впервые применив бесследные акустические торпеды. Обычно торпеды оставляют за собой видимый след из пузырьков, но в этом случае сигнальщики и наблюдатели обнаружить их не могли. В августе 1943 года две немецкие подлодки полностью обогнули оба острова Новой Земли. Они создали в заливе Благополучия опорный пункт, на острове Поной – склад морских мин, на острове Вардронер сделали радиопеленгаторный пункт и станцию целеуказаний, а на острове Подкова – ремонтную базу и склад продовольствия. Сюда неоднократно заходили немецкие суда снабжения – «Пелагас» и «Кернтерн». На берегу Харитона Локтева (архипелаг Норденшельда) – место отстоя и склады топлива и провизии. Этой тайной базой часто пользовалась субмарина У-354 под командованием капитана Хершлеба. 10 августа 1944 года немецкая подлодка была замечена в бухте Полынья (сорок километров восточнее Диксона). Подлодки неоднократно засекали в бухте Инокентьева (устье реки Енисей), где в ту пору жили немцы-колонисты. 12 августа 1944 года подлодки были обнаружены нашими судами у островов Вайгач и Белый. В этих трудных условиях советским морякам удалось провести по всей трассе с запада на восток пароходы «Моссовет», «Игарка», «Андреев», а в обратную сторону – «Революционер» из США. Но так везло не всем. 26 августа у островов Каминского немецкая субмарина потопила гидрографический бот «Норд» под командованием капитана Павлова. В эти края летчики полка, в котором воевал Тихон, летали не часто, обычно эти задания выполняли летчики отдельной эскадрильи Мазурука, прославленного полярного летчика. Экипаж уже собрался у самолета, когда к гидроспуску лихо подкатила «полуторка». Из кузова легко выпрыгнули два краснофлотца и стали сгружать ящики. Из кабины выбрался, судя по его замасленному бушлату, механик. Тихон подошел к нему, козырнул: – Это насчет вас звонили из штаба? Я по Новой Земле. – Так точно! Как грузить будем? Гидросамолет хоть и недалеко от берега покачивался, но с земли погрузить ящики было невозможно. Сделали катером два рейса. Флотский механик тоже забрался в самолет. Вместе с ним в третьем отсеке, где находились бортовые воздушные стрелки, разместили груз. Тут же по радио было дано «добро» на взлет. Короткий разбег по воде – и самолет лег на курс сто десять градусов. Шли почти над береговой линией – так лучше ориентироваться. Полеты вдали от берега всегда сложны – пространство безориентирное, как говорят штурманы. Мерно гудели моторы. Облачность была низкой, и они шли на высоте восемьсот метров, почти под кромкой облаков. Побалтывало, периодически самолет, попадая в нисходящие потоки воздуха, проваливался в «воздушные ямы». Внизу промелькнул Архангельск. Было хорошо видно, как к порту тянутся транспорты. При взгляде на них с самолета возникало ощущение, как будто они стоят на месте, если бы не кильватерный след за кормой. Бортовые стрелки позевывали, оглядывая воздушное пространство. Немецких истребителей не предполагалось: если они сюда и доберутся, так только бомбардировщики, у «худых» запаса топлива на обратный путь не хватит. Через пару часов полета показался остров Колгуев, да и то штурман показал на темную полоску вдали, сам Тихон внимания на нее не обратил бы. – Над островом вправо – на курс девяносто. – Понял. В этом полете штурман сидел в одной кабине с Тихоном, на месте второго пилота – третий отсек и так занят. Тем более бомб нет, бомбить не предполагалось, а значит – бомбовый прицел не нужен. Этим курсом они шли два часа. – Впереди остров Вайгач будет, а правее его – пролив Югорский Шар, – сказал штурман. – Сколько осталось? – Четверть часа лету. Внизу уже почти пять часов простиралась вода. Сначала Белое море пересекли, сейчас над Баренцевым висели. Впереди показалась земля. – Остров Долгий, – сказал штурман. – Считай – прилетели. И вдруг по внутренней связи прозвучало: – Командир, справа вижу подводную лодку в надводном положении! – Это докладывал носовой стрелок, у него впереди и в стороны обзор хороший. Тут же правый бортовой стрелок подтвердил: – Командир, немец! Как некстати! Бомб на «Номаде» нет из-за груза, а пулеметами, пусть и крупнокалиберными, лодке вреда не нанесешь. У нее прочный корпус толщиной, как броня у танка, не каждой пушкой пробьешь. – Радист, открытым текстом давай радио! – На какой волне? – Моряков. Текст такой: «Десять миль западнее острова Долгий наблюдаю немецкую подводную лодку в надводном положении». Повтори несколько раз, может быть, кто-то из наших услышит, тут тральщики быть должны. На наши подлодки надежды не было, с ними радиосвязь можно установить только в надводном положении. И немцы, скорее всего, всплыли для подзарядки аккумуляторов, вентиляции отсеков и радиосеанса со своими. Но спокойно смотреть, как по-хозяйски ведут себя немцы в наших территориальных водах, было невозможно, и Тихон заложил правый разворот. – Бортовым стрелкам – огонь по лодке! Почти сразу открыл огонь из носовой установки Григорий. В кабине сразу остро запахло порохом. Через минуту его поддержал левый бортстрелок. Внезапно по внутренней связи раздался взволнованный голос Олега: – Командир, с подлодки по нам ведут огонь из зенитки! В подтверждение его слов недалеко в воздухе взорвался снаряд. Тихон стал выполнять противозенитный маневр, своего рода змейку, да еще с набором высоты. Почти сразу вошел в облачность, и немцы потеряли его самолет из виду. – Олег, сколько раз немцы пальнули? – Три раза, и все три – промахи. О промахах можно было и не говорить: если бы зенитчик с подлодки хоть раз попал, почувствовал бы весь экипаж. – Николай, кто-нибудь отозвался? – обратился к радисту Тихон. – Нет. – Повтори то же самое, но теперь на волне летчиков. Через несколько минут Николай сообщил: – Наш ГСТ отозвался. Но ему до указанной точки еще двадцать минут полета. Штурман, слышавший этот разговор, скривился: – Уйдет немец! Не исключаю – они могли слышать наш разговор. – Если аккумуляторы разряжены, немцы будут находиться в надводном положении до последнего. Нас они не испугались, стало быть – положение критическое. Мы на них прямым курсом вышли, и подводники не могли знать, что бомб у нас нет. Но под воду не ушли. Отсюда делай выводы. Еще несколько минут полета – и вот он, пролив Югорский Шар. Слева остров Вайгач, справа – материк. А им еще до восточной части пролива лететь. Тихон приказал: – Всем членам экипажа – смотреть на берега. Где-то должна быть наша подлодка. Николай, переключайся на волну моряков, слушай эфир. Долго искать не пришлось. С подлодки сначала услышали шум двигателя гидросамолета, а потом и увидели его. Серое тело подлодки было малозаметно на фоне скал. С подлодки взвилась в воздух красная ракета. – Командир, похоже – они. Тихон снизился, заложил вираж и увидел на палубе моряков – они приветственно махали ему бескозырками. Наши! Тихон прошел над лодкой раз и другой. – Смотреть в воду – нет ли камней! – И сам голову в форточку высунул. Не хватало еще днище о камни пропороть! Чисто! Тихон убрал обороты мотора, приводнился и подрулил к лодке на малом газу. Но что дальше? Вплотную к корпусу лодки приближаться нельзя – у субмарины по обеим сторонам корпуса рули, и волной гидросамолет может швырнуть прямо на них. Тогда они и себе днище пробьют, и лодке рули повредят. Однако моряки – народ находчивый. Из бревен, лежащих на берегу, во время вынужденной стоянки они связали небольшой плот. Море постоянно выбрасывало на берег всякие предметы с погибших кораблей, лес-топляк, который рос на берегу северных рек, бревна с разбитых плотов, которые плотогоны гнали по Двине или Енисею. Двое подводников, загребая досками, направились к «Номаду». Они тащили за собой веревку – моряки называли ее концом. Один конец веревки они привязали к рыму гидросамолета, другим концом веревка была привязана к лодке. С предосторожностями погрузили первый ящик. Плот на воде держался неустойчиво, раскачиваясь на волнах, и потому моряки решили не рисковать, переправлять ящики поодиночке. Один из подводников сказал Тихону: – Когда самолет на воду садиться стал – вода во все стороны, только винты видны. Мы уж испугались, все же самолет – не подводная лодка. – Нормально сели, это всегда так выглядит, – успокоил его Тихон. Подводники потянули за веревку, и плот медленно двинулся к лодке. Получился импровизированный паром, только вместо берегов реки – подводная лодка и гидросамолет. Перегрузка шла медленно – опасались уронить в воду драгоценный груз. Глубина в этом месте метров пятнадцать, иначе лодка к скалам не подошла бы, и, сорвись хотя бы один ящик, поднять его с морского дна было бы сложно. На подлодке есть водолазное оборудование, но в ледяной воде да на большой глубине водолаз долго пробыть не сможет. Последним рейсом на плоту переправили механика. Один из подводников достал из-за пазухи бутылку коньяка и протянул ее Тихону: – Это подарок от командира лодки. – Приму с благодарностью. Передай от всего экипажа самолета привет и пожелание быстрейшего окончания ремонта. Когда подводники добрались до лодки и втащили механика на палубу, Тихон распорядился: – Отвязывай веревку, взлетаем. Надвигалась ночь, и взлетать на самолете по неизвестному, никак не обозначенному фарватеру не хотелось. Но не сидеть же на берегу – там ни одного дома не видно. Конечно, подводники приютят, но на подлодках тесно, и разместить там шестерых членов экипажа было бы сложно. Подводники и так спят на койках по очереди. Запустили моторы. Моряки с палубы размахивали руками. Тихон дал газ правому мотору, потихоньку развернулся, правое крыло прошло над корпусом лодки. Потом полный газ обоим двигателям – струями воздуха от винтов у подводников сдуло бескозырки. Самолет пробежал по воде, встал на редан и, задрав нос, взлетел. Часов пять-шесть полета – и они сядут на базе. И то если не будет сильного встречного ветра. Уже через час полета радист огорчил Тихона: – Командир, метеосводка плохая. Передают – ветер до штормового и дождь. – Плохо. Штурман, пока погода позволяет, определяйся с местом, надо где-то садиться. В шторм уже не получится. Штурман взялся за логарифмическую линейку и карту: – Самое близкое место – поселок Ходовариха. – Это где же такой? – Недалеко от мыса Русский Заворот, на материке, десять минут полета. – Давай курс. – Двести десять. Тихон повернул самолет влево – непогоду лучше встречать на берегу. Жаль, что до Колгуева далеко, еще добрых полтора часа полета. – Командир, поселок должен быть под нами, – произнес штурман. Тихон снизился до двухсот метров. Темень, ничего не видно, не поймешь, где вода, где суша. Одно радовало: судя по карте, местность низменная, скал и сопок нет. Он сделал разворот, опустился еще на сто метров и включил посадочные фары. В этот момент носовой бортстрелок закричал: – Вижу домики! Тихон заложил вираж. То, что они наткнулись на поселок, – большая удача. Будь он в полукилометре в сторону – и искать пришлось бы долго. В крохотном поселке поняли – нужна помощь. Немцы точно тут никогда не летали. На столбе, почти на берегу, у деревянного причала, вспыхнула лампочка. Отлично – есть ориентир. Самолет уже шел низко над водой – Тихон решил приводниться и тянуть по воде к причалу. Если не рассчитать скорость или сесть дальше, велика вероятность врезаться в берег. На причале виднелась мужская фигура в брезентовом плаще, в руках мужчина держал керосиновый фонарь. Тихон на малом газу подошел к причалу. Он был низок и рассчитан на лодки или небольшие катера, но сделан основательно – северяне или поморы все делали добротно, на совесть, на века. Человек с причала бросил им причальный конец, и носовой стрелок тут же привязал его к рыму. Чтобы самолет не болтало, не разворачивало ветром, сбросили носовой и кормовой якоря. Человек на берегу понял беспокойство летчиков, пробежал по причалу и показал железную цепь. – Олег и Григорий, выбирайтесь на причал. Иван, помоги им из самолета. На корме был еще один рым – для надежной привязки самолета. Общими усилиями справились. Тихон заглушил двигатели, и все члены экипажа выбрались на причал. Толстые доски из лиственницы были уложены на могучие дубовые бревна – от воды дуб только крепче становится. Не зря еще в давние времена Венеция покупала дуб и лиственницу в России, на них весь итальянский город стоит. – Николай, дай радио на базу: «Из-за непогоды сели в Ходоварихе, вылетим по погоде». – Понял, сейчас свяжусь. На причал вышли еще местные – группой человек десять-двенадцать. У каждого за плечами была винтовка, хотя одеты люди были в гражданское. – Товарищи летчики, сейчас распределю вас по домам. Как я понимаю, до хорошей погоды у нас застряли? – Так точно. – Тогда на три дня. – Вы что, Господь Бог? Откуда за погоду известно? – Почти, я местный метеоролог. Заодно и начальник поста наблюдения, Головчанский моя фамилия. – Нельзя ли весь экипаж в одном месте поселить? – Нет у нас ни клуба, ни больших изб. Вас я у себя устрою, остальных – поодиночке. Да вы, товарищ летчик, не волнуйтесь, все в тепле будут и накормлены. Пока Головчанский распределял членов экипажа по избам, Тихон достал из кабины бутылку коньяка – подарок подводников – и сунул ее в карман. Получилось – как в гости попали, надо соответствовать. Экипаж ушел вместе с местными. – Идемте, тут рядом. Пока шли, Тихон спросил: – Почему все с винтовками вышли? Они военнослужащие? – Нет. Были прецеденты, отстреливаться пришлось. Головчанский не успел или не захотел распространяться на эту тему, потому что они уже пришли. Небольшая изба, из пристройки доносится тарахтение дизелька. «Автономная электростанция, – догадался Тихон. – Потому и лампочка на причале светила. А с запозданием зажглась, потому что дизель еще завести надо».Глава 10 Возвращение
– Да вы раздевайтесь, у меня тепло, – предложил Головчанский и сам снял брезентовый плащ. Под ним оказалась флотская форма, но без знаков отличия. На поясе – кобура с револьвером. Головчанский заметил взгляд, брошенный Тихоном на оружие. – Без этого – никак. Тут лагерь заключенных недалеко, правда, побегов не было. А еще немецкий пароход к берегу в позапрошлом году подходил, начал обстрел из пушки. Спасибо, наш самолет его отогнал. Бомбить стал, немец и ушел. Но одну избу, рыбака Белкина, разворотил все-таки. А год назад немецкая подлодка подходила. Высадиться хотели, да мужики наши отбились. Все стрелки знатные, только вот с патронами плохо. Потому и стреляем по принципу: «Один выстрел – одна цель». Вот и сейчас моторы ваши услышали и на помощь поспешили. – Сложно у вас… – А то! Позвольте ваши документы, товарищ летчик. Тихон расстегнул кожаную куртку, подбитую мехом –подарок американцев, и из нагрудного кармана достал удостоверение. Головчанский изучил документ, сверил фото. – Вы уж простите, порядок такой, – извиняющимся тоном произнес он, возвращая удостоверение Тихону. Изба была с виду немаленькой, но и не пятистенка. Три комнаты, одна жилая. В двух других аппаратура стоит, через дверной проем видно. Вот для чего дизель-генератор существует! – Меня Матвеем Степановичем зовут, – представился Головчанский, – а вы, стало быть, младший лейтенант Федоров? Садитесь, я по рации должен доложить о посадке самолета. Но не успел Матвей сделать и пары шагов, как зазвонил телефон. От неожиданности Тихон вздрогнул. Головчанский снял трубку: – Да, у аппарата. У меня все в порядке, это наш самолет сел, из-за непогоды. Нет-нет, помощь не нужна, до свиданья, – и начальник поста положил трубку. – Из лагеря звонили, интересуются, все ли в порядке. Вы, как в первый раз над нами пролетели, аккурат над ними разворачивались. – Не видели. – А как же! Режим светомаскировки. – И Головчанский удалился в комнату. Тихон снял куртку и выставил на стол коньяк. Ему слышно было, как Матвей Степанович заработал на рации, но не голосом, а на ключе. Странно было слышать на краю земли, рядом с полярным кругом, морзянку. Работал Головчанский быстро и, получив ответ, вышел. Увидев бутылку коньяка, подошел, покрутил в руках. – Богато летчики живут! А я коньяк с сорокового года не пробовал. Сейчас на стол соберу, ты небось есть хочешь? – Скрывать не буду, проголодались. – Это вы откуда прилетели, если не секрет? – Вылетели из-под Мурманска, до Новой Земли, и возвращались уже, да непогода. – О! В Арктике погода может измениться за полчаса! Разговаривая, Матвей Степанович одновременно собирал на стол. От выставленной еды у Тихона засосало в желудке – таких деликатесов он на аэродроме не видел, да и в прошлой жизни только на экране телевизора. Рыба красная в нескольких ипостасях – соленая, вяленая, копченая. А запах – с ног сбивает! Морошка, брусника моченая, а также картошка вареная и черный хлеб крупными ломтями. – Лосось? – Тихон ткнул пальцем в рыбу. – Сразу видно городского жителя! Выше бери, муксун это! А это – чавыча. На мой вкус – царская рыба! В последнюю очередь на столе появились граненые стаканы. На правах хозяина Головчанский открыл бутылку коньяка, понюхал. – Отменно пахнет! Говорят – летчиком шоколад дают, а тут – коньяк. – Не мой. Подводникам помогли, вот командир лодки презент сделал. – Презент? Не думал, что такое слово здесь услышу. В поселке рыбаки, люди простые, но мужики настоящие. Головчанский разлил коньяк по стаканам – граммов по семьдесят. – Ты уж извини, товарищ летчик, рюмок нет – как и шоколада с лимоном. А не прост этот начальник наблюдательного поста! На северах, да в такой дыре, как эта Ходовариха, не многие знают, чем коньяк закусывать. Видимо, образование имел или из бывших. Под бывшими в Союзе понимали людей из благородного сословия, дворян. – За победу! – Головчанский встал, держа в руке стакан. Поднялся и Тихон. Они чокнулись, выпили. – Хорош коньячок! Тихон обратил внимание, что Матвей не произнес тост за Сталина, за партию. Видимо, что-то личное было, обида какая-то примешивалась. – Что, летун, удивлен, что за Сталина тост не поднял? – Немного… – Так я из репрессированных. Правда, реабилитирован, в правах восстановлен. – Враг народа? – ухмыльнулся Тихон. – Да ты, товарищ пилот, ешь рыбу-то! Небось в армии такой не попробуешь! Тихон взял кусок муксуна, откусил. О-о-о! Божественный вкус! Малосоленая, во рту тает. Он вмиг съел кусок, а Головчанский вновь плеснул коньяка в стаканы. – Никакой я не враг, – помедлив, ответил он Тихону. – За недальновидную политику расплачиваюсь. – Это как? – не понял Тихон. – Давай выпьем. Завтра и послезавтра погода нелетная, барометр совсем упал. Так что сидеть вам здесь, на самом краешке земли, еще как минимум два дня. – Давай! За что? – За то, чтобы Гитлера быстрее разгромить! Они снова соединили стаканы, выпили. Под вареную картошку рыба шла легко. – Вкуснотища! Сто лет такой не пробовал, – промычал с набитым ртом Тихон. – А парням моим оставить? Матвей засмеялся: – Они сейчас самогон пьют точно под такую же рыбу. А то, может, и получше… Так что за них не переживай. У нас народ хлебосольный, гостей встречают как положено, тем более – авиаторов. Завоз продуктов у нас только летом, зимой лед, шторма. Не успеют завезти муку, или соль, или, к примеру, масло подсолнечное – беда. Особенно плохо без соли. Запасов рыбных не сделать, шкурку песца не сохранить, а мех-то – он получше любой валюты будет, всегда в цене. Тихон хоть и устал, хоть и в сон его клонило, да еще и выпил слегка, слова Матвея о политике верхов запомнил. Смелые слова! Если такие до НКВД дойдут – припаяют Головчанскому новый срок, и сидеть недалеко – лагерь заключенных рядом. Хотя чем его жилье и быт от их отличаются? Только что конвоиров нет и рыбкой себя побаловать можно. Природные условия суровые. Сейчас июнь, а на улице едва ли пять градусов тепла. И ничего удивительного – полярный круг рядом. Тосты повторялись, и коньяк быстро закончился. Однако Матвей принес из сеней бутылку водки: – Хранил две бутылки на случай победы. Да ладно, еще найду. – Жив буду – заброшу, – кивнул Тихон. – Да еще если в эти края отправят. Мы ведь все больше на запад от Мурманска работаем, на Петсамо, Киркенес. – Тьфу! Петсамо! Печенга это, всегда русской была! Матвей налил по полному стакану водки. Водка не коньяк, по полста граммов не пьют. Выпили и коньяк, и водку, а пьяными не были – закуска хорошая была. Матвей взглянул на ходики: – О, прости, у меня скоро сеанс радиосвязи – надо показания приборов посмотреть и передать. Вот вроде взять мой пост. И неказистый, и от цивилизации далеко, а из десятков и сотен таких постов общая картина складывается. Не будет от меня данных – и неизвестно, предскажут точно погоду или нет. Так что каждый человек на своем месте добросовестно исполнять свой долг обязан. – Ты метеоролог? После совместной выпивки и трапезы они незаметно перешли на «ты». – Нет, топограф. Матвей накинул свой брезентовый плащ. Тот высох и шуршал, гремел, как жестяной. Не было Матвея с четверть часа, а войдя, он снял плащ, отряхнул его. – Ветер усиливается. Я на причал сходил. Волна поднимается, но аэроплан твой хорошо принайтован. Матвей прошел в комнатушку, где находилась рация. После зашифровки данных он недолго постучал ключом, а потом предложил: – Давай спать, устал я что-то. Утром сеанс связи, как бы не пропустить. Два раза подряд на связь не выйду – это сигнал для наших, на пост нападение было. Для Тихона такие сведения были внове. – Ложись на мой топчан, – предложил Матвей. – А ты как же? Негоже гостю непрошеному хозяйское место занимать. – А я на печи. Тепло, матрац там есть – так и мягко. Матвей вышел в пристройку и заглушил дизель. Сразу же погас свет, наступила тишина – только ветер за окном завывал. Утром Тихон проснулся от стука ключа – Матвей морзянкой передавал сведения. Он взглянул на часы – шесть утра. Подумал, что полета не предвидится и, следовательно, можно поспать подольше. Уснул тут же. Разбудили его в девять часов члены экипажа. Физиономии у всех были помятыми, видно – пили полночи. – Какие будут приказания? – поинтересовался штурман. Тихон бросил взгляд на стол – пустые бутылки, закуска… М-да, нехорошо… Командир для подчиненных образцом для подражания являться должен, примером – как устав гласит. Он выглянул в окно. Мало того, что дождь не прекратился, так периодически еще и снежные заряды в стекло били. – На сегодня полеты отменяются, отдыхайте. Григорий, Иван, осмотрите швартовы. Если ослабли – подтяните. Экипаж, громко топая сапогами, вышел. Тихон взглянул на себя в зеркало. Ну да, физиономия ничуть не лучше, чем у штурмана или других парней. А и пусть, надо же отдохнуть и душой, и телом, погода нелетная! Понятно, рапорт писать придется, так ведь метеорологи давали плохой прогноз погоды по всему району полетов. Наверняка он не один такой. – Завтракать будем? – предложил Матвей. – Будем. – Только под самогон. – Годится. Не столько выпить хотелось Тихону, сколько пообщаться с Матвеем. Занятный человек, есть в нем какая-то тайна, да и недосказанность во вчерашнем разговоре осталась. Матвей накрыл на стол. – Ты не куришь? – спросил он Тихона. – Нет, вредная привычка. – А я курил, года четыре как бросил. Так тянет иногда. – Тут воздух свежий, чистый – зачем его портить? – Верно! Ну, по первой… Они выпили без тоста, и Тихон накинулся на рыбу. В армии такой не дают, хотя море – вот оно, под рукой. И выращивать не надо, только лови. Но мало-мальские годные для этого посудины переоборудованы под военные суда – под те же малые тральщики. А рыбаков в армию призвали. На деревянных баркасах, под веслами и парусом, как в старину, ловят рыбу инвалиды, подростки и те, кто по возрасту уже не подходит. Тяжелый труд, опасный, но артели план по рыбодобыче дают. Тихон не выдержал: – Матвей, ты вчера упомянул, что тебя за чужие ошибки в лагеря упекли. – Так и есть. Любопытно? – Есть интерес. – А не стремно с бывшим врагом народа говорить? – Нет. А под муксуна и вовсе хорошо. Матвей плеснул в стаканы самогона. Первач, чистый, как слеза, но крепкий. Махнул полстакана разом, не закусил, только желваки заходили. – Что ж, коли интерес есть, слушай. Только в своих же интересах помалкивай. А то, как и меня, органы заграбастают – за очернительство. То, что рассказал Матвей, повергло Тихона в шок. Но начал он свой рассказ с вопроса: – Сколько в военных условиях нужно времени, чтобы научить танкиста или летчика? – Чтобы танкиста воевать научить, нужно три месяца, а летчика – полгода. – А топографа – три года. Можно сказать – штучный продукт. Я-то по образованию топограф, а не метеоролог. – А как… – Тихон обвел глазами избу. – Припрет – можно и медведя научить на велосипеде ездить, сам в цирке видел. Окончил я военно-топографическое училище еще до войны, в сороковом уже заместителем начальника топографического отряда, старшим лейтенантом был. Сталин и Генштаб перед войной усиленно армии и народу внушали – бить врага будем на его территории и малой кровью. Когда Шапошников начальником Генштаба стал, он на карте линию начертил – от Ленинграда через Смоленск и до Сиваша. И приказал топосъемку и производство карт делать западнее этой линии. Военные топографы так и делали. Запас карт напечатали и на складах хранили. На этих складах карты еще с царских времен лежали, и территории на них были напечатаны не только западнее Смоленска, но и до Урала. Никто и предположить не мог, что фашисты так быстро попрут. Неделя – и они у Минска, а склады – по линии заброшенных оборонительных сооружений. Границы-то в тридцать девятом году, после пакта Молотова – Риббентропа на запад отодвинулись, польскими да прочими землями приросли. Вот укрепрайоны и посчитали ненужными. Вооружение сняли, гарнизоны убрали. Немцы перли как оголтелые, военные топографы склады с картами где смогли – сожгли, где смогли – взорвали. Но и немцам они достались. Представляешь, свежие, уточненные карты в чужие руки попали! А наши войска карт лишились. И были-то они до Смоленска, а на восток от него – белое пятно, нет карт. Топографы большей частью на фронте в первые месяцы войны погибли. А как воевать без карт? Ни цели указать, ни место дислокации, ни направление наступления. Дошло до того, что в дивизии две-три карты оставались – у командира, начальника штаба и начальника разведки. А полками как командовать, батальонами? Тихон прикрыл глаза и представил себе эту ситуацию. Без карты полет невозможен. И боевой приказ не выполнишь, поскольку цель не найдешь, и на свой аэродром вернуться не сможешь… – Как всегда, стали искать виноватых, ведомство Лаврентия подсуетилось. Кто за карты отвечает? Топографы! В лагеря или к стенке! Знаешь, чудом уцелел. Потом в штабе спохватились. Топографы либо убиты на фронте, либо расстреляны как враги народа, либо по лагерям сидят. А карты нужны, без них – никак! Кто в Генштабе думал, что немцы дойдут до Москвы, до Волги, до Кавказа? В дурном сне никому не приснилось бы. Вытащили всех из лагерей, привлекли гражданских топографов. Но тут другая беда – где теодолиты и прочие приборы взять? Здорово помогли архивы Географического общества. За основу взяли карты еще царские, которые сохранились. Уточнили на месте, новые названия внесли и только потом уже миллионными тиражами печатать стали. Кое-как, с большими потерями, но выкрутились. Не сочти за бред сумасшедшего, но я думаю, немалую лепту в отступлении первых месяцев и неразбериху внесло отсутствие в нужный момент карт. Откуда командиру, скажем, батареи реперы брать? Матвей опять плеснул самогона в стакан, выпил. Видимо, не просто ему эти слова дались, выстрадал. И в душе носить столь тяжкий груз уже больше не мог, надо было высказаться. Тихон же услышанным был взволнован. Он читал, смотрел по телевизору передачи про войну. Солидные дядьки с учеными степенями выдвигали разные версии, почему отступали советские войска в начале войны. Доходило до смешного – якобы Сталин ничего не знал, нападение произошло неожиданно. Враки, переиграл его Гитлер, усыпил бдительность пактами. Наших конструкторов и военных уже перед самой войной в Германию возили, показывали новейшие образцы вооружения, причем не скрывая ничего. Думали – не успеют русские создать к началу войны ничего аналогичного. Создали! Однако же это многими миллионами жизней оплачено было. Жизнь поворачивалась к Тихону своей неизведанной стороной, а сколько еще тайн хранят архивы спецслужб? Тихон налил себе полстакана самогона, поднял его: – Спасибо тебе, Матвей. – За что? – Что не сломался, остался человеком. За то, что не озлобился, врагом не стал. – Как можно? Родина – она как мать, а на мать разве обижаются? Любят такой, какая она есть. Правители приходят и уходят, а Родина остается. – За тебя! Тихон выпил, закусил. Повезло ему, судьба свела с интересным человеком. Вообще, после появления в этом времени он встречал настоящих людей, патриотов. Не показных из депутатов или чиновного люда, а скромных, но совершавших настоящие подвиги. Вот стоит перед ним в непрезентабельном виде, в поношенной морской форме, без нашивок, русский человек, а для страны он сделал много полезного. И Родина хоть бы отметила, медальку какую завалященькую дала бы – она ведь на таких держится. Но в памяти Тихона еще заноза была – коньяк, к которому лимона для закуски не было. Не пролетарские это привычки. – Можно еще вопрос, Матвей? – Валяй! После того, что я тебе рассказал, «вышку» я уже по-любому заработал. – Ты дворянин? Спросил и сразу увидел, как в глазах этого мужественного человека появился страх. – Об этом никто не знает, даже в НКВД. Или ты оттуда? – Не к столу будь сказано! Помяни черта всуе, он и появится. – Ладно, дворянин. Род мой еще с Петровских времен идет. Отец успел на последний пароход из Новороссийска, я же в Пе… Ленинграде остался. Документы удалось сменить, прижился при новой власти. Только не любит меня власть, уж не знаю за что. Встречный вопрос, на откровенность: как догадался? – К коньяку лимона захотелось – или шоколада. Замашки голубых кровей. А не оказалось. – Надо же! Ты очень наблюдателен, летчик! Учту! Стоп! А если ты сам пролетарий, откуда тебе это знать? Или ты из наших? – Не сподобилась далекая родня в люди выбиться. Просто… – Тихон замялся, – в обществе приходилось вращаться, верхушек нахватался. Матвей разлил самогон по стаканам. – Давай за победу! Искренне хочу, чтобы Гитлеру шею свернули. Выпили, закусили, и Матвей, пристально глядя на Тихона, спросил: – Ты знаешь, летчик, чем отличается мудрый человек от умного? – Вопрос философии. – Нет! Умный найдет выход из сложной ситуации, а мудрый ее избежит. – Забавно. – Ты о чем? – Никогда представить себе не мог, что увижу живого дворянина. Больше чреватых разговоров они не заводили, как будто договорились. Тихон решил размяться. Дождь уже прекратился, воздух холодный, ветер порывами. Но он ведь не променад сделать вышел, а экипаж проверить – как-то они себя ведут? У всех личное оружие, напьются – как бы чего не вышло. А ответ держать командиру, то есть ему. В какую бы избу Тихон ни заходил, везде он видел застолье. При нормальной погоде рыбакам не до веселья, выспаться бы успеть, обсохнуть да отогреться. А сейчас в море нельзя, да еще и гости. Поселок маленький, все друг друга знают, а тут – новые люди с Большой земли, да еще летчики с фронта. Каждому хотелось поговорить, узнать новости. И везде Тихона к столу звали: – Товарищ летчик, не побрезгуй простым угощением, а нас отказом не обидь. Самогоночка на бруснике, рыбка – какую душа пожелает. Тихону отказать было неудобно, и потому он выпивал рюмочку и деликатно закусывал. – Да вы не стесняйтесь, товарищ летчик, кушайте. Мы в тылу недоедать будем, а бойцам на фронт все отдадим. У Тихона от таких слов ком к горлу подкатывался. И он рассказывал – об открытии второго фронта союзниками, о том, что скоро наши бойцы немцев и финнов прочь погонят с родной земли. – Верно ли? – усомнился сидевший напротив его дед. – Силы копим, дедушка. Не позже осени услышишь по радио. – Откель у нас радио? Которое с рупором – так его отродясь не было, провод вести далеко. А радиоприемники с начала войны сдали, согласно приказа. Иной раз Головчанский расскажет новости, что по радио услышит. Так ведь он дизель-то шесть раз в сутки только запускает, да и то на несколько минут, топливо бережет. До вечера Тихон не спеша обошел всех членов экипажа и до избы Матвея едва дошел. Выпил изрядно, а ветер с моря дул сильный, и напор был такой, что с ног валил. На материке такого не бывает. – Эк ты набрался! – укоризненно покачал головой Матвей. – Ложись, отдыхай. Утром Тихон мучился головной болью, во рту было сухо. Ругал себя последними словами. Матвей пожалел бедолагу, оделся и ушел. Вернулся же с кружкой капустного рассола. Для поселка это редкость, овощи здесь не росли, а завозили их не часто. – Пей! – Матвей протянул кружку Тихону. Тихон жадно, в несколько глотков, выпил рассол и спустя несколько минут почувствовал, что вроде полегчало. – По радио насчет вас запрашивали, – известил его Матвей. – Про погоду интересовались. – И что ты? – Ответил как есть. Ветер штормовой, видимость плохая, облачность низкая. Нелетная, одним словом, погода. А вот завтра ветер утихнет, сможете улететь. – Матвей, а как твоя настоящая фамилия? – Зачем тебе? – Да так. – Меньше знаешь – крепче спишь. Я и так тебе много лишнего наговорил. Так и не сказал. Видимо, не до конца верил. Утром ветра не было, облака высоко, на море волнение два балла. С местными попрощались тепло, прогрели моторы. Поморы лодкой под веслами оттянули «Номад» от причала на сотню метров в море. Тихон взлетел, сделал круг над поселком, покачал крыльями и взял курс на свой аэродром. Слева тянулись пустынные берега, под килем и справа – свинцовая вода Баренцева моря. Тихон заметил, как постепенно поменялся цвет воды, вернее – ее оттенок. Значит, они уже летят над Белым морем – у них с Баренцевым даже соленость разная. – Штурман, как пойдем? Вокруг полуострова или напрямую? Оба варианта имели и свои плюсы, и свои минусы. Если лететь вокруг Кольского полуострова, это будет значительно дальше, но безопаснее. Коли напрямик – путь вдвое короче, но в этом случае велики шансы нарваться на немецкий истребитель. И даже если подобьют, сесть невозможно: «Номад» – не амфибия, колес для посадки на сухопутный аэродром не имеет. И у экипажа навыков покидания самолета с парашютом нет. Штурман помедлил и уклончиво ответил: – Как скажешь, командир, мне курс проложить недолго. – Тогда идем вокруг, над водой спокойнее. Днем тихоходный «Номад» – лакомая добыча для «мессера». Защита у него лучше, чем у «амбарчика», но «худой» имеет преимущество в скорости в два раза – аргумент в воздушном бою решающий, если не главный. Одно радовало Тихона – местность знакомая, да и база уже недалеко. Они уже Тереберку прошли, далеко справа показался остров Кильдин. Но вдруг послышался голос бортового стрелка: – Командир, в шхере – торпедный катер! Тихон сразу заложил вираж и сбавил обороты мотором – надо было разобраться, что за катер. Наши катера в шхерах обычно не прятались, только в случае поломки или укрываясь от непогоды. – Где видел? – Где-то здесь. Берег изрыт небольшими расщелинами, и все они друг на друга похожи. Оп! Уже и Тихон увидел катер. Теперь главное – не потерять его из виду. Он снизился до пятисот метров и встал на циркуляцию. – Штурман, возьми бинокль, попробуй разглядеть флаг и принадлежность. Вот что у моряков плохо – так это форма, на всех флотах воюющих стран она очень похожа. Если в вермахте пехотинцы в обмундировании серого цвета, то в РККА – в зеленом. А у моряков цвет и покрой неразличимы до тех пор, пока не приблизишься, порой и флаги вводили в заблуждение. У наших красный, и у немцев тоже красный, но с кругом, в котором черная свастика. А издалека – оба красные. Но это в пехоте, а во флоте флаги разные. Штурман присмотрелся – перед ним был немец! – Точно? – переспросил Тихон. – А ты спустись до ста метров, тогда точно скажу, – съязвил штурман. Ну да, до ста метров! У немцев на торпедных катерах есть зенитные пулеметы, а на катерах некоторых серий – и малокалиберные автоматические пушки, со ста метров только слепой промахнется. Катерники поняли, что обнаружены. С моря и воздуха их заметить можно было только случайно. Шхера узкая, самолет мимо нее за секунды пролетает, и им просто повезло, что бортстрелок в момент пролета на берег смотрел. – Николай, запроси базу, есть ли тут наши торпедные катера? – решил перестраховаться Тихон. Пока ждали ответа, Тихон направил «Номад» в открытое море. На малом газу они далеко от берега не уйдут, а ответ важен. – Командир, наших катеров здесь нет! – закричал радист. Понятно. Немец ночью забрался в шхеру, как в засаду, и заглушил двигатели. И топливо экономится, и не слышно. А как конвой или одиночное судно появится, торпедный удар, и на всех газах – к себе. Торпедные катера имеют резвый ход, по сухопутным меркам – полсотни километров в час, а то и семьдесят. Он от любой погони быстро уйдет, кроме самолета. Тихон развернул самолет и направился к берегу. Нервы у немцев не выдержали. – Командир, катер из шхеры вышел, прямым ходом к Кильдину идет! – возбужденно закричал носовой стрелок Григорий. Но Тихон уже и сам его увидел. Корпус катера невысокий, окраска серая, на фоне волн заметен едва-едва. Зато сизый дым за ним, идущий от двигателей, виден хорошо. Катер набирал ход. Тихон заложил вираж – он догонял его с кормы. Сбросил скорость до минимума, высота всего полсотни метров. – Носовой стрелок, огонь! Приготовиться левому бортовому стрелку! – приказал он. Гулко забил носовой пулемет. В ленту «браунинга» были снаряжены разные патроны, через два бронебойных – один бронебойно-трассирующий, – в бою очень удобно корректировать огонь по трассерам. Стрелял Григорий метко, и Тихон со своего места пилота видел, как на корму катера, палубу и надстройку обрушился град пуль – попадания были видны по мгновенным высверкам. Самолет почти догнал катер, и Тихон плавно повернул вправо, давая возможность стрельбы левому бортовому стрелку. Теперь уже грохотали два пулемета – носовой и левый. Носовой вскоре замолк – самолет опередил катер, зато бортовой бил длинными очередями. – Командир, еще заход! Из катера дым идет! – Обманывают немцы, с кормы дымовую шашку зажгли. Любимый их прием, – зло сказал штурман. Тихон провел самолет по кругу и снова вышел в атаку с кормы катера. Похоже, немцы не дурили, катер действительно потерял ход и полз едва-едва, повернувшись носом к берегу. Катерники решили выбраться на берег, чтобы спастись. – Огонь! Штурман, дай место! Николай, сообщи в штаб, пусть вышлют сюда катер или другую быстроходную посудину – надо команду в плен взять. А сам подумал: «Утопить!» На носу загрохотал пулемет. Тихон снова повторил маневр предыдущей атаки – уклонился вправо. Теперь длинными очередями бил левый бортовой стрелок. Катеру было до берега еще метров сто – сто пятьдесят, когда совершенно неожиданно – он уже исчез из поля зрения – произошла вспышка. Потом донесся грохот взрыва, и самолет качнуло. На торпедном катере самое мощное и взрывоопасное оружие – это торпеды. И именно в одну из них угодили крупнокалиберные пули, пробив трубу торпедного аппарата. Когда Тихон развернул самолет, то они увидели на воде обломки корпуса и надстроек, мусор в виде кусков досок, и плавающие бескозырки. А еще – несколько мертвых тел. – Николай, дай радио на базу: «Катер утопили, с нашей стороны потерь не имеем, следуем на базу». Настроение у экипажа сразу поднялось, все повеселели. Не в каждом вылете удается обнаружить и тем более утопить вражеское судно. Вроде невелик торпедный катер, а бед может причинить много. При грамотной и смелой команде за одну атаку два крупных судна утопить – вполне по силам. Тихон даже напевать стал от избытка чувств – хороший полет получился. Нашу подлодку выручили, с интересным человеком он познакомился, вражеский катер утопили – есть о чем в рапорте написать, не стыдно и в казарме появиться. Вот и мыс Великий, дальше – Губа Грязная, ставший родным гидродром. Приземлились они лихо, встали на якорную стоянку, заглушили двигатели. К ним уже спешил катерок, который забирал экипажи с гидроплана. Сначала, понятное дело, в штаб – устный доклад комэску, рапорт, в котором Тихон особенно выделил действенную помощь начальника поста Головчанского. Впрочем, особенно не приукрашивал. Ну а в завершение написал про немецкий торпедный катер. – Утопили? – усомнился комэск. – Видимо, в торпеду угодили. Катер в клочья разнесло. – Наш Пе-2 туда на разведку вылетает, пусть штурман район точно покажет. Если подтвердится – к награде представлю. Кто бы отказывался! Однако здесь решает даже не командир полка, а значительно выше, по наградным листам. В полку, как и в отдельно взятой эскадрилье, почти на месяц наступило затишье. Летали только самолеты-разведчики, в основном «пешки» – на них были установлены фотоаппараты с мощной оптикой. Как правило, разведчиков сопровождали два звена истребителей прикрытия. К осени 1944 года в Красной Армии уже хватало самолетов и опытных летчиков, и пора безраздельного владычества в воздухе немецкой авиации закончилась. Теперь в небе господствовали наши самолеты. Все воины – пехотинцы, матросы, пилоты – чувствовали, что наступившее затишье временное, как перед грядущей бурей, подготовку наступления не скроешь. На склады завозились боеприпасы, топливо, запчасти, провизия, медикаменты. Что примечательно, каждой эскадрилье были указаны цели для возможной бомбардировки. Летчики изучали подходы к цели, зенитную оборону, запасные аэродромы или озера для гидроавиации. С каждым днем предчувствие скорого наступления становилось все ощутимее, острее. Немцы это тоже понимали – после Курской дуги сил у них уже не хватало. Если с 1941 по 1943 год в 19-й горно-егерский корпус генерал-лейтенанта Фердинанда Йодля 2-ой горно-стрелковой армии поступали пополнением подготовленные егеря, то к лету 1944-го – плохо подготовленные юноши или пожилые мужчины. Однако немцы активно укрепляли оборону, пробивали в скалах штольни, обустраивали там склады, казармы, госпитали и огневые точки – разрушить их бомбами или снарядами было невозможно. Наступление советских войск в лоб привело бы к большим потерям – это понимал генерал армии К. А. Мерецков. Но на это же надеялся и генерал-полковник Лотар Рендулич, возглавивший двадцатую немецкую армию. Силы сторон были неравны. У немцев под ружьем имелось 56 тысяч человек при 770 орудиях, 160 самолетов и две сотни кораблей. В рядах советских войск числилось 113 200 человек при 212 пушках, 107 танках и 689 самолетах. Да еще мощная поддержка Северного флота, а это – 20 300 человек и 275 самолетов морской авиации. Но если штольни в скалах невозможно разбомбить, их можно обойти. Войска РККА так и сделали. Наступление началось 7 октября 1944 года в восемь утра с массированной артподготовки. Затем десант морской пехоты высадился в губе Малая Волосовая, с боями перевалил через хребет Муста-Тунтури, отрезав немецкие части от перешейка, и двинулся к Петсамо. 127-й стрелковый корпус генерал-майора Г. К. Жукова ночью овладел аэродромом Лоустари. Петсамо был окружен со всех сторон. Летчики и обслуживающий персонал слышали на своем гидродроме далекий гул канонады. – Началось! – говорили они. Когда канонада отгремела, над ними в сторону фронта в сопровождении истребителей проплыли бомбардировщики. И мимо них, к Кольскому заливу, проходили боевые корабли. Со стороны штаба прозвучал гонг. Дежурный бил в корабельную рынду – морская специфика. Командиры экипажей потянулись в штаб. Каждому было дано боевое задание. Тихону досталась бомбардировка Печенги. Комэск заверил, что наши истребители очистили небо от вражеских. К тому же еще постаралась бомбардировочная авиация, бомбившая немецкие аэродромы. Много вражеских самолетов было повреждено или уничтожено, взлетно-посадочные полосы разбиты, склады топлива горели. – Взлет по ракете! – предупредил комэск. – Сейчас готовность номер один! По готовности номер один экипаж занимал место в самолетах, прогревал моторы и был готов к вылету сразу после сигнала. Катерник едва успевал развозить экипажи по самолетам – давно на гидродроме не готовились к такому массовому вылету. Экипаж Тихона занял места в самолете. Тихон запустил моторы, прогрел их на малом газу. Швартовы от банок были уже убраны. Стоит появиться ракете, как носовой стрелок поднимет якорь – и можно взлетать. Минута шла за минутой. – Парни, вы ракету не проглядели? – забеспокоился Тихон. – Нет, как можно! Так ведь и другие не взлетают. Действительно. Сейчас внимание всех экипажей сосредоточено на вышке руководителей полетов. Красную ракету увидели все. Взревели моторы. Взлетали по порядку: первый самолет первого звена первой эскадрильи, за ним – второй. Так и пошло. Волны поднялись в губе от множества взлетающих самолетов. Настала очередь Тихона. Разбег, шлепки воды по днищу; когда на редан встали – яростное шипение внизу, и – свободный полет. Только звук моторов. Тихон сразу начал набирать высоту. По заданию их эшелон – две тысячи метров. Шли над морем, вокруг полуострова, а левее них уже возвращались с задания штурмовики и бомбардировщики. Со значительным превышением высоты барражировали наши истребители. На душе у Тихона стало радостно – еще никогда он не видел в небе столько самолетов одновременно. Наших самолетов – немецких не было видно. Летели растянутым строем, гуськом, «Номады». Построение в боевых условиях непривычное – обычно летали парой. В районе Петсамо рассыпались по целям. Город уже бомбили, тут и там поднимались дымы, виднелись разрушения и пожары. Комэск предупреждал – по жилым кварталам бомбовые удары не наносить, город после изгнания немцев снова будет советским. Наиболее крупные и значительные цели уже были обработаны «пешками» и «горбатыми», и тихоходным «Номадам» достались цели малоразмерные, точечные. Тихону досталась цепочка дотов на окраине города – три дота были связаны в единую цепь подземными ходами. Штурман точно вывел самолет на цель. Тихон убрал обороты моторов – чем ниже скорость, тем точнее бомбометание. Теперь все зависело от штурмана. – Левее один градус! Так держать! Пошли, милые! Четыре «сотки» отделились из-под крыльев и пошли вниз. Тихон сразу дал полный газ и взял штурвал на себя, набирая высоту. При небольшой скорости и малой высоте самолет могут поразить осколки собственных бомб. Оставались еще две бомбы на внешней подвеске. Тихон сделал разворот. Еще заход, они сбросят оставшиеся бомбы – и на базу. Дымов над городом и вокруг него стало больше. – Штурман, курс! Сбрасываем на прежние цели. – Правее десять, так держать! При бомбометании пилот должен вести самолет как по линеечке. Это сегодня приемлемо – нет немецких истребителей, зенитная артиллерия подавлена и не мешает. В иных условиях, условиях активного противодействия, выдержать курс – большая смелость и отменная выдержка. Самолет слегка дрогнул – это бомбы пошли вниз. Штурман закричал: – Сброс! Но Тихон уже сам понял это и приказал бортовым стрелкам: – Парни, посмотрите – попали мы? – но тут же понял, что сморозил глупость. Внизу дым, пыль от взрывов, разве увидишь, попал или нет? Это через некоторое время, уже после бомбежки, когда очистится воздух, пролетит самолет-разведчик, сделает фото, и сразу станет ясно, кто из экипажей как сработал. И армейским частям необходимо знать, остались неподавленными огневые точки или можно их не опасаться. Они делали боевые вылеты и все последующие дни – когда один, когда два, а 13 октября – три. Всем хорош «Номад»: и в воздухе висеть долго может, бортовая защита неплохая, экипажу удобно – но вот бомбовую нагрузку может нести небольшую. Нет у него бомбоотсека, и бомбы крепятся на внешней подвеске. Зато точечные цели с него бомбить хорошо из-за небольшой скорости. Уже 15 октября наши войска овладели Петсамо, захватив перед этим хорошо укрепленную гавань Лиинахамари. Немцы, успев за годы противостояния хорошо укрепить свои позиции в скалах, не выдерживали натиска и откатывались назад, боясь попасть в окружение. 21 октября войска 14-й армии вышли к госгранице СССР. Но вскоре была еще одна битва на севере – Киркенес! Как сообщила разведка, подходы к городу были заминированы, а подвесной мост взорван. Предстоял трудный штурм: местность скалистая, и обороняют ее привычные к боевым действиям в горах егеря, имеющие специальную подготовку. А наступать должна пехота, в которой многие красноармейцы, особенно из новичков, гор в глаза не видели. Штурм Киркинеса начался с десанта в бухте, захватившего плацдарм, а там и стрелковые дивизии подоспели. В девять утра 25 октября советские войска овладели Киркенесом – очень важным опорным пунктом – и городом на Севере. Гитлеровская Германия сразу лишилась поставок никеля и марганца, чрезвычайно важных для производства броневой стали. Многим полкам и дивизиям было присвоено почетное наименование Киркенесских или Печенгских, часть стала гвардейскими. В боях за Киркенес эскадрилья Тихона не участвовала. Гитлеровские части, попав в трудную ситуацию, стали эвакуироваться еще до штурма Киркинеса. В первую очередь побежали военные и гражданские чиновники, предатели всех мастей, сотрудничавшие с немцами, и тыловые подразделения. Эскадрилья Тихона летала над морем – проводила разведку. При возможности топила корабли с войсками или последние рудовозы. По радиосвязи наводили на корабли подводные лодки, торпедные катера, бомбардировщики. Для Тихона – привычная боевая работа. Вылеты следовали один за другим, и, конечно, уставали экипажи сильно. Но был большой душевный подъем – гонят немцев с родной земли! А еще было предчувствие скорой победы. Вечером Тихон без сил падал на свою койку. Еще и погода мешала, но что поделаешь, осенью Арктика не балует: ветры, шторма, кое-где уже снег лег, морозы. В одну из ночей Тихон увидел странный сон. Обычно он спал без сновидений, но в эту ночь ему не дом приснился, не прежняя жизнь, что время от времени бывало, особенно первоначально. Сначала приснился ему Головчанский – начальник поста наблюдения. Потом, как в кино, но только в обратном порядке, – госпиталь и доктор, стараниями которого он и попал на Север. А затем все быстрее – лица боевых друзей, с которыми он на «яках» воевал, полеты. Дальше – У-2, посадка в немецком тылу и ощущение реальности – запахи стал ощущать, что во сне обычно не бывает. И в довершение всего – ветер в лицо. Тихон вздрогнул и широко открыл глаза. Его руки лежали на рулевой перекладине, под ним – крыло дельтаплана. В ушах ветер свищет, в трубах посвистывает – обычно в полете из-за шума мотора эти звуки не слышны. Он повернул голову и увидел неподвижный винт. Ба! Да это же он на площадку планирует, на мотодельтаплане. Так вроде бы уже несколько лет прошло, как он немыслимым образом в военные годы перенесся. А сейчас жизнь, как в кино, назад отмоталась. И боязно, аж дух захватывает, хоть и не из трусливых он. Внизу – самолетики. Тихон присмотрелся – на Як-52 похожи. Высота с каждой секундой падает. Тихон потянул поперечину на себя, плавно сел на основное колесо шасси и услышал, как зашуршал гравий и трава под колесами. Аэродром маленький, наверное – ДОСААФ. Мотодельтаплан потерял скорость. Тихон свернул к стоянке самолетов, остановился, отстегнул привязные ремни и выбрался. В воздухе – легкий запах бензина от самолетов, травы, и он понять не может – сон это или явь. Привычным движением расстегнув куртку, он замер. Куртка на нем была кожаная, американская, а под нею – обмундирование военное, а не гражданский комбинезон. На гимнастерке – орден Красной Звезды и две медали. А как же тогда мотодельтаплан? Видимо, судьба, случай или нечто иное решило, что свое предназначение в другом времени он выполнил сполна.Юрий Григорьевич Корчевский Воздухоплаватель. На заре авиации
© Корчевский Ю.Г., 2018 © ООО «Издательство «Яуза», 2018 © ООО «Издательство «Эксмо», 2018Глава 1 Корректировщик
Проклятый дождь! Струи так и хлестали по лобовому стеклу, дворники не успевали смахивать воду. Андрей торопился. Осознавал – скорость велика, опасно, стоит возникнуть аквапланированию, и с шоссе можно улететь, как при гололеде. Если бы не на службу, сбросил скорость. Однако после позорного ухода недоброй памяти Сердюкова и появления Шойгу порядки в армии стали строже. Сам Андрей такие перемены полностью приветствовал. Армия с колен поднялась, перевооружилась, денежное довольствие возросло. За пять лет, что служить довелось после окончания артиллерийского училища, армия явно изменилась в лучшую сторону. А недавно в звании повысили до старшего лейтенанта, с друзьями-приятелями обмывал, как еще с царских времен повелось среди офицерства. Звездочки в стакан с водкой, надо выпить и звездочки зубами поймать. Ныне же проверяющие приехали, и черт их дернул в такую погоду устроить учебную тревогу. Ну как же, согласно уставу. Воин должен стойко переносить тяготы службы. Впереди идущий «жигуль» резко затормозил. Андрей ударил ногой по педали тормоза. Несмотря на всякие прибамбасы вроде АБС, машину занесло, она пошла юзом. Андрей попытался скорректировать занос рулем, но не успел. Машина свалилась в кювет, перевернулась. Бац! Скрежет железа, звон стекла. Аварию видели, машины осторожно тормозили, съезжали на обочину, включая аварийки. Кто-то в ГАИ звонил, другие в «Скорую помощь». Подбежавшие к перевернутой машине первыми удивленно заглядывали в салон. Колеса еще крутятся, а в кабине никого. Кто-то сообразил. – Его из машины выбросило, видимо, не пристегнут был. И машиной придавило. Парни, надо переворачивать машину, может, еще жив. Уговаривать никого не пришлось. В таких ситуациях счет не на минуты, на секунды идет. Облепили, под дружное «и раз!» – поднатужились, машину на колеса поставили. Так и под машиной тела нет! Убежать, даже в шоке, водитель не мог, иначе бы увидели, у всех на глазах происшествие случилось. Но и объяснить исчезновение никто не мог. Махнули рукой. Есть ГАИ, есть полиция, пусть разбираются, им за это деньги платят. Очнулся Андрей в избе. Из небольшого окна солнце бьет, как будто и не было дождя. Стал припоминать, – как он сюда попал и где он. Ехал на машине утром, дождь хлестал, потом занесло – это помнил. А дальше провал в памяти. Наверное, сотрясение мозга. Слышал от кого-то или читал, что бывают провалы в памяти после черепно-мозговых травм. Присел на топчане, согнул руки-ноги, к себе прислушался. Нигде не болит, все сгибается-разгибается. Легко отделался! Хлопнула дверь, вошел боец. – Доброе утро, ваш бродь! Это еще что за приветствие?! Видел как-то в кино, сокращают так от «ваше благородие». А какое он благородие, если отец и дед инженерами были, голубых кровей в роду отродясь никого? Промолчать решил. Поднялся с топчана. На стене, на гвоздике, деревянные плечики и мундир старшего лейтенанта, три маленькие звездочки на каждом погоне. Однако китель похож, да не так пошит. Боец повернулся всем телом к Андрею. Оп! А гимнастерка на нем старорежимная. На фото деда в такой видел. Опять смолчал, надо разобраться, чтобы посмешищем не стать. Боец спросил: – Господин поручик! Вам чай, как всегда, покрепче? – Как всегда, – кивнул Андрей. Какой-то сумасшедший дом. Чего боец несет про поручика? Такие звания в царской армии в начале двадцатого века были. Боец вышел. Андрей брюки галифе надел, китель. Все впору пришлось, как будто на него пошито. И сапоги его размера. Андрей руку во внутренний карман опустил, нащупал документ, вытащил, развернул. «Поручик Андрей Киреев, должность, каллиграфическим почерком, – командир батареи третьей гренадерской артиллерийской бригады отдельного гренадерского корпуса». Печать, подпись – начальник артиллерии Гаитенов, генерал-лейтенант. И даже не это поразило, а год – 1910-й! Век с лишком тому назад. В душе зрел протест. Какого черта! Как он сюда попал, каким образом? Если это чьи-то шутки, пусть вернет его в свое время! Сел, остыл немного. Понял: если этот «кто-то» существует, так это только сам Господь. Никому другому это не под силу, и возмущаться бесполезно, надо принять как данность. Хорошо еще, что он в своей стране, а не где-нибудь в Африке или Америке, будь онанеладна! А потому жалобу или претензию писать некому, надо служить. Вступая в ряды вооруженных сил, он присягал России. Что изменилось, кроме другого года и века? И еще вместо президента – царь Николай II. Военные знания пригодятся, страна почти все время с кем-то воюет. Пять лет назад с Японией, а через четыре года предстоит схлестнуться с немцами. И победили бы, не было бы постыдного Брестского мира, кабы не большевики с их разлагающими народ речами. В Российской империи на девяносто процентов население сельское. И в армии соотношение такое же. Из крестьян хорошие солдаты получаются. Сильные, выносливые, способные упорно обороняться, довольствуясь малым. Призыву в армию подлежали все лица мужского пола с 21 года, на 5 лет, кроме инородцев из Закавказья, Северного Кавказа, княжества Финляндского, а также территорий казачьих войск. Не подлежали призыву врачи и священнослужители. Призыв осуществлялся один раз в год, начинался 15 октября, когда уже собран урожай. В год призывалось 300–350 тысяч новобранцев, а всего армия империи насчитывала 1 066 894 нижних чина, 41 709 офицеров и 9931 военного чиновника. Крестьяне – солдаты надежные, но легковерные, как многие селяне, чем и воспользовались большевики. Наобещали народу землю, а рабочим заводы. Поверил народ болтунам, пошел за большевиками. Обманул Ленин и его команда, купившись на посулы Парвуса. Он-то обогатился крепко на русской революции. Сначала Гражданская война началась. Кто смог из людей образованных, страну покинул, иных литовцы и китайцы да свои на штыки подняли. Много народу полегло. Страну кормить надо, НЭП большевики проводить стали – новую экономическую политику. Снова народ поверил. Предприимчивые люди артели организовывать стали, на селе и в городах. Снова большевики прихлопнули инициативных, сослав в лагеря. По обыкновению, все конфискованное поделили. Крестьян в колхозы согнали, так одна беднота туда согласна была, крепкие хозяйственники раскулачены и в Сибири гниют. Голодомор страну накрыл. Миллионы умерли. А товарищу Сталину мало, репрессии начались. Уже не чужой класс – буржуазию зачищали, а своих, на которых доносы писали свои же товарищи. И опять жертвы. А потом Вторая мировая война, для России Великая Отечественная. Снова миллионы жертв. Построили социализм, так сохранить многострадальную страну большевики-коммунисты не смогли, развалили, растащили. Андрей историю и в школе проходил, правда, поверхностно, и в военном училище, уже осознанно. Потому считал большевизм злом для страны. Страна с 1914 года воевать начала, не очень подготовлена к войне была, но вступила. Понемногу войска победы одерживать стали, немцев теснить. Один Брусиловский прорыв чего стоит! А большевики хуже пятой колонны подрывную деятельность вести стали – в тылу, в армии. Тезис выдвигали: жертвы в одной стране – это ничто, ибо поднимется пролетариат в других странах и уничтожит буржуазию, и наступит всеобщее благоденствие. Не поднялся пролетариат в других странах, поскольку не так плохо жил. А руку на сердце положа, не так плохо и на Руси жилось. Например, белый батон стоил 7 копеек, а буханка ржаного – 3 копейки, сахарный песок 25 коп. за кг, сыр российского производства – 70 коп. за кг, масло сливочное – 1 р. 20 коп., яйца – 25 коп. десяток, икра черная – 1 р. 80 коп. за кг, свинина (шейка) – 30 коп. за кг. Из одежды если взять: рубаха – 3 рубля, костюм – 8 руб., пальто – 15 руб., сапоги – 5 руб., гармонь – 7 р. 50 коп. Офицерская форма, сапоги парадные – 20 руб.; мундир – 70 руб., фуражка – 3 руб., сабля – 15 руб., револьвер – 9 руб. Зарплата чернорабочего составляла 25–35 руб. в месяц, токарь или слесарь получал 80 руб., врач – 80 руб., учитель в гимназии – 100 руб., депутат Государственной думы – 350 руб. Денежное довольствие офицеров складывалось из жалования, столовых денег и квартирных. Полковник получал 1200 руб. жалования, столовых 600 руб., капитан – жалования 900 руб., столовых 310 руб., квартирных 480 руб. Поручик – 720 руб. жалования, столовых не получал, квартирных 270 руб. В гвардейских частях офицеры получали на ступень выше, чем в армии. Кроме того, гвардейским офицерам один раз в год выплачивалось пособие в половину годового денежного содержания из личной казны императора. Надо сказать, что в гвардии почти все офицеры были дворянского происхождения. Рубль российский ценился не в пример нынешнему, и стоил один рубль два американских доллара в 1913 году, ценился на мировом рынке, и никто «деревянным» его не называл. Остальные служили, как тогда говорили, по поговорке: «Красивый служит в кавалерии, умный – в артиллерии, пьяница – во флоте, а дурак – в пехоте». В гвардии особое положение занимали Преображенский и Семеновский полки, а в армии элита – конная артиллерия, ибо была еще крепостная. Офицер-артиллерист точные науки знать должен, считать быстро, если в цель попасть хотел, а топографические карты читать как «Отче наш». Приняв решение, Андрей решил выждать, ничего не предпринимать. Принимают его за другого – это их проблемы. Даже занятно стало: неужели он лицом, манерами и голосом похож на настоящего поручика? А еще вопрос: а где настоящий поручик? В избу вошел вестовой, на подносе стакан чая в подстаканнике, парок вьется. На тарелочке ситный порезан и масленка рядом, а еще несколько кусочков колотого сахара. Вестовой поднос на стол поставил, вытянулся. – Спасибо, братец, свободен. Про обращение «братец» читал в мемуарах, потому применил. Вестовой не удивился, вышел. Подкрепиться не помешает. Андрей два куска сахара в стакан с чаем бросил, ножом масло на ситный намазал. Белый хлеб пахнет вкусно. Не удержался Андрей, откусил. Хм, такого хлеба и масла он еще не ел. Настоящее, без всякой дряни, вроде пальмового масла, запах и вкус великолепные. Даже обидно за страну стало, кучка мошенников-производителей всех граждан страны псевдопродуктами кормят и при этом властью обласканы, уважаемые бизнесмены. А место бы им в тюрьме, по заслугам. Поев, опоясался ремнем. В желтой кожаной кобуре револьвер, какой видел только в музее. Вытащил, полюбовался, барабан покрутил, в кобуру вернул. В Российской империи офицеру было положено иметь самовзводный револьвер Наган, так называемый офицерский вариант. Был еще более дешевый, без самовзвода, для нижних чинов, кому винтовка мешает, например, артиллерийской обслуге или «шофферам» броневиков. Писалось именно так, с двумя «ф». Не возбранялось купить офицерам личное оружие из списка Арткомитета – Кольт, Браунинг, Маузер С-96 или Парабеллум. Оружие отбиралось после испытаний. Только вышел из избы, навстречу подпоручик. Козырнул Андрею. – На сегодняшних учениях нам предстоит на воздушном шаре подняться. Как настроение? Подпоручик Андрея явно знал. На погонах у него две маленькие звездочки, по-современному лейтенанту соответствует. На позициях артиллерийской бригады в самом деле был виден воздушный шар. Андрей не знал, куда идти, и один явно бы заблудился, а сейчас держался рядом с подпоручиком. Вот и батарея, пушки в капонирах в ряд, возле них при виде Андрея и подпоручика солдаты забегали, выстроились в шеренгу. Каждый расчет у своей трехдюймовки образца 1902 года, Путиловского завода. Орудие знаменитое, пройдет две мировые войны и кучу войн поменьше – Гражданскую, финскую и прочие. Понемногу усовершенствоваться будет, обзаведется щитом. Но в целом конструкция удачная. Завидев офицеров, фельдфебель закричал: – Смирно! А сам рысью к офицерам. Остановившись, вытянулся во фрунт, что называется, ел офицеров глазами. – Господин поручик! Вверенная вам батарея построена. Личный состав здоров, материальная часть исправна. Докладывает дежурный по батарее фельдфебель Гущин! – Вольно! – сказал Андрей. Фельдфебель тут же продублировал, зычно крикнул: – Вольно! Разойдись! Приступить к чистке! У Гущина на ремне справа револьвер в кобуре, а слева артиллерийский палаш. Холодное оружие больше дань традициям и уставной форме офицера. Уж коли неприятель на батарею ворвется, палаш не спасет. Пушки – оружие дальнего боя. В тылу батареи воздушный шар виден, по современной градации – монгольфьер, изобретение французское. Хотя еще неизвестно, опередил их россиянин Крякутной. Подъемная сила создается у монгольфьера теплым воздухом. А еще есть аппараты воздухоплавательные, где внутри оболочки закачивается газ легче воздуха – водород, гелий. Они называются дирижаблями. Большие размерами, с приличной грузоподъемностью, оснащаемые моторами и рулями, представлялись как новинка, за которой будущее. Действительность оказалась суровее. Водород очень огнеопасен, пошла череда пожаров и катастроф. Самые большие и известные из дирижаблей, немецкие «Цеппелины», потерпели несколько катастроф с многочисленными жертвами. И в военных целях тоже оказались несостоятельны. Как воздушная цель – велики, неповоротливы. Стоит самолету противника дать очередь из пулемета зажигательными или трассирующими пулями, как левиафан оказывается поврежден. Под монгольфьером развели костер, подбрасывая солому. Она давала при сгорании много теплого дыма, и оболочка монгольфьера начала быстро расправляться. Андрею шар не показался средством надежным, но перед подчиненными страх показывать нельзя. – Господин поручик! Доставить бинокль и карту? – Непременно! Через несколько минут фельдфебель принес и бинокль в чехле, и командирскую сумку. Андрей перебросил ремешок через плечо, сумку раскрыл. Через целлулоид видна была топографическая карта. Красным карандашом нанесена точка. Похоже, позиция батареи. И спросить у подпоручика или фельдфебеля нельзя, это как расписаться в собственной тупости. Как это возможно? Командир батареи и не знает, где находится? Нонсенс! Шар, приняв теплый воздух, приподнялся, стремясь в небо. Но корзина его была привязана тросом к лебедке. Из плетенной из ивы корзины свисала веревочная лестница. По ней взобрался воздухоплаватель в кожаной куртке, кожаных брюках, шлеме и очках наподобие мотоциклетных. За воздухоплавателем полез солдат-телефонист. Теперь все поглядывали на Андрея. На веревочной лестнице всего пять перекладин, а лезть неудобно, она раскачивается. Но все же взобрался в корзину. Фельдфебель скомандовал двум солдатам: – Поднимайте! Солдаты встали у ручек лебедки, стали вращать. Шар стал подниматься. Андрей на самолетах летал. Но сейчас ощущения другие. Нет гула моторов, ощущения скорости. Чем дальше от земли, тем меньше звуков, зато открываются великолепные виды: река, лес, деревни. А еще крепость. Андрей открыл командирский планшет. Тогда так назывался вовсе не гаджет, а плоская сумка с несколькими отделениями. Под целлулоидом, прикрывающим от возможного дождя, топографическая карта. Причем качества весьма приличного, оценил ее Андрей. Нашел на карте крепость, сравнил очертания крепостных стен. Ба! Да это же крепость Осовец! Вот куда его занесло! Ныне это не российская территория. До революции в состав Российской империи входили Финляндия, прибалтийские страны, именовавшиеся по-другому – Эстляндия, Курляндия, Лифляндия. А еще Польша, на землях которой и был Осовец. Известен был тем, что во время Первой мировой войны остался там часовой, охранявший огромный склад. Выходы были засыпаны. Часовой и не думал рыть землю или как-то выбираться. Он ждал разводящего. Глаза адаптировались к темноте. Он ел консервы, раз в неделю менял белье на чистое из складских запасов. После окончания войны и революции земли эти отошли к Польше. Старые казематы стали где разрушать, а где восстанавливать. Когда поляки разрыли вход в склад, из темноты раздалось: – Стой! Кто идет? Пароль! И затвор винтовки клацнул. А после окончания войны прошло уже… лет. Сначала поляки в испуге разбежались. Старое подземелье, темнота, не иначе привидение. Потом осмелели, вывели на свет часового. Да хоть бы повязку на глаза наложили. От яркого солнечного света ослеп сразу часовой. Поляки героя в СССР вернули, в одной из газет была лишь маленькая заметка. Не советский же человек воинский долг исполнил, а царский часовой, о чем писать? Фамилия героя осталась неизвестна. И провел он в каземате 9 лет. Уже хорошо, что Андрей с местом определился. Монгольфьер набрал метров триста высоты. Видимость отличная, как говорят летчики, миллион на миллион. А уж с биноклем любые позиции как на ладони. Неожиданно зазвонил полевой телефон, изобретение новомодное, крайне для армии нужное. Солдат-телефонист в трубку забубнил, потом Андрея спросил: – Запрашивают, господин поручик, готовы ли? Можно огонь открывать? – Один пристрелочный первому орудию – пли! Телефонист продублировал в точности. Андрей посмотрел вниз. Одна из пушек шестиорудийной батареи выстрелила. Был виден огонь, а звук долетел до корзины воздушного шара слабым. Направление стрельбы Андрей знал, повернул голову. Секунд через пять показалось облачко разрыва. Небольшой недолет, до цели, которую изображали плетенные из ивы щиты, метров пятьдесят. Для фугасной гранаты далековато. Когда Путиловский завод выпустил свою трехдюймовку, снаряды к ней шли только шрапнельные, вмещающие 260 круглых пуль. Поставлялись шрапнельные снаряды с 22-секундной трубкой. И разлеталась шрапнель по фронту на 50–60 метров, а в глубину до полукилометра. При точном накрытии живой цели один удачно выпущенный снаряд мог уничтожить от пехотной роты до батальона. И реальные примеры были. Андрей ввел поправки, продиктовал телефонисту. Дав время расчету поправить наводку, скомандовал: – Первому орудию – выстрел! На этот раз снаряд угодил в цель точно. Затем по проверенному азимуту и углу возвышения ударила вся батарея. Андрей сам наблюдал в бинокль, как щиты разлетелись от попаданий. Между тем шар остывать стал и снижаться. Воздухоплаватель принял меры. По периметру корзины висели мешочки с балластом. Воздухоплаватель взял один, развязал горловину и песок высыпал за борт. Ветром его развеяло, подхватило. Таким же образом были развеяны еще три мешочка. Полегчав, шар прекратил снижаться. Андрей залюбовался пейзажами. Поля на квадратики разбиты, дома маленькие, как спичечные коробки, а люди и вовсе муравьишки. Многие птицы ниже монгольфьера пролетают, если близко, то слышен шелест крыльев, свист рассекаемого воздуха. Телефонист передал указание опускаться. – Сказали – стрельбы выполнены на отлично, все цели поражены, отбой. Внизу, на земле, солдаты стали крутить ручки лебедки. Шар пополз вниз, почти достиг земли, коснувшись ее веревочной лестницей. Андрей выбрался первым, его встретил подпоручик: – Андрей Владимирович, командир бригады пре-много доволен стрельбой батареи и просит прибыть к нему в штаб. – Отлично! Передайте господам офицерам и нижним чинам мою благодарность. Где находится штаб бригады, Андрей понятия не имел. Но выкрутился. – Пусть коней седлают, – распорядился он. – Гущин, сопровождать будете. – Сейчас распоряжусь. Конные батареи в шесть пушек насчитывали пять офицеров, считая командира, двести восемнадцать нижних чинов и сто семьдесят пять лошадей. И одна из лошадей была для командира. Одну пушку везла упряжка из шести лошадей, потому как в походном положении трехдюймовка с передком весила две тысячи триста восемьдесят килограмм. И лошади были строевые, крупные. Большинство лошадей везли зарядные ящики со снарядами, овес для самих лошадей. Лошадей оседлали быстро. Если бы в свое время Андрей не ездил к деду в деревню и не выводил лошадей в ночное, опозорился бы. А сейчас взлетел в седло, как заправский кавалерист. Штаб бригады размещался в крепости Осовец. Андрей подосадовал на себя, мог бы и сам догадаться. У кирпичного здания коней принял солдат, повел к коновязи. Офицеры стряхнули с фуражек и мундиров пыль, вошли в штаб. В небольшом зале стояли несколько офицеров. – Отлично стреляла батарея! – воскликнул штабс-капитан. – Узнаю михайлона! Михайлонами в СПб. и в армии называли юнкеров, а затем и выпускников Михайловского артиллерийского училища и академии. Офицеры стали подходить как к старому знакомому, хлопали по плечу, открывали портсигары с папиросами, предлагая закурить. Ситуация, на взгляд Андрея, дичайшая. Вроде его здесь все знают давно, а он никого раньше в глаза не видел. Все вместе офицеры спятить не могли, получалось – с ним не ладно. Но ощущал он себя здоровым, в трезвом уме и крепкой памяти. – Андрей Владимирович, голубчик! А не посетить ли нам прекрасных полячек? – наклонился к уху Андрея штабс-капитан. – Послезавтра убываем, так что в самый раз. – Куда убываем? – не понял Андрей. – Да в свой, Московский округ. Вы что, запамятовали, что мы здесь только на учениях? Или понравилось? Так можете прошение написать о переводе. На мой взгляд, захолустье совершенное. Конечно, Коломна, где дислоцируется наша бригада, не Москва, но все же лучше Осовца. В зал вошли полковник и два подполковника. Штабс-капитан, как старший по званию в зале, сказал: – Господа офицеры! Все вытянулись в струнку. Офицерам команда «смирно» не подавалась, все же белая кость. – Прошу садиться, господа! Расселись по стульям вдоль стен. – Господа офицеры, слово предоставляется проверяющему из артиллерийского управления, подполковнику Дичману. Офицеров с немецкими, французскими и прочими корнями в русской армии было полно еще со времен Петра Великого. И на гражданке тоже хватало. Купцы, промышленники, инженеры. Новой родине служили честно, ревностно. Однако народ зачастую смотрел на иноземцев с подозрением. А уж как началась Первая мировая война, пошли массовые погромы домов и предприятий, магазинов, принадлежавших немцам. Андрей подозревал, что погромы возникли не стихийно, за ними стояли организаторы. Но это случится позже. Подполковник подробно разобрал действия артиллерийской бригады. Очень толково говорил, указал на недостатки и возможные пути их исправления. Проверяющие обычно только о недоработках говорят. Единственный, кто вызвал завистливые вздохи и взгляды, был Андрей. К стрельбе его батареи ни одного замечания. Многие офицеры с опаской отнеслись к корректировке огня с воздушного шара. Он заметен со стороны неприятеля, наверняка подвергается обстрелу из пушек или самолетов, риск для корректировщика велик. Учитывая, что корректировать огонь батареи должен один из самых грамотных офицеров, потеря может сказаться на эффективности поддержки. Не нагоняй получается, а вполне предметный разбор учений, полезный для офицеров бригады. После официальной части последовал обед. Тут уж командир бригады оказался на высоте. В ресторане при офицерском собрании крепости была заказана гречневая каша с тушеным бараньим боком, жареные белые грибы со сметаной, пирожные эклер с кофе и ликером. Серьезная выпивка на службе не приветствовалась. Разговоры незаметно перешли на Коломну. Бригада перемещаться должна была не своим ходом, а эшелонами. Каждой батарее – свой эшелон, одни лошади сколько теплушек занимают. А что теплушка? У нее вместимость восемь лошадей всего или сорок человек. Батареи начали отправляться уже через день, в порядке нумерации. В бытность службы Андрея в современной армии были автомашины, тягачи. А сейчас целый табун лошадей. Благо солдаты к сельскому труду привычны и с лошадьми управляются лихо. Но все равно забот было при погрузке много. Андрей покидал Осовец без сожаления, не думал, что через несколько лет снова доведется оказаться в этих местах. Состав тащили два паровоза серии О-В, прозванные овечками. Скорость от силы километров сорок, дым из труб, угольная пыль на лицах и пушках на платформах, прикрытых брезентом. Для офицеров и фельдфебелей – пассажирский вагон, для нижних чинов – теплушки. Однако лето, погода теплая, в вагонах сдвижные двери открыты. Солдатам интересно на Польшу, а потом и на Россию посмотреть. Многие до службы из своих деревень или сел не выбирались никогда. Для них все внове, глядят с интересом. Когда паровозы бункеровались углем и водой, солдаты бегали с котелками к зданию вокзала. Там всегда были краны с холодной водой и кипятком для пассажиров. На время поездки солдатам и офицерам выдавался сухой паек. В кипяточке чай заварить да с сухарями и соленым салом, сытно и вкусно. В деревнях-то мясное не каждый день вкушали, то пост большой или малый, то не нагуляла скотина должного веса, как ее резать? Неделю добирались, зато без происшествий. Андрей переживал в дороге. Нижние чины и отстать могут, и под поезд на соседнем пути попасть. А отвечать ему. Впрочем, в артиллерию набирали новобранцев сметливых, расторопных. Кто осилил несколько классов церковно-приходской школы. А уж окончившие ремесленное училище становились наводчиками, уважаемой военной специальностью. Командирами орудий были фельдфебели, из старослужащих солдат, проявившие желание и способности и окончившие школу младших командиров. На них в армии порядок держался. После службы офицеры по домам, в казармах фельдфебели оставались. Однако никакой дедовщины не было. Почти полдня эшелон разгружали, пушки с платформ по сходням вручную выкатывали. А веса в трехдюймовке без передка 1350 кг, если покатится, только успевай ногу убрать, не то покалечит. Пушки в артиллерийский парк определили, лошадей в конюшни. К прибытию эшелона кухня уже горячую еду приготовила. После молебна короткого за стол. В бригаде свои священники были. Большая часть солдат христианской конфессии. Мусульмане большей частью в кавалерии, сызмальства к коням приучены, даже дивизии есть, вроде Дикой, где все служащие из разных областей Северного Кавказа. И службу свою исправно несли, без нареканий, службой государю гордились и память о себе оставили славную. Андрей поужинал с солдатами за общим столом. Назначил на ночь дежурного фельдфебеля. Надо домой идти, а где этот дом и есть ли он? Поистине дурацкая ситуация. Выручила инструкция, напечатанная на машинке для дежурного по батарее, где были указаны адреса офицеров. Напротив своей фамилии прочитал – Московская, 27, левый вход. Это для посыльного, в случае экстренного вызова в батарею при учебной или боевой тревоге или в случае ЧП. На выходе из военного городка часовой козырнул. Пройдя несколько шагов по улице, Андрей спросил у прохожего: – Не подскажете, где улица Московская? – Прямо квартал и направо. – Благодарю вас. Андрей вышел на нужную улицу, по номеру дом нашел. Перед домом палисадник с кустами роз и жасмина. В палисаднике на лавочке семейство – муж, жена и двое детей лет десяти. Женщина, как увидела Андрея, расплылась в улыбке. – Андрей Владимирович! Наконец-то вы прибыли! Сейчас ключи от вашей квартиры отдам. Пока вас не было, я убиралась и поливала цветы. – Машенька, ты заговоришь господина поручика. Человек с дороги, отдохнуть надо. Женщина заторопилась, вынесла из дома связку ключей. – Спасибо! – церемонно склонил голову Андрей. Так, в инструкции для дежурного обозначено – вход левый. Туда и направился, подобрал ключи, отпер дверь. Запаха нежилого помещения не было, квартиру явно убирали и проветривали. Наконец-то он остался один и есть время обдумать сложившуюся ситуацию. Андрей расстегнул портупею, повесил на спинку стула. Снял китель и сапоги и растянулся на кровати. Хорошо-то как! Мягкая перина, пуховая подушка, комфортно! Похоже, с аварией его жизнь изменилась. Или он попал в другое измерение, или провалился во времени. Пусть так, но почему его принимают за другого человека? Имя и фамилия такие же, а главное – внешность. Неужели он так похож? Слишком много совпадений. Или все это происходит не на самом деле, а галлюцинации мозга после травмы в аварии? Тогда по мере выздоровления они должны пройти. Думал долго, сопоставлял, даже пытался прикинуть возможность возвращения. Если он попал в 1910 год и был похожий на него офицер, то по логике этот офицер должен занять его место там, в 2018 году. Ой, что будет! Андрей хотя бы знает развитие истории, умеет управлять автомобилем, а если его двойник Андрей попытается что-то сделать в двадцать первом веке? Натворит такого, что возвращаться невозможно будет. До полуночи ворочался, потом уснул. Проснулся, как привык, в шесть часов, по внутреннему будильнику. Умылся из умывальника в сенях. Подумал еще: надо спросить у хозяина дома, где располагается баня? Подосадовал на себя. На размышления его вчера потянуло! А надо было пересмотреть гардероб, чистое исподнее надеть, пересмотреть личные документы, домашние фотографии. Вдруг он женат? Вот как нагрянет жена, да с детьми, да с тещенькой, будет сюрприз. Быстро побрился станком. Не «Жилетт», но бриться можно. По утрам он привык завтракать, а здесь, в чужой квартире, ставшей временно его пристанищем, не знает ничего. Есть ли чайник, заварка, пачка печенья. В дверь постучали. После ответа вошел хозяин. – Марья Ивановна спрашивает, ждать ли к чаю? – Непременно, сейчас буду. Похоже, тот Андрей не только жил здесь, но еще и столовался. Андрей распахнул дверь шкафа, проверил тумбочку. Женских вещей не было, от сердца отлегло. Впрочем, на левой руке обручального кольца не было. Замкнув дверь, сбежал по ступенькам. У стола хлопотала хозяйка, дымил самовар. На столе стояла ваза с баранками, пастилой. Стакан уже был полон крепко заваренного чая. – Все, как вы любите, Андрей Владимирович, – всплеснула руками женщина. – Спасибо! После казармы и солдатских харчей как домой вернулся. – Еще бы! Два года квартируете уже. Ба! Он два года здесь! Вернее, не он, а его двойник. Чай был хорош, особенно с баранками и тульской пастилой. Выпив, поблагодарил хозяйку и бодрым шагом в расположение батареи. Уже у проходной был, когда в расположении военного городка звонко заиграла «Подъем» труба. Тишину сразу нарушили крики дневальных, топот босых ног. Нижние чины спешили оправиться, умыться и одеться. Затем следовали всеобщая заутреня в войсковой церкви и завтрак. Для Андрея поход в церкви непривычен. Приглядывался, как делали другие, повторял. Потом солдаты завтракали. К Андрею подошел штабс-капитан. – Добрый день, господин штабс-капитан, – поприветствовал Андрей старшего по званию. – Ну же, Андрей! Опять в солдафона играете? Мы не на плацу. Сказать вам новость? – С удовольствием послушаю. – Только что привезли жалование. Бьюсь об заклад, вскоре будут выдавать. Как насчет того, чтобы вечером переброситься в картишки? – Я не против, а где? – В офицерском собрании, в девятнадцать часов. – Буду. – Вы всегда были точны, Андрей. Так, значит, прежний Андрей играл в карты. Знать бы еще, во что играли? Покер, вист? Кроме подкидного, Андрей играть не умел, не его игра – карты. Впрочем, и другие игры не жаловал – бильярд или шахматы. Подумавши, придумал «умный», как ему показалось, ход. Прийти в офицерское собрание немного раньше и хорошо надраться. Ибо разведал уже у подпоручика, что в офицерском собрании хороший буфет с коньячком от Шустова и водкой Смирнова и вполне приличной закуской – жульенами грибными, цыплятами табака и бутербродами с икрой. В офицерское собрание приходили все офицеры гарнизона, а в Коломне было дислоцировано несколько полков. По выходным там проходили балы. Полковой оркестр одного из полков играл вальс или мазурку, офицеры приглашали дам. В общем, расписал подпоручик красочно. Ближе к полудню Андрея посыльным вызвали в штаб. Оказалось, за жалованием. Нижним чинам деньги по списку выдавали фельдфебели, а офицерам, которых в бригаде было не так много, сам начфин. Андрей расписался, взял в руки бумажные деньги. В первый раз держал в руках царские деньги, с двуглавым орлом, разного достоинства. Купюры были крупные, новые, приятно хрустели и пахли. И что грело душу – за один рубль два доллара давали. Выходит, рубль серьезные деньги! Но в купюрах большого размера и неудобство было. Сложил вдвое, сунул во внутренний карман кителя – оттопыривается, прямо бугор. Еще бы, девятьсот шестьдесят рублей, жалование за месяц и квартирные деньги. В голове мысль мелькнула: надо бы отдать за постой хозяйке, только сколько? Пришлось деньги на четыре равные части разделить и рассовать по разным карманам. Усмехнулся. Если бы все деньги в портмоне, то какого бы размера оно было? А после обеда случилось событие, для провинциальной Коломны невиданное. Над военным городком, что на окраине города был, пролетел самолет. Низко, обращая на себя внимание жителей стрекотом мотора. Описал круг, причем блинчиком, без наклона, как это делали современные самолеты. Отчетливо был виден пилот, в кожаной куртке и шлеме, в больших очках. Почему-то пилот стрекозу напомнил. Самолет описал полукруг, снизился и сел на поле, где обычно кавалеристы отрабатывали упражнения. К самолету побежали мальчишки, быстрым шагом направились взрослые, промчался допотопного вида мотоцикл, обдав клубами сизого дыма. Андрею тоже стало интересно. Современные ему самолеты видел, летал, но сейчас приземлилось нечто необычное – фанера, рейки, проволочные расчалки. Авиация в России, впрочем, как и в мире, только делала первые шаги, и хотелось взглянуть на экземпляр редкий, можно сказать, музейный. На поле вокруг самолета уже толпа собралась. Андрей пробился поближе. Бог мой! И вот это летает? Фанерный ящик вместо корпуса с деревянным сиденьем, скорее, скамейкой. «Фюзеляж» опирается тонкими опорами на четыре колеса со спицами, больше напоминающих велосипедные. Над корпусом на стойках – крыло, к «фюзеляжу» еще многочисленные расчалки ведут. К задней стенке корпуса приторочен двигатель с толкающим винтом. Андрею вспомнился фотоснимок из музея, вроде подобный аппарат назывался «Блерио» французского производства. Вокруг аэроплана прохаживался летчик, весь в коже – шлем, куртка, галифе, сапоги, краги на руках, весьма гордый собой, почти небожитель. Раздались звуки клаксона, на поле въехал открытый легковой «Руссо-Балт», машина крепкая, отечественного производства. Машина остановилась у толпы, из пассажирской двери лихо выскочил подпоручик из штаба корпуса, с заднего сиденья – двое солдат с винтовками. – А ну, разойдись! – закричал подпоручик. Толпа отхлынула от аэроплана. Слова «самолет» еще не было. – Взять под охрану! – скомандовал солдатам офицер. Сам подошел к пилоту, они коротко переговорили, сели в машину и уехали. Для жителей сегодня целое представление – аэроплан, автомобиль. Транспортные средства редкие, вызывающие неподдельный интерес. В Коломне располагался штаб корпуса. Корпус в то время был основной организационной единицей русской армии, состоял из трех пехотных и одной кавалерийской дивизии. Позже, в боях, структура проявила себя громоздкой, плохо управляемой. Пригодной для позиционной войны, но никак не маневренной. Андрей аэроплан обошел, разглядывая со всех сторон. Впечатление не произвел – ненадежно выглядел, а учитывая отсутствие парашюта, и вовсе рискованно для пилота. После службы Андрей вернулся на квартиру, рассчитался с хозяйкой. Большую часть денег положил в шкатулку на тумбочке, мелкие – в карман. Где располагалось офицерское собрание, он уже узнал от офицеров. Почистив сапоги до зеркального блеска, отправился в город. Портупею и оружие оставил на квартире. На первом этаже двухэтажного здания находился буфет, где играл патефон, располагалась гардеробная, курительная комната, библиотека и небольшой зал для игры в карты. Почти весь второй этаж занимал зал для танцев, балов. Десятка два офицеров уже располагались в комнатах. Один из офицеров при виде Андрея помахал рукой. – Андрей, присоединяйтесь к нашей компании. Компания подобралась разношерстная: два артиллериста, два пехотинца и три кавалериста. Все в званиях от подпоручика до капитана. Как понял позже Андрей, старшие офицеры подходили часам к девяти. Андрей подошел, поздоровался, сел в свободное кресло. Офицер продолжил разговор. – Аэропланы, как и дирижабли, новинки интересные, но для военного дела бесполезные, – заявил штабс-капитан. – То ли дело конница! – продолжил кавалерист. – Артиллерия сровняла с землей пулеметные точки противника, кавалерия пошла в прорыв и по тылам! Шашки наголо и только успевай рубить! – Я не согласен, господа, – вступил в разговор артиллерийский поручик. – Вспомните 1901 год, тогда на вооружение поступили пулеметы Максима. Сначала как крепостное оружие, уж больно лафет был громоздок и тяжел, прямо пушка. Недоброжелатели говорили: пулеметы весь запас патронов в армии сожрут. А сейчас? В каждом полку по восемь пулеметов, оружие мощное, даже удивляться приходится: как без него раньше обходились? Любая новинка дорогу себе с трудом пробивает. Как пример – автомобили. Дайте их в армию тысячи, и армия станет действительно маневренной. – А вы слышали, господа? Воздухоплаватель, что на аэроплане сегодня прилетел, сказал, что набирают из разных родов войск офицеров для обучения полетам, надо только прошение подать в штаб своего подразделения. – Не может быть! В генштабе нет авиационного отдела, в России нет своих заводов по производству аэропланов, в конце концов, нет училища, подобного Михайловскому артиллерийскому или Константиновскому пехотному. По мере разговора к офицерам подходили все новые слушатели, вступали в спор. Большинство к аэропланам относилось скептически. Приземлившийся самолет видели уже все, впечатление скорее негативное. Вооружения нет, и разместить его негде, а без оружия этот аппарат годится только для разведки. А сколько аэропланов для разведки необходимо? Один-два на фронт, всего на действующую армию десяток, пусть два. Пока никто помыслить не мог об истребителях, о бомбардировщиках. «Илья Муромец», гигант Сикорского, еще не появился, но уже был в планах даровитого конструктора. В общем, карточной игры не получилось. В курительной комнате обсуждали новость, в буфете за рюмкой коньяка, в библиотеке. Новинки всегда были интересны военным, ибо было ощущение близкой войны. Германия, Франция, Великобритания проводили свою политику, подыскивали себе союзников. У Германии традиционный союзник был Турция. Но и Россия имела на Балканах свой интерес. Турция блокировала выход России из Черного моря в Средиземное, и получалось, флот наш черноморский заперт. На Балтике ситуация немногим лучше, Германия держит море под контролем. На Тихоокеанском побережье Россия пять лет назад потерпела позорное поражение от Японии и не оправилась до сих пор, флот там в упадке после потерь. Мало того, японцы подняли затонувший крейсер «Варяг» в бухте Чемульпо и восстановили его. Моряков это уязвило в самое сердце. Находиться в офицерском собрании Андрею понравилось. Свободный обмен мнениями среди офицеров, невзирая на звания и должности. Каждый высказывал свою точку зрения, спорили, в спорах рождалось рациональное зерно. К тому же офицеры разных полков и родов войск знакомились между собой. Забегая вперед, это сыграло свою роль в организации белого движения после Октябрьской революции. В каждом городе, особенно губернском, были такие собрания, все же офицеры – военные профессиональные, в отличие от солдат. На офицерах армия держится. А, как известно, у России два союзника – армия и флот. Андрей пришел на квартиру поздно и опять не стал просматривать документы и вещи настоящего поручика. В душе он считал себя если не самозванцем, то человеком случайным. Да, военный, даже род войск совпадает, но его нахождение здесь абсолютно временное, надеялся, что выберется. Как? Пока не знал, но человек всегда живет надеждами. Только следующим днем, после службы, пересмотрел в шкафу униформу – шинель, короткий полушубок, унты. Все по размеру, как будто на него пошито. А потом разбирал небольшой чемоданчик с бумагами. Пачка писем, перетянутых резинкой. Оказалось, у того Андрея была девушка, судя по письмам, познакомились они в Санкт-Петербурге, поскольку вспоминает девушка прогулки у памятника Петру, Летний сад. Все места знаковые для Питера. В одном из писем обнаружил фотографию девушки. Качество черно-белой карточки не очень хорошее, но видно было – красавица. Все правильно, девушка воспитанница Смольного института, Андрей – курсант Михайловского училища, прекрасная пара. Настоящему Андрею даже позавидовал, уж больно девушка хороша. Обнаружил документы об окончании училища. Оказывается, Андрей закончил курс четвертым, место довольно высокое. По окончании учебного заведения вычислялся средний балл и место в списке выпускников. Чем ближе к первому месту, тем лучше учился студент или юнкер. Но теперь-то вместо него другой человек, и Андрей хотел изучить документы, чтобы не попасть впросак. Удивил его факт, что родился тот Андрей в Вятке. Он-то не был там никогда и, если зайдет беседа, может попасть впросак. Несколько раз Андрей ловил себя на мысли, что обдумывает услышанное в офицерском собрании об обучении желающих офицеров на летчиков. Была у него как-то в детстве мечта, рассыпавшаяся в прах на медкомиссии. Вроде с вестибулярным аппаратом что-то, хотя Андрей спортом в школе занимался и ущербности какой-то в здоровье не чувствовал. А сейчас специальных летных комиссий нет, и есть шанс научиться летать и служить пилотом. Самолеты не внушают доверия, а учитывая, что парашютов нет, то стоит все тщательно взвесить. Неделю раздумывал, сомневался. А получил толчок от письма, ускорившего решение. Письмо вручила хозяйка. – От зазнобы, Андрей Владимирович! – Невеста! – Знаю, знаю. Вы мне фото показывали, просто прелесть. Конверт Андрей вскрыл с тревогой. Сначала приветствие, потом укоры. Дескать, писем от него месяц нет, да и сам в отпуск обещал приехать и замолчал. Андрей попытался припомнить, сколько времени он уже в тысяча девятьсот десятом году. Получалось почти три недели. Надобно письмо написать, успокоить, дабы панику не поднимала. Только совпадет ли почерк? Или молчать? По отношению к девушке нехорошо, будет думать – бросил, изведется. Но личная встреча очень нежелательна. Девушка наверняка знает привычки Андрея, какие-то приметы, например, родинки или шрамы. После раздумий письмо написал, сообщил, что на учениях слегка поранил руку и почерк не совсем привычный. По отпуску – вроде начальство пока не отпускает. А всю вторую половину – чисто любовная лирика: люблю, не могу забыть наших встреч, запах ее волос. Уж очень молодые дамы слова такие любят. Но слова – всего лишь сотрясание воздуха. Дела – вот показатель отношений. Девушку словами можно очаровать, женщины любят ушами. Все же после размышлений прошение по команде подал. Возьмут – хорошо, а нет, стало быть, летать не дано, ни в этом времени, ни в своем. Набрался терпения, поскольку уже наслышан был о медлительности военного чиновничества. Между тем служба шла своим чередом. На стрельбах своей батареи Андрей был удивлен эффективностью шрапнельных снарядов. В современной армии таких нет. А на практической стрельбе все мишени, представлявшие собой соломенные чучела, были поражены, в некоторых сразу по нескольку пробоин. Объяснение отказу от шрапнели нашел в учебниках. Такие снаряды были эффективны по незащищенным целям. Стоило пехоте укрыться в блиндажах или в ходах сообщений, перекрытых накатом бревен в один слой, и шрапнель бессильна, в отличие от фугасных гранат. В офицерском собрании зашел разговор о прошениях. Оказалось, из гарнизона нашлось только два добровольца на учебу. Понятно, что гарнизон в Коломне небольшой, но уж очень мало. В авиацию, похоже, не верили. Но Андрей знал развитие авиации, реальную мощь военной, без которой войска не предпринимают ни одного маневра, пассажирской и транспортной. Была опаска, что претендентов окажется много, конкурс большой и его не возьмут. Однако уже через месяц пришел приказ об откомандировании поручика Киреева и ротмистра Ивашутина в Гатчину, в авиационную школу. В бригаде все поражены были. Блестящий офицер с отличной перспективой едет неизвестно зачем и куда. Любому человеку важно знать, а мужчине так даже принципиально, есть ли возможность карьерного роста. Вместо командира роты стать командиром батальона, полка, дивизии. Еще Александр Васильевич Суворов говаривал: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Или Наполеон Бонапарт высказался: «У каждого солдата должен быть в ранце маршальский жезл». Авиация – еще даже не род войск, только зарождалось направление, и перспективы туманны. Командир бригады Андрея отговаривал, но переубедить не смог. Андрей получил копию приказа об отчислении из части, проездные документы и уже вечером сел в поезд. Ехать недолго, уже через два с небольшим часа оказался в Москве. Интересно было. Дома все каменные или кирпичные, но малоэтажные – два-три этажа. По улицам едут трамваи, редкие автомобили, зато полно пролеток, гужевых подвод. Перебрался на Николаевский вокзал и сел в первый же поезд. За окном темно, ничего не разглядишь, улегся спать.Глава 2 Гатчина
Поезд прибыл в Санкт-Петербург утром. Судя по документам, тот Андрей учился здесь и город должен был знать. А для этого Андрея все внове, в Питере он не был никогда. Решил посвятить день знакомству с городом. Быть в городе Петра, пусть и проездом, и не осмотреть, даже мельком, непростительная глупость. Конечно, город слишком велик, и одну улицу осмотреть не удастся толком. Оставил чемодан в камере хранения и от вокзала пошел по Невскому проспекту в сторону Невы. Самые интересные объекты здесь – Казанский собор, дворцы, а в конце Зимний дворец, Адмиралтейство, Дворцовый мост. Между знаковыми объектами ускорил шаг, экономя время. Хотелось увидеть все, а не получалось. Тот же Спас-на-Крови, рядом с Невским проспектом, виден с него. Как не свернуть, не отклониться от намеченного маршрута, если архитектура храма такая, что сердце от красоты замирает. Набожным Андрей не был, скорее, атеистом, но привлекала красота творения человеческого разума и рук. А еще распирала гордость за нацию. Как часто мы смотрим на Европу, завидуем, так ведь сами не хуже можем. Архитекторы и художники? Есть! Ученые? Так значительная часть открытий и изобретений наша, ускользнувшая на Запад по недогляду, по недоумию чиновников. Пока добрался до Невы, день прошел, даже не заметил, как время пролетело, забыл о еде. До Московского вокзала добирался на трамвае. Забрал чемодан из камеры хранения, нашел извозчика и поехал на Балтийский вокзал. К этому времени в городе их было уже пять. Но на Гатчину ходили поезда именно с этого. Поезд прибыл уже в полночь, и Андрей пожалел, что не остался переночевать в Санкт-Петербурге. Ночь, городишкомаленький и известен своим дворцом, в свое время излюбленной резиденцией императора Павла I. Есть ли здесь гостиница? Далеко ли воздухоплавательная школа от города? Для подобной школы нужен аэродром, ангары, и никто в черте города их не расположит. Тем более в городе дворец, используемый императором по назначению. Нарушать императорский покой ревом моторов никому не позволено. К вокзалу подкатила пролетка, высадила пассажира. Андрей кинулся к извозчику: – Любезный, мне бы в воздухоплавательную школу. – Два рубля, ночью я на обратную дорогу желающих проехать не найду. – Согласен! Ехать пришлось с полчаса, через железнодорожный переезд, по темным и мрачным улицам. Гатчина осенью 1910 года насчитывала всего пятнадцать тысяч жителей и, кабы не Большой Гатчинский дворец и Приоратский замок, была бы полным захолустьем. В 1853 году в Гатчину провели железную дорогу из столицы, в 1881 году впервые в России в Гатчине появилось уличное электрическое освещение. По весне 1910 года в Гатчине основали первую воздухоплавательную школу и военный аэродром. Располагался он в четырех верстах от Гатчины, между Гатчиной и Мариенбургом с севера. Неподалеку от аэродрома, у деревни Сализи, располагался полигон. Начальником воздухоплавательной школы был генерал А. М. Кованько. К 14 мая 1910 года все работы по обустройству аэродрома были завершены: ангары, ремонтные мастерские, бензохранилище, здания технических и учебных служб. Взлетно-посадочная полоса шла вдоль полотна Балтийской железной дороги. В марте 1910 года во Францию откомандировали для обучения полетам капитанов Мациевича, Ульянина, Зеленского, штабс-капитана Матыевича и поручиков Комарова и Пиотровского, в будущем они должны были стать инструкторами. Кроме того, вместе с офицерами отбыли шесть нижних чинов для обучения мотористами. Но первыми русскими пилотами, получившими дипломы, стали Михаил Ефимов, Николай Попов и Владимир Лебедев. В Гатчину для обучения полетам доставили самолеты «Фарман» с мотором «Гном» и «Фарман» с мотором «Рено». Производство авиамоторов было слабым местом. Филиал в России французской фирмы «Гном» выпускал всего пять моторов в месяц, надежность их была скверной. Еще моторы выпускал Путиловский завод и завод «Дукс». Испытывала их военная приемка. Каждый мотор должен был отработать тридцать часов, и только тогда его принимали военпреды. Появление авиации в России стало возможным благодаря активной деятельности теоретика аэродинамики профессора Жуковского Н. Е., разработчика авиа-двигателей профессора Кудашева, химика, работавшего над созданием авиабензинов и масел профессора Менделеева и талантливого авиаконструктора Игоря Сикорского. Аэродром действовал с 1910 года и был закрыт в 1963 году, так как город разросся и полеты стали опасны из-за близости домов. Как показалось Андрею, извозчик остановил пролетку в чистом поле. – Прибыли, ваш бродь! – Ты куда меня привез, шельма? – возмутился Андрей. – Так вон аэропланы стоят! – ткнул рукой в сторону извозчик. Как бы в подтверждение из темноты раздался грозный оклик часового: – Стой! Кто идет? Пароль? Андрей рассчитался с извозчиком, направился к часовому. – Поручик Киреев, прибыл по приказу для обучения. – Стоять! – приказал часовой. – Сейчас вызову караульного начальника. Часовой подал сигнал свистком. Через несколько минут появился разводящий, подошел к Андрею. Пришлось объясниться. – Пройдемте, господин поручик, в караульное помещение. Придется немного подождать. В караулке фельдфебель, бывший разводящим, проверил документы Андрея, подсветив керосиновой лампой. – Скоро полеты, начальство появится. Андрей достал из карманчика карманные часы, откинул крышку. Два часа ночи, какое начальство в такое время? Оказалось, фельдфебель не обнадеживал попусту. Уже в половине третьего на аэродроме послышались звуки – голоса, побрякивание железа, потом заревел один двигатель, другой. Их готовили к полетам. Полеты начинались в три часа утра, как только рассветало, и до 7 часов, продолжались с 17 часов и до 21 часа. Это была не прихоть, в это время обычно не бывает воздушных потоков, воздух неподвижен, то, что надо для курсантов, ведь первые аэропланы были не очень надежны, неважно управляемы и боялись дождя, снега, порывистого ветра. Еще бы, развороты делали блинчиком, без кренов. Переборщил со скоростью – и можно перевернуться. Учитывая, что пилоты не пристегивались, болтанка могла кончиться трагически. В караулку зашел капитан. Фельдфебель вскочил, доложил о задержанном. У Андрея проверили документы. – Поздравляю, господин поручик, с прибытием в школу воздухоплавания. Я провожу вас в штаб. Удивительное дело, только в авиации в это время начальство ночью было на службе. Формировалось две группы. Пилотов и наблюдателей. Наблюдатели набирались из офицеров – артиллеристов и разведчиков, немного позже их назовут летнабами, летчиками-наблюдателями. В первом выпуске их было шестеро. Вторая группа – пилоты, числом десять человек. Часть теоретических дисциплин преподавали обеим группам сразу. В число их входили и метеорология, фотография, тактика применения аэропланов в военном деле, теория авиации, радиотелеграфия, материальная часть аэроплана, двигатели внутреннего сгорания, причем как автомобильные, так и авиационные. На аэропланах тех лет могли стоять как автомобильные двигатели – рядные, с водяным охлаждением, так и авиационные – с охлаждением воздушным – и звездообразные по расположению цилиндров. Теоретические занятия серьезные. Кое-кто из офицеров отсеялся. До обучения полетам дошел только десяток. Для начала совершили полет с инструктором. Андрей сидел на деревянной лавке, держался руками за борта. Мотор взревел, аэроплан начал разбегаться. В лицо ударил ветер. Буквально через пятьдесят-семьдесят метров самолет оторвался от земли. Андрей удивлен был. Впрочем, все бипланы того времени не требовали длинной полосы для взлета или посадки. Небольшой круг над периметром аэродрома и посадка. Ощущения более чем странные. Рев двигателя, ветер в лицо, побалтывание аппарата над озером с южной стороны аэродрома. Но в целом восторг, понравилось. Совсем не так, как в салоне пассажирского самолета. После первого полета офицеры стали делиться впечатлениями. Полагали, начнутся полеты с инструктором. Как бы не так. Следующим днем курсанты занимались рулежкой по аэродрому. Один из аэропланов не имел крыльев, дабы не взлететь случайно. Курсант давал газ, аппарат набирал скорость. Рулем направления поворачивали. Для Андрея самым скверным было то, что аэроплан не имел тормозов. Диковато выглядело. Посадочная скорость километров семьдесят. От препятствия на взлетно-посадочной полосе можно только увернуться, да и то если скорость упала. Если скорость еще велика, можно перевернуться. Из бака бензин льется на раскаленные выхлопные трубы, и моментальная вспышка. Это сейчас аэродромы имеют бетонные полосы, ограждение. А тогда на поле могла запросто выйти корова или проехать селянин на подводе неспешно. Мало кто обращал внимание на запрещающие таблички. Для хлипкого аэроплана столкновение с коровой или лошадью кончалось катастрофой. Аппарат был сделан из деревянных реек, обтянутых перкалем, мягким материалом, для влагостойкости покрытым лаком. Если делать шпангоуты из железа, получится корпус тяжелый, летательный аппарат будет неповоротлив в воздухе, если еще сможет взлететь. Здесь прямая зависимость. Чем тяжелее аэроплан, тем мощнее мотор должен быть. А поскольку мощных авиационных еще не было в массовом производстве, ставили два-три-четыре мотора. И с надежностью моторов была просто беда. Моторесурс исчислялся часами. В полете мотор мог остановиться в любую минуту. Выручала маленькая посадочная скорость. Пилот высматривал любую поляну, луг, ровное поле и приземлялся. Впрочем, не всегда удачно. Пока осваивали рулежку, всем курсантам выдали летную одежду. Специальной формы не было, ходили на занятия и летали в своей армейской. Однако наступала осень с понижением температуры. Лучшая одежда – кожаная, не продувает ее. Каждый получил шлем, краги на руки, кожаную куртку и такие же галифе и высокие ботинки, сейчас их называют берцы. Под куртку надевали свитер, и было вполне терпимо в открытой всем ветрам кабине. Кстати, после революции чекисты на складах обнаружили летные кожаные костюмы, поставленные странами Антанты. Костюмы чекистам понравились, ибо отличали их от военнослужащих, а кроме того, в кожаных костюмах не водились вши, эти переносчики брюшного тифа, который после революции свирепствовал в России. За костюмы, сделанные из отличной свиной кожи, чекисты получили в народе прозвище «кожаные люди». Чекистам понравилось все летное. Поскольку на аэропланах до поры до времени вооружения не было, летчиков вооружали Маузером С-96. Отличный пистолет с дальним и мощным боем, с деревянной кобурой, играющей роль приклада, как нельзя лучше подходил для пилотов, ибо пользоваться можно было пистолетом одной рукой, в отличие от винтовки. Маузер был значительно мощнее Нагана и, в отличие от револьвера, имевшего семь патронов в барабане, заряжался десятью или двадцатью патронами, в зависимости от модификации. Всем хорош пистолет, но дорог. Антанта вместе с летными костюмами поставляла еще и Маузер. И чекисты присмотрели пистолет для себя, потом уже, после революции и Гражданской войны, заказывали в Германии этот пистолет с укороченным стволом и 20-зарядным магазином, получившим прозвище на Западе – Маузер-боло, большевистский Маузер. Чтобы не возвращаться к вопросу одежды. Величайшим одобрением 19.09.1914 года была утверждена форменная одежда для летного состава: фуражка черная с черным околышем и красным кантом, шинель черная, ботинки кожаные высокие, куртка и галифе кожаные, краги и шлем кожаные. А еще куртка суконная однобортная. Погоны серебряные с красным кантом. Слева на поясе кортик – нож, справа в кобуре пистолет. Пилоту положено жалование 300 руб. и 200 руб. летных. Зарядили моросящие осенние дожди. Очень пригодилось кожаное обмундирование – не продувалось ветром, не промокало. Еще везло, что аэропланы взлетали и садились без проблем на травянистый покров летного поля. В Севастополе 21 ноября 1910 года открылась вторая школа военных летчиков. Узнав об этом, офицеры позавидовали, в Крыму даже осенью тепло и сухо, в отличие от Гатчины, да и от всей губернии. Сказывалась близость Балтики. Когда все курсанты освоили рулежку по аэродрому, начались полеты. Андрей полагал, что полеты начнутся с инструктором, он по ходу дела подскажет, подстрахует, подправит. Однако аэропланов с дублированным управлением не было. Инструктор Горшков буквально на пальцах объяснил. – Даешь обороты мотору, как он набрал их, машешь обеими руками, солдаты бросают крылья, и начинается разбег, через полсотни аршин ручку легонько на себя. Легонько! Аэроплан сам оторвется от земли. Плавненько поднимаемся до уровня вон того тополя, делаем разворот, убираем обороты мотору и садимся. При посадке главное – выдерживать направление и касаться земли одновременно левым и правым колесом. Перед взлетом по одному-два солдата держали каждое крыло аэроплана, так как тормозов не было. По команде пилота одновременно отпускали крыло и резко пригибались, чтобы не задело хвостовым оперением. На взгляд современного человека, видевшего технически совершенные самолеты, настоящий цирк. Но так летали не только в России, но и в других странах, осваивавших авиацию. Андрей все выполнил скрупулезно. Мотор взревел на больших оборотах, в лицо ударила струя воздуха, аппарат затрясся, задрожал всеми сочленениями. Андрей поднял и опустил руки. Солдаты бросили крыло и пригнулись. Аэроплан начал разбег. Амортизации никакой. Казавшееся ровным поле изобиловало ямочками и бугорками. Аппарат подскакивал, Андрей педалями держал направление. Собственно, и ручку он не тянул. Тряска вдруг прекратилась, и земля стала уходить вниз. Справа промелькнули верхушки тополей, а аэроплан продолжал набирать высоту. Андрей спохватился, убрал обороты. Аэроплан перешел в горизонтальный полет. Дух захватывало от высоты, от открывавшейся перспективы. Слева по железнодорожным путям шел поезд. Медленно, ибо подходил к станции. Пассажиры смотрели на аэроплан в окна. Невидаль большая, летательных аппаратов в России три десятка наберется, посмотреть хотелось всем. Андрей дал вперед левую ногу, через педаль за тросы повернул хвостовой руль, аппарат стал разворачиваться. Вроде и радиус поворота большой, а центробежные силы стремятся аппарат наклонить. Эдак развернись резко и сам вылетишь из сиденья. Хотелось петь, кричать от избытка чувств. Ему подвластен летательный аппарат, он волен лететь, как птица! Но управление требовало внимания и сил. Убрал газ почти до минимума, двигатель залопотал на малых оборотах. Андрей подал ручку вперед, аппарат наклонил нос, стал снижаться. Причем на снижении стал набирать скорость. Инструктор внизу размахивал руками, что-то показывал. Понять бы еще – что? Перед самым касанием земли Андрей ручку на себя потянул, аэроплан приподнял нос и мягко коснулся колесами взлетно-посадочной полосы. Первый полет, а получилось идеально. Картежники в таких случаях говорят – везет новичкам или пьяницам. Весь полет длился считаные минуты, а Андрей после приземления едва спустился с крыла, все силы куда-то ушли. Лоб платочком вытер, хотя во время полета не чувствовал, что потеет. Видимо, для организма полет дался не просто. – Ну, молодец, поручик! – одобрил полет инструктор. – Все бы так первый полет совершали. Поручик Бондарь, в аэроплан! Со стороны смотреть за полетом было страшновато. Аэроплан под управлением Бондаря то клевал носом, то рыскал по курсу. Андрею подумалось – неужели и он так пилотировал? Со стороны-то оно виднее. Обучение происходило на аэроплане «Фарман-IV» с двигателем «Гном», ротативного типа аж в пятьдесят лошадей табуном. Развивал аэроплан максимальную скорость 55–60 км в час при максимальной высоте 510 метров. Аппарат представлял из себя биплан на велосипедном шасси в четыре колеса и хвостовым костылем, а не колесом, прозываемым в авиации дутиком. Пилот сидел на сиденье, на передней кромке крыла, за ним бензобак цилиндрической формы, на задней кромке крыла двигатель с толкающим винтом. Приборов никаких не было. Справа от пилота ручка управления горизонтальным рулем, слева – ручка управления двигателем. Ногами пилот опирался на деревянную качалку, наподобие педалей, от которой шли тросы к вертикальному хвостовому оперению. Проще уже невозможно. Летать на «этом» могли только смелые или безрассудные люди. Как ни странно, пока Андрей обучался, ни одной катастрофы не произошло. Да, колеса ломали, даже один раз конец крыла повредили, задев ангар. То ли от больших проблем спасали маленькая скорость и малый вес аппарата всего в четыреста килограммов, то ли высокая сознательность и ответственность офицеров, все же не нижние чины, каждый имел военное училище за спиной, прошел отбор. Месяц занимались полетами и теоретической подготовкой, а как первый снег пошел да замело-завьюжило сразу, причем очень рано, в ноябре, дали три дня выходных. Почти все офицеры, не сговариваясь, поехали в Санкт-Петербург. Питерских из курсантов только двое было, им красоты города уже приелись, они к семьям отправились. Остальные – поглазеть на дворцы, посидеть в ресторане. Курсанты питались в столовой при авиашколе и были не в восторге. Офицеров радовало, что получили жалование. Некоторые хотели посетить почту и отправить часть денег родным, семье. Большинство курсантов от 25 до 40 лет, и почти все семейные, серьезные. Андрей среди них самый молодой. Когда ехал в авиашколу, предполагал, что будут молодые офицеры, его возраста, ошибся. Обычно молодым свойственно осваивать новинки, ошибаться, идти вперед. Дальше так и получится, начнут учиться молодые офицеры. Добрались поездом до Санкт-Петербурга, заняв сразу три купе. Первым делом с поезда – на Почтовую улицу, сделали переводы. Потом гурьбой к Исаакиевскому собору. Величественное сооружение! Походили, задрав головы на купол с росписью, фрески на стенах, образа. Затем на Дворцовую площадь, обошли Александровскую колонну. Слева от нее, если от Невского смотреть – Зимний дворец, справа – вогнутое здание Генштаба с аркой. К Генштабу то и дело подъезжали пролетки или автомобили с офицерами, явно штабными, судя по аксельбантам. Поглазели. Отправились на Невский в ресторан. О нем рассказали офицеры, которые в Питере жили. Не успели дойти, сзади женский возглас: – Андрей? Андрей имя услышал, но не отреагировал. Кто его в Питере знает? Потом стук каблучков и уже ближе: – Андрей? – Поручик! Тебя окликают. Да такая красавица! Когда ты только успел познакомиться? Андрея холодный пот пробил. Девушка того Андрея, вместо которого он служил. Они же знакомы и переписывались. О ней он совсем забыл, вылетело из головы. Когда не видел человека, нет взаимно прожитых событий, о чем писать? И сейчас о чем говорить? А еще испуг – вдруг заявит при офицерах, что он не тот Киреев, за которого себя выдает? Все мысли эти в секунду пронеслись. Повернулся, самую обаятельную улыбку на лицо нацепил: – Настя? Подумал сперва, что ослышался! Прости великодушно! – Ты как здесь? Здравствуй! – Я же писал, у меня будет перевод. Ныне я в Гатчине на учебе, в столице проездом. – Поручик, может, ты познакомишь нас с дамой? Это штабс-капитан из группы летнабов. И другие офицеры глазами просто пожирают девушку. У Насти от мужского внимания щечки запунцовели. – Извольте, господа! Моя невеста, зовут Настя, учится в Смольном институте. – Добрый день, господа, – кивнула девушка. На самом деле выглядела она великолепно. Короткое суконное пальто с меховым воротником, из-под которого видна длинная юбка, едва приоткрывающая сапожки. Из-под лисьей шапки выбиваются кудри каштановых волос. Лицо классическое, нос прямой, кожа нежная, как у персика. Конечно, никакой косметики, как у современных девушек. Это Андрей сразу для себя отметил. – Настенька, позвольте от лица офицеров пригласить вас в ресторан? – галантно наклонился в ее сторону штабс-капитан. Видимо, еще тот повеса. – Спасибо за приглашение, но меня маменька ждет в экипаже. Действительно, недалеко от офицеров, на брусчатке, стоял экипаж, и на авиаторов поглядывала женщина лет сорока пяти. – Жаль, искренне жаль! – щелкнул каблуками штабс-капитан. – Поручик, вы скрывали от нас такое чудо?! Андрей подхватил девушку под локоток, отвел к паребрику. Офицеры всей гурьбой зашли в ресторан. – Настя, мы на казарменном положении, в авиа-школе. За месяц, что мы здесь, это первый выходной. – Не оправдывайся! Мог бы телефонировать. – Настя обиженно надула губки. – Настя, там нет телефона! Там взлетное поле, аэропланы. Я на пилота учусь. А сам лихорадочно обдумывал, что делать. Спровоцировать ссору, девушка уже в обиде, и многого не надо. И разорвать отношения или повиниться и загладить? Все же девушка Андрею понравилась, в его вкусе. И знакомиться не надо, уже знакомы. Насколько близко, Андрей не знал. Настя обернулась на экипаж. Девушка точно не из бедной семьи и хорошо образована, не зря Смольный называли «институт благородных девиц». – Настя, я еще завтра буду в городе, давай встретимся, поговорим. – Тогда приглашаю тебя на завтрак завтра к двенадцати. Адрес не забыл, надеюсь? – Обязательно буду! – заверил Андрей. А уже копыта лошади по брусчатке зацокали, экипаж проехал несколько аршин и остановился напротив Андрея и Насти. Андрей проводил девушку до экипажа. Поприветствовал мамашу, щелкнув по примеру штабс-капитана каблуками и склонив голову. Маман одарила его благосклонной улыбкой. – Офицеры так галантны! Шарман! Экипаж тронулся. Андрей в раздумье зашел в ресторан. Офицеры уже сняли шинели, сдвинули вместе два стола, уселись на стулья. Возле них возник официант – волосы с пробором, напомажены по моде. – Что будем заказывать, господа? – Готовое что-нибудь есть? Чтобы не ждать долго! Заказом руководил штабс-капитан, видно было – дока в этих делах. Сосед Андрея, поручик Андреев спросил: – Ты чего такой грустный? Такая девушка в невестах, а ты нос повесил. Андрей отшутился. Сам же пытался вспомнить адрес Насти. На Васильевском острове – точно. А вот какая линия и номер дома? Знал бы, что пригодится, выучил или взял с собой конверт. Андрей сосредоточился. Зрительная память у него неплохая. Так, на конверте СПб. ВО (сокращенно – Васильевский остров, в народе – Васька), две единички всплыли, выходит, одиннадцатая линия, а вот дом? Впрочем, можно спросить у жителей на улице или околоточного надзирателя, они знают свой околоток как «Отче наш». От души отлегло. А официант уже принес графинчики с холодной водкой, блюдо с байкальским омулем, холодец с хреном. Офицеры рюмки наполнили, поднялись дружно. – За государя! Первый тост офицерство и чиновники поднимали за самодержца. Через год уже стукнет юбилей – триста лет дому Романовых. Не самая плохая династия для страны случилась. Бывали слабые императоры, но был и Александр II. Выпив, набросились на холодец. Плотный, мясистый да с хреном ядреным, что слезы выдавливал. А официант уже куриный суп несет. С пылу с жару, из супницы половничком разливает ароматное варево. На Невском в ресторанах плохих поваров не держали, иначе заведение прогорит. За супом котлеты по-киевски. Затем перерыв – покурить, поговорить, полюбоваться дамами. По случаю выходных в ресторан к вечеру публика собираться стала. В основном лица гражданские, мужчины во фраках, женщины украшениями сверкают, как новогодняя елка игрушками. Видно, не в первый раз в ресторане, завсегдатаи, по отдельным кабинкам парочки разошлись. В углу общего зала стал играть маленький ансамбль – пианист и скрипач. Офицеры еще выпили, уже за армию, потом за авиацию, ну и за себя любимых. Водка в графинчиках кончилась, штабс-капитан заказал еще. Андрей понял – это надолго, а завтра у всех будут помятые физиономии. Пора делать ноги. Улучив момент, подошел к Вяземскому, так звали штабс-капитана. – Прошу прощения, мне необходимо покинуть компанию. Назовите сумму. Штабс-капитан помолчал, явно прикидывая. – Думаю, рублей двадцать получится. Андрей достал купюры, отдал. – Но сумма не окончательная, – предупредил Вяземский. – Если буду должен, в понедельник отдам. – Не сомневаюсь. Завидую я вам. Я ведь понял, куда вы собираетесь, поручик. Штабс-капитан шутливо погрозил пальцем. Ну да, предполагал – к Насте Андрей направится. А на самом деле пошел он в гостиницу. Надо выспаться, утром в порядок себя привести. А бритвы с собой нет, стало быть, в парикмахерскую идти надо. Вот что хорошо на Невском – все под рукой. Рестораны, магазины, гостиницы, храмы. Но дорого! Потому как центр. Номер снял, раздевшись, принял ванну. В номерах тепло, электрическое освещение, даже телефоны есть, что по тем временам роскошь. Но все звонки через коммутатор, с барышней-телефонисткой. По армейской привычке встал в шесть утра. Себя в порядок привел, легкий завтрак в номер заказал. По утрам привык всегда есть, ибо иной раз по службе не получалось пообедать и весь день приходилось быть голодным. Парикмахерская при гостинице открылась в девять. Через полчаса уже покинул гостиницу и в магазин. Заявиться в гости после долгой разлуки с пустыми руками – признак дурного воспитания. А что подарить девушке? Вещи – банально, цветы – недолговечно, да и по морозцу пока донесешь, они пожухнут, почернеют. А как раз мимо ювелирного магазина шел. Решил зайти. По причине раннего времени – всего десять часов, для фешенебельного района рань несусветная, в магазине пусто. Приказчики позевывают, увидев офицера, сразу лица любезные сделали. – Чего господин офицер желает? – Подарок для девушки. – Вы попали по адресу! У нас изделия не хуже, чем у Фаберже, только дешевле. Андрея проводили к витрине. И это дешевле? Он постарался напустить на себя невозмутимый вид. Изделия красивые, одно на другое не похоже, чувствуется рука мастера, вкус. Но цена! Минимум половина его жалования и далее вверх, до годового жалования. Ну, так он не генерал. Выбрал брошку. Перстень или кольцо – так размер пальца знать надо, а брошь красивая, даже с намеком, в виде стрекозы. Посмотрел на часы в торговом зале – почти одиннадцать. Надо поторапливаться. На трамвае добрался до Биржи, спрыгнул. Начал прохожих спрашивать, где одиннадцатая линия. При Петре вместо улиц на Васильевском острове каналы были, жители передвигались на лодках вместо подвод или экипажей. После смерти Петра каналы засыпали, назвали немудрено – линиями, по номерам. До нужной улицы добрался быстро. И неожиданно повезло. На углу стоял полицейский, в темно-синем мундире, с саблей на боку. Почему-то полицейскую саблю прозвали «селедкой». Андрей подошел, в приветствии руку к козырьку фуражки вскинул. Полицейскому приятно, он-то из народа, а не благородных кровей. – Не поможешь ли, служивый? На этой улице девушка Настя живет. – О! Да и не одна! Какую надо? – В Смольном учится, институтка. – Такая только одна. Свой дом у семьи. Люди крайне порядочные. Папенька – чиновник в городской управе, свой выезд имеют. Семнадцатый дом по левой стороне, извольте. – Благодарю. Андрей успел вовремя. Только стукнул подвешенным на двери молоточком по медной табличке, как дверь слуга отворил. – Вам назначено? – Приглашен на завтрак. Доложите – поручик Киреев. – Андрей, входите! Со второго этажа по лестнице уже сбегала Анастасия. Слуга в сторону отступил, потом прикрыл за Андреем дверь, помог шинель снять, на вешалку определил. Андрей руку Насте поцеловал. Обнять при слуге или даже в щеку поцеловать постеснялся. В каких отношениях тот Андрей с Настей был? Уж лучше как-то нейтрально для начала. – Пойдем наверх! Ты замерз? – Настя, я же боевой офицер, а на улице градусов пять. Настя провела его в свою комнату. Андрей решил сразу подарок вручить. Достал коробочку, обитую малиновым бархатом. – Это тебе! – Ты не забыл? Какой ты молодец! У меня сегодня день ангела. Настя открыла коробочку. – Какая прелесть! Можно примерить? – Она твоя, делай что хочешь. Девушка прицепила брошь к платью, подошла к зеркалу, покрутилась. Видимо, подарок пришелся по вкусу. Подскочила, обняла, прильнула, чмокнула в губы. – Я на секунду, похвастаться маман! Ты не скучай. И выбежала из комнаты. Андрей оглядел комнату. Он впервые был у гражданского лица в его комнате, было интересно. В шкафу книги, у трюмо лежат пяльцы с вышивкой. Платяной шкаф Андрей открывать не стал. Кровать с панцирной сеткой по моде тех лет с прикроватной тумбочкой, на полу ковер с толстым ворсом. Никаких излишеств, признаков богатства. Поставь сюда телевизор и ноутбук, и получишь комнату девушки-студентки из его времени. Вошла Настя, вид довольный, щечки порозовели. – Маман сказала – прелесть, у тебя хороший вкус. – Я рад. – Стол уже накрыт, пойдем. Маму Настя называла на французский манер. Дворянство из иностранных языков предпочитало именно французский. Немецкий груб, для военных команд подходит и для маршей. К тому же почти все царицы были немками и в народе большой любовью не пользовались. Андрей пошел за Настей, держа ее за руку. Дом каменный, в два этажа. На втором – длинный коридор, из него двери в комнаты. Обеденная зала приличного размера с длинным столом, персон на двенадцать. Во главе стола, в торце его, папа Насти сидит, по случаю завтрака с гостем не в домашнем халате, а в сюртуке. – Добрый день! – склонил голову Андрей. – Доброе утро скорее. Впрочем, уже первый час. Давненько вы к нам не заходили, давненько. Пожалуйста, садитесь поближе. Федор, подавай. В залу вошла маман, которую Андрей уже видел в экипаже. Андрей вскочил со стула, подошел, поцеловал ручку. – Ваш подарок дочери мне понравился, – кивнула мамаша. Обед растянулся на час. Ели не спеша, под разговоры. Слуга менял блюда по знаку хозяина. Потом Евграф Николаевич, как звали папу Насти, спросил: – В командировке в Санкт-Петербурге? – Скорее, на учебе. Авиатором буду, учусь на аэроплане летать. Настя всплеснула руками, Татьяна Савельевна, мама девушки, нахмурилась: – Это же очень опасно! В голове Татьяны Савельевны явно выстроилась мрачная перспектива. Дочь выходит замуж за офицера, да ладно бы за лейб-гвардейца, а то за авиатора. Появится ребенок, а то и два, а муженек разобьется, оставив вдову у разбитого корыта. Мысли эти прямо-таки читались на лице женщины. Андрей ее понимал. Дело новое, рискованное. Авиаторы тогда были редки, как космонавты в шестидесятых годах. Немного позже, уже через десяток лет, на пилотов будут смотреть, как на героев, с придыханием. Такие пилоты, как Уточкин, Нестеров, прославили русскую авиацию, а Громов и Чкалов – советскую. После того, как присутствующие узнали, что Андрей учится на воздухоплавателя, поздний завтрак или ранний обед как-то быстро завершился. Всех, кто летал, причисляли к воздухоплавателям, буквально через два года летчиков отнесли к авиации, а пилотов дирижаблей, монгольфьеров, воздушных шаров – к воздухоплавателям. Настя увела Андрея в свою комнату. Только начали разговаривать, заглянула маман с тысячей извинений, на минуточку увела дочь. Минуточка растянулась на полчаса. Вернулась Настя с покрасневшими глазами, разговор уже не клеился. Андрей на часы посмотрел, сославшись на то, что надо идти на вокзал, ехать в Гатчину, раскланялся. Вышел из дома со странным чувством. Девушка ему понравилась, и отношения хотелось бы продолжить, но ее семье он явно не пришелся ко двору. И не сам как личность, а из-за специфики военной специальности. Андрей это понял интуицией. В этом доме ему рады не будут. Жаль, но он докучать не будет, у него своя гордость есть. На вокзале уже были несколько офицеров из авиа-школы. Все из провинции, в столице родни не имели, идти некуда, решили вернуться до срока, как и Андрей. Столицы к провинциалам не ласковы обычно, как мачеха злая к падчерице. Несколько дней полетов не было из-за скверной погоды – ветер, снег. Потом потеплело, снег стаял. Все нелетные дни будущие пилоты изучали теорию. Чем больше знаний получали, а еще и летных часов, тем чаще в офицерском общежитии вспыхивали споры о месте и роли авиации в армии. То, на чем сейчас летали курсанты, воевать принципиально не могло. Вооружения не было, максимальная высота и скорость не велики, и сбить такой летательный аппарат опытному стрелку из обычной трехлинейки не составляло труда. Из технических видов вооружения флот, как и полевая артиллерия, уже проявил себя. Авиация, как и танки, делала первые робкие шаги, и большинство военных не видело за ними перспектив в военном деле. Но уже через год, с появлением аэропланов, более похожих на самолеты, с фюзеляжем, с двигателями большей мощности, почти во всех странах, выпускающих летательные аппараты, стали проводить опыты по вооружению. Так и в Гатчине в 1911 году в присутствии государя императора провели опыты по аэрофотосъемке и испытанию установленного на аэроплане пулемета. Итоги признали положительными. Первые пулеметы в российской авиации массово стали устанавливать с марта 1916 года. Сначала на самолеты с толкающим винтом, ибо тянущий винт на носу аппарата мешал стрельбе. Французы как вариант стали ставить на винты стальные отсекатели, отражавшие пули в стороны, немцы придумали способ лучше – синхронизаторы. Когда винт подходил к оси ствола, простейший механизм блокировал возможность выстрела. Стрельба шла с перерывами, но из-за высокого темпа на слух эти перерывы не воспринимались. Немцы – народ технически грамотный, в отличие от французов. У «лягушатников» и машины в те времена были со странностями, например, радиатор у автомобилей «Рено» стоял между двигателем и кабиной, а не впереди, на носу машины, где поток воздуха лучше обдувает. А бомбометание началось почти сразу, как только мощность моторов позволила поднимать в воздух не только пилота, но и груз. Бомбы укладывали в корзину в кабину, потом стали подвешивать снаружи фюзеляжа по бокам, позже появились бомбоотсеки, уже на «Илье Муромце», первом четырехмоторном бомбардировщике в мире. Время пролетело быстро, подошла пора экзаменов. Принимали их начальник авиашколы и аэродрома генерал А. М. Кованько вместе с инструкторами и преподавателями. Несколько вопросов каждому, а полеты не производили. Инструкторы и курсанты прекрасно знали, кто и как летает, бездарей не было. А если и были бы неспособные, отсеялись бы естественным путем, разбившись. Каждому выпускнику был вручен диплом о присвоении квалификации пилота, а также нагрудный знак, представлявший серебряный венок из дубовых листьев, в центре государственный герб в виде двуглавого орла, ниже два перекрещенных меча. По статуту носили знак на правой половине груди. У летнабов венок был золотистого цвета, а не серебряного. На погоны прикрепляли знак авиации – черный металлический орел, державший в лапах меч и пропеллер. Поскольку из своих частей офицеры уже были отчислены и приписаны к воздухоплавательному отделу, в провинцию не отправились. В марте 1911 года в Россию стали поступать разобранные аэропланы «Ньюпор IV» из Франции. Их собирали, облетывали. По сравнению с «Фарманом» это был шаг вперед. Самолет имел фюзеляж, мотор «Гном» располагался впереди, имел тянущий винт. Поскольку был монопланом, скорость имел 110 километров в час, потолок в две тысячи метров, правда, высоту в тысячу метров набирал очень медленно, девять минут. Его начали производить в России. Так, Русско-Балтийский завод в Риге с осени 1912 года по апрель 1914 года произвел 38 аэропланов, завод Щетинина в Санкт-Петербурге – 57, а завод «Дукс» в Москве – 55 штук. За характерную противокапотажную лыжу под мотором самолет получил ироническое прозвище «Ньюпор с ложкой». С 14 по 22 мая в столице проходила авиационная неделя, где публике и специалистам демонстрировали новинки авиастроения, в том числе «Ньюпор IV». А в период с 27 мая по седьмое июля лейтенант Дыбовский совершил перелет Севастополь – Санкт-Петербург, поставив рекорд дальности. Однако из-за непогоды ему пришлось две недели просидеть на промежуточном аэродроме в Москве. Однако «Ньюпор IV» имел нетрадиционное управление. После начала выпуска аэропланов в России и поставки выпущенных во Франции прошла череда авиакатастроф со смертельными исходами для пилотов. Полковник Демченко в начале 1916 года писал докладную в Генштаб: «Признать «Ньюпор» годным для снабжения армии было ужасной ошибкой, повлекшей за собой печальные последствия и затруднительное положение в начале войны». Вроде бы мелочь, но, пересаживаясь на «Ньюпор» с «Блерио», «Фармана» или «Морана», пилот не был готов к особенностям. На всех аэропланах, кроме «Ньюпора», педалями совершался поворот по горизонту, а ручкой «на себя или от себя» аэроплан совершал вертикальный маневр – вверх или вниз. На «Ньюпоре» ручкой управлялось все – повороты отклонением ручки влево или вправо, движением на себя или от себя – набор или снижение высоты, а педалями производилось гоширование, по-иному – перекос крыльев, вместо элеронов, для осуществления кренов. Когда на аэродроме собирали самолеты, курсанты наблюдали, а французские механики давали пояснения. Пожалуй, только двое из всех пилотов не понимали французского – Андрей и еще один пилот, но товарищи им переводили. Для освоения начали пробежки по аэродрому. Имея малый самостоятельный налет, пришлось фактически переучиваться. Особенно трудной получилась для Андрея посадка. Когда самолет ветром стал отклоняться от курса уже при пробежке, Андрей дал вперед правую ногу, двинув педаль. Ничего в поведении самолета не изменилось, да и могло бы только в воздухе. Пришлось действовать ручкой. Именно на «Ньюпоре IV» поручик Петр Николаевич Нестеров 27 августа 1913 года впервые в мире выполнил «мертвую петлю». Вот как он описывает сам: «На высоте тысячу метров я выключил мотор, стал планировать вертикально вниз, на высоте шестьсот метров включил мотор, выровнял аэроплан в горизонтальный полет, задрал нос и сделал переворот через спину. Выполнение петли заняло восемь секунд. Потом сел». Кстати, Нестеров привязывал себя к сиденью ремнем, опасаясь выпасть из кабины. Случаи гибели пилотов, выпавших из аэроплана, уже были. Француз Пегу выполнил «мертвую петлю» 21 сентября, через три недели позже Нестерова. Кстати, на «Ньюпоре» Нестеров во время войны впервые в мире совершил таран немецкого «Альбатроса», но неудачно. Оба аэроплана рухнули, и оба пилота погибли. Тем не менее молодые пилоты осваивали французскую новинку. Аэроплан был явно лучше «Фармана». Среди пилотов только и разговоров было о создании авиаотрядов. Лишь 30 июля 1912 года был образован воздухоплавательный отдел при Генштабе. Сразу было запланировано создать 18 авиаотрядов, создано было восемь, но перед мировой войной в России их уже насчитывалось тридцать девять. Самые распространенные – крепостные. По штатной численности в отряд входили семь летчиков, из которых пять офицеров и два нижних чина, обычно фельдфебели. Кроме того, в отряде были 163 нижних чина и два грузовых автомобиля. Андрей приказом по воздухоплавательному отделу был определен в Осовецкий крепостной авиаотряд, созданный в числе первых, наравне с Гродненским и Брест-Литовским. Отряд получил самолеты «Ньюпор IV». Фактически эти аэропланы годились только для разведывательных полетов и для связи между штабами корпусов. Тихоходный, невооруженный аппарат перед началом войны уступал немецким «Фокерам» и «Альбатросам», которые обладали более мощными двигателями и могли подниматься на высоту до четырех тысяч метров, вдвое превосходя «Ньюпор». А в авиации те, кто имеет преимущество в высоте и скорости, имеет шанс на победу. Кроме того, немцы уже имели пулеметы в 1914 году, правда, не на всех типах самолетов. У российских массово они стали устанавливаться в 1916 году, да и те не очень подходили для авиации. В пехоте был Максим, но охлаждение его было водяное, боялись, что на высоте, особенно зимой, вода замерзнет. Кроме того, Максим имел ленточное боепитание, в полете заменить ленту в открытой всем ветрам кабине не всегда возможно. Потому пробовали еще в 1913 году закупать за границей пулеметы с воздушным охлаждением, боепитанием из магазина – пулеметы Льюиса и Мадсена. Магазин заменялся быстро, однако хватало его на две-три очереди. Получив предписание, Андрей уложил нехитрые пожитки в чемодан и отправился на вокзал. Железнодорожное сообщение как из Москвы, так и из Санкт-Петербурга на Варшаву и далее на Берлин было хорошим. Офицеру его чина положен купейный вагон, а полковнику уже спальный, мягкий. В купе одно место из двух уже было занято. Молодой господин в темно-сером костюме, прическа короткая, выправка. Андрей сразу подумал – офицер в штатском. Познакомились, оказалось, почти угадал. Попутчик оказался офицером, но не военным, а полиции, конкретно – третьего отделения, в простонародье – охранка. Андрей историю изучал и в школе, поверхностно, и в военном училище. Знал, что Охранное отделение, созданное еще Бенкендорфом, фактически политический сыск. И создано было после многочисленных покушений на императоров российских и высокопоставленных чиновников, в частности генерал-губернатора Москвы. По мнению Андрея, Охранному отделению поактивнее надо было себя вести, пожестче. Из-за их попустительства во многом разрушилась империя. Выявить лжедемократов, шлепнуть десяток, остальных на каторгу в Сибирь сослать, так и не случилось бы революционного переворота, когда к власти пришли говоруны-неумехи, неспособные управлять огромной страной. А в октябре большевики прибрали власть, которая плохо лежала. На немецкие деньги устроили переворот, заключили постыдный Брестский мир, а после утопили Россию в крови Гражданской войны. К потрясениям в стране Андрей относился категорически отрицательно. Любые перевороты приводят к жертвам, ослаблению страны, чем и воспользовалась после революции Антанта, высадив войска в Архангельске и во Владивостоке. Без малого с большим трудом удалось оставить страну целой, не разорвать на куски, хотя уже и была создана Дальневосточная республика. На языке так и вертелась информация об Ульянове, о его речи на броневике у Финляндского вокзала. Арестовать Ульянова еще в вагоне при подъезде к столице – и империя была бы сохранена. Андрей по сути своей был государственником, как и другие офицеры. В политику не лезли, но свои убеждения имели. Ему было все равно, абсолютная монархия в стране или парламентская республика, но власть должна быть вменяемой. Те же большевики в чем только царя не обвиняли, дескать, кровавый режим, угнетение народа. Сами, придя к власти, арестовали царскую семью и слуг, а потом и расстреляли в подвале Ипатьевского дома, хотя Николай отрекся от власти и угрозы не представлял. А потом большевики устроили кровавый террор в стране. К власти пришли люди с большими амбициями, причем путем обмана. Рабочим пообещали фабрики и заводы, крестьянам землю, а не дали ничего. Селян раскулачили, деревенскую нищету загнали в колхозы. А рабочим за десятиминутное опоздание давали тюремный срок. Удержался Андрей, не стал говорить о Ленине и приспешниках. Без фактов и доказательств все это лишь слова, а фактов еще не существовало. Человек из другого столетия, он их знал. Но разве поверит им жандармский офицер? Как всякому профессионалу, ему нужны даты, явки, вещественные доказательства. Через двое суток поезд прибыл в Белосток, и Андрею пришлось сойти, пересесть на другой поезд. До крепости Осовец от Белостока 54 версты, крепость имела свою железнодорожную станцию, все же крепость второго класса. Построили крепость в 1882 году в излучине реки Бобр, в 22 верстах от прусской границы. Три мощных форта стояли на восточном берегу реки, соединенные ходами, а один форт, Сосненский, располагался на западном берегу. Крепость перекрывала территорию междуречья Вислы и Немана и Нарвы – Буга. С севера и юга крепость обойти было невозможно из-за болотистой местности. До ближайшей польской деревни 12 верст. Крепость запирала железную дорогу и шоссе Лык – Белосток. Относилась крепость к Варшавскому военному округу, и командовал ею генерал-майор Шульман Карл-Август Александрович. Уставший от продолжительной дороги Андрей высадился на вокзале Осовца уже вечером. Вокзал небольшой, одноэтажный. На перроне и внутри здания сплошь военнослужащие, ни одного гражданского лица. Непривычно. Андрей направился к коменданту вокзала, предъявил предписание. Форты вот они, высятся темными громадами, но аэродром не может располагаться внутри крепости, ему большая территория необходима. Комендант предписание прочел, подкрутил ус. – Федотов! Проводи господина поручика в воздухоплавательную роту! – Слушаюсь, ваш бродь! Солдат подхватил чемодан Андрея. – Следуйте за мной, господин поручик. В Осовце располагалась шестая воздухоплавательная рота, которой командовал подполковник Ляхов. По штатному расписанию рота имела одиннадцать офицеров, одного врача, двух военных чиновников и полторы сотни нижних чинов. А фактически имела одну треть, находилась в стадии формирования. Идти пришлось далеко, нанять пролетку решительно не было никакой возможности из-за их отсутствия. Уже и форты позади остались с их батареями, с обеих сторон дороги лес. Наконец впереди показался фонарь у караульного помещения. – Пришли, ваш бродь! Солдат довел его до караулки. Из дверей вышел усатый фельдфебель, проверил документы. – Прошу простить, господин поручик, а придется вам в караулке до утра просидеть. Никаких указаний на ваш счет не поступало. Зашли в караулку, где находилась отдыхающая смена. В углу пирамида с трехлинейками. – Присаживайтесь, господин поручик. Так и просидел до утра Андрей на стуле, придремывая. Рано утром, в шесть часов, к караулке подкатил легковой автомобиль «Руссо-Балт». К штабной машине подбежал фельдфебель, доложил о прибытии поручика. Да Андрей и сам вышел за фельдфебелем на звук мотора. Из машины выбрался подполковник. Андрей отдал честь, предъявил личные документы. – Пилот? Очень хорошо! А то летчиков пока всего трое, вы будете четвертым. Садитесь в машину, поедем в штаб роты. Андрея внесли в списки роты, поставили на все виды довольствия. К восьми часам к штабу подошли офицеры. – Знакомьтесь, господин поручик! Князь Баратов, командир отделения. Поручик Патронов и поручик Чуканов. Андрей приложил руку к фуражке: – Поручик Киреев Андрей Владимирович. – Добро пожаловать в нашу роту, – пробасил князь. По званию он был капитан, но, как позже выяснилось, все пилоты в авиации были новичками, а Баратов окончил его Императорского Величества Пажеский корпус, а прошлой осенью – авиашколу в Каче. У офицеров одной специальности всегда есть о чем поговорить. Андрей с удивлением узнал, что подполковник Ляхов летать не умеет, назначен приказом. Квартировали пилоты в офицерском общежитии в доме при аэродроме. Провели его туда, показали комнату. – Занимайте, поручик! А всех вещей – один чемодан, в котором бритва, запасное белье и летный кожаный костюм. Потом гурьбой отправились к ангарам. Готовых, собранных и облетанных аэропланов было два. Еще несколько ящиков с деталями стояли у мастерских, дожидались сборки. Аэропланы знакомы по Гатчине – «Ньюпоры». Подошли к одному из аппаратов, остро пахнуло бензином. – Андрей Владимирович, для начала изучите карту местности. До прусской границы всего ничего, стоит залететь невзначай на немецкую территорию, рискуете быть сбитым зенитной артиллерией. Аэропланы у немцев есть, но не вооружены. Впрочем, как и у нас, – огорченно сказал князь. Все верно, для начала надо изучить карту. Ее Андрей в штабе получил. А засел изучать уже после обеда в офицерской столовой. Тогда подавали одинаковые блюда офицерам разных специальностей. Это сейчас, когда резко возросли скорости, а главное – высоты, у пилотов появились специальные костюмы и диеты, из которых исключались некоторые продукты. В частности, все газообразующие – молочные, горох, фасоль, черный хлеб. Иначе при подъеме на высоту, с падением атмосферного давления, кишечные газы могут просто разорвать кишечник. Что было плохо, в «Ньюпоре» из приборов был один альтиметр, показывавший высоту. Ни компаса, ни других приборов не было. Сложно летать, не зная запаса бензина в баке. А без компаса, влетев в низкую тучу, легко заблудиться. Доходило до того, что пилоты для определения своего положения снижались у железнодорожных станций и читали вывески на вокзалах. Их писали по стандарту, крупными черными буквами на белом фоне, читалось легко. Да и за оставшиеся полдня изучить район полетов невозможно. Учил и следующим днем, поскольку аэроплана для него все равно еще не было, механики только приступили к сборке. А через день выходные. Офицеры-пилоты пошли в офицерское собрание. Фактически единственное место, где можно было пообщаться, пропустить по рюмке коньячка. Нравы свободные, каждый офицер, невзирая на звание и должность, имел право высказать свое мнение на собрании, подпоручик на равных мог поспорить с полковником. Крепость близка к границе, и много разговоров о Германии. О возможности нападения немцев и речи не было. Обсуждали техническую оснащенность, организационную структуру, вооружение вероятного противника.Глава 3 Война
Все же аэроплан для Андрея собрали. Сначала запустили мотор «Гном». Конструкция своеобразная, авиационная, звездообразная. Двигатель ротативный, то есть крутится сам двигатель и воздушный винт, а коленвал стоит на месте, это позволяло снизить вес мотора. Но и страдал он «болячками». Масло ел едва не ведрами и не мог долго держать высокие обороты. Андрей, сидя в кабине, погонял мотор на разных оборотах, потом сделал пробежку по рулежной полосе, развернулся, дал газ, пролетел на высоте нескольких метров и сел. Аппарат вел себя нормально, без замечаний. Он направился в штаб просить разрешения на полет. Надо же ознакомиться с местностью вживую. Позволение командира отряда подполковника Ляхова было получено. Пилоты отряда вышли поглазеть, как будет летать новичок. Короткий разбег, самолет в воздухе. По расширяющейся спирали стал набирать высоту. Альтиметр уже тысячу метров показывает. Вся земля внизу на квадратики полей разбита, виден паровоз с вагонами. Андрей попробовал сделать несколько маневров. Аэроплан легко слушался. Для первого полета хватит, конкретного задания не было. Протянул руку к рычагу подачи топлива, слегка обороты убрать, а мотор заглох. За счет набегающего воздуха и инерции самого мотора винт еще вращался. Андрей попробовал несколько раз покачать рычагом подачи топлива. На земле солдат крутил винт вместо стартера, а сейчас винт еще вращается и шансы запустить есть. Редкие вспышки в цилиндрах были, но двигатель не работал. Андрей бросил попытки. Надо садиться, пусть мотористы выясняют причину. Вот что не отнять у допотопных аэропланов, так их способность планировать с неработающим мотором. Называлось это по-научному – аэродинамическое качество. Чем дальше аэроплан мог пролететь, тем качество выше. Площадь крыльев большая, вес аппарата маленький. Андрей педалями заложил крен, помог ручкой. Аэроплан описывал большие круги над аэродромом, снижаясь. Андрей слышал посвист ветра в расчалках. При работающем моторе этих звуков не слышно, рев мотора оглушает. На авиамоторах глушителей сроду не было, они отнимают мощность, а в полете каждая лошадиная сила важна и нужна. Пилоты, наблюдавшие с земли за полетом, кричали: – Ручку убери, снижайся медленно! Андрей их слышал, сам действовал так же. Случаи остановки моторов были не редки из-за их несовершенства, плохого качества деталей. Особенно донимало магнето. На последних трех-четырех десятках метров направил самолет носом вниз, потом резко ручку на себя. Аэроплан коснулся колесами земли, пробежал немного и замер. К нему уже бежали мотористы, механики, пилоты. – Жив? – Цел. Мотор сдох. – Слышали. Механики начали проверять разные системы мотора. Оказалось, мелочь – не был промыт от консервационной смазки топливный фильтр. Но эта мелочь могла привести к гибели летчика и самолета. Виновный тут же был доставлен в крепость на гауптвахту. Командиру авиароты предстояло решить теперь его судьбу. Отчислить в пехоту или простить на первый раз. Техника для пилотов и механиков новая, не все еще освоено должным образом. Но случай как-то сблизил пилотов. На месте Андрея мог быть любой из них. Его хлопали по плечу, ободряли, говорили, что легким испугом отделался. Через несколько дней пошли уже плановые полеты. В роту прибыл летнаб, окончивший Качинскую авиа-школу, поручик Кагальницын. Пролетели с ним вдоль прусской границы, держась от нее в полукилометре. Летнаб разглядывал сопредельную территорию в бинокль. Видимо, немцы за российской стороной наблюдали. Через четверть часа по другую сторону границы появился немецкий аэроплан. Шел он параллельным курсом. Андрей в первый раз видел вживую немецкий самолет, кресты на фюзеляже и крыльях. Были они не такие, как свастика, и не прямые, а напоминали наградные «железные кресты». Это был «Альбатрос Д III», модель современная, ведь еще значительную часть авиапарка составлял аэроплан «Таубе». Вообще, аэропланы всех европейских государств представляли собой конструкции хрупкие, архаичные. Немцы сперва делали ставку не на самолеты, а на жесткие дирижабли, которых построили больше сотни к 1914 году. Скоростью дирижабль не уступал аэропланам тех лет, а грузоподъемностью превосходил многократно. Имел пулеметное вооружение. Но в боях проявил себя плохо. Когда на самолетах появились пулеметы, а французы стали их массово ставить с весны 1915 года, зажигательные пули поставили на военной карьере дирижаблей крест. Наполненные горючим водородом дирижабли горели и взрывались. Единственно, где они применялись до окончания войны, – на сопровождении морских конвоев, ибо способны висеть над судами многие часы, а то и сутки, чего самолеты не могли. Но с началом войны самолеты во многих государствах стали быстро усовершенствоваться. Появились и мощные авиамоторы до 400 л. с., как у англичан. Аэропланы разделились на классы – разведывательные, имевшие фотоаппаратуру, истребительные с вооружением пулеметами и бомбардировщики, несущие бомбовую нагрузку, многомоторные, вроде русского «Ильи Муромца» или французского «Голиафа». А еще самолеты удвоили скорость. Если перед войной сто километров в час считалось уже отлично, то в конце войны французский СПАД имел уже 217 км/ч. Крест был на немецких аэропланах, на самолетах других стран – России, Франции, Англии, Италии – знак принадлежности имелся в виде кольца. Русский наружное кольцо имел красное, меньше его по диаметру синее, а в центре белый круг. Франция цвета колец имела те же, но в другой последовательности. Какое-то время аэропланы летели параллельно. Потом немец, убедившись, что русский пилот не собирается нарушать границу, отвернул и стал снижаться. Андрей вблизи увидел самолет противника. Еще пару лет, и они сойдутся в боях. Была небольшая ревность, потому как «Альбатрос» выглядел более современным. По крайней мере, у него не было стоек над кабиной пилота и идущих от них расчалок к крыльям. Получалось, силуэт более благороден, обтекаем. Летнаб что-то прокричал. За треском мотора Андрей слова его не расслышал. Посмотрев на часы, развернул аэроплан в обратную сторону. Топлива хватало на два часа, а еще надо было подумать о небольшом резерве на непредвиденный случай, чтобы уйти на запасной аэродром. Максимум дальности для «Ньюпора» – два часа лета или двести километров. Назад Андрей летел тем же маршрутом. Летнаб вдруг стал показывать рукой за борт. Непонятно, но кричать бесполезно. Не было еще средств связи между членами экипажа. Уже когда приземлились, Андрей заглушил мотор, стянул шлем. – Поручик, вы что хотели мне сказать? – Аэродром немецкий, откуда «Альбатрос» взлетел. Я его засек! В возбуждении летнаб достал топографическую карту, ткнул пальцем. – Здесь! Почти полсотни километров от Осовца. Полеты осуществлялись почти каждый день. Пилоты летали на север и на юг от крепости. И полеты их не были зряшными. Удавалось обнаружить и аэродромы, и воинские части и склады. Однако в дальнейшем это большой пользы не принесло. Немцы напали первыми, перешли границу и углубились на территорию империи. В один из дней Андрея посыльным вызвали в штаб авиароты. – Голубчик, – укоризненно покачал головой подполковник. – Что же вы молчите? Нехорош-с! – А что случилось, господин подполковник? Андрей и в самом деле не чувствовал за собой ошибок или промахов. – Вы уже больше года не были в отпуске! По итогам года деньги спишут, а мне дадут нагоняй. Пишите прошение, я поставлю визу. – Да мне особо и ехать некуда. – Не мои проблемы. Езжайте к родителям, к девушке. Неужели не надоела наша глухомань? И правда, погулять, познакомиться с какой-нибудь девушкой было негде. Гражданских лиц, кроме семей офицеров, не было. Андрей написал прошение, в тот же день был издан приказ по роте. Он получил отпускные деньги и проездные документы. Решил ехать в Крым. После Русско-японской войны Крым стал излюбленным местом отдыха царей, даже дворцы себе там построили. Да не дворцы Андрей решил смотреть, все равно охрана не пропустит. А покупаться, пока море теплое, все же бархатный сезон. Не дано человеку знать свое будущее. Может, и к счастью. Не каждый может распорядиться толково знаниями. Один, обладая знаниями по бактериологии, создает бактериологическое оружие, а другой, с тем же уровнем знаний, – лекарства от инфекций. Ехать пришлось с пересадками. Сначала до Минска, пересадка на поезд в Киев, потом уже в Крым. Как авиатор сначала добрался до Севастополя, из него в Качу. Было интересно посмотреть на авиашколу. И был разочарован. Аэропланы уже морально, да и технически устаревшие. Конечно, дело авиашколы – научить курсантов навыкам пилотирования, а потом сами освоят другие летательные аппараты. Но Андрей полагал, что стоит начать обучение с тихоходных аппаратов, типа «Блерио», прощавших ошибки, а потом переходить к более совершенным. Видел он уже, хоть издали, немецкий «Альбатрос». Даже зависть была, хотелось полетать на таком аппарате. Кто заболел небом, это уже навсегда. Но небо – стихия для человека чуждая, ошибок не прощает. В Каче Андрей пробыл несколько часов, да и отправился на побережье, наняв извозчика с пролеткой. В курортных поселках жизнь неспешная. Отдыхать люди приехали, не работать. Дамы под зонтиками, чтобы не загореть. Загар – удел простолюдинов. Средина сентября, часть отдыхающих уже уехала в столицы, свободных квартир полно. Андрей снял квартиру у грека. У того и парусный бот есть, вывозит отдыхающих в море – порыбачить, полюбоваться красотами. Лавочек полно, где местные жители продают блюда национальной кухни. И татары здесь есть, и греки, и армяне, и русские. А еще в каждой лавке вино. Однако хозяин дома, грек, посоветовал съездить в Массандру или имение Новый Свет князя Голицына. Андрей кивнул, отложил на потом. Не такой он любитель вина, чтобы ехать на дегустацию так далеко. Уж лучше ловить последние теплые деньки, загорать, радоваться солнцу, есть фрукты, только сорванные с дерева. Чтобы не выделяться, купил в магазине белые полотняные штаны и такую же рубашку, по моде отдыхающих тех лет, а еще белую кепку. Фотограф на набережной с огромным деревянным фотоаппаратом на штативе-треноге зазвал все-таки сделать фото на память. Конечно, после цветной печати черно-белые снимки, да еще не очень четкие, впечатления большого не производили, но оставил на память. Будет чем похвастать перед офицерами авиароты. Беззаботная жизнь и вкусная еда привели к набору веса в два фунта, последние дни упорно сгонял физическими упражнениями – бегом, приседаниями, отжиманиями. Зато форма села как влитая. Грек Анастас всплеснул руками: – Вай! Прямо гвардеец! Такому не грех стоять в царской охране в Ливадийском дворце. – В охране государя казаки и лейб-гвардия, а я к ним не отношусь. Андрей заплатил греку, и тот отвез его в Ростов-на-Дону на своем суденышке. Так получалось быстрее и удобнее, чем с пересадками до Киева. Полуостров дорогами не баловал, приезжали отдыхать в основном туберкулезники, климат и воздух для них подходящий. Андрей вечером сел в поезд, а утром уже вышел в Киеве. Прогулялся по Крещатику, главной улице Киева, посетил лавру. Не сказать, что набожный был, но быть в Киеве и не осмотреть лавру?! Она не только один из центров православия, но и архитектурный шедевр. Успел осмотреть все, вечером поужинал в ресторане. Заказывал блюда украинской кухни – борщ с пампушками, вареники со сметаной, да под горилку и вовсе славно получилось. Когда занимаешься делом, которое нравится, время летит быстро, не заметил, как отпуск подошел. А ушел в отпуск, и возвращаться не хочется. Спи вволю, ешь от пуза чего хочешь, любуйся красотами. Странно устроен человек. Только от Киева отъехал поездом Киев – Варшава, а все мысли уже о службе. Механики и мотористы обещали за время отпуска Андрея провести на аэроплане регламентные работы. Поезд прибыл в полдень, Андрей с небольшим чемоданом прогулялся к казарме авиароты, пообедал в офицерской столовой, потом доложился подполковнику о прибытии. – Видно, отдохнул, загорел, – похвалил подполковник. – С завтрашнего дня приступайте к полетам, поручик. – Есть приступать! За время его отпуска авиарота пополнилась двумя пилотами и несколькими нижними чинами с квалификацией моториста или механика. Обучение в авиа-школах не успевало за потребностями армии, это становилось понятно всем, от командиров авиарот до Генштаба. В гатчинской авиашколе пробовали установить на аэропланы пулеметы. Стреляли с дистанции полтора километра по деревянному щиту 9×7 метров. Испытания стрельбой признали удовлетворительными, но дальше экспериментов пока не пошло. Командование считало главной задачей авиации разведку, корректировку артиллерийского огня и бомбардировку. Для бомбардировки были нужны аэропланы с более мощными моторами и высокой грузоподъемностью. Таковых в русской авиации не было до появления четырехмоторного самолета И. Сикорского «Илья Муромец». Но к средине 1914 года, до начала войны, их было изготовлено всего четыре, а произведено за время войны 85 штук. А в аэрофотосъемке русские авиаторы не отставали от европейских ни качеством фотокамер, ни качеством самой съемки. С корректировкой артогня было хуже. Летнаб вел наблюдение, следил за разрывами снарядов на территории противника. Описывал полукруг, за время эволюции летнаб писал записку, вкладывал ее в металлический футляр с привязанным полотном яркой раскраски для заметности – красным, зеленым. Такой вымпел сбрасывали на стреляющую батарею, записка корректировщика передавалась командиру батареи. А немцы в вопросе корректировки опередили всех. Они сначала испытали, а после стали устанавливать на самолетах радиостанции. Самолеты тех времен были двухместные, летчик пилотировал, летнаб наблюдал и передавал по рации поправки или новые координаты. Французы в этом отстали, а у советской авиации рации на самолетах в массовом количестве появились во время Второй мировой войны. Тут еще и военная доктрина Русской армии устарела. Генералитет России делал ставку на кавалерию как на мобильный род войск. А 75 % потерь воюющих сторон нанесла артиллерия, причем тяжелые орудия. К началу войны таких пушек в Российской армии было 240, а в Германии 3260. Немецкая промышленность, готовясь к войне, выпускала 250 тысяч снарядов в сутки. Предполагая, что вероятные противники тоже применят кавалерию, генералитет дал задание, и для борьбы с кавалерией с самолетов были придуманы и массово выпускались металлические стрелы, с хвостовиком для стабилизации, весом около двухсот граммов. Они выбрасывались летнабом из ящика над конницей. Падая с высоты, такие стрелы пробивали и всадника, и лошадь. Однако Андрей эти стрелки для борьбы с кавалерией воспринимал как анахронизм, времена луков и стрел. Когда Андрей отправлялся в полеты один, скажем, с пакетом связи в Гродно или Белосток, он обязательно тренировался – закладывал виражи, обязательно с крутыми кренами почти под девяносто градусов. Только такой фигурой пилотажа можно было внезапно и быстро изменить направление полета. Из прочитанной еще в детстве книги с картинками имел представление о фигурах высшего пилотажа: бочке, иммельмане, мертвой петле. Но выполнять их опасался по двум причинам. Первая и главная – не было уверенности в надежности аппарата. Выдержит ли он повышенную нагрузку, не развалится ли в воздухе? Был бы парашют, можно было бы рискнуть. А вторая причина – не знал, как это технически исполнить. По мере налета, опыта стал свои опыты проводить. Давал нагрузку на самолет, прислушивался и приглядывался: не трещит ли фюзеляж или крылья, не рвется ли перкаль, которым обтянуты крылья и фюзеляж? Немцы уже стали делать шпангоуты из алюминия, а французы и русские продолжали делать набор из дерева. Тяжелее по весу получалось, трудозатратнее, пожароопаснее, но дешевле. Для массового производства цена играла роль. Сначала удалось сделать бочку, чему был рад. Потом решил совершить «мертвую петлю». Из истории знал, что Петр Нестеров совершит этот элемент именно на таком же аэроплане и аппарат выдержит. Правда, в отличие от Нестерова двигатель на нисходящем этапе петли не глушил, убрал обороты до холостых. Страшновато было. Земля стремительно надвигалась, Андрей следил за альтиметром. Уже восемьсот метров, пора выводить. Запас высоты себе дал на всякий случай, Нестеров выводил из нижней точки на шестистах метров. Потянул ручку на себя, дал обороты мотору до максимальных. Второго члена экипажа не было, да Андрей и не рисковал бы жизнью летнаба. Каждый человек должен сам отвечать за свои поступки. Решил сделать «мертвую петлю» – это твое дело. Сам рискуй своей шкурой, не втягивая других. Без летнаба аппарат легче, отозвался на движения рукой быстро, нос задрал, вверх полез. Андрей ручку продолжает на себя тянуть. Силы инерции в сиденье его вдавили, перед глазами только небесная синева. Вопреки опасениям двигатель не заглох в верхней точке петли, а мог: бензин из бензобака поступал к карбюратору самотеком. А уже за диском винта земля показалась. Уф! Андрей перевел аппарат в горизонтальный полет. Выходит, он первый совершил «мертвую петлю», Нестеров будет вторым. Но он выполнил «петлю» при зрителях, а Андрей над лесистой местностью. Да и не стоит менять ход истории, все равно первенство останется за русским пилотом. На радостях заложил несколько крутых разворотов влево, потом вправо, да еще крен почти девяносто градусов. От радости хотелось петь, кричать. Чувствовал слияние с машиной. Пожалуй, только поршневые самолеты дают такое чувство. У реактивных самолетов есть скорость, огневая мощь, а ощущения не те. Так как истребитель «Су-35» или «МИГ-29» не один десяток тонн весят, управление через бустеры идет. Авиаторы во всех странах пытались сделать фигуры сложного или высшего пилотажа. До авиароты дошла информация, что некий Уилфред Парк на аэроплане «Авро» выполнил фигуру «штопор». Фигура опасная тем, что сорвать аэроплан в штопор легко, а вывести сложно, а некоторые аппараты ввиду недочетов конструкции вообще невозможно. О сделанной фигуре писали, обычно она сначала выполнялась втихую, без свидетелей, а потом при стечении народа или в присутствии прессы, чтобы «застолбить» фигуру. Но описания техники исполнения не давалось, это было ноу-хау. А ведь даже простая фигура, как бочка, то есть поворот летательного аппарата вокруг продольной оси на 360 градусов, требовала знаний и умений. Дать обороты мотору, слегка задрать нос на 10–12 градусов, потом… и так далее. Сколько последователей, пытаясь повторить фигуру, разбились. Настала зима, с морозами, снегом и ветром. С одного из заводов привезли новинку – самолетные лыжи. До 1912 года лыжи в авиации не применялись. С лыжами удобно садиться и взлетать на неподготовленные, не расчищенные от снега площадки. Правда, они создавали дополнительное аэродинамическое сопротивление, снижая и без того невеликую скорость. Но все пилоты, опробовавшие их, признали полезность лыж. Специальных занятий по отработке тактики воздушного боя не велось, потому как не было авиационного вооружения. И выполнение фигур сложного и высшего пилотажа не приветствовалось командованием, считали – лишний расход топлива и моторесурса. Андрей не упускал возможности занятий, памятуя о приближении войны. Для отработки бреющего полета Андрей поднимался выше облаков, пикировал, переходил в горизонтальный полет. Облака имитировали землю. А еще скрывали его «выкрутасы» от наблюдателей с земли. Иной раз в неделю удавалось выкроить время в одном-двух полетах, а бывало, и две недели летал с летнабом и как положено выполнял незамысловатое задание. И одному летать Андрею нравилось больше, он явно почувствовал вкус летать в одиночку. Единственно – открытая всем ветрам кабина не располагала к полетам длительным. Даже в меховых крагах замерзали пальцы. После полетов пилоты грели кисти рук на моторе. Для развития русской авиации 1913 год выдался удачным на знаковые конструкции. В этом году конструктор Григорович Д. П. разработал и построил гидросамолеты «М-1» и «М-2». В дальнейшем усовершенствованный гидросамолет «М-9» надолго обосновался на флоте. В этом же году И. И. Сикорский построил на Русско-Балтийском заводе первый в мире четырехмоторный биплан «Русский витязь». Аэроплан имел закрытую пассажирскую кабину. Немецкая разведка, довольно сильная организация, писала о состоянии России в последний предвоенный год: «Урожай хороший, промышленный рост продолжается. Бюджет страны с профицитом. Но есть внутренние брожения, забастовки. Русские чиновники коррумпированы. Армия реорганизуется. В русском полководчестве медлительность. Только главные дороги имеют твердое покрытие, но плохо содержатся. Страна редко заселена, а мосты почти повсеместно мало пригодны». В период с 1900 по 1913 год рост промышленного производства в стране в три раза, с 1914 по 1916 год рост экономики на 21,5 %. За зимой пришла весна, лыжи с самолетов сняли, а на колесах ни взлететь, ни сесть, взлетно-посадочную полосу, как и весь аэродром, развезло. И только через месяц, когда подсохла земля, полеты возобновились. Андрей беспокоился: до начала долгой и кровопролитной войны времени все меньше, а авиарота Осовца, как и другие, к боям не готова. Вооружения на самолетах нет, летчики не отрабатывают фигуры воздушного боя. Сам он при первой же возможности практиковался, освоил ранверсман. Так назывался разворот на горке, позволявший быстро развернуться и пойти в лобовую атаку, а иногда и сбросить преследователя с хвоста. До всего приходилось доходить своим умом, путем проб и ошибок. Зато запоминалось прочно. К штопору не подступался, для воздушного боя фигура не представляет ценности и была официально запрещена во многих странах. Зато смог освоить иммельман, придуманный немцами, который представлял переворот на петле и переход в горизонтальный полет. Названа была фигура в честь немецкой эскадрильи, где ее придумали. В службе пролетели весна и лето, а в сентябре Андрей пошел в очередной отпуск. В газетах писали о предстоящем в Санкт-Петербурге авиационном конкурсе, и Андрей решил поехать туда, посмотреть на новинки мирового авиастроения. Да и к цивилизации хотелось приобщиться. Службу не выбирают, но хотя бы город небольшой был, а то крепость. Выйти после службы некуда, одни и те же лица, и даже библиотеки нет. А в столице и конкурс, и театры, и женщины. Хотелось познакомиться с женским полом, все же не мальчик. Кроме того, двигал практический интерес. Надо было бритву купить, цивильный костюм для выхода. С поезда сразу в гостиницу, снял номер люкс с ванной. Хотелось в отпуске понежиться в горячей воде. Помылся, сходил в ресторан пообедать, вышел на Гороховую, одну из трех центральных тогда улиц. У мальчишки-газетчика купил несколько газет. Уселся на скамейку в сквере, развернул газету, еще пахнувшую типографской краской. На последней странице объявления для заинтересованных лиц о смотре аэропланов на аэродроме. И смотр уже завтра. Очень вовремя приехал. Обычно в начале любого парада, смотра, конкурса – самое интересное на открытии. Успел пройтись по магазинам, купить костюм, штиблеты и шляпу по моде тех лет. Не зря ходил на Гороховую, к мужчинам присматривался: что носят, какова мода? Костюм из английского сукна, а пошив промышленника Головачева. Кто побогаче и временем располагал, шили одежду в ателье или у модисток. Удалось и отличную золингеновскую бритву купить. Немецкие бритвы ценились за остроту, за то, что заточку долго держали. В гостиницу заявился поздно, с пакетами в руках. С балкона полюбовался на вечерний город. Красив Питер, творение Петра. На его фоне даже Москва уже не кажется городом равным, кабы не Кремль. Утром встал рано, как привык. Привел себя в порядок, спустился в ресторан, а он закрыт по причине раннего времени. Андрей уже привык жить по расписанию, дискомфорт почувствовал. Зато извозчиков свободных полно. Они обычно ожидают клиентов у вокзалов, портов, гостиниц. – На аэродром, – сказал Андрей, усевшись в пролетку. – Пять рублей, – повернулся к нему извозчик. Цена более чем в два раза больше обычной. Пользуются моментом, шельмы! Но не идти же пешком, согласился. Сытая лошадь бодро тянула экипаж. Уже на подъезде стали слышны звуки прогреваемых моторов. Вокруг аэропланов суетились мотористы и механики. Публика в основном была военная. Были и штатские из добровольческих авиашкол, которых можно было узнать по неподдельному интересу, и публика, которая просто хотела поглазеть на полеты, все же диковинка была. Большинство народа толпилось у большого биплана. Андрей подошел поближе. Так это же «Илья Муромец», каким он видел его на фото. Оказалось, ошибся, это был «Русский витязь» С-21. Задуманный Игорем Сикорским еще в 1912 году, он был изготовлен в единственном экземпляре. Первый полет состоялся 26 мая 1913 года, а 2 августа был поставлен рекорд продолжительности полета – 1 час 54 минуты. Выглядел аэроплан необычно. Фюзеляж напоминал трамвайный вагон. Ничего удивительного, ведь сделан он на Русско-Балтийском заводе в Санкт-Петербурге, где выпускали железнодорожные и трамвайные вагоны, автомобили, аэропланы. Необычное – на носу открытая площадка с прожектором и возможностью установить пулемет. Длина фюзеляжа составляла солидные по тем временам 20 метров. На нижних крыльях стояли четыре двигателя Argus по 100 л. с., позволявшие достичь максимальных 90 км/ч. Аэроплан мог брать на борт кроме трех членов экипажа еще четырех пассажиров и летать на высотах до 600 метров. Конкурс проводился на Корпусном аэродроме, ныне не существующем, в южной части города, с 1911 года. Конкурсы проводились ежегодно до 1916 года включительно. На конкурс 1913 года могли быть представлены аэропланы, способные держаться в воздухе не менее трех часов, развивающие скорость не менее 80 км/ч, способные нести пулеметы и бомбы. Иностранные модели допускались к участию, в случае победы авиаконструктор обязался построить в России авиазавод. К участию были допущены 15 моделей, среди которых три аэроплана Сикорского – «С-10», «С-11А» и «С-21», которые пилотировал один авиатор – Г. В. Алехнович. Кроме этих самолетов были «Моран-Солнье», «Депердюссен», «Меллер-I», II и III, «Фарман-15». И еще менее известные. Корпусной аэродром был самым большим в России, с 1913 года на нем базировалась первая авиационная рота. На окраине аэродрома построили ангары, где собрали к декабрю 1913 года первый аэроплан «Илья Муромец», который представлял усовершенствованный вариант «Русского витязя». В Петербурге существовал еще один аэродром, первоначально гражданский – Комендантский, поблизости от Комендантской дачи, у Черной речки, где в 1837 году состоялась дуэль Пушкина с Дантесом. При открытии аэродрома, на празднике, погиб известный авиатор Лев Макарович Мациевич. На показательных полетах 24 сентября 1910 года аэроплан клюнул носом, пилот, не привязанный ремнями к сиденью, выпал из аппарата и упал с высоты. На летном поле ему установили памятник. Ныне это Приморский район СПб., улица Аэродромная. Этот аэродром сыграл в период блокады Ленинграда очень важную роль, он остался единственным в городе. Андрей не торопясь обошел аппараты, рассмотрел. Внешне они производили благоприятное впечатление. Когда собралось много народу, прошел молебен и начались полеты. Интерес собравшихся вызвал, конечно, самый большой аэроплан – «Русский витязь». Аппарат сравнительно долго разбегался, по прикидкам Андрея, не менее семисот метров, медленно оторвался от земли, с видимой неохотой набирал высоту. Впрочем, многомоторных самолетов еще никто не строил, опыта не было. Аппарат сел, все восторженно захлопали. Конкурс продолжили полетами других аэропланов. Через несколько дней, 11 сентября, пилот Габер-Волынский пилотировал аэроплан «Меллер-II» производства завода «Дукс», в присутствии владельца завода, Меллера. Конфуз случился невероятный. От аэроплана отвалился мотор «Гном», установленный на задней кромке крыла, с толкающим винтом и рухнул на «Русского витязя». Грохот был изрядный. К поврежденному аэроплану ринулись все. На аппарат было жалко смотреть. Оба левых крыла, верхнее и нижнее, были разрушены. Упавший мотор разбил картер крайнего левого двигателя «Русского витязя». Это благо, что не возникло пожара или взрыва, ведь аэроплан готовился к полетам и был заправлен бензином. Пилоту Габер-Волынскому удалось посадить свой аэроплан, с которого отвалился мотор. Но авария наглядно показала хрупкость конструкций тогдашних аэропланов. После осмотра «Витязя» Сикорский решил его не восстанавливать: слишком велик объем работ, а аэроплан не показал предполагаемых результатов. Игорь Сикорский сосредоточился на создании «Ильи Муромца» С-22. Небольших аэропланов и без Сикорского создали множество, а «Русский витязь» при всех его недостатках произвел фурор. Военное ведомство заинтересовалось самолетом, а это сулило Русско-Балтийскому заводу государственные заказы. Какой конструктор, хоть аэроплана, хоть танка или другого технически сложного механизма, не мечтает о массовом производстве? Ведь это признание таланта, слава, деньги. «Илья Муромец» получился во многом удачнее «Русского витязя». Первый полет произошел уже 23 декабря 1913 года. При тех же четырех моторах «Аргус» по 100 л. с. Каждый аэроплан мог брать на борт уже шестьдесят человек. В июне 1914 года «Илья Муромец» совершил рекордный полет с Корпусного аэродрома Санкт-Петербурга в Киев, пролетев больше тысячи километров за 12 часов 50 минут. К началу войны, к 1 августа 1914 года, было выпущено всего 4 «Ильи Муромца», а подготовленных авиаторов еще не было. Соединение бомбардировщиков «Эскадра воздушных кораблей» было создано 10 декабря 1914 года, и командиром ее назначили М. В. Шидловского. Первый вылет на боевое задание с бомбардировкой «Илья Муромец» осуществил 14 февраля 1915 года. Все дни, пока проводился конкурс, Андрей находился на летном поле аэродрома. Любопытного и настойчивого авиатора приметили и разрешали в показательных полетах быть вторым, вместо летнаба. Для Андрея опыт бесценный. Он смог оценить взлетные качества, маневренность аэропланов разных конструкций. Маневренность тогда называли вертлявостью, определение довольно точное. Андрей присматривался к отечественным и импортным аппаратам в плане годности к военной службе, возможности установки вооружения. Попытки такие были постоянно, с момента службы аэропланов в армии. Так в 1912 году испытывались автоматические винтовки Рощепея. Конкурс закончился, и Андрей решил посвятить оставшуюся половину своего отпуска культурной программе. Купил билет в Мариинский театр. Надел костюм, шляпу. Пожалуй, не хватало трости по моде тех лет. В театр пришел за полчаса до начала представления. Хотелось и театр изнутри рассмотреть, и собиравшуюся публику, довольно разнообразную. В основном была техническая и творческая интеллигенция, студенты, занимавшие места на галерке. Но была публика солидная – адвокаты, врачи, чиновники, чьи билеты были в партер или ложи. Внимание Андрея привлекла молодая дама с кавалером – офицером лейб-гвардии. Похожа на…. Пара приближалась, и Андрей понял – она, Настя собственной персоной. Судьба снова свела их вместе. Настя была целиком поглощена своим кавалером, а Андрей вовсе не горел желанием подойти. Его отвергли, некоторая досада была. В молодости такое помнится долго. Андрей смешался с толпой, оставшись незамеченным. Видимо, судьба, рок, провидение подавали сигнал, но многие ли из нас могут разгадать его? Он предположить не мог, что через несколько лет будет еще встреча, которая изменит его жизнь. Андрей сидел в первых рядах амфитеатра, с удовольствием слушал и смотрел «Травиату». В бытность свою курсантом, а потом офицером времени и денег на такие мероприятия не было. А может, и желания. Для классической музыки созреть духовно надобно, любители рэпа или рока оперу не поймут. Не исключал Андрей, что с большим удовольствием пошел бы на концерт Лепса или группы «Ария» с Кипеловым. Так ведь нет их еще, а радио применяется в военных целях. Но неожиданно для себя получил большое удовольствие. Видимо, классика задела какие-то струны в душе, заставила сопереживать героям оперы. В гостиницу возвращался под впечатлением, даже пробовал напевать мелодию. В театре было много девушек и женщин, все в сопровождении мам или семей. Приличной девушке не подобало ходить одной. Условностей было много. Например, офицер должен был жениться на девушке благородного происхождения. Или офицеру не полагалось оставаться наедине с девушкой в закрытом помещении. О чести офицерской пеклись всерьез, даже поговорки были. Жизнь – царю, сердце – женщине, честь – никому. И не пустые слова были, им следовали. В городе проще было ходить в цивильном костюме. Если в форме, то козырять, да и не все позволялось, например, пить пиво на улице. В один день шел по Литейному проспекту, увидел оружейную лавку. Интересно стало, зашел и ахнул. Предполагал, что увидит дробовики и в лучшем случае малокалиберные винтовки под патрон «Монте-Карло». А увидел нарезное оружие на любой вкус – американские Винчестеры под русский патрон, винтовки Нагана и Лебеля, револьверы, пистолеты, а уж ножей всех видов и размеров – целая витрина. А еще кожаные куртки на меху, унты, шапки меховые на любой вкус и кошелек. Глаза разбежались! Не во всяком крупном современном российском городе такое изобилие в оружейном магазине. Только попробуй купить что-нибудь в том магазине – запаришься бумаги собирать. А купить для начала позволят только гладкоствольное оружие, через пять лет – нарезное, но длинноствольное, а пистолет никогда. Не считать же всерьез оружием травматику. Боятся власти населению короткостволы продавать. В бывших советских республиках – Молдове, Прибалтике – можно, а в России нельзя. И отпор напавшему на тебя грабителю можно оказать только голыми руками или подручными средствами – камнем, палкой, как в первобытном обществе. Из-за прилавка выскочил приказчик, явно разглядевший офицерскую выправку Андрея. – Что господин желает? Могу предложить пистолет немецкого производства – Маузер. Великолепный и дальний бой. На охоту или в экспедицию в самый раз. Андрей интереса к Маузеру не проявил, имея такой же казенный. Приказчик, опытная шельма, настроение уловил. – Да что же это я! Господин явно хочет приобрести новинку. Конечно же, Кольт! Год как выпускается в североамериканских штатах. Изволите взглянуть? – Изволю. Тут же на прилавок была выложена деревянная коробочка, откинута крышка, внутри бархатом обита, а на нем самый настоящий Кольт М1911. Андрей взял в руку. В руке сидит хорошо, но тяжел. Приказчик стал соблазнять. – Посмотрите на патрон! Таким можно медведя убить! Мощь! Патроны, в самом деле, крупные, калибр 11,43 мм. – И сколько стоит? – Только для вас! Вижу истинного ценителя! Семьдесят рублей и пачка патронов в подарок. Для кого-то месячное жалование. Но у Андрея деньги были. Куда их тратить в крепости? Решил купить. Правда, приказчик пока не спрашивал о документах. Андрей не знал, какие бумаги нужны для покупки. Разрешение полиции? Он достал из кармана портмоне, отсчитал деньги. Приказчик вкрадчиво: – Надо бы еще двадцать рубликов добавить! – Вы же говорили – семьдесят! – Ну не будет же господин носить оружие за поясом, как какой-нибудь бандит! Двадцать рублей – и вы получите прекрасную кобуру из шкуры буйвола. Разумеется, американской выделки. – Хорошо! Вот вам двадцать и еще десять на па-троны. – Господин понимает толк в оружии! Всегда будем рады вас видеть! Приказчик уложил пистолет в деревянную шкатулку с ручкой, кобуру и несколько пачек патронов в бумажный плотный пакет, вручил с поклоном. Андрей вышел с покупками из оружейной лавки ошарашенный. Не знал, что в России любой человек мог свободно приобрести оружие. Оружейные заводы были, и не один, – в Туле, Ижевске, Сестрорецке под Питером, да еще и множество оружейных мастерских, вроде известного мастера Гольтякова. Пока войны не было, оружейные заводы заказами от казны загружены не были, делали оружие для гражданских целей. Россия огромна, рынок сбыта велик, разойдется не только отечественной выделки оружие, но и привозное, импортное. После революции и Гражданской войны большевики оружие изъяли, разрешили только гладкоствольное для охоты, да и то по разрешениям милиции и охотсоюза. А с началом Великой Отечественной войны изъяли даже его, впрочем, и радиоприемники тоже. В гостиничном номере Андрей полюбовался приобретением, потом пересчитал наличность. Две с половиной тысячи, причем крупными купюрами, чтобы места мало занимали, сумма приличная. У семейных офицеров деньги на содержание семьи уходили, а у него сами скопились, ибо не тратил на карты и выпивку. Из одежды – пошив раз в год обмундирования, других больших трат нет. Многие офицеры свободные деньги вкладывали в банки. А только Андрей знал, чем это кончится. Грянет революция, и деньги станут простыми бумажками. Большевики выдвинут лозунг «Мир хижинам, война дворцам». И станут грабить банки, магазины, дома зажиточных людей. Курс рубля рухнет, потому лучший способ выжить – это бумажки обратить в золото, тем более на деньгах напечатано – обеспечивается золотом. Это сейчас напечатанному и сказанному верить нельзя, а тогда отвечали за каждое слово. Ирешил он утром в банк направиться. Выспался, позавтракал и в банк по соседству. Без проблем и очереди обменял рубли на золотые монеты в десять и пятнадцать рублей. По весу получилось не так много, граммов двести. Завернул их в чистый носовой платок. Смешно, но портмоне не приспособлено было для монет, тем более в таком количестве. Золото в любое время остается золотом. В гостинице посидел в кресле, вздохнул. До Первой мировой войны оставалось меньше года. Он офицер, имеет высшее военное образование и готов защищать Родину от противника, какой бы государственный строй в ней ни был – монархия, республика или другое. Это его земля и его народ, и он приносил присягу на верность. Но любая война – это в первую очередь страдания и смерть мирных людей: детей, женщин, стариков, людей слабых и беззащитных. Всю историю человечества шли войны – за передел территорий, за богатства, за выход к морю. Войны – это бедствие, но они и толчок дают к развитию промышленности, науки, как ни горестно это осознавать. Андрей все это прекрасно понимал, но изменить ход истории не мог, если только своей личной жизни. И, купив сегодня золото, он сделал первый шаг по своему обустройству в будущем. Хотя после размышлений, сам делая выводы. Кабы не слабость и нерешительность последнего государя империи да не большевистская революция как успешный итог хитроумной операции кайзеровской разведки, так и не случилось бы великих потрясений ни в России, ни в мире. Не зря умница Столыпин говаривал: «Вам нужны великие потрясения, а нам – великая Россия». Это он о реформаторах. Оставалось два дня отпуска, и Андрей потратил их на осмотр города. Бродил по улицам, разглядывал дома, дворцы. После революции какие-то будут разрушены, многое изменится, и стоит запечатлеть в памяти город Петра. Например, все, что имело отношение к царской фамилии, большевики уничтожат. Весь мир хотели разрушить, а затем… Зачем разрушать, если мир меняется эволюционно? Полный впечатлений, немного опечаленный тем, что этого города уже не увидеть, а будет другой, похожий, но уже не тот. Поскольку город – это не только дома, но и люди, общественный уклад жизни. С такими мыслями Андрей сел в поезд на Варшавском вокзале. В купе с ним попал какой-то заурядный чиновник, и почти все время Андрей спал, или смотрел в окно, или сидел в вагоне-ресторане. И снова служба, полеты. На стрельбах из личного оружия Андрей выпустил магазин из штатного Маузера, а потом достал Кольт. Авиаторы непривычным пистолетом заинтересовались, сами по нескольку выстрелов сделали. Потом зима настала, механики сменили колеса на самолетах на лыжи. Андрей границу изучил до деталей и в полетах старался лететь впритирочку, пытаясь разглядеть что-нибудь интересное на запредельной стороне. Но никаких передвижений войск или техники не наблюдалось. Между тем в Европе складывались союзы государств. С одной стороны, Антанта – Россия, Франция, Великобритания, имевшие союзниками США, Канаду, Австралию и Новую Зеландию, с другой – Тройственный союз – Германия, Австро-Венгрия, Османская империя и присоединившаяся к ним позже Болгария. У каждой страны свои интересы. Германия хотела земель, ибо свои исконные были уже плотно заселены, и хотела урвать от России Польшу, Украину и Прибалтику. Забегая вперед, можно сказать, получилось. По Брестскому миру отдали, с одобрения Ленина. Не был он собирателем земель русских. Отдал, что немцы просили, а еще Финляндию, завоеванную предками. Надо было отрабатывать немецкие деньги, а еще свою власть в России удержать. Повод для войны нашелся. В Сараево 28 июля 1914 года член движения «Молодая Босния» Гаврило Принцип убил эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника престола Австро-Венгрии. Германия уже 1 августа объявила войну, верная союзническому долгу. В дальнейшем в войну оказались втянуты 38 государств, или 62 % населения мира. Когда в авиароте объявили тревогу и на построении зачитали приказ об объявлении военного положения и начале войны, все военнослужащие были в растерянности. Один Андрей знал, но лицедействовал, так же притворно удивлялся. Почти сразу в роте, как и во всей армии, появились патриотические настроения. Силы сторон практически равны по численности армии, даже по количеству самолетов. Однако немецкий Генеральный штаб разработал план Шлиффена. По нему Германия за сорок дней должна была разгромить Францию, а потом всеми силами атаковать Россию. А сорок дней потому, что именно столько требовалось Российской империи для мобилизации, и немцы о том знали. Уже 2 августа Германия захватывает Люксембург, а 4 августа – нейтральную Бельгию. Двадцатого августа германские части вышли к границе Франции, а 5 сентября достигли реки Марны. Генштаб Российской империи по настоянию государя Николая II совершил глупость. Решили начать войну, не отмобилизовав армию. Уже 4 августа Русская армия под командованием Ренненкампфа начала наступление на Восточную Пруссию. Германия такого не ожидала, серьезных сил здесь не имела, стала отступать. С Западного фронта немцы срочно по железной дороге стали перебрасывать самые боеспособные части, пытаясь остановить русское наступление. С большим трудом и потерями немцы отбили наступление русских войск не в последнюю очередь потому, что подготовлено и просчитано оно было плохо, наспех. Фактически Россия спасла Францию от разгрома путем потери своих 1-й и 2-й армий. На какое-то время на Восточном фронте установилось неустойчивое равновесие, позиционная война. На Западном фронте шли серьезные авиационные бои с участием одновременно десятков аэропланов. На Восточном фронте воздушные бои имели куда меньший размах. Тяжесть потерь заставила французов провести анализ. Оказалось, в первую очередь легкой добычей для германских «Фоккеров» и «Альбатросов» становились аэропланы с толкающим винтом и только потому, что летчик-наблюдатель не мог вести огонь из пулемета или личного оружия в задней полусфере. Немцы как раз имели излюбленный прием – зайти сзади, в хвост, подобраться поближе и с малой дистанции открыть огонь. Расположение двигателя и винта сзади предполагало двухбалочную схему и горизонтальное хвостовое оперение в виде коробки. Даже с отсекателями пуль стрелять было опасно из-за возможности повредить свой аппарат. И Франция запретила постройку «Вуазенов», «Фарманов» и других моделей аэропланов такой конструктивной схемы. В воздушных боях и немцы, и французы быстро поняли, что личное оружие пилота – пистолет или карабин – исход воздушного боя не решает, только пулемет. И как только пулеметы стали массово устанавливать на аэропланы в Германии и Франции, сразу появились асы. Даже один сбитый самолет противника вызывал уважение к пилоту. Во Франции и России звание аса давали за пять сбитых самолетов, в Германии – за семь. В Германии самым известным асом стал Манфред фон Рихтгофен по прозвищу Красный Барон, ибо летал на самолетах, окрашенных в красный цвет. Он ухитрился сбить восемьдесят французских аэропланов, но сам погиб в апреле 1918 года. На втором месте по результативности был Э. Удет, сбивший 52 аэроплана, а на третьем – Герман Геринг, имевший двадцать две победы. Кто бы мог знать, что вскоре он станет министром авиации при Гитлере. Лучший пилот в русской авиации штабс-капитан Александр Казаков имел шестнадцать подтвержденных побед и пять неподтвержденных. Подтвердить победу должны были наземные части – пехота, артиллерия. На втором месте был подпоручик Личико Василий с шестнадцатью победами, а на третьем штабс-капитан Павел Аргеев с пятнадцатью. Однако первым открыл счет воздушных побед в Первой мировой войне наш Петр Нестеров, 26 августа 1914 года сбивший немецкий аэроплан тараном. К сожалению, Нестеров погиб. У Франции асов было больше, ибо воздушные бои с немцами были массовые. На первом месте Рене Поль Франк с семьюдесятью двумя победами, причем в одном из боев ухитрился сбить шесть самолетов германских. В Первую мировую войну этот своеобразный рекорд никто не смог повторить. Во многом победы Франка были обусловлены тем, что летал он на одном из лучших самолетов тех лет – SPAD VII. Вторым шел Жорж Гинемер, имевший прозвище Свирепый Демон, одержавший шестьдесят три победы, погибший в сентябре 1917 года, воевавший на «Ньюпоре» X и XI модификаций. Последний в тройке был Шарль Нанджессер по прозвищу Рыцарь Смерти, одержавший 45 побед. Исключительно недисциплинированный, мог, возвращаясь из боя, улететь в Париж и там предаться всем столичным соблазнам – вино, женщины. Пропал без вести 8 мая 1927 года при попытке перелета на самолете из Парижа в Нью-Йорк. Верховным главнокомандующим Российской императорской армией был Николай Николаевич Романов, дядя царя Николая II. Командующим Северо-Западным фронтом, действующим против Пруссии, где дислоцировалась восьмая германская армия, был генерал от кавалерии Яков Григорьевич Жилин. Восточным фронтом Германии командовал генерал фон Гинденбург. По мнению немцев, самой слабой стороной Антанты была Россия. До лета 1915 года Россия успешно вела наступление, потом стойко оборонялась в позиционной войне. Первый боевой вылет на разведку Андрей осуществил 2 августа. Вылетели с летнабом с целью определить дислокацию германских войск, расположение артиллерийских батарей, если таковые обнаружатся. Заправка – под пробку. Из оружия – Маузер у Андрея и Наган у летнаба. Взлетев с аэродрома, Андрей сразу стал набирать высоту, а только маломощный двигатель нестерпимо долго тянул аэроплан вверх. Восемьсот метров набрали к моменту подхода к границе. Летнаб Кагальницкий сразу топографическую карту приготовил, карандаши, пометки делать. Для начала следовало обследовать приграничную полосу, шириной пятнадцать-двадцать верст. Только пересекли кордон, Андрей аэроплан вправо развернул. Кагальницкий голову за борт свесил, потом бинокль, висевший на ремешке на шее, к глазам приложил. Через несколько минут ткнул рукой в плечо Андрея, большим пальцем за спину показал. Обернулся Андрей. Сзади, ниже и левее немецкий аэроплан. Медленно, из-за небольшой разницы в скоростях, настигает. За ревом мотора выстрела Андрей не услышал, а только ударило что-то по стойке с растяжками. После дошло – пуля. Стреляет по русскому «Ньюпору». Еще перед вылетом на задание Андрей предупредил летнаба пристегнуться ремнями. Собственно, ремень для каждого пилота один – поясной. Значительно позже появились еще и плечевые. Андрей крутой вираж заложил, с креном, как практиковался. Ручку держал, пока вираж в боевой разворот не перешел. И вот уже немец справа и спереди. У «Ньюпора», как более тихоходного аппарата, радиус разворота меньше. До германского «Фоккера» сотня метров, никак не меньше. Злость Андрея взяла. Кнопкой откинул крышку деревянной кобуры, вытащил Маузер. Патрон уже в патроннике был. Снял с предохранителя, прицелился. Бах! Бах! Один за другим десять выстрелов. Если и попал, то вреда не нанес. За «Фоккером» дымного следа не видно, и пилот цел, кулаком Андрею грозит. Дистанция для пистолета для стрельбы с руки велика. Были бы свободны обе руки, можно было пристегнуть к пистолету деревянную кобуру – приклад, огонь точнее бы был, да «бы» мешает. Как аэроплан пилотировать, если двумя руками огонь вести? А сейчас и вовсе практически безоружен. Магазин пуст, а одной рукой перезарядить невозможно. А германский самолет рядом. Выстрелы захлопали. Это Кагальницкий из штатного Нагана палить стал. Понятное дело, в белый свет. Мощь нужна и скорострельность. Даже если попадешь одной пистолетной пулей, что толку? Пробьет она оперение крыла или фюзеляжа, сделав дырку в полотне. Надо или в мотор попасть, или в пилота. Расстроился Андрей, он лучших результатов ожидал. Но немецкий пилот все же снижаться стал, не понравилась ему пальба. Вроде столкновение быстротечное по времени было, а посмотрел Андрей на часы и охнул. Бензина минут на двадцать полета осталось. На левом запястье вместо часов компас, что в Петербурге купил. А часы карманные, как у многих, в маленьком часовом карманчике на галифе, да еще с цепочкой, чтобы не обронить. Развернул самолет курсом 110 градусов, плавно обороты поднял, ручку медленно на себя, чтобы высоту набрать. Случись остановка двигателя, можно будет спланировать. Над Граево прошли, уже крепость вдали показалась, за ней аэродром. А двигатель раз чихнул, другой и остановился. Винт по инерции покрутился немного и застыл. Страшно было видеть его неподвижным, а еще рев мотора пропал, и стало слышно, как свистит ветер в расчалках крыльев. – Дотянем? – крикнул Кагальницкий. – Одному богу известно! Если ветер попутный, должно получиться. Лишь бы не потерять скорость, тогда аппарат свалится на крыло. Андрей медленно отдал ручку от себя, аэроплан опустил нос и стал снижаться, зато не терял скорость. Минимальная, на которой «Ньюпор» может держаться, – пятьдесят километров в час. А как их угадать, если приборов нет? Как говорят в авиации, «на честном слове и на одном крыле» долетели до взлетно-посадочной полосы. Аппарат уже раскачивался, грозя свалиться в штопор, а тут спасительная земля! Колеса побежали по земной тверди, шурша травой и мелкими камешками. Тоже непривычный звук, ведь мотор своим ревом глушит все. Совсем немного пробежали и остановились. А к аэроплану не спешит аэродромная команда, звука мотора не слышали, своими делами занимаются. Полосу освобождать надо.Глава 4 Воздушные бои
Все же аппарат заметили, подбежали солдаты, толкать к ангару стали. А Андрей с летнабом в штаб авиароты. Доложили о перестрелке с немецким авиатором. – Ушел? – Из пистолета попасть и повредить невозможно. – И какие выводы, поручик? – Пулемет нужен, господин подполковник. – Хм, полагаю Максим тяжел. – Конечно! Ружье-пулемет нужно. В Российской императорской армии ручные пулеметы были, только их называли ружье-пулемет. Все образцы иностранного производства, поставлялись в Россию официально, по заказу Артуправления, все под русский винтовочный патрон сделаны. Например, Мадсен датский по прозвищу Чертова балалайка, поскольку часто давал утыкание патронов. Или французский «Шоша», который считался худшим из-за плохой надежности. А уважение солдат завоевал «Льюис» британский, характерного вида, с трубой кожуха радиатора ствола и круглым магазином сверху. Андрей помнил его по кинофильму «Белое солнце пустыни», из него боец Сухов стрелял. – Знаете, поручик, я напишу прошение выдать нам ружье-пулемет. На складах крепости должны быть. Но установить попробуете сами. – Слушаюсь, господин подполковник! Чем прельщал «Льюис», так это магазинами большой емкости – 47 или 97 патронов. Авиационный бой скоротечен, сменить магазин некогда, а то и невозможно, иначе можно выпасть из кабины. Не откладывая в долгий ящик, Андрей пообедал и отправился на артиллерийские склады в крепость. От щедрот своих и в расчете на пулемет подполковник выделил грузовик. Лучше, чем идти пешком. Андрей забрался на сиденье. Высоковато! А как тронулись, стало трясти довольно сильно. А чего другого ожидать, если колеса из литой резины, а не из пневматики. Зато проколов не боится, для армейского грузовика самое то! На дорогах полно подковных гвоздей, лошадей в армии и на гражданке полно, они основная тягловая сила. Андрей даже засмеялся. По этим дорогам современная легковушка и двести метров не проехала бы, а шиномонтажа нет, раньше все работы выполнял шофер. Уже подъезжая к крепости, шофер спросил: – Господин поручик, нам куда? – В цейхгауз. Цейхгаузом еще со времен Петра Великого именовали склады. Подъехали, шофер мотор заглушил. Андрей направился к начальству. Штабс-капитан прочитал прошение, хмыкнул. – Никогда не слышал, чтобы на аэропланах ружья-пулеметы ставили. – Будут ставить! – Мне не жалко, берите. А почему про патроны ни слова? – Позвольте дописать. Сколько можно? – Да хоть ящик. Ящик вмещал два цинка винтовочных патронов. Для винтовки надолго хватит, а для пулемета – на несколько длинных очередей. Пошли по цейхгаузу. В пирамидах винтовки стоят, на полках в одиночестве разобранный Максим – тело отдельно от станка и бронещита. – О! Ружья-пулеметы! Берите. Андрей выбрал Льюис, к нему два запасных магазина. Тяжеловато, пулемет без диска тринадцать килограмм весил, а с диском и патронами – больше пуда. Штабс-капитан кликнул солдата: – Принеси ящик винтовочных патронов. – Слушаюсь, ваш бродь! Штабс-капитан бумаги оформил, Андрей расписался в получении. И пулемет, и ящик с патронами в кузов грузовика погрузили. Позже оказалось, что ни одно ружье-пулемет для авиации толком не подходило. Шоша ненадежен, Мадсен задержки дает, и магазин емкостью мал. А у Льюиса кожух вокруг радиатора ствола велик, при установке на турель при стрельбе в бок парусность велика, удержать даже сложно. Кожухи потом стали в авиации снимать, набегающего потока воздуха для охлаждения хватало. И плюс у Льюиса был – магазин большой емкости. И у всех общий недостаток – отработанные гильзы летели в кабину. При моторе сзади и толкающем винте попадали на пропеллер, повреждали его. Или, падая внутри кабины, зачастую клинили тросовые приводы рулей. Авиаторы сами шили мешки для гильз, приспосабливали. Только когда в серию пошли во Франции и Германии авиационные пулеметы, на них устанавливались с завода гильзоуловители. На советских самолетах такие мешки ставили с пулеметом ДА (Дегтярев авиационный). Такой специфики Андрей не знал, впрочем, не знал еще никто из пилотов, опыта не было. На дирижаблях пулеметы ставили, но полетам они не мешали. Боже! Как трясет грузовик! Кажется, пломбы из зубов выскочат. Подъехали к аэродромным мастерским. Солдаты подкатили аэроплан Андрея. Он на пальцах показал, что требовалось сделать. Вроде мелочь – железное кольцо и два вертлюга слева и справа, чтобы вести огонь по сторонам. Вперед не получалось. Про синхронизаторы стрельбы через винт Андрей знал, но не технические подробности. Но пусть для начала так, все лучше, чем палить из пистолета. Очередной вылет на следующий день, по тревоге. Аэроплан к полету готов, заправлен. Взлетели с летнабом. В штаб авиароты поступил звонок из войск, что над ними барражирует дирижабль. С него и бомбы бросают, и артиллерийский огонь корректируют. Когда набрали тысячу метров и приблизились к передовой, дирижабль обнаружили. Жесткой конструкции, с крестами, с гондолой под брюхом. Андрей обороты мотору прибрал, пролетел рядом с дирижаблем. А как его сбить? В кабине дирижабля видны три воздухоплавателя. Андрей заложил разворот перед носом висящего «Цеппелина», а с дирижабля открыли стрельбу. Двое в авиашлемах из винтовок палить стали. В летящий аэроплан попасть непросто, упреждение брать надо. Андрей ручку на себя взял. «Ньюпор» над дирижаблем взмыл. Вдвоем с летнабом, свесившись за борт, по дирижаблю постреляли. То, что попали, сомнений не вызывало, «Цеппелин» огромен, и промахнется только слепой. А толку нет. Дирижабль как плыл неспешно, так и продолжал. Ни гореть, ни терять высоту не думал. Цель вот она, рядом, а сбить невозможно! Вернулись на аэродром. Андрей подробно доложил командиру, что дирижабль нашли, атаковали, обстреляли, но задачу не выполнили. Андрею самому обидно. – Думайте, поручик! – Подполковник явно недоволен был. Так и другие пилоты ничего предложить не могли. Пожалуй, выручили бы зажигательные или трассирующие пули. Но существовали ли такие в 1914 году? Андрей направился к цейхгаузу. В каптерке сидел давешний штабс-капитан. – Добрый вечер! – не по-уставному поприветствовал Андрей. – Авиатор! Установил? – Сначала станок склепать надо, механики трудятся. Я по другому делу. – Да вы присядьте, поручик. Андрей сел на стул. – Летал я сегодня на задание. Германский «Цеппелин» корректировал огонь батарей. Пострелял я по нему из пистолета, как слону дробина. Не найдется ли что-нибудь эдакого? Андрей покрутил кистью руки. Состояние патронного дела в России считалось благополучным, пока не началась война. Каждый месяц императорской армии требовалось 150 миллионов винтовочных патронов, к 1917 году потребность эта возросла до 350 млн, а все заводы могли дать 150 млн. Правительство сделало большой заказ на боеприпасы в США и Англии. Не только патроны, но и снаряды, те во Франции. Когда был создан патрон к трехлинейке, пуля к нему была тупоконечной. В 1908 году ее заменила остроконечная, улучшившая баллистику. Но специальных патронов не производили, лишь в 1916 году небольшими партиями стали выпускать бронебойные пули Кутового. Связано это было с появлением на фронтах броневиков и танков. Остроконечная пуля пробивала стальной немецкий шлем на 1700 метров, а бронебойная 7 мм стали по нормали (под углом в 90 градусов) – на 550 метров. Кирпичную кладку в 12 см пуля пробивала на дальности 200 м. И тут штабс-капитан удивил: – А карабин или винтовка на аэроплане есть? – Нет, только пистолеты. Да и возьми мы винтовку, толку-то что? – Э, не скажите, батенька! Минутку. Штабс-капитан исчез в темном чреве цейхгауза, а вернулся с двумя пачками патронов. Обычные пачки из вощеной бумаги, в которые укупоривались патроны с обоймами, по пять штук. Как-то уж очень бережно уложил их на стол. – Спешу обрадовать, господин поручик! Новинка, только получили. – Какие-то особые патроны? – Противоаэростатные! – Какие? – переспросил Андрей. Ему показалось – ослышался. Сроду не знал, что в номенклатуре патронных заводов есть такие. Штабс-капитан взял обойму, выщелкнул патрон. – Смотрите, на вершине пули высверлено углубление, засыпан туда мелинит, и вставлен обычный капсюль. Стоит пуле попасть в оболочку дирижабля, как последует небольшой взрыв. Пожалуй, не взрыв, громко сказано. Но вспышку пламени обещаю. Сам пробовал по доске стрелять, работает. Но просьба обращаться осторожно, а то хлопнет в кармане. – Вот спасибо, не ожидал. Я еще гранаты видел. – Да, получили гранаты Рдултовского. Полтора фунта весом, из них половина на мелинит приходится. Мелинит был распространенным в то время взрывчатым веществом, в виде порошка, применялся в основном в горном деле для подрыва породы. Эффективность была меньшей, чем у тротила, но в производстве почти вдвое дешевле. – А можно пару гранат для пробы? – С аэроплана думаете бросать? – Именно так! – Тогда берите пятак. Пусть отведает германец подарки с небес. Вы ведь и в окоп сверху можете угодить? Андрей кивнул. В окоп с горизонтального полета не получится, а вот в капонир вполне. Для Андрея главным было показать немцам боевую мощь. А то летят они с летнабом, а германские пехотинцы, не скрываясь, пялятся, руками показывают. А кое-кто из винтовок по аэроплану палит. Бояться должны, при виде летательного аппарата в щели забиваться, как крысы. Штабс-капитан не пожалел солдатского вещмешка. Принес в нем гранаты. – Пользоваться умеете? – Напомните, пожалуйста. – Нажали клавишу на ручке, сорвали страховочное кольцо и бросаете. Взрыв через пять секунд. – Понятно. Благодарю вас. Если все удачно получится, с меня шустовский коньяк. Андрей не блефовал, из отпуска привез пару бутылок. В крепости была пара лавок, но спиртное в них не продавали даже в мирное время, не то что в военное. Нагруженный боевым железом Андрей вернулся в авиароту. У начальника караульной службы карабин истребовал. Сам, по одному, противоаэростатные патроны в магазин снарядил. И когда на следующий день вылетел к передовой, поперек груди карабин на ремне висел, а слева, между сиденьем и бортом, привязан вещмешок с гранатами. Хотелось испытать, но дирижабля или привязного аэростата не было. Зато увидел немецких пехотинцев. Покуривают, на подлетающий аэроплан поглядывают. Андрей гранату одной рукой достал, ручку на себя отдал, снизился. Одной рукой гранату в боевое состояние привести нельзя. Ручку управления между ног зажал, в руке клавишу сжал, кольцо сдернул и за борт швырнул. Прикинул приблизительно, куда граната упадет. Ведь какое-то время она будет не только падать, но и вперед лететь, по параболе. Опыта сброса гранат или бомб с самолета не было. Тут же взял на себя ручку управления, затем правую ногу на педали вперед подал, перекашивая крылья. Такой способ крена аэроплана назывался гошированием, а еще и ручку вправо резко отклонил. Аэроплан заложил крутой вираж с резким креном, правое крыло в землю смотрело. Хлопка Андрей не слышал, видел облачко черного дыма. Немцы попа́дали. То ли от ранений, то ли от испуга. Один пехотинец стал из положения лежа по аэроплану из винтовки палить. Вот гад! Андрей рукой гранату нащупал, кольцо сорвал и за борт смертоносную железяку выбросил. А сам газу дал, удаляясь от передовой. Обернулся посмотреть. Граната взорвалась в воздухе, немного не долетев до земли. Получалось, оптимальная высота сброса метров сто – сто двадцать. Слишком низко. Опытный стрелок из винтовки моментально собьет. Стало быть, для нанесения урона пехоте гранаты не годятся, нужны авиабомбы. У них взрыватели контактного действия. Коснулась бомба земли – взрыв. А у гранаты взрыватель срабатывает по времени и запал долго не горит. Зато следующим днем Андрей понял, для чего можно использовать гранаты. Вылетели с летнабом. Андрей ему карабин вручил и наказал: – Пули особые, стрелять только по дирижаблю или аэростату. Провели аэрофотосъемку позиций германских у Лика, уже возвращались к себе на аэродром, как увидели дирижабль. Не фирмы «Цеппелин», те большие. Этот поменьше, со стороны наших позиций идет. Андрей с превышением по высоте метров на сто летит. Дирижабль заметили поздно, снизиться не успевают. Андрей решил над дирижаблем пройти, потом заложить боевой разворот, снизиться и поравняться. Тогда летнабу удобно стрелять будет. Немного не долетев, вдруг непонятно для себя вытащил гранату из вещмешка, сдернул кольцо и швырнул за борт. Особо не на-деялся на результат. Но полагал, множество осколков издырявят оболочку, газ выходить начнет. Взрыва не слышал, а дымок и вспышку видел, прямо у покатого бока дирижабля. А потом ахнуло так, что самолет едва не лег на борт, Андрею стоило больших трудов не дать аппарату перевернуться. Это настигла ударная волна. Крутой вираж заложил. Объятый пламенем дирижабль падал на землю. Еще крутились винты двух его моторов, но это уже была агония, потому что были видны внутренние шпангоуты. После взрыва гранаты оболочка была посечена, а водород воспламенился и рванул. Андрей описывал круги большого радиуса, пока дирижабль не рухнул на землю. – Ура! – заорал он. И тут же недалеко взрыв в воздухе. Германские зенитчики открыли огонь. Надо сматываться, иначе собьют. Андрей заложил боевой разворот, затем пологое пике с набором скорости. Так в аэроплан не попадут, угловая скорость велика. Передовую перелетел, имея двести метров высоты. Вот и свой аэродром виден. Сел, чувствуя себя победителем. К подполковнику направились вдвоем. Все же летнаб свидетель. Андрей о победе доложил. – Погоди радоваться, вот пехота доложит, что видела, тогда запишем на твой боевой счет. К сожалению, горящий дирижабль наша пехота не видела. Андрей его сбил над германской территорией. К слову сказать, больше дирижаблей Андрей здесь не видел. А вот через неделю увидел привязной аэростат. Такие поднимались практически на позициях артиллерийской батареи, и корректировщик передавал данные командиру. В случае опасности – вражеский самолет или резкое ухудшение погодных условий – солдаты на лебедке опускали воздушный шар. Андрей возвращался уже с аэрофотосъемки и увидел воздушный шар слева от своего маршрута. Для немцев появление русского аэроплана было неожиданным, «Ньюпор» появился со стороны германского тыла. Андрей повернулся к летнабу, показал рукой на воздушный шар, потом показал на карабин. Стреляй, мол. Говорить бесполезно, цилиндров на моторе девять, а глушителя нет. Выхлоп мотора буквально в полуметре от лица пилота, грохот сильный, а еще вонь сгоревшего бензина и масла. Моторы «Гном» всегда отличались повышенным масляным аппетитом. Иной раз после полета лицо у пилота черное, в копоти, только кожа и глаза под очками светлые. Кагальницкий кивнул, стянул ремень, передернул затвор. До воздушного шара двести метров, сто. Андрей повернулся к летнабу, кивнул. А сам плавненький вираж, блинчиком, без крена, чтоб стрелять удобно было. Понимал ведь, воздушный шар не дирижабль, нет внутри оболочки взрывоопасного водорода, а только нагретый воздух. А злость брала, попугать хотел. Между тем получилось здорово. Цель огромная, и летнаб не промахнулся, все же офицер, военное училище окончил. Выстрел! Через мгновение пуля оболочки достигла, вспышка, и на оболочке дыра с голову размером. А летнаб вторую пулю послал, третью. Солдаты на земле лебедку крутят, как пчелой ужаленные. Воздушный шар вниз пополз, да, видимо, теплый воздух вышел, заместился холодным, шар начал быстро снижаться да грохнулся о землю. Убились корректировщик и воздухоплаватель или нет, непонятно. И задерживаться поглядеть нет никакой возможности, немцы открыли по аэроплану огонь из винтовок всей батареей. Высота всего метров триста с небольшим, бронирования у самолета никакого. Андрей дал газу и через пару минут уже перелетел линию фронта. Сверху она была хорошо видна по линиям траншей, капонирам пушек. В российской авиации вылеты на задания были индивидуальными. С появлением бомбардировщиков «Илья Муромец» летать они стали парами. А массовых мясорубок в небе Северо-Западного фронта, впрочем, как и всего русско-германского, не было всю войну. После приземления при осмотре аэроплана механик обнаружил в перкале крыльев три пробоины. На следующий день с утра зарядил дождь, полеты отменили. Мотористы принялись проводить регламентные работы, а механики – устанавливать на кабину летнаба склепанную конструкцию под установку пулемета. Вертлюги по левому и правому борту, пулемет в полете переставлять можно для отражения атаки. А Андрей с Кагальницким занялись изучением пулемета. Особенности были. Пулемет английский, сделан под русский патрон, а деления на прицельной планке в ярдах. Что удивило, так это магазин. Простой как три копейки, в нем не было даже пружины. Патроны внутри в два яруса в 47-зарядном и три яруса в 97-зарядном. При стрельбе диск поворачивался под усилием подающего рычага. Чем проще техника, меньше в ней деталей, тем надежнее. Отошли на край аэродрома, предварительно обслугу и охрану предупредив. По трухлявому пню постреляли. Пулемет тяжелый, при стрельбе не смещался, устойчив, а бой крепкий. После опорожненного магазина в 47 патронов от пня ничего не осталось. Подмокли слегка под моросящим дождем, но довольны оба. В ангаре поставили пулемет на вертлюг. Кагальницкий в кабину забрался, попробовал в воображаемого противника прицелиться. Влево – вправо, вверх – вниз ствол направил. Получается. Солдаты для запасного диска из проволоки сделали крепление. В аэроплане в кабине ничего болтаться не должно, ибо мешать будет, а хуже того, попасть под педали может или в тросы управления, тогда катастрофа. И неприятность не заставила себя ждать. Через три дня, когда земля просохла, вылетели на разведку. Только на немецкую сторону перелетели, показался германский аэроплан. Видимо, с него русского разведчика тоже увидели. Аэроплан на сближение пошел. Когда сблизились, немецкий пилот стал стрелять из Маузера. Пистолет характерного вида. Правда, у союзника Германии, Австро-Венгрии, был пистолет похожий, конструктора Бергмана. Андрей к летнабу повернулся, хотел дать команду стрелять из пулемета, а Кагальницкий уже сам к пулемету приник, целится. На аэроплане главный всегда пилот, особенно это заметно, когда воздушное судно большое и членов экипажа несколько. Аэропланы поравнялись, и летнаб дал очередь. Немец такого подвоха не ожидал, иначе бы борт не подставил, постарался уйти, пользуясь тем, что его аэроплан быстроходнее. Немец на «Румплере» летел, а он помощнее и быстроходнее «Ньюпора» будет. Дистанция невелика, и летнаб всю очередь в самолет противника влепил. Чудом не задел летчика, но в мотор попал и по фюзеляжу прошелся. Фюзеляжу хоть бы хны, а мотор у немца заглох, за аппаратом полоса черного дыма потянулась. Кагальницкий закричал «ура» и поднял большой палец на правой руке. Немец самолет развернул, погрозил кулаком русским. Андрей в ответ провел ребром ладони поперек горла. Жест, понятный всем. Андрей добавил обороты мотору, ручку на себя слегка потянул, желая добавить скорость и набрать высоту. Немца вполне можно догнать и сбить, чтобы упал. Самолеты относительно тихоходные, пилот может с воздуха подобрать подходящую площадку, сесть. Заменить или отремонтировать мотор недолго. А опытный пилот – ценность для армии, их у немцев, как и у русских, до трех сотен по численности не доходит. Однако с началом войны, с подъемом патриотических настроений в армию пришли пилоты с гражданки. В Москве и СПб уже были авиашколы. Спешно готовили пилотов и немцы. Каждый день на Западном фронте они теряли самолеты и летчиков. Перед войной Германия имела 253 аэроплана, за годы войны они выпустили 47 931 аэроплан, из которых было сбито 3200. Наши маломощные авиазаводы, больше похожие на мастерские, современных аппаратов выпускать не могли в первую очередь из-за отсутствия авиамоторов. Это серьезная отрасль промышленности, требующая вложений, конструкторов. Но не было ни своей конструкторской школы, ни заводов. Потому в годы войны и после довольствовались покупными, в основном французскими и не самых новых моделей. Были и в России конструкторы, не уступающие иностранцам: Сикорский, Гаккель, Григорович. Андрей тянул ручку, а она ни с места. Попробовал ее двинуть влево-вправо, и пот холодный прошиб. Ручка люфтила немного, но не двигалась. Дошло до него: гильзы попали под тросы управления. Подал резко педаль ногой, самолет стал крениться, крылья вертикально встали, потом колеса в зенит ушли, а кабина вниз. Андрей повис на ремнях. Повернулся назад. Летнаб тоже на ремне, лицо багровое, двумя руками за борта ухватился. Самолет описал бочку – поворот относительно продольной оси на триста шестьдесят градусов. Стало слышно, как громко матерится Кагальницкий. Но ручка стала двигаться. При перевороте гильзы выпали, освободив тросы управления. Нервное напряжение отпустило. Андрей развернул аэроплан в направлении на аэродром. Задание по аэрофотосъемке не выполнил, зато уцелел. Приземлившись, подрулил к ангару, заглушил мотор, направил механиков проверить тросы, объяснил причину. Кагальницкий, довольно злой на Андрея за его выкрутас в воздухе, понял исток. – Андрей Владимирович, летали же мы без пулемета. А ну его! – Нет! Мешок приспособим, только продумать надо. Пусть гильзы туда собираются. За пулеметами на самолетах будущее, как можно отказываться? А к мешкам-гильзосборникам быстро пришли все авиаторы. Ранней весной 1915 года Генштаб Германии решил, что в союзе Антанты Россия самое слабое звено и надо летом нанести по ней удар всеми силами, принудить выйти из войны, потому как воевать на два фронта у Германии не было сил. Начали к началу лета перебрасывать войска, в Галиции (Западная Украина) удачно наступали. Затем стали наступать в полосе Северо-Западного фронта. Немцам сильно мешала крепость Осовец. Ни с севера, ни с юга ее не обойти – болота. Немцы установили тяжелые орудия, стали методично обстреливать русские укрепления. Каждый день обстрелы, потом атаки германской пехоты. Русские стояли непоколебимо. При обстрелах личный состав прятался в форты. Еще при первых обстрелах, когда снаряды упали на взлетно-посадочной полосе, авиароту, во избежание потерь, решено было передислоцировать в Белосток. Вылетали поодиночке, без потерь перегнали все самолеты. Наземный состав авиароты – механики, мотористы, заправщики, охрана, штаб, как и имущество роты, были перевезены на грузовиках. Немцы, не имея возможности взять крепость, 24 июня 1915 года применили химическое оружие. Заранее завезли и установили на своей передовой тридцать газобаллонных батарей, солдат снабдили противогазами. Примитивные, тем не менее защищали от хлора. Выждав, когда утром ветер был ровный, устойчивый и дул на русские позиции, немцы открыли вентили. Тяжелое облако желтого цвета поползло на русские позиции. Газообразный хлор тяжелее воздуха, проникал в траншеи, землянки. Противогазов никто из русских не имел, и 9, 10 и 11-я роты Землянского полка практически полностью погибли в страшных мучениях, от 12-й роты в живых осталось 40 человек, уже не годных к службе. В самой крепости Осовец отравленных, но в легкой степени оказалось 1600 военнослужащих. Солдаты ландвера, 76-й полк, без боя заняли деревню Сосню. По приказу командира крепости в контратаку пошли остатки 8-й и 13-й рот Землянского полка. Атаку возглавил подпоручик В. К. Котлинский, который был смертельно ранен. Хрипя, падая, надсадно кашляя и отхаркивая кровью с кусками легких, полуослепшие из-за ожога глаз, солдаты шли в штыковую атаку. Жуткого зрелища, когда из клубов желтого дыма выбегали живые мертвецы, немцы не выдержали, побежали. Атаку позже назовут «атакой мертвецов». Крепость Осовец артогнем, методичным, постоянным, была наполовину разрушена, но продержалась 190 дней и не пала, а была оставлена по приказу командования, так как немцы продвинулись далеко на севере и на юге. Крепости грозило окружение. Эвакуация началась 4 августа, и последний защитник покинул ее 9 августа 1915 года. А немцы продолжали напирать. В сентябре 1915 года фронт стабилизировался на линии Двинск – Коставы – Барановичи – Пинск. Немцы захватили Гродно, Новогрудок, Слоним, Барановичи, Кобрин, Брест. После пятимесячных упорных боев русской армии пришлось оставить Западную Украину, часть Волыни, Польшу, Литву, часть Латвии (Курляндия). Немцы выдохлись. Видя победы Германии, в Тройственный союз вступила Болгария. Полагая, что русским долго не оправиться, немцы перебросили солдат и артиллерию на Западный фронт и 21 февраля 1916 года стали наступать на французский Верден. Завязались ожесточенные бои, в которых обе стороны несли большие потери. Немцы потеряли 600 тысяч. Франция стала требовать от России военной помощи. Во Францию царь отправил экспедиционный корпус, а генерал Брусилов стал готовить прорыв на полосе в 400 километров, в основном против союзников Германии, Австро-Венгрии. По мере наступления немцев авиарота передислоцировалась. Из Белостока в Гродно, а когда фронт подошел и к этому городу, сначала в Лиду, а потом и под Минск. Ежедневно взлетали на разведку или бомбежку германских войск. В свои права вступила осень с ее туманами, дождями, непролазными дорогами. Почти одновременно на трех аэропланах вышли из строя моторы, отработав свое. Они еще заводились, но летать на них опасно: дымили, тяга плохая, а масло потребляли ведрами. К сожалению, ресурс «Гномов» был невелик. Командир авиароты подполковник Ляхов связался с командованием и через месяц получил приказ откомандировать пилотов в СПб. для получения техники. В число «безлошадных» попал и Андрей. С началом войны летал он почти ежедневно, а еще полеты и до войны были, мотор отработал свое. Но, слава богу, в полетах не подводил, на том спасибо. Несмотря на войну, поезда еще ходили по расписанию. Компания подобралась еще из довоенных пилотов: поручики Патронов, Чуканов и Андрей. В вагоне поезда все о довоенной жизни напоминает: подстаканники, подушки с гербами империи, отлично заваренный чай, усатые вышколенные проводники. На аэродроме сесть и поговорить не спеша почти не удавалось, зато в поезде обсудили действия армий Ренненкампфа и Самсонова. Почти единодушно пришли к неутешительным выводам. Армии не наступают, перешли к обороне, резервов – людских, конных, артиллерии, чтобы наступать, – нет. А через месяц зима, в окопах и сырых землянках холодно, и патриотических чувств солдатам это не добавляет. Петербург, несмотря на войну, не изменился, разве что на улицах прибавилось людей в военной форме. Военные грузы от союзников с началом войны поступали в основном в Петербург и Архангельск. Порты Прибалтики оказались блокированы немецким флотом. Немцы пытались останавливать пароходы с военными грузами, идущими в Россию, но гидросамолеты Григоровича быстро отучили их от плохих привычек. Офицеры сначала отправились в авиационный отдел Генштаба, получили там документы, с ними на Комендантский аэродром. Предстояло получить и перегнать своим ходом аэропланы в Осовец. Аппараты получали в ящиках из Франции, собирали в мастерских при аэродроме. Самолеты оказались «Моран-Парасоль». Были совершеннее Ньюпора-IV. Такой же двигатель «Гном» развивал уже 100 л. с. и позволял развить скорость до 125 км/ч и высоту в 3,5 км. Высоконесущий моноплан имел одно– или двухместную кабину и мог находиться в воздухе два с половиной часа, вполне неплохо по тому времени. Самолеты, имеющие вторую кабину, располагали вертлюгом для установки пулемета. Кстати, на этих же самолетах впервые во Франции были установлены курсовые пулеметы и стальные отсекатели в винтах, но произошло это через год. После сборки аэроплана их испытывали: пробеги по аэродрому, подлеты, а потом и полеты. После Ньюпоров с их нестандартным управлением снова приходилось переучиваться. А привычку трудно сразу преодолеть. Механики собирали один аэроплан в день. Совершали полеты по очереди, на первом готовом. Вечером второго дня получили топографические карты, как без них в полет, если местность не изучена? После пошли в ресторан. Народу по сравнению с довоенным периодом поубавилось. Да и настроение не было таким беззаботно веселым. Уже приходили похоронки в города и веси. Но и добровольцев хватало, в армию записывались гимназисты, студенты университетов, рабочие. Даже женщины хотели помочь, шли в госпитали сиделками, и женский батальон был создан, настоящий, строевой, не какой-нибудь банно-прачечный отряд. Но пока еще боевые действия велись в Польше, на Украине. А утром офицеры видели митинг. Какой-то разночинец у Путиловского завода что-то горячо вещал рабочим. Офицеры не подходили, не прислушивались. Для офицерства тех лет была характерна политическая апатия. Дело военного – война, в политику не лезли, известно ведь – политика дело грязное. А офицерство – белая кость, становой хребет армии. Охранка внимания на митинги особого не обращала, считали, народу надо выпустить пар. Андрей достоверно знал – кончится плохо. Появятся разные партии, горлопаны будут мутить, настраивая и против армии, ипротив войны, и против царя. Но это после. А сейчас только первые предвестники. Офицеры, что были с ним, внимания на митинг не обратили. Досадно Андрею. Такие безответственные горлопаны приведут к революции и Гражданской войне, миллионы погибнут, да кто их тогда считал. На край гибели держава встанет, а все из-за амбиций руководителей разных партий – большевиков, меньшевиков, эсеров, кадетов, анархистов. Все хотели власти, и никто не хотел ответственности. С трибуны кричать проще, обещать несбыточное. Аэропланы облетаны, заправлены, пилоты подписали документы о приемке техники, что аппараты исправны, облетаны, претензий нет. Вылетать решили все вместе, лететь вереницей, дабы видеть друг друга. Первым вызвался Патронов, он хорошо ориентировался на местности и когда-то перегонял аэроплан до Минска. Вылетели, едва рассвело. По холодку моторы тянут лучше. Сначала взлетел Патронов, за ним Андрей, замыкающим Чуканов. Сразу легли на курс и стали набирать высоту. Андрей поглядывал на компас. Привирал слегка незамысловатый прибор, а все потому, что рядом большая магнитная масса – двигатель. От Питера курсом двести. Механики заверили, что топлива хватает на два часа лета, если воздух спокойный. При встречном ветре расход бензина возрастал. Впереди, метрах в трехстах, аэроплан лидера. Еще до вылета разбили весь маршрут на участки по сто пятьдесят – сто семьдесят верст. Фактически от одного аэродрома до другого. Вопрос упирался в дозаправки. Пожалуй, что на одной заправке и «Илья Муромец» этот маршрут не одолеет. Больших оборотов мотору Андрей не давал, двигатель не обкатан, детали приработаться должны. Первый участок, до Пскова, одолели относительно быстро, однако замерзли все. Теплой одежды с собой никто не брал, на земле плюс три-четыре градуса, а на высоте в полторы тысячи метров уже ноль, а то и небольшой минус. Пока механики заправляли аэропланы на военном аэродроме, офицеры попили горячего чая с бутербродами в офицерской столовой. И снова в полет. Осенью день не очень длинный, хотелось добраться как минимум до Великих Лук. Справа показалось Чудское озеро. Обширная водная гладь. Полеты над большими озерами или морем сухопутным самолетам запрещены, это стезя гидросамолетов, они базировались в Таллинне и Либаве. Андрей и сам опасался летать над водной гладью. Случись отказ мотора над землей, с воздуха можно присмотреть луг, поле, участок дороги в сотню метров. А как спастись над озером? Ни спасательных жилетов, ни парашютов нет. Но озеро осталось справа. Через какое-то время показались Великие Луки, аэродром. С началом войны все аэродромы действовали как военные. Еще одна посадка. Заправка, обед и снова взлет. Пилоты уже устали и замерзли. Вдруг двигатель чихнул, у Андрея сердце екнуло. Стал за борт поглядывать. А мотор еще раз сбой дал, заработал ровно и заглох. Андрей планировать стал, подбирая участок, куда можно приземлиться. Вокруг него сделал разворот блинчиком замыкающий – Чуканов. Андрей рукой махнул – продолжай полет. Судя по всему, кончился бензин. То ли недолили немного, то ли небольшой встречный ветер сказался. Кроме того, необкатанный мотор топлива ел больше, чем поработавший. Участок присмотрел недалеко от небольшого городка. Начал снижаться, потом круг заложил, теряя высоту. Присматривался: нет ли проводов или высотных зданий, которые можно зацепить. Уйти на второй круг не получится, надо сесть с первого раза и чисто. Не хватало разбить новый аэроплан. Позор будет на всю армию! Площадка оказалась футбольным полем. Немного пробежав, самолет остановился. Андрей выбрался из кабины, а к аппарату уже мальчишки бегут, за ними гражданские. – Это что за город? – спросил Андрей. – Местечко Заречье. Аэродрома здесь не было, с высоты Андрей видел. Сейчас бы бензина и можно было взлететь. Да где его взять? Вообще-то должны быть в городке автомобили? Берут же они где-то бензин? Ему и надо литров десять, чтобы до Витебска долететь. – Мальчишки, кто у вас старший? Пацаны вытолкнули одного. – Поручаю тебе охрану аэроплана. Трогать можно, откручивать или ломать нельзя. Понял? – Да, господин авиатор. Хм, слова даже такие знает. Но по-русски говорит с акцентом. Андрей подошел к взрослым мужчинам, стоявшим неподалеку. Поглазеть на аэроплан хочется, но и любопытство проявлять вроде зазорно. – Добрый день! Ответили вразнобой. – Подскажите, где можно бензин взять? Переглянулись, о чем-то пошушукались. – В аптеке. Андрею показалось – ослышался. В аптеке лекарствами торгуют, а не бензином. Списал на то, что не поняли, не все русским языком хорошо владеют. – Кто-нибудь покажет? – Конечно, господин. Андрей полагал, зря время потратит. Но пошел с провожатым. Благо идти недалеко, городишко провинциальный, маленький. На улицах автомобилей не видно, одни повозки с лошадьми, и их немного. Провожатый поймал взгляд Андрея. – Да, да, плохие дни настали. Были в городе машины, все мобилизовали на войну. Андрей мысленно чертыхнулся. Мог бы и сам догадаться. В современной России с началом войны по мобилизационным планам тоже из гражданского автопарка забирают грузовики, вездеходы. На углу красивое кирпичное здание, вывеска на русском. Провожатый толкнул дверь, позвенел колокольчик. На звон из подсобки вышел фармацевт, поздоровался. – Господин офицер заболел? – Простите, здоров. Мне бы бензина. Андрей думал, что аптекарь засмеется или скажет, что офицер ошибся адресом. Однако аптекарь протер платком очки. – Не знаю, смогу ли помочь. С началом войны машины забрали в армию, я перестал заказывать. Сейчас посмотрю в подсобке, вроде оставалось немного. Аптекарь вышел через несколько минут. – Есть шесть жестянок. Будете брать? – Посмотреть можно? Что за упаковки, какой в них бензин? Да и бензин ли? Настоящий театр абсурда. Старый анекдот вспомнился. «Пьяный заходит в аптеку, спрашивает провизора: – Коньяк есть? Провизор пошутить решил: – Есть! – А красная икра? – Есть. – И купить можно? – Рецепт давайте!» Аптекарь вынес жестяную прямоугольную банку, протянул. Андрей прочел надпись на боку банки. «Бензин. Одна четверть. Сообщество Нобеля. Баку». Четверть – это сколько? Вспомнились сразу слова бабушки, четвертью она называла трехлитровую банку. И сразу пазл сложился. На Руси ведро – 12 литров, а четверть и есть 3 литра. Да и по весу приблизительно столько. Андрей жестяную крышку открутил, понюхал. Пахнет бензином, причем содержимое чистое, дно емкости видно, осадка нет. – Одна четверть всего? – спросил Андрей. – Еще пять есть. Будете брать? – Конечно, несите. Аптекарь вынес жестянки, Андрей расплатился, считал, повезло. Аптекарь тоже рад, сбыл залежавшийся товар. Провожатый помог донести жестянки до самолета. По весу Андрей и сам унес бы, да неудобно, ручек нет. Забрался в кабину, ему жестянки подали. Бензобак между мотором и кабиной, крышку снял, переливать неудобно, ни шланга, ни воронки нет. А пролить ни капли не хочется. Все жестяные емкости опорожнил, крышку бензобака на место вернул. Теперь пробовать завести надо. Придется провожатого просить, который рядом с аэропланом толкается. Андрей объяснил, что делать надо. – Не забудь! Рванул винт и сразу руки убирай и стой сбоку! – Понял, понял, – кивал абориген. Андрей шприцом механическим бензин в цилиндры подал, предварительно открыв кран бензопровода, ручку магнето крутить стал, закричал добровольному помощнику: – Крути! Мужчина резко рванул за винт, как объяснял и показывал Андрей. Хоть и остыл мотор, а схватил сразу. Свечи новые, поршневые кольца тоже, чего бы ему не завестись? В качестве бензина Андрей сомневался. Для авиации более легкие фракции бензинов нужны, у аэропланов своя специфика есть. Погрел мотор на холостых оборотах, потом из кабины выбрался, с помощью мальчишек развернул аэроплан хвостом к городу. Еще неизвестно, как двигатель примет обороты, разовьет ли мощность. Потому хвостом от города, чтобы в поле взлетать. На город опасно, если тяги не будет, аэроплан не наберет высоты и врежется в дома. Приходилось учитывать каждую мелочь. Впрочем, в авиации мелочей не бывает. А кто пренебрегает, так пусть на кладбище сходит, где авиаторы лежат. А обороты малые, потому как тормозов нет. На аэродроме механики под колеса колодки ставят, чтобы аэроплан не покатился. И по взмаху руки убирают, для этого к колодкам веревки привязаны, за них тянут, чтоб под винт не попасть. Дал газу плавно, аэроплан разгоняться стал. На пятидесяти сам хвост приподнял, а Андрею осталось ручку на себя потянуть. Взлетел, круг над футбольным полем сделал, рукой помахал. Сориентировался по компасу и на Витебск. Десяток минут полета, и аэродром виден, на нем два «Морана»-«Парасоль», явно поручиков осовецкой авиароты, ибо другие аэропланы других моделей, в основном «Фарманы». Приземлился Андрей, подрулил к перегоняемым аппаратам. Вокруг них механики крутятся, а пилотов нет. Андрей с вопросом: – Где авиаторы? – В штаб пошли. Говорят, у них один отстал. – Где штаб? Показали рукой, Андрей туда направился. А поручики у стола дежурного офицера убеждают, что надо разыскивать самолет. То ли двигатель у него сломался, то ли бензин кончился, а один из авиаторов видел, что у аэроплана пропеллер не крутится. – Это где было? – спросил дежурный. – Не надо искать, здесь я, – подошел Андрей. – Здравия желаю! Козырнул. Поручики его отряда на него так уставились, как будто он с того света вернулся. – Бензин кончился, удалось сесть у Заречья на поле. Несколько жестянок бензина купил. Повезло – последние забрал. Зато до аэродрома сам добрался. Беспокойство пилотов понятно. При посадке вне аэродрома всякое могло приключиться. Попадет колесо шасси в ямку, и аппарат скапотирует, встанет на нос и сломает винт в лучшем случае, а в худшем перевернется на спину. В этом случае почти неизбежно случится пожар, так как бензин из бака польется на раскаленные детали мотора. Или был в гродненском отряде случай. Уже возвращались с боевого задания. До своего аэродрома не дотянули, мотор сдох. А внизу площадка, вроде бы ровная. Стали садиться, а это болото. Аппарат утопили, сами едва спаслись. Пилот тогда летнабу чуть физиономию не набил, он присоветовал сесть, показав рукой. Болото по цвету зелени от обычного поля всегда отличается. Но в летнабы до двадцатых годов брали дальтоников, людей, не различающих цвета. Считалось, что для них маскировка противником позиций не помеха, через нее видят. Пока самолеты заправляли, обслуживали, пилоты обсуждали, ночевать здесь или успеют до Бегомля долететь. Решили лететь. Заход солнца через два часа пятьдесят минут, а лету два часа двадцать, то есть полчаса в запасе. Решив так, заняли места в кабинах, запустили моторы. Немного прогрев, пошли на взлет. Уже в воздухе заняли прежние места в строю. Однако уже через полчаса небо стало хмуриться, потом пошел дождь. Видимость стала ухудшаться. Козырек перед пилотом заливало водой, появилась опасность попутного столкновения. Андрей подосадовал. Надо было обговорить с пилотами действия на такой случай, а они просты – занять разные эшелоны по высоте, хотя бы с разницей в сто метров. Андрей выглядывал сбоку от козырька, здорово выручали летные очки – консервы. Ведущий аэроплан стал снижаться, иначе за линией дождя не видно земли, не видны ориентиры. А Патронов держался самого надежного ориентира – шоссе Витебск – Лепель. Пока видна дорога, заблудиться невозможно. Дождь усиливался, и аэропланы снижались, к Бегомлю шли уже на полусотне метров. Аэродром с другой стороны, разворот сделали. На взлетно-посадочную полосу попали удачно. Патронов в этих местах уже летал, знал подходы к аэродрому. Приземлились, разбрызгивая из-под колес большие лужи. Никто из обслуживающего персонала предположить не мог, что будут садиться самолеты. Пилоты промокли, замерзли, доложили в штабе отряда о посадке. Там дежурный в курсе был, из Витебска уже телефонировали. Потом дружно в столовую. Не столько есть хотелось, как согреться. Перекусили, выпили по два стакана чая. Чуканов попросил не уходить, а сам исчез. Вернувшись, достал из-за пазухи бутылку водки, подмигнул, разлил по стаканам из-под чая. Колебались недолго, выпили, закусили хлебом. Сразу тепло по жилам разбежалось. Пока в столовой сидели, стемнело. Переспали в офицерском общежитии, а вылететь погода не позволила. Низкая облачность, дождь. Воложин в полутора часах лета, а они застряли на трое суток. И изменить ничего нельзя, небесной канцелярии не прикажешь. Так что до ставшего родным аэродрома добрались с большой задержкой. Новые аэропланы сразу обступили и пилоты, и механики, и мотористы. Всем интересно, что за аппарат такой. Мотористы быстро отошли, двигатель «Гном» давно известен. Для механиков больших изменений тоже нет. Конструкция деревянная, обтянутая полотном, управление от ручки и педалей тросовое. Пилоты интересовались: как в полете себя ведет? По сравнению с «Ньюпором» «Моран» немного быстрее, и скороподъемность лучше, но вооружения нет. А слухи до пилотов доходили, что на Западном фронте у германцев уже пулеметы появились, причем как на одноместных аэропланах, курсовые, так и на двухместном, у летнаба, для защиты задней полусферы. Авиаторы, перегнавшие аэропланы из Питера, получили несколько дней отдыха. Андрей опасался, что простыл. Все же кабина, открытая всем ветрам, да еще и дождь поливал почти весь полет. Но обошлось даже без насморка. Вступила в свои права зима. Снега еще не было, все же не Вологда или Екатеринбург, но по утрам трава белая от инея. По календарю уже пора и первому снегу лечь, но зимы в Европе мягкие. Зимой полеты стали редкими. Из-за неустойчивой погоды, а еще авиаразведка мало что давала, тонкий слой снега в декабре укрыл позиции противника белой пеленой. Ни визуально определить, ни с помощью аэрофотосъемки. Многим офицерам роты дали отпуска. И на Северо-Западном фронте затишье. После летнего наступления, когда немцам удалось продвинуться, отбить кое-какие города, наступило затишье. Противники обменивались артиллерийскими налетами, причем немцы имели преимущество из-за превосходства в тяжелой артиллерии. На Западном фронте бои продолжались и немалую роль сыграли английские танки. Огромные, неповоротливые, для немцев они стали неприятным сюрпризом. Германия лихорадочно стала разрабатывать свои, еще более неуклюжие, имевшие до восемнадцати членов экипажа. Свои танки имела Франция, причем более совершенные, с поворотной башней. Английские и немецкие имели спонсоны с пушкой или пулеметом. Только Россия, как и Германия, появление нового рода войск проспала. Русские и немецкие генералы ошиблись, считая главным родом войск кавалерию, а война маневренной, как ожидали, не случилась, позиционной была. Серьезные укрепления с обеих сторон, несколько рядов колючей проволоки, а главное – пулеметы, появившиеся в войсках в массовом количестве, не давали пехоте шанса продвинуться в атаке. Детище Хайрема Стивенса Максима имели Германия и Россия; Франция и Англия выпускали свои пулеметы. С появлением танков на поле боя конструкторы стали разрабатывать противотанковые пушки, а еще зенитные орудия, ведь авиация стремительно развивалась. Любая война приводит к жертвам, разрушениям, но она дает резкий толчок прогрессу. Для зенитной и противотанковой артиллерии потребовались снаряды с высокой начальной скоростью, были созданы новые пороха, дающие такую скорость. Промышленность стала осваивать конвейерные методы сборки оружия и техники, а для этого нужны были станки с высокой точностью обработки, новые виды сталей. А после применения немцами отравляющих веществ, в основном хлора и иприта, появились противогазы и новый род войск – химзащиты. Немцы готовились к весеннему наступлению, подтягивали силы. Командованию русской армии требовались разведданные. Андрей получил задание на вылет. С ним и летнаб лететь должен с фотокамерой. Пролетели вдоль передовых позиций германцев. Летнаб успел сделать несколько фотографий. Были обстреляны с земли из пулеметов. Удачно ушли, не получив повреждений, отвернули в сторону немецкого тыла. Артиллерийские батареи, склады, конницу размещают в тылах. Оба, и Андрей и Кагальницкий, в теплых меховых куртках, таких же штанах, в унтах, меховом шлеме и шерстяной маске. Похожую еще со времен Крымской войны называют балаклавой. Во время полетов зимой щеки и нос можно запросто поморозить сильно. Мороз и встречный ветер делают свое дело. Сначала гусиным жиром лицо мазали, помогало мало, вспомнили о масках, обморожения прекратились. Если на земле минус десять, то на двух тысячах метров уже все двадцать, да с ветром. И технике трудно и людям. Погода портиться начала, солнце скрылось за облаками. Андрей показал летнабу – возвращаемся, покрутив поднятым пальцем. Кагальницкий кивнул. Практически задание выполнили. Андрей развернулся, по компасу прикинул курс. Места знакомые, не один раз здесь летал, можно без карты ориентироваться. Через несколько минут полета Андрей обратил внимание на альтиметр. Странно! Обороты мотора он не сбавлял, рули высоты не трогал, аэроплан же теряет высоту. За каких-нибудь десять минут триста метров потеряли. Попали в нисходящий поток? Андрей потянул рычаг подачи топлива. Обороты возросли даже на слух. Какое-то время высота держалась, потом снова стала падать. Андрей встревожился. Если так пойдет дальше, немецкую передовую они перелететь не успеют. А еще и Кагальницкий заметил непорядок, в плечо толкнул, пальцем вверх тычет. Давай, мол, высоту. На альтиметре уже тысяча метров. Становится опасно, немцы вполне могут достать из пулеметов. А для Андрея непонятна причина. К нижней поверхности крыльев присмотрелся, они выше кабины, а на них тонкий слой льда. Стало быть, на верхних поверхностях еще хуже. Руку в краге высунул за борт, похлопал по полотняной обшивке, тонкие пласты льда отлетели. Да это же обледенение! Самолет за счет льда набрал вес, мощности мотора не хватает, не рассчитан он на такую тяжесть. И бороться со льдом невозможно. Единственно – спуститься ниже, там температура и влажность другие, обледенение может прекратиться. Тоже опасно, на земле германцы, низколетящий аэроплан собьют запросто. Решил тянуть сколько можно, главное – через линию фронта перебраться. Дал максимальный газ, рычаг уже до упора. Мотор заревел, снижение прекратилось. Андрей то на прибор поглядывал, то за борт, на землю. Когда же передовая? Все, показались извилистые траншеи, потом нейтральная полоса, снова траншеи, уже наши. На душе полегчало, но потом снова накатила тревога. Дотянут ли до аэродрома? Начал вспоминать, где находятся поля или ровные площадки. Память сразу подсказала – есть такое место, верстах в десяти-двенадцати, у ветряной мельницы. Это как минимум надо шесть-семь минут продержаться в воздухе. Кажется – мелочь, но сейчас каждая минута вечностью кажется. Альтиметр показывает потерю высоты, несмотря на максимальные обороты мотора. Триста метров, двести пятьдесят. Сверху отчетливо видны детали домов: окна, трубы печные. Деревня пропала за хвостом. Двести метров высоты, сто пятьдесят, уже за капотом видно заснеженное поле, до него километров пять. Андрей попытался довернуть аэроплан вправо, аппарат слушался руля направления плохо, да и тяжело двигались педали, как будто им что-то мешало. А препятствовать могло только одно – лед. Ледяной панцирь лег на поверхности, сделал тугоподвижными, а то и вовсе неподвижными все сочленения. Наконец поле под колесами шасси, аэроплан теряет высоту. Андрей до последнего пытался удержать самолет в горизонтальном положении, не давать свалиться ему на нос или крыло. От напряжения вспотел. Удар колесами о мерзлую землю, аппарат дал «козла», подпрыгнул, тяжело грохнулся снова, побежал по неглубокому снегу. Андрей обрадовался: сели и живы остались, и даже аэроплан цел. Но от судьбы не уйдешь! Одно из колес шасси попало в ямку, самолет круто развернулся, он задрал хвост, постоял несколько секунд в неустойчивом положении и с грохотом ударился хвостом. Не перевернулся! Уже хорошо. Андрей не понял, он выключил мотор или тот заглох сам. Перекрыл кран подачи топлива. Тишина полная. Андрей обернулся к задней кабине. – Ты как? – Цел. А что случилось-то? Мотор вроде исправно работал. – Обледенение. Сам в первый раз столкнулся. Выбрались из аэроплана. Андрей в первую очередь осмотрел шасси, потом хвостовой костыль. Все цело. Снял краги, подцепил ногтями лед на хвостовом оперении, он снялся целиком, пластиной толщиной в полсантиметра. Учитывая площадь крыльев и хвостового оперения, изрядно. Лед почти как вода по весу, немногим легче. Летнаб тоже заинтересовался, зацепил лед на крыле. Он неровный, снимается плохо и потолще, в палец. – Ого! – удивился Кагальницкий. – Вот тебе и ого! Грохнулись, как подстреленные. Хорошо еще, на своей территории. – Судя по всему, до аэродрома не дотянули верст пятнадцать. – Тебе виднее. – Что делать будем? – Аэроплан цел. Можно подождать, пока растает, самим ускорить можно, попытаться с крыльев снять. А потом взлетим. – Тогда чего мы стоим? Где ногтями, где поддевали лед лезвием отвертки, начали освобождать аппарат от льда. Руки замерзли, а надо поторапливаться, ночевать в голом поле не хотелось. Получалось медленно, часа два ушло, пока крылья и хвостовое оперение очистили. Андрей на часы поглядывал. С момента вылета прошло три с половиной часа. Столько аэроплан в воздухе продержаться не сможет. Наверняка в авиароте их считают погибшими. Немцы, завидев русские самолеты, пытались их сбить. Ясный перец, зачем русские летают – разведку ведут. Определяют позиции артиллерии, чтобы накрыть их огнем. Русские артиллеристы славились точным огнем и не раз подтверждали свое умение в бою. – Леонид, поздравляю! В роте нас наверняка считают сбитыми и не ждут. Так что покойники мы оба. Можем дезертировать, и никто искать не будет. – Ты это серьезно? – Тьфу! Ты со мной год уже летаешь, даже больше, понять уже должен. Скажи: я похож на дезертира? – А он должен выглядеть как-то по-иному? Уперлись руками, вытолкали колесо из ямки. Андрей прошелся метров на сто, проверил, нет ли еще ям или хуже того – пней. Снега слой тонкий, на два пальца, не помешает. А вообще, уже пора менять колеса на лыжи, тем более и опыт был, и на складе они были, с прошлой зимы остались. С помощью Леонида мотор запустил, прогрел. Надо поторапливаться, через пару часов начнет темнеть. Их не ждут, и никто фонари зажигать не станет, обозначая начало и конец взлетно-посадочной полосы. Пробежав метров семьдесят, подпрыгивая на неровной земле, поднялись в воздух. Пятнадцать минут лета почти на бреющем, и вышли к аэродрому. Описав полукруг, приземлились.Глава 5 На море
Еще в августе 1915 года Северо-Западный фронт разделили на Северный и Западный. На Западном фронте Русская армия лишь сдерживала немцев. Интересы России были на юге. Отбить у Османской империи пролив Босфор, освободить земли до Синопа, тем самым дать возможность Черноморскому флоту беспрепятственно входить в Средиземное море. И повод благородный был для борьбы на Кавказском фронте – облегчить положение армян, которым периодически устраивали резню то курды, то турки. Турция, подстрекаемая Германией, начала войну 16 октября, когда турецкий крейсер «Хамидие» подошел к Новороссийску, высадил на шлюпке двух турецких офицеров с требованием сдать город и перевезти на крейсер все ценности. Турок арестовали, крейсер ушел. А уже 29 и 30 октября турецкий флот обстрелял российские города Севастополь, Одессу, Феодосию и Новороссийск. На Кавказском фронте против России Турция выставила третью армию во главе с военным министром Энвер-пашой общей численностью сто девяносто тысяч человек. Им противостояла русская армия. Формально ею командовал престарелый граф И. И. Воронцов-Дашков, но фактически руководил генерал Н. Н. Юденич, грамотный, опытный. Ему подчинялись 170 тысяч военнослужащих и помогали армянские добровольческие отряды в 25 тысяч численностью. В октябре – декабре Русская армия заняла Персию, в феврале 1916-го взяли Эрзерум, захватив 8 тысяч пленных, 9 знамен и 315 орудий. В апреле, развивая наступление, захватили Трапезунд. Турки, обладая преимуществом в личном составе и пушках, терпели одно поражение за другим. И многое удалось бы армии, если бы не разлагающие действия большевиков. Впрочем, и другие партии не отставали, вели пропаганду. Хуже того, солдаты противостоящих армий на Западном фронте стали брататься. Без оружия выходили на нейтральную полосу, обнимались, делились табачком, разговаривали. Еще бы, с одной и другой стороны так же мерзли и мокли в окопах, кормили вшей, погибали за интересы правящих династий. Офицеры, как могли, пытались противодействовать, особенно усердствовали немцы. Впрочем, их это не уберегло от появления Веймарской республики. Зараза братания не затронула флот и авиаторов: слишком далеко эти подразделения друг от друга, и условия службы легче, чем в пехоте. Братались русские и немцы, русские и болгары, австрийцы и сербы. Только в турецкой армии такого поветрия не было. То ли из-за иной веры, то ли политические условия в стране другие. Зимой полеты самолетов не часты. И причин было несколько. Одна из главных – замерзало масло в моторах. Перед вылетами моторы накрывались подобием капюшона из брезента, зажигали несколько паяльных ламп, прогревали картер. Воздух под брезентом прогревался, не только масло из вязкого становилось тягучим, но и цилиндры теплые, бензин мог испаряться, воспламеняться. А вторая причина – обледенение. Произошло несколько катастроф с гибелью пилотов. О неудобствах полетов в открытых кабинах не стоит и упоминать. Кто летал в относительно комфортных условиях, так это экипажи самолетов «Илья Муромец». И то относительно. Ветра в закрытой кабине не было, правда. Но и отопления не было, тоже мерзли. В один из морозных дней уже в конце зимы аэроплан Андрея готовили к полету. Механики хлопотали уже часа два. Паяльные лампы гудели, как шмели. У ангаров начали собираться военнослужащие: механики, мотористы, бойцы охраны, да всех не перечесть. Андрею интересно стало, что происходит? Подошел узнать, послушать. Болтун, пропагандист и агитатор какой-то из партий. Все говорят похоже – факты, события приводят, а выводы разные. Этот, в шинели инженера, взгромоздившийся на ящик, закончил выступление тем, что надо штыки в землю, брататься с немцами и лозунг выдвинул: «Мир – хижинам, война – дворцам!» Скорее всего, из большевиков. Дослушав агитатора, авиационный люд расходиться начал, а два фельдфебеля агитатора схватили за шинель, стащили с ящика. И как инженер ни упирался, повели в штаб. Андрей сомневался, что будет польза. Закона о запрете агитации нет, максимум, что грозит горлопану, так это несколько суток в камере полицейского участка за незаконное проникновение на территорию воинской части. А по мнению Андрея, отношение власти к таким агитаторам должно быть суровым, по законам военного времени. Призывать брататься с противником – это лить воду на мельницу германцев. Не все солдаты, особенно из селян, способны к анализу и критике ситуации, могут принять пустые слова и обещания за чистую монету. В условиях войны это настоящая пропагандистская, информационная война. Таких агитаторов расстреливать надо после военно-полевых судов, скоро и прилюдно. Потому как Германия, осознав, что воевать на два фронта тяжело и шансы на победу ничтожно малы, призрачны, решила действовать через агентуру. Кто-то из партийцев работал против страны за деньги, других цинично использовали втемную. Андрей и этого инженера не колеблясь шлепнул бы из Маузера. Но при большом стечении низших чинов, а их не менее сотни было, это чревато. Так и получилось в дальнейшем. Не получая четких указаний от командования, начальники воинских команд на местах жестких мер не предпринимали, агитаторы наглели, не встречая отпора. Даже охранное отделение, фактически политический сыск, не осознало угрозы. Им бы арестовать агитаторов, через них выйти на руководителей городских или региональных групп, устроить показательный суд и вздернуть на виселице, как в свое время декабристов. Получилось, власть проявила мягкость, нерешительность, недальновидность, кончилось большой кровью для народа, а для страны огромными потерями. Германия проиграла войну с Антантой и заключила Компьенский мир. Но до того Россия заключила сепаратный мир 3 марта 1918 года в Брест-Литовске. Большевики, пришедшие к власти путем переворота в октябре 1917 года, пытались удержать свою партию у власти любой ценой, отрабатывая немецкие деньги. В результате по условиям Россия должна была оставить Украину, отказаться от Финляндии и Прибалтики, отдать Турции Карс и области Ардаган и Батуми, а еще выплатить репарации в шесть миллиардов рейхсмарок золотом! Разоренная войной с Германией Россия должна была платить просто огромные деньги. Впрочем, большевикам на тяготы народа было плевать. Утопили в крови взбунтовавшихся матросов в Кронштадте, не погнушались применить химическое оружие против восставших в Тамбовской губернии мирных жителей. Данные о количестве погибших от газов, расстрелянных и сосланных до сих пор полностью не открыты. Отсюда и поговорка родилась – «Тамбовский волк тебе товарищ». Конечно, армия не должна заниматься политикой. Когда к власти приходят военные, всегда льется кровь, стоит вспомнить истории переворотов в Турции, Чили, других странах. Андрей был военным, в военное училище пошел по желанию. Есть такая профессия – Родину защищать. И он исполнял свой долг, не увиливал. Но сейчас горько было смотреть, как в угоду своим амбициям «засланцы» от партий пытаются разложить армию изнутри, как пятая колонна. Со скверным настроением пришлось идти в полет. Во второй кабине, как всегда на вылетах с разведывательной целью, находился летнаб Кагальницкий. Его дело – фотографировать укрепления. Ввиду несовершенства фотоаппаратов над этими укреплениями лететь надо низко и медленно, самое то, что надо, чтобы аэроплан сбить. Так что хорошие, качественные снимки делаются с риском для жизни. Кагальницкий одет тепло, при съемке надо с аппаратом свешиваться за борт, а ветер даже на семидесяти километрах в час пронизывает, проникает в любые щели в одежде. На Кагальницком маска на лице от отморожения, очки-консервы, вид жутковатый, учитывая шлем. Сверху, над теменем шлема, пробка, оттого голова яйцеобразной кажется, как у инопланетянина. До немецких позиций успели набрать тысячу метров высоты, прошли передовую. Над указанным районом снизились до пятисот метров, Андрей и обороты мотору убрал почти до холостых. Кагальницкий знаки рукой делал – левее, еще левее, потом руку вверх. Все, теперь надо лететь как по струнке, чтобы на снимках все четко вышло и получилась потом, после проявки пленки и печатания снимков, непрерывная полоса. С помощью увеличительного стекла потом детали можно рассмотреть. Появились уже офицеры в штабах армий, поднаторевшие в расшифровках снимков. Вдруг сзади – др-р-р. И на крыле строчка отверстий. Андрей обернулся, а сзади, за хвостом, в полусотне метров пристроился «Альбатрос». Еще очередь! Андрей ручку от себя толкнул, уходя вниз. А еще педалями слегка влево, потом прямо и снова влево. Аэроплан скольжение на крыле делает, немцу прицелиться трудно. У «Альбатроса» скорость выше, надежда уйти только в маневрировании. Андрей обернулся назад, на летнаба. Кагальницкого не видно, видимо, опустился в фюзеляж, чтобы башку под пулю не подставлять. В Первую мировую ни один аэроплан не имел бронированных сидений и спинок для пилотов. Но к началу Второй мировой броня была на всех военных самолетах в виде кресла, а то и кабины целиком, как на «Ил-2». Андрей перевел аэроплан в пике, потом резко ручку на себя. «Моран» задрал нос, полез в горку, почти на спину лег, и тут Андрей гошировал крылья. Эта конструкция применялась вместо элеронов. Самолет совершил полубочку, немецкий «Альбатрос» оказался ниже. Его пилот пытался развернуть летательный аппарат. Дистанция невелика, сотня метров, отчетливо пилот виден, кресты. Андрей нажал кнопку на деревянной кобуре, достал Маузер, прицелился и сделал подряд десять выстрелов. Попал или нет, но немец отвалил в сторону и со снижением пошел на запад. Андрей бегло осмотрел аэроплан. Повреждений не видно, как и дыма за самолетом, мотор исправно работает. Можно бы и продолжить прерванную фотосъемку. Андрей похлопал по фюзеляжу ладонью, привлекая внимание летнаба. А тот не виден за ветроотражающим козырьком. Уснул? Не было такого раньше. Ранен? Тогда надо быстрее к своим. Андрей дал газу, подправил курс и уже через двадцать минут сел на своем аэродроме. На лыжах самолет бежал на пробеге дальше, чем на колесах. Как только он остановился, Андрей перекрыл кран подачи топлива, выбрался из кабины и к задней. Летнаб лежал на полу, виднелись пятна крови на спинке сиденья. Ранен! Зацепил его немец! – Ко мне! – крикнул Андрей. Аэроплан стоял недалеко от ангаров, и его услышали. К аппарату сразу побежали несколько человек, помогли вытащить летнаба из кабины. Один из механиков стащил с головы шапку, за ним остальные. Не может быть! Андрей к Кагальницкому, попробовал нащупать пульс на запястье, потом увидел, что на лице летнаба уже не тают снежинки. Первая потеря сослуживца и приятеля в бою. Андрей взял фотоаппарат, понес в штаб. Пусть пленку проявят. Зря, что ли, Кагальницкий жизнь свою отдал? Похоронили летнаба на аэродроме, за ангарами. Полковой священник молитву заупокойную счел. Скромную тризну справили. На следующий день Андрей к механикам подошел с просьбой установить пулемет и место показал. Крыло над кабиной пилота проходит, и, если пулемет подвесить под крылом, его в случае необходимости перезарядить можно будет. А главное – стрельба поверх винта идти будет, никакой синхронизатор не нужен. За несколько часов рукастые механики приспособили тело Максима к крылу. Понятно, без станка и щита, укрепив неподвижно. Направлять прицел можно было только корпусом всего самолета. Все, хватит быть мальчиком для битья! И хорошо бы отомстить немцу за летнаба. Номер «Альбатроса» на крыле он запомнил – 510. Если удастся встретить, будет биться до последнего патрона. Около двух недель после неудачной разведки вылетов не было. Потом Андрею дали нового летнаба, подпоручика Зубова. Первый вылет на разведку и такая долгожданная встреча – с «Альбатросом». Немец попытался сзади зайти, с хвоста. Но Андрей тактику немца уже знал. Сделал ранверсман – разворот на горке – и оказался с немцем на встречных курсах. Сразу огонь открыл. Через прицел смотреть невозможно, даже если встать в кабине в полный рост, приходилось корректировать стрельбу по дымным трассам. С непривычки не сразу получалось. Немец все ближе, надо нырять вниз, вверх уже не получится. Андрей дал левой рукой очередь, а правой резко толкнул рукоятку управления вперед. Разошлись чудом, едва не задев друг друга. Андрей разворот сделал, с креном, как уже привык. За немцем дымный след тянется, пилот пытается развернуть машину в сторону своего аэродрома. Вдруг вспышка, во все стороны летят куски самолета. Вероятно, огонь добрался до бензобака, и он взорвался. Это был именно тот «Альбатрос», с бортовым номером 510. Все же настигло отмщение немцу за Кагальницкого. Особо религиозным Андрей не был и подставлять вторую щеку не хотел, ближе к сердцу был другой постулат из христовых заповедей – «И аз воздам». Потому как считал – любое зло должно быть наказано. Когда сели на своем аэродроме, Зубов сказал: – Испугался немного я, думал, столкнемся. Друг на друга неслись, как быки на корриде. – Я не самоубийца, за летнаба мстил. И ныне на сердце легче. Впредь прошу всегда ремнями пристегиваться, если на аэроплане выпасть не хотите, подпоручик. – Я уже понял. Конечно, место для установки пулемета не самое удачное. В первую очередь из-за того, что Максим стреляные гильзы вперед выбрасывает, под кожухом водяного радиатора. Встречным ветром легкие гильзы назад сносит, они бьют по козырьку кабины, по голове летнабу. Зубов деликатно промолчал, но не дело. Установить пулемет на вертлюг во вторую кабину, чтобы летнаб пулеметом управлял? Тогда обстрел будет возможен только по сторонам и назад. Огонь скорее оборонительным будет. А Андрею хотелось нападать самому и сбивать германские аэропланы, бить по ненавистным крестам. Авиаразведка, аэрофотосъемка – это хорошо и дело нужное. Но Андрею самому хотелось наносить ущерб противнику, быть активной боевой единицей. С Германией у России отношения всегда складывались сложные. То воевали, начиная с псов-рыцарей, то дружили и торговали. А Романовы, речь о царской фамилии, так вообще в жены брали почти всегда немок, принцесс гессенских. Через несколько недель начало заметно теплеть, снег стал ноздреватым, осел. Еще неделя-две, и лыжи с аэропланов надо будет снимать. Но даже если поставить колеса, взлетать и садиться будет невозможно из-за грязи. Времена взлетно-посадочных полос из бетона или железных перфорированных полос еще не пришли. Тяжело приходилось пехотинцам на передовой. Снег таял, вода заливала окопы и траншеи, причем в одинаковой мере у обеих воюющих сторон. В один из таких дней Андрей вылетел с летнабом на бомбежку. Первым бомбометателем в мире был итальянец, лейтенант Гаватти. Он сбросил со своего самолета 1 ноября 1911 года в Ливии на турецкие войска четыре гранаты по 1,5 кг каждая. Эффект получился больше психологический. К началу Первой мировой войны ни одна страна серийно авиабомбы не выпускала. И только с развитием военной авиации начали приспосабливать для поражения противника артиллерийские снаряды малых калибров. Возможности бомбометания ограничивались отсутствием авиабомб достаточной мощности и номенклатуры, а также авиаприцелов. К середине 1915 года капитану Орановскому удалось сконструировать фугасную бомбу, принятую на вооружение. Их стали выпускать весом в 4, 6, 10, 16 и 32 кг. для легких самолетов, а для «Ильи Муромца», входящего в эскадру воздушных кораблей, производили авиабомбы весом в 48, 80, 160, 240, 400 и 640 кг, бомбы были снабжены цилиндрическими стабилизаторами. Военная промышленность была загружена заказами сверх меры и смогла выпустить в 1916 году бомб крупных калибров всего 57 штук. Так, весом в 640 кг всего две штуки, 400 кг – 15 шт., 240 кг – 15 шт., 160 кг – 25 шт. Бомбы меньшего веса производили частные мастерские, их боеприпасы покупали для войск через военную приемку. На самолетах серийно выпускаемых бомбодержателей не было, приспосабливались кто как мог. На легких аэропланах по обеим сторонам от кабины летнаба снаружи навешивались деревянные или железные ящики, в которых стояли авиабомбы. Летнаб доставал их по одной и бросал на неприятеля. Какие-либо маневры на самолете, загруженном бомбами, запрещались, ибо бомбы могли просто выпасть и нанести вред своим войскам. В саму кабину летнаба ставились ящики со стрелками. Летнаб их сбрасывал, переворачивая ящик над кавалерией или марширующей пехотой. Аэроплан Андрея подобрался к передовой, блинчиком развернулись и пошли над немецкими траншеями. Зубов стал сбрасывать на неприятеля бомбы. Закончив с бомбами с одной стороны, принялся опустошать ящик с другой. Андрей поглядывал за борт, с удовольствием замечая разрывы. Зубову удавалось попасть точно. То ли везло новичку, то ли глазомер хороший. Вот уже последняя бомба летит за борт. Летнаб ладонью похлопал по фюзеляжу, давая сигнал – задание выполнено. Откуда появились два Фоккера, Андрей не заметил. По крылу прошлась очередь, причем недавно появившихся у немцев пуль «дум-дум». Они проделывали значительно большие рваные отверстия в обшивке, поскольку были разрывными. Надо сказать, что все страны, воюющие в Европе, промышленно развитые, выпускали всю номенклатуру патронов, в том числе специальных, что страны Антанты – Англия, Франция, что Германия и Австро-Венгрия. Россия, испытывавшая патронный и снарядный голод, не имела на вооружении специальные боеприпасы – зажигательные, пристрелочные, трассирующие, закупала их у стран Антанты малыми партиями, выпускала лишь бронебойные пули Кутового, да и то только с 1916 года. И не только из-за появления танков на поле боя. Броневики, бронещитки у пулеметов, броневые нагрудники у пехоты, пули были востребованы. Андрей повернул голову. Сзади, за хвостом его «Морана» висели два Фоккера. Андрей сразу ногу на педали вперед подал, ручкой крылья гошировал. Аппарат крутой крен заложил, стал в правый разворот, в сторону своих позиций. Один Фоккер такого маневра не ожидал, проскочил вперед. По нему открыл огонь из пулемета, что стоял на вертлюге, летнаб. Долгая, в двадцать-тридцать патронов очередь Максима. Андрей видел, как дымные следы очереди впились в борт Фоккера. Из-за отсутствия трассирующих или зажигательных пуль Андрей применял нехитрый прием, он смачивал головки пуль моторным маслом. При стрельбе масло тлело, оставляя сизый след. Правда, недолго. Но метров семьдесят-сто было видно. А на больших дистанциях в авиации стреляли редко – скорости высоки, аэропланы маневры делают. Дай бог с близкого расстояния несколько пуль успеть всадить. Тут же по фюзеляжу Морана ударили пули. Это второй Фоккер вел огонь. – Иван! Стреляй, чего ты ждешь! – закричал Андрей. Зубов услышать его слова из-за рева двигателя не мог. Еще и потому не вел огня, что немец попал точно, убил летнаба наповал. Андрей почувствовал неладное, стал выделывать фигуры непонятные. Со «змейки» на развороты переходил, потом одну за другой три бочки подряд закрутил. А немец не отстает. Андрей ручку от себя отдал, аэроплан в пике вошел, немец за ним. Земля уже близко, Андрей аппарат в горизонталь вывел, и тут немец его подловил, всадил очередь. В шестнадцатом году немцы оборудовали все самолеты пулеметами. В качестве курсовых ставили MG 15 с воздушным охлаждением, ленточным питанием и высоким – в тысячу выстрелов в минуту – темпом стрельбы. Если аэроплан был двухместным, то для огня в задней полусфере использовали пулемет Бергмана. Были еще в незначительном количестве пулеметы Шпандау 08/15, фактически приспособленные для авиации немецкие Максимы. Андрей почувствовал удар в ногу, потом пули разнесли козырек перед кабиной, ударили по мотору. Боли первоначально он не почувствовал. Удар, нога онемела. Хуже всего – мотор поврежден, заглох, а высота мала, метров триста. Фоккерпронесся сбоку, его пилот показал кулак с опущенным большим пальцем. Жест, известный еще со времен Рима. Ветер свистел в расчалках, бил в лицо. Спасали очки-консервы, без них глаза слезились бы. Увидел большую поляну впереди. Дотянет? Высота терялась быстрее, чем аэроплан приближался. Под лыжами мелькали верхушки деревьев, в основном елей. Задев слегка последние лыжами, аэроплан тяжело плюхнулся на лыжи, пробежав немного, остановился. Андрей слабость ощутил, посмотрел вниз, на ногу, а вся штанина в крови. Нашел в себе силы обернуться. Подпоручик Зубов убит, голова безжизненно запрокинута, вся грудь залита кровью. Второй летнаб за короткое время погиб! Удача отвернулась? Голова закружилась, подкатила тошнота. Он еще успел увидеть, как из-за деревьев выбежали несколько солдат в серых армейских шинелях. Проваливаясь в подтаявший снег, побежали к аэроплану. Андрей с облегчением подумал – свои! И потерял сознание. Как его вытащили из кабины, везли – не помнил ничего. Очнулся уже в военно-полевом госпитале на окраине Минска, через неделю после ранения. Во рту сухо, как с похмелья. В палате на четыре койки сиделка. Заметив, что раненый пришел в себя, подошла, попоила водой. – Где я? – прошептал Андрей. – Не волнуйся, миленький. У своих, в госпитале, в Минске. Доктор операцию сделал, пулю извлек. Все страшное уже позади. Теперь надо выздоравливать. В госпитале тепло, кормят хорошо, на постели белая простыня и наволочка на подушке. За время войны отвык уже Андрей от такого. Очерствляет, огрубляет война. Впрочем, ее никогда не вели в белых перчатках. Несколько дней наслаждался покоем, теплом, вкусной едой. Как окреп, стал присаживаться в постели. Отныне пошли у него жаркие споры с соседями по палате. Палата офицерская, один подполковник – кавалергард, штабс-капитан из артиллерии, казачий сотник и он, авиатор. Известное дело, каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Спорили о тактике, допущенных ошибках командования, о поставках вооружения из Англии. Осторожно поругивали генерала Алексеева, но никто ни одним словом о царе, не усомнился в нем. У человека должны быть столпы веры, иначе за что воевать? Через неделю уже ходить начал, опираясь на костыль, еще через неделю уже с палочкой, а еще через неделю выписали в действующую армию со справкой – был на излечении по случаю ранения, нуждается в отпуске для долечивания. Хорошо писать – в отпуске нуждается. А куда ехать, если родни нет, любимой женщины тоже, а курорты либо в полосе военных действий, либо холодно в тех местах. В авиароту явился в скверном расположении духа. А чему радоваться, если аэроплан его поврежден, летнаб убит. С техникой в войсках проблема, старовата, двигатели изношены, требуют ремонта или замены. И что пилотам не нравилось, так техническое превосходство немцев. Новых аэропланов у них много, моторы мощнее, а следовательно, больше скорость, высотность. Кроме того, на одноместных самолетах серийно пулеметы ставят. Одноместный самолет легче, маневреннее, потому в бою превосходство имеют. Подполковник справку из госпиталя прочел. Со средины сентября 1915 года рота сменила наименование, именовалась двадцать третьей полевой воздухоплавательной. Ляхов бумагу повертел в руках. – Семьи у вас, поручик, нет. Насколько я понимаю, в Крыму еще холодно, а на Кавказе война. А поезжайте-ка вы в столицу. Развлечетесь, заодно и новый аэроплан получите. Как раз через месяц в Санкт-Петербург транспорт прибудет из Британии, обещают новинку, аэропланы «Сопвич». Не слыхали? – В первый раз. – Вот и поезжайте с богом. Документы я вам сегодня же выпишу, деньги получите. Вам еще за ранение полагается выплата. А чего отказываться? В роте ему делать нечего, свободных аэропланов нет, а мешаться под ногами не привык. И уже утренним поездом выехал из Минска. В небольшом чемоданчике все пожитки. В столице первым делом направился в воздухоплавательный отдел. Положено было отметиться о прибытии. Хоть и в отпуске по выздоровлению после ранения, однако офицер. В отделе проверили документы, потом капитан сказал: – Непорядок! Вам, поручик, еще две недели назад присвоено очередное звание штабс-капитан. – Простите, впервые слышу. – Видимо, приказ до вашей авиароты еще не дошел. Сейчас я внесу изменение в личные документы, и можете еще по звездочке на погон цеплять. Кстати, потом зайдите в финчасть, там сделают перерасчет за две недели, будет на что обмыть. Новость на самом деле радостная. Как сказал генералиссимус Суворов: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Для любого военного повышение в звании – это возможность занять более высокую должность, карьерный рост, более высокое жалование. А звездочки на погоны прицепить в этот же день не получилось. В отделе вещевым снабжением не занимались, а магазинов типа «Военторга» тогда еще не существовало. В отделе сразу разузнал, когда придут новые самолеты. – О, поручик, мы сами не знаем! Транспорт с ними еще не вышел из Ливерпуля. Захаживайте, узнавайте. В отделе материально-технического обеспечения именовали поручиком, глядя на погоны. Из отдела прямиком в гостиницу на Гороховой. Сейчас обмыть бы звание с сослуживцами, а никого знакомых нет. Решил поискать любую воинскую часть, где можно звездочки купить или выпросить. Единственное, что пришло в голову, Петропавловская крепость. Да еще через протоку от нее артиллерийский цейхгауз, еще с петровских времен. И что приятно – идти недалеко, только перейти Дворцовый мост. Крепость – сооружение оборонительное, военное. На воротах часовые, без пропуска незнакомого офицера не пропустили, вызвали караульного начальника. Андрей объяснил ситуацию подпрапорщику, показал документы с записью и печатью о присвоении звания. – Понял, – кивнул начкар. – Постараюсь помочь. Около получаса пришлось ждать. Камни крепости разглядывал, любовался Зимним дворцом через реку. Подпрапорщик не подвел, вышел, раскрыл ладонь, а там четыре маленькие звездочки. – Две на погоны шинели, а две – на погоны кителя, – пояснил он. Такой щедрости Андрей от незнакомца не ожидал. – Сколько я должен? – Господин штабс-капитан! Я же от чистого сердца! Не надо денег. В документах ваших запись успел прочесть – по ранению отпуск. Вы там кровь проливали, а мы в тылу проедаемся. – Спасибо! Ежели встретиться доведется, обязательно посидим, отметим. – Всего доброго! Непривычно было слышать в свой адрес обращение «штабс-капитан», но приятно, что скрывать. Вот теперь с легким сердцем можно в ресторан. Хотелось есть, с утра ни крошки во рту не было, ну и обмыть новое звание. По причине относительно раннего времени в ресторане народу немного. В мирное время часов в восемь вечера собирались обычно. Как война началась, многие ушли на фронт, а без мужчин женщины в рестораны не ходили. Потому и по вечерам немноголюдно. В тылу остались либо негодные к воинской службе по здоровью, либо нужные для функционирования заводов и фабрик, выпускающих военную продукцию. Сняв в гардеробе шинель, прошел в зал ресторана. По тем временам зал приличный. «Медведь» на Большой Конюшенной отличался хорошей кухней, вышколенными официантами и располагался рядом с Невским проспектом. Андрей выбрал столик у окна, тут же подскочил официант: – Чего желает господин? – Для начала стакан водки и меню. – Сию секунду. Посетителей мало. Через два столика морской офицер, если судить по черной форме, еще за одним столом три курсистки пьют кофе с пирожными, слева двое солидных господ, похоже, промышленники, у них весь стол кушаньями заставлен. Почти следом за Андреем в зал зашли две пары. Инженер с хорошенькой спутницей и чиновник с мадам средних лет. Официант принес стакан водки на блюде и закуску – соленый огурец на куске ржаного хлеба. Выпивку без закуски подавать не было принято. – Спасибо, братец! Официант меню на стол положил, деликатно отошел. Андрей достал звездочки из кармана кителя, в стакан опустил. Эх, плохо без компании, даже поздравить некому. Выпил, прижал звездочки языком к зубам, потом все четыре в пустой стакан вернул. Водка хорошая, смирновская, легко пошла. И огурец с ржаным хлебом в самую точку. Крякнул, пожелал сам себе больших звезд на погоны и удачных полетов. Просмотрев меню, подозвал официанта. – Любезный, мне бы что побыстрее, с фронта приехал, голодный. Но только чтоб все свежее было! – Обижаете, господин офицер, у нас солидное заведение! Порекомендую суп консоме с пирожками, форель по-гатчински, а коли рыбное не любите, так мясо свиное заливное или колбаски копченые. А уж гурьевская каша у нас лучшая в столице. – Неси суп, гурьевскую кашу с колбасками. И салат обязательно. – Есть оливье. – Неси. В дорогие рестораны брали для обучения мальчиков, преимущественно из Ярославля или губернии, обучали пять лет. Получался отменный официант. Андрей с аппетитом съел суп, под великолепные пирожки – с рыбой, печенью, с рисом и луком. Пирожки горячие, а запах! Давно таких Андрей не ел, пожалуй, только у бабушки, бог знает сколько лет назад. Первый голод утолен, спешить некуда. Андрей откинулся на спинку стула, стал разглядывать крышу. Редко такие встретишь, стеклянная, с переплетами стальными, напоминает ГУМ в Москве. Вышел пианист, сыграл несколько мелодий. Андрей заказал еще водки. Захмелел слегка, откушал гурьевской каши, абсолютно бесподобной, ничего вкуснее из каш ранее не едал. Повар – мастер, впрочем, в дорогих ресторанах других не держат. На подиум в углу вышла певичка, спела томным голосом несколько романсов. После выпитого душа просила песен. В свое время играл он на гитаре, знал несколько аккордов. Сейчас увидел этот инструмент, лежавший на стуле у пианино. Подозвал официанта. – Можно сыграть на гитаре и спеть романс? Официант растерялся. – Сей момент, узнаю у метрдотеля. Вернулся быстро. – Дозволяется в рамках приличия. В трезвом состоянии Андрей бы не отважился никогда. А сейчас уселся на стул на подиуме, взял гитару, поднастроил. Гитара семиструнная, не как сейчас шестиструнки, непривычно. Было у него несколько любимых песен, под настроение. Неожиданно для себя начал песню Меладзе «Опять метель». Она на романс похожа. Причем не с начала, а с припева.Глава 6 Война над морем
Через неделю утром в дверь гостиничного номера постучали. Андрей открыл и увидел Дудорова, пригласил войти. – Господин лейтенант! Кажется, я утряс все вопросы, хотя, признаюсь, это было не просто. Вы не против пройти сейчас со мной с личными документами? – Конечно. Голому собраться – только подпоясаться. Надел шинель, фуражку и готов. У подъезда их пролетка ждала. Сразу направились в Воздухоплавательный отдел Генштаба, что на Дворцовой площади, напротив Зимнего дворца. В личные документы Андрея поставили печать на запись о переводе, а личное дело вручили Дудорову под роспись. Отныне Андрей уже числился за флотом. Уже пешком, поскольку Адмиралтейство недалеко, в пяти минутах ходьбы от Дворцовой площади, прошли в Генштаб Морфлота. Дудоров личное дело лейтенанта Киреева сдал. Андрею запись сделали в удостоверение. Мало того, Дудоров сам проводил Андрея к баталеру. Была на флоте такая должность, человек этот ведал продовольственными и вещевыми складами на базах и кораблях. Андрей понял, что придется еще осваивать новую для себя терминологию, флотскую. Дудоров уже от своего имени подписал требование, и Андрея переодели в морскую форму. Все чин чином. Тельняшка, черный китель и брюки навыпуск, а не галифе. Из обуви – ботинки, а не сапоги. Черная шинель, фуражка с крабом. Посмотрел на себя в зеркало и не узнал. В отражении – бравый моряк. Армейскую форму в сидор уложили, вернули. М-да! Из гостиницы утром вышел армейским штабс-капитаном, а возвратился флотским лейтенантом. Воистину – неисповедимы пути господни! Когда расставались, Дудоров сказал: – Ваш отпуск заканчивается через две недели. Я буду в столице по делам, заберу вас с собой на корабль. А сейчас отдыхайте, вы на пароходе нужны здоровым. Андрей следующим днем пошел в банк, купил золотые монеты. Непривычно было в морской форме. Слева кортик в ножнах, справа кобура с Кольтом. Маузер, уезжая в отпуск, он сдал, все же казенное имущество. Да и неудобно с ним, тяжел, по размеру велик. «Кольт» в этом плане удобнее. В военное время офицер обязан иметь при себе личное оружие. Андрей даже похвалил себя за то, что купил этот пистолет. Что не нравилось Андрею, так это митинги. Ох, зря полиция не разгоняет толпу! Говоруны вещают о забастовках, о необходимом сепаратном мире с Германией. А на соседней улице оратор из кадетов кричит: война до победного конца! Охранному отделению повязать бы горлопанов и на нары, больше порядка было бы, и не кончилось бы революцией, и не одной. Страны Антанты, впрочем, как и Германия, после подписания мира какие-то выгоды поимели, а Россия одни потери – в землях, людях, деньгах. На сладкие посулы повелась в первую очередь молодежь: студенты, молодые рабочие, разночинцы. Молодежь всегда хочет перемен, и им нечего терять – ни должностей нет, ни дела своего, ни дома. Бей, круши, отнимай! Такую империю проср…! Оставшиеся дни Андрей посвятил культурному отдыху. Сходил два раза в Мариинский театр – на «Жизель» и «Лебединое озеро», в цирке на представление иллюзиониста, даже в варьете. После фронта и боев душа отдыха просила, музыки. А еще и волнение было. Как-то приживется он на новом месте? Как полеты пойдут на гидроплане, как вольется он в среду новых сослуживцев? А еще беспокоила надежность двигателей. На всех самолетах, на которых Андрей летал, стояли двигатели «Гном». Не слишком мощные, жравшие масло, но редко подводили в полете. А на гидроплане моторы водяного охлаждения, и радиаторов аж два, и стоит одной пуле пробить радиатор или трубки к нему, мотор протянет несколько минут. Правда, после механики на «Орлице» рассказали, что мотор надежен, продолжительность непрерывной работы до 15 часов, а до первого ремонта 300 моточасов, что по тем временам довольно много. Прострелы радиаторов случались, но пилот или летнаб перекрывал краны к пробитому радиатору и на малом газу с одним оставшимся радиатором вполне дотягивал до авиатранспорта, по примеру пчелиного улья. Через две недели в гостиницу заехал Дудоров. – Вы готовы, лейтенант? – Так точно, господин капитан второго ранга! – отчеканил Андрей. Дудоров с одобрением в глазах осмотрел Андрея. – Едем! Андрей подхватил чемодан, отдал ключи портье на ресепшене. Пролетка довезла их в морской порт. У пирса стоял катер. Дудорова явно ждали. При его появлении дежурный матрос вытянулся, отдал честь. Андрей проследовал за Дудоровым в небольшую кают-компанию. Тут же были сброшены сходни, корпус катера завибрировал от работы дизеля, и судно отошло от пирса. – Идем в Гельсингфорс, там стоит наш пароход, – пояснил Дудоров. – Наслаждайтесь, лейтенант, ходу нам почти четырнадцать часов. Катер покачивало на волнах, но, как из Невской губы вышли в Финский залив, бортовая качка прекратилась. Гельсингфорс – это шведское именование Хельсинки, столицы Финляндии. От Санкт-Петербурга 400 километров дорогой на автомобиле или поездом почти двенадцать часов. В Гельсингфорсе располагалась морская база Русского флота, ибо акватория здесь не замерзала, да и до германских земель недалеко. На здешней базе проводили по зиме ремонт русских кораблей, ибо мощностей по ремонту в столице не хватало. Некоторое время Андрей смотрел в окно. Мимо Кронштадт промелькнул, вышли в открытое море. Здесь, куда ни глянь, вода от горизонта до горизонта, непривычно. Дудоров какую-то часть поездки изучал бумаги, сидя за столом. – Залетные и боевые ведомости изучаю, не пропустили ли кого. Залетными называли доплаты к жалованию летчикам и летнабам, кто провел не менее шести часов в воздухе. Доплата составляла двести рублей. А еще боевые всем военнослужащим, от рядового до генерала, кто был на передовой. Солдат получал два рубля за сутки, а генерал – двадцать рублей, все остальные в «вилке» между ними. В действующей армии обмундирование и питание бесплатно, а в мирное время офицеры шили форму за свои деньги. Когда Дудоров закончил просмотр бумаг, завязалась беседа. – Осмелюсь спросить, господин лейтенант. Коли вы боевой летчик, стало быть, в воздушных боях участвовали? – Всенепременно. Два аэроплана германских сбил, но засчитан один. – Должно быть, обидно. Но я не о том. Чего не хватает для воздушной схватки? – Я выражу свое личное мнение. Мотор нужен мощнее. Мотор – это залог скорости, маневра. – Все авиаторы как сговорились. Приоткрою завесу тайны. Господин Григорович ставил на свою летающую лодку двигатели «Рено» в двести двадцать лошадиных сил. Результаты впечатляют. Знать бы еще, где эти моторы купить. Они новой конструкции, французы их ставят на свои аэропланы и жалуются, что у завода «Рено» не хватает мощностей для наращивания выпуска. – Жаль! Еще нужно мощное вооружение. Пулемет спереди уже есть, хорошо бы еще один, для стрельбы назад. А лучше бы пушку. – Да что вы, лейтенант! Как можно! Аэроплан же развалится при выстреле. – Не трехдюймовку же ставить. Скажем, «Гочкис» образца 1916 года, 37 мм калибр, или «Эрликон». – Немецкий? – Зачем? Швейцария. – Да ну их, все равно немцы. А по «Гочкису» запрошу склады. Поговорили об авиации, перешли на действия Западного фронта, потом на европейский театр военных действий. Андрей окончил командное училище, где изучали действия войск как в Первую, так и во Вторую мировую войну. И теперь Андрей пояснил ход операций, ошибки той или другой стороны. Дудорову интересно стало. – Анализ полный, я бы даже сказал, аналитический. Жаль только, все о действиях на суше. – Ну вы же знаете, я не флотский офицер, за действиями военно-морских сил не следил. В кают-компанию матрос принес горячего чаю и печенье, слегка перекусили. – Что-то устал я, давайте вздремнем, – предложил Борис Петрович. Кто был бы против? Тем более катер покачивало, убаюкивало. Катер – не корабль, кают нет, растянулись на диванах, что вокруг стола стояли. Андрей уснул, а разбужен был ревуном. Катер входил в порт Гельсинг-форса уже в темноте. Ошвартовались у причала. Дудоров направился к большому кораблю неподалеку. – Отныне это и ваш корабль. Они подошли к «Орлице», странное впечатление она производила. На верхней палубе два ангара, над ними четыре крана, а еще выше сеть, на маскировочную не похожа. – Сеть-то зачем? – От авиабомб. Или застревают в ней, либо отскакивают. – И уже опробовано в деле? – Не довелось. Андрей в пользе сети засомневался, но мнение свое Дудорову не сказал. Блажен, кто верует. У трапа их встретил вахтенный матрос, а на палубе – вахтенный мичман, который доложил, что на судне происшествий нет, корабль к выходу в море готов. – Добро! Продолжайте нести службу. Дудоров сам проводил Андрея к двери на нижней палубе. – Ваша каюта, располагайтесь, лейтенант. На этой палубе пилоты живут. А утром, в семь часов, извольте быть на построении. – Есть! Андрей в первый раз был на судне, не доводилось ранее. Каюта небольшая, но уютная. Не зря авиатранспорт ранее был грузопассажирским пароходом. Отделка каюты не роскошная, но солидная, даже ковер на полу есть. Шинель в шкафчик, чемодан туда же определил. Деревянная кровать уже застелена. Разделся и отдыхать. А утром побудка боцманским свистком. Почти сразу топот ног матросов на палубе. Андрей вскочил, привел себя в порядок, благо умывальник в каюте есть. А вот гальюн, а по-сухопутному туалет, пришлось поискать, нашелся в конце коридора. Успел на построение, встал в строй офицеров на правом фланге. – На флаг и гюйс – смирно! – прозвучала команда. И на стоящих недалеко кораблях точно так же. Капитан корабля Дудоров представил морякам и авиаторам нового пилота. А потом другая команда: – Отдать швартовы! По местам стоять! К судну подошел портовый буксир смешного вида. Маленький, с высокой дымовой трубой, из которой валил черный дым. Настоящий морской чернорабочий. Он вытащил авиатранспорт подальше от причала, на чистую воду. На «Орлице» фактически две команды – моряки и авиаторы, обе подчинены Дудорову. Судно пошло через Финский залив, Балтику к острову Эзель, самому большому Моонзундского архипелага. С севера на юг протяженность острова 88 км, с запада на восток 90 км. После подписания Брестского мира остров стал называться Сааремаа. Здесь, на западном его берегу, располагалась авиастанция I разряда Кильконд. Через несколько часов хода авиатранспорт остановился. Дудоров решил провести авиаразведку. Все же на Балтике хватает и немецких кораблей, и подводных лодок и необходимо проявлять осторожность. Андрею было интереснопосмотреть, как происходит спуск гидросамолетов на воду, а потом подъем. Пилот и летнаб уселись в кабину «М-9», механик забрался на верхнее крыло, зацепил крюк подъемного крана за гак самолета. Гак – это прочное железное кольцо, соединенное с лонжероном крыла. Кран приподнял самолет над палубой, кран развернул стрелу, гидроплан повис над водой. Трос смайновали, гидроплан фюзеляжем опустился в воду. Механик, так и находившийся на верхнем крыле, перебрался на нижнее, по команде пилота резко крутанул винт. Мотор чихнул, завелся, выпустив клуб белесого дыма. Механик ловко, как обезьяна, взобрался на верхнее крыло, отцепил крюк от гака самолета. Потом одной ногой встал на крюк, уцепился за трос рукой, и кран перенес его на палубу. Пилот дал мотору немного поработать, отвел гидросамолет от транспорта, потом дал газ, мотор взревел, и летающая лодка, разбежавшись, взлетела. Многие из бывших на палубе посмотрели на часы. Запас бензина ограничен, на летающей лодке «М-9» его хватает максимум на три часа сорок пять минут, да и то если бак был заправлен под пробку. Если аэроплан не вернулся через означенное время, его можно записывать в сбитые или потерпевшие крушение. Авиатранспорт дал малый ход, если пилот немного не подрассчитает полетное время, ему будет проще дотянуть. Время вылета и экипаж фиксировались в специальном журнале. Андрею показали его гидроплан, новый, еще пахнущий краской. И старший офицер авиазвена лейтенант Зверев познакомил Андрея с его летнабом мичманом Антоненко. Мичман из кадровых, не зауряд. Зауряд-офицерами называли военнослужащих из нижних чинов, прошедших ускоренные курсы или за активные боевые действия. Зауряд-прапорщики или зауряд-мичманы иной раз проявляли себя толковыми командирами и продвигались по службе, но в случае прекращения военных действий должны быть сразу демобилизованы. А таких с 1914 по 1917 год было немало – 172 358 человек. Учитывая, что офицерский кадровый состав на 1 января 1914 года насчитывал 45 956 чел., это было большим подспорьем для армии. Оба офицера разговорились – где служил, на чем летал да женат ли. Потом стали осматривать гидроплан. В передней кабине пулемет Виккерс. Неплохо для атаки других самолетов или обстрела надводных целей. Но гидросамолет не истребитель, уступает одноместным германским «Фокерам» в скорости и маневренности, и Андрей предпочел бы иметь еще один пулемет сзади, для прикрытия. За разговорами, осмотром гидроплана время пролетело быстро. Андрей обратил внимание, что находившиеся на палубе собрались у левого борта судна, посматривают на небо. А лейтенант Зверев осматривает горизонт в мощный морской бинокль. Андрей посмотрел на часы. С момента вылета гидроплана прошло три часа сорок пять минут. Или в ближайшую минуту гидроплан покажется, или не прилетит уже никогда. На палубе тихо, смолкли все разговоры. Еще пять минут прошло. Авиаторы стали молча расходиться по рабочим местам. Первый поход «Орлицы» после зимовки и ремонта, первый вылет с нее гидроплана и такая неудача. А моряки и авиаторы народ суеверный. Настроение у всех скверное. И вдруг кто-то закричал: – Смотрите! И рукой направление показывает. Вдали в небе точка видна. Немец летит? Моряки стали лихорадочно готовить к стрельбе единственное зенитное орудие на носу судна. Любой корабль, что военный, что гражданский, в море издалека обнаружить можно по дыму из труб. Еще судно не видно, а дым уже поднимается, демаскирует. Большая часть судов на угле, дым от котлов из труб черный, густой. Военные корабли новой постройки топят котлы мазутом. Не надо огромных бункеров с углем, не нужны кочегары, и, что сильно радовало моряков, нет всепроникающей угольной пыли. И дым от сгоревшего мазута жиденький. Стоит ветру подуть, и вот уже нет дыма. А с высоты полета, даже с тысячи метров, акватория далеко видна, уж на два-три десятка миль точно. Аэроплан приблизился, стало видно – биплан. Немцы на монопланы переходить стали, у них скорости выше, но и маневренность хуже. Аэроплан крыльями покачал, как бы в приветствие. Каждый на корабле надеялся, что это Тучков с летнабом, и боялся ошибиться. Подлетев ближе, гидроплан заложил разворот с большим радиусом, облетев судно. Обозначение Российской империи стало видно и бортовой номер. Тут уж сомнения отпали. – Ура! – закричали на палубе. Стали бескозырки подбрасывать на радостях. Гидроплан приводнился, подрулил к борту «Орлицы». Тут же выдвинули стрелу крана с повисшим на крюке механиком. Он зацепил крюком гак, гидроплан подняли и бережно перенесли на палубу. Наверное, никогда более гидроплан не встречало так много народа. Всем хотелось знать, чем обусловлена задержка и как Тучкову удалось вернуться. Пилот отстегнул ремни, встал во весь рост, чтобы и видно, и слышно хорошо было. – Полет по заданному маршруту проходил нормально. Противника не обнаружили, уже легли на обратный курс, как мотор забарахлил. Обороты упали, но тянул со снижением высоты. А потом и вовсе заглох. Пришлось приводниться. Один из карбюраторов подвел. Перебрали, поставили и взлетели. А уж дальше по дымам вас нашли. Мотористы переглядывались. На моторах «Сальмсон» стояли два карбюратора «Зенит», и было трудно добиться согласованной их работы. А уж если в один попала вода при взлете, когда брызги из-под днища летят, барахлить будет обязательно. Это хорошо, что кончилось благополучно. «Орлица» утром следующего дня ошвартовалась в Куйвасту. Порт этот служил базой для авиатранспорта. Две недели «Орлица» бункеровалась – уголь, пресная вода, провизия, бензин для самолетов, да много чего надо погрузить. Андрей перезнакомился со всеми из авиагруппы и с офицерами-моряками, с ними обедали в кают-компании. Пока стояли в порту, пришло радостное известие – Дудорову присвоили очередное звание капитана первого ранга. Отметили скромно, без возлияний. Боевой приказ на выход в море мог поступить в любую минуту, а море пьяных не терпит. Вскоре такой приказ поступил. Наши корабли – линкор «Слава» и два миноносца – пошли к берегам противника для обстрела германцев из орудий главного калибра. Основная цель – береговые батареи у мыса Рогоцеле. Авиатранспорт должен был прикрывать наши корабли с воздуха, ведь германские гидросамолеты базировались не так далеко, на озере Ангерн. Гидросамолеты с «Орлицы» постоянно висели в воздухе, сменяя друг друга. Андрей с летнабом только что приводнились, гидросамолет подняли на палубу залить бензин, масло, осмотреть. А мичман Штральборн рукой машет, подзывая. Андрей подошел. – Пошли к радиорубке. Петров передал, что ведет воздушный бой с немцем. У радиорубки уже собрались несколько пилотов. В эфире шум, треск. Радист мотнул головой – сообщений не поступало. Пилоты стали переговариваться. – Мой аппарат заправлен, к вылету готов. Надо бы помочь. – Радист Дудорову уже доложил. Только он может дать приказ на вылет. И приказ поступил – вылететь на помощь сразу двумя гидропланами. Вылетели парой – Андрей и Дитерихс, из обрусевших немцев. Дитерихс – ведущим пары, поскольку хорошо знал этот район. В авиаторы он подался из моряков, плавал раньше в этих местах. Вскоре внизу увидели на волнах два гидросамолета. На крыльях одного российская эмблема – триколор в виде круга, на крыльях другого – черные кресты. Приводнились, подрулили. Оказалось, около девяти утра, барражируя на высоте тысяча пятьсот метров, Петров и летнаб Савинов обнаружили немецкий гидроплан. Пользуясь преимуществом в высоте и оставаясь незамеченной, русская летающая лодка снизилась и обстреляла из пулемета германский аэроплан. Первыми же очередями русские летчики повредили мотор германцев, и тем ничего не оставалось, кроме как приводниться. Петров тоже сел на воду, подрулил к немецкому гидроплану. Чтобы пресечь попытку сопротивления, летнаб сидел на изготовку за пулеметом. Но немцы осознали ситуацию, усугублять не стали, подняли руки. А ведь у них было два пулемета – на носу и сзади. Обстрелять-то они могли, да как потом убраться? Эти воды контролировали русские, пока немцы в 1917 году не захватили Эзель. Петров с летнабом немцев разоружили. К этому моменту и два наших гидроплана подоспели. Петров пленных никому не доверил, с ними и взлетел, благо бензина оставалось мало, самолет стал легче и мог нести дополнительных пассажиров. Андрей и Дитерихс оставались в своих самолетах, а летнабы сняли с немецкого самолета оба пулемета с запасом патронов, приборы. У Дитерихса была радиостанция. По ней сообщили координаты, вскоре подошел катер, взял гидросамолет на буксир и увел к Аренсбургу. Петров был первым, кто открыл счет победам. А 17 июля состоялся настоящий массовый воздушный бой. Разведка по рации донесла на авиатранспорт, что в районе острова Готланд находится немецкий миноносец. Командование решило атаковать его с воздуха. Был одновременный вылет всех четырех гидропланов, ведущим был лейтенант Зверев. Что в этих водах делал германский миноносец, осталось неизвестным. Ставил мины на фарватер или вел разведку, а только с воздуха его прикрывали четыре гидросамолета немцев. Противник увидел наши гидросамолеты поздно, наши зашли со стороны солнца. Понятия о парах, о ведущем и ведомом еще не было. Каждый гидроплан бился сам по себе. Наши первоначально имели преимущество в высоте, а стало быть, и в скорости на маневрировании. С близкой дистанции открыли огонь. Летнабы, сидевшие за пулеметами, не подвели. Один из немецких самолетов сразу задымил, резко пошел вниз, но не упал, пилоту удалось его приводнить. Среди пилотов с обеих сторон еще было некое рыцарское отношение к противнику. Сбитых не обстреливали, не добивали. Самолет противника сбит, есть свидетели, этого достаточно. Андрей пристроился в хвост немецкому гидроплану. Летнаб открыл огонь, а с немца ответная очередь с хвостового пулемета. И летнаб со злости нажал на гашетку и не отпускал, пока не закончилась лента. Угодил в мотор, из которого вырвался огненный факел, гидросамолет стал пикировать к воде. Пожар в воздухе – страшное дело, буквально за минуту уничтожает самолет. Немецкий пилот старался как можно скорее приводниться. Если получится, то катер с миноносца подберет. Десяти минут не прошло, а два немца сбиты, а наши потерь не понесли. Быстротечен воздушный бой, и исход боя порой решает одна удачная очередь. Два других гидроплана германцев судьбу испытывать не стали и ушли со снижением. Все авиаторы победы своих пилотов видели, на «Орлице» подтвердили, на счету Андрея появился еще один сбитый самолет. Неделю еще «Орлица» курсировала западнее Готланда, авиаторы вели разведку, с судна передавали данные на русскую эскадру. Генштаб Морфлота опыта использования авиации не имел, считал ее чем-то вспомогательным, несущественным, тогда как другие воюющие стороны роль авиации осознали, всячески старались развивать промышленность и обучать кадры. И армия имела такой же взгляд на авиацию. То ли дело конница. Быстра, маневренна, не требует развитой промышленности. И подтверждение этому постулату – Брусиловский прорыв с 4 июля по 13 августа 1916 года, когда после артподготовки в наступление ринулась конница, отбросила австрийцев где на сто, а где на и двести пятьдесят километров. Авиация же делала первые шаги, самолеты и вооружение их были несовершенны, тактика не отработана. Но во Второй мировой войне и авиация, и танки проявили себя в полной мере, хозяйствуя на поле боя. А кавалерия сошла с исторической сцены. Забегая вперед, можно сказать, что на те же грабли наступали большевики, придя к власти. В конце 1917 года Россия прекратила военные действия, солдаты самовольно покидали позиции, расходились по домам с оружием. Военные заводы, лишившись заказов, встали. Руководство умное и дальновидное осуществило бы конверсию, чтобы заводы перешли на выпуск мирной продукции, тогда бы не случилось забастовок, безработицы, голода. Большевики надеялись, что за российской пролетарской революцией последуют такие же революции в других странах, идеи коммунизма одержат верх и наступит всеобщий мир. Не случилось. Утопические идеи Маркса и Энгельса привели к большой крови в России. Находясь в плену бредовых иллюзий, большевики не планировали поддержание военной промышленности, как и содержание армии. А авиацию считали «буржуазным излишеством». В январе 1918 года Совет народных комиссаров издал декрет о демобилизации военной промышленности. Тем временем по условиям Брестского мира Германия заняла Прибалтику, Украину, Причерноморье. В Мурманске и Архангельске высадились с пароходов экспедиционные войска Антанты под предлогом охраны материальных ценностей, поставленных в Россию и находящихся на складах в портах. На Дальнем Востоке высадились американцы и японцы. В полный рост встала угроза захвата и расчленения страны. О демобилизации большевикам пришлось забыть. Для отражения угрозы была срочно нужна и армия, которой не было. Капитализм и пацифизм – явления антагонистические. Большевики собрали или мобилизовали насильно кого смогли, но армия была скорее милицией. Все чины и звания были отменены как пережиток прошлого. Вопросы ведения боевых действий, наступления, отступления решались голосованием, а не приказом командира. Да еще комиссары от ВКП(б) мешали. «Орлица» вернулась в Куйвасту, порт на острове Муху, для бункеровки. Угольная яма была почти пуста. Из-за войны некоторые шахты, где добывались качественные угли, остановились. Закупался уголь низкого качества, с низкой теплопроводностью, которого расходовалось больше, а котлы пара производили меньше. Кочегарам в котельных отделениях пароходов приходилось трудиться в поту и без перекуров. На следующий день Дудоров пригласил Андрея. – Я не забыл наш разговор, заказал пушки. И две из них прибыли. Возьметесь опробовать? – С удовольствием. Если сам говорил о пушках, то сам и испытывать должен, все по-честному. «Гочкис» имел калибр 37 мм, с ручным заряжанием, на установке, подобной танковой. Да собственно, на танках они и применялись. Пушка имела приклад, называемый плечевым упором, и наводилась как пулемет, без всяких маховичков. Тело пушки весило 33 кг, а вся установка 90 кг. На «Орлице» была неплохая мастерская, где имелись даже станки. Пушку установили в носовой кабине. Решено было опробовать. В кабину уложили запас снарядов, туда уселся летнаб. Гидросамолет спустили на воду. Андрей запустил двигатель, в воздух не поднимался, по воде отошел от порта на пару верст. С «Орлицы» еще спустили катер, в него набились пилоты, летнабы и прочие желающие посмотреть на стрельбы. С одной стороны, развлечение, с другой – практический интерес. Андрей выбрал участок берега пустынный, развернул самолет носом к земле, летнаб бросил якорь, чтобы самолет не разворачивало волной, потому как в проливе Моонзунд течение есть. Берег каменистый. Летнаб выбрал целью камень в сотне метров, зарядил пушку. Сбоку самолета уже катер стоит. Любопытствующие смотрят то на пушку и Антоненко, то на камень. Выстрел грянул неожиданно. По меркам пехотинца или артиллериста, разрыв небольшой. Но это если по ДОТу попасть или пулеметному гнезду за бревенчатым заграждением. А угодит такой снаряд в самолет – мало не покажется. Для борьбы с лишним весом все детали самолета делаются с минимальным запасом прочности. И снарядик в 37 мм способен самолет разорвать на части. Конечно, никто ранее пушки на самолеты не ставил, и с калибром переборщили. В первую очередь потому, что не было выбора. В 1918 году появятся автоматические калибром 20 мм, но не авиационные, а зенитные. Во время Второй мировой войны у поршневых самолетов калибры автоматических пушек будут 20–23 мм, хотя были и 37 мм у «ЯК-9Т». А в реактивную эру даже 45-мм пушки, но они быстро уступили место реактивным снарядам и ракетам с головками самонаведения. Пока мичман перезаряжал пушку, Андрей на глазок прикинул отдачу. Ее не стрелок воспринимал плечевым упором, а вертлюг, а через него аэроплан. После выстрела гидросамолет сдвинулся назад на воде, причем это заметили авиаторы на катере. А как будет вести себя аэроплан в воздухе? Не заглохнет ли мотор? Пороховые газы после выстрела набегающим потоком воздуха обязательно снесет к мотору, засосет в цилиндры. Позже окажется, что опасения не пустые, на реактивных самолетах такие случаи фиксировались. Правда, и пушки там вели огонь очередями с огромным, до двух тысяч выстрелов в минуту темпом. Мичман выстрелил из пушки еще несколько раз. Пусть тренируется, на разные дистанции надо прицел выставлять наподобие винтовочного. После очередного выстрела Андрей крикнул: – Василий! Давай попробуем в полете пострелять. Я для начала низко пройду. О своих опасениях, что может мотор заглохнуть, Андрей не сказал. Запустили двигатель, подняли якорь. Андрей вырулил на фарватер, свободный от судов, дал газ, взлетел, набрав полсотни метров. Пошлепал по фюзеляжу, подавая летнабу сигнал. Мичман выстрелил раз, далеко впереди на воде разрыв. Летнаб повернулся к Андрею. Тот кивнул и показал два растопыренных пальца. Антоненко два раза подряд выстрелил. Конечно, пороховыми газами пахло сильно, и даже першило в горле, но мотор работал исправно. Уже на «Орлице» Андрей поделился ощущениями, а механики осмотрели фюзеляж: нет ли трещин, не велика ли нагрузка. Испытать в деле пришлось следующим днем. Вылетели на разведку двумя гидропланами. Заметили вдали на воде какой-то предмет. Подлетели поближе, а это немецкая подводная лодка в крейсерском положении, только рубка из воды видна. Подлодки дизельные, вынуждены периодически всплывать для зарядки аккумуляторов и вентиляции отсеков. Для подводников появление русских самолетов было неожиданным. Андрей стал пикировать на лодку, мичман уже понял, что от него требуется, зарядил пушку, прижал плечевой упор, наводит на цель. Подлодка вырастает в прицеле. Но подводники уже нырнули в чрево лодки, задраили люки. Еще минута, и заглушат дизель, уйдут под воду. – Да стреляй же! – не выдержал Андрей. Его крика Антоненко за ревом двигателя не слышал, но уже сам понял – пора! Выстрелил, снова перезарядил. Выпущенный снаряд угодил в заднюю часть рубки, где располагалось орудие подлодки. Взрыв! Мичман выстрелил еще раз. Удачнее, пробоина в рубке. Но лодка быстро ушла под воду. Рубка для лодки прочного корпуса не имеет, и, даже если вся покорежена будет, на боевые качества это не повлияет. Подлодка имеет два корпуса, снаружи легкий, под ним прочный. Как раз он выдерживает чудовищное давление воды на глубине. Прочный корпус делается из специальных легированных сталей, и толщина его достигает 40–50 мм. Для сравнения – у танка ВОВ «Т-34» лобовая броня 45 мм, пробить ее из пушки 37 мм нереально. Второй гидроплан пристроился рядом, покачал крыльями, пилот поднял большой палец, одобряя нападение на подлодку. А потом рукой показал влево. Андрей повернул голову. Со стороны германских берегов шел транспорт на север. Либо к Норвегии, либо к Швеции. И со второго самолета его заметили по дыму из труб. Довернули, направились встречным курсом. Десять минут лета, и транспорт под ними. Матросы забегали по палубе. На надстройке, на корме, на носу стоят зенитные пулеметы, хотя транспорт гражданский, но флаг на корме германский. Андрей решил атаковать. Крутой вираж заложил, зашел на транспорт с кормы. Мера вынужденная. Если атаковать со стороны борта, шансов у мичмана не промахнуться значительно больше. Но и по аэроплану будут вести огонь все три пулемета. А сейчас с кормы открыл огонь только один. Почти сразу по нему выстрелил мичман. Отличное попадание, в нескольких метрах. Расчет убит или ранен, попадали на палубу, главное – не обстреливают. Гидросамолет проскочил над судном, а на транспорт уже нападает второй аэроплан. Летнаб его открыл пулеметный огонь по палубе. Летнаб патронов не жалел, выпустил всю ленту. За это время Андрей развернул гидроплан и снова в атаку. Дважды успел выстрелить мичман по ходовому мостику. И снова повторный заход другого гидроплана, пулеметные очереди. На судне начался пожар. Сначала дым из кормы показался, потом вырвались языки пламени. Андрей на часы посмотрел. Пора возвращаться, иначе не хватит бензина. И Андрею с летнабом эффект пушечного обстрела понравился, и наблюдавший за стрельбой пилот второго самолета мичман Берг в восторге. Поделился впечатлениями с авиаторами «Орлицы». Настойчивее всех оказались братья Олег и Игорь Замойские. Уговорили Дудорова отдать вторую пушку им. И через два дня, премного довольные, вылетели на первое задание, вооруженные пушкой. Права поговорка – новичкам и пьяным везет. Атаковали немецкий катер – торпедоносец и потопили его. Пушечные самолеты проявили себя выше всех ожиданий. Дудоров пообещал при первой же возможности направить адмиралу Н. Эссену, командующему Балтийским флотом, заявку на десять пушек. Гидросамолеты были не только на «Орлице», но и на базе в Аренсбурге. Немцы довольно быстро оповестили авиаторов и моряков о появлении пушек на русских самолетах. Все же обстрел транспорта убедил Андрея, что пушка – это хорошо, но нужны еще бомбы. До этого случая не брал. Бомбы – это лишний вес, а поскольку подвешивались под крыльями, создавали аэродинамическое сопротивление, снижали скорость и приводили к перерасходу бензина. Держатели для бомб рассчитаны на бомбы пудового веса. «М-9» могла нести десяток бомб, по пять под каждым из нижних крыльев. На следующий вылет Андрей попросил подвесить бомбы. Полет разведывательный, но ни одна гадалка не могла бы предсказать, с чем придется столкнуться. Миновав траверс острова Эланд, увидели в море дымы, сразу повернули к ним. Десять минут лета и внизу немецкий миноносец. На корабле гидросамолет увидели, засуетились. Расчеты заняли места у зенитных пулеметов. Андрей пролетел мимо, снизился до полусотни метров, зашел с кормы. Антоненко открыл огонь из пушки. Один выстрел, второй и третий успел. Андрей потянул ручку на себя, сделал горку, дернул рычаг сброса бомбы. И сразу понял свою ошибку. По кораблю попал, жахнуло здорово, из-за малой высоты ударной волной самолет подбросило, завалило на левый бок. Андрей с машиной справился, но урок извлек. А ведь запросто могли задеть воду, высота-то невелика. Разворот, и Андрей снова начинает атаку, на этот раз с носа. И вновь неправильная тактика. Скорость сближения велика, кроме того, рулевой или капитан видят самолет и пытаются сбить прицел. Совершают маневры типа «змейка». Мичман выстрелил из пушки – мимо! В этой атаке Андрей набрал высоту побольше, метров двести. Сбросил одну бомбу, следом сразу вторую. И обе угодили на палубу миноносца. Конечно, пудовые бомбы слабоваты для бронированного корабля. Однако одна из мачт корабля рухнула. Гидросамолет пронесся над миноносцем, снова развернулся, зашел с кормы. Мичман в первую атаку славно поработал, расчет зенитного пулемета убит, тумба с пулеметом лежит на боку. И с кормы миноносец сопротивления оказать не может. Андрей прибрал обороты мотора до минимума, чтобы мичман имел больше времени для прицельной стрельбы. Один выстрел, второй, третий по надстройкам. Корма уже рядом. Андрей дважды рванул рычаг бомбосброса. Бомбы летят не отвесно вниз, а по параболе, поэтому сбрасывать надо с упреждением. Получилось удачно, обе бомбы угодили на палубу с обоих бортов. Но и зенитчики не сплоховали на миноносце, успели дать очередь. Пули угодили по правому крылу. Но мотор работает, пожара нет, экипаж цел, и, стало быть, надо продолжать атаку. Андрей развернул летающую лодку. От миноносца дым идет, причем не из дымовых труб, а из-под палубы. Уже хорошо! Теперь атака с носа. Высота – триста метров, Андрей взялся за рычаг, подправил курс, стал сбрасывать бомбы одну за другой. Все! Весь десяток израсходован. Бомбы с левого крыла прошли рядом с кораблем, взорвались в воде, а три бомбы с правого угодили точнехонько по палубе. Вспыхнул пожар. Видимо, командир миноносца вызвал на помощь авиацию. В небе показались две точки. Довольно быстро они увеличились в размерах, стало видно два Фоккера, с колесным шасси. Немцы послали с того аэродрома, что был ближе. А кроме того, гидросамолеты априори имеют скорость меньшую, на помощь придут позже. Андрей от миноносца отвернул. Бомбы он сбросил все, а снаряды пригодятся отбиваться от истребителей. Это были именно они, одноместные, с курсовым пулеметом. Черт с ним, с миноносцем, потушит команда пожар, стало быть, повезло. Но миноносец по-любому из строя выведен, пойдет на ремонт, в боях в ближайшее время участвовать не будет. Фоккеры приблизились, решили атаковать спереди, в лобовую. Первый открыл огонь из пулемета. На «М-9» были элероны, Андрей отдал ручку вправо и не-много левую ногу вперед, совсем чуть-чуть. Аэроплан начал боковое скольжение, немного, но трассирующие пули летели мимо, гидроплан непонятным образом уходил из прицела немца. Фоккер уже близко, пора уводить гидроплан в сторону, почему Василий медлит? И в это время выстрел. Сразу облако разрыва, во все стороны обломки немецкого самолета. Андрей ручку вперед, педаль влево до упора. От осколков самолета чудом увернулся, ушел с переворотом на пикирование. Второй немец даже не пытался атаковать или зайти в хвост, самое уязвимое место «М-9». Развернулся и газу поддал, оставляя дымный след. Понял германец, что нарвался на пушечный гидроплан, побоялся вести поединок, видя быструю и бесславную гибель ведущего. Миноносец был виден, как и пожар на нем, но время поджимало, бензин был на исходе, и Андрей направился к «Орлице». Приводнился, подрулил к транспорту, его подняли на борт. Василий в передней кабине доволен, рот до ушей. – Здорово мы их! Я Фоккер последним снарядом сбил! У Андрея мурашки по телу. А если бы второй истребитель не ушел, испугавшись? Их бы самих сбили, причем легко, не встречая сопротивления. – Василий, ты бы для таких случаев имел неприкосновенный запас – два-три снаряда. Вот представь, все снаряды израсходовали на миноносец, что бы было? – Рыб кормили. – Вот-вот! Приспособь ящик или сумку и там НЗ держи. – Есть! Снаряды-то не велики, много места не займут, вес, конечно, имеют. Андрей доложил старшему по должности офицеру Звереву об удачной атаке миноносца и победе над Фоккером. – Хм, результативно, но записать не могу, нет подтверждения. Андрей и сам знал, таков порядок. Победу должна подтвердить незаинтересованная сторона. Моряки с других судов или пилоты других самолетов, да где только их взять? И у каждого пилота были неподтвержденные победы. Не для славы воевали, старались урон врагу нанести, но все равно досадно. Транспорт отправился в Куйвасту для бункеровки, механики принялись за ремонт самолета Андрея. Поверхность крыльев обтянута фанерой, поверх нее перкаль, покрытый лаком. Если пулевое отверстие не заделать, попадет влага, древесина намокнет, наберет вес, станет гнить. Отверстия заклеивали специальной тканью, после просушки покрывали лаком. Гидропланы, как их ни защищай от воды лаком, все равно намокали. Вес нового «М-9» 1060 кг, а стоит сезон полетать, вес увеличивается на триста-четыреста килограмм, ухудшая и так не блестящие летные характеристики. В порту разные разговоры ходят, о неустойчивом положении фронтов. Мало братания, так еще дисциплина упала, солдаты дезертировать стали. Явление пока не массовое, но и не единичное. А еще забастовки и митинги в Петрограде. Город сменил название с 31 августа 1914 года, с началом войны, когда поднялась антигерманская истерия. Народ стал нападать и громить торговые заведения и промышленные предприятия немцев. Как будто обрусевшие немцы, многие из которых переехали еще при Петре I в Россию, виноваты в войне. Всегда находятся горлопаны-неадекваты, ставшие агитировать против «немецкого засилья». В газетах и на митингах стали требовать сменить название города. Власти пошли навстречу. Название историческое, заимствованное из Голландии, где Петр был с посольством, к Германии отношения не имеющее, сменили на Петроград. Название не прижилось, продержалось до января 1924 года, до кончины Ленина. После его смерти большевики решили память увековечить и переименовали город в Ленинград. Получилось не навечно, с падением большевистского режима город вернул историческое имя. Офицеры и нижние чины такие разговоры о разложении армии воспринимали болезненно. Во флот брали офицеров технически грамотных, все же приходилось работать с техникой: паровые машины, пушки, радиостанции. Так же и нижние чины, призывались во флот чаще мастеровые, из городов. Купить их дешевыми посулами было тяжелее, чем крестьян, из которых состояла армия. В батальоны и полки проникали агитаторы, вели подрывную работу. На корабли же горлопанам проникнуть было значительно сложнее, и флот деструктивной агитации сопротивлялся дольше. Населенный пункт и порт Куйвасту маленькие. Одна гостиница, один ресторан, две улицы. После боевого похода морякам отдохнуть особо негде. Хочется сойти на берег, почувствовать твердую землю. У тех, кто плавал долго, походка вырабатывалась своеобразная. Моряки широко расставляли ноги при ходьбе, как привыкли передвигаться по палубе в качку при шторме. Кроме того, на корабле постоянный шум от работающих котлов, паровой машины, механизмов. По железному корпусу звук отлично передавался даже в отдаленные места. Потому хотелось тишины. Так что земля для моряка – уголок отдохновения, понять и оценить это чувство могут только те, кто долго в отрыве от земли был: моряки, полярники, в какой-то мере летчики. Но и здесь, в глухом углу империи, вдали от крупных городов случилось с Андреем неприятное происшествие. С несколькими пилотами и летнабами он возвращался из ресторана. Не выпить ходили, а поесть по-человечески. Коки на транспорте «Орлица» были, так из моряков. Готовили сытно, но однообразно, без изысков. Хотелось чего-нибудь эдакого, даже простого салата. К фруктам на корабле можно лишь картофель причислить. А кроме того, вроде на корабле служат, море вокруг, а рыба на столе редко бывала. Оно понятно, кто на военном судне рыбачить будет? Да и сядет если с удочкой, на всю команду не наловишь, сеть нужна. Уже в порт зашли, как увидели толпу из моряков нескольких судов и портовых рабочих. Слушали агитатора, взобравшегося на пустую бочку. Офицеры прошли бы мимо, да Андрей остановился, услышав призывы: «Долой войну!», «Мир хижинам, война – дворцам!», «Долой угнетателей – капиталистов!» Снова агитаторы, разлагающие личный состав. Андрей через толпу вперед пробиваться стал, к агитатору. Стащить его с бочки надо, не дать разлагать народ. Офицеры проталкиваться за Андреем не стали, поглядывали, переговаривались, курили папиросы. Андрей не ожидал, что у горлопана защита будет. Только ухватил агитатора за брючину, как его самого за рукав схватили. Обернулся. Не моряк, не портовый рабочий, судя по одежде, разночинец. Видно, вместе прибыли. – Руку убери! – посоветовал Андрей. – Убирайся отсюда! – окрысился парень. Рукав бросил, но кулаком ударил в бок. Оставить такие действия без ответа нельзя, поругание офицерской чести. Ударить в ответ? Толпу завести проще простого, они и так сочувствуют агитатору. Решил задержать разночинца и доставить в жандармерию. Схватил парня за запястье, завернул руку за спину. – Пойдем в участок! На Андрея набросились двое, один за погон схватил, сорвал. Это уже оскорбление чести и достоинства. Андрей ударил ладонью по кадыку одному, пнул носком ботинка в голень другого. Последний от боли заорал, а первый засипел, упал. Кто-то в толпе заорал: – Золотопогонник простой люд бьет, изгаляется! Бей его! Андрей выхватил из кобуры Кольт, выстрелил вверх. Люди вокруг него сразу расступились. Только на земле двое побитых, а горлопан-разночинец в суете скрылся. Офицеры с «Орлицы», заслышав выстрел, кинулись на помощь. Руками и ногами расталкивали толпу, пробиваясь к Андрею. Один из мичманов выхватил табельный Наган, пальнул для острастки вверх. Завопили, завизжали женщины, толпа разбегаться стала, в сутолоке сбивали друг друга с ног, топтали. Раздался свисток полицейского, потом крик. – Всем стоять! Кто стрелял? Прекратить безобразие! Полицейских двое, что они могут против толпы? Им удалось схватить тех, кого ударил Андрей. Попутно задержали и Андрея, и мичмана, у них в руках оружие. Привели в полицейский участок. Старший из полицейских обратился к Андрею как старшему: – Что случилось? Андрей четко и по-деловому изложил суть события. Причем упомянул разночинца, выкрикивавшего лозунги. Эти действия уже тянули на политическую статью и каторгу. – Как он выглядел? Андрей описал как можно более подробно. Полицейские переглянулись. Похоже, разночинец был им известен. Младший полицейский показания Андрея запротоколировал, попросил подписать. Старший спросил: – К этим… э… господам у вас претензии есть? – Не имею. – Погон бы пришить надо, непорядок. – Спасибо, пришью. Андрей и мичман вышли из участка. Офицеры с «Орлицы» стояли недалеко от участка. – Андрей Владимирович! Не стоило бы связываться с чернью. – Один мимо пройдет, другой. А закончится бунтом. Попомните мои слова, ясны соколы. – Мы орлы, – засмеялся один из пилотов, – на «Орлице» служим. Ну, ну. Полгода не пройдет, как грянет Февральская революция, отречение государя. И рухнет империя, а страна на несколько лет ввергнется в пучину революции, Гражданской войны. Власть не осознала опасности, которая только поднимала голову. Отрубить бы гидре голову, и империя существовала бы дальше, как Британия, Франция. И не платила бы Россия головокружительную сумму золотом, а еще территориями за позорный сепаратный мир. Все страны Антанты поимели от Германии и Австро-Венгрии выгоду землями, деньгами. А все большевики с их утопическими идеями. Возвращались на судно молча. Андрей раздосадован, даже расстроен был. Слишком вольготно чувствуют себя пропагандисты, а ведь они разлагают армию, флот, народ изнутри, настоящая пятая колонна. Ловить таких надо и карать жестоко, по законам военного времени. Сто, триста человек расстрелять, даже прилюдно, зато не будет миллионов убитых в революцию Октябрьскую и Гражданскую войну. Большевики закроют военную промышленность, разгонят армию, ликвидируют офицерство как класс, распустят офицерские училища. Но не пройдет и года, когда запретят Красную гвардию и Троцкий Лев, который имеет настоящую фамилию Бронштейн, будет организовывать Красную Армию и флот, даже станет главвоенмором. А только ротами, батальонами, полками вчерашние рабочие или крестьяне командовать не в состоянии, знания нужны, одного классового чутья мало. Скрипя зубами, стали брать в РККА бывших царских офицеров. Кто-то из них пошел добровольно, желая сделать карьеру, как будущий маршал Тухачевский. Другие офицеры пошли от безвыходности, ведь ничего другого, кроме как защищать Родину, они не умели, а семьи кормить надо. Партийцы в руководстве откровенно заявляли: «Выжмем, как сок из лимона, и выбросим». Большевики говорили солдатам, что «золотопогонники» – это временно и они лишь прислуга. И если есть подозрение в измене офицера, долг каждого пролетария такого командира убить. Солдат в армии должен командиру верить, чтобы выполнить задачу, а красноармейца учили офицера ненавидеть. Другая часть офицерства подалась в белое движение. Кто-то из них ярым монархистом был, другие видели, что творят большевики, разрушая страну. Все офицерство кончило плохо. Те, что служили в Красной Армии, были репрессированы и расстреляны, уцелели единицы. Кто был в Добровольческой армии, либо погибли в горниле Гражданской войны, либо смогли чудом выбраться за границу на пароходах из Крыма. Кто не успел, тех топила Землячка сотнями, привязывая камень на шею. Собственно и Андрей монархистом не был, а вот за страну болел душой. Родина у него одна, и другой не будет. И пока живо офицерство, оно будет бороться против внешнего врага, в данном случае с германцами. А с врагами внутренними должна работать полиция. Упустили они, либеральничали.Глава 7 Окаянные дни
Противником «Орлицы» в Рижском заливе и в восточных районах Балтики было германское авиатранспортное судно Glinder. Немецкие гидропланы вели, как и русские, авиаразведку, поддерживали огнем свои корабли, проводили корректировку артогня своих боевых кораблей. На следующий день после выхода в море авиатранспорта «Орлица» попал в плен экипаж лейтенанта Зверева. Его гидросамолет вылетел на разведку в район Виндавы, был обстрелян зенитками с германских кораблей, мотор получил повреждения, и пилоту удалось посадить его на воду. К сожалению, на виду германских кораблей. Летающую лодку обстреляли из орудий. Пилот и летнаб попытались исправить мотор, однако к ним на полном ходу направился катер с одного из немецких миноносцев. Чтобы гидросамолет не достался врагу, офицеры прострелили из личного оружия бензобак и, когда бензина натекло в фюзеляж, подожгли его. Сами бросились в воду. Немцы утонуть не дали, взяли обоих в плен. На авиатранспортах для таких целей, для «вылавливания» членов экипажей, были катера. Кстати, немцы поступили как рыцари, на следующий день к «Орлице» полетел истребитель, с него на палубу сбросили вымпел, где сообщалось о пленении экипажа. Происшествие произвело на пилотов и летнабов тягостное впечатление. Командование пилотами принял лейтенант И. С. Красевский. Вот где пригодился пятый гидросамолет, до сих пор находившийся в трюме транспорта. Его достали, собрали, поставили в ангар на место уничтоженного. И экипаж для него был, из Баку, где год назад заработала школа военных пилотов, прислали пополнение. Налета у них было мало, опыта боевых действий не было, но где взять пилотов опытных, когда идет война и потери почти каждый день. Двенадцатого сентября гидросамолеты с «Орлицы» корректировали огонь орудий главного калибра линкора «Слава» по немецким позициям около Риги. В воздухе, барражируя над укреплениями немцев, сразу два гидросамолета. Пока один наблюдает и по рации передает коррективы, второй самолет оберегает первый. Немцы сразу поняли, зачем и почему над ними кругами летают русские аэропланы. С ближайшего аэродрома были подняты истребители. Андрей нес службу охранения, приближающиеся самолеты врага видел. Сразу три колесных Фоккера. У немцев на авиатранспорте Glinder были Фоккеры на поплавках. Они уступали в скорости и маневренности колесным из-за повышенного аэродинамического сопротивления и увеличенного веса. Андрей развернулся к неприятелю. Видимо, немцы полагали, что расправятся с летающими лодками русских быстро. Андрей похлопал ладонью в перчатке по борту фюзеляжа – знак для мичмана. Василий пушку уже давно зарядил, сейчас приник к прицелу. Пушка мощнее пулемета, стоявшего на Фоккере, так еще и дальнобойнее, все же преимущество. Выстрел! От отдачи корпус лодки тряхнуло. Довольно быстро еще выстрел. Первый снаряд цели не достиг, зато второй угодил в крыло Фоккера и оторвал его. Беспорядочно кувыркаясь, самолет стал падать. Два других истребителя Германии в бой вступить не решились, сделали разворот и ушли. Однако действия гидросамолетов немцев изрядно разозлили. И они решили покончить с «Орлицей». Линкор стрельбу закончил. Сверху были видны огромные воронки на немецких позициях. Гидросамолеты развернулись к авиатранспорту. Андрей снизился, пролетел над крейсером, покачал крыльями в приветствии. До «Орлицы» лету четверть часа. Еще за несколько миль увидели несколько самолетов в воздухе, которые атаковали судно. Спутать «Орлицу» с другим кораблем невозможно. Низкий силуэт, посредине корпуса единственная дымовая труба, на носу и корме ангары для гидросамолетов. Андрей дал газу. «Орлица» маневрировала, не давая немцам прицельно сбросить бомбы. Разрывы авиабомб были видны то слева от корпуса, то справа, то за кормой. Немцы увлеклись атаками, и приближение двух гидропланов не заметили. Мичман выстрелил из пушки, промахнулся. Из первого гидроплана стал стрелять длинными очередями пулемет. У немцев шесть гидропланов, преимущество над нашими подавляющее, но боя не приняли, ушли сразу, как по команде. Сейчас бы за ними, проследить, где авиатранспорт немецкий, да навести наши корабли, а нельзя, бензин на исходе. Еще бы минут десять, и он закончился. Если бы немцы продолжили атаки, скверная сложилась бы ситуация. Заглохнет мотор, посадить гидроплан на воду вполне возможно, а маневрировать уже не получится. И превратится аэроплан в легкую мишень. На «Орлице» восемь пушек, по четыре на борт, но они для боя морского, для зенитного огня не приспособлены. Единственная защита от неприятельских самолетов – два пулемета Максим на тумбах. Приводнились, механики подняли самолеты на палубу, в ангары. Андрей удивлен был увиденным. Тенты ангаров изрешечены пулями, как и дымогарная труба. Многие иллюминаторы разбиты, надстройки транспорта в пулевых отверстиях. Но это железо, а были еще убитые и раненые. Убитых похоронили по старому флотскому обычаю – зашили в брезент, в ноги груз и после чтения молитвы в воду. На транспорте холодильников для сохранения тел погибших нет. Вернуться же в порт без приказа командующего Балтийским флотом адмирала Н. Эссена нельзя. Каждому кораблю, подлодке, транспорту есть свое предназначение, позиция. Это только непосвященному кажется – море бескрайнее, какие могут быть районы? А они есть. Через несколько дней Андрей вылетел на разведку. Сам Дудоров давал задание: – Пройди поближе к немцам, но в бой не ввязывайся. Надо выяснить, где германские крейсеры. Летнаб пусть радиограмму отобьет. – Так точно! – С богом! Радиостанции на аэропланах были искровые, то есть передача сообщения только азбукой Морзе, точки и тире, голосового сообщения еще не было. Летнабы, как почти все моряки, азбукой Морзе владели. У летнаба, впрочем, как и у пилота, топографические карты. При разведке без них никак. Вот только точно указать координаты сложно. Летнабов штурманскому делу не обучали, да и как пользоваться секстаном в самолетной кабине, в условиях болтанки? Последние десять дней солнце облаками затянуто, средина сентября. Все же облет совершили. Мало того, обнаружили идущий на всех парах отряд немецких новейших эсминцев, спешащих к Финскому заливу. Летнаб пересчитал, да и Андрей тоже. Одиннадцать штук! В первых числах сентября немецкая разведка донесла, что под Ригой готовится наступление русских, а подкрепления будут отправлены морем, на транспортах, из Ревеля в Ригу. Про наступление оказалось правдой, а про транспорты – ложь, командование не рискнуло из-за немецких подлодок, боялисьнеоправданных потерь. В Финский залив поспешил отряд эсминцев под командой капитана фон Ветинга. Все эсминцы новейшей постройки, со сходом с верфей в 1914–1916 годах. Обладая скоростью хода в 34 узла, могли уйти от преследования русских крейсеров, превосходящих «немцев» по артиллерийскому вооружению. Пожалуй, равным «немцам» мог считаться только русский эсминец типа «Новик». В ночь с 10 на 11 ноября десятая флотилия фон Ветинга вышла из Либавы, ходом в 21 узел в кильватерном строю (друг за другом) направились в Финский залив. Дистанция между кораблями два кабельтовых (около четырехсот метров). Флотилия растянулась почти на две мили. В это время на переходе засек ее по многочисленным дымам Андрей с летнабом, передали радиограмму на «Орлицу», с нее донесение полетело в штаб Морфлота, изрядно всполошив командование. О существовании минных полей, поставленных русскими, немцы знали, но точными картами не располагали. В 20:35 подорвался на мине первый эсминец V-75. У немцев буква указывала верфь постройки, а цифра – порядковый номер. Так, S Шихау, V – верфь Вулкан в Штетнине, G – Киль. V-75 шел предпоследним в строю. К нему на помощь поспешили G-89 и S-57. Под поврежденным V-75 рванула вторая мина, ускорив гибель судна. Успевший подойти близко S-57 от взрыва мины лишился хода, стал дрейфовать и нарвался на мину. Повреждения получил большие, стал быстро тонуть. Моряков с обоих кораблей стал спасать G-89. Спасательные работы затруднялись темнотой. На G-89 оказались сразу моряки трех экипажей, и командир эсминца доложил Ветингу, что возвращается в Либаву. Немцам чудом удалось пройти севернее острова Даго, лишь немного «зацепив» минное поле. Днем, в условиях хорошей видимости, порыскали по заливу, русских транспортов не обнаружили. Ветинг решил обстрелять из пушек Балтийский порт, как называлась тогда Палдиски, где, по данным немецкой разведки, располагалась база русских подводных лодок. Разведка ошиблась, в Балт-порте военных кораблей не было. Выпустив 162 снаряда, разрушив 21 дом и убив 10 мирных жителей, отряд Ветинга развернулся. Командир, памятуя о русском минном поле, решил взять севернее две мили от прежнего маршрута, а получилось – в самый центр минного поля. Первым в 3:36 подорвался V-72, его команду успел снять V-77. Почти сразу подорвался и пошел на дно V-90. А в 4:00 подорвался S-58. Фон Ветинг сильно пожалел, что пошел без сопровождения тральщика. Но у тральщика ход вдвое меньше, чем у эсминца, он бы сдерживал весь отряд. Известно же, что скорость конвоя равна скорости самого тихоходного судна. В 5:59 подорвался и затонул S-59, а через девять миль еще и V-76. Седьмой новейший боевой корабль за неполные двое суток! Это была катастрофа! Немцы потеряли 18 человек погибшими и утонувшими и имели 20 моряков ранеными. Еще бы! Наши миноносцы и подводные заградители только за лето 1916 года успели поставить 4342 мины. Занятно, что неудачника Ветинга с должности не сняли, поскольку потери личного состава невелики, а вот флотские начальники своих постов лишились. На следующий день после того, как обнаружил корабли противника, Андрей снова получил задание на вылет. Что предпринимали флотские начальники против отряда эсминцев, Андрей не знал, как и того, что корабли неприятеля зашли на минное поле. Отряд он довольно быстро обнаружил, пересчитал. Нескольких судов не хватало. Поскольку поблизости и русских кораблей не видно, которые могли потопить эсминцы, решил обследовать акваторию. Куда-то же они делись? Летал по расширяющейся спирали, а кораблей-то нет. Об увиденном доложил на «Орлицу», через короткое время получил задание обследовать район моря севернее островов Ногрунд и Рооге. Галсами влево-вправо, добросовестно осмотрел. На одном из участков мичман из передней кабины обернулся, показал рукой вниз. Андрей перегнулся через борт, всмотрелся. Кораблей нет, но что-то плавает. Сбавил обороты мотору, снизился почти до бреющего. На воде спасательные круги, матросские сундучки, еще какие-то деревянные детали. Очень похоже, что в этом месте затонул корабль. Предполагаемое место отметил карандашом на карте. Дальнейший поиск ничего не дал, Андрей уже поглядывал на часы – пора возвращаться к «Орлице». Курс 310 и по газам. Вдали уже показался дым «Орлицы», как двигатель чихнул раз, другой и остановился. Кончился бензин. Никаких приборов, показывающих уровень топлива в баке, не было. И время полета зависело от интенсивности работы мотора. На средних и малых оборотах смело можно рассчитывать на 3 часа 45 минут, а коли на максимальных летать, то на четвертую часть меньше выйдет. Летнаб к Андрею повернулся, тот показал рукой – отбей радиограмму. До «Орлицы» еще верных двенадцать-пятнадцать миль, столько не дотянуть. Чем выше передающая станция, тем более длинная дистанция связи. На «Орлице» радиограмму приняли, пообещали выслать катер. Андрей тянул сколько мог, но высота терялась с каждой секундой. Плавно приводнился, во все стороны брызги холодной и соленой воды. Пробежав немного по воде, гидроплан остановился, осел. Потрескивая, остывал мотор. – Все, Василий! Отдыхаем! По воде зыбь идет, гидроплан раскачивается, то на один поплавок навалится, то на другой. Вдруг по корпусу лодки с правого борта тупой удар. Андрей повернул голову – труп в немецкой морской форме. Коли ко дну не пошел, значит, свежий. Получил ранение или захлебнулся несколько часов назад. На войне к мертвым телам привыкаешь быстро, чувство страха, неприятного притупляется. Бескозырки на моряке нет, но на правой половине матросской робы нашивка с немецкими словами. Немецкого Андрей не знал. А знающему язык человеку нашивка подсказать что-то сможет – название корабля, фамилию. Хотя зачем русским знать фамилию мертвого немца? – Василий, у тебя нож есть? – Нет. А зачем тебе? – Да мертвяк рядом с аэропланом плавает, хочу нашивку срезать, на «Орлице» покажу, может, кто-нибудь прочитать сможет. Мичман и Андрей одновременно за борт летающей лодки наклонились и оцепенели от страха. Сбоку от мертвеца, на глубине всего метр-полтора видна морская мина. С виду – как большой шар, во все стороны рогульки-взрыватели торчат. Задень взрыватель, и последует взрыв. Мины имели солидный запас взрывчатки – 200–400 кг, в зависимости от модели, и проделывали в бронированном корпусе корабля дыру в несколько метров размером. От мины вниз шел минреп, тонкий и прочный трос к донному якорю. Без якоря мины не ставились, иначе видны на поверхности моря будут, к тому же без якоря мину ветром и волнами по всей Балтике носить будет и подорваться может и свой корабль. При постановке мин применяют определенные схемы, на картах боевых кораблей отмечаются границы минных полей. Конечно, бывают случаи, когда во время шторма мину срывает с якоря, и она носится по воле ветра и волн, пока какой-то корабль не наткнется на притаившуюся смерть. У гидросамолета осадка невелика, до мины не достает, но при условии, что волнения моря нет. Тем не менее мичман ловко выбрался из кабины на фюзеляж, с него взобрался на верхнее крыло и присвистнул: – Командир! Счастлив твой ангел! Мы приводнились на минное поле. Андрей за голову схватился. Скоро подойдет катер, у него осадка не такая, как у эсминца, но в море случайности исключить невозможно. – Василий! На рацию, передай, что мы на минном поле. Пусть не катер высылают, а шлюпку. У шлюпки осадка маленькая, кроме того, нет выступающего вниз винта, да и деревянная она, в отличие от катера. Мины могут иметь не только контактный взрыватель в рогульках, но и магнитный. Правда, для этого требовалась большая магнитная масса – подводная лодка, корабль. Во время Второй мировой войны появятся мины и с акустическим взрывателем, реагирующим на звук винтов корабля, проплывающего поблизости. Мичман связался с «Орлицей», постучал на ключе, поднялся с растерянным видом. – Катер уже вышел к нам, связи с ним у транспорта нет. Голосом предупредить можно, когда катер совсем близко будет. Можно зажать в руках какие-либо предметы и семафорить. Но Андрей морского семафора не знал. – Василий, ты семафорить умеешь? – Командир, спроси чего полегче. Я не на сигнальщика учился. Была на флоте такая военная специальность. Сигналы подавать флажками, а в темное время суток или на большом расстоянии – прожектором. Через полчаса показался катер с «Орлицы». Андрей сорвал с головы шлем, стал им размахивать. Но катер хода не сбавлял, шел на всех парах. У Андрея все сжалось внутри, ожидал с секунды на секунду взрыва. Катер подрулил, сбросил ход, прошел немного по инерции. На нос его вылез моряк. – Эй, на аппарате! Примите конец! Концом на флоте называли веревку. Ее следовало привязать за рым на носу гидроплана. – Ты в воду посмотри! – закричал Василий. – Что-нибудь увидишь? Матрос присмотрелся, потом кинулся в рубку, к рулевому. Потом оба выбрались, начали в воду смотреть. Андрей крикнул: – Весла есть? – Обязательно! – На них выбираться надо. Вам еще повезло, что ни одну мину не задели. Мины ставились в определенном порядке, но с дистанцией между ними, с расчетом на крупный корабль. И длина минрепа тоже не с потолка бралась, а с расчетом на осадку крупного судна, обычно два-четыре метра. Чем ближе мина к поверхности моря, тем меньшего водоизмещения судно взорвется. Мины близко друг к другу ставить нельзя во избежание детонации, иначе все минное поле разом взорвется. Это никому не нужно. В общем, буксировочный конец привязали, оба матроса взяли по веслу, стали грести. Медленно, очень медленно катер с гидросамолетом на буксире пошел на север. Андрей и Василий смотрели в воду. И только когда мины не стали видны, закричали: – Суши весла! Заводи шарманку, мин не наблюдаем. К «Орлице» уже шли под мотором, но большую скорость не развивали. Очень вовремя вернулись. Пока подняли гидроплан на борт, опустилась темнота. А потом пошли штормы, для Балтики в это время года обычная погода. О полетах и думать было нельзя. Гидроплан взлетать и садиться мог при волне не более полуметра. Чувствовалось приближение зимы. Дудоров получил приказ по флоту – идти на стоянку и ремонт в Гельсингфорс. В кают-компании среди офицеров только и разговоров, что о стоянке. Кто-то хотел в отпуск пойти, давно с семьей не виделся, другие, кто помоложе, желали общения с дамами. Корабль к причалу встал, а потом новости посыпались одна за другой. Дудоров 30 ноября 1916 года был назначен начальником Воздушной дивизии Балтийского моря. Образовывалось две бригады, а над ними – Дудоров. Провожали Бориса Петровича с сожалением. Командир он толковый, за дело радеет. А такое не всегда бывает. Иной раз на повышение идут по знакомству, по выслуге лет, а не за способности и достоинства. Б. П. Дудоров передал командование «Орлицей» капитану второго ранга С. Ф. Тыртову. От близкого географически Петрограда в Гельсингфорс приходили известия тревожные. То митинги, то стачки, а потом начались голодные бунты, подстрекаемые агитаторами разных партий. Для них чем хуже ситуация в стране, тем лучше. Хоть бы сообразили – нельзя устраивать волнения в воюющей стране, это как раскачивать лодку в шторм, рискуя перевернуть. События нарастали как снежный ком. В столице 21 февраля начались хлебные бунты, а 23-го забастовки рабочих, 26 февраля – беспорядки, которые полиция не могла усмирить и восстановить порядок. Но худшее еще было впереди, когда 27 февраля к народным волнениям присоединились сначала запасной батальон Волынского, а за ним Литовского, Преображенского, Семеновского, Измайловского полков, автобронедивизион. Почти сразу были заняты Кронверкский арсенал, Главпочтамт, Главный арсенал, вокзалы, мосты. Стихийно это произойти не могло, были кукловоды, дергавшие за ниточки и оставшиеся в тени. Временный комитет 28 февраля объявил, что берет власть в свои руки, а уже 1 марта взбунтовался Кронштадт, начались волнения в Москве. Общественность стала требовать отречения царя. Генерал Алексеев запросил командующих фронтами, и все высказались за отречение. Армия, на которую надеялся царь, подвела. Солдаты братались, массово покидали позиции, дезертировали. Генералы пресечь беспорядки были не в состоянии, наивно полагали, что, если будет править другой царь, пожестче характером, все наладится. Сами виноваты были. При появлении в войсках агитаторов надо было их арестовывать и передавать в руки военно-полевых судов, ведь действовали они именно на пользу и в интересах Германии. Германия, резонно рассудив, что война на два фронта победы не принесет, а истощит скудные резервы, решила вывести Россию из игры. Подкупали всех, кого могли, и партии тоже. Большевики наживку заглотнули. Скорее всего, осознавали, что делали, но очень хотелось власти. А Германия, потратив не так много денег, вывела Россию из войны, получила земли и деньги золотом, обернув затраты на подкуп многократно. Николай II отрекся от престола 2 марта 1917 года в 15 часов в пользу царевича Алексея. Временное правительство тут же объявило амнистию политзаключенным и отменило смертную казнь. Офицеры в Гельсингфорсе узнали об отречении царя по радиограмме. Один из мичманов в кают-компании сказал: – Радист пьян, что ли? Однако многие офицеры отнеслись к радиограмме всерьез. Сама обстановка в обществе, в городах была такая, что поверить могли скорее в плохое, чем хорошее. На следующий день все разносчики газет в городе кричали: «Император отрекся от престола! В России безвластие!» Весь тираж газет раскупился моментально. Даже офицеры с кораблей, получившие радиограмму, хотели прочитать статьи, текст отречения. Многие были в смятении. Не часто на Руси от власти отрекаются цари или императоры. Наоборот, за трон, за власть идет борьба не на жизнь, а на смерть. Стоит вспомнить обстоятельства прихода к власти любого царя или императора. Кое-кто из офицеров поговаривал о прошении об отставке. Все офицеры при получении первого чина после училища приносили присягу императору, а теперь его нет. И куда двинется страна? Другие успокаивали: – Не надо торопиться, смута ненадолго. Страна не может без монарха. Безвременье скоро кончится, надо перетерпеть. А пока служить, как и раньше. А только служить не получалось. Авиатранспорт привели в порядок, судно забункеровали бензином и маслом для самолетов, углем для котлов парохода, ну и всем необходимым с баталерских складов – провизией, водой, обмундированием, а из арсеналов – патронами и снарядами. В марте «Орлица» покинула порт, направилась к театру военных действий, к берегам Курляндии. То ли капитан новый ошибку допустил или неудачное стечение обстоятельств, а только вечером в первых числах апреля судно навалилось на камни в районе банки Нюгрунд. Были распороты листы обшивки по подводной части борта на протяжении восемнадцати метров. На судне тревога, аврал, в трюмы стала поступать вода. Мотопомпы с трудом успевали откачивать ее. Завели один брезентовый пластырь, второй. Поступление воды уменьшилось. «Орлица» своим ходом добралась до Гельсингфорса, где встала на ремонт в Сандвикской верфи. Еще год назад на ремонт ушел бы месяц-полтора, учитывая большой объем потребных работ. Но не сейчас. То нужного металла не было, то рабочие бастовали, то ходили на митинги слушать горлопанов. А если не работать, военное ведомство, как заказчик, платить не будет. И снова забастовки по поводу невыплаты жалования. А таких судов на верфях не одно и не два. И только через год «Орлица» вышла из верфи. А уже снова революция прошла, на этот раз Октябрьская, когда к власти большевики пришли. Активные боевые действия со стороны русской армии прекратились. Касательно авиации – как морской, так и армейской – полеты прекратились. Немцев старались без нужды не раздражать, не провоцировать, а они без боя занимали один населенный пункт за другим. На «Орлице» получили приказ идти в Кронштадт. В мае 1918 года судно вместе с гидросамолетами сдано по акту на хранение в порту Кронштадта, а команда распущена. А 27 июля 1918 года по решению большевистских властей судно разоружено, передано в наркомат водного транспорта. Дальнейшая судьба его печальна. Судно отправили на Дальний Восток, где оно какое-то время работало как грузопассажирское, потом учебное, а в 1964 году списали на металлолом. Все основные бурные события в столице прошли мимо экипажа «Орлицы», они в это время были на ремонте в Гельсингфорсе. Но слухи доходили один страшнее другого. На улицах распоясались уголовники, резали и убивали людей. Матросы и солдаты образовали революционные комитеты, с офицеров срывали погоны, били, а то и расстреливали. Без повода, по подозрению в контрреволюции, за то, что руки белые и «ахвицер!». Правда, большевики быстро спохватились. Уже 18 марта 1918 года распустили Красную гвардию, фактически неуправляемую толпу анархистов, не признающих никакую власть, но прикрывающуюся лозунгами большевиков. Новую Красную Армию было поручено создать Льву Троцкому. Организатор и оратор он был неплохой и с задачей справился неожиданно быстро. К концу Гражданской войны в рядах РККА было пять с половиной миллионов штыков, а во всех белых армиях шестьсот пятьдесят тысяч, а общее число «зеленых», повстанцев и националистов всех мастей немного недотягивало до девятисот тысяч. Добровольческая армия на 65 % состояла из офицеров всех родов войск, на 1 % из солдат-фронтовиков, остальные юнкера, гимназисты, вольноопределяющиеся. Так что до мая 1918 года моряки и авиаторы оставались на судне, а как «Орлица» пришла в Кронштадт, командир транспорта С. Ф. Тыртов экипаж распустил, согласно приказу по флоту. Да, собственно, уже и флота не было. Корабли на стоянках, боеприпасов нет, не забункерованы, к боевым действиям не готовы. Экипаж, в том числе и Андрей, получил последнее жалование, еще царскими деньгами, стремительно обесценивающимися. Не зря Андрей все деньги переводил в золото, но после декабря 1917 года сделать это не удавалось. Золото из банков исчезло, впрочем, как и часть банков. Владельцы либо сбежали за границу, либо новой властью расстреляны. Андрей все скромные пожитки уложил в сидор. Он удобнее, чем чемодан, обе руки свободны. Получалось, главная тяжесть – золото, завернутое в несколько тряпиц, и пачки пистолетных патронов к Кольту. Сейчас такие не найти, оружейные магазины разграблены, торговля встала. Офицеры были в растерянности. Новой власти они оказались не нужны, а ничего другого, как воевать, они не умели. У большей части офицеров семьи, и надо думать, как кормить их дальше. Андрей даже порадовался, что не обзавелся женой, детьми. Впрочем, не собирался, поскольку знал, какие перипетии предстоят империи. Он иногда задумывался: повезло ему попасть в другое время, век назад или нет? Даже мрачные мысли иной раз посещали: а не погиб ли он в автокатастрофе? А сейчас проживает здесь и не он вовсе, а другой человек, в тело которого переселилась его душа. Ведь был же настоящий поручик от артиллерии? Место которого он занял. Ведь внешность один в один и фамилия с именем и отчеством, даже военная специальность одинакова. В Кронштадте офицеры и многие нижние чины посетили Морской собор. Каждый молился о своем. Кто-то о себе просьбы к Господу возносил, другие о стране, чтобы побыстрее смута прошла. При императоре жизнь спокойная была, понятная. Пришли большевики, все с ног на голову поставили. Столыпин хотел всех граждан сделать равными в достатке, а большевики умных, образованных и богатых уничтожали, хотели граждан видеть равными в бедности и необразованности. Желания пещерные, толкающие страну на век-другой назад. По всей стране были созданы комбеды (сокращенно от комитета бедноты), ревкомы (революционные комитеты), где бал правили самые горластые, необразованные, зато с классовым пролетарским чутьем, завышенным самомнением. У Андрея была некоторая фора по сравнению с сослуживцами. Во-первых, он знал, пусть и не в деталях, ход истории, а это позволяло соломки подстелить в виде личного золотого запаса на худой случай, и случай этот наступил. Триста двадцать золотых червонцев царских успел прикупить начиная с 1914 года. По этим временам валюта устойчивая, с таким запасом можно выехать во Францию или Британию, открыть свое дело, жить припеваючи, почитывая по утрам за завтраком газеты с новостями про Совдепию. Однако не таков менталитет русского человека. Конечно, люди дальновидные успели из империи уехать, например, – Игорь Сикорский. И знания и мозги смог выгодно продать чужой стране и даже преуспеть. Но космополитов хватало во все времена, к тому же человеку свойственно стремиться жить лучше. А творческим людям нужна еще свобода творчества – конструкторам, ученым, художникам, поэтам. Что можно создать, если в квартире холодно, есть нечего, а с наступлением темноты по подъездам ходят полупьяные матросы из ЧК, арестовывают людей, а назад они не возвращаются? И совсем занятно, когда в квартиры арестованных вселяются люди из разных комитетов. Удобно, сразу и квартира, и мебель. Да и не холодно, если буржуйку поставить, а топить можно хозяйскими книгами, вон их сколько на полках в библиотеках, только пыль собирать. Уж лучше поставить слоников, изъятых в доме купца Свешникова. Но Андрей уезжать не собирался. Уж коли попал в этот временной промежуток, надо пройти его с честью, как подобает русскому офицеру. Неважно, император на троне или президент, а страна-то Россия, которой присягал. Вместе с офицерами катером из Кронштадта в Петроград добрались. И сразу же, в порту, увидели злобные взгляды матросов и цивильных. За воротами порта к ним мужчина подошел, явно из бывших чиновников, любили они бакенбарды носить. Почти у каждого сословия своя растительность на лице. У чиновников бакенбарды, у офицеров – усы, у священников и крестьян – окладистые, широкие, «лопатой», бороды. «Бывший» оглянулся, понизив голос сказал: – Думаю, господа офицеры давно в столице не были. Снимите погоны, ордена не выставляйте. Солдаты и матросы бесчинствуют, стрельнуть могут. Кто-то из офицеров возмутился: – Не чернь на меня погоны возложила, не им снимать! Другие стали снимать, дело нехитрое. Сняв, прятали бережно во внутренний карман, с надеждой – пригодятся. Андрей снял. Зачем чернь дразнить? Офицеры – элита любой армии, без них армия – вооруженный сброд, который не сможет ни оборону, ни наступление организовать. В любом деле мастер, профессионал нужен. Вон сколько бойцов зазря положили в Великую Отечественную в 1941–1942 годах, когда командовали командиры типа Буденного да Ворошилова. Как были в царской армии фельдфебелями, так на этом уровне остались. Офицера за месяц и за год не выучить, а еще и опыт боевых действий нужен. Тогда он батальоны и полки водить способен, и задачи выполнять с наименьшими потерями. Город неприятно удивил. На улицах грязно, пролеток не видно, да и людей мало. Столица раньше многолюдной была. В январе 1914 года в Санкт-Петербурге проживало 2 млн 400 тысяч жителей, 1 января 1919 года 1 млн 300 тысяч, а в январе 1920 года всего 800 тысяч. Причин было несколько. Часть мужчин была призвана в армию, и не все с фронта вернулись. А еще с началом голода многие семьи уехали в провинцию, где корни семейные остались, чтобы выжить. Да еще разгул бандитизма, бесчинства революционных матросов и солдат. Голод сильно город подкосил. Уже с мая 1918 года в Петрограде ввели хлебный паек. Столица по тем временам город огромный, снабжался провизией с хлебных районов империи. А сейчас самые плодородные районы под немцем, в стране осталось только десять процентов хлебных земель. Да и их обрабатывать некому. Часть мужиков в солдатах, другая революцию вершит в разного рода комитетах. А пахать и сеять некому стало. Мало того, подвоз провизии в город стал возможен только по железной дороге, а треть паровозов на путях отстоя стоят в ожидании ремонта. Мало того, исправные паровозы топить нечем, большинство угольных шахт на Украине осталось. Есть шахты в Тульской губернии, но уголь тот скверного качества, низкой теплопроводности. Кочегару надо почти без перерыва уголь в топку кидать, а все равно давление пара низкое. Андрей решил день-два в Петрограде провести, посмотреть, что в столице творится, да податься в Москву, а оттуда на юг, на Дон. Туда уже ехали офицеры. Там Каледин, там Врангель, Деникин. Не знал еще Андрей, что верховный атаман Дона А. Каледин покончил с собой из-за того, что не смог поднять на борьбу с большевиками казачество. Казачество издавна хлебопашествовало и несло службу по охране границ. Поверили большевикам – землицу дадут, в белое движение не пошли. А когда большевики под корень вырубать казачество начали, прозрели, ан поздно. Всем бы гуртом навалиться надо было, офицерству, казачеству. Выжидали, в итоге получили по два метра на могилу, да и то не все, других в оврагах массово расстреливали. Не мудрствуя лукаво, пешком по Невскому дошел до Знаменской площади, ныне площади Восстания, что на пересечении Лиговского и Невского проспектов. Там Николаевский вокзал, ныне Московский. А рядом гостиница и не одна. А место переночевать нашел с трудом. В двух шагах от вокзала в здании гостиницы появился ГОП, государственное общество призрения. Здесь селили беспризорников, уголовный элемент в надежде перевоспитать заблудших. Днем они спали в чистых постелях, ели в бесплатной столовой, а вечером выходили на промысел – воровали, грабили, убивали. Отсюда и выражение пошло – гопник, взять на гоп-стоп. В отличие от чиновников, офицеров, купцов – политических врагов, отребье считалось политически, классово близким. Пролетариат, только оступившийся, а внутри – свой. Руки-то вон, грязные, не белые, как у барчуков. А руки были не только грязные у уголовников, а зачастую по локоть в крови. Почти все гостиницы приспособлены под нужды разных комитетов, подкомитетов. Удивительно быстро большевистская власть обросла многочисленным аппаратом. На ночлег устроился в комнате на четыре места, солдатский сидор под подушку положил, уж больно постояльцы не внушали доверия. А спозаранку на Николаевский вокзал, на поезд. И здесь сильно удивился. Регулярного движения поездов не было. На вопрос дежурному – когда будет поезд – получил ответ: – А кто его знает. На вокзале народу полно – с баулами, чемоданами и узлами. В здании холодно, накурено, воздух спертый. Андрей спросил мужчину: – Давно поезда ждете? – Сутки, сударь. Пассажирский поезд, похоже, не вариант. Надо попробовать уехать грузовым. Прямо по рельсам пошел до первой станции, рассудив, что грузовые поезда ходить должны. В столицу должны доставлять продовольствие, топливо – дрова, уголь. Обратно составы должны идти пустые, поскольку все производство стоит и вывозить нечего. Первая станция оказалась не так далеко. Пыхтела паром «кукушка» впереди товарного состава. А только Андрей был не один такой умный. Теплушки были набиты людьми. Несколько человек из тех, что посмелее, сидели на крыше. И Андрей по железным ступенькам на торце вагона забрался на крышу теплушки. Ехать вполне можно, ветер только будет и угольная пыль из паровозной трубы, но это пережить можно. Состав вскоре дернулся, загремел вагонной сцепкой. Состав невелик, но и паровоз маломощный, когда разогнался, скорость километров тридцать, по ощущениям, конечно. Но все лучше, чем пешком. Андрей поинтересовался у мужика на крыше, по виду – бывшего приказчика из магазина: – Не подскажете, куда поезд идет? – Да мне все равно, лишь бы из Петрограда уехать. Видел на днях, как лошадь пала, так на нее накинулись, как воронье. Куски отрезали, и меньше чем через час один скелет остался. Состав прошел не более полусотни километров, паровоз остановился у водоразборной колонки. Бригада паровозная набрала воды, состав двинулся дальше. До вечера если и проехали километров двести, так это хорошо. Ночевал Андрей на маленьком вокзале. Народу с поезда набилось много, даже сесть в углу на пол удалось не сразу. Зато ветер не дует и не так холодно, как на улице. Все же места здесь сырые, болотистые, влажность высокая. Хотелось есть, но решил выждать до утра. Буфет на вокзале не работал, а где искать ночью столовую? Да и есть ли она? События нарастали стремительно, и не о всех Андрей знал, поскольку газеты выходили нерегулярно, а других источников информации не было. 18 января 1918 года в Брест-Литовске генерал Гофман объявит ультиматум России, по которому она должна отдать западные территории. 31 января 1918 года на III Всероссийском съезде рабочих, солдатских и крестьянских депутатов провозглашена РСФСР. 2 февраля принят Декрет СНК (Совет народных депутатов) об отделении церкви от государства. В феврале Добровольческая армия терпит неудачи на Дону, ими потерян Ростов и казачья станица Новочеркасск. Начинается «Ледяной поход» на Кубань. 3 марта в Брест-Литовске подписан мирный договор между Советской Россией, Германией, Австро-Венгрией и Турцией. 9 марта в Мурманске высадились английские войска. А 11 марта большевистское правительство, опасаясь генерала Юденича, подступившего к Петрограду, переезжает в Москву, и 12 марта Москва объявлена столицей. 5 апреля японцы, а за ними американцы, англичане и французы высаживаются во Владивостоке. 11 и 12 апреля силами ЧК проводится карательная операция против недавних союзников большевиков, причем в обеих столицах. Анархисты частично разгромлены, но дадут ответ, так же как и эсеры, только немного позже. 13 апреля разрывом снаряда под Екатеринодаром (ныне Краснодар) убит генерал Л. Корнилов, во главе Добровольческой армии становится А. Деникин. Утром на станции ни одного поезда. Есть хотелось сильно, фактически двое суток во рту ни крошки. Черт с ним, с поездом, даже если придет. Он встал и отправился в поселок. Малая Вишера – рабочий населенный пункт. Должна же здесь быть пекарня, другие точки, где производят съестное. Пекарню нашел по запаху. У голодного человека чутье на съестное обостряется, как у бродячего пса. А пройти на территорию невозможно, у входа на территорию два солдата. На правой стороне шинели красный бант, в руках винтовки с примкнутыми штыками. Подождал поодаль, пока из пекарни подвода не выехала, на ней фанерный короб, и вроде как из короба парок идет едва заметный, как от горячего хлеба. Андрей за телегой пошел, а как свернула она в переулок, нагнал, с облучком телеги поравнялся. – Деда, не продашь ли хлеба? – Да что ты, они же расписаны в документах! Ежели продам, меня под суд отдадут, этот – революционный. Андрей шаг замедлил. Не отнимать же силой хлеб. И до Москвы добираться еще неизвестно сколько. Сутки бы он еще продержался. Но доберется ли он за такое время? Да и как встретит его новая старая столица? Телега остановилась, дед махнул рукой, подзывая: – Ты не «ахвицер» будешь? – А хоть бы и так! – Деньга есть? – Имеется. Дед осмотрелся по сторонам. По причине раннего и промозглого утра на улицах пустынно. – Коли брюхо подвело, дам адресок тебе. Но о том – никому. Дойдешь до конца переулка и налево повернешь. Третий дом с угла. Хозяйке скажешь – Терентий послал. – Спасибо. Телега поехала. Андрей постоял немного. Как в сказке. Налево пойдешь – коня потеряешь, направо… Людям верить до конца нельзя. Достал Кольт из кармана шинели, загнал патрон в патронник, придерживая курок большим пальцем, нажал спуск. Жалко, что у хорошего в целом пистолета нет самовзвода. Вернул пистолет в карман. Кобуру, как ни жалко было, оставил на транспорте. Из желтой свиной кожи уж очень приметна, к тому же велика. А ему сейчас на себя внимание обращать меньше всего хочется. – Доброе утро, хозяюшка. От деда Терентия я. – Проходите. Хозяйка пропустила в дом, довольно крепкий. Первый этаж из камня, второй из бревен. – Что желаете? – Покушать. А если с собой в дорогу что-нибудь найдется, вовсе хорошо будет. – Если деньги есть, найдется все, даже выпить. – С этим обойдется. Руки вымыл под рукомойником, за стол уселся. Шинель на вешалке, успел пистолет в правый карман брюк сунуть, а в левом – портмоне. Хозяйка на стол тарелку борща поставила, пару крупных ломтей пшеничного хлеба. Андрей попробовал – вкусно. Быстро съел. На второе вареная картошка с небольшим кольцом домашней колбасы. Он такую ел лет десять назад. А под занавес настоящий чай. Цвет, запах – как до войны. Еще бы пирожков или пирожных. Но все равно удовольствие получил. По телу кровь быстрее заструилась, в животе тепло. Еще бы в теплой и мягкой постели минуточек шестьсот вздремнуть. Стряхнул с себя оцепенение. – Сколько я должен? – Пятьдесят рублей. Даже с учетом инфляции сумма очень велика. Но за харчи, да еще вкусные, да когда живот к спине прилип, надо платить. Он достал из портмоне полтинник, отдал хозяйке. – Мне бы еще что-нибудь с собой в дорогу. – Могу хлеб предложить и соленое сало. – Сгодится. Деревенский круглый каравай ржаного хлеба и килограмм соленого сала обошлись еще в полсотни. Андрей уложил приобретение в вещмешок. Хозяйка платежеспособному гостю рада. – Может, девочку? – Не надо. – Будет нужда – всегда рады. Приспосабливаются люди. Кому война, а кому мать родна. Шел к вокзалу и прикидывал. Еще год назад за эти деньги в хорошем интересном ресторане вечер можно было посидеть, с мясными блюдами, шустовским коньяком, даже с бутербродами с икрой. А ныне – один раз пообедать без изысков. Около полудня на станции остановили состав. Кабы не бункеровка паровоза, наверняка прошел бы мимо. В вагоны пытались сесть, но это было невозможно. Теплушки полны тех, кто успел сесть раньше. Андрею снова посчастливилось занять место на крыше. Некомфортно, поскольку дует, а еще опасно. Путевой ход давно никто не ремонтировал, и временами вагоны раскачивало, с крыши запросто можно было свалиться. С четырех метров высоты на шпалы – мало не покажется. С задержками, пересадками, за десять дней Андрей добрался до Москвы. Народу здесь на улицах и площадях поболее, чем в Питере. Но если в Петрограде разрушенных домов или зданий нет, то в Москве видны следы прошедших боев. Еще бы! В октябре 1917 года самые настоящие бои развернулись на Остоженке и Пречистенке, Знаменке и Охотном Ряду, на Арбате и Страстном бульваре, Скобелевской площади, в Замоскворечье и Лефортове. Под руководством Фрунзе красногвардейцы штурмовали Кремль. Невзирая на историческую и прочие ценности зданий Кремля и драгоценности в сокровищницах, красные вели артиллерийский огонь. Михаил Покровский, будущий председатель Моссовета, высказался за решительные действия против Кремлевского гарнизона, которым руководил полковник Константин Рябцев. В итоге Кремль взяли. В 1919 году белые расстреляли Рябцева за капитуляцию и сдачу Кремля, а Покровского погребли в 1932 году у Кремлевской стены, за Мавзолеем Ленина. Были сильные повреждения Успенского, Благовещенского, Николо-Гостунского соборов, собора двенадцати апостолов, колокольни Ивана Великого, Патриаршей ризницы, некоторых башен. Например, Беклемишевская стояла без вершины, сбитой снарядом, у Спасской повреждены ворота и остановились часы, поврежденные снарядом. У Никольской башни повреждены проездные ворота и стены. Монахов и царских чиновников выгнали, некоторые монастыри на территории Кремля взорвали, зато въехали большевики. И обустроили там не только служебные помещения, но и жили там семьями. Со стороны Красной гвардии во время боев погибли 240 человек, установить личности удалось только у 57, юнкеров, офицеров и верных царю солдат оказалось в два раза больше – пятьсот. В Москве Андрей пробыл две недели, разыскивая однополчан по гатчинской авиашколе или по осовецкой авиароте. В свое время обменялись адресами, а получилось, востребованы оказались. Из общественного транспорта в столице только трамваи, да и то ходят нерегулярно. По этим адресам из записной книжки и поехал. Да неудачно получилось. То в квартире вместо знакомого пилота уже новые жильцы из пролетариев, то никто не открывает, и на двери слой пыли и паутина, явно жильцы давно не появлялись, да и появлялись ли. В один из таких неудачных дней Андрея окликнули по фамилии. Удивился он, остановился, обернулся. К нему подходит молодой мужчина, и вроде лицо знакомое. Но на голове картуз, куртка потертая, порыжелые от времени сапоги. Мужчина наклонился к уху. – Простите, господин поручик, что не по званию окликнул, ныне это опасно. Как только мужчина заговорил, Андрей по голосу его вспомнил. Служили вместе в Осовце, но он в кавалерии, а встречались в офицерском собрании. Как же его фамилия? Напрягся, а вспомнить не мог, сколько лет уже прошло, да не простых, насыщенных не самыми радостными событиями. Мужчина понял. – Ротмистр Гаврилов! – напомнил он. – Да, теперь вспомнил. Осовец, офицерское собрание. – Ради бога, тише! А то услышат. Отойдем в сторонку. Как вы? – Недавно приехал в столицу. Я последние два года на авиатранспорте служил, на Балтике. Ныне ни армия, ни флот не востребованы. Хотел по сослуживцам пройтись, да нет никого. Гаврилов оглянулся по сторонам. – Позвольте вопрос? – Валяйте. – Как вы относитесь к большевикам? – А как я могу относиться к людям, разрушившим страну и подписавшим позорный мир с немцами? – Я так и думал. Не хотите отправиться на юг и с оружием в руках наводить порядок? – Вы Дон имеете в виду? – А то! Конечно! – У вас есть что-то конкретное? – Иначе бы не спрашивал. Идемте со мной. Идти пришлось долго, с полчаса. Да по каким-то запутанным старым московским переулкам, узким и кривым. – Пришли. Только не удивляйтесь. Она вам поможет. И еще – я надеюсь на вашу порядочность. Никому ни полслова, ни при каких обстоятельствах. – Ротмистр! – укорил его Андрей. – Она святая! И попрошу не улыбаться. Не хочу, чтобы кто-то ее предал и Марию мучили большевики. Мария Антоновна Нестерович была среди военных, воевавших на фронте, личностью известной, уважаемой, легендарной даже. Была сестрой милосердия в годы войны, а в 1915 году организовала благотворительную организацию «Союз бежавших из плена солдат и офицеров». Собирая по крохам деньги, на них лечила раненых, заказывала протезы, устраивала в дома призрения, инвалидские. Причем к солдатам относилась не менее заботливо, чем к офицерам. В 1917-й осенью помогала раненым юнкерам в Москве, осенью 1918 года выехала в Новочеркасск, вела переговоры с новым атаманом Донского войска П. Красновым и командующим Добровольческой армией генералом А. Деникиным. В ноябре 1918 года возвратилась в Москву. В мае 1919 года вышла замуж за бывшего ротмистра, военного летчика Берга и стала Нестерович-Берг. Она активно помогала офицерам и солдатам, не признавшим советскую власть, уехать на Дон. Снабжала документами своей благотворительной организации, помогала деньгами, давала адреса в городах, куда надо явиться. А уж сколько жизней спасла! На всем протяжении железной дороги от Москвы и до Ростова на каждой станции были революционные комитеты. Солдаты из комитетов ходили по вагонам поездов, снимали под угрозой применения оружия бывших офицеров. Узнать их во многих случаях просто – шинель офицерская, хоть и погоны спороты, выправка, опрятный вид. На станциях офицеров судили ревкомы и расстреливали, причем аргументов не требовалось. – Покажи руки! Белые? Стало быть, ахвицер. К стенке! Усилиями Марии Антоновны на станциях Грязь, Воронеж, Лиски на вокзалах дежурили солдаты из «Союза бежавших из плена». Они отбивали арестованных офицеров у ревкомов под угрозой применения оружия, ибо сами спасены были стараниями Нестерович. Всего удалось переправить из Москвы на Дон 2627 офицеров и юнкеров. Солдат, тоже ехавших на Дон, не считали, им добраться было проще, их не трогали, вроде же свои, из пролетариев, не буржуи, не белая кость. Нестерович была арестована ЧК, сумела выйти из застенков и в 1920 году эмигрировала в Польшу. В 1930 году переехала во Францию, в Париж, и на следующий год умерла. Об этой женщине Андрей не знал ничего. Его представили Марии. Она осмотрела благосклонно. – Значит, на Дон хотите? – Мне что Дон, что Кубань, что Крым. Хочу остановить большевиков. – Похвально. А почему на вас черная шинель? – На флоте служил, в морской авиации. На Андрея выправили справку, что он находился в германском плену и ныне возвращается домой. – Деньги надобны, чтобы с голоду не умереть? – спросила Мария Антоновна. Много дать не могу, но на хлеб хватит. – У меня есть. – И еще. Купите на рынке цивильную одежду. От вас за версту офицером несет. Не брейтесь, руки запачкайте, под ногтями грязь должна быть. И про слова благородные забудьте, матерком отвечайте на вопросы, тогда у вас есть шанс пробраться на Дон. Да хранит вас Господь! Андрей перекрестился на иконы в углу. Женщина сильно рисковала своей жизнью. Но ни один из тех, кому она помогла, не сдал ее в ЧК.Глава 8 Белая армия
Андрей решил ехать на рынок. Есть цель, и теперь время тянуть ни к чему. Заскочил на ходу в трамвай. Народу много, да в тесноте не в обиде. И только соскочив на ходу у Сухаревской площади, понял свою ошибку. Солдатский «сидор» следовало держать в руке, а не за спиной на лямке. В «сидоре» зиял ровный разрез. В таких местах, в толчее, воры орудуют нагло. Отошел в сторонку, развязал горловину, с облегчением перевел дух. Золотые монеты в тряпице были на месте. Не успел вор до них добраться или не понял, что это такое. Они в виде четырех столбиков были сложены, весят изрядно, больше двух с половиной кило. Золото – металл тяжелый. Золотые монеты времен Николая II были нескольких номиналов – пятнадцать, десять, семь с половиной и пять рублей. Достоинством в десять рублей назывались «империалом», а в пять – «полуимпериалом». Андрей обменивал в банках бумажные деньги только на «империалы». Но и они оказались двух видов. Одни, выпущенные в период с 1895 по 1897 год, имели вес 12,9 г (на реборде надпись «вес чистаго золота 2 золотника 69,36 долей»). С 1898 по 1911 год выпускали весом поменьше, 8,6 г. На гурте (раннее название реборды, надпись «вес чистаго золота 1 золотник 78,24 долей»). Последний золотой империал был выпущен в 1911 году. Для Андрея наука. Нельзя вести себя беспечно. Запросто мог остаться без накоплений. Что тогда? Золото рассовал по карманам брюк. Из вещмешка украли коробочку с отличной опасной золингеновской бритвой. Такая сейчас – редкость. Но предупреждала Мария Антоновна – не бриться, выглядеть неопрятно. Рынок был огромен. После революции Сухаревка превратилась в одну из самых лютых толкучек. Продавалось и покупалось здесь все: продукты, драгоценности, вещи, одежда, оружие, документы. Что хорошо, брюки от морской формы черные, вполне сойдут за цивильные. И не сапоги на ногах, а ботинки. Рубашку купил, причем немного поношенную. Новые вещи подозрение вызовут. Еще пиджак чесучовый, в полоску мелкую, такие любили носить приказчики в торговых лавках. На голову картуз, как у квалифицированного рабочего, скажем, токаря. Что самое смешное, его китель и шинель тут же и купили. Качества добротного и ношены мало. Перед незапланированной продажей все карманы обшарил: не осталось ли чего? Вместо порезанного сидора другой купил, потертый изрядно. Содержимое переложил, свой выкинуть собрался, да женщина выпросила: – Сударь, он вам не нужен? – Так его порезали. – А я заштопаю и продам. Тут же, на Сухаревке, наелся в столовой. Гороховый суп, картофельное пюре с селедкой, чай и хлеб. По тем временам – царский обед. Сейчас бы вздремнуть, устал за последние дни, толком не спал несколько ночей. Все гостиницы заняты – переехавшим правительством, разными комитетами, штабами партий. В первой половине 1918 года большевики еще играли в демократию, многие партии имели свои легальные штаб-квартиры. Например, в Москве жил теоретик и идейный вдохновитель анархистов князь Петр Кропоткин. Немного позже, 30 августа 1918 года, в Петрограде студент-эсер убивает председателя Петроградской ЧК М. Урицкого за его жестокость. В этот же день эсерка Фанни Каплан стреляет в Ленина после митинга, тяжело его ранит. Советская власть на белый террор отвечает красным. Уже 4 сентября отдан приказ о заложниках. А 5 сентября издан Декрет СНК о красном терроре. Кровь безвинных полилась рекой. Потому, переодевшись в переулке, направился на трамвай, что шел к Нижегородскому вокзалу. Ныне он называется Курским, поезда с него идут на юг – Дон, Кубань. Народу на вокзале полно, толком присесть некуда. Зато поезда ходят, как узнал Андрей. Не по расписанию, как придется. А сейчас на путях два эшелона. Один, у перрона, из пассажирских вагонов, на втором пути из теплушек. Влезть удалось с превеликим трудом в тамбур пассажирского вагона. Все плацкарты и коридор заняты. Но лучше ехать в тамбуре, чем на крыше. Андрей побаивался, что может уснуть и свалиться. И в тамбуре ветер не дует. Простояв около получаса, состав дернулся, громыхнул сцепкой, поехал. На выходных стрелках вагоны раскачивало. Пассажиры как-то обустраиваться стали, кое-кому из коридора удалось сесть на полку. Двое из тамбура прошли в коридор, стало немного свободнее. Андрей даже присел в углу, положив под себя сидор. Из-под двери дуло. Но все же он ехал, а не сидел в Москве. Ему еще повезло, что не задержал патруль революционных солдат. Обычно такие проверки кончались плохо. Он уже придремывать начал, как его толкнули в бок. Открыл глаза, перед ним проводник в железнодорожной форме. – Гражданин хороший, билетик имеется? На положительный ответ проводник не надеялся. Да и не видел Андрей ни у кого билетов в руках, отдавали деньги. – Сколько? – Это смотря куда едете. – В Курск, – ляпнул Андрей. – Пятьдесят рублей. За Москвой первая крупная станция Серпухов, потом, после Оки, уже Тула. Но до нее почти двести километров. Андрей деньги отдал, проводник сказал: – Трое до Тулы едут. Как выйдут, в коридоре место будет, переберешься. Все же в коридоре не так дует, как из двери тамбура. В Серпухове ночью короткая остановка, несколько человек попытались с перрона влезть в вагон, да не получилось дверь открыть. Потом поезд то шел, то стоял на маленьких разъездах. В Тулу прибыли под утро. Стояли в городе оружейников почти четыре часа, меняли паровоз. Трое пассажиров сошло, как и говорил проводник. Андрей в коридор вагона пробился через чемоданы и узлы. Все же лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Поезд дернулся, паровоз окутался паром, вокзал «поплыл» назад за оконным стеклом. В вагоне прохладно и душно. Большинство спит, вымотавшись в столице. За день с многочисленными остановками добрались до Орла. Здесь еще сошли несколько пассажиров, и Андрею удалось сесть на боковую полку. Уже хорошо, можно опереться спиной. Снова смена паровоза. Андрей прикинул мысленно маршрут. Такими темпами до Ростова он будет добираться десять дней. Выходит, просчитался он с харчами. Даже если их растягивать, хватит на неделю. Ну еще день-два можно продержаться, поголодать. Но потом хочешь не хочешь, а поезд покидать придется. И так уже килограмма три-четыре сбросил, хотя стройным, подтянутым был. Куда худеть? Скоро брюки сваливаться будут, и так держатся на ремне. Радовало, что чем дальше от Москвы, тем теплее становилось. На перронах небольших станций и разъездов появились торговки с солеными огурцами, жареными семечками, махоркой в кульках из газет. Посущественнее чего-нибудь хотелось – хлеба, пирожков, картошки. Да не торговали. То ли распродали уже, то ли придерживали. Новый урожай не скоро, на съестное цены поднимутся. Постояли в Змиевке, потом в Глазуновке. Поезд прогромыхал по мосту. Попутчик выглянул в окно. – Через Оку проехали, Поныри скоро. Название станции напомнило Андрею о Великой Отечественной войне, о боях на Курской дуге, на ее северном фасе. Прильнул к окну, когда еще представится возможность поглядеть на эти Поныри, на местность, где шли танковые бои. Но сумерки, еще не темно, но уже за сотню метров видно плохо. Впрочем, поездка не экскурсионная. Поезд сбавил ход, противно завизжали тормозные колодки, и эшелон, втянувшись на станцию, остановился. К частым остановкам по поводу и без уже привыкли. Но минут через десять хлопнул револьверный выстрел, потом два винтовочных. На перроне суета, крики. Кто-то из тамбура крикнул: – Солдатня! По вагонам офицеров высматривают. Высматривали и выводили не только офицеров, но и людей дворянского звания, а зачастую и просто богатых. У них отбирали ценности. Грабеж прикрывался лозунгами «Экспроприация экспроприаторов!». Кто подчинялся силе, молча отдавал саквояжи, тех выгоняли. Сопротивлявшихся выводили и расстреливали за вокзалом. Далеко не все изъятые ценности шли в комитеты бедноты для покупки провизии, много ценностей прилипало к рукам революционных масс. Андрей приник к окну. На перроне лежал убитый офицер в длинной, до пят, кавалерийской шинели. О! Дело плохо, надо срочно покидать поезд. Солдатня цивильной одеждой не обманывалась, всех молодых мужчин выводила и проверяла. Андрей, как и другие пассажиры поезда, еще не знал, что вышел Декрет СНК о всеобщей мобилизации в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. И всех мужчин, кого выловили в поезде, насильно выводили, мобилизовывали, усердно исполняя декрет. Страна в опасности! На юге белая армия, на севере страны – английские солдаты, на востоке – японцы, американцы, французы. По всей стране мятежи – в Ярославле, в Тверской области, Тамбове и Пензе. К тому же немцы, заняв Украину, нарушили границы, установленные по Брестскому миру, и вошли в Ростов, заняв перед тем с боем Таганрог. А еще немцы не препятствовали отряду полковника Дроздова в три тысячи штыков пройти через Ростов и уйти в донскую столицу – Новочеркасск. Сам Ростов до 26 декабря 1918 года оккупировала двадцатая германская дивизия. Андрею неспокойно было. Через окно видел, как на перрон выводили мужчин, причем большая часть их была в цивильной одежде. Если начнут обыскивать, золотишко отберут. А отдавать заработанное потом и кровью Андрей не хотел, для него сейчас и в будущем это возможность хотя бы выжить, купить продукты. Справка от Марии Нестерович – защита слабая. Мужчины в вагоне тоже забеспокоились. Часть из них пробиралась в дальний тамбур, двое опустили окно, выходящее на другую сторону от перрона, спустились туда. Судя по выправке, из офицеров или юнкеров старших курсов. Андрей решил последовать их примеру. Выбрался, повисел на руках, спрыгнул. Сразу осмотрелся, достал из кармана пистолет. Слева закричали: – Стой! И тут же бабахнул выстрел. Видимо, только что покинувшая вагон пара мужчин нарвалась на оцепление. Андрей решил уходить вправо, а как кончатся кусты, убегать от состава. Старался не топать, не шуметь. Впереди голоса. Женский умоляет: – Забирайте саквояжи, только отпустите, ради бога. А! И звук удара, потом истошный крик, звук падения тела. Не нравилось Андрею, когда обижают слабых – детей, стариков, женщин. Ему бы самому опасаться, да подкрадываться стал, прижавшись к вагону. Двое солдат с винтовками, примкнутыми штыками. У их ног лежит женщина, на земле саквояж. Еще одну женщину обыскивает солдат. – Ух ты, фигуристая какая! – Да брось ты ее лапать, Егор. Ценности ищи – деньги, цацки. Женщина не сдержалась, влепила солдату пощечину. – Скотина! Солдат отшатнулся, сорвал с плеча винтовку, взял на изготовку. Еще секунда, и он нанесет удар штыком. Андрей вскинул пистолет. Прицела и мушки в наступившей темноте не видно, навел на фигуру, нажал спуск. Вспышка ослепила. Тут же перевел пистолет на второго солдата, еще раз выстрелил. Даже если ранил, то всерьез, калибр у Кольта такой, что при ранениях болевой шок наступает. После выстрелов секундная тишина, потом из-за вагонов команда: – Савельев, бери троих и на ту сторону эшелона, разберись! Надо бежать. Андрей схватил женщину за локоть. – Надо бежать, если хотите остаться в живых. – Мама! Женщина упала перед убитой на колени. А уже слышен топот солдат по перрону. Когда переберутся сюда, увидят своих убитых собратьев и разбираться не будут, в лучшем случае пристрелят Андрея и девушку, в худшем – перед смертью попытают. После революции, после отлучения церкви, когда большевики стали науськивать одну часть народа на другую, во многих вселился воистину дьявол. Убивали женщин и детей, грабили, пытали, насиловали. Все самое темное, страшное, что есть в душе, выползло наружу во всей своей отвратительности. Да и могло ли быть по-другому, если Ленин призывал: «Расстреливайте как можно больше!» И он же позже приказал применить против бунтующих крестьян Тамбовской губернии боевые отравляющие вещества. Андрей сунул пистолет в карман. Правой рукой подхватил женщину за локоть, левой схватил саквояж. Коли одну из женщин за него убили, там могло быть что-то ценное, и бросать его на поживу солдатне Андрей не собирался. Он побежал, буквально влача за собой женщину. Сначала она спотыкалась, оглядывалась назад. Андрей отвернул от состава в сторону. Сзади раздался нестройный залп трех винтовок. Одна из пуль ударила в ствол дерева совсем рядом. Похоже, это отрезвило девушку, она побежала сама, выпростав свою руку из хватки Андрея. Бежали минут десять-пятнадцать. В какой-то момент женщина стала задыхаться, отставать. Андрей остановился. Надо дать ей передохнуть. Она что-то хотела спросить, но Андрей ладонью прикрыл рот: – Тс! В темноте толком ничего не видно, надо послушать – не топают ли преследователи. Видимо, убоялись. Темно, а у убежавшего есть оружие, вон подтверждение – два трупа. Ограничились залпом, преследовать не стали. Немного отдышавшись, пошли уже шагом. Андрей направлялся на восток, судя по звездам. На запад нельзя, там «зеленые» и еще бог знает какие, там же Махно со своей бандой разгуливает. А он ни белых, ни красных не любит и даже лозунг выдвинул: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют». Да и немцы на Украине хозяйничают, Донбасс заняли, а этот угольный район от Курска недалеко. Так что лучше на восток. Верст через пять женщина сказала: – Не могу больше, надо передохнуть. А голос какой-то знакомый, вроде раньше слышал, но давно. Боясь ошибиться, спросил: – Вас не Анастасия звать? – Да. Причем растерянно. Потом вскрик: – Андрей? – Он самый. Женщина бросилась на шею, обняла. Саквояж выпал из руки Андрея на землю. Вот уж кого встретить здесь он не ожидал. – Ты как здесь? Торопясь, перескакивая с события на событие, Анастасия поведала, что папу убили осенью прошлого года прямо у дома. Кто? Неизвестно. Зиму пережили кое-как. Печи топить нечем, в доме холодно. Продавали ценное или меняли на продукты. Потом мама решила, что надо ехать на юг. Там дальняя родня в Екатеринодаре, там зимы не такие холодные, да и посытнее. Собрали все, что имело ценность, в саквояж и на поезд. Развязку драмы Андрей видел. – Андрюша, а ты как? – Воевал, в последнее время на Балтике. Теперь на юг пробираюсь. На Дон или Кубань, мне все едино. Хочу в Добровольческую армию вступить, воевать с большевиками. – Андрей! Умоляю – не ходи. Давай найдем дом, будем жить вместе. Рано или поздно все успокоится. Работать будем. – Работать? Я могу только летать на аэроплане или воевать, я офицер. Ты не забыла? – Не забыла. Я знаю французский и итальянский, устроюсь учителем. – Настя! Открой глаза! Кому нужен сейчас твой французский? И долго еще не нужен будет. К власти пришли люди кровожадные, беспощадные. Народу сказки рассказывают. Вроде «Землю – крестьянам, заводы – рабочим!». Дураки поверили, легковерный у нас народ. Утопят Россию в крови, а таким, как мы, места в ней не будет. В тюрьмы посадят или расстреляют. – Ну что ты говоришь?! В чем наша вина? – Ты в том лишь виноват, что хочется мне есть, – словами из басни ответил Андрей. – Нас ненавидят как класс. Голубая кровь, образование, у некоторых – богатство. Этого достаточно для доказательства вины и наказания. Впрочем, здесь не место для дискуссий. Пошли. Через время Настя спросила: – Ты женат? – Не встретил такую, как ты. – Мама отговаривала, прими Господь ее душу. Авиатор, да еще военный. Погибнет, ты останешься вдовой, да с детьми. – Да, я так и понял тогда, в Питере. А ты? – И я замуж не вышла. Начал ко мне один чиновник свататься, да не нравился он мне, на двадцать лет старше, чванливый и глупый. – Зря ты маму послушала. Глядишь – жизнь у обоих по-другому сложилась бы. – Нет. Я верю, что все происходящее предначертано свыше. Господь посылает испытания. – Половина народа от веры отвернулась, церкви рушат, кресты сбивают, в священников плюют, а то и расстреливают. – Так другая-то половина не разуверилась! Андрей промолчал. Женщин разубедить невозможно, логики они не понимают. Да и зачем? Сейчас первый вопрос на повестке – где бы пристроиться хоть на сутки, отдохнуть, поесть. А потом – где найти белых? Пусть это будет Добровольческая армия или отряд полковника Дроздова, да хоть казаки Краснова. Когда большевики прошлись по казачьим станицам да постреляли многих, побеспредельничали, многие оставшиеся в живых новую власть возненавидели. Если Каледин казаков поднять на борьбу не смог, то к Краснову целыми станицами и хуторами записывались. А у каждого справного казака строевая лошадь, сабля, пика и винтовка. И бою обучен, и в бою смел, такого готовить не надо. К тому же злой на «красных» за расстрелянную родню. Места здесь степные, и чем дальше на восток, тем реже населенные пункты. Андрей шагал равномерно, в армии служить – к переходам и маршам не привыкать. А Настя явно устала, начала спотыкаться, шаги поменьше делала. Пришлось привал устраивать. Уселась, потом заплакала горько. Андрей не утешал, пусть горе выплачет, все же мать потеряла. Да и знал по опыту, если начнешь утешать, жалеть, хуже будет. Тогда плач в рыдания перейдет, потом истерика начнется и не дай бог, еще и обморок. Время и место неподходящие. Но не бросать же ее? Понемногу успокоилась Настя, слезы утерла. – Отныне сирота я. Признает ли родня, не ведаю. Да и живы ли? Такое кровопролитие идет – ужас просто! – Да, брат на брата, отец на сына. Как помешались. – Не зря в Писании сказано: «И пойдет брат на брата…». Андрей поморщился. При чем здесь Библия? Кабы не большевики, так и не было бы ничего. Вместе с Антантой бы одержали победу над Тройственным союзом, получили репарации, на которые модернизировали промышленность, как это получилось у Франции и Англии. – Успокоилась? Вставай, пошли. – Я устала. Далеко еще идти? – У меня нет карты, я не знаю. Рано или поздно будет дорога, выйдем к какому-нибудь селу или деревне. Лишь бы там не было большевиков. Андрей помог женщине подняться, поднял саквояж. – В саквояже-то хоть что-нибудь стоящее? Или дамская мелочовка, которую выбросить не жаль. – Чужими вещами разбрасываться легко. Для меня – ценные. – У тебя хоть документы, деньги есть? Настя как-то подозрительно на Андрея посмотрела. Заподозрила в покушении на грабеж? Если бы хотел ограбить, давно бы отобрал, а сопротивляться вздумала – рукоятью пистолета по голове. Но не сделал же, тогда почему подозрения? Не хочет отвечать – ее дело. Как светать начало, впереди увидели село. Настя обрадовалась, шаг прибавила. – Не торопись, лучше присядь, отдохни. Послушалась, присела у кустов. Андрей к селу присматриваться стал. Деревенские жители рано встают, с восходом солнца. Скотину накормить-напоить надо, да другими делами заняться – огородом, да забор подправить, да всегда что-то найдется в своем доме. На единственной сельской улице посторонних, при оружии, в форме, не видно, как и лошадей. Не менее получаса наблюдал. Из села в их сторону лошаденка с подводой, дед с вожжами на передке восседает. Андрей дождался, к подводе вышел. – Доброе утро. Не подскажете, как село называется? – Доброе. Ефросимовка село уж много лет. – А чужаки в селе есть? Белые или красные? – Никого, только свои. – Беженцы мы. Не подскажете, где можно комнату снять, да со столованием. – Да ко мне и можно. По левой руке четвертая изба. Бабу мою Агафьей звать. Скажете, дед Пантелей велел приветить. Видимо, села не коснулась волна беженцев. Основные события разворачивались в городах и на станциях на железной дороге. Да и военные действия тоже. Например, в «Ледяном походе» на Кубани большевики задействовали бронепоезда, действовавшие довольно эффективно, сильно осложнившие жизнь Добровольческой армии. До сел и деревень политическая борьба доходила с запозданием. Добрались до указанного дома, вошли во двор. Размеренная сельская жизнь, как будто империя жива и нет никакой войны. Куры роются в пыли, поросята хрюкают, мычит корова. Как-то сразу напряжение последних суток отпустило, нет чувства опасности. На крыльцо вышла пожилая женщина, Андрей ей слова мужа передал. – Есть комната, проходите, посмотрите. Конечно, не как в городе, удобства во дворе. Комната небольшая, одна широкая кровать с толстой периной, большими подушками. Видимо, Андрея с Настей приняли за семейную пару. Настя смолчала. Андрей о еде заговорил. – Вареники с творогом есть будете? – Конечно. Бабка Агафья стала на стол собирать. Вареники в горшочке, крынка густой сметаны, хлеб круглый, деревенский, бутыль мутноватого самогона. А еще сала порезала соленого да с мясными прожилками. – Сидайте, угощайтесь! У Андрея при виде такого богатства на столе голодные спазмы в желудке. Налил себе самогона граненый маленький лафитник. Настю спросил: – Будешь? Кивнула Настя. Бабка Агафья вышла по хозяйству управиться. Андрей лафитник поднял. – За нас! За встречу, за то, чтобы выжили! Выпил, хлебом занюхал, кусок сала в рот кинул. Ядреный самогон, градусов семьдесят, аж дыхание перехватывает. Настя лафитник в рот опрокинула по примеру Андрея. Видимо, – самогон раньше не пила. Закашлялась, из глаз слезы текут, ртом воздух хватает. Кое-как в себя пришла. – Ты зачем пила-то? Самогон крепкий, не вино и не водка. – Я вообще раньше, кроме шампанского, не пробовала ничего. – Ты ешь, а то опьянеешь. Набросились на еду. Вилок не было, ели ложками. Вареники вкусные, с домашним творогом, да сметаны вволю. Горшочек опустел быстро. – Ой, голова поплыла! Настя попробовала встать, покачнулась. Андрей ее поддержал, в комнату повел. Настя села на кровать и на спину упала. Андрей расшнуровал ботиночки на ее ногах, уложил. Сам разулся, у изголовья поставил саквояж Насти и свой тощий сидор. Рядом с девушкой лег и вырубился сразу, как провалился. Женское тело рядом никаких мыслей не пробудило. Одно желание – выспаться. Через какое-то время к нему Настя прижалась, да не потому, что соблазнить хотела, а замерзла. В деревнях печь топили с утра, для приготовления пищи, а ближе к вечеру в избе прохладно становилось. Беспробудно спали до вечера. Как стемнело, в комнату дед заглянул, деликатно покашлял: – Пора на ужин вставать, а то остынет все. Снова за стол уселись, уже в компании с хозяевами. Жаренная картошка на шкварках, молоко парное с хлебом. – Завтра с утра курочку зарублю, мясная похлебка будет, – пообещал дед. После ужина Андрей протянул хозяину пятьдесят рублей. – Это аванс. – Так много же! – Можно мы несколько дней поживем? – А хоть все лето. Вам отдых, нам прибыток. Добрые хозяева оказались и чистоплотные. Впрочем, в деревнях жизнь неспешная, злых людей мало. А потом снова в постель, уже раздевшись. Днем-то спали в одежде, устали оба. На этот раз Андрей проявил инициативу. Впрочем, Настя и не думала сопротивляться. К удивлению Андрея, оказалась девственницей. Утром Андрей проснулся от какой-то возни рядом. Открыл глаза, а Настя сидит на стуле в одной рубашке и держит в руках тряпицу в виде колбаски, в которой часть золотых монет. – Андрей, прости! Я хотела тебе брюки почистить, а в карманах что-то тяжелое. – Золото. Все жалование обращал в золотые империалы. – О! Можно избу в деревне купить. – Можно, но не нужно. Идет самая настоящая война, Гражданская. И что завтра с нами будет, не знает никто. Белые придут – хорошо, а красные – плохо. Отдохнем и на юг подадимся. На Дон, на Кубань, в Крым. Куда угодно, лишь бы определенность была. Тебе у твоей родни придется немного побыть, пока я воевать буду. – Не навоевался еще? Четыре года с немцами, теперь со своими. – Какие они свои? Свои не вешают и не расстреливают. Прости, что за больное задеваю. Маму твою кто убил? За саквояж! Чем он лучше бандита? И это представитель большевиков! Ненавижу! Видимо, во взгляде его было что-то пугающее, Настя поежилась. – А если я родню не найду? – спросила женщина. – Тогда отправлю в Крым. С деньгами можно и там устроиться, переждать лихое время. Ему надо было обнадежить Настю. Сам-то он прекрасно знал, чем кончится Гражданская война. Белые займут Крым, фактически неприступным сделают Перекоп. Но генералы учились в академиях, на решениях правильных, просчитанных. А красные ворвутся в Крым через Сиваш. Подсказать бы попозже командирам, да кто слушать будет? Настя слушала внимательно, не упуская ни одного слова. Отныне жизнь и судьба ее были связаны неразрывно с Андреем. Андрей говорил уверенно, и женщина его словам верила. В принципе его слова были правильными, белых выбили из Крыма через три года, срок большой. Андрей не спеша почистил пистолет. Для него как человека военного было важно содержать оружие в чистоте и смазанным. А еще зарядил магазин. Жаль, что емкость его маловата, всего шесть патронов. Про себя решил – и завтрашний день отдохнут. Еще мыслишка была – попросить бабку Агафью каравай хлеба им с Настей на дорогу испечь. Хлеб – он всему голова, с ним с голоду не помрешь. Настя в комнату влетела. – Андрей, там деда Пантелея какой-то красный под конвоем ведет. Подхватился Андрей. – Будь здесь, из комнаты не выходи. А сам из избы выскочил и к забору. Плетенный из ивы забор по грудь высотой, чтобы чужая скотина не забрела да свои куры со двора не ушли. Голову осторожно за забор свесил. Точно! Деда к избе ведет какой-то мужик в армейской форме без погон, а на левой половине груди красный бант приколот. Форма что у белых, что у красных одинаковая, царских времен. У белых погоны на плечах и галуны на рукавах, красные погоны ненавидят как символ царизма, у них знак – красный бант, немного позже красная звезда с серпом и молотом на фуражках или буденовке. И ведет красноармеец деда к избе. Андрей на другую сторону улицы посмотрел. Нигде больше красноармейцев не видно, коней тоже. Стало быть, одиночка, какой-нибудь председатель комбеда или ревкома. Андрей от забора отбежал, встал за распахнутую дверь на крыльце. Скрипнула калитка, послышались дедовы шаркающие шаги и тяжелая поступь красноармейца. Надсадно застонали ступеньки. Дед в сени вошел, за ним красноармеец. – Чего встал? Шагай! Где постояльцы-то? – Да какие постояльцы, Иван? Отродясь не было, напраслину возводят. Видимо, кто-то из соседей стуканул в комбед. В избе стрелять не стоит, выстрел услышат. Но и деда бросать на расправу не стоит. Стараясь ступать тихо, Андрей вышел из-за двери, потом широкий шаг, и он нанес удар рукоятью Кольта по темени. Рухнул на пол красный. Андрей из его кобуры вытащил потертый Наган. Дед смотрел на Андрея испуганно. – Ты что натворил, ирод? – Не убил. А вот он бы нас в расход пустил. – Теперь-то с ним что делать? – Тряпку дай, которую не жалко, и веревку. – Подожди, ты чего, повесить его хочешь? – Руки связать, чтобы не распускал. Дед сходил в сарай, принес что просили. Андрей руки за спину красному завел, связал, потом тряпку в рот затолкал. А то начнет вопить, как очнется, только соседей всполошит. М-да, не получилось завтра отдохнуть, харчами разжиться. – Деда, продай, сколько можешь, хлеба, да еще чего съестного. По темноте уйдем мы, чтобы на тебя беду не навлечь. – А с этим как же? – Я его с собой уведу, он тебе более не навредит. – Ох, лихо-то какое! Андрей прошел в комнату к Насте. – Как стемнеет, уходить будем, готовься. А что готовить, если всего груза у нее саквояж? Дед кусок сала принес, четвертинку хлебного каравая и две сушеные рыбины. – Все, что есть, не взыщи. Андрей дал ему сотенную. За постой, за еду. Жалко деда, он добр к беженцам был, и еще неизвестно, как потом все повернется. Андрей лежавшего без сознания мужика в комнату отволок. Не лежать же ему в горнице? Не приведи Господь, кто-нибудь в гости придет. Дед предложил: – Давайте каши поедим, бабка пшенку сварила, с салом. Кулеш называется. Все сытнее шагать будет. У Насти аппетит пропал, вяло ложкой в оловянной миске ковырялась. – Ешь! – приказал Андрей. – Еще неизвестно, когда горячего поесть придется. Бабка Агафья сидела молча, испугана была. Экие страсти в их избе произошли! Как стемнело, дед предложил: – Может, лошадку запрягу и Ивана вывезем? – Соседи поинтересуются, – куда на ночь поехал. Нет уж, мы сами. Уйдем задами. А кто спрашивать будет, так не было никого, и Иван этот к тебе не заходил. Стой на своем твердо. Вздохнул дед. Страшное время настало, бесовщина. В соседнем селе красные батюшку кнутом били и изгнали, а крест с колокольни на землю сбросили. Безбожники! Порядка не стало, голодранцы командовать хотят, хотя сами работать не умеют. Село затихать стало. Андрей к Ивану подошел, пнул. – Очухался? Замычал Иван, глаза открыл, смотрит с ненавистью. Этот бы их не пощадил, нахватался большевистских идей утопических, а по сути, кровожадных. – Поднимайся, Иван! Ты нас видеть хотел? Смотри. Врага видишь? Я офицер, авиатор, на аэроплане летал, немцев бил. И тебя не эксплуатировал, как твой Ленин говорит. Твои собратья офицеров расстреливают, вешают, пытают без всякого суда и следствия. Разве это законно? Вот сейчас в Архангельске англичане высадились, во Владивостоке американцы и японцы. Армия нужна, чтобы страну оборонять. А где она, армия? Разогнали-распустили по домам армию, а теперь мобилизацию объявили. Ну, придет необученный парень в армию, кто его обучит, в бой поведет? Разве не офицер? Э, да что с тобой говорить! Поднимайся! Иван повернулся на бок, встал на колени, неловко встал. Андрей в левую руку саквояж взял. Сидор уже за плечами висел. – Выходи. И не вздумай бежать. Застрелю. Мне тебя не жалко, ты Родину и веру предал. Потом Андрей решил молчать. В полчаса Ивана не переубедить, зачем силы тратить? Впереди Иван, за ним Андрей, замыкающей Настя семенит. Вышли из села, по грунтовой дороге на восток. Андрей у деда Пантелея еще вчера расспросил, как добраться до ближайшей железнодорожной станции. Оказалось, путь не близкий. От Москвы на Дон две железнодорожные ветки идут. Одна через Курск, потом на Харьков и на Ростов. Другая ветка через Ефремов, Лиски, Воронеж на Ростов. Кроме как поездом ехать нечем. Коней у них нет, да и были бы, Настя в седле без навыков долго не продержится. Это только со стороны смотреть легко. Автобусов на России еще в помине нет, грузовики счет на десятки ведут, и все их большевики экспроприировали. Вот и остается – к чугунке идти. От Ефросимовки отошли километров на пять-шесть, ночью определить сложно. Как на бревенчатый мост зашли, Андрей приказал Ивану остановиться. Изо рта пленного кляп вытащил. – Ничего перед смертью сказать не хочешь? – Сволочь белогвардейская! А далее про победу мировой революции и прочий бред. Андрей слушать не стал, вскинул Наган, изъятый у Ивана, и выстрелил в голову. Мертвое тело с шумом рухнуло в реку. Андрей швырнул в воду револьвер. Настя стояла в оцепенении, прижав ко рту ладонь. – Зачем ты его? – Или мы его, или он нас, другого не дано. А если жалко стало, вспомни станцию, поезд. Про маму убитую Андрей умолчал, но Настя поняла. К утру вышли к Полянам. Андрей купил хлеба, селянской колбасы, поели. Хлеб и сало, что дед Пантелей дал, Андрей приберегал. Потом Урынок, где после полусуток ожидания повезло чудом сесть в переполненный поезд. В Воронеже помогли солдаты из «Союза бежавших из плена», посадили на другой поезд. А южнее Воронежа уже степи пошли, казачьи станицы. Поезд то шел, то останавливался. Когда на станциях, набрать воду или угля, это понятно. Но когда стоял в чистом поле, было необъяснимо. До Ростова уже полсотни километров оставалось, как поезд встал. Час остановки, второй. Потом проводник объявил: – Поезд дальше не пойдет, состав будет возвращаться. С руганью пассажиры покинули вагоны. Где станция? Сколько до нее? Кто на ней? Белые или красные? Андрей решил идти по тропинке, что шла вдоль насыпи. Через час хода послышалась отдаленная пушечная стрельба. Голос трехдюймовки Андрей сразу узнал. Стало быть, бой идет. Или казаки с красными бой ведут, или Добровольческая армия. В Добровольческой армии треть – это гимназисты и юнкера, по большому счету подростки, необученные, но воспитанные правильно, у кого душа болела за страну. Даже Максим Горький, великий пролетарский писатель, «буревестник революции», по образному выражению Ульянова-Ленина, был шокирован методами большевиков. При перерегистрации партийцев после революции в октябре не проходил ее сознательно и в компартию больше не вступал, уехал из страны на Капри. Вернулся в 1928 году, старался помочь писателям, попавшим в опалу, за что с 1932 года стал невыездным. Пассажиры с поезда, слыша звуки далекого боя, ускорили шаг. Андрей же сошел с тропинки. Где бой, там его место. Настя шла за ним. – Андрей, там опасно, стреляют, – предостерегала она. – Знаю, тобой рисковать не буду. Чем ближе к месту стрельбы, тем ожесточеннее. На пути хутор попался в три избы, а скорее, выселки. Андрей договорился с хозяйкой избы приютить на несколько часов, ну максимум до вечера Настю. – Как хутор-то называется? – Так Выселки, – ответила хозяйка. Не ошибся Андрей с названием. В лучшие годы, еще до Первой мировой, рукастые хозяева брали наделы земли, всей семьей обрабатывали, строили избы. После Гражданской войны Выселки поменяли статус, стали местом поселения неблагонадежных. А сам где быстрым шагом, а местами и бегом к месту боя. Впереди зачастил Максим. Очередь длинная, на половину ленты. Так бывает в критические моменты боя, когда враг напирает, и, если не отразить атаку, ворвется на позиции. Андрей выбежал из рощи и сразу оказался в тылах батареи. Собственно не батареи, а половины ее – три трехдюймовки, а возле них артиллеристы в шинелях, причем с погонами. Стало быть, Добровольческая армия. Но на полубатарее какая-то растерянность. Далеко впереди видна наступающая конница, сотни две на беглый взгляд. А пушки молчат. Андрей не выдержал, последние десятки метров не шел, а бежал. – Кто командир? – Убит командир. – А почему не стреляем? – Шел бы ты отсюда поздорову, гражданин хороший, – огрызнулся артиллерист. Командир-то единственным офицером на батарее был, кто мог огонь корректировать. – Я офицер. Дайте бинокль. Солдаты как-то подсобрались, быстро принесли бинокль. Наверное, убитого командира. Андрей поднял бинокль к глазам. На оптике есть сетка, позволяющая приблизительно определить расстояние до объекта. Сразу поймал на ростовые риски фигуру. Шестьсот метров, и дистанция сокращается с каждой минутой. – Слушать мою команду! – закричал Андрей. Артиллеристы разбежались по номерам. У каждого солдата свои обязанности в пушечной обслуге. Первый номер – наводчик. Его дело – навести пушку, дело заряжающего – установить дистанционный взрыватель специальным ключом и вбросить патрон в ствол. В артиллерии снаряд вместе с гильзой называют патроном. А есть еще подносчики снарядов, правильные. Это не считая ездовых, что при конях. – Заряжающим – трубка пять! Наводчикам – визировать на цель, возвышение двадцать. Шрапнелью – первое орудие один снаряд – пли! Орудие выстрелило. Для избежания лишнего расхода снарядов первое орудие ведет пристрелку. Если удачно, по тем же данным и установкам уже стреляет вся батарея. Против незащищенной цели – пехоты, конницы – самый эффективный снаряд – шрапнель. Эффект при удачном выстреле просто ошеломляющий. Все пушкари сейчас напряженно наблюдали, где рванет. Через секунду в воздухе дымовое облако. Это сработал вышибной заряд. Везение редкостное, потому как Андрей отдавал команды, не имея карты, компаса, даже логарифмической линейки для простых расчетов, этих самых минимально необходимых командиру батареи инструментов. Шрапнель ударила по самой гуще эскадрона. Андрей вскинул бинокль. Бились кони на земле, валялись человеческие тела. – Батарея! Беглым! Четыре снаряда на орудие – пли! Засуетились пушкари. Каждая пушка стреляла по готовности. Над наступающей конницей нависли дымки разрывов. Стало понятно, атака захлебнулась. Нет уже конной лавины, по полю бегают отдельные уцелевшие кони без всадников. Три путиловские пушки за две-три минуты уничтожили два эскадрона. Справа показался офицер в чине штабс-капитана. – Где Левченко? Почему медлили со стрельбой? К штабс-капитану подбежал унтер-офицер, что-то доложил. Видно было, как удивился офицер, быстрым шагом направился к Андрею. – Штабс-капитан Николаев, командир сводного батальона. С кем имею честь? – Штабс-капитан Киреев. Бывший артиллерист, выпускник его императорского величества Михайловского артиллерийского училища. Затем стал авиатором, летал на Балтике. – Отлично, штабс-капитан. Как говорится, умение не пропьешь! Я думал – сомнут. У меня в батальоне юнкера и гимназисты, только командирами рот поручики. Случайно здесь оказались? – Никак нет, ехал из Петрограда через Москву на Дон постоять за Отечество. – Поступок достойный. А хотите сюрприз? Немного позже я представлю вас капитану Шоколи. Надеюсь, не забыли своего курсового офицера? – Как можно? – Ладно, командуйте. Жалко Левченко, он с немцами воевал достойно, всю войну прошел, и ни одной царапины. А сейчас от русских, от своих смерть принял. Пока бой затих, вывозите тело комбата, похороним вместе с юнкерами, у меня в батальоне тоже погибшие есть. Священник Никольской церкви отпоет, он обещал. – Где вас можно найти? Я осмотрю припасы: где пополнить? – С этим худо, коллега. И патронов в обрез и снарядов. Харчами местное население из сочувствующих снабжает. Так что можно сказать, что тыла у нас нет. – Еще вопрос, господин комбат. Название должностей звучало одинаково, что командир батальона, что командир батареи. – Жена у меня недалеко, на хуторе Выселки. – Я понял. Берите лошадь и за ней. Побудет в обозе, у нас дамы есть – сестрами милосердия, поварами, швеями – форму подгоняют. И представьте, большинство из дворянских семей, вашей половине зазорно не будет. – Спасибо, господин штабс-капитан, вы помогли. – Одно дело делаем. Комбат ушел. Для Андрея странно. Николаев даже документы у Андрея не проверил. Впрочем, документы подделать можно. Стрельба из пушек показала, что он профессионал, причем опытный. Да и не стрелял бы засланный большевик на поражение. Два эскадрона красных полегло! Андрей сам осмотрел зарядные ящики, коих полагалось на каждое орудие по два. Осколочно-фугасных почти не было, по паре на ствол, а шрапнели – по пять снарядов. Крохи! Получив достойный отпор, красные попыток атаковать не делали. Андрей вскочил на оседланную верховую лошадь и поскакал на хутор. Пешком до Выселок далеко, а лошадью за четверть часа рысью добрался. Похоже, Настя подумала об Андрее плохо, что бросил ее. В принципе его ничего не держало. Вещей не оставил, мог бы и не вернуться. Да жалко девушку было, и нравилась она ему. Но чувствовал – не верит она ему до конца. С другой стороны, не на кого ей опереться, одна в этом мире осталась, ставшем враждебным, разделившимся на два лагеря непримиримых идейно врагов – красных и белых. А женщина, она как виноградная лоза, ей всегда опора нужна, без мужчины трудно выжить. И материально тяжело, и любой обидеть может, особенно в годы лихолетья, когда по идейным разногласиям брат на брата шел, отец на сына. На шею кинулась Настя, прижала крепко, зашептала: – Не бросай меня больше. – За тобой приехал. Немного повоевать пришлось. Пока нет определенности, побудешь в отряде с другими женщинами. Как какая-нибудь ясность будет, осядем. – Слава богу, дошли до него мои молитвы. – А сейчас собирайся, едем. А что собирать, кроме саквояжа? Андрей подсадил Настю на лошадь. Вдвоем неудобно, но выбора нет. Одной рукой Настю придерживал, другой саквояж. Обратно к батарее пришлось ехать медленнее и дольше. Как советовал Николаев, по приезде отвел Настю в госпиталь, пообещав навещать. А сам на батарею. Любое подразделение должно быть под контролем. Конечно, батарея половинного состава, снарядов мало, но душу грело сознание – он среди своих по духу. Пока неурядица одна – он в штатском, а все пушкари в шинелях, при полной форме. Спросил у фельдфебеля, где можно форму получить. – В селе, у каптенармуса. Это можно и вечером сделать. Еще раз пушки обошел, проверил, – почищены ли после стрельбы пушки. И изъянов не нашел, командиры орудий за дело радели. Только тогда в сопровождении командира первого орудия к каптенармусу пошел. Форма для военнослужащего важна. Сразу видно, кто он. А еще дисциплинирует военного. С трудом подобрали обмундирование по размеру, потом сапоги. Осмотрел себя в пожелтевшем от времени зеркале и остался доволен. Форма новая, немного не обмялась по фигуре, но глазу привычна и приятна. Зато почувствовал себя в своей тарелке. Сразу отправился к Николаеву, комбату пехотного батальона. Тот осмотрел Андрея придирчиво, остался доволен. – Чувствуется выправка старого служаки! Завтра приедет Михаил Гордеевич, познакомлю. Странная ситуация сложилась. Командир батареи погиб, похороны завтра. Артогнем командовал Андрей, но никто его официально не назначал, фактически самозванец. Но выручил батальон Николаева в тяжелый момент. Полковник Дроздовский Михаил Гордеевич в русской армии был личностью известной. Ярый сторонник монархии, прошедший Русско-японскую войну, а потом достойно воевавший против австрийцев. Единственный из командиров Русской армии, сумевший сформировать добровольческий отряд и привести его организованной группой из-под Ясс в Новочеркасск, казачью столицу Дона, в апреле 1918 года, преодолев 1200 верст, причем не самых легких. Мешали и украинские националисты, и немцы. С женой был в разводе, честен и щепетилен. В Русско-японскую войну был ранен и прихрамывал на левую ногу. После Русско-японской войны окончил Качинскую авиашколу в качестве летнаба. В боях против австрияков в 1916 году был ранен в правую руку и в дальнейшем плохо владел ею. В феврале 1918 года начал поход из Ясс под знаменем второго полка Балтийской дивизии (на белом фоне Андреевский косой крест). Уже 21 апреля после боя Дроздовский взял Ростов, изгнав 25-тысячную группировку красных. Затем красные собрали силы и выбили его из города. Дроздовский отошел в Новочеркасск. А через 4 дня в Ростов вошли немцы, их двадцатая дивизия. Красных разоружили и из города выгнали. Немцы оставались в городе до декабря 1918 года. Дроздовский был назначен начальником 3-й пехотной дивизии Добровольческой армии. Воевал честно, в дивизию прибывали офицеры, юнкера и прочие не принявшие советскую власть. Дивизия Дроздовского воевала на Кубани и на Северном Кавказе. Под Ставрополем 31 октября 1918 года Михаил Гордеевич был ранен в ступню, началось заражение крови. Произведен в генерал-майоры 21 ноября, умер в ростовском госпитале 1 января 1919 года, похоронен в Екатеринодаре. Утром, уже после завтрака, на батарею примчался посыльный. – Господин штабс-капитан! Вас требует в штаб господин полковник. – Жди, сопроводишь. Где находится штаб, Андрей не знал, слишком мало времени и много событий. Батарейцы взнуздали лошадь комбату. Въехали в село. В бывшем здании школы собрался военный совет. Пока он не начался, Андрея провели к Дроздовскому. Сухой, подтянутый полковник прихрамывал, подволакивал левую ногу, а правой рукой владел плохо. Адъютант провел Андрея в комнату командира дивизии. Андрей вытянулся во фрунт, вскинул руку к козырьку, доложил: – Штабс-капитан Киреев. Воевал авиатором на авиатранспорте «Орлица». Ныне прибыл просить зачислить меня в состав вверенной вам дивизии. Полковник обошел Андрея. – Мне сказали, что вы вчера успели успешно отразить атаку двух эскадронов красных. Это правда? – Так точно, господин полковник! Я имел честь закончить Михайловское артиллерийское училище, а уже затем авиашколу в Гатчине. – Мы в некотором роде коллеги, господин штабс-капитан. Мне довелось обучаться в Качинской авиа-школе. А за вчерашнюю стрельбу хвалю! Очень вовремя заменили погибшего комбата. Извольте ваши документы! Андрей вытащил из нагрудного кармана личные документы. Полковник изучил их, причем мельком. Вчерашний расстрел из пушек двух эскадронов характеризовал Андрея лучше любых бумаг. – Вот что! Я распоряжусь, в штабе подготовят приказ о вашем назначении командиром батареи. Пушек до полноценногоукомплектования не хватает, но думаю, это дело временное. Наши недавние враги, немцы, обещали помочь с поставками пушек из числа трофеев, снаряды подкинут тоже. Думаю, в будущем, мы еще обязательно с ними схватимся. А сейчас придется изображать дружбу. Приказ подпишу. А сейчас извините – некогда. Совещание, потом увидимся на похоронах комбата. – Позвольте вопрос, господин полковник? – Дозволяю. – Говорят, в Добровольческой армии служит командиром артиллерийской роты капитан Шоколи. – И даже во вверенной мне дивизии. Но сейчас он на другой позиции. Полагаю, вы еще с ним увидитесь. – Так точно! Разрешите идти? – Идите. Держался Дроздовский суховато. Андрей сперва подумал – не доверяет как новичку. Оказалось, это обычная манера поведения Дроздовского. Командиром полковник оказался толковым, осмотрительным, зря солдат и офицеров под вражеский огонь не подставлял. Офицеров в дивизии было много, в основном пришедших под его знамя уже здесь, пробравшихся через заслоны красных из самых разных городов России. Пришли те, кому дорога была судьба России. Большевики, особенно их карательный орган – ЧК, зверствовали. Не гнушались расстрелять восставших матросов Кронштадта или тамбовских крестьян. А уж сколько офицеров царской армии было убито – несть числа. А впереди еще был Крым и Землячка с ее неженской жестокостью. Андрей прошел к писарям, его внесли в списки части, поставили на довольствие. В штаб собрались офицеры на совещание. Андрей всех видел впервые. Костяк дивизии составляли офицеры и нижние чины, воевавшие против австрийцев, Андрей же воевал на Балтике. Правда, с момента прихода на Дон полк Дроздовского значительно вырос в численности, к нему примыкали добровольцы, и в результате Михаил Гордеевич стал командовать дивизией, наименованной третьей пехотной. Причем из офицерской роты получился 2-й офицерский полк, а еще в дивизию входили второй конный полк и артиллерия. Причем артиллерия была самая разномастная: и легкие горные пушки, и полевые трехдюймовки, и мортиры. Дивизия Дроздовского была самая боеспособная и за период с 1918 года и до момента эвакуации из Крыма в 1920 году успела поучаствовать в 650 боях, погибли пятнадцать тысяч дроздовцев. Понятно, что дивизия обновилась практически полностью. Взамен убитых приходили новые добровольцы, быстро «пропитывались» дроздовским духом. Сам Михаил Гордеевич не курил, не пил алкоголя, не играл в карты. Свой образ жизни никому не навязывал, но многие офицеры и нижние чины следовали его примеру. Но за мародерство, за неоправданную жестокость полковник наказывал показательно. Мародеров секли шомполами и изгоняли. И с расстрелами, чего уж проще? В боях под Белой Глиной, что в Ростовской губернии, дроздовцы разгромили 39-ю дивизию красных, взяли в плен несколько тысяч красноармейцев, много трофеев, в том числе пулеметов. Дроздов считал красноармейцев заблудшими, попавшими под агитацию большевиков. Из пленных солдат, кто пожелал, составили 1-й солдатский батальон, кто не захотел вступить – отпустили. Так этот батальон захватил с малыми потерями станицу Тихорецкую, что в Екатеринодарской губернии. Немного позже Дроздовский передал батальону знамя 83-го Самурского пехотного полка и батальон, приняв добровольцев из числа пленных, стал вполне боеспособным полком, оправдал доверие. Кстати, большевики ни одного обещания не выполнили. Землю крестьянам не дали, согнав их в колхозы, заводы достались не рабочим, а совнархозам, а интеллигенции ничего не обещали, а потому почти вывели под корень.Глава 9 Разочарование
Однако нелепо думать, что комдив Дроздовский был белым и пушистым. Комиссаров и красных командиров, сознательно пошедших в Красную Армию, он отдавал приказы расстрелять. Это идейные враги, а не насильно мобилизованные солдаты. Андрей освоился в батарее и в дивизии довольно быстро. Батареи почти еженедельно перемещались с одной позиции на другую. Пушек, гаубиц, мортир – остро не хватало, и их приходилось перебрасывать с одного участка на другой, маневрировать имевшимися силами. Поскольку со снарядами было скверно, точная стрельба и подавление неприятельских огневых точек весьма ценились. Андрей как комбат в этом весьма преуспел. Вообще-то по штатному расписанию в батарее должно быть отделение управления – корректировщики, артразведчики. Ничего этого сейчас не было, Андрей один управлял. Сам делал расчеты, сам корректировал, – не от хорошей жизни, подготовленных специалистов не хватало. Пехотинца обучить значительно проще, чем артиллериста, даже самого немудреного, например, правильного (ударение на втором слоге), номер расчета правил сошником, грубо наводил пушку по горизонтали. Более тонкую наводку осуществлял наводчик, первый номер расчета. Андрей видел недочеты, в свободное от боев время учил подчиненных. Если батарея или подразделение службу несет плохо – командир не научил, не создал единую команду, действующую как единый организм. И здесь помощниками ему младшие офицеры или унтер-офицеры, фельдфебели. Это опора любого командира, с ними проводил беседы, наставлял. В армии есть принцип – делай как я! Будет командир водку пить – и в подразделении порядка не будет. Известное дело, рыба гниет с головы. А бои пошли тяжелые. Советская власть больше опасалась не интервентов, а Добровольческую армию. Офицер или солдат не к англичанам пойдет служить, если большевиками недоволен, а на юг, на Дон подастся, а вот это уже опасно, потому как в любом случае победы или поражения будут нести чуждую большевизму идеологию. Многие примкнувшие к белому движению простолюдины не мобилизованы были, как в РККА, а разочаровались в большевистских лозунгах и идеях, а еще ужаснулись методам, которыми утопические идеи проводились в жизнь. Хоть раз в неделю, если позволяла обстановка, Андрей улучал время, садился на лошадь, скакал к Насте. Так получилось, что в самые жестокие для страны времена, когда рушились вековые устои, они оказались самыми близкими друг другу людьми. У него никого из родни и друзей, у нее дальняя родня в Екатеринодаре, который сейчас под красными. Да еще и неизвестно, живы ли, не перебрались ли в другие, более спокойные места. Были на территории империи такие, больше на окраинах. Да что окраины – пока тихо было в Крыму, и многие из благородных семей перебрались туда. Не только дворянство, интеллигенция – учителя, преподаватели университетов, врачи, люди творческих профессий – художники, писатели. Оказались не нужны пролетариату. Интеллигенцию, цвет нации, ее локомотив приравняли к нерабочему классу, захребетникам, чуждому идейно. А стало быть, пайков не давать, дровами не снабжать, в квартирах потеснить, хватит и одной комнаты на семью. Вместе отдохнуть, побыть хотя бы ночь вместе удавалось редко. У Андрея бои, ответственность за батарею. Настя в госпитале сестрой милосердия. Уж если княжеских кровей дворянки такими сестрами служат, свой крест несут, так Насте и вовсе не зазорно. В мирное время, когда есть какие-то перспективы, Андрей бы уже предложил девушке руку и сердце. Обвенчаться можно, и полковой священник венчал желающих. Но Андрей брать на себя сейчас такую ответственность не хотел. Он человек военный, своей судьбой, а то и жизнью распоряжаться не может. Сегодня жив, а завтра ранен, стал калекой, а то и вовсе убит. Хуже – если в плен попасть к большевикам. Пытали, казнили люто «золотопогонников». Оставить Настю молодой вдовой не хотелось, да и ребенок мог появиться. А само существование зыбко, день прошел, и слава богу. Полки дивизии Дроздовского то в одной части Ростовской губернии атаки большевиков отбивали, то в другой. А потом и вовсе двинулись на юг, на Кубань и в Ставрополье. От немцев получили захваченное ими на Украине русское трофейное оружие и боеприпасы. Теперь Андрей уже мог накрыть несколькими залпами позиции красных, не думая, что в зарядных ящиках не останется снарядов. Андрею запомнился один из боев под Армавиром. Красные успели оборудовать позиции, в землю закопались, пулеметные гнезда оборудовали, замаскировали. Обороной и фортификацией явно руководил бывший фронтовик, понюхавший пороха. Офицерский полк в атаку поднялся и почти сразу залег под сильным огнем. Андрей сам выехал на передовую. Залез на дерево, откуда видно лучше, с биноклем внимательно изучил позиции противника, нанес на карту. К этому времени Андрей уже логарифмической линейкой разжился и транспортиром, простеньким, но вполне пригодным. Вернувшись в батарею, определил исходные данные для стрельбы – дальность, азимут. А потом троекратный залп из всех пушек батареи. Стреляли с закрытых позиций, самый сложный вид стрельбы для артиллериста. Местность характерная для юга. Степь изрезана балками, стреляли с обратного склона, почти по-гаубичному. Разрывы снарядов слышны были, но не видны. Когда взрывы смолкли, послышались винтовочная стрельба и крик «а-а-а»! Кто наступал, на кого? Андрей вскочил на коня, помчался к передовым позициям. Огонь батареи был точен, огневые точки красных разрушены, чем не преминул воспользоваться третий пехотный полк дивизии Дроздовского. Для Андрея фамилия командира полка вызывала не самые лучшие ассоциации. Владимир Владимирович фон Манштейн, по прозвищу Истребитель комиссаров. А после осени 1918 года, когда был тяжело ранен и лишился левой руки, получил прозвище Однорукий Черт. Солдаты и офицеры полка, не давая красным опомниться, кинулись в атаку, не встречая сопротивления. Город удалось захватить. Михаил Гордеевич похвалил действия батареи за точность огня. – Голубчик, на германском фронте за такую стрельбу непременно получили бы повышение по службе или в звании, а то и орден. Однако считаю кощунственным награждать офицеров или нижних чинов за бои в гражданской усобице. Больно видеть, как с обеих сторон льется русская кровь. Не противника бьем – германц, а или турка либо англичанина, а своих же, только с другими убеждениями. Горько! Лучше бы уж депутаты в Думе или Собрании таскали друг друга за чубы, чем кровь лить! Многие генералы Добровольческой армии: Деникин, Май-Маевский, Барбович, Слащев, Марков, Юзефович – были против наград. Ситуация на юге менялась очень быстро. То белые возьмут город, тот же Армавир, то красные. То красный флаг над Екатеринодаром развевается, то белые город возьмут. Местным жителям худо. Красные город возьмут, ЧК арестовывает и расстреливает сочувствующих или помогающих белому движению. Добровольческая армия в город ворвется, контрразведка по доносам тут же в тюрьму отправляет сочувствующих красным или активных деятелей разных советов, комбедов. А все – потери, потери. Только кто их считал? Сколько сгинуло в годы войны с немцами и турками? Сколько сгорело в огне Гражданской, братоубийственной войны? А сколько умерло мирного населения от голода, от тифа? Причем гибли самые деятельные, активные люди с обеих сторон, цвет нации. После Тихорецкой и Армавира дивизия двинулась на Ставрополье. Как и донские и кубанские казаки, терские разделились на два классово враждебных лагеря. Хотя что казакам делить? Конь, шашка, курень. В городах разделение – по имущественному принципу, богатый – бедный, по иным признакам, дворянин – простолюдин. Казаки же все равны, но разделились на красных и белых. Порой одна часть станицы воевала с другой. Казачьи части мобильны, все воины и к оружию сызмальства привыкли. А еще соседняя Чечня стала на сторону большевиков, своих людей против белых воевать посылала. Бои завязались тяжелые. Дроздовский при поддержке знаменитых врачей организовал для своих раненых в Новочеркасске лазарет, а в Ростове госпиталь Белого креста, лучшее лечебное учреждение на юге для раненых. Как будто бы Дроздовский предчувствовал, что пригодится лично для него. В один из дней, когда бои стихли, передышка нужна была периодически обеим сторонам – перегруппироваться, подтянуть резервы, провести разведку, подвезти боеприпасы. И преимущество получала та сторона, которая контролировала железную дорогу. У Белой армии уже появились свои бронепоезда, сказался урок «Ледяного похода», когда красные зажали белогвардейцев бронепоездами. В такой спокойный день Андрей на коне отправился к Насте. До станции десять верст, дорога известна, там лазарет располагался. А сестры милосердия, врачи расквартированы были в домах селян. Андрей подъехал к знакомому дому, лошадь привязал у забора, как мог, попробовал очиститься от вездесущей пыли, потом в калитку постучал. На стук вышла хозяйка, руками всплеснула по-бабьи: – Нет вашей Настеньки. Андрей подумал было – в лазарете она, так не велика печаль, недалеко, можно пешком пройти. Хотя на коне он смотреться лучше будет. А хозяйка и скажи: – Письмо она вам оставила. А уехала насовсем. – Как насовсем? Андрей шокирован был. Не могло такого быть! Они пусть и не расписаны, но муж и жена, по-современному говоря – гражданский брак, хотя по-церковному – блуд. – Подождите, я вам конверт передам. Через несколько минут Андрей уже крутил в руках запечатанный конверт. Странно! Куда она сорвалась, не предупреждая? Или известие из Екатеринодара получила, от дальней родни? Трясущимися от волнения руками вскрыл конверт, достал листок. Почерк у Насти ровный, каллиграфический.«Милостивый друг Андрей! Больше так жить не могу. Постоянные переезды, бытовая неустроенность, а еще морально гнетущая атмосфера лазарета. Почти каждый день поступают раненые, совсем молоденькие офицеры и нижние чины. И почти каждый день кто-то умирает. Видеть больно и горько. И сил моих больше нет. В победу белой идеи уже не верю. Хочу спокойствия – выйти замуж, родить детей от заботливого и любящего супруга, все же мне уже двадцать пять. Желаю вам удачи, а главное – выжить в этой братоубийственной войне, где не может быть победителя. Меня прошу не искать.Вот это номер! Такая домашняя девочка и вдруг неожиданно выкинула коленце. Попала под чье-то дурное влияние? Первым желанием было вскочить на коня и броситься на поиски. Снова постучал в калитку, спросил вышедшую хозяйку: – А как давно Настя уехала? – Четвертый день. Понятно, уже не догнать, далеко. – Кроме письма, ничего не оставляла? Хозяйка руками развела. – Спасибо. Сел на коня, медленно в батарею поехал. Конечно, если бы оставила, указала в письме. Почерк, точно, ее, он уже знал. Неужели сманил какой-то ловелас? Да нет, не должно быть, не вертихвостка. А с другой стороны, вполне разумная женщина. Андрей на сохранение ей оставил весь золотой запас, что успел создать. Он все же на передовой. Случись, убьют или ранят тяжело, в плен попадет, пропадет золотишко. А Настя при лазарете, месте спокойном. Бывало, отступали части Добровольческой армии, на войне всяко случается. Так в первую очередь раненых и персонал лазарета вывозили, ибо уже были примеры, когда красные раненых расстреливали. Гнусное деяние! А сами, к слову, в Ставрополе на дверях госпиталей для тифозных и раненых мелом написали: «Надеемся на честь Добровольческой армии». Андрей пребывал в шоке, в унынии, в отчаянии. Девушка, которую знал еще с довоенных времен, дворянка, которой верил не меньше, чем себе, которая не давала повода усомниться, вдруг и чувства растоптала, и решилась на кражу. Или не вдруг произошло, а он, как влюбленный глухарь на току, ничего не замечал? С такими деньгами она может на пароходе покинуть страну, обустроиться в европейской стране. Андрей застонал, как от зубной боли. Его, боевого офицера, обвели вокруг пальца! И кто он после этого? Простолюдин легковерный! Приехав в батарею, выпросил у фельдшера спирта и разом опростал стакан, даже не закусив. Разочарование было полным, сильным, бьющим по самолюбию. Впал бы в уныние, если бы не начавшиеся бои за Ставрополье. Диспозиция к началу Ставропольского сражения была такая. Вторая дивизия Боровского и 2-я Кубанская дивизия генерала С. Улагая обороняли позиции к северу от Ставрополя. Первая конная дивизия Врангеля и 1-я Кубанская генерала В. Покровского стояли по Урупу до станицы Отрадной. Бригада А. Шкуро действовала от Отрадной до Суворовской, совершала нападения на станции и поезда, фактически парализовав железнодорожное сообщение красных. От Армавира по правому берегу Кубани до Новоекатериновки 3-я дивизия Дроздовского. Красные имели между Урупом и Кубанью двадцать тысяч штыков, на линии железной дороги Курсавка – Минводы – пять тысяч бойцов, в районе Невинномысской – двадцать тысяч бойцов. Белые активно действовали, наступали, красным приходилось пятиться. И отходить они решили на Святой Крест (ныне Буденновск) и Ставрополь. Из Невинномысской Таманская армия красных под командованием М. В Смирнова двинулась к Ставрополю. Первые бои с дивизией Дроздовского произошли у станицы Барсуковской. Ее обороняли всего пятьсот штыков пехоты и три сотни конных. Удара они не выдержали и станицу оставили, понеся потери. На следующий день полковник подтянул резервы, перешел с марша в наступление. Атака успеха не принесла, и Дроздовский начал отступать к селению Татарка. А таманцы атаковали беспрерывно. На помощь дивизии Дроздовского из станицы Торговой был переброшен Корниловский ударный полк, более чем на половину состоявший из офицеров. Полк прошел парадным маршем по Ставрополю, вселяя в обывателей чувство уверенности, что город не сдадут. Однако красные значительно превосходили в силах. В тяжелых боях корниловский полк потерял 600 человек убитыми, и белые город оставили, отступив на север. Таманцы 28 октября вступили в город. Горожане, взяв самое ценное, убегали через южные окраины города, на которых не было ни красных, ни белых. В этот же день в городе начались грабежи, расстрелы горожан, не понравившихся красноармейцам. Повод мог быть любой – косой взгляд, донос, а то и вовсе без повода – по «классовому чутью». А после взятия города случился еще «мятеж Сорокина». Один из командиров Таманской армии, он еще 21 октября в Пятигорске приказал расстрелять группу руководителей ЦИК Северо-Кавказской республики. Был экстренно 27 октября созван 2-й Чрезвычайный съезд Советов, который новым командующим назначил И. Ф. Федько, а Сорокина объявили вне закона. Захватить его удалось только в Ставрополе, да и то после короткого боя с личной охраной. Сорокина препроводили в городскую тюрьму, где 1 ноября расстреляли во дворе. Сорокин был красным командиром и расстрелял в Пятигорске большевистский ЦИК. Но советская власть за убийство членов ЦИК расстреляла 58 заложников, людей ни в чем не повинных и 47 осужденных за контрреволюционную деятельность. Ставрополь замер в страхе. Между тем Добровольческая армия занимала один город за другим, освобождая Ставрополье. Генерал Врангель разгромил группировку красных на Урупе, генерал Покровский занял Невинномысскую. Пластуны генерала Боровского заняли Сенгилеевскую, а генерал Улагай – Надеждинскую. На карту посмотреть – все населенные пункты вокруг Ставрополя. Дивизия Дроздовского дошла до окраин города, а 2-й офицерский полк этой дивизии захватил монастырь Иоанна Предтечи и предместья. На следующий день красные контратаковали. Ситуация к концу дня не изменилась, но обе стороны понесли большие потери. Врангель и другие генералы были вызваны в Армавир к командующему Добровольческой армией А. Деникину, где совместными усилиями был выработан план взятия Ставрополя. Этот город как ключ к всему Северному Кавказу. Генералу Боровскому предписывалось занять оборону на север от Ставрополя и изматывать врага постоянными обстрелами, ложными атаками, держать в напряжении. Врангелю сосредоточить силы в Сенгилеевской для атаки города с запада, генералу Казановичу быть готовым наступать с юга, со стороны Татарки, а генералам Шкуро и Покровскому нанести удар с юго-востока, через Темнолесскую. До 11 ноября большевики упорно держали оборону. Утром 11 ноября полк марковцев в предрассветных сумерках без единого выстрела и криков подобрался к позициям красных и внезапно атаковал, почти без потерь занял станицу Недреманную. На следующий день, 12 ноября, марковцы овладели горой Меловой, а части генерала Покровского захватили горы Базовую и Холодную. Через Холодную шел водовод на город, который был перекрыт. Ставрополь, стоящий на холмах, практически остался без воды, лишь несколько родников не могли утолить потребности. Следующим днем, 13 ноября, установился сильнейший туман, что на Ставрополье по осени не редкость. Да такой, что в пяти метрах ничего не видно. Таманцы решили атаковать белых. В тумане бойцы перемешались. Где свой, где чужой? Стрельба из пулеметов и пушек невозможна, по своим попадешь, да и винтовками пользовались, чтобы бить прикладами и штыками. В бою был убит командир корниловского полка полковник Индейкин, тяжело ранен командир самурского полка полковник Шаберт, в этом же бою полковник Дроздовский получил пулевое ранение в ногу. Ранение сначала не сочли серьезным, все же не в грудь или живот, да хотя бы в бедро, а то в голеностоп. Полковник перенес несколько операций, но случилось заражение крови. Михаил Гордеевич просил перевезти его в Ростов, в госпиталь к профессору Напалкову. Помощь оказать не успели, вскоре после госпитализации генерал умер. В генерал-майоры он уже был произведен после ранения, 21 ноября 1918 года. Похоронили Дроздовского, согласно его завещанию, в Екатеринодаре, на кладбище при храме. В 1919 году, когда в город вошли красные, гроб с телом Дроздовского на транспорте «Екатеринодар» перевезли в Крым, в Севастополь. Полковник Туркул и четверо офицеров, пришедших с Дроздовским, похоронили своего командира под чужой фамилией. Красные имели привычку осквернять и разорять могилы своих противников. Полковнику Туркулу удалось эвакуироваться из Крыма на пароходе в турецкий Галлиполи, четверо офицеров, принимавших участие в похоронах, погибли, и позже захоронение генерала Дроздовского найдено не было. Между тем 3-я дивизия понесла потери, отошла из города к Пелагиаде. Таманской армии удалось вырваться из кольца, образовать фронт по линии Дубовка – Михайловское – Ставрополь. Марковцы 14 ноября взяли с боем гору Лысую. Врангель ударил в тыл врага и смог занять монастырь. Полковник Н. Г. Бабиев с бойцами сумел ворваться в город со стороны железной дороги, захватил вокзал и принудил к сдаче стоявший на путях бронепоезд красных. На следующий день в расположении дроздовцев появился бронеавтомобиль «Верный». Производства Путиловского завода, захваченный как трофей в боях у Кущевской. В Белой армии во время Первой мировой броневики числились под номерами, как и бронепоезда, а с семнадцатого года пошло поветрие и у красных, и у белых давать броневым единицам – танкам, бронепоездам, броневикам – имена собственные, в меру воображения высокопарные, типа «Борец за свободу товарищ Ленин» или «Добрыня», «Неукротимый». Андрей вспомнил опыт штурмовых групп во время Великой Отечественной. Тогда в уличных боях впереди шли автоматчики, уничтожавшие солдат с фаустпатронами, за ними двигались танки, поддерживавшие пехотинцев огнем. Как только продвижению автоматчиков мешал вражеский пулемет или пушка, танк обстреливал дом или, если это была траншея, давил гусеницами. Поговорил с поручиком Васильевым, командиром броневика, объяснил ему тактику: – Хм, давай попробуем, рациональное зерно есть! – согласился поручик. Такая тактика нигде прописана не была. Обычно броневик шел впереди наступающих, огнем пулеметов подавлял живую силу врага. Стоило метнуть под днище, самое слабозащищенное место, гранату, как броневику был полный капут. Другое дело, что в революцию и Гражданскую войну гранаты практически не выпускались, потому как стояли заводы. Пролетариат активно боролся с буржуазией, не до выпуска продукции, военной либо гражданской. Пользовались тем, что еще находили на складах. Из трехдюймовок, что были в батарее, только одна имела броневой щит, остальные были старого выпуска, без щитов. Расчету объяснил задачу, за трехдюймовкой, почти вплотную, должен был следовать зарядный ящик. Обычно его везла лошадь, но сейчас должны были толкать двое солдат. Если зарядный ящик со снарядами близко к пушке, бронещит прикроет расчет орудия и зарядный ящик. Подан сигнал к наступлению. Вперед медленно двинулся броневик, за ним в полусотне метров толкали трехдюймовку. Слева и справа от пушки цепью бежали офицеры и солдаты бригады полковника Топоркова. Броневик периодически останавливался, оба пулемета из его башен вели огонь длинными очередями. Андрей высматривал цель, куда били пулеметы. Если живая сила, то пушка молчала. Во-первых, справятся пулеметы, во-вторых, осколочное действие снаряда не так велико, как фугасное. Снаряды еще французского производства, поставленные в годы Первой мировой войны. Как только броневику противодействовал пулемет из окон зданий, бронеавтомобиль останавливался, как и уговаривались. Из здания или ДОТа в полевых условиях пулеметчика стрелковым вооружением не взять. Сбоку прикрывают стены, а от огня бронещиток пулемета, он выдерживает попадание винтовочной пули. Зато снаряд трехдюймовки ставит конец пулеметной точке. Если снаряд в кирпичную кладку угодит, стена обрушится и завалит пулемет и расчет, а если снаряд в окно влетит, посечет осколками и пулеметчиков, и пулемет, как решето. Андрей только указывал цели. Стрельба из пушки с закрытых позиций сложных расчетов требует, а сейчас, на прямом выстреле, хоть по стволу наводи, дистанция до цели сто-двести-триста метров. Почти все цели подавлялись с первого выстрела, а иной раз вражеский расчет, увидев наводящуюся на него пушку, бросал пулемет и убегал. Оба пулемета броневика стреляли почти непрерывно, а из пушки только половину зарядного ящика выпустили. Тем не менее продвигались активно, и к полудню красные были выбиты из города. Понятно, что город атаковали сразу с четырех сторон и не одним «Верным», были и другие бронеавтомобили. Стрельба стихла. В плен взяли двенадцать тысяч красноармейцев, еще какая-то часть их ушла. Четыре тысячи раненых находились в городских лазаретах, а на улицах лежали две с половиной тысячи убитых. Разгром красных был полный. Но и белым победа далась дорогой ценой. Например, от корниловского полка осталось 117 боеспособных, с 28 октября по 20 ноября полк потерял убитыми 2693 человека, трижды сменив состав. Наиболее боеспособный из полков, марковский, насчитывал 700 человек при 20 пулеметах. Остатки Таманской армии красных отступили и закрепились на линии Петровское – Донская балка – Высоцкое. Сил вести боевые действия ни у белых, ни у красных не было. Обе стороны пополняли свои ряды, лечили раненых, занимались подвозом боеприпасов. Таманская армия через два месяца оправилась, даже получила нового командира, но погибла в начале 1919 года. Белые дивизии тоже получали пополнение, переформировывались. Хлебнув большевистского управления, к белым шли добровольцами и нижние чины из европейской части России, и казаки с территории Украины. Там тоже ситуация была скверная. Немцы, петлюровцы, махновцы. И каждая власть проводила репрессии. Гибли в большинстве молодые мужчины. Дивизия, где служил Андрей, получила добровольцев из Харькова и Сум, городов украинских, причем пришли и украинцы, и русские, молдаване из Бессарабии и одесские евреи. Каждый искал свою правду и хотел отстоять ее силой оружия. Молох войны требовал все новых жертв. В свободные минуты Андрей задумывался. Может быть, все зря? Столько жертв с обеих сторон, что страшно становится. Обезлюдеет страна, тогда ее любой супостат одолеет. Но и сомнение было. А вдруг получится одолеть красных? И пусть не будет монархии и империи, но будет республика парламентская, буржуазная, а не жестокая диктатура большевиков. А сейчас они узурпировали самозахватом право называться единственной законной властью. Жить бесправным рабом Андрей, как и многие другие в Добровольческой армии, не хотел. Здесь собрались несогласные с идеями большевиков, с их методами. Вероятно, социализм можно построить более деликатными способами и с человеческим лицом, а не оскалом. Впрочем, Андрей историю знал. Большевики никогда народ свой не жалели. НЭП разрешили, потом нэпманов посадили, затем коллективизация, голод, когда доходило до людоедства, как порождение системы Ежов и Берия с их расстрелами, миллионами зеков на стройках социализма, затем Финская и Великая Отечественная. И после войны СССР помогал восстановиться многим странам, хотя сами недоедали. Другие страны добро быстро забыли, после падения коммунизма и развала СССР выставили счет за оккупацию, за якобы долги, как Венгрия или прибалты. Впрочем и «братушки» болгары не лучше. В обеих мировых войнах против России воевали и в наше время отказались газопровод через свою территорию вести. Так «отблагодарили» Россию за освобождение от турок. Вместо раненого комдива Дроздовского 19 ноября утвердили новым командиром генерал-лейтенанта Май-Маевского. Под конец 1918 года, 27 декабря был сформирован Крымско-Азовский корпус под командованием генерал-майора барона де Боде. Дивизия Дроздовского вошла в его состав. Дивизию еще называли «малиновой» за цвет верха фуражки – малиновый, околыш был белым. Кроме того, дроздовцы имели малинового оттенка погоны с белым кантом и желтой литерой «Д». Уже 8 января нового, 1919 года Добровольческая армия и Всевеликое войско Донское объединились, создав Вооруженные силы Юга России. А 17 января новым командиром дивизии был назначен генерал-майор В. К. Витковский. «Малиновая» дивизия в тот момент насчитывала 5645 штыков при 142 пулеметах. Назревали важные события. После ухода в декабре 1918 года с территории Украины немецких войск и свержения гетмана Скоропадского на земли Украины вошли красные повстанческие силы, подобные Нестору Махно. Его отряд представлял собой реальную силу в шесть тысяч бойцов. Чтобы прикрыть украинское направление, не дать красным через украинские земли пройти на Ростов и Таганрог, командованием Добрармии было решено передислоцировать 3-ю дивизию в Каменноугольный район (ныне Донбасс). Уже 19 декабря 1918 года дивизию перебросили по железной дороге на Украину. Отношение населения к Добрармии было иным, чем на Кубани или Ставрополье. Большинство населения шахтеры, и большевистские идеи им ближе к сердцу. И разведку вели, и диверсии устраивали «дроздовцам», и помогали разного рода «партизанам» вроде Махно. Кстати, Нестор в средине февраля заключил соглашение с РККА, стал комбригом, а его отряд бригадой, воевал против Добрармии на правом фланге фронта на линии Мариуполь – Волноваха. Махно не раз за время своих действий менял политические убеждения, от анархиста до большевика, но и с коммунистами не ужился. Но крови белым попортил много. В Каменноугольном районе бои шли почти ежедневно, но красные и махновцы вели себя жестоко. Пленных пытали, казнили люто – кололи штыками, сжигали заживо. Под Донецком так уничтожили целиком роту белых, заблудившуюся в незнакомой местности и попавшую в плен. Через два дня поселок белые отбили, обнаружили казненных. Понятное дело, озлобились. Если сами потом не пытали, как большевики, то расстреливали, в плен тоже перестали брать. Несмотря на потери, в ряды Добровольческой армии вливалось пополнение. В Мариуполе в ряды белых вошли почти все старшеклассники гимназии. Под Бахмутом пришла сотня горожан. А при освобождении Харькова в ряды Белой армии вступило десять тысяч добровольцев. Под Сумами третья дивизия, которой было присвоено почетное наименование имени Дроздовского, разгромила отборную Червонную дивизию, а еще практически уничтожили несколько бронепоездов красных. В уничтожении одного такого бронепоезда участвовала батарея Андрея. Железная дорога от Харькова шла на север, на Белгород и далее на Курск, на северо-запад, через Тростянец на Сумы. Вообще Харьков был крупным железнодорожным узлом, из этого города пути шли и на юго-восток, к Ростову, на юг, к Мелитополю, на юго-запад к Полтаве, на запад к Киеву. Когда батарея проходила по дороге Ахтырка – Тростянец – Боромля, подскакал казачий сотник. – Кто командир? – Штабс-капитан Киреев! – козырнул Андрей. – На станции бронепоезд красных. Воду в паровоз заливают. Прищучить бы их! Без пушек нам их не одолеть! – Обрисуй обстановку. Сотник прутиком нарисовал на пыльной земле пути, вокзал. – Паровоз вот здесь. Скрытно подобраться можно отсюда, между домами, проулком. И в первую очередь по паровозу жахнуть, чтобы не ушел, гад! – Сделаем. И уже батарейцам: – Отцепляй передок! Расчету катить орудие руками! Правильные и зарядные – следом катить зарядный ящик! До первых домов полсотни метров, плюс еще немного по переулку. Сотник ускакал. Андрей попросил его не мельтешить у бронепоезда на виду, а как его батарейцы откроют огонь, тогда помочь. Сначала сам в проулок выглянул. Не подвел сотника глазомер. Водоразборная колонка как раз напротив переулка, виден бронированный паровоз, паром окутан. Из колонки в тендер вода льется мощным потоком. Паровоз – самая распространенная тогда модель – Овечка, бронирование есть, но слабое, противопульное. – Бойцы! Заряжаем пушку, выкатываем в проулок и разворачиваем направо. Цель – паровоз, дистанция сто метров. Два прицельных выстрела в паровозный котел. Дальше будут команды по обстановке. В номенклатуре боеприпасов есть только шрапнель и осколочно-фугасная граната. Танков практически не было, бронебойные снаряды не выпускались. Но противопульную броню осколочно-фугасный пробить должен. Это в Великую Отечественную на бронепоездах броня потолще станет и будет иметь наклон. А в Гражданскую стенки броневагонов и паровоза вертикальные, такие пробить легче. Бронепоезд – сильная боевая единица, имеет три-четыре пушки и десяток– полтора пулеметов. Один недостаток – привязан к железной дороге. – Действовать быстро! С богом! Вперед! Пушку за секунды выкатили, развернули, правильные кувалдой упорный штырь в землю вогнали. И сразу выстрел. Едва гильза вылетела, заряжающий еще снаряд вбросил в казенник. Еще выстрел! Хотя после первого уже понятно стало, что бронепоезд ход потерял, ибо снаряд и тонкую броню пробил, и котел. Из парового котла пар мощным потоком со свистом вырывается. Паровоз за паром не видно. – Вперед! Зарядный ящик – не отставать! Пулеметы и пушки бронепоезда имеют ограниченный угол обстрела. Поворотная башня с пушкой есть только в первом вагоне, и на последней платформе трехдюймовка за прикрытием из мешков с землей. Еще две пушки на боковых стенках блиндированных вагонов, как называли тогда бронирование. Все это Андрей одним взглядом уловил. Пушки бронепоезда для трехдюймовки Андрея опасности не представляли, зато пулеметы, которых аж три могли обстрелять. – Орудие – по третьему вагону слева от паровоза! Целить по пулемету! Огонь! Паровоз в центре бронепоезда, сзади и впереди вагоны. Дважды бабахнула пушка, стенку пулеметного вагона разворотило, разорванные листы клепаной брони вывернуло взрывом. Зато справа зашевелился ствол Максима, повернулся к пушке Андрея. – Всем за щит! Заряжай! Пулемет во втором вагоне справа от паровоза. Заряжающий кинул снаряд в казенник. Пулеметчик опередил, дал длинную очередь. Пули били по щиту, со звоном и визгом рикошетировали. Но одному бойцу попали по ногам, он упал, вскрикнул. – Федоров! Огонь! – закричал наводчику Андрей. Раздался выстрел, пулемет замолчал. В стенке вагона зияла дыра, из вагона повалил черный дым, с каждой секундой он становился гуще. – Заряжай! Огонь по первому вагону от паровоза! Два выстрела! Первый от паровоза вагон обычно бывал штабным, но тоже имел пулеметы. Пробитие и первым снарядом, и вторым. В обстрелянном вагоне вспыхнул пожар. Сначала пошел дымок, потом из пробоин и бойниц показалось пламя. В переулок вырвались всадники. К Андрею подскакал сотник. – Благодарим за помощь! Дальше мы сами! А то вы все трофеи пожгете! Это да. Казаку трофеи нужны. Домой привезти или продать, это как получится. За каждой сотней обычно следует обоз, который везет трофеи. – Все, бойцы! Пушку в походное положение! Андрей подождал, пока подтянется вся батарея. А казаки тем временем спешились, угрозами поджечь оставшиеся вагоны вместе с экипажем заставили открыть двери и сдаться. При обстреле из пушки Андрея погибли и командир, и комиссар бронепоезда. Рядовые красноармейцы сгореть в железных коробках не пожелали, сдавались. Андрей решил устроить привал, хотя бы на полчаса. На станции есть вода, можно напоить лошадей и личный состав. Главная забота – лошади. Не напоить, не накормить, тянуть не будут. Им не объяснишь, что надо потерпеть. Через полчаса к Андрею сотник подскакал. Лицо довольное, в руке мешок. – Гляди, пушкарь, чего мои люди взяли! С коня соскочил, запустил руку в мешок и вытащил пачку денег в банковской упаковке. Андрей пачку взял, разорвал упаковку, вытащил одну купюру в десять рублей. Деньги были выпущены Госбанком РСФСР. Но выглядели несерьезно, не имели номеров, серий, да и слишком красочны для серьезных денег. Не зря их население прозвало «мотыльками». Бумажные деньги, которые выпускало Временное правительство в 1917 году, назывались еще «керенки». Госбанк РСФСР печатал на клише дензнаков Временного правительства. А еще деньги выпускали Добровольческая армия, Юденич, Колчак, даже Губернские ЦИКи в Сибири. Народ к таким деньгам относился прохладно, ценил деньги царские. А уж кто имел царские золотые монеты разного достоинства, чувствовал себя человеком обеспеченным. Золотишко прятали в схронах, в подполах, на огородах, в овинах, дабы лихой народ не украл или красные при обыске. – Как думаешь, артиллерист, серьезные деньги? А то в вагоне десяток таких мешков, могу подарить один как трофей. – Спасибо, но лучше отдай своим. А моим батарейцам лучше бы пожевать что-нибудь. – Будет! Сейчас распоряжусь. На бронепоезде кухня есть, представляешь? Там пошарим. Мои уже из котла хлебают, красные кашу сварили. При упоминании о каше у Андрея в желудке голодные спазмы. То в наступлении кухни отставали, то вообще никто не знал, где они. Приходилось питаться сухарями, да и тех досыта не хватало. Сотник не обманул. Вскоре к батарейцам подскакали три казака, передали мешки. – Харчи вам в благодарность за бронепоезд. Батарейцы сразу мешки развязали. Настоящий хлеб, целый мешок! А еще в другом мешке сало, сушеная рыба и – удивительное дело! – конфеты, карамельки. Сладкого бойцы не видели давно. Разделили по-братски, съели, водой запили. С новыми силами марш продолжили. Новости из России доходили скверные. Мало того, что большевики разрушали храмы, так еще уничтожали священнослужителей как класс. Партия коммунистов провозгласила: «Религия – опиум для народа». В Воронеже девятого января расстреляли в один день 160 священников. Как будто сигнал был дан. Если раньше разоряли храмы, грабили их, оскверняли, то отныне стали уничтожать попов физически. А через два дня, 11 января СНК принимает Декрет о продразверстке. Есть большевикам стало нечего, от речей на митингах или песен на собраниях сытно не бывает. Вот и придумали издать декрет, чтобы узаконить грабеж крестьян. Быстро образовали в районах и губерниях вооруженные продовольственные отряды (продотряды), стали ездить по деревням, селам, хуторам, отбирать зерно, овощи. Крестьянин их растил своим трудом – семью многочисленную кормить, излишки на продажу. Продотряды выгребали все подчистую, тех, кто сопротивлялся, – расстреливали на месте, кто сопротивления не оказывал, умерли по весне от голода. Образовавшаяся на Украине Центральная Рада 16 января 1919 года объявляет войну советской России. Однако силы сторон разновелики. Уже в феврале 1919 года РККА разгромила войска Рады и вошла в Киев. По-другому и быть не могло. У Рады войска малочисленны, плохо обучены, тяжелого вооружения недостает. К тому же желающие отстоять с оружием в руках свои убеждения уже записались и воевали либо в Красной Армии, либо в Добровольческой. Дроздовская дивизия пошла с боями по тылам красных, нанеся потери, нарушая взаимодействие красных частей, захватывая склады. Этот рейд сорвал предполагавшееся наступление армии Уборевича. Рейд по тылам красных длился месяц. В отрыве от своих, но недостатка в боеприпасах и продовольствии не испытывали, все необходимое захватывали у красных. Мало того, что снабжались трофеями, так еще и ставили полки и бригады красных в затруднительное положение – нехватка патронов и снарядов не позволяла им воевать в полную силу. А из-за нехватки продовольствия они реквизировали ее у населения, вызывая озлобление, что играло на руку белым. Чересполосица началась. В одном селе или районе белые стоят, в соседнем – красные. Все передвижения только после разведки, иначе можно влипнуть. В один из последующих дней февраля Андрею довелось встретить Ивана. Офицерский полк только что с боем взял поселок. Офицеры, в том числе и Андрей, начали осматривать дома, общественные здания для обнаружения прячущихся красных, такие встречались в каждом захваченном селе или городке. Андрей в сопровождении ординарца с батареи вошел в один из дворов. Поскольку предполагалась пара-тройка дней отдыха, он присматривал дома для постоя. Сразу обратила на себя внимание убитая собака возле конуры. Андрей достал из кобуры пистолет, а ординарец снял винтовку с плеча. Загнал патрон в ствол. Дверь оказалась не заперта, вошли в дом. В гостиной два трупа на полу, причем уже попахивать начали. Похоже на хозяев – мужчина и женщина в домашней одежде, убиты выстрелами. Трупами Андрея и ординарца не испугать. Андрей решил пройти по дому, но квартировать здесь раздумал, под трупами на полу кровь, запах долго держаться будет, проще другой дом занять. Живых людей не обнаружили, впрочем, – как и харчей. Уже уходить хотели, когда Андрей услышал странный звук, вроде поскуливания собаки. Поднял палец к губам. Ординарец застыл. – Слышишь? – прошептал Андрей. Ординарец прислушался, кивнул, показал рукой вниз. Вроде из-под пола звук идет. Стараясь ступать беззвучно, ординарец прошел в столовую, судя по большому обеденному столу. На полу люк, по-деревенски ляда, в подвал. Андрей показал стволом пистолета – подними ляду. А сам курок взвел, приготовился к стрельбе. Солдат люк поднял, в сторону отпрянул, опасаясь выстрела из подвала. Тишина, звуки прекратились. Андрей крикнул: – Эй, кто в подвале есть? Вылазь! Оружие, еслиесть, выбросить на пол, руки поднять. Некоторая возня внизу, но никто не показался, Андрей крикнул: – Сейчас гранату брошу! Вылазь, если жить хочешь! А в ответ тонкий голос, то ли женский, то ли детский: – Дяденька, не убивай! Нет у меня оружия. Из подвала показалась вихрастая голова, потом и сам мальчуган лет десяти-двенадцати. Лицо чумазое, на щеках полосы от слез. – Еще кто-нибудь в подвале есть? – Нет никого, дяденьки! – Курносов, глянь подвал. Ординарец в подвал полез. А мальчишка попросил: – Дяденька, позволь воды напиться? – Пей. Паренек бросился к ведру с водой, зачерпнул кружку, жадно выпил, потом повторил. – Это сколько же ты в подвале сидел? – Три дня, как мамку с папкой убили. Как чужие во двор зашли, мамка ляду подняла, сказала: лезь быстрее и сиди тихо! В доме потом стреляли, я слышал, как мамка кричала. – Как звать-то тебя? – Иваном, как и отца. Из подвала ординарец вылез, весь в паутине. – Нет там никого. Андрей задумался. Его дело – воевать. Но и паренька бросить одного в доме, где убитые родители лежат, не по-людски. – Позови четверых батарейцев с лопатами. – Есть. Ординарец ушел. Ну похоронят артиллеристы родителей Ивана в огороде, на задах. А дальше что с парнем будет? С голоду помрет. Сколько таких обездоленных сирот сейчас по России? Тысячи? Десятки тысяч? Сотни? Вспомнилось из Великой Отечественной – сыны полков. Пусть и в батарее будет. Кусок хлеба и тарелка каши найдется, прокормит батарея. Опасно? Так и в доме родителей оказалось опасно. Даже учить можно, в полку священник есть и писари, грамоте обучат. – Дяденька, у вас покушать ничего нет? В кармане шинели был кусок пиленого сахара. Андрей достал, протянул. – Ты в школе учился? – В четвертом классе гимназии. – А родня в поселке есть? – Отец, когда жив был, сказывал – на Житомирщине брат его живет. А здесь нет никого. – К нам на батарею пойдешь? – А возьмут? И сразу осекся: – Родители как же? – Похороним. Они православные? И сам себе: – Отставить! В красном углу иконы висят, зачем спрашивать? Впрочем, в Белой армии служили и мусульмане, и иудеи, разделение шло не по вере, а по убеждениям. Большевиков вера вообще не интересовала. Пришли солдаты с лопатами, Андрей указал им место на заднем дворе. На фронте солдатам всех родов войск рыть землю приходится много – окопы, траншеи, капониры, ровики. Потому опыт огромный. Могилу вырыли быстро. – Иван, поди попрощайся с родителями, – позвал Андрей. Мальчик подошел, посмотрел в последний раз на лица родителей, зарыдал. – Курносов, забери парня. Ординарец мальчика вывел. Солдаты завернули тела в ковры. Гробов нет, а ковер, что под трупами, все равно в крови. Убитых упокоили в могиле рядом. Вместе жили, вместе упокоились. Еще пять минут, и зарыли могилу. Один из солдат из двух дощечек, найденных в сарае, сколотил небольшой крест, воткнул в рыхлую землю могилы. – Запомни это место, парень. Может, вернешься, если доведется, поклонишься родителям. Конечно, для детской психики испытание сильное, не всякий взрослый сдюжит. – Будешь при мне помощником ординарца, – сказал Андрей. Должности такой не было, как и сына полка или батареи. Да хоть воспитанником назови, суть от этого не меняется. В промежутках между боями мальчику форму пошили, перешив из взрослой, хуже всего с сапогами, размер маленький. Пришлось на заказ у сапожника пошить. Зато с виду получился настоящий солдат, даже при погонах, только маленький. Ваня в меру сил помогал на батарее, подносил ветошь, даже за банник хватался, когда пушкари орудие чистили. Только работа эта тяжелая, брались за нее всем расчетом. В полку, когда увидели Ваню, удивились, но препятствовать не стали, понимали – не от хорошей жизни воспитанник появился. Ваня понемногу изучил подразделения полка и часто бегал с поручениями, выполнял роль посыльного. Далее события закономерные. Французы покинули Одессу и Крым 6 марта 1919 года, а 8 апреля Украина провозгласила себя Советской республикой. Еще 4 марта Деникин, как главнокомандующий объединенными вооруженными силами Юга России, объявил начало наступления на Москву. На Каспии советская флотилия разбита флотилией белых при поддержке англичан. 22 мая советская власть пала в Риге. В Кронштадте вспыхнуло восстание 13 июня, жестоко подавленное большевиками за четыре дня. Белая армия совершила марш и с ходу 25 июня захватила Харьков, крупный промышленный центр Украины. Войска Врангеля 30 июня взяли Царицын, крупный город на Волге. Главнокомандующий Деникин 3 июля принял в Царицыне парад белогвардейских частей. Конный корпус генерала К. К. Мамонтова 18 августа с боем берет Тамбов, встречая поддержку крестьянства. Добровольческая армия 23 августа берет Одессу, 31 августа Киев. Сопротивление большевикам ширится, и Белая армия 20 сентября берет Курск. Верховный совет Антанты 10 октября объявляет экономическую блокаду Советской России. Генерал Юденич 11 октября начинает наступление на Петроград, колыбель революций 1917 года, Февральской и Октябрьской. Территория, контролируемая большевиками, уменьшается, съеживается, как шагреневая кожа. Уже неочевидно, кто одержит победу – красные или белые? Крестьянство выжидает – чья возьмет? Старается в войско ни красных, ни белых не вступать. А в городах народ разделился. Пролетарии, поддавшиеся сладким лозунгам и обещаниям большевиков, уходили с красными, вступая в ряды РККА. Ситуация переломилась с созданием в Красной Армии Первой конной армии. Приказом Реввоенсовета от 17 ноября 1919 г. она начала формироваться на базе трех дивизий – 4, 6 и 11-й конного корпуса Буденного. Для успешных действий Конармия постоянно усиливалась дивизиями из других соединений. И 19 ноября Конармия уже себя проявила, отбив у белых Курск. К Конармии для усиления придали отдельную кавалерийскую бригаду, автобронеотряд им. Я. М. Свердлова, четыре бронепоезда: «Красный кавалерист», «Коммунар», «Смерть Директории» и «Рабочий». Разведку и бомбометание вел авиаотряд. На Конармию была возложена задача по разгрому армии Деникина путем стремительного удара и рассечения фронта белых на две изолированных части по линии Новый Оскол – Таганрог с последующим их уничтожением по отдельности, что всегда легче. Преимущество в бронетехнике – бронеавтомобилях и бронепоездах, авиации и пушках Конармии было подавляющим. Потому уже 7 декабря две дивизии красных – 4-я Городовикова и 6-я Тимошенко нанесли поражение конному корпусу генерала Мамонтова, а на следующий день овладели Валуйками. К исходу 15 декабря 4-я и 11-я дивизии Конармии вышли к станции Сватово, обстреляли и сильно повредили бронепоезд белых «Атаман Каледин» и захватили станцию. Бронепоезд «Атаман Каледин» не давал продвинуться вперед красным бронепоездам. Сейчас препятствие было устранено, и 4-я дивизия при поддержке бронепоездов 19 декабря разгромила конную группу генерала Улагая. Далее продвижение красных стремительное. 21 декабря 6-я дивизия заняла станции Рубежная и Насветевичи, в этих боях Белая армия потеряла более 500 бойцов. Конармия форсировала реку Северский Донец, захватила Лисичанск, а 27 декабря Конармия отбросила на юг после ожесточенных боев группу генерала Улагая, Марковскую пехотную дивизию, конный корпус генерала Шкуро, конный корпус генерала Мамонтова. Буденновцы 29 декабря захватили Дебальцево, а 30 декабря – Никитовку и Горловку, все населенные пункты из Каменноугольного района. Причем действовали решительно. Не могут взять укрепленный город или поселок – обходили, обтекали его конными лавами и вперед, все дальше и дальше. Опасаясь оказаться в изоляции, в окружении, белые части отходили, уступая красным все новые территории. Уже 1 января 1920 года 9-я и 11-я дивизии Конармии при поддержке бронепоездов взяли станцию Иловайскую, разбив Черкасскую дивизию белых. К 6 января передовой отряд красных подошел к Таганрогу. Местные большевики, томившиеся в подполье, начали бой в городе, конармейцы ворвались. Городской бой – сложный. Где свои, где чужие? Чересполосица. Один квартал города под белыми, другой уже у красных, неразбериха. Красные получают проводников из большевистского подполья, те проводят конармейцев к мостам, складам, и за день весь город взят. Дроздовской дивизии пришлось столкнуться с одной из дивизий Конармии под Дебальцевом. Полк, где служил Андрей, поднялся по тревоге рано утром. Андрей с батарейцами места у пушек занял, а уже слева выстрелы, крики. По команде Андрея пушки влево развернули, а уже всадники скачут, сверкая клинками. Батарея разом сделала залп шрапнелью, довольно удачно. Повторили еще раз. Со стороны офицерского полка два пулемета почти непрерывно бьют и винтовочные залпы один за другим. Красные понесли потери, но повернули правее, скрылись от винтовочно-пулеметного огня в балке и вынырнули уже близ города и сразу рассыпались по переулкам. В самом городе уже выстрелы захлопали. Потом к городу, дымя трубой, проследовал бронепоезд красных. Сомнений в принадлежности не было, на паровозе развевался красный флаг. Пока батарейцы разворачивали пушки, бронепоезд успел скрыться за домами. А вскоре прискакал посыльный с приказом отходить к Амвросиевке. Сначала отступали вдоль железной дороги, потом отвернули на восток. На юг двигаться нельзя, там в полутора сотен километров занятый красными Таганрог. Андрей замысел командира полка понял – ускоренным маршем двигаться на соединение с полками своей дивизии и Белой армии. Вся дивизия воссоединилась у села Чалтырь. К тому времени, после боев с Первой конной, дивизия насчитывала три тысячи штыков и пятьсот сабель. По штыкам численность немногим более полка, а по саблям – половину кавалерийского полка. Руководство дивизии получило приказ Деникина идти на Ростов. Казаки собирались к Новочеркасску, казачьей столице Дона. Казаки рассчитывали на пополнение из донских станиц, а командиры Добровольческой армии – на пополнение из станиц Кубани и Ставрополья. Население в них жило более зажиточно, чем в Липецке или Твери, о продразверстке знали и наверняка пополнили бы потрепанные полки и дивизии ВСЮР (Вооруженные силы Юга России). Красные тоже понимали, что промедли они немного, дай белым время для пополнения, переформирования, и дальше продвигаться будет тяжелее, потому свое продвижение форсировали. Серьезный выигрыш в определении местонахождения дивизий белых, их численности красным давала авиационная разведка. Самолеты, еще поставленные Антантой для войны, уже выработали свой ресурс, летали на честном слове, но задачу свою выполняли. У белых зенитного оружия не было, и красные военлеты действовали безнаказанно. Деникин и командиры корпусов решили боем связать инициативу красных, а сил не хватило.Настя»
Глава 10 На чужбину
Самое значительное боестолкновение в сложных условиях встречного боя произошло 7 и 8 января. На обширном пространстве между селами Генеральский Мост, Большие Салы, Несветай сошлись Первая Конная армия под командованием С. М. Буденного и корпуса Науменко, Мамонтова, Топоркова, Бартовича, а также корниловская и дроздовская дивизии, поддерживаемые бронеавтомобилями. В корпусах и дивизиях белых было от трети до половины личного состава. Встречный бой – самый сложный, кровопролитный, быстротечный. У обеих сторон нет подготовленных позиций, развернутых к бою пулеметных гнезд и артиллерийских батарей, колючей проволоки на рогатках, пристрелянных ориентиров. В таком бою многое решает численность, возможность быстро развернуться в боевой порядок, способность командиров быстро принять правильное, единственно верное решение в условиях жесткого цейтнота. Конармия превосходила по численности всадников и коней, что сыграло свою роль. Конь – это скорость и масса, всадник в бою всегда имеет преимущество над пешим. Пехотинцу попасть из винтовки в скачущего всадника затруднительно, в таких случаях выручает пулемет или групповая стрельба залпами. А такому способу ведения огня бывшие гимназисты не обучены. Да и не было раньше за два года полноценных боевых действий таких массовых кавалерийских атак. Ни генералы, ни рядовые добровольцы Белой армии не готовы оказались отразить массированную внезапную атаку конницы. Батарейцы в большинстве своем уцелели, потому что на марше двигались в хвосте полка, почти в арьергарде. Как-то сразу навалилось – топот копыт, выстрелы, крики, следом зачастил пулемет. Андрей сразу команду подал: – Орудия с передков снять! Развернуть на север, правильным – сошник крепить. Заряжающим готовить шрапнель, трубка – три! Исполнять немедля! Команда «трубка – три», это для установки специальным ключом на дистанционной трубке дальности срабатывания шрапнели. Пока батарея развертывалась в линию, звуки боя приблизились. Десяток минут прошло, трехдюймовки установили. – Возвышение двадцать градусов, залпом по одному снаряду – пли! Грохнули пушки. Заряжающие команды ждут. Андрей схватил бинокль, присмотрелся. Хорошо шрапнель легла. Несколько лошадей бились в агонии, лежали убитые всадники. – Трубка – два! Одним снарядом каждому орудию – огонь! Снова залп. И еще раз удачно. Да уж и без бинокля виден эффект. – Трубка – один! Беглым, по три снаряда на орудие, огонь! Всадники уже близко. Из пушек стрелять бесполезно и опасно, можно своих зацепить. – Приготовить винтовки! Заряжай! Наводчикам прицелы в вещмешки, замки вытащить! Без прицела и замка из пушки уже не выстрелить. А чтобы новый замок поставить, всю пушку на завод отправить надо. Замок – это своего рода затвор, ствол запирает при выстреле и боек в нем для разбития капсюля, подгоняется замок тщательно, после обработки на станках – вручную. Замок индивидуален для каждой пушки. Без этих двух деталей пушка – груда железа. Всадники уже хорошо видны, их много, несмотря на потери при артобстреле. Клинки сверкают, пехота пятится. И неожиданно немного левее батареи Максим заработал. Очередь длинная, на всю ленту, а в ней 250 патронов. Огонь получился почти в упор, с сорока-пятидесяти метров, кинжальный, убийственный. Отхлынула конница, теряя всадников и лошадей. Лента закончилась, стрельба прекратилась. При достаточном навыке перезарядить Максим полной лентой нужно секунд сорок пять, а то и минута. Не оказалось этой минуты у пулеметчика. Как только стрельба прекратилась, потрепанный пулеметным огнем эскадрон красных развернулся и понесся на пулеметчика. Андрей скомандовал: – Беглым огнем по всадникам – пли! Один винтовочный залп, второй… пятый. Артиллеристы – не снайперы, да еще в условиях боя, стресса, после работы с тяжелыми снарядами руки трясутся. Попадали во всадников, но того эффекта, как от пулеметного огня, почти в упор, не случилось. Красные кавалеристы успели до пулеметчика добраться раньше, чем он смог открыть огонь. Яростно засверкали сразу несколько клинков, хотя зарубить человека достаточно одного удара. Видимо, сильно разозлил их пулеметчик. – Винтовки перезарядить! – приказал Андрей. Вставили обоймы в пазы, пальцем сверху, патроны в магазин загнали. – Огонь беглым! А всадники уже в полусотне метров. – Укрыться за щитами! Щит пушки хорош при обстреле спереди, а от всадника сбоку от орудия он не прикроет, но неудобства кавалеристам доставит. И сам за орудием укрылся. – Ваня, за меня встань! Мальчишка вооружен трофейным Наганом, изъятым у убитого красного казака. Сам Андрей Кольт в руку взял. Подскакали к батарее сразу двое. Несколько батарейцев выстрелили из винтовок, кавалеристы упали. Лошадь одного из них рванула в сторону, сильно толкнула лошадь с всадником, который уже шашку для удара занес. Кавалерист покачнулся в седле, руку с клинком опустил, левой рукой за переднюю луку седла схватился, чтобы не слететь на землю. Андрей тут же пистолет вскинул, выстрелил кавалеристу в грудь. А уже с другой стороны пушки еще один враг в кубанке с красным верхом. И уже руку вскинул с шашкой. Рядом выстрел, красный казак упал. Андрей голову повернул – Иван. Это он из револьвера выстрелил. – Молодец, – выдохнул Андрей. А уже слева батарею обходят конармейцы. – Батарейцы, отходим вправо! За мной! И бросился к сухим зарослям камышей. Там протока реки Большой Несветай. За ним артиллеристы, кто уцелел. За небольшой группой пушкарей кинулись несколько казаков, да получили залп из винтовок. А конница красных мимо батареи неслась. Командирам эскадронов задача поставлена была пробить брешь и прорваться к Чалтырю или Ковалевке. Тогда позиции белых надвое разрезаны будут и до окраин Ростова рукой подать. А Ростов – самый крупный город юга, ключ к южным губерниям. Рядом с Ростовом, почти образуя конгломерат, – Аксай, Батайск, Азов да множество станиц. Белые срочно укреплять позиции на северной окраине города стали. Туда же стали отходить сильно потрепанные белые дивизии. А только перехитрили красные. Ведомые проводниками из местных пролетариев просочились между Аксаем и Ростовом да вдоль правого берега Дона. Вечер уже, вымотались все – и красные и белые. Утром эскадроны красных рванули на Нахичевань – район города с преимущественно армянским населением, переселившимся во времена Екатерины II. Нападения со стороны реки, фактически с тыла, никто из белых не ожидал. Почти все боеспособные части белой гвардии были собраны на северных окраинах города, готовились отразить атаку Конной армии: строили баррикады поперек улиц, рыли траншеи, делали пулеметные гнезда, перегораживали улицы деревянными рогатками, натягивали колючую проволоку. И в Нахичевани отражать атаку красных кавалеристов пришлось тыловым подразделениям, малочисленным, в которых служили годные к нестроевой службе или вовсе не обученные добровольцы. Красные вырубили их быстро, и, пока белые собирали кавалерию для отпора, Нахичевань уже была взята. Армяне, жители Нахичевани, вели себя нейтрально – ни за белых, ни за красных, поэтому массовых расправ не было, но богатых пограбили, без этого в революции никак, один из лозунгов большевиков – «Экспроприация экспроприаторов». В переводе на простонародный – грабь награбленное! Андрей с оставшимися в живых батарейцами и Ваней отсиживался в камышах, по колено в воде часа три, почти до вечера. Замерзли все, устали, а выбраться на сухую землю нельзя, даже курить. Дым расположение артиллеристов выдаст, а еще пожар может случиться. Сухой камыш горит, как порох. Андрей в душе побаивался, что красные камыш могут сами поджечь, чтобы выкурить белых, да, видимо, посерьезнее задачи у конармейцев были, чем за недобитыми белыми гоняться. Батарейцев набралось около трех десятков, из них легкораненых двое, им помощь уже в камышах оказали, перевязали. Все при оружии, не бросили, а с патронами худо. Расстрелять большую часть из подсумков успели, да пополнить не смогли. Сейчас делились по-братски. Случись отбиваться, от действий каждого судьба всех зависеть будет. На месте прошедшего боя уже и движения не слыхать. Как сумерки опускаться стали, Андрей сам на разведку пошел. Пушки так и стояли на месте. Без прицелов и замков не нужны красным оказались. А вот зарядные ящики и коней забрали. Андрей прошелся по позициям. Погибших много. Кое-кто во время боя ранен был, потом их буденновцы добивали – шашками, штыками, прикладами винтовок. У Андрея при виде своих погибших товарищей боевых злость в душе закипала, ненависть к красным душила, комом в горле стояла. Мертвых, не только артиллеристов, на поле боя много. Пока при оружии лежат, не прошлись еще трофейщики из красных эскадронов. Уводить людей надо. Вернувшись в камыши, сказал: – Выходим. У кого патронов мало или винтовок нет, берите у убитых. Им уже ни к чему, нам пригодится. То, что завтра здесь будут хозяйничать красные, Андрей не сомневался. На поле боя хватает убитых красных кавалеристов. Наверняка завтра будут похороны. Как всегда, в братской могиле, с пламенными речами и непременно с духовым оркестром, под исполнение «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Трупы белых прикажут населению свезти на подводах в какую-нибудь балку и сбросить. К политическим противникам красные относились как к падали. Выбрались из камышей. На поле боя набрали патронов из подсумков. Что у белых, что у красных винтовки – трехлинейки и патроны одинаковые. Даже харчей набрали из брошенных обозов: сухарей, сушеной рыбы. Были и крупы, можно кашу сварить, но Андрей опасался, что на огонь костра могут пожаловать нежелательные гости. Поели на ходу и всухомятку, но все же желудки перестали сосать, прибавилось сил. Компас у Андрея был и карта, сориентировался. Группу повел вначале на юг, на Ростов. К утру показались окраины Ростова. Кто в городе – белые или красные? Андрей не знал диспозиции, решил перестраховаться, повел группу правее, держа направление на Чалтырь. Как позднее выяснилось, поступил правильно, ибо 9 января красные заняли Ростов, белые отошли за Дон, на левый его берег. Поскольку и Ростов, и Таганрог оказались в руках красных, задача Первой конной была выполнена. Белые полки оказались рассечены. На юге Ростовской губернии и Кубани оказалась часть Добровольческой армии, другая ее часть к западу от Таганрога. Они двинулись через Мариуполь и Бердянск к Крыму. Казачьи части из Ростова не отступили за Дон, а ушли к Новочеркасску. Казаки собирались защищать свои курени и станицы. В Ростове красными было взято в плен около десяти тысяч белогвардейцев, захвачено девять английских танков, 32 пушки, две сотни пулеметов и склады. В Ростове были основные склады продовольствия Белой армии. Белая армия оказалась раздроблена, значительно уменьшился ее состав. У Батайска, что на левом берегу Дона, белые оказали сопротивление преследующим их красным кавалеристам, с обеих сторон были большие потери. Белые начали медленный отход к Славяновской. Впереди шли обозы, за ними сильно потрепанные полки. В феврале Конармия с приданными ей тремя дивизиями разгромила 1-й Кубанский корпус генерала Крыжановского, а 13 марта такая же участь постигла конный корпус Султан-Гирея. Красные после боя форсировали реку Кубань и 22 марта вошли в Майкоп. Екатеринодар еще был под белыми. Но на общем собрании офицеров Дроздовской дивизии было принято решение забрать гроб с телом Дроздовского из усыпальницы Екатеринодарского собора. Было известно, что красные оскверняют, уничтожают могилы белых. Вместе с гробом Дроздовского был вывезен гроб с телом убитого в день ранения генерала капитана Петра Иванова. Исполняли этот долг пять офицеров дивизии. Белые генералы решили отступать через станицы Староминскую – Каневскую – Тимашевскую – Славянскую и на Новороссийск. Путь привлекал тем, что шел вдоль железной дороги и отступающие белые части находились под прикрытием своих бронепоездов. Во-вторых, места эти изрезаны реками, и для конницы действовать затруднительно. Екатеринодар решили оставить в стороне, не оборонять из-за нехватки сил. К тому же Новороссийск привлекал большим портом, где глубины позволяли швартоваться большим судам. Первый обоз уже входил в Новороссийск, когда шедшая в арьергарде белых войск дроздовская дивизия приняла бой с Конармией. Дроздовцев поддерживали два бронепоезда. Перед Славянской, у небольшой станции Полтавской, железная дорога делала изгиб почти на девяносто градусов. Бронепоезда расположились на обеих сторонах этого угла. Таким образом, поезда не мешали друг другу и могли вести огонь из всех огневых точек обоих бортов. Конармия поторапливалась, наседала, не давая возможности белым закрепиться, обустроить позиции. Спешка красных подвела, отстали бронеавтомобили, обозы. Белые подпустили ближе, дроздовская дивизия открыла пулеметный огонь по мчащим на них эскадронам. Андрей, лишившийся пушек, из своих людей сформировал пехотный взвод, выпросил пулемет. Первым номером стал бывший первый номер орудия, имевший опыт обращения с пулеметами. Стрелял он скупыми очередями, расчетливо, но точно. В чем Максиму отказать нельзя, так это в точности и кучности стрельбы, в немалой мере за счет удачного станка Соколова. Падали лошади, люди. Перед позицией взвода Андрея уже завал из тел. Никто из дивизии, в которой едва насчитывалась половина активных штыков, не дрогнул, не бросился бежать. В самый напряженный момент в бой вступили сразу два бронепоезда. Один залп, другой, третий! Снаряды рвались в самой гуще красных эскадронов. Бронепоездов видно не было, огонь вели с закрытых позиций, огонь явно корректировал опытный артиллерийский офицер. Не выдержали красные, повернули назад, нахлестывая коней. А разрывы снарядов следом идут, корректировщик своевременно и точно огонь переносит. – Ай, молодца! – одобрил неведомого корректировщика Андрей. Как артиллерист, он оценил по достоинству боевую работу коллеги. Ни в этот день, ни в последующую неделю Конармия атак не предпринимала, зализывала раны, получала пополнение. Но Буденный со своими кавалеристами вцепился в Белую армию, как клещ. Конармия и эвакуироваться из Новороссийска бы не дала, однако на Советскую Россию напала белопанская Польша. Совнарком, Ленин и Троцкий, как главвоенмор, по-современному министр обороны, не могли придумать ничего лучше, чтобы спасти свою власть, кроме как снять Первую конную армию с преследования белых на Кубани и отправить маршем на Украину, под Умань. Кавалерия шла своим ходом, 1200 километров одолели за 52 дня. Кони и люди были порядком измучены тяжелым переходом, но ситуацию спасли. Белые получили передышку. Их не оставили в покое, по пятам шли пехотные части красных, но такой опасности, как Конармия, не представляли. В Новороссийске сутолока, беспорядок, на улице мусор. Кроме войск, на транспортах хотели эвакуироваться жители Кубани, не желавшие жить под большевиками. У таких семьи есть, имущество, а транспортов не хватало. Белая армия в боях и при отступлении и так потеряла много тяжелого вооружения: пушек, бронеавтомобилей, бронепоездов, немногочисленных танков. Андрей сам видел, как в порту Новороссийска с бронепоездов портовыми кранами сняли пушки, погрузили на пароходы, а бронепоезда отогнали в тупик и взорвали, чтобы не достались красным. Жалко уничтожать боевую технику, а выбора нет. Пароходов не хватает, да и те грузоподъемностью небольшой. Куда на них бронепоезда ставить? Забиты были все палубы, коридоры, транспорты осели по ватерлинию. Дроздовцы уместились на транспорте «Екатеринодар». Конечно, полноценная дивизия на судне бы не уместилась. А сейчас третья часть по численности, почти нет коней и тяжелого вооружения. Нещадно дымя, перегруженное судно отошло от причала и направилось в Севастополь. Белые избрали своим оплотом Крым. Полуостров велик, от большой земли его отделяет узкий перешеек, который с давних времен хорошо укреплен – выкопан ров, воздвигнута стена. Имея пулеметы и пушки, Перекоп неприступен. А высадить морской десант у красных пока нет ни сил, ни пароходов. Белые же рассчитывали дать своим частям отдых. Через месяц-другой со всей страны доберутся разными путями добровольцы, разделяющие идеи Белого движения. Страны Антанты, в первую очередь Франция, поставят боеприпасы и вооружение. Получив передышку, можно начать новый поход на Москву. Франция в период Первой мировой войны производила и поставляла русским винтовочные патроны, винтовки, пулеметы, пушки, снаряды именно русской номенклатуры. И потому надежды на Францию были велики. Тем более Российская империя посылала во Францию довольно большой экспедиционный корпус, который помог Франции выстоять против Германии, и благодарные французы не забыли союзников, положивших многие жизни. Из-за нехватки мест Андрей спал с Ванюшей на одной полке валетом. Это благо, что офицерам хватило кают. Для нижних чинов были сбиты нары в трюме. А гражданские размещались в коридорах, кают-компании, на палубах. Выручали теплая погода и отсутствие дождей. Да и плыли недолго, сутки. Люди на палубе за все время покрылись угольной пылью. Зато все выспались, ощущая себя в безопасности. Не налетят красные эскадроны, не устроят бойню. Андрей из истории знал, что ничем хорошим нахождение в Крыму не кончится. Дроздовская дивизия, как и на Кубани, будет находиться в арьергарде, прикрывать собой от красных отступающие части, дав возможность эвакуироваться в Турцию. Будь он человеком бесчестным, вполне бы мог сколотить из своих солдат шайку. Ему верили, к тому же нижние чины вооружены, есть боевой опыт. Ограбили бы, обобрали бы несколько богатых семей, наняли или захватили бы какую-нибудь шхуну и уплыли бы в Турцию или Болгарию, устроили бы безбедную жизнь. Не давало понятие чести русского офицера. Страна в Гражданской войне, в которой априори не может быть победителей, надо бороться за свои идеи до конца. Была в глубине души надежда, совсем крохотная, что история пойдет другим путем и он еще увидит страну единой, монолитной, сильной, богатой, которую уважают и боятся. А кто боялся Россию в 1920 году? Если даже Польша осмелилась напасть, хотя, кроме спеси и высокомерия, ничего не имела за душой. Впрочем, гордыни хватало у панов еще в древние века. Триста лет назад, в Смутное время, хотели взять Москву и посадить царем русским королевича Владислава. Слон и Моська! Иллюзий Андрей не питал. И в Крыму, где ласковое солнце и благословенная природа, им придется не купаться и загорать, объедаться черешней и абрикосами, а воевать. И крови в Крыму будет пролито много. Несколько дней дивизии дали на отдых, пополнение боеприпасами, немногочисленными добровольцами. С юга Украины, из Херсона и Одессы, стекались поодиночке и малыми группами желающие примкнуть к Белому движению. Когда в Севастополь перебрались почти все полки и дивизии, 22 марта состоялся военный совет Вооруженных сил Юга России. Генерал А. Деникин подал прошение об отставке с поста главнокомандующего, оно было удовлетворено. Новым главнокомандующим избрали барона Петра Николаевича Врангеля. После смены главнокомандующего состоялось собрание офицеров дроздовской дивизии, и новым командиром был избран генерал А. В. Туркул, служивший под командованием Дроздовского еще с Ясс. Врангель своим приказом Туркула утвердил. Крым до весны 1920 года обороняли всего 4 тысячи бойцов Крымского корпуса генерала Я. А. Слащева. Руководство Добровольческой армии первоначально считало, что Крым – территория второстепенная. Предприятий здесь нет, значительную часть населения составляют татары, индифферентные к политике. Слащеву противостояли 40 тысяч красных штыков в январе-феврале 1920 года. Летом 1919 года Слащев отстоял Крым от красных войск П. Е. Дыбенко. Небольшой отряд Слащева насмерть стоял под Керчью, отбил атаки и, получив подкрепление, ударил на Феодосию, выбил красных из Крыма и преследовал до Днепра. Из территории, для белых второстепенной, Крым в начале 1920 года превратился в главную базу. Белые создали правительство, Врангель издал Декрет о передаче земли крестьянам. И селяне не подвели, вырастили хороший урожай хлеба. Хлеб в Крыму стоил в два раза дешевле, чем в Москве. Вдоволь было овощей и фруктов, и голод жителям Крыма и военнослужащим не грозил. Беда пришла, откуда не ждали. Сначала англичане заявили, что прекратят помогать Белому движению. Антанта уже определила «линию Керзона», будущую границу между Польшей и Россией. Пройти она должна была по этническому принципу: между поляками – католиками, галичанами – униатами и белорусами – православными. И помогать другой, третьей силе – белым – Антанта уже не хотела. Весной 1920 года Франция поставила Польше 1494 пушки, 2800 пулеметов, 385 тысяч винтовок, 700 самолетов, 200 броневиков, 576 млн патронов и 10 млн снарядов к пушкам. А главное – в Польшу прибыли 70 тысяч польских солдат из числа польских эмигрантов во Франции. Америка расщедрилась тоже, поставила Пилсудскому в Польшу 200 броневиков, 300 самолетов, 3 млн комплектов обмундирования, 4 млн пар обуви, медикаменты, более 2 тыс. пулеметов. В апреле 1920 г. поляки уже держали у границ с РСФСР 6 полевых армий, 740 тысяч солдат. Пилсудский начал наступление 25 апреля. Кроме того, на территории Польши известный террорист – бомбист Борис Савинков начал создавать Русскую армию. Польские войска продвигались быстро, уже 7 мая заняли Киев. Кстати, в этом многострадальном городе за неполных 3 года власть менялась уже 17-й раз. Поляки перед началом боевых действий вели довольно вялые переговоры с белыми в Крыму, желая объединить усилия. Не получилось, не позволили польские амбиции. Красные собрали силы, подтянули Первую конную армию Буденного, и группа войск под командованием Тухачевского с территории Белоруссии быстрым ударом подошла к Варшаве и Львову. И пала бы польская столица, кабы не наступление Белой армии с территории Крыма. Наступление белых было последним в Гражданской войне, но мощным, белые захватили обширные территории между Днепром и Азовским морем. Удар барона Врангеля предопределил поражение красных под Варшавой, часть сил была отведена на юг Украины для борьбы с белыми. Пилсудский моментом воспользовался, напал на красных. Превосходство в живой силе и боевой технике сыграло свою роль, красные были разгромлены, в плен попало 60 тысяч русских. А всего в польских лагерях содержалось более 100 тысяч русских, из которых за год умерло от голода 70 тысяч. Это к слову о польском гуманном отношении к военнопленным. В Риге начались мирные переговоры. Сил наступать ни у Пилсудского, ни у большевистской России не было. Мирный договор подписали 19 марта 1921 года. Поляки выторговали себе 30 млн золотых царских рублей и территории Западной Белоруссии и Западной Украины. Но еще летом 1920 года красные бросили против Крыма все, что могли. Под немецкой колонией Гейдельберг в Крыму дроздовцы разбили 1-ю дивизию красных, которую набирали из гарнизона г. Москвы. А 17 августа позиции дроздовцев атаковали красные курсанты. При поддержке танков дроздовцы уничтожили курсантов. Андрей тоже участвовал в том бою. О прибытии курсантов поездом донесли местные жители. Белые успели приготовиться, подтянули два имевшихся английских танка и два французских, малых. Переброска далась нелегко. Танки шли своим ходом, благо местность позволяла, но скорость их была просто смешной, и поспели танки к началу наступления курсантов впритык. Красные о танках не знали, для них они оказались неприятным сюрпризом. Вооружение у курсантов легкое стрелковое, и вдруг навстречу ползут бронированные монстры, у которых и пушки есть, и пулеметы. А остановить нечем. И весь наступательный порыв сразу иссяк. И не бой получился, а избиение. В бою под Новогуколовской дроздовцы потрепали и взяли в плен пехотную бригаду красных с комбригом. В сентябре 1920 года дроздовцы разгромили 23-ю советскую дивизию, взяв 4 тысячи пленных и захватив два бронепоезда. Однако к октябрю ситуация переменилась. Красные получили подкрепление с польского фронта, стали теснить. Против белых стал действовать старый противник – Первая конная армия. Дроздовцы уже не в первый раз прикрывали отход белых частей, шли в арьергарде. От дивизии к тому времени остался полк, если считать по боеспособным штыкам. Тем не менее удалось разбить особую конную бригаду комбрига Колпакова, а его убить. Несмотря на отдельные победы, в целом белым приходилось отступать. Андрею горько было осознавать, что все шло так, как было в истории. Не удавалось как-то исправить, пустить ход истории по другому пути. Да и кто он такой? Всего лишь песчинка. Красные с самолетов разбрасывали листовки, где генерал А. А. Брусилов, герой Первой мировой войны, пользующийся у офицеров непререкаемым авторитетом, призывал: «Сложите оружие и не проливайте братской крови». Генерал обещал создать Крымскую Красную армию, куда будут приняты все военнослужащие Белой армии в прежних чинах, без репрессий. Листовки многих заставили задуматься. Все же Гражданская война хоть и шла по идейным соображениям, но гибли с обеих сторон русские люди. Кто поверил, подобрал листовки и сдался, был жестоко большевиками обманут. Уже после эвакуации белых из Крыма красные расстреливали пленных несколько недель. В Крым была направлена Розалия Землячка (ее настоящая фамилия Залкинд). В первые же дни в Феодосии расстреляла 1100 офицеров, в Керчи – 800, в Ялте – 204. Розалия, организатор красного террора в Крыму, предпосылок к жестокости и садизму не имела. Родилась в богатой еврейской семье. Достаточно сказать, что отец ее был купцом первой гильдии, что подразумевало приличные денежные обороты. Окончив Киевскую женскую гимназию, продолжила образование во Франции. Окончила медицинский факультет Лионского университета. Однако связалась с марксистами и даже взяла псевдоним Демон. Видимо – темные наклонности уже тогда проявляли себя. В ноябре 1920 года являлась ответственным секретарем Крымского обкома РКП(б). Командарм Фрунзе громогласно обещал тем из Белой армии, кто сложит оружие, сохранить жизнь и не подвергать репрессиям. Обманул, как всегда делали большевики. Вместе с Белой Куном, венгерским революционером, утопившим Венгрию в крови и сбежавшим в Россию, Розалия придумала изуверский ход. Объявили, что все офицеры царской и Белой армии обязаны зарегистрироваться с указанием фамилии, адреса и чина. В случае неподчинения – расстрел. Но Фрунзе же слово дал, офицеры пошли на регистрацию. Сначала расстреливали, причем не только офицеров, а и учителей, врачей, священников, рабочих, рыбаков. Раздевали догола, чтобы унизить напоследок, и расстреливали. Или вешали на фонарных столбах, деревьях, даже памятниках. Потом Розалия заявила: «Жаль на них патронов, всех топить!» Приговоренных на баржах вывозили в море, недалеко от берега, привязывали к ногам камни и сбрасывали с баржи. Целый подводный лес из утопленников был. За первую зиму в Крыму расстреляли 96 800 человек. В ЦК полетели жалобы даже от партийцев, и Розалию в конце января 1921 года отозвали. Сам Ф. Э. Дзержинский признал, что с зачистками Крыма переусердствовали. Розалию за тяжкие труды наградили орденом Красного Знамени. Дроздовская дивизия отходила к Чонгару. На Перекопе приняли последний страшный бой, как всегда, в арьергарде, дав возможность другим полкам уйти маршем на Севастополь. Осенью на Черном море всегда ветра, штормы. В конце октября 1920 года сильный северный ветер, не меняя направления несколько недель, стал гнать воду из залива Сиваш на юг, заливы обмелели настолько, что в иных местах Сиваш можно было перейти вброд. Этим обстоятельством воспользовались красные. В ночь с 7 на 8 ноября они перешли залив. Не зря его называли «гнилым». Белые держали оборону на Перекопском валу, а в тыл им вышли красные. Центром страшных боев стал Турецкий вал. Ни одна из сторон не хотела уступать. Для белых сдать Перекоп все равно что открыть ворота крепости. Погибли тысячи с обеих сторон, однако исход сражения, да и всей битвы за Крым уже был предрешен. Пока группа из 6-й армии красных сражалась в тылу Перекопского вала, связав боем подразделения белых, красные уже спокойно на лодках переправились через залив и устремились к Джанкою. Город этот, как и Симферополь, является центром дорог – железной, шоссейной. С материка через Армянск у Перекопа дороги шли к Джанкою, от него на Симферополь, Феодосию, Керчь, во все концы полуострова. Дроздовцы пытались отходить организованно, кратчайшей дорогой на Севастополь. Через Ишкунь, Гришино, Степное, на Симферополь. Местность все время ровная, степная, ветры сильные, ледяные, забираются в рукава, под полы шинели, под башлык. Красные показывались вдали, но не нападали. Зачем? Если и так понятно, что белые идут к побережью. А там их можно сбросить в море. К тому же белые отступали с обозом, хотя бы на ночевках на кострах готовили еду. Красные ели всухомятку. Голодный человек замерзает быстрее. Старались ночевать в станицах и поселках, в дома набивались так, что свободного места на полу – прилечь – не было. Зато в тепле. И службу несли ревностно, выставляли караулы, караульный начальник посты обходил. Проверял, чтобы не спали, не прятались от непогоды в дома. Были случаи, когда красные вырезали спящие караулы, а потом и подразделения. Впрочем, белые действовали подобным образом тоже. Отход получился тяжелым, были перестрелки, донимали ледяные ветры, но к городу пришли. На дальних подступах оборону занимали слащевцы. В городе народу полно – военные, гражданские, бежавшие из своих населенных пунктов, кто опасался за свою жизнь. Все общественные здания, дома частные забиты стоящими на постое. Барон Врангель был толковым организатором. В первую очередь заботился о размещении прибывающих воинских частей, их определяли на постой в большие общественные здания вроде школ. В полную силу работали общественные бани. Сразу организовывали помывку личного состава. В условиях скученности, плохих бытовых условий опасались тифа и других эпидемий, хотя полностью уберечься не удалось. И вина скорее лежала на гражданском населении. У военнослужащих прически короткие, полковые цирюльники хлеб свой отрабатывали. В наголо остриженных головах шансов заиметь вшей было меньше. Да и за помывкой нижних чинов офицеры наблюдали строго. Из-за большого наплыва людей сразу поднялись цены на продовольствие, особенно на хлеб, крупы, мясо. Местные зарабатывали рыбной ловлей. За неимением мяса рыба тоже продавалась хорошо. В городе тревожные ожидания. Красные недалеко, удержат ли их белые, пока не закончится эвакуация? Врангель и его штаб вывоз желающих эвакуироваться наладили четко. Задействовано было 126 русских транспортов и 20 французских. На рейде маячили французские военные корабли. Эскадрой командовал адмирал Дюмениль. Он по беспроволочному телеграфу связался с красными, настоятельно рекомендовал не препятствовать эвакуации, иначе он отдаст приказ обстреливать позиции красных из всех имеющихся на кораблях орудий. Угроза нешуточная, снаряды главного калибра весили по 50—100 кг и разрушения причиняли значительные. Помня, как бестолково проходила эвакуация Белой армии из Новороссийска, когда была оставлена красным боевая техника, когда не все подразделения смогли отплыть, барон распорядился штабу составить загодя план эвакуации, порядок действий. План готовился в секрете и в нужный момент пригодился. Каждый полк имел план – порт, откуда будет проходить эвакуация, и название транспорта. Корабли должны были уходить из пяти портов сразу. Основной – Севастополь, а еще Евпатория, Керчь, Феодосия и Ялта. Эвакуировать из одного порта не представлялось бывозможным из-за огромного скопления и транспорта в порту, и людей в городе. Сначала заминка была в том, что Антанта, первоначально поддерживающая Белое движение, не захотела принимать в какой-либо стране русских. Французы после долгих переговоров согласились дать убежище Белой армии на турецком полуострове Галлиполи, что лежит в европейской части Османской империи, да и то в обмен отдать все корабли белого флота. Врангель скрепя сердце согласился, у него не было иного выхода. Как только согласие было получено, в первую очередь начали вывозить раненых из лазаретов и офицерские семьи. Врангель обратился к войску с предложением: «Кто хочет остаться в Крыму и не боится расправы большевиков, может сделать это свободно, командование не будет препятствовать». Учитывая заверения Фрунзе, красного командира, многие офицеры остались. Окончилось это встречей с Розалией Землячкой. Кроме того, Врангель издал приказ № 97 от 29 октября 1920 года: «В случае оставления Крыма запрещаю какую-нибудь порчу или уничтожение казенного или общественного имущества, так как таковое принадлежит русскому народу». Белые, когда эвакуировались, оставили в неприкосновенности мосты и тоннели, порты, склады с провизией и имуществом, береговые батареи, Севастопольский морской завод и Качинскую авиашколу с самолетами, паровозы и подвижной состав, сохранив для будущего России. Погрузку на корабли начали с 8 ноября. Всего удалось погрузить 145 693 человека – армию, офицерские семьи, гражданских лиц. Корабли были перегружены, например, на миноносце «Грозный» при команде в 75 человек разместили 1015 человек. Использовали даже суда, не имевшие по техническим причинам хода. Так, эсминец «Живой» был взят на буксир. Загрузка его была полной. Во время волнения буксир лопнул. Ни судно, ни спасшихся с него потом не нашли. Погрузка войск началась организованно, по приказу, 13 ноября и закончилась 14 ноября. Красные части заняли без боя Симферополь 12 ноября. Моряки у трапов уже не пускали желающих уплыть, а их на причале было много. Андрей стоял на палубе, на ветру, почти на носу. Сбоку прижимался Ванюша. Внизу, на причале, шумел, кричал, плакал народ. Было холодно, но уходить в каюту не хотелось, кто знает, когда удастся увидеть родную землю еще раз? Ведь он не безродный космополит, которому везде хорошо, где жрать дают. Кто-то погибнет в Галлиполи от болезней, еще в морском переходе на кораблях начнется эпидемия дизентерии. Другие, у кого родня за границей есть, к ним переберутся. У кого деньги в твердой валюте – долларах, франках, шиллингах или гульденах, не говоря о царских золотых рублях, пристроятся в европейских странах. Откроют свои магазинчики, мастерские. Неимущие, каких среди эвакуированных офицеров будет большинство, будут работать водителями такси, барменами, швейцарами. Горькая судьба на чужбине! Разные мысли в голову лезли. Ванюша спросил: – Дядя Андрей, ты плачешь? Ты же говорил – мужчины плакать не должны. – Ветер слезы выжимает, Ванюша. На берегу оркестр играл «Прощание славянки» Василия Агапкина. Тоже чудом уцелел великолепный трубач и композитор, а ведь в ЧК сидел за то, что офицером был, без малого не расстреляли. Андрей вниз посмотрел, на причал. Мерещится? Носовым платком глаза вытер, присмотрелся. Нет, не ошибся, на самом деле в толпе желающих уехать Настя. Знакомая из Петрограда, с кем пробирался на юг, которая прихватила его золотой запас и сбежала. Первым желанием было спуститься и забрать золотые червонцы, если она их еще не успела потратить. Но, глядя на толпу, передумал. От трапа до Насти стоят плотно, еще не факт, что пробьешься. Если она сможет сесть на какой-нибудь пароход, то обязательно встретятся сначала в Константинополе, а потом в Галлиполи. Настя почувствовала взгляд, подняла голову, Андрея узнала. Подняла нерешительно руку, помахала. Ему даже занятно стало. На что рассчитывала? Что он поможет ей подняться на корабль? Это после бесчестного поступка? Ну, уж нет! Не видя реакции со стороны Андрея, Настя опустила голову. За все в жизни надо платить. Погрузка полностью завершилась 12 ноября, в 14:40 Врангель произнес прощальную речь, катер доставил его на крейсер «Генерал Корнилов». На нем барон обошел все порты погрузки, лично убедился, что корабли приняли личный состав армии и гражданских, вышли в море для построения в колонну. Дроздовцы покидали Родину на транспорте «Херсон». Суда с 13 по 16 ноября собрались группой, построились колонной в несколько рядов и уже 17 ноября прибыли в Константинополь. Шли медленно, угля и нефти на кораблях было в обрез. Значительная часть гражданских лиц сошла в Константинополе, военных выгрузили на Галлиполи. Часть из них, в частности остатки дроздовской дивизии, сведенные в полк, в 1921 году перевезли в Болгарию, командовал ими генерал А. В. Туркул. Суда, доставившие людей из Крыма, 8 декабря были сведены в эскадру и перебазированы в тунисский порт Бизерта. На транспортах, кроме матросов и флотских офицеров, находились еще 5400 беженцев из гражданских лиц, кому некуда было податься. Так закончилось Белое движение на Юге России.Юрий Корчевский Воздухоплаватель. Битва за небо
© Корчевский Ю. Г., 2019 © ООО «Издательство «Яуза», 2019 © ООО «Издательство «Эксмо», 2019* * *
«Когда кажется, что весь мир настроен против тебя, помни, что самолет взлетает против ветра».Генри Форд
Глава 1. «Зарубежье»
Для русского человека такое солнце, как в Галлиполи, непривычно жаркое. Хотелось пить, а питьевой воды не хватало. Обмывались в море. От соленой воды кожа только чесалась. Хорошо было только тем, у кого были деньги, причем желательно в валюте или золоте. Турки кое-как терпели русское войско и гражданских эмигрантов, но откровенно презирали и недовольство свое всячески показывали. Но Франция – член Антанты, победитель. И она вместе с Англией диктовала Турции условия. Проиграли османы войну, однако и нажились. Российской империи турки должны были один миллиард четыреста миллионов рублей, причем еще царских, золотых. Но царя, как и империи, уже нет, и османы про долг благополучно забыли. Большевики, стараясь удержаться у власти, подписывали позорные договоры и прощали долги. Еще в апреле 1916 года по соглашению стран Антанты Российская империя в случае победы должна была получить от Турции область Эрзерума, Трапезунда, Ванна и Битлиса до Черного моря, а также часть Курдистана. По предложению генерала Н. Юденича земли эти следовало заселить казаками с Дона и Кубани. Февральская революция 1917 года изменила ход событий, интересы России Антанта уже не учитывала. А после октябрьского переворота большевики третьего марта подписали с Германией сепаратный мир на позорных условиях. Мало того что Германия получала солидную контрибуцию золотыми и земли, так еще союзник ее – Турция, получала территории. Россия должна была вывести свои войска из Анатолии, Ардагона, Карса и Батуми. Армения и Греция, эти естественные союзники, в договорах не упоминались. Уже 30 октября 1918 года Турция на борту английского броненосца «Агамемнон» подписала акт о капитуляции. Ей достались земли, проливы и прощение долга России. Лев Троцкий (настоящая фамилия Бронштейн), заключил союз с националистическим правительством Кемаля Ататюрка, началась армянская резня. Грекам, жителям Причерноморья, не удалось создать Понтийскую республику. Андрей с сыном батареи Иваном несколько месяцев жил вместе с дроздовцами, но ряды их постепенно таяли. У кого были деньги, уезжали в близкие по вере и географически Болгарию и Грецию. Офицеры дивизий ждали, когда вопрос как-то разрешится на самом верху, на уровне командования Белой армии и правительств. Но Франции, за которую воевал большой русский экспедиционный корпус, было плевать на эмигрантов. Единственное, чего смог добиться барон Врангель, так это организованно перевезти дроздовскую дивизию в Болгарию. Но и там рады не были. Куда селить, чем кормить, чем занять десятки тысяч русских? К тому же у них личное оружие и обучены военному делу. Попробуй в случае волнений применить полицию, ни полиция не уцелеет, да и болгарским военным частям достанется. Побаивались и мечтали сплавить куда-нибудь русских. Андрею самому не нравилась эта неопределенность. Он на чужой земле, царя, которому присягала русская армия как хозяину земли русской, уже нет. И что ему до Болгарии? Она и в Первую, и во Вторую мировую войны была союзницей Германии. Уехал бы сам, да мешали два обстоятельства. Нехватка денег, а честно говоря – их отсутствие. И второе – отсутствие документов. В России ВЦИК и СНК РСФСР приняли 15 декабря 1921 года декрет, которым лишались права российского гражданства и признавались недействительными документы нескольких категорий лиц: а) лица, прожившие за границей беспрерывно свыше пяти лет; б) лица, выехавшие из России после 7 ноября 1917 года без разрешения советской власти; в) лица, добровольно сражавшиеся против советской власти. Андрей, как и все белоэмигранты Белой армии, подпадал сразу под два пункта. Стало быть – враг для советской власти, и думать о возвращении не стоит. По крайней мере, в ближайшее время. Русские, выдавленные из своей страны тремя волнами эмиграции, оказались рассеяны по всему свету. В Европе больше всего приняла Франция – 200 тысяч, в Азии – Турция, 300 тысяч, Китай – 76 тысяч, большинство в Харбине и Нанкине, в Югославии, Чехии, Болгарии, Греции по 30–40 тысяч. А были еще и в США, Финляндии, да кто их тогда считал? Тем не менее наплыв беженцев из большевистской России, а затем и армян из Турции был столь велик, что проблемой озаботилась Лига Наций, предтеча ООН. В 1922 году назначили Верховного комиссара по делам беженцев, которым стал известный ученый Фритьоф Нансен. В 1922 году появился паспорт для бывших россиян и армян из Османской империи, который назвали нансеновским. С ним человек был волен ехать в любую страну мира, являющуюся членом Лиги Наций. Андрей о нансеновском паспорте не знал. Среди дроздовцев в Болгарии то эпидемия дизентерии, то другие болезни. И он решил как можно скорее покинуть Болгарию и перебраться во Францию. Не только о себе забота была, но еще и об Иване, сыне батареи, аналогично сыну полка. Он Андрею не родной сын, но уж коли взяли в батарею, Андрей чувствовал за него ответственность. К тому же Иван выручил Андрея в бою, застрелив из револьвера красного конника. Да еще и время, проведенное вместе, в лишениях, сблизило их. Иван держался подле Андрея. Андрей в первую очередь к священнику в церковь пошел, не столько помолиться, сколько совета и помощи просить. Общаться сложно. Болгарский язык хоть и похож, да не родной. Да еще и жесты разные, причем полные противоположности, что сначала сбивало с толку. У русских кивок головой означает согласие, а у болгар – отрицание. Согласие у них – как у русских отрицание, головой из стороны в сторону. Спросил у священника, можно ли выехать из страны, не имея документов? Можно, причем священник подсказал, как лучше сделать. – Русский? Тогда лучше перебраться во Францию пароходом. – У меня нет денег и одежды. – Вместо билета отработаешь на судне кочегаром, сейчас везде не хватает крепких мужских рук. А с одеждой я помогу. – Я не один, со мной сын, вот такого роста. Андрей показал. – И ему подберем. Приходи через неделю. Андрей пошел бы на подработку и любой работы не погнушался. Но конкуренция велика, почти полк стоит в селе, мужиков избыток. Священник слово сдержал. Когда Андрей вместе с Иваном пришли в церковь, пришлось померить поношенную, но чистую одежду и удалось подобрать каждому полный набор – обувь, рубашку, пиджак, брюки. Андрей принялся благодарить священника. – Господь воздаст за добрые дела. Еще дам пятьдесят франков, это во Франции такие деньги. Кто-то на подаянии оставил несколько лет назад. Пригодились чужестранные деньги. Не знаю, много это или мало, пусть они тебе хоть немного помогут. Позже оказалось – деньги невеликие. Газета в Париже стоила в среднем два франка. Уговаривать или подбивать других офицеров Андрей не стал. Пока они были армией, служили в одном полку и дивизии, были боевыми побратимами. А сейчас – люди без Родины, апатриды и уже каждый сам по себе. Главный бой в жизни, не с немцами, а со своими, только другими по убеждениям, они проиграли. Отныне дороги каждого расходятся. Кто-то сопьется, другой выйдет в люди, откроет свое дело, некоторые собьются в банды, начнут грабить. Были и такие, кто будет гадить России, ходить через кордон, устраивать диверсии, проводить идеологическую работу. Но Андрей по истории знал, что большевики продержатся долго, их потом и Гитлер с мощной армией не одолеет. И его личный враг – большевики, узурпировавшие власть, а не народ и не страна. Суждено ему жить в изгнании, перетерпит и Ивана воспитает как сына, в русском духе. Хотя чужие языки учить придется, как и чужие привычки. Священник посоветовал идти в Бургас, там крупный порт, много грузовых кораблей. От местечка Средец до Бургаса километров семьдесят. В день больше двадцати – двадцати пяти с Иваном не пройти. Да еще денег нет на продукты, а голодным далеко не уйдешь. А с другой стороны, если остаться и ждать, можно так и состариться здесь. – Ваня, с утра выходим, отойдем из расположения полка, переоденемся в цивильное, но о том молчок. – Понял. Спалось плохо, снова значительные перемены в жизни, да еще ответственность не только за себя, за Ивана. И как сложится жизнь парня, во многом зависит от Андрея. Может, зря взяли его с собой на пароход, уходящий из Крыма? А с другой стороны посмотреть – кому он нужен в Крыму? Сирота, позаботиться, накормить, одеть некому. Беспризорников после Гражданской войны в России много случилось, не все стали взрослыми. Утром позавтракали в полковой столовой. Андрей постарался незаметно стянуть со стола и спрятать в карман два куска хлеба. Стыдно было. Он, штабс-капитан, уподобился мелкому воришке на чужом званом обеде. Но голод не тетка, пирожка не даст. Что кушать вечером? А по куску хлеба голод хоть немного утолят. Оказалось, Иван тоже хлеб со стола стянул и спрятал в карман. Дроздовцев кормили на французские деньги. Скудно, но выжить можно. Взяв узлы, вышли, не прощаясь, во избежание долгих расспросов. Война кончилась, присягу Андрей никому не приносил, стало быть, от обязательств свободен. Сначала шагалось легко. Дойдя через час до холма, поросшего лесом, переоделись за деревьями. Форму не выбросили, свернули – и в узел. Андрей сомневался, что форма царской армии когда-либо пригодится, скорее всего – дорога как память о лихих и опасных годах, о смуте, перевернувшей Российскую империю. Увидев его в гражданской одежде, Иван не смог сдержать смеха. – Будешь смеяться, кормить не буду! – пригрозил Андрей. Шутил, конечно, но Ваня посерьезнел. – Дядя Андрей, я никогда тебя в цивильном не видел. Ты на лавочника похож. После полудня повезло, их подобрал селянин на подводе, запряженной парой гнедых. Верст десять удалось проехать. Потом снова пешком. К вечеру Иван был уже не так весел, чувствовалось – устал. Да еще было бы питание качественным. После бегства из Крыма прошло уже полгода, и за все это время досыта не ели ни разу. А растущему организму мальчишки требовалась еда. На ночь остановились в рощице у ручья. Съели весь хлеб, запили водой, все лучше, чем с пустым брюхом. С утра напились воды и снова в дорогу. К полудню вошли в село, в церкви колокола звонят, какой-то праздник. И точно – одна компания навстречу попалась, другая. С песнями, слегка хмельные. И на площади у церкви гуляние, столы накрыты. Удалось усесться на лавку, поесть пирогов и фруктов. А Андрею даже стаканчик сливовицы налили. И никого не интересовало – кто они, откуда? Только в полдень третьего дня вошли в Бургас, сразу к порту направились. Дорогу спрашивать не надо было, ориентировались на портовые краны. – Ваня, ты побудь где-нибудь, хотя бы у тех ящиков. Только не уходи. Я буду место на пароходе искать. Денег у нас нет, поэтому придется наниматься. Для всех – ты мой младший брат. – Хорошо. Ваня за переход устал, но не жаловался, крепился, уселся у огромных ящиков. У причальной стенки стояло с десяток судов. Одно точно пассажирское, белоснежное, с несколькими палубами. Андрей еще подумал – неужели есть путешествующие? В годы Мировой войны даже гражданские суда были призваны. Пассажирские пароходы перевозили раненых или стояли у причалов, выполняя функции плавучих лазаретов. К этому пароходу Андрей подходить не стал, побоялся, что спросят документы. А к грязному грузовому пароходу, стоявшему следующим у пирса, подошел. У трапа вахтенный матрос. На невообразимой смеси русского и английского Андрей объяснил, что ищет работу. Матрос вызвал помощника капитана. – Идем в Турцию, работать кочегаром за еду и две лиры в день. Андрей отказался. Зачем ему Турция? Был он уже там, в Галлиполи. И только у шестого судна повезло. Пароход шел в Марсель, французский город на южном побережье Франции, и механик дал согласие взять Андрея. Условия жесткие – вахты по двенадцать часов у котлов. Оплата – едой и место в кубрике. – У меня брат есть, мальчик. Можно взять? – Только пусть под ногами не путается. А если вздумает что-нибудь украсть, вышвырну с борта. – Я понял. – Пойдем, я покажу тебе твое место и познакомлю с котельной командой. Кубрик ниже ватерлинии, недалеко от бункерной ямы, в помещении десять коек в два этажа. – Твоя! – хлопнул по койке рукой механик. Команда у котлов разношерстная. Голые по пояс, тела в саже и каплях пота. Механик представил Андрея довольно просто, без имени, сказал: – Он будет кочегаром у второго котла, выходит сегодня в ночную вахту. Старший кочегар, похожий на грека, кивнул. – Обед для команды через час, где камбуз, спросишь у команды. – Слушаюсь. Никто не спросил документов. Похоже, механику было все равно, кто стоит у котлов. Пароход должен двигаться, возить грузы, зарабатывать деньги, а кто стоит у котлов – не важно. И как звать кочегара, не играет никакой роли, почти все кочегары – люди временные, на один-два рейса. Андрей вернулся за Иваном. Мальчик с любопытством разглядывал пароходы, работу портовых кранов. – Пошли, нашел я нам посудину. Когда подошли к пароходу, Андрей задержался у кормы, разглядывая незнакомый флаг на флагштоке. Название судна есть – «Санта-Круз», а порта приписки нет. Спросил у вахтенного матроса. – Понятия не имею, мне все равно, лишь бы платили звонкую монету! На таком судне, со сборной командой, плыть страшно. Наверняка у судна много технических проблем, да и непонятно, хорош ли штурман? Ведь запросто может посадить посудину на мель возле какого-нибудь из многочисленных островов. Но выбора не было. Андрей показал Ивану на койку. – Это моя, придется нам с тобой спать по очереди. Пока я на вахте, ты отдыхаешь. В кубрике, на камбузе – везде мелкая угольная пыль. Проведешь рукой по переборке, а ладонь черная. На обед чечевичная похлебка, тушеные бобы и чай с хлебом. Кок, по-сухопутному повар, щедро налил в миску. Ели из одной оловянной миски, черпая ложкой по очереди. Так же ели бобы, а чая налили две кружки, а хлеб стоял нарезанный, бери сколько хочешь. Хозяин и так прижимистым был, работа кочегара требует больших физических усилий, а мяса в рационе не было, экономил владелец судна. Впрочем, на ужин была тушеная капуста и кровяная колбаса. Не мясо, но уже сытно. Иван на койку в кубрике лег, а Андрей отправился на вахту. В котельном отделении жарко, как в преисподней, навскидку градусов сорок пять, пот сразу градом. Поскольку судно стояло, топили только один котел, да и то не в полную силу, только чтобы обеспечить электроэнергией, да привести в действие вспомогательные механизмы вроде грузовых лебедок. Судно еще продолжало загружаться, один из люков трюма был открыт, и на палубе работала трюмная команда. У работающего котла стоял кочегар, имеющий опыт, он объяснил, как топить. Целая наука. Надо смотреть в топку и бросать лопатой уголь туда, где он прогорел, чтобы не обнажились колосники, иначе холодный воздух быстро охладит котел, и давление пара упадет. Тогда можно и плетью по спине получить. Порядки на корабле были драконовские, как при рабовладельческом строе. Андрей решил перетерпеть, плавание не должно быть долгим. Он ошибался, по пути в Марсель судно заходило почти в каждый порт. Выгружали грузы, загружали мелкие партии ящиков, бочек, потом переход до следующего порта на побережье. Когда вышли в море следующим утром, Андрей понял, что топить котел на стоянке значительно легче. За смену приходилось перекидывать большой совковой лопатой до пяти-шести тонн угля, да не с места на место. Сначала из бункерной ямы поближе к котлу, затем из кучи уже в котел, тщательно следя, чтобы уголь равномерным слоем лег. Особенно не просто закинуть в дальние углы, учитывая, что котел огромен и площадь колосников велика, как небольшая комната. Обычно вахты на пароходах длятся по четыре часа, в непогоду, когда качает, даже их выстоять не просто. Средиземное море это не Баренцево, штормов нет, тепло даже зимой. Но двенадцатичасовая вахта выматывает сильно. Накидаешь угля, на колосниках ровный слой, горит ровным жаром. Только присядешь на кучу угля, глядь, а на манометре стрелка вниз ползет. Пот глаза заливает. Слабым физически Андрей никогда не был, но с вахт падал на кровать без сил. Толстым или упитанным не был никогда, но за несколько вахт согнал крохи жировых запасов. Держался, но молил Бога, чтобы быстрее добраться до Марселя. Если бы вахты были короче да питание соответствовало высоким трудозатратам, он перенес бы плавание без такого напряжения. Зато Иван стал всеобщим любимчиком. От скуки, из любопытства, он исследовал все помещения. Иной раз без всяких указаний то палубу начинал драить, как заправский юнга, то приборку устраивал в кубриках или каютах офицеров. То ли инициатива кока была, то ли старпом или механик указания дали, а Ивану стали еду отдельно давать. Раньше пайку приходилось на двоих делить. Стало посытнее. После каждой вахты, пока Андрей спал, Ваня ухитрялся постирать его форму. Цивильную одежду, полученную от священника, Андрей приберегал, работал в военной, полагал – не пригодится больше никогда. Андрею некогда было любоваться прекрасными видами берегов, проплывающих мимо, когда судно подходило к очередному порту. Фактически осуществляло каботажное плавание по российским меркам. В один прекрасный день пароход все же вошел в гавань Марселя. Конечно, не у набережных, где совершали променад барышни и господа, а у края бухты, в грузовом порту. – Все, Ваня! Мы оговоренную работу сделали, собирай вещи, сходим на берег. А какие вещи, если у каждого по скромному узлу? Все же доложился механику. Тот посмотрел, как на пустое место. – Иди. Сошли по трапу, а куда дальше? Ночевали в ночлежке для моряков, там же съели благотворительный обед. Настроение поднялось. В те времена город был чуть ли не главным портом в стране, но промышленность легкая – выпускали ткани, давили оливковое масло, варили мыло и стекло. Андрей поинтересовался работой, в основном сельскохозяйственная и оплата мизерная. Из истории знал, что большая часть иммигрантов осели в Париже и пригородах. Потому решил – добираться в столицу. Денег нет, придется идти пешком, да еще останавливаться по дороге – подрабатывать на еду. Оттягивать выход не стал, вышли утром, как солнце встало. Отшагали километров тридцать, остановились на ночлег в маленьком городке. Лавки уже не работают, закрыты. Андрей хотел купить хлеба, все же пятьдесят франков у него есть. Спать улеглись на траве рядом с церковью. Утром проснулись от звона колокола. Андрей решил подождать, пока откроются продуктовые лавки неподалеку. А Иван не терял время, встал недалеко от входа, на паперть, в руке перевернутую кепку держит, милостыню просит. Стыдно Андрею стало. Он русский офицер, а его приемный сын на паперти милостыню просит. – Ваня, бросай это дело. – Голод не тетка, подадут. За час стояния набросали по мелочи шестьдесят два франка. Как раз и лавки открылись. При каждой хлебной лавке своя пекарня, запахи идут дразнящие. В лавку зашли, а французским не владеют. Многие дворяне из русских французский учили, говорили на нем, как на родном. Родители на образование денег не жалели, выписывали в свое время учителей из-за границы, а еще гувернеров, учили хорошим манерам. Благодаря этим обстоятельствам русские дворяне легко влились в жизнь французской столицы. Солдатам или офицерам не дворянского происхождения пришлось хуже. Пришлось изъясняться на пальцах. Андрей ткнул пальцем в багет, такой длинный, тонкий батон, потом потер большим и указательным пальцем. Жест международный, понятный всем. Хозяин лавки назвал цену, но это как разговор слепого с глухим. Тогда хозяин на клочке бумаги карандашом написал сумму. Другое дело! Андрей прикинул, кроме хлеба хватало на кусок сыра, около двухсот граммов. Рассчитались, хозяин лавки уложил покупки в бумажный пакет. Отойдя от селения, устроили в рощице привал, съели все подчистую. Жизнь сразу повеселела. Напились воды из ручья. Андрей пожалел, что не прихватил со службы солдатскую фляжку, сейчас бы пригодилась. И дал себе слово – при первой же возможности учить язык. Жить во Франции придется долго, не исключено – всю жизнь. А без знания языка – никуда. Ни в магазине продукты купить, ни на работу устроиться. До полудня прошли километров десять. Удивляла плотность населенных пунктов. Только прошли село, как виднеется хутор или деревня, а то и город. Это не Россия, где можно полдня идти и не встретить жилья, особенно к северу от Москвы, не говоря о Сибири. Наделы селян небольшие, аккуратно возделанные, совсем не российские обширные поля. За поворотом дороги, за деревьями увидели легковую машину прямо на проезжей части. Капот поднят, шофер копается в моторе. То, что это шофер, сомнений нет. Очки-консервы на фуражку подняты, за поясной ремень заткнуты перчатки-краги. Поближе подошли. Салон для пассажиров закрытый, а водительское место без крыши, открытое всем ветрам и дождю. Насколько помнил, такой тип кузова назывался ландоле. Понятно, шофер из нанятых, не хозяин. Хозяин в салоне восседает с мадмуазель в шляпке, курит сигару. На капоте обозначение автомобиля есть, только Андрею неизвестно. После Первой мировой во многих странах появилось множество автомобильных фирм, которые так же быстро исчезали, просуществовав несколько лет. Ну кто, кроме историков, помнит «Панар – Левассор» или «Испано – Сюиза»? А ведь были в свое время фирмы известные, на их машинах ездили богачи. Андрею интересно стало, да и какой русский пройдет мимо автомобиля с поднятым капотом? Подошел, поздоровался кивком головы. Шофер начал что-то лопотать. Без его разъяснений понятно, что заглох. Электрооборудование тогда шестивольтовое было, а зажигание – от магнето. А вместо стартера – заводная ручка, острословы в России прозвали ее «кривым стартером». – Искра есть? Что толку спрашивать, если языка не знаешь? Оборудование незнакомое, но если приглядеться, назначение понятное. Карбюратор с магнето не спутаешь. Андрей открутил пальцами гаечку, снял высоковольтный провод со свечи. Раньше провода крепились именно так, а сейчас быстросъемные колпачки, хотя с тех времен осталась на свечах резьбовая часть на центральном выводе. Шоферу показал – крути ручку, мол. Француз жест понял, ручку провернул довольно шустро. Андрея ударило напряжением, он вскрикнул, отдернул руку. Зажигание в порядке. Если мотор не заводится, главных причин две – или нет в цилиндрах горючего или нечем поджечь, не работает свеча. Зажигание проверено, остается питание бензином. Андрей поставил провод на свечу, закрутил гайку. К карбюратору бензопровод медный идет. Провел по нему рукой. Бензонасоса-то и нет, бензин к карбюратору самотеком идет, а бензобак почти под лобовым стеклом стоит и пробка по центру. – Ваня, сорви мне ветку. Ваня тут же просьбу исполнил. Андрей пробку отвернул, ветку опустил, вытащил. Бензин в баке есть, пробка от бензина мокрая. Указателей бензина на автомобилях той эпохи не было. По логике – карбюратор не работает. За всеми действиями Андрея внимательно наблюдал шофер. То ли контролировал, то ли учился, своего рода дорожная карта, наглядная инструкция по ремонту авто в полевых условиях. – Инструменты дай! – попросил Андрей шофера. И рукой жест, как будто гайку откручивает. Француз достал из-под сиденья дерматиновую сумку с инструментами. Андрей снял карбюратор, разобрал. Надо продуть, скорее всего, какой-то жиклер забился. А как сказать – насос нужен? Показал, вроде колесо накачивает. Шоферские жесты одинаковы во многих странах. Понял француз, из багажника ручной насос достал. Андрей продул все каналы и жиклеры, собрал карбюратор, на место установил. Несмотря на общую примитивность многих автомобильных узлов, карбюратор был устройством сложным. Андрей перекрестился. – Ну, с богом! Крути, француз! И показал на заводную ручку. Несколько оборотов, и мотор завелся, заработал ровно. Француз только и сказал. – О! – Ну, бывай! И так задержались на час. Андрей вытер руки тряпкой, которую шофер услужливо подал. Уже повернулся уходить, как открылась дверца, из машины вышел солидный господин в костюме, что-то сказал. Андрей только и вспомнил: – Никс фирштее. Почему на немецком, сам не понял. Тут же поправился: – Ноу андестенд. Господин кивнул, достал из внутреннего кармана пиджака бумажник крокодиловой кожи, достал купюру, протянул. Ну что же, не подаяние, оплата за работу, почему не взять? Андрей деньги взял, кивнул. – Спасибо. А господин ему еще бумагу протягивает. Присмотрелся Андрей – визитка. На французском – реквизиты господина, адрес. – Спасибо! И в карман брюк убрал. На кой ему визитка? Они разных «весовых» категорий. Господин явно из богатых, машина, личный шофер. А он – эмигрант, человек без гражданства, без профессии, дома, семьи, денег. Можно сказать – бомж. Но не выбрасывать же на глазах у господина? Тем более разговора о вознаграждении не было, богатенький француз сам решил заплатить за помощь. – Пойдем, Ваня. Через полсотни метров автомобиль их обогнал, обдав запахом сгоревшего бензина и пылью из-под колес. Дошли до небольшого городка. Андрей сразу услышал характерное дыхание паровоза. Чух-чух-чух! А потом гудок. В городе есть железная дорога, станция! Обрадовался Андрей. Ехать в пассажирском вагоне – денег, может, и не хватит, так грузовые поезда есть, как-нибудь доедут. Ехать уж всяко лучше, чем идти. – Ваня, нам на станцию. По дороге купюру из брючного кармана выудил, что господин вручил. Сто франков. А что на них купить можно? Масштаба цен он не представлял. На вокзале пассажирский состав из семи вагонов, паровоз маленький, колея узкая. Все – как игрушечное, как детская железная дорога. Только она не детская, пассажиры с вещами садятся. Занятно, вход в каждое купе через свою дверь и общая подножка вдоль всего вагона идет. Где же у них билетные кассы? Андрей с Иваном подошли к вокзалу. Перво-наперво надо прочитать название города на фасаде вокзала, определить местоположение. Сказывалась военная выучка. Название оказалось коротким – Арль. Андрей ринулся в здание вокзала. Где кассы? А дежурный по вокзалу уже бьет в колокол на перроне. Бам! Бам! Две склянки, поезд вот-вот отправится. Андрей решился. – Бежим! Выбежали на перрон – и к поезду. Андрей бежал вдоль состава, высматривая пустые места в купе. Одно вообще пустое, он распахнул дверь. – Ваня! Шустрее! Парень заскочил, а дежурный уже три склянки в колокол пробил, давая отправление. Паровоз дал гудок, окутался паром, вагоны медленно поехали. Андрей заскочил в купе вслед за Иваном. Будь что будет! Билетов нет, и любой контролер запросто их высадит на ближайшей станции. Хуже, если сдаст в полицию. И контролер не заставил себя ждать, зашел в купе. Железнодорожная форма, в руке компостер. – Мсье, ваши билеты! – контролер обратился на французском, но Андрей понял. Он достал из кармана деньги, врученные господином. – Ту тикет, – произнес он на английском. Француз начал что-то лопотать. Андрей разбирал только некоторые слова. Похоже – он говорил о городах. Похоже – спрашивал конечный пункт. – Париж. Контролер удивился. – Но, мсье! Дижон! Кажется, поезд идет только до Дижона. Андрей кивнул. Контролер протянул ему два картонных билетика и сдачу – две купюры по десять франков. Дороговато поездка обходится! А впрочем, если идти пешком, денег на провизию уйдет больше. К тому же поезд идет километров пятьдесят в час, судя по пейзажу за окном. А пешком они одолеют такую дистанцию за два дня. Поезд прибыл в Дижон только к вечеру следующего дня. Им в дороге удавалось только брать чай у проводника, без сахара, без печенья. И в Дижоне сошли уже без сантима в кармане и очень голодные. – Ваня, надо подработать, иначе с голоду загнемся. Город незнакомый, крупный, по меркам тех лет. Надо искать ночлег, работу. Спать устроились на вокзале, в зале ожидания на втором этаже. Полицейский зашел в зал один раз, прошелся между рядами, но Андрея и Ивана не тронул. Все лучше, чем провести ночь на улице. А что лавки жесткие, так не привыкать. Утром даже умылись в туалетной комнате. После войны, на которой погибли сотни тысяч молодых людей, страна нуждалась в рабочих руках, в первую очередь – квалифицированных. Носить кирпичи, убирать улицы или сажать овощи могли толпы хлынувших эмигрантов. Франция принимала несколько потоков – русские, армяне, арабы. Что умел молодой человек, мобилизованный в армию после школы? Ничего, кроме как стрелять или рыть окопы. Любому ремеслу учиться надо, а это время и деньги. Андрей не собирался задерживаться в Дижоне надолго. Дня два-три, ну неделю. Искать на короткое время жилье не хотелось, и главная причина – не было денег на аренду. Андрей прикинул свои возможности. Умение летать или командовать батареей пушек в ближайшей перспективе востребовано не будет. Вот автомехаником можно, навыки и знания есть, благо никакой электроники в машинах еще нет, иначе без диагностических приборов делать нечего. Еще водителем мог быть, но это уже на перспективу. Кто будет брать шофера на два-три дня? Тогда правильное написание было «шоффер», именно так. Знакомых в городе нет, языка не знает, совсем кислая ситуация. Да еще и города не знает, а это важно. Заводы или мастерские располагались на окраинах. Впрочем, виллы людей богатых тоже на окраине, но не там, где чадящие трубы производств. Решил идти по улице, может и повезет. – Ваня, давай встретимся здесь вечером. – Хорошо. Не дело оставлять мальчишку одного, без денег, без еды, в незнакомом городе, а выбора нет. Позже Андрей вспоминал время от Галлиполи и до Парижа самым трудным, физически и морально. Одних трудности закаляют, других ломают, естественный отбор. Андрей направился по одной из улиц, быстро понял – не туда, поскольку двух-трехэтажные дома кончились, пошли особняки за заборами. Здесь работы не найти, а если и есть, без рекомендации не возьмут. И свернул на перпендикулярную улицу. Кварталов через пять-шесть начали появляться мастерские, судя по картинкам на вывесках. Эх, знать бы еще язык! Одна надпись едва не подвела. Прочитал по латыни – гараж. Ну, гараж он и в России гараж. Однако во Франции это была не крытая стоянка автомобилей, а именно мастерская. Андрей уже миновал кирпичное строение, как распахнулась половина ворот, из них выбежал молодой парень. На нем кожаный фартук, руки в мазуте, явно мастеровой. За ним пожилой абориген, сыплет ругательствами, кулаками грозит. Видимо – набедокурил молодой. Парень отбежал, выругался по-польски, фартук с себя сорвал, швырнул на тротуар и зашагал восвояси. Андрей фартук подобрал, пошел к воротам, намереваясь вернуть. Пожилой француз фартук взял, поблагодарил. – Мерси, мсье. Андрей в открытые ворота заглянул. Стоит грузовик, капот поднят, рядом слесарный верстак – тиски, инструменты лежат. Андрей пальцем показал на грузовик. Дескать – можно взглянуть? Хозяин как-то обреченно махнул рукой. Андрей подошел, заглянул под капот. Ага, водяная помпа снята. Он обернулся, так и есть, помпа за тисками лежит. Подошел, взял в руки. Подшипник изношен, большой боковой и осевой люфт. Такая помпа будет течь, а двигатель перегреваться. Андрей подобрал инструменты, выбил подшипник из гнезда. Все это время хозяин смотрел, как и что делает незнакомец. Андрей протянул хозяину негодный подшипник. – Надо новый. Сказал-то по-русски, но хозяин понял. Он подошел к ящику, достал коробку, из нее уже новый подшипник. Андрей примерил по гнезду, по валу помпы – он! Посадил аккуратно, через деревянную проставку, боковым зрением увидел одобрительный кивок хозяина. Помпу собрал, смазал, поставил на двигатель. Залил воды в радиатор из ведра, взялся за заводную ручку, покрутил. Хозяин, кряхтя, забрался в кабину, все же подножка высокая, включил зажигание. Андрей резко крутнул ручку, мотор заработал. Андрей выждал, пока двигатель прогреется, отверткой подрегулировал обороты на карбюраторе. Хозяин из кабины выставил кулак с поднятым вверх большим пальцем. Андрей встал на четвереньки, заглянул под машину. Нигде не видно ни потеков, ни капель. Хозяин рукой показал – открой створку ворот. Не тяжело, открыл, а хозяин грузовик выгнал и уехал. Андрей выскочил на улицу и смотрел вслед. Странно. Оставил его в мастерской и уехал. Андрею-то что делать? И ворота нараспашку, уйти нельзя, инструменты украсть могут. Решил немного подождать, должен же хозяин вернуться? Он и вернулся почти через час, когда терпение Андрея иссякло, и он собирался ворота прикрыть и уйти. Хозяин приехал на черном легковом автомобиле, загнал в мастерскую. Машина присела на заднее правое колесо, хотя давление в покрышке явно в норме. Андрей заглянул под машину, благо клиренс большой, кузов высоко над дорогой стоит. Неисправность искать не надо, рессора сломалась. Да немудрено, не все дороги были хорошего качества. Андрей машину поддомкратил, рессору снял, изрядно помучившись, ибо рессорные пальцы уже приржавели. Но молоток и крепкое русское словцо помогли. Хозяин рессору осмотрел, покачал головой. А что ее смотреть, если два листа из пяти пополам лопнули? И в мастерской новые листы не сделать. Надо или листы искать, или всю рессору целиком. А впрочем, это дело хозяина. Андрей здесь никто, разговора о работе с хозяином не было и, похоже, день прошел впустую. Он взял тряпку, смочил керосином, вытер кисти рук от масла. Надо уходить. Жаль, что с подработкой не получилось. Однако хозяин толкового работника упускать не хотел. Достал бумажник, выудил несколько купюр, протянул Андрею. Потом из часового карманчика вытянул карманные часы, открыл, пальцем показал Андрею на цифру «8». Так, договаривается на восемь утра. Андрей кивнул. Настроение сразу поднялось. Есть деньги на еду и перспектива работать завтра. Дошел до ближайшего угла, посмотрел на таблички, запомнил перекресток, чтобы завтра не плутать. Ох, эти нечитаемые длинные окончания французских названий! Свернув за угол, зашагал в сторону вокзала, на ходу достал из кармана деньги, посчитал. Восемьдесят франков. На хлеб и колбасу, а может, и полноценный обед для двоих точно хватит. Добрел до вокзала, поднялся в зал ожидания. К его удивлению, Иван был здесь. Мало того, считал монеты. – Ты где деньги взял? – удивился Андрей. – Вещи пассажирам подносил, от вокзала к поезду, и наоборот. У женщин мои услуги нарасхват были. С одной стороны, Андрей доволен. Не нахлебник растет, сам старается копейку добыть, то бишь французскую мелкую монету. А с другой – ему за партой надо сидеть, учиться. Без образования и профессии так и будет носильщиком всю жизнь. Но школа – это позже. Сейчас первая задача – выжить в трудных условиях. Направились в кафе, взяли мясного, суп, булочки с чаем. Впервые за два дня сытно поели. Андрей посчитал деньги. – Завтра снова иду на работу. Нам бы дня три продержаться. Тогда на еду хватит и на поезд до Парижа. – А на кой нам Париж сдался? – задал вопрос Иван. – Там русских беженцев много, церкви православные есть. – Где много беженцев – нет работы, – резонно рассудил мальчик. – Мне работа найдется, я уже точно знаю. А при церквях есть церковно-приходские школы, это для тебя, чтобы неучем не вырос. Вот ты в школу ходил? – В гимназию, три класса окончил, – солидно ответил Иван. Как будто университет за плечами. – Идем на вокзал, отдохнуть надо. Постой, а где наши узлы? – спохватился Андрей. Все бы ничего, в узле у него поношенная офицерская форма. Но главное – «Кольт» и пара пачек патронов, а еще «Наган» Ивана. Привык он к оружию. А еще «Кольт», купленный им в Петербурге, был единственным напоминанием о той спокойной и интересной довоенной жизни, когда ни немцев не было с их кайзером, ни большевиков. И не случись октябрьского переворота, страна и дальше бы развивалась. В 1914 году Россия занимала пятое место в мире по ВВП, с 7,4 % процента. По подсчетам экономистов, не случись революции, Россия к 1940 году заняла бы второе место, уступив США. А ныне Путин мечтает, чтобы вывести Россию на пятое место в мире по производству, и страна имеет ничтожные два процента мирового ВВП по сравнению с 25 % США или 12 % Китая. Хотя относительно других стран Россия ресурсами богата, однако добывать их в нашем климате тяжело и накладно. Так что лгут те, кто утверждает, что Сталин принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой. – Да я их оставил под приглядом. Оказалось – в камере хранения. Андрей удивился. Ну до чего парень шустрый, быстро новое воспринимает. Надо его учить, будет толк. Задержались не на два-три дня, как рассчитывал Андрей первоначально, а на все десять. Андрей в гараже приличные деньги заработал, Иван тоже нахлебником не был. А деньги были нужны. В Париже где-то устроиться надо на работу. Сразу, может, и не найдешь, да с жильем определиться. Хоть бы знакомые были, помогли, подсказали на первых порах. Да еще незнание языка вставало непреодолимым барьером. Кое-какие слова Андрей, как и Иван, усвоили – «да», «нет», «добрый день» и еще десятка три, простеньких. Андрей остро ощущал, что незнание языка – это главное препятствие. Для французов он глух и нем, и хорошей работыне получить. Прислушивался, как говорят французы, читал вывески. Экономили на всем, удалось собрать около тысячи франков. Андрей решил – надо ехать. И вечером сели в поезд «Дижон – Париж», да не зайцами, а купив билеты. Места только для сидения, но пассажиров было мало и удалось лечь и выспаться. Париж встретил пасмурной погодой, но без дождя. Рядом с вокзалом газетные киоски. В глаза бросилось русское название – «Слово». Не удержался, подошел. А газет на русском оказалось несколько – «Русская мысль», «Парижский вестник», «Земля» и «Воля», «Жизнь», «Вестник Донской Армии». Скупил все, не пожалев денег. На последней странице газет объявления о работе, причем все на русском, для него момент важный. Уселись на лавке, на привокзальной площади, Андрей быстро газеты просмотрел. О! Деньги потрачены не зря. Одно объявление заинтересовало. «При соборе Святого Александра Невского открыты воскресные бесплатные курсы французского языка. После – благотворительный обед». Это то, что надо. Андрей даже не подозревал, что в Париже есть православные церкви, а тут собор. Снова вернулся к газетному киоску, купил карту Парижа, правда, довоенного выпуска, несколько устаревшую. Нашел собор на рю Дару. Если пешком – далеко. Кое-как объяснился с прохожими, помогла карта, ткнул пальцем. По городу омнибусы ходили, трамваи. Добрались, дальше дорогу не спрашивали, храм издалека виден, построен в византийском стиле. Позже Андрей узнал, что собор освящен был в 1861 году и деньги на его постройку в числе прочих давал и русский царь. Перекрестились перед входом, вошли. Сразу русским духом повеяло, запах ладана, восковых свечей, лампадного масла. Вроде как в Россию перенесся, ажно слеза пробила. Нашли дьячка, который помог. Объяснил, где можно снять квартиру, недалеко и недорого. Андрей вцепился в дьячка, как клещ. – Есть ли русские, знающие французский, как родной? – Как не быть? Многие тысячи прибыли с эмиграцией. – Уроки брать хочу, за деньги. – Вполне возможно, приходите к вечерней молитве, познакомлю. И по воскресной школе выяснил, и по церковно-приходской школе для детей. Да еще, оказывается, была гимназия для детей, где и на русском, и на французском уроки шли, для Ивана в самый раз. Вопросов было много, дьячок старался ответить обстоятельно, видно было – не впервой. Андрей почувствовал – утомил уже служителя. – Последний вопрос. Вы по-французски читаете? – Обижаешь, сын мой. Я во Франции двадцать лет как. – Что тут написано? И Андрей протянул визитку, полученную от господина в сломавшемся автомобиле. Визитка уже потерлась. Андрей решил, если человек чем-то помочь сможет, то навестить. А ежели нет, так зачем визитку таскать? Дьяк визитку взял, прочел. Поднял удивленно глаза на Андрея, прочитал еще раз. – Где вы ее взяли? – Что в ней такого необычного? – Это Дидье Маржери, управляющий заводом «Рено» в пригороде Парижа, Бийанкуре. – Автозавод? – уточнил Андрей. – Да, конечно. Тысячи рабочих там трудятся, и попасть туда на работу не просто. Считайте, вам повезло. Ну, повезло или нет, еще неизвестно. Помог Андрей, француз расчувствовался, дал денег и визитку. А сейчас и не вспомнит небось. Но сохранить визитку надо, вдруг пригодится? Для начала отправились в кафе по-соседству. Вывеска на французском, а владельцы русские, как и официанты. И меню на русском, что порадовало, и большая часть кушаний русские – борщ, пирожки, каша по-гурьевски, окрошка, картошка с селедкой. Ну да, храм русский рядом, посетители русские. Андрей еще не знал, что прибывшие с эвакуацией россияне, неважно, кто они были по национальности – русские, татары, армяне, евреи, открыли в Париже торговые и питейные заведения: магазины, рестораны, кафе. Понятно, что люди это были не бедные, потому как не имевшие денег или не сумевшие их вывезти из большевистской России продавали свою рабочую силу: шли швейцарами, дворниками, таксистами из числа знавших французский и умевшие водить. Причем нашли себя и русские артисты вроде Федора Шаляпина или Жоржа Северского. Как соскучились Андрей и Иван по национальной кухне! Борщ заказали с пампушками, как принято в Малороссии было, котлеты по-пожарски, да с картошечкой. Вот только ржаного хлеба не было. Белый во Франции отменный, а черного и нет вовсе. Потом по указанному дьяком адресу отправились. Дом трехэтажный, из числа доходных, довоенной постройки, почти целиком был занят русскими эмигрантами. От собора в двух кварталах, считай – рядом. Хозяин француз, но по-русски вполне понятно говорит. Однокомнатную квартирку на третьем этаже сняли сразу. Хозяин взял плату за месяц вперед – восемьдесят франков, дал ключ. Комната площадью метров четырнадцать, кухня полтора на полтора метра, совмещенный санузел, ванны нет, зато душ. Вот уж чему Андрей и Иван были рады. Выспросив у хозяина, где магазины, отправились туда. Андрей купил белье и рубашки себе и Ивану, полотенца, зубные щетки и одежную, для обуви. Пришлось матерчатую сумку для покупок купить, в руках не унести. Вернувшись, с наслаждением смыли дорожную грязь, да чистое исподнее надели. Благодать! Комната меблированная – шкаф, стол, кровать и диванчик. И больше свободного места нет. Но им двоим хватит вполне. После душа Андрей прилег на несколько минут и позорно уснул. Растолкал его Иван. – Вставай, брат! Братом Андрей повелел его называть еще на пароходе, так и повелось, проще объяснять окружающим. Не объяснять же, что сын батареи. Тогда и понятия не было, что такое «сын полка». Времена были тяжелые, и судьба чужих детей мало кого волновала. А ведь верно, пора идти в собор на вечернюю службу. Придя в храм, отстояли службу, подошли к дьяку. Тот об обещании не забыл, свел их с довольно пожилым мужчиной. На нем форма русского чиновника средней руки, по сюртуку в два ряда бронзовые пуговицы с двуглавыми орлами. Договорились об индивидуальных занятиях для Андрея и Ивана, с почасовой оплатой уже с завтрашнего дня. Без знания французского никак, но язык за неделю не освоишь. Но все же стали проглядываться перспективы. Как всегда, вставал вопрос денег. Уже через месяц платить за квартиру, этот месяц им двоим кушать надо, а еще за занятия платить. И ни один пункт не вычеркнешь, нужен. У хозяина дома Андрей выяснил, где этот пригород – Бийянкур. Поужинали в арендованной квартире булочками. Андрей подосадовал, что позабыл купить чайник. Хочешь не хочешь, а надо обзаводиться кое-какими предметами – чайником, кружками-ложками, тарелками, даже кастрюлей. Но завтра – искать работу. Денег осталось мало, и без работы, без заработка уже через неделю кушать будет нечего. До завода добрался с трудом, получилось с двумя пересадками. Хотя можно было ехать из Парижа по девятой линии метро до конечной станции – Сен-Клу, а потом четверть часа пешком, или на трамвае номер один, почти до завода. Завод «Рено» в западном пригороде Парижа. С севера – Булонский лес, с юга и запада район омывают воды Сены. А через реку, видно отлично, конкурент «Рено», завод «Ситроен». В пригороде были также расположены авиазаводы «Блерио» и «Фарман». До 1939 года район был привлекателен из-за низких цен на аренду жилья и тут – всего восемь километров от центра Парижа! – селились художники, скульпторы, архитекторы. Для работы им требовались большие по площади студии, в самом Париже это были бы большие деньги. У проходной толкался народ, много русских. Приток русских на завод был с 1922 по 1931 год, а пик пришелся на 1924 год. Заводчики к русским относились благосклонно, потому как трудились они усердно и ответственно. А эмигранты шли на автозаводы, потому что рабочий день был восемь часов, с семи утра, и был полуторачасовой перерыв на обед с 12 до 13.30, неквалифицированному рабочему платили 2 франка 85 сантимов в час. Конечно, работа монотонная и перекуров не бывает, поскольку с 1922 года на сборке стоит конвейерная линия. Завод выпускал по триста автомобилей в день, а к 1929 году достиг выпуска 500 штук в день, по тем временам очень прилично. Конкуренция дремать не давала, почти все время шли усовершенствования, или вместо одного типа кузова, скажем, ландоле, начинали выпускать фаэтон или кабриолет. Андрей протолкался через толпу страждущих устроиться на завод, сунул под нос охраннику визитную карточку. Прочитав, тот отступил в сторону. Конечно, вид у Андрея непрезентабельный. В пути пиджак, уже поношенный, пообтрепался. Да и видел Андрей парижан, одевались без шика, но одежда добротная. А он похож на эмигранта, а то и на французского клошара, по-современному – бомжа. Начальство располагалось на втором этаже заводоуправления. Секретарша сначала осмотрела его презрительно, но визитка сыграла свою роль. Если человек вручил свою визитку другому, то он явно рассчитывает на повторную встречу. Его впустили. Кабинет большой, обставлен солидной мебелью. Кожаный диван у окна, длинный стол с рядом стульев, стол самого управляющего. Войдя, Андрей поздоровался. – Бонжур, мсье Дидье. Управляющий, почти не глядя на Андрея, буркнул приветствие. Он просматривал и подписывал бумаги. Андрей молчал. Дидье, удивленный молчанием, поднял голову, присмотрелся. Ему наверняка приходится общаться каждый день с десятками людей, но сомнительно, что с эмигрантами. Его уровень – начальники цехов, главный конструктор, финансовый директор завода, владельцы фирм-поставщиков. Автозавод – сборочное производство. Ни один подобный завод не производит сам всю номенклатуру. Кузов – да, зачастую двигатель. Но краску, масла, покрышки и прочее – удел других фирм. А сейчас его взору предстал эмигрант. Первой мыслью Дидье было – как его пропустили? Потом увидел свою визитку в руке непрошеного гостя. Узнал все же, улыбнулся, нажал кнопку на столе, что-то сказал секретарше. Потом показал на стул. Андрей сел, и Дидье продолжил подписывать бумаги, как будто Андрея и не было. Уйти? Но его не просили выйти. Через несколько минут в кабинет вошел, судя по одежде, бригадир или начальник участка, поздоровался. Оказалось – француз, но знал русский, Дидье его вызвал в качестве переводчика. – Ваше имя? – перевел француз. – Андрэ, – на французский манер переиначил свое имя Андрей. – Вы бы хотели работать на заводе? – Если можно. – Хорошо. Эмиль, отведите его в отдел кадров. Предупреждаю – сначала простым слесарем-сборщиком. Дальнейшее повышение по службе зависит от вас. Мне бы хотелось думать, что я не ошибся. Так Андрей попал на завод. А вечером с Иваном пошел на занятия по французскому. Надо признать, Иван осваивал язык быстрее и легче. Для начала – алфавит, построение фраз, ударения в словах. Началась другая жизнь. Месяц Андрей клепал рамы к автомашинам. Понятное дело – не один. Сначала показали, научили. Да и работали они парой. Один держит разогретую докрасна заклепку, другой бьет молотом. Держать физически легче, Андрею «доверили» молот. На квартиру он возвращался без сил.Глава 2. «Неожиданная встреча»
Через два месяца втянулся, норму стал перевыполнять, брака не стало. И его перевели на сборку колес. Кто не знает, на легковых авто тех лет колеса были спицованные. Обод, ступица, спицы. От правильной затяжки спиц зависела геометрия колеса. Неравномерно затянул, колесо восьмерки выписывать будет. Сначала не получалось. Потом пару часов наблюдал, как делают регулировку опытные мастера. Не сразу, но и на этом участке стало получаться. Как только норму без брака стал перевыполнять, его на другой участок перевели, на покраску кузовов. Машины тех лет имели раму, к ней прикручивали передний и задний мост, ставили двигатель, радиатор, коробку передач. А потом сверху лебедкой ставили окрашенный, с сиденьями, кузов, прикручивали, и машина готова. На покраске Андрей задержался на три месяца. Нитрокраска вонючая, но сохнет быстро. Надо успеть ровно положить на железную поверхность несколько слоев, а потом в сушильную камеру. Некоторые детали после сушки и осмотра контролером приходилось перекрашивать. Но и здесь руку набил. Что радовало – за прошедшее время стал сносно говорить на французском. Занятия с учителем и «погружение в среду», как ныне говорят, дали свои результаты. Иван, сначала посещавший церковно-приходскую школу при храме, язык выучил отлично, говорил чисто, без акцента. Андрей вроде и не родной отец, а рад успехам парня. Посоветовались, и он отдал Ивана во французскую школу. И язык хорошо освоит, и документы об образовании потом получит. Сам же Андрей получил «нансеновский» паспорт. В 1924 году Франция признала большевистский СССР, в Париже появилось посольство Союза. Все русские эмигранты быстро распались на два лагеря. Одни категорически не принимали большевиков, радовались их неудачам. Во время Второй мировой войны они вступали во французские дивизии СС или армию Власова. Хотели помочь победить Союз и вернуться туда хозяевами. Эти люди вступали в организованный бароном Врангелем первого сентября 1924 года «Русский общевоинский союз», сокращенно РОВС, главой которого стал генерал Александр Павлович Кутепов. В дальнейшем РОВС стал получать от зарубежных стран финансирование и другую помощь, стал засылать в СССР разведчиков в попытках создать разветвленную террористическую сеть. Но были и другие люди. Они искренне желали покинутой Родине добра, следили за ее успехами по газетам. Андрей не примыкал ни к тем, ни к другим. Политика – не его дело. Он признал, что белые проиграли. А сейчас надо обустраивать свою жизнь в чужой стране, стать почти своим. Почти, потому что эмигрант в первом поколении имеет другие корни, думает на родном языке и воспитание у него чужое. Тем более на работе продвигаться стал. Его перевели на сборку двигателей в моторный цех. Сюда брали рабочих только квалифицированных, давали освоить все операции, что непросто. У Андрея сложилось четкое впечатление, что его переводы – дело рук управляющего, Дидье. Через бригадиров, мастеров следит за Андреем и, похоже – пока доволен. И правда, начав с подбора поршней по весу, перешел к сборке головки, притирке клапанов. Эти работы довольно высокой квалификации. И получал он уже за час не 2 франка и 85 сантимов, а 8 франков и 70 сантимов. И сам оделся, как француз, чтобы не выделяться, и Ивана одел-обул. Парень растет, и одежду приходится менять как минимум два раза в год – весной и осенью, как и туфли. Месяц проходил за месяцем, и в один из дней его назначили бригадиром смены. К должностям он не стремился, среди начальства почти все были французы. Но повышение было приятно. Не доносами или лизоблюдством должности добился, а трудом. Но признавал – не будь той встречи на лесной дороге с Дидье, так бы и был на клепке рам. Новая должность – более высокая зарплата. Хоть и носил на заводе рабочий халат, но уже не замасленный, и руки чистые. Начал подумывать завести счет в банке и копить деньги на собственное жилье. Потому как было твердое ощущение, что в СССР не вернется. Были люди, поверившие большевикам и вернувшиеся в страну. И с тех пор родня или знакомые во Франции не получили ни одного письма. Это пугало, заставляло думать о нехорошем. Наверное – есть Бог на свете. Однажды воскресным днем Андрей с Иваном прогуливались по улицам. Цвели знаменитые французские каштаны. Запах на вечерних улицах просто потрясающий. Эмигранты говорили – точно такой же аромат в Одессе, но Андрей там никогда не был. На рю Авиньон много русских заведений – магазинов, кафе, мастерских, потому что аренда невелика. А еще почти все эмигранты – русские, арабы, армяне – старались селиться компактно, как и обустраивать предприятия. И язык общий, и вера, и привычки. У одного из магазинов мелькнуло знакомое лицо. Хозяйка вышла проводить покупателя, явно в знак благодарности за дорогую покупку. Андрей глазам не поверил. Не обман ли зрения? Решил в магазин зайти. – Ваня, ты постой здесь, я на минутку. А сам в магазин нырнул. Когда дверь открывалась, звякал колокольчик, так было во всех магазинах. Из подсобки вышла она. Андрей не ошибся – Настя. Его петербургская невеста, потом спутница по скитаниям в Белой армии, любовница и воровка, все в одном лице. С тех пор, как расстались, прошло уже… точно – пять лет. Сбежала она тогда с золотом Андрея, которое он копил несколько лет. Оставила его в трудный момент совсем без денег. Она внешне не изменилась, все так же хороша. Но он знал – душа у нее подлая. Андрей обвел глазами магазин. Небольшой, промтоварный, мужская и женская одежда, обувь. Андрей обернулся, перевернул табличку на двери – закрыто. Это чтобы покупатели не мешали. Настя его узнала тоже. Слегка побледнела, глаза забегали. – Как ты меня нашел? Голос срывается. – Господь свел, он шельму метит. В душе – только холодное мстительное чувство. Из-за этой воровки он с Иваном вынужден был терпеть лишения, унижаться в поисках работы, голодать. А вполне мог иметь вот такой магазин, не знать нужды. Первым желанием было – придушить! Даже пару шагов к Насте сделал. Видимо, она прочитала что-то в его глазах, юркнула в подсобку, попыталась закрыть дверь. Но Андрей физически сильнее, ударил в дверь ногой, Настя отлетела, упала. Из подсобки, где на полках лежали товары, шла винтовая лестница на второй этаж, в жилые помещения. В Париже, да и во Франции, так было принято. Андрей схватил Настю за волосы, поднял. – Только не убивай! – хрипло произнесла она. – Я виновата, я знаю. – Что вину признаешь, это хорошо. Если деньги вернешь – живи, мне твоя жизнь не нужна, ты ее сама испоганила. – Франками отдам, не все сразу, у меня нет таких денег, в товаре все. – Врешь, не поверю, что все золото спустила. Я бы предпочел получить золотом, а не бумажками. Уж как могут рухнуть бумажные деньги, он знал. А золото так и осталось в цене, иначе бы Настя не купила магазин и жилье. – Кто у тебя на втором этаже? – Никого, клянусь. – Твоим клятвам грош цена. – Отпусти волосы, больно. – Ты еще не знаешь, что такое больно. Но волосы женщины отпустил, подтолкнул ее к лестнице. – Веди! На втором этаже две жилые комнаты, обе обставлены по парижской моде тех лет. А еще просторная кухня-столовая, туалет, ванная, балкон. Жилье буржуа средней руки. Чтобы Настя не выкинула неприятный фортель, Андрей запер ее в туалете. А сам быстро обыскал квартиру. Поиски увенчались успехом, обнаружил пятнадцать тысяч франков и немного царских золотых монет, явно из его запасов. Все найденные ценности рассовал по карманам, чтобы не очень выделялись. Настю из туалета выпустил. – Там у тебя немного денег было, я взял как часть долга, когда вернешь остальное? Женщина начала жаловаться, что торговля не идет, доход маленький, старалась разжалобить. Но Андрею ее жалко не было. Воровка, обманщица! Видно – плохо ее родители воспитывали. А ведь в Питере казалась небесным созданием, этаким ангелочком. Как быстро человек может пасть! – Значит, так. Даю тебе месяц, меня не ищи, я сам приду. Убежишь или сообщишь в полицию – найду и покараю. Надеюсь, ты не забыла, что делают с ворами? За огромную сумму украденного во Франции присуждали каторгу. Причем отбывать срок отправляли в каменоломни французских колоний в Африку. Отбыть весь срок в тяжелейших условиях мало кому удавалось. Действовать официально – подать заявление в полицию – не хотелось. После кражи прошло много лет, да еще и кража была в другой стране, свидетелей нет. В полиции дело могут и не взять. А Настя с ее подлым характером могла написать заявление о грабеже, и Андрей это понимал. Он покинул жилье Насти через магазин. Иван обиженно сопел: – Ты чего так долго? Я думал, ты забыл про меня! – Да разве я мог? Ваня, ты плохо обо мне подумал. А я о твоем будущем беспокоюсь. За золото, что забрал Андрей, можно заплатить за учебу в университете, да хоть в Сорбонне. У Ивана уже французское гражданство, а школу закончит через четыре года. Время пролетит быстро. Мысль об учебе Ивана пришла в голову только что, когда золото в кармане появилось. Знать бы тогда, что так жизнь повернется, клал бы золото в Париже во французский банк, тот же Лионский кредит, проценты бы накапали, и вклад был бы цел. Но так благоразумно поступили даже далеко не все дворяне. Андрей обернулся. Надо запомнить фасад, номер дома и улицу. За окном второго этажа он увидел лицо Насти, она отпрянула от стекла. – У нас с тобой сегодня неплохой день, Ваня! Встретился с должником, тебе учебу обеспечил. – Должник старый? – Ну да, со времен большевистского переворота. Андрей, как и французы, считал события октября 1917 года переворотом, а не революцией. Впрочем, сути это не меняло. Сразу же направился в отделение известного парижского банка. Андрей знал, до Второй мировой войны далеко, вклад пропасть не должен. Открыл счет по «нансеновскому» паспорту, золото положил, а бумажные деньги оставил. Как только часть своих ценностей вернул, мозги заработали – куда и как вложить, чтобы сохранить? Урок, преподанный Настей, пошел впрок. Первой мыслью после посещения банка – купить квартиру. Свое жилье – это главная ценность в жизни. Причем оформить документы не на себя, а на Ивана. Как будто вел его кто-то по жизни, подсказывал. Почему не на себя, понял позже, через десять лет. Жениться? Ну нет, если женщины способны на подлость за спасенную жизнь, то рядом им не место. Были у него женщины, все же живой человек, но на вечер. Француженки меркантильны, за вечер – подарок. А с русскими эмигрантками связываться опасался. Мимолетное увлечение может перейти в серьезную плоскость. Через несколько дней завел разговор с Иваном. – Ваня, ты где хотел бы жить? – На Родину вернуться. – Это невозможно. По паспорту ты уже француз. А если вернешься, и кто-либо опознает, что ты в Белой армии был, большевики тебя расстреляют. Надо школу тебе закончить, университет, хорошую специальность приобрести, чтобы на работу потом удачно устроиться. После Первой мировой войны Франция по договору вернула себе индустриальные районы Эльзас и Лотарингию, а также получила контроль над немецкими и турецкими колониями – Того, Камерун, Марокко, Ливан, Сирия. Однако воспользоваться колониями в полной мере не смогла. За период войны Франция потеряла 1 млн 30 тыс. человек убитыми, подавляющее большинство потерь – мужчины трудоспособного возраста. В промышленности застой. В 1926 году к власти пришли правые партии во главе с Раймоном Пуанкаре. А за период с 1929 по 1932 год сменилось восемь правительств. Европу, как и Америку, накрывала Великая депрессия. На этом фоне во многих странах к власти пришли правые или откровенные фашисты. Но автозавод работал, наращивал выпуск автомобилей. В 1924 году на всех выпускаемых машинах стали устанавливать тормоза на всех колесах. До этого тормоза стояли только на задних. Привод был механический, тягами. Но все же это был шаг вперед. В СССР машины еще долго, до Второй мировой войны, выпускали с тормозами на задних колесах, когда Европа и США перешли уже на гидравлические тормоза. Вот что не нравилось Андрею, на машинах не было значков марки. Только знаток мог сказать, какая машина перед ним – «Испано – Сюиза» или «Делано – Бельвиль». Андрей подал письменное предложение начальству – на все машины ставить фирменный знак. Видимо, предложение долго обсуждали, наверняка выбирали лучший из предложенных вариантов, но уже в 1925 году автомобили «Рено» получили стилизованный граненый алмаз на капоте, ставший логотипом на долгие годы. Между тем Андрей узнал цену на золото. Тройская унция стоила 21 доллар США. Он пересчитал во франки, потом прикинул стоимость украденных у него золотых червонцев, а их было 320 штук. Сейчас удалось вернуть сорок монет. Сумма выходила очень приличная. Даже мысль мелькнула, получив деньги, уехать в Канаду, в провинции Квебек французский язык государственный и никакие войны Канады не коснутся. Подошло время получить деньги. В выходной день Андрей направился к магазину Насти. Постоял на другой стороне улицы, понаблюдал. Магазин работает, периодически в него заходят покупатели, ни полицейских, ни крепких ребят поблизости не видно. Быстрым шагом пересек улицу, толкнул дверь – и первая неожиданность. Вместо Насти другая женщина. – Добрый день, мсье! – поздоровалась продавщица. – Бонжур! Я бы хотел увидеть Настю. – Боюсь, это невозможно. – Почему? – Она продала магазин и уехала. Куда – не знаю. – И давно? – Две недели назад. Опять провела Настя Андрея! У него в душе буря эмоций. Кое-как выдавил: – Извините. И вышел. До чего же хитра и изворотлива! А он дурачина и простофиля, как старик в известной пушкинской сказке. Можно нанять частных детективов, они смогут ее найти, но это серьезные затраты, а стоит ли овчина выделки – неизвестно. Черт с ней, пусть живет. Даст бог – свидится. Сам виноват, надо было нанять мальчишек последить за Настей, чтобы не ускользнула. В душе и досада на себя, и злость на Настю. Хорошо, что никому не говорил, а то бы стал посмешищем. Андрей, как и все эмигранты, никого в свои денежные дела не посвящал. Друзьями Андрей в Париже не обзавелся. Знакомые были, да и те все из русской эмиграции, не французы. Андрею, как и другим эмигрантам, не нравились их привычки. Без приглашения посещать не было принято, а если пригласили, стол скудный – бокал вина на весь вечер, и бутерброд. Русские привыкли к обильному застолью. Прижимисты французы. Почти все эмигранты со временем нашли постоянную работу. Но были и те, кто стоял на паперти, у храмов – инвалиды или после тяжелых ранений. И когда Андрей приходил в храм пообщаться с соотечественниками, узнать новости о России, слышал: «Подайте кавалеру Ледяного похода Христа ради!» «Подайте русскому дворянину на кусок горького хлеба изгнания». И даже если было плохо с деньгами, всегда подавал. Кто еще поддержит русского, кроме соотечественника? Русскими называли всех выехавших из России: малороссов, татар, черкесов. Всех, кто присягал царю и воевал в Белой армии. Через несколько лет после бегства из России эмигранты стали умирать – от возраста, от ранений или болезней, от тоски по Родине. На кладбище Сент-Женевьев-де-Буа был православный сектор, где стали хоронить русских. Даже образовались участки: см-1 – дроздовцы, см-4 – алексеевцы, см-6 – донские казаки. И к 1927 году русских захоронений было уже 15 тысяч. В январе 1930 года всю русскую эмиграцию потрясло исчезновение главы РОВС генерала Александра Павловича Кутепова. Кутепов 26 января вышел из дома и отправился в церковь на панихиду по случаю смерти своего сослуживца, генерала Каульбарса. Свидетели потом рассказали, что генерала втолкнули в автомобиль, который скрылся на улице Удиню в сторону бульвара Швонкеров. Похитителями была специальная группа агентов НКВД под руководством Якова Серебрянского и их пособников – французских коммунистов. В частности, прикрывал операцию и стоял на перекрестке настоящий офицер полиции из французов. Кутепову еще в машине укололи морфий, дозу не рассчитали, ввели очень большую, и сердце генерала не выдержало, он умер в этот же вечер. Но похитители хотели вывезти его тайно на пароходе, и смерть спутала НКВД все карты. После Кутепова РОВС возглавил генерал Евгений Карлович Миллер. Андрей, будучи офицером и активным участником Белого движения, в работе РОВС участия не принимал. Подрывная деятельность против своей страны ему претила. Жил во Франции, паспорт был «нансеновский», а все равно в душе считал себя россиянином, временно попавшим на чужбину. На заводе дела шли в гору. Бригадир, мастер участка, начальник смены в цеху. Уже и халат синий не надевал, а ходил на работу в костюме и при галстуке. И пропуск на завод не такой уже имел, как у простых рабочих. По этому пропуску в столовую для начальства доступ имел. Денег поднакопил, да еще франки, изъятые у Насти, добавил, купил квартиру, как планировал. Но не там, где эмигранты арендовали, а в чисто французском районе. Да документы на Ивана оформил, у него паспорт французский. Так что стал парень владельцем недвижимости, а Андрей – на птичьих правах проживает. За время, что прошли вместе в боях, ели из одной тарелки, делили все невзгоды, свыклись, почти родней стали. И нет для Андрея ближе человека, чем Иван. А Иван ценил и уважал Андрея, как старшего брата. Отца и мать своих помнил, чтил. Если бы не это обстоятельство, считал бы Андрея названым отцом. Прошло еще три года, относительно стабильных. Андрей уже полноправный начальник сборочного цеха, самого большого на заводе. Иван школу окончил, поступил в Сорбонну, университет старый, с традициями. Андрей его к учебе не принуждал, пусть сам выберет факультет и специальность, чтобы по душе было дело. Когда по любви, по желанию в профессию пошел, так высот достигнешь и маяться всю жизнь не будешь – скорей бы рабочий день окончился. Став начальником цеха, Андрей присматривался к сотрудникам, кто как к делу относится, да на своем ли месте руководители низшего звена – бригадиры, мастера. От них многое зависит. Некоторых в должности понизил, а пятерых и вовсе уволил. Меры дали результаты, процент брака падал, а объем выпуска автомашин рос, причем на тех же мощностях. А в Европе политическая ситуация все сложнее. К власти в Германии пришел Гитлер, провозгласил девиз – «Германия превыше всего». Не отсюда ли ноги растут у девиза украинских националистов – «Бог и Украина выше всех»? Андрей в общих чертах историю знал, надеялся – пойдет она по другому пути. Но нет! Правители не боялись крови и войны в надежде оттяпать землицы и ресурсов у соседей. Надежды большевиков, живших под лозунгом «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», не оправдались. Коммунисты надеялись, что, получив оружие, пролетарии повернут его против буржуазии, свергнут правительства и установят диктатуру пролетариата, но надежды не сбылись. Немецкий народ с радостью внимал речам фюрера, записывался в НСДАП, шел в армию. По мирному договору Гитлеру нельзя было выпускать танки и самолеты, готовить экипажи. Но выход нашелся. Страна Советов предоставила земли и школы, в Липецке обучались немецкие летчики, в Казани – танкисты. В Испании по итогам выборов 16 февраля 1936 года с минимальным перевесом победу одержал блок левых партий «народный фронт». Начались беспорядки. Националисты, поддерживаемые армией и богатыми промышленниками, землевладельцами, решили применить силу. На стороне националистов генерал Франсиско Франко, поддерживаемый фашистской Италией, нацистской Германией, а также Португалией. Проживавший там испанец Санхурхо начал готовить военный переворот. В испанской армии заговорщиков поддерживал генерал Эмилио Мола. Заговорщикам удалось заручиться поддержкой крупных испанских промышленников и землевладельцев, генералы получили от буржуазии деньги. Мятеж начался 16 июля 1936 года сигналом радиостанции Сеуты «Над всей Испанией безоблачное небо». В Испании начались бои, гражданская война. На стороне правительства – коммунисты, социалисты, студенчество и интеллигенция. На стороне националистов – рабочие. Но и республиканцы имели серьезную поддержку извне. За левые силы вступилась Франция на первых порах, которая потом наложила эмбарго на поставки оружия республиканцам, в Мексику и СССР. Причем СССР кинул клич через Коминтерн (коммунистический интернационал, штаб-квартира которого была в Москве) – помочь республиканцам. Из многих стран поехали добровольцы, сочувствующие республиканцам. Причем сила в интернациональных бригадах собралась немалая – больше двадцати восьми тысяч бойцов. А в республиканской армии 55 225 пехотинцев, еще 3300 летчиков, в ВМС – 13 тысяч моряков. Силы Франко значительнее – 67 275 пехоты, 2200 летчиков и 7 тысяч моряков. Германия направила легион «Кондор» в составе 650 самолетов – «Не-51»; «Не-112», «Bf-109В», «Bf-109С», «Bf-109Е»; «ju-52»; «ju-87», «Не-59» и «Не-111». Пилоты в легионе приобретали опыт, ротировались через три месяца. Гитлер к началу Второй мировой войны имел опытных летчиков и испытал самолеты, заводы усовершенствовали их. Италия поставила в Испанию тысячу самолетов, но конструкции были устаревшими – «CR-32»; «G-50»; «SM-79», «СА-310». Только Макки – Кастольди не сильно уступал «Мессерам». Советский Союз поставил военной помощи 800 самолетов, в основном монопланы «И-16» и бипланы «И-15», немного бомбардировщиков «СБ», летчики – 1811 человек. Также поставляли танки «Т-26» с экипажами и группу диверсантов во главе с Ильей Стариновым. Однако как по-разному распорядились Гитлер и Сталин «советниками» после завершения войны в Испании. Гитлер своих пилотов берег и ценил, а Сталин репрессировал, начиная с рядовых пилотов и кончая Смушкевичем, генералом, советником командира республиканских ВВС Идальго де Сиснероса. Точно так же расстреляли или посадили в лагеря танкистов. В 1938 – 1940-х годах было репрессировано 40 тысяч командиров РККА, причем грамотных, опытных. На их место заступили малообразованные, не имевшие боевого опыта. Во многом это была работа Абвера, подбросившего дезинформацию на Тухачевского и других военачальников о якобы зреющем в армии заговоре военачальников. Не будь такой массовой чистки в армии, Гитлер не решился бы начать войну. В интербригады попали люди разных национальностей. Было девять тысяч французов, три тысячи немцев, три тысячи поляков, три с половиной тысячи итальянцев, две с половиной тысячи американцев, две тысячи англичан, по тысяче – чехов, австрийцев, венгров. Были швейцарцы, румыны, норвежцы, а также русские эмигранты. Не смогли усидеть в странах, принявших их. У многих злость на Германию за Первую мировую войну, хотелось поквитаться. Андрей раздумывал недолго. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о военной помощи Испании 29 сентября 1936 года, когда вовсю шли бои. Андрей же решился ехать в октябре, когда в Испанию пошли поставки вооружения. Из СССР грузы с военной техникой шли грузовыми пароходами, сначала из портов Черного моря. Но когда франкисты утопили 3 советских судна и 3 захватили, СССР стал направлять суда из Ленинграда и Мурманска, чтобы миновать опасную зону Средиземного моря. Советские моряки хитрили, для маскировки поднимали флаги других стран, меняли названия судов. Республиканцы стали раздавать стрелковое вооружение народу. Мятежники не смогли взять Мадрид, Барселону. К тому же мятежники получили чувствительный удар. В авиакатастрофе погиб 20 июля главный заговорщик и идеолог путча – Хосе Санхурхо. Но и республиканцы стали совершать ошибки – расстреливали землевладельцев и священников. Испания – страна католическая, и убийства священников настраивали народ против республиканцев. Конечно, в интербригадах воевали коммунисты, социалисты, анархисты, не признававшие любые вероисповедания. И в результате страна разделилась. За республиканцев – центр и юг, за путчистов – север. Страна басков держала нейтралитет. Народная милиция встала на сторону Франко. Андрею и жалко было бросить работу, все же добился высокого для эмигранта поста, но и повоевать с немцами хотелось. В какой-то мере сказывалось уязвленное самолюбие. Иван уже в университете учится, денег на житье Андрей ему оставил, а за обучение, за весь курс, оплатил. Иван парень серьезный, не ударится без пригляда в пороки, слово Андрею дал. К тому же Андрей планировал повоевать в интербригаде полгода и вернуться. Все равно путчисты в итоге возьмут верх, и ждать печального конца в Испании не следовало. Русские эмигранты в Испанию поехали не все, малая часть, но все с боевым опытом. Не денег искать, в интербригадах никто не разбогател, не славы, и не за идеалы республики воевать. Одно желание – набить германцам морду, за позорный мир Брест-Литовска поквитаться. Слишком еще свежи события и обиды. Колебался Андрей, все же шаг серьезный. Бросить достойную работу, ринуться в неизвестность, а ради чего? Риска захотелось, адреналина? А если покалечат, вернется без руки или ноги, тогда что? Инвалида на работу нигде не возьмут, а сидеть на шее у Ивана совесть не позволит. Да и откуда у студента деньги? Часть русских эмигрантов именно по финансовым проблемам в Испанию не поехала, а еще боязнь потерять работу. Но решился Андрей. После совещания остался в кабинете Дидье, положил заявление ему на стол. – Это что такое? Управляющий надел очки, прочитал, потом посмотрел на Андрея, снова лист пробежал. – Андрэ, неужели я плохо к тебе относился? – Я полагаю, не хуже, чем к сыну, мсье. – Ну хорошо, хоть заметил. Тогда почему хочешь уйти? Почти сразу вскочил. – Молчи! Я, кажется, догадался. Сколько они тебе обещали? – Вы о чем? – О конкурентах. Посмотри на ту сторону реки, что видишь? – «Ситроен». – Или не они? Тогда «Пежо»? – Простите, я уезжаю из страны на время, ориентировочно на полгода. – Да? Прости, что плохо подумал. Тогда пиши заявление на отпуск, а затем заявление – вывести за штат. Это не увольнение. Вернешься и приступишь к работе. Хм, француз был поистине добр. Андрей сразу написал оба заявления. – И все же, куда собрался? – Бошей бить в Испанию. Французы немцев презрительно называли бошами. Впрочем, немцы отвечали тем же, называли их лягушатниками. – Не стоит лезть в испанские разборки, Андрэ, – принялся увещевать его Дидье. – Мне испанцы безразличны. Французы подписали договор в Компьене и они победители. А большевики позорный договор в Брест-Литовске. Есть желание показать немцам, что нас не победили! – Вот ты какой? Говорили мне о загадочной русской душе, не верил. Хорошо, я свое слово держу, сдержи и ты. Расстались довольные друг другом. Андрей сложил в сумку самое необходимое – белье, бритву, взял немного денег и «нансеновский» паспорт. По закону он имел право через пять лет проживания в стране принять гражданство и обменять «нансеновский» паспорт на гражданский. Но делать этого не стал, как и часть эмигрантов. Попрощался с Иваном. Мыслишка подленькая мелькнула. А может – зря едет? Парня еще воспитывать надо, он нуждается в поддержке, в отцовском плече. Андрей не родной отец, Ваня – сирота, но Андрей добровольно стал Ивану отцом ли, старшим братом. Долгие проводы – долгие слезы. Подхватил сумку – и на вокзал. Почти все, едущие в Испанию, добирались до Мадрида по железной дороге. И Андрей не был исключением, с Лионского вокзала сел на поезд прямого сообщения «Париж – Мадрид». В поезде полно мужчин, причем без семей. Явно на войну едут. Андрей разговорился с одним бельгийцем в купе. Оказалось – летчик. Причем он даже знал конкретное место, куда ему следовало прибыть – аэродром Барахас, недалеко от Мадрида. Андрей договорился ехать с ним, пояснив, что он тоже пилот и хочет воевать за республиканцев. Все же с попутчиком ехать проще. Довольно быстро в поезде сколотились компании, причем по партийным интересам. Анархисты с анархистами, коммунисты со своими единомышленниками, как и социалисты. Разные национальности и гражданство никакой роли не играли. Все одинаково хотели помочь республиканцам и пощипать перья немцам. Слишком многим народам Германия доставила неприятности и беды в Первую мировую войну, да и сейчас начала активно вооружаться, представляя угрозу Европе. На стороне Франко выступил Ватикан, а США поставляла путчистам грузовые автомобили и горючее. На стороне Франко воевали два русских генерала из эмиграции – Николай Шинкаренко и Анатолий Фок, который погиб в бою. А с ним еще семьдесят два русских офицера. Так что встретиться со своими соотечественниками и соратниками по Белому движению Андрей мог еще в поезде, ибо организованных перевозок не было, за исключением техники и личного состава из СССР, откуда шли пароходы. Пограничники с испанской стороны никого не досматривали, мельком посмотрели паспорта, видимо, уже привыкли. За трое суток добрались до Мадрида, на площади у вокзала крытые грузовики стоят. Бельгиец, знакомый Андрея по поезду, походил у грузовиков, вернулся. – Пошли. Республиканцы высылают транспорт к каждому поезду из Франции. Нам на аэродром Барахас вон к тому грузовику. Грузовик оказался американским «Фордом», отбитым народной армией у франкистов. В кузове семь человек. Трястись пришлось около часа. Сначала по узким старинным улицам, потом по булыжной дороге. Аэродром, бывший гражданский, сохранился кирпичный аэровокзал, бетонная взлетно-посадочная полоса. Как правило, в войнах на полевых аэродромах твердого покрытия не было. В ряд, без всякой маскировки стоял с десяток французских истребителей «Девуатин». Поставлены они были еще летом республиканскому правительству, потом Франция подписала договор с Гитлером и Муссолини, и поставки техники в Испанию прекратились. С виду самолеты были одинаковы, но уже вечером Андрей узнал, что модификации две. Имелся пушечный вариант «Д-372» с крыльевыми пушками калибра 20 мм и пулеметный «Д-371» под патроны винтовочного калибра. Самолет представлял собой высоконесущий моноплан с подкосами. Андрей знал, как выглядит немецкий «Мессер», и по сравнению ним «Девуатин» выглядел анахронизмом. Так потом и оказалось. Скорость и скороподъемность, два важнейших качества истребителя, недостаточны, на равных с «Мессером» только горизонтальная маневренность. Фактически он уступал даже нашим «Ишакам». В Испании за характерный вид наши «И-16» прозвали «чатос», или курносый. С «Мессерами» серий В,С и Е «И-16» сражался почти на равных. Но выводы из боев в Испании последовали разные. Немцы самолет усовершенствовали, поставили более мощный мотор. А в СССР решили, раз «И-16» успешно сражается с новейшим «Bf-109 E», то советские истребители вполне на уровне зарубежных аналогов. Немецкий танковый батальон под командованием Вильгельма фон Тома ничем особо себя не проявил, зато в жарких боях февраля 1937 года большую роль сыграла наша бронетанковая бригада Дмитрия «Пабло» Павлова. У каждого нашего военспеца был свой испанский псевдоним. Любая война – это прежде всего деньги. Они дают возможность купить у союзников или нейтральных стран вооружение, боеприпасы, военную технику, амуницию, горючее. Путчисты планировали захватить Мадрид четырьмя армейскими колоннами с разных направлений, а в городе было еще полно сторонников Франко, называемых пятой колонной. Республиканское правительство побоялось захвата национального банка. Испания обладала четвертым в мире золотым запасом. Министр финансов республиканцев Хуан Негрин проявил инициативу по спасению золотовалютных резервов. Армия Франко была уже в 116 километрах от Мадрида и противостояли кадровой армии лишь только что созданная Народная армияи немногочисленные в то время интернационалисты. Испанское правительство обратилось к СССР. Была разработана секретная операция и вывезено 510 тонн золота, или 73 % золотого запаса. Еще 193 тонны были вывезены во Францию. Утром 14 сентября 1936 года к зданию Банка Испании подъехали карабинеры и 60 рабочих. Хранилища были вскрыты, золото в слитках и монетах уложили в деревянные ящики, погрузили в железнодорожный состав и под сильной охраной отправили на станцию Аточа, откуда на Картахену. Руководил операцией по вывозу золота в Испании представитель НКВД Александр Орлов. Он получил шифрограмму из Москвы 20 октября 1936 года. Чекист выбрал морской путь. Золото в ящиках, каждый из которых весил 75 кг, погрузили на транспорты КЧМ, «Курск», «Нева» и «Волголес». Погрузка заняла три ночи и 21 октября все четыре судна вышли из Картахены и направились в Одессу. Часть похода их сопровождали четыре испанских судна и одна подводная лодка СССР. Корабли прибыли в одесский порт второго ноября, имея на борту семь тысяч восемьсот ящиков золота. Весь пирс был очищен от людей, включая персонал порта. Ящики с драгоценным грузом перегружали сотрудники НКВД, все – командный состав. Рядовые и сержанты НКВД стояли в оцеплении. С судов перегрузили в вагоны, и эшелон под сильной охраной 173-го отдельного батальона НКВД был доставлен в Москву, в Гохран. Золото тщательно пересчитывали и взвешивали два месяца. Руководство страны старалось держать полученное испанское золото в тайне, и поэтому привлекали минимум людей. Но после перевозки стали исчезать или были казнены причастные к операции люди. Сначала советский посол в Испании Розенберг Марсель Израилевич, за ним советский торговый представитель Артур Карлович Сташевский – в 1937 году. Советские функционеры, отвечавшие за перевозку – Гринько, Крестиньш, Маргулис, Коган – расстреляны в 1938 году. Александр Орлов, опасаясь за свою жизнь, бежал в США. Все серебро Испании было вывезено в США кораблями с июня 1938 года по июль 1939 года, на сумму двадцать миллионов долларов. Испания была богата серебряными приисками, а золото вывозили из Америки и Африки в свое время. Андрей, как и большинство летчиков-интернационалистов, видели «Девуатин» впервые. Всего их было выпущено восемьдесят штук, из них только десять разными путями поступили в Испанию. Несколько штук продала Латвия, другие были переданы Францией. Высоконесущий моноплан-парасоль имел двигатель «двойную звезду» в 930 л.с. Гном-Рон при взлетном весе самолета 1970 кг, максимальную скорость развивал в 400 км/час при дальности полета в 700 км. По боевым возможностям был равен немецкому «Не-51». Немецкий биплан к тому времени устарел, на смену ему шел «Мессершмитт Bf-109». Из первой партии самолетов модификации «А» в 20 машин в Испанию не попал ни один. В легион «Кондор» поставлялись четыре модификации «Мессера» – В (Бруно), С (Цезарь), Д (Дора) и Е (Эмиль), всего 130 штук, из которых в боях было потеряно 40. Причем один подбитый «Мессер» летчиком А.И. Гусевым из числа советских добровольцев сел на территории республиканцев, самолет перевезли в СССР, тщательно исследовали, особых новинок не нашли. Между тем истребитель еще был сырой, но с большими резервами по усовершенствованиям. Модификация «В» имела двигатель в 720 л.с., два пулемета калибра 7,92 мм. Вся партия в 30 машин была отправлена для опытной эксплуатации в Испанию. Модификация «С» имела уже четыре пулемета, модификация «Д» оснащалась двигателем с механическим впрыском топлива, а не карбюратором. Следующей модификацией была «Е», самой массовой из применяемой в Испании. Этот самолет имел два пулемета и одну пушку в 20 мм, стреляющую через полый вал винта. В серии «Е-7» на самолет установили бронестекло кабины пилота толщиной 58 мм, а также бронеплиту в 6 мм за топливным баком, перекрывающую все сечение фюзеляжа. Модификации «В» и «С» развивали 410 и 420 км/час соответственно и имели максимальную высоту подъема в 8400 метров. Советский истребитель «И-16» был машиной этапной, родоначальник истребителей-монопланов в СССР. Разработан в КБ Н. Поликарпова, в доводке истребителя принимали участие В. Чкалов, Коккинаки, Юмашев. Выпускался серийно с 1934 и до 1942 года, всего было выпущено 10 тысяч машин. Боевое крещение получил в Испании. Советские летчики называли его «ишаком», испанцы – «чатос» – курносый, за внешность, а немцы – «крыса» за высокую маневренность. Истребитель был сложен в пилотировании, отличался неустойчивостью в полете за счет задней центровки. Впервые на советских истребителях убирались шасси, причем вручную, лебедкой, летчику приходилось делать 44 оборота штурвалом. Из-за тросового привода шасси часто застревали в промежуточном положении. Строевые летчики с малым налетом боялись нового истребителя, в начале эксплуатации произошло несколько катастроф. Первая серия – тип 4 имел двигатель 9 – цилиндровую звезду воздушного охлаждения, в отличие от «Мессера», у которого охлаждение было водяное. Развивал мотор 480 л.с., имел 2 крыльевых пулемета «ШКАС», на поздних сериях имел две 20-мм пушки «ШВАК». В Испании воевали на тип 5, который выпускался с 1935 по 1938 год. На него ставили самодельную бронесистему. На тип 6 закрытый фонарь кабины сменили на открытый, поставили масляный радиатор двигателя, потому как двигатель на максимальных оборотах в условиях боя перегревался. Итальянцы в Испании пользовались морально устаревшими самолетами «Фиат G-50» и «Макки-Кастольди CR-32», а также бипланы «М-14» и «М-29». Только в 1940 году фирма «Макки-Кастольди» выпустила модель «200», не уступающую «Мессеру». Для начала летчикам интербригады подобрали комбинезоны и шлемы, выдали личное оружие – револьверы. Андрей отказался, он привез свой «Кольт». День полностью инструктор рассказывал особенности «Девуатина» да совершали короткие полеты, как в авиашколе. Взлет, полет по кругу, посадка. Андрей, хоть и не летал давно, пробный полет совершил чисто. А потом несколько дней изучали карты боевых действий. Каждый летчик получил позывной и документы, удостоверяющие принадлежность к интербригаде. Случись быть сбитым и приземлиться, крестьяне могли запросто расправиться с чужеземцем, ведь испанского языка ни один пилот не знал. Хоть и разных национальностей летчики были, а по-французски понимали все. Кроме Андрея был еще француз, два бельгийца, итальянец, венгр, чех, три болгарина. В Европе до Второй мировой войны французский язык был широко распространен, а после поражения Германии самым ходовым стал немецкий. Парадокс! Кормили неплохо – овощи, фрукты, рыба, мясо. Но все очень острое, с перцем – красным и черным. Для испанцев такая еда привычная, но среди пилотов нравилось только итальянцу Джованни. Андрею хотелось летать. Восстановить летные навыки, заодно изучить, на что способен в воздухе «Девуатин». Один ознакомительный круг над аэродромом – это даже не смешно. А все упиралось в нехватку топлива. Бензин был нужен всем – авиации, танкистам, грузовым перевозчикам. А своего бензина в Испании не было. Кое-что поступало на судах с Ближнего Востока, но случались перебои, франкисты задерживали суда и конфисковывали грузы. Через соседей сухопутным путем тоже доставить сложно. Португалия на стороне неприятеля, Франция придерживается нейтралитета, больше похожего на блокаду, ибо подписала договор с Германией и не пропускает через свою территорию грузы воинского или двойного назначения. Испанию выручали порты на Бискайском побережье, куда приходили суда из СССР и других стран. Но все же кружным путем бензин был получен и не автомобильный, а именно авиационный. Пилотам разрешили облет района боевых действий. Пулеметы были заряжены, но Андрей пристрелку не производил, впрочем – как и другие летчики. Для стрельб нужны условия – высокий земляной вал, большая дистанция. С этим сложно, учитывая, что испанцы не очень дисциплинированны и во многом полагаются на удачу, помощь Господа. На бумаге эскадрилья уже существовала, но комэск не разбил пока пилотов на пары, не проводил занятия по слетанности. А еще надо было разработать условные слова при радиообмене, радиосвязь была открытого типа и любой, имеющий радиоприемник соответствующего диапазона, радиопереговоры мог прослушивать. Андрей полагал, что такие «любопытные» могли оказаться среди немцев, причем профессионалы в своем деле. Позже он узнал, в чем причина многих упущений в эскадрилье. Оказалось, пилотов с боевым опытом всего двое, считая Андрея. Остальные добровольцы, кто инструктор в аэроклубе, кто спортивный пилот, двое числились военными пилотами, как болгары, но в реальном бою не участвовали. Фактически эскадрилья не облетана, не обстреляна. А им будут противостоять немцы легиона «Кондор». Кое-кто из них прошел Первую мировую войну, воевал с англичанами и французами, передавал свой опыт летчикам в авиасоединениях, в учебных боях отрабатывал навыки. Самолет заправили бензином, маслом. Механики прогрели двигатель. Андрей надел парашют, забрался в кабину. Выручало знание французского, ведь все надписи на приборах на языке страны-производителя. Непривычно, к каждому типу самолета присидеться надо, чтобы действовать автоматически, чтобы руки сами ложились на нужные рычаги и кнопки. А сейчас сначала подумать надо, потом посмотреть, где нужный кран, рычаг, кнопка, на это уходит драгоценное время. Козырек впереди маленький, ни бронестекла, ни бронеспинки нет, то есть защиты никакой. По сравнению с аэропланами, на которых летал Андрей раньше, огромный шаг вперед, но рядом с «Мессером», с его гладкими и хищными обводами «Девуатин» выглядел неуклюжим утюгом. Но выбирать не приходилось. Андрей вырулил на старт, получил отмашку флагом, двинул сектор газа вперед. Мотор взревел, и самолет побежал по взлетно-посадочной полосе, набирая скорость. Оторвался от полосы быстро, взлетная скорость не велика. С набором высоты стали видны отличия от родной страны. Там равнины, а здесь горы, холмы. В России обширные поля, а в Испании небольшие земельные наделы. И дороги… что это на дороге? Снизился, пролетел параллельно. Грузовики, военные в мундирах. А чьи они? Республиканцы, путчисты? А то и вовсе итальянцы? Как быть, если ни одного человека в военной форме – франкиста или солдата Муссолини не видел. Ударишь из пулемета, а окажутся республиканцы, позорно будет. Сделал облет колонны. Солдаты с грузовиков размахивали руками, пилотками. Им проще, они видят республиканский флаг на вертикальном руле хвостового оперения. Похоже, если не стреляют, народная милиция или республиканская армия, а то и интербригада. Уж лучше воевать с самолетами, на них четкое обозначение есть. На правом колене открытый планшет с картой. Периодически сверял местность с картой, радовался, что не разучился читать. Все же навыки надо восстанавливать. Высота две тысячи метров, воздух спокоен и вдруг – «др-р-р»! Трассирующая очередь рядом прошла. Настроение резко изменилось, правую ногу вперед, левой рукой ручку управления двигателем тоже вперед. Мотор взвыл, самолет заложил вираж. Андрей обернулся, а на хвосте немецкий «Хейнкель» 51-го типа. На фюзеляже и хвостовом оперении черный косой крест. Далековато немец огонь открыл. Андрей головой завертел. Влево – вправо, вверх. Немцы поодиночке не летают, только парами или четверками. Есть еще один, висит с превышением метров на триста, страхует. И злость взяла, и азарт появился. Что французская машина, что немецкая по характеристикам похожи, удача в бою зависит от мастерства летчика. Андрей бросил самолет в пике, думал оторваться от немца. Но и тот повторил маневр, так и висит. Зато второй так и остался на высоте. Прикрывает от возможного напарника Андрея. Но он-то вылетел один. А для немцев первым делом порядок, вот и высматривает несуществующего ведомого. «Хейнкель» даже в пикировании отставать стал. Вроде свежая конструкция. Немцы стали выпускать биплан в прошлом 1935 году и выпускали два года, произвели 600 машин. Гитлер на встрече с Франко 26 июля 1936 года обещал военную помощь и не обманул. В Испанию отправилась «туристическая группа» генерала Хуго Шпрее – 85 военнослужащих и 6 «Не-51» в ящиках, по документам – сельхозтехника. Самолеты собрали и облетали. Немцы на первых порах в боях не участвовали, были инструкторами для испанских летчиков-путчистов. В сентябре испанцы уже имели две полнокровные эскадрильи. Немцы поставляли самолеты и обучали испанцев. Для «Хейнкеля» Испания была первым боевым театром, пробой сил. И «Не-51» провалился. В октябре 1936 года в Испанию прибыли первые советские «И-16» четвертой серии. Превосходство «ишака» в первых же боях было полным – в скорости, маневренности, скороподъемности. Немцы были шокированы. Новый истребитель проигрывает русским самолетам! В Испанию немедленно был направлен «Bf-109». «Не-51» имел двигатель 750 л.с. и максимальную скорость 330 км/час при дальности полета 570 км и потолок 7700 м, вооружен двумя пулеметами винтовочного калибра. Всего их было поставлено в Испанию 79 штук. Наш «И-16» имел менее мощный двигатель, чем «Не-51», но лучшую аэродинамику, все же немецкий биплан имел большее сопротивление воздушному потоку. Андрей потянул ручку на себя, перевел самолет в горизонтальный полет и сразу вверх, да с переворотом, совершив иммельман. От перегрузок потемнело в глазах. Зато теперь он идет немцу в лоб. Оба открыли огонь одновременно. Для Андрея это первый опыт стрельбы на «Девуатине». Что хорошо, патроны в лентах имели через два на третий трассирующие пули, можно было наблюдать, куда идет очередь. Вот цепочка трассеров стала сдвигаться к «Хейнкелю». Это Андрей ручкой корректировал наводку. Немец не выдержал, отвернул, и очередь прошлась ему в борт. Полетели куски обшивки, но дыма не было, и «Хейнкель» не потерял управление. Управлял истребителем не испанец-путчист, а немец из легиона «Кондор», у этого легиона в Испании на самолетах была не свастика. На руле направления, окрашенном в белый цвет, наносили черной краской вертикальный крест. Легион состоял из 4 эскадрилий (по 12 самолетов каждая) бомбардировщиков и 4 эскадрилий истребителей, всего пять тысяч пятьсот военнослужащих. И это не только летчики, мотористы, оружейники, связисты, медики, повара, зенитчики. Всего за годы гражданской войны в Испании путем ротации немцы пропустили двадцать тысяч военнослужащих, получивших бесценный боевой опыт. А еще – конструкторы получили знания боевой эксплуатации. «Мессер» усовершенствовали, причем в несколько этапов, а «Не-51» вскоре сняли с производства, осознав, что эпоха бипланов прошла. Так же получилось с советскими «И-15» «Чайка». Конкуренции с «Bf-109» он не выдерживал. Все же долгий перерыв в полетах сказался. Увлеченный боем, Андрей перестал следить за вторым «Хейнкелем». Немец о себе напомнил. Он занимал выгодную позицию – сверху и не преминул этим воспользоваться, круто спикировал на Андрея с задней полусферы. Когда пули ударили по плоскости левого крыла, Андрей дал ручку вправо, подал левую ногу на педали вперед, правым переворотом ушел с линии огня. Немец атаку не повторил, вместе с поврежденным первым «Не-51» ушел на юг. Андрей повертел головой. Первая встреча с немцами состоялась. Победы не одержал, но и сам сбит не был, уже хорошо. Навыки быстро не восстановишь. А еще – самолеты стали совершеннее, летали быстрее с тех пор, как он воевал с немцами. Поначалу, в эвакуации, думал – все, с немцами воевать больше не придется. Как бы не так! Германия на протяжении трех десятков лет развязала две мировые войны с многочисленными жертвами. И, похоже, выводов не сделали, поскольку вступили в военную организацию НАТО. Андрей проводил взглядом удаляющиеся истребители, осмотрел свой самолет. Пробоины на крыле есть, но самолет слушается рулей, мотор тянет ровно, дыма нет. На приборах – температура масла и головок цилиндров в пределах нормы, высота – тысяча восемьсот метров. Первый его воздушный бой в Испании. Определился с положением, развернулся к аэродрому. Бензина хватило бы еще на полчаса, но самолет поврежден, да и боезапас частично потрачен. Надо возвращаться. На аэродром вышел точно, удачно приземлился, а самолет сразу потянуло влево. Сбросил газ, рулями парировал увод, пока мог. Все же в конце пробега с полосы ушел, подняв тучу пыли. К нему помчался грузовик с техперсоналом и санитарная машина. Андрей выбрался из кабины, вскинул руки, показывая – жив, не ранен. «Санитарка» сразу назад повернула. Андрей спрыгнул на землю. Так вот причина – пробило левое колесо основного шасси, в полете незаметно было, а при посадке сплющилось, стало тормозить. Иногда такие повреждения заканчивались переворотом самолета. Техники и механики обступили самолет, стали разглядывать дырки в крыле. А оружейник открыл лючки, присвистнул. – Все патроны израсходовал! Ты хорошо повоевал, Андрэ! Патроны кончились неожиданно быстро. Андрей вывод сделал – стрелять с близкого расстояния, короткими очередями. Оставшись без патронов в бою, он станет легкой добычей для стервятников из «Кондора» или других формирований. В небе Испании летали и испанцы обеих противоборствующих сторон, и немцы, и интербригады, и итальянцы, которые послали на помощь Франко пехотную дивизию «Божья воля», усиленную танками, да еще авиацию. Да еще русские «добровольцы» из СССР.Глава 3. «Но пасаран»
«Но пасаран!» был боевой клич республиканцев, в переводе – не пройдет! Имелся в виду враг. Первый боевой вылет Андрея пилоты отметили вечером – вино, песни. Чех Словичка спросил: – Каков твой вывод после первого боя с немцами? Все сразу притихли, ожидая ответа. – Стрелять с коротких дистанций, не более ста – ста пятидесяти метров, короткими очередями, целиться не по самолету противника в целом, а по кабине пилота или мотору. Нам «Хейнкеля» бояться не надо, он уступает «Давуатину» в скорости и равен по вооружению. Воевать надо обязательно парами – ведущий и ведомый, поддерживая радиообмен. Смолкли разговоры, пилоты переваривали информацию, задумались. Андрей говорил практические вещи, которые помогут выжить и одержать победу. Встал итальянец Джованни. – Предлагаю выбрать Андрэ командиром эскадрильи! Летчики одобрили криком – виват! Поставили на голосование, и кандидатуру поддержали все. Андрею командовать – не привыкать. Но пилоты на следующий день пожалели о выборе. Беззаботная жизнь закончилась. Утром подъем, потом построение. Ему пытались перечить. – Андрэ, мы же не в армии! К чему дисциплина? Вот в бою – другое дело. – Анархистов не держу. Или назначайте другого, я за власть не держусь. Нехотя, но смирились. Андрей назначил пары, определил ведущего и ведомого, объяснил обязанности. Немцы в «Кондоре» использовали точно такую же тактическую единицу, как и итальянцы. Советские пилоты использовали три самолета. Тройка неудобна в маневренном бою, есть опасность столкновения при резких маневрах. После завтрака полдня рассказывал о тактике воздушного боя, которую использовал знаменитый ас Покрышкин. Высота, скорость, огонь! Правда, про Покрышкина не говорил, не проявил себя еще ас, будет это позже. Самолет Андрея за сутки залатали, заменили колесо, опробовали мотор, подготовили к полету – бензин, боеприпасы пополнили. И вот уже по телефону первый боевой приказ. «Прикрыть от налета бомбардировщиков Мадрид, взаимодействуя с другими эскадрильями». Хорошо сказать, а где эти эскадрильи? По рации? Так он ни частот, ни позывных не знает. Объявил боевой вылет всем подразделениям, взлет попарно, к Мадриду занять эшелон в две с половиной тысячи метров. Для точного бомбометания бомбардировщики опускались ниже, если была задача бомбить по целям, а не по площадям. А на этой высоте обычно летели истребители прикрытия. Взлетели. Пока первая пара – Андрей и чех Словичка – взлетела и выписывала коробочку над аэродромом, поднялись все. Андрей направил самолеты к Мадриду. Пока пары четко держали строй – пеленг. Далеко впереди показались черные точки, быстро приближающиеся. Оказалось – девять советских «И-16». Советские пилоты сначала атаковать хотели, для них «Девуатины» имели непривычный силуэт, но вовремя разглядели раскраску на хвостах, да еще Андрей крыльями покачал. Он-то по картинкам и документальному кино силуэт «И-16» знал. Показалось множество самолетов в два эшелона. На нижнем – фронтовые пикировщики «Ю-87», прозванные в СССР в 1941 году «лаптежниками» за неубирающиеся шасси с обтекателями. Выше их держалась парами десятка «Не-51». К Андрею, как ведущему первой пары «Девуатинов», сбоку пристроился «Ишак». Летчик показал пальцем на себя, потом на «Хейнкели». Затем ткнул в Андрея и на «Юнкерсы». Ага, распределил, кому кого атаковать, чтобы не было неразберихи. Андрей кивнул, поднял большой палец. Так и сделали. «Ишаки» ринулись к немецким истребителям, летчики интербригады к «Юнкерсам». Да сразу получили отпор от хвостовых стрелков. – Вот сволочь! – выругался Андрей. Он зашел сзади бомбардировщика, и почти сразу мимо прошла очередь. Быть сбитым не хотелось, Андрей уменьшил высоту, теперь бортстрелок не мог его поразить, мешал собственный хвост. Андрей же приподнял нос самолета и ударил из пулеметов. Одна очередь, корректировка, вторая. Эта уже в цель, от обшивки куски летят. А «Юнкерс» продолжает полет. Мало того, по самолету Андрея стали вести огонь бортстрелки других бомберов. Все же не выдержал пикировщик, вниз полетели бомбы, впрочем не на городские кварталы, не долетев их. Облегчившись, «Ю-87» немного вспух, показав брюхо. Андрей дал очередь. От «Юнкерса» отвалилась правая стойка шасси. Пилот бомбардировщика стал разворачивать самолет. До города всего ничего по авиационным меркам – километров пять-семь. И другие «Девуатины» огонь ведут. Рассыпался строй бомберов, бомбы сбросили, чтобы уйти легче было, а еще есть опасность при обстреле подорваться от собственных бомб при попадании пуль. На развороте Андрей успел еще дать очередь. «Юнкерс» задымил, но держал высоту. – Да что ты, гад, не падаешь?! – закричал Андрей от избытка чувств. Из «Юнкерса» вырвалось пламя, сразу факелом. Горящий самолет покинули летчик и стрелок, раскрылись купола парашютов. Эти уже отвоевались, поскольку внизу на земле позиции республиканцев. Их возьмут в плен и обменяют на своих, о таких случаях Андрей был наслышан. Немцы своих военнослужащих ценили и за одного давали до десятка испанцев или интернационалистов. А уже и другой «Юнкерс» падает, дымя. А дальше второй горящий «Хейнкель». Бомбардировку города сорвали – это главное. Задача летчиков – сорвать бомбежку – была выполнена. А собьют они самолеты врага или нет, это уже дело десятое. Хотя для пилотов одержанная победа – повод для законной гордости. Летчика славят по победам, а не числу сорванных бомбардировок, так уж повелось во всех странах. Из числа пилотов легиона «Кондор» вышли прославленные асы, в частности Мельдер. После ожесточенного боя возвращались каждый на свой аэродром. Пилоты на «Девуатинах» сели в Барахасе, а советские добровольцы на «ишаках» на аэродроме Альбасеты. Всего СССР передал республиканским ВВС 648 самолетов «И-15», «И-16», «Р-5», в том числе 70 бомбардировщиков «СБ». Морально устаревший «Р-5» использовали как штурмовик, причем ночной, ибо тихоходную машину сбивали даже «Не-51», а для «Мессеров» он был легкой добычей. Советником по авиации начальника авиации Испании Идальго Сиснероса был Яков Владимирович Смушкевич (настоящее отчество Вульфович, белорусский еврей), личность легендарная среди советских летчиков и испанцев. В Испании имел псевдоним генерал Дуглас. Он сыграл решающую роль в разгроме итальянского экспедиционного корпуса в марте 1937 года под Гвадалахарой, впервые применив массированные налеты авиации. За генералом Дугласом безуспешно охотился Абвер, маршал авиации Германии Геринг обещал миллион марок тому летчику, который собьет Смушкевича. Яков Вульфович сам почти ежедневно совершал вылеты, имел лично сбитые самолеты. В июне 1939 года комкор Смушкевич возглавил советскую авиацию на р. Халхин-Гол в Монголии. В ноябре 1939 года был награжден второй звездой Героя Советского Союза, третьим в стране. В 1940 году был назначен начальником ВВС РККА. Не скрывал от Сталина, что не верит Гитлеру и крайне отрицательно относился к Пакту о ненападении, подписанному Молотовым – Риббентропом в 1939 году. Мало кто знает, что Смушкевич летал без обеих ног, значительно раньше, чем Алексей Маресьев. В апреле 1938 года, готовясь к авиационному параду в честь Первого мая, потерпел авиакатастрофу, лишился обеих ног, ходил и летал на протезах. В июне 1941 года, за несколько дней до начала войны, его арестовали вместе с другим известным летчиком, тоже Героем Советского Союза, Павлом Рычаговым и еще двадцатью офицерами, которых обвинили в фашистском заговоре. После истязаний все арестованные были расстреляны 18 сентября 1941 года, когда шли тяжелейшие оборонительные бои, когда не хватало ни самолетов, ни летчиков. Такова благодарность Сталина военачальнику. В период с 1930 по 1940 год, по разным оценкам, в СССР было уничтожено от 20 до 38 млн человек, равный или больший ущерб нанес только Гитлер. Потери от обоих диктаторов для СССР равнялись четверти населения. Только перед войной были репрессированы 40 тыс. командиров РККА, причем образованных и опытных. На их место встали люди малообразованные, многие из которых даже карту читать не умели. В мемуарах гитлеровские генералы признавались, что если бы не массовые чистки РККА, Гитлер не решился бы начать войну с СССР. Сталина ассоциируют с победой, но победил Германию народ. По пути к аэродрому Андрей не раз оборачивался, считал строй самолетов. Получалось девять. Подумалось – в сутолоке боя кто-то оторвался от своих, увлекся, потом не сориентировался. Небось сейчас сел на чужой аэродром, лишь бы на территории республиканцев. Ибо уже были факты, когда бойцы интербригад попадали в плен к франкистам, их показательно пытали и казнили. Приземлились, зарулили на стоянку. Андрей выбрался из кабины, отстегнул лямки парашюта. Снова пересчитал самолеты. Считай не считай, а их девять. Подбежавшего механика спросил: – Кого нет? – Венгра Томаша. Хм, инструктор авиагруппы в своей стране, пилот с опытом, неужели заблудился? А вечером сообщили по телефону, что обнаружен сгоревший «Девуатин» и останки пилота. В первый раз Андрей вычеркнул летчика из списков эскадрильи. Настроение после посадки у всех было приподнятое. Как же, пилоты сбили два бомбардировщика, сорвали бомбардировку. А после телефонного звонка настроение упало. Не сказать, чтобы успели сдружиться, но все же боевой товарищ, и такая участь может постигнуть всех. До этой потери в смерть пилоты как-то не верили. Механики и техники, осмотрев самолеты, почти на всех машинах обнаружили пробоины. На «Девуатине» спереди от лобового огня пилота прикрывал мотор воздушного охлаждения, но не было ни бронеспинки, ни бронестекла. А «лаптежник» бронезащиту имел. Бронестекло кабины, бронеспинка сидений толщиной 8 мм и 5 мм, бронеплита пола кабины. Как защита от пулеметного огня вполне годилась. Немцы свой пикировщик называли «штука», русские – «лаптежник», а испанцы – «певун». Хотя ни летчик, ни самолет не пели. А при атаках пилот включал сирены, которые были расположены в обтекателях колес. Набегающим потоком воздуха крыльчатки сирены раскручивались, и она начинала выть, причем довольно громко. Сирена оказывала сильное психологическое воздействие на противника. А еще она служила пилоту своеобразным указателем скорости. Летчик, не глядя на приборы, мог на слух определить скорость. Начинала она реветь на низких частотах, и чем выше была скорость, тем выше частота, пронзительнее звук. Максимальная скорость «Ю-87» была 310 км/час, но на пикировке достигала 650 км/час, для конструкции планера – предел. Для того чтобы самолет не развалился от перегрузок на пикировании, его оснащали воздушными тормозами. Они выдвигались из-под консолей крыла, представляли собой решетку, довольно эффективно гасящую скорость. Самолет имел один курсовой пулемет винтовочного калибра и один хвостовой, тоже калибра 7,92 мм, в модификации «А» («Антон») могли нести одну бомбу под фюзеляжем или по одной под каждым крылом общим весом 500 кг. В Испанию немцами было поставлено 262 машины модификации «А». На «штуке» летал один из самых известных летчиков Люфтваффе Ганс Рудель. Бомбометание с пикирования было очень эффективным, пилоты могли поражать одиночную цель, а не бомбили по площадям, как «Ю-88» или «Не-111». В СССР выпускался в годы войны пикирующий бомбардировщик «Пе-2» конструкции Петлякова, но бомбила с пикирования практически лишь одна авиадивизия – Полбина. Смерть товарища произвела на других пилотов гнетущее впечатление. Советские военные специалисты ехали в Испанию под прикрытием, с нансеновскими паспортами. Из 600 советников и 1811 специалистов в Испании погибли 127, умерли от ран 11, от несчастных случаев погибли 19 человек, пропали без вести 32 человека. В процентном соотношении много. А на следующий день на аэродром произвели авианалет. Вынырнули сразу несколько «штук» и сбросили бомбы с горизонтального полета. Пикировать не стали, видимо, опасаясь огня зенитной артиллерии. Пролетели, как ураган. Пара минут, и их нет. Зенитчики успели сделать вдогон несколько выстрелов, причем безрезультатно. ПВО аэродрома было представлено четырьмя 37-мм пушками «Бофорс». Другое дело, что зенитчики были не готовы. Испанцы – народ с ленцой, зачастую беспечный, а если учесть, что время послеобеденное, сиеста, то и вовсе не удивительно. Гражданское население поделилось поровну – кто за франкистов, кто за республиканцев. И недоброжелатели, а если откровенно – предатели, доложили об аэродроме, где базировались «Девуатины». Андрей в этом не сомневался. Бомбардировщики вышли на аэродром точно, даже курс не меняли, сбросили бомбы пролетом и сразу скрылись, не повторяя штурмовку. Слишком много случайностей в одном месте и в одно время. От бомбежки никто из летчиков не пострадал, но один истребитель был поврежден, подлежал ремонту, а другой сгорел и восстановлению не подлежал. Немцы явно показывали – будут мстить за потери, налет – лишь ответная мера. Это еще счастье, что по приказу Андрея самолеты рассредоточены были по всему аэродрому, а не стояли в линейку, как в мирное время, иначе поврежденных машин было бы больше. Пятая колонна в Испании действовала активно. Но и советские «добровольцы» проявили себя мастерами. Подготовкой диверсионных групп из числа испанцев занимался Илья Старинов (товарищ Рудольфо), и урон своими действиями нанесли большой. Андрей быстрыми ответными действиями немцев был удивлен и раздосадован. Выходит, для немцев базирование «Девуатинов» не было секретом. Оставлять без ответа налет не хотелось. Не ответил – значит, слаб. Сделав выводы, Андрей связался по телефону с советником начальника республиканской авиации, генералом Дугласом. Пришлось сначала говорить через переводчика. Андрей на французском, переводчик явно из русских, потому что с акцентом говорит. Андрей разозлился. – Дай трубку самому. Имени или псевдонима не назвал, но переводчик понял. В трубке тишина, явно рукой прикрыли. Потом другой голос: – Слушаю. И Андрей перешел на русский. – Я комэск интербригады с аэродрома Барахас. Вчера мы «лаптежников» пощипали, а сегодня немцы отбомбились по нашему аэродрому… – Потери есть? – перебил Смушкевич. – Один самолет в ремонт, второй восстановлению не подлежит, среди личного состава один легко ранен. – Ты русский? – после небольшого молчания спросил комкор. – Да. А что это меняет? – Ничего, знать буду. Что хотел? Видимо, опасался Смушкевич, не немцы ли разговор ведут. – Хотел бы узнать, где базируются «Юнкерсы». Ответ дать хочу. Наверняка у вас есть разведданные. – Что за анархизм? Такого приказа товарищ начальник республиканской авиации не отдавал. – На упреждение хочу действовать. – Похвально. А на чем летаешь? Смушкевич явно проверял собеседника. – На «Девуатинах». Вообще-то такие вещи говорить не следовало по телефону, но немцы знали аэродром и какие типы самолетов на нем базируются. – Вчера мы воевали вместе с «ишачками», я был ведущим первой пары, крыльями качал. – Было такое! – тон военного советника смягчился. – Хорошо, ждите пакет с нарочным. Часа через два подкатил к КПП мотоциклист, потребовал провести его к комэску. Караульный начальник пытался расспросить его – кто такой, зачем? Но мотоциклист твердил: – Личный пакет. Мотоциклиста провели к Андрею. Тот переспросил – комэск ли перед ним? Андрей в подтверждение показал документ, выданный республиканцами. Тогда мотоциклист вытащил из-за пазухи кожаной куртки пакет, отдал. Пакет большой, засургучен, без надписей. – Мне расписаться в получении? – Нет. Приказано вручить лично, про подпись ничего не говорили. Мотоциклист говорил и на испанском, и на русском. Слушать большевика было непривычно. Все «добровольцы» из СССР были коммунистами. Андрей вскрыл пакет. А в нем топографическая карта Испании. Красным карандашом обведены несколько населенных пунктов и приписки рядом, уже обычным карандашом. «№ 1. «Мессеры» – 12 штук. Сильное зенитное прикрытие. № 2. «Ю-87» – двадцать машин. Склад боеприпасов. Сильное зенитное прикрытие». И так шесть кружков, шесть аэродромов. Очень интересные сведения! Только почему раньше их не дали? Приказа о налете, штурмовке в пакете не было. Но сам факт передачи карты с обозначениями о многом говорил. Не поощряли, но и не запрещали налет. Андрей собрал пилотов на совещание. Летчиков девять, а самолетов семь. Плохо, кто-то без пары остался. Андрей сообщил о намерении отомстить немцам за налет. Идею одобрили все пилоты. Полноценного штурма не получится, потому что «Девуатины» не имеют бомбодержателей и возможен только обстрел из пулеметов. Общими усилиями выработали тактику. Три пилота ведут огонь по позициям зенитчиков, четверо – обстреливают стоянку бомбардировщиков. А для повышения эффективности все патроны в лентах решили зарядить только бронебойно-трассирующими пулями. Для пулеметов это плохо, быстро изнашиваются стволы. Весь следующий день техники и оружейники готовили самолеты, а пилоты изучали по карте подходы к аэродрому, расположение зенитных батарей. Немцы применяли 20-мм зенитные автоматические пушки швейцарского производства. Скорострельные, с хорошо обученными расчетами, они представляли серьезную опасность. Андрей решил взлететь, как только начнет светать, чтобы успеть накрыть «Юнкерсы» до момента их вылета. Какой смысл штурмовать пустой аэродром? В Испании уже зима наступила по календарю. А по ощущениям – ранняя осень, температура ниже +10° – +15° не опускается, разве что пасмурных дней больше. Испанцы ежатся – холодно. Андрею смешно. Вас бы в Россию, да в минус тридцать с ветерком. Впрочем, испанская «Голубая дивизия», посланная Франко в СССР, все прелести русской зимы испробовала. Испания, по европейским меркам, страна большая, не Бельгия или Португалия. А по русским понятиям – как несколько российских областей. До немецкого аэродрома полчаса лету. Только на востоке начало сереть, мотористы стали прогревать моторы. Рев, запах сгоревшего бензина, масла. Пилоты приняли легкий завтрак. Андрей в последний раз дал напутствие. – Если расстреляете боезапас – сразу на свой аэродром, чтобы не быть мишенью для зениток. А мой вам совет – не тратьте все патроны. Ручаюсь, что немцы вызовут истребители на помощь. Но минут десять-пятнадцать угрозу будут представлять только зенитки. По местам! Один за другим самолеты пошли на взлет. Лучше бы взлетать ночью и к рассвету быть у вражеского аэродрома. Но на Барахасе нет освещения ВПП, не приспособлен аэродром для ночных полетов. Впрочем, и самолеты тоже, нет освещения приборной панели, даже аэронавигационных огней, и в ночном строю есть возможность столкнуться. Кое-где на земле, в низинах, еще сумрачно. А самолеты освещены солнцем и с земли видны отлично. Андрей так проложил маршрут, чтобы немцы сначала ничего не заподозрили. Разведка и оповещение у немцев на хорошем уровне, как и связь. Рациями насыщены все войска. А у итальянских авиаторов рации только стали появляться, и пилоты зачастую забывали ими пользоваться. Кстати, на немецких самолетах тоже были устаревшие решения. В частности, на бомбардировщиках по левому борту кабины пилота закрываемое отверстие для стрельбы из ракетницы для подачи сигналов. В кабине и сумка с ракетницей была, и запас разноцветных патронов. «Ю-87», несмотря на свою тихоходность, получился бомбардировщиком удачным и выпускался с 1936 по 1944 год общим количеством 6500 машин. И оказался чрезвычайно эффективен, но требовал истребительного прикрытия. Когда в 1943 – 1944 годах в СССР немцы лишились превосходства в истребителях, пикировщики стали нести большие потери. Штурмовки аэродрома не случилось. Уже на подлете увидели взлетевших «Юнкерсов», они набирали высоту, выстраиваясь излюбленным строем – двойным клином. Это даже неплохо, аэродром в стороне, и зенитки не смогут противодействовать. Но помнить следует другое – на встречу с ними летят «Мессеры». У «Юнкерсов» характерный профиль – крыло в виде обратной чайки. Андрей их увидел первым, потому как он специально проложил маршрут, чтобы солнце было за истребителями, не давая разглядеть, слепя глаза. Два раза качнул крылом, давая сигнал к атаке. На ручке управления перекинул флажок предохранителя в положение «огонь». Взял ручку на себя, выполнив маневр «горка», и на снижении открыл огонь. В лоб по фюзеляжу стрелять бесполезно, пилота прикрывает двигатель, бронестекло. Поэтому целил по плоскостям, бензобаки у «штуки» именно там. Самолет вспыхнул мгновенно, все же не зря заряжали ленты бронебойно-зажигательными патронами. Пилот и стрелок бомбардировщик покинули, и он рухнул на землю. Высота небольшая, не больше тысячи метров. Еще перед атакой Андрей включил рацию, настроил на волну немцев. В Германии, как и в других армиях европейских стран до 1945 года радиосвязь была на длинных и средних волнах, а в СССР – коротковолновая. После сбитого самолета в эфире сразу гвалт. «Ахтунг! Ахтунг! Интерфлюг!» Интерфлюг – сокращенно «самолеты интербригад». «Юнкерсы» сразу строй рассыпать стали, им маневрировать трудно, высота мала. Иногда они уходили от истребителей пикированием, развивая 600 – 650 км/час. А такую скорость ни один серийный истребитель тех лет развить не мог. «Девуатины» дружно повторили маневр Андрея, открыли огонь. Еще одна «штука» загорелась, другой «Юнкерс» задымил, сбросил бомбы в чистое поле, стал разворачиваться, собираясь вернуться на аэродром. К нему сзади и снизу пристроился «Девуатин» под бортовым номером «6». Одна очередь, вторая, бомбардировщик вспыхнул, беспорядочно кувыркаясь, стал падать. Из него выпрыгнул только один человек, вспыхнул купол парашюта, а самолет через считаные секунды достиг земли, последовал взрыв, черный дым повалил. У «Юнкерсов» полные баки бензина, горят хорошо. В кутерьме сбили еще одного пикировщика. Андрей был настороже, набрал высоту, был над схваткой. Предосторожность не оказалась пустой, никчемной. Вдали показались едва заметные точки. Это на выручку «Юнкерсам» подняли с соседнего аэродрома истребители. По очертаниям – «Не-51», ибо различаются бипланы. Можно вступить в бой, но «Хейнкелей» много, раза в два – два с половиной больше чем французских «Девуатинов». Андрей переключил тумблеры на рации, сменив частоту. – Парни, уходим! – объявил на французском. Услышали только двое, другие, скорее всего, рации не включили. Андрей развернулся к своему аэродрому, за ним пара истребителей пристроилась, а немного позже и другие. Вылет оказался удачным, сбили четыре «певуна», у самих ни одной потери. Андрей дал максимальный газ. Хорошо бы добраться до своего аэродрома и сесть. «Хейнкели» ринутся за ними, это как пить дать. У «Девуатинов» уже и бензина по полбака осталось, и боезапас на исходе, поэтому бой принимать здесь – рискованно. Видимо, это обстоятельство осознали все пилоты эскадрильи. За каждой машиной тянулся дымный след выхлопа, моторы работали на максимальных 2100 оборотах. Успели сесть, зарулили к стоянкам, моторы заглушили. Андрей только отстегнул привязные ремни, встал на сиденье, стал кричать: – Воздушная тревога! Маскируйте самолеты! Техники, механики, мотористы и прочий авиационный люд стали набрасывать на самолеты маскировочные сети. Андрей выхватил из сумки ракетницу, пустил вверх красную ракету. Она возымела эффект. Со стороны штаба завыла сирена, к зениткам побежали расчеты. Андрей же бросился к щели, отрытой за стоянками на такой случай. А «Хейнкели» уже видны. С ходу пикировать стали. Сегодня зенитчики не оплошали, открыли огонь из всех пушек. Ага, не понравилось! Атакующий самолет отвернул в сторону. Сделали круг над аэродромом, постреляли из пулеметов издалека, не причинив вреда, и улетели. Вылет оказался удачным, и Андрей решил на днях повторить еще один, на аэродром, где базировались истребители. У немцев было десять аэродромов для легиона «Кондор». Как правило, под одну модель самолета. Так проще обеспечивать расходными материалами – бензином, маслами, запчастями, боеприпасами. Под контролем Франко были многие испанские провинции – Галисия, Леон, Наварра, Старая Кастилия, Эстремадура, Севилья, порт Кадис и испанское Марокко. А территории, подконтрольные республиканцам, становились все меньше. У республиканцев необученная пехота, резервисты. А еще летчики и танкисты из интербригад и советские добровольцы. На стороне Франко испанская армия, итальянские и немецкие кадровые военнослужащие. Кстати, они не в форме, а в гражданской одежде, как и бойцы интербригад. Только зачем маскарад, если обеим сторонам и так известны детали? Ни для правительств, ни для журналистов никаких секретов не было. Да и не умели хранить секреты испанцы. Амурные – вероятно, а военные – нет. О предстоящем наступлении или перегруппировке знала вся деревня или город. Учитывая «пятую колонну» из числа сторонников Франко, немцы узнавали о всех передвижениях, дислокации частей республиканцев. Абвер широко раскинул сети, и для военной разведки Германии Испания тоже была полигоном для отработки навыков. Для немцев Испания вообще была находкой, полигоном для испытаний новой техники – танков «Т-I», 88-мм зенитных орудий, «Ю-87», «Bf-109», многих родов войск. Немцы сделали выводы и усовершенствовали боевую технику и тактику. Причемпосле завершения гражданской войны всю технику вывезли в фатерланд. СССР боевую технику республиканцам продал, а не подарил, после разгрома республиканцев вывезли только военный персонал, технику бросили. А главное – выводов не сделали, ни по технике, ни по тактике. Новые танки и самолеты в СССР стали появляться в 1940 – 1941-х годах, в малых количествах, и освоить их толком ни летчики, ни танкисты, ни технический персонал не успели. Наступило Рождество. Испанцы – католики истовые, особенно франкисты. Республиканцы, как и коммунисты, анархисты, социалисты – веру не почитали, и на своей территории священников изгоняли из храмов, зачастую расстреливали, тем самым настраивали простой люд против себя. Бои временно прекратились без всякого официального перемирия. Немцы хоть и почитали фюрера не меньше бога, но от веры не отступились. Среди немцев и католики, и протестанты есть, как и в военных частях, капелланы обеих конфессий. В эскадрилье разных национальностей люди, но в Бога верили, устроили себе несколько дней выходных, в церковь ходили. Самое нелепое – эскадрилья получила письменный приказ: на Рождество совершить налет на аэродром немцев Авила, в сотне километров на запад от Мадрида. К удивлению Андрея, пилоты выполнить приказ отказались. – Испанцам надо, вот пусть их летчики летают, а я в церковь пойду, – заявил один из бельгийцев. – Но приказ! – Пошли их к черту! Я присягу на верность безбожникам не давал. Эскадрилья приказ не выполнила. Лететь Андрею одному – не серьезно. За невыполнение приказа во время войны наказание во всех армиях мира серьезное – трибунал, долгий срок или расстрел. А эскадрилью даже не пожурили. Для Андрея дико. После этого случая он осознал – республиканцам с их отвратительной дисциплиной победы не одержать. Приказ на вылет повторили через две недели. На аэродроме Авила базировались бомбардировщики «Ю-87». На этот раз Андрей решил штурмовать вечером. На своем аэродроме договорился, что при возвращении даст зеленую ракету. Пусть в начале и середине посадочной полосы, сбоку от нее, поставят грузовики с включенными фарами. Штурмовку произведут при свете уходящего дня, немцы вызовут истребители, по задумке должна наступить ночь. В этих краях темнело быстро. Только что было светло, как солнце село за горы, сразу темно, как будто рубильник выключили. Мадрид от Авилы отделяет горный хребет Кордильеры, средние высоты две с половиной тысячи метров, судя по топографической карте. Поэтому высоту меньше трех тысяч держать по маршруту не следует. Об этих особенностях Андрей напомнил на совещании. С севера к Кордильерам перпендикулярно примыкали Иберийские горы, так что обойти не получится. Полет над горами имеет свои особенности – ветер со склонов, облачность и погода переменчивы. С одной стороны хребта может быть отличная погода, с другой – ливень и ветер. Перед вылетом Андрей в пустую противогазную сумку положил десяток гранат, вспомнив опыт полетов на Первой мировой войне. Лучше бы авиабомбу, а куда ее пристроить в истребителе? Не держать же на коленях? У метеорологов уточнил погоду по маршруту, время захода солнца. Для Мадрида, недалеко от которого был их аэродром, и для Авилы, с другой стороны хребта, время отличалось на десять минут. Казалось бы – немного. Но для боя десять минут – целая вечность. Поднялись все самолеты, построились парами. Ведущим комэск Андрей. Сразу время засек, еще заранее просчитал полетное время до цели, поэтому старался выдерживать крейсерскую скорость триста пятьдесят километров в час. К Авиле вышли с ошибкой в пару километров, для истребителя простительно. На бомбардировщике есть штурман, он прокладывает курс, не отвлекается на управление, просчитывает полетное время и прочие детали на логарифмической линейке. А летчику истребителя приходится постоянно крутить головой – не видно ли неприятельских самолетов. Бомбардировщики, как правило, имеют истребительное прикрытие. Так во всех уставах ВВС закреплено. Летчик-истребитель сам себе пилот, штурман, радист. Штурмовку перед темнотой никто не ожидал на аэродроме, не было прецедентов. Персонал обслуживал «Юнкерсы», по аэродрому ездили топливозаправщики и другие машины технических служб. Даже зенитчики размякли от тепла, бездействия, расслабились. Как и было задумано, истребители рассыпались попарно широким фронтом и огонь открыли одновременно. Если заходить на цель пара за парой, времени уйдет больше, зенитчики успеют пристреляться. Семь самолетов, четырнадцать пулеметов, ливень свинца с малой высоты. Бронебойно-зажигательные пули исправно поджигали то, что может гореть – самолеты, грузовики, легкие постройки из досок. И живой силы было поражено много. За аэродромом боевой разворот, повторный заход на вражеский аэродром. Вот теперь зенитчики открыли огонь. Андрей снизился до бреющего, стал бросать за борт гранаты, одну за одной. Выдергивал чеку – и гранату за борт. До конца стоянки успел опустошить всю сумку из-под противогаза. Другие истребители шли выше и вели пулеметный огонь. Все! Патронные ящики пусты, надо идти к своему аэродрому. Андрей осмотрелся. Все самолеты в сборе, у крайнего слева, на борту нарисован черт с копьем в руке, на нем француз Эмиль летает, легкий дымок сзади виден. И непонятно – дым или какая-то техническая жидкость? Охлаждение мотора воздушное, радиатора с охлаждающей жидкостью нет, гидравлики на истребителе нет, стало быть, вытекать нечему. Снова повернул голову. Дымок сильнее. Похоже, через Кордильеры ему не перетянуть. Андрей подлетел к самолету Эмиля ближе, несколько раз махнул рукой вперед. Давай, мол, уходи вперед. Мотор у самолета Эмиля работал исправно. Надо дать полный газ, выжать из двигателя все, постараться перевалить через горы. И даже если Эмиль угробит повышенными оборотами мотор, лучше пусть перетянет через горы. Там можно или подходящую площадку для посадки найти, или выброситься с парашютом. Любая выброска с парашютом опасна, можно удариться о хвостовое оперение, либо приземлиться неудачно, повиснув на дереве в безлюдной местности, где помочь некому. Или угодить в болото, или бурную реку. Довоенного образца парашюты были практически неуправляемы в полете. Хорошо, если потоком воздуха снесет в сторону от скалы или крутой стены ущелья, потому как в горах покидать самолет с парашютом вдвойне опасно. Эмиль требование Андрея понял, двинул ручку управления двигателя вперед. Самолет медленно стал набирать скорость, оторвался от основной группы. Ну еще бы немного, десяток минут продержался в воздухе! За уходящим истребителем тянулась струйка дыма, но открытого пламени не видно. На высоте трех тысяч метров видно, что за спиной еще светит солнце и вершины гор освещены, а впереди уже темно, горы закрывают местность от солнца. Андрей, как и все летчики, назад оборачивался. Нет ли преследователей? Немцы сейчас оказывают помощь раненым, тушат пожары, считают потери – убитых военнослужащих, не подлежащие восстановлению бомбардировщики. Что такие будут, Андрей не сомневался, при штурмовке в зеркале заднего вида видел, как от взрыва гранаты вспыхнул и почти сразу взорвался «лаптежник». Завтра или послезавтра можно ожидать ответного удара. «Девуатины» базировались только на одном аэродроме, и немцы прекрасно знали – где именно. Только перелетели Кордильеры, внизу показались огоньки в селениях, а впереди на земле вспышка, потом пожар. Екнуло сердце. Не самолет ли Эмиля? Жив ли сам? Андрей, по расчетам, чувствовал – свой аэродром где-то рядом. Выстрелил из ракетницы, как уговаривались. В стороне вспыхнули фары, осветив посадочную полосу. Пришлось снижаться по пологой спирали, теряя высоту. Андрей старался не упускать из вида аэродром. Вышел в створ двух грузовиков, перед ним полоса. Ночью, пусть и при свете фар, дистанция кажется иной. Немного ошибся с высотой, жестко ударился колесами шасси, дал «козла», как называют такую ошибку пилоты, уже мягко подвел к полосе второй раз, приземлился. За ним по очереди остальные истребители. Зарулив на стоянку, Андрей заглушил двигатель, пересчитал все самолеты. Зарулил последний, шестой. Все! Стало быть – на земле они видели горевший «Девуатин». Да черт с ним, самолет можно сделать или купить. Жив ли пилот? Навалилась сильная усталость, еле выбрался из кабины, сказалось нервное напряжение. Дружно направились в столовую, выпили вина, поели. Вылет прошел удачно, но летчики были мрачны и неразговорчивы. Всех интересовала одна мысль – жив ли Эмиль? Успел ли покинуть самолет, или старался посадить в темноте машину, потерпел неудачу и сгорел вместе с истребителем? Потери в боевых товарищах всегда действовали на настроение пилотов плохо. Сегодня он, а завтра ты. К тому же к парашютным прыжкам летчики относились с опаской. Парашют один, запасного нет. Раскроется купол или его стропами перехлестнет? В боевой обстановке никто не имел опыта спасения на парашюте. А это не то что учебные прыжки в мирное время, когда день, безветренная погода, рядом товарищи и есть на всякий случай запасной парашют. В боевых условиях мало удачно покинуть гибнущий самолет. Надо еще осмотреться, оценить – можно ли дернуть кольцо и открыть купол? Если недалеко вражеские самолеты, лучше совершить затяжной прыжок, потерять высоту метров до 300 – 400, потом дергать кольцо. Сколько случаев было, когда немцы расстреливали в воздухе пилотов на парашютах. В Первую мировую войну немцы, как и другие пилоты, вели себя по-рыцарски. Мировоззрение быстро поменялось. В Германии девиз «Германия превыше всего». И на пряжке ремня «С нами Бог!». А творили действия жуткие, верующий человек так себе поступать не позволит. В той же Испании 26 апреля 1937 года немецкие бомбардировщики совершили массированный налет, сровняв с землей город Гернику, убив не одну сотню мирных жителей. Уже утром на аэродром позвонил сам Эмиль, сообщил, что жив, не травмирован, доберется попутками, а самолет – увы! – сгорел. Выходит, именно этот пожар видели пилоты. Эмиль добрался только после обеда. Рассказал, что истребитель неожиданно вспыхнул, пожар начался в хвосте. Эмиль тянул сколько мог. Когда увидел внизу огоньки, понял, что горы преодолел, и выпрыгнул. Одной рукой в краге лицо прикрывал, чтобы не обжечь, пламя уже было нешуточное. Андрей припомнил рассказы бывалых фронтовых пилотов Великой Отечественной. Если самолет слушался рулей при пожаре или сильных повреждениях, пилоты открывали фонарь кабины, расстегивали привязные ремни, крутили бочку. Силой инерции их выбрасывало из кабины. Очень важный момент – не задевая хвостового оперения. Сколько пилотов получили травмы или погибли, уцелев при обстреле, но при покидании самолета, причем убийцей выступал собственный самолет. И такие травмы были характерны для истребителей, у бомбардировщиков люки снизу, да и скорости меньше, не так сильно ветром сносит. Днем пилоты отдыхали, техперсонал обслуживал технику. На половине самолетов двигатели изношены, требуют или капремонта, или списания и замены. Франция поставки новых самолетов и запчастей прекратила. За несколько месяцев боев от десятка «Девуатинов» осталось в строю шесть. Правда, командование клятвенно обещало прислать на пополнение советские «И-15». Самолет по характеристикам и летным качествам, технике пилотирования схожий с «Девуатином». Но обещать – еще не значит жениться, и самолеты эскадрилья получит только в конце февраля. Самолеты пригнали советские «добровольцы». Оставшись на несколько дней, проводили инструктажи. Андрей передал свой «Девуатин» Эмилю, а сам взял «И-15». Во-первых, русский язык знал, в отличие от Эмиля, и слова инструктора хорошо понял. Во-вторых, интересно было полетать на советской технике, оценить ее возможности. Истребитель очень маневренный, по вооружению французу не уступает, два пулемета винтовочного калибра. Другие характеристики схожи. После нескольких дней, убедившись, что пилоты интербригады самолеты вполне освоили, советские летчики уехали. Первые дни были проблемы с боеприпасами. На «И-15» стояли советские пулеметы «ШКАС», и к ним подходили только советские патроны. В отличие от пулеметов на «Девуатине», «ШКАС» обладал высокой скорострельностью. Если прицелился точно, то при попадании десятка пуль хоть одна разрушит жизненно важный узел. У скорострельности была обратная сторона: быстрый расход боеприпасов, и здесь тактика определенная – подобраться к вражескому самолету как можно ближе, не далее сотни метров, стрелять в уязвимые места. У «Юнкерса-87» это крылья, там размещены бензобаки, не прикрытые броней. С «Bf-109» хуже. Пилота ранить или убить почти невозможно – бронестекло и двигатель спереди прикрывают, бронеспинка – сзади. Если только по хвостовому оперению огонь вести или сбоку по кабине. Тогда, потеряв управление, самолет рухнет. На хвостовом оперении «И-15» механики нарисовали обозначение, эмблему интербригад – в виде трехцветного флага, сверху вниз – красный, желтый, темно-синий. В центре, на желтой полосе трехлучевая звезда. Чаще всего интербригады формировались по национальному признаку. Французы – 25 %, поляки – 10 %, как и Италия, Германия. США поменьше. Были и смешанные бригады пехотинцев, танкистов, эскадрильи пилотов. Всего через интербригады прошла 31 тысяча бойцов, методом ротации, служили по 3–6 месяцев. Ведь многие имели на своей Родине работу, семьи, которые надо кормить. Из этого числа тысяча погибла, еще 6 тысяч дезертировали или были расстреляны за преступления. Среди бойцов было 340 русских из белоэмигрантов или уехавших из России до революции в другие страны. Среди них были люди удивительные, как генерал-майор Белой армии Андрей Есимонтовский. На момент 25.10.17 года, большевистского переворота, он был полковником лейб-гвардии Измайловского полка. В интербригаде дослужился за 2 года от рядового до капитана. Карьера более чем стремительная. Плохо было, что 30 % бойцов интербригад не имели военной подготовки, не служили ранее в армии, не говоря о том, что не имели боевого опыта, потому погибших и раненых много. Две трети бойцов интербригад составляли коммунисты и социалисты, оставшаяся треть – анархисты и вообще бескорыстные, приехавшие по убеждениям. Многие, прошедшие через Испанию, в дальнейшем стали известными людьми. Например, Вилли Брандт, четвертый федеральный канцлер ФРГ, нобелевский лауреат. Или Эрнест Хемингуэй, американский писатель. Тоже нобелевский лауреат по литературе. Его книга «По ком звонит колокол» как раз про гражданскую войну в Испании. Или Джордж Оруэлл, американский писатель, и его соотечественник, певец Поль Робсон. Можно вспомнить Мюнниха Ференца, ставшего позднее премьер-министром Венгрии. Не самые плохие люди. Хотя были и мерзавцы – воры, насильники, да просто патологические убийцы. Их судили, расстреливали. Правда, руководитель интербригад, француз Андрэ Марти сам был жесток, за что получил прозвище «альбасетский мясник». По его приказу было убито не менее пятисот интернационалистов, заподозренных в связях с Троцким или спецслужбами третьих стран. В марте 1937 года прошли сильные бои под Гвадалахарой. Франкисты хотели наступать, но массированные атаки республиканской авиации наступление остановили, в чем заслуга главного военного советника по авиации Якова Смушкевича. Бомбардировщиков «СБ» над полем боя сменили «Р-5», а сверху плотное прикрытие истребителей. Немцы легиона «Кондор» пытались прикрыть войска, а не получалось. Часть истребителей республиканцев отбивали атаки «Мессеров» и «Хейнкелей», а другая часть сама штурмовала. Наступление на Мадрид через Гвадалахару сначала вела итальянская дивизия «Черное пламя». Силы были не равны, по пехоте итальянцы превосходили в 3,5 раза, по пушкам в 20, а танков на этом участке у республиканцев не было совсем, а у итальянцев 108 танкеток «L3/33», 32 бронемашины и 60 самолетов «Fiat CR-32». Только через несколько дней от начала наступления на опасный участок перебросили несколько танков «Т-26» и «БТ», которые легко расстреляли итальянские танкетки «Ансальдо», вооруженные пулеметами. А 75 самолетов республиканцев фактически уничтожили автоколонны с пехотой, подходящие итальянцам на помощь. За несколько дней наступления, начатого итальянцами 8 марта, они смогли продвинуться на 38–50 км, заняв города Когоквор, Масегосо, Альморфоле, Брегуэгу. Самолеты республиканцев базировались в Альбакете, где взлетно-посадочная полоса бетонная, а итальянские самолеты на грунтовых аэродромах. Необычно для весны выпал снег, растаял, полевые аэродромы развезло, и итальянцы оказались без поддержки авиации. После ожесточенных боев 14–17 марта сильно потрепанную дивизию «Черное пламя» отвели, ее сменила дивизия «Божья воля». Обе стороны прекратили боевые действия, остановившись на линии Вальдеаренос – Леданка – Гонтакарес. Итальянскому экспедиционному корпусу впервые так не повезло. Боевая техника уничтожена, потери личного состава ужасающие. Если в первых вылетах на новом для себя самолете «И-15» Андрей осторожничал, то потом освоился. Истребитель оказался очень маневренным, легким в управлении, надежным. Например, горизонтальный вираж самолет выполнял за восемь секунд, что было не по силам ни одной модели самолета, воюющего в Испании. Шасси неубираемое, но скорость максимальная – 370 км/час и отличная живучесть. Иной самолет возвращался с боевого вылета, а на нем попаданий по три-четыре десятка. Всю ночь механики над ним трудятся, ремонтируют. И утром истребитель снова в строю, готов к боевой службе. Андрей особенно оценил живучесть «И-15» во время штурмовок под Гвадалахарой. Вся эскадрилья тогда делала по несколько вылетов в день. Обстреляют колонну итальянцев – и на свой аэродром. Зенитной артиллерии у итальянцев практически не было. При налетах пехотинцы разбегались от грузовиков и дружно палили из винтовок по самолетам. Попасть из винтовки в быстролетящий самолет очень затруднительно, но когда в автоколонне перевозили сотни солдат, огонь получался массированным. Хоть один-два, да в самолет попадут. Приземлятся после штурмовки, пока отдыхают или обедают, механики истребители осмотрят, заправят, снарядят патронами. Три-четыре вылета в день очень утомляли. Вылеты боевые, ты стреляешь, в тебя стреляют. Штурмовки с низких высот, а местность под Гвадалахарой гористая, только и смотри, как бы в какую-нибудь горку не воткнуться. Итальянские «Fiat CR-32» пытались противодействовать, особенно в первые дни, но советские летчики на «ишаках» сбили десяток истребителей, и «макаронники» рисковать перестали. Их «Фиаты» уступали нашим «И-16» почти по всем характеристикам, и общая выучка летчиков была хуже. Вот немцы – да. Чувствовалась школа, хороший налет часов, исполнительность, даже упрямство в достижении цели. Андрей знал, что вскоре Советскому Союзу придется столкнуться в открытом бою с немцами, поэтому приглядывался к тактическим приемам немецких пилотов. Нелепо, ведь не пригодится. По крайней мере, думалось так. В первые годы войны помощь СССР шла только по ленд-лизу, устаревшей боевой техникой. А интербригад, как в Испании, не было. И шансов попасть в Союз у Андрея тоже не было. А и попади! В царских офицерах был? В Белой армии служил? Бежал из Крыма, не получив разрешения. Стало быть – виновен по всем пунктам! Когда расстреливали настоящих бойцов и патриотов вроде Смушкевича и Рычагова, то надеяться на милость НКВД не стоило, не было такого понятия в лексиконе чекистов. Только жестокость по отношению к врагам, настоящим и мнимым! А милосердие – поповское понятие не для настоящих большевиков. Бои постепенно затихли. У обеих сторон потери в личном составе. В эскадрилье Андрея четыре самолета остались годными для полетов – два «И-15» и два «Девуатина». И пока начальство быстрой поставки новых не обещало. Всего в Испании воевали 368 самолетов этого типа, причем часть была собрана здесь из комплектующих. Четырьмя самолетами, да еще двух типов, серьезного удара не нанесешь. Андрей стал задумываться о возвращении во Францию. Он точно знал о предстоящем поражении республиканцев. Протянут еще год и падут. На стороне Франко выступают почти все европейские страны, хотя стараются не афишировать. Андрей приехал в Испанию воевать с немцами, а приходится и с итальянцами сражаться, и с испанцами. Получается – за социалистические убеждения республиканского правительства бьется. Идеалы коммунизма или социализма были от него далеки, тем более анархизма. Тогда зачем он здесь? Самолюбие потешил, уничтожил несколько немецких самолетов, убил нескольких немцев, освоил два типа самолетов – «Девуатин» и «И-15». А еще видел немецкие машины в бою, познакомился с их тактикой. Что дальше? Пока пребывал в Испании, отправил почтой два письма Ивану, а ответа не получил. Не стряслось ли чего? Корить себя начал. Бросил серьезную работу, сорвался, как пацан, на чужую войну. Для чего? Может, Ивану помощь и поддержка нужна. Что бы он в Испании ни делал, Франко все равно возьмет верх. Часть интернационалистов, хлебнув крови и лишений военных действий, стали покидать позиции. Кто по ротации, другие просто дезертировали. Подло все бросить и исчезнуть – не для него. Все же русский офицер, к нему в эскадрилье относятся уважительно, называют «русской осой». Начал выжидать удобный момент, скажем, затишье в боях, когда можно подать заявление по инстанции. Сослаться на необходимость вернуться на работу, содержать семью. Повод уважительный, несколько человек из технического состава эскадрильи уже подали заявление, и им никто не препятствовал, даже выделили деньги на обратную дорогу. А выбраться с каждым днем все сложнее. В руках Франко практически оба побережья, западная граница Испании с Португалией фактически на замке. Португалия бойцов интербригад или не пропускает, или сдает путчистам.Глава 4. «На родине»
Заявление при удобном случае подал, на французском языке. Попросили подождать, пока подберут кандидатуру комэска. Дня через три перезвонили, кандидата достойного нашли, завтра подъедет с приказом о назначении, а сегодня, пока он еще командир, надо сделать вылет на штурмовку в район Ибарра. Штурмовка – дело привычное, да и засиделись пилоты, несколько дней полетов не было. Истребители к полету готовы, пилоты заняли места после короткого инструктажа. Андрей – ведущим, за ним остальные. Вышли к указанному району, произвели штурмовку, развернулись к своему аэродрому, да появились «Мессеры», две пары. Бой завязался. По рации двое пилотов Андрею докладывают – нет патронов. – Уходите с пикированием, пока мы их боем свяжем. Оба «Девуатина» на пикировании ушли, остался Андрей и бельгиец Гастон, пилот хороший, но в эскадрилье новичок. Андрей бой на горизонтали «Мессерам» навязал. После нескольких виражей смог в хвост ведомому зайти, нажал на гашетку. Пулеметы сделали несколько выстрелов и смолкли, закончились патроны. Однако попадания оказались точными, «Мессер» задымил, со снижением пошел вниз. – Гастон, добей его, у меня патроны закончились, – приказал Андрей. Истребитель Гастона вырвался вперед, подобрался ближе к дымящему «Мессеру», да неожиданно по крылу «И-15» как горохом сыпанули, на крыле пробоины. Обернулся – два «худых», как их прозвали уже во время Великой Отечественной, пристроились за самолетом Андрея. «Худые», потому как для хорошей аэродинамики фюзеляжи тонкие, сравнительно с «И-15», «И-16», «Девуатином». У советских истребителей фюзеляжи короткие, бочкообразные, да еще лоб широкий. У Андрея выход – оторваться на виражах от немцев и уйти с пикированием. Бросил истребитель в левый вираж, сразу «горку», ведущий немецкой пары от Андрея отстал, зато ведомый пристроился и очередь дал. Пули по хвостовому оперению ударили. Обернулся Андрей – лохмотья висят на горизонтальных рулях. И «Мессер» не отстает. Андрей ручку вперед до отказа, мотор взревел на максимальных оборотах, Андрей попробовал иммельман исполнить, а на этапе перевода в горизонтальный полет перед ним оказался «немец». Уже и отвернуть некуда, перед самолетом Андрея кабина «Bf-109». Винтом своего самолета по ней ударил. Треск, во все стороны обломки, самолет сразу затрясло из-за повреждения винта. «Мессер» на землю, беспорядочно кувыркаясь, падать стал, за ним последовал «И-15». Тяги нет, хоть мотор ревет, скорость падает, как и высота. А сзади еще один «Мессер» по неуправляемому «И-15» из пулеметов стреляет. Высоты уже полторы тысячи метров, и она стремительно тает. Андрей попробовал поработать педалями и рукой. Бесполезно, истребитель не слушается управления, надо покидать. Андрей отстегнул привязные ремни, откинул часть борта. Была такая деталь по левому борту вроде горизонтальной дверцы на петлях, для удобства посадки и покидания кабины. Привстал в кабине, собираясь перевалиться через борт, левой рукой о борт уперся, правой схватил кольцо парашюта. Страшно, земля приближается стремительно, самолет крутит, воздух в расчалках свистит. Только покинул истребитель, как удар в грудь. Каким-то чудом успел вытяжное кольцо парашюта дернуть и лишился сознания. Хотя затухающая мысль была – проклятый «Мессер» добил, скотина. В небе свалка была, то республиканский самолет падает, то немецкий. На хвостовых оперениях ни звезд, ни свастики нет, однако все знают, кто самолетами управляет. Штурмовка итальянских позиций шла над передовой, как и воздушный бой, за которым следила пехота обеих сторон. Два парашюта с фигурками под ними опускаться стали, аккурат на нейтралку. Ветер их то в одну сторону сносит, то в другую. Пехотинцы по парашютистам не стреляют, напряженно следят, куда приземлятся. В последний момент порывом ветра парашюты снесло к республиканцам, и приземлились они в полусотне метров за передовой траншеей. Немец оказался цел, сразу руки поднял. А второй парашютист, кем Андрей был, не шевелится. К нему пехотинцы подбежали, а у пилота куртка в крови, но дышит. Так на парашюте его по траншее в тыл вынесли. Очнулся Андрей в палате госпиталя. Над ним санитар склонился. Увидев, что Андрей пришел в себя, умчался и вернулся с доктором. Хирург из русских, судя по разговору без акцента. – Очнулся? Очень хорошо! Трое суток без сознания. Стало быть, повезло, организм сильный. Значит – выкарабкаешься. Тебе бы еще полежать, да завтра пароход с ранеными уходит. Тяжелых, тебя в том числе, на родину отправят. Сейчас Фанхио – это санитар – тебя напоит и накормит. Немного попозже я перевязку сделаю. Хирург собрался уходить, уже пару шагов сделал. Потом обернулся, достал из кармана застиранного халата пулю, показал Андрею. – Вот она, немецкая, на твое счастье крупные сосуды не задела. Хочешь – возьми на память. Андрей кивнул. Хирург пулю положил на тумбочку. Андрей слегка голову повернул. На тумбочке лежало удостоверение бойца интербригады – карточка с подписями и печатями, но без фото. Хирург ушел, санитар сначала напоил водой из поильника, потом накормил котлетой, на гарнир – вареный рис с острой приправой, как любят испанцы. Есть хотелось сильно, сильнее только пить. Воды выпил три поильни, пока жажду утолил. Слова хирурга его ошеломили. В СССР? Он и хотел увидеть страну – какая она стала? И боялся, и основания для опасения были. В душе буря чувств. Убежать ночью из госпиталя? Но он слаб. Вон, после перевязки попробовал встать и едва не упал от слабости, закружилась голова. Хорошо, санитар подхватил, усадил на каталку. Хирург покачал головой укоризненно. – У тебя серьезное ранение, потерял много крови. Тебе надо лежать и больше есть мяса и фруктов, чтобы восполнить кровопотерю. – Доктор, со мной надолго? – Сюда ты уже точно не вернешься. Месяц в госпитале, потом в санаторий на реабилитацию. А там видно будет. Если из ВВС спишут, будешь на гражданке почту возить на «У-2». Санитар стал выкатывать каталку с Андреем из перевязочной, хирург закурил папиросу. Для Андрея даже странно. Чтобы врач в его время в отделении закурил? А здесь дымили все – персонал, раненые. Но советские и испанцы лежали в разных отделениях, на разных этажах. Видимо, удостоверение сыграло свою роль. Наши летчики, да и другие военспецы его имели для прикрытия. Да еще Андрей хорошо говорил на русском, что в интербригадах редкостью было. Приняли его за советского пилота. Но русский и советский – большая разница. Утром, после завтрака, раненых погрузили на поезд и уже вечером еще одна погрузка на корабль. Название судна Андрей прочитать не успел, и флаг точно не красный советский, а какой-то банановой республики. Кубрик, куда поместили Андрея, большой, человек на десять. Как позже догадался Андрей, судно приспособлено под госпитальное, ибо перевязки делали в настоящей перевязочной, а еще была операционная, сам прочитал надпись на двери. Так что судно только с виду торговое. Получается – готовился СССР к войне. А грянула беда в сорок первом, и ни черта нет. Ни пушек не хватает, ни сухарей, ни бинтов. На судне ни одной женщины. Все, кого видел Андрей, мужчины. И врачи, и санитары, и коки, не говоря о персонале судна – матросы, кочегары, рулевые и штурманы. А капитана Андрей так и не видел, но полагал, что и тот мужчина. Полторы недели судно раскачивало, но шло ходко. Андрей служил когда-то на «Орлице», хоть и не морской волк, а приблизительно мог угадать скорость по ударам волн по бортам, работе гребных винтов. Судно на угле и везде его тонкая пыль, даже на бинтах, если дня два не менять. По солнцу в иллюминаторах приблизительно определял положение судна. Сначала на север шли, потом на северо-восток, затем на восток, а когда судно на юг повернуло и солнце стало видно с другой стороны борта, в тупик встал. Куда они могли плыть таким маршрутом? Когда судно встало у причала, а потом разгружаться стало, кто-то из раненых сказал: – Братцы, да это же Мурманск, провалиться мне на этом месте! Прохладно. Снега нет, а ветер приносит ледяное дыхание близкой Арктики. За полдня крытыми грузовыми машинами всех раненых в госпиталь перевезли. Тут же подразделяли по виду ранений. Андрея – в торакальное отделение. А уже в отделении палаты для командиров отдельно, для рядовых и сержантов отдельно. Разница в пайке. Командирам выдавали папиросы, рядовым – махорку. А еще командирам конфеты, рядовым – пиленый кусковой сахар. Андрей попал в двухместную маленькую палату. На соседнюю койку определили раненного в грудь танкиста. На судне Андрей его не видел, велико судно. И в палате познакомиться не успел, ночью танкист умер. На кровати танкиста, так же как и у Андрея, висела табличка с фамилией и инициалами. Андрей, обнаруживший смерть танкиста первым, еще до обхода медсестры, еще сам не зная зачем, перевесил таблички. Персонал в лицо раненых еще не запомнил, слишком много их поступило. Одежда, если на ком и была, так цивильная. Данные на табличке прочитал дважды, мысленно про себя повторил, дабы не забыть, не споткнуться. И когда медсестра пришла с градусником, сказал: – Похоже, летчик отмучился. Вроде не дышит. Медсестричка за дежурным доктором кинулась. Танкист был моложе Андрея на пять лет, но ведь ранения никого не красят. Телосложением похож и чертами лица, званием капитан. В палату медсестричка вбежала, следом высокого роста хирург, за ним санитарка. Хирург попробовал пульс прощупать. А чего его щупать, когда танкист уже остыл? Медсестра прикрыла ладошкой веки умершего, сняла табличку с кровати, прочитала вслух. – Киреев Андрей Владимирович. Пулевое ранение в левую половину груди, массивная кровопотеря. Оперирован. – Вызывайте санитаров из морга, пусть перевозят. Я запишу в историю болезни, сдам в канцелярию. Хирург забрал у медсестры табличку, вышел. Никто даже не усомнился, что не Киреев перед ними, а другой человек. Санитарка бинтом связала ноги, сложила руки на груди умершего, подвязала челюсть. – Не говорил, с каких краев? – спросила она Андрея. – Он все время без сознания был. – Ах ты господи! Санитарка спохватилась. При большевиках, тем более в военном госпитале, упоминать Господа не рекомендовалось, могли быть последствия. Вскоре заявились два дюжих санитара, переложили тело на каталку и увезли. Андрей перевел дух. Сомнения одолевали – правильно ли поступил? А если обман вскроется? Но снявши голову, по волосам не плачут. Сделанного уже не вернуть. В госпитале провалялся месяц, и никто не заподозрил, что он не тот, за кого себя выдает. У находящихся на излечении военнослужащих при себе документов не было, хранились в канцелярии. И личных жетонов, как у немцев или в Советской Армии в послевоенное время, – не было. Все же в условиях боевых действий жетон на цепочке на шее надежнее, чем смертный медальон в кармане. Медальон как маленький цилиндрический пенал из дерева, а позже из пластмассы, в который вкладывалась записка на бумаге. У убитого воина влага попадала в медальон, бумага гнила и зачастую прочитать написанное не представлялось возможным. Стальной жетон с выбитыми цифрами куда надежнее, а у эсэсманов под левой подмышкой еще и группа крови вытатуирована, дабы при ранении не тратить время на определение группы, а переливать кровь в полевых условиях. Все же настало время комиссии. В кабинет начальника госпиталя вызывали по списку. Выходил военфельдшер и выкрикивал. То ли нервничал Андрей, то ли не привык, а свою фамилию прослушал, не отреагировал. Один из выздоравливающих толкнул его локтем в бок. – Капитан, тебя выкрикивали! За столом комиссия из трех врачей, сбоку столик военфельдшера, который вместо писаря. Андрей доложил: – Капитан Кислов для прохождения комиссии прибыл. – На что жалуетесь, товарищ капитан? – Жалоб нет, к службе готов! – Это хорошо. Анализы и рентген патологии не выявили. Вы сколько в… командировке были? Все знали, что капитан воевал в Испании, ведь пароход с ранеными пришел именно из этой страны. Секрет Полишинеля! Говорить принято не было, просто командировка. – Девять месяцев, – отчеканил Андрей. Военврачи переглянулись, пошептались. – Комиссия решила выписать вас и отправить в Кисловодск, в санаторий. Попьете минеральной воды, подышите чистым горным воздухом, наберетесь здоровья! Вот тогда на службу! – Да я чувствую себя здоровым! – попытался возразить Андрей. – Нам лучше видно! – отрезал политрук госпиталя. На левом рукаве гимнастерки у него красовалась красная суконная звезда. Политруки входили в состав любых комиссий как партийный пригляд. Как бы чего не учудили несознательные граждане. В канцелярии госпиталя Андрей получил денежный, вещевой и продовольственный аттестаты, справку о ранении и удостоверение личности. Удостоверение было сильно подпорчено кровью при ранении танкиста. Фотографии не разглядеть на левой половине, на правой сохранились фамилия и номер войсковой части. Андрей огорчился. Документ испорчен, с таким даже в кассу железнодорожного вокзала соваться рискованно. Подумал и направился к политруку. – Товарищ политрук, разрешите обратиться? – Да, пожалуйста. – Документы у меня подпорчены, кровью залиты. Андрей протянул удостоверение политруку. Тот осмотрел, покачал головой. – Ай-яй-яй! Нехорошо как! Удостоверения выдают командиры в воинской части. Госпиталь, хоть и имеет номер, числится войсковой частью, такими правами не обладает. Политруку помочь хочется. Как же, боевой командир, участник испанской войны, в санаторий после ранения ехать надо, а документы не в порядке. – Ты вот что, капитан, не тушуйся. Пока форму получи, сапоги, ремень. Я попробую что-нибудь предпринять. Политрука не было до вечера, но вернулся довольный. – С округом созвонился, вошли в положение, завтра вместе идем к облвоенкому. – А ночевать? Меня же выписали. – Тоже не проблема. На диване в коридоре поспишь. У старшины в каптерке получил под роспись новую форму, стараясь скрыть эмоции, прикрепил к петлицам по «шпале», как назывался прямоугольник. Мысленно себя похвалил. Кабы не хорошая память, так и засыпаться можно. У старшины в каптерке знаки различия в картонной коробке – треугольники, кубари, шпалы. Нелепо бы выглядело, если бы боевой капитан спрашивал, какой знак прикрепить к петлицам? В общем – привел себя в порядок. Сам перед зеркалом себя осмотрел и изъянов не нашел. И даже старшина, этот гроза всех новобранцев, не нашел повода для замечаний. Сапоги, правда, яловые достались, а не хромовые, какие положены были согласно званию, капитан относился к среднему комсоставу. На диванчике переночевал вполне неплохо, позавтракал, потом сразу и политрук объявился. Пешком отправились в облвоенкомат. Андрею в приемной подождать пришлось. Политрук на повышенных тонах с военкомом говорил. Вышел, утирая бритую голову платком. – Тут рядом фотоателье есть, надо срочное фото сделать на удостоверение. Срочное сделали в знак особого уважения к РККА за час. Это не цифровые «мыльницы». Проявить, закрепить пленку, высушить. С нее отпечатки сделать, да все в темноте, при красном свете. Наверное, политрук уже пожалел, что решил помочь, потому как из военкомата вышли оба уже в четыре часа пополудни. Считай – день прошел. Еле успели в финчасть получить проездные документы и довольствие за два месяца да сухпаек на дорогу. Поскольку Андрей не курил, папиросы сразу обменял на конфеты, вроде как глюкоза помогает работе мозга. Больше с госпиталем ничего не связывает. Попрощался с персоналом, с пациентами – и на вокзал. Получил по проездным документам в воинской кассе билет до Москвы. До отхода поезда еще два часа. Андрей купил хороший кожаный портфель, бритву, трусы и носки, уложил в портфель. Ведь из госпиталя вышел гол как сокол. Те скудные пожитки, что были в Испании, там и остались. В госпитале трусы, халат и тапочки казенные, а бритва не нужна, поскольку штатный парикмахер и бреет, и стрижет. Хотя какая в армии стрижка? Под ноль! И голова не потеет, и живность не заводится, и в рукопашной враг за чупрын не ухватит, одна польза. А еще поел в столовой, удивился скудному выбору блюд. Для интереса зашел в продовольственный магазин. Продукты были, однако не сравнить с богатым выбором и качеством, которое было в парижских магазинах. Например – хлеб только черный, в Париже его вовсе нет, зато белого – сортов тридцать, на любой вкус. А промтоварный магазин разочаровал сильно. Одежда сплошь черная или серая, убогого вида и такого же качества. Конечно, можно списать недостатки на издержки индустриализации. ДнепроГЭС или Сталинградский тракторный для страны хорошо, но забирают львиную часть бюджета, а люди хотят жить здесь и сейчас, а не потом, в светлом будущем. Большевики, а затем коммунисты были великие сказочники. Граждане, у вас будет все и бесплатно, но потом, когда мы построим светлое будущее. Да вот по дороге в коммунизм никто кормить и одевать не обещал. Билет был в купе, все же капитан – это средний офицерский состав по тому времени, определенный статус. Проводник билет проверил. – Ваше купе номер четыре, товарищ командир. Слово «офицер» после октябрьского переворота было забыто как пережиток царского режима на двадцать лет и снова появилось в 1943 году, вместе с погонами. В тяжелое время как-то сразу Сталин и Политбюро вспомнили о русских воинских традициях, наградах. В купе мягкие диваны, а попутчики появились уже перед отправлением. Поезд не проходящий, мурманского формирования. В купе тепло, проводник заранее вагон протопил. Из попутчиков один командированный до Москвы и две дамы. Когда обустроились, познакомились, оказалось – женщины тоже в Кисловодск едут отдыхать. В Мурманске уже поздняя осень, если не начало зимы, если по погоде судить, а не календарю. А в Кисловодске оказалось по-южному тепло, пришлось шинель нести на руке. Санаторий РККА был основан советской властью в 1922 году для отдыха и лечения пострадавших воинов в Гражданскую войну. Вот уж не думал Андрей, что окажется с идейными врагами в одной палате и будет слушать, как один из отдыхающих, бывший кавалерист-буденновец, будет хвастать, как белых рубил, как капусту. Причем перечислял почти те же места, где приходилось воевать Андрею. Вполне могли встретиться с непредсказуемым результатом, но обошлось. Как всегда в местах отдыха, командиры начали искать сокурсников по училищу, сослуживцев по дивизии или армии. Когда спрашивали Андрея, он загадочно улыбался. – Я был в длительной командировке. Расспрашивать сразу переставали. Особенно в палате, в первый день. Когда он разделся по пояс, увидели свежий шрам от ранения, переглянулись. Один отдыхающий спросил: – Испания? – Да, – не стал отрицать Андрей. Шрам багровый, свежий, постепенно он побелеет, годика через два-три, сильно в глаза бросаться не будет. Все же слушок среди отдыхающих сразу прошел о ранении, на Андрея поглядывали уважительно. Как же, большинство приехали лечить повышенное давление, застарелые бронхиты да геморрой, а тут – человек после ранения, можно сказать, герой-интернационалист, кровь проливал за идею. На рынке местные жители продавали вино. Отдыхающие покупали, считалось, что красное вино полезно для обновления крови. На такие посиделки в палате после ужина зачастую приглашали Андрея. О боях не расспрашивали, сами люди военные, понимали – раз молчит, значит, пока нельзя. Зато приятелями, знакомцами из числа командиров обзавелся во всех округах. Почему-то получилось больше всего из Киевского особого военного округа, хотя сам специально не подбирал. Отдых, как всегда, проходит быстро, месяц пролетел в беззаботной жизни. С утра ванны и процедуры, после обеда короткий сон, потом прогулки. Минвода в галерее. А потом или посиделки под вино с командирами, или несколько раз к женщинам-мурманчанкам выбирался, с которыми в поезде познакомился. Оно бы и чаще не помешало, да условий нет. Их не пускали в санаторий РККА, а его в санаторий им. С. Орджоникидзе. А ведь уже не мальчик на лавках в парке сидеть. Курортный парк в Кисловодске шикарный, один из лучших в стране, но не в декабре же. Кисловодск славен большим количеством солнечных дней в году, но в декабре температуры едва превышают ноль. После месяца отдыха сел в поезд в Москву. Тяга паровозами, с частыми остановками для бункеровки локомотивов. Андрей раздумывал, что ему делать. Коли он командир, то должен прибыть после лечения в Главное автобронетанковое управление, в «кадры», где определится его дальнейшая судьба. Быть на нелегальном положении сложно – нет денег, жилья, да и что делать? На печи лежать не привык. Выехать за границу можно только в Испанию, в состав советского контингента. Но сноваучаствовать в боях за чужую страну не хотелось. Повоевал с немцами, утолил обиды, оставшиеся после Первой мировой, и хватит. Ситуация неопределенная. Страну и народ он любит, это его Родина, здесь присягу давал. Но государственный строй и правящий режим не для него. Плохо управляли страной большевики, народ в черном теле держали, а в результате власть отдали то ли демократам, то ли либералам, но неумехам. Получается семидесятилетний эксперимент над страной впустую прошел, если бы не многочисленные жертвы, особенно гражданского населения. Под перестук колес в поезде и думалось хорошо, и спалось. До Нового года два дня. Наверняка в ГАБТУ будут выходные. Остановиться придется в гостинице, а с этим сложности. Просто так с улицы не поселят, надо предъявить командировочное удостоверение, либо другой документ. По приезде все же спустился в метро, интересно посмотреть было. Линия была одна, Кировская, добрался до центра. Андрей хорошо помнил центр города, каким он был двадцать лет назад. Изменилось многое. Во-первых, на месте снесенных торговых Охотных рядов красуется гостиница «Москва», как писали в газетах – «первая пролетарская гостиница на тысячу мест». По-прежнему стоят «Националь», «Гранд-Отель», «Метрополь». А вот Воскресенские, или Иверские ворота, что стояли между зданиями Исторического музея и Городской думы, ныне музеем В.И. Ленина, снесены. По проезде и далее по Красной площади, вдоль здания ГУМа, открыто автомобильное движение в обе стороны, чего не было до октябрьского переворота. Кроме трамвая в городе появились троллейбусы, метро. Центр города явно стал лучше. Позже, уже после развала СССР, ошибки исправили, движение транспорта по Красной площади запретили, если только во время парадов. И Воскресенские ворота восстановили по чертежам и фотографиям. Андрею, можно сказать, повезло: видел старые и новодел. На Красной площади походил, оценил изменения, ведь мавзолея Ленина до 1924 года на площади не было. Да и вообще Андрей считал, что устраивать некрополь в центре столицы – не лучшая затея, есть в ней языческое, от поклонения мумиям. Находился-набродился до тяжести в ногах. Чтобы не терять время завтра, нашел ГАБТУ – главное автобронетанковое управление. И тут повезло. Часовой у входа подсказал, что для командиров, прибывших в «кадры», есть специальная гостиница, даже адрес подсказал. И платить не надо, все за счет наркомата. Третьего ноября 1929 года было создано Управление по механизации и моторизации РККА, преобразованное 22 ноября 1934 года в Автобронетанковое управление РККА, а 26.06.40 г. появилась приставка – «Главное». В его состав входили управление боевой подготовки, бронетанковое, автотракторное, ремонта и эксплуатации, мобилизационно-плановое, финчасть, отдел кадров и секретная часть. В 1941 году был создан еще отдел бронепоездов. Начальником ГАБТУ с 28.06.37 г. по июнь 1940 г. Был комкор Д.Г. Павлов. Для подготовки командиров-танкистов было развернуто 11 танковых училищ и два курса усовершенствования. Ведь в 1937 году был принят третий пятилетний план по развитию РККА. Он предусматривал в том числе создание четырех танковых корпусов, 21 танковую бригаду, три отдельные бронебригады на бронеавтомобилях, одиннадцать учебных танковых полков, а также переход от танковых взводов в три машины на пять. Для такой армады в перспективе требовалось значительное число командиров-танкистов, новых танков. С 1935 года уже начали заменять танк «Т-26» на «БТ» в танковых корпусах. По штату в бригаде должно было быть 2745 военнослужащих, 145 танков, 28 бронеавтомобилей, 482 автомашины и 39 тракторов (в качестве тягачей). После учений и боев 1938 года у озера Хасан с японцами, летом 1939 года на р. Халхин-Гол решили, что танковые корпуса плохо управляемы, слишком велики. А чего бы им хорошо управляться, когда на бригаду приходилось всего по нескольку танков с радиостанциями, а отдавали и принимали команды флажками, в пределах прямой видимости. Корпуса решили расформировать, допустили ошибку. Основой танковых войск стали танковые бригады. Они были мобильны, но в дальнейшем оказалось, что противостоять танковым дивизиям Германии не могут. При гостинице, куда прибыл Андрей, оказалась столовая, для командированных это немаловажно. Мясо и рыба выделялись по разнарядке воинским частям и промышленным предприятиям, а в городские столовые поступало по остаточному принципу. Поел и выспался, а утром в ГАБТУ. Единственное, чего боялся, это личной встречи с Павловым. Комкор воевал в Испании под псевдонимом Пабло и знал каждого из своих 351 танкиста в лицо. Повезло, Павлов оказался в отъезде, с инспекцией в войсках. Андрей по прибытии в «кадры» предъявил удостоверение. К нему отнеслись благожелательно. Как же – участник войны в Испании, да после тяжелого ранения. И направлен был Андрей проходить службу в Западный военный округ, в 15-й танковый корпус, командиром роты. Получил на руки выписку из приказа, а еще направили в финчасть, где нежданно-негаданно получил на руки деньги – полевые, боевые и прочие. Понятно – не за свои заслуги, за погибшего танкиста. Но сумма получилась изрядная – больше шести тысяч. Рядовой пехотинец получал денежное довольствие в 8 руб. 50 копеек, старшина 150 руб., командир взвода 625 руб., командир роты 750 руб., командир батальона 850 руб., ком. полка 1200 руб., командир дивизии – 1600 руб. также выплачивались подъемные, лагерные, полевые, курсовые, за парашютные прыжки, за водолазные погружения. За участие в военных действиях довольствие повышалось на 25 %, также членам семьи в тылу выплачивалось пособие от 100 до 200 руб. Для сравнения – рабочий получал 300 – 400 руб., высококвалифицированный рабочий – 600 руб., инженер на промышленном производстве – 1500 руб. По ценам – ботинки мужские стоили 350 – 400 руб., 1 кг сливочного масла 24 руб., 1 кг мяса 22 руб., буханка пшеничного хлеба 75 коп., 1 кг муки 4 р. 60 коп., 1 кг гречки 1 руб. 82 коп., кофе 10 руб. 90 коп., бутылка водки 3 руб. 40 коп., бутылка вина 0,75 л 7 руб., костюм мужской шерстяной 1400 руб. Купить одежду гражданскому лицу затруднительно, в продаже вещи бывали не всегда. Так что с такими деньгами Андрей почувствовал себя человеком состоятельным. Проблема в другом была в стране. Даже имея деньги, купить какой-либо товар было затруднительно, а то и вовсе невозможно – легковой автомобиль или мотоцикл. Все они поставлялись в государственные учреждения. Новый год встретил в поезде. Да и не отмечали его так, как сейчас, просто смена дат. Елки не ставили, не украшали, это пережиток прошлого. Не все ему нравилось, особенно невозможность связаться по телефону с Иваном, даже письмо написать невозможно, привлечет к себе внимание НКВД. А так хотелось подать о себе весточку, в ответ получить новости об Иване. Наверное, уже на старшем курсе, если учебу не бросил. Как здоровье, хватает ли денег на житье. Имея большое желанье, перейти границу можно было – в том же 1939 году, во время так называемого освободительного похода, после подписания пакта Молотова – Риббентропа, когда от панской Польши отхватили кусок Западной Белоруссии и от Румынии и Венгрии Закарпатье и Буковину, присоединили к Украине. Во время боевых действий в суматохе и неразберихе переход осуществить можно. Но Андрей из истории знал, что через два с половиной года Германия вероломно, нарушив договор, нападет на СССР. И если он воевал в Испании с гитлеровцами и итальянцами, почему он не может воевать с ними в СССР? И пусть она называется не Россия, это ничего не меняет. Тот же народ и та же страна. Андрей твердо решил остаться. Уж если не своей волей суждено было вернуться в Россию, которую он покинул, спасая свою жизнь, то будет сражаться до победы, а потом, если останется жив, можно перебраться во Францию. Или… думать о будущем не хотелось. Сталин умрет в 1953 году, так до этого момента еще пятнадцать лет, и многие события в личной жизни могли произойти. Поездом добрался до Могилева, где была расквартирована одна из танковых бригад 15-го танкового корпуса. Город не велик, бригада располагалась за городом. Почва песчаная, не чернозем, вокруг леса. Представился командиру бригады, вручил выписку из приказа. Комбриг обрадовался. Не так много командиров с боевым опытом в танковых войсках. А тут – «испанец», опыт войны с гитлеровскими танками. Приказом комбрига Андрей был назначен командиром второй роты. На вооружении «БТ-5», танки быстрые, легкие, но бронирование противопульное, пробиваемое немецкими 37-мм пушками. Начал вникать в дела роты. Красноармейцы из числа трактористов, в основном парни сельские. А заряжающие – городские ребята. Выучка слабая, потому как мало практики. Здесь как цепочка. Техника несовершенная как конструктивно, так и технологически, ломается часто, а запчастей – траков, коробок передач, деталей для двигателя – остро не хватает. Тылы всегда были слабым местом Красной Армии. А без крепкого тыла любое воинское подразделение небоеспособно. Тыл – это и качественный ремонт, и своевременный подвоз боеприпасов и топлива, обед вовремя, да много чего еще. С выпуском запасных частей промышленность не справлялась, с трудом успевала выпускать узлы в сборе – коробки передач, фрикционы, двигатели. На производство запчастей не хватало мощностей станочного парка и ресурсов. Качество комплектующих – подшипников, валов – скверное, как и масел. А главное, металлы не легированные, трущиеся пары изнашиваются быстро. Достаточно сказать, что пальцы в гусеницах, соединяющих траки, служили по 200–300 км, а в тяжелых условиях и того меньше. У немцев пальцы служили вдвое-втрое дольше, за счет добавок хрома, марганца, которые завозили из Норвегии, Швеции. Наши конструкторы пытались уязвимости обойти, создавая колесно-гусеничные танки. По плохой дороге или бездорожью танк «БТ» шел на гусеницах, если предстоял марш по дороге с твердым покрытием, гусеницы снимались, танк ехал на обрезиненных катках. Но конструкция усложнялась, к колесам надо подвести валы от коробки передач. Увеличивался вес, расход топлива, снижалась надежность, ведь в сочленениях применялись карданные крестовины, не было тогда шарниров равных угловых скоростей. Андрей, изучавший в военном училище гусеничную технику, многие недостатки танков видел, но помалкивал. По его мнению, при эксплуатации боевой техники недостатки надо выискивать, итоги передавать в КБ, для исправления ошибок и недочетов. В РККА такой практики не было, политруки безудержно превозносили реальные и мнимые достоинства, а стоит строевым командирам заикнуться о недостатках, сразу угрожали: – Вы не верите в наши танковые войска? И без критики, по доносам, надуманным обвинениям, репрессии прошлись стальным катком по армии начиная с 1937 года и продолжались, правда, не в таком объеме, даже после Великой Отечественной. В танковых частях почти третья часть командиров корпусов, дивизий и полков были расстреляны или сидели в лагерях. А на их место заступали малоопытные, малограмотные, но с пролетарским происхождением люди. Все это потом аукнется. Танкисты после «Т-26» приняли «БТ» почти восторженно. Как же, на колесном ходу танк развивал по шоссе 70 км/час, перепрыгивал рвы. Но это качество для танка не должно быть решающим. А где мощная пушка, где толстая броня? Танк должен иметь весь комплекс всех важных качеств, как появившийся в 1940 году «Т-34». Морозов и Кошкин предвосхитили появление перспективных танков. И до Курской битвы, с появлением «Тигров» и «Пантер» немцы не могли выставить серьезного конкурента «Т-34» и «КВ». Андрей жил на съемной квартире, получая из финчасти квартирные. Ни с кем не ссорился, но и не дружил, потому как после застолья могло проскочить ненужное словечко. Про Францию или полеты в Испании. А какие полеты у танкиста? Вот уже и интерес к твоей персоне у НКВД. В каждом полку – стрелковом, танковом, артиллерийском и прочих – всегда был представитель военной контрразведки. Он вербовал агентов-доносчиков среди военнослужащих и был в курсе всех происходящих в полку событий. Андрей начал обучать танкистов роты. Кое-кто имел опыт, неплохо водил и стрелял. Но большинство имели малый наезд, что для механика-водителя плохо. Командиры танков стреляли мало, да и то по видимым целям, прямой наводкой. Научить бы, да прицелы на маломощных пушках примитивные, оптика скверная. После каждого упражнения делал «разбор полетов». Какие допущены ошибки и почему, повторял упражнение. За полгода службы рота медленно, постепенно, вышла на отличные показатели. Другие красные командиры по примеру Андрея тоже пытались обучать бойцов, да не хватало у них знаний. Все же Андрей имел за плечами серьезную подготовку в училище. По тем временам это даже больше, чем академия. И командиры, и красноармейцы старались учиться. Со всех сторон по границам СССР вспыхивали конфликты. На озере Хасан японцев разбили легко, с малыми потерями. На Халхин-Голе в боях уже участвовали три танковые бригады. В этом же 1939 году Андрей вместе со своим полком и бригадой участвовал в походе на земли Западной Белоруссии. Они еще после Гражданской войны отошли к Польше. Ныне Польша была оккупирована немцами почти бескровно за две недели. И по договору земли до Буга отходили к СССР. Поход не был боевым, хотя в танки загрузили полные боекомплекты. Кто-то в деревнях, особенно беднота, встречали русских радостно, другие смотрели исподлобья. Когда меняется власть, меняются порядки и устои. Что ждать от большевиков, никто из местного населения не знал. Войска дошли до восточного берега Западного Буга и остановились. Пограничники начали обустраивать границу. Контрольно-следовая полоса, полосатые столбы с гербом СССР, колючая проволока, вышки наблюдения. Так ведь и армия обустраивалась на новых местах. Не маршем мимо прошли, на постоянной основе. Обустроенные места покинули – казармы, техпарки, квартиры. В ближнем тылу, иногда на голом месте, в поле, строили казармы. И снова ошибку допустили. На бывшей границе была так называемая «линия Сталина», с ДОТами, артиллерийскими позициями. ДОТы, фактически целые подземные многоэтажные сооружения из железобетона, своим огнем могли поддерживать соседние огневые точки. После «освободительного похода» вооружение из ДОТов с «линии Сталина» сняли, а новую линию обороны построить не успели. Когда немцы в 1941 году стремительным ударом прорвались, «линия Сталина», будь она в рабочем состоянии, могла бы сдержать гитлеровские полчища. Не случилось! Андрей об ошибках и недочетах знал, в училище изучали, да попробуй об этом скажи, приходилось помалкивать. В танкистах освоился, в комбинезоне темно-синем, в амортизационном ребристом шлеме чувствовал себя уже привычно. Бойцам и командирам приходилось на новом месте тяжело. Никто не отменял боевой учебы, и приходилось еще строить казармы, техпарк, кухню, столовую, склады. Не бросишь же боеприпасы под открытым небом? И все силами личного состава. Благо леса вокруг много. Деревянная казарма теплая, сейчас бы сказали – экологически чистая. Один недостаток – пожароопасная. Особенно опасно для техпарка, танки под крышей, огромные ворота. Ремонтироваться и обслуживать удобно, ни дождь, ни снег не помеха. А случись искра, да попади на промасленный пол – быть беде. Пол хоть и засыпали песком, а все равно масло капало из разных агрегатов, двигателей. Даже поговорка родилась: «Если из танка ничего не капает, значит, уже все вытекло». Прокладки из картона были или поронита, очень недолговечные. Потому комбинезоны танкистов всегда промаслены и запах, как от смазчиков на железной дороге, что в буксы масло подливали. Уж Андрей-то, поработав на автозаводе, мог сравнить качество моторов, масел. Более чем скромно. Но откуда в стране взяться деньгам. Речь не о бумажных купюрах, их можно напечатать сколько угодно. Каждая денежка должна быть обеспечена золотом или валютой, тогда она имеет реальный вес. С этим в СССР плохо. За валюту продавать нечего, многие золотые прииски, как и залежи нефти, еще не открыты. Бедная страна не может иметь высококлассную технику, хотя патриотических настроений с избытком. Андрей удивлялся. После Гражданской войны и прихода к власти большевиков двадцати лет не прошло, а выросло поколение тех, для кого Сталин – бог. Понятно, что для воздействия на умы применялись все методы – радио, газеты, профсоюзные и партийные собрания, наглядная агитация. А еще меры принуждения вроде «трудовых лагерей» для перевоспитания колеблющихся или вовсе не согласных с генеральной линией партии. Для Андрея атмосфера удушливая. Во Франции журналисты могли писать все, ругать премьер-министра и любое чиновное лицо, что в СССР в принципе невозможно. Гнетущая атмосфера страха была. По ночам производились аресты. К дому подъезжала машина, неприметная с виду хлебовозка, а на самом деле машина для перевозки арестантов. Большевики держали страну в кулаке, в первую очередь страхом. Почему-то принято связывать имя Сталина с Победой. Не он победил, скорее – был обманут Гитлером. Народ победил и командиры, они вынесли на себе всю тяжесть военных лет. А сейчас началась советско-финская, или как ее называли – «зимняя война». Сталин рассчитывал на маленькую победоносную войну. Велика ли Финляндия? По договору Молотова – Риббентропа Финляндия входила в сферу интересов СССР, по многим причинам. Первая – сосед, общая граница, вторая – бывшая часть Российской империи. Третья – слишком близко к Ленинграду были финские земли и второй по величине город Финляндии – Выборг. Крупнокалиберные пушки могли с финской территории обстреливать Ленинград. Сразу после договора с Германией, СССР начал переговоры с Финляндией, тайные, с серьезными вопросами. Финнам предложили отодвинуть госграницу на 90 км от Ленинграда, сдать в аренду полуостров Ханко на 30 лет для советского флота, передать СССР острова Гогланд, Лавенсаари, Тютерскари, Сейскари. Взамен за утраченные земли предлагались вдвое большие по площади земли – 5529 квадратных километров в Карелии. Финны отказались. Совет обороны в Финляндии возглавлял Карл Густав Маннергейм, до Первой мировой войны он закончил в Российской империи военное училище, потом академию, стал генералом. Грамотный военный успел возвести на Карельском перешейке мощную линию обороны из бетонных ДОТов, эскарпов, надолбов, колючей проволоки и минных полей. Сталин решил действовать силой, армия СССР многократно превосходила финскую. Устроили провокацию, выпустив из пушек 7 снарядов по своим же войскам, заявив, что сделали это финны, предъявили финнам ноту протеста 26 ноября 1939 года. Финны категорически вину в обстреле отрицали, на этом участке границы пушек у них не было. Получив отказ, СССР 28 ноября объявил о денонсации (разрыве) договора о ненападении с Финляндией и 30 ноября советские войска перешли в наступление. К наступлению готовились заранее. В район севернее Ленинграда была переброшена 7-я армия, в р-не Кандалакши – Кеми срочно формировалась 9-я армия. Видя приготовления, финны увеличили свои войска на линии Маннергейма с 3 до 7 дивизий. Финские дивизии уступали советским по численности – 14 200 человек против 17 тысяч и по тяжелому вооружению – танкам, пушкам и по авиации. С началом войны, призвав резервистов, финны смогли увеличить численность до 14 дивизий, а СССР имел 24. Силы сторон перед войной: Финляндия имела 250 тыс. солдат, 64 танка, 270 самолетов и 534 пушки. СССР – 425 640 солдат, 2876 пушек, 2289 танков и 2 446 самолетов. Советские войска ударили по трем направлениям. Первый и главный удар – на Выборг, второй – по центральной Карелии и третий – вдоль побережья, к Лапландии. Сталин имел в планах присоединение Финляндии к СССР на манер Прибалтийских республик. И Сталин, и командиры были уверены, что Финляндию сомнут за считаные дни. Но прошел месяц, а войска продвинулись всего на несколько километров, да и то в Карелии, где не было мощных укреплений. Командиры оправдывались тяжелыми погодными условиями. Газета «Правда» вещала о небывалых и долгих морозах в сорок градусов и обильном снеге, толщиной до двух метров, делавшим невозможным продвижение боевой техники. На самом деле сводки метеобюро дают в декабре 1939 года температуры от + 2 до –20° к концу декабря, вполне обычные. А толщина снежного покрова не превышала 15 сантиметров. Но Сталину и командирам надо было оправдывать ужасающие потери. За три с половиной месяца войны финны потеряли 25 904 человека убитыми, 43 557 воинов было ранено и одна тысяча пленена в последние дни войны. Для сравнения – СССР потерял убитыми 126 876 бойцов, 39 369 пропало без вести, 264 908 – ранено. Для Политбюро и Генштаба РККА потери и ход войны произвели эффект холодного душа. Вся мощь РККА оказалась дутой, маленькая Финляндия держала советские дивизии у линии Маннергейма. Танки «Т-26» и «БТ» всех серий оказались несостоятельны. Только «КВ» и особенно «КВ-2» смогли своими пушками разрушать бетонные надолбы и ДОТы. Скоростные характеристики «БТ» не пригодились. Стремительно мчащийся танк оказывает впечатление на брусчатке Красной площади, а не в бою. И других ошибок командования хватало. Например, автоматы «ППД» были приняты еще в 1938 году. Военные отнеслись к нему скептически, дескать – полицейское оружие. А у финнов в войсках оказалось много автоматов «Суоми», причем с барабанными магазинами на 70 патронов. И потери от этого оружия наша пехота несла большие. Тут же был объявлен конкурс, и в 1941 году на вооружение после испытаний был принят знаменитый «ППШ» или «папаша». Кроме того, у финнов было много снайперов. Винтовки использовали трехлинейные, еще императорских заводов, с простейшей оптикой. «Кукушками» их называли за то, что маскировались на елях. Выждут, когда бойцы Красной Армии подойдут поближе, и открывают огонь. Поди его разгляди в ветвях, а потом из обычной винтовки свали. В РККА организовали снайперское движение. Была масса обмороженных. Шинель и ботинки с обмотками да суконная буденовка – плохая защита от мороза и северного ветра. У финнов меховые шапки, полушубки, валенки или унты. Во многом трудную судьбу «ППД» определила его нетехнологичность, приходилось использовать большой станочный парк, в итоге стоимость его была 900 руб. Более сложная самозарядная винтовка «СВД» стоила 880 руб., а ручной пулемет «ДП» 1150 руб. Снятый с производства в 1939 году после выпуска пяти тысяч штук, изготовление возобновили, и в 1940 году оружейная промышленность передала армии 81 118 штук. Эти автоматы участвовали в начале Великой Отечественной войны, уступив технологически простому «ППШ», который выпускали многие заводы и даже артели. Колесный ход «БТ» не пригодился, калибр пушки в 45 мм оказался мал, прямые попадания снарядов гранитным надолбам вреда не приносили. Новинка – танки «КВ», имели слабую для тяжелого танка пушку в 76 мм. В номенклатуру ее снарядов входили шрапнель, осколочно-фугасные и бронебойные. ГАБТУ срочно заказала в КБ Ленинградского Кировского завода (бывший Путиловский) артиллерийский танк. На танк «КВ» сконструировали и водрузили огромную башню, в которой располагалась качающаяся часть гаубицы «М-10» калибром 152 мм. Хорошее бронирование корпуса и башни в 75 мм делали танк неуязвимым для всех танков и пушек Вермахта, кроме 88-мм зенитных орудий. Гаубица имела боекомплект 36 выстрелов раздельного заряжания. Осколочный снаряд «ОФ-530» весил 40 кг, а были еще бетонобойные «Г-530», шрапнельные, зажигательные. Первые два образца «КВ-2» были отправлены на «зимнюю войну» уже в феврале 1940 года. Танк проявил себя неплохо. Подъезжал близко к фортам, не боясь артиллерийского огня, начинал обстрел. Нескольких бетонобойных снарядов хватало разрушить форт, а надолбы разлетались с одного попадания. Только благодаря такому вооружению войскам удалось взломать линию Маннергейма. Но танк создавался в спешке, имел массу недостатков. Трансмиссия была слабым звеном, ломалась после небольшого пробега. Обзорность из танка, свойство в танковом бою очень важное, была совершенно неудовлетворительная. Башня с пушкой уравновешенной не являлась, то есть центр тяжести ее не совпадал с геометрической осью поворота. Электромотор поворота башни даже при небольшом крене танка с задачей не справлялся. А еще из-за огромной отдачи пушки неуравновешенной башни запрещалось стрелять на ходу, башню клинило. И уж совсем нелепое обстоятельство: для гаубиц остро не хватало снарядов. Итого из ворот завода выехали только 204 танка, и выпуск их прекратили, не только из-за недостатков, но и высокой стоимости производства. Почти все «КВ-2» в боях 1941 года были уничтожены. И не столько огнем противника, как экипажами. Оказавшись без топлива или боеприпасов в условиях отступления РККА, танкисты танки взрывали или поджигали. Кстати, немцам несколько танков досталось в исправном состоянии и их использовали в «СС», правда – недолго. Кстати, провокация СССР с артиллерийским обстрелом деревни Мойнила и агрессия против Финляндии была осуждена многими странами. СССР выгнали из Лиги Наций 14 декабря 1939 года и осудили. Сразу почти все европейские страны стали помогать Финляндии в ее противостоянии с соседом. В первую очередь, как и в Испанию, поехали добровольцы, за три месяца военных действий – одиннадцать тысяч человек, из которых восемь тысяч шведы. Воевали и русские из РОВС. Страны Европы, за исключением Германии, поставляли финнам вооружение. США тоже участвовали в помощи. Германия, связанная «свежим» договором, предпочитала статус наблюдателя, оружия и добровольцев с ее стороны не было. Когда РККА несколько месяцев топталась у линии Маннергейма, неся огромные потери, Гитлер пришел к мнению, что СССР – колосс на глиняных ногах. Это подтолкнуло его к планам начать войну с СССР в ближайшее время. Генштаб ОКВ начал разработку плана «Барбаросса». Фридрих I Барбаросса был одним из удачливых предводителей германского народа в 1152 году. Всего Финляндии было поставлено 350 самолетов, 500 пушек, 6 тысяч пулеметов, 100 тысяч винтовок, 160 млн патронов, 650 тысяч гранат и 2,5 млн снарядов. Сама Финляндия произвести эти вооружения и боеприпасы не смогла бы. С началом января 1940 года на фронте наступило затишье. Обе стороны пополняли армии, делали перегруппировки, готовились к предстоящим боям. Финны стали применять партизанскую тактику. Причем занимались ею члены «шюцкора», полувоенной организации, добровольное ополчение, существовавшее с 1917 по 1944 год. Членами были более 110 тыс. мужчин и женщин. Подчинялась организация Министерству обороны Финляндии, имела униформу и знак на левом рукаве в виде щита, белой буквы «S» и трех веточек ели под ней. Отряды «шюцкора», преимущественно лыжные, устраивали засады на лесных дорогах. Подрывали или обстреливали передние машины РККА и задние. Подразделения Красной Армии оказывались в ловушке. Ни объехать, ни развернуться. Красные командиры выбирали тактику пассивной обороны – отстреливались. Рано или поздно боеприпасы заканчивались, если раньше мороз не довершал дело. Были даже проклятые места, вроде «долины смерти», где сложил голову не один полк. После разгрома русского подразделения отряды «шюцкора» так же быстро исчезали в лесах. Сколько после таких нападений было расстреляно командиров полков и дивизий, комиссаров, одному НКВД известно. Распущен «шюцкор» был 19 сентября 1944 года после соглашения между Финляндией и Москвой. Советская пресса, сначала писавшая о финнах полупрезрительно, предрекая быструю победу, сменила тон. Шли дни, недели, месяцы, а линия Маннергейма цела, а наша доблестная Красная Армия не продвинулась. Мало того, потери не скроешь – раненые писали письма, на убитых шли похоронки. Стали выдумывать причины – сильнейшие морозы и снегопады. И это в районе Ленинграда, где такие природные явления настоящая редкость из-за Финского залива.Глава 5. «Финляндия»
В январе командование РККА стало пополнять потрепанные подразделения. Вроде армия велика и боевой техники полно. А получалось – командиры боем руководить не способны, а техника маломощна и помощи пехоте действенной, эффективной оказать не может. Больше для психологического воздействия ВВС Красной Армии принялись бомбить финские города, в первую очередь Хельсинки и Выборг. Потери гражданского населения измерялись сотнями, но эффект получился обратный, население сплотилось и ожесточилось против СССР. Танковый батальон, в котором служил Андрей, отправили для пополнения действующей армии. Подняли ночью по тревоге, танки погрузили на платформы, личный состав в теплушки – «сорок человек или восемь лошадей». И вновь тыловые службы не позаботились снабдить соответствующим обмундированием. В танке вокруг танкиста промерзшее железо, дотронулся незащищенной рукой, и пальцы прилипают. От дыхания броня изнутри ледяной изморозью покрыта. Двигатель на морозе без предварительного подогрева масляного поддона не заведешь. А запустив, механики-водители старались не глушить. Расходовался бензин, расходовался моторесурс. Двигатели на «БТ-5» или «БТ-7» были бензиновыми «М-17Т», в 450 лошадей. Как пошли боевые действия, танк оказался пожароопасным, горел, как свечка. Не успел за тридцать секунд выбраться из машины – вечная память. Вроде танк из железа, особо гореть нечему, а полыхал. По боевым качествам превосходил немецкие «Т-I», «Т-II» и немного уступал «Т-III». «БТ» всех серий были практически выбиты в сорок первом и первой половине сорок второго годов. Танки из Белоруссии перебросили эшелонами до Ленинграда, выгрузили на окраинах, на грузовых станциях, а дальше своим ходом, передовая-то в часе танкового хода. Прибыли в 7-ю армию, разместились в казармах. Андрей еще удивился. Танки загнали на закрытые стоянки, в казарме постели застелены, подумал – гостеприимство на высоте. Принимающий тыловик буркнул: – Как на марш ушли, никто не вернулся. Располагайтесь! А от этих слов аж мурашки по телу. Рота, как и батальон, в двух боях участие принять успела. Через несколько дней после прибытия в танки загрузили боезапас, заправили горючим. Мехводы успели танки осмотреть, протянуть ходовую часть. Выдвинулись всей батальонной колонной в означенный район в направлении Суммы. Вышли к вечеру, расположились в лесу, двигатели не глушили. Демаскировка полная. На танках глушители не предусмотрены инструкцией, грохот от работающих моторов батальона танков за пару километров слышно. Андрей подсознательно ожидал, что финны нанесут артиллерийский удар, да обошлось. Утром к батальону приполз один «КВ-2». Танкисты обступили невиданную доселе машину. Огромен танк, башня с человеческий рост. Плохо, демаскирует, кроме того высокая башня – хорошая и видная издалека мишень. А меньше башню сделать невозможно из-за гаубицы. В корме башни настоящая небольшая дверь для экипажа, дело невиданное. А еще три люка. Танкисты на танк залазили, руку в ствол орудия совали, удивлялись. А тут и сигнал последовал – флажками и голосом: – По машинам! Первым на вражеские позиции «КВ-2» пополз, по его следам, во избежание подрыва, «БТ» двинулись, на броне десант, в белых маскхалатах, с винтовками, обмотанными бинтами, чтобы не так заметны были. И все танки известью побелены, на фоне снега не так заметны. Через километр-полтора надолбы, бетонные и гранитные. «КВ-2» делал остановку, следовал выстрел. Удара тяжелого снаряда надолбы не выдерживали, разлетались осколками, как стеклянные. Со своего командирского места Андрей сначала ДОТы не замечал, снегом их припорошило, маскировка естественная вышла. И только когда ДОТы открыли огонь, стали видны вспышки выстрелов, пороховой дым. Несколько снарядов угодили в «КВ-2», от сотрясения известь местами сразу осыпалась. Но тяжелому танку попадания снарядов вреда не причинили. Башня немного повернулась, шевельнулся ствол, танкисты наводили по вспышкам. Выстрел! Точное попадание в амбразуру, последовал мощный взрыв внутри, потом еще один, от сдетонировавшего боезапаса. Из всех амбразур рвануло пламя, вырвало кусок бетона из крыши, команда ДОТа перестала существовать. «КВ» продолжил разрушать надолбы, прокладывая путь. Слева от разрушенного ДОТа открыл огонь из пулемета ДЗОТ. Тут уж Андрей проявил себя. – Остановка! – приказал он мехводу. Танк замер. Андрей навел сетку прицела на амбразуру. Пулемет танку не страшен, а десанту урон большой нанесет. Выстрел! Андрей стрелял осколочно-фугасным снарядом, попал точно, в ДЗОТе раздался взрыв, и больше он не стрелял. «КВ» расстрелял последний надолб, впереди эскарпы и контрэскарпы, фактически ров с отвесными стенками. Если танк туда съедет, выбраться будет невозможно, гусеницы будут скрести по обледенелой земле. Тогда танк превратится в легкую добычу. Забросай его противник гранатами или зажигательной смесью – и танку с экипажем конец. Андрей приник к смотровой щели. Что предпримет экипаж «КВ»? Тот подъехал, сделал два выстрела по стенкам рва, почти засыпав участок рва, разворотив стенки. Уже не спеша сполз, взревев дизелем, выбросив сизый клуб дыма, взобрался на другую сторону эскарпа, развернулся и пополз вдоль линии обороны. ДЗОТы давил своим весом. ДЗОТ построен из земли и дерева. Веса тяжелого – 52 тонны – дерево не выдерживало, ломалось, команда ДЗОТа, если выскочить не успевала, оказывалась заживо погребенной. Даже со стороны смотреть было страшно. Всего один тяжелый танк, а фактически проломил первую линию обороны. В этот пролом, по следам «КВ», ринулись танки «БТ». Сразу сказался маленький калибр пушки. Андрей, как и танки его роты и батальона, вел пушечный огонь. Но только точное попадание через амбразуру в ДОТ выводило его из строя. А сделать это не так просто, потому как надо встать напротив амбразуры. Небольшое отклонение в сторону, и снаряд рикошетирует. А стоять перед артиллерийским ДОТом смертельно опасно. Это для «КВ» пушки финнов что слону дробина, не было у Финляндии пушек, способных уничтожить этот танк. У «БТ» как и у «Т-26», броня противопульная 14–20 мм, пробивается противотанковой пушкой 37-мм, а у финнов были пушки и помощнее. И уже на поле боя один наш танк горит, другой, третий застыл неподвижно. Видимо, ходовая часть разбита или мотор поврежден. Но и ДОТы и ДЗОТы многие повреждены или уничтожены. Уже не слышно ожесточенной стрельбы с финской стороны. Потери танкового десанта тоже большие, редкие фигуры мелькают, за нашими танками укрываются. Финны – стрелки меткие, в бою упорные, не чета итальянцам или румынам, ровня немцам. Да и то сказать, невелика страна, отступать некуда. За линией Маннергейма хутора идут, Выборг рядом, до столицы Хельсинки пара часов езды на машине. С наступлением боев финны, во избежание потерь, людей гражданских из прифронтовой зоны переселили дальше в глубь страны. В отличие от СССР, Финляндия своих граждан берегла. Сурова финская земля, однако же для финнов и лапландцев, двух основных народов, – родная, и защищали они ее умело. Прорыв первой линии дался дорого. От батальона танков едва рота осталась, а танковый десант почти весь погиб. Командованию в прорыв бы еще танки бросить и пехоту, а не случилось. Танк «КВ-2», израсходовал боезапас, да велик ли он? Всего тридцать шесть выстрелов. Кормой вперед отступил на исходные позиции. Ехать обычным способом нельзя, подставляя врагу корму, там самая тонкая броня. Машина комбата уцелела, он сам сигнал флажками на отход подал, высунувшись из люка. У него машина радийная, но рации «НТК-3» ставились не на все танки, а только на командирские, не хватало этой техники. Да и рации эти брали всего 8 км по дальности и то прямой видимости. Заехал за холм, и связь пропала. Но лучше такая, чем флажки. У советских танков была хроническая болезнь – плохая обзорность, только через перископы или прицелы. На немецких танках изначально устанавливались командирские башенки с круговым обзором. Наши танкозаводы стали устанавливать их по немецкому образцу с 1943 года. Обзорность в бою – первейшее дело. Кто первый обнаружил противника, тот первый выстрелил и решил исход поединка. А высовываться в бою из люка для подачи сигналов рискованно, приводит к потерям командного состава. Танки стали отползать к месту прорыва по своим следам. В другом месте через эскарпы и надолбы не перебраться. Без потерь смогли выйти все танки его роты. Андрей раздосадован был. Сколько танков батальон потерял, сколько пехотинцев, а выходит – все зря? Неужели командиры – полка, дивизии, корпуса – не видели успеха? Его развивать надо и не придется штурм повторять, теряя технику и людей. Семью оставшимися легкими танками, на которых почти не осталось боезапаса, дальнейшее продвижение становится бессмысленным. Но командиры на такой случай должны иметь резервы для своевременного ввода в бой и развития наступления. Андрей крупными подразделениями никогда не командовал, больше, чем батарея. Но его знаний хватило, чтобы увидеть ошибку. Командиры дивизии или корпуса должны иметь академию за плечами, а не училище, будь оно даже высшим, обязаны понимать складывающуюся ситуацию на поле боя, действовать сообразно обстановке, на шаг-два предугадывать развитие событий. Вот их комбат действовал грамотно, но ему это не помогло. Нельзя развивать наступление, не имея пехоты и с несколькими снарядами в боеукладке. Комбат ситуацию оценил, дал приказ на отход, причем не получив приказа вышестоящего начальства. Как исход – трибунал и расстрел прямо перед построенными остатками батальона. Расправа над комбатом произвела на танкистов гнетущее впечатление, расходились молча, стараясь не смотреть друг на друга. Андрея, как старшего по званию и должности, назначили врио комбата. Назначению он рад не был. По прибытии в свою бригаду, на постоянное место дислокации, могут назначить другого командира. А сейчас за глупые действия, скорее – бездействие, одних отвечают другие. И ничего хорошего для себя Андрей не ждал. Бойцов своих зря подставлять не хотел, и так потери большие и сам попасть в переплет не желал. НКВД толком разбираться в ситуации с комбатом не стала. Был приказ отступать? Нет?! Виновен! Опытного комбата шлепнули, как муху надоедливую. Вот чем коммунисты от других партий отличались, так это нетерпимостью к другому мнению. Думаешь не так? Враг! Расстрелять! А уж если и действовал в чем-то не так, то контра закоренелая! Андрею через два дня приказ нарочным – сопровождать имеющимися танками колонну грузовиков. Ехать-то всего ничего, тридцать километров. Да кабы по хорошей дороге, полчаса ходу. А то по лесной грунтовке, где из головного танка ни середины, ни хвоста колонны не видно. Рации нет, за грохотом танкового мотора и в танкошлеме ничего не слышно. Андрей решил занять место на своем танке в середине автоколонны, остальные танки рассредоточить по колонне. Восемь-десять грузовиков, потом танк, снова грузовики и танк. В случае нападения танк выручит, и если груженый грузовик застрянет, гусеничная техника вытащит на буксире, тягач не нужен. Растолковал свои действия танкистам. В бою каждый боец свою задачу знать и понимать должен. Конечно, в голову колонны лучше бы поставить саперный танк, с отвалом впереди, как у бульдозера, так не было таких в бригаде. Для таких бы маршрутов в самый раз, прокладывать дорогу. Время уже послеобеденное, по зиме да в высоких широтах, темнеет быстро. Это скверно. При фарах двигаться – только себя обозначить. Построились в колонне так, как Андрей приказал. С начальником колонны все действия обговорил. Тронулись. Танки эту дорогу могли бы значительно быстрее преодолеть, грузовики сдерживали. «ЗИС-5» еще шли, а полуторки, как называли «ГАЗ-АА» грузоподъемностью полторы тонны, буксовали. Где можно, бойцы машины покидали, подталкивали. На подъемах было хуже, а сопок было полно. Приходилось почти каждую машину цеплять тросом, вытаскивать на подъем. Быстро приловчились по две машины цеплять, получалось по времени выгоднее. На половине пути смеркаться начало. На машинах и танках фары включены, на них маски с узкой прорезью, видимость на десять метров. Неожиданно впереди вспыхнул грузовик. Черт! Нападение шюцкоровцев! Колонна встала. Как и было приказано танкистам, они развернули башни и открыли огонь из пулеметов. Патронов не жалели, по обе стороны дороги кустарник и молодые деревца выкосили. Зато ответных выстрелов нет. Мало дураков найдется на танковое прикрытие с винтовкой или автоматом лезть. Танком горящую машину с дороги в лес столкнули, чтобы дорогу очистить. Потом танк спереди зашел, прикрывая грузовик. Из другого грузовика сопровождающий выскочил – и к кабине «погорельца». Вдруг жив водитель, только ранен? А кабина уже полыхает, не подступиться. И есть опасность взрыва бензобака, тогда пламя может перекинуться на другие грузовики или танки. Тронулись в путь. Танки с четными номерами башни вправо повернули, с нечетными влево. При нападении можно время сэкономить на повороте башни. Курсовой пулемет мог стрелять только вперед, да и сектор обстрела невелик. А в стороны или назад можно стрелять из спаренного с пушкой пулемета башенного. Больше нападений не было. Или отряд «шюцкора» невелик был, либо потери от пулеметного огня понес и продолжать бой не решился. Без противотанкового орудия или противотанковых гранат с танком бороться нечем. Конечно, днем можно было бы осмотреть лес по обе стороны дороги, а может, и бой принять. В том месте деревца молодые, танкам помех не создадут. Преследовать «шюцкор» и передавить гусеницами в назидание другим. Пешком по снегу или даже на лыжах от танка не уйти. Но что теперь об упущенном сожалеть? Для танкистов главная задача – провести колонну грузовиков с грузом до означенного места, и эта задача выполнена. Потерянного грузовика жаль, но без танков «шюцкор» мог сжечь всю автоколонну. В обратный путь ночью Андрей решил не ехать. Отдохнули в казарме до утра, танки под охраной стояли. Уже середина февраля, морозы не такие жестокие, как в январе, технике и людям полегче. За двадцать дней упорных боев 7-я армия вышла ко второй линии обороны Маннергейма, после 21 февраля небольшое затишье для пополнения боеприпасов, личного состава. И уже 28 февраля 7-я и 13-я армии начали наступление от озера Вуокса в сторону Выборгского залива. Финны начали отступать. У них ситуация критическая, Выборг оказался почти окружен, до Хельсинки серьезных линий обороны нет. Полевыми завалами и «шюцкором» РККА не остановить. К марту возникла угроза полного захвата страны. Уже седьмого марта в Москву для переговоров прибыла финская делегация, и 12 марта был подписан мирный договор. Выборг отходил к СССР, границу отодвигали от Ленинграда на 150 километров. СССР приобрел 40 тысяч квадратных километров или 11 % территории Финляндии. Насильственно переселили 430 тысяч финнов в глубь Финляндии, онилишились домов и имущества. Победа над маленькой страной далась СССР большим напряжением сил и огромными потерями в личном составе и технике. Фактически армия и СССР продемонстрировали неспособность вести войну. Мировые державы сделали выводы. Генштабу РККА тоже бы следовало обсудить ход войны, выявить недостатки, сделать выводы и срочно устранить проблемы. Недостатки были, и серьезные. Первое – разведка. Командиры, не зная расположение, численность войск, наличие тяжелого вооружения – танков, артиллерии, – не могут планировать ни наступательных, ни оборонительных действий. Разведки фактически не было ни агентурной, ни войсковой, ни авиационной. На чем основывалось планирование командармов – непонятно. Скорее всего, врага не посчитали серьезным и потеряли ранеными, убитыми и без вести пропавшими треть миллиона. Второе – командиры среднего звена – батальон, полк, дивизия – не были способны в должной мере руководить своими частями. Например, в районе Кухмо, под Суомуссалми, была окружена финнами 54-я стрелковая дивизия, которая не смогла прорвать кольцо и оставалась в окружении до конца войны. У Ладожского озера попала в окружение 168-я стрелковая дивизия и тоже оставалась в кольце до конца войны. В южном Леметти в январе 1940 года попали в окружение 18-я стрелковая дивизия генерала Кондрашова и 34-я танковая бригада комбрига Кондратьева. Окруженные части 28 февраля попытались вырваться с боем и были разгромлены финнами у Питкяранты. Из пятнадцати тысяч окруженных смогли выйти 1237 человек, большая часть которых была ранена или обморожена. Комбриг Кондратьев застрелился, генерал Кондрашов был расстрелян, дивизия его расформирована из-за утраты знамени, оно попало к финнам. Командиров 163-й и 44-й дивизий отдали под трибунал за разгром на Раатской дороге. Перед строем 44-й дивизии расстреляли комбрига А.И. Виноградова, полкового комиссара Пахоменко и начальника штаба Волкова. Командование 163-й дивизии было отстранено и уволено из армии, один из командиров полка этой дивизии был расстрелян. Командиров следовало тщательно отбирать, обучать, а не назначать по принципу пролетарского происхождения и верности идеалам ленинской партии. Как всегда, расплачивался народ. Третий немаловажный фактор потерь – морально устаревшая боевая техника. Легкие танки, составляющие подавляющее большинство танковых войск, оказались не способны штурмовать укрепрайоны. Тяжелые многобашенные танки «Т-28» и «Т-35» обладали плохой маневренностью, большим весом и слабыми короткоствольными 76-мм пушками, очень низкой надежностью. Хорошо себя проявили только «КВ-2», но это были опытные образцы, у которых обнаружилась масса недостатков. Вместо вдумчивого анализа и выводов о «зимней войне» последовали оргвыводы карательного характера – уволить, отправить в трудовые лагеря, а то и расстрелять. Большевики никогда не отличались бережливостью по отношению к своему народу, иначе бы в сорок первом не посылали кавалерию в лобовые атаки на немецкие танки, считая, «бабы еще нарожают!». Была масса других недостатков – необеспеченность обмундированием для действий в условиях низких температур, неадекватное питание, отсутствие зимних моторных масел и топлива и куча других ошибок. Каждый маленький недочет, сливаясь с другими, создавал большие проблемы. Виновных, а большей частью невиновных сурово наказали, НКО – Народный Комиссариат обороны глубоких выводов не сделал. И в июне 1941 года трагедия повторилась в большем масштабе, когда счет убитым, раненым пошел уже не на сотни тысяч, а на миллионы. Мирный договор был подписан, боевые действия закончились. Надо бы праздновать победу, отличившимся военным раздавать награды. Но награждений не было, как и радости. Потери большие, некоторые полки и дивизии уничтожены, перестали существовать. Бойцы и командиры о потерях в курсе, слухи быстро распространялись. Но в армейских газетах одни бодрые реляции, восторженные отклики народа о победе над белофиннами, карикатуры на Маннергейма. Между тем Маннергейм закончил военное училище в Российской империи, служил в ее армии до октябрьского переворота, был генералом грамотным, войны не хотел, но армию выучил должным образом. Но слишком разные «весовые категории» были у стран. Остатки танков батальона были погружены на платформы, люди в теплушки, эшелон отправился к месту постоянной дислокации. У Андрея, как врио комбата, на руках справка от помпотеха дивизии о танках батальона, не подлежащих восстановлению. Для отчета справки нужны. Техника, поврежденная в боях, восстанавливалась на тракторных заводах, а сгоревшая годилась только в качестве металлолома на переплавку, так как после пожара менялось качество броневой стали. Танкистам дали несколько дней отдыха, а потом работа в парке, приводили танки в порядок – техобслуживание, ремонт. Андрея попросили поделиться впечатлениями и опытом боевых действий. Предложение поступило от полкового комиссара, отказаться невозможно. Половину приврал – о боевой мощи РККА, о руководящей и направляющей роли партии, аж самому противно было. Комиссар в заключительном слове вознес хвалу великому Сталину, партии, вооруженным силам. Когда разошлись, Андрей шел с несколькими командирами, к командирскому общежитию всем по пути. – Ты скажи, как на самом деле было. Нам-то ваньку не валяй. – Сами догадались? – Если от батальона семь танков вернулись, поневоле плохие мысли в голову лезут. Зашли в магазин, купили водки и закуски, устроились в комнате Андрея. Помянули погибших товарищей, потом Андрей рассказал, что видел лично, об участии в боях, чем сильны финны были и почему такие потери Красная Армия понесла. Как думал, так и рассказал Андрей. Единственное, не обвинял руководство Северо-Западного фронта и наркомата. В состав фронта входили 7-я и 13-я армии, а руководил фронтом командарм первого ранга Тимошенко, членом военного совета был товарищ Жданов. Тот самый, который был первым секретарем Ленинградского обкома партии. Как всегда, водки не хватило, да и не брала она. Каждый на себя ситуацию прикидывал, любой из командиров мог оказаться откомандированным в Карелию или на Северо-Западный фронт. Услышанное из уст участника событий командиров ошеломило. То, что не так, как в газетах, подозревали. И если бы преувеличивал Андрей, то потери батальона сами за себя говорили. Самый младший из командиров, младший лейтенант Яцук сбегал в военторг, купил водки, папирос. Начали строить предположения, почему такие промахи в военном деле. Но и в поддатом состоянии никто ни Сталина, ни Буденного не упоминал, это табу. Говорили долго, за живое тема задела. За армию, за страну душой болели. И Андрею страна не менее дорога была, чем коммунисту лейтенанту Переверзеву, что водку с ним за помин души погибших танкистов пил. То ли говорили, распаляясь, слишком громко, то ли кто-то из маленькой компании все же доносчиком оказался, а на третий день «контрик» Андрея к себе вызвал. «Контриками» в войсках называли представителя военной контрразведки. Долго расспрашивал о финской войне, Андрей отвечал, как на партсобрании – лозунгами и здравицами. – Ты это брось! – закурил папиросу «контрик». – На тебя знаешь, какая «телега» пришла? Что боевую технику хулил, на недостатки указывал. Не веришь в превосходство Красной Армии? – Ничего подобного, навет! Не говорил. Делился боевым опытом, было. – На чью мельницу воду льешь? Троцкого? Для Сталина и компартии Троцкий был как красная тряпка для быка. Вообще-то Троцкий это псевдоним, как и Ленин. Настоящая его фамилия Бронштейн Лев Давидович. После революции он стал вторым лицом в государстве – Главвоенмором, по-современному Министром обороны. А какому второму не хочется стать первым? В острой внутрипартийной борьбе потерпел поражение, 26 января 1925 года Пленумом ЦК ВКП(б) снят со всех постов, а затем исключен из партии. В январе 1928 года Троцкий и ряд его сторонников сосланы в Алма-Ату. Лев Давидович взял с собой громадный архив, в котором были документы, компрометирующие верхушку партии. В ссылке вокруг него образовался круг сторонников. Особое совещание при коллегии ОГПУ постановило выслать его из СССР. Выразила согласие принять его Турция. Затем он переехал во Францию, оттуда в Норвегию, потом в Мексику. Всюду за ним следовали агенты НКВД, цель – похитить архивы и убить Троцкого. Несколько покушений сорвались, в окружение Льва Давидовича внедрили агента – Романа Меркатора, сына Долорес Ибаррури, видной испанской коммунистки, который убил ледорубом Троцкого 21 августа 1940 года. Поэтому обвинение в троцкизме было серьезным. В противовес 3-му Интернационалу в Москве, Троцкий создал 4-й Интернационал. Оттягивал на себя социалистов и коммунистов, причем преуспел, последователи и движения появились во многих странах. Как выразился «контрик», беседа, а по мнению Андрея – допрос, длилась часа два. То ли в доносе не было ничего конкретного, то ли «контрик» попугать хотел, но ничего не добился. Андрей отрицал все. В ту пору с подачи прокуратуры и НКВД главной уликой для обвинения было признание обвиняемого. Даже выражение ходило – «Признание – царица доказательств». Вернулся в канцелярию роты озабоченный. Если донос написали, то кто этот гад? Впрочем, доносы писать в предвоенные годы вовсе не считалось чем-то предосудительным, человек подавал сигнал в органы о подозрениях. Другое дело, что НКВД выбивало потом признание силой, пытками. Ломались даже сильные люди, герои боев в Испании или на Халхин-Голе. Воздействовать могли и через семью. «Сознаешься – отпустим семью», – говорили чекисты. Как только сознавался в нелепых обвинениях, подписывал протокол, дело быстро передавали в «Особую тройку», и приговор приводили в исполнение, как правило – в этот же день. Семья, как «ЧСИР» – члены семьи изменника Родины, отправлялась в трудовые лагеря для искупления вины. В комнатушке, где стоял стол командира роты и писаря, хранились несекретные документы – инструкции, накладные, ведомости. Писарь из числа срочников сразу Андрею не понравился – глаза бегают. – Так. Что случилось? Тот запираться не стал. – Приходили из НКВД, рылись у вас в столе. С меня расписку взяли, что буду молчать и обо всех ваших контактах или разговорах доносить в письменной форме. Писарь Пригода служил уже второй год и в плохих поступках замечен не был. Мог и сейчас юлить, но ответил честно. – Если подписку дал, зачем сказал? – Зачем хорошего командира под монастырь подводить? Танкисты из нашей роты рассказывали, как вы себя на Карельском перешейке вели. В рабочем столе Андрея только служебные бумаги, не представляющие никакой ценности. Но факт обыска настораживающий. Пожалуй, надо уезжать. Бросать все и спасаться. Из застенков НКВД мало кому удавалось выйти. Или десять-пятнадцать-двадцать лет лагерей, или «высшая мера социальной защиты», как именовали расстрел. В таких случаях членам семьи приговор объясняли так: «Десять лет без права переписки». Народ верил, что их отец или брат жив, через десять лет вернется, ждали. Прозревали немногие. Жалованье выдадут через два дня. Андрей решил – как получит, так сразу и уедет, причем не заходя в общежитие и ни с кем не прощаясь. Так и сделал. В комнате своей пересмотрел вещи, забрал бритву и патроны к «Нагану» в командирскую сумку. «Наган» – оружие уже устаревшее морально, но в танковых войсках по штату полагался только этот револьвер. В башне танков всех модификаций были круглые отверстия, изнутри закрытые броневой пробкой. В случае если танк окружен неприятелем, через эти отверстия можно отстреливаться. Круглый ствол «Нагана» входил в отверстие, а пистолета «ТТ» – нет. Еще в сумку уложил деньги, был небольшой запас, получил боевые за Финляндию. Без денег выжить трудно, а грабить – не по чину, все же офицер, царский и советский, хотя присягу Сталину и партии не приносил. По его понятию, человек военный присягу должен давать один раз в жизни, своей стране, а не правящему режиму. Сегодня Сталин, завтра Маленков, послезавтра Хрущев. Нелепо, ведь Родина у человека одна, нравится ему или хуже злой мачехи. На службу прибыл, в обед в финчасть позвали, за денежным довольствием. А еще командирский паек получил – галеты, тушенку, сахар, рыбные консервы. На какое-то время сгодится. У помпотеха батальона выпросил мотоцикл с коляской. – К зазнобе подкатить? – подмигнул помпотех. – Ага, только никому. – Как рыба молчать буду, что я, не мужик?! Из танкового парка Андрей на мотоцикле с коляской выехал. Бак под пробку заправлен, километров на четыреста хватит. Для начала узнать надо – следят за ним или нет? Промчался по грунтовке километров пять, за поворотом свернул в кусты, мотор заглушил, прилег. Одна минута, десять – никого. Уже хорошо, слежки нет. Даже сомнения взяли – не дует ли на воду, обжегшись на молоке? Не паникует ли попусту? Нет, надо уезжать. Игры с НКВД еще никто не выигрывал на ее поле. Достал карту из командирской сумки. Была у него точка, к которой надо стремиться. Еще во Франции, до отъезда в Испанию, имел он разговор с давним знакомцем еще по Дроздовской дивизии. Во время Гражданской войны сослуживец ходил в прапорщиках, во Франции в РОВС подвизался. Встречались периодически, сослуживец призывал активно заняться деятельностью РОВС, вербовать добровольцев для заброски в СССР. Как-то, после выпивки, в порыве откровенности дал явку в Твери. – Только – тс! Никому! Вас-то я знаю много лет как человека порядочного. Если доведется в Красной России побывать и нужда случится, дам адресок. Только не записывать! Надеюсь на вашу порядочность. Зачем ему адрес пособника Белой армии, тогда и сам не понял. Сослуживец решил продемонстрировать свою значимость, сболтнул лишнее. А Андрей запомнил, на плохую память не жаловался. Конечно, с тех пор прошло несколько лет, и явка могла быть провалена, агент арестован или умер естественной смертью, переехал. Но больше Андрею ехать было за помощью некуда. Как только «контрик» поймет, что Андрей батальон покинул, то объявит в розыск. А отсюда вывод – от мотоцикла и формы следовало избавиться. Вполне можно грунтовыми дорогами уехать, пока хватит бензина. Так и сделал. Гнал, пока были силы, до полуночи. Потом загнал мотоцикл в глушь, спать устроился. Уже в который раз жизнь его круто меняется, не соскучишься. До великой войны оставался год, и Андрей собирался это время продержаться. Утром позавтракал пайком, воды из ручья попил. Вода в реках и ручьях Белоруссии тиной болотной отдает. И снова езда по грунтовкам, только пыль сзади столбом. Полуторка встретилась, Андрей остановил. – Земляк, бензином не богат? А то до своей части не дотяну. – Заправим! Как Красной Армии отказать? Да, армию любили, она плоть от плоти народная. А для многих возможность вырваться из колхоза, деревни. На селе паспортов не было, без них в городе на работу не возьмут. С этим строго. Селяне впервые получили паспорта в 1976 году. Армия давала возможность легально выбраться из села, остаться на сверхурочную службу, а то и выучиться на командира. Шофер из бензобака бензин шлангом в ведро слил, потом в бак мотоцикла. Ведро бензина давало шанс проехать еще сто пятьдесят километров. – Вот спасибо, выручил! – Андрей пожал водителю руку. Случайная встреча подтолкнула к мысли не бросать пока мотоцикл. Пешком долго и далеко. На железнодорожных вокзалах наверняка контроль – и НКВД, и милиции. Да не по его только душу, другие «беглые» были. Он что? Мелкая сошка, даже дела нет. Впрочем, в этом уверенным быть нельзя. Для «контрика» его исчезновение служит подтверждением подозрений, не меньше и не больше. Так что и дело вполне может быть. Несколько раз Андрей выезжал на оживленные дороги, останавливал грузовики, просил выручить. Пока ни разу не отказали. И даже гражданской одеждой обзавелся. Нехорошо поступил, своровал. Он купил бы, деньги были, в магазины не заходил, бесполезно, одежда – дефицит. Кроме того, не хотел «светиться». А на кражу решился неожиданно. Проезжал по селу, увидел мужскую одежду на веревке, сушилась после стирки. Еще влажную одежду сорвал, бросил в коляску мотоцикла, и ходу. То ли украл, то ли ограбил, но поступил нечестно, на душе противно было. Уже тепло, май месяц, одежда высохла быстро. Пиджак немного великоват, потерт изрядно. А брюки, если ремень в шлевки вдеть, вполне сойдут. Рубашка на воротнике почти до дыр протерта, так ему не на бал идти. Теперь бы обувью разжиться. Сапоги для бриджей хороши, а у него широкие штаны. Но и с обувью решил. Проезжая через маленький городишко, увидел чистильщика обуви, старика в светлом парусиновом костюме. Остановил мотоцикл, подошел. Для начала попросил сапоги почистить, что чистильщик исполнил с блеском в прямом смысле слова. Сапоги заблестели, как зеркало. – Уважаемый, туфли мне нужны и срочно, – сказал Андрей. – Сорок второй? – спросил чистильщик. – Да. Глаз у чистильщика наметанный. – Подождите здесь, – попросил старик. Видимо, жил недалеко, вернулся вскоре. Туфли немного поношенные, но крепкие, в них еще ходить и ходить. – Прошу четыреста. Поторговались. Для Андрея торг, чтобы не выглядеть простаком, он бы и за четыреста купил. Тем более туфли по ноге, не жмут. Купил, уложил в коляску. До Твери уже не так далеко. Москву оставил в стороне. Она была по размерам куда меньше нынешней, и кольцевой дороги не было. Весь город был внутри окружной железной дороги, по которой сейчас электрички МЦК ходят. Не совсем прямой дорогой, из Белоруссии на Смоленщину, потом по дорогам западнее Москвы и на Тверь. Не доезжая нескольких километров, когда уже окраины города видны были, загнал мотоцикл в лес, выбрался на дорогу. Заметил на всякий случай место, там сосна была с раздвоенной вершиной, похоже – молния ударила. Там же, в коляске мотоцикла, и форма осталась, командирская сумка. Документы, бритву, деньги, револьвер с патронами по карманам распихал. Со стороны – слегка обросший щетиной мужичок средних лет. По виду – бухгалтер из колхоза или председатель артели. Пешком двинулся к городу. В первую очередь нашел городские бани, снял душевой номер, вымылся. При езде на мотоцикле по грунтовке пыль была везде – в обуви, волосах, одежде. После горячего душа почувствовал себя значительно лучше. Узнал у прохожих, где нужная улица, прошел, устроился напротив искомого дома на лавочке. Конечно, он не оперативник и действия сыщиков только по телевизору видел раньше. Часа два наблюдал, до темноты, но ничего подозрительного не заметил. В доме напротив с наступлением темноты окна зажглись. Потом мужчина вышел, закрыл ставни. Мужчине было приблизительно столько же лет, как и Андрею. Показалось – знакомы они, только было это очень давно, за это время черты лица немного изменились. Андрей быстрым шагом подошел и замер. Мужчина тоже застыл в изумлении, потом по сторонам посмотрел, понизив голос, спросил: – Лейтенант флота Киреев? Если не ошибаюсь. – Не ошибаетесь, лейтенант Шварц. – Тс! Пройдемте в дом, если вы ко мне. Уже в доме Шварц сказал: – Здесь меня знают под другой фамилией. Про Шварца забудьте. Ныне я Николаев, технолог кроватной фабрики. – Назвать пароль или так поверите старому сослуживцу? – Поверю. Даже если вы из НКВД и назовете правильный пароль, что это изменит в моей судьбе? Живым я им не дамся! В доказательство Шварц – Николаев слегка отодвинул полу пиджака, обнажив рукоять револьвера, торчащего за поясом. Андрей его знал по авиатранспорту «Орлица», служили вместе. Только Андрей летчиком был, а Николаев в команде судна. Если не изменяет память – механиком. Андрей напрягся, вспомнил имя. Вроде Иван Генрихович, из обрусевших немцев. – Иван Генрихович? – спросил Андрей. – Ну и память у вас! Столько лет прошло! Однако – забудьте. Ныне я Василий Матвеевич. Чайку или чего покрепче? За встречу! – Не откажусь. – Тогда присядьте, я быстро. Зашумела керосинка, загремел чайник. Шварц стал накрывать стол, незатейливо, по-мужски. Крупными ломтями нарезанный хлеб, соленое сало, кольцо «одесской» колбасы, в довершение – бутылка водки. Разлил хозяин по стопкам водку. – О делах потом! За встречу! – Будем живы! – поддержал тост Андрей. Выпили, закусили. Каждый вкратце о своей жизни рассказал. Андрей умолчал, что воевал в Испании за социалистов. – А ты что же не женился? – спросил Андрей. – Баба и продаст, из-за языка своего или вздорного характера. – Ты как? – Сын во Франции остался, в университете учится. – О! После водки к чаю перешли. Выпили бы еще под задушевный разговор, да водки не было, в магазин бежать поздно. Просидели до полуночи. – Однако, спать давай. Мне завтра на работу. А ты можешь хоть до обеда спать. Хлеб, сало – на столе будут, чайник согреешь. А я в магазине после работы что-нибудь куплю покушать. Ты не торопишься? – Совсем нет. Вот уж не ожидал тебя встретить! – Это что! Годика два назад встретил подполковника Серегина. Он меня узнал, как и я его. Но шмыгнул в сторону, не захотел контакта. По одежде судя – чиновник средней руки, живот отпустил. – Наверняка убоялся, что ты его скомпрометируешь. – Я об этом же подумал. Да Бог ему судья. – Стало быть – пристроился. Устал я что-то, почти десять дней в седле мотоцикла. – Тогда спать – спать! Я постелю. Дом в три комнаты, можно на ночлег уложить на трех кроватях и диване человек шесть. Наверняка дом покупался на деньги РОВС. Кто на самом деле Шварц сейчас, какую роль играет, Андрея не интересовало. Поможет ли получить или сфабриковать документы, вот в чем главный вопрос. В стране Советов без документов ты никто, бесправен перед любым милиционером. Но все разговоры завтра. Андрей провалился в глубокий сон и даже не слышал, как утром ушел на работу бывший сослуживец. Андрей выспался, чаю попил с бутербродом. Попытка выйти во двор не удалась, дверь была заперта. В шесть часов вечера вернулся хозяин. Из сумки достал гречневую крупу, банку тушенки. Андрей доставленные продукты оценил, ведь в магазине крупу купить можно было, но не тушенку. – У нас сегодня царский ужин будет, – провозгласил хозяин, водрузил на стол водку. – Хотелось бы сначала делового разговора. – Согласен. Пока варилась гречка, Андрей сразу спросил, есть ли специалист по изготовлению документов? – Смотря что тебе надо? Можно даже настоящий паспорт купить, вопрос в цене. – Мне бы паспорт и пилотское свидетельство. – Что? – удивился Шварц. – Поработать хочу в Гражданском воздушном флоте. – Хм, необычно. РОВС что, хочет Кремль бомбить? Андрей усмехнулся. К РОВСу он отношения не имел. Вернее – не состоял, как бывший офицер императорской армии и активный участник Белого движения. Он против своей страны воевать или каким-либо образом пакостить – устраивать диверсии либо теракты – не собирался. Можно, конечно, устроиться на гражданскую службу, но кем? На автозавод в Горьком или Москве? Нужна прописка, да и кем он будет? После ранения крутить гайки огромным ключом уже здоровье не позволяет. А служба в ГВФ позволит сохранить летные навыки. Регулярные пассажирские перевозки в СССР редки, в основном на немецких «Юнкерсах». А на «У-2» почту в отдаленные районы возят, ценности. И его вполне бы устроило. Лишь бы документы были. Шварц надолго задумался, едва гречку не переварил. Тушенку вскрыл, содержимое в кастрюлю вывалил, перемешал. Запах такой пошел, что оба слюной изошли. Мяса много и без жил и сои, натуральное. Пока гречка с тушеным мясом остывала, выпили водочки, закусили солеными огурцами хозяйского изготовления. Огурчики Андрей оценил – корнишоны хрусткие, специй в меру. Еще бы водка холодной была, но холодильников тогда народ не знал, для общего потребления их не выпускали еще. – Обещать ничего не буду, попробую. А завтра к моему возвращению побрейся, в порядок себя приведи, будем фото делать. Неделю прожил Андрей у Шварца. Хозяин документы выправил – паспорт и пилотское свидетельство. Документы настоящие, а фото вклеено Андрея, причем очень искусно. Свои воинские документы, полученные в Мурманске, отдал Шварцу, пригодятся как образцы. Рано утром попрощались. Деньги у Андрея еще были, следовало сменить образ. Одежонка у него скромная, надо посолиднее. На вещевом рынке, где продавали ношеные вещи, удалось кожаную куртку купить. Надел обновку, посмотрел на себя в пожелтевшее зеркало у продавца. Совсем другой вид, еще бы рубашку, желательно однотонную, а не в клеточку, какая сейчас у него. И рубашку купил темно-синего цвета, прямо в масть, поскольку летчики ВВС и ГВФ имели униформу синего цвета. Кстати, для летчиков ВВС синий цвет сыграл в начале войны плохую услугу. Пилоты «Мессеров», завидев униформу ВВС, гонялись за летчиками, обстреливали из пушек и пулеметов. И потери от такого целенаправленного огня были большие. После рынка встал вопрос – куда ехать? И раньше размышлял об этом. Лучше на Урал, в Сибирь или на Север. По доброй воле мало кто туда ехал, больше поэтому также решение принял. А квалифицированные кадры нужны везде. Для начала надо в Москву. Во все направления огромной страны поезда идут отсюда. От Твери поездом, с остановками у каждого столба, четыре часа. На восток поезда отправлялись с Казанского и Ярославского вокзалов. Добрался до площади трех вокзалов. О! Здания узнаваемы, но на площади извозчики, народу много, одежда почти вся серо-черных тонов. По привычке едва не сунулся в воинскую кассу. А в обычные очереди огромные. Куда деваться? Занял место в очереди, пока стоял, познакомился с мужчиной, разговорились. Оказался механиком автобазы областной почтовой службы. – Давай к нам! – сразу стал убеждать механик. – Нам и шоферы нужны и слесари, даже летчики. – Летчики? На автобазу? – удивился Андрей. – Зачем на автобазу? В отдаленные районы почту, пенсии самолетами доставляют, авиаотряд есть, целых три аэроплана. Очень неожиданное предложение. Андрей задумался. А механик, именем Влас, молчание Андрея понял по-своему. – Ты как за воротничок заложить? – Бывает по праздникам. – А то у нас с этим делом строго. – Ладно, считай, уговорил. – Отлично! Берем билеты в Свердловск. Андрею все равно, хоть в Норильск или Кушку, самую южную точку СССР. Пока ехали, механик Влас допытывался, где раньше работал Андрей, в каких городах. Андрей отвечал скупо. Толком себе автобиографию придумать не успел, ляпнешь что-нибудь и забудешь или не стыкуется потом. Не зря поговорка есть – «молчание – золото, а слово – серебро». Пока ехали в вагоне, Андрей едва бока не отлежал. Медленно поезда ходили, он-то привык больше на самолете, там время по-другому идет, быстрее. Делал вид, что дремлет, сам придумывал себе прошлую жизнь – где родился, где служил, кем работал, почему семьи нет. Сам себе вопросы задавал, какие в отделе кадров спросить могут, находил ответы. Вроде занятной игры получалось. И чем труднее вопрос, тем интереснее ответ правильный подобрать. Все оказалось значительно проще. Механик Влас сам привел его в почтовое управление, везде знакомые. Завел в отдел кадров. – Принимайте летчика! Заявление, подпись начальника и тот же Влас уже отвез его на аэродром. На краю поля стояли три «У-2» и один «Р-1», устаревший морально самолет-разведчик, явно списанный из ВВС. Биплан, немного больше по размерам, чем «У-2». На аэродроме был свой начальник, которому Влас представил нового работника. – Где живешь? – спросил Домрачев, как была фамилия начальника. – Пока нигде, только сегодня приехал и оформился. – Тогда можешь жить в вагончике, целую комнату дам. Или в городе жилье снимай, но в пять утра должен быть на аэродроме. К пяти утра из города не успеть. Автобусы еще не ходят, такси не существует в помине. Пешком идти долго, часа полтора, ибо аэродром, как ему и положено, за городом. Андрей выбрал вагончик. Попрощались с Власом, Домрачев подвел к вагончику, распахнул дверь. – Твоя половина справа, моя слева, владей! И протянул ключ. Комната два на два метра, из удобств только электричество, обстановка спартанская – койка, табуретка, стол. Вместо гардероба гвоздики на стене. Как временное жилье вполне сойдет. При аэродроме столовая для персонала. Этим же летным полем пользовались для пассажирских перевозок, несколько самолетов общества «Добролет» стояли дальше, а также учебные самолеты, такие же «У-2», стояли на стоянке еще дальше. Обучением рабочей молодежи занимался Осоавиахим, прообраз ДОСААФ. Андрей по периметру поле обошел, по взлетной полосе каблуком постучал. Укатанная гравийка все же лучше, чем простой грунт. В случае дождя не размокнет, можно приземлиться. В каптерке тот же Домрачев выдал ему летный шлем, очки и краги. Андрей в столовую сходил. Выбор был скудный, но с голоду не помрешь. Утром первый вылет. В самолет из грузовика перегрузили три мешка почты во вторую кабину. Карту и маршрут утром выдал Домрачев. – Тебе эти три райцентра. Перед посадкой кружок над центром села сделай и садись. Посадочную полосу сам увидишь, там колбаса висит. Колбасой называли полосатый конус из ткани, показывающий направление ветра. – Сядешь, к тебе подъедут. За получение почты роспись поставят. Партия за идеологической обработкой граждан следила строго, чтобы газеты приходили вовремя, невзирая на погоду или день недели. Первые несколько дней интересно было. Новые места, новая служба. Через несколько дней обвыкся, уже не глядя на карту летел, по характерным особенностям местности ориентировался. На обратном пути, когда груза не было, закладывал фигуры высшего пилотажа, причем над глухими местами, чтобы свидетелей не было. Конечно, почтовые «У-2» жизнью потрепаны, но исправны. Большого удовольствия от полетов Андрей не получал. После Испании, когда на «И-15» летал на скорости вчетверо большей, чем на «У-2», нынешние полеты показались тягомотными. Это как с машины пересесть на велосипед с моторчиком. Но летную форму «У-2» поддерживал прекрасно, за исключением стрельбы. Но на трудяге «У-2» пулемета на было. Появится он с началом войны во второй кабине. И маленький фанерный самолет, над которым в начале войны смеялись немцы, превратился в грозного ночного бомбардировщика. Благодаря малой скорости бомбометание было очень точным, почти точечным. Андрей даже вспомнил старый черно-белый фильм «Воздушный извозчик». Тем не менее для наземного персонала летчики – почти небожители, как ныне космонавты. Для летчиков и марши создавались – «…все выше и выше стремим мы полет наших птиц. И в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ!». И эпоха была героическая. Перелеты Чкалова, Байдукова и Белякова в Америку, спасение летчиками людей с затонувшего во льдах судна «Челюскин», высадка Папанина на дрейфующие льды. Конечно, Андрей опасных перелетов не совершал, но в столовой буфетчицы и официантки томно закатывали глаза при появлении пилотов. Однако Андрей ни с кем не сближался. Во-первых, женщина рядом в его ситуации – опасно. Словечко проскользнет или еще что станет известно. Во-вторых, знал – до большой войны уже менее года, зачем привыкать к человеку, давать ему надежду, если не знаешь – вернешься ли? Одному одиноко, даже друзей здесь не было, потому как открыться невозможно, все время чувствовал – он здесь как чужой в своей стране. Странное ощущение. Люди вокруг по-русски говорят, а идеология чужая. Не раз слышал, как проклинали тяжелое царское прошлое, хотя люди постарше помалкивали, а молодежь другой жизни не знала. Андрей же, поживший при царском режиме, ничего плохого в том не видел. И Сталина с членами политбюро восхваляли, как египетских фараонов. Сегодня превозносили Ежова, а завтра он оказывался врагом народа, потом Ягода и та же история. Берия только задержался почти на пятнадцать лет. Непонятный Андрею фанатизм и страх, два главных чувства испытывал народ. Обожание вождей и страх сказать лишнее, попасть под репрессии. Да и само слово «вождь» не вызывало у Андрея почтения, напоминало вождей племен у индейцев или африканских племен. Что раздражало Андрея, так это необходимость систематически проводить время на многочисленных собраниях. Сначала все слушали парторга с его идеологически правильными и скучными до зевоты речами, потом дружно осуждали Троцкого, мировой капитализм, буржуазию и еще бог знает что. Андрей считал, что если бы вместо собраний люди работали, для страны было бы больше пользы. Но помалкивал, его уже и так считали человеком неразговорчивым, некомпанейским, даже нелюдимым. Андрею такое мнение только на руку, не лезут в душу, и ладно. Что устраивало, так это зарплата – тысяча рублей по тем временам неплохие деньги – и отдельная комнатка. Тогда почти все жили в коммуналках, где вся личная жизнь на виду.Глава 6. «Барбаросса. Начало»
С момента начала работы на почте Андрей зарекомендовал себя исключительно с положительной стороны. Алкоголь не употреблял, матерно не выражался, не играл в карты, даже не курил. В знак особого доверия его перевели на доставку денежных средств – пенсий, почтовых переводов. Утром к нему в кабину садился сотрудник ВОХР – военизированной охраны с несколькими опломбированными брезентовыми мешками. Вохровец в форме, похожей на солдатскую, на ремне револьвер. Все же деньги охраняет. И летали уже по всей области. Большая часть населенных пунктов без транспортного сообщения с областным центром. Грунтовые дороги есть, но добираться из-за больших расстояний надо долго, иной раз не один день. Из некоторых городков и сел летом можно добраться по реке на лодке. Фактически самолету конкурентов нет. В один из дней после посадки на окраине большого села, райцентра, на самолет случилось нападение. Чего-либо подобного Андрей ожидал, имел при себе револьвер. А еще для защиты от чекистов. Решил – в лапы им не дастся живым. После «отсидки» в лагере, при освобождении, бывшим заключенным запрещалось селиться в городах, а от Москвы вообще не меньше ста километров. Освобожденные уголовники, как и беглые, сбивались в шайки, грабили население. Обычно государственные учреждения не трогали, ибо за кражу или ограбление государственного органа срок судом при задержании давали значительно больший, чем за преступление против частного лица. Приземлились. Как обычно, их на окраине уже ждала телега. Возничий, представитель почты в черном форменном обмундировании, вооруженный револьвером. А только и вохровец, и Андрей насторожились сразу, поскольку лица незнакомые. Лошадь и телега, виденные много раз, а люди – новички. Бывает – заболел, уволился, в отпуске, но не сразу же оба. Андрей мотор самолета не глушил, хотя обычно это делал. Вохровец револьвер из кобуры вытянул. За бортом кабины его действия со стороны не видны. – Эй, не подходить! – предупредил он. – Один с доверенностью – ко мне! – Че, какая ксива? Разговором на жаргоне мужчина себя выдал. Вохровец отстегнул привязные ремни, вскочил, вскинул револьвер. – Не подходить! Стрелять буду, – предупредил он. – Ты очумел? Мужчины переглянулись, такого начала они явно не ожидали. Один из них соскочил с телеги, руки в стороны развел, показывая, что оружия у него нет. Но сделал хитро, шаг в сторону, прикрыв своим телом второго. Андрей не стал ждать дальнейшего развития событий, решил действовать на опережение. Вытащил из кармана куртки револьвер, взвел курок. Поскольку он получил его, будучи красным командиром, то и револьвер был с самовзводом, прозванный командирским. Рядовому и сержантскому составу выдавали револьвер без самовзвода, курок надо было взводить перед каждым выстрелом. Андрей самовзвод не жаловал. Он нужен, когда стрелять надо почти в упор, с трех-пяти метров, не целясь. Самовзвод хорош, когда необходимо при угрозе нападения выстрелить быстро, первым, опередив противника. Все внимание мужиков приковано к вохровцу. Тот стоит в кабине во весь рост, да еще оружие в руках держит, представляя угрозу. От вохровца ездовой второго мужчину прикрыл, но Андрей немного левее, и угол обзора другой, видит, как сидящий на телеге сунул руку под войлочную кошму и вытянул обрез охотничьего ружья. Видимо, нервы у вохровца не выдержали или заметил неладное, но он выстрелил, попав в возничего. Почти сразу второй бандит вскинул обрез. Бах! Пламя, дым от черного пороха. Обрез двуствольный, и мог последовать второй выстрел. Андрей вскинул руку. Выстрел, потом уже самовзводом еще два, дистанция до нападавших десяток метров, а стрелок Андрей отличный, в училище на соревнованиях призы и грамоты брал. Оба бандита неподвижно лежат. Кабы не стрельба из обреза, Андрей бы еще сомневался – вдруг настоящие сотрудники почтовой службы? Обернулся к вохровцу в задней кабине, а он убит, наполовину свесился из кабины за борт. Все, кина не будет, кинщик заболел! Андрей мотор заглушил. Первоначально думал – в случае угрозы даст газ и взлетит, да не удалось, перестрелка пошла. Он выбрался из кабины, свой револьвер спрятал в кармане, подобрал с земли «Наган» вохровца, сделал несколько выстрелов вверх, привлекая внимание. На аэродроме шумно всегда. Ревут моторы взлетающих и садящихся самолетов, механики прогревают до рабочей температуры двигатели или опробуют их после мелкого ремонта, гоняют на разных оборотах. Но выстрелы услышали, слишком необычные звуки для аэродрома. К месту стоянки самолета Андрея уже ехала полуторка дежурного по аэродрому. Сам дежурный выпрыгнул почти на ходу, увидел тела убитых, глаза округлил. – Чего тут у вас? – Нападение бандитов. Вохровца убили, я нападавших застрелил из его револьвера. Надо бы милицию вызвать. – Ай-яй-яй! Беда какая! Я на КДП, буду телефонировать. Никуда не уходи и место происшествия охраняй. А к самолету, к телеге с убитым уже тянулись сотрудники. Дежурный встал на ступеньку кабины, чтобы видно его было, крикнул громко: – Сотрудникам немедленно разойтись по рабочим местам! Хоть и интересно было посмотреть, не каждый день такие происшествия происходят, а подчинились. С дежурным спорить – себе дороже. В аэрофлоте свои порядки, довольно жесткие. Уволят без выходного пособия с позорной записью в трудовой книжке. Дежурный уехал. Милиция появилась быстро. Не каждый день происходят массовые убийства, все же три трупа. И не просто убийство, а вооруженное нападение с целью захвата государственных ценностей! Допросили Андрея, изъяли револьвер вохровца, бандитский обрез, увезли трупы на вскрытие. Возня до вечера шла. Андрей устал, хотел кушать. А в задней кабине лежали мешки с деньгами. Пришлось ему их брать и нести на КДП. На небольшом аэродроме руководитель полетов – царь и бог в одном лице. – Примите ценности, – попросил Андрей. – Не имею права! Ну да, кому охота возиться с ценным грузом, если это не входит в их обязанности? Так и Андрей не обязан. – А я имею? Мое дело летать. – Подожди, вызову представителей почты, пусть забирают. Руководитель полетов засел за телефон. Время вечернее, начальства на местах уже нет, а рядовые сотрудники брать на себя ответственность не хотели. Намаялся, пока приехали представители почты. Сдал по акту, проверили целостность пломб. Руководитель полетов свою подпись поставил как свидетель. Дня три полетов не было, подыскивали замену убитому сотруднику. Вроде работа не пыльная, но рискованная. И недавнее убийство тому подтверждение. Все же прислали нового вохровца, начальник почты сам привез молодого парня, познакомил. Недели через две состоялось профсоюзное собрание сотрудников аэродрома – летного и наземного составов. На нем замполит рассказывал о текущем политическом положении, о мудрости великого Сталина и прочую шелуху. Явка была обязательной. А в конце необычное. Замполит предоставил слово гостю – начальнику почты. Тот зачитал благодарность Андрею за проявленные геройские действия при нападении бандитов и вручил именные часы. Вышел Андрей, принял часы, поблагодарил руководство за оценку его скромного труда. Вернулся на место, а соседи – дай посмотреть! На крышке часов надпись – «Пилоту Малееву И.В. за проявленный героизм». Сами часы наручные, большие, тяжелые, ленинградского производства. По тем временам подарок шикарный, далеко не все имели часы. Время определяли по гудкам паровозов и фабрик. Гудки подавали все, но у каждого предприятия гудок имел свой голос – по тембру, по тональности, силе. И народ уже знал. – О! Это «Красный октябрь»! Значит – семь часов. Гудки утром шли через час, потом оповещали об обеде, так же и окончание работы. Обедали в заводских столовых, где цены были меньше, чем в городских, и в блюдах было мясо. Один день – среда или четверг, был рыбным. Еды хватало едва-едва, и толстых не было. Но праздники отмечали – с песнями, танцами, была некая сплоченность. На демонстрации ходили в обязательном порядке, несли транспаранты, втихомолку пили взятую водку, тискали девок. Наступивший сорок первый встретил Андрей в коллективе. Обычное застолье, без елки и игрушек на ней, ибо считалось, что елка символизирует церковное начало, а игрушки – дары. Большевики, их руководство, во всем видели подвох, скрытые символы. Возможно, из-за того, что сам Сталин был в молодые годы семинаристом. Но перевесило бандитское начало, стал грабить и убивать, а впоследствии числился боевиком от РСДРП и захваченные деньги и ценности отдавал на нужды партии. По большому счету семинарист-недоучка, бандит с большой дороги, хитростью и жестокостью вознесшийся к вершине власти. О, это сладкое слово – власть! Когда можно казнить и миловать, когда по ночам боялись стука в дверь даже члены политбюро и держали под подушкой пистолеты. Да не отпор дать НКВД, на это духу не хватало, а застрелиться чтоб. Боялись застенков и пыток все, кроме одного человека по фамилии Джугашвили. Видимо, подаренные Андрею часы вызвали у кого-то зависть, донос написали. А может быть, была другая причина, но в первых числах июня, поздно вечером, за Андреем пришли два чекиста. Форма военная, только петлицы васильковые. – Гражданин Малеев И.В.? – Он самый. – Собирайтесь, поедете с нами. Привыкли чекисты, что один их вид парализует жертвы. О сопротивлении никто не помышлял. Но только не Андрей. Попади он в здание НКВД, которое у граждан вызывало трепет и ужас, выход будет один. Так называемые «тройки» выносили приговоры об «исключительной мере социальной защиты» очень легко и быстро. Приговор приводили в исполнение в этот же день. Быть агнцем на закланиеАндрей не собирался. Пока чекисты обыскивали шкаф да чемодан, Андрей взялся за одежду. По всем внутренним приказам следовало обыскать задержанного и его одежду, но настоящих врагов чекисты не задерживали давно, а может быть, и никогда, поэтому личным досмотром пренебрегли, за что поплатились. Андрей рубашку надел, вытащил из кармана брюк револьвер, выстрелил в голову одному чекисту, потом другому. Тут же рванулся на улицу, где стояла черная «эмка», легковая машина «М-1». Водитель слышал звуки выстрелов и уже вылезал неуклюже из-за руля, правой рукой пытаясь нашарить кобуру на поясе. Андрей подскочил, ткнул ствол револьвера в живот, выстрел, второй. Прозвучали они негромко. Андрей снова в вагончик рванулся, сгреб свои документы, вытащил деньги. Быстро обыскал убитых, забрал пистолеты и запасные обоймы. Бросок к машине. Мотор продолжал работать на холостых. Андрей уселся за руль, поехал к стоянке самолетов. На стоянке охрана, вохровец с винтовкой. Андрея узнал, когда он выскочил из машины. – Товарищ Малеев? – Да, срочный вылет, даже машину дали, чтобы быстрее. Поможете мотор завести? – Со всем удовольствием, коли надо! Андрей в кабину уселся, открыл кран бензопровода, включил тумблер магнето. – Крути! Вохровец начал прокручивать винт, потом Андрей крикнул: – Контакт! Вохровец резко рванул винт и отскочил. Выпустив клуб отработавших газов, мотор заработал. Дав несколько минут поработать на холостых, Андрей выбрался из кабины, убрал колодки из-под колес. Хорошо бы прогреть мотор до рабочей температуры, а времени нет. С минуты на минуту прибегут мотористы или механики узнать, кто запустил мотор. Вернувшись в кабину, Андрей дал газ, вывел самолет на взлетно-посадочную полосу. Темно, ничего не видно, но зрительная память у Андрея хорошая, приблизительное направление взлета знал. Газ до упора, рев мотора, короткий, семьдесят метров всего, разбег, и самолет в воздухе. Подсветки приборов нет, с направлением полета определился по звездам, не впервой. Довоенные выпуски «У-2» не были приспособлены для ночных полетов, не имели подсветки приборной доски, аэронавигационных огней, посадочных фар. С началом войны на «У-2» появилась подсветка приборов, посадочные фары, бомбодержатели и пулемет на турели во второй кабине. Были сформированы полки легкобомбардировочной ночной авиации. Андрей направился на запад. Понятно, что после стрельбы поднимется тревога, убитых быстро обнаружат, Андрея начнут искать. Но Интернета не было, по телефону быстро не дозвониться через коммутаторы. А уж его фотографии, если они у чекистов есть, будут разосланы спецпочтой не скоро. Фото, маленькое, есть в его личном деле в отделе кадров. Другой вопрос – где его искать. Страна огромная, от Камчатки до западных границ десять тысяч километров. Кто захочет запрятаться, найти будет сложно и долго, а то и вовсе не возможно. В сибирской тайге, на охотничьей заимке можно долго жить, пропитание добывать охотой и рыбалкой. Людей, недовольных режимом, в Сибири полно. Отсидевшие свое кулаки, беглые зэки, да просто уехавшие из городов дальновидные граждане. Оказывали помощь беглецам, то удочкой, то ружьишком охотничьим, то хлебом. Житье получается скрытное, суровое, но при желании можно прожить до скончания своих лет. Удача будет, если на деревню староверов выйти. Они ни царскую власть особо не жаловали, а советскую и вовсе на дух не переносили, считали Сталина антихристом. Только что Андрею в тайге делать? Ведь он-то знал, что через считаные дни начнется самая долгая и кровопролитная война, и он не собирался быть зрителем, а хотел быть активным участником. Что из того, что он не приемлет большевиков? Страна-то его и народ свой, родной. Как остаться в стороне, не помочь? Уж пару недель от НКВД он скроется, а потом не до него будет. Пока неизвестно, кем и где, в каком качестве воевать придется, обстоятельства сами подскажут. Размышлять стал, сколько у него времени на полет? Самолет «У-2» с мотором воздушного охлаждения «М-11» в 125 лошадиных сил имел бензобак 125 литров. Механики обычно заправляли его «под пробку». С полным баком, держа крейсерскую скорость 120 километров в час, наиболее экономичную по расходу бензина и щадящую для мотора, пролететь можно 400, если ветер попутный, то и 450 километров. Но какова погода по маршруту, он не знал. Метеопрогноза не имел из-за отсутствия метеорологической службы на аэродроме. Начал прикидывать, до какой точки, какого населенного пункта хватит горючего. Карты европейской части СССР у него не было, только ближние и дальние окрестности Свердловска. Да и за время службы он уже и без карты нужные села и города находил. Беспокоило другое. Бензина хватит на три часа лета, а сейчас двадцать два часа пятнадцать минут. То есть, когда закончится топливо, будет еще темно. Удастся ли удачно приземлиться? Ночью разглядеть поле, возможность на него сесть, определить невозможно. Многое с высоты видится не так, каким является на самом деле. Эх, не зря говорят: знал бы прикуп – жил бы в Сочи! Ну что стоило хранить фонарик в кабине? Но всего не предусмотришь. Ни курс определить нельзя, ни высоту. Сейчас, пожалуй, высота даже важнее курса, ибо впереди Уральские горы. Хоть и невысокие, не Памир и не Кавказ, но врезаться можно. Андрей потянул на себя ручку, набирая высоту. Для пилота запас по высоте важен. В случае отказа мотора есть запас по времени, пусть небольшой, минута-другая, но часто минутка эта позволяла подобрать подходящую посадочную площадку и посадить самолет. У биплана «У-2» скорость невелика и пробег при посадке всего 100 метров. А еще планировать может устойчиво, не сваливаясь в штопор. Одно слово – школьная парта, самолет первоначального обучения. Как назло, на небе луны нет, и облачность появилась, скрывая звезды. Андрей силился вспомнить высоту Уральских гор. В памяти всплыло еще школьное 1895 метров. Стало быть, надо набрать две тысячи метров, а как узнать, если высотомера не видно? Впереди показалось что-то темное. Андрей потянул на себя ручку, потом резко двинул рукоять газа вперед. Мотор взревел до максимальных оборотов, самолет полез вверх, чиркнул колесами по верхушкам деревьев. Андрея пробил холодный пот. Опоздай он на секунду, быть катастрофе, чудом ее избежал. Стало быть – счастлив его ангел, если он существует. По тому, как похолодало, как стало тяжелей дышать, понял – набрал три тысячи метров, а то и с превышением. Для «У-2» потолок 3800 метров. Еще бы полярную звезду увидеть, чтобы скорректировать курс. Он и за борт поглядывал. На фоне земли реки всегда выделяются, и по их характерным изгибам можно понять местоположение, но для этого надо помнить карту. Все же реку, причем широкую, полноводную, он увидел. Подумалось – Волга? Ошибся, потому как из-за облачности сбился с курса, пошел немного севернее, и река была не Волгой, а Камой, ее притоком. И город на ее берегу Сарапулом. И еще полчаса лета, когда мотор чихнул в первый раз, потом заработал ровно, через пять минут снова чихнул и заработал, но уже через секунды заглох. Странно было видеть перед собой неподвижный винт и слышать свист ветра в расчалках. В обычном полете, когда ревет мотор, этих звуков не слышно. Начал осматривать местность впереди. В душе просил Господа дать подходящую площадку. Но темно, не видно ничего. Самолет медленно терял высоту и скорость. Вдруг впереди блеснули огни на земле. Сразу поднялось настроение. Можно определиться с высотой и попытаться сесть. Если бы был парашют, он бы так сильно не переживал. При невозможности посадить самолет, выпрыгнул бы. Но на «У-2» в те времена летали без парашютов. Не очень надежны они были, да и прыгать в бездну побаивались. К тому же «У-2» был надежен, поводов волноваться не давал. Андрей смотрел на огни, пытаясь понять, что это? Ба! Да это же населенный пункт. То ли небольшой город, то ли конгломерат из нескольких сел. Появился луч прожектора. Поезд! За ним пассажирские вагоны. Андрей заложил вираж со снижением, планировал параллельно железной дороге. Прожектор паровоза освещал не только рельсовый путь впереди, но еще и пространство слева и справа от насыпи. То ли луг впереди, то ли поле. Выбора уже не было. Андрей притер самолет на шасси. Видимо, с паровоза машинист смотрел за «цирком», поприветствовал гудками. По тем временам летчик профессия редкая, уважаемая, достойная восхищения. Перелеты Чкалова, спасение челюскинцев, пресса и документальное кино возвели летчиков на пьедестал героев. Впрочем – заслуженно. Только смелый человек на одномоторном самолете рискнет пересечь океан с континента на континент, причем без навигации GPS, приводных радиостанций и прочего. Самолет, подпрыгивая на неровностях, быстро остановился. Вместо хвостового колеса, или по авиационному дутика, на «У-2» железный костыль, своего рода тормоз. Только тут, на земле, Андрей почувствовал, как отпускает напряжение. Отстегнул привязные ремни, выбрался из кабины. Жалко бросать исправный самолет, он спас его и от тюрьмы и сейчас, когда уже кончилось топливо, не подвел. Андрей похлопал ладонью по крылу, прощаясь. И по железной дороге, по шпалам, направился вслед прошедшему поезду. Как он помнил, впереди какой-то город. На самолете были минуты полета, а пешком шел полтора часа. Добрел до станции к рассвету, прочитал название на вокзале и удивился – «Ижевск», знаменитый город оружейников, ныне не уступающий славе старинной Туле. А еще есть Ковров Владимирской области и Вятские Поляны в Кировской, где тоже делают оружие. Зато постепенно зачах Сестрорецкий оружейный завод. Андрей прошел в вокзал. Милиционер в зале не обратил на него внимания. Конечно, пока придет ориентировка с фото, пройдет как минимум несколько дней, а то и неделя. По внешнему виду определить, что он летчик, нельзя. Летного шлема, очков-консервов, краг – нет. Кожаная куртка, так их сейчас и мотоциклисты и шофера носят, впрочем – как и чекисты. Андрей изучил расписание поездов, выбрал ближайший до Москвы, купил билет в «мягкий» вагон, деньги позволяли. В «мягком» купе на двух человек, верхних полок нет, диваны действительно мягкие, спать удобно. Поскольку ночью поспать не удалось, решил в поезде выспаться. Через несколько дней начнется война, и тогда о мирной жизни придется только с сожалением вспоминать. Поезд отправлялся через два часа, пришлось посидеть на жесткой скамье в зале ожидания. Объявление о посадке дали через час, Андрей решил сесть в поезд и лечь спать. При посадке в вагон, проводник осведомился о багаже. – Нет его, я налегке в командировку, – ответил Андрей. Откуда ему было знать, что люди без багажа вызывали подозрение. Так делали воры. Зачем им багаж, если они сели в поезд своровать чужой чемодан или баул у богатого пассажира. Андрей нашел свое купе, расположился на диване, с удовольствием стянул сапоги. И в это время стук в дверь, на пороге милиционер линейного отделения милиции. Из-за спины его выглядывает проводник, решивший проявить бдительность. – Доброе утро! – вежливо начал милиционер. – Товарищ, предъявите документы! – Меня в чем-то подозревают? – удивился Андрей. – Обычная проверка. Возмущаться Андрей не стал, может получиться хуже. Милиционер проводит его в отдел на вокзале. А у Андрея в карманах куртки «Наган» и два пистолета «ТТ» убитых чекистов. Достал из внутреннего кармана куртки удостоверение, предъявил. Милиционер развернул, прочитал, шевеля губами. Видно – не шибко грамотный. – Так вы летчик, товарищ! – Именно! Еду в командировку в столицу нашей Родины, готовиться к воздушному параду как человек заслуженный. Андрей специально говорил газетными штампами, так производил более солидное впечатление. В подтверждение снял с руки наручные часы, протянул милиционеру: – Прочитайте на задней крышке. Милиционер прочитал, впечатлился. Часы дарят не каждому сотруднику. – Извините, товарищ Малеев! Удостоверение вернул, часы, козырнул. Потом повернулся к проводнику. – Ты что же заслуженного человека заподозрил? Ну-ка, идем в служебное купе! Отдыхайте, товарищ! Это он уже Андрею. Как только они вышли, Андрей снял с крючка куртку с оружием, положил вниз, под полку. И с удовольствием лег на диван. Даже не слышал, как тронулся поезд, застучали колеса, как обустраивалась попутчица. После полудня в купе заглянул проводник. Вину свою чувствовал, загладить хотел. Андрей к тому времени уже проснулся. – Не изволите чайку попить, товарищ Малеев? С лимоном, печеньем. – А вагон-ресторан в поезде есть? – Как не быть! Как раз соседний вагон. Богатый выбор блюд! – Хорошо, хорошо. Проводник исчез. Попутчица с интересом смотрела на Андрея. Ее впечатлило, что проводник называл его по фамилии, стало быть – не простой человек попутчик. Вообще-то в «мягких» вагонах простолюдины не ездили, все больше в общих, плацкартных. В «мягких» сотрудники министерств, директора заводов. Командированные в ранге не ниже третьего секретаря исполкома или райкома партии, доктора наук, артисты. Женщины по натуре любопытны. Вдруг повезло, в одном купе знаменитость, а она упускает возможность? А познакомится, так подругам можно будет вроде бы мимоходом похвастать. Женщина понятливо улыбнулась, протянула руку. – Виктория Львовна. – Иван Владимирович. Андрей осторожно пожал руку. – Не желаете разделить со мной трапезу? – спросил Андрей. – Как занятно вы говорите, как дворянин из рассказов Чехова или романов Льва Толстого. – Мне ближе Алексей Толстой, – тут же попытался выкрутиться Андрей. Про себя решил, что впредь за языком надо следить. Женщине тридцать с небольшим, наблюдательна, образованна, начитанна. – Так что скажете? – Я не голодна, но попить чаю можно. – Тогда в ресторан! Андрей надел куртку, женщина взяла с собой ридикюль. Одежда не по провинциальной моде тех лет, по столичному. Но говор не московский, не акает. Уже в вагоне-ресторане, за столиком, Андрей начал расспрашивать, причем исподволь. – Вы так хорошо разбираетесь в литературе, наверное, трудитесь на ниве культуры? Главное – хвалить, женщины падки на лесть. – Ну что вы! Я работаю с цифрами, как говорится, дебит – кредит. – Бухгалтер? Не могу поверить? Такая красивая, видная женщина и бухгалтер! Я представлял их старыми «синими чулками», с очками на носу и арифмометром «Феликс» в руках. Ему было все равно, кто она. А целью было переночевать у нее несколько дней. Для того чтобы остановиться в гостинице в ту пору, кроме паспорта надо было иметь командировочное удостоверение. Да и то разделение было. Колхозник мог жить в «Доме колхозника». Человек с улицы поселиться в гостинице не мог. Да и светиться со своими документами ему было нельзя. Первый город, куда сообщат об убитых чекистах, будет Москва, здесь Наркомат внутренних дел. В ресторане ели не спеша, Андрей деньги не жалел. С началом войны инфляция будет жуткая, так же было во время Первой мировой войны, только тот рубль был покрепче сталинского. Андрей подливал «Советского шампанского» в бокал и назад в купе буквально тащил женщину под руки, почти нес. И что женщины находят в шампанском? В нос бьет, и крепости не чувствуется. То ли дело коньяк шустовский или смирновская водка. Нет их уже, увы! А какие напитки были! Андрей посадил на диван в купе женщину, стянул с нее туфли, жакет, уложил на диван, под голову подушку подложил. А сам в тамбур. Вытащил из «ТТ» обойму, опустил ее в карман. Сам пистолет выбросил из вагона. Следом отправил «Наган», в нем остались три патрона, и пополнить негде. Зато теперь у него пистолет с мощным боем, и к нему две запасные полные обоймы. Устраивать перестрелку в столице он не собирался, но без оружия чувствовал себя неуютно. Сколько таскал с собой револьвер, а пригодился, жизнь спас. Вернувшись в купе, куртку снова в багажное отделение, под диван, положил и сам спать. Сыт, слегка пьян, прямо по поговорке, жаль только нос не в табаке. Утром новая знакомая выглядела помятой, чувствовала себя скверно, сказывалось похмелье. Привела себя в порядок. Андрей ее чувства и состояние понимал. – Подождите, я быстро. А сам в ресторан. У официантов бутылку охлажденного «Боржоми» взял и стакан огуречного рассола. Все принес в купе. – Пейте! – Да что же вы! Я же не ломовик! – Вам поправиться надо, уж простите. Ломовиком называли ломовых извозчиков, перевозивших на телегах грузы. После тяжелой работы они частенько «с устатку» выпивали чекушку водки. Брезгливо морщась, выпила. А тут уже и стоянка в славном городе Ярославле, смена паровоза. Андрей на перрон вышел, купил моченых яблок. По себе знал, реально помогают. И их принес. – Ешьте. – Не хочу. – Через силу. Твердо обещаю, через час будете выглядеть как нежинский огурчик. – Ну, если так! К Москве подъехали уже приятелями. Андрей вызвался поднести к станции метро ее чемодан. – А вы куда же? – Сам не знаю. Знакомых нет, одна надежда на гостиницы. – Хоть и неловко, но предложу пожить у меня. – Не буду в тягость? – Как можно! Андрею того и надо. Не напрашивался, был деликатен, она предложила сама. Добрались до дома Виктории Львовны на метро. Андрей первый раз был в советском метро. Некоторые станции действительно впечатляли, особенно «Комсомольская». Дом, в котором жила женщина, был каменным, трехэтажным, дореволюционной постройки, поскольку кроме широкой парадной лестницы для господ, имелся еще черный ход, для черни – кухарок, истопников, прачек, модисток. В комнатах потолки по четыре метра, окна высоченные, много света. Все основательное, добротное. Андрей имел, с чем сравнить, в гарнизонах жил в панельных домах, где слышимость отличная. Сосед чихнет, а ты ему – будь здоров! В центре Москвы с жильем всегда худо. А у Виктории даже не комната в коммуналке, а отдельная двухкомнатная квартира. По тем временам роскошь, такую надо было заслужить. Или Виктория любовница высокопоставленного чиновника, или сама служит в могущественном министерстве, по-тогдашнему – в Наркомате, народном комиссариате. Ой, как бы не влипнуть с этой бабенкой. Виктория Львовна выделила Андрею комнату, показала на диван. – Можете отдыхать. В комнате большой радиоприемник. Андрей щелкнул клавишей. Передавали патриотические песни.Глава 7. «Воздушные бои»
Под удар немецкой авиации в первый день войны попали 66 аэродромов Западного военного округа. Военная авиация округа имела 4226 истребителей против 1680 на ее участке, причем (по разным данным) от полутора до двух тысяч из них были самолеты новых типов – «Як-1», «ЛаГГ-3», «МиГ-3». Казалось бы, много. Но почти никто из пилотов не был обучен полетам на новых машинах, первые вылеты осуществили на старых самолетах. В результате большинство из уничтоженных немцами составили истребители новые. Западный военный округ 22 июня, за один день потерял 738 самолетов, а сбил немецких 143. Потери распределились так: 528 сгорели при налетах вражеской авиации на земле; сбито зенитной артиллерией 18, сбито в воздушных боях 133, не вернулись с боевого задания по неизвестным причинам 53; 1 самолет взорвался при взлете, 2 – потерпели аварии при взлете и 3 – совершили вынужденные посадки. Критическую роль сыграла близость аэродромов к границе, большая их часть располагалась от 8 до 30 километров от границы, скученность на аэродромах, плохая маскировка или ее полное отсутствие, потеря управления авиацией со стороны командования – радиосвязь была развита плохо, раций катастрофически не хватало. А проводная связь была вечером 21 июня нарушена диверсантами. Кроме того, все военные аэродромы имели взлетно-посадочную полосу грунтовую и только один аэродром – бетонную, в Балабанове, под Оршей, в 550 километрах от границы. Несмотря на полный газ, «Ишак» лез вверх медленно. По техническим характеристикам, самолет набирал высоту 3000 метров за 3,2 мин. Набирать такую высоту Андрей не собирался, пикировщики обычно летали на двух – двух с половиной километрах. Наши военные до войны ошибочно считали, что в грядущих войнах бои будут проходить на значительно больших высотах, 6–7 километров, поэтому поставили авиаконструкторам задачу сделать высотные истребители. А для них нужны нагнетатели воздуха или компрессоры, это лишний вес, снижение скороподъемности и маневренности. Ошибки военных привели к поставке в войска истребителей «МиГ-3», «ЛаГГ-3», которые уступали немецким на высоте 2–4 км, на которых происходили большинство воздушных боев. Андрей сталкивался в Испании с «лаптежниками», знал их сильные и слабые места. Задняя верхняя полусфера простреливалась задним стрелком и потому подобраться поближе, чтобы сбить «Ю-87» наверняка, надо было из нижней полусферы, сзади. Причем обстрелять надо быстро и уйти, поскольку «Юнкерсы» всегда летают группами, и Андрея могут обстрелять с других самолетов. Первая атака получилась удачной. Подобрался снизу к ведущему. Обычно это самый опытный пилот. Поймал в прицел центроплан, это место, где крылья соединяются с фюзеляжем, нажал гашетку на ручке. На «И-15» и «И-16» в Испании эти истребители имели вооружение пулеметное. А когда Андрей нажал гашетку, самолет затрясло. Две крыльевые пушки создавали большую плотность огня. Такого эффекта Андрей не ожидал, трассеры вонзились в брюхо «лаптежника» и угодили в бензобак или бомбоотсек. Самолет взорвался. Огонь, дым, во все стороны полетели обломки. Андрей ручку до отказа влево и от себя, ушел с полупереворотом. Пикировщики шли без истребительного прикрытия, не рассчитывая на атаки истребителей ВВС РККА, так как сами видели, что на наших аэродромах стоят сгоревшими множество самолетов. А тут неприятный сюрприз. Для Андрея удача. Но он точно знал, что у него времени мало, минут пять от силы. На всех немецких самолетах стояли радиостанции. Сейчас пилоты «Ю-87» свяжутся со своим командованием, а то и напрямую перейдут на частоту радиосвязи истребителей, и подмога подоспеет быстро. Их истребители летают парами и четверками, и одиночному «Ишаку» не выстоять против пары. Надо ухитриться сбить еще один «лаптежник», расстроить строй пикировщиков, еще лучше заставить их сбросить бомбы в чистое поле, сорвав задание, и удирать самому. Еще есть бензин и боеприпасы, но драться до конца не стоит. Видел он, как немцы расстреливают летчиков на парашютах из сбитых самолетов. Если в Первую мировую войну противники еще являли рыцарские качества, то к сороковым годам начисто их утратили. «Лаптежники», на глазах которых произошел взрыв ведущего, рассыпали строй, стали разворачиваться, сбрасывать бомбы. Каждый из пилотов думал – война только началась, надо дожить до победы, ведь сам фюрер обещал своим воинам дать землю, богатые украинские черноземы. Андрей атаковал «Ю-87», тот неудачно повернулся боком, и пушечная очередь пришлась по кабине. Почти на всех самолетах всех стран имелись бронированные спинки, сиденья и бронестекло спереди. Боковую бронезащиту имел только советский штурмовик «Ил-2», фактически кабина была целиком бронекапсулой. Андрей явственно видел разрывы снарядов в кабине. Пилот был убит, пикировщик перешел в неконтролируемое падение. Наблюдать за ним было некогда, ибо с одного «Юнкерса» бортовой стрелок открыл огонь, и дымная трасса трассирующих пуль прошла рядом. Он инстинктивно отвернул в сторону. «Лаптежники», облегчившись от бомбового груза, уходили на запад. Он успел догнать еще одного, пушечным огнем ударил по кабине, убив стрелка. Немного подправил положение самолета, намереваясь сбить пикировщика. И увидел, как от тучи, с превышением на тысячу метров, на него пикирует пара «худых». Такое прозвище получили «Ме-109» за узкий фюзеляж. На вертикалях, особенно в пикировании, тягаться с «худыми» «И-16» не мог, не хватало мощности мотора, скорости, скороподъемности. Резко отвернул от «лаптежника» и развернулся к аэродрому. По его прикидкам снарядов к пушкам оставалось на две-три коротких очереди. Газ максимальный, мотор ревет, а «Мессеры» догоняют. Рядом с «Ишаком» прошла трасса. Андрей подработал элеронами и ручкой, делая плавное скольжение на крыло. Он уже применял такой трюк раньше. Противник прицеливается, вот уже цель в перекрестье, готов нажать на гашетку, а чужой самолет плавно уходит с прицельной сетки в сторону. Пилот «Мессера» подправляет рулями направление прицеливания, Андрей спиной чует, сейчас немец откроет огонь, и снова скользит на крыло. Андрей снижался, это позволяло держать скорость. Но все равно «худые» не только висели на хвосте, а приближались, пытаясь взять в клещи. Конечно, у «Ишака» максимальная скорость 463 км/час, у «Мессера» почти на двести километров выше. Для истребителя очень много. Истребитель – это скорость, маневренность, огонь! Выстрелов за ревом моторов Андрей не слышал. Истребитель вдруг затрясло, на конце левого крыла появились пробоины. Андрей обернулся. Слева и справа за хвостом, на удалении не более ста метров, висели оба «Мессера». Концы винтов белые, как опознавательный знак эскадры. Андрей отдал ручку от себя, войдя почти в вертикальное пике. С трудом вывел истребитель в горизонтальный полет у самой земли, от струи винта полегла трава. А один из немцев вывести свой истребитель из пике не смог. Маневренность «Ме-109» хуже, чем у «Ишака». С размаху врезался в землю плашмя, развалился на части и вспыхнул. Второй «худой» увернуться от столкновения с землей успел, но едва-едва. Не искушая больше судьбу, набрал высоту и скрылся в западном направлении. Андрей перевел дух, по спине текли струйки холодного пота. При вылете с аэродрома он засек направление и сейчас держал курс на него. Вылетел он ровно час назад. Вышел к взлетно-посадочной полосе точно. А на ней несколько мотоциклов с колясками – немецкая разведка! Поскольку форма на них серая, а не зеленая, как в РККА. Андрей с ходу обстрелял мотоциклистов, сделал разворот и снова ударил, на этот раз из пулеметов. Больше никто из фигур не шевелился. Прошелся вдоль полосы, а из-за деревьев на краю аэродрома выползает полугусеничный бронетранспортер. В Красной Армии таких нет, да и черно-белые кресты на боках не дают повода для сомнений. Развернулся, зашел сбоку, открыл огонь из пушек. На бронетранспортере броня тонкая, защищает от пуль стрелкового оружия и осколков. Андрей видел попадание снарядов, потом вспышка, полыхнуло пламя, потянулся черный дым. Непонятно, захвачен уже аэродром или это только разведка? Однако садиться расхотелось. Набрав высоту, направил самолет курсом девяносто, строго на восток. Теперь вопрос в том, что случится раньше – кончится топливо или он увидит аэродром? Взлетно-посадочную полосу увидел прямо по курсу через десять минут лета. С ходу приземлился, а в конце пробега двигатель чихнул и замолк. Стало слышно, как шуршат по гравию колеса шасси. Самолет замер. Потрескивали, остывая, цилиндры двигателя. – Убирай аппарат! – закричал механик в комбинезоне. – Сейчас наши на посадку зайдут! Андрей отстегнул привязные ремни, встал в кабине, расстегнул лямки парашюта, выбрался. Вдвоем, упираясь в крылья, оттолкали истребитель в сторону от ВПП. Послышался гул моторов. На посадку один за другим приземлялись бомбардировщики «СБ». Расшифровывалось название как скоростной бомбардировщик. Звучало как насмешка. Он уже давно морально устарел и скоростные характеристики утратил. Вот «Пе-2», «ТУ-2» и «Су-2» действительно были на уровне, но было их крайне мало. К тому же экипажи были плохо обучены. Немецкие «Ю-87» бомбили с пикирования очень точно, могли поразить одной бомбой танк в капонире или пушку. Экипажи «Пе-2» бомбили по старинке, с горизонтального полета, но точность попаданий была посредственной. Такое бомбометание годится для обработки по площадям. Первым широко начал применять бомбардировку с пикирования летчик Полбин, в дальнейшем полковник и Герой Советского Союза. Самолеты «СБ» на пробеге прокатывались мимо Андрея, и он видел – побывали в боях. Есть пулевые пробоины на плоскостях, фюзеляжах, у одного самолета разбит фонарь кабины штурмана, она впереди, в носу. Еще один самолет благополучно сел, но его закрутило на полосе, потому что правое колесо шасси пробито было. К самолету сразу подъехала санитарная машина, из самолета осторожно вытащили кого-то из членов экипажа. На Андрея и его «Ишака» никто не обращал внимания, одно слово – приблуда, чужой. Но все же подъехал буксировщик, зацепил жесткой сцепкой истребитель, отбуксировал на стоянку. Андрей отправился в штаб полка. Надо сообщить о немецких разведчиках на аэродроме, совсем недалеко, о бомбардировке аэродрома. В штабе полка накурено, дым под потолком слоем висит. Начальник штаба в трубку кричит: – У меня экипажи уже по три вылета сделали и без истребительного прикрытия. Семь машин потеряли! А в наше положение кто войдет? Я командиру дивизии телефонировать буду! Начштаба повесил трубку полевого телефона, увидел Андрея. Вид цивильный с толку начштаба сбил. – Почему посторонние в штабе? Дежурный! Вывести за ворота! – Я летчик, майор Леденец, приземлился на вашем аэродроме. Наш разбомблен и захвачен немецкой разведкой. – Да? А документы? Андрей предъявил документы убитого майора. Начштаба их проверил, но на лицо Андрея не посмотрел, вернул. – Вот что, майор. Разговор слышал? Выручай, истребителей нет. Как вылет, двух-трех моих орлов сбивают. – По уставу… – начал Андрей. – Я устав летной службы знаю! – вспылил начштаба. – Где там написано, что бомбардировщики без прикрытия на задания летать должны? А с меня требуют – бомбить! Танки немецкие в тридцати километрах отсюда. Идите в столовую, отдыхайте, ваш самолет подготовят. Вылет через час. Дежурный провел Андрея в столовую. Первый раз за день Андрей поел супа, котлету с макаронами, чаюпопил. Настроение сразу улучшилось. Потом дежурный по просьбе Андрея провел его на вещевой склад, где он надел армейскую форму. Настоящую, зеленую, а не синего цвета, как в ВВС. С одной стороны, неплохо, за авиаторами на земле немецкие асы гоняются. Склад-то был БАО, батальона аэродромного обслуживания, поэтому цвет зеленый. Андрей к истребителю пошел, а от него топливозаправщик отъезжает. Оружейники на крыльях сидят, укладывают в крыльевые ящики снаряды к пушкам и патроны в лентах к пулеметам. Моторист открыл капоты двигателя, стал мотор проверять. – Нарекания на работу мотора есть? – Нормально отработал. «Ишак» Андрея еще утром принадлежал комэску истребительного полка, был из небольшой серии в 293 машины, выпущенной в 1939–1940-х годах, тип 28. Чем хорош, так это крыльевыми пушками. Андрею в бою их эффективность понравилась, уж всяко лучше пулеметов. Истребитель подготовлен к вылету, Андрей даже вздремнуть успел под крылом. Всего-то полчаса отдыха, а освежился хорошо. Моторист разбудил. – Товарищ летчик! Красная ракета! Вылет! Положено обращаться по званию, но у Андрея на новой форме петлицы пустые, на складе шпал не оказалось. Над аэродромом рев множества моторов, бомбардировщики выруливали на взлетную полосу, взлетали, поднимая винтами тучи пыли, выстраивались над аэродромом в круг. Андрей двигатель запустил, успел прогреть, взлетел последним, догнал строй бомбардировщиков, занял позицию значительно выше. Так удобнее наблюдать, и есть преимущество по высоте. Головой пришлось крутить во все стороны непрерывно. Скорости у самолетов большие, и ситуация могла измениться за несколько секунд. Шею воротником натер сильно, подворотничка нет и туговат воротник. Бомбардировщики принялись бомбить колонну противника. В колонне, растянувшейся на несколько километров, в основном пехота на грузовиках и самоходные орудия. Танки оторвались вперед, развернулись широким фронтом, наступают клиньями. Вот ведущий «СБ» сбросил бомбы, да не все разом. Проходя над колонной, сбрасывал бомбы по одной каждые несколько секунд. Бомбил точно, поскольку «работал» с малой высоты, метров трехсот. Вот в чем немцы превосходили РККА, так это в зенитной артиллерии. Вместе с пехотой следовали зенитные установки, счетверенные 20-мм пушки швейцарского производства. Покупали их почти все воюющие страны – Германия, Англия, США. Бизнес, никакой политики! Ведущий отбомбился, заложил вираж, и в это время по самолету попала зенитка. Разрывы снарядов, небольшая струйка дыма, самолет накренился на крыло и резко пошел вниз. Из-за малой высоты никто не успел выброситься с парашютом. А может – не захотел, предпочел смерть плену. Следующий бомбардировщик целенаправленно высыпал несколько бомб на зенитную установку. «Эрликон» смолк. Колонна техники остановилась, от нее убегали в стороны солдаты. Несколько грузовиков уже горели, в небо поднимались черные дымы. Бомбардировщики один за одним сбрасывали бомбы. Несколько минут, и вся группа развернулась на восток. Все же наземные войска успели сообщить о бомбардировке. Андрей заметил четыре точки в небе, довольно быстро приближающиеся. С бомбардировщиками никакой связи нет. Ни на «СБ», ни на «И-16» радиостанций не было. На «СБ» стояли только самолетные переговорные устройства между членами экипажа. Еще на подлете немцы разделились. Двое кинулись к истребителю Андрея, вторая пара к бомбардировщикам. Андрей пошел в лобовую атаку. Звездообразный двигатель воздушного охлаждения хорошо прикрывал летчика, а пушки давали возможность если не победить, то задать немцам трепку. Через лобовое стекло видно, как стремительно сближаются самолеты. Еще бы, суммарная скорость тысяча километров в час. Немец не выдержал, рванул ручку на себя, уходя вверх. Андрей тут же дал очередь из пушек. Попал! На брюхе «худого» сам увидел несколько разрывов. Зато с ведомым сбитого немца закрутил карусель. Бой на вертикалях заведомо проигрышный, у «Мессера» выше скорость. Один вираж, другой, удалось зайти в хвост. Еще немного, и можно будет стрелять. И в это время на левом крыле «Ишачка» разрывы снарядов. Поднял голову, а вверху еще пара «худых», ведут атаку на него. Плохо одному вести бой с превосходящими силами. На крыле дыры, в каждую голова человека пролезть может. Правое крыло сразу вверх пошло, Андрей попытался элеронами выровнять положение – не удалось. А немец еще очередь дал, снаряды угодили по хвостовому оперению. Самолет перестал слушаться руля. Все кончено, истребитель неуправляем, дальше будет беспорядочное падение. Андрей отстегнул привязные ремни, перевалился через борт кабины. Горизонтальный руль промелькнул рядом, он чудом не ударился. Правой рукой нащупал вытяжное кольцо парашюта, но дергать не спешил, ибо немцы обстреляют. Земля приближалась стремительно. Ни немецкой автоколонны не видно, ни наших бомбардировщиков. Видимо, во время воздушного боя он отклонился в сторону. Все, пора! Он рванул кольцо. Сначала раскрылся вытяжной парашютик, потом основной купол. Изрядный рывок, и Андрей повис на стропах. Взгляд вниз. Черт! Там лес и кустарник. Попробовал подтянуть стропы справа, чтобы уйти в сторону. А только высоты не хватило, да и парашюты были примитивными, практически не управлялись. Ломая ветки, прикрыв руками лицо, чтобы не остаться без глаз, ударился о землю. Несколько секунд лежал в шоке. Жив! И даже не ранен, нигде не болит и нет крови. Поднялся, отстегнул лямки подвесной системы. Посмотрел на часы. Шесть часов вечера. Солнце клонится к западу, стало быть, надо оставлять его за спиной. Повернулся и пошел на восток. Через несколько километров лес кончился. Андрей замер на опушке. Надо осмотреться, спешка может погубить. Кто здесь? Где немцы? Не зря выжидал. В полукилометре проходила грунтовая дорога, со стороны Андрея ее видно. На ней появились немецкие мотоциклисты. Разведка! Ибо заметны антенны раций. Немцы проехали быстро. Именно так немцы действовали в наступлении. Впереди разведка на мотоциклах или легких бронемашинах, поддерживают связь с основными силами. За разведкой идут танки, а уже следом пехота при огневой поддержке самоходок. Такое построение Гудериан, идеолог танковых войск Германии, подсмотрел, будучи на учебе в СССР, в танковой школе и с успехом применял. Андрей повернул влево, к ложбинке. Так он будет менее заметен. В случае опасности можно укрыться в кустарнике. Ложбина густо заросла малинником. Перебежками перебрался к кустам. По кустарнику идти невозможно, на ветках колючки, все обмундирование порвешь и кожу исцарапаешь. Вдоль ложбины побежал. Вот где цвет обмундирования «хаки» сыграл маскировочную роль. Шел до темноты, обходя деревни. Кто знает, чьи войска там? Утром двинулся на солнце, вскоре наткнулся на ручей. Умылся, напился, встал и услышал сзади: – Стой! Руки вверх! Медленно повернись! Выполнил, как приказывали. Перед ним старшина-пехотинец, левая рука забинтована, в правой держит «Наган». – Ты кто? – спросил старшина. – Летчик. Сбили меня вчера, к своим пробираюсь. – И я тоже. Старшина убрал револьвер в кобуру. – Табачком не богат? – спросил старшина. – Не курю. – Жаль, а пожевать? Андрей развел руками. – Надо в какую-нибудь деревню зайти, уж кусок хлеба дадут, – уверенно заявил старшина. – Опасно. Мы в Западной Белоруссии, тут разные люди, не все любят Красную Армию и Советский Союз, хотя и немцев не жалуют. – Какие-то у тебя неправильные представления, можно сказать пораженческие. – С чего ты взял, старшина? Не нравлюсь, так шел бы ты своей дорогой. В одиночку идти к своим плохо, не зря говорят – «всемером и батьку бить можно». Видимо, отсутствие на петлицах знаков различия, он решил, что Андрей рядовой. Ведь Андрей говорил, что летчик. Пилоты в звании рядового не бывают как минимум сержант после летной школы. Позже всем летчикам после выпуска из летной школы присваивали офицерские звания, с самого первого – младший лейтенант. Некоторое время шли рядом, но молча. Вышли к деревеньке в десяток домов. Старшина решил идти к избам, Андрей воздержался. Старшина взял в руку револьвер. – Эх, два патрона всего осталось! До первой избы полсотни метров. Андрей стоял за елью. Не трусил он, осторожничал. Сначала понаблюдать надо, а потом действовать. К тому же без еды несколько дней вполне прожить можно. Или за табачком старшину потянуло? Старшине оставалось до избы десять шагов, когда из-за плетня вышел немец. Вероятно – часовой. В стальном шлеме, на плече карабин с примкнутым штыком, неспешный шаг. Старшина вскинул револьвер, немец успел перехватить карабин в положение для стрельбы. Хлопок выстрела. Старшина развернулся и побежал к лесу, к Андрею. Из-за избы выбежали несколько солдат. Открыли по убегавшему старшине стрельбу. Несколько нестройных выстрелов, и старшина упал замертво. Эх, за что жизнь свою отдал! За понюшку табака и кусок хлеба? Гитлеровцы обступили тело убитого, один солдат поднял «Наган», выстрелил вверх, сказал что-то солдатне, те засмеялись. Андрей поднял пистолет. Еще в военном училище он отлично стрелял, выступал на соревнованиях, брал призы. И во время службы в летном отряде тоже состязался в стрельбе и показывал высокие результаты. И сейчас мог четырьмя выстрелами сразить всех. Но сколько в деревне солдат? Жалко обменивать свою жизнь за четырех пехотинцев. Как летчик он может нанести Германии больший урон. Немцы ушли. Будь у Андрея пулемет, он даже не колебался бы, открыл огонь. А пистолет – оружие ближнего боя, против карабина – хлопушка. Дальше шел в мрачном настроении. Все же на его глазах убили старшину. Не предатель он, не сдаваться шел, а погиб нелепо. А еще на душе скребло – не ответил, не отомстил. Жесткий прагматизм взял верх. Через пару километров услышал вой мотора, пошел на звук. Оказалось – полуторка забуксовала. Осмотрелся, опасности не заметил, вышел. Шофер сначала за карабин схватился, потом понял – свой. – Браток, помоги вытолкать. – Это можно. Шофер за руль сел, Андрей поднатужился, вытолкал. Совсем немного потребовалось усилий. Из кузова раздался стон. Андрей ногу на фаркоп поставил, за задний борт руками ухватился, подтянулся. Мать моя! В кузове раненые лежат, шесть человек. Все забинтованные и, похоже, тяжелые, поскольку в сознании только один. – А врач где же? – спросил Андрей. – В медсанбате помощь оказали и в госпиталь отправили, сказали – рядом, быстро обернешься. А я приехал, а там уже немцы хозяйничают. – Едешь куда? – К своим, мне все равно. – Я с тобой. Грузовик тронулся. Андрей сидел в кабине, посмотрел на указатель топлива, а он почти на нуле. Плохи дела! Закончится бензин, тогда что делать? Без врачебной помощи помрут раненые. Им операции нужны, лекарства, перевязки. Из леса выбрались на открытое пространство. Андрей дверцу открыл, встал на подножку, стал небо оглядывать. Заметил две точки в небе. – Воздух! При такой команде обычно все покидают технику, разбегаются. Водитель останавливаться не стал. В неподвижную машину попасть проще. Наоборот, скорость увеличил. За ревом моторов выстрелов Андрей не услышал. По кабине, капоту удары, посыпалось ветровое стекло. Самолеты пронеслись вперед, стали разворачиваться. Из-под капота грузовика то ли пар, то ли белый дым повалил. Андрей бросился от грузовика в сторону. На полуторку со встречного курса заходили в атаку два «Мессера». На этот раз не стреляли, ведущий сбросил бомбу-пятидесятку. Для истребителя такая в самый раз, 50 кг. Бомбардировщики обычно берут по 100 и 250 кг. Жахнуло здорово, Андрея подбросило взрывной волной. Самолеты скрылись. А от машины практически ничего не осталось. Рама на рваных колесах и мотор. Ни кузова, ни кабины. В принципе, немцы всегда проявляли себя жестокими, еще начиная с Тевтонского ордена. Да взять времена более поздние. Кто применил отравляющие вещества в Первую мировую войну? Именно они, причем как на Западном фронте, так и на Восточном. Немцам варварство не помогло, проиграли. Должных выводов не сделали, снова развязали Мировую войну. И еще раз крепко получат. Но сколько народа безвинно в сыру земельку поляжет? Наши позиции оказались недалеко. Полчаса ходу и вышел к артиллерийским позициям. Как бывший артиллерист оценил огневые позиции. Толково командир батареи расположил противотанковые орудия. Одно скверно, нет пехоты. «Сорокапятки» или, как их называли «Прощай, Родина» за большие потери, были эффективным средством борьбы с танками в сорок первом году. В сорок втором немцы на основные танки «Т-III» и «Т-IV» навесили дополнительные листы брони, и орудие оказалось маломощным. Пушку усовершенствовали, удлинив ствол. Но немцы выпустили толстобронные танки «Т-V» «Пантера» и «Т-VI» «Тигр». Пушки всегда должна прикрывать пехота, иначе вражеская пехота уничтожит расчеты. У сорокапяток осколочно-фугасные снаряды есть, но эффективность их низкая. У противотанковой пушки калибр малый, снаряд легче разогнать до высоких скоростей. Но такой снаряд имеет малый вес взрывчатого вещества, малое воздействие на пехоту. Лучшими пушками РККА на поле боя оказались «ЗИС-3» и «ЗИС-2» конструктора Грабина. Андрея бойцы задержали, привели к комбату, командир батареи документы проверил, вернул. – Немцев видели, товарищ майор? – Видел, но разведку и пехоту, не танки. Батарею поставили на танкоопасном направлении, впереди пушек обширный луг, для танков самое раздолье. В лесу или горах танку делать нечего, нет пространства для маневра. А немецкая армия была сильна танковыми дивизиями. – Лейтенант, мне бы на ближайший аэродром добраться. – Где расположены, не знаю. А тягловую лошадь не дам, – отрезал комбат. В сорок первом большая часть артиллерии передвигалась на конной тяге, как в Первую мировую войну. Андрею ситуация до боли знакома. К аэродрому все же вышел, определил направление по самолетам. Где-то недалеко взлетали, потому как над Андреем держали высоту метров пятьсот, и моторы работали на форсаже, как бывает при взлете. Наблюдательность не подвела, километра через три к полевому аэродрому вышел. Самолетов много, видимо, с других аэродромов перебрались. Самолеты разных типов – истребители «И-16» и «И-153»; бомбардировщики «СБ» и «Пе-2», несколько «Ил-2». Обычно на одном аэродроме базируется однотипная техника – проще с запчастями, топливом, даже посадочной полосой. Тому же «Ишаку» для пробега нужна полоса минимум 240 метров, а бомбардировщику вдвое-втрое длиннее. Были смешанные авиадивизии, в которых один полк истребительный, другой штурмовой, а третий бомбардировочный. Но они занимали близкие по расстоянию, но разные аэродромы. А здесь сборище из разных авиаполков. Кто уцелел в первый день войны, слетелись на двух-трех аэродромах подальше от границы. Не понравилась маскировка. Самолеты прикрыты срезанными ветками деревьев, маскировочных сетей не хватало. В общем, стоит появиться немецкому самолету-разведчику, той же «раме», как называли бойцы «Фокке-Вульф-189», как аэродром подвергнется бомбардировке. Андрей прошел к КПП, по его требованию караульный вызвал дежурного командира. Андрей документы предъявил, объяснил, что сбили. Безлошадных летчиков набралось полтора десятка. На следующий день их отправили на грузовиках в Болбасово, а оттуда пассажирским «ПС-84» (лицензионный «Дуглас») в Саратов. Там, на авиазаводе № 292 выпускали истребитель «Як-1». Были еще два авиазавода, где выпускали «Як-1». Это № 47 в Оренбурге и № 301 в подмосковных Химках. После 1942 года «Як-1» выпускался только в Саратове в разных модификациях, всего было выпущено 8734 самолета. С 1940 по 1941 год включительно выпускался «Як-1Б» с мотором «М-105ПА» мощностью 1020 л.с., развивающий скорость до 569 км/час. Истребитель имел одну пушку 20 мм «ШВАК» и 2 пулемета «ШКАС» винтовочного калибра. С октября 1942 года вместо них стали устанавливать крупнокалиберные 12,7-мм пулеметы «УБС». На заводе формировали команды, объясняли устройство самолета. Причем для наглядности водили по цехам. Потом опытные заводские летчики-испытатели рассказывали об особенностях пилотирования модели. На завод прибывали летчики опытные, даже успевшие повоевать, причем на «строгих» машинах вроде «И-16». Затем начинались полеты на заводском аэродроме. Надеяться можно было только на себя. Учебных самолетов, с двойной кабиной и дублирующим управлением, еще не было. Такой самолет появится позже под обозначением «Як-7». На все обучение пришлось две недели, учитывая тяжелое положение на фронте. С каждым днем немцы занимали все новые населенные пункты, и Левитан объявлял в сводках Совинформбюро: «Сегодня после тяжелых оборонительных боев наши войска под натиском превосходящего противника оставили населенные пункты…» И перечислялись иной раз десятки городов. Народ тревожился. Многие задавались вопросом – а где же Красная Армия? До войны танки на парадах по Красной площади шли, и армады самолетов пролетали. Руководители всех рангов заверяли, что «Красная Армия всех сильней…», на поверку выходило – обманывали. Мужчины массово шли в военкоматы, добровольцами. Но в первую очередь брали специалистов – танкистов, саперов, артиллеристов, прошедших военную службу. Плохо было со всеми родами войск. В авиации крайне не хватало новых моделей самолетов, обученных летчиков, техников, мотористов. Устарела тактика, истребители летали тройками, тогда как бои в Испании доказали, что эффективнее в бою пара – ведущий и ведомый. Уроки Испании не пошли впрок, ибо летчики, прошедшие там бои, были репрессированы. Андрей, как мог досконально, изучил материальную часть. Хорошее знание техники, ее возможностей, давало шанс на победу в воздушном бою. Слагаемых успеха было много. Во-первых, сам самолет. Из трех новых самолетов «Як-1», «МиГ-3», и «ЛаГГ-3», яковлевская машина была лучшей. Уступала «худому», но не так сильно, как другие истребители. Не зря продержалась на производстве до 1944 года. Второе слагаемое – обучение. Здесь СССР сильно уступал Германии, там летчика учили два года. Наших обучали шесть месяцев и потому выпускали не в офицерском звании, а сержантами. Фактически – недоучками, с маленьким налетом. Кто был осторожен, слушал ведущих, тот выживал, а другим – вечная память. Третье слагаемое – тактика, принятая уставом и постановлениями. Большой кровью вышла приверженность полетов звеном в три самолета. Летчики, глядя на немцев, на их маневренный бой, тоже стали воевать «парами», так сказать, «явочным порядком». А еще на новых самолетах появились радиостанции. Немцы их освоили в массовом производстве уж как пять лет, нашим пилотам приходилось осваивать радиосвязь в тяжелых боях. И других факторов много. Хорошие топографические карты, обмундирование, питание. Например, единственный из отечественных самолетов, имевший отопление кабины, был штурмовик «Су-2». Американские самолеты, поставлявшиеся по ленд-лизу, все без исключения имели отапливаемые кабины. На высоте пять-шесть километров даже летом не жарко, приходится летать в меховых комбинезонах, сильно стесняющих движения. Вот и проводил все свободное время Андрей на заводе, своими руками прощупал каждый узел. Видя такой интерес, заводские летчики-испытатели дали несколько советов. Из-за того, что многие решения внедрялись в серию без достаточных испытаний, случались недоработки. О них сообщали на ушко. Скажи принародно, всему летному составу, сразу припишут неверие в отечественное оружие. Например, на «Яках» заменили хвостовое колесо на убирающееся вместе с основным шасси. Конечно, из благих намерений снизить аэродинамическое сопротивление. Но узел получился ненадежным. При резких поворотах при рулежке, например, при заездах на стоянку, убирающееся хвостовое колесо подламывалось, не выдерживало железо по сварке. Сразу обвиняли пилота – сознательно сломал, чтобы избежать боевых вылетов. Трибунал и штрафбат. И второе, что уже грозило пилоту гибелью, – часто клинил в закрытом положении фонарь кабины. Заводские пилоты советовали не закрывать фонарь до конца, тогда можно было рвануть его назад обеими руками и выпрыгнуть с парашютом. По глубокому убеждению Андрея, недостатки надо было искоренять, а не перекладывать на летчиков. Вроде мелочь – рычаг управления двигателем и рычаг управления шагом винта. У немцев это один рычаг, а на советских истребителях – два. На немецких истребителях жалюзи обдува радиаторов регулируются автоматически. А советский летчик должен следить за температурой моторного масла и охлаждающей жидкости, регулировать вручную. А то ему в бою делать нечего. Не усмотрел, параметры вышли за допуски, в нужный момент потерял тягу двигателя. По вооружению «Як-1» не уступал «Мессеру» – одна пушка 20 мм в редукторе винта и два пулемета, как у «BF-109» серии «G». Через две недели пилоты получили свои самолеты. Парторг завода сказал короткую пламенную речь, заводской оркестр сначала грянул туш, потом марш авиаторов. «Все выше и выше стремим мы полет наших птиц. И в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ…» На следующий день совершали облеты истребителей. Однако и времени и бензина было мало, и группу отправили на пополнение потрепанных истребительных полков. Летчики надеялись, что из группы сформируют две эскадрильи, но командование распорядилось иначе. В каждый полк, понесший потери, дали по четыре-пять самолетов с пилотами. Конечно, распределяли в полки, имевшие на вооружении «Яки». Андрея, как имевшего звание майора и приличный налет часов, назначили ведущим звена. Он мог бы претендовать на комэска, но вакансий не было. Попробовал поговорить с комэском неофициально, перестроить тактические единицы, сделать как у немцев – два самолета, а звено – четыре. Однако получил отпор. Комэск Ардатов был из тех, кто боялся проявить инициативу, придерживался Устава и Наставлений. Так проще, никто не сможет обвинить в нарушениях, случись потери. А потери просто должны быть, потому как звено из трех самолетов маломаневренно, плохо управляемо в бою, в том числе из-за отсутствия раций. Те из пилотов, кто уже столкнулся с немцами в воздушных боях, понимали – прежняя тактика устарела, ее надо менять, желательно срочно, иначе будут неоправданные потери. Начались полеты, в первую очередь на сопровождение наших бомбардировщиков. Главной задачей авиации было выбить танки, ударную силу Вермахта. На бомбардировку бросали все имеющиеся силы, совсем не приспособленные для таких задач, например «Су-2». Неплохой фронтовой бомбардировщик, но не штурмовик, так как не имел бронирования. И даже посылали на бомбежки «ДБ-3Ф» или «Ил-4». Как дальний бомбардировщик был хорош. Имел хорошую скорость, был надежен, мог нести 2,5 тонны бомб. Но все свои лучшие качества проявлял при бомбардировке площадей, а не точечных целей. Например, вполне удачно бомбил Берлин в июле 1941 года. Ибо над полем боя был слишком крупной целью и легкой добычей зениток. Не имевшие резервов ВВС РККА кидали в бой все, что могло летать, не считаясь с потерями. Сталин жестко требовал остановить продвижение немецких войск. Истребители делали за день по три-четыре-пять вылетов. К концу дня пилоты с трудом выбирались из кабин от усталости. На земле тоже шли тяжелейшие сражения. К началу июля немцы взяли в окружение и пленили в двух котлах – Минском и Белостокском более 300 тысяч наших воинов, стремительно продвигались вперед, на восток. Сталин, раздосадованный потерями и отступлением РККА, санкционировал арест руководства Западным фронтом. Были арестованы, осуждены трибуналом и расстреляны командующий Западным фронтом генерал Д.Г. Павлов, его начштаба Климовских, начальник связи фронта генерал Григорьев, начальник артиллерии фронта генерал Клич и еще группа офицеров. Сталин искал виноватых, свою вину, за то, что обманул его Гитлер, перекладывал на других. Уже после войны Павлов и его офицеры по суду были реабилитированы. Началась чехарда с руководством Западного фронта. Бывший нарком обороны Тимошенко 2 июля был назначен командующим Западным фронтом, но пробыл в этом качестве до 19 июля, его сменил генерал-лейтенант Еременко. Только принял дела и ознакомился с положением, как его снова сменил Тимошенко. Столь быстрая смена руководства на пользу не шла. А 16 июля в РККА возродили институт военных комиссаров, ликвидированный в 1940 году после Финской войны. Комиссары себя не оправдали, двоевластие в любой армии приводит к плачевным результатам. Политруки или комиссары могли отменить любой приказ командира, хотя военными знаниями и опытом не обладали, а руководствовались лишь классовым чутьем. С 10 июля началось Смоленское сражение, длившееся до сентября. Немецкая 29-я дивизия ворвалась в Смоленск, завязались уличные бои, 19 июля 10-я танковая дивизия Вермахта заняла Ельню. В окружение попали двадцать стрелковых дивизий РККА, входивших в состав 16-й, 19-й и 20-й армий. Для остановки врага 13 июля южнее Смоленска наша 21-я армия нанесла контрудар, немного задержавший немцев. Но Вермахт перегруппировал силы и остановил наступление, уничтожив многие полки 21-й армии. РККА 26 июля оставила Могилев, а 28-го вышла из Смоленска. Нашему Западному фронту, его ВВС, противостоял 2-й воздушный флот под командованием Кессельринга. Немцы продвинулись на восток настолько, что 22 июля смогли нанести первый воздушный налет на Москву. Ударили бы и раньше, но дальности действия основных бомбардировщиков – «Хейнкель-111» и «Юнкерс-88» не хватало. Поскольку Гитлер рассчитывал на блицкриг, войну быструю, то Люфтваффе имели только фронтовые бомбардировщики, дальних не имели. Налет силами ПВО – зенитками и самолетами – отразили. В конце июля ВВС РККА предприняли организационную реорганизацию. До начала войны авиаполки имели по штату 60 самолетов, их численность уменьшили до 32, почти вдвое. На бумаге число полков и дивизий возросло, а фактически они ослабли. Мало того, вскоре штатную численность сократили до 20 машин. Реорганизация и в мирное время приводит к неразберихе, а уж в военное к настоящему хаосу. Рано утром Андрея вызвали в штаб полка. Задание – произвести разведку в районе Могилева. Самолет фотоаппаратами не оборудован, наблюдение визуальное. В ВВС РККА были разведывательные полки, с самолетов велась фото- и киносъемка, поскольку была установлена соответствующая аппаратура, в полку имелась техническая служба для проявки пленок, для их расшифровки. Проблема была в том, что большая часть самолетов уничтожена, а оставшиеся были устаревших конструкций, даже по сравнению с «И-16», могли быть легко сбиты из-за своей тихоходности и слабой вооруженности. Предполагалось, что Андрей вылетит звеном, но он настоял на одиночном вылете. Разведка не предполагает воздушного боя и легче вести ее одному. Пока механики готовили самолет, изучил карту. Немцы старались наступать по дорогам, грунтовые их не привлекали, в случае дождя они становились непроходимыми для автотехники. Он наметил маршрут, причем так, чтобы облет совершить сбоку дорог, на малой высоте – сто метров, а по возможности и ниже. Тогда быть сбитым огнем зенитной артиллерии шансы малы. В Вермахте насыщенность зенитными средствами высокая, особенно малокалиберными автоматическими пушками. Но когда самолет летит низко, угловая скорость получается большой, расчеты не успевают поворачивать зенитный автомат и одновременно вести прицельный огонь. Правда, самому придется туго, на большой скорости придется рассмотреть колонны, прикинуть количество бронетехники и машин. Стартер флажком дал «добро» на вылет. Андрей вырулил, дал газ. Оторвавшись от земли, убрал шасси. До предполагаемого района десять минут лета. Андрей вздохнул. Немцы каждый день продвигались вперед, и, похоже, скоро придется базироваться на другом аэродроме. Снова придется изучать полетные карты, особенности местности. Он и так в комнатушке избы, где квартировали летчики, нарисовал на потолке эскиз карты. Ложишься в кровать, а перед глазами рисованная мелом карта. Просыпаешься утром – карту видишь. Запоминается хорошо. С земли обстреляли из стрелкового оружия, он даже не понял кто. Не исключал своих, ибо не только красноармейцы, но и командиры плохо знали силуэты своих и чужих самолетов. Кроме того, в небе господствовала немецкая авиация, и бойцы считали все самолеты немецкими. Да что бойцы, не все летчики и зенитчики видели наши новые самолеты – истребители, штурмовик «Ил-2», бомбардировщик «Пе-2». Кроме них малыми тиражами были выпущены «Ту-2», «Су-2», «Ар-2». Их и Андрей живьем не видел, только на черно-белых фото, но хотя бы знал об их существовании, в отличие от зенитчиков. Были случаи, когда сбивали свои, очень уж обидные. Он выскочил к шоссе Смоленск – Москва. Дорога Минск – Смоленск – Москва была с булыжным покрытием, относительно широкая, с началом войны подвергшаяся бомбардировкам как немцами, так и нашими. Сейчас по дороге шла нескончаемая, в несколько километров, в два ряда, занимая всю ширину дороги, немецкая техника. Андрей попробовал считать и сбился со счета, получалось очень много. Обстрелять его не успели, у Смоленска он развернулся, прошел вдоль дороги еще раз, только с другой стороны. Черт, какая силища прет! Вылетая на задание, пролетал над нашей линией обороны. Очень жиденькая, на многих участках трудились на рытье противотанковых рвов женщины окрестных деревень и сел. Историю знал, немцы прорвутся до Москвы, но наши устоят. А все равно страшновато было. Одних танков насчитал немногим более сотни. А еще грузовики с пехотой, артиллерийские тягачи с пушками на прицепе. Прошелся по обозначенному району змейкой, других крупных сил не обнаружил. Вернувшись к шоссе, обстрелял из пушки бензовоз. Без топлива ни машины, ни танки с места не сдвинутся. С удовлетворением увидел огненную вспышку, столб дыма. Невелик ущерб Вермахту, а все же хоть на несколько минут наступление задержит. Мелочь, а приятно! Пожалуй, зря атаковал, потому что пришлось пролетать поперек колонны, и по нему какой-то шустрый пулеметчик успел открыть огонь. Но двигатель работал, истребитель слушался рулей, пожара не было. Андрей направился к аэродрому. Вроде уже не юнец, должен понимать, что в разведке главное – доставить сведения командованию. Позарился на бензовоз, задержался над районом, развернулся к себе, а за ним привязались двое «худых». Немцы практиковали «свободную охоту», когда пара или четверка истребителей сама выискивает цель – бомбардировщик, наземные цели, а не получает задачи у командования. Устроились за хвостом «Яка», шли ниже его, не обстреливали, хотя вполне могли сбить. А план у асов был простой. Увязаться за русским, он сам их к аэродрому приведет, тогда вызвать по рации бомбардировщики. За такое можно получить от командования «Железный крест». Вообще-то асами именовали опытных летчиков во Франции, в Германии они назывались экспертами. Андрей и в самом деле не видел, что ведет за собой хвост. В зеркала заднего вида всегда посматривал, задняя полусфера «чистая». Увидеть пару «Мессеров» не мог, они шли близко и ниже на сотню метров. Вот уже аэродром виден. Стал заходить на посадку, а дежурный выпустил из ракетницы красную ракету, запрещающую посадку. Видимой причины не было. А еще у посадочного знака «Т» опустили ногу, вертикальную черту. Андрей забеспокоился, резко крутанул «бочку». Так вот из-за чего сыр-бор разгорелся. На хвосте два «Мессера» прилипли. Позор! Не увидел и сам к аэродрому привел. А ведущий «Мессер» огонь открыл, да мимо. Андрей с переворотом стал пикировать вниз, как раз к позиции зенитной батареи. Уже через лобовое стекло видно, как суетятся зенитчики. Вывел самолет в пологий полет прямо над батареей, за ним немец, не отстает. Зенитчики не оплошали, открыли огонь из автоматического 37-мм зенитного орудия, самой распространенной зенитки РККА. Немец увернуться не успел, снаряд попал в мотор. Истребитель упал прямо у посадочного «Т». Ведомый ошибку ведущего не повторил, резко отвернул в сторону. Но тут уже Андрей разозлился. Надо сбить! Иначе жди уже сегодня бомбардировщиков. Топлива было на пятнадцать минут полета, но аэродром под ним. Дал полный газ, форсаж, а расстояние не сокращается, «Мессер» превосходит в скорости. Навел прицел, дал очередь из пушки, снаряды рядом прошли. Немец на форсаже уходил, из выхлопных труб тянулся серый дым. Уйдет, сволочь! Андрей еще очередь дал, еще. Все же попал по хвостовому оперению, полетели обломки. «Худой» кувыркаться стал, от него отделилась фигура пилота, и сразу вспыхнул белый купол парашюта. Андрей закладывал виражи, пока «Мессер» не ударился о землю и не взорвался. Немецкий пилот еще висел под парашютом, но от аэродрома к месту приземления уже мчался грузовик с бойцами батальона аэродромного обслуживания. Возьмут, никуда уже немец не денется. Андрей сделал разворот, зашел на ВП, убрал газ. Солдаты на старте приставили «ногу» к букве «Т», разрешая посадку. «Т» из белого полотна, большая. Для пилота она является сигналом. Правая часть горизонтальной черты в сторону сдвинута, значит, не вышла правая нога шасси, левая – соответственно левая стойка шасси. Двести метров высоты, сто. Двигатель остановился внезапно. Винт прокрутился несколько раз и встал. Тем не менее сел отлично, подрулил к грузовику – кунгу руководителя полетов, выбрался из кабины. – Видел, видел! Запишем на твой счет сбитого «Мессера». А второй – на зенитчиков. Докладывай. Андрей доложил о том, что видел. К руководителю полетов начальник штаба авиаполка подошел, слушал внимательно. Похоже – не поверил. – Ничего не путаешь? – До единицы посчитать не мог, плюс-минус с десяток-другой. – Надо телефонировать в дивизию, слишком серьезная угроза.Глава 8. «Таран»
Сообщать в дивизию не стали, а выслали для проверки другой самолет. Андрей указал участок дороги, где видел колонну. Самолет улетел. Андрей был спокоен, колонну он видел сам, но все равно на душе беспокойно. Прошел час, полтора. На большее время бензина не хватит, что-то случилось. Или зенитная артиллерия сбила, или «худые» постарались. Командир полка решился, сообщил в дивизию. Оказалось, о колонне уже знали, по рации сообщила агентурная разведка. Такие сообщения не откладывают в долгий ящик. Проще разгромить колонну на марше, чем когда она зароется в землю на позициях. И точно. Рано утром полк подняли по тревоге. Пилотов построили, командир поставил задачу – сопровождать бомбардировщики. Они должны пройти над аэродромом. Разошлись по стоянкам. Механики уже моторы прогревали, летчики стали надевать комбинезоны, застегивать лямки подвесной системы парашютов, занимали места в кабинах. Послышался тяжелый гул. С востока шли тройками бомбардировщики «Пе-2». Истребителям дали команду на вылет – взлетела ракета, стартер дал отмашку флажком. Стартером в авиации называют человека, выпускающего самолеты. Электрическим стартером мотор в тысячи полторы лошадиных сил не провернуть, а если и получится, нужен огромный аккумулятор. Запускали или от баллона со сжатым воздухом, как на большинстве советских истребителей, либо автостартером, или вручную. Например, на «Мессере», справа на капоте было отверстие. Туда вставлялась заводная ручка, два человека через храповик раскручивали маховик, когда он набирал обороты, пилот подключал его к двигателю. Просто и надежно, но нужна мускульная сила. К слову, «Мессер» тоже имел недостатки. Самый существенный – узкая колея шасси. При боковом порывистом ветре или неровностях взлетно-посадочной полосы происходили аварии, самолет опрокидывался на крыло. Устранить недостаток «малой кровью» не получалось, он был на всех модификациях истребителя до конца войны. Звенья вылетали одно за другим, сначала первая эскадрилья, потом вторая. А третьей не было из-за потерь. Все исправные самолеты свели в две эскадрильи. Набрали высоту выше «Петляковых». Андрею бомбардировщики понравились – зализанные, приличная скорость, хорошая маневренность. Вскоре были над дорогой в указанном районе. А на шоссе почти никого нет. Немцы еще изволили отдыхать. У них все пунктуально, четко. Если завтрак в восемь, то повара полевых кухонь готовят к восьми. Танки и грузовики расползлись от дороги в стороны – по деревням и селам, по укромным местам, благо лесов хватало. Такая рассредоточенность создавала проблемы, на дороге бомбить проще. На «Петляковых» уже стояли рации, командир отдал приказ. Бомберы разбились на группы, стали сбрасывать бомбы. Судя по внешнему виду – сотки. Такой танк можно уничтожить при прямом попадании или перевернуть, если бомба рядом упадет. В сорок третьем году, аккурат к Курской битве выпустили ПТАБы. Противотанковые авиабомбы, вес небольшой, действие кумулятивное. Верхняя броня у бронетехники тонкая, противопульная. А поскольку штурмовики и бомбардировщики брали сотни таких бомб, высыпая над скоплениями разом, то поражали танки, самоходки и тягачи на большой площади. Очень толково, эффективно! А «Пе-2» сбросит шесть-восемь бомб, и все, а из них хорошо, если одна-две достигнут цели. Долго наблюдать за действиями «Петляковых» не пришлось, показались немецкие истребители. Бомбардировщики уже отбомбились, всей группой уходили на восток. Немцы разделились тоже, часть связала боем наши «Яки», другая часть кинулась догонять «Петляковых». Главная задача истребителей сопровождения – прикрыть наши бомбардировщики, не допустить потерь. Радиосвязи с ведущим группы нет, и перед вылетом не обговаривались варианты развития событий. Потому Андрей не стал ввязываться в бой с «Мессерами», а кинулся к бомберам, уводя за собой свое звено. Очень вовремя! Два звена наших «Яков» отбивались от «худых», но немцев было больше, часть истребителей прорвались к бомбардировщикам. Бортовые стрелки «пешек» открыли огонь из пулеметов. Андрей со звеном атаковал с высоты. Была опасность попасть под огонь бортовых стрелков, но они прекратили огонь. Ведущий немецкой пары увлекся преследованием, Андрей поймал «Мессера» в прицел, дал пушечную очередь по кабине, уж больно ракурс был удобный – три четверти сзади. Немецкого пилота убил, «Мессер» стал падать, беспорядочно кувыркаясь, и пилот не покинул самолет до самого столкновения с землей. Немецкий ведомый попытался «сесть на хвост» Андрею, но ведомые Андрея обстреляли его, и немец ушел с пикированием. Это был излюбленный прием немцев. Их истребители превосходили наши в скорости, а на пикировании разница в скорости еще более увеличивалась, и немцы легко отрывались. А к бомбардировщикам еще пара прорывается, уже снизу. «Мессеры» за счет мощного двигателя превосходили наши истребители на вертикалях. Андрей кинулся навстречу, издалека начал обстрел из пулеметов. Расстояние велико, попасть сложно, но трассеры пролетали рядом, и немцы не выдержали, отвернули. Что поделать – Европа, берегут себя, какой патриотизм, если воюют за добычу?! А русские бьются за свою землю. Разница существенная. Однако пара «худых» от атак не отказалась. Изменили тактику, решили сначала расправиться с истребителями, а потом с «пешками». Завертелся в небе клубок. Андрей беспокоился о ведомых. Как бы не отстали, тогда собьют! У «Яка» время выполнения виража меньше, чем у «Ме-109», после двух крутых виражей, когда одно крыло в землю смотрит, а другое в зенит, удалось зайти в хвост немецкому ведомому. Секундочку всего Андрей в удобной позиции был, но удачи не упустил. Дал очередь сразу из пушки и пулеметов. От «Мессера» куски обшивки полетели, белый дым, он вниз ушел. А «ведущий», увидев гибель ведомого, сразу по газам и пикировать. Андрей преследовать не стал, бесполезно. Стал набирать высоту. Посчитал бомбардировщики, одного не хватало. Когда его сбили, не видел. А может, тот сел на вынужденную? Еще одно звено наших «Яков» шло левее и выше звена Андрея. То, что никого из звена не сбили, – большая удача. Парни молодые, опыта нет. Удержались за ведущим, не сбиты – уже везение. Если ведомый после двух-трех вылетов цел, то и дальше летать будет. Потери ведомых всегда значительно превышали потери ведущих. На траверзе своего аэродрома «Яки» ушли к нему, покачав крыльями. У истребителей топливо на исходе. Сели с ходу, один за одним. Только зарулили на стоянки, стали садиться «Яки», которые дрались с основной группой «худых». Андрей заглушил мотор, сдвинул назад фонарь и считал садящиеся самолеты. Не хватало четырех. Посмотрел на часы. В запасе по топливу еще семь минут. Но и они минули, а никто больше не приземлился. На разборе полетов в штабе полка действия истребителей признали эффективными, потерь среди бомбардировщиков не было. Один «Пе-2» сел на вынужденную из-за технических проблем. По мнению Андрея, командир полка и комэск с организацией отпора немцам не справились. Не были обговорены все варианты, большая часть истребителей дралась с «Мессерами», меньшая прикрывала «пешки». А должно быть наоборот. Не за числом сбитых самолетов противника надо гнаться, докладывая об успехах наверх, в дивизию, а заботиться о сохранности бомбардировщиков. Только они на сегодняшний момент могли уничтожить колонны вражеской техники, позволить остановить, сорвать наступление. Командир дивизии, получив данные авиаразведки о сожженных танках и машинах, счел действия бомберов успешными, так же, как истребителей прикрытия. И через день бомбардировка повторилась. Правда, за это время немцы успели продвинуться на восток еще на пятьдесят километров. На этот раз комэски договорились между собой, что вторая эскадрилья прикрывает бомбардировщики, а первая связывает боем истребители противника. В том, что они появятся, никто не сомневался. У немцев налажена радиосвязь не только между самолетами, но и между авиацией и наземными войсками. В РККА это удалось лишь в сорок третьем, когда войска насытили рациями, когда в штабах пехотных и танковых дивизий появились авианаводчики. Тогда наши истребители стали реагировать оперативно. Появятся над передовой пикировщики, авианаводчик сразу сообщает в авиаполки. Успевали сбросить бомбы один-два пикировщика, а наши истребители уже здесь. Немцы тоже изменили тактику. Если в первые месяцы войны их бомбардировщики ходили без прикрытия, не встречая сопротивления, то позднее обязательно с истребителями сопровождения. Кроме того, в пехоте появились зенитные пушки, в большинстве 37-мм автоматы. Не густо их было, зенитки в основном прикрывали города и важные объекты типа нефтехранилищ или складов. Но уже пикировщики, сильно досаждавшие войскам, не вели себя так бесцеремонно. Трудно было пехоте. С танками бороться нечем, кроме бутылок с коктейлями Молотова, да и тех не в достатке. Группыпикировщиков над передовой сменяют друг друга, бомбят точно, сирены включают, вызывая панику и страх. Не чувствовал себя солдат защищенным, одно спасение – родная земля. Глубокий окоп, щель, овраг выручали. Большинство солдат – люди сельские, к технике непривычные. Танки и самолеты их пугали. Но держались, позиций не оставляли. Деревенские – они упрямые, в бою стойкие. Об этом качестве немецкая разведка еще в Первую мировую докладывала командованию рейхсвера. Завидев бомбардировщики, истребительный полк не полного состава взлетать стал. Быстро догнали «пешек», пристроились. Первая эскадрилья над бомберами и с большим превышением по высоте, вторая выше метров на триста, чтобы в случае прорыва немецких истребителей успеть связать боем. На этот раз застали немцев на марше. «Пешки» резко снизились, с горизонтального полета отбомбились, сделали еще заход. Горела бронетехника, автомобили. Черный дым поднимался во многих местах и был виден издалека. Через четверть часа, когда последний бомбардировщик, сбросив бомбы, развернулся к своему аэродрому, появились истребители Люфтваффе, много, не менее трех десятков. Наших истребителей вдвое меньше. Сразу бой завязался. Немцы жаждали отомстить, наши не дать прорваться немцам к бомберам. Андрей и его звено в бою не участвовали, шли за бомберами, замыкая строй. Андрей себя иллюзиями не тешил. Немцы в численном превосходстве, собьют трех-четырех наших и кинутся догонять бомберы. Так и получилось. Уже и дымы исчезли из вида, как показались темные точки в зеркале заднего вида. Зеркала не давали полноценного обзора, пилоты постоянно крутили головами, это уже вошло в привычку. Чтобы не растереть шею до крови, пилоты приспособились носить шелковые шарфы из парашютной ткани. Не по уставу аксессуар, зато шея не растерта до крови. Кто шеей не вертел, того сбивали. Тут закон один – кто противника первым увидел, имеет шанс выжить. Немцам солнце глаза слепит. Андрей, как только немцев увидел, высоту набирать стал, за ним все звено потянулось, по принципу – делай как я. Сделали разворот, стали барражировать. Немцы уже близко, но летят плотным строем, потому что советские истребители не видят пока, солнце им в глаза бьет. Андрей свалил самолет на крыло, стал пикировать, целясь в головной самолет, на боковом капоте у ведущего игральная карта нарисована, трефовый туз. Получилось так, что у Андрея выгодная позиция для стрельбы – сверху и сбоку. Для «Мессера» самое уязвимое место – бок кабины, тут брони нет. Туда и всадил пушечную очередь Андрей. Самолет с трефовым тузом сразу загорелся, окутался дымом. Ведомые Андрея тоже огонь открыли. Завязалась схватка. Вроде места в небе много, а только успевай уворачиваться от столкновения то с немецкими, то со своими истребителями. Андрей поглядывал в сторону бомбардировщиков. Они еле видны, и ни один немец к ним не прорвался. Вот помяни черта всуе, он и появится. Один из «Мессеров» вырвался из клубка и на форсаже кинулся вдогон за «пешками». Андрей за ним. Оглянулся – ведомые бой ведут, за ним не следуют. Немец издалека по крайнему бомбардировщику стрелять стал, с «Петлякова» отвечал очередями бортстрелок. Но что пулемет против пушки? Немец стрелка расстрелял, подошел поближе, чтобы наверняка по кабине, по моторам ударить. Видимо, почувствовал интуицией немец советский истребитель сзади, резко бочку выполнил, а Андрей не отстает. Дал очередь – мимо. Немец ошибку допустил, заложил вираж на горизонтали. В таком маневре «худой» «Яку» уступает. Андрей в хвост почти зашел, совсем немного не хватает, чтобы в перекрестье прицела фюзеляж захватить, все время на периферии прицельной сетки он, стало быть – мимо очередь пройдет. Удалось немца захватить в перекрестье, нажал на гашетку пушки – тишина. Подумал – осечка. Дернул рычаг перезаряжания, надавил спуск, а выстрелов нет. Перекинул предохранитель на стрельбу пулеметами, но и они молчат. Еще несколько секунд, и немец поймет, что русский боекомплект израсходовал. Андрей ручку газа до упора, за несколько секунд подошел вплотную к «Мессеру», винтом своего самолета стал рубить хвостовое оперение «худого». Отломки в стороны полетели. Однако медленно и аккуратно подойти не получилось, винт «Яка» кромсал горизонтальное оперение, уже и сам «Як» трясти начало. «Мессер» стал заваливаться набок, немецкий летчик открыл фонарь и выпрыгнул, едва не угодив под винт. Видимо, винт повредило, тряска усиливалась, Андрей до минимума убрал обороты мотора, лишь бы какая-то тяга осталась. Осмотрелся. Бомбардировщики уже далеко, но и своих не видно. Если попадутся «Мессеры» в свободном поиске, он станет легкой добычей – боекомплект потрачен, самолет держится, но управляется плохо. Тряска такая, что стрелки приборов плохо видны, расплываются. Андрей увидел характерный изгиб реки, еще пять километров – и свой аэродром. «Як» стал медленно терять высоту. Если добавить оборотов, или винт разрушится от тряски, или мотор, либо сорвет шланги от двигателя к масляному или водяному радиатору. Тогда мотор вообще заклинит. Высота уже тысяча восемьсот метров, полторы тысячи, тысяча. Уже взлетно-посадочная полоса видна, «Т» в ее начале. Андрей выпустил шасси, мотор заглох. Истребитель колесами коснулся земли, не долетев до ВПП. Подскакивая на неровностях, покатился и встал на середине. Тут же подкатил грузовик-автостартер, отбуксировал самолет в сторону, с полосы. Буквально через минуту на аэродром стали садиться истребители. Один тоже плюхнулся на полосу с неработающим двигателем, кончился бензин. И снова вернулись не все, четырех машин не было из первой эскадрильи, у них бортовые номера начинались с единицы. Андрей выбрался из кабины, а у самолета уже механик, техник, моторист, оружейник. Дружными усилиями, облепив самолет, закатили его на стоянку. Механик и моторист сразу на винт внимание обратили. Одна лопасть деформирована, создала дисбаланс и вибрацию. Потом моторист наклонился, из заборника воздуха маслорадиатора вытащил кусок алюминиевой обшивки, повертел в руках. На «Яках» алюминия почти не было, кое-какие мелкие детали, вроде зализов на крыльях (места соединения крыла с фюзеляжем). – Федор, не пойму, что это такое? К мотористу подошел механик. – Это от немецкого истребителя, – сразу определил он. Оба посмотрели на Андрея. – Боеприпасы кончились, пришлось винтом хвост «Мессеру» рубить. – И как? – воскликнули одновременно технари. – Он упал, я самолет имею в виду, летчик выпрыгнул с парашютом над нашей территорией. А я, видите, цел. Что с самолетом? – Винт поменяем, на фюзеляже пробоины есть, заделаем. Завтра к полетам готов будет. – Отлично! Андрей к штабу полка пошел, узнать от пилотов подробности боев. Туда же направился техник. Заявку подписать на новый винт со склада, а еще – сообщить о таране комиссару полка. Техник был парторгом эскадрильи, спешил сообщить комиссару о героическом поступке летчика. Сам же Андрей о таране молчал. Событие редкое, но, на его взгляд, не выдающееся. Вражеский самолет сбит, а каким способом – не важно. Конечно, лучше бы сбить бортовым оружием, не повреждая свою машину. Андрей выслушал подробности боя, сам доложил о выполнении задания, указал сбитые самолеты. Но требовалось подтверждение наземных частей. За каждый сбитый вражеский самолет пилоты получали деньги. Верховный главнокомандующий тов. Сталин подписал секретный приказ по РККА № 0299 от 19 августа 1941 года. (Выборка применительно к истребительной авиации). – За каждый сбитый вражеский самолет 1000 рублей. – За три сбитых самолета, кроме денежных выплат, правительственная награда. За последующие три сбитых самолета – вторая награда. – За десять сбитых самолетов – к званию Героя Советского Союза. – За выполнение 5 боевых вылетов по уничтожению противника на земле – 1500 рублей. – За 15 боевых вылетов 2000 рублей и правительственная награда. – За 25 боевых вылетов 3000 рублей и вторая правительственная награда. – За 40 вылетов 5000 рублей и представление к званию Героя Советского Союза. Подтверждение количества сбитых самолетов должно быть задокументировано наземными частями или установлением на земле места падения самолета противника. Летчик, применивший в воздухе таран, представлялся к правительственной награде. Командиры и комиссары эскадрильи, уничтожившей 15 самолетов противника и потерявшей не более трех своих самолетов, представлялись к ордену Ленина. За награды ежемесячно выплачивались еще деньги. Не великие, за медаль «За отвагу» 10 рублей, за орден Ленина 50 рублей. Деньги скромные, ибо на рынке банка тушенки, в зависимости от веса, стоила от 70 до 150 руб., один килограмм сливочного масла 800 руб., кило ржаной муки 160 руб., литр молока 87 руб., кг картофеля 45 руб., десяток яиц 200 руб., кило говядины 314 руб., а стандартный кирпич пшеничного хлеба 700 г 400 рублей. В бочке меда была ложка дегтя. Командирам полков и дивизий предписывалось тщательно расследовать все случаи вынужденных посадок с убранными шасси и другие летные происшествия, выводящие материальную часть из строя. Виновных привлекать к ответственности, передавать военному трибуналу. Считалось – ведется борьба с дезертирами и уклонистами, пытающимися уклониться от боя. Были такие, но ничтожно мало. В пехоте – самострелы, в авиации, не успев взлететь на задание, почти сразу возвращались. Дескать – двигатель барахлит или другие причины. От таких старались избавиться сами, переводя в другие подразделения. Все же трибунал – клеймо на самой эскадрилье и полку. Комиссар полка, узнав о таране Андрея, раздул дело. Позвонил в редакцию дивизионной газеты, приехал военный корреспондент, вскоре вышла заметка о герое. Командир полка написал представление на награждение, отправил по инстанции. Комиссар провел партсобрание среди коммунистов, заслушали доклад Андрея о таране. Рассказал подробно, причем не обошел ошибку, скорость не успел погасить, потому повредил винт. Комиссар на этих словах прервал Андрея: – Винт – это мелочь! Немецкий истребитель стоит значительно дороже. А главное – он мог сбить и сбил бы обязательно наш бомбардировщик, если бы не наш однополчанин. И дальше – поток казенных слов о руководящей роли партии, о превосходстве коммунистической идеологии над нацистской. Ведь это не немец таранил, ему слабо, а советский человек. Пустопорожней трескотни Андрей не любил. Кто много говорит – мало делает. Но в полку стал личностью известной. В тяжелом сорок первом военнослужащих наградами не баловали, даже за настоящие подвиги. Награды Андрей не ждал, но через две недели командир полка приказал лететь в штаб авиадивизии на награждение. Для такого случая в полк прислали «У-2». Андрей предпочел бы свой «Як», но у штаба дивизии не было подходящей площадки, как ему пояснили. «У-2» для посадки требовал минимум сто метров. Андрей сапоги надраил до зеркального блеска, успел свежий подворотничок на ворот гимнастерки пришить, техник отдал ему свою новую пилотку. В штабе награжденных собралось много, три десятка. Авиадивизия смешанная. Истребительный полк есть, штурмовой и бомбардировочный. Некоторые пилоты знали друг друга еще с довоенных времен или с Финской войны, встречались радостно, хлопали друг друга по плечам. Для дивизионной газеты фотокорреспондент сделал групповое фото. Нежданно-негаданно для себя Андрей получил орден боевого Красного Знамени. После вручения речь дивизионного комиссара, потом торжественный обед. Ради такого случая расстарались. Картофельное пюре с котлетами, жареная рыба, соленые огурцы. По военным временам – шикарное застолье. И, конечно, выпивка. На каждого фронтовые сто граммов. Командование поздравило летчиков еще раз и после первой рюмки деликатно удалилось. Каждый из награжденных привез с собой по бутылке водки и фронтовыми граммами не обошлось. Но и пьяных не было, свою меру знали. К вечеру на том же «У-2» Андрея доставили в полк. Сослуживцам хотелось посмотреть на орден, такой был в августе сорок первого большой редкостью. А утром началась повседневная жизнь. Истребитель уже отремонтировали. Требовалось пристрелять оружие и проверить самолет в полете. Пристрелка велась пилотом. Истребитель руками вытолкали на край аэродрома, где был обустроен земляной вал. Перед ним поставили деревянный щит, отмерили шагами сто метров. Потом механик, оружейник и техник подняли хвост на деревянные козлы, чтобы фюзеляж был в горизонтальном положении. Механик стал руками проворачивать винт. На одной из лопастей, с тыльной стороны, обращенной к пилоту, был нанесен белой краской крестик, еще на заводе. Лопасть винта с крестиком ставилась строго вертикально. Перекрестье прицела в кабине в норме должно было совпадать с крестиком на лопасти. Потом велся отстрел из пушки, пулеметов. Оружие привели к нормальному бою. Хвост сняли с козел, Андрей запустил мотор, прогрел. Работал он ровно. Механик довольно улыбался, прокричал: – Как часы! Андрей по рулежной дорожке выехал к началу полосы, стартер взмахнул флажком. Газ, взлет! Андрей полагал сделать круг вокруг аэродрома, так называемую коробочку. Погонять двигатель на всех режимах и садиться. Большая часть полка на боевом вылете, обстреливала колонну грузовиков с пехотой. Истребитель вел себя нормально, к качеству ремонта претензий не было. Собирался сделать последний разворот и идти на посадку. Боковым зрением заметил слева какое-то движение. Повернул голову – два «Мессера» крадутся к аэродрому. Видимо, проследили кого-то из «Яков» после выполнения задания или пришли по наводке «рамы». Этот самолет-разведчик ненавидели все. Шел на большой высоте, зениткам не достать, не все истребители, не имевшие нагнетателей и кислородного оборудования для пилота, могли вести бой на такой высоте. «Рама» часто летала без истребительного прикрытия, могла часами висеть над целью. После ее появления жди бомбардировщиков. «Мессеры» Андрея не видели, ибо в противном случае сразу бы напали, постарались взять в клещи, сбить. Ведущий пары стал обстреливать стоянку самолетов. Не все вылетели на боевое задание, несколько самолетов были на ремонте. Наши зенитчики врага заметили поздно, сделали несколько выстрелов, потом стрельбу прекратили из-за Андрея, боялись задеть. Андрей пристроился к ведомому, причем в задней его полусфере. Уравнял скорости, задрал нос, на такой короткой дистанции даже без прицела не промахнешься. Всадил пушечную очередь в брюхо, увидел разрывы снарядов на центроплане «худого». Тут же дал полный газ и форсаж, пытаясь подойти к ведущему. Ведомый успел сообщить ведущему об атаке или он сам заметил «Яка» на хвосте, но попытался оторваться. Дал газ и круто полез вверх. За счет более мощного двигателя, дававшего преимущество на вертикали, старался уйти. Андрей осознавал, что догнать невозможно, прицелился. Шансов не много, но есть. Дистанция уже метров двести. Андрей дал короткую очередь, подправил легким движением ручки наводку, дал еще очередь. От «худого» что-то отвалилось, сразу дым повалил. Добить! «Мессер» скорость потерял, свалился на крыло. Летчик покинул самолет. Высота маленькая, не более четырехсот метров, промедлишь – не успеет раскрыться парашют. Все, оба вражеских истребителя сбиты на глазах у аэродромного люда. Один истребитель горит за периметром аэродрома, другой беспорядочно падает. Андрей проводил его взглядом, пока он не ударился о землю и не взорвался. Парашютист – уже не его забота. Да в его сторону уже полуторка с бойцами едет, пилоту деваться некуда. Но случаи возвращения сбитых пилотов как с нашей, так и с немецкой стороны были, и не единичные. Андрей прошел на небольшой высоте над взлетно-посадочной полосой, покачал крыльями. Две победы кряду при куче свидетелей! Рад был, доволен собой, улыбнулась сегодня удача. Удача – госпожа капризная, в любой момент отвернуться может. Сел, зарулил на стоянку, выбрался из кабины. К стоянке уже обслуживающий персонал бежит – механики, оружейники, водители машин технического обеспечения. Подхватили на руки, качать стали. Андрею и радостно и боязно. Вдруг упустят, да спиной о землю приложат? – Отпустите, черти! – закричал он. К стоянке уже комиссар полка важно шествует. Подошел, руку пожал. – Все видел, от самого начала! Ловко ты их! Сколько у тебя подтвержденных? Хоть сто самолетов врага сбей, а если не подтверждены, на личный счет не запишут. – Пять! – Крути дырку на гимнастерке, к награде представлять будем. – Ура! – закричали технари. С одной стороны, любая награда – знак отличия воина, храбро воевал, нанес врагу ощутимый урон. И получить награду почетно, любой видеть может – не в обозе был, воевал честно, на пределе сил. С другой стороны – не за награды вернулся в страну, за народ свой воевать, потому как германцев ненавидел. На его памяти уже второй раз воевать приходится. Если в Первой мировой больше по настоянию Антанты, то сейчас Германия сама напала, причем вероломно, нарушив договор, без объявления войны, ночью, как тать. Получить награду из рук власти, которая разрушила великую империю, ввергла страну в Гражданскую войну, заставила бежать с Родины, даже унизительно. Но и отказаться нельзя, нонсенс! Не посмотрят на заслуги, сдадут в НКВД. Поступил по поговорке: с волками жить – по-волчьи выть. Народу, впрочем, как и стране, от его действий только польза. Командование сработало быстро, уже через две недели снова вызов в штаб авиадивизии и еще один орден на грудь, на этот раз – Ленина. Подумал еще – уж лучше бы Красной Звезды или другой орден. Командир дивизии его помнил, не так давно уже награждал орденом. Руку тряс, сказал: – Хорошо воюешь, так держи, еще звезду Героя получишь. В сорок первом редко у кого из летчиков было несколько боевых наград. Немцы использовали преимущество в технических и боевых характеристиках своих самолетов, хорошую подготовку пилотов, современную тактику, отработанную в боях с другими странами. Сказать по-честному – боев-то не было. Бельгию взяли за пять дней, Францию и Польшу за месяц. Не война, а победное шествие. С серьезным сопротивлением столкнулись в СССР, хотя не ожидали. Гитлер представлял СССР как колосса на глиняных ногах. Абвер и другие разведслужбы не дали фюреру полной картины. Например, о танках «Т-34» и «КВ» Вермахт узнал только с началом войны. Потому использовали морально устаревшую 37-мм противотанковую пушку, снаряды которой броню новых русских танков не пробивали. В Вермахте эту пушку сразу прозвали «колотушкой». Положение спасла 88-мм зенитная пушка. Абвер правильно оценил ситуацию в РККА с авиацией, в ВМФ. И даже организовал широкомасштабную дезинформацию о якобы заговоре офицеров РККА против Сталина. Вождь купился во многом благодаря своей подозрительности. Сам использовав нечестные методы восшествия к вершине власти, он не верил другим. Предатели, перебежчики на самом деле были, в том числе в ВВС, но число их было ничтожно мало. Еще до начала войны, когда после пакта Молотова – Риббентропа части РККА заняли ряд земель на запад от госграницы, в Польшу перелетел командир 17-го авиаотряда Клим вместе со старшим мотористом Тимощуком. С началом войны немцами была организована мощная пропаганда, на расположение наших частей и аэродромов сбрасывалось большое количество листовок с предложением сдаться. Немцы обещали почти «райские» условия. Бывший советский летчик Г.Н. Кравчук, став перебежчиком, стал служить в разведуправлении «Цеппелин», возвысившись до руководителя диверсионной группы, их заданием был подрыв мостов через Волгу и Каму с целью парализовать подвоз подразделений и военной техники с Урала, Сибири. В 1943 году немцами была создана авиагруппа «Остланд» из бывших советских летчиков. Летали они по ночам на старых в прямом и переносном смысле самолетах «У-2», «И-15», «И-153» штурмовать позиции советских войск. В составе группы были даже два Героя Советского Союза – капитан С.Т. Бычков и старший лейтенант Б.Р. Антилевский, эскадрилья совершила более пятисот боевых вылетов. Через две недели после получения ордена Андрея сбили. Был вылет звеном на штурмовку немецких войск у Великих Лук. Истребитель мало приспособлен для штурмовки – нет брони, мал калибр пушки, нет бомб и реактивных снарядов. В плане боевых возможностей для штурмовки «Як» сильно уступает «Ил-2», специально для этого созданному. Только вышел в серию «Ил-2» первоначально без бортового стрелка, прикрывающего заднюю полусферу. Штурмовики стали нести большие потери от немецких истребителей. Из-за нехватки штурмовиков на задания направляли истребители. Деваться некуда, приказы не обсуждают. Вылетели, Андрей ведущим. Вышли в заданный район, обнаружили гитлеровцев, стали поочередно, встав в круг, обстреливать. По живой силе из пулеметов, по грузовикам и тягачам из пушек стреляли. ПВО немцев всегда было сильной стороной. Немцы открыли огонь. Сразу три «Эрликона» с разных точек били. У истребителей скорость небольшая, иначе не успеть по цели прицелиться. Одного «Яка» сбили сразу. Видимо, снаряды попали в бензобак, самолет взорвался в воздухе. На самолете Андрея сосредоточился огонь сразу двух зениток. Ведущего всегда пытаются сбить первым. Он почувствовал сильные удары по фюзеляжу, потянул на себя ручку, выходя из пике, посмотрел на плоскости. На левом крыле пробоина в полметра диаметром. Назад повернулся. От вертикального оперения половина осталась. Все, надо уходить. Еще неизвестно, дотянет ли самолет до своих. Если встретятся немецкие истребители, «Як» не сможет вести бой, он плохо слушается рулей. Счастье, что мотор тянет исправно. За «Яком» Андрея, немного выше, летел ведомый – Петр Коромыслов, явно охранял своего командира. Через четверть часа, показавшихся вечностью, пересекли передовую. Она легко узнавалась по линиям траншей, дымкам от выстрелов пушек. На душе легче стало, в случае вынужденной посадки не попадет в плен. Самолет все время кренился влево, на сторону крыла с пробоиной, приходилось парировать это стремление элеронами. Набегающим потоком воздуха от поврежденных мест срывало обшивку кусками, и надежда добраться до своего аэродрома таяла, как и высота. По высотомеру пятьсот метров, а до аэродрома пятнадцать километров. По лицу из-под летного шлема тек пот, рукой вцепился в ручку, тянет на себя, левую ногу на педалях вперед подал. Только в таком положении органов управления самолет летел прямолинейно. Нет, не дотянуть. Увидев впереди луг, Андрей убрал обороты мотору, шасси решил не выпускать. Стоит колесами попасть в ямку или наткнуться на кочку, самолет скапотирует, перевернется, тогда выбраться из кабины будет проблемой. Уже перед приземлением перекрыл кран подачи топлива во избежание пожара, выключил зажигание, откинул фонарь кабины. Перед самым касанием земли бросил ручку, прикрыл ладонями лицо. Опасался за глаза, при возможной деформации кабины после удара о землю, летчики бились лицом о прицел. Удар получился небольшим. Грохот, пыль, самолет проволокло десяток-другой метров, и он замер. Андрей отстегнул привязные ремни, выбрался из истребителя. Над ним промчался ведомый, сделал разворот, хотел убедиться, что Андрей жив. Махнул рукой и улетел к аэродрому. Теперь только ждать. Петр сообщит командиру, техническим службам. Андрей обошел самолет. Повреждения серьезные, но отремонтировать можно. Двигатель и фюзеляж цел, хвостовое оперение и крыло подлежат восстановлению. Часа через два показались два грузовика. На первом, в полуторке, ехали комиссар, помпотех и контрик, представитель военной контрразведки. Ну, с контриком понятно, хочет убедиться, не специально ли сел на вынужденную, чтобы повредить самолет и не летать. Как раз в свете сталинского приказа № 0299. За полуторкой пылил «ЗИС-5» с механиками. Из полуторки начальство выбралось, Андрей доложил о зенитном обстреле над целью, повреждении самолета, о гибели ведомого Карцева. Начальство обошло истребитель. Повреждения подтверждали слова Андрея, при посадке самолет не мог получить такие. Потом истребитель осмотрел помпотех. – За сутки восстановим, может, немногим больше. Хвостовое оперение сильно повреждено, как только в воздухе держался. – Вот и отлично! Работайте! Начальство село в полуторку, Андрей с ними. Механикам эвакуировать самолет на аэродром не впервой. Подставили козлы, подняли самолет, выпустили шасси, хвост самолета погрузили в кузов, да так и буксировали, очень медленно и осторожно. Тем не менее за два часа хода самолет доставили на аэродром. Андрей считал – повезло. Первый раз – что не сбили над целью, второй – почти дотянул до своих и не разбил самолет при вынужденной посадке. Контрик ведь не зря приезжал, вынюхивал – не специально ли на вынужденную сел. Вечером с пилотами Андрей выпил. И фронтовые сто граммов, и деревенской самогонки. Рядом сегодня косая прошла, повезло. Все равно завтра для него лично полетов не будет, не на чем. Ситуация для полка вообще складывалась скверная, хуже некуда. Действующих, боеспособных истребителей осталось шесть, если считать поврежденный Андрея, который обещали поставить «на крыло». А пилотов семь. Не полк, а два звена. Самолеты вроде новые, а все в латках, побывавшие в ремонте. И об этом летчики поговорили за посиделками. О том, что надо полк срочно пополнять летчиками, самолетами. Враг силен и напирает, а отражать атаки нечем. По сводкам Совинформбюро каждый день все новые оставленные Красной Армией города мелькают. Шапкозакидательских настроений в помине нет. У всех один вопрос – когда и где немца остановят? Всех беспокоит, а комиссара спросить боятся. Строг комиссар, в каждом вопросе видит подвох и провокацию, пораженческие настроения. Да и что он ответит, если самолетов и летчиков нет, и когда будут – неизвестно. Истребитель можно сделать быстро. А пилота готовить надо минимум два года. Теория, полеты с инструктором, самостоятельные в одиночку и парой, стрельба из авиационного вооружения. На соседнем аэродроме, где базируются штурмовики, пополнение получили. Пилоты из Осоавиахима, прошли краткосрочные курсы, обучили полетам на «Ил-2», налет минимальный, потому при выпуске получили звание сержантов. По прибытии в полк оказалось, что новоиспеченные «штурмовики» ни разу не сбрасывали бомбы, их не учили. Нонсенс! Молодежь в тылу рвалась на фронт, записывались добровольцами. Но фронт требовал специалистов – танкистов, летчиков, моряков. Много ли навоюешь с «трехлинейкой» против танков? Сразу было создано множество военных училищ, курсы сокращенные, выходили офицеры-недоучки, многие не умели читать топографические карты, корректировать артиллерийский огонь. Немецкий летчик в училище имел минимальный налет двести часов, наши в семь – десять раз меньше. Потому потери были в личном составе ужасающие. И в технике была нехватка. Старые модели были большей частью уничтожены, а новых не хватало. Многие заводы находились в фазе эвакуации, продукцию не выпускали. Только в начале 1942 года начнутся поставки. Поставки по ленд-лизу военной техники пошли с ноября 1941 года, скромные по количеству, устаревших типов. Первой начала поставки Англия, для авиации это были «Харрикейны». Тяжеловат был истребитель, уступал «Мессеру», вооружение слабое – только пулеметы. А еще требовал высокооктанового бензина, летчикам было трудно привыкнуть к шкалам приборов в футах, дюймах, градусах по Фаренгейту. Всего по ленд-лизу с ноября 1941 года по 21 августа 1945 года США и Англия поставили 11,7 % самолетов от произведенных в СССР, 16,3 % танков, 163 % автомашин, 240 % паровозов, 130 % мотоциклов, 100 % бронетранспортеров, 29 % продовольствия и 75 % медикаментов. Лекарства шли в госпитали. Причем 100 % пенициллина и сульфаниламида были американскими. Они спасли множество жизней. Под Смоленском шли ожесточенные бои. Нашим войскам встать бы крепко в оборону, потери бы меньше были. Но 30-я, 19-я, 16-я и 20-я армии Западного фронта перешли в наступление. Резервный фронт на следующий день пошел в атаку на Ельню, пятого сентября ворвался в город и шестого сентября освободил город. Наступление из-за больших потерь быстро потеряло темп, войска Западного, Брянского и Резервного фронтов уже 10 сентября перешли к обороне. Красная Армия в этих операциях потеряла убитыми 486 171 человека, санитарными – 273 803 человека. Ни наступление, ни оборона не были достаточно подготовленными, не хватало танков, пушек, самолетов, боеприпасов. Немцы наступление отбили, перемололи в боях армии трех фронтов, получили подкрепление и 26 сентября войскам группы армий «Центр» была поставлена конкретная задача по захвату Москвы, именовавшаяся в документах немецкого генштаба «Операция «Тайфун». Неспособность наших военачальников – Ворошилова, Буденного, Тимошенко – мыслить аналитически, руководить крупными войсковыми операциями, привела к многочисленным потерям, дав возможность немцам прорваться к столице. В оборонительные бои стали бросать курсантов военных училищ и ополченцев, не имевших воинской подготовки. Ситуация для страны складывалась критическая. Бои для авиаполка, где служил Андрей, закончились внезапно. Пришел приказ – убыть для получения техники и личного состава. Оставшиеся боеспособные самолеты сдать другому полку. С летчиками в Саратов отправился помпотех и командир полка, а технический состав убыл в ближний тыл. Для Андрея Саратовский авиазавод уже знаком, как и самолет. Правда, появились усовершенствования. Гаргрот за кабиной стал ниже, улучшив обзорность назад. А в остальном это был прежний «Як» – дешевый, простой в пилотировании, доступный летчику квалификации ниже средней, неприхотливый в эксплуатации, ремонтопригодный в полевых условиях. Широкая колея позволяла эксплуатировать с грунтовых аэродромов. У «Bf-109» это было недостатком, много аварий произошло из-за узкой колеи. При посадке, особенно при боковом ветре, самолет переворачивался на крыло. Немцы применяли железные штампованные листы, сцеплявшиеся друг с другом и устилавшие взлетно-посадочную полосу. Дорого и занимает время для оборудования ВПП, но и плюс есть, не страшен дождь, полоса не размокает. Ошибку учли, истребитель «FW-190» имел колею широкую. Когда прибыли в Саратов, в казарме уже были летчики – после авиашкол, госпиталей, со сборных пунктов. У многих есть боевой опыт, но на самолетах других типов, их надо было учить полетам на «Яках». Андрей облетал полученную машину, убедился, что недостатки остались, причем некоторые – существенные. Оно понятно, завод работал в авральном режиме, не хватало квалифицированных кадров, станков, материалов. Из дюраля была сделана малая часть деталей, каркас фюзеляжа из сваренных труб, обтянутых фанерой, а поверх нее полотном. Дерево имеет свойство пропитываться влагой из окружающей среды, набирать вес, что приводило к ухудшению летных характеристик. Андрей сделал несколько кругов вокруг города, погоняв мотор на предельных режимах. Сразу проявился прежний недочет – двигатель стал греться. Перегрев масла и охлаждающей мотор воды приводил к их течи через плохие уплотнители, потоком воздуха масло разбрызгивалось на фонарь кабины, затрудняя обзор. Из-за этого летчикам при посадке приходилось открывать фонарь кабины, высовывать голову. Из-за уплотнителей травил воздух из пневмосистемы. Воздухом выпускались и убирались шасси, запускался двигатель. Неравномерно вырабатывался бензин из четырех бензобаков, расположенных в крыльях, нарушался весовой баланс, истребитель клонило то влево, то вправо. Пулеметные ленты перекашивало при стрельбе, оружие отказывало. От сильной вибрации самоотворачивались винты и шурупы, могла задираться обшивка. И очень не хватало рации как на самолетах, так и на танках. Без связи со своими самолетами, с командным пунктом на земле летчик глух и нем. Радиоприемник «Малютка», передатчик «Орел» и радиополукомпас появились на модификации «Як-1Б» только в октябре 1942 года, вместе с более мощным двигателем «М-105ПФ». На стрельбище при заводском аэродроме и пушку опробовал, и пулеметы. Ему, как и пилотам его полка, было проще, опыт полетов на «Яках» был. Новичкам, вливавшимся в полк, было сложнее. Каждый тип самолета требует своих, только ему присущих навыков. И все бы ничего, если бы было время. Но полк имел всего две недели на прием новой техники. О слетанности звеньев, эскадрилий речь уже не шла. Фронт, как ненасытный молох, требовал жертв. А без слетанности, когда ведомые понимают намерения ведущего еще в начале маневра, – плохо. Ситуация улучшилась бы с оснащением самолетов рациями, но увы. Как командиру звена, Андрею удалось совершить два вылета вокруг города. По званию ему уже бы комэском быть, а то и командиром полка. Есть сбитые самолеты, награды, опыт. Желания не было, за себя отвечать проще, чем нести ответственность за действия других. Как узнать, о чем мыслит другой человек? Кто-то струсит в бою, будет укрываться за спинами боевых товарищей, а то и вовсе покинет позорно поле боя. А некоторые будут безрассудно в бой лезть, рисковать почем зря. Сколько людей, столько разных моделей поведения. Причем все проявляется в ситуации тяжелой, опасной, грозящей самой жизни. Человек нерешительный, не лидер и не боец по натуре вдруг совершает геройский поступок. А рубаха-парень, душа компании трусливо бежит. Разных пилотов уже видел Андрей. Лучшая проверка – в бою. А до того притирка нужна. Но все же по вечерам, когда заканчивались занятия, беседовал со своими пилотами. Вопросы обычные – на чем летал, каков налет часов, успел ли повоевать, да откуда сам и есть ли семья? Вроде бы вопросы некоторые к службе отношения не имели. Но это только на первый взгляд. Летчики из многодетных семей или сами семейные воевали обдуманно, и поступки глупые, браваду свою показать, лихость явить, не делали, а потому в бою более надежны были. И имевшие опыт полетов на «ишаках» ценились выше. «И-16» норовистый самолет, кто его освоил, на любой истребитель сядет. Из ведомых такой один – лейтенант Сопегин. Второй ведомый – сержант Тамбовцев из молодых, после авиашколы, которую закончил несколько дней назад. На Андрея, на гимнастерке которого два боевых ордена, смотрели как на небожителя, слушали, открыв рот. Чего у ведомых было с избытком, так это желания сражаться с немцами. Андрей вспомнил себя молодого, начало Первой мировой войны. Но все же тогда ситуация была другая, немец не был так силен и не подбирался к столице. Настал день вылета с заводского аэродрома. Саратов – город тыловой. То ли приказ был, то ли другие обстоятельства, но боекомплекты не загрузили в истребители. Случись встретить самолеты немецкие, сбить будет нечем. До Саратова бомбардировщики, не говоря об истребителях, пока не добирались, но другой город на Волге, Горький, бомбили. Всем пилотам выдали карты, ведущим полка был штурман-перегонщик. Поднялись с аэродрома звено за звеном, построились в боевой порядок – и на запад. Сначала строем получалось лететь плохо, но освоились. К Тамбову на первую посадку для дозаправки уже подходили уверенно. Пока самолеты заправляли, пообедали и снова взлет. Через полчаса прошли над Липецком, где в тридцатые годы была немецкая авиашкола. То ли по этой причине, то ли по другой, но Липецк авианалетам не подвергался. Следующая посадка в Ельце, где переночевали. О конечной цели, где будет базироваться полк, никто не знал. Наверняка в курсе был командир полка, помпотех, но они молчали. Да и летели они отдельно, на «ПС-84». От Ельца повернули на север, к Туле. Но сели за Тулой, у Алексина. Здесь полк понес первую потерю. Звено первой эскадрильи село, у одного из истребителей первого звена не вышла правая стойка шасси. Дали красную ракету, запрещающую посадку, а летчик, как слепой, проигнорировал запрет, приземлился. Самолет тут же накренился на правую стойку, концом крыла зацепил землю, резко крутнулся и перевернулся. Грохот, пыль. К нему подбежали технари, пилоты из числа приземлившихся. Фонарь кабины всмятку, летчик на лямках висит. Кое-как, с помощью инструментов, удалось фонарь разбить, да поздно, летчик скончался от травм. На молодых эта смерть подействовала удручающе. Еще до фронта не добрались, а уже погибший. Из урезанного до 32 самолетов полка остался тридцать один истребитель. Этим же днем пилота похоронили за периметром аэродрома. И это была не первая могила. Аэродром больше месяца использовался, подвергался бомбежке, были погибшие. У летчиков редко могилы бывают. Сбили, упал с самолетом, сгорел, нечего хоронить иной раз. А если над территорией, занятой противником, это случилось, так и искать никто не будет. При падении с высоты самолет глубоко в землю уходит, на пять-семь метров. В штабах полков писали – «не вернулся с боевого задания». Считай – пропал без вести. В лучшем случае местные жители видели место падения самолета.Глава 9. «Тяжелая зима»
Совинформбюро хоть не слушай. Каждый день говорили о тяжелых боях, о сданных противнику городах. Да и без этого пилоты по картам видели, где немец наши города взял. Второго октября началась Вяземская операция Западного и Резервного фронтов, которая длилась 11 дней и привела к окружению наших войск и разгрому. В этот же день на направлении Духовщины немецкая 3-я танковая группа вклинилась на стыке 19-й и 30-й армий Западного фронта и продвинулась в глубину на 15–30 км. Одновременно 2-я танковая группа армий «Центр» вышла к Орлу. На следующий день 4-я танковая дивизия 24-го моторизованного корпуса 2-й танковой группы ворвалась в Орел. По распоряжению Ставки было решено в район городов Орел и Мценск перебросить пятый воздушно-десантный корпус в составе десятой и 201-й воздушно-десантных бригад, причем посадочным способом на аэродром Орла. Операция готовилась в спешке. Срочно подтянули штурмовой авиаполк, «Ил-2» прошлись ракетами и бомбами по немцам. Потом к Орлу пошли самолеты самых разных типов, от «ТБ-3», «СБ» до «ПС-84». На прикрытие от истребителей врага кинули авиаполк «Яков». Они барражировали значительно выше самолетов десанта. Самолеты садились, от них бежали к зданиям аэродрома десантники. Ни пушек, ни другого тяжелого вооружения десантники взять с собой не могли, не было тогда таких самолетов. Были и потери среди самолетов десанта, немцы не жалели снарядов зенитных орудий. Наглый получился десант, на виду у немцев. Несколько немецких истребителей, идя почти на бреющем, смогли подойти к аэродрому высадки. Андрей их заметил, когда немцы открыли огонь. С высоты трех тысяч метров начал пикировать. С «Мессеров» наши «Яки» заметили, полезли круто вверх, фактически в лобовую атаку. Андрей с ведущим «худым» сближался стремительно, суммарная скорость больше тысячи двухсот километров в час. «Мессер» из маленькой точки быстро вырастал до узнаваемого анфас силуэта. Андрей перекинул предохранитель на ручке. В этом положении можно вести одновременно огонь из пушки и пулеметов. Немец все ближе, Андрей медлил. У гитлеровца нервы оказались слабее, отвернул. И в этот момент Андрей нажал на гашетки – указательным пальцем на спуск пушки, а большим – на кнопку в торце ручки, спуск для пулеметов. Снаряды и пули ударили «худому» в брюхо. Тут же пришлось тянуть на себя ручку, ибо стремительно приближалась земля. Успел, вывел самолет из пике, но холодный пот прошиб. Очень рискованный получился маневр. Увидел, как упал и взорвался немецкий истребитель. А в небе уже каша, мелькают и наши, и немецкие самолеты. Потом, вероятно по команде по рации, немцы вышли из боя и направились на запад. Причина простая – кончалось топливо. От нашего аэродрома у Алексина до Орла ближе, чем немцам лететь. У полка снова потери, в бою потеряны два «Яка». Два сбитых «Мессера» не радовали. На следующий день третья танковая группа немцев достигла Холма и повернула на Вязьму. Четвертая группа заняла Спас-Деменск и Киров, а вторая вышла к Мценску. Пятого октября немцы перерезали шоссе Орел – Брянск, а четвертая танковая группа заняла Мосальск и Юхнов. Андрея посылали на авиаразведку в район Вязьмы, он был обстрелян зенитками у Юхнова. Сперва подумал – неужели наши зенитчики приняли его за немца? Он знал расположение наших войск, и Юхнов не был под немцем. Заложил вираж, снизился. А внизу – немцы! Их угловатые танки, их бронемашины. Не удержался, обстрелял. Хотя его задачей была разведка, и лишний раз рисковать не следовало. Новость о немцах у Юхнова, фактически в Подмосковье, была серьезной. Передать бы ее по рации, а ее нет. К Вязьме не полетел, вернулся на аэродром, доложил командиру о немцах, показал на карте. Подполковник не поверил. – Не может быть! Как мне наверх докладывать? Да мне голову снимут! – Меня обстреляли, я почти на бреющем прошел, кресты на танках видел. Командир полка засомневался, слишком устрашающими показались разведданные. Выслал другой самолет на проверку, конкретно в указанный Андреем район. Истребитель вернулся через час, на фюзеляже и крыльях пробоины. Подтвердил данные Андрея. Подполковник за голову схватился, стал по телефону в дивизию звонить. Там тоже не поверили, выслали разведчик «Пе-2» с фотооборудованием. После его возвращения паника прошла по инстанциям. Юхнов от Москвы в двух сотнях километров! К исходу шестого октября 17-я танковая дивизия 2-й немецкой танковой группы захватила Брянск, а 18-я танковая дивизия взяла Карачев. В окружение под Брянском попали Советские 3-я, 13-я, 50-я армии. С юга немцам открылась дорога на Тулу, одну из главных оружейных кузниц страны. Положение выправил М.Е. Катуков, командир 4-й танковой бригады. Он устроил со своими танкистами засаду, благо бригада имела танки «Т-34». Выждали, пока танки 4-й танковой дивизии фон Лангермана втянутся на дорогу и расстреляли ее. Немцы имели «Т-III» и «Т-IV», которые не могли противостоять нашим тридцатьчетверкам, тем более стреляли в борт и на близком расстоянии. Немцы понесли тяжелые потери, 133 танка, отложили наступление на Тулу. Гитлер в своих фантазиях уже видел падение русской столицы, в связи с чем решил капитуляцию Москвы не принимать, а город окружить, подвергнуть интенсивному артиллерийскому обстрелу и бомбардировке с воздуха до полного уничтожения. Москва – центр мирового интернационала, идеологического врага нацизма, и должна быть стерта с лица земли. Против ВВС трех фронтов, оборонявших дальние подступы к Москве – Западного, Калининского, Брянского, действовал второй воздушный флот Германии. Перевес в силах пока был на стороне немцев, и они этим пользовались. Кроме бомбардировок наших войск бомбили Москву. По указанию Ставки новые авиаполки направлялись в ПВО Московскоговоенного округа, также батареи крупнокалиберных зенитных орудий и подразделения прожектористов, аэродромных заграждений. Полеты самолетов над Москвой были запрещены. Постепенно удалось сравнять количество самолетов с нашей и немецкой стороны на московском направлении, у немцев 950, советских – 1000, из них современных типов 47 %. Андрей так и летал с летчиками полка, базируясь под Алексином. Каждый день по несколько вылетов. Пока истребитель заправляли бензином, маслом, пополняли боезапас, успевали поесть и немного отдохнуть. Из-за нехватки самолетов и летчиков боевая работа шла на износ, была интенсивной. Соответственно, и потери росли. В звене Андрея первым сбили сержанта Тамбовцева. Под Мосальском штурмовали немецкую автоколонну на шоссе. Звено построилось цепочкой, с высоты в триста метров вели огонь из пулеметов. По живой силе пулеметный огонь был эффективен, снаряды пушек экономили. Боезапас 20-мм снарядов на «Як-1» всего 130 штук, на несколько хороших очередей. Действовать осмотрительно научила сама жизнь. Немецкие наземные войска при атаках с воздуха тут же вызывали свою авиацию. Как правило, «Мессеры» появлялись тогда, когда почти весь боезапас на наших истребителях подходил к концу. Отсюда потери. Так и сейчас получилось. Когда коробки с патронами к пулеметам опустели, Андрей покачал крыльями, сигнал уходить. А с запада уже две пары «худых» появились. Двое сразу на ведущего Андрея навалились, связали боем, а два других стали атаковать ведомых. Сопегин сразу сообразил – спасение в маневре. Ужом крутился и медленно смещался на восток, поближе к своим. Тамбовцев помоложе, опыта меньше, а самомнения побольше. Против него дрался ведущий второй пары. Попытался немец в хвост зайти, Тамбовцев вниз уйти не может, высота мала. Надо было принять бой на горизонтали, на виражах, на них «Як-1» быстрее «худого», есть шанс подловить немца и сбить. То ли забыл наставления Андрея в пылу боя сержант, то ли другая причина была, но полез вверх. У немца мотор более мощный, за несколько секунд догнал «Як» и расстрелял. Андрей краем глаза бой видел, помочь не мог, на самого наседали двое. Наблюдал, как «Як» Тамбовцева на землю упал и взорвался, летчик самолет не покинул, скорее всего, убит был или тяжело ранен, не смог. Одного из «своих» немцев у Андрея получилось сбить. Ошибку своего ведомого не повторил. Заложил крутой левый вираж, так что левое крыло в землю смотрело. У «Мессера» с маневренностью хуже, тоже вираж заложил, русского достать хочет и сбить. Андрей сделал второй вираж, педаль до упора уже. У «Яка» время выполнения этой фигуры 19 секунд, у «худого» почти вдвое больше. В конце второго виража Андрей в хвост немцу зашел, дал очередь из пушки, увидел разрывы снарядов на вражеском самолете. И почти сразу получил пулеметную очередь по левому крылу. Сверху нападал другой «Мессер». Заложил иммельман, такую фигуру высшего пилотажа. Самолет задирает нос, делает восходящую часть петли, в верхней точке выполняет полубочку, переходит в горизонтальный полет, но уже в обратную сторону от первоначального направления. Второго ведомого, Сопегина, не видно. За перипетиями боя не уследил – ушел лейтенант или сбили? Уровень топлива мал, добраться бы до своего аэродрома. Немцы преследовать не стали, повернули на запад. Добрался на «честном слове», только коснулся колесами шасси земли, мотор заглох. По инерции зарулил на стоянку. – Двести шестнадцатый сел? – Только что, весь в дырах. Сел – уже хорошо, а самолет отремонтируют. Надо сказать, наши техники и механики творили чудеса. Посмотришь на иной самолет и думаешь – только под списание. А проходит день-два-три, и самолет готов к полету. Прост самолет в ремонте, за это конструктору спасибо, да механикам за их золотые руки. Немецкая авиация досаждала сильно. Ставка решила провести с 5 по 8 ноября массовую операцию по уничтожению самолетов противника на его аэродромах. Сначала самолеты-разведчики провели разведку – где аэродромы, сколько и каких самолетов базируется, где расположены зенитные батареи? Особый интерес представляли аэродромы, где базировались бомбардировщики, они наносили ощутимый урон. От ВВС Калининского фронта задействовали 32 самолета, от Западного фронта – 46, Брянского – 56, Московского военного округа – 32 и дальнебомбардировочной авиации, которая напрямую подчинялась Ставке, – 80. Всего целей наметили 19, из них на 5 ноября – 13. Налет совершили рано утром, едва начало вставать солнце. Бомбардировщики не приспособлены для ночных бомбометаний, кроме авиации дальнего действия. Почти все наличные силы истребителей были подняты, чтобы не подпустить к бомберам немецкие «Мессеры». На аэродромах Люфтваффе вовсю подготовка к полетам идет, прогревают моторы. Никто взлететь не успел, наши штурмовики сначала обрушили реактивные снаряды и бомбы на зенитные батареи и тут же ушли. А уже вторая волна на подходе бомбардировщиков. Бомбы вниз пошли, на стоянки самолетов, которые к полетам готовы и уже без маскировки. По бензохранилищам, по наземным постройкам. Не ожидали немцы массированной бомбежки, потому как не практиковали ВВС РККА раньше такое. Удары повторили 6 и 7 ноября по 15 аэродромам, а 12 и 15 ноября еще по 19. Ущерб нанесли огромный. После каждого налета над аэродромами пролетал самолет-разведчик, фиксировал на фото результаты. В итоге уничтожено полностью 100 самолетов и повреждена 61 машина. Полеты немецкой авиации резко сократились, по большей части уничтожены или повреждены бомбардировщики. «Хейнкели-111» или «Юнкерсы-88» стоили в производстве дорого. Отличные прицелы, хорошие условия для экипажа с отапливаемыми кабинами, радиосвязь, мощные моторы, алюминиевые фюзеляжи и крылья – все стоило денег. Истребители же не то что бомбежку, штурмовку толком провести не могли. Массированный удар по аэродромам замедлил наступление немцев. Любое наступление Вермахта предварялось бомбежкой, потом в атаку шли танки и пехота. Если встретили сопротивление, в дело вступала артиллерия. На московском направлении немцы превосходили Красную Армию в людях в 1,5 раза; в танках в 1,6 раза; в артиллерии в 1,4 раза. Холода в 1941 году наступили рано. Зима не была суровой, обычной, но пришла раньше, чем обычно. Уже в ночь с 6 на 7 октября выпал первый снег, температура опустилась до минус 1–2 градусов. Испуганные полетами бомбардировщиков, эвакуацией предприятий, с середины октября москвичи огромными колоннами потянулись по шоссе Энтузиастов, переходящему в Горьковское шоссе, на восток, в эвакуацию. Морозы посерьезнее, до минус 7 градусов, пришли 4 ноября, продержались всего 3 дня. Но уже 11 ноября опустились до 18 градусов ниже нуля Цельсия, а кое в каких районах области до 28 градусов. Для немцев это был суровый удар природы. Они со страхом думали: если в Подмосковье такие морозы, то что же творится в Сибири? Русский север и Сибирь страшили. В полевых условиях выдержать русскую осень и зиму немцам, привыкшим к мягким европейским зимам, было тягостно. Сначала дожди развезли все дороги. Немецкая техника приспособлена для передвижения по непролазной грязи не была. У гусеничной техники гусеницы узкие, что у танков, что у тягачей, проваливались в грунт. Износ пальцев звеньев гусениц, ведущих катков был непомерно велик из-за попадания грязи на подвижные соединения. На немецких пушках колеса узкие, так называемые артиллерийские, вязли по ступицу. На советских пушках колеса стояли автомобильные. На 45-мм противотанковой от полуторки «ГАЗ-АА», на дивизионной 76-мм «ЗИС-3» и «ЗИС-2» от грузовика «ЗИС-5». Получалось дешево и надежно. Кроме того, масла для двигателей и смазки летние, к зиме не приспособлены, замерзали. Приходилось не глушить моторы сутками. С подвозом топлива у немцев было плохо. Чтобы наступать, частям группы армий «Центр» ежесуточно требовалось 27–29 железнодорожных составов, а получали в лучшем случае 1–8. Перешивка железнодорожной колеи отставала, с цистерн бензин сливали в бензовозы, а они добраться до своих подразделений не могли из-за грязи, потом из-за снега. Хуже всего приходилось личному составу. На голове – пилотки, шинели тонкие, ветром насквозь продуваются, сапоги по размеру подобраны, даже на теплые носки не лезут. А у русских телогрейки, ватные штаны, полушубки, шапки-ушанки, валенки. Гудериан и другие генералы еще в первых числах сентября посылали заявки на теплое обмундирование. Не получили, генштаб считал, что до морозов возьмут Москву и зиму проведут на теплых квартирах. На складах Вермахта теплой одежды не было, ею снабдили только егерей на севере, в Карелии. В общем, «генерал Мороз» выступил на стороне русских. Но наш человек к холодам привыкший. Моторы самолетов и танков сутками, как немцы, не гоняли. Имелись предпусковые подогреватели вроде больших паяльных ламп. Горячий воздух от них подавался на поддон двигателя. Двадцать-тридцать минут, и двигатель к запуску готов. В кабинах советских самолетов холодно, с подъемом на высоту настоящий мороз. Летчикам выдали меховые комбинезоны, шлемы, унты. Тепло, но теплая одежда сковывала движения. Андрей даже подумал – случись покидать самолет с парашютом, еще постараться надо. Да еще самолет кувыркается, вдвойне тяжелее. Но мысли такие старался гнать. Зато для двигателя «Яка» холодная погода – благо. Двигатель «М-105» был лицензионным мотором «Испано-Сюиза», модернизированный в КБ Климова. Жидкостного охлаждения, 12 цилиндров, объемом 35 литров, выдававший у земли 1020 л.с., имел наддув в две ступени и моторесурс 125 часов. И все бы ничего, такой мотор устанавливали на «МиГах», на «Пе-2». Но на «Яках» туннель масло- и водорадиаторов мал и нужного охлаждения не давал. Форму и площадь радиаторов КБ Яковлева меняло, но без успеха. Плохое охлаждение преследовало яковлевские машины хронически, все годы выпуска. В летные части были даны указания – ограничить в горизонтальном полете обороты мотора до 2250 в минуту. На форсаже при взлете допускалось 2600 оборотов в минуту, но не более двух минут. При модернизации мотора производительность нагнетателя повысили с 900 до 1050 мм рт. ст., возросла мощность, такие моторы получили индекс ПФ, снизился моторесурс до 100 моточасов, снова выросла тепловая нагрузка. Замкнутый круг! И как летчику в бою следить за оборотами и температурой мотора, когда надо вести бой? И если была дилемма – дать полный газ, довести до максимальных 2700 в минуту и догнать «Мессер», сбить или следить за температурой и самому быть сбитым, то выбирали первый вариант. Поэтому наступление холодов летчики и механики восприняли хорошо. И уже при полетах для сопровождения наших бомбардировщиков при налетах на немецкие аэродромы 5–15 ноября это почувствовалось, как и в последующих боях. Снега выпало не очень много, с расчисткой взлетно-посадочной полосы справлялся один бульдозер. Да и не бульдозер он был. На трактор механики приспособили два листа железа, вот он и чистил. Пока летали на колесном шасси, но тормозить приходилось аккуратнее, да увеличилась длина пробега. Но уже получили с завода лыжи. При их установке можно было взлетать со снежной целины. Для апробации установили их на один истребитель. За взлетом наблюдали все свободные от полетов. Поднялся в воздух самолет обычно, убрал шасси. Если колеса убирались в ниши полностью и закрывались щитками для лучшей обтекаемости, то сейчас убирались стойки, а лыжи прилегали к крылу, создавая сопротивление. После пары кругов истребитель сел, пробег получился большой. По-иному быть не могло, тормозов-то на лыжах нет. И на стоянку заруливать сложно, как в гололед на автомашине. Пилот из кабины выбрался разочарованный, а летчики уже обступили машину, посыпались вопросы. – А ну их к черту, эти лыжи! – махнул рукой пилот. – Самолет недодает скорости километров двадцать и на посадке почти неуправляем. Представляю, что будет при боковом ветре! У пилотов интерес к лыжам сразу пропал. Разница в двадцать километров для истребителя – много! Чем ближе подходили немцы к Москве, тем меньше становилось подлетное время до цели у наших истребителей. В один из дней, ярких и солнечных, но морозных делали вылет целой эскадрильей по сигналу авианаводчика. Появились такие в наших войсках. При появлении больших групп бомбардировщиков по полевому телефону или рации сообщали в штаб авиадивизии о числе самолетов, их направлении, типе. Из дивизии уже шел приказ в полки. Взлетели, комэск на перехват пошел, к предполагаемой точке встречи. На дальних подступах к Москве работала фронтовая авиация, на ближних – авиация ПВО или Московского военного округа. Такой защиты от нападения не имел ни один город или объект. Но все равно прорывались бомбардировщики, особенно ночью, когда обнаружить их в темноте сложно. Бомбили по площадям, по видимым целям. В лунную ночь, как ни маскируй, а мост на реке различим. Или характерные особенности кварталов. Потому маскировали центр – ставили фанерные здания, закрашивали позолоченные купола церквей, на площадях рисовали дома, как бы они выглядели с высоты. Помогали обманки, немцы иной раз бомбили пустыри с фанерными домами. Через четверть часа лета показалась большая группа бомбардировщиков «Юнкерс-88». Ее прикрывали две группы истребителей. Одна на тысячу метров выше, чем бомберы, другая позади, кильватером. По численности немцы превосходят, а еще и позиция выгодная – вверху. И видно хорошо, и на пикировании можно хорошую скорость развить. Для истребителя скорость – важная составляющая успеха. Тихоходная цель – всегда хорошая мишень. Комэск решил атаковать снизу, на восходящем маневре. Снизу бомбардировщики более уязвимы. Андрей его замысел понял. Атаковать, сбить несколько бомбардировщиков. Повторить атаку не дадут «Мессеры», бой завяжут. Дебют получился удачный. Атаковали все сразу. Комэск по ведущему из пушки и пулеметов удачно ударил, попал по бомбоотсеку. Вслед за очередью сильный взрыв, от ведущего одни обломки из облака дыма. Ударной волной отбросило самолет комэска и ведомый «Юнкерс». С бомбардировщиков бортовые стрелки огонь открыли. Пилоты «Юнкерсов» стали сбрасывать бомбы и разворачиваться. Бомбы хоть и не в цель, а все равно по земле, занятой русскими войсками. С высоты четырех тысяч метров вся земля внизу белая, снегом укрыта, не различишь ничего. Из немецких бомбардировщиков «Ю-88» был лучшим. По скорости, вооружению, бомбовой нагрузке превосходил и «Дорнье» и «Хейнкель». В разных модификациях выпустили пятнадцать тысяч машин, для бомбардировщика число огромное. Экипаж составлял 4 человека, все в одной бронированной кабине. Пилот, штурман, два бортовых стрелка. Два двигателя «ЮМО-211» обеспечивали скорость 470 км/час с полной бомбовой нагрузкой 2800 кг, хотя стандартная была две тысячи килограммов. Бомбы обычно весом по 50 кг, хотя мог брать на внешнюю подвеску и по 500 кг. Или торпеду в варианте торпедоносца. Дальность полета составляла 1700 км, поэтому «Юнкерсы» в варианте «А4», самом распространенном, долетали до Горького, Ярославля, Саратова. Из вооружения два пулемета для стрельбы вперед и два – назад, один из них для защиты нижней полусферы. Андрей обстрелял «Юнкерс» снизу и сбоку, проскочил вверх, успев заметить на борту в прямоугольнике рисунок лапы орла. Старые знакомые – 76-я бомбардировочная эскадра. В небе Белоруссии он встречался с ними. Основной тактической единицей Люфтваффе была авиагруппа, она состояла обычно из тридцати самолетов. В группу входили три эскадрильи, по 9–10 самолетов каждая. Авиагруппа входила в авиадивизию численностью от 200 до 750 самолетов. Поврежден или загорелся бомбардировщик, Андрей увидеть не успел. Очередь сверху прошла рядом с крылом. Взгляд вверх. Солнце слепит, но разглядел пикирующий «Мессер». Отвернул в сторону, со снижением ушел под «Юнкерса», тот уже развернулся на запад, сбросив бомбы. Ведомый держался рядом, не отстал. Хотя Андрей маневры выполнял резко. Все же опыта лейтенант набрался. От бомбардировщика с нижней гондолы кабины трасса к «Яку» потянулась. Андрей приподнял нос истребителя, выпустил пулеметную очередь по кабине бортстрелка. Потом довернул немного влево, поймал в прицел левый двигатель, дал короткую очередь. Вспышка пламени, обломки в стороны летят. А бомбардировщик продолжает полет на втором двигателе. Андрей рулем направления сместился вправо, только прицелился, как по его истребителю пушечная очередь. Один снаряд по капоту мотора угодил, второй взорвался за бронеспинкой пилота. Фонарь кабины в клочья разнесло, сразу ветер в кабину ворвался. Мотор заглох, причем мгновенно. Перед капотом лопасть винта торчит, в капоте дыра с рваными краями. Не до бомбардировщика стало. Заложил вираж со снижением. Кто внизу, на земле, неизвестно – наши или немцы, и благоразумнее тянуть на восток, насколько получится. Только «Як» не «У-2», не столько планирует, сколько падает. Подбитый самолет – как красная тряпка для быка. Сзади трассы летят. Что наши оружейники, что немецкие, заряжали в ленты бронебойно-зажигательные снаряды, обычно один на два простых патрона. Такие пули оставляли в полете следы, можно было подправить прицел визуально. Обернулся, а за ведомым двое «худых» пристроились. Жаждут ведомого сбить, за Андрея потом взяться. Еще очередь! Снаряд в крыло угодил, а в «Яках» там бензобаки. Сразу огонь вспыхнул, в любую секунду может последовать взрыв. Надо срочно покидать машину. Опустил очки-консервы со лба на глаза, огнем может лицо обжечь, отстегнул привязные ремни, откинул остатки фонаря назад. Потом ручкой резко влево. Элероны работали, самолет полубочку крутнул и его выбросило из кабины. Если выбираться самому, получится дольше и есть риск удариться о хвостовое оперение. Парашют не открывал из-за опасности быть расстрелянным в воздухе. Сначала беспорядочно падал, потом раскинул руки и ноги в стороны, стабилизировал падение. Уже стремительно надвигается земля, пора! Рванул вытяжное кольцо. Сначала легкий рывок, это раскрылся вытяжной парашютик, потом здорово тряхнуло. Посмотрел вверх – купол открылся полностью, перехлеста строп нет. А сверху, с высоты треск пулеметов, выстрелы пушек, рев моторов. Эти звуки в кабине истребителя не слышны, все заглушает звук мотора, глушителей на авиамоторах нет – лишний вес и отнимают мощность. Взгляд вниз. Несло на лес. Деревья голые, только несколько елок зеленеют. Перед приземлением лицо ладонями в летных перчатках прикрыл, ноги слегка согнул в коленях. Треск сучьев, удар в правый бок, потом удар ногами о землю, падение на левый бок. Нигде не болит, уже удача. Встал, первым делом отстегнул привязную систему парашюта. Потом вытащил из кобуры пистолет, загнал в ствол патрон, курок поставил на предохранительный взвод. Неплохой пистолет «ТТ», мощный, но предохранителя нет. Сориентировался. На деревьях ветви и крона с южной стороны гуще. Листьев нет, но ветки-то есть. И пожелтевший от мороза мох на корнях деревьев указывает на север. Развернулся на восток, планшет открыл. Бой происходил предположительно здесь, южнее селения Кондрово. Если он не ошибается, находится на правом берегу реки Угры. Можно сказать – исторические места. Когда-то здесь монголы пытались на Москву пройти, сейчас немцы. Неймется завоевателям отхватить богатые земли. Однако и татарам обломалось, и немцы битыми уйдут. В комбинезоне и унтах тепло, снег пока неглубокий, по щиколотку. Другое беспокоило. Немцы здесь или наши? Потому шел осторожно, старался не шуметь. Кустарник обошел, уж больно сильно ветки трещат. Вышел на опушку. Деревья хоть и голые, а все же их стволы какое-то укрытие дают. Осмотрелся. Впереди метров двести открытого пространства, потом три избы у ельника. Какой-то хутор, из труб дымок идет, печи топят. Техники – мотоциклов, грузовиков, тягачей – у хутора не видно. Там полицаи могут быть. Понятное дело, власть советскую любят не все, уж очень многих она незаслуженно обидела. Но одно дело – не любить власть, другое – предать Родину. Но предатели всегда находились: дезертировали из армии, шли в услужение из гражданских лиц. Стараясь выслужиться, лютовали хуже немцев. Постоял четверть часа, надоело, решил – перестраховывается. Направился к хутору. Успел пройти десяток шагов, как послышался нарастающий звук мотора, к хутору выехал полугусеничный бронетранспортер. Андрей сразу упал. Комбинезон у него темно-синий, почти черный, заметен. Транспортер остановился у изб, из него выскакивали солдаты. Сразу обыскали хозяйственные постройки – сарай, дровяник, коровник. Другие обшарили избы. Только тут до него дошло, что ищут его. Немец, сбивший Андрея, сообщил наземным войскам район, где русский летчик выпрыгнул с парашютом. И надо как можно быстрее уносить отсюда ноги. Пока на его розыск двинули солдат Вермахта. Если подключат ГФП или егерей, будет плохо. Собаки-ищейки не помогут, снег запахи не хранит. Зато на нем отчетливые отпечатки следов. Для понимающего человека – открытая книга, только читай. Солдаты уселись в транспортер, и он двинулся через поле к лесу. Командовал отделением явно фельдфебель, ибо офицер на топографическую карту посмотрел бы. А на карте той ручей обозначен, приток Угры. Ныне все белое, под снегом ни дорог, ни ручьев не видно. Ручей покрылся тонким льдом, сверху припорошен снегом. Бронетранспортер самый массовый в Вермахте SdKfz, выпущено их в разных модификациях больше пятнадцати тысяч. Рассчитан на отделение солдат. Бронированный кузов похож очертаниями на гроб. Движитель – гусеничный, с каждой стороны по шесть катков в шахматном порядке, а направление движения задавалось передними колесами. Из вооружения спереди на шкворне 7,92-мм пулемет «MG-34». Лед веса боевой машины не выдержал, провалился. Все же девять тонн сама машина весит, да десяток солдат с вооружением – тонну. Весь передок – колеса, двигатель, в воду ушли. Водитель попытался сразу задний ход дать, но западня оказалась серьезной. Дно илистое, узкие гусеницы скользили беспомощно, мало того – зарывались, кузов погружаться стал. Весь ручей четыре-пять метров шириной, да метр-полтора глубиной, а транспортер засел прочно. С руганью и хохотом солдаты выбрались через заднюю дверь на берег, ног не замочив. С берега осмотрели застрявшую машину – самим не вызволить. Была бы рация, помощь пришла быстро. Но половина бронетранспортеров выпускалась без радиостанций. Не предполагали этот бронетранспортер для разведывательных рейдов, а в бою идет следом за пехотой, поддерживая огнем пулемета. Старший в команде решение принял, отдал команду. Солдаты назад, к хутору отправились по следам гусениц. Андрей сразу вывод сделал – опытные фронтовики. Такие идут по следу, чтобы не подорваться на мине. Выждал Андрей, пока солдаты в избах скроются, отполз в лес поглубже. Укрываясь за стволами деревьев, отбежал в сторону не меньше полукилометра, снова к опушке. Здесь никого не видно. Подосадовал о своей оплошности. Надо было стянуть с дерева купол. Он белый, если вырезать кусок и накинуть, получилась бы хорошая маскировка. Да что теперь об этом сожалеть? Короткими перебежками к ручью кинулся. Ногой на лед ступил, держит ледяной покров, не меньше десяти сантиметров. Перебрался и, озираясь по сторонам, отправился к далекому лесу. До него километра два. А не дошел, снова на землю упал. Потому что впереди грунтовка идет, и на ней грузовик показался. Пришлось лежать, пока он проехал. Тем временем темнеть начало. Для Андрея это благо. Пока еще видно было, изучил карту. Карта для летчиков, мелких деталей нет. Но запомнить особенности местности надо, как стемнеет, не посмотришь. Он не курил и при себе ни зажигалки, ни спичек – подсветить. А фонарики летчики при себе никогда не имели. Передовая нанесена пунктиром, синим карандашом. Летчикам обозначение передовой нужно, чтобы иметь приличную высоту над ней, иначе обстреляют. А теперь жизненно необходимо. Судя по карте, передовая через десять километров, если не успела за сутки переместиться. Он помнил Первую мировую войну, тогда все по-другому было. Война позиционная. Войска закопались глубоко и обстреливали друг друга из пушек. Пехота в атаку идти не могла. Проволочные заграждения в несколько рядов и пулеметы. Два «Максима» могли остановить наступление роты. А танков практически не было. Применили их англичане на Сомме с успехом, да только сколько их было? Сейчас войска насыщены танками, самолетами, война маневренная, ситуация за сутки может измениться кардинально. Медлить нельзя, каждый час работает против него. Зашагал бодро. Периодически останавливался, прислушивался. Ночь, а видимость относительно неплохая из-за снега. Нет того мрака, какой в ноябре бывает. Периодически на часы поглядывал. Судя по времени, уже должна быть передовая в том виде, какой она должна быть. Если из тыла идти к передовой, сначала вторая линия обороны – траншея, окопы, ДОТы, землянки. Метров через двести-триста, а то и более – первая линия, оборудованная посерьезней. А только зима изменила все. Земля промерзла, плохо поддается даже лому, лопата просто отскакивает. Непривычны немцы к таким условиям. Заняли позиции вдоль дорог, толом рвали землю, потом рыли землянки, это первое дело, иначе замерзнут солдаты. Для землянок из фатерланда поступали чугунные печи и брикеты с топливом – прессованными опилками, отходами деревопроизводства, все же немцы рачительная нация. После землянок делали ДОТы. В оттепели, редкие в ноябре, рыли окопы, мелкие, не полного профиля. Зачем утруждаться, когда Вермахт идет вперед и завтра или через несколько дней рота или батальон будут на другом месте? Конечно, слева и справа от шоссейных дорог на главных направлениях инженерная подготовка была более серьезной. И вторая особенность была Андрею на руку. Из-за постоянного движения вперед немцы не ставили мины. Можно сказать – повезло, как везет в картах дуракам, пьяницам и новичкам. Сначала он врага учуял. Дымом занесло. Андрей насторожился сразу. Далеко не видно, но голое поле, деревни или хутора нет, откуда дыму взяться? Лег, пополз. Береженого бог бережет. Справа, в полусотне метров, мелькнул свет, послышался разговор. Андрей замер. Оказалось – смена караула. Фигуру солдата было смутно видно. Он направился в другую сторону, Андрей сразу пополз, как мог быстро. О возможных минах даже не вспомнил. В комбинезоне от физических усилий сразу жарко стало, вспотел. Но полз и полз. Он полагал, что миновал вторую линию обороны, а получилось – первую. В ожидании передовой на пузе километра два прополз, потом встал. Десять шагов делал, потом замирал, вслушивался, осматривался и снова на Полярную звезду, как на маяк. Заметил слева какие-то постройки, обошел их стороной. К утру изрядно устал, хотелось есть. Жажду утолял снегом. Сколько километров прошагал и где сейчас находится, не знал. Когда начало светать, решил найти укромное место, передохнуть, а утром определиться с положением. Вовремя попался неглубокий овраг, спустился туда. Со стороны его не видно. Сел в снег, спиной на заснеженный склон оперся. Устал, глаза сами закрывались, но спать себе не позволял, не чувствовал себя в безопасности. Как рассвело, выбрался наполовину, осмотрелся. Километрах в двух длинные постройки, похоже – коровник колхозный. Наблюдать решил, а из коровника люди вышли, строем по дороге направились. Из-за дальности невозможно различить цвет шинелей, принадлежность к армии. Немцы или русские? Решил не рисковать, обойти стороной. По оврагу, по дну его, проваливаясь в снег по пояс, прошел до конца. На земле снега по щиколотку, а в углублениях полно. Выбрался на ровную поверхность, впереди бывшая МТС, машинно-тракторная станция. Остов «Фордзон – Путиловца» на бревенчатых подпорках, мастерская с распахнутыми воротами. Вытащил пистолет из кобуры, взвел курок, подошел, заглянул в ворота. Есть полузанесенные снегом следы. День или два назад здесь кто-то был. И по следам понять нельзя – от немецких сапог или наших кирзачей? А то и вовсе гражданских ботинок? Сзади щелчок затвора и окрик: – Оружие брось и руки вверх. Голос мужской и приказ на русском языке отдан. Красноармеец или полицай? Пистолет бросил, поднял руки, медленно поворачиваться стал. Молодой парень в белом маскировочном халате, в руках отечественная «трехлинейка». Невозможно понять, кто он. – Эй, дядя! Ты кто? – спросил парень. – Летчик, сбили меня, к своим пробираюсь. – Ха! Да ты уже километра три от передовой ушел. Ну-ка, десять шагов назад! Пришлось подчиниться. Парень подошел к пистолету, поставил курок на предохранительный взвод, сунул оружие в карман. – А теперь шагай вперед. И руки не опускай, чтобы я видел. На взгляд Андрея, парень конвоировал его неграмотно. Иногда почти утыкался стволом винтовки в спину. Подготовленный человек, тот же диверсант из «Бранденбурга-800» или войсковой разведки врага, обезоружил бы парня моментально. Стоит сделать резкий поворот, ударить по стволу винтовки вниз, а потом кулаком в кадык – и все дела. Но зачем? Похоже – не полицай, они маскировочных костюмов не носят. Подошли к деревне, парень завел его в избу. За столом молодой лейтенант сидит и политрук, завтракают. – Разрешите доложить? Задержал неизвестного, говорит – летчик, сбили его. Вот его оружие. Парень положил на стол «ТТ». – Летчик говоришь? Документы! Ни документов при себе у Андрея не было, ни орденов на гимнастерке. Перед вылетом сдавали парторгу эскадрильи. – Нет у меня, перед вылетом сдал. – Врешь, морда фашистская! – вскочил политрук. – Вы свяжитесь со штабом моего полка. Леденец моя фамилия. Майор Леденец. Андрей назвал номер дивизии и полка. – Указывать мне будешь? Коновалов, запри его в бане и охраняй. Боец отвел его в баню на заднем дворе, запер дверь, сам на крыльце остался. В бане, давно не топленной, как хозяева деревню покинули, не теплее, чем на улице. Потолок и стены в инее. Андрей уселся на лавку, а через некоторое время улегся, сказывалась бессонная ночь, нервное напряжение. Все же не каждый день сбивают, а для летчика прыжок с парашютом – настоящий стресс. Сразу уснул. Проснулся от холода. В предбаннике оконце маленькое без стекла, ветер задувал. Поднялся, постучал в дверь. Караульный был прежний, он по голосу бойца узнал. – В туалет отведи, по уставу положено. Минута тишины, потом дверь распахнулась. – Иди, только шаг в сторону сделаешь – застрелю. Назад возвращались, как на крыльцо избы вышел пехотный лейтенант. – Коновалов, веди летчика сюда! – Есть! Андрей снова в избу вошел. Лейтенант молча вернул ему пистолет. – За вами приедут, можете располагаться. Коновалов – свободен! Андрей на лавку сел. Все же в избе относительно теплее и не дует, как в бане. – Товарищ майор, кушать хотите? – А еще бы выпил, продрог я. Полтора суток на улице. – Все, что могу. Лейтенант нарезал черного хлеба, подвинул котелок с перловой кашей и чай. Самое главное – и каша и чай горячие. Андрей съел быстро. Лейтенант затянулся папиросой, протянул пачку Андрею. – Не курю. Лейтенант из фляжки разлил по кружкам водку, щедро, граммов по двести. После еды хорошо водка пошла, корочкой хлебной закусил. – Машину за вами обещали прислать в штаб полка. Но туда еще идти надо, к нам не проехать. – Я готов! Андрей поднялся. Лейтенант сходил в соседнюю избу, вернулся с сержантом. – Гаврилюк сопроводит. – Спасибо, пехота. – Вы уж извините за баню. – Бывает. Уже хорошо, что не расстреляли. В сорок первом к стенке ставили вообще без вины, по одному подозрению. Во-первых, психоз был, со страниц газет все время вещали о скрытых врагах, о бдительности. Во-вторых, в сорок первом настоящих диверсантов хватало. Резали телефонные линии, организовывали взрывы, поднимали панику. Стоило в скоплении народа закричать – «танки!», как толпа в ужасе, сметая все, разбегалась. Танкобоязнь была страшная. Танки охватывали клещами, а бороться с ними нечем. Идти с провожатым пришлось около получаса. Штаб пехотного полка располагался в деревне. У избы два мотоцикла с колясками и полуторка. На двери грузовика бортовой номер знакомый «Б2-42-54». Полуторка принадлежала политотделу, на ней привозили из штаба дивизии многотиражную газету, письма. И точно. В канцелярии комиссар полка сидит. При виде Андрея встал, руку протянул. – Мы уж думали – погиб! – Стало быть – жить долго буду. – Поехали. Комиссар сел в кабину. Андрей в кузове устроился на лавке за кабиной. Кузов наполовину брезентом накрыт. При езде ветер сильный задувал. Ехать долго пришлось, часа полтора. А на истребителе четверть часа лета. В эскадрилье встречали его восторженно. Каждый из летчиков мог быть на его месте. Поэтому слушали о том, как выбирался с оккупированной территории, с интересом. Не успел он завершить разговор, посыльный вызвал его к контрразведчику. Нечто подобное Андрей ожидал. Хоть и не по своей воле, он находился на оккупированной территории. Такой факт были обязаны указать в анкете в обязательном порядке. Органы контрразведки подозревали всех. А вдруг немцы успели его завербовать? Выпустит ночью ракеты сигнальные в сторону стоянки самолетов, а ее сразу разбомбят. Или во время боевого вылета перелетит на вражеский аэродром и выложит все сведения об авиаполке или дивизии. Были такие случаи, но единичные, а миллионы воевали честно, до последнего патрона, до последнего дыхания. Не верил Сталин своему народу, и органы НКВД действовали по его указке. Впрочем, он и НКВД не верил. До войны менял руководителей, чтобы не успели власть обрести, компромат на руководство собрать. И во время войны Берия хоть и остался во главе НКВД, однако властью пришлось делиться с вновь образованным СМЕРШем. Тогда и родилась система сдержек и противовесов, которой пользовались почти все руководители СССР после Сталина. Контрик сначала выслушал Андрея, потом обязал написать докладную, под предлогом уточнения переспрашивал детали и не один раз, пытался подловить на нестыковках. По мнению Андрея – нелогично. Хотел бы сдаться, сразу перешел к немцам, а не рисковал, переходя передовую. Помучил часа два и отпустил. Андрей временно «безлошадный», как называли летчиков без самолетов. Побрел в столовую, съел две тарелки супа, соскучился по горячей пище. А потом отсыпаться. Землянка для летчиков на окраине аэродрома, в ней печка-буржуйка горит постоянно. Стоит ей погаснуть, и через час холодно, все тепло через трубу вытягивает. На такую печь дров не напасешься. Позже приспособились, вернее – подсказали механики. В ведре с керосином или соляркой замачивали на несколько часов кирпич от разрушенных зданий. Потом в печи они горели долго, давали ровный жар, и одного кирпича хватало на час-полтора. Век живи – век учись, не зря поговорку придумали. Однако – нет худа без добра. На несколько дней Андрей получил отдых. Ел, спал, отирался возле штаба в попытке узнать, что ожидает «безлошадников». Кроме него в полку были еще трое пилотов без своих машин. В боях самолеты их изрешетили так, что едва дотянули до аэродрома. После осмотра механики вынесли вердикт – под списание. Кое-какие детали сняли на запчасти. Двигатели свой ресурс выработали, только и сняли что вооружение и колеса. Моторесурс у моторов М-105ПА всего 125 часов, фактически на тридцать вылетов. Часто и этот ресурс не вырабатывался по причине гибели самолета. Военная техника при боевых действиях долго не живет. Танковая дивизия рассчитана на полчаса-час в атаке. Потому техника дешевая, пусть немного уступающая технике противника, востребована. У немцев танки и самолеты значительно дороже в производстве, чем наши, но и моторесурс больше, как и тактико-технические характеристики. «Як-1» в производстве стоил заводу 158 300 руб., а закупочная цена Наркомата авиапрома была 310 000 руб. кстати, 150 тысяч стоил «Т-34» в сорок третьем году, после доработок и усовершенствования. А первоначальная его цена была 250 тысяч. Снизить цену удалось за счет конструкторских и технологических решений. Академик Патон внедрил автоматическую сварку, отказались от обрезиненных катков в пользу металлических с внутренней амортизацией. И таких нововведений было много. Танк стал надежнее, проще, дешевле и менее трудозатратным. Тоже важное обстоятельство. На сборку «Як-1» тратили 567 человеко-часов. И это при том, что многие узлы приходили готовыми – вооружение, моторы, винты, колеса, бронестекла, бронеспинки, приборы и многое другое. Многое зависело еще от объема выпуска. Чем больше объем, тем меньше цена. Деньги играли важную роль. О финансах и банках во время войны известно немного. Деньги любят тишину. Но еще Бонапарт Наполеон говорил: «Для победы в войне нужны три условия – деньги, деньги и еще раз деньги!» О стоимости вооружения и боевой техники мало кто задумывается, меж тем стоит узнать. Так, автомат «ППШ» в 1941 году стоил 500 рублей, а в 1943-м – 142 рубля, выпущено всего было 6 млн штук. А немецкий «МР-40» стоил 40 рейхсмарок, пистолет «Вальтер-Р-38» 31 марку, карабин «Маузер 98К» 70 марок, пистолет «Люгер 08», больше известный как «Парабеллум», 18 марок, а продавался Вермахту заводом за 32 марки. Маржа, прибыль, без нее ни одно предприятие не обходится. Наша дивизионная пушка «ЗИС-3» 76 мм калибром обходилась в 15 тыс. рублей, а гаубица «М-30» калибром 122 мм в 94 тысячи. Штурмовик «ИЛ-2» в 1941 году стоил 236,1 тыс. рублей, а в 1943 году уже 165,5 тыс. рублей, всего их было выпущено 42 329 штук. Для сравнения – «Мессершмитт Bf-109» при себестоимости на заводе 15 тыс. рейхсмарок продавался Люфтваффе за 56 тысяч. Довольно выгодный бизнес на войне! По танкам. В начале войны немецкий танк «Т-III» стоил 96 163 марки, «Т-IV «Пантера» 117 000, а «Т-VI «Тигр» 250 800 марок и выпустили их всего 1394 штуки. Сопоставимый с «Тигром» наш «ИС-2» стоил 347 900 рублей. Если нашим воинам за уничтоженную вражескую технику выплачивалось единоразовое вознаграждение, то немецким деньги не полагались. Но за уничтоженный танк или самолет семье от имени фюрера вручалась продуктовая посылка. Была большая разница в денежном довольствии воинов РККА и Вермахта. Боец РККА, рядовой, получал 10 рублей в месяц. За эти деньги можно было купить одно яйцо. Командир взвода получал 800 рублей, командир роты 1000, комбат 1900. Но в боях под Сталинградом в 1942 году рядовой жил на передовой одни сутки, командир взвода трое, командир роты неделю, комбат 11 дней, а командир полка 20 суток. Поэтому на фронте деньги имели символическое значение. Чаще всего наши бойцы и командиры отсылали денежные аттестаты в тыл, своим семьям, там деньги помогали выжить. А в армии обмундирование, питание – за счет государства. У немцев ситуация другая. Такого разрыва в денежном довольствии, как в РККА, не было. Рядовой получал 120 марок, лейтенант 220 марок, капитан – 460 марок, майор – 640. И немцы переводили свои деньги в специальный банк под проценты. Воспользоваться ими ни сами, ни семьи не смогли. Многие погибли, а после капитуляции Германии исчезли сами банки, сменились деньги. Кстати, по неофициальному курсу одна рейхсмарка стоила 2,17 рубля. Официального курса не было, во время военных действий противоборствующие страны не торговали друг с другом. Во время войны население СССР сдавало в фонд обороны деньги, ценности. На эти средства покупалась боевая техника, причем на бортах писали «На средства артистов Большого театра». Или – «от колхозника Головатова». Так что деньги воевали тоже. Андрея с «безлошадными» летчиками его полка откомандировали в Москву, вернее – в Химки, на авиазавод № 301. В 1941 году здесь собирали «Як-1». С осени производство почти прекратилось, была задействована другая схема. По железной дороге из Саратова, с авиазавода № 292, перевозились под брезентом на платформах недособранные «Яки». В Химках ставили крылья, доукомплектовывали. По-современному сказать – логистика в действии. К Москве сходились все дороги, впрочем, сейчас ничего не изменилось. И проще было привезти недостающие детали в Химки, дособирать. Предприятия по осени эвакуировались из Москвы, та же участь постигла авиазавод. Оставшиеся сотрудники вполне справлялись с выпуском небольших партий. И пилоты вот они, далеко возить не надо, Западный фронт в сотне километров от столицы. Основные потребители самолетов как раз были здесь – Московское ПВО, ВВС Московского военного округа, ВВС Западного фронта. Когда схема была достаточно отработана, приказом наркома авиапромышленности от 13.01.42 г. отправку самолетов в Москву по железной дороге запретили – долго! Собранные самолеты стали перегонять заводские летчики Саратовского авиазавода. С одной стороны, даже неплохо – проверка. Выявленные недочеты устранялись заводом № 301. С Химкинского аэродрома боевые летчики получали самолеты, вылетали в свои полки. Получалось намного быстрее, чем доставлять пилотов на завод в Саратов, потом своим ходом гнать в полки. Андрей даже удивился, насколько быстро получилось. Связным самолетом «У-2» летчиков перебросили в дивизию, оттуда транспортным «ПС-84» на аэродром в Химки. Транспортник был полон, собрали «безлошадников» со всех полков. В Химках самолеты уже готовы – заправлены топливом и прочими жидкостями, боекомплект по норме. Летчики самолеты осмотрели, расписались в ведомостях и на вылет в этот же день. Бюрократия была и тогда. По выпуску из завода самолета производитель получал 80 % от стоимости, когда передавал в армию, остальные 20 %. Андрей при приемке сразу обратил внимание на нужные новшества. Во-первых, два самолета из четырех, получаемых в полк, уже имели рации. И все самолеты имели посадочную фару, чего не было раньше. Были раньше случаи, когда вылетали на задание посветлу, а садиться приходилось в сумерках, а то и в темноте. Каждый полк выкручивался как мог. Кто-то ставил вдоль посадочной полосы грузовики технических служб с включенными фарами. Другие ухитрялись включить зенитный прожектор из приданной батареи, направив его луч вниз, на полосу. Понемногу истребитель становился лучше. Однако и минусы были. Радиостанция за счет веса, как и посадочная фара, съели из максимальной скорости 9 км/час. Да и не только вес был причиной. Антенна тоже съедала за счет аэродинамического сопротивления. Ведущим группы был Андрей. Долетели без происшествий, через час уже приземлились на своем аэродроме. Технический люд – механики, техники, мотористы, прибористы сразу стали самолет осматривать, как цыгане коня. Открывали капоты, лючки, фонарь кабины. Отмечали новшества, щелкали пальцами, только что не пробовали на вкус. Не мудрено, за годы выпуска в «Як-1» КБ Яковлева внесено более трех тысяч изменений, освоенных заводом.Глава 10. «Сталинград»
Со следующего дня, едва просохлакраска на борту от нанесенного белой краской номера, пошли полеты. Судя по тому, что почти каждый день были задания на разведку, готовилась масштабная операция. Пилоты гадали, что бы это могло быть? А Андрей знал точно – наступление будет, погонят немца от Москвы. Весь мир – и противники, и союзники следили за ситуацией у столицы России. Пала бы Москва, в войну вступили бы на стороне Германии Турция и Япония. У обеих стран территориальные интересы. Японии хочется захватить земли на материке, поскольку острова часто трясет от землетрясений, да и перенаселена Япония. Турция спала и видела, как вернуть былое величие, захватив Крым, Закавказье, а лучше все нефтеносные районы. Союзники, особенно Америка, выжидали. Если поставить Союзу вооружение, а Москва падет, денежки пропадут. Г.К. Жуков накапливал резервы – людские, боеприпасов, техники. Неожиданно для немцев, которые рассчитывали только на оборону русских, 5 декабря перешли в контрнаступление войска Калининского фронта, на севере от столицы. Западный фронт перешел в наступление на следующий день. В воздух поднялись сразу десятки, а то и сотни самолетов. Полк, где служил Андрей, прикрывал штурмовики и бомбардировщики. Вылет следовал за вылетом. Нашим истребителям приходилось туго. Немцы вылетали по сигналу по рации от наземных частей. К моменту их подлета наши истребители в значительной мере расходовали бензин. Дрались на остатках. Кто не мог выйти из боя или не уследили за указателем топлива, пытались планировать к своей территории с заглохшими моторами. Получалось не у всех, без работающего мотора истребители довольно быстро теряли высоту. Мало того что они покидали поле воздушного боя, их еще приходилось сопровождать. Для немцев такой самолет – лакомая и легкая цель. Потери авиаполки несли большие. Но и радость была – впервые в сводках Совинформбюро стали появляться освобожденные города и села. Мир увидел, что русские могут не только сопротивляться, отступая. Раз есть силы наступать, есть вероятность, что устоят, не сдадут столицу. Япония и Турция решили отложить нападение. Второй раз ситуация повторилась, когда немцы вышли к Волге, к Сталинграду. Но после разгрома 6-й армии Паулюса о войне с Советским Союзом уже не помышляли. И пошли поставки по ленд-лизу. Первыми, еще по осени, были морем доставлены военные грузы из Англии. Устаревшие морально танки «Матильда» и «Валентайн», но в эти тяжелые дни и они имели большую ценность, ведь Сталин сам распределял новые танки по фронтам, чего не делал позже. Ярый антикоммунист Черчилль был прагматиком, понимал – если Гитлер сомнет СССР, Англии не устоять. Америка далеко, отсидится за океаном, поставки военной техники ситуацию не спасут. Нужны солдаты, причем квалифицированные – танкисты, летчики, моряки. На первых порах и Англия и США поставляли технику устаревшую, которая не могла на равных биться с немецкой. Но количественно 187 «Матильд» и 249 «Валентайнов» к декабрю 1941 года представляли существенную помощь. К этому же месяцу 16 % авиапарка по защите Москвы составляли британские «Харрикейны» и «Томагавки». Истребители тяжелые, уступавшие «Мессершмиттам» в скорости, маневренности, вооружении. Эра пулеметов винтовочного калибра уже безвозвратно ушла, а британские самолеты не имели пушек. Между тем 20-мм снаряд с «Як-1» с расстояния 400 метров пробивал 20 мм брони, вполне мог поражать танки сверху, а тягачи и бронетранспортеры – с любых ракурсов. В середине ноября 1941 года 2-й воздушный флот под командованием А. Кессельринга был переброшен в Италию, поддержку группы армий «Центр» на Московском направлении стал осуществлять восьмой авиакорпус под командованием генерала В. фон Рихтгофена. Немцам удалось подойти к Москве в районе Бурцево на 29 километров, в мощные бинокли уже были видны окраины столицы. Для гитлеровцев удар русских был неожиданным. Резервов не было, да и перебросить их быстро было невозможно, техника вязла в снегах, а железная дорога на широкой русской колее была непригодна для узкоколейной европейской техники. Вермахту помогали транспортные «Юнкерсы-52». Ими забрасывались на аэродромы бензин в бочках, продовольствие, боеприпасы. Первая широкомасштабная операция по снабжению войск, потом будет Сталинград, обеспечение 6-й армии Паулюса. Обратными рейсами вывозили раненых. Гитлер 16 декабря издал приказ – удерживать фронт до последнего солдата. Генерал фон Браухич напишет: «Своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник». Наши войска смогли отбросить немцев на 100–250 км. На западном направлении, завершив освобождение Московской и Тульской областей, а также части районов Калининской и Смоленской областей. С советской стороны потери были огромными. Убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести мы потеряли 625 519 человек. Немцы, по их данным, имели безвозвратных потерь 457 074 человека. Мир увидел, что доселе непобедимая немецкая армия получила отпор, понесла ощутимые потери. Немцы полагали, что с падением Москвы Советский Союз капитулирует. Как бы не так. В Москве были заминированы все мосты, значимые здания, устроены баррикады, оборудованы огневые точки. Легко Москва бы не сдалась. По воспоминаниям Г.К. Жукова, СССР продолжал бы войну даже после падения Москвы, так что немцы заблуждались. Хотя тревожно было. Еще 15 октября 1941 го-да ГКО принял решение об эвакуации. Вывозили предприятия и жителей. На следующий день в городе началась паника, стали грабить магазины и склады, граждан. У граждан рухнула вера в способность государства защитить их. По решению Ставки, 20 октября в Москве было объявлено осадное положение. Комендантский час, патрулирование улиц, расстрелы мародеров и грабителей на месте. Андрей сам во фронтовой Москве не был, знал по истории, по словам очевидцев. Кое-кому из летчиков полка удалось побывать в городе, они его не узнали. Маскировка, заклеенные крест-на-крест бумагой окна, зенитки на улицах, на перекрестках противотанковые ежи и мешки с песком, патрули. Его дело – летать. В дни наступления количество вылетов возросло. От усталости, пока самолеты заправляли топливом, заряжали боекомплект, летчики засыпали в кабинах. Андрею удалось уговорить командира полка на авантюру. Куда садились транспортные «Юнкерсы», в полку знали. Андрей решил сделать вылазку. По примеру немцев, на «свободную охоту». Подловить «Юнкерсы» на подходе к аэродрому или расстрелять на аэродроме, пока их будут разгружать. Командир долго сопротивлялся. – Ты видишь, что пилоты измотаны? – Вылечу сам, с лейтенантом Сопегиным. – По Уставу не положено. Устав – это фактически закон, и в нем было сказано, что основной тактической единицей в ВВС РККА было звено из трех самолетов. Один ведущий и два ведомых. Немцы после Испании воевали звеном из двух пар. В паре маневры выполнять безопаснее, быстрее. Наши пилоты это тактическое построение сразу отметили. Но бюрократическая машина любого Наркомата действовала медленно. Официально только в ноябре 1942 года разрешили звено из двух пар, четырех самолетов. И только к концу 1943 года такое построение разрешили в штурмовой авиации. А до того наши летчики действовали порой на свой страх и риск, зачастую без ведома командиров. Конечно, они знали, но закрывали глаза, поскольку эффективность пары в бою выше, а потери меньше. А сейчас Андрей просил разрешения на немыслимые нарушения Устава! Вылет парой и «свободную охоту»! Попрание всех инструкций! Так делали только летчики Люфтваффе. Андрей же полагал, если кто-то делает лучше, почему не поучиться? Ради справедливости надо заметить, что был в ВВС Красной Армии единственный полк – 176-й гвардейский истребительный, который воевал в «свободной охоте», не привлекался к сопровождению бомбардировщиков, показывал высокую боевую эффективность. Командиры полков упорствовали по нескольким причинам. Первая – если узнают в дивизии, будет нагоняй. Донести о нарушениях есть кому – контрразведчик, комиссар. Если комиссары иногда летали, принимали участие в боевых действиях, коли имели летную подготовку, то контрики только стучать горазды были. А вторая причина – штатная организация полка. Звено – 3 самолета, в эскадрилье 3 звена, 9 самолетов, да еще один для комэска. Штаты и оснащение изменили в середине 1943 года. В истребительном полку положено было 34 самолета. В трех эскадрильях по 10 самолетов и 4 самолета в управлении полка. Все же уломал Андрей командира. Вылетели ближе к вечеру. До захода солнца еще два часа, темнеет по-зимнему рано. Поскольку наземный персонал и пилоты вставали рано, готовя технику к полетам, то и отдыхали раньше, чем танкисты, артиллеристы, представители других профессий. На войне у каждого своя специфика. Например, для разведчиков ночь – самая горячая для действий пора. Над передовой прошли на бреющем. С одной стороны – заметны, с другой – никто не успеет открыть огонь, слишком велика угловая скорость. Перелетев, набрали высоту. С двух тысяч метров местность отлично видна. Месяц назад, когда сопровождал Андрей наши «пешки», видел аэродром у села Монастырщина. Аэродром по досягаемости на пределе. До него 40 минут лета и обратно столько же, на саму штурмовку двадцать минут, а лучше уложиться в десять, чтобы резерв небольшой по бензину иметь. Из новых типов истребителей у «Яков» запас по топливу самый маленький. Например, на «Як-3» с целью облегчения укоротили крылья, сделали меньше объемом бензобак, его стало хватать на 650 км, да и то при крейсерской скорости. Для «свободной охоты» «Як-3» уже не годились, хотя из всех яковлевских самолетов этот по показателям приблизился к «Мессершмитту» ближе всего. «Мессер» тоже на месте не стоял. На фирме конструкторов работало больше, чем во всех авиационных КБ Советского Союза. Каждый год выходили новые, улучшенные модификации. Если в Испании Андрей встречался с «Дорой», то сейчас с «Фридрихом» и «Густавом». Кстати, улучшая самолет по мощности мотора, вооружению, ухудшались весовые характеристики. «Худой» набирал «жирка», становился тяжелее. А «Як» вес сбрасывал, на вираже опережал «Мессера». Все же до конца войны фронтовые летчики считали, что для уверенной победы над «худым» потребны два наших самолета, причем новых типов – «Як-7,9,3»; «Ла-5» модификаций «Ф» или «ФН». «Лавочкин» был не прост в пилотировании, неопытному летчику справиться с этой машиной труднее, чем с «Яком». К тому же «Лавочкин» был тяжелее. Наиболее подходящим для него противником был «FW-190». Перед Монастырщиной снова до бреющего снизились, чтобы зенитчики не успели приготовиться. Выскочили немного правее аэродрома. Немцы такой наглости от русских не ожидали, обслуживали самолеты. Сняты капоты, техники копаются, даже маскировочных сетей нет. И вдруг резко по ушам рев моторов, пушечно-пулеметная пальба. Никто спрятаться не успел. Один истребитель сразу вспыхнул, другой задымил. Несколько секунд, и стоянку самолетов они проскочили. Крутая горка, разворот. Здесь разделились, что заранее было оговорено. Ведомый стал пикировать на зенитную батарею, открыв пулеметный огонь. Зенитчики открыть огонь не успели, кто уцелел, попрятались в укрытие. Андрей снова прошел над стоянкой, стреляя из всех стволов. Еще один разворот, мелькнул бензовоз внизу. Поймал в перекрестье прицела, всадил несколько снарядов. Бензовоз вспыхнул, а когда Андрей уже проскочил, обстреливая стоянку, взорвался. Над аэродромом пламя, облако дыма. Со стороны смотрится, как ядерный взрыв. Еще один разворот, к Андрею Сопегин присоединился. Андрей на гашетки нажал, один из пулеметов сделал несколько выстрелов и смолк. Большого удивления не было, так периодически случалось. Сам по себе «ШКАС» пулемет надежный, но гильзоотвод сделан непродуманно, гильзы часто застревали, не давая автоматике перезарядиться. На панели приборов ручки ручного перезаряжания передернул, а стоянку уже проскочили. Нажал на гашетки – нет выстрелов. Пора уходить. Вроде на штурмовку времени ушло немного, а стрелка бензиномера уже влево клонится. Еще бы, у двигателя объем 35 литров, бензин пьет, как слон на водопое. Беспокойство было, а ну как встретятся «худые», а отбиваться нечем. То ли оружие подвело, то ли патроны кончились. Да вроде и не должны, не так много он стрелял. Долетели благополучно, приземлились, зарулили на стоянку. Для каждого самолета свой технический персонал. Только выбрался из кабины, окружили. Андрей к оружейнику подступился, сделав грозный вид: – Пулеметы и пушка заклинили! Обвинение серьезное, халатность, недосмотрел за оружием специалист. Узнает контрик, пришьет вредительство. У оружейника руки затряслись. Взял отвертку, залез на крыло, вскрыл лючки. Для пулеметов их два. А короба для патронов пустые. То же самое и с контейнером для снарядов пушки. – Товарищ майор, вы весь боезапас израсходовали. Неудобно перед человеком, зря обвинил. Прилюдно извинился. – Извини, Михалыч! Показалось! Только штурмовку начал, во вкус вошел, а боекомплект закончился. Механик самолет обошел, осмотрел, ни одной пробоины не обнаружил. – К технике вопросы есть? – Нет, работала исправно. Ну, то, что фонарь маслом забрызган, так это хроническая болячка, механик и сам видел, полез с тряпкой на крыло. Стекло лобовое и боковой плексиглас вытирать. После взлета на задание персонал засекал время. Известно ведь, сколько самолет в воздухе пробудет по запасу топлива. Раньше вернуться может, а позже – нет. Как время истекло, значит, сбит или сел на вынужденную. Переживали технари за своего летчика. Андрей с ведомым в штаб полка отправились, о штурмовке доложили. – Да? – удивился подполковник. – Завтра разведчика пошлю, пусть фото сделает, подтвердит. Сбитый самолет врага или штурмовку подтвердить надо. На «пешках» фотооборудование есть. На истребителях позже поставят фотоаппараты, синхронизированными с гашетками бортового оружия. Нажал на спуск, автоматически получил снимок. Жаль только, устанавливать эту технику начали в конце войны, да не на все самолеты. А через два дня Андрея назначили комэском. На фронте продвигались по служебной лестнице быстро, в основном из-за потерь. И поднимались люди не по блату, по кумовству, а за заслуги. Кто потолковее, посмелее, подчиненных бережет, выполняя поставленные задачи. Неспособные, тупые очень быстро показывали свою ограниченность, теряли должности, а то и жизнь. Своего рода естественный отбор. На фронте сущность человека быстро выявлялась. Но было продвижение на вакантные места по другой причине. Комэск-два на повышение пошел, заместителем командира полка по боевой подготовке. А Андрея на его место. Да и пора бы. Комэск-два капитаном был, а Андрей майором. По званию и боевому опыту ему бы не эскадрильей командовать, а полком. И по своим способностям вполне мог, но остерегался. Любое повышение – это проверки, достоин – недостоин. Взвешивали заслуги и недостатки. Начни начальство глубоко копать, еще неизвестно, что вылезет. Воевал Андрей под чужой фамилией, но, видимо, происхождением и прохождением службы майор Леденец до своей гибели не подкачал, черных пятен в биографии не имел. В командирской книжке новая запись и добавка к денежному довольствию. В армии довольствие из двух частей – за должность и за звание. Но, как правило, звание соответствовало должности. Не мог лейтенант командовать полком, нонсенс! Вникать в дела эскадрильи не потребовалось, жизнь боевой единицы Андрей изнутри знал. Ответственности добавилось, забот и писанины. Отчеты, заявки, похоронки. Разумом понимал – бумаги нужны, а сердце не лежало. Вот полеты – другое дело. Сбить «Мессер» – большая удача. Превосходит «Мессершмитт» нашего «Яка». И если сбил, значит, тактику правильную выбрал, оказался опытнее, хитрее, удачливее немецкого летчика. Среди немцев слабаков не было. Все с опытом боев в Испании, других странах. И налет часов в летных училищах больше, как и в боевых частях. В сорок первом в советских авиаполках всегда чего-нибудь не хватало – бензина, боеприпасов, запчастей. А у немцев было все по норме. Отставали мы сильно. Перед войной, в 1940 году, Яковлев, бывший в то время заместителем наркома авиапромышленности, посетил с делегацией Германию, встречался с Куртом Танком, конструктором Фокке-Вульфа, Вилли Мессершмиттом, закупил их самолеты, а еще бомбардировщики «Дорнье-215», «Юнкерс-88», «Хейнкель-111». Самолеты облетали в НИИ ВВС, потом конструкторы разобрали, ознакомились с техническими новинками, скопировали многое – прицелы для бомбометания, автоматы ввода и вывода в пикировании, автоматы управления заслонками для охлаждения двигателей. Новшества едва уместились на двух страницах текста кратко. Но все новинки запустить в производство до начала войны не удалось. Немцы прекрасно знали о состоянии производственной базы наших авиазаводов, показывали новинки авиапрома легко. Знали о грядущей войне и считали – русские не успеют что-либо предпринять. Такая же ситуация была с другими видами вооружения. Правда, с танками немцы промахнулись. Они показывали советской делегации тяжелый «Т-V», который существовал в двух экземплярах. Танк был многобашенный, в дальнейшем в серию не пошел. А обозначение это получил средний танк «Пантера». Поскольку в СССР многобашенные танки были, наши специалисты приняли все за чистую монету, по возвращении в Москву доложили. Выводы в Наркоматах сделали неправильные, решили, что у немцев есть перспективный тяжелый танк. Было дано задание форсировать разработку тяжелого «КВ» на Кировском заводе и начать производство среднего «Т-34», образец которого был готов. Кроме того, КБ Грабина было дано задание срочно разработать мощную противотанковую пушку. К 1941 году она была готова – «ЗИС-2» калибром 57 мм и запущена в производство. А вышло, что немцы перехитрили самих себя. Когда Вермахт вторгся в СССР, основными танками оказались легкий «Т-II», средние «Т-III» и «Т-IV». Их останавливала наша противотанковая пушка 45 мм. А «ЗИС-2» пробивала насквозь. Ее сняли с производства как обладающую «избыточной мощностью». Востребована она оказалась на Курской дуге в 1943 году. Но главное – немцы в сорок первом году столкнулись с «Т-34» и «КВ», для них был шок. Абвер ничего не знал о русских новых танках и сообщить руководству не мог. Если бы не два фактора, танковые колонны немцев смогли бы остановить на границе. Первый – наличие в Вермахте мощных 88-мм зенитных орудий, которые задействовали для борьбы с новыми русскими танками. Второй фактор – танкисты не прошли обучение на новых танках, которые предназначались для укомплектования вновь создаваемых механизированных корпусов. Часть танков была погублена экипажами. На новых танках стояли дизельные двигатели, которых в РККА еще не было. В топливные баки танков залили бензин, а не солярку, и моторы угробили. Кроме того, немецкие бомбардировщики в первые же часы прицельно уничтожили топливохранилища и склады боеприпасов. Экипажи вынуждены были бросать исправные машины. Топлива нет и взорвать нечем, даже сжечь. В дальнейшем обо всех новинках авиастроения наши военные и конструкторы узнавали, когда происходили вынужденные посадки немецких истребителей. Случаи такие происходили регулярно. То единственная пуля перебьет бензопровод, и летчик посадит истребитель в поле, а то и мотор заклинит от попадания снаряда. Наши получали практически целый самолет. После ремонта облетывали, снимали характеристики, узнавали о новшествах. Впрочем, немцы действовали точно так же. Немцы на «Мессерах» заменили двигатели «ЮМО» на «Мерседес-Бенц», выдававшие больше мощности, советской промышленности серийно выпускать другой двигатель во время войны было невозможно, из-за станочного парка на моторных заводах, зато на истребители ставили более мощное вооружение. На тех же «Як-1Б» с осени 1942 года пулеметы «ШКАС» калибра 7,62 мм заменили пулеметами «УБС» калибра 12,7 мм. А пушки 20 мм заменили на пушку «ВЯ» калибром 23 мм. А потом и вовсе сделали то, что немцы не смогли, – калибр повысили до 37 мм, а на «Як-9Т» до 45 мм. Попадание одного снаряда разрушало бомбардировщик, не говоря об истребителе. Немецкие летчики стали уклоняться от боев с «Яками», ведь внешне нельзя было отличить этот «Як» от других. Наши оружейники оказались лучше немецких. К исходу 1941 года СССР потерял 40 % посевных площадей, причем самых плодородных – украинских черноземов. Много зерна оказалось не скошено на полях, сожжено. А то, что успели собрать, частично было уничтожено бомбардировками. Немцы всегда умело выбирали для бомбежек самые болевые точки. Дальше стало еще хуже, летом 1942 года Вермахт прошел по донским степям, уничтожив почти созревшие поля пшеницы. Еще 20 % посевных площадей было потеряно. Перед страной вставал призрак голода. Выдававшихся по норме на карточки продуктов не хватало. Казалось бы, 500 граммов хлеба на работающего вполне достаточно. Но это тогда, когда кроме хлеба на столе и мясо, и овощи, и крупы. На карточку иждивенца – ребенка, пенсионера – хлеба выделялось вдвое меньше. Рабочие начали падать у станков. Сильно выручил ленд-лиз. В Америке и Канаде склады были затоварены зерном, цены на него упали. Для фермеров закупки правительством зерна, других продуктов были спасением от разорения. А для Советского Союза спасением. Первые поставки продуктов целиком отправлялись в блокадный Ленинград. Последующие уже доставались армии. В первую очередь подводникам и летчикам – хлеб, мясные консервы, шоколад. Из 18 млн поставленных по ленд-лизу грузов 4 млн. было продовольствие, оно помогло выжить в самый тяжелый период – 1941 и 1942 годы. Лишившись Украины, СССР лишился пороховых заводов. Наркомат бестолково расположил их в одном месте. Америка начала поставлять пороха. Каждый четвертый патрон или снаряд был снаряжен американским порохом. Население в тылу недоедало, но старалось дать армии все – питание, оружие, лишь бы разбили гитлеровскую армию. Потерпев поражение под Москвой, Гитлер изменил направление главного удара. Захват Москвы давал только политический выигрыш, но не военный. С весны 1942 года, когда сошел снег и подсохли дороги, одна часть его армии пошла на восток с задачей перерезать Волгу и захватить Сталинград. Волга была важной водной артерией, по ней баржами поставлялась бакинская и грозненская нефть. Тогда еще не были разведаны другие месторождения, и перережь Вермахт подвоз, ситуация сложилась бы критическая. Вторая часть его армии пошла на юг, на Ростов и далее к Кавказу. Конечной целью были даже не нефтяные скважины Грозного и Баку, а выход к Ирану с его богатейшими запасами нефти и далее – к Индии. Нефть – это кровь войны, не будет ее, остановятся все моторы. Поскольку угроза взятия Москвы миновала, полк, где служил Андрей, перебросили сначала под Воронеж, а потом все далее, под Сталинград. Лето сорок второго года выдалось жарким в прямом и переносном смысле. Настоящее пекло, после взлета самолета поднималось облако пыли, и приходилось какое-то время выжидать, пока она осядет или ее снесет в сторону, чтобы могла взлететь следующая пара. В полку почти каждый день потери. Но молодые летчики, поступавшие на пополнение, были подготовлены уже лучше. Да, еще уступали немцам, но все же лучше пилотировали, стреляли. Чего пока остро не хватало, так это радиосвязи. На части самолетов она была – у комэсков, командиров звеньев, да и то не у всех. Но качество связи было скверным – в наушниках помехи из-за того, что оборудование и электропроводка в самолетах не экранированы. Не хватало самолетов. Заводы работали на пределе. Летом 1942 года в авиачасти начали поступать «Ла-5». Тяжеловат истребитель вышел, если «Як-1» выполнял вираж за 18 секунд, то «Ла-5» за 24 секунды, проигрывая «Мессеру» 3 секунды. Да и в управлении был строг. Если «Яком» мог управлять летчик любой квалификации, то «Ла-5» требовал опытной руки. Скорость «Ла-5» поднялась с форсированием его мотора в модификации «Ла-5Ф», а потом «Ла-5ФН». Но все равно к октябрю 1942 года, когда решался вопрос – устоит ли Сталинград, у немцев было на этом направлении 850 самолетов, а у нас 373. Числилось больше, но все были не пригодными к полетам, двигатели выработали ресурс, а запасных на замену не было. Моторы «М-105П» всех модификаций ставились на разные модели самолетов, завод по выпуску моторов справлялся с поставкой их на авиазаводы, и только небольшая часть шла в запчасти на замену. А еще кроме «МЕ-109» на фронте в массовом количестве появился «FW-190», в 1942 году их выпустили 1878 штук. В мае – июне 1942 года прошла реорганизация ВВС РККА. Вместо ВВС фронтов образовали семь воздушных армий. Андрей полагал – коней на переправе не меняют. Любые организационные изменения в период военных действий вносят только неразбериху. Пока немцы наступали. РККА 27 июля оставила Азов, 07 августа Армавир, 31 августа Анапу. А 13 сентября уже начались уличные бои в правобережной части Сталинграда. Рядом Волга, рукой подать, в некоторых местах Вермахт к урезу воды вышел. Но для германской армии ее продвижение на 650 км от линии фронта на начало сорок второго года приобрело угрожающий оборот. Большие расстояния и плохие дороги, а то и вовсе их отсутствие значительно ухудшили снабжение войск топливом, продовольствием, боеприпасами. Немецкая экономика уже не могла восполнить потери боевой техники в полном объеме. Танки и самолеты были сложнее советских, требовали больше нормо-часов на выработку. Из-за потерь, которых предположить не могли, стало не хватать людских ресурсов, и значительные участки фронта заняли союзники. Румынские 3-я и 4-я армии, 8-я итальянская, 2-я венгерская. Они оказались слабым звеном в обороне, по которым потом и будет нанесен удар советскими армиями двумя сходящимися направлениями. В котел попадут 330 тысяч военнослужащих 6-й немецкой армии. Да еще перед началом операции «Барбаросса» Гитлер освободил немецких военнослужащих от всякой ответственности за свои действия по отношению к военным РККА и гражданским лицам на оккупированных землях. Немцы стали зверствовать. По этому поводу Гудериан написал в своем дневнике: «Гитлер ухитрился объединить всех русских под сталинским знаменем». Полк Андрея располагался на левом берегу Волги, в нескольких минутах лета до правого берега. С сентября «работали» по бомбардировщикам. По пять-шесть вылетов в день делали, ресурса мотора хватало на месяц, а люди выдерживали. С началом ноября стали перехватывать немецкие транспортники «Юнкерсы-52». На них стали забрасывать армии Паулюса боеприпасы и продовольствие, вывозили раненых. Из-за глубокого снега подвоз на грузовиках затруднен, а как сомкнулось «кольцо», так и вовсе стал невозможен. У наших истребителей и бомбардировщиков есть лыжные шасси, у немцев их нет. Привыкли в Европе пользоваться расчищенными взлетно-посадочными полосами. Немецким истребителям сопровождать транспортники стало сложнее, дистанции велики, зато нашим истребителям проще, перелеты невелики, можно бой вести, пока боеприпасы не кончатся. Истребительный авиаполк Андрея располагался на аэродроме «Школьный», рядом с городом, где до войны располагалась седьмая военно-авиационная школа. С приближением фронта к городу тех курсантов, что должны были выпуститься, оставили, остальных вместе с учебными «ПО-2» и «Р-5» отвели в тыл. У наших войск полевых аэродромов более тридцати. А немецкую шестую армию обслуживали более полусотни, из них главных два – Гумрак и Питомник. Гумрак на правом берегу Волги, на север от города, там сейчас современный аэродром располагается. Приспособлен был для полетов в любую погоду, поскольку ВПП была бетонной, из 6-угольных плит, принимала даже тяжелые самолеты, вроде четырехмоторного «FW-200». Аэродром Питомник располагался в 15 км на запад от города. ВПП редкая даже по довоенным меркам, хороший бетон, причем оборудована сигнальными огнями. Они горели 2–3 секунды, потом пятиминутная пауза, и огни загорались вновь. Аэродром считался основным, здесь базировались истребители «МЕ-109G2», пикировщики «Ю-87», тяжелые истребители «МЕ-110». И сюда же садились транспортники «Юнкерс-52». Осуществляли снабжение, вывозили раненых. Второй точкой воздушного моста был Сальск, где базировались транспортники. Были и другие близкие к Сталинграду аэродромы – Прудбой, Абганерово, Северный, были подальше – Обливская, Фролово, Донской, Тацинская. Хорошо поработала армейская и авиаразведки, дали командованию координаты. Андрей прикрывал со своей эскадрильей наши «горбатые» при налете на Питомник. Проще расстрелять или разбомбить самолеты на земле, чем в воздухе. В бою попробуй «Мессера» сбить, семь потов сойдет. Правда, аэродром был прикрыт зенитной артиллерией. Одна батарея 88-мм пушек и одна 20-мм зенитных автоматов «Эрликон» да прожектор. Но налет предполагался дневной. Мимо аэродрома Школьный на высоте 300-400 метров прошли «Илы», тут же взлетели наши истребители. Сделали полукруг, набирая высоту. С командирами звеньев Андрей тактику обговорил. Одно звено сзади «горбатых», два других над ними, с превышением на тысячу метров. До цели лететь буквально четверть часа. «Илы» на штурмовку пошли грамотно. Два «Ила» по зенитным батареям «работали», не давая зенитчикам сделать хоть выстрел, другие сбрасывали на стоянки бомбы. Калибром малым. Зато много и половина из них зажигательные. Сразу пожары вспыхнули. На аэродроме всегда есть чему гореть – сами самолеты, промасленная ветошь, моторное масло в бочках на стоянке. Вот бензин хранился отдельно, подвозился топливозаправщиком. «Горбатые» выпустили несколько реактивных снарядов с внешней подвески, развернулись к востоку. С высоты Волга хорошо видна. Морозов еще не было, вода блестела, на воде и лодки, и катера. С левого берега на правый подвозят подкрепление. Фонтаны воды видны, немцы по акватории ведут огонь из артиллерии. Пушки в глубине кварталов, где-то у тракторного завода, а корректировщик артогня либо на высоком здании, а может и вовсе на берегу, с рацией. «Илы» уже реку перелетели, вылет получился удачным, без потерь. Андрей заложил вираж, пытаясь определить положение батареи. Все же сильно она мешала переправе. За Андреем неотрывно следовал ведомый, а остальные истребители полетели к аэродрому. И в это время в одном из городских кварталов залп. Сверкнули огни, выбросило столбы дыма. Пушки стреляют! Уж он-то прожженный пушкарь, не мог ошибиться. Сразу туда направил самолет. В квартале дома одноэтажные, частные. Скорее всего, рабочий поселок. И пушки видны, довольно распространенные у немцев 105-мм полевые, и суетящаяся вокруг обслуга. Андрей спикировал, дал длинную очередь из пушки и пулеметов. Ныне «Мессеров» он не встречал, боезапас цел, что его беречь? Артиллеристы врассыпную кинулись. Андрей уже самолет в горизонтальный полет перевел, а штурм продолжает Сопегин. Андрей голову к реке повернул. Разрывов меньше, но все равно видны. Стало быть, еще батарея где-то стоит, а скорее – не одна. И в этот момент взрыв за кабиной, сразу дымом потянуло, а потом пламя. Черт! Андрей даже не понял, кто его? Покрутил головой – вражеских истребителей не видно. Зенитка! Пламя все сильнее разгорается, его жар чувствуется даже через шлем. Андрей повернул самолет к реке, он еще слушался рулей и двигатель работал. Но самолет надо покидать, воздухом пламя раздувает, за истребителем факел тянется. Откинул фонарь, отстегнулся, элеронами перевернул «Як» вниз кабиной и выпал. Если бы не летные очки, ожег бы глаза. Кожу на лице опалило. Парашют не открывал. Если повиснет в воздухе, немцы расстреляют из пулеметов. Вода стремительно приближалась. Дернул кольцо, легкий рывок вытяжного парашютика, потом сильный рывок основного купола. Взгляд вверх – раскрылся полностью. И почти сразу всплеск, он с головой ушел в воду. Обмундирование тяжелое, все же поздняя осень, комбинезон, сапоги. В воде от них не избавишься. Вынырнул, набрал воздуха в легкие, стал расстегивать замки подвесной системы. В воде это не так просто. Удалось освободиться с третьей попытки. Комбинезон воды набрал, ко дну тянет. Сверху с ревом совсем низко промчался истребитель Сопегина. Хотя бы ведомый передаст, где Андрей находится. Он стал грести. Как раз середина реки, что до левого, что до правого одинаковое расстояние. И на середине стремнина, самое быстрое течение. Не зря говорят, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Работал руками, пока не устал. Лег на спину, руки-ноги раскинул, хотел полежать, немного отдохнуть. Через минуту недалеко в воде мина взорвалась, потом еще одна, с перелетом. Вилка! Сейчас корректировщик поделит прицел и третьей миной накроют. И времени секунд тридцать-сорок. Перевернулся на живот, стал саженками грести, ногами, хотя в сапоги вода набралась, ноги тяжелые стали. Завывание мины услышал, нырнул. Если бы не кожаный шлем на голове, слух точно бы потерял. Мина ударила метрах в двадцати. Осколки не долетели, вода здорово сдерживает, но гидроудар был сильный. Не уплыл бы с места отдыха, плыл бы сейчас как оглушенная рыба кверху брюхом. Показалось или кричит кто-то? Повернул голову – к нему на лодке дедок плывет. – Летчик, ты живой? – Пока да! – Цепляйся за корму. В лодку я тебя не затащу, силы не те. Да и долго, немец накроет. Андрей обеими руками за корму лодки уцепился. Дедок греб сильно, видимо, из рыбаков, опыт есть. Следующая мина рванула за кормой, осколки на излете шлепались в воду. Очень вовремя лодочник подоспел. В холодной ноябрьской воде ноги судорогой сводить начало. – Ты держись, летчик, держись! Уже до берега близехонько! Андрей голову из-за кормы в сторону выдвинул. Еще метров сто, только две трети пути одолели. Немцы явно не хотели смириться с тем, что летчика спасут. Снова завыла мина. – Берегись! – крикнул Андрей. Лодочник пригнулся, мина взорвалась в полусотне метров по курсу. Мина на подлете издает звук свистящий или воющий. Как услышишь, срочно падай в ямку или другое укрытие. А снаряд услышать невозможно, у него скорость больше скорости звука в два-три раза. И взорвется внезапно. Еще одна мина завыла. Новый взрыв прямо по курсу, уже ближе, лодку подбросило. Шлепки весел о воду прекратились. Андрей посмотрел, а дедок в лодке лежит, и голова размозжена осколками. Сам стал ногами работать, лодку не отпускал, она держала его на плаву. Еще два взрыва уже правее. С трудом дотолкал лодку до места, где ноги дна коснулись. Мышцы ног одеревенели. С берега, сбросив униформу, к нему бросился красноармеец. Ухватился за кольцо на носу лодки, стал тянуть к берегу. Андрей, как выбрался на берег, упал. С него потоки воды текли. Красноармеец форму свою в охапку схватил. – Товарищ летчик! Опасно тут, в развалины надо! И правда. По земле прошелся фонтанчик пулевых попаданий, потом долетел звук пулеметной очереди с правого берега. Для пулемета километр – вполне убойная дистанция. Будет глупо не погибнуть в горящем самолете, не утонуть в Волге и получить пулю уже на берегу, когда опасности позади. Собрался, вскочил и за бойцом. Метрах в семидесяти от уреза воды разрушенное здание из красного кирпича. С разбегу прыгнул в подвал через отверстие от снаряда. А там с десяток бойцов. Чумазые, форма потрепана. – Молодец, Ваня! Пилота спас! При имени Ваня как-то тепло на душе стало. Так приемного сына батареи звали. Андрей в Испанию воевать уехал, думал месяца через 2–3 вернуться, а получилось… Как-то он во Франции? Закончил ли он университет? Вроде место и время для воспоминаний неподходящие, а вот нахлынуло. Андрей бойца поблагодарил, спросил фамилию, номер части, командира. Из всего десятка бойцов только он один на помощь кинулся. В бою тоже так бывает. Когда поднимется в атаку один, за ним встают другие. И трудно первому встать под пули, осознавая, что никого рядом. Андрей комбинезон снял, с помощью бойцов выжал. Вылил воду из сапог. То ли от холода, то ли от стресса, начало трясти. К нему подошел старший отделения, ефрейтор. – Глотните, товарищ майор! Поможет! И фляжку протянул. Приложился Андрей, а там не водка, а самогон-первак. Только три глотка осилил, дыхание перехватило. В этом самогоне градусов девяносто, гореть должен синим пламенем! Зато через пару минут из желудка тепло по всему телу пошло. Натянул влажный комбинезон, обулся. – Хлопцы, как мне к штабу какого-нибудь полка выйти? – А вот пусть Иван проводит. Штаб находился в полукилометре, в здании полуразрушенной школы. Андрей командиру представился. – Да видел я, как ты выпрыгнул! Живой, значит! – Дедок на лодке помог и Иван Скворцов, мой провожатый. – Отмечу после обязательно. Не знал Андрей, что когда ефрейтор Ваню в провожатые определил, жизнь спас. Стоило им уйти, через несколько минут в почти разрушенный дом угодил крупнокалиберный снаряд, всех наповал. Наверное, Господь сам отбирает, кому жить. Командир полка по телефону связался с дивизией, оттуда с аэродромом Школьный. Часа через два за Андреем полуторка пришла. Водитель объяснил: – Улицы завалены, объезжать пришлось. Пока ехали, Андрей убедился сам. Уцелевших зданий, особенно на полосе в километр от реки, почти не осталось. Немцы бомбили с самолетов, обстреливали из пушек. Самое шокирующее для Андрея – в этих развалинах жили люди. Слышал потом – командование так делало специально. Кто будет геройски защищать опустевший город? Вернувшись в полк, доложил о возвращении, потом в землянку. Комбинезон и обмундирование у буржуйки развесил на веревке. Летчики с кухни принесли ужин, фронтовые сто граммов. Еда очень вовремя, Андрей сильно проголодался. У летчиков калорийность питания выше, чем у пехоты или танкистов, а все равно толстых среди летунов не было, частенько хотелось есть. А еще разнообразия, чего-нибудь домашнего. Борща, жареной картошки, пирожков. А если каждый день перловка, пусть и с американской тушенкой, через неделю в горло не полезет. Кстати, тушенка была только свиная, довольно жирная. А отечественная чаще была говяжьей. Уснул беспробудным сном, не слышал, как утром летчики ушли на боевое задание. Он снова стал «безлошадным». Для комэска плохо. Как командир он должен водить своих пилотов на задания. Однако пробыть в таком статусе пришлось всего два дня. С Саратовского авиазавода перегнали на аэродром Школьный три истребителя «Як-1Б». Два самолета достались другому авиаполку, базирующемуся на этом же аэродроме, а один получил Андрей. В основном это прежний «Як», вместо пулеметов «ШКАС» установили пулеметы «УБС», крупнокалиберные. Секундный вес залпа резко возрос, для воздушного скоротечного боя это важно. Понизили гаргрот за кабиной летчика, улучшился обзор назад. В бою кто первый заметил врага, тот имеет больше шансов на победу. После того как механики и техники проверили самолет, Андрей сделал пробный вылет, погонял мотор на всех режимах, опробовал оружие. В качестве мишени использовал сгоревший грузовик. Из пушки сделал три выстрела, только чтобы проверить прицел. А из пулемета несколько очередей выпустил, было интересно. Результат превзошел ожидания. Два пулемета крупного калибра разнесли остатки грузовика не хуже пушечных снарядов. Радовала рация, одно плохо – помехи шли, не всегда можно было разобрать речь. Приземлился довольный. Зима вошла в свои права, выпал снег, ударили морозы. Техникам и мотористам прибавилось работы, перед запуском приходилось двигатели прогревать предпусковым подогревателем. Наши войска 19 ноября пошли в наступление, прорвали фронт с двух сторон, взяли немецкую группировку в клещи и замкнули кольцо окружения. В котел попали 330 тысяч военнослужащих Вермахта. Никогда прежде не было столь массового окружения, да еще зимой, когда холодно, а в сталинградских и ростовских степях еще и сильные ветра. Морозы доходили до минус 28 – 30 градусов. Не хватало еды, а голодный человек мерзнет сильнее. Гитлер приказал Паулюсу, командующему 6-й полевой армии стоять, не отступать. С самолетов посадочным способом, а где это было невозможно, сбрасывались ящики с продовольствием, боеприпасами. Немцы съели всех коней, почти все были обморожены. Конечно, танковые группы снаружи кольца пытались пробиться, прорвать блокаду. Но наши войска стояли крепко и попытки не удались. Немцам в котле пришлось хлебнуть сполна. Самолеты со многих аэродромов перестали летать, не было топлива. Много ли мог взять на борт транспортный «Юнкерс»? Пятнадцать-двадцать бочек бензина. А бензобак у «Мессершмитта» 400 литров, или две стандартные двухсотлитровые бочки. Полный бак обеспечивал полтора часа полета. Так ведь аэродром еще от снега очистить надо, для этого технике бензин нужен. Котел представлял собой овал 30 на 40 километров, простреливался нашей артиллерией с внутренней стороны кольца почти весь. Наши штурмовики и бомбардировщики теперь «работали» по целям внутри котла, стараясь уничтожить боевую технику. А наши истребители действовали против немецких транспортников. Если лишить окруженных продовольствия и боеприпасов, рано или поздно немцы сдадутся. Вывести из строя целую армию – это дорогого стоит. Шестая полевая армия и четвертая танковая в общей сложности насчитывали двадцать две дивизии. Наладить снабжение по воздуху, даже без противодействия советской авиации, было невозможно. Это понимали в Генштабе ОКВ в Германии, так же как и Паулюс, все же он был грамотным генералом. Паулюс послал Гитлеру радиограмму с просьбой вывести войска из Сталинграда и совершить прорыв из кольца при поддержке со стороны группы армий «Дон» Эриха фон Манштейна. Эта группировка насчитывала 30 дивизий, в том числе 6 танковых и одну моторизованную. Но она была раскинута по фронту на шестьсот километров от станицы Вешенской на реке Дон и до реки Маныч. Удар предполагалось нанести из района Котельникова, оттуда до армии Паулюса было 120 км. Но Гитлер запретил вывод войск из Сталинграда, руководствуясь не военной необходимостью, а политической. Сталинград был нужен для дальнейшего наступления до Урала. Немцы недооценили противника, русские переиграли. К началу сорок третьего года шестая армия представляла собой жалкое зрелище. Обмороженные, обовшивевшие, больные солдаты, почти деморализованные из-за того, что их кумир, их фюрер бросил свою армию, не оказал действенной помощи. Военнослужащие уже осознавали, что армия обречена и вопрос капитуляции – это вопрос нескольких дней. Советское командование 8 января 1943 года предъявило Паулюсу ультиматум. Если он не сдастся к 10 часам утра 9 января, все находящиеся в окружении войска будут уничтожены. Паулюс на ультиматум не ответил. Его отказ обрек многих немцев на смерть. Самого генерал-фельдмаршала взяли в плен 31 января 1943 года. Для немцевноябрь 1942 года вообще стал временем катастроф, как предвестник грядущего поражения. В ноябре началось наступление русских и окружение 6-й армии. Так же 4 ноября африканский корпус Роммеля, этого «лиса» пустыни, подвергся ударам британских частей генерала Монтгомери под Эль-Аламейном. Немцы вынуждены были отступить от Египта к Триполи. Победу под Сталинградом широко освещали газеты, сводки Совинформбюро перечисляли количество пленных, взятых трофеями танков, пушек, самолетов и прочей техники. Но до победных салютов в Москве было еще далеко. Впереди был тяжелейший 1943 год, Курская дуга, когда удалось сломать хребет гитлеровской армии.Юрий Корчевский «Качай маятник»! Особист из будущего
© Корчевский Ю. Г., 2015 © ООО «Издательство «Яуза», 2015 © ООО «Издательство «Эксмо», 2015* * *
Заградотряд времени. Я из СМЕРШа
Глава 1
Серой лентой уносилось под колеса машины шоссе. И что я такой невезучий? Еле отпуск на работе летом выпросил, капитан мой все время твердил: «Навигация, навигация, иди, как все, – зимой». Попал я в Ярославское речное пароходство совершенно случайно. Окончив Челябинское танковое училище, честно оттянул свою лямку четыре года, как говорят в армии, «через день под ремень» – взводным, пройдя «славный путь» от лейтенанта до старшего лейтенанта. А потом в армии начался кавардак, денег едва хватало на самое насущное, и, когда полк наш сократили, я уволился. Так в двадцать восемь лет я стал безработным. У отца был знакомый в пароходстве, который и привел меня в отдел кадров. Посмотрев мои документы, кадровик улыбнулся: – Так, значит, Сергей Колесников? У нас танков нет. – Но в дипломе же написано – «инженер-механик». А дизель – он ведь что в танке, что на судне. – Да, это верно. Для начала определим тебя стажером на сухогруз «Окский-35». Постажируешься, оглядишься с месяц, а там видно будет. Вот так я, бывший танкист, и стал судовым механиком. Склонность к железу у меня с детства была. Сколько себя помню, отец и дома, и в гараже с железками возился, вот и я потихоньку втянулся. И учиться пошел не на новомодных ныне юриста, экономиста или менеджера, а к технике поближе. А что в военное училище – так романтика юношеская толкнула. Опять же – на полном государственном обеспечении, поскольку жили мы небогато. На еду и одежду хватало, но излишествами я избалован не был. А не повезло мне, потому как познакомился с хорошей девушкой, уговорились в отпуск вместе ехать, и вдруг – на тебе: мало того, что отпуск ей не дали, так еще и в командировку отправили. Провожая, я подвез ее к вокзалу. Прощаясь, расцеловались, а на перроне цыганка ко мне пристала: – Дай погадаю, красавец! Все скажу – как есть и что ожидает! Сроду на такие штучки я не велся, отмахнулся от нее, да разве от них отвяжешься? Так и шла со мной до машины, а за нею – выводок ее, трое детишек чумазых, галдящих. – Мужчина, позолоти ручку! – не отставала цыганка. Чтобы она отвязалась, я вытащил из кармана смятую сторублевку и сунул ей в руку. Сам же отпер дверь своей «шестерки» и собрался уже сесть, как цыганка дернула за руку: – Предстоит тебе дорога дальняя. Мне стало интересно, я задержался. Мне ведь и в самом деле предстояло ехать в Смоленск – даже дальше. Цыганка раскинула на капоте карты. – Не надо тебе ездить, не будет удачи. Ждет тебя казенный дом. Во как! «Казенный дом» – это что? Больница, тюрьма или чиновничья управа? – Врешь, поди. Все вы так говорите. – Карты не врут, красавец. Домой не вернешься. Вот никогда не верил в гадания! Я сплюнул и сел в машину. Цыганка забрала карты и отошла. Чего, спрашивается, каркать под руку? Через полчаса я уже забыл о гадании, собирая машину. Вещи надо погрузить, продукты, лопаты – маленькую саперную, штыковую и совковую. Мне без них – никак. А еще лупу, веревку и много чего другого. В прошлом году вместе с отцом на Смоленщину ездили, нынче одному придется – слаб здоровьем батенька стал, куда ему землю копать? К тому же в прошлом году аккурат под конец отпуска дожди пошли, пришлось бросить раскопки. Нет, я не кладоискатель и не «черный следопыт». Могилу деда ищем. Еще в войну похоронка на деда пришла. Бабушка поплакала, смирилась, да и прожила потом одиночкою горемычной, растя отца. А после войны жизнь тяжелая была, полуголодная. Так и мыкала нужду, пока отец не вырос да работать не пошел. Там уж полегче стало. Потом отец женился, появился я, и жизнь пошла по накатанной колее: дом, работа – до того момента, когда три года назад отец на празднике Дня Победы встретился случайно с фронтовиком. Тот и разбередил ему душу. Оказалось, что они с дедом воевали вместе – в одном полку и даже одной роте. Однако же сказать, как погиб дед и где похоронен, он не смог. И появилась у отца навязчивая идея – найти могилу деда и поклониться праху его. Понемногу и я проникся этой идеей. А после прошлогодних поисков и раскопок, когда мы нашли незахороненные останки и смертные медальоны воинов, и сам загорелся. Правда, один из медальонов оказался пустым, а на бумажке из второго медальона почти ничего нельзя было разобрать. Но мы сдали эти находки в военкомат. Есть же эксперты, может, и удастся установить фамилию павшего воина, и тогда еще одним неизвестным солдатом станет меньше, и семья узнает, где упокоился их отец или дед. Рано утром я завел машину и выехал на Москву. По случаю воскресенья машин на дороге было мало, трасса была пустынной, и я давил на педали. Впереди показался «Пежо», в просторечии – «пыжик». Посторонись, насекомое, «гонщег» едет! Чем ближе подъезжал я к столице, тем оживленней становилось движение. Вот и кольцевая. Мне направо. По «Европе-плюс» крутили Inna с ее хитом «Amazing», а потом Armin van Buuren. Неплохая музычка. После Можайска машин снова поубавилось. В Вязьме я остановился на ночь в придорожном кемпинге. Не люблю ездить ночью – встречные фарами слепят, видимость ограниченна. А поутру я свернул с трассы влево, не доезжая до Сафонова. Тут уж гравийка пошла, а потом и вовсе грунтовка. Скорость упала, «шестерка» жалобно поскрипывала на ухабах всеми своими сочленениями. Временами справа мелькал за деревьями Днепр. По-моему, пора узнать у местных деревенских, где эта деревушка, о которой говорил отцу фронтовик. Вот и деревушка о пяти домах. Я остановился у дома, где на лавочке сидела старушка. – Добрый день, бабушка! – Добрый, сыночек. – Вы не подскажете, где деревня Порхово? – И-и-и, сыночек! Уж нет той деревни давно! Как сгорела в войну, так и не поселился потом на этом месте никто. А чегой-то тебе она понадобилась? – Могилу деда ищу. – Не найдешь ничего, все бурьяном поросло. А сама деревня вон там стояла: проедешь вперед – и за березами вправо, вдоль реки. Остались вроде трубы печные, а может, уже и их нету – давно я там была, слаба ногами стала. – Спасибо, бабушка. Я сел в машину. Вот березы, поросшая травой, едва угадывающаяся грунтовка. Слева речушка тянется-вьется, два метра шириной. Я ехал едва-едва и все равно просмотрел деревню – вернее, место, где она когда-то была. Просто дорога уперлась в овраг. Развернулся назад. Вот вроде куча камней, поодаль – еще. Заглушив машину, я вышел. Покосившийся, осевший в землю колодезный сруб, рядом – упавшая на землю кирпичная труба от печи… Да, деревня была здесь. Отправная точка для поисков найдена. Все вокруг поросло сочной травой, бурьян по пояс. Кусты малины и крыжовника разрослись и превратились в непроходимые заросли. Грустно смотреть – жили же когда-то здесь люди, строили избы, сеяли хлеб, растили детей. Прошла война, и ничего нет – ни изб, ни людей, одно запустение. Я прошелся по одному участку, перешел к другому. Повернулся к машине, сделал шаг. Под ногами захрустело, земля ушла вниз, и я рухнул в яму, оказавшуюся старым погребом. Сгнившие бревна не выдержали моего веса и проломились. От удара и боли в ноге потемнело в глазах. Когда я пришел в себя и немного осмотрелся, то увидел, что левая штанина разодрана, на голени – ссадины. Ничего страшного, зато сам жив, шею не свернул – уже хорошо. А ссадины до свадьбы заживут, обмыть их вот только надо. Пора и выбираться. Вот только как это сделать? Я с тоской посмотрел наверх, на пролом в настиле. Высота у погреба – метра три, лестницы нет. Только по стенам – дощатые полусгнившие, почерневшие от времени полки. Я попробовал подтянуться за полки руками – бесполезно. Доски и жерди не держали моего веса и под рукою превращались в труху. Совсем рядом, в машине, веревка есть, вот только не добраться до нее. Сижу тут, как в земляной тюрь- ме – зиндане. Вроде смешно, только вот смеяться не хочется. Никто не знает, где я, так ведь и с голоду сдохнуть запросто можно. От отчаяния я поднял голову к дыре, через которую было видно голубое небо, и заорал. К моему удивлению, в дыре появилось лицо старика – бородатого и в картузе. – Чего орешь? – Провалился я, помогите выбраться. Дед исчез, но вскоре появился вновь. – Держи! Вниз ко мне упала пеньковая веревка. Помощь пришла быстрее, чем я думал. Ну, по канату лазать нас еще в училище учили. Ухватившись за веревку, я подтянулся, помог себе ногами и через секунду уже был на краю ямы. Осторожно лег на дерн и отполз на животе в сторону, памятуя о ненадежных бревнах погреба. Встал с горячим желанием поблагодарить незнакомого старика… и застыл от неожиданности. Моей машины не было, а по грунтовке шли люди – с рюкзаками, сумками, баулами, узлами. Тащили за руки детей, катили коляски и тачки, груженные домашним скарбом. Что за ерунда? И где моя машина? В ней же документы мои, деньги, инструменты, провизия. Неужели оставил ключи в замке зажигания? Я механически хлопнул ладонью по карману. Нет, ключи здесь. И старик – вот он, рядом стоит. – Спасибо большое, дедушка, выручил из беды. – Не стоит благодарности. Мы сейчас все друг друга выручать должны. Беда-то какая! – А что за беда? – Тебя что – контузило? Али речь Молотова по радио не слышал? – Не слышал, я в яме был. – Так не медведь же ты в берлоге! Фашист напал! Уже десять ден как! Прет и прет, никакого удержу. Либо я сошел с ума после падения, либо у дедушки «белка» от деревенского самогона. Какие фашисты, какой Молотов?! – Так сейчас чего – сорок первый год? – Самая середина, – подтвердил дед, – второе июля. Кто-то из нас двоих ненормальный, и я даже знаю, кто. – Милок, а закурить не найдется? – Найдется. Я полез в карман, достал пачку «Явы» и протянул старику. Дед с удивлением покрутил в руках сигареты, достал одну, понюхал. – Духовитые. Чтой-то я таких ране не видал. – Так ты, дед, небось махорку курил. – И ее, родимую. Дед сунул сигарету в рот, я поднес зажигалку, чиркнул. Дед затянулся, пустил струю дыма. – Не, слабенькие, разве что побаловаться только ими. Ну, прощевай. – А куда все идут? – Известно – от немца подалее. Я вот – на Вязьму, к сыну. Старик повернулся и пошел по дороге. Я закурил сам и задумался. Что делать? Документов нет, денег нет, из вещей – только то, что на мне, да сигареты. Я был слишком подавлен и потрясен. Полчаса назад я был в своем времени, потом – падение в подвал, и – здравствуйте: тысяча девятьсот сорок первый год, самое начало войны. Не хочу! Упасть в подвал снова, что ли? Может не сработать, только сломаю себе чего-нибудь. Я всмотрелся в проходящих по дороге. Мимо меня, глядя перед собой ничего не замечающими глазами, шли бесконечной чередой измученные люди. Одежда несовременного покроя, сплошь черного и серого цвета. Лишь иногда мелькнет чья-то коричневая кофта. Лица усталые, осунувшиеся. Не похоже, что дед шутил. Блин, вот это я влип! Только сейчас до меня начал доходить ужас моего положения. Меня же на первом посту сцапают! Объяснить, что я из Ярославля, я еще смогу; то, что без документов – потерял. Но ведь если запросят по телефону Ярославль, ничего не подтвердится. В этом времени меня еще нет. А потому запросто могут шлепнуть как немецкого диверсанта. Я попытался вспомнить, что происходило в первые дни июля тысяча девятьсот сорок первого года. Кроме героической обороны Брестской крепости и отступления Красной Армии ничего на ум не приходило. Наверное, надо идти с людьми – не стоять же здесь истуканом. Куда-то же они бредут? Знать, город недалеко. Там и сориентируюсь в обстановке. Я пристроился к бредущим людям. Передо мной шла молодая женщина. Одной рукой она толкала детскую коляску с младенцем, а второй тянула за собой хныкающего мальчугана лет трех. Туфли ее были покрыты густым слоем пыли. – Мам, я устал, есть хочу, – хныкал мальчуган. – Давайте я его понесу, – предложил я. Женщина молча кивнула. Я посадил малыша себе на шею. Господи, да в нем весу не более пуда! Для меня это – не тяжесть. Во время марш-бросков в училище приходилось бежать с куда большим грузом. Около часа шли молча. Все устали, проголодались. – Все, не могу больше! – Женщина уселась на обочину. Я ссадил мальчонку, он прильнул к матери и почти сразу уснул. Вдали раздался странный жужжащий звук. Он быстро приближался. «Немцы! Самолеты немецкие!» – закричали люди и побежали прочь от дороги, бросая вещи. Я же продолжал стоять во весь рост. Ну не будут самолеты стрелять по одиночным целям, тем более гражданским! Оказалось, я ошибался. Раздался звук работающего пулемета, по дороге побежала цепочка фонтанчиков пыли от пуль. Черт! Я бросился с дороги в кусты. Низко над головой пронеслась пара Ме-109, и я успел разглядеть кресты на их крыльях. Видел я такой «мессер» в музее, на фотографии. Тогда он не показался мне таким грозным. Послышались стоны раненых, проклятия улетевшим летчикам. И я сразу сделал первый вывод – надо идти в одиночку. Там, где скопление людей, больше шансов получить пулю или осколок от бомбы. Мои училищные знания не годились – ответить нечем. В нем давались другие установки: видишь врага – убей! Я бы – с радостью, да вот из чего? У меня с собой даже ножа перочинного нет. Самолеты не вернулись. Беженцы поднялись и пошли дальше. На импровизированных носилках, сооруженных из жердей и верхней одежды, они уносили тех, кто был ранен в авианалете и не мог идти сам. И я не остался в стороне, помогая нести раненую женщину. Через час хода показалась окраина небольшого городка. – Дорогобуж, – пронеслось среди беженцев. Дорога плавно спускалась к городку. А на въезде – хилый мост, и перед ним – пост. Натуральный пост – офицер и трое солдат с винтовками за плечами. Я отошел с дороги и стал наблюдать. Женщин, детей и стариков пропускали беспрепятственно. Мужчин останавливали, проверяли документы. Кого-то пропускали, но большинство отводили в сторону. За скоплением людей не было видно, что там происходит. Вероятнее всего, отбирали парней призывного возраста, для мобилизации. Успокаивая себя так, я тоже подошел. – Документы, – потребовал солдат. Висящая за спиной винтовка с примкнутым штыком была едва ли не больше его самого. – Нет при себе, – для убедительности я похлопал себя по карманам. – Товарищ лейтенант, снова без документов! – Отведи в сторону! – Ну-ка, шагай туда! Солдат показал рукой в сторону, где стояли и молча курили парни и молодые мужики. Изначально мною невидимый из-за спин людей, открылся стол, на котором лежали бумаги. За столом на табурете сидел офицер. – Фамилия? – устало произнес он. – Колесников Сергей. – Где документы? – Дома оставил, в Ярославле – паспорт и военный билет. – Хм, а здесь чего делаешь? – К деду ехал, а тут – война. Офицер подозрительно оглядел меня. – Что-то у тебя одежда странная, туфли. – Уж какая есть. – Иванов! К столу подбежал солдат с винтовкой. – Этого – к особисту. Рядовой повернулся ко мне: – Руки за спину и шагай вперед. Мы прошли узкий хлипкий мост и метров через двести завернули во двор старого кирпичного здания. Здесь в крытую «полуторку», как в просторечии назывался «ГАЗ-АА», солдаты грузили ящики. Со ступенек спускался, судя по портупее и кобуре на ней, офицер. – Вот, военком к вам направил, документов при себе не имеет. – Свободен, боец. Кругом! Ага, солдат бойцами называют. Надо запомнить. Плохо, что я не знаю знаков различия на петлицах, отмененных с 1943 года – с введением погон. Единственно – запомнил, что у офицера на петлицах было два квадратика – «кубаря». Офицер со мной даже разговаривать не стал: – Садись в кузов, потом разберемся. Я забрался в кузов; туда забросили еще пару ящиков и сели двое солдат. Натужно завыл слабенький мотор, и мы выехали со двора. Я посмотрел на своих сопровождающих, и меня охватила тоска. Вот влип! Сначала из своего времени на шестьдесят лет назад отбросило, сейчас трясусь в грузовике в качестве подозреваемого неизвестно в чем, и что со мной дальше будет, совершенно непонятно… По фильмам и книгам я знал о крутом нраве энкавэдэшников. Шлепнут без суда, и все дела. Фронт дальше на восток покатится, и кто будет разбираться с расстрелянным, когда вокруг гибнут тысячи? Надо искать какой-то выход, вплоть до побега. У бойцов – винтовки, у офицера в кабине – допотопный наган. Шанс небольшой, но есть. Авось не попадут. Полуторку немилосердно трясло на ухабах грунтовой дороги, гремели ящики в кузове, грузовичок завывал мотором и скрипел рессорами. Оба бойца сидели у заднего борта, зажав винтовки между ногами. Когда на очередном ухабе задок грузовика подбрасывало вверх, они хватались руками за скамью и борт, упирались ногами, стараясь не потерять равновесие и не свалиться на дно кузова. Из-за шума я, так же как и другие, не услышал приближения атакующего нас самолета. Сначала в брезенте над головой появились дырки, от ящиков и бортов кузова полетели щепки, и только потом по перепонкам резанул рев двигателя, почти мгновенно оборвавшийся. Боец напротив меня истошно закричал, вскочил и, обхватив голову руками, перевалился через задний борт машины. Другой оторопело глядел на него, вцепившись побелевшими руками в винтовку. Полуторка съехала с дороги. Уткнувшись носом в дерево, она остановилась и заглохла. Все, нельзя медлить ни секунды – самолет может зайти на второй круг. Я рванулся к заднему борту, перевалился через него, спрыгнул на землю и подбежал к лежащему на дороге бойцу. Самолет описывал полукруг, явно желая добить грузовичок. – Эй, боец! Я потряс воина за руку и лишь только сейчас заметил, что его голова в крови. Он был мертв. Меж тем самолет снова заходил на боевой курс. Надо немедленно убираться отсюда! Я рванул в сторону от машины, как лось, ломая кусты, пробежал десяток метров и, запнувшись за валежину, упал. Самолет выпустил очередь по машине и взмыл вверх. От машины повалил дым, затем показались языки пламени, и через несколько секунд грузовик пылал, как факел. Посмотрев на небо, я подошел к машине. На земле лежал выпавший из кабины офицер. Грудь его разворотило пулеметной очередью. Обежав грузовик, я увидел в языках пламени водителя. Его окровавленная голова склонилась на руль. Вспомнив, что в кузове грузовика оставался боец, я подбежал к заднему борту и, подтянувшись на руках, с надеждой заглянул через край. Боец в луже крови неподвижно лежал на дне грузовика, раскинув руки. Рядом валялась винтовка. От вида страшной трагедии перехватило дыхание. Шатаясь, я побрел к кустам на обочине дороги и присел. Надо собраться с силами и обдумать, что делать дальше. Повезло мне на этот раз – я один остался в живых. Идти назад, в Дорогобуж? Нет уж, на контрольном посту меня уже задерживали без документов. Пойду по дороге вперед, куда-нибудь она выведет. Солнце уже клонится к закату, надо поторапливаться: хотелось есть, да и спать где-то надо. Давненько я не делал пеших переходов, но понемногу втянулся и до сумерек прошел километров восемь. Впереди, на пригорке, показалась деревушка. Я обрадовался – воды напьюсь, а повезет если, то и поем чего-нибудь да на сеновале переночую. Смеркалось быстро, и, когда я добрался до первого дома, стало совсем темно. На единственной деревенской улице, на противоположной от меня стороне, вспыхнули фары. Я шарахнулся в сторону, упал за кусты малины. Не хотелось бы мне провести ночь в «кутузке». Фары описали полукруг, звук мотоциклетного двигателя стих, а с ним и погасли фары. Но при свете их, когда мотоцикл разворачивался, я успел заметить танковую корму – гусеницу и кормовой лист брони. Первым желанием было – вскочить и подойти. Но что-то меня в мельком увиденном насторожило. Я еще раз мысленно попытался оценить увиденное. Так, фара выхватывает траки гусеницы с левой стороны, корму танка. Странно! Глушителя не видать. На БТ-7 или Т-26, наших легких танках, бочонок глушителя лежит горизонтально вдоль борта. У Т-34 выхлоп идет вниз из двух патрубков, что часто демаскировало движущийся танк, так как мощные струи газов поднимали пыль, целое облако пыли. Вкупе с ревом дизеля и лязгом гусениц это позволяло врагу засечь танк. У немцев же патрубки выводили отработанные газы в обе стороны. Точно! Сейчас я видел как раз такой вариант. Меня чуть холодный пот не прошиб. Вот бы напросился на ночлег – в избу с немцами! В лучшем случае – лагерь военнопленных, в худшем – расстреляли бы у забора. Эх, оружия никакого нет! Жалко, что не успел прихватить хоть винтовочку у убитых бойцов из полуторки. Да что об этом теперь сожалеть… Надо уносить отсюда ноги. Но куда идти? И карты нет, сориентироваться невозможно. Местность незнакомая, где наши? Вообще-то направление на восток легко определить по солнцу или звездам. Но это слишком общо. Я отполз от деревни, потом встал на ноги и отошел в лес. Не барин, на земле переночую. А есть охота – сил нет! Найдя ногой место, где трава была погуще, я улегся. Долго крутился, обдумывая свои действия на завтра, и незаметно уснул. Под утро замерз, свернулся клубком, снова придремал. А проснулся от выстрелов. Открыл глаза, прислушался. Стреляли недалеко, похоже – в деревне, где стояли немцы. Пригнувшись, а потом ползком я подобрался к опушке. Немцы в серой и черной униформах гонялись за курами и прочей домашней живностью, стреляли в них из пистолетов и автоматов. По-видимому, процесс грабежа казался им смешным, все весело хохотали и хлопали себя по ляжкам, потом из избы выбежал офицер, отдал команду. Солдаты полезли в полугусеничный бронетранспортер. Танк и транспортер, больше похожий на стальной гроб, завелись и выехали из деревни. Опасаясь, что немцы могли остаться, я углубился в лес, обошел деревню полукругом и снова вышел на дорогу. Однако шел уже с опаской. Неизвестно, кто может появиться из-за поворота – наши или немцы. Следы гусениц от танка и транспортера сворачивали от грунтовки вправо. Ну да, все понятно – на восток. В небе послышался рев моторов. Я задрал голову. На восток, на небольшой высоте, уходил наш истребитель И-16, прозываемый «ишачком». За ним летела пара «мессеров». Ме-109, пользуясь преимуществом в скорости, зажали наш ястребок в «клещи». Вот один зашел И-16 в хвост, дал очередь. Мимо! Немец отвалил в сторону, уступая место другому. И в это время наш «ишачок» перевернулся через крыло, сделал вираж и снизу прошил брюхо немецкого Ме-109. Немец задымил, стал разворачиваться на запад. Но второй расстрелял «ишачка» почти в упор. От нашего истребителя полетели куски обшивки, потянулся шлейф дыма. Из кабины вывалился пилот и почти сразу открыл парашют. Я уж обрадовался было, да рано. Немец стал выписывать круги вокруг парашютиста, давая короткие очереди по фигуре летчика. Вот сволочь! От ненависти к немцу у меня сжались кулаки. Одно дело – поединок на истребителях. Хотя и его честным не назовешь – уж слишком велика разница в вооружении и скорости нашего И-16 и немецкого «Мессершмитта». И совсем другое – расстрел летчика на парашюте. Наш И-16 упал в полукилометре от меня, взметнув пламя. Вскоре долетел и звук взрыва. Летчика под парашютом ветром сносило в сторону. Может быть, ранен, ему еще можно помочь? Я бросился бежать к месту приземления парашюта. Казалось – рядом, а бежать пришлось с километр, да не по дороге, а по захламленному валежником лесу, перепрыгивая ямы и ручьи. Вот и парашют, болтается на дереве, зацепившись куполом. Летчик лежит на земле. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять – ничем помочь ему уже нельзя. Синий комбинезон был весь изрешечен пулями и залит кровью. Я пошарил по карманам – пусто. Никаких документов. Может, перед полетом сдал? А как узнать имя погибшего? Выйду к своим – рассказать же надо. Я снял с летчика пояс с кобурой, расстегнул ее и вытащил новенький «ТТ». Выщелкнул обойму – полная! Снова загнал ее в рукоятку, вернул пистолет в кобуру и опоясался. Схоронить бы парня надо, да нечем могилу вырыть – ни лопаты, ни ножа. Послышалось тарахтение мотоциклетных моторов. Видимо, воздушный бой и падение летчика видел не только я, но и немцы. Я уж было рванулся в лес, как взгляд упал на планшет с картой. Как же я мог так сплоховать? Сорвал с убитого летчика планшет, перекинул его через шею и – ходу. Ветки хлестали по лицу, я прикрывался рукой и углублялся в лес. Все, хватит. Я остановился, отдышался. Звук моторов стих у места падения летчика. Ни похоронить я его не смог, ни в сторону тело оттащить и укрыть хотя бы в лощине какой. Сам бегаю, как заяц от гончих. Это на своей-то земле! Горько и обидно мне стало. Но что я могу сделать с пистолетом против пулеметов, стоящих у немцев на мотоциклах? Я раскрыл планшет, всмотрелся в карту. Масштаб карты не тот. Конечно, с воздуха любой город за секунды пролетаешь. Но все-таки сориентироваться как-то можно. Так, вот Дорогобуж, вот дорога Смоленск – Москва. Предположительно я в этом лесном массиве, – я ткнул пальцем в зеленое пятно на карте. Выходить на смоленское шоссе нет никакого смысла: уж если немцы добрались сюда, то и на шоссе они наверняка. Надо забирать немного южнее и на восток. Сориентировавшись по солнцу, я двинулся в путь. На дорогу выходить не рискнул. По лесу идти дольше, зато безопаснее. Наткнулся на ручей, напился вволю чистой воды. Жажду утолил, но есть захотелось еще сильнее. Шел так быстро, как только мог – даже вспотел. Подошел к опушке, остановился. Впереди – открытое пространство, луг метров триста шириной. Надо осмотреться. Я замер прислушиваясь. Вроде тихо. Слева, метрах в двадцати, раздался шорох. Я расстегнул кобуру, вытащил пистолет и взвел курок. Лег на землю и медленно, стараясь не задеть за сухостой, пополз в ту сторону. Может, зверь какой лазит, а может, человек. Но сомнительно, что немец. Не будут они прятаться в лесу, они предпочитают дороги и при этом ведут себя нагло. А вот и тот, кто шуршал. Между деревьями лежал молодой солдат, напряженно вглядывающийся в открывшуюся поляну и лес за ней. – Замри! – скомандовал я. – Да руки подними, чтобы я их видел, только медленно. Солдатик вытянул вперед руки. – Теперь поднимись. Парень подчинился. Я стал разглядывать его. Совсем молодой боец, лет девятнадцати – пушок на щеках. Форма по фигуре не обмята, гимнастерка топорщится сзади над брезен- товым ремнем. На ногах – ботинки с обмотками. И взгляд растерянный. – Ты кто? Парень шмыгнул носом: – Васька. – Доложись по уставу. – Василий Тотьмянин, боец пулеметного взвода. – И где же твой взвод, боец? – Нету никого, всех бомбой с самолета накрыло. Лицо его скривилось, еще немного – и заплачет. – Давно призвали? – Пятого дня. – Оружие есть? Васька подбородком показал на землю. Там лежал штык от мосинской винтовки. М-да, оружие называется. Штык четырехгранный, без рукояти. Только на то и годен, чтобы пристегнуть его к винтовке и колоть врага в штыковом бою. Даже порезать им что-нибудь невозможно. – А ты кто, дяденька? – Я тебе не дяденька, а командир запаса. К своим пробираюсь. – Возьмите меня с собой. Видимо, парень боялся остаться один. Что с него взять – молодой совсем, наверное, даже обучить не успели. – Ладно. Теперь давай перебежками – через луг. Пробежал немного – упал, огляделся. И таким образом – до леса. Понял? – Понял, товарищ командир. Ну, так я пошел? – Давай. Парень рванул через луг, споткнулся, упал, вскочил, снова помчался. И не успел я выматериться, как он уже был на опушке леса, с другой стороны луга. Говорил же я ему – «перебежками!». Теперь моя очередь. Я побежал. Быстро бежать не получалось – луг кочковатый, того и гляди, запнешься. На средине луга залег, огляделся – никого. И вторым рывком – уже к лесу. Отдышался. – Ты чего не перебежками, Василий? – Так не было же никого. – Слушай впредь, когда тебе старшие говорят. Мы пошли дальше. Есть охота – сил нет, уже второй день голодный. – Василий, ты когда последний раз ел? – Третьего дня. М-да, надо искать еду, иначе мы так долго не пробегаем. Выходит, хочешь не хочешь, а надо искать какую-нибудь деревню и просить хоть хлеба кусок. Мне это сильно не нравилось, но другого выхода я в создавшейся ситуации не видел. Как-то быстро стемнело. Набежали тучи, пошел мелкий моросящий дождь. Мы быстро промокли, ноги скользили по мокрой траве. Слева послышался треск мотоциклетного мотора. Мы замерли, вслушиваясь. Мотор то взревывал, то смолкал, но звук шел с одного места. Я взглянул на Василия: – Пойдем посмотрим. Мы двинулись влево. Дождь заглушал шаги. Вышли на просеку в лесу. Немец в клеенчатом плаще и каске безуспешно пытался вытолкнуть из грязи засевший почти по ступицы мотоцикл с коляской. – Сейчас я его прищучу. – Давай уйдем от греха подальше, у него на коляске пулемет, – прошептал мне в ухо Василий. – Ляг, и чтобы – тихо. Тотьмянин послушно улегся в траву. Я вытащил пистолет, взвел курок и стал подкрадываться к немцу, укрываясь за деревьями. Двадцать метров, пятнадцать, десять… Пора! Я поднял пистолет, поймал на мушку спину в плаще. Мушка плясала на цели. Никогда до этого я не стрелял в людей – только по мишеням. Или это от голода и усталости? И пистолет неизвестный – пристрелян ли? Задержав дыхание, я додавил спуск. Выстрел грянул как-то неожиданно, оглушив. Немец упал ничком в грязь. – Василий! Смотри за дорогой! В несколько прыжков я подскочил к немцу. Не сводя ствола со спины, пнул его ногой в бок. Даже не шелохнулся! Я сунул пистолет в кобуру, перевернул убитого на спину. На его груди был вырван кусок плаща от прошедшей навылет пули, вокруг рваной дыры все окрасилось кровью. Готов! – Василий, что там? – Покамест никого не видно. Странным образом немец приковывал к себе внимание. Я первый раз видел настоящего фашиста. Не манекена в музее, одетого в форму вермахта, а реального врага. Плащ – то ли клеенчатый, то ли прорезиненный, кожаный ремень с бляхой, на которой выдавлено «Got mit uns». Узкие погончики. На рукаве – непонятный значок. Надо бы обшарить, посмотреть документы – из какого полка, а может быть, и карта при нем есть? Да только грязен он и в крови. Или я боюсь обыскивать убитого? Я обошел мотоцикл, начал обыскивать коляску. На сиденье лежала какая-то коробка. Я разорвал картон. Похоже на галеты. Сунул одну в рот, пожевал. Что-то вроде высушенного пресного хлеба. Повернув запор, открыл багажник коляски. О! Какие-то банки. Никак – тушенка. – Василий, иди сюда. Парень подбежал. – Забери консервы. Боец скинул с себя гимнастерку, связал рукава и шустро выгреб туда все содержимое багажника. – Коробку с галетами туда же сунь. Я стал осматривать крепление пулемета. Ага, понял. Снял с коляски пулемет с лентой патронов в круглой коробке. Тяжел, черт! Мы пошли в глубь леса. Первым остановился Василий. – Все, не могу больше, давай передохнем и покушаем. – Вася, если немцы наткнутся на своего убитого, они начнут прочесывать лес. Потому давай еще отойдем. Солдат закинул на плечо узел из гимнастерки, и мы пошли в лес, в сторону – подальше от дороги. – Все, тормози, здесь и расположимся, – скомандовал я. Мы поели галет, покрутили в руках банки с консервами да и отставили их в сторону. Называется – видит око да зуб неймет. Ни консервного ножа, ни штыка – ничего, даже просто острого, чтобы открыть банку, у нас не было. Наверняка же у немца был при себе штык или нож, так нет же – побрезговал обыскивать. Вот и сидим теперь у жратвы и полуголодные. Мы доели галеты, потому как от дождя упаковка стала расползаться, и сами галеты стали походить на подмоченный хлеб. В животе разлилось приятное тепло. Жаль, шалаш для укрытия от дождя не сделаешь – лес неподходящий, сплошь березы да осины. Я стал разбираться с пулеметом. Откинул крышку – лен- та уже заправлена. Запаса лент нет, потому – оружие одноразовое: отстрелял барабан и выкинь. – Стрелять-то хоть научили? Ты же в пулеметном взводе был? – Не, не умею. Я подносчиком был. Первый номер обещал научить, да не получилось. Меня ведь только призвать успели, в форму переодели, а через три дня от взвода один я и остался. – Не горюй. Вот к своим выберемся, там научат. А теперь бери узел, пойдем деревню искать. Не все же нам в лесу под дождем сидеть. Я подхватил пулемет, Васька забросил на плечо гимнастерку с харчами. Плохо, что остался он в одной нательной рубахе, а она белая, – далеко видать. После галет прибавилось сил, но не скорости. Ноги в насквозь промокших ботинках разъезжались по раскисшей земле. Шли мы часа полтора. Как мог, я выдерживал направление на юго-восток. Однако лес – не прямая дорога. Пришлось и овраги огибать, и бурелом обходить. Мы вышли на опушку. Я махнул рукой Василию, шедшему позади меня в десяти шагах: «Ложись!» Недалеко стояла деревушка о пяти домах на одной улице. Понаблюдал я за ней с четверть часа – никакого движения. Ни деревенских, ни военных – наших или немцев – не видать. – Пошли. Ежели в деревне немцы, бросай гимнастерку с консервами и беги в лес. Я с пулеметом попробую отбиться и – за тобой. – Так точно, товарищ командир. Так и пошли. Я впереди с немецким «МГ» наперевес, сзади – Василий. Что-то тихо в деревне. Не слышно, чтобы куры кудахтали или коровы мычали. И жители где? Не нравилось мне все это, но теперь уже и к лесу поворачивать поздно. Мы подошли к крайней бревенчатой избе – на двери замок. Ко второй – двери нараспашку, изба пустая. Василий присел на крыльце под навесом, я же не поленился проверить всю деревню. Ни людей, ни животных – никого. Вернулся к Василию: – Никого, пустая деревушка. – Харчи есть, в избе переночуем, обсушимся. Даже огонь в печи можно развести, – предложил обрадованно Василий. – Э, нет, Вася. По дыму нас сразу и учуют. Я здесь постерегу, а ты пройдись по сараям, может, нож сапожный или топорик, на худой конец – стамеску или отвертку найдешь. Банки открыть надо. – Это точно. Василий ушел, но вскоре вернулся. В одной руке он нес кухонный нож, в другой – небольшой топорик. Тут же на крыльце, под навесом, мы открыли банки. Одна оказалась с тушенкой, другая – с кашей. Пользуясь ножом вместо вилки, мы моментом съели содержимое. Маловаты баночки. Открыли еще две, и только после этого почувствовали себя сытыми. – Ну что, Василий, давай ночлег искать. – Да ты чего, командир! Вот же изба! – А если вечером немцы нагрянут? – Сыро же, дороги развезло. Вон, даже самолеты ихние не летают. – Ты про танки забыл, Вася. – Нужна им эта занюханная деревня… – Нет, поищи баньку или сеновал какой – только от изб подальше. Повздыхал Василий, да старших слушаться нужно. Он побрел на зады деревни и вскоре вернулся. – Есть сарай, похоже – сено в нем раньше было. – Веди. Сарай был небольшим и сухим. В углу солома нашлась. Мы перетащили ее к двери и улеглись по обе стороны. В открытую дверь я выставил пулемет на сошках. – Вот что, боец. Ты пока поспи, а я покараулю. – Чего там караулить, пустая деревня-то. Я демонстративно посмотрел на часы: – Через четыре часа разбужу. Время пошло. Василий улегся на солому, повертелся немного – уж больно она кололась, но вскоре уснул. Я лежал, поглядывая на смутно виднеющуюся за пеленой дождя дорогу, и размышлял. Какого дьявола, за что я попал на шестьдесят лет назад? И самое главное – как отсюда выбраться? В ближайшей перспективе – выбраться к своим, в отдаленной – вернуться в свое время. Может, не стоило уходить от того злосчастного погреба, а спуститься туда еще раз? Какие изгибы времени сыграли со мной злую шутку? Да и смогу ли я отыскать снова тот погреб? В голове роилась куча вопросов. Например – где линия обороны наших? Что сейчас происходит на фронтах? В школе, а потом в военном училище мы, конечно же, изучали историю, в том числе и историю Великой Отечественной войны, но не по месяцам и уж тем более не по дням. В общем и целом я представлял себе все сражения прошедшей войны, знал, где остановили немцев. Знал о Сталинграде и Курской дуге, о взятии Берлина в сорок пятом. Но вот конкретно – третьего июля что здесь происходило? Радио бы послушать, да где его взять? В деревне я даже электрических проводов не видел. Не удосужилась Советская власть электричество сюда провести. На соломе я слегка согрелся, обсох. Сытый желудок и усталость клонили ко сну. Солнце, едва угадываемое сквозь пелену дождя и низкие тучи, уже садилось. Еще немного, и наступит ночь. А ночью, как известно, немцы не воюют, можно будет и расслабиться. Однако благодушным ожиданиям моим не суждено было сбыться. Вдалеке послышался шум моторов, и в деревню вполз средний немецкий танк Т-IV с короткоствольной 75-миллиметровой пушкой, прозванной самими же немцами «окурком», а за ним – легкий двухосный бронеавтомобиль, известный как «Хорх-I», вооруженный пулеметом в башенке. Против такой силы шансов у нас не было никаких. Я растолкал Василия: – Тихо! Немцы в деревню вошли. Василий мгновенно сел на соломе и вскинул на меня испуганные глаза: – Уходить надо, командир. – Погоди, посмотрим. За сараем речушка, если что – на ту сторону перебежим. На танке и бронемашине они туда не сунутся, увязнут. Мы притихли и стали наблюдать. Немцы прошлись по деревне, заглянули во все избы и выбрали себе понравившуюся – она была размером побольше. Натаскали приготовленных хозяевами дров, затопили печь. Конечно, промозгло на дворе – обсушиться захотели да еду подогреть. Мы сидели в напряжении. Сунутся они к нашему сарай- чику или не обратят внимания? Не обратили. Сдался им наш сарайчик, если даже в избах поживиться нечем. Видно, немцы подкрепились и выпили – из избы послышались звуки патефона. Вот наглецы, с комфортом воюют. Небось из трофейных патефончик-то, не из Германии же его сюда привезли. И такая меня злость взяла! Я, русский, на своей земле, как одичавший зверь, в сараюшке прячусь, полуголодный и промокший, а эти гады еще и веселятся! В голове родился дерзкий план. – Слушай, Вася. Ты сможешь унести сразу и пулемет, и харчи? – Смогу. Тут и харчей-то – три банки всего и осталось. – Топорик мне дай. А сам задами, по огородам уходи на правый край, к лесу. Там затихарись и жди у дороги. – Сколько ждать? – деловито осведомился он. – Что я тебе – поезд по расписанию? – прошипел я. – Сколько нужно, столько и жди. Может, до утра. – Ты что задумал-то, командир? – Что ты все заладил – «командир, командир…» Сергеем меня звать. Танк задумал угнать. – У немцев? – изумился боец. – Тише ты! Ну не у своих же. Или ты здесь еще какие-нибудь танки видишь? – Никак не можно – не справишься. Давай лучше вдвоем уйдем. Лучше бы он этого мне не говорил! До этой минуты я еще колебался, а после его слов твердо решил – сделаю! Часовой там наверняка есть, но для этого я топорик беру. Стрелять нельзя – немцев около десятка. А танк что? Как трактор – два рычага, три педали. Только бы кнопку или рычажок стартера найти. И ничего, что темно и дорогу плохо видно. Как говорится – у носорога плохое зрение, но это проблема окружающих. Фары-то у танка есть. Правда, как их включать, я не знаю, но думаю, попозже разберусь. – Ну, Василий, бери пулемет, харчи – и с Богом! – Ты что, в Бога веришь? А я – так нет, комсомолец я. – Да это так, вырвалось. Чувствовалось, что уходить в ночь и под дождик Василию не хочется. Что с него возьмешь – пацан совсем еще. Ему бы с девками на околице деревни гулять. А тут темень, опасность – одному страшновато. Васька поежился, встал, потоптался, закинул на плечо пулемет, в левую руку взял гимнастерку с консервами: – Жду, командир. Не обмани, гляди. – Если жив останусь. Ну, иди. Василий ушел. Я вздохнул. Увидимся ли мы еще? Проверил пистолет, сунул его в кобуру, не застегивая клапан, чтобы в случае крайней нужды выхватить быстрее. Но лучше бы этой нужды не возникло. Немцы – вояки сильные, решительные. На выстрел всей толпой выбегут и преследовать будут, пока не убьют. Сердце гулко колотилось в груди. Я уже убил немца у мотоцикла. Но с нескольких шагов и из пистолета. А теперь предстояло топором – как разбойнику с большойдороги. Как-то не по себе было. Я вышел из сарая, прошел несколько шагов, потом опустился на землю и пополз. Все равно мокрый и грязный. Дополз до ближайшей избы и замер у хлипкого штакетника, обратившись в слух. Где часовой? Немцы – народ дисциплинированный, обязательно часового поставят. Вот только где он? На улице под дождем матово лоснились бока бронированных машин. И – никакого движения. Я пролежал не меньше получаса и уже стал подумывать: а не слишком ли я верю в немецкий порядок? Может, и часового-то нет? Есть! Есть часовой! Сам выдал себя. На короткое время зажегся фонарик с синим светофильтром – часовой поднес его к руке. Видимо, смотрел время на часах. Черт! Когда же у них смена? Ждать или потихоньку подобраться? Подожду. На часы поглядывают в последние минуты перед сменой караула – по себе знаю. И тянутся они, эти минуты, ох как долго. Вскоре открылась дверь в избу, вырвался луч от фонаря. К часовому подошел сменщик, на ходу накидывая капюшон плаща поверх каски. Оба закурили, поговорили немного: – Дас ист фильляйхьт айн вэтэр! (Ну и погода!) – Ганц рихьтихь. Зер шадэ, – донеслось до меня. (Совершенно верно. Очень жаль.) Я понял: погода наша им не нравится. Подождите, вас еще декабрь сорок первого под Москвой ждет! Сменившийся с поста часовой ушел в избу. Новый часовой принялся расхаживать вдоль улицы – между забором и танком с бронемашиной. Глаза мои уже хорошо адаптировались к темноте. Надо только выждать немного. Сейчас часовой еще бодр, через часок устанет топтаться и остановится. Дождь моросил, не переставая, и на мне не было сухого места. И хоть было лето, я стал подмерзать. По моим прикидкам, времени уже прошло достаточно. Я стал медленно, ползком подбираться к тому месту, где стоял часовой. Немец чертыхнулся – наверное, ругал плохую погоду в России, – полез в карман, достал сигареты. Я перехватил в руке топор поудобнее и подобрался поближе, готовясь к прыжку. Как только чиркнет спичкой или зажигалкой – самое время для нападения. Огонек на миг его ослепит. Я поднялся на одно колено, как бегун перед стартом. Немец стоял ко мне спиной. Он чиркнул спичкой и сложил ладони вместе, прикрывая огонек от дождя. Как подброшенный пружиной, я вскочил и прыгнул вперед. Немец почуял своим нутром посторонний звук – даже голову начал поворачивать, когда я топором ударил через капюшон пониже каски – там, где должна быть шея. С противным чавкающим звуком лезвие перерубило позвонки и плоть. Часовой завалился набок. Теперь нельзя терять ни секунды. Ногу – на каток, другую – на гусеницу, и я – на корме. Тьфу ты, черт! Забыл снять с часового фонарик. Это сейчас для меня самая нужная вещь. В своей машине человеку подсветка, может, и не нужна – мышечная память сама подведет руку к нужному рычагу или тумблеру. А как мне искать кнопку запуска стартера, когда я в немецком танке не сидел, живьем его видел в Кубинке один раз, да и то мельком. В училище мы изучали танки вероятного противника – французский «леклерк», немецкий «леопард», американский «абрамс». Но то были современные танки. Кто тогда мог предполагать, что я с ним столкнусь в реальности, да еще ночью? Потому пришлось спрыгнуть и отцепить с пуговицы плаща фонарь на кожаном ремешке. Я сунул его в карман джинсов, чтобы не звякнул о броню, и снова взобрался на корпус танка. Сразу – к башне. Потянул одну из двух половинок бокового люка. Открылась. Я посветил фонариком – пусто, никого, только на сиденьях шлемы экипажа лежат. Осторожно я пролез внутрь, прикрыл створку люка, по- вернул защелку. То же самое проделал со всеми остальными люками. Есть на танковых люках такие задвижки. Запер экипаж люки изнутри, и попробуй выкури его оттуда. Правда, есть одно «но»: у экипажей и танкоремонтных бригад есть специальные ключи – ну, как у проводников железнодорожных вагонов для дверей. Если подобьют танк и погибнет экипаж, ключом можно отпереть люк. По крайней мере, запершись, я не опасался, что кто-нибудь может внезапно открыть люк. Теперь можно и осмотреться. Изнутри броня танка покрыта слоем пробки, окрашенной в белый цвет. Неплохо придумано, хоть экипаж от синяков и шишек уберечь можно при движении по пересеченной местности. Я плюхнулся на водительское сиденье. Довольно удобно. Так, оба рычага передо мной, три педали – фрикцион, тормоз и газ. Ну, с этим понятно. А где стартер? Панель приборов скудная, у каждого тумблера или манетки надписи. Знать бы немецкий – сразу разобрался бы. Я нажал наудачу одну кнопку, другую – тишина. Подожди-ка, вон рычажок, бока отполированы пальцами до блеска. Попробовал я его придавить – не поддается. Повернул вправо. Ура! Взвыл стартер, двигатель завелся сразу. Понятное дело, «Майбах» о двенадцати цилиндрах – не полуторка. Выжал фрикцион, включил передачу. Мне было все равно какую. Танк и с первой тронется, и с четвертой. Ему безразлично – мощности с избытком. И надавил на газ. Танк чуть на дыбы не поднялся. Передок подбросило, и он рванулся вперед. Я прикинул – наверняка экипаж уже выскочил из избы. Какими бы пьяными они ни были, не услышать рев танкового мотора рядом с избой было невозможно. Вот только сделать со мной они ничего не смогут – на бронеавтомобиле только пулемет. Я начал нажимать кнопки, пытаясь включить фары. С четвертой попытки это удалось. Светили они скуповато, через узкие щели, да еще и с синим светофильтром. Я всмотрелся в водительский перископ. Ё-моё! Из деревни-то я выехал, да еду не к лесу, где меня Василий ждет, а совсем в другую сторону. Я плавно потянул на себя правый рычаг, и танк послушно сделал правый поворот. Дотянул на себя рычаг еще, и он буквально крутанулся на гусенице. А теперь – вперед! Вокруг броневичка бегали немцы. Увидев свой же танк, который возвращался назад, они замахали руками. Ну прямо дети малые! Они что, думают, что я остановлюсь и верну им технику? Ой, извините, взял покататься – по ошибке. Я с ходу ударил броневичок в борт, перевернул его на бок и погнал дальше. Ну, погнал – это я погорячился, но километров тридцать пять – сорок в час я точно ехал. А ведь как идет, подлец! Мягко, едва переваливаясь на неровностях дороги. Еще бы, по восемь ходовых катков на каждую мелкозвенчатую гусеницу. И двигатель – просто сказка. Работает ровно, без надрыва. А коробка? Передачи переключаются, как на спорткаре. Это не наш Т-34, где за рычаг переключателя передач одновременно хватались водитель и стрелок-радист, иначе было невозможно переключиться. Вот и опушка леса. Василия не видать. Проеду еще немного. Я откинул люк – так хоть что-то видно, не то что через узкую щель. Впереди забелело пятно. Никак, боец в нательной рубахе немцев своим видом пугает? Точно! Я подъехал поближе и дернул оба рычага на себя. Танк немного клюнул носом и встал. – Ты чего, сдурел – под гусеницы лезешь? – Живой? И танк угнал? – Полезай в танк. Я отпер боковой люк. Василий сначала забросил гимнастерку с консервами, потом попытался закинуть ручной пулемет. – Да брось ты его, у нас два пулемета в танке, да пушка еще. Василий с сожалением отшвырнул трофейное оружие, неуклюже вскарабкался на броню и заполз в люк. Я захлопнул створки, запер задвижку. – Ну, как тебе аппарат? – Боязно мне чего-то. Хватятся немцы, догонят. – Пешком, что ли? Я их броневичок перевернул. Садись, едем. Мы тронулись в путь, выехав на лесную дорогу. От деревни отъехали уже изрядно. Я свернул в лес, ломая тоненькие деревья, остановился, заглушил двигатель. – Все, устал, спать хочу. Адреналин сгорел вместе с ощущением удачи, навалилась усталость. – А я так и не хочу, – заявил Василий. – Конечно, ты же в сарае поспать успел. Сиди тогда, за часового будешь. – Наружу вылезать? – Внутри безопаснее, ты только люки не открывай. В боевом отделении было тепло от стенок моторного отсека и сухо. Я свернулся калачиком у кресла механика-водителя. Неудобно, тесновато и жестко. Однако безопаснее, чем в сарайчике. С этой мыслью я и уснул. Проснулся от стеклянного звона. – Василий, ты чем там гремишь? Дай поспать! – Так утро давно, командир. Ты погляди, у немцев тут бутылки, ну, в башне. – Дай посмотреть. Я взял протянутую Василием бутылку, открыл пробку, понюхал. Пахнет неплохо, очень даже хорошим вином пахнет. Я отхлебнул из горлышка. Приятное вино, я такого в своей жизни еще не пробовал. Откинув водительский люк, попытался прочесть этикетку. Нет, мне это не по силам. Единственное, что понял, вино французское. Ха, не иначе – трофей французской компании. Я еще глотнул, протянул бутылку Василию: – Хлебни. Василий сделал пару глотков, вернул мне бутылку: – Вкусное винцо, да мне бы сейчас пожрать чего. – Доставай консервы, чего их беречь. Мы вскрыли по банке тушенки и не спеша, с удовольствием съели, запивая ее вином. Вот чего не хватало, так это хлеба. Но и на том спасибо. Вино ударило в голову. А вроде когда пил, слабеньким казалось. – Вась, выйди, осмотрись вокруг. Парень откинул боевой люк и, грохоча по броне подкованными каблуками грубых солдатских ботинок, спрыгнул на землю. Надо осмотреть угнанный трофей. В первую очередь меня интересовало топливо. На топливомере было полбака. Много это или мало? На Т-34 с таким количеством топлива смело можно было проехать километров двести. Но у него экономичный дизель. Ладно, будем ехать, пока горючки хватит. Снаряды есть – в боеукладке штук тридцать. Знать бы еще, какие из них осколочные, а какие бронебойные, но увы… Я открыл замок пушки, посмотрел в прицел. Оптика классная, небось «Карл Цейс». И перископы в командирской башенке дают великолепный круговой обзор. В этом плане «тридцатьчетверка» наша уступает. В ней, как в гробу, ни черта не видно. Ездил в училище, знаю. А в бою это качество немаловажное. Ведь кто первый увидел врага, тот первый и выстрелил. Стало быть, от этого качества техники жизнь танкистов зависит. А вот с двигателем немцы сплоховали. Всем вроде он хорош, да бензиновый – топлива жрет много, а при попадании снаряда к тому же и горит хорошо. Впрочем, и наши танки горели не хуже. Рассказывали в училище – после попадания есть две-три секунды на то, чтобы покинуть танк. Зазеваешься – живьем сгоришь. Если пехота погибала от пуль и осколков, то танкисты – от ожогов. Вот такая грустная статистика. Вернулся Василий: – Нет вокруг никого, не слыхать. – Чего дальше делать будем? – Ты командир, тебе и решать. Легко сказать. У меня у самого смятение в душе. Где наши, куда пробиваться? В танке я чувствовал себя увереннее, чем пешком, привык к машине в училище и на службе. Только вопрос интересный вставал. Вот, предположим, прорвемся к своим, а они, кресты увидя, долбанут. Броня у Т-IV тонковата, тридцать миллиметров всего. Получается, как в старом кино – «Свой среди чужих, чужой среди своих», или что-то в этом роде. – Вась, а ты не верил, что я танк угоню! – Да ну тебя, командир!Глава 2
Я пересел в кресло стрелка-радиста, щелкнул тумблером. Зажегся желтый циферблат, из динамика сразу донеслась немецкая речь. Я покрутил ручку верньера. Треск, помехи, музыка немецкая – в основном марши. И вдруг – «От Советского информбюро…» Мы замерли, даже дышать перестали. «В ночь на четвертое июля продолжаются бои на Полоцком, Лепельском и Новгород-Волынском направлениях. Существенных изменений в положении наших войск на фронтах не произошло». В эфире раздался треск, зашуршало, и русская речь пропала. Я выключил рацию. Стоят, дерутся наши – и не очень далеко. Достав карту, посмотрел, где эти населенные пункты. Выходило – километров сто, может, немного больше. Решено, пробиваемся туда. – Собирай вещи, Василий! – Какие вещи? – Да шучу я. Я завел двигатель, прогрел его с минуту. Давление масла в норме, а на остальное можно не обращать внимания. Выжал фрикцион, включил передачу, дав газу, до упора дернул на себя правый рычаг. Танк развернулся на месте. Я выехал на грунтовку, повернул влево. Теперь лишь бы пушка противотанковая не попалась или другой танк. Все остальное сметем и раздавим. «Броня крепка и танки наши быстры…» – неожиданно запел Василий. – Ты лучше сядь в командирское кресло и смотри в перископ. Там повыше, видно дальше. В случае чего – упреди. Васька послушно перебрался в кресло. Я надел немецкий ребристый танковый шлем. Запах от него чужой, каким-то одеколоном пахнет. Зато голова защищена от ударов о броню, если, не ровен час, в ямку угодим. Солнце светило, мотор работал исправно, грунтовка бежала под гусеницы. Хорошо! Соскучился я по танку, кабы не война, так и радовался бы. Вдруг – толчок ногой в правое плечо. – Чего тебе? – закричал я Василию. – Дорога впереди, с немцами! – Боец сделал круглые глаза. – Танки есть? – Не, машины – здоровые такие. Машины нам не страшны. Я закрыл водительский люк. Видимость сразу упала, зато никто чужой не углядит, кто внутри. Теперь я увидел дорогу и сам. Наверное, это было Минское шоссе – асфальт уже разворочен гусеницами танков и другой техники. Я с ходу выехал на шоссе, резко дернул правый рычаг, развернулся на девяносто градусов и влился в поток. Давануть их всех, что ли? Эх, башенного стрелка бы сейчас! И – пушечкой по машинам! А кто уцелеет, того смять в лепешку и раскатать на дороге. Но Василий понятия не имел, как стрелять из пушки. А вести танк и одновременно стрелять физически невозможно. Передо мной маячил борт грузовика, на нем – непонятные значки, цифры. Ручаюсь – обозначение дивизии или полка. В крытом брезентом кузове сидели немецкие пехотинцы, зажав между ногами винтовки. Ехали так минут пятнадцать. Я лихорадочно соображал: что делать? Однако грузовик мигнул стоп-сигналом, снизил скорость и встал на обочине. Я обогнул его. Оказалось, остановилась вся колонна. Мне махали руками, потом регулировщик с бляхой на груди взмахнул флажком. Иди ты… знаешь куда? Я прибавил газу, и он едва успел отскочить в сторону. Шоссе было пустынным, и я выжимал из машины все, на что она была способна. Впереди на дороге показались несколько мотоциклов, стоящих поперек. Мне снова дали знак остановиться, но я с ходу смел столь незначительное для танка препятствие. Чего они мне машут-то? Ответ получил почти сразу, едва дорога поднялась на небольшой холм. Ни вспышки, ни грохота выстрела я не услышал, но по броне как кувалдой ударили, аж корпус содрогнулся. – Пушка, по нам стреляют – свои стреляют! – крикнул мне Василий. Не дожидаясь второго выстрела, вполне могущего стать для нас роковым, я дернул на себя левый рычаг и на полном ходу съехал с дороги, вломившись в лес. Остановился. – Василий! Ты живой? – Вроде живой, только голова гудит. Чем это они по нам шандарахнули? – Из пушки угостили. Я перелез в башню и осмотрелся в перископ. Лес вокруг, ничего не видно. – Василий, по-моему, пора бросать нашу повозку. Впереди наши, ежели поедем – сожгут. Сзади немцы. Похоже, мы на ничейной территории. Я открыл верхний люк, выглянул. Ничего опасного, одни деревья вокруг. Эх, жалко танк бросать, нашим вполне бы пригодился этот трофей. Я снял с пушки замок, размахнулся и забросил его подальше. Хотел пулемет снять, да передумал. – Василий, выбирайся, к своим идем. Мы выбрались из танка и направились вдоль шоссе по лесу. – Вась, к своим выйдем – не говори, что танк угнали и бросили. Не поверят, особистам сдадут. – Я же комсомолец, чего своим врать? – Ты думаешь, медаль нам дадут? К стенке поставят! – За что? – Глаза Василия округлились от изумления. – Ты на оккупированной территории, под немцем, был? – Ну выходит – да. – Вот за то и расстреляют. Скажут: диверсанты фашистские, попробуй отмойся. И придет твоей матери извещение, что сын предатель. – Ты чего на Советскую власть клевещешь? – вскинул голову паренек. – Тю-ю, Вася, ты, никак, сдурел? Василий обидчиво поджал губы и замолчал. Вот навязался на мою шею. Ведь сдаст по своей наивности особисту, с потрохами сдаст. А если меня в кутузку посадят, так ведь и его тоже. – Ты коммунист? – вдруг неожиданно спросил Василий. – И не был никогда. Василий растерянно глядел то на меня, то в сторону нашей передовой, не зная, что сказать. Совсем недалеко простучала очередь. – Вася, ложись, дальше – ползком, если не хочешь пулю схлопотать от своих. Мы поползли. Сыровата землица после вечернего дождя. Одежда на груди, животе и ногах сразу испачкалась. Но лучше быть грязным, чем мертвым. Мы подобрались вплотную к позициям, слышалась русская речь. Василий попытался привстать, но я ухватил его за гимнастерку и дернул вниз: – Жить надоело? Повернул голову в сторону позиций, крикнул: – Свои, не стреляйте! – Вставай и с поднятыми руками – сюда. Мы оба встали и пошли вперед. Справа от дороги стояла пушечка-сорокапятка, невдалеке – окопчик со стоящим на бруствере пулеметом «максим». Я такой только в музее видел. И это все силы? Ведь перед ними, за пригорком, машин полно с солдатами, транспортеров с пушками. Одной пушечкой и пулеметом такую силу не удержать. – Кто такие? – строго спросил сержант c треугольниками в петлицах. – К своим выходим. – Документы. Василий достал из кармана гимнастерки клеенчатый пакет, развернул и протянул красноармейскую книжку. Сержант просмотрел ее, вернул. – Иди к пулемету, патроны в ленту снаряжать будешь. Потом перевел взгляд на меня. – А у меня документов нет, сгорели, – соврал я. – В Оршу к родственникам ездил, под бомбежку попал. Теперь ни вещей нет, ни документов. – Так. – Сержант посуровел лицом. – А как же вы через немецкие порядки прошли? – Так леском. Немцы только на шоссе. Машин с солдатами там полно, тягачи с пушками. – Эка! Танк немецкий на нас вышел, мы его стрельнули, так он с дороги в кювет и свалился, – похвастал сержант. – Надо бы тебя в тыл отправить, пусть разберутся – кто такой, да людей свободных нет. Иди в окопчик, посиди пока там. Ну, в окопчик так в окопчик. Теперь уже самовольно в тыл уйти не могу, подумают – сбежал. Нашел окопчик – мелковатый, залез в него, присел на корточки. Мне бы сейчас в действующую армию, взводом танковым командовать, а я здесь сижу. Несправедливо. Военному делу я обучен, в армии служил. Знаю, может быть, поболее, чем командиры полков в тысяча девятьсот сорок первом году, а сижу, как заяц в норе. Солнце пригревало, и я незаметно придремал. А проснулся от разрывов снарядов. По позициям артиллеристов немцы лупили из гаубиц. Бойцы попрятались от осколков. Перед пулеметным гнездом с «максимом» взорвался снаряд, затем с небольшим перелетом – другой. В вилку берут, следующий снаряд будет точно по позиции. – Васька, убегай! – привстал я из окопа. Но Василий или не расслышал меня, или побоялся из окопа выбираться. И следующим снарядом позицию пулеметчиков разворотило. Когда взрывы прекратились, я поднял голову и осмотрелся. Вся поляна была изрыта воронками. Пулемета не было видно, а пушечка стояла, и вокруг нее уже суетились два бойца. Я бегом добрался до нее. – Немцы пошли, а нас только двое осталось, помогай, – прохрипел сержант. Лицо у него после обстрела было грязным, в земле, так что узнал я его не сразу. Из-за взгорка выходила цепь немецких пехотинцев. Пушечка звонко выстрелила, подпрыгнула. Больно уж маловата, и ущерб от разрыва снаряда был невелик, только немцы залегли. – Где войска-то, сержант? – Да хрен их знает. Командир сказал – до обеда продержись, а там наши подойдут, да, видно, завязли на Лепеле. Тащи ящик со снарядами, немцы зашевелились. Пригибаясь, я отбежал к мелкому окопу, в котором лежали снарядные ящики, схватил один и – бегом к пушке. Сержант навел пушку и выстрелил – раз, второй, третий… – Снаряды давай! Я принес ящик, затем второй… Стрельба продолжалась. – Сержант, там всего два ящика осталось. – Твою мать! И наших нет… Эх, пулемет бы сейчас. – Слушай, сержант. Я кадровый командир, танкист, в отпуске был. Танк, по которому ты стрелял, я с Василием у немцев угнал. И не подбил ты его, я сам в лес съехал. Давай я к нему вернусь. Как полезут немцы, я из танка их и шарахну, а потом и гусеницами можно подавить. Только ты по мне не стрельни. Сержант слушал меня, широко раскрыв от удивления глаза и недоверчиво покачивая головой. – Ты не контуженный, часом? – Хочешь – верь, не хочешь – не верь. Только что ты теряешь? Я не твой подчиненный, а приказ тебе был – продержаться до подхода наших. – Иди тогда. Я побежал к лесной опушке и – по лесу – вдоль шоссе. С собой прихватил пистолет – кто его знает, может немцы уже до танка добрались. Нет, вот он стоит, как мы с Васькой его и оставили – люки открыты. Черт! Я же замок от пушки снял и забросил. Припомнить бы только – куда? Так, надо повторить последние действия: снял замок, высунулся из люка, размахнулся и швырнул его в кусты. Значит, искать надо в тех кустах. Я бросился к зарослям, встал на четвереньки и руками стал обшаривать высокую траву и землю под кустами. Да где же он? Я аж вспотел от напряжения. Пальцы наткнулись на металл. Нашел! Правда, грязноват. Ничего, в танке ветошь есть, оботру. Я взобрался в башню, обтер ветошью замок, поставил его в казенник, попробовал закрыть и открыть. Работает. Вытащил из боеукладки снаряд, загнал в ствол, проверил – заряжена ли лента в спаренный с пушкой пулемет. Вот теперь я к бою готов. Плохо только, что один и помочь некому. Мне бы сюда механика-водителя, дали бы немцам жару. Гусеницами, огнем и маневром можно было бы значительно проредить немецкие цепи. Я выбрался из танка и, прячась за деревьями, вышел к дороге. Немцы были от меня метрах в двухстах – явно готовились к атаке. Как поднимутся, выведу танк и – прямой наводкой из пушки. Помнить только надо, что на дорогу выезжать нельзя, иначе помешаю стрельбе сержанта. Ну вот, дождался. Немцы поднялись и пошли в атаку. И мне пора. Я залез в танк, закрыл люк, завел мотор, развернулся на месте и вывел его к дороге. Двигатель глушить не стал – перебрался в башню, сел на место командира и приник к прицелу. Близко они, в прицел даже пуговицы разглядеть можно. – Огонь! – скомандовал я себе и нажал на педаль спуска. Выстрел! Я соскочил с кресла, схватил новый снаряд, загнал в ствол. Прицелился… Выстрел! Немцы явно растерялись, залегли. И было от чего. Из леса выползает немецкий танк и начинает стрельбу по своим же. С немецкой позиции выстрелили вверх зеленой ракетой, явно пытаясь привлечь мое внимание – мы же свои, куда же ты, мол, стреляешь. Я же прошелся по залегшим цепям из спаренного с пушкой пулемета. Щедро прошелся, на всю ленту. Затем открыл люк и выбросил снарядные гильзы, что путались под ногами. Ничего, сержант, мы еще повоюем. Пересел на место водителя, решив пройтись по немецким позициям и гусеницами додавить живых. Но не успел включить передачу, как раздался мощный удар в корму и двигатель заглох. Удар был настолько силен, что на мгновение я потерял сознание. Очнулся быстро. Из моторного отсека валил дым, потрескивало разгорающееся пламя. «Надо убираться из танка, пока не сгорел», – подумал я. Открыл люк механика-водителя и стал выбираться. Получалось неуклюже, ноги почему-то плохо слушались. Перевалившись через броню, я упал на землю и пополз в лес. Надо убраться от танка подальше. Когда огонь доберется до снарядов, рванет сильно. Я отполз подальше и только лишь под прикрытием деревьев встал. Ноги уже держали лучше, однако голова немного кружилась. «Здорово долбануло, но уже и то хорошо, что живой остался», – подумал я. Хватаясь за стволы деревьев, чтобы не упасть от головокружения, я направился на позицию артиллеристов. Ну и сволочь же сержант, влепил все-таки снаряд в корму, хотя я его и предупреждал. Я добрался до опушки, вышел из леса. Рядом с сорокапяткой стояли два наших танка – Т-34 и КВ. Увидев меня, сержант бросился навстречу: – Ты ранен? – Да вроде нет, голова только кружится. – А из носа кровь чего идет? Я вытер нос рукой – на ладони была кровь. – Ты чего мне в корму снаряд вогнал? Без малого не убил. – Прости, друг, то не я. Танки на подмогу подошли. Я и рта открыть не успел, как они выстрелили. Как же, немец к ним кормой стоит, где броня потоньше. Разве можно упустить такую удачу? Я уж их сразу обматерил, да поздно было. Знаешь что, ступай-ка ты в тыл. Вижу я – человек ты свой, а что документов нет, так не у тебя одного сейчас. Отлежаться тебе надо, да и обмундирование сменить, – сержант посмотрел на меня жалостливо, – одежа какая-то на тебе странная, совсем не военная. Наверное, и в самом деле видок у меня был еще тот. Одежда в грязи, лицо в копоти от пороха и в крови. Я поплелся по дороге с холма в тыл. Настроение было – хуже некуда. Василий погиб, мне эти неумехи не только не дали фашистов добить, но и ни за понюх табака самого чуть в танке не сожгли. Распирала досада, горечь саднила горло. Чувствовал бы себя получше – набил бы морду танкистам. Сами бы подумали: ну какой дурак к позициям врага задом встанет? Однако, когда прошел километра два, мне стало немного полегче – втянулся. Навстречу мне из-за поворота выехала колонна мотоциклистов. Передний мотоцикл, немного не доезжая до меня, остановился. Сидевший в коляске – судя по знакам отличия и планшету на боку офицер – спросил: – Откуда следуешь, товарищ? – А вы кто будете? – задал я встречный вопрос, не забывая о бдительности. Он внимательно оглядел меня. Видно, мой внешний вид с явными отметинами боя вызвал доверие, и он понимающе кивнул. – Я ротный. Где-то здесь расположение артбатареи должно быть. – Вон там позиции, – махнул я рукой назад. – Километра через два, не заблудитесь – там два танка стоят и пушка. Тяжко хлопцам сейчас – немцы наседают, мало наших в строю осталось. А на это не смотри, – я тронул рукой одежду, – по случаю здесь, потому и выхожу на сборный пункт. – Ну, бывай. Мотоциклист дал газу, и за ним устремилась вся колонна, обдав меня пылью и запахом бензина. Я отправился дальше и, пройдя еще около часа, наткнулся на пост на дороге. – Стоять! Кто такой? – Свой, русский, из Орши иду. – Документы. – Нету, сгорели. – Еще один погорелец. Вдали с оставленных мною позиций артиллеристов послышались выстрелы пушек, а потом – частые разрывы снарядов. Похоже, немцы накрыли позиции интенсивным огнем. Как там сержант? Уцелел ли? За разрывами мы не услышали рева самолетных двигателей. Просто из-за леса, на малой высоте вынырнули две тени и пронеслись над нами. Самолеты выписали в небе полукруг и вернулись. – Ложись! – заорал я и упал. Один из самолетов сбросил бомбу. Она рванула метрах в пятидесяти от нас, взметнув комья земли и подняв пыль. Я откашлялся, осмотрелся. Самолетов видно не было. Мы поднялись с земли. – А где же старшина? – растерянно озирался боец. Сбоку от дороги зияла воронка, а поодаль были видны разбросанные фрагменты тел. – Накрылся твой старшина. Боец явно растерялся. Понятное дело – рядовой, привык подчиняться приказам. А нет команды – и не знает, что дальше делать. – Своих ищи – ну, в крайнем случае, на сборный пункт иди. – Ага, ага, – закивал боец, – есть сборный пункт. Мы же туда задержанных отправляли. Ну там – отставших или уцелевших из разных частей. – Далеко ли? – Рядом, за тем пригорком деревня, в ней и сборный пункт. – Тогда пошли. Метров через триста, за поворотом дороги, мы наткнулись на брошенный прямо посреди дороги грузовичок. Дверцы распахнуты настежь, машина с виду цела. – Эй, есть кто живой? – закричал я. Неужели испугались самолетов да сбежали? Я залез в кабину. Ключ зажигания в замке. – Не балуй, чужая ведь машина. – Боец боязливо оглядывался по сторонам. – А где ты водителя видишь? Немцам ее оставить хочешь? Лучше я поеду, чем пешком идти. – Умеешь разве? Я поворочал рычагом коробки, нащупывая нейтраль. Повернул ключ – шевельнулись стрелки на приборах, но дальше ключ не поворачивался. Где же у полуторки стартер? Я перевел взгляд вниз. Так, обычные три педали – сцепление, тормоз, газ. А рядом еще одна, круглая, как цилиндр. Я нажал ее. Взвыл стартер, и мотор завелся. Тьфу ты, а все современное образование виновато. Привык, что у машин стартер ключом зажигания пускается, только у некоторых гламурных моделей – кнопкой «Старт». Ближе к народу надо быть. – Так ты со мной едешь или пешком идешь? Боец молча забрался в кузов, хотя в кабине место рядом с водителем было свободно. – Поехали! – крикнул он сверху. Ну, поехали. Я тронул машину. Эбонитовый четырехспицевый руль тугой, но машина шла послушно. Мы взобрались на пригорок. А за ним деревушка темнела, перед нею – сборный лагерь. У дороги стоял стол, на обочине сидело с полсотни мужчин – в форме и без, кое-кто из них – с винтовками. Увидев нашу машину, на дорогу выбежал сержант: – Стой! Я затормозил полуторку. – Куда едешь? – К передовой. – Слушай, здесь недалеко наша часть. Подбрось бойцов. – Садитесь, мне все равно в ту сторону. – Кривохатько, сажай людей. К машине подбежали полтора десятка парней и мужчин, залезли в кузов. В кабину степенно уселся усатый сержант, держа в руках кирзовую сумку с документами. – Поехали. Я тронул машину. Дорога еще не была разбита колоннами танков, и потому ехать было легко. Километров через пять из кустов на дорогу выскочил боец в расстегнутой гимнастерке и без винтовки: – Стой! Вы куда претесь! Немцы впереди – танки прорвались! Я вопросительно посмотрел на сержанта. Он тут старший, в кузове его бойцы. Хотя какие они бойцы – новобранцы в большинстве своем, многие в гражданской одежде еще, без красноармейских книжек, без оружия, необученные. Сержант колебался недолго: – Откуда тут немцам взяться? Поехали! Я-то поехал, однако внимательно смотрел по сторонам и вперед. Не соврал боец. Едва мы миновали чахлую рощицу, как впереди на дороге показался танк. Шел он нам навстречу. В глаза бросились его угловатые контуры. «Не наш», – екнуло сердце. Я вдавил тормоз в пол. – Эй, не дрова везешь! – послышалось из кузова. И тут танк выстрелил. Скорее всего – с ходу, потому что промазал по неподвижной машине. Снаряд его рванул немного правее машины, на обочине. Парни, как горох, посыпались из кузова и – в обе стороны от дороги. Я распахнул дверцу и кинулся в рощицу. Усатый сержант, бросив в кабине сумку с документами, побежал в другую сторону. Рядом со мной оказался боец из заслона. Его винтовка с примкнутым штыком мешала бежать, цепляясь за кусты и ветки деревьев. Танк выстрелил еще раз, и полуторка вспыхнула. Танк принялся прочесывать пулеметным огнем обочины и рощицу. Пули так и чмокали по стволам деревьев. – Ложись, пока не зацепило. Я свалился на землю, рядом упал боец. Рев танкового мотора приближался, и среди редких деревьев показалась его серая туша. Неожиданно грянул взрыв. Гусеница танка слетела, и он крутанулся на месте. Из моторного отсека повалил дым. «На мине подорвался», – догадался я. Откуда она взялась – неизвестно, но это здорово нам помогло. Только потом пришло осознание, что если бы мы проехали еще немного, подорвались бы сами. Люки танка распахнулись, и из машины стал выбираться экипаж. – Чего лежишь, стреляй! Боец передернул затвор, прицелился, выстрелил. Мимо. Эх, чему их только учили. Здесь же и сотни метров не будет. – Дай сюда винтовку! – Никак нельзя – табельное оружие, на мне числится. – Сейчас немцы тебе покажут, как стрелять надо. Очухаются только. Боец с явной неохотой подтолкнул ко мне винтовку. Давно я не держал в руках трехлинейку. Прицелился, задержал дыхание, подвел мушку к спине немца и плавно выжал спуск. Бах! Винтовка ощутимо ударила в плечо. Но немец завалился вбок. Трое из экипажа забежали за танк и стали стрелять в нашу сторону из пистолетов. Ага! Не успели снять с танка пулемет – уже легче. Однако их трое, а винтовка у нас одна. Но и за танком они долго не усидят. Танк дымил все сильнее, и вскоре из жалюзей моторного отсека, а затем и из открытых люков полыхнуло пламя. Буквально через минуту, а то и ранее рванет боекомплект. Любой танкист это понимает. Знали это и немцы. Вот один из них бросился вдоль дороги назад – в сторону, откуда появился танк. Его черный комбинезон мелькнул настолько быстро, что я и на мушку поймать его не успел. Я взял прицел чуть выше дороги и левее танка. И как только из-за танка мелькнул танкист, нажал спуск. Убить – не убил, но в ногу ранил. Немец упал и начал что-то кричать своим. Из-за танка выбежал последний танкист, схватил упавшего поперек груди и потащил в сторону. Я выстрелил, и одновременно с той стороны дороги хлопнул негромкий выстрел. И в это время танк взорвался. Сначала из люков вырвался факел пламени, потом сорвало башню и раскатисто ахнуло. Во все стороны полетели какие-то куски. Я ткнулся носом в землю. Когда поднял голову, оставшийся в живых танкист убегал по дороге. Я передернул затвор, прицелился, нажал спуск. Но вместо выстрела раздался лишь щелчок. – Патроны дай, – повернулся я к бойцу. – Нету, у меня всего пять патронов было. – Тьфу ты, держи свою винтовку. Я встал и направился к танку. Он жарко горел – так, что подойти близко было нельзя. Высокая температура обжигала лицо. Да и к чему мне этот железный хлам? Меня интересовали убитые танкисты. При них должны были быть пистолеты. А еще – карты. Пистолеты были – я забрал оба и сунул себе за пояс. А вот карт не оказалось. Небось сгорели в танке. Я оглянулся на обочину дороги. – Эй, остался кто живой? Выходи. Держа в руке наган, на дорогу вышел усатый сержант, и за ним – несколько парней. – Ты в танкиста стрелял? – спросил я его. Сержант кивнул. – Молодец, здорово помог. – А, так это ты с той стороны стрелял? – Сержант посмотрел на мои пустые руки. – А из чего? – У бойца винтовку взял, только патронов в ней больше нет. Что делать будем? – Пешком пойдем. – Куда? Похоже, немцы впереди. Я с сожалением посмотрел на чадившую полуторку. – Ёк-макарёк, документы-то сгорели! – огорчился сержант. – Хорошо, что сам живой остался, а документы по новой выпишут. Собралось всего человек восемь. Остальные или были убиты, или просто разбежались. – Ну, сержант, ты главный – решай. – Назад идем, к нашим. – Тогда нечего стоять, пошли. И мы пошли назад. Топали часа два. Пришли на место, откуда я брал людей в кузов полуторки, а там пусто. – Сержант, может, место не то? – Как не то, я сам под тем деревом сидел. – Сержант показал рукой. Да, место и в самом деле то – трава помята, обрывки бумаги валяются. А вокруг – пусто, даже спросить не у кого, куда люди делись. Озадаченный сержант раздумывал, как поступить. Вдали послышался шум моторов. Наученные горьким опытом, мы бросились в лес. Но это были наши танки – БТ и Т-26. На узких гусеницах, со слабым бронированием и маломощной пушкой они на равных могли сражаться только с немецкими Т-I и Т-II. Тоже довольно старые конструкции – еще из тех времен, когда военным казалось, что для танка главное – скорость. Война быстро показала ошибочность такого мнения. Причем так заблуждались не только наши военные – немцы тоже. Главный немецкий танковый теоретик Гейнц Гудериан, создавший концепцию танковых ударов, массированным бронированным кулаком проламывавших оборону противника, также делал упор на скорость, не забывая, впрочем, о броне, а главное – об управлении боевыми действиями. Надо отдать ему должное: для эффективных и согласованных действий танковыми клиньями он добился оснащения всех бронированных машин рациями. У нас же в это время рации были большой редкостью – даже танки командиров рот их не имели, и сигналы подавались флажками. Ну, как во флоте, ей-богу. Правда, перед самой войной наши конструкторы смогли создать два современных танка – Т-34 и КВ, которые удачно сочетали высокую огневую мощь, толстую броню с рациональными углами наклона броневых листов и скорость. Каждое из этих качеств было крайне необходимо танку на поле боя. Немцы немного опоздали и, лишь столкнувшись в первые дни войны с редкими еще нашими новыми танками, спешно создали средний танк Т-V «Пантера» и тяжелый танк Т-VI «Тигр». Но это будет уже потом, в 1943 году. Увидев наши танки и разглядев красные звезды на башнях, все высыпали из леса и сгрудились у дороги. Передний танк остановился, башенный люк откинулся, и вылез пропыленный донельзя танкист. Особенно это стало видно, когда он поднял очки-консервы – вокруг глаз выделялись светлые круги. – На Сафоново прямо? – Да! – Я махнул рукой в сторону Сафонова. – Немцев не видели? – Двигайся прямо – сам их увидишь. Танкист засмеялся и нырнул в люк. Танки тронулись, мимо нас прогрохотала колонна, осела пыль. – Эх, надо было узнать, далеко ли до наших, – запоздало спохватился сержант. Он подошел ко мне: – Ты, я смотрю, постарше этих пацанов будешь да стреляешь метко. Ты партийный? – Нет, сержант. – Хм, плохо. Тогда сдай оружие. – Один пистолет отдам, а второй – уж извини. Мы на войне, и немец спрашивать не будет, партийный я или нет, – он стрелять будет. Я достал из-за пояса и протянул ему «Люгер-08». Сержант повертел его в руках: – Он заряжен? Я оттянул мотыль затвора чуть назад. Показался край гильзы. – Заряжен, потому – поосторожнее с ним. Поставь на предохранитель, как у меня. На своем пистолете я показал, как это сделать. – Пошли, сержант, а то немцев здесь дождемся. Сержант зычным командирским голосом крикнул: – Кончай отдыхать, пешком – марш! Старая закалка, наверное, из старослужащих. Парни устало побрели по дороге. Сержант шел впереди, я замыкал нашу маленькую колонну. Над нами пролетели немецкие пикировщики Ю-87, не обратив на нашу группу никакого внимания. Далеко впереди они снизились и начали бомбить кого-то невидимого на дороге. – Да где же наши-то самолеты, чего сталинских соколов не видно? – с огорчением спросил один из парней. Странновато было мне, знавшему из истории про сталинские репрессии, лагеря, массовые чистки среди командирского состава армии перед самой войной, слышать эти слова. И вообще, я чувствовал себя здесь, в этом времени, неуютно, одиноко. Нет друзей-товарищей, нет дома, нет работы – даже документов нет. На каждом КПП надо врать, что документы сгорели. А если дело дойдет до проверки в НКВД? Окажется, что я нигде не числюсь, не прописан. Стало быть, немецкий шпион или диверсант. А во время войны с такими разговор короткий – к стенке. Поэтому в отличие от других парней- новобранцев, которые переживали за судьбу Родины, я еще и морально был подавлен, чувствовал свою ущербность и уязвимость. И был еще один момент, который меня напрягал – даже унижал. Я, старший лейтенант, танкист, вполне способный громить врага на Т-34 или КВ, бегаю пешком, в цивильной одежде и без оружия. Не считать же оружием трофейный немецкий «парабеллум»? А как мне попасть в действующую воинскую часть? Кто меня к танку подпустит? Мы шли по дороге к Вязьме, а немцы впереди на «юнкерсах» продолжали смертельную карусель. Через полчаса, израсходовав запас бомб, пикировщики пролетели над нами на запад. И лишь часа через два, взобравшись на очередной холмик, мы увидели страшную картину. Вся дорога была запружена разбитой техникой. Чадили и догорали грузовики, были перевернуты два легких броневичка. Но самое страшное – повсюду, на дороге, справа и слева на обочине ее лежали убитые бойцы. Такой жути мне видеть еще не приходилось. Все застыли в оцепенении, пораженные увиденным. – Есть кто живой? – прокричал сержант. Тишина в ответ. И запах – горелого дерева, металла, человеческой плоти. – Товарищ сержант, надо бы по машинам пройтись. Оружие подобрать, а повезет – так и харчами поживиться, – заметил я. Реакция сержанта была неожиданной. Он схватился за кобуру, вытащил «наган»: – Мародерствовать вздумал? Застрелю! – Сержант! Ты о живых подумай! Под твоим началом команда, врученная тебе на попечение. Оружия у них нет, в форму не одеты, а документы ты по оплошности в грузовике бросил, и они сгорели. Сколько человек из полутора десятков ты на сборный пункт приведешь? А немцы ежели прорвутся? У твоих парней даже винтовок нет. Сержант оторопел от моей гневной тирады: – Ну, ты это – не встревай, не указывай командиру. – Тогда сам распоряжайся, а «наганом» передо мной больше не размахивай – пуганый уже. Сержант покраснел и убрал «наган» в кобуру. – Бойцы, слушай мою команду! Идем вдоль колонны – пятеро слева, пятеро справа. Подбирайте себе оружие, а если провиант найдете – шумните. Сержант отобрал себе четверых и махнул мне рукой – а с этими ты пойдешь. Оглядываясь и озираясь, мы пошли вдоль разбомбленной колонны. Первая машина сгорела дотла, и мы ее миновали, не останавливаясь. Вторая была изрешечена осколками. На пассажирском месте сидел, откинувшись на спинку, убитый капитан. Дверца машины была распахнута настежь. Я достал из нагрудного кармана документы убитого офицера, раскрыл: «Седьмоймеханизированный корпус, четырнадцатая танковая дивизия, девятый мотоциклетный полк». М-да, мало что от полка осталось. Я сунул документы капитана себе в карман. По-хорошему, надо бы у убитых собрать документы, нашим потом отдать. Но этим, так же как и захоронением павших, должны заниматься похоронные команды. Существуют такие подразделения в каждой армии, только вот где они? Стоявший рядом со мной белобрысый паренек тронул меня за руку: – Не боишься мертвяков? Вот я – до ужаса. – Привыкай, парень. Живых бояться надо. Я заглянул в кузов машины – пусто, одни лавки. Видимо, машина везла пехоту и, увидев самолеты, бойцы повыпрыгивали из кузова. У следующего грузовика уже стояла группа новобранцев и сержант, и я прошел мимо – к другому – cумки с противогазами, почти весь кузов. Не иначе, грузовичок отделения химзащиты. Один из моих парней подобрал винтовку, что лежала рядом с убитым бойцом. – Пояс сними с подсумками, – посоветовал я. Парень отрицательно покачал головой. Боится с мертвого снимать. Машин через пять мы наткнулись на грузовик с жестяной будкой. Я распахнул дверцу – да не иначе старшина вез со склада провиант и обмундирование. Вот удача! – Сержант! Иди, полюбуйся! Усатый сержант подошел вразвалочку и заглянул внутрь фургона: – Ох, ети его мать! Богатство-то какое. Хлопцы, переодевайтесь. Каждый подобрал под себя гимнастерку, брюки, ремень и пилотку. Вот только обуви не было, остались в своих туфлях. Команда приобрела военный вид. Мы наелись тушенки с перловой кашей. – Нельзя такое богатство бросать, – сокрушался сержант, – надо хотя бы харчи забрать. Мы завязали у гимнастерок рукава и сгрузили туда по ящику тушенки. Сержант вручил каждому по поклаже. – Смотри, не вздумай бросить, – предупредил он каждого. Собрали оружие у убитых, коего валялось предостаточно. Я не побрезговал снять ремень с подсумками у бойца с размозженной головой. Ну не в руках же патроны носить. Надев форму, я почувствовал себя увереннее. Сержант же, оглядев воинство, недовольно поморщился. Гимнастерки топорщатся сзади – парни явно раньше не служили. И только на самом сержанте и на мне форма сидела как влитая. – Сыты, одеты, тогда – марш вперед! Мы дошли до хвоста колонны. Я обернулся. Это же сколько техники разбитой, сколько молодых парней полегло, так и не успев нанести урон врагу! Горько было на все это смотреть. Дальше шли в тягостном молчании. Увиденное сильно потрясло всех. Что говорить о молодых, когда и я, и сержант – оба были удручены. За полчаса, а может, и меньше, немецкие «лаптежники» без единой для себя потери разгромили целый батальон, а может, и полк. Почему зенитки не сопровождали колонну? Где наши истребители? Ведь я же ясно видел, что у тихоходных пикировщиков не было истребителей сопровождения. Вопросы остались без ответов. Пустынно на дороге. От приближающихся немцев население в страхе бежало – это понятно. Но почему наших войск не видно? В надвигающихся сумерках мы вошли в покинутую жителями деревню. – Все, привал и ночлег. Можно оправиться, – по-солдафонски скомандовал сержант. Мы набились в одну большую избу, с облегчением сбросили с плеч узлы с тушенкой и повалились на пол. – Тебя как звать-то? – подошел ко мне сержант. – Сергей Колесников. – Ставлю тебя, Колесников, часовым. На ребят надежды нет – уснуть могут. Через четыре часа сменю. Делать нечего, приказы не обсуждаются. Я взял винтовку и вышел во двор. Стемнело, на небе появились звезды. Я поглядывал на часы. Ничего, вот подойдет смена, тоже отосплюсь. С дальней стороны деревни послышался гул моторов многих машин, затем стал виден свет фар. Вбежав в избу, я разбудил сержанта. – Вставай, тревога! Сюда направляется колонна техники, похоже, с танками. Чьи они, пока непонятно. – Понял. Всем подъем! Хлопцы проснулись и стали медленно одеваться. Эх, вас бы в мирное время в армейскую казарму. Командир отделения живо научил бы вас одеваться или раздеваться, пока спичка горит. – Живее, коли жить хотите! Разобрав оружие и подхватив гимнастерки с провиантом, все вышли во двор. Фары светили значительно ближе, а рев моторов давил на уши. – Быстро всем в лес! Потом разберемся – наши это или немцы. Подгонять никого не пришлось, все перебежали дорогу и укрылись в рощице. Колонна зашла в деревню и встала. Была она смешанной – танки, бронеавтомобили, мотоциклы с колясками и без, грузовики. Фары погасли, моторы заглохли. Стала слышна русская речь, матерок. Наши! Сержант скомандовал выходить. Мы построились между колонной и рощей. Сержант ушел разыскивать начальство. Через четверть часа вернулся с командиром – это было сразу видно по болтающейся планшетке. Ни звания на петлицах, ни лица мы в темноте не разглядели. – Зачисляю вас в свою бригаду. Завтра оформим приказом и поставим на довольствие. Командиром отделения назначаю сержанта Кривохатько. – Слушаюсь, товарищ комбриг! – вытянулся молодцевато наш усатый сержант. Комбриг повернулся и ушел. – Вольно, разрешаю продолжить отдых. Утром сообщу новые указания. Сунулись мы было в обжитую нами избу, да не тут-то было. Она уже было занята – здесь расположился штаб бри- гады. Так и улеглись в рощице, поскольку все остальные немногие избы тоже оказались заняты. Утром мы умылись из колодезного ведра и съели по банке тушенки. Хорошо, вчера не бросили в избе впопыхах. Сержант обгрызенным карандашиком переписал наши данные – фамилию, имя, отчество, год рождения и так далее, и ушел в штаб. Вернувшись, довольно доложил: – Все, мы зачислены в бригаду и поставлены на довольствие. – Товарищ сержант, – обратился к нему белобрысый парень из нашей группы, – мы сейчас что – на немцев пойдем? – Будет приказ – пойдем. А сейчас приведите себя в порядок. Указание «ценное», если учесть, что у нас нет ни подворотничков, ни белого материала для них; ниток и иголок нет тоже. Мы встали, отряхнули пыль. Я проверил винтовку – ствол вычищен, затвор смазан, патроны в магазине есть. Конечно, хорошо бы ее пристрелять, но не время. – По машинам! – послышался приказ. Сержант подхватился и убежал к штабу. Через несколько минут он вернулся: – Наше место в конце колонны, на предпоследней машине. Бегом – марш! Сам побежал впереди, мы – за ним. Водители уже завели моторы, и колонна с минуты на минуту должна была отправиться. Мы нашли наш грузовик «ЗИС-5», залезли в кузов, и колонна тронулась. За время движения мы несколько раз останавливались, потом снова ехали… Когда мы в очередной раз остановились, прозвучала команда: «Покинуть машины! Строиться!» Мы выстроились рядом с грузовиком. Сержант убежал за указаниями. Вернувшись, приказал: – Пехота – на танки. Пойдем поддерживать наших. Разбившись по пять человек, мы взобрались на танки. Мне повезло – я устроился за башней Т-34, а не БТ или Т-26. Танки взревели, дернулись и стали сползать с дороги, разворачиваясь в боевой порядок. Сколько я ни глядел, заметить линию окопов или траншеи не мог. Лишь впереди слышалась стрельба. Поле было неровным, танки трясло, раскачивало, и удержаться на броне было непросто. По броне танка, высекая искры, ударила пулеметная очередь. Бойцы спрыгнули с танка и побежали, укрываясь за ним. Я же остался за башней. Зачем бежать, когда можно ехать, к тому же отсюда и видно лучше. Далеко впереди и несколько правее нашего курса, у кустов, я увидел вспышку огня, раздался звук пушечного выстрела. Да это же пушка замаскированная! Прикладом винтовки я постучал по башне. Приоткрылся люк, выглянул чумазый танкист. – Чего тебе, пехота? – Пушка за кустом. Я показал рукой. – Ага, молодец – щас мы ее… Танкист нырнул в люк. Танк сделал короткую остановку, повернул башню по направлению к кустам и выстрелил. Раздался взрыв, от кустов полетели комья земли, и нашим глазам открылась перевернутая пушка. Немцы поливали редкие наступающие цепи красноармейцев из пулеметов. Периодически пули стучали и по броне танка. Неожиданно раздался сильный удар по танку, причем довольно резкий – такой силы, что меня сбросило с кормы на землю. Отплевавшись от попавшей в рот земли и протерев глаза от пыли, я увидел, как танкисты покидают подбитый танк через нижний люк. Сначала выбрался один, изнутри показались ноги другого. Выбравшийся на землю танкист стал подтягивать товарища за ноги из люка. По тому, что второй танкист не шевелился и не делал попыток самостоятельно выбраться, я понял, что из танка вытаскивают раненого или убитого. Танк с виду был цел – нигде ни огня, ни дыма. Из всего экипажа двое были невредимы, а двое других лежали неподвижно, в крови; комбинезоны их были разорваны. – Эй, пехота, помоги ребят от танка оттащить. Мы втроем перенесли тела метров на пятьдесят от танка, пользуясь его неподвижной махиной как укрытием. Танкисты горестно смотрели на застывшую машину. – Сейчас рванет, – процедил один из них. – Чего ему рваться, если даже дыма нет, – мрачно возразил я ему. Я подполз к танку. На башне слева зияла дыра в кулак. Так вот куда немец угодил! Я оглянулся. Сзади короткими перебежками продвигались вперед наши отставшие пехотные цепи. – А… а… а!.. – слышался крик. Мимо танка, с пистолетом в руке, тяжело дыша, пробежал командир. – Встать, за мной! Всем вперед, в атаку – за Родину, за Сталина! Танкисты махали мне руками и кричали в два голоса, перебивая друг друга: – Пехота, отойди от танка, сейчас рванет! – С чего бы ему рвануть? Даже дыма нет! Сейчас посмотрю, что с ним! – крикнул я в ответ. Я зашел с кормы, прополз до нижнего люка, забрался в танк и начал осматриваться. Серьезных повреждений у танка я на первый взгляд не заметил. Заглянул в башню: броня с внутренней стороны башни была повреждена, раскрошилась, лежали осколки брони, сиденье командира все в крови. От удара крепкая броня крошится, поражая осколками танкистов и материальную часть. Позже, после войны, бронезащиту танков будут делать из нескольких слоев – прочного наружного и вязкого внутреннего. А пока шансов выжить в подобной ситуации у находящихся в башне наводчика и заряжающего мало. Ветошью, что применялась для протирки снарядов, я вытер сиденье командира и уселся поудобнее. Приник к окуляру прицела: где-то должна быть та пушка, что стреляла по танку. Я внимательно, метр за метром, изучал местность. Черт, хорошо замаскировались! Если бы не их выстрел, издалека и не увидеть бы. Но вырвавшийся из ствола пушки огонь и поднявшаяся при этом пыль демаскировали ее. Я медленно стал крутить маховик ручного поворота башни. Затем приник к прицелу, штурвальчиком покрутил вниз-вверх. Вот она, пушечка! Изредка мелькают над орудийным щитом стальные каски артиллеристов. Я открыл замок пушки, из боеукладки вытащил фугасный снаряд, загнал в ствол и клацнул затвором. Подправил прицел и нажал педаль спуска. Танк дернулся. Я посмотрел в прицел. Есть! Есть попадание: я четко видел, как после моего выстрела у пушки отлетели колеса и взлетели вверх обломки снарядных ящиков. Снизу раздался шорох. Я схватился за трофейный пистолет в кармане. – Эй, пехота, ты что же свою винтовку забыл? В люк забросили оставленную мною у танка винтовку, потом в него с опаской заглянули оба танкиста. Они с удив- лением смотрели на меня – живого и здорового, сидевшего в башне на месте командира. Быстро поняв, что я цел и невредим, а танк взрываться не собирается, они осмелели и забрались в машину, заняв места водителя и пулеметчика. Механик-водитель толкнул меня в бок: – Ты стрелял? – Я. – Видели мы попадание в того гада, что нас подбил. Так ты что – танкист? – Есть такое дело. – А чего тогда в пехоте воюешь? – Получилось так, меня никто не спрашивал. Мотор не поврежден? – Сейчас попробуем. Механик-водитель завел двигатель. Он заработал ровно, выпустив клуб вонючего солярочного дыма. Я обратился к пулеметчику, сидевшему за пулеметом рядом с водителем: – Иди сюда, заряжать будешь – не управиться мне одному. Танкист перебрался в башню. – Заряжай фугасным. Сам толкнул ногой механика: – Вперед. Плохо, что у меня шлемофона нет, чтобы перекричать двигатель, надо иметь луженую глотку. Потому на всех танках командиры подавали сигналы механику-водителю ногами. Ткнул в левое плечо – он поворачивал налево, в правое плечо – направо. По обоим плечам – стой! Вот и этот механик меня понял. Танк рванул вперед, обгоняя пехотные цепи. Я посмотрел через щели в башне. Кроме нас вперед шли еще три танка, остальные дымно чадили на поле. В основном это были легкие Б Т. Танк раскачивался на неровностях, и без шлема я уже набил шишки на голове. В прицел я увидел, как немцы руками выкатывают из-за кустов противотанковую пушку. Обеими ногами я надавил на плечи водителя. Клюнув носом, танк встал. Я лихорадочно крутил маховики наводки. Время шло на секунды. Кто окажется быстрее – я или немец? Вот перекрестье прицела легло на щит пушки. Я тут же нажал на спуск. Грохот выстрела, звон вылетевшей гильзы… В башне сильно запахло порохом. – Вперед! Я приник к прицелу. Пушка лежала на боку, задрав вверх станину. Мы, не останавливаясь, мчались вперед. Вот и немецкие окопы. Механик-водитель принялся утюжить гусеницами траншею и окопы. Не успели немцы всерьез окопаться – слишком рвались вперед. По броне часто-часто застучали пули. Черт с ними, нам они – как слону дробина, лишь бы не снаряды. – Красный флаг! – крикнул водитель. Я сначала не понял, приник к смотровой щели. Над одним из наших Т-34 высунувший в башенный люк руку танкист размахивал небольшим, как игрушечным, красным флажком. Пока я соображал, что бы это значило, заряжающий в башне закричал: – Отходить надо! Это с какого перепугу мы должны отходить? После того как все так хорошо начало складываться? Пушки подбили, по окопам проехались – и отходить? Ни фига, надо развивать успех. – Вперед! – заорал я. Танк двинулся прямо по линии немецких окопов – перпендикулярно нашему наступлению. Из-за кромки леса показались немецкие танки Т-III и Т-IV. Что-то многовато их – не меньше десятка. Видимо, увидевший их раньше меня комбриг и подавал сигнал к отходу. Немецкие танки перестраивались, растягиваясь в цепь. Я оказался у них на правом фланге, и пока ими явно не замеченный. А и заметят – невелика беда. Пушки этих танков на дальности свыше трехсот метров пробить броню Т-34 не в состоянии. – Заряжай бронебойным! Клацнул затвор. Я обеими ногами толкнул механика в плечи. Танк замер. Я навел прицел и выстрелил. Тут же закричал: – Бронебойный! Навел пушку на другой танк, взял упреждение по сетке прицела, выстрелил. – Бронебойный! Надо нанести им как можно больший урон, пока нас не обнаружили. Прицелился, выстрелил. – Снаряд! Заряжающий крутился в поту в тесной башне. От газов першило в горле, слезились глаза. – Люк открой, дышать нечем! Заряжающий откинул люк на башне, дышать стало легче. Я приник к смотровой щели. Три танка стояли неподвижно, два горели – ярко пылали, пуская в небо густой дым. Но и нас немцы обнаружили: все-таки рации – великое дело. Танки дружно развернулись вправо, и на нас посыпался град снарядов. По броне как будто били кувалдами. Корпус танка звенел, гудел, но выстоял. Я навел прицел на единственный оставшийся Т-IV, марку прицела подвел под башню, выстрелил. «Ура!» – у немца нашим снарядом башню снесло. На поле боя оставались только Т-III, у них пушки еще слабее. Немцы выстрелили несколько раз и, поняв, что с Т-34 им не совладать, попятились задом и исчезли из поля зрения. – Вот теперь можно и к нашим, – с удовлетворением сказал я. Мотор взревел, танк развернулся вправо, но вместо того, чтобы ехать вперед, продолжал крутиться на месте. – Твою мать! – заорал механик-водитель. – Гусеницу перебило! – Ну так – осмотри. Механик заглушил двигатель и выбрался через нижний люк. Через несколько минут появился в люке снова. – Трак снарядом перебило, но ленивец целый. Вдвоем за полчаса поменяем. – Быстрее надо, немцы полчаса нам могут и не дать. Я повернулся к заряжающему: – Пойди, помоги. Мне приходилось менять траки на гусенице в училище. Работа не из легких, кувалдой намашешься от души. Казалось бы, что здесь такого – выбил пальцы, поставил новый трак из запасных, вогнал пальцы назад – и все. Только попробуй на танке гусеницу натянуть, если в ней веса немерено. И все это остерегаясь огня или нападения гитлеровцев. Парни принялись за работу, я же смотрел за местностью в перископ и смотровые щели. Не хватало еще, чтобы нас застали врасплох, да еще и танк захватили как ценный трофей. Он же почти целехонький, если не считать дырки в башне. Раздались удары кувалды, матерок. Не может русский человек без мата в атаку идти или тяжелую работу выполнять. Я вертел головой, был настороже. Известно ведь – береженого Бог бережет, а небереженого караул стережет. Само собой, немецкий, если сразу у танка не постреляют. Слева, метрах в двухстах, шевельнулись кусты. Ай-яй-яй, как неосторожно! Я проверил башенный, спаренный с пушкой пулемет «ДТ» – Дегтярева, танковый, взял из боеукладки пару дисков с патронами и положил рядом. И когда кусты шевельнулись вновь, только уже гораздо ближе, выпустил по ним длинную – на целый диск – очередь. Стук кувалды сразу прекратился, в люк нырнули танкисты. – Чего стреляешь? – Немцев отгоняю. Заканчивайте быстрее. Я сменил диск на пулемете, загнал в пушку фугасный снаряд. Танкисты продолжили работу, кувалды стучали часто. Похоже, уже ставили на место пальцы. Но и немцы не хотели просто так смириться с нашим ремонтом. Из рощицы послышалась автоматная стрельба, по броне застучали пули. Пока что танк укрывает танкистов, но ведь немцы могут зайти и с другой стороны. Я прочесал из пулемета всю опушку, еще и из пушки фугасным снарядом выстрелил. На время немцы затихли. Кувалды продолжали стучать, работа по ремонту продолжалась. Я вручную развернул башню к лесу и дал из пулемета несколько очередей, хотя ничего подозрительного не обнаружил. На Т-34 башню можно было поворачивать вручную, маховиком, но медленно, или электроприводом. Так получалось быстрее, но так легко проскочить цель или посадить аккумуляторы. В нижний люк залезли танкисты. – Готово! – Тогда поехали. Механик завел дизель, и танк рванулся через поле к своим. Немцы в бессильной злобе обстреляли нас из пулемета, не причинив, впрочем, никакого вреда. А вот и наши: пехотинцы окопались на опушке, оставшиеся три танка Т-34 стояли в лесу, пушками к неприятелю. Наш танк, свалив несколько деревьев, подъехал к ним. Механик заглушил двигатель. Танкисты выбрались из боевой машины, я – с ними. Встал, раздумывая – идти к усатому сержанту в пехоту или остаться здесь и упросить командира, чтобы перевел в танкисты. Я немного помялся, но затем все-таки направился за танкистами. А навстречу уже – комбриг в комбинезоне, из-под распахнутого ворота гимнастерка шевиотовая выглядывает, в петлицах – шпала. Танкисты остановились и вскинули в приветствии руки к шлемофонам. – Товарищ комбриг… – Вольно! Молодцы! Все сам видел – и как танки немецкие били, и как гусеницу ремонтировали. Постойте, а Сергеев где? – Убили командира и заряжающего, товарищ комбриг, еще в самом начале атаки. Из пушки в башню угодили. Мы бы хотели за телами сходить, похоронить по-человечески. – Разрешаю. И к писарю подойдите, доложите обстоятельства гибели – надо родным похоронку послать. – Разрешите идти? – Не разрешаю. А кто же тогда из пушки стрелял, из пулемета? Я же ясно в бинокль видел – вы двое гусеницу ремонтировали, а из башни, из пушки и пулемета по немцам огонь велся. – Вот он, товарищ комбриг. Из пехоты, во время атаки на броне сидел. – Так, кое-что понятно. Вы двое свободны. Боец, ко мне! Я подошел, представился: – Боец Колесников, в бригаде второй день. Комбриг глядел на меня с нескрываемым интересом: – Пушку и пулемет за один день не освоишь. – Так точно. Действительную в армии служил, в танковых частях, на Т-34. – Отлично, боец! А то у меня в экипажах некомплект. Да и те, что есть, половина из запаса. В каком звании был? – Старший лейтенант. Комбриг бросил взгляд на мои пустые петлички: – Тогда почему рядовой боец? Репрессирован? Разжаловали? – Никак нет. К родным в Белоруссию поехал, под бомбежку попал, документы сгорели. Вот так рядовым бригады стал. – В бригаду я тебя из пехоты забираю, оставляю на танке. Взвода, извини, как и звания, дать не могу – покомандуешь танком. Повоюешь пока рядовым, а дальше – как себя проя- вишь. Сам понимаешь – тут со штабом мехкорпуса связи нет, что уж про управление кадров РККА говорить. Выйдем из боев, выхлопочу тебе денька три-четыре – езжай в Подольск, в архив, или напрямую в Москву, пусть новые документы тебе выправят. – Спасибо, товарищ комбриг! – За что спасибо? Не водку пить зову – воевать.Глава 3
Так я оказался в танковой бригаде седьмого механизированного корпуса. Как я позже узнал, до войны бригада располагалась в районе Наро-Фоминска и с началом войны была брошена навстречу танковым соединениям немцев, рвущихся к столице. Оставшиеся в живых члены экипажа – механик-водитель и стрелок – приняли меня сразу, испытав в бою. На войне, да и в мирной жизни, так случалось не всегда. Они еще в том бою молчаливо признали меня своим командиром, хотя видели в первый раз. Когда танкисты принесли тела погибших товарищей, мы вместе выкопали могилу, завернули тела в куски танкового брезента и похоронили. – Ну что, командир, помянем наших боевых товарищей? Механик забрался в танк и вернулся с фляжкой водки. Мы выпили, пустив фляжку по кругу. Потом механик повернулся ко мне и протянул руку: – Давай знакомиться. Я – механик-водитель, Колесников моя фамилия. Звать Петром. – Надо же, какое совпадение! Меня Сергеем звать, а фамилия – тоже Колесников. – Однофамильцы, значит. А это, – механик указал рукой на невысокого черноволосого парня, – стрелок-радист, Зырянов Алексей. – Ты откуда, друг? – Из Ярославля. – Надо же, и я из Ярославля. Значит, мы не только однофамильцы, но и земляки еще! – Ты на какой улице жил? – На Речной. – А я – на Революционной. – Так это же недалеко. Могли даже и встретиться. – Могли, да здесь встретились. – Ты вот что, командир, пройди к компохозу, получи комбинезон и шлемофон, в танке без этого – никак. – Да и так уже шишек столько на голове набил! – Зырянов, проводи командира, я машину проверю. Алексей проводил меня к компохозу, где я получил темно-синий комбинезон и шлемофон. А на обратном пути меня увидел усатый сержант Кривохатько. – Боец, ко мне! Ты почему из отделения сбежал? Говорят, в атаке ты на танке, в десанте был – видели тебя, а потом пропал. Я уж было думал – убили. А ты живой. – Меня комбриг в танкисты перевел. Сержант сокрушенно покачал головой: – Жаль, и так в отделении только трое бойцов осталось. И пошел дальше. Я переоделся у танка в комбинезон, натянул шлем и почувствовал себя в своей тарелке. Ребристый шлем на голове, танк рядом, соляркой пахнет – что еще танкисту надо? Неожиданно в голове всплыл мотивчик: %%%Да у тебя же мама – педагог, Да у тебя же папа – пианист, Да у тебя же все наоборот, Какой ты на фиг танкист? Подбежал маленького ростика танкист в таком же, как на мне, комбинезоне: – Снаряды брать будешь? – Конечно. – Сейчас телегу подгоню. Я залез в башню, пересчитал оставшиеся снаряды. Подъехала самая настоящая крестьянская телега со снарядным ящиком. Мы втроем погрузили три десятка снарядов в башню, разместили их в боеукладке. – Алексей, пулеметные патроны возьми. Алексей принес цинк с патронами. Телега уехала. – Это замкомбрига по вооружению был, – запоздало сказал Алексей. – Так бы шустро еще начпрод наш шевелился. Жрать пора, а кухней и не пахнет. Кухня подъехала почти к вечеру. Нам привезли сильно запоздавший обед и вместо ужина – сухпаек. Налили по сто грамм фронтовых. И спал я почему-то в эту ночь спокойно, как у себя дома, когда не было войны. А утром, когда умывался у ручья, возникла неожиданная и потому немного бредовая мысль: а может, однофамилец – мой родственник? Фамилия та же, сам из Ярославля, и самое главное – он Петр. А деда, могилу которого я искал, тоже звали Петром. И у моего отца отчество, естественно, Петрович. Не слишком ли много совпадений? Ладно, поговорить поподробнее с ним надо, скажем, после завтрака. А после завтрака все втроем чистили банником пушку, изрядно при том попотев. Потом пришел замполит – моложавый капитан со шпалами в петлицах и красной звездой на левом рукаве. Собрав всех танкистов, он стал проводить политзанятия, зачитав перед тем сводку Совинформбюро. Все сидели, переваривая услышанное. По названиям сданных немцу городов картина складывалась неутешительная. После занятий политрук отпустил всех, кроме меня. – Садитесь, товарищ Колесников. Я уселся на траву, капитан – напротив. – Как мне сказал комбриг, вы у нас в бригаде человек новый. – Так и есть. – Коммунист? – Нет. – Жаль. Вы теперь командир танка, а линию партии не поддерживаете. – Почему не поддерживаю? Главная задача партии – организовать народ на борьбу с гитлеровским захватчиками. Я правильно понимаю? – Правильно. – Ну, так я же не в тылу на продовольственной базе отъедаюсь. – Вот, проявили себя в боях – надо подумать и о вступлении в ряды большевиков. Комбриг сказал – на вашем счету три уничтоженных фашистских танка. – Так и есть. – Вот! – Замполит поднял палец. – Стало быть, о смелых и решительных действиях вашего экипажа надо написать в бригадной многотиражке. – Мне кажется – рано еще, недостоин я пока. – Ну, мне, как представителю партии, лучше знать, кто достоин, а кто – нет. Замполит поднялся и ушел. Я направился к танку. – Чего он от тебя хотел? – вытирая испачканные руки ветошью, поинтересовался Петр. – В многотиражку статью предлагал написать – о нашем экипаже, а еще о вступлении в ряды ВКП (б) со мной говорил. Алексей и Петр переглянулись. Внезапно раздался крик: – Воздух! Вдалеке, довольно высоко, появились темные точки. Не преодолев нашу, прямо скажем – жиденькую оборону – с ходу, немцы решили бросить на нас авиацию. – В окоп! Недалеко от танка я видел окопчик. Маловат он был на троих, но уместились. Точки приближались, превратившись в немецкие самолеты. Издалека я уже видел, как бомбили немецкие пикировщики, но сам под бомбежку попал впервые. Ведущий пикировщик Ю-87, позже прозванный на фронте «лаптежником» за неубирающиеся шасси, свалился в пике. Ревел мотор, для психологического давления летчик включил сирену, затем к этой какофонии присоединился нарастающий свист падающих бомб. Два взрыва грохнули недалеко, похоже – на позициях артиллеристов. И началось: один пикировщик заходил на цель, сбрасывал бомбы, его место занимал другой. И снова – рев моторов, звуки сирены, вой бомб, взрывы… Пыль и черный дым затянули наши позиции. Жутковато! Окопчик во время взрывов трясся, как при землетрясении, на нас сыпались комья земли, остро пахло едкой немецкой взрывчаткой. И хоть бы одна зенитная пушечка, пулемет зенитный! Наши позиции были беззащитны, немцы вытворяли все, что хотели. Отбомбившись, самолеты прошлись по расположению наших войск пулеметным огнем. Наконец этот кромешный ад закончился, и немцы улетели. Над позициями наших войск какое-то время стояла мертвая тишина, затем я стал различать стоны раненых, треск огня, почувствовал запах дыма горящей техники. Мы выбрались из окопа и осмотрелись. Наш танк был цел, а вот соседнему не повезло. Бомба упала почти рядом с ним, сорвав башню и разворотив весь левый бок бронирован- ного корпуса. Немного подальше лежало перевернутое орудие артиллеристов. Везде были воронки, множество деревьев повалено. Да остался ли кто в живых после бомбежки? Остались! Там и здесь, из щелей окопов и траншей появлялись люди. Они отряхивались от комьев земли и пыли, приводили в порядок себя и оружие. Только вот немцы не дали на это времени. Со стороны пехотинцев раздался крик: – Немцы! Приготовиться к отражению атаки! Началось! Мы побежали к танку и забрались внутрь. Я высунулся из люка, посматривая на танк комбрига. Раций-то в танках не было, вот потому и боялся упустить сигналы, подаваемые флажками. Вот комбриг дал отмашку двумя флажками. Его танк дернулся и, ломая молодые деревья, пошел на немецкие позиции. Я захлопнул люк: – Вперед, не отставай от комбрига! Наш Т-34 и три других танка выстроились в линию. Переваливаясь на кочках и воронках от снарядов и мин, боевые машины шли вперед. По полю ползли шесть немецких Т-III и Т-IV. Под их прикрытием густой цепью шли немцы. Пулеметчики наших танков поливали пехоту огнем, пытаясь отсечь немцев от танков, командиры танков ввязались в пушечную дуэль. Нам надо было выбить немецкие танки, пока мы не сблизились. Пушка Ф-32, стоящая на Т-34, поражала и Т-III, и Т-IV на дистанции до полутора-двух километров – смотря куда было попадание: в лоб, борт или корму, где броня тоньше. Немцы могли поражать наши танки лишь с трехсот метров, и то только в борт или корму. Но не стоило забывать о немецких противотанковых или зенитных пушках. Немецкое 88-миллиметровое зенитное орудие оказалось очень мощным и, поставленное на огонь по танкам, могло поражать Т-34 и КВ в лоб на дальности до тысячи восемьсот метров. Немцы поставили потом это орудие в тяжелые танки Т-VI «Тигр». К счастью, на нашем участке таких мощных орудий не было. Я поймал в прицел идущий почти прямо на меня Т-IV и толкнул Петра обеими ногами. Танк сделал короткую оста- новку, и я выстрелил. Немец вспыхнул почти сразу. В перископ было видно, что еще три немецких танка горят. Фашистские танки остановились, а потом попятились. Гитлеровская пехота, увидев, что лишилась мощной огневой поддержки, начала отступать. Из танка комбрига посигналили флажками. Не хотелось отходить, когда атака так хорошо началась, но приказ есть приказ. Его надо выполнять, не раздумывая и не обсуждая. На этом зиждется дисциплина в армии. А не будет ее, любая армия – сброд, толпа вооруженных анархистов. Так и возвращались к себе на позиции – пятясь задом. В лесу, где укрылись танки, выбравшийся из своей боевой машины комбриг собрал нас, еще разгоряченных боем и чумазых от пороховой гари. – Молодцы! Каждый экипаж по вражескому танку сжег. А у Колесникова это уже четвертый. Пора и к медали представлять. Жалко, танков у меня почти не осталось, иначе задали бы немцам перцу. Жду подхода пополнения. Надо продержаться еще два дня. – Лишь бы снарядов да горючки хватило! – запальчиво крикнул совсем еще молодой танкист. – Приводите технику в порядок, – построжал комбриг, – а я распоряжусь насчет обеда. Похоже, немцы тоже устроились обедать, потому что с их стороны не раздавалось ни одного выстрела. Они же педанты. Прибыла кухня. Все потянулись поглубже в лесок, где метрах в двухстах стояла полевая кухня на колесах, прикрепленная к трактору «Сталинец». Мы поели горохового супа, перловой каши, попили жиденького чая. Не сказать, что сытно, но голод утолили. И хлеб был неважный – черный, с сырым, непропеченным мякишем. Поесть успели не все – видимо, немцы покончили с обедом раньше, потому что на наши позиции снова обрушился град снарядов. Били издалека, из гаубиц, потому что выстрелы были почти не слышны, а разрывы мощные – не такие, как у полевых пушек. Шквал огня продолжался минут пятнадцать. От леса остались одни стволы – без веток и листьев. Позиции наши были буквально перепаханы. Крепко нам досталось, но хуже всего пришлось пехоте – она стояла перед нами, и на пехотных позициях буквально бушевал огненный шквал. Один из наших танков прямым попаданием был выведен из строя. Наш экипаж пережидал артиллерийский налет в воронке, оставшейся от утренней бомбежки. В лесу стоял густой запах тротила, в воздухе висела пыль. Грохот был такой, что заложило уши. Может, потому я и прослушал сигнал к отражению атаки. Петр толкнул меня в бок и показал на флажки комбрига. – К машине! – хрипло скомандовал я. Бегом мы добрались до своего танка, забрались и закрыли люки. От попадания гаубицы танк не убережет – ее снаряды летят по навесной траектории. Но от осколков броня защищает. Выдвинувшись на опушку леса, мы остановились. Комбриг больше не хотел рисковать танками. Немцы снова пошли в атаку. Впереди шли три танка, за ними – три густые цепи пехоты. За пехотинцами артиллеристы вручную перекатывали по полю несколько пушек. Вот с них я и начну, пока они не успели развернуться и занять боевые позиции. Для наших танков они сейчас наиболее опасны. Мы зарядили фугасный снаряд, я навел прицел на пушку и выстрелил. В прицел заметил, как ее перевернуло взрывом. – Бронебойный! Алексей загнал снаряд в ствол орудия, закрыл замок. Теперь надо попытаться уничтожить ближайший ко мне танк. Я поймал его в сетку прицела и выстрелил. Танк встал, но дыма и огня я не увидел. – Еще бронебойный! Я выстрелил по Т-III еще раз, и только тогда он вспыхнул. Я приник к перископу. Плохи наши дела. Два немецких танка горят, но и наших осталось только два – мой и комбрига. На позициях пехотинцев немногие оставшиеся в живых постреливают из винтовок. Лишь с небольшого холмика, из-за бруствера, пулемет «максим» ведет ожесточенный огонь. Очереди его почти не умолкают, и гитлеровские цепи не выдержали его огня – залегли. – Алексей, к пулемету! Леша протиснулся вниз, к лобовому пулемету в шаровой установке, и открыл огонь. Я поддержал его из башенного пулемета, спаренного с пушкой. Не умолкал пулемет и в танке комбрига. Дрогнули немцы – вначале залегли, а потом стали отползать назад. Вдруг по танку сильно ударило – аж корпус загудел. Черт, где-то пушка немецкая! Я поворачивал башню, выискивая через прицел орудие. Вот она! Градусов тридцать левее нас. Было видно, как суетятся около пушки немецкие артиллеристы. И Алексея в башне нет. Спрыгнув с командирского сиденья, я достал со стеллажа фугасный снаряд, загнал его в ствол и закрыл замок. Я просто кожей чувствовал, как немецкий наводчик доводит прицел – с секунды на секунду он выстрелит. Я лихорадочно вращал маховичок, подводя перекрестье прицела под цель и тут же нажал на спуск. Выстрел! Башню заволокло пороховым дымом, о пол звонко ударила гильза. Успел, я успел буквально за мгновение до их выстрела! Пушку перевернуло взрывом, были видны лежащие вокруг нее убитые артиллеристы. А ведь могло и не повезти, я их опередил совсем немного. Немцы отошли с поля боя, атака захлебнулась. Петр дал задний ход, уводя танк от опушки. Мы вылезли наружу. Какой радостью было вдохнуть свежего воздуха! Из открытых люков шел едкий пороховой дым, дышать в танке было просто невозможно. В горле першило, у всех были красные глаза и закопченные лица. Когда мы немного отошли, отдышались, начали осматривать танк. На лобовом листе – правее и выше люка механика – виднелась изрядная вмятина. Не смогла крупповская сталь одолеть нашу, харьковскую броню. Артиллерист наверняка в люк метил – это уязвимое место у Т-34 спереди. Прихрамывая, подошел комбриг: – Целы? – Целы, вмятины только на броне, но ни одной пробоины. – А экипажи Волкова да Самохвалова сгорели. Никто выскочить не успел. Так что осталось у нас только два танка. Сейчас распоряжусь, чтобы снаряды и патроны подвезли. Вот с соляркой плохо, бензовоз во время бомбежки сгорел. – У нас еще с полбака осталось – продержимся, если далеко ехать не придется. До вечера никаких попыток наступать немцы больше не делали. Когда стемнело, подвезли кухню. Мы поужинали гречкой с тушенкой. Старшина выдал каждому по поллитровке, вздохнул: – Получал по списочному составу, а танкистов осталось – перечесть на пальцах рук можно. Мы устроились около танка, распили бутылку за наших погибших ребят. Я их не знал лично, но Петр и Алексей служили с ними и горевали о потере. Выпили еще. Меня слегка повело, и я затянул фронтовую песню, слышанную в фильме «На войне как на войне» и потом иногда исполнявшуюся нами в училище: %%%Моторы пламенем пылают, И башню лижут языки… Когда я дошел до слов %%%В углу заплачет мать-старушка, Слезу рукой смахнет отец, И дорогая не узнает, Какой танкиста был конец… Алексей всхлипнул: – Задушевная песня, не слышал раньше такой. Подошел и комбриг: – Чего поем? За всех ответил Петр: – Да вот друзей погибших помянули, по сто грамм фронтовых приняли. Комбриг выразительно посмотрел на две пустые бутылки. – Хватит пить. Песню я услышал о танкистах – новое что-то. Кто пел? – Командир наш. – Спой еще раз, Колесников. За душу взяла твоя песня. И я исполнил песню, что называется, на «бис». – Замечательная песня. Слова мне потом запишешь. Комбриг поднялся и ушел. Привезли снаряды и патроны. Мы набрали даже сверх боекомплекта, приторочив два ящика бронебойных снарядов на корме. Даже если в них пуля попадет или осколок, они не взорвутся. Чему там рваться? Снаряд – болванка из стали. На небе высыпали крупные яркие звезды. Где-то высоковысоко послышался гул множества невидимых самолетов. – Немцы, Москву небось полетели бомбить, – вздохнул Алексей. Незаметно завязался разговор. У Алексея в Костроме была семья – жена и двое детей. Петр тоже успел обзавестись женой и имел сына – Михаила. Когда я это услышал, меня словно обухом по голове ударило. Отец у меня – Михаил Петрович, а я, естественно, Сергей Михайлович. Слишком много совпадений – похоже, мы не просто однофамильцы. С замиранием сердца я спросил Петра: – Ну а жену-то как звать? – Имечко самое простое – Лукерья, проще – Луша. Все, все сомнения отпали – так звали мою бабушку. Какое-то время я был настолько оглушен, что перестал слышать разговор. Выходит, Петр – это мой дед, который не вернулся с войны и могилу которого я разыскивал на Смоленщине? А я его в бою ногами в плечи толкаю, приказы отдаю?! Голова кругом идет, никак не укладывается в ней, что рядом со мной, здесь и сейчас, сидит мой дед – живой, из плоти и крови, и его даже пощупать можно! Осипшим от волнения голосом я спросил: – Петр, а тебе сколько лет? – Двадцать восемь – я с тринадцатого года. – А мне двадцать девять, – выдавил я из себя. Выходит, дед даже моложе меня. – Староваты вы оба, – хохотнул Алексей. – А мне только двадцать пять. – Зато у тебя двое детей, – огрызнулся я. – Так это же хорошо. Случится – убьют на войне, сыновья род продолжат. – А ты – семейный, командир? – Нет, ни женой, ни детьми не обзавелся. Надо признаться, в этот момент я и в самом деле пожалел, что не успел жениться и завести ребенка. – Вот что, – поднялся Петр, – спать пора, неизвестно еще, как завтра день повернется. Петр забрался спать под танк, на брезентовый чехол, Алексей – на брошенную на землю ватную телогрейку, я же улегся в окопе. Вещами я здесь еще не обзавелся, и стелить мне было нечего. Вскоре экипаж уже храпел, я же не мог уснуть. Смотрел в звездное небо и размышлял. Каким-то чудом занесло меня на шестьдесят лет назад, встретился с дедом, которого никогда раньше не видел, а поговорить с ним не могу. Многое рассказать ему хочется, о многом расспросить, да как сказать деду, что я – из будущего, что я – его потомок, его внук? Сочтет, что меня контузило или с ума сошел, да еще не дай бог политруку доложит. А тот, судя по разговору, партийный фанатик. Было бы здорово сесть с дедом за стол, поговорить под водочку по душам, рассказать, как жила бабушка моя – его жена – после войны, как сына Михаила поднимала, как страна наша изменилась. Невозможно! С тем я и уснул. Проснулся от крика: «Немцы близко!» Сон как рукой сняло. Подхватился – и к танку. – Кто кричал – «немцы»? – Старшина. – Где он? – Вон, к комбригу побежал. Я быстрым шагом направился к танку комбрига и услышал, как старшина сбивчиво объяснял, что поехал на повозке в тылы насчет харчей, а дорога уже перерезана немцами. И добавил, что лошадь из пулемета убили, а он сам едва ноги унес. Окружения в начале войны боялись все. Это был излюбленный немецкий прием – вонзиться танковыми клиньями в расположение наших войск, соединиться – и котел готов. А дальше – бои на добивание. Долго ли продержишься без горючего и боеприпасов? В эти суровые времена тотальной диктатуры и всевластия НКВД только попади в окружение – ярлык неблагонадежного обеспечен, а то и в лагерь угодишь. А уж если в плен попал – сразу враг народа. И родные твои так и будут жить с этим несмываемым пятном, соседи пальцем будут тыкать, и счастье великое, если удержишься на работе. А нет работы – нет продовольственных карточек. Тогда ложисьи помирай с голоду. Сколько миллионов женщин и ни в чем не повинных детишек прошло в годы войны через этот ад? Чем измерить их горе, слезы, потерянное здоровье? Потому окружения и плена боялись. Даже умереть в бою на глазах у товарищей было не так страшно. В архивы напишут, домой похоронку пришлют, пенсию какую-никакую за отца-героя семья получать будет. Я нутром почувствовал, как комбриг, услышав слова старшины, сначала заколебался. Приказ был – держаться. Пока кольцо не замкнулось намертво, еще есть шанс пробиться, найдя слабое место в немецких порядках. Вот и раздумывал комбриг: что делать? Прорываться к своим? Или, выполняя приказ, оказаться в окружении и, что еще хуже, в плену? В окружение в первые месяцы войны попадали целые дивизии, корпуса – даже армии. Причем и в окружении они не переставали сопротивляться, стреляли до последнего патрона, оттягивая на себя немецкие силы и этим затрудняя им продвижение к Москве. Услышав шум и разговор, подошел политрук. Узнав, что, вполне вероятно, мы в окружении, он слегка побледнел и начал суетливо оправлять на себе портупею. А ведь я его в бою не видел. Что, многотиражку выпускал? – Надо пробиваться к своим, – безапелляционно заявил он. – У меня приказ – держать оборону здесь, – твердо возразил комбриг. – Так связи со штабом третий день нет, возможно, ситуация изменилась, а посыльный нас найти не может или убит, – пытался убедить его политрук. – Может, и так, только я, пока не получил донесений, должен исполнять последний приказ. Похоже, у них нашла коса на камень. Я попятился и отошел. Известное дело – паны дерутся, а у холопов чубы трещат. В армии надо помнить, что кривая вокруг начальства короче прямой. Экипаж уже поджидал меня у танка. – Ну, какие новости? – Похоже, парни, мы попали в окружение. Старшину в тылу немецкие танки обстреляли. Парни помрачнели. Каждый сразу понял, чем это грозит каждому. – Надо прорываться к своим, – теми же словами, что и политрук, заявил Алексей. – Тебя не спросили, – оборвал Петр. – Как комбриг решит, так и будет. Комбриг, судя по злому виду политрука, который быстрым шагом прошел мимо нас, видимо, решил остаться и выполнить приказ до конца. – Петр, Алексей! Кухни с завтраком, я думаю, не будет, потому – открывайте сухой паек. – А не влетит? – спросил осторожный Алексей. Петр сбегал к танку и принес бумажный пакет. Большая банка тушенки, ржаные сухари, пачка горохового концентрата. С горохом решили не возиться: это ж надо костер разводить, варить его – ждать долго. Открыли банку тушенки, с сухарями ее и поели, запив водой. Мне почему-то подумалось, что это – первая и последняя наша еда на сегодняшний день. – Что-то германцы тихо себя ведут сегодня, – облизывая ложку, сказал Петр. – Не сглазь, – ответил Алексей, допивая из банки жижу. Полдня немцы не предпринимали атак, не стреляли, и мы занимались танком – чистили пушку, Алексей набивал круглые пулеметные диски патронами. Немцы ударили одновременно со всех сторон: спереди послышалась частая автоматная стрельба, далеко сзади – выстрелы из пушек. Похоже, противник решил затянуть горлышко на котле. Мы без команды забрались в танк и выдвинулись из леса на опушку. Немцы тремя цепями шли по полю и густо, от живота, поливали автоматным огнем пространство перед собой. Наши немногочисленные пехотинцы головы поднять не могли из-за сплошного огня. – Давай-ка, Леша, фугасные – три подряд. Я выбрал место в цепи, где немцев было побольше, послал туда снаряд и беглым огнем – еще два, сместив прицел. Ага, не понравилось, залегли! И только они снова сделали попытку подняться, как мы ударили из обоих танковых пулеметов. Немцы снова залегли. Но что-то «максим» на пехотной позиции молчит и где танк комбрига? За шумом собственного двигателя немудрено прослушать шум чужого мотора. Я приник к смотровой щели. Нет, танка комбрига не видно. Наверное, отправился к нам в тыл – узнать, что за стрельба. Немцы разом поднялись и бегом стали возвращаться на свои позиции. Ох, не к добру это – сейчас вызовут по рации самолеты. Чего-чего, а поддержка у них мощная. Как заминка при наступлении немецкой пехоты – или танки на подмогу идут, или самолеты очаг сопротивления гасят, или пушки все сровняют с землей. – Петр, сдавай назад, в лес. Загнав танк в лес, Петр заглушил двигатель. – Парни, собирайте ветки, маскируйте танк. Печенкой чую – сейчас самолеты прилетят. Мы бросились собирать сбитые вчера артналетом, еще не успевшие засохнуть ветки и набрасывать их на танк. Едва успели все закончить, как в небе послышался гул моторов пикировщиков. Мы прыгнули в окопчик. С немецких позиций в нашу сторону дважды выстрелили красной ракетой. Цель указывали, сволочи! Самолеты свалились в пике, от них отделились темные точки бомб. Ба-бах – нас тряхнуло. Бабах – на спину посыпались комья земли. А дальше бомбы падали с небольшими перерывами, пока один пикировщик сменял другого. Жутковато! А самое обидное – ну хоть бы один зенитный пулемет сюда, совсем обнаглели. Не спеша выбирают цель, делают один заход, другой… Как на учебном полигоне! Наконец, отбомбившись, самолеты улетели. Отплевываясь от пыли, мы выбрались из окопчика. На опушке леса все было изрыто воронками – в лесу они просто не так бросались в глаза. Самое главное – танк наш был цел. Сбросив ветки, мы нашли на броне лишь несколько вмятин от осколков. Стало быть, повоюем еще! Далеко позади нас, в тылу, тоже гулко забухало – да так часто! Один танк так быстро стрелять не мог. Выходит, серьезные силы немцы бросили. А мы будем здесь стоять, пока есть снаряды и патроны, и сами целы. – Вот что, Петр, как немцы в атаку пойдут, бери влево; по лесу метров сто пройди, а потом – на опушку. Боюсь, приметили немцы местечко, могут пушку противотанковую выставить. Как покажемся, так снаряд в борт и получим. – Как скажешь, командир. Я ползком подобрался к опушке леса и укрылся за изгрызенным осколками стволом сосны. Немцы снова поднялись в атаку. Их встретили редкие винтовочные выстрелы нашей пехоты. Что же «максим» молчит? Или пулеметчик погиб? Гитлеровцы уже преодолели половину поля. Пора действовать! Я вернулся в танк: – Заводи, вперед! Петр развернулся на месте и повел танк параллельно опушке, ломая деревья. Ну аки слон в посудной лавке! Потом повернул вправо и остановился на опушке. А вот и немчики. Установили пушку, прикрыли ее ветвями. То-то я не смог ее разглядеть, когда наблюдал с опушки. Наш танк появился в стороне, и потому немецкие артиллеристы суетились вокруг пушки, занося станины и разворачивая пушку в нашу сторону. Не ожидали они от нас такого финта. – Алексей, два фугасных – беглым! Я подправил маховичками наводку – выстрел! И почти следом – второй! Точное попадание в цель и первым снарядом, и вторым! Видевший результаты стрельбы через смотровой прибор Петр лишь поднял большой палец. Еще бы, в отличие от многих командиров РККА я закончил не краткосрочные курсы, а полноценное училище, и база для обучения была хорошей – мы водили танки, стреляли из пушек и пулеметов, нас натаскивали на учебных полигонах, мы изучали тактику боя и много других военных наук, в том числе и опыт Великой Отечественной войны. И я был готов защищать свою Родину, применив все свои знания и навыки. Другое дело – Родине в девяностые годы я, как и тысячи других офицеров, оказался не нужен. Но сегодня не тот случай. Судьба забросила меня в это время – самое, пожалуй, тяжелое для страны, и я готов был стоять на отведенном для меня рубеже до конца. Здесь моя Брестская крепость, мой Сталинград, моя Курская дуга. До Сталинграда можно и не дожить – жизнь танкиста на фронте бывает коротка. Танк выживал два-три боя, танкисту, если везло, удавалось сменить несколько боевых машин. Но везение на фронте – дело случая. Еще в училище во время разговоров с фронтовиками нам приходилось слышать удивительные истории. Попал снаряд в блиндаж, где находилось отделение из десяти человек. Всех – в клочья, а на одном даже царапины нет. Или: лежал человек в окопе, переполз к соседу за табачком, а в его окоп тут же мина попала. Немцы снова пошли в атаку. – Алексей, к пулемету – огонь! Из двух пулеметов мы прошлись по немецким целям, не жалея патронов – на целый диск. Неожиданно справа нас поддержал «максим», до того молчавший. Под перекрестным огнем немцы залегли. – Петр, вперед! Дави гадов! Танк рванулся вперед. Мы с Алексеем стреляли из пулеметов, Петр давил оставшихся в живых гитлеровцев. От танка не убежишь – ни один пехотинец не сможет бежать со скоростью пятьдесят километров в час. За четверть часа мы изрыли гусеницами все поле, расстреляли по четыре диска на пулемет. Немецкая атака захлебнулась. Немногие из них, оставшись в живых, добрались до противоположного леса. – Петр, давай за ними в лес. Там их и додавим. Мы валили танком деревья, давили убегающих. Хлопнули под гусеницами гранаты – пехотные, не причинившие нам вреда. Забравшись по просеке поглубже, мы раздавили машину с радиостанцией, походную кухню, пару легких вездеходов. И уже было повернули назад, как выскочили на поляну, на которой стояло несколько брезентовых палаток с красными крестами. Я толкнул Петра ногой в левое плечо: – Обходи! Танк развернулся влево, и я успел заметить в смотровую щель округлившиеся от ужаса и удивления глаза немецких раненых. Но я с ранеными не воюю – я не гитлеровец. Задача воина на войне – вывести противника из строя: ранить, убить, но добивать раненых, которые не представляют угрозы, ниже моего достоинства. Мы беспрепятственно вернулись на свои позиции. Выбрались из танка, отдышались от порохового дыма, отплевались. Все-таки хорош наш Т-34, но вентиляция в нем плохая. После интенсивной стрельбы дышать просто нечем. И в то же время на июль тысяча девятьсот сорок первого года это – самый быстрый, с толстой броней и отличной пушкой танк. Думаю, будь у нас Т-26 или Б Т, мы бы не отважились на такую вылазку. К нам подошел старшина в пыльном выцветшем обмундировании: – Ну вы, танкисты, рисковые ребята! Видел я ваш рейд! – Никак, не понравилось? – Какое там! Вы бы и без нашей поддержки, одни бы справились. – Не, пулеметчик с «максимом» вовремя поддержал, здорово германцев прижали. – Я тот пулеметчик и есть! Старшина Никифоров из тридцать второго стрелкового полка. В действующей армии еще с финской. – Молодец, старшина! Кто у вас в пехоте командир? – Я и есть командир. Старше по званию нет никого. Два лейтенанта у нас было. Одного пулей сразило, второго – при бомбежке. Я чего к вам пришел – патронами небогаты? – Алексей, отдай старшине полцинка. Алексей с недовольным видом, кряхтя и страдальчески глядя на меня, отсыпал старшине в подол гимнастерки пачки с патронами. Когда старшина ушел, я спросил у Алексея: – Чего жмешься, одно дело делаем? – Если тылы отрезаны и немцы сзади, подвоза боеприпасов не будет. Осталось два полных диска и снаряды – в основном бронебойные, фугасных – только два. Вот те раз! – Снаряжай, что в цинке осталось, в диски. А тут еще Петр «обрадовал»: – Командир, горючки третья часть бака осталась, если ехать по дороге – километров на сто. А если поле месить, как сегодня, на один бой. Совсем хреново. Пока Алексей снаряжал диски, я пошел в лес, на место стоянки танка комбрига. Пошарил вокруг – ничего. Пошел в глубь леса. Ведь притаскивали же полевую кухню трактором, может, хоть бочка с соляркой найдется? Ни бочки, ни канистры не нашлось, зато у разбитой телеги нашел разбитый ящик с двумя снарядами. Так под мышками их и принес. Хотелось есть, но, кроме нескольких ржаных сухарей, ничего больше не нашлось. Поделили их по-братски, захрустели. – Надо было с комбригом в тыл уходить, к своим прорываться, – сказал Алексей. – Все-таки два Т-34 – сила! Прорвались бы! – А ты уверен, что комбриг сейчас у своих, прорвался? Может, сожженный стоит? – Волков бояться – в лес не ходить. – Кто их боится? Сегодня мы сами немцев попугали, думаю, долго теперь не сунутся. – Они-то не сунутся, – рассудил Петр, – а самолеты свои точно пришлют. Надо танк в сторону отвести или в глубь леса да ветками забросать. Как в воду глядел! Только мы отогнали танк подальше в лес и забросали его ветками, как появились Ю-87. Я уже слышать их моторы не мог – тошнило от злобы и бессилия. Они старательно проутюжили позиции пехотинцев и опушку леса. Вовремя догадался Петр танк отвести; надо бы мне первому додуматься – а еще командир! Но все когда-нибудь заканчивается – закончилась и бомбежка. Нас она, впрочем, не коснулась – досталось пехотин- цам. И, как у немцев было заведено после бомбежки или артиллерийского налета, они пошли в атаку. Где уж они солдат смогли найти после нашего опустошительного рейда, ума не приложу. Впрочем, цепь наступающих была реденькой. Мы выехали на опушку, чтобы поддержать пехоту в отражении атаки. И тут немцы нас подловили. Умнее ли они оказались, хитрее ли, но мы попались. Едва танк выехал из леса, как раздался страшный удар в корпус, двигатель заглох, потянуло дымом. В голове стоял звон, из носа пошла кровь. – Эй, парни? – Я не услышал собственного голоса. Пригнувшись, я заглянул в отделение управления. Снаряд угодил в лобовую броню, выломав из нее изрядный кусок. Оба – и Петр и Алексей – были убиты. Не надо было даже пульс щупать – уж слишком обширны и страшны были раны. Я сполз к Петру, откинул нижний люк и подтащил к нему его бездыханное тело. Сам же выбрался через башенный люк. Как я пулю при этом не схлопотал, удивляюсь. Вероятно, меня закрыл дым, валивший из люков и смотровых щелей. Я скатился на землю и вытащил из люка тело деда. Узко под танком, тесно. Сжав зубы, ползком, я упорно тащил тело подальше от танка. Метров через пятьдесят я оставил Петра на земле и только хотел вернуться за телом Алексея, как танк вспыхнул. Пламя мгновенно охватило машину, повалил черный густой дым. Какое там «вытащить», когда даже на расстоянии чувствовался нестерпимый жар! Я бросил взгляд на Петра: – Ты полежи, дед, я сейчас. Я, пригибаясь, побежал, потом, упав на землю, пополз к пехотинцам. Из окопов по наступающим цепям врага раздавались редкие винтовочные выстрелы. Я скатился в окоп полного профиля. Сидевший в нем боец дернулся, увидев меня: – Жив, танкист? А мы уж думали – вы все сгорели. Он повернулся к немцам, прицелился, выстрелил и передернул затвор. – Помогай, видишь – немцы прут. А у меня и оружия при себе нет. Трофейный пистолет – и тот в танке остался. – В соседнем окопе убитый лежит, возьми его винтовку, – посоветовал боец. Я переполз в соседний окоп, высвободил из рук убитого – молодого бойца – винтовку, клацнул затвором и осторожно выглянул из-за бруствера. До немцев не так и далеко – метров сто – сто пятьдесят. Я выбрал цель, поймал ее на мушку и выстрелил. Что за черт? Немец как шел, так и идет! Из соседнего окопа до меня донеслось: – Прицел поставь! И точно: не посмотрел сразу – хомутик прицела на тройке стоит. Я выставил его на единичку, вновь прицелился, выстрелил. Немец упал. Контузило меня, что ли, – сразу не посмотрел… Я сделал еще два выстрела, а потом затвор сухо клацнул. Отвел его назад – магазин был пуст. Нагнулся, обшарил подсумки убитого – пусто. Я повернулся в сторону соседнего окопа: – Сосед, подкинь патронов. – Держи. Учти – больше нет, экономь. Я вставил обойму в затворную коробку, большим пальцем вдавил патроны в магазин. Пять патронов – не густо. Выбрал цель. Мушка подрагивала, глаза заливало потом. Я сбросил танковый шлем, рукавом вытер пот. Теперь лучше видно. Снова тщательно прицелился, выстрелил – и еще один враг упал. Справа ударил «максим». Как вовремя! Пулеметчик бил короткими экономными очередями, но очень точно. Немцы залегли, потом отползли назад. – Эй, друг! Лопатки не найдется? Боец перекинул ко мне маленькую саперную лопатку в брезентовом чехле. – Окоп расширить хочешь? – Нет, своих похоронить. Я пополз назад. В лесу встал и направился к танку. Он уже догорел – только чадил. Я оттащил тело деда подальше в лес, выкопал неглубокую – в метр – могилу. Копать среди корней деревьев маленькой лопаткой было неудобно, пот заливал глаза. Вроде готово. Я вытащил из кармана гимнастерки документы Петра – красноармейскую книжку, письмо и медальон. Вдруг из письма выпала небольшая фотография. На ней бабушка, молодая еще. Я сразу узнал фотографию – видел дома такую же, только побольше. На глаза навернулись слезы. Я подошел к бывшей стоянке, нашел моторный брезент, завернул в него тело и с трудом опустил в могилу. – Прости, дед, не смог уберечь. Да и сам теперь не знаю – останусь ли жив. Засыпал могилу землей, утрамбовал ногой. Из двух веток сделал подобие креста и воткнул в землю. Осмотрелся вокруг, пытаясь запомнить место. Я еще вернусь сюда, Петр… Его документы сунул к себе в нагрудный карман. Подобрал лопатку и уже направился было к пехотинцам, как на опушке леса встретил старшину-пулеметчика. – Жив, танкист? – Я-то жив – экипаж погиб. – Жаль, геройские были ребята. Старшина помолчал: – Что дальше делать думаешь, танкист? – А ты? – К своим пробираться надо. Патронов нету, да и людей едва ли два десятка осталось. – Старшина снял пилотку, вытер пот. – Тогда я с вами. Я дополз до окопа, вернул саперную лопатку, за ремень вытянул из окопа винтовку. Только четыре патрона в ней, но все же не безоружен. На войне солдату без оружия остаться – самое последнее дело. Когда начало смеркаться, пехотинцы покинули окопы и собрались в лесу. Третья часть их была ранена: у кого рука была забинтована, у кого – голова. Но все при оружии. Старшина даже «максим» прикатил. Один из бойцов не выдержал: – Старшина, да брось ты эту бандуру – все равно ведь патронов нет, мешать только будет. – Казенное имущество, как же его бросить? На мне числится. – Если так рассуждать, то вон танкист должен за собой танк сгоревший тащить. – Разговорчики, Крылов! Местность кто-нибудь знает? Все переглянулись, помолчали. – Так, понятно. И карты нет. – Зачем тебе карта? – вмешался я. – Идем на восток, мимо своих не промахнемся. – Верно, конечно, только непонятно – где немцы и где наши. – Эка, хватил! Где сейчас немцы, и в генштабе небось досконально не знают. А в нашем случае самый хороший вариант – языка взять, да не простого, а как минимум офицера с картой. – Кто ж его брать будет? У меня не все с винтовкой толком обращаться умеют, а ты – «языка»! – Тогда идем. – А пулемет куда? – Коли бросить жалко – закопай. Было видно, что старшина колеблется. Бросить жалко – казенное имущество; тащить с собой – груз уж очень обременительный, почитай, три пуда бесполезного железа, поскольку патронов нет. У каждого бойца боезапас – только то, что в магазинах винтовок, подсумки пустые. Хозяйственная жилка перевесила. Старшина вытащил из чехла саперную лопатку, сноровисто вырыл небольшую яму, быстро разобрал пулемет на три крупные части – станок, тело и щит, уложил в яму и присыпал землею. – Думаю, погоним немца вскоре, тогда и откопаю, – успокоил себя старшина. Повернулся к нам: – Идем цепочкой по одному с интервалом пять метров. Не отставать. И первым пошел по лесной тропе. Взошедшую луну периодически закрывало тучами, идти было тяжело – ноги цеплялись за коряги, кочки, траву. Чем дальше отходили мы от брошенных позиций, тем гуще становился лес. Ветки в темноте так и норовили хлестнуть по лицу. Хоть глаза и привыкли к темноте, нам все равно приходилось напрягать зрение и слух, чтобы не потерять из вида идущего впереди. Так шли мы часа два, но не думаю, что преодолели больше пяти-шести километров. На привале я подошел к старшине: – Давай на дорогу выходить, она правее идет. За ночь по ней дальше уйти можно. – А вдруг немцы? – Ночью немцы спят. Да и человека вперед послать можно – метров за сто от основной группы. Случись чего, упредит заранее, чтобы все под удар не попали. – Разумно. А кто первым пойдет? – Да хоть бы и я. – Договорились. Будем выбираться на дорогу. Немного отдохнув, мы стали забирать вправо, пока не вышли на дорогу. Была она пустынна, вся в воронках от бомбежек, дорожное полотно покромсано гусеницами танков. Но идти по ней было несравненно легче, чем по ночному лесу. Я выдвинулся вперед и шел в одиночестве, больше прислушиваясь, потому как видно было на расстоянии не более двадцати шагов. Шли мы таким образом часа два, как вдруг я заметил блеснувший впереди огонек. Лучик фонарика или неосторожно включенная фара, но я бросился в кювет и трижды коротко свистнул. Через несколько минут ко мне по обочине подобрался старшина: – Чего тут? – Огонек впереди мелькнул. Непонятно – наши или немцы. – Ага, понял. С дороги в лес уйти надо, до утра немного осталось. Отдохнем, а рассветет – увидим. – Так же думаю. – Тогда в лес, танкист. Я направился перебежками в темнеющий совсем рядом лес, старшина – назад, к бойцам. Встретились уже под покровом деревьев. – Краснов! На опушку, будешь в охранении. Всем остальным – отдыхать до утра. Все с удовольствием улеглись – кто где. Ноги уже гудели от ходьбы, в животе бурчало, нестерпимо хотелось есть. Сон сморил быстро. Нас разбудил натужный рев моторов. От опушки, пригибаясь, прибежал Краснов: – Товарищ старшина! Немцы! – Чего орешь? Говори тише! Старшина, пригнувшись, метнулся к опушке, я – за ним. Упали, укрывшись за соседними деревьями. К нам по дороге подходила колонна танков и бронемашин. – Немцы! Сколько же их! – прошептал старшина. Колонна казалась нескончаемой. Мимо нас давно уже прогромыхали первые танки, а конца колонне, насколько хватало глаз, не было видно. Черт, силища прет! Мы отползли подальше в лес, к своим. – Уходим глубже в лес и идем параллельно дороге, – скомандовал старшина. Так и пошли – по рощицам, оврагам, перебираясь через небольшие речушки. В отдалении слева погромыхивали пушки. Мы миновали густой лес, вышли на опушку и остановились, осматриваясь. Вроде никого. – Танкист, бери пятерых бойцов и перебежками – к тому лесу. Впереди, через кочковатый луг, виднелся лес, его пересекала малоезженая грунтовка. Старшина отсчитал пятерых солдат. – Ну, давайте. Потом и мы – малыми группками. Мы побежали через луг. Я озирался по сторонам, но судьба нам благоволила, и мы достигли леса беспрепятственно. Я встал на опушке леса и махнул рукой. От основной группы, скрытой за деревьями, отделились еще пятеро и побежали к нам. Вроде и недалеко, но по кочкам, и трава высокая. Я пока добежал, запыхался. И эти добежали благополучно – упали среди деревьев, жадно хватая воздух пересохшими ртами. Я снова подал сигнал рукой. Не знаю уж, почему, но на этот раз побежали все оставшиеся. Я четко видел старшину – он единственный был в фуражке. Едва бегущие добрались до середины луга, как раздался треск моторов, и на луг по грунтовке въехали немецкие мотоциклисты. Шесть мотоциклов, на каждом – два мотоциклиста: один – за рулем, второй – в коляске, за пулеметом. Твою мать! Что можно сделать с десятью винтовками против шести пулеметов на открытом месте? Пулеметчики с ходу открыли огонь, и среди бегущих появились убитые. Остальные залегли, послышались редкие винтовочные выстрелы. Немцы разделились на две группы и стали обходить лежащих с двух сторон, поливая их из пулеметов. Впрочем, к группе старшины они не спешили приближаться. Как же выручить его и бойцов? – К стрельбе приготовиться! По мотоциклистам – огонь! Я поймал на мушку сидевшего в коляске пулеметчика – он сейчас опаснее водителя. Нажал на спуск. Рядом громыхнули еще выстрелы. Немцы не ожидали удара в спину. Из трех мотоциклов, бывших к нам ближе всего, один перевернулся, на втором был убит пулеметчик. Третий мотоциклист рез- ко развернулся, и пулеметчик дал по лесу длинную очередь. Справа от меня вскрикнул раненый. Я встал за дерево, положил винтовку на ветку и тщательно прицелился. До мотоцикла было метров сто. Выстрел! Пулеметчик дернулся, завалился набок, ствол его МГ задрался вверх. Я передернул затвор и начал выцеливать мотоциклиста, но меня опередили. Рядом ударил выстрел, и мотоциклист упал грудью на бензобак. И тут меня удивил старшина. Пока мы стреляли по немцам, он незаметно подобрался сзади к мотоциклистам, вскочил и, петляя, помчался к мотоциклам. Трое мотоциклистов, преследовавшие наших бойцов слева, открыли отчаянный огонь по старшине. Каким-то чудом он сумел добежать до мотоцикла, укрылся за коляской, развернул пулемет и открыл по немцам пулеметный огонь. Молодец, старшина! Причем огонь меткий, хотя я и не был уверен, что он знаком с немецким пулеметом. Опомнившиеся гитлеровцы тем временем уже пытались отвечать старшине пулеметными очередями. – Чего рты раззявили? Огонь по мотоциклам! – крикнул я бойцам. – Нечем, патронов нет! У меня оставалось еще два патрона. Я прицелился в самого дальнего пулеметчика. До него было метров триста. Далековато… Но в училище я считался неплохим стрелком, даже в соревнованиях участвовал. Я мягко потянул спуск. Бах! Пулеметчик резко дернул головой и наполовину вывалился из коляски. Передернув затвор, я прицелился в водителя. Однако он не стал дожидаться моего выстрела – газанул, резко развернулся почти на одном месте и скрылся в низине. Второй и третий мотоциклы были уничтожены старшиной. Но и у него смолк пулемет – наверное, лента закончилась. А впрочем, и стрелять было уже не в кого. Не выпуская из рук винтовку с единственным патроном, я побежал к старшине – не понравилось мне, что он стоит, покачиваясь. Правой рукой старшина опирался на коляску мотоцикла, на левом плече расплывалось кровавое пятно. – Снимай гимнастерку. Я обшарил поляну и нашел индивидуальный перевязочный пакет. Осмотрел рану – к счастью, она была сквозной, кость была не задета. Я перевязал старшину и слегка хлопнул его по спине: – Жить будешь! Ранение сквозное, до свадьбы заживет. Я видел, что старшина бледен. Но ведь мы не ели уже два дня – тут любому плохо станет. Я вытащил из коляски мотоцикла бутылку немецкого шнапса – отвратительного пойла с запахом самогона, откупорил ее и поднес горлышко к губам старшины: – Глотни немного. Сам махнул рукой бойцам, подзывая их к себе. Когда они подошли, распорядился: – Обшарьте все мотоциклы. Забрать все – пулеметы, автоматы, патроны, еду, выпивку, карты. Бойцы, опасливо озираясь, пошли к мотоциклам. Я же снял с водителя автомат – знаменитый МР-40 и, стянув у него с ремня подсумок с магазинами, нацепил на свой ремень. За голенищем сапога мотоциклиста виднелся краешек сложенной гармошкой карты – забрал и ее. Еды, к моему разочарованию, не оказалось. Снял с вертлюга пулемет, закинул его себе на плечо. Увидев в коляске металлическую коробку с пулеметной лентой, прихватил и ее. Вытащив из своей винтовки последний патрон, я сунул его в карман – пригодится, а винтовку бросил. Не таскать же такую тяжесть ради одного патрона! Мне и так было тяжело – пулемет и коробка с патронами весили килограммов десять. Был бы я сытым и отдохнувшим – другое дело, а так я и без груза едва ноги передвигал. Все собрались в лесу. Старшина обвел взглядом бойцов: – Это все? Не густо. Немецкие мотоциклисты уложили на поле половину нашего небольшого отрядика. И произошло-то это внезапно – гитлеровцы выскочили как черт из табакерки. Но теперь мы здорово усилили огневую мощь – пять пулеметов, пять автоматов. С харчами, правда, туго. Бойцы принесли пачку галет, шоколадку и две бутылки вина. Еду разделили поровну. Досталось каждому по одной сухой галетине, маленькому квадратику довольно вкусного шоколада и паре хороших глотков вина. Скудно, однако в животе разлилось приятное тепло. Мы посидели несколько минут. Старшина поднялся первым: – Пора. Один мотоциклист ушел – боюсь, как бы он погоню по следу не пустил. И правда – все что-то расслабились. – Разделитесь по парам. Один несет пулемет, другой – патроны. Потом меняетесь. Шагом марш! И мы снова двинулись по лесу на восток. Километра через два вышли к небольшой деревушке. Долго с опушки леса наблюдали, не покажутся ли немцы. Вроде тихо – не видно техники, не ходят немецкие солдаты. Старушка вышла из избы – кур накормила, слышно, как поросенок хрюкает. Лежащий рядом старшина притянул меня к себе здоровой рукой: – Танкист, сходи в деревню – может, покушать что раздобудешь. Если чего – я из пулемета прикрою. Пригибаясь за зарослями крапивы и лопухов, я подобрался к избушке. – Бабушка… – Ой, кто здесь? – Старушка испуганно оглянулась на голос. – Свои. Я боец Красной Армии, к своим пробираюсь. Покушать не найдется ли чего? – Подожди немного. Вскоре селянка вынесла узелок, протянула: – Храни тебя Господи, сынок. Только остановите энтих ворогов. Сколько же народу сгубили, супостаты! – Спасибо, бабуля. Вот соберемся с силами и погоним. Непременно погоним! Я вернулся в лес, к бойцам. Развернули узелок: краюха хлеба, изрядный шмат сала и вареные яйца. По нынешним временам – целое богатство. Разделив, мгновенно съели. Утомленные бойцы стали устраиваться на траве. – Подъем! – Старшина, не в казарме все ж, дай отдохнуть хоть чуток – будь человеком, – взмолились уставшие бойцы. – К своим выйдем – будете отдыхать. Так и шли весь день, в основном по буеракам да оврагам, укрываясь от чужого глаза, пока не раздалось: – Стой, кто идет? Пароль! – Какой к черту пароль – свои, не видишь? Командира зови! – крикнул старшина. Внезапный выход на боевые порядки нашей армии не удивил: единой линии фронта не было, и мы вышли в расположение своих частей, даже не заметив передовой. Просто в кустах стоял часовой и поодаль виднелся дзот. На окрик часового явился молоденький лейтенант: – Кто такие? – Мы тут с бору по сосенке: пехотинцы, танкист есть – к своим пробираемся. – Считайте – дошли. Оружие на землю положите. – Зачем? Это наш боевой трофей! – А может, вы диверсанты немецкие. Вот отведу вас к особисту – пусть разбирается. Пришлось подчиниться и положить пулеметы на землю. – Сергачев, сопровождай! Сам лейтенант пошел впереди, часовой замыкал нашу процессию. Идти далеко не пришлось – с километр. Нас привели к землянке, где, как я понял, расположились особисты. У землянки нас остановили, усадили на траву. Сначала вызывали рядовых красноармейцев. После краткого допроса бойцов отвели в часть для пополнения. Старшину мурыжили долго, наконец выпустили. – Ставят в вину, что «максим» закопал, – успел бросить он мне. Часовой подтолкнул к землянке меня. Со света в землянке показалось темно, пахло сырой землей. За колченогим столом сидел особист в фуражке с васильковым околышем. Стоявший у входа младший сержант сноровисто меня обыскал, вытащил из кармана гимнастерки документы и положил на стол. Я было рот открыл, чтобы сказать, что документы не мои, а убитого Петра, да вовремя сообразил, что сейчас – не время и не место. А свои документы я получить так и не успел, хотя Кривохатько говорил, что мы приказом внесены в списки бригады. – Ну, расскажи, танкист, как немцам продался, как танк потерял. Особист был выпивши, рожа красная, да и запашок от него шел. Вскипел я, хотя и не стоило – надо было держать себя в руках. – Ах ты, крыса тыловая! Водку в тылу жрешь, а сам на передовой не пробовал? И тут же получил от стоящего сзади младшего сержанта в ухо. В голове загудело, я покачнулся, но устоял. – Так вот как ты заговорил, шпион гитлеровский! Вот где ты нутро свое показал! Да я тебя сейчас к стенке – без суда и следствия, по законам военного времени! Я стоял молча. Особист проглядел красноармейскую книжку Петра. – Ничего, я тебя в трибунал отправлю, там тебя быстро на чистую воду выведут, гад! Младший сержант вывел меня из землянки, усадил рядом со старшиной и распорядился: – Глаз не своди с этих! Часовой вытянулся, пожирая глазами сержанта. – Меня тоже во враги народа особист записал, – сказал я устало. – Ничего, там разберутся, – уверенно ответил старшина. Видимо, он свято верил в законность правосудия в лице НКВД. Но я-то знал из книг и документальных фильмов, как расстреливали комдивов и командиров за мнимые прегрешения – особенно в начале войны, когда царила неразбериха и начали действовать заградотряды. Ведь особист в сопроводительной записке может написать с пьяных глаз все, что угодно, и поди потом отмойся. А в трибунале докопаются, что документы не мои – и конец старлею Колесникову! Красная Армия, оставляя под натиском врага обширные территории, не успевала эвакуировать людей и ценности, что уж тут говорить о задержанных, сразу переходивших в разряд подозреваемых в измене? Стоило ли так рваться к своим, чтобы тут же попасть в лапы «органов» с перспективой быть расстрелянным? Многих, вышедших из окружения, обвиняли в измене Родине, и, согласно Приказу Наркомата обороны, приговаривали к расстрелу или осуждали на большие сроки и отправляли в лагеря на Колыму или Воркуту. В то время, когда фронт требовал подготовленных воинов, тысячи командиров разных рангов – от лейтенантов до командармов – томились в лагерях, а в бой бросали необученных ополченцев. Вот такое непростое было время. Единственное, о чем я жалел, – документы Петра остались в руках особиста. Я пока не связан, не за решеткой – убежать вполне можно, а потом пристать к какой-либо воинской части. Сейчас неразбериха, солдат и командиров из разбитых полков и дивизий собирают на сборных пунктах и доукомплектовывают потрепанные, но боеспособные части. Уговорить старшину бежать вместе? Но он, похоже, из фанатиков, свято верящих в идеалы коммунизма и законность власти. Я же хотел только защитить Родину от сильного и бес- пощадного врага. Меня этому учили, я был к этому готов – так не дадут же, вот что обидно. Ни за Сталина, ни за его окружение я воевать не собирался, чужды они мне были, и тем более не хотелось быть расстрелянным с клеймом «враг народа». Кто из нас больший враг, большее зло именно для народа, еще надо разобраться. Пока я размышлял, сержант вышел из землянки, поправил на поясе кобуру с наганом. В руке он держал пакет – видимо, с нашими документами. – Встать! Вперед – шагом марш! И смотрите мне – шаг в сторону расцениваю как попытку побега, стреляю без предупреждения. Мы побрели по дороге. Сзади, весело посвистывая, шел сержант. На наше счастье, нам не связали руки. Отошли от землянки особиста уже довольно далеко – километра три-четыре, как сзади донесся быстро нарастающий рев мотора. – Воздух! – крикнул старшина. Мы стремительно бросились в разные стороны от дороги. – Куда! Стоять! – Сержант схватился за кобуру нагана, и это промедление стоило ему жизни. Раздался приглушенный ревом мотора треск пулеметов, над нами пронеслась тень «мессера», и сержант упал. Я поглядывая на небо, выжидал, опасаясь возвращения истребителя. Нет, улетел дальше. С другой стороны дороги поднялся старшина. Я перевел дух: «Жив!» Мы, не сговариваясь, бросились к сержанту, лежащему на дороге. Готов! Две пули крупнокалиберного пулемета буквально разорвали грудную клетку. Это тебе не в землянке арестованных в ухо бить, сержант, на фронте реакция нужна. Я расстегнул на сержанте ремень с кобурой и протянул старшине: – Надевай! – Ты что, мародерствуешь? – Дурень ты, старшина! У тебя ремень в землянке отобрали, от тебя арестованным за версту несет. Надевай, пропадешь ведь ни за что! Больше уговаривать старшину не пришлось. Он надел ремень, расправил гимнастерку, крякнул. – А ты как же? – К комбинезону ремни не положены. Я вытащил из сжатой руки мертвого сержанта пакет. – Почитаем, что особист написал. – Да ты что, танкист, никак не можно! – изумленно-испуганно глядел на меня старшина. – Лечить голову тебе надо, старшина. Я вскрыл пакет, достал красноармейскую книжку старшины, передал ему. Книжку Петра с фотографией жены сунул в свой карман. Развернул сопроводительную бумагу. – Так, «…препровождается в Вязьму…», так, «…НКВД… двое изменников Родины…» Слышь, старшина, мы изменники! – Тьфу! Я разорвал сопроводительную бумагу на мелкие клочки и пустил их по ветру. – Радуйся, старшина, мы свободны. Куда теперь? – К своим. – Мы и так у своих. И встретили нас неласково, я – так даже в ухо получил. Думаю, в Вязьму нам надо, наверняка войска в городе или на подступах к нему. Идем мы не из тыла, и если ты про особиста и окружение молчать будешь, так повоюем еще. – Врать нехорошо. – Вот что, старшина, – вспылил я, – иди куда хочешь, можешь даже назад вернуться, в землянку к особисту. Я же в Вязьму иду. Я направился по дороге. – Погоди, танкист, я с тобой. Старшина догнал меня, зашагал рядом: – Хоть бы покормили, жрать охота – сил нет. Красноармейцев, что с нами вышли, небось уже накормили обедом. – Эк ты пожрать любишь. – Привык по распорядку жить, – посетовал старшина. К вечеру мы подошли к расположению какой-то части. В лесу, укрытые ветками, стояли пушки, машины, сновали красноармейцы. – Идем в штаб, старшина. Скажем – бригаду нашу разбили, попросимся. – В армии порядок есть, – рассудил старшина. – Что значит – «попросимся»? – Тогда сам и объясняйся. В одной из брезентовых палаток и был штаб. Только мы подошли к палатке, как навстречу нам вышел капитан. Форма как влитая, выцветшая от стирок, сразу видно – кадровый, не из запаса. Старшина шагнул вперед: – Товарищ капитан, разрешите обратиться! – Разрешаю. Погоди-ка. – Капитан пристально всматривался в лицо старшины, что-то припоминая, суровое лицо его просветлело. – Если не ошибаюсь, это ты в прошлом году на окружных соревнованиях по стрельбе благодарность и часы в подарок получил от самого Ворошилова? Старшина расплылся в улыбке и вытащил из кармана часы на цепочке: – Я. А часы – вот они, целы. – Чего хотел? Только коротко и четко, некогда мне. – Бригаду нашу разбили немцы, к своим пристать хотим, да где теперь свою часть сыщешь? – Понял. Капитан обернулся к палатке: – Твердохлебов, внеси в списки и поставь на довольствие старшину… э-э-э… Как там тебя? – Старшина Никифоров. – Никифорова. И определи его в первую роту, в пулеметный взвод. Ну, бывай, старшина, еще свидимся. – Не один я, товарищ капитан. Вместе воевали с товарищем, да танк его сгорел с экипажем. Капитан внимательно посмотрел на меня, потом окинул взглядом мой комбинезон: – Взять-то его могу, только танков у меня нет – батальон пехотный, из тяжелого вооружения только станковые пулеметы да взвод минометчиков. – Да мне всяко воевать доводилось, товарищ капитан. – Документы есть? – А то как же! Я протянул капитану красноармейскую книжку Петра. – Так, кадровый танкист, в финскую воевал, сержант. Танкистов не хватает, сержант, а ты – в пехоту. – По-моему, и танков не хватает тоже. – Это ты верно заметил. Ничего, подойдут из тыла части – еще зададим немцам жару. Ладно, будешь здесь служить. В батальоне некомплект, в штабе дивизии сказали – задерживать всех, отбившихся от своих, и доукомплектовываться. Иди в палатку, оформляйся. – Спасибо, товарищ капитан. – Не благодари, не за что. Мы со старшиной прошли в палатку, где молоденький писарь внес нас в списки батальона, поставил на довольствие. – Идите в первую роту, оба будете там служить. Командиром – старший лейтенант Синельников. Мы вышли из палатки и, спросив у бойцов, где первая рота, нашли командира. Старшина, как старший по званию, представился. – Пулеметчик? Очень хорошо. Вас только двое? Не густо. А ты чего в комбинезон вырядился? – обратился он ко мне. – Я не вырядился, я танкист. Танк сгорел. – Цирк прямо. Вчера кавалеристов прислали – без коней. Сегодня танкист без танка. Чего мне с тобой делать-то? – Вы командир, решайте. – Воевал, опыт есть? – Еще с финской. – Это хорошо, а то у меня в основном молодежь необстрелянная. Командиром отделения пойдешь во второй взвод. Оружие у взводного получишь. Старшина, командиром пулеметного взвода будешь. – Есть! – Свободен. Я нашел командира второго взвода, молодого лейтенанта. Изучив мою, а вернее, Петра, книжку, лейтенант задумался. – Мне бы сержанта бывалого, а они танкиста прислали. Ладно, на безрыбье и рак – рыба. Пошли, с отделением познакомлю. Лейтенант подвел меня к бойцам, сидевшим у полуторки и при нашем появлении вскочившим. – Представляю вам нового командира отделения – сержанта Колесникова. Лейтенант повернулся ко мне: – Оружие есть? Я развел руками. – Пошли со мной, поистине царский подарок сделаю. В палатке лейтенант вытащил из ящика новенький автомат «ППД» и два магазина к нему. – Владей! Стрелял когда-нибудь? – Не приходилось. – Патроны только экономь, прожорливая машинка. И далеко не стреляй, он только для ближнего боя хорош. Я вернулся к отделению. Солдаты завистливо поглядывали на автомат. У всех были мосинские трехлинейки. Это потом появятся автоматы Шпагина – «ППШ», Судаева – «ППС», но сейчас автомат Дегтярева был редкостью. Живьем я видел его в первый раз. Проще швейной машинки, удобный в бою, он донимал лишь хлопотным снаряжением дисковых магазинов. Прозвучала команда «Принять пищу». Красноармейцы потянулись к полевой кухне. Впервые за те несколько дней, что я был в этом времени, мне удалось нормально поесть. Жиденькому, но горячему супчику я обрадовался, как ребенок конфете. На второе – картошка с селедкой. Хлеб – черный, липкий, чаек – едва закрашенный, с двумя кусками сахара. Немудреная еда, но когда брюхо от голода к позвоночнику прилипло, все это показалось мне пиршеством. После обеда потянуло в сон, но прибежал посыльный от командира взвода, передал приказ: – Приготовиться к движению. Бойцы закинули тощие вещмешки и скатки шинелей в полуторку и со смешками и матерком полезли в кузов горьковской «ГАЗ-АА». Я было уже сам поставил ногу на подножку кабины, как истошно закричали: «Воздух!» Все бросились от машины, вжались в землю, используя для укрытия небольшие ямки, ложбины. Сначала проплыла в вышине «рама» – самолет-разведчик, а вскоре пожаловали стервятники – ненавистные пикировщики Ю-87. Ну до чего же паскудные создания! Лес с пехотным батальоном обрабатывали бомбами и пулеметным огнем долго и тщательно. И чувства при этом у меня были самые несовместимые – страх за себя, обида за отсутствие наших истребителей и беспокойство за вверенное мне отделение. Самолеты делали один заход за другим. Казалось, бомбардировке не будет конца. Но вот гул мотора стих, улеглась пыль. Я поднялся. Рощица была вся перепахана – деревья повалены, а между ними – горящие и перевернутые машины, и убитые – много убитых, раненые. Не успев выйти на позиции, батальон понес тяжелые потери. – Все живы? Доложитесь! Из моего отделения погибло трое. Я, честно признаться, ожидал худшего. А вот полуторку нашу изрешетило осколками и пулями. Колеса пробиты, из радиатора течет вода. Похоже, пешком придется топать. И точно. Примчался лейтенант: – Как у тебя? – Трое убитых и машине – каюк. – У других – хуже. Строй отделение, выходим. Изрядно потрепанный бомбежкой, батальон вышел на грунтовку.Глава 4
Позицию нам отвели – хуже не придумаешь. В широкой лощине, перед нами – ручей. Сзади, на пригорке, наши пулеметчики «максим» поставили. Впереди – холм небольшой. Это плохо. С него немецкий наблюдатель запросто в бинокль наши позиции разглядит. А коли у немцев минометы есть, они головы поднять не дадут. Но выбора не было. Я – лишь командир отделения, на армейском жаргоне – «комод». Где приказали, там и должен стоять. Начали окапываться. Для пехотинца главное – зарыться поглубже, тогда и пуля вражеская поверху пролетит, и от бомбежки окопчик спасет. И сколько пехотинцу той землицы перекидать-перелопатить за войну пришлось, ни один бульдозер не осилит, сломается. Вот и зарывались. К вечеру вполне приличные окопы вышли. Уже в сумерках пришел комвзвода, оглядел окопы и остался доволен: – Молодец, основательно окопался. – Гранат бы нам, товарищ лейтенант. – Знаю, да где их взять? У пулеметчиков, что за нами, патронов – на полчаса боя. М-да, хреновато. Готовились к войне, разные общества создавали, вроде «Осоавиахима», на значки ГТО нормы сдавали, а грянула война – не готовы оказались. Как у наших коммунальщиков – зима пришла неожиданно. – Действуй по обстановке, держись. Если что – я рядом с пулеметчиками буду, на высотке. Оттуда весь взвод виден. Утром, едва рассвело, на холм выскочил мотоцикл с коляской. Пулеметчики с пригорка дали из «максима» короткую очередь, но мотоциклист крутанулся и невредимым скрылся за холмом. Похоже, разведка, значит, вскоре надо ждать подхода основных сил. И немцы не заставили себя ждать. На пригорок выехали две бронемашины и начали интенсивную стрельбу из пулеметов. А затем из-за холма пехота появилась – две густые цепи. Спустились в долину и – давай от живота из автоматов поливать. Далековато еще для авто- матного боя, но немцы патронов не жалели. Выпустит автоматчик магазин, достанет из-за голенища широкого новый и снова огонь ведет. Жутковато: пули над головой свистят, в бруствер окопа шлепаются, вздымая фонтанчики пыли. – Приготовиться к отражению атаки, – скомандовал я. Защелкали затворы винтовок. С позиций соседних отделений захлопали выстрелы. Эх, рановато вы, ребята, чего попусту патроны жечь? Пусть поближе подойдут. Вот уже различимы лица. Сто пятьдесят метров, сто… Пора, иначе сомнут. – Огонь! И сам стал стрелять скупыми – по три-четыре выстрела – очередями. У немцев появились потери, но это их не останавливало. Вот какой-то немец, похоже, унтер, с нашивками на рукаве, руками машет и что-то кричит. Я прицелился, дал очередь. Унтер упал. Надо выбирать офицеров или фельдфебелей. Только издалека погон не видно. Стоп! У рядовых – автоматы или винтовки. Стало быть, надо выцеливать тех, у кого в руках пистолеты. Вот бежит такой, в правой руке пистолет поблескивает. Я прицелился, дал очередь! Готов! А немцы все ближе и ближе. От окопов соседнего отделения раздалась команда: – Примкнуть штыки! Черт! В штыковую атаку «комод» собрался свое отделение вести – выкосят ведь! Я же продолжал вести огонь из автомата. Получалось удачно, по крайней мере, попадания видел. От соседей из окопов выскочил командир отделения: – За Родину, за Сталина, в атаку – вперед! Из окопов выскочили бойцы и рванули вперед, держа перед собой винтовки с примкнутыми штыками. Теперь хочешь не хочешь – надо поддержать взвод, тем более что и третье отделение тоже поднялось в атаку. Я, подтянувшись на руках, выскочил на бруствер: – Отделение! В атаку! За мной! И сам ринулся вперед. А до немцев – всего полсотни метров. Многие из них, расстреляв все патроны, на ходу меняли магазины. Если не успеем добежать – выкосят. Я дал от живота очередь перед собой. Рядом – слева и справа – бежали бойцы. – Ура! Только уж больно жиденько получилось. Сошлись! Крики, стоны, звуки ударов, русская и немецкая ругань. На меня набежал здоровенный откормленный веснушчатый немец. Взмахнул автоматом, пытаясь ударить прикладом. Я подставил свой. Хрясь! Приклад от сильного удара переломился по шейке. Немец отбросил свой – без магазина, как я успел заметить – и навалился на меня. Вернее, попытался. Не тут-то было! Не зря же в училище нам преподавали боевое самбо. Я присел под его руками, ударил кулаком ему в пах, рванул за ногу и, когда он запрокинулся на спину, каблуком сапога ударил по шее – по кадыку. Немец обмяк. А на меня уже второй летит, держа в руке штык. У немцев он плоский, им можно резать и колоть. У наших же трехлинеек он подобен стилету: четырехгранное лезвие позволяет наносить только колющие удары. В последний момент, когда немец уже выбрасывал руку со штыком вперед, я уклонился вправо, схватился обеими руками за его правую руку, резко крутанул вокруг себя, подсек ногу, а руку со штыком вывернул и всадил его же штык ему в шею. Обернулся на истошный крик: – Помоги! Долговязый немец сидел на нашем бойце и бил его по лицу кулачищами. Я выдернул скользкий от крови немецкий штык, в два прыжка подлетел к немцу и всадил этот штык ему в спину, под левую лопатку. Немец обмяк, стал заваливаться набок. Я столкнул его в сторону и помог подняться бойцу. Тот был испуган, на его разбитое лицо было страшно смотреть – сплошное кровавое месиво. Не выдержав штыкового удара, немцы побежали. – Всем подобрать оружие – и в окопы! – заорал я. Перед окопами оставались только наши бойцы. Бронемашины немецкие, как и наш «максим», не стреляли – боялись своих задеть. Но я знал: как только убегающие немцы отдалятся немного от нас, бронемашины возобновят обстрел. Я поднял свой автомат со сломанной ложей, подобрал немецкий автомат, сорвал с убитого немца подсумок с магазинами и – бегом в свой окоп. Бойцы – за мной. Увы, но добежать и укрыться удалось не всем. Видя, что цель вот-вот скроется, немецкие пулеметчики открыли по нам огонь. Пули густо шлепались по брустверу и земле рядом с окопами. Но землица родная – окопчик – защищали надежно. Эх, гранатомет бы сюда или, что более реально, проти- вотанковое ружье. Мы бы живо заставили пулеметы бронемашин замолчать. Пока шел обстрел, я рассматривал немецкий автомат. И дело было даже не в любопытстве. Ложа автомата – моего «ППД» – была сломана, а в диске оставалось всего два патрона. Ей богу, ситуация – только застрелиться. Вот и приходилось осваивать трофей, чтобы не остаться совершенно безоружным. Я нажал кнопку, отсоединил магазин – почти полон. Попробовал сложить и разложить приклад, передернуть затвор. Все вроде бы понятно. Стрельба внезапно, как по команде, смолкла. И тут немцы меня удивили. Такого ни до, ни после я не видел никогда. От леска вышли двое немцев – без оружия. Один размахивал веткой с белым флажком и красным крестом. Сначала у меня мелькнула нелепая мысль – в плен сдаться хотят? Тогда зачем красный крест? Да ведь это же санитары! Мне стало интересно, и я высунулся из окопа. С нашей стороны выстрелов не было. Немцы боязливо дошли до первого раненого, взяли его за ноги, под мышки и понесли в лес. – Не стрелять! – раздался сзади окрик лейтенанта. Санитары снова вышли из леса – на этот раз уже более смело и подобрали второго раненого. Да что же это делается? Мы что, хуже немцев? Я вылез из окопа, оставив там автомат. – Савельев, оставь винтовку, иди со мной! Из соседнего окопа выбрался молодой красноармеец. Мы пошли к месту рукопашной. Было боязно, по спине потекли струйки пота. Сердце стучало, губы пересохли. Мы начали осматривать своих. Один убитый, второй… А вот этот боец еще дышит. Мы подхватили его и потащили в свои окопы. Немцы не стреляли. Поглядев на немецкие окопы, мы сделали еще две ходки. Потом нас сменила другая пара – из другого отделения. Я же сидел в окопчике, переосмысливая увиденное. Как совместить недавнюю рукопашную, когда только что не зубами рвали горло врагу, и одновременный с обеих сторон вынос раненых с поля боя? Причем первый шаг сделали немцы. Командир у них идейный, чтящий Женевскую конвенцию, или сами санитары выказали инициативу, проявив милосердие к раненым товарищам, истекающим кровью на русской земле? Раненых с обеих сторон унесли. Над полем боя установилась недолгая тишина. А через час, когда немилосердно палившее весь день солнце покатилось к горизонту, немцы обстреляли наши позиции из минометов. Видимо, минометы стояли сразу за холмом, потому что были слышны хлопки выстрелов. Мины небольшого калибра, по всей видимости, ротного миномета, падали вокруг окопов. Все заволокло пылью и дымом. Но особого ущерба они нам не нанесли – отвесно падающие мины опасны при прямом попадании в окоп, а немцы стреляли неточно. Так что это – не гаубичный огонь осколочно-фугасными снарядами крупного калибра. И в завершение гитлеровцы стали вещать из установленного в лесу динамика: «Воины Красной Армии! Сдавайтесь! В плену непобедимой германской армии вас будут сытно кормить…» И все в таком же духе. Сдаваться призывал явно немец – его выдавал сильный акцент. Брехня, знаем мы, что такое немецкий концлагерь. Единственное, что зацепило, так это сообщение, что «доблестные германские войска окружили в районе Вязьмы крупные советские соединения». Вот это могло быть правдой. Как-то нехорошо на душе стало, Вязьма-то – вот она, рядом совсем, в полсотне километров. До сумерек немцы атак больше не предпринимали, а ночью – известное дело, немцы не воюют. Орднунг – порядок, стало быть; ночью спать надо. Когда стемнело, я пошел к командиру взвода. – Живой, невредимый? – обрадовался взводный. – Молодец! Слушай, ты чего пошел за ранеными? – Так немцы же своих выносят, а мы чем хуже? – Они – империалисты. – А милосердие? А сострадание к раненым? – Ты где нахватался таких поповских слов? Комсомолец? – Нет. – И не член партии? – Нет. – Плохо. А вообще, хоть и есть в тебе поповская червоточина, коли надумаешь в партию вступить, рекомендацию я тебе дам. Видел в бинокль, как ты в рукопашную шел. – Спасибо, – только и смог я вымолвить. Здорово же ему коммунисты мозги промыли, если обычное человеческое сострадание и желание помочь своим же раненым товарищам он расценивает как поповское мракобесие. То ли атеист упер- тый, то ли действительно не придает этому значения. Наверное, из тех, кто перед войной грозили врага шапками закидать. – Потери большие? – Троих бойцов потерял. – Терпимо. Попозже подносчиков боеприпасов пришлю и старшину с сухим пайком. Горячего не будет – кухню при бомбежке разбило. Я откозырял и уже повернулся было уходить, как лейтенант остановил меня: – Ты чего германский трофей носишь? Автомат немецкий у меня сзади висел, потому комвзвода его сразу и не увидел. – Свой в рукопашной сломал – приклад разлетелся. В мастерскую бы его. – Подбери винтовку убитого, а автомат выброси. Ты тем самым перед бойцами пропаганду ведешь, что германское оружие лучше нашего. – Да брось ты, лейтенант, – не удержался я, – обороняться-то надо, а из автомата сподручнее. – Разговорчики! Какое-то нутро у тебя… – лейтенант выписал в воздухе кистью, подбирая подходящее слово… – конформистское. Хм, вот уж никогда не думал. – Ладно, иди. Я пополз к окопам. Обошел своих бойцов, подбодрил, как мог, пообещал, что скоро патроны доставят и сухпайки подбросят. Конечно, паек этот – название одно. Фактически – только ржаные сухари, иногда с гороховым концентратом в прессованной пачке. Его же варить надо, а разве на передовой это возможно? Лейтенант слово сдержал. Уже ночью нам притащили ящик винтовочных патронов, вещмешок сухарей и несколько селедок. То, что соленое, не страшно – ручей рядом. Мы набили животы и распределили патроны. Я свернулся в окопе калачиком. Коротковат окопчик, ноги не вытянешь, – и незаметно уснул. А к утру продрог. Невелик ручеек, а сыростью от него тянет, как от реки. Светало. Нацепив на ствол автомата каску, я приподнял ее над бруствером и покачал из стороны в сторону. Никто не купился на обманку, не выстрелил. Неужто немцы еще не проснулись? Я по-пластунски сползал к ручью, умылся, попил воды. Осмотрел со стороны наши позиции. Проснулись уже бойцы – то голова мелькнет над окопом, то дымок от махорки повиснет сизым облачком, кто по нужде в кусты отойдет. А со стороны немцев – тишина. Не то что выстрелов – разговоров, лязга оружия – ничего не слышно. Странно! Отошли или обошли? Оказаться в окружении мне совсем не хотелось. От ручейка в немецкую сторону вела небольшая, поросшая травой ложбинка. Скорее всего ее промыло по весне вешними водами, таявшим снегом. Я опустился в нее и пополз. Автомат мешал – цеплялся за все, но и бросить его нельзя. Метров через двести я подобрался к опушке леса и, лежа в ложбине, прислушался. Птицы щебечут, листва шелестит, а звуков, выдающих присутствие человека, что-то не слышно. Я приподнялся и оглядел опушку – никого. Пригнувшись, метнулся в лес, к немецким позициям. Окурки сигарет, пустые консервные банки, россыпи стреляных гильз. И – ни одного немца. Я перекинул автомат со спины на живот и прошелся по лесу. Пусто! Вышел из леса и, уже не таясь, направился к своим. Из наших окопов поднялись головы, высунулись стволы винтовок. – Спокойно, свой! – крикнул я. Не хватало только, чтобы спросонья кто-нибудь выстрелил. Дошел до окопов, а тут уже лейтенант. Лицо белое от бешенства, пистолетом размахивает: – Ты… ты… Сдаться хотел? Да я тебя… – Охолонись, лейтенант! Где ты немцев видишь? Нет их в лесу ни одного – ушли. – Куда? – опешил лейтенант. – Мне не доложили, а только нет там никого. Лейтенант сунул «ТТ» в кобуру и ткнул пальцем в двух красноармейцев: – Ты и ты! Сходите на холм, проверьте – только осторожно. Бойцы взяли винтовки на изготовку и пошли через лощину. Все с любопытством и тревогой наблюдали за ними. С холма один из бойцов помахал рукой. Лейтенант уселся на бруствер, свесил ноги в окопчик. Лицо его было озадаченным. – Где же они могут быть? И с батальоном связи нет. Чувствовалось, что он растерян и не знает, что предпринять. Однако странная, загадочная ситуация с внезапно исчезнувшими немцами разъяснилась быстро. Из-за поворота дороги показалась колонна людей – наших, гражданских: дети, женщины, старики. Вначале все приняли их за беженцев, бредущих с обжитых мест от войны. Однако же и лейтенант, и я узрели – за спинами людей поблескивали каски немецких пехотинцев. Вот суки! Собрали из окрестных деревень мирных жителей и гонят перед собой, прикрываясь ими. Ход поистине изуверский! Сразу в голове всплыло вчерашнее происшествие с санитарами. Немецкий командир не только своих раненых вытащил с поля боя – он еще и нас проверил. И когда мы не стали стрелять по санитарам, позволив им вынести раненых, он, видимо, решил, что нащупал нашу болевую точку. Уж по своим-то, гражданским и беззащитным, мы тем более стрелять не будем. Умен он и хитер! В этом ему не откажешь! – Приготовиться к стрельбе! – закричал лейтенант. И тут же: – Отставить! – Лейтенант! Прикажи бойцам – отойти к опушке и занять оборону там. Немцы вперед пойдут, и тогда «максим» им в тыл ударит, где гражданских нет. – Я и сам так подумал, – подхватил мою идею комвзвода. – Отводи бойцов, я – к пулеметчикам. И лейтенант, пригибаясь, побежал к позициям пулеметчиков. Я передал бойцам приказ взводного, и они стали перебегать через лощину и подниматься к лесу. Меж тем немцы стали подгонять жителей прикладами автоматов и сами ускорили шаг. Вот они миновали ручей, пошли по лощине. И в тот момент, когда фашисты оказались спиной к «максиму», пулеметчик открыл огонь. Не ожидавшие удара с тыла немцы опешили, но было поздно. Один за другим падали убитые и раненые. Деревенские при первых же звуках стрельбы запаниковали и кинулись врассыпную, открыв нам немецких пехотинцев. Мы тут же поддержали пулеметчика. Однако прицельно стрелять было сложно – мешали деревенские. Охваченные страхом, они метались близ дороги, пытаясь хоть как-то укрыться от пуль. А «максим» не унимался – бил короткими и точными очередями. Дрогнули немцы, побежали. Да и как тут устоять, когда потери столь велики! Задумал коварный командир устроить нам каверзу, а вместе со своими солдатами сам в ловушку попал. Понесли потери и деревенские жители. Немцы стреляли по нашим позициям, ничуть не заботясь о попавших под обстрел мирных жителях. Наш взвод отделался незначительным ущербом – несколькими ранеными. Одно было плохо – наша разведка не сработала, как полагается. По принципу «баба с воза – кобыле легче». Ну, ушли вчера немцы с позиций – так это их дело. А куда ушли? «На войне не должно быть непонятых и необъясненных действий противника», – такой вывод сделал я для себя. Подошел лейтенант. Он был в хорошем настроении, улыбался. – Дали мы немцам жару! Молодец, «комод», вовремя сообразил отойти из окопов на бывшие немецкие позиции. Вот что значит – фронтовой опыт. Не зря финскую прошел. Что дальше делать думаешь? – Перво-наперво, оружие трофейное собрать, думаю – пригодится. Во-вторых, со штабом батальона связаться надо, обстановку выяснить и о нашем положении доложить. – Я уже послал связного, жду его возвращения. – А еще бы разведчика послать, узнать, где сейчас немцы. – Кого посылать-то? Из взвода половина осталась, да и то новобранцы, из запаса призванные. Пусть у комбата голова болит. Взводный распорядился, и красноармейцы прошлись по полю боя, подбирая оружие и патроны. Набрали много – один из окопов полностью трофеями завалили. А у меня на сердце было неспокойно – не верилось, что немцы ушли насовсем. Не для того они на нас напали. Вероятно, опять какую-то пакость придумывают. Вояки они умелые, сильные, умные и, как мы только что убедились, коварные. И вооружение у них на высоте, и применяют его они умело. А главное – связь! Без четкой связи об успешном управлении полком в бою и говорить не приходится. Она есть у всех подразделений. Любой взводный может связаться хоть с командиром роты, хоть с командиром полка. Комбат их, зная частоту радиосвязи, может вызвать помощь артиллерии, танков, авиации. Мы к такому уровню управления войсками придем только в 1943 году, набив немало шишек и заплатив за это огромными людскими потерями. И еще: каждый немец- кий офицер на своем месте мог самостоятельно принимать решения о тактике ведения боя. У нас же было иначе. Обескровленное репрессиями 1937–1938 годов, командование РККА панически боялось самостоятельности в принятии решений – начиная с командира взвода и заканчивая командующими армиями. Потому как даже правильно принятое, но не одобренное вышестоящим командованием решение могло привести к отстранению от должности и в лучшем случае – отправке в лагерь. Но в первые месяцы войны решение у особых отделов было чаще всего – расстрел. В начале войны командиры практически всех уровней оказались дезорганизованы – приказов сверху нет, сведений от нижестоящих командиров о положении на позициях нет, поскольку отсутствовала оперативная связь. И при всем при том каждый рядовой или командир на своем месте проявляли чудеса героизма, обороняясь часто до последнего патрона. Мои худшие предположения подтвердились. Нет, немцы нас не оставили. Спустя полчаса послышался свист мин. Один разрыв, другой – пока пристрелочные. Бойцы успели укрыться в окопах. А дальше – массированный минометный обстрел. И без того обескровленный взвод нес потери. Когда обстрел закончился и я отплевался от пыли и рукавом протер глаза, то подполз к командиру взвода: – Лейтенант! Давай позиции менять – надо уходить на опушку леса и пулемет туда же перенести. Немцы на открытом месте всех перебьют. – У меня приказ был – здесь стоять, перед ручьем! – Людей потеряешь – приказ не выполнишь. Лейтенант насупился: – Колесников, иди в свой окоп! Я по-пластунски подполз к окопу, где лежало трофейное оружие, набрал магазинов с патронами к немецкому автомату, даже три гранаты нашел – смешные, с длинными деревянными ручками, похожие на колотушки. Ну что ж, коли приказано, будем стоять до последнего. Показалась немецкая цепь. Зря лейтенант не разрешил поменять позицию – немцы уже знали наше расположение. – Огонь! – скомандовал лейтенант и сам стал стрелять из автомата короткими очередями. Захлопали редкие винтовочные выстрелы. Я стрелял по наступающим длинными очередями, не экономя патронов. К тому же, подпустив немецкую пехоту по- ближе, вступил в бой «максим» на пригорке. Немцы, оставив в ложбине много убитых и раненых, отошли. – Ну вот, – довольно улыбаясь, сказал лейтенант, – а ты говорил – менять позиции. Отбились же! Однако радость наша была недолгой. Из-за леса вынырнули два «мессера» и сразу же сбросили по две бомбы на позиции пулеметчиков, потом из пушек и пулеметов стали поливать наши окопы. Они делали заход за заходом и ушли, опустошив боекомплект. Когда стих гул моторов и исчезли ненавистные силуэты немецких истребителей, я выглянул из окопа. На наших позициях – никакого движения. – Эй, славяне! Есть кто живой? Никакого отклика. Тишина. Я прополз вдоль окопов. Одни убитые, в том числе и лейтенант. Эх, говорил же я тебе – менять позицию надо! Пригнувшись, я метнулся на холм, к пулеметному гнезду. Бомба угодила точно в окоп. Все три пулеметчика были убиты, сам пулемет изрешечен осколками, с кожуха ствола текла вода. По спине пробежали мурашки – опять остался один! Бегом я спустился с холма к погибшему лейтенанту, схватил его командирскую сумку. В ней карта, я сам видел – хоть сориентироваться можно. Рассовал по карманам магазины с патронами и – бегом в лес. Медлить нельзя. Немцы долго ждать не будут, после налета атаку наверняка повторят. В лесу уселся на поваленном дереве и стал изучать карту. Вот наши позиции, слегка отмеченные карандашом, а тут, похоже, позиции батальона. Я сориентировался по сторонам света. Мне – на север. Шел осторожничая, периодически останавливаясь и прислушиваясь. Немцы – они ведь сейчас в основном вдоль дорог прут, все на технике – танках, грузовиках, бронемашинах, мотоциклах, потому их сначала слышно, а потом – видно. Горько было за страну. Стремились стать самой сильной, самой развитой державой мира, поднять промышленность, заводы строили, деревни голодом морили, продавая зерно за рубеж в обмен на станки. И где сейчас вся эта техника? Почему наш солдат пешком и с винтовкой, а не с автоматом и на мотоцикле, как немец? В училище, да и позже – на учениях в полку – нам вбивали догму: танки – главная сила сухопутных войск. Ими, как бронированным кулаком, проламывают оборону противника. Меня так готовили воевать – группой танков обрушиться на врага. А что я вижу? Наступают немцы, проламывая нашу оборону танками. Все с точностью «до наоборот». Когда я читал историю, смотрел документальные фильмы, война представлялась несколько иной. Тяжелой – да, кровавой – да, но не такой горькой. Я упорно шел вперед – к месту, где располагался наш батальон, периодически заглядывая в карту. С остановками путь мой был нескор, да и уставал я быстро. Попытался вспомнить: когда я последний раз ел? Выходило – еще позавчера ночью. Часа через три-четыре пути я вышел на позиции батальона, отмеченные на карте. То, что это именно те позиции были, я не ошибся, только батальона не было. Вокруг – трупы, разбитые ящики, сгоревшие машины. И все подавлено, изрыто танковыми гусеницами. Говорил же мне тогда капитан-комбат, что из тяжелого вооружения в батальоне – только пулеметы и минометы. А ими от танков не оборонишься. Я пытался представить себе последний бой батальона. Да, тяжкая доля досталась парням. И запах вокруг тяжелый стоит – трупный. Видимо, батальон принял бой еще вчера. Стараясь быть как можно более незаметным, я прошел через позиции. Увидел писаря Твердохлебова, что оформлял в палатке наши бумаги. Поперек его груди – рваная отметина от автоматной очереди. Недалеко от него лежал смуглый узкоглазый боец – не то казах, не то якут, сжимавший в мертвых руках снайперскую винтовку «СВТ». Я уж было мимо прошел, да остановился – не смог бросить такое богатство. Вернулся, вынул из окоченевших рук винтовку, снял патронташ с патронами. Конечно, по-человечески – похоронить бы бойцов надо. Но их не одна сотня, я же – один. А задача воина – в первую очередь нещадно убивать врагов. И потом, немцы обычно сгоняли жителей окрестных сел для братских захоронений на поле боя. Так что простите, ребята, но мне надо дальше идти. Идти стало тяжелее – винтовка и патроны отнимали силы, а их у меня и без того было немного. И бросить оружие было жалко, и нести нелегко. Автомат немецкий для ближнего боя – на 100–200 метров – хорош, а винтовка – для точного выстрела на 300–500–800 метров. Как дилемма для буриданова осла… Решил нести, пока есть силы и насколько хватит терпения. К вечеру добрел до деревни. Она была изб в десять-две- надцать, а люди были только в одной избе – глубокий старик со старухой. Попросил я у них поесть. Посмотрел дед на меня из-под кустистых бровей: – А где ж твой полк? Почему тебя Сталин не кормит? Спорить с ним или объясняться не было ни сил, ни желания. Я повернулся, чтобы уйти, но бабка остановила меня: – Подожди, сынок. Не со зла он. Понять не может, что происходит, сумлевается, что наши бить немчуров начнут – все бегут да бегут. Я тебе сейчас соберу чего-нито. Бабка пошла в избу. Дед скрутил самокрутку, затянулся, зашелся в кашле. – Где же танки наши, где соколы сталинские? Вот объясни мне, почему который день мимо деревни красноармейцы драпают, а в небе самолеты только немецкие? Чего молчишь? Не знаешь или сказать не хочешь? Коли это хитрость такая военная, так вы бы людям заранее сказали, чтобы мы, значит, ушли. Чего нам под немцами мучиться? И-э-эх! – махнул рукой дед, насупившись. Я стоял молча, и мне было горько и стыдно. Не имея возможности что-то изменить в цепи происходящих событий, я бежал на восток вместе со всеми. Что я мог сказать деду? Но с другой стороны – сейчас он был для меня олицетворением всего русского народа, испытывал настоящее горе, и видеть эту трагедию было страшнее, чем испытывать мучающий меня не первый день голод. Не в силах держаться на ногах, я присел на траву рядом со стариком: – Как зовут тебя, батя? – Трофимычем на селе кличут, – дед звучно сплюнул в траву. – Ну и что? Сказать что-то хочешь? Скажи уж, будь так ласков – утешь старика! – Ты прости нас, отец, что не смогли защитить – не суди очень уж строго. Много причин сейчас есть у Красной Армии для бегства. И еще будем бежать, много городов отдадим. У Москвы остановимся. В декабре сорок первого дадим Гитлеру под Москвой настоящий бой. И назад погоним! Старик первый раз за весь наш разговор поднял на меня бледно-голубые, словно выцветшие на солнце за долгую жизнь глаза: – Неуж? А дальше? – А дальше Сталинград будет, триста тысяч немцев в плен возьмем – вместе с самим фельдмаршалом по фамилии Паулюс. У старика, выдавая душевное волнение, чуть заметно начали дрожать руки: – Ты говори, сынок, говори… Дальше! Что дальше-то будет? – А дальше погоним мы их, отец! Крепко погоним! И будем гнать взашей до самой Германии, чтобы они и внукам своим заказали к нам с мечом приходить… С двух сторон зверя окружим – с запада американцы с англичанами помогать начнут. Старик, не мигая, недоверчиво смотрел на меня: – Неуж и взаправду и американы пойдут войной на Гитлера? – Пойдут, отец. А потом в Берлин придем и знамя красное поднимем над их главным логовом – они его Рейхстагом называют. Сдадутся немцы, капитуляцию подпишут. Вот тогда война и закончится! – Победим мы их, значит? – В голосе Трофимыча проступила надежда, в глазах стояли слезы. – Победим, отец. – Да когда же это будет-то? – Не скоро, отец. В мае сорок пятого года это будет – девятого мая. Запомни эту дату, батя. Желаю тебе, чтобы ты встретил ее и вместе со всеми порадовался нашей Победе. Дорогой ценой она нам достанется, очень дорогой… Ты ведь и сам воевал, Трофимыч? – А то как же! В первую империалистическую с немцами воевал, да еще в гражданскую. Спасибо тебе, сынок, – утешил старика, а то под немцем помирать страсть как не хотелось. В своей, русской земле лежать хочу и чтобы чужой сапог ее не топтал. Только откуда ты все это знаешь? – Да уж знаю, отец. И поверь мне – все именно так и будет. Вышла бабка, вынесла узелок, сунула в руки. – В избе бы покормила тебя, сынок, да немцы давеча были на мотоциклах. Как бы снова не появились да врасплох не застали. Стрельнут ведь, окаянные, как есть с дедом стрельнут – с них станется. Я принял из ее рук узелок с едой. – Храни тебя Господь! – Бабка перекрестила меня. – И на том спасибо! – Вот боец говорит: погонят они еще немцев, с силой соберутся и погонят обратно! – с гордостью сказал старик бабке. – А про нас как же, помнит Иосиф Виссарионыч? – Бабка уголком платка вытерла слезящиеся уголки глаз. – Ты же посмотри, что они наделали, ироды окаянные! – сокрушалась старушка. – Помнит, мать, помнит! – Я погладил ее по плечу. – Всем сейчас трудно, и ему тоже. Заводы на Урал вывезти надо, оружие создавать там будем – танки собирать, снаряды точить. Страна наша большая, все сразу охватить нельзя. Старик нахмурил седые брови: – Бабьего ли это ума дело? Не видишь, что ли, Лукерья, воины говорят, момент политический обсуждают! Иди, бабка, иди, своими делами занимайся! Я повернулся к старику: – Прощай, Трофимыч! И прости нас всех еще раз! – И ты прощевай! Воюй, сынок, бей ворога без жалости! – напутствовал меня старик. Уходя, я оглянулся. Трофимыч стоял, опираясь на клюку и задумчиво глядя мне вслед – худой, длинный. Что он в те минуты думал обо мне – простой русский старик, коих у нас на Руси тысячи, для меня навсегда останется тайной. Отойдя в лес, в самую чащу, я устроился на пеньке и развернул узелок. При виде краюхи хлеба, вареной картошки и лука аж скулы свело и руки затряслись. А еще в узелке была пол-литровая бутылка из-под водки, заткнутая кукурузной кочерыжкой, – с молоком. Клянусь, ничего вкуснее я отродясь не ел. Аккуратно, не уронив ни крошки, я съел все. Эх, про соль только бабка забыла, но и на том спасибо. Запил все молочком, и жизнь сразу показалась не такой мрачной. Ну, теперь пора и винтовку посмотреть – все-таки чужое оружие, да и не держал я никогда «СВТ» в руках. Из винтовки «СВД» – снайперской, Драгунова – стрелял в училище и позже – в армии. Но на этой оптический прицел попроще – «ПСО», четырехкратный. Я разобрал винтовку, осмотрел. Она нуждалась в чистке. Шомпол-то на винтовке есть, да вот еще маслица бы. В прикладе нашелся и ершик, и пенал с маслом. Надо же, удобно. На «АКСу», что у нас в танках были, приклад откидной, и там «ЗИПов» не было. Я вычистил винтовку, заодно и с устройством ознакомил- ся. Не бог весть что – пушка посложнее будет. Смазал все части, погонял затвор вхолостую. Мягенько работает! Присоединил магазин. Тяжело столько железа таскать – винтовка с автоматом и запасом патронов килограммов на десять потянет. Однако взялся за гуж – не говори, что не дюж. Бросить не могу – оружие все-таки, но и нести его выше моих сил. Я отдохнул с часик, взгромоздил на себя оба ствола – и снова вперед, через лес. Тут только медведям и ходить, немцы сюда точно не сунутся. Блицкриг по России – это не по европейским лесам ходить. Их леса прибранные – лучше, чем наши парки. Каждое дерево пронумеровано, и все по линеечке стоят. Зато и спрятаться в них невозможно. Лес быстро закончился, дальше пошел кустарник низкорослый. Я остановился: нельзя неосмотрительно переть вперед, как лосю. Так я прошел еще метров триста и остановился, насторожившись. Впереди, метрах в пятистах, – редкая стрельба. Как-то лениво постреливают. Я опустился на землю и по-пластунски пополз вперед. Метров через двести кустарник закончился, а выходить на открытое место я не стал. Стянул с плеча винтовку и через оптику стал наблюдать. Вот немцы – у минометов бегают. А куда стреляют – разрывов не видно. И так у меня руки зачесались! Я передернул затвор, выбрал командира расчета, что рукой отмашку давал, прицелился… Уже было на спусковой крючок нажать хотел, да решил дождаться, когда миномет выстрелит. Тогда звука моего выстрела никто не услышит. По своему армейскому опыту знаю, каково приходится расчету орудия при выстреле. Был я на учениях рядом с минометчиками. Когда звучит команда «выстрел», расчет рты открывает, чтобы барабанные перепонки не полопались. И все равно после выстрела секунду-две все глухие, только звон в ушах. Дождался. Командир рукой махнул, заряжающий опустил в ствол миномета мину. Я перенес прицел на командира и стал медленно давить на спуск. Звук минометного выстрела совпал с моим. Винтовка дернулась в руке, а немец нелепо взмахнул руками и повалился. Солдаты расчета не поняли сначала, что произошло, и кинулись к командиру. Потом, обнаружив у него пулевую рану, они залегли у миномета, заняв круговую оборону. Однако соревноваться с минометом мне не под силу. Если выстрелю еще раз, меня обнаружат. Тогда закидают минами, миномет на позиции развернуть – минутное дело. Задом отполз потихоньку, по кустарнику – в лес. И – бегом в сторону. Я теперь один и даже отделению автоматчиков отпор дать не смогу. Я пробежал минут пятнадцать и остановился, чтобы перевести дыхание. И вдруг: – Брось оружие! – раздалось за спиной. Вот что значит – бежать, когда нет возможности осмотреться, прислушаться. Я медленно снял с плеча винтовку, наклонился и бережно положил ее на землю. Жаль швырять – оптику на прицеле запросто повредить можно. Ремень автомата стянул через голов у, автомат бросил на землю. – Повернись – только медленно. Я повернулся. Метрах в трех от меня, сзади, лежал на земле обросший щетиной и перебинтованный командир. Рядом с ним сидел красноармеец, целившийся в меня из винтовки. – Я свой, русский. – Документы покажи, – прохрипел раненый. Я достал из кармана красноармейскую книжку и отдал бойцу, который передал ее раненому. Тот прочитал, вернул бойцу, он – мне. – Где твоя часть? Я выматерился: – Там же, где и твоя, наверное. Разбита. От батальона я один живой остался, вот к своим пробираюсь. Похоже, мой мат успокоил их больше, чем документы. – Покушать есть чего-нибудь? Я развел руками. – У тебя карта в планшете? Я кивнул, подсел к командиру, открыл планшет и достал карту. – Как думаешь, мы где? Я попытался сориентироваться, потом ткнул пальцем: – По-моему, здесь. Командир, на петлицах которого было три шпалы, закатил глаза и захрипел. – Жалко полковника, сил нет, – тихо сказал красноармеец. – Второй день я здесь с ним сижу. Как ранили его – тащил на себе, сколько мог, да уже невмочь, тяжел он больно. Я дотронулся до груди командира. Что-то уж под гимна- стеркой больно мягко, ребер не прощупать. Красноармеец насупился: – Убери руку! – Да ты чего? Я же только посмотреть хотел – он не умер, часом? – Дышит еще, это не первый раз. Минут через пятнадцать полковник пришел в себя. – Нести сможете? – обвел он нас измученным взглядом. – Попробуем. Только надо что-то вроде волокуши смастерить. У бойца на поясе висела в чехле финка. Мы срезали две толстые жерди, очистили от сучков и просунули жерди в рукава шинели бойца, до того висевшую скаткой через плечо. Осторожно перенесли полковника. – Ладно, я первый тащу, – предложил я. Подобрал свое оружие, перекинул ремни через плечо. Взялся за жерди, приподнял и потащил. Тяжел полковник, а с виду – вроде щуплый. Жерди наезжали на кочки, корни деревьев. Полковник лишь зубами скрипел, когда сильно трясло. – Крепись… командир… – обливаясь потом, хрипел я. – Вот дотащим тебя до… своих… в госпиталь определим. Я замолк. Тащить и говорить одновременно было совсем невмочь. Через километр я совсем выдохся. Опустил волокушу и повернулся к красноармейцу, шагавшему рядом: – Теперь ты. Боец взялся за жерди и потащил. Я шагал рядом. Потом обогнал: – Иди за мной. На немцев, ежели нарвемся, я задержу – у меня автомат. Боец лишь кивнул. На висках и шее его вздулись жилы. Я оторвался метров на пятьдесят, передвинул МР-40 на живот. Прошли мы совсем немного – метров пятьсот, когда красноармеец опустил волокушу. – Все, не могу больше! – В изнеможении он рухнул на землю. – Ну хорошо, давай передохнем. Потом я потащу. Мы полежали на земле. Когда боец отдышался, я взялся за жерди: – Иди впереди. Я шел и шел, упираясь, как бык. И только когда почув- ствовал, что все – сейчас упаду, опустил жерди волокуши на землю. Боец без сил свалился рядом. – Тебя как звать? – Санькой. – А меня – Петром. С языка чуть не сорвалось – Сергеем. Но документы-то были на деда, на Петра. Полежали, отдышались. Теперь тащить раненого наступила очередь бойца. Он подошел к волокуше и всмотрелся в лицо полковника. – Слышь, Петр, по-моему, он не дышит. Я подошел к раненому. Глаза его были закрыты, грудь не вздымалась. – Зеркальце есть? Санька покачал головой: – Откуда? Что я – баба, что ли? Я расстегнул гимнастерку полковника – хотел послушать сердце. В глаза полыхнуло ярким кумачом. – У него что, знамя, что ли? – Оно! Знамя полка. Из окружения выходили, он вокруг себя его и обмотал. Он что, вправду умер? – Да погоди ты! Я завернул на полковнике гимнастерку, приподнял тело и размотал знамя. – Держи. Санька принял бесценный груз. Я приник к груди раненого, вслушался. Нет, не бьется сердце – тишина. – Сань, похоже, умер твой полковник. – Не может быть! – вскрикнул боец. – Сам посмотри. – Я мертвых боюсь. Я полез в нагрудные карманы гимнастерки полковника, достал документы и положил себе в карман. – Ты чего? – опешил боец. – Дурак, знамя и документы погибшего своим передать надо. А полковника схоронить. – Так бы и сказал, а дураком чего обзываешь? По очереди, финкой, мы вырыли в мягкой земле неглубокую яму. Завернули тело полковника в Санькину шинель и опустили в могилу. В ногах я установил крест из жердей волокуши. Протянул Саньке свернутое знамя: – Возьми, на себя намотай. – Почему я? – У тебя гимнастерка, у меня – комбинезон, тесно мне будет. К тому же я сержант, а ты рядовой, значит, слушаться должен. – Ты мне не командир. Мой командир полка – вон он. – Санька мотнул головой в сторону могилы. – Ну и хрен с тобой, тогда сам и выбирайся. Боец нахмурился, затем скинул гимнастерку, обнажив тощеватое тело, и, обмотавшись сложенным вчетверополотнищем, натянул гимнастерку снова. На мой взгляд, заметно толще он не стал. – Сам, в одиночку, идти не хочу. Ты теперь меня охранять должен, – заявил он. Я фыркнул: – Скажите пожалуйста, какая персона важная! – Знамя у меня, – твердо сказал боец, – и теперь я вроде как на посту номер один. Да, знамя части – святыня. Пока цело знамя – цел полк. Наберут новых командиров и солдат, и будет полк продолжать жить. Погибнет знамя – сгорит, скажем, или немцы захватят – все, конец полку. Расформируют бесславно, а имя полка покроется позором. Тут я Саньку понимал. Мы встали, оглянулись на малозаметный могильный холмик у сосенки и пошли дальше. Санька на ходу рассуждал: – Что-то не пойму я тебя, Петр. По комбинезону ты вроде как танкист, автомат – немецкий, винтовка вон – с оптикой. Ты кто есть? – Танкист, Саня. Танк сгорел с экипажем, один я только и успел выбраться. Автомат с убитого немца снял. А уж винтовку снайперскую после подобрал, когда к позициям нашего батальона вышел. – Весело живешь, – подытожил Санька. – Да куда уж веселее. – Ты мне вот что растолкуй, Петр. Ты вроде кадровый, годами постарше. Почему нас немец все время бьет? Где же наши? За это время из тылов, из округов дальних должны же дивизии свежие подтянуться? – Я и сам не все понимаю, Саня. Одно знаю – победа за нами будет! – Когда она будет-то? Мы и не доживем, поди. – Не вешай нос, боец. На тебе знамя полка. Вот выйдем к своим, укомплектуют полк, и будет он под этим самым знаменем снова немцев громить! – Правда? – В Санькиных глазах светилась восторженная наивность. – Конечно! Ведь полк ваш геройски сражался? – А то как же! Пять танков подбили, пехоты ихней сколько положили – несчетно. Кабы не самолеты немецкие, ни в жисть бы они нас не одолели. Мы замолчали. Каждый думал о своем. – Скажи, Петр, а сам товарищ Сталин знает о том, как нам здесь туго приходится? – прервал молчание боец. – Знает. Должен знать, и думаю – меры принимает. – Вот и я так же думаю. Ты комсомолец или коммунист? – В комсомоле мне быть по возрасту уже не положено, а в партию не вступил. – А я комсомолец, – парень шмыгнул носом. Мы снова замолчали. Начало темнеть. – Саня, пора укромный уголок для ночлега искать. Спать надо – сил уже нет. Мы нашли небольшую ложбинку за кустом, улеглись. Я перевернулся на спину, заложил руки за голову и, кажется, впервые за эти дни по-настоящему увидел звездное небо, Млечный Путь… дорожку от края до края, отыскал глазами знакомый с детства «летний треугольник»: яркие Альтаир, Денеб и голубоватая Вега. Навалилась дрема. Как будто сквозь сон, услышал голос Саньки: – А маманя моя дома уже корову подоила. Парное молоко – оно знаешь какое вкусное? И пахнет по-особому, – мечтательно говорил Санька. – Ты из деревни, что ли? – Ага. Вятский я, из Санчурска. – Далеко. – Далеко, письма десять ден почти идут. – Спи, Саня, завтра тяжелый день будет, отдохнуть тебе надо. Проснулся я от щебета птиц. Солнце только взошло. Хватился – Сани рядом не было. Слава богу, оружие мое на месте. Но куда он исчезнуть мог? Саня объявился вскоре. На вытянутых руках он нес пилотку, полную ароматной малины. – Ешь, тут малинник рядом – малины полно. Я уже наелся. – Когда ж ты успел? – А я привык в деревне рано вставать. И в казарме раньше всех просыпался. Я с жадностью набросился на малину. Как десерт она была бы хороша, но наесться ею взрослому мужику было невозможно. Доев последнюю ягоду, я вернул пилотку Сане: – Спасибо! – Чего там, – зарделся Саня. – Н у, что, боец, потопали… Я повесил на себя оружие, Саня закинул за спину мешок с немудреными пожитками и винтовку, поправил пилотку, и мы пошли. Часа через два бодрой ходьбы услышали далеко впереди орудийные выстрелы. Остановились, прислушались. – Далековато – километров десять, пожалуй, будет, – определил я. – Эка, два часа ходу всего. – А про немцев не забыл? Дальше мы шли осторожнее. Часа через полтора хода, перед нами, по лесной грунтовке, проехали немецкие мотоциклисты. Рядом совсем – и пятнадцати метров не будет. Хорошо, лес густой, они нас не заметили. – Саня, теперь нам надо быть осторожнее – немцы рядом. Оглядевшись, мы перебежали дорогу. Еще метров триста – и впереди, на поляне открылась батарея немецких гаубиц. Я на карте сделал пометку. – Саня, теперь вправо – и потихоньку, ползком, – прошептал я. Мы отползли, потом поднялись и, прячась за деревья, ушли вправо – южнее, потом повернули на восток. Еще полчаса ходу – и перед нами в лучах солнца заблестела речка. Неширокая, метров двадцать. Мочить оружие и обмундирование не хотелось. Я разделся, связал узел из комбинезона, обмотал им винтовку и автомат. Саня последовал моему примеру, бережно уложив полотнище знамени в узел. Подняв узлы над головой, мы вошли в воду. Теплая вода в реке, но дно илистое, ноги вязли по щиколотку. Наконец перебрались. Положив узлы на землю, мы уселись на берегу и стали отмывать ноги от налипшего ила. Сзади клацнули затворы. – Руки вверх! Речь наша, русская. Мы подняли руки и, встав сами, повернулись. Перед нами стояли три красноармейца, направив на нас винтовки: – Кто такие? – Свои. – Вот сейчас и разберемся, какие вы свои. Ну-ка, шагайте вперед. Один боец пошел впереди, мы – за ним, замыкал шествие второй боец. Третий подхватил наши узлы с обмундированием и оружием и, согнувшись под тяжестью ноши, следовал сбоку. – Эй, мужики, одеться-то хоть дайте. – Отставить разговорчики, шагайте. Вскоре подошли к лагерю. Бойцы с удивлением и любопытством пялились на нас. Ага, давно голых мужиков не видали. Остановили нас у палатки. Первый боец вошел внутрь и тут же вышел. С ним – капитан. – Вот, дезертиров поймали! – бодро доложил боец. – Какие же мы дезертиры? Те от фронта в тыл бегут, – вступил я в разговор. – Кто такие? – Сержант Колесников, – отрапортовал я. – Боец Капустин, – это уже Саня. – Документы есть? – Есть – в узлах, в гимнастерке. – Давай узлы. Боец положил перед капитаном наши вещи и оружие. Капитан начал с узла Саньки. Достал гимнастерку, из нее выпало знамя. Капитан нагнулся и, подняв знамя, развернул его. Все поневоле вытянулись, приняв стойку «смирно». – Нашего полка знамя, – гордо сказал Санька. – А сам полк где? – Полег весь. Полковника Иванцова вчера схоронили. Умер от ран. Капитан сложил знамя, повернулся к своим бойцам: – Свободны, продолжайте нести охранение. Вот что, бойцы. За спасенное знамя – благодарность. Можете одеться. Мы кинулись к своим узлам, оделись, обулись и почти одновременно протянули капитану свои документы. Потом я достал из кармана документы полковника, вытащил из планшета карту и протянул капитану. – Предположительно вот здесь мы похоронили комполка. А здесь – немецкая гаубичная батарея стоит. Капитан внимательно посмотрел на карту, задумался и одобрительно кивнул головой. Затем вернул нам наши документы, оставив карту, знамя и документы полковника. – Идем со мной. Он довел нас до полевой кухни. – Старшина, накорми людей. – Да у меня как раз только для караулов и осталось. – Им урежь, а этих накорми. Мы уселись на траву. Старшина побурчал, но дал по полному котелку супа и буханку черного хлеба на двоих. Сам же капитан ушел. Когда мы доели кашу и запили обед жидким чаем, он появился вновь. От прежней суровости и следа не было. – Ну как, подкрепились? – Так точно, спасибо. – Сведения ваши я передал куда следует. Майор, командир полка, сказал, что если знамя вынесли – точно не дезертиры. На сборный пункт вас отправить или здесь у меня останетесь? – Капитан, раздумывая, смотрел на нас. – Здесь останемся, – разом выдохнули мы. С капитаном уже познакомились, видно, доверяет, а как в штабе полка отнесутся к нашему блужданию по лесам – еще неизвестно, да и особист может со своими проверками замучить, не стоит новых приключений на голову свою искать. – Пойдем к начальнику штаба батальона – там писарь, оформим вас. С вами я уже знаком по документам. Я – командир батальона, капитан Михась. Зачислим вас бойцами. – Товарищ комбат, разрешите вопрос. – Валяй. – Я танкист, мне бы к танкам поближе. – То-то я смотрю – комбинезон у тебя как у танкиста. Постой, а винтовка снайперская твоя? – Моя, подобрал. – Пользоваться умеешь? – Пробовал уже. – Вот снайпером и будешь. У меня бойцы большей частью пороха не нюхали, необстрелянные, мне опытные люди во как нужны. Капитан чиркнул себя ладонью по горлу. Мы завернули в брезентовую палатку. Саньку быстро оформили в стрелковую роту, а меня – в отдельный взвод, к связистам. – Ну вот. Теперь ты подчиняешься командиру взвода связи. Но это так, официально. Фактически – мне. В боевых условиях цели выбирать сам будешь – офицеров, артиллерийские расчеты, пулеметчиков. Правда, снайперам положено парой охотиться, да людей свободных нет. Так что – сам, сам. Ну, сам так сам. Кто бы возражал, но я не буду. Конечно, лучше бы мне на танке – «тридцатьчетверке» или КВ – воевать. Но на войне выбирать не приходится, особенно если учитывать, что документы у меня не свои. Копни какой-нибудь особист поглубже – и все, пропал я. Самого к стенке поставят, имя деда опозорю. Потому не рыпался. Коль снайпером поставили – пусть будет так. Во взводе меня приняли неплохо. Дали вещмешок, шинель, даже фляжку и саперную лопатку выделили. Так меня еще не экипировали нигде. Меня никто не беспокоил, и я вволю отоспался. Одно дело в лесу спать – вполглаза, вполуха, и совсем другое – у себя в части, под охраной. Когда я проснулся, бойцы пошутили: – Ну ты и здоров спать, как медведь в берлоге. Старший сержант-связист прервал их: – Чего зубоскалите? Человек уже пороху понюхал, в танке горел, устал, не то что вы, желторотики! Бойцы пристыженно замолчали. День пролетел незаметно. Поужинали, все улеглись спать, и я тоже. А утром подняли всех по тревоге. Мы перекусили всухомятку и – маршем на передовую. Где та передовая, не знал никто, кроме комбата. Связисты нагрузились катушками с проводом, телефонными аппаратами. Шли завистливо поглядывая на меня. А у меня лишь скатка шинельная, пустой вещмешок да оружие. Наш взвод шел в конце колонны, глотая пыль, поднятую сотнями солдатских сапог. Это обстоятельство нас в какой-то мере спасло. Едва миновали перекресток грунтовых дорог, как навстречу нам из-за небольшого пригорка показалась немецкая колонна пехоты. Встреча двух колонн оказалась неожиданной для обеих сторон. Оба командира проморгали двигающегося навстречу противника, не выслав вперед боевое охранение или хотя бы разведдозор. Когда авангарды обеих колонн увидели марширующих солдат, и стало понятно, что отступать для перестроения в боевой порядок поздно, и столкновение неизбежно, не оставалось ничего другого, как залечь пехоте. Со стороны головы колонны послышались выстрелы. Связисты нашего взвода бестолково топтались на месте. Я посмотрел на взводного, он вглядывался в даль, видно, ожидая указаний. Но промедление сейчас просто гибельно! – В лесополосу, быстрее! Ложитесь, окапывайтесь! – крикнул я. Сам же отбежал немного назад, к деревьям. Выбрал дерево потолще да погуще. Сбросил скатку и вещмешок, полез на дерево. Хорошо, сучки да ветки раскидистые были, лезть удобно. Забрался метров на пять, стянул с плеча винтовку и устроился на развилке сучьев. Позиция что надо! Невелика высота, а поле боя – как на ладони. Сняв кожаные чехольчики с оптики, я приник к прицелу. Вот они, голубчики. Фельдфебель немецкий на колено привстал, в руке пистолет. Явно своих хочет в атаку поднять. Я подвел пенек прицела фельдфебелю в живот, выстрелил. Унтер-офицер упал. Я пошарил оптикой по залегшим немцам. На пригорке суета, трое немцев чего-то тащат. Ага, пулемет ручной. Сверху, с пригорка, у них обзор не хуже, чем у меня. Думают своих огнем поддержать. Только пулеметчик, поставив пулемет на сошки, прилечь собрался, как я его снял. Метко попал, между лопаток. Однако пулеметный расчет это не насторожило. Мало ли откуда шальная пуля залетела? Я продолжал наблюдать через прицел. За пулемет улегся второй номер, даже очередь успел дать. Я наложил пенек прицела ему на лицо, плавненько нажал спуск. Пулеметчик дернулся и завалился набок. Последний оставшийся в живых номер расчета понял, что попадания не случайные. Подхватив пулемет, он отполз с ним в сторону, пытаясь укрыться за кустами. Оттуда обзор хуже, зато самого сложнее обнаружить. Привстал он на коленях на секундочку, но мне и этого мгновения хватило: всадил ему пулю в бок. Снова повел прицелом. Черт, ветки мешают, закрывая сектор обстрела. В оптике мелькнул витой погон. Я вернул ствол чуть назад. Точно, офицер немецкий, рядом с ним – еще один. Перед ними планшет развернут, не иначе – с картой. Я прицелился, выстрелил. Пуля взметнула фонтанчик земли перед немцами. Не достал! Эх, как же я поправку забыл внести? Офицеры-то дальше были, чем пулеметный расчет, а я барабанчиками прицела поправку на дальность не внес! Ругая себя за оплошность, я подкрутил маховичок на два деления. Прицелился снова, а офицеров-то уже не видно! Я водил прицелом влево-вправо. Есть! В двух метрах правее прежней позиции показалась пилотка офицера. Я затаил дыхание… Выстрел! На этот раз точно! Пилотка слетела с головы, немец ткнулся носом в планшет. Второй быстро отполз назад, в ложбинку. Вот и сиди там, гад, там тебе самое место. Я недооценил немецкого офицера. Пока я выцеливал простых пехотинцев, немец, видно, сообразил, что стреляет снайпер. А где еще ему прятаться, как не в кронах деревьев? Скорее всего он отдал приказ подавить снайперскую точку, потому что тут же автоматчики открыли ураганный огонь по кронам деревьев. За листьями меня не было видно, и они стреляли наугад. Но уж больно густо пули летели, листва редела на глазах, опадая, как осенью при листопаде. Надо уносить ноги. На дереве не укроешься, как на земле в окопе. Я начал спускаться. Меня заметили – пули сочно чмокнули в ствол дерева немного выше моих рук. Я бросил ветку и кулем полетел вниз. Хоть и невысоко, но пятками приложился здорово. Когда подобрал скатку, вещмешок и винтовку, чтобы выйти из зоны обстрела, то бежать не получилось, опора на пятки отзывалась резкой болью, и я некоторое время хромал, выбирая место для укрытия. На другое дерево пока не полез. Нравился мне такой способ поражения врага, эффективность которого доказали финские стрелки. В финскую войну сидеть на деревьях в засаде и сверху поражать дальние цели, оставаясь неуязвимыми, было излюбленной тактикой финских снайперов, за что их прозвали «кукушками». Потери от «кукушек» были большими. Их боялись и люто ненавидели. Но я теперь понимал, почему они сидели на деревьях. Война-то шла зимой. А попробуй в снегу неподвижно посидеть? Можно и насмерть замерзнуть. К тому же с дерева видно дальше, значит, можно обстреливать и тылы противника, постоянно держа в напряжении бойцов. Ведь до чего доходило – бойцы и командиры даже в своем собственном тылу свободно могли передвигаться только ночью. Я отошел от дерева, с которого стрелял, подальше и спрятался за толстым стволом сосны. Под винтовку скатку шинельную подложил, чтобы удобнее было. Осмотрел в прицел сектор обстрела. Вот двое немцев по небольшой ложбинке к нашим бойцам подбираются. Автоматы у них за спинами, а в руках гранаты. Понятен замысел – сначала гранатами забросать, а потом по оставшимся в живых из автоматов ударить. Я прицелился переднему в каску – почти в центр – и выстрелил. Пехотинец так и застыл в ложбине. И неудивительно. Ни одна каска не спасет от прямого попадания винтовочной пули. От автоматной пули каска защищает только на дистанции больше двухсот метров, от некрупных осколков – метров с десяти. Защищает стальной шлем также в рукопашной, да еще от дождя. Сзади раздался шорох. Я мгновенно обернулся – не враг ли подобрался? Незнакомый мне политрук со звездой на рукаве ткнул в меня пистолетом: – Ты почему за спинами прячешься! Марш на передовую! – Я снайпер, мое место здесь, – попытался я было объяснить. – На позицию! Трус! Застрелю! – Это я-то трус? Я за сегодня шестерых фашистов уже убил, да не просто рядовых – офицера и пулеметчиков. А скольких убил ты? Политрук не ожидал отпора, стушевался: – Мое дело – бойцами руководить, а не стрелять. – Ты это немцам расскажи. А еще лучше – к бойцам иди, туда! Воодушеви их пламенным словом, а то и примером. – Дерзишь? Да я тебя за такие слова – к стенке! Только побоялся политрук угрозу свою исполнить: моя винтовка прямо ему в живот глядела, а палец – на спуске. – В представителя партии большевиков целишься? – прошипел политрук. – Я тебя после боя в особый отдел отправлю. И пополз дальше. Не хватило духу у него выстрелить в меня. Что-то не везет мне с политруками и особистами, как притягивает их ко мне. Тоже выискался, дармоед. Я их еще в армии недолюбливал. С командира спрос за все – за людей, за исправность танков и другой техники, за снабжение боеприпасами и провизией, за выполнение приказов. Эти же ни за что ответственности не несут, пустобрехи. Замполитов, в бытности – политруков, а в дальнейшем заместителей командира по воспитательной работе не переваривали. Как ЧП, так командир виноват – недоглядел, как удача – это заслуга политрука: направил, воодушевил, верно идеологическую работу провел. Особистов же все тихо ненавидели и старались их избегать. Огорчился я, конечно, после встречи с политруком. Ведь пожалуется особисту – неприятностей не оберешься. Насчет того, что уничтожил много фашистов – еще поди докажи. А вот факт моего наличия во время боя в тылу, за спинами бойцов, – налицо. Забегая вперед, скажу, что гроза миновала: убили в бою того политрука. У немцев тоже оптика была – разглядели звезду на рукаве, а она довольно крупная. В отношении наших политруков у немцев было особое предписание Гитлера – уничтожать без пощады! Потому их немцы старались выбивать в первую очередь. А уж коли политрук в плен попадал – на месте расстреливали, как мы позже эсэсовцев. Этих просто опознать было – форма черная, а не мышиного цвета, как у армейцев. И еще – наколка под левой подмышкой у эсэовцев была – группа крови. Внезапно с нашей стороны поднялась стрельба. Бойцы, вероятно, по команде невидимого отсюда командира вскочили, закричали «Ура!» и – на немцев, в штыковую атаку. Зачем?? Больше своих положишь, чем чужих убьешь. Однако дрогнули немцы, даже боя не приняли. Побежали назад, огрызаясь из автоматов. А вот мне в штыковой бой и бежать не с чем. Сроду снайперские винтовки – хоть «СВТ», хоть мосинская трехлинейка – штыками не комплектовались. Надо хотя бы ножом обзавестись. В рукопашной нужен, да и вообще – в военной жизни, в полевых условиях пригодится. Встречный бой столкнувшихся колонн стих, немцы скрылись. Атака закончилась, бойцы вернулись. Капитан по рации безуспешно пытался связаться со штабом полка. Санитары перевязывали раненых. – Подъем, в колонну становись! – неожиданно прозвучала команда. Раздавались команды младших командиров, собиравших бойцов поредевших отделений взводов в строй для походного движения. Чумазые бойцы угрюмо оглядывались, ища глазами товарищей. Многих не досчитался батальон. Не было в колонне и того политрука, который обещал меня особистам сдать. Дорого обходятся ошибки командиров. На этот раз комбат послал вперед разведку. Самое удивительное – немцы или ушли совсем, или, скорее всего, отошли в сторону. Наверное, будут пытаться найти другое слабое место в обороне. Мое впечатление от первых дней пребывания на фронте – полная неразбериха. Фронт похож на слоеный пирог. Наши, немцы, опять наши. Единой линии противостояния войск, как это принято в позиционной войне – с окопами, траншеями, блиндажами, дотами и дзотами – не существовало. Война пока получается маневренная, войска перемещаются. Наши пытаются удержать позиции, немцы или стремительно обтекают наши разрозненные части, не вступая в бой, или нащупывают в обороне слабое место и грубо и нахраписто пытаются проломить ее бронированным кулаком из группы танков и пехоты. Часто им удавалось и то и другое. Не было еще у большинства наших командиров боевого опыта, навыков, смелости в принятии решений. Все это придет позже, но какой кровью достанется этот горький опыт! А пока война только набирала обороты. Пешком мы шли около часа. Вошли в почти брошенное село, где на полсотни изб едва ли набирался десяток жителей. Поступила команда окопаться и занять оборону. Сколько уж пехота перекопала земли и сколько ее еще предстоит перекопать, роя окопы и траншеи. Я сразу же облюбовал себе для огневой позиции колокольню деревенской церкви. Невысока – метров десяти, но здесь это самое высокое место. Правда, и риск выше. Высокие места облюбовывают артиллерийские корректировщики, потому немцы стараются все высотки держать под огнем, – это я уже уяснил. Окопавшись, мы почистили и смазали оружие, получили патроны. Подвезли походную кухню, и все расположились ужинать. Незаметно стало смеркаться, и каждый искал место для сна поудобнее. Бодрствовали лишь часовые. Утром, еще до завтрака, я подошел к командиру взвода связи: – Ножа не найдется ли? – Ножи-то есть, только не подойдут они тебе. – Почему? – Короткие, ими только провода резать. Ты у разведчиков спроси. На худой конец – у вооруженцев. Я видел – они трофеи собирали. Может, штык плоский немецкий подберешь. – За совет спасибо. Разведчики отказали сразу – мол, самим нож хороший нужен, а плохих не держим. Старшина из вооруженцев, слазив в тракторный прицеп, вытащил плоский немецкий штык в ножнах: – Дарю. Сталь хорошая. Я попробовал лезвие – действительно, штык хорош. Ну, штык так штык. Нацепил его на пояс, а, придя к себе во взвод, штыком на прикладе сделал шесть зарубок. Проходивший мимо командир взвода заинтересовался: – Ты чего оружие портишь? – Так снайперы всегда на прикладах счет убитому врагу ведут. – Что-то у тебя зарубок много. Я обиделся: – Все мои, ничего лишнего не приписал. Лейтенант недоверчиво покачал головой: – У меня весь взвод столько врагов уничтожить не смог. Хотел я ответить, что вообще-то бойцов стрелять учить надо, но промолчал. Все-таки формально я числюсь в его взводе, и отношения портить не хотелось. И кроме того, в боевых условиях учить стрельбе, впрочем, как и прочим воинским премудростям, уже поздно. Обучать солдат надо в мирное время. К тому же у меня фора – военное училище за плечами. Позавтракали пшенной кашей, приправленной маслом, с черным хлебом вприкуску. Небогато, но приятная сытость в желудке ощущается. И только командир взвода решил бойцов собрать, чтобы беседу провести о текущем моменте и положении на фронтах – явно из сводок Совинформбюро, как прозвучал сигнал тревоги. Все бросились в окопы. Я же побежал к церкви. Увидел жалкое зрелище. Двери сорваны с петель, внутри все в запустении. То ли при отступлении церковь в упадок пришла, то ли большевики-безбожники еще до войны храм разорили? По узкой и крутой лестнице я взобрался на самый верх, на площадку, где висел колокол. Устроился поудобнее, под винтовку скатку подложил. Осмотрел местность, выбрал ориентиры, прикинул по сетке прицела дальность. В бою этим заниматься некогда будет. Послюнявив палец, определил направление ветра. Хоть и слабый ветерок, но устойчивый, без порывов. На дальние дистанции пулю все равно сносить немного будет, надо учесть. Вдалеке показались немцы. В прицел было видно, что впереди два мотоцикла с колясками, а за ними – танки, средние Т-III. Я крикнул с колокольни комбату, что располагался в окопе недалеко: – Немцы! Вижу танки! Понял он меня или нет, только от него вестовой побежал к командирам рот. Чем от танков отбиваться? Пушек в батальоне нет, – правда, одно противотанковое ружье я видел. Длинное – метра два, тяжелое – его два бойца несли. Приблизились немцы к деревне, и колонна стала разворачиваться в боевой порядок. Я стал считать танки: один, два… пять. Для нас многовато. С танков спрыгнули пехотинцы и рассыпались цепью. Наши пока не стреляли – команды не было. Я в оптику нашел какого-то офицера. Он сидел в коляске мотоцикла и говорил по рации. С трудом, но можно было разглядеть наушники на его голове. Далековато – метров триста – триста пятьдесят. Я сунул в патронник патрон с бронебойно-зажигательной пулей БЗ. Она тяжелее обычной Л, и потому ее меньше сносит ветром. Вероятно, комбат отдал приказ на открытие огня, потому как из наших окопов грянул дружный залп. Немецкие танки тут же стали стрелять из пушек. Я тщательно прицелился в офицера и нажал на спуск. Винтовка дернулась, изображение в оптике исчезло. Я тут же навел прицел снова. Попал, а ведь ей-богу попал! Таких дальних выстрелов я еще не делал. Попасть на таком расстоянии из снайперской винтовки – большая удача. Для современного оружия с более мощной оптикой триста метров – не бог весть что, почти рядовой выстрел. На соревнованиях по варминтингу и дальше стреляют, да еще по малоразмерной цели, какой является, например, сурок. Но этим выстрелом я гордился. Внизу раздался взрыв. Танковый снаряд угодил в церковь. «Сделаю еще выстрел, и надо уносить ноги, – решил я. – Засекут обязательно». Я поводил оптикой по немецким цепям. Эти поближе будут, чем мотоцикл. Вон офицер пробирается – по пистолету сразу видно. В бою их офицеры фуражек не носили – надевали пилотки. Зато винтовку или автомат в руки не брали. Вот по пистолету я его и вычислил. Подкрутил барабанчик на дальность двести метров, прицелился, выстрелил. Немецкий офицер упал. Хорошо! И не успел я порадоваться успеху, как в колокольню попал снаряд. Колокольню качнуло, и я испугался, что она сейчас завалится. Нет, устояла. Подхватив винтовку и скатку, я стремительно скатился по лестнице. И вовремя. Метра на три ниже площадки, где я лежал, в стене зияла здоровенная пробоина. Памятуя, что снаряд дважды в одно и то же место не попадает, я устроился у пробоины. Повел прицелом, нашел в наступающей цепи унтера, выстрелил и – кубарем вниз. Еще один снаряд попал в верхнюю площадку колокольни. Осколки ударили в колокол, и он низко загудел. Посыпались кирпичи. Все затянула пыль. Я, едва не упав на крутых ступенях, спустился в церковь. Обежав ее, по железной лестнице взобрался на крышу и устроился за парапетом. Видно хуже, чем с колокольни, но не так страшно. Высоты я всегда старался избегать. Не то чтобы боялся – просто не нравилось мне это ощущение. По колокольне угодил еще один снаряд, и верхняя площадка с колоколом рухнула вниз. Вовремя я оттуда убрался. Повел прицелом, нашел двух пулеметчиков с ручным пулеметом. Один выстрел… Мимо! Второй… Мимо! Опять я впопыхах забыл подправить барабанчиками дальность до цели. Крутнул, прицелился, выстрелил. Готов – попал! И в это время в парапет, совсем рядом со мной, ударил снаряд. Я потерял сознание.Глава 5
Очнулся от сильной тряски. Болела голова и левая нога. С трудом открыл глаза и снова их зажмурил от резанувшего света. Затошнило. Выждал немного и приоткрыл веки – совсем чуть-чуть. Странно! Я в кузове грузовика «ЗИС-5», который опознал по кабине. Лежу на досках пола, рядом со мной вповалку – раненые, все в замусоленных бинтах. Я что – тоже ранен? Снова потерял сознание. Очнулся, когда меня снимали с грузовика. Двое дюжих санитаров, ничуть не церемонясь, перевалили меня на носилки и занесли в какое-то кирпичное здание. Здесь пахло кровью, лекарствами, карболкой. Вокруг сновали люди, частью – в бывших когда-то белыми, а теперь в пятнах крови халатах, частью – в армейском обмундировании. Носилки, на которых я лежал, поставили на пол в комнате. Минут через пятнадцать зашел заросший щетиной врач. Поверх халата спереди болтался клеенчатый фартук. – Что тут у нас? Женский голос ответил: – Только что привезли. – Ну-с, посмотрим. Врач присел перед носилками. «И при этом записки нет, – пробурчал он. – Сколько уже передаю в санбаты – отмечайте, когда ранен боец! Э-эх!» Руки его быстро пробежались по ноге. – Ножницы! Звякнул инструмент, врач стал разрезать бинты на ноге и штанину. Ногу обожгло резкой болью. Я стиснул зубы, чтобы не закричать. – Так-с. Повезло парню. Осколок большой, но вошел неглубоко. Теперь посмотрим, что с головой. Стали разрезать бинты на голове. В глазах выступили слезы. Я закрыл их и с бьющимся сердцем ждал вердикта. – Ну-у, тут мелочь, два шва наложить. Вероятно, еще контузия. Несите его в операционную. Боец, ты меня слышишь? – Слышу, – прошептал я пересохшими губами. – Считай, повезло тебе, парень. Крови много потерял, не без этого, но кость цела. Заживет – еще бегать будешь. Скажи спасибо, что осколок не в живот угодил. – Кому? – Что кому? – Спасибо сказать? Врач засмеялся, закурил папиросу и вышел. Снова вошли санитары, понесли меня в операционную. В кино я видел, как она выглядит: белые кафельные стены, операционная лампа. А здесь – обычная комната, стол и инструменты в лотке на тумбочке. Меня привязали ремнями к столу. – Выпьешь? – Я? – Ты, ты. Наркоза нету. Хочешь, глотни спирта. – Мутит меня. – Значит – под крикаином. – Врач коротко хохотнул. Ногу полоснуло болью. Я застонал. – Терпи, боец. Звякали инструменты. Когда же кончится эта пытка? Больно! – Держи, боец. Врач вложил мне в руку кусок рваного железа: – Осколок из ноги, полюбуйся. Я скосил глаза на ладонь – через стоявшие в них слезы осколок выглядел неясным красно-черным пятном. Теплым и тяжелым… Потом на кожу головы стали накладывать швы. Острая кривая игла раз за разом вонзалась в неподатливую кожу, я громко стонал, собирая уходящие силы, чтобы не потерять сознание – не дай бог никому испытать подобную экзекуцию вживую! По брякнувшим на поднос инструментам понял – вроде бы конец моим мучениям. Перебинтовали голову и ногу. – Все, уносите. Следующего давайте. Санитары сгрузили меня на носилки и занесли в большое помещение. Наверное, раньше здесь спортзал был – у одной стены желтела шведская стенка. Меня переложили на матрас на полу, и я отключился. Пришел в себя уже к вечеру. Понял это по темным окнам. Во рту все пересохло, язык – как наждак. Я попытался повернуться на бок – спина совсем затекла и вскрикнул от острой боли в ноге. То, как меня оперировали, я еще помнил, но как попал сюда, в госпиталь, не представляю – полный провал памяти, просто черное пятно. Подошла медсестра, пощупала лоб: – Жара нет. Пить хочешь? Я слегка кивнул. Сестричка приподняла мою голову и поднесла к губам кружку с водой. Я напился. Боже, какое удовольствие – попить простой воды! – Судно подать? Я вначале и не сообразил, а когда понял вопрос, замотал головой: – Не надо. Сестра, я где? – В госпитале, миленький, в Вязьме. Лежи, набирайся сил. Дня через два голова перестала кружиться и болеть. Я даже присаживался на матрасе, опираясь спиной о стену. В большом зале лежало, наверное, около сотни раненых. Сновали медсестры, делая уколы и раздавая таблетки. Ходили с носилками санитары, приносили вновь поступивших и уносили умерших. Я заметил, что умирали почему-то чаще всего ночью, и утром санитары, делая обход зала, выносили, прикрыв простыней, одного-двух-трех умерших. Столько смертей и страданий сразу, вот здесь, совсем рядом, я еще не видел. Но и чувства страха, брезгливости не было. Коли есть раненые, будут и умершие. Есть жизнь и есть смерть, как печальный, но неминуемый итог жизни. Молодой организм быстро восстанавливался. Я ел, много спал, понемногу двигался. На пятый день уже ковылял, хватаясь за стену. На шестой день город подвергся бомбардировке. Тяжело груженные бомбовозы люфтваффе низко кружили над городом и сбрасывали бомбы. Они рвались рядом, но в госпиталь не попала ни одна. Наверное, у гитлеровских летчиков были цели поважнее. А следующим днем забегали медсестры и санитары, стали выносить всех лежачих. Среди раненых пронесся слух об эвакуации. Дошла очередь и до меня. Вещей у меня не было, следовательно, и собирать нечего. Один из санитаров поддержал меня справа – со стороны раненой ноги, и мы направились к выходу. Доскакал я до грузовика. Санитар подтолкнул меня, и я оказался в кузове. Грузовик тронулся. Со мной вместе ехали «ходячие» – то есть те, кто уже мог как-то передвигаться. Мы глазели по сторонам, видели следы от бомбежек – сгоревшие и разрушенные здания. А некоторые улицы, в основном с частными домами, были на удивление целы. Добрались до железнодорожного вокзала. На первом пути стоял санитарный поезд – зеленый, с большими красными крестами по бокам. Носилочных больных и раненых погрузили раньше, грузовик задним бортом подогнали к двери вагона, и санитары помогли нам перебраться внутрь. По сравнению с госпиталем – чистота и порядок. Постели чистые, даже занавески на окнах. Я уже отвык от такой «роскоши». Вроде все обыденно, если не сказать – скудновато, а вот обрадовался этому скромному уюту. Нижние полки занимали раненые потяжелее, и мне отвели верхнюю, куда я с большим трудом взгромоздился. В вагоне сразу запахло табачным дымком, кровью, лекарствами. Паровоз дал гудок, и перрон за окном поплыл назад. Рядом с нами, на соседнем пути, стояли платформы с пушками под брезентовыми чехлами. На нескольких платформах маячили часовые с винтовками. Они с любопытством смотрели на санитарный поезд. По проходу прошла молоденькая медсестра: – Слава богу, выбрались из Вязьмы без бомбежки. Ни у кого кровотечение не открылось? Кто-то, дальше по вагону, громко застонал. Поправив сумку на плече, медсестра поспешила к раненому. Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, вагон раскачивало, и как-то быстро раненые позасыпали. Задремал и я. Проснулись уже затемно от резкого толчка. Тишину вагона взорвали тревожные свистки паровоза. Поезд тормозил, скрипя тормозами, причем резко. Раненые заматерились, несколько человек упали с полок. – Чего там машинист так тормозит?! Не дрова везет! Через несколько минут впереди грохнуло. – Бомба-двухсотка, – уверенно пробасил с верхней полки один из раненых. Свесившись, он безуспешно пытался разглядеть что-нибудь в темени окна. – Не, цэ гаубычный снаряд, – возразил другой. Впереди громыхнуло еще два раза. Поезд дернулся вперед, проехал метров пятьсот, встал опять. Хрустя галькой, по насыпи пробежали вперед несколько военных. Все с тревогой прислушивались. Неизвестность угнетала больше всего. Если авианалет, так моторов не слышно. Что происходит? Может, немцы прорвались? На полках беспомощные раненые, оружия нет ни у кого. Да одного немецкого автоматчика хватит, чтобы перестрелять всех нас. Я лично сомневался, что красные кресты на бортах вагона удержат немцев от расправы. Какой-то командир из раненых закричал: – Сестра! Верните мне мой пистолет! Через несколько минут военные вернулись, что-то на ходу обсуждая – слов я не разобрал. Понемногу тревога и шум улеглись. Поезд дернулся и медленно поехал, постепенно набирая скорость. Утром мы остановились на какой-то станции. Все прильнули к стеклам окон. Небольшой поселок был цел, по перрону бродили люди с узлами и чемоданами – правдами и неправдами они пытались попасть в вагоны нашего поезда. У каждой двери стоял солдат с винтовкой, отгоняя напиравших людей. – Отойди, тетка, не положено, раненых везем. – Да я в тамбуре постою. – Отойди! Нас по боковому пути обошел поезд с теплушками и платформами, на которых стояли ящики со станками и оборудованием. И сразу следом – еще один такой состав. «Заводы в тыл эвакуируют», – догадался я. Потом по этому же пути прошел встречный поезд. В открытые двери теплушки видны были бойцы в новеньком обмундировании. – На фронт везут, – вздохнули рядом. Стоянка закончилась, поезд дернулся, мимо проплыл вокзал. Потом поезд еще не раз останавливался и снова двигался. Прибыли на какую-то станцию. Состав поставили на первый путь и стали выносить раненых на перрон. – Так это же Можайск, я здесь до войны бывал, – узнал станцию кто-то из раненых. Нас перевезли в госпиталь, занимавший бывшее здание школы. В палатах даже остались на стенах портреты великих ученых и школьные доски. Правда, сам госпиталь уже был поцивильнее прежнего. В палатах, бывших классах, стояли разномастные железные кровати. Тесно – по проходам лишь бочком протиснуться можно. Простыни чистые, кормежка повкуснее – не на полевой кухне приготовлена. Даже помыться удалось. Во внутреннем дворе, сзади госпиталя, стояла большая брезентовая палатка с дымящейся трубой – работал походный водонагреватель. «Ходячие» помылись. Пусть из тазиков, но вода горячая и мыло есть. А то бы еще немного, и вши завелись. Совсем хорошо стало. Голова не беспокоила, но нога побаливала, особенно если походить. Однако я все равно старался ходить, превозмогая боль, – ногу надо было разрабатывать, и мне не хотелось прихрамывать. Прошла неделя. Я перезнакомился со всеми ранеными в своей палате и палатах второго этажа. Выздоравливающие заигрывали с медсестричками, впрочем, безответно, как я заметил. В двенадцать часов все собирались у тарелки громкоговорителя, чтобы прослушать сводки с фронтов. К нашему всеобщему огорчению новости из Москвы не радовали. Почти на всех фронтах «…идут тяжелые бои…» И ведь как новости-то подают: «Наши войска упорно обороняют…» – называется населенный пункт. А на следующий день звучит уже другой город, который находится восточнее вчерашнего. Называли, конечно, оставленные города, но это если они были большие – вроде Харькова, Минска или Смоленска. Кто-то нашел в бывших школьных классах географическую карту. Ее повесили в коридоре и втыкали самодельные флажки на медицинских иголках от шприцев, обозначая линию фронта. У этой карты курили, спорили до хрипоты, отстаивая свою правоту. Известное дело – каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. День за днем позиции флажков, обозначавшие линию фронта, приближались к Москве. Разговоры становились все тревожнее. Пока название «Москва» не звучало между ранеными, но как-то подразумевалось. Я не раз размышлял, лежа на госпитальной койке, о причинах нашего отступления, о массовых потерях в боях людей и техники. Почему-то России не везло с соседями и собственным руководством. Сначала татаро-монгольское иго прокатилось асфальтовым катком по молодой и слабой еще Руси, унеся многие тысячи жизней убитыми и угнанными в рабство. Потом – полусумасшедший деспот Иван Грозный с его опричниной и массовыми казнями – взять хотя бы для примера трагедию Великого Новгорода. Пережив череду самодержцев всея Руси и познав все «прелести» крепостного права, а фактически – рабства, русский народ вздохнул облегченно после его отмены. Но ненадолго. Волна терроризма, захлестнувшая страну, привела к удивительному феномену – двоевластию. Россией правили и царь, и Советы. Затем – социалистическая революция, Советская власть. Ленин сразу же выслал из страны элиту – умных и интеллигентных людей. Оставшихся образованных сгноил в Сибири. А взять хотя бы восстание тамбовских крестьян под предводительством Антонова? Не от хорошей жизни взялись они за вилы. Продотряды выгребали из амбаров последнее зерно, люди ели лебеду, пухли с голода и умирали тысячами. И главный большевик утопил восстание в крови. Больше ста тысяч крестьян было зверски убито, отправлено в ссылки, дома их сожжены. Конечно, не могли крестьяне противостоять регулярным воинским частям, вооруженным пулеметами, орудиями, бронеавтомобилями. Кстати, первый свой орден Боевого Красного Знамени будущий маршал и полководец Г. К. Жуков получил именно за подавление этого «мятежа». Сталин оказался еще жестче. Сначала – уничтожение крестьянства, насильственное насаждение колхозов, последовавший голодомор, унесший сотни тысяч жизней, потом – массовые репрессии, в том числе и верхушки командного состава Красной Армии, оставившие армию накануне войны без опытных офицеров и генералов. И обеспечивался «сталинский порядок» многочисленными тюремщиками, конвоирами, следователями НКВД, судьями. Репрессивный аппарат «трудился» в поте лица, выполняя заказ «отца наро- дов». Все учреждения, заводы, все общество было насыщено доносчиками и соглядатаями. Страх сказать «лишнее слово» царил на работе, на службе, в семьях. Неосторожные просто исчезали по ночам в крытых машинах. И разведка – военная и политическая – предупреждала Сталина о том, что Гитлер планирует нападение на Советский Союз. Но слишком самонадеян был грузин, думал переиграть Гитлера. Все ошибки, заблуждения – просто глупость и недальновидность руководства страной теперь расхлебывал народ – своим горбом, своей кровью. Потому и не спалось мне по ночам, все думки в голову лезли. И не в последнюю очередь потому, что о Великой Отечественной войне я читал книги, видел документальные фильмы, говорил с фронтовиками в той, прежней жизни. А народ – солдаты те же, хоть и говорили о вере в идеи Сталина и верности идеям коммунизма, жизнь свою клалина алтарь победы не за Сталина и ВКП(б), а за Родину, за землю свою. Шли дни, миновала неделя моего пребывания в госпитале. Как-то ближе к вечеру группа ходячих раненых решила отправиться в город. А одежды-то ни у кого нет – больничные халаты только, из-под которых виднелись кальсоны да стоптанные тапочки на ногах. Мы сбросились, у кого что было – кто гимнастерку старенькую нашел, кто – брюки, кто ботинки свои дал. Отправились в самоволку вчетвером – именно на стольких хватило одежды. У бабушек раздобыли за махорку самогон. Само собой, не выпили – принесли в госпиталь. И устроили после ужина легкий сабантуй. В разгар пьянки, правда, – тихой, в палату ворвался разгневанный начальник госпиталя. Самогона уже не было, только пустые емкости. Он кричал, что «завтра же всех к чертовой матери на фронт выпишу», ногами топал. А что, собственно, он может? На фронт мы и без него угодим. Улегшись, мы потравили скабрезные анекдоты и – спать. Наутро после завтрака в палату вошел молодой – лет тридцати – майор. Все притихли, думая, что начальник госпиталя нажаловался в НКВД. Однако дело повернулось совсем другой, неожиданной стороной. – Танкисты есть? Ну – из выздоравливающих? Отозвались двое – я и еще один танкист, Сергачев, лежавший в углу. Он получил сильные ожоги рук, но они уже почти затянулись. Повезло парню в том последнем бою – весь экипаж в танке сгорел, он один успел выскочить. Промасленная и пропитанная топливом одежда вспыхнула мгновенно, и пока он ее срывал с себя, обжег руки. Майор подошел сначала к нему: – Как чувствуешь себя, танкист? – Уже ничего. – Раненый повертел перед собой вытянутыми руками. – На каких танках воевал? – На БТ. – Сгодится, – сказал майор, записывая фамилию танкиста. Затем подошел ко мне: – Как здоровье? – Спасибо медикам, хожу вот, скоро и бегать буду. – Т-34 знаешь? – Воевал на нем, подбит был. Майор обрадовался мне, как брату: – Кем воевал? – Командиром танка – сержантом был. – Фамилия? – Колесников. Майор черкнул на бумажке и мою фамилию. – С ранами-то как? Выписать смогут? – Да я уже почти здоров. – Ко мне пойдешь? Мне было все равно – куда, но в пехоту, понятное дело, не хотелось. – Пойду. – Вот и славненько. Я – к начальнику, готовься. Майор ушел. А чего мне готовиться? Вещей нет, одежды – тоже. Даже документы мои, как я позже узнал, и те были в канцелярии, у писаря. Но майор оказался мужиком пробивным. Через полчаса в палату зашла медсестра. – Колесников, Сергачев – на выход, к писарю. Нам отдали наши красноармейские книжки, справки о ранении. Потом мы пошли к старшине в каптерку. Нас переодели в старенькую форму – «б / у», выдали сапоги. И еще – сухой паек на дорогу, ценность немалая по нынешним временам: по булке ржаного хлеба и по две банки тушенки. Майор терпеливо ждал нас у входа. Всего танкистов оказалось четверо – готовый экипаж. – Садитесь в грузовик, сейчас заскочим в полк, а оттуда – на завод. – Какой завод? Мы не на фронт разве? – Танки будем из ремонта получать. В полку в наш «ЗИС-5» сели еще полтора десятка бойцов, и мы выехали из Можайска в восточном направлении. Куда мы следуем, я не знал, оставалось только гадать и ждать. По широкой дороге в обоих направлениях двигалась военная техника, прижимаясь к обочине, шли строем люди в шинелях и в гражданском – видно, ополченцы. Часто приходилось останавливаться, пропуская следовавшие рядами колонны. Слева показалась Кубинка. Здесь – танковый полигон одного из НИИ, проводят испытания танков перед запуском в производство, а также противотанковых средств. Проехали мимо. Вот показалась длинная, скрывающаяся за дальним лесом, гряда серой земли и пестрые фигурки людей – множество женщин в косынках и подростков стояли ярусами на склоне широкого рва, перекидывая лопатами землю наверх. Через некоторое время показался второй ров, здесь людей было поменьше. Я понял – впереди Москва. Объехав столицу стороной, мы выехали на Владимирскую трассу – эти места были мне знакомы. Майор остановил грузовик. Подкрепились «сухпаем» и – снова в путь. Вот и Владимир позади. Проехали мост через Клязьму. Слева и справа дорогу обступали леса. Так мы ехали на восток, делая короткие остановки днем и пережидая ночи, два дня. На третий день показались пригороды большого города. Это был Горький. И сразу – на бывший судостроительный завод. В углу заводской территории, у забора, стояли четыре танка Т-34, явно видавшие виды. Майор распределил танкистов по экипажам, велел осмотреть танки. Нашему новому экипажу он представил меня как командира. Нам досталась правая в ряду «тридцатьчетверка». Мы подошли к свежевыкрашенной зеленой краской боевой машине. «Ну, здравствуй, стальной друг! Досталось тебе, видать, отведать крупповских «гостинцев»! Выдержал и – снова в строю!» – Я положил ладонь на холодную броню грозной машины. Да, детищем конструкторов Кошкина и Морозова можно гордиться! Конечно, на первом этапе войны это был лучший в мире танк. Удачное сочетание мощной пушки, дизельного двигателя, броневой защиты и небольшого веса вывело его в лидеры. И главное – он был прост и технологичен в производстве. Это позволяло в тяжелые годы войны выпускать его десятками тысяч. Немецкие танки были сложнее в производстве – достаточно сказать, что корпус «Пантеры» сваривали шесть высококвалифицированных сварщиков, а бронекорпус Т-34 могли сварить три женщины, даже такие, которые впервые узнали о сварке вообще за месяц до начала работы на заводе. Естественно, танк Т-34 имел недостатки, но не будь его, не было бы в дальнейшем Т-64, Т-72 и Т-80. Танк КВ был лучше защищен более толстой броней, а потому значительно тяжелее. Настолько тяжелее, что его не выдерживали мосты, особенно деревянные, коих было множество на дорогах войны. Для него приходилось искать броды или более прочные мосты. А пушки на КВ и мотор были такие же, как и на Т-34. И недостатков в конструкции было значительно больше. В ходе войны танк постоянно совершенствовали, превратив его к 1945 году, в общем-то, неплохой тяжелый танк ИС. К тому же мало выпускалось танков КВ, в десять раз меньше, чем Т-34. А главным преимуществом танка Т-34, выделявшим его из других боевых машин, являлось то, что танкисты, севшие за рычаги и прицелы пушки и пулеметов, поверили в надежность брони, листы которой были расположены особым образом, и дизельного двигателя В-2! А если у экипажа есть вера в доверенную ему технику, то и воевать он будет смело и решительно, прокладывая путь к победе. Уверенность была основана на боевом опыте танкистов. Вот такой танк стоял сейчас перед нами. Механик-водитель полез в моторный отсек, заряжающий – в башню. Я же не спеша обошел танк. На лобовой броне, на табличке, был выбит заводской номер – 183. Значит, Харьковский завод, еще довоенный выпуск. Гусеницы и катки обрезиненные, еще неплохие. Я осматривал танк и искал, куда же пришлось попадание. Нашел заплатку из куска броневой стали в корме, на моторном отсеке, для чего-то ковырнул пальцем сварной шов. Механик-водитель усмехнулся: – Видел я заплатку. Танк-то сорокового года, а двигатель новый. Стало быть, меняли. И «гитару» с левого борта тоже меняли. «Гитарой» на сленге называли часть бортовой трансмиссии. Я залез в башню. Башнер удрученно покачал головой: – Пушечка нам капризная попалась – Л-11, а не Ф-32. – Дареному коню в зубы не смотрят, – парировал я. Башнер вздохнул, махнул рукой. А вот радист-пулеметчик обрадовался: – Командир, рация стоит на машине! Действительно, в отсеке стояла убогонькая 71 ТК-3. Места занимает много, а дальность связи – километров десять. Но я был и этому рад. По крайней мере, на поле боя и на марше можно с командиром роты связаться. Танк без рации глух, а если учитывать главный недостаток Т-34 – плохую обзорность, то и слеп. С экипажем мне повезло – пока осматривали машину, тесно перезнакомились. Повоевать успели все, в госпитале побывал только я, что, впрочем, сразу придало мне веса и уважения. Вот только выглядел я в своем, выданном в госпитале обмундировании… как бы это точнее сказать – бомжевато. Но я лелеял надежду по прибытии в полк получить комбинезон. Подошел майор: – Ну, как машина? – Вроде ничего, опробовать надо. – Заводи, сделайте кружок по двору. Завели двигатель и проехали круг, изрыгая клубы сизого солярочного выхлопа. Все работало. Майор остался доволен. Взглянув на часы, он засуетился, убежал и вернулся часа через три: – Платформы выбил, сейчас грузиться начнем. В заводском тупике мы загнали танки на платформы. Вскоре подошел паровоз, нас перегнали на станцию и прицепили к воинскому эшелону. Ну, пробивной мужик наш майор! Состав тронулся. Ехать было не очень далеко – не больше суток. Погода была теплая, и мы расположились на платформе, за танком. Открыли тушенку и с ржаным хлебушком умяли. – Повезло тому экипажу, – сказал механик Андрей, кивнув в сторону стоявшего танка. – Снаряд в корму получили, наверняка все выскочить успели. – Я уже две машины пережил, – поддержал разговор стрелок-радист Сергей Васильев, из Костромы. – На первой – на Т-40 – и суток не провоевал. Тоже снаряд в борт угодил, в правый. Двигатель – вдребезги, а нас собой прикрыл. Все понимающе кивнули головами. Двигатель на легком танке Т-40 стоял с правой стороны. – А у второй машины снарядом ленивец разбило, траки на гусеницах сорвало, – продолжал Сергей. – Счастливый, – вздохнул башнер Виктор. – А мы на мине подорвались, причем на своей. Наши предмостье заминировали – мы-то уже через пехоту немецкую к своим прорывались, вот на мины и нарвались. И представляете: танк в хлам, а на нас – ни одной царапины. Но попали меж двух огней – впереди, за мостом, наши, сзади немцы напирают. Из пулеметов, автоматов шпарят, головы поднять не дают. Один я на тот берег смог перебраться, и то вплавь. – Жалко ребят, – вздохнул Андрей. Все почему-то разом посмотрели на меня. – Майор сказал – ты из госпиталя, командир? – спросил Виктор. – Правильно сказал. Танк подбили, из экипажа я один выскочить успел. Какие хлопцы погибли! – Я замолчал, вспоминая лица танкистов нашего экипажа, деда своего, оставшегося навечно молодым. – А потом попал в пехоту, ранило осколком. Никто не решался нарушить тишину, думая о своем, пережитом за два военных месяца, только колеса вагонов мерно отбивали на рельсах свою бесконечную чечетку. Так, в разговоре, добрались до какой-то станции. Воинский эшелон стал под разгрузку. Прибежал наш майор Степанков. По-моему, просто ходить он не умел. – Надо и нам разгружаться, поезд дальше не пойдет. Тут недалеко осталось – всего с полсотни километров. – Солярки может не хватить, – остудил его механик Андрей. – В баке – остатки. – Вот твою мать! Ладно, сгружайтесь пока. Мы осторожно свели все четыре танка с платформ на эстакаду. У всех положение с соляркой было одинаково пло- хим, баки почти сухие. А хуже всего – не было снарядов, боеукладки были пусты. Не было патронов к пулеметам, не было даже личного оружия у экипажей. Прибежал майор: – Выпросил одну бочку в эшелоне. Давайте по-быстрому заправляйтесь. Бойцы подкатили бочку, мы по очереди сильно помятым ведром перелили горючее из бочки в баки. Досталось по полсотни литров. До полка добраться должны. Майор забрался в головной танк, выписал над головой рукой круг: «Заводи!» Экипажи забрались в танки, и мы тронулись колонной. Танки на ухабистой дороге бросало, как корабли в бушующем море, трясло. В бою тряски как-то не замечаешь – занят стрельбой, обнаружением противника. Часа через два мы добрались до расположения полка, а его и след простыл. Майор метался по двору бывшей МТС, где стоял раньше полк. – Куда ушли? Елки-моталки, у меня же приказ был – доставить танки! А теперь что? – сокрушался Степанков. – Товарищ майор, вам в комендатуру надо, может, там знают? – Не учи, сам знаю. Майор был явно зол. Еще бы – полк ушел неизвестно куда, баки с горючим в танках почти пустые, снарядов и патронов нет, у экипажей нет личного оружия, еды тоже не осталось. Мне ситуация казалась почти тупиковой. Майор все-таки ушел. Мы сидели у танков. Смешно – есть пушки и пулеметы, а охранять боевую технику нечем. Майор появился часа через три, утирая грязным платком вспотевший лоб. – Уф, упарился пешком бегать. Значит, так, хлопцы. Полк на Дорогобуж ушел, надо догонять. Майор поднял обе руки, не дав возразить об отсутствии топлива: – Я обо всем договорился. Сейчас подъедем к складам, загрузимся боеприпасами, потом – на станцию, комендант сказал – в цистерне на путях топливо осталось, кстати – от нашего же полка. А теперь по машинам и – за мной! Экипажи разошлись по машинам. Тронулись, петляя по кривым и узким улочкам поселка. На окраине его – забор из колючей проволоки. А под открытым небом – ящики со снарядами. Майор показал охране какую-то бумагу и махнул нам рукой. Мы стали носить со склада и загружать в танки снаряды. Умаялись все – ящик надо со склада донести до танка, а потом по одному поднимать в башню и укладывать в боеукладку. А снарядов в каждом танке – 77! А еще патроны. Сели после погрузки на пустые ящики, а у всех руки трясутся от перенапряжения. И есть охота. Майор же как двужильный. – По коням, хлопцы. Стемнеет скоро, а нам заправляться еще надо. Мы подъехали к станции. Станция – это громко сказано. Разъезд просто о трех путях, и в тупике – одинокая цистерна. Туда и подъехали. На веревке через люк черпали ведром солярку и сливали в баки. Муторная работа, но все же легче, чем таскать снаряды. Закончили заправку уже в темноте. Одежда пропиталась соляркой – мне казалось, что даже воздух, который я выдыхал, пах соляркой. – Теперь отдыхаем, утром в дорогу. Каждый устроился, где мог. Я пристроился на броне моторного отсека. От мотора – тепло, только уж очень жестко. Проснулся посреди ночи от холода. Металл остыл и не грел, а забирал тепло. Нырнул в танк, а там уже устроиться негде. Башнер на полу башни калачиком свернулся, механик-водитель и стрелок внизу, в отделении управления. И все, места больше нет. Тесновато в танке. Снял с сиденья старый промасленный ватник, вылез из танка и улегся на земле, бросив под себя телогрейку. Мне показалось – только задремал, как прозвучала команда: «Подъем!» Встали, умылись из колонки, попили воды – есть-то все равно нечего. Завели моторы и – в путь. Где по дорогам, а где и напрямую, по полям. Танк – не машина, пройдет везде. Вот незадача! Майор ли ошибся, карта ли подвела, только вышли мы западнее Дорогобужа. На дорогу выскочил боец, замахал руками: – Стой! Колонна встала. – За лесом немцы уже! Вправо и влево от дороги виднелись окопы пехотинцев. М-да, жидковатая оборона. Майор уточнил, где Дорогобуж, мы развернулись и, проехав километров пять, свернули на грунтовку влево. Через четверть часа впереди показались домишки. У крайнего дома маячил часовой. Колонна остановилась, и майор хотел узнать дорогу, но часовой округлил глаза и кинулся за дом, истошно крича по-немецки. Похоже, вляпались! Дальше по улице стояли мотоциклы и грузовики. Не наши машины, не «ЗИС-5» или полуторки, а немецкие «Опель-блитц». Молодец майор, быстро сориентировался – махнул рукой, захлопнул люк. Танк его взревел и ринулся вперед, давя мотоциклы. Мы последовали его примеру – крушили и давили грузовики, вездеходы, перевернули бронемашину. – Виктор, заряжай фугасный! – закричал я. Слева показался перекресток, на поперечной улице стоял грузовик, в который грузились немецкие солдаты. Я ногами толкнул Андрея. Танк встал. Я довернул башню и выстрелил в грузовик, только обломки в разные стороны полетели. И – снова вперед, не отставая от майора. Мы огненным вихрем, как слоны в посудной лавке, прошлись по городу, все ломая и круша. Стреляли из пулеметов во все, что движется, из пушек – по крупным целям. Город прошли, не встречая сопротивления – немцы просто не ожидали, что в Дорогобуж ворвутся русские танки. Мы и сами не могли предположить, что окажемся в городе, уже занятом немцами. Помогло нам то, что мы ворвались со стороны немецкого тыла. Вырвались из города, а на окраине – позиции немецкие, артиллеристы пушки в нашу сторону разворачивают. Только в условиях жесткого цейтнота сделать это непросто. Пушки ведь в открытых капонирах стоят – таких окопах, укрывающих орудие до половины. В узком капонире не развернешься: надо станины сложить, выкатить пушку, станины разложить в боевое положение, и только после этого можно зарядить и прицелиться. Хлопотно и не быстро! А мы уже здесь! Быстроходен Т-34! Не дали мы немецкой батарее ни единого шанса! Пушки передавили, прислугу перестреляли из пулемета и – вперед, через поле. Вот и окопы наши, форма русская. Перемахнули траншеи и ходом – в тыл. Заползли за деревья, встали. По рации голос майора: – Все целы? Отозвались все. Степанков выбрался из танка, из машин вылезли все экипажи, собрались около майора. – Повреждений нет? – Никак нет, товарищ майор! – Вот это мы попали! Не думал, что город уже под немцем. Ну, ничего, хорошо прошлись. Эх, поддержку бы нам да пехоты немного – отбили бы город. Как-то неожиданно все получилось. Майор был возбужден и весел. Подъехал мотоцикл, из коляски вылез подполковник. Майор и мы все вытянулись по стойке «смирно». – Это ты, Степанков? Мы тебя, понимаешь, с тыла ждем, а ты из города вырвался? – Приблудили немного, товарищ комполка. Зашли в город с запада, а там – немцы. Вот и пришлось повоевать. – Повезло вам, майор, – не подбили никого. Техника цела? – Так точно! – Я сначала подумал – никак наши прорываются, которых немцы отрезали, чтобы, значит, в окружение не попасть. А оказалось – Степанков. Молодец! От лица службы объявляю благодарность! – Служу Советскому Союзу! – Едем в полк – я провожу. Мы ехали за мотоциклом с полковником. Собственно, «полк» – громко сказано. Почти все танки были распределены по участкам фронта, и сам полк являлся штабом и тыловыми службами – зампотеха с ремонтными службами, складами с ГСМ, продовольствием, вещевой службой, медицинским взводом. Короче, всеми службами, в бою непосредственно не участвующими, но без которых нормальная жизнедеятельность полка невозможна. Нас оставили в резерве и поставили на довольствие. Воспользовавшись моментом, экипажи получили личное оружие. По сравнению с танковой пушкой автомат или пистолет – оружие несерьезное, но без него нельзя. Охрану танка нести – оно нужно, а в бою без него невозможно. Подобьют танк – чем отстреливаться? Я еще и подсумок с гранатами «Ф-1» взял. Сбегал за комбинезоном и шлемом и наконец стал выглядеть, как штатный танкист, а не оборванец. Два дня, пока не было боев, экипажи осматривали, чистили и смазывали технику. Утром следующего дня на позиции пехоты обрушился массированный артиллерийский огонь. – Никак немцы в атаку пойдут, – обеспокоились мы. Прошло полчаса, час в томительном ожидании. Прозвучала команда: «По машинам!» Стрелок-радист включил рацию на прием. Команда «Вперед, делай, как я!» прозвучала для меня неожиданно. Наши четыре танка вышли из расположения полка и ринулись к передовой. На нейтральной полосе горели два танка Т-34. Мы миновали наши траншеи. Я тщательно осматривал в перископ немецкие позиции. Подбить «тридцатьчетверку» из наиболее распространенного у немцев противотанкового орудия РАК-40 почти невозможно, особенно в лоб. Значит, где-то замаскировался зверь пострашней. Вот она, эта пушка, подбившая наших. Зенитная, 88-миллиметровая, мощная, но не предназначенная для переднего края, потому как высокая – замаскировать ее трудно. По ларингофону я приказал Андрею: – Спрячься за наш подбитый танк. Башнеру: – Заряжай фугасным, после выстрела – еще один. И опять Андрею: – Сейчас выезжаешь из-за танка и сразу останавливаешься. Танк выполз из-за подбитого Т-34, встал. Я с максимально возможной быстротой наводил пушку по зенитке. Вот она, в прицеле. Причем немцы тоже увидели нас. Ствол их пушки начал поворачиваться в нашу сторону. Теперь все решают секунды – кто быстрее. Я навел перекрестье прицела на пушку, надавил спуск. Звякнула выброшенная гильза, почти сразу же клацнул затвор. Тут же закричал Виктор: – Готово! – Я подправил маховичками прицел. Первый снаряд попал удачно. Пушка стояла на месте, но обслуга была убита или рассеяна. По крайней мере, в прицеле рядом с пушкой были видны лежащие на земле тела. Я выстрелил еще раз и с удовлетворением увидел, что пушка перевернулась. Нет ли еще одной? Поворачивая башню, я осмотрел поле боя. Вроде не видать. Тогда почему еще один наш танк горит? Оказывается, немцы ударили ему в борт из противотанковой пушки, и я ее увидел. Теперь артиллеристы, дружно ухватившись за станины, разворачивали эту пушку по направлению к нам. – Андрей, пушку видишь? – Вижу, командир. – Тогда вперед, дуй прямо на нее. В лоб они нас не возьмут, только борт не подставляй. И дави, дави ее, гадину! Сергей, ну-ка, на весь диск – по пушке! Надо отметить, что броневой щит у немецкой пушки РАК-40 низкий, пушечный расчет от огня толком не прикрывает. Двоих из обслуги пулеметчик зацепил – упали. А мы уже рядом. Гусеницы громыхают, пулемет огонь изрыгает. Не выдержали немцы, бросились от пушки врассыпную. Навалился танк на пушку, сильно тряхнуло, под днищем раздался скрежет металла. Все, раздавили. – Андрей, поворачивай налево и давай вдоль траншеи. Сергей, не спи – из пулемета их, гадов! Андрей вел танк рядом, а временами – и над траншеей, пропуская ее между гусеницами. Сергей стрелял по убегавшим гитлеровцам. Укрыться им было негде, траншея из защитницы превратилась в смертельную ловушку. В моторном отсеке сильно хлопнуло, потянуло горелым. – Горим! Командир, горим! – запаниковал Виктор. – Андрей, на полном ходу поворачивай к нашим. Поднажми! Танк развернулся влево и понесся к нашим позициям – оставаться в горящем танке на немецких позициях вовсе не хотелось. Сколько возможно, надо проехать – хотя бы до подбитых танков. Тогда уже можно покидать машину, если раньше не сгорим. Дым наполнял танк, в горле першило. Я откинул люк. Стало немного легче. Внезапно сильно тряхнуло, и танк встал. – Командир, из машины! – закричал Андрей. Захватив автомат, я поспешно вывалился из башни и скатился на землю. Выбраться удалось всем. – Нас что, из пушки? – Не, наверное, связку гранат на моторный отсек забросили. – Ползем к нашим. До наших окопов было недалеко. Мы не добрались метров восемьдесят-сто. Наши пехотинцы пытались прикрыть нас пулеметным огнем, а немцы – добить. С их стороны стреляли автоматчики и пулеметчик. Нас немного прикрывал корпус танка и еще дым. Танк уже горел, пуская в небо черный дым и распространяя запах горелой резины, масла, краски и железа. – Отползаем! В боеукладке еще снарядов полно! Мы поползли к нашим окопам. И едва свалились в траншеи, как сзади сильно грохнуло. С танка сорвало башню, вверх взметнулось пламя. – Эх, сухпаек сгорел, надо было съесть, такое добро пропало! – сожалел Сергей. – Скажи спасибо, что живые все выбрались, а ты – о жратве. Бой стих. Бойцы начали приходить в себя. Но передышка была недолгой. Налетели «Юнкерсы-87», и началась жестокая бомбежка. Бомбили передовую, бомбили тылы. Мы вжимались в дно траншеи, земля колыхалась под ногами. Летела пыль, противно пахло тротилом. Как долго продолжался этот кромешный ад, сказать затруднительно. Но все когда-нибудь кончается, закончилась и эта бомбежка. Самолеты улетели. Но не успели бойцы прийти в себя, как сзади, в тылах, послышалась ожесточенная стрельба, потом раздался истошный крик: – Немцы сзади, обходят! Как по команде, все поднялись из окопов и бросились в тыл. А навстречу – цепь гитлеровской пехоты. Мы стреляли, у кого винтовки были – кололи штыками. Прорвались! Только выходили группами, и экипаж мой при прорыве рассеялся. Когда мы добрались до оврага, заросшего кустарником, рядом со мной был лишь стрелок-радист Сергей и два незнакомых пехотинца. – А где остальные? Где Андрей и Виктор? Сергей оглянулся: – Не знаю, когда прорывались, они были рядом. Вот черт! Командир называется! Сначала танк потерял, теперь два члена экипажа неизвестно куда делись… Отбились, погибли? Мы стали пробираться вперед. Из оружия у меня был «ППШ» с неполным диском, у Сергея – «наган» с двумя патронами в барабане, да еще две винтовки – у пехотинцев. Негусто. Бой с немцами нам не выдержать – стрелять нечем будет. Шли скрываясь, осторожно. Должны же где-то рядом быть наши части, второй эшелон обороны. Вошли в какое-то село. На единственной улице пусто. Оружие на взводе, пальцы на спусковых крючках. В переулочке шум. Глянул – двое мужиков бандитского вида угрожающе наставили ножи на пожилого мужчину и молодую женщину. У ног мужчины стоял дерматиновый чемодан, женщина прижимала к себе узел. Крепко прижимала, аж пальцы побелели. Понятно, шпана беженцев грабит. – Стоять! Грабители от нас рванули, да разве от пули убежишь? Дал я очередь из «ППШ» по мародерам, оба так и завалились. Вот падаль – решили воспользоваться тяжелым временем, чтобы последнее у людей отобрать. Мы подошли ближе. Пожилого от волнения ноги не держали – на чемодан присел. Женщина благодарить стала: – Спасибо вам, родненькие! – Что же вы, барышня, с узлами по улицам бродите? Опасно! Такие вот прирежут ни за понюх табаку. – Да мы не местные. Коня у нас убили, вот мы повозку и бросили. – Беженцы? Женщина как-то неуверенно кивнула, а пожилой мужчина спросил: – Кто командир? – Ну – я, – ответил я и выступил вперед. – Подойдите ко мне – у меня к вам разговор государственной важности. Не иначе, от страха рассудок помутился у мужика. Однако чего не подойти? Я подошел. Пожилой мужчина встал: – Я – старший кассир Вяземского банка, Петраков моя фамилия. В чемодане – ценности, а не одежда. Прошу проводить меня к вашему командованию. – Нет командования, уважаемый. Мы сами только что из боя, через немцев прорывались. – Тогда прошу проводить нас до первой воинской части, – твердо заявил Петраков. – Покажи! – приказал я, кивая головой на чемодан. Кассир положил чемодан на землю и чуть приоткрыл крышку. Несколько золотых слитков, на которых я успел прочитать выдавленное: «СССР, 999,99» – ну да, проба. И еще – цифры веса. В чемодане были еще бумажные деньги, но это сейчас – мусор. Напечатать такие бумажки для государства – плевое дело. А вот золото – это серьезно. На него за границей можно металл купить, пушки, продовольствие. Петраков закрыл чемодан, защелкнул замки. Так вот что хотели забрать у него грабители! Не подавились бы таким жирным куском! – А где же охрана ваша? – Не дали, – вздохнул кассир. – Нас несколько групп пошло. Побоялся управляющий все ценности вместе отправить. Двое из охраны на грузовике деньги и документы сопровождали, а остальное поделили на три группы. В банке ведь всего четверо охранников было. М-да, чего уж теперь об охране вспоминать. Думаю, мы потеряли еще большие ценности при отступлении. При той стремительности, с которой откатывались на восток наши войска, не все банки успевали эвакуироваться. А музеи с бесценными картинами? А склады, набитые продовольствием и прочим добром? Я мысленно подивился мужеству этой странной пары. Могли ведь, спасая самих себя, зарыть в лесу чемодан и узел. Нет же, волокли на себе, смертельно рискуя. Я приподнял чемодан – тяжеленный. – Сергей, поди сюда! Будешь чемодан нести. Отвечаешь головой. – Вот еще, почему я? – Потому что чемодан тяжелый. Попробуй! – Тогда пусть он его бросит, коли нести невмочь. – Разговорчики! Я подозвал пехотинца: – А ты узел понесешь. Как звать-то? – Меня? – Нет, моего кобеля! – Николай. – Вот что, Николай! Вручаю тебе узел и назначаю ответственным за его сохранность. – Слушаюсь. Солдат взял узел из рук женщины. – Слушай мою команду, – сказал я. – Впереди иду я, вы – в двадцати шагах сзади. Замыкает колонну он. – Я показал пальцем на второго пехотинца. – Всем все ясно? – А если немцы? – спросил Николай. – Тогда мы отбиваться будем, а Петраков с женщиной возьмут чемодан, узел и попытаются уйти. Мы прошли село, вышли на дорогу. Куда она ведет? Главное – на восток. И мы двинулись по ней. Дорога пустынна, и мы далеко видны – не спрячешься. Впереди виделся лесок, сулящий укрытие от самолетов и недоброго глаза. Мы не дошли до него метров пятьдесят. Дорогу впереди нас взбила пулеметная очередь. Мы застыли на месте. Что можно сделать на открытом месте против пулемета? Из-за деревьев вышел боец: – Оружие на землю, руки поднять. Положив оружие, мы подняли руки. Вышел командир в фуражке с синим околышем и пистолетом в руке: – Кто такие? – А ты кто? – Командир заградотряда. Имею право стрелять трусов и паникеров. Где ваша часть? – Разбита, разбомблена. – А вещички прихватить не забыли? Подошел кассир: – Товарищ командир, прошу посмотреть. – Чего я не видел в твоем барахле? – И все-таки я настаиваю. Энкавэдэшник с недоверием подошел. Петраков отщелкнул крышку чемодана. – Мы не беженцы. Я из Вяземского банка, эвакуируем ценности. Эти люди меня от бандитов спасли. Ценности надо доставить в Москву. Лейтенант немного растерялся. Он ожидал чего угодно, но только не этого. У моих бойцов от увиденного глаза на лоб полезли. – Хорошо, – решил лейтенант. – Ты и женщина – вместе с чемоданом и узлом – со мной пойдете. А ты, сержант, вместе с бойцами, возвращаешься в свою часть. – Так нет же ее… – Скажи спасибо – я добрый сегодня. Тебя шлепнуть надо на месте за то, что с поля боя сбежал. Меня перекосило от злобы. Его бы, такого чистенького и правильного, – да на передовую. И пулемет бы с его бойцами там пригодился. Лейтенант же, покачиваясь с пятки на носок, продолжал: – Бери оружие и возвращайся. А попадешься мне еще раз – рука не дрогнет в расход тебя пустить. Мы подобрали свое оружие. – Товарищ лейтенант, хоть патронов дай. Лейтенант махнул рукой. Подбежал боец с винтовкой. – Отдай им свои обоймы и забери чемодан. Сержант, свободен. Мы пошли назад, к селу. А ведь и расстрелять могли по законам военного времени. И ничего не докажешь. В селе зашли в одну избу, другую, выпросили поесть. Сердобольные крестьяне дали нам полбулки хлеба, пару луковиц и вилок капусты. Видно, совсем худо было у людей с едой. Поблагодарив жителей, мы подкрепились за селом, посидели. – Чего делать будем? – оглядел я своих бойцов. Все угнетенно молчали. Идти вперед – остались ли там наши части или на немцев нарвемся? И назад невозможно вернуться – заградотряд НКВД стоит. Куда ни кинь – всюду клин. Воевать хорошо, когда сзади крепкий тыл, а сбоку – твои товарищи. Нет ничего хуже неизвестности. – Значит, идем вперед, – решительно сказал я. – Если немцы там, примем бой, даже если он будет последним. Назад возвращаться нельзя, расстреляют и опозорят. Все молча поднялись. Через час-полтора хода мы услышали стрельбу. Стало быть, не все убиты, жив еще кто-то, сопротивляется. На опушке небольшого леса – рощице даже – залегли бойцы. Мы присоединились к ним, предупредив, что сзади стоит заградотряд. Удивились бойцы: все слышали о нем впервые. Немцы пока не предпринимали активных действий, постреливали вяло, лишь обозначая свое присутствие. Начала сгущаться темнота. Меня нашел лейтенант в пропыленной форме. – Лейтенант Иванищев, – козырнул офицер. – Мне передали – пополнение к нам пробилось. – Сержант Колесников. Ну, если четверых можно считать пополнением, то так оно и есть. – Танкисты? – Двое из экипажа. – Видел я, как ваши танки горели. И еще… – Лейтенант замолчал. – Бойцы передали – за нами заградотряд стоит. – Ага, нарвались мы. – Что за зверь такой? – Бойцы НКВД, расстреливают бегущих с поля боя. – Что-то новенькое. А вас что же – отпустили? – Мы чемодан с золотом из банка помогли доставить. Видно, пожалели за заслуги, послали на передовую кровью позор смывать. Но пообещали шлепнуть по законам военного времени, если еще раз увидят. Лейтенант огорчился: – Впереди немцы, сзади – заслон из своих. Лучше бы патронов подкинули. Если немцы завтра в атаку пойдут, одну атаку еще сможем отбить, но на том – все, патронов на один бой. Тут, со мной, всего три десятка бойцов, да и те – рядовые. Вот что, сержант, ты берешь под свою команду половину бойцов и обороняешь левую часть леска, а я за правую отвечаю. Ну и общее руководство. – Так точно, слушаюсь. – Брось, не на плацу. Боюсь, поляжем мы все здесь. Даже к своим отойти нельзя. Мы заснули в отрытых окопах – мелковатых, вырытых впопыхах. Утром немцы пошли в атаку. Обычно они сразу, издалека, начинают стрелять из автоматов. Огонь неприцельный, но на психику действует сильно. На этот раз гитлеровцы бежали без стрельбы, и, может, поэтому мы не сразу их заметили. А когда подняли тревогу, они уже были рядом, в ста метрах. Мы открыли огонь. Бойцы тщательно выцеливали фигуры немецких пехотинцев, я же вел огонь из «ППШ» короткими – по два-три выстрела – очередями, экономя патроны. И только тогда гитлеровцы начали стрелять. Немецкая цепь на глазах редела. Не выдержали немцы нашего отпора, побежали назад. У меня затвор автомата клацнул вхолостую. Сгоряча я передернул его, нажал на спуск – то же самое. Отсоединил магазин – он был пуст. И другие бойцы с разочарованием заглядывали в пустые подсумки. Похоже, если фашисты пойдут в атаку снова, отражать ее будет уже нечем. Настроение у всех было хуже некуда. У меня в пистолете восемь патронов, столько же в запасной обойме. А у бойцов в магазинах к винтовкам – один-два-три патрона. За нами, за рощей, послышалась стрельба, рев моторов. Первой мыслью было – немцы обошли! И в роще не укроешься: ее за четверть часа пройти из конца в конец можно и деревья редкие. Слева, за опушкой, показались танки с десантом на броне. Я, как увидел, прямо от сердца отлегло: наши танки – легкие БТ и средние Т-34. Ура! Поживем тогда еще! Танки с ходу прогромыхали к немецким позициям, десант спрыгнул перед самыми окопами. Началась интенсивная перестрелка, пули залетали и сюда. Танки легко прорвали неукрепленную оборону немцев и покатили дальше. Конечно, чего им укрепляться – ставить доты, траншеи рыть? Они рвались к Москве и не собирались здесь застревать надолго. Только вот не учли, что им не Франция тут, а бескрайний Советский Союз. Земля немереная, да люди упорные, которые за нее постоять могут. Прибежал лейтенант Иванищев: – Жив, танкист? – Жив. – Молодец, Колесников! Как будто это только от меня зависело. – Поднимай бойцов, пусть у убитых немцев оружие берут и – вперед, наших догонять. И то верно. Поднялись мы из окопов, пошли на бывшую нейтральную полосу. Подивился я, как мало нас осталось. Подобрал брошенный немецкий автомат, снял с убитого подсумок и – вперед, где еще шел бой. Танки, прорвав передовые позиции, ушли вглубь, но в окопах и оврагах еще оставались недобитые немцы – они стреляли по красноармейцам. Мы побежали туда. Лейтенант держался рядом, все пистолетом размахивал. Потом отстал. Оглянулся я, а он убитый лежит. Добивали мы немцев в мелкой траншее, в окопчиках, по кустам прошлись, чтобы ни одного не осталось. Пехота, что танковым десантом была, дальше вперед ушла. Кто-то из наших пехотинцев нашел в траншее ранец из телячьей кожи, а в нем – копченая колбаса да белый хлеб. Не иначе, сухой паек немцам принесли. Разделили мы еду по-братски да и съели ее мгновенно – настолько были голодными. Я даже вкуса не успел почувствовать: едва разжевав, глотал – так есть хотелось. Поднялся: – Ну что же, бойцы, тут такое дело. Похоже, по званию я тут старший остался. Лейтенанта Иванищева убило. Потому командование на себя принимаю. Слушай мой приказ! Строиться в колонну по двое, вперед – шагом марш! Бойцы сначала смотрели на меня удивленно. Как же – чужой командует. Однако подчинились, команду выполнили – построились и зашагали вперед. А было-то нас чуть побольше отделения. Надо своих догонять. Долго шагать не пришлось. Километра через три-четыре мы увидели сгоревший танк Б Т, чуть поодаль стоял еще один, а уж на пригорке чадил Т-34. Бойцы из танкового десанта окапывались. И я скомандовал своим: – Занять оборону, окапываться. Передали по цепи: «Старшего – к командиру». Где ползком, где перебежками я добрался до командира роты – младшего лейтенанта. – Сержант Колесников прибыл. Со мной еще шестнадцать человек, – доложил я. – Это хорошо, сержант. Мы из 21-й армии, приказано ударить в направлении Бобруйска. А вы чьи и откуда? – Все из разных частей, остатки. – А, понятно. Тогда в моей роте остаетесь, потери у меня большие. Из младших командиров никого не осталось. Будешь своими командовать. Слева холмик видишь? Занимай там оборону, закапывайся. Если наши танки подойдут, дальше вперед пойдем. А не будет их – здесь стоять будем. Мы окопались – правда, из последних сил. Все устали, да и еды снова не было, поэтому вырыли окопы неполного профиля. А к вечеру подоспело подкрепление – довольно устаревший танк Т-28 и два взвода бойцов. Многобашенный танк относился к танкам прорыва, был тихоходен и с относительно тонкой броней. Как он уцелел, в каких складах его сняли с колодок? Даром что пушек аж три, да все маломощные. Такой даже против Т-III бой не выиграет. А экипаж – чуть ли не целое отделение пехотное. Однако же пехотинцы с прибытием танка приободрились. Насколько я понимал в ситуации, единой линии обороны у наших войск не было. Существовали островки обороны у крупных городов и на танкоопасных направлениях – на крупных шоссе и железной дороге. Утро началось с вообще доселе мною невиданного. Над нами пролетели две тройки советских бомбардировщиков СБ, высоко над ними летел, прикрывая их, единственный истребитель И-15 «Чайка». Что бомбардировщики, что истребитель порядком устарели. Мы наблюдали за нашими самолетами, пока они не скрылись за поросшим деревьями холмом. А через полчаса увидели, что назад возвращаются только бомбардировщики. – Подбили соколов, – горестно произнес боец из соседнего окопа. Да, похоже на то. Слишком тихоходны они были, а немцы имели хорошую противовоздушную оборону войск. Одни автоматические малокалиберные пушки «Эрликон» чего стоили. Насколько я помню, ничего равного у нас до конца войны так и не появилось. До вечера было на нашем участке затишье – немцы не предпринимали активных действий. Мы выставили на ночь караулы и заснули беспокойным сном. На следующий день, едва поднялось солнце, пожаловали фашисты. Нагло, на мотоциклах – с колясками и без. Вывалились из-за холма, где грунтовка вилась, и тут же развернулись в боевые порядки, рассыпавшись по полю. Поднялся сплошной треск – из автоматов, пулеметов, глушителей мотоциклетных. Заухали орудия танка Т-28, забил пулемет. Пехота открыла ответный огонь. Несмотря на ощутимые потери, немцы продолжали напирать. Последних удалось остановить за полсотни шагов до линии наших окопов. И вот что меня удивило – форма на них была черная. Атака гитлеровская захлебнулась, живым не ушел ни один. Если бы не наш танк, мы бы не отбились, слишком уж нахраписто вели себя гитлеровцы. Когда все стихло, я дополз к ближайшему мотоциклу и снял пулемет, чтобы притащить его к себе в окоп. Заодно и поглядел на убитых немцев. Рослые, все как на подбор упитанные, рукава мундиров закатаны до локтей, а в петлицах – две молнии. Так это же войска СС, элита немецкая! В нее брали только самых убежденных, преданных делу рейха немцев – членов нацистской партии. Видно, они в резерве были. Что-то я раньше не видел и не слышал, чтобы эсэсовцев в бой бросали. Притащил пулемет с коробкой патронов, установил на сошки, ленту заправил. Теперь легче воевать будет, сподручнее. У каждого эсэсовца – автомат или пулемет, а у нас – только винтовки. Видно, успели эсэсовцы по рации доложить о сопротивлении нашей роты, потому как через полчаса появились «юнкерсы»-лаптежники. Страшнее их для пехоты не было. Тихоходные, они бомбили с пикирования, причем довольно точно. Бойцы в окопы попрятались, а танк куда спрячешь? Высокий, неуклюжий, – вот ему и досталось. Похоже, немцы целили именно в танк. Бомбы ложились все ближе и ближе – до тех пор, пока одна из них все-таки не угодила в моторный отсек. Громыхнуло так, что заложило уши. Когда самолеты улетели, я высунул голову из окопа. Т-28 больше не существовало! Танк разворотило как консервную банку. Листы брони вывернуло наружу, и где по клепке, где по живому – листы были разорваны. – Амбец ребятам, – с сожалением заключил я. – Не, они целые. Я сам видел: танкисты, как самолеты подлетать стали, в укрытия попрятались, – сказал боец из соседнего окопа. И верно: после бомбежки из разных укрытий стали подниматься танкистыв темно-синих, как на мне, комбинезонах. По цепочке передали – «сержанта Колесникова к командиру роты!» Перебежками я добрался до ротного. – Вот что, танкист. Тебе мотоцикл водить приходилось? Я сразу догадался, в чем дело. – Немецкий не пробовал. – Так попробуй. Посмотри, – он кивнул на поле, – может, какой целый? Надо пакет с донесением в полк передать. Полагаю, штаб полка сейчас в Сафонове. На Минское шоссе не суйся, там войск полно. Издали не разберутся, не немцы – так свои подстрелят, поэтому по грунтовкам добирайся. Вот смотри. Командир роты достал планшет с картой: – Вот наши позиции, вот Сафоново, тут – Дорогобуж. Держи пакет. Я сунул пакет за пазуху. – Пока тихо и немцев нет, выбери мотоцикл из тех, что поцелее. В окопах я осмотрелся. Немцев пока не видно. Перекинув свой «ППШ» за спину, перебежками побежал на поле боя, фактически сейчас нейтральную полосу. Те мотоциклы, что находились поближе к нашим окопам, оказались изрешечены пулями. Из окопов за моими действиями с интересом наблюдали бойцы и – на всякий случай – держали холм на прицеле. Я переползал от одного мотоцикла к другому, потом обнаглел и, встав в полный рост, перебежал подальше. Ага, а вот этот, хоть и с вывернутым рулем, похоже, то, что мне надо. В коляске пулеметчик сидит – убитый; водитель, упав с сиде- нья, лежит метрах в десяти. С виду темно-зеленый BMW без повреждений. Я открыл крышку бака – в лицо ударил острый запах бензина. Бак был почти полон. Вытянул из коляски убитого эсэсмана – такого попутчика мне совсем не хотелось. Усевшись на сиденье, правой рукой включил нейтраль коробки передач. Удобно и наглядно, кроме ножного переключения педалью есть еще и ручное. Ногой резко толкнул кик-стартер. Двухцилиндровый мотор завелся сразу, затарахтел ровно. Включив передачу, я добавил газу, мягко отпустил ручку сцепления. Мотоцикл легко тронулся и двинулся вперед, подскакивая на кочковатом поле, изрытом воронками от снарядов. Чувствовалась мощь, отличная тяга. Я медленно ехал по полю, объезжая воронки и рытвины, разбросанную разбитую технику, тела фашистов в черных мундирах. Подъехав к нашим позициям, крутанулся между окопами. Бойцы с восхищением поглядывали на тарахтящий трофей. А наперерез уже бежали двое танкистов – из экипажа разбомбленного Т-28. Они махали руками. Добежав, один из них положил руку на руль: – Стой! Лейтенант сказал – ты в Сафоново? – Как приказали. А что? – Подбрось нашего командира в Ярцево – там рядом, почти по пути. Я поглядел на его напарника. Белевшие на его чумазом от пыли и копоти лице глаза светились радостью. – Садись. Довольный подвернувшейся оказией, сержант-танкист уселся в коляску, положив на колени свой автомат, и махнул рукой: – Поехали. Танкист придирчиво осмотрел пулемет: затвор цел, в ленте патроны. Поводив по сторонам за ручку пулемета, крякнул удовлетворенно: – Годится! Эх, кабы не война! Я осторожно поехал вперед, всматриваясь в даль; танкист поглядывал по сторонам – не нарваться бы ненароком на немцев! Мотоцикл тянул ровно, грунтовка пыльная, но зато не трясет. Ветер хлещет в лицо, травами пахнет. Лепота! – Тебя как звать-то, браток? – стараясь перекрыть треск двигателя, крикнул танкист. – Петром. – А меня Борисом. Ты что в комбинезоне? Танкист? – Он самый. Танк подбили. – Во-во, и у нас такая же беда. – Видел я, на моих глазах все произошло. – Повезло нам: танк – вдребезги, а мы все живы. На дороге – пустынно. Далеко впереди ухали взрывы. Сжалось сердце: «А ведь и нам – туда!» Грунтовка то шла по лесу, то выходила на открытое место. Встречались черные остовы сгоревших грузовиков, обгоревшие телеги, разбитые пушчонки, бронемашины – все напоминало о том, что идет жестокая война. А еще – тела погибших: близ дороги, дальше в лесополосе – каски, обломки винтовок. Совсем недавно здесь шли бои. Вспугнутые треском двигателя, на верхушки деревьев взлетели вороны. Снова поворот. Слева, за деревьями, нес свои воды Днепр. У одного из ручьев, звонко стекавшего в Днепр, мы остановились. Заглушив мотор, я захватил «ППШ», по привычке поправил кобуру с пистолетом и пошел к воде. Наклонился. Какое блаженство – смыть соленый пот, разъедавший глаза, грязь, напиться живительной водицы! Я вернулся к мотоциклу и пулемету на нем – расслабляться нельзя. Теперь – очередь Бориса. Подхватив автомат, он спустился к ручью. Сняв шлемофон, танкист приник к ручью, умылся, набрал воды во фляжку. И – снова в путь. – Браток, теперь левее. Я дорогу помню! – бодро крикнул танкист. На развилке я повернул налево. Здесь грунтовка расходилась под острым углом. Борис наклонился, стал рукой шарить в коляске. – Гляди, чего нашел! Он вытащил удлиненную металлическую коробку, овоидную в сечении. Повертев ее так и сяк, он наконец открыл ее и вытащил противогаз. – Надо же, а я думал – харчи. Он отшвырнул коробку с противогазом на дорогу. Снова пошарил рукой на дне коляски. – Вот! Самое то! В руке – стеклянная бутылка с наклейкой. Открыв пробку, танкист глотнул. – Дрянь какая-то, вроде слабого самогона, – поморщился он. – Глотни! Борис протянул мне открытую бутылку. Я сделал пару глотков. Горло обожгло. Сейчас бы не выпить, а закусить! Но и пара глотков самогона взбодрила. А Борис приложился еще. – Эй, Борис, не увлекайся, тебе к начальству идти, вдруг учуют? – Э, пока доедем – выветрится. Дорога пошла в горку, с обеих сторон потянулся лесок. Едва дорога зазмеилась вниз, к деревянному мосту через речку, как мы увидели, что с противоположного берега к мосту подъезжает грузовик – здоровенный «Бюссинг». Немцы! – Стой, немцы! – крикнул Борис. Он схватился за пулемет, стоявший на коляске, передернул затвор и нажал на спуск. Я остановил мотоцикл. Борис не отрывался от пулемета, пока не высадил в грузовик всю ленту. Наконец затвор лязгнул вхолостую – патроны закончились. Мы вглядывались в неподвижно стоявший немецкий грузовик. Похоже, дальше он уже не поедет. Лобовые стекла высыпались, капот и крылья были сплошь в дырах, из пробитого радиатора текла вода. Потрескивая, остывал ствол пулемета. – Ты это – сходи, посмотри, – пересохшими губами выдавил Борис, кивнув в сторону моста. Я перекинул за спину автомат, вытащил из кобуры пистолет, спустился к мосту и перешел по настилу на другой берег. Выставив пистолет, левой рукой ухватился за ручку и дернул дверцу. На меня выпал убитый немец. «Тьфу ты, черт, напугал!» – чертыхнулся я. В кабине в неестественных позах лежали еще двое убитых гитлеровцев. Сунув пистолет в кобуру, я встал на подножку и заглянул в кузов. Увязанные в пачки, там лежали длинные бумажные мешки из крафт-бумаги. Непонятно: для чего они? И только потом, по прошествии времени, я узнал, что в полевых условиях в таких мешках немцы хоронят своих убитых. – Ну, чего там? – с нетерпением спросил Борис, когда я вернулся. – Трое убитых в кабине и бумажные мешки какие-то в кузове. – Жалко, что мешки не с харчами. – Ты лучше пулемет заряди. – Не учи ученого. Тут целая коробка с лентой, поставил уже. Поехали. – Погоди. Прикинь, грузовик нам навстречу ехал. Откуда бы ему здесь взяться. Борис насторожился: – Может, заблудился? – А сколько отсюда до Ярцева твоего? – Да уже недалеко должно быть, километров десять. Постой-ка, ты хочешь сказать… – Вот именно. Мы туда едем, а навстречу нам по дороге – немецкий грузовик. Как бы к немцам в лапы не попасть. Сафоново правее? – Ага, сейчас на пригорке перекресток будет – нам направо. Я толкнул ногой кик-стартер, уселся в седло. Тронувшись, мы проехали мимо расстрелянного грузовика. Оба молчали, всматриваясь в дорогу. Борис ухватился за рукоятку пулемета. Свернули вправо. И без остановок по грунтовке – вперед. Через полчаса на дорогу выскочил красноармеец с винтовкой. – Стоять! Кто такие? Я едва остановиться успел. – В Сафоново, с донесением. Красноармеец покосился на немецкий мотоцикл с пулеметом. Я перехватил его взгляд: – Это трофейный, захватили у фрицев после их атаки. – Езжайте. Только открытые участки побыстрее проскакивайте, постреливают немцы. Однако судьба сегодня была к нам благосклонной. Проехав мимо окопов, ощетинившихся стволами пулеметов и винтовок в сторону дороги – здесь держали оборону бойцы полка, мы въехали в городишко. Штаб нашли быстро: известное дело – его обычно в добротном здании располагают. С улицы его можно опознать по стоящим рядом машинам, снующим военным, а еще – по многочисленным полевым кабелям связи. Мы пристроили к веренице стоящих машин и наш трофейный мотоцикл, прикрыв брезентовой накидкой свастику на боку коляски. Я направился к штабу. Однако же часовой у входа уперся: – Не пущу, не велено! Из штаба в это время выходил полковник. В руке он держал фуражку, смятым носовым платком утирал бритую – по моде тех лет среди военных – голову. Надев фуражку, он при- вычным жестом проверил, посередине ли звездочка, и повернулся к нам: – Что за шум? – Сержант Колесников, – представился я. – Пакет у меня к командиру полка, товарищ полковник, да вот часовой не пропускает. – Давайте пакет, сержант. Я достал из-за пазухи пакет – серую бумагу, сложенную треугольником. Полковник надорвал, вытащил сложенный вчетверо лист и быстро прочитал написанное. – Хорошо, я доложу командиру полка. Вперед выступил Борис: – Разрешите обратиться! – Разрешаю. – Старший сержант Синицын, – козырнул танкист. – Полк наш в Ярцево… Полковник оборвал Бориса: – Знаю. Перерезана дорога на Ярцево вчера немцами. Так что, боец, до полка своего ты не доберешься. – А как же нам быть? У меня немцы танк сожгли. Экипаж цел, в окопах сидит. – Нету танков, танкист. Пока воюй в пехоте. Полковник повернулся и направился в штаб. Мы отошли подальше от входа, встали в тени дерева. – Что делать будем? – спросил Борис. – Не знаю пока, полковник не сказал ничего. Думаю, возвращаться в роту надо. – Так-то оно так, только я танкист, а в окопах танков нет. – У меня такое же положение. Слышал, что полковник сказал? Нет танков! Ты что теперь – лапки сложишь и ждать будешь, когда тебе танк дадут? Борис, пожав плечами, вздохнул: – Давай хоть подхарчимся где-нибудь. Борис подошел к часовому – узнать, где кухня. Мы бодро отправились туда, и Борис стал требовать обеда. Мы, дескать, с донесениями прибыли с передовой, не евши. Конечно, это была наглость, мы – не штабные работники. Однако повар сжалился над нами, налил по миске борща, дал буханку ржаного хлеба на двоих. Уговаривать нас не пришлось, все съели быстро. Только уселись в тени под деревце – отдохнуть перед обратной дорогой, как раздался истошный крик: «Немцы!» Штабные забегали. Я выматерился – ну поесть спокойно не дадут! Однако сколько мы ни крутили головами, никаких следов прорыва не увидели, стрельбы тоже не было слышно. Странно! И лишь потом обратили внимание, что солдаты пальцами вверх показывают. Тогда почему кричали «немцы», а не «воздух», как обычно, при налете? Мы подняли голову. Мама моя, в полукилометре от нас с неба на парашютах опускались немецкие десантники! Ветром их сносило в сторону – как раз на городишко. Обычно десантирование производят на луг или поле, а вот на город сбрасывать десант избегали – слишком велик риск покалечиться при приземлении. Парашютистов сносило к западу от центра городка. Вот приземлился один, потом другой, а потом они посыпались, как горох. Придерживая автоматы, мы побежали к мотоциклу. Борис уселся в коляску, схватился за рукоять пулемета и стал расстреливать в воздухе фигурки под куполами. Я же захватил из коляски подсумок с магазинами от автомата и побежал от площади туда, где приземлялось большинство десантников. В этом же направлении бежали бойцы взвода охраны. Едва приземлившись, даже не освободившись от подвески, парашютисты открыли огонь из автоматов. В городе поднялась паника. Некоторые бойцы, слыша стрельбу и видя немцев, решили, что они прорвали оборону. Основные силы полка располагались за городом, и что с ними, мы не знали. Я поймал на мушку автомата ближайшего ко мне немца, который только что неудачно приземлился. Его накрыло куполом парашюта, и теперь он безуспешно пытался освободиться от него. Я дал короткую очередь, и немец затих. Сверху опускался еще один. Не дав ему долететь до земли несколько метров, я его срезал. Только теперь у меня появилась возможность присмотреться к десантникам поближе. Их форма отличалась от пехотной, даже стальные шлемы были другие. Меж тем немцы собирались в группы и отходили в западную часть города. Не иначе, накапливали силы, чтобы навалиться и дать бой. Короткая очередь из автомата оборвалась неожиданно. По раздавшемуся следом сухому щелчку я понял: в магазине закончились патроны. Я отбросил пустой рожок, прищелкнул полный. Отвлекшись на перезаряжание, я на мгновение по- терял контроль над окружающим пространством. Сзади грохнул выстрел. Я мгновенно обернулся, готовый выпустить во врага очередь. В двух шагах стоял лейтенант без фуражки и с пистолетом в руке: – Свои, свои! А в пяти шагах от меня корчился в муках смертельно раненный парашютист. Спас, выходит, меня незнакомый офицер. По кирпичной кладке дома, высекая крошки, ударила автоматная очередь. Мы оба упали на землю. – Из того дома бьют, сволочи! Лейтенант сунул пистолет в кобуру, подобрал у убитого немца автомат. – Боец, я справа, с переулка, подберусь, а ты не давай им высунуться. Лейтенант отполз назад и нырнул в дыру в заборе. Я подполз к убитому. На боку у немца висела брезентовая сумка. Я отстегнул клапан: да тут гранаты, с длинной деревянной ручкой – аж четыре штуки! Неплохо! Я залег за парапетом и стал стрелять по окнам. Как только замечал в окне движение, так давал очередь. Прикинул: между мной и домом, где обосновались немцы, метров пятьдесят. Далековато для броска гранаты, но попробую. Я открутил фарфоровый наконечник в ручке, дернул, и, приподнявшись, швырнул гранату. Не долетев с десяток метров, она упала перед домом. Что за чертовщина? Граната крутанулась на месте и – никакого взрыва. Я подумал, что сделал что-то не так – конструкция ведь мне незнакома. И в это время граната рванула. Вот фигня! Взрыв слабый, не то что наши «Ф-1», да и замедлитель рассчитан на очень большое время. Я не засекал, но секунд пять-шесть – это точно против трех секунд у нашей «лимонки». Надо учесть. Укрываясь за низким парапетом, я переполз к углу дома. Отсюда – ближе к немцам. Улучив момент, я бросил еще одну гранату. Опять недолет, но рвануло уже под самыми окнами. Парашютисты от взрыва попрятались, стрельба на мгновение прекратилась, и я рванул через улицу к дому, выдергивая на бегу чеку третьей гранаты. Зашвырнув ее в окно, сам упал перед домом. Грянул взрыв, а через пару секунд внутри дома раздались автоматные очереди. Потом все стихло. Из окна высунулся лейтенант: – Эй, боец! Ты где? – Тут я, около дома. – Молодец, хорошо с гранатами подсобил. – Случайно получилось. И гранаты не мои – немецкие, у парашютиста в сумке нашел. – Вдвойне молодец, что сориентировался. Стрельба на соседних улицах и переулках то прекращалась, то снова вспыхивала. Наши теснили немцев и добивали последние очаги сопротивления. – Идем дальше. Лейтенант легко выпрыгнул из окна. На ходу отбросил пустой магазин, вытащил из-за пояса другой и подсоединил к трофейному автомату. – Гранаты у немцев дерьмовые, – со знанием дела сказал он. – Запалы долго горят, учти. Мы уже приловчились: упала граната в окоп – бросаем назад. – Понял уже. Из переулка выбежали два немца. Увидев нас, они на мгновение растерялись. Этого было достаточно. Мы одновременно открыли огонь. Парашютисты упали замертво. – Вот что, боец. Ты иди по левой стороне, а я – по правой. Так мы быстрее врага обнаружим, да и одной очередью нас обоих не зацепит. Мы разделились. Пальцы на спусковых крючках, пот со лба градом, глаза перебегают с домов на деревья. Городской бой – он самый сложный. Дистанции маленькие, противник может появиться внезапно, времени на раздумья нет, действовать надо молниеносно. Чуть зазевался – и ты труп. Из-за дома на лейтенанта набросились двое. Почему немцы сразу стрелять не стали – вопрос. Живьем взять хотели или встреча была неожиданной и оружие в ход пустить не успели? Схватились с лейтенантом врукопашную. Только меня они не заметили, и, когда один из немцев – рыжий детина с ранцем за спиной – повернулся ко мне задом, я всадил в него очередь. Подбежал к лейтенанту, а тот уже повалил немца. Фашист тоже здоровый верзила, в правой руке нож сверкает. Обеими руками лейтенант перехватил руку немца, от удара удерживает. Подскочил я да с ходу – автоматом ему в лицо, аж кровь брызнула. Обмяк фриц, а тут и лейтенант изловчился – вывернул кисть немцу и всадил его же нож ему снизу, в подбородок. Сполз с немца, отдышался. – Ну и здоров – как боров. Спасибо, боец, вовремя подоспел. – Сержант Колесников, – представился я. – Лейтенант Кравцов. Стрельба в городе затихала, звучали только отдельные выстрелы. Добивали десант. Лейтенант встал, отряхнул брюки, поднял автомат с земли: – Как думаешь, сержант, десант действительно на город хотели сбросить? – Нет, – с ходу ответил я. – На город десант не сбрасывают – велика опасность получить травму при приземлении, да и десант не сможет собраться быстро в один кулак. Промахнулись немцы, ветер не учли. – Ты гляди, какой догадливый. Я так же мыслю. Еще вот думаю – дорогу они оседлать хотели, что от Сафонова к Дурову идет. Излюбленная их тактика – дороги в тылу захватывать да связь резать. Ты откуда такой смекалистый, сержант? – Танкист я. – Это я по комбинезону догадался, – улыбнулся лейтенант. – А чего не на танке воюешь? – Подбили – сгорел танк. Нынче в пехоте обретаюсь. Лейтенант задумчиво смотрел на меня, думая о чем-то своем: – Пойдешь ко мне в разведку? Я из 38-й дивизии, группа генерала Константина Рокоссовского. Слыхал про такого? – Приходилось. – Я – командир взвода дивизионной разведки. Мне такие, как ты, – во как нужны! Хорошо действуешь, сержант, – находчиво, по обстановке. В душе всколыхнулись полузабытые юношеские мечты о разведке, вспомнились рассказы о смелых рейдах бесстрашных, неуловимых разведчиков за линию фронта, добытых «языках», раскрытых планах неприятеля и – чего скрывать – мечты об ордене Красной Звезды на груди или хотя бы медали. Но сейчас шла страшная война, и я понимал, что разведка – не столько романтика, сколько нелегкий труд, который не каждому солдату и по плечу. Но именно к такой солдатской работе тянулась моя деятельная натура. Коль уж приходится воевать, лучше так, чем прозябать в окопах, когда инициатива зачастую наказуема, а сзади «прикрывает» заградотряд. Потому и думал я недолго: – Пойду, – выдохнул я. – Только смотри, – предупредил лейтенант, – не говори потом, что страшно, что уйти хочешь. У нас закон один: рубль вход, два – выход. – Я два танка потерял, не пугай. – Тогда идем в штаб, я с переводом улажу. – У меня товарищ там, из танкистов безлошадных. Ждет меня. Предупредить его надо. – Тогда пошли. Бориса я застал у мотоцикла. Увидев нас, он показал пустую ленту пулемета: – Эх, знатно я по парашютистам пострелял, как в тире. Я понимающе кивнул: – Борис, я вот к товарищу лейтенанту перехожу, в разведку. Ты уж сам в роту, на позиции возвращайся. – Рисковый ты парень, Петя. У них во взводе личный состав за месяц меняется. Ладно, удачи тебе. Не поминай лихом! Борис уселся в седло, дернул ногой по стартеру, пыхнул дымком и уехал. Лейтенант зашел в штаб с моей красноармейской книжкой и вскоре вышел. Так я попал во взвод дивизионной разведки.Глава 6
Кравцов оказался командиром толковым. Бойцов попусту не гонял, по самодурству под пули зазря не подставлял, о взводе заботился – одним словом, отец родной. Однако и спрашивал жестко, вранья и трусости не терпел. При всем при этом человеком он был веселым, компанейским – где-то даже разбитным. Перед начальством – даже высоким – не тушевался, умел отстаивать свое мнение. Начальство в свою очередь его недолюбливало, но терпело, поскольку разведчиком он был опытным и удачливым. Мне старожилы поведали, что было дело – снимали Кравцова с командования взводом, но после того как новый командир дважды провалил задание, погубив при этом половину взвода, вернули его на прежнюю должность. Взвод напрямую подчинялся начальнику штаба дивизии и дислоцировался в тылу, от штаба недалеко. Людей во взвод Кравцов подбирал сам, как правило, отчаянных, но не безбашенных. После удачно выполненного задания мог и выпить с бойцами, но пьянку не поощрял. И всем был бы хорош Кравцов, да слабость одну имел – не мог равнодушно мимо юбки пройти. Бойцы наперебой пе- ресказывали небылицы о его похождениях. Причем каждый утверждал, что лично был всему свидетелем. В свободное от вылазок и нарядов время Кравцов тренировал бойцов – как обращаться с ножом, как снять часового, как взять «языка». Дело это непростое, убить врага куда проще, чем взять в плен. Подумайте сами: ну какой солдат или офицер в здравом уме позволит без сопротивления себя связать? Естественно, он будет бороться до последнего, используя все – ноги, руки, нож – даже шум поднять может. А если он криком успеет позвать на помощь, считай, все, – операция провалена. Тут уже не до «языка» – надо самим ноги уносить. Потому и непросто было взять живым офицера – так, чтобы он и глазом моргнуть не успел. И еще одна сложность была во взятии «языка» – надо было суметь уйти с ним с немецких позиций. Но одно дело – ползти самим, и совсем другое – тащить пленного, который был связан и сам ползти, естественно, не желал. Понятное дело: кто же в плен сам, по доброй воле ползти будет, да еще зачастую по минным полям? К тому же немцы по ночам регулярно осветительные ракеты пускали да из пулеметов нейтральную полосу простреливали – так, на всякий случай. Я заметил, что в начале войны немцы больше рослые попадались, упитанные, пока дотащишь такого – семь потов сойдет. Это уже в 44-м и 45-м годах в вермахт брали всех – и юношей, и пожилых, да и дефектных. И фанатично преданных Гитлеру встречалось много, особенно офицеров, но то – в начале войны. А вот после Сталинграда и Курска они немного прозревать стали, видно, осознали, что блицкрига не вышло, и весы военной удачи качнулись в другую сторону. Но сейчас война только набирала обороты, и нам противостояли хорошо вооруженные, неплохо владеющие оружием и знающие тактику боя спецы, не сомневающиеся в превосходстве германской военной машины. И я представлял: вот с такими опытными, коварными и беспощадными врагами, нагло хозяйничающими на нашей земле, мне уже скоро придется столкнуться лицом к лицу. Через неделю после тренировки попал я в свою первую вылазку. Вечером Кравцов объявил, что требуется «язык», желательно – офицер. Собрав разведгруппу, лейтенант сказал, что ввиду важности задания группу возглавит сам. «А еще в группе идут Семенов, Кацуба и… – лейтенант осмотрел взвод –…Колесников». «Ну вот, – подумал я, – теперь успех нашего общего дела зависит и от моего участия. Это – мое первое испытание. И мне кажется, я готов к нему. Но как-то оно сложится?» Мы начали собираться: проверили ножи, взяли немецкие автоматы. Попрыгали, чтобы проверить, не бренчит ли что-нибудь в карманах и подсумках. Старшине оставили документы, у кого были – награды и, закинув оружие за спину, вышли в траншею на передовой. Нас встретил командир роты. С Кравцовым они явно были хорошо знакомы – похлопали друг друга по плечам, обменялись приветствиями. – Кравцов, лучшего сапера даю, он проход сделает и – сразу назад. – Только на обратном пути нас не подстрелите – бойцов предупреди. А если нас на нейтралке обнаружат, прикрой из пулемета. – Ну, ни пуха ни пера. – К черту! Сапер оказался якутом или казахом – кто их в темноте разберет: глаза узкие, лицо смуглое, скуластое. Он бесшумно юркнул через бруствер, мы – за ним. Огляделись. Впереди – ночная темень и тишина. В нашем окопчике мелькнул огонек: ясно – провожают нас взглядами бойцы лейтенанта, самокрутку кто-то закурил в кулачок – волнуются за нас. Первые метров сто мы ползли быстро, а потом замерли на месте. Сапер осторожно щупом стал проверять землю. Мы медленно, цепочкой, один за другим продвигались за сапером. Проход был узким, отклонишься в сторону – можешь на мину нарваться. Впереди раздался глухой выстрел, вверх полетела осветительная ракета. Все уткнулись носами в землю. Черт, как ярко и долго горит! У меня по спине тек холодный пот. Было ощущение, что сейчас взгляды немецких наблюдателей обязательно наткнутся на меня, а потом – пулеметная очередь – и все, кранты. Однако ракета погасла, и мы поползли дальше. Сапер ножницами перекусил колючую проволоку и отогнул ее концы в разные стороны. – Ну, все, прощевайте, ребята, – прошептал он. – Удачи вам! Группа поползла вперед, в проделанный проход, а са- пер – к нашим позициям. Я ему по-хорошему позавидовал – он выполнил задачу и возвращался к своим. Мы подобрались к немецким траншеям и замерли. За изгибом траншеи слышался разговор двух немцев – пулеметчиков или часовых. Мы тихо перемахнули через траншею и поползли дальше. Здесь брать кого-то смысла нет: на первой линии передовой офицеры только младшие, да и то в блиндажах и, как правило, в окружении своих солдат. Нам же надо было забраться поглубже в тыл. Метров через сто или двести – ползком тяжело верно определить расстояние – мы перемахнули вторую линию траншеи. И – дальше, в глубину немецкой обороны. Потом уже встали, и перебежками – в немецкий тыл. Мы подобрались к небольшому селу и залегли метрах в пятидесяти от ближайшего дома. Осматривались, оценивали обстановку. То, что в селе немцы – это точно: на улицах стояли машины и прохаживался часовой. Лейтенант всмотрелся в светящийся фосфором циферблат часов. – В двенадцать смена караула должна быть у них – у немцев с этим четко. Подождем еще с полчаса. Время тянулось медленно. Я толкнул Кравцова в плечо и шепнул на ухо: – Смотри, в центре машина с рацией. – С чего взял? – Видишь, шесты по бокам бортов у крытой машины? Кравцов долго всматривался в машины: – Ну, вижу. – Это антенны разборные, смекаешь? – Офицер у рации должен быть? – Точно. – То, что нам и надо. Хлопцы, будем брать связиста. Только как его взять? С обеих сторон в избах – германцы. Лейтенант задумался: – Вот что. Кацуба, остаешься здесь, если неудача – прикроешь огнем. Остальные – за мной, попробуем с задов зайти, с огородов. Мы обошли село и стали подбираться к облюбованной избе сзади. Собак опасаться не приходилось, немцы их отстреливали сразу. Подобрались поближе ко двору, залегли. Во дворе избы на веревке болтался немецкий солдатский мундир. Кравцов толкнул меня в бок, кивнув на мундир: – Надевай, он только на тебя и налезет. Конечно, в танкисты гренадеров богатырского роста не берут, а мундирчик был размера скромного. Оглядываясь, я подобрался к веревке, перехватил левой рукой автомат, сорвал с веревки мундир и натянул его на себя. Мокрый, противный, чужим духом пахнет. – Зайди в дом, притворись пьяным. И никакой стрельбы, только ножом. А уж мы – за тобой. Деваться некуда. Я зажал нож в руке обратным хватом, чтобы не блеснул раньше времени, поднялся по ступенькам и толкнул дверь. Темнотища. Нащупал слева дверную ручку, потянул. Дверь скрипнула и отворилась. Я шагнул в комнату, забормотал: – Ганс… – И дальше – невнятная тарабарщина на якобы немецком. С кровати вскочил одетый – только без сапог – солдат и что-то спросил. Я сделал шаг навстречу, покачнулся – ну словно пьяный. Солдат протянул вперед руки, чтобы удержать меня, и я резким ударом всадил нож ему в сердце. Солдат охнул и стал оседать. Едва успев подхватить, я уложил его на койку. В углу кто-то шевельнулся, поднял голову. Сердце бешено колотится – ситуация нехорошая, и наших нет. Надо решаться! Я броском рванулся к кровати и ударил немца кулаком по голове. Гитлеровец обмяк. И тут в комнату разом ворвались Кравцов с Семеновым: – Что у тебя? – Одного завалил, второй – в отключке. Лейтенант кивнул, быстро обшарил избу, наткнулся на планшет немца и удовлетворенно хмыкнул. – Семенов, глянь: немец дышит? Разведчик подошел к немцу, наклонился, прислушался: – Дышит. – Ну, молодец, Колесников! А то в прошлый раз Кацуба так немца кулаком по башке угостил, что тот сразу и окочурился. Одеваем его! Семенов стал натягивать на фрица мундир. – Зачем? – поинтересовался я. – Рубаха на нем белая, ночью видать далеко. Мог бы и сам догадаться! Лейтенант и Семенов живо заткнули немцу в рот кляп из куска простыни и связали его. Причем так сноровисто, что я удивился. – Семенов, неси. Разведчик перевесил автомат на грудь и молча взвалил тело немца на плечо. Лейтенант вышел из избы первым, огляделся, махнул рукой. Увидев знак, следом за ним двинулся Семенов, согнувшись под тяжестью немца. Я замыкал. Мы обогнули избу и по огородам направились влево, за околицу. Лейтенант остановился, приложил руки ко рту и по-птичьи пискнул. Из темноты возник Кацуба. – Могли бы и не сигналить – я вас видел. Мы пошли прочь от села. Кравцов посмотрел на часы. – Ходу, ребята, иначе не успеем. Немца несли по очереди, и то выбились из сил. Перед второй линией траншей вперед выдвинулся Семенов, осмотрелся, махнул рукой. Мы перемахнули через траншею. Часовых не было видно, скорее всего, немцы полагались на охранение в первой траншее. Ползком – к ней. Уже саднило локти и колени, пот заливал глаза. Бухнула ракетница. Все замерли. Как только ракета догорела, двинулись вперед. Лейтенант прошептал: «Левее надо, проход там». Снова вперед выдвинулся Семенов. Махнул нам рукой. Поползли. Мы с Кацубой тащили за веревки немца. Уже миновали проход в колючей проволоке, уже даже успели отползти немного… Но, видно, сбились с прохода и незаметно для самих себя свернули на минное поле. Блеснул огонь, хлопнул взрыв. Сразу же вверх взлетела ракета. Лейтенант пополз вперед. Семенов лежал недвижим. – Кацуба, тащи немца, Колесников – Семенова, я прикрою. Кацуба полз впереди – тащил к нашей передовой немца за веревки, которыми тот был связан. Я ухватился за ворот гимнастерки Семенова и тянул его за собой. Немцы после взрыва мины проснулись. Сначала пулеметчики прочесали из пулеметов всю нейтральную зону, затем со всех сторон взлетели ракеты. С нашей стороны длинной очередью прошелся по немцам «максим». Звук его стрельбы нельзя было спутать ни с чем другим. На нейтральной полосе стало светло, над нами пролетали пули – причем с обеих сторон. Рука моя соскальзывала с воротника гимнастерки Семенова – она была мокрой и липкой. До меня не сразу дошло, что это кровь. Разыгрался настоящий бой. С обеих сторон уже стреляли все – и пулеметчики, и пехотинцы. Да когда же, наконец, покажется наша траншея? Я уже выбился из сил, как неожиданно свалился кулем в траншею. Двое пехотинцев помогли стащить вниз Семенова. За мной в траншею спрыгнул лейтенант. – Где Кацуба с немцем? – Я не видел. Появился командир роты. – Здесь твой разведчик. Жив и немца приволок. Они чуть правее. – Фух, удалось, – откинулся на стенку окопа Кравцов. – Дашь людей – немца и нашего в тыл унести? Ротный выделил людей. Двое несли немца, еще двое на плащ-палатке – стонущего Семенова. Мы без сил плелись следом. Кравцов с пленным отправился в штаб, а Семенова унесли во взвод. Собрались разведчики. На умирающего Семенова страшно было смотреть: левая рука почти оторвана, голова и левый бок – в многочисленных рваных ранах от осколков мины, залиты кровью. Все удрученно молчали. Явился Кравцов. Бросив автомат на стол, подошел к Семенову. Разведчик не дышал. Кравцов стянул с головы пилотку, скомкал ее: – Какой разведчик был! Какого парня потеряли! Эх… Лейтенант осекся и отвернулся, скрывая навернувшиеся слезы. – За одного паршивого немца – пусть даже и офицера – отдали жизнь русского парня. Что за жизнь такая?! Всем отдыхать! Нас – тех, кто был в разведке, утром не беспокоили. Бойцы взвода выкопали могилу. Семенова переодели в чистое из его вещмешка, завернули в плащ-палатку и похоронили. Выпили фронтовые сто грамм, потом Кравцов принес еще водки. Эту мы выпили не чокаясь. Кравцов поднялся: – Пойду в штаб, похоронку писать надо. Бойцы посидели и стали расходиться: кому надо в караул, кому – по служебным делам. Меня после выпитого, да еще натощак, после бессонной ночи слегка развезло. Опершись локтями на стол, я тихонько запел песню Владимира Высоцкого, – времен моей молодости:%%%На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают, К ним кто-то приносит букеты цветов, И вечный огонь зажигает. Здесь раньше вставала земля на дыбы, А ныне – гранитные плиты, Здесь нет ни одной персональной судьбы, Все судьбы в единую слиты…
У входа кашлянули. Я поперхнулся и замолк. В дверях стоял Кравцов: – Ты что же замолчал? Пой. Песня душевная. И как же точно схвачено: «вставала земля на дыбы»! И я допел. Кравцов потер глаза: – Пылинка попала. Давай еще выпьем – помянем парня. Он разлил оставшуюся водку в алюминиевые кружки. Мы выпили. – Откуда песню такую знаешь, Колесников? – Слышал, командир, когда под Вязьмой воевали, от хлопцев экипажа нашего. Нет уже в живых ни механика нашего, ни стрелка. – Я вспомнил Петра и Алексея. Да и что мне еще оставалось ему сказать, когда будущий бард Володя Высоцкий родился в 38-м, всего-то три года назад? На следующий день Кравцов явился из штаба с добрыми вестями: – Ну, разведчики, готовьте дырки под награды. Не зря старались, когда немца волокли. Очень ценный «язык» оказался. Представляете, та рация – дивизионная, офицер – начальник, много чего рассказал, да еще и карты в планшете ценности немалой оказались. Сегодня утром его самолетом в Москву увезли. А меня теплой волной переполняла гордость за нас. Известно же – вовремя отмеченный успех, а тем более обещанная награда окрыляют. Жизнь пошла своим чередом. В одну из вылазок мы едва не столкнулись на нейтральной полосе с немцами. Дело было, как водится, ночью. Мы ползли вперед – за старослужащим Самсоновым. Вдруг он замер. Кравцов подполз к нему. – Слышь, командир, немцы ракеты пускать перестали, а левее – у соседей – перестрелка. Как думаешь, к чему? Лейтенант сообразил сразу: – Разведку на нашем участке выслали? – Похоже. Мы – все четверо – забрались в воронку от снаряда и приготовили автоматы. Через некоторое время впереди послышался шорох, показались смутные тени. Кравцов точно знал, что на этом участке никто из разведчиков – полковых, дивизионных, армейских – возвращаться не должен. – По моему сигналу – огонь! – прошептал командир. Мы затаились, даже дышать стали, как нам показалось, реже. Тени приближались, но как-то уж очень осторожно. А до наших позиций недалеко. Сомнения отпали – немцы. Теперь важно раньше времени себя не выдать. Мы ждали. И тут наш командир дал прицельную очередь. Раздался крик боли. Мы дружно ударили по теням из автоматов. Со стороны их разведгруппы ответных выстрелов не последовало – видимо, все погибли. Зато с немецких позиций тут же открыли огонь минометы. Густо ложились мины, на спины падали комья земли. Однако от разлетавшихся осколков нас укрывала глубокая воронка. Только бы не прямое попадание: от мины, падающей сверху, она не спасет. Долго мы сидели, пережидая минометный обстрел, – всю холодную ночь. Видно, здорово обозлились немцы за потерю разведгруппы. Вернуться в свои траншеи удалось только под утро. Задание, естественно, сорвалось. Но было бы куда хуже, если бы немцы обнаружили нас первыми. Так, в ожидании новых заданий, протекали будни войны. Кравцов не терял времени понапрасну – не давал нам расслабляться, поднимая мастерство учебными тренировками. И кто бы мог подумать, что умения, прививаемые нам, найдут столь неожиданное применение… Через несколько дней на нашей территории, довольно далеко от передовой, стали погибать люди. Сначала связиста убили, потом – бойца, что шел с большим термосом с едой за спиной. И так продолжалось каждый день. Один, двое, трое убитых… Было бы понятно, если бы это случилось на передовой – высунулся боец неосторожно из окопа и получил пулю. Так нет же, от наших траншей до места гибели – метров три- ста. Плюс сто пятьдесят метров нейтралки. Это уже почти полкилометра. Вскоре стало ясно – у немцев завелся снайпер, причем снайпер экстра-класса. А надо сказать – своих снайперов немцы вооружали маузеровскими карабинами «98 К» с цейссовской оптикой. Наша снайперская трехлинейка по дальности огня и точности не уступала. Но на такую дальность никто не стрелял. Наши войска ежедневно несли потери, но не это было главным – все стали бояться ходить свободно даже в тылу. Это сильно угнетало бойцов. А уж когда ранило майора из штаба армии, терпение штабистов лопнуло, начальство взъярилось. Досталось всем: пехотинцам, разведчикам – даже артиллеристам. – Вы что – с одним паршивым снайпером справиться не можете? – кричал полковник, собрав комбатов на совещание. Я в это время стоял недалеко в карауле и слышал разнос. – Даю неделю! Делайте, что хотите, но чтобы про снайпера я больше не слышал! Сменившись, я подошел к Кравцову. – Командир, хочу попробовать снайпера немецкого убрать, – заявил я ему. – Ты не заболел часом, танкист? – удивился лейтенант. – Ты видел его выстрелы – за полкилометра бьет, гад, и точно в голову, чтобы наповал. Не хочу еще одного разведчика впустую потерять. И думать не смей, Колесников, выбрось из головы! Это тебе не из танковой пушки стрелять. Снайперскому делу долго обучаться надо. – Командир, найди мне снайперскую винтовку и не посылай на задание с неделю. – С винтовкой как раз не проблема – она у нашего старшины есть. Тебя, дурня, жалко. – А я все же попробую. – «Попробую!» – передразнил меня Кравцов. – Девка попробовала – бабой стала. Если промахнешься – второй раз он тебе выстрелить не даст. А у меня во взводе и так большие потери. Лейтенант постоял, помолчал, зыркнул на меня глазами. Я молча выдержал его взгляд, ожидая разрешения. – Вот упрямый, чертяка! Не передумал? – Никак нет. – Черт с тобой, ступай к старшине. Получил я винтовку. Была она в брезентовом чехле, 1938-го года выпуска. Это неплохо. Видел я винтовки военного выпуска. У этих от березового ложа все руки в занозах. Прицел оптический мне уже был знаком по снайперской винтовке «СВТ», что тогда в лесу, в нашем разбитом батальоне, подобрал. Сама же винтовка отличалась от обычной лишь изогнутой вниз рукояткой. Ствол, конечно, отобран получше, с хорошей кучностью, – но из стандартных. Патронов бы еще к ней качественных. Небось немец специальными снайперскими пользуется. В каптерке у старшины я отобрал из разных партий несколько горстей патронов с тяжелой пулей. У легких пуль баллистика другая. Зашел подальше в тыл, попробовал пострелять патронами из разных партий. Отобрал для себя два десятка наиболее подходящих именно для этого ствола этой винтовки. Боем остался доволен. Выпросив в штабе у писарей несколько листков бумаги и карандаш, я отправился на передовую. Засел в траншее, положил на бруствер ветки для маскировки и стал внимательно изучать нейтральную полосу, передовую немцев и все, что было видно за ней. Сначала – невооруженным глазом. Схематично набрасывал на бумаге все, за чем мог укрыться снайпер. Приметил все кочки, холмики, кусты – даже конфигурацию высоких деревьев отметил на схеме, тем более что их было не так уж и много. Прикинул даже положение солнца в разное время дня – вдруг блик от оптики угляжу? Старался запомнить каждую деталь, потом закрыл глаза и попытался воспроизвести в памяти. Сидел так до вечера. В этот день немецкий снайпер на нашем участке себя не проявил. Вечером – уже в расположении взвода – я выпросил у старшины маскировочный костюм. Утром – еще до восхода солнца – встал, перекусил ломтем черного хлеба с водой, натянул поверх формы маскировочный костюм с капюшоном и снова отправился на передовую. Устроившись в окопе, я стал ждать восхода солнца. Оно вставало у меня за спиной. Немец должен занять позицию затемно, чтобы при дневном свете его передвижения не засекли. Однако на восход я и рассчитывал. Оптика блеснет в отраженном свете, вот тут-то я и постараюсь его засечь. В прицел осмотрел все кочки, кустики, в неярком еще свете восходящего солнца сверил местность со схемой. Ниче- го не прибавилось, никаких новых кочек. Осмотрел деревья – тоже ничего особого! И лучик отраженный не блеснул. Я долго лежалнеподвижно – даже тело затекло. А после обеда узнал от солдата, что в соседней роте снайпер убил офицера. Как чувствовал немец – ушел на другую территорию. А может, снайпер не один? Сегодня на нашем участке один снайпер выстрелил, а завтра на соседнем – другой? Не исключено. Ведь снайперы обычно выходят «на охоту» парами: один – стрелок, второй – наблюдатель. Это лишь я – один по причине отсутствия второго, штатного стрелка. Почему его не было – вопрос к начальству. Вот попозже – зимой – и у нас уже снайперы в войсках появились, парами действовали, и довольно успешно. Насколько я знаю, даже девушки были. День клонился к вечеру. Если я буду просто пассивно ожидать, то могу немца и не дождаться. Кравцов смотрит на меня косо, но терпит пока, молчит. Слово дал – неделю не трогать. И решил я немного ускорить события, спровоцировать немца – вызвать огонь на себя. Как говорят, выманить «охотника» на живца. Правда, и живцом должен был быть я. А иначе хана – отпущенная мне неделя так и пройдет безрезультатно. В немецком тылу я увидел немца, прицелился ему в ногу и, затаив дыхание, выстрелил. Успел увидеть в прицел, как он упал. Я передернул затвор и приник к прицелу. Так часто действовали чеченцы. Ранят одного нашего, сослуживцы на помощь кинутся, а снайпер их добивает. Вот и я взял эту тактику на вооружение. К раненому немцу и в самом деле подбежали два солдата, подняли его. Я выстрелил раз и тут же – второй. Оба упали. Я скатился на дно окопчика. О себе я заявил. Немецкий снайпер должен узнать, что и у русских появился стрелок-«охотник». На передовой снайперов не очень любили. Не немецких – своих. Выстрелит снайпер, а немцы в отместку по передовой ураганный огонь открывают из пулеметов или минометов. Рота потери несет. Потому и косились рядовые на меня, но молчали, понимая, что на войне каждый свою работу делает. Ножом на прикладе я сделал две зарубки. Двоих убил, а одного ранил. Хоть и не моя винтовка, но память о себе я оставить хотел – все-таки сегодня внес еще один свой маленький вклад в копилку немецких потерь. Все-таки неблагодарное это дело – оценивать, как кто воевал, по количеству уничтоженных врагов. На войне каждый тянул свою лямку. Летчик бомбардировщика за один вылет мог убить десятки, а то и сотни врагов, но так и не увидеть близко ни одного живого немца. Артиллерист немцев видел в прицел, потери от его огня тоже были велики, но меньше, чем у пилота бомбардировщика. Пехотинец в траншее за всю войну мог убить только несколько врагов, но на нем держался передний край. Впереди враг, а за ним – страна. И по его позициям штабисты рисовали на картах красные линии переднего края, фронта. А некоторые бойцы за войну и не выстрелили ни разу, ни одного врага не убили. Например, шофер полуторки или ездовой на лошади, подвозившие снаряды к батарее. Но от этого их ратный труд, вклад в победу был не менее важен. Это потом – уже после войны – будет обидным. Вернется такой боец домой в деревню – и что? Любой соседский пацан подступится и начнет выспрашивать: «Дядя Вася, а сколько ты немцев убил? А почему у тебя наград нет?» Ладно, отвлекся я. Моя охота не осталась без ответа со стороны немцев. Они не заставили себя долго ждать. Прошлись по нашим позициям из пулеметов да швырнули несколько мин. Но вяловато как-то. Видно, мой прицельный огонь сочли за случайную стрельбу. Тем лучше для меня и опаснее для них. Дождавшись темноты, явился я во взвод. Разведчики оставили мне полный котелок каши с мясом и хлеб. Я очень оголодал за день – накинулся и умял все буквально за три минуты. Немного отдохнул, переваривая пищу, и – вновь отправился на передовую. Немцы, похоже, пока снайперского огня не опасались, вот и решил я их обозлить, чтобы их снайпер именно на нашем участке объявился. Я загнал патрон в ствол, улегся на холмике и стал в прицел наблюдать. Впереди, рядом с дзотом, немецкий огонек сверкнул. Видимо, солдаты сигарету прикуривали. Я прицелился и выстрелил. Огонек сразу и погас. Попал я или нет, ночью не разберешь. На фронте уж потом привычка появилась – от спички или зажигалки только двое прикурить могли. Если же третий от этого огонька попытается прикурить, снайпер успевал прицелиться и выстрелить. А поначалу потери в войсках несли. Мелочь, казалось бы, но только на фронте о таких мелочах и узнаешь. Здесь всякое знание кровью добывается. После выстрела в сторону дзота я пришел во взвод со спокойной душой. Винтовку вычистил, смазал и – сразу спать. Караул предупредил, чтобы разбудили, если сам вовремя не проснусь. Спать хотелось, а для сна оставалось чуть больше четырех часов. Растолкали меня утром, прошептали на ухо: «Время, вставай, сержант». Ох, как не хотелось подниматься, но – надо. Я умылся холодной водой, и сон сразу прошел. Положил в рот кусок сахара: сладкое обостряет зрение – по крайней мере, солдаты так говорят. И – в полк, на передовую. Окопчик на этот раз я занял другой. Нельзя дважды из одного и того же места стрелять, засекут. Немцы свое дело знают четко. Забросают потом минами, и ноги унести не успеешь. Начало светать. Встающее из-за горизонта солнце бросало на землю первые косые лучи. Самое время для наблюдения. Воздух свеж и прозрачен, ветра нет – это для снайпера очень важно. Я осматривал нейтральную полосу – особенно внимательно ту ее часть, что была ближе к немцам, сами вражеские позиции и ближний тыл. На какой-то миг показалось, что увидел блик, причем в кроне одного из деревьев. Если бы блик возник на земле, то это мог быть отблеск перископа артиллерийского наблюдателя или бинокля полевого офицера. Но в кроне? Я взялся за винтовку. Сначала осмотрел позиции без оптики, потом приник к прицелу. Конечно, оптика приближает и позволяет разглядеть то, чего не увидишь невооруженным взглядом, но она и поле зрения сильно сужает – исчезает широта обзора. Если бы я сразу начал осмотр местности с оптики, запросто мог проворонить кратковременный блеск. Поторопился немец снять чехольчики с оптики, вот и выдал себя. Я не сводил прицел с дерева. Вроде и сама крона, и ее конфигурация не изменилась. Но очень на то похоже – где-то там, под защитой веток и листвы, укрывается враг, коварный и меткий. Я периодически отводил взгляд от прицела, иначе взгляд «замыливался». Точно, немец там! И выдали его птицы. С началом боевых действий зверье и птицы покинули обжитые места. Но только не сороки. К людям они привычны. Вот и сейчас одна перелетала с ветки на ветку и крутилась недалеко от дерева, где засел снайпер. Должно быть, она еще и верещала, но было далеко и потому не слышно. Как угадать теперь, где именно, на какой высоте снайпер сидит? Просто стрелять по дереву бессмысленно и опасно. И промахнусь, и себя выдам. Немец опытен, на большие дистанции стреляет точно, и на повторный выстрел может мне шансов и не дать. Я выжидал. Должен же он как-то себя проявить. Становилось жарко, спину щекотали струйки пота, тело затекло. Хотелось повернуться, сменить позу, но я лежал, терпел и продолжал наблюдать. И терпение мое было вознаграждено. Чуть – едва заметно – шевельнулась ветка на дереве. Наверное, мешала наблюдать, и немец ее немного отодвинул. Я мысленно отметил место шевеления ветки и провел от видимой части ствола дерева вверх условную линию. На край ветки немец не полезет – она веса не выдержит. Он должен сидеть ближе к стволу, где ветви потолще. Был бы ветерок, шевеление листьев можно было бы списать на него. Я глубоко вздохнул пару раз, насыщая кровь кислородом, задержал дыхание, навел прицел в невидимого за ветвями противника и нажал на спуск. Сначала ничего не произошло, но прежде, чем я испытал разочарование, из глубины кроны на землю выпало тело. Есть! Попал, черт возьми, попал! Не меньше четырехсот метров было, и противник за листвой не был виден, но я попал! Редкий по удаче выстрел! Но через несколько минут немцы накрыли позиции роты минометным огнем. Стреляли долго и ожесточенно. Что, не понравилось? За своего снайпера мстили? Одна из мин угодила недалеко от окопа, в котором я лежал, так что я на несколько минут оглох. А на душе все равно было радостно. Я ведь, по сути, не снайпер – танкист, а вот попал же! После обстрела меня подозвал разгневанный ротный. Ох и досталось же мне от него! – Тебе что, других мест мало?! – кричал он мне. – У меня минометчики троих убили и восьмерых ранили! Завтра переходи к соседям! И с его правдой нельзя было не согласиться. Уничтожив несколько фашистов, а главное – смертью опытного немецкого снайпера остановив череду убийств наших солдат и офицеров, мы потеряли и несколько своих бойцов. Но такова уж горькая арифметика войны. Вечером я, вернувшись в расположение взвода, на прикладе сделал ножом еще одну зарубку. Потом подошел к Кравцову: – Товарищ лейтенант, ваше задание выполнил! – Неужели немецкого снайпера снял? – недоверчиво покосился взводный. – Так точно! – Расскажи. И я рассказал о дереве, о мимолетном блике в глубине его кроны, об удачном выстреле. Не забыл сказать о минометном обстреле и потерях в роте, на участке которой я находился, а также о крепких словах в мой адрес командира той роты. – Что делать, – сокрушенно развел руками лейтенант. – Война! А вот что снайпера снял – молодец! Я к начштаба пойду – доложу. – А я к старшине – винтовку сдам. Хороша машинка, да не мое это. – Чудак-человек! Вот и воевал бы с ней. – Натура не позволяет. Я человек деятельный, а на снайперской позиции неподвижно лежать надо. Часами! Не принуждай, командир, поверь – не мое это дело. – Как знаешь. Кравцов, весело посвистывая, ушел в штаб. Понятное дело – докладывать об успехах всегда приятнее, чем о поражениях. Вернулся он в расположение взвода часа через два и слегка навеселе. Я уже и винтовку старшине сдал. – Начштаба благодарность тебе передать велел. Жаль, что подтверждение о гибели этого снайпера получить нельзя. – Так ведь если я его убил, он больше по тылам стрелять не будет. – Так-то оно так. А теперь готовься: ждет тебя одна неприятная новость. – Это какая же, командир? Вроде я ни в чем не проштрафился. – Знаешь закон неписаный в армии? Кто подал идею, тот ее и исполняет. – Пока не догадался. – Начальник штаба приказал определить тебя снайпером. Хотя числиться будешь в нашем взводе. Доволен? – Товарищ лейтенант! Я не снайпер – я же говорил! – Сержант Колесников! Стыдно! Приказы в армии не обсуждаются – они исполняются. Не слышу ответа! – Так точно – снайпером. – Вольно. А не хрен было выпячиваться, Колесников. Сам вызвался, никто тебя за язык не тянул. – Я же хотел как лучше. – Забирай у старшины винтовку назад. Впредь думать будешь. Ладно, не горюй. Повоюем теперь и по такому раскладу! Лейтенант хохотнул. – Выпить хочешь? – Не откажусь, раз такое дело. – Обмоем твою победу и новое назначение. Кравцов разлил по кружкам спиртное из фляжки. Я выпил, перехватило дыхание. Я думал – он водки налил, а это спирт оказался! Где он его умудрился взять? Не иначе, после штаба в медсанбат завернул, кажется, там у него пассия… Занюхали и закусили черным хлебом. Кравцов снял портупею с кобурой, бросил на стол. – Начштаба сказал, чтобы ты себе напарника подобрал. – Лучше я уж сам. – Неволить не буду. У меня и так во взводе некомплект, каждый человек на счету. Только сам подумай – кто будет подтверждать твои попадания? – Это еще зачем? Я не бухгалтер. – Экий ты! Вот подбил артиллерист три танка – ему награда положена. То же и у летчиков. Каждый полк счет вражеским потерям ведет, а бойцу приятно. И опять – тому же артиллеристу за подбитый танк деньги положены. Знаешь? Невеликие, правда, но и то дело. О деньгах я слышал в первый раз. – Я не за деньги воюю – не в них счастье. – Мы все так считаем, но раз товарищ Сталин распорядился, значит, так тому и быть. Поплелся я снова к старшине. – Надоел ты мне, Колесников. То дай винтовку, то назад прими. Ты уж определись как-нибудь. – Э-э-э… то не я, то начштаба приказал, – поморщился я. Старшина с недовольным видом выдал мне винтовку. – Только скажи, мне, сержант, ты зачем казенное имущество портишь? – Не понял? – Приклад зачем царапаешь? – Это зарубки. Убил врага – зарубка. У меня их три, смекаешь? – Троих из нее убил? За это хвалю. Но только казенное имущество все же не порть. Ну, этого я ему обещать не мог. Все снайперы таким образом свой счет вели. То же делали и летчики, и танкисты, рисуя на фюзеляжах самолетов и на стволах пушек звездочки. Я заметил: в тыл к нам стали подтягиваться свежие части. Их не пускали на передовую, из чего бойцы сделали вывод, что готовится наступление. Это было удивительно. Ведь до сих пор мы только отступали, сдерживая натиск танковых групп генералов Гота и Гудериана. А мне даже довелось повоевать с эсэсовцами из дивизии «Дас рейх». Решив основательнее подготовиться к снайперской охоте, я не поленился и, предварительно отпросившись у Кравцова, сходил в тыловую деревушку, где выпросил у местного старика кусок рыболовной сети. Мне и нужен-то был всего лишь кусок – для лучшей маскировки. И главное – все очень просто: поверх маскировочного костюма пришиваешь куски сети, а в нее уже втыкаешь веточки и пучки травы. Получается здорово: уже с десяти шагов человека заметить довольно трудно – то ли холмик, поросший травой, то ли кочка. Возвращаясь обратно, я поглядывал по сторонам. В рощицах и оврагах стояла укрытая техника, суетились солдаты. Правда, техника была не самая современная. Бронеавтомобили БА-10, танки Б Т, Т-27, Т-40. И – ни одного КВ или Т-34. За околицей начиналось поле, местами заросшее бурьяном, а больше – в черных проплешинах гари. И – никого. Понятно. Тем немногим бабам да старикам, что остались здесь, сейчас не до того. Огородики бы за избами поддержать, чтобы зимой с голоду не помереть, и то ладно. Пятилась краснозвездная защитница, не в силах сдержать напор немецко-фашистской лавы, разлившейся по всей Европе. Вот и я, еще недавно судовой механик в летнем отпуске, стал частицей Красной Армии. После того как я выбрался из злополучного погреба в заброшенной деревеньке, когда нежданно-негаданно мою жизнь рассекло на две части – «до» и «после», прошло два месяца. Ничего себе «отпуск» выдался! Сколько же я перевидал за эти месяцы отметин войны – разбитой техники, оставленных позиций, а еще – пирамидок из камней, а то и просто столбиков с номером над братскими могилами, которые кому-то выше пришло в голову называть бездушным словом «санзахоронение». А ведь там, поротно, повзводно – как воевали – лежали искромсанные убийственным металлом молодые советские парни. Да, гибла в пер- вую очередь именно молодежь, не успевшая набраться жизненного опыта. Армия отходила все дальше на восток, а не сумевшим эвакуироваться жителям на западе Советской страны, уцелевшим после бомбежек, расстрельных «зачисток», голода, еще предстояло на себе узнать, что такое «оккупация» с ее «новым порядком». Горько было смотреть на вспоротую солдатскими лопатками землю-кормилицу с черневшими язвами-окопами со стенками, местами обвалившимися под тяжестью стальных чудищ на гусеницах, изрыгавших смерть из своих стволов-хоботов. Я возвращался в наш разведвзвод, чтобы продолжать вести свой личный счет уничтоженной фашистской саранчи. Дальше грунтовка шла по косогору, спускавшемуся вниз, к ручью. На мужичка деревенского вида я обратил внимание совершенно случайно. Он косил траву на лугу. Пот со лба утирал, по сторонам поглядывал. Да вот как-то неловко у него это выходило. Был я в деревне, видел, как косили, и сам косил. Странно! Мужик в возрасте, а косить не умел. Быть такого не должно, деревенские сызмальства с косой управляться умеют. Подозрительно мне это стало. Нет, я не впал в истерический психоз НКВД, люди которого, наряду с совершенно необходимой в условиях войны бдительностью для выявления шпионов и диверсантов, часто переусердствовали, всех подозревая в измене и предательстве, в крайнем случае – во вредительстве. Но вот этот мужичок мне явно не нравился. Чего ему здесь делать? Серьезные мужики, если их мобилизовать не успели, уходили с хозяйством подальше от приближающегося фронта. Я сделал кружок, вернулся к деревне и постучал в крайнюю избу. Спросил вышедшую старушку – не угостит ли молочком. – И, милой! Откель молочко-то? В деревне коров не осталось. – Н у, нет, так нет. Извини, мать. И пошел, раздумывая. Очень даже интересно – для чего тогда тот мужик траву косит? Сено заготавливает для домашней скотины? Для какой, коли коров в деревне нет? Вот потому и решил я мужичка того задержать да передать особисту. Хоть и не любил я их, но пусть с мужичком разберутся – это их хлеб, их работа. Пошел навстречу мужичку. Не доходя метров пяти, снял с плеча винтовку, передернул затвор. – Ты кто такой? – Местный, из деревни. – Документы есть? – Какие ишо в деревне документы? Отродясь их не бывало. – Тогда иди впереди. Да косу брось. Предосторожность не излишняя – в умелых руках коса не хуже сабли. Мужик, недовольно бурча, бросил косу и зашагал вперед. Я приотстал слегка – отпустил его шагов на семь-восемь. Теперь у него броситься на меня неожиданно не получится. Винтовка ведь не автомат, быстро не развернешься, очередь веером не дашь. Мужик вначале шагал молча, потом канючить стал: – И чего я тебе плохого сделал? Отпусти меня христа ради. Косить мне надо. Война войной, а скотину зимой кормить чем-то надо. – Шагай да помалкивай. Ежели ты ни в чем не виноват, где надо разберутся да отпустят. До штаба моего полка идти оставалось уже недалеко: надо было через ручей перепрыгнуть, потом – по лугу и на холм. Прыгнул мужик через ручей, да упал на берегу – за колено схватился, стонет. Ногу подвернул, что ли? Я тоже перепрыгнул – того ручейка метр с небольшим. И только приземлился, как мужик распрямился пружиной и на меня кинулся, а в руке – нож. «Зря не обыскал», – лихорадочно мелькнула запоздалая мысль. Руки с винтовкой инстинктивно вперед выбросил, отбил выпад, довернул ствол и нажал на спуск. Отдачей приклад ударил в живот – стрелял-то с вытянутых рук. Нож отлетел в сторону, мужик упал и со стоном схватился за живот. Вот сволочь, ведь чуть меня не убил! Я тоже хорош – купился на его обманку. Впредь наука будет. А из оврага, по соседству, уже караул спешил – сержант с бойцом. – Что за стрельба? – Подозрительного задержал, а он на меня с ножом кинулся. Сержант удивленно поглядел на мужика. Тот был еще жив, но из-под рук его, прижатых к животу, струилась кровь. По всему было видно, что он долго не протянет. – Ну-ка, обыщи его! – приказал сержант бойцу. Тот послушно обшарил раненого: – Ничего нет. Я отметил про себя, что боец обыскал поверхностно. Видимо, опыта мало. – Вот что, сержант. Давай отнесем раненого к особистам, пусть сами с ним разбираются. Сержант облегченно вздохнул. Мы взяли раненого за руки-ноги, донесли до штаба. Сержант привел особиста, и тот коротко расспросил меня, что случилось. Пояснил я ему, почему заподозрил мужичка, да как он, уже задержанный, напал потом на меня с ножом. Особист не удивился. Сноровисто, не церемонясь, он раздел и разул раненого. Тщательно осмотрел пиджак, даже туфлями не побрезговал. И нашел-таки, нащупал он что-то в подкладке пиджака – старого, замусоленного! Вспорол ножом подкладу, вытащил сложенную бумагу, развернул. – Да, сержант! Занятный мужичок! Посмотрел на раненого, лежащего без сознания. – Допросить бы его, да, похоже, отойдет вскоре. Мужик как будто услышал сказанное в его адрес – захрипел, обмяк и испустил дух. – Сержант, иди пиши объяснительную и – свободен. Через час я уже шагал к своему взводу. В первый раз я увидел диверсанта или предателя. Как-то не таким я представлял себе врага в нашем тылу. По мне, так лазутчик или диверсант должен был быть обязательно молодым и тренированным. А тут – внешне тщедушный мужичок за обстановкой у передовой наблюдает. Да опасный – чуть меня не порешил. И ведь мелочь мужика подвела! Утром – затемно еще – я оделся в масккостюм, срезал финкой веточки с дерева и, воткнув в сетку, направился на передовую. Прошел траншею, выбрался на нейтральную полосу. Там, метрах в пятидесяти от наших окопов, воронка была от авиабомбы, и довольно больших размеров. В ней я и решил обосноваться на сегодняшний день. Чем удобно в воронке? Надоело наблюдать за вражеским передним краем или тело затекло от неподвижной позы – сполз к центру и разминайся. Никто тебя не видит, а убить может лишь прямое попадание мины. Так ведь известное дело – снаряды дважды в одно и то же место не попадают. Рассвело. Я выбрался на скат воронки, уложил винтовку на мягкий грунт, выброшенный взрывом, и стал осматривать позиции. За те несколько дней, что я был на этом участке, я изучил все особенности передовой. Неожиданно для меня сзади – в нашем тылу – раздалась пушечная пальба. Первой мыслью было: «Немцы прорвались». А когда на немецких позициях стали густо рваться снаряды, я понял, что это наши артподготовку ведут. В самом деле, на позициях врагов бушевал огненный ад: вверх летела земля, рушились укрепления, на месте дзотов зияли воронки. Затем сзади взревели моторы, и через позиции нашей пехоты пошли в атаку наши танки, обдавая меня едкими выхлопами. Несколько минут на немецких позициях не было движения – они явно не ожидали артналета и последующей атаки. Как же – пятились мы все время, едва удерживаясь на позициях. Немцы же все время наступали и не сомневались, что так будет и дальше. Откуда у русских могли взяться силы и техника? Враг очухался, когда наши танки с десантом были уже на середине нейтралки. Захлопали противотанковые ружья, застрочили пулеметы. Я шарил оптикой по немецкой передовой. После огневого шквала она изменила очертания. Вот позиция противотанкового ружья. Немцы использовали их только на начальном этапе войны, где-то до января 1942 года. Были это в основном чехословацкие ружья – слабенькие, способные пробить только тонкую броню устаревших и легких танков. Затем с 1942 по 1944 год для борьбы с танками использовали только противотанковые пушки. А с конца 1944 года у немцев появилась новинка – фаустпатроны, своего рода одноразовые гранатометы. В городских боях очень эффективное оружие, особенно в умелых руках. Наши войска таких средств не имели. Танкисты фаустников опасались, а пехота наша расстреливала их на месте, наряду с эсэсовцами. Впрочем, зная это, они в плен почти не попадали, дрались до последнего. Навел я прицел на первого номера расчета, и только он голову немного приподнял, всадил ему пулю. В прицел было видно, как второй номер оттащил убитого в сторону и лег за ружье сам. Я и его отправил вслед за первым номером. Меж тем немцы ухитрились поджечь несколько наших танков, и теперь они чадили на поле боя, мешая прицельной стрельбе. Временами из-за дыма было плохо видно, что происходит на вражеских позициях. Оттуда доносилась интенсивная винтовочная и автоматная стрельба. Когда она ослабла, появи- лись наши раненые. Кто-то брел сам, кого-то вели: понятное дело – войны без убитых и раненых не бывает. Через какое-то время стрельба стихла. Мне было интересно – одолели наши врага, продвинулись в глубь оккупированной территории или атака захлебнулась? Появились «юнкерсы». Они встали в круг и поодиночке вываливались из него, пикируя и сбрасывая бомбы. Я сполз в центр воронки. Мне оставалось только пассивно, в бессильной злобе наблюдать за бомбежкой. Нет, так не пойдет! Я поднял винтовку. В оптику был виден вращающийся диск пропеллера и кабина пилота за ним. Так, где у него уязвимые места? По стеклу стрелять не было смысла – оно бронированное, и от винтовочной пули даже трещины не появится. Зато под капотом мотора проглядывался воздухозаборник. Похоже, там находился радиатор. Я выставил оптику на триста метров, прицелился и дважды выстрелил, пока самолет был в пике. Сбить я его не сбил, но когда «Юнкерс» вышел из пике и стал набирать высоту, за ним потянулся след. «Юнкерс» в круг не встал, а со снижением ушел на запад. Пусть всего лишь повредил, но душе радостнее – не весь бомбозапас самолет сбросил. Ничего, фрицы, будет и на нашей улице праздник! Это я точно знал. Россия – не Европа, триумфального марша победителя, как в Париже, вам точно не светит. Трудно, конечно, сейчас приходится перестраивающейся на ходу военной промышленности. Танков, самолетов, пушек не хватает, к тому же – солдаты не обучены, у командиров опыта нет. И – растерянность, неразбериха. Ничего, все это пройдет, и в 1945 году армия наша будет самой мощной, закаленной в боях и с неплохим вооружением, которого будет в достатке. Но это знал я, а в душах командиров и бойцов царила сумятица, страх даже – удастся ли Родину защитить, Москву не сдать? У всех такие черные мысли были, только вида не подавали да не делились своими сомнениями ни с кем. Напишут донос, проявив «бдительность», в органы, а те запросто пришьют «малодушие и неверие в силу РККА». Бомбардировщики улетели, осела поднятая взрывами пыль. Я выбрался на край воронки и через прицел осмотрел немецкие позиции. Там были видны вражеские пехотинцы. Стало быть, так мощно начатая атака свежего полка все-таки захлебнулась. Жаль! Я прицелился в голову неосторожно высунувшегося немецкого солдата, выстрелил. Повел винтовкой вправо. В это время рядом со мной упал на землю воин. – Эй, осторожнее, прицел собьешь. – Как разговариваешь с сержантом госбезопасности? – Может, мне еще по стойке «смирно» встать? Так я сам сержант. Не мешай. Я поймал в прицел голову в немецкой каске, нажал на спуск. Голова дернулась и исчезла в траншее. Я достал финку из ножен, сделал еще две зарубки на прикладе. – Ты, что ли, сержант Колесников? – Я. – Ты задержал подозрительного мужчину – я рапорт читал. – Было такое. Не обыскал я его при задержании, он с ножом на меня кинулся, я и выстрелил в него. – Ты ведь его не сразу убил, к штабу его еще живым принесли? – Так точно, мне еще двое из патруля помогали. – Я не о том. Припомни – когда ты его вел или когда раненым его несли, он не разговаривал? – Да нет, не было такого. А что? – Акцента у него не было? – Нет, по-русски чисто говорил. – Ну-ну, желаю успехов, воюй. Сержант поглядел на приклад винтовки с зарубками, поцокал языком и по-пластунски уполз к нашим окопам. Хм, для этого надо было ко мне на позицию по полю ползти? И ведет себя нагловато, подумаешь, сержант! Цаца какая – не генерал, чтобы я перед ним во фрунт тянулся. Вечером я рассказал о происшедшем лейтенанту Кравцову. – Ты вообще поосторожнее с особистами, они каждое слово против тебя обернуть могут. – Перед кем тянуться-то? Он сержант и я сержант. Кравцов посмотрел на меня изумленно: – Ты же вроде кадровый? – Так точно. – Тогда знать должен, что у НКВД звания не соответствуют армейским. Сержант госбезопасности приравнивается к армейскому лейтенанту, а ихний лейтенант – к армейскому капитану. Ну а майор – так нашему комбригу соответствует. Я был потрясен – этих тонкостей я не знал. В знакомой мне по действительной службе современной российской армии такого не было, да и с госбезопасностью мне сталкиваться не приходилось. Чуть не прокололся, едва не послав сержанта в воронке на три буквы по известному адресу. Я-то думал, что разговариваю с равным по званию. А энкавэдэшник наверняка решил, что в период боя я был просто возбужден, а потому груб. Снизошел, значит! Выйдя от Кравцова, я вытер ладонью холодный пот со лба. Все-таки я попал не в свою, не в привычную мне российскую, а в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. И если треугольнички, кубари и шпалы в петлицах, обозначающие звания, я уяснил быстро, прислушиваясь, как бойцы приветствуют командиров, то с командным составом НКВД не сталкивался. С политруками и комиссарами всех мастей у меня тоже напряг был. Расспросить бы кого, только это может вызвать подозрения. Напуганные прессой и бесконечной чередой показательных судов над «изменниками Родины», когда твой командир внезапно оказывался «врагом народа» и заодно шпионом какой-нибудь заморской разведки, люди были чересчур подозрительными и готовы были видеть врага там, где его отродясь не было. Тем более что с началом войны немцы действительно забрасывали в наш тыл переодетых диверсантов, пакостивших где только и как только можно: они резали линии связи, при авианалетах ракетами различных цветов указывали самолетам цели, затесавшись в ряды бойцов, при любом выстреле орали «Немцы окружают!», создавая панику. Да, без малого чуть не влип. Впредь наука будет, осторожнее надо с особистами держаться. Всю ночь в тылу за нами урчали моторы, а утром на немцев пошли свежие силы частей РККА. Нас – тех, кто уже сидел в траншеях, пока не трогали. Я так понимал – на случай, если немцы снова отобьют атаку, чтобы удержаться хотя бы на этих позициях. Однако же на этот раз наступление оказалось более успешным. Танки и пехота прорвали немецкую линию обороны и устремились в глубь территории, занятой противником. Кравцов объявил срочное построение взвода. Довольно улыбаясь, сообщил: – Погнали мы немецкого гада на запад! Теперь будем бить и гнать, пока последнюю нечисть с нашей советской земли не прогоним. Все прокричали нестройное «ура». – Значит, приказ нам дан такой. Выдвигаемся за наступающими частями. Поскольку мы разведка, собираем все документы – в блиндажах, у убитых офицеров. Особенное внимание на карты и шифрограммы. Задача ясна? На сборы даю пять минут. Разойдись! Все бросились собирать вещи в вещмешки, называемые на фронте «сидорами». Хоть и немного имущества у солдата, но уложить его надо. Ничего лишнего – только чтобы умыться, побриться, воротничок свежий подшить, прорехи в одежде зашить, сапоги почистить. А еще – нательное белье чистое, у кого есть, заначенная банка тушенки, письма родных, табачок в кисете, портянки. Немудрящее имущество, а все же свое. Через пять минут с оружием и «сидорами» мы уже стояли на площадке. – Налево! Шагом марш! Взвод пошел до немецкой передовой, теперь уже бывшей, а там все разошлись цепью. Шедший со мной рядом усатый украинец Кандыба увидел немецкий блиндаж: – О! Небось офицерский! Пойду, пошукаю трошки. Открыв дверь, он шагнул в блиндаж, и почти сразу прогремел взрыв. Немцы поставили мину-растяжку. Приспособление нехитрое: внизу, на уровне ладони, от пола протягивалась бечевка или проволока к чеке. Задел неосторожно – и ты уже на небесах. А нам – наука. Жаль Кандыбу! А ведь на его месте мог быть любой из нас… С таким коварством мы столкнулись впервые. И каждый сделал для себя вывод. Документы если и находили, то только у убитых. Немцы, хоть и отступали в спешке, документы уносили с собой. Наши танки и пехота продвинулись километров на пять и увязли в эшелонированной обороне: немцы успели закрепиться по глубине фронтовой полосы. Наступающие цепи попали под сильный огонь противника из заранее подготовленных траншей полного профиля и пушек, врытых в землю. Наши танки они сожгли с ходу, а пехота без поддержки залегла под пулеметным огнем. О продолжении наступления не могло быть и речи. Пехотинцы спешно окапывались, зарываясь в землю – теперь только она могла защитить от смертоносного огня. А тут еще показались строем немецкие пикировщики. Приближающийся гул загруженных бомбами стервятников заставил пехотинцев вжаться в землю. Казалось уже, спасения нет. Чьи жизни оборвутся в воронках-могилах? Но нанести бомбовый удар они не успели. В небе появились три звена наших истребителей. В окопах их появление было встречено восторженно. Стало быть, не разбита еще наша авиация! Я впился глазами в краснозвездные «ястребки». «Наконец-то! Задайте, соколики, этим с… жару!» – с надеждой следил я за ними. Юркие истребители стали кружиться вокруг тихоходных «юнкерсов», не подпуская их к линиям окопов. Высоко в небе слышался треск пулеметных очередей. Вот один «Юнкерс» задымил и пошел к земле, за ним – второй. «Ура!» – неслось из окопов. «Юнкерсы» повернули на запад; сбросив бомбы в пустое поле, они попытались уйти. Куда там! Истребители, хоть и были устаревших типов – И-15 и И-16, вцепились в немцев, как клещи в собаку. На наших глазах загорелся и упал еще один «Юнкерс». Над передовой раздался восторженный вопль. «Ага, не нравится?» – ликовала пехота. Клубок самолетов сместился на запад, и мы не могли увидеть, чем кончился воздушный бой. Постепенно опустились сумерки. Появился командир взвода Кравцов. – Вот что, парни. Командование требует взять «языка». Не стану скрывать: дело трудное, почти невозможное. Мы не знаем, где находятся их пулеметчики, не знаем проходов. Но приказ есть приказ. Нужна группа из трех человек. Добровольцы есть? Вызвались даже четверо. Двоих Кравцов сразу отсеял – не обижайтесь, хлопцы, но наберитесь опыта сначала. Повернулся ко мне: – Петр, приказывать не могу – ты ведь теперь снайпер. А по-человечески прошу. У меня половина взвода только осталась, да из них с опытом – единицы. Не хотелось мне соглашаться, но когда командир просит, отказать трудно. – Кто будет командиром группы? – Я сам и пойду. – Тогда согласен. Мы взяли немецкие автоматы, сдали старшине документы, попрыгали – не стучит, не бренчит ли чего? На прежних позициях мы знали проходы по нейтралке, расположение пулеметных гнезд, а их ближний тыл не хуже своего представля- ли. Теперь же – полная неизвестность. И еще – в наших окопах находились незнакомые нам бойцы и командиры. Полк до того необстрелянный был. Следовательно, опыт поддержки ночной разведгруппы надо было у бойцов еще нарабатывать. Туда-то мы пройдем, а как возвращаться будем? С перепугу примут нас за немцев да с десяти шагов и постреляют всех. Были уже такие случаи, правда, не в нашей дивизии, но Кравцов об этом как-то говорил. Много нюансов у разведчика, которые могут привести к провалу или срыву операции: чего-то не учел, недосмотрел. В результате – в лучшем случае задание не выполнил, а в худшем – и думать не хотелось. Потому важно было договориться с пехотой на передовой о сигналах опознания. Сначала мы шли, потом поползли к передовой. Немцы с завидной регулярностью, как по часам, пускали осветительные ракеты. Кравцов нашел командира роты, договорился с ним об условленном сигнале – двойном свисте, чтобы по возвращении не попасть под пули своих же. Мы выбрались из окопов и поползли по нейтралке.
Последние комментарии
19 минут 8 секунд назад
20 минут 9 секунд назад
2 дней 18 часов назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 19 часов назад